«Восьмое Небо»

Восьмое Небо (fb2) - Восьмое Небо 4515K (книга удалена из библиотеки) скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Константин Сергеевич Соловьев

Константин Соловьёв

ВОСЬМОЕ НЕБО

Каждый опытный небоход знает множество молитв Розе Ветров, призванных оградить воздушный корабль от бесчисленных опасностей небесного океана – от кровожадных акул и дикарей-людоедов, от штормовых ветров и опасных перегрузок, от сотканных тлетворными чарами воздушных чудовищ и вечно голодного Марева, чья бездонная пасть готова проглотить любой корабль вместе с мачтами и парусами…

Одна лишь Алая Шельма, предводительница пиратской банды, относится к хозяйке ветров без должного пиетета. Ее баркентина то бесстрашно взмывает в обжигающие высоты небесного океана, то скользит над самым Маревом, словно бросая вызов Розе Ветров и всем ее воздушным течениям. Но этот странный курс отнюдь не случаен. Уже много лет Алая Шельма с несокрушимым упорством ищет то, чего, как известно, не существует в природе.

Она ищет Восьмое Небо.

Часть первая

РЫБА-ИНЖЕНЕР

Часть вторая

ГОСПОДИН КАНОНИР

Часть третья

ВЕДЬМЫ И ИХ КОТЫ

Часть четвертая

ЗОЛОТЫЕ РЫБКИ БАРОНЕССЫ

Часть пятая

ЗАПАС ПРОЧНОСТИ

Часть шестая

НАД ВОСЬМЫМ НЕБОМ

ЭПИЛОГ

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

РЫБА-ИНЖЕНЕР

«Никогда не удите подлещика на холодных порывистых

ветрах, особенно тех, что устремлены снизу вверх. Будучи

рыбой норовистой и капризной, он обыкновенно

предпочитает течения плавные и умеренные, охотно

устраиваясь на отдых в негустых перистых облаках на

высоте от трех до семи тысяч футов»

«Путеводитель каледонийского рыбака»

Пираты появились так внезапно, что сперва этого никто не заметил.

«Саратога» неспешно двигалась в потоках северного ветра, переваливаясь с одного борта на другой. Ее форштевень раздвигал пушистые громады облаков так медленно и неохотно, точно те состояли из густой жесткой шерсти, а не из невесомой капели. Деревянные части громко скрипели, а палуба даже при незначительном боковом порыве ходила ходуном, норовя опрокинуть с ног зазевавшегося небохода.

Были и другие знаки, выдававшие почтенный возраст корабля, те знаки, что мгновенно выделит взгляд опытного небохода, как взгляд врача находит симптомы болезни, медленно и неуклонно разрушающей когда-то крепкий организм.

Такелаж, много лет не знавший замены, нес многочисленные следы сращивания. Дубовые доски палубы конопатили так давно, что между ними образовались зазоры, достаточно широкие, чтоб сквозь них могла провалиться толстая медная монета. И запах. Старые корабли распространяют особенный запах, как старые деревья. Кислый запах тлена и медленного разложения.

«Саратога» была отнюдь не стара для кораблей ее класса, но ее убивал не возраст, а нечто другое. В молодости она много лет проработала на почтовых линиях Готланда между Виддером и Кормораном, на одной из самых протяженных веток Тройственной Унии, доставляя пассажиров и корреспонденцию на самые отдаленные острова конфедерации. Ее мощный киль с равной легкостью вспарывал сухие течения южных сирокко и бурные реки высотных пассатов севера.

Век корабля скоротечен. Новый хозяин, выкупив потрепанную всеми ветрами мира «Саратогу», переоборудовал ее под свои цели, превратив из стремительного шлюпа в громоздкую грузовую шхуну. Корпус пришлось кроить по-живому, но, даже обзаведясь дополнительной мачтой с соответствующим парусным вооружением, «Саратога» не вернула себе той стремительности, что позволяла ей в молодости подниматься в небо, как хищной рыбе, а увеличенные трюмы сделали ее неуклюжей, медлительной и грузной. Ковыляя меж пушистых глыб облаков, она то и дело дергала носом, плохо слушаясь руля, а дрожь палубы говорила о том, что корпус испытывает сильнейшее давление воздушных масс и только остаточный запас прочности старых шпангоутов[1] позволяет ему не развалиться прямо в полете.

Тренчу было жаль корабля, но ничем ему помочь он не мог, как не мог помочь и самому себе. Целыми днями он слушал жалобные деревянные стоны  «Саратоги» и разглядывал небо. Он был бы рад найти себе более увлекательное занятие, но ничего иного на борту корабля ему не оставалось. Да и попробуй чем-то заняться, когда руки стиснуты тяжелыми, ломящими суставы, кандалами. Оставалось только слушать скрипучие жалобы старой «Саратоги» и разглядывать облака. Как ни странно, со временем это бессмысленное занятие его даже увлекло.

Дома он часто видел облака, но там он всегда смотрел на них снизу. Облака над родным островом казались ему одинаковыми, как сгустки жира в наваристой густой похлебке. Только на семнадцатом году жизни, поднявшись настолько высоко, что почти с ними сравнялся, он обнаружил, что облаков существует великое множество, и все не похожи друг на друга.

Были те, что тянулись изломанными линиями, как контуры совершенно нечеловеческих, возведенных с нарушением всех правил геометрии, строений. Такие матросы называли «вязанками». Были слоистые, перетекающие друг в друга, те именовались «слюднем» и Тренч находил, что они похожи на пласты тонкого льда, уложенные друг на друга. Кучевые же облака, мимо которых чаще всего шла тихоходная «Саратога», казались ему похожими на огромные взбитые подушки.  Может, просто потому, что последнюю неделю спать ему приходилось на жестких досках палубы в закутке на юте между канатных бухт, так что по утрам намятые бока неумолимо напоминали ему о себе. Здорово было бы иметь здесь подушку… Сгодился бы даже мешок из-под бобов, набитый каким-нибудь тряпьем. Но Тренч даже не заикался об этом, хорошо зная, что всякая его просьба, даже высказанная с предельной почтительностью, вызовет лишь гнев капитана Джазбера, яростный и выматывающий, как ледяной западный шквал.

Поэтому на ночь он кутался в свой брезентовый и немилосердно потрепанный плащ, укладывая под голову плотно набитую котомку. Даже на относительно небольшой высоте, которую корабелный альтиметр оценивал в шесть тысяч футов[2], ночи стояли удивительно холодные и влажные, так что рассвет Тренч обыкновенно встречал посеревшим и едва шевелящимся. Такой сон не освежал, не придавал сил, напротив, высасывал небогатый их запас. К рассвету на палубе выпадала ледяная роса, от которой брезентовый плащ оказался неважной защитой. Кроме того, иногда его будили корабельные пескари, мелкие ночные разбойники, шныряющие по всему кораблю в поисках крошек от галет и сырных корок.

Но с рассветом мучения Тренча не заканчивались, лишь начинались.

Офицеры обыкновенно завтракали в кают-компании, запивая разбавленным вином салат с тунцом и селедочный форшмак. Матросы подкрепляли свои силы завтраком из солонины и каши, может и не очень сытным, но, по крайней мере, горячим. Тренчу не доставалось и этого. На весь день он получал неровно обломанный кусок соленой рыбы, настолько жесткий, что сгодился бы для укрепления корабельных флоров[3] и напоминающий на ощупь неошкуренную доску. В придачу к рыбе полагалась кружка воды, затхлой и оставлявшей на языке гнилостный привкус. Тренч пил ее с отвращением, надеясь на то, что от этой воды его кишки не вывернет наизнанку. Металлические бочки были слишком дороги для судовладельцев «Саратоги», а в старых деревянных вода превращалась в затхлую жижу всего за несколько недель, несмотря на щедрые порции лимонного сока и проконопаченные швы.

Покончив с завтраком, матросы, подгоняемые окриками боцманов, принимались за ежедневную работу, которая выглядела такой же бесконечной, как воздушный океан. Они карабкались по вантам на головокружительную высоту, ставили лиселя[4], драили палубу от налипшего за ночь планктона, чинили нехитрое корабельное имущество, играли украдкой в кости, работали с альтиметром и навигационными приборами, выгоняли из трюмов обжившуюся там рыбу, сушили парусину, вязали узлы, непрерывно что-то сшивали, сращивали, складывали… Смотреть на их ежедневную работу Тренчу быстро надоедало. Кое-как проглотив рыбу и не испытывая от этого даже тени сытости, лишь бесконечную усталость, он устраивался на канатных бухтах, твердых, как железо, и глядел на проплывающие мимо облака.

Иногда в облаках скользили живые рыбешки, обжигая глаз веселым мерцанием солнечных отблесков по чешуе – проворные веселые сардинки, резвящиеся в потоках ветра, равнодушные ко всему на свете тунцы, похожие в своей серой шкуре на скучных писцов с островной канцелярии, бестолковые яркие анчоусы… Рыбешек было немного, да и те быстро скрывались в облаках – здешние ветра были слишком слабы, чтоб заинтересовать их, неутомимых путешественников - но Тренч все равно провожал небесных обитателей завистливым взглядом. Будь у него у самого хвост и плавники, он не раздумывая бросился бы в воздушную бездну, пусть даже с кандалами. Но ни хвостом, ни плавниками Роза Ветров его не наделила, поэтому оставалось лишь разглядывать облака и случайных попутчиков.

Быть может, поэтому он и заметил пиратов первым.

Если быть точным, сперва он не заметил ничего особенного. А потом от одной из огромных белоснежных, с синеватой кромкой, небесных подушек отделилось маленькое перышко, ставшее стремительно планировать вниз. Тренч равнодушно наблюдал за тем, как оно двигается в прозрачной до хрустального звона синеве неба. Наверно, акула, учуявшая по ветру запах отбросов с камбуза и пристроившаяся в кильватер. Или стайка резвящихся анчоусов в плотном косяке.

Но это были не анчоусы. И не акула. Перышко стремительно росло в размерах, выпрастывая  из себя крохотные иголочки-отростки. С большим опозданием Тренч сообразил, что это мачты. Ведомый неизвестными помыслами, к «Саратоге» приближался корабль. И, судя по тому, с какой скоростью он увеличивался в размерах, шел он под всеми парусами.

Как оказалось, Тренч не был самым зорким человеком на борту. Не успел он сообразить, что это значит, как вахтенный в своем «вороньем гнезде» на верхушке фок-мачты уже поднял тревогу. Визгливая трель флейты всколыхнула воздух над палубой, как крик какой-то большой и уродливой рыбы.

- Норд-норд-ост! Двадцать два с половиной румба! Неопознанное судно! Высота семь тысяч футов, идет со снижением! Срочно капитану!

Обычная жизнь на «Саратоге» мгновенно прекратилась, как если бы вахтенный объявил надвигающийся шквал.  Но при шквале полагается немедленно карабкаться на мачты, чтобы спускать брамсели и крепить штормовые леера[5], сейчас же матросы замерли без движения на палубе, позабыв про свои обычные обязанности. Перестали ерзать по палубе швабры, замолкли кузнечные меха, даже швейные иглы, деловито дырявившие парусину, замерли сами собой в руках. И руки эти, как заметил Тренч, мгновенно напряглись.

- Кого принесло по нашу душу? - выдохнул корабельный плотник, щурясь против солнца слезящимися глазами, - Не по нраву мне нынешний ветер. Такой хороших новостей не приносит. И хороших встреч тоже.

Матросы столпились на верхней палубе, тревожно вглядываясь в небо.

- Заткни поддувало, - бросил кто-то плотнику, - Накличешь, старый дурак…

- Может, просто курьер?

- Идет прямо на нас. Да и оснастка непохожа. Целый барк, не меньше.

- Все потому, что пошли к Шарнхорсту прямым путем от Рейнланда. Надо было идти через Штир, туда пираты не суются.

- И потратить три дня, тягаясь с восточным пассатом? Ищи дурака. Капитан за такое с тебя сам шкуру сдерет и повесит вместо трюмселя.

- И то лучше, чем пираты…

Матросы мгновенно замолкли, стоило скрипнуть двери капитанской каюты. «Саратога» была построена из старого дуба, все части ее большого неуклюжего тела издавали различный скрип, будь то двери кубриков, трапы или рассохшиеся ростры[6]. Даже матросские кости, измученные многолетней тяжелой работой, подчас скрипели не тише. Но скрип капитанской двери был особенным звуком, не похожим ни на какие другие звуки на борту. Тяжелым, протяжным, противно елозящим по барабанным перепонкам.

От этого скрипа Тренч всегда вздрагивал, хоть и находился в укрытии среди канатных бухт. Проведя на палубе «Саратоги» всего неделю, он успел преисполниться к капитану Джазберу тихой ненавистью. Ненависть эта никогда не выбиралась на поверхность, обложенная со всех сторон страхом. Капитан Джазбер умел внушать страх. Иногда Тренчу даже казалось, что его собственное тело безотчетно реагирует дрожью на какой-то распыленный в воздухе магический реагент, источаемый каждой порой капитанской кожи. Капитан Джазбер распространял вокруг себя страх, как другие матросы распространяли вокруг себя запах пота, табака и кислой капусты. Совладать с ним не в силах были никакие ветра, даже если бы им вздумалось задуть со всех сторон одновременно.

Тренч предпочел бы держаться подальше от капитана Джазбера, по возможности настолько далеко, насколько позволяла длина корабля, даже если бы для этого пришлось свить гнездо где-нибудь на бушприте, как какой-нибудь треске. Видимо, капитан Джазбер догадывался об этом с первого дня. Именно поэтому отвел Тренчу кусок палубы на самом юте, возле шканцев[7].

Позиция на юте давала много преимуществ. Здесь не так болтало в фордевинд[8], когда старая «Саратога» шла полным ветром, раздув все паруса, сюда не долетал запах скверной стряпни с камбуза и подгоревшего жира, здесь, вблизи капитанского мостика, не осмеливались вольничать матросы. Но если капитан Джазбер и руководствовался чем-то при выборе места для своего единственного пассажира, то отнюдь не его удобствами, в чем Тренчу пришлось убедиться весьма скоро.

- Капитан на мостике!

Эта обычная команда заставила Тренча вытянуться так, точно между лопаток протянули кнутом. Тяжелым боцманским кнутом из кожи ската, утяжеленным железными гайками, одним касанием которого можно прожечь человека до самых печенок. Тренч хотел было гордо поднять подбородок, но ничего не вышло. Тело само собой съежилось и попыталось укрыться теми скудными лоскутами парусины, что служили ему и подстилкой и одеялом. Бороться с собственным телом оказалось не проще, чем идти бакштагом[9], развернув курсовой парус навстречу ветру. Тело было умнее, хитрее, опытнее его самого. Оно подсказывало верный путь. Но Тренч, стиснув зубы, остался на прежнем месте.

Первый помощник Боузи поспешно вскарабкался на квартердек, навстречу капитану. Как маленький паровой буксир, бросившийся навстречу заходящему в гавань грозному линейному кораблю.

Позиция Тренча позволяла слышать почти все, произнесенное на шканцах, хоть он и редко пользовался этим преимуществом. Но сейчас он навострил слух, стараясь не упустить ни слова.

- Мистер Джазбер, капитан!..

- Я слышал сигнал. В чем дело? Блуждающий риф? Касатка?

- Неопознанное судно, идет в двадцати четырех градусах по румбу.

- Расстояние?

- Около шести миль[10].

- Высота?

- Чуть выше нашего эшелона, шесть с половиной тысяч футов. И снижается, сэр.

- Значит, снижается аккурат нам на хвост?

- Судя по всему, сэр.

Тренч услышал тяжелый выдох большого тела. Нехороший, как резкий выхлоп корабельного котла, свидетельствующий о том, что трубы полны гари или топки работают не в штатном режиме.

- Замечательная погода. На этих широтах и на такой высоте редко встретишь такую. Разве не прекрасный отсюда открывается вид? Посмотрите, эти облака похожи на рассыпчатый рисовый пудинг. И ветер… Удивительно слабый ветер, учитывая, что мы идем в струе пассата.

- Три балла по Бофорту[11], - почтительно доложил первый помощник Боузи.

- Три балла… Превосходная картина, можно писать акварель. Вы согласны со мной?

Мистер Боузи мучительно бледнел, пытаясь понять, что хочет от него капитан. В эту минуту Тренч не хотел бы поменяться со старшим помощником местами, даже если бы ему достался форменный китель с погонами и целый остров в свое распоряжение. Он знал, каково это – смотреть вблизи в прозрачные глаза капитана Джазбера, наблюдая за тем, как на их дне скапливается, делаясь тягучей, обжигающая ярость, готовая выплеснуться в любой момент, как кипяток.

- Возможно… Определенно, сэр. Определенно, превосходный вид за бортом.

- Наверно, поэтому наши матросы ползают по палубе, как старые пескари? Они просто хотят насладиться видом? А ну свистните боцманам, чтоб содрали по три шкуры с этих остолопов! «Саратога» слишком стара, чтобы нести на себе бездельников! Того, кто немедленно не вернется  к выполнению своих обязанностей, я самолично, не сходя с места, отправлю на Восьмое Небо!

Голос у капитана Джазбера был лязгающий, металлический, а паузы между его словами заполнялись скрежетом. Его нижняя челюсть была сделана из хромированной стали и двигалась на шарнирах с резкостью захлопывающегося капкана. Ужасное устройство, грубое и элегантное одновременно. Среди матросов ходили слухи, что капитан Джазбер своими стальными зубами может перекусить корабельную рею. Но в его присутствии такие разговоры не велись. В его присутствии вообще не велись никакие разговоры.

Боцманские свистки всколыхнули всеобщее оцепенение чередой злых резких звуков. Матросы, словно очнувшись, рассыпались по палубе, вернувшись к выполнению своих обязанностей. Тощие тела усыпали ванты, точно грозди грязно-белых ягод на лозе, кто-то уже отдавал команды, натянулись фалы, захлопали на ветру марсели…

- Будьте любезны подзорную трубу, мистер Боузи.

Первый помощник Боузи поспешно передал капитану бронзовый конус. Ему тоже было не по себе находиться рядом с Джазбером, но он знал, что малейшая задержка в исполнении приказа может стать роковой. Как знали это и матросы, занявшиеся своими делами под руководством второго помощника мистера Керша.

Стоя на квартердеке, в каких-нибудь нескольких футах от свернувшегося между канатами Тренча, капитан Джазбер приложил подзорную трубу к лицу. Сосредоточенное выражение на миг сделало его лицо почти красивым. Лицо это было по-своему примечательным. Все еще лишенное к сорока годам шрамов и прочих отметин, оно, тем не менее, несло достаточный набор мужественных черт, чтобы внушать уважение. Черты эти, острые, резкие, как у королевского, в три орудийные палубы, фрегата, еще не успели обтесаться тысячами разных ветров, как это случается со многими старыми небоходами, не сделалось бесформенным. Его можно было даже назвать привлекательным, если бы не лязгающая на шарнирах железная челюсть да взгляд светло-серых глаз, имеющий обыкновение стремительно белеть от ярости.

В этот момент Тренч ощущал себя почти в безопасности, зная, что взгляд капитана устремлен на что-то несоизмеримо большее и несоизмеримо опасное, чем костлявый мальчишка в брезентовом плаще, скорчившийся от холода среди канатных бухт.

Долгое время капитан Джазбер неотрывно смотрел на снижающееся перышко, которое уже не выглядело перышком, скорее, обломком пушистой ветви, стремительно падающим сквозь верхние слои атмосферы. И все время, что он смотрел, на палубе царила мертвая тишина. Даже ветер в парусах, казалось, нерешительно стих.

- Пираты, - тон капитана был холоден настолько, что напоминал обледеневшие, поросшие сосульками леера корабля, поднявшегося на предельно возможную высоту, в царство вечного холода и апперов, - Возможно, вели нас от самого Рейнланда. Отпустили подальше от крепостных батарей и сели на хвост, зайдя от солнца. Обычная практика у этих мерзавцев. Еще и выждали для надежности, чтоб мы удалились подальше от торговых ветров.

- Пираты, сэр? – первый помощник Боузи провел в небе тридцать лет, но в этот миг и его голос предательски звякнул, - Возможно ли это, да еще и на этой широте?.. Я полагал, они уже много лет не показывались в этих краях, так далеко вглубь территории Готланда.

- Вот именно, - осклабился капитан, - Видимо, им надоело голодать на окраинах конфедерации, промышляя креветками и дохлой рыбой. Решили выйти на большое дело. Мало того, вторглись в воздушные просторы Тройственной Унии. Эти ублюдки или слишком наглы, либо слишком отчаянны, чтоб слышать голос разума. И то и другое – не к их добру, мистер Боузи. Но я надеюсь, что их останки скоро шлепнутся в само Марево.

- Продолжают снижение, сэр, - доложил первый помощник, - Идут в нашем эшелоне двумя кабельтовыми[12] выше. И быстро нагоняют. Судя на глаз, они делают верных двадцать пять узлов.

- Чтоб все лепестки вашей Розы сгнили от песталоции! – выругался капитан Джазбер, - Вы хотите сказать, они нас настигают?

- Именно так, сэр. И довольно быстро.

Тренч услышал, как сухо хрустнуло на шканцах. Не кость, понял он, просто дерево. Похоже, поручень мостика не выдержал капитанской хватки.

- Отродье дауни! Шлюхино семя на семи ветрах!

- В облаках нам тоже не укрыться, сэр.

Капитан скрипнул зубами. Жуткий это был скрип. Тренч слышал похожий только раз, когда угодил на легкой парусной лодке в шквал и чувствовал, как скрежещут крепления банки, выворачиваемые ветром из пазов.

- В облаках не спрятаться, - процедил капитан медленно, - Поздно. Шли бы мы на пару кабельтовых ниже…

Он не закончил. А первый помощник Боузи не стал ничего говорить. Три дня назад именно он был тем человеком, который осмелился рекомендовать капитану сменить эшелон, спустившись на высоту в пять тысяч футов вместо нынешних шести, чтоб идти в плотном слое кучевых облаков. Капитан Джазбер, вспылив, едва не проломил ему голову анемометром[13], который как раз держал в руках. Пассат, на крыльях которого шла «Саратога» и позволявший ей выжимать из парусов неполных пятнадцать узлов, ниже шести тысячи футов делался слабым и беспомощным, едва наполняющим паруса. На таком ветре «Саратога» делала бы не больше восьми узлов. Это означало бы дополнительные три-четыре дня пути. Капитан Джазбер хорошо понимал арифметику и терпеть не мог терять время.

- Никогда не видел подобных кораблей, - процедил он, не отнимая подзорной трубы от лица, - Хотел бы я знать, с каких верфей он сошел. Человек, создавший что-либо подобное, либо был смертельно пьян, либо не имеет ни малейших представлений о воздушном океане. Только взгляните. Потрясающее уродство!

- Баркентина[14], сэр, - почтительно заметил первый помощник Боузи, - Три мачты. К тому же, идет под парами.

- Если Розе Ветров будет угодно, чтоб я ослеп, я непременно попрошу вас о помощи, - отрывисто бросил капитан, - Дело не в том, что это баркентина. А в том, что это самая нелепая, уродливая и странная баркентина во всем океане. Только посмотрите на ее палубу!.. А такелаж!.. Не могу понять, как он вообще держится в воздухе. Видимо, только на одной магической тяге.

- Очень странный корабль, сэр.

- Их флаг не кажется вам знакомым? Две акулы-молота на алом фоне.

Мистер Боузи наморщил лоб.

- Возможно, мне уже приходилось слышать что-то о нем. Позвольте… Не корабль ли это Восточного Хуракана?

Капитанская челюсть коротко скрипнула.

- Бартаниэль Уайлдбриз по прозвищу Восточный Хуракан?

- Так точно, сэр. Мне не приходилось с ним сталкиваться, но болтают всякое. Доводилось слышать о том, как лет десять назад он разгромил сорокопушечный фрегат «Аррубо» в этих же краях…

Будь у капитана Джазбера губы, они бы презрительно скривились.

- Это не тот проходимец, у которого закончились ядра?

- Именно он, сэр. Говорят, он приказал зарядить пушки бочками с солониной. И те сработали не хуже разрывных бомб. «Аррубо» выпотрошило весь правый борт, он набрал крен и стал терять высоту, а Восточный Хуракан высадился на его борт с абордажной партией, лично проткнул капитана саблей и воскликнул…

- «Эта победа слишком дорого мне обошлась! Черт возьми, стоило стрелять сухарями»? Я слышал эту историю, мистер Боузи. Ее разносят исключительно те ветра, которые дуют в трактирах. Обычный треп небоходов.

Мистер Боузи почтительно коснулся двумя мозолистыми пальцами полей потертой фуражки.

- Так точно, сэр. Мало ли чего болтают в трактирах. Кроме того, мне приходилось слышать, что Восточный Хуракан давно умер. Лет семь назад, если не изменяет память.

Капитан Джазбер кивнул.

- Я слышал то же самое. Старую акулу сожрала лихорадка. В таком случае, кто стоит за штурвалом его корабля?

- Не могу знать, сэр. Но маневрирует он весьма толково. То ли имеет надежные лоции, то ли знает здешние ветра, как карась – свои два плавника.

Капитан Джазбер отнял от глаза подзорную трубу, небрежно ее сложил и спрятал в карман сюртука. Пальцы его при этом даже не дрогнули. Что бы ни ждало «Саратогу», вражеский корабль или стая голодных акул, он оставался предводителем команды и не забывал про это ни на секунду.

- На каком ветре мы сейчас идем?

- На Кротком Пересмешнике. Миль через сорок он пересекает Ленивую Одду, а дальше разделяется на Свиристюшку и Виляющий Хвост…

- Я и без вас разбираюсь в ветрах! – прогремел капитан, - Я хочу знать, наше корыто может набрать еще немного скорости?

Первый помощник Боузи выдержал паузу, но скорее для почтительности, чем по необходимости. Он все понял еще в тот момент, как только увидел несущийся наперерез пиратский корабль, все остальное время пытаясь лишь сохранить лицо. А может, и жизнь – капитан Джазбер не знал жалости к трусам и паникерам.

- Ни единого узла, сэр. Мы перегружены, к тому же, корпус едва выдерживает поперечную нагрузку. Если наберем хотя бы узел, «Саратога» развалится на доски... И ветер нам не сменить, на этой высоте дует лишь Кроткий Пересмешник, а он весьма неспешен. Возможно, мы еще можем спуститься ниже и попытаться укрыться в облаках…

Челюсть капитана Джазбера скрипнула. Нехороший это был скрип, зловещий, как у взводимого курка.

-  Поздно. Слишком жидки, чтобы в них укрыться. Нас попросту накроют картечью. Растерзают вперемешку с облаками.

Стоящие на шканцах офицеры не считали нужным говорить вполголоса, оттого Тренч со своего места слышал их разговор даже не напрягая слуха. Более того, впитывал каждое брошенное слово с удовольствием, как умирающий от жажды впитывает благотворный дождь из задетой мачтой грозовой тучи. Удивительно, но даже страх в этот миг пропал, шмыгнул в какое-то убежище из наваленных камней глубоко в душе. Это было удивительнее всего. Тренч привык считать, что страх – слишком сильное чувство, заглушить которое невозможно ничем иным. Даже голод, холод и жажда, уж на что сильны, не способны с ним тягаться.

Страх перед капитаном Джазбером оказался столь силен, что ни одно чувство не могло его затмить. Тренч боялся капитана Джазбера с того дня, когда увидел его, и с тех пор боялся постоянно, вне зависимости от того, что испытывало и чувствовало его тело. Вжималось ли оно тщетно в канаты, пытаясь спастись от рассветного холода, норовящего содрать беззащитную кожу со своей жертвы, как акулья свора, хрипело ли горлом, тщетно пытаясь всухомятку перемолоть кусок соленой рыбы, разрывающий в кровь дёсна, или беззвучно выло, терзаемое муками голода, страх перед капитаном оставался прежним. И только сейчас, на пороге гибели, он немного отступил, прикрытый густеющей с каждой минутой тенью пиратского паруса.

Тренч впервые улыбнулся. Губы распухли от соли и жажды, разбиты в кровь, но улыбаться они были еще способны. И Тренч улыбался. То, что убило страх, называлось знанием. Он знал, что «Саратоге» не уйти. Слишком старый корабль, слишком ветхий такелаж, слишком забиты трюмы, слишком мала скорость. Это значило – никак не успеть. И это грело душу даже здесь, на высоте неполных шести тысяч футов.

Возможно, вскоре он увидит, как голова капитана Джазбера покатится по палубе, дребезжа железной челюстью и оставляя вмятины на досках…  А может, его просто швырнут за борт, в вечно распахнутую безбрежную пасть Марева, алую, как свежая, не начавшая сворачиваться, кровь. Тоже неплохо. И неважно, что следом швырнут самого Тренча. В общем-то, уже и все равно, что швырнут… Куда ему бежать? К пеньковой петле на Шарнхорсте? То-то же… Тренч улыбался и ничего не мог поделать с этой улыбкой, кривой, разбитой и беспомощной.

Капитан Джазбер тоже все понял очень быстро. Это задача капитана – все очень быстро понять. И он понял. А поняв, не стал паниковать, оставшись спокойным и уверенным в себе, точно утес, возвышающийся меж колыхающихся облаков. Быть может, подумалось Тренчу, именно это ледяное самообладание помогло ему прослужить на флоте столько лет и не быть растерзанным собственными матросами, а вовсе не ореол страха, распространяемый им.

- Мистер Боузи, распорядитесь отпереть оружейный шкаф и выдайте команде мушкеты.

Старший помощник осмелился возразить капитану. Возможно, впервые за свою долгую жизнь.

- Но сэр. У них пушки. Я заметил не меньше дюжины карронад[15]. Мушкеты против пушек… Если позволите…

- Не позволяю, - отчеканил капитан, его челюсть издала отрывистый стальной щелчок, как бы ставя точку в разговоре, - Ведите корабль и выжимайте все, что возможно. Даже если он рассыплется в крошево, даже если вам придется заставить матросов пердеть в паруса, действуйте, если это поможет нам прибавить хотя бы половину узла!

Пальцы старшего помощника Боузи суетливо, в восемь касаний, начертили на груди кителя священный абрис.

- Да поможет нам Роза Ветров, сэр.

- В компостную яму вашу Розу, мистер Боузи! Лишь безвольный планктон покоряется течениям ветра и плывет по ним, настоящий небоход лишь меняет паруса!

А потом взгляд капитана Джазбера наткнулся на Тренча, забившегося между канатными бухтами, и тот ощутил, как трепещущая на губах улыбка примерзает к зубам. Взгляд капитана мгновенно полыхнул белым. Неприятное, жуткое зрелище. Точно смотришь через подзорную трубу за взрывом крюйт-камеры[16] на далеком корабле. Короткая белая вспышка – и медленно вспухающие, похожие на грязно-белые облака, мантии…

- Вы улыбаетесь, мистер Тренч? Вы полагаете, что пираты – это ужасно весело?

Тренч хотел бросить ему в лицо какое-нибудь ругательство. Теперь, на пороге смерти, это было позволительно. Не смог. Замерзшее и уставшее тело не слышалось. Могло только бессмысленно улыбаться. Но, кажется, большего и не требовалось. Разбитая и беспомощная улыбка Тренча взбесила капитана Джазбера не меньше, чем алое полотнище с двумя акулами-молотами.

- Вам, кажется, смешно, мистер Тренч?

Ему потребовался один шаг, чтобы оказаться возле Тренча, один короткий шаг, резкий, как порыв ветра, и такой же незаметный. Миг, и палуба вдруг закачалась где-то далеко под ногами, а горло стиснуло с такой силой, что хрустнули шейные позвонки. Руки капитана Джазбера, в отличие от его челюсти, были из обычной плоти, но своей силой могли соперничать с любым металлом. Он вздернул Тренча одной правой, как рыбаки поднимают на леске только что выловленную рыбу вроде мелкого костистого карася. Трепыхаясь в его хватке, Тренч и сам чувствовал себя рыбой. Совсем мелкой рыбешкой, которую можно выпотрошить одним движением, чтобы швырнуть на скворчащую сковороду.

Лицо капитана Джазбера оказалось совсем рядом. Побледневшее от ярости, с пылающими глазами, скрежещущее железными зубами.

- Запомните, мистер Тренч, этот корабль вы не покинете, даже если он рухнет в Марево, я лично позабочусь об этом. И если вы думаете, что пираты каким-то образом облегчат вашу участь, лучше бы вам сигануть за борт самому. Пираты не берут пленных. И если вы окажетесь в их лапах, пределом ваших мечтаний станет танец на рее с петлей вокруг шеи.

Тренч пытался что-то сказать, но это оказалось не проще, чем пропустить воздух через пережатый намертво шланг. Получалось только беспомощное шипение.

- Кхшм… Мкшш…

Капитан Джазбер разжал пальцы, позволив своей жертве упасть на палубу, судорожно кашляя и держась за горло. Тренч ударился затылком о шершавые доски, но даже не заметил этого, до того здорово было снова дышать, втягивая в себя проникнутый плесенью, рыбьим жиром и дегтем воздух. Воздух. Больше воздуха. В этот миг ему даже не думалось о том, что «Саратогу» окружает невообразимое количество воздуха, свободно текущего во всех направлениях. Воздуха, который не окажет никакого сопротивления, если какой-то силе вздумается приподнять его и швырнуть за борт, подобно пустой бутылке или картофельной шелухе…

Тренч стиснул зубы, отчего воздух приходилось втягивать в себя со свистом. Он не сдастся. Не станет просить пощады или бормотать извинения. Даже сейчас, ослабевший от голода, пропитанный до костей палубной сыростью, дрожащий от холода и задыхающийся, он внутренне ликовал, как будто одержал крупную победу. Пусть на миг, он увидел ненависть и страх самого капитана, обычно хранящиеся внутри его оболочки тщательнее, чем порох в крюйт-камере.

Капитан Джазбер оправил на себе китель и улыбнулся. Его наполовину металлическая улыбка была страшной, как оскал старой акулы.

Страх, окружавший его мучителя, в этот миг был столь плотен, что Тренч готов был поклясться – здесь не обошлось без магии. Однако капитан Джазбер не был магом ни в малейшей степени. Он был самоуверенным и знающим себе цену ублюдком. Но в бескрайнем воздушном океане этого было достаточно.

- Через два дня мы будем в Шарнхорсте, мистер Тренч, - сказал он, отворачиваясь, - И ни один пират на свете не помешает мне насладиться тем, как вы подниметесь на эшафот. А если по каким-то причинам этого не случится, я самолично швырну вас прямиком в Марево. Так что на вашем месте я бы надеялся, что мы оторвемся.

*  *  *

Они не оторвались.

«Саратога» напрасно шла галсами, пытаясь сбросить с хвоста преследователя. Ее марселя натужно гудели, улавливая малейшее дуновение ветра, а шкоты трещали как сухожилия растягиваемого на дыбе преступника. Она была слишком тяжела и слишком стара, чтобы тягаться с идущим под магическими парами пиратским кораблем.

- Еще узел! – ревел капитан Джазбер, лязгая стальными зубами так, что казалось, будто они высекают искры, - Вздерну мерзавцев! Вытягивай! Держать грот! Спущу по семь шкур с каждого!

Все было тщетно. «Саратога» дрожала так, что трещали шпангоуты, но не могла оторваться, напротив, расстояние между кораблями стремительно сокращалось. Так стремительно, что совсем скоро Тренч мог разглядеть детали без всякой подзорной трубы. Увиденное заставило его изумиться, на несколько минут забыв и про саднящую боль и про холод.

Он никогда толком не разбирался в кораблях и их оснастке – к Рейнланду никогда не швартовались ни тяжелые грузовые шхуны, ни огромные баржи, ни сверкающие бронзой военные корабли. В его окрестностях не проходили оживленные торговые ветра, которые так любят небоходы, оттого даже с самого вершины Рейнланда в хорошую погоду сложно было разглядеть парус. Для него, безвылазно прожившего шестнадцать лет на родном острове, все корабли были на одно лицо – величественные и жутковатые небесные обитатели сродни китам, которые живут где-то в непроглядных высотах и дышат ветрами, которые ему никогда не вдохнуть.

Другие мальчишки Рейнланда без устали штудировали затертые устаревшие лоции и тренировались на слух отличать направление ветра, до хрипоты спорили о преимуществе апселя перед кливером, пытались изучить слова из немелодичного наречия небоходов – гакаборт, боцманмат, ростр… Они были уверены, что непременно попадут на корабль. Если повезет, юнгой на большой торговый шлюп, а еще лучше – на военный фрегат. Сверкающие пушки, портупеи, вымпелы, огромный флаг Готланда на грот-мачте, слаженный салют, громом сотрясающий небеса…

Его самого никогда не влекло небо. Распахнутый над головой небесный океан со скользящими завитками облаков казался ему чересчур огромным и пугающим, не созданным для человека и таящим множество опасностей. Что ж, не каждому дано родиться небоходом. Некоторые вполне спокойно всю жизнь живут на одном острове, не зная дыхания других ветров, точно камни, которым уготовано веками лежать на одном месте. Тренч и себя считал таким камнем, прежде чем Роза Ветров не продемонстрировала свой жестокий нрав. Так что разглядывая пиратский корабль, расстояние до которого с пугающей стремительностью сокращалось, он, в отличие от команды «Саратоги» даже не представлял, что это за небожитель. Однако, в отличие от прочих небоходов, он сам давно смирился с собственной участью – это позволяло ему разглядывать пиратский корабль не с ужасом, как прочие, а почти с любопытством.

Корабль был велик – настоящая громадина, которая сама могла сойти за небольшой остров. Меньше грузных лихтеров с рудой и смолой, что проходили через Рейнланд, но куда больше самой «Саратоги», которая на фоне пирата выглядела невзрачной беспомощной рыбешкой вроде карасика. Тренч отчетливо видел три высоких мачты, унизанных раздувшимися парусами, на первой мачте паруса были прямоугольные, на двух прочих – косые. Мистер Боузи называл этот корабль баркентиной, и у Тренча не было повода усомниться в его познаниях касательно классификации. В конце концов, велика ли разница, кто именно превратит тебя в размазанную по палубе копоть?..

Корабль не был новым, до этого он догадался сам. Новые корабли идут иначе, они резкие и порывистые, как молодые белуги-тяжеловозы, которых еще не успели приучить к узде, они словно резвятся в струях ветра, подставляя ему бока. Пиратская баркентина шла мягко и неспешно – ход корабля, который не один десяток лет проболтался в воздушном океане – но это не мешало ей уверенно настигать «Саратогу». Разумеется, одного ветра было недостаточно для того, чтоб набрать такую скорость. По бокам пиратской баркентины вращались два огромных колеса, не идущих ни в какое сравнение с паровыми колесами самой «Саратоги», их лопасти равномерно перемалывали воздух вперемешку с облаками, черпая его широкими лопастями. Тренч поежился, представив себе столкновение с таким колесом – тут, поди, и пушек не понадобится, мгновенно раздробит в щепу…

Но причудливее всего был корпус. Когда расстояние сократилось до нескольких кабельтов, Тренч едва не разинул рот от удивления. Он привык к тому, что над верхней палубой, не считая мачт, выдается лишь квартердек с капитанским мостиком – узкая полоса чистого пространства, на которой находится штурвал. Но корабел, создавший пиратскую баркентину, похоже, был иного мнения об устройстве судна. Он совершенно игнорировал аэродинамику и законы небесного океана, диктующие кораблю определенные очертания корпуса – плавные обводы, минимум выдающихся деталей, обтекаемость, словом, все то, что создано для уменьшения сопротивления воздуха. Если выше верхней палубы пиратская баркентина выглядела потрепанным и не слишком выдающимся кораблем, то ниже начиналось черт знает что.

У этого корабля было две дюжины иллюминаторов, но, кажется, ни одного одинакового – они просто усеяли борта так хаотично, словно плотники вырезали их где придется, нимало не заботясь какой-либо схемой. Медные иллюминаторы, деревянные иллюминаторы, стальные – все они бликовали на солнце, отчего корабль казался чудовищем о сотне глаз, с любопытством таращившимся на «Саратогу». Одних иллюминаторов странному кораблю было мало, местами можно было рассмотреть старомодные окна со створками или без, какие-то невообразимые фрамуги, люкарны[17], бифории[18]… Все это торчало наружу без всякой системы и симметрии, вызывая недоуменные восклицания небоходов и озадаченные взгляды. Тренч мог их понять, для этого не требовалось быть небоходом самому. Даже на грузовом корабле это выглядело бы комично и нелепо, но на пиратской баркентине, созданной для обжигающего грохота боя!..

Но не это поразило его больше всего. Из корпуса баркентины почти на всем его протяжении выступали детали, сперва показавшиеся ему прилипшими моллюсками. Но это были не моллюски, а пристройки. Большие и маленькие балкончики, эркеры, пристройки, мезонины, арки, карнизы и целые баллюстрады. Это выглядело нелепо и странно. Словно какой-то безумец, вооружившись плотницким инструментом, вздумал соорудить из старой баркентины дом – и порядком в этом преуспел. Как и иллюминаторы, все эти архитектурные элементы, совершенно несвойственные парусному кораблю, торчали в совершенно произвольном порядке, лишь чудом не касаясь парового колеса, от верхней палубы до самого киля.

Тренч озадаченно почесал в затылке. На Рейнланде иногда болтали о харибдах – страшных чудовищах, сотворенных Маревом из угодивших ему в пасть кораблей. Говорили, именно так они и выглядят – несуразные, искаженные, превращенные в жуткие пародии на корабли, да еще и охваченные неутолимым голодом…

- Ну и чудовище, - пробормотал кто-то из команды, плюя на обожженные канатом ладони, - Как подумаешь, сколько зелья уходит на их машину, даже страшно становится.

Тренч с ним мысленно согласился. Из корпуса баркентины торчало не меньше дюжины труб. Все они были различной толщины и формы, но над каждой виднелся густой султан магического дыма – верный признак того, что машина пирата работает на полных оборотах, безжалостно сжигая целые фунты ведьминского зелья. Тренч зачарованно наблюдал за сплетающимися в сотне футов над палубой дымными хвостами, порождающими безумное смешение цветов, многие из которых не имели названия, а другие ежесекундно менялись. Он никогда не видел дыма от сожженных ведьмовских зелий – все торговцы и владельцы барж прижимисты, оттого к Рейнланду корабли подходили на одних лишь парусах. Странный пират пер так целеустремленно, словно рассчитывал захватить по крайней мере набитый золотом фрегат, а не развалюху-«Саратогу» с трюмами, полными подпорченного кальмарьего мяса.

Единственным человеком на борту, не желавшим тратить время на разглядывание пиратской баркентины, был капитан Джазбер.

- Слить всю воду из балластных цистерн!– распорядился он с мостика, - Мистер Боузи! Все зелье в топку!

Первый помощник втянул голову в плечи. Своего капитана он привык бояться, как голодную акулу, курсирующую неподалеку от корабля, но были вещи, которых он боялся больше.

- Котел может не выдержать, - произнес он, быстрыми судорожными движениями костяшек чертя на груди символ Розы, - Старый у нас котел, сэр, если уж лопнет…

Ему не потребовалось заканчивать. Даже последний юнга знал, что будет, если потрепанный котел  «Саратоги» не сможет сдержать в себе давления сгорающего магического зелья и, треснув по всем швам, высвободит весь чудовищный потенциал запертых в нем чар. Знал это и Тренч. Корабль попросту превратится в летающую гранату, оросив дождем из щепы и стальных осколков вперемешку с обрывками такелажа окрестные острова. Большая часть, впрочем, канет в Марево и бесследно исчезнет. Марево никогда не бывает сытым, оно охотно съедает все то, что остается после кораблекрушений, из чего бы оно ни состояло. Съест оно и Тренча, не моргнув глазом, тем более, что никаких глаз у Марева и нет…

- Всем за лопаты! Зелье в топку! – ледяным тоном распорядился капитан. Его взгляд заставил первого помощника пошатнуться, как удар девятихвостой боцманской плети, - Выжать все до последнего узла! Душу вытрясу!

Единственная труба «Саратоги» тоже окуталась магическим дымом, в небо ввинтилась узкая дымная струя, чей цвет невозможно было разобрать при помощи такого слабого оптического прибора, как человеческий глаз. В одно мгновенье он казался фиолетовым, в другое – алым, в третье – отчетливо зеленым. Но даже если это зелье готовила самая могущественная ведьма Унии, едва ли это могло облегчить участь корабля. Со скрипом ворочая колесами, много лет простоявшими в бездействии, «Саратога» почти не прибавила в скорости, зато ее корпусу передалась нездоровая вибрация, похожая на дрожь тяжелобольного.

Сброс балластной воды не мог спасти корабль, как не мог спасти его и ветер. Тренч слышал бурление под килем – это через открытые кингстоны[19] в небо выливалось бурным потоком содержимое балластных цистерн в днище корабля. Облегченная от дополнительной ноши «Саратога» приподнялась на пару десятков футов, но едва ли прибавила хотя бы половину узла скорости.

Пиратский корабль не просто настигал их, он почти нависал над ютом «Саратоги», заслонив половину неба своими трепещущими парусами, массивный, жуткий и целеустремленный, как тяжелая касатка, вынырнувшая из-под облаков. «Если он опустится, то расколет палубу несчастной «Саратоги» как орех», - подумал Тренч, зачарованно наблюдая за тем, как полощется на ветру незнакомый алый флаг с двумя рыбинами. У рыбин был глупейший вид, в другое время они позабавили бы Тренча. Но не сейчас.

Пиратский корабль не стал давить килем убегающую «Саратогу». Вместо этого он начал величественно опускаться по правому борту от нее, и опускался до тех пор, пока почти не поравнялся с беглецом, сравнившись с ним по высоте. Теперь их корпуса разделяло самое большее пол-кабельтова – та дистанция, когда уже можно рассмотреть лица столпившихся на палубе пиратов и разобрать блеск их абордажных тесаков. Только никаких лиц Тренч не рассмотрел, палуба корабля под алым флагом казалась совершенно пустой. Это несколько озадачило его. Но ненадолго. Скорее всего, у пиратов сейчас нашлись более важные занятия, чем торчать на верхней палубе, наблюдая за агонией своей добычи. В эту минуту они, должно быть, засыпали порох в стволы и поспешно правили лезвия тяжелых абордажных сабель, страшные следы которых сохранил на себе не один корабль готландского флота.

- Гелиограф! Они ведут передачу!

И в самом деле, аппарат пиратского корабля заработал, обрушив на «Саратогу» целые россыпи солнечных вспышек с неравным интервалом. Это вызвало ярость капитана Джазбера.

- Так значит, этим мерзавцам не терпится пообщаться? – рявкнул он, - Принимайте передачу, черт подери! Чего они хотят?

Первому помощнику мистеру Боузи не требовалось звать дежурного. Старый небоход, избороздивший все известные ветра, он с юности был обучен работать на гелиографе и превосходно знал сигналы.

- Эй, на «Саратоге», - принялся быстро переводить он, на лету превращая серии солнечных вспышек в слова, - Оставайтесь на тесте. Не делайте светских маневров. Детство бесполезно.

Капитан Джазбер уставился на первого помощника с видом столь удивленным, что впервые на памяти Тренча не вызывал у окружающих смертного ужаса.

- Что за дьявольщину вы несете? – осведомился он, играя стальными желваками, - Что это, по-вашему, должно значить?

- Я перевожу все дословно, сэр. Возможно, у них не в порядке гелиограф или…

- Продолжайте!

- …немедленно потушите вашу кувшину и ложитесь в дрейф! Повторять не будем. В случае открытого сопровождения открываем загонь!

- По-моему, изъясняются они яснее ясного, - пробормотал второй помощник Керш, худощавый и с бесцветным лицом, похожий на высушенную рыбу. На идущий параллельным курсом пиратский корабль под вызывающим алым флагом он смотрел со смесью страха и ненависти, - Что ж тут не понять… Не знаю, как вы, а я ни про открытое сопровождение и думать не хочу. Дюжина древних мушкетов на весь корабль, да против их пушек, какое тут, к чертям, ороговение…

- Еще одно слово, мистер Керш, и я арестую вас, - отчеканил капитан Джазбер, клацнув тяжелой челюстью, - Передача продолжается. Что они еще говорят?

Старший помощник Боузи прищурился, разбирая очередные вспышки.

- «Единственный шнапс выжить для вас – положиться на жимолость победителя. Отныне ваши жижи в руках Алой Шельмы».

- Алая Шельма? – капитан Джазбер потемнел лицом, под глазами собрались нехорошие морщинки, - Кажется, мне знакомо это имя… Где-то я его слыхал, только не могу припомнить, где.

Пиратский корабль тем временем продолжал бомбардировать «Саратогу» сериями стремительных вспышек.

- Никакого сопровождения, - методично продолжал переводить мистер Боузи, - Ваше сукно отныне собственность Алой Шельмы. Немедленно остановите кувшину и сдайтесь на жимолость победителя.

Все время, пока длились переговоры, Тренч незаметно разглядывал пиратский корабль и не находил в его облике ничего утешительного. Как только заговорил гелиограф, пушечные порты баркентины распахнулись, демонстрируя страшные зевы орудийных стволов, похожие на пустые глаза демонов – вполне красноречивый, понятный во всем небесном океане, жест. Тренч догадывался, что может последовать за ним.

Один хороший залп с такого расстояния, и «Саратога» клюнет носом, заваливаясь на выпотрошенный бок и оставляя за собой развевающийся плюмаж из парусов. Магические чары, заключенные в доски киля, превратятся в пыль, в водяной пар, а сам киль лопнет от напряжения, разлетевшись на несколько частей. «Саратога» начнет падение в алую бездну, стремительно превращаясь в бесформенную мешанину из дерева, парусины и человеческой плоти.

Едва ли капитан Джазбер обладал развитым воображением, но, судя по его лицу, в эту секунду представлял себе что-то весьма схожее.

- Потушить машину, - негромко приказал он, - Паруса на гитовы!

Как ни перепуган был мистер Боузи, он не сумел сдержать удивленного возгласа.

- Мы сдаемся, сэр? Сдаемся пирату?

- А вы предпочитаете получить полный залп в упор? У мерзавца одних карронад больше, чем у нас человек. Разверните гелиограф! Отправляйте ответную передачу. «Саратога» - Алой Шельме. Корабль в дрейфе. Согласны на ваши требования, но при одном условии. Прошу, чтобы ваш капитан в составе абордажной партии лично принял от меня оружие.

Старый гелиограф «Саратоги», скрежеща шторками и заикаясь, передал сообщение. И все то время, что он работал, капитан Джазбер отчего-то улыбался.

- У вас есть план, сэр? – осторожно спросил первый помощник.

- Будьте уверены, есть.

- Вы действительно полагаете, что предводитель этих пиратов вознамерится лично принять нашу капитуляцию?

- Убежден в этом. Я хорошо знаю пиратов, мистер Боузи. Если что-то во всем воздушном океане и может затмить их жадность, так это жажда славы. Они все чертовски падки на лесть, даже больше, чем расфуфыренные формандцы. Без сомнения, пиратский вожак сейчас чистит перья на шляпе и смазывает судачьим жиром сапоги.

Кажется, это не избавило первого помощника от беспокойства.

- Возможно, и так, сэр. Но даже если пиратский капитан высадится во главе абордажной партии, сделает ли это наше положение менее безнадежным?

Капитан Джазбер сцепил руки за спиной, наблюдая за тем, как два корабля дрейфуют друг напротив друга – ну точно две больших вальяжных рыбины, уставшие гнаться наперегонки в потоке ветра и готовящиеся перейти к свадебному ритуалу.

- Прикажите своим людям спрятать мушкеты на верхней палубе, среди канатов и такелажа, мистер Боузи. Как только абордажная партия высадится на борт, я хочу, чтобы по моему знаку вы разрядили их им в животы.

Мистер Боузи замер с приоткрытым ртом.

- Я понял, сэр. Но ведь мы все равно останемся под прицелом пиратских орудий. Что помешает им дать залп и пустить нас в Марево, как только мы откроем стрельбу?

Капитан Джазбер опустил ладонь на рукоять массивного тромблона[20], торчащую из-за ремня.

- Я помешаю. Потому что как только вы разберетесь с абордажной партией, я возьму на мушку их вожака. Захотят ли люди этой Шельмы, кем бы он ни был, терять своего капитана? Пираты обычно цепляются за своего главаря.

Мистер Боузи неуверенно улыбнулся.

- Отличный план, сэр.

- Не сомневайтесь. Мы не только спасем корабль, но и привезем эту алую стерву в Шарнхорст. В эту субботу у жителей будет два праздника вместо одного. Что скажете, мистер Тренч? Не только вы станцуете в воскресенье в пеньковом галстуке. Разве это не вселяет в вас надежду?

Тренч не ответил. Он никогда не отвечал капитану Джазберу, хоть и знал, что каждое проявление неуважения может стоить ему пинка под ребра или десятка плетей, в зависимости от того, в каком настроении тот пребывал. Но сейчас у капитана Джазбера имелись другие заботы помимо мальчишки в кандалах. Куда более приятные.

- Прячь оружие! – приказал он отрывисто, - Как только я подам сигнал, вы должны выхватить его без промедления. Стрелять сразу же. И не бойтесь испачкать палубу! Сегодня вам придется хорошенько ее отдраить от красного!

Матросы ухмылялись, пряча среди парусных обмоток громоздкие стволы и тяжелые ножи. Уверенность капитана подчинила их, как ветер подчиняет паруса. Ему бы самому быть пиратом, подумалось Тренчу, вот где он, без сомнения, себя нашел бы. Выскакивать из облаков, ловя врасплох зазевавшиеся шхуны, терзать книппелями[21] их паруса, брать на абордаж, швырять за борт раненых… Судьба, должно быть, хорошо посмеялась, сделав Джазбера капитаном старой неповоротливой «Саратоги». Тренч невесело усмехнулся. Что до чувства юмора Розы Ветров, он и сам был неплохим специалистом в этом вопросе.

Сквозь шорох спускаемых парусов он расслышал серию негромких хлопков, которые почти сразу сменились треском дерева и испуганными криками.

- Заткнитесь, идиоты! – рявкнул мистер Керш, - Это не ядра! Они стреляют абордажными крючьями!

Тренч увидел, как вдоль гандека пиратской баркентины вспухли похожие на распускающиеся цветы сизые пороховые облака. Второй помощник, без сомнения, был прав – заряди пират ядра, весь правый бок «Саратоги» уже представлял бы собой одну огромную развороченную рану. Но тело Тренча и без того инстинктивно сжалось, словно стараясь сделаться как можно меньше. В сгустившемся от напряжения воздухе он расслышал пронзительный свист, а мгновением позже –треск ломающегося дерева, с которым абордажные крючья намертво впились своими хищно изогнутыми остриями в фальшборт, штурманскую рубку, палубу и рангоут. Теперь пиратскую баркентину и «Саратогу» связывали толстые, с руку Тренча, канаты, достаточно сильно натянутые, чтоб по ним мог перебраться с борта на борт человек. Выглядело это жутковато – словно вынырнувшее из Марева чудовище-харибда обхватило шхуну цепкими щупальцами и готовится подтянуть ее к себе, чтоб раздавить в гибельных объятьях.

Тренч ощутил, как по спине течет пот, но не обжигающий, как пишут в книгах, а ледяной.

Ему живо представилось, как по натянутым канатам скользят, испуская душераздирающие вопли, пираты, потрясая жуткими абордажными топорами и пистолетами. Половина из них наверняка окажется дауни, а значит, не прочь поживиться свежим еще человеческим мясом. Возможно, пару человек они, не разбираясь, швырнут за борт, прямо в бездонную пасть Марева, просто для острастки. Если так, вполне может статься, что приглянется им не какой-нибудь крепкий матрос с бычьей шеей и ножом за поясом, а мальчишка в кандалах.

На Рейнланде Тренчу приходилось читать старые газеты, повествующие о пиратских нападениях, почти всегда они пестрели такими оборотами, что ему делалось не по себе даже от прикосновения обычного бумажного листа. Теперь же он имел возможность лицезреть все это воочию. Шмыгнув носом, он, сам не зная зачем, покрепче прижал к себе котомку, в недрах которой беспомощно дребезжал потрохами механический хлам. Ничего ценного там не было, да и быть не могло, но при мысли о том, что его швырнут вниз без инструментов и котомки, Тренч испытал короткий, но оттого не менее нелепый испуг. Как будто человеку, падающему в Марево, не безразлично, кто разделит его последний полет…

- Сейчас пожалуют!  - крикнул капитан Джазбер, прикрывая тромблон полой кителя, - Не подавайте виду, ясно? Вожака не трогать, им я займусь сам! Всем быть на местах и…

Закончить он не успел.

* * *

Тренч даже не понял, что случилось. Понял лишь, что происходит что-то неправильное, не предусмотренное планом капитана Джазбера, потому что «Саратогу» без всякого предупреждения вдруг тряхнуло, с такой силой, будто ее ударил в борт своей покатой головой огромный, поднявшийся с глубины, нарвал.

Кажется, перед ударом раздался оглушительный грохот, а может, ему лишь показалось. Тренч просто обнаружил, что какая-то сила медленно подняла его – и вдруг швырнула в сторону, небрежно и сильно, как матросы на пристани швыряют мешки с зерном.

Тренчу повезло. Если бы удар швырнул его о борт, это, без сомнения, стоило бы ему переломанных ребер, а то и сломанной пополам, как старое весло, спины. На его глазах кого-то из небоходов приложило о нактоуз[22], да с такой силой, что голова лишь негромко хрустнула, выплюнув в воздух мелкую кровавую взвесь.

Повезло. Ему повезло. Спасибо Розе Ветров, восемь благодарностей во все стороны света, повезло хоть раз в жизни...

Не размозжило о борт, не проткнуло насквозь кормовым флагштоком, не вмяло в палубу. Удар швырнул Тренча не о борт, иначе разбил бы в мокрую хлябь, как зазевавшуюся медузу, а на кнехт[23], облепленный обрывками негодной парусины.

Парусина на ощупь была грубой и шершавой, как поверхность рашпиля, так что едва не сорвала кожу с предплечья, но в тот момент Тренч даже не почувствовал боли. Не почувствовал он и удивления. Если говорить начистоту, и вовсе ничего не почувствовал, если не считать страха. Страх холодным липким студнем заворочался где-то в животе, сделавшимся пустым и гулким, как рассохшаяся бочка. И еще какое-то мучительное отупение, от которого тело само собой сделалось непослушным, а мысли верткими и никчемными, как стая порхающих летучих рыбешек.

Удар, сокрушивший правый борт «Саратоги», был чудовищен по своей силе. Тренч понял это, даже не увидев его следов, по одной лишь перекошенной палубе, в проломах которой можно было разглядеть изломанные остовы бимсов[24], по кренящимся с невесомой спичечной легкостью мачтам в бахроме рваных парусов.

Что-то убило «Саратогу», убило безжалостно и быстро. В момент удара она шла самым малым ходом и до сих пор еще полностью не остановилась. Но теперь она распадалась на глазах, превращаясь в беспорядочное нагромождение дерева и парусины. Фалы трепетали на ветру порванными струнами, шпангоуты сами собой вылезали из корпуса, точно ребра печеной курицы, которую с хрустом разрывают на части чьи-то нетерпеливые и жадные руки.

Тренч ошалело оглянулся, всем телом чувствуя дрожь умирающего корабля. Он ожидал увидеть капитана Джазбера, но вместо него увидел лишь провал в палубе. Провал во внутренности «Саратоги», в которых что-то ужасающе гудело, трещало и стонало, где в сполохах оранжевого и голубого огня метались на стенах страшные острые тени.

- Прямо в котел! – всхлипнул кто-то, вцепившийся в бизань-вант, - Прямо в котел, чтоб его в Марево по частям совали… Точнехонько…

Кажется, это был боцман Керш, Тренч не был уверен. Не был он уверен и в том, что все еще жив, а не раздавлен многотонной махиной падающей мачты и не разрезан на части шкотами. Беспомощно обернувшись, он увидел громаду пиратского корабля высоко над головой. Казалось, будто тот резко поднялся, но Тренч понимал, что дело обстояло наоборот. Это «Саратога» стала терять высоту, комкаясь, выворачивая наизнанку ставшие хрупкими внутренности и отправляясь в свой последний полет, представляющий собой не очень долгое затяжное падение. Одна из пиратских пушек все еще дымилась, пороховой дым вытекал из нее грязно-серым облаком, как бесформенный язык из рыбьей пасти.

«Значит, вот так, - бессмысленно подумал Тренч, пытаясь придумать задачу для немеющего и оглушенного тела, - Ударили в упор, значит. И прямиком в котел. Рванул, конечно. Этого и надо было ожидать. Чего ж ему не рвануть, когда и так едва живой был. А если ядром…»

По палубе гибнущего корабля сновали матросы, похожие на беспокойных мальков, вынырнувших из развороченного хищником гнезда. Кто-то вцепился мертвой хваткой в свисающие снасти и кричал, да так, что душу выворачивало наизнанку. Кто-то хрипло клял все на свете на незнакомом Тренчу языке. Некоторые спешно пытались спустить шлюпку, но шлюпбалки[25] намертво застряли в мешанине из парусины и канатов, и кто-то уже в отчаянье рубил топором развевающиеся фалы…

Крен быстро увеличивался, «Саратога» заваливалась на левый борт, разваливаясь на ходу. Палуба уже вздыбилась, в ней с жутким хрустом образовывались неровные разломы, ощерившиеся острыми обломками досок. Какой-то матрос зацепился за доску и с ужасающим воем скатился по палубе вниз, тщетно пытаясь зацепиться за что-то. Секундой позже он превратился в быстро уменьшающуюся на фоне Марева фигурку.

В какой-то момент Тренч и сам застыл, заворожено глядя в распахнувшийся провал, ведущий вниз. Там, внизу, не было ничего, кроме шести тысяч футов пронизанной облаками пустоты. Пространства, в котором ничего не существовало, даже дна. Вместо дна здесь растянулась бесконечная алая гладь Марева.

Заглянув в нее, Тренч забыл, как дышать. Правду говорят – нельзя смотреть на Марево. Это то же самое, что заглянуть в свою собственную смерть.

Марево колыхалось шестью тысячами футов ниже, но ни расстояние, ни редкие облака не в силах были хотя бы прикрыть его гигантский, кардамонового оттенка, зев. Пелена Марева тянулась бесконечно далеко, напоминая утренний густой туман, но тревожного, нехорошего, цвета. Цвета огненного зарева на горизонте.

У Марева было много обличий. Иногда оно казалось густым, как сладкое вино апперов, иногда зыбким и иллюзорным, как платок из тонкой газовой ткани, раскинутый прямо в небе. У Марева не было ни глаз, ни лица, но Тренчу всегда казалось, что оно пристально глядит на него, изучая, как древний осьминог изучает крохотную рыбешку, невесть как забравшуюся на его глубины.

Мимо головы пронесся обломок стеньги, точно пущенная неведомой рукой пика. Тренч отшатнулся от провала, тяжело дыша и едва удерживаясь на ногах. Взгляд Марева высосал небогатый остаток его сил и теперь их едва хватало даже для того, чтоб оставаться в сознании. Вновь не повезло. Лучше бы сразу лишиться чувств или разбить голову о мачту. Тогда недолгое падение с высоты в шесть тысяч футов прошло бы незамеченным. Он попросту бы канул в Марево и растворился в нем без следа, как сахар в стакане по-флотски крепкого чая. Незавидная участь, но есть ли у него выбор?

Тренч заворчал, изо всех сил вцепившись в кнехт. Напрасная реакция глупого тела. Он знал, что не сможет долго провисеть, когда палуба «Саратоги» окончательно превратится в груду досок. Сил не хватит. В отличие от матросов, его руки никогда не знали тяжелого труда, не касались лееров, не поднимали паруса. И силы их хватит едва ли на несколько минут. Значит, лихорадочно сверкнула мысль, оставаться здесь нельзя.

Но куда деваться?

Броситься к шлюпке? Бесполезно, даже если ее удастся спустить, его попросту отшвырнут в сторону чужие руки. С гибнущего корабля позволительно спасти судовой журнал или капитанскую треуголку, но только не преступника. Ради него никто не пожертвует своим местом.

Можно броситься к грот-мачте, чудом уцелевшей и похожей на обломок гигантского дерева. Если сигануть достаточно сильно и вложить все силы, можно вскарабкаться до гика или гафелей, а может, даже и до рей… С кандалами на руках это будет смертельный номер, но мачта наклонена, есть шанс… Там, в сорока футах от палубы, он на какое-то время будет в безопасности. Прежде чем мачту не размолотит в щепу и она не рухнет вниз, увлекая за собой и самого Тренча. К тому же, нипочем ему не залезть так высоко…

Хуже всего было с котомкой. Удивительно, он прежде и не замечал, насколько она тяжела. Сейчас она наливалась свинцом с каждой минутой, пытаясь утянуть его в пропасть. Избавиться от нее было бы совсем не сложно. Просто сбросить с предплечья самодельный ремень – и пусть летит себе в Марево, все равно от ее содержимого Тренчу всю жизнь было больше вреда, чем пользы. Да и какая разница, если сам хозяин спустя неполную минуту шлепнется следом…

Не бросил. Схватил зубами ремень, удержал. От боли и натуги даже слезы на глаза навернулись.

Глупый пескарь. Ветер в голове, правду мать говорила в детстве… Болтается над Маревом как яблоко, а хлам свой не выпускает…

Какой-то предмет вдруг привлек внимание Тренча, хоть и выглядел на первый взгляд абсолютно бесполезным. Разлапистый, блестящий металлом, засевший в борту трехлапым крюком, он почему-то обладал свойством приковывать взгляд.

Абордажный якорь, внезапно сообразил Тренч, все еще чувствующий себя оглушенным и потерявшимся в окружающем мире. Вот что это за штука. Абордажные пиратские якоря остались торчать в туше умирающего корабля, их канаты медленно натягивались под весом опускающейся «Саратоги». Еще несколько секунд, и они попросту лопнут, а потом…

Тренч почувствовал, как его тело вдруг потянулось к ближайшему абордажному якорю. Само по себе, не обращая внимания на свистящие вокруг фалы, способные рассечь человека надвое. Как, закряхтев, подняло на уровень груди литые кандалы. Только тут до него дошло, что же он собирается сделать. Внутренности мгновенно окатило чем-то ледяным и сырым, точно он вдохнул в себя целое облако. Голова противно закружилась – словно вновь заглянул в Марево.

Но поздно. Сделав несколько шатающихся шагов, Тренч, заскрипев от напряжения зубами, поднял кандалы еще выше и накинул цепь на одну из лап абордажного якоря. И выдохнул, с ужасом сообразив, что натворил.

Роза Ветров отмерила ему ровно три секунды удивления. На две с половиной секунды больше, чем отмерила жизни старой «Саратоге».

Дерево оглушительно затрещало, когда умирающая «Саратога» провалилась вниз, разворачиваясь и раскрывая свои недра, как диковинный воздушный цветок или чжунхуанская головоломка. Обрывки ее парусов сверху казались венчиками лепестков, а лохмотья фалов и развевающиеся канаты – вьющимися стеблями.

Роза Ветров, а ведь абордажный якорь глубоко увяз в дереве, подумалось вдруг Тренчу. Да его сейчас перетрет о мачту в кровавую жижу. Или, того хуже, протащит сквозь остатки такелажа, раздирая на части.

Но ничего такого не случилось, потому что какая-то сила вдруг стремительно потянула

якорь вместе с прилипшим к нему Тренчем вверх. В щеку больно ударило веером мелкой деревянной стружки, по ногам хлестнул парусиновый хвост.

Тренч заорал, осознав, что болтается в пустоте, бесцеремонно оторванный от туши быстро падающей «Саратоги».

Пустоты было так много, что она сбивала дыхание, заставив его судорожно дергаться на огромном крюке, точно наживку в ожидании жадной рыбьей пасти. Где-то далеко внизу колыхалось Марево, и на его фоне таял силуэт «Саратоги», уже ничуть не похожий на корабль или цветок, скорее, на бесформенную груду дерева и парусины. Корабль падал в густом облаке обломков – доски, бочки, остатки такелажа, прочий мелкий сор…

Тренч запрокинул голову, чтоб не смотреть вниз.

Но смотреть вверх было не легче. Над ним простирался киль пиратского корабля, своей длиной и мощью напоминающий китовый хребет. Прочие абордажные якоря чертили в небе причудливые кривые, обернувшись маятниками, их крючья были едва заметны за клочьями парусины, сорванной с мертвого корабля. Единственное, что уцелело от «Саратоги», если не считать подвешенного в пустоте мальчишки.

Болтаться на канате оказалось не только страшно, но и ужасно неудобно. Стальные браслеты, обхватившие его запястья, немилосердно впивались в кожу, котомка на спине ерзала, перехватывая грубым ремнем горло. Сколько он сможет продержаться в такой позиции, прежде чем взвоет от боли? Десять минут? Час? Тренчу не хотелось об этом думать. Как и о том, что будет, если пираты сообразят втянуть свои абордажные якоря обратно на палубу.

Не успел он толком додумать эту мысль до конца, как ощутил короткий рывок каната. Запрокинув голову, он убедился в том, что днище пиратского корабля с каждой секундой приближается. Его вытаскивали. Тренч сжался, жалея, что у него нет свободной руки, чтоб изобразить восьмиугольный знак Розы. Хоть и знал, что Роза Ветров давно сняла с себя ответственность за его судьбу.

* * *

Затянувшийся подъем доставил Тренчу немало неприятных минут.

Вокруг пиратского корабля, как и вокруг всякого другого корабля, носилось множество рыбьих стай. Мелкие рыбешки, охотники до крошек, мусора и прилипших к днищу моллюсков, хаотично патрулировали свою территорию. Как ни пытался Тренч увернуться, как ни крутился на своей веревке, их крошечные плавники и холодные твердые носы несколько раз чувствительно прошлись по его лицу. Тренч утешал себя тем, что эта воздушная мелочь в данный момент представляет для него одну из самых маловажных проблем. О том, что ждет его наверху, он и вовсе старался не думать.

Под конец подъема его чуть не размозжило порывом ветра о крутой борт пиратского корабля. Кто бы ни вытаскивал его, делал он это весьма медленно, с такой скоростью матросы обычно выполняют работу скучную, давно осточертевшую и не представляющую никакого интереса. То-то удивятся пираты, вытянув на палубу в придачу с абордажным якорем еще и неожиданную добычу…

Под конец веревка стала дергаться рывками. Тренч скачками возносился вдоль борта, мимо иллюминаторов в бронзовых рамах, каких-то задраенных люков, глазков, шероховатых досок… На миг он разглядел оконцовку названия корабля, изображенную неряшливыми литерами и тянущуюся по деревянном боку – «БЛА». Задуматься о смысле Тренч не успел – над головой уже мелькнул планширь.

- Уф! – выдохнул он рефлекторно, когда чужая сила грубо перекинула его через борт и швырнула лицом об палубу.

«Слишком часто за последнее время приходится целовать доски. С другой стороны, и пахнут они здесь получше, не тленом, как на «Саратоге». Скорее, чем-то сладким, из детства, даже приятным… Неужели у пиратов заведено драить палубы медом? А что, может быть. Чтоб во время тайфуна ноги к палубе липли…»

Тренч хотел было подняться, но лишь охнул от боли. За те несколько минут, что он провел за бортом, раскачиваясь на якоре с задранными руками, плечевые суставы успели совершенно онеметь.

- Вот это рыба! – громыхнуло где-то над ним, - Сколько борозжу небо, а такую впервые вижу!

Тренч как-то сам собой обмер. Голос был металлический, как у покойного капитана Джазбера, только еще более глухой и тяжелый. Как если бы капитан в придачу к стальной челюсти обзавелся вдобавок стальным горлом и кузнечными мехами вместо легких.

Но останки капитана Джазбера вместе с остовом корабля давно уже растворялись в недрах ненасытного Марева. Это не был капитан Джазбер. И Тренчу потребовался лишь один взгляд, чтобы сделать еще одно уточнение – это был вовсе не человек.

Это было что-то огромное, стальное и, кажется, живое. Вместо шкуры или камзола на нем были тронутые ржавчиной латные пластины, образовывавшие подобие старинного доспеха, но там, где пластин не доставало, вместо сукна или человеческой кожи виднелись натужно крутящиеся шестерни и попискивающие в смазке из китового жира гидравлические валы.

- Совершенно никчемная рыба, - прогудел голос, - Тощая, потрепанная и, к тому же, глупа как пробка. Какая еще рыба клюнет на пустой крючок?

- Та, которая не желает сигать в Марево, - выдохнул Тренч, против воли лязгая зубами.

Разглядывать пирата приходилось снизу, задрав голову, из положения крайне неудобного и, пожалуй, даже оскорбительного. По крайней мере, оно могло считаться оскорбительным, если бы перед Тренчем стоял человек.

Но первое существо, встреченное им на борту загадочной «БЛЫ» человеком не было. Его контуры напомнили Тренчу что-то позабытое, виденное в детстве мельком. Память услужливо подсказала угловатые черты, грозные маски, напыщенные, под старомодную манеру живописи, позы…

«Это же голем, - сообразил Тренч, - Старый абордажный голем!»

Механическая махина и в самом деле была абордажным големом. Крайне устаревшим, архаичной конструкции, как машинально отметил Тренч. Такие големы использовались во флоте добрых полтора века назад, еще в Высоких Войнах. На голову выше самого высокого мужчины, наделенные огромной механической силой, они падали на вражеские палубы подобно живым снарядам и сеяли вокруг себя смерть и разрушения, превращая рангоут в мелкую деревянную щепу своими стальными когтистыми лапищами. А уж когда големы сходились друг против друга, корабль, говорят, и вовсе был обречен – искр от сшибающейся стали валило столько, что все неизбежно заканчивалось пожаром на борту.

С тех пор абордажные големы давно стали раритетом. Слишком тяжелые, чтобы их выдерживали палубы легких судов, слишком неповоротливые, слишком капризные в обслуживании, они быстро были списаны и забыты, как оказались забыты старомодные широкогорлые мортиры или неуклюжие толстозадые галеоны. Редкие уцелевшие экземпляры абордажных големов торчали в коридорах губернаторский канцелярий, навек превратившись в неподвижные статуи. Что ж, всякому существу Роза, как известно, посылает свой ветер…

Это голем не только функционировал, но и отличался совершенно нехарактерным для големов поведением. Вместо того, чтоб вытянуться по стойке «смирно», он обращался с Тренчем самым фамильярным тоном, при этом еще и демонстрировал подобие мышления.

Но Тренч отчего-то даже немного успокоился. Он всегда испытывал симпатию к механическим созданиям, пусть даже столь грозным.

- Эге, рыба еще и болтает, - удивился голем, разглядывая свой улов. Его глаза напоминали линзы подзорной трубы, только забранные прочной защитной решеткой, обычные выпуклые стеклянные кругляши. В их блеске Тренчу почудилось что-то вполне человеческое и даже, как будто, саркастичное, - Я много лет под облаками хожу, многих рыб на палубу забрасывало, но чтоб такую… Рыбу-топор видел, рыбу-флейту видел, даже рыбу-грушу приходилось. А вот эта порода мне как будто бы незнакома… Невзрачная какая-то и тощая, даже жарить нечего, зато болтает. Толку мне с такого улова? Не проще ли отправить его обратно за борт?

Голем даже не пошевелился, но Тренча вновь проняло неприятным холодом. В том, что голему ничего не стоит одним движением гидравлических рук швырнуть его за борт, он нисколько не сомневался. И потому выдохнул первое, что пришло на ум:

- Не надо за борт. Я пригожусь.

- Для чего ж ты пригодишься? Ни мяса, ни шкуры… Или ты только болтать умеешь? Для рыбы талант несомненный, только нам такие без надобности. Это губернаторы в своих аквариумах любят всякую диковинку держать, хоть бы и болтливую рыбу. А нам к чему?

- Я инженер, - быстро сказал Тренч, кутаясь в плащ, чтоб тело могло рассосать застоявшийся под одеждой холод. Получалось это с трудом, зубы все еще лязгали вразнобой. Тепло вырабатывает только сытое, спокойное тело. Тело уставшее, промерзшее и звенящее от напряжения, никакого тепла не дает, только лишь слизь усталости, выделяемую кожей. Может, оттого Тренч под взглядом абордажного голема ощущал себя липким, как рыбёха на разделочной доске.

- Инженер! – голем даже головой дернул от удивления, - Рыба-инженер! Бывает же такое. Клянусь всеми восемью лепестками, такого улова мы еще не знали. Инженер! Надо бы, пожалуй, и остальные якоря проверить, вдруг там еще инженеров найдется… Инженер - это самая ценная рыба в наших краях. Нам на корабле механик до зарезу нужен. Да и я с каждым годом не молодею. Влажность, ржавчина, чешуя рыбья в соединения набивается… Правый торсион уже с год скрипит, иногда как схватит, не разогнуться…

Он говорил с интонацией ворчливого старика, совершенно несвойственной для механического существа. Более того, в его движениях Тренчу виделось нечто крайней нетипичное для смертоносной машины. Если быть откровенным, нетипичным в ней было совершенно все. Абордажные големы никогда не славились как хорошие собеседники. Представляя собой лишь человекоподобные механизмы, питаемой искрой заключенной внутри магии, они были способны распознать лишь самую простую, не длиннее пары слов, команду. Во всем остальном они служили лишь послушными истуканами, жуткой смесью фрезы и тарана, годной лишь для того, чтоб растерзать вражескую оборону. Лишенные сознания, инициативы и вообще представления о чем бы то ни было, кроме абордажного боя, големы не обладали и крупицей разума. И даром речи они не владели.

- Быть может, я смогу помочь, - сказал Тренч, все еще лязгая зубами.

В эту минуту, когда перед глазами все еще отсвечивало Марево, он сказал бы что угодно. Даже что заставит Розу отпустить девятый лепесток или подуть всем ветрам одновременно. Очень не хотелось за борт, туда, где в липком алом вареве растворялись остатки несчастной «Саратоги» и ее экипажа.

Голем пристально взглянул прямо ему в лицо. Удивительно, но отсутствие глаз взгляд этот ничуть не смягчало, напротив, блеск линз казался холодным и острым.

- Как тебя звать, рыба-инженер?

- Тренч.

- Ты не похож на обычного инженера, рыба Тренч. Судовые инженеры обычно чумазые, в копоти все, в смазке… А ты тощий, но чистый.

- Я и не говорил, что служу на корабле.

- Тогда, верно, пассажир?

- В некотором роде…

- В некотором роде! – в механическом голосе голема сквозь скрежет можно было слышать насмешку, - Что это ты себе на руки нацепил? Все пассажиры нынче такими украшениями щеголяют? И как, удобно?

Тренч покосился на кандалы. Едва ли на палубе пиратского корабля они стали весить меньше хотя бы на фунт, но, удивительное дело, из-за последних событий он про них совсем позабыл.

- Нормально, - буркнул он, - Только руки немного устают.

- Габерон обзавидуется. Дай-ка сюда…

Голем протянул свою лапищу, которая толщиной могла поспорить с самой толстой реей «Саратоги». Силы, заключенной в ней, было достаточно, чтоб пробить дубовый брус футовой толщины. Или оторвать голову чересчур наглому мальчишке, который еще не понял, куда его занесло. И уж конечно ее было достаточно для того, чтоб перекусить литую цепь кандалов острыми, как тесаки, пальцами. Искореженные звенья цепи посыпались на палубу с немелодичным звоном.

- Браслеты пока поносишь, - усмехнулся голем, - Тут инструмент потоньше нужен. К тому же, они тебе к лицу. Кстати, меня можешь называть Дядюшка Крунч.

Это тоже было необычно. Мало того, что говорит разумно, так еще и имя есть, а не бортовой номер, как полагается корабельному имуществу. Но эту тему Тренч решил не развивать, хоть и пробормотал машинально:

- Странное имя...

- Да неужто? Может, ты просто не привык? Ну-ка попробуй. Скажи, например, «Дядюшка Крунч, пожалуйста, не бросай меня за борт»!

Тренч кашлянул в кулак. Видимо, короткая воздушная прогулка выдула из головы все мысли, и он забыл, где находится. На палубе пиратского корабля. И то, что с ним мило беседует боевая машина, совершенно ни о чем не говорит. Возможно, старому, потрепанному временем, механизму просто скучно на своем посту. И что он сделает, когда общество Тренча ему наскучит, было, пожалуй, неизвестно даже самой Розе. Может, его собеседник еще и пожалеет, что не устремился навстречу Мареву в остове разбитого корабля…

- А это поможет? – осторожно спросил Тренч.

Голем развел лапами.

- Да кто его знает. Я механизм старый, мне с этим разбираться недосуг. По-хорошему, конечно, надо тебя отправить за борт. На этом корабле, знаешь ли, безбилетников не терпят. Уже не говоря про лазутчиков и прочую рыбешку.

- Я не лазутчик. И не безбилетник.

- А кто же ты?

- Я… - Тренч задумался. Тут было, о чем подумать, - Я… пленный?

- Не помню, чтоб брал тебя в плен.

- Вы пустили в Марево мой корабль. Значит, я часть вашей добычи, разве нет?

Голем задумался, поглаживая лапой ту часть головы, где у человека должен был располагаться подбородок. Судя по тому, что эта часть брони была прекрасно отполирована и не имела видимых царапин, в задумчивости ее обладатель находился не очень часто.

- Ты подумай, какая рассудительная рыба… Только вот что мне с тобой делать?

Тренч не знал, что с ним делать. После всего пережитого тело хотело только скорчиться в каком-нибудь уголке на не продуваемой палубе, и отключиться. Провалиться в глухую трюмную темноту, где не свистит ветер. И плевать, что там будет дальше. Впрочем, раз пираты, то, конечно, можно догадаться. Только вот не тянуло задавать мозгу такие упражнения.

- Судьбой добычи распоряжается капитан, - сказал Тренч голему, - Пусть он решает.

Произнесено это было достаточно твердо, только вот внутри этой твердости почему-то совсем не ощущалось. Напротив, возникло ощущение, будто он стоит не на твердой палубе, а на затвердевшей облачной дымке, которая в любой миг может развеяться без следа. Что ж, пираты, говорят, ценят храбрость и самоуверенность…

- Смотрите-ка, минуты на борту не пробыл, а уже начал учить старшего помощника пиратским порядкам, - зловеще прогудел голем, нависая над ним, - Может, еще и Пиратский Кодекс растолкуешь, а?

Тренч насупился. Вот что бывает, когда даешь языку волю. Будто мало было на «Саратоге»…

- Кодекса в руках не держал, - ответил он с достоинством, - а про пиратские порядки немного знаю.

- И откуда же знаешь, позволь спросить?

Он неохотно махнул рукой. Лишившись привычного веса цепи, руки казались невесомыми, как перышки.

- Да так… Книжки про пиратов читал…

- Единственная книга, которую пирату не зазорно держать в руках – это Пиратский Кодекс! В прежние времена молодежь учила течения ветров, а не трепало бумагу почем зря. Сколько тебе лет-то, кстати?

Несмотря на колючую дрожь, все еще гуляющую по телу от пяток до затылка, Тренч испытал кратковременный соблазн соврать. Можно сказать, что девятнадцать. Чем старше пленник, тем выгоднее его можно сбыть, это знают даже те, кто никогда не читал книг про пиратов. Тем меньше шансов быть сброшенным в облака, точно мусору. Тренч знал, что выглядит старше своих лет. Сироты вообще рано взрослеют, а уж на Рейнланде и подавно. К тому же, его манера держаться, взгляд исподлобья и потрепанный брезентовый плащ помогли бы накинуть пару лет, но…

- Шестнадцать, - неохотно сказал Тренч.

- Малёк, значит, - в глотке абордажного голема что-то глухо щелкнуло. Возможно, это было эквивалентом пренебрежительному щелканью языком, - Даже ухи из тебя не сварить. Таких, как ты, в котел сразу пяток надо…

Тренч вдруг разозлился. Как тогда, на палубе «Саратоги», чувствуя на себе яростный взгляд капитана. Такая злость рождается сама собой и сдержать ее невозможно – прет наружу, точно иглы у рыбы-ежа.

- Ну и швыряйте за борт! – зло крикнул он прямо в металлическое лицо, лишенное человеческих черт, - Мне вообще плевать! Может, вам завтра на палубу две дюжины других инженеров упадет! Что толку со мной возиться? Давайте, ну!

Он даже руки механическому чудовищу протянул – чтоб удобнее схватить было. Но клешни Дядюшки Крунча даже не шевельнулись, лишь скрипели тихонько под броней силовые приводы. Тренчу показалось, что голем разглядывает его, так пристально, что, кажется, одним взглядом сейчас разрежет на куски.

- Рыба-инженер, - наконец прогудел он со смешком, - Странная порода, таких прежде в воздушном океане не водилось. Но смелая и вроде как не совсем безмозглая. Это хорошо. Дураки капитана нервируют. Шагай за мной, слышишь? И под ногу не подвернись. Посмотрим, что с тобой делать.

С грацией старого портового крана дядюшка Крунч двинулся вдоль борта.

* * *

Легкой прогулки не получилось.

Дядюшка Крунч двигался удивительно проворно для существа своих габаритов, судя по всему, он в совершенстве знал маршрут и кратчайший способ попасть в капитанскую каюту. Тренч, уж на что был легче и меньше, за ним не поспевал. Кости в уставшем и промерзшем теле дребезжали, мышцы точно налились отработанным маслом и сделались непослушными, а внутренности черепа напоминали бочонок с лежалой столетней солониной, впридачу нашпигованной свинцовой дробью. Тяжелая котомка больно врезалась ремнем под лопатку и, словно в насмешку, на каждом шагу издевательски звенела содержимым.

«За борт ее, - зло подумал Тренч, стискивая зубы, чтоб не отстать от голема, - За борт, и все дела. И без того много от нее натерпелся. А сейчас и подавно… Мне бы голову не плечах сохранить, а я за игрушки держусь. Накажет Роза за такую глупость, наверняка накажет…»

Не выкинул. Хотел было, но не вышло. Рука не послушалась, впилась в ремни, как в штормовой леер, не оторвать. Тренч не стал и пытаться. Плюнул с досадой и попытался хотя бы не заблудиться на чужой палубе. Последнее давалось ему с немалым трудом.

Палуба всякого судна от бушприта до юта представляет собой пустую ровную площадку, занятую лишь мачтами, кнехтами, парусной оснасткой и такелажем. По крайней мере, именно таким корабль сходит со стапелей, впервые ныряя в воздушную бездну. Но это не та пустота, которой суждено долго пребывать в неизменном состоянии, как небесному океану. Подобно человеку, обрастающему различным скарбом и грузнеющему с каждым годом прожитой жизни, корабли за свой долгий век обрастают великим множеством вещей, для которых не нашлось места ни в кубриках, ни в каютах, ни в трюмах. Все эти вещи обыкновенно сваливаются на палубу, найтуются[26] там, складываются в штабеля, а порой и бесформенные груды. Вздумай владелец даже небольшого шлюпа провести инспекцию на борту, он неизбежно обнаружит между форпиком[27] и ютом впечатляющее количество вещей, отсутствующих в судовой номенклатуре и не предусмотренных никакими планами.

Свертки старой прохудившейся парусины, бочки с протухшей водой, которые жалко выбрасывать, строительный лес и деревянные обрезки, ящики с растаявшим от влажности мылом, коровьи кости, какие-то бесформенные обрывки ткани, вышедшие из строя мушкеты, штабеля досок, груды сушащейся воздушной капусты и прочее, прочее, прочее, что само собой накапливается на палубе, со временем делаясь ее неотъемлемой частью. Даже на «Саратоге» матросам то и дело приходилось перепрыгивать залежи ящиков, бочонков и тюков, по-обезьяньи скользить по вантам или выполнять иные акробатические номера, чтоб добраться с одного места палубы на другое.

Чего-то подобного Тренч ожидал и на борту пиратского барка, но быстро убедился, что ожидания его не вполне оправдались. Все было куда хуже. Странные и загадочные архитектурные сооружения, замеченные им еще с палубы «Саратоги» были отнюдь не декоративными элементами, а частью общей конструкции. Теми частями общей конструкции, с которыми неизбежно приходилось считаться, если желаешь пересечь корабль с носа на ют или в любом ином направлении.

«Этот корабль словно нырнул в Марево, - подумал Тренч, с изумлением разглядывая все новые и новые формы безумного архитектурного ансамбля, - И провел там пару сотен лет, претерпевая всевозможные мутации и трансформации. То ли барк, то ли летучий город, то ли сущий лабиринт. Удивительно, как команда справляется с оснасткой. Я бы, пожалуй, попросту тут заблудился, окажись один».

Здесь не было системы, здесь не было направлений, здесь не было выдержанного стиля или хотя бы симметрии. Здесь было подобие настоящего города, прилепившегося к палубе корабля и вросшего в нее прочнее, чем ракушки врастают в корабельное днище за много лет. Город этот был тесен и разросся так, словно не имел ни плана, ни бургомистра, и каждый желающий мог возводить дом так, как ему заблагорассудится, руководствуясь лишь течением ветров. Некоторые строения буквально громоздились вокруг мачт, мешая парусам. Другие гнались друг за другом в высоту, точно соперничающие башни на крепостной стене, и доходили до таких умопомрачительных высот, что были связаны друг с другом толстенными трещащими канатами. Третьи, кривые и косые, и вовсе лепились друг к другу как ни попадя. Это походило на город, в котором роль виноградных лоз играли свисающие отовсюду канаты, а прохладу и тень давали огромные парусиновые листья.

Тренч, как и подобает жителю земной тверди, никогда не интересовался устройством корабельного такелажа. Его не интересовали ни громоздкие мачты, выглядящие как исполинские деревья, ни бесчисленные канаты, натянутые между ними в невообразимо сложной последовательности. Это все походило на одну гигантскую головоломку, которую кто-то соорудил из дерева, парусины и пеньки, и тем удивительнее было знать, что у каждой ее крошечной детали существует свое особенное, одним только небоходам понятное, обозначение. Вот держишься ты, например, за какую-нибудь непримечательную веревку, и не знаешь, что это – какой-нибудь ваттерштаг или, допустим, вант-путенс…

Огромные гребные колеса стояли без движения, но даже в неподвижности умели произвести впечатление одним лишь своим размером. Тренч попытался представить, как оглушительно лязгают эти чудовища, когда машина идет полным ходом и им приходится черпать небесный океан лопастями… О том, что баркентина не привыкла полагаться на волю одной лишь Розы Ветров свидетельствовали и многочисленные трубы, торчащие то там, то здесь, без всякой системы и сообразности. Толстые и тонкие, прямые и изогнутые, они высовывали из палубы или из бортов, переплетаясь спиралями и едва не завязываясь узлами.

Из любопытства Тренч даже украдкой принюхался, пытаясь ощутить, не разит ли от корабля ядовитыми испарениями Марева. Старые небоходы с Рейнланда, ходившие на сверхнизких, рассказывали, что Марево пахнет отвратительно и тревожно, не то как несвежая рана, не то как испорченное пиво. Тяжелый от нее дух, смрадный. Здесь ничем подобным как будто бы не пахло. Напротив, усилился сладковатый запах, который Тренч сразу же ощутил, лишь шлепнувшись на палубу. Запах, похожий на запах домашней карамели или тянучки…

Но Тренч не позволял себе расслабиться. Пиратский корабль мог выглядеть неказистым или даже странным, но это не делало его менее опасным. Как знать, может его команда состоит из свихнувшихся старых големов, веками бороздящих небесный океан?.. Это, пожалуй, объяснило бы безумную архитектуру баркентины и кое-что сверх того.

Как Тренч ни озирался, за время пути он не увидел ни одного члена экипажа за исключением Дядюшки Крунча, деловито шагающего впереди. Это было удивительно. На корабле такого размера только для управления полагалось бы иметь душ сорок, а если еще с орудийной обслугой, да с абордажной командой… Никак не меньше шестидесяти. Но где же они все? Невидимки? Призраки? Эти, как их… гомункулы? Про гомункулов в трактирах болтали всякое и Тренч привык слушать эти росказни в пол-уха. Будто бы на некоторых кораблях имеются такие – таинственные невидимые магические слуги, которые выполняют все прихоти капитана… Впрочем, таких рассказчиков принято было не очень вежливо затыкать – Рейнланд, может, и был провинциальным островом, но откровенных вралей там не жаловали.

Один лишь раз Тренчу показалось, что в узком сумрачном переулке он разглядел что-то вроде человеческой фигуры, долговязой и неподвижной. Но стоило ему сфокусировать взгляд и моргнуть, та мгновенно пропала, точно и не было ее вовсе. Морок? Наваждение? Спустя несколько минут Тренч явственно услышал чье-то жадное хрумчание за спиной, но едва он резко повернул голову, как пространство позади него оказалось совершенно безлюдным.

Это уже трудно было списать на разыгравшееся воображение или вызванный слабостью фантом. Тренч напрягся, так, точно его конвоировал, держа на мушке, полк морской пехоты, а не сопровождал ковыляющий неподалеку старый голем. Определенно, дядюшка Крунч был не единственным обитателем корабля, были здесь и другие. Не спешащие бросаться в глаза, но сами при этом пристально наблюдающие за пришельцем из тени. Плащ Тренча от мгновенно высыпавшего пота сделался влажным изнутри.

- Чего головой вертишь? – ворчливо осведомился провожатый, - Кораблей не видал?

- Таких – нет, - осторожно признался Тренч.

- Эх ты, рыба-инженер… - скрипучий голос голема почему-то прозвучал польщенно, словно Тренч отвесил кораблю изрядный комплимент, - Да уж, таких кораблей, как «Вобла», нигде не найти.

Тренч подавил нервный смешок. Вот тебе и «БЛА», карасьи твои глаза…

«Вобла» - вот как именовалась эта несуразная посудина.

Дурацкое название, годящееся скорее для рыбачьей шаланды, чем для большого многомачтового корабля, достаточно хорошо оснащенного, чтоб пересечь вдоль или поперек все северное полушарие.

- Славный корабль, - абордажный голем провел механической рукой по фальшборту, так нежно, что не снял и мельчайшей стружки, - Сколько штормов пережил, сколько боев… Заложен лет семьдесят назад, дедом нынешнего капитана. Одного дубового бруса сколько ушло, а брус здесь наилучший, рутэнийский, высушенный.

Это Тренч прикинул и сам. Действительно, чтоб держать этакую махину в воздухе, неизвестному корабелу пришлось потратить совершенно невероятное количество древесины, причем не дешевой, а наилучшей, абсорбировавшей из земли огромное количество магических чар. По нынешним ценам, пожалуй, дешевле было бы выкупить в Готланде собственный остров – и не самого малого размера. Но Тренч на всякий случай промолчал.

Впрочем, голему, кажется, и не требовался собеседник. Грузно переваливаясь на тяжелых лапах, под которыми скрипели доски, он бормотал себе под нос:

- По старым чертежам нынче не строят, разучились. Сколько кораблей в небе бултыхается, но не найдешь ни одного галеона, ни одной каракки[28]… Теперь все с косыми парусами норовят, а то и вовсе без парусов, на машине. Я, конечно, спорить не стану, нынешние корабли побыстрее старых будут. Шутка ли, милю высоты за полминуты набирают, где там нашим старым лоханкам! Груза больше везут, курс устойчивее держут… Это, конечно, да. В наши времена и скоростей-то таких не знали. Но в старых кораблях особый дух. Строились они с другим чувством и люди, что на них ветра месили, тоже были другие. Знаешь, почему?

Тренч что-то неразборчиво пробормотал. По счастью, это сошло за ответ, а может, никакого ответа абордажный голем, называющий себя Дядюшкой Крунчем, вовсе не ждал.

- Раньше чтили Розу Ветров, - задумчиво прогудел он, разглядывая невыразительными линзами прозрачное готландское небо, - Ее и сейчас, конечно, ценят, но больше для виду. Не понимая ее истинной силы. Раньше, поднимаясь в небо, иной раз на голом плоту с тряпкой вместо паруса, всякий прислушивался к ее шепоту. Роза не просто так ветра чертит, у всякого особый смысл, особая роль. Небоходы – вот первые люди, которые стали ее слушать. А она громко шепчет, рыба-инженер, надо лишь разбирать ее голос… Не иди против ветра, ищи слабину. Не натягивай слишком сильно паруса, могут и не выдержать. Не меняй высоту без причины. Смотри кругом, следи за тем, как ведет себя рыба. Умей менять ветра, не всю жизнь на одном тащиться. Помни про ветра и уважай их – тогда они позаботятся о тебе. Но попробуй только идти им вопреки или недооценивать – живо отправят прямиком в Марево!

Тренч машинально кивал, пытаясь не отстать от голема. На готландских островах, как и везде в Унии, Розу Ветров чтили, но без особого пиетета.

- Нынче многие стали забывать, что законы Розы Ветров посланы не только кораблю, но и человеку, - Дядюшка Крунч тяжело засопел. Едва ли это было дыханием, скорее, натужно работал какой-то внутренний фильтр, - Человеческая душа – она что парус. Какой ветер Роза ей пошлет, так и будет. У каждого человека ведь свой ветер, и ни одна ведьма не нагадает, куда он тебя потащит, вверх или вниз, на запад или на восток… Сегодня ты богат и славен, правишь собственным островом, а завтра – фьють! – и уже на Восьмом Небе. У Розы Ветров свои навигационные карты, не чета нашим… Вслушивайся в тот ветер, что ведет тебя, учит Роза, будь чуток к нему, будь осторожен, особенно когда пытаешься его сменить, не окажись в буре… Человек, что не слушает ветра, добром не кончит, и неважно, под парусом он идет или всю жизнь живет на куске камня. Про это вы, ротозеи, и забываете... А ну брысь! Брысь, хвостатое отродье!

Дядюшка Крунч внезапно воздел свои огромные клешни и загрохотал ими так, что Тренч поневоле отшатнулся, опасаясь, как бы его не растерло в песок, попади он между этими жерновами.

- Летающие желудки! Брысь, говорю!

Тренч успел заметить, как над палубой спасаясь врассыпную, несется стайка невзрачных серых рыбешек с темно-красными нижними плавниками. Они вели себя так непринужденно, словно громыхающая железом боевая машина представляла для них не большую угрозу, чем обычное пугало. Поднявшись футов на пятнадцать, они убедились, что голем их не достанет и принялись беззаботно пощипывать поросшую мелкими мидиями грот-стеньгу.

- Карпы, - неохотно пояснил голем, прекратив размахивать руками, - Чертовы рыбы, житья от них никакого. Привыкли крошками с камбуза пробавляться, вот и наглеют. Где-то на нижней палубе гнездо свили, обвыклись. Ну ничего, я еще им задам… Так что, чтут у вас Розу?

- В Готланде чтут, - не очень уверенно произнес Тренч, - Молитвы есть и… вообще.

- Молитвы… - передразнил его Дядюшка Крунч, - Когда ветер в бакштаг ударит, парус перекидывать надо, а не молиться! А знаешь, откуда все ваши беды, рыба-инженер?

- Нет.

- От паровиков! – голем поднял вверх палец, силы в котором было заключено больше, чем во всем избитом и обмороженном теле Тренча, - Все от паровых машин началось, от этих ваших котлов, колес, труб… На что запоминать каждый ветерок в небе, если довольно завести пары и переть куда глаза глядят? На что знать, где пролегает Шустрый Плевака и чем он отличается от Плаксы Эбби, если паруса нынче вовсе не нужны? Знай себе подкидывай зелье ведьминское да лети не глядя на компас! Безрассудочные стали, самоуверенные. А там уж и на самих людей перекинулось. Острова делят, небо дымом коптят, из пушек палят…

Тренч вспомнил погибающую «Саратогу», но благоразумно не стал открывать рта.

- «Вобла» из кораблей старой постройки, - Дядюшка Крунч поправил какую-то снасть, свисавшую с мачты, - Но и ее потрепало время. Когда-то она была чистым барком. Три мачты, полное парусное вооружение, триста душ экипажа! Это тебе не дымом коптить!

- Времена меняются, - осторожно сказал Тренч.

- Верно. Сперва пришлось мачты менять, видишь, только на фоке прямые и остались. Память о старых временах. Так что теперь наша «Вобла» не барк, а баркентина. Оно и понятно, для косых парусов обслуги надо меньше, кто нынче триста ртов прокормит… К тому же, с прямыми не за всякой современной шхуной угонишься – они же, хитрецы, круто к ветру берут, тут без косого паруса никак.

Тренч покосился на гребные колеса. Словно услышав их разговор, эти громадины начали медленно приходить в движение, отчего над верхней палубой поднялся тревожный гул. Сперва колеса двигались медленно-медленно, рывками, едва черпая лопастями воздух, но вскоре уже работали безостановочно, как часовые шестерни. От их работы вся палуба едва заметно вибрировала, неприятно щекоча подошвы, но ощущение все равно было захватывающим. Совсем не то, что разглядывать смазанные силуэты кораблей с верхушки острова…

- Сильная у вас машина, - пробормотал Тренч с уважительной интонацией, как настоящий инженер.

- Это-то? – Дядюшка Крунч небрежно махнул рукой в сторону лязгающего гребного колеса, - Тоже старый капитан поставил. Роза Розой, а иной раз приходится и против ветра идти, сам понимаешь. Пират, что болтается в облаках вместо того, чтоб настигать шхуны, сыт не будет, в этом капитан хорошо понимал.

Тренч постарался припомнить, что говорил о пиратской баркентине и ее хозяине капитан Джазбер. Это оказалось не тяжело, воспоминания были свежими, хоть и порядком притрушенные впечатлениями о гибели «Саратоги».

- Восточный Хуракан?

Абордажный голем запнулся посреди шага, едва не выворотив из палубы пару досок. Тренч порядком струхнул, но подавил желание отскочить в сторону.

- Ты что же, слышал про старого капитана?

Две бесцветные линзы сфокусировались на его лице, заставляя все мысли пятиться куда-то в район затылка.

- Я… немного. Команда о нем болтала, вот я и…

- И что болтала?

- Да так, ерунду всякую. Говорили, он потопил корабль, саданув по нему из пушек бочками с солониной.

- Врут, - убежденно прогудел голем, качая тяжелой головой, - Врут, подлецы. Это ветра идут в предписанных Розой направлениях, а трактирные слухи вьются как заблагорассудится. Не колонина это была. А копченый лещ. Стал бы старик солониной разбрасываться…

- Так вы его знали?

Старый голем выпятил грудь. Получилось внушительно и грозно.

- Я служил под его началом много лет. Старшим помощником у него ходил. Так-то, рыба-инженер. Впрочем, неудивительно, что про него и сейчас говорят. Старик умел насыпать перцу ветру на хвост…

- Так он был известным пиратом? – осторожно уточнил Тренч.

- Самым лихим на высоте десять тысяч футов и выше! – Дядюшка Крунч ударил себя в грудь здоровенным кулаком, отчего над всей палубой пронесся тяжелый колокольный гул, - Все ветра замирали, когда он отправлялся на промысел. Ураганы стихали, как испуганные котята. Само Марево начинало бурлить в ожидании добычи. Да, были пираты в наше время… Ты таких и не видел, понял? Да и не увидишь уже никогда.

- Значит, он отошел от дел?

Абордажный голем принял прежнее положение, враз став ниже ростом.

- Умер он. Семь лет назад. Да будет его душе тепло и солнечно на Восьмом Небе.

Тренч в Восьмое Небо не верил, но счел за лучшее скорбно склонить голову. После непродолжительной паузы они вновь зашагали к юту. Дорога была неблизкой – они едва успели миновать грот-мачту. Сколько же сапогов стаптывает команда, носясь от одной мачты к другой?.. И сколько человек надо, чтоб управляться всем этим такелажем? И кто тогда управляет на гандеке? Эти вопросы крутились на языке, как сквозняки, норовя выпорхнуть через открытый рот, но Тренч сдержал их. Ему никогда прежде не приходилось быть пиратским пленником, но он понимал, неуместное любопытство может сыграть в его судьбе отнюдь не положительную роль. Поэтому он задал вопрос вполне резонный в сложившейся ситуации и, кажется, безопасный:

- А кто сейчас капитан «Воблы»?

Внутри головы голема что-то гулко лязгнуло. Возможно, это было сродни тому, как люди цыкают зубом – у Тренча был слишком малый опыт общения с подобными существами. По правде говоря, лучше бы его и вовсе не было, но ведь Розе не прикажешь…

- Алая Шельма. Может, и это имя слышал?

Тренч помотал головой. Единственный раз это имя он слышал на палубе «Саратоги», из стальных уст капитана Джазбера, да и тот не мог вспомнить, где именно его слыхал. От этого имени веяло чем-то жутковатым, не слабее, чем от Восточного Хуракана. Алая… На ум сразу приходило Марево – его верхние слои тоже манят обманчивой алой мягкостью. И кровь. Кровь алая, особенно, говорят, если свежая, бьющая из тела. Алая Шельма, значит. Тренч мысленно поежился – к человеку, которого прозвали Алой Шельмой, он по доброй воле не приблизился бы и на пушечный выстрел.

- Она еще заслужит свою славу, будь уверен, - голем задумчиво кивнул, но Тренчу показалось, что он кивает не столько своему пленнику, сколько собственным мыслям, - Она еще заставит небесный океан побурлить, это уж наверняка… Восточный Хуракан тоже с малого начинал. Главное не количество пушек на гандеке и не то, сколько у тебя парусов. Главное - пиратская кровь. Если натура нужная есть, все остальное нарастет с опытом. А натура у нее самая подходящая. Пиратская натура.

Тренч не сразу понял, какое именно слово царапает его, точно крошечный камешек, застрявший в сапоге.

- Она?

- Она, - абордажный голем покосился на него, - Капитанесса Алая Шельма.

Тренч изумился настолько, что сразу отстал от колосса на несколько шагов.

Капитанесса? Мало того, что корабль причудливее некуда и служит на нем не разбери кто, так еще и капитан – женщина? На миг ему показалось, что небо переворачивается вверх ногами. Рейнланд, конечно, был щучьим углом в воздушном пространстве Готланда, но и туда с редкими газетами просачивались иногда новости. Например, новости о том, что в каледонийский флот стали набирать особ женского пола, преимущественно на должности стюардов, подшкиперов и судовых медсестер. Старики Рейнланда на эти новости лишь поджимали губы – чванливых выскочек-каледонийцев на всех островах Готланда не очень-то жаловали. Но капитан?! Даже он, сухопутный карась, с трудом себе это представлял. Что ж, стоило ожидать, что у пиратов все устроено не самым привычным образом…

Капитанесса Алая Шельма. Он попробовал это сочетание на вкус, и вкус оказался резким и пронзительным, как у застоявшегося рома - все равно звучало крайне зловеще. Но у пиратских капитанов, наверно, так заведено. Не назваться же ей, в самом деле, Юной Фиалкой или Пучеглазой Плотвой. Опять же – женщина… Женщины любят красивое, броское, будь то ткани или имена. Что ж, по крайней мере, решил Тренч, у капитанессы «Воблы» был вкус. Слабое утешение – на тот случай, если ей вздумается сыграть с ним какой-нибудь фокус из числа тех, которые пираты обычно проворачивают со своими пленными.

Дядюшка Крунч трактовал замешательство Тренча самым верным образом.

- В старые времена я бы и сам не поверил, - пропыхтел он, - Девчонка за штурвалом корабля! Видано ли! В пиратском деле традиции сильны, они как якорная цепь, на них все держится. Традиция велит от отца к сыну пиратское ремесло передавать. В старые времена сказали бы мне, что девчонка свой флаг на мачте корабля поднимет, да еще и пиратского, пружины бы лопнули от смеха. В старые времена порядки иные были. А сейчас… Не повезло Восточному Хуракану. Был у него отличный корабль, был верный экипаж, пороху и золота вдосталь, даже клад был… А вот внука Роза не послала. Одну лишь внучку.

- Вот как…

Голем смерил его тяжелым взглядом от подошв до взъерошенных волос.

- Алая Шельма десять таких, как ты, рыба мороженная, одной рукой возьмет, понял? Настоящий капитан моя Ринриетта. Семь лет «Воблой» командует и уже успела больше кораблей в Марево отправить, чем ты за всю свою жизнь видел!

В последнем Тренч ничуть не сомневался. Как и в том, что капитанесса Алая Шельма достаточно серьезна, чтоб просто вышвырнуть его с корабля, мельком взглянув. Если он жив до сих пор, то только лишь потому, что самонадеянно назвался инженером. Как только пираты разберутся, что он на самом деле за инженер, как только заглянут в его мешок…

Он уже представлял эту Алую Шельму так ясно, словно она самолично стояла на верхней палубе, преграждая им путь. Рано постаревшая женщина, грузная, как боченок, с мускулистыми руками, багровыми от загара сверхбольших высот. Лицо похоже на крупную сеть из-за множества пересекающихся кое-как затянувшихся рубцов, в приоткрытом рту видно лишь несколько зубов, да и те желты от табака. Неопрятные полуседые космы кое-как связаны на голове выцветшими тряпками. Но хуже всего взгляд… Слишком уж живо Тренч его представил. Плотоядный взгляд воздушного хищника, привыкший смотреть не мигая что на мелькающее средь облаков солнце, что на корчащегося в муках противника. А еще от нее наверняка будет вонять рыбьим жиром, табаком, ромом и жженым порохом. Тренч в свое время прочел множество пиратских рассказов, но шестнадцать лет – это тот возраст, когда Роза дает понимание – не все в настоящем мире такое, каким кажется.

Он так увлекся этой жуткой картиной, что даже не сразу заметил, как Дядюшка Крунч продолжает бормотать себе под нос:

- Конечно, выучки у нее пока нету, ну так это не за один год появляется. Некоторые, бывало, по полжизни небо коптят, прежде чем учатся ахтерштаг от бакштага отличать[29], да и те… А из девчонки выйдет толк. Рано или поздно своего деда, Восточного Хуракана, за пояс заткнет, вот что я думаю. Главное – натура пиратская. Конечно, было бы лучше, если б он сам ее учил, да куда там… Пока одним глазом на Восьмое Небо не заглянул, про Ринриетту не вспоминал. Дело ли?..

Тренч пытался вслушиваться, но мало что понимал. Как и все старики, Дядюшка Крунч имел обыкновение предаваться воспоминаниям, которые своей лаконичностью и четкостью никак не могли бы соперничать с записями в бортжурнале, а проще говоря, были разрознены, беспорядочны и непонятны постороннему. Поэтому он решил больше ничего не спрашивать и лишь глядеть по сторонам.

Но даже с этим он толком не справился. Потому что неподалеку от бизань-мачты, в узком проходе, образованном сложенными деревянными балками и бухтами каната, ему померещилась темная, как ночь, фигура, лишь немного выступающая из окружающей ее темноты. Фигура, напоминающая человека в глухом плаще, неотрывно смотрящая на него и при этом отчего-то кажущаяся невещественной, словно и не человек это вовсе, а только лишь причудливая плоская тень, болтающаяся в воздухе.Тренч мгновенно повернул голову и…

Ничего. Проход был совершенно пуст. Что бы ни находилось там секундой раньше, оно успело убраться. Или, точнее, раствориться без следа – Тренч готов был поклясться, что ни слышал шагов.

- Не отставай! – недовольно проворчал голем, - Тащишься как старая макрель!

- Я… Мне кажется, я что-то видел.

- Ну, ты явно видел не набитого дурака, потому что для этого тебе потребовалось бы зеркало!

Тренч и в самом деле почувствовал себя круглым дураком. Возможно, это все перенапряжение сил и избыток впечатлений. От подобной встряски, говорят, иной раз небоходы видят на горизонте несуществующие силуэты кораблей или даже черные, как  смерть, паруса «Марии Целесты»…

Он машинально вытер лоб и обнаружил на нем капельки холодной влаги, похожие на тот конденсат, что оседает на парусах поутру.

- У вас на корабле не живут призраки? – выдавил Тренч с неловким смешком.

- Был один, да сбежал в последнем порту, - голем издал жутковатый скрежещущий смешок, - Ну что уставился, глаза выкатил? Теперь точно выглядишь как пучеглазая рыба…

- Там…тень. Стояла неподвижно, а потом пропала.

- Ах, тень, - голем глубокомысленно почесал механической пятерней затылок, - Ты бы на это внимания не обращал, вот что. На этом корабле и не такие штуки случаются. Тень ему, видишь ли… Месяц назад у нас тут с тенями вообще черт знает что творилось. То их вовсе не было, точно под палубу провалились, то вдруг возникали, но чертами совсем не похожие. Иду я, например, а тень вокруг меня как рыбеха носится. Или раздуется как шар, аж смотреть противно. На шкафуте эти тени целый театр устроили. Рыб изображали, бились друг с другом… Занятное было зрелище. Не обращай внимания, говорю.

- Та тень была похожа на… на человека.

- Ну, если на человека, так то, наверно, Шму, - абордажный голем разве что руками не развел, как настоящий человек, - Ужасно любопытна, хотя сама никогда в этом не признается. Наблюдает, значит, за гостем. Только ты, рыба-инженер, держись от нее подальше, понял? Тогда, может, и цел останешься. Шму не любит чужого внимания. Очень не любит. И резких движений тоже.

Тренч втянул голову в плечи и попытался двигаться настолько плавно, насколько позволяли трещащие суставы и замерзшие мышцы. Идти в тишине, нарушаемой лишь равнодушным шорохом ветра в парусах и скрипом досок было неуютно. Слишком уж пиратский корабль был непохож на ставшую ему привычной за недолгий срок «Саратогу». Пугающе непохож, добавил он мысленно. Все здесь было каким-то… Странным? Зловещим? Непонятным? Словом, совсем не таким, как обычно пишут в пиратских романах. Ни лихих небоходов с повязками на глазах и обнаженными саблями в руках, ни груд золота прямо на палубе, ни прочих деталей, столь красочных, сколь и жутковатых.

- Неплохо вы «Саратогу» взяли, - попытавшись польстить, Тренч едва не прикусил язык, лесть получилась неуклюжая, неумелая, совершенно безыскустная.

Но, кажется, абордажному голему она пришлась по вкусу.

- Всерьез, что ли?

- Ну да. Вы как появились, у всех сразу сердце в пятки ушло. Потом этот гелиограф… А как бахнет!..

Глухое забрало голема не могло выражать улыбку, как и прочие человеческие эмоции, но Тренч почувствовал, что угодил в самую точку. Наверно, что-то похожее ощущают канониры, когда выпущенное вслепую ядро, пробив обшивку вражеского корабля, попадает прямиком в крюйт-камеру.

- Капитанессе расскажи, ей будет приятно, - проворчал Дядюшка Крунч, - В последнее время ей удача не улыбается, так может хоть это утешит... Знаешь, рыба-инженер, ей ведь тоже нелегко тут, в небе. Думаешь, пиратская жизнь – это вольница? Как бы не так! Это работа, понял? Тяжелая, изматывающая, долгая. Без праздников и отпусков, как у вас на суше. Зато со штормами, бурями и пальбой. Знал я людей, которые от такой жизни за пару лет высыхали так, что впору было вместо парусов на реях поднимать! А Ринриетта ничего, уже семь лет хвосты ветрам режет… Конечно, не все у нее гладко, это понять можно. Нельзя ей за это пенять. Воспитывалась-то она на Аретьюзе, откуда там представление о пиратском ремесле? Ниоткуда. Монпасье, трюфеля, стихи да фортепиано, вот и все развлечения для девушки. А тут еще этот университет, будь он неладен… Научат ли в университете чему путному, ты мне скажи? Нет, и тысячу раз нет! Только вольности одни да бардак...

Несмотря на черные мысли сродни дождевым облакам, которые все плотнее застилали его мысленный горизонт, Тренч не удержался от нервного смешка.

- Университет? Даже пиратам нынче нужен диплом?

Дядюшка Крунч взглянул на него так, что на мгновение подошвы Тренча присохли к палубе.

- Рыба ты безголовая! – рассердился голем, хрустнув металлическими пальцами, - Причем тут пиратство? На барристера она училась. На законника, по-каледонийски, понимаешь? Королевским крючкотвором хотела быть. Галстуки белые, перья скрипят, лорды всякие важные, приставы, судьи в париках… Небось, всей оравой и талрепный узел завязать не смогут! А тут ее дед, откуда ни возьмись, Восточный Хуракан, чтоб его, пескаря полоумного… Дело вздумал передать, вспомнил, старый хрыч, что нет у него других наследников. А ей-то каково, представляешь? Пиратское ремесло бумагомарак не любит. Тут кровь течет, а не чернила!

Абордажный голем клокотал от возмущения, отчего из его стального чрева доносились самые разнообразные звуки, от дробного перестука поршней до сердитого гудения силовых передач и гироскопов.

- Да и оборванцы всякие за глаза языками треплют… Мол, Восточный Хуракан настолько не любил свою «Воблу», что проклял ее дважды![30] Легко, думаешь, такое постоянно выслушивать? У Ринриетты тоже душа не железная!.. А тут еще эта чертова патока, будь она неладна!

- Что? – осторожно спросил Тренч, - Какая патока?

- Хватит с тебя, - буркнул Дядюшка Крунч, остывая. Как и полагается большому сложному механизму, остыл он не сразу, внутри него еще какое-то время что-то позванивало и скрежетало, - Уши развесил, как лиселя… Что посчитает нужным, то сама расскажет. А решит, так я мигом тобой из пушки пальну!

А ведь решит, с тоской подумал Тренч. По поводу характера капитанессы, зловещей Алой Шельмы, он уже не испытывал никаких иллюзий. Пираты бывают милосердны и благородны лишь в пиратских же романах. Человек, который хладнокровно и расчетливо уничтожил поднявшую белый флаг «Саратогу», едва ли знает, что такое снисхождение к пленным.

Вполне вероятно, подумал он в тяжелом отчаяньи, что нравом наследница Восточного Хуракана может посостязаться с покойным капитаном Джазбером… Вот уж точно поладили бы друг с другом, не отправь один из них другого на корм Мареву!

О том, что ему не придется излишне долго предаваться дурным размышлениям, Тренч понял после того, как они с Дядюшкой Крунчем достигли шканцев. Сколь бы велика ни была «Вобла», пришлось смириться с тем, что ее палуба не бесконечна, а значит, встреча с капитаном неизбежна.

- Пришли, - абордажный голем прочистил луженую глотку, исторгнув из нее жуткий скрип, похожий на звук печной трубы, - Сейчас я отведу тебя к ней в каюту, понял, рыба-инженер? Держись воспитано, не дерзи, не смотри ей в глаза, не забывайся. Как знать, вдруг голову на плечах и сохранишь?

Тренч молча кивнул в ответ. Не для того, чтоб проверить, насколько хорошо голова еще держится на плечах – просто никакие слова на ум не шли.

* * *

Капитанская каюта, к удивлению Тренча, оказалась там, где ей и положено располагаться на подобных кораблях, под квартердеком. Хоть что-то на борту «Воблы» оказалось предсказуемым. Но Тренч все равно замешкался, спускаясь по узкому трапу. Не каждый день приходится выдерживать разговор с пиратским капитаном. Еще больше он смутился, когда услышал незнакомый мужской голос, делающийся тем громче, чем меньше шагов отделяло Тренча от капитанской двери. Голос пел и пел достаточно чисто, чтоб можно было расслышать каждое слово:

Сегодня я вам расскажу

Про старикашку Буна

Лихой пират и бузотёр,

Подобных чтит Фортуна

Пять тысяч раз он избегал

Коварного тайфуна

А всех богатств – один рундук

Да старенькая шхуна!

А в рундуке старик держал

Бумаги две осьмушки

Цветок календулы сухой

Да перстень от подружки

Монокль, шпатель и кларнет

Нагар с любимой пушки

Кусок бечевки, портсигар

И пистолет без мушки

Лишь оказавшись под самой дверью, Тренч сообразил, что никакого певца в капитанской каюте нет, а звуки издает, по всей видимости, граммофон, порождая медным раструбом характерное глухое эхо. Судя по всему, капитанесса «Воблы» испытывала страсть к музыке. Тренчу это показалось добрым знаком. Люди, которые любят музыку и слушают граммофон, обычно не кидают других людей вниз головой в Марево. Впрочем, даже в этом у него не было полной уверенности.

Песня тем временем текла дальше, отчего-то смущая абордажного голема. Настолько, что к двери каюты он подошел короткими шагами, а руку протянул со странной для механизма его мощи нерешительностью.

В таверне старой портовой

Набравшись как-то рому

Старик услышал невзначай

От пьяного старпома

Мол, где-то в страшной высоте

Ветра шьют по-иному

Но только те края, увы,

Доступны не любому

Механическая лапа дядюшки Крунча, способная вышибить дверь одним щелчком, удивительно мягко постучала по ее поверхности.

- Капитанесса! Кхм!

- Что такое, Дядюшка Крунч? – отозвался из каюты женский голос.

Он показался Тренчу молодым и задорным, звонким, как у новенького корабельного горна, еще не успевшего покрыться патокой ржавчины и засечками. Пожалуй, даже чересчур жизнерадостным. И это капитанесса? Человек, который в ближайшее же время решит его судьбу?

- Я к вам по делу, - абордажный голем заколебался, пытаясь сохранить официальный тон, который, видимо, был ему не очень привычен, - С докладом и…

- Так заходи!

- Я не один, госпожа капитанесса.

- Что?.. Ничего не слышу!

- Разве Малефакс не передал?

- Ничего он не передавал. Возится со своими теоремами. Я разрешила ему отдохнуть, раз уж боя не будет.

Дядюшка Крунч смущенно кашлянул в механический кулак.

- Помните то корыто, что мы сбили час назад?

- Забудешь… А что с ним? Оно всплыло из Марева?

- Хуже. Судя по всему, нам теперь придется разгребать мусор с него. Видишь ли, кое-что шлепнулось нам прямо на палубу.

- Старый ворчун! – в сердцах отозвалась капитанесса, - Вы вновь поспорили с Корди, чья очередь драить палубу? Ваше упрямство когда-нибудь доведет меня до белого каления. Ладно, она еще ребенок, но ты?..

- Это другой мусор! – сердито буркнул голем, косясь на Тренча, - Он разговаривает.

- Что ты имеешь в виду, дядюшка?

- У нас пленник, капитанесса.

Несколько секунд из капитанской каюты доносился лишь бодрый голос граммофона:

«Восьмое небо там, старик

Куда тебе понять

А как мягки там облака -

С периной жестче спать!

Пассат хмельнее, чем вино

Муссоны все как мёд

Вот только ключика туда

Никто не подберёт»

Услышав это, старый Бун

Забыл покой и сон

Обычный ветер стал вонюч

Как запах от кальсон

Ром стал на вкус как рыбий жир

И карты все не в масть

В восьмое небо захотел

Старик-пират попасть…

Потом что-то щелкнуло, жалобно взвизгнула игла, и воцарилась тишина.

- И ты молчал? Сюда его!

Тренчу показалось, что он слышит голос другого человека. Жесткий, хорошо поставленный, властный. Голос, которым можно загнать матросов на верхушки мачт посреди бури, голос, которым можно остановить бунт, голос, которым можно напугать до мокрых штанов матерого каторжника… Тренч, вспомнив свои опасения, вновь замешкался. Так что дядюшке Крунчу пришлось легко толкнуть его в спину, чтоб заставить перешагнуть порог.

Тренч ступил в полумрак капитанской каюты так скованно, будто сделал первый шаг к помосту палача на главной площади Шарнхорста. Он впервые в жизни оказался в капитанской каюте и потому ощущал себе вдвойне неуютно. Смутила его и обстановка.

Ему всегда казалось, что капитанская каюта должна представлять собой что-то вроде небольшого, со вкусом обставленного кабинета, где каждая вещь находится на своем месте и где царит строгий, как нрав самого капитана, порядок. Полки с аккуратно разложенными картами и лоциями. Небольшой книжный шкаф с любимыми книгами – никакой беллетристики, только классические труды Дрейка, Хоукинса и Худа. До блеска начищенная сабля на стене. И, разумеется, огромная карта мирового воздушного океана, испещренная направлениями ветров и пятнышками островов. Иногда воображение дорисовывало что-то невинное, бутылку хорошего вина на столе или колоду отполированных сильными пальцами игральных карт…

Ничего подобного в каюте капитанессы он не обнаружил. Мало того, эта каюта походила на саму «Воблу» в миниатюре, неся те же самые черты, что и сам корабль, а именно – полный отказ подчиняться принятому порядку вещей и совершенно бессмысленные, непонятные и нелогичные сочетания всех возможных предметов.

Карта воздушного океана в самом деле обнаружилась, но висела она, насколько успел понять Тренч, вверх ногами. Сабли на стене не нашлось, зато нашлось не менее десятка экземпляров другого рода оружия, от старомодного короткого мушкетона до россыпи разнообразных ножей и кортиков. Вероятно, эта коллекция редко использовалась по своему изначальному назначению: мушкетон служил подпоркой для кровати, ножи же, если судить по рассыпанной вокруг скорлупе, больше предназначались для чистки орехов. Место скромной кабинетной библиотеки и вовсе занимали объемные подшивки старых газет и вырезанные за много лет объявления. Помимо прочего, имелся небольшой клавесин, пустой аквариум с лежащим внутри огрызком какого-то тропического фрукта и огромная бочка в углу с неряшливой надписью поперек «ПЫЛЬЦА ФЕЙ И ОКУЛЬИ ЖУБЫ НЕПРЕКАСАТСЯ. КОРДИ». Единственный стол был задрапирован отрезом бархата, скрывая, видимо, то, что обычному пленнику видеть не полагалось, вероятно, перехваченные донесения торговых кораблей и карты с маршрутами караванов.

Тренч ощутил мимолетное замешательство, которое постарался скрыть за обычной хмуростью. Каюта капитанессы оказалась не такой, как ему представлялось. Разве так должно выглядеть обиталище воздушного волка, плывущего по всем ветрам и с легкостью потрошащего беспомощную добычу? Слишком много лишних и непонятных предметов, слишком много пыли, слишком…

На всякий случай он даже не поднял головы, чтоб разглядеть хозяйку корабля. Так что первое время видел лишь носки ее щегольских ботфортов. Но даже при этом чувствовал, как его самого пристально и внимательно рассматривают. Не алчно, как добычу, понял он, и не нетерпеливо, как желанный приз. Скорее, с брезгливым любопытством, как рыболов рассматривает какую-то невзрачную мелочь, прицепившуюся к крючку и слопавшую наживку.

- Это… это он? – требовательно спросила капитанесса.

- Так точно, капитанесса. Тепленький. Прицепился к нашему якорю. Ну и выдернули его, как морковку с грядки.

- Бесхвостый макрурус[31] под южным ветром! – громыхнула та, - Настоящий пленный! Наш первый настоящий пленный! Выглядит он, конечно, не очень, но… В чем дело? Почему ты так на меня смотришь, дядюшка?

Абордажный голем поскреб в металлическом затылке.

- Макрурус, капитанесса.

- И что?

- Макрурусы никогда не идут под южным ветром. Макрурусы вообще редко поднимаются над поверхностью Марева, об этом знает любой пират, который провел на корабле больше полугода. И они терпеть не могут южные ветра.

Капитанесса сердито топнула ногой.

- Не все ли равно? У нас пленник!.. Оставим детали на потом!

- Нет, не все равно! – пророкотал абордажный голем, упирая руки в полированные бока, - Сколько раз тебе говорить об этом? Пиратские ругательства – это особый ритуал, а не кабацкая ругань! Это выработанная за много сотен лет система, со своими правилами и традициями! Немыслимо вольно использовать ее компоненты, не сообразуясь с обстоятельствами и контекстом! Капитаны старых времен никогда бы не позволили себе помянуть макрурусов под южным ветром! Это не просто легкомысленность, это плевок на всю пиратскую историю!

Алая Шельма некоторое время переминалась с подошвы на носок. Чувствовалось, что отповедь абордажного голема смутила ее, сбив первоначальный настрой. Даже не видя ее лица, Тренч почувствовал, что она находится в неудобном положении. В положении капитана, который совершил явственную ошибку, да еще и перед лицом пленника. Глупая ситуация, несомненно. Тренч поймал себя на том, что даже посочувствовал кровожадному пиратскому капитану. Впрочем, та долго не колебалась.

- Я поняла. Забудь про макрурусов. Что насчет акул? Скажем, тысяча акул под южным ветром! Идет?

Но дядюшка Крунч был неумолим.

- И снова нет, Ринриетта. Акулы действительно ходят под южными ветрами, но они никогда не собираются в стаи по тысяче голов. Это тоже серьезное нарушение пиратского синтаксиса.

- О Роза! – выдохнула Алая Шельма, - Десять акул! Так сойдет? Десять акул под южным ветром, у нас пленник!

- Вполне сносно, - снисходительно заметил голем, - Но надо еще немного поработать над артикуляцией.

Поняв, что на него не обращают внимания, Тренч осторожно поднял голову, чтобы получше рассмотреть пиратского капитана. И смутился еще больше.

Первое, что бросалось в глаза – ее китель из алого сукна и такого же тона щегольская треуголка. Правильнее сказать, дымчато-алого, цвета легких рассветных облаков. Будь оно на несколько тонов ярче, напоминало бы Марево, подумалось Тренчу. А так всего лишь беспокойно-алый, как свежая кровь на палубе или свежее вино или…

Интересно, откуда она? Несмотря на то, что капитанесса пыталась говорить хрипло и отрывисто, подражая старым небоходам с их вечно заложенным носом, голос выдавал ее нездешнее происхождение с головой. Его мелодика была непривычной, явно нездешней, а мягкие плывущие окончания и подавно позволяли предположить, что госпожа Алая Шельма родилась не на островах Готланда, а где-то далеко, возможно, в тысячах миль от здешних краев. Тренч никогда не был специалистом по акцентам, он и чужестранцев-то ни разу в жизни не видел, но отчего-то предположил, что капитанесса увидела небо в Каледонии – больно уж певуче у нее получалось…

Тренч обнаружил, что капитанесса изучает его, причем совершенно открыто. И еще очень внимательно. Настоящий капитанский взгляд, от которого всякий находящийся на палубе сам собой замирает по стойке, судорожно оправляя на себе форму. Но не такой, как у капитана Джазбера, нет. Взгляд Алой Шельмы отдавал бронзой. Старой, под цвет густого янтаря, оружейной бронзой, из которой когда-то отливали пушки. Коварный цвет, притягивающий и жутковатый одновременно.

Пожалуй, только лишь этот взгляд да мундир с треуголкой и делали ее похожей на пиратского капитана, потому что в остальном она мало чем отличалась бы от молодой женщины лет двадцати трех или, может, двадцати пяти. Вполне правильные черты лица, никаких тебе шрамов, пороховых ожогов, зловещих татуировок или черных повязок. Разве что нос немного вздернут, но, судя по многим признаком, он достался Алой Шельме в наследство, а вовсе не был приобретен в пьяной кабацкой драке. Нос, пожалуй, немного портил общее впечатление, придавая лицу капитанессы по-детски упрямое выражение.

Что до внешнего облика, капитанесса пиратской баркентины явно не стремилась выглядеть моложе своих лет и даже намеренно пыталась огрубить свой образ. Никаких украшений, никаких румян, даже ресницы не наведены сажей по каледонийской моде. Темные волосы были острижены коротко, выше плеча, причем нарочно грубовато, превратившись в россыпь острых перьев, торчащих из-под алой треуголки.

Она опасна, понял Тренч. Не как акулы, что изображены на ее флаге, но, несомненно, опасна. Как рыба-камень[32] с ее ядовитыми шипами или скорпена, воздушный ёж, гроза высоких течений и дальних островов.

- Кто такой? – коротко спросила капитанесса, глядя Тренчу прямо в глаза, - Имя, звание, флаг. Отвечать коротко и без лишнего. Каждое лишнее слово будет укорачивать доску, по которой ты прогуляешься над Маревом.

Собравшаяся во рту слюна показалась Тренчу отдающей ржавчиной жижей вроде той, что образуется в трюме после того, как корабль проходит дождевые облака. С абордажным големом капитанесса могла быть приветливой и милой, но стоило ей обратить внимание на пленника, как выражение ее лица мгновенно сменилось.

«Как флаг, - подумал Тренч, уже не зная, куда ему смотреть, - Точно пиратский флаг вдруг вздернули на гроте, спустив маскировочный торговый. Алый, тревожный флаг. Цвет крови, цвет облаков…»

- Тренч. «Саратога», Готланд. Младший… э-э-э… помощник инженера.

Получилось не так кратко, как ему хотелось, но капитанесса удовлетворенно кивнула.

- У тебя необычный говор. Откуда ты, Тренч?

- Рейнланд, госпожа капитанесса, - почтительно ответил он.

Алая Шельма смешно скривила нос, точно унюхала вдруг в капитанской каюте какой-то посторонний и не особо приятный запах.

- Это что еще такое?

Ему только и оставалось развести руками.

- Остров.

Он сам удивился, как легко вся его прошлая жизнь уместилась в одном этом слове, точно так же, как он сам умещался шестнадцать лет на большом куске крутящегося в воздухе камня.

Дядюшка Крунч скрипуче кашлянул, привлекая к себе внимание.

- Рейнланд? Небольшой островок на западной окраине Готланда. Там еще дрожжевой планктон ловят. Вот только нам там ловить нечего. Щучий угол.

Капитанесса поморщилась.

- Планктон? Правду говорят, что воздух над вашим островом такой кислый, что аж зубы сводит?

- Воздух как воздух, - пробормотал Тренч, - Дрожжи же…

- Значит, не самый большой остров в Готланде?

- Две с половиной мили. Это если по вертикали. В диаметре и половины не будет.

Капитанесса усмехнулась.

- Я родилась на Могадоре. Он так мал, что на некоторых картах его принимают за прилипшую табачную крошку.  Десять морских саженей[33] в диаметре. Кусок чертовой скалы, висящий в пустоте… Я могла доплюнуть с одного его края до другого.

- Неудобно, - сказал Тренч, не зная, что сказать еще.

- Неудобно, - согласилась капитанесса, не сводя с него изучающего темно-бронзового взгляда, - Особенно когда проходящий мимо шлюп слишком поздно развернул кливера и снес половину моего чертового острова в бездну вместе с сараем для картошки. Ты, кажется, молод. Сколько лет?

- Шестнадцать, - неохотно сказал Тренч.

Он не любил называть свой возраст. Узнав количество лет, которые его трепало ветром, собеседники часто начинали покровительственно улыбаться и смотреть на него сверху вниз, даром, что ростом он мало кому уступал.

- Ты не похож на корабельного инженера. И не плотник, слишком слабые руки. А еще чересчур тощий, даже как для матроса.

«Это из-за того, что всю неделю я ел только соленую рыбу, - мысленно проворчал Тренч, - Тебя бы на такую диету, через неделю пришлось бы бечевкой свой китель подвязывать…»

- Кем же ты был на «Саратоге», готландец?

- Украшения на его руках, - голос абордажного голема был глух, как из металлической бочки, - Взгляни на них. Видимо, он был большим модником. Не каждый согласится таскать на себе столько железа. Эта страсть к красоте губит нынешнее поколение…

Глаза Алой Шельмы прищурились, образовав узкие полукружья, изогнутые, как абордажные сабли. Когда взгляд соприкоснулся с остатками кандалов, Тренчу почудилось, что он слышит звяканье стали о сталь.

- Милые браслеты, - согласилась капитанесса, - Но немного грубоваты. Неужели все инженеры нынче такие носят?

Вопрос был неприятный, но Тренч знал, что рано или поздно он прозвучит.

- Инженером я был на Рейнланде. А на «Саратоге» лишь пленным. Меня конвоировали в Шарнхорст.

- Вот как? И зачем?

- Чтоб повесить, - буднично ответил Тренч, сам удивившись тому, как безразлично это произнес, - На Рейнланде своих палачей нет, деньги экономят, вот меня и…

- Ах, вот оно что, - Алая Шельма небрежно поправила свою треуголку, - Значит, мы успели спасти тебя от пенькового галстука?

- Сперва меня хотели застрелить, - сообщил Тренч, - Но губернатор решил, что это будет нарушением установленного порядка.

- Ну конечно! – воскликнула Алая Шельма, хлопая себя по колену, - Хваленый готландский порядок! Не удивлюсь, если даже воздух портить там полагается исключительно по протоколу, в соответствии с детально разработанной процедурой! Узнаю старый добрый Готланд! Между прочим, тебе здорово повезло, горе-инженер. Обычно «Вобла» не заходит в пределы Готланда, да и вообще в воздушное пространство Унии. А если и заходит, то не больше чем на двадцать миль в глубину. Здесь на каждом ветру сидит по дюжине чертовых фрегатов с открытыми орудийными портами. На твоем месте, я бы прочла самую длинную молитву Розе из всех известных.

Тренч слушал ее без особого интереса, напротив, мрачнея с каждой минутой. И мысли рисовались тоже мрачные, тяжелые, как грозовые тучи. Кто, собственно, сказал ему, что его судьба переменилась к лучшему? И что ждет его после этого разговора, обещающего быть не очень долгим? Прогулка по доске над Маревом? Или та же петля? Едва ли пиратская веревка окажется нежнее и мягче чем та, что ждет его в Шарнхорсте…

- Так значит, я разочаровала Готланд и всю Тройственную Унию тем, что спасла тебя от виселицы? Не думаю, что стану сильно переживать из-за этого. У меня, видишь ли, не лучшие отношения с Готландом, рейнландец. Как и со всей Унией.

«И едва ли станут лучше, когда в Шарнхорсте узнают, кто пустил на съедение Мареву «Саратогу», - уныло подумал Тренч, но на всякий случай ничего говорить не стал. Его не очень богатый жизненный опыт подсказывал, что в любой ситуации лучше держать рот закрытым, как матросский рундук, чтоб из него ненароком ничего не вырвалось.

Алая Шельма же, напротив, заводилась с каждой минутой все больше. Глаза посветлели, переменив цвет со старой бронзы на цвет предгрозового неба, тоже отливающий алым багрянцем.

Опасный, тревожный цвет, от которого всякий небоход рефлекторно сжимается. Сжался и Тренч.

- Как по мне, Готланд слишком обленился за последние года и оброс ракушками по всему днищу. Все эти монументальные дворцы на крошечных островах, дурацкие каски, золоченые аксельбанты… Может, у вас там это и считается нормальным, у нас же, жителей неба, все это – лишь балласт, который тянет на дно. Настоящий небоход, в котором живет кровь его предков, никогда не цепляется за вещи, которые тяжелее воздуха! Настоящий небоход живет между вспышками молний и бездонной пастью Марева, ежеминутно рискуя головой и не зная, что ждет его завтра, сумасшедшая гонка сквозь облака или шторм в верхних слоях атмосферы, куда не залетают даже рыбы! Настоящий небоход движется сквозь грозовой фронт, глотает разреженный воздух и затягивает потуже пояс, зная, что на завтрак ему полагается кусок холодного тумана, на обед – ветер с дождем, а ужина он может не дождаться, потому что какая-нибудь бригантина залпом одного борта превратит его вместе с кораблем в россыпь тлеющих щепок!

Алая Шельма говорила вдохновенно, яростно, полосуя воздух коротким кортиком, который выхватила из ножен на боку. Несмотря на то, что клинком управлялась она с явным изяществом, Тренчу захотелось на всякий случай попятиться, чтоб не заработать пару дыр пониже килевой линии. Подвела нога. Непослушная, как костыль старого пирата, она зацепилась за лежащий на столе бархатный покров и сорвала тяжелую ткань на пол.

- Мы же не просто воздухоплаватели, мы – пираты! Мы сшибаем облака со своего пути, когда идем под полными парусами, мы сжигаем…

Капитанесса осеклась на полуслове, обнаружив, что бархатная драпировка лежит на полу, более не скрывая того, что лежало на столе. Как оказалось, не так уж и много там было предметов. Начатая пачка мятных пастилок. Пряжа с торчащими из нее спицами. Конфетные фантики. Схема какой-то выкройки. Изящные латунные папильотки[34]. Дамские панталоны. Журнал «Зефир» с какой-то девицей на обложке.

При виде журнала лицо Тренча окатило теплой волной, точно по капитанской каюте прошел порыв жаркого южного сирокко. Очень уж фривольная там была девица, вроде и одетая в подобие кителя, но столь странного покроя и с таким вырезом, каких, наверно, нет и на мундирах в варварской Бурундезии. Интересно, в каком это флоту служат такие?..

Лицо капитанессы вдруг стало стремительно алеть под цвет ее кителя, до тех пор, пока не сравнялось с ним. Глаза заморгали, быстро обретая свой естественный цвет. Только бронза уже не казалась темной и потертой, как ствол старой кулеврины[35], скорее, это был цвет осеннего верескового меда.

- Простите, - выдавил Тренч, сам сгорая от стыда, - Так что вы там говорили? Ну, про облака и…

- Хватит с тебя, - процедила сквозь зубы Алая Шельма, - Все равно не поймешь, дери тебя корморанский зюйд-зюйд-вест!

Дядюшка Крунч строго кашлянул, вызвав на лице капитанессы еще одну досадливую гримасу.

- Что еще?

- Виноват, капитанесса, но вы снова неточны в выражениях. Над Кормораном никогда не дует зюйд-зюйд-вест, там обычно муссоны с норд-веста. В мое время ни один капитан не допустил бы подобной неточности. Ты же знаешь, Ринриетта, в таком деле каждая мелочь играет роль…

- Тридцать три камбалы тебе в…

- Камбал мы уже проходили, ты помнишь? Совершенно недопустимо говорить о камбалах, если…

- Рыба-меч тебе в глотку!

- Уже неплохо, но все равно немного не то. Видишь ли, рыба-меч в некотором роде имеет отчетливый… ээм-м-м… фаллический оттенок, употребление которого не всегда отвечает обстановке. Надо следить не только за формой ругательств, но и за контекстом. Капитаны старого времени…

Покрасневшая Алая Шельма в ярости сорвала с себя треуголку и швырнула ее в стену. Она выглядела разозленной и смущенной одновременно – странная смесь, как порох вперемешку с сахарной пудрой. Сейчас она одновременна была похожа и на пиратского капитана и на заигравшуюся девчонку, которую одернул строгий учитель.

- Ты опять не читала Пиратский Кодекс, - укоризненно пробормотал абордажный голем, качая своей огромной головой, - Запомни, ты никогда не станешь уважаемым капитаном, если не сможешь правильно ругаться.

- Отстань ты от меня со своим Кодексом, ржавый граммофон!

Голем внушительно погрозил ей пальцем:

- Я лишь хочу, чтобы ты ответственно подошла к профессии твоего деда. Мало знать поверхностные детали, надо досконально разбираться во всех тонкостях и хитросплетениях пиратских традиций. Именно на этом стоит наша история. Если так небрежно относиться к ним, ни один пиратский капитан не подаст тебе руки. Или крюка.

- Я читала Кодекс, - пробормотала Алая Шельма, возвращаясь от насыщенного красного цвета к светло-вишневому, - Вчера два часа и сегодня час.

- И по-прежнему путаешь угловую петлю с фламандской[36]?  А марсель считаешь слишком нежным, чтобы полоскаться на реях[37]?

- Я не виновата, что этот Кодекс писал человек, у которого в голове пусто, как в трюме старого клипера! - огрызнулась капитанесса, явно ощущая себя не в своей тарелке и смущенная подобным поворотом, - Там идиотские слова и совершенно архаичные понятия. Современному человеку невозможно это изучить в один день. Но я учу и, знаешь ли, делаю успехи!

- В этом я уверился еще третьего дня, - пробормотал дядюшка Крунч, - Когда Корди доложила тебе, что видит брандвахту[38]. Ты приказала отправить ее обратно на камбуз и подать взамен хороший ростбиф.

- Ты всегда останешься ворчливым наглым стариканом.

Абордажный голем издал тяжелый, исполненный укоризны, вздох.

- Я только надеюсь не дожить до того дня, Ринриетта, когда ты прикажешь открыть к ужину кингстоны, решив, что это сорт белого вина.

- Это все?

- Еще нет. Кроме того, ты слушаешь слишком легкомысленную музыку, которую не пристало слушать капитану пиратского корабля. Все эти фривольные песенки, либретто, куплеты… Тебе стоит привить хороший вкус! Что-то классическое, выдержанное, вроде «Баллады о черном ките» или «Ржавый Тесак» или...

Алая Шельма насупилась, ковыряя пол каюты квадратным носком ботфорта.

- Кажется, ты озаботился всеми сторонами моего капитанского развития.

- Не ерничай, Ринриетта, - поучительно произнес голем, - Я забочусь лишь о том, чтоб ты во всех отношениях стала образцовым пиратским капитаном. Будь уверена, твой дед хотел бы этого. И ты должна стремиться оправдать его ожидания, иначе никогда в жизни не отыщешь Во…

- Дядюшка!

Она метнула в голема такой взгляд, что тот пошатнулся, как от попадания восьмифунтового ядра.

- Ох, прости, Ринриетта, чтоб у меня язык приржавел… Я не нарочно, просто вспомнилось не к месту.

- Давай отложим этот разговор на другой раз, дядюшка. Если ты не заметил, у нас тут пленный. Первый наш пленный за все время. Или ты и это хочешь испортить?

Дядюшка Крунч пожал поскрипывающими гидравликой плечами.

- Пленный… Было бы о чем говорить. Какой-то мальчишка с полной котомкой хлама. Лишний рот на корабле.

- За него могут заплатить выкуп.

- Чем? Гайками? Ты сэкономишь казне Готланда расходы на палача и несколько футов веревки, если скинешь его в Марево - можешь отослать на Шарнхорст счет.

Алая Шельма сделала несколько размашистых шагов по каюте, попутно сметя под кровать панталоны и журнал со странной девицей.

- Хлам, гайки… Кажется, он сказал, что инженер?

- Помощник инженера, - пробормотал Тренч, радуясь тому, что его выдубленная ветрами кожа лишена способности так охотно и стремительно краснеть, как кожа капитанессы, - В некотором роде.

Капитанесса торжествующе усмехнулась.

- Вот тебе и выход! Это механик, дядюшка. Разве ты сам недавно не говорил, что «Вобла» вот-вот развалится прямо на ходу? Вот, пожалуйста. Нам на палубу, как спелое яблоко, падает механик. Между прочим, Корди целую вечность жалуется мне на текущий корабельный котел. Ее зелья проливаются наружу и затекают в рыбьи норы на нижней палубе…

- К этому я уже привык, - скрипуче вздохнул абордажный голем, - Не так давно я спускался в форпик за старыми мешками и проторчал там добрый час – какая-то вдохновенная плотва читала мне поэму собственного сочинения. Кстати, весьма небесталанно написанную, должен заметить…

- А Габерон уже месяц действует мне на нервы, требуя выверить прицел на его любимой карронаде, - глаза капитанессы внезапно сузились, - Впрочем, с Габероном у меня еще будет серьезный разговор… Это же механик, дядюшка Крунч!

- Механик! Тоже мне! Твой дед, Ринриетта, сам был мастером на все руки, мог заменить весь экипаж! Как-то раз, в долгом рейсе ему пришлось работать и за механика и за плотника и за кока! Самому! Полгода подряд!

- Об этом ты раньше не рассказывал, дядюшка. Что же с ними случилось? Растерзаны акулами? Погибли от баротравмы? Замерзли на сверхбольших высотах?

- Нет, - неохотно проворчал голем, - Восточный Хуракан продулся им в карты и счел за лучшее сбросить в Марево посреди рейса, чтоб не платить выигрыша.

- Ну а мы нашли инженера посреди неба. Чего еще желать?

Невидимая усмешка голема показалась Тренчу горькой, как лепешка из скверной муки пополам с древесной трухой.

- Чего желать, говоришь? С каждым годом я все больше желаю сойти на твердую землю и остаток дней служить прессом для белья или механическим органом в каком-нибудь уединенном монастыре, - гулко вздохнул голем, - Если бы только я не обещал твоему деду, что…

Тренч понял, что должен что-то сказать. И желания не было, и зубы сами противились, но должен.

- Честно говоря, никакой я не инженер.

- Так и знал! – громыхнул дядюшка Крунч, махнув лапой и чудом не снеся переборку, - Мелкий обманщик! Рыба-самозванец!

- Спокойно, дядюшка, - Алой Шельме понадобился один короткий жест, чтоб заткнуть медную глотку голема, - Ну-ка рассказывай, Тренч с Рейнланда. Сперва ты говоришь, что инженер, позже что не инженер… Ты хоть что-то смыслишь в инженерной науке?

- Я… в некотором роде механик.

- В каком это роде? – Алая Шельма подступила к нему, положив руку на рукоять кортика, - Ты что-то понимаешь в ремонте? Разбираешься в корабельных машинах?

Тренч вздохнул. Известно, сколько веревочке не виться, а петля рано или поздно совьется. Вот и свилась. Он шмыгнул носом.

- Не то, чтоб чинить… И механику не совсем понимаю, но…

- Тогда чем же ты занимался?

Тренч поднял голову, чтобы взглянуть ей в лицо. Это оказалось тяжелее, чем поднимать якорь в бурю, вес оказался почти неподъемным.

- Я… делал всякие разные штуки.

- Штуки? – нахмурилась капитанесса.

- Штуки? – удивился голем.

- М-м-м-ммм… Механические штуки. Только я не всегда знаю, для чего и как они работают.

Капитанесса с големом переглянулись. Оба выглядели немного удивленными.

- Ну-ка поясни!

- Это очень странные штуки, - тихо сказал Тренч, - Я просто их делаю и все тут. То есть, не я, а мои руки. Сами собой. Я как бы в этом и не участвую, а…

- Наверно, об палубу ударился чересчур, - предположил голем, - Наверно, я слишком резко его выдернул, вот он и того…

- Головой я и верно ударился. Только не сегодня, а много лет назад, в детстве. Старая история, так уж вышло. Мне тогда шесть было, сопляк совсем. С того дня все и началось.

- Что началось? – настороженно спросила Алая Шельма. На Тренча она глядела, как на бомбу с горящим фитилем.

- Мастерить я начал, - Тренч опустил голову, - До этого как-то и мыслей о механике не было, даже в кузнице не бывал. Куда уж там мастерить, меня бы и обрезки подметать не взяли бы… А тут оно как пошло… Начал собирать какие-то штуковины, точнее, они как бы сами собой собираются, а я только пальцами кручу. Но почему-то все выходит, деталь к детали, шестеренка к шестеренке. Будто по невидимой картинке или чертежу какому-то. А я этих чертежей на самом деле даже и читать-то не умею… Только пальцы мои откуда-то знают, как шпинделя подогнать, как буксы заправить, как ниппеля врезать… Вот и собирают себе что-то, не пойми что.

Тренч не привык много говорить и не умел делать это складно. К тому же, одно дело – чесать язык с абордажным големом, существом ворчливым, странным и вздорным, но более или менее понятным. Другое – пытаться объясниться с целой капитанессой. То же самое, что идти против курсового ветра с поднятым апселем. Даже язык заплетаться начал, одеревенел, как дубовый румпель[39].

- И что получается? – с неподдельным интересом поинтересовалась капитанесса. В эту минуту вся ее грозность куда-то пропала, точно тучи согнало с небосвода стремительным ветром, обнажив хрустальную прозрачность гигантской небесной чаши.

- Ерунда всякая получается, - буркнул Тренч, утерев нос рукавом брезентового плаща, - Ладно бы еще понятное что-то, ореходавка там какая-нибудь или компас… Но мои штуки совсем другие. Иногда они вовсе не работают и даже невозможно понять, для чего нужны. Иногда работают, но так, что от этого нет никакого проку. А иногда, - он понизил голос, - Лучше бы вовсе никак не работали…

- Безумный инженер, - дядюшка Крунч схватился за голову обеими лапами, - Ринриетта, скажи мне, моя радость, почему твоя баркентина стягивает безумцев и дураков со всего света? Может, в ее недрах установлен какой-нибудь специальный магнит?

Алая Шельма не обратила на ворчащего голема внимания. Ее взгляд, испытующий и настороженный, по-прежнему был обращен к Тренчу.

- Значит, твои изобретения бесполезны?

- Как щука с двумя хвостами.

- Тогда почему ты собираешь их? Почему просто не бросил?

Тренч дернул плечом.

- Можно подумать, меня кто-то спрашивает… От меня эти периоды изобретательства никак не зависят. Как накатывает, так все. То же самое, что поперек шторма идти. И чем больше себя сдерживаю, тем хуже. Голову будто обручами стискивает, перед глазами мутнеет, шатаюсь, как пьяный… Если уж накатило, все, стягивай паруса. Пока что-нибудь не позволю рукам собрать, не отойду. Но это не часто бывает. Раз в месяц, может, два... В остальное время оно меня не донимает.

Дядюшка Крунч издал глухой немелодичный свист.

- Так вот чего это кандалы на тебе оказались. Чтоб, значит, кто попало твоими конечностями не дергал? Это верная мысль. Лучше бы, конечно, отрезать начисто, но и кандалы тоже сойдут. Эк не вовремя я их снял. Пойти что ли в трюм, поискать цепочку на замену… Тебя ведь чугунная устроит, рыба-инженер?

Тренч замотал головой.

- Когда на меня это находит, лучше не сопротивляться. А то еще хуже будет. Меня лекарь поначалу пытался привязывать к койке, когда приступ накатывал, так я ему таких штук насобирал потом, ух… Он сам с острова сбежал на первом же корабле. Если уж находит, проще не сопротивляться. Посижу пару часов, а то и дней, соберу какую-нибудь штуку, и никто не пострадает. Штуки - они обычно безобидные, если их не включать. Стоит себе на полке и все. Меньше мороки. А лучше всего – сразу их в Марево отправлять, не разбираясь… Так надежней.

- Не надо цепей, дядюшка Крунч, - решила капитанесса, разглядывая Тренча с явным интересом, - Этот мальчишка меня заинтриговал. Что же за штуки ты мастеришь?

Тренч мотнул головой. Он не любил подобные вопросы. Но от резкого движения сами собой зазвенели в котомке механические части.

- Да всякие, говорю же. Сам обычно не знаю, что соорудил. Иногда кажется, штука вроде и полезная, только не работает или работает не так, как надо, или вовсе так работает, что лучше бы уж не включалась! Могу показать, хотите?

Тут уже напряглась Алая Шельма. Что же до дядюшки Крунча, абордажный голем грохнул друг о друга литыми кулаками.

- «Воблу» решил взорвать своими игрушками, малёк? Да я тебя пополам…

Тренч поспешно выставил вперед руки.

- У меня при себе опасных нет. Опасные я на всякий случай сразу в Марево… Тут так… Хлам всякий. И толку от него нету, и выкинуть жалко.

- Пусть покажет, - решила капитанесса, тряхнув своими перьями-прядями, - Откуда тебе знать, дядюшка Крунч, вдруг что полезное обнаружится? Хлам или не хлам, а кое-что, глядишь, на базаре в Кирсадже продадим. Какая-нибудь выгода да будет. Давай, показывай, что у тебя в котомке... инженер.

* * *

Тренч очень осторожно снял котомку с плеча и высыпал все содержимое на капитанский стол, с некоторым злорадством отметив, как вытянулось лицо Алой Шельмы и как натужно заскрипела в голове дядюшки Крунча какая-то пружина. Здесь было, чем удивиться.

Все «штуки», что лежали на столе, числом не меньше дюжины, представляли собой механизмы самого непривычного, а зачастую и неприглядного вида. Они не выглядели как те механические устройства, что выходят из мастерских Ринауна или Фуриоса, блестящие медью и хромом, отполированные, украшенные витиеватыми надписями и сверкающие стеклом. «Штуки» Тренча напоминали что угодно, но только не механизмы, собранные человеческой рукой. Глядя на них, скорее можно было решить, что какой-то зазевавшийся механик высыпал прямо в пасть Мареву свой ящик с инструментами, а то, вместо того, чтоб растворить их без остатка, годами бессмысленно сращивало между собой детали, совершенно для этого не предназначенные. Гайки - друг с другом. Маховики - с муфтами. Ступицы - с валами. И все – под самыми немыслимыми углами, все бессистемно, непонятно и странно.

Тренч прикусил свой и так не очень бойкий язык, разглядывая это богатство. Здесь, на капитанском столе, оно и подавно выглядело беспомощной рухлядью, на которую не позарится и последний старьевщик.

«Вышвырнут, - подумал он, глядя на носки своих стоптанных сапог, не идущие ни в какое сравнение с роскошными капитанскими ботфортами, - Как есть, вышвырнут. И штуки выкинут следом. Ну и правильно. Дураки будут, если не выкинут».

К его удивлению, на лице Алой Шельмы не проступало отвращения, скорее, смешанный с изрядной толикой подозрительности интерес. Так смотрят на корабль, идущий вверх ногами или рыбу, говорящую по-человечески. В общем, как смотрят на что-то причудливое, странное, но, в общем-то, не опасное. Обнаружив это, Тренч ощутил себя немного свободнее.

- Что это такое? – поинтересовалась капитанесса, поднимая одну из штук, непримечательный цилиндр, усеянный таким множеством стеклянных окошек, что выглядел каким-то металлическим полипом.

- Это… календарь, госпожа капитанесса. Четверговый календарь.

- Что значит четверговый?

- Он показывает только четверги. И больше ничего.

Алая Шельма покатала цилиндр в ладони.

- Только четверги? Но зачем он нужен?

- Он включается только по четвергам, капитанесса.

Алая Шельма выглядела непривычно озадаченной.

- Но ведь весь смысл календарей в том, чтоб… Ладно, я поняла. Пожалуй, за такую штуку в Кирсадже не выручить и ломаного медяка. А это, к примеру, что?

В ее руках уже было подобие металлического диска, что-то вроде двух сложенных донышками мисок, только изобилующее проволочной обмоткой и прорезями. Кнопка была лишь одна, и капитанский палец машинально ее коснулся.

- Стойте! – Тренч с облегчением выдохнул, когда палец отпрыгнул в сторону, - Не нажимайте. Это магнит. Очень сильный магнит. Все металлическое в каюте вам обдерет. К тому же, голем рядом…

Дядюшка Крунч издал презрительный смешок.

- За меня не бойся, рыба-инженер, меня в те времена ковали, когда у инженеров ума поболее чем у нынешних было, - он треснул себя в латную грудь тяжелым, как якорь, кулаком, - Немагнитный сплав. Или ты думаешь, что магнитные мины только вчера появились, а?

- Лучше не включать, - Тренч поспешно отложил диск-магнит в сторону, - Он сильный, хоть действует всего пару секунд, все гвозди в каюте мигом вытащит.

- Ну это всяко лучше, чем четверговый календарь, - заметила капитанесса, - Хоть что-то делает. Только какой с него прок на корабле?

- Буду искать оброненные гайки, - буркнул голем, - Как по мне, никчемная безделушка. Показывай, что еще есть.

Тренч взял в руки массивную коробку из дерева, похожую одновременно на клавикорд, шахматную доску и водопроводную трубу. Ни кнопок, ни каких-либо выдающихся деталей у нее не имелось.

- Предсказатель ветра, - коротко сказал он.

В этот раз линзы голема зажглись почти человеческим огнем.

- Оно предсказывает ветер?

- Ну да, - вздохнул Тренч без особого энтузиазма, - Любой ветер на любой высоте. Причем за трое суток.

- Тридцать три пассата нам в грот! Уж этой штуке мы найдем применение! За трое суток!.. Зная наперед расписание ветров, «Вобла» станет королевой воздуха! Не такая уж ты и дурная рыбешка, как я думал, а!

- Предсказывать-то оно предсказывает, - кисло заметил Тренч, - Только попробуй понять.

- Это как? – насторожился дядюшка Крунч.

Вместо ответа Тренч взял предсказатель ветра и резко его встряхнул. Тот с полминуты жужжал разными голосами, а потом разразился пронзительным писком, то шипящим, то оглушительным настолько, что Алая Шельма поспешно заткнула уши.

- Интересные звуки, - заметил дядюшка Крунч, подкручивая несуществующий ус, - Похожие на моей памяти производил один охрипший пьяный парень с волынкой, свесившийся за борт во время сильной качки. Это было предсказание? Как его расшифровать?

Тренч пожал плечами.

- Если бы я это знал, сейчас уже был бы губернатором собственного острова.

Голем досадливо крякнул.

- Металлолом!

- Я же вас предупреждал. Мои штуки не всегда работают. А иногда работают так, что от этого нет никакого толку.

- Впору показывать их на ярмарке в Гангуте. И тебя заодно с ними. Что там дальше?

Тренч отложил предсказатель погоды и взял следующую штуку, миниатюрную и похожую на украшенный хитрой резьбой перстень.

- Снимает головную боль.

- Наверно, весьма паршиво снимает.

- Нет, начисто.

- В таком случае, и тут есть какая-то загвоздка, а?

- Вместо головной боли получается зубная.

- Да ты, парень, зарываешь свой талант в облака…  

Тренч взял со стола очередную штуковину. Эта была похожа на тетраэдр, грани которого были сработаны из дерева, железа и камня.

- Это мой философский камень.

- Превращает свинец в золото? – вскинулась Алая Шельма.

- Пока что только золото в свинец.

Невнятно выругавшись, капитанесса подняла свою треуголку и нахлобучила на голову.

- Да, с таким техником, как ты, в небе не пропадешь. Давай уже посмотрим и остальное.

Они посмотрели.

Устройство, похожее на свирель из меди, чье излучение заставляло фруктовый планктон кружить в воздухе определенным образом, выписывая геометрические фигуры. Громоздкую тубу, оказавшуюся фонарем и издающую ослепительный свет, но только лишь солнечным днем, в темноте совершенно бесполезную. Медузоподобную сферу, которая позволяла придавать яблокам вкус сушеной корюшки.

Штук в котомке Тренча было много, и всякий раз, когда он демонстрировал одну из них, лицо Алой Шельмы вытягивалось еще больше, а дядюшка Крунч лишь гулко хлопал себя по лбу металлической пятерней и ругался как старый матрос.

- Все это бесполезный хлам, - подвела итог капитанесса, разглядывая свой заваленный «штуками» стол, - Твои механизмы могут пригодиться разве что для какого-нибудь ярмарочного балагана, но на борту корабля совершенно никчемны.

- А я что говорил? – кисло заметил Тренч, ни на кого не глядя.

- Кажется, я начинаю догадываться. Не из-за них ли тебя отправили в Шарнхорст на виселицу?

- Из-за них.

Алая Шельма ухмыльнулась.

- Ну и что же ты сделал? Неправильно предсказал четверг? Выдернул все гвозди в губернаторском доме? Или что-то еще более страшное?

Тренч ссутулился.

- Это уж мое дело.

- Колючая рыбешка, - хохотнул дядюшка Крунч, но вполне добродушно, - Не хочет говорить. При его талантах это и неудивительно. Ну а нам-то что с тобой делать, рыба-инженер?

Тренч метнул в абордажного голема злой взгляд. Но броня того способна была выдержать и залп картечи в упор, один взгляд, пусть даже такой, не оставил на ее пластинах и следа.

- Мне плевать. Бросьте за борт. Или что вы там хотели сделать.

Сейчас ему и в самом деле было безразлично, что они скажут. Он чувствовал себя безмерно уставшим и опустошенным, как небоход после бесконечной, растянувшейся на много дней вахты, когда усталость и отупение превращают человека в подобие не способной ни чувствовать, ни рассуждать деревянной балки. Не хочется ничего, только лишь чтобы все закончилось. Хочется подчиниться ветру и отдать себя на его волю. И все равно, в каком направлении он дует.

Сейчас его и выкинут, без сомнения. Только круглый дурак будет держать на борту корабля столь бесполезное, а пожалуй, что и опасное, существо. Алая Шельма не была похожа на дуру. Немного легкомысленная – возможно. Но отнюдь не дура. Как и все пиратские капитаны, она хорошо знает, что полагается делать с бесполезным хламом, за который нельзя получить хотя бы монеты.

Алая Шельма и дядюшка Крунч вновь переглянулись. В этот раз они выглядели немного озадаченными.

- Это капитанессе решать, - прогудел голем, - Она вершит закон на этом корабле. Что скажешь, Ринриетта?

Алая Шельма отнюдь не обрадовалась напоминанию о своих полномочиях. Несколько секунд она молча кусала губы, теребя начищенные пуговицы кителя.

- Это же наш первый пленник, дядюшка. Откуда мне знать, что с ним делать?

- Ну, всегда можно отправить его за борт. Капитаны старых времен часто отправляли пленных за борт, если они были бесполезны и за них никто не заплатит выкуп. За тебя кто-нибудь заплатит, рыба-инженер? Родичи есть?

- Нет, - буркнул Тренч, - Я сирота.

- Ну вот. И куда его, если не в Марево? Давай избавимся от этого балласта!

Дядюшка Крунч шевельнулся, лапа его дернулась по направлению к Тренчу, но замерла на полпути.

- Нет! – Алая Шельма вскинула голову, потом нахмурилась и прочистила горло, - То есть, не так быстро. Оставим его пока что на борту. Думаю, много он не ест.

- То есть как это оставим? В какой роли?

- В роли пленного, разумеется! Нашего корабельного пленного. Пиратский Кодекс, кажется, не запрещает содержать пленных?

Дядюшка Крунч что-то неразборчиво прогудел. Капитанесса же выпрямилась, тряхнула головой и устремила на Тренча палец в перчатке. И хоть палец был тонкий, девичий, он не дрожал, напротив, был неподвижно и властно устремлен в его грудь, точно литой клинок.

- Официально объявляю тебя, Тренч с Рейнланда, пленником Ринриетты Уайлдбриз, также известной как Алая Шельма. Отныне ты находишься в моей власти и моем подчинении. Тебе запрещено покидать борт этого корабля до… дальнейших распоряжений. Ты понял?

- Понял, - безразлично сказал Тренч. Он так устал, что даже не испытал ни радости, ни облегчения. Да и какая тут, если разобраться, радость? Променять участь приговоренного на участь пленника пиратского корабля, да еще такого странного и пугающего, как «Вобла»?

Дядюшка Крунч удовлетворенно кивнул.

- Теперь хоть какая-то ясность. Ну а дальше что? Пленного полагается где-то содержать. Мало того, еще, кажется, кормить. Ну и вообще…

- Вот ты этим и займешься, дядюшка. Пленник твой, вот и следить за ним тебе. Размести его где-нибудь, позаботься, чтоб не сбежал, раздобудь кандалы или что там надо…

Массивный корпус дядюшки Крунча загудел, как от попадания пушки. Внутри яростно заскрипели пружины и шестерни. Был бы он человеком, Тренч решил бы, что тот задыхается от возмущения.

- Вот еще! Меня, старика, отрядить в надзиратели? Мало мне и так хлопот? Я тебе не мальчишка для грязной работы. И правый торсион у меня совсем… Я этой рыбешкой заниматься не стану!

Алая Шельма сверкнула глазами. Был бы Тренч на пути этого взгляда, его, пожалуй, отшвырнуло бы в сторону с такой силой, с какой отшвыривает стул в тот момент, когда в борт корабля ударят порыв девятибалльного шквала.

- Это приказ капитанессы! Я вершу закон на этом корабле, ты забыл?

Абордажный голем лишь презрительно фыркнул.

- Вершит она… Вот Кодекс вызубришь, и верши что хочешь, девчонка. Мне, старому почтенному голему… На второй сотне лет - в няньки!.. Какая наглость! Пленник твой, сама с ним и возись! А у меня дел и так хватает. Пойду абордажные якоря вытаскивать, болтаются там уже час…

Гневно пропыхтев, дядюшка Крунч развернулся вокруг своей оси и вышел, едва не своротив могучими плечами дверь. Некоторое время снаружи доносились тяжелые звуки его шагов, перемежающиеся неразборчивыми ругательствами на незнакомых Тренчу языках.

Оставшись наедине с пленным, Алая Шельма уже не выглядела так уверено. Тренчу даже показалось, что капитанесса смущена не меньше него.

«Видимо, мы оба попали в непонятную ситуацию, - подумал он, - И я даже в более выигрышном положении. В конце концов, у меня уже есть опыт быть пленником, она же стала тюремщиком впервые».

Алая Шельма дернула подбородком, видимо, приняв какое-то решение. Поправив треуголку, она шагнула к окну, затянутому жидкой облачной кашицей и громко произнесла:

- Малефакс!

- Слушаю вас, прелестная капитанесса.

Тренч едва не подпрыгнул на месте от неожиданности. Капитанская каюта была просторной, но все же недостаточно для того, чтоб в ней мог спрятаться еще один член экипажа. Тренч судорожно огляделся, затем еще раз, но легче от этого не стало, напротив, он лишь убедился в том, что кроме них с капитанессой в отсеке никого нет. И все же голос был!

- Вызови в мою каюту главного канонира.

- Это срочное приказание? Дело в том, что я немного занят.

- Да, черт возьми, еще бы не срочное! Или ты хочешь сказать, что чем-то занят?

Голос был странный, причудливый, и в этот раз дело было не в каледонийском акценте. Он вообще говорил не так, как говорят люди. Словно… Тренч замешкался, силясь подобрать подходящее определение. Невидимый собеседник капитанессы говорил так, словно ему не требовался воздух на дыхании. Нет, мгновением позже решил Тренч, словно он сам по себе и был воздухом. Произнесенные им слова не просто звучали внутри каюты, порождая акустические волны, они кружились вокруг, точно ветер, танцуя в потоках воздуха, это ощущение было столь непривычно, что у Тренча даже закружилась голова.

- Я раздобыл свежую теорему Блоха для волновых функций частиц в периодическом потенциале и сейчас пытаюсь вызывать весьма любопытный парадокс, логическим путем опровергнув его трансляционную симметрию. Как мне подсказывает опыт, должно получиться что-то весьма и весьма любопытное…

Голос был лишен человеческих модуляций, но при этом Тренч каким-то образом распознавал в нем вполне человеческие отголоски, а именно – мягкую звенящую смешинку.

- Даже не вздумай! – капитанесса в сердцах ударила по столу ладонью, - Ты опять раздобыл какую-то дрянь и протащил ее на борт? В нарушение моего запрета?

- Это вышло случайно, смею заверить. Помните, мы разминулись с иберийской баржей двумя днями ранее?

- Помню. Я еще велела ее не атаковать, чтоб не привлекать к себе внимание на границе Унии.

- Иберийский гомункул с того корабля оказался весьма недалеким типом, но в его памяти я обнаружил весьма ценные находки. Эта теорема прямо-таки напрашивается на то, чтоб хорошенько ее изменить…

Алая Шельма сделала несколько медленных глубоких вдохов.

- То есть, ты украл его. Хотя я приказала не атаковать судно.

- Прелестная капитанесса, едва ли здесь допустимо использовать столь громкое определение. Я бы не назвал это кражей. Я бы назвал это заимствованием интеллектуального объекта посредством магической связи. В конце концов, не моя вина, что иберийские гомункулы, что корабельные, что островные, столь непроходимо глупы! В конце концов, позволено ли мне будет заметить, что мы пираты?

- Вот именно! – бросила Алая Шельма с раздражением, - Пираты! Мы набиваем добычей трюма, ты же собираешь старые теоремы и прочую дребедень!

- Каждый ищет добычу на свой вкус, - промурлыкал невидимка, - Мне ни к чему ни золото, ни ром, а вот логические парадоксы – это ни с чем не сравнимое блаженство. Вы даже не представляете, до чего это прекрасно – распарывать аккуратную диалектическую ткань шов за швом, обходя предикаты и булевы ловушки, изящно нарушать элиминацию кванторов, насмехаясь над формальной семантикой…

- Твое самодовольство делается невыносимым, Малефакс. Мы в воздушном пространстве Унии! В любой момент на горизонте могут показаться готландские канонерки! Это значит, что придется поднимать все, способное держать ветер, включая половые тряпки, и нестись прочь как перепуганная стерлядь! А я могу остаться без корабельного гомункула! Кто, по-твоему, будет ставить паруса? А следить за курсом? Чертов парадокс вырубит тебя на пару дней!

Тренчу показалось, что бесплотный голос вздохнул с укоризной.

- Я думаю, я заслужил немного отдыха, капитанесса. В конце концов, я три дня вел корабль и рассчитал идеальный курс. И, насколько я могу судить по колебаниям магического эфира, воздушное пространство вокруг нас пусто на протяжении двухста миль. Так что я вправе немного отдохнуть. Вы даже не представляете, к каким последствиям в теореме Блоха приводит невинное изменение одномерной решетки ионов… Прекрасный парадокс, почти изящный в своем минимализме. И теперь я собираюсь вплотную им заняться. Это томительное предвкушение…

- Кто-то должен держать курс!

Невидимка фыркнул.

- Мы уже вышли на Ленивую Одду, это самый спокойный ветер во всем Готланде. Он выведет нас за пределы воздушного пространства Унии за каких-нибудь восемнадцать часов. Нет причин для беспокойства.

- Вызови. Сюда. Габерона. Конец связи.

В капитанской каюте воцарилась тишина. Алая Шельма еще некоторое время тяжело дышала, ее пальцы сжимались и разжимались.

- Когда-нибудь я найду того торговца, который продал нам корабельного гомункула и вытрясу из него душу. Мне следовало догадаться, что в его дешевизне кроется какой-то подвох.

Тренч попытался сочувственно кивнуть. У него это даже отчасти получилось, несмотря на онемевшую шею.

- Он…

- «Малефакс». Наш гомункул. Хранитель этого корабля, его бессменный штурман, связной и наблюдатель, а еще беззастенчивый манипулятор, сплетник и источник многочисленных проблем. Наверно, тебе стоит начать привыкать к нему, раз уж ты тут надолго.

Тренч неуверенно кивнул, пытаясь усвоить эту информацию, но, должно быть, вид у него был озадаченный, потому что капитанесса усмехнулась.

- Не знаешь, что такое гомункул?

- Знаю, - буркнул Тренч, - Это такое… ну, магическое…

Он неопределенно пошевелил пятерней, словно рыба плавником. Этот жест почему-то рассмешил Алую Шельму.

- Ну конечно, следовало догадаться. Откуда у вас на Рейнланде гомункулы!

Прозвучало обидно, но заступаться за честь родного острова Тренч предусмотрительно не стал. Во-первых, его собственная судьба все еще висела на волоске, проверять прочность которого ему не хотелось. Во-вторых, на Рейнланде и верно не было гомункулов. Он только слышал про них, и то краем уха, в глубине души полагая росказнями безбожно врущих небоходов. Ну кто поверит, что паруса на корабле могут сами собой подниматься или что можно передавать голос на десятки миль без помощи гелиографа, причем так, словно говорящий стоит возле тебя?.. Врали, тут и думать нечего. Но Тренч все-таки из осторожности бросил украдкой взгляд за спину – не притаился ли там коварный невидимка, замышляя какую-то пакость…

- Можешь не крутить головой, - Алая Шельма коротким движением отправила в рот пластинку мятной тянучки, - Ты его не увидишь, даже если будешь нести бессменную вахту. «Малефакс» бесплотен, как и все гомункулы. Его нельзя пощупать, у него нет тела. Впрочем, иногда его присутствие ощущается, но очень смазанно – вроде ощущения легкого сквозняка в отсеке…

- Он… не человек?

Алая Шельма устало вздохнула.

- Он – сложно устроенный комок чар, раз уж речь зашла о его природе. Созданное лучшими ведьмами существо, способное взаимодействовать с несложными чарами в окружающем магическом поле.

- А ваш корабль…

- Совершенно верно, - его догадливость была вознаграждена одобрительной капитанской улыбкой, - «Вобла», как и любой корабль, как раз и представляет собой высокоинтенсивное магическое поле, ведь каждый дюйм ее поверхности пропитан чарами. Вот почему у «Малефакса» есть власть над «Воблой», пусть и небезраздельная. Он – что-то вроде приказчика в лавке.

- Так вот почему вы управляетесь такой маленькой командой! – вырвалось у Тренча.

- «Малефакс» берет на себя почти всю работу с парусами, - подтвердила капитанесса, - То, что заняло бы полчаса у дюжины крепких небоходов с тросами, он выполняет за минуту. Конечно, Дядюшка Крунч по привычке ворчит, что истые небоходы с такелажем управляются без всяких магических фокусов, но в его возрасте позволительно брюзжать.

Тренчу захотелось уважительно присвистнуть – подобная сила, если капитанесса не преувеличивала, определенно требовала почтительного отношения.

- Я слышал, гомункулы управляются не только с парусами, - осторожно обронил он, шаря взглядом по углам капитанской каюты.

- И это тоже правда. Гомункулы – превосходные навигаторы. Они прощупывают окружающий корабль магический эфир, улавливая возмущения в нем и источники активных чар. Мастера своего дела чувствуют другой корабль на расстоянии в двести миль!

- Ого.

- А еще никто лучше гомункула не справляется со связью, - в голосе Алой Шельмы послышалась гордость, словно достоинства «Малефакса» были продолжением ее собственных, - Им нет нужды сотрясать воздух акустическими колебаниями, они могут направлять слова по магическому каналу. Говорить с тобой так, чтоб не слышал никто другой, или направлять слова собеседнику за многие мили. Иногда может быть весьма удобно, а?

Тренч открыл было рот, чтоб произнести какой-нибудь комплимент, но капитанесса тут же обожгла его взглядом.

- Держись с ним осторожно, понял? «Малефакс» может быть похож на беззаботного болтуна, но не подставляй ему уши. Кроме того, некоторые гомункулы умеют читать мысли, помни об этом.

- В самом деле? – изумился Тренч.

Алая Шельма поморщилась.

- Так говорят. «Малефакс» мало похож на своих собратьев. Возможно, какой-то тонкий магический дефект или отсутствие калибровки... Логические парадоксы манят его сильнее, чем бутылка вина – кабацкого пьяницу. И, к сожалению, обладают схожим воздействием на его душевное равновесие. Он нарочно ищет во всем небесном океане старые забытые теоремы и экспериментирует с ними, пытаясь создать невозможные условия. Если ему это удается, он блаженствует. А проще говоря, какое-то время напоминает сумасшедшего, не способного и спички зажечь.

Тренч только сейчас заметил, до чего хорошо поставлена речь у капитанессы. Рассказывая, она увлекалась, сдержанные короткие движения превращались в жесты, элегантные и изящные, как движения фехтовальщика. Такие жесты не возникают сами по себе, подумал он, их ставят годами. Тренч потупился. В такой миг, когда капитанесса увлеченно что-то рассказывала, ее и в самом деле можно было представить в большом гулком зале, облаченную в строгую университетскую форму… Но Алая Шельма звучно всадила в стол кортик – и наваждение мгновенно прошло.

- Наверно, очень неудобно, - осторожно заметил Тренч, - Я имею в виду, если он действительно сходит с ума из-за парадоксов…

Алая Шельма фыркнула.

- В прошлом году «Малефакс» раздобыл где-то неравенство Клаузиуса и сотворил что-то такое с изобарным процессом, что вышел из строя на неделю. После чего вообразил, что «Вобла» - это китобойный корабль, а мы все – китобои на промысле. Тяжелая, черт возьми, была неделька! Всю неделю нас полоскало по восьми ветрам в поисках китов. Не могли даже перейти на ручное управление.  Как только «Малефакс» обнаруживал кита, «Вобла» мчалась к нему на всех парусах, точно от этого зависела наша жизнь. Пару раз мы едва не раскололи киль о летающие рифы… Пятьдесят тигровых акул под южным ветром!

Произнеся ругательство, капитанесса машинально покосилась на дверь, точно ожидала, что та распахнется могучей рукой дядюшки Крунча.

И та действительно распахнулась. Но в этот раз, к немалому облегчению Тренча, распахнула ее вполне человеческая рука.

- Алло, Ринни, - рука небрежно козырнула, - Что понадобилось самому грозному капитану в этом полушарии от простого канонира?

* * *

Несмотря на то, что тон вошедшего был расслаблен и миролюбив, Алая Шельма мгновенно напряглась так, точно в ее каюту ступил королевский офицер при полной форме и в напудренном парике.

- Для начала – чтобы ты вспомнил, кто перед тобой, и обращался по форме.

- Виноват, капитанесса, сэр! Исправлюсь, капитанесса, сэр! Так точно!

Канонир отсалютовал, явно паясничая. После чего так спокойно кивнул Тренчу, будто был его старым приятелем. Тренч со своей стороны замешкался, и неудивительно. Уж он-то точно впервые видел этого человека. И даже немного растерялся.

В пиратских романах немало страниц отведено тому, как выглядят хищники небесного океана, будь то прожженные головорезы или благородные разбойники. Тренчу довелось достаточно много их проглотить, чтоб составить собственное впечатление о том, как полагается выглядеть настоящему пирату. Почти всегда это был статный мускулистый мужчина со взглядом акулы-людоеда, ухоженной бородами и благородно-белой кожей. Только подобным людям Роза разрешает носиться на самых верхних и опасных ветрах, с легкостью настигая тихоходные шхуны и разнося укрепления островных батарей.

Когда ему исполнилось одиннадцать, через Рейнланд проходила шхуна, везшая приговоренных каторжников на Бруммер, почти все из которых оказались пиратами. Редкий случай, чтоб на Рейнланд заходили большие корабли, оттого Тренч запомнил это навсегда. Как и самих пиратов.

Среди них почти не встречалось обладателей хороших фигур – года напряженной работы на пронизываемой всеми ветрами палубе быстро делали их сутулыми и угловатыми, а их члены – неуклюжими, изувеченными артритом. Под воздействием испепеляющего солнца на больших и сверхбольших высотах любая кожа в скором времени делалась темно-серой и сморщенной, как старая мешковина. Меню из засоленной рыбы и недостаток воды скверно воздействовали на зубы. Волосы обращались подобием бесцветной разлохмаченной пакли. И это уже не говоря об ужасных шрамах, безвкусных пороховых татуировках и отсутствующих конечностях. Так еще в тринадцать лет Тренч был вынужден сделать вывод, что пираты, которых он прежде себе представлял, охотятся на совсем других ветрах - не на тех, что дуют в реальном мире, а на тех, что образуются при перелистывании книжных страниц.

Человек, легко шагнувший в капитанскую каюту, был именно таким пиратом, каким-то образом просочившимся в реальный мир из тесного книжного переплета.

Атлетически сложенная фигура не была скрыта излишком одежды, напротив, из одежды на вошедшем были лишь свободные кашемировые штаны и рубаха девственной белизны с открытой грудью, почти не скрывавшая впечатляющих грудных мышц. Не менее впечатляли и руки, мускулистые, загорелые, небрежно засунутые за широкий ремень. Такими руками, пожалуй, можно без всякой помощи закатить в мортиру огромное ядро или самолично, без помощников, поднять грот-парус…

Канонир подмигнул Тренчу. Глаза у него были темно-зеленые, внимательные, с лукавым прищуром. Без всякого сомнения, опасные глаза. Такие глаза легко притягивают к себе чужие взгляды и неохотно их отпускают. Эти же, впридачу, были еще и легко подведены тенями – на Рейнланде так осмеливались делать лишь самые решительные модницы. Впрочем, ничего женоподобного в его облике не было, напротив, лицо, сохраняя тонкую аристократичность пропорций, впечатляло мужественностью всех черт. Усы – тонкие, ухоженные, смазанные каким-то маслом и подвитые. Бородка – идеально подстрижена, волосок к волоску.

Тренч никогда особо не задумывался по поводу своей внешности, но в этот миг ощутил в груди волну тягучей зависти. Канонир был не просто эффектен, он выглядел так, будто сошел с какой-нибудь старинной гравюры, где пираты – это не перекопченные и обтрепанные тощие существа в мешковатой одежде, а богоподобные мускулистые красавцы, бросающие вызов самому небу и с хохотом встречающие грудью сокрушающую бурю.Канонир был небрежен, утончен и ироничен одновременно, а двигался так легко и изящно, будто ступил не на пол капитанской каюты, а на надраенный воском бальный зал губернатора, прекрасно сознавая, что является той фигурой, на которую устремлены все взгляды. От его улыбки в каюте стало на миг светлее, и Тренчу подумалось, что этой улыбкой, пожалуй, можно сбивать прицелы вражеских пушек или даже передавать передачи, как гелиографом…

Без сомнения, этот человек был отчаянным сердцеедом и не стеснялся это подчеркивать. Даже в том, как сверкнули его глаза, встретившись взглядом с глазами Алой Шельмы, был вызов, насмешка, приглашение на бой. И при этом он был самым настоящим пиратом. За широким поясом торчала пара больших пистолетов, лоб перехвачен широкой алой повязкой, позволявшей каштановым кудрям небрежно рассыпаться по плечам. Едва войдя, канонир распространил вокруг себя невероятно сильный запах рома и табака, густой, но вместе с тем и приятный.

- Во имя потрепанных лепестков Розы, мир, кажется, движется к пропасти! Подумать только, мужчина в капитанской каюте! – вошедший в притворном испуге заслонил ладонью лицо, - Ринни, я начинаю за тебя беспокоиться. Неужели долгое плавание все-таки сказалось на твоих вкусах? Здорово, приятель. Меня звать Габерон. И я на этом корыте вроде как старший канонир.

Если в голосе капитанессы сквозила напевная нечеткость, выдающая в ней человека, родившегося на островах Каледонии, канонир говорил так, словно выдыхал слова через невидимую флейту – некоторые звуки получались писклявыми, некоторые низкими, а все вместе звучало как напыщенная увертюра. Впридачу ко всему он грассировал, и так отчаянно, словно ничуть не считал это недостатком. Неужели формандец? Формандцев Тренч никогда не видел, слишком уж далеко их острова были от Рейнланда.

- Тренч, - лаконично представился он, - Пленник.

Он еще не совсем понял, как держаться с этим человеком, поэтому на всякий случай решил лишнего не болтать. Но этого и не потребовалось.

- Ага, - темно-зеленые глаза насмешливо мигнули, - Пленник, значит? Вот уж не думал, что фантазии заведут нашу капитанессу столь далеко. Вам двоим что-нибудь принести? Плетку? Масла для растирания? Свечей и вина? Все в порядке, мне не тяжело. Единственное, я немного удивлен, что речь идет о пленнике, а не о пленнице. Насколько я помню вкусы нашей капитанессы…

Алая Шельма начала краснеть с такой скоростью, что уже через несколько секунд могла бы с полным правом именоваться Багровой Шельмой. Ее широко раздувшиеся ноздри затрепетали, глаза налились нехорошим светом, похожим на отражение молний в грозовых облаках. Даже Тренчу захотелось в этот миг куда-нибудь удрать. Габерон же встретил надвигающуюся бурю безмятежным взглядом, так, точно это было всего лишь легкое облачко на горизонте.

- Еще одно слово, Габерон, и я вздерну тебя на самой высокой рее! Ты будешь болтаться на мачте, пока сомы не выедят тебе глаза!

Старший канонир спокойно поправил повязку на лбу.

- Что ж, все не так плохо, - заметил он, - По крайней мере, раз ты думаешь о мачтах. Мачта, знаешь ли, может символизировать много различных вещей, но лично я полагаю…

- Это Габерон, - буркнула Алая Шельма сквозь зубы, - Человек, который прожил необъяснимо долгую жизнь, учитывая длину его языка. А еще, к несчастью, наш главный канонир.

Габерон польщено улыбнулся, словно речь шла о комплименте.

- Ох, Ринни, Ринни, - промурлыкал он, - Ты даже не представляешь, сколько несомненных достоинств есть у длинного языка и насколько полезным инструментом он может оказаться.

Краснеть Алой Шельме было уже некуда, поэтому она лишь прошипела:

- Надеюсь, ты вспомнишь об этом, когда я прикажу тебе вылизать все пушки на этом корабле! Их давно следовало бы почистить от нагара!

Габерон страдальчески поморщился.

- Ты тоже слышал это, Тренч? Ничего себе аллюзии… Сперва мачты, теперь вот пушки!.. Определенно, наша капитанесса опять заигрывает со мной, используя свое служебное положение. А ведь мне приходится служить с ней на одном корабле.

- Я с удовольствием бы променяла тебя на дрессированную обезьяну, которая умеет закатывать ядра в ствол, - процедила капитанесса, смерив старшего канонира острым, как лезвие сабли, взглядом, - Только боюсь, с нас спросят столько за доплату, что мы не сможем рассчитаться.

Старший канонир достал щепку и принялся с преувеличенным старанием чистить ногти. Ногти у него, как заметил Тренч, были удивительно ухоженные, а не неровные, обломанные, с навсегда въевшейся пороховой гарью, как у тех канониров, что ему прежде приходилось видеть. Можно было подумать, что ухаживают за ними куда тщательнее, чем за ядрами и пороховыми запасами.

- Раз уж я здесь и мы ведем столь милую непринужденную беседу, дорогая Ринни, могу пригласить тебя осмотреть мои владения? Сколько лет ты уже не была на гандеке[40]? Между тем, там ощутимо требуется женская рука. Кроме того, ты просто обязана взглянуть на «Рондон». Это моя новая пушка. Первосортный чугун, казенное заряжание, двадцать калибров в длину… А как он мечет ядра! Триста килограмм первобытной мощи! Можешь себе представить? Мне кажется, тебе должно понравиться, капитаны ведь умеют ценить большие пушки. Ты обязательно должна взглянуть на мое хозяйство!

Взгляд Алой Шельмы, и прежде не особо благожелательный, приобрел такую остроту, что Тренчу оставалось удивляться, как рубаха Габерона еще не покрылась дюжинами свежих разрезов.

- У твоих пушек, Габерон, есть существенный недостаток. Они палят через минуту после того, как видят цель, так, что не успевают даже толком прицелиться. Капитаны любят большие пушки, но только не те, что бьют вхолостую!

Главный канонир оскорблено поджал губы.

- Твои метафоры, как и прежде, неуклюжи, как сама «Вобла». Я всегда отлично выверяю прицел.

- В те редкие минуты, когда не занимаешься своими волосами и не намазываешься с головы до ног питательными бальзамами?

- Жалкий наговор. Кроме того, сегодня у меня был прекрасный выстрел, ты не можешь с этим спорить. Прямо в яблочко. Прямое попадание в корабельный котел! Ух и бахнуло! Все зелье выплеснулось наружу, корабль разворотило как птичье гнездо!..

Взгляд Алой Шельмы не сделался мягче, напротив, обрел ту остроту, с помощью которой впору было рассекать пласты задубевшей солонины пятилетней выдержки.

- Несчастный идиот! – капитанесса удивительно гулко треснула кулаком по письменному столу, - Ты еще вздумал хвастаться своим выстрелом?! Ты подбил корабль, который уже готовился спустить флаг и принять абордажную партию! Ты пустил прямиком в Марево всю нашу добычу! Какого дьявола тебе вообще вздумалось стрелять без команды?

Канонир скрестил на груди руки – поза нарочитой покорности.

- Я думал, мы уже обсудили этот вопрос, капитанесса, сэр. И пришли к выводу, что причиной его стала досадная случайность.

- Ты заявил, что выстрелил случайно! Вот я и хочу знать, черт побери, как у тебя вышло случайно выстрелить из пушки и случайно угодить прямиком в наш призовой корабль, да еще и в самое яблочко!

Габерон смущенно взъерошил волосы на затылке. Достаточно осторожно, чтоб не причинить прическе непоправимых повреждений.

- Давай рассуждать разумно, Ринни. Мир, в котором мы живем, велик и зачастую очень странно устроен. В нем происходят разные вещи и можем ли мы, обычные люди, судить об их причинах и следствиях, а также о материях, которые человеческим умом непознаваемы? Я считаю…

- Хватит юлить, как старый окунь! – рявкнула Алая Шельма, теряя остатки терпения, - Отговорки я уже слышала! Я хочу знать, почему ты выстрелил!

- Ну вот, ты видел? Опять, - Габерон вздохнул, покосившись на Тренча, - Она опять ищет виновных и, разумеется, их находит. Разумеется, во всем виноват старый добрый Габби. Как всегда.

- Ты чертов главный канонир!

- Да, но все-таки это не говорит о том, что непременно виновен я. Есть, знаешь ли, ситуации, когда что-то происходит без злого умысла, само собой. И здесь именно такой случай. Полагаю, это можно считать неудачным стечением обстоятельств. Может, я не какой-нибудь баронет, не дослужился до капитанского патента и все такое, но я не потерплю, чтобы меня попрекали какими-то порочащими меня наветами!

- Габерон!

Тот вздохнул.

- Это все из-за крема.

- Что?

- Мне надо было намазать руки кремом. Сама знаешь, на больших высотах от влажности трескается кожа, я же не хочу ходить с руками как у старой прачки…

Алая Шельма сделала по направлению к старшему канониру один короткий шаг. И Тренчу очень не понравилось то, как ее рука, нервно дрогнув, легла на рукоять кортика.

- Ты мазал руки кремом, пока мы загоняли корабль и готовились к абордажу?

- А что мне оставалось делать? Просигналить им и попросить подождать пару минут? К слову, раз уж речь зашла о сигналах, твое владение гелиографом оставляет желать лучшего, - вставил главный канонир, сохраняя оскорбленное выражение лица, - Если хочешь знать, ты передавала полнейшую белиберду. Я даже удивлен, что нас приняли за пиратов, а не за кочующий цирк!

Но Алая Шельма не позволила сбить себя с курса.

- Ты мазал руки чертовым кремом, сидя за пушкой? Габерон, якорь тебе в задницу!

- Нечего так кричать, ты не на мостике… Ну да, я подумал, что большой беды не будет, если я отвлекусь на секунду от твоего драгоценного корабля. Выдавил на ладони крем, а пальник[41] поставил аккуратно у стенки…

- Ты поставил пальник у стенки? Просто поставил горящий пальник, сидя возле пушки?

Он поднял ладони, картинно прикрывая грудь:

- Эй! Кто мог знать, что он соскользнет?

- Любой, у кого в голове больше мозгов, чем у сушеного хека! – взвилась капитанесса, - Ты вообще соображаешь, с чем имеешь дело? Удивительно, как ты еще не додумался закурить в крюйт-камере!

- Вот еще! – фыркнул главный канонир, - К твоему сведению, я не курю. Ты когда-нибудь видела зубы курильщиков?..

Капитанесса тяжело дышала. Как если бы провела последние несколько минут в гуще абордажного боя, скрещивая саблю с превосходящими силами противника и глотая горький, пропитанный порохом, дым. Без сомнения, канонир знал ее слабые точки и умело брал прицел. Чувствовалось, что ему не впервой подтрунивать над капитанессой. Но Алая Шельма удивила Тренча. В тот момент, когда она, по его расчетам, должна была окончательно сорваться, предводительница «Воблы» внезапно взяла эмоции под контроль. Порывистость движений пропала, глаза прищурились, взгляд сделался холодным, пристальным, а кожа стала приобретать обычный цвет. Теперь она вновь была пиратом – уверенным в себе, сдержанным, с истинно капитанской льдинкой во взгляде. Той особенной льдинкой, о которую разбиваются так и не высказанные слова, а руки машинально пытаются вытянуться по швам.

- Габерон, - раздельно и медленно произнесла она, - На твоем месте я бы сейчас тщательно взвешивала каждое слово. И знаешь, почему? Потому что по стечению обстоятельств любая фраза, произнесенная тобой сейчас, имеет шанс стать изречением, написанным на твоей могильной плите. Разумеется, при том условии, что я распоряжусь похоронить тебя, а не отправлю за борт вместе с мусором.

- Сдаюсь, - Габерон обреченно поднял руки, - Капитулирую и поднимаю белый флаг. Можете обыскать мои трюмы.

- Ты уронил чертов пальник, верно?

- Ну… да, - Габерон по-мальчишески улыбнулся, - Только учти, моей вины здесь нет. Именно в этот миг «Воблу» качнуло потоком бокового ветра и пальник, будь он неладен, упал прямо на чертову пушку. Запал занялся мгновенно, а у меня были руки в креме и я… В общем, как я уже сказал, произошло досадное стечение обстоятельств. О чем, конечно, будет сделана соответствующая запись в судовом журнале.

Некоторое время Тренч думал, что капитанесса не удержится, и ее кортик все-таки вонзится в широкую грудь главного канонира. В исполнении капитана Джазбера это выглядело бы естественно и просто. Но Алая Шельма не стала делать ничего подобного. Она продолжала делать сосредоточенные вдохи, унимая бурлящую внутри злость, и не без успеха. По крайней мере, спустя минуту с лица ее окончательно пропали алые пятна, а Габерон все еще стоял на своем месте, живой, самодовольно ухмыляющийся и совершенно невредимый.

- Слушай мой приказ.

- Так точно, капитанесса, сэр! – Габерон по-молодецки отсалютовал.

- За нарушение безопасности на борту судна, за игнорирование приказов вышестоящих офицеров, за халатность, приведшую к серьезным последствиям, с этого дня ты примешь на себя дополнительные обязанности. Корабельного тюремщика.

Кажется, Габерон ожидал чего угодно, но только не этого.

- Какого еще тюремщика?

- Корабельного, - спокойно пояснила Алая Шельма, - А вот твой пленник. Зовут его Тренч, и с этой минуты он находится под твоей исключительной ответственностью.

- Ты смеешься! Ринни!

Его голос был исполнен изумления и тоски, но на лице капитанессы не дрогнул ни один мускул.

- Будешь следить за ним, обеспечивать все надлежащие условия и лично отвечать за его голову.

- Я что, похож на няньку? Мне и без того хватает работы! Отдай его дядюшке Крунчу или Корди или…

- Старший канонир Габерон! – отчеканила капитанесса, - За вашу долгую и исключительно порочную службу на борту «Воблы» я не стану вздергивать вас на рее за неподчинение приказам капитана. Вместо этого я высажу вас на первом же острове, который болтается в воздухе, с огнивом, бочонком воды и вашей любимой щеткой для волос. Посмотрим, удастся ли вам добыть достаточно питательное масло для вашей кожи из мякоти пальм и тростника. И заодно что случится с вашими прекрасными ногтями за пару лет такой жизни…

- Ты не посмеешь, Ринни. Этому кораблю нужен канонир!

- А еще ему нужен ответственный офицер, который знает цену своим поступкам. Выбор за тобой, Габерон.

- Черт, я никогда не был тюремщиком! И я не знаю, что полагается делать с мальчишкой!

- «Малефакс»! – твердым голосом позвала капитанесса, - Проложи курс к ближайшему острову за пределами воздушного пространства Готланда и всей Унии.

Ответивший ей голос заикался, квакал и дергался так, что был почти неразборчив.

- Как показывает опыт одной почтенной совы, возглавлявшей кафедру сельскохозяйственной философии в Морено, всего одной картофелины достаточно для того, чтобы избавить вас от икоты…

Алая Шельма застонала.

- «Малефакс»! Приказ капитанессы!

- Премного извиняюсь, Ваше Преосвященство, за ваше сердечное и искреннее участие в деле одной известной вам особы, однако же смею заверить, что искренность моих чувств…

- Готов, - бросила капитанесса раздраженно, - Ушел дня на три, не меньше. Что ж, мы найдем подходящий остров сами. Какую высоту вы предпочитаете, мистер канонир? У вас нет предубеждений против, скажем, пятисот футов над уровнем Марева?.. Климат там, конечно, не очень здоровый, немного близко к Мареву, но, говорят, помогает поддерживать белизну зубов…

Габерон возмущенно тряхнул волосами.

- Судьба накажет тебя за твою жестокосердность, Ринни. Эй, мальчишка, давай за мной! Не теряйся и не лезь под ноги. Это понятно? Хорошо. И еще я надеюсь, что ты не болтун. Терпеть не могу болтунов.

- Ты ответственный за него, - отчеканила Алая Шельма им в спину, - Не забывай об этом.

- Так точно, капитанесса, сэр! Будет исполнено, капитанесса, сэр!

* * *

Когда они покидали капитанскую каюту, Тренч счел за лучшее не оборачиваться. Судя по тому, что капитанское лицо опять стало наливаться багрянцем, Алая Шельма могла перейти от угроз к действиям, и в этот момент Тренч не желал бы находиться у нее на глазах.

- Почему ты называешь ее «сэр»? – спросил он Габерона, легко шагающего впереди, как только они выбрались вновь на верхнюю палубу.

Обычно он тяжело сходился с людьми и предпочитал не заговаривать первым, но в главном канонире было что-то располагающее – то ли в его мальчишеской наглости, то ли в простодушном эгоизме.

- Все дело в том, как это на нее действует.

- Мне кажется, ее это раздражает.

Габерон хитро улыбнулся.

- Вот именно. В том ведь и смысл, разве нет? Иногда она излишне серьезна. Время от времени ей нужна разрядка. Кому приходится этим заниматься? Разумеется, старшему канониру, как будто у него нет других дел на борту этого корыта. Кроме того…

- Что?

- Ты ведь знаешь, что говорят об этом женском университете в Аретьюзе?

Тренч никогда не слышал об университете в Аретьюзе и даже не знал об острове с таким названием. Все, что находилось за пределами Рейнланда до сих пор казалось ему не очень вещественным, словно сотканным из зыбкой облачной ткани. При одной только мысли, что в воздушном океане существуют сотни, тысячи островов и дуют миллионы ветров, палуба под ногами начинала качаться, так, что приходилось делать короткую остановку.

- Не очень.

Габерон щелкнул языком.

- Поговаривают, там царят весьма распущенные и противоестественные нравы. Знаешь, когда много девушек живут постоянно друг с другом, и все это на острове пару миль в диаметре без единого мужчины… Немудрено забыть свое природой данное естество, как думаешь?

Тренч едва не закашлялся. Как говорят небоходы, ветер не в ту ноздрю зашел.

- Но…

- Я пытаюсь поддержать в нашем капитане интерес к мужскому полу, - с достоинством пояснил канонир, - Непростая работенка, между прочим. Кроме того, до недавнего момента я был единственным мужчиной на борту. Если, конечно, не считать дядюшку Крунча, старую развалину… Теперь еще и ты на мою голову.

- Со мной не будет проблем. Я не сбегу.

- Это меня и беспокоит, приятель. Значит, мне придется возиться с тобой до тех пор, пока Ринни не придет в голову, как от тебя избавиться. И, знаешь ли, в мои планы это не входит. Я вольный пират и таскать на ноге ядро вроде тебя мне претит.

Тренч насупился.

- Я не ребенок.

Темно-зеленые глаза Габерона сверкнули насмешливым огоньком, точно гелиографом.

- Ну разумеется. Ты проженный небоход, как я сразу не догадался! Ладно, без обид. Слушай вот что. Если уж тебя угораздило оказаться на этом корабле, лучше слушай, что говорят старшие. И это отнюдь не пустое предупреждение. Чтоб найти неприятности на «Вобле», не требуется брать подзорную трубу. Поэтому смотри, куда ступаешь, чего касаешься, куда смотришь.

Предостережение канонира показалось Тренчу не только зловещим, но и странным. Это намек? Если да, то на что?

- Что это значит?

Габерон возвел глаза к облакам, всем своим видом демонстрируя, как же тяжело взрослому мужчине быть нянькой для несмышленого дурака.

- Я и забыл, что ты здесь недавно, приятель. Впрочем, ты, вроде, сообразительный, должен схватить. Монетка есть?

- А?

- Монетка, - он собрал пальцы в щепотку, - Любая, пусть даже готландская.

Тренч пожал плечами и протянул ему медный зекслинг, затертый до такой степени, что походил на обычный медный кругляш. Монета была последней, но расставаться с нею было не жаль – на палубе пиратского корабля она стоила еще меньше, чем на Рейнланде.

Тренч думал, что канонир сунет монету в карман, но тот вместо этого начал вести себя чудно. Пристально всмотрелся в палубу, точно что-то прикидывая, провел пальцем воображаемую линию, разделил ее надвое…

- Сейчас… Где-то здесь должно быть. Корди говорила, три с половиной шага от фальшборта, если смотреть на левую часть фор-трюм-реи… Ага, должно быть здесь. Смотри.

Габерон протянул мускулистую руку и уронил зекслинг на палубу. Едва не провалившись в щель между досками, монетка пару раз отскочила от дерева и легла, как ни в чем ни бывало, уставившись в зенит едва видимым ликом какого-то готландского гроссадмирала.

Тренч не понимал, на что нужно смотреть. Прошло пять секунд, потом десять, потом двадцать. Тренч открыл было рот, чтобы спросить, что происходит, но Габерон шикнул на него:

- Тсс-с-с! Уже видно.

«Что видно?» - хотел было спросить он, но спустя секунду и сам понял, что.

Монетка таяла на глазах. Вытертая медь светлела, профиль неизвестного гроссадмирала делался все прозрачнее, до тех пор, пока не исчез вовсе. Все это происходило в полной тишине, если не считать шуршания парусов над головой, но к этому звуку он, кажется, уже понемногу привык. Монетке потребовалось не более половины минуты, чтоб полностью растаять в воздухе. Не веря своим глазам, Тренч машинально коснулся палубы в том месте, где та была, и едва сдержал изумленный выкрик.

- Она стеклянная!

Зекслинг никуда не исчез, но при этом сделался полностью прозрачен. Тренч ощупал его пальцами, ощущая каждую крошечную выщербинку на нем.

- Понравилось? – Габерон ухмыльнулся, довольный произведенным впечатлением, - Это еще ерунда, наша старушка может и не такое. Возле ахтерпика есть местечко, где достаточно три раза свистнуть, чтоб вокруг запахло ваксой, а если в дождливый полдень поднять вверх правую руку, почувствуешь во рту вкус креветок. Если интересно, расспроси Корди, она целыми днями исследует корабль на предмет всевозможных магических аномалий, но, кажется, все так же далека от решения, как и в первый день…

- Магия? – Тренч едва подавил желание инстинктивно вытереть пальцы, которыми держал стеклянную монетку, о плащ, - Так это чары?

- О чем я тебе и толкую. Пока находишься на этом корабле, будь осторожен. Смотри, куда ступаешь и думай о том, что берешь в руки. Да и вообще старайся поосторожнее тут… Старое корыто пропитано магией сильнее, чем учредитель общества «Трезвый небоход» ромом после благотворительной лекции о вреде пьянства. На самом деле «Вобла» не злой корабль, все ее штучки обычно весьма безобидны, разве что могут напугать до одури, особенно с непривычки. Всякого рода спонтанные моллекулярные преобразования да фокусы с материей и пространством. Слышал когда-нибудь про Удзи?

Тренч помотал головой.

- Это остров?

Габерон с удовольствием зевнул, разглядывая розово-белую кучевую громаду облака, неспешно обгоняющую баркентину.

- Да, в южном полушарии. Славится тем, что беспрерывно фонтанирует гейзерами. Вот и с «Воблой» что-то похожее, только вместо воды и пара она извергает из себя беспорядочные потоки магии. Звучит жутковато, но через какое-то время привыкаешь.

Тренч не был уверен, что к подобному можно привыкнуть. Более того, корабль сразу стал казаться ему еще более зловещим, чем прежде. Все опасности, которые подстерегали его до сих пор при всех своих недостатках были вполне вещественны и материальны. Но жить в качестве пленника на корабле, который пропитан невидимыми чарами? Что, если наступишь нетуда и превратишься в говорящего судака? Или состаришься на пятьдесят лет? Или…

- Не переживай, - Габерон, оказывается, был наделен наблюдательностью опытного канонира, замешательство Тренча он заметил и распознал совершенно верно, - Я же говорю, опасности почти нет, старушка просто шалит, развлекая себя нехитрыми фокусами. По верхней палубе, жилой и гандеку можешь передвигаться вообще без опаски. Только постарайся не насвистывать «У моей ставридки был дружок», когда находишься в кают-компании, иначе мгновенно провоняешь тухлой рыбой. И не скачи на левой ноге, если занесет в штурманскую, а то гарантированно упадешь. Ниже жилой палубы тоже, в общем-то, терпимо, но надо знать места. Никогда не укладывайся спать в машинном отсеке, а то после пробуждения еще добрый час будешь произносить слова задом наперед – то еще развлечение. В такелажном складе не касайся двери сразу двумя руками – а то на какое-то время разучишься видеть зеленый цвет. И лучше не зажигай третью от комингса[42] лампу, если считать со стороны трапа – примерно каждый третий раз это приводит к тому, что кто-то хлопает тебя мокрой ладонью по затылку. Поначалу пугает.

Тренч украдкой сцепил за спиной пальцы в знак Розы.

- А… ниже?

- А ниже ходить не рекомендую, - Габерон задумчиво сплюнул за борт и зашагал дальше, - Ниже жилой палубы вплоть до самого трюма и балластных цистерн творится настоящая чертовщина. Кажется, только Корди туда и осмеливается шастать.

Тренч ощутил себя так, словно вдохнул с воздухом кусок облака – ужасно мокрого, липкого и холодного.

- А сколько всего палуб у «Воблы»?

Габерон пожал плечами.

- Понятия не имею. И, судя по всему, никто не имеет. Я серьезно, приятель. Когда-то мы с Ринни пытались разобраться в этом деле, снаряжали целые экспедиции на нижние палубы, чертили схемы, выстраивали триангуляцию, тянули канаты… И знаешь, чего добились? Ни-че-го. Ниже третьей палубы с пространством начинают происходить какие-то совсем уж странные вещи. Можно идти по коридору на восток и оказаться на севере. Можно случайно пересечь коридор, который ни с одним другим не пересекается. Можно… А дьявол, когда погуляешь на нижних палубах, теряешь последние представления о том, что вообще можно. Я блуждал целый день и насчитал одиннадцать палуб. Ринни – шесть с половиной. А что насчитала Шму, вообще никому неизвестно, потому что она спряталась в бочку с персиками и еще два дня отказывалась оттуда выходить. Говорю же, «Вобла» пропитана магией от носа до кормы.

- Мне сразу показалось, что тут особенный запах. Как будто сладковатый и…

- Нет, - Габерон поморщился, - Запах это другое. Ну, тебе капитанесса когда-нибудь расскажет. Если захочет. Правда, на твоем месте я бы особо не настаивал. У нее это, знаешь ли, больная тема…

- А откуда это все? То есть, почему магию прорывает?

Габерон растопырил пальцы в стороны – должно быть, какой-то формандский жест, изображающий недоумение.

- Никто не знает, приятель. Те, кто знали, давно уже по Восьмому Небу бродят, старикашка Уайлдбриз - так точно. А последних членов его экипажа мы с Ринни отыскать так и не смогли. Знать, сбежали куда подальше, и неудивительно. Я бы и сам сбежал, да вещей много, один гардероб фунтов на пятьсот потянет…

- Значит, «Вобла» была такой с самого начала?

- С того самого дня, как наша капитанесса получила ее в свое пользование семь лет назад или около того. И она уже была зачарована больше, чем то дрянное бочковое столовое вино, которое кабатчики на Трюде выдают за «Пьерр-Жоэ». Впрочем, у нас и в настоящем слишком много хлопот, чтоб мы еще копались в прошлом. К тому же, через некоторое время со всеми этими магическими прорывами привыкаешь смиряться.

Тренч машинально заметил, что дышать становится все труднее, окружающий воздух точно размягчался на глазах, плыл, делаясь жидким и неприятно-прозрачным. Таким воздухом сложно насытить легкие, приходится дышать глубоко и часто, а еще из-за него может кружиться голова. Судя по всему, «Вобла» поднималась в верхние слои атмосферы.

«На какой мы высоте? – подумал Тренч, тщетно пытаясь сориентироваться по редким и острым, как рыбьи скелеты, облакам, - Уже прошли восемь тысяч футов?  Нет, едва ли, на восьми тысячах меня обычно начинает качать. Наверно, семь с половиной. Девятый лепесток Розы, ну почему за всю жизнь мне не удалось собрать даже простейшего альтиметра?.. А может, оно и к лучшему, что не удалось. Альтиметр, собранный моими руками, добра не принесет. В лучшем случае будет показывать высоту в килограммах…»

Габерон, кажется, не испытывал никаких неудобств из-за высоты. Безмятежно насвистывая, он двигался по палубе, увлекая за собой Тренча и легко перемахивая любые встреченные препятствия. В хаосе корабельной архитектуры он, судя по всему, ориентировался с необычайной легкостью. Тренч едва поспевал за ним.

- Кто такая Корди?

- Что?

- Корди. Я уже много раз слышал ее имя. Кто это?

- Ах, это… Корди Тоунс, Сырная Ведьма. Ты еще не встречал ее? Удивительно. Обычно на нее сложно не наткнуться. Видимо, чем-то занята. Или пропадает в трюме. Никто не знает, что она там делает, но сердцем чую, добром это не закончится.

- Сы… Сырная Ведьма?

Габерон строго погрозил ему пальцем с безукоризненно-ровным ногтем:

- Лучше бы тебе так ее не называть. По крайней мере, в глаза. Она совсем кроха, но если обидится, мало не покажется. Я не хочу, чтоб кнехты превратились в леденцы, а палубы – в слоеный пирог. Знал бы ты, сколько хлопот у нас было, когда она случайно превратила грот-мачту в кусок копченой колбасы… Всю целиком, вместе с подковой[43]. Во-первых, через три дня эта колбаса уже сидела у нас в печенках. Во-вторых, не так-то просто лазить по такой мачте…

- Она ведьма? – насторожено уточнил Тренч.

Ему никогда не приходилось иметь дела с ведьмой. Рейнланд по меркам Готланда был чересчур мал, чтоб позволить себе собственную ведьму, их услуги традиционно стоили очень высоко. Раз или два в год наведывались ведьмы с Шарнхорста – прогнать затяжные осенние дожди, увеличить клёв, подлатать сам остров… За работой их Тренч не видел, да и не горел желанием. Ведьмы всегда представлялись ему сварливыми старухами, от которых разит едким варевом, со скверным нравом и желтыми зубами, обожающими превращать мальчишек-бездельников в слизняков и лягушек. По крайней мере, эту версию он чаще всего слышал в детстве, собирая очередную «штуку».

- Самая настоящая ведьма, - кивнул Габерон, - Так что веди себя с ней поосторожнее. Это тридцать три несчастья под одной шляпой. Не успеешь оглянуться, как превратишься в огромный маринованный огурец.

- Почему в огурец? – не понял Тренч.

- Или в пломбир на палочке. В зависимости от того, с какой ноги она сегодня встала. Конечно, это прилично разнообразит наше меню, но едва ли тебе станет от этого легче.

Он был прав. Легче от этого Тренчу не стало.

- А как насчет слизняков и лягушек? – все же уточнил он.

- Даже не надейся. Все, чего касается Корди, неизменно превращается в еду. Но не воспринимай это слишком легкомысленно, приятель, с кулинарной магией не шутят. Мне приходилось видеть, как эта девчонка одним мановением пальцев превратила сторожевой катер Каледонии в пирог с осетриной.

Тренч насторожился еще больше. Про таких ведьм ему прежде слышать не доводилось.

- Она превращает вещи в еду?

- Не со зла. Корди – единственная во всем небесном океане кулинарная ведьма. Я бы даже сказал, что в этом есть горькая ирония, если бы употреблял столь примитивные каламбуры.

- Никогда про такую не слышал.

- Не самый лучший подарок, который может подарить тебе Роза, как по мне. Что бы она ни колдовала, у нее получается еда.

- Как это?

- Вот так. Поэтому она не очень любит колдовать, знает, чем все обернется. Однажды Ринни приказала ей разогнать тяжелое грозовое облако по курсу. Корди одним щелчком превратила его в сахарную вату. Видел бы ты, на что после этого был похож наш такелаж!

- Ого, - только и сказал Тренч.

- В другой раз ее попросили убрать один настойчивый пассат, сбивавший «Воблу» с курса. Она превратила его в запах жаренной картошки. Это было невыносимо. В этом пахнущей картошкой пассате мы шли следующие три дня! Все мои бальзамы пропахли картошкой! Все шампуни! Даже мыло!

- Звучит жутко, - согласился Тренч, старательно сохраняя на лице сочувствующую гримасу.

- Это еще что, - Габерон страдальчески поморщился, - Как-то раз ее занесло на гандек. И, прежде чем я успел опомниться, половина моих лучших кулеврин превратилась в огромные жаренные индюшачьи ноги! Ей-богу, я не удивлюсь, если в один прекрасный день мы проснемся на корабле, состоящем из карамели или что-нибудь в подобном духе…

Закончить он не успел. Что-то серое, завывающее и мохнатое, вынырнувшее точно из-под палубы, врезалось ему под колени, с такой силой, что едва не отправило за борт. Габерон издал вопль ужаса и отпрыгнул в сторону. Точнее, попытался отпрыгнуть, поскольку существо, впившееся ему в ноги, с удивительной скоростью стало подниматься вверх, напоминая небохода, взбирающегося по мачте. Но мачта в данном случае дала слабину.

Габерон взвыл и попытался оторвать нападавшего от себя, без малейшего, впрочем, результата. Существо, состоявшее, кажется, только лишь из серой шерсти и когтей, стремительно носилось по нему, издавая отрывистые тявкающие звуки, в воздух летели бесцеремонно вырванные клочья рубахи.

Тренч прижался спиной к фальшборту, не понимая, откуда взялось это порождения Марева. Оно не было хищной муреной, хоть и обладало поразительной стремительностью, оно не походило на акулу и, вместе с тем, казалось, обладало доброй дюжиной конечностей – на зависть низковысотным кальмарам.

- Убери!.. – выл Габерон отчаянно, пытаясь сорвать с себя жуткое существо, - Сними с меня!.. Проклятая девчонка! Брысь! Уйди! Фу!

- Мистер Хнумр! Мистер Хнумр!

Еще одно существо выскочило на палубу непонятно откуда. Ростом оно было по плечо Тренчу, но двигалось не менее проворно. Разве что шерсти на нем вроде бы не было. Тренч впился пальцами в ванты, не зная, что предпринять. То ли спешить на помощь главному канониру, угодившему в какую-то нехорошую историю, то ли бежать звать на помощь Дядюшку Крунча. Пока он решал, бой Габерона с порождением Марева сам собой подошел к концу.

И вышел из него главный канонир не без потерь. Накрахмаленная и тщательно выглаженная рубаха свисала клочьями, на подбородке алело несколько свежих царапин, волосы были взъерошены, как у побывавшего в драке уличного кота. Габерон выглядел так, словно управлял кораблем в десятибалльный шквал, попеременно выдерживая рукопашную схватку с полком королевской гвардии и гигантским осьминогом. И он был так разозлен, что не сразу вернулся к членораздельной речи.

- Д-д-д-ддевчонка! Сколько раз можно говорить, держи эту чертову тварь при себе! Она чуть не свернула мне шею!

Существо, восседавшее на широких плечах Габерона, и в самом деле было покрыто шерстью, густой и длинной, непонятного черно-серого цвета. Судя по живописным черным пятнам, избороздившим когда-то белую рубаху главного канонира, природа предопределила этому существу от рождения серый мышиный цвет, но кто-то, не согласный с ее замыслами, владеющий большой банкой черных чернил, решил исправить это упущение. И вполне исправил. Существо было похоже на огромного, безмерно раздобревшего, грызуна, которого на год заперли в трюме с кукурузными початками. Продолговатую морду украшал большой мягкий кожистый нос, из которого торчали усы, дрожащие как леера на ветру. Еще имелась пара влажно блестящих любопытных глаз с коричневой радужкой, и два больших белых зуба, торчащих из пасти. Последнее, что удалось рассмотреть оторопевшему Тренчу – смешные куцые уши, торчащие на макушке. Умиротворенно урча, существо обнимало Габерона лапами за крепкую шею и нежно сопело ему в щеку.

- Габби! Габби, спасибо! Ты поймал Мистера Хнумра!

У ног главного канонира, только что вышедшего из самого опасного в своей жизни сражения, прыгало второе существо, лишь немного опережавшее первого ростом. С немалым облегчением Тренч убедился в том, что к животному миру оно не относится. Это была девчонка лет тринадцати или четырнадцати, самого живого нрава и непосредственного поведения. Она счастливо смеялась, прыгая вокруг Габерона и чеша мохнатый живот его неудавшемуся убийце.

Габерон попытался оторвать от себя это существо, но без особого успеха. Оно утвердилось на его плечах столь капитально, как если бы считало себя капитаном метущегося в водовороте ветров корабля, причем роль корабля была предначертана канониру.

- Чертт-т-това тварь, - выдохнул Габерон, пытаясь стащить наглого пришельца за шкирку, - Ты посмотри, что она сотворила с моей рубашкой! Тигровая акула! Мое лицо! На нем останутся шрамы! Я выгляжу так, будто участвовал в кабацкой драке на ножах! И проиграл всем присутствующим!

- Ерунда, - легкомысленно отмахнулась девчонка, сдвигая на затылок огромную шляпу с полями такого размера, что могла бы служить своей хозяйке парашютом, - Только немного поцарапал. Если хочешь, помогу залечить.

- Чем, корюшка? – горько поинтересовался Габерон, ощупывая подбородок, - Помажешь клубничным вареньем? Приложишь компресс из вафель?

- Нет, принесу бинт и немного рома из корабельной аптечки.

Габерон скривился.

- Зная, что у нас на борту называется ромом… Благодарю покорно, обойдусь без твоей помощи. Но рубашка! Ты посмотри на мою рубашку! Я шил ее на заказ у каледонийского портного! А теперь?.. Лохмотья!

- Я куплю тебе новую на ближайшем острове, - заверила его маленькая ведьма, - Из лучшего муслина. Хочешь рубашку из муслина, Габби?

Но старший канонир почему-то не спешил выказать радость.

- С каких денег, позволь спросить? – капризно спросил он, - К тому времени, когда в наших сундуках что-то зазвенит, мне впору будет заказывать погребальный саван, а не рубашку!

На Тренча совершенно не обращали внимания. Девчонка пыталась оторвать мохнатое существо от Габерона, но то так крепко уцепилось лапами за его шею, точно было жертвой кораблекрушения, отчаянно цепляющейся за остов судна.

- Иди сюда, Мистер Хнумр!.. Ну иди, иди… Ну пожалуйста!

- Кто это? – осторожно спросил Тренч, наблюдая за тем, как лапы мохнатого существа неумолимо распарывают то, что осталось от рубашки.

Девчонка в огромной шляпе улыбнулась.

- Это мой кот, Мистер Хнумр. Правда, он славный? Только он немножко перепугался. У котов такое бывает.

- Кот! – возмущенно воскликнул Габерон, - В тот день, когда эта тварь станет котом, корабли будут летать вверх ногами! Это чертов вомбат. Самый жирный и наглый вомбат из всех, что я когда-либо видел!

- Это кот, - упрямо сказала девчонка, хмуря лоб, - Черный ведьминский кот. У всех ведьм есть коты. Габби, ну помоги же!

«Черный ведьминский кот» засопел, чувствуя, что теряет позиции. Как ни сильна была хватка мохнатых лап, совокупные усилия двух людей неумолимо стягивали его вниз.

- Корди, детка, ты уже взрослая, - пропыхтел Габерон, - И должна понимать, что дядя Габби не всегда будет с тобой. Когда-нибудь он покинет этот несправедливый мир и, возможно, по стечению обстоятельств это будет как раз тот день, когда следующим своим котом ты назначишь какого-нибудь зубастого крокодила…

Наконец мистер Хнумр оказался оторван от шеи Габерона. Ничуть не смутившись, он взгромоздился на хрупкие плечи Корди и свился там клубком, образовав подобие пушистого палантина.

- Правда, он милый? Погладь, не бойся. Он славный. И совсем не злой.

Тренч погладил пушистую морду, опасливо глядя на выдающиеся зубы мистера Хнумра. Удивительно, но все пальцы как будто бы остались на месте. «Черный ведьминский кот» лишь сонно взглянул на Тренча и зашевелил усами.

- Почему его зовут Мистер Хнумр?

Вместо ответа Корди запустила руку в один из своих многочисленных карманов и достала побег сахарного тростника. Вомбат деловито обнюхал его своим большим мягким носом, потом проворно обхватил розовым языком и затянул в пасть.

- Хнумр-хнумр-хнумр-хнумр…

- Ага, - сказал Тренч, - Понятно.

На самом деле, понятно ему было далеко не все. Более того, на борту «Воблы» вопросы множились, как планктон после дождя, но он счел за лучшее отложить эти вопросы на самую дальнюю полку. Гость может позволить себе любопытство, но пленник?..

Корди Тоунс, Сырная Ведьма, то ли не была скована подобными ограничениями, то ли попросту слишком юна, но Тренча она изучала с самым искренним интересом, как диковинную, упавшую на палубу, рыбу. Тренч сам едва удержался от того, чтоб пялиться в ответ. Это была первая ведьма, виденная им в жизни. И поначалу, чего греха таить, он ощутил немалое разочарование.

Корди Тоунс едва ли можно было принять за ведьму. Возможно, всему виной был возраст. В тринадцать лет трудно выглядеть могущественной волшебницей, даже если закутаешься в расшитые мантии с ног до головы. Но Сырная Ведьма, кажется, и не пыталась произвести впечатления.

Более того, у Тренча зародились подозрения, что одевалась она в кромешной темноте трюма, не пользуясь ни зеркалом, ни лампой, ни какими бы то ни было еще приспособлениями, облегчающими этот процесс. Вместо элегантной и строгой прически – беспорядочные хвосты темных волос, стянутые ленточками, веревочками, бечевками и Роза знает, чем еще, свисающие с разных сторон. Вместо какой-нибудь изящной серебряной тиары – широкополая шляпа, потрепанная настолько, будто побывала во всех ураганах воздушного океана последних сорока лет. Вместо шелковых одеяний – простая клетчатая юбка по колено и парусиновая рубаха со множеством карманов, поверх которой имелась жилетка, украшенная чавкающим вомбатом.

«И эта девчонка – ведьма? – удивился Тренч, - Больше похожа на школьницу, сбежавшую из дома, чтобы стать пиратом. Именно тот возраст, когда ловят ящериц, кидаются снежками, пишут мелом на доске всякую ерунду, воображают себя пиратами…»

- Ты ведь Тренч? – Корди резко наклонила голову, разглядывая его под другим углом, как будто это что-то меняло.

- Да. А ты откуда знаешь?

- Шму сказала.

- Я не встречал ее.

- Ты еще новенький, вот и не знаешь, - Сырная Ведьма задорно улыбнулась. Приятная у нее была улыбка. Детская, легкая, какая-то свежая, точно выполосканная в легких душистых ветрах, которые дуют на высоте двенадцати тысяч футов, - Никто не встретит Шму, если она сама того не хочет.

- Вот как? И при этом она про меня знает?

- Ну да. Тебя звать Тренч, ты вроде как пленник, а еще ты мрачный тип, волосы у тебя торчат в разные стороны, как гнездо пескаря, а плащ старый и воняет маслом. И еще в мешке у тебя куча железного хлама. Так она сказала.

Тренч рефлекторно пригладил волосы. И в самом деле торчат в разные стороны, как у воздушного разбойника. Но чтоб «мрачный тип»?..

Тренч насупился, отчего Корди, заглядывавшая ему в лицо, заливисто расхохоталась, запрокинув голову со множеством беспорядочных хвостов, так, что с нее непременно должна была свалиться нахлобученная широкополая шляпа. Но та каким-то образом удержалась. Видимо, магия.

- А теперь ты похож в анфас на унылого карпа!

Тренч засопел. К оскорблениям он привык. Дурак не привыкнет, раз уж эти оскорбления всю жизнь сыплются на тебя обильнее, чем дождь на обитателей Тикондероги или белужья икра на островитян Трибуца. На Рейнланде его за глаза называли «этот помешанный» и «беда ходячая». Хорошее было время. Спокойное. Еще до той поры, когда его прозвища не сместились безоговорочно в сектор откровенной брани, хорошо знакомой воздухоплавателям дальних рейсов.

Капитан Джазбер в свое время приложил все силы, чтобы придумать несколько новых и справился с этой задачей наилучшим образом. На борту «Саратоги» Тренча звали исключительно «розанной тлёй», «паутинным клещом»[44] и «подзаборной хлорозой[45]». Эти ругательства редко прилетали сами по себе, чаще всего их сопровождал, для вящей усвояемости, хороший пинок капитанским сапогом под ребра, твердым, как подкова. Может, оттого Тренч особо и не обижался на слова. Сложно обижаться, когда тело выгибается от боли до такой степени, что трещат суставы, а мысли сшибаются друг с другом, высекая искры и заставляя глаза беспомощно слезиться.

Унылый карп? Что ж, может, сходство и в самом деле есть.  Да и вообще карп, если разобраться, не самая плохая рыбина. Уж точно лучше, чем розанная тля или хлороза.

- А теперь ты улыбаешься, как рыба-попугай, - озадаченно прокомментировала ведьма, наблюдавшая за Тренчем, - Значит, ты не такой мрачный, как сказала Шму.

- Наверно, не такой, - согласился он.

- Но в остальном она права. Даже насчет мешка.

- Да, наверно права. Кажется, она многое про меня знает. А ведь мы даже не встречались здесь, на борту.

- Не обязательно встречать Шму для того, чтоб она все про тебя узнала, - провозгласила Корди, зачем-то ткнув пальцем ввысь, туда, где на ветру шуршали огромные лоскуты парусов.

- Она тоже ведьма? – насторожился Тренч.

- Не-а. Просто она знает все, что происходит на борту «Воблы». Лучше не задумывайся, как. Просто знает.

- И она знает, что со мной будет дальше?

Корди задумалась, отчего по ее лицу промелькнула тень. Совсем незаметная, полупрозрачная как тень от легкого утреннего облачка, проскользнувшего по небосводу.

- Она сказала, ты наш пленник. Это хорошо. Значит, ты еще долго пробудешь тут.  У нас еще будет время познакомиться и позаниматься всякими делами. А сейчас я немножко… Эй!

Она собиралась было ретироваться с вомбатом на плечах, так же внезапно, как и появилась. И наверняка бы ей это удалось, если б Габерон недрогнувшей рукой не поймал ее за рукав.

- Габби! Пусти!

- На все восемь сторон, корюшка, но только при одном условии. Этот тип пойдет с тобой.

Корди уставилась на главного канонира огромными серыми глазами.

- Чего?..

- Теперь это не наш пленник. С этой минуты это исключительно твой пленник. Как тебе такое?

- Так нельзя! – возмутилась ведьма, глядя на канонира снизу вверх, - Это ведь ты тюремщик!

Тот ответил ей снисходительной улыбкой.

- Видишь ли, я решил оставить эту стезю. Быть тюремщиком интересно лишь на первых порах. А потом, тюремщикам ведь приходится возиться со всякой гадостью. Кандалы, ржавчина, затхлый воздух, ты же понимаешь… Представляешь, как это может отразиться на моей коже? А на волосах? Нет, благодарю покорно, я поищу себе другую работенку.

- Эй! Тебе его Ринни поручила! Почему я? Ты жульничаешь, Габби!

Главный канонир подмигнул ей.

- Считай это платой за мою лучшую рубашку. Теперь мы в расчете. Всего хорошего.

- Но…

Габерон потрепал Корди по плечу, но быстро отдернул руку, когда дремлющий на плечах ведьмы мистер Хнумр сонно заворчал, и пропал с горизонта, удивительно проворно соскользнув в ближайший люк.

* * *

Тренч проводил старшего канонира задумчивым взглядом.

- Возможно, мне стоило попросить у него рекомендательное письмо. Насколько я понимаю, найти себе тюремщика на этом корабле не такое-то и простое дело.

Корди хихикнула.

- Что, перекидывают тебя друг другу, как неудобную шляпу?

- Вроде того.

- Все в порядке. Просто Габби ужасный лентяй. Он бы поручил другим дышать за него, если бы знал, как. Пошли, отведу тебя… куда-нибудь.

- Куда? – поинтересовался Тренч.

- В… тюрьму. Правда, у нас нет тюрьмы, поэтому придется что-то придумать. Как ты относишься к чулану для кранцев[46]?

- Подходит, - не раздумывая, сказал Тренч.

Имея опыт недельной жизни на открытой палубе, он согласился бы на любой чулан, даже предназначенный для хранения дегтя.

- Правда, там нет замка, это немного неудобно, - рассудительно заметила Корди, - Я слышала, что пленников надо оставлять под замком. Неужели придется идти к дядюшке Крунчу за кандалами?

- Нет необходимости, - поспешил сказать Тренч, - Я буду вроде как под домашним арестом.

- Что это значит?

- Это значит, что… Ну, я как бы даю слово, что останусь там, где мне скажут.

- Слово рыбы-инженера?

- Слово рыбы-инженера, - подтвердил Тренч, - Буду жить там безвылазно. Ты станешь самым свободным тюремщиком на свете.

Серые глаза Сырной Ведьмы сверкнули.

- Это мне подходит. Ты ведь не жулик, как Габбс?

- Нет. Конечно же, нет.

- Вот и хорошо. Тогда пошли побыстрее. Мне еще столько надо успеть за сегодня…

Идти за девчонкой было не проще, чем за Дядюшкой Крунчем или Габероном. Как и все обитатели «Воблы», она настолько свыклась с лабиринтом на палубе баркентины, что передвигалась в нем совершенно свободно, вынуждая Тренча спешить, оступаться и набивать синяки о торчащие детали такелажа и архитектурные элементы.

Пытаясь поспеть за своей юркой проводницей, Тренч дважды чуть не расшибся о стену, которой быть не должно было, не меньше трех раз спотыкался  на невероятно крутых лестницах, и под конец растянулся на палубе, зацепившись за натянутый кем-то гамак. Тренч устало вздохнул. Невозможно было представить, что живое существо способно ориентироваться в этом хаосе, мало того, жить среди подобного. Пожалуй, надо найти способ замедлить ведьму, пока он окончательно не расшибся, не заблудился и не провалился под палубу сквозь какой-нибудь лаз…

- Эй! Куда мы спешим? У пиратской ведьмы так много хлопот? – спросил он, отдуваясь.

Корди пришлось притормозить, чтоб ответить.

- Уйма. Надо узнать, почему летней ночью светится планктон. Почему северные пассаты дуют по часовой стрелке. Что скажет Габерон, когда найдет в сундуке рыбью чешую вместо персикового бальзама. Что скажет Ринни, когда узнает, что у ее мятных пастилок вкус вяленого сома. Что произойдет, если желчь ската смешать с чернилами кальмара и добавить утренней росы с высоты три тысячи футов. И как плюхнет Марево, если скинуть в него старый чугунный чан с камбуза…

- И в самом деле, - согласился Тренч, - Очень много работы.

- Кроме того, я слежу за котлом, - с гордостью сказала ведьма, задрав нос. Не такой вздернутый, как у капитанессы, этот нос был украшен чернильными пятнами и внушал определенное уважение. Вероятно, из-за того, подумалось Тренчу, что это был нос ведьмы…

Одна из труб, мимо которых они проходили, внезапно затряслась и, натужно хрипя, исторгла из себя надувшуюся как шар лиловую рыбину. Рыб такой породы Тренч не видел за всю свою жизнь. Она была в роговых очках и судейском парике, и, поднимаясь ввысь, сохраняла на лице крайне сосредоточенное, даже важное, выражение. Моргая выпученными глазами, рыбина воспарила над палубой и унеслась куда-то вверх. Тренч машинально прикинул скорость и решил, что если та не замедлится, в скором времени пересечет двадцатитысячный порог и достигнет апперовских островов, немало, надо думать, удивив тамошних жителей.  

- Ну, слежу, когда есть время, - поправилась Корди, тоже проводившая взглядом задумчивую рыбину, невозмутимо набирающую высоту, - Это ведь тоже не так просто.

- Ты сама составляешь зелья?

- Ага. Для этого даже ведьмой быть не надо. Щепотку того, щепотку сего… Размолотые семена ряски, воздушные пузыри форели, унцию свежей восточной боры[47]…

Корди вела его куда-то, минуя корабельные снасти и части такелажа с ловкостью юной циркачки. Не прерывая разговора, она могла вспрыгнуть на планширь и пробежаться по нему, или проскользить несколько футов по горизонтально натянутому лееру. Чувствовалось, что в ее маленьком теле заключена уйма энергии, которая только и жаждет найти себе выход, точно вода из переполненной балластной цистерны. С Тренчем она держалась так запросто, точно была с ним знакома целую вечность. И Тренча это вполне устраивало.

Мистер Хнумр всю дорогу так безмятежно вел себя, устроившись на плечах ведьмы, что сразу было видно – этот способ перемещения не вызывает у него никакого дискомфорта. Вомбат не выглядел опасным или диким. Судя по тому, как он благодушно щурился на окружающий мир, временами цапая когтистой лапой развевающиеся по ветру хвосты Корди, «ведьминский кот» по своей природе был существом незлобливым, скорее, ленивым и немного избалованным.

- Зачем тебе вомбат? – спросил Тренч, надеясь, что этот вопрос заставит ведьму хоть немного снизить скорость.

- Это черный ведьминский кот!

- Ага. Ну да. А зачем тебе ведьминский кот?

Корди фыркнула. Разговор ничуть не мешал ей прыгать по рангоуту, карабкаться по канатам и совершать резкие пируэты.

- У каждой настоящей ведьмы должен быть кот.

- Чтоб добывал рыбешку для магических зелий?

Корди рассмеялась, чем воспользовался резкий порыв бокового ветра, едва не сорвавший с нее широкополую шляпу.

- Глупый ты. Коты нужны не для этого. Ведьминский кот – это… Как секстант для капитана, понимаешь?

- Нет, - сказал Тренч, подумав, - То есть, не совсем.

Корди вздохнула. Она явно не была расположена читать ему лекцию о ведьминских котах.

- Кот помогает ведьме фокусировать магическую энергию. Не любой кот, конечно. У каждой ведьмы должен быть свой, особенный, кот, на которого она настраивается. Тут далеко не любой подходит. Это как… В общем, далеко не любой секстант ложится в руку, когда тебе надо определить курс. Ты должен привыкнуть к нему, а он к тебе, между вами должна установиться связь, ну вроде как канат…

Судя по тому, как Мистер Хнумр ласково теребил ее хвосты, между этим «ведьминским котом» и самой Корди связь была толщиной со швартовочный конец.

- И как, помогает? – осторожно спросил Тренч, - То есть, с ним тебе проще колдовать?

Корди не услышала вопроса – как раз в этот момент очередной порыв ветра попытался сорвать с нее шляпу и почти в этом преуспел. Тренчу, впрочем, показалось, что ведьма вопрос услышала, но по какой-то причине не посчитала необходимым отвечать. Повторять его Тренч не решился. Кто знает этих ведьм и их котов, лучше не соваться в подобные области, чтоб избежать лишних неприятностей.

- А мы быстро идем, - прикинул он, наблюдая за тем, как неуклюжая «Вобла» прокладывает себе путь в истончающихся облаках, бесшумно разрывая их белесую паутину, - Узлов восемнадцать, наверно.

Говорить приходилось громко, здесь, на шести тысячах с лишним, ветер делался злым и порывистым, способным выхватить слова прямо изо рта, смять их и развеять во все стороны.

- Двадцать пять! – с гордостью заявила ведьма, придерживая шляпу, - Я добавила кое-чего в котел.

- Никогда не ходил так быстро, - сказал Тренч уважительно. В его представлении, двадцать пять узлов были невозможной скоростью для корабля такого воздухоизмещения, как у «Воблы».

Это польстило Корди.

- Обычные капитаны экономят на зелье, - пояснила она, прыгая на одной ноге по планширу, - Пары редко разводят, вот и плетутся на парусах. А нам зелья не жалко. Если надо, я могу его бочонками в котел кидать! Кроме того, у меня оно чистое, не разбавленное. А чистое ты нигде и не найдешь, ясно? Ни на одном острове Готланда уж точно. Может, где-то на задворках Унии, и то вряд ли.  Каждый чем-то да разбавит или гадость какую-то замешает… Вместо форели берут минтая, вместо восточной боры – какой-то сквозняк из подвала… Вот и плетутся, как крабы.

Как раз в этот момент «Вобла» обогнала небольшую стайку дельфинов. Тренч, никогда их прежде не видевший, зачарованно наблюдал за тем, как эти грациозные животные скользят в облаках, чертя зыбкие туманные следы. Дельфины ныряли из облака в облако, точно играли в какую-то непонятную человеку игру. Увидев «Воблу», они поспешно сменили курс и некоторое время следовали в ее воздушном потоке, видимо, из чистого любопытства.

Корди внезапно хлопнула себя ладонью по лбу.

- Тюлька-фитюлька! Ну и балда же я. Про чулан вспомнила, а остальное… Пленников ведь и кормить надо, да? Ты голоден?

Тренч вспомнил свою последнюю трапезу, состоявшую из куска просоленной рыбы. Да и тот капитан Джазбер презрительно бросил ему на палубу, как псу. Когда это было?.. Сутки назад, кажется. Просто до поры до времени желудок мудро помалкивал, понимая, что сейчас не до него. Стоило, однако, упомянуть еду, как он ожил и сразу стал подавать лихорадочные, как на теряющем высоту корабле, сигналы.

- Немного.

- Держи.

Корди запустила руку в один из карманов юбки и вытащила… Тренч нахмурился.

- Бери, бери. Это хариус. Рыба такая.

- Но он…

- Шоколадный, - кивнула Сырная Ведьма, с хрустом откусив кусок хвоста, - Попробуй. Вкусно.

Тренч попробовал. Ведьма не лгала. Желудок намеревался получить пищу потяжелее, например, кусок солонины или галету, но шоколадный хариус его тоже вполне устроил. Спустя полминуты от того не осталось и чешуи.

- Вы знаете, где летают косяки шоколадных рыб? – поинтересовался Тренч, облизывая испачканные шоколдаом пальцы.

Корди скривила губы, состроив гримасу.

- Это… я ее. Еще хочешь?

- Не откажусь.

- Только шоколадных больше нет. Редко получаются. Вот тебе другие. Этот хариус из мармелада, это омлетная медуза, это макаронный окунь. Еще есть треска из чесночного хлеба и колбасный угорь, но они не очень получились.

Тренч взял омлетную медузу и осторожно откусил. Но никакого подвоха не было, разве что медуза с одной стороны немного подгорела. Так бывает, если оставить омлет на сковородке дольше положенного.

- Неплохо, - пробормотал он, пережевывая, - Значит, так ты развлекаешься?

- Это не игрушки, - пробурчала Сырная Ведьма, - Я так учусь. На рыбе. Раньше я училась на том, что попадалось под руку, но Ринни запретила. Когда обнаружила карамельный мушкет и трюфельный якорь. Наверно, у нее аллергия на грибы или…

- Видимо, твоя магия работает примерно так же, как и мои механические штуки, - невесело усмехнулся Тренч.

Сырная Ведьма поправила шляпу и по-взрослому вздохнула.

- Наверно. Давай уже, спроси.

- Что спросить?

- Почему со мной так происходит. Почему моя магия превращает все вокруг в еду.

- Я не собирался…

- Собирался, - безапелляционно сказала Корди, - Все спрашивают.

- Ну… Габберон что-то такое упоминал. Что-то про кулинарную магию и…

- Всем известно, что Габби трепло, - решительно перебила ведьма, - Нет никакой кулинарной магии. Это все из-за каши.

Тренч размышлял несколько секунд, прежде чем осмелился уточнить:

- Каши? Какой каши?

- Овсяной. В каледонийском приюте на Эклипсе нам каждый день давали кашу. Каша, каша и каша. Везде каша! Словно я жила в какой-нибудь Кашляндии, где все только тем и заняты, что едят кашу. Едят кашу, моются кашей, заправляют кашу в чернильницы… С тех пор я терпеть не могу кашу.

- Так ты жила в приюте?

- До десяти лет. Десять лет каши, Тренч. Без масла и соли, на воде. Ух, как я ее ненавидела…

Корди сжала кулаки. Кулаки были маленькие, детские, но Тренчу подумалось, что если одного касания хватит для превращения врага в порцию клубничного желе, недооценивать их силу явно не стоит.

- Знаешь, о чем я мечтала, пока оттуда не сбежала? О еде. Мои подруги мечтали о всякой ерунде. О красивом женихе-адмирале, о собственном доме, о клумбах с розами… А мне ничего такого в голову не шло. Я думала о еде. О ростбифах, пирогах с почками, сырной похлебке, артишоках и гусином паштете. О тарталетках и устрицах. О тыквенном соусе и клёцках. Целыми днями думала. Как будто они могли появиться, если хорошенько представить…

Корди досадливо одернула один из своих хвостов, лезущий в глаза.

- Ринни говорит, все мои проблемы из-за этого. Из-за каши. Я так долго думала о всяком съестном, что внутри меня что-то как бы сместилось или вроде того. Поэтому теперь у меня получается только еда. Любая. Знал бы ты, сколько всего нам пришлось выкинуть за последний год… Лакричные доски, фалы из вермишели, сапоги из бекона… В общем, с тех пор Ринни мне запретила творить ворожбу на чем-то кроме рыб. Но я думаю, это все-таки из-за того трюфельного якоря. Может, у нее аллергия на грибы или это был ее любимый якорь?..

- А… - начал Тренч.

- Нет.

- Но я же еще не успел…

- Ты хотел спросить, почему меня прозвали Сырной Ведьмой, - Корди тряхнула всеми своими хвостами сразу, - Все спрашивают. Но нет. Этого я говорить не стану.

- Надеюсь, не из-за того, что предыдущего своего пленника ты превратила в головку камамбера[48].

Корди высунула язык.

- Не скажу!

Забавная кроха, решил Тренч. Немного взбалмошенная, чересчур прямолинейная, она так не походила на созданный его воображением образ взрослой самоуверенной ведьмы, что поневоле вызывала симпатию. А еще эта ее детская непринужденность… Впрочем, сущим ребенком она не выглядела. Если его предположения относительно ее возраста были верны, через пару лет она превратится в девушку – надо думать, не менее задорную и непосредственную, чем сейчас.

Он мысленно одернул себя. Находясь в положении пиратского пленника, лучше воздержаться от прогнозов на такие большие сроки, как пара лет. Тут не знаешь, что тебя завтра ждет, куда уж жизнь годами мерить…

На некоторое время Тренч забыл про расспросы, занявшись мармеладным хариусом и колбасным угрем. Есть на ходу было не очень-то удобно, но желудок против этого ничуть не протестовал, даже наоборот, явственно намекал, что не прочь растянуть этот процесс на более долгий срок. Пожалуй, он съел бы целый корабль, если бы Корди сумела превратить его во что-то более удобоваримое, например, в гигантскую фрикадельку или, скажем, каравай хлеба…

- Сколько же человек у вас на борту? – спросил Тренч, разделавшись с жертвами гастрономической магии Корди, - Я не вижу ни команды, ни матросов…

- Шестеро, - беззаботно ответила ведьма, - Это если считать Мистера Хнумра.

- Нелегко, наверно, управляться с парусами.

- С парусами нам помогает «Малефакс». К тому же, мы редко идем под парусами, чаще всего на машине, хотя Дядюшка Крунч и говорит, что настоящий небоход ходит только под ветром. Но он вообще много всякого говорит…

Тренч быстро произвел мысленные расчеты.

- Ты, Габерон, Ринриетта, дядюшка Крунч… Кого-то я еще не видел?

- Шму. Ты наверняка не видел Шму.

- Верно, - согласился Тренч, - Не видел.

- И почти наверняка не увидишь.

- Почему? Она призрак?

- Она ассассин. И не любит показываться кому-то на глаза. Она очень скромная.

Тренчу опять вспомнилась зловещая тень, караулившая его на палубе. И воспоминание это оказалось так свежо, что по спине мгновенно загулял ледяной ветерок, проникший туда непонятно с какой стороны света. Тут уж дело было не в высоте…

- Ассассин – это значит…

- Она убийца, - произнесла Корди, легко перепрыгивая кнехт, - И зовут ее на самом деле не Шму. А баронесса фон Шмайлензингер. Ну, то есть я так думаю. Она сама-то не очень охотно рассказывает о себе. Наверно, все убийцы немного стеснительные, да? В общем, я называю ее Шму. Она привыкла.

- Она и в самом деле баронесса? – машинально спросил Тренч, хотя на языке у него вертелся совсем другой вопрос.

- Ну да. Наверно. Честно говоря, мы точно не уверены, а сама Шму уверена еще меньше, но мы на всякий случай считаем ее баронессой.

В другое время Тренч не удовлетворился бы столь туманным и странным ответом. Но другое время, как ему казалось, миновало давным-давно. Здесь, среди облаков, началась какая-то новая жизнь – необычная, пугающая и не подчиняющаяся, казалось, никаким законам. К этой новой жизни приходилось подходить с новыми мерками, неизвестными ему на родном острове.

- Она убивала людей? – осторожно спросил он.

И заслужил широкую улыбку ведьмы.

- Смеешься? Она из Сестер Пустоты. Они убивают людей чаще, чем ты чихаешь.

Слова эти показались Тренчу достаточно зловещими, чтобы ветерок усилился до легкого четырехбального шквала. К тому же, словно нарочно, именно сейчас ему захотелось чихнуть.

- Наверно, она хорошо с этим справляется? – спросил он, пытаясь дышать через рот, - Я имею в виду…

- Хорошо справляется? Она Сестра Пустоты! Это значит, что Шму может пробежать в полной темноте по падающему лебединому перу, не потревожив ни единой пылинки, - охотно пояснила Корди, - И отсечь тебе голову быстрее, чем ты успеешь хотя бы открыть рот.

Тренч почесал пальцем ухо, хотя то совершенно не чесалось.

Про Сестер Пустоты он слышал не так уж много. Но если хотя бы одна восьмая о том, что про них рассказывают по портовым кабакам, была правдой, Тренч охотнее предпочел бы сразиться с акулой-молотом, будучи вооруженным печной кочергой, чем поссориться с кем-то из Сестер.

Чего стоило одно только убийство губернатора на острове Мацусима, о котором писали несколько лет назад все газеты. Нанятая революционерами убийца из Сестер Пустоты проскользнула в губернаторскую резиденцию, миновав многочисленную охрану, самую совершенную сигнализацию и патентованные, не боящиеся взлома, замки. Ей потребовалось не более секунды, чтоб метнуть нож, пригвоздив несчастного губернатора к креслу, и еще пять – чтобы бесследно покинуть дворец. Посланный на ее поиски взвод морских пехотинцев попросту пропал, растворившись без следа – как будто канул в Марево.

Говорили про сестер-ассассинов многое, но едва ли кому-то выдавалась возможность проверить сказанное. Говорили, например, что они превращают тела своих послушниц в совершенные орудия смерти, обладающие невозможной для обычного человека реакцией и силой. Что настоящая Сестра Пустоты двигается совершенно бесшумно, и так быстро, что может пересечь ярко освещенный зал зыбкой тенью. Что прошедшему обучение в таинственном монастыре ничего не стоит подняться по отвесной стене или ударом руки переломить саблю. Много чего говорили, включая и то, о чем Тренч предпочел бы забыть.

- Наверно, с ней не стоит связываться, да? – спросил он Корди, беззаботно ковырявшую чернильные пятна ногтем.

- Ага. Шму – это машина для убийства. Дух смерти во плоти. И ты никогда ее не увидишь, если только она не пришла за твоей головой. Или…

- Что «или»? – немного нервно спросил Тренч, ощущая непреодолимое желание ослабить ворот рубахи.

- Бу!

Возглас Сырной Ведьмы оказался так внезапен и оглушителен, что Тренч рефлекторно едва не сиганул футов на шесть в сторону. Но поинтересоваться, что это за глупая шутка, не успел, потому что на палубу прямо у его ног шлепнулось что-то черное, дергающееся и распластанное, похожее на средних размеров ската. В другой момент Тренч лишь пожал бы плечами – подумаешь, великое дело. Скаты славятся своей рассеянностью. Барражируя на средних высотах, они часто не замечают быстро идущих кораблей и врезаются в мачты, путаясь в такелаже или падая на палубы. Взять его в охапку, да и швырнуть за борт…

- Или достаточно хорошенько ее напугать, - Корди щелчком поправила свою огромную шляпу, наблюдая с довольным видом за тем, как скат дергается на палубе под своей черной пелериной, - Позволь представить тебе баронессу фон Шмале… Шмайз… Шмажл… Не прячься, Шму, он тебя уже заметил!

«Никого я не заметил, - подумал Тренч, пытаясь сообразить, что происходит, - Разве что… Засохшая Роза!..»

Тогда-то он и заметил то, что должен был разглядеть сразу же. Никакого ската на палубе не было, а то, что он принял за ската, имело явственные и уже не скрываемые черным плащом признаки человеческого существа. По крайней мере, это можно было сказать о глазах – широко раскрытых, с дрожащими темными ресницами, и лице – побледневшем, с дергающейся бровью. Не бывает у скатов таких глаз и ресниц, даже у тех, что живут в самой низине, на границе с Маревом.

- Позволь тебе представить, - с наигранной торжественностью произнесла Корди, - Машина убийства и дух смерти во плоти. Шму.

Ассассин произвела на Тренча весьма неоднозначное впечатление. Прежде он представлял убийц Сестер Пустоты как-то иначе. Молодыми женщинами, прекрасными, но той красотой, от которой сердце не теплеет, а замирает ледышкой, как поднятая на двадцатитысячную высоту фляга. Про их фигуры в кабаках не особенно говорили, если не считать соленых подробностей, но Тренч отчего-то был уверен, что сложены ассассины наподобие античных статуй – изящные стройные тела, мягкие изгибы, и при этом – стальные мышцы, способные раздавить обычного человека всмятку.

Его ждало очередное потрясение. Вместо смертоносной красавицы с телом воздушной нимфы под черным плащом он обнаружил  неловкую фигуру подростка, лишенную каких-либо выпуклостей и состоящую, кажется, из одних только углов, причем большинство из них было острыми. Помимо плаща на ней был бесформенный глухой балахон, напоминавший почему-то больше пижаму, чем облачение легендарных убийц. Прочие ее черты также вызывали скорее удивление, чем ужас, который приличествует испытывать, столкнувшись лицом к лицу с беспощадным ночным убийцей.

Короткая мальчишеская стрижка явно была произведена с помощью подручных инструментов и выглядела до крайности нелепо. Под глазами залегли синяки, лиловые, как вечерние облака, губы же были обкусаны так, точно на протяжении многих недель служили единственным источником пищи для этого существа. Не лучше была и фигура. Тренч мимолетно даже порадовался тому, что Сестра облачена в балахон. Судя по ее нездоровой худобе, если тело ассассина и представляло интерес, то, скорее, для врача, специализирующегося на физическом истощении организма, нежели для скульптора.

Лежа на палубе и не делая попытки подняться, Шму таращилась на Тренча широко раскрытыми глазами, так, точно увидела вынырнувшую из Марева харибду. Она была не просто напугана, она совершенно потеряла контроль над своим телом, впав в своеобразный защитный транс. Даже глаза остекленели, словно тронутые льдом.

Тренч почувствовал себя до крайности неуютно.

- Она в порядке? – уточнил он у Корди на всякий случай.

Та, кажется, не проявляла никаких следов беспокойства. Напротив, вела себя так, точно имела дело с самой обычной ситуацией, а вовсе не с рухнувшим им на головы ассассином.

- Еще как.

Челюсть Шму задергалась, как часть несправного, работающего без единого ритма, механизма.

- Бу-бу-бу-бу-бу…

- Возможно, она поранилась при падении, - заметил Тренч, - Не стоит ли нам…

Но ведьма беззаботно махнула рукой.

- Ассассины всегда падают на лапы. Как коты. С ней все в порядке. Просто испугалась немножко.

Тренчу подумалось, что если бы испуг Шму можно было перевести в энергию, используя корабельный котел, сейчас «Вобла» делала бы двести узлов вместо двадцати пяти и, наверно, уже покидала бы воздушное пространство Готланда.

- Она выглядит… странно, - сдавленно сказал он.

- Нервный тик, - пояснила Корди, мягко хлопая Шму по белым, как молоко, щекам, -

Минут через десять пройдет. Жаль, что у нас нет горячего чая, горячий чай обычно быстро приводит ее в чувство… Ты, главное, не делай резких движений и не издавай громких звуков.

- Бу-бу-бу…

- Она – ассассин? – недоверчиво спросил Тренч.

- Самый настоящий.

- Убийца?

- Угу.

- Из тех самых Сестер Пустоты?

- Ну да. Все в порядке, Шму, не бойся. Это Тренч, наш новый… э-э-э… член команды. Ты его уже видела. Ну же, поздоровайся с ним.

Шму вымучено улыбнулась Тренчу с видом человека, который поднимается на эшафот, мучимый одновременно высотной болезнью, лихорадкой и похмельем, но которому говорят, что надо надеяться на лучшее.

- П-п-ппппривет.

Тренч по-матроски козырнул, не зная, как вести себя. Ему казалось, что стоит сделать излишне резкое движение, как машина для убийства, урожденная баронесса фон Шмайлензингер, с визгом взлетит по мачте по самых рей.

- К вашим услугам. Извините, если я вас… кхм… напугал.

Улыбку Шму портило разве что звяканье зубов друг о друга.

- Н-ничего, вв-вввсе в п-п-пппорядке. Я с-с-сссама виновата.

Корди ласково погладила ее по растрепанным волосам.

- У нашей Шму очень чувствительная нервная система. Понимаешь, что это значит?

- Кажется.

- Наверно, ей не стоило идти в ассассины.

Мистер Хнумр перевернулся на другой бок, явив на обозрение мохнатый живот, и капризно приоткрыл пасть. Корди ловко засунула туда побег сахарного тростника, которым вомбат принялся с удовольствием чавкать.

- И много смертей у нее на счету? – спросил зачем-то Тренч.

- Никто не знает. Я уже говорила, она не очень-то охотно рассказывает о своем прошлом. А мы особенно и не настаиваем. Знаешь, расспрашивать Сестру Пустоты – это весьма опасное занятие, мало ли что услышишь… Не расстраивайся, Шму, ты все делала правильно.

- Пп-равильно? – один глаз осторожно открылся и уставился на Корди.

- На пять баллов, - ободряюще улыбнулась ей Сырная Ведьма, - Нет, на десять. Ты просто дух смерти, скользящий в воздухе!

- Я с-сслишком громко к-карабкалась по мачте…

- Ничего подобного. Мы не слышали даже шелеста.

- Я н-нннеудачно прыгнула на леер…

- Ты отлично прыгнула, - удивительно, но Корди, не достававшая Шму даже до груди, сейчас выглядела как старшая сестра, утешающая младшую, - Никто бы не прыгнул лучше. Тебе надо верить в себя, тогда все получится, вот увидишь.

Поймав взгляд Тренча, Корди вздохнула:

- Она прекрасно справляется, когда не волнуется. Но стоит ей только потерять контроль… Она начинает спотыкаться, ронять все из рук, падать, задевать стены…

Шму осторожно поднялась, кутаясь в свой бесполезный плащ. Она не выглядела духом смерти, несущимся по воздуху, она выглядела как безмерно скованный, робкий и стеснительный подросток, оказавшийся в неприятной ситуации и мучительно соображающий, как бы из нее выпутаться. Боясь смотреть Тренчу в глаза, она на всякий случай глядела себе под ноги.

- Я учусь, - тихо сказала Шму, почти взявшая под контроль голос, - Понемножку.

Корди с серьезным видом кивнула.

- Учится. Еще недавно она поднимала на ноги весь корабль, когда ночью кралась на камбуз. Грохот подымался такой, что Ринни спросонья палила из пистолетов, думая, что нас атаковал королевский фрегат!

- Но почему не есть днем, вместе со всеми? – спросил Тренч, - Нет, не говори, я, кажется, понимаю.

Шму мучительно порозовела. Если румянец Алой Шельмы напоминал выдержанное вино или артериальную кровь, румянец Шму мог сойти разве что на закатный отблеск, осенивший могильную плиту белого мрамора.

- А однажды она умудрилась перебить половину ядер у Габерона, - весело продолжала Корди, не замечая ее смущения, - Мы до сих пор не понимаем, как она это сделала, ядра же чугунные… В общем, Тренч, раз уж ты живешь с нами, лучше запомни пару правил, которые тебе придется соблюдать, чтоб не иметь неприятностей со Шму.

- Что за правила?

Корди начала загибать маленькие, перемазанные чернилами и шоколадом, пальцы:

- Не давать ей в руки ничего, что можно сжечь. Или взорвать. Или разбить. Или уронить. Короче, ничего того, что можно испортить, и ничего важного. Потому что она все равно его сожжет, взорвет, разобьет, уронит и испортит. Это она не специально. Просто она начинает нервничать, когда ей поручают что-то серьезное, а когда Шму нервничает, она волнуется, а когда волнуется…

- Взрывает, сжигает и разбивает окружающее?

- А ты умный, - Корди одобрительно цыкнула зубом, - Если повезет, доживешь до конца рейса. Главное – не заставляй Шму нервничать или чувствовать себя не в своей тарелке, тогда окружающий тебя мир будет почти безопасен.

Немного осмелев в обществе Тренча, Шму стала украдкой за ним наблюдать из-под всклокоченных волос. На всякий случай Тренч сделал вид, что этого не замечает. И, видимо, правильно поступил.

- Потом, - продолжала ведьма, - не поручай ей никакой серьезной работы.

- Я пленник, ты помнишь? Кто станет слушать мои поручения?

Корди нетерпеливо мотнула головой, так, что хвосты прыгнули в разные стороны.

- Не перебивай! Никакой серьезной работы. Понятно, почему?

- Ну… Она начинает нервничать? – предположил Тренч.

И заслужил еще одну одобрительную ведьминскую улыбку.

- Быстро схватываешь. Шму паникует, когда ей поручают что-то серьезное. Боится ответственности. В этот момент лучше поблизости от нее не находиться.

Несмотря на то, что Сырная Ведьма говорила с улыбкой, Тренч решил принять ее рекомендации со всей серьезностью. Ассассины и их привычки – не те вещи, к которым можно относиться легкомысленно. Даже если ассассины столь необычны, а их привычки столь странны.

- Потом, - беззаботно продолжала Корди, - Не отводи ее туда, где много людей, Шму не любит публику. Люди ее нервируют, если их собирается больше двух в одном месте.

- Я не очень-то люблю большие компании, - извиняющимся тоном пробормотала Шму, шмыгая носом.

Голос у нее был тихий и грустный, почти бесцветный.

- …но и одиночества она тоже боится. Поэтому лучше не оставлять ее одну надолго.

- Во имя увядших лепестков Розы! - выдохнул Тренч, окончательно теряясь, - Откуда я узнаю, когда она одна?

- О, не переживай. Видно ее или нет, Шму всегда где-то поблизости. Она же ассассин, забыл? Просто не пугайся, если вокруг тебя будут происходить… какие-нибудь странные вещи, ломаться предметы, падать тела… Если ты испугаешься, то можешь испугать ее, и тогда все станет гораздо хуже. А, забыла, еще. Ни в коем случае и никогда… Мистер Хнумр!..

Перекусившему вомбату, по всей видимости, надоело восседать на плечах Корди, поэтому он поступил так, как обыкновенно поступают все коты: соскочил вниз и скатился по трапу куда-то на нижнюю палубу, шумно сопя и фыркая.

- Копченый осьминог! – недолго думая, Корди кинулась за ним в погоню. Схваченные бечевками хвосты развевались за ней, как хвосты воздушных змеев. Хвост вомбата, короткий и плотный, торчал прямо, как киль корабля.

- Эй! – поспешно крикнул ей вдогонку Тренч, - Я же твой пленник! Ты должна присматривать за мной!

- Пусть Шму этим займется! – отозвалась ведьма, - Теперь она твой тюремщик!

- Ш-ш-ш… - ассассин тихо, но очень звучно икнула, недавний румянец мгновенно растворился в молочной бледности.

- У меня очень много дел! Я вас еще навещу!

Топот ведьминских башмаков стих где-то под палубой, оставив Тренча озадаченно ковырять ногтем шов плаща.

Дурацкая история. Даже ведьма не хочет сторожить такого горе-пленника.

Тренч вздохнул. Конечно, еще оставалась Шму, и, если поставить дело как надо, она вполне может сойти за…

- Кхм, - сказал он, поворачиваясь к ней, - Давай поступим так…

Наверно, он сделал это слишком резко. Или слишком громко. Взвизгнув, Шму подскочила на месте, сжалась, как падающий котенок, и вдруг превратилась в черную стрелу, ударившую вертикально вверх, бесшумно, но с такой силой, что паруса зашелестели, точно поймав сильнейший порыв ветра.

- Шму, - нерешительно позвал Тренч, задирая голову. И, разумеется, ничего не увидел, кроме удивительно близких высотных облаков, завивающихся извилистыми белесыми узорами, - Эй, Шму! Все в порядке, я просто…

У него возникло ощущение, что он говорит в пустоту, в бескрайний небесный океан. Тренч почувствовал себя до крайности глупо. Пленник пиратского корабля, от которого удрали все тюремщики.

Придется смириться с тем, что на борту «Воблы» он предоставлен самому себе и интересен разве что шныряющим за бортом рыбам.

- Да и к черту вас, - буркнул он, поправляя котомку за спиной, - Сам как-нибудь разберусь…

* * *

Каюту себе он отыскал не так быстро, как надеялся. Это оказалось на удивление непростой задачей.

Он не сразу осмелился спуститься на нижние палубы «Воблы», там, как и на всех корабельных палубах, было темно, а темнота сама по себе вызывала тревогу. К тому же, потолки оказались невысоки, так что Тренчу то и дело казалось, что он оказался под землей, в каком-нибудь узком шахтерском шурфе.

Про шахты он читал в детстве, но хорошо запомнил. В шахтах жили гномы, добывавшие драгоценные камни и золото. Сказки, понятно. Во-первых, совершенно немыслимо представить, что кто-то будет тратить драгоценный объем земли на прокладку бессмысленных тоннелей.

Каждый кубический фут любого острова давным-давно обмерян со всех сторон и уже кому-то принадлежит, а то и заложен-перезаложен бессчетное количество раз. Расковыривать кирками собственное богатство в надежде отыскать драгоценные камни?.. Истинная глупость. То же самое, что рубить лес золотым топором или растапливать камин банковскими ассигнациями. А во-вторых, никаких гномов не существует. Вот дауни существуют, дауни Тренч даже как-то раз видел. В детстве, когда к Рейнланду пришвартовалась бродячая ярмарка.

Дауни сидел на специальном постаменте и  занимался тем, что пугал детишек, раскрывая широченную, с зев мортиры, пасть. И сам он был жуткий, какой-то нескладный, громоздкий и выглядящий ужасно тяжелым, точно под его рубахой вместо плоти был камень. А еще у него на руках было по три сустава, и глаз в затылке – этим глазом дауни зыркал во все стороны, наслаждаясь детским визгом. Тренч тоже визжал, хоть и не без удовольствия. За медную монетку можно было швырнуть в морду дауни куском репы, но монетки Тренчу было жаль, да и где ее достать, монетку…

Приходилось смотреть, как дауни щелкает зубами и ворчит на своем страшном варварском языке, отплевываясь от вонючей мякоти. Дышал он тяжело, широко раскрывая пасть, как рыба, сунутая под воду. Тогда Тренчу казалось, что таким образом тот пугает детвору. Лишь позже понял, что это было обыкновенное удушье. Живущие на предельно-низких, ниже тысячи футов над Маревом, высотах дауни попросту не привыкли к тому воздуху, которым дышали люди на двух тысячах и выше. Он казался им разреженным и едким. А гномы… Гномы это ерунда. Так бы им и дали расковыривать драгоценную землю своими мотыгами!..

Тренч поспешно изгнал неприятные мысли – спускаться на нижние палубы «Воблы» и без того было жутковато. Трапы здесь были крепкие, просторные, хорошо сбитые, но каждая ступенька давалась ему дорогой ценой. Рассказы Габерона о магических всплесках обрастали воображаемыми подробностями, отчего ноги норовили подломиться в коленях. В каждой ступени трапа ему мерещилась невидимая магическая ловушка, в каждом шорохе – признак надвигающейся опасности. Когда ему навстречу скользнул самодовольный ленивый карп, Тренч едва не заорал от страха, настолько сильно оказались взведены внутренние пружины.

После десятой ступени страх немного отступил, а после двадцатой Тренч двигался почти свободно – сделалось ясно, что «Вобла» пока что не собирается причинить ему вред. А может, некстати подумалось ему, лишь пристально вглядывается в наглого мальчишку, чтоб улучить момент и хорошенько его проучить…

- Ерунда все это, - сказал он вслух с нарочито пренебрежительной интонацией, - Чего мне бояться каких-то фокусов?

Под верхней палубой располагался гандек, который он безошибочно узнал по двум шеренгам пушек, глядящих в разные стороны и удерживаемых на месте с помощью хитрой системы противооткатных талей. Здесь было душно и царил полумрак – пушечные порты были наглухо закрыты, отчего на гандеке царила атмосфера, похожая на атмосферу старого непроветриваемого погреба – пахло порохом, деревом, ржавчиной и застоявшимся воздухом.

Как убедился Тренч, едва не сломав ногу о тяжелое десятифунтовое ядро, валяющееся прямо у трапа, канонир Габерон не сильно утруждал себя уходом за своими чертогами. Гандек порос грязью настолько, что Тренч старался ни к чему не прикасаться – даже для его перепачканного брезентового плаща это могло закончиться весьма плачевно. Палуба в изобилии была завалена предметами самого разного предназначения и если некоторые из них вроде ядер, пороховых картузов и сломанных лафетов, находились здесь вполне оправданно, другие явно занесло нездешним ветром. Так, Тренч обнаружил несколько старых, изъеденных бычками, ковров, заплесневелые книги с фривольными названиями, какие-то объедки, тряпье…

Несмотря на подобную обстановку, гандек ему понравился. Что-то внушительное было в силуэтах замерших пушек, похожих на спящих металлических зверей. Стоя здесь, легко было представить, как «Вобла» стремительным виражом обходит вражеское судно, как грохочут пушки, окутываясь грязно-серыми пороховыми вуалями, как гудит в воздухе раскаленная сталь и трещит сминаемое дерево…

Если он верно запомнил слова Габерона, под гандеком располагалась жилая палуба. Она и выглядела вполне живой, возможно, из-за того, что была сносно освещена – здесь в изобилии были прорезаны окна и иллюминаторы, подчас складывающиеся в какие-то ирреальные несимметричные узоры. Кают здесь было множество, хватило бы душ на триста, прикинул Тренч. Некоторые были заняты, о чем свидетельствовали малозаметные детали, например, вырезанная на одной из дверей надпись неуклюжими угловатыми буквами «ЗДЕЗЬ ЖЕВУТ ВЕДЬМЫ». На подобные отсеки он покушаться не собирался. Тренч выбрал одну из ничем не примечательных дверей почти в самом начале палубы и осторожно приоткрыл ее.

Каюта ему попалась тесная, но, в общем, уютная. И выглядящая ничуть не хуже, чем каюты на любом другом корабле, если бы не пятиугольный иллюминатор, врезанный почему-то в шкафу, и койка, болтающаяся под самым потолком. Койку Тренч опробовал в первую очередь. Не такая удобная, как его домашняя, продавленная за много лет в разных местах, но тоже ничего.

Подумав о домашней койке, Тренч, сам того не заметив, впал в уныние, неприятное и тягучее, как выматывающая кишки воздушная болезнь у человека, впервые в жизни ступившего на палубу корабля. Домашней койки ему больше не видать, и не надо быть мудрым гомункулом, чтоб это понять. Отныне Рейнланд от него так же далеко, как если бы находился на высоте в двадцать пять тысяч футов, в царстве таинственных апперов. Нет больше Рейнланда. Точнее, для многих тысяч людей он все еще есть. Что ему сделается, висит себе на прежнем месте... Только не для него, не для Тренча.

Рейнланд Тренч любил. Не так, как любят мать или жену, другой любовью, больше напоминавшей привязанность небохода к его кораблю. Который вроде как и готов при первой возможности проклясть последними словами, а все-таки без него не может, потому что прирос к нему, прикипел, притерся за много лет, как доски палубы друг к другу…

Тренч втянул носом воздух своего нового обиталища и остался доволен. Ни прелости, как на старых кораблях, ни резкого запаха смолы, которой конопатят щели. Разве что, и сюда проник этот приставучий сладковатый запах. Каждая доска корабля тут, что ли, им пропитана?..

Размышляя о запахах, Тренч вспомнил совсем другой аромат. Не совсем приятный, с кислинкой, пронзительный и терпкий. Особенный запах, который ветра не спешат растаскивать в разные стороны света. Так пахло на Рейнланде по утрам.

По поводу  этого запаха частенько шутили воздухоплаватели соседних островов. Шутки были глупыми и не содержали даже доли правды. На самом деле, все дело было в дрожжах. Точнее, в дрожжевом планктоне, на котором строилось благосостояние острова на протяжении многих веков. Роза Ветров распорядилась так, что Рейнланд повис вдалеке от постоянных пассатов, дующих на четырехтысячной высоте, да и сезонные ветра почти не баловали его своим вниманием. Вытянутый веретеном, неброского цвета, он не образовал вокруг себя воздушных возмущений, напротив, много веков подряд плыл в безмятежном воздушном штиле.

Именно за это, а не за запах, на самом деле недолюбливали Рейнланд жители окрестных островов. Раз нет ветра, суши парус, работы ему не будет. Чтобы преодолеть полосу безветрия, окружавшую остров и его окрестности, заезжим корабелам приходилось швырять в топку драгоценное зелье, а то и отправлять команду на весла – тяжелая, утомительная, выматывающая работа.

Но Роза Ветров была справедлива, хоть и жестока по своей природе. Лишив Рейнланд ветров и превратив его в захолустье Готланда, а то и всей Унии, она в то же время оказала ему великую милость.

Планктон. В отличие от рыбы, планктон не любит резкого ветра, он с удовольствием селится там, где можно целыми днями дрейфовать в воздухе, питаясь солнцем и запасаясь жизненными соками.

Лачуга Тренча лепилась к самой верхней части острова-веретена и выходила окнами на сто восьмидесятый румб – как раз на рассвет. Из этих окон было хорошо видно, как из порта движутся рейнландские рыболовные шхуны с пестрыми вымпелами. Неспешно покачиваясь на слабых восходящих ветрах, они отходили подальше от острова и закидывали сети. Между кораблями, зависшими на разных эшелонах, точно возникали едва видимые паутинки. Из окон, конечно, деталей видно не было, но Тренч знал, что каждая паутинка – это огромная сеть, мелкая настолько, что, кажется, произнеси в него слово, половину букв из него выцедит. Именно этими сетями ловили дрожжевой планктон.

К вечеру, когда солнце клонилось к нулевому румбу, шхуны возвращались в порт. Их трюмы были засыпаны серой копошащейся массой – десятками тонн свежего планктона. Груды планктона замачивали в огромных чанах, а рано утром из труб всех пекарен острова поднимался дымок с особенным, кислым, привкусом. Один только этот кислый привкус сейчас казался притягательнее, чем запах шоколадного хариуса…

Тренч хлюпнул носом и сам на себя рассердился. Подумал бы лучше, чем от самого бы пахло, когда шарнхорстский палач закончил бы свое дело. Уж не фиалками, надо думать. Говорят, у висельников того… все кингстоны открываются после смерти. Ну и вонь там, должно быть, стоит на площади… Нет, Рейнланда с этих пор для него считай что нет. Лучше думать, что произошло извержение вулкана, остров раскололся и каменным дождем канул в Марево. Так спокойнее.

Запахнувшись в плащ, Тренч растянулся на койке и провалился в сон еще до того, как успел прочитать молитву Розе.

* * *

Проснулся он рано – и с неожиданно ясной головой. Последнее удивило его сильнее всего. Избитому, замерзшему и до предела выжатому телу требовалось время, чтоб восстановить силы, но то ли на борту «Воблы» время текло иначе, чем на других кораблях, то ли его каюта располагалась в зоне выброса каких-нибудь невидимых целительных чар, он не чувствовал себя ни разбитым, ни утомленным.

В иллюминаторе плыли облака, мягкие и похожие на завитки золотистой шерсти – особенные облака, которые бывают лишь поздним утром в безмятежную погоду. На Рейнланде они были редкими гостями.

Выбравшись из койки, Тренч, поколебавшись, бросил в рундук мешок со «штуками», но облегчения от этого не ощутил. Без этого мешка он чувствовал себя едва ли не голым. Может, просто потому, что тот был единственной вещью, которая пришла вместе с ним из другого мира, в котором он прежде жил. Что ж, нет смысла цепляться за прошлое, как корабли цепляются якорями за парящие в толще неба острова.

Верхняя палуба была залита солнцем, но лицо обожгло морозцем. Этому Тренч не удивился. Судя по неестественной кристальной чистоте неба, в котором плыли подсвеченные лучами облака, «Вобла» сейчас шла в верхних слоях атмосферы. Чем выше, тем небо прозрачнее, это даже дети знают. Тренч не удержался, прикрыл глаза и некоторое время просто стоял лицом к солнцу, чувствуя солнечную щекотку. Над головой трепетали, то надуваясь, то опадая, огромные подушки парусов.

- Эй! Тренч! Эй!

Глаза пришлось открыть, но это не сразу помогло – голос доносился откуда-то издалека, словно бы сверху. Пришлось прищуриться, чтоб не слезились глаза и пристально вглядеться.

- Да здесь! На фок-марсе!

Тренч не знал, что такое фок-марс, но в этот раз уловил направление звука. И совершенно не удивился, обнаружив наверху, в добрых пятидесяти футах от палубы, размахивающую шляпой ведьму. То, что она называла фок-марсом, оказалось круглой деревянной площадкой футов пяти-семи в диаметре, нанизанной на мачту, точно кусок мяса на вертел. Ее опутывало огромное множество веревок, тянущихся, казалось, во все стороны сразу, назначение ни одной из них Тренч не знал. Возможно, эта штука используется в качестве обзорной площадки или…

- Забирайся! Тут места хватит!

Тренч неуверенно шагнул к мачте, пытаясь прикинуть, каким образом человек может по ней подняться, если у него нет ни когтей, как у кота, ни плавников, как у рыбы. На борту «Саратоги» ему не раз приходилось наблюдать, как матросы с удивительным проворством карабкаются по рангоуту, скользя по канатам и играючи съезжая вниз, но его руки не были руками небохода. Грянешься с такой высоты о палубу – ни одной целой косточки не останется…

- Эх, ты! – Корди рассмеялась над его беспомощностью, - Ванты! Держись за ванты!

Высота, казалось, ее совершенно не пугала. Сидя на самом краешке площадки, она беззаботно болтала над пропастью ногами, позволяя ветру ожесточенно теребить ее клетчатую юбку.

Ванты? Точно, так эта штука и называется. Коря собственную недогадливость, он осторожно взялся за натянутые канаты, похожие на тянущуюся вверх веревочную лестницу. Совершенно никчемная затея, но не может же он позволить этой девчонке считать, что будто она смелее него. Может, готландцы и не такие прирожденные небоходы, как каледонийцы, но уж в трусости их упрекнуть некому!

Тренч стиснул зубы и стал забираться наверх. Его худшие опасения сбылись почти сразу – если первые футы преодолевать было несложно, лишь переставляй ноги да подтягивайся, то дальше все оказалось куда сложнее. Натянутые канаты противно пружинили под ногами, заставляя тревожно колебаться желудок, руки быстро устали, а ладони налились жгучей болью. Но еще хуже был ветер. Казалось, он получал наслаждение от возможности взять Тренча за шкирку и болтать над палубой, как рыбак болтает свежепойманной рыбешкой. Несколько раз Тренч останавливался, судорожно вцепившись в канаты руками и думал, не вернуться ли вниз. Оторванный от твердой палубы, подвешенный посреди гулко ревущего неба, он ощущал себя до тошноты слабым и беспомощным. Приходилось подолгу переводить дух, чтоб продолжить подъем.

Корди кричала ему сверху, размахивая руками.

- Правой рукой! Только не за эту веревку, она смеется, когда ее касаешься! Не отклячивай задницу, так сложнее! Не подставляй лицо ветру!

Он справился. Цепляясь непослушными руками за выбленки и отталкиваясь негнущимися деревянными ногами, он добрался до фок-марса. Но это еще не было победой – ему предстояло забраться на саму площадку. Несмотря на то, что для этих целей посреди марса имелся удобный прямоугольный лаз, ему потребовалось много времени для того, чтоб проскочить в него, не обращая внимания на саднящие бока и занозы. Когда он наконец оказался на фок-марсе, то чувствовал себя слишком уставшим для того, чтоб радоваться исходу – еще несколько минут просто лежал, впившись в край площадки мертвой хваткой, обессиленный, способный лишь разглядывать ползущую в синеве неба золотистую парчу облаков.

- Хорошо, что тебя Дядюшка Крунч не заметил, - хихикнула Корди, с любопытством глядя на распластавшегося пленника, - Он бы сказал пару теплых про неумех, которые через сазанью дыру лезут.

- А?

- Сазанья дыра, - ведьма показала ему на отверстие, через которое он пролез, - Она для слабаков. Настоящие небоходы через край марса лезут.

- Я… Я не подумал.

- Привыкнешь еще, – Корди подмигнула ему. От того, как она болтала ногами, сидя на самом краю площадки, Тренч ощутил противную слабость в груди, - Кушать хочешь?

Он неуверенно кивнул. Пока он был внизу, голод ощущался в полной мере, и даже жутковатый подъем оказался не в силах полностью приглушить его.

- Я захватила для тебя завтрак. Держи, - она развернула кусок парусины, который был у нее на коленях, - Это эполет из рисового пудинга. И хлебный сапог. Извини, сегодня рыбы нет. Плохой улов. Иногда Шму рыбачит для меня, но она редко что-то ловит, она не любит причинять рыбам боль. Пришлось одолжить кое-что из старья Габби, надеюсь, он не заметит.

- Спасибо, - осторожно сказал он, принимая еду, - Выглядит вкусно.

Ведьма вздохнула, колупая пальцем старую ссадину на коленке.

- Я хотела пригласить тебя на завтрак в кают-компанию, но Ринни сказала, что так нельзя. Потому что ты пленник и… Ну, ты понимаешь.

- Угу.

Обычно он привык есть в тишине. Одиночество никогда не смущало его, напротив, в присутствии посторонних даже хваленый рейнландский дрожжевой кисель не лез в горло. Но сейчас, торопливо обкусывая эполет из душистого, приправленого шафраном, риса, он ощущал некоторую неловкость. Быть может, оттого, что Корди с интересом разглядывала его, совершенно не таясь и не стесняясь.

- На «Вобле» действительно так много… магических аномалий? – спросил он первое, что пришло в голову, - Та поющая веревка и… все прочее.

- Еще бы! – ведьма широко улыбнулась, демонстрируя белые, как утренние облака, зубы, - Их здесь целая куча. Я почти каждый день нахожу новые. Иногда они исчезают, иногда появляются новые… Надо знать, где искать. Лучше всего на нижних палубах, там иногда такое творится, ух! Хочешь, посмотреть мой журнал? Я записываю там все, что встречаю.

Тренч неуверенно кивнул. К его удивлению, Корди, не отличающаяся ни крепким сложением, ни ростом, вытащила из-за пазухи своей парусиной рубахи весьма увесистую тетрадь, которую продемонстрировала ему с нескрываемой гордостью. Тетрадь была озаглавлена «ЖОРНАЛ УЧОТА» и выглядела чем-то похожим на старый потрепанный гроссбух.

- Смотри, - она развернула его, положив на марс, - Я записываю, что происходит, где и когда. Чаще всего, конечно, попадается всякая мелочь, но иногда бывает просто ух.

В том, что «жорнал» ведьма заполняла самолично, у Тренча не было никаких сомнений. Его собственные руки, больше привычные к промасленному инструменту, чем к перу из рыбьего плавника и чернилам, подчас оставляли на бумаге весьма неприглядные следы, но почерк Корди не шел с ним ни в какое сравнение. Прыгающий, небрежный, то острый и угловатый, то несущийся не разбирая дороги поперек страницы, он оставлял за собой густую россыпь клякс и выглядел так, словно Сырная Ведьма заполняла свою тетрадь в те моменты, когда «Вобла» участвовала в ожесточенном воздушном бою. Разбирать его было сущим мучением, но Тренч из любопытства осилил несколько страниц.

«Если падкидывать сиребреный пенни, стоя на третей ступеньки носового трапа, он всигда будит падать решкой верх».

«В среднем трюмном отсеке по ночам играит клавесин».

«Не касатся гвоздя который вбит в бизань-мачту на высате сими с половиной футов, он жжется».

«Если во вторнек до полудня идет дождь, а ветер васточный, эхо на пятой палубе будит смеяться как сумасшедшее».

Тренч с уважением покосился на «жорнал». Исписанный больше чем на половину, тот выглядел вполне внушительно, особенно учитывая, кто его заполнял. Корди разве что не светилась от гордости:

- Неплохо, да? Не так-то это и просто, все записывать. Надо внимательно следить, проверять, докладывать капитанессе… Но мне нравится. Это словно исследовать неизученный остров. Каждый раз находишь что-то новое!

- А вы не пытались разобраться, отчего она такая? Я спрашивал Габерона, но он не очень…

Ведьма негодующе фыркнула.

- Что Габби может понимать в таких вещах! Хотя… - ее плечи немного опустились, - На самом деле я и сама-то не сильно понимаю, если честно. Просто «Вобла» такая и все. Никто же не спрашивает у рыбы-флейты, почему она желтая, как лимон! Дед Ринни, Восточный Хуракан, не успел ей ничего рассказать про «Воблу», умер, как только посвятил в пираты. Так что вот… Хотя мы поначалу думали об этом. Например, «Вобла» могла перевозить полные трюмы ведьминских зелий, но попала в шторм, все ящики поломались, зелья перемешались – и вот. А может, ее прокляла какая-нибудь ведьма с острова, который разорил старый Уайлдбриз. Или…

- Или она когда-то нырнула глубокого в Марево, - предположил Тренч, тщательно пережевывая последний кусок рисового эполета, - Я слышал, там невесть что делается, внизу.

К его удивлению Корди убежденно замотала головой, да так, что едва не лишилась своей огромной шляпы.

- Вот уж нет. Марево – это совсем другая магия. Злая. В Мареве никакие чары не рождаются, они там только умирают и уродуются. Марево не выносит чар, оно само – полный котел испорченных чар, которые норовят погубить все, что в них попало. Иногда оно, конечно, пытается что-то сделать, используя то, что сожрало, но ничего хорошего из этого не получается. Харибды всякие и прочие чудовища…

- Значит, фокусы «Воблы» вполне безопасны?

Корди беззаботно пожала плечами. Да, подумал Тренч, у девчонки, которая спокойно восседает над пятидесятифутовой пропастью, болтая в ней ногами в тяжелых ботинках, наверняка свои представления о безопасности.

- Почти всегда. «Вобла» не злая, просто ее магия ищет выход. И иногда находит, кого-то пугая.

- Разве корабль может быть злым? – он немного напрягся.

К его облегчению, ведьма рассмеялась.

- Глупые вы, готландцы. Корабли не бывают ни злыми, ни добрыми! В них самая простая магия, бездушная. Как в эполете, который ты жуешь. Можно сплести чары так, чтобы они образовали сознание, но это очень, очень сложно, - Корди даже тон понизила, - Даже не представляешь, насколько сложно. И то, это не сознание, а так… Видимость. Те же гомункулы – вроде как и разумные, а на самом деле простые болванчики, только приказы выполнять и способны, и то простенькие, иначе у них внутри все разлаживается…

Тренч задумчиво подул на рис – тот был горячий, словно еще недавно его вынули из котла.

- Но «Малефакс» не похож на болванчика.

- «Малефакс» - другой случай. У него внутри все разладилось до такой степени, что магические связи совсем перепутались. Оттого он немножко странный. Ринни говорит, это и хорошо. Мол, обычный гомункул тут же рехнулся бы, если б его заставили управлять таким кораблем, как «Вобла». А «Малефакс» справляется. Он вообще очень умный, мне кажется, просто часто валяет дурака и прикидывается. Я познакомлю вас, как только он очнется от своих парадоксов.

- А кто чаровал Дядюшку Крунча? – Тренч откладывал этот неудобный вопрос для особого случая, но не удержался, - Я слышал, обычные абордажные големы не очень-то разумны. Ну, когда дело не касается того, чтоб разорвать кого-нибудь пополам.

Корди со смехом похлопала его по плечу.

- Его тоже не бойся, он брюзгливый, но на самом деле добрый.

- Не был бы он добрый, я сейчас тут не сидел, - проворчал он, откусывая корку от хлебного сапога, - Но кто-то же сделал его разумным? И это была не ты, так ведь?

- Что ты! Даже Ринни еще не родилась, когда Дядюшка Крунч поднялся в небо. Он ходил еще с Восточным Хураканом по всем широтам, грабил старые галеоны с иберийским золотом. Но как он появился на корабле, старый Уайлдбриз тоже рассказать не успел.

Тренч перестал есть.

- А разве он сам… Я имею в виду, сам Дядюшка Крунч не может об этом рассказать? Должен же он знать, как оказался на «Вобле»?

Корди вдруг посерьезнела.

- Знаешь, Тренч, - тихо сказала она, пытаясь глядеть куда-то в сторону, - Есть вопросы, которые… В общем, Ринни не любит, чтоб мы на них отвечали. Только не обижайся, ладно? Ты все-таки этот… пленник. Лучше спроси что-нибудь другое.

- Где мы сейчас? – спросил он первое, что пришло в голову.

Дурацкий вопрос, конечно. Даже если ведьма знает их широту и долготу, для него, обитателя суши, это будет лишь беспорядочным набором цифр.

- Далеко от твоего острова. Этой ночью мы вышли из воздушного пространства Готланда.

- Значит, мы уже не в пространстве Унии?

- Ага, - ведьма с прежней беззаботностью мотнула головой, отчего все ее хвосты скакнули под шляпой в разные стороны, - Мы оседлали Полуночного Торопыгу, он тащит нас на юг. Ринни не любит Унию и не разрешает «Вобле» заходить в ее воздушное пространство больше, чем на день. Говорит, слишком уж много тут сторожевиков в последнее время.

Тренч откусил кусок рисового пудинга. Даже остывший и немного недосоленный, он все равно был восхитителен на вкус.

- Разве ты не можешь превратить любой корабль в сахарную голову?

- Пресвятая сардинелла, нет, конечно! Такомский Пакт.

- Что это значит?

Корди опрокинулась на спину и, не прекращая болтать ногами, испустила усталый вздох. Словно ученица, которую вновь заставляют повторять набившую оскомину формулу для вычисления линейного ускорения для падающегов атмосфере тела.

- Пакт, заключенный лет триста назад на острове Такома. По нему ведьмы поклялись не участвовать в войне и не топить корабли. Для этого хватает и пушек. Мы лишь поставляем Унии ведьминское зелье для котлов, ну и… вообще. Только я не очень-то хорошо об этом знаю. Я училась в приюте, а не в школе для ведьм.

- Но колдовать же ты научилась? – осторожно уточнил он.

Наверно, это была не самая любимая тема для разговора у Корди. Она поскучнела и перестала болтать ногами.

- Колдовать может всякий, у кого это в крови. Другое дело – фокус.

- Какой еще фокус?

Корди тихо застонала.

- Ты что, вообще ничего про чары не знаешь?

- Почти ничего, - вынужден был признать Тренч, - У нас на Рейнланде их и не было, ведьм…

- Лучше бы тебе «Малефакс» все это рассказал, он взрослый, он понимает. Только он сегодня едва ли очнется, все еще белиберду несет. Ладно, слушай, - Сырная Ведьма перекатилась на бок и подперла кулаком щеку, - Ведьма – это линза, понял?

Тренч попытался понять, но почти сразу почувствовал, что это бесполезное дело. Про линзы он знал очень мало, про ведьм – вовсе нечего.

- Н-нет.

- И это меня еще Габби глупой корюшкой называет… Запоминай. Ведьма – это линза. Быть ведьмой – значит уметь фокусировать магическую энергию, используя ее для моллекулярной трансформации.

Слова «фокусировать» и «моллекулярной» Корди произнесла с таким важным видом, что Тренчу стоило огромного труда не улыбнуться. Несмотря на то, что он и сам не очень-то хорошо понимал их суть.

- Ну, наверно.

Корди постучала себя костяшкой пальца по лбу, потом зачем-то ткнула им же в ближайшее облако.

- Магия не внутри ведьм. Она снаружи. Мы – как линзы, которые собирают свет. Чем лучше ведьма, тем больше энергии она может собрать и тем точнее ее направит. А если есть энергия, ее можно тратить на что угодно, превращать бумагу в камень или варить зелья или менять направления ветров…

- Значит, и тут магия есть? – Тренч обвел рукой небо, словно сгребая облака в кучу.

- Немножко, - Корди показала двумя пальцами отрезок где-то в четвертинку дюйма, - На самом деле, магия растворена почти везде. В ветрах, в рыбе, даже просто в воздухе. Только там ее судак наплакал. Чтоб поменять направление ветра, ведьме пришлось бы профильтровать пару сотен кубов воздуха или две-три тонны мелкой рыбешки. Представляешь себе удовольствие?

- А Марево? – с деланно небрежным видом спросил он, - Из него вы силы высасывать не можете?

Ведьма нахмурилась. Она была слишком юна, чтоб на лбу образовывались морщины, как у взрослых, но все же в этот миг показалась Тренчу как минимум ровестницей, если не старше.

- Никто не может, - твердо ответила она, - Я же уже говорила, Марево – это совсем другой род чар. Их нельзя использовать. Это как кислота, она только разъедает то, к чему прикасается. Ведьмы никогда не станут использовать Марево, у них есть только небесный океан и все, что в нем.

Тренч собирался было машинально кивнуть, но вдруг замер. Две совершенно неподходящие друг другу детали вдруг сошлись вместе, словно он собирал очередную «штуку».

- Так вот почему ведьмы не любят покидать острова!

Ведьма одобрительно кивнула.

- Да, обычно мы домоседы. Чтоб заставить ведьму покинуть родной остров, надо сильно постараться. Еще одна причина, почему мы никогда не участвуем в воздушных сражениях.

Тренч хотел было съязвить, что ни одно из входящих в Унию государств не знало крупных воздушных сражений уже с полвека, но благоразумно промолчал. Голос благоразумия подсказал ему, что совершенно не стоит задевать ведьму, пусть даже походя, пусть даже выглядящую столь безобидно, как Корди. Кроме того, признался он сам себе, Сырная Ведьма своей детской непринужденностью и заливистым смехом, который то и дело вырывался из нее без всяких видимых причин, сгладила пугающее знакомство с «Воблой» и ее странным экипажем.

- Энергия и линзы… - пробормотал он, - Кажется, я понял, почему вас тянет к островам. Там больше всего чар!

- Не такие уж и толстолобики, оказываеются, живут на этом вашем Рейнланде, Дядюшка Крунч дал маху, - Корди улыбнулась было, но тут же спохватилась, - Ой, извини. В общем-то ты прав, конечно. Больше всего чар в толще островов. Они потому и держатся в воздухе, столько в них магической энергии заперто. Из островов растут деревья, а из деревьев…

- Строят корабли, которые держатся в воздухе. Да, не такие уж мы и дикари на Рейнланде.

- Не сердись, я не нарочно. Когда на острове вырастает дерево, оно через корни абсо… абсар… в общем, вытягивает часть этих чар и начинает держаться в воздухе само. Ну а задача ведьм – следить за островами, не разрешать другим высасывать весь их заряд, ну и вообще…

Тренч внезапно обнаружил еще одну деталь, которая наотрез отказывалась соединяться с предыдущими.

- А как же твоя магия? Все твои кулинарные превращения и прочее… Откуда ты берешь чары?

- О, - Сырная Ведьма испустила вздох, неожиданно тяжелый для ее возраста и темперамента, - Я беру их отовсюду.

- То есть…

- Ага. Из ветров, из рыбы, из всего подряд.

- Но я думал…

- Нет, мне не надо ничего просеивать. У меня высокая энергоемкость, - последнее слово Корди произнесла без запинки, но скривившись, - Это значит, я накапливаю очень –очень много энергии. Целую кучу, наверно. Только хорошей линзой мне от этого не стать.

Тренч чуть не поперхнулся хлебным сапогом, корку которого только что откусил.

- Почему?

Корди грустно кивнула.

- Я хорошо собираю чары. Вытягиваю их отовсюду. У меня это с рождения. У меня сильный интуитивный потенциал, вот. Только использовать его… Знаешь, это как скол на линзе в подзорной трубе. Совсем-совсем небольшой, но через трубу уже ничего не видно. Вот и у меня так же. Я могу собрать целую кучу энергии буквально отовсюду, но совершенно не могу ее концентрировать и направлять. Моя магия работает когда захочет и так, как захочет. На самом деле, от меня больше неприятностей, чем пользы.

Тренч хотел ее утешить, но совершенно не представлял, как. Ему и с обычным-то человеком всегда было непросто найти общий язык, а с ведьмой, да еще и девчонкой, и пиратом…

- Я сам такой же, - пробормотал он, отряхивая руки от крошек, - За что ни возьмусь, никакого проку. А то и еще хуже…

Получилось грубовато, но Корди улыбнулась.

- Значит, ты попал на нужный корабль, - провозгласила она, вскакивая на ноги, - А теперь пока! У меня еще куча дел!

Прежде чем Тренч успел ее остановить или хотя бы окликнуть, она схватилась за ванты и в несколько секунд оказалась на верхней палубе.

- Не держись руками! – крикнула она снизу, - Так веселее!

Спустя секунду ее уже не было видно, лишь раздавался едва слышимый стук тяжелых ведьминских ботинок. Поежившись от нехорошего предчувствия, Тренч стал готовиться к спуску.

* * *

У шлюпок он оказался сам собой, совершенно случайно, хоть даже не смотрел в их сторону. Видимо, так была устроена «Вобла», что идя по верхней палубе безо всякой цели, попадешь туда, куда даже не собирался попадать. Однако, увидев покачивающиеся на шлюпбалках небольшие четырехвесельные ялики, он почувствовал липкий сквознячок неуверенности в районе подмышек. Быть может, какой-то невидимый ветер с самого начала вел его сюда, к шлюпкам? Единственный ветер, который позволит ему покинуть пиратскую баркентину.

Тренч остановился возле них, делая вид, что изучает панораму небесного океана.

Здесь было, на что посмотреть. «Вобла» сбавила высоту, а может, оказалась в каком-то теплом течении, оттого было не так холодно, как утром. Пропал и летящий по небу золотой пух – нынешние облака, сквозь которые «Вобла» шла безо всякого сопротивления, больше походили на развешанные по небу кисейные платки, белые, синеватые и серые, иногда с пушистой оторочкой. Кажется, такие называются слоисто-дождевыми, он когда-то читал в книге, но точно не помнил… Бескрайний небесный океан. При одной мысли о том, какое же огромное это пространство, в груди спирало дух – словно он опять смотрел на верхнюю палубу с высоты фок-марса. Где-то в этом океане сейчас парит Рейнланд, который не разглядеть и в самую лучшую подзорную трубу. Там, конечно, за последние дни ничего не изменилось, да и не меняется ничего на Рейнланде, разве что облака планктона мигрируют вокруг острова…

Забудь, приказал он себе. Нет для него больше никакого Рейнланда. Даже если он каким-нибудь образом вернется, не успеет опомниться, как губернатор распорядится обрядить его в новые кандалы – вместо тех, что раздавил Дядюшка Крунч. Ну а дальше маршрут уже хоженный – Шарнхорст, помост с тринадцатью ступенями, последний взгляд в распахнутое небо… Нет, о Рейнланде придется забыть, и навсегда. Как и о прочих островах Готланда. Между многими из них поддерживается магическая связь, а нынешний гроссадмирал не знает снисхождения к беглым преступникам. Как и все прочие до него. Значит, придется забыть про все ветра, которые идут в сторону Готланда.

Солнце, спрятавшееся было за особенно большим облаком, вдруг вынырнуло обратно, да так, что, казалось, все небо оказалось залито его светом, щедрым и ласковым. Облака перестали казаться плоскими, теперь были видны малейшие завитки в их пушистых громадах. Они беспечно плыли в одном с кораблем потоке ветра – седые странники, никогда не задумывающиеся о глупых человеческих проблемах, покорные воле Розы, мудрые…

От этого зрелище в дуще что-то сладко затрепетало.

Может, все не так плохо, вдруг подумал он, невольно подчиняясь этому чувству. Ладно, Готланд теперь закрыт на себя, но кроме него есть в Унии и другие государства, не зря же она зовется Триединой. Взять хотя бы Формандию, родину самовлюбленного болтуна-канонира. Наверняка и там можно найти остров на свой вкус. Конечно, в тамошних краях ужасный говор – если судить по Габерону – и все картавят так, словно не могут выплюнуть изо рта колючего ерша. Кроме того, лет сто назад, если верить книгам, в Формандии была революция, после чего она превратилась в Формандскую Республику, где нет ни короля, как в Каледонии, ни гроссадмирала, как в Готланде, а только какое-то Адмиралтейство. А еще, если не врали рыбаки, пропивающие в таверне Рейнланда вырученные за планктон таллеры, в Формандии жрут электрических угрей, там у них это вроде деликатеса считается… Ну и гадость!

Если не хочется есть электрических угрей, можно подумать и о Каледонии. Там, конечно, тоже не Восьмое Небо с медовыми ветрами, но живут же люди, ходят корабли. Говорят, в Каледонии стоит такая густая облачность, что облака хоть намазывай вместо джема на хлеб – за бушпритом корабля уже ни зги не видать. От этой облачности у них на островах вечная сырость, подагра и ревматизм.

А еще лучше, подумалось ему, и вовсе убраться подальше от Унии. Там тоже есть жизнь, и еще какая! Взять хотя бы Рутэнию. Страна, конечно, дикая, варварская, но и богачом там можно стать буквально за год. Осетров в Рутэнии водится столько, что драгоценную икру едят ложками, как кашу, а ром пьют из огромных медных чайников… А еще Рутэния – царство ледяных ветров, вспомнил он, и холода там стоят такие, что, говорят, даже рыба отращивает густой мех, а по улицам острова преспокойно пасутся китовые акулы. Возможно, Рутэния и не лучший вариант для шестнадцатилетнего небохода, который впервые понюхал ветер.

Может, Бурундезия из южного полушария? Про нее написано мало, но и того, что написано, достаточно. Дикий неисследованный край с сотнями неизученных островов, хоть каждый день открывай новые! Можно самовольно назваться адмиралом и весь остаток жизни исследовать тамошний мир, открывая новые породы рыб и моллюсков. Тоже жизнь – куда веселее той, что он вел прежде. С другой стороны… Кажется, он читал, что в Бурундезии водятся крохотные рыбки, вызывающие у небоходов малярию. А еще пираньи, тоже мерзкие твари. Вышел на палубу без защитного плаща - налетят облаком, и сам не заметишь, как останутся стоять одни сапоги…

Солнце заплыло за густую дождевую тучу, сизую от сдерживаемой внутри влаги, и небо тут же потухло, словно из воздушного океана мгновенно утекли все краски. Облака сделались бесформенными свинцовыми слитками, наползающими друг на друга, ветер противно затрещал в такелаже. И как ни старался Тренч вновь вообразить бескрайние заснеженные просторы или дикие, затянутые лианами, острова, мечты его померкли – точно кто-то выключил маленький гелиограф в голове.

Отчего он вообще вообразил, что сможет распоряжаться своей судьбой? Строить будущее в его положении то же самое, что строить шлюп из салфеток вместо древесины и соплей вместо смолы. Он не вольный небоход, не пассажир, не путешественник, он – собственность пиратов, чье мнение означает не больше, чем мнение канатной бухты. Спустя несколько дней «Вобла» пристанет к какому-нибудь острову, служащему пиратским пристанищем, и Алая Шельма самолично отправит его на невольничий рынок, не удосужившись помахать на прощанье платком. И будет он до скончания дней надрывать спину с прочими рабами-докерами на острове столь дальнем, что туда и ветер не долетает. А может, Роза отправит его работать на веслах какого-нибудь портового буксира. Там, говорят, люди за месяц сгорают…

Несмотря на то, что «Вобла» вновь вошла в теплое течение, Тренч ощутил, как у него под плащом вьется целый выводок ледяных ветров. Можно ведь не только докером или гребцом, есть судьба и похуже. Кое-что он читал, кое-что болтали рыбаки с Рейнланда, кое-что и вовсе было туманными слухами, невесть какими путями попадавшими на остров.

Можно загреметь в ловцы. Это совсем плохо, даже хуже, чем на веслах. Это означает, что тебя обвяжут веревкой и швырнут вниз с баржи, что держится над самым Маревом, поплескаться в ее верхних слоях. Кто крепкий, выдерживает несколько лет, кто послабее, может и после первого прыжка Розе душу отдать. Марево, запретный чертог, полный ядовитых тайн, не любит пускать к себе людей. Но очень уж много оно хранит богатств, драгоценных и смертоносных одновременно, частично созданных самим Маревом из беспорядочного смешения чар, частично – из полупереваренных в алых глубинах кораблей. Говорят, за некоторые такие сокровища ведьмы готовы с ног до головы золотом осыпать. Правда, говорят также и то, что иной раз ноги ловца – это единственное, что удается достать обратно на баржу… И даже если уцелеешь, Розу благодарить не станешь, Марево быстро уродует человека, превращая его в подобие жутких дауни.

А еще можно угодить на «Красную рыбалку», но это совсем должно повезти. Дадут какой-нибудь ржавый гарпун и запихнут в клетку к тигровой акуле, например. Или к дюжине голодных мурен. Не самое популярное развлечение, да и искореняют его в Унии, но зрителей хватает, а где много зрителей, там и корм в цене…

Тренч нерешительно покосился на шлюпку. Шлюп-балки казались старыми, но устройство их выглядело достаточно несложным, наверняка можно и в одиночку справиться. Он осторожно провел рукой по деревянному борту, проверяя, нет ли скрытой гнили или рассохшихся досок. Пусть он ничего не понимал в воздухоплавании, корабельном устройстве и навигации, но не родился еще на Рейнланде мальчишка, который не разбирался бы в обычных лодках! Главное – киль целый, доски подогнаны одна к одной, румпель не приржавел…

Сбежать. От этой мысли кожа по всему телу начала зудеть, точно натертая шершавым просмоленным канатом. И как он ни прятал эту мысль, как не пытался прикрыть ее прочими, их все равно сдувало, точно невесомые облака. Сейчас у него есть все возможности для бегства. Экипаж – сущие ротозеи, в этом он уже убедился, да и мал он числом, всего пять человек на целую баркентину… Конечно, будь среди них гомункул, он поднял бы тревогу, почувствовав, как отделяется от корабля шлюпка, но «Малефакса» можно пока не опасаться, тот все еще в своем магическом бреду, наслаждается логическим парадоксом.

Приподняв дрожащими руками парусину, Тренч тщательно осмотрел вооружение шлюпки и нашел его пригодным даже для продолжительного полета. Небольшой парус, четыре весла, даже маленький ящичек с простейшими навигационными приборами! Мало того, под банкой шлюпки обнаружились богатые запасы – ящик сухарей, ящик галет, два больших бочонка воды… Значит, ему не придется страдать от жажды и голода, облизывая покрытые росой паруса и жуя сырые водоросли. Мало того, при должной удаче он сможет за несколько дней выйти к ближайшему острову, и пусть уже Роза решает, к какому.

Тяжелее всего было решиться. Как сигануть в бездну, на дне которой нет ничего кроме зыбкого тумана. Чем дольше он держал руку на румпеле шлюпки, тем сильнее таяла его решительность. Экипаж «Воблы» не так уж плохо отнесся к нему. Уж точно лучше того, как отнеслись к нему на «Саратоге». Но…

«Они пираты, - твердо сказал он сам себе, - Если тебе показалось, что они добры к тебе, то только потому, что прочие относились еще хуже. Не заблуждайся, не позволяй ветру морочить тебе голову. Для них ты всего лишь рыба в садке, которую они тут же пустят под нож, как только пристанут к ближайшему острову».

Это помогло – бездна перестала пугающе маячить перед глазами.

Тренч решился быстро, и с удовольствием ощутил, как дрожащие прежде нервы натянулись штормовыми фалами, и все тело враз успокоилось, собралось, даже дышать стало как-то размереннее и глубже. Решено. И даже ночи не ждать, а прямо сейчас и бежать. К ночи «Малефакс» может выйти из своего математического опьянения, тогда он сразу заметит покинувшую борт шлюпку. Мало того, ночью Тренча могут попросту запереть в его каюте, превратив ее в полноценное узилище.

Значит, сейчас. И не страшно, что солнце все еще стоит в зените, солнце ему сейчас не враг. Никто не заметит маленькую шлюпку, тихо скользнущую с широкой спины «Воблы». На обычном-то корабле, конечно, заметили бы. Там есть вахтенный, дозорный в «вороньем гнезде», матросы. Ну а здесь…

Тренч положил руки на шлюпбалку. Ничего сложного. Достаточно развязать контрольный фал, обрезать здесь, хорошенько подналечь и…

Он не удивился, когда на подогретый солнцем теплый бок лодки наползла густая тень. «Вобла» шла паралелльно длинной цепи облаков, заслонящих солнце, отчего по ее верхней палубе то и дело скользили размытые облачные тени. Эта тень была немного необычной, будто бы угловатой, Тренч, развязывая хитрый  пиратский булинь[49], даже мимолетно удивился – может, здесь, вдали от Рейнланда, бывают облака такой странной формы, не расплывчатые, а точно вырезанные ножом?..

Он даже собирался обернуться, как только закончит с узлом, но не успел.

Потому что на плечо вдруг опустилось что-то мягкое, но очень, очень тяжелое. Словно огромный кит спустился с высоты, навалившись на него всей своей необъятной тушей. Даже позвоночник, как будто, скрипнул. Тренч обмер.

- Добрый день, мистер Тренч. Собираетесь предпринять парусную прогулку? Что ж, приятно сознавать, что я не заблуждался насчет того, что вы из себя представляете. Судя по всему, вы оказались бесполезным приобретением даже для пиратов.

Голос был глухой, низкий, торжествующий и презрительный одновременно. И еще в нем было что-то, чего обычно не бывает в человеческих голосах, даже у небоходов, всю жизнь дерущих глотку в попытке перекричать ветер. Что-то железное, рокочущее, неживое.

Тренч обернулся на ногах, ставших внезапно хрупкими и ломкими, как рассохшиеся весла. И увидел. И понял. Но даже не успел по-настоящему испугаться.

Удивительно, но буря, бушевавшая в легких, к моменту выхода с языка обращалась слабым едва заметным ветерком, слишком хлипким даже для того, чтоб нести слова.

- Капитан Джазбер…

*  *  *

Капитан Джазбер сильно изменился с тех пор, как Тренч видел его последний раз, на раскалывающейся палубе «Саратоги».

Он узнал его лишь по челюсти – лязгающая стальная челюсть осталась почти неизменной, разве что покрылась какой-то розовой накипью. Зато все остальное… Это был какой-то новый капитан Джазбер, не похожий на себя прежнего, и столь разительно, что оторопь сковала Тренча даже раньше, чем ужас.

Капитан Джазбер стал больше. Это первое, что бросалось в глаза. Его тело раздулось, как бурдюк, сделавшись пузыреобразным, вытянутым, в нем более не угадывались крепкие капитанские плечи. Несмотря на то, что его частично скрывали обрывки кителя, того, что виднелось между ними, было достаточно для того, чтобы вызвать ужас даже бывалого небохода, успевшего повидать и рыбу-дьявола и белую акулу.

Бывший капитан «Саратоги» сохранил руки и ноги, но обзавелся в придачу к ним еще и полудюжиной щупалец, мясистых, розовых, с влажными фиолетовыми присосками. Эти щупальца выпирали из его разбухшего тела в самых разных местах, как побеги какого-то сухопутного растения, спешащие покинуть рассыхающийся плод. Щупальца медленно шевелились, свиваясь кольцами на палубе и переплетаясь друг с другом. На досках за ними оставались влажные следы.

Кожа капитана Джазбера стала похожа на кожу выбравшегося из Марева кальмара, такая же розовая, упругая и мясистая, глаза же, утратившие свой изначальный цвет заодно с веками, выпирали из глазниц, выпученные и страшные. Несмотря на то, что они потеряли прозрачность, став по-рыбьи мутными, на самом их дне оставалось что-то человеческое, узнаваемое, то самое, что заставляло людей обмирать от ужаса, когда капитан поднимался на квартердек.  

Лишь стальная челюсть лязгала точно так же, как прежде. Но судя по тому, как отрывисто она это делала, аккомпанируя речи капитана, шарниры поворачивались на своих местах крайне неохотно.

- Что такое, мистер Тренч? – осведомилось существо, бывшее когда-то капитаном Джазбером, - Вам не нравится мой новый облик? Не стану спорить, он весьма необычен. Где прикажете найти портного, который сможет сшить мне новый капитанский мундир?

Тренч хотел что-то сказать, а может, ничего не хотел, а губы дергались сами собой лишь рефлекторно. Наблюдая за его замешательством, капитан Джазбер не сдержался от широкой улыбки, которая почти напополам рассекла его голову. Вместо верхних зубов во рту капитана Джазбера торчало что-то похожее на китовый ус.

Тренч начал пятиться, но почти мгновенно ощутил спиной прочную преграду. Шлюпка. То, что должно было стать его спасением, теперь обратилось роковым препятствием. О том, чтоб быстро распутать оставшиеся узлы, не могло идти и речи. Разве что прыгнуть в сторону, пока капитан Джазбер упивается растерянностью своего недавнего пленника, и мчаться, мчаться во весь дух, надеясь, что хаотичная застройка «Воблы» укроет его…

- Вы и самом деле немного изменились, капитан, - пробормотал Тренч, перенося вес тела на толчковую ногу, - Но никак не могу понять, в чем именно… Сбрили бороду?

Усмешка капитана Джазбера вновь обнажила жуткую рыбью пасть, похожую на обрамленный железом и шипами грот.

- Похоже, чувство юмора – единственная вещь, которая вам еще служит, мистер Тренч. Удивительно, что в ваших руках оно не превратилось во что-то куда более бесполезное и опасное, сродни вашим механическим игрушкам.

Его дыхание обжигало, выпученные сферы, служившие ему глазами, не умели менять выражения, но что-то внутри их подсказало Тренчу, что он сам сейчас стоит на очень тонкой и неустойчивой доске, куда более тонкой и неустойчивой, чем те, по которым пираты отправляли своих жертв в последнюю прогулку. Ему перехотелось шутить.

- Это… какое-то волшебство? – выдохнул он, пытаясь оттянуть время. Ему нужно было совсем немного. Секунды две, может быть, три, чтоб хорошенько оттолкнуться и…

- Волшебство? – из пасти капитана Джазбера со скрежетом вылетел жутковатый смешок, - О да, мистер Тренч, волшебство. Много волшебства. Целый чертов котел волшебства. Такого же дрянного, как тот кальмаровое мясо, что мы везли в трюме.

«Котел, - осенила Тренча запоздавшая и бесполезная мысль, - Это все котел «Саратоги». Должно быть, он разорвался как раз тогда, когда капитан Джазбер рухнул сквозь палубу в машинный отсек!»

Вот оно что. Капитан не стал жертвой Марева. Он всего лишь очутился в хаотическом водовороте чар, вырвавшихся из магического котла. Чар, у которых не было никакого уважения к человеческому телу, которые, будучи высвобождены из ведьминского зелья в топках, попросту кроили ткань мироздания.

- Но как вы… как попали сюда?

- Как я попал на борт, мистер Тренч? Так же, как и вы. Похоже, хозяева корабля оказались слишком беспечны, чтобы проверить все абордажные крюки…

Тренчу оставалось лишь мысленно выругаться. Крюки! Проклятые крюки! Дядюшка Крунч непременно выбрал бы тросы, если б не внезапный улов, шлепнувшийся на палубу «Воблы». Рыба-инженер. Тренч отвлек его от работы, и этого времени хватило чудовищу, чтобы заползти по тросу наверх и затеряться на корабле. Все просто, как рыбья икра.

- Вам бы лучше бежать отсюда, - сказал Тренч, пытаясь сохранить остатки самообладания, - Эти пираты шутить не любят. Их тут сотни две, и все голодные, как форель по весне.

Щупальца капитана Джазбера шлепнули по палубе с отвратительным слизким звуком. С таким обычно шлепается на твердую поверхность полуразложившаяся рыбья туша.

- Лжец из вас такой же дрянной, как и механик, мистер Тренч. Или вы всерьез думаете, что полдюжины оборванцев, по какому-то недоразумению именующие себя пиратами, станут для меня серьезной опасностью?

«Он все слышал, - понял Тренч с отчаяньем, - Или разнюхал. Теперь поздно. Он знает, что команда «Воблы» никакой опасности для него не представляет. Значит, корабль обречен. Тогда бежать. Во имя Розы, бежать, пока не поздно, и все равно, куда. Сейчас!..»

Тренч прыгнул.

Он недооценил новые конечности капитана Джазбера. Мясистые розовые щупальца лишь казались громоздкими и медлительными, как сонные рыбины. Стоило ему шевельнуться, как те распрямились огромными живыми пружинами, хлестко и стремительно.

От одного он увернулся, механически, тело успело среагировать. Второе с хрустом проломило борт шлюпки в пяти дюймах от его головы, испещрив брызгами острой деревянной щепы щеку. Третье… Третьего Тренч не учел. Оно ударило по низу, под колени, мгновенно обрушив Тренча на палубу и едва не переломив ноги пополам. Тренч попытался  вскочить, но не успел даже приподняться. Щупальца капитана Джазбера сомкнулись вокруг него, точно живые змеи, и сдавили так, что синее небо вокруг «Воблы» на миг стало багрово-черным. Тренч взвыл от боли.

- Не спешите, мистер Тренч, - в голосе капитана, прежде мягком и едва ли не сладострастном, прорезался жесткий металл, точно отточенный крючок, замаскированный в мягкой наживке, - Разве я сказал, что собираюсь списать вас на берег?.. Нет, мистер Тренч, вы еще послужите мне некоторое время. Но не в качестве инженера, в нем вы бесполезны. В качестве члена команды.

- Члена… команды? – Тренч с ужасом взглянул на чудовище в лохмотьях, похожих на капитанских китель. На смеющееся, скалящееся, ухмыляющееся железной пастью чудовище.

- Именно так, мистер Тренч. Видимо, я не успел сказать вам. Как раз сейчас я вступаю в права собственности новым кораблем. А корабль без команды, как вы знаете, бесполезен. Так что мы с вами, полагаю, все же закончим этот рейс вместе.

И чудовище подмигнуло ему мутным выпученным глазом.

*  *  *

 

Капитан Джазбер взял штурмом «Воблу» быстрее, чем с этим справилась бы абордажная команда в полсотни человек. Он не колебался, не медлил, не тратил понапрасну времени. Он хорошо знал, чего хочет, как знал и пути, которыми этого можно достичь. В этом отношении он ничуть не переменился с тех пор, когда был капитаном старой торговой шхуны.

Некоторое время Тренч надеялся, что капитан Джазбер попросту заблудится на палубе «Воблы», но эта надежда быстро угасла. То ли того вело какое-то новое животное чутье, то ли у него было время хорошо обследовать новую территорию, но двигался он уверенно, ни разу не сбившись с направления. И Тренч уже достаточно хорошо понимал устройство баркентины, чтобы понять – они двигаются к квартердеку и капитанскому мостику.

Сам он ничем помешать не мог. Одно из щупалец капитана Джазбера скрутило его, обвившись несколько раз вокруг торса, и теперь без всякого напряжения волокло следом за хозяином. Тренч пробовал сопротивляться, но быстро прекратил попытки. Хватка чудовища была слишком сильна. И всякий раз, когда он напрягал мышцы, эта хватка ощутимо усиливалась. Еще немного, понял Тренч, и щупальце сдавит его с такой силой, что превратит внутренности в желе. А может, попросту пережмет одну ногу, оторвав ее от тела. Капитан Джазбер при всей своей требовательности к экипажу никогда не отличался щепетильностью в отношении здоровья своих подчиненных. Возможно, ему сгодится и одноногий матрос…

Тренч перестал сопротивляться, пытаясь сосредоточиться и, если повезет, скопить хоть немного сил. Не для бегства - от чудовища не убежать. Возможно, ему удастся крикнуть, предупреждая пиратов, еще до того, как капитан Джазбер ворвется в каюту Алой Ведьмы. Она молода, но умна. Она поймет. Выскочит через окно с мушкетоном в руках, свистнет на помощь абордажного голема…

Тренч не успел даже открыть рта. Потому что капитан Джазбер не стал стучать в дверь капитанской каюты, он попросту вошел в нее, так, точно она была тонкой шелковой занавеской. И прошел насквозь, прямо сквозь искореженный щупальцами бесформенный проем, затянутый мелкой пылью, лишь брызнули в стороны осколки двери вперемешку с кусками переборки.

Алая Шельма лежала на кровати, болтая ногами и читая какую-то книгу. Она была стремительна и быстра, она не стала зря терять время в попытке понять, что происходит. Книга полетела в одну сторону, треуголка в другую, а сама капитанесса в ту же секунду оказалась на ногах – с лунно-мерцающим лезвием кортика, торчащим из кулака.

Она была быстра, но лишь по человеческим меркам. Капитан Джазбер же более не был человеком. Короткий удар швырнул капитанессу в сторону, выбив оружие из рук. Следующий превратил лежащий на полу мушкет в россыпь деревянных щепок и ком мятого железа. Третьего не потребовалось.

Улыбнувшись железной пастью, капитан Джазбер прошествовал в каюту, волоча за собой сквозь обломки мебели беспомощного Тренча.

- Доброго дня, госпожа капитанесса! – его голос напоминал слизкое шипение моллюска, которого выколупывают ножом из раковины, - Насколько я понимаю, вы и есть Алая Шельма. Как славно, что мы все-таки встретились, хоть этому и противились обстоятельства. Не так давно, если помните, я приглашал вас на борт своего корабля. В тот раз нам не довелось встретиться. Что ж, теперь я вынужден воспользоваться вашим ответным великодушием.

- Что это за дрянь? – пробормотала Ринриетта, силясь подняться и глядя широко раскрытыми глазами на извивающиеся щупальца, - Что за дрянь на борту моего корабля?..

Чудовищное тело захватчика качнулось вперед в подобии поклона.

- Меня зовут капитан Джазбер. К вашим услугам.

- Я знала, что когда-нибудь этот день настанет, - Алая Ведьма оскалилась, - Я знала, что когда-нибудь эта девчонка оживит еду, но не думала, что она возьмется за крокеты из омаров…

Алая Ведьма умела учиться на своих ошибках. Она выхватила клинок из-под подушки так быстро, что та разлетелась в стороны каскадами перьев. Два ложных выпада и финт сплелись в единый тонкий узор звенящей в воздухе стали, и даже капитан Джазбер на миг отпрянул, чтоб не попасть под широкое лезвие абордажной сабли.

Капитанесса рубилась молча, с неожиданным ожесточением и в резком, совершенно не женственном, стиле. Лезвие сабли плясало, как верткая рыба в потоках набегающего воздуха, и с каждым выпадом оказывалось все ближе к шее капитана Джазбера, лоснящейся гладкой кальмароподобной плотью.

«Еще раз, - мысленно подбадривал ее Тренч, - Слева… Всади эту железяку ему в бок!»

На мгновенье ему показалось, что Роза услышала его желание. И впервые за шестнадцать лет не поспешила запечатать его в бутылку и выкинуть в Марево. Издав короткий победный клич, Алая Шельма подскочила к пятящемуся чудовищу, легко уклонилась от встречного выпада и полоснула саблей сверху вниз.

Тренч тоже закричал, но уже от отчаянья. Капитан Джазбер успел прикрыться одним из своих щупалец. Выглядящее обманчиво водянистым и даже мягким, оно обладало не меньшей плотностью, чем шкура касатки. Лезвие абордажной сабли увязло в нем, испачкавшись в светло-желтой жиже. Алая Шельма попыталась его высвободить, но ее противник вновь оказался быстрее. Следующий удар подбросил капитанессу в воздух на добрых два фута, и впечатал в останки письменного стола. На пол, вперемешку с перьями, полетели конфетные фантики, латунные папильотки, схема какой-то выкройки…

- Девчонка, - капитан Джазбер вытащил увязшую в щупальце саблю, брезгливо осмотрел и медленно смял другой парой конечностей, - Начиталась про подвиги деда? Он был совсем другой рыбой, тебе не чета. Он был акулой. Из числа тех, кто заставляли дрожать само Марево. А ты всего лишь дерзкая золотая рыбка, решившая выпорхнуть из клетки.

Алая Шельма молча смотрела на него. Удивительно, но сейчас, взъерошенная, тяжело дышащая, с карминовой линией, протянувшейся из разбитого носа, она была бледна, как предрассветное небо, ни следа привычного румянца.

Капитан Джазбер кивнул, щелкнув железными зубами.

- Да, старина Уайлдбриз, которого зовут Восточным Хураканом, был грозным противником. Мне лично не доводилось с ним сойтись, но ветра знают множество историй о нем. Знаешь, что однажды во время абордажа у него закончился порох? Не долго думая, он схватил собственную деревянную ногу и забил ею насмерть дюжину формандских пехотинцев! Досадно видеть, что его разбавленная кровь плещется в столь никчемном сосуде. Как тебе вздумалось именоваться? Алая Шельма? Претенциозно. Глупо. Смешно.

Не способная ни спорить, ни сопротивляться, капитанесса тяжело дышала сквозь зубы. Но Тренч знал, что она не помышляет о сдаче. Может, в какой-то миг она и показалась ему самоуверенной девчонкой с пиратской саблей в руках, но сейчас он видел блеск в ее темных, под старую бронзу, глазах. Блеск, не сулящий капитану Джазберу ничего хорошего.

Одним из щупальцев капитан Джазбер небрежно поднял алую треуголку, валявшуюся в углу капитанской каюты.

- Как бы там ни было, ты причинила мне определенный ущерб, самозванная пиратка. Мой корабль в Мареве вместе с грузом и экипажем. Я бы охотно заставил тебя заплатить, если бы было чем. Но откуда у тебя деньги? На всем этом корабле не найдется и серебряного таллера. Впрочем, я знаю, как ты сможешь компенсировать доставленные неудобства. Думаю, я достаточно щедр, чтоб принять оплату кораблем!

Он смял треуголку Алой Шельмы и швырнул ее за спину. Но та даже не переменилась в лице.

- Эта баркентина – один из самых уродливых кораблей во всем небесном океане. Едва ли я выручу за него достаточно много. В таком случае мне придется пустить его на слом и продать как корабельный лес. Дерево старое, трухлявое, но хоть что-нибудь я за него получу, как только прибудем в Шарнхорст. Впрочем, ты этого, скорее всего, уже не увидишь. За что уважают готландских палачей, так это за скорость. А теперь созови команду. Не хочу торопить события, но мне кажется, настало время представить им нового капитана.

Алая Шельма качнула головой.

- На моем корабле ты не будешь командовать даже гальюном, поганый моллюск.

Тренч ожидал, что капитан Джазбер придет в ярость, но тот лишь осклабился, распахнув свою жуткую пасть на всю ширину. Сопротивление капитанессы вкупе с ее беспомощностью приносило ему явственное удовольствие. Что ж, с этой стороны он не сильно изменился за последнее время…

- Золотая рыбка опять показывает зубы? Что ж, посмотрим, что будет, когда я прикажу твоему гомункулу менять курс, в противном случае начну отрывать от тебя по кусочку. Гомункулы ведь преданы своим капитанам, не так ли? На сколько кусочков хватит его преданности?.. Как его зовут? Впрочем, плевать. Гомункул!

- Сегодня вы удивительно прекрасно выглядите, моя милая герцогиня, - пробормотал в ответ Малефакс голосом, похожим на звон расстроенной арфы, - Пойдемте сегодня вечером на луг, будем срывать душистые ромашки, пить вино  и танцевать в свете закатных лучей!

Капитан Джазбер рыкнул так, что в каюте задребезжали уцелевшие стекла.

- Сумасшедший гомункул? Прекрасно. Отличная находка для такого корабля. Что ж, обойдемся старыми добрыми методами. Мистер Тренч, будьте добры сообщить экипажу, чтоб через десять минут по бортовому времени объявляется общее построение на шканцах. И если хотя бы один из вас сочтет возможным отказаться от приглашения, вы все увидите, насколько алой может быть Алая Шельма.

*  *  *

Квартердек «Воблы» был достаточно просторен, чтобы вместить три дюжины человек, стоящих не очень плотным строем. Семь человек не смогли занять и малой его части, походя на рассеянные по доске шахматные фигуры, оторванные друг от друга в стремительном эндшпиле. Три из них стояли наособицу, остальные четыре держались поодаль, на изрядном расстоянии.

Тренч был плохо знаком с шахматными правилами, но даже он сейчас  сильнее сладковатого запаха корабля, уже ставшего привычным, чувствовал иной запах – растерянности и разгрома. Так бывает, когда неопытный шахматист садится напротив опытного мастера, выработавшего и отшлифовавшего за долгие года свою манеру боя.

Наткнувшись на единственного вражеского ферзя, его боевые порядки, еще недавно выглядящие грозной военной силой, рвутся в клочья, превращаясь в россыпь никчемных лохмотьев – как жидкое облако, сквозь которое на полных парусах проходит хищный остроносый фрегат. Да и фигуры, с позволения сказать…

Пираты Алой Шельмы сейчас являли собой весьма жалкое зрелище. Грозный Дядюшка Крунч замер без движения, опустив свою большую железную голову, и стоял так, точно израсходовал все запасы жизненной силы, влитой когда-то в его архаичные доспехи, а из мощной гидравлики вытекло все масло до капли. Габерон, разглядывавший руки с безукоризненно подстриженными ногтями, походил на собственную бледную тень. Шму от волнения переминалась с ноги на ногу, обхватив себя за плечи.

Но хуже всего пришлось Сырной Ведьме и капитанессе. Они стояли по бокам от капитана Джазбера, опутанные его щупальцами с головы до ног, так, что не могли и пошевелиться. Алая Шельма была непривычно спокойна и сохраняла презрительное молчание. Корди громко сопела и временами пыталась вырваться из капитанской хватки, но без всякого эффекта. Капитан Джазбер держал своих пленниц вполсилы. Стоило ему хотя бы немного увеличить давление щупалец… Тренча замутило, несмотря на то, что его самого капитан давно выпустил.

- Наверно, мне стоит сделать объявление экипажу, - капитан Джазбер прочистил горло слизким отрывистым звуком, точно исторгнутым из недр огромного кальмара, - С этого момента данное судно переходит под флаг Готланда. Все лица, находящиеся на его борту, объявляются пленниками короны и следуют до Шарнхорста, где будут преданы королевскому суду в полном соответствии с уложениями воздушного права. До тех пор командованием кораблем принимаю на себя я. Вы же временно зачислены в экипаж и исполняете возложенные на вас обязанности.

Разговаривая, он прохаживался вдоль квартердека, не выпуская при этом пленниц. Словно одних только розовых щупалец было мало, капитан Джазбер держал в руках громоздкий старомодный мушкетон, позаимствованный, по всей видимости, в капитанской каюте. Тренч не сомневался в том, что мушкетон заряжен и может быть пущен в ход по самому незначительному поводу. Словно этого было мало, бывший капитан «Саратоги» нацепил на ремень короткую абордажную саблю.

- Надеюсь, подобное положение вещей вас полностью устраивает. Но если по какой-то причине все же не устраивает, прошу, - щупальце капитана сделало короткий жест в сторону фальшборта, - Никто не станет силой вас здесь удерживать. Высота пять тысяч футов с небольшим. Говорят, безгрешные люди могут ходить по облакам. Но вы пираты, а значит, грехов у вас не перечесть. Можете сами посчитать, сколько грехов в секунду Розе придется вам отпускать, чтоб уложиться в срок…

Габерон осторожно поднял руку.

- Капитан, сэр! Извиняюсь, сэр! Разрешите сказать, сэр.

Капитан Джазбер смерил канонира липким непрозрачным взглядом:

- Чего вам?

- Возможно, вам просто никто не сказал, сэр… Однажды мне достался шикарный лангуст фунтов на восемь, практически задаром. Я не хотел оставлять его на камбузе, чтоб он не достался всяким оборванцам, которые могут посягнуть на кусок честного небохода. Поэтому я на всякий случай спрятал его в рундук у себя в каюте. И надо же было такому случиться, что в тот самый день капитанесса дала мне увольнительную на неделю…

- Она отправила тебя в карцер на неделю, - прогудел Дядюшка Крунч, отворачиваясь, - За то, что ты разгромил половину палубы и едва не поджег весь корабль.

- …увольнительную на неделю в трюм, - улыбка Габерона ничуть не погасла, - И я совсем забыл о проклятом лангусте. Когда я вернулся, он меня уже ждал, и я догадался об этом по запаху задолго до того, как зашел в каюту.

- Короче! – оборвал его капитан Джазбер, нетерпеливо махнув тромблоном.

- Да, сэр. Так точно, сэр. С вашего позволения, вы с ним – просто одно лицо. Я это к чему… Вам ли уповать на юрисдикцию Готланда?.. Едва только мы пришвартуемся к острову, как вас, чего доброго, отправят в губернаторский аквариум. А то и спровадят в ближайший рыбный ресторан…

Прежнее лицо капитана Джазбера можно было назвать волевым и привлекательным, но красноречивым оно не было. Новое, больше подходящее моллюску, чем человеку, и подавно не умело выражать человеческих эмоций. Однако по тому, как капитан опустил голову и как дрогнула его челюсть, Тренч понял, что подобная мысль уже приходила ему в голову. А может и свила там гнездо, как некоторые маленькие и незаметные рыбки из Бурундезии…

- На этой баркентине и так недостаток рабочих рук, - неспешно произнес он, - Это единственная причина, по которой ваши формандские мозги, мистер канонир, еще не расплескались по палубе. Но на вашем месте я бы не уповал на мое терпение. Когда я вернусь в Шарнхорст, меня встретят с надлежащими почестями. В истории готландского флота еще не было случая, чтоб кто-то в одиночку захватил пиратский корабль. И пусть этим громким словом именуется лишь древняя посудина с горсточкой беспомощных шутов, для истории это обстоятельство не будет иметь силы. Я стану первым человеком, добывшим в бою столь богатую добычу. Это тянет на орден, а то и на губернаторство на каком-нибудь не слишком удаленном и не слишком хлопотном островке!

Габерон с безразличным видом вытащил из-под полы склянку с прозрачным лосьоном, откупорил ее и принялся невозмутимо смачивать волосы.

- Ну, если вы так считаете, сэр…

- Тот, кто считает иначе, вправе убираться с моего корабля прямо сейчас.

- Отпусти женщин, - скрипуче произнес Дядюшка Крунч, не меняя позы, - Мы будем выполнять твои приказы, но их тебе придется отпустить, сын кальмара и камбалы.

От жуткой улыбки нового капитана «Воблы» Тренча мутило, как от качки на стыке воздушных фронтов. Страшная была улыбка. Полу-человеческая, полу-рыбья, она щерилась железом и китовым усом, напоминая что угодно, но только не человеческую гримасу.

- Боюсь, что дамам придется остаться со мной. В моих нежных, но уверенных объятьях. Уверяю, как джентльмен и офицер, им нечего бояться. Просто мне показалось неразумным оставлять их на свободе. У вашей капитанессы слишком уж бурный нрав, что в сочетании с режущими предметами представляет слишком много неудобств. Ну а ведьма… Я еще не сошел с ума, чтоб оставлять на свободе ведьму, пусть даже такую никчемную, как госпожа Тоунс. Нет, господа, эти дамы в течение рейса будут заложниками вашей доброй воли. Стоит кому-то из вас ослушаться приказа или выкинуть какой-нибудь фокус, который мне покажется предосудительным… Вы знаете, с каким звуком лопаются медузы?

Капитан Джазбер немного усилил свои объятья. Совсем чуть-чуть, судя по напряжению щупалец, Алая Шельма лишь вздрогнула, Корди тонко вскрикнула от боли.

Дядюшка Крунч зарокотал от ярости и двинулся вперед, тяжело и грозно, как взведенная механическая торпеда, несущаяся на беспомощный, замерший в полосе штиля, кораблик. Но ему не удалось пройти более двух шагов. Мушкетон в капитанской руке мгновенно уставился прямо ему в забрало. Абордажный голем хрипло рассмеялся.

- Свинец! Ты думаешь, он повредит мне?

- Не свинец, - под капитанским пальцем клацнул взведенный курок, - Зачарованная картечь. Одним выстрелом превратит тебя в набор металлического хлама на радость мистеру Тренчу.

- Не двигайтесь, Дядюшка Крунч, - угрюмо посоветовал Габерон, - Кажется, капитан кальмар и в самом деле настроен весьма серьезно. Не будем заставлять его нервничать.

- Правильное решение, мистер канонир, - капитан Джазбер одобрительно кивнул. Мушкетон, однако, не вернулся за пояс, остался смотреть своим смертоносным раструбом на пиратов, - Итак, кто-то из собравшихся желает оспорить мои капитанские полномочия? Нет?.. Замечательно. В таком случае наш маленький ритуал можно считать оконченным. Расходитесь по своим местам и будьте готовы выполнять приказы капитана.

- Ты не капитан! – крикнула Корди, морщась от боли, - Ты злой кальмар! Только выпусти меня, и я превращу тебя в кекс с изюмом! Тебе не украсть нашу «Воблу!»

Капитан Джазбер внимательно посмотрел на нее своими выпученными невыразительными глазами. В них, как заметил Тренч, осталось не так уж мало от человека. По крайней мере, выражение ледяной насмешки было ему хорошо знакомо, еще с тех времен, когда капитан Джазбер пребывал в ином, более привычном, облике.

- Я уже победил, глупая девчонка. И знаешь, это не было трудно. А знаешь, почему? – Корди вздрогнула, тщетно пытаясь отстраниться от лязгающей пасти, кончик щупальца издевательски погладил ее по полям шляпы, - Знаешь, почему мне удалось в одиночку подчинить себе грозных пиратов Алой Шельмы и завладеть их кораблем?

- Потому что от тебя воняет, как от дохлой рыбы?

- Милый ребенок, - щупальце прочертило кончиком черту по щеке взвизгнувшей ведьмы, - Я тоже кое на что способен в кулинарной магии. Например, могу мгновенно превратить тебя в двадцать фунтов клубничного джема, от которого кому-то из моих новых матросов придется отмывать палубу…

Сырная Ведьма задрожала от сдерживаемой злости. Тренчу подумалось, что окажись эта ярость высвобождена сейчас, в воздушном океане разразилась бы настоящая катастрофа. Быть может, над ними разразился бы град из маслин и анчоусов. Или вся «Вобла» превратилась бы в фаршированного карпа. Или что-нибудь еще, не менее жуткое. Но Корди не могла высвободить и пальца.

- Ты победил, потому что играл нечестно! – выпалила она ему в лицо, -  Ты напал исподтишка и захватил нас в плен! Это не победа!

Гигантский моллюск в обрывках капитанского кителя издал серию отрывистых влажных щелчков. Возможно, подумалось Тренчу, это заменяло ему обычный смех.

- Нет. Все совсем не так.  Я одержал верх не потому, что был хитрее вас или решительнее, и не потому, что догадался захватить заложников. Все дело в том, что вы ничего не стоите как противник. Вы мните себя пиратами, но на деле… - железная челюсть капитана издала отрывистый скрежет, - Взгляните правде в глаза до того, как взгляните на мир через висельную петлю! Вы просто оборванцы, волею судьбы раздобывшие корабль и самодовольно украсившие его пиратским флагом. Насмешка судьбы. Жалкие подражатели. Вы беспомощны и никчемны, но, видимо, Роза по какой-то прихоти берегла вас столько времени. Однако и ее терпение не вечно.

- Мы пираты! – крикнула Корди гневно, - Слышишь! Самые настоящие пираты!

Капитан Джазбер оскалился. Его свободные щупальца, распластавшиеся у ног, подергивались, точно в беспокойном сне. Тренч прикинул, что удар любого из них способен мимоходом проломить ему голову. Но щупальца оставались на месте. Им не было нужды действовать. Судя по лицам Корди, Алой Шельмы и Габерона, они и без того ощущали себя разбитыми, раздавленными и растертыми в порошок. Даже дядюшка Крунч умерил свой пыл, его рев стих до едва слышного скрипа шестерен.

Капитан Джазбер в полной мере сознавал свою победу. Он сделал несколько шагов по квартердерку, придерживая саблю, так торжественно, точно тот был сценой столичного театра.

- Мне с самого начала показалось, что я видел этот флаг прежде… Две акулы-молота на алом фоне. Неудивительно, что я не сразу вспомнил. А ведь этот флаг когда-то, много лет назад, уже мелькал в пределах Унии. Ну же, госпожа капитанесса, не хотите рассказать нам о своих славных свершениях?

Алая Шельма молчала, ни на кого не глядя, лишь хлюпая разбитым носом. Минуту назад она казалась огненным сполохом, запертым лишь чудовищной нечеловеческой силой капитана Джазбера. Сейчас – тлеющим углем вроде тех, что выметают поутру из камина.

Чтобы не глядеть на нее, Тренч стал смотреть на Мистера Хнумра. «Черный колдовской кот» оказался единственным членом «Воблы», избежавшим плена, но едва ли он понимал, насколько ему повезло. Расстроенный отсутствием свободных человеческих рук, Мистер Хнумр неуклюже карабкался по вантам, сопя и поглядывая на собравшихся любопытным и одновременно ревнивым взглядом. Видимо, вомбат резонно полагал, что если все люди собрались на юте, позабыв про него, здесь творится что-то интересное, и это надо бы разнюхать. Тренч лишь надеялся, что тот не сунется ближе и не навлечет на себя ярость капитана Джазбера.

Но тот, как оказалось, был полностью поглощен спектаклем, разыгравшимся на квартердеке. Карабкающиеся по вантам вомбаты интереса для него не представляли.

- В чем дело? – не дождавшись ответа Алой Шельмы, капитан Джазбер изобразил удивление, - Вы молчите? Как странно. Я полагал, пираты всегда не прочь похвастаться своими подвигами. Не хотите ли рассказать, например, про них мистеру Тренчу? Кажется, он единственный из всех присутствующих еще не понимает в полной мере, с кем именно сплелся его жизненный путь. Признаться, и я бы выслушал вашу историю с определенным интересом. Ту самую, про Фузо и старый водовоз. Говорят, по ней уже кое-где в Унии ставят сценки уличные театры…

- Чтоб тебя сожрало Марево, - мертвым голосом произнесла капитанесса.

- Кажется, мисс Ринриетта скромна, как и полагается девушке в ее возрасте, - тон капитанского голоса стал каким-то влажным, даже слизким, как свежеотложенная рыбья икра, - Похвально, что в наше время еще помнят основные добродетели. Быть может, она еще и сохранила девственную непорочность? В этом случае у палача из Шарнхорста будет повод пропустить за ее счет – и за ее здоровье – кружку эля. Веревка, на которой повесели девственницу ценится в пять раз дороже против обычной… Ну что ж, раз юная леди не хочет побаловать вас историей о собственных приключениях, расскажу ее я. Это история о Паточной Банде. Вам незнакомо это название, мистер Тренч? Именно так называют ваших новых приятелей на многих островах конфедерации. Паточная Банда. Все это случилось в прошлом году, под Фузо…

Алая Шельма вдруг подняла голову. Схватка с капитаном, несмотря на свою скоротечность, далась ей непросто. Вздернутый нос был разбит и все еще кровил, вокруг левого глаза расплывался, темнея до оттенка грозовой тучи, впечатляющий синяк. Но голос ее звучал удивительно звучно, хоть и негромко.

- Это было под Фузо, два года назад. Мы подошли на пятнадцати тысячах, чтоб потрепать шхуны, отходящие от острова без конвоя. И заметили его. Огромный старый водовоз, медленно ползущий к острову на слабом пассате. Вместо трюмов у него были цистерны, каждая не меньше чем по десять бат[50]. Он был полон воды, оттого и шел так неспешно. Огромная бочка воды, ползущая в облаках. Мы спикировали на нее.

Капитан Джазбер одобрительно кивнул:

- Восточный Хуракан стал грозой торговых караванов всего северного полушария. Его внучка дошла до того, что грабит водовозы. Впрочем, насколько я помню слабые конденсационные установки Фузо, вода в тамошних краях не самый дешевый товар. Вот только капитанесса Алая Шельма не получила за нее ни единого медного зекслинга.

Алая Шельма продолжала рассказывать, словно не слыша его. Голос ее был невыразителен и сух, возможно, ей самой сейчас не помешал бы глоток воды.

- Мы неверно спланировали атакующий курс. Не учли поправки на встречный ветер, не взяли нужный угол тангажа[51]. «Малефакс» был в отключке, а Дядюшка Крунч не успевал одновременно управлять всеми парусами. И… я попыталась рассчитать курс вручную, стоя у штурвала. Мне не стоило этого делать. Я прочитала в Кодексе главу о навигации, но не прочитала об экстренных маневрах и атаке с отрицательного дифферента. Глиссада[52] была слишком острой. Я ошиблась. Немного, футов на двадцать.

- Такой ошибки не сделал бы юнга! – презрительно бросил капитан Джазбер, - Запомните, мистер Тренч, к чему приводит самонадеянность.

- Вместо того, чтоб подойти к водовозу с юта и зависнуть над ним, мы опустились ниже и с размаха ударили его форштевнем в корму, как тараном. В задней цистерне мгновенно образовалась течь, и на палубы «Воблы» хлынула вода. Сотни галлонов воды.

Тренч не разбирался ни в судовождении, ни в корабельном деле, но даже он мгновенно понял масштаб катастрофы, которая постигла Алую Шельму. Почти всякий корабль несет в балластных цистернах воду, чтоб при необходимости слить ее через кингстоны, увеличив левитирующую способность корабля. Но если речь шла об огромных цистернах водовоза, опорожненных прямиком в корпус баркентины… Не требовалось быть опытным небоходом, чтобы понять, к чему это приведет – «Вобла», набрав излишнюю тяжесть, попросту канула бы в Марево, несмотря на все свои паруса и машину. С тысячами бат воды во внутренних отсеках не справиться никаким кингстонам.

- Я знала, что ничего не успею сделать. И тогда Корди…

- Ринни! – всхлипнула Корди, чуть не плача, - Прости. Это я виновата!

Юная ведьма едва сдерживалась. Ее многочисленные хвосты, перехваченные лентами, кусками ткани и бечевками, безжизненно свисали вниз. Но Алая Шельма лишь дернула головой, не прерывая своего рассказа.

- Она превратила всю воду на водовозе в патоку. Густую свежую сладкую патоку. Патока гораздо тяжелее воды, но при этом еще и гуще. Патока не успевала быстро вытекать сквозь пролом в цистерне, «Вобла» смогла отойти, не набрав критической массы. Правда, мы успели принять на борт несколько тонн воды, которая тоже превратилась в патоку. Весь корабль был в ней – паруса, палубы, трапы… С тех пор я не могу смотреть на сладкое.

Тренч едва сдержал рвущийся наружу нервный смех.

Патока! Вот что за запах мерещился ему на борту «Воблы». Сладкая патока, пропитавшая дерево. Наверно, этот запах не выветрится, даже если стараниями Розы «Вобле» суждено барахтаться на ветрах еще тысячу лет…

- Корди спасла нас. Но, по иронии Розы, погубила мою репутацию. С тех пор во всем северном полушарии мы известны как Паточная Банда.

- Превосходный рассказ, я сам не смог бы изложить лучше, - капитан Джазбер непринужденно поправил ворот кителя. Точнее, те лохмотья, что прежде служили ему кителем, - Знаете, мистер Тренч, какая награда объявлена за их головы Унией?..

Тренч мотнул головой. Не знал и не хотел знать.

- Никакая, - щупальца хлестнули по палубе, оставив на досках глубокие вмятины, - За их голову не дадут даже яблока. Потому что они не пираты, а гороховые шуты, не способные даже кого-то разозлить. Впрочем, сегодня их карьера пошла в гору. Уничтоженная «Саратога» и ее экипаж – это уже замах на нечто серьезное. Вполне заслуживающий признания в виде венка на шею, только не лаврового, а из лучшей пеньки Готланда. Так что вы, мистер Тренч, удивительным образом попали именно туда, куда вам было суждено попасть самой Розой Ветров. Лучшего окружения для вас не существует. Вокруг вас такие же неудачники, как и вы, причем неудачники, чья глупость обернулась трагедией. Я думаю, вы должны быть довольны. Впервые в жизни вы действительно на своем месте.

Тренч слушал его, почти не разбирая отдельных слов, точно между ним и капитаном Джазбером протянулась зона гудящего циклона.

Да, ему следовало догадаться с самого начала. Ветер, уготовленный ему Розой Ветров, под которым он всю жизнь шел фордевиндом, был ветром глупцов и неудачников. Он с самого начала задавал ему нужный курс. А сейчас попросту привел в точку назначения. В конечный пункт сильно затянувшейся лоции.

Никто сейчас не смотрел на него. Габерон, Ринриетта, Корди, Дядюшка Крунч, Шму, даже Мистер Хнумр, невозмутимо карабкающийся по вантам. Делали вид, что не замечают. А сами смотрели куда угодно, только не на него. Справедливо. Кто он такой для них? Еще один экспонат странствующего музея недоразумений? Еще одна дефектная фигура на шахматной доске, ход которой невозможно ни понять, ни предсказать?

Тренч вдруг почувствовал что улыбается. Только улыбка получилась горьковатой, с неприятным привкусом, как выветрившаяся соленая рыбина. Миттельшпиль, эндшпиль… Он думал об этом, как о шахматной партии, в которой капитан Джазбер молниеносно разгромил своих противников. Но ему прежде не приходила в голову мысль, что эта партия ведется по весьма странным правилам.  Вражескому ферзю и в самом деле противостояли крайне нелепые фигуры. Фигуры, которые ходили по непонятным даже для самих себя правилам. Фигуры, которых никогда прежде попросту не ставили на доску.

- Вы улыбаетесь, мистер Тренч? Вы, кажется, улыбаетесь? Вам, должно быть, смешно?

Тренчу не было смешно. Но чертова улыбка не желала убираться с лица, стянула судорогой лицевые мышцы. Капитан Джазбер вперил в него свой взгляд, быстро наполняющийся знакомой белой яростью. Чего он по-настоящему не мог терпеть, так это насмешки. Только не от такого недоразумения, как Тренч. Только не на его, капитана Джазбера, корабле. Потому что насмешка – худшее, что может встретить любой капитан. Не ругань сквозь зубы, не ругательства, даже не спрятанный в рукаве гвоздь по его душу. Именно насмешка бросает вызов человеку, стоящему выше всех на квартердеке, подвергая сомнению его истинную власть. Поэтому судорожная улыбка Тренча заставила капитана вспыхнуть, как одна искра в крюйт-камере заставляет вспыхнуть весь корабль, от трюма до верхушек рангоута.

Капитан Джазбер пристально смотрел на Тренча. Сейчас он был не просто капитаном, он был королем положения и прекрасно это сознавал. Ринриетта и Корди были сжаты в его щупальцах, мушкетон уставился раструбом одновременно на всех остальных. Беспроигрышная ситуация, в которой одна-единственная фигура полностью подавляет все прочие, контролируя каждую клетку игрового поля. Белые начинают и ставят мат в один ход. Не самый сложный этюд, вполне понятный даже мало что смыслящим в шахматах новичкам вроде Тренча.

Глупая игра – шахматы. Даже фигуры там приросли к земле, вместо того, чтоб двигаться в воздушном океане, как настоящие боевые корабли. Тренч никогда не любил шахмат и не понимал их законов.

- Мне действительно смешно, капитан Джазбер, - удивительно, как мешает внятно говорить приросшая к губам улыбка, - И, как ни странно, именно вы сейчас представляете собой самое смешное явление на борту этого корабля.

Он надеялся, что капитан Джазбер на миг онемеет от этой дерзости. Замешкается, пытаясь сообразить, как в этом забитом тощем существе, еще недавно носившем кандалы и сжимавшегося при звуках капитанского голоса, возникла подобная дерзость. Иногда мешкают даже признанные мастера, встречая непонятную, странную, невозможную по всем шахматным законам, ситуацию. И сам ферзь может на секунду опешить, увидев, как черная пешка совершает странный непредсказуемый маневр…

И Тренч отчаянно надеялся на то, что этой единственной секунды ему хватит. Не успел еще смысл сказанного дойти до капитана Джазбера, как Тренч рухнул на колено, сдергивая с плеча котомку со «штуками». Та отозвалась жалобным механическим звоном, ударившись о палубу, она не привыкла, чтоб с ней обращались подобным образом, но сейчас Тренч его не услышал. Не до того.

Он запустил руку в котомку, пытаясь среди вороха приспособлений и устройств, столь же никчемных и бесполезных, как он сам, найти то единственное, что ему сейчас требовалось. Пальцы метались от одного к другому, встречая знакомые до мельчайших шероховатостей детали – муфты, лопастные винты, ступицы, зубчатые шестерни…

«Что ж, если я не угадаю, по крайней мере узнаю, что умер в четверг…»

Он угадал. Пальцы успели уцепиться за поверхность диска, покрытую медной обмоткой, успели даже нащупать единственную кнопку. Но больше не успели ничего. Потому что щупальце капитана Джазбера ударило его в грудь, с такой силой, что зазвенели все кости в теле. Тренча швырнуло через голову, и синее небо на несколько секунд стало черным, озаряемым сполохами молний, как в центре гремящей бури.

Тренчу даже показалось, что из этой бури он не вынырнет. Что так и полетит ко дну в кромешной темноте, тщетно пытаясь схватиться за пустоту руками. И, возможно, даже не встретит дна. Просто в какой-то миг перестанет существовать, а все то, что прежде считало себя Тренчем, попросту разлетится по тысяче направлений в разные стороны…

Всемогущая Роза, прими на свои ветра останки слуги твоего, Тренча с Рейнланда, отнеси прах его тысячью ветров на тысячи островов, и пусть обратится прах тот…

Но у непроглядной бездны было дно. Тренч ударился о него, и даже успел удивиться – как странно, у Марева есть дно, и на ощупь оно, оказывается, шершавое, грубое, как старые доски…

Щупальце капитана Джазбера легко подняло диск, кнопки которого Тренч так и не успел коснуться. Помахало им в воздухе и легко положило в свободную ладонь. Капитан Джазбер ухмыльнулся, взвешивая его в руке. Диск не выглядел ни грозным, ни даже внушительным. Просто некрасивый, неаккуратно сработанный механизм, грубый и представляющий собой причудливое сочетание деталей, точно связанных вместе ребенком – без всякого понимания законов механики, без всякой логики, без всякого смысла.

- Одно из ваших бесполезных приспособлений, мистер Тренч? – осведомился капитан, с брезгливым любопытством изучая аппарат, - Но, кажется, вы решили использовать его против меня? Как недальновидно, уж вам-то стоило знать, что от ваших игрушек никогда не будет толку. Что это такое? Оружие? Должно быть, крайне примитивное и бесполезное. Но я, пожалуй, окажу вам честь, сделав вас не только изобретателем, но и первым испытателем. А может, и единственной жертвой. Давайте испробуем его на вас же. Не думаю, что оно сработает. А если сработает… Что ж, единственным огорчившимся этому человеком станет шарнхорстский палач.

Капитан Джазбер направил диск на Тренча, все еще улыбаясь. И нажал на кнопку.

Ничего не произошло. Железная улыбка капитана Джазбера стала шире.

Иногда пешки, делая непредсказуемый маневр, попросту сами собой соскакивают с доски. Глупые существа пешки, чего с них спрашивать. Тренч даже не ощутил отчаянья. Только лишь глухую усталость.

- Как я и говорил, мистер Тренч, ваши игрушки…

Диск испустил негромкий ровный гул, похожий на отзвук заблудившегося в такелаже ветра. И выбросил на поверхность несколько сухих серых искр. Капитан Джазбер уставился на него, все еще сжимая в руке. И даже успел размахнуться, чтобы отправить за борт. Видимо, решил, что механическая игрушка представляет собой бомбу или какую-нибудь еще адскую машинку. Но это была не бомба. Краем глаза Тренч заметил, как дернулась в направлении капитана Джазбера стрелка судового компаса, с такой силой, точно внезапно обнаружила у планеты новый магнитный полюс.

Натужно загудев, диск ожил и, не обращая внимания на руку, все еще его сжимавшую, устремился к лицу капитана Джазбера. К той единственной его части, которая состояла из железа. Удар был сокрушителен, точно в челюсть капитана угодило ядро двадцатифунтовой карронады. Брызнули искры, уже не серые, а желтые. Металл встретился с металлом. Капитан Джазбер зашатался, мотая головой. Его челюсть сплющило и наполовину вмяло, непоправимо испортив отшлифованную поверхность зубов. Он был ошарашен, дезориентирован и на миг утратил контроль над ситуацией. Но и только. Щупальца, сдавливавшие ведьму и капитанессу, ни на миг не утратили силы. И мушкетон, глядящий в лицо прочим, разве что немного дернулся в сторону. Тренч знал, что выиграл не больше секунды. Совсем недостаточно времени, чтоб Габерон или дядюшка Крунч успели покрыть отделявшее их от капитана расстояние.

Но этой секунды оказалось более чем достаточно для Шму.

Мгновение назад она стояла среди остальных, сжавшаяся, кусающая губы, растерянная, и вот ее уже нет, только полоснуло по воздуху чем-то смазанным, точно над палубой пронесся порыв песчаного вихря вроде тех, что дуют в южных широтах. Мушкетон вышибло из руки капитана Джазбера так, что тот взлетел по высокой друге, закрутившись вокруг своей оси. Но, кажется, капитан даже не заметил этого. Страшно рыча, он пытался оторвать щупальцами магнит, впечатавшийся ему в челюсть и перекрывавший обзор. Даже лишившись оружия, он оставался смертельно опасен и был способен раздавить любого, кто подойдет к нему слишком близко.

Но первым успел дядюшка Крунч. Едва лишь мушкетон взлетел в воздух, он ринулся вперед, скрипя своими гидравлическими конечностями. Не человек, стальная гора, устремившаяся навстречу противнику, огромная рычащая механическая торпеда. Может, ему и не доставало грациозности, но он с лихвой компенсировал ее своей нечеловеческой силой.

Только бы он не попытался схватить капитана Джазбера за горло, успел подумать Тренч. Почувствовав опасность, капитан может мгновенно раздавить Сырную Ведьму и Алую Шельму рефлекторным напряжением своих ужасных щупалец.

Но дядюшка Крунч знал, что делал. Подобравшись к капитану, он обеими руками вцепился в то щупальце, которое стискивало Корди. Взвыла гидравлика, затрещали в недрах голема соединения и зубчатые валы. Щупальце капитана Джазбера с влажным хрустом оторвалось от тела, вырванное под корень, вниз хлынула бледно-желтая и отвратительно пахнущая кальмарья кровь. Корди, взвизгнув, шлепнулась на палубу, ее широкополая шляпа отлетела далеко в сторону.

Дядюшка Крунч двинулся было к тому щупальцу, что удерживало Ринриетту, но отпущенного ему времени оказалось недостаточно. Капитан Джазбер наконец оторвал от лица магнит и оскалился.

- Цитоспороз дери ваши души!

Сразу два щупальца подхватили абордажного голема и швырнули его о бизань-мачту, с такой силой, что над палубой разнесся треск сухого дерева. Выглядел капитан жутко. Его искореженная челюсть повисла на одном шарнире и безостановочно лязгала, обнажая густо усеянный китовыми пластинами зев, обрубок щупальца беспорядочно хлестал во все стороны, заливая квартердек желтоватой жижей.

- Бунт? – взревел он, - Вы посягаете на своего капитана? Сейчас я покажу вам бунт, мелкое паточное отродье…

Алая Шельма закричала. Щупальце, которое ее сдавливало, порозовело и набухло, готовясь смять ее, превратить в мокрое пятно на палубе. И Тренч с ужасом понял, что не успеет. И никто не успеет. Ни дядюшка Крунч, все еще барахтающийся в обрывках такелажа, ни безоружный Габерон, стоящий поодаль, ни Шму, перепуганная собственной смелостью и вновь съежившаяся от страха. Ни он сам, валяющийся поодаль подобно тюку испорченной парусины.

Ее спасла Корди. Сырная Ведьма выставила в направлении рычащего капитана тонкую руку со скрещенными, перепачканными чернилами, пальцами. Несмотря на то, что рука была пуста, пальцы дрожали так, словно им приходилось удерживать огромный вес. Да так, наверное, и было.

Слизкое розовое щупальце, обвивавшее Алую Шельму, вдруг замерло и стало стремительно менять цвет, белея на глазах, разбухая и делаясь все более прозрачным. Тренч следил за этим превращением, не отрывая глаз, с безотчетным ужасом. Ему никогда не приходилось видеть, как творится магия. И как плоть, человечья или рыбья, превращается в нечто другое. Нечто более мягкое, пластичное, прозрачное… Суфле. Щупальце капитана Джазбера теперь состояло из чистого кремового суфле, упруго дрожащего и покрытого сахарной пудрой.

Алая Шельма не стала дожидаться полного превращения. Воспользовавшись тем, что сдавливающая ее хватка ослабла, позволив высвободить руки, она выхватила из-за пояса капитана Джазбера саблю и, ни секунды не задумываясь, полоснула сверху вниз. Удар был хорош и стремителен, он рассек бы даже что-то куда более прочное, чем суфле. Капитанесса покатилась по палубе, все еще спутанная его липкими жгутами.

Но ферзь остается ферзем, даже если прочие фигуры обступили его, прижав к краю доски. А капитан всегда остается капитаном. Даже в эту минуту капитан Джазбер не утратил присутствия духа и свойственного ему хладнокровия.

Он никогда не отступал, даже видя по курсу беснующуюся воздушную стихию, способную раздавить корабль. Не отступил он и сейчас. Даже утратив пару щупалец и тромблон, он все еще оставался опасен, как раненная акула.

- Жалкий никчемный сброд! Я разорву вас на части и оставлю на поживу сомам!

Он двинулся на пиратов, растопырив оставшиеся щупальца. Колоссальная мощь в полу-человеческом обличье. Смерть во плоти. Чудовище, опьяненное собственной кровью и рычащее от нетерпения. Оно раздавило бы любого из них. И оно спешило сделать это. Скользя на залитой желтой жижей палубе, капитан Джазбер скрежетал искореженными зубами, спеша добраться до своей добычи. Тренч знал, что тот не остановится.

- Мои сапоги, - горестно вздохнул Габерон. Единственный из всех, он остался на своем прежнем месте и теперь с огорчением разглядывал испачканные голенища своих щегольских сапог, - Сорок летучих медуз, вы знаете, как тяжело раздобыть хорошие сапоги из шкуры белого ската в этой части света?

Капитан Джазбер, от которого главного канонира отделяло едва ли пять футов, лишь коротко рыкнул. Он уже занес щупальце, чтоб раздавить этого самоуверенного хлыща, вмять его в доски, растерзать…

Габерон хладнокровно запустил руку за пазуху и извлек прозрачную склянку со своим лосьоном для волос. И, вздохнув, швырнул ее прямо в лицо подступающему чудовищу.

Тренч никогда не пользовался лосьоном для волос и не знал его составляющих. Но, судя по резкому запаху, мгновенно разлившемуся по палубе, едва склянка с хрустальным звоном разбилась о лицо капитана, это было что-то весьма едкое и едва ли полезное для глаз. Рык капитана мгновенно сменился высоким воем. Прижав руки к лицу, он зашатался и попятился, уцелевшие щупальца бессмысленно вычерчивали в воздухе хаотические геометрические фигуры. В несколько шагов, пятясь, он оказался у борта. Он еще не проиграл, он еще был полон сил, понял Тренч, ему нужна была лишь небольшая передышка, чтобы смять это нелепое сопротивление и тех жалких ничтожеств, что осмелились бросить вызов его власти. И он получил бы эту передышку, если бы не наступил на Мистера Хнумра.

«Черный колдовской кот» с интересом наблюдал за схваткой, шевеля большим носом и сверкая влажными глазами. Он не знал, что происходит на палубе, но полагал, что имеет место какая-то забавная игра. Любопытный как и все вомбаты, он тихонько спустился с вант на палубу, чтобы наблюдать за происходящим вблизи. И менее всего ожидал, что кто-то на него наступит.

От ужаса и неожиданности Мистер Хнумр издал душераздирающий писк и подскочил, ударив пятившегося капитана Джазбера под колено. Тот резко повернулся, взмахнул щупальцами и, не в силах совладать с инерцией, перевалился своим грузным разбухшим телом через планширь. Хрустнуло дерево, испуганно вскрикнул капитан, и Тренч на миг увидел подкованные подошвы его сапог, мелькнувшие в воздухе.

И все закончилось. На том месте, где прежде был капитан Джазбер, осталась лишь выщерблина в борту и обиженный, бормочущий себе под нос и пыхтящий вомбат.

Оторваться от палубы было тяжело. Тренч чувствовал себя раздавленным, грудь болела так, что хотелось придерживать ребра руками. Но он все-таки встал на ноги без посторонней помощи и, хромая, доплелся до борта, чтобы заглянуть через него.

Будь небо более облачным, он не увидел бы ничего, кроме пушистой глади кучевых облаков, над которыми шла неуклюжая «Вобла». Но сейчас, перед закатом, небо было удивительно чистым. Прозрачным, как родниковая вода. И в этом небе Тренч увидел крошечную точку, постепенно сливающуюся со спокойной гладью Марева где-то далеко-далеко внизу. Такую маленькую, что, сморгнув, Тренч уже не смог найти ее взглядом.

- Всем вольно, - пробормотал он, приваливаясь к борту, - Капитан покинул мостик.

* * *

Первым делом Корди подхватила на руки Мистера Хнумра, чтоб убедиться в том, что тот цел и невредим. Но вомбат, судя по всему, отличался крайне незлобливым характером. Уткнувшись носом в подбородок ведьмы, он довольно урчал и даже на собачий манер помахивал своим куцым хвостом. Корди рассмеялась, не обращая внимания на то, что измазанная чернилами шерсть «черного ведьминского кота» пачкает ее жилет.

Остальные еще недостаточно пришли в себя, чтобы смеяться. Алая Шельма немного дрожащей рукой попыталась отряхнуть китель от сахарной пудры, потом поморщилась, сняла его и повесила на плечо, оставшись в простой льняной блузе. Выглядела она как человек, переживший ураган в рыбацкой лодке, но, как заметил Тренч, быстро пришла в себя. Глаза полыхнули знакомым огнем, пальцы перестали дрожать.

- Надеюсь, день визитов на сегодня закончен, - произнесла она нарочито бесстрастным тоном, разглядывая ущерб, причиненный схваткой корабельному имуществу, - Дядюшка Крунч, будь добр, повесь на борту вывеску побольше: «Пиратский корабль. Посещение без билетов запрещено».

- На твоем месте, Ринриетта, я бы изменил курс, - проворчал абордажный голем, озабоченно потирающий свежую царапину на корпусе, - Мы слишком сильно приблизились к землям Унии, слишком много живности порхает в воздухе. Падают на палубу, что яблоки в твоем огороде…

- Капитанесса, сэр, - Габерон подчеркнуто молодцевато отдал честь, - Я надеюсь, что когда дело дойдет до сведения счета, вы не забудете о своем главном канонире. В конце концов, в этой битве причиненный мне ущерб серьезнее всего.

- Какой еще ущерб, Габбс? – устало спросила Алая Шельма, отбрасывая ногой саблю с перепачканным суфле лезвием.

Старший канонир принялся загибать пальцы.

- Восемь унций превосходного миндального лосьона. Ты не поверишь, какие деньги за него дерут по нынешним временам. Новые сапоги. И…

- Дядюшка Крунч, проследи за тем, чтоб главному канониру выдали из корабельных запасов полфунта дегтя. Может, он и пахнет похуже, но, надеюсь, сможет законопатить дырки в его голове достаточно прочно, чтоб там задерживались хоть какие-то мысли.

Габерон вздернул точеный подбородок в искреннем негодовании:

- Это отвратительно, капитанесса, сэр! Я немедленно обращусь в профессиональную пиратскую гильдию! Служба на этом корабле и так слишком дорого мне стоит, но делать это с ущербом для собственного здоровья, увольте…

Габерон с гордостью развернулся и покинул палубу и, хоть ругался он себе под нос все то время, что оставался в пределах видимости, Тренчу почему-то казалось, что главный канонир ухмыляется.

- Корди!

- Да? – Сырная Ведьма улыбалась. Перепачканная чернилами и желтой жижей, растрепанная, со свисающими в разные стороны хвостами, с расцарапанной щекой, она единственная выглядела не человеком, пережившим серьезную опасность, а обычной каледонийской девчонкой, сбежавшей из школы, чтоб пробраться тайком на блуждающий риф за воздушной капустой.

- Займись котлом. Мы меняем курс. «Вобла» на всех парах идет на север.

- Так точно, капитан! – выпалила Корди с готовностью и нахлобучила на голову свою мятую широкополую шляпу.

- И вот еще, Корди…

- Да? – та замерла, уже схватившись за ванты, по которым собиралась вскарабкаться подобно вомбату.

- Эта твоя пастила со вкусом копченого сома… - Алая Шельма подмигнула ей, - Не так уж и дурно получилось. Сделай-ка мне еще парочку.

- Запросто, Ринни!

- А теперь Шму.

Ассассин вздрогнула при звуке своего имени. Судя по всему, она с удовольствием бы провалилась под палубу, но пристальное внимание капитанессы полностью ее парализовало. Она быстро моргала, ни на кого ни глядя и бессмысленно теребя пальцами рукава балахона. Алая Шельма мягко потрепала ее по плечу.

- Ты молодец. Спасибо.

Румянец Шму выглядел бы так же противоестественно, как зеленый рассвет, но краснеть она и не стала. Вместо этого ее впалые щеки приобрели какой-то новый оттенок белого, мгновенно миновав стадии «чахоточного белого» и «белого как погребальный саван». Тренч даже испугался. Но больше всех испугалась, кажется, сама Шму. Что-то пискнув, она отскочила в сторону, пригнулась и…

- Ну и ловко же у нее это получается… - пробормотал Тренч, разглядывая пустую палубу на том месте, где секундой ранее была Шму.

И пожалел, что раскрыл рот. Потому что внимание капитанессы теперь сконцентрировалось на нем, единственном оставшемся человеке на квартердеке. Алая Шельма не спешила говорить. Она невыносимо долго разглядывала Тренча с непонятным выражением на лице, которому он при всем желании не мог бы дать названия. Поэтому он чувствовал себя вдвойне неловко. Так, что даже забылись на какое-то время гудящие ребра и ноющий подбородок.

- Что мне с вами делать, мистер Тренч? – негромко спросила она, потирая разбитый нос, из которого уже перестала сочиться кровь.

Тренч насупился и мотнул головой.

- Неважно. За борт бросьте. Или высадите на какой-нибудь необитаемый остров с одной пулей в пистолете... Все равно от меня вам одни беды будут.

Он напрягся, потому что Алая Шельма оказалась вдруг возле него. Ловко у нее это получилось. Не так, как у Шму, но все равно ловко. Тренч внутренне напрягся, ожидая, что и его потреплют по плечу. Но капитанесса не прикоснулась к нему. Лишь заглянула в глаза. В ее собственных Тренч не смог разглядеть ни яростного огня, ни даже его отблеска.

- Мы все еще в воздушном пространстве Унии, мистер Тренч. За каждый остров здесь спорят по четверо герцогов и дюжине баронов. Отправить вас за борт, говорите… Знаете, некоторые традиции старых пиратских капитанов кажутся мне… утратившими актуальность. Что, если я вместо этого предложу вам должность корабельного инженера?

Тренч услышал гневный рев абордажного голема. Судя по всему, Дядюшка Крунч хоть и покинул шканцы, обладал отменным для аппарата столь почтенного возраста слухом. И теперь он гудел от негодования, потрясая лапами:

- Корабельный инженер? Три галлона Марева и старую картошку мне в глотку, Ринриетта! Он пленный! Он никак не может быть приписанным к пиратском кораблю! Это прямое нарушение Пиратского Кодекса! В мои времена капитана живо бы вздернули на первой попавшейся веревке, вздумай он устроить что-то подобное!

Алая Шельма скривилась:

- Ох, Дядюшка Крунч… Не начинай снова, прошу тебя.

- Твой дед трижды перевернется в гробу, если узнает, что пленников теперь назначают в команду! Это плевок в лицо всем пиратским традициям последних четырех веков!

- Послушай, ты не думал, что твой Кодекс уже прилично устарел, за столько-то лет?..

- Это пиратские традиции! – грохотал голем, топоча по палубе, - Они утверждены навечно, как земная твердь в небесном океане! Плюнуть на дедовские традиции!.. Этому вас в университете учили? Бедный твой дед, если бы он увидел тебя сейчас!.. Бедный я, ржавчина на мои старые потроха, что дожил до такого дня! Что за мир ждет нас, если потомки плюют на могилы своих предков?

Дядюшка Крунч не думал останавливаться, вываливая потрясающее количество пиратских ругательств в минуту. Примерно половина из них были столь архаичны или витиеваты, что Тренч даже не понимал их смысла. Капитанесса устало махнула рукой.

- Надолго завелся, - вздохнула она, - Часа на пол. Но он прав, капитану не годится нарушать Кодекс. Я не могу предложить вам место корабельного инженера, мистер Тренч. Несмотря на то, что вы сегодня совершили. Традиции сильнее и моей воли и моего расположения. Однако же могу предложить вам другую должность.

- Какую? – удивленно спросил Тренч.

- Корабельного пленника.

Несколько секунд он смотрел ей в глаза, пытаясь понять, не шутка ли это.

- Пленника?..

Капитанесса дернула плечом.

- Работа не очень сложная. И полное довольствие с моей стороны. Жалованье… Вопрос жалованья мы обсудим позднее. Кстати, вы же с этого момента будете и главным корабельным тюремщиком. Да, придется совмещать две должности, но кто обещал, что на пиратском корабле будет легко?..

- Подождите, но ведь это…

Она улыбнулась.

- Я не прошу мгновенного ответа, мистер Тренч. Даю вам время на размышления. Скажем, неделю. Все равно вы не увидите ни одного острова за это время.

Опешивший Тренч нащупал среди руин переборки ее помятую алую треуголку, щедро припорошенную древесной пылью и смятую до такой степени, что превратилась в лепешку. Алая Шельма приняла ее с достоинством истинного капитана. Элегантно стряхнула и нахлобучила на голову, окатив лицо, грудь и плечи каскадом мелкого сора и древесной трухи, но сохранив при этом невозмутимый вид, как и приличествует капитану воздушного корабля. Невозмутимо сплюнув, она смахнула с лица излишки пыли и, заложив руки за спину, неспешно двинулась к своей каюте.

Несколько секунд Тренч, опешив, смотрел ей вслед, затем стал собирать разбросанный по палубе механический хлам. Удивительно, но все его хозяйство осталось в целости, даже магнит, размозживший челюсть капитана Джазбера.

- Мистер Тренч!

- Что, капитан? – от неожиданности он вскочил на ноги.

Алая Шельма, не дойдя до развороченного проема, остановилась, повернув в пол-оборота голову.

- По заведенной на борту традиции экипаж обычно ужинает в кают-компании в семь часов.

- Вы… Вы имеете в виду… Я…

Алая Шельма кивнула.

- Возможно, ваша помощь еще раз сохранит нам жизни. Сегодня по камбузу дежурила Шму.

- Я… Подумаю над вашим предложением, капитанесса.

Он так и остался стоять посреди разбросанных механизмов, сжимая бесполезный уже магнит и глядя туда, где уже ничего не было, но где сетчатка глаза силилась воспроизвести тускло-алый мазок – отпечаток того, что недавно здесь было.

* * *

На высоте в восемь тысяч футов смеркается очень быстро. Тренч даже не заметил, как солнце, весь день маячившее над головой, провалилось куда-то под облака, точно пылающий шар, выпущенный из пушки и теперь медленно плавящийся в Мареве. «Вобла» шла уверенным фордевиндом, поймав парусами легкий вечерний бриз. Она мягко разрезала облака, оставляя за кормой широкую просеку, которая в тусклом закатном свечении казалась разрезом в самих небесах.

«Вобла» шла на север, неспешно покачиваясь на ветру. Тренчу она казалась большой задумчивой рыбиной из числа тех, что редко реагируют на рыбачьи снасти и дрейфуют высоко над крышами домов, не замечая ничего вокруг. Только от этой рыбы душисто пахло патокой. Тренч погладил ее по широкой дубовой спине, потемневшей от времени. Приятное ощущение. Не то, что прогнившая шкура «Саратоги» или тонкие доски рейнландской планктоновой эскадры. И сейчас эта рыбина двигалась курсом на нулевой румб, так уверенно, точно хотела коснуться бушпритом этого недосягаемого нуля. Если она не сменит курса, уже через неделю окажется в тех краях, где никто отродясь не слышал про Готланд.

Тренчу не хотелось отрываться от созерцания облаков. К закату они раздулись, образовав подсвеченные снизу огромные снежные торосы, сквозь которые баркентина беззвучно прокладывала себе путь. Можно было представить, будто корабль движется прямиком сквозь снежные глыбы. Или, еще удивительнее, сквозь огромную массу белой воды, вздымающейся волнами по обеим сторонам борта и образующей пенные закрученные валы. Последнее представлять было даже интереснее, хоть Тренч и знал, что ничего подобного в жизни существовать не может.

Даже если бы кому-то пришло в голову создать специальный корабль для того, чтоб плавать по воде, где найти столь огромный остров и как скопить там такую невообразимую прорву жидкости?.. Это же потребуется целая эскадра водовозов! Но Тренч все равно улыбался, представляя себе, как «Вобла» с шипением разрезает водную плоть острым, предназначенным вспарывать облака, килем.

Сосредоточиться на этом зрелище мешали доносившиеся с нижней палубы звуки, куда более бесцеремонные, чем привычное поскрипывание такелажа и мягкое, как касание материнской руки, шуршание парусов. Звуки эти доносились из кают-компании через распахнутые иллюминаторы и окна. Сперва они казались Тренчу бессмысленными и оглушительными, сущей какофонией, точно грохот растущего циклона.

Прошло время, прежде чем он стал различать в этом шуме ворчливый гул Дядюшки Крунча, звяканье столовых приборов, смешки Габерона, шуршание салфеток, хлопки пробок, голодное сопение Мистера Хнумра, заливистый смех Корди, скрип старой мебели, яростные возгласы капитанессы, щелчки тасуемых карт, звон разбитого стекла, и еще множество звуков, чья природа казалась Тренчу столь же непознаваемой, как само Марево. Но если Марево сохраняет ледяную температуру в любое время года, то звуки, доносящиеся из кают-компании, почему-то казались теплыми, точно тут, в туше «Воблы» находился отдельный отсек с летом, который именно сейчас дал течь.

Тренч поежился. Сумерки на большой высоте всегда холодны. Воздушный океан стремительно отдает все накопленное за день тепло, превращаясь в средоточие иссеченной ветрами пустоты. В этот раз ему не было нужды мерзнуть всю ночь на верхней палубе, кутаясь в старый брезентовый плащ. В этот раз, впервые в жизни, у него была койка, у него была каюта, и, возможно, кроме этого было еще что-то. Что-то, что, в отличие от ледяного ветра, гудящего в такелаже, почти невозможно ощутить, что-то еще более загадочное и непредсказуемое, чем любая из его механических «штук». Что-то, что невозможно было пощупать, ощутить в полной мере, даже выразить словами, но Тренч и не пытался. У старых небоходов есть пословица – если ждать достаточно долго с пустым парусом, рано или поздно поймаешь нужный ветер. Тренч знал, что нужное слово найдется.

Бросив за борт прощальный взгляд, он поправил воротник плаща и стал спускаться в кают-компанию, туда, где гремел, уже не переставая, чужой смех, где звенело стекло, где кто-то уже пел хмельным голосом старую пиратскую песню, щипая струны дребезжащей гитары и едва попадая в такт:

…и взмыла шхуна в высоту

Как молодой нарвал

И капитан, сам старый Бун,

Ее сжимал штурвал

«Прощайте, старые хрычи!»,

Кричал он в облака

К Восьмому Небу понесло

Седого чудака

Грот-мачта стонет и трещит

И рвутся паруса

Ревёт котёл, но шхуна прёт

Упорно в небеса

И всё натужнее подъём

Судьба шалить не даст

Настало время зубы сжать

И сбрасывать балласт

Отправил за борт старый Бун

Бумаги две осьмушки

Цветок календулы сухой

Да перстень от подружки

Монокль, шпатель и кларнет

Нагар с любимой пушки

Кусок бечёвки, портсигар

И пистолет без мушки

Сто тысяч футов над землёй

И стискивает грудь

Сам воздух едок и колюч -

Ни крикнуть, ни вздохнуть

Несется ввысь старый корабль

Рукою сжат штурвал

Мелькнул в разрыве облаков

И где-то там пропал

С тех пор минуло много лет

Иные времена

Восьмое Небо не нашли

Но говорит молва

Что если гром гремит кругом

Шквал крылья распростёр

Над нами пляшет старый Бун

Пират и бузотёр

Остались нам от старика

Бумаги две осьмушки

Цветок календулы сухой

Да перстень от подружки

Монокль, шпатель и кларнет

Нагар с любимой пушки

Кусок бечёвки, портсигар

И пистолет без мушки…

ЧАСТЬ ВТОРАЯ

ГОСПОДИН КАНОНИР

«Если по пробуждению вы обнаружили, что ваше лицо имеет

нездоровый вид, кожа бледна, а поры ее расширены, не

пренебрегайте народными рецептами. Прикажите слуге или

смешайте сами два пуассона сельтерской воды, половину сетье

крепкого «Франш-Коте», чьи плоды выращены не ниже семи

тысяч футов, щепотку асафетиды, дольку лимона и чайную

ложку осетровой икры. После чего добавьте колотого льда и

долейте доверху хорошим выдержанным коньяком. Эта

чертова смесь никак не скажется на вашей коже, но, проглотив

ее, вы, по крайней мере, доживете до завтрака»

Барон фон Ш. «Воздушный волк 38-й параллели».

…глаза у нее были огромные, из тех, что кажутся бездонными. В таких глазах может утонуть фрегат в полной парусной оснастке, враз уйти на двадцать тысяч футов в непроглядную голубую зыбь. Волосы - роскошные, густые, цвета темного эля, что подают только в трактирах на Вангуарде, и теперь эти волосы, точно мягкие водоросли, щекотали ему шею.

- Не слишком ли долго тебя носило по ветрам, пират? – спросила она вкрадчиво, очаровательно прикусив губу, - Может, пора бы пришвартоваться? У меня на примете как раз есть одна уютная тихая гавань… Хочешь ли бросить там якорь?

- Считай, что мой якорь в твоих руках, дорогуша.

Он потянулся к ней, пытаясь одновременно сорвать рубашку. Непростая задача, когда руки заняты вплоть до последнего пальца, а зубы стучат от сдерживаемой страсти. Неудивительно, что она легко выпорхнула из его объятий, шутливо хлопнув прохладной ладошкой по щеке.

- Ах ты дурачок!.. Правильно про вас, пиратов, говорят, вы все немного того…

- Истинную правду говорят, - забормотал он, сам не понимая, что несет и пытаясь задержать ее, но его собственные руки, обычно сильные и уверенные, сделались непослушными, слабыми, точно двигались в плотной воде, - Еще один поцелуй, моя прекрасная госпожа! Одарите старого пирата еще одним поцелуем и, клянусь, отныне все ветра в этом небе для меня будут виться вокруг вас…

Ему удалось схватить ее за плечи и притянуть к себе. Коснуться на упоительно-долгое мгновение мягкой кожи. К его изумлению она вдруг взвизгнула и вырвалась с неожиданной для столь хрупкой девушки силой:

- Идиот! Что это ты такое творишь, селедочная душа?

Он растерялся еще больше.

- Я… Но ведь… Как бы…

Ее прекрасные губки надулись от возмущения.

- Болван неотесанный! Чего ты ко мне-то лезешь? Икра вон, в ведре под трюмо! И лучше бы тебе заняться ею побыстрее, вместо того чтоб заниматься чем-то подобным!.. Извращенец! Я знала, что у пиратов вроде тебя нравы те еще, но чтоб так…

- Какая икра? – только и выдавил он, чувствуя себя необычайно глупо в полуголом состоянии и не зная, куда деть руки, - Какое ведро?

Она лишь устало закатила глаза.

- И почему со мной всегда так? Только встретится подходящий парень, как окажется извращенцем! Мама мне еще когда говорила – не связывайся с такими…

Только тут он сообразил опустить взгляд чуть ниже приятных выпуклостей на ее платье и беззвучно охнул: вместо стройных девичьих ног от талии начинался рыбий хвост. Большой рыбий хвост, украшенный кокетливыми плавниками с розовым отливом и изумрудной, под цвет глаз, чешуей. Он вздрогнул, рефлекторно подался назад, открыл рот, чтоб что-то сказать, но…

…проснулся.

И чуть не заорал, увидев огромный полупрозрачный глаз, с любопытством пялящийся на него в упор.

- Брысь! – Габерон испуганно замахал руками, уронив подушку, - Брысь отсюда, чертова тварь!

Толстый карп лениво вспорхнул к потолку каюты и неспешно закружился там, точно шхуна, подыскивающая место в гавани для стоянки. Габерон швырнул в него подушкой, но, конечно, промазал. Зато попал в лампу, висящую на крюке, и мгновенно залил едко пахнущим китовым маслом половину каюты. Карп, нарезавший круги около бимса, даже остановился на секунду, с любопытством поглядывая вниз. Неудивительно – в краткой, но прочувствованной тираде Габерон использовал не только широко известные словечки из корабельного лексикона, но также и довольно заковыристые конструкции, известные лишь ямасирским краболовам и каботажникам Гангута.

Судя по всему, карп настолько свыкся с обществом Габерона и его каютой, что не посчитал нужным оскорбиться. Напротив, с интересом выслушав канонира, он спустился и дружелюбно ткнулся холодным скользким носом Габерону в шею.

Взбешенный и потерявший терпение Габерон распахнул иллюминатор, впустив внутрь порыв душистого свежего ветра, вооружился вешалкой и после некоторых усилий вытолкал наглую рыбину наружу. Карп покидал каюту явно неохотно, подчиняясь лишь грубой силе. На память о себе он оставил прилипшие к зеркалу и шкафам чешуйки, залитую китовым маслом койку и отвратительный запах.

- Теперь-то ясно, почему мне всю ночь снились русалки, - пробормотал Габерон, уныло разглядывая обстановку, - Работа Корди, конечно же. Больше некому. Клянусь своей деревянной ногой, когда-нибудь ей хорошо влетит за подобные фокусы. А деревянная нога, кажется, появится у меня в самом скором времени…

Но ворчал он недолго. Свежий воздух, бьющий из иллюминатора, обладал, как выяснилось, отличным тонизирующим эффектом и был прекрасным средством от хандры любого рода. Габерон хлебнул его достаточно много, чтобы уже через минуту начать насвистывать нехитрый мотив старой матросской песенки «Моя милая касаточка».

Не удержавшись, он высунул голову в иллюминатор. Снаружи царило утро, еще достаточно ранее, чтобы освежать легким дуновением ветра, но достаточно позднее, чтобы в любой миг превратиться в полдень. Солнце успело вскарабкаться высоко вверх, кокетливо укутаться в белоснежную, сотканную из легких перистых облаков, шаль, и теперь заливало толстую шкуру «Воблы» теплым и желтым, как расплавленное масло, светом.

Тяжелой «Вобле» не было нужды карабкаться так высоко. Она неспешно шла сквозь россыпи кучевых облаков, бесцеремонно отодвигая их боком. В облаках резвились игривые анчоусы, то собираясь в небольшие стайки, то прыская в разные стороны.

- Беззаботные рыбешки, - вздохнул Габерон, закрывая иллюминатор, - Пляшете средь облаков и горя не знаете…

Судя по форме облаков, «Вобла» шла не выше трех тысяч футов. То-то по каютам шныряют карпы… Еще вчера вечером баркентина барражировала на отметке в десять тысяч. Значит, ночью «Малефакс» сменил эшелон. И правильно сделал. В этих краях дневные пассаты изменчивы и капризны, как нрав красавицы столичного острова. Днем они ревут в высоте, как голодные демоны, зато к темноте стихают и едва шепчут. В такие моменты лучший способ сохранить скорость – снизиться до предельно малых высот, где ветра не отличаются буйным нравом и скоростью, зато постоянны и стабильны. Идя в их неспешном течении, корабль может сделать за ночь добрых восемьдесят миль, а если еще и нащупать хорошую струю…

Грамотный навигатор знает, когда надо менять высоту, когда кораблю лучше держаться стремительных высоких течений, таких как Дрычунчик и Щучий хвост, а когда – снизиться и ползти над самым Маревом, ловя малейшие дуновения ветра. Габерон прикинул, что баркентина сейчас делает верных десять узлов и постепенно набирает высоту, пытаясь нащупать более основательные и сильные течения.

Что ж, каждому свое. Дело канонира – заниматься пушками, а не ловить по небу сквозняки. Для этой работы существует корабельный гомункул. Правда, есть вещи, еще более важные, чем пушки…

Все еще продолжая насвистывать, Габерон принялся за утренний туалет.

Добрую половину его по-офицерски просторной каюты занимали столы и трюмо, вся поверхность которых была завалена самыми разными приспособлениями для поддержания внешности в надлежащем состоянии –щетками с короткой и длинной щетиной, массажными губками, питательными компрессами, склянками с декоктами, настоями и притирками, баночками увлажняющих кремов, очищающих снадобий и ароматических солей…

Габерон с облегчением убедился в том, что вторжение карпа не причинило его арсеналу заметного ущерба, разве что платяная щетка лишилась половины щетины, а один из шелковых платков – его драгоценных шелковых платков, которые он купил на Чжунхуа! – пропах рыбой настолько, что годился разве что для оберточной бумаги. Страдальчески поморщившись, Габерон принялся приводить себя в порядок.

Вымыл с питательным бальзамом лицо, разглаживая кожу, чтоб не образовалось морщин. Аккуратно выдернул специальным серебряным пинцетом несколько лишних волосков в углах бровей. Добрых пять минут ожесточенно чистил зубы, с удовольствием отплевываясь в иллюминатор, после чего прополоскал горло мятной настойкой. Под конец он вооружился бритвой, заточенной лучше пиратского ножа и, высунув язык, принялся подбривать бороду, добиваясь полной симметрии и идеальных форм. К тому моменту, когда дело дошло до увлажняющего крема и очищающего скраба, он уже ощущал себя воодушевленным и полным сил. Сложнее всего было с волосами. Габерону потребовалось много времени и сил, чтоб уложить их правильным образом, с небрежностью, градус которой был высчитан куда точнее, чем «Малефакс» высчитывал курс корабля по навигационным картам.

Не менее важным делом был выбор утреннего туалета. В каюте Габерона располагалось шесть шкафов, и все они были забиты вещами, сшитыми в свое время лучшими портными Унии и ее цивилизованных окрестностей. Этих вещей хватило бы, чтоб облачить команду небольшой шхуны, но Габерон не спешил делать выбор.

- Дублет каледонийской шерсти до середины бедра? – задумчиво бормотал он, разглядывая ткань, - Нет, не пойдет. Безнадежно устарел еще в прошлом году. Появляться в таком на палубе – откровенный вызов общественному мнению и чувству вкуса. Ага, вот очень милый жиппон[53]… Как сейчас помню, сшил его на Маренго. Прекрасный цвет, но, кажется, немного полинял… Нет, не годится. Главный канонир пиратского корабля не может выглядеть как оборванец! И уж конечно я не могу позволить себе надеть этот саржевый фрак, я надевал его в прошлый четверг, обо мне могут подумать невесть что… А вот это, может быть, ничего… Жилет, прямо скажем, весьма невзрачен, но в сочетании с этой серой фильдеперсовой сорочкой может быть вполне сносен… Главное, никакого жюстокора[54] – в нынешнем сезоне он окончательно превратился в пошлость. А вот эти кюлоты составят с жилетом неплохой ансамбль…

Он с удовольствием закончил бы ансамбль парой эполетов с витыми шнурами и серебряной канителью, но, к своему огорчению, смог обнаружить лишь один. Второй как сквозь облака провалился. Что ж, философски рассудил он, на все воля Розы.

Окончательно облачившись, Габерон изящно повязал на шею шелковый платок и потратил еще две минуты на выбор подходящих духов. Только дуракам позволительно считать, что духи можно взять любые - их аромат должен идеально гармонировать с костюмом, кроме того, необходимо учитывать множество таких важных факторов, как время дня, настроение, погода и даже атмосферное давление…

- «Старый бриг?» - бормотал Габерон, разглядывая тяжелые резные флаконы, - Не слишком ли резко? Может, лучше «Ласковый корсар»? Там, по крайней мере, нет этих приторных пачулей… А может, «Кофейный бриз»? Или слишком легкомысленно?..

Подумав некоторое время, Габерон усмехнулся и взял граненый флакон «Квартермейстера». Запах у этих духов был такой, что сшибал с ног на расстоянии в несколько шагов. Запах, сочетавший в себе пороховую гарь, разящий ром и едкий табак, идеально подходящий для опытного флибустьера. Габерон щедро смочил духами шею и виски и подмигнул собственному отражению в одном из зеркал. Результатом он остался доволен - из зеркала на него смотрел привлекательный мужчина лет тридцати с небольшим, обаятельный, галантный, превосходно выглядящий и не лишенный явственного пиратского шарма.

Закончив с утренним туалетом, Габерон щелкнул крышкой жилетных часов и убедился в том, что пробило два часа дня. На самом деле, это ровным счетом ничего не означало. С тем же успехом часы могли отмерить девять часов пополудни или полночь. На борту «Воблы» часам всегда было опасно доверять. Оказавшись в постоянном магическом поле, они начинали жить своей собственной жизнью, нимало не заботясь о нуждах экипажа и его представлениях о дневном распорядке. Даже самый надежный хронометр, оказавшись на пиратской баркентине, в скором времени начинал вести себя как разнузданный пьяница, действуя по собственному разумению и нимало не считаясь с удобством окружающих. Ему ничего не стоило возвестить полдень на рассвете или позвать хозяина на обед среди глубокой ночи.

Бывали случаи, когда часовая стрелка за день успевала обойти циферблат не меньше двадцати раз, точно торопясь куда-то. В другие дни, напротив, ею овладевала апатия – и стрелка застывала на месте, смущая хозяина часов немым укором. Иной раз хронометром овладевал дух скаредности – за весь день они отсчитывали жалкие две-три минуты, да и те – с жадностью ростовщика, отсчитывающего монеты. Как-то раз полдень на «Вобле» длился почти полную неделю, причем все часы на борту были в этом совершенно единодушны.

Некоторое время капитанесса пыталась бороться с этим парадоксом. Она была слишком молода и слишком верила в важность единого часового пояса на борту корабля, полагая, что команда, каждый член которой живет в собственном, обособленном времени или даже вовсе вне всякого времени, никогда не сможет добиться слаженности. Для этого она приказала назначать дежурного на мостик и регулярно отбивать склянки, как это заведено на всех военных кораблях Унии. Идея была хороша, но сработала не лучшим образом. Если в смену Дядюшки Крунча склянки отбивались с завидной регулярностью и равным интервалом, то в смену самой капитанессы частенько путались, сбивая всех с толку, а в смену Шму и вовсе молчали – большой медной рынды ассассин боялась как огня. Одной темной ночью, про которую Габерон хотел бы забыть, склянки отбили пятьдесят шесть раз подряд – и отбили бы еще столько же, если бы кто-то не вырвал из пасти у разъяренного вомбата рында-булинь[55].

Что до Габерона, он давно привык не обращать на подобные фокусы времени внимания. Когда живешь в постоянном магическом поле, привыкаешь радоваться тому, что проснулся человеком, а не исправному ходу часов…

В этот раз, судя по положению солнца, часы не лгали, утверждая, что на дворе стоит два часа пополудни. Отражение Габерона в зеркале скорчило довольную гримасу. Всем известно, именно щедрое послеполуденное солнце благоволит пиратам, а вовсе не разбойничья луна. Оно усыпляет бдительность торговых шхун, этих больших ленивых рыбин, парящих в вышине. Разморенные его ласковым теплом, дремлют наблюдатели в «вороньих гнездах», исполняются лени дозорные, даже дотошные офицеры не торопятся лишний раз приложить к лицу обжигающую бронзу подзорных труб. Наилучшее время для дерзкого пиратского корабля, который может спикировать на ничего не подозревающую шхуну и подойти на абордажное расстояние быстрее, чем прозвучит боцманский свисток…

А еще этот час как никакой другой благоволил набегу на корабельный камбуз «Воблы». Тот самый час, когда по корабельному расписанию все члены команды заняты своими делами. Когда Дядюшка Крунч с Тренчем ползают где-то рядом с магическим котлом, крутя замасленные патрубки и по очереди глухо ругаясь. Когда Корди носится где-то по нижним палубам, грохоча башмаками и распространяя вокруг запах лакрицы. Когда Шму по своему обыкновению пропадает где-то на рангоуте, слившись с короткими полуденными тенями, а мистер Хнумр лениво ползает по реям, нюхая непривычно пахнущие ветра. Что же до госпожи капитанессы, она наверняка заняла свой привычный вахтенный пост на квартердеке. То есть, скорее всего, украдкой листает женские журналы, захваченные на Жан-Баре, и ковыряет в носу, для виду положив рядом Пиратский Устав.

Отражение Габерона не смогло сдержать ухмылки. Самое время проведать камбуз. И насладиться поздним завтраком в спокойной обстановке, не боясь того, что кто-то сунет мокрый нос тебе в ухо или превратит столовые приборы в набор карамельных конфет. Никто станет махать острой саблей над головой и делиться воспоминаниями о тех временах, когда пираты были отважнее, ветра сильнее, а прадед старшего канонира «Воблы» носил короткие штаны и запускал в небо сложенных из бумаги рыбок. Полчаса тишины и спокойствия и еще большая скворчащая отбивная – вот что может сделать пирата по-настоящему счастливым.

Габерон подмигнул своему отражению и вышел из каюты.

* * *

Его ожидания оказались разрушены - сокрушительно, в щепки, как корабль, идущий в темноте полным ходом, который врезается в остров, не обозначенный на картах и не отмеченный бакенами. Нет ни предчувствия, ни знаков приближающейся беды, лишь страшный хруст – и осознание катастрофы.

Это осознание настигло Габерона на подходе к камбузу. Вместо ласкающей ухо тишины, перемежающейся негромким шипением остывающей печи, камбуз встретил его взрывами смеха и звоном посуды. Отступать было уже поздно. Мимоходом сотворив знак Розы и кротко вздохнув, Габерон распахнул тяжелую дверь.

И сразу понял, что мечты о спокойном завтраке можно закопать еще глубже, чем закапывает клад самый принципиальный и трудолюбивый пират. Камбуз не просто оказался заполнен, он выглядел так, точно его оккупировало три дюжины голодных воздухоходов, хотя собралось здесь лишь пятеро членов экипажа.

Алая Шельма, по праву капитана занявшая главенствующее место за кухонным столом, расправлялась с огромным куском жареной рыбы, работая столовым ножом так решительно и кровожадно, точно та была не менее чем полковником воздушной пехоты Его Величества, алая треуголка беспечно свисала со спинки стула.

Украшенный свежими пятнами масла и краски Тренч сосредоточенно обгладывал хвост кефали, время от времени разглядывая его с самым пристальным вниманием, как если бы размышлял, не сойдет ли он за деталь для какого-нибудь безумного и бессмысленного механизма. Он еще не до конца освоился на борту «Воблы», но, как заметил Габерон, уже достаточно слился с общим фоном, чтобы сойти за привычный предмет обстановки.

Шму встретила Габерона своей обычной вымученной улыбкой. Она выглядела изможденной и смертельно уставшей, как гребец на галере, под большими фиолетовыми глазами синели круги. Склонившись над тарелкой с запеченными овощами, ассассин уныло терзала их вилкой, напоминая флотоводца, уже понявшего неизбежность поражения, но все же пытающегося отсрочить закономерный финал битвы.

Не обращая ни на кого внимания, беззаботно болтала Корди, раскачиваясь на табурете. Стоило ей отвлечься хоть на мгновенье, как множество ее хвостов норовили сбросить на пол столовые приборы и посуду, так что ведьме то и дело приходилось ойкать и кидаться за ними.

Дядюшка Крунч ничего не ел, да и не мог, но тоже отчего-то счел необходимым забраться на камбуз, едва не сокрушив его небогатый интерьер. Устроившись в углу на манер кариатиды, он пытался не раздавить ненароком камбузную печь и не пробить головой низкий потолок. И то и другое, с учетом его габаритов, давалось голему с трудом. Пока все остальные ели, он что-то глухо бормотал себе под нос, поскрипывая тяжелыми стальными поршнями. И, хоть Габерон не слышал слов, он был уверен, что голем вспоминает благословенные старые времена, когда и ножи для рыбы были привычнее, и стол сервировали с пониманием…

Даже Мистер Хнумр оказался здесь. Лишенный собственного места за столом, он слонялся по камбузу, пытаясь подобраться к еде с разных сторон, но неизменно терпел неудачу. Стоило его большому влажному носу показаться над столом, кто-то непременно отставлял подальше от края тарелку – и маленький вомбат, тихо ворча, двигался к другому его участку, терпеливо нащупывая слабое звено в обороне. Больше всего ему везло около Шму. Там ему украдкой падали кусочки тушеных овощей, которые он с удовольствием подбирал и жевал с выражением неизъяснимого блаженства на мохнатой морде.

- Габби! – забывшись, Корди резко повернула голову к вошедшему, - Доброе утро!

Это было серьезным тактическим просчетом. Ее многочисленные хвосты не упустили возможности и разом смахнули со стола блюдце с сахаром, стакан, три вилки, миску и соусник.

В мгновение ока камбуз превратился в подобие поля боя.

Шму, испуганно вскрикнув, взлетела по переборке вертикально вверх и распласталась тенью на потолке, оставляя за собой шлейф из кусочков капусты и сельдерея. Дядюшка Крунч, рефлекторно дернувшись, мгновенно своротил механическим плечом печь, вывернув на палубу содержимое топки, отчего камбуз мгновенно наполнился клубами дыма.

Шарахнувшийся от печи мистер Хнумр врезался в стул и, сам перепугавшись, заверещал так, как умеют верещать только перепуганные насмерть вомбаты. Мгновенно оценив ситуацию, Алая Шельма молниеносно выхватила из ножен саблю, чтоб отбить летящий ей в лицо соусник – и тем же выпадом разрубила надвое спинку стоящего поодаль стула.

Примерив преувеличенно-философское выражение лица, Габерон из дверного проема наблюдал за тем, как окутанные угольной взвесью члены экипажи, ругаясь и споря, пытаются восстановить на столе первоначальный порядок. В противовес его ожиданиям, для этого потребовалось не так уж много времени. Обиженный Мистер Хнумр, которому в суматохе кто-то наступил на лапу, жалобно урча забрался на колени Тренчу и уже через минуту преданно сопел ему в подбородок, провожая влюбленным взглядом рыбий хвост.

Шму с опаской заняла свою прежнюю позицию за столом, нервно поглядывая по сторонам и сутулясь. Корди с готовностью нырнула под стол, чтоб оценить причиненный столовым приборам ущерб. Алая Шельма хладнокровно вложила саблю обратно в ножны и сделала вид, будто ничего особенного не произошло.

- Вы сегодня рано проснулись, господин старший канонир, - заметила она сдержанно, вновь принимаясь за вилку с ножом, - Мне даже любопытно, какая сила вытолкнула вас из койки в столь необычайно ранний час? Если она столь могущественна, стоит задуматься, не приспособить ее для раскрутки корабельных колес. Бьюсь об заклад, с подобным приводом «Вобла» сможет делать по двадцати узлов против ветра!

- Мне не давала спать ответственность за корабль и ваши собственные души, - с достоинством ответил Габерон, опускаясь на свободное место, - Я всегда чувствую себя неуютно, когда оставлю вас без присмотра.

- Тебе лучше бы перенести свою заботу на гандек, - пробасил Дядюшка Крунч, пытавшийся вернуть печь на ее изначальное место, - Там все заросло ржавчиной настолько, что страшно подступиться.

- Попрошу вас всех держать руки подальше от моего гандека! Это единственное место на корабле, где царит спокойствие. И я хочу, чтобы это положение вещей сохранилось как можно дольше. Что еще нужно уставшему от жизни канониру в наш век тревог и волнений, если не уголок, исполненный спокойствия?..

- Ему нужна хорошая порка, - заметила капитанесса, ловко орудуя вилкой и ножом, - Твой уголок спокойствия – рассадок грязи и ржавчины на всем корабле. Ты ведь за всю неделю так и не убрался там, верно?

Габерон вздохнул, расправляя на коленях салфетку.

- У меня и без того хватает работы на борту. Если ты не заметила, я занят по двадцать часов в сутки.

- Дело в том, что уход за собой, своим туалетом и своей внешностью не относится к списку корабельных работ, - тон голоса Алой Шельмы был градусов на десять прохладнее того, каким она обычно пользовалась, - Неужели я забыла тебе об этом сообщить?.. Ах нет, я же сообщала. Приблизительно двадцать пять раз за последние три дня!

- Я не подписывался на каторжные работы!

- Ты подписал каперский контракт, - напомнила Ринриетта, пристально разглядывая остатки рыбы на тарелке. Кровожадность в ее взгляде Габерону определенно не понравилась, - А значит, должен быть готов рискнуть своей жизнью ради корабля.

- Но не своей прической, - с достоинством ответил Габерон, - Ты не представляешь, каких трудов стоит отмыться от проклятой ржавчины!

Алая Шельма устало вздохнула.

- Могу выделить тебе в помощь кого-нибудь из команды.

- Благодарю покорно! – Габерон скривился, - Ты уже пыталась. Дядюшка Крунч разворотит там все, сбив мне наводку, а Шму белеет как мел, стоит ей только увидеть пушку.

Шму выдавила вымученную улыбку, глядя себе в тарелку.

- Эти пушки… Они такие… жуткие.

- Вот видишь, Ринни, - Габерон развел руками, - Главному канониру нечего рассчитывать на помощь.

Алая Шельма раздраженно отодвинула от себя тарелку с рыбными костями.

- Думаю, Корди не откажется тебе помочь.

Габерон насмешливо вздернул бровь.

- Корди? Вы шутите, капитанесса, сэр?

- А что такое?

- Да сама погляди.

В этот момент Корди как раз выбиралась из-под стола с пойманной ею миской. На лице ее застыло виноватое выражение, а кончик носа там, где не был испачкан угольной пылью, немного покраснел.

- Извини, Ринни. Я не нарочно, - пробормотала смущенно ведьма, - В любом случае, это была старая миска! Она никому не нравилась!

Алая Шельма хлопнула себя ладонью по лбу. Миска, которую ведьма с преувеличенной аккуратностью водрузила на стол, была отлита из чистейшего молочного шоколада.

- Во имя Розы, Корди! Ты не успокоишься, пока всех нас не оставишь без посуды?

Юная ведьма потупилась. Ее многочисленные хвосты тоже поникли, как паруса в штиль.

- Я ж не нарочно. Хочешь, я ее съем прямо сейчас?

- Не раньше, чем ты доешь свой сервант! – поймав недоуменный взгляд Тренча, единственного человека, сохранявшего относительное спокойствие на протяжении всей перепалки, Алая Шельма неохотно пояснила, - Эта девчонка превратила вчера корабельный сервант в слоеный пирог с грибами. И не получит шоколада, пока не доест его до конца!

- Видал? – Габерон коротко ткнул техника локтем в бок, - Нет, ведьмам на мой гандек вход заказан. Я не хочу, чтоб орудийная палуба превратилась в подобие кондитерской лавки! Чем я буду стрелять по готландской канонерке, если станет жарко? Марципаном?.. Кстати, раз уж на то пошло, в чью светлую голову пришла мысль запустить в мою каюту проклятого карпа? Тоже ты постаралась, Корди?

Ведьма поспешно затрясла головой:

- Это не я! Честное слово!

- Шму!

Ассассин вздрогнула. Она всегда вздрагивала, стоило кому-то позвать ее по имени. Но в этот раз, отметил Габерон, она выглядела смущенной и подавленной сверх обычной меры. Настолько, что едва не размазывала по тарелке соус собственным носом.

- Извини…

Габерон всплеснул руками. Ему хотелось расхохотаться, но он знал, что смех и подавно перепугает Шму до того, что та, чего доброго, сползет под стол.

- Варенье из Розы! Чего ради ты это сделала?

Ассассин шмыгнула носом.

- Ну… Ему было холодно и страшно ночью одному.

Габерон непонимающе уставился на нее:

- Кому? Карпу?

- Угу, - Шму принялась ковырять пальцем столешницу, - Я… встретила его ночью на… на палубе. Он был такой… одинокий, грустный. Мне стало его… жалко. Я… Извините.

Грустный одинокий карп! Габерон и в самом деле едва не расхохотался, с трудом сохранив на лице присущую ситуации строгость.

- Карп! Ей стало жалко карпа! И она, конечно, решила, что дядя Габерон согреет несчастное животное и утешит. Спасибо еще, что не сунула мне пару электрических угрей под одеяло!

Шму молча комкала салфетку, ни на кого не глядя. Потрясающее существо, подумалось Габерону. Умеет свернуть человеку шею двумя пальцами и при этом конфузится как монашка, впервые увидевшая гуидак без раковины[56].

- Я помогу тебе с уборкой, - вдруг сказал Тренч, - Мне не сложно.

Габерон уставился на бортинженера с подозрением. Он привык не ожидать ничего хорошего от инициативы членов команды и первым делом подозревал в ней злонамеренный подвох.

- Я думал, ты еще возишься с корабельным котлом.

- Мы уже почти закончили, Дядюшка Крунч без труда закончит сборку.

Габерон с деланным безразличием пожал плечами:

- Как хочешь, приятель. От помощи отказываться не буду, раз уж сам предложил. Только учти, на гандеке и в самом деле полно ржавчины… А теперь, если вы не против, я хочу съесть самую большую и сочную отбивную в южном полушарии!

К его большому разочарованию отбивной на камбузе не оказалось. Кухонный стол был заставлен всякой всячиной, которая, на взгляд Габерона, никак не могла соперничать с большим куском жареного мяса. Он обнаружил блюдо с копченым хеком, половину головки сыра какого-то каледонийского сорта, твердого настолько, что впору было бы использовать вместо досок для ремонта палубы, горшочек с медом, краюху выпеченного на «Вобле» хлеба, еще помнящего магический жар печи, несколько свежих бисквитов, салат из ламинарий[57] и плошку со сливовым вареньем.

Габерон демонстративно поморщился, разглядывая выставленные блюда. Впрочем, на противоположной стороне стола он обнаружил тарелку с горой свежих поджаристых гренок. Румяные, с хрустящей корочкой, покрытые расплавленным сыром, желтым, как полуденное солнце, они хоть и не могли служить достойной заменой бифштексу, на некоторое время примирили бы его с несправедливостью окружающего мира. Гренки – не самая плохая штука на свете, если разобраться. Быть может, именно их не хватает одному уставшему канониру, чтоб обрести утраченную веру в справедливость.

Габерон уже собирался со снисходительным видом подхватить пару особенно румяных экземпляров, когда Корди небрежно заметила:

- Я могу сделать тебе отбивную, Габби!

Он выставил вперед ладонь в предупреждающем жесте:

- Не утруждай себя, Сырная Ведьма. От твоей магической стряпни у моего желудка колики. Кроме того, твоя ворожба гарантирует что угодно, кроме результата. Кончится тем, что я получу вместо отбивной фисташковое мороженое или пудинг или…

Корди со вздохом стала сплетать собственные хвосты в бессмысленный узел.

- Я учусь, Габби.

- Вот именно. И я чувствую себя куда спокойнее, когда ты занимаешься этим подальше от меня.

- Хватит, - Алая Шельма хлопнула ладонью по столу. Звук получился негромкий, но все собравшиеся на камбузе внезапно замолкли, звон посуды стих сам собой. Даже Мистер Хнумр, пытавшийся незаметно стянуть с тарелки Тренча рыбу, засмущался и скрылся под столом.

Некоторое время капитанесса молча разглядывала свою команду. Как машинально отметил Габерон, ее взгляд производил нужное впечатление – выдерживать его становилось непросто. Что ж, быть может, когда-нибудь из этой девчонки и получится настоящий пират… Не такой, как ее дед. Тот, говорят, взглядом поджигал дерево. Но все же что-то семейное в этом взгляде есть…

- Раз уж мы собрались здесь в полном составе, мне стоит сообщить экипажу важную новость. «Вобла» меняет курс.

Кто-то издал заинтересованный возглас, кто-то махнул рукой, Габерон ограничился лишь тем, что скорчил пренебрежительную гримасу, которая – он знал это доподлинно – особенно неприятна Ринриетте.

- Мы пираты, а значит, вольные бродяги, нам все равно, где баламутить небо и взбивать облака. К чему нам менять паруса? Мне нравятся эти широты. Здесь тепло, сухо, нет туманов и вьюг, а дожди идут лишь на самых нижних высотах. Не знаю, как вас, а меня текущий курс полностью устраивает. Я уже израсходовал три пинты кокосового лосьона для загара за эту неделю!

Алая Шельма пристально изучила его через стол. Несмотря на то, что для этого ей не понадобилась подзорная труба, а абордажная сабля мирно висела в ножнах, у Габерона невольно возникло ощущение, что его разглядывают, точно беспомощную торговую шхуну. Неуютное ощущение.

- Ничего не имею против южных широт, Габби, однако было бы хорошо, если б ты иногда смотрел чуть дальше своего напудренного носа. Тебе известно, каким ветром идет сейчас «Вобла»?

Габерон поморщился.

- Я не специалист по навигации. Спроси Дядюшку Крунча или «Малефакса». Я-то Тихого Доходяги от Северного Разбойника не отличу!

- Я говорю о направлении.

- О. На юг, если не ошибаюсь.

- Ошибаешься. Ветер в последнее время дует исключительно в одном направлении. В направлении безденежья! Если дело и дальше пойдет в том же духе, придется мне придти к выводу, что Роза Ветров окончательно выжила из ума, а неделя теперь состоит из семи пятниц![58]

На камбузе воцарилась тишина, если не считать напряженного сопения мистера Хнумра, пытавшегося дотянуться до вожделенной еды из-под стола. Даже Шму на минуту перестала с тоскливым видом копаться в своей тарелке.

- Добычи становится все меньше, - Алая Шельма задумчиво взяла гренку, до которой так и не добрался Габерон, откусила от нее небольшой кусок и некоторое время сосредоточенно жевала, - За последний месяц мы записали на свой счет лишь один корабль. Да и тот…

- А по-моему, это был очень удачный налет, - бесцеремонно вставил Габерон, - Мы провернули дело так быстро, что они даже не успели сообразить, что происходит.

- И могли бы этим гордиться, если бы взяли хороший груз. Но нам попался шлюп, набитый запчастями для зонтиков. Несколько тонн запчастей для зонтиков – что мне прикажете с ними делать? Открыть летающую лавку? Податься из пиратов в старьевщики?

- Ищи во всех ситуациях хорошее, - философски посоветовал Габерон, протягивая руку, чтобы перехватить наконец гренку и себе, - Об этом налете едва ли напишут местные газеты. А значит, мы так и останемся Паточными Пиратами. Как по мне, Зонтичные Пираты звучит не в пример менее солидно…

Она взглянула на Габерона так, что тот забыл, зачем протягивал руку. И, пожалуй, забыл бы, как его зовут, будь взгляд еще немногим острее.

- Такова жизнь пирата, Ринриетта, - Дядюшка Крунч со скрежетом повел стальными плечами, - Восточный Хуракан это хорошо понимал. Сегодня ты пьешь вино из золотого кубка, а завтра будешь рад глотку протухшей воды из балластных цистерн. Даже лучшие пираты прошлых времен знали неудачи.

Алая Шельма аккуратно отложила корку на край тарелки.

- Наши длятся так долго, будто мы попали в тянущийся воздушный фронт неудач. Но я – капитан «Воблы» и именно на мне лежит ответственность. Мне надоело без всякого толку полоскать паруса! Еще немного, и «Вобла» порастет лианами, превратившись из корабля в дрейфующий остров! Мы пираты! Мы идем туда, где чуем запах наживы!

- Нельзя получить все сразу, прелестная капитанесса, - вкрадчиво заметил «Малефакс», его голос едва ощутимым порывом ветра пролетел над столом, - Да, в южных широтах нет оживленного судоходства, а самый крупный куш, который мы можем сорвать – груз копры или трепангов. Но ведь в этом есть и хорошие стороны. Например, мы не подставляем брюхо под вражеские ядра. Этим и хорошо нейтральное воздушное пространство вдали от оживленных торговых ветров.

- Как далеко мы от воздушных границ Унии? – требовательно спросила она.

- Мне не требуется заглядывать в карты, - самодовольно сообщил гомункул, - Триста сорок миль к югу от южной оконечности Готланда. До границ Формандии, полагаю, будет немногим больше, около четырехсот…

- Слишком далеко от торговых ветров и больших островов, - капитанесса склонила голову над столом, - Мы болтаемся в воздушном океане точно медуза, пытаясь нащупать добычу вслепую.

- И правильно делаем, - прогудел Дядюшка Крунч, фокусирующие механизмы его линз негромко жужжали, - В последнее время Уния подняла слишком много швали для охраны торговых ветров, а «Вобле» ни к чему вступать в открытый бой. Мы, пираты, как хищные рыбы – откусываем кусок и уходим.

Капитанесса встретила его слова без воодушевления.

- Слишком уж тяжело в последнее время найти этот кусок, - пробормотала она, - И все чаще у меня складывается ощущение, что времена вольного пиратства мал-помалу заканчиваются. Уния перестала высылать за флибустьерами армады боевых кораблей. Куда проще перекрыть все крупные потоки фрегатами, выжать любую опасность из ключевых точек, подальше к переферии, где из добычи – лишь водовозы да рыбные сейнера. Так что если мы… Шму!

Шму вздрогнула и еще сильнее ссутулилась над тарелкой, испуганно глядя на капитанессу сквозь всклокоченные и перепачканные пылью пряди волос.

- Может, ты и умеешь передвигаться невидимо для глаза, госпожа ассассин, но вот овощи в твоей тарелке этим качеством не отличаются. И я прекрасно вижу, как они отправляются под стол!

- Я н-не очень голодна… - пробормотала Шму, становясь еще более угловатой, чем обычно.

- Ты тоще засоленной селедки, которая пережила два кругосветных путешествия, - отрубила капитанесса, - И пока ты на этом корабле, тебе придется питаться, как человеку!

Габерон, не удержавшись, послал Шму одну из своих самых многозначительных ухмылок, лукавую, с полунамеком, отчего ассассин сперва побледнела, как смертельно больной, а затем проглотила не жуя сразу половину огромной картофелины и еще некоторое время тихо икала, едва не закопавшись носом в тарелку.

- Паяц, - буркнула капитанесса, наблюдая за этим, после чего повернулась к остальным, - Господа пираты, нам нужны новые охотничьи владения. Где грузовые шхуны тяжелы и ленивы, как объевшиеся караси, а канониры косоглазы от рождения. Сегодня мы берем новый курс.

Дядюшка Крунч негромко заворчал.

- Не слишком ли поспешно? У твоего деда было заведено, чтоб экипаж тоже принимал участие в подобных решениях. Это называлось капитанским советом.

Алая Шельма смерила своего механического старпома презрительным взглядом.

- Разве воля капитана не священна на его корабле?

- Священна, - голем уважительно склонил большую, как мортирная бомба, голову, - И последнее слово всегда за ним. Но иногда даже мнение юнги может быть ценным. Опытный капитан всегда уважает свою команду и своих офицеров.

Алая Шельма некоторое время хранила презрительное молчание, задрав немного порозовевший подбородок. Но сохранять такую позу за обеденным столом было слишком неудобно.

- Ладно, - буркнула она, выдыхая воздух и обводя собравшихся взглядом, - Я готова выслушать каждого из вас. Пусть начнет Тренч, ему полезно думать как пират.

Бортинженер ссутулился – он все еще не привык быть центром всеобщего внимания.

- Меня не очень-то тянет в Унию, - признался он, немного смущенно, - Лучше идти слабым ветром, но не рискуя налететь на шквал, чем рисковать всем, что имеешь. Уния – это всего лишь три государства, а не весь мир.

Габерон одобрительно кивнул. Мальчишка, может, и выглядел как запеченный карась, но обладал способностью говорить дельные вещи, а еще многое умел подмечать –не лишнее качество для любого корсара.

- Ну и куда тянет твою душу? – хмуро поинтересовался Дядюшка Крунч.

- Дальше юг, - кратко отозвался Тренч, проглатывая кусок сыра, - К Иберийским островам. Я читал, там прежде были богатые края, китовая кость, серебро…

Голем издал протяжный скрежещущий звук, крайне немелодичный на взгляд Габерона. Возможно, среди абордажных големов это считалось смешком.

- Сколько лет было книгам, что ты читал, рыба-инженер? Даже в те времена, когда мы с Восточным Хураканом бороздили облака, Иберия считалась давно разоренным краем, где не отыскать ничего ценее старого башмака! Уния давно вытянула из Иберии все соки, как она вытягивала их из любых островов, где было что-то кроме голого камня!

Капитанесса прищурилась, что-то взвешивая. Единственная из всех собравшихся облаченная в полную форму, она выглядела адмиралом на военном совете. Но Габерона сейчас отчего-то не тянуло шутить на этот счет.

- Старший помощник прав. Иберия давно разорена, а за ее остатки бьются слишком много желающих. Мы не окупим даже пороха. Корди, что скажешь ты?

Корди вскочила на ноги. Слушая разговоры старших, она едва могла усидеть на месте и вот теперь получила шанс.

- Север! – горящие глаза ведьмы напоминали сигнальные огни на мачте большого корабля, такие же яркие и огромные, - Мы никогда прежде не были в Рутэнии! А, Ринни? Хочу в Рутэнию! Говорят, там тысячи островов, и все круглый год покрыты снегом! Вся рыба там несется только красной икрой, а прямо по улицам, между домами, плывут китовые акулы…

- Земли варваров, - сердито отозвался абордажный голем, - Цивилизованному человеку там не место. Добыча на рутэнийских островах богата, спору нет, только и нравы там царят суровые, не чета нашим. Там даже висилица пиратам не положена. Отправят вас куда-нибудь на соляные копи Журжи, где даже рыбий жир замерзает, будете знать… А еще рутэнийцы не дураки подраться. За каждую украденную у них икринку они будут рубиться как рыбы-дьяволы.

Корди было вскинулась, чтоб отстоять свою идею, но капитанесса осадила ее одним взглядом.

- Согласна. Рутэния – суровый край, не терпящий слабых. Наша «Вобла» отощала, ей давно пора менять оснастку и перестилать палубы, долгое путешествие и ледяные ветра ей не по плечу. Не говоря уже о том, что нас всего лишь шестеро. Извини, Корди, но север – не наше направление. Кто еще хочет высказаться? Шму?..

Шму втянула голову в плечи, как моллюск, пытающийся спрятаться в собственной раковине, но без особого успеха. Все собравшиеся выжидающе смотрели на нее. От чужого внимания ассассин мелко задрожала. Того и гляди, метнется в иллюминатор – и только ее и видели.

- Нихонкоку, - выдавила она одно-единственное слово. И, успокоенная этим, улыбнулась слабой беспомощной улыбкой умирающего карася.

- Всегда хотела побывать в Нихонкоку! – с готовностью поддержала ее Корди, - Тренч мне рассказывал, из книг. Острова там маленькие-маленькие, но сплошь засажены рисом, а живут там узкоглазые коротышки, узкоглазые они от ветра, потому что ветер в тех краях дует с такой силой, что может сдуть уши с головы! А еще раз в сто лет там выныривает из Марева гигантская рыбина размером с остров. Она крушит острова и даже линкоры, сжигает посевы, сотрясает землю…

Дядюшка Крунч хлопнул себя механической ладонью по лбу, отчего по камбузу разнесся тяжелый металлический гул.

- Хватит, Корди, - попросил голем, - Не забывай, мы планируем не увеселительную прогулку, а охоту. В Нихонкоку «Вобле» ничего не перепадет, кроме рисовой шелухи. К тому же, слишком уж далеким будет путь. Даже если у нас хватит зелья для машин, мы будем добираться до тех краев добрый месяц!

Корди приуныла и повесила было нос, но быстро вернула себе привычное расположение духа.

- Тогда Латиния!

- Уже лучше, - одобрительно кивнула капитанесса, прикусив губу, - По крайней мере, не придется лететь к черту на рога. Но в Латинии сейчас тоже не лучшие времена. Два неурожайных года подряд, а скот сильно страдает от мигрирующих щук. Если подадимся туда, в скором времени сами протянем ноги от голода.

Некоторое время экипаж «Воблы» хранил молчание, которое показалось Габерону весьма неуютным. На камбузе даже стало как-то душно, словно за время разговора баркентина снизилась на несколько тысяч футов и барражировала над самым Маревом.

- Габерон? – капитанесса произнесла это имя с таким напряжением, словно подносила зажженный трут к пороховому заряду.

Но Габерон лишь ухмыльнулся и закинул руки за голову. Он полагал, что давно выучил правила игры.

- Воздержусь. Я человек неприхотливый, мне хорошо везде, где есть прачечные, приличные рестораны, бильярдные, пристойные парикмахерские и…

- Глядя на тебя, мне все сильнее хочется увести «Воблу» в южное полушарие, - мстительно процедила капитанесса, - На край света, туда, где нет ни пресной воды, ни дерева, зато на каждом

шагу встречаются огромные акулы, харибды и… прочие порождения Марева.

- Уния, - в голосе Дядюшки Крунча вперемешку с густым хрипом Габерону послышашась тяжелая досада, - Глупо обманывать самих себя. Уния всегда будет самым вкусным куском для любого пирата. Именно сюда со всего воздушного океана стягиваются богатства – серебро, рыбий жир, дерево, магические эликсиры, железо, порох… Только Уния давно уже не толстенькая рыбка, которую можно хорошенько потрепать. Скорее, это спрут, раскинувший свои щупальца по всему миру!

- Наш старик – анархист старой закалки, - заметил Габерон небрежно, оправляя манжеты, - Не удивляйся, Тренч. Он на дух не выносит Унию и все, что с ней связано. Это передалось ему от Восточного Хуракана.

- Я помню те времена, когда никакой Унии не было и в помине! – рыкнул абордажный голем, -

а были Формандия, Готланд и Каледония, три королевства, три акулы, веками дерущиеся между собой за кусок мяса! Ох, как они рвали друг друга в свое время!.. Все небо над северным полушарием заволакивало порохом. Острова стирались в порошок. Ну а Марево принимало щедрые подношения ежедневно, в его пасть летели фрегаты, линкоры, корветы, бриги… Все под разными флагами, но Мареву это безразлично. У Марева всегда один цвет… Ох и славно оно пировало в те годы!..

Канонир пожал плечами.

- Не очень-то много изменилось с тех пор. Едва ли акулы стали миролюбивее и сытее. А вот умнее стали. Сообразили своими акульими мозгами, что враждовать друг с другом бесконечно получается себе же во вред. Пока ты грызешь плавник одного, другой тебе самому норовит откусить хвост. А вот акулья стая – это уже совсем, совсем другое дело… Акулья стая может подгрести под себя весь воздушный океан, установить там свои порядки и пировать сладким рыбьим мясом до скончания дней. В этом свете Уния – всего лишь клуб по интересам или акулий профсоюз.

- Иной раз такие эскадры собирали – рыбе в небе тесно становилось… Да все под парусами, паровых машин тогда еще не было, вымпелы развеваются, офицеры с золотыми шнурами…, - в механическом голосе абордажного голема возникло что-то вроде мечтательности, - Осадит такая эскадра большой остров, да как начнется побоище! Пушки гремят, бомбы взрываются, канониры кричат… И остров на глазах тает, теряет куски, точно кто большой краюху хлеба небрежно так крошит…

- Когда замолкают пушки, в бой бросаются счетоводы, - Габерон махнул рукой, словно невзначай демонстрируя массивные золотые кольца, - Даже парусный линейный корабль – это целое состояние, не говоря уже о современных паровых дредноутах. А Готланд, Каледония и Формандия слишком умны, чтоб швыряться деньгами в бездну. Может, правду говорят про акул, что это самые глупые создания в воздушном океане, только инстинкт самосохранения есть и у них.

- Уния – это не стая акул, это спрут, - спокойно и зловеще произнесла капитанесса, весомо припечатав сказанное ладонью к столешнице, - Спрут, чьи щупальца растянулись по всем обитаемым островам, выжимая их досуха и пользуясь правом сильнейшего. Это правда, дед ненавидел Унию, он знал ее истинное нутро. Хотела бы я увидеть, как этот спрут разрывает собственное нутро…

- Я бы даже сказал, это совершенно исключено, прелестная капитанесса, - бесцеремонно вставил «Малефакс». Это было в его манере – притворяться невидимкой, внимательно слушая чужие разговоры, пока не представиться случая кого-нибудь уколоть или продемонстрировать собственные возможности, - Уния – это сильнейший экономический и политический союз во всем северном полушарии.

Корди слушала разговор невнимательно, пытаясь соорудить на своем лице пышные усы из нарезанных ламинарий. Алая Шельма сосредоточенно препарировала бисквит. Шму продолжала уныло ковыряться в собственной тарелке, причем еда в ней больше менялась местами, чем исчезала – точно ассассин играла в какую-то сложную логическую игру. А вот Тренч, похоже, слушал с интересом, хоть и сохранял молчание. По крайней мере, Габерон различил заинтересованный блеск его глаз.

- Хочешь что-то спросить, приятель?

Инженер почесал пальцем бровь.

- Ну… Вы, кажется, не очень-то любите Унию, верно?

Невидимый «Малефакс» рассмеялся самым беззаботным образом, Алая Шельма, наоборот, нахмурилась. Габерон любил, когда капитанесса хмурилась, в такие моменты у нее обыкновенно менялся цвет глаз – с цвета потемневшей меди на цвет заката в южных широтах.

- С чего бы нам ее любить, рыбья твоя голова? – грохнул Дядюшка Крунч недовольно, - Коли в любой ее части, будь то Формандия, Каледония или твой любимый Готланд, ждет нас только одно?

Инженер мотнул вихрастой головой.

- Я не это имею в виду. Ведь вы все в некотором роде… подданные Унии, разве не так? Габерон вечно хвастает о том, как он раньше служил офицером на формандском флоте, у капитанессы явный каледонийский акцент, а Корди…

Габерон выпятил грудь и задрал подбородок. Вышло недурно, несмотря на то, что жилет и фильдеперсовая сорочка никак не могли заменить формандского мундира с его щегольскими золотыми шнурами и тончайшей вышивкой.

- Не просто офицером, приятель! В свое время я был капитаном третьего разряда, или «капитан-де-корвет», как это называлось в Формандской Республике.

Алая Шельма страдальчески поморщилась.

- Мне все чаще кажется, что этот чин ему присвоили за то, чтоб он не открывал на борту рта. С такими задатками наш Габерон вполне мог бы дослужиться в скором времени и до формандского вице-адмирала…

Габерон сделал вид, что оскорбился, даже метнул в сторону капитанессы гневный взгляд. Без всякого толку – ее презрительность защищала лучше, чем обшитая железом броня канонерских лодок от ядер малого калибра.

- Этот высокомерный судак и в самом деле формандец, - услужливо подсказал вездесущий «Малефакс», нарочно вежливо-нейтральным тоном, - Единственный на борту, по счастью. Наша прелестная капитанесса и мисс Корди образуют здесь каледонийский анклав, ну а вы с баронессой фон Шму – соответственно, потомки гордых готландцев.

Дядюшка Крунч, разумеется, не упустил повода поворчать.

- Смешение народов, - буркнул он негодующим тоном, - Сказал бы кто мне полвека назад, что я буду сидеть в одном отсеке с формандцами и готландцами… В старые времена такого заведено не было! Хотя, конечно, у твоего деда завсегда всякий сброд ошивался, там на подданство не смотрели, а смотрели на то, как ты саблю в руках держишь…

- «Вобла» экстерриториальна! – провозгласил Габерон напыщенно, - Так что мы не станем вести споров о том, кто из нас где жил до того момента, как стал на скользкую пиратскую дорожку. Кроме того, мы, формандцы, научились взирать на мир со снисхождением и не жалуемся Розе даже когда видим несовершенство прочих народов.

Корди мгновенно показала ему язык:

- У вас в Формандии электрических угрей едят! Фу!

- Лучше я буду питаться живыми угрями, чем вашей овсянкой, - парировал Габерон с достоинством, - Правду я слышал, вы используете ее везде, где можно, даже вместо мыла и машинного масла?..

- Все формандцы – самовлюбленные дураки и врали!

- А все каледонийцы – холодны как рыбы.

- Вино у вас вонючее, как балластная вода!

- Хочешь посмеяться - спроси каледонийца про запахи!..

Судя по тому, как Корди сощурилась, Габерона ждала жаркая схватка. Он рефлекторно напрягся. Когда соришься с ведьмой, надо быть всегда настороже и готовым к последствиям. Например, к тому, что стул под тобой вдруг развалится, превратившись в бисквитное тесто. Или что-нибудь еще в подобном роде. Но Корди не успела пустить в ход свою ведьминскую силу. Что-то оглушительно ухнуло в воздухе, с такой силой, что Габерон едва не опрокинулся вместе со стулом, а Корди подпрыгнула на своем месте.

* * *

Весь отсек затянуло обжигающей, едкой, кислящей на языке гарью, где-то под столом чихнул ошарашенный вомбат.

Когда дым немного рассеялся, стало видно Алую Шельму. Запрокинув голову, она флегматично наблюдала за тем, как оседают на мебели жирные хлопья сгоревшего пороха. Пистолет все еще смотрел в потолок. Габерон опасливо коснулся собственного уха – проверить, не оглохло ли. Благодарение Розе, капитанесса не зарядила свой тромблон пулей…

- Спор окончен, - хладнокровно возвестила она, пряча оружие за пояс, - А теперь вспомним, зачем мы здесь собрались.Корди, будь добра, подай мне карту.

Корди торопливо нырнула под стол и вытащила карту. Насколько мог судить Габерон, карта успела ощутимо измениться – на ее поверхности проступили очертания новых, прежде не изведанных небоходами, островов, и даже целых архипелагов. Правда, изображены они были при помощи сливового варенья, а контуры более всего напоминали следы от лап вомбата. Впрочем, карта, пожалуй, еще легко отделалась. Судя по превращенному в бахрому краю, проведи она в распоряжении Мистера Хнумра еще хотя бы полминуты, уже превратилась бы в горсть лоскутов.

- Мистер Хнумр почему-то очень любит карты, - извиняющимся тоном произнесла Корди, протягивая листок капитанессе, - Наверно, ему нравится запах чернил.

- Я помню это с тех пор, как он выпил три унции лучших каледонийских чернил из моей каюты, - заверила его капитанесса, решительно отодвигая в сторону тарелку с гренками, к которой Габерон как раз тянулся, и разворачивая на столе карту, - Итак, господа, поскольку никто из вас не смог определиться с курсом, решающим будет слово капитана. К счастью для вас, болтливых бездельников и самовлюбленных паяцев, у меня есть план. Вот он.

Алая Шельма ткнула пальцем в карту. На камбузе вновь воцарилась тишина – все присутствующие пытались разглядеть, куда именно упирается капитанский палец. Габерону это удалось первому – сказывалось преимущество изрядного роста. Он по праву гордился своим острым, как у всякого канонира, зрением, но даже ему пришлось прищуриться, чтоб прочитать название.

- Дюпле? Никогда не слышал о таком острове. И это в пределах Унии?

- Воздушное пространство Формандской Республики, - по-военному четко ответила капитанесса, - Неподалеку от границы с Готландом.

- Справедливее было бы сказать, щучий угол Формандии, - озадаченно прогудел Дядюшка Крунч, - Кажется, я помню тамошние края. Ни плантаций, ни фабрик, ни больших торговых ветров… Чем нам там поживиться? Водорослями?

- Разве ты не говорила, что нам не стоит соваться в Унию, Ринни? – Корди от удивления даже выпустила хвост, который как раз завязывала каким-то хитрым матросским узлом.

Габерон почувствовал, что хмурится, и тут же заставил мимические мышцы лица расслабиться. Не стоит улыбаться слишком часто, если не хочешь, чтоб на лице прежде времени появились морщины.

- Капитанесса, сэр, очень мило, что вы вознамерились навестить мою родину, - сдержанно заметил он, - Почту за честь лично раздобыть в меру жирного электрического угря вам на завтрак. Но ваши мотивы, к сожалению, мне пока не открылись. Кажется, не так давно мы сами решили, что соваться в воздушное пространство Унии весьма рискованно. Согласен, не так давно нам удалось провести готландцев, но уж с формандской береговой охраной этот номер никак не пройдет. Уверяю вас, формандцы куда щепетильнее готландцев по части охраны собственных рубежей. Формандские канонерки патрулируют все границы неусыпно, мимо них не проскочит даже шпротина!

Капитанесса не бросилась очертя голову в спор, как с ней это часто бывало, напротив, выжидающе смотрела на собравшихся, переводя взгляд с одного пирата на другого. Габерон знал этот взгляд, обманчиво невозмутимый, спокойный и похожий на густые кучевые облака, под толщей которых прячется бритвенно-острый риф.

- А ты подумай, Габби. И вы все тоже подумайте. Как знать, возможно, я неспроста выбрала этот остров?

Габерон сохранил на лице сияющую улыбку, но внутренне немного напрягся, как напрягаются обычно небоходы, видящие опасно кренящуюся палубу корабля. Никто из Паточной Банды не знал, насколько ему хотелось сейчас выругаться – не той мелодичной тарабарщиной, которой ругаются на театральных подмостках ненастоящие пираты с фальшивыми деревянными ногами, а настоящей флотской бранью, такой, что пробивает навылет не хуже картечи.

Она опять что-то задумала. Значит, не случайно всю последнюю неделю ходила рассеянная, то и дело спотыкаясь о комингсы, не случайно мусолила до дыр грамофонные пластинки и разглядывала небо. Очередной прожект, наверняка еще более нелепый, отчаянный и дерзкий, чем предыдущие. Вот что значит кровь старого пирата в жилах…

На камбузе воцарилась тишина, нарушаемая лишь торопливым чавканьем Мистера Хнумра под столом. Все собравшиеся морщили лбы, каждый на свой манер, разглядывая маленькое, ничем не примечательное пятнышко на карте. Самому Габерону это пятнышко сразу не понравилось. В нем не было ни острых граней, ни каких-то тревожных черт, оно походило на обычный кусок гальки с оплывшими краями, но отчего-то внушало смутную тревогу. Даже аппетит вдруг пропал – он так и не взял гренку, которую вознамерился было цапнуть.

Смех гомункула не был ни громким, ни резким, но раздался так неожиданно, что многие вздрогнули.

- Кажется, я разгадал ваш маневр, прелестная капитанесса, - «Малефакс» издал звук, похожий на расшаркивание, - И нахожу его вполне… изящным. Деркзим, но изящным.

Габерон нахмурился. Предсказать ход мыслей «Малефакса» было не проще, чем зачерпнуть шляпой ветер.

- Поясни и нам, - проворчал Дядюшка Крунч, - Никак шестерни в моей голове изрядно поистерлись, не могу сообразить, отчего вы уцепились за этот никчемный булыжник…

Габерон всегда считал корабельного гомункула существом злокозненным и хитрым, способным нарочно испытывать терпение экипажа, испытывая от этого искреннее удовольствие. Но в этот раз он не стал замыкаться. «Малефакс» произнес всего два слова:

- Дюплейский конфликт.

К удивлению Габерона Дядюшка Крунч тут же хлопнул себя ладонью по лбу. Будь голова чьей-нибудь другой, ее обладателя не спас бы даже прочный стальной шлем. По счастью, големы слеплены из теста попрочнее человеческой плоти.

- Дюплейский конфликт! Вспомнил, вспомнил. Тот самый, из-за которого лет сорок назад Формандия с Готландом чуть хвосты друг другу не поотрывали? Ох, шуму было! Столько кораблей притащили, что за дымом облаков не видать. Едва настоящую войну не развязали, подумать только! Две эскадры одна против другой, в каждой судов по сотне… Ох и побоище могло бы выйти! Самим апперам стало бы жарко! Мы в ту пору знатно повеселились с дедом Ринриетты, трепая обозы формандцев… Одного только китового жира – тысячи галлонов…

- Почтенный жестяной джентльмен пытается сказать, что остров Дюпле в свое время стал причиной изрядного территориального раздора, - невозмутимо произнес «Малефакс», - Дело в том, что несмотря на трогательное единство Унии почти по всем вопросам, между некоторыми ее членами имеются разногласия с долгой и достаточно неприятной историей. Проще будет сказать, и Формандия и Готланд исторически считают этот кусок камня своей законной собственностью. Сейчас уже сложно разобраться, какой недоумок первым фоткнул флаг на этом голом булыжнике посреди воздушного океана, но факт остается фактом – он до сих пор является неудобным камешком в сапоге Унии.

Габерон попытался вспомнить, что ему известно про Дюплейский конфликт, но сеть вытянула из памяти лишь всякую шелуху. Неудивительно – даже во время службы в королевском формандском флоте он редко уделял внимание подобным вопросам, находя их малоинтересными и пустыми. Мелких конфликтов между членами Унии было столько, что ни одному гомункулу не запомнить.

Поэтому он развалился на своем стуле в позе, выражающей безмерную скуку.

- Нам-то что до Дюпле? Если на этом островке что-то и проросло с той поры, то только готландские и формандские амбиции. Не та субстанция, которую я осмелюсь намазать на галету. Какой резон «Вобле» пастись в этих краях?

- Резон очевиден всякому, кто хоть немного интересуется событиями в окружающем мире, - не без самодовольства заметил «Малефакс», - Или хотя бы читает газеты. Госпоже капитанессе, например.

- К делу, говорящая голова!

Гомункул испустил усталый вздох. Почти человеческий. Не иначе, долго учился, копируя чьи-то интонации.

- Расскажи им, - коротко приказала Алая Шельма.

- Слушаюсь, прелестная капитанесса! Дело тут вот в чем. Несмотря на то, что и Готланд и Формандия стали полноправными членами Унии, не все былые вопросы безоговорочно промеж ними решены. Вы сами знаете, как иной раз ноет застрявшая много лет под шкурой картечина… Остров Дюпле – как раз и есть такая картечина.

- Они так и не уладили свой спор? – внезапно спросил Тренч.

И заслужил покровительственный смешок гомункула.

- Совершенно верно, господин бортинженер. На Дюпле по сей год развивается флаг Формандии, но это не значит, что Готланд забыл свое поражение. В свое время это было чувствительным ударом по его международному престижу. Разумеется, ни о какой войне за остров речи не идет. Формандия и Готланд слишком умны, чтоб ввязываться в конфликт из-за никчемного куска камня.

- У нас до сих пор помнят про Дюпле, - подтвердил Тренч серьезно, - И считают его готландской территорией, на которую коварно наложила лапу Формандия.

- Дюпле – это не просто остров, - прервала его капитанесса, взгляд ее горел, - Это – наш ключ к воздушному пространству Формандии! Наш потайной ход в ее внутренние пределы, где дуют сильные ветра и пасутся стада тучных и беззаботных грузовых шхун.

- И это дверь? - проворчал Габерон, все еще отчаянно пытаясь понять, к чему она ведет, - Всем Больше похоже на стену, которую стерегут сразу два сторожа! Бьюсь об заклад, в окрестностях этого острова больше формандских и готландских фрегатов, чем крошек на этом столе! На тот случай, если вы решили штурмовать остров, вступив бой с двумя эскадрами одновременно, сообщаю, что подаю рапорт о списании в ближайшем порту. У меня вдруг отчаянно заболели старые раны.

- Я уже говорила, что твои заусенцы не считаются ранами, - без тени улыбки сказала Алая Шельма, - И, будь добр, прекрати ныть. Мы обойдем Дюпле на любой высоте, и ни одна пушка не ударит нам вслед.

- Вспомните, о чем вы сами говорили здесь же получасом ранее, - вкрадчиво произнес гомункул, - Члены Унии – слишком опытные хищники, чтоб враждовать друг с другом. Воевать с помощью типографских чернил всегда выгоднее, чем с помощью пороха, они дешевле обходятся. А значит, пока воюют газетчики, молчат пушки.

Габерон почесал в затылке. Иногда логика «Малефакса» казалась ему не совсем очевидной. Или не совсем человеческой. И то и другое было правдой.

- Ты хочешь сказать, что мы не встретим там усиленной охраны?

- Паритет – самое надежное состояние во вселенной, - когда «Малефакс» ухмылялся, Габерон ощущал это легким зудом кожи, - К чему лишний раз провоцировать друг друга? К чему отвлекать боевые корабли и опытные экипажи оттуда, где они действительно необходимы? А если какой-нибудь молодой ветросос еще пальнет случайно, это вообще обернется кошмаром. Формандские и готландские дипломаты сточат миллион перьев, пытаясь все это исправить. Так что нет, ни те, ни другие не держат у Дюпле значительной охраны. Более того, я бы даже сказал, что охрану этой границы обе стороны скорее обозначают, чем действительно ведут.

- Самая паршивая служба из всех, что может быть, - Габерон скривился, - Мне когда-то довелось служить в пограничном охранении, скука невероятная. Представьте себе набитую людьми консервную банку, которая неделями болтается на ветру, а на горизонте – ни пятнышка… Единственное развлечение – встретить такого же неприкаянного бедолагу с другой стороны границы и гелиографом ему что-нибудь оскорбительное отбить…

Алая Шельма снова приняла капитанский вид – выкатила грудь, сложила руки за спиной и прищуренным взглядом обвела свой экипаж.

- Именно здесь, в окрестностях Дюпле, мы и развернем свои охотничьи угодья. Да, на этом острове нет ни серебряных рудников, ни леса, но, как вы поняли, там практически нет и охраны. А значит, все торговые корабли, которые будут следовать в окрестностях острова – наша законная добыча!

Капитанесса стиснула пальцы в тонких алых перчатках. Глаза ее горели торжествующим огнем, куда более жарким, чем огонь в корабельной топке. Габерон даже поежился, встретив этот взгляд.

- Ну не знаю, - пробормотал он, больше чтоб потянуть время, надеясь, что хотя бы «Малефакс» найдет, к чему придраться, - Допустим, мы возьмем добычу. Что, если корабельный гомункул подаст сигнал бедствия через магический эфир? Как быстро мы окажемся окружены формандскими фрегатами?

- Нескоро, - судя по улыбке Алой Шельмы, этого вопроса она и ждала, - Мы с «Малефаксом» сверили расчеты. Ближайшая к Дюпле формандская база расположена на Ле Арди, а из всех ветров там властвует лишь Толстый Бюммер, который днем разгоняется разве что до двенадцати узлов. Это значит, что даже если военные корабли бросятся на всех парах к Дюпле, получив сигнал о помощи, поспеют они не раньше, чем через сутки. Видишь, Дядюшка Крунч, не так уж я и слаба в навигации!

Поискав причину беспокойства, Габерон понял, что смущало его все это время. План был слишком хорош. А слишком хороший план – это уже плохо. Слишком хороший план похож на новенький фрегат, сходящий с верфи, блестящий краской и лаком, топорщащий белоснежные паруса, сверкающий начищенной бронзой пушек… И беспомощно пикирующий вниз, едва ли отчалив от острова, просто потому, что ни конструктор, ни инженеры не удосужились проверить его подъемную силу и юстировку.

- Возражения есть? – Алая Шельма обвела камбуз внимательным взглядом, - Нет? Что ж, отлично. «Малефакс», займись курсом, я хочу, чтоб мы оказались у Дюпле не позднее, чем через три дня. Корди, удостоверься в том, что у нас хватит ведьминского зелья для котлов – «Вобле» может потребоваться быстрый ход. Габерон… Приберись, черт возьми, на гандеке. Я не хочу рассказывать своим внукам о том, что деревянная нога у меня из-за того, что я споткнулась о ядро!

Габерон ухмыльнулся и протянул руку за гренкой. В сущности, подумалось ему, Ринни вполне права. Иногда тебе достается вино, а иногда тухлая вода. Иногда ты чувствуешь себя дерзким катраном, а иногда – трусливым карасем. А раз так, глупо надеяться на то, что каждый день тебя будет ждать большая сочная отбивная. Иногда придется довольствоваться тем, что посылают ветра и не требовать большего. Что ж, если разобраться, гренки – не самая худшая замена мясу…

Габерон растерянно уставился на тарелку с гренками.

Гренок не было. Вместо них в тарелке лежал, раскинув лапы в разные стороны, как жертва кораблекрушения, довольно сопящий вомбат с хлебными крошками на усах.

* * *

- Не забудь проверить брюк[59]. Канат должен быть в меру просмолен и не пересушен. Сухой быстро перетирается.

- Угу.

- Заодно проверь рымы у откатных талей[60]. Мне не нравится скрип, который я слышу всякий раз, когда выкатываю ствол. Я не хочу, чтоб они лопнули в тот момент, когда мне вздумается выстрелить.

- Угу.

- И проверь, чтобы лафетные клинья не были расщеплены и лежали наготове.

- Понял.

- Но главное, это, конечно, избавиться от ржавчины. Ринни права, гандек прямо-таки зарос ею, - Габерон вздохнул, - Но мы с тобой быстро наведем тут порядок. Кстати, если останется время, можешь отполировать винграды[61]. В последнее время на них больно смотреть.

- Отполировать винграды, говоришь? – Тренч фыркнул, раскладывая вокруг себя приятно пахнущую маслом ветошь, - Может, тебе и якорь заточить?

Габерон ухмыльнулся.

- А ты, оказывается, не такая уж и сухопутная крыса, какой хочешь казаться.

- Шутку про винграды знают даже дети, никогда не покидавшие свой остров. Какой дурак будет полировать винграды? Там же краска. Без нее вмиг заржавеет.

- Соображаешь, - Габерон одобрительно кивнул, - Но все остальное нам с тобой сделать все-таки придется.

- И ты, кажется, вознамерился принять на себя основную часть работы? – саркастично осведомился инженер, косясь на Габерона.

Габерон лишь хмыкнул. Он закрепил гамак между бимсами гандека и теперь качался в нем, заложив руки за голову и наблюдая за прямоугольными осколками неба в открытых орудийных портах. Удивительно, как по-другому выглядит обычное небо, если смотреть на него через орудийный порт...

- Ты ведь не собираешься мне помогать, так?

Габерон покосился на Тренча. Тот уже скоблил щеткой ржавый налет на боку одной из карронад.

- С удовольствием бы тебе помог, приятель, но никак не могу.

- Старые раны? – язвительно поинтересовался Тренч.

- Пиратская клятва. Да будет тебе известно, у каждого старого пирата есть пиратская клятва.

- И какая же твоя?

- Спать не меньше двенадцати часов в день, - Габерон со вкусом зевнул, - Работа непростая, сам понимаешь, но кто-то же должен ее делать? Впрочем, я не рощу, на все воля Розы… К тому же, у меня непереносимость ржавчины. Если возиться с ней слишком долго, от нее на коже появляется сыпь.

- Ты мог бы разматывать брюк.

- Ты хоть знаешь, из чего делают эти канаты? У меня и без того на ладонях пятна от смолы!

- Но ты…

- Я безропотно приму на себя самую тяжелую ношу. Буду направлять твои неопытные руки и делиться содержимым из кладезя моего опыта. Эй, полегче! Не скреби так мою пушку, приятель, протрешь ее до дыр! Это тебе не просто чугунная дура, это Нанетта, одна из моих любимиц, тридцатишестифунтовка.

Тренч хмыкнул и стал очищать ржавчину осторожнее. Щетка из жесткого волоса в его руках двигалась быстро и старательно, на пол, переливаясь в бьющих через распахнутые порты лучах солнца, летели тучи ржавой пыли.

- Здесь какие-то отметки, - сказал он через некоторое время, - Две черты.

Габерон улыбнулся.

- Ах да. Я же говорю, это особенная пушка, со своей историей.

- Она подбила два корабля? – Тренч уважительно погладил рукой тусклый металлический бок, забыв про щетку в руке.

- Нет. В ее стволе я как-то раз спрятал две бутылки отличного корморанского вина. Поставил отметку, чтоб не забыть, где именно.

- Ясно, - Тренч вздохнул и принялся за щетку, - Я понял.

- Тогда не теряй времени, - посоветовал Габерон, - Если я не ошибаюсь, не так давно пробили четвертые склянки. Это значит, что по расчетам «Малефакса» мы уже должны оказаться в каких-нибудь ста двадцати милях от Дюпле. Капитанесса будет очень недовольна, если по тревоге мы не сможем выкатить ни одну из наших малышек.

Габерон немного лукавил. Он был почти уверен, что ни сегодня, ни завтра «Вобле» не попадется достойной цели. Да и вообще никакой цели. Разглядывая небо через открытые по случаю уборки орудийные порты, Габерон давно убедился в том, что здешнее небо практически безжизненно. Даже рыбьи косяки, кажется, давно убрались восвояси из этой части света, так что единственными ее обитателями оставались редкие клочковатые облака, плывущие далеко внизу под брюхом «Воблы» и похожие на внутренности распотрошенного солдатского тюфяка.

Скорее всего, этот рейс так и кончится ничем. Неделю или две «Вобла» будет болтаться вблизи острова, тщетно высматривая в облаках хоть какую-то точку и изображая дрейфующий остров, после чего Алая Шельма устало махнет рукой и прикажет лечь на обратный курс. Габерон знал, что именно так и случится. Знал, что еще два или три дня после этого капитанессу лучше не беспокоить. Она запрется в своей каюте и не будет выходить на палубу, перестанет спускаться в кают-компанию. Запрется в своей капитанской каюте, не пуская даже Дядюшку Крунча, и будет целыми днями смотреть в иллюминатор, пока медный патефон играет свои старомодные заунывные баллады, от которых у обычного человека мгновенно сводит челюсти.

И тщетно Дядюшка Крунч будет мяться у ее двери, почесывая полированную голову и смущенно ругаясь под нос. Тщетно Шму будет с видом неприкаянного призрака шляться по квартердеку, поглядывая на капитанские окна, а Корди внезапно присмиреет безо всякой ругани и даже перестанет практиковаться в создании шоколадных медуз. Не будет ни шумных обедов на камбузе, ни оглушительных споров, ни взрывов смеха. Лишенная капитанского участия, «Вобла» на несколько дней превратится в корабль-призрак, бессмысленно дрейфующий в небесном океане.

А затем все пройдет, как проходит все на свете, даже затяжная буря. Алая Шельма покажется из своей каюты, устало улыбнется, как ни в чем не бывало нахлобучит на голову потрепанную треуголку и прикажет менять курс. И через неделю навигационные карты «Воблы» вновь покроются ее лихорадочными записями и схемами, вновь потянутся во все стороны света линии, вновь зарябят в глазах названия никому не известных островов…

- Не спеши! – окрикнул он Тренча, ожесточенно работающего щеткой, - Пушки, приятель, спешки не любят.

Бортинженер скривился.

- Не хочу проторчать здесь весь день.

- Что, куда-то спешишь?

Тренч не ответил. Но если он думал, что его каменное лицо способно кого-то провести, то он просто не подозревал, до чего проницательный взгляд вырабатывается у канониров за годы службы.

- Лучше поделись своими планами, приятель. Конечно, ты немного освоился на «Вобле», но еще недостаточно, чтоб я не опасался за твою шкуру. Я уже говорил, тут нельзя расслабляться.

- Думал заглянуть в лабораторию, - Тренч заработал щеткой явно усерднее, чем стоило, вызвав на лице канонира загадочную ухмылку, - Корди обещала показать, как она готовит ведьминское зелье… Ты чего?

Габерон глубоко и протяжно вздохнул, наслаждаясь его замешательством.

- Так-так-так, приятель, кажется, я кое-что упустил в твоем развитии. Впрочем, неудивительно. Ты столь быстро переквалифицировался из пленника в бортинженера, что у меня попросту не было времени кое о чем тебя просветить.

Тренч настороженно взглянул на него, мгновенно напрягаясь.

- И о чем же?

- У пиратов, как ты знаешь, нет ни законов, ни правил, один лишь Пиратский Кодекс, ведающий всем, от навигации до порядка покраски корпуса. Едва лишь ступив на эту палубу, ты мгновенно вышел из-под юрисдикции Унии и более не являешься подданным Готланда.

С гримасой отвращения на лице Тренч оторвал от пушечного ствола греющуюся на солнце голотурию[62] и с такими предосторожностями, словно держал в руках ядовитую змею, отправил ее в распахнутый орудийный порт. Зря он так – голотурия, в принципе, безобиднейшее создание, только вот приятной внешностью ее Роза не наделила. Обычное дело для сухопутников, едва оторвавшихся от земной тверди, они часто шарахаются в ужасе от самых обыденных обитателей небесного океана, но при этом не замечают настоящей опасности.

- Это мне известно, - Тренч с отвращением вытер руку, которой касался голотурии, о плащ.

Это отчего-то развеселило Габерона. Кажется, парень видит опасность не только в разношерстных обитателях неба, но и вообще во всем, что его окружает. Наверно, не сладкие порядки у них на этом, как его, Рейнланде. Не цепенеет от страха, как Шму, но по-звериному настораживается, словно в любой ситуации ожидает самого плохого. Что ж, «Вобла» или перевоспитает его или отправит восвояси.

- Любой пиратский капитан вправе устанавливать на своем корабле любые порядки, если те не противоречат Кодексу, - провозгласил он, покачивая босой ногой, чтоб создать над гамаком хоть какое-то движение воздуха, - Можешь поинтересоваться на этот счет у самой капитанессы, она как-никак, несостоявшийся каледонийский законник… В общем, к чему я веду. «Вобла» - весьма либеральный корабль по всем меркам. Здесь можно изводить своих ближних, валять дурака, бездельничать и предаваться всем порокам, известным в обитаемой части воздушного океана. Разумеется, если не попадаться слишком часто. Однако на борту есть правила, неисполнение которых чревато самыми печальными последствиями. Не беспокойся, их всего два, так что не придется сильно утруждать память.

- В чем они заключаются?

- Первое тебя едва ли касается. А второе заключается в том, что на территории «Воблы» запрещены… кхм… любые... эм-м-ммм… отношения за пределами служебных и дружеских.

- Что это значит?

- Что тебе, пока ты член команды, лучше не подкатывать ядра. Не трепать чужие паруса. Не конопатить щели. Не браться за румпель. Не…

- Хватит! – взмолился Тренч, испуганный этим градом идиом, - Кажется, я понял.

- Надеюсь. Это значит, что между членами экипажа запрещены всякого рода связи, будь они даже самыми невинными и платоническими. Сперва, не стану скрывать, это показалось мне кощунством. Выдающийся своим здоровьем и красотой мужчина вроде меня не может месяцами шнырять по ветрам – и не зайти потом в какую-нибудь уютную тихую гавань… Но потом я пришел к выводу, что Ринриетта была не так уж и неправа. В экипаже, который наполовину состоит из прекрасных дам, любые отношения могут привести к катастрофе еще быстрее, чем неправильно взятый курс.

- Но ты же… - Тренч запнулся.

- Что? Флиртую?

Бортинженер поперхнулся.

- Если ты называешь это флиртом…

- Я знаю, что хожу по краю пропасти, - Габерон несколькими легкими движениями поправил прическу, - Ничего не могу поделать, таким уж я создан. Смертельная опасность – мой постоянный спутник. Не так давно я едва не спутал ежевичный лосьон для кожи с розовым ополаскивателем! В общем, если хочешь прожить длинную по пиратским меркам жизнь, не иди против ветра. И не вздумай разводить пары ни с одной из присутствующих в команде дам. Не переживай, на островах за пределами Унии есть немало заведений, в которых уставший пират вправе рассчитывать на необременительную и приятную компанию…

Тренч с таким ожесточением принялся тереть пушку, что даже металл заскрипел.

- Я даже не думал ни о чем… в таком роде.

Габерон зевнул, переворачиваясь на другой бок. Интересно, все готландцы такие бесхитростные караси, которых видно насквозь?

- Надеюсь, приятель. Кроме того, здравомыслящий человек никогда не крутит шашни с ведьмой. Это попросту опасно. А теперь, если ты не против, я немного отдохну. Утро и без того было тяжелым, а я не хочу, чтоб у меня появились морщины из-за недосыпа…

- А первое?

- Ммммм?

- Первое правило. Ты сказал, их два.

- Ах, это… Не бери в голову. Оно гласит, что нельзя предавать своего капитана, что бы это ни значило. И в этом Пиратский Кодекс с ним полностью единодушен. Пират, предавший своего капитана, автоматически приговаривается к смертной казни, имей это в виду. Теперь ты дашь мне отдохнуть?

- Извини, - Тренч опять зашуршал щеткой, - Не буду мешать.

Габерон улыбнулся и закрыл глаза.

* * *

Конечно, поспать ему долго не дали. Едва только он погрузился в верхние слои дрёмы, мягкие, как пушистые облака, Тренч опять перестал шуршать щеткой, прерывая ставший привычным ритм.

- Что такое? – сердито осведомился Габерон, не открывая глаз, - Затруднения, господин бортинженер?

- Тише… Какой-то звук…

- Если тебе послышалось что-то, напоминающее пятые склянки, не обращай внимания, - посоветовал Габерон, - Скорее всего, это Шму в очередной раз не смогла донести пустые кастрюли до камбуза. Иногда мне кажется, что только магия старика Уайлдбриза мешает этой девчонке расколотить всю «Воблу» в черепки. Но она старается.

- Нет, что-то другое… - Тренч неопределенно пошевелил пальцами, словно играл на клавесине, - Как будто музыка.

Габерон со вздохом открыл глаза.

- Киты, что ли, поют? Это едва ли, приятель. Они в этих широтах не появляются, не любят чересчур теплых ветров. Когда-нибудь я покажу тебе, как поют киты. Ох, как они поют!.. Иногда даже приходится подниматься на квартердек и палить из мушкета, чтоб они заткнулись и дали наконец выспаться усталому пирату…

- Не киты, - Тренч досадливо дернул бровью, - Музыка. Из патефона. Кажется, из капитанской каюты.

Габерон недоверчиво приподнял бровь.

- Шутишь!

- Нет, теперь отчетливо слышу.

Сам Габерон не слышал ничего, кроме привычного шороха ветра и скрипа дерева – звуков, сопровождающих каждый корабль от рождения и до смерти. Что ж, человеку, который прожил жизнь, возясь с пушками, глупо уповать на хороший слух. Может, оттого среди канониров редко случаются музыканты?..

Габерон вслушивался так напряженно, что едва не перевернулся в гамаке.

- Чуткое у тебя ухо, - проворчал он, силясь восстановить утраченное равновесие, - Что играет-то? Что-то грустное? «Белый кит и луна»? «Багровая порфира[63]»? Что-то из такого?

- Нет, - Тренч уверено мотнул головой, - То же, что обычно. Про Восьмое Небо и старого Буна.

Габерон преувеличенно весело рассмеялся и смахнул со лба пот.

- Ах, это… Это ерунда. «Баллада о Восьмом Небе», дай Роза памяти, кто ее исполняет… Ага. Ансамбль «Барон фон Самстаг и Злая Белая Скво».

Услышав это, Тренч отчего-то не вернулся к чистке пушки. Напротив, бессмысленно вертя в руках щетку, уставился в проем орудийного порта, где смотреть было совершенно не на что, если не считать обрывки облаков, похожие на клочья паутины в углах оконной рамы.

Габерон мысленно вздохнул. Как и все канониры, он отличался прирожденным чутьем. Он всегда чувствовал, в какой момент рявкнет вражеская пушка или когда корабль резко сменит галс, вынуждая орудийную обслугу судорожно менять прицел. Подобное чутье распространялось и на неудобные вопросы. Габерон чувствовал неудобный вопрос еще до того, как тот выпорхнет из чужого рта.

- Она часто слушает эту песню, - осторожно сказал Тренч.

Габерон постарался что-то неразборчиво промычать, надеясь, что это сойдет за ответ. Благо в реплике инженера вопросительных интонаций не было и, формально, считаться вопросом она не могла. Но тот не отстал.

- Она так любит именно этот ансамбль?

Габерон промычал что-то нейтральное. Но инженер оказался приставучее, чем рыба-прилипала.

- Я заметил, она и другие песни слушает. Но тоже про Восьмое Небо. Это… - Тренч нерешительно поковырял пальцем тусклую медь, - Это что-то религиозное? Я имею в виду, все об одном и том же… Я…

- Ох, - Габерон сердито воззрился на помощника, но тот невозмутимо ждал ответа, - Если хочешь поговорить о музыке, найди себе другого собеседника. Моя музыка – скрип лафетов и грохот пушек!

- Чаще всего я слышу скрип расчески и грохот флаконов, - Тренч скупо усмехнулся в свойственной ему манере, чем вызвал у Габерона безотчетное желание схватить первую пролетающую рядом медузу и запустить ему в голову.

- Мужчина должен выглядеть как мужчина, - с достоинством сказал он, - Когда-нибудь ты это поймешь.

- Надеюсь, это случится до того, как «Воблу» выследят по запаху твоих духов, - пробормотал Тренч, морща нос, - Пахнет просто ужасно.

- Это «Квартермейстер», - пробормотал Габерон, чувствуя себя уязвлено, - Стоит по пять крон за унцию, между прочим.

- Ты можешь сэкономить все пять, если раздобудешь дохлого пескаря, пролежавшего неделю на верхней палубе, ушную серу и кочан тухлой капусты.

Вытащив из жилетного кармана белоснежный платок, Габерон помахал им над собой.

- Сдаюсь. Разбит и сметен шквалом твоего красноречия, теряю высоту.

Но Тренч по своей натуре не был жестокосердным, в этом Габерон давно убедился. Наверно, в тот самый день, когда тощий инженер в замызганном брезентовом плаще впервые ступил на палубу «Воблы».

- Прекрати паясничать, - сказал он, морщась, - Я просто хотел спросить про музыку.

- Ты хочешь знать, почему капитанский патефон поет исключительно печальные баллады про Восьмое Небо?

- Да. Мне кажется, такого рода… песни не способствуют хорошему настроению команды.

- А что такое Восьмое Небо, Тренч?

Инженер замешкался. Видно, не ждал подобного вопроса в лоб.

«Так тебе, - мстительно подумал Габерон, наслаждаясь его замешательством, - Вот что у нас, канониров, называется накрытием с первого залпа!»

- Это… Ну, если взять…

- Можешь не шлифовать формулировку. На этом корабле нет ни философов, ни теологов. Ну разве что мы забыли парочку в трюме после прошлого рейса.

Тренч напрягся. Слова из него приходилось вытягивать, но это того стоило – каждое свое слово инженер придирчиво и тщательно взвешивал, тщательнее, чем иные взвешивают порох.

- Это такое… место. В небе, на очень большой высоте, куда не подняться человеку. То есть, как бы выдуманное.

Габерон приподнял бровь.

- Как бы?

- Мифологическое, - выжав такое сложное слово, Тренч надолго замолк, - Считается, что туда попадают души погибших небоходов, да?

- А еще там дуют медовые ветра, облака состоят из сахарной ваты, вместо дождя льется шампанское, а жареная рыба сама залетает в рот. Миленькое местечко, наверно, а?

- Но ведь его не существует, верно? То есть, это только миф, легенда…

- Его не существует, - заверил его Габерон, - Как не существует гигантской рыбы из Нихонкоку, уничтожающей острова. Как не существует Музыки Марева. Как не существует Мудрого Окуня, которого можно встретить на муссоне с зюйд-веста и который знает ответы на все вопросы… Восьмое Небо – старая зажившаяся на свете сказка. Но так уж случилось, что небоходы любят сказки, и чем они глупее, тем лучше.

- Его многие искали, - Тренч пригладил ладонью взъерошенные волосы, непроизвольно вызвав у Габерона всплеск ужаса, - Я читал. Готланд в свое время снарядил дюжины экспедиций. Были даже целые эскадры…

- …которые возвращались к родным островам через пару лет, потрепанные ураганами, едва держащиеся в воздухе и полные умирающих от цинги дураков, - Габерон издал неприятный смешок.

- Я не верю в Восьмое Небо. В Розу Ветров верю, но в это…

- И правильно делаешь. Наукой давно доказано, что никакого Восьмого Неба не существует. Его не видели даже самые мощные телескопы, не нащупывали метереологические зонды, не чувствовали специально обученные поисковые окуни. Даже апперы, уж на что живут на умопомрачительной высоте, ничего такого не встречали.

- А наша капитанесса? – настойчиво спросил Тренч, - Она что, верит?

Габерон скривился. Определенно, не стоило и затевать этот глупый разговор. Надо было сразу оборвать Тренча и не обращать на него внимания. Удивительно настойчивый парень, чтоб его. Даже рыбу разговорит…

- В некотором роде, - неохотно сказал Габерон, помолчав, - Это сложно объяснить. Да и неважно. Займись-ка лучше делом.

Но избавиться от Тренча оказалось не проще, чем сбросить с хвоста стремительную шхуну.

- На этой неделе патефон играл каждый день. «Старикашку Буна», «Эшелон сто тысяч», «Солнце в парусах»… В них всех упоминается Восьмое Небо. В том или ином смысле. Я не понимаю.

Габерон вновь вздохнул. Попытался прикрыть глаза и притвориться спящим, но терпеливый взгляд Тренча, устремленный в сторону главного канонира, обладал способностью лишать душевного равновесия. Сохранять деланное спокойствие было не проще, чем дремать, когда твой корабль сотрясается от прямых попаданий вражеского корабля.

«Рассказать ему, что ли? – спросил Габерон сам себя, но ответа так и не дождался, - С одной стороны, вроде, и права мне никто не давал. С другой, а парень-то прицепился. Уже с месяц небо коптит на «Вобле». Такие на берег не сходят. Нет уж. «Вобла» умеет избавляться от незваных гостей, кого захочет, сживет за день. А этому хоть бы хны. Значит, надолго с нами».

- Габбс, - позвал Тренч.

- Меня зовут Габерон. Черт побери, ты и на Рейнланде лез ко всем встречным с вопросами? Неудивительно, что тебя отправили на плаху в Шарнхорст!

- Извини. Я просто хотел понять, что с ней. Мне показалось, это может быть важным. Для корабля. Для команды. Я ведь теперь вроде как тоже часть команды.

«И часть моей головной боли!..»

- Ты хочешь знать, почему наша капитанесса грезит вымышленными абстракциями?

- Я бы не хотел вмешиваться в ее личную жизнь, - серьезно сказал Тренч, - Но поскольку это ощутимо влияет на корабль и его экипаж, мне, кажется, лучше быть в курсе.

- Тогда почему сам у нее не спросишь?

Тренч ничего не ответил. Продолжал молча стоять возле пушки, то ли размышляя о чем-то, то ли выжидая. Габерону это действовало на нервы. И парень, кажется, это чувствовал.

«Расскажу. И дьявол с ним. Пусть потом хоть на рее повесят. Все равно узнает рано или поздно, Корди проболтается или старый ржавый рубака…»

- Почему мы идем на север? – вдруг спросил Габерон внезапно, приподнимаясь в гамаке.

- Что? – Тренч мотнул головой. Все-таки не привык к неожиданным вопросам, не умеет держать удар. Ничего, быстро обвыкнется. «Вобла» по части неожиданных вопросов даст фору любому инквизитору прошлого.

- Почему мы идем на север? – терпеливо повторил Габерон.

- Ну… - бортинженер взъерошил волосы на затылке, - Мы же решили. На этом… пиратском совете. В воздушном пространстве Унии все торговые пути хорошо охраняются, вот мы и…

- Всего лишь повод, - бросил Габерон, постукивая каблуком о каблук, - Уния, конечно, натягивает ежовые руковицы, но пиратская вольница на этом не закончится. На свете есть множество мест, где мы могли бы охотиться, при этом без излишнего риска. В той же Латинии полно богатых островов, которые можно почти безнаказанно обирать. Есть южные торговые пути, по которым поставляются товары из викрамадитьянских колоний, есть северо-западные пути, на которых можно озолотиться, особенно, если в сезон. Вместо этого мы ошиваемся вокруг рубежей Унии, как пьянчуга, которого вышвырнули из портового кабака и который слоняется вокруг него, заглядывая в окна. Вот я и спрашиваю – почему?

У Тренча не было ответа на этот вопрос. Но было что-то другое, обозначившееся во взгляде. Подозрение? Догадка? Недоверие? Габерон не любил гадать с тех пор, как просадил в одном игорном доме свое полугодовое жалование. Канониры делают только верные ставки.

- Мы… чего-то ждем?

- Это я жду, когда ты закончишь убирать ржавчину с пушек. А «Вобла» ничего не ждет.

- Прячемся от кого-то?

- Порхая по окраинам Унии и едва разминаясь с канонерками? Хорошенькие прятки!

- Значит, ищем? – видимо, по лицу Габерона Тренч понял, что сделал верное предположение, - А что мы ищем?

- Подумай сам, приятель. Что обыкновенно ищут пираты? Ну?

Тренч улыбнулся. Удивительно, но простая улыбка шла его хмурому закопченному лицу не меньше, чем привычная гримаса, хоть и продержалась неполную секунду.

- Клад?

- Прямое попадание в крюйт-камеру! – Габерон щелкнул пальцами, - Мы ищем клад. Тут, видишь ли, какая штука… Вообще это должен быть долгий и внушительный рассказ с паузами в нужных местах, переданный надлежащим тоном, но я слишком хочу спать, а ты слишком мозолишь мои нежные глаза. Поэтому слушай краткую версию. Кхм. Про старого пирата-хрыча ты уже в курсе?

- Восточный Хуракан? Дед нашей капитанессы? Дядюшка Крунч его часто вспоминает.

- Он самый. Бартаниэль Уайлдбриз. Первый владелец «Воблы». Из-за него все и началось. По крайней мере, наши злоключения. При жизни это был выживший из ума маразматик, чтоб его. Помешанный на своем Пиратском Кодексе, гордившийся тем, что с десяти лет не ступал на твердую землю, обладатель полного набора деревянных протезов и комплекта столь же жутких кличек, наводящих страх на капитанов обоих полушарий. Говорят, однажды он оторвал акуле плавник. Зубами. А голова его на закате флибустьерской карьеры стоила столько, что платить за нее пришлось бы векселями – столько золота просто не влезло бы ни в один трюм…

- Джентльмен старых традиций. Я понял.

- То-то и оно. Когда пришло время помирать, старый идиот вспомнил, что так и не распорядился своим наследством. Кому-то надо было доверить все то золото, что он захватил за всю свою долгую пиратскую жизнь. По понятным причинам, банк показался ему недостаточно подходящим местом. Не пошел он и к нотариусу. Кажется, у него были какие-то предубеждения против служащих короны. Издержки профессии, надо думать…

- Много там было? – уточнил Тренч. Габерон не мог не улыбнуться, увидев, как у парня зажглись глаза.

Малёк неоперившийся. Как сама Ринни. Из таких получаются самые решительные искатели кладов. И самые безнадежные. Поиском кладов должны заниматься люди разумные, замкнутые, холодные. Кто-то с металлическим блеском королевских фискальных агентов в глазах…

- Никто не знает, - уклончиво сказал Габерон, вновь разваливаясь в гамаке, - Бухгалтерского учета старик, понятно, не вел. Но если вспомнить, сколько кораблей он выпотрошил и сколько золота загрузил себе в трюм, сумма, надо полагать, выходит приличная. Хватит на то, чтоб купить себе целую эскадру новеньких фрегатов с блестящими трубами. Или собственный остров, объявив себя его губернатором. Но Восточный Хуракан семь лет назад отдал швартовочные концы, держащие его душу у земли. И где его клад сейчас - ни одной живой душе доподлинно не известно.

- Он не передал его внучке?

Габерон достал из кармана небольшую металлическую пилку и принялся усердно полировать ногти. Успокаивающее занятие, требующее полного сосредоточения и координации движений. Одна малейшая ошибка – и ноготь может быть непоправимо испорчен.

- Мог бы. Но не стал. Отчасти я даже могу его понять… Старая пиратская кость, верность традициям, все эти развивающиеся флаги, кодексы, черные метки…Пираты старых времен были напичканы всей этой ерундой по самую макушку. Верность пиратским традициям, честь и все прочее. А тут судьба сама сдала ему худшую карту из колоды. Обманула с наследником. Дети его погибли в каком-то давнешнем кораблекрушении, и во всем воздушном океане единственной родной кровинкой осталась некто Ринриетта Уайлдбриз, ныне известная тебе под дурацким прозвищем Алая Шельма. Пока он бороздил облака, схватываясь с королевскими фрегатами и броненосцами дауни, Ринриетта училась в Аретьюзе, постигая азы юридических наук. Читала учебники вместо Пиратского Кодекса и штудировала параграфы морского права вместо наставлений по абордажному бою или навигации. Когда старый пират увидел тень лепестка Розы и спохватился, было уже поздно. Прочих родственников, кроме Ринни, у него не значилось. При жизни его не раз протыкали шпагой, но это, думается мне, оказался для него самый болезненный удар.

Тренч несколько раз провел щеткой по стволу пушки, но больше по инерции.

- Но он же передал «Воблу» Ринриетте?

- Ага. Совершенно пустую, если не считать ящика старых сухарей, ржавого мушкета, бечевки и пятерых бродячих сомов в трюме. И то, как мне кажется, последние к наследству не относились…

- Корабль, но не клад?

- Только «Воблу». Некоторое время, кстати, мы надеялись, что он спрятал клад где-то на борту. Перетрясли весь корабль от бака до юта. Чертовски тяжелая оказалась работа, с учетом того, что даже у прямого коридора на «Вобле» может быть до дюжины поворотов… Фоновое магическое излучение не сахар, сам понимаешь. Иногда я удивляюсь, как мы сами не спятили во время тех поисков… Нашли говорящую рыбу. Нашли иллюминатор в другое измерение. Нашли даже каюту, где нарушен ход времени. Но клада не нашли. Старый пират был дурак, но принципиальный дурак. Он решил проверить внучку, прежде чем передать ей сокровища.

- Как проверить? – напряженным голосом спросил Тренч. Забыв про ржавчину, он слушал Габерона, механически водя пальцам по завитушкам узоров на стволе пушки.

- Сдать пиратский экзамен, если можно так выразиться. Собственноручно найти свое наследство.

- Так он передал ей карту?

- Ты думаешь, мы бы крутились тут, как муха по гальюну, если бы у нас на руках была карта? – насмешливо спросил Габерон, - Да любой идиот отыщет клад, если у него будет карта! В том-то и дело, что нет никакой карты!

- Что же тогда? Должен же быть какой-то знак, указывающий на клад? Какая-то подсказка…

Закончив полировать ногти, Габерон некоторое время наблюдал за безмятежным танцем медуз под самым потолком. Экие безмятежные воздушные странники, никаких забот, никаких дум…

- Восточный Хуракан оказался хитрее на выдумки, чем предполагали его враги, а также люди, которые были достаточно безрассудны, чтоб считать себя его друзьями. Он дал Ринни лишь одну подсказку. Подсказку, которой хватит настоящему пирату, но не дилетанту, нацепившему пиратскую треуголку. Она состояла из двух слов. Эти слова старый пират шепнул Ринни, когда лежал на смертном одре.

- Каких? – жадно спросил Тренч.

- А сам-то еще не понял?

Глаза инженера расширились.

- Восьмое небо?

- Восьмое небо, - буднично повторил Габерон, пряча пилку в карман, - Это были последние слова перед тем, как дыхание старого мерзавца навеки слилось с ветром. Должно быть, сейчас сидит где-нибудь на облаке, хлещет медовый бриз двойной очистки, смотрит вниз и хохочет, наблюдая за нашими муками. Я же говорю, большой выдумки был человек, пушку ему в…

- Клад – на Восьмом небе?

- Это все, что он сказал перед смертью.

Тренч замешкался, подбирая нужное слово.

- Странно. Я имею в виду, Восьмое небо – это же… Это глупо. Ведь нельзя спрятать клад в месте, которого в природе не существует, так ведь?

- А ты догадлив, - Габерон одарил его скупой улыбкой, - Как нельзя вырыть яму в облаке или долететь на парусах до луны, чтоб отщипнуть от нее кусок сыра. Восьмого неба не существует. Это фигуральное выражение, давно потерявшее свой смысл. Эфемерная метафора. Идиома. Набор слов. Но не место, где можно что-то спрятать. И, тем не менее, именно этим и занимаемся. Я – так уже целых четыре года. А Ринриетта и вовсе с самого начала, семь. Корди присоединилась к нам позже, но с таким пылом, что самому небу стало жарко. А спустя еще какое-то время объявилась и Шму. Только не вздумай меня спрашивать как это случилось, я все равно не отвечу.

- Я и не…

- У каждого из нас есть причина, по которой он оказался здесь. Никто не станет терзать тебя вопросами, что такого ты натворил в своем захолустье, что тебя решили отправить в Шарнхорст!

- Я и не собирался, - Тренч кивнул с самым серьезным видом, - Значит, вы все еще ищете свое Восьмое Небо?

- Весьма выматывающая работа. Носимся по небу, как чокнутый старикашка Бун из песни барона фон Самстага. И, как видишь, пока нам не очень-то везет в поисках. Честно говоря, иногда мне кажется, что только одна капитанесса еще верит в удачу… Если бы не она, все прочие уже опустили бы руки.

Задумавшись, Тренч сел на пушечный лафет, точно на простую скамью. Его внимательные серые глаза на несколько секунд поблекли, точно затянутые легкой рассветной дымкой, худшим врагом всех вахтенных офицеров. Он молчал, но Габерон знал, что за этой дымкой сейчас, подобно большой паровой машине, ожесточенно работает человеческая мысль.

- Восточный Хуракан мог иметь в виду не прямое значение. Может, Восьмое Небо – это всего лишь намек, загадка. Что-то вроде замка с секретом.

Не вылезая из гамака, Габерон изобразил почтительный поклон.

- Быстро сообразил. Ты оказался умнее нас с Ринни. Мы, как только взялись за это дело, решили сперва исключить самый очевидный вариант. Дураки мы были. Но Роза, кажется, любит дураков. Поэтому мы еще живы.

Глаза Тренча округлились:

- Вы поднимались на двадцать пять тысяч футов?

Габерон неохотно кивнул.

- Даже выше. Видели издалека острова апперов. Такие аккуратные, везде стекло, трава… И корабли их тоже видели. Похожи не то на насекомых, не то на бумажных змей, которые складывает малышня у нас внизу. Впрочем, многого не разглядели – слишком уж лед хрустел в глазах.

- Там так холодно?

- Дух вышибает, - подтвердил Габерон, рефлекторно запахивая на груди сорочку, точно и не находился на залитом солнцем гандеке, - Но хуже всего воздух. Он там другой. Тебе не понять, ты никогда не поднимался даже выше пяти тысяч. Он… пустой. Ты его глотаешь, но не чувствуешь. Только хлопаешь ртом, как глупая рыба. Жуткое ощущение. Мы дважды поднимались до двадцати семи тысяч. И после второго раза поклялись, что если спустимся живыми обратно, больше такой глупости не совершим. Повезло. «Вобла» была похожа на промороженного хека, а мы сами – на призраков. После этого искать Восьмое Небо наверху уже не пытались. Поняли, что старик имел в виду метафору, а вовсе не кусок земли, который болтается где-то над нашими головами. Вопрос в том, где искать ключик к этому замку с секретом. Что еще можно назвать «Восьмым Небом»?

- Корабль, - негромко сказал Тренч, - Корабль может называться «Восьмое Небо». Это тоже может быть отгадка.

- Это мы тоже проходили, приятель. Следующие пару лет мы искали корабль с таким названием. В Унии и далеко за ее пределами. На оживленных торговых течениях и в тех дебрях, куда не забирается даже сквозняк. Можешь представить, ни один не попался. Воздухоходы – народ суеверный, среди них мало желающих ступить на палубу корабля с подобным названием. Это почти то же самое, что назвать свой бриг «Кораблекрушение» или «Штопор».

- Значит, ни одного не нашли?

Габерон стал медленно загибать пальцы.

- Мы видели «Ночное небо», «Грозовое небо» и просто «Небо», видели «Счастливую восьмерку», «Восемь ветров» и «Восемь румбов», но ни разу не встречали в небесах ничего, что носило бы название «Восьмое Небо». Говорю же, даже старую баржу никто не назовет подобным образом.

- Это может быть названием острова, - предположил Тренч, но без особой уверенности в голосе.

- Слишком просто для разгадки, тебе не кажется? Можешь на досуге сходить в штурманскую «Воблы» и полистать наши карты, если чертов вомбат еще не сожрал их… Во всем воздушном океане не встретить острова с таким названием. Даже с похожим прозвищем. Уж можешь мне поверить, мы прошерстили все обитаемые и необитаемые широты.

- Ну хорошо… - глаза Тренча вперились в переборку - верный признак напряженной работы мысли, - Тогда почему бы вам не заняться поисками небоходов из экипажа Восточного Хуракана? Наверняка он не показывал им, где именно спрятал клад, но они хотя бы смогут указать, в каких широтах «Вобла» была перед его смертью. Это может подсказать, где…

- Вы, готландцы, всегда считаете себя умнее прочих? – бесцеремонно перебил его Габерон, - Разумеется, мы думали об этом. Только вот незадача, весь его экипаж как сквозь облака провалился. Нам доподлинно известно, что в последнем рейсе «Вобла» несла не меньше полусотни душ. И ни один из них не вернулся домой. Что там домой, про них больше и не слышали! Когда Ринриетта получила корабль, он был пуст, словно только что сошел со стапелей. и уже пропитан магией по самый киль. Куда делась команда Восточного Хуракана – такая же загадка, как и то, где он спрятал клад.

У Тренча опустились плечи, должно быть, он возлагал большие надежды на эту версию. Габерон наблюдал за ним, посмеиваясь.

- А Дядюшка Крунч!.. Он ведь служил при старом капитане, верно? Значит, знает, где…

- Сбрось паруса, приятель, - Габерон выставил вперед ладони, - Старик об этом позаботился. Перед смертью он стер Дядюшке Крунчу память. Не всю, к сожалению, а только ту, которая хранила записи об их последних походах. Дядюшка Крунч знает по именам все ветра северного полушария и помнит миллион историй из жизни Восточного Хуракана, но, к сожалению, в наших поисках не полезнее дырявого котелка.

- А теперь, значит, вы…

- Мы мечемся, как полоумный лосось на нересте, - хмыкнул Габерон, - В поисках сами не зная чего. Ищем следы, хотя не имеем ни малейшего представления о том, как они выглядят и куда могут вести. Иногда Роза, словно в насмешку, нам их подбрасывает. Как-то раз мы обнаружили, что где-то в Латинии выпускают консервированную треску под названием «Восьмое Небо». Как ты понимаешь, ровно ничего этот след нам не дал. Едва ли нам удалось бы разговорить консервированную треску. В другой раз мы обнаружили таверну «Восьмое Небо» на острове Уорспайт, что в Каледонии. Надо ли говорить, что она оказалась жуткой дырой, а ее хозяин и знать не знал про старого пирата? Конечно, это не помешало нам вытрясти всю таверну наизнанку, но всей добычи набралось с десяток медяков, забившихся между досками пола. Однако Ринни не теряет надежды. О чем мы иногда жалеем. Эта надежда подчас толкает ее на весьма… необычные поступки. Вроде этой затеи с Дюпле.

Во взгляде корабельного инженера мелькнуло удивление.

- Так мы идем к Дюпле из-за сокровища? Я думал, «Вобла» собирается там охотиться на торговые суда…

- Не будет там никакой охоты, - буркнул Габерон, прикрывая глаза от солнечного света, - Какой дурак будет искать добычу в щучьем углу?.. Здесь даже почтовый пакетбот проходит раз в два месяца.

- Но капитанесса…

- Прекрасно об этом осведомлена, можешь мне поверить.

- Тогда из-за чего здесь?

- Из-за отчаянья, надо думать, - Габерон пожал плечами, - Спустя семь лет поисков она начала понимать, что клад так же далеко от нее, как и был в самом начале. Она пытается идти по старому следу, не понимая, что след этот давно протух и устарел. Проще говоря, мечется по самым отдаленным и глухим уголкам Унии в надежде на то, что здесь когда-то проходил на «Вобле» ее дед и оставил какой-то знак. Но знаков опять не будет – Роза любит дураков, но не любит слишком настырных дураков.

- И что… дальше?

- Дальше? Ничего. Мы поболтаемся с неделю вокруг Дюпле, потом капитанессу накроет приступ черной меланхолии и «Вобла» снова сменит курс, отправившись в нейтральное воздушное пространство. Может быть, пристанем на время к какой-нибудь пиратской вольнице вроде Порт-Адамса – давненько пора почистить днище от ракушек да пополнить запасы провианта… Затем все повторится. Снова ее потянет на окраину мира в надежде на то, что именно там дед оставил ей какие-то подсказки. А закончится все снова заунывными песнями патефона и девичьими слезами.

- Поиск вслепую? – недоуменно уточнил Тренч.

- Что-то вроде поиска иглы в темном трюме и без лампы, - Габерон скорчил кислую гримасу, - Но это лучше, чем сидеть на месте. Возникает иллюзия действия…

- Должны быть какие-то знаки, - убежденно сказал Тренч, легко спрыгивая с лафета, - Не знаю, какие и в какой форме, но должны быть.

- Уверенность – отличная черта характера, - отозвался Габерон, - Посмотрим, не потускнеет ли твоя за пару следующих лет…

Он уже задумывал недлинный саркастичный пассаж, но именно в этот миг по гандеку разнесся звучный голос «Малефакса»:

- Господа пираты, где бы вы не находились… Нет, Шму, я все равно вижу тебя, даже когда ты спряталась в бочку. Я вижу все на этом корабле. Кхм. Так вот, капитанесса Алая Шельма убедительно просит всех вас собраться в течении пяти минут в штурманской.

- Если госпоже капитанессе не с кем играть в шахматы, пусть позовет Корди, - проворчал Габерон, не пытаясь даже вылезти из гамака, - Ты что не видишь, мы с Тренчем заняты крайне важным и ответственным делом, наводим порядок на гандеке!

- Вы с Тренчем? – усмехнулся корабельный гомункул, - И, кажется, ты взвалил на себя львиную долю работы, не так ли?

- Чего хотел, говорящая голова? – огрызнулся Габерон, - Только не говори, что Ринриетта зовет нас полюбоваться на облако в форме лошадки или…

- Нет. Минуту назад наша прелестная капитанесса изволила объявить боевую тревогу.

* * *

Человек, проектирующий большой трехмачтовый корабль, особенно грузовую баркентину, неизбежно сталкивается с серьезными трудностями, особенно когда дело доходит до планировки внутренних отсеков.

Как бы ни был велик корабль и как бы ни была велика подъемная сила, сообщаемая ему накопленным в дереве магическим потенциалом, свободного объема всегда оказывается крайне мало. Десять тысяч тан[64] воздухоизмещения лишь на бумаге выглядят значительной цифрой. Если вычесть из этой цифры огромные трюмы, в каждом из которых поместился бы небольшой остров, цистерны для балластной воды, машинную палубу, нижние палубы, гандек, бункеры для ведьминского зелья, склады продовольственные, угольные, оружейные, плотницкие и такелажные, крюйт-камеру, ахтерпик[65], кают-компанию, а также великое множество коффердамов[66] и просто служебных отсеков, необходимых для обслуживания корабля, в сухом остатке остается не так уж много объема, который можно было бы отвести под жилые кубрики.

Не случайно на многих кораблях Унии матросы всем скопом ютились на нижней палубе в подвесных койках, в которых, к тому же, зачастую спали посменно, а офицеры являлись счастливыми обладателями отдельных кают размером со стенной шкаф. И не случайно в формандском флоте издавна ходила шутка «Что можно спрятать в коробку от сыра? Шесть фунтов гороху или одиннадцать офицеров».

Человек, проектировавший «Воблу», отличался своеобычным взглядом даже по этому вопросу.

Иначе сложно было объяснить, откуда в баркентине оказалось столь много различных отсеков и помещений, не предусмотренных и не объясненных ни одним уставом корабельной службы.

Некоторые из них, самые уютные и просторные, оказались быстро обжиты новыми владельцами. Другие же могли годами простаивать в запустении, не находя себе ни хозяина, ни применения.

Габерон знал несколько десятков подобных помещений, столь нелепых и неудобных, что их невозможно было бы приспособить даже под склад парусины. Некоторые из них имели по странной прихоти кораблестроителя десять стен вместо четырех. Другие могли похвастать избыточным количеством иллюминаторов, столь большим, что даже по полу приходилось перемещаться с осторожностью. Встречались каюты, в которые невозможно было попасть только потому, что никто не озаботился дверным проемом, или кубрики, по колено затопленные неизвестно откуда берущейся водой.

Штурманская «Воблы» также относилась к разряду пустующих помещений, несмотря на то, что спроектирована была по классическим принципам и не обладала неприятным магическим полем. Она просто не нравилась никому из команды.

Слишком строго оформленная, уставленная старомодной каледонийской мебелью, громоздкой и неудобной, как архаичные галеоны, обтянутая тусклыми серыми обоями и заполненная навигационными столами, штурманская наводила на всех тягостное, тяжелое ощущение. Самому Габерону казалось, что она напоминает учебный класс, о котором у него с юнкерских времен остались не самые радужные воспоминания. Слишком много досок и карт, к тому же еще этот запах мела…

Справедливости ради, Алая Шельма редко собирала экипаж в штурманской, а когда собирала, то для этого обыкновенно была серьезная причина. Именно поэтому Габерон ощутил липкий мятный холодок под сердцем еще до того, как переступил комингс.

Капитанесса, конечно, уже была в штурманской. Стояла возле навигационного стола, скрестив руки на груди и пристально разглядывала какую-то карту. Габерона она встретила взглядом неприязненным и раздраженным, кажущимся еще острее из-за прищура глаз.

- Долго же вас приходится ждать, господа!

Габерон скорчил жалобную гримасу.

- Извините, госпожа учительница! Я не виноват! Это Додди высадил мячиком стекло!

- Тревога была объявлена двадцать минут назад!

- Виноват, капитанесса, сэр! Я искал подходящий случаю сюртук! – Габерон с достоинством продемонстрировал расшитую полу, - Дело не одной минуты, сами понимаете.

- Это экстренная боевая тревога, господин старший канонир! – отчеканила Алая Шельма, немного розовея от злости.

- Вот именно. Поэтому я надел свой лучший экстренный боевой сюртук.

Габерон обезоруживающе ухмыльнулся и плюхнулся за первый попавшийся навигационный стол, бесцеремонно водрузив ноги в щегольских черных сапогах поверх разложенных карт.

К его удивлению, этот выпад не привел к резкой реакции капитанессы. Алая Шельма лишь поморщилась и вернулась к созерцанию карты на своем столе.

«Избегает схватки, - понял Габерон, - Значит, в самом деле чем-то увлечена, не хочет размениваться на редкие залпы».

- Не хватает только Шму, - только и сказала она, не взглянув более ни на кого из присутствующих, - Надеюсь, она не затрудняет себе столь же щепетильным выбором одежды…

Действительно, все остальные уже успели собраться. Дядюшка Крунч по привычке кряхтел, растирая скрипящие сочленения, Корди с самым беззаботным видом грызла орешки и болтала ногами. Габерон готов был поставить перо со своей шляпы на то, что эти орешки днем ранее были мушкетными пулями из запасов капитанессы, но решил не обострять ситуацию. Судя по тому, в каком напряжении находилась Алая Шельма, не стоило подбрасывать ей лишний повод для беспокойства.

- Странная боевая тревога, - все же заметил он вслух, - Если нам на хвост сел формандский корвет, мое место сейчас на гандеке, у ретирадных портов[67]. Но что-то я не слышу выстрелов.

- Будь любезен подождать две минуты, - Алая Шельма даже не оторвалась от карты.

Две минуты ожидания в штурманской тянулись, казалось, куда дольше, чем на палубе. Изнывая от скуки, Габерон принялся искать на картах знакомые острова и, конечно, нашел их великое множество.

Могадор, один из старейших островов Формандии, величественное здание Адмиралтейства с резными контрфорсами, где он когда-то безусым мальчишкой получал свой патент… Неподалеку от него Жан-Бар, легко узнаваемый из-за своих трех мысов, направленных в разные стороны, остров развеселых трактиров, гудящих дни и ночи напролет… Бэйчимо – далекий, крошечный, кривой, как огрызок яблока – там край вечных туманов, которые не под силу разогнать даже злому северо-восточному ветру по прозвищу Стервец, но какое там делают вино из ламинарий!.. А вот Зееадлер, похожий на узкую рыбью кость – совсем уж невзрачный остров, о котором напоминают глубокие шрамы на боку «Воблы». Два года назад они с Алой Шельмой наткнулась там на пару патрулирующих минных катеров. Схватка вышла короткой, но яростной. Один из них Габерон разнес прямой наводкой, зато шестовая мина второго заклинила высотные рули «Воблы» и едва не привела к катастрофе. Это обошлось баркентине в два месяца сухого дока в Портс-Адамсе…

Леферм, Эрин, Мерримак…

Алая Шельма хлопнула рукой по столу, оборвав нитку приятных воспоминаний. Габерон даже не заметил, как бесшумно просочилась в штурманскую Шму. Садиться ассассин не стала, вместо этого робко замерла в дальнем углу, надеясь, видимо, сойти за торшер или иной предмет обстановки. Небезуспешно, как отметил Габерон, про нее мгновенно забыли. В штурманской воцарилась напряженная тишина. По счастью, Алая Шельма была не из тех капитанов, что любят тянуть рыбу за хвост.

- Три часа назад «Малефакс» обнаружил другой корабль, - по-военному четко начала она, складывая перчатки и пряча их за пояс. Неужели вспотели от волнения руки?.. – Курс – норд-тень-ост. Дистанция – тридцать пять миль. Высота – немногим больше тысячи футов. Размер, судя по эху в магическом эфире, около шестисот-семисот лоудов[68].

Габерон, не удержавшись, присвистнул. Цель вырисовывалась вкусная. Не иначе, тяжелый двухмачтовый бриг или грузовая шхуна.

- В небе висит целая куча дерева! Чего мы ждем, капитанесса, сэр? Прикажите «Малефаксу» набирать высоту и заходить на цель! Нам надо иметь хотя бы двести футов преимущества по вертикали. Я пока приготовлю свою лучшую карронаду для пристрелки. Положим пару ядер у него по курсу, глядишь, сразу убавиться желания играть с нами. А если нет, я разнесу им фок-мачту, и тогда посмотрим, как они закрутятся!

- Щеголь прав, - поддержал из своего угла Дядюшка Крунч, - Машину на полный ход! Брать надо внезапностью, маневром! Так и делал Восточный Хуракан!

Алая Шельма усмехнулась, глядя на них двоих. И что-то в этой усмешке Габерону определенно не понравилось. Не любил он такие усмешки, едва заметные, но острые, как пиратский нож. Особенно на лице капитанессы.

- Рветесь в бой? Не хотите даже полюбопытствовать, кто перед нами?

Дядюшка Крунч немного сконфузился и заворчал себе под нос.

- «Малефакс», изображение!

С негромким щелчком посреди штурманской появился зыбкий светящийся абрис. Габерон, хоть и ждал чего-то такого, все равно чуть не вздрогнул. Он не любил магические фокусы, даже столь безобидные. Контур быстро набирал яркость и цвет, растягиваясь в разные стороны, превращаясь из простой абстракции в сложную геометрическую фигуру. В этой фигуре наметанный глаз канонира быстро определил киль, кормовой флагшток, твиндек, надстройку…

Не двухмачтовый бриг, мгновенно понял Габерон, чувствуя неприятную кислинку, разлившуюся под языком. Не грузовой бриг. Не маленькая кайка-полугалера, не верткий тендер с характерным косым парусом, который так ловко ловит боковые ветра, не громоздкий неуклюжий лихтер, не старомодный толстозадый флейт…

Корпус все удлинялся, пока не обзавелся приплюснутым, как акулья морда, носом, созданным, казалось, не для того, чтоб раскраивать ветра, а для того, чтоб пробивать препятствия. Из задней трети выросла надстройка, приземистая, в несколько ступеней, которую вполне можно было принять за узкий спинной плавник. По бокам узкого корпуса выросли гребные колеса, небольшие, но выглядящие внушительно, с большими лопастями. Сравнение с акулой пришло не случайно, понял Габерон, в чертах незнакомого корабля явственно сквозило что-то хищное, почти животное. Этот корабль, как бы он ни назывался и под чьим бы флагом ни шел, создавался явно не для того, чтоб беспечно петлять в небесных струях. Габерон уверился в этом еще до того, как «Малефакс» несколькими небрежными линиями очертил носовую батарею. К тому моменту, когда гомункул добрался до дымовых труб, он уже знал, что это за корабль.

- Какого дьявола, Ринни? – Габерон, с трудом оторвав взгляд от призрачного корабля, зависшего посреди штурманской, посмотрел в сторону капитанессы. Она стояла за своим навигационным столом, наблюдая за их реакцией. И, кажется, ждала чего-то подобного, - Это не грузовой корабль! Это чертова канонерская лодка! Боевая формандская канонерская лодка!

- Благодарю за подсказку, - Ринриетта холодно улыбнулась, - А то мы с «Малефаксом» чуть было не приняли ее за рыбацкий сейнер.

Габерон ощутил закипающую злость.

- Если у вас с «Малефаксом» в голове осталось больше, чем в дырявом кувшине, вы немедленно развернете «Воблу» на сто восемьдесят по румбу! - бросил он, - Это канонерка проекта «Барракуда», она может выглядеть медлительной, но у нее на борту – четыре нарезных шестидесятифунтовых орудия. Это значит, что за десять неполных минут она превратит «Воблу» в дымящееся крошево. Поворачивай обратно, пока их собственный гомункул нас не засек!

- В кои-то веки наш краснобай прав, - неохотно проворчал Дядюшка Крунч, тоже пребывавший в некотором замешательстве, - Не нам тягаться с формандскими канонерками, Ринриетта. Это целая чертова куча железа. Унести бы голову…

Габерону потребовалось серьезное усилие воли, чтобы вернуть хладнокровие. Но на улыбку его уже не хватало.

- Уйти успеем, - сказал он сухо, - Если маневрировать сейчас же. Это «Барракуда» третьей серии. Видите, у нее увеличенный бульб в передней части и заниженный профиль труб?..Это значит, что корабль не более как пять-шесть лет тому назад сошел со стапелей. У него двадцать патентованных котлов «Безье», каждый мощностью пол тонны в час. Всего почти четыре гигакалории. Этого хватит ему, чтоб набрать восемнадцать узлов и держать эту скорость не меньше суток.

Тренч быстро сделал в уме какие-то вычисления, поглядывая на магическую проекцию канонерки.

- «Вобла» быстрее, - наконец сказал он, - С попутным ветром мы выдадим все двадцать пять.

- У него нет ни единого паруса, - вставила Корди. На призрачную канонерку она смотрела столь серьезно, что взгляд ее серых глаз казался почти взрослым, - Мы легко обгоним эту посудину. Посмотрите, сколько железа у нее на боках! Скорость должна быть как у бабушкиного утюга!

- Если до этого не отправимся на корм Мареву, - огрызнулся Габерон, - Это канонерская лодка, корюшка, а не гоночная яхта, она создана не для того, чтоб порхать в облаках. Канонерки – прибрежные хищники, они редко выходят в открытый океан, и парус им не нужен, хватает машин. А еще она обшита снаружи стальными листами и тяжела, как небольшой остров. И если у них не заросли паутиной прицелы, а на борту есть опытные канониры… От шестидесятифунтового снаряда мы не убежим даже если набьем все топки под завязку магическим зельем.

- Но он же не стреляет?..

- Скоро начнет, - пообещал Габерон, - Дальность действенного огня шестидесятифунтовок – около восьми миль. Между нами осталось тридцать пять и движемся мы со скоростью… скажем, двадцать узлов. Это значит, что если мы не сменим курс, то окажемся в зоне его огня менее чем через два часа. Как тебе перспектива поближе познакомиться с продукцией сталелитейных заводов Жан-Бара, Ринни?

Его тирада не произвела заметного впечатления на Алую Шельму, та лишь качнулась на каблуках.

- У вас недурные познания по части формандских канонерок, господин канонир. Приходилось служить на такой?

- На первой серии, не на третьей. Всего полгода.

- Видимо, служба там показалась вам чересчур опасной? Неудивительно. Никаких парусов, одни лишь паровые машины… Ничего не стоит испачкать копотью сюртук. Или даже изгвоздать в масле сапоги! Слишком уж много опасностей подстерегают воздушного волка…

- Отличный залп, капитанесса, - Габерон скупо улыбнулся, - Запишите себе еще одну победу в воздушном бою.

- «Малефакс»?

- Наш канонир совершенно прав, - в нарочитой почтительности «Малефакса» угадывался сарказм, - Это действительно канонерская лодка номер сто пятнадцать, серия «Барракуда». Порт приписки – Шарлемань, спущена на воздух три с половиной года назад, команда из сорока восьми человек, капитан – маркиз де Сезар, пятидесяти трех лет. На данный момент машины полностью застопорены, корабль подает сигналы бедствия в магическом эфире на общедоступной частоте.

- Откуда ты все это взял? – Габерон нахмурился, - Только не говори, что…

Оперируя обычными человеческими органами чувств, тяжело общаться с существом, парящим в переплетении невидимых чар. Улыбка «Малефакса» прошелестела по штурманской порывом теплого суетливого ветра.

- Есть две вещи, которые не изменятся в мире до тех пор, пока существует Роза Ветров. Самовлюбленность формандцев - и глупость их гомункулов.

- Они выполняют свою работу! Управляют внутренними системами корабля, обеспечивают навигацию и связь. Они не подглядывают за членами экипажа, не сплетничают, не наушничают, не впадают в летаргическую эйфорию в те моменты, когда как никогда нужны экипажу, не воруют чужие базы данных и не отлынивают от своих обязанностей!..

- Может, поэтому они столь беспечны?.. Два часа назад я взломал его защиту. Это было проще, чем обмануть старую слепую камбалу. Шаблонность мышления – не лучшее подспорье в магическом противостоянии.

- Так ты скрутил его?

- В шкотовый узел. Управлять я им, к сожалению, не могу, есть глубокие блокировки, которые мешают ему выполнять чьи бы то ни было команды, кроме своего капитана. Также я пока не смог добраться до бортового журнала и записи переговоров. Кажется, формандские небоходы особенно щепетильны по поводу этого.

- Лучше убирайся оттуда, - посоветовал Габерон, - Если команда обнаружит, что их гомункул взломан, разразится форменная буря. К твоему сведению, управлять главным калибром канонерки можно и в ручном режиме, без помощи гомункула.

- Едва ли кто-то это обнаружит, господин канонир. Как я уже сказал, этот корабль в течение нескольких часов рассылает в магическом эфире сигнал бедствия.

Бедствия? Габерон невольно уставился на изображение канонерки. Оно так и не стало цветным, но сделалось настолько четким, что по нему можно было заметить даже мелочи вроде искривления бронеплит и опалины на трубах. Но даже осмотрев корпус с обеих сторон, он не обнаружил никаких видимых повреждений. Надстройка и борта целы, рули на месте и не повреждены, на киле нет следов столкновения. Может, проблемы с машинами? От этой мысли, поколебавшись, он отказался сам. Паровые машины «Безье» отличаются громоздкостью, но при этом исключительно надежны, именно поэтому ими вооружили третью серию. Тогда что заставило канонерскую лодку королевского флота зависнуть в воздухе, пугая окрестных рыб паническим сигналом? И как она вообще оказалась на пути у «Воблы», в ста с лишком милях от ближайшей суши? Не в воздушный же бой она ввязалась в этом щучьем углу, здесь и воевать-то не с кем, разве что с медузами… Да и не воевал он, понял Габерон с непонятным облегчением, стволы носовой батареи зачехлены и смотрят ровно по курсу. С них даже брезент не сорвали.

- Не вижу причин для бедствия, - сказал он сдержанно, продолжая пристально изучать корпус канонерки, - Возможно, что-то с управлением или навигацией… В любом случае, надо немедленно прекратить движения. Поврежденный или нет, этот корабль прикончит старушку «Воблу» первым же залпом.

Алая Шельма лишь дернула плечом.

- «Малефакс», гомункул с «Барракуды» сможет ответить на наши вопросы?

- Сочтет за честь, капитанесса, - вкрадчиво произнес «Малефакс», - На данный момент я контролирую его на восемьдесят три процента. Спрашивайте у него что заблагорассудится.

Голос гомункула внезапно переменился. Сперва Габерону казалось, что это продолжает говорить «Малефакс», только неузнаваемо исказивший свой голос, сделавший его низким, невыразительным и каким-то подавленным. Так может говорить тяжело больной или выживший из ума. Без пауз, без выражения, без модуляций. С опозданием в несколько секунд он понял, что это уже вовсе не «Малефакс». Присутствующие в штурманской слышали голос гомункула канонерской лодки. Сперва голос этот был скрыт шорохом помех, но постепенно делался все звучнее и разборчивее:

- …сем гражданским и военным кораблям Формандской Республики. Говорит борт сто пятнадцать, порт приписки Жан-Бар. Сорок восемь градусов тридцать четыре минуты северной широты, семь градусов сорок пять минут восточной долготы. Терплю бедствие. Прошу немедленной помощи. Сообщение подается бортовым гомункулом в автоматическом режиме. Если вы можете принять его, немедленно окажите помощь или информируйте другие корабли поблизости. Всем гражданским и военным кораблям Формандской Республики!..

- Он талдычит это последние пять часов, - вставил «Малефакс», чей голос без труда перекрыл монотонное бормотание гомункула с канонерки, - Удивительно упорный малый. Но мощность передачи отменная. Думаю, его услышали даже на Дюпле. Доложите обстановку, номер сто пятнадцать!

- Метеосводка удовлетворительная, - покорно забормотал гомункул, - Регистрирую фронтальный ветер скоростью до шести узлов. Атмосферное давление умеренное, шестьсот семьдесят пять миллиметров ртутного столба…

- Отставить, - в голосе «Малефакса» прорезались адмиральские интонации. Кажется, где-то на заднем плане даже зазвенели ордена, - Доложить о ситуации на борту!

Кажется, этот запрос смутил гомункула с канонерки. Паузы между словами стали длиннее, а сам голос – тише:

- Нахожусь на высоте в… тысячу сто сорок пять футов. Скорость нулевая. Фиксирую незначительный положительный дифферент на нос… в два с половиной градуса. Цистерны с балластной водой пусты на девяносто семь процентов… Давление в котлах… отсутствует. Машины застопорены. Давление в паропроводе отсутствует. Регистрирую линейное снижение высоты под воздействием силы тяжести, приблизительно… девяносто пять целых и четыре десятых фута в час.

На то, чтоб произвести несложное вычисление у Габерона ушло немногим более двух секунд. Благодарение юным годам, в течении которых формандским юнкерам вдалбливали арифметику в головы. Не раз с тех пор хитрая наука управления цифрами служила ему добрую службу. Правда, не для вычисления курса или грузовооруженности, а для канонирского ремесла. В пушечном деле иной раз проверенные цифры значат больше, чем твердая рука или сухой порох в картузе.

- Если ребята на канонерке не запустят машину, к утру уже будут плавать в Мареве, - вслух сказал он, - Они и так уже почти в верхних его слоях.

- Воздушные свинки! – Корди в испуге цапнула себя зубами за болтающийся хвост, - Они же почти нырнули в Марево!

Ее испуг не был наигран, Габерон видел это. При одном упоминании Марева Сырная Ведьма ощутимо напряглась. Что ж, чего еще ждать от ведьмы. Для них Марево – олицетворение всего самого страшного и отвратительного, что только может существовать в небесном океане. Габерон легонько похлопал ее по твердой спине.

- Без паники, корюшка. Во-первых, они пока что не погрузились даже в верхние слои. На высоте в тысячу футов Марево только начинается. Во-вторых, Марево, конечно, неприятная штука, но не обязательно смертельная.

Корди гневно фыркнула.

- Я знаю, что такое Марево, Габби! Я ведьма!

- Ты знаешь его суть, но никто лучше небохода не знает, как оно устроено. Верхние слои Марева, безусловно, опасны, но человек при необходимости может жить там месяцами.

- А потом у него отрастает чешуя и лишняя пара рук! – Дядюшка Крунч издал презрительный скрежет, который, по всей вероятности, считал смешком, - Бросай дурить рыбехе голову!

- Чтоб отрасла чешуя, придется прожить там пару лет. И не в верхних слоях, а на высоте футов в восемьсот, не меньше… Дауни вон веками живут, и ничего, некоторые даже на людей немного похожи. Мы на учениях иной раз ныряли до восьмисот и спокойно выдерживали трехчасовую вахту. Правда, корабельного гомункула после таких трюков обычно приходилось списывать – превращался в идиота.

- Еще бы не сходили! – Корди внимательно изучила вытащенный изо рта хвост и откинула за спину, - Гомункулы – магические существа, а Марево пожирает и извращает любые чары. Людям чуть-чуть проще. А ниже… ниже ты был? Каково там?

Вопрос был задан с такой непосредственной детской жадностью, что Габерон не сдержал улыбки.

- Ниже хуже, - просто сказал он, - Ниже восьми сотен футов начинается самое неприятное. Туда уже почти не проникает солнечный свет, все в густом красном тумане, липком и едком. Там человеку уже не выжить, разве что несколько часов. Это, корюшка, настоящее царство Марева, а не та опушка, что мы видим сверху. Царство ядовитых магических испарений, порчи и искажения. Самый нижний его предел, который пока удалось нащупать человеку – триста футов.

- А еще ниже? – напряженно спросила Корди, машинально комкая пальцами подол юбки, - Что там еще ниже, Габбс?

Габерон глубоко вздохнул. Рефлекторно вышло. Как будто он торопился сделать последний глоток чистого воздуха, прежде чем нырнуть очертя голову в бездонную алую пропасть Марева.

- Ниже трехсот футов уже ничего нет, - сказал он негромко, - Ниже трехсот футов – смерть. Страшная, тяжелая, мучительная смерть. Как это называется у ведьм, разрушение моллекулярных связей.

Получилось не очень выразительно, но Корди проняло. Она обхватила себя руками за плечи и уставилась взглядом в пол.

- Лекция окончена? – холодно поинтересовалась Алая Шельма, - Полагаю, мы все с удовольствием послушаем доклад старшего канонира о свойствах Марева. Это ведь не мы приближаемся к формандской канонерке со скоростью в двадцать узлов!

Габерону пришлось мысленно перебрать полдюжины выражений лица, чтоб найти нужное, в меру презрительнон, в меру капризное, немного фамильярное. Из тех, что лучше всего выбивали капитанессу из колеи.

- Кажется, капитанесса, сэр, за всеми разговорами вы забыли сообщить своему экипажу, с какой целью мы совершаем этот маневр. Может, «Малефакс» и взломал гомункула с канонерки, но это не помешает «Барракуде» взять нас на прицел, как только мы войдем в зону ее шестидесятифунтовок.

- Не беспокойтесь, войдем. Как иначе нам взять ее на абордаж?..

Габерон машинально потер подбородок. Он ощутил себя так, словно пропустил мощнейший хук справа – даже в ухе как будто отдалось звоном. Молчавший все время Тренч удивленно вскинул голову. Корди издала непонятный возглас, обхватив себя за коленки. Даже Шму, которая забралась с ногами на стул в дальнем углу штурманской, сделавшись похожей на горгулью с парапета какого-то старого здания, негромко клацнула зубами. Не отреагировал лишь Мистер Хнумр – и то лишь по той причине, что его не включили в список слушателей.

- Напасть на… на формандскую канонерку? – железный гул в голосе Дядюшки Крунча не мог скрыть искреннего изумления, - Да в своем ли ты уме, Ринриетта?

- Все ясно, - кротко вздохнул Габерон, - Солнечный удар. Наша капитанесса слишком много времени провела на верхней палубе – и вот, пожалуйста… Корди, будь добра отвести капитанессу в ее каюту и положить ей на лоб холодного леща. «Малефакс», разворачивай лоханку!

Алая Шельма и бровью не повела в его сторону.

- Я лично возглавлю абордажную партию, - произнесла она спокойно, - Со мной пойдут Шму и Тренч.

Габерон отчего-то испытал неприятное послевкусие во рту. Как если бы вместо глотка доброго вина отхлебнул полпинты жидкого Марева.

- Ринни, - мягко сказал он, - Четыре шестидесятифунтовки оставят от нас лишь дырку в облаках. Я не прошу тебя прислушиваться к моим советам, когда речь идет об одежде, все равно вкуса у тебя не больше, чем у Мистера Хнумра – познаний об устройстве парового двигателя. Но прислушайся ко мне как капитан к канониру. Это не атака. Это самоубийство, причем в самой нелепой и безумной форме.

Наконец Алая Шельма смерила его презрительным взглядом.

- Четыре шестидесятифунтовки ничего не стоят, если некому вложить ядро и навести прицел, господин канонир. Даже самое смертоносное орудие без обслуги не страшнее, чем утренний августовский ветерок.

- Что ты имеешь в виду, Ринни?

- На корабле нет ни единой живой души.

Габерону потребовалось несколько секунд, чтоб осмыслить сказанное.

- Они покинули корабль? – он удивился тому, как звучит его собственный голос. Недоверчиво, как у ребенка, впервые услышавшего, что Восьмого Неба не существует, - Почему?

- Нет, они не покинули корабль. И больше никогда не покинут.

- Почему? – насторожился Габерон. Ему не понравилось, как капитанесса отвела глаза. Не в ее это было характере.

- Они все мертвы.

* * *

Габерон сам не заметил, как вскочил на ноги, мгновенно забыв про фальшивую расслабленную позу. И не только он. Эти слова произвели самое ошеломляющее впечатление на экипаж «Воблы». Корди приоткрыла рот от изумления. Тренч без всякого смысла тер шею, недоверчиво глядя на магический абрис канонерки, все еще вращающийся в центре штурманской. Дядюшка Крунч скрипел какими-то механизмами, что у големов, судя по всему, служило эквивалентом недоуменному человеческому мычанию.

- Мертвы? – спросил Габерон недоверчиво, - Как это – мертвы? Невозможно.

Хорошее слово – «невозможно». Массивное, крепкое, как бронированный корпус канонерки. За него можно долго цепляться, пока оно не рухнет в Марево, оставив за собой прерывистый дымный след.

Алая Шельма заложила руки за ремень. Она держала себя хладнокровно и вместе с тем немного скованно. Точно играла роль, нюансов которой не знала во всех мелочах, и вырабатывала их на ходу.

- «Малефакс», запроси у твоего нового знакомого сводку по экипажу.

- С удовольствием, прелестная капитанесса.

В штурманской вновь раздался голос формандского гомункула. В этот раз он казался еще более подавленным и сбивчивым.

- Доклад по… личному составу. Штатное расписание – сорок… восемь человек. В данный момент свои обязанности исполняют… - голос гомункула явственно дрогнул, на миг показавшись почти человеческим, - ноль человек.

Габерон не любил формандских бортовых гомункулов. «Малефакс» при всех своих раздражающих чертах был совершенно прав в их оценке. Все гомункулы, с которыми Габерону прежде приходилось сталкиваться по роду службы, отличались глупостью новорожденного щенка и исполнительностью старого фельдфебеля. Иначе и быть не могло. Боевые корабли комплектовались по жестко установленному принципу, ни один гомункул, отличающийся живым умом или излишней инициативностью, не мог быть приписан к такому серьезному кораблю, как канонерская лодка класса «Барракуда». Но, по крайней мере, Габерон знал, как с ними общаться и как быстро получать ответ на заданные вопросы.

- Где находится капитан? – спросил он напрямик.

Гомункул помедлил совсем немного.

- Расположение… Рубка управления. Мертв.

- Первый помощник?

- Расположение… Верхняя палуба. Мертв.

- Дежурный офицер?

- Расположение… Корабельный арсенал. Мертв.

- Вахтенные матросы?

- Расположение… Верхняя палуба, правый борт. Мидльдек. Верхняя палуба, ют. Мертвы.

- Сколько мертвых тел в данный момент находится на борту?

Гомункул дал ответ через неполных две секунды. Совсем небольшой интервал для человека, но весьма значительный для существа, которое работало с цифрами и только в цифрах видело весь окружающий мир. Мертвые воздухоходы для него тоже лишь цифры, напомнил себе Габерон, стараясь сохранять спокойствие и беспристрастность. Такие же, как скорость ветра, высота или угол тангажа. Нельзя винить его за это.

- На борту в данный… момент находится сорок восемь мертвых тел.

- Все они принадлежат членам корабля?

- Подтверждаю.

- Причина смерти?

Гомункул размышлял еще дольше. А может, Габерону это лишь показалось.

- Не могу установить. Не… обладаю данными.

- Тупица! – вспылил Дядюшка Крунч, - Потерял весь экипаж и не знает, отчего?

Габерон рассеяно прочертил на карте пальцем какой-то бессмысленный, состоящий из одних петель, курс.

- Он всего лишь судовой гомункул. Нельзя ожидать от него слишком многого.

- Наш пушкарь совершенно прав, - бесцеремонно вставил «Малефакс», в голосе которого явственно слышалось превосходство, - Этот служака регистрирует в своей памяти все, что касается функционирования корабля, но не жди, что он станет дотошно фиксировать все, что касается жизни на борту. Его возможности весьма ограничены.

- Тебе бы у него поучиться, бездельник, - проворчал голем, - Ладно, не заводись. Так значит, у нас есть болтающаяся в воздухе канонерка с мертвым экипажем? Ничего себе находка. Воля твоя, Ринриетта, а я бы к ней на всякий случай не приближался. И вообще развернул корабль в другую сторону.

- Боишься призраков, Дядюшка Крунч? – озорная улыбка Корди помогла скрасить потяжелевшую атмосферу в штурманской.

- Нет, рыбеха, - серьезно ответил голем, ворочая тяжелой головой, - Я боюсь того, кто примчится им на помощь. Раз он подает сигнал бедствия, можно не сомневаться, что его засекли на Дюпле и, верно, оттранслировали дальше, в расположение ближайшей эскадры. Канонерская лодка – это тебе не упавший за борт бочонок сушеной ставриды! На помощь ему ринутся все боевые корабли на тысячу миль в округе!

- Опасения напрасны, - поспешил заверить его «Малефакс», - Воздух в радиусе трехсот миль от нас пуст, если не считать отдельных рыбьих косяков. Даже если на помощь канонерке кто-то идет, ему потребуется не менее двенадцати часов, чтоб сюда добраться. В этом наша прелестная капитанесса была права – у щучьих углов в этом смысле есть определенные преимущества. По крайней мере, можно не переживать из-за досаждающего чужого общества.

- Лучше нам здесь не задерживаться, - твердо сказал Габерон. На капитанессу он в этот момент не смотрел, но все в штурманской поняли, к кому обращены слова, - Формандское адмиралтейство, если я правильно помню образ его мыслей, очень нервно реагирует на своих мертвых небоходов. Особенно на патрулирующих военных кораблях. Будьте уверены, их эскадра будет рыть килем небо, лишь бы взять нас, если кто-то засечет «Воблу» поблизости от «Барракуды» с полусотней мертвецов на борту.

Корди в задумчивости связала дубовым узлом[69] пару своих беспокойных хвостов.

- Габби… Ты думаешь, формандцы могут броситься за нами из-за этой канонерки? Решат, что… это мы их?

Габерон послал ей свою фирменную гримасу, которую называл «Мускат с лимоном» - равные порции меланхолии и философского скепсиса, сдобренные щедрой толикой уныния, но с щепоткой насмешки.

- Не исключаю, корюшка. Ну или же они схватят нас просто за то, что мы пираты. Есть у формандских военных кораблей такая милая традиция. А там уж будут разбираться, кто перебил целый экипаж королевского флота…

- И кто? – спросил Тренч.

Габерон нахмурился. Он все еще не до конца привык к наличию лишнего члена экипажа на борту «Воблы» и оттого вопросы Тренча иногда сбивали его с толку. Может, потому, что вопросы Тренча всегда отличались подобным свойством – били внезапно и непременно в цель. «Из парня мог бы получиться канонир, - подумал Габерон, изобразив на лице пренебрежительную гримасу, - И характер подходящий, задумчивый, выдержанный. Из меланхоликов получаются лучшие пушкари на свете».

- Возможно, что никто, - сказал он вслух, - Какое-то происшествие на борту, внештатная ситуация… Ты не поверишь, приятель, но на одного человека, погибшего от пули или ядра, приходится десятеро покойников, принявших смерть от собственной глупости, не завязавших страховочный фал во время работы на мачте или не следивших за давлением в котле.

- Едва ли сорок восемь человек одновременно работали на реях или сидели вокруг котла, - заметил Тренч. И снова угодил в точку.

- Болезнь? – в грохочущем голосе Дядюшки Крунча послышалась несвойственная ему неуверенность, - Я слышал, по иберийским островам гуляет особенная малярия, сжигает человека в три дня… Если на борту вспыхнула эпидемия…

Габерон покачал головой.

- Они были в нескольких часах хода от Дюпле. Ни одна болезнь не выкашивает людей столь быстро. Кроме того, всегда можно было задать гомункулу обратный курс, чтоб корабль двигался в автоматическом режиме до верфи. Они этого не сделали. Значит, - ему самому не хотелось продолжать, но и оборваться себя на полуслове он не смог, - значит, смерть, откуда бы она ни пришла, застигла их врасплох.

Глаза Корди загорелись. Большие и по-детски чистые, они всегда загорались ясными огнями, которые были видны издалека так же хорошо, как сигнальные огни на мачтах баркентины.

- Музыка Марева, - сказала она, зловеще понизив голос, - Вот что это такое.

- Какая еще музыка? – неохотно поинтересовалась Алая Шельма, приподняв бровь.

Ведьма тряхнула многочисленными хвостами.

- Особенная. Иногда, очень-очень редко, из Марева начинает звучать музыка. Наверху ее не слышно, но если кто идет на сверхнизких… Кто ее слышит, слышит голос самого Марева. Он волшебный и ему нельзя сопротивляться.

- И что происходит с теми, кто его слышит?

- По-разному, - уклончиво ответила ведьма, - Некоторые, говорят, сами за борт бросаются. В помрачнии сознания. Другие всякие глупости творят. Я слышала, когда-то в порт пришел корабль, а там все матросы – однорукие! Они сами себе руки поотрубали, когда услышали Музыку Марева!

Дядюшка Крунч ударил по навигационному столу железной ладонью. Хорошо, что рассчитал силу, не проломил насквозь. Но гул по штурманской пошел такой, что вздрогнул даже Тренч.

- Кабацкие рассказы! Больше таскайся за Габероном по портовым забегаловкам, рыбеха, еще и не то услышишь. Про премудрого пескаря, например, который живет только на западном ветру и появляется в полночь, чтоб предсказать вахтенному судьбу. Или призрачный клипер, который заманивает корабль на рифы. Или вот русалок, которые соблазняют матросов, а потом бросают их с полным ведром икры…

Алая Шельма порозовела, на миг выпав из образа.

- Хватит, Дядюшка Крунч! Мы поняли. Конечно, никакая это не Музыка Марева.

- А что тогда? – Корди уперла руки в бока, - Сама скажи!

- Хищные рыбы, - не очень уверенно сказала капитанесса, - Не слышала, чтоб в этих краях такие были, но…

- Акул в этих краях всегда хватало, - пробасил абордажный голем, - А уж южнее их столько, что хоть на нитку нанизывай. Только нет таких рыб, чтоб смогли сожрать полсотни человек за раз на бронированном корабле.

- Что остается? Бунт?

Габерон рефлекторно выпрямился в кресле.

- Можешь бесконечно острить про формандских небоходов, Ринни, но ты прекрасно знаешь, что они не бунтуют почем зря. По крайней мере, не экипаж канонерки военного флота! Скорее я поверю в рыб-людоедов или Хор Марева…

- Музыку Марева, - с серьезным видом поправила его Корди, - Это называется Музыка…

- Если вам надоело спорить, могу предложить интересную версию, - мелодичный голос «Малефакс» в этот раз звучал мягко, как медные струны арфы, - Дело в том, что мне удалось получить доступ к корабельному журналу канонерки. Наш друг немного посопротивлялся, но у нас разные весовые категории…

Корди издала восторженный крик, Алая Шельма на каблуках развернулась к центру штурманской.

- И ты еще ждешь? Немедленно запускай!

- Охотно, прелестная капитанесса. С какого момента прикажете?

- С нуля часов сегодняшнего дня.

* * *

- Корабельный журнал борта номер сто пятнадцать, - покорно забормотал гомункул «Барракуды», по-прежнему вяло и безэмоционально, точно проговаривал текст, смысла которого сам не понимал,- Ноль часов сорок… пять минут – сдана вахта на верхней палубе, происшествий не зафиксировано. Ноль часов пятьдесят одна… минута – зафиксирована смена ветра и усиление… Один час сорок три… минуты – по правому борту замечена рыба… крупного размера, вероятно, белуга. Держит курс параллельный ходу корабля с превышением в сорок футов. Тревога отменена в связи с отсутствием опасности. Два часа – дежурным офицером… запрошена с острова Дюпле метео-сводка на день. Прогноз благоприятный, вблизи острова опасных воздушных течений не зафиксировано…

Гомункул говорил почти без пауз, методично зачитывая подряд все записи из судового журнала, не делая пропусков и исключений. Как и предполагал Габерон, за время его отсутствия корабельная служба в пограничном охранении ничуть не переменилась – кромешная скука. Наряды на камбуз, оценка высоты, дежурное построение экипажа на юте, взыскание за некачественно вымытую палубу, наблюдение за горизонтом, корректировка дифферента - все это Габерону было знакомо, как собственное отражение в зеркале.

- …девять часов тридцать три минуты – произведены подсчеты количества питьевой воды на борту. Коэффициент погрешности в пределах нормы. Девять часов тридцать пять минут – машины остановлены для профилактического осмотра. Девять часов сорок одна минута – в направлении зюйд-зюйд-ост обнаружено неопознанное воздушное судно, дистанция двадцать восемь миль. Неопознанное воздушное судно находится в воздушном пространстве Формандии, на удалении четырех миль от разграничительной линии.

Габерон мгновенно поднял руку, призывая остальных сохранять молчание. В этом не было нужды – все и так внимали гомункулу с видимым напряжением – но канониры зачастую склонны к перестраховке.

- Воздушное судно не отвечает на стандартный запрос. Согласно отражению в магическом эфире воздушное судно опознано как грузовой трехмачтовый полакр под флагом Готланда. Воздухоизмещение – около трех тысяч тан, объем – двести двадцать лоудов.

- Готла… - Корди открыла было рот, но Алая Шельма метнула в нее такой взгляд, что ведьма поспешила запечатать губы собственной ладонью.

- Неопознанное воздушное судно лежит в дрейфе, - продолжал бормотать гомункул, не обращая внимания на напряженное молчание слушателей, - Бортовые огни погашены, паруса убраны. Направлен экстренный запрос на установление связи по магическому лучу, всеобщая частота. Запрос принят. Связь установлена. Длительность сеанса связи – сорок четыре секунды. Девять часов сорок три минуты – капитаном де Сезаром отдан приказ идти на сближение с кораблем. Машинным отделением приказ подтвержден. Оба двигателя выведены на максимальные обороты, достигнуто предельное давление в котлах – тридцать килопаскаль. Рулевым взят курс зюйд-зюйд-ост с набором высоты до семи тысяч футов.

- Пошли на перехват… - прошептала Корди, забыв про все, - Значит, был бой!..

- Нет, - так же тихо ответил Габерон, - Если бы пошли на перехват, уже подняли бы орудийные расчеты и сыграли боевую тревогу.

- Тихо! – рявкнула на них капитанесса, и Габерон счел за лучшее замолчать.

- …ннадцать часов пятнадцать минут, высота выровнена по неопознанному судну, тысяча девятьсот двадцать футов. Приказ капитана де Сезара – курс на швартовку.

Габерон ощутил, как холодеют пальцы рук – точно он высунул кисти в иллюминатор, в поток набегающего холодного воздуха. Сейчас что-то произойдет. Что-то, что останется в записи корабельного гомункула бесстрастной вереницей записей и ворохом бесполезных уже цифр.

- Одиннадцать часов двадцать минут – швартовочной командой произведена швартовка к борту неопознанного судна. Одиннадцать часов двадцать одна минута – подан предупреждающий сигнал наблюдателем по правому борту. Одиннадцать часов двадцать четыре минуты – личной печатью дежурного офицера мистера Русселем открыт корабельный арсенал. Одиннадцать часов тридцать минут –зафиксировано изменение показателей жизнедеятельности всех членов экипажа. Зарегистрирована биологическая смерть сорока восьми членов экипажа. В соответствии с протоколом два-двадцать приведен в действие автоматический сигнал бедствия. Одиннадцать часов пятьдесят минут – неопознанное судно отшвартовалось и взяло курс норд-норд-ост. Четырнадцать часов двадцать две минуты – неопознанное судно вышло из зоны видимости. Шестнадцать часов тридцать семь минут – по правому борту замечена крупная рыба. Тревога отменена в связи с отсутствием опасности. Семнадцать часов ноль три минуты – на курсе зюйд-зюйд-ост зафиксировано неопознанное воздушное судно под неопознанным флагом. Согласно отражению в магическом эфире воздушное судно определено как трехмачтовая баркентина, воздухоизмещение – около десяти тысяч тан…

- Хватит, - Алая Шельма отрывисто махнула рукой, - Это «Вобла», он засек нас самих. Но мне бы очень хотелось послушать переговоры.

- Ничем не могу помочь, - в голосе «Малефакса» послышалось неподдельное сожаление, - Формандские вояки относятся к протоколам связи с особенным пиететом, ее записи защищены даже лучше, чем бортжурнал.

Дядюшка Крунч тяжело поднялся со своего места, его рессоры заскрипели.

- Неважно, о чем они говорили. Довольно и того, что мы узнали. Готландцы заманили формандских небоходов в ловушку и перебили их.

Габерон ощутил легкое головокружение, похожее на то ощущение, которое возникает при резком сбросе высоты.

- Вздор, - уверенно сказал он, - Готланд и Формандия – союзники. А это… Это не лезет ни в какие ворота. Готландцы никогда бы не допустили подобную выходку! Это ведь даже не оскорбление, это… это…

Впервые за долгое время у него не нашлось слов.

- Это вызов? – Алая Шельма внимательно посмотрела ему в глаза. Она была удивительно собрана и спокойна, - Приглашение к войне? Просто приступ безумия? Или какая-то тонкая политическая игра?

- Если это и игра, то первый ход сделан слишком уж резко, - пробормотал Габерон озадаченно, - Это ведь не просто случайная перестрелка в нейтральных водах. Не таран. Больше похоже на хладнокровную, загодя спланированную ловушку. И это чревато не просто гневными нотами посольств. Ринни, это пахнет самой настоящей войной.

- Тогда поблагодари судьбу за то, что больше не носишь формандский мундир, - посоветовала она сухо, - Что-то мне подсказывает, в ближайшее время лучше не залетать туда, где могут встретиться готландские и формандские корабли. Я знать не хочу, какой ерш между ними проплыл и почему погибла команда канонерки, но точно знаю, что собираюсь сделать. Дядюшка Крунч, проверь, пожалуйста, шлюпку.

Абордажный голем напрягся так, что заскрипели металлические сочленения.

- Ты все еще думаешь высадиться на палубе канонерки?

- Конечно, - легко сказала она, - И уже, кажется, отдала соответствующие распоряжения, разве нет?

- Ринриетта, я взываю к твоему благоразумию!

- А что такого? – она заломила треуголку на одну сторону и улыбнулась той улыбкой, которая была хорошо известна Габерону. Дерзкой, уверенной и острой, как сабля, - Готландцы давным-давно сбежали в неизвестном направлении. Что до мертвецов на палубе… Мне ли, внучке Восточного Хуракана, бояться мертвецов?

- И думать забудь! – голос голема загрохотал, точно работающая вразнос паровая машина, внутри которой лопаются от напряжения болты, - Там еще кровь на палубе остыть не успела!

- Из-за этого я переживать не стану. В отличие от нашего канонира, я не боюсь испачкать сапоги.

Габерон отчего-то не ощутил себя уязвленным, чему сам удивился. И, пожалуй, вообще ничего не ощутил кроме легкого чувства пустоты где-то в животе.

- Госпожа капитанесса, сэр, смею заметить, что ступать на палубу вражеского корабля, где еще несколько часов назад отгремел бой, по меньшей мере опрометчиво. И боюсь я не мертвецов, а тех, кто еще не до конца мертв. Именно от них чаще всего исходят все проблемы.

Алая Шельма не удостоила его даже взглядом.

- «Малефакс», запрос гомункулу канонерки. Сколько живых людей находится на борту корабля?

- Докладывает борт сто… пятнадцать, - голос формандского гомункула немного вибрировал, - Живых людей на борту корабля не… обнаружено. Фиксирую незначительные скопления… мелких медуз на средней палубе.

- Довольны, господа? – капитанесса с торжествующим видом посмотрела на Габерона и Дядюшку Крунча, - Корабль пуст, а его экипаж мертв. Наилучшая ситуация для того, чтоб зайти в гости. Мы никого не побеспокоим.

- Но зачем тебе соваться туда, Ринриетта? – Дядюшка Крунч сцепил ладони с такой силой, что на пол брызнули тусклые оранжевые искры, - Это не грузовая шхуна и не почтовый корабль! Это патрульная канонерская лодка. Там нет грузовых трюмов, нет и добычи!

- Совершенно верное замечание, - согласился Габерон, - Даже если обчистишь капитанский несгораемый шкаф, твоей добычей станет разве что чернильница, бутылка рома, старый портсигар да пустые бланки формандского военно-воздушного флота.

- А корабельная казна? – прищурилась Алая Шельма, - На нее я тоже собираюсь заявить претензии.

Габерон небрежно отмахнулся.

- Забудь. Всей твоей добычи хватит на ужин в скромной ресторации. На патрульных кораблях никогда не бывает много золота. Это тебе не вольные рейдеры, идущие через все северное полушарие.

- Не имеет значения, - отчеканила Алая Шельма, вздернув подбородок, - В данном случае важна не добыча, а факт. Много ли пиратов может похвастаться тем, что прошлись по палубе боевого формандского корабля?.. Возможно, я прихвачу кое-что на память. Капитанскую фуражку или вымпел с флагштока. Мне приятно будет оставить себе сувенир.

- А наша капитанесса, оказывается, та еще проказница, - шепнул Габерон Тренчу, но шепотом столь громким, что его без труда смогли бы разобрать во всех углах штурманской, - Подозреваю, когда она училась в Аретьюзе, ни один дамский будуар в окрестности не остался без ее пристального внимания. Как думаешь, много сувениров она сохранила с тех пор?..

Тренч смутился, Корди сдавленно захихикала, а щеки Ринриентты мгновенно приняли явственно заметный малиновый оттенок. Габерону показалось, она сейчас взорвется. Пожалуй, было бы даже лучше, если б взорвалась. Потеряй она сосредоточенность, он наверняка смог бы разбить ее планы выверенными и точными доводами, поднять на смех и в конце концов отговорить от этой странной авантюры. Но капитанесса на удивление быстро смогла совладать с собой. Лишь сделала несколько глубоких вдохов, играя желваками на скулах и покачиваясь на каблуках.

- Часовая готовность, - объявила она немного неестественным голосом, - «Малефакс», подведешь «Воблу» сверху и остановишь в ста футах от канонерки. Мы подойдем на шлюпке. Тренч и Шму, займитесь подготовкой. Ничего лишнего с собой не брать. Оружие – лишь самое необходимое.

Тренч молча кивнул и вышел из штурманской. Шму осталась на месте, вцепившись в стул и с ужасом глядя на капитанессу из-под густых волос.

- Чтоб тебя! – Дядюшка Крунч раздраженно стукнул ладонью по столу. В этот раз силу он не рассчитал – у стола подломились сразу две ноги, - Упрямая, как судак! Прямо как твой дед! Втемяшилась тебе эта канонерка!.. Девчонка!..

Алая Шельма шагнула к голему и бесстрашно взглянула на него снизу вверх. Даром что по сравнению с ним выглядела крошечной деревянной пирогой на фоне тяжелого эскадренного броненосца. В одном его железном пальце было больше силы, чем во всей капитанской фигуре, обтянутой алым сукном.

- Это мой приказ, - произнесла она неожиданно властно, - И всякий, кто готов его оспорить, должен нести наказание в соответствии с Пиратским Уставом. Разве не так, дядюшка?

Голем заворчал, как большой и сердитый железный волк.

- Это безрассудная выходка, а не поступок капитана!

- Я уже приняла решение.

- Ринриетта! – взмолился голем, - По крайней мере, захвати и меня! Опасно там или нет, а мне все одно спокойней возле тебя будет! Мало ли где тебе понадобится помощь!

- Ты останешься на «Вобле», - резко сказала она. И по ее тону Габерон понял, что спора не будет. Слишком уж жестким и решительным в этот раз был взгляд ее коричневых глаз, - И нет, это не прихоть. Я хочу, чтоб «Вобла» осталась в надежных руках, пока мы будем осматривать вражеский корабль. Я не могу оставить командование на Корди или Габерона, у них у обоих сквозняк в голове. К тому же, дядюшка, ты слишком велик, чтоб влезть в шлюпку. Извини.

- Слушаюсь, госпожа капитанесса, - тихо пророкотал абордажный голем, уронив голову на литую бронированную грудь, - Будет исполнено.

Габерон испытал секундный приступ жалости. Может, эта большая железяка и обладала самым скверным, ворчливым и тяжелым нравом в северном полушарии, но действовала она, руководствуясь лишь верностью по отношению к внучке старого пирата. Для грозного боевого механизма это выглядело нелепо и трогательно одновременно.

Габерон легко поднялся на ноги и привычным движением поправил галстук.

- Мне кажется, в вашу компанию я впишусь куда лучше Шму, - заметил он, не без труда сохраняя на губах пренебрежительную улыбку, - И ты обязательно поймешь это, как только попытаешься взглянуть на ситуацию с позиции капитана, а не капризной девчонки.

- Неужели? – Алая Шельма сверкнула глазами. Губы ее все еще были плотно сжаты, - Может, назовешь причину, по которой я должна терпеть твое общество, не говоря уже о твоем жутком запахе?

- Причины три, - он выставил оттопыренные указательный, средний и безымянный пальцы, - Во-первых, Шму грохнется в обморок, как только ступит на чужую палубу, и тебе придется потратить два часа и несколько фунтов нюхательной соли, чтоб привести ее в чувство. Ты же знаешь, она паникует в незнакомых местах. Во-вторых, никто из вас прежде не был на борту формандской канонерки. Я же служил на подобной несколько месяцев и знаю всю ее изнанку вплоть до последней переборки. Проводник-то тебе точно не помешает.

Алая Шельма кивнула, то ли признавая его правоту, то ли просто машинально, в такт собственным мыслям.

- Допустим. А в-третьих?

Указательным пальцем, который остался оттопыренным, Габерон ткнул себе в грудь.

- В третьих, в этом прекрасно сложенном и безукоризненном молодом теле бьется формандское сердце, вне зависимости от того, под каким флагом мы идем. Я хочу знать, с кем столкнулся экипаж сто пятнадцатого и что его убило. До того, как в тысячах миль отсюда этим же вопросом зададутся сорок восемь матерей и вдов. В форме или нет, эти люди были моими соотечественниками.

- Окажись ты в их руках, эти соотечественники без колебаний вздернули бы тебя на рее, - задумчиво произнесла Алая Шельма, - Да только у нынешних канонерок нет рей…

- Я знаю, - Габерон небрежно кивнул, - Но так уж я устроен. Даже безупречный человек, состоящий из сплошных достоинств, вроде меня, не может не иметь под сердцем невинного греха. Мой грех – это любопытство.

- Для твоих грехов на «Вобле» скоро придется оборудовать дополнительный трюм, - проворчала Алая Шельма, красноречиво скривив губы, - Вдобавок опечатать его якорными цепями и приставить вооруженную охрану…

Габерон ухмыльнулся, использовав самую мальчишескую и непосредственную гримасу из своего арсенала.

- Это значит, что я зачислен в абордажную партию?

- Это значит, что у тебя осталось немногим менее часа, чтоб подыскать подходящий костюм. Надеюсь, ты подойдешь к этому выбору со всей ответственностью.

- Так точно, капитанесса, сэр! – отсалютовал Габерон, вытягиваясь по стойке «смирно», - Не извольте беспокоиться.

Алая Шельма отвернулась к иллюминатору, пробормотав:

- Почему-то я начала беспокоиться именно с этого момента…

* * *

С палубы «Воблы» небо казалось спокойным и безмятежным, но Габерон слишком хорошо знал природу ветра, чтобы поддаться этой иллюзии. Ветра – самая обманчивая и непостоянная штука на свете. Никогда нельзя верить ветру.

Стоило шлюпке оторваться от верхней палубы «Воблы», как ее мгновенно закрутило воздушными течениями, едва не проворачивая вокруг своей оси, так что Габерону пришлось всем весом навалиться на румпель.

Габерон никогда не доверял ветрам, даже самым теплым и ласковым, которые умеют нежно трепать за ворот рубахи и развевать волосы. Слишком часто ему приходилось видеть, что ветра могут сотворить с человеком, который на какое-то мгновение позабыл об их истинной природе и силе.

Гика-шкот[70] он держал мягко, но вместе с тем властно, как уверенный в себе мужчина держит дамскую руку во время танца. Сочетание силы и мягкости позволяет управлять чем угодно, будь это человек или трепещущий от ветра парус. Надо лишь подбирать определенные пропорции того и другого. Когда шлюпка отошла от «Воблы» на полсотни футов и перестала раскачиваться в разные стороны, как подгулявший небоход, отчаливающий от трактира, Габерон с облегчением перевел дыхание и взял рифы.

- Еще пару минут немного потрясет, - крикнул он двум другим пассажирам шлюпки, - Отраженный ветер от борта «Воблы». Ничего не поделаешь. Потом спустимся и пойдет мягче…

Ветер мгновенно схватил его слова, стоило им оторваться от губ, и разорвал в клочья, как дурашливый щенок, вытряхивающий пух из старой подушки. Но Тренч и Алая Шельма поняли все без слов.

К удивлению канонира, Тренч вполне сносно переносил качку, разве что намертво прирос обеими руками к банке. Неплохо держится, даже и не скажешь, что парень всю жизнь проторчал на острове, как какой-нибудь моллюск.

Алой Шельме приходилось хуже. Впившись руками в скамью, она стиснула зубы и уставилась мертвым взглядом в дно шлюпки, по ее лицу медленно разливалась явственная зелень. Нежный организм у нашей капитанессы, хмыкнул про себя Габерон, не любит тряски. Все бы ей по квартердеку разгуливать да в подзорную трубу глядеть. А у обычного небохода в этой тряске вся жизнь и проходит… Тренч держался лучше. По крайней мере, не зеленел и даже пытался слушать, что говорил канонир.

- Это даже ерунда, а не тряска. Кошка своих котят и то сильнее трясет! - выпустив румпель, Габерон запустил пальцы в волосы, чтоб позволить прядям реять на ветру. И почти тотчас за это поплатился. Уловив слабину, ветер с ожесточением голодной мурены рванул шлюпку вправо. Алая Шельма взвизгнула, вцепившись обеими руками в борт и чудом не потеряв при этом свою капитанскую треуголку.

- Габбс!

- Всего лишь легкий сквозняк, - заметил он легкомысленно, демонстрируя бледно-зеленой капитанессе широкую улыбку, - В бытность мою лейтенантом, при такой тряске мы всего лишь переставали класть кубики льда в коктейли – чтоб не звенело.

Капитанесса хотело было что-то сказать, даже открыла рот, но тут шлюпка внезапно ухнула в воздушную яму – так неожиданно, что даже у самого Габерона корни зубов прихватило инеем.

- Какого дьявола я доверила тебе руль?.. – простонала она, когда шлюпка выровнялась двадцатью футами ниже, - Ты же управляешься с ним не лучше, чем с пушками!

Габерон сделал вид, что не слышит ее.

- Помню, лет семь назад служил я под началом капитана Ренье. Небоход был опытный, но – Роза свидетель! – большего скряги не знали на всем свете. И угораздило нас в южных широтах налететь на грозовой фронт. Зашли вскользь, но и того хватило, чтоб все бочки у нас в трюме перевернулись. А там, как на грех, было молоко. Галлонов сто молока. Капитан Ренье аж посерел весь, как узнал. Налети он на вражеский корабль и потеряй в ожесточенном бою весь экипаж, и то, наверно, так не убивался бы, как по тому проклятому молоку. И знаете, что он выдумал? Приказал рулевому менять курс и вести прямо в центр бури!

- Зачем? – выдавил из себя Тренч, едва перекрикивая ветер.

- Говорю же, скряга он был еще тот! – Габерон рассмеялся, поворачивая румпель, - К концу рейса у нас на борту было триста фунтов превосходной сметаны. Правда, держаться на ногах мы не могли еще с неделю, трясло всех до кончиков пальцев. На ночь приматывали себя фалами к гамакам, а чтоб донести ложку до рта, крепили пушечные тали с гандека! Ну и жизнь была!

- Это не твоя история, - выдавила из себя Алая Шельма, - Она случилась с моим дедом, Восточным Хураканом, Дядюшка Крунч рассказывал. А ты просто услышал и…

- Ты долго служил? – неожиданно спросил Тренч.

- Ты имеешь в виду, до того, как связался с Ринни? Лет пятнадцать, пожалуй. Уже был фрегат-капитаном, три золотых шнура. Еще бы год-другой, и пожалуй, свой корабль получил бы…

- Но вместо этого стал пиратом?

Габерон помрачнел, делая вид, что пристально следит за курсом шлюпки.

- Старая история. Пришлось сменить ремесло. Но эту историю дядя Габби по трезвому делу не рассказывает, имей в виду. Все, можете успокоиться, мы спустились ниже зоны турбулентности, теперь полетим мягко и гладко, как на крыльях любви. Ринни, отпусти скамейку. Вот так, молодец… Ну и вид у тебя, честно говоря. В последний раз я так выглядел, когда в каком-то готландском порту выхлебал бочонок портера, а на дне обнаружил дохлую крысу… Слушай, ты никогда не задумывалась о смене пиратского псевдонима? Мне кажется, Зеленая Шельма вполне благозвучно, но если ты…

- Т-тренч, прими парус, - пробормотала капитанесса, - И дай мне саблю. Сейчас у нас… п-произойдут сокращения в команде…

Габерон в шутливом испуге поднял руки.

- Капитан без чувства юмора – это как корабль без рангоута, - заявил он и, свесившись за борт, стал разглядывать корпус канонерки, над которым они снижались.

Канонерка была неподвижна и выглядела серой мертвой рыбиной из бронированной стали. Над трубами не вился дым, колеса застопорены, стволы главного калибра равнодушно смотрят в небо. Удивительно, но даже в таком состоянии канонерка серии «Барракуда» умела вызывать страх и уважение. Возможно, оттого, что была хищником – по своему рождению и предназначению, а хищник никогда не выглядит слабым, даже смертельно раненный. Чем ближе приближалась шлюпка, тем отчетливее Габерон видел детали, прежде милосердно скрытые облаками – слепые взгляды распахнутых люков, распластанные на верхней палубе крошечные синие фигурки…

Габерону вдруг захотелось рвануть на себя румпель, крутануть шлюпку на вираже, и взмыть обратно к «Вобле», чье огромное деревянное брюхо нависало над ними, закрывая солнце и значительную часть верхней полусферы.

А еще канонерка медленно погружалась в Марево. С высоты Габерон отчетливо видел, что над бронированной палубой «Барракуды» расплывается едва видимая алая дымка. Легкая, как невесомый утренний туман, и почти прозрачная. Будь сейчас закат, этой дымки он мог бы попросту не заметить, так она была слаба. Но Габерон глядел на нее неотрывно, испытывая одновременно и любопытство и отвращение.

- Корабль опускается, - Тренч тоже пристально наблюдал за колышущимся Маревом, - Но не понять, насколько быстро.

- Если верить альтиметру, «Барракуда» теряет в среднем около сотни футов высоты в час. Ничего не поделаешь, за все надо платить. Железо крайне неохотно впитывает в себя чары, а здесь сотни тонн броневой стали… Вот почему канонерки славятся своими надежными машинами – поломка вдали от твердой суши обрекает экипаж на медленное погружение в Марево.

- Как глубоко она сейчас?

- Не глубоко, а высоко, - поправил его Габерон, - Только-только перешла за тысячную отметку.

Тысяча футов это, в сущности, ерунда. На такой высоте Марево не предствляет никакой опасности. Почувствуешь разве что запах. Ну и тошноту, если проведешь там несколько часов. Настоящее лицо Марево показывает начиная с восьми сотен футов. Вот там уже бывает… неприятно. Но не переживай. За два часа мы успеем дюжину раз обойти весь корабль, а Ринни присмотрит себе подходящий трофей. Так что уложимся с запасом. Разве что взгляд нашей капитанессы упадет на рояль из кают-компании…

Алая Шельма презрительно фыркнула, не удостоив его даже взглядом.

- Шучу. Нет на канонерках никаких роялей. И кают-компании тоже нет. Имея на борту столько мертвой массы, приходится ограничиваться самым необходимым. Все жилые отсеки и капитанский мостик находятся в надстройке. Там же арсенал, офицерские каюты, крюйт-камера и пост связи.

- А ниже? – поинтересовалась Алая Шельма, внимательно разглядывая приближающийся серый корпус.

- Вторая палуба, она же мидль-дек, она же машинная, - Габерон пожал плечами, - Не то место, где можно найти подходящий трофей, если, конечно, тебя не удовлетворит кусок ржавой трубы или гаечный ключ. Вся вторая палуба отведена под котлы, колесные приводы, паропровод и бункера с магическим зельем. Весьма тесное и душное место. Если сунешься, мгновенно провоняешь маслом и всякой дрянью…

- Полагаю, ты был там редким гостем, - сказала она без улыбки, - Раз есть мидль-дек, значит, есть и нижние палубы?

- Одна нижняя палуба. Но гостить там я не советую.

- Почему?

- Душно, темно и тесно. Настоящий погреб, который мы частенько использовали вместо свалки. Склад рухляди и мусора.

Алая Шельма кивнула, показав, что услышала, но не стремится продолжать разговор. В другой раз Габерон нарочно насел бы на нее, изматывая чувствительными саркастичными уколами, но в этот раз замолчал сам. Потому что шлюпку отделяло от пустой палубы канонерки всего двести или триста футов – то расстояние, на котором хорошо были заметны мертвые тела.

Их было много – вот первое, о чем он подумал. Удивительно много. Разбросанные по всей верхней палубе, в своих щегольских лазурно-синих мундирах флота Формандской Республики, с высоты они напоминали игрушечных солдатиков, которых непоседливый ребенок не убрал в коробку после игры. Разве что солдатики, даже самые дорогие и отлитые лучшими мастерами, редко принимают подобные позы.

Еще он заметил кровь. С последнего в их жизни боя миновало несколько часов, кровь давно свернулась, образовав на палубе багрово-черные потеки, которые выглядели немного блеклыми в легкой завесе Марева. Сорок восемь мертвецов. Габерону пришлось стиснуть пальцы на румпеле с такой силой, чтоб заболели костяшки. Слишком уж велик был соблазн отвернуться. Пока шлюпка спускалась к верхней палубе канонерки, он заметил еще кое-что. Что-то, что сперва показалось ему обманом зрения, сотканной Маревом иллюзией. Но это была не иллюзия.

Чтобы не думать об этом, Габерон запустил руку под банку, нащупал там старомодный громоздкий гелиограф и с преувеличенной торжественностью вручил Алой Шельме.

- Зачем это мне? – удивилась капитанесса.

- Я подумал, будет не лишним отбить передачу, прежде чем мы пришвартуемся.

- Передачу кому? Мертвецам?

Алая Шельма неохотно разложила гелиограф, поймала в отражатель солнце и стала быстро щелкать поворотным рычажком, открывая и закрывая шторки. Одновременно она проговаривала сообщение вслух, - «Говорит капитанесса Алая Шельма, пиратский борт «Вобла». Не открывайте огонь. Повторяю. Не открывайте огонь. Ваш корабль захвачен и будет подвергнут досмотру. Не пытайтесь оказать сопротивление - и никто не пострадает».

- Неплохо, - признал Габерон, кивнув, - Делаешь успехи.

- Серьезно? – Алая Шельма выглядела польщенной.

- Ага. Но остается поработать над отдельными символами. Вместо «не открывайте огонь» ты только что приказала им «не отгрызайте супонь[71]». А потом сообщила, что их кальмар захвачен и будет подвергнут присмотру. Я думаю, они бы здорово удивились, если бы в самом деле имели на борту ручного кальмара. Или если бы на борту была хоть одна живая душа.

- Плевать. Разговоры заканчиваются, когда пират ступает на палубу. Швартуемся!

* * *

Для швартовки Габерон выбрал место на юте, позади надстройки. Когда шлюпка уже нависала над палубой канонерки, он выудил из-под банки четырехлапый швартовочный якорь и, коротко размахнувшись, метнул вниз. Глаз его не подвел – якорь зацепился за ограждение палубы и Габерон принялся орудовать лебедкой, наматывая его на бухту.

Алая Шельма уже стояла в шлюпке, вытащив из-за пояса пистолет и положив свободную руку на оголовье сабли. Габерон не мог не признать, что выглядела она сейчас впечатляюще, а уж взглядом так полоснула по палубе канонерки, что лишь чудом не высекла из нее искр. Шлюпка быстро оказалась притянута вровень с бортом. Не дожидаясь окончания швартовки, Алая Шельма уже собиралась было легко перешагнуть бездонную пропасть между двумя бортами. Габерону пришлось положить руку ей на плечо.

- Позвольте идти впереди тому, кто лучше знаком с устройством корабля.

Алая Шельма упрямо вздернула подбородок.

- Я не боюсь мертвецов.

- Тогда зачем прихватила с собой оружие?

- Кажется, ты тоже пришел не с пустыми руками!

Габерон ухмыльнулся и поднял со дна лодки закутанный в парусину сверток. Сверток был тяжел – мышцы на его предплечьях вздулись, заслужив уважительный взгляд Тренча. Канонир снял парусину и ласково погладил ладонью полированный металл, украшенный незатейливым, но изящным узором.

- Что это? – удивленно спросил Тренч, глядя на то, что обнаружилось под парусиной, - Это… пушка?

Габерон по-отечески мягко погладил теплый металл.

- Это не пушка, приятель, это пятифунтовая кулеврина.

- Выглядит как пушка для охоты на китов.

- Это еще одна из моих малышек, - Габерон улыбнулся, - Я зову ее Жульетта. Она девушка немного старомодная, но характер у нее тяжелый. И превосходный бой. Могу попасть в крысиный щит[72] со ста ярдов.

- Почему было не взять мушкет?

- Выглядит не так внушительно. Врага мало подстрелить, врага надо испугать. Вбить ледяной страх в его сердце. И с этим малышка Жульетта справляется наилучшим образом. От ее грохота даже отчаянные смельчаки делаются белее облаков.

- Габби просто рисуется, - буркнула Алая Шельма, почесывая раструбом собственного тромблона ухо, - Ему нравится шляться с чертовой мортирой на плече и привлекать внимание девушек. Однажды его угораздило пальнуть из нее – с весьма печальными последствиями. Во всем трактире вышибло стекла, ядро выворотило печную трубу, а самого Габби пришлось еще пару часов приводить в чувство.

- Это все запальный шнур, - пробормотал Габерон, пристраивая тяжеленную кулеврину удобнее на плече, - Я зажал его в зубах, а потом случайно повернул голову, когда расчесывал волосы. Ну и угоди он в запальное отверстие… А грохоту-то было!

- Не вздумай поджигать шнур в этот раз!

Габерон, вытащивший было из кармана штанов моток запального шнура, смутился, и сунул его обратно.

- Я буду глупо себя чувствовать, разгуливая по чужому кораблю с пушкой, из которой нельзя выстрелить.

- Зато я буду чувствовать себя в безопасности. А теперь вперед!

Габерон спрыгнул на палубу канонерки первым. И сразу пожалел о том, что не проявил должного терпения – бронированная палуба наградила его чувствительным ударом по пяткам. Он уже и забыл, каково это, иметь дело со сталью вместо дерева…

Габерон хотел было взять под руку Алую Шельму, но та с негодованием отстранилась и спрыгнула сама. Тренч покинул шлюпку последним и первым делом закрепил швартовочный конец. Только после этого у них появилась возможность оглядеться. И Габерон убедился в том, что увиденное им сверху не было оптическим обманом. Он ощутил волну тошноты, мягко ударившую под желудок. И тяжесть кулеврины на плече впервые показалась ему тяжестью не успокаивающей и знакомой, а мертвой и бесполезной. Здесь уже не в кого было стрелять, некому было грозить, не на кого было производить впечатление. Представление уже закончилось, и то, что осталось на сцене, было лишь беспорядочно разбросанным реквизитом.

- Роза Ветров! – выдохнул Тренч. Он, видно, только сейчас разглядел в подробностях мертвые тела, лежащие на всем протяжении палубы от юта до надстройки, - Ох…

Парня можно понять, ничего подобного ему на своем Рейнланде видеть, наверно, не приходилось. «Как и мне, - отстраненно подумал Габерон, борясь с желудочным спазмом, - За все годы службы на флоте».

- Гнилая треска, - Алая Шельма сделала несколько неуверенных шагов, озираясь, - Что… это?

Она выглядела ошеломленной, испуганной и сбитой с толку. В другое время это было бы хорошим поводом для шутки. Но Габерон не был уверен, что у него найдется хотя бы одна. Все шутки враз отсырели, как картузы с порохом, и теперь никуда не годились. Он и себя самого в этот момент ощущал каким-то отсыревшим, тяжелым…

- Это то, что когда-то было людьми, - с печальным смешком заметил он, - Командой борта номер сто пятнадцать.

- Но они… они…

- Это был не бой, - негромко, но твердо сказал Габерон, жалея, что не может заслонить от капитанессы палубу с распростертыми на ней телами, - Это была резня. Побоище. Страшное и жуткое побоище. Никогда не видел, чтоб кто-то расправлялся с неприятелем… подобным образом. И с такой неизъяснимой жестокостью.

- Может… Может, это нападение хищников? – Алая Шельма, не удержавшись, прижала ладон ко рту, - Дядюшка Крунч говорит, к югу отсюда полно акул.

- Челюсти никогда не оставили бы таких следов. Кроме того, рыбы унесли бы почти все с собой. Их рубили. И словно не абордажными саблями, а палашами. А еще я совсем не вижу пулевых отверстий.

Капитанесса попятилась от ближайшего лежащего к ней тела.

- Их можно и не заметить, - пробормотала она, - Поди разбери…

- Я говорю не о телах. Я говорю о палубе, - Габерон обвел рукой ют, - Я знаю, как выглядит палуба после абордажного боя. Отметины от пуль и картечи оставляют после себя весьма живописную картину. Но здесь их очень мало. А те, что есть – на планшире правого борта со внутренней стороны.

Алой Шельме потребовалось не больше секунды, чтоб понять, о чем он говорит.

- Ты имеешь в виду, стреляли только обороняющиеся?

- Да. Такое ощущение, что готландцы после швартовки бросились на команду с саблями наперевес, совсем забыв про огнестрельное оружие. А это совсем не в их манере. Готландцы педантичны, дисциплинированы и прекрасно управляются с ружьями. Им проще было бы слаженно перебить экипаж залпами с близкой дистанции, раз уж застали противника врасплох. К чему ввязываться в абордажную рубку, да еще и столь жестокую? Я бы понял, если б речь шла о нападении дикарей с Анзака или Суона. Те мастера в жестокости и режут экипаж с неописуемой злобой. Но готландцы?..

Тренч тоже выглядел потрясенным. Бледный, как подкисшее молоко, он смотрел на мертвых формандских небоходов, чьи тела были разбросаны по палубе, с выражением явственного ужаса на лице. Мальчишка. Таким всегда тяжело. Габерон рассматривал палубу, пытаясь сосредоточиться на второстепенных деталях, а не на людях – нехитрый защитный прием, знакомый всякому канониру, которому доводилось наблюдать за плодами своих трудов, когда садишь шрапнельным прямо по вражеской палубе с малого расстояния…

Ему удалось притушить все ощущения или хотя бы свести их до минимума, кроме чувства свербящего во внутренностях беспокойства. Источником его, как он сам с удивлением понял, были не мертвецы, а маленькие юркие рыбешки, шныряющие по верхней палубе между телами. Не плотоядные пираньи, понял он, те еще не успели заявиться на запах, да и нелегко с их крошечными плавниками идти наперерез ветру… Обычные батиптеры, хорошо узнаваемые по длинному выдающемуся из плавника усу, метущему палубу. Неприятные рыбешки. Не падальщики, как многие их приятели из небесного океана, но все равно при виде этих невзрачных рыбешек всякий опытный небоход нахмурится. Появление батиптер – верный признак того, что корабль входит в верхние слои Марева или, по крайней мере, подошел на опасно близкую дистанцию.

- Здесь были не готландцы, - говорить Тренчу приходилось сквозь стиснутые зубы, - Какая-то ошибка…

- Ошибки здесь нет, - неохотно ответил Габерон, - И недоразумения тоже. Я не вижу ни одного мертвеца в готландской форме. Это значит, они забрали своих покойников с собой. Спокойно обшарили захваченный корабль и унесли все улики. Так не поступают в состоянии паники. Хваленая готландская организованность… Ринни, забирайся обратно. Тренч, сматывай канат.

Он недооценил Алую Шельму. Момент слабости прошел быстрее, чем он рассчитывал. Капитанесса привычно вздернула подбородок:

- Мы еще не закончили!

- Мы уже ниже отметки в тысячу футов, - бесстрастным голосом заметил он, - Еще немного, и почувствуем вкус Марева на зубах. Ты уверена, что не хочешь вернуться на «Воблу»? Что здесь делать? Рассматривать мертвецов? Тебе мало впечатлений?

Он был уверен, что едва лишь рассмотрев детали побоища, Алая Шельма поспешит забраться в шлюпку и убраться обратно с такой скоростью, которую позволяет развить здешний ветер. Он сам на ее месте так и поступил бы. Направил бы шлюпку свечой вверх, оставляя за собой стальную могилу, медленно погружающуюся в Марево и уносящую с сорок без малого полсотни тел. Но она оказалась крепче, чем он предполагал. Ей потребовалось несколько минут, чтоб придти в себя, зато когда она вновь взглянула на него, в прищуренных глазах не было ни страха, ни неуверенности.

- Когда нам потребуется покинуть борт, я отдам соответствующий приказ, - звучно и уверенно сказала она, возвращая треуголке привычное положение и прикрывая полями глаза, - А до того времени будьте любезны выполнять приказы своего капитана!

Габерону захотелось звучно выругаться. Так, чтоб испуганно порхнули в сторону беззаботные рыбешки, шныряющие вдоль борта. Девчонка. Упрямая вздорная девчонка. Боится мертвецов до ужаса, но еще больше боится потерять лицо перед подчиненными, показать слабость, недостойную наследницы Восточного Хуракана.

- Ринни, хватит, - попросил он, понизив голос настолько, чтоб не слышал Тренч, - Ты уже доказала свою отвагу. Мало кто из пиратов может похвалиться тем, что ступал ногой на палубу канонерской лодки. Но ты это сделала. Флибустьеры из Порт-Адамса еще месяц будут пить за тебя дрянной тростниковый ром и чествовать за дерзость и отвагу. Тебе этого не хватит?

Она обожгла его взглядом, по сравнению с которым даже струя пара из котла показалась бы дуновением прохладного ветра.

- Отчаливать рано, - тон ее голоса, напротив, казался обжигающе-холодным, - Пока мы не сделали того, за чем пришли. А когда сделаем, быть может, голодранцы из Порт-Адамса прибьют мой портрет в каждой капитанской каюте.

Габерон ощутил, как разливается под языком кислая горечь – как от хинного порошка, что приходится принимать в южных широтах от малярии. Так и есть, что-то задумала. И, судя по этому лихорадочному жару в глазах, что-то серьезное. Но что?

- Собираешься добыть личный ночной горшок капитана? – он использовал улыбку из своего неприкосновенного запаса, чуть потускневшую, но еще вполне годную к использованию в подобной ситуации, - Напишешь какое-нибудь ругательство в корабельном журнале? Испачкаешь краской капитанский мостик?

Она прищурилась. Нехорошо прищурилась.

- Думаешь, я способна лишь на мелочи?

- Думаю, вы немного заигралась, мисс Ринриетта Уайлдбриз, - он никогда не называл ее полным именем, Алая Шельма едва заметно вздрогнула. Но глаза ее по-прежнему излучали обжигающий жар, - Ты хотела доказать, что достойна своего деда – и вполне это доказала. И нам и себе самой. Но сейчас стоит остановиться. Канонирское чутье говорит мне, что мы впутались в дурную историю. Прояви благоразумие, Ринни. Хоть раз не иди на поводу у собственной гордыни.

Он почти сразу пожалел о сказанном. Минутой ранее, быть может, ему бы удалось ее уговорить. Но едва он произнес последние слова, как острый капитанский подбородок дернулся еще выше. А глаза, пылавшие жаром, мгновенно выгорели и стали бесцветными, серыми, как броневая обшивка канонерской лодки.

- Разговор окончен, господин канонир, - отчеканила она, отворачиваясь, - Я собираюсь самолично осмотреть капитанский мостик. Нет, компания мне не нужна, я разберусь. А вы с мистером Тренчем будьте добры проверить мидль-дек и нижнюю палубу. Жду вас с докладом через полчаса. Встретимся на мостике. Выполнять.

Развернувшись на каблуках, Алая Шельма решительно двинулась в сторону надстройки, небрежно переступая мертвецов и не обращая внимания на багровые лужи, щедро испятнавшие палубу.

- А она умеет настоять на своем, - задумчиво произнес Тренч, когда капитанесса удалилась достаточно далеко.

Габерон усмехнулся, чувствуя, как на лицо набегает выражение, не относящееся к числу отрепетированных и привычных. Выражение досады.

- Проклятое пиратское упрямство. Вся в деда.

* * *

- Значит, это и есть машинная палуба? – поинтересовался Тренч, больше глядя себе под ноги, чем по сторонам. Должно быть, боялся раздавить батиптеру или еще какую-нибудь дрянь. А может, просто не хотел споткнуться - трап, ведущий на мидль-дек с верхней палубы, как и все трапы формандских военных кораблей, отличался крутостью ступенек и значительной длиной. Ничего не стоит споткнуться и загреметь вниз, тем более, что освещения явно не доставало – на канонерках класса «Барракуда» единственные иллюминаторы располагались в рубке, да и те своей узостью напоминали скорее амбразуры. Из-за этого на мидль-деке царил полумрак, душный и тяжелый, отчаянно пахнущий сгоревшим ведьминским зельем, смазкой, копотью и керосином.

- Правильнее говорить не «машинная палуба», а «мидль-дек», - к собственному удивлению Габерон спустился по трапу ни разу не споткнувшись – ноги сами помнили каждую ступеньку, - Почти вся палуба отведена под машину и обслуживающие ее аппараты. Дьявол, я и забыл, как здесь обычно темно… Гомункул! Освещение на мидль-деке! Рабочий режим!

Пространство вокруг них мгновенно заполнилось светом разгорающихся магических ламп. Свет этот был зеленоватым, отчего порождал странную иллюзию – громады паровых котлов, выстроившиеся вдоль бортов, стали напоминать загадочные подземные клубни, а густая сеть трубопровода, протянувшаяся над их головами – запутанную сложную грибницу.

При виде машины, механического сердца корабля Габерон не смог сдержать восхищенного возгласа. Несмотря на то, что выглядела она не очень внушительно, больше напоминая груду разнообразных валов, зубчатых передач, поршней и маховиков, вдобавок, была щедро закопчена и измазана смазкой, Габерон знал ее истинную силу. И уважал ее.

- Смотри, - он потянул Тренча за рукав плаща, - Вершина формандского кораблестроения. Эта штука использует пар от сгоревшего ведьминского зелья и обеспечивает передачу энергии пара на валы гребных колес. Я знаю, машины, которые работают по назначению, не твой конек, но тебе должно понравиться. Даже не представляешь, в какой ад превращается эта палуба, когда машина работает, особенно на полных оборотах.

- Наверно, здесь довольно шумно.

- Шумно? – Габерон выкатил глаза в притворном испуге, - Одуряющая жара, духота, грохот, а лязг машин стоит такой, что кости дребезжат во всем теле. Прибавь еще котлы. Они, конечно, герметичны, но все же небольшие испарения от колдовского зелья сквозь швы проходят. За вахту можно так ими надышаться, что, чего доброго, еще вообразишь себя камбалой… Кочегары гремят лопатами, механики снуют в замасленных робах, гудят от напряжения трубы, мигает свет, бубнит что-то гомункул… Мы, офицеры, старались сюда не спускаться без серьезной необходимости. Впрочем, вибрация чувствуется и на мостике, а когда этот утюг идет полным ходом, она такая, что зубы начинают скрипеть в челюстях!

Помимо машины, занимавшей всю центральную часть палубы, магические лампы высветили и те детали, которые Габерон предпочел бы не замечать. Едва лишь разгорелся свет, он увидел изломанные контуры человеческих фигур, лежащие между котлами и ректификационными колоннами. Их было меньше, чем на палубе, на многих вместо форменных синих кителей видны были простые белые рубахи, а вместо фуражек обмотанные вокруг голов платки – распространенная среди кочегаров и техников форма одежды. Когда швыряешь в обжигающие зевы топок зелье и вокруг, кажется, плавится даже воздух, тут не до соблюдения Устава…

- Я думал, здесь просторнее, - неуверенно произнес Тренч, разглядывая мидль-дек.

Он выглядел так, будто собирался сказать нечто совсем другое, но в последнюю секунду прикусил язык.

Габерон пожал плечами.

- Чем мощнее машина, тем больше площади ей надо. Ты даже не представляешь, какой ад тут царит, когда канонерка прет на полных оборотах!

Некоторое время они шли в темноте, нарушаемой только гулким стуком их шагов по металлической палубе и едва слышным ворчанием в окружающих их со всех сторон механических потрохах.

- У первых серий «Барракуды» было весьма неудачное размещение котлов. Кочегары жаловались на тесноту, да и ноги можно было запросто переломать. Зато начиная с третьей котельную довели до ума. Теперь, как видишь, котлы тянутся двумя шеренгами вдоль бортов, по десять штук на каждом. И магистрали теперь две. Они идут к движителям обоих колес. Изящное решение. Во-первых, таким образом получилось освободить дополнительное пространство на мидель-деке, а это уже многого стоит, во-вторых, паровая система получила дополнительную живучесть. Даже если шальной снаряд перебьет магистральный паропровод одного из бортов, другое колесо сохранит возможность работать.

Тренч слушал внимательно, но это не было чем-то примечательным – он всегда внимательно слушал, будь это хоть Дядюшка Крунч с его бесконечными рассказами о днях былой пиратской славы, хоть Корди с ее беззаботной болтовней.

- Здесь много труб, - только и сказал он, - куда больше, чем на «Вобле».

- И это самая уязвимая часть корабля, - с серьезным видом сказал Габерон, - Именно поэтому их прячут в самую сердцевину. Бронированный корпус переживет прямое попадание, да и литой котел разбить не так уж просто, но стоит шальному осколку перебить внутренние патрубки и магистрали… Это то же самое, что перебить артерии в человеческом теле. Стоит нарушить подачу пара, как грозный небесный хищник превращается в огромный стальной гроб.

- А это что?

Тренч показывал пальцем на прямоугольный провал в полу, похожий на шахту бездонного колодца. На самом деле бездонным он вовсе не был, футов двенадцать от силы, обманчивое впечатление складывалось только из-за того, что в шахте царила полная темнота.

- Лаз на нижнюю палубу. Спускаться не рекомендую. После нижней палубы даже мидль-дек тебе покажется цветущим садом. Это что-то среднее между чуланом и подполом, туда обыкновенно скидывают всякий хлам – ненужные проржавевшие трубы, ветошь, некачественное ведьминское зелье…

Закончить он не успел. По мидль-деку пронесся громкий треск, вслед за которым раздался голос корабельного гомункула, такой же невыразительный и блеклый, каким они его слышали в штурманской «Воблы».

- На связи… капитанский мостик. Внимание.

- Прием! Это Алая Шельма. Вы меня слышите? – после безэмоционального бубнежа гомункула голос капитанессы казался необычно звучным.

Тренч от неожиданности едва не споткнулся об одну из труб – кажется, бедняга еще не привык к магическому способу связи.

- Так точно, капитанесса, сэр! – Габерон козырнул столь шутовским образом, что бортинженер сдавленно хмыкнул. Благодарение Розе, гомункул такого уровня не считал нужным передавать изображение, да и не мог, - Осматриваем мидль-дек согласно вашему приказу!

- Доложить обстановку, - отрывисто приказала она.

- Ну… - Габерон обвел взглядом палубу, - В целом ничего неожиданного. Вся обслуга здесь, насколько я могу судить. Все мертвы. Раненых нет, да и не могло их быть в такой-то мясорубке. Кто-то нашинковал их прямо как тунца для салата. В остальном…

- К черту мертвецов. Машины в порядке?

Габерон придирчиво оглядел пузатые котлы, топки, цилиндры движителей и колесные приводы.

- Никаких видимых повреждений.

- Это хорошо, - деловитость Алой Шельмы показалась Габерону странной, - Корабельный гомункул докладывает о полной исправности котельной, но мне надо было убедиться… Значит, мы могли бы привести машину в дествие?

- Пожалуй, что могли бы, - Габерон почесал в затылке, разглядывая сложное переплетение труб, - Если бы по какой-то причине решились на подобную глупость. Только к чему? Хочешь поднять эту железную рыбешку повыше?

Алая Шельма молчала несколько секунд.

- Возможно, - наконец сказала она и больше ничего не добавила.

- Если тебя беспокоит излучение Марева, то вспомни, что нам с Тренчем еще хуже, мы-то на добрых тридцать футов ниже тебя…

- Я ничего пока не чувствую, - сказал Тренч напряженно, точно только сейчас вспомнил про Марево, - Только как будто запах странный… Это мне кажется? И кожа немного… зудит, что ли. Словно от космолина[73] или китовьего жира…

- Все в порядке, - заверил его Габерон, - Так всегда в верхних слоях. И пройдет еще по меньшей мере полтора часа, прежде чем ты по-настоящему почувствуешь его прикосновение. Только надеюсь, что к тому моменту мы вернемся на «Воблу».

- Мы вернемся на корабль, когда я это прикажу! - видимо, исполнительный корабельный гомункул счел необходимым передать на мостик все услышанное на мидль-деке.

- Так точно, капитанесса, сэр! – Габерон поморщился, окрик капитанессы заставил его испытать болезненный укол в висок. А может, это было воздействием Марева. Первым, лишь обозначившимся, отголоском того кошмара, в который она погружает своих гостей, - Что прикажете делать теперь?

- Поднимайтесь на мостик, - Алая Шельма устало вздохнула, и вздох этот тоже был передан гомункулом со всей тщательностью, - Возможно, увидите кое-что интересное.

* * *

Габерон знал, что увидит наверху и не испытывал насчет этого никаких иллюзий. Но все равно прижал к лицу надушенный носовой платок, едва они с Тренчем оказались в надстройке.

Если палуба «Барракуды» осталась без серьезных повреждений, не считая пулевых вмятин на фальшборте, по отсекам надстройки словно прошел тайфун из числа тех, что бушуют в южных широтах, тайфун яростный, свирепый и беспощадный. Он не пощадил даже прочную, способную выдержать картечный залп наружную дверь, которая задраивалась изнутри с помощью маховика кремальерной передачи – та была разрублена в крупную щепу. Не лучше обстояло дело и внутри. Сперва Габерон заглядывал в отсеки, мимо которых они с Тренчем проходили, потом перестал, и даже головы старался лишний раз не поворачивать.

Везде одно и то же. Вырванные с мясом двери, разгромленные каюты и кубрики, превращенная в обломки аскетичная корабельная мебель. И тела. Они были распростерты в разных позах, иные с оружием в руках, иные без, но всех их объединяло одно – страшная смерть, оставившая после себя даже не тела, а истерзанную плоть в обрывках синего сукна.

- Невероятно, - пробормотал Габерон, переступая тело, навеки замершее на узкой лестнице и тоже ужасно изрубленное, - Какую же ненависть надо испытывать, чтоб учинить нечто подобное. Это даже не варварство, это… Не знаю. Какое-то кровожадное безумие. Кому придет в голову рубить человека палашом до тех пор, пока он не превратится в нечто подобное? Откуда такая ненависть? С такой злобой не рубят даже кровных врагов!

- Может, тут что-то другое? - предположил Тренч. Он шел следом за Габероном и старался смотреть исключительно себе под ноги.

- Это что же?

- Музыка Марева.

- Что? – Габерон едва не споткнулся, мысленно чертыхнувшись. И это он-то, знавший каждую ступень канонерки лучше, чем кутикулы на собственных пальцах, способный пройти по ним даже в кромешной темноте!

- Музыка Марева, - Тренч слабо улыбнулся, - Корди болтала, помнишь? Странные звуки, которые иной раз слышат экипажи, слишком долго пробывшие внизу, в ядовитых парах. Говорят, от этого можно сойти с ума. Вдруг… Вдруг те готландцы и сошли? Набросились на первых встречных и…

- А капитан канонерки, надо думать, наслушавшись Музыки, разрешил швартовку? – язвительно осведомился Габерон, - С вражеским кораблем? Ну ладно, не с вражеским, но с кораблем-нарушителем, пересекшим границу воздушного пространства Формандии!

- Не должен был? – осторожно уточнил Тренч.

Габерон пренебрежительно фыркнул.

- Сразу видно, что ты ничего не смыслишь в формандских воздушных уставах, приятель. Корабль, осуществляющий пограничное патрулирование, подчиняется специальным протоколам, в том числе и дипломатическим. Может, наше адмиралтейство и похоже со стороны на нору с выжившими из ума пескарями, но служат там вовсе не дураки. Капитанам пограничных сторожевиков прямо запрещено подходить к нарушителю ближе, чем на дистанцию уверенного поражения. Для канонерки это около четырех миль. О швартовке с неопознанным кораблем и речи не идет!

- Странно.

- Ничего странного, - Габерон тщательно вытер белоснежным платком испачканный корабельной смазкой палец, - У тех, кто стережет облака на границе, свои правила, которым приходится следовать, если не желаешь допустить какой-нибудь международный инцидент. Не говоря уже о том, что швартовка с неопознанным кораблем просто-напросто опасна. Вдруг он напичкан взрывчаткой? Или на борту эпидемия тифа? Насколько я помню инструкции, капитан де Сезар должен был холостыми выстрелами отогнать нарушителя из воздушного пространства Формандии. Или перейти на боевые снаряды, если тот отказался бы. Вместо этого он добровольно, в нарушение всех приказов, пришвартовался.

Тренч тоже задумался.

- Может, неопытный капитан?

- Это де Сезар-то? – Габерон мрачно хохотнул, - Ему было под пятьдесят лет, а ветра он нюхал с тех пор, как научился ходить. Лично мне не приходилось служить под его началом, но слышал про него достаточно. Образцовый служака во всех смыслах. Железная выдержка, дисциплинированность, преданность флоту и своему экипажу… Де Сезар не нарушил бы приказ даже под угрозой смерти. Конечно, у него имелись свои слабости, ну так каждого, как известно, ведет свой ветер…

- Слабости? – насторожился Тренч, - Выпивка? Азартные игры?

Габерон поморщился. Несмотря на то, что душа капитана де Сезара уже гуляла где-то в огромной вышине по Восьмому Небу, ему тяжело было говорить о нем, как о покойном.

- Женщины, - неохотно сказал он, - Был у старика такой грешок. В Адмиралтейсте Формандии этот грех никогда не считался смертельным. Что не мешало на флоте болтать о том, что капитан де Сезар слаб до определенных ветров – тех самых, что образуются женской юбкой… Ладно, хватит. И не лети так быстро, мостик направо…

Капитанский мостик третьей серии, как оказалось, почти не отличался от того, что был хорошо знаком Габерону по опыту прошлой службы на канонерке. Это помещение было создано мужчинами и для мужчин – царство строгих и скупых линий, металла и лакированного дерева, тесное и нарочито неудобное, наполненное такими же мужскими запахами – въевшимся намертво ароматом табака, керосина и металла. Тем неуместнее выглядела здесь Алая Шельма в своем кичливом алом кителе, беспечно развалившаяся в капитанском кресле с задранными кверху ногами. Выглядела она совершенно свободно и даже расслабленно, но Габерон склонен был полагать, что капитанесса нарочно рисуется – он-то знал, насколько жестко и неудобно капитанское кресло…

- Заходите быстрее, - бросила Алая Шельма, не оборачиваясь в их сторону, - Долго же вас ждать приходится, господа пираты. Уже темнеет.

Она была права, в этом Габерон убедился, бросив взгляд в обзорный иллюминатор. Небо медленно темнело, солнце, точно потяжелевшая от обильной еды рыбина, уже норовило свалиться за горизонт, и узкая палуба канонерки выглядела угловатой, резкой… Через полчаса сумерки сгустятся, прикинул Габерон, а через полтора здесь уже будет кромешная тьма. Скверно. Ужасно неудобно будет вести шлюпку по темноте, даже если Корди сообразит зажечь на «Вобле» сигнальные огни…

- Смотрю, ты здесь освоилась, - Габерон благодушно улыбнулся капитанессе и развязно уселся напротив, в кресло дежурного офицера, - Скоро, полагаю, ты внесешь изменения в обстановку? Думаю, вместо этих карт вполне мило будут смотреться твои вышивки, на месте компаса и альтиметра мы поставим побольше красивых вазочек и кашпо, ну а навигационный стол всегда можно заменить на…

Она не была в настроении выслушивать его.

- Закрой рот, пока туда не влетела какая-нибудь рыба, - буркнула Алая Шельма, - Кроме того, твое остроумие настолько утратило свою остроту, что вздумай я отдать его точильщику, он содрал бы двойную плату. Машинная палуба в порядке?

- Мидль-дек, - сдержанно поправил Габерон, очаровательно улыбаясь, - Все на месте. Единственное, что не на своем месте – это мертвецы. Слишком уж их там много.

- Запасы ведьминского зелья?

- Полные бункера.

- Корабельный гомункул считает так же, - Алая Шельма удовлетворенно кивнула, - Судя по всему, корабль в прекрасном состоянии.

Ее оживление не понравилось Габерону.

- Если ты не против, я хотел бы взглянуть на бортжурнал.

Алая Шельма лишь махнула рукой.

- Ты не найдешь там ничего интересного. Последняя запись сделана за несколько часов до катастрофы и ничего не проясняет. Зато у меня кое-что куда более интересное. Запись переговоров с нарушителем. Последних переговоров, которые велись с этого борта.

Габерон хлопнул ладонью себя по лбу. Достаточно выразительно, но в то же время недостаточно сильно, чтоб осталось красное пятно.

- Беру свои слова назад, Ринни, ты мудрый пиратский капитан и гроза северного полушария. А теперь поставь, пожалуйста, запись.

Удивительно, она не съязвила и даже не огрызнулась, хоть и сознавала, что находится в несравненно более выигрышном положении. Видно, созерцание мертвецов здорово избавляет от подростковых комплексов и язвительности.

- Корабельный гомункул! Воспроизвести запись переговоров по магическому лучу от девяти часов сорока одной минуты нынешнего дня.

* * *

- Выполняю, - отозвался безжизненным тоном голос призрачного хозяина «Барракуды», но почти тотчас он сменился другим – звучным, звенящим, определенно принадлежащим человеку, - Неустановленный борт под флагом Готланда! Говорит канонерская лодка Формандской Республики сто пятнадцать. Извещаю вас, что вы вошли в воздушное пространство Формандии на глубину свыше двух миль. Приказываю немедленно застопорить машину и лечь в дрейф. Имею право на применение силы в случае вашего сопротивления. Немедленно остановитесь!

Без сомнения, это был голос капитана де Сезара. Но когда Габерон услышал голос его собеседника, едва слышимый за гулом помех, похожим на треск рыбьей чешуи, то едва сдержал изумленный возглас.

- Слава Розе, нас кто-то слышит!.. Говорит борт «Лаперуза». Нужна помощь! Нам срочно нужна помощь!

Голос был женский. В этом голосе было отчаянье, был страх, но было еще что-то, что Габерон машинально отметил, но что не смог сходу определить. В нем была какая-то легкая неправильность. Что-то сродни непривычному акценту, едва уловимому, но придающему знакомым словам нехарактерное для них звучание. Возможно, капитан де Сезар тоже это заметил, а может, был столь же сильно изумлен, услышав женский голос, что на его звучание уже не обратил внимания. Как бы то ни было, когда он заговорил вновь, в его голосе сквозило замешательство.

- Кто… Назовите себя и…

- Прошу помощи! – снова взмолилась женщина, - Ситуация на борту катастрофическая! Много раненых! Управление потеряно! Просим немедленную швартовку!

- Послушайте… - гомункул прилежно передал прерывистое дыхание мертвого капитана, - Я же не могу… Что происходит у вас на борту, черт возьми?

- Нет времени объяснять. Управление потеряно. Много раненых. Если вы не заберете нас в течении часа, никого не останется в живых! Прошу немедленной помощи!

- Хорошо, я… «Лаперуза», мы берем встречный курс. Я распоряжусь отправить к вам шлюпку с врачом и…

Габерон расслышал, как застонала женщина. Молодая, машинально определил он. Наверно, красивая. Голос звонкий, мелодичный, принадлежащий, надо думать, весьма юной женщине, а то и девице. Если бы только не эта странная неправильность, которая в нем сквозит…

- Шлюпка не поможет! – она почти сорвалась в крик, - У нас слишком много пострадавших! Нужна швартовка! Мы должны перенести раненых на ваш борт! Ради Розы, мы… - кусок ее речи оказался вырван скрежещущими помехами, - … не можем ждать! Ситуация очень тяжелая. Вы наша единственная надежда. Разрешите… Раненные… Немедленно…

Капитан де Сезар проиграл мгновенно, понял Габерон. Он мог бы выдержать бой с вынырнувшим из-за облаком вражеским фрегатом, но только не бой с собственной совестью. Старый служака размышлял лишь несколько секунд.

- Берем курс в вашу сторону, - отрывисто произнес он, - Оставайтесь на связи. Мы подойдем для швартовки. Назовите себя и…

- …немедленно… жду помощи…

- Оставайтесь на связи! Прием!..

Ответом ему был лишь треск помех, такой густой, что за ним нельзя было бы расслышать даже трубный рев кита. Женский голос пытался еще что-то сказать, но быстро смолк, задавленный ими.

- Сеанс связи завершен, - доложил гомункул осекающимся голосом и неуверенно замолк.

Но Габерон не сразу это заметил – какое-то время он продолжал слушать тишину, даже зная, что ни голос мертвого капитана, ни голос неизвестной женщины ее более не нарушат.

- Женщина на корабле, - пробормотал он, поймав на себе взгляд Алой Шельмы, - Теперь я понял.

- Я же говорю, вы все, формандцы, одинаковы, - капитанесса скривилась, - Попроси о помощи мужчина, ваш де Сезар ни за что бы не стал нарушать инструкции. Но раз о помощи просит дама...

Она раздраженно хлопнула себя по колену, обтянутому алым сукном.

- Это была ловушка, - глухо сказал Габерон, - Расчетливая, заранее спланированная ловушка. И женщина в роли приманки. На готландском судне их уже ждали. Как только корабли сошлись, готландские головорезы устремились на «Барракуду» и…

- Это могли быть и не готландцы, - упрямо сказал Тренч, дернув головой, - Мало ли кто вывесил готландский флаг…

- Готландцы с формандцами издавна грызутся из-за Дюпле, - Ринриетта поднялась с капитанского кресла и прошлась вдоль приборных стоек, со сдержанным благоговением касаясь альтиметров, вариометров и гировертикалей. По сравнению с этим оборудованием допотопные секстанты и астролябии с «Воблы» могли показаться каменными топорами на фоне новенького тромблона, - Вполне возможно, что готландцы решили тайком выместить злость.

Габерон недоверчиво уставился на нее.

- Вам, каледонийцам, нравится представлять готландцев вымуштрованными идиотами, но это не так, Ринни. Никто в здравом уме не стал бы затевать войну из-за куска голого камня, пусть даже памятного. Если Формандия каким-то образом узнает, что здесь произошло…

Он не закончил – прозвучало и так достаточно зловеще. Но капитанесса лишь дернула плечом.

- Готландцы сделали все возможное, чтоб этого не произошло. Они нарочно оставили разоренный корабль на нижних высотах с выключенной машиной. Марево – мастер уничтожать улики. К тому моменту, когда сюда доберется спасательная экспедиция, «Барракуда» уже безнадежно утонет, унеся с собой следы преступления. Впрочем, меня мало заботит грызня между формандцами и готландцами, меня привели сюда собственные интересы. Гомункул, связь с «Воблой»!

- Выполняю, - прошелестел магический дух «Барракуды», - Связь уста…

- Наконец-то! – бесцеремонный голос «Малефакса» ворвался на безжизненный холодный капитанский мостик «Барракуды» подобно беспокойному порыву весеннего ветра, - Признаться, мы уже начали волноваться.

- Не было нужды. Этот корабль уже ни для кого не представляет опасности.

- Уже осмотрелись? И как вам? Присмотрели подходящий сувенир для нашей кают-компании?

- Присмотрела, - Алая Шельма сохраняла ледяное спокойствие, все еще беспокоящее Габерона, - И вам он понравится. Дядюшка Крунч на связи?

- Слушаю тебя, Ринриетта, - прогудел голем. Габерон не видел его, но был уверен, что ворчливый старик сейчас замер без движения на мостике «Воблы», чутко ловя каждое переданное «Малефаксом» слово, - У вас все в порядке?

- Управление под контролем, - кратко ответила капитанесса, - Корабль на ходу, котлы не повреждены.

- Возвращайтесь скорее, - попросил голем, - Небо чисто, но меня беспокоит каждая лишняя минута, что вы проводите внизу. Я успокоюсь только тогда, когда ты вернешься на палубу «Воблы». Может, вместо сердца у меня и консервная банка, но только тревожно мне вдалеке от тебя…

Голос Дядюшки Крунча доносился до капитанского мостика «Барракуды» приглушенным и сильно искаженным помехами. Габерон решил, что все дело в Мареве – его верхние слои, пусть и безвредные для человека, охотно пожирали любое магическое излучение, в том числе и служащее магической связи.

Алая Шельма досадливо дернула подбородком, показывая, что не нуждается в советах.

- «Вобла», слушайте мой приказ, - в ее голосе Габерону послышалась неуместная торжественность, - Прямо сейчас вы разводите пары, поднимаете все паруса – и двигаетесь в сторону Порт-Адамса. Не дожидаясь меня.

Габерон едва не клацнул зубами. Кажется, за шумом помех издал удивленный возглас «Малефакс». Даже Тренч уставился на капитанессу с неприкрытым изумлением на лице.

- Что ты сказала? – в голосе Дядюшки Крунча было больше напряжения, чем в корпусе барка, идущего наперекор ветру, - Тут помехи, я плохо тебя понимаю…

Губы капитанессы сложились в острую улыбку.

- Уходите на Порт-Адамс и ждите нас там. «Барракуда» дойдет своим ходом.

- Ринриетта!

- Напоминаю, что это капитанский приказ, который не нуждается в обсуждении. Исполнению подлежит немедленно.

- Ты…

- Вот мой сувенир, Дядюшка Крунч, - Алая Шельма торжествующе улыбнулась, выпятив грудь, - Он немного великоват, чтоб повесить его в нашей кают-компании, но на Порт-Адамсе его оценят. Будь уверен.

Оценят, мысленно согласился Габерон, все еще удивленно таращась на капитанессу. Еще как оценят. Так вот что ты задумала, хитрая бестия… Не штурвал с канонерской лодки, не шляпу капитана. Мне следовало догадаться. Такие мелочи тебя бы не устроили. Огонь, который горит внутри тебя, нуждается в более серьезной пище. Ты решила притащить в качестве трофея боевой формандский корабль. Не просто ловкий трюк, не просто попытка затмить прочих капитанов. Это уже заявка на включение в пиратские легенды и летописи. Невероятно дерзкая и безрассудная заявка. Вполне в духе Восточного Хуракана, чтоб его прах сожрали нематоды…

- Что за глупость! – взорвался Дядюшка Крунч. Его голос был слышен так плохо, словно он находился в сотнях миль от «Барракуды», - Не говори ерунды, Ринриетта! Возвращайся на корабль! Вас ведь всего трое!

Не вернется, понял Габерон еще до того, как Алая Шельма открыла рот. Увидел огонек в ее глазах – тот самый огонек, который зажигался нечасто, но, если уж появлялся, опалял все вокруг. Проклятый старый пират. Трижды проклятое восьмое небо…

- Габерон и Тренч возьмут на себя управление. Здесь нет парусов, нет такелажа, а корабельный гомункул прекрасно справляется с определением курса и высоты. Надо лишь подбрасывать зелье в топки. Через три дня мы будем в Порт-Адамсе. Думаю, в нашу честь даже устроят небольшой праздник. Еще никогда пиратским призом не становилась канонерская лодка Формандии!

- Ринриетта! – взмолился Дядюшка Крунч, - Что за ветер принес тебе эту мысль? Будь благоразумна!

- Я достаточно благоразумна, дядюшка. И достаточно много успела понять в пиратских традициях. Настоящий пират дерзок и решителен, так? Я покажу салагам из Порт-Адамса, что такое дерзость и решительность! Они пригоняют трофейные шхуны и рыбачьи баркасы. Алая Шельма пригонит им канонерскую лодку!

- Формандцы взовьются как выводок взбешенных мурен!

- И преумножат нашу славу. Даже в могадорских кабаках через неделю будут рассказывать о том, как пираты выхватили из-под носа у пограничной охраны новехонький корабль. Дед бы оценил такой фокус. Поднимайте пары, Дядюшка, и не ждите нас.

- Ты задумала ужасную авантюру, Ринриетта!

- Расскажешь мне это в Порт-Адамсе.

- Хорошо, - Дядюшка Крунч заскрипел так громко, что перебил этим скрипом даже звуки помех, - Поднимай эту лохань. Но тогда пойдем вместе, парой. Не отрываясь друг от друга.

- Нет, - так же твердо сказала она, - Идти будем в одиночку, с интервалом не меньше сотни миль.

- Оставить вас без помощи и прикрытия? Никогда! Чтоб у меня в голове селедка икру метала, если я брошу тебя с этими двумя недотепами!

Алая Шельма стиснула зубы.

- Ваша помощь нам не понадобится. Мы покинем границы Унии задолго до того, как поблизости объявится формандская эскадра. Если расчеты «Малефакса» верны, у нам не меньше десяти-двенадцати часов форы!

- Форы!.. – абордажный голем медленно закипал, как старинный медный чайник и, хоть половина его слов съедалась помехами, оставшихся хватало с лихвой, - Думаешь, только в Унии опасно? Да мало ли на кого вас вынесет в свободном воздушном океане!

- Вот именно, - Алая Шельма обрубила его возражения решительно и жестко, как обрубают топором запутавшийся фал, - Я не хочу привлекать чужого внимания до тех пор, пока мы не окажемся в безопасности. Идущие бок-о-бок пиратская баркентина и формандская канонерка невольно вызовут множество вопросов у любого встречного корабля. Или ты хочешь, чтоб они навели на нас жаждущую крови формандскую эскадру?

- Но…

- «Малефакс», запомни, никакой связи на все время пути, разве что в аварийной ситуации. Я не хочу, чтоб своей болтовней ты потревожил магический эфир на много миль вокруг!

Габерон впервые слышал, чтоб старый абордажный голем растерялся.

- Но это… это нелепо! Мы не сможем придти к вам на помощь, если возникнет потребность!

- Канонерской лодке не нужна помощь. Скорее, помощь потребуется тому, кто вздумает на нее напасть. Идем раздельно. Мне не нужна опека.

- Ремень тебе нужен, - прогудел голем, - Порция хорошего горячего ремня!

Алая Шельма тряхнула волосами.

- Я капитан. И я приказываю «Вобле» идти к Порт-Адамсу. Немедленно. Не оглядываясь. Не ожидая. Не страхуя. У нас впереди два или три дня пути сквозь встречные ветра, а нам еще набрать пару тысяч футов высоты... Не станем терять времени.

- Ринриетта!..

- Это приказ, - отчеканила она, и приказала «Малефаксу», - Туши связь и передай Корди, чтоб занялась топкой. Я хочу, чтоб через час «Вобла» казалась пятнышком на горизонте.

- Будет исполнено, прелестная капитанесса! Запускаем машины!

- Доброго пути, «Вобла», - кратко произнесла Алая Шельма, глядя на необъятное, покачивающееся над ними, днище баркентины, - Корабельный гомункул, отключить связь.

Связь оборвалась. Едва раздался щелчок, Алая Шельма преобразилась. Сорвала с головы алую треуголку и швырнула ее вверх. Глаза ее сияли чистой радостью, как у ребенка, которому подарили первую в жизни лодку. Куда подевалась хладнокровная, уверенная в себе пиратская капитанесса, вышагивавшая по мостику захваченного корабля, от взгляда которой могла вспыхнуть сухая древесина?

- Вот так! – воскликнула она, заливисто рассмеявшись, - Габби, ну как тебе это? Им пришлось съесть, а! Я капитан! Мы это сделали. Я это сделала! Мы взяли корабль, Габби! И не просто корабль! Чертову, дери ее сто сорок голодных лещей, канонерскую лодку!

Габерон некоторое время молча ее разглядывал, засунув руки за пояс. Ничего не говорил, не улыбался, просто смотрел. Любой человек, ощутив на себе прищуренный взгляд канонира, обычно теряется и внутренне сжимается – есть у канонирских глаз такое свойство. Алая Шельма тоже смутилась, хоть и не сразу. Улыбка немного потускнела, превратившись в подобие полускрытого облаками лунного диска, в глазах обозначился неуверенный огонек. Так обычно смотрят на взрослых заигравшиеся дети, предчувствующие, что где-то перегнули палку.

- Габбс?..

- Ты ведь с самого начала это задумала, да?

Алая Шельма почесала углом треуголки переносицу. Сейчас она выглядела как смущенная школьница, которой устроили взбучку прямо в классной комнате. Смущенная, но все же гордая своей первой настоящей победой.

- Может быть.

- Ты с самого начала выбрала меня и Тренча, так? Меня – потому что я знаком с устройством лодки, а Тренча – потому что он смыслит в ремонте. И нарочно заставила меня вызваться на эту авантюру.

- Ага, - в темных глазах капитанессы мелькнула хитрая искорка.

- А еще ты специально оставила Дядюшку Крунча на «Вобле».

- Не исключено.

Он устремил на нее палец. И хоть ноготь его был безукоризненно подстрижен и отполирован, Алая Шельма напряглась так, точно в лицо ей смотрел ствол тяжелой бомбарды.

- Ты хотела не просто приз, ты хотела самый лучший приз. Самую сладкую конфету с елки.

- Ну да, - Алая Шельма вдруг подмигнула ему и накинула свою треуголку на рулевое колесо, - Но ведь все получилось, верно? Я захватила канонерку! Как настоящий пиратский капитан! Больше никаких старых зонтов! Никакой Паточной Банды, понимаешь?

С легким румянцем и горящими глазами она уже не выглядела, как хладнокровный и дерзкий пират, она выглядела как довольный ребенок. Ребенок, напяливший на себя алый пиратский мундир, невероятно гордый собой. Вылить бы ей сейчас на голову ведро холодной воды, тоскливо подумал Габерон, иногда это помогает. Холодная вода – прекрасное средство от заигравшихся детей.

- Настоящий пиратский капитан действует дерзко, но предусмотрительно, - жестко сказал он, не опуская указующего перста, - Настоящий капитан не обманывает свой экипаж! Настоящий капитан соизмеряет добычу с риском и не позволяет самоуверенности брать верх над здравым смыслом!

- Но Габби, я думала…

- Ты думала? – он смерил ее ледяным взглядом, - Ты, значит, думала? О чем, позволь спросить? Думала ли ты о том, что мы станем делать, если сломается машина? Если нас перехватят на полпути? Если мы начнем неконтролируемо терять высоту? Если у нас разорвет к черту котлы? Обо всем этом ты думала?

Когда-то гордо поднятый подбородок Алой Шельмы опустился вниз и глядел теперь на начищенные носки ботфортов. Не очень дерзкий подбородок, бледный, острый и покрытый стремительно увеличивающимися алыми пятнами.

Над канонерской лодкой разнесся протяжный гулкий звук, заставивший и Габерона и Алую Шельму резко поднять головы. Высоко над ними «Вобла» пришла в движение. Ее большие колеса несколько раз дернулись и стали неспешно вращаться, загребая воздух лопастями, сперва медленно, но все быстрее с каждой секундой, пока не превратились в пару гудящих мельниц. Бесчисленные трубы баркентины выбросили струи магического дыма, переплетающиеся между собой, меняющие цвет и завязывающиеся немыслимыми узлами. Кажется, Корди и в самом деле не пожалела зелья для котла. Дав прощальный гудок, тягучий и торжественный, «Вобла», качнувшись носом, вразвалку пошла вперед. В следующую секунду она зависла над канонеркой, заслонив небо и погрузив капитанский мостик почти в кромешную тьму, а еще через секунду уже миновала ее, беззвучно протыкая бушпритом облака. С каждым пройденным облаком ее силуэт делался все более зыбким, пока наконец не превратился в едва угадываемую тень.

- Я поступила, как капитан, - негромко сказала Алая Шельма, провожая взглядом высокую корму «Воблы».

- Нет, - Габерон заставил себя посмотреть ей в глаза, - Ты поступила как девчонка. Неуверенная в себе, ищущая признания и забывшая обо всем на свете.

Кажется, последний выстрел пришелся по уязвимому месту. Глаза Алой Шельмы мгновенно похолодели, сделавшись непрозрачными и тусклыми, как лед, который скалывают с палубы на двадцати тысячах футов. Этот лед не выглядит грозным, оно именно он представляет собой самую страшную опасность на больших высотах. Когда льда становится много, он может раздавить корабль. Или обрушить его в бездонную пропасть Марева.

- Разговор окончен, - Алая Шельма развернулась на каблуках и заложила пальцы за ремень, - Господа, вашего присутствия ждут на мидль-деке.

- Кто ждет? – осторожно спросил Тренч.

- Лопаты, - Алая Шельма отвернулась к обзорному иллюминатору, - Или вы думаете, что корабль может три дня идти с пустыми топками?..

* * *

На мидль-дек Габерон спускался в подавленном состоянии. Несмотря на то, что кулеврину он оставил где-то на верхней палубе, ему казалось, что он по-прежнему несет на плече груз в добрых двести фунтов, груз, делающийся все более тяжелым с каждым пройденным шагом. Опускаться по трапу в темное, подсвеченное лишь зеленоватым магическим светом, нутро корабля было необычайно тяжело – как спускаться в собственную могилу. Удивительно, были времена, когда трап казался ему коротким и удобным, а мидль-дек – безопасным и спокойным…

Едва спустившись на среднюю палубу, Тренч понюхал воздух и скривился. Габерон рассмеялся:

- Что, не нравится аромат Марева?

- Жуткий запах, - Тренч зажал пальцами нос, - Как будто… Будто запах гниющей рыбы. И прелой травы. И подгоревшего жира.

Габерон внутренне был согласен с подобной оценкой. Каждый человек ощущает смрад Марева по-разному. Мало того, смрад этот всякий раз кажется иным, сплетается из других запахов, но при этом всегда остается узнаваемым и невыразимо тошнотворным. Человек, хоть раз побывавший в воздушном океане ниже тысячной отметки, узнает этот запах даже на краю мира. Запах магического разложения и скверны.

- Привыкай, - Габерон и сам заткнул нос, - Если мы за полчаса не накидаем в топки фунтов пятьсот ведьминского зелья, придется нам глотать эту дрянь еще долго. Бедные мои руки… Ты знаешь, как тяжело в этих краях добыть мазь от мозолей?..

Договорить он не успел – мидель-дек вокруг них вдруг заполнился громким шипением, в его недрах что-то застучало, заскрежетало, задребезжало. Огромные цилиндры качнулись в своих металлических ложах, заскрипели литые пружины, а нависшие над головой блеклые жилы паропровода вдруг наполнились мелкой вибрацией.

- Машина – средний ход, - безжизненный голос судового гомункула в сочетании с безлюдной палубой, полной движущихся механизмов и затянутой алой дымкой Марева, казался заунывным и зловещим, - Начат набор высоты до… четырех тысяч футов. Всему… экипажу занять свои места. Кочегарам… заступить на посты. Смазчикам и обслуживающему… персоналу приступить к выполнению своих… обязанностей.

У людей, лежащих вповалку на мидль-деке, уже не было никаких обязанностей, но голос гомункула отчего-то разозлил Габерона.

- Ну погоди, - проворчал он, сжимая кулаки, - Как поднимемся, я тебе преподам урок! Розог соленых, как Дядюшка Крунч хотел…

- Кому ты это? – беспокойно спросил Тренч. Он уже нашел лопату и теперь вертел ее в руках, привыкая к весу. А может, пытаясь забыть, что еще пару часов назад эту лопату сжимали руки мертвеца.

- Восточному Хуракану! - буркнул Габерон, испытывая приступ стыда, липкого, как само Марево, - Раз уж при жизни его никто не угостил. Испортил девчонке всю жизнь, старый мерзавец. Восьмое небо… Клад… Ведь это из-за него она сюда полезла, селедочная голова!.. Доказать хотела.

- Кому?

- Ему! Себе! Нам! – Габерон сплюнул, - Какая разница? Но в этот раз она хватила через край. Добро еще, если отделаемся мозолями да изжогой от этой дряни… Но в следующий раз она нас точно угробит. Не успокоится ведь, карасьи мозги, пока не докажет самой себе, что не хуже деда. Что достойна. Что имеет право. И ведь всех обманула…

- Выкрутимся, - философски заметил Тренч, кладя лопату на плечо.

Его безразличный вид отчего-то разозлил Габерона.

- Выкрутимся!.. – передразнил он, - Уж конечно. Кстати, не надорвись с лопатой-то. Главная работа – она впереди.

- Какая работа?

- Тела собирать и за борт кидать, - Габерон ухмыльнулся - нарочито жестко, - Или, по-твоему, этим капитанесса будет заниматься? Нет, это тоже наша забота. Все, сколько их тут есть, сорок восемь душ, по кусочкам, до самого последнего…

Оставив Тренча осмысливать сказанное, Габерон шагнул к ближайшей топке и, закряхтев, открыл тяжелую стальную крышку. Топки «Безье» отличались монументальностью, каждая из них походила на казенник исполинского орудия или уходящую под углом вниз трубу. Причем трубу достаточного диаметра, чтоб там мог свободно передвигаться взрослый мужчина высокого роста, даже не пригибая головы. Несмотря на кажущуюся громоздкость, каждый такой котел выдавал в три раза больше гигакалорий, чем старенький изношенный котел «Воблы», который приходилось регулярно лудить и чистить.

Габерон, вздохнув, снял свой лиловый сюртук и повесил на трубу подальше от топки. Следом последовала и жилетка прекрасной саржевой ткани. Секунду он поколебался, не снять ли и сорочку? Тем более, что скоро на мидль-деке станет так жарко, что та превратится в мокрую тряпку. Но решил повременить. Успеется.

- Работаем каждый на две топки, - сказал он, поигрывая лопатой, - Что, никогда не приходилось работать кочегаром? Помни, главное не руки, главное – спина. Спину не гни, не прогибайся, и на лопату много не вали. А еще обязательно держать ритм. Как в ритм войдешь, так полегче станет. И над топкой не наклоняйся.

- Лицо обгорит?

- Хуже. Это же дым от магического зелья, от него что хочешь может случиться. Может, борода десятифутовая вырастет за час или рыжим станешь, или веснушками обсыплет или еще чего в том же духе.

Тренч не успел ответить.

- Капитанский мостик на связи, - возвестил голос гомункула. И раньше не обладавшей большой звучностью, теперь он казался еле слышимым за лязгом цилиндров и гулом паропровода, - Говорит капитан…

Габерон услышал голос Алой Шельмы, трещащий помехами, словно капитанесса находилась в добрых пятидесяти милях от них.

- Тренч! Габбс! Слышите меня?

- Приходится, - буркнул Габерон, распахивая бункер с ведьминским зельем.

В нос ударило сильнейшими парами керосина, дегтярного мыла, жженого рога и календулы. Почти забытый запах флотского ведьминского зелья, поставлявшегося на все военные корабли Формандии, дешевого, но дающего изрядное количество жара. То зелье, что готовила Корди, пахло не в пример лучше – тмином, ржаным хлебом и винной вишней.

- Гомункул говорит о небольших проблемах на машинной палубе. Что-то с топкой номер шестнадцать. Ты не мог бы взглянуть на нее?

- А что с ней? – проворчал Габерон, втыкая лопату в груду ведьминского зелья, похожего на россыпи рыхлого темно-серого порошка.

- Какая-то внутрення вибрация, - Алая Шельма издала короткий смешок, - Наверно, кто-то из предыдущих кочегаров забыл там лопату.

- Двенадцатая, четырнадцатая… Вижу. Но сразу говорю, если там покойник, я его вытаскивать не собираюсь. Придется тебе снять свой алый китель и засучить рукава!

Шестнадцатая топка ничем не отличалась от прочих, все они походили друг на друга как икринки из одной кладки. Но подойдя к ней на несколько шагов, Габерон сразу понял, что имел в виду гомункул под «внутренней вибрацией». Люк топки едва заметно подрагивал, причем не в ритм работающей машины.

Габерон уставился на него, ничего не понимая. На его глазах люк несколько раз дрогнул, из недр топки раздались глухие, тяжелые и медленные удары. Как если бы…

- Тренч! – Габерон отшвырнул лопату в сторону, - К шестнадцатой! Живо!

- В чем дело?

Габерон ответил лишь тогда, когда схватился рукой за металлическую рукоять люка.

- Там… Там может быть выживший! Странно, что гомункул его пропустил, но… Помогай!

Тренч бросился к нему на помощь, но в этом уже не было нужды – негодующе проскрежетав, люк топки отвалился в сторону. Габерон мгновенно бросился к провалу, пытаясь сообразить, безопасно ли спрыгнуть вниз самому или лучше спустить импровизированный канат, но, едва заглянув в круглый провал, замер. Внутри, в наклонном полутемном колодце топки, что-то шевельнулось. Что-то слишком крупное, чтобы быть случайно залетевшей внутрь рыбой.

- Эй! – закричал Габерон, забыв обо всем на свете, - Выходи! Как ты? Не бойся, мы не навредим тебе! Я тоже формандец! Раны есть?

В недрах топки вспыхнул свет, пронзительно голубой и удивительно яркий, заставивший Габерона выругаться и прикрыть ладонью лицо.

- Да выключи ты лампу! Сюда иди! У тебя что-то сломано? Мы сейчас… Тренч, тащи веревку и…

Человек двинулся ему на встречу, издав странный металлический лязг. От него до люка топки было каких-нибудь пять-шесть футов, но из-за темноты внутри и этой проклятой лампы Габерон почти не видел его очертаний. Лишь длинные руки, протянувшиеся к люку. Необычно длинные для человека руки. И никакой лампы в них не было.

- Вы… ты… вы в порядке, - Габерон обнаружил, что слова путаются на языке, как узлы в руках неопытного юнги, - Я имею в виду, вы… как вообще…

Существо вдруг шевельнулось, резко, растопырив руки так, что они врезались в стенки котла, выбив из него снопы желтых искр. Оно сделало шаг по направлению к Габерону. Неуверенный, медленный. Но уже следующий был стремительным и быстрым, таким, что Габерон рефлекторно отшатнулся от топки. Существо двигалось не так, как двигается человек, даже раненный или испуганный. В походке этого существа была какая-то порывистая грация, словно каждое его движение состояло из десятков или даже сотен отдельных рывков, сглаженных единым направлением.

В следующий миг Габерон увидел его целиком и, одновременно, словно бы по частям.

Так мог выглядеть полу-человек полу-лангуст, облаченный в тяжелый рыцарский доспех. Верхняя часть его тела была почти человекоподобной, если не считать непропорционально вытянутой головы, напоминающей сплюснутую с боков морду угря. У него не было ни рта, ни носа, ни даже лица, зато имелся один глаз, горящий ослепительным голубовато-синим светом, тот самый, который Габерон сперва принял за лампу.

Существо выбиралось из топки на свет, лязгая своими сочленениями. И чем лучше Габерон его видел, тем сильнее ощущал, как мочевой пузырь превращается в балластную цистерну с целой тонной застоявшейся воды. Оно не было человеком. Едва ли оно даже состояло с ним в родстве. Там, где под человеческим торсом должны были располагаться бедра, у обитателя топки располагался еще один торс, напоминающий тело членистоногого, горизонтальное и с огромным множеством тонких спицевидных лап. Эти лапы лязгали и скрежетали, упираясь в горловину топки, таща на себе огромное, сверкающее металлическими сегментами и пластинами, тело.

«Абсурд! – мысль эта, единственная уцелевшая во всем сознании, насмешливо захлопала плавниками, да так, что он вдруг перестал слышать даже утробный гул работающей машины, от которого дрожала вся палуба, - Позвольте поинтересоваться, что это еще за…»

Еще меньше ему понравились верхние конечности существа, вполне человеческие и тоже заключенные в сложный сегментированный доспех. Вместо пальцев они заканчивались длинными изогнутыми на манер капинского ятагана когтями, каждый длиной добрых десять дюймов. О том, что служат они не для ремонтных работ, Габерон догадался сразу же, еще до того, как рефлексы заставили его начать пятиться от топки.

- Эй, что вам… Может, я могу… Простите, а…

Это было что-то невообразимое. Словно Мареву вздумалось взять верхнюю часть человека, соединить ее с торсом лангуста и покрыть слоем тяжелой стали. Но это существо не было творением Марева, Габерон сразу это понял. Бронированная шкура чудовища оказалась покрыта заклепками и уродливыми, похожими на рубцы, сварными швами. Оно молча надвигалось на Габерона, скрежеща когтями по металлу и работая всеми своими лапами-спицами. Да и едва ли оно было способно что-то произнести, подумал он отстраненно. Не потому, что было лишено рта. В его движениях была заключена механическая целеустремленность, которая не оставляла возможности для разговора, как не оставляет ее движущаяся на станке фреза. Она просто действует, движимая заложенной в ней силой.

И только когда металлическая лапа, заскрипев, поднялась, оттопырив сияющие отраженным синим светом лезвия, Габерон с опозданием понял, что именно ею двигало.

* * *

У каждого канонира есть особенное чутье. В тот краткий миг, когда душа Габерона вдруг зависла на самом краю океана пустоты, опаленная смертоносным голубым светом, это чутье мгновенно все поняло и высчитало, бесстрастно, как артиллерийский корректировщик. И скупо доложило – не успеть. Оно оценило скорость изогнутых лезвий, поднявшихся над головой Габерона, беспомощность его собственных мышц, как и множество прочих факторов. В то время, как тело и разум были скованы параличом, оно просто выполняло свою работу, привычно сопоставляя физические величины.

Его спас не трезвый расчет канонира, не выучка, не сила. Его спасла лопата. Зацепившись за нее ногой и не успев даже вскрикнуть, Габерон полетел спиной назад.

Удара он даже не почувствовал, потому что над его головой скользнула металлическая лапа с развернутыми когтями, лапа, которая, без сомнения, снесла бы его голову с плеч с такой же легкостью, с которой он сам прежде отрывал головы у вареных креветок. Вместо этого когти чудовища проскрежетали по трубам машины, раскраивая их на части, разрывая сложные переплетения и сочленения. Из пробоин мгновенно хлынули шипящие и визжащие струи пара, едва не обварив Габерона – тот успел перевернуться на бок, откатившись на несколько футов. Будь на месте чудовища обычное существо, даже вооруженное прочной броней или чешуей, уже выло бы от боли, мечась в струях раскаленного пара. Но это чудовище было из другой породы.

Оно нависло над Габероном, занося лапу для завершающего удара. Но не успело самую малость.

Что-то со звоном ударило его прямо в глаз, отчего в полумраке мидль-дека на миг вспыхнул пучок желтоватых искр. Удар этот был не так уж и силен, но он спас Габерону жизнь – отклонившиеся от изначальной траектории когти с оглушительным скрежетом пропороли толстую стальную палубу в трех дюймах от его лица.

Это был Тренч. Он все еще сжимал в руках лопату, которой огрел чудовище прямо по выпуклой морде, и выглядел так, словно сам был перепуган до чертиков.

- Прочь! – выдохнул Габерон, пытаясь подняться на ноги и чувствуя одуряющее тяжелые удары собственного сердца, - Дурак!..

Чудовище потянулось к застывшему Тренчу обманчиво-медлительным движением своих когтей. Он тоже не ожидал того, что большое тело может двигаться с такой скоростью и такой легкостью.

Дурак… Салага… Рыба-инженер…

Как и самого Габерона, его спасла лопата. Тренч механически выставил ее перед собой, точно пытаясь парировать выпад вражеской сабли. Короткий хруст, звон – и части от лопаты разлетелись в разные стороны, словно бортинженер сунул ее в раскрученное гребное колесо. Следующим ударом чудовище непременно размозжило бы Тренчу голову, но, отвлекшись на лопату, оно упустило ровно ту половинку секунды, которая требовалось Габерону, чтобы подняться наконец на ноги.

- Бежим! – рявкнул он в ухо инженеру и сам же потащил его за брезентовый ворот плаща.

Они неслись по мидль-деку в полумраке, как два загнанных карася. Сердце билось в груди натужно и тяжело, подобно работающему на пределе возможностей котлу, который вот-вот разорвет в клочья. Воздух клокотал в легких вперемешку с раскаленным паром и алой ядовитой взвесью Марева. Где-то за ними с грохотом и лязгом неслось одноглазое чудовище. Его металлические члены оглушительно гремели, из-под ног сыпались искры. Оно сносило любое препятствие, которое оказывалось перед ним, не обращая внимания на хлещущие в разные стороны струи раскаленного пара и брызги металла, прежде бывшие заклепками и болтами. Оно было огромно и невероятно тяжело, но благодаря множеству тонких упругих лап в нижней части корпуса двигалось с хищной нечеловеческой легкостью.

Несколько раз Габерон ощущал шепот Розы, от которого все кожа на спине превращалась в огромную зудящую рану. Тогда он хватал бегущего рядом Тренча и швырял его в бок, под защиту тяжелых котлов или цилиндров машины, сам отскакивая в противоположную сторону. Когти чудовища врезались в металл с оглушительным скрежетом, от которого патентованные котлы «Безье» разваливались на части, точно трухлявые пни, а трубы скручивались узлами, извергая из себя пар.

Габерон споткнулся и в следующий же миг едва не распрощался с жизнью. Спасло все то же предчувствие – заставило слепо и стремительно броситься влево, не восстанавливая равновесия. Длинный коготь механического чудовища ударил зигзагом в палубу, вышибив из нее сноп искр, проскрежетал по борту, вырывая из креплений бесчисленное множество приглушенно лопающихся патрубков.

- Габбс! – испуганно крикнул где-то впереди Тренч, едва видимый за пеленой пара.

- Вперед! – рявкнул в ответ Габерон, - Не ждать!

Оттолкнувшись от стены, он сделал несколько коротких прыжков, чувствуя, как гудит под ногами потревоженная чудовищем палуба. Но все эти усилия пропадали втуне. Габерон с ужасом понял, что его собственные скорость и реакция не идут ни в какое сравнение с возможностями лязгающего механического чудовища. Оно стремительно нагоняло его, угадывая каждый шаг и каждое движение, оно двигалось размеренно и легко, в мгновенье покрывая то расстояние, которое Габерон успевал выиграть ценой страшного напряжения. Это был не просто хладнокровный хищник, это был расчетливый, умный и очень опытный хищник.

Габерон стиснул зубы и прыгнул еще раз. Развернулся. Отскочил. Снова прыгнул, продолжая свой странный танец посреди залитой кровью и затянутой паром палубы. Чудовище скрежетало суставами, подбираясь все ближе, его голубой глаз по-прежнему заливал все вокруг мертвенным безжизненным светом. В этот глаз бы – да из кулеврины, тоскливо подумал Габерон. В самую середку. Чтоб аж осколки по палубе полетели… Но Жульетта осталась где-то на верхней палубе, а без пары умелых и сильных рук она не полезней, чем кусок обычной трубы. «Женщины, - Габерон между двумя сумасшедшими прыжками успел мысленно усмехнуться, - Всегда так с ними, никогда нет поблизости, когда нужны…»

Расплатой за секундную потерю осторожности стала жгущая боль в боку, растекшаяся от бедра до подмышки – кончик стального лезвия оказался на дюйм ближе к Габерону, чем тот предполагал. Он послал короткую, как выстрел, молитву-благодарность Розе Ветров. Не пропороло насквозь, хотя силы в ударе было достаточно даже для того, чтоб пробить цельную доску из мачтового дуба, лишь прошлось вскользь по ребрам. Очень ловкое чудовище. Очень проворное. Оно не станет бросаться за добычей, опьяненное голодом или яростью, оно будет бесконечно наступать на него, дожидаясь новых ошибок. До тех пор, пока одна из этих ошибок не окажется роковой.

- Габбс! Габбс!

Голос Тренча донесся до него из-за пелены пара. Обернувшись в сторону его источника, Габерон сделал еще одну ошибку – и мгновенно оказался за нее наказан сочащимся алым зигзагом на груди.

- Дьявол!.. – на более сложный ответ не хватало воздуха в груди.

- Вниз!

- Что?

- Вниз!

- …

- Вниз, Габбс!

Наконец он разглядел. Тренч застыл на самом краю прямоугольного провала в палубе. Из-за пара казалось, что он стоит на краю бездонной черной ямы. Но Габерон знал, что она отнюдь не бездонна. Футов восемь, не меньше. Нижняя палуба! Он совсем забыл про нижнюю палубу! Там тесно, темно, там вечно стоит ужасная вонь и все безмерно грязно, но если это позволит им продлить жизнь хоть на некоторое время…

- Прыгай! – крикнул Габерон.

Повезло – уклонился от очередного выпада. Полоса холодной стали прошла в дюйме от виска, обдав лицо прохладным ветерком, издававшим не свист, как хорошая абордажная сабля, а приглушенное шипение.

Габерон прыгнул. Не так, как обычно прыгал в юности, перескакивая с мальчишеской бравадой с реи на рею. Просто бросил вперед свое тело, зная, что у него нет времени ни на хороший толчок, ни на сохранение равновесия, ни даже на то, чтоб хорошо осмотреться. Прыгнул туда, где угадывался темный проем, без оглядки, как идущая на нерест форель, чьи движения подчинены не разуму, но древнему слепому инстикнту, готовый к тому, что серая сталь, мелькнув на переферии зрения, пригвоздит его к палубе, мгновенно выбив из головы все мысли и заставляя пускать кровавые пузыри…

Он не должен был успеть – это подсказывал ему верный глазомер канонира, привычно соотнесший расстояние со скоростью. Но есть вещи, которые подчинены не теории вероятеостей, а напрямую Розе. И Габерон, не успев изумиться, провалился сквозь палубу прямиком в черную дыру.

* * *

А вот сгруппироваться уже времени не было. Габерон полетел вниз как куль с мукой, что кидают в трюм беспечные докеры, кувырком, успев лишь прикрыть руками голову. Падение оказалось тяжелым, похожим на экстренную посадку с предельно-высоких на старом корабле. От удара лязгнули зубы, из глаз вперемешку со слезами посыпались искры, а в правом бедре словно взорвалось начиненное порохом ядро, отчего на миг отнялась вся нога по ступню. А ведь когда-то муштровали, не к месту пронеслось в голове. До тошноты заставляли прыгать по учебным мачтам, уча легко соскакивать и гасить инерцию…

Додумать эту мысль он не успел, потому что тело рефлекторно откатилось в сторону, подальше от дыры. Вовремя – палуба над головой заскрежетала и в проем ударило чудовище – с такой силой, что аккуратный прямоугольный лаз мгновенно превратился в бесформенную дыру. Страшные когти врезались в его край, легко раскроив прочные металл палубы и превратив его в стальные кружева. Габерон полз спиной назад, опираясь на локти и подтягивая ноги. Все мысли вдруг спрятались, оставив на поверхности только одну – если чудовище пролезет в лаз, им с Тренчем крышка. Другого выхода с нижней палубы нет.

Удар. Еще удар.

Чудовище продолжало биться в проем с размеренной механической яростью и каждый раз, когда его жуткий, изливающий свечение глаз заглядывал внутрь, освещая пятна ржавчины на внутренней обшивке днища и переборках, Габерон чувствовал, как его сердце промерзает до самого основания.

Удар. Удар.

Удар…

Габерон сжал кулаки, глядя на то, как расширяется отверстие, как голубоватый свет делается все ярче и ярче. Он чувствовал себя рыбешкой, засевшей в норе, которую штурмует голодная, щелкающая зубами, мурена. Если норка недостаточно глубоко, если мурена достаточно упорна, рыбешку не спасет даже Роза.

Удар.

Удар.

Удар.

Когда очередного удара вдруг не последовало, Габерон отчего-то ощутил приступ ужаса. Механическое чудовище вдруг вытащило свою выпуклую морду из проема, некоторое время постояло у развороченного им же лаза и вдруг размеренно зашагало в сторону юта, заставляя палубу над их головами дрожать от каждого шага.

Только тогда Габерон смог подняться на дрожащих ногах и и ощупать себя. Первейшая обязанность военного небохода после боя – доложить о повреждениях.

Правое бедро немилосердно болело, но, хвала Розе, кажется обошлось без перелома, просто сильный ушиб. Сорочка превратилась в лохмотья, в некоторых местах щедро орошенные его собственной кровью. Ощупал в темноте – больно, но терпимо. Не такие раны, чтоб изойти кровью, по большей части ссадины да царапины.

- Тренч! – позвал он шепотом, - Тренч!

- Здесь, - через секунду отозвался инженер.

На нижней палубе не имелось магических ламп, единственным источником освещения были лампы мидль-дека, чей свет едва пробивался вниз через развороченный лаз. Его было достаточно, чтоб Габерон разглядел Тренча, точнее, его угловатый ссутулившийся силуэт, но совершенно недостаточно для того, чтоб увидеть детали. Габерон пошарил вокруг себя рукой, но не обнаружил ничего кроме грубого железа и переборок. Нижняя палуба. Они оказались прижаты к самому днищу канонерской лодки.

- Слышишь? – в темноте блеснули глаза Тренча, - Обратно пошел.

Не требовалось обладать острым слухом, чтоб убедиться в его правоте. Габерон и сам отлично слышал размеренные шаги механического чудовища. Судя по всему, оно двигалось в направлении юта, неспешно переставляя свои суставчатые ноги. Теперь оно никуда не спешило, ни за кем ни гналось. «Ни дать, ни взять, пассажир первого класса совершает моцион на палубе, - с запоздавшей и оттого вдвойне неуместной злостью подумал Габерон, - Чуть не оторвал нам головы, а теперь вышагивает себе…»

- Слышу. Остановился. Опять пошел. Повернул.

- Почему он не закончил дело? – Тренч указал на проем. Тот выглядел так, словно в него на полном ходу врезался нагруженный буксир. Закаленная броневая сталь местами выгнулась, как жестяная банка из-под формандских консервов, заклепки полопались, лестница была перекручена и едва не завязана в штопор… А ведь это чудовище, подумал Габерон с опоздалой оторопью, могло бы, пожалуй, и в корабельной броне дыру проломить. Ну и силища…

- Все просто, - Габерон усмехнулся, несмотря на то, что Тренч едва ли мог увидеть его усмешку, - Он забыл про нас.

- Забыл? Как он мог забыть? Мы же были в считанных шагах от него!

- Но за пределами его видимости. Мне стоило подумать об этом раньше. У этого голема, судя по всему, такие же проблемы с памятью, как и у его предков.

- Это голем?

- Нет, механический клавесин, - Габерон зашипел, коснувшись пылающего пореза на боку, там, где его зацепили когти, - Ты что, еще не понял? Это абордажный голем.

- Как наш Дядюшка Крунч?

- Возможно, они даже родственники. Кровные братья или племянники… О, дьявол. Я не подумал о Ринни. Только бы она не додумалась спускаться вниз!.. Корабельный гомункул! Связь с мостиком!

- Вы…. выполняю, - голос гомункула хрипел и осекался, как у раненного в легкое, - Устан… устанавливаю связь… Подо… подождите.

- Капитанесса слушает. Прием.

Голос капитанессы был сух и насторожен. Сердится, понял он. Но испытал такое облегчение, что едва не рассмеялся.

- Ох, Ринни!

- Слушаю вас, господин старший канонир, - строго сказала она. И хоть Габерон ее не видел, он мог хорошо представить, как она хмурится, - И слушаю очень внимательно. Что за чертовщина творится у вас внизу? Я… Я слышала какой-то грохот, а потом начало резко падать давление пара в магистралях. Мне казалось, ты сказал, что оборудование в полном порядке!

- Оно и было в порядке, - пробормотал он, - До тех пор, пока им не занялся взбесившийся голем.

- Голем? Какой голем?

- Абордажный. Модель не знаю, никогда с такими не сталкивался. Честно говоря, я был уверен, что их всех списали еще полста лет назад. В общем, слушай меня внимательно, Ринни. Вниз не спускайся. Оставайся на чертовом мостике и задрай дверь.

- Что ты несешь, Габби? – в голосе Ринриетты прозвучала растерянность, но сейчас Габерону было не до злорадства, - Откуда там мог взяться голем?

- Мы с Тренчем нашли его в топке. Только не спрашивай меня, как он туда забрел. Сам ума не приложу. Говорю же, никогда такой модели не видел. Ужасно проворная и в придачу на боевом взводе. Опасная, как голодная пеламида[74]. Не спускайся вниз!

- Но вы…

- Мы на нижней палубе. Знал бы я, какая здесь вонь, пожалуй, позволил бы ему отрубить себе голову....

В этом Габерон не покривил душой. Запах на нижней палубе и в самом деле стоял неприятный, застарелый, какой обычно стоит в заброшенных и давно не знавших ухода помещениях. Под ногами здесь валялось то, что экипаж «Барракуды» за годы службы так и не решился выкинуть за борт, но что оказалось решительно непригодным для дальнейшего использования. Груды старых труб, какие-то бочонки, рассохшиеся ящики, рыбья чешуя… Габерон рассеянно ощупал все это, вслушиваясь в ритмичные шаги голема. Судя по звукам, тот успел дойти до юта и теперь топтался там.

- Готландский голем? – напряженно спросила капитанесса.

Силуэт Тренча мотнул головой:

- Не думаю, что это готландский голем. Может, он формандской сборки? Мы же нашли его здесь, на корабле.

Едва ли он лгал. Габерон и сам помнил изображения старинных готландских големов, похожих на закованных в латы человекоподобных великанов. Тяжелые литые нагрудники, огромные наплечники, каждый из которых весил фунтов двести, глухие шлема с забранными крупной сеткой вентиляционными отверстиями… Они производили впечатления даже на старых гравюрах. Вживую Габерону не пришлось их увидеть – последних из абордажных големов Унии списали еще лет за двадцать до того, как он надел юнкерскую форму. На кораблях Формандии они пропали и того раньше.

- Это и не формандская модель, - Габерон нащупал возле себя какой-то бочонок и, покряхтев от боли, уселся на него верхом, - Видишь ли, я знаю все модели, прежде бывшие на вооружении флота. И такого чудовища среди них определенно не значилось. Черт возьми, я вообще не видел прежде ничего подобного. Ну и силища! А реакция! Благодарение Розе, големы все еще подвержены склерозу.

- Что ты имеешь в виду?

- Големы – не самые великие мудрецы на свете, капитанесса, сэр. Говорят, именно поэтому от них начали избавляться, когда благословенная эпоха парусного флота, о которой так любит ныть Дядюшка Крунч, стала подходить к концу. Видишь ли, мозгов у обычного голема не больше, чем у старого кальмара. Даже не уверен, можно ли назвать это мозгом. Скорее, пара примитивных рефлексов, наспех связанных магией. Что, впрочем, не делает эти жестянки менее опасными. Они умеют определять цель и уничтожать ее, а большего от них обычно и не требуется. Все остальное для голема – слишком сложная наука.

- Ты хочешь сказать, он попросту… забыл про вас?

Габерон, горестно вздохнув, оторвал от остатков сорочки полосу и принялся бинтовать руку.

- Совершенно верно. Наш новый приятель тоже не гипермнезик[75]. Он преследует цель только пока видит ее. Как только голем теряет с ней контакт, он быстро забывает про ее существование и возвращается к выполнению основного приказа.

- И какой приказ у этого? – с беспокойством спросил из темноты Тренч, - Маршировать до бесконечности?

Габерон скривился.

- Скажи спасибо, что он не исполняет при этом готландский военный гимн.

- Я же сказал, это не готландская модель!

- Хватит, - Габерон выставил вперед ладонь, - Сейчас это не имеет существенного значения. Достаточно того, что нас обоих этот болван определил как цель. Поэтому главная наша задача – решить, как выбраться на верхнюю палубу, миновав это чучело. Если вы не против, предлагаю именно это сейчас и обсудить.

- Вы не можете выбраться? – обеспокоенно спросила Ринриетта.

- Мы в некотором роде в западне, Ринни. Считай, что мы две мыши, которые оказались заперты в подполе, в то время, как по дому бродит голодный кот.

- Он все еще на мидль-деке?

- Судя по всему, этот заводной болван и не собирается покидать палубу. И я буду последним человеком на борту этого корабля, который попытается проскользнуть мимо него.

- Он быстрый, - пробормотал Тренч, потирая шею. Не иначе, тоже заработал дюжину синяков, пока улепетывал от голема, - Чертовски быстрый.

- Верно подмечено. Чертовски быстрый и смертельно опасный. Мало того, бронирован не хуже самой канонерки.

- Знать бы, откуда он вообще взялся на борту…

- Давай-ка отложим этот вопрос в наш мешок для неуместных вопросов и займемся им как-нибудь на досуге? У нас не так уж много времени, если ты меня понимаешь. Тошноту чувствуешь?

Тренч неуверенно кивнул.

- Я думал, это от бега… И страха.

Габерон щелкнул крышкой хронометра, по счастью оставшегося в штанах. Нажал на серебряную шишечку и репетир издал восемь длинных ударов.

- Восемь часов пополудни с небольшим, - Габерон спрятал хронометр, - По моим подсчетам, мы опустились до восьмисот пятидесяти футов. Я не ошибся?

Алая Шельма, видимо, смотрела как раз на альтиметр капитанской рубки, потому что отозвалась почти сразу же.

- Восемьсот шестьдесят четыре фута.

- Ну вот, я почти угадал. Я ведь рассказывал тебе, что происходит, когда ты погружаешься ниже восьмиста?

- Я помню. Марево возьмется за нас всерьез.

- Вот и хорошо, - Габерон почти натурально зевнул, - Потому что к рассвету мы будем мертвы, если не выберемся отсюда. Как тебе перспектива?

Алая Шельма выругалась сквозь зубы. Дядюшка Крунч нашел бы, к чему придраться, но главное, что произнесено все было с чувством.

- Мы можем набрать высоту!

- Ринни, ты еще не поняла? У тебя больше нет никакого корабля. Теперь все это – не более, чем огромная жестянка для конфет. Мидль-дек разгромлен, машины уничтожены, паропровод не функционирует. Отныне никакая сила не поднимет эту малышку вверх.

- Я…

- Вызывай «Воблу», Ринни. Надеюсь, они не успели отойти слишком далеко.

- Я… Хорошо, - голос капитанессы дрогнул, - Оставайтесь там. Я сейчас свяжусь с «Малефаксом». Скажу, чтоб ложились на обратный курс.

Когда она замолчала, Габерон внезапно ощутил легкий приступ тошноты – словно в его внутренностях свернулся кольцом липкий скользкий угорь. Первый подарок от Марева? Или всего лишь реакция на отключение связи? Теперь, когда голос Ринриетты пропал, нижняя палуба сразу же стала темнее и теснее, чем была, настолько, что организм поневоле испытывал легкую дурноту.

- Все в порядке, - беспечно сказал он, хлопнув Тренча по плечу, - Мы еще расскажем об этой истории в кают-компании «Воблы» под хохот Корди и причитания Шму.

- Если доберемся до нее.

- Ну конечно доберемся! Кстати, раз уж зашла речь о рассказах… Тебе не тяжело будет подтвердить, что в минуту опасности я прикрыл тебя своей грудью и крикнул «Беги, Тренч, я его задержу»?

Тренч уставился на него с удивлением, хорошо заметным даже в слабом освещении нижней палубы.

- Ты серьезно?

- Разумеется, серьезно! - Габерон наставительно поднял палец, - Репутация – такая штука, о которой заботиться надо больше, чем о порохе. Никогда не знаешь, когда репутация позаботится о тебе. Поэтому давай отрепетируем. Итак, я тебе крикнул «Беги, Тренч!». В этот момент у меня на лице было выражение решительной отчаянности. Запомнил? А мои глаза потемнели, как небо, когда приближается грозовой фронт…

* * *

- Ты слышишь?..

- Тс-с-с!

- Я больше не слышу его шагов. Он остановился?

- Тренч, будь добр, помолчи минуту, я пытаюсь понять, где он.

- Где-то возле трапа…

- Кажется, стоит на месте. Нет, сейчас повернулся. И…

Секундой позже Габерон и Тренч отпрянули от пролома, окунувшись в густую темноту. Над их головами загромыхали шаги голема, такие тяжелые, точно кто-то на мидль-деке неспешно забивал в палубу сваи. От каждого шага потолок над их головами вздрагивал, щедро осыпая пиратов мелкой пылью и чешуйками ржавчины.

- Не похоже, что он собирается останавливаться, - Тренч подышал в ладони, словно ему было холодно.

- А ты думал, у него закончится завод? – небрежно осведомился Габерон, одним ухом вслушиваясь в ритмичные звуки тяжелых шагов, - Это же голем. Его магического заряда может хватить на несколько дней службы. Или даже недель. Или…

- Не продолжай, - Тренч судорожно сглотнул.

Выглядел он неважно. Глаза Габерона за последний час достаточно приспособились к скудному освещению нижней палубы, чтобы разбирать отдельные предметы и их контуры. Тренч скорчился на каком-то ящике неподалеку от провала, оперся острыми локтями о колени и тяжело медленно дышал. Он выглядел как человек, впервые в жизни угодивший в жесткую воздушную «болтанку» балла на три-четыре. Щенок. Сухопутная крыса. Такого никогда бы не приняли в формандский военно-воздушный флот.

Габерон закинул руки за голову, стараясь не замечать, как пузырится в его собственном желудке и как ноет печенка. Там, внутри, точно медленно разливалось ядовитое болото, отравлявшее своими испарениями кровь и воздух в легких. Гадкий симптом. Не самый страшный из тех, которыми может одарить своих гостей Марево, но неприятный. Среди юнкеров его называли «Утерянный завтрак» или «Поющие кишки». Юнкера – народ со своеобразным чувством юмора, у них для каждой вещи на свете припасено особенное название, иногда имеющее затаенный смысл, а иногда лишенное всякого смысла. Палубную швабру они именовали не иначе как «госпожа Ш.», форменные фуражки – «камбалами», а бронзовые пуговицы на боцманском кителе – почему-то «ленивцами», Габерон уже и сам не помнил, почему. А рундук они звали…

- Я тут подумал… - Тренч неуверенно кашлянул, - На счет голема… Может, это новая модель?

- А?

- Он не похож на те рисунки, что я видел в книгах. Те были… проще. И походили на людей. А этот совсем другой. Вот я и подумал, может, кто-то вновь взялся их делать?

Угловатый и тощий, в темноте он выглядел еще более нескладным. Однако то, что он до сих пор не потерял самообладание, многое о нем говорило. Габерон украдкой улыбнулся. Ему приходилось знать лейтенантов и капитанов, которые на месте этого мальчишки уже бились бы в истерике, ломая руки.

- Новая улучшенная модель?

- Что-то вроде того. Если бы я мог разобрать его на части и посмотреть…

Габерон не удержался от нервного смешка.

- Смотри, как бы он сам тебя не разобрал. Силы в нем – как в молодом ките, а злости больше, чем у матерой белой акулы. Но вот на счет новой модели ты, пожалуй, прав. О Роза… Кажется, я начинаю понимать. Это были испытания!

Тренч покосился на него с опаской.

- Что?

- Ходовые испытания! Как у кораблей, только сошедших со стапелей, - Габерон, не удержавшись, схватил бортинженера за плечо, - Ваши ребята просто вздумали испытать новую модель абордажного голема, причем на всякий случай подальше от обитаемых островов. Ни одной живой души кругом на двести миль! Включили, а он…

- Или это формандский голем, которого испытывали на канонерке, - возразил Тренч, - Но как только к ней пришвартовался терпящий бедствие готландский полакр, голем сошел с ума и принялся рубить всех вокруг!

- Дурацкая версия – голем определенно готландский.

- Или формандский, - Тренч не намерен был сдаваться, упрямо смотрел в глаза, -

- Женщина на корабле, - напомнил ему Габерон, - Та самая, которая завела в ловушку де Сезара. Все это было спланировано, приятель.

Бортинженер качнул головой.

- Готланд, конечно, не Каледония, но и у нас бывают женщины на кораблях. К тому же, она могла быть и пассажиром.

- Кстати, тебе не показалось, что у нее немного… странный голос?

- Немного, - Тренч неопределенно пошевелил пальцами, - Не обратил внимания.

- Эх ты. А ведь у тебя слух куда острее, чем у старого канонира!

- Мой слух не настроен исключительно на женские голоса.

- Ладно, черт с ней, - вздохнул Габерон, ерзая на своей бочке, еще более жесткой и неудобной, чем кресло дежурного офицера на капитанском мостике «Барракуды», - Даже если она немолода и некрасива, я бы не отказался встретиться с ней, чтоб потолковать. Потому что как ни крути, она единственный человек, который может пролить свет на эту историю. Загадочная особа. Прямо какая-то леди Икс!..

- Сейчас неважно, формандский голем или готландский, - пробормотал Тренч, - Главное, что он считает своими врагами всех вокруг.

- Скорее всего, сбой восприятия цели, - рассеянно заметил Габерон, - Обычных големов дрессируют исходя из цвета мундиров неприятеля. Синий – свой, серый – враг… Но этот, кажется, считает ниже своего достоинства разбираться в таких мелочах. Нас с тобой он собирался разделать точно так же, как и команду. Это значит, у него вообще нет предпочтений по части деталей. Любой человек, оказавшийся в пределах его досягаемости, воспринимается как враг.

Кажется, его слова не очень-то успокоили Тренча. Тот встал с ящика и сделал несколько покачивающихся шагов по нижней палубе. Габерон заметил, что бортинженера тоже бил легкий озноб. Несладко ему сейчас, должно быть. Но это все покажется ему детскими шалостями, если они погрузятся в Марево еще на сотню-другую футов...

Самого Габерона куда больше беспокоило молчание капитанессы.

- Гомункул, - приказал он полушепотом, - Связь с капитанским мостиком!

Гомункул отозвался не сразу, а когда отозвался, его голос осекался еще больше обычного.

- Ус… ус… устанавливаю связь. Мос… мостик на связи.

- Ринни! – выдохнул Габерон в пустоту, прикрыв зачем-то ладонью рот, точно опасаясь, что этот звук привлечет внимание марширующего голема, - Эй, на мостике! Ты что, уснула?

Пять секунд тишины показались ему вечностью.

- Слушаю тебя, Габбс, - отозвалась тишина.

При звуке ее голоса Габерон испытал такое облегчение, словно в один миг сбросил двести галлонов балластной воды. Грязной зловонной жижи, тянувшей его вниз. Но уже в следующую секунду он почувствовал приступ липкого стыда. Голос у Алой Шельмы был уставший и тусклый. Так обычно не звучит голос живого человека, даже переданный гомункулом.

- Могу я осведомиться, что там слышно с отправкой, капитанесса, сэр?

- Тебе так быстро надоела обстановка? – в голосе капитанессы послышался намек на улыбку.

- Я неуютно себя ощущаю, когда не могу сменить гардероб хотя бы трижды за день, - в тон ей ответил Габерон, - Кроме того, еще немного, и я провоняю здесь настолько, что тебе придется проветривать меня на леерах, как грязное белье. Это все чертова чешуя… Здесь у нас несколько бочек этого добра, видно, оказалась недостаточно качественной для ведьминского зелья… Ты даже не представляешь, как она смердит! Где «Вобла» наконец? Передай Дядюшке Крунчу, чтоб взял у меня на гандеке самую большую пушку из всех, что найдет. Я хочу, чтоб он превратил эту штуку, шагающую по мидль-деку, во много-много маленьких деталей на радость Тренчу.

- «Воблы» не будет, Габбс.

Габерону показалось, что он ослышался. Слух старого канонира не всегда отличается остротой, а гомункулы формандского образца нередко искажают звук. Габерону безотчетно захотелось помотать головой, чтоб прочистить уши.

- Повтори, я не понял. Прием.

- «Воблы» не будет, - тихо повторила Алая Шельма, - Извини.

Тренч уставился на Габерона широко раскрытыми глазами. Не послышалось, значит.

- Где она?

- Где-то на пути в Порт-Адамс, должно быть, - капитанесса отчетливо шмыгнула носом, - Я пыталась ее вызвать. Пытаюсь до сих пор. Однако… «Вобла» сейчас в каких-нибудь тридцати милях от нас, но корабельный гомункул ее не видит. Не видит и не может связаться.

- Марево, - упавшим голосом произнес Тренч, садясь обратно на ящик, - Вы говорили, оно экранирует связь по магическому лучу.

- Так и есть, - отозвался Габерон тихо, бессмысленно разглядывая собственные пальцы. Глупейшее занятие, особенно в темноте, - Марево глушит любую связь.

- Но ведь мы погрузились всего на двести пятьдесят футов!

Габерон медленно набрал воздуха в легкие, пытаясь представить, что это чистый и свежий воздух, который веет по ночам над верхней палубой, а не затхлая, пропитанная ядовитой алой взвесью, отрава. Желудку это ничуть не помогло, он по прежнему вел себя так, словно внутри него колыхалась большая медуза.

- На триста приятель. И это ровно на триста футов больше, чем рекомендуется для здоровья.

- Почему ты так думаешь?

- Видишь ту гадкую рыбину, которая кружит в углу?..

Тренч опасливо скосил глаза, наблюдая за уродливым существом, похожим на наконечник стрелы и таким же плоским.

- Д-да.

- По-латинийски эта тварь именуется «акантонус арматус». И она никогда не поднимается выше трехсот.

- Значит…

- Значит, мы остались втроем в этой тонущей кастрюле, - Габерон ухмыльнулся, надеясь, что ни Тренч, ни Алая Шельма не подозревают, какой ценой далась ему эта беззаботная ухмылка, - К тому же, в обществе безумного механического убийцы. Не знаю, как вам, а мне это кажется началом нового захватывающего приключения.

- Габби… - Алая Шельма осеклась, не смогла продолжить. Голос изменил ей и в течении нескольких секунд корабельный гомункул передавал на нижнюю палубу только хриплое дыхание и короткие всхлипы, - Я… Я…

- Держите себя в руках, капитанесса, сэр! Формандскому боевому кораблю не привыкать к пролитой крови. Но вот женские сопли на мостике явно не к месту.

- Нам не выбраться отсюда. Я сглупила, Габби. Прости меня. Я была вздорной и глупой девчонкой. Сделала все наоборот. Если бы здесь был Дядюшка Крунч… Ох, если бы он был здесь… Я… О Роза, что же я натворила!

Габерону пришлось сделать два или три глубоких вдоха, чтобы привести мысли в порядок. Это было непросто. Они плясали в голове как крошки планктона, сталкиваясь между собой, разлетаясь и связываясь в громоздкие бессмысленные цепочки. Цепочки, которые своей тяжестью напоминали тянущие ко дну якорные цепи.

- Все в порядке, Ринни, - выдавил он, надеясь, что его голос звучит по-прежнему безмятежно, - Дядя Габби что-нибудь придумает.

И быстро, чтоб она ничего не успела возразить, добавил одно короткое слово:

- Отбой.

* * *

Габерон презирал сверхнизкие высоты, но не боялся их.

Боязнь перед Маревом среди юнкеров формандского военно-воздушного флота вытравливалась в первые же годы учебы, методом настолько же варварским, насколько и эффективным. Инструмент, предназначенный для его выполнения, на флоте негласно именовался «пивным бочонком» и фигурировал в великом множестве историй, как невинных, так и довольно неприличных – в зависимости от рассказчика. «Пивной бочонок» был предельно прост по своему устройству и представлял собой простейший деревянный корпус, формой напоминающий баллон аэростата. Привязанный прочными линями к борту судна, он волочился под килем, позволяя бортовым лебедкам регулировать высоту, от нескольких десятков футов до нескольких сотен. Метод действительно отличался крайней простотой. Испытуемого опускали на предписанную высоту и держали там столько, сколько было необходимо.

Офицерский норматив – шесть часов на восьмистах футах – Габерон сдал на «отлично» еще будучи старшим юнкером. Молодое и сильное тело обладало значительной выносливостью, позволявшей сопротивляться тлетворному воздействию Марева. Уже позже, в звании мичмана второго класса, он даже как-то раз выиграл пари с сослуживцем, выдержав три часа на шестистах футах. Но уже почти забыл, насколько же ему после этого было плохо…

- Становится жарче, - пробормотал Тренч. Он обмахивал лицо воротником плаща и выглядел так, словно провел у топки всю смену, даже губы запеклись, разве что пар от волос не шел.

- Иллюзия, - коротко отозвался Габерон со своего места.

- Я же чувствую…

- Температура не изменилась, - Габерон почувствовал досаду на инженера, заставившего его открыть рот, - Это твое тело начало реагировать на близость Марева. «Жаровня». Она начинается между седьмой и восьмой сотней футов. У каждого по-разному.

Сам Габерон жары пока не чувствовал, но по тому, как начали нагреваться кончики пальцев и язык, знал, что «жаровня» не заставит себя долго ждать. Такой жар не оставляет ожогов, лишь изматывает, вытягивает душу, заставляет задыхаться и превращает человека в подобие беспомощной мятой тряпки. За «жаровней» обыкновенно бывают «кальмарчики» - это когда тело вдруг начинает пощипывать со всех сторон, так, будто твою плоть заживо грызут сотни мелких голодных тварей. Но тут можно и проскочить, как карта ляжет. Говорят, рыжих «кальмарчики» вообще не грызут, а среди остальных шанс один к пяти.

Но даже «кальмарчики», в сущности, не самая страшная штука. Настоящие беды начнутся, как только уровень корабельного альтиметра опустится ниже семи сотен футов. О том, что ждет человека за этим пределом, среди юнкеров ходили самые зловещие слухи, и некоторые из них Габерон когда-то вынужден был проверить на практике, найдя их такими, что полностью соответствуют изложенному.

«Трюмный строп» заставляет человека чувствовать себя как на дыбе, растягивая его позвоночник с такой силой, что явственно хрустят кости и темнеет перед глазами. Отдельным счастливчикам «трюмный строп» достается вместе с «костежором» - это когда собственные кости кажутся истончившимися и хрупкими деревянными плашками, а боль в суставах такая, что и руки не поднять. От «фронтального залпа» человек начинает чихать как одержимый и чихает до тех пор, пока голова не начинает раскалываться, а тело дергаться как под гальваническим током. «Сплесень[76]» стягивает все жилы, сколько их есть в человеческом теле, в тугие, не способные сокращаться, канаты. «Пропойца» настолько иссушает рот и глотку, что человек готов облизывать доски палубы, лишь бы найти хоть каплю воды. «Хрустень» поражает лишь суставы пальцев, но столь сильно, что руки делаются бесполезными, как дубовые культяпки. «Плясун» дергает свою жертву за все члены, доводя ее до изнеможения и паралича. «Фунт селедки» почти безвреден, лишь заставляет язык скручиваться узлом от странного вкуса во рту. Зато от «пьяного лоцмана» человек почти теряет контроль на собственным телом, спотыкаясь, как пьяный, и испытывая страшнейшие спазмы.

У Марева есть много видов наказаний для тех человеческих существ, что по глупости или недоразумению нарушили раз и навсегда установленный предел.

- Я никогда не опускался так… низко. Рейнланд куда выше.

Габерон не удержался, фыркнул.

- Живи твои предки на этой отметке, уже шевелил бы плавниками. На таких высотах выживают только дауни. Для них верхние слои Марева – как для тебя туманная дымка. Но ниже нет ходу даже им.

- Что… там?

Габерон усмехнулся, уловив в голосе инженера тщательно скрываемый страх. Мальчишка, который никогда не был даже в «пивном бочонке»!

- У Марева тысяча лиц. Никогда не знаешь, которое из них заглянет к тебе в душу. Ты что-нибудь слышал про «хрустня» или «пьяного лоцмана»?

Тренч помотал головой. Так осторожно, точно боялся уронить ее с плеч.

- Тогда и знать тебе не обязательно. Чего душу травить… Главное, все это - лишь кошмары плоти. Марево любит свежую плоть, но вот человеческий разум для него – истинный деликатес, разум оно подтачивает еще быстрее. Люди, которые заглянули за четыре сотни, обычно уже не приходят в себя.

- А на сколько футов ты опускался?

- Куда ниже, чем мы сейчас. Шесть сотен, - Габерон позволил себе самодовольную улыбку, но не очень широкую – кожа сделалась слишком чувствительной, - И еще дня три после этого выглядел контуженным. А чувствовал… Лучше тебе этого не знать, приятель. Марево может заставить тебя орать от боли, но то, что оно способно сделать с твоим разумом, во сто крат хуже.

- Что? – через силу спросил Тренч. Он выглядел испуганным и зачарованным одновременно. Как рыбешка, разглядевшая в кромешной темноте гипнотизирующий и манящий огонек, раскачивающийся на лбу острозубого удильщика[77], - Что ниже четырехсот футов, Габбс?

- Там последний рубеж перед смертью, - Габерон сплюнул на палубу, - Рубеж, за которым тебе отказывает не только тело, но и рассудок. На четырех сотнях все шестеренки в твоей голове уже работают вразнос. Тут, опять же, у каждого свое. Кого-то настигает такой приступ паники, что он готов голову о переборку размозжить. Кто-то впадает в транс, да такой, что можно на части пилить тупой пилой – не заметит. Кто-то воображает себя рыбой и пытается летать. Говорят, это все защитная реакция. Отчаянная попытка разума сохранить себя от излучения Марева. Иногда, кстати, самоубийственная. Про адмирала Кубека слышать приходилось?

Тренч покачал головой.

Габерон вздохнул. Он чувствовал, как внутренности медленно наливаются огнем, верный знак того, что скоро он с головой окунется в «жаровню». В такие моменты лучше сидеть тихо и неподвижно, всякое лишнее усилие приносит лишь дополнительные мучения. С другой стороны, болтовня немного поможет Тренчу. В нарушаемой лишь гулкими шагами голема тишине немудрено утратить душевный контроль задолго до того, как «Барракуда» погрузится ниже критической отметки.

- Был такой адмирал в каледонийском флоте – Кубек. И как-то раз, во время рутинного облета новенького фрегата, умудрился сорваться в штопор. Кажется, у них были какие-то проблемы с рулями высоты. Ухнули вниз, как камень в лужу, даже аварийный вымпел выкинуть не успели. Связь, понятно, оборвалась, какая там, на сверхнизких, к чертям, связь… Вся королевская рать высыпала их спасать. Шутка ли, адмирал, и не из последних… Завели буксиры с какими-то сверхдлинными тросами, тралили как могли, и таки чудом вытащили. Корабельный гомункул, разумеется, этого путешествия не пережил, как и половина команды, так что вахтенный журнал канул в Марево в прямом смысле слова. Но, говорят, судя по длине веревок, фрегат проторчал несколько часов на высоте около трехсот пятидесяти. Тяжелый корпус, много железа… Но хуже всего было когда его все-таки подняли.

Габерон на несколько секунд смолк, ожидая, что Тренч поторопит его, но тот молчал, лишь блестели в темноте нижней палубы его внимательные глаза.

- Адмирал пережил две дюжины воздушных битв, но погружения в Марево его рассудок не вынес. Сразу этого не заметили, списали на шок. Но затем он потихоньку принялся чудачить. Стал пить чернила с лимонным соком вместо вина. Спал в вертикальном положении, закутавшись в гардины. Приняв под командование новый фрегат, вместо капитанской каюты облюбовал себе камбузный чулан для сыра. И знатно огорошил своих канониров, приказав засыпать в пушки мел вместо пороха. Правда, карьера его после этого долго не продлилась. Обнаружив в нейтральном воздушном пространстве шхуну, груженную трюфелями, адмирал Кубек отчего-то впал в ярость и приказал открыть по ней огонь из всех стволов, после чего отправил домой в Каледонию тревожную депешу, от которой все тамошние пэры лишились дара речи. Он сообщал, что начал великую войну с трюфелями и поклялся вести ее до победного конца, пока весь мир не будет освобожден из-под власти трюфелей. Корабль с трудом вернули в родную гавань, а беспокойного адмирала его величество Горольдт Третий по прозвищу Каледонийский Гунч своим указом без лишнего шума отправили в отставку. Как тебе?

Тренч молчал. То ли был слишком впечатлен рассказом, то ли его подавляли ухающие шаги голема, который расхаживал по мидль-деку над их головами. Габерон мог его понять, его самого этот звук буквально сводил с ума. Куда хуже, чем равномерный бой часов под ухом.

Сколько часов осталось у них в запасе до того, как Марево высосет их досуха? Габерон сжал в кармане часы, но открывать не стал. Часы остались единственной вещью из всего окружающего, которой можно было верить. Они все глубже погружаются в Марево, это значит, что скоро начнут лгать мысли, чувства и воспоминания. И единственным прибором на борту, не подверженным влиянию алого яда, останется хронометр. Цифры никогда не врут, это подтвердит любой канонир. Они скажут правду даже тогда, когда это откажется сделать любимая женщина рядом с тобой или верный товарищ. Габерон привык верить цифрам.

Приоткрыв крышку часов, он тайком от Тренча нащупал пальцем стрелки. Двадцать минут одиннадцатого. Это значит… значит… Цифры, прежде послушные, как шеренги выстроившихся на баке матросов, стали сбиваться в кучу, выпадать и совершать совершенно неожиданные маневры. Габерону пришлось сосредоточиться и сделать несколько глубоких, наполненных вонью Марева и рыбьей чешуи, вдохов, чтобы вновь обрести над ними власть. Делим… Однако же.

- Мы теряем примерно полтора фута каждую минуту, - сообщил он в пустоту, не видя Тренча, - Значит, сейчас… Да, верно. Шестьсот тридцать семь футов.

Тренч, обнаружившийся совсем недалеко, посмотрел на него ничего не понимающим взглядом.

- Что это значит?

- Это значит, что от смерти нас отделяет еще триста тридцать семь футов, - Габерон спрятал часы, - Четыреста три минуты. Шесть с лишним часов. Будь здесь хоть один иллюминатор, мы бы смогли увидеть рассвет. Впрочем, какой рассвет на такой высоте… Солнечные лучи сюда почти не проникают.

- Габбс.

- А?

- Если мы… одновременно… Ну, вместе… Как думаешь?

Ему не потребовалось уточнять, что Тренч имеет в виду – он уже думал об этом получасом ранее.

- Нет, - Габерон мотнул головой, - Разорвет обоих. Ты видел его в деле. В общем, лучше не думай об этом. И вообще ни о чем не думай. Мысли сейчас только вредят. Не помнишь, давно мы были на связи с Ринриеттой?

Тренч потер виски.

- Недавно… Или нет, давно. Не помню.

Габерон напряг собственную память, но та работала со скрипом, как механизм, чувствительные шестерни которого засыпало трухой. Потребовалось значительное усилие, чтоб вспомнить – он говорил с капитанессой немногим меньше часа назад. О Роза, жарко… Тело горит, как у тифозного больного, кажется, вот-вот и начнет плавится бронированное днище под ним…

- Надо… связаться с ней, - Габерон облизнул губы, но от этого стало только хуже, - Узнать, как она.

- Зачем? – безразлично спросил Тренч, - Она двумя палубами выше. Ей сейчас легче.

- Дурак ты, - без всякого выражения сказал Габерон, - Она одна. Это значит, ей тысячекратно хуже. Гомункул!

Он ожидал, что безжизненный дух «Барракуды» отзовется не сразу. Но голос гомункула прокатился по нижней палубе почти мгновенно:

- Гггг-говорит торт сто пятнадцать! Докладываю… закладываю… выкладываю… Выкладываю постановку! Заста… Поста… Обстановку. Закладываю обновку! В-в-вввремя на бортах – десять часов двадцать галлонов! Текущий морс – зюйд-зюйд-чай.

Как и прежде, этот голос был лишен эмоций, но теперь проговаривал слова на странный манер и слова эти казались беспорядочным месивом, чьи части едва стыкуются между собой – что-то подобное можно напоминать на рейде Могадора, где в воскресный день могут столпиться сотни кораблей – сейнера, пакетботы, почтовые шхуны, бриги…

- Чего это он? – Тренч даже приподнялся на своем сундуке.

- Замечательно, - восхитился Габерон, - Кажется, наш гомункул освоил тот язык, на котором общается капитанесса при помощи гелиографа!

- Д-ддобрый вечер, милые дамы! – голос гомункула несколько раз сухо треснул и вдруг перестал заикаться, - Добро пожаловать на лучшую в этих широтах небесную яхту. К вашим услугам опытная команда, превосходные стюарды и, конечно, охлажденное шампанское. Если соблаговолите взглянуть в иллюминаторы левого борта, то увидите величественные дворцы Лоррэна… Именно с Лоррэна мы начнем наш увеселительный и восхитительный круиз!

- Он… пьян? – нашел в себе силы удивиться Тренч.

- Нет, просто барахлят тонкие магические связи в голове. «Малефакс» несет такую же околесицу, когда переберет со своими парадоксами. Магические существа, чтоб их всех… Гомункул, установить связь с капитанским мостиком!

- Одну минуту, герцогиня, - важным тоном сообщил гомункул, - Связь установлена.

- Габбс? Габбс?..

Голос Алой Шельмы был слаб и сух. Услышав его, Габерон едва удержался от того, чтоб треснуть кулаком в бронированный борт канонерки. Едва ли разбитые в кровь костяшки помогут в его нынешнем положении. Наоборот, Марево уловит его отчаянье, его боль, и тысячекратно умножит ее.

- Эй, Ринни! – сказал он самым беззаботным тоном, - Ну как там дела наверху?

- Наверху… Не очень, Габбс, - она говорила, как смертельно уставший человек, едва удерживающийся от того, чтоб провалиться в сон, - Скучновато немного. Знаешь, я передумала. Мне не нужен такой корабль. Слишком много железа и… И вообще он неудобный. Я хочу обратно на «Воблу».

- Мы вернемся на «Воблу», - пообещал Габерон, - У Дядюшки Крунча еще будет возможность всыпать тебе ремня.

- Вы что-то придумали? Вы придумали, как выбраться с нижней палубы?

Габерон воспроизвел бы свою лучшую гримасу, если бы гомункул смог донести ее до капитанского мостика. Но гомункул, судя по всему, и так с трудом сохранял последние крохи рассудка. Поэтому все это Габерон вложил в голос.

- Ну, мы работаем над этим. Задачка, сама понимаешь, та еще…

- Вы не можете выбраться за борт?

- Как, Ринни? Это же чертова канонерская лодка, а не коробка из-под конфет. Даже будь у нас кирки, ломы и все прочее в этом роде, у нас ушло бы два дня на то, чтоб пробить бронекорпус.

- Там внизу инструментов? Вы искали?

Габерон поморщился.

- Искали ли мы? Да мы с Тренчем уже трижды провели инвентаризацию, которая не снилась даже самому дотошному квартмейстеру формандского флота. И стали счастливыми обладателями множества полезных вещей. Например, целой груды негодных ржавых труб, двух дюжин болтов с сорванной резьбой, куска гнилой парусины, нескольких лопнувших деревянных досок, чана с засохшим варом, сломанного гаечного ключа, двух футов бечевки, чьего-то восхитительного сапога, хоть и немного поношенного, бочки со старой рыбьей чешуей и рукояти от камбузного ножа.

- Прекрасная добыча, Габби, - вздохнула капитанесса, - Только бесполезная. Может, Тренч соорудит из этого что-то действительно стоящее?

Тренч даже головы не поднял, лишь безнадежно махнул рукой.

- Если и соорудит, это будет что-то вроде альтиметра для измерения высоты в человеческих носах или лампа, горящая невидимым светом, - Габерон заложил ногу за ногу, - Лучше всего обратить наше сокровище в ощутимые дивиденды. Вот увидишь, по возвращению в Порт-Адамс нас будут встречать как героев. В конце концов, быть может, я даже отдам тебе сапог. Во-первых, ты участвовала вместе с нами в этом дерзком нападении и, согласно пиратскому кодексу, имеешь право претендовать на свою часть добычи. А во-вторых, мне все равно не понравился его цвет.

Капитанесса негромко рассмеялась. Ее смех был еле слышен, как шелест легкого ветра в верхушках мачт.

- На какой мы высоте?

- На мостике есть альтиметр.

- Есть, но не работает. Только крутится без остановки в обе стороны. Наверно, что-то с гомункулом или…

- Мы еще высоко, - спокойно сказал Габерон, - Футов восемьсот, не меньше. У нас в запасе куча времени. Возможно, нам с Тренчем придется сделать из остатков моей сорочки колодку карт, чтоб скоротать время. Я надеюсь только, что он не жульничает. Мне не нравится, как он смотрит на нашу добычу…

В этот раз он услышал лишь короткий смешок. Такой тихий, что мог бы остаться и незамеченным.

- Что нам делать, Габби? – спросила Алая Шельма. Габерон лишь понадеялся, что капитанесса выглядела сейчас не на столько паршиво, на сколько звучал ее голос. Таким голосом говорят лишь вышедшие из строя гомункулы.

- Все в порядке, у нас есть план. Вы меня слушаете, капитанесса, сэр?

- Слушаю. Слушаю. Говори.

- Выходи из надстройки и иди на верхнюю палубу. По правому борту стоит шлюпка. Залазь в нее и обруби швартовочные концы. С парусом ты управляться умеешь, главное – следи за гиком и контролируй ветер. И вот еще что, не набирай высоту слишком быстро. Марево этого не любит, можешь потерять сознание. Ты меня поняла?

Она молчала несколько секунд.

- Что ты несешь, Габби?

- Держи курс на Порт-Адамс, - как ни в чем ни бывало, сказал он, - В шлюпке есть компас, этого хватит. А еще там есть небольшой запас воды и еды. Если поймаешь попутный ветер, день на пятый уже причалишь к твердой земле.

- Идите вы к черту, господин старший канонир! - Габерон даже удивился тому, как неожиданно твердо прозвучал ее голос, - Я не улечу отсюда без вас!

- Тогда не улетит никто, - жестко произнес он, - Мы завязли тут, Ринни. Как рыба-сладкоежка в чане с вареньем. Крепко завязли. Мы не можем даже высунуть головы. И твоя смерть нам не поможет. Возвращайся на «Воблу». Пожалуйста. Знаешь, у дяди Габерона за душой порядочно грехов. Я не хочу умирать, зная, что утащил за собой в Марево одну глупую и строптивую девчонку. Улетай. Это не самая плохая концовка для авантюры. По крайней мере, я сэкономлю на этом один роскошный сапог…

- Габби!..

- Передай привет одинокому карпу из моей каюты. Скажи ему, у нас все равно бы ничего не получилось. Мы слишком разные. Это… сложно объяснить, но…

- Хватит валять дурака, Габби! Я не полечу одна!

- Полетишь, - тихо, но твердо сказал он, - С Маревом нельзя бороться. Это то же самое, что бороться голыми руками с пылающим в топке пламенем. Через какое-то время оно попросту сожжет тебя. Улетай, Ринни. Отбой.

Только когда связь прервалась Габерон обнаружил, что нервно расхаживает по палубе, точно пародия на абордажного голема. Правое бедро, на которое он неудачно упал, отчаянно болело, нарушая даже причиняемые Маревом страдания. Он не замечал этого, пока слышал голос капитанессы.

- Вызззззывает капитанский хвостик! – неуверенно возвестил гомункул.

- Не принимать, - отмахнулся Габерон.

Больше гомункул не подавал голоса.

Некоторое время они с Тренчем сидели молча – два темных силуэта друг напротив друга. Наконец Тренч едва заметно пошевелился.

- Она не улетит, - сказал он так тихо, словно обращался сам к себе.

- Улетит, - Габерон упрямо качнул головой, - Она упряма, как сом, но Марево съедало и не таких. Рано или поздно у нее просто не останется выбора. Может, не сейчас. Может, спустя час или два. Когда она поймет, что мы не выберемся.

Тренч стал ожесточенно тереть виски. Возможно, у него началась мигрень. Или Марево придумало для него какой-то новый, персональный вид пытки.

- А мы не выберемся, Габбс?

Он пожал плечами, и вновь этот жест показался ему не таким простым как обычно. Даже здесь, на высоте в шестьсот с лишним футов, любое движение требовало в два раза больше усилий, чем обычно. Марево высасывало силы так быстро, что тело оплывало на глазах, превращаясь в вялую пустую оболочку сродни теряющему воздух аэростату.

- Наверно. Хотя… Есть у меня одна мысль на этот счет. Пожалуй, ее даже можно назвать планом.

- План? – глаза Тренча загорелись двумя едва видимыми огоньками. Никакого сравнения с обжигающим оком абордажного голема, - Какой?

- Да в общем-то он не так уж и сложен. Этим и подкупает. Как по мне, чем проще план, тем лучше. Лучший план в мире – такой, которой не заставляет меня вылезать из гамака. Но мир несовершенен, приятель, когда-нибудь ты в этом убедишься…

Но Тренч не был настроен на болтовню.

- Что нам надо делать? – только и спросил он.

- Ничего особенного, - Габерон подарил ему улыбку, похожую на сложный коктейль из числа тех, что умеют готовить лишь в тавернах славного острова Курбэ – щепотка снисходительности, унция превосходства, пол-пинты неразбавленного оптимизма и несколько драхм сарказма на кончике ногтя, - Ждать.

Тренч уставился на него, испытывая явное замешательство, словно пытался понять, можно ли верить собственным ушам и не может ли это быть каким-то трюком Марева, исказившим услышанное.

- Ждать? – наконец спросил он, - Мы и так ждем несколько часов. Чего ждать еще? Пока Марево не сожрет нас с потрохами?

- Однажды я съел на каком-то каледонийском острове заливного пескаря с хреном. Он сразу показался мне подозрительным, но очень уж хотелось есть. Съесть-то я его съел, но потом еще два дня этот пескарь из меня выходил, причем выбирая для этого самые неожиданные пути. Это я к тому, приятель, что даже если тебя сожрали, еще не все потеряно.

- В голове гудит, как в котле на полном давлении, - пожаловался Тренч, - Я тебя не понимаю.

Габерон пренебрежительно хмыкнул.

- Так я и думал. Тогда объясню по-простому, как если бы объяснял Мистеру Хнумру. Мы погружаемся в Марево со скоростью полтора фута в минуту. Марево вечно голодно, оно не разбирает, что лезет ему в пасть. Оно любит плоть живую, оно любит плоть мертвую, оно любит дерево, что угодно, но больше всего оно любит… что?

Тренч в замешательстве потер подбородок.

- Магию?

- Совершенно верно, господин бортинженер, - Габерон поощрил его снисходительной улыбкой, - Больше всего Марево любит магию в любом ее проявлении, даже если это зачарованные щипчики для завивки ресниц.

- А что, есть такие?

- Есть. Но тебе не обязательно знать, откуда мне это известно. А теперь подумай, что такое голем. Всего лишь механическая кукла с подобием магического сознания.

Глаза Тренча загорелись. Понял, значит.

- Он тоже… сломается? Как гомункул.

Габерон убежденно кивнул.

- У нас на флоте это называлось «протухнет». Любая магическая вещь, погруженная в Марево, неизбежно протухнет. Марево выпьет из нее все чары, а оставшееся исказит до неузнаваемости, так уж оно устроено. Голем – это сложный клубок чар в тяжелом доспехе, только и всего. Значит, нам надо лишь дождаться, когда он протухнет.

Свет в глазах Тренча немного потускнел.

- А если мы… протухнем прежде? Мы на палубу ниже него.

- Зато он уязвимее. У нас есть шанс продержаться дольше. Считай это соревнованием. Кто выдержал дольше, тот и победил.

- Не лучший план, - вяло заметил Тренч, кутаясь в свой плащ, - Сколько еще мы выдержим?

- Ха. Просто в силу ограниченного кругозора ты не способен увидеть всех его достоинств.

- Достоинств? Каких?

Габерон достал из кармана пилку и подмигнул Тренчу:

- Например, я могу наконец без помех заняться своими ногтями.

* * *

В памяти Габерона осталось множество самых разных ночей, наполненных самыми разными воспоминаниями, запахами и ощущениями. Но эта ночь оказалась длиннее и страшнее всех прочих неприятных ночей, вместе взятых.

От навалившейся тошноты стягивало нутро, и каждый приступ оставлял после себя мучительную жгущую боль. Габерон глубоко дышал, стараясь не подать виду, как тяжело ему это дается, и знал, что мучается не один. Посеревший от напряжения Тренч скорчился у другого борта. Где-то на капитанском мостике точно так же мучилась капитанесса, и Габерон был даже благодарен Розе за то, что не может ее видеть. Несколько раз он порывался было вызвать гомункула, но всякий раз не решался. Он не хотел слышать голос Алой Шельмы, проникнутый мукой. Не хотел слышать ее стоны. Лучше уж слушать скрип, который издают собственные зубы, стираясь друг о друга.

Время текло медленно, как балластная вода из крохотной пробоины, иногда даже казалось, что оно не течет вовсе, что здесь, в липкой глубине Марева, никакого времени вовсе нет. Сперва Габерон то и дело открывал часы, потом понял, что это лишь преумножает пытку – и сунул их в дальний карман.

Каждый фут Марева приносил новую пытку. Здесь, на высоте ниже пятисот футов, уже не было «кальмарчиков» и «трюмных строп». Здесь открывали пасть те порождения Марева, о которых Габерону не приходилось даже слышать.

Могли внезапно начать зудеть глазные яблоки, да так яростно, что хотелось взвыть и запустить в них пальцы. Могло внезапно отказать чувство равновесия – и тело делалось почти неуправляемым, норовящим завалиться набок, как корабль с развороченным бортом. Когда к полуночи они миновали пятьсот семьдесят, Тренч взвыл, забился в угол и сидел так несколько минут, шепча что-то неразборчивое и временами издавая жуткие смешки. Габерон так и не набрался смелости спросить, что тот испытал. Иногда не хочется заглядывать в чужой кошмар. Особенно когда сам ныряешь из одного в другой.

- Габбс…

Габерон поднял голову, такую тяжелую, что было удивительно, как ее вес выдерживает трещащая, как сухая ветка, шея. Оказывается, он на какое-то время провалился почти в сладостное забытье. Тренч тряс его за рукав. Выглядел инженер жутко – глаза покраснели, лицо посеревшее, словно из него выкачали всю кровь, на губах – следы зубов.

- Габбс!

- Что? – только и выдавил он.

- Слушай.

Он прислушался. Сперва ему показалось, что канонерская лодка погружена в полную тишину. Марево выжало весь воздух из «Барракуды» и отсеяло звуки. Потом он услышал размеренные шаги голема. Они были такими ритмичными и знакомыми, что могли бы заменить Габерону пульс. Тем более, что его собственное сердце казалось спрятавшимся под камешком новорожденным крабом.

- Ну? Шаги.

- Еще слушай.

Габерон прислушался. Новое наваждение Марева – ему показалось, что он слышит на мидль-деке человеческую речь. Монотонную, бубнящую, но, кажется, вполне осмысленную. Чем дольше Габерон вслушивался, тем громче казался звук. Он не сразу сообразил, что источник этого нового странного звука приближается одновременно со звуками шагов. Спустя несколько минут он уже отчетливо слышал слова:

Крошка-корюшка пошла за водой

Крошка-корюшка нашла золотой

Ну и глупышка! Рыбья башка!

Купит себе на них два гребешка!

Крошка-корюшка варила смолу

Крошка-корюшка поймала пчелу

Ну и глупышка! Рыбья башка!

Мёду набрала два полных мешка!

Голос был монотонным и равнодушным, совсем не таким, каким обыкновенно читают детские стишки. И этот голос не был человеческим. Габерон ощутил шевеление волосков на предплечьях, поняв, кому он принадлежит.

- Чертова железяка декламирует стихи, - пробормотал он, на какой-то миг забыв даже про Марево, - Потрясающе.

Крошка-корюшка стала слугой

Крошка-корюшка, работай, не ной

Ну и глупышка! Рыбья башка!

Не заслужила даже смешка!

- Поплыл, - подтвердил Габерон с удовлетворением, - Магические связи в его куцем мозгу начали распадаться. Это добрый знак.

- Значит, мы можем?.. – Тренч сделал короткое движение по направлению к лазу. Легкомысленная болтовня Габерона явно его не увлекала.

- Пока что мы можем только превратиться в карпаччо[78], если вздумаем сунуться наверх.

- Но он же…

- Он поплыл, - терпеливо сказал Габерон, - Но не вышел из строя. Даже не сбился с шага. Это значит, что его основные рефлексы все еще работают. Может, не так безукоризненно, как прежде, но работают. Увидев нас, он мгновенно перейдет в боевой режим. И в этом случае нам придется уповать лишь на Розу Ветров.

На лице Тренча, обычно не очень выразительном, промелькнул почти неприкрытый ужас. Он понял, что это значит. Умный парень.

- Значит, нам… Нам придется ждать дальше?

- Совершенно верно. До тех пор, пока эта штуковина не упадет с ног.

- Это может занять еще несколько часов!

- Ну да, - Габерон приподнял бровь с самым невинным видом, - А что, у тебя были более интересные планы на эту ночь?

Но шутить с Тренчем было непросто – он то ли не понимал шуток, то ли не считал необходимым на них реагировать. А может, у него попросту не было чувства юмора. Габерон вздохнул. С такими людьми тяжело делить тесное замкнутое помещение.

- Мы ведь можем не выдержать, - серьезно сказал Тренч, глядя в глаза Габерону.

- Не думай об этом, приятель.

- А о чем думать?

Хороший вопрос. Габерон едва не издал смешок.

- Ни о чем не думай, - он подмигнул Тренчу, - Просто получай удовольствие.

* * *

Период детства у голема длился не более получаса. Этого времени хватило ему, чтоб пересказать несколько дюжин стишков и спеть песенку «Влюбленная ставридка», вызвав у Габерона приступ необъяснимого ужаса. Он даже почувствовал облегчение, когда голем прекратил петь, а стишки неожиданно сменились отрывистыми командами, которыми тот сыпал вокруг с пугающими, почти человеческими, интонациями:

- Поднять грот-брамсель! Живее на брашпиле! Команда, встать на гитовы! Курс норд-норд-норд!

- Сменил пластинку, - пробормотал Габерон, вытирая ледяной пот с шеи и пытаясь непринужденно улыбнуться, - Ну командуй, командуй, жестяная голова, недолго тебе осталось…

И голем командовал. Маршируя по мидль-деку как заправский адмирал, он то и дело останавливался, чтоб выплюнуть новую порцию команд вперемешку с ругательствами:

- Эй, на гитовах! Закрепить парус! Швелитесь быстрее, рыбье отродье! Сейчас получим полную задницу картечи! Почему болтаются кливера! Держать контра-брасы[79]! Всех комендоров на гандек! Запорю насмерть! Тридцать три протухших селедки!

Несмотря на то, что нечеловеческий голос как и прежде рождал в груди дрожь, Габерон заставлял себя вслушиваться. Прогонять через собственное сознание ту бессмыслицу, которую породил сходящий с ума механический мозг. Не для того, чтоб понять смысл – в речи абордажного голема смысла было не больше, чем в чавканье окуня – а для того, чтоб не сойти с ума самому.

Он ощущал, как с каждым пройденным футом Марево все плотнее сплетает вокруг него свою сеть. Оно перестало терзать его тело, словно ему наскучила эта примитивная забава. Теперь оно взялось за то, вкуснее чего для него не существовало во всем мире – за человеческие мысли и чувства. Оно смаковало их, сладострастно и томно, как падальщик смакует новую добычу, не спеша вонзить в нее все свои зубы. Оно куталось в них, как в изысканные одежды. Оно медленно отравляло их, превращая в комок бесформенных страхов и ложных воспоминаний.

Первым пришел голод, необъяснимый и столь сильный, что Габерон едва не взвыл. Он обнаружил, что не просто голоден, он голоден так, как еще никогда не бывал. Чувство голода оглушило его, наполнив все тело тяжелой липкой слабостью. Желудок превратился в урчащую клокочущую бездну, язык пересох, зубы стали мелко стучать друг о друга. Еда. Это все, о чем он мог сейчас думать.

«Это все иллюзия, - пытался думать он, - Фальшивка, которую подсовывает тебе Марево. Морок, обман, фальшь. Оно подбрасывает тебе в голову всякую дрянь и наслаждается, наблюдая за тем, как ты страдаешь. Ты не так уж и голоден. Вспомни. Ты сидишь здесь едва ли пять часов. Ты просто не мог проголодаться так сильно…»

Но все это было бесполезно против Марева. Даже понимая природу овладевшего им голода, Габерон никак не мог от него избавиться, более того, с течением времени голод все усиливался, настолько, что он готов был заорать во всю глотку. Он не ел месяцы, годы. Его внутренности ссохлись, кровь испарилась, тело превратилось в руины. Ему нужна была еда, чтоб выжить.

Он вспомнил волшебный запах вафель на камбузе «Воблы». Он вспомнил те восхитительные блюда, которые ему когда-либо довелось пробовать. Все они проплыли перед его мысленным взором, как корабли-призраки в густом алом тумане: запеченный в тыквенном соусе картофель, чесночный хлеб с куском холодной говядины, котлеты из хека, душистый стейк тунца с ананасовой подливкой, жаренная с трюфелями форель, вся в лохмотьях золотой кожицы, истекающий сладким жиром запеченный минтай, румяная сырная запеканка с блестящими боками…

Очнулся он только тогда, когда обнаружил, что жадно грызет собственный ремень. Тренч тряс его за плечо и что-то говорил. Габерон едва разжал сведенные судорогой челюсти. Вкус во рту стоял отвратительный, но, кажется, съесть он ничего не успел. Вымученно улыбнувшись, Габерон попытался обратить все свои чувства в слух. И услышал, как в нескольких футах от него голем воркует своим бесчувственным металлическим голосом:

- Здесь мы посадим туберозу, у нее прелестные бледные бутончики… Но сможет ли она ужиться с фиалками? Ох, как бы не посадить их на одной грядке… Нет, туберозу мы посадим на восточной клумбе, она отлично оживит фасад, а фиалки лучше отнести к гербере, вместе они отлично поладят… Бедные мои ирисы! Неужели эти лентяи вас совсем не поливают? Ничего, держитесь, не роняйте лепестков. А здесь я, пожалуй, разобью молочай и пионы, они сказочно будут гармонировать друг с другом…

- Давно он переквалифицировался в садовники? – осведомился он у Тренча, с трудом ворочая языком.

- Минут десять назад, - бортинженера била крупная дрожь, он старался не подниматься на ноги, - Так и должно быть?

- Да. Это значит, процесс разложения магических связей идет полным ходом. Он теряет связь с реальностью. Куски жизней, которыми он никогда не жил. Думаю, ему осталось немного.

Но голем не желал выходить из строя. Он неустанно маршировал по палубе, делая короткие остановки и разговаривая сам с собой. Габерону показалось, что в нем убавилось прыти – шаги стали не такими энергичными, к ним прибавились странные маневры, во время которых стальная махина крутилась на месте или путала направления. Марево подтачивало ее силы, может быть, даже быстрее, чем силы запертых на нижней палубе людей. Но все равно она делала это недостаточно быстро.

На смену стихшему голоду пришла смертельная усталость, тяжелая и изматывающая. Подобной усталости Габерон не знал даже в юности, когда приходилось по двадцать часов работать на палубе или шнырять по рангоуту. Бывали дни, когда он не мог разогнуться, так трещала спина, или взять в руки ложку – ныли кровоточащие мозоли. Бывало и так, что приходилось отстоять две вахты подряд – и тогда он превращался в бездумное и безвольное существо, не более разумное, чем мешок муки. Но Марево знало еще одну грань усталости, невозможную и непредставимую в человеческом мире.

На грудь взгромоздилась заполненная камнями бочка, фунтов пятьсот, не меньше. Кости скрипели друг о друга при малейшем движении. Попытка шевельнуть головой была похожа на смертельную пытку, а глаза, казалось, скрипели в глазницах всякий раз, когда требовалось перевести взгляд. Он не просто устал, он был измотан до такой степени, что сам себе казался куском ветхого каната, завитого хитрыми матросскими узлами. Сердце тяжело колотилось в груди, гоняя ставшую сверхтяжелой и густой, как патока, кровь. Легкие натужно ворочались в груди, втягивая в себя крошечные порции воздуха. Убийственная усталость – вот как это называется.

Еще одним испытанием были урожденные обитатели Марева, спешащие оглядеть свои новые покои на правах новых хозяев. Они забирались вниз поодиночке и небольшими стайками, и некоторые из них выглядели так отвратно, что Габерон предпочел бы считать их очередными галлюцинациями. Вытянутое тело малоглазого макрусуса походило на чью-то оторванную голову с раззявленной широкой пастью, от его задумчивого скользкого взгляда невольно хотелось вжаться в металлический борт всем телом. Юркие патагонские клыкачи забрались сразу целой стаей и теперь деловито обследовали дно, не обращая ни малейшего внимания на сжавшихся людей. С их точки зрения, пожалуй, люди были малоинтересным предметом для изучения – всего лишь хрупкие организмы, чья жизнь исчисляется считанными часами… В самых темных углах беспокойно шевелились в поисках добычи мешкороты – бесформенные кожистые бурдюки с узкими щупальцевидными хвостами.

Любое существо, здесь, в глубине Марева, казалось пришельцем из тех темных отсеков разума, где размещаются самые страшные кошмары. И чем ниже они опускались, тем меньше они делались похожими на привычных рыб и моллюсков, теряя привычные очертания, обрастая отвратительными конечностями, щеря в презрительных улыбках полупрозрачные зубы…

Словно насмехаясь над ним и его беспомощностью, голем грохотал на мидль-деке:

- Миссис Ферлингейл, как ваша экономка я просто вынуждена сообщить о том, что маленький палисадник позади дома окончательно пришел в запустение. Возможно, нам стоит приложить силы, чтоб привести его в надлежащий вид…

Спустя минуту, когда Габерон изнывал от холода, точащего пальцы подобно жадной рыбьей пасти, голем уже бормотал заискивающим тоном, едва слышимым за грохотом его тяжелых ног:

- Да ляжет на вас тень Розы, сэр… Никуда я не отлучался, сами извольте видеть, и портера тоже не пил. Спросите Байдла из второго цеха, вот он туточки… А если и отходил, то за масленкой – сами глядите, с этой передачей без унции масла никакого дела не сладить… Нет, сэр, даже и дремать не думал. Да и как в таком аду, извиняюсь, дремать возможно?.. Старик Тамплтон свое дело знает, да, сэр. Уж получше этого молодняка, что в четвертом цеху. Распустили хвосты что твои мандаринки[80], шляпами украсились, а как подшипник смазать, так это старик Тамплтон иди…

Тренчем тем временем овладел припадок жуткого, неестественного веселья. Глядя на Габерона незнакомым пьяным взглядом, бортинженер хлопал себя руками по коленям и смеялся так, что делалось не по себе. От этого смеха у него запрокидывалась голова и лязгали зубы, и выглядело это так, будто инженера беспрестанно бьет сильными гальваническими разрядами. В конце концов, Габерону пришлось схватить его и прижать к полу, чтоб тот не сломал себе шею.

- Никогда! Слышите, никогда! – продолжал разглагольствовать голем на мидль-деке, - Я был знаком с этим сопляком еще в бытность вторым лейтенантом на гангутской «Рыбешке»! Он плут, подхалим, угодник и, в конце концов, отвратительный навигатор! Это, конечно же, его прожект? Нет! И слушать не стану! Извольте!

«Слабеет, - обессилено подумал Габерон, кусая себя за палец, чтоб вернуть хоть на секунду ясность мыслей, - Сдает проклятая железяка. Интервалы стали меньше, и несет его все сильнее…»

Он уже не просто декламировал отрывки из несуществующих жизней, он стал полностью вживаться в роль, причем мог по ходу повествования менять их с необычайной легкостью, с которой обычные люди меняют перчатки.

Возомнив себя молодым повесой, голем лихорадочно метался по мидель-деку, взмахивая воображаемой шпагой и принося пылкие любовные клятвы. Для того, чтоб уже через минуту обратиться почтенным деловодом и выговаривать невидимым клеркам за оплошности, допущенные ими при сортировке марок. Еще через минуту он забывал и про марки. Теперь он был богатым фабрикантом, инспектирующим собственные владения. Он рачительно оглядывал фабричные станки и делал меткие замечания, о которых сразу забывал, как только станки превращались в отару овец, а он сам – в юного взбалмошенного пастуха.

Марево наделило бедный механизм целым сонмом несуществующих личностей, и все эти личности грохотали стальными ногами по палубе, все кричали, спорили, возмущались, балагурили, сердились, грустили, мечтали, ерничали, стыдились, надеялись, боялись, любили, сочувствовали, метались, отчаивались, насмешничали, укрывались, каялись и наушничали.

В другой ситуации это изрядно позабавило бы Габерона. Они с Тренчем были единственными зрителями в театре одного безумного актера, и актера по-своему непревзойденного.

- Эй, хозяин! Свиную рульку с луком мне! Клёцки в грибном соусе? Тоже давай! Еще бутылочку красного полусладкого, только приличного, не из тех, что ты обычно подаешь. Думаешь, я на вкус не отличу лозу, которая росла на пяти тысячах футов от той дряни, что выращивают дауни?.. И сливовый пирог прихвати, если свежий…

- Ты снова был у нее! У этой медсестры с Маренго! Нет, не говори, не желаю знать. Прочь. Прочь из дома, где тебя приютили, прочь от обесчещенного тобою очага! А вздумаешь вернуться – прокляну!..

- Ханни, не забудь на обратном пути зайти к тетушке Миллз, она очень переживает, что ты совсем про нее забыла. Занеси ей пару яблок и передай, мол, матушка спрашивает о ее здоровье и передает привет, ну а касательно того отреза муара, что она присмотрела себе на палантин, скажи следующее…

- Господа лицеисты, если вы потрудитесь внимательно слушать, мы сможем наконец приступить к теме нашего сегодняшнего занятия по естественным наукам. Мистер Футрой, вы, конечно, знаете, что такое Большой Взрыв? Разумеется, знаете, иначе не плевались бы бумагой в мистера Лафлина. Ну конечно, к чему вам слушать старого зануду, верно? Не смущайтесь, покажите нам всем свои научные познания. Ах, не желаете? Тогда, конечно, придется мне. И начнем мы с теории…

Некоторые роли голем проскакивал за минуту, пренебрежительно обрывая на полуслове, другие, напротив, упорно тянул, иногда разглагольствуя несколько минут к ряду.

- …так вот, теория Большого Взрыва Мак-Миллза заключается в том, что все сущее образовалось вследствие разрушения определенной сингулярности, которая являлась прото-материей. Первым образовалось мировое ядро, которое, вследствие силы тяжести, притянуло себе все самые тяжелые частицы, обладающие магическим излуче… Кто сказал Марево? Мистер Уипплтон? Блестящее замечание, достойное плотника или трубочиста, но не совсем отвечающее лицеисту третьего класса! «Марево» – обиходное, примитивное слово, совершенно не отражающее сути вещей, я попрошу вас в дальнейшем от него воздержаться. Ядро нашего мира представляет собой своего рода бурлящее магическое вещество, чья масса непередаваемо велика. Впрочем, как полагает профессор Мак-Миллз, во время Большого Взрыва от прото-материи обособились и легкие летучие магические фракции, которые, сталкиваясь между собой в зародившейся атмосфере, насыщенной также и мельчайшей земляной взвесью, образовали первую земную твердь…

Габерон заставлял себя слушать, сжимая пальцами виски. Бесконечный спектакль сумасшедшего голема был единственным способом отвлечься от пыток, которые Марево вновь и вновь изобретало для его сознания.

Ближе к двумя часам пополуночи Тренча обуял приступ жадности. Стащив все вещи, обнаруженные ими на нижней палубе, в угол, он уселся на образовавшуюся груду с видом человека, охраняющего несметное сокровище, и выглядел в этот момент так зловеще, что Габерон счел за лучшее не приближаться к нему. Каждый сражается с демонами Марева в одиночку.

У него самого в этот момент были свои проблемы. Очередная волна окунула его в бездну апатии, такой горькой, что Габерон едва не захлебнулся от жалости к себе. Он рыдал взахлеб полчаса подряд, не видя и не слыша ничего вокруг, рыдал как маленький ребенок, оказавшийся брошенным в чужом, опасном и темном мире, рыдал до тех пор, пока не охрип и не потерял голос. И лишь выбравшись из этой темной полыньи, поблагодарил Розу за то, что оставил Жульетту где-то на верхней палубе – в таком состоянии он мог бы натворить дел с пятифунтовой кулевриной…

* * *

Промежутки между новыми приступами становились все короче, а может, Габерону это лишь мерещилось – он был настолько вымотан, что даже концепция времени иной раз казалась слишком сложной для разумения. Время от времени он смотрел на часы, но больше по привычке, чем по необходимости – истощенный Маревом мозг не способен был сложить и двух яблок. Часы показывали три часа ночи с четвертью, но Габерон не мог вспомнить, что это значит. Тем более, не мог он высчитать высоту. Каждый раз, когда он пытался, у него получались разные цифры, и чем дальше, тем причудливее.

Во время одного из приступов он вдруг обнаружил, что весь состоит из цифр. Его плоть, его кожа, его пальцы, его внутренние органы – все стало огромным ворохом переплетенных между собою цифр, живущих по своим странным правилам. Цифры менялись, съедали друг друга, терпели непонятные преобразования, причиняя Габерону неизъяснимые страдания – он чувствовал себя так, точно все клеточки его тела взбунтовались и теперь тянут в разные стороны…

Габерон не помнил, как пришел в себя, не помнил, что с ним происходило. В какой-то момент он просто обнаружил свое тело лежащим на палубе, как сверток с негодной парусиной. Вокруг была темнота, жаркая и сухая, невыносимо хотелось пить. Габерон приподнялся на локте. Он ощущал себя, как человек, вынырнувший из черной бездны – и тело и сознание были столь дезориентированы, вымотаны и перепутаны, что несколько минут он просто пытался собраться с мыслями.

- Эй, приятель… Живой? – окликнул он Тренча.

И услышал голос, больше похожий на шорох мешковины:

- Габбс, ты?

- Я.

- Мы еще живы?

- Не уверен.

За несколько последних часов Марево прилично потрепало его тело, но куда хуже оно обошлось с разумом. Собственное сознание сейчас казалось Габерону брошенным кораблем-призраком. Безлюдной шхуной, на которой не осталось и следа человеческого присутствия, лишь какая-то липкая, приторно пахнущая дрянь, запачкавшая все отсеки и палубы… Трюмы, где полагалось находиться воспоминаниям, были полны звенящей пустотой, паруса порваны в клочья, руль перебит. Габерон не имел ни малейшего представления, что пережил за эту ночь, но всякий раз, когда пытался вспомнить, мозг словно обжигало изнутри.

Габерон на ощупь вытащил из кармана часы и выругался. Они были разбиты вдребезги, прочный корпус погнулся, сложные механические потроха звенели внутри россыпью железной трухи, а стрелки превратились в пружины. Кто-то хорошо постарался для того, чтоб уничтожить хитрый механизм. Возможно, он сам в припадке неконтролируемой ярости бил ими по палубе? А может, Тренч?..

Габерон швырнул часы в угол и встал. Это далось ему непросто. Вспоминая, как ходить и как переносить центр тяжести, он словно учился управлять кораблем незнакомой конструкции, к тому же, жестоко изношенным и едва держащемся курса.

- Гомункул, - прохрипел Габерон, держась рукой за борт, - Связь с…

- Принимая ваше наивысочайшее пожелание, кармически обособленное в гипоаллергенную составляющую воздушного спектра, следует концентрически абстрагироваться от идиосинкразических капиталов, способствующих вызреванию травоядного нигилизма…

- Готов, - Габерон презрительно сплюнул, и даже это далось ему с трудом, во рту было сухо, как в пустой топке, - Кажется, наш гомункул только что самовольно покинул свой пост.

Протух. Рехнулся. Выжил из ума.

Сложная магическая конструкция оказалась сродни часам – не выдержала затянувшейся пытки. Погибла, испытав на себе разрушающее воздействие хаотической и безумной силы Марева.

«Теперь от него никакого толку, - вяло подумал Габерон, - Теперь не то что кораблем управлять, он и яйца сварить не сможет…»

Единственным, кто не собирался сдаваться Мареву, был голем. Как и прежде, он измерял шагами мидль-дек, время от времени замирая и изрекая очередную бессмыслицу:

- …рассмотрим пример с равенством отрезков на обеих секущих между собой, в противном случае данное утверждение становится неверным…

Тренч выглядел не лучше. Помятый и потрепанный, в своем мешковатом плаще, он напоминал обломок кораблекрушения, обернутый брезентом. Но когда он поднял голову, стало видно, что лицо у него вполне человеческое, разве что ужасно бледное и с глубокими синяками под глазами, каких не бывает даже у отстоявших три вахты подряд.

- Габбс?..

- Порядок, - Габерон подмигнул ему и упал рядом. Собирался присесть, но подвело вдруг правое бедро, - Ну у тебя и вид, приятель.

- Мне плохо, - сонно пробормотал Тренч, - Наверно, я умираю. На какой мы высоте?

- Понятия не имею, - беспечно заметил Габерон, - Часов у нас больше нет. Так уж вышло. Думаю, приближаемся к трем сотням.

- А три сотни…

- Это смерть, - просто сказал Габерон, - Уже не смерть сознания, а смерть плоти. Ниже трехсот растворяется даже дерево. К тому моменту Марево успевает выжать из своих жертв все до капли. Это даже не убийство, по сути. Всего лишь утилизация отходов.

Некоторое время они сидели рядом, привалившись спинами к борту, и слушали шаги голема. Шаги эти давно потеряли размеренность и ритм. Механический убийца то семенил по палубе на своих паучьих лапах, то надолго замирал, то двигался какими-то нелепыми шагами, словно исполнял сложный танцевальный номер с большим количеством позиций.

- Как, вы сказали, его зовут? – бубнил он, - Ах, не знаете? Прибыл сегодня утром? В саржевом костюме? Как интересно. Немедленно отправить агентов в порт и в Лонг-Джон, пусть проверят наверняка. Особенное внимание обращайте на запах ванили…

- Чертов болванчик, - Габерон хрипло рассмеялся, - Ему все ни по чем! Рехнулся, как рыба на нересте, а все равно марширует… Он крепче, чем я думал. Куда крепче.

- Крепче нас? – уточнил Тренч без всякого выражения.

- Как знать… Может, что и крепче.

Прежде чем задать следующий вопрос, Тренч долго молчал.

- Ринриетта улетела?

Габерон осторожно шевельнул плечами:

- Она была бы последней дурой, если б не улетела.

Тренч неожиданно посмотрел на него в упор.

- А ты бы улетел?

Габерон выдавил из себя улыбку. Улыбка была неказистой, не чета его парадной. Бледная и слабая улыбка смертельно уставшего человека. Так в родную гавань возвращается из дальней экспедиции корабль – с потертыми парусами, обожженный, лишившийся флагов и вымпелов, накренившийся, едва ползущий по ветру…

- Приятель, я бы убрался отсюда быстрее, чем ты смог бы произнести мое имя.

- Бросив нас с капитанессой?

- Что ж поделать… Запомни, дядя Габби знает толк в хорошей одежке, но собственная шкура для него ценнее всего.

Тренч тихо засмеялся, отчего Габерон опасливо на него покосился. Кажется, на инженера опять подействовали медленно сводящие с ума муки Марева. Но, отсмеявшись, Тренч внезапно обрел прежнее спокойствие.

- Ты ведь всегда врешь, да? Даже перед лицом смерти?

- О чем ты?

- Ты ведь вовсе не такой самовлюбленный идиот, каким хочешь казаться.

Габерон отчего-то почувствовал себя уязвленным.

- Не понимаю, что ты несешь, - отозвался он оскорбленно, - Видать, хорошо ты Марева хлебнул…

- «Саратога».

- Что еще за «Саратога»?

- Корабль, что вез меня в Шарнхорст. Ты отправил его в Марево одним выстрелом. А потом соврал капитанессе про то, что уронил пальник из-за крема, помнишь?

Габерон хотел было запротестовать, но понял, что не сможет сделать это достаточно убедительно. Кроме того, в этом уже не было особого смысла. Когда над тобой – семь сотен футов Марева, на многие вещи начинаешь смотреть иначе.

Он улыбнулся и подмигнул бортинженеру:

- А ведь хорошо вышло, а?

-Хорошо, - согласился Тренч, - Она поверила. - Но зачем, Габбс?

Габерон склонил голову, что могло означать кивок.

- Ничто так не укрепляет нас, как слабости тех людей, что нас окружают, - произнес он, - Ринриетта отчаянно хочет быть сильной. Но у нее это не всегда получается.

- Поэтому ты специально выглядишь напыщенным идиотом?

Габерон поморщился.

- Эй, не перегибай! Я просто… позволяю ей чувствовать себя свободнее. Собственные слабости всегда отступают в тень, когда наблюдаешь за слабостями других людей. А у Ринриетты все еще слишком много слабостей, от которых она пытается избавиться. И которые время от времени заставляют ее оказываться в глупейшей ситуации. Слушай, - он толкнул локтем Тренча, - А ведь тот выстрел и в самом деле был хорош, а?

- В самом деле. Прекрасный прицел.

- То-то же, - Габерон щелкнул пальцами, - Точно в котел. Не так-то это и просто, надо сказать, даже когда стреляешь по неподвижной цели. Боковой ветер, поправки, разница высот…

- Ты ведь сразу все понял, да?

- Приятель, я полощусь в этих ветрах почти всю свою жизнь, - Габерон скупо улыбнулся, - Разумеется, я почуял запах засады. И заметил, как головорезы из экипажа прячут под парусиной оружие.

- Но ничего не сказал капитанессе.

- Чтоб она бросилась в рукопашную, размахивая саблей? Боязнь оказаться недостаточно хорошей, чтоб стать достойной наследницей своего деда – ее главная слабость. Все из-за проклятого Восьмого Неба… Если за ней не присматривать, она точно окажется там раньше положенного… Я лишь стараюсь ограждать ее от чрезмерно больших неприятностей. Иногда мне это даже удается. Но ты-то как понял?

Улыбку Тренча можно было бы не заметить в темноте. Габерон бы и не заметил, если б не видел смутно его лица в тревожном алом свечении стайки фотостомий[81].

- Твой гандек.

- А что такое с гандеком?

- Он в ужасном беспорядке. Но только на первый взгляд. Ты нарочно сделал так, чтоб он выглядел запущенным и грязным. На самом деле твои пушки в абсолютном порядке. Внутри.

- Ты ведь сам чистил ржавчину!

- Не ржавчину, - Тренч покачал головой, - Сахар. Коричневый тростниковый сахар. Но выглядит похоже. Разбросанные ядра – мулежи. А паутину ты сделал из пряжи.

Габерон польщено кивнул.

- Да, получилось недурно. Знал бы ты, скольких сил стоит создание и поддержание беспорядка на гандеке! Ведь мало набросать вещи в кучу, беспорядок должен быть естественным, а это не так уж просто устроить. Да и в остальном… Иногда довольно сложно сделать вид, будто потратил целый час на выбор сюртука. А от некоторых духов у меня аллергия… Но сложнее всего было научиться спать по двенадцать часов. Ох, я учился пару лет, не меньше. Пришлось пережить настоящую битву с собственным организмом. Но зато теперь без ложной скромности могу сказать, что способен проспать даже пятнадцать часов подряд!

Тренч уважительно хмыкнул.

- Ничего себе!

- Ерунда, - Габерон напустил на лицо снисходительное выражение, специально подобранное к этому случаю, - Надо всего лишь в мелочах придумать образ, а потом воссоздать в себе каждую его черту. Вжиться в чужую чешую, понимаешь? Тогда даже случайные твои действия будут естественны и органичны, так нас учили.

- Где учили?

Габерон ощутил желание плотно сомкнуть зубы, чтоб прикусить не в меру развязавшийся язык. Так обычно и утрачиваешь контроль, подумал он, мрачнее. Закручиваешь гайки много лет, а только немного расслабишься – и все, что скручивалось внутри, рвет наружу. Это все чертово Марево, размягчает волю…

- Неважно. Но поверь мне на слово, быть мной вовсе не так просто, как может показаться на первый взгляд.

- Жаль, что капитанесса не узнает о твоих достижениях.

- У нее будет шанс, если мы сможем выбраться на верхнюю палубу.

- Ты ведь сказал, что она улетела?

- Нет, - возразил Габерон - Я сказал, она была бы последней дурой, если б не улетела. И, будь уверен, так оно и есть. Для несостоявшегося законника она чертовски неплохо усвоила пиратский кодекс чести. Капитаны не бросают своих подчиненных, ты ведь знаешь об этом? Возможно, это нас и спасет.

- Каким образом?

- Есть у меня еще один план… - Габерону пришлось постараться, чтоб придать голосу ленивые интонации, особенно сейчас, когда он чувствовал себя опустошенным и выпитым до дна, - Честно говоря, оставлял на крайний случай. Но сейчас, кажется, именно такой. Нам не просидеть здесь еще час, а этот жестяной болван куда крепче, чем я думал. Он все еще на ногах и боеспособен. Несмотря на помрачнение сознания, его основной инстинкт все еще действует. А значит…

- Значит?..

- Мы его обманем.

- Как? Ты сам говорил, для него любой человек – цель…

- О, очень просто, - Габерон от всей души понадеялся, что его голос звучит достаточно уверенно, - Мы просто перестанем быть людьми.

- Габби…

- Т-с-ссс, - он приложил палец к губам, - У нас не так и много времени. А сделать предстоит еще кучу всего. Будь добр, подтащи сюда те ржавые трубы. И бочку с варом. А еще ту, что с рыбьей чешуей…

* * *

Склонившись над бочкой с остатками чешуи, Тренч явственно позеленел – это было заметно даже в темноте, едва разгоняемой зыбким алым свечением фотостомий.

- Ну и вонь.

- Не стану спорить, пахнет от него не карамелью. Но если хочешь выбраться живым, вымажись в нем с головой. А потом уже обсыпайся чешуей. Иначе не пристанет.

Тренч с сомнением отколопнул кусочек вара и растер в пальцах.

- От него несет прелым китовым жиром.

- Тем лучше, - сам Габерон принялся деловито раскладывать вокруг себя ржавые трубы и мотки проволоки, - Знаешь, охотники на сомов часто натирают себя всякой тухлятиной. Представь, что ты охотник.

- Я не стану похож на рыбу, если вываляюсь в варе и чешуе.

- С точки зрения человека - едва ли, - согласился Габерон, - Но големы – это не люди. Они сильны, выносливы, быстры, но куцый мозг всегда будет оставаться их слабым местом. Их система определения целей весьма примитивно устроена и служит лишь для распознавания простейших признаков. К примеру, все, что имеет голову, две руки и две ноги, автоматически будет расценено как человек. Любое существо, покрытое чешуей, превращается в рыбу, и так далее.

- Ты ведь не знаешь об этом наверняка, да? – с подозрением покосившись на Габерона, Тренч зачерпнул в ладонь варево и принялся обмазывать им грудь, - Если это новая модель…

- Будем надеяться, что по этой части она недалеко ушла от старой. В любом случае, нам придется рискнуть.

Габерон выбрал трубу побольше и надел ее на предплечье. Потом вытащил из кучи хлама какую-то наполовину развалившуюся муфту и с помощью проволоки примотал на шею.

- Почему я должен быть рыбой, а ты – големом?

- Если хочешь, можем поменяться ролями, - Габерон придирчиво изучил ржавую пружину, прежде чем натягивать ее на ногу, - Только учти, тебе не так-то просто будет меня нести.

- А…

- Рыба не может никого нести. А голем может. Поэтому, если не хочешь по-рыбьи ползти всю дорогу до верхней палубы, слушай старину Габби. Я думаю, сойду за старую развалину, особенно если привяжу к себе еще фунтов сорок металлолома. К тому же, не забывай, моя роль посложнее. Мне придется идти, держа тебя на плече, и при этом изображая консервную банку вроде Дядюшки Крунча. Если же моего актерского дарования не хватит…

Тренч лишь вздохнул. Измазанный варом настолько, что походил на анзакского дикаря, бортинженер почти растворялся в темноте. К вару прекрасно липла рыбья чешуя, быстро превращая его из человеческого подобия в какое-то жуткое порождение Марева. Спустя несколько минут преображение было завершено. Габерон удовлетворенно кивнул – перепачканный варом и чешуей Тренч напоминал что угодно, но только не человека.

К тому моменту он и сам серьезно изменился. Благодаря проволоке ему удалось скрепить ржавые части своего доспеха так, чтоб они прикрывали все тело. Конструкция получилась крайне неудобной, в чем Габерон сразу убедился, пройдя до борта и обратно. Двигаться в ней получалось лишь короткими отрывистыми шагами, обзор был серьезно ограничен, к тому же при ходьбе вся эта металлическая рухлядь нещадно дребезжала.

Габерон мысленно выругался. В подобной амуниции ему предстояло пройти почти весь мидль-дек, добрых сто двадцать футов, к тому же, с Тренчем на плече и ушибленным бедром. Мало того, избегая резких движений, возгласов и вообще любых действий, которые могли бы навести на подозрения безумного голема.

«Веселая задачка, - уныло подумал Габерон, привыкая к весу своих жестяных доспехов, - Не проще, чем обогнать на весельной шлюпке прущий на всех парах корабль или пообедать куском облака…»

Как будто Роза могла предоставить ему выбор!

- Ты должна знать, Эллен, что я, как твоя мать, всегда буду желать тебе блага, - произнес голем безжизненным скрипучим голосом, - Нет, не перебивай меня. Я знаю, как важен тебе мистер Кобб, как знаю и то, какую роль он сыграл в твоей судьбе. Но послушай свое сердце, дорогая Эллен, разве он – это то, что ты заслуживаешь?..

- Надо спешить, приятель, - Габерон сделал несколько глубоких вдохов, - Может, у нас в запасе лишь несколько минут.

- Я готов, - спокойно сказал Тренч, - Помоги мне забраться.

Габерон подставил ему руку и инженер повис у него на плече, точно огромный кусок балыка. Габерон поблагодарил Марево за то, что мальчишка такой худой. Будь он тяжелее фунтов хотя бы на пятьдесят, эта затея могла бы закончиться очень быстро и очень не вовремя. Но так… Габерон сделал несколько быстрых разминочных шагов. Вес был велик, но не чрезмерен. Если бы не отчаянно жалующееся бедро, его можно было бы назвать сущей ерундой.

Габерон с Тренчем на плече подошел к развороченному лазу. И рефлекторно отпрянули назад, когда-то над их головами взревел голем:

- Каналья! Этот пирог с ревенем вчерашний! И ты еще смеешь называть себя поваром? Не будь я губернатором Бархэма, если не заставлю тебя сожрать его целиком! Пойдешь под суд, мерзавец!

- Вперед, - шепнул Габерон, - Рискнем, пока наш железный приятель занят.

Потом он заставил себя ни о чем не думать. Привычный для канонира фокус. Выкинуть из головы все лишнее, что в нее надуло ветрами, оставить только корпус неприятельского корабля и прицел собственной пушки. Занять ум расчетами скорости, высоты потока, силы ветра, парусности и дистанции. Все лишнее – за борт.

Он уцепился обеими руками за остатки лестницы, подтянулся, чувствуя, как скрипят его собственные сухожилия под огромным весом, зацепился рукой за какой-то обломок, вставил ногу в трещину, подтянулся еще раз…

Мидль-дек сильно изменился за прошедшую ночь. В первый момент Габерону даже показалось, что он ошибся палубой. Что в конструкции знакомой ему до последней заклепки «Барракуды» Марево за несколько часов сотворило изменения, соорудив еще одну палубу. Но это был мидль-дек. Разгромленный и обезображенный, усеянный грудами мусора, который когда-то был гордостью формандских судостроителей. Редкие уцелевшие лампы заливали жуткую картину неярким мерцающим светом. Многие котлы были сорваны со своих мест и, лишь представив силу, которая для этого потребовалось, Габерон ощутил неприятную изжогу.

А мгновение спустя он увидел голема.

* * *

Огромная стальная махина приближалась к нему, ковыляя по обломкам и бормоча себе под нос. Свет из ее единственного глаза бил все так же ярко, даже направленный вниз, он ослепил Габерона настолько, что несколько пугающих мгновений тот провел на самом краю лаза, тщась сохранить равновесие. Секундой позже он понял, что и голем его заметил.

Чудовище перестало бормотать себе под нос и выпрямилось во весь рост, точно матрос, увидевший на палубе офицера, враз сделавшись на добрых два фута выше Габерона. Взгляд его мерцающего голубого глаза был способен превратить в лед воду, и Габерон на миг остановился, когда этот взгляд полоснул его поперек груди.

- Пропустим сегодня по стаканчику? – фамильярно осведомилось чудище у Габерона, резким движением приподнимая воображаемую шляпу, - Я знаю одно местечко здесь за углом, там подают превосходный ром из сахарного тростника. Погода нынче дрянь, обязательно надо промочить глотку… Ну, пошли, старик.

«Спокойно, - приказал себе Габерон, чувствуя, как по раскаленной коже между лопаток стекает ледяной ручеек, - Он так настроен. Он замечает любой движущийся объект и оценивает его, пытаясь понять, подходит ли он под описание цели. Терпи. Двигайся медленно, без спешки. И никаких человеческих жестов».

Железная маска смотрела на него, неподвижная, зловещая и лучащаяся разъедающим душу голубоватым светом. Габерон не знал, что происходит сейчас в мозгу голема, как не знал и того, можно ли назвать мозгом то устройство, которое управляет механическим телом.

«Привет, - мысленно сказал он голему, безотчетно стараясь сделать воображаемый голос безэмоциональным и сухим, - Это я, другой голем. Человек? Какой человек? Здесь их и близко нет. Только ты и я, два старых приятеля-голема. Смотри, какой я ржавый. Я провел на нижней палубе полгода, покрываясь ржавчиной и трухой. Сейчас мне надо проверить ходовую систему и торсионы. Не смущайся, ты мне ничуть не мешаешь».

Голем не отвечал, да и не мог ответить. Он был инструментом совсем для другой работы. И, глядя на то, как нервно дрожат его страшные когти, Габерон старался не думать – для какой.

Огромный корпус голема, напоминающий отлитого из металла лангуста с уродливым наростом вместо головы, резко развернулся. Он смотрел прямо на Габерона. Не просто смотрел – разглядывал. Чертова механическая кукла. Железный палач и сумасшедшая марионетка, связанные воедино.

Габерон сделал несколько шагов по направлению к трапу. Трап был далеко. В густой алой пелене, которую он заметил лишь сейчас, ступени казались далекими, как Порт-Адамс. Голем был близко, на расстоянии в пятнадцать-двадцать футов. Для его огромных ног – всего лишь несколько шагов. Габерон знал, как быстро эта штука умеет двигаться при желании.

Нельзя бежать. Нельзя прятаться. Нельзя показывать страх.

Стоит ему сделать что-то, что изобличит его как человека, смерть настигнет его мгновенно.

Габерон двинулся вперед, стараясь двигаться с механической размеренностью, при этом ощущая, что все внутренности в его теле трясутся и дребезжат, как незакрепленная во время шторма посуда на корабельном камбузе. Спина, еще недавно мокрая от пота, мгновенно высохла, превратившись в выжженную пустыню. Боль в ушибленном бедре лишь казалась незначительной, стоило ему перенести тяжесть на правую ногу, как ту пронзило словно зазубренным гарпуном.

Голем хладнокровно наблюдал за ним, поворачиваясь всем корпусом. Отравленный Маревом, он двигался хаотично и рвано, его тонкие опорные лапы подламывались, как у пьяного, но все-таки выдерживали вес бронированной туши. Сила, заключенная в нем, была воистину огромна, даже Марево не могло совладать с ней.

Габерон постарался не обращать на него внимания. Это оказалось куда сложнее, чем ему представлялось. Поднимать тяжелый, пропитанный водой, парус, было легче, чем заставлять двигаться собственное тело. Он развернулся и стал медленно двигаться в сторону выхода, туда, где виднелся серый прямоугольный просвет – трап на верхнюю палубу. Голем остался за его спиной, но по какой-то причине легче от этого не было – Габерон ощущал чужой бездушный взгляд спиной даже сквозь толстый слой ржавого металла. От этого взгляда было так тошно, что поневоле хотелось зажмуриться.

Но возможность закрыть глаза в его случае была непозволительной роскошью. Мидль-дек был завален мусором и остовами машинного отделения, пройтись по нему вслепую не смог бы даже признанный цирковой акробат. А стоит ему споткнуться, выдав человеческую природу, как голем мгновенно увидит перед собой цель. И будет действовать так, как предписывает заложенная в него магия.

Потом он услышал шепот Тренча, свисающего с плеча:

- Он позади нас… Быстрее, Габбс!

- Заткнись, - почти беззвучно, не открывая рта, произнес Габерон.

Он старался выдерживать идеально равные интервалы между шагами и двигаться так, словно вместо суставов в его конечностях – порядком прихваченные ржавчиной шарниры. Видимо, получалось у него это достаточно хорошо, потому что они вдвоем были еще живы – даже после того, как миновали середину мидль-дека.

Голем шел за ними, шатаясь будто пьяный и не затыкаясь ни на секунду.

- Прелестная пьеса, - щебетал он, восхищенно прижимая к груди лапы, способные разрубить человека на несколько частей, - Я не была в таком восхищении с тех пор, как мы с кузиной посещали королевскую оперу. И какие миленькие декорации! Правда, тенор, мне показалось, несколько полноват, и у него такая, знаете ли, странная манера держаться на сцене…

«Заткнись! – мысленно умолял его Габерон, - Заткнись, консервная банка. Не мешай мне. Уберись обратно в свой угол!»

Голем не собирался останавливаться. Он шел за Габероном почти след-в-след, неуверенно переставляя лапы-спицы и покачиваясь раздутым бронированным корпусом. Он выглядел так, словно сам не до конца понимал, что делал, в его движениях Габерону померещилась озадаченность.

- А я тебе говорю, отдай ракушку, Нетти! Это я ее нашел! Если тебе нужна ракушка, иди и найди себе сама! А ну отдай! Не то скажу твоему отцу и он тебя ершом колючим попрек спины выпорет!

«Спокойно, - твердил себе Габерон, - Сохраняй ритм. Смотри, куда ставишь ногу. Держи равновесие. Не обращай внимания на этого дурака».

Удивительное дело, пройдя пару десятков шагов, он уже сам шатался не хуже голема, точно шел не по ровной палубе, а по туго натянутому на огромной высоте канату. Даже перекинутое через плечо тощее тело Тренча быстро сделалось серьезным грузом.

Только бы не уронить. Только бы не оступиться.

Только бы преодолеть эту пропасть длиной в тридцать футов…

- Покайся! – внушал Габерону голем сердитым басом, не отступая ни на шаг, - Помни, что писал в своем послании к латинянам преподобный Буц. Человек, отягчающий свою душу грехом, никогда не прикоснется к лепестку Розы. Его жизнь до самого окончания будет покорна лишь дурным низменным ветрам, слабым и дующим над самым Маревом. Тот же, что нашел в себе силы духовно очиститься, безжалостно выкинув балласт греха, вознесется на высоту в сто тысяч футов, осеняемый самыми ласковыми и нежными ветрами!

Ведущий на верхнюю палубу трап был ближе с каждым шагом. Габерон уже видел кусок неба. Странного, багрово-серого неба, точно облака отражали зарево полыхающего где-то поблизости пожара. Габерон не сразу вспомнил, где они находятся. В нижних слоях Марева, где ядовитые испарения столь густы, что воздух почти теряет прозрачность. И этим воздухом они с Тренчем дышали всю ночь, насыщая сознание гибельными, дарующими сумасшествие и смерть, парами.

- Скоро глотнем свежего воздуха, - прошептал Габерон на ухо Тренчу, - Держись.

- Он идет за нами?

- Да. Просто бормочет.

До трапа осталось футов двадцать пять. Смешное расстояние для человека, привыкшего за полминуты добираться от юта до форштевня. И гигантское – для человека, сознающего, что идет по волоску над бездонной пропастью, и каждый шаг может стать последним. Габерон задыхался в своей гремящей броне, а шлем постоянно съезжал в сторону, отчего он переставал видеть даже то, что находится под ногами. Следующий по пятам голем в любой момент мог обнаружить обман.

- Батюшки! – голем всплеснул руками, разрубив огромную бочку, стоявшую в футе от правого плеча Габерона, - Подумать только, Хемиши придут уже через полчаса, а мы даже сазана в печь не поставили! Из-за этой скарлатины у меня все вылетело из головы! Мьюзи, будь добра, сходи в чулан за рыбьим жиром, а я побегу на кухню… Ох, Роза, вот ведь незадача какая…

Каким-то образом Габерон сумел не вздрогнуть, услышав треск раскалывающегося дерева прямо за спиной. По костям, ставшим внезапно полыми, прокатились ледяные капли ртути, а челюсти сжалась настолько, что могли бы, казалось, перекусить швартовочный конец. Но все-таки не вздрогнул. Не сбился с шага.

Не думать. Не отвлекаться. Не чувствовать.

До трапа осталось едва ли больше двадцати футов. И еще семь сотен по вертикали – чтоб вырваться из плена адской похлебки. Если есть шлюпка и парус, а еще ветер, чтоб его надуть, это дело нескольких минут. Габерон представил, как шлюпка стремительно взмывает вверх, сбрасывая с себя хлопья алого тумана. Как он набирает полную грудь свежего воздуха, сытного и сладкого, как родниковая вода. Как ветер ласково и вместе с тем насмешливо треплет его по волосам. А кругом плывут облака – разных форм, разных очертаний, и все белые, как вывешенное на просушку белье…

- Сапоги недурны, признаю, - снисходительно заметил голем, неотступно следовавший за ним, - Вижу, вы заменили подметки? Очень чистая работа, мистер Трамбельдот. Эти сапоги мне достались еще в тридцать шестом, когда я служил под командой адмирала Генти на «Солнечном луче». Прекрасные сапоги и сносу им не было бы, кабы не подметки…

Пятнадцать футов до трапа. Расстояние на два прыжка. Габерон знал, что даже истощенный сверх всякой меры сможет покрыть это расстояние в секунду. Но он не был уверен в том, что в его распоряжении имелась эта секунда. Даже разболтанный и едва держащийся на ногах голем оставался смертельно опасен. Значит, никаких рывков. Что ж, правду говорят, будто канониры – самые хладнокровные люди на свете. Шаг за шагом. Фут за футом. Медленно и…

Последним препятствием перед трапом была небольшая груда мусора. Габерон, не задумываясь, поднял ногу, чтоб перешагнуть ее. Взгляд, обогнав тело, уже прыгал по ступеням трапа. Еще четыре, самое большее, пять шагов и…

Тренч оглушительно чихнул.

В тишине безлюдного мидель-дека этот звук прозвучал громко, как мушкетный выстрел. Габерон, уже занесший ногу, от неожиданности пошатнулся, попытался сместить центр тяжести, но это было сродни попытке управлять кораблем с перебитым рулем. В сотую долю мгновенья равновесие оказалось утрачено, Габерон зашатался, дернулся было в сторону и…

«Встать на ровный киль! – крикнул кто-то у него в голове, - Дифферент на нос! Все на палубу!.. Тревога!»

Он рухнул лицом вниз, не успев даже смягчить падение руками, думая лишь о том, как бы не зашибить Тренча. Это было похоже на крушение тяжело груженого корабля в миниатюре. Был и треск дерева, и грохот, и брызнувшие во все стороны обломки, и приглушенные крики.

Габерону не раз приходилось наблюдать кораблекрушения со стороны или даже участвовать в них, но он никогда не задумывался о том, что ощущает большой тяжелый корабль, врезаясь носом в непреодолимую преграду…

Тренч, вскрикнув от боли, откатился куда-то влево. Сам Габерон врезался лбом в палубу, с такой силой, что перед глазами вспыхнули в плывущем хороводе зеленые звезды. Хвала Розе, в последний момент успел повернуть немного голову, чтоб не сломать шею… Но удар все равно вышел оглушающий.

- Настоятельно рекомендую вам, господин секретарь, оформить эту депешу входящим по третьему разряду, - рявкнул за его спиной голем, - Формуляром четырнадцатым за этот год!

Мотая головой, Габерон оттолкнулся обеими руками от пола и поднялся. С лязгом и грохотом на палубу падали части его жестяного доспеха. Он даже не сразу осознал размер катастрофы – мысли с трудом проникали в сознание сквозь слой плотной парусины, обложившей мозг. Зрение от удара о палубу все еще было затуманено, но не настолько, чтоб он не разглядел выступающую тусклую громаду с огромными тенями-лезвиями. Габерон рефлекторно отшатнулся назад и ощутил трепет ветра, который прошел перед его лицом. Сердитого, резкого, пахнущего железом ветра.

* * *

Его спасло то же, что едва не погубило.

Марево.

Оно притупило рефлексы голема, замедлило скорость его смертоносных когтей, превратив идеальный смертоносный механизм в барахлящую железную куклу. Но даже она оставалась опасной, как скат.

Габерон отшатнулся, больше интуитивно, чем по расчету – и коготь голема хищно прошипел рядом с ухом. Голем уже не бился в полную силу, как несколькими часами ранее. Его движения, хоть и сохранили стремительность, отчасти утратили выверенную холодную точность, роднившую его со сложным заводским механизмом.

- Записывайте, мисс Ханни! – рявкнул он, обрушив на Габерона очередной смерч из шипящего железа, - Нам понадобится один окунь среднего размера, пучок шалфея, горсть соли, немного лимонного сока и, главное, кориандр! Запомните! Без кориандра у вас ничего не выйдет!

Он наступал на Габерона, полосуя когтями воздух и заливая все вокруг мертвенным светом своего единственного глаза. Несмотря на то, что его движения утратили координацию и скорость, Габерон не чувствовал себя так, словно выиграл серьезную фору - сейчас он сам едва держался на ногах. Каждый шаг давался ему тяжелой ценой. Каждое движение стоило вспышки боли. Каждый прыжок едва не лишал сознания.

«Еще одна танцевальная партия, - подумал Габерон обессилено, пятясь в сторону трапа так, чтоб оставаться лицом к голему, - Только на этот раз позади нет спасительного лаза…»

Габерон сорвал с себя кусок механического хлама и швырнул в лицо голему. Разумеется, тот даже не обратил внимания на этот выпад – железяка отрикошетила от ничего не выражающей маски. Ответный удар едва не рассек Габерону горло. Они оба шатались, оба двигались не в такт, оба напоминали скорее раненных животных, чем изящных танцоров. Впрочем, разгромленный мидль-дек, затянутый густым алым туманом, тоже едва ли походил на танцевальную залу.

- Контрданс ничуть не сложно танцевать даже с вашим опытом, маркиз! – проворковал механический убийца, словно подслушав мысли Габерона, - Просто помните эти три позиции и не отягощайте излишним усилием ноги. Вот смотрите, как все просто – раз – раз – раз!..

Третий «раз» чудом не разрезал Габерона поперек живота. Спасла не реакция и не защита, спасла удача. Уклоняясь от следующих ударов и пятясь к трапу, Габерон задумался о том, сколь много удачи осталось у него в запасе. Ведь не бездонная же она, как небо?..

Тренч лежал неподвижно там, где и упал. То ли лишился чувств от удара, то ли попросту не мог встать. Не помощник. Да и что могут голые руки против нескольких сотен фунтов бронированной стали?..

- Габби! В сторону!

Габерон даже головой мотнул от неожиданности. Еще один подарок Марева? Еще одна иллюзия? Удивительно, до чего ловко передан голос, даже нотки знакомые… Как иронично, что Марево выбрало именно этот…

- Да отойди же ты, рыбья голова!..

Рискуя получить три фута зазубренной стали в живот, Габерон обернулся.

По трапу спускалась Алая Шельма. В своем капитанском мундире она почти сливалась с густыми клубами Марева, точно была соткана из его ядовитых паров. Она двигалась тяжело и неловко, но глаза ее сверкали непонятным огнем, то ли не имеющим цвета, то ли непрестанно его меняющим, как пары сгоревшего магического зелья. Хорошо знакомым Габерону огнем.

- Эй, механический болван! Прочь руки от моего экипажа!

Голем замешкался. Настолько, что даже не воспользовался возможностью раскроить Габерона пополам. Возможно, Марево повлияло и на его способность управляться с цифрами, так что увеличение потенциальных целей в два раза вызвало у стального чудовища некоторое замешательство.

- Особенно я люблю нежные весенние сумерки, - неуверенно произнес он, переводя обжигающий взгляд с Габерона на капитанессу и обратно, - Они чарующе нежны и, право, обладают особенным, неповторимым ароматом…

Только когда Алая Шельма миновала половину трапа, Габерон понял, отчего она так тяжело ступает. Дело было не в усталости, хотя лицо ее осунулось, а щеки запали, как у тех несчастных, что оказались брошены на необитаемом острове. В руках она держала кулеврину, направленную разверстым зевом дула прямо на голема. Запальный шнур ронял на палубу россыпи быстро тающих оранжевых искр. Застонав от напряжения, Алая Шельма подняла Жульетту повыше, так, что она уставилась прямо в пылающий глаз на вытянутой кальмарьей морде голема.

- Ужасные новости, - пробормотал голем, глядя на тлеющий фитиль, - Покупайте «Голос Аретьюзы». Всего два пенса за…

Жанетта не выстрелила, и даже не громыхнула. Она рявкнула как голодный демон, мгновенно окутав половину мидль-дека клубами грязно-серого дыма. Габерон задохнулся от запаха сгоревшего пороха. Удивительно, но на какое-то время, этот знакомый запах позволил прочистить сознание, изгнать из него ядовитые алые испарения.

В клубах пороховой гари Габерон не видел голема, но знал, что увидит, когда дым рассеется. Особенное канонирское чутье. Развороченную металлическую тушу с огромным провалом вместо единственного глаза. Мелкую металлическую труху на палубе – все то, что осталось от дорогостоящего сложнейшего мозга и магических связей. Безвольно опадающие лапы с заточенными когтями.

Отдача оказалась слишком сильна для Алой Шельмы. Выронив тяжелую кулеврину, она скатилась к подножью трапа и теперь лежала на палубе, раскинув руки и судорожно кашляя. Только сейчас Габерон разглядел, как же скверно она выглядит. Капитанесса походила на пугало, что отгоняет плотву от полей, под алой тканью, казалось, не осталось плоти, лишь тонкие деревянные жерди. Губы были обгрызены и сочились кровью, бледные щеки усеяны мелкими бисеринками пота. Глядя на Габерона, капитанесса улыбнулась, заносчиво и дерзко.

- У твоей подружки отвратительный характер, Габби, - она вновь судорожно закашлялась, - Лягается просто ужасно для… дамы с хорошими манерами.

- Мне всю жизнь не везет с женщинами, - только и выдавил он, - И каждая последующая неизменно хуже предыдущей.

Габерон шагнул к ней, чтоб помочь подняться. Но не успел коснуться даже ворота ее кителя. Потому что из стремительно тающих клубов порохового дыма донесся голос, исполненный жуткой механической страсти:

- Когда я стану взрослой, у меня будет собственный дельфин! Я назову его Альфи и буду кататься на нем вокруг острова!

Страшный удар сбил Габерона с ног, заставив растянуться на металлических ступенях трапа. От боли спина раскололась на несколько частей, а крик заклокотал в горле. Будь этот удар нанесен острым когтем, боли бы уже не было. Но Габерон был слишком занят, чтобы думать об этом.

Из багрово-алых клубов выступил голем. Громоздкий, похожий на закованного в панцирь рыцаря, восседающего на щелкающем и извивающемся лангусте, он с лязгом впечатывал в палубу свои тонкиеопорные ноги, шатался, но падать не собирался. Чуть повыше источающего пронзительный едкий свет глаза бронированная сталь была вмята внутрь, образовав подобие оспины. Пятифунтовое ядро промахнулось на каких-нибудь три или четыре дюйма.

Голем беспрестанно бормотал, причем слова его налазили друг на друга, реплики сбивались в кучу, точно множество кораблей, собравшихся в чересчур тесной гавани.

- Так точно, господин капитан! Есть поднять грот!.. Молю вас, всего один танец! Вы слышите, как раз начали играть… Удивительно нежный сыр, уверяю вас, пикантный и со слезой. Нет, передайте своему приказчику, что этот гелиограф старой модели и совершенно мне непотребен. Как это давление в четвертом котле упало? Быть такого не может, чтоб в четвертом… А туза червей не хотите ли? Вот вам, господа! Правду вам сказали, зайди вы с козыря… Может, я и кажусь в силу возраста немного легкомысленной, но, уверяю вас, ни один человек на свете не вправе считать меня девицей легкого поведения!..

Габерон пополз вверх по трапу, с трудом цепляясь руками за острые металлические ступени. Голем неотступно следовал за ним, обрушивая вниз удар за ударом. Удары эти давно утратили точность, но совершенно не утратили силы – стальные когти, соприкасаясь с трапом, выбивали из него искры и заставили выгибаться дугой ступени. Габерон извивался, подтягивал ноги, переворачивался на бок, сухожилия в руках напряглись до того, что грозились лопнуть, как истончившиеся канаты, на которые лег слишком большой груз.

- И прикажите завернуть мне десяток питуний! Они очень милы в это время года! Дорогой, как тебе эта гардина? Неправда ли, у нее совершенно необычный оттенок лилового?.. Бабушка, я уже решил тригонометрию! Все три задачи! Честное слово!.. Нет, нынешние окуни уже не те, что прежде. Чешуя у них тусклая, мяса мало, а хвост… Первым же почтовым кораблем! В лучшем виде!

Еще один тяжелый удар сотряс трап до основания – и Габерон покатился вниз, тщетно пытаясь зацепиться за что-то рукой. Пальцы были слишком слабы, а координация безнадежно нарушена. Он шлепнулся к ногам голема, звякнув теми трубами, что еще держались на нем.

Голем поднял страшную когтистую лапу, и Габерон вдруг понял, что в этот раз не успеет ни отскочить, ни откатиться. Его чутье опять успело просчитать окружение, переводя на строгий язык цифр все, что он чувствовал и видел. Смертельную усталость в едва живом теле. Глухое отчаянье. Липкий, проникнутый ароматом Марева, страх. Даже мрачную иронию, которая закопошилась где-то в груди. И поверх всего этого зазвенела, как монета, брошенная на стол, какая-то неуместная, никчемная и бесполезная мысль – «Как глупо все вышло, подумать только…»

Голем заскрежетал и покачнулся. Свет его единственного глаза сделался не ослепляющим, а подслеповатым, размытым, как у островного маяка сквозь густой туман. Занесенная для удара лапа шевельнулась, но остановилась, не пройдя и половины расстояния. Дрогнула. Голем вдруг застыл, дергаясь всем корпусом. Был бы он человеком, это походило бы на судорогу, но человеком он определенно не был, даже когда говорил. Глаза заморгали еще быстрее, и слова полезли из него сплошным потоком, путаясь, давясь и переплетаясь, образуя жутчайшую какофонию, подобную оркестру, каждый инструмент которого взялся вдруг играть свою собственную партию.

- …и еще на два пенни костной муки, будьте добры… какие у вас сегодня прекрасные глаза… Брысь! Брысь от меня, шелудивый карась!.. Сколько раз я тебе говорила, будь добр не играть с моим швейным набором!.. Взять круче к ветру! Курсовой угол сорок градусов! Следить за фарватером!.. Так больше продолжаться не может. Как ты не понимаешь, что этот быт душит меня, гнетет… Извините, господин жандарм, это не я, это все угольщик… И никакого векселя тоже не дам!.. Бесстыдник, как ты можешь при своей матери… Запишите пять очков на мой счет, Пауль!.. А ведь дробь поделена с ошибкой… Я буду жаловаться коллежскому асессору!.. Пожар!.. И ничего он не зеленый, а… В три пополудни… Гранатового соку… Извиняюсь, но в силу обстоятельств… модный в том году… составляйте опись… малый назад… заводской брак… миленькие… гармония… протрактор… извольте… вам же… сундук… заря… сом…

Глаз голема стремительно тух, точно в его большой металлической голове в этот момент закатывалось, тая за горизонтом, маленькое голубое солнце. Механическое тело, в последний раз заскрежетав, опасно накренилось, растопырив лапы. Оно все еще стояло у подножья трапа, нависая над Габероном и удерживаясь лишь тонкими опорными конечностями.

Габерон несколько секунд лежал без движения, глядя на огромную механическую фигуру.

- Еще что-нибудь скажешь? – едва ворочая языком, поинтересовался он. Лежать на металлических ступенях было ужасно неудобно. Но и сил встать не оставалось.

Глаз голема на мгновенье зажегся голубым светом.

- Никотинамидадениндинуклеотидфосфат, - пробормотал он, запинаясь. Глаз вновь стал медленно тухнуть.

- Спасибо, - пробормотал Габерон.

И изо всех сил пнул его ногой.

Голем с грохотом упал на палубу. Он не шевелился, многочисленные лапы вытянулись и замерли без движения. Огромный глаз, перестав источать свет, превратился в мертвую темную сферу, не вызывающую более страха. Теперь он был похож на пустой иллюминатор, в котором больше никогда не зажжется огонь. Но Габерон не собирался разглядывать его слишком долго. У него были более неотложные дела.

Проклиная все на свете и сдавленно охая, он поднялся на ноги. И с облегчением увидел, что Алая Шельма уже сидит, держась за ушибленный отдачей кулеврины бок. К ней уже шел хромающий, как старый пират, Тренч, с головы до ног перепачканный и оставляющий за собой густой след из рыбьей чешуи.

- Селедка под майонезом! - выругалась капитанесса, но в ее голосе было больше изумления и неуверенности, чем злости, - Это ты, Тренч? Или какая-то рыбина, пытающаяся прикинуться моим бортинженером?

- Это была идея Габерона, - Тренч осторожно почесал за ухом, мгновенно усеяв палубу под собой щедрой россыпью рыбьей чешуи.

Алая Шельма подняла руку, заставив его замолчать.

- Идея Габерона? Что ж, это многое объясняет. Но на будущее будь осторожен. У всех идей Габерона есть общая черта – они редко хорошо заканчиваются. Он никогда тебе не рассказывал, как один раз ему лень было драить палубу «Воблы» и он решил полить ее вареньем, чтоб рыбы сами ее объели?

Габерон хмыкнул.

- Идея-то была хорошая, но…

- Еще три дня мы не могли отбиться от рыбьих полчищ, осаждавших «Воблу». И угадай, кто первым спрятался в каюте, когда на горизонте появились акулы?..

- Ну, мне показалось, что…

Алая Шельма не дала Тренчу договорить.

- В другой раз он чуть не сжег корабль, решив, что его драгоценная одежда высохнет быстрее, если развешать ее в машинном отделении. Если бы не случайность, мы бы все сгорели.

Габерон поджал губу.

- Не преувеличивай. К тому же, я пострадал не меньше прочих. Из-за чертовой магии мой прекрасный колет изменил цвет с кобальтового на королевскую лазурь! Это испортило мне настроение на целый месяц!

- А еще раз мы как-то чуть не протаранили кита, - мстительно добавила капитанесса, отряхивая от пыли треуголку, - Только лишь потому, что наш вахтенный самовольно покинул пост.

Габерон придирчиво отобрал самое презрительное и высокомерное из своих выражений.

- К вашему сведению, вахтенный – это лицо корабля, капитанесса, сэр. Я не мог допустить, чтоб другие экипажи лицезрели вахтенного, одетого по моде полугодичной давности!

Обнаружив среди руин мидль-дека свой лиловый сюртук, Габерон накинул его на плечи и не удержался от горестного вздоха – тот был похож на изжеванную лиловую тряпку.

Тренч сплюнул несколько чешуек на палубу и неуверенно заметил:

- Но его план в некотором роде действительно…

- Тренч, - глаза капитанесса прищурились, - Этот человек – самый недалекий, наглый, самовлюбленный, трусливый, никчемный и ленивый канонир во все воздушном океане. Подумай об этом в следующий раз, когда он предложит очередной план. Если бы не я…

- Премного благодарен, капитанесса, сэр! – ухмыльнулся Габерон, отдав честь, - По правде сказать, вы даже преуменьшили список моих заслуг.

Капитанесса окатила его ледяным презрением. Которое не показалось приятным даже в удушающей жаре залитой Маревом палубы. Прихрамывая, Алая Шельма подошла к распростертому голему. Несмотря на то, что тот не шевелился, слепо глядя в палубу потухшим глазом, двигалась она с явственной опаской.

- Он… Готов?

- Готовее не бывает, - ухмыльнулся Габерон, - Можно посыпать луком и подавать на стол. Между прочим, чертовски крепкий сукин сын.

- Этот сукин сын украл мой приз, - капитанесса со злостью пнула ботфортом неподвижную стальную тушу. Та отозвалась негромким гулом, - Да и черт с ним. Не очень мне и нужна была эта консервная банка. И вообще, мне никогда не нравились канонерки. Думаю, Паточная Банда сможет найти корабль получше.

- Наверняка найдем, - Габерон улыбнулся своей дежурной улыбкой. Кажется, она была единственным, что не пострадало за последние сутки. Разве что немного потускнела.

Алая Шельма развернулась в сторону трапа.

- А теперь, господа, попрошу подняться всех на верхнюю палубу. Через две минуты последняя шлюпка отчаливает, с вами или без вас.

Подбородок ее был гордо поднят, но Габерон мельком заметил то, что могло ему и привидится в липком мороке Марева – улыбку на губах капитанессы.

- И с ним, - вдруг сказал Тренч.

Он стоял на прежнем месте и показывал на неподвижного голема. Рядом с ним он выглядел еще более щуплым и угловатым, чем обычно. Давид рядом с мертвым Голиафом. Перепачканный рыбной чешуей и похожий черт знает на что Давид, подумал Габерон.

Бровь Алой Шельмы поползла вверх.

- Прости, что?

- Мы перенесем его на «Воблу», - спокойно произнес Тренч.

- Все в порядке, мальчишка просто хлебнул слишком много Марева, - поспешил сказать Габерон, но Тренч внезапно перебил его.

- Мы должны узнать, кто его создал. Кто погубил команду. Не хочу, чтоб в этом обвинили Готланд.

- Ах вот как, - Габерон почесал в затылке, - Что-то мне подсказывает, что едва ли найдешь на нем заводское клеймо. Кто бы ни испытывал эту штуку, он, кажется, отнюдь не стремился заявить о себе.

Тренч упрямо дернул плечом. И даже одно это движение было выразительнее любых гримас и любых слов.

- Если понадобится, разберу его на запчасти. Но найду.

- Приятель! Ты представляешь себе, сколько он весит?

- Используем лебедку и шкивы. Всего-то дотащить его до шлюпки.

Габерон развел руками.

- Он твой подчиненный, Ринни. Тебе и решать.

- Тащите, - устало вздохнула капитанесса, - Но разбирать его будешь на гандеке или в трюме. На худой конец из него получится недурная статуя для кают-компании. И вот еще, Тренч. Рекомендую принять душ, как только окажешься на «Вобле».

* * *

Шлюпка взмыла над Маревом медленно и неохотно – слишком уж большой груз приходилось ей нести. Но когда она все-таки оторвалась от его поверхности, затянутой легкой алой дымкой, Габерон едва сдержался, чтоб не заорать от восторга.

Небо над ними было ослепительно синим, а облака – ослепительно белыми. В царстве, в котором все цвета состояли из оттенков алого, любой другой цвет ласкал взгляд. А еще здесь был ветер. Не ленивое колебание в плотном и горячем воздухе, как внизу, а настоящий ветер – то небрежно и насмешливо треплющий по щеке, то ласкающийся, как большой кот, то презрительно шипящий на ухо.

- Если не собьемся с курса, к полудню сядем на хвост Хлопотуньи и будем идти почти до самого Порт-Адамса, - заметил Габерон, переходя на крутой бакштаг, - Дня за три управимся. Но я настаиваю, чтоб Тренч сидел на носу, подальше от меня. Его запах мешает мне ориентироваться в пространстве.

- Он и выглядит, как человек, воспитанный лососем, - вздохнула капитанесса, - Вот устроит Дядюшка Крунч мне взбучку! Заставит месяц подряд Кодекс зубрить.

- И поделом, - не удержался Габерон, - Надеюсь, ты помнишь, чем кончают рыбы, которые разевают пасть слишком широко.

Алая Шельма молча поскребла ногтем борт лодки.

- Вы были правы, - наконец сказала она, глядя куда-то в сторону, где набирающий силу ветер равнодушно гнал перед собой пушистые клочья облаков, - Нам не стоило соваться в Унию. Нечего играть с ветрами почем зря.

Ей приходилось сидеть на самом краешке банки – почти все свободное место в шлюпке занимала стальная туша голема. Даже с потухшим глазом и безвольно распростертыми лапами, она выглядела слишком зловеще, чтоб кто-то рискнул прикасаться к ней лишний раз.

- Значит, «Вобла» вновь меняет курс? – поинтересовался Габерон, украдкой поглядывая на капитанессу.

- Да, - твердо ответила она, - Слишком долго мы держались одних и тех же широт. Возможно, Корди и Тренч правы, нам стоит отправиться в Нихонкоку или даже Рутэнию. Туда, куда ветра нас прежде не заносили.

- А небо? – осторожно спросил он.

- Что – небо?

- Восьмое Небо. Мы знаем, что если сокровище и существует, оно где-то в воздушном пространстве Унии. Чем дальше мы уйдем, тем меньше…

Алая Шельма устало пригладила пальцами растрепанные волосы.

- Сокровище… Нет никакого сокровища, Габби. Просто у моего деда было дурацкое чувство юмора, вот и все. А небо… Вот это – небо. Смотри.

Габерон послушно повернулся, чтоб посмотреть, куда она показывает.

Рассветное небо было похоже на сцену театра перед тем, как откроется занавес. Солнце нетерпеливо выглядывало из-за кулис, окрашивая в нежные персиковые цвета легкую дымку облаков, и все небо, казалось, было наполнено звенящим предвкушением нового дня, звенящим среди тысяч рыскающих ветров. Огромное небо. Бездонное небо. Никому не подвластное. Вечное. Даже алая дымка Марева уже не казалась такой жуткой, с каждым футом под килем оно блекло, бледнело, таяло – до тех пор, пока не превратилось в едва видимый розовый отсвет далеко-далеко внизу, сотканный из рассветного солнца.

Габерон сделал вид, что возится с неудобным примитивным анемометром, больше похожим на крошечный флюгер. Есть ситуации, когда слова не нужны, только сбивают с курса. Если человек достаточно умен, чтобы чувствовать ветер, Роза неизбежно направит его в нужную сторону.

Когда Габерон вновь взглянул на капитанессу, та уже не выглядела рассерженной или смущенной. Взгляд ее глаз был ясным, как чистое небо. В нем была уверенность.

- Ты был прав, Габби, - Алая Шельма надела мятую и ужасно грязную треуголку, - Я вела себя не так, как подобает капитану. Рисковала жизнями команды из-за прихоти, позволила втянуть свой экипаж в переделку, которая едва не кончилась трагедией. Так не поступают капитаны. Так поступают девчонки, отчаянно пытающиеся кому-то что-то доказать, и не чувствующие ветра дальше своего носа. И нет на свете никакого Восьмого Неба, верно? Никогда не было. Хватит гоняться за детскими надеждами и подростковыми комплексами. Пора взрослеть. Как только доберемся до «Воблы», я прикажу «Малефаксу» прокладывать курс в южное полушарие. Будем щипать тучных торговцев вдали от пушек Унии, а не болтаться по всем ветрам в поисках непонятно чего.

Он даже не нашелся, что сказать. Смотрел на нее с глупым видом, тщетно подыскивая подходящую остроту. И не находил. Все остроты отсырели, как порох в промокшем картузе, и для использования совершенно не годились.

- Значит, отказываешься от поисков клада? От пиратского наследства? – спросил он недоверчиво, - Вот так просто? После того, как мы столько лет просеивали ситом ветра? После того, как метались по всему миру?..

- Эта ночь оказалась достаточно долгой, - серьезно сказала она, глядя куда-то ему через плечо, - Достаточно долгой для того, чтоб я повзрослела. И поняла, что за фантазии одного человека нельзя расплачиваться чужими жизнями. А может, и можно… Честно говоря, я не знаю, что насчет этого говорит пиратский Кодекс. Должно быть, это где-то на самой последней странице…

- Эй, - негромко сказал Тренч, но на него никто не обратил внимания.

- Но клад твоего деда!

Капитанесса задумчиво сняла с подбородка несколько чешуек и отпустила их по ветру, словно цветочные лепестки.

- Скорее всего, его не существует. Нет никакого клада, Габби. Но дед был слишком тщеславен, чтоб признаться в этом. А я была слишком наивна. Игра в клад стала нашей общей игрой. Но дед давно умер, а я, кажется… заигралась. Пора приниматься за настоящую работу – ту, к которой меня готовили.

- Значит, ты сдаешься? – неожиданно жестко спросил он.

- Иногда приходится сдаться, чтоб одержать победу. А эта победа мне необходима…

- Эй! – крикнул Тренч, прерывая их, - Я не силен в пиратской философии, но, быть может, вы посмотрите на норд-вест?

- Что там такое? – нетерпеливо спросил Габерон, - Косяк форели? Потерпи до «Воблы», приятель, и Корди угостит тебя отличным сливочным пирогом из якоря!

- Не думаю, что тебе захочется познакомиться поближе с этой форелью…

Тон его голоса не понравился Габерону. Выпустив гик, он повернулся и, уже открыв было рот, чтоб отчитать Тренча, обмер. У него возникло ощущение, что кто-то запустил холодную руку прямо ему в живот, обхватил твердыми пальцами желудок и теперь медленно тянет его, словно надеяться оторвать совсем.

То, что он увидел на северо-западе, не было косяком форели. Даже без подзорной трубы он разглядел рой движущихся точек, идущих футов на пятьсот выше их шлюпки. Точки эти были крошечными, но по тому, как быстро они из серых делались черными и угловатыми, Габерон понял, что расстояние сокращается очень быстро. Слишком, слишком быстро для простого совпадения.

- Узлов двадцать, - пробормотал он, вцепившись в румпель с такой силой, как будто в нем еще оставался какой-то смысл, - На всех парах идут.

Алая Шельма мгновенно достала подзорную трубу. Смотрела она долго, и Габерон видел, как меняется ее лицо, и как выражение удивления медленно перетекает в выражение мрачной досады.

- Целая эскадра, - пробормотала она, опуская трубу, - Два паровых фрегата, полдюжины корветов, куча всякой мелочи и целый чертов линейный корабль. Линейный корабль, Габби! Все под флагом Формандии, идут полным ходом. Такое ощущение, что они собираются на войну. В жизни не видела столько боевых кораблей в одном месте.

«А я видел», - подумал Габерон, не делая попытки забрать подзорную трубу.

Он и без нее уже видел силуэты приближающихся кораблей.

Плотный строй целеустремленных корветов, похожих на молодых нарвалов. Россыпи деловито снующих дозорных пакетботов, носящихся вокруг эскадры подобно планктону. И, конечно, то, что невозможно было с чем-то спутать – угловатую трехмачтовую громаду «Тоннэра», красы и гордости флота Формандской Республики.

Линкор шел в середине колонны. Грациозный и огромный, как синий кит, он пер прямо сквозь облака, не разбирая пути, с легкостью развеивая те, что не успели убраться с дороги. Истинный воздушный хищник, вожак своей стаи, от одного вида которого сам воздушный океан, казалось, съеживается в размерах. Несмотря на то, что его орудийные порты были закрыты, Габерон испытал приступ мучительной изжоги лишь представив, как на линкоре играют боевую тревогу.

- Надо думать, спасательная эскадра из Ле Арди, - произнес он, принимая у капитанессы подзорную трубу, в которой уже не было необходимости, - Идет на выручку «Барракуде». Долго же они копались… Как думаешь, они сильно расстроятся, обнаружив, что «Барракуда» уже плавится в Мареве? А единственный корабль на добрых триста миль в округе – удирающая во весь дух шлюпка?

Алая Шельма застонала, впившись пальцами в волосы.

- Какое дурацкое положение! Они никогда не поверят нам, как на самом деле обстояло дело!

- Представляешь, когда-то я сказал ровно то же самое одному господину с Клемансо, когда он целился в меня из пистолета. Там действительно была запутанная ситуация. Во-первых, я был в его доме, причем из всей одежды сохранил лишь форменная пилотка, а его жена…

- Габерон! – едва не прорычала капитанесса.

Канонир вздохнул.

- Дело скверное, что уж тут. Нам никак не доказать, что это готландцы. Записи переговоров остались у гомункула, который сварился в Мареве, едва ли формандские ведьмы смогут хоть что-нибудь из него вытянуть.

- А это? – она ткнула пальцем в распростертого абордажного голема.

- Тоже протух. Боюсь, разговорчивым был он только при жизни. А еще, на тот случай, если ты забыла, Ринни, мы все пираты. С таким раскладом ни один судья во всей Формандской Республике не даст за нас и сантима.

Алая Шельма не могла оторвать взгляда от шествующего сквозь облака линкора. Габерон вполне понимал ее, зрелище в самом деле гипнотизировало. По сравнению с кораблем такого размера и мощи даже погибшая «Барракуда» выглядела неуклюжим бычком, «Вобла» же и вовсе – древней рухлядью.

- Еще не все кончено, Габби. Быть может, они нас просто не заметят и…

Несколькими секундами позже на одном из фрегатов заморгал гелиограф. Он бил частыми острыми вспышками, которые казались злыми и нетерпеливыми даже без перевода в понятные слова.

Алая Шельма принялась разбирать сообщение по слогам:

- Немедленно спустите портки и… ложитесь в сейф?

- Ты так и не выучила сигналы, - Габерон прищурился, разбирая условный код, - Они говорят «Немедленно спустите паруса и ложитесь в дрейф. При отказе выполнить приказ ведем огонь на поражение».

- У нас есть шанс уйти? – напряженно спросил Тренч, вглядывавшийся в приближающиеся силуэты кораблей. Обитатель провинциального острова, ни разу не покидавший твердой земли, он, должно быть, никогда прежде не видел столь грозной силы. А может, даже и не представлял, на что она способна, и оттого не успел испугаться.

- Шансов уйти не больше, чем у нашей капитанессы – отпустить роскошную пиратскую бороду. Это бревно с парусом, приятель, а не гоночный шлюп. У нас нет даже преимущества по высоте. А на подъеме мы потеряем и те крохи скорости, что имеем. Отсюда одна дорога – вниз. В Марево. Не знаю, как вы, а я его уже достаточно наглотался.

- Бежать не будем, - на удивление хладнокровно сказала Алая Шельма и вытащила из ножен саблю, - Но и паруса не спустим. Как по мне, гильотина – неважная замена виселице…

Габерон поморщился.

- Уверен, ты говоришь это из присущего всем каледонийцам снобизма. Признайся, ты просто не пробовала ни то, ни другое!

- Доставай свою подругу, Габби. Надеюсь, мадам Жульетта успеет сказать этим падальщикам пару слов напоследок, прежде чем они превратят нас в россыпь тлеющих щепок!

- Извини, больше нет ни ядер, ни пороха. Придется нам идти на абордаж. Прямиком на эскадру формандского флота.

Алая Шельма пожала плечами и стала в фехтовальную стойку, выставив перед собой саблю.

- Тем хуже для них. Только пусть не уповают на белый флаг. Для пиратов он как красная тряпка для акулы.

Не рисуется, понял Габерон с какой-то накатившей вдруг тоской, не валяет дурака. Кажется, действительно решила сразиться с целой формандской эскадрой. И как с ней иметь дело? Как понять, что у нее на уме? Как предсказать ветер, который рождается из ничего и дует в любом направлении?

- Не спеши, - попросил он, положив руку на эфес шпаги и заставляя ее опустить клинок, - Дай-ка лучше мне ту штуку, дядя Габби сыграет им увертюру…

- Гелиограф? – удивилась Ринриетта, - Что ты собрался им сказать?

- Сейчас узнаешь. Не все же время говорить пушкам…

Он взял протянутый ему гелиограф громоздкой, безнадежно устаревшей конструкции. Повозился немного, ловя в отражатель солнце, потом положил пальцы на гашетку и быстро, почти не задумываясь, стал отщелкивать вспышки. Лишь звенели металлические шторки да озадаченно сопел где-то за плечом Тренч.

- «Благонадежный тунец в превосходном костюме неспешно парит на юго-восточном ветру»? – изумилась Алая Шельма, - И ты еще пенял мне за сигналы? Это же белиберда, это…

- Тс-с-с. Возьми-ка лучше трубу.

Она взяла подзорную трубу и вдруг замолчала.

- Что там? – беспокойно спросил Тренч, когда подошла к концу вторая или третья минута напряженной тишины, - Что вы видите?

- Они возвращаются на прежний курс, - сквозь зубы сказала Алая Шельма, не отрываясь от трубы, - Эскадра проходит мимо нас. Велика Роза, Габби! Они уходят! Уходят!

Не в силах выдержать изумление и восторг, Алая Шельма расхохоталась, после чего обессилено опустилась на колени. Габерон ухмыльнулся, потратив на это, кажется, последние оставшиеся силы. Не церемонясь, уронил хрупкий гелиограф на дно шлюпки и набрал полную грудь воздуха. Настоящего, чистого воздуха, не отравленного Маревом. Сладкого, как молодое вино и прозрачного, как горный хрусталь.

- Только не проси рассказать секрет фокуса. Иногда все очарование – в неведении.

- Ты отпугнул чертову формандскую эскадру во главе с линкором! Это какое-то волшебство? А ну отвечай, прежде чем я не использовала эту саблю для того, чтоб посмотреть, сколько фокусов еще прячется у тебя внутри!

Габерон зевнул. Не специально, так вышло само собой. Несмотря на бьющие в глаза солнечные лучи, почти не смягченные облаками, нестерпимо хотелось спать. Слишком много сил потрачено за последние сутки. Подобное напряжение не может не сказаться на коже.

- Я думал, ты и сама догадалась, - он шутливо козырнул ей, - Ты же знаешь, я когда-то был офицером. Три золотых шнура.

- Это… Это какой-то тайный код, да? – глаза Алой Шельмы загорелись знакомым огнем, - Шифровка? Ты передал им какое-то сообщение?

- Код?.. Наверно, можно сказать и так. Скорее, условный сигнал «для своих», принятый среди формандских офицеров. Иногда бывает полезно передать что-нибудь коллеге, не посвящая в это посторонних или начальство. И, судя по всему, я еще не забыл всех секретных знаков.

Алая Шельма разглядывала его с откровенным подозрением.

- И что ты им передал?

- Этот сигнал не имеет дословного перевода. Что-то вроде «Я свой, не обращайте на меня внимания».

Алая Шельма недоверчиво приподняла бровь.

- И этого было довольно, чтоб боевая эскадра во главе с линкором свернула с пути?

- Маленькая шлюпка не очень-то похожа на источник больших неприятностей, а им еще целое небо вверх дном преворачивать… Удивительно, что за столько лет они не сменили кодов. Вот уж точно разгильдяйство! Прав был Дядюшка Крунч, старая мясорубка, в прежние времена порядка на флоте было больше…

- А если бы… если бы сменили? – осторожно спросила Ринриетта.

- Тогда бы нас расстреляли, - он безразлично пожал плечами, - Только и всего. А теперь дай-ка мне свой сюртук. Всемогущая Роза, как же от него разит Маревом и варом!.. Но ничего, сойдет.

- Для чего? – настороженно спросила Алая Шельма, передавая ему скомканный сюртук, - Еще какой-нибудь фокус? Хочешь использовать его в качестве вымпела? Опять какое-то секретное сообщение?

- Нет, - Габерон поймал луч солнца, подмигнул ему в ответ и, швырнув сюртук на дно шлюпки, устроился сверху, - Всего лишь использовать в качестве подушки. Кто-нибудь, займитесь парусом. И не будите меня в течении следующих пятнадцати часов. Вы даже не представляете, насколько здоровый сон важен для кожи!..

ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ

ВЕДЬМЫ И ИХ КОТЫ

Три глупеньких милых сардинки

Любили мазать на спинки

Крем от загара

Из старого вара

Средь рыбок есть тоже блондинки

Динк Эйэруэй, «Лимерики хромого китобоя»

Зрелище было диковинное, непривычное, завораживающее.

Коснувшись щербатой поверхности стола, вилка вдруг вздрогнула, точно стрелка компаса, почуявшая манящее дыхание магнитного полюса, и шевельнулась по часовой стрелке. Медленно и неспешно она сделала два оборота, после чего на миг замерла и стала мелко вибрировать, едва не подскакивая над столешницей. Так обыкновенно ведут себя столовые приборы, когда корабль попадает в воздушную яму или входит в резкий бейдевинд, но «Вобла» сейчас шла тихим и спокойным ходом, не меняя высоты.

Вилка была самой обычной, железной, щербатой, но Корди наблюдала за ней пристально, во все глаза. Она знала, что сейчас начнется самое интересное.

И оно началось. Зубцы вилки охватило неяркое свечение, затем металл вдруг стал зыбким, податливым, текучим, точно его плавили на невидимом тигле, зубцы стали скручиваться, собираться вместе, образуя подобие лепестка, выгибаться…

- Есть! – воскликнула Корди, прижимаясь к столу так крепко, что заболел подбородок, - Есть! Смотри-ка, Мистер Хнумр!

Вместо вилки на щербатом столе каюты лежала ложка. Самая обычная железная ложка, потертая и явно не один год бывшая в употреблении. Но Корди взяла ее в руки с таким почтением, точно она была волшебной палочкой самой могущественной ведьмы северного полушария.

- Как настоящая… - благоговейно прошептала Корди, гладя пальцем тусклый металл, - Ты представляешь себе?

Мистер Хнумр не ответил. Совершенно равнодушный к чудесам, он капризно шипел, тщетно пытаясь достать языком закатившиеся между досками палуба горошины.

Корди поспешно вытащила потрепанный фолиант, озаглавленный «Жорнал учота» и раскрыла его на последней странице. Все необходимое – переносная чернильница и зажатое в щепке перо из плавника марлина - было у нее в карманах жилета. Несколько секунд она размышляла, наморщив лоб и почесывая пером кончик носа, потом вдохновенно принялась писать, оставляя на бумаге россыпи неуклюжих, повернутых во все стороны света букв:

«Читвертая каюта на пятой палубе. Ешли паложить вилку на стол в шесть чясов пополудне, она привратится в лошку, но толька ешли повернута чиринком на юго-запад».

Закончив скрипеть пером по бумаге, она придирчиво оценила написанное, подула на надпись и захлопнула «Жорнал».

- Готово! – возвестила она, вскакивая на ноги, - Уже третья запись за сегодня! И это я еще не спускалась на шестую палубу! Мне кажется, на корабле становится все больше карпов. Может и в этом замешаны какие-нибудь магические штуки? Таинственное дело магических карпов! Ух! Разве не здорово, Мистер Хнумр?

Мистер Хнумр не ответил. Он все-таки добрался до горошин и теперь с наслаждением ими хрустел, урча от удовольствия и посапывая.

- Все бы тебе поесть, - проворчала ведьма укоризненно, - Ты, наверно, самый прожорливый колдовской кот на свете!

На его пушистой морде вомбата с большим плоским носом и торчащими врастопырку усами застыло выражение полнейшего блаженства и удовлетворения судьбой. Кажется, он променял бы все чудеса света, известные и неизвестные, на фунт хорошего сушеного гороха…

- Из тебя никогда не получится ассистент ведьмы, пока ты ведешь себя как голодный карась! – наставительно заметила Корди, вертя в руке ложку, недавно бывшую вилкой, - На твоем месте я бы хорошенько подумала об этом, Мистер Хнумр! Подумай только, какие возможности ты упускаешь!.. Здесь же на каждом шагу по чуду, здесь каждая доска пропитана магией, здесь, быть может, законы физики нарушаются чаще, чем клятвы Габерона, а ты…

Она говорила воодушевленно, жестикулируя руками, на миг ей даже показалось, что на морде напряженно жующего вомбата даже появилось подобие замешательства, но закончить ей не удалось.

- Прекрасная речь, - промурлыкал невидимый голос, прошуршавший по углам каюты подобно легкомысленному весеннему ветерку, - Жаль только, вомбаты невосприимчивы к подобного рода риторике. Если хочешь заинтересовать своего подопечного, лучше выбери тему поинтереснее. Например, про селедочные хвосты. Как ты относишься к селедочным хвостам, Корди?

- Ай, черт! – Корди мгновенно спрятала в жилетный карман ложку, все еще немного теплую после волшбы, - Ты тоже хорош, «Малефакс»! Я тебе тысячу раз говорила, нельзя подкрадываться к ведьмам!

- Потому что они могут случайно превратить весь корабль в огромную сырную голову? – в голосе гомункула сквозило ехидство, - Или потому, что я могу рассказать капитанессе, кто ответственен за поголовное истребление вилок из корабельного камбуза?

- Эй! – Корди задрала голову, словно говорила с тем, кто расположился на потолке, хотя «Малефакс» с тем же успехом мог находиться и под подошвами ее стоптанных ботинок, - Не вздумай ей рассказывать! Это же эксперимент, понимаешь?

- Ты уже использовала это оправдание, когда пыталась объяснить, почему любимое кресло капитанессы само собой выбросилось за борт.

- Это совершенно другое, - Корди досадливо дернула себя за хвост, - С креслом была случайность.

- Как и с кушеткой из кают-компании, - флегматично заметил бесплотный дух, - Как и с тремя табуретами из капитанской каюты. Как и с…

- Перестань!

- …с набивным канапе в прошлом месяце. Капитанессе пришлось приложить немало сил, чтоб положить конец эпидемии самоубийств среди мебели на борту. Прошу заметить, юная ведьма, расследование было произведено без моего участия, а ключевой уликой стал марципановый подлокотник, обнаруженный бдительной капитанессой за шкафом.

Корди топнула ногой в тяжелом ботинке по палубе.

- Хватит!

Но не так-то просто заставить замолчать всевластный корабельный дух.

- А закончилось все, насколько помню, строгим капитанским запретом на использование магии по отношению ко всему корабельному имуществу.

- Я тут не при чем, - буркнула Корди, вытаскивая злополучную ложку и вертя ее в руках, - Я ведь не превратила ее в леденец! Это магия «Воблы». Здесь в каждой каюте какая-нибудь особенная магия… В этой, например, все вилки превращаются в ложки. Но только в шесть часов пополудни и если положить их черенком на юго-запад…

«Малефакс» фыркнул.

- Юная ведьма, ты даже не представляешь, сколько на «Вобле» подобных уголков. В соседней, например, любая зеленая вещь мгновенно нагревается до семидесяти трех с половиной градусов по Фаренгейту. А в следующей койка скрипит исключительно в тональности си-бемоль минора, причем неизменно с ошибкой в субдоминанте. Это «Вобла», Корди. Магии здесь больше, чем ветров в небе. Не знаю, с какой целью, но старый пират нафаршировал баркентину магией под завязку, причем безо всякого смысла.

- Я знаю, - терпеливо объяснила Корди, - Именно поэтому я изучаю ее от юта до бушприта. Каждую каюту, каждый кусочек трюма, каждый коридор.

- Ну да, ты же ведьма.

- Я же ведьма, - повторила она, приосанившись, - Ну и мне нужно знать такие… штуки, понимаешь?

- Или же ты просто беспокойная ветреная девчонка, которой нечем заняться, - «Малефакс» мелодично рассмеялся, - Будто я не знаю, что с утра ты пропадала на третьей палубе, а после обеда…

Корди вздохнула. Иногда бывает чертовски непросто скрыть свои действия от бесплотного существа, которое отличается нечеловеческой зоркостью и знает обо всем, что происходит на борту. Вне зависимости от того, что это, голодный вомбат, царапающий палубу или ответственный магический эксперимент со столовыми приборами.

- Мне есть, чем заняться! – с достоинством заметила она, попытавшись вздернуть подбородок, как делала обыкновенно Ринриетта в минуты решительности, - Я исследую корабль. Все его магические фокусы и тайники. Если не я, то кто?

- Действительно, - вздохнул корабельный гомункул, - Кто еще будет катать монеты по полу, рисовать узоры на стенах, качаться на стуле, мазать воском ручки и прыгать на одной ноге.

- Это были эксперименты, - Корди тряхнула всеми своими хвостами, - Важная научная работа, понимаешь? В некоторых каютах воск почему-то превращается в патину, а если рисовать на стене, все линии сливаются в одну прямую. Кроме того, я знаю не меньше двух кают, в которых монеты катятся только по кругу. И, кстати, я вовсе не скакала на одной ноге, а…

Короткий смешок «Малефакса» пощекотал ей волосы на затылке.

- Прибереги свои оправдания для капитанессы, юная ведьма. Впрочем, если она прибудет в Порт-Адамс на борту собственной канонерки, вопрос со столовыми приборами, полагаю, может быть отложен на некоторое время.

- Ты можешь с ней сейчас связаться, «Малефакс»?

- Нет. Она запретила нарушать тишину в магическом эфире.

- Но ты ее видишь?

- Я ощущаю присутствие «Барракуды», если ты это имеешь в виду. Она в шестидесяти милях от нас.

- И все еще стоит на месте?

- Ровно на том же самом, - спокойно подтвердил гомункул, - Не сдвинулась ни на фут.

- Может, у них проблемы? – неуверенно спросила Корди.

- Думаю, просто временное затруднение. Возможно, Тренч и Габерон разбираются с машиной или что-нибудь в этом роде. Все машины ужасно капризны. Не удивлюсь, если они уже перемазались по шею в машинном масле и сейчас, скрипя зубами, крутят какие-нибудь поршни.

Корди украдкой улыбнулась. Но улыбку она прятала не от зеркала – от гомункула.

Даже у «Малефакса», всемогущего и всевидящего существа, были свои слабые места. Например, он на дух не выносил любые паровые машины, брезгливо именуя их «пародуйками» и «пыхтящими печами». Разумеется, все дело было в ревности. Работающий напрямую с магическим полем корабля, он чувствовал себя если не хозяином баркентины, то, по крайней мере, ее главным распорядителем. Он мог спускать и поднимать паруса на мачтах, отслеживать курс, отчитываться по любому поводу и вести переговоры по магическому лучу – в то время, как неуклюжие машины способны были лишь неторопливо вращать бортовые колеса, слепо ведя корабль по прямой. Но именно машины даровали кораблям ту скорость, которая позволяла идти быстрее ветра, к тому же, экономить на парусном вооружении и экипаже. Именно поэтому многие корабельные гомункулы с нарочитым презрением относились к своим огнедышащим соперникам из тяжелого металла.

- Думаю, если Ринни обзаведется собственной канонеркой, ее не будут волновать какие-то ложки, - Корди помахала ложкой в воздухе и ойкнула, обнаружив, что та отчего-то полегчала и изменила цвет, сделавшись как будто мягче и…

- Рахат-лукум, - констатировал не без ехидства «Малефакс», - Кажется, с миндалем.

Мистер Хнумр, неспешно обнюхивавший доски, мгновенно насторожился. Его большой чувствительной нос подсказал ему все необходимое быстрее, чем самый наблюдательный корабельный гомункул. Он привстал на задние лапы, продемонстрировав выпирающий животик, и засопел, преданно глядя на Корди внимательными темными глазами.

- Рыбки-моталки! – Корди бросила ему то, что еще недавно было ложкой, - Вот всегда так… Стоит потерять осторожность и…

Мистер Хнумр набросился на угощение, издавая отрывистые щелчки, и проворно затолкал его целиком в пасть на манер удава.

- Если ты проторчишь здесь еще полчаса, то потеряешь не только осторожность, - заметил «Малефакс», - Совсем забыл сказать, тебя ищет Дядюшка Крунч. И судя по тому, как он настроен, тебе лучше поспешить.

Корди нахмурилась. Висящее в каюте зеркало бесстрастно продемонстрировало, что вышло не очень. Когда хмурилась Алая Шельма, у нее на лбу появлялась шикарная вертикальная морщинка, при виде которой даже Габерон спешил прикусить язык. А тут разве что брови на пол дюйма сдвинулись… Вышло не по-взрослому, а как-то карикатурно, точно у нее вдруг заболел живот.

- Почему бы тебе самому не передать, что он хочет? Включи внутреннюю связь и…

«Малефакс» скривился. Корди почувствовала это, несмотря на то, что у гомункула не было ни лица, ни прочих органов, по которым его гримасы можно было бы определить. Но каким-то ведьминским чутьем все-таки почувствовала. Может, какая-то перемена в температуре или влажности воздуха в каюте…

- Не собираюсь принимать участие в ваших перепалках. К тому же, от ваших криков у меня делается мигрень. Он поручил мне найти тебя и отправить на мостик. А дальше разбирайтесь сами.

Корди вяло козырнула, коснувшись рукой полей потрепанной шляпы.

- Так точно. Мистер Хнумр, пошли! - Вомбат сыто засопел и попытался свернуться калачиком у стены, но Корди бесцеремонно подхватила его и забросила на плечи, - Хоть раз в жизни будь послушным котом!..

«Малефакс» сдавленно фыркнул. Совершенно беспричинно, по мнению самой Корди.

- Кстати, юная ведьма, на твоем месте я бы получше присматривал за своим… котом в отсутствие капитанессы и парней. По количеству неприятностей на единицу времени он запросто может обставить даже тебя, как трехмачтовый клипер – завалящуюся джонку на попутном ветру.

Печально вздохнув, Корди потрепала вомбата по мягкому пушистому загривку. Шерсть у него была грубовата, но густа и мягка – точно гладишь рукой пушистую зимнюю варежку.

- Ну, по крайней мере, он не превращает все вокруг в еду…

- Он в этом и не нуждается, - заверил ее гомункул, - Он и без того ощущает весь окружающий мир едой. Так что держи его подальше от книг, портупей, свечей, мешковины, чертежей, каучука, пуговиц, фланели, лееров, пеньки…

Корди поспешно закивала, так, что с ее головы едва не слетала шляпа с огромными полями.

- Да поняла я, поняла!

- Держи его подальше от камбуза. И от карт. Чертова зверюга сама не своя, когда чует карту.

- Ему просто нравится запах старой бумаги и чернил, - Корди почесала сопящего вомбата за ухом, - Мистер Хнумр в этом не виноват.

- Но он живо пожалеет о том, что не отрастил себе плавников и хвоста, если отгрызет уголок у какой-нибудь капитанской карты. Потому что Алая Шельма самолично выкинет его за борт, вот увидишь. Так что лучше бы тебе следить за ним как следует…

- Буду! – Корди рассержено пнула ботинком комингс, - Сам лучше за курсом следи! Болтаешь и болтаешь! Еще занесет нас на рифы, тогда посмотрим, кто будет виноват!..

Распахнув дверь каюты, она стремительно выскочила наружу с вомбатом на плечах, хвосты развивались за ней десятком воздушных змеев. Еще несколько секунд было слышно, как барабанят по трапу ее подбитые ботинки, затем и этот звук стих, остался лишь скрип дерева – самый привычный звук на борту баркентины, размеренный и спокойный. И нарушен он был лишь раз.

- Ведьмы, - пробормотал «Малефакс» в пустоте каюты, непонятно к кому обращаясь, - Юные ведьмы и их коты…

* * *

Только выскочив на верхнюю палубу, Корди сообразила, сколько времени провела внизу, в загадочных, таящих смутные магические тайны, потрохах «Воблы». Небо не просто серело, оно наливалось тусклым свинцовым свечением, точно тяжелело на глазах, и с одной стороны уже было тронуто рыжей закатной ржавчиной.

- Рыбки-норушки! – Корди придержала руками шляпу, чтоб ее не сорвало порывом ветра, - Небось уже отбили шестые склянки… Ох и задаст мне Дядюшка Крунч!..

Она очень быстро пожалела о том, что выскочила на палубу, не накинув плаща – ни короткая клетчатая юбка, ни хлопковая рубаха, поверх которой Корди носила жилет с накладными карманами, не обеспечивали защиты от вечернего холода, и даже большая ведьминская шляпа служила не лучшим подспорьем.

Несмотря на то, что шла «Вобла» невысоко, не выше шести тысяч, с наступлением вечера ветер утратил свой легкомысленный настрой и уже не казался озорным котом, шмыгающим между снастей. Напротив, в тяжелом скрипе вантов и рангоута угадывалось что-то сердитое, недовольное, даже зловещее. Корди рефлекторно втянула голову в плечи. Пустая палуба «Воблы», всегда казавшаяся ей знакомой до мелочей и почти родной, вдруг стала выглядеть весьма неуютным местом. Зависшие над горизонтом облака, подсвеченные тонущим в Мареве солнцем, казались многотонными махинами, при встрече с которыми разобьется в щепы даже тяжелая баркентина.

Мистер Хнумр, озадаченный внезапной остановкой, завозился у Корди на плечах и на всякий случай обнюхал ее ухо, пощекотав его густыми усами. Корди заливисто расхохоталась, мгновенно забыв про свои смутные страхи.

На палубе уже выпала вечерняя роса, верный признак того, что завтрашний день будет ясен и спокоен. Бежать по скользкой палубе в тяжелых ботинках было неудобно, но Корди делала это с изяществом верткой рыбешки, проскакивая между снастями, хватаясь за рангоут и легкомысленно перепрыгивая препятствия. Разве что приходилось одной рукой придерживать шляпу, которую сердитый вечерний ветер норовил сдуть за борт. Мистер Хнумр тихонько сопел ей в затылок – он давно уже привык к такому способу передвижения по «Вобле» и находил его достаточно удобным для своих нужд.

Пробегая мимо мачты, она обнаружила на высоте нескольких футов от палубы тонкую тень, сперва показавшуюся ей продолжением фор-стеньги. Лишь приблизившись почти вплотную, она разглядела в ней человеческую фигуру, прижавшуюся к мачте. Это была долговязая, угловатая и острая фигура, так что случайному наблюдателю немудрено было спутать ее с какой-нибудь частью рангоута. Очень одинокой, неуместной и непонятной частью, которая ни к чему толком не крепилась и непонятно для чего была создана.

- Шму! – Корди сорвала с головы шляпу и махнула ассассину, - Чего ты там торчишь? Тебе не холодно? Ветер поднимается!

От этого оклика фигура вздрогнула, на миг пропав из поля зрения, точно срослась с мачтой, но через несколько секунд опять выступила из сумеречной мглы. В сумерках, медленно скрадывающих бездонный воздушный океан вокруг «Воблы», ассассина можно было заметить только из-за бледности. Шму медленно положила руку на фор-стень-ванты и вдруг бесшумно скатилась на палубу, точно капля воды. Нахохлившаяся, в развевающейся черной хламиде, с синяками под глазами, она казалась горгульей, которая слишком много времени провела на крыше. Короткие черные волосы торчали вихрами во все стороны, точно колючки рыбы-ежа.

- Ты, наверно, ужасно замерзла, да? – Корди с соблюдением всех предосторожностей взяла Шму за руку. Разумеется, та была холодна, как лед, а в пальцах ведьмы еще и подрагивала, словно умирающая рыбешка.

- Я… Нормально.

- Спускайся в кают-компанию, выпей чаю с ромом. Ты же простудишься!

Шму неуверенно мотнула головой. Она боялась смотреть ведьме в глаза, поэтому пристально смотрела в палубу, словно что-то там выискивая.

- Нет, я… Нормально. Я не хочу. Правда.

- Темнеет. Я думала, ты боишься темноты.

Шму виновато покосилась на нее.

- Немного.

- Да ты всегда первая пряталась под палубу! – Корди покачала головой, - А сейчас что?

- Просто… посижу здесь. Немного.

Шму произносила слова так осторожно, словно тянула жребий, ставкой в котором была ее собственная жизнь, и каждое ее слово могло стать короткой соломинкой. При этом она всегда смотрела себе под ноги и непроизвольно вздрагивала, стоило собеседнику сделать неосторожный жест или резко заговорить.

- Тебе тоже неуютно без Ринни? – догадалась Корди, - Это из-за нее, да?

Шму неуверенно кивнула. И чуть не прыснула вертикально вверх, когда Мистер Хнумр внезапно зевнул, показав узкий розовый язык и белоснежные зубы.

- Я… Мне... Чуть-чуть.

Это была самая мокрая, одинокая и грустная горгулья на свете. Корди захотелось обнять ее и притянуть к себе, но она ограничилась тем, что медленно положила руку на плечо ассассина и осторожно погладила. Под черной тканью было так мало плоти, что на миг ей показалось, что никакого тела в хламиде и нет. Шму все равно вздрогнула, точно это прикосновение обожгло ее.

- Она скоро вернется, Шму, - Корди подмигнула ей, - Со своей собственной канонеркой. И наверняка назначит тебя своим старшим помощником. Ты любишь канонерки, Шму?

Шму осторожно покачала головой.

- Я люблю где тихо. А там… шум. Машины. Железо.

- Да и черт с ней. Хочешь шоколада?

Шму неуверенно кивнула. Шоколад она любила. Но боялась в этом признаваться.

- Тогда достань мне рыбку.

Шму оглянулась. Несколькими часами ранее над палубой «Воблы» шныряло множество беззаботных или деловито ищущих крошки рыбешек, но сейчас, с наступлением вечера, все живое, что только осталось в небе, торопилось спрятаться в облака. Лишь где-то высоко-высоко над баркентиной парил большой задумчивый палтус да рыскала у фок-марса пара угловатых кефалей, чей перламутровый блеск чешуи был хорошо заметен в лучах заходящего солнца. Прежде чем Корди успела что-либо сказать, Шму напряглась, в миг став на голову ниже, а потом одним гибким шипящим движением взлетела по мачте на добрых пятьдесят футов, бесшумно оттолкнувшись от грот-триселя. Двумя секундами позже она вновь стояла на палубе, смущенно глядя под ноги, в ее бледных пальцах был зажат хвост дрыгающейся и недоумевающей кефали.

- Сойдет, - одобрила Корди с улыбкой, - Давай ее сюда…

Она взяла рыбину за скользкий липкий хвост и постаралась сосредоточиться. Это было непросто – то же самое, что пытаться читать книгу, стоя на качающейся под порывами штормового ветра палубе. Когда не нужно, магия выскакивает из тебя сама, как икота, и попробуй сдержать, зато когда нужно – прячется куда-то на самое дно, как пугливый малёк.

«Не спеши, Сырная Ведьма, - мысленно сказала сама себе Корди, - Ты вечно спешишь и потому вечно ошибаешься. Действуй спокойно, выверено, уверенно. Вот так… Сосредоточься. Ощути себя крохотной каплей в бездонном воздушном океане. Ощути течения своей силы – сотни сильных горячих и холодных ветров. А теперь взгляни на рыбу… Представь, что она тоже состоит из мельчайших капелек. Из тысяч тысяч капелек. Вот так… Все крохотные, ужасно крохотные, но ты их чувствуешь… А теперь заставь ветра подуть на них, измени каждую капельку холодной слизкой рыбы на капельку чего-нибудь другого…»

Она сама не заметила, в какой момент у нее все получилось. Лишь ощутила прикосновение раскаленного воздуха к ладоням, такого горячего, что пальцы на некоторое время потеряли чувствительность. Пришлось открыть глаза, чтоб посмотреть, что в них зажато.

- Ну не шоколад, - Корди вздохнула, - Не каждый раз везет. Кажется, это хлебный пудинг. Ты ведь любишь хлебный пудинг, Шму?

Шму неуверенно шмыгнула носом, принимая у Корди рыбу-пудинг.

- Я… я не знаю.

Корди мягко потрепала ее по острому плечу.

- А теперь будь хорошим ассассином и спускайся вниз.

Шму осторожно откусила от плавника. По ее бледному лицу пробежала улыбка. Такая слабая, что могла показаться тенью умирающей медузы. Почуяв запах, Мистер Хнумр схватил рыбу-пудинг когтистыми лапами и попытался запихнуть целиком себе в пасть. Корди пришлось схватить его за шкирку и оттащить подальше от Шму.

- Я… Наверно, я… Да. Спасибо. А… ты?

- Меня ищет Дядюшка Крунч, - Корди нетерпеливо подпрыгнула на месте, коленки стукнулись друг о друга, - Не знаешь, где он?

- На мостике. Дежурит, - Шму осторожно погладила рыбу-пудинг по спине, - Он теперь постоянно дежурит. Как капитанесса улетела, так он с мостика не уходит…

Корди нахмурилась.

- Он же знает, что ночной воздух ему вреден! Захотел ржавчиной покрыться? Ну ладно, я побежала!

- Я… Да.

Шму растаяла в сумерках быстрее, чем растворяется щепотка сахара в горячем чае. Корди не стала ее звать – судя по всему, ассассин, утомленная долгим разговором, поспешила убраться куда-то на самый клотик[82]. Ничего, решила Корди, замерзнет – сама спустится…

* * *

До квартердека она добралась лишь через несколько минут. И сразу же увидела Дядюшку Крунча, разгуливающего по капитанскому мостику в зыбком свете сигнальных огней. Это было немудрено – фигуру такого размера, как Дядюшка Крунч, разглядел бы даже слепой налим. Очень уж она была велика и очень уж много шума производила, особенно топая ножищами, каждая из которых была толщиной с кнехт. Шум этот, когда-то казавшийся Корди пугающим, давно стал привычным и даже успокаивающим. Но когда Дядюшка Крунч заговорил, голос его был похож на грохот работающей на предельных оборотах машины.

- Где ты шляешься, девчонка? – напустился он на нее, грохоча стальными ногами по палубе, - Сколько тебя искать можно, тридцать три каракатицы? Мало мне горя с одной, так еще и другая… Не команда, а ярмарочный сброд! Был бы здесь дед Ринриетты, Восточный Хуракан, он бы вас тут быстро… к порядку… с уважением…

Дядюшка Крунч пыхтел и клокотал, как огромный медный чайник, и выглядело это достаточно внушительно. Настолько, что Мистер Хнумр, покосившись на рассерженного голема, попытался свернуться клубком на плечах у ведьмы и сделаться как можно меньше.

Корди поправила шляпу, хотя никакой необходимости в этом не было.

- Я тут немножко…

- Немножко! Вы все тут немножко! – старый голем едва не хватил лапой по штурвалу. Сделай он это, крепкое высушенное дерево, скорее всего, лопнуло бы как зубочистка, - Один я слежу за кораблем! Пожалуй сюда весь королевский флот, вы и то не пикнете!

Корди насторожилась.

- Что-то случилось с Ринни?

- Вот уж не знаю! Прошло уже несколько часов, а их консервная банка торчит на том же месте. Канонерку ей захотелось… Игрушку! «Малефакс», вызов!

«Малефакс» вздохнул. Судя по всему, последние несколько минут на капитанском мостике кипел разговор, достаточно жаркий, чтоб на его фоне даже тропический циклон показался освежающим бризом.

- Приказ капитанессы, - устало сообщил он, - Не вступать в контакт с кораблем без необходимости.

Челюсть Дядюшки Крунча лязгнула, точно старая, тронутая ржавчиной, гильотина:

- Необходимость? Вот тебе необходимость! Уже темнеет, а они все еще не развели пары! Стоят на месте, как истуканы. Будто не знают, что через несколько часов сюда заявятся формандцы! Целая свора формандцев!

- Должно быть, Тренч и Габерон осваиваются с управлением. Дело не быстрое.

- Вот уж на кого вся надежда! – рявкнул Дядюшка Крунч, - На рыбу-инженера, который на ветру без года неделя, да самовлюбленного болтуна! А если им нужна помощь? Если у них на борту авария? Если там бой?

Голем клокотал так, словно в его металлических венах вместо масла текла обжигающая магма. Он то и дело подносил к объективам своих глаз подзорную трубу, но почти сразу ее отпускал. Между двумя кораблями уже пролегло слишком большое расстояние, чтоб можно было надеяться разглядеть «Барракуду» даже ясным днем, не то что в сгущающихся сумерках.

- У них все в порядке, - заявил «Малефакс», не скрывая раздраженного тона, - В сотый раз тебе говорю, ржавая бочка... На борту канонерки не было ни единой живой души. Нет там никакого боя. И сигнала бедствия они не подавали. Вероятно, наша прелестная капитанесса сейчас осматривает свой трофей и примеряет форменную формандскую треуголку.

- Она девчонка! – рявкнул голем, едва не скрутив подзорную трубу в ком мятого металла.

- Она капитан, - хладнокровно парировал корабельный гомункул, - И ее приказы имеют первостепенную важность. Если она сказала – никакой связи, я не собираюсь нарушать ее указание. Мы будем идти в тишине курсом на Порт-Адамс. И ждать их.

Дядюшка Крунч погрозил темнеющему небу кулаком.

- Рыбьи твои потроха… В наши времена гомункулы знали свое место и не лезли учить команду!

«Малефакс» пренебрежительно фыркнул, но предусмотрительно не стал вдаваться в спор. Может, иногда он выглядел легкомысленным и излишне язвительным, но, как опытный фехтовальщик, никогда не пытался идти напролом. Едва ли в целом свете могла найтись сила, способная противостоять разгневанному абордажному голему. Корди тактично стала делать вид, что разглядывает выскакивающие из-под кормы «Воблой» облака, разрезанные пополам килем или превратившееся в бесформенные клубки висящей мороси.

Когда-то закат в небесном океане казался пугал ее, заставляя прятаться под палубу всякий раз, когда небеса начинали темнеть, а пушистые и легкие при дневном свете облака превращались в зловещие черные и серые тени, скользящие вокруг корабля. Прошло немало времени, прежде чем она поняла, что в ночном полете есть свои прелести. Если корабль идет свыше десяти тысяч футов, можно смотреть на звезды – на такой высоте они необыкновенно ярки и похожи на рассыпанный серебряный сахар…

- Скорость? – скрипуче спросил Дядюшка Крунч, все еще крутя бесполезную подзорную трубу.

- Четырнадцать узлов, - почти мгновенно отозвался «Малефакс», - Хлопотунья никогда не подводит в эту пору года. Более того, смею заметить, мы можем двать все восемнадцать, если поднимем грот-стень-стаксель и бизань-гаф-топсель. Это даст нам дополнительную парусность приблизительно в триста квадратных футов, а значит…

- Не поднимать. И спусти грот-брам-стаксель.

- Но это уполовинит нашу скорость! – запротестовал гомункул, - Мне казалось, капитанесса весьма четко сказала…

- Что бы ни сказала капитанесса, «Воблой» сейчас командую я, - отрубил Дядюшка Крунч, - И я говорю – спусти грот-брам-стаксель. Грот должен быть пустым.

- Мы будем плестись как хромой судак, - проворчал «Малефакс», не скрывая досады, - На таких славных ветрах грех не помчаться!

Дядюшка Крунч выпятил вперед свою бочкообразную бронированную грудь.

- Мы будем идти самым малым ходом, который только возможен. И поддерживать постоянный контакт с «Барракудой». Отвечаешь за это лично. Мы не будем удаляться от них больше, чем на восемьдесят миль.

- Страхуешь? – бесцеремонно осведомился гомункул, - С одной стороны, могу тебя понять. С другой, если капитанесса узнает, что ты боишься отпустить ее с поводка…

На мачтах, тронутые невидимыми руками «Малефакса», зашуршали паруса. Корди любила наблюдать за тем, как гомункул работает с парусной оснасткой. Было что-то чарующее в том, как тяжелая парусина ползет к реям, мягко собираясь в складки, как скользят, натягиваясь, леера и брам-фалы. Можно было представить, что по мачтам и реям снует целая команда трудолюбивых невидимок, действующих в полнейшей тишине…

- Она не узнает, - неожиданно мягко сказал Дядюшка Крунч, наблюдая за тем, как стягиваются брамсели на всех мачтах, - На формандской канонерке слабый гомункул, мы будем держаться дальше радиуса его обзора. Пусть Ринриетта думает, что идет сама. А мы будем ее прикрывать от случайностей в пути. Осторожно.

- Не доверяешь? – ухмыльнулся гомункул.

Корди ожидала, что Дядюшка Крунч опять разозлится, даже сделала украдкой полшага назад, чтоб не попасть в эпицентр яростной вспышки, но тот лишь хрустнул суставами своих громоздких механических лап.

- Упрямством она вся в деда, - пробормотал голем с усмешкой, похожей на скрип старой пружины, - А Восточный Хуракан был упрямее осетра. Я рассказывал вам, как мы с ее стариком тянули «Воблу» без парусов?

Корди с готовностью закивала головой. Истории о Восточном Хуракане она любила ничуть не меньше самой Ринриетты. Некоторые из них были жутковатыми, от других перехватывало дыхание, как от жесткого левентика[83], третьи вызывали у нее улыбку или недоумение. Дядюшка Крунч знал великое множество историй на все случаи жизни – и охотно пускал их в ход, если по близости обнаруживались слушатели.

- Было это под Айрондьюком, лет пятьдесят назад. Шли мы в низких кучевых, словно в пуховой перине, и тут вдруг выскакиваем нос к носу с каледонийским крейсером. Ну и началось… - Дядюшка Крунч сделал напряженную паузу. Несмотря на то, что его тяжелый скрипящий голос был лишен обычных человеческих интонаций, этого можно было легко не заметить, как только он начинал очередную историю, - Пальба жуткая. Само небо трясется, от ядер темно стало. У нас весь гандек в дыму, столько там пушек говорит. Да и каледониец старается, бьет метко, как на учениях, из «Воблы» только щепа и летит… Развернулся бы он к нам боком, тут-то нам со стариком и плавники склеивать впору. Сорок пушек, шутка ли… Но Восточный Хуракан был не из тех, кто покоряется ветру, пусть даже ветру Розы. Мы шли с небольшим превышением, футов, может, полсотни. Казалось бы, отрываться еще выше, сливать воду из балластных цистерн. Конечно, каледониец мог знатно попортить нам киль, с другой стороны, стрелять с преобладающей высоты всегда проще. Да только Восточный Хуракан так не считал. «Ниже! – заорал он, - А ну ниже, медузье отродье!»

- Зачем? – напряженно спросила Корди, теребя подол юбки, - Зачем он это сделал?

- Законы Розы, - пояснил «Малефакс», - Они диктуют соотношения скорости и высоты. Одно из них всегда можно обернуть в другое. К примеру, резко сбросив высоту, можно набрать недостающую скорость. И наоборот…

- А ну штиль! – рассерженно пропыхтел Дядюшка Крунч, - Я историю рассказываю, а не ты, сквозняк трюмный! Так вот, сбросили мы высоту, а тут еще Восточный Хуракан распорядился бизань-стаксель поднять, это на остром-то бейдевинде[84]… Ну и крутануло «Воблу» как балерину какую-ниюбудь, всем бортом к каледонийцу. Тут-то наши канониры весь залп и положили… Крейсер, понятно, в клочья. Одно колесо застопорилось, другое горит, мачты падают, порох взрывается… Через пару минут рухнул в Марево, как дохлый сазан. Вот такие штуки Восточный Хуракан умел выделывать! Вот за что его помнят и сейчас, семь лет спустя!

Корди задумчиво потеребила один из хвостов, свисающих ей на плечо.

- Ты, кажется, начинал что-то про упрямство, дядюшка. И про паруса…

Абордажный голем скрипуче засмеялся. Когда он смеялся, его грузный тяжелый корпус немного раскачивался, а внутри скрипели тугие пружины.

- И верно, совсем позабыл. Про упрямство… Принялись мы латать «Воблу», смотрим – а от парусов одни лохмотья и остались. Не зря каледониец по нам книппелями садил. Вообще начисто паруса сорвало. И запасной парусины – судак наплакал. Восточный Хуракан аж зубами заскрипел от злости. Что толку от корабля, если он болтается на ветру, а вцепиться в него не может? Еще один крейсер нас бы точно следом в Марево отправил… Другой бы, пожалуй, приказал спускать шлюпки да бежать, пока не поздно. Но только не дед Ринриетты. Тот был упрямец каких поискать. «А ну, господа пираты, скидывай портки! – заорал он вдруг, - Отведем мы эту рыбку в порт, даже если нагишом будете по реям плясать!»

Корди расхохоталась, придерживая руками поля шляпы. Дядюшка Крунч покосился на нее механическим глазом и еще больше выпятил усеянную заклепками грудь.

- Три дня работали швейными иглами, все пальцы искололи, а уж сколько дратвы перевели… Но поставили-таки под парус. Правда, шли мы обратно – и смех и грех. Части такелажа и паруса чьими-то портками сшиты, ремнями, рубахами, платками… Не корабль, а какое-то недоразумение в заплатках… Но дошли, хоть и со скрипом. На пристани нас встречали таким смехом, что пушки могли бы заглушить.

- Послушать тебя, вы со старым пиратом еще с сотворения мира облака месили, - проворчал гомункул, - Что ни день, то новая история… И ладно бы еще хоть половина были правдивыми!

- Мы со стариком-пиратом много повидали, - Дядюшка Крунч хрипло закашлялся, дребезжа сочленениями, видно, внутри его механической глотки отошел какой-то штифт, - Чего у него было не отнять, так это решительности. И Ринриетта по этой части вся в него. Покрасоваться хочет. Подышать пиратским ветром. Пусть. Не будем с ней спорить, пойдем тихонько по ее следу до самого Порт-Адамса.

- Без труда, - заверил его голем, - Будем держаться в восьмидесяти милях от канонерки, нас и не заметит никто. Ерундовая работа.

Дядюшка Крунч внезапно помрачнел.

- Только ты это… - он ткнул механическим пальцем в пустоту, - Про обязанности свои не забывай. Учти, магическая твоя душа, что ситуация у нас тут не простая. Мало того, что половины экипажа на борту нет, так еще и идем жаренный хек знает где. Карты видел?

- Все карты у меня в голове, - не без гордости заявил «Малефакс», - И куда более подробные, чем те клочки бумаги, которые вы мараете чернилами!

- Вот и следи за ними, как боцман за любимым якорем! – прикрикнул голем, грузно переступая с ноги на ногу, - Сам знаешь, какие ветра в этих краях…

На взгляд Корди ветра, в чьих мощных струях шла, покачиваясь «Вобла», мало чем отличались от тех, что дули неподалеку от Каледонии, но она благоразумно промолчала. Четырнадцать лет – не тот возраст, когда позволительно лезть в вопросы навигации. Даже если ты – корабельная ведьма, способная творить чудеса мановением пальцев. Она зевнула и стала щекотать мистеру Хнумру нос.

- Ветра здесь сложные, - признал гомункул, задумавшись, - Одной лишь Хлопотунье можно верить, но фут в сторону – и каша такая, что тысячей ложек не выхлебать. К западу здесь рыщет Старый Ойро, он столько кораблей с курса сбил и погубил, что впору памятник ставить! У него под боком Хромой Судья, тот еще похуже. Такие петли плетет, что самому компасу голову закружит. Ну и Перчинка с Горлодером всегда начеку. Эти, может, и не разобьют, но заведут туда, куда адмирал Кельсон китов не гонял…

- Бурь не ожидается? – хрипло осведомился Дядюшка Крунч.

- Не в здешних краях. Милях в ста с лишних к востоку что-то закручивается, причем славное, баллов на десять, воздушные чары вокруг даже потемнели. Но нам это не грозит, у нас курс другой. Только следить надо ежечасно, чтоб даже на дюйм не сбиться. Один раз ошибемся – и вместо Порт-Адамса окажемся где-нибудь под Ривадавией…

- Об том и говорю, - Дядюшка Крунч насупился, - Пока не прибудем в Порт-Адамс, заступаешь на бессменную вахту. Следишь за кораблями, течениями и всем прочим. Слишком уж многое сейчас от тебя зависит, бдительности терять и на минуту нельзя. Мало того, что курс прокладывать, так еще и канонерку вести, и по сторонам глядеть… А еще акулы. В здешних краях акул больше, чем блох на старом небоходе. К островам вроде Дюпле они подбираться не любот, там им искать нечего, а вот здесь резвятся стаями. Охотятся на баржи с мясом и рыбой, но и командой, говорят, закусить не брезгуют. Малявка в шляпе, тебя это тоже касается!

- А? – Корди вздрогнула, перестав теребить спящего вомбата за усы, - Что?

- Акулы! – Дядюшка Крунч звонко ударил тяжелым кулаком по груди, отчего та загудела колоколом, - Смотри по сторонам, растяпа! Не вздумай подниматься выше фок-стеньги, и вообще старайся поменьше торчать на верхней палубе. Ты не представляешь, насколько хитры и быстры эти твари. Однажды я видел, как одна проворная мако[85] выхватила из «вороньего гнезда» матроса быстрее, чем тот успел крикнуть! Не доверяй акулам, бойся их. Они лишь выглядят недалекими обжорами, каждая из них коварна как само Марево. Акула может подкрасться в облаках к самой палубе, а потом – р-раз!..

Корди едва не подпрыгнула на месте, когда Дядюшка Крунч хлопнул в ладоши. Очень уж зловещим получился лязг. Ну прямо как лязг нескольких рядов огромных кривых зубов прямо перед носом. Корди никогда не видела акул, разве что издалека, в виде хищных узких силуэтов, мелькающих в облаках. Они выглядели как вытянутые лодки с крошечным треугольным парусом, идущие странным изломанным курсом. Если какая-нибудь из акул вздумала приблизиться к «Вобле» в поисках съестного, Габерон палил из пушки картечью, отбивая у воздушной хищницы всякое желание преследовать баркентину. Но сейчас Габерона не было и это означало, что…

- Не торчи наверху, - добавил Дядюшка Крунч сердито, - И кота своего не пускай. Шму-то все нипочем, а вот вам, малявки, лучше держаться настороже. Акулы шуток не понимают. Они всегда голодны. А каплю крови на ветру они различают за тридцать миль.

Корди, вжавшая голову в плечи, рефлекторно огляделась, пытаясь разглядеть в густой закатной дымке приближающихся к «Вобле» акул. Свет солнца, преломляясь в облаках, делал все окружающее баркентину нереальным, состоящим из серых и алых мазков, оттого даже силуэты засыпающих рыб выглядели причудливо и обманчиво. Корди представила, как из-под планшира вдруг выныривает огромная тупоносая акулья морда с черными глазами. Мертвыми невыразительными глазами, которые, казалось, видели дно Марева. Как скрежещут ее зубы, как открывается огромная пасть…

- Я не боюсь акул! – Корди вздернула нос, надеясь, что этот нос не очень сильно дрожит, - Я ведьма.

Дядюшка Крунч разглядывал ее какое-то время с высоты своего роста. Хорошо ему, уныло подумала Корди, поди найди акулу, которая может посчитать тысячефунтового металлического громилу достойным обедом…

- Вот именно, ты ведьма, - пророкотал голем, - Очень удачно, что ты сама это вспомнила. А теперь будь добра ставь на огонь свой самый большой котел – и чтоб к утру у меня было не меньше сотни галлонов акульего зелья!

- Чего? – Корди уставилась на голема широко открытыми глазами, - Какого зелья?

Кажется, где-то рядом тихо хихикнул «Малефакс». А может, это зевнул во сне объевшийся колдовской кот.

- Акульего, - терпеливо повторил голем, - От акул. Уж с этим-то ты справишься?

- Я… Ну…

Корди судорожно напрягла память. Акулье зелье… Кажется, когда-то они проходили что-то похожее. Вспомнилось что-то отрывочное, под аккомпанемент противно скрипящего по доске мела: «А теперь разберем обратные случаи магических аттракторов, в частности, популярные среди небоходов смеси наружного применения против хрящевых пластиножаберных…»

Корди попыталась напрячь память еще немного, но это было то же самое, что обыскивать давно не растапливаемую печь – там ничего не обнаружилось кроме холодного угля, копоти и рыбьих костей.

- Странный вопрос, - заметил «Малефакс» тоном, в котором только очень чуткое ухо могло бы обнаружить насмешку, - Все ведьмы знают рецепт акульего зелья. Это первое, чему их учат в академии.

Голем удовлетворенно кивнул.

- Мне нужно такое зелье, чтоб от одного запаха акулы шарахались в сторону за сотню миль! Сможешь, Корди?

Корди неуверенно кивнула. Так осторожно, словно вместо шляпы на ее макушке балансировал хрустальный шар.

- Ну… я же ведьма, верно?

- Сырная Ведьма! И запомни, не меньше ста галлонов. Чем ядренее оно будет, тем лучше, так что можешь выгребать все свои запасы рыбьей чешуи. С утра раздам всем швабры – и зальем этим зельем всю «Воблу» от носа до кормы – палубу, мачты, оснастку, рангоут… Ни одной доски не пропустим!

- Она справится, - заверил его «Малефакс», - Ерундовое дело для ведьмы.

Его ухмылка обладала особенным свойством – ее невозможно было различить на слух, но Корди всегда знала, когда гомункул улыбается – это ощущение было похоже на прикосновение мягкого носа мистера Хнумра к голой шее. Возможно, остальные члены экипажа ощущали эту призрачную улыбку иначе или не ощущали ее вовсе – у Корди не было времени особо задумываться об этом. Вместо этого у нее возникло сразу множество поводов задуматься на другие темы.

Акулье зелье? Сто галлонов? До утра?

Ей захотелось дернуть себя за хвост с такой силой, чтоб выступили слезы. Чертово акулье зелье! Там что-то простое, кажется, высушенная в течении трех месяцев чешуя форели, унция китового жира… Это на один галлон или на одну пинту? А может, на хогсхед[86]? Или баррель? Щипанная макрель! А еще называет себя ведьмой…

По счастью, Дядюшка Крунч не отличался большой наблюдательностью насчет всего, что не относилось к такелажу, молчание Корди не показалось ему подозрительным.

- Ну так приступай, - буркнул он, - Темнеет за бортом. И вот еще что… Увидишь Шму – затащи ее внутрь.

- Боишься, как бы не съели ее акулы? – съехидничал «Малефакс».

- Вот за это я спокоен, - буркнул голем, меряя шагами капитанский мостик, - При виде нее у любой акулы случится несварение желудка. Я просто не хочу, чтоб она торчала на рангоуте. Выглядит как проклятый призрак…

- Я передам, - Корди уныло поковыряла палубу носком ботинка, - Ну, я пошла варить акулье зелье, да?

- Иди, иди, рыбешка… - Дядюшке Крунчу было не до нее. Он вновь приставил бесполезную подзорную трубу к объективу глаза и принялся всматриваться в стремительно темнеющее, обложенное серыми и темно-синими облаками небо.

Соскочив в несколько легких шагов с квартердека, Корди прошипела под нос:

- «Малефакс»!

- Я здесь, юная ведьма, - он опять ухмылялся, - Что тебе нужно от презренного корабельного духа?

- Зачем ты это сделал? – едва не простонала она.

- О чем ты? – при желании гомункул мог валять дурака ничуть не хуже Габерона.

- О зелье! О чертовом акульем зелье! Ты же знаешь, что я не умею его варить!

Усмешка гомункула пощекотала ее пушистым хвостом по щеке и подбородку.

- Поверь мне, это сущая ерунда. Раз уж мы с тобой справились с зельем для топки, то и акулье зелье уж как-нибудь сообразим, а?

Надежда зажглась в сердце Корди крошечным отблеском маяка в штормовой ночи.

- Ты знаешь рецепт?

- Я знаю все, - высокомерно заявил «Малефакс», - Ну или, по крайней мере, достаточно, чтоб ты не угодила впросак. Записывай, для десяти галлонов акульего зелья нам потребуется коум[87] чешуи форели, высушенной три месяца, но только коричневой, желтую надо отобрать. Три минима[88] апрельской бури. Тройская унция измельченных костей угря. Два скрупула[89] утренней росы, собранной с дубовой доски. Дыхание лентяя – около двух потлов[90]. Так, что еще… Восемь жидких унций китового жира, но только не прогорклого. Две трети джилла[91] слез моллюска. Настоянный запах чайной розы, выдержанный не меньше года. Утренний сквозняк из графской спальни. Пинта подкисшего молока.

Корди чуть не взвыла.

- Помедленнее! Ты же знаешь, я терпеть не могу этих академических словечек! Унции, джиллы, потлы…

«Малефакс» приподнял бровь. Корди ощутила это как скользновение прохладного ветерка по щиколотке.

- Но ты же ведьма. Ты должна знать академическую систему мер – сыпучих, жидких и твердых. Ты должна знать алхимические наименования всех препаратов и основы молекулярного строения.

По языку разлилась такая тошнотворная кислота, словно Корди сама выпила пинту подкисшего молока. Или даже целый галлон.

- Ты же знаешь, - пробормотала она, глядя за борт, где мерно колыхались багровые облака, - Никакая я не ведьма. Я источник неприятностей и уничтожитель всего ценного. Я умею только превращать хорошие вещи в марципан, бисквит и крем-брюле. Мне в жизни не сварить акульего зелья.

- Мы сварим его вместе, юная ведьма, - пообещал «Малефакс», - Это будет нашим секретом.

Корди улыбнулась, отчего противный вкус во рту растворился без следа. Как там говорила мама, хорошая улыбка может скрасить даже вчерашний рыбный суп... В этом она была права. От искренней улыбки во рту появляется привкус миндаля, мяты и корицы.

- Принимаю вашу помощь, милорд, - Корди сорвала шляпу с огромными полями и торжественно расшаркалась посреди пустой палубы, - Кажется, у нас с вами уже прилично накопилось секретов, а?

За ее спиной раздался приглушенный звук, похожий на хлопок запутавшегося в парусине ветра. Или чей-то негромкий вздох.

* * *

- Я думал, мы собираемся варить акулье зелье.

- Так и есть.

- Ты уверена, что капитанская каюта подойдет для этого наилучшим образом?

Корди смутилась и намотала на палец первый попавшийся хвост, скрепленный бечевкой.

- Я… случайно.

- Случайно можно перепутать нижний фор-марсель с верхним. Или левую ногу с правой, - «Малефакс», кажется, откровенно забавлялся, наслаждаясь ее замешательством, - Но случайно оказаться в капитанской каюте?..

- Дверь была приоткрыта, - попыталась оправдаться Корди, - А я пробегала мимо. Ну и…

- Ну и залезла в каюту Ринриетты, понимаю, - гомункул ухмыльнулся столь явственно, что у Корди даже кожу защипало, - Что ж, не могу тебя винить, юная ведьма. В прошлом тебе, кажется, не раз приходилось оказываться где-то по чистой случайности, просто пробегая мимо…

Это уже было нарушением правил.

- «Малефакс»! – Корди сжала кулаки, оглядываясь, но ни единой точки для их приложения вокруг не было – в капитанской каюте она была единственным живым существом.

Очень глупо молотить кулаками пустоту, даже если это – насмешливая, ехидная и обладающая самым коварным нравом пустота.

- Извини, я перегнул палку, - вздох гомункула прозвучал почти искренне, - Не думал, что ты отличаешься такой чувствительностью, Сырная Ведьма.

Последние слова «Малефакса» прозвучали так резко, что у Корди перехватило дыхание. Так бывает, если сунуть нос в склянку с перцем и неосторожно понюхать.

- Не называй меня так.

- Тысяча извинений, юная ведьма. Ого, как сверкают у тебя глаза. Готов поспорить, был бы я материален, ты уже превратила бы меня в сливочное мороженое.

- Я не хотела сюда заходить, честно, - Корди стерла палубную сырость с лица рукавом рубашки, - Просто я… Кажется, я уже скучаю по Ринни. И не говори, что ты не скучаешь!

- Она покинула борт всего шесть часов назад.

- Я знаю. Но мне кажется, словно уже прошло шесть дней.

В капитанской каюте царил ровно тот же порядок, что обычно. А точнее, крайне странное сочетание педантичного порядка, от которого за милю пахло университетом Аретьюзы, с самым бессмысленным и хаотическим беспорядком, который только можно вообразить. Аккуратно разложенные книги соседствовали с грозными саблями и хищными рапирами, разбросанными по всей каюте. Навигационные справочники лежали на клавесине ровными стопками, вполне органично соседствуя с ореховой скорлупой и пустыми консервными банками, а пустой аквариум, как и прежде, составлял единую композицию с тщательно смазанным мушкетоном и кипой дамских журналов. В углу обнаружилась бочка с кривой надписью «ПЫЛЬЦА ФЕЙ И ОКУЛЬИ ЖУБЫ НЕПРЕКАСАТСЯ. КОРДИ», при виде которой ведьма ухмыльнулась.

- Так вот куда я ее дела…

Единственными предметами в сложной обстановке капитанской каюты, разложенными в безукоризненном порядке на столе, были навигационные приборы. Видимо, сказалась суровая школа Дядюшки Крунча и Пиратский Кодекс. Корди не без благоговения взяла капитанский секстант – он всегда восхищал ее своим строгим изяществом, свойственным только очень сложным инструментам, выгнутой серебряной шкалой и миниатюрными слюдяными глазками-линзами. Рассеянно вертя его в руках, Корди застыла посреди каюты, забыв про акулье зелье.

Ринриетты давно не было в каюте, но остался ее запах. Строгий, не очень женственный запах ее духов, отдающий соленым ветром, и терпкий запах тянучки со вкусом вяленого сома.

- С ней все в порядке, - иногда «Малефакс» демонстрировал способности к чтению мыслей. А может, просто отличался хорошей наблюдательностью, - Через несколько дней вы встретитесь в Порт-Адамсе. Кстати, на твоем месте я бы занял местечко на пристани с самого рассвета. Поздравить ее соберется столько народа, что и не протолкнуться.

- Я знаю, - Корди вздохнула, украдкой мазнув рукавом клетчатой рубахи по углу глаза, - Ринни со всем справится. Она самый сильный, дерзкий и хитрый пират во всем небесном океане, так ведь?

- Несомненно.

- Мне… мне скучно без Ринни.

- Я тоже скучаю по нашей прелестной капитанессе, - заверил ее «Малефакс», - Да и кто не скучает? Даже Шму стала выглядеть как призрак самой себя, теперь она излучает в окружающее пространство столько уныния, что стоит нам подойти к ближайшему острову, как там начнется эпидемия черной депрессии…

Корди рассеянно провела пальцем по секстанту. Серебряная шкала на ощупь была холодна, как высотный ветер. Что, если Ринриетта не вернется? У нее теперь есть самый современный формандский корабль, сплошь железный, с послушным и исполнительным гомункулом, с кучей пушек – мечта любого пиратского капитана. К чему ей возвращаться на «Воблу»? Чтоб снова слушать опостылевший скрип мачт? Снова бороться с голодным вомбатом за последнюю гренку? Снова ругаться с Дядюшкой Крунчем из-за непредсказуемого норова баркентины, которая иногда выглядит скорее жертвой опытов тридцати трех ведьм, чем воздушным кораблем?

Ринни молода и полна решимости отыскать свое Восьмое Небо. Новый корабль поможет ей в этом куда больше развалюхи «Воблы». И ее никчемной команды, именуемой Паточной Бандой. Одной ей будет проще.

Корди обнаружила, что сжимающие секстант руки дрожат. Точно держат не несколько унций металла и дерева, а тянут канаты, поднимающие огромные паруса. И горло перехватило, точно она попыталась проглотить кусок недоваренного рисового пудинга, а тот застрял комом и не лезет ни туда, ни обратно…

- А что, если она не вернется? – Корди мотнула головой, чтоб закинуть за плечо особо досаждающий хвост, - А, «Малефакс»? Она ведь может не вернуться. К чему ей мы? И весь этот хлам… Дурацкий корабль, старый голем, девчонка-ведьма, которая сама даже мыла не сварит…

- А еще трусиха-ассассин и самый досаждающий корабельный гомункул во всем северном полушарии, - улыбка «Малефакса» прошуршала по капитанской каюте проказливым майским ветерком, - Не разводи сырость в капитанской каюте, Ринни нас не бросит. Есть вещи, которые не бросают.

- Даже ненужные? – Корди шмыгнула носом. Вышло как-то само собой. Дурацкий нос, в следующий раз надобудет нарочно подставить его северному ветру, чтоб насморком его проняло…

- Мы чаще всего любим именно ненужные вещи, юная ведьма. Нужные вещи мы ценим, это рациональное чувство. А любим исключительно ненужные. Никто не может этого объяснить. Никто и не пытается.

- Ненужные вещи рано или поздно забывают, - Корди попыталась улыбнуться, но проклятый нос все хлюпал и хлюпал, - Как я забыла здесь эту проклятую бочку с зубами…

- Никто ничего не забудет, - мягко сказал «Малефакс», - Кстати, ты знаешь, что у гомункулов превосходная память? Мы помним контуры тысяч островов и миллионы воздушных течений. Мы помним то, что происходило с кораблем на протяжении десятилетий. Так вот, я уверен, что Ринриетта не хуже меня помнит один дождливый день на Эклипсе, около двух лет назад…

- Так давно?

- Почти что вчера по меркам гомункулов. Но, кажется, очень много для людей. А у меня записано все в мелочах. Хочешь, прочту выдержку из судового журнала?.. – «Малефакс» театрально откашлялся и продолжил своим обычным тоном, - Впрочем, самое интересное обычно в журналы и не попадает, хоть надолго и запоминается. Например, в журнале не написано, что у самовольного пассажира, пробравшегося на борт «Воблы» в грузе сушеного хека, был вид как у перепуганного лягушонка. А еще он был мокрым до нитки и в таком жутком тряпье, что им было бы страшно драить палубу.

Корди улыбнулась. Улыбка получилась слабой, но от нее во рту появился привкус ванили. От хорошей улыбки всегда делается вкусно.

- В тот день шел дождь. А еще я очень испугалась, когда увидела Дядюшку Крунча.

- Представь себе, как испугался он! Проверяешь груз, а тут на тебе – какое-то тощее существо размером с налима, причем плачет и жмется к стене!

- А Ринни сразу привела меня к себе в каюту. Дала горячего рыбного супа и чай с грогом. Уложила спать на своей кровати, - Корди с нежностью погладила секстант, - Приютила сбежавшую из приюта оборванку. А через неделю сделала ее своей корабельной ведьмой. Еще там был один хитрый каверзный гомункул, который помог ей. Научил тайком, как варить зелье для корабельных машин, рассказал про основы магии, обучил рецептам…

- Да? – судя по интонации, «Малефакс» почесал в затылке, - А вот таких воспоминаний в моей памяти не сохранилось. Как странно. Должно быть, какой-то сбой чар.

Корди рассмеялась и чмокнула губами воздух посреди капитанской каюты.

- Спасибо тебе. Ты до сих пор меня выручаешь, сырную голову.

Гомункул усмехнулся.

- Лучше бы тебе записывать в «Жорнал» рецепты зелий вместо той ерунды, что ты собираешь по всему кораблю. Не сочти за нравоучения, я отпускаю их только по средам, но тебе стоит заняться зельевареньем всерьез. Нельзя полагаться только на интуитивные чары, которые к тому же…

«Малефакс» осекся, постаравшись оборвать фразу, но Корди и так поняла, что он хотел сказать.

- Нельзя полагаться только на моллекулярную трансформацию, которую, к тому же, не умеешь контролировать, да? Не переживай, «Малефакс», я к этому привыкла. Привыкла быть самым бесполезным членом экипажа.

- Прекрати! – в голосе гомункула громыхнула отдаленная гроза, - Ты талантливая юная ведьма, но если будешь относиться к себе подобным образом…

Корди выдавила из себя улыбку. У этой улыбки был вкус протухшего леща.

- Ведьма – это та, кто собирает энергию чар и использует ее для трансформации. Я же лишь порчу то, к чему прикасаюсь. Это не волшебство. Это проклятье.

- Опять ты за свое! Опять начнешь рассказывать про сколотую линзу, как Тренчу? Про то, что тебе никогда не стать настоящей ведьмой?

- Но ведь так и есть, - Корди взялась теребить другой хвост, стянутый парчовой ленточкой, когда-то розовой, но давно выгоревшей на солнце, - Если линза не умеет фокусировать энергию чар, грош ей цена. Никому не нужна подзорная труба, в которую нельзя смотреть.

Ей показалось, что невидимый ветер мягко коснулся ее спины, точно погладил.

- Ни одна ведьма с рождения не способна к моллекулярной трансформации. Ты еще научишься фокусировать энергию, юная ведьма. Надо лишь терпение и…

- Не научусь, - она вновь позорно хлюпнула носом и разозлилась сама на себя, - Я всю жизнь буду превращать вещи в еду! До конца своих дней, понимаешь?! Линза – это тебе не стеньга, из которой можно сделать рею. Если линза деформирована, это все! Ее не обрежешь и не вылепишь заново!

- Я считаю, ты сгущаешь краски, - успокаивающе пробормотал «Малефакс», - Почти как Габерон, когда его приперают к стенке, пытаясь узнать, кто съел весь десерт. Ты еще всему научишься, было бы терпение и практика. Твоя линза еще засверкает на все северное полушарие.

Корди знала, что всеведующий гомункул, знающий наизусть все ветра в небесном океане, ошибается. Но все же осторожно улыбнулась, чтоб успокоить его. У этой улыбки был привкус солоноватой патоки.

- Хочешь новенькую песню? – неожиданно спросил «Малефакс», по-своему истолковав эту улыбку, - Слушай…

Много, много рыбок

Запекли в пирог -

Семьдесят плотвичек

Столько же миног

Сорок три сардинки

Двадцать два бычка

Двести две икринки

Пикшу-толстячка

Трудно непоседам

В тесте усидеть –

Рыбки за обедом

Громко стали петь

Гомункул напевал в странной манере, словно наугад подбирая интонации человеческого голоса, но удивительным образом это звучало мелодично. Корди украдкой захихикала.

Побежали коки

В кормовой чертог

Капитану свежий

Отнесли пирог

Капитан без соли

Осетрину ест

Юнги же буссолью

Кушают зюйд-вест

Не успел он сразу

Взяться за пирог

Как метнулись разом

Рыбки наутёк!

Разнеслись по свету

Словно сквознячок

Да нагадил на пол

Пикша-толстячок

- Ты ведь стащил эту песню, да? – спросила она, отсмеявшись, - Как стащил все предыдущие?

- Какое грубое слово! – «Малефакс» превосходно передал интонацию благородного возмущения, - Скажем так, одолжил у одного каледонийского гомункула. Сейчас ее распевают от Худа до Такомы. Ну как, чувствуешь облегчение? Тоска прошла?

Корди прислушалась к себе. Тоска не прошла, но затаилась где-то в середке, почти затихнув и лишь иногда тыкаясь холодным рыбьим носиком под сердце. Она осторожно улыбнулась, улыбкой со вкусом лимонного пирога.

- Да. Наверно, прошла.

- Вот и хорошо, - по каюте прошел короткий теплый поток воздуха, что могло обозначать у гомункула кивок, - Наша прелестная капитанесса вернется через несколько дней, она напомнит тебе, для чего ты здесь и как много значишь для «Воблы». А теперь подбери сопли и пошли варить акулье зелье, пока акулы не разобрали это корыто на доски!

- Пошли, - Корди протянула руку, чтоб положить секстант на капитанский стол.

И только тогда, когда он, соприкоснувшись с деревом, издал странный стук, догадалась присмотреться к нему повнимательнее.

- Святые сардинки! – вырвалось у нее невольно.

- Что стряслось?

- Секстант Ринни…

«Малефакс» присвистнул.

- Леденец? Юная ведьма, ты только что превратила в леденец любимый секстант своего капитана? Ты понимаешь, что ты натворила?

- Ох… - Корди в отчаяньи треснула по столу кулаком, - Ринни меня убьет!

- Ты слишком поспешна с выводами, - заметил гомункул, - Вполне возможно, она расчленит тебя и скормит какому-нибудь кальмару. Или сбросит в бочке прямо в Марево. Или оставит на необитаемом острове с одной только жестяной ложкой. Или…

Корди топнула тяжелым ботинком в пол:

- Я же не нарочно!

- Она тысячу раз говорила тебе не трогать секстант, - наставительно произнес «Малефакс», - Мало того, она тысячу раз говорила тебе не заходить в ее каюту. Юная ведьма, сейчас ты в беде объемом в тысячу кубических футов!

- Я не хотела!

- Ты каждый раз это повторяешь. Но я не заметил, чтоб это хоть раз послужило надежным оправданием. Твои проблемы начинаются не с того, что ты в очередной раз не в силах контролировать свою силу, а с того, что ты нарушаешь запреты.

Корди со стоном дернула себя сразу за два хвоста.

- Я всего на секундочку задумалась! На маленькую крошечную секундочку! Кордерия Тоунс, видит Роза, ты самая жалкая, нелепая и бесполезная ведьма во всем воздушном океане! Разиня! Неумеха! Сырная Ведьма!

Легче от этого не стало. Наоборот, захотелось расплакаться. Как в детстве, когда можно ожесточенно тереть кулаками глаза, не стесняясь предательской красноты, когда можно голосить и кусать губы.

Но ведьмы не плачут. Это Корди знала наверняка. Ведьмы повелевают стихиями и материей, их боится даже само Марево. Ведьмы не делают ошибок. А если где-то часом и ошибаются, то всегда знают, как исправить промах.

Вот только имеет ли она право именоваться ведьмой?..

Подхватив заворчавшего во сне Мистера Хнумра, устроившегося на ее плечах, Корди бросилась прочь из капитанской каюты.

- Ты куда, юная ведьма? – окликнул ее «Малефакс», недоуменно свистнув ветерком вдоль стены.

Корди не стала даже останавливаться, чтоб удостоить корабельного гомункула ответом.

- Туда, где можно все исправить! – крикнула она на бегу, - В штурманскую!

* * *

Снаружи уже окончательно стемнело. Если бы не сигнальные огни «Воблы», горящие размытыми рубиновыми звездами на мачтах, можно было бы заблудиться среди рангоута, как в густом темном лесу. Но Корди смогла бы найти дорогу и в кромешной темноте. Она неслась по палубе, стуча ботинками и придерживая шляпу, ловко огибая препятствия или проскакивая мимо них.

Лестница-Кривуля. Лишняя Мачта. Трюм-Которого-Нет. Полу-Бизань. Сазаний Леер.

Иногда «Вобла» казалась ей небольшой, едва ли не крошечной. Но иногда – огромной, как остров. Корди не удивилась бы, если б оказалось, что дело здесь в какой-то хитрой магии, которая то заставляет баркентину съеживаться в размерах, то, из врожденной подлости, нарочно увеличивает ее.

К штурманской она добежала запыхавшись, со сбившейся на бок шляпой и сердцем, бьющимся как не отрегулированный метроном. Мистер Хнумр, спящий на ее плечах, лишь негромко ворчал во сне – он давно уже привык к подобной тряске.

- Прекрасный забег, юная ведьма, - насмешливо одобрил «Малефакс». Он-то, в отличии от Корди, ничуть не запыхался, - Но к чему такая спешка? Едва ли наша прелестная капитанесса появится на палубе «Воблы» в течении нескольких дней.

- А вдруг Дядюшка Крунч заметит? Ох и устроит мне потом Ринни выволочку, ой-ей… - Корди опасливо потерла ухо, - Лучше я побыстрее заменю ее секстант на какой-нибудь другой, вдруг она и не заметит?

- И ты надеешься найти его в штурманской?

- Угу. Должен же быть на борту еще один? А если он есть, то наверняка здесь.

Штурманская была закрыта на засов, но замка в нем не было. Корди легко открыла дверь и заскочила внутрь. Здесь все напоминало об утреннем совещании, даже стулья стояли так, что Корди живо вспомнила и торжественное выражение на лице Алой Шельмы и хмурую гримасу Тренча и свое собственное возбуждение. Но пахло здесь не соленым ветром и не тянучкой со вкусом вяленого сома, а жутким одеколоном Габерона. Гомункул услужливо включил свет – заставил воздух пустого помещения озариться неярким свечением, словно он полнился флюорисцирующим планктоном.

В штурманской оказалось множество ящиков и шкафов, которые Корди прежде не замечала. Она принялась проворно их открывать, вытаскивая наружу содержимое.

- Секстант, секстант… Килька-тюлька, сколько же здесь карт!

«Малефакс» хмыкнул, но ничего не сказал. Корди быстро устала перекладывать кипы тяжелых бумажных листов, тем более, что на ее спине беспокойно ворочался во сне мистер Хнумр. Пришлось осторожно снять вомбата с насиженного места и пристроить в угол. Он лишь заворчал сквозь сон, перекатываясь на бок.

Корди обнаружила шкафчик с навигационными инструментами и издала было победный клич, который быстро перешел в стон разочарования – секстанта там не обнаружилось.

- Может, сказать Ринни, что его украла какая-нибудь голодная рыбеха?

- Из ее запертой каюты? – скептично осведомился гомункул, - Превосходная мысль.

- Ну хорошо, допустим он срочно понадобился мне для работы и…

- Так она тебе и поверит. Секстант – непростой инструмент, им надо уметь пользоваться, а ты не всегда отличаешь юг от севера.

- Хорошо же ты помогаешь! – проворчала ведьма, тяжело дыша и озираясь.

По всей штурманской лежали карты, огромное множество хрустящих карт, точно здесь осыпались огромные листья исполинских деревьев. Эх, хорошо бы найти такое огромное дерево… Сколько в его древесине должно быть сверхлегкой магии! Если придумать, как его срубить, можно построить, наверно, целый летающий город. С летающей колокольней, летающей ратушей, летающими домами…

- Можно сказать Ринни, что он упал за борт, - вздохнула Корди, - Случайно.

- Не советую, - сухо ответил гомункул, - По крайней мере, не после того, как за борт случайно упала половина корабельной мебели и многие другие полезные предметы. Наша прелестная капитанесса давно уже заподозрила неладное, так что следующим случайно упавшим предметом можешь оказаться ты сама.

- Может, мы сможем сделать ей новый секстант?

- Не уверен. Но ты можешь попросить об этом Тренча, когда он вернется.

- Пф-ф-фф, - Корди дунула на слишком наглый хвост, щекотавший ей нос, - Секстант, собранный Тренчем, будет мерить разве что температуру, и то – в футах…

- В таком случае выбор у тебя не велик, юная ведьма. Придется тебе что-нибудь придумать.

Из штурманской она вышла на негнущихся ногах – точно весь день таскала в трюм тяжеленные мешки. Секстанта там не было.

- Может, посмотрим на гандеке? У Габби целая куча барахла, может там и секстант найдется?

- Соваться на гандек я бы не советовал из соображений безопасности… - «Малефакс» поморщился, - И чистоплотности. Но если ты так хочешь…

Дорога на гандек заняла еще несколько минут – Корди уже не ощущала желания нестись сломя голову, перескакивать через канатные бухты и скакать по рангоуту. Напротив, она ощущала себя так, точно к каждой ее ноге приковали по пушечному ядру. А еще одно ядро, самое тяжелое, тридцатишестифунтовое, приковали к ее совести.

Ринни действительно тысячу раз говорила не брать ее вещи. И не соваться в капитанскую каюту, если ее нет на месте. И вот пожалуйста. Стоило ей покинуть «Воблу», как бортовая ведьма в тот же день словно в насмешку портит одну из самых важных вещей на корабле. За такие фокусы, как говорил Дядюшка Крунч, небоходов обычно секут плетьми или привязывают на несколько дней к мачтам. А как полагается поступать с ведьмой? Этого Корди не знала, но не мысль о наказании гнела больше всего. Другая мысль, колючая, холодная и черная, точно забытый в печи пирог. Подвела свою капитанессу. Вновь показала себя не ведьмой, а несмышленым ребенком, за которым нужен присмотр. Обманула человека, который ей верил. Предала доверия.

Самая главная заповедь «Воблы» - не предавать ее капитана, что бы это ни значило. А она предала. Значит, у Ринни будет полное право подвергнуть ее самому страшному наказанию из всех, предусмотренных Пиратским Кодексом.

- Ух! – Корди хотелось даже не дернуть себя за хвост, а хорошенько оттаскать за все сразу, - Ну что же я за дуреха, а, «Малефакс»? Не случайно меня Габби корюшкой называет, да? У меня и верно мозгов как у глупышки-корюшки из стишков!

Она не пошла на гандек. Вместо этого она поднялась по трапу на верхнюю палубу, уже залитую чернильной ночью, прислонилась к кофель-нагелям[92] и свесила голову за борт. Лихой ночной ветер тут же принялся баловаться с ее хвостами, заставляя их трепетать и танцевать на ветру. Корди не мешала ему, даже шляпу сняла, чтоб было удобнее.

Под брюхом «Воблы» можно было разглядеть тяжелые вереницы дождевых облаков, катящихся куда-то на юг и похожих на тяжело груженные фрегаты-бомбардировщики. Облака были под стать мыслям – черные, как сама ночь, тяжелые, мокрые и холодные даже на вид. Корди тоскливо провожала их взглядом, не обращая внимания на усиливающийся ветер и норовящий забраться под рубаху ночной холод. Там, внизу, не было ни островов, свет которых мог бы стать искоркой в ночи, ни рыб. Там была только молчаливая ночная пустота и стылые ветра, разрезаемые тяжелым килем баркентины.

Прямо как у нее в душе. Она попыталась улыбнуться, но у этой улыбки был вкус сгоревшего бисквита.

- Я никогда не стану настоящей ведьмой, - прошептала она в наполненную густой ночью пустоту, - От меня Ринни больше бед, чем проку. Когда-нибудь я действительно превращу ее корабль в огромную сырную голову. Лучше бы она высадила меня на необитаемом острове. Меня и Мистера Хнумра, от него тоже не очень-то много толку, но он хотя бы ничего не портит, правда, мистер ведьминский кот?..

Она протянула руку за спину, чтоб потрепать вомбата по загривку, но замерла, не донеся ее. Только сейчас она поняла, что не ощущает привычной тяжести на плечах, а ухо не щекочут чужие усы. Мистера Хнумра на ее плечах не было. Корди мысленно рассмеялась. Вот уж точно дуреха. Правильно Дядюшка Крунч говорит, у тебя только ветер в голове. Сама же оставила его в… в…

Корди почувствовала, как в горле медленно опускается холодный-прехолодный ком, как будто она целиком проглотила политый мятным сиропом шарик ледяного пломбира.

В штурманской.

Она оставила Мистера Хнумра в штурманской. Одного - среди разбросанных карт.

- Тюльки-сопелки! – Корди бросилась бежать, забыв про шляпу.

Она неслась сквозь такелаж как ветер, не обращая внимания на хлещущие со всех сторон леера и канаты. Сердце оглушительно колотилось в груди, толкая ее вперед, точно само было крошечным магическим котлом, раздувшимся от давления. Прыжок. По трапу через три ступени. Прыжок в бок. Перебраться через бочки. Еще один трап…

К штурманской она подлетела запыхавшаяся, с лицом того цвета, который Алая Шельма приберегала для особенных случаев. Дрожащей рукой толкнула дверь и почти тотчас испустила горестный вздох.

Штурманская больше не была похожей на штурманскую. Скорее, на общежитие ведьм накануне праздника, которое кто-то старательно украсил большим количеством конфетти и фигурных аппликаций. А еще это было похоже на снег. Корди лишь однажды видела снег, когда «Вобла» поднималась на двенадцать тысяч футов. Только тот снег был колючим и холодным, а этот шелестел и летел со сквозняками по всей штурманской.

Карты Ринриетты – они все превратились в снег и конфетти. Дорогие типографские, в три цвета. Самодельные, нанесенные чернилами и тушью, составленные, должно быть, еще Восточным Хураканом. Карты дальних островов и воздушных течений. Карты блуждающих рифов и рыбьих косяков. Все они обратились бумажными клочками, которые сквозняк гонял по штурманской подобием метели. Мистер Хнумр даже не заметил, что открылась дверь. Впившись в бумажный лист обеими лапами, он упоенно урчал, разрывая ее на мелкие кусочки.

Корди прислонилась к дверному косяку – ноги вдруг стали слабыми и мягкими, как сладкая вата.

- Ох, Мистер Хнумр…

Услышав ее голос, вомбат поперхнулся. С виноватым видом вытащил из пасти непережеванный бумажный клок и аккуратно положил его на пол. Потом смутился, фыркнул и, поджав куцый хвост, поспешно вышел из штурманской, оставив Корди созерцать последствия своего пиршества.

Штурманская была разгромлена, словно в ней хозяйничала стая голодных акул, а не маленький вомбат. Мистер Хнумр, несмотря на свой рост, дотянулся до всех навигационных столов, где заметил добычу, и не оставил после себя ни единого целого листа. Острова, воздушные течения, рифы и рыбьи косяки теперь являли собой единое целое, превратившись в россыпи бесформенных лохмотьев. Ошеломленная Корди опустилась на колени и зачем-то стала сгребать их руками вместе. Тщетная попытка. Даже будь у нее галлон клея и год времени, ей не сложить воедино все кусочки. Корди подняла один из обрывков, показавшийся ей знакомым – это был кусочек острова Эклипс. Она даже не удивилась этой насмешке Розы.

- А вот теперь ты оказалась в действительно скверной истории, юная ведьма, - пробормотал над ухом «Малефакс», - Даже не представляю, что скажет на это наша прелестная капитанесса.

Корди ойкнула от неожиданности.

- Я не хотела! Это Мистер Хнумр!

- Это твой кот, Корди. И ты знала, что он неравнодушен к картам. Но оставила его в штурманской.

- Это случайно получилось! – Корди бессильно выпустила кусочек с Эклипсом, точно он весил тысячи тонн, как настоящий остров, и тот, переворачиваясь, спланировал на засыпанный обрывками пол, - Я всего на полчаса его оставила! Ты же знаешь!

- Дело не в том, хотела ты этого или нет, - голос «Малефакса» был непривычно строг, - И не в том, на сколько ты про него забыла. Ты несколько месяцев подряд пыталась доказать капитанессе, что ты ведьма, а не ребенок в большой шляпе. Что способна выполнять обязанности ведьмы и нести ответственность за свои поступки, как и прочие члены экипажа. Но твои оправдания – все еще оправдания ребенка.

Корди стиснула кулаки. В глазах отчаянно защипало, как от запаха жгучего лукового соуса, губы задрожали.

«Не заплачу. Ведьмы не плачут».

Но сейчас она и не чувствовала себя ведьмой. Скорее, провинившейся девчонкой, стоящей перед строгим учителем. И даже ведьминская шляпа ничем не могла здесь помочь.

- Я… Я же просто…

Голос гомункула был холоден, как ледяной шквал.

- Ты лишила корабль не только секстанта, но и карт. Позволь тебе напомнить, юная ведьма, что «Вобла» сейчас находится в дальних краях, где судоходство сложно и опасно, где дуют малоизученные ветра и промышляют хищные рыбы. Ты не просто совершила оплошность. Ты поставила под угрозу жизни членов экипажа и саму жизнь «Воблы».

Корди вжала голову в плечи. Несмотря на то, что голос гомункула был негромок, от него пробирало морозом даже сильнее, чем от хищных ночных ветров.

- Мы все исправим! – она умоляюще подняла глаза вверх, точно надеясь рассмотреть под потолком штурманской призрачную фигуру «Малефакса», - Ну давай! Ты же помнишь все карты наизусть, верно? Я сбегаю за бумагой и мы быстро перерисуем карты. Ринни даже не узнает!

- На твое счастье я действительно помню все карты в мельчайших подробностях, - на миг в голосе «Малефакса» послышалось неприкрытое самодовольство, - Так что нашей навигации ничего не угрожает. Но ты сильно ошибаешься, если думаешь, что капитанесса останется в неведении. Ты сама расскажешь ей, что совершила. А если не расскажешь, это сделаю я.

Корди в сердцах пнула ногой россыпи бумажных обрывков, подняв настоящую волну.

- «Малефакс»! Пожалуйста, не рассказывай Ринни! Только не ей! Я все сделаю! Все-все-все! Я перерисую все карты до единой, я буду драить каждый день палубу, я буду дежурить на марсах, я никогда больше не возьму ее приборов!..

- Извини, юная ведьма, - гомункул был неумолим, - У каждого корабля есть свой предел высоты. Твоя безответственность не может больше оставаться безнаказанной. Я надеюсь, капитанесса задаст тебе полагающуюся трепку.

- Но ты ведь можешь не сказать ей, а? «Малефакс»!

- Не могу. Это правило, которое неукоснительно соблюдается на борту. О происшествиях подобного рода я обязан докладывать капитану.

- Пусть это будет исключением из правила!

- Извини, Корди, есть правила, которые не знают исключений.

- Нету! – Корди вдруг показалось, что она нащупала крошечную лазейку в непрошибаемой броне гомункула, - У всех правил на свете есть хотя бы по крошечному исключению!

- Невозможно, - отозвался «Малефакс», но менее уверенным тоном.

- А ты представь! – Корди забарабанила руками по засыпанному конфетти столу , - Что тебе стоит?

- Ты хочешь выдвинуть теорию, что абсолютно у всех сформулированных правил в парадигме нашего мира есть исключение?

В голосе «Малефакса», все еще строгом и холодном, прорезалось что-то новое. Интерес? Любопытство?

- Ну конечно! – наугад крикнула она, - Абсолютно у всего!

- Но тогда получается… - голос гомункула стал задумчивее и тише, - Но если мы примем за правило формулировку «у каждого правила есть исключение», получится, что это правило входит в логический конфликт с самим собой. Как будто оно является исключением из самого себя и… Ох, Роза… Исключение из этого правила существует и не существует одновременно!.. А это значит… Каждое правило должно иметь исключения, а значит, должно существовать исключение из правила, что каждое правило имеет исключение… Великолепно… Божественно…

Звучный голос гомункула превратился в едва различаемое бульканье.

- «Малефакс!» - испуганно позвала Корди, - Эй! Ты здесь? Перестань, это ни капельки не смешно!

Тишина.

- «Малефакс», кончай притворяться! Кто-то же должен следить за курсом!

Никто ей не ответил. Бесплотный голос, прежде рождавший дуновение ветра в каюте, молчал. И лишь сквозняки неспешно сметали обрывки карт вдоль стен. Гомункула не было.

- Мать моя барабулька, - пробормотала Корди, сжимая вспотевшими ладонями шляпу, - А вот теперь, кажется, у нас действительно небольшие проблемы…

* * *

Корди выскользнула из штурманской, стараясь не стучать башмаками. Аккуратно прикрыла дверь и задвинула засов, отчаянно молясь, чтоб Дядюшке Крунчу или Шму в ближайшее время не вздумалось взглянуть на карты. Впрочем, насчет Шму можно было не волноваться – та редко проявляла интерес к навигации. Как и ко всему остальному, что ее окружало. А вот Дядюшка Крунч…

Не успела Корди дойти до бизань-мачты, как сама налетела на голема. Тот шагал по палубе, вполголоса бормоча пиратские ругательства, устаревшие достаточно сильно, чтоб утратить большую часть смысла. Он был не в духе, и даже звон его металлических доспехов, сердитый и лязгающий, говорил о том, что лучше держаться от него подальше. К несчастью Корди, Дядюшка Крунч отличался удивительно чутким для механизма его почтенного возраста слухом.

- Корди! – он резко остановился на месте, отчего внутри него протестующее заскрипела какая-то пружина, - Где тебя носит, селедкин хвост? Я еще четверть часа назад приказал «Малефаксу» напомнить тебе про зелье. Или ты думаешь, что акулам понадобится еще день, чтоб повязать салфетки и подготовить столовые приборы?

Корди потупилась. Про акул она не подумала. Дядюшка Крунч этого еще не знал, но, возможно, акулы сейчас были наименьшей проблемой для «Воблы» и ее экипажа. Не управляемая более гомункулом, баркентина летела в ночи на попутных ветрах, слушаясь лишь шепота Розы.

Точно прочитав ее мысли, голем задрал голову и гаркнул:

- «Малефакс», бездельник, почему не отвечаешь? Доложить о курсе! Мои гироскопы говорят, что мы взяли на пятнадцать градусов к норд-весту! Что это значит? Хлопотунья делает изгиб? Или ты вознамерился сменить ветер?

Корди открыла было рот, но тут же дернула себя за хвост. Помогло – зубы сами собой прикусили язык.

- «Малефакс»! – Дядюшка Крунч со скрипом повернул голову, зачем-то обозревая пустые ванты, - Немедленно доложить! Куда ты делся?

- Он… - Корди коротко выдохнула и поднялась на носках, - Он сейчас не может отвечать, Дядюшка Крунч.

Голем смерил ее взглядом с высоты своего десятифутового роста.

- Не может? – осведомился он сердито, - Как это еще понимать – не может? Он ведет корабль!

- Он сказал, ему нужно на время… уйти в себя. Тут сложные ветра, ему нужны большие… э-э-э… вычислительные мощности для расчетов. Просил не тревожить его до утра.

- За работу, значит, взялся? – голем покряхтел, - Не похоже это на нашего бездельника. Впрочем, может он впервые в жизни и прав. Ветра здесь такие, что сама Роза гинцевым узлом завяжется. Как закончит свои вычисления, пусть немедленно доложится мне.

- Я ему передам, - с облегчением выдохнула Корди, чувствуя себя так, словно сбросила несколько тонн балластной воды, - Непременно передам, Дядюшка Крунч.

- А сейчас иди и займись акульим зельем, ветрохвостка!

- Будет исполнено! – Корди козырнула, приложив ладонь к полям шляпы, - За час управлюсь!

- Шевелись, плотвичка, - проворчал голем ей вслед.

В этот раз Корди мчалась по палубе «Воблы» куда медленнее, чем обычно. Не потому, что устала - она привыкла целый день находиться на ногах, то карабкаясь по снастям, то исследуя внутренности баркентины. Когда тебе четырнадцать лет и в твоем распоряжении огромный трехмачтовый корабль, всегда можно найти себе занятие. Но мысли, тяжелые, как отсыревшая парусина, не давали ей двигаться с прежней легкостью.

Предоставленная сама себе, «Вобла» летит вперед без навигации и связи, слепая и неуправляемая, точно бумажный змей с оборванной бечевкой. Мало того, вокруг дуют незнакомые и сложные ветра, а где-то в округе, если верить Дядюшке Крунчу, полным-полно акул. И все из-за ошибки одного человека, который самоуверенно полагает себя ведьмой, хоть и не имеет на то никакого права…

- И не ошибка это, а совсем-совсем маленькая ошибочка, - пробормотала Корди себе под нос, карабкаясь по бизань-вантам, - Это у кого угодно могло случиться. Просто один маленький секстант, вот и все… Я же не хотела этого! И с картами получилось глупо. А «Малефакс» так вообще сам виноват, если разобраться…

После того, как она окончательно выдохлась, преодолевая каверзные препятствия «Воблы», паника как будто немного отступила. По крайней мере, Корди смогла поймать все судорожно мечущиеся мысли за скользкие хвосты и привести их в повиновение. Ночной воздух может быть холодным, злым и даже зловещим, но одного у него не отнять – он отличное средство для охлаждения горячих голов. Через какое-то время Корди даже смогла убедить себя, что никакой беды не случилось.

Да, корабельный гомункул ушел в транс, погрязнув в очередном логическом парадоксе, но большой беды от этого не будет. К утру он наверняка вернется в строй, а «Вобла» - не стремительный клипер, небось не умчится за ночь в южное полушарие. Островов здесь, в щучьем углу на окраинах Унии, нет, патрулей тоже, знай себе полощи паруса в любом направлении…

Корди кивнула сама себе. Она приготовит акулье зелье – целую бочку лучшего акульего зелья. И только потом осторожно расскажет все Дядюшке Крунчу. Он, конечно, вспыльчив, как и полагается пирату, но все же отходчив, как все старые механизмы. Ну а Ринриетта, наверно, и думать забудет про секстанты и карты, учитывая, какой триумф ей закатят в Порт-Адамсе, когда она войдет в гавань на борту собственной канонерки…

Корди съехала на палубу по бизань-штагу и победоносно улыбнулась. Но улыбку эту что-то портило, как щепотка душицы непоправимо портит лимонный мусс.

Ведьминская кухня располагалась на третьей палубе «Воблы», возле котельной. В этом был определенный резон – испарения магических зелий выходили прямиком в основную трубу, не причиняя ущерба команде и внутренней обстановке баркентины. И это не было лишней предосторожностью.

Когда Корди только осваивалась в своих новых владениях, она разожгла огонь под чаном, забыв про заслонку вытяжного шкафа. В итоге всю вторую палубу затянуло магическим дымом и некоторые каюты стали вести себя самым непредсказуемым образом. В одной из них на стене сама собой образовалась картина с его величеством Горольдтом Третьим по прозвищу Каледонийский Гунч, курящим коровий хвост. В другой температура упала настолько, что стены покрылись изморозью, а пол – коркой льда. В следующей Габерон обнаружил трех судаков, играющих в нарды, и благоразумно не стал соваться дальше. Хуже всего пришлось камбузу, который тоже имел выход к общей трубе. Просочившиеся туда магические пары так основательно пропитали провиант, что совершенно изменили его вкус. Еще месяц команда, ропща, ела мед со вкусом бекона, галеты со вкусом груши и сыр, отчетливо отдававший сливовым вареньем.

«Будь осторожнее, юная ведьма, - сказал ей тогда «Малефакс», - Колдовать на борту «Воблы» то же самое, что показывать фокусы с фейерверками посреди крюйт-камеры. Ты даже не представляешь, насколько здесь все пропитано магией. Не бойся, магия эта по большей части инертная, она не причинит вреда. Но никогда не знаешь, как эффекты заклинаний будут воздействовать друг на друга».

«Кто-то, наверно, выложил уйму денег за все эти чары?» - предположила тогда Корди. Она хорошо знала, сколько берут за свои услуги ведьмы Эклипса.

Но гомункул лишь благодушно рассмеялся.

«Едва ли старая каналья капитан за что-то платил. Никто не знает, почему его корабль превратился в магическую свалку. Поговаривают, когда-то он вес груз магических зелий и попал в знатную болтанку. В шторм. Все склянки поразбивались и «Вобла» настолько пропиталась разнообразными чарами, что ее вовек не отмыть, даже если вытаскивать в сухой док и пустить на тимберовку[93]».

«Тяжело тебе, наверно, на таком корабле, - искренне посочувствовала Корди, - Ты ведь сам управляешь магией, верно?»

«Не тяжелее, чем матросам возиться с парусами. Этим кораблем можно управлять, главное – знать его особенные места и не пытаться действовать силой. Мы с ним нашли общий язык. А теперь давай покажу, как смешивать магическое зелье для корабельных машин…»

Несмотря на то, что колдовская кухня по своим размерам уступала лишь гандеку, здесь никогда не было просторно. Она походила на перегруженный трюм шхуны, заставленный всевозможными бочонками, ящиками, свертками, мешками и склянками. Восточный Хуракан, кажется, относился к машине баркентины без особого уважения – все здесь было кое-как, все вперемешку, все присыпано многолетней пылью.

Как бы то ни было, за два года пребывания на «Вобле» в качестве корабельной ведьмы Корди не без помощи «Малефакса» навела здесь относительный порядок. По крайней мере, теперь можно было пересечь ведьминскую кухню из конца в конец, не вступив в ведро с креветочными хвостами и не обрушив себе на голову водопад из рыбьей чешуи и сушеного планктона.

Корди подоткнула юбку, закатала рукава рубашки и осторожно разожгла огонь под большим закопченным котлом, стоящим в центре кухни. Котел был галлонов на сто и сегодня она собиралась наполнить его почти под завязку. Если Дядюшке Крунчу нужно много акульего зелья, он его получит!

Корди сновала по кухне, извлекая на свет ведьминскую утварь – старинные мерные стаканы, ложки на длинных черенках, спиртовки, пузатые склянки и прочие, совершенно необходимые для изготовления зелий, предметы. Она двигалась с той же легкостью, с какой прежде бежала по палубе «Воблы», и тихонько напевала себе под нос:

Крошка-корюшка плескалась в пруду

Крошка-корюшка пошла вдруг ко дну

Ну и глупышка! Рыбья башка!

Не дотянула до бережка!

Привлеченный звоном посуды, на кухню заглянул Мистер Хнумр. Несмотря на то, что он передвигался со свойственной всем вомбатам вальяжностью и имел несколько лишних фунтов веса, это никогда не мешало ему находить Корди, где бы та ни оказывалась. Озадаченно поведя носом, он почти по-человечески разочарованно вздохнул и устроился на медном тигеле наблюдать за тем, как работает хозяйка.

Корди сняла шляпу и отложила подальше, связала все свои хвосты в один пучок на затылке и надела потрепанный парусиновый фартук. Когда имеешь дело с магическими зельями, нельзя забывать про осторожность. Говорят, одна ведьма с Патфайндера уронила в котел железную ложку, так над их островом следующие сорок лет шел нескончаемый дождь…

Корди закончила все приготовления и глубоко вздохнула. Пора было приниматься за работу. Вот только…

- Пикша-мыкша! – Корди потерла лоб, - Припомнить бы, что говорил «Малефакс» про рецепт… Какая же я растяпа, надо было сразу все записать. Так, две трети джилла слез моллюска, это я помню. Или треть? Ох, черт… Нет, все-таки две трети. Потом еще апрельская буря. Ага, у меня завалялась целая бочка и, кажется, еще не протухла… Кости угря – унция… Только бы ничего не перепутать… Два потла дыхания лентяя. Спасибо Габерону, у меня запас еще на год… И чешуя форели. «Малефакс» говорил про чешую форели, вот только не помню, какая нужна, желтая или коричневая? Мистер Хнумр, ты не помнишь?

Мистер Хнумр открыл один глаз, сладко зевнул и опять задремал. Будучи по натуре существом осторожным, он предпочитал не лезть в сложные материи вроде ведьминских зелий. Корди от досады хватила поварешкой по котлу.

- Вылетело из головы!.. Желтая или коричневая? Кажется, коричневая. Или желтая?.. Ну почему в этих ведьминских рецептах все так сложно? Нет, кажется, он все-таки говорил про желтую. Точно, желтая! – лицо Корди прояснилось, - Я вспомнила, коум желтой форельей чешуи! Вот теперь начнем…

Мистер Хнумр одобрительно икнул.

* * *

- Хотела бы я знать, где мы сейчас, - протянула Корди, облокачиваясь на фок-стеньгу, - Может быть, уже в тысяче миль от «Барракуды» и Ринни. Правда?

- Угу.

- Сейчас мы идем на восток, но за ночь ветер менялся дюжину раз. Может, мы опять возвращаемся к Дюпле?

- Угу.

- Или наоборот, - глаза Корди загорелись, - Вдруг нас занесло далеко-далеко от Унии, к самому Нихонкоку? Тысячи-тысячи крошечных островков, а живут на них коротышки с узкими глазами, который едят рис с соусом из риса и запивают рисовым морсом! Ты ведь хотела побывать в Нихонкоку, Шму?

- Угу.

Шму расположилась неподалеку, на фок-рее[94], при этом она не держала ноги в пертах[95] и не цеплялась руками за топенанты – руки были заняты удочкой. Судя по ее непринужденной позе, жердочка реи, торчащая горизонтально в пятидесяти футах от палубы служила ей не менее удобным седалищем, чем мягкое кожаное кресло посреди кают-компании. Жутковатое место. Если забраться туда, придерживаясь за леер, и глянуть вниз, можно почувствовать, как душа медленно, но неумолимо, как перегруженный корабль, уходит вниз, до самых пяток.

Фок-марс был далеко не высшей точкой мачты, над ним возвышалось еще две стеньги, но даже отсюда огромная палуба «Воблы» выгляделатак, словно ее вырезал перочинным ножиком мальчишка для своего игрушечного кораблика. Леера, штаги и канаты образовывали густейшую паутину, в которой, кажется, запутается даже мелкая юркая плотва. Поначалу глядеть отсюда вниз жутковато, но к этому быстро привыкаешь. Это тебе не бом-брам-стеньги, покачивающиеся в такой вышине, что даже взглянуть страшно…

Но страшнее всего был, пожалуй, звук. Даже когда стоишь на твердой палубе, вкрадчивый скрип рангоута кажется громким и хорошо ощутимым, как в дубовом лесу во время сильного ветра. Но когда поднимаешься на высоту в пятьдесят футов и выше, все меняется. Здесь, в царстве рангоута и такелажа, где человек лишь редкий, впившийся в краспицы, гость, звуки воспринимаются совсем иначе. Мачты, стеньги и реи оглушительно трещат и скрипят, штаги раскачиваются, словно канаты в цирке, по которым вот-вот должен пройти гимнаст…

Корди не собиралась карабкаться по реям. В другой раз она составила бы компанию Шму, но сейчас, когда ее собственные руки трещали, как весла из пересохшего дерева, а ноги безвольно складывались сами собой, стукаясь коленками, ей хотелось найти более спокойное пристанище, где не требовалось бы бороться с ветром. Площадка фок-марса для этого была наилучшим вариантом. Для кого-то фок-марс был лишь площадкой на топе передней мачты, семи футов в диаметре, служащей для работы с прямыми парусами и не представляющей особенной ценности, но Корди смогла вы возразить на этот счет.

Конечно, фок-марсу тяжело соперничать с удобным креслом из кают-компании или потертой койкой из каюты, но она давно научилась находить в нем несомненные достоинства. Во-первых, когда сидишь на фок-марсе, небесный океан видно далеко вокруг. Не так хорошо, как с клотиков, конечно, куда забираться осмеливалась лишь одна Шму, зато и душа в пятки не уходит от страха. Во-вторых, сюда больше никто не сунется – ни грохочущий Дядюшка Крунч, ни неуклюжий Габерон, ни сама капитанесса. Пару раз сюда, правда, забирался Тренч, но, судя по цвету его лица, он пока еще не научился ощущать всех прелестей нахождения на пятидесятифутовой высоте. Ничего, подумала она, привыкнет.

Интересно, где он сейчас? Корди представила Тренча – сосредоточенного и мочаливого, в его обычном потрепанном плаще - и хихикнула. Скорее бы он вернулся с канонерки. Удивительно, но сидеть вместе с ним на фок-марсе было даже интереснее, чем в одиночку. Можно было рассказывать ему всякие глупости, смеяться над тем, как он бледнеет, стоит лишь «Вобле» на пару градусов завалиться на бок, ловя порыв бокового ветра, показывать, чем скумбрия отличается от трески и почему так опасен северный ветер по прозвищу Хмурый Левша…

Корди зевнула, да так, что едва не проглотила пролетавшую мимо черную как уголек моллинезию. Она по своему обыкновению лежала на спине, болтая ногами в пустоте, для этого площадка фок-марса подходила наилучшим образом. От разогретого солнцем дерева привычно пахло патокой, этот запах успокаивал и бодрил одновременно. Небо еще не успело посинеть и приобрести хрустальную глубину, оно еще серело по краюшку, уступая упорно катящемуся вверх солнцу. Стоял тот ранний час, который только предваряет превращение рассвета в утро, оттого солнце тоже еще не вызрело, как апельсин, а только лишь теряло сонную розовую окраску. Рассвет выдался тягучий, мягкий, как потек густого янтарного меда в белоснежную плошку. И такой свежий, что Корди на какое-то время даже позабыла про бессонную ночь.

- «Малефакс» - позвала она, глядя в зенит, - «Малефа-а-аакс!»

Никто не отозвался. Привычно скрипел такелаж, шуршал в снастях ветер да кучились где-то внизу облака, такие пышные и белые, что походили на вырывающиеся из кастрюли хлопья каши.

- Не вернулся, - вздохнула Корди, раскидывая в стороны гудящие руки, - Ох. Как бы Дядюшка Крунч его не хватился. Он и так уже что-то подозревает, мне кажется. Делает вид, что возится с колдерштоком[96], но я-то вижу…

- Угу, - отозвалась Шму, беспокойно стрельнув глазами в ее сторону и крепко сжимая удилище.

- И зря он волновался на счет ветров. Никаких штормов даже на горизонте! Смотри! А еще переживал – ветры, ветры…

Шму пробормотала что-то нечленораздельное. Удочка у нее была небольшая, едва ли с пять футов длиной. Шму коротко замахивалась удилищем и отправляла лесу в воздушный океан над головой. Снабженная маленьким бумажным парашютиком, наживка медленно плыла по воздуху, влекомая тем же ветром, что гнал вперед баркентину. Время от времени мелкие рыбешки, суетливая ряпушка или трусоватая хамса, подбирались достаточно близко и цапали наживку, после чего испуганно отскакивали в сторону с полным ртом. Шму не выказывала ни сожаления, ни разочарования. Она меланхолично меняла наживку и вновь забрасывала свою удочку в небо. Корди подумалось, что едва ли подобная рыбалка обеспечит их сытным завтраком – сколько она помнила, крючка на удочке у Шму никогда не было.

Корди перекатилась на другой бок. Фок-марс был слишком мал, чтоб кататься по нему в любом направлении, но этот маневр он позволял.

- Ему хорошо, он железный… А у меня, кажется, сейчас руки отвалятся. Я их не чувствую. И запах… - Корди скорчила гримасу, - Я пахну как…. как самая гадостная гадость на свете, вот как. Теперь я понимаю, почему акулы держатся от нас подальше. Я бы и сама держалась подальше от «Воблы». Может, мне поселиться на бушприте, а? Или там слишком дует?

Болтая, она полоскала на ветру онемевшие пальцы и беспечно болтала в воздухе ногами.

Ночь выдалась тяжелой. Нет, мысленно вздохнула Корди, ночь выдалась ужасной. Она тянулась бесконечно долго и высосала столько сил, что теперь их совсем не осталось, вот и коленки стукаются друг о друга…

Акулье зелье удалось на славу – жирное маслянистое месиво, похожее на прогорклое сливочное масло, распространяющее вокруг себя столь густую вонь, что даже нос, казалось, съеживался на лице. Корди закончила с ним незадолго до полуночи и совершенно выбилась из сил. Результатом ее многочасовых трудов стала огромная бочка на восемьсот галлонов, наполненная акульим зельем почти доверху.

- Выглядит неплохо, - сдержанно заметил Дядюшка Крунч, окунув в бочку металлический палец, - А вот ты сама похожа на маринованного угря.

Корди вымученно улыбнулась.

- Просто у тебя нет носа, Дядюшка Крунч.

- Зато есть то, к чему он крепится, - голем гулко постучал себя по макушке, - Чем скорее обработаем корабль, тем лучше. Свистать всех на верхнюю палубу! Хотел бы я знать, где прохлаждается Шму… И захвати с собой все швабры и ведра, которые найдешь.

- Н-но…

- Мы должны управиться до рассвета, ясно? Я буду размазывать зелье по палубе, ты возьмешь на себя мачты, а Шму – верхнюю часть рангоута и такелаж. Ну-ка, живее, мадмуазель ведьма, живее!..

Всю ночь они вычерпывали из бочки отвратительное акулье варево и смазывали им «Воблу». Запах над палубой шел такой, что немудрено было лишиться чувств. Корди даже заподозрила, не было ли это какой-нибудь изощренной шуткой гомункула. Чувство юмора «Малефакса» отличалось от человеческого, причем никто не мог сказать, насколько сильно – пожалуй, с него бы сталось внести изменение в рецептуру акульего зелья, только лишь чтоб досадить членам команды, к своему несчастью обладающим обонянием. Но Дядюшка Крунч выглядел довольным.

- Чем сильнее воняет, тем лучше работает, - пояснил он, размазывая желтое месиво шваброй по верхней палубе, - Теперь акулы будут от нас убегать, едва лишь завидев на горизонте!

Корди хотела было сказать, что и так не видела на горизонте ни одной акулы, но не стала. Работы и без того было невпроворот.

Мачт у «Воблы» было всего три, но к тому моменту, когда Корди покончила с бизань-мачтой и грот-мачтой, ей стало казаться, что она провела на мачтах всю свою жизнь. Это было не просто утомительно, это сшибало с ног. Она никогда не отказывала себе в удовольствии вскарабкаться по вантам до марса и нарочно пройтись по узенькой рее, балансируя руками, или даже добраться до самых лисель-спиртов, но прежде ей не приходилось тянуть с собой тяжеленное ведро.

Добравшись до подножья носовой фок-мачты, она уже чувствовала себя не юной ведьмой, а дряхлой развалиной. Перепачканная с головы до ног зловонным акульим зельем, с горящими от свежих мазолей ладонями и трещащими суставами, она едва заставляла себя передвигаться по твердой палубе.

Хорошо было Дядюшке Крунчу, он не знал усталости и механически работал шваброй. Не жаловалась и Шму. Она невесомой тенью порхала на самых вершинах мачт, где, казалось, рангоут был столь тонок, что нипочем бы не выдержал веса человеческого тела. Ассассин перескакивала с мачты на мачту с необъяснимой нечеловеческой грацией, и света луны хватало только для того, чтоб изредка увидеть отсвет ее бледного лица.

Расчет был верен – они управились как раз к рассвету.

- Готово, - удовлетворенно сказал Дядюшка Крунч, заглядывая в бочку, - Молодец, Корди, с запасом сварила. Еще добрых пятьсот галлонов осталось. Ничего, схороним в трюме до следующего раза. Чай не впервые мы в эти широты наведываемся.

У Корди не было сил обрадоваться. У нее даже не было сил спуститься вниз – ноги отказывались держать. Выпустив швабру, она шлепнулась на фок-марсе, точно объевшийся вомбат, раскинув руки и глядя в стремительно светлеющее небо. Правда, половина неба была скрыта надутым полотнищем фор-марселя, огромное парусиновое крыло то морщилось в потоках набегающего воздуха, то опадало. Некоторое время Корди находила удовольствие в том, чтоб барабанить по нему пятками, но сил для этого требовалось слишком много, кроме того, это развлечение быстро надоедало.

- Тебе сверху не видать «Барракуды», Шму?

- Нет.

- Может, хотя бы вспышки гелиографа?

- Не вижу.

- Я так и думала. Должно быть, нас порядочно отнесло к востоку. Или к западу, - Корди задумалась, - Быстрее бы «Малефакс» вернулся. Пока и в самом деле в Нихонкоку не оказались.

Шму не ответила. Она редко отвечала, если вопрос не был обращен непосредственно ей. Она выглядела изможденной, уставшей и бесконечно одинокой. Корди даже подумалось, что если создать с помощью магии миллион одинаковых Шму и собрать их на каком-нибудь большом острове, это все равно будет не толпа, а миллион одиноких Шму.

В небе футах в ста над «Воблой» скользнуло несколько узких рыбьих силуэтов. Скрытые густой утренней дымкой, они медленно догоняли баркентину, оставляя за собой едва видимые следы. Должно быть, дельфины, привлеченные необычным зрелищем. Дельфины – самые любопытные рыбы на свете. Им во все надо сунуть нос.

- А знаешь, что самое плохое? – Корди пнула поддатливый воздух ботинком, - Я так и не успела поговорить с Ринни. Две недели собиралась с духом, чтоб все рассказать. Ну, про приют и… Но только открывала рот, как у меня опять коленки начинали дрожать. Так глупо… Я уже почти два года на «Вобле», а до сих пор не признаюсь. Знаешь, это ужасно тяжело – лгать так долго. Еще тяжелее, чем карабкаться по мачтам всю ночь напролет. Я и раньше хотела, но как-то все не получалось. Сперва то, потом это… Потом на нас Тренч свалился, тоже стало не до того. А потом эта проклятая канонерка… И секстант. Но мне же надо ей рассказать, да?

Шму взглянула в ее сторону – уже удивительное дело. Несмотря на то, что в душе ассассин была любопытна – единственная ее заметная слабость – обычно она никак не проявляла своих чувств, напротив, старалась ускользнуть всякий раз, как на нее падал чужой взгляд. А тут…

- Да, - тихо, но отчетливо произнесла она, - Лгать плохо.

- Она разозлится, - вздохнула Корди, болтая ногами, чтобы рассеять плывущее под фок-марсом облачко.

- Наверно.

- Она думает, что я – несчастная сиротка, которую морили голодом в приюте. Она же не знает, как все было на самом деле. И почему я попала на ее корабль.

- Угу.

- И она думает, что я ведьма.

- Ты ведьма.

Корди плюнула сквозь зубы, метя в толстую беспечную ставриду, что подбиралась к наживке, но, конечно, промахнулась. Наверно, пройдет еще много времени, прежде чем она научится так же шикарно плеваться, как Габерон…

- Я не ведьма, - тихо сказала она, - Я просто притворяюсь ведьмой, ты же знаешь. Я не могу творить настоящую волшбу. Даже будь у меня настоящий ведьминский кот, и то бы не смогла.

- Ты превращаешь… вещи, - неуверенно заметила Шму.

- Но не когда этого хочу и не в то, во что хочу. Это то же самое, что пушка, которая бахает когда ей вздумается. Это не волшба.

- Ты научишься.

- Не научусь, - Корди мотнула головой, наблюдая за тем, как перехваченные бечевками, шнурками и лентами хвосты трепещут на ветру, - Я это знаю. «Малефакс» думает, что я вырасту и всему научусь, но это не так. Даже ему я всего не рассказала. Даже… тебе.

Шму захлопала глазами, не зная, что сказать. Корди знала, каких трудов стоит вытянуть из ассассина хотя бы слово. Да что там слово, прошло целых полгода, прежде чем они научились вот так сидеть на мачте, деля на двоих миллион тонн пустоты воздушного океана.

- Ринни думает, что я легкомысленная и неопытная, - Корди фыркнула, лежа на спине, - И еще недисциплинированная. Она не знает. Я никогда не смогу стать ведьмой. Даже если выучу наизусть все рецепты и перестану брать ее вещи. Просто у некоторых кораблей есть свой предел высоты. Так сказал «Малефакс». Наверно, я просто очень маленький и никуда не годный корабль.

Шму молчала, втянув голову в плечи, она явно не знала, каких слов от нее ждет ведьма, а если и знала, то никогда бы не решилась произнести их вслух. Поэтому Корди стала наблюдать за первым, что попалось на глаза – за ползущей по стеньге голотурией. Голотурия двигалась куда-то вверх, медленно, но так целеустремленно, будто там, наверху, у нее было какое-то важное дело. Гадкие создания, подумала Корди рассеянно, и как только Розе Ветров пришло в голову создать что-нибудь подобное! Словно шершавый сморщенный огурец на крохотных ножках, да еще и извивается. Фу, гадость. Но вот, тоже куда-то ползет, тоже чего-то хочет, тоже живет в огромном небесном океане, занимая свою частичку объема. Значит, и такие существа для чего-то нужны, где-то Розой учтены и куда-то направлены…

- Пожалуй, мне стоит самой рассказать все Дядюшке Крунчу, пока не поздно, - Корди задумчиво накрутила самый надоедливый из хвостов на палец, - Как думаешь, а? Конечно, он устроит мне выволочку. Заставит месяц подряд стоять на вахте или что-нибудь похуже…

Болтая ногами в пустоте, Корди ощутила, как подошвы ее башмаков касаются грубой парусины фок-марселя, который вдруг опал, несмотря на то, что ветер, гнавший «Воблу» вперед, даже не думал ослабевать. Интересное дело! Корди даже запустила руку за пазуху, коснувшись твердого переплета «Жорнала». Не исключено, «Вобла» демонстрирует очередной магический фокус – чудное поведение парусов в ветренную погоду. Забавно, раньше ей никогда не приходилось замечать ничего подобного на фок-мачте…

Корди села, чтоб изучить странное поведение марселя поближе - и едва сдержала восхищенный вопль.

Верхняя часть фок-марселя спала не просто так – за ним угадывался контур рыбы. Большой рыбы – не како-нибудь ерша или налима. Судя по всему, рыба встретилась с парусом на встречном курсе и теперь немного запуталась в парусине, как это иногда бывает с рассеянными рыбами.

Большое тело – футов восемь в длину, не меньше – пыталось

Дельфин!.. Корди чуть не взвизгнула от радости. Никогда еще дельфины не приближались так близко к баркентине. Пусть и любопытные, они предпочитали держаться на расстоянии в полсотню ярдов – то ли не доверяли подозрительным двуногим, снующим по палубе, то ли животным естеством ощущали рассеянную магию корабля.

Корди сама не заметила, как вскочила на ноги. Удивительно, десятью минутами ранее они даже приподнять ее не могли, а сейчас даже и ноющие коленки забылись...

- Тс-с-с-сс, Шму! – прижала к губам указательный палец и округлила глаза, чем еще больше испугала ассассина, - Кажется, в парусе дельфин! Не говори громко, а то спугнешь!

Шму кивнула, подтверждая, что громко говорить не станет. Сама она напряглась, даже голову в плечи втянула. Глупышка, усмехнулась мысленно Корди, одергивая юбку, кто же боится дельфинов? Впрочем, Шму может. Любая рыба крупнее селедки зачастую вызывала у нее нервную оторопь. Единственным исключением были карпы. Видно, было во взгляде их вечно грустных выпученных глаз что-то такое, что заставляло Шму видеть в карпах родственную душу. Полагая всех карпов одинокими и глубоко несчастными, она тратила немало времени, чтобы помочь им в меру своих сил – зачастую самым нелепым образом. Члены экипажа «Воблы» не раз натыкались на укутанных в крошечные одеяла карпов или карпов, спрятанных в камбузных шкафах. Тренч уверял, что как-то раз, отправившись в трюм за запасным гюйсштоком, обнаружил Шму, которая едва слышно напевала карпу колыбельную. Но Корди ему не верила. У бортинженера было странное чувство юмора, кроме того, сомнительно было, чтоб кто-то смог подкрасться к Шму, оставшись незамеченным.

- Эй! – прошептала Корди, становясь на колени и заглядывая за край марса, - Дельфин! Не бойся! Иди сюда, я дам тебе галету!

Рыба в складках фор-марселя несколько раз активно шевельнула хвостом, то ли отзываясь на голос, то ли рефлекторно. Она была футов на пять ниже самого фок-марса, оттого Корди пришлось едва не свешивать голову вниз. Единственное, что она смогла разглядеть – отпечаток вытянутой морды в парусине.

- Вкусная галета! Мм-м-мм! – Корди вытащила из кармана жилетки обгрызенную половину галеты, не доеденную Мистером Хнумром, и поболтала ей в воздухе, - Иди сюда, рыбеха! Я не кусаюсь! Шму, а ты знаешь, что на дельфинах можно кататься? Надо только сесть верхом, и он понесет тебя как ветер! Говорят, дельфины иногда спасают потерпевших кораблекрушение небоходов. Ты знала об этом?

Дельфин, привлеченный ее голосом, поднялся, на миг показавшись из-за верхней оконечности марселя. Корди ничего толком не успела заметить, только краешек вертикального спинного плавника. Он был острый, сам похожий на маленький парус, тускло-серого цвета сродни цвету выгоревшей на солнце стали. Корди замешкалась, машинально кроша пальцами галету. Может, все дело было в очертаниях плавника?.. Одна маленькая глупая мысль всплыла где-то внутри крошечным пузырьком, но Корди заставила ее лопнуть, рассмеявшись собственным страхам. Чего доброго, скоро будет шарахаться от каких-нибудь ставрид, как Шму!..

- Иди, иди сюда! – позвала она, свешиваясь как можно ниже с фок-марса, - Какой ты стеснительный дельфин! У тети ведьмы есть для тебя вкусная галета! Сюда-сюда-сюда!

Дельфин заколебался еще сильнее. Его сообразительности не хватило для того, чтобы подняться над марселем, оттого он уперся в парусину носом, словно пытаясь проткнуть ее, как облако. Корди рассмеялась.

- Наверно, ты не самый умный дельфин, да? Попробуй…

Закончить она не успела. Потому что прочная парусина в том месте, где в нее упирался массивный дельфиний нос, вдруг лопнула с мягким треском, словно кусок натянутой ветоши. Да так, что сразу целый клок паруса повис, бессильно развеиваясь на ветру.

Представив, что скажет Дядюшка Крунч, обнаружив дыру в марселе, Корди в ужасе закричала:

- Брось! Фу! А ну пусти! Эй!

Звук ее голоса не испугал дельфина. Напротив, тот плавно качнулся вперед, раздвигая узкой мордой клочья свисающей парусины. Корди разглядела мельком его тело в прорехах паруса – серое, как первые грозовые тучи, неспешное, кажущееся тяжелым и в то же время грациозным. Очень большой дельфин. Что-то в этом дельфине показалось ей странным. Раньше она видела их только издалека, резвящихся в облаках, но ей казалось, что они куда меньше. И окрас у них другой, более темный, с отливом в синеву…

Корди вдруг почувствовала, как ее тело покрывается снаружи твердой, лишающей возможности двигаться, корочкой – как оставленное охлаждаться фруктовое желе.

В прорехах паруса невозможно было рассмотреть деталей, потому она видела лишь кусочки, которые мелькали, но отказывались складываться в единую картинку. Кусок грязно-белого живота. Острая, похожая на лезвие абордажного крюка, оконечность вертикального хвостового плавника. Несколько жаберных щелей, кривых, бугристых и выглядящих точно старые зарубцевавшиеся раны. Мелькнул глаз – черный, ничего не выражающий, не глаз, а пробуренное отверстие в царство вечной темноты, более темной, чем само Марево. Этот глаз заметил ее. На миг он стал огромным и точно засосал ее целиком, без остатка, вместе со шляпой и башмаками. Втянул в себя, обдав чем-то липким и холодным. Корди почувствовала боль в ладони – оказывается, она уже искрошила галету и теперь впилась ногтями в кожу.

- Ш-шшшму?.. – осторожно позвала она. Так тихо и неуверенно, словно ее легкие были стеклянными колбами, готовыми разорваться от давления, - Мне кажется, это не совсем…

Марсель затрепетал, какая-то сила тянула его в сторону, едва не разрывая шкаторины[97]. Сила, которая находилась футах в десяти от Корди, сила неспешная, жуткая, обманчиво-медлительная, опасная, завораживающая…

Все окружающее вдруг сделалось четким до невыносимой резкости, словно Корди смотрела на него сквозь осколок фруктового льда. Она видела, как парусина медленно приподнимается, пропуская вперед вытянутую тяжелую морду, похожую на пороховую торпеду и окрашенную в перламутрово-серый цвет. Она видела полукружье пасти с торчащими из него слюдяными сталагмитами полупрозрачных зубов. Она видела сотни застарелых алых шрамов на изъязвленном треугольном носу. Она видела мертвый взгляд заглядывающих в душу глаз – не желтых, как у рыбы и не прозрачных, как у человека, а беспросветно черных, немигающих. Корди увидела в них свое отражение – словно заглянула ясным днем в непроглядно-темный колодец, заполненный стылой подземной водой.

Акула!

* * *

Это слово вспорхнуло откуда-то из глубины души, страшное, обжигающее и колючее.

Акула.

Бездумный небесный хищник, биологический голем, созданный лишь затем, чтоб прорежать небесный океан, методично истребляя все живое.

Акула медленно двинулась на Корди. Ее движения казались вялыми, апатичными, даже ленивыми, но взгляд ее бездонных черных глаз был устремлен на Корди, и взгляд этот не предвещал ничего хорошего. Точнее, он предвещал смерть – быструю, страшную, наполненную невыносимой болью и ужасом. В первую секунду Корди показалось, что акула двигается неимоверно медленно, почти застыла на месте. В следующую – что несется со скоростью ветра.

А в третью секунду Корди поняла, что отскочить с ее пути она не успеет.

Удар акульего носа пришелся в нижнюю поверхность фок-марса, под площадку, на которой сидела ведьма, отчего Корди подбросило вверх, так, словно «Вобла» угодила в воздушную яму. Удар был настолько силен, что толстенные доски марса хрустнули, чуть не переломившись, а фок-реи едва не выворотило на сторону, несмотря на прочнейший бейфут, связывавший их с мачтой.

Корди завизжала, ощутив, как ее подкидывает вверх, прямиком в бездонный воздушный океан, как трещит под ногами бывший таким прочным и надежным фок-марс. Это было похоже на прыжок с головой в ледяную воду балластной цистерны. Дыхание мгновенно замерзло в груди, сердце затарабанило где-то в боку, а кровь превратилась в кипящую смесь из самого острого на свете соуса.

В тот миг, когда под ее ногами вдруг распахнулся бездонный небесный океан, она еще не поняла того, какую милость оказала ей Роза. Ударь акула хоть немного сильнее, старый настил марса не выдержал бы, расколовшись на куски.

Спасла случайность – правый ботинок зацепилась за веревочные перты. Этого было достаточно, чтоб дать Корди половину мгновенья и возможность судорожно схватиться рукой за краспицу. Оказалось, что в этой руке, едва способной шевелить пальцами, осталось достаточно сил, чтоб удержать тело на марсе. Стоило бы ей слететь с мачты… Корди ощутила мгновенный приступ тошноты, представив, как ее ударом срывает с ног и швыряет вниз. Как она летит, отчаянно размахивая руками, к быстро приближающейся палубе, еще недавно сверкающей и надраенной, а теперь покрытой желтоватым акульим зельем. И как акула, завалившись на бок, небрежно перехватывает ее широко раскрытой пастью прямо на середине полета, в каких-нибудь пятнадцати футах от палубы. Хватает – и легким рывком задирает морду, чтоб протолкнуть добычу поглубже, навстречу рядам кривых зубов-крючьев…

Корди вскочила на ноги и обхватила стеньгу двумя руками. «Шму! - мелькнула трепещущая рыбьим хвостом мысль, - Надо предупредить Шму!»

- Шму! Акула! Акула! Акула!

Но Шму уже не было на рее. Лишь лежала заложенная за леер удочка с бумажным парашутиком вместо крючка. Корди успела ощутить облегчение, которое мгновенно сменилось ужасом – как только она поняла, что акула готовится к следующему удару. Сквозь щели в разошедшихся досках марса было видно, как ее грузное серое тело качнулось вниз, вяло шевеля плавниками. Опустившись футов на пятнадцать, акула стала неспешно делать круг, занося в сторону тяжелый хвост, похожий на изогнутое лезвие бритвы. Глупая рыбешка, подумала Корди, Правду говорил Дядюшка Крунч, все акулы – на редкость тупые рыбины.

Будь акула сообразительнее, она поднялась бы несколькими футами выше марса и сорвала ведьму с мачты, как срывают вишенку с дерева. Небрежно, не прилагая усилий. Но акула решила, что проще будет пробить преграду, чем совершать дополнительные маневры.

И пробьет, с ужасом поняла Корди. Акула огромна, сильна и, кажется, очень голодна. Еще несколько хороших ударов тяжелой тупой мордой – и марс развалится на доски, оставив ее болтаться на голой мачте, точно набитый подарками чулок над камином. С трудом оторвав от стеньги руку с дрожащими крупной дрожью пальцами, Корди протянула ее в сторону акулы.

Превратись! Превратись, глупая рыбина! В мармелад! В курагу! В бифштекс!

Пальцы плясали так, что сводило запястье. Были бы они железными, уже высекали бы друг из друга искры. Но железными они не были, наоборот, это были очень мягкие и очень слабые пальцы. Акула, завершив круг, лениво приподняла морду и стала подниматься, метя треугольным носом в грот-марс, на котором стояла ведьма. Она выглядела порождением Марева, существом, живущим одновременно в двух мирах и в обоих имеющая отражения. Она была одновременно омерзительна и прекрасна. Грациозна и неуклюжа. Стремительна и неспешна. Когда Корди вновь увидела матовый блеск ее черных, ничего не отражающих глаз, ей показалось, что тысячи ледяных зубов уже раздробили ее тело.

Превратись в кисель! В омлет! В ростбиф!

В последний миг перед столкновением Корди зажмурилась и ухватилась рукой за краспицу. Она думала, что и голосовые связки парализовало вместе со всем телом, но когда она почувствовала, как разъезжаются и трескаются под ногами доски настила, визг вырвался из ее горла сам собой. Было в этой большой серой рыбине что-то, чему сопротивляться было невозможно, отчего в теле мгновенно замерзала до последней косточки душа.

Второй удар был столь силен, что едва не лопнул прочнейший, с запястье толщиной, бейфут, удерживавший грот-рею, а вся фок-мачта, еще недавно казавшаяся незыблемой громадой, прочной, как опоры мироздания, самым жутким образом качнулась, скрипуче крича на тысячу разных голосов. Корди прижалась к жесткому дереву так сильно, что свело мышцы. В каких-нибудь десяти дюймах под подошвами ее башмаков проплыла пасть акулы, бледно-алая, усеянная острыми занозами зубов. Хищница небесного океана опять нырнула вниз, заходя на новый круг. Может, она и не была слишком сообразительна, но она точно знала пределы своей силы, как и то, что жертве нечего ей противопоставить. Третьего удара грот-марс не выдержит, Корди поняла это в долю мгновения, быстрее, чем перепуганное сердце успело отсчитать еще один удар. Ей вдруг захотелось сделаться маленькой-маленькой рыбкой, меньше тех, что Шму ловила на удочку – тетрой или барбусом – чтоб метнуться в воздушный океан, проскочив мимо акульих зубов, отдаться на волю спасительного ветра…

Корди судорожно оглянулась, ища пути к бегству.

Прямо под ее ногами зияло прямоугольное отверстие марсового лаза, которое небоходы презрительно именуют «сазаньей дырой». В нем виднелись уходящие вниз узкие полоски покачивающихся вант. Соблазн сигануть туда, не раздумывая, был столь велик, что Корди даже шагнула к нему, прежде чем опомнилась. Сквозь «сазанью дыру» была видна узкая спина акулы, кружившей вокруг мачты и набиравшей скорость для нового удара. Проще уж сигануть прямиком в акулью пасть… Корди издала короткий отчаянный возглас. Путь к спасению был близок, но частичка сознания, метавшаяся среди в стайке прочих рыбешек-мыслей, подсказала ей, что это ловушка. Даже если она успеет разминуться с акулой под фор-марсом, ей ни за что не успеть добраться до верхней палубы первой. На выбленках она будет беззащитна. И даже если попытается соскользнуть по ним со всей возможной скоростью, для акулы не составит никакого труда перехватить ее, щелкнув пастью, задолго до того, как подошвы ее ботинок коснутся палубы.

Корди стиснула зубы. Будь она быстрой, как Шму, этот номер мог бы и получится. Но у нее не было и тени шанса. Даже если ты год карабкаешься по корабельным снастям, этого недостаточно, чтоб соревноваться с существом, которое всю жизнь охотится на мелкую рыбешку, уповая на свою скорость и реакцию. До палубы – несколько десятков футов по раскачивающимся вантам. Она успеет преодолеть самое большее треть, прежде чем акула перехватит ее.

Если она до сих пор не сожрала Корди, так только потому, что путалась в натянутых снастях и парусах. Значит – Корди судорожно считала оставшиеся у нее секунды – значит, ей нельзя отделяться от такелажа и рангоута.

Корди быстро запрокинула голову, изучая мачту, и застонала. Где-то на самом верху фок-стеньги можно было разглядеть лонга-салинг[98], убежище еще менее надежное, чем разваливающаяся на глазах площадка марса. Даже не площадка, а просто несколько сбитых брусьев. Возможно, она успеет туда добраться по стень-вантам, опередив акулу, да только что это даст? Там, в небесной высоте, она будет в точности как оливка, проткнутая зубочисткой – ни спрятаться, ни сбежать. Если это и продлит ее жизнь, то минуты на две – плохой вариант, глупая корюшка. Ей нужно вниз. Туда, где палуба, куда акула не посмеет сунуться…

Значит, остался только третий. При одной только мысли об этом третьем Корди ощутила, как кровь превращается в густое черничное варенье. Но она заставила выпустить из рук мачту и развернуться к носу «Воблы», не обращая внимания на акулу, описывающую круги вокруг мачты.

Площадку фок-марса оплетало множество тросов. Каждый из них имел свое название и свое особое предназначение, но Корди за два года на «Вобле» не успела выучить и половины. Но сейчас она видела лишь один из них. Толстый трос, выходящий из-под основания марса и тянущийся под крутым углом вниз, в сторону бушприта, который отсюда выглядел палочкой не длиннее зубочистки. Он был туго натянут, но, несмотря на это, заметно колебался всякий раз, как нос баркентины встречал очередной воздушный порыв. Корди ощутила, как в такт ему колеблется внутри нее какая-то жилка.

Откуда-то из глубин встряхнутого ужасом сознание внезапно пришло название – фока-штаг. Трос, связывающий фок-мачту с бушпритом. На самом деле, тросов было даже два, в паре футов выше параллельно фока-штагу тянулся другой, втрое его тоньше. При одной только мысли, что ей придется ступить на раскачивающийся над небесной пропастью канат, Корди ощутила, как все косточки в ее теле трутся друг о друга, а перед глазами пульсируют и сливаются друг с другом фиолетовые звезды. Лучше уж акуле в пасть…

Она попятилась к «сазаньей дыре», но не успела сделать больше одного шага – где-то совсем рядом зашипел воздух, словно рассеченный рапирой, и Корди краем глаза успела заметить под марсом изогнувшийся серый акулий хвост…

Площадка марса разлетелась вдребезги, точно в нее угодило пушечное ядро. Обломок какой-то доски глубоко процарапал ей ногу, но Корди этого даже не заметила – сила удара толкнула ее вперед, прямо на раскачивающиеся посреди неба тросы. Прежде чем она успела понять, что происходит, ее рука уже схватилась за тот, что повыше. Где-то позади жалобно захрустело сминаемое акулой дерево, остро и сильно запахло патокой, но Корди почему-то знала, что оглядываться нельзя. Если оглянешься, акула заморозит тебя взглядом, как замораживает пустота, когда смотришь на нее с огромной высоты. Наверно, потому, что во взгляде акулы тоже живет пустота…

Тело остолбенело на самом краю, едва лишь носки ботинок оказались над бездной, но Корди толкнула глупое непослушное тело вперед. Заставила его наступить на нижний трос и без остановки двинуться вниз, цепляясь пальцами за колючий обжигающий трос. Разгромив фок-марс, акула не сразу остановилась. Может, она была уже стара и не заметила, что добыча ускользнула, а может, попросту вымещала на нем свою акулью, не знающую утоления, злость. Раз за разом она отплывала от его остова, превратившегося в кокон из обломков досок и канатов, и вновь бросалась в атаку, распахнув узкую треугольную пасть. Корди слышала, как с тошнотворным хрустом ряды изогнутых акульих зубов впиваются в фок-рею.

Несмотря на то, что она шла по тросу не дыша, он раскачивался так, словно ведьма отплясывала на нем тарантелу. Тяжелые ботинки скользили по нижнему тросу, то и дело срываясь с него и ощущая под каблуком поддатливую леденящую пустоту. Рукам было не проще, им приходилось отчаянно впиваться в жесткий трос, смешное название которого она внезапно вспомнила в тот миг, когда в очередной раз едва не соскользнула – фока-лось-штаг. Почему-то раньше все это не казалось важным, подумала она, хватая воздух мгновенно обледеневшими губами и тщетно пытаясь загнать внутрь выскакивающее из груди сердце. Но она выучит все названия, все-все, вплоть до последней веревочки, на радость Дядюшке Крунчу…

Еще один сокрушительный удар по мачте едва не заставил ее опрокинуться, теряя равновесие. Палуба внизу плясала, точно «Вобла» вдруг возомнила себе ярмарочной каруселью, а вместе с ней плясали шлюпки, снасти, борта, доски… Корди на миг закрыла глаза, потому что смотреть на это сделалось невыносимо, предметы стали сливаться друг с другами в ошалевшей пляске. Всего секундочку, подумала она, всего одну маленькую секундочку, и я пойду дальше…

Позади снова треснуло дерево, на этот раз глухо, жутко. Судя по всему, акула уже разделалась с фок-реей. А значит… Корди с ужасом ощутила, как неровной дрожью затрясся толстый трос под ногами. Фок-штаг! Она мгновенно поняла то, о чем следовало догадаться раньше – если акула перегрызет трос, связывающий мачту с форштевнем, ее узкая спасательная дорога мгновенно превратится в висельный канат. Она заставила себя шагать дальше, ловя подошвой пружинящий и раскачивающийся трос и перехватывая руками фока-лось-штаг. Небо кружилось над головой, палуба прыгала где-то в тысячах футов под ногами – безумный танец на спине извивающегося угря.

Она даже не думала, что так тяжело идти ногами по канату. Даже под ее незначительным весом он прогибался, превращаясь в упругую скользкую тропу, прыгал из стороны в сторону, норовя сбросить ее, внезапно провисал… Она не добралась и до середины фока-штага, когда ноги превратились в свинцовые слитки, а руки – в немощные корюшкины плавнички. Ветер насмешливо гудел в такелаже. Ну давай, ведьма, говорил он. Сделай еще шаг – опомниться не успеешь, как полетишь вверх тормашками вниз, точно хлебная корка, выкинутая ленивым небоходом на поживу рыбам.

Корди стиснула зубы, чтоб те не лязгали. Ужасно хотелось приникнуть к дрожащему канату и обхватить его руками. Но она знала, что от этого будет только хуже. Едва стиснув его пальцами, она уже не сможет выпустить его. Собственные пальцы станут зубьями капкана, в который она поймает сама себя. Чтоб выжить ей надо идти вперед, не обращая внимания на то, что мир разделен на две почти равномерные половинки, справа и слева.

Она сделала еще несколько неуверенных шагов. Тяжелее всего оказалось дышать. Ветер бил ей в лицо, хлопал парусами, но набрать его в грудь было ужасно тяжело. Корди пила его мелкими глотками и не могла напиться, отчего в голове гудело, как в паровой машине. Отчаянно не хватало воздуха, несмотря на то, что сейчас он был вокруг нее. Бесконечные воздушные просторы, миллионы миллионов галлонов. Спустя полминуты начала кружиться голова. Мышцы свело судорогой. Пришлось зацепиться за канат одной рукой, иначе ноги ни по чем не выдержали бы. Как далеко от нее акула? Корди не знала этого. Может, в двадцати футах, а может, в двух. Может, уже приоткрыла полную кривых зубов пасть, готовая одним рывком сдернуть крошечную фигурку с фока-штага…

Еще один порыв ветра заставил Корди скорчиться, опасно накренившись вправо. Несмотря на то, что она миновала добрую четверть пути, палуба все еще оставалась ужасно-ужасно далеко. Пожалуй, даже смотреть на нее стало тяжелее – теперь она видела мелкие детали, прежде скрытые расстоянием и легкими облаками, теперь же замечала каждую доску и даже серебряные точки плотницких гвоздей. Щучки-вонючки, как же тяжело смотреть на палубу с высоты, как жутко она плывет перед глазами, даже к горлу подступает тошнота, словно съела за завтраком гадкое, слизкое и испорченное…

Следующий порыв ветра заставил трос судорожно задергаться под Корди, да так, что она едва не взвизгнула. Ей потребовалось не меньше пяти обжигающих сердце секунд, чтобы понять – это не ветер. Слишком уж резко дергался фока-штаг, даже штормовой ветер не заставит его так дрожать. Судорожно обернувшись, она увидела то, отчего ее душа сперва съежилась до размеров земляного ореха, а потом покатилась куда-то вниз по животу. Акула, разгромившая фока-марс, терзала тянущиеся от него тросы стоящего такелажа, с таким ожесточением, точно это была самая желанная во всем небесном океане добыча. На глазах у Корди толстые, с руку Габерона, шкентели[99] лопнули, точно гнилые нитки – даже самые прочные пеньковые волокна, встретившись с зазубренными акульими зубами, оказывались не крепче пахлавы. И теперь она взялась за фока-штаг. Несмотря на то, что трос был толстым, Корди с ужасом поняла, что акуле потребуется не более полуминуты, чтоб перегрызть его. И тогда… Возможно, ей стоило поблагодарить Розу Ветров за то, что глупая акула вместо того, чтоб устремиться за человеком, принялась рвать такелаж, но времени не было даже на короткую молитву.

Корди сделала еще с десяток шагов по лихорадочно дергающемуся канату, прежде чем поняла, что напугала ее не только акула, остервенело терзающая фок-мачту. Было еще что-то, что она не заметила, что-то важное, что-то, что никак нельзя было оставлять без внимания… Перехватив обеими руками тонкий фока-лось-штаг, Корди бросила короткий взгляд через плечо. Ей показалось, что высоко над марсом, где обычно крепится фок-стень-штаг, она разглядела на фоне серой парусины какое-то движение…

Бывают такие головоломки, при которых надо сосредоточиться, чтоб в сплетении хаотических линий увидеть определенный силуэт, например, двухмачтовый бриг или улыбающуюся рожицу. Глаз отчаянно пытается найти хоть какую-то связь в бессмысленном нагромождении линий, зато потом – бац! – спрятанное изображение мгновенно проявляется. И, раз проявившись, уже не теряется среди прочих деталей. Корди вдруг поняла, что видит не клочья болтающегося паруса, а чью-то вытянутую серую морду, чьи-то острые плавники, чей-то узкий, как лезвие рыбацкого ножа, хвост… Вторая акула! Чертовы твари охотятся парой! Замерев на раскачивающемся канате, Корди поблагодарила Розу за то, что вторая акула не бросилась в атаку, пока ее товарка вымещала злость на фока-марсе. Она бы нипочем не удержалась на штаге, зная, что над головой у нее зависла еще одна охотница до юных ведьм…

А вон и третья! Корди охнула, разглядев еще одну акулу, остервенело рвущую зубами клотик грот-мачты. И, кажется, четвертая – вон как дергается грот-трюмсель, словно в него вцепились сразу сорок обезумевших ветров, дующих с разных сторон… Пятую Корди заметила без всякого труда – та впилась в стень-ванты и тянула их на себя, перекосившись, точно упирающуюся добычу. С такого расстояния не было слышно, как лопаются снасти и скрипят перетираемые зубами канаты, но Корди почему-то присела на своем штаге, точно оглушенная.

Не одна. Не две. Не пять.

Над «Воблой», медленно сгущаясь, плыло огромное серое облако, сгущающееся с каждой секундой. Но состояло оно не из водяной пыли. Прищурившись против солнца, Корди разглядела, что все оно состоит из огромного множества серых тел, беззвучно скользящих в струях ветра. Поджарых, грациозных и стремительных тел, украшенных острыми спинными плавниками. Несмотря на то, что от баркентины их отделяло несколько десятков футов, Корди в одно мгновенье заглянула в их глаза – сразу тысячи мертвых акульих глаз – проникнутых холодной злостью и неутолимым голодом.

* * *

Это было настолько жутко и неестественно, что Корди почему-то даже не испугалась. Просто уставилась в небо, перестав чувствовать истертыми пальцами просмоленные волокна троса. Наверно, если бы какая-нибудь акула мимоходом откусила бы ей ногу, она бы и этого не почувствовала.

- Сахарные плавнички… - только и смогла выдавать она, не в силах оторваться от этого зрелища.

Их было множество. Они шли в облаках вокруг баркентины и теперь вываливались на нее – десятки и десятки страшных серых теней, обманчиво медлительных и при этом завораживающе-грациозных. Они сновали в такелаже на огромной высоте, терзая его на ходу и отрывая от него целые куски. Они впивались в паруса на мачтах, заставляя прочнейшую парусину рваться, точно тонкую льняную салфетку. Они отскакивали, кружили, спускались и вновь поднимались, точно исполняли сложный, лишенный симметрии и ритма, танец. Они окружали корабль со всех сторон – резкие угольные тени, стремительно меняющие направление, мягко плывущие в воздухе и молниеносно меняющие курс.

Но зелье!.. Корди машинально растерла в пальцах жирный комок, оторванный от штага. Они со Шму всю ночь размазывали акулье зелье по такелажу и рангоуту! Оно до сих пор воняет так, словно они летят не на баркентине, а на дохлом ките! Значит… Корди вдруг ощутила во рту сразу множество колючих крошек, словно откусила кусок от старой галеты. Значит, акулье зелье, которое она сделала по указанию «Малефакса», оказалось не очень эффективным. Или… На ее глазах сразу полдюжины акул набросились на блок марса-брасов, которые Корди обильно смазала зельем несколькими часами раньше, с такой жадностью, словно он был сочной, распространяющей вокруг себя запах крови, рыбиной. Не прошло и десяти секунд, как они разломали фока-рею на части, оставив ее обломки беспомощно болтаться в воздухе.

Корди захотелось треснуть себя ладонью по лбу. Сильно-сильно, так, чтоб аж звезды по утреннему небу рассыпались. Она действительно сделала акулье зелье. Самое лучше акулье зелье в северном полушарии, а может, и в обоих полушариях сразу. Только это зелье не отпугивает акул. Оно их приманивает. Должно быть, для акул, живущих на сотни миль вокруг Дюпле острова «Вобла» сейчас выглядит как огромный летающий ростбиф, распространяющий невыносимо возбуждающих запах.

Корди отвернулась, чтоб не видеть снующих за спиной акул, а видеть лишь дергающийся штаг. На ее счастье акулы шли тем же ветром, что и баркентина, и теперь догоняли «Воблу» с кормы. Свались они сверху или со встречного курса, сейчас вся палуба уже кишела бы ими – обезумевшими от голода хищниками, которые вцеплялись зубами в парусину и дерево с такой жадностью, словно это была самая желанная на свете добыча.

Ей надо вниз. Надо добраться до самой оконечности фока-штага, и бежать к трапу. У «Воблы» прочный корпус, его не прогрызть так просто. А там уже Дядюшка Крунч что-нибудь придумает. Уже после того, как оторвет ей голову…

Придерживаясь одной рукой за натянутый канат, Корди на негнущихся ногах продолжила спускаться. Она знала, что нельзя спешить, одна ошибка – и она сорвется, мгновенно сделавшись добычей снующих среди такелажа хищниц. Но страх неумолимо гнал ее вперед. Страх перед акулами оказался особенным страхом, ему нельзя было сопротивляться, его нельзя было избегать, его нельзя было не замечать. Будь вместо акул кровожадные дикари, потрясающие топорами, или оскалившиеся формандские морские пехотинцы, Корди и то было бы легче. Но акулы… Наверно, в глубине души каждого человека, в той ее темной неосвещенной части, где никогда не бывает рассвета, живет этот страх. Страх перед существом с мертвыми черными глазами. Перед безразличным палачом с выпирающими крючковатыми зубами. Перед равнодушными мусорщиками воздушного океана, бездумно истребляющими плоть в любом ее проявлении.

Корди коротко выдохнула и заставила себя двигаться дальше. Она должна успеть спуститься на палубу, прежде чем сгущающая туча акул разорвет облепит «Воблу» сплошным коконом. До спасительной фок-мачты оставалось еще футов тридцать. Расстояние, прежде казавшееся ей смехотворно маленьким и которое она играючи преодолевала, прыгая по такелажу, теперь выглядело огромным, словно между ней и мачтой пролегла сотня миль.

Акул становилось все больше. Они целыми стаями выступали со всех сторон – узкие силуэты на фоне серой мешковины облаков – и немедленно бросались на «Воблу». У них не было каких-то особенных грозных ритуалов, как у других рыб, они ничем не демонстрировали то, что сейчас устремятся в атаку. Даже в бою, окруженные густой кровяной взвесью, они оставались хладнокровны и безразличны. На глазах у Корди сразу три хищницы впились в верхний фор-марса-рей. Прочное дерево, выдержавшее не один шторм, продержалось не более десяти секунд. Приглушенный треск, жуткий, противоестественный, похожий на треск сломанных ребер – и кусок рангоута, выломанный из мачты, беспомощно повис на такелаже. Акулы принялись обгладывать его, как обгладывали еще живого кита с поврежденными плавниками – жадно, остервенело, зло, только сейчас демонстрируя истинную свою натуру. Казалось, их ничуть не смущало то, что вместо мяса им приходится рвать зубами парусину и дерево. Прав Дядюшка Крунч – они были слишком глупы даже для этого. Они просто чуяли запах добычи – и пожирали ее.

Корди сжалась на своем штаге, подсознательно пытаясь сделаться совсем-совсем крошечной. А ведь она сама всю ночь расплескивала зелье и успела перепачкаться в нем с ног до головы… Если у акулы будет выбор – перекусить деревянной реей или маленькой ведьмой, она, конечно, окажется далеко не столь глупа…

Фока-топенанты лопнули легко и почти бесшумно, как сгнившая дратва. Секундой позже жилы фор-бом-брам-бакштагов превратились в волочащиеся по воздуху шлейфы. Акулы пировали над палубой «Воблы», быстро превращая ее мачты со сложной оснасткой в рванину и бесформенное месиво. Ни рангоут, ни такелаж не были предназначены для того, чтоб сопротивляться тысячам мощных, способных разорвать даже кита, зубов. И хоть Корди старалась не глядеть по сторонам, замечая лишь крошечную тропинку фока-штага, она видела куда больше, чем хотела бы.

Какая-то молодая акула, спустившаяся быстрее всех, набросилась на перты фок-мачты и повисла на них, ожесточенно терзая и пытаясь оторвать от марс-реи. Другая – пятнистая, порывистая в движениях – походя, почти безразлично, перекусила фор-трюм-бакштаги. Судя по доносящемуся сверху треску, от фор-брам-стеньги уже остались только щепки, это подтверждалось сыплющейся сверху мелкой деревянной щепой и клочками парусины. Акулы стремительно уничтожали корабль, обгладывая его со всех сторон. Корди ощутила отчаянье, заставившее ее на несколько секунд сбиться с неуверенного шага. Бедная, бедная «Вобла». Она умела уходить на сильных ветрах от хищных сторожевых кораблей и лавировать в воздушных потоках, избегая вражеских ядер. Она умела спускаться до сверхнизких, скользя над самой поверхностью Марева или подниматься до пятнадцати тысяч футов, сбрасывая с хвоста недостаточно уверенного в себе преследователя. Умела прятаться в густых кучевых облаках, выслеживая добычу и молниеносно бросаться на нее в стремительном вираже. Единственное, чего она не умела – сопротивляться тысячам лязгающих акульих зубов. А всему виной – самозваная ведьма и ее проклятое зелье…

Над самой головой Корди прошла, медленно покачиваясь, огромная белоперая акула. Ее серый живот отливал легкой синевой, плавники казались выдающимися из узкого тела зазубринами. Корди спасало только то, что от ужаса она совершенно одеревенела, приникнув к канату. Акула прошла в трех футах над ее головой – огромное целеустремленное тело размером со шлюпку, прущее наперерез ветру, с какими-то бесформенными черными пятнами под подбородком. Но кажется, сейчас ее больше интересовали обрывки фор-брам-штагов, свисающие с мачты.

Когда она прошла мимо, у Корди не осталось сил даже для того, чтоб с облегчением выдохнуть. Ее собственное тело сейчас казалось ужасно-ужасно чужим, непослушным, ничего не чувствующим и вообще ненастоящим.

«О Роза, а что если я случайно превращу фока-штаг в макаронину?..»

Корди даже зажмурилась, представив это. Надо оставаться спокойной. Когда она нервничает, вещи, оказавшиеся в ее руках, слишком часто превращаются в еду. И в этот раз речь идет о чем-то более серьезном, чем мебель из кают-компании…

Крошка-корюшка часто лгала

Крошку-корюшку акула нашла

Ну и глупышка! Рыбья башка!

Больше не будет о ней ни стишка!

Корди вдруг ощутила, как канат, за который она держалась обеими руками, начал дергаться. И виноват в этом не был ветер. Кто-то резко рвал его, раскачивая, так, что трещали прочные пеньковые волокна. Сердце Корди съежилось, превратившись в крохотную ледышечку, а кожа вмиг стала холодной и влажной, как рыбья чешуя. Наверно, лучше было не оборачиваться. Но юные ведьмы не всегда делают то, что лучше всего. Наоборот, чаще всего они почему-то делают именно то, что делать не следует. Корди обернулась.

Фока-марс, который она покинула несколькими бесконечными минутами ранее, уже кишел акулами. Их были десятки, и новые все прибывали. Остатки верхней парусной оснастки трепыхались бесформенными клочьями и лентами, от фок-стеньги остался неровный огрызок. Отталкивая друг друга и судорожно дергаясь, акулы спешили сожрать то, что осталось от мачты. Фока-штаг долгое время не привлекал их, видно, он был слишком толстым и не походил на вкусную добычу, а может, Шму недостаточно хорошо смазала его зельем. Но теперь акулы принялись и за него. Прочный канат стал раскачиваться под Корди, точно норовя сбросить ее. Его ожесточенно рвало в разные стороны, как струну, за которую взялся пьяный гитарист. Корди села на корточки, стараясь заставить легкие дышать равномерно. До палубы оставалось футов восемнадцать. Небольшое расстояние, если судить мерками баркентины с ее высокими, как городские башни, мачтами. Вполне можно повиснуть на вытянутых руках и прыгнуть. Насмерть не разобьешься, разве что сломаешь ногу. Но сломанная нога – не такая уж и большая потеря, если приходится гулять по кораблю, окруженному сотнями акул. С другой стороны… Корди тихо застонала. С другой стороны, сломанная нога – это, наверно, очень неприятно, если лежишь на палубе, а вокруг тебя кружат голодные акулы. Это, наверно, просто смертельно неприятно…

Фока-штаг был прочным, но держаться против акульих зубов бесконечно он не мог. Где-то далеко позади раздался негромкий треск, словно рассерженный портной в сердцах разорвал пополам выкройку, и Корди вдруг почувствовала, как стремительно слабеет ее единственная опора. Взвизгнув, она уцепилась обеими руками за фока-лось-штаг и повисла, словно наживка на удочке Шму. Почти тотчас в ее сторону резко развернулась одна из акул, рыбина длинной добрых пять футов с извилистым алым шрамом на морде. Корди мгновенно прикусила язык. Может, эти твари и идут на запах зелья, но визжащий и машущий ногами человек, висящий посреди неба и беспомощный, определенно привлечет их внимание. Ей надо двигаться дальше, пока акулы не перегрызли фока-лось-штаг…

Башмаки тянули вниз, Корди удалось сбросить их, отчаянно суча ногами. Стало немножко, на одно рисовое зернышко, легче. Короткий рывок – и она уже забросила голые ноги на трос. Скользкий от акульего зелья, трясущийся, он походил на ниточку, которую Роза Ветров протянула сквозь воздушный океан. Ниточку, на которой болталась ее собственная жизнь.

Перебирая руками и ногами, Корди стала карабкаться дальше, стараясь не думать о том, как истончается эта ниточка с каждым мгновением акульего пиршества. Смотреть на палубу, вися вниз головой оказалось совсем неудобно, но каждый фут, который она преодолела таким способом, приближал ее к спасению, и это заставляло ее сжимать зубы еще сильнее, не обращая внимания на жуткую тряску, жгучую боль в стертых до крови ладонях и стегающие удары ветра. Одним из таких ударов с ее головы сорвало шляпу. Та полетела вниз, переворачиваясь в воздухе, словно голова причудливого цветка. И мягко спланировала на палубу, до которой оставалось не меньше двадцати футов. Может, попробовать спрыгнуть или…

Виляя из стороны в сторону, под Корди промелькнули три лимонных акулы, стремительные, точно несущиеся галсами клипера. Корди поджалась, подтянув ноги к животу, все внутри обдало холодом. Но они не заметили ее. Идя почти над самой палубой, три молчаливых убийцы резко свернули у подножья мачты и понеслись куда-то в сторону юта, легко и изящно обходя препятствия. Корди провисела еще несколько секунд, прежде чем решилась двинуться дальше. Довольно быстро оказалось, что передвигаться таким образом жутко неудобно – мало того, что кружилась от прилива крови голова, так еще и руки теряли силу прямо на глазах, будто она не карабкалась по канату, а орудовала огромным кузнечным молотом…

А ведь даже доберись она до бушприта, приключение на этом не закончится, шепнул вдруг чей-то бесплотный, как у «Малефакса», голос, только пронизывающий, как высотный ветер. Тебе придется пробежать еще добрых полсотни футов до ближайшего трапа. Полсотни футов по палубе, над которой уже шныряют, вырезая резкие зигзаги, голодные хищницы. А если им попадется Мистер Хнумр?.. Сердце заныло так, словно его прищемили прочной воздухонепроницаемой дверью. В последний раз, когда Корди его видела, «черный ведьминский кот» дремал, развалившись на солнышке, где-то у квартердека. Если акулы обнаружили его, беспомощного, до того, как он успел сбежать на нижние палубы… Корди зарычала, вновь и вновь перехватывая скользкий трос обожженными палубами. Если с морды Мистера Хнумра упала хоть одна усинка, клянусь всем провиантом в мире, я превращу всех акул воздушного океана в марципан! Я…

Она даже не заметила, как лопнул трос. Просто почувствовала, как он мгновенно превратился из поддерживающей силы в безвольно висящую веревку, но не успела даже закричать. Времени было слишком мало даже для того, чтоб толком испугаться. Просто небо перестало ее держать, завертелось, закрутилось, превратившись вместе с акулами и облаками в какую-то бело-серую непроглядную кашу, мелькнули где-то рядом обломки мачт, зло зашипел в ушах воздух…

Корди не успела сгруппироваться, как когда-то учил Габерон, не успела схватиться за какую-то из снастей такелажа, успела лишь по-детски выставить перед собой руки.

Удар об палубу отозвался во всем теле, в голове ухнуло, но падение оказалось не таким страшным, как она представляла. Сперва ее с опозданием догнал страх, следом за ним – удивление. Корди дрожащими руками ощупала палубу, на которой лежала. После раскачивающихся канатов эта палуба показалась ей восхитительно твердой. Наверно, в ее теле сейчас нет ни одной целой косточки, вот-вот навалится боль, по сравнению с которой даже акульи зубы не так страшны… Но боли все не было, лишь звенело где-то в затылке да отчаянно ныло в животе. Странно, раньше она и не замечала, что у некоторых досок верхней палубы даже не паточный, а легкий цветочный запах… А еще они пачкаются сахарной пудрой и довольно липки наощупь…

Корди вскочила на ноги, так резко, что в голове вновь образовался небольшой водоворот. В том месте, где она упала, доски в самом деле отличались от прочих. Они были полупрозрачными и упругими, присыпанными сверху какой-то белой пылью…

- Мармелад, - пробормотала Корди, чувствуя рвущийся изнутри нервный смех, - Ущипни меня голотурия, чертов мармелад…

* * *

Она резко оглянулась, одновременно пытаясь восстановить дыхание. Стоя на палубе, было страшно задирать голову. Над «Воблой» сновало такое множество акул, что бескрайний воздушный океан выглядел разрозненными белыми лоскутками, подвешенными высоко над палубой. Все остальное пространство занимали акулы. Зловеще кружащие узкие силуэты с плавниками-зазубринами. И, что было хуже, они быстро опускались. Некоторые уже носились над палубой, огибая пристройки и рангоут, другие ожесточенно рвали уцелевшие ванты и леера. Палуба «Воблы», такая надежная и привычная, больше не была безопасной. Теперь она тоже была ловушкой.

Корди бросилась бежать. Бежать босиком по палубе было неудобно, подошвы скользили по доскам, обильно смазанным акульим зельем, но сейчас она не обращала на это внимания. Во что бы то ни стало успеть к трапу под грот-мачтой, юркнуть вниз и задраить за собой дверь. Только тогда она будет в безопасности.

Она умела быстро передвигаться по баркентине и знала ее устройство до последних мелочей, но сейчас, задыхаясь от бега, она чувствовала, словно убегает от орды преследователей по тесным улочкам незнакомого города. Веранды, башенки и галереи «Воблы», прежде бывшие ее добрыми знакомыми, обернулись смертоносным лабиринтом. Достаточно не туда свернуть, чтоб угодить в раззявленную акулью пасть. А Корди знала, насколько быстро умеют двигаться акулы.

Китовый Мезонин. Три-С-Половиной-Башни. Трескучая аллея.

Корди мчалась изо всех сил, не тратя времени и перепрыгивая преграды там, где на этом можно было сэкономить хотя бы половину секунды. У нее был повод торопиться. То здесь, то там краем глаза она замечала хищные акульи силуэты, плывущие над самой палубой. Запах акульего зелья в конце концов привел их вниз. Это значило, что никто на борту баркентины больше не может ощущать себя в безопасности.

Старая ракушка. Крабья Часовня. Тупик Синего Марлина…

Корди резко повернула, огибая нагромождение бочонков, уже зная, куда поставить ногу, чтоб проскочить коварный Переулок Дохлого Кита в три прыжка, но вдруг схватилась за свисающий леер и резко затормозила. В пятнадцати футах от нее, почти перегородив узкий переулок, над палубой парила акула. Серая, какая-то угловатая на фоне прочих, с непривычно вытянутой мордой и узкими прорезями зрачков в болезненно-желтых, как засахарившийся мед, глазах. Оконечность ее вертикального плавника была неровно выкрашена в белый – словно акула неосторожно коснулась свежевыкрашенного корпуса шхуны – по спине разбросаны бесформенные, сродни родинкам, пятна.

Рифовая акула. Быстрый и беспощадный ночной хищник. Днем рифовые акулы обычно спят в облаках, закапываясь в них, а с закатом выходят на охоту. Но сейчас акула вовсе не выглядела сонной. Наоборот, судя по тому, как беспокойно дернулся ее нос, она была прилично возбуждена. Какой силой должно было обладать акулье зелье, чтоб заставить ее, обитательницу ночи, выйти на охоту не по графику?..

Существа с горячей кровью в венах всегда действуют предсказуемо. Они готовятся к атаке и это, пусть и на короткое мгновение, отражается в их поведении. Видно, как напрягаются мышцы, как встает дыбом шерсть, как выдвигаются когти или обнажаются зубы. Акулы никогда не готовятся к нападению. Они нападают в тот же момент, как видят цель. Им, самым совершенным охотникам в воздушном океане, нет нужды обставлять свою трапезу сложными ритуалами.

Акула рванулась вперед, одновременно поворачиваясь вокруг своей оси. Пасть у нее была узкой и вытянутой, а зубы – перламутровыми, полупрозрачными. Кажется, Корди успела рассмотреть в подробностях каждый из них – в тот момент, когда время вокруг вдруг застыло, а воздух сделался плотным и тягучим, как густой соус.

Акулы нападают быстро. Корди не успела ни отскочить, ни спрятаться за бочками. Лишь рефлекторно выставила перед собой пустые руки в тщетной попытке прикрыть живот. Разделявшие их пятнадцать футов рифовая акула покрыла за три четверти секунды. И у нее оставалась еще целая четверть, чтоб впиться в маленькую съежившуюся девчонку, резким рывком отрывая ее от палубы, и унестись вертикально вверх, сжимая в челюстях добычу. Но этой четверти секунды ей не хватило – потому что акула вдруг стала заваливаться на бок, похожие на оперение стрелы плавники вдруг замерли, и злой желтый блеск глаз вдруг сделался отстраненным, смазанным, безразличным.

Корди взвизгнула и едва успела отскочить в сторону, когда акула врезалась в палубу – в том самом месте, где она стояла. Второй прыжок, к которому инстинктивно приготовилось тело, не понадобился. Промахнувшись один раз, акула отчего-то не спешила делать вторую попытку. Более того, лежала без движения на палубе, равнодушно упершись острым носом в груду бочек. Корди потребовалось секунд пять, отмеренных колотящимся сердцем, чтоб понять причину. Акула представляла собой одну огромную лакричную конфету.

- Драные карасики… - Корди дрожащей рукой вытерла с шеи ледяной пот, - Ну хоть за это-то Ринни меня ругать не будет…

Магия не стала дожидаться, когда она вспомнит основы молекулярного строения или сконцентрируется. Магия просто выпрыгнула из нее, улучив момент, когда сдерживающая ее узда ослабнет. И в этот раз досталось не секстанту. Как обычно, все произошло почти без участия ее воли, словно она была лишь сосудом, а не управляющей силой. Напади эта рыбина на нее двумя годами раньше, на Эклипсе… Корди со злостью пнула огромную лакричную конфету. Двумя годами раньше она бы заставила ее удирать без оглядки, лишь продемонстрировав пару несложных фокусов. Даже юная ведьма владеет достаточно серьезным арсеналом магических приемов, чтоб обратить в бегство целую акулью стаю. Что уж говорить про лучшую ведьму на всем курсе Академии!.. Ох, она бы ей задала! Сделала бы акулу стократ легче воздуха, заставив беспомощно подниматься в верхние слои атмосферы, как кораблик апперов. Или завязала бы узлом. А может, заставила бы всю оставшуюся жизнь питаться планктоном! Или…

Напряженные до звона плечи Корди мало-помалу опустились. И мелко задрожали.

Это не Эклипс. А она давно уже не лучшая ведьма на всем курсе. Она – беспомощный инструмент, не способный работать тогда, когда это необходимо. Как удочка Шму без крючка. Именно поэтому она очутилась на «Вобле», где скапливаются самые бесполезные вещи на свете.

«Не сейчас, глупая корюшка. У тебя есть более важные дела, чем жалеть себя. Для начала сделай так, чтоб тебя не сожрали».

Корди подняла было ногу, чтоб перешагнуть через лакричную акулу, но вдруг замерла. Впереди ей послышался шелест, негромкий, но зловещий, напоминающий звук, который получается, когда гладкая чешуя касается дерева. Корди попятилась.

Из-за поворота вынырнула еще одна акула. Куда более грузная и тяжелая, чем предыдущая. Но это не делало ее неуклюжей или неповоротливой – она легко изогнула свое двенадцатифутовое тело, чтоб обогнуть угол. Уродливая вытянутая морда, украшенная парой выпученных глаз, имела недоуменное выражение, словно акула сама не понимала, что здесь делает и что ищет. Но Корди знала, что это очень обманчивое впечатление. Как знала и то, что акула ее заметила.

Синяя акула. Мокой[100]. Одна из самых опасных хищников, как говорил Дядюшка Крунч. Эти нападают даже если не голодны. А может, они всегда голодны, как Марево… От крупного мокоя можно отбиться только мушкетом, и то если стрелок достаточно хладнокровен и опытен. А если нет мушкета…

Корди выставила вперед руки, свое единственное оружие. Тонкие дрожащие руки, перепачканные в акульем зелье, расцарапанные и едва способные сжаться в кулаки. Должно получиться. Пусть даже сила в ней слепа и неуправляема, как корабль без парусов, все равно она есть. А раз есть, значит надо лишь научиться фокусировать ее, направлять, указывать…

«Пожалуйста, - мысленно взмолилась Корди, пятясь от пустого и мертвого акульего взгляда, - Сработай и сейчас…»

Взгляд этот был жуткий. Внимательный, ртутно-тягучий, он мгновенно прилип к Корди, наполняя ее тело вязкой холодной слабостью. В этом взгляде, черном, как непроглядная толща воды, Корди увидела свою смерть. Акула двинулась к ней, обманчиво неспешно шевеля острыми плавниками, ее большое лоснящееся тело стелилось над самой палубой, лениво изгибая хвост и немного заваливаясь на бок.

Превращайся! Стань лакрицей! Стань сэндвичем! Стань хотя бы сыром!

Акула улыбалась, наблюдая за тем, как Корди отчаянно машет руками. А может, не улыбалась, просто рот у акул устроен именно так, что походит на улыбку. Или же это сама смерть улыбается тебе в последние мгновенья акульей улыбкой…

Корди впервые видела акулу так близко, но она отчего-то поняла – главное не паниковать. Акулы не рассуждая бросаются на все, что быстро двигается или пытается сбежать. В этом они мало отличаются от абордажных големов… Едва сохраняя равновесие на залитой скользким варевом палубе, Корди отступала назад, пока не почувствовала лопатками твердую поверхность фальш-борта. И хоть ей казалось, что страшнее уже быть не может, оказалось, что у страха, как у небесного океана, есть бесконечное количество слоев глубины. Ее ноги приросли к палубе, точно части рангоута, а по всему телу с холодным током крови разошлась липкая, как кисель, слабость. Во рту разлилось целое озеро кислой слюны.

Поздно, корюшка. Теперь только попробуй рыпнуться в сторону, акула ударит в спину и, легко оторвав от палубы, унесет в небо, чтоб там без помех растерзать на части. Большие акулы именно так и делают. Маленькие иногда ждут, когда жертва скончается от потери крови или нарочно поднимают их, чтоб разбить о палубу, но большие всегда слишком жадны…

Корди выставила перед собой дрожащие, скрюченные до боли пальцы:

- Ну пожалуйста… Пожалуйста-пожалуйста-пожалуйста, превращайся…

В тыквенный пирог. В соленый огурец. В фисташковое мороженое.

Чародейская сила не отзывалась. Она тоже съежилась где-то внутри Корди, отказываясь показываться наружу. Акула ухмылялась. Она чувствовала страх и беспомощность ведьмы. Она вовсе не глупа, внезапно поняла Корди. В ее застывшем как янтарь взгляде не пустота, в нем ледяная бездна нечеловеческой злости. Акула знала, чему улыбается.

Когда где-то рядом раздалось приглушенное шипение, у Корди не оставалось сил даже повернуть голову – ужас выпил все силы до капли, едва позволяя ей держаться на ногах. Громкое, прерывистое, сродни тому шипению, что испускали патрубки котла, когда в топку закидывали чересчур большую порцию ведьминского зелья. Ни одна рыба не умела так шипеть и уж тем более так не шипели акулы, молчаливые убийцы воздушного океана.

Мокой вдруг замер, не преодолев последних пяти футов, отделяющих его от ведьмы. Морда акулы не способна менять выражение, Роза не создала ей для этого подходящих мимических мышц, но Корди вдруг показалось, что акула озадачена и сбита с толку. Так выглядит хищник, когда с его добычей происходит что-то странное, что-то, что выбивается из простой, веками укрепленной, привычки. Точно так был бы озадачен небоход, обнаружив беззаботно купающуюся в воде рыбу или солнце, встающее на востоке. Акулья улыбка, почти превратившаяся в колючий оскал, сделалась какой-то неуверенной.

Шипение не прекращалось. И издавали его явно не патрубки «Воблы». Кто-то невидимый набирал полную грудь воздуха и делал длинные гортанные выдохи. Пхххш-ш-ш-шш. Пхх-х-х-шшшш. Корди скосила глаза – голова отказывалась поворачиваться на одеревеневшей шее. То, что насторожило акулу, находилось в нескольких футах от ее ноги. Оно было совсем невелико, если сравнивать с великаном-мокоем, но взъерошенная, торчащая во все стороны, шерсть делала его внушительнее. Шерсть эта была серой, местами с черными потеками – словно кто-то давно пытался перекрасить ее, используя черную краску или чернила.

- Дранька-таранька… - Корди только сейчас смогла перевести дыхание, - Мистер Хнумр!

Вомбат словно не услышал ее. Надувшись, то ли от страха, то ли от злости, он медленно приближался на мягких лапах к акуле, ощерив небольшие, но острые зубы. Кажется, его ничуть не смущало, что в пасти мокоя он смог бы уместиться целиком, включая хвост. Шипя и издавая отрывистые щелчки, он грозно надвигался на акулу, прижав к голове уши и не сводя с нее сверкающего взгляда.

- Стой! – прошептала Корди, хватая себя за два хвоста сразу, - Стой, он же тебя…

Мистер Хнумр вновь отрывисто и хрипло зашипел. И тут случилось то, чего случиться никак не могло, чего никогда не случается и не может случаться. Акула неуверенно вильнула в сторону, резким рывком набрала высоту и, хлестнув напоследок хвостом, ринулась куда-то в сторону носа баркентины, по пути без труда оторвавав от вант пару выбленок.

Но даже когда она скрылась из виду, слившись с роем других серых хищников, Корди не сразу смогла оторваться от фальшборта – колени ужасно тряслись, а высыпавший пот до сих пор казался липким и холодным. Зато Мистер Хнумр успокоился почти мгновенно. Убедившись, что опасность миновала, он пригладил шерсть и беззаботно привалился к ноге ведьмы. Выглядел он совершенно невредимым, но сердитым. И еще долго ворчал, пока Корди не подхватила его на руки. Только тогда он блаженно засопел и, пошевелив усами, уткнулся ей в ухо мягким теплым носом.

- Хнумр-хнумр-хнумр, - пробормотал он сонно, - Хнумрухнумрухнумрр-р-р…

- Ах ты мой защитник, - Корди едва не заплакала, уткнувшись лицом в мягкую шерсть его загривка, - Мой отважный ведьминский кот! Не испугался акулы!

- Хнумр-хнумр, - благодушно заметил вомбат. Видимо, это означало что-то вроде «Акулы – это ерунда, стоит ли из-за них волноваться? Может, отметим спасение парой сочных гренок?..»

- Доберемся до камбуза, и я угощу тебя до отвала, - заверила его Корди, взгромождая пушистое тело на плечи, - Если, конечно, на камбузе еще не хозяйничают акулы…

«Если хозяйничают, тем хуже для них, - подумала она, мысленно усмехнувшись, - Они еще не знают, на что делается похожа Ринни, если не получает до девяти часов свою чашку кофе…»

- Пошли-ка отсюда, а, Мистер Хнумр?

* * *

Трап был в каких-нибудь тридцати футах, но лишь бросив взгляд в его сторону, Корди едва не застонала от отчаянья. С тем же успехом он мог быть где-нибудь на Гермесе или Магнифиценте, в тысячах миль от нее.

Возле ступеней вилось не меньше дюжины акул. Судя по всему, более агрессивные товарки оттеснили их от остатков такелажа, вынудив грызть подножье грот-мачты и вырывать доски из верхней палубы. Кое-где та уже была залита поверх магического варева свежей акульей кровью – более сильные хищники не стеснялись прогонять тех, кто не мог за себя постоять. Протиснуться мимо такой своры нечего было и думать – набросятся со всех сторон и растерзают быстрее, чем крошечный крекер. Слишком много времени потеряно, слишком поздно… Корди со злостью дернула себя за хвост, но без особого толку. Боль немного прояснила мысли, но оказалась бессильна против отчаянья.

Увидев акулью стаю, Мистер Хнумр заворчал и попытался встать наизготовку, шерсть на его загривке встала дыбом, как у взаправдашнего кота. Неуклюжий гроза камбуза выглядел так, словно перебил за свою жизнь великое множество акул и схватиться еще с десятком ради своей хозяйки представляется ему делом чести.

Корди осторожно придержала его за ухо.

- Тихо ты, вояка… Одну акулу ты, может, и напугал, но всю стаю… Растащат нас по косточкам.

Но акулы даже не успели их заметить. Потому что на верхнюю палубу вдруг вырвалось что-то огромное, гремящее, пышущее паром, грохочущее, лязгающее, звенящее, ревущее… Ближайшая к трапу хищница, здоровенная, разбойничьего вида лисья акула со множеством шрамов на морде, успела лишь развернуться, изготовившись к атаке. Которая так и не последовала – что-то с такой силой ударило ее в нос, что хищница отлетела на добрых полтора десятка футов и завертелась, запутавшись в такелаже. Секундой позже та же участь настигла пару мако, жадно рвущих леера. Раздался громкий треск, похожий на треск куриных костей, и уцелевшая стремительно стала набирать высоту. Другая же, со свернутой набок головой, грузно упала на палубу. Увидев, что драка началась без него, вомбат заволновался и защелкал так, что Корди едва не выронила его. Пришлось вцепиться в его пушистый загривок двумя руками.

- Отродье портовой шлюхи! – ревело что-то, разбрасывая акул, - Клянусь тридцать шестой параллелью, я сделаю из твоей шкуры новый наждак! А ну стоять! Куда это ты собралась, дрянь хвостатая?

- Дядюшка Крунч! – закричала Корди, изо всех сил сжимая Мистера Хнумра, - Мы здесь, Дядюшка Крунч!

Когда голем показался на верхней палубе, Корди едва было не отшатнулась, настолько он был страшен. Это был не Дядюшка Крунч, которого она знала, это была громыхающая машина для разрушения, лязгающая сочленениями, гремящая раскаленным металлом и извергающая во все стороны струи пара. На глазах у Корди абордажный голем ухватил за плавник здоровенную акулу-молота и, заскрежетав от натуги, разорвал ее пополам, словно тощую кильку.

То, что развернулось на верхней палубе «Воблы» напоминало самую настоящую битву. Небоходы часто называют акул недалекими созданиями, озабоченными лишь поиском добычи, но глупыми их в небесном океане не считает никто. Как и трусливыми. Сознавая свое численное превосходство, опьяненные запахом крови и ведьминского варева, они не раздумывая атаковали голема сразу со всех сторон. Закаленное железо встретило ощерившееся сотнями изогнутых зубов пасти.

Не меньше полудюжины крупных акул бросились на Дядюшку Крунча с фронта. Им случалось нападать и на более серьезную дичь, чем беспомощные рыбы или люди, для которых небесный океан никогда не станет родным миром. Стае из опытных хищников не составит труда одолеть крупного нарвала, косатку или даже синего кита. Роза наделила их всем необходимым арсеналом – и соответствующими инстинктами – чтобы безропотно, на протяжении веков, выполнять роль воздушных мясников. Вот и сейчас они рванулись к Дядюшке Крунчу в едином порыве, пытаясь впиться в него зубами и оторвать от твердой палубы, где, как известно, двуногие существа чувствуют себя куда сильнее.

Существа более древние, чем многие ветра, видевшие рождения бесчисленного множества эпох, акулы ошиблись лишь в одном. Они никогда прежде не встречали абордажного голема.

Дядюшка Крунч не собирался поступать так, как поступают обыкновенно люди. Вместо этого он бросился навстречу акулам, скрежеща сочленениями доспехов и подняв для боя огромные смертоносные лапы. Щедро рассыпая удары, он двинулся по палубе, от этих ударов акулы отлетали в стороны и вертелись волчками. Некоторые, отведав стальных кулаков, спешили отступить из битвы, быстро набирая высоту или сваливаясь за борт. Другие были слишком голодны или ошарашены, чтоб внять голосу разума. А может, все еще полагали, что под прочной оболочкой скрывается уязвимая и сладкая человеческая плоть… Даже потеряв половину зубов, они пытались разгрызть бронепластины корпуса, чтоб добраться до внутренностей голема. Но Дядюшка Крунч не собирался им в этом потакать. Может он и был стар, но слаб определенно не был.

Одну из акул он ухватил лапами за хвост и с такой силой приложил об основание грот-мачты, что та тюком рухнула на палубу з размозженным черепом. Другую ударил под подбородок, словно заправский боксер, подбросив футов на десять.

- Корди! – заревел он оглушительно, вышибив дух из третьей, более осторожной, - Где тебя носит, рыбеха?!

- Я здесь! Здесь!

- Мигом вниз! Сейчас же! Ну!

Голем был прав. Вместо каждой поверженной им акулы в схватку вступало по две-три со свежими силами. И хоть старая броня, созданная чтоб противостоять шрапнели и абордажным саблям, не спешила поддаваться акульим зубам, вечно это длиться не могло. Кончится тем, что старого голема просто стащат с палубы и швырнут в Марево. Сколько бы сил не было заключено в его потрепанной оболочке, даже они имели предел.

Ей придется проскочить сквозь кучу щелкающих зубами акул, с вомбатом на плече.

- Принцесса-камбала… - выдохнула Корди, чувствуя, как предательски немеют ноги при одной только мысли об этом.

Это даже не прогулка про фока-штагу. Это форменное самоубийство. Проскочить мимо своры разъяренных, опьяненных злостью, акул, каждая из которых расправится с ней быстрее, чем Ринриетта – с кусочком пастилы…

- Живее! – загромыхал Дядюшка Крунч. От его увесистой оплеухи очередная акула крутанулась вокруг своей оси, совершенно потеряв ориентацию в пространстве, - Внутрь, рыбеха! Внутрь!

Корди побежала. Нарочно без подготовки, чтоб трусливое сердце не успело все испортить. На выдохе, безрассудно, оттолкнувшись левой ногой от палубы. Просто прыгнула, как привыкла прыгать, перебираясь по рангоуту, и понеслась вперед, туда, где за мачтой угадывались, полускрытые снующими акульими телами, контуры трапа.

Первые несколько футов она миновала легко – внимание акул было сосредоточено на Дядюшке Крунче. Корди оставалось лишь резко сворачивать, минуя их острые хвосты. Мистер Хнумр больно впился ей в плечо когтями и едва слышно поскуливал. Очутившись среди щелкающих челюстей, он мгновенно растерял все запасы былой отваги и представлял собой довольно жалкое зрелище. Но времени его утешать не было. По правде сказать, времени не было даже для того, чтоб лишний раз моргнуть. Корди старалась бежать бесшумно и обходить хищниц кругом, но ее выдал запах. Запах чертового акульего варева, которое отпугивало акул не больше, чем ароматный соус отпугивает любителей бифштекса. Ощутив его концентрированное присутствие, акулы стали медленно отступать от орудующего кулаками Дядюшки Крунча, беспокойно поводя треугольными головами. Запах человека, наложившись на запах зелья, заставил и без того взбудораженных рыб нервничать и кружить по палубе.

Корди проскользнула под брюхом у огромной голубой акулы, едва не полетев вверх тормашками на скользкой палубе, отскочила в сторону, едва миновав вторую и чуть сама не залетела в разверстую пасть третьей. Много акул, очень-очень много акул, по крайней мере, для одной юной ведьмы, которая и ведьмой-то считаться не может…

У самой мачты она наткнулась на тупорылую акулу-мако. Старый и опытный хищник, мгновенно поняла Корди. Не только по размеру, но и по тому, как та стояла в стороне, позволяя своим более юным товарками разбиваться об оборону голема. Но старость не притупила ни ее акулье чутье, ни охотничьи инстинкты. Едва лишь Корди приблизилась к ней, мако, молниеносно хлестнув хвостом, развернула свое серое, гладкое, точно обточенное множеством ветров, тело.

Черные выпученные глаза, казавшиеся пустыми и мертвыми, вдруг подсветились изнутри жутким плотоядным огоньком. Эта акула знала вкус крови не понаслышке. Она любила кровь, сладкую, как хорошо выдержанное вино, кровь людей. Корди почувствовала это, как чувствовала крохи магической силы, рассеянные в воздухе. А еще она почувствовала тяжелую и затхлую ненависть акулы. Ненависть к этим самонадеянным кускам сладкого мяса, которые осмеливаются подняться в воздух, вторгнуться в чертоги, веками принадлежавшие акульему племени. Мако открыла пасть, полную загнутых крючковатых зубов. Из пасти повеяло чем-то гнилостным, ядовитым, смрадным. Корди увидела розовые бугры акульего нёба и какие-то бесформенные наросты-бородавки на акульем носу. На плече у нее защелкал насмерть перепуганный вомбат.

Дядюшка Крунч успел вовремя. Не обращая внимания на трех или четырех впившихся в него акул, он заскрежетал и обрушил на старую мако оба кулака, вмяв ее в палубу и оглушив. Поздно – все новые и новые акульи головы поворачивались в сторону Корди. Одна, две, три… Все с черными непроницаемыми глазами, все с ощерившимися пастями. Обломав зубы об обшивку абордажного голема, акулы вдруг осознали, что все это время у них под носом был кусок мяса. Двуногая рыба, не очень большая, но выглядящая вполне соблазнительно, к тому же распространяющая вокруг себя манящий запах варева. И их древние инстинкты, похожие на примитивных гомункулов, привыкших оперировать лишь самыми простыми командами, дали сигнал: это добыча!

Корди замерла. Потому что в уставившихся на нее черных, как огромные ядовитые ягоды, глазах, мгновенно прочла все. В этот раз ей не спастись. Она не успеет добежать до трапа. И Дядюшка Крунч не успеет придти на помощь. И больше не будет никакой юной ведьмы, а будет лишь лежащая на палубе растерзанная шляпа…

Как странно, в те две секунды, что ей отпущено было жить, совершенно пропал страх. Будто и не было его никогда. Изогнутые акульи зубы, которые смотрели на нее со всех сторон, вызывали лишь отвращение, но не тот смертный ужас, что прежде сковывал ее. «Ну и жрите!» - хотелось выкрикнуть ей прямо в уродливые глупые акульи морды. Не было ни страха, ни жалости к себе, только ужасная досада. Ни за что пропала, дуреха. И ладно бы сама, заслужила, так еще и мистера Хнумра погубила…

Мистер Хнумр, обнаружив вокруг акульи пасти, сам обмер от испуга. При мысли о том, что его сейчас разорвут в клочья, Корди едва не взвыла в голос. Только не Мистер Хнумр! Только не трожьте ведьминского кота, отродье трески! Не думая, что делает, она сорвала вомбата с плеча и накрыла собственным телом, ощутив, как мелко дрожит его теплый мягкий нос. Перепуганный не меньше хозяйки, Мистер Хнумр не шипел, он съежился в пушистый комок и едва слышно дышал.

Корди видела, как к ней приблизились акульи пасти. Промаха не будет. Акулы шли на нее уверенно и целеустремленно, как заходящие на боевой курс дредноуты. Такие не ошибаются, не сдают назад. Сейчас она превратится в тысячу маленьких ведьм. Главное не думать об этом, ведь это наверняка ужасно-ужасно больно и…

Корди изо всех сил зажмурилась.

Интересно, она попадет на Восьмое Небо? Едва ли туда пускают таких пустоголовых сардинок, как она, но как знать?.. Вот бы здорово было посмотреть, как там все устроено, хотя бы одним глазком, а потом послать весточку Ринни…

Смерть все не приходила. Корди ожидала боли и ужасно боялась ее, но боли почему-то не было. Неужели умирать в акульих челюстях так спокойно? А она, глупенькая, боялась… Но почему нет отвратительного запаха из их пастей, почему она не слышит, как лопаются ее собственные кости? И почему где-то далеко-далеко потрясенно ругается Дядюшка Крунч?..

Корди открыла глаза. Это далось ей тяжело, каждое веко словно весило по тысяче фунтов. Но когда оба глаза наконец распахнулись, она не смогла сдержать потрясенного вздоха.

Акул не было. Палуба вокруг мачты была пуста и лишь жуткие сколы на досках да глубокие борозды в дереве указывали на то, что еще недавно здесь кипел настоящий бой. Поодаль, изобретательно ругаясь на неизвестных Корди языках, замер Дядюшка Крунч. Он тоже выглядел изрядно потрепанным – во многих местах его броня была украшена свежими вмятинами, через всю грудь тянулись прерывистые шрамы, оставленные на металле акульими зубами.

- Филе палтуса под маринадом, - прогудел абордажный голем, глядя куда-то вверх, - Ты что это натворила, рыбеха?

Корди тоже задрала голову, чтоб понять, куда он смотрит. И едва сдержала удивленный возглас.

Она увидела акул.

Акулы медленно поднимались над «Воблой», от огромного количества серых тел в воздухе рябило в глазах. Это походило на дождь, капли которого в нарушение установленных Розой законов тянутся обратно в небеса, к породившим их тучам. Только это были акулы. Раздувшиеся, как воздушные шары, беспомощно разевающие пасты и медленно поднимающиеся в непроглядную высь.

Ворча и фыркая, из объятий Корди выбрался Мистер Хнумр, взъерошенный, но тоже вполне целый и не скрывающий своего негодования. Как только опасность миновала, он вновь хорохорился, раздуваясь от возмущения, вспушивал шерсть на загривке и ругался на языке еще более причудливом, чем наречье старых небоходов. Он сам смог бы справиться со всеми акулами, сколько их есть в небесном океане. От всех переживаний он ужасно проголодался. А еще ему не понравилось лежать на палубе, придавленному ведьмой – и он не собирался это скрывать. Корди задумчиво вытащила из кармана побег сахарного тростника и протянула ему. Мистер Хнумр еще некоторое время сердито сопел, слишком уж глубока была обида, чтоб ее можно было загладить столь небрежной подачкой, но в конце концов сменил гнев на милость и блаженно захрустел.

Акулы плавно поднимались в небеса, точно сотни надутых воздушных шаров. Будь они более разноцветными, это походило бы на ярмарку или карнавал. Но и без того зрелище получилось захватывающим. Акулы все поднимались и поднимались, постепенно тая в грязно-белой кромке облаков.

- Кажется, у апперов сегодня будет рыбный день, - Корди рассеянно накрутила на палец один из хвостов, перевязанный линем[101] хвост, - Или они полетят еще выше, как думаешь?

Дядюшка Крунч тяжело подошел к ней, протянул огромную механическую руку и помог подняться.

- Я думаю, кое-кому неплохо было бы рассказать, что тут происходит, - проскрипел он, не сводя с Корди внимательных механических глаз.

Корди обреченно вздохнула и отбросила щекочущие шею хвосты.

- Тебе как, с самого начала?..

* * *

Дядюшка Крунч гремел, как потрепанная вражеским огнем канонерская лодка, которая идет полным ходом наперерез сильному ветру.

- Карасья душа! О чем ты думала, Корди? Китовьи шкварки! Поверить не могу, что ты чуть не отдала «Воблу» на съедение акулам!

Корди потупилась. Смотреть на сердитого, пышущего паром, голема было страшновато. Да не очень и хотелось отрывать взгляд от полированных досок палубы. Чего уж там, заслужила, крошка-корюшка. Натворила дел.

- Я хотела только поиграть секстантом, - вздохнула она, бессмысленно крутя в пальцах лезущие под руки хвосты, - Я же не знала, что…

Дядюшка Крунч не собирался успокаиваться.

- Что выведешь из строя корабельного гомункула? – рявкнул он, - Что превратишь корабль в летающую наживку? Что уничтожишь все наши карты?

- Но я… - Корди дернула за хвост сильнее, чем надо, на глаза навернулись слезы. А может, хвост здесь был вовсе не при чем, - Я же…

- Вас обоих могли сожрать, это ты понимаешь? Скажи спасибо Шму, что успела меня предупредить!

Шму не выглядела как человек, ждущий благодарности. Напротив, она была смущена куда больше самой Корди и пряталась в тени грот-мачты, не решаясь показаться на глаза голему. Вид у нее был до крайности виноватый и удрученный. А еще ужасно помятый и растрепанный – почти как у Мистера Хнумра. Видно, даже ей нелегко далось бегство по рангоуту от своры разъяренных акул.

- Полюбуйся, во что они превратили корабль! – Дядюшка Крунч тяжелой рукой обвел оснастку «Воблы».

Картина в самом деле была плачевной. Когда-то наполненные ветром тугие паруса баркентины висели безвольными лохмотьями, слишком жидкими для того, чтоб поймать даже самый завалящий ветер. Мачты выглядели деревьями, выдержавшими страшную бурю, переломанными, лишившимися почти всех рей и части стеньг, едва держащимися вертикально. Не мачты, а какие-то огрызки… Снасти бегучего и стоячего такелажа, прежде соединявшие паруса и мачты в единый сложный механизм, болтались какшнурки на ветру, разодранные и бесполезные.

- Мы потеряли всю верхнюю оснастку, - безжалостно прогудел Дядюшка Крунч, - Мы потеряли лиселя, кливера, стаксели… Сорок тысяч шаровых молний, мы потеряли почти все, что торчит из палубы! Полюбуйся!

Корди хлюпнула носом. Точнее, нос хлюпнул сам собой без малейшего ее участия. Дурацкий нос… Единственное, для чего он сейчас годился – для того, чтоб чувствовать запах крупных неприятностей.

- Считай, что парусов у нас нет, - горько произнес Дядюшка Крунч, разглядывая гирлянды из лохмотьев, прежде бывшие кливерами, - Эта рыбка больше не будет ходить под ветром…

- Но мы же можем починить…

- Восстановить рангоут, может, и удастся, у нас еще довольно дерева. Но паруса?

- А запасные?

- Это и были запасные, балда! Ринриетта не взяла запас парусины, когда я ей об этом говорил. Твердила, что это лишние траты! И вот – пожалуйста!

Он потряс тяжелым стальным кулаком, способным проломить череп даже белой акуле. Можно было обойтись и без этого, уныло подумала Корди, ситуация и так выглядела достаточно драматично. Обнаружив валяющуюся поодаль шляпу, она подняла ее и, поколебавшись, нахлобучила на голову. От шляпы несло тяжелым запахом проклятого варева, но Корди и без того была перепачкана в нем с ног до головы.

- У нас есть машина, - она украдкой взглянула на Дядюшку Крунча из-под полей, - Мы ведь можем идти под паром?

Абордажный голем лишь досадливо махнул рукой.

- «Вобла» - это трехмачтовая баркентина. Она создана для того, чтоб идти под парусом. А что машина… Мы не сможем постоянно идти на одном лишь ведьминском зелье. В конце концов у нас просто не хватит запасов. А мы даже не знаем, куда нас занесло и в какой стороне Ринриетта! – при упоминании капитанессы голем заклокотал от злости, - По твоей милости у нас нет ни секстанта, ни карты! И нет гомункула, чтоб проложить курс! Ты вообще представляешь, где мы? Да за эту ночь нас могло отнести на пятьсот миль в любом направлении!

Корди опять поникла.

- Мы можем подождать, - неуверенно сказала она, теребя обрывок свисающей с мачты веревки, - Так ведь? «Малефакс» через какое-то время очнется, сообразит, где мы – и свяжется с Ринни...

- Подождать! – передразнил ее Дядюшка Крунч, в недрах которого что-то натужно заскрипело, - Блестящий план, госпожа ведьма! Тогда сразу можешь повязывать своим новым друзьям салфетки на шею, потому что в следующий раз они превратят корабль в труху!

- К-каким друзьям?..

- Хвостатым и зубастым! – Дядюшка Крунч резко протянул ей подзорную трубу, - Гляди! Да не вверх! На горизонт гляди!

Корди покорно взяла трубу и неумело приложила ее к глазу. Линзы были старыми, потертыми, изображение в них казалось мутным. А может, нужны глаза настоящего пирата, чтоб что-то разобрать. Но Корди разобрала, пусть и не сразу. А разобрав, застыла в ужасе, не в силах оторваться от подзорной трубы.

То, что ей казалось серой утренней дымкой, стягивающейся у горизонта, было вовсе не погодным явлением и не имело никакого отношения к скопившейся в атмосфере влаге. Это были акулы. Бесчисленное множество крошечных серых силуэтов, извивающихся и оживленно работающих хвостами. При мысли о том, что все они на полной скорости несутся к «Вобле», чтоб откусить от нее еще кусочек, Корди сделалось дурно.

- Они…

- Спешат к столу со всех плавников, - раздраженно пропыхтел Дядюшка Крунч, забирая подзорную трубу, - По твоей милости нас чуют, должно быть, за десятки миль. И теперь мы приманили всех окрестных акул!

Корди ощутила, как дрожат поджилки. До того она даже не представляла, что такое поджилки и где они расположены в ведьминском теле. Оказалось, поджилки – это что-то вроде штагов, растянутых под кожей. И когда они дрожат, дрожь передается всему телу, точно его бьет тяжелым порывистым вихрем.

- Мы ведь можем уйти от них на одной машине? – спросила она дрогнувшим голосом, - Ведь можем, правда, дядюшка?

Голем мотнул головой. На виске у него виднелись свежие зазубрины – след акульих челюстей.

- Наша малышка слишком тяжела, чтоб тягаться с акульим отродьем. Если идти на одной машине, без парусов, вытянем в лучшем случае узлов тринадцать. А голодная акула идет на тридцати.

- Что же нам делать? – Корди подавила желание схватить беззаботно грызущего тростник Мистера Хнумра, чтоб защитить его своим телом от акульей напасти.

- Может, используешь на них свой новый фокус? – осведомился Дядюшка Крунч, - Превратишь их в воздушные шарики?

Корди завязала на одном из хвостов какой-то бессмысленный кривобокий узел.

- Я сама не знаю, как это получилось.

Будь у Дядюшки Крунча брови, в этот миг они наверняка бы сползли на переносицу.

- То есть как это? Ты учинила волшбу по случайности?

Корди обреченно кивнула, на миг спрятавшись за полями своей шляпы.

- Сама не понимаю, как вышло. Просто я… Испугалась немножко, ну и… Все. Наверно, это что-то вроде интуитивной магии. Ну, той самой, которой я превращаю все вокруг в еду.

- Я не разбираюсь в ваших магических штучках, - проскрипел голем, - Но я верю тому, что видят мои линзы.

- Волшба похожа на сложный чертеж, - принялась объяснять Корди, крутя из волос кольца, - Чтоб наложить волшбу, надо в мелочах представлять материал, с которым работаешь, температуру, давление, точки приложения силы, молекулярную структуру и… все такое прочее. Именно так колдуют настоящие ведьмы. Они меняют кристаллическую решетку и…

- Мне не нужны детали! Прибереги их для акул!

- Я не могу колдовать, - Корди бессильно выронила хвосты из рук, - Я не могу делать расчеты. Я могу только бить молотком. Случайно.

Скрежет абордажного голема походил на протяжный усталый вздох.

- Интуитивная магия, значит?

- Угу. Это магия, которой нельзя управлять, только сдерживать. Она просто вырывается сама собой, как пламя из топки… - Корди бессильно развела руками, - Только на это я и гожусь. Бить молотком вместо того, чтоб работать с чертежами.

- Одним словом, уповать на твою волшбу – как на дырявые паруса, - подвел итог Дядюшка Крунч, - Эх, задал бы я тебе трепку, как пескарю, только не до того сейчас… Кажется, придется опять старому ржавому голему спасать ваши юные головы. Что ж, хоть чем-то Ринриетте помогли – собрали на свой хвост всех чертовых акул всего полушария…

Корди осторожно выглянула из-под шляпы.

- Ты знаешь, как нам сбежать от акул?

Надежда юркой рыбешкой вспорхнула из ее души и отчаянно замолотила по воздуху крохотными плавничками.

- Знаю. Но не уверен, что вам понравится этот вариант. Впрочем, если вам он не понравится, можете заранее смазываться акульим зельем, вон его еще полбочки осталось…

- Что за вариант?

- Возьми подзорную трубу. Гляди на ост-норд-ост… Шестьдесят семь градусов, рыбья твоя голова! О Роза… Просто посмотри вон туда, - Дядюшка Крунч указал вправо по курсу железным пальцем, - Уже два года на корабле, а все линь от ликтроса не отличишь… Ну как? Видишь?

Корди не сразу ответила. Там, куда указывал голем, не было ничего примечательного, если не считать едва видимых на фоне неба, точек. Но это были не акулы. Просто облака необычной формы, острые, точно кто-то порубил обычное облако саблей.

- Облака, - неопределенно пробормотала она, - Ты думаешь, «Вобла» сможет там спрятаться?

Голем вздохнул. Точнее, издал протяжный гул, похожий на утечку пара в магистрали высокого давления.

- Это шторм, Корди. Ты бы знала это, если бы хотя бы изредка интересовалась воздушной наукой.

Он так веско произнес это слово, что Корди внутренне напряглась. Ей приходилось видеть шторма. Когда месишь облака два года подряд, хочешь не хочешь, а рано или поздно окажешься там, где Роза месит из них тесто, как выражаются старые небоходы.

- Значит, нам надо обойти его, так?

- Нет, - абордажный голем очень внимательно посмотрел на нее с высоты своего роста, - Это значит, нам нужно нырнуть в него. В самую середку.

Корди осторожно дотронулась до ушей – не забило ли их ведьминское варево?.. Но нет, слух как будто остался при ней. Значит, Дядюшка Крунч просто пошутил, как частенько шутил над сухопутными крысами. Кому придет в голову прыгать в шторм, да еще на старой лохани без парусов и гомункула?..

«Тому, за кем гонится тысяча акул, - мысленно ответила она, - Или миллион».

- Т-ты… Ты ведь не всерьез, да?

Дядюшка Крунч положил свою механическую руку ей на плечо. Странное дело, ей не было больно. Рука, способная крушить акульи челюсти, могла быть осторожной и почти невесомой.

- Поверь, рыбеха, я еще никогда не был так серьезен. А если мы где-то ошибемся, то никогда больше и не буду. Нам придется нырнуть в шторм. С головой. Поверь, это не тот трюк, который я хотел бы исполнять. Но других вариантов у нас попросту нет.

Шму прислонилась тощей спиной к фальшборту – верно, у нее отнялись ноги. Да и лицо было таким, что в другой ситуации Корди бы рассмеялась. Только сейчас смеяться ни капельки не хотелось.

- Ш-ш-шторм? – выдавила ассассин, растерянно глядя на них.

- Разве это настоящий шторм? – голем пренебрежительно махнул тяжелой лапой, - Самое большее девятка по Бофорту… Вот раньше были шторма, не то, что сейчас, мы меньше десятки и за шторм-то не считали, так, за сквозняк… Я не рассказывал, как мы с Восточным Хураканом как-то раз угодили в настоящий ураган на сороковой параллели? Вот то был шторм! Дуло так, что наши якоря болтались над головой, как воздушные змеи! А хуже всего пришлось боцману. У того роскошная шевелюра была, на зависть Мистеру Хнумру, но капитан послал его в разгар бури убрать фор-стеньга-стаксель да ставить фор-стаксель, и за ту минуту, что он торчал на верхней палубе, у него ветром все волосы начисто с головы сдуло! Стал лыс как пеленгас. Так потом ни единого волоска у него на голове и не выросло. Вот то были шторма!

Корди эта история не показалась ни занимательной, ни успокаивающей.

- Но разве это не опасно, нырять в шторм? Ты же сам говорил…

Дядюшка Крунч поскреб пальцем усеянный заклепками подбородок.

- Не опаснее, чем дразнить голодную мурену. Но больше нам ничего не остается. Акулы боятся бурь, у них по этой части отличное чутье. Они никогда не суются внутрь. В штормовом фронте «Вобла» сможет оторваться от них. Кроме того, шторм послужит нам вместо швабры.

- Как это? – не поняла Корди.

- Знаешь, что такое рутэнийская баня?

Ведьма неуверенно кивнула.

- Тренч говорит, это такой дом, где ставят нарочно поломанный паропровод с раскаленным паром и где рутэнийские небоходы хлещут друг друга скатовыми хвостами. Наверно, ужасное место. Неудивительно, что в Унии таких нет.

- Ну, в чем-то он прав… В общем, «Воблу» похлещет в шторме ветром и водой не хуже, чем скатовыми хвостами в бане, поняла? Смоем с себя твое чертово варево.

Корди захотелось хлопнуть себя по лбу. Но после битвы с акулами сил не хватало даже на это.

- Так вот что ты задумал, - протянула она, - Мы искупаемся и смоем с себя запах?

- Именно так. И акулы перестанут смотреть на нас, как на праздничный пирог. А теперь слушай меня внимательно, кроха-рыбеха, в оба перепачканных чернилами уха. Ты встанешь к штурвалу, закрепишь штормовые леера и будешь держать курс. Ровно ост-норд-ост, шестьдесят семь градусов. Поняла меня? Шестьдесят семь.

Корди растерялась.

- Я? К штурвалу?

- Больше некому, - абордажный голем раздраженно шевельнул плечами, - Кто-то должен быть в кочегарке, кормить ведьминским зельем топку. И это буду я.

- А Шму? Она тоже может держать курс! Она часто смотрит, как Ринни стоит у штурвала!..

Ассассин выглядела так, словно ею уже пообедала акула – безжизненное лицо, закатившиеся глаза, дрожащие губы. На подгибающихся ногах она поспешно отошла подальше – словно Корди намеревалась схватить ее и приковать якорной цепью к штурвалу.

Предательница. Впрочем – Корди мысленно скривилась – может, Шму и отчаянная трусиха, одинокая, как осенний ветер, только нагрешить она успела куда меньше, чем она сама.

- Шму корабль вести не будет, - жестко произнес Дядюшка Крунч, внимательно разглядывающий клубящиеся на горизонте облака, словно кто-то взял и перевернул в небо горшочек с кашей, - При первом же порыве ветра она спрячется в самый темный чулан на корабле. Вести баркентину сквозь бурю будешь ты.

- Но я никогда не вела корабль сквозь бурю! – простонала Корди, - Ринни только иногда давала мне порулить в спокойном небе! Я не умею! Мне четырнадцать лет!

Она знала, что мольбы бесполезны – абордажный голем, побывавший в зубах у акул, был неуязвим и для них в том числе.

- Значит, придется взрослеть быстрее, чем ты рассчитывала, - отрубил он, - Ничего, это будет не так сложно. Парусов у нас не осталось, так что и мороки с ними не будет. Главное – держи нос корабля точно на ветер. Жесткий левентик, поняла? Ветер – это не только та штука, которая может высушить волосы, но и та, что запросто перевернет корабль, если ты отклонишься хотя бы на пять градусов от ветра. Выдерживай направление. И не свались за борт!

Корди прижала руки к груди.

- Я не смогу! Я не умею водить корабли!

- Это твой шанс показать, что не такая уж ты безголовая рыбешка, какой иногда выглядишь. Вытащи нас из тех неприятностей, в которые мы по твоей милости ввязались.

Корди почувствовала себя так, словно ей на плечи взгромоздили весь небосвод с тысячами барахтающихся в нем многотонных кораблей. Опять предательски заныли коленки. Дядюшка Крунч не собирался ждать, пока она соберется с духом.

- Акулы нагоняют, - пробормотал он, откладывая подзорную трубу, - Нам придется поспешить, чтоб нырнуть в шторм. А ты просто держи курс. Все остальное «Вобла» сделает сама. Точно на ветер, шестьдесят семь градусов, помнишь?

- Помню, - вздохнула Корди, мрачно крутя хвост, - Ох и завидую я тебе, Мистер Хнумр…

* * *

За проведенные на «Вобле» два года Корди видела не меньше полутора десятков штормов.

Начинались они всегда неспешно. Небо на горизонте серело, ветер становился порывистым и нетерпеливым, солнце пряталось в какой-то тайник на небе, превращаясь в едва видимый блекло-желтый ореол. Снасти на «Вобле» начинали трепетать, а флаг бился на флагштоке как раненая рыба в пасти хищника. Это означало четыре балла по шкале Бофорта, по меркам небоходов не шторм, а легкое волнение небесного океана. На пяти баллах принимались едва заметно подрагивать бом-брам-стеньги[102] и верхние реи, а корпус баркентины принимался приглушенно скрипеть, точно ворчливый старик. При шести баллах находиться на верхней палубе уже было немного жутковато – казалось, что ветер норовит сбросить тебя за борт, а от того, как он гудел в такелаже, пронзительно и зло, на душе делалось неспокойно, как от воплей баньши.

Семь баллов по Бофорту Корди видела лишь единожды, когда «Вобла» пересекала тридцать третью широту полгода назад и по вине зазевавшегося «Малефакса» угодила в стремительный западный пассат. Тот шторм для нее и Мистера Хнумра длился лишь несколько минут. Как только ветер всерьез ударил баркентину в правую скулу, заставив ее оглушительно затрещать и накрениться, а в небесах полыхнули, раскраивая небосвод на мелкие лоскуты, молнии, Корди, позабыв про штормовой леер, бросилась вниз. Корабль прыгал на воздушных волнах, как на кочках, время от времени его киль гудел от чудовищной нагрузки, где-то на палубе хрипло ругался Дядюшка Крунч, между раскатами грома кричала что-то Алая Шельма, скрипели тросы…

Корди и мистер Хнумр забились в угол кают-компании и просидели там все время, прижавшись друг к другу. Вомбат мелко дрожал и в ужасе верещал всякий раз, когда ветер с огромной силой наносил старой баркентине очередной удар, от которого она непременно должна была развалиться на части. Но она не разваливалась. Несколькими часами позже, когда шторм превратился в порывистый ветер, точно вылив на измочаленный корабль всю свою накопленную в облаках ярость, с верхней палубы спустилась Алая Шельма. Выглядела она как тряпка, которую не в меру ретивая прачка полоскала в тазу несколько часов подряд. Мокрая, побелевшая от усталости, едва держащаяся на ногах, она прямо в сапогах повалилась на кровать и заснула мертвым сном.

Теперь Корди предстояло выдержать «восьмерку» и от одной мысли об этом все внутренности норовили скрутиться сложным матросским узлом.

Она закрепила штормовые леера и проверила страховочный пояс. Толстый кожаный ремень оказался чересчур большим для нее и болтался на бедрах, но его тяжесть внушала хоть какую-то надежду. Капитанский мостик «Воблы», поднимавшийся над квартердеком, из-за своей безлюдности впервые показался ей огромным. Не было ни массивного скрежещущего тела Дядюшки Крунча, ни алого мундира Ринриетты, лишь огромное колесо штурвала с отполированными рукоятками, верхние из которых были выше головы ведьмы на добрых три фута. С этим колесом ей предстояло стать единым целым на следующие несколько часов. Сверившись с компасом, Корди с трудом повернула его несколько раз, убедившись в том, что корабль идет прямиком на шторм – в ту часть неба, где облака приобрели зловещий свинцовый оттенок, делающийся все более насыщенным и жутким с каждой минутой.

Но еще страшнее было смотреть назад, туда, где за ютом «Воблы» уже невооруженным взглядом виднелись гроздья акульих стай. И пусть с такого расстояния было не различить их зубов, Корди мысленно подгоняла «Воблу» изо всех сил. Лучше «восьмерка», чем еще одна атака кровожадных хищниц, после которой баркентина окончательно превратится в ворох связанных между собой досок.

Хоть Корди и готовилась к шторму, он все равно начался внезапно. Она просто не заметила того воздухораздела, за которым небесный океан делился на две части. И как часть первая, безмятежная, оказалась вдруг где-то далеко-далеко, а часть вторая, грохочущая и черная, распростерлась вокруг «Воблы» на многие мили. Небо кругом постепенно темнело, точно за бортом сгущались сумерки, а облака делались чернильными и тягучими. Пока что «Вобла» легко миновала их, разделяя килем, но Корди знала, что долго это не продлится. И ветер, требовательно гудящий в остатках такелажа, звучал тревожно и резко.

- Лучше уходи, Мистер Хнумр, - посоветовала Корди вомбату, - Здесь сейчас будет очень-очень жутко. Ведьминскому коту ни к чему торчать на палубе в такую погоду.

Мистер Хнумр, боязливо прижавший уши еще при первых раскатах грома, спрятался за нактоуз и остался там, беспокойно озираясь. Видимо, после знакомства с акулами он не испытывал чувства безопасности в одиночестве, предпочитая остаться на мостике вместе со своей хозяйкой. Вздохнув, Корди затянула страховочный пояс поперек его мохнатого живота, убедившись, что штормовые леера надежно прикреплены к кофель-нагелям.

- Это будет весело, - дрожащим голосом пообещала она вомбату, - Мы справимся не хуже Ринни.

Они справятся. Над трубами «Воблы» вились султаны магического дыма, колеса, немного дребезжа, вращались, неспешно черпая воздух лопастями, баркентина шла уверенным, хоть и грузным, левентиком – прямиком на шторм. Что таить, это было жутковато. Словно она собственными руками направляля корабль прямо в гигантский зев исполинской рыбы, чье нутро сотрясается от грохота.

А потом шторм навалился на баркентину и обхватил сразу со всех сторон своими дрожащими когтями. Ветер сделался рваным, бьющим наотмашь, таким, что у Корди после каждого порыва спирало в груди дыхание, а на глазах выступали слезы. Небо становилось все темнее, до тех пор, пока корабль со всех сторон окончательно не обложило тучами. Тяжелые, похожие на многотонные, выпачканные в грязи валуны, они ничем не напоминали ту невесомую белую пряжу, которой Корди обычно любовалась с палубы. Этим тучам, казалось, ничего не стоит раздавить зазевавшегося человека.

Брудудудудугруммммм! Корди подскочила, когда прямо по курсу «Воблы» скользнула молния, оставляя за собой причудливый хвостатый узор, страшный и завораживающий одновременно. Словно сама Роза вознамерилась украсить небосвод потоками ослепительного белого огня.

Ветер еще раз двинул «Вобле» в правую скулу, и это уже был не шлепок, а настоящий удар, из тех, которыми небоходы валят друг друга с ног в жестокой кабацкой драке. Жестокий, сильный, скользящий, от которого, кажется, даже шпангоуты треснули, точно ребра. Ветер бил не вслепую. Он норовил увалить баркентину под ветер, заставить ее подставить беззащитный бок. Корди знала, что это означает. Гибель, мгновенную и страшную. Она впилась в штурвал обеими руками, пытаясь удержать курс. Шестьдесят семь градусов. Ни больше и не меньше. Чтоб сделать всего четверть оборота, ей потребовалось до боли напрячь мышцы рук и едва не повиснуть на нем. Удивительно тяжелая и неудобная деревяшка, и как у Алой Шельмы получалось играючи ее вертеть в любую сторону?..

Ветер ухмыльнулся ее настойчивости и вдруг без предупреждения так саданул прямо в грудь, что Корди едва не отлетела, как игрушечная кукла. И он не собирался на этом останавливаться. Он обрушивал на «Воблу» все новые и новые удары, то стегая ее вдоль корпуса и заставляя вздрагивать всем своим многотонным телом, то вдруг замирал, и от этого делалось еще хуже, потому что он все равно подстерегал где-то рядом, точно хищная акула, подстерегал, чтоб вновь наброситься на нее, яростно полосуя такелаж и заставляя мачты опасно скрипеть.

- Ерунда, - выдавила из себя Корди, глотая мелкими глотками воздух, - Эта «восьмерка» не страшнее, чем летать на шлюпке по воздушным ямам с пьяным Габби. Даже ребенок управится.

Следующая молния расколола небо точно посередке и из разверзстой раны в плоти неба на «Воблу» хлынула его ледяная кровь, забарабанившая по палубе точно шрапнель. Несмотря на брезентовый плащ, Корди вымокла в несколько минут. Тяжелая парусина, впитывая влагу, делалась холодной, тяжелой и шершавой, воротник норовил поцарапать уши, а широкополая ведьминская шляпа едва удерживалась на голове. Корди с опаской косилась в сторону Мистера Хнумра. Тот забился в самый угол, поджав хвост, но попыток сбежать на нижние палубы. Вот кому сейчас по-настоящему страшно, подумала Корди, сжимая холодными, как лед, пальцами рукоятки штурвала.

Будь здесь «Малефакс», он бы с легкостью взял на себя управление. Он вел бы баркентину меж грозовых облаков с той же легкостью, с которой ребенок управляет игрушечным кораблем, он бы оберегал экипаж от молний и порывов шквального ветра. Или хотя бы шептал Корди на ухо слова ободрения. Но «Малефакса» не было. И никого не было. Палуба «Воблы» была пуста. Залитая водой, погруженная в темноту, разрываемую лишь острыми вспышками молний, она выглядела непривычно и жутко – точно населенные призраками руины.

Шторм не стихал, напротив, делался все сильнее. Корди приросла к штурвалу, обхватив его спицы предплечьями. Шторм хотел оторвать ее и в бешенстве хлестал своими плетьми по капитанскому мостику. Шторм хотел пронзить ее навылет струями воды и задушить в своих объятьях. Шторм бесновался и выл, громыхал, сверкал, скрежетал и рвал все вокруг.

Шестьдесят семь градусов. За пеленой сплошного ливня Корди не видела, что показывает компас, приходилось выпускать штурвал и, держась за обжигающий штормовой леер, пятиться к нактоузу, прикрываясь шляпой. Корабль то и дело разворачивало, он шел рваными галсами, как заблудившаяся рыба, и всякий раз, когда Корди стоило замешкаться, выравнивая курс, набегающий порыв ветра с такой силой бил в борт, что баркентина едва не переворачивалась. Палуба под ногами ходила ходуном, рангоут трясся и скрипел, молнии вырастали из-за горизонта жуткими слепящими деревьями с шипастыми ветвями. Это был не просто шторм. Роза сломала что-то в сложном устройстве неба и Корди вместе с «Воблой» оказалась в его громыхающей середке, словно внутри распираемого паром и готового взорваться котла. Здесь само небо превращалось в клочья, распарываемое отточенными кинжалами ветров.

Шестьдесят семь градусов. С каждым раскатом грома, с каждой вспышкой молнии или тревожным треском корпуса Корди вжимала голову в плечи, но вновь и вновь поворачивала тяжелый, как скала, штурвал. Руки гудели от напряжения, сухожилия превратились в истертые веревки, но баркентина шла заложенным курсом и не собиралась сворачивать. Прямиком в пасть шторму. Несколько раз Корди оглянулась, чтоб посмотреть, где акулы, но никаких акул не заметила. Немудрено, учитывая, что корабль шел в сплошном потоке клокочущих грозовых облаков. Может, акулы и самые глупые рыбы на свете, но даже у них хватило ума не соваться прямиком в бурю. Корди презрительно рассмеялась и вернулась к штурвалу. Больше времени озираться у нее не было.

Шестьдесят семь градусов.

Иногда, когда очередной порыв ветра заставлял баркентину резко зарываться носом в облака или вскидываться, слепо глядя бушпритом в грозовое небо, старая машина начинала кашлять, а колеса двигались рывками. При мысли о том, что случится с кораблем, если машина выйдет из строя, Корди испытывала отвратительную слабость в животе. Лишившись движущей силы, «Вобла» мгновенно станет добычей ветра. Он собьет ее с курса, развернет и примется планомерно рвать на куски, отрывая прочнейшие доски и срывая с палубы остатки мачт. «Вобла» будет жить ровно столько, сколько работают ее колеса - и сколько ее удерживает на курсе висящая на штурвале ведьма.

Но все равно ей было отчаянно страшно. Настолько, что внутренности смерзались в бесформенный ком всякий раз, как баркентина норовила потянуть носом вниз или в остовы мачт с оглушительным треском били молнии. С этим страхом невозможно было бороться. Как и магия, он был чем-то, что не поддается контролю. Страх тягучими каплями скапливался где-то под языком, страх теребил ее колючей лапой за ребра, страх изукрашивал обжигающим инеем спину между лопаток. Чтоб не было так страшно, Корди пыталась разговаривать с сжавшимся в комок вомбатом, который, вымокнув до последней шерстинки, превратился в маленькую дрожащую тряпочку с большим гладким носом.

- Еще час, не больше! – ей приходилось кричать, надсаживая горло, - Мне кажется, вдалеке уже светлеет! Рыбки-норушки, это никакая не «восьмерка», это самая настоящая «девятка»!..

Когда-то, когда она увидела свой первый в жизни шторм, жалкую «шестерку», и окоченела от ужаса, Дядюшка Крунч принялся рассказывать ей истории. Так непринужденно, словно они были не на раскачивающейся, залитой водой, палубе, а в уютной кают-компании. Истории про то, как они с дедом Ринни покоряли воздушные океаны сто лет назад. Удивительно, но это помогало. А может, помогали не сами истории, а голос абордажного голема, саркастично кашляющий и механически перхающий. Слушая его, она забывала про гремящие облака над головой и острые порывы ветра. Про старую изношенную машину и страшные узоры молний. Дядюшка Крунч знал множество историй. Некоторые из них казались страшными, другие – забавными, и как минимум треть из них вызвала бы сомнения даже у ребенка, но Корди было не до того. Впившись пальцами в леера, она слушала про то, как один небоход из команды Восточного Хуракана поймал на удочку такую здоровенную камбалу, что та унесла его в небо. В другой раз пираты с «Воблы» охотились за торговыми джонками под Нихонкоку и так как в добыче попадался только рис, питались им целых полгода. По зауверению Дядюшки Крунча, из-за этого половина команда разучилась говорить по-человечески, а у оставшихся сделались узкими-преузкими глаза.

Абордажный голем помнил тысячи историй про бывшего капитана «Воблы». Ему было, чем утешить маленькую, дрожащую от страха, ведьму. Был бы он сейчас рядом!.. Корди в отчаяньи потерла иссеченное ветром и дождем лицо – точно девятихвостой плетью отстегали. «Малефакс» тоже был заправским рассказчиком, но истории у него были другие – более неспешные, наполненные необычными словами и странными существами, иногда они внезапно заканчивались или, напротив, тянулись бесконечно долго, перетекая одна в другую…

Ветер впился в стоящую перед квартердером бизань-мачту с такой яростью, что глухо затрещало дерево. Корди видела, как выгнулась чудовищной дугой бом-брам-стеньга. Ей нужна история, подумала она, тщетно сжимая штурвал глиняными руками, ей нужно, чтоб кто-то рассказал историю. Любую, неважно про что, лишь бы заслонить словами порывы штормового ветра. Но на капитанском мостике не было никого, кроме нее. Значит, решила Корди с неожиданным смешком, она сама должна рассказать историю. Но кому? Ревущему вокруг шторму? Он не очень-то похож на внимательного зрителя? «Вобле»? Старая баркентина сама побывала во множестве. Значит…

- Эй, Мистер Хнумр! Хочешь, я расскажу тебе историю?

Спрятавшийся за нактоузом «черный ведьминский кот» опасливо приоткрыл глаза. Усы его дрожали, лапки изо всех сил впились в штормовой леер. Впрочем, теперь он уже не был черным – ливень и штормовые облака, сквозь которые проходила баркентина, давно смысли без остатка следы чернил.

Корди запнулась. У нее не было в запасе подходящих историй, чтоб успокоить перепуганного вомбата. По крайней мере, таких, за которые не было бы стыдно. Ведь не рассказывать же ему, как она случайно превратила лучшую капитанскую треуголку в кусок ливерной колбасы?.. К тому же, почти за всеми подобными историями Мистер Хнумр наблюдал на правах ведьминского кота. Возможно, ему интересно было бы послушать про что-то, чего он не видел. Про что-то, случившееся за пределами «Воблы». Пусть даже что-то не очень забавное.

- Хочешь, расскажу историю про одну маленькую глупую ведьму?

Она даже не была уверена, что Мистер Хнумр слышит ее – штормовой ветер ожесточенно рвал слова на части, стоило им сорваться с губ, но Корди показалось, что глаза вомбата заинтересованно моргнули.

- Хочешь? Тогда слушай. И не отвлекай меня. Эта история произошла давным-давно, больше двух лет назад, на одном маленьком каледонийском острове под названием Эклипс. Погода стояла как сейчас – гремела гроза, по крыше стучал ливень, и пахло так, как всегда пахнет во время дождя…

* * *

Гремела гроза, по крыше стучал ливень, и пахло так, как всегда пахнет во время дождя – тревожно и душисто.

В больших залах Академии дождь звучал по-особенному, рождая в них, точно в огромных колоколах, едва слышное эхо. Корди любила эти залы, сама не зная, за что – с их несуразно старой мебелью, скрипучими ступенями амфитеатров, огромными досками, исписанными каллиграфическим почерком преподавательниц, наглядными пособиями в огромных, тяжелого стекла, банках…

Но еще больше ей нравились гулкие пустые коридоры. В старом трехэтажном здании было множество коридоров, широких, с потрескавшимися дубовыми панелями и вензелями давным-давно ушедших в небытие каледонийских королей. Корди любила, выскользнув под каким-то надуманным предлогом из учебного класса, бродить по ним в одиночестве, нарочно скрипя половицами и воображая, что идет по палубе большого корабля. Разве что запах здесь был не корабельный – пахло мелом, старой краской, побелкой, паутиной и всем тем, чем обычно пахнет в старых зданиях, порядком уже осевших и подновляемых лишь по случаю. Иногда Корди украдкой открывала окно, чтоб в коридор ворвался ветер. Тогда, прикрыв глаза, можно было воображать, что стоишь на всамделишнем капитанском мостике и ощущаешь на лице дуновение далеких южных пассатов… Это было непросто, ветра над Эклипсом дули преимущественно слабые и сырые, не способные разогнать даже постоянно висящий над островом туман, но Корди давно научилась представлять то, чего нет. В этом часть работы настоящей ведьмы – уметь представлять то, чего нет. А она в свои двенадцать с небольшим была ведьмой.

В этот раз привычный коридор показался ей холодным и чужим, ничуть не похожим на корабельную палубу. Может, оттого, что впервые за долгое время она шла по нему не одна. И не по своей воле.

- Извольте шагать быстрее, мисс Тоунс, - голос миссис Мак-Херринг действительно походил на ветер, только ледяной и пронизывающий, - Не заставляйте госпожу ректора вас ждать. Впрочем, если к числу ваших преступлений добавить опоздание, едва ли это серьезно увеличит их общий вес…

Корди втянула голову в плечи, как делала всегда, стоило госпоже заведующей воспитательной работой подать голос. Хорошо, что та шла сзади – по крайней мере, нет необходимости смотреть на ее бледное напудренное лицо с поджатыми губами и глазами навыкате, делающими ее похожими на старого облезлого карпа. С другой стороны, затылок мисс Пилчардс, шедшей впереди, тоже едва ли служил той точкой, на которой с удовольствием задерживается взгляд. Тощая шея, обесцветившиеся волосы, какие-то пигментные пятна на затылке… Обе наставницы держались строго и чопорно, как во время занятий в аудитории. Могли бы ради особого случая хоть в чем-то изменить манеры, кисло подумала Корди. Можно подумать, каждый день они конвоируют к госпоже ректору опасных преступников.

Сжатая между ними, она покорно шла, глядя себя под ноги и чувствуя, как по спине с каждым шагом бьет перетянутый строгой черной лентой пучок волос. Ей было отчаянно неуютно и тоскливо – в этом сыром помещении, в этой накрахмаленной форме с острым воротником, в обществе этих строгих припудренных старух с острыми, как рыбьи кости, лицами. Но ничего поделать она не могла. Есть ситуации, в которых бессильны даже лучшие ведьмы.

Подобно шхунам, идущим в воздушной колонне, не меняя порядка и скорости, они поднялись на второй этаж, куда юные ведьмы поднимались лишь по особенным случаям, обычно два раза в год. Один раз – пятнадцатого июня, в День Розы, традиционно считающийся первым днем учебного года, чтоб выслушать от госпожи ректора лекцию о том, как должна выглядеть каледонийская ведьма. Другой – восемнадцатого ноября, в день основания Академии, чтоб получить ту же лекцию, но с дополнением в виде маленького, с половину ладошки, бисквитного пирожного. За время обучения здесь Корди успела съесть уже три – и нашла, что они скверно выпечены и отдают мылом.

Мисс Пилчардс с достоинством постучала в тяжелую, как у крепости, дверь госпожи ректора, каждое соприкосновение ее костлявой кисти с лакированным деревом отдавалось в груди у Корди погребальным звоном. Она машинально подняла было руку, чтоб расслабить давящую на затылок ленту, но миссис Мак-Херринг тут же прошипела ей в спину:

- Извольте вести себя, как подобает ученице, мисс Тоунс!

Корди вздрогнула и опустила руку. В кабинет госпожи ректора она так и вошла, не поднимая головы.

Этот кабинет всегда казался ей ужасно неприятным местом. Он всегда был неестественно чисто убран, мебель же располагалась с такой идеальной симметрией, словно ее еще при постройке Академии расставили здесь сообразно сложным расчетам, и с тех пор ни разу не сдвигали с места. Впрочем, мебели было не так уж много – тяжелый, как остов столетней шхуны, стол госпожи ректора, несколько строгих шкафов, шесть потемневших портретов с особами королевской династии и известными ведьмами прошлого, несколько строгих скамеек вдоль стен и, почти в центре, простая деревянная парта вроде тех, что стояли в учебных залах. К этой парте, повинуясь толчку острых пальцев миссис Мак-Херринг, Корди и шагнула. Только после этого она осмелилась повернуться к письменному столу госпожи ректора и на негнущихся ногах сделать книксен.

Госпожа ректор, миссис Уирлвинд, молча смотрела на нее сквозь пенсне, держащееся неестественно ровно на ее бледном немного изогнутом носу. Миссис Мак-Херринг и мисс Пилчардс замерли по обеим сторонам от стола ректора, взирая на Корди с выражением, которое обычно сохраняли на своих мордах сушеные воблы, иногда подававшиеся ученицам к обеду. Мисс Пилчардс была худа, как щепка и держалась неестественно прямо, точно грот-мачта, миссис Мак-Херринг походила на ком оплывшего теста и сутулилась, но сейчас они выглядели как сестры-близнецы.

- Извольте представиться, как подобает ведьме, - наконец сухо обронила госпожа ректор, разглядывая ее сквозь пенсне с неприятно блестящей железной оправой.

- Кордерия Изидора Тоунс, госпожа ректор.

- Сколько тебе лет, Кордерия Изидора Тоун?

- Двенадцать, госпожа ректор, - покорно отозвалась Корди, глядя в пол, - С половиной.

Это было невежливо, юной ведьме полагалось держаться прямо, как спице, и почтительно смотреть на подбородок госпожи ректора, но силы поднять глаза не осталось. Честно говоря, с того момента, когда стальные пальцы миссис Мак-Херринг схватили ее за рукав, сил оставалось ровно столько, чтоб держаться на ногах, а иногда и их не хватало.

Миссис Уирлвинд несколько секунд молчала, разглядывая Корди без всякого выражения. Лицо у нее было сухое и невыразительное, как у оплывшей от времени алебастровой кареатиды, украшающей стену Академии. И, наверно, такое же твердое на ощупь.

- Значит, это и есть та самая Сырная Ведьма? – вопросила она, поправляя пенсне, - Как интересно.

В ее голосе не слышалось интереса. В нем было лишь равнодушное шипение, напомнившее Корди тот звук, с которым перья из рыбьих плавников ползут по бумаге, оставляя за собой ровные чернильные узоры.

Она через силу кивнула. Но, видимо, это не могло считаться полноценным ответом, потому что мисс Пилчардс ответила за нее:

- Она и есть, уже можно не сомневаться. У нас есть доказательства.

- Я представляла ее более... внушительной. Она похожа на тощую плотвичку, одни кости. Смотри на меня, а не на свои башмаки, девочка. Значит, это из-за тебя репутация Королевской Академии Эклипса в последнее время падает, словно старый кит?

- Она, она, - мисс Пилчардс быстро закивала, отчего жидкий пучок ее бесцветных волос запрыгал по узкой, как у сельди, спине, - Мы изучили следы волшбы, оставленные на последнем месте преступления. В этот раз у нас был четкий отпечаток. Нет сомнения, что он сопоставим с магической аурой мисс Тоунс. Это она – Сырная Ведьма, терроризировавшая весь остров последний год!

Миссис Уирлвинд молча пожевала губами. Губы у нее были бледными, тонкими и твердыми на вид, как у всех воспитательниц, похожими на окантовку рыбьих жабр.

- Превосходно. Неуловимый грабитель, в течении года обчищающий жителей острова - двенадцатилетняя девчонка. Досадно, что в наши времена дети все чаще промышляют воровством, но куда больше меня беспокоит то, что эта юная преступница ко всему является еще и ученицей Королевской Академии Ведьм!

- Она очень способная ведьма, - извиняющимся тоном вставила мисс Пилчардс, - У юной мисс Тоунс весьма выдающиеся способности по части интуитивной магии. Прискорбно, что они оказались уравновешены столь унизительным пороком, как воровство.

- Ее показатели в моллекулярной трансформации недурны, - густая пудра на подрагивающих щеках миссис Мак-Херринг не могла скрыть легкого румянца, - Я бы даже сказала, мисс Тоунс могла бы претендовать в будущем на золотую медаль Академии, если бы относилась к занятиям с должным усердием.

От похвалы наставниц Корди отчего-то стало еще противнее. Точно ее угостили еще одним приторным и одновременно безвкусным бисквитным пирожным. Она хмыкнула и сложила на груди руки, нарушив тем самым добрую дюжину правил из числа тех, которых должна придерживаться уважающая себя каледонийская ведьма. Миссис Мак-Херринг шикнула на нее, а мисс Пилчардс обожгла взглядом невыразительных серых глаз, но Корди уже было плевать.

Пусть это все быстрее закончится. И неважно, чем. Удивительно, идя в кабинет госпожи ректора, она тряслась от страха, а сейчас, когда худшие подозрения подтвердились, нарочно держится не так, как положено, словно бросает вызов трем наставницам в строгих серых платьях. И это вместо того, чтоб покорно признать свою вину и умолять госпожу ректора проявить милость! Вот уж точно несусветная глупость с ее стороны. Не меньшая, чем направить корабль в самую середку разыгравшейся бури.

Пенсне на носу миссис Уирлвинд шевельнулось, отчего по стенам кабинета пробежало несколько солнечных рыбок, таких холодных на вид, что даже казалось странным, как их могло породить солнце.

- Значит, она хороша в учебе?

- Мисс Тоунс и верно хорошо усваивает материал, - сдержанно подтвердила миссис Мак- Парриш, - Она единственная из всего класса, кому по силам реакция синтеза аммиака. И она превосходно разбирается в деформации молекулярной структуры. Очень прискорбно, что свои познания она использует для совершения преступлений.

- Полагаю, это станет неприятным сюрпризом для ее родителей, - госпожа ректор выпрямилась за своим столом, не сводя взгляда с Корди, - Едва ли они могли предполагать, что путь от одаренной ведьмы до преступницы может быть столь короток.

Мисс Пилчардс кашлянула в ладонь.

- Она пользуется стипендией для одаренных сирот, госпожа ректор. Академия оплачивает ее обучение из собственных средств.

- Значит, моя Академия, делу которой я отдаю всю свою жизнь без остатка, спонсирует воров? Вот уж удивительные новости. Выходит, днем наши талантливые воспитанницы учатся синтезировать аммиак из воздуха, а по ночам вскрывают банковские сейфы?

Мисс Пилчардс затрясла головой. Ее шея была так туго сдавлена накрахмаленным воротником форменного платья, что на ней сквозь пудру выступили сиреневые веточки вен.

- Она не грабила банков, госпожа ректор. Она грабила продуктовые и кондитерские лавки. Общим числом одиннадцать за последний год.

Миссис Уирлвинд медленно сняла пенсне и протерла его краем платка, столь белоснежного, что даже глазам неприятно.

- Что ж, по крайней мере в изобретательности нашим воспитанницам не откажешь, - заметила она, - Чем подвергать себя риску, грабя банки, куда проще обчищать по ночам лавки...

- Она не брала выручку, мэм.

- Не брала выручку? Что же она брала?

Миссис Пилчардс украдкой заглянула в клочок бумаги, который держала в руке.

- Преимущественно, еду. Сдобные кексы, пастилу, леденцы, тушеные бобы, немного кофейного ликера, консервированные ананасы, засахаренные фрукты, нугу, орехи, сэндвичи с вареньем, изюм, сушеные финики, ветчину, апельсиновый джем…

- Благодарю, достаточно, - миссис Уирлвинд подняла руку с идеально ровно обрезанными ногтями, - Неужели мои воспитанницы умирают от голода?

- О нет, мэм, совсем нет. Они получают достаточно еды, в полном соответствии с установленными нормами, и даже сверх того.

Корди бесцеремонно поправила режущий шею форменный накрахмаленный воротник, но, поймав взгляд госпожи ректора, замерла. Взгляд был тяжелый, давящий, высасывающий воздух. Взгляд глубинного осьминога с липкими сильными щупальцами. Под этим взглядом Корди сделалась ниже ростом и спрятала руки за спину. Она попыталась улыбнуться, надеясь, что это поможет сбросить удушливое наваждение, но улыбка получилась слабой, испуганной, со вкусом выдохшегося сидра.

- Я слышала, она использовала магию для того, чтоб вскрывать замки? – поинтересовалась госпожа ректор, - Если не ошибаюсь, именно из-за этого ее прозвали на острове Сырной Ведьмой?

- Да, мэм, - по лицу мисс Пилчардс пролегла тень, - Она использовала магию для того, чтоб добираться до припасов. Проще говоря, превращала замки в камамбер[103].

Ведьма за письменным столом чуть склонила голову, словно в знак насмешливого уважения.

- Неплохо придумано. Замок, сделанный из сыра, не скрипит, он мягкий и его легко можно снять без лишнего звука. Выходит, у моих воспитанниц есть фантазия, но едва ли это послужит мне утешением.

- Боюсь, дело куда хуже, мэм, - мисс Пилчардс скорбно опустила глаза, - Боюсь, мисс Тоунс руководствовалась отнюдь не эффективностью. У меня есть основания подозревать, что тем самым она нарочно бросала вызов принятым в стенах этой Академии правилам воспитания и хорошего тона.

Выщипанные брови миссис Уирлвинд поднялись над металлическим ободком пенсне.

- Поясните, пожалуйста.

Мисс Пилчардс оправила форменный фартук и сложила руки на животе, отчего стала казаться еще более костлявой, чем прежде.

- Не далее как год назад я проводила с воспитанницами урок, посвященный благочестию и правилам приличия. В меру возможностей я старалась объяснить юным подопечным, почему каледонийская ведьма обязана соблюдать благопристойный внешний вид, не позволяя себе вольностей ни в туалете, ни в манерах поведения. Тогда-то я и обмолвилась, что скорее замки начнут делать из сыра, чем невоспитанная особа сможет стать настоящей ведьмой. Просто пословица, мэм.

Корди было душно в форменном платье, сдавливавшем шею и грудь, но еще больше досаждала проклятая лента, стягивающая ее непокорные густые от рождения волосы в строгий пучок. Этому пучку полагалось лежать между лопаток, ровно посреди спины, и горе той, у кого он отклонится в сторону хотя бы на половину дюйма! Это нелепое правило досаждало ей больше всего. Свободные девочки, за которыми она часто наблюдала с верхних этажей башни, носили какие угодно прически, некоторые даже заплетали волосы в два хвоста – немыслимая дерзость по меркам Академии. К своему счастью, они ничего не знали о синтезе аммиака и кристаллической решетке…

Корди вдруг захотелось сотворить какую-нибудь отчаянную волшбу. Поднять руки, сконцентрироваться – и заставить прочную кладку, пролежавшую триста лет, треснуть. Выбить одним движением пальца тусклые безжизненные витражи, запустить в затхлый кабинет с потемневшими портретами задорный весенний ветер – чтоб он заскакал по столам, разбрасывая вокруг важные бумаги, бесцеремонно сорвал плотные шторы, наполнил упоительным запахом неба эту каменную клетку с тремя бесцветными рыбинами в форменных платьях…

Но она не осмелилась даже шевельнуть пальцем, ее руки остались по-уставному сложены на животе. Три женщины, внимательно смотрящие на нее, были ведьмами, она же – талантливой, дерзкой, но все же ученицей. Крошечным мальком по сравнению с тремя опытными старыми рыбами.

- Прекрасно, - бледные пальцы госпожи ректора сцепились между собой, образовав подобие какой-то сложной головоломки, - Значит, моя воспитанница – вор, взломщик и нигилист. Может, она и талантлива, но это не тот материал, из которого получаются ведьмы. Вы желаете что-то сказать в свое оправдение, мисс Кордерия Изидора Тоунс?

Корди уронила голову на грудь. Говорить было поздно, кроме того, она была уверена, что здесь, в идеально стерильной пустоте чужого кабинета, наполненном запахом крахмала и старой краски, говорить совершенно бесполезно. А трем внимательно ждущим ведьмам не нужны были слова, чтоб понять, о чем она думает.

Корди мотнула головой.

- Не желаю.

Кто-то зашипел, кто-то в благопристойном ужасе помянул Розу, Корди не знала, кто именно, поскольку предпочитала смотреть на начищенные носки своих ботинок. Удивительно, чем красивее обувь, тем хуже она сидит на ноге. Но ледяной голос госпожи ректора она узнала.

- В таком случае не вижу необходимости тратить время на разбор дела, которое и без того выглядит вполне ясным. Мисс Кордерия – вор, совершивший многочисленные преступления против короны и законов Каледонии, равно как и острова Эклипс, не имеющие оправдания и права на снисхождение. Быть может, когда-нибудь воров и будут принимать в ведьмы, но только когда замки станут делать из… кхм... неважно. Академия ведьм не станет покрывать преступника, вне зависимости от его намерений и талантов.

- Это значит…

- Несомненно, - госпожа ректор с достоинством кивнула, - Сделайте все необходимое, что предписывает закон. Вызовите полицейских, пусть отведут ее в тюрьму. С этого момента мисс Тоунс исключена из Академии ведьм Эклипса без возможности восстановления. Отныне ее жизнь вне нашей юрисдикции. Ее дальнейшую судьбу определит местный судья. И пусть Роза Ветров примет ее под свое покровительство.

У миссис Мак-Херринг дернулся уголок рта.

- Но ведь она…

Госпожа ректор улыбнулась. Улыбка у нее была тягучая, оплывшая, вялая. У таких улыбок не бывает вкуса земляники или сдобного кекса, подумалось Корди. Скорее, чего-то гадкого и старого, как у бутылей в ведьминском погребе.

- Ребенок? Уже нет, ей двенадцать. А я не потерплю в стенах Академии подобных воспитанниц. Может, где-нибудь на Ринауне преступникам и дают магическое образование, но здесь, на Эклипсе, мы верны нашим многовековым традициям. Полагаю, следующие несколько лет, которые мисс Тоунс проведет на парусиновой фабрике, орудуя иголкой и ниткой, научат ее тому, чему не смогли научить ее мы. Смирению и уважению.

Мисс Пилчардс нерешительно потерла мучнистыми пальцами тощую шею с выпирающими позвонками.

- Но госпожа ректор, мэм… Она все еще ведьма. Не прошедшая обучения, юная, однако...

- Понимаю ваше беспокойство, мисс Пилчардс, - веки миссис Уирлвинд на миг опустились, но из-за невыносимого блеска пенсне Корди казалось, что взгляд госпожи ректора ни на миг не отпускает ее, - Разумеется, мы не позволим мисс Тоунс сохранить ее талант, чтоб в дальнейшем использовать его в преступных целях. А ведь жаль, ее талант можно было огранить и поставить на службу Каледонии… Перед тем, как передать ее властям, мы проведем ритуал ментальной деформации.

Кажется, мисс Пилчардс едва заметно вздрогнула.

- Вы имеете в виду…

- Полагаю, у нас нет другой возможности обезопасить мир от ее дара. Нам придется разрушить ее фокусировочные контуры. Лишить ее власти над моллекулярной трансформацией.

Мисс Пилчардс безотчетно стиснула обеими руками край передника.

- Но разве ее сила не останется при ней? Я имею в виду, она все равно сможет…

- Сила? – госпожа ректор поморщилась, - Мисс Тоунс продемонстрировала нам, что собирается использовать свою силу во зло. Что ж, мы преподадим ей последний урок, раз уж потерпели неудачу с прочими. Сила не может быть слепа. Как только она теряет точку приложения, она перестает быть силой. Нас, ведьм, часто сравнивают с подзорными трубами, поскольку мы фокусируем рассеянную в материи магию. Но подзорная труба, чья линза деформирована, никогда не станет полезным инструментом, лишь украшением кабинета. Мы оставим вам вашу силу, мисс Тоунс. Не в качестве орудия для нарушения закона, а в качестве напоминания о вашем беспутстве. Как позорное напоминание о том, что вы сотворили со своей жизнью.

О чем она? Корди переводила взгляд с одной наставницы на другую, но не могла найти ответа – все три вдруг стали торжественно-сосредоточенными, даже вытянулись, точно чувствовали себя участницами какого-то важного ритуала.

- Она сможет смешивать ведьминские зелья, - осторожно заметила мисс Пилчардс, - Разве это не опасно? Среди тех, что проходят по программе, есть и весьма опасные…

Миссис Мак-Херринг улыбнулась, отчего на ее оплывшей шее образовалась вторая складка.

- Это пусть вас не беспокоит, мисс Пилчардс. Я знаю успехи мисс Тоунс в зельеварении.

- Полагаете, она…

- Сырная Ведьма никогда не утруждала себя изучением рецептуры, полагаясь, вероятно, на свой большой стихийный потенциал. Зельеварение всегда казалось ей никчемной наукой, разве не так?.. Настоящие ведьмы не возятся с грязными котлами и склянками… Думаю, без посторонней помощи она не приготовит и простейшего декокта.

- У мисс Тоунс сильно интуитивное начало, - нерешительно возразила мисс Пилчардс, - Даже без фокусировки ее магическая энергия будет искать выход. И находить его, непроизвольно изливаясь на окружающую материю. Она может случайно превратить воздух вокруг себя в хлор или воду в керосин или…

- Она больше не станет источником неприятностей. Вы говорите, она похищала еду? Я проведу необходимые изменения в ее магической матрице. С этого момента она сможет трансформировать материю только в одном направлении. Превращая ее в еду. Как вам это, мисс Сырная Ведьма? Вы получите то, к чему стремились. Вы получите столько еды, сколько сможете съесть. Но ведьмой вам уже не бывать. И апелляции можете не ждать. Мое решение окончательное и отмене не подлежит. Оно вступает в силу… немедленно.

Корди задохнулась от ужаса. Она впервые осмелилась поднять взгляд на госпожу ректора и обмерла, заглянув в ее бесцветные близко посаженные глаза, прикрытые прозрачным слоем стекла.

- Нет! Пожалуйста, только не это! Я исправлюсь! Я не буду нарушать правил! Я навсегда…

Госпожа ректор поправила манжеты и встряхнула изящные кисти, точно хирург, готовящийся к сложной операции.

- Мисс Пилчардс? Миссис Мак-Херринг? Вы готовы? Начинаем немедля.

* * *

Корди взвизгнула, когда «Вобла», подпрыгнув в очередной воздушной яме, вдруг клюнула носом и стала заваливаться на правый борт, как раненая острогой рыба. Мистер Хнумр заскулил от ужаса и впился всеми лапами в нактоуз. Счастливый – ему, по крайней мере, не надо было держать штурвал…

Боковой ветер ударил в баркентину с такой силой, что та стала неудержимо крениться. По залитой водой палубе, громыхая, перекатывались уцелевшие бочки, обломки досок и рангоута, какой-то мелкий сор… На глазах у Корди стогаллоновая бочка с акульим зельем, в которой оставалось не меньше половины, пронеслась по юту и, проломив ограждение палубы, вылетела в грохочущую и сверкающую ночь. Следом за ней посыпалось все то, что было штормом сорвано со своих мест. Корди поняла, что корабль не выдержит. Слишком большой крен, слишком большая мишень для ветра, сейчас корабль закрутит набегающим порывом и разорвет на части, выдирая палубы, обнажая бимсы, каюты, трюма…

Несколько секунд «Вобла» летела сквозь шторм, почти встав на борт, как какая-нибудь гоночная яхта на крутом вираже. Тяжелый корабль не был создан для подобных нагрузок, киль не просто гудел, он громыхал, точно там сейчас одновременно скручивались и лопались тысячи гвоздей. Нипочем не удержаться. С таким креном корабль подобного воздухоизмещения свалится в штопор, превращаясь в исполинский, несущийся в Марево, снаряд.

Корди повисла на штурвале, оторвавшись от палубы. Корабль шел по неуловимо-тонкой грани между полетом и катастрофой, и в этот миг она ощущала каждую ее неровность, словно сама вновь шла по тонкому канату. Страха не было – растаял где-то между ослепительными сполохами молний.

Она должна выровнять корабль или «Вобла» сорвется в свой последний стремительный полет. Корди застонала и вдруг ощутила, как баркентина, мягко дрогнув, выравнивается. Медленно, осторожно, наперекор хлещущему ветру, она выправляла крен, отчаянно скрипя всеми своими деревянными частями. Еще несколько секунд – и «Вобла» восстановила свое прежнее положение.

Корди рассмеялась, не обращая внимания на хлещущий в лицо дождь и на то, что ветер иссуплено терзает ее брезентовый плащ. Мистер Хнумр, привлеченный ее смехом, осмелился выглянуть из своего убежища. Его большие коричневые глаза расширились от ужаса, уши мелко подрагивали. Но он все равно не собирался оставлять свою хозяйку наедине со штормом. Корди ласково потрепала его за ухом.

- Мы с тобой отличная команда, - заявила она, задыхаясь от переполняющего ее восторга и одновеменно отплевываясь от мелких брызг, заливающих лицо, - Я – фальшивая ведьма, ты – фальшивый ведьминский кот. Мы как пара фальшивых сапог, верно?

Еще одна ветвистая молния вспыхнула в небе над самым кораблем, вниз потекли струи жидкого белого огня. Гром ударил так неистово, словно чаша небосвода раскололась на части, и сами устои мироздания вот-вот обрушатся, увлекая за собой все сущее – острова, воздух, Марево, и крохотный неуклюжий корабль, карабкающий наперекор ветрам куда-то в распахнутую темную пасть бури. Но Корди уже не боялась.

- Мы все тут ненастоящие, вот в чем штука, - ей пришлось говорить сквозь зубы – ветер бил прямо в лицо, - Ринни ненастоящая капитанесса, а Дядюшка Крунч – ненастоящий голем. Из Шму никогда не получится настоящий убийца, а из Тренча – механик. Даже Габерон ненастоящий канонир. Вот поэтому нам с тобой, Мистер Хнумр, так хорошо здесь. Здесь мы на своем месте. Ненастоящая ведьма и ее ненастоящий ведьминский кот. Наверно, ненастоящие вещи как-то притягиваются друг к другу!

Мистер Хнумр внимательно посмотрел на нее своими внимательными темными глазами и нахохлился.

- Знаешь, мне всегда казалось, что я живу как-то не по-настоящему. Когда я училась в Академии, мне говорили, я могу стать одной из сильнейших ведьм Унии. Наверно, поэтому я и взялась за магазины. Мне ведь на самом деле не нужны были сдобные кексы и засахаренные фрукты, мне бы хватило и безвкусных бисквитных пирожных раз в год. Но… Иногда так сложно понять, настоящая ты или нет. Я почему-то чувствовала себя настоящей только тогда, когда шла наперекор всем. Нарушала правила, дразнила преподавательниц, заплетала два хвоста вместо одного…

Она повернула штурвал еще на пол-оборота – так, чтобы «Вобла» смотрела форштевнем прямиком в кипящее и бурлящее небо, в самую середку грохочущей бури.

- Я больше никогда не стану настоящей ведьмой. Я могу только превращать рыб в шоколад. Я сделалась самой ненастоящей ведьмой на свете. И почему-то сразу стало легче. Может, это мне и надо было, как ты считаешь?

Мистер Хнумр неуверенно потер лапой мордочку. Несмотря на свой взъерошенный и жалкий вид, выглядел он сейчас на удивление серьезно. Так, словно со всей внимательностью выслушал сказанное и готов был вынести свое суждение.

- Хнумр-хнумр-хнумр, - пробормотал он многозначительно, - Хнумр-хнумр-хнумр-хнумр…

Корди улыбнулась. Ему, «Вобле», ослепительным молниям – всему бушующему небесному океану.

- Я знала, что ты так скажешь!

* * *

Когда «Вобла» выбралась из шторма, солнце уже клонилось к закату. Корди не знала, сколько часов она простояла у штурвала, в какой-то момент она вообще забыла, что означает час – в ревущих внутренностях шторма потоки времени, как и ветра, текут по-иному.

Шторм не прошел бесследно, он еще пытался грозно реветь в остовах рангоута, еще трепал лохмотья парусов, но настоящей силы у него уже не было, и оттого он с удвоенной злостью хлестал Корди по щекам своими ледяными ладонями. Он уже не был опасен.

Корди с трудом разжала окаменевшие на штурвале руки. Ей пришлось несколько минут дышать на пальцы, чтоб те начали вновь что-то чувствовать. Но даже тогда ей стоило большого труда разобраться с пуговицами плаща.

- Не такой уж и большой шторм был, - пробормотала она, ощупывая свои мокрые хвосты, словно желая убедиться в том, что их не оборвало ветром, - Небольшой штормишко. Баллов на шесть, не больше…

Освобожденный от страховочного пояса Мистер Хнумр, заурчав от радости, вскарабкался ей на плечи и устроился там, нервно сопя ей в ухо.

Но ей сейчас было не до нежностей. На шатающихся ногах отойдя от штурвала, она кинула взгляд назад и удовлетворенно вздохнула – в рваных серых разрывах удаляющегося шторма не было видно ни одной акулы. Значит, оторвались. Судя по тому, как блестела отдраенная ливнем палуба, за кораблем больше не тянется запах «акульего зелья». Да и бочка с его остатками по счастливому совпадению оказалась за бортом.

Корди взглянула на альтиметр и удивленно присвистнула – стрелка указывала на две тысячи футов. Влекомая безумными штормовыми ветрами, баркентина прилично потеряла в высоте. Еще бы немного – и шлепнулись бы брюхом в Марево… Корди опасливо заглянула за борт. Так и есть, «Вобла» шла на сверхнизкой, в тысяче футов под ней разлился тревожный зыбкий багрянец Марева. Выглядело оно жутковато, как всегда выглядит Марево, вне зависимости от погоды и ветра. Как сжиженный туман, колышущийся бесконечно далеко во всех направлениях, но туман совсем не похожий на тот, что укрывал Эклипс. Этот был ядовитым даже на вид, после взгляда на него невольно хотелось протереть глаза. Но Корди так устала, что некоторое время безучастно смотрела на Марево, пытаясь представить, что происходит в его жутких глубинах. Дядюшка Крунч рассказывал, там обитают чудовища. Повыше – жутко искаженные Маревом существа, которые прежде были рыбами, но имели несчастье обосноваться на сверхнизкой высоте. А если копнуть поглубже, можно найти и что-то по-настоящему страшное. Что именно – Дядюшка Крунч никогда не отвечал.

- «Малефакс»! – позвала Корди неуверенно.

Но в ответ расслышала лишь невнятное бормотание голема. Судя по всему, тот еще переваривал логический парадокс, находясь в состоянии блаженного транса. Корди могла ему лишь позавидовать. Безмерно вымотанная, она повисла на фальшборте, точно кусок парусины, который повесили сушиться.

Ощутив жуткий голод, она не глядя нащупала на палубе обломок какой-то доски и притянула его к себе. После всего пережитого за последние сутки она была так голодна, что согласилась бы даже на луковый пудинг или рыбный пирог. Роза оказалась добра в этот раз – когда она вновь открыла глаза, перед ней исходил паром тяжелый говяжий стейк. Мистер Хнумр возмущенно защелкал, требуя свою долю и, получив ее, поспешно удалился обедать на бизань-мачту.

Сама Корди была так поглощена едой, что даже не обратила внимания на грохот металлических ног по трапу.

- Ох и шторм нам достался, - прогудел Дядюшка Крунч, поднимаясь на капитанский мостик, его ощутимо пошатывало, - Половина гироскопов от тряски разладилась. Пожалуй, добрая «десятка». А ты молодец, рыбеха, с курса не сбилась.

Будь у Корди больше сил, она бы обрадовалась похвале, но сейчас ее хватило лишь на слабую улыбку со вкусом турнепса.

- Ерунда. Даже не заметила, что это шторм, думала, обычная качка.

Дядюшка Круч скрипуче рассмеялся и притянул ее к себе тяжелой суставчатой лапой, прикосновения которой было достаточно, чтоб выбить дух из акулы.

- А ты не промах, ведьма! Еще годик пройдет – станешь Ринриетте достойным первым помощником.

- А ты?

Абордажный голем задумчиво оперся о фальшборт рядом с ней, разглядывая небо.

Там было, что посмотреть. После недавней бури облака напоминали яичные белки, которые кто-то принялся взбвивать на крем, но так и не закончил работы. Размазанные в бесформенные кляксы, они ползли вслед за «Воблой», иногда обгоняя ее, иные растворялись прямо на ходу, превращаясь в легчайшую полупрозрачную зыбь. За ними виднелось небо, огромное и прозрачное, словно Роза заботливо смахнула с него осевшую пыль кухонной тряпкой. Оно не разбилось, как беспокоилась Корди, оно оставалось на своем месте.

- Я не всегда буду с ней, - Дядюшка Крунч сделал вид, что у него в плече затрещал какой-то шатун, но Корди этот скрежещущий звук показался похожим на смущенный человеческий смешок, - Мы, старые машины, тоже имеем свой срок годности. Когда-нибудь кто-то другой будет рисовать для нее карты и размечать ветра.

Корди прикусила губу. Мысль о том, что абордажный голем, несмотря на свой корпус из броневой стали, тоже не вечен, прежде не приходила ей в голову. А когда пришла, ведьме захотелось выгнать ее побыстрее, как она выгоняла приставучих карпов, шныряющих на нижних палубах «Воблы».

- Нас порядком потрепало, да? – спросила она, облизывая ладони от мясного сока.

Дядюшка Крунч пристально осмотрел мачты и такелаж.

- Рангоут худо-бедно восстановим, запасы есть, а вот с парусами совсем беда. Как дойдем до Порт-Адамса, придется все подчистую менять, а при нынешних ценах на парусину…- голем досадливо заскрипел.

Он был прав. Даже не обладая большими познаниями в воздушном деле, можно было сказать, что «Вобла» выглядит крайне плачевно. Пережившая акулий набег и шторм, она походила на истрепанную старую сайру с оборванными плавниками, еле тащившуюся в потоках слабого ветра. Корди взглянула на жалкие обрывки парусины, бывшие прежде трепещущими на ветру марселями, и хлюпнула носом. Ей было жаль баркентину. Набитая под завязку бессмысленной магией, несуразно спроектированная, неуклюжая, с устаревшим парусным вооружением и изношенной машиной, она походила на существо, которому нужна забота. Корди осторожно погладила штурвал, пытаясь утешить корабль. Едва ли «Вобла» могла ощутить это, в конце концов она была лишь бездушной конструкцией, не наделенной разумом, как корабельный гомункул, но Корди показалось, что в этот миг даже ветер в снастях зашептал как-то умиротвореннее.

Мистер Хнумр, расправившийся со своей порцией, спустился на палубу, переваливаясь с лапы на лапу, и лизнул ее коленку маленьким шершавым языком.

Корди рассмеялась:

- Эй, прекрати! Ведьминские коты так себя не ведут!

Мистер Хнумр смущенно зашевелил усами, глядя на хозяйку ясными коричневыми глазами. Он еще не в полной мере усвоил, как ведут себя ведьминские коты, но был готов изо всех сил учиться.

- Значит, встанем на ремонт в Порт-Адамсе? – поинтересовалась Корди деланно невинным тоном.

Порт-Адамс был еще более загадочной и таинственной территорией, чем сама «Вобла». Он определенно не относился к числу больших островов, но при этом служил перевалочной базой, доком, трактиром и рынком для всех пиратов северного полушария. Прогулки по нему напоминали Корди путешествия вглубь неизведанных джунглей, где каждая тропинка могла привести к неожиданному приключению или смертельной опасности. Если «Вобла» простоит в Порт-Адамсе хотя бы неделю… Щучье брюшко! Может, в Порт-Адамсе ей нечего будет занести в «Жорнал», но и скучать явно не доведется!

- Как бы нам не прирасти к Порт-Адамсу корнями, - мрачно проворчал Дядюшка Крунч, разглядывая из-под ладони горизонт, - Надеюсь, под залог чертовой железной лодки Ринриетта получит хотя бы пару сотен монет.

- У Ринни плохо нынче с деньгами?

- У Ринриетты денег нет вовсе! Если в ее кошеле что и осталось, то только шпильки да тянучка – не самые ходовые валюты в воздушном океане.

- У нее будет канонерская лодка, - напомнила Корди, - Она будет первым в воздушном океане пиратским капитаном, раздобывшим военный корабль Унии! Думаю, после этого найдется немало желающих наполнить ее карманы серебром!

При упоминании о канонерке Дядюшка Крунч отчего-то помрачнел еще больше. Что-то неразборчиво пропыхтев, он принялся шагать по капитанскому мостику, тяжело переваливаясь с ноги на ногу.

- Сейчас пять часов пополудни. Дождемся первых звезд и попытаемся понять, куда нас занесло. С таким-то штормом могло закинуть миль за триста, бывали случаи… Зелья для котла не так уж много, придется экономить, пойдем малым ходом, ну да ничего. Только сперва разберемся с остатками акульего зелья. Куда запропастилась бочка с твоим варевом?

Корди ткнула пальцем в небо.

- За бортом, господин старший помощник! Про него можно больше не волноваться. Пусть акулы поищут его в Мареве!

К ее удивлению, Дядюшка Крунч не обрадовался, напротив, помрачнел еще больше. Его механические внутренности издали скрежет, похожий на недовольное старческое кряхтение.

- Что это ты имеешь в виду?

- Бочка выпала во время шторма. А мне было как-то не до того, чтоб его ловить!

- Значит, зелье оказалось в Мареве? – абордажный голем не умел хмурится, но по его тону Корди безошибочно поняла, что восторга у него эта новость не вызвала, - Тушеный форшмак! Я бы чувствовал себя спокойнее, если бы сжег все остатки самолично.

- Почему? – удивленно спросила Корди, почесывая за ухом разомлевшего после еды вомбата, - Главное – мы же избавились от него. Не все ли равно, как?

Линзы Дядюшки Крунча сердито сверкнули в свете заходящего солнца.

- Молодежь!.. - сердито прогудел голем, - Все бы вам за борт выбросить. Когда вы уже поймете, что Марево – это не мусорная свалка? Так нет же, с глаз долой – из сердца вон. Спихнули за борт и думаете себе, что разделались с проблемой. Так бы вам все лишнее в Марево и покидать!

Корди смутилась, хоть и не подала виду. За два года жизни на «Вобле» она привыкла к тому, что Марево – превосходное подспорье в деле избавления от любых ненужных вещей, включая объедки, просроченные эликсиры, разбитые склянки и результаты неудачных магических экспериментов. На таком большом корабле как «Вобла» неизбежно образовывалось множество отходов самой различной природы, швырять их в Марево всегда было проще, чем забивать ими трюм. Как жаль, что нельзя взять воспоминания, перевязать их бечевкой – и швырнуть туда же, в алое свечение Марева…

- Но ведь Марево все сожрет, еще и добавки попросит, - неуверенно возразила Корди, - Разве нет?

- Сразу видно, что ты самоучка, не прошедшая чародейского обучения, - проворчал Дядюшка Крунч, пристально разглядывая небо над головой, словно пытаясь что-то в нем отыскать, - Училась бы в Академии, небось, привили бы уважение к магической материи, даже такой скверной, как Марево!

Корди удалось не вздрогнуть, но сердце внутри все равно испуганно екнуло, как маленькая трусливая ставридка.

- В приюте не очень-то учат всяким магическим штукам, - огрызнулась она, делая вид, что целиком и полностью поглощена вычесыванием Мистера Хнумра, - Ты знаешь, сколько стоит один год обучения в Королевской Ведьминской Академии Эклипса? Да меня бы и на порог не пустили!

Дядюшка Крунч примирительно махнул рукой.

- Не сердись на старика, рыбеха. Иногда меня одолевают мрачные мысли. Особенно если речь идет о нескольких десятков галлонов магического варева.

- Марево его сожрет с не меньшим аппетитом, чем акулы!

- Сожрать-то сожрет, но как бы не вышло из этого чего дурного… - абордажный голем заложил лапы за спину и сделал еще несколько размеренных шагов, - Не все проблемы можно сожрать бесследно, знаешь ли.

- Это уж точно, - согласилась Корди, тряхнув хвостами, - Помню, как Мистер Хнумр однажды нашел у Ринни в каюте шоколадные конфеты – и сожрал их вместе с коробкой. Как ему потом было плохо!.. А нам со Шму потом пришлось отмывать всю палубу и мачты впридачу…

- Нельзя швырять магические зелья в пасть Мареву и думать, что это ерунда, - наставительно произнес голем, грозя тусклым металлическим пальцем, - Никто не знает, какие могут быть последствия. А тут половина бочки!

- Ну и что с того? – Корди пожала плечами, настолько беззаботно, насколько позволяла трещащая спина, - В Мареве акулы не водится.

Голем протяжно вздохнул, звук получился такой, словно кто-то механическим насосом продувал большую металлическую трубу.

- Девчонка. Ты даже не представляешь, что водится в Мареве.

- А что там водится? – настороженно спросила Корди.

Несмотря на то, что ее жизнь на «Вобле» тянулась уже не первый год, с порождениями Марева ей прежде сталкиваться не доводилось – Алая Шельма благоразумно не позволяла своему кораблю опускаться ниже двух тысяч футов, опасаясь, что гибельное излучение Марева нанесет изрядный вред и без того нестабильному хаотическому полю баркентины.

Но Дядюшка Крунч не был в настроении рассказывать про мифических чудовищ.

- Там водится то, что может перекусить «Воблу» пополам! – буркнул он, - А юных ведьм глотает как маслинки.

Корди презрительно фыркнула. Иногда Дядюшка Крунч был настоящим старым занудой. Неважно, что сделаешь на его глазах, завяжешь узел или прошьешь шкаторину, он все равно заявит, что сделано не так. Наверно, такая уж модель.

Чтобы не слушать его, Корди стала смотреть за борт. Она попыталась найти взглядом скользящую по поверхности Марева тень «Воблы», но это почему-то не сразу удалось сделать. Тень сместилась в сторону и словно бы сократила расстояние. Как быстро движется по небу солнце! Постойте-ка, но ведь за это время не прошло и получаса! Корди насторожилась, еще не понимая, что сбивает ее с толку, но каждой порой тела ощущая опасность, словно дельфин, чувствующий отраженную акустическую волну. Но откуда она исходит - Корди пока не понимала.

На всякий случай она пристально изучила небо на тот случай, если где-то в облачной дымке спряталась акула, но все равно ничего не заметила. Закатное небо наливалось тяжелым багрянцем, похожим на старое золото, в таком свете не заметишь даже китовую акулу в ста футах…

Мистер Хнумр, изготовившийся было ко сну и развалившийся на палубе вверх животом, внезапно беспокойно зашевелил носом и открыл глаза. Взгляд у него был не лениво-благодушный, как обычно, а встревоженный, это сразу показалось Корди странным. Быть может, магическая связь между ними настолько окрепла, что ее собственное подавленное беспокойство передалось Мистеру Хнумру?

Если и так, «черный ведьминский кот» обладал несравненно более развитой интуицией, чем его хозяйка. Если Корди не могла нащупать источник беспокойства, то у Мистера Хнумра на этот счет, похоже, не было никаких сомнений, как у стрелки компаса. Закряхтев и несколько раз икнув, он с трудом вскарабкался на фальшборт и замер статуей, уставившись куда-то вниз. Серая шерстка на его загривке встала дыбом, как в тот раз, когда он увидел акулу, из пасти донеслось шипение.

- В чем дело, Мистер Хнум? Что с тобой? – Корди попыталась погладить его по спине, но вомбат не успокоился, напротив, издал несколько отрывистых щелчков, - Что ты там заметил?

- Быть может, не всех акул отпугнул шторм, - пробормотал Дядюшка Крунч, со скрежетом разминая стальные руки, - Если так, лучше бы им не попадаться мне на глаза, я им живо…

- Что-то за бортом, - Корди и сама напряглась, пытаясь разглядеть, на что уставился Мистер Хнумр, - Закат отсвечивает в Мареве, ничего не разобрать…

Абордажный голем сам шагнул к борту. То ли его линзы были совершеннее человеческого глаза, то ли он знал, что именно искать, но он почти тотчас замер, словно смазка во всех суставах механического доспеха вдруг одновременно затвердела.

- Компост из Розы!

Корди вздрогнула. Дядюшка Крунч знал великое множество ругательств, но, как и полагается старому пирату, никогда не хулил Розу, покровительницу всех небоходов. Но сейчас он выглядел так, словно по следу «Воблы» шло все поголовье акул из северного полушария. Или что-то еще более жуткое.

Борясь с зарождающейся в животе ледяной щекоткой, Корди перегнулась через борт, чтоб увидеть больше, и вдруг ощутила предательскую слабость в ногах, точно они превратились в мармелад.

То, что она принимала за тень баркентины, скользящую по верхним слоям Марева, вовсе не было тенью. Сейчас, когда закатный багрянец потемнел еще немного, это стало заметно. Не тень – с ужасом поняла Корди, мелкими глотками втягивая воздух, ставший вдруг удивительно сырым и холодным. Что-то большое, летящее в Мареве одним с «Воблой» курсом. И, судя по тому, как меняется его цвет, спешащее вырваться в чистое небо.

- Дядюшка, это… оно… - Корди ткнула вниз дрогнувшим пальцем, - Т-там…

Сперва ей показалось, что это корабль. По размеру почти не уступающий «Вобле», скрытый до топов мачт в ядовитых клубах Марева, мчащийся на всех парусах, похожий на корабли-призраки, что часто видят небоходы в отдаленных уголках небесного океана. Но стоило ему подняться еще выше, как сделалось ясно – ничего подобного не могло сойти со стапелей ни одного обитаемого острова. Слишком много неровных зазубрин и сколов по краю, слишком бросается в глаза отсутствие симметрии, слишком… Слишком жутко и целеустремленно он двигался, в точности копируя маневры «Воблы». Не бывает на свете таких кораблей. Кроме того, слой Марева между ними истончился достаточно сильно, чтоб Корди увидела, как изгибается их преследователь, корректируя курс с помощью огромного хвоста. Кит? Гигантский кальмар? Финвал? Нет, почувствовала Корди, что-то другое.

Оно неспешно поднималось в верхние слои, стряхивая с себя липнущие ядовито-алые хлопья, и с каждой секундой делаясь все зримее, явственнее, реальнее. Это было невероятно страшно и в то же время завораживало – словно твой самый жуткий ночной кошмар прорывается в мир живых.

Оно было живым. Не корабль, не остров, не блуждающий риф. Корди вдруг отчетливо увидела острый вертикальный плавник на спине странного чудища. Гигантская акула? Акула из Марева? Спина странного существа отчетливо серебрилась – там была чешуя, только росла она как-то причудливо, словно бы пятнами… Но стоило Корди несколько раз озадаченно моргнуть, как сходство с огромной акулой уже не так бросалось в глаза – теперь она видела потемневшее от времени дерево, бесцветные обрывки парусов, стелящиеся оборванные снасти и остовы мачт…

Не акула, поняла с ужасом Корди, и не корабль. Плоть срослась воедино с деревом, парусина – с чешуей, породив нечто столь же чудовищное, сколь и противоестественное. Это выглядело как… Как если бы гигантская акула проглотила целиком шхуну, а потом, вместо того, чтоб переварить добычу, срослась бы с нею. Из жабр выдавались ржавые оконечности машинных труб, из несимметричной пасти вперемешку с зубами торчал остро обломанный остов бушприта, а под ярко-алым языком можно было разглядеть изломанные части верхней палубы.

Чудовище стремительно поднималось из Марева, разгоняя ударами огромного хвоста алую взвесь. Корди увидела его глаза – не черные и безразличные, как у обычных акул, а мутные, серые, точно поросшие изнутри полусгнившими водорослями. Эти глаза видели «Воблу». Они следили за ней. Корди вдруг захотелось развернуть баркентину и направить ее в самую середку шторма, из которого она вынырнула. Туда, где ветер ломает мачты и заставляет лопаться доски. Лишь бы не видеть этих глаз, слепо ворочающихся в глазницах и не слышать склизкого шороха чешуи по дереву. Глупая идея, конечно – шторм, едва не отправивший «Воблу» вниз, стремительно растворялся, от него осталось лишь несколько тающих грозовых облаков.

- Что это, Дядюшка Крунч? – пролепетала Корди, не в силах даже отстраниться, - Откуда оно?

- Харибда, - тяжело обронил абордажный голем, наблюдая за тем, как чудовище растет в размерах, высвобождаясь из покровов Марева, - Матерая, сразу видать. И самая огромная из всех, что я видел. Эх, паршиво дело.

- Она… Оно… живое?

- Живое, - мрачно подтвердил голем, - И чертовски голодное. Ох как некстати наша «Вобла» потеряла паруса… Ты даже не представляешь, с какой скоростью может нестись голодная харибда!

Корди сглотнула застрявший в горле комок, больше похожий на шершавую персиковую косточку.

- Ты хочешь сказать, она может на нас напасть?

- Нет, - Дядюшка Крунч скрипнул кулаками, - Я хочу сказать, что она уже на нас напала.

* * *

Ночь не принесла Корди облегчения. С трудом добравшись до своей каюты, она рухнула в свою койку, не раздеваясь и не снимая ботинок. Даже не успела пожелать спокойной ночи Мистеру Хнумру – провалилась куда-то в черную яму, где падала бесконечно долго, до тех пор, пока скрежет «Воблы» не вырвал ее из сна. Но даже проснувшись, она не сразу поняла, что было частью изматывающего жуткого сновидения, а что произошло на самом деле.

Огромная рыбина, гонящаяся за «Воблой», была на самом деле? Корди ощутила рывки – баркентина шла резкими ломанными галсами, то и дело меняя курс – и вспомнила, едва не вскрикнув спросонья.

Страшилище, вынырнувшее из самого Марева, похожее на плод соития гигантской рыбины и наполовину переваренного корабля - противоестественное, пропитанное искаженной магией, сочетание живого и неживого, порожденное, казалось, каким-то нелепым экспериментом по моллекулярной трансформации. Но Корди знала, что сотворить что-то подобное не смогла бы ни одна ведьма во всем воздушном океане, даже будь в ее распоряжении бездонная прорва магической энергии. Соорудить что-то подобное могла лишь одна сила. Бесконечно враждебная и человеку и его чарам.

Корди со стоном выбралась из койки. Тело казалось пережеванным, перетертым, измочаленным, как канат, который долго жевала голодная акула с тупыми зубами. Оно не хотело шевелиться, оно хотело спрятаться в спасительном мире сна – и не показывать оттуда даже кончик носа. Но Корди знала, что у нее нет права валяться в койке, пока Дядюшка Крунч и Шму изо всех сил стараются победить дьявольскую харибду в безнадежной гонке. Пять часов сна и так были непозволительной роскошью.

Корди не хотела покидать капитанский мостик, пока Дядюшка Крунч, орудовавший лопатой в машинном отсеке, не передал через Шму, чтоб она отправлялась спать. Приказ был уместен – к тому моменту ведьма почти ничего не соображала от усталости и больше висела на штурвале, чем управляла кораблем. Впрочем, не прикажи он, Корди наверняка бы уснула прямо там, впившись руками в источенные ветрами дубовые рукояти.

Харибда не собиралась уступать. Едва вынырнув из Марева, она устремилась к «Вобле», стремительно набирая высоту. Не требовалось быть специалистом по чудовищам, чтоб понять ее намерения, да она их и не скрывала. В передней части ее тела распахнулась пасть, столь огромная, что в нее, пожалуй, мог бы зайти шестивесельный вал, не задев зубов. Зубов было много, это Корди разглядела даже при слабом свете закатного солнца. Зубы эти не походили на акульи, скорее, на зазубренные обломки мачт и рангоута, растущие прямо из плоти.

Было ли оно разумно? Корди этого не знала. Будь хоть тысячу раз ведьмой, чужая душа все равно останется тайной за семью печатями. А в том, что у харибды имеется душа, она не сомневалась с того мгновения, когда встретилась с ней взглядом. Это случилось само собой, когда между отродьем Марева и баркентиной оставалось меньше кабельтова. Харибда открыла глаза – бесформенные проломы в покрытой чешуей обшивке – и окатила Корди взглядом, от которого ведьма едва не лишилась сознания. Будь на ее месте Шму, точно рухнула бы без чувств. В этом взгляде была не просто ярость. Там было что-то клокочущее, обжигающее, испепеляющее заживо, смрадное, вязкое, совсем не похожее на мертвый безразличный взгляд акулы… Марево, породившее это противоестественное существо, наполнило его не разумом, лишь ненавистью и смертельным голодом.

И оно знало, как его утолить. Оно ринулось к «Вобле» с такой стремительностью, что верхние слои Марева на миг вскипели, пропуская его огромную многотонную тушу. Если бы оно настигло корабль, без сомнения, мгновенно раздавило бы его киль своей огромной пастью, превратив в беспомощную добычу, а после размозжило бы челюстями, впитав в себя и переварив каждую крошку магии, не делая различия между людьми и деревом.

«Воблу» спасло только то, что Дядюшка Крунч предусмотрительно не стал заглушать машину после того, как баркентина выбралась из шторма. Гребные колеса работали на малом ходу, но это дало баркентине необходимые секунды – те самые секунды, которые вынырнувший из Марева хищник потратил на набор высоты. Дядюшка Крунч, отчаянно громыхая, ринулся в машинный отсек и швырнул в топку столько ведьминского зелья, сколько там могло уместиться. Лязг колес усилился – по-старчески охая и жалуясь на жизнь «Вобла» стала набирать ход. Она делала это отчаянно медленно, пыхтя и отдуваясь, так, что Корди изо всех сил стиснула кулаки, глядя на то, как приближается пасть харибды. Казалось, им нипочем не успеть, слишком уж медленно изношенная машина баркентины накапливала необходимое давление, слишком много было утечек в паровых магистралях, слишком изношены механизмы гребных колес…

Крошка-корюшка пыталась сбежать

Крошка-корюшка начала отставать

Ну и глупышка! Рыбья башка!

Слишком слаба оказалась кишка!

Распахнутая пасть харибды, похожая на изъязвленный грот в громаде живого острова, была совсем близко, настолько, что видны были пульсирующие жилы, зажатые между частями тронутого гнилью рангоута, и глотка, похожая на лаз в непроглядно-темный трюм.

Их спасла Роза Ветров. Сколь ни сильна была ворвавшаяся в небесный океан харибда, даже ей приходилось подчиняться раз и навсегда установленным Розой законом. Для того, чтоб поднять каждый фунт массы на фут высоты, требуется приложить силу – силу, которой у харибды были все же не бесконечные запасы. Чтобы набрать высоту, многотонной громадине пришлось вступить в бой с гравитацией, которая была сильнее любого чудовища, порожденного Маревом. На спине харибды топорщились клочья парусов, торчащие наружу прямо сквозь шкуру, они трепетали от наполняющего их ветра, исполинские плавники отчаянно работали, но все равно не могли поднять тушу небесного хищника достаточно быстро. «Вобла», не разменивавшая свою небольшую скорость на набор высоты, оказалась в более выигрышном положении – расстояние, хоть и очень медленно, начало увеличиваться. Спустя несколько минут оно достигло двух с половиной кабельтовых[104] - то расстояние, на котором ужасные зубы харибды уже не были видны так отчетливо, а сама она смазалась в сумерках, превратившись в грузную, сродни тяжелой дождевой туче, тень. Только тогда впившаяся в штурвал Корди ощутила, что ее бьет мелкая дрожь – тело понемногу вспоминало, что оно еще живо.

Паровой двигатель в очередной раз доказал свое превосходство над парусами. Часом спустя, когда сумерки окончательно превратились в глуху непроглядную ночь, харибда, к тому моменту ставшая кляксой на горизонте, совершенно растаяла. Она все еще преследовала баркентину, Корди чувствовала это какими-то крошечными ведьминскими нервами, но безнадежно отставала. Поэтому когда на капитанский мостик заявилась Шму с приказом от Дядюшки Крунча сдать пост и отправляться в койку, Корди не стала спорить. Впрочем, не так-то просто спорить, когда даже язык с трудом тебе подчиняется.

С трудом волоча измочаленное тело, Корди выбралась на верхнюю палубу и набрала полную грудь свежего утреннего воздуха. Судя по клочковатым облакам и прохладному порывистому ветру, трепавшему висящие на мачтах остатки такелажа, она сразу поняла, что «Вобла» за ночь поднялась, но не очень высоко. «Тысяч пять, машинально прикинула она, растирая помятое после сна лицо, - Сейчас бы забраться на грот-мачту и глотнуть свежего ветра… Наверху он отчего-то всегда слаще – как молоко с медом…»

Вместо этого она сразу отправилась на капитанский мостик, по пути завязывая распустившиеся за ночь хвосты. Мистер Хнумр, довольно урча, трусил рядом, время от времени останавливаясь, чтоб с деловитым видом обнюхать палубу. Сквозь трюмную решетку на нее озадаченно пялились невесть зачем забравшиеся туда карпы.

Стоящая за штурвалом Шму не выглядела ни пиратским капитаном, ни дерзким небоходом. Ассассин выглядела пленником, которого пытали всю ночь, а штурвал – чем-то сродни дыбе. Увидев ведьму, Шму вяло махнула рукой, точно умирающая рыба.

- Доброе утро, Шму, - Корди мягко потрепала ее по плечу, которое наощупь состояло из одних костей, - Выглядишь ты не очень. Перекуси. Это спаржа, которую я сделала из старых гвоздей. Хотела что-то получше, но… Наверно, слишком устала.

Хоть она и старалась говорить беззаботно, у улыбки отчетливо ощущался привкус винного уксуса. Короткая ночь не смогла стереть воспоминаний о страшной пасти, разверзшейся под «Воблой», пасти, полной гнилого дерева и зубов… Передав Шму спаржу, Корди оглянулась с нарочито беззаботным видом, и почти тотчас ощутила кислющую изжогу.

Харибда никуда не делась. Она висела на хвосте «Воблы» в трех или четырех кабельтовых, похожая с такого расстояния на мазок грязной краски на светло-голубом холсте. Но это была не туча и не остров – Корди различала ритмичные удары ее хвоста и острые грани тела в тех местах, где из-под чешуи пробивались части корабля. Что ж, стоило предположить, что эта рыбка не из тех, кто легко забывает про добычу…

- Где Дядюшка Крунч? – спросила Корди, чувствуя, как утренняя улыбка сама собой тает на губах, - Нет, не говори, сама знаю.

Бьющий из всех труб густой магический дым и так подсказал ей ответ. Корди нахмурилась, спускаясь с капитанского мостика. Показалось ей или вчера, в самом начале погони, дым был гуще?.. Оставив Мистера Хнумра лакомиться спаржой вместе со Шму, Корди поспешно бросилась к трапу. Дорогу к машинному отсеку она знала наизусть, но сегодня ей потребовалось куда больше времени, чем обычно – гудели непослушные ноги, и гул этот отдавался в потяжелевшей голове.

Машинный отсек грохотал так, что не дойдя до него добрых полсотни футов, Корди уже почувствовала тряску палубы. Здесь жило чудовище механическое, полная противоположность тому, что неслось вслед за «Воблой» с ощерившейся, полной зубов, пастью. Чудовище не очень разумное, но исполнительное и очень могучее, достаточно сильное для того, чтоб вращать два исполинских колеса на боках баркентины, без устали черпая и перемешивая воздух небесного океана. Корди немного побаивалась его, хоть виду и не подавала. Лишь Дядюшка Крунч и Тренч способны были находиться часами в его обществе, все остальные редко оказывались тут – даже в те минуты, когда механическое чудовище спало, оно распространяло вокруг себя резкие запахи смазки, керосина и металла, а воздух в отсеке стоял такой душный и тяжелый, что невольно хотелось закрыть рот ладонью. В другой раз Корди сюда и не сунулась бы, благо готовить ведьминское зелье куда проще было в ее лаборатории. Но сейчас… Опасливо втянув голову в плечи, она скользнула внутрь, в грохочущую и лязгающую темноту.

И почти тотчас оглохла и ослепла. Вокруг нее двигались огромные железные штуки, названия которых она не знала, но которые выглядели достаточно большими и достаточно жуткими, чтоб вышибить дух из любого живого существа. Скрежетал раскаленный пар в трубах, кое-где прорываясь наружу белыми венчиками, гудела изношенная сталь, тяжело вибрировала палуба. Разыскать в этом аду абордажного голема оказалось действительно непростой задачей. Корди справилась с ней лишь спустя несколько минут, опасливо придерживая руками поля шляпы.

- Дядюшка Крунч! Дядюшка Крунч!

Он не сразу заметил ее, поглощенный работой. Его механические руки почти без усилия работали большой тяжелой лопатой, вычерпывая из бункеров ведьминское зелье и отправляя его в чадящие топки машины.

- Дядюшка Крунч!

- Чего тебе, рыбеха? Не прикасайся, здесь все горячее… Что? Давай-ка выйдем отсюда на минуту, ни черта не слышу.

Они выбрались из машинного отделения. Абордажный голем выглядел так, словно всю ночь участвовал в бою – опаленный огнем, местами покрасневший от страшного жара, закопченный, скрипящий несмазанными членами. Словно еще минуту назад ожесточенно сражался во внутренностях охваченного пожаром корабля.

- Харибда, - оказавшись вдали от грохочущей и лязгающей машины, Корди немного успокоилась, - Она все еще гонится за нами!

- Я знаю, рыбеха. Надеялся, потеряет нас в темноте, но чертова тварь, кажется, умеет идти по следу. Хотел бы я знать, чем мы ее приманили… Впрочем, уже неважно. Как говорят зееландцы, ветер по оба борта всегда одного сорта[105].

Голем отставил в сторону раскаленную лопату и закряхтел. И хоть Корди знала, что это всего лишь скрежет его сочленений, она невольно задумалась, существует ли предел его сил?.. Если дьявольская гонка так быстро измотала их со Шму, может даже стальной голем рано или поздно выбьется из сил? Впрочем, об этом было лучше не думать – и Корди прогнала мысль прочь, как досаждающего карпа.

- Я думала, мы оторвались от нее еще вчера…

- Оторвались как гульфик от брюк, - хмуро съязвил голем, - Слишком уж резво идет эта тварь. Она делает добрых тринадцать узлов.

- А мы?

- Пятнадцать. Были бы паруса, шли бы на восемнадцати, ветер здесь уж больно хорош. Луженая Глотка – слышала? Он бы нас славно разогнал, уцелей у нас хоть один парус больше носового платка…

- Но… Мы вырываемся вперед, так? – уточнила Корди осторожно, - Пятнадцать против тринадцати!

- Вырываемся, - в голосе голема не слышалось радости. Если начистоту, там слышался лишь гул уставшего и обожженного металла, - Всю ночь вырывались, да толку… Каждый раз, когда мне казалось, что мы потеряли эту тварь и я сбавлял ход, чтоб дать отдохнуть машине, чертова харибда вновь появляется на горизонте. Иногда мне кажется, что она нарочно ведет «Воблу», как рыбак – упрямого сома. Нарочно дает нам выдохнуться, чтоб потом заглотить одним куском.

Отдых для машины? Корди закусила губу – об этом она совсем не подумала.

- «Вобле» тоже нужен отдых, да? – спросила она негромко.

- Как и всем нам, рыбеха. Машина не может тащить нас несколько дней подряд. Обычно главную работу выполняют паруса, а колеса мы заводим, когда надо идти в левентик или резко набирать скорость. Но мы уже добрых семь часов идем на пару – и все еще не оторвались. Будь у нас паруса…

- Значит, рано или поздно нам придется остановиться?

Дядюшка Крунч устало кивнул:

- Верно понимаешь. Одно из двух, или у нас закончится зелье, или рванет машина. В любом случае, бежать бесконечно мы не можем. И, черт меня раздери, наша приятельница-харибда, кажется, это тоже смекает.

Корди обхватила себя руками за плечи. Несмотря на близость огнедышащей машины и жуткую жару, царящую на всей палубе, ей внезапно стало холодно – точно какой-то ледяной сквозняк снаружи улучил момент и юркнул ей за пазуху.

- Может, ей надоест? – неуверенно спросила Корди, крутя первый попавшийся хвост на пальце.

- Харибды обычно-то не очень упорны, - нехотя признался голем, - Если видят, что добыча не лезет в пасть, ищут себе другую.

- А эта – особенная?

Дядюшка Крунч вздохнул. Точнее, его воздушный фильтр просто втянул в себя новую порцию воздуха, но прозвучало ужасно похоже на усталый человеческий вздох.

- Нет, рыбеха, это не харибда особенная. Это мы особенные.

Она сперва не поняла. А потом сдавленно ойкнула.

- Это из-за нашего магического поля, да? Из-за «Воблы»?

Абордажные големы не умеют пожимать плечами, но Дядюшка Крунч исхитрился изобразить что-то похожее.

- Мне-то откуда знать? Марево всегда жаждет поглотить и высосать любую магию, в чем бы та ни была заключена. Надо думать, наша «Вобла» для нее – как изысканный деликатес. Хотел бы я только знать, как это отродье нас почуяло, на такой-то высоте…

Корди сняла шляпу, замерев перед големом с непокрытой головой. Все ее хвосты мелко-мелко задрожали.

- Ты это чего, рыбеха?

- Прости меня, Дядюшка Крунч, - выдавила она, - Наверно, я действительно худшая ведьма во всем воздушном океане…

- Ты-то чего? – нахмурился голем, - Не ты же выманила эту чертову тварь из бездны?

Руки Корди упали вдоль тела.

- Выходит, что я… Зелье, Дядюшка Крунч. Мое акулье зелье. Его остатки смыло за борт штормом. Если они долетели до Марева…

Дядюшка Крунч хлопнул себя по лбу, да так, что по капитанскому мостику пошел звон.

- Ах ты дьявол! Все верно. Должно быть, ты отправила харибде самую вкусную посылку в ее жизни. Полсотни галлонов акульего зелья! Теперь понятно, отчего она увязалась за нами! Можешь гордиться, Корди, твоя стряпня пришлась ей по вкусу!

Корди почувствовала, как на глазах выступают едкие колючие слезы. Она сердито вытерла их жестким рукавом плаща, но легче не стало. Напротив, стало стократ тяжелее. Она не просто сломала секстант капитана и уничтожила все карты. Она не просто вывела из строя корабельного гомункула и наводнила баркентину акулами. Она еще и вывела на их след крожадное, рожденное в Мареве, чудовище. Недурной послужной список для четырнадцатилетней ведьмы, мисс Кордерия Тоунс…

- А харибда-то, выходит, не круглая дура, - проворчал Дядюшка Крунч, - Знает, чего хочет. Видно, решила, что раз с «Воблы» сыплются такие подарки, не худо бы ее перекусить пополам и посмотреть, что в середке. И это уже паршиво. Наша новая знакомая, судя по всему, настырна, как акула, а значит, добра не жди.

- Значит, харибды похожи на акул? – спросила Корди, пытаясь украдкой стряхнуть с ресниц слезы.

Голем почесал в затылке рукой.

- Они не на что не похожи, - пробормотал он, - В этом природа их хозяйки, Марева. Она словно наш Тренч, подчас сходит с ума, чтоб соорудить что-то совершенно бессмысленное и нелепое, при этом орудуя всем тем, что оказалось в ее чертогах. Рыбы, остатки старых кораблей, острова, всякий мусор… Марево – большая мастерица по части извращения того, что создано другими. Прежде «Вобле» везло, мы никогда не сталкивались с харибдами так близко. А теперь сама видишь…

- Ты видел харибд раньше, да?

- Доводилось. Я видел спрута, который сросся с утонувшим много лет назад дирижаблем. То еще зрелище было… На моих глазах он набросился на небольшую иберийскую эскадру под Рейна-Кристиной и, прежде чем его успели отогнать из нарезных пушек, раздавил в своих объятьях два фрегата. Но тот, по крайней мере, был неспешным малым, а это настоящая торпеда… Причем торпеда, которая сама наводится на цель. Ладно, ступай обратно в койку, мне надо приниматься за работу. Если Роза Ветров нас не забыла, может, и вырвемся как-нибудь…

Дядюшка Крунч протянул было лапу к лопате, но обнаружил, что ведьма уже держит ее обеими руками.

- Теперь моя очередь наполнять топки.

Он уставился на нее с высоты своего роста. И хоть механические линзы Дядюшки Крунча были невыразительны и пусты, Корди ощутила внутреннюю дрожь – словно в недрах ее замерзшего и уставшего тела заработала своя машина, понемногу наполняя ее силой.

- Посмотри на свои руки, Корди. На сколько тебя хватит?

- Я справлюсь, - она шмыгнула носом, с трудом удерживая лопату на весу, - Я больше не веду себя, как девчонка. Я не просто рыбешка. Я ведьма, понял?

- Ведьминское ли дело – махать лопатой?

Вопрос был задан небрежно, но заставил Корди тяжело задуматься. Ей уже встречались такие вопросы прежде, в гулких аудиториях Академии, на вид простые, но оглушающие изнутри, точно взрыв ядра. Но долго она не думала – к ее облегчению оказалось, что ответ ей уже известен. Прижав лопату локтем к животу, Корди поспешно связала несколько хвостов воедино, чтоб не лезли в глаза.

- Ведьминское дело – служить своему капитану, своему кораблю и своему экипажу. Если для этого нужно взять лопату, то я не боюсь.

Дядюшка Крунч почему-то очень долго смотрел на нее, не говоря ни слова. Корди тоже молчала, впившись в лопату так, словно это было единственное весло у потерпевшего кораблекрушение. Впервые за все время, за все два года, голем сдался первым.

- Люди…- Дядюшка Крунч сокрушенно покачал головой, - Сколько живу, никак не могу привыкнуть к тому, как быстро вы взрослеете… Не накидывай больше зелья, чем положено и следи за патрубками… ведьма.

* * *

Она знала, что работа кочегаров нелегка, но даже не догадывалась, что настолько. Уже через полчаса она готова была бросить лопату прямиком в распахнутый зев топки и, проклиная свою самоуверенность, броситься вон из машинного отсека. То, что поначалу казалось пусть и выматывающей, но работой, оказалось самой настоящей пыткой, причем рассчитанной отнюдь не на четырнадцатилетнюю девчонку.

От прикосновения горячего жесткого древка ладони почти тотчас покрылись волдырями. Корди нашла брошенные кем-то грубые кожаные рукавицы, но к тому времени ее пальцы уже опухли так, словно каждый из них по очереди ужалила медуза-крестовик[106]. И это, кажется, было наименьшее из всех бед.

Если на верхней палубе дули пронизывающие ветра, то в машинном отделении стояла невероятно душная жара. Иногда Корди вовсе казалось, что воздуха здесь нет, сгорел весь без остатка в котле, оставив только парящую копоть и жуткий смрад сгоревшего зелья. Из-за этого она время от времени задыхалась, приходилось упирать лопату в палубу и несколько минут стоять, содрогаясь от рвущегося изнутри кашля. Не меньше досаждала и боль в спине. Позвоночник превратился в скрежещущий ржавый вал, который начинал крошится, стоило ей только взяться за работу.

Но если она и останавливалась, то ненадолго. Втыкая лопату в гору зелья, она представляла себя гарпунером, мечущим заточенную острогу в акулий бок. Раз! Еще раз! Еще! Удары делались все слабее, под конец зелья на лопате оставалось хорошо если с горсточку, но топка «Воблы» никогда не пустела. Когда руки уже не могли удерживать лопату, Корди опускалась на колени и черпала зелье горстями – лишь бы прокормить ревущую и стучащую поршнями вечно голодную машину.

Но сложнее, чем к жару, грохоту и боли, оказалось привыкнуть к сполохам магической энергии. Гудящее в топке пламя высвобождало спрятанные в зелье чары, превращая их в тепловое излучение. Простенькая задачка для первого курса – рассчитать спектральную плотность энергетического излучения в идущем полным ходом барке при топке объемом двадцать кубических футов и пяти унциях зелья слабой концентрации… Только столкнувшись с ней на практике, Корди поняла, что на самом деле означали погрешности, которые она прежде, не задумываясь, выкидывала из уравнений.

Как хорошо бы ни было приготовлено зелье и как чисты бы ни были его компоненты, все заключенные чары не могли перейти в энергию, часть их неизбежно рассеивалась в окружающее прострнаство в виде крошечных магических протурберанцев, прошивая материю словно острая картечь. И добро еще, когда те просто растворялись в воздухе, не меняя сути и моллекулярной структуры окружающих предметов. Спустя полчаса работы вокруг Корди уже вились летающие пуговицы, отрастившие себе крохотные плавнички, напевающие песенку свечные огарки, рыбы с лицами, похожими на ее собственное, и прочая мелкая нечисть. Время от времени зола вдруг начинала выстраиваться в воздухе загадочными астрологическими символами, гнусавые голоса болтали прямо в уши всякий вздор, и даже лопата принималась самостоятельно ерзать в ее руках.

Корди не знала, сколько времени она провела в чаду машинного отсека. Даже будь при ней часы, они наверняка бы свихнулись от плотности магического излучения на квадратный дюйм. Раскаленный пот пропитал все тело насквозь, отчего все ее хвосты превратились в свисающих вниз угрей, а сердце так отчаянно тарабанило изнутри, словно собиралось выскочить вон.

В какой-то момент она поняла, что больше не сможет швырнуть в топку ни единой горсточки – руки сами собой повисали вдоль тела, даже рыбий хвостик не поднять. Только тогда она, пошатываясь, выбралась на верхнюю палубу. Ветер, прежде казавшийся ей холодным и неприятным, теперь принес долгожданное облегчение. Она жадно глотала его, словно мороженое, до тех пор, пока даже в животе не заболело. Как ни странно, этот воздух придал ей сил. Достаточно, чтоб она вновь стала ощущать собственное тело. К ее удивлению, первым чувством, вернувшимся обратно после одуряющей смены, был голод. До смерти хотелось есть. Она могла бы использовать энергию чар, чтоб превратить какой-нибудь обломок мачты в пирог с почками или канапе с паштетом, но подобное напряжение, пожалуй, выпило бы ее без остатка.

Возможно, на камбузе осталось что-то съестное, вяло подумала она. Если на него еще не наткнулся Мистер Хнумр, возможно, его хватит одной очень-очень уставшей ведьме… Приблизившись к камбузу, она услышала шипение разогревающейся спиртовки и звон посуды. Предательская слабость охватила все тело. На миг показалось, что стоит ей распахнуть дверь, как все окажется по-прежнему. Во главе стола будет сидеть на разрубленном стуле Ринни, поодаль от нее будет восседать Габерон, как всегда жизнерадостный и, как всегда, благоухающий как испорченная селедка, где-то в углу примостится вечно серьезный Тренч, старательно прячущий улыбку, а из-под стола будет доносится довольное чавканье вомбата…

Повинуясь минутной слабости, Корди осторожно приоткрыла дверь. На камбузе и в самом деле кипела работа. Шму, надевшая поверх черной хламиды фартук, что-то готовила, причем устрашающих размеров ножи беззвучно мелькали в ее руках, а столовые приборы порхали в воздухе, чудом не задевая низкий потолок. Корди улыбнулась. Улыбка получилась уставшей и бледной, но со вкусом мятной карамели. Шму обыкновенно редко показывалась на камбузе, слишком уж смущали ее другие члены команды, а уж взять в руки кухонную утварь… И вот на тебе. Мало того, судя по запаху, в сковородке уже готовился обед… Или ужин? Корди как-то забыла взглянуть на часы за всеми заботами.

- Привет, Шму, - пробормотала она, падая на ближайший стул, - Ты…

Закончить она не успела. Слабо вскрикнув от ужаса, Шму метнулась в сторону, врезалась в кухонный шкаф, выронила из рук сковородку, расколола перечницу, обрушила на себя полочку со специями, попыталась вскочить, ударилась головой о посудный шкаф, уронила еще три тарелки и, больше по инерции, рухнула в ларь с мукой.

Корди вздохнула. На борту капитанесса или нет, а раз и навсегда заведенные порядки неукоснительно соблюдаются – в этом было что-то обнадеживающее. Она вытащила из-под завала почти лишившуюся чувств Шму, чей припорошенный мукой балахон почти сравнялся в цвете с лицом. Пришлось поднести к ее носу склянку с уксусом, после чего ассассин слабо застонала и неуверенно открыла глаза.

- П-п-ппривет, - выдавила она, - Х-хочешь к-к-кушать?..

- Больше чем кит ранней весной, - Корди протянула было руку к салфетке, но вдруг замерла, - Совсем забыла, как там наша погоня? Харибда все еще позади?

Шму утвердительно кивнула, все еще лязгая зубами.

- Дядюшка Крунч пытался укрыться в облаках… Но она все равно нас чует…

- Палтусовы панталоны! – Корди в отчаяньи хлопнула по столу ладонью, - Неужели запах зелья до сих пор не выветрился? Даже после того душа, что мы приняли? Или ее в самом деле притягивает магия?

- Н-не знаю… - Шму пронзительно чихнула, обдав Корди облаком муки, - Ох.

- А где сам Дядюшка Крунч?

- З-за штурвалом. Ты кушать хочешь? Я п-приготовила обб-б-бед…

Взглянув на плоды ее трудов, Корди подавила вздох разочарования. Обед, приготовленный руками профессионального убийцы, был обильным и свежим, но не совсем отвечал ее традиционным представлениям о съестном. Видимо, Шму, впервые в жизни оказавшись на камбузе и не имея ни малейшего опыта в приготовлении пищи, руководствовалась больше интуицией, чем поваренной книгой. А интуиция Сестры Пустоты едва ли была надежным подспорьем в любом деле, не связанном с убийством себе подобных.

Ломти буженины оказались щедро политы земляничным вареньем, в чае плавал душистый перец, а копченая камбала оказалась сваренной вкрутую. На десерт ее ждал фаршированный гвоздикой сыр, посыпанные сахарной пудрой крэкеры и, как вершина кулинарного искусства Шму, шоколадный пирог с рыбьими головами.

- Выглядит вкусно, - протянула Корди, надеясь, что голос ее выражает хоть толику энтузиазма, - Но, кажется, я еще недостаточно проголодалась. Пожалуй, перекушу шоколадной рыбешкой по дороге… Я на мостик!

Прежде чем Шму успела возразить, Корди выскочила из камбуза и загрохотала башмаками по трапу. Мистер Хнумр поспешно затрусил за ней, сердито сопя – он терпеть не мог передвигаться сам.

Все-таки каждый человек должен заниматься тем, что ему положено, подумала Корди на ходу. Всякий раз, когда ты берешься за дело, для которого не предназначен, получается всякая чепуха. Убийца должен убивать людей, а не орудовать на камбузе. Капитан должен управлять кораблем. Гомункул должен прокладывать курс и управлять парусами. Ну а ведьма должна заниматься своими ведьминскими делами. Если это, конечно, ведьма, не ходячее недоразуменее, обладающее способностью портить все, к чему прикоснется…

Едва Корди распахнула дверь на верхнюю палубу, ей в лицо ударил порыв холодного воздуха, от которого моментально онемел нос. Судя по всему, за то время, что она махала лопатой, «Вобла» прилично поднялась и теперь летела на высоте не меньше чем в десять тысяч футов. Пришлось накинуть на себя плащ и нахлобучить поглубже шляпу. Шарф не понадобился - взгромоздившийся на плечи вомбат неплохо защищал шею от холода.

Дядюшка Крунч стоял на капитанском мостике, не выпуская штурвала из лап. Если у Корди едва не выскакивали суставы при попытке повернуть тяжелый кусок дерева, голем делал это без всякого напряжения, так легко, словно вертел легонькое колесо прялки. Покорная его движениям, «Вобла» крутила носом, нарезая острые галсы – манера полета вовсе не свойственная тяжелым немолодым баркентинам.

- Устала? – Дядюшка Крунч мог казаться неуклюжим старым механизмом, но обладал способностью видеть все, что происходит на борту «Воблы», даже за его спиной, - Передохни, рыбеха, довольно махать лопатой. Моя очередь.

- Где… она?

- Девятнадцать румбов. Идет параллельным курсом, чертовка.

Корди с замиранием сердца взяла в руки подзорную трубу. Поначалу она ничего не заметила, «Вобла» шла сквозь рассыпчатые белые облака, которых всегда много на высоте, и периодически зарывалась в них целиком. При мысли о том, что из любого облака может вынырнуть оскалившаяся гигантская харибда, обрушив на палубу удар страшных зубов, Корди чувствовала желание спрятаться на камбузе вместе со Шму. Но она была ведьмой, если это еще что-то значило.

Потом она заметила харибду. Та шла в нескольких милях от корабля, немногим ниже и левее. Шла уверенно и целеустремленно, легко прокладывая курс сквозь облака и держа баркентину в поле зрения.

«Я могла бы превратить ее в огромный кусок торта, - подумала Корди, чувствуя, как холод заползает под плащ и протино трется о спину, - Могла бы, если б была ведьмой хотя бы на одну четвертушку…»

- Хитрая тварь, - буркнул Дядюшка Крунч, не поворачиваясь в ее сторону, - Следит за нами, как старая мурена. Нарочно отпускает подальше, но всегда идет следом. А течения воздуха чувствует лучше, чем самый хороший лоцман. Сейчас она идет в струе Харматтана. Хороший, выносливый ветер… Было бы нам чем его поймать, помчались бы вперед как красноперка…

- Мы все еще не можем оторваться?

- Прикованы к ней, как каторжник к ядру, - проворчал Дядюшка Крунч, - Благодаря машине мы делаем на узел или два больше, только толку нам с того нет. Стоит нам удалиться хотя бы на пару миль, как чертова харибда находит подходящий ветер и мгновенно нас нагоняет. Что ж, есть у нас и одна добрая новость. Теперь-то мы хотя бы знаем, куда нас занесло. Впрочем, добрая ли… Если верить ветрам, которые я нашел, мы примерно в четырехстах милях от ближайшего острова.

- Может, встретим другой корабль? – неуверенно предположила Корди, - Небоходы ведь помогают друг другу, да?

И заметила, что голем помрачнел еще больше.

- Я бы на это не уповал, рыбеха. Ах да, ты же не знаешь… Ближе к рассвету «Вобла» встретила корабль дауни, идущий встречным курсом. Я схватил гелиограф…

- Ты попросил о помощи, а они удрали? – Корди стиснула зубы, - Вот и правильно все терпеть не могут дауни! Уродливые чудовища!

Корди не часто видела корабли дауни, что здесь, что на Эклипсе. Неудивительно – те весьма редко поднимались над Маревом, предпочитая скользить в его верхних слоях. Даже воздух сверхнизких высот казался им зловонной отравой, подняться же выше двух тысяч футов над Маревом для них было равносильно смерти. Корабли дауни были подстать своим хозяевам – несуразно-огромные, пыхтящие десятками труб, кажущиеся столь громоздкими, что казалось странным, как те вообще могут выходить в небесный океан, они часто служили объектами для насмешек.

- Я не запросил помощь, - Дядюшка Крунч отвернулся, делая вид, что разглядывает ничем не примечательное облако, трущееся о борт «Воблы», - Я предупредил их об опасности и велел убираться с курса. Но они не послушали. Дауни вообще упрямый народ, себе на уме. А может, просто не успели. Они не видели харибду, та как раз шла сквозь облака.

Корди прижала руку к груди.

- Рыбки-фистушки!

- Я их трижды предупредил! Трижды! - Дядюшка Крунч вдруг заскрипел, как если бы его корпус царапала изнутри какая-то большая медная шестерня, - Убирайтесь, сигналю, меняйте курс, дураки… Не послушали. Может, решили, что дурю их или издеваюсь… Дауни издавна не в ладах с вашим родом.

- Они… - Корди так и замерла с прижатой к груди рукой.

- Харибда подошла к ним по-акульи, - помолчав, прогудел Дядюшка Крунч, не глядя на Корди, - Сквозь облака и со стороны солнца. Опытная дрянь, должно быть, уже не один корабль погубила… Ударила головой прямо под нос. Ну и удар был… Ни одной пушке так не ударить. Копченый скат с гарниром! Я слышал, как трещат их заклепки, даром что был в полумиле. Корпус лопнул от одного этого удара. Как если бы они полным ходом наткнулись на остров. Мачты попадали, бархоут[107] пошел волнами, а ширстрек[108] попросту вмяло внутрь… Я на своем веку повидал много кораблекрушений, видел, как корабли раздирало пополам или превращало в труху, но тут… - Дядюшка Крунч вдруг замолчал и стал делать вид, что озабоченно трет пятнышко ржавчины на предплечье, - Упрямые тугодумы. Но с характером. Попытались огрызнуться, даже успели дать залп, но куда там… Харибда отошла и ударила еще раз, уже пастью. Вгрызлась прямо в середку, а зубы у нее размером с весло… Корабль дауни был на полтысячи лоудов, не меньше, а лопнул точно детская игрушка. Бимсы, карлингсы, палубы – в щепу… И трех минут не прошло, как от корабля ничего не осталось. Сожрала подчистую, даже флагштока не оставила. Отродье Марева!

Корди захотелось уйти с палубы. Спрятаться куда-то, где спокойно и безопасно, где нет огромных полу-рыб полу-кораблей, несущихся за тобой и щелкающих челюстями. Например, в капитанскую каюту. Уж там точно не бывает ничего плохого и страшного. Конечно, Ринни рассердится, если узнает, но…

Ей в голову вдруг пришла мысль, сперва показавшаяся нелепой, но оказавшаяся прилипчивой, как насквозь промокший плащ во время шторма.

Ринни ведь может ни о чем и не узнать. Ни о том, что Корди была в ее каюте, ни о сломанном секстанте. Быть может, ни одна живая душа не узнает о последних днях «Воблы». Мало ли кораблей ежедневно пропадают без вести, съеденные обитателями Марева или канувшие в небытие из-за кораблекрушения?.. Ринриетта может никогда не узнать о судьбе своего первого корабля – и трех членов своего бывшего экипажа. Наверно, разозлится, но не очень сильно. Ведь у нее теперь есть канонерка. Уж на канонерку-то ни одна харибда в здравом уме не нападет…

- Доберется эта тварь до нас, сожрет еще быстрее, чем дауни, - Дядюшка Крунч почти по-человечески склонил голову, - Уходить надо, на всех парах уходить… Только чертовка, похоже, привязалась к нам не на шутку. Я думал, того корабля ей хватит. Пока будет добычу переваривать, пока спохватится… Только она даже не остановилась! Идет за нами, словно веревкой привязали…

Дядюшка Крунч вложил свое раздражение в рывок штурвала. «Вобла» завалилась на правый борт, закладывая резкий поворот, такой, что Корди едва удержалась на ногах. Откуда-то снизу раздался грохот – возможно, шоколадный пирог с рыбьими головами перенес маневр не лучшим образом…

Чудовищная харибда не позволила сбить с себя с толку. Спустя всего лишь несколько секунд она тоже заложила вираж, умудрившись не только не отстать, но, кажется, еще больше приблизиться к кораблю.

- Мы поднимаемся? – осторожно спросила Корди.

Голем кивнул.

- Куда медленнее, чем мне бы хотелось. Сейчас идем на двенадцати тысячах.

- Так высоко?

- Поговаривают, харибды не любят больших высот. Рожденные в Мареве, они с неохотой поднимаются в верхние слои. Марево питает их или что-то вроде того. Только наша приятельница, похоже, не спешит обратно домой…

- Надо подняться еще выше! – Корди запрыгала на одной ноге, чтоб согреться, - На двадцать тысяч!

Дядюшка Крунч издал скрипучий смешок.

- Двадцать тысяч… Шустрая ты рыбеха. Я бы и на двадцать пять залез, в чертоги апперов, лишь бы эту дрянь с хвоста скинуть, только непросто это будет… Мы же на зелье идем, и котел у нас прожорливый что твоя зверушка. А ты знаешь, сколько галлонов он лопает на каждые сто футов подъема?.. То-то. Пойдем вверх – сами не заметим, как последнее сожжем, останемся болтаться в воздухе, беспомощные как рыба с перебитой спиной. Там-то нас и сожрут.

- У нас есть пушки!

- Пушки-то у нас есть, с канонирами хуже, - пропыхтел голем, - Так что оставим их на крайний случай. Дауни уже палили, не сильно-то им это помогло… Там же шкура толстенная, да еще дерево и железо… Редкое ядро возьмет. Нет, лучше бы нам уходить подальше да повыше…

- Много… много у нас зелья? - с замирающим сердцем спросила Корди.

- Последний бочонок час назад откупорил. Считай, на шесть-семь часов лёта, если идти на полных оборотах. Можно, конечно, и растянуть, но тогда упадет скорость… Эх, нам бы еще галлонов двести зелья – взмыли бы свечой!

Корди вновь ощутила стыд, липкий, как рыбья чешуя.

- Прости меня, Дядюшка Крунч, - нос едва опять предательски не шмыгнул, - Прости меня, пожалуйста…

Кажется, он взглянул на нее с удивлением.

- О чем ты, рыбеха?

- Я… Я не смогу приготовить еще зелья, - все-таки шмыгнула, не сдержалась, - Я не помню рецепта. За меня зелья готовил «Малефакс», я лишь смешивала… Я даже не настоящая ведьма!..

Корди с ужасом почувствовала, что сейчас заревет. Противно защипало в глазах, запершило в горле. Ведьмы никогда не плачут, но она же не настоящая ведьма, ей можно…

Дядюшка Крунч устало вздохнул, протянул свою механическую лапу и мягко дернул ее за свисающий хвост, перевязанный железной цепочкой.

- Все в порядке, рыбеха, я на тебя не сержусь, - пробасил он, - Хотя и полагалось бы… Думаешь, я не знаю, что тебе все это время помогал тот болтун?

Корди уставилась на него в немом изумлении. Глаза широко открылись, но слезы почему-то из них не полились. Плакать отчего-то вдруг перехотелось.

- Ты знал?

Старый голем добродушно усмехнулся, скрипнув механическими внутренностями.

- Я присматриваю за этим корытом уже много лет, рыбеха. Замечать все, что на нем происходит – моя работа. Хотя… Было один раз, много лет назад, дело, когда я действительно кое-чего не заметил. Отчалили мы тогда с Восточным Хураканом в дальний рейс, я лично проверил, чтоб кладовая на камбузе была набита под завязку. А вот про все остальное напрочь забыл. В дальнем походе ведь не только провиант нужен, но и все прочее – парусина, гвозди, доски, железо… Кончилось тем, что мы стали использовать макароны вместо шнурков, паруса латали цикорием, ну а вместо гвоздей шли в дело плавники от сушеной сельди. Ну и запах был у нас на борту, можешь себе представить!..

Корди осторожно улыбнулась. Из правого глаза все-таки выкатилась одна слезинка, но ее получилось украдкой смахнуть хвостом.

- А истории про глупых ведьм у вас были? – тихо спросила она.

Голем задумался, но лишь на несколько секунд.

- Не было, - признал он, - Восточный Хуракан не терпел женщин на борту. Зато теперь у нас будет новая история. Про юную отважную ведьму, которая едва было не отправила весь корабль прямиком в Марево, но быстро сообразила, что натворила, и всех спасла.

- Это будет не правдивая история, - вздохнула Корди, - Я никого не спасла. Даже наоборот…

- Это будет самая правдивая история в мире, - серьезно произнес Дядюшка Крунч, глядя на нее глазами-линзами, - Если ты поможешь ей стать такой. А я запомню ее и передам потомкам. У нас, големов, очень хорошая память, ты это знала? Быть может, когда-нибудь я буду рассказывать ее твоим внукам.

Корди рассеянно потеребила шнурок, которым был перевязан хвост.

- Что мне делать?

- Становись к штурвалу, меня заждалась кочегарка. Быть может, если мы еще не намозолили глаза Розе, удастся оторваться от этой пакости…

* * *

Роза была не на их стороне. Как ни маневрировала «Вобла», харибда не собиралась отставать.

Она неслась вслед баркентине, легко преодолевая сопротивление воздуха, почти не шевеля плавниками. Остатки парусов трепетали над ее спиной, мачты едва заметно раскачивались. Полу-корабль, полу-акула, она вела себя так, как не ведут ни корабли, ни акулы. Слишком целеустремленная, словно исполненная не обычного голода, а самой настоящей ненависти, она преследовала баркентину неотвратимо и настойчиво, как неупокоенный призрак самого Марева.

Время от времени Корди казалось, что им удалось оторваться от харибды, но всякий раз оказывалось, что та просто прячется меж облаков, чтобы затем стремительно возникнуть из ниоткуда на фоне безмятежной небесной голубизны. Корди стало казаться, что харибда делает это нарочно, чтоб напустить страха на свою жертву. Корди была вынуждена признать, что эта тактика работает – один только вид плывущего в воздушном океане тела вызывал у нее безотчетную дрожь.

Дядюшка Крунч больше не надеялся на то, что харибда потеряет интерес к кораблю, будучи оторванной от своей родной среды. Если у него и теплилась подобная надежда, она должна была превратиться в золу после того, как «Вобла» по его приказу поднялась до шестнадцати тысяч футов, забравшись туда, где редко ходят тяжелые корабли. Харибда, казалось, не обратила на это ни малейшего внимания. Даже в том краю, где сам небесный океан не рад людям, она преследовала «Воблу» так же целеустремленно, как и прежде. Если удаление от Марева и ослабило ее, Дядюшка Крунч к собственному огорчению не нашел тому ни одного подтверждающего признака.

Зато Корди стало куда труднее держать курс. Она и прежде знала, что верхние слои атмосферы не любят слабых существ вроде людей, существ, которым нужны воздух и тепло, теперь же убедилась в этом воочию. Если на высоте в пару тысяч футов холодный ветер лишь насмешливо теребил капюшон плаща и пренебрежительно швырял моросью в лицо, на шестнадцати тысячах он сделался истинным бичом Розы – стегал поперек спины так, что перехватывало дыхание, скоблил тупыми когтями кожу, облизывал ледяным языком лицо. Даже дышать тут было труднее – у воздуха появился странный привкус, похожий на соленый имбирь, но при этом надышаться было куда труднее, он не насыщал так, как привычный ей, с нижних высот. Корди пришлось напялить под плащ две шерстяных кофты, а юбку сменить на толстые, подбитой ватой, штаны. Даже в таком облачении стоять возле штурвала было настоящим мучением.

Но Корди не жаловалась. Не из гордости – от восхищения. Ей никогда прежде не приходилось подниматься так высоко, до шестнадцати тысяч. Ветра здесь были ненадежны и редки, а расход зелья увеличивался многократно, так что Алая Шельма редко позволяла «Вобле» подышать воздухом верхних слоев атмосферы. И теперь Корди зачарованно наблюдала за тем, на что похожа жизнь в тех краях, в которые человек старается не заглядывать без веской причины. С одной стороны, все вокруг было прежнее – небесный океан, облака, рыбы… С другой, столь разнилось, что ей то и дело приходилось тереть рукавицей обмерзающие губы – рот иной раз открывался сам собой.

Небо здесь было не просто чистое – хрустальное. Казалось, прикоснись к нему пальцем, и различишь едва слышимый звон вроде того, какой бывает, когда вытираешь тонкий бокал. Здесь не было привычных ей облаков, пушистых и неспешных, не было дождевых туч, сизых, наполненных тяжелой влагой. Здешние облака походили на полупрозрачные скрученные цепочки, тянущиеся бесконечно далеко и растянутые кем-то поперек всего небесного океана. Ожерелья Розы – так, кажется, их называли старые небоходы… Непривычной была и рыба – тщетно Корди вертела головой, пытаясь сообразить, кто вьется вокруг изувеченных мачт «Воблы», ее познаний отчаянно не хватало. Ни одной знакомой рыбешки – ни окуней, ни ставриды, ни лещей, ни даже скумбрии, которая, кажется, облюбовала все края и все ветра. Здешние рыбы и вели себя не так, как их нижние товарки. Они считали ниже своего достоинства суетиться в облаках или искать за хвостом баркентины объедки, их движения были неспешны и невозмутимы, словно и не рыбы они вовсе, а благородные дамы в бальном зале у островного губернатора… Корди украдкой захихикала, забыв про пронизывающий холод.

Вот бы увидеть острова апперов или хотя бы их невероятные корабли… Корди тщетно запрокидывала голову, щурясь от едкого солнечного света. В кристально чистом небе, раскинувшемся над кораблем, не было никаких признаков островов. Если апперы там и живут, то гораздо, гораздо выше. Дядюшка Крунч как-то рассказывал, что для апперов воздух ниже двадцати пяти тысяч футов смердит хуже дохлой жабы. Точно так же, как для обычного человека противен и ядовит воздух сверхнизких высот, в котором ничего дурного не находят дауни. Хорошо бы посмотреть, какие они, эти апперы. Если верить картинкам, сплошь тощие, как мойва, с огромными глазами, и разговаривают чудно, будто напевают…

Увидев краем глаза силуэт харибды, Корди мгновенно забыла и про рыб и про апперов. Глупышка-корюшка! Силуэт этот стал явно отчетливее, и дело здесь было вовсе не в чистом воздухе верхних слоев небесного океана. Харибда мал-помалу выбирала расстояние, отделяющее ее от «Воблы», не очень быстро, но неумолимо. К тому моменту, когда она доберется до корабля, им не помогут даже всесильные апперы…

Когда спустя несколько часов на мостик поднялся Дядюшка Крунч, ему не понадобилась подзорная труба.

- Полторы мили, не больше, - буркнул он, неотрывно наблюдая за харибдой, - Приклеилась как рыба-прилипала.

- Может, отстанет?.. – неуверенно предположила Корди, растирая немеющий от холода нос.

- Скорее, напротив. Мне приходится экономить зелье – идем на двух третях полного хода.

- Много его осталось?

- Галлонов двадцать. На несколько часов хватит.

- А потом?..

Голем не ответил, стал делать вид, что пристально наблюдает за харибдой. Но Корди и так поняла, что будет потом.

- Что ж, тянуть больше нельзя, - Дядюшка Крунч выпрямился во весь свой немалый рост, - Пора сказать свое слово пушкам. Раз эта красавица вознамерилась слопать «Воблу», дадим ем сперва отведать горячей закуски…

И хоть произнес он это решительно и грозно, Корди показалось, что внутри голем вовсе не испытывает подобной решительности.

- А мне что делать?

- Держать штурвал, что же еще? Минуты через две дай резкий разворот на двести два градуса. Поверни нас бравым бортом к этой гадине. А я уж угощу ее чем придется…

- Так точно! – Корди лихо козырнула, приложив руку к полям шляпы.

Голем удалился на гандек, было слышно, как он возится там, гремя чем-то тяжелым и глухо ругаясь под нос. Судя по тому, что время от времени он упоминал Габерона, установленный на гандеке порядок не слишком его удовлетворил. А может, все дело было в ржавчине и паутине…

- Давай! – донесся до нее окрик.

Корди готовилась к этому моменту. Она всем телом повисла на штурвале, заставляя его резко повернуться вправо. Вышло как нельзя лучше – несущаяся вперед «Вобла» заложила крутой поворот, да так, что на несколько секунд ее палуба опасно накренилась, а Мистер Хнумр, испуганно охнув, поспешил спрятаться за привычный нактоуз.

«Давай! – Корди даже присела в ожидании выстрела, - Бей ее, Дядюшка Крунч!»

Выстрел показался ей оглушительным, даже с капитанского мостика было видно, как из правого борта баркентины вырос длинный сизый пороховой язык. Должно быть, Дядюшка Крунч на всякий случай заложил двойную порцию пороха… Ядро мелькнуло крохотной размытой точкой меж облаков, но Корди, привыкшая разглядывать от скуки даже мелкую быструю рыбешку, рассмотрела его путь. Оно скользнуло в сторону харибды – прицел был выверен на удивление точно – но промахнулось мимо огромной туши на каких-нибудь двадцать футов.

Дядюшка Крунч почти тотчас выстрелил вновь, видно, держал наготове сразу несколько заряженных пушек. Опять оглушительный хлопок – и ядро, зловеще завывая в воздухе, ушло в недолет.

Дядюшка Крунч стрелял добрых полчаса, прежде чем канонада прекратилась. Из нескольких десятков выстрелов только два или три угодили в цель, но, к досаде Корди, не произвели никакого эффекта – судя по всему, расстояние было слишком велико, чтоб ядра сохранили свою убойную силу, а разрывы бомб казались крошечными и слабыми, как хлопки шутих. Сама харибда при этом вела себя так спокойно, словно паслась на небесном лугу, а не находилась под артиллерийским обстрелом. Ее не пугал ни грохот, ни вспышки пламени, ни боль – если она, конечно, была способна чувствовать боль. Она даже не считала необходимым замедлиться или сменить курс.

- Чертова рыба ведет себя так, словно в нее стреляют каждый день, - прорычал Дядюшка Крунч, выбравшийся с гандека, нервно меряя шагами мостик, - Держится как привязанная! Никогда не слышал, чтоб харибды отличались подобным упрямством! Крепко же она на нас глаз положила…

Корди бросила взгляд на бронзовые стрелки альтиметра. Большая заметно сдвинулась за единицу, малая робко коснулась тройки.

- Почти семнадцать тысяч, - пробормотала она, - Почему бы этой харибде не убраться обратно в Марево?

Голем задумчиво покачал головой:

- Видимо, зависимость харибд от Марева сильно преувеличена. Подниматься еще выше бессмысленно – сожжем в топке то, что еще осталось. Невероятное упрямство.

Убедившись, что «Вобла» не собирается сворачивать с курса, Корди выпустила штурвал из замерзших пальцев и спрятала руки в подмышки. В голове от этого не прояснилось, да и дышать приходилось через силу, но хоть немного да помогло.

- Надо понять, отчего она так рвется за «Воблой», - от холода ее голос звучал хрипло, как у старого небохода-курильщика, - Неужто ее так притягивает магия корабля?

- Из нас двоих на ведьму ты похожа больше, - проворчал голем, колотя себя в бронированный нагрудник, чтоб сбить свежую наледь, - Тебе и судить, что эта чертова селедка нашла в «Вобле»!

- Марево любит чары… Оно самое – океан испорченных чар. Но вдруг здесь что-то другое?

- Не знаю, как у тебя, а у меня уже все шестерни в голове замерзли, - пожаловался Дядюшка Крунч, - Если ей нужен не корабль, значит, что-то, что находится на нем. Учитывая то, что трюм у нас пуст…

- Акулье зелье! - Корди широко распахнула глаза, - Это единственное, о чем харибда точно знает.

- Но мы ведь отмылись в шторме и…

- Это не акула, ты сам говорил. Акула давно отстала бы. Но харибда запомнила вкус зелья и запомнила, откуда оно упало. Ты понимаешь, что это значит, дядюшка?

Абордажный голем со скрежетом развел и свел руки. Намерзающий на панцире лед лишал его подвижности.

- Ни черта не понимаю, рыбеха.

Корди захотелось улыбнуться, но губы слишком замерзли.

- Это означает, что у нее есть разум.

- Что с того?

Корди нетерпеливо топнула ногой по палубе. Получилось не очень убедительно, но хотя бы примороженным пальцам на какое-то время вернулась чувствительность.

- Магия и разум! Лучшие ведьмы Унии годами спорят о том, может ли разум возникнуть сам собой, в переплетении случайных чар! Даже не представляешь, какие споры бушевали! Одни утверждали, что это невозможно, как невозможно представить, что капли дождя нарисуют на палубе контур человеческого портрета. А другие кричали, что когда чары нахлестываются друг на друга с бесконечным переусложнением, рано или поздно процесс взаимодействия станет так сложен, что в нем сами собой возникнут условно мыслящие структуры!..

Забывшись, Корди сама не заметила, что использует слова, которых, как она думала, даже не помнит. Оказалось, помнит. Не хуже, чем запах мела и пустые гулкие коридоры. И форменное платье с колючим накрахмаленным воротником. И лицо госпожи ректора, висящее в пустоте перед ней…

- Ты этого всего в обычном приюте нахваталась?

Опомнившись, Корди обнаружила, что Дядюшка Крунч внимательно разглядывает ее своими линзами. Тронутые изморозью, они выглядели не очень-то дружелюбно, даже подозрительно.

Корди попыталась издать непринужденный смешок.

- Слово здесь, слово там… Никогда не знаешь, чего ветер на хвосте принесет, так ведь?

К ее облегчению, абордажный голем не стал излишне сосредотачиваться на ее словах. Возможно, у него были более серьезные проблемы, чем болтовня юной ведьмы. Например, нагоняющее корабль чудовище…

- А я, стало быть, не разумный, а?

От его скрипучей усмешки Корди стало стыдно.

- Ты – это совсем другое… - пробормотала она, - Тебя таким и замышляли. «Малефакс» вон тоже разумный… иногда. Но вас обоих специально такими сделали, наложили определенные сложные чары, сформировали характер, рефлексы, мышление…

- Сформировали, значит…

Впервые за два года, проведенные на борту «Воблы», Корди не понимала, с каким выражением это произнес Дядюшка Крунч. Его голос, лишенный человеческих интонаций, хриплый и перемежающийся скрежетом поршней, не так-то просто было разобрать, но раньше ей всегда это удавалось. Несмотря на то, что Дядюшка Крунч вечно старался выглядеть суровым и самоуверенным, она знала, как много на самом деле у этого механического голоса оттенков и звучаний. Но сейчас…

- Я ведь рассказывал тебе истории про Восточного Хуракана и пиратскую жизнь, а, рыбеха?

- Еще как! – поспешила подтвердить ведьма, - Целую кучу.

- Но я никогда не рассказывал о том, как поступил к нему на службу, верно?

Корди смутилась, сама не зная, отчего. Будь вокруг не так холодно, она сорвала бы шляпу и теребила ее в руках – иногда это помогало вернуть уверенность.

- Не рассказывал, - согласилась она, - Но мы думали, что когда-нибудь расскажешь.

Голем медленно кивнул.

- Рано или поздно расскажу. И тебе и Ринриетте и прочим…

- Мы подумали… То есть, мы со Шму думали, что ты и сам мог этого не помнить. Раз Восточный Хуракан стер тебе память о последнем рейсе, он мог и ту тоже стереть, правда ведь?

- Только не об этом, рыбеха. Когда-нибудь я расскажу и эту историю. Тебе, Ринриетте, Шму и… прочим. Дело в том, что это непростая история. И каждый раз, когда я хочу к ней подступиться… Неважно. Так до чего ты додумалась?

Несмотря на то, что Корди распирало от мыслей и слов, она не сразу вспомнила, что именно хотела сказать. Иногда Дядюшка Крунч ведет себя немного странно, подумалось ей. Как в такие моменты. Мало кто это замечает, по крайней мере, Ринни не замечает точно. Для нее он всего лишь преданный ее деду слуга, что-то вроде камердинера, наставника и защитника, надежный и хорошо функционирующий механизм. Который, подобно всем старым механизмам, отличается нравом сварливого старика. Но у Ринни много хлопот, особенно в последнее время. Едва ли она замечает, что время от времени за потрепанной лицевой броней абордажного голема мелькает что-то, не умещающееся в образ ворчливого, но простодушного старого пирата.

Но сейчас у нее не было времени предаваться подобным мыслям.

- Получается так, что беспорядочная куча магии все-таки может создать разум, - затараторила она, - Просто кусочки чар, сплетаясь самым разным образом, создают что-то, что может думать. Может, не очень хорошо или не очень быстро, но может! Только что Марево создало что-то думающее! Не просто летающий желудок, как прочие акулы, а что-то, что умеет хоть и со скрипом, но соображать. Ему понравилось зелье и оно надеется найти еще больше, если раздавит «Воблу»!

- Вот уж точно, великий мудрец… - проворчал голем, косясь в сторону извивающейся в облаках харибды, - Я видел копченых камбал, в голове у которых и то было побольше…

Корди в запале схватила его за руку и зашипела – бронированная сталь успела основательно промерзнуть.

- Дело не в этом! У меня ведь еще осталась чешуя форели! Желтая чешуя!

- Что с того?

- Я могу приготовить еще зелья! Самого вкусного акульего зелья во всем небесном океане!

- Когда Ринриетта вернется, нам с ней придется хорошенько потолковать, - проворчал голем, - У старых небоходов есть много примет, не все из которых кажутся мне разумными. Но сумасшедшая ведьма на корабле – это явно к беде…

Корди сердито засопела, в точности как Мистер Хнумр.

- В этот раз мы сделаем для нее не закуску, а настоящий ужин! Только после этого ужина у бедной харибдны наверняка начнется ужасная изжога!

- Все еще не понимаю, что ты задумала, рыбеха.

- Порох! – выпалила Корди, не в силах больше сдерживаться, - Засыпем в каждый бочонок с акульим зельям фунтов по пятьдесят черного пороха – и скинем за борт! Она клюнет! Обязательно клюнет!

Абордажный голем скрипуче вздохнул.

- Иногда я благодарен Розе за то, что у меня нет волос, - пробормотал он, - Иначе я давно бы был седым, как лунь. Готовь свое чертово зелье, Корди, и поскорее. Я пока раздобуду в закромах Габерона пороха… И будем молиться Розе, чтоб к этому моменту котел еще работал.

* * *

Корди никогда бы не подумала, что варка зелья может утомлять не меньше, чем управление кораблем в шторм или карабканье по рангоуту. Но к тому моменту, когда зелье поспело, она уже валилась с ног.

Мистер Хнумр, любивший находиться в центре внимания, принял в готовке самое деятельное участие, но много проку не принес, несмотря на искреннее желание помочь. Его приходилось вытаскивать из котла, в который он случайно падал, подхватывать сметенные им с полки склянки, вытаскивать из пасти рыбьи плавники и, под конец, спасать от чучела трески, которое тот уронил на себя, перепугавшись при этом до смерти. Наконец, разбив пару реторт с южным бризом и презрительно чихнув, мистер Хнумр пришел к выводу, что достаточно потрудился – и взгромоздился на весы, наблюдая за Корди взглядом уставшего от праведных трудов существа.

Без него работа шла куда быстрее. Корди терла шелуху в мелкую пыль, не обращая внимания на саднящие пальцы, кипятила растворы, смешивала воздух из пробирок. От постоянных помешиваний в котле руки едва не отваливались от плеч, а великое множество резких запахов вскоре начисто отбило осязание – она не смогла бы отличить легкий цветочный запах Беззаботного Повесы от мшистого и тяжелого аромата анабатического ветра[109] по произвищу Стук-Стук, который ловят в окрестностях острова Хай-Юн. Но сейчас ей не нужен был нос. Только силы и терпение. И еще смелость.

Через несколько часов, когда колдовская кухня напиталась испарениями и запахами настолько, что от одного вдоха делалось дурно, Корди выкатила все три бочки на палубу. Каждая наполовину была заполнена зловонным месивом, похожим на прогорклое сливочное масло. Мистер Хнумр сунулся было, чтоб попробовать, но тотчас отскочил в сторону, ругаясь на своем сопящем и фыркающем наречии. Шму закрепила на бочках небольшие парусиновые парашуты, а Дядюшка Крунч с величайшей тщательностью засыпал внутрь каждой по восемь полных картузов черного пороха, после чего законопатил бочонки и вставил фитили.

- Готово, - пропыхтел он, разглядывая импровизированные снаряды, - Если такое в нутрях у харибды рванет, про нас она уж точно забудет.

Корди подула на покрасневшие и покрытые липким акульим зельем руки.

- А если не сработает? – зачем-то спросила она.

Вопрос был глупый, никчемный, но вырвался сам собою, как маленькая рыбка из прорехи в сети. Иногда почему-то самые глупые вопросы норовят выскочить первыми…

Голем пожал плечами. Несмотря на массивность его доспехов, жест получился почти человеческим.

- Значит, налетались, - пробасил он, проверяя фитили, - На все воля Розы. Досадно, конечно, если… так. Я-то думал, мы с «Воблой» еще пару лет небо поцарапаем. Небо нас любит, стариков, раз еще не отправило на корм Мареву. Засуну вас со Шму в шлюпку, вдруг и пронесет… Помню, однажды мы с Восточным Хураканом отправились вдвоем на шлюпке карасей наловить. Любил он это дело – карасей, особенно в сметане… И надо ж так случиться, что заплутали в облаках и наткнулись прямиком на новехонький каледонийский кэч с десятью пушками. А у нас на двоих даже пистолета нет, только удочки да наживка. И что ты думаешь, как бросились мы со стариком на абордаж, так каледонийцам даже хваленые абордажные тесаки не помогли! Перебили всех офицеров, захватили корабль и, посвистывая, тронулись обратно. Говорят, тогдашний первый лорд Адмиралтейства, когда узнал, что его корабль захвачен двумя рыбаками, разорвал на части свой парик!

Дядюшка Крунч никогда не упускал возможности рассказать одну из бесконечных историй о пиратах былых времен. Когда-то Корди слушала их с замирающим сердцем, но сейчас ей было не до приключений старого капитана. Она слишком хорошо успела узнать голема, чтоб понять – иногда эти истории появляются в тот самый момент, когда голему не хочется отвечать на вопросы.

- А что сам будешь делать? – невольно вырвалось у Корди.

Абордажные големы не умеют улыбаться. У них нет ротового отверстия и мимических мышц, мало того, они создавались для выполнения той работы, в которой от улыбки нет никакой пользы. Но Корди вдруг показалось, что старый Дядюшка Крунч невесело улыбнулся.

- А мы с «Воблой» дадим прикурить этой погани. Крюйт-камера открыта, всего и дел-то – чиркнуть кремнем…

Шму, кажется, не поняла смысла сказанного. Закончив возиться с бочками, ассассин юркнула в укрытие за штабелями досок и съежилась там, пытаясь казаться как можно меньше. Корди было жаль ее, но помочь ей чем-то сейчас было выше ее сил. И сил-то тех оставалось всего ничего…

- Бочки за борт! – скомандовал Дядюшка Крунч, - Что сидите, как вяленые лещи? Шму, поджигай фитили!

Бочки были тяжеленными, но руки Дядюшки Крунча могли справиться и не с таким грузом. Скрипя от напряжения и ворча механическими внутренностями, он по очереди поднял бочки с тлеющими языками запальных шнуров и швырнул их за борт прямо с капитанского мостика. С едва слышным хлопком расправились на ветру парашуты, заставив их закачаться в воздушных потоках. Вращаясь вокруг своей оси, бочки стали медленно отставать от баркентины, точно объевшиеся толстобрюхие рыбины.

Харибда уже не пыталась скрываться. Она шла за «Воблой», оттопырив плавники и расправив остатки парусов – противоестественное и жуткое смешение живого и неживого, страшный символ слепого созидания Марева. Если она и ослабла за время гонки на высоте в шестнадцать тысяч футов, то не подавала виду. Наоборот, Корди показалось, что харибда энергична и нетерпелива. И она была гораздо ближе, чем раньше. Теперь, когда баркентина, экономя зелье, шла на половине своего хода, расстояние сокращалось все быстрее и быстрее, настолько, что Корди иногда казалось, что оно буквально тает, стоит ей моргнуть или на секунду отвернуться от страшного зрелища.

Бочки тремя темными пятнами поплыли в сторону харибды. Корди сама не заметила, что впилась руками в леер изо всех сил, так, что засаднила кожа на ободранных и обмороженных ладонях.

«Сожри их! – хотелось крикнуть ей, - Давай, акулья башка! Лопай!»

Гигантская тварь, шедшая ровным курсом, вдруг вильнула в сторону ближайшего из бочонков. Движения у нее были мягкие, кошачьи, они срастались с ветром воедино. Корди стиснула зубы, чтоб сдержать ликующий вопль. Сейчас харибда распахнет свою страшную пасть, из которой уродливым шипом торчит полусгнивший остов утлегаря[110], втягивая внутрь потоком воздуха парящие бочонки…

В последний миг харибда мотнула тяжелой головой и прошла мимо. Корди видела, как бочонки бесшумно разбились о ее скулу, превратившись в каскады размозженных досок, ссыпающихся по чешуе в Марево. Желтыми кляксам повисли в воздухе остатки акульего зелья. Харибда даже не обратила на них внимания. Она неотрывно смотрела на «Воблу» и только на нее. Так, словно не существовало ни неба, ни Марева, только болтающаяся между ними баркентина. Только девчонка в несуразно большой шляпе, глядящая на нее с кормы.

Корди хотела было вздохнуть, но обнаружила, что бессильно шевелит губами. Словно порыв ветра выбил из груди воздух. Такое бывает, когда идешь против ветра, в жесткий левентик, но сейчас…

Харибда смотрела на нее. Не на «Воблу». Страшная тварь, созданная из мертвого и живого, вынырнувшая из смертоносной пучины Марева, все это время глядела вовсе не на баркентину.

- Рыба-дьявол! – прорычал Дядюшка Крунч, не замечая того, как Корди стремительно бледнеет, - Отказалась от наживки! Проклятая харибда!

Он скрежетал и бил кулаком о кулак так, что на палубу сыпались бледные искры, но Корди была уверена в том, что голем ожидал именно этого.

- Дело не в наживке, - тихо сказала она.

Но Дядюшка Крунч услышал.

- Что?

- Дело не в наживке. Харибде не нужно акулье зелье. И магия «Воблы» тоже. Она пришла за другим.

Огромные руки голема, проскрипев шарнирами, опустились.

- За чем?

- Это создание Марева, - Корди попыталась улыбнуться, но от улыбки так несло эстрагоном, что долго она на лице не продержалась, - А Марево всегда тянется к чистой, неискаженной, магии.

- С этим-то мы, сдается, уже решили, - Дядюшка Крунч негромко зашипел, внутри него что-то едва слышно дребезжало, - Наша бедняжка «Вобла» фонтанирует такими чарами, что для харибды это, должно быть, сродни фейерверку из еды. Без сомнения, ее цель – сама баркентина.

Корди тихонько шмыгнула носом. Старый добрый Дядюшка Крунч, ворчливый здоровяк, старающийся выглядеть грозным даже там, где это необязательно, великий знаток воздушных порядков и пиратских традиций, опытный наставник и верный защитник. Он даже не подозревал, насколько ошибается. Может, просто потому, что сейчас больше всего на свете хотел ошибаться.

Но иногда сама Роза нашептывает на ухо верный ответ. Достаточно громко, чтоб его разобрала даже ненастоящая ведьма.

Корди положила ладонь на его плечо. Металл, отполированный тысячей разнообразных ветров, был холодным и твердым на ощупь. Но Корди ласково потрепала его, как обычно трепала холку мистера Хнумра.

- Нет, - тихо сказала она, - Она охотится не за «Воблой». Но все равно спасибо тебе, Дядюшка Крунч.

- А? – абордажный голем неуклюже обернулся.

Но Корди уже шагнула к Шму. Та спряталась за штурвалом, втянув голову в плечи и боясь даже глянуть в сторону харибды. Услышав шаги, она испуганно вскинула запавшие глаза, но, увидев Корди, немного расслабилась и даже выдавила неуверенную бледную улыбку. Корди обняла ее и уткнулась носом в костлявый бок, обтянутый плотной черной тканью.

- Не скучай без меня, Шму, - пробормотала она, чувствуя, как гулко и быстро бьется чужое перепуганное сердце, - Слушайся Ринни, когда она вернется. И не ешь много шоколада, хорошо?

- Я… - и без того большие глаза Шму распахнулись еще шире, отчего залегшие под ними синяки стали почти не видны, - А ты… Что… Куда…

- Мне надо кое-что сделать, - серьезно сказала Корди, выпуская ее из объятий, - Одна небольшая работа. С ней справится только ненастоящая ведьма вроде меня. Извини. И ты извини, Дядюшка Крунч. Просто… Знаете, может это мой единственный шанс сделать что-то действительно настоящее за всю мою ненастояющую жизнь.

Она хотела погладить на прощанье Мистера Хнумра, но того не оказалось в излюбленном месте за нактоузом, лишь лежали, дрожа на ветру, несколько серых шерстинок. Ушел, с огорчением поняла она. Видно, отправился на камбуз промышлять еду или догрызает в навигационной бумажные клочки. Может, так и лучше.

- Пока, Мистер Хнумр, - на всякий случай прошептала она, - Ты был самым лучшим ненастоящим ведьминским котом!..

- Что это ты несешь, рыбеха? – осведомился Дядюшка Крунч. И даже протянул руку, чтоб положить ей на плечо.

Но не успел. Потому что Корди одним прыжком оказалась на самом краю капитанского мостика.

- Извините! – крикнула она, отчаянно пытаясь не разрыдаться, - Но я должна это сделать. Настоящее дело для ненастоящей ведьмы. И передайте Ринни, что… Нет, ничего не передавайте. Она и так поймет.

Она спрыгнула на верхнюю палубу и помчалась в сторону ближайшей мачты. Несмотря на тяжелые башмаки и развевающийся на ветру плащ, бежалось ей удивительно легко. Казалось, достаточно лишь подумать, и невесомые ноги, оттолкувшись от дерева, поднимают тебя на любую высоту. Наверно, так мчатся на нересте рыбешки. Корди бежала изо всех сил. Где-то позади загромыхали тяжелые шаги голема, но они быстро стихли – Дядюшка Крунч никак не мог соревноваться с ней в скорости. Шму могла, но едва ли ассассин сейчас найдет в себе силы сойти с места. Корди мчалась наперегонки с ветром, перепрыгивая растянутые канаты и ловко огибая части рангоута.

Фальшивый трюм. Карусель для шпрот. Семихвостый штаг.

Она бежала по знакомым до последней доски закоулкам корабля, зная, что никогда сюда не вернется. Оказывается, хорошо плакать на бегу – ветер сдувает с лица слезы. Но Корди все равно не обратила бы на них внимания.

Черничный огород. Тупик старого леща. Тайная тропа южного ветра.

Она знала наизусть сотни имен, и каждое из них напоследок грело душу каким-нибудь воспоминанием. Главное – не останавливаться, чтоб груз этих воспоминаний не пригвоздил ее к палубе. Уходить надо легко, как облако, сорванное дуновением ветра.

Головоломный трап. Ванты-манты. Весельный сарай.

Корди добежала до первой шлюпки по правому борту и, уняв колотящееся сердце, спрыгнула в нее. Последний шаг дался ей тяжелее, чем несколько сотен до него. Этим последним шагом она до конца жизни отрезала себя от «Воблы». Да и что там той жизни… Корди всхлипнула, при этом чувствуя на губах улыбку. У этой улыбки был странный вкус, которого нет ни у одного блюда из всех, что она пробовала. Непривычный, немного горчащий, но, в общем-то, приятный.

Габерон когда-то показывал ей устройство шлюпбалок. Ничего сложного. Надо лишь отвязать здесь и здесь, потянуть здесь, налечь на рычаг и… Корди взвизгнула, когда шлюпка неожиданно дернулась под ногами и вдруг без предупреждения, скрипнув на прощание, отвалилась от огромного бока «Воблы». Поток отраженного ветра едва не закрутил ее, но Корди была наготове. Уперлась веслом в огромный бок баркентины, заставляя шлюпку отойти подальше, и получилось это на удивление легко. Шлюпка двигалась рывками, но почти сразу поймала острым носом ветер и пошла мягче, подстраиваясь под него.

Громадина «Воблы», пачкая небо многочисленными дымными струями, перла вперед, не обратив внимания на отвалившуюся от нее крошку. Двигалась она не очень грациозно, но стремительно – не успела Корди сложить бесполезные уже весла под банку, как между ней и кораблем уже пролегло добрых семьдесят футов[111]. «Вобла» уходила прочь, покачиваясь на ветру, за ней развивались хвосты из порванных парусов, делая ее похожим на странствующий без экипажа корабль-призрак. Некоторое время Корди могла лишь следить за тем, как медленно уменьшается ее корма. Несуразно высокая, покрытая старомодными золочеными узорами и вензелями, с хорошо видимыми окнами капитанской каюты, она на какое-то время заставила Корди забыть про все прочее, даже про харибду.

Должно быть, на борту сейчас стоит ужасный переполох. Дядюшка Крунч мчится в машинный отсек, чтоб застопорить корабль, но Корди знала, что это бесполезно. Пусть она была еще менее прилежной ученицей, чем Ринни, даже она знала, что такое инерция и как тяжело набравшему ход кораблю замедлиться. «Вобла» никак не успеет остановиться и подобрать ее. А когда наконец остановится, все уже будет закончено. Это слово – «закончено» - она покатала немножко на языке, от него несло мятным сиропом и лакрицей. Наверно, можно было так и сидеть, глядя на исчезающую в облаках корму «Воблы», до тех пор, пока все действительно не закончится, но Корди заставила себя повернуться в другую сторону. Может, она и не настоящая ведьма, но настоящий пират, а пираты всегда умирают, презрительно глядя в лицо опасности. Эта часть историй Дядюшки Крунча всегда была неизменной.

Харибда оказалась ближе, чем она ожидала. Гораздо ближе. Даже с борта «Воблы» она казалась огромной, даже несуразно огромной, точно остров, собравшийся в самостоятельное плавание. Но только сейчас, сидя в крошечной шлюпке посреди бескрайнего воздушного океана, Корди поняла, насколько велика на самом деле рожденная Маревом тварь. Так велика, что это поначалу даже не пугало – в голове попросту не могла уместиться мысль об ее истинных размерах.

Харибда шла прямиком на шлюпку, приоткрыв кривую несимметричную пасть. Целая груда плоти и дерева, сросшихся воедино и охваченная нечеловеческим голодом. Несмотря на то, что от шлюпки ее отделяло самое мало половина мили[112], Корди показалось, что она уже ощущает запах чудовище, смрадный аромат самого Марева. Подобный запах бывает обычно в закрытом наглухо трюме, где испортилось мясо или завелась плесень. Глаза харибды смотрели прямиком на Корди, в этом не было никакой ошибки. Не на удаляющуюся «Воблу» - на маленькую ведьму в шлюпке. Два неровных, затянутых бельмами, провала, в глубине которых плавился неутолимый нечеловеческий голод.

- Плыви сюда, - сказала ей Корди, потерев щеку грубым рукавом плаща, чтоб стереть следы от слез, - Ты ведь на самом деле гналась за мной, да, страшная рыбина? Меня хотела сожрать, да? Ну конечно. Ты же питаешься магией. Тебе не нужна была магия «Воблы», глупая и бесполезная старая магия, которая превращает вилки в ложки. Магия ведьмы – другое дело. Наверно, поэтому ведьмы не покидают своих островов, а? Боятся тварей вроде тебя!

Корди едва слышала саму себя – ветер бил в лицо, с наслаждением разметал слова и утаскивал их куда-то, словно хищная рыба.

- Во мне много магии, верно? Такой же бесполезной, но от того не менее вкусной. Целая куча магии! Давай, жри меня! Жри и отправляйся обратно в Марево, чтоб тебя! Ну! Где ты там плетешься? Я тут!

Несмотря на то, что харибда шла вперед на пределе своей скорости, даже ей требовалось время, чтоб преодолеть расстояние, отделяющее ее от парящей в воздухе шлюпки. Не так уж много времени, прикинула Корди, минут пять будет достаточно. Корди уселась на скамью, обхватив руками озябшие колени. Пять минут это, в сущности, не очень много, даже если тебе всего четырнадцать. Можно и потерпеть.

А потом прямо над ней распахнется пасть, огромная, как половина фок-мачты, на миг скрыв солнце. И когда этот миг пройдет, все уже закончится. Всего один крохотный миг темноты. Ерунда. Ей приходилось выдерживать по многу часов страшной темноты.

Чтобы не видеть, как приближается харибда, Корди стала смотреть на днище шлюпки. На глаза сами собой наворачивались слезы, оттого она не сразу заметила шевеление под задней банкой. Зато, когда заметила, рефлекторно взвизгнула – ну прямо как Шму. Даже самой на секундочку стало стыдно. Вот тебе и отважная ведьма, решившая по доброй воле отправиться в пасть к харибде…

Из-за скамьи, зевая и догрызая на ходу хвост сушеной мойвы из аварийного рациона, выбрался Мистер Хнумр. Увидев Корди, он выронил хвост, добродушно засопел и ткнулся носом ей в ногу. Его внимательные и любопытные глаза сонно моргали. Он не видел мчащайся к ним харибды, не видел кормы «Воблы», уже безнадежно далекой и почти скрытой дымкой облаков. Он видел только свою хозяйку и ожидал угощения.

- М-ммистер Хнумр!..

Корди хотелось зареветь от досады. Или дернуть за ближайший хвост так, чтоб оторвать его под корень. Это она не проверила шлюпку. Это она не заметила, как вомбат пробрался на борт. Это она отправила безропотное существо, из которого так и не получился ведьминский кот, на верную смерть. Пустоголовая корюшка. Безмозглая селедка. Никчемная ведьма.

Корди схватила мистера Хнумра за пушистое брюшко и притянула к себе, всхлипывая и вытирая слезы его шерстью. Вомбат мягко заурчал, обхватив ее когтистыми лапами.

- Хнумр-хнумр-хнумр-хнумр…

- Ты хороший кот, - сдавленно прошептала ему Корди, - Не бойся, все в порядке.

Она притянула его к себе, чтоб он не видел харибду, и достала из кармана побег сахарного тростника. Мистер Хнумр мгновенно запихал его за щеку и безмятежно засопел от удовольствия. Корди обняла его покрепче.

- Наверно, мне надо закончить ту историю, - дрожащим голосом начала она, - Чтоб не было страшно. Глупую короткую историю про одну трусливую ведьму, которая и ведьмой даже не была. Но ты смелый кот, ты не будешь таким, как она. Только слушай внимательно и не отвлекайся, хорошо? И тогда мы, может быть, успеем дойти до конца… Там было темно. Так темно, что загорись даже маленькая свеча, можно было, наверно, ослепнуть от ее света…

* * *

Там было темно. Так темно, что загорись даже маленькая свеча, можно было, наверно, ослепнуть от ее света… Но Корди привыкла. Привыкла к обстановке своего нового мира быстрее, чем привыкла к тому, прежнему, состоящему из учебных классов, скрипучих досок и безлюдных коридоров. Как привыкла когда-то, тысячу лет назад, даже к неудобному форменному платью и необходимости заплетать волосы в ужасно неудобный хвост.

Этот мир был неудобным и страшным, но совсем другим. Здесь не было света, здесь кругом был влажный камень, местами поросший слизким, похожим на рыбью чешую, мхом. Еще здесь была решетка, проржавевшая насквозь, но все еще очень прочная и вечно холодная – к ней Корди иногда прижималась, когда темнота и одиночество начинали давить слишком сильно. Постелью ей служил ворох отвратительно пахнущей рванины, отхожим местом – ведро в углу. Еду приносили раз в сутки, обычно это была сухая рыбина, твердая, как окружающий ее камень, и кружка с затхлой водой.

Здесь не было бледных костистых лиц воспитательниц, не было зловещего шелеста их накрахмаленных платьев, не было скрипа мела по доске. В этом новом мире все было совсем-совсем иначе. Все было жестким, холодным и ужасно пугающим. Каким-то беспощадно взрослым. Окончательным.

Первый день в каменной клетке оказался самым тяжелым. Корди тихо плакала, съежившись в комок и забившись в самый угол. Глаза быстро забыли солнечный свет, но пальцам была нужна хоть какая-то работа. Корди машинально рвала на части шнурки своих форменных ученических ботинок и опомнилась лишь тогда, когда превратила их в груду бесполезных обрывков. Повинуясь наитию, она распустила волосы и начала сплетать их в хвосты. Это почему-то принесло ей глубокое удовлетворение. Ученицам Академии дозволялась лишь одна прическа – с одним-единственным хвостом, стянутым ровно посередине, раз и навсегда предусмотренной длинны. Это было похоже на месть миссис Уирлвинд, старухе с бескровным рыбьим лицом, и каждый неуставной хвост казался Корди звонкой пощечиной. Бессмысленная месть сидящей в тюремной камере девчонки. Но Корди не могла остановиться. Опомнилась она лишь после того, как количество хвостов перевалило за дюжину. Не все они были одинаковы, многие из них торчали вкривь и вкось – все-таки ей приходилось завязывать их в полной темноте – но Корди была довольна. Это помогло на какое-то время забыть о том, где она и как здесь очутилась. А ей хотелось это забыть.

На пятый день она почти привыкла к этому новому миру и даже стала находить, что он не так уж и страшен. Просто здесь были свои правила, как в том, предыдущем, по-своему неприятные, с которыми приходилось смириться. Но были и положительные стороны. Каменной крепости рыбина ей нравилась больше безвкусных бисквитных пирожных в Академии, а кроме того, здесь она доставалась каждый день, а не раз в год – несомненное преимущество.

Возможно, в конце концов она окончательно привыкла бы к этому месту, как привыкла к хриплой ругани охранников за стеной, звону цепи и вечному холоду каменного мешка. Но на шестой день дверь открылась слишком рано, по подсчетам Корди, на добрый час раньше положенного обеда. Услышав шаги в коридоре, она вскочила, неловко уронив щербатую глиняную кружку, свой единственный столовый прибор. Это были шаги не охранника, тяжелые, гремящие, медлительные, чьи-то другие – за проведенное в темноте время ее слух необычайно обострился.

Это и в самом деле был не охранник. Это был взрослый господин в вельветовом сюртуке строгого покроя и новеньком цилиндре. Света масляной лампы, которую он нес в руке, было вполне достаточно, чтоб убедиться – в этот мир, состоящий из камня и темноты, он попал случайно, поскольку не относился ни к его сторожам, ни к его обитателям.

Он и пах не так, как пахли здесь все вплоть до главного надзирателя, чем-то легкомысленным и цветочным. Забившись по привыке в угол, Корди настороженно наблюдала за тем, как он идет вдоль решетки. Может, это капитан корабля, которому суждено отвезти ее на плантации сахарного тростника? Но нет, решила она, на небохода он походил менее всего. От тех никогда не пахнет цветочным одеколоном, да и цилиндры в небесном океане не в чести.

- Мисс Кордерия Изидора Тоунс? – осведомился господин, щурясь. Ему, привыкшему к яркому солнцу Эклипса, нелегко было разобрать что-то в полутьме, - Сырная Ведьма?

- Угу, - только и выдавила Корди.

- Хорошо, - он улыбнулся, но как-то вяло, словно по привычке, - Знаете, у вас богатая биография. Неполных двенадцать лет, а заслуг уже хватит на пятерых каторжников. Обвинения почти в дюжине краж со взломом, нарушение общественного порядка, причинение побоев…

Последнее он произнес с неуверенным смешком, точно не доверял бумаге, которую держал в руках. А зря - Корди с удовольствием вспомнила визг миссис Мак-Херринг, которой она вцепилась ногтями в напудренное лицо, и треск, с которым портрет какой-то царственной особы в тяжелой раме соприкоснулся с головой госпожи ректора… К сожалению, это приятное во всех смыслах воспоминание было скрыто другим, ужасным и тяжелым. Воспоминанием о том, как она, шатаясь, поднимается на ноги в кабинете миссис Уирлвинд, не зная, как здесь оказалась, как чувство чего-то непоправимо жуткого жжет в груди, будто что-то там сломалось, лопнуло, вышло из строя…

Видно, от этого жуткого воспоминания лицо ее исказилось, потому что господин в цилиндре немного смягчился и убрал лампу, чтоб свет не бил в глаза.

- Нда-с, госпожа юная ведьма, попали вы в переплет, - заметил он, подходя к решетке почти вплотную, - Вас ведь известили о том, что судья приговорил вас к четырем годам исправительных работ?

Корди известили. Но она сама еще не знала, какие чувства вызывает у нее эта мысль. Когда тебе двенадцать, четыре года, треть от всей твоей жизни, кажутся какой-то бездонной пропастью, к которой и подступиться-то страшно…

- Наверно, вы полагаете, что каледонийская каторга сродни работе на огороде в вашей Академии? – миролюбимо поинтересовался гость, - Если так, смею заверить вас в обратном. Ни один из известных мне каторжных островов не предполагает веселого времяпрепровождения. Могу немного вас просветить относительно тех мест, где вам, вероятно, придется провести весь отпущенный срок. Остров Лайон, например, всегда был ужасной дырой. Там дуют такие сырые ветра, что одежда никогда не высыхает, а добрая треть жителей страдает от анизакидоза[113]. А вам придется по четырнадцать часов в день трудиться на полях с ульвой и спирулиной[114], изнемогая от усталости и голода. Или, может, вам угодно на Трайбл? Климат там куда мягче, это верно, да и от метрополии недалеко. Правда, придется с рассвета до глубокой ночи трудиться на местной верфи, конопатя швы и дыша едкими испарениями. Трое из десяти детей после Трайбла остаются калеками на всю жизнь. Нравится вам подобная перспектива?

Корди молча покачала головой. Перспектива ей не нравилась. Единственное, что утешало – хоть там она будет вдалеке от наставниц с их постными рыбьими лицами, от угнетающего скрипа мела и затхлости Академии. Она еще не успела привыкнуть к тому, что Академия для нее навеки стала чужим миром, словно мгновенно поднялась на высоту в пятьдесят тысяч футов. Она больше не ведьма. И пользы от ее дара не больше, чем от подзорной трубы со стеклышками вместо линз. Эта мысль давила гораздо сильнее, чем окружающий ее холодный камень, отравляла изнутри, изматывала и без того истощенную душу.

Но если господин в цилиндре расчитывал на то, что несколько дней в каменном мешке сломают ее, то еще не знал, с какой рыбкой столкнула его Роза. Корди презрительно усмехнулась, ощутив на губах привкус жженого сахара.

- Уж там-то, по крайней мере, будет веселее, чем здесь…

Господин в цилиндре поморщился. Устало, как морщились обычно наставницы, сталкиваясь с непрошибаемой детской глупостью.

- Не надо дерзить, это не принесет тебе пользы. Ты думаешь, что легко отделаешься, да? Что переживешь как-нибудь эти четыре года, а потом вернешься, свободная как облако? Начнешь новую жизнь? Чего-то добьешься? – человек с лампой в руке тоже улыбнулся, но как-то вяло. От такой улыбки, должно быть, во рту отстается лишь привкус подгоревших сухарей, - Нет, мисс Тоунс. Вы даже не представляете, как каторга ломает людей. Эти четыре года покажутся тебе вечностью, а когда они наконец подойдут к концу, ты уже ничем не будешь похожа на себя сегодняшнюю. Ты будешь обломком кораблекрушения, вышвырнутым во взрослую жизнь, точно так же, как тысячи тех, что прошли этим путем до тебя. На каторге стареют рано. В восемнадцать ты будешь похожа на сорокалетнюю. Скрюченная от непосильной работы спина, обмороженная серая кожа на лице, ужасные боли от артрита, кровоточащие десна из-за выкуренных водорослей… Знаешь, я ведь видел сотни таких.

Корди еще сильнее забилась в свой угол, не понимая, что это бесполезно. Для слов господина в цилиндре решетка не была серьезной преградой.

- Но гораздо раньше тела каторга калечит душу, - задумчиво обронил тот, даже не глядя на ведьму, - Разрушает изнутри. Ты станешь злобной, отчаявшейся, ядовитой, как кубомедуза[115], жалкой… Думаешь, после каторги легко начать новую жизнь? Но тебя не возьмут ни в прачки, ни в кухарки. Ты пойдешь тропою, которая протоптана поколениями каторжниц до тебя – прямиком в портовый бордель. Если повезет, умрешь в тридцать лет от чахотки. Или тебя пырнет ножом какой-нибудь подгулявший небоход.

Господин в цилиндре говорил спокойно, почти равнодушно, рассеянно ковыряя ухоженным ногтем ржавую решетку. Он не пытался ее запугать, поняла с ужасом Корди, ему в этом не было нужды. Оттого, должно быть, он и выглядел столь жутко.

- Мне тебя жаль, Сырная Ведьма, - внезапно произнес он, опускаясь на корточки перед решеткой, - Ты поплатишься за свои шалости бестолковой, но юной головой. Чего ты дрожишь? Ах, холодно? Ты еще не знаешь, как бывает холодно. Тех, кому везет меньше всех, отправляют на Дэринг. Знаешь, где это? Восемнадцать тысяч футов высоты. Там так холодно, что замерзает даже смазка. А еще там высотная болезнь, которая убивает половину арестантов в первую же неделю. Как тебе такое? Ладно, не буду пугать. Может, ты и молодая, но явно не дура, а? Дур в Академию Эклипса не берут, это мне известно доподлинно. Вы хотите что-то у меня спросить?

- Кто вы?

- Кто я? – господин в цилиндре мягко улыбнулся, словно этот вопрос его позабавил, - Впрочем, откуда вам знать. Скажем так, я не из здешних рыбешек. И не с Эклипса. Вам когда-нибудь приходилось слышать про Адмиралтейство Каледонии?

Корди неуверенно кивнула.

- Да.

- Хорошо. Я в некотором роде имею к ней отношение, хотя мой… отдел редко упоминают вслух. Скажем так, я работаю над самыми разными, но очень важными делами. Делами Короны, если вы понимаете меня, мисс Тоунс. И в этот раз эти дела привели меня к вам.

Он замолчал, может, чтобы понаблюдать за ее реакцией. Но Корди была слишком сбита с толку, чтобы сполна оценить смысл сказанного.

- Вы ошиблись, - прошептала она, - Я не ведьма.

За последние несколько дней она сотни раз произносила это мысленно, но вслух – впервые. Эти три слова оказались куда тяжелее, чем она думала. Возможно, тяжелее, чем весь Эклипс с его каменными домами и высокими башнями Академии, видными за много миль.

- Мне и не нужна ведьма, - резко произнес ее собеседник, - Мне нужна девчонка-подросток. Желательно сирота. Ты ведь сирота?

- Да, мистер.

- Хорошо, - кивнул он, - Ей нравятся такие, как ты. Она сама сирота и знает, каково учиться в закрытых школах. Кроме того, отсутствие солнечного света и тюремная диета хорошо на тебе сказались – ты сумеешь вызвать жалость. Да, ты – отличная кандидатура.

- Для чего?

Некоторое время он разглядывал ее. Глаза у него были холодные, беспокойные, как у ветра, что время от времени прорывался в ее камеру и мел вдоль стен.

- Ты знаешь, что такое Аргест? – неожиданно спросил он.

Корди растерялась. Слово было знакомым, но очень смутно, даже не припомнить, где слышала. Название корабля? Может, остров? Или какой-то процесс молекулярного расщепления?

- Не знаю.

Господин удовлетворенно кивнул, словно ее ответ ничуть его не рассердил.

- Верно. Откуда тебе знать? Это проходят на старших курсах, и то мимоходом… Никто не любит вспоминать Аргест. Даже те, кто знает его истинную историю. Особенно они. Не бойся, я успею рассказать все, что тебе необходимо знать. Ее корабль будет возле Эклипса только через три дня.

- Чей? – беспокойно спросила Корди, - Чей корабль?

Она ощущала себя частью какой-то магической реакции, которая возникла сама собой и течет без всякого ее участия, реакции сложной, таинственной и, без всякого, сомнения, опасной.

Господин в цилиндре оставил ее вопрос без ответа. Кивнув, но не Корди, а собственным мыслям, он поднялся на ноги:

- Проще всего будет пробраться на палубу, когда корабль пришвартуется к острову, чтоб закачать воду в балластные цистерны. Она никогда не выставляет надежной охраны. Думаю, мне удастся раздобыть подходящие лохмотья, чтоб ты выглядела достаточно жалко. Все сбежавшие из приюта сиротки вызывают жалость. У нас есть еще три дня, достаточно времени, чтоб придумать для тебя подходящую легенду…

* * *

Мистер Хнумр, восседавший на ее плече и глядевший безмятежным взглядом на проплывающие мимо шлюпки облака, вдруг заволновался и беспокойно растопырил усы. Пусть он был целиком фальшивым ведьминским котом, даже он был наделен силой предчувствия. А может, просто ощутил дрожание воздуха, которое Корди начала замечать еще несколькими минутами раньше. Вомбат повернулся к корме и испуганно заверещал, вцепившись в руку ведьмы когтистыми лапами.

Харибда была уже близко. Очень близко. Достаточно, чтоб Корди увидела то, чего не могла рассмотреть в подозорную трубу. Страшные рубцы на тех местах, где плоть рыбы срасталась с досками обшивки. Выпирающий болезненной опухолью прямо сквозь акулье брюхо киль. Обрывки корабельных канатов, торчащие из жабер и похожие на развивающиеся по ветру усы.

Харибда шла прямо на шлюпку – тысячи и миллионы фунтов искаженной Маревом жизни, огромное, несуразное, уродливое и страшное в своей нелепости божество. Еще полминуты – и тень его носа упадет на шлюпку, скрыв ее от солцна надежнее грозовой тучи. Еще минута – и одной пустоголовой корюшкой в воздушном океане станет меньше. Харибде не понадобиться даже смыкать свои жуткие челюсти, шлюпка просто разобьется в щепы, оказавшись в ее глотке.

- Не смотри туда, Мистер Хнумр, - прошептала Корди, пытаясь прикрыть глаза перепуганному вомбату, - Я с тобой. Ненастоящая ведьма и ненастоящий ведьминский кот, так ведь? Главное – не бойся.

Стало темно. Корди почувствовала, как ее сердце обмирает на каждом ударе, точно барахлящий котел, раздумывающий, продолжить ли работу или разорваться на части. Оно качало не кровь – вся кровь в теле Корди превратилась в густое земляничное варенье. Очень густое, очень холодное.

Корди прижала к себе Мистера Хнумра изо всех сил. Пасть харибды уже нависала над ними – огромный утес, ощерившийся зубами и остовом рангоута. Чтоб не видеть его, Корди зарылась лицом в густую теплую шерсть вомбата, перепачканную чернилами.

Вот, что в конце концов случается с ненастоящими ведьмами. Их съедают огромные небесные акулы.

Мистер Хнумр вдруг перестал вырываться, напротив, обмяк в ее объятиях. Внезапно он даже перестал испуганно бормотать. Спустя еще несколько секунд, которые показались Корди бесконечными мгновениями перед надвигающимся штормом, он зашипел. Это не было похоже на шипение змеи, это были отрывистые резкие выдохи, свидетельствующие о том, что вомбат в ярости. Точно так же он шипел на акул, которые чуть не слопали Корди на палубе «Воблы». Перед тем, как они…

Шлюпку что-то толкнуло, но мягко, как толкает ветер пришвартованный у пирса корабль, встречая уверенное сопротивление причальных демпферов. Совсем не так сильно, как ожидала Корди, по крайней мере, она не услышала треска дерева и даже устояла на ногах. Мистер Хнумр почему-то перестал шипеть. Он ткнулся теплым носом Корди в щеку и благодушно забормотал:

- Хнумр-хнумр-хнумр-хнумр…

Прошло не меньше полуминуты, прежде чем она осмелилась высвободить лицо из его теплого меха и оглянуться. И ей потребовалось еще больше времени, чтоб понять, отчего вдруг пространство перед шлюпкой пусто, если не считать безмятежных облаков, похожих на распущенную пряжу, плывущую в небесном океане.

Только потом она сообразила задрать голову.

Харибда не превратилась в воздушный шарик, но она стремительно поднималась вверх, все дальше от Марева, все дальше от крохотной шлюпки. И чем выше она поднималась, тем лучше было заметно, что сквозь ее склизкую серую тушу просвечивает солнце – как если бы ее созданная Маревом туша истончалась, постепенно превращаясь в подобие густого кучевого облака.

Она и стала облаком. Не веря себе, Корди уставилась на то, что было прежде харибдой. Только теперь оно не выглядело чудовищем, оно выглядело облаком в форме чудовища, причем стремительно растворяющимся в воздухе и теряющим свою первозданную форму. То, что было сотворено Маревом, расползалось в стороны, теряя хищные очертания и делаясь все прозрачнее и прозрачнее. Исчезли огромные глаза, в которых была лишь пустота и смерть. Пропали страшные зубы. Спинные плавники отделились, сделавшись самостоятельными облачками. Огромный хвост, способный переломить пополам фрегат, уже не казался грозным – он стремительно таял в небесной синеве.

Не доверяя своим глазам, Корди зажмурилась изо всех сил и вновь посмотрела туда, где прежде была харибда. Но никакой харибды уже не увидела – лишь поднималось, быстро тая в размерах, небольшое грязно-серое облако. К тому моменту, как оно достигнет островов апперов, от него, верно, и вовсе ничего не останется.

Только тогда Корди ощутила, что едва стоит на ногах. Она шлепнулась на банку и, не выпуская из объятий ворочающегося вомбата.

- Хромая барабулька, - только и смогла выдавить она.

Но больше ничего говорить и не понадобилось – ластящийся и заглядывающий ей в глаза Мистер Хнумр понимал свою хозяйку без всяких слов.

А еще минуту спустя они оба увидели, как неповоротливая громада «Воблы», пыхтя трубами, медленно разворачивается в облаках, заходя на обратный курс. И улыбнулись друг другу.

* * *

- Непослушная девчонка! Макрель пустоголовая! – Дядюшка Крунч бессильно уронил тяжелые руки, едва не проломив палубу, - А я еще хотел к Тренчу охрану приставить. Это тебя охранять надо, рыбья голова! К харибде в пасть!.. На шлюпке!..

Корди мелко дрожала и куталась в плащ. Легшая в дрейф «Вобла» стремительно спускалась, воздух на палубе сделался вполне теплым, но переживания все еще оставались слишком сильны, теперь они выходили из тела дрожью пальцев и зубов. Мистер Хнумр вел себя куда свободнее. Проглотив почти не жуя наспех сотворенную макаронную медузу, он взобрался на остатки фор-марса и заснул там, раскинув лапы в разные стороны и время от времени бормоча во сне.

Но больше всего удивила Корди Шму. Стоило шлюпке пришвартоваться к баркентине, ассассин соткалась из воздуха прямо на борту, обхватила Корди за плечи тощими, но удивительно сильными руками и на несколько секунд заглянула в глаза. Это было так на нее не похоже, что если бы Корди не трясло после встречи с харибдой, она бы обмерла от удивления. И это Шму, которая от неосторожно брошенного чужого взгляда норовила провалиться под палубу!

- Ты в порядке? – спросила Шму, почти не заикаясь, - Мы за тебя ужасно испугались!

Корди улыбнулась. У этой улыбки был вкус топленого молока с медом. Успокаивающий, какой-то домашний. Она позволила Шму вытащить себя из шлюпки и усадить на кнехты. И даже терпеливо слушала ругань Дядюшки Крунча, пока тот совсем не выдохлся и не опустился рядом – обескураженный, пыхтящий, старающийся скрыть облегчение за напускной сердитостью. Корди захотелось и его погладить – как Мистера Хнумра. Может тогда все острые винтики и шестеренки у него внутри перестанут тереться друг о друга и голем наконец перестанет ворчать?..

- Мало мне было горя с Габероном, так ты решила старика добить? – пыхтел он, скрипя суставами, уставив на Корди потемневшие от времени глазные линзы, - Самоубийца на пиратском корабле! Что это ты вздумала учинить?

- Я была приманкой, - устало ответила Корди, с наслаждением массируя онемевшие от напряжения коленки, - Эта рыбина шла за мной. Я ведь ведьма, помнишь? Ненастоящая, но все-таки ведьма. Харибда шла на запах магии. А во мне магии оказалось больше всего. Вот я и…

- И сиганула за борт? – язвительно осведомился голем, - Вот уж точно выход! Ну ты и беспокойная рыбеха! Твое счастье, нет Ринриетты на борту, она бы тебя…

Корди все-таки погладила его по потрепанному нагретому солнцем корпусу.

- Все вышло не так уж плохо, верно? Это все Мистер Хнумр. Он меня спас.

- Каким это образом, хотел бы я знать?

- Он – мой ведьминский кот.

У скрежета, который издало тело голема, был оттенок изумления.

- Что это ты такое несешь, рыбеха?

- Между ведьмами и их котами – сильная связь, - Корди помахала рукой сладко сопящему на марсе вомбату, - Ведьмы используют котов, чтоб фокусировать свои силы, понимаешь? Это как дополнительная линза в подзорной трубе. Ведьма и ее кот – почти что единое целое.

- Но…

- И мы с мистером Хнумром сработали как единое целое. Хотя я не была настоящей ведьмой, а он не был настоящим котом. Просто мы… Сдружились, наверно. Мы же оба фальшивые, верно?

Дядюшка Крунч замер, глядя на нее.

- Так, значит, думаешь, это твоя волшба превратила харибду в облачко?

Корди кивнула. Говорить не хотелось, чтоб не перебить вкус улыбки. Шму сидела немного поодаль, нахохлившись и старалась ни на кого не смотреть.

Под броней голема скрипнул какой-то вал или шарнир.

- Пустоголовая рыбеха, - констатировал он, - Плевать эта харибда хотела на тебя и на твоего кота!

Корди насупилась.

- Вот как? Тогда почему она стала облаком? Сама по себе?

- Сама по себе, - согласился Дядюшка Крунч, - Вроде того. Ты помнишь, сколько мы ее по воздуху гнали? И на какую высоту заставили забраться? Харибда – тварь выносливая, но нет того корабля, который будет сопротивляться ветрам вечно, рыбеха. Мы ее вымотали, вот что. Вымотали, заставили оторваться от Марева, подняться выше, чем ей приходилось бывать. Связи не выдержали. У созданий Марева ведь тоже есть внутренние связи – это вроде корабельных канатов, которые держат мачты и снасти. Она так долго гналась за нами, что выдохлась, связи изветшали, вот и…

Как ни устала Корди, но подскочила так, словно ее подбросило тугой пружиной. Даже хвосты рассыпались во все стороны.

- Это мы с Мистером Хнумром ее победили! Ты сам видел!

- Черта с два вы бы ее победили, рыбеха, не загоняй я ее сперва как следует!

- Это была волшба! Настоящая ведьминская волшба!

- Да ну? – Дядюшка Крунч подбоченился, - Тогда продемонстрируй ее еще разок. Сделай этот кнехт золотым, госпожа ведьма.

Корди вздохнула, покосилась на спящего вомбата и положила руку на кнехт.

Может, она и не настоящая ведьма, но где-то внутри нее, выходит, все еще спят чары. Может, она еще толком не умеет их фокусировать, может, ей не хватает опыта, может, все получается не совсем так, как задумано…

Корди прикрыла глаза, чтоб сосредоточиться.

«Я ведьма, - мысленно сказала она, привыкая к тому, как это звучит, - Несмотря на то, что они со мной сделали. Я все еще ведьма. Даже искаженная линза умеет преломлять свет. Быть может, иногда ценность подзорной трубы не в том, чтоб она приближала то, на что направлена, а в том, на что она смотрит… Я ведьма!»

Она открыла глаза только когда услышала чей-то вздох. Оказывается, это был вздох Шму. Увидев, что на нее смотрят, ассассин смутилась, побледнела и поспешила вскарабкаться на стеньгу. Корди перевела взгляд на кнехт и…

- Рыбешкины ватрушки, - пробормотала она.

Дядюшке Крунчу, должно быть, трудно было удержаться от торжествующего смеха. Но он удержался.

- Недурно, - сдержанно заметил голем, - Никогда не видел антрекот такого размера. Надеюсь, вы со Шму и ведьминским котом успеете его съесть до того, как его увидит Ринриетта.

Корди хлюпнула носом. Получилось как-то само собой.

- Но я… Я же… У нас же получалось! Мы же… Я…

Прежде, чем случилось непоправимое, стальные пальцы Дядюшки Крунча с лязгом схватили ее за выбивающийся из-под шляпы хвост, и тряхнули. Ласково, едва заметно, словно шутя, как тянул обычно расшалившийся вомбат.

- Рыбеха, - сказал он негромко, но очень серьезно, внимательно глядя на нее с высоты своего огромного роста, - Не обязательно быть настоящим, чтоб быть нужным. Не обязательно быть подлинным, чтоб быть незаменимым. Когда-нибудь Роза объяснит тебе это. Если, конечно, ты проживешь достаточно долго и не превратишь эту посудину в одну огромную сырную голову… Но пока этого не случилось, помни, ведьма ты или нет, но ты всегда будешь членом экипажа этого корабля. Настоящим. Самым настоящим, какой только может быть. И незаменимым.

Корди постаралась пошире открыть глаза, чтоб ветер выдул так и не родившиеся в них слезы. Ветер – хорошая штука против слез. Наверно, поэтому пираты никогда не плачут. У широко открытых глаз есть и другое преимущество – когда распахиваешь веки как можно шире, поневоле замечаешь все, что происходит вокруг.

Она заметила, как сбавившая ход баркентина, тоже уставшая от долгого бега, умиротворенно плывет среди облаков, как по заснеженному полю. Как вьются над ней верткие стайки мальков, как ветер нерешительно теребит обрывки канатов. Как…

- Врбыбыпрыгл… - один из порывов ветра показался ей шатающимся и неуверенным, точно подгулявший сквозняк, - Какого черта здесь творится? Почему мы в четырехстах милях от Порт-Адамса? И… Копченая каракатица! Что случилось с такелажем?! Вы держали бой? Никто не ранен? Что со мной было? Где все запасы зелья?

- Помедленнее, «Малефакс», - проворчал Дядюшка Крунч, со скрипом поднимаясь на ноги, - У нас будет много времени, чтоб все рассказать, пока будем идти к Порт-Адамсу.

Корди вздохнула. Одной Розе ведомо, настоящая она ведьма или нет, но одно известно точно – если она хочет быть настоящим членом экипажа, придется научиться отвечать на вопросы. На самые неприятные и сложные вопросы, после которых вопросы наставниц из Академии покажутся не такими уж и гадкими.

- Я сама все расскажу, - решительно сказала она, - И Ринриетте тоже.

- Нет уж, - буркнул Дядюшка Крунч, растопыривая механическую пятерню, - Тебе, рыбеха, найдется другая работа. На, держи.

Он протянул ей что-то небольшое, с кулак размером, продолговатое, железное.

- Что это?

- Это швейная игла. Парусину найдешь в трюме. Приступай.

- К-к чему?

- К пошиву парусов, конечно. Зелья больше нет, чешуи тоже. А нам ведь нужны паруса, чтоб двигаться дальше. Не собираемся же мы висеть тут вечно! Давай, за работу, рыбеха. Следующую неделю ты будешь порядком занята. Если проголодаешься, можешь погрызть кнехт.

- Я поняла, Дядюшка Крунч.

Корди взяла иглу, поправила на голове шляпу и, бросив последний взгляд за борт, где закручивались потревоженные килем облака, похожие на прилипшие к стенкам комки манной каши, улыбнулась.

У этой улыбки был совершенно невероятный вкус – то ли как у ананасового пирога, то ли как у салата из омаров, то ли как у сливочного мороженого, то ли…

Спускаясь в трюм, она не услышала порыва ветра, который пронесся над палубой, шурша парусиной. Неудивительно, ветер этот был слаб и обманчив, отчего его шелеста не услышал никто из экипажа.

- Ведьмы, - прошелестел ветер ей вслед, - Ох уж эти юные ведьмы и их коты…

ЧАСТЬ ЧЕТВЕРТАЯ

ЗОЛОТЫЕ РЫБКИ БАРОНЕССЫ

…к вечеру, когда остовы догорающих вражеских кораблей

уже были с трудом различимы с палубы, я осмелился

спуститься в каюту адмирала и отдать должное его бесстрашию

в сегодняшней битве. К моему удивлению, адмирал принял

комплимент без всякого воодушевления, напротив, его глаза

негодующе сверкнули.

- Бесстрашие! – воскликнул он в сердцах, - О чем вы говорите,

мальчишка! Сегодня мне было страшно, как последнему юнкеру.

Я чуть не обмочил штаны, когда готландцы саданули главным

калибром! Если что-то и вело меня вперед, прямо на их пушки,

так это другой, куда больший, страх. Страх подвести свой флот

и свою страну!»

Тиммот О’Фэй, «Полвека в небе»

Когда они вошли, аппер уже заканчивал трапезу.

Судя по всему, на обед он предпочел нежнейшее филе голубого тунца и графин легкого белого вина. Теперь, когда от тунца остались лишь тонкие полупрозрачные кости на тарелке, а графин оказался опустошен наполовину, аппер выглядел как любой человек, преисполненный послеобеденной неги. Но человеком он не был. Даже бокал тончайшего каледонийского стекла в его неестественно грациозной руке с тонкими полупрозрачными пальцами выглядел грубым и безыскусным, как глиняная матросская кружка.

- Госпожа капитан! – увидев зашедших, он небрежно склонил голову, изображая поклон, - Очень рад, что вы сочли возможным принять мое скромное приглашение. Не желаете отобедать? Кухня здесь, конечно, посредственная, но запеченные в сметане карасики весьма недурны. Разумеется, вино из моих собственных запасов, иначе и быть не может. Всякий раз, когда я пробую то, что именуется вином на высоте ниже двадцати тысяч футов, мне кажется, что в стакан сцедили жижу со швабры, которой драили палубу!

К удивлению Шму Алая Шельма выглядела так, словно вела дела с апперами каждый день. Сдержанно кивнув в ответ, капитанесса шагнула внутрь комнаты, стряхивая с лацканов холодную облачную морось, обычную для здешних широт.

- Спасибо, я не голодна. Кроме того, стеснена во времени.

- Уже вечер, - спокойно заметил аппер, - Роза неблагосклонна к Порт-Адамсу, после полудня здесь не дождаться отвального ветра. Едва ли вы сможете отчалить раньше утра.

- И все же будет лучше, если мы сразу перейдем к делу.

Глаза у аппера цветом походили на согретую солнцем июньскую лазурь, которая бывает только высоко-высоко в небе, выше пятнадцати тысяч футов, а взгляд их казался мягким и невесомым, но Шму все равно сжалась, когда этот взгляд остановился на ней.

- Приятно встретить делового человека в этой части небесного океана. А это ваш первый помощник? Или суперкарго?

Кабинет трактира вдруг показался Шму тесным, как ее собственная каюта. Только там теснота приносила облегчение, здесь же ей вдруг стало не доставать воздуха. Захотелось юркнуть в какой-нибудь темный уголок и сжаться там. Единственное, что удержало ее – присутствие капитанессы.

- Баронесса фон Шмайлензингер, мой… специалист по контрактам. Но переговоры веду я.

- Превосходно. Насколько я понимаю, вы капитан трехмачтовой баркентины, стоящей в порту? Как ее… «Севрюга», кажется? И вы ищете работу.

- «Вобла», - поправила его Алая Шельма, - Все остальное верно.

Сняв алую треуголку, она устроилась за столом напротив аппера. Шму не решилась занять место рядом, застыла в полутемной части кабинета возле двери. Отчасти это было даже удобно – и аппер и капитанесса были перед ней как на ладони, что давало прекрасную возможность для наблюдения. Удивительно, но аппер даже на фоне субтильной капитанессы выглядел миниатюрным и стройным, сложенным так, точно в его теле вместо грубых человеческих костей были тонкие и невесомые рыбьи.

Совершенно невозможно представить, что подобное существо может жить на одной высоте с человеком, дышать тем же воздухом и есть ту же пищу. Шму было даже боязно смотреть на него, такой он был изящный, но изящность эта не была хрупкой изящностью фарфоровой куклы. В ней чувствовалась сила. Сила, от ощущения которой Шму ощутила где-то в желудке неровную нервную дрожь.

Аппер поморщился. Шму обратила внимания, то он морщился всякий раз, когда делал вдох. И едва ли дело было в запахах, доносившихся с кухни. Возможно, подумала Шму робко, этому существу, живущему выше облаков, воздух, которым дышат здесь, на низких высотах, кажется смрадной вонью вроде запаха рыбного рынка.

- Ну, на счет работы-то я не ошибся?

Шму заметила, что Алая Шельма немного порозовела. Совсем незначительно, над воротником ее дымчато-алого кителя появилась красная полоска. Кажется, аппер этого не заметил, но уж точно почувствовал враз похолодевший тон голоса.

- Не припомню, чтоб давала объявления в газеты.

- Неудивительно, ведь на Порт-Адамсе нет газет, - аппер вежливо улыбнулся, продемонстрировав зубы, своей белизной напоминающие девственно-белый перламутр устриц, - Пираты – не самая читающая публика… Что же до работы, об этом явственнее всего говорит состояние вашего корабля. Такелаж в ужасном виде. Любой капитан, получив такую трепку, будет искать возможность для ремонта. А я – как раз тот, кто обеспечит вам эту возможность.

- С такелажем дело плохо, - неохотно призналась Алая Шельма, - Висит, как лохмотья на бродяге.

Аппер понимающе кивнул.

- Попали в северный пассат? Недаром в здешних краях его знают под именем Дюжины Когтей.

- Что-то вроде того. Нужна полная замена, на Порт-Адамсе это встанет в добрых восемь сотен…

- Я предлагаю вам тысячу, - аппер взглянул на собеседницу с легкой улыбкой. В этот миг он выглядел столь утонченно и изысканно, что у Шму даже дыхание перехватило. Хорошо, что капитанесса не взяла с собой Габерона. Даже в своем лучшем костюме канонир выглядел бы по сравнению с аппером оборванным докером, - Тысячу полновесных эскудо новой чеканки.

Алая Шельма отчего-то не обрадовалась. Напротив, в ее глазах мелькнула настороженность.

- Хороший куш, - сдержанно произнесла она, разглядывая аппера, - Что мне для этого надо сделать? Взять на абордаж каледонийский фрегат? Бомбардировать остров?

Аппер рассмеялся. От этого смеха Шму только вздрогнула – невероятный это был смех, похожий на музыкальный перебор клавесина, а не на колебание воздуха, изданное грубыми голосовыми связками человека. Но аппер и не был человеком. Даже сидя за одним столом с капитанессой, он выглядел существом другого мира, как изящный марлин рядом с неуклюжим пескарем.

- У вас есть чувство юмора. Редкое качество для пирата!

- Не более редкое, чем прямота для аппера, - взгляд Алой Шельмы потяжелел, - Вы играете словами, как весенний ветер дымом, но я до сих пор не услышала ничего про вашу работу. Кто вы?

Это прозвучало бестактно и грубо, Шму сжалась в своем уголке, боясь даже поднять взгляд на аппера. Тот ничем не заслужил такого отношения, напротив, на протяжении всего разговора вел себя подчеркнуто дружелюбно и мягко. Но аппер не обиделся.

- Меня зовут Зебастьян Урко. И я не занимаюсь ни налетами, ни грабежом. Мы, апперы, не очень-то любим вмешиваться в… людские дела.

Он небрежно пошевелил пальцами, потирая их друг о друга. Жест был невыразителен, но в сочетании с мимикой и тоном голоса давал верное представление. Апперы не ведут дел с людьми, они выше этого – и в прямом смысле тоже. Существам, живущим на головокружительной высоте, где воздух необычайно чист, а небо прозрачно, нет дела до неуклюжих и грубых братьев, болтающихся где-то над самым Маревом, до их грязных дел и нечистоплотных сделок.

- Но вы ищите капитана с кораблем, а значит, людские дела вас все-таки интересуют, - безжалостно заметила капитанесса, - Говорят, вы живете до трехсот лет. Мы, люди, куда меньше. И я буду благодарна вам за сэкономленное время моей небольшой жизни, если вы немедленно перейдете к сути. Что вам надо от меня и от «Воблы»?

Аппер вздохнул.

- Иной раз с вами так непросто… Мне нужно перевезти груз.

- В таком случае вы ошиблись островом. Это Порт-Адамс, логово вольных пиратов, а не стоянка грузовых шхун.

- Мне надо перевезти груз, - терпеливо повторил аппер, - Отсюда до Каллиопы. Около десяти тонн в готландской системе мер или почти одиннадцать – если вы предпочитаете пользоваться каледонийской системой. В трюме вашего барка вполне хватит места.

- Баркентины, - машинально поправила Алая Шельма. Шму заметила, как на лицо капитанессы легла легкая тень, след глубокой внутренней задумчивости, - Что за груз? Порох? Запрещенные ведьминские зелья? Рабы?

Аппер покачал изящным, кажущимся полу-прозрачным, указательным пальцем.

- Ни то, ни другое, ни третье. Осетровая икра. Десять тонн наилучшей осетровой икры сорта «люкс». В Рутэнии ее называют «кавьяр».

Алая Шельма тоже улыбнулась. Если улыбка аппера казалась воздушной и мягкой, как прикосновение теплого бриза, улыбка пиратской капитанессы была жесткой, как матросская койка.

- Если вы знаете мой корабль, значит, должны знать и меня. Я пират, а не контрабандист.

Аппер небрежно пожал плечами. Его тонкие пальцы складывали на тарелке узор из прозрачных рыбьих костей.

- Времена меняются, капитан. Кому, как не нам, апперам, знать об этом. О да, я помню еще те времена, когда небо бороздили каракки и каравелы, и никому в голову не могло придти коптить небо магическим дымом… Сделай я подобное предложение вашему деду, Восточному Хуракану, он, без сомнения, пришел бы в ярость. Но в мире давно уже дуют совсем другие ветра. Ветра, которые безжалостно режут крылья самоуверенным пиратам. У вас, мне кажется, острый ум, мисс Ринриетта, вы понимаете суть вещей. Флибустьерство давно уже потеряло смысл и перестало быть доходным делом. Те капитаны, чьи имена прежде сотрясали небеса, сейчас промышляют ловом селедки или перевозкой сахарного тростника. Ну а те из них, кто не смог отказаться от романтических идеалов, уже сложили головы на плахах Роял-Оука, Могадора и Шарнхорста. Миром больше не правит десятифунтовая пушка, им правят коммерция, промышленность и банковское дело.

- И контрабанда? - холодно поинтересовалась Алая Шельма.

Но аппер лишь поморщился.

- Всего лишь одна из сторон коммерции. Люди, как и прежде, весьма неохотно пускают небожителей в свои финансовые дела. С действующими людоедскими пошлинами Каледонии мне не доставить груз на Каллиопу никаким иным образом.

В кабинете установилась тишина, нарушаемая лишь приглушенными, доносящимися снаружи, звуками – голосили на первом этаже успевшие нагрузиться ромом небоходы, гремела посуда, кто-то уже затянул неуверенно «Навались, старая камбала»…

Сколько же ему лет, ошарашенно подумала Шму. Легкие, невесомые движения аппера вдруг наполнились зловещим смыслом. Она только сейчас поняла то, что должна была понять сразу. Перед Алой Шельмой сидел не просто человек с искаженными пропорциями и непривычно тонким строением костей, перед ней сидело необычайно могущественное, древнее и вместе с тем равнодушное существо.

- Могу я считать, что заручился вашим согласием, госпожа капитан?

Аппер выглядел по-прежнему расслабленным, но Шму почувствовала в его прозрачном взгляде напряжение. Должно быть, нечто похожее ощутила и Алая Шельма, потому что медлила с ответом добрых полминуты.

- Уговор заключен, - наконец сказала она, водружая на голову треуголку, - Но вам это обойдется в тысячу двести эскудо. И еще, я хочу, чтоб вы знали, стоит только на горизонте появится каледонийскому сторожевику, как ваша драгоценная икра отправится прямиком на дно Марева. Я не собираюсь рисковать своими людьми и своим кораблем ради ваших апперских делишек.

- Идет, - легко согласился Урко, - Можете начинать грузить провиант и балластную воду. Через два дня бочки будут ждать вас в порту.

Они обменялись рукопожатием. И, хоть на безмятежном лице аппера застыла улыбка, Шму испытала огромное облегчение, когда они вышли наружу.

* * *

Порт-Адамс всегда пугал ее.

В противоположность готландским островам, над которыми они иногда пролетали, ухоженным, аккуратным и похожим с высоты на румяные картофельные пироги, он всегда казался ей слишком шумным, слишком безалаберным, слишком бесформенным. Словно кто-то не задумываясь смешал в одном огромном тазу все, что у него нашлось в кухонном шкафу, принялся было взбивать, но не закончил, а потом и вовсе позабыл…

Дома здесь росли не ровными шеренгами, как в Унии, а вповалку, кто как горазд, словно пытаясь оттеснить друг друга в сторону. Многие дома были украшены осколками чужой славы, которые сообщали о домовладельце больше, чем визитная карточка – проржавевшими остовами пушек и якорей, выгоревшими на солнце вымпелами, обрывками снастей и такелажа. Может из-за этого каждый дом чем-то напоминал Шму корабль, который приземлился на острове лишь для того, чтоб пополнить запасы, да только задержался, замешкался, а потом и вовсе врос килем в землю.

А еще здесь было невероятно много таверн, трактиров и рестораций. Поприличнее, из обожженного кирпича или дерева, поскромнее, из фахверковых балок[116] и совсем уж запущенные, собранные, казалось, из выброшенных на остров обломков кораблекрушения. Названия у всех были необыкновенно страстные и волнующие, Шму украдкой читала их, плетясь за спиной у Алой Шельмы.

«Солидный сом», «Четыре пьяных угря», «Северо-юг», «Боцман-деревянная башка», «Лишний кабельтов», «Печальная ставридка». Но если эти отличия снаружи бросались в глаза, внутри все подобные заведения были похожи друг на друга. Из их недр на улицу вырывались пьяные вопли и неразборчивое пение, звон посуды и грохот подкованных сапог. Казалось, все население острова с приходом сумерек торопилось в трактиры, чтоб влиться в этот оглушительный и бесконечный водоворот хмельного, громогласного, беспорядочного и страшного веселья.

- Порт-Адамс, - Алая Шельма улыбнулась, скорее своим воспоминаниям, чем беззвучно бредущей за ней Шму, - Здесь всегда гуляют так, словно завтра остров свалится прямиком в Марево. Когда-то мне казалось, что это самое страшное место во всем небесном океане.

Ее пугал этот город, непонятный, шумный, вечно пьяный, пугали здешние жители, все до единого похожие на клочья парусины на ветру, но больше всего пугал блеск их глаз. В этом блеске, хищном и вместе с тем завораживающем, угадывался не отсвет домашнего очага, а что-то другое, страшное, полускрытое – отсвет горящих в небе кораблей, искры, роняемые скрещивающимися абордажными саблями, сполохи мушкетных выстрелов…

Эти люди походили на хищных рыбин, которые сбились в стаю посреди океана, и Шму вздрагивала всякий раз, когда кто-то из обитателей Порт-Адамса замечал ее. Последнее, хвала Розе, случалось нечасто – темный балахон позволял ей легко скрываться в сгущающихся сумерках. Но Шму все равно вжималась в стену всякий раз, как слышала грохот подкованных подошв по мостовой.

Шму ничего не могла с собой поделать. Куда бы она ни взглянула, ей мерещилось что-то жуткое, бесформенное, страшное. Точно с наступлением вечера все чудовища, живущие в ее воображении, выползали наружу, чтоб наслаждаться ее страхом. Шму то и дело дергалась, представляя, что в бочке для дождевой воды на углу сидит, свившись клубком, длинная костистая тварь с зубами-иглами, а в груде мусора между двумя улочками притаились мелкие плотоядные чудовища с глазами-щелочками и бритвенно-острыми когтями.

Алая Шельма, кажется, ничего подобного не замечала. По улице она шла спокойно, приподняв подбородок, по-капитански держа руки за спиной, и выглядела так, словно шествовала по верхней палубе «Воблы». Ее узнавали. Кто-то почтительно здоровался, прикладывая ладонь к полям потрепанной шляпы, кто-то по-дружески окликал, кто-то отпускал скабрезное приветствие, от которого девушке ее возраста полагалось бы залиться краской с ног до головы. Но здесь она была не юной девушкой, а капитаном - и держалась соответственно. Сдержанно кивала в ответ на приветствия, презрительно усмехалась шуткам и вообще выглядела так, словно была плотью от плоти Порт-Адамса, вольным и самоуверенным воздушным хищником.

Пытаясь определить, в какой стороне порт, Шму поскользнулась на какой-то мокрой тряпке, схватилась, пытаясь удержать равновесие, за водосточную трубу – и с тонким вскриком рухнула в яму с мочеными водорослями, запасенными каким-то рачительным хозяином на корм для домашней рыбы.

Рефлексы ассассина не дали ей свернуть шею, да и водоросли были мягче тюфяка, но падение так перепугало ее, что Шму на некоторое время полностью утратила контроль над своим телом, даже глаза непроизвольно зажмурились. Потом кто-то потянул ее за воротник.

- Вставай, Шму, - донесся до нее голос капитанессы, - И, ради Розы, будь осторожнее. Не хватало еще, чтоб ты упала в выгребную яму. Вода на этом острове на вес золота.

Шму поднялась на ноги, съежившись и не решаясь взглянуть на Алую Шельму. В такие минуты она казалась себе едва ли не чудовищем из глубин Марева – нескладным, жутким и совершенно бесполезным.

- Я… я…

- Все в порядке. Ты ведь хотела меня о чем-то предупредить?

- Да, - только и смогла выдавить Шму, сгорая от стыда, не в силах оторвать взгляд от носков собственных сапог, - П-порт…

- Ах, порт. Мы не спешим домой, Шму. «Вобла» старый корабль, она ждала много лет. Думаю, она переживет без нас еще полчаса.

Шму была слишком смущена собственной неловкостью, чтоб осмелиться задать вопрос. Вместо этого она пыталась вырвать из всклокоченных волос пучки мокрых водорослей.

Но настоящий капитан всегда знает, о чем думает его команда. Алая Шельма улыбнулась.

- Габерон, Тренч и Корди наверняка сейчас пируют в «Прокрастинирующем судаке». Не будем гнать их домой раньше срока. Им всем пришлось порядочно натерпеться в последнее время.

Только тогда Шму сообразила, что имеет в виду капитанесса. По старому флотскому обычаю экипаж не имел права задерживаться на берегу дольше капитана. Алая Шельма хотела подарить своим подчиненным еще немного отдыха.

- Удлинним себе путь, прогуляемся через рынок.

Шму лишь украдкой вздохнула. На Порт-Адамсе даже рынки были не чета обычным. Они не прекращали работу с наступлением темноты, напротив, казалось, что именно в свете чадящих факелов здесь начинается настоящий торг. Здесь люди с хриплыми голосами, напоминающими хруст просмоленных канатов, раскладывали свой товар, столь же пестрый, сколь и непредсказуемый, прямо под открытым небом, здесь в любую минуту звучали оглушительные раскаты смеха, и рекой текло вино – сладкое и крепкое, как само Марево. Не требовалось великого ума, чтобы сообразить – то, что продается на рынке, попало на Порт-Адамс не в трюмах грузовых кораблей. Это была пиратская добыча, награбленная во всех концах небесного океана и теперь ждущая своих новых хозяев.

Гомон рынка напоминал клекот голодных рыбьих стай. Алая Шельма шагала меж торговых рядов без всякой опаски и Шму вынуждена была идти следом, запахнувшись в свой балахон и отчаянно пытаясь сойти за блуждающую в неверном свете факелов тень. Кто-то орал прямо над ее ухом, что-то расхваливая или кого-то проклиная, кто-то звенел монетами, кто-то гнусаво проклинал цены и монотонно ругался. Слишком много людей, слишком много света, слишком громко. Ах, сейчас бы оказаться на «Вобле», скорчиться в тесной каморке ахтерпика, где хранились старые канаты и где всегда восхитительно тихо, разве что «Малефакс» начнет распевать свои странные песни, украденные из памяти гомункулов других кораблей, или Мистер Хнумр устроится на бухте, чтоб слопать свою собственную пиратскую добычу, унесенную из набега на камбуз. Но капитанские приказы не обсуждаются – и Шму покорно тащилась вслед за Алой Шельмой, стараясь не смотреть никому в глаза и делая вид, что таращится на прилавки.

Здесь было, на что таращиться. На соломенных циновках и самодельных столах соседствовали товары со всех уголков небесного океана, иногда причудливые и стоящие, наверно, целое состояние, иногда никчемные и залежавшиеся. Отрезы перкаля и муслина с Маренго соседствовали здесь с бочонками отсыревшего пороха за четверть цены, драгоценная китовая кость делила прилавок с погнутыми подзорными трубами и аляповато составленными картами.

Задумавшись, Шму едва не врезалась в спину капитанессы – та внезапно остановилась возле одного из прилавков, разглядывая странный золоченый бочонок на три галлона, украшенный по ободу странными письменами и зловещими знаками, которых – Шму была в этом уверена – нет в алфавите Унии.

- Сколько за гомункула?

Над прилавком навис бритый наголо детина, ухмыляющийся, с серьгой из акульего зуба в ухе и обожженным порохом лицом.

- Две тысячи эскудо.

- Не многовато ли?

- Лучший товар, новейшая разработка иберийских ведьм, - продавец воздел вверх мозолистый палец, - Читает мысли, угадывает погоду за три дня, разбирается во всех мыслимых течениях и умеет играть в шахматы.

- Ну да? – удивилась Алая Шельма и, подняв руку, осторожно постучала по бочонку костяшками пальцев, затянутыми в алую ткань, - Гомункул, который час?

Бочонок молчал секунду или две, потом отозвался дребезжащим басом:

- Сорок два часа с четвертью и четыре крабьих клешни.

- Ясно, - усмехнулась Алая Шельма, - Пошли, Шму. В наше время найти приличного гомункула на корабль почти невозможно. Или исполнительные болванчики, после общения с которыми сходишь с ума от тоски, или сущие психопаты. И каждый второй продавец непременно пытается тебя уверить, что его гомункул читает мысли.

Шму пробормотала что-то неразборчивое, что можно было принять за ответ. По счастью, капитанесса была слишком увлечена разглядыванием товаров и не вслушивалась.

- Знаешь, а ведь «Малефакса» я нашла на похожем рынке Вайда. Его продавали за полцены, как дефектный товар.

Шму вновь пробормотала что-то неопределенное, но уже с удивленной интонацией.

- Поначалу он действительно казался немного… странным. Да что там, безумным, как форель на нересте. Но выхода у меня не было. К тому моменту вся команда «Воблы» состояла из меня да Дядюшки Крунча, без гомункула мы бы и паруса не подняли. Знала бы ты, как мы намаялись… Мне пришлось списать трех гомункулов, ни один из них не мог справиться с «Воблой». Неравномерный магический фон буквально сводил их с ума. Гомункул ведь оперирует тончайшими магическими материями, а наша баркентина – что-то вроде беспорядочной свалки самых разных и непредсказуемых чар. Возможно, мне нужен был немного сумасшедший гомункул, чтоб управлять немного сумасшедшим кораблем, как думаешь?

Шму ничего не ответила, но с облегчением поняла, что ответа от нее и не ждали. Есть свои достоинства в том, чтоб быть незримой угловатой тенью – от тебя почти никогда ничего не ждут.

- Что ты о нем скажешь? – внезапно спросила Алая Шельма.

Шму даже не заметила, когда капитанесса перестала разглядывать пистолет с богатой серебряной отделкой и вперила в нее взгляд своих темных глаз.

- О ком? – прошептала Шму, хлопая глазами. Лучше бы она еще раз упала в яму с водорослями. Черт возьми, лучше всю ночь падать в ямы с водорослями, чем выдерживать этот взгляд…

- Об аппере, с которым мы беседовали в «Старой уключине», конечно. Как ты думаешь, почему я взяла тебя с собой?

Об этом у Шму не было ни малейших предположений, одни лишь затаенные бесформенные опасения. Более того, на протяжении последних часов она старательно гнала из головы этот вопрос. Ответ мог быть лишь один, пусть он выглядел фальшивым, как вырезанный из дерева дублон.

- Для з-з-защиты? – нерешительно спросила Шму, опуская глаза.

Капитанесса поморщилась.

- Самое большее, что может мне угрожать в Порт-Адамсе – это насмешки. Уж к ним-то я давно привыкла. Нет, Шму. Я хотела, чтоб ты посмотрела на того аппера и сказала, что о нем думаешь. Я хочу знать о нем все. Как он вел себя во время разговора? Он не показался тебе странным? Может, напряженным? Или неуверенным?

Ей вспомнился взгляд аппера, бесцветный и снисходительный, вспомнились его невесомые движения. Но что она может сказать об этом существе, сотканном из весеннего ветра и облаков?..

- Корди считает, что прежде чем стать Сестрой Пустоты, ты была урожденной баронессой фон Шмайлензингер, - сообщила Алая Шельма небрежно, - Честно говоря, я в это не верю, Сырная Ведьма часто придумывает всякие глупости, но… Я подумала, вдруг она права? Вдруг ты и в самом деле имеешь отношение к благородному готландскому роду? Если так, тебе наверняка доводилось сталкиваться с апперами, а значит, ты хоть немного понимаешь их. Это меня и интересует. Я хочу понять, о чем думал тот аппер. Он нервничал? Беспокоился? Как-нибудь странно себя вел?

Шму вздрогнула. При одной только мысли о прошлом на нее накатил ужас. Смертельный ужас, сковывающий члены, похожий на паутину огромного ядовитого паука.

У Пустоты нет прошлого – она существовала всегда. Она древнее ночи и самого Марева.

Рефлекторно попытавшись проникнуть за ее покров, Шму едва не лишилась чувств. Это было похоже на попытку заглянуть в мир, где никогда не было ни солнечного света, ни ветра, ни самого воздуха.

- Шму!

Очнувшись, она обнаружила, что капитанесса крепко держит ее за рукав балахона, не давая упасть. В ушах звенело – точно кто-то разбил вдребезги тяжелую глиняную миску.

- Извините… - Шму с трудом утвердилась на ногах, - Кажется, я… Мне…

Капитанесса не выглядела разозленной. Или рассерженной. Скорее, смущенной.

- Извини, Шму, - сказала она, не выпуская рукава, - Я сама виновата. Корди предупреждала, что не стоит расспрашивать тебя о прошлом, ты слишком нервничаешь из-за этого. И я никогда не спрашивала.

- Не спрашивали… - пробормотала Шму, все еще в полу-обморочном состоянии.

Почему-то Алая Шельма вдруг улыбнулась. Не так, как улыбалась апперу, презрительно и холодно. По-настоящему.

- Знаешь, Шму, - сказала она, - Я не из тех капитанов, кто лезет в жизнь своего экипажа. А ведь я до сих пор не знаю, как ты очутилась на борту моего корабля и по какой причине. Для любого капитана на этом острове появление поблизости от себя Сестры Пустоты стало бы весьма неприятным сюрпризом. Мы все знаем, чем занимаются Сестры, не так ли?

Шму неуверенно кивнула. По счастью, это сошло за ответ.

- Сестры выращивают убийц, диверсантов и шпионов, - Алая Шельма наконец выпустила ее рукав, но Шму почему-то показалось, что она все еще чувствует жесткую капитанскую хватку, - Говорят, богачи из Унии часто нанимают Сестер для решения своих делишек. Слухи утверждают, что иногда их отправляют и за головами пиратских капитанов, успевших слишком сильно насолить островам содружества. Вот почему я немного струхнула, когда обнаружила тебя на своем корабле той ночью почти год назад. Даже за моим дедом не посылали Сестер Пустоты. Это было похоже на незаслуженный комплимент.

Словно поняв, какие муки невольно ей причиняет, Алая Шельма развернулась на каблуках и двинулась дальше сквозь торговые ряды. И хоть она продолжала с механическим любопытством рассматривать прилавки, Шму чувствовала, что интересуют ее сейчас вовсе не миткалевые сюртуки и ржавые клинки.

- Впрочем, я быстро поняла, что ты явилась не за моей головой. Знаешь, как? Если бы тебя послали за мной, я бы, скорее всего, не успела бы даже заметить, как сама оказалась бы на Восьмом Небе. Нет, ты пришла не за мной. И не за кем-то из моей команды. Поэтому я не думаю, что ты явилась на «Воблу» со злым умыслом. Судя по твоему состоянию, ты от чего-то бежала. От чего-то очень плохого.

Шму неуверенно кивнула, хоть капитанесса, шедшая впереди, и не могла ее видеть.

- Я не буду спрашивать, от чего. У каждого из нас есть право на прошлое. Если ты не хочешь ничего рассказывать, я это пойму. И я скорее отрублю себе руку собственной саблей, чем буду допытываться о том, каким ветром Роза привела тебя в мой экипаж.

- Спасибо, я…

- Если хочешь, можем вернуться на корабль. Хотя… Я знаю тут неподалеку отличное местечко. Я думаю, тебе понравится. Прогуляемся еще немного.

Шму никогда бы не отважилась спорить с капитанессой, даже если бы была смертельно ранена. Она бесприкословно потянулась за ней сквозь шумный рынок, стараясь не обращать внимания на гвалт и тысячи самых незнакомых запахов, тянущихся со всех сторон.

Запахов между тем делалось все больше – они зашли в продуктовые ряды. От изобилия разложенной здесь снеди даже Шму, совершенно терявшая аппетит в моменты душевного волнения, ощутила сосущее чувство где-то в животе. Здесь, в ящиках, бочонках, а то и просто на земле, было разложено больше еды, чем команда «Воблы» смогла бы осилить за кругосветное путешествие.

Спелые оливки с Асписа, такие сочные, что казались истекающими душистым маслом. Пряные финики в янтарном меду, таком густом, что напоминал смоляной вар. Переложенные виноградными листьями креветки. Сыр всех возможных сортов, от начиненного орехами готландского «дуо» и тающего во рту «лидеркранца» до желтого как солнце «альпидамера», варить который умеют лишь жители Новара. Яблочный сидр пускал оранжевую пену из пузатых бочонков, и от одного лишь взгляда на него во рту делалось сладко. Были здесь и галеты, груженые целыми ящиками, судя по отметкам на бортах доставшиеся в виде не совсем добровольного дара от воздухоходов Унии. Были фрукты, столь диковинные и причудливые, что Шму невольно обмирала от удивления. Среди всего этого божественного изобилия сновали пиратские коки и их помощники, закупающие провиант на борт, все как на подбор кряжистые и тяжелые, словно тюки с первосортной мукой.

У одного из уличных разносчиков еды Алая Шельма купила огромный бутерброд с копченым балыком и отдала его Шму. Та, хоть и была ужасно голодна, приняла еду с осторожностью – в окружении такого множества людей кусок не лез в глотку. Она украдкой отщипывала от него крошки и отправляла их в рот, тщетно пытаясь понять, куда ведет их капитанесса.

Но та не собиралась на другой конец острова. Едва лишь выбравшись на окраину рынка, она уверено повернула в сторону плотницких мастерских, но остановилась почему-то у непримечательного прилавка, заставленного прозрачными сосудами, склянками и флаконами, от огромных до столь малых, что можно было принять за брошку. Должно быть, здесь торгуют духами, подумала рассеянно Шму, вот только отчего капитанесса устремилась сюда? Будь здесь Габерон, это было бы объяснимо, но Ринриетта…

Лишь немногим погодя, наблюдая за тем, как Алая Шельма роется в кошеле, Шму догадалась запрокинуть голову, чтоб прочитать вывеску. А прочитав, едва не шарахнулась рефлекторно назад, под защиту толпы. На вывеске значилось «Магические декокты и ведьминские зелья». Женщина, стоявшая за прилавком, не была похожа на ведьму, в ней не было ничего от Корди, она выглядела рано постаревшей, сердитой и немного надменной. Зато по прилавку у нее расхаживала диковинная зверюга, похожая на грациозную рыбу, только покрытая мохнатой шерстью и черная, как южная ночь. «Это кот, - сообразила Шму, зачарованно разглядывая странное животное, - Черный ведьминский кот! Надо же, совсем не похож на Мистера Хнумра…» Она даже была немного разочарована – ей представлялось, что коты куда больше, размером с хорошого сома, этот же был какой-то мелкий, зато с роскошным, на зависть вомбату, пушистым хвостом.

Прежде чем Шму успела спохватиться, Алая Шельма шлепнула по прилавку двумя щербатыми серебряными монетами и потребовала:

- Две порции «Мятного урагана»!

Ведьма не выразила ни удивления, ни радости. Не глядя, достала какой-то потемневший медный сосуд с носиком, взболтала его и беззвучно, словно заправский трактирщик, разлила содержимое в два мутных стакана, захватанных чужими руками. Жидкость была густая, похожая на рутэнийский «ксель», только темная.

- Пей, - капитанесса протянула ей один из стаканов, - Сразу и до дна.

- Ч-ччто это?.. – от неожиданности язык Шму развязался сам по себе, как слабо затянутый юнгой узел от хорошего рывка.

- Одно верное средство. От плохой погоды и дурного расположения духа помогает лучше, чем стакан горячего грога, - Алая Шельма подмигнула ей, - Не переживай, это очень легкое зелье. На несколько минут дарит ощущение свежести, смеха и беззаботности. Словно душа взлетает на волнах мятного ветра до самих апперских островов. Пей. Это тебя взбодрит. За Розу!

Зелье выглядело жутковато, но Шму не нашла в себе сил возразить. Только крепко зажмурилась перед тем, как поднести чашку ко рту. Вкус у жидкости оказался очень… ведьмовским. Наверно, таковы на вкус все ведьминские зелья – что-то тягучее, сразу и не понять, то ли душистое, то ли вонючее, похожее одновременно и на застоявшийся чай и на воду с примесью ржавчины, но почему-то с легким фиалковым ароматом…

Шму смогла улыбнуться дергающимися уголками рта и, испытывая легкую изжогу, поставила обратно на прилавок пустую чашку. Попыталась поблагодарить капитанессу и даже открыла для этого рот, но…

…она играла с золотыми рыбками. Полдюжины разноцветных вуалехвостов плавали перед ней, разевая свои большие рты и царственно кутаясь в прозрачные мантии. Вуалехвосты – изящнейшие создания, но глуповаты, как все красотки. Шму смеялась, наблюдая за тем, как они бестолково пялятся на нее, и как забывают про зажатую в руке крошку от пирожного спустя каких-нибудь несколько минут. Говорят, у золотых рыбок очень короткая память. Удивительно, как они вообще не забыли, как летать с такой памятью! Усевшись на пыльный подоконник в пустом гулком коридоре замка, она подкидывала их по очереди на ладони – и глупые золотые рыбки, смешно пуча глаза, пытались понять, что произошло. Шму тихонько смеялась, наблюдая за этих нелепыми попытками спуститься.

Конечно, ей было строго-настрого запрещено играть со своими рыбками в замке. Отец, барон фон Шмайлензингер, терпеть не мог, когда они путаются под ногами, кроме того, золотые рыбки норовят общипать старые гобелены и кисти у штор. Она была бы и рада поиграть снаружи, но сегодня, как назло, облака шли необычно высоко, как раз на уровне замка, норовя укутать ее с головой в свои сырые липкие шали. А в густых облаках так просто потерять крошечных золотых рыбок!..

Шму подкинула очередную рыбку, но не успела поймать ее, потому что услышала звук, от которого смех сам собой вдруг застрял в груди. Скрип двери отцовского кабинета. Растерявшись, Шму даже не сообразила схватить глупую рыбешку в кулак. Она думала, что отец внизу, в гостинной, пьет кофе со своими гостями, готландскими рыбными промышленниками. Если он увидит ее с рыбками…

Шму соскочила с подоконника, не обращая внимания на испачканное пылью платье, но бежать было поздно. Отец уже вышел из кабинета. Высокий, статный, с осанкой столь ровной, что его фигура издалека напоминала фок-мачту, он двигался изящно и неспешно, но удивительно широкими шагами. Конечно же, он сразу заметил Шму. Отцы всегда все замечают. Она поймала взгляд его холодных серых глаз и…

…Спас прилавок с ведьминскими зельями. Шму ухватилась за него, чтоб не упасть, от хватки ее тонких рук, выглядевших хрупкими, толстые доски опасно затрещали. Ведьминский черный кот зашипел и проворно шмыгнул куда-то в угол. Шму пришлось сделать долгих три вдоха, чтоб вернуться в это «сейчас», а потом еще три. Это помогло ей сохранить сознание и даже удержаться на ногах. Но от судорожного кашля не спасло.

Алая Шельма тоже выглядела немного потрясенной, по щекам разлилась тревожная бледность – как у человека, пробывшего долгое время на предельной высоте. Некоторое время она хватала ртом воздух, сама похожая на золотую рыбку, потом тяжело выдохнула и хрипло рассмеялась.

- Разрази вас Марево, что это было?

Ведьма принялась перебирать свои склянки и сосуды, обеспокоенно их разглядывая. Унизанные безвкусными золотыми кольцами пальцы мелко подрагивали.

- Тысячу извинений, капитан, - пробормотала она смущенно, - Кажется, я смешала вам не то зелье.

- Это уж точно был не «Мятный ураган»! – выдохнула капитанесса, все еще ошарашенная, - Что за дьявольскую смесь мы выпили?

- Она не навредит вам, - ведьма поспешно убрала стаканы под прилавок, - Я случайно налила вам «Глоток бездны». Не самый популярный на острове коктейль, но совершенно безвредный. На несколько минут возвращает воспоминания из прошлого, делая их такими же реальными, как обычные ощущения.

Капитанесса сняла треуголку и стала обмахивать ею лицо. Взгляд у нее все еще был немного затуманен, точно она видела то, чего не видела Шму, что-то, что существовало только в ее личном измерении.

- Воистину, бездна, - губы Ринриетты дрогнули, глаза все еще выглядели затуманенными, как иллюминаторы баркентины в холодную погоду, - Я видела все как воочию. Диван на крыше и эти странные буквы на нем… У нас была лучшая крыша во всей Аретьюзе. Вечерами мы вдвоем забирались на диван с ногами и наблюдали за небом. Там ужасно много облаков и всегда очень сыро, но на закате… А потом мы увидели сигнал, тот корабль подавал знаки, и она… Я даже не успела с ней попрощаться. Бежала ночью, как вор. Так и не получила королевский диплом. А ведь у меня уже было заказано облачение с шапочкой – у лучшего портного Аретьюзы. Я так ни разу и не успела надеть лирипип на левую сторону[117]…

Шму встревоженно смотрела на капитанессу, бормочущую бессвязные слова. У нее не было ни малейшего представления, о чем она говорит. Диван? Крыша? Аретьюза?.. Это выглядело жутко – словно разум и тело Ринриетты Уайлдбриз вдруг оказались разъединены. Тело бессмысленно смотрело на мир невидящими глазами, а разум болтался на ветрах прошлого, сотрясаемый непонятными Шму порывами.

По счастью, это быстро прошло. Ринриетта еще секунду или две бормотала что-то непонятное, потом встряхнулась и отвесила сама себе две короткие пощечины. Помогло – по крайней мере, взгляд ее вновь сделался осознанным.

- Дьявольщина, ну и гремучая же смесь… Все выглядело реальным до коликов. «Глоток бездны», а? Никогда в жизни не позволяй мне пить эту дрянь. Ну разве что если я буду на краю гибели, хорошо?

Шму неуверенно кивнула. Ей не всегда удавалось распознать юмор, особенно если он не сопровождался улыбкой, а Алая Шельма сейчас не улыбалась.

- Ты как, Шму?

Шму не смогла ответить. Даже вздумай капитанесса достать свой грозный тромблон и увереть воронку ствола в лоб ассассину, она и то не смогла бы выжать из себя ни слова. По счастью, Алая Шельма и не ждала ответа.

- Бедняга, - пробормотала она, ободряющее и неумело погладив Шму по твердому, как камень, плечу, - На тебе самой лица нет. Тоже пришлось пережить бурную качку, а? Даже думать не хочу, что хранится в воспоминаниях у Сестер Пустоты…

Шму шмыгнула носом. На нее вдруг навалилась ужасная усталость, точно на протяжении тех нескольких секунд, что они стояли возле ведьминского прилавка, ей пришлось на собственных плечах тащить четырехвесельный ял. Ноги предательски задрожали, спину продрало ледяной изморозью. Капитанесса, конечно, это заметила. Капитаны всегда все замечают.

- Ладно, хватит с тебя на сегодня новых впечатлений, - строго сказала Алая Шельма, беря ее за рукав, - Возвращаемся на «Воблу». Извини меня, Шму, глупая это была идея…

Обратно. Домой. В темные глубины «Воблы», где легко можно найти место, куда не доносится звук. Позволяя капитанессе тянуть себя сквозь людской водоворот, Шму украдкой улыбнулась - впервые за этот бесконечно длинный день.

* * *

Утро выдалось спокойным, но к полудню ветра, овевающие Порт-Адамс, расшалились и, к тому моменту, когда пробило две склянки, достигли четырех баллов по Бофорту. «Вобла», ощутив это, беспокойно подрагивала у причала. Даже лишившись половины такелажа, она чувствовала ветер, точно отголоски родной стаи, зовущие ее в бездонный океан, и ждала лишь возможности сбросить швартовочные тросы, чтоб окунуться в бездонное небо, ее огромное деревянное тело беспокойно скрипело.

Кажется, капитанесса хорошо понимала свою баркентину.

- Потерпи еще немножко, рыбка моя, - шепотом попросила она, проводя рукой по планширу, - Мы с тобой еще вскарабкаемся на Восьмое небо…

Зебастьян Урко опаздывал. В деловом этикете Порт-Адамса опоздание на пару часов не считалось серьезным недостатком, но от аппера можно было ждать хоть какой-то пунктуальности. В ожидании погрузки вся команда «Воблы» расположилась на носу судна, изнемогая под полуденным зноем и тщетно пытаясь спрятаться в скудной тени уцелевших парусов – Алая Шельма объявила, что бросит за борт всякого, кто попытается увильнуть от работы и выглядела достаточно убедительно, чтоб не оставить команде пространства для спора.

Каждый использовал свободное время соответственно своим потребностям. Габерон, вооружившись тяжелым чугунным утюгом, полным раскаленных угольев, пытался соорудить на своих бриджах какую-то необыкновенную стрелку на латинийский манер и то и дело чертыхался. Дядюшка Крунч полировал ветошью свой бок и был непривычно молчалив. Тренч по своему обыкновению молча пялился за борт, непонятно что там высматривая. При всяком удобном случае он порывался приняться за разборку того металлического чудовища, которое они с капитанессой приволокли с «Барракуды», но с тех пор, как «Вобла» причалила к Порт-Адамсу, возможности для этого все не представлялось - команда спешно обновляла оснастку, меняла поврежденный такелаж, латала остовы парусов, грузила припасы и, закренговав[118] корабль, занималась изматывающей очисткой днища от налипшей за месяцы полетов дряни – мшанок, асцидий, филлофоры и мидий. Корди дурачилась со своим вомбатом, заставляя мистера Хнумра танцевать на задних лапах и дразня его кончиками бечевок, стягивающих многочисленные хвосты.

Шму наблюдала за ними с фор-стеньги, укрывшись среди парусов. Здесь, на расстоянии в несколько десятков футов от палубы, можно было надеяться, что ее не коснется чужой взгляд, при этом она сама прекрасно видела все, что происходит внизу. Она сидела неподвижно, уже несколько часов не меняя позы, но впившиеся в дерево руки не устали – они вообще не умели толком уставать, даже если бы ей вздумалось висеть на мачте, уцепившись за нее одними только пальцами. Даже ветер здесь, наверху, был приятнее – он был чистым, не испачканным дымом или запахом еды, нетронутым, свежим. Если бы еще не палящее солнце, застрявшее прямо в зените…

Дядюшка Крунч уже собирался было отбить три склянки пополудни, когда в порту началось какое-то оживление. Несколькими минутами спустя возле пирса «Воблы» остановилась целая кавалькада, сквозь клубы пыли Шму разглядела тяжелые грузовые подводы, запряженные коренастыми, тяжело отдувающимися остроносыми белугами. Мощные хвосты били по земле, жабры равномерно раздувались, белуги явно были утомлены и пребывали не в лучшем расположении духа.

- Эй, кто старшой? – бесцеремонно крикнул человек, правящий головной подводой, - Груз от господина Урко! Давай принимай!

Габерон лишь присвистнул, разглядывая уложенные на подводах бочонки. Сбитые из толстой прочной древесины, массивные, приземистые, даже на вид они казались тяжеленными.

- Впервые вижу столько икры, - пробормотал он, - Слушай, Ринни, а не наложить ли нам лапу на сокровища господина аппера? С таким количеством икры мы можем зажить как короли в любой части Унии. Ну же, подумай! Сможешь завязать с хлопотным ремеслом и выйти в отставку, как почтенный адмирал. Вместо того, чтоб бороздить ветра и мерзнуть в сквозняках Розы, заведешь себе деревянную ногу и говорящего налима, будешь разгуливать по собственному острову, хрипло ругаться и сочинять мемуары…

Корди, разглядывавшая груз, даже перестала играть с вомбатом.

- Нельзя обманывать апперов, Габби, - серьезно сказала она, - Никто и никогда не обманывает апперов.

Канонир скривился.

- Можно подумать, они со своей высоты видят всех насквозь! Выдумки это, вот что. Любой дурак может обмануть аппера, был бы смысл!

Дядюшка Крунч насупился.

- Только дурак заключит договор с аппером. Но чтоб заключить договор и потом пытаться обмануть – для этого надо быть королевским дураком. Зря мы в это ввязались, Ринриетта. Твой дед никогда не вел дел с высотниками, и тебе не велел…

- Хватит, - Алой Шельме достаточно было дернуть одним плечом, чтоб пресечь зарождающуюся было перебранку, - Готовы принимать груз! Сколько у вас?

Человек на подводе сплюнул в пыль. К ужасу Шму, это оказался дауни, хоть и человекообразный в достаточной мере, чтоб издалека походить на человеческое существо. Глаз у него было целых четыре, и все четыре смотрели на окружающий мир с презрением, хоть и отличались друг от друга по размеру.

- Двадцать две с половиной тыщи фунтов. Тридцать бочонков. Все как есть.

- До черта, - проворчал Дядюшка Крунч, отвинчивая механической лапой гайки трюмной решетки, - Придется слить прилично балластной воды. Можно подумать, она нам бесплатно достается!

- Бочонки-то не рассохлись? – крикнула Алая Шельма через борт, - Икра в пути не завоняется?

- Тебе что ль коносамент[119] на нее выдавать? Иль подати платить? – осклабился четырехглазый дауни, остальные презрительно засмеялись, - Ваше дело товар принять, вот и принимайте. А то строют тут себе, Паточная Банда…

Алая Шельма вытащила из-за ремня тромблон. И хоть сделала она медленно и совершенно спокойно, на пирсе вдруг стало совершенно тихо, даже белуги-тяжеловозы перестали вдруг сердито шипеть друг на друга.

- Еще одно слово, милейший, - процедила капитанесса, - и в этих бочках на Каллиопу отправятся ваши задницы. И не обязательно контрабандой. Уверена, за такой вшивый товар таможенники Унии сдерут не больше чем по два сентаво за штуку. Закатывайте свои бочки по сходням! Габерон, готовь сей-тали[120] и заводи концы. Дядюшка Крунч, ты на лебедке. Корди, марш на марсы, будешь следить за погрузкой. Тренч – в нижний трюм, принимать груз. «Малефакс»…

- Всегда здесь, прелестная капитанесса, - промурлыкал гомункул, - Готов исполнить любое ваше поручение.

- …отвечаешь за связь между палубой и трюмом. Начали! На всю погрузку даю два часа!

Работа закипела – уставшие от долгого ожидания пираты рады были заняться хоть чем-нибудь, а люди Урко, кажется, сами торопились избавиться от драгоценного груза. Кряхтя и монотонно ругаясь, они закатывали по сходням тяжелые бочки, подтягивая их импровизированными лебедками, и устанавливали возле трюма. Трюмные решетки были убраны загодя, отчего трюмные шахты «Воблы» казались Шму сверху распахнутым квадратным зевом, внутри которого царила всепоглощающая темнота.

- Сбить крышки! – распорядилась капитанесса Габерону, - Посмотрим, что за икру любят апперы. Габби, будь добр, вскрой-ка мне эту бочку, эту и вон ту…

Люди Урко было заворчали, но Габерон, вооружившись коротким ломом, выразительно усмехнулся. Облаченный в связи с теплой погодой в безрукавку, перехваченную алым кушаком, загоревший до бронзового оттенка, с выбившейся из прически прядью, он смотрелся как пират, сошедший прямиком со старинной гравюры – и выглядел при этом столь внушительно, что все возражения стихли сами собой, как мартовский ветер.

Бочки оказались заколочены на совесть, даже человеку, наделенному силой главного канонира, потребовалось несколько минут, чтоб вышибить крышку. Шму рефлекторно поддалась вперед, не отрываясь от стеньги. Ей нравилось наблюдать за тем, как работает Габерон, нравилось, как плавно он двигается, как с деланной небрежностью поправляет ремень, но еще больше ее сейчас интересовало содержимое бочек.

Наконец крышка покатилась по палубе. Алая Шельма, Габерон и Корди подались вперед и почти тотчас выдохнули, кто разочарованно, кто восхищенно. Бочка была полна икры – не меньше семисот пятидесяти фунтов[121] рассыпчатого черного богатства. И это была не подделка, которую хитрые торгаши иногда пытаются спихнуть неграмотным искателям дешевой наживы, не крашеная щучья икра и не какой-нибудь лежалый товар, который господин Урко торопился сбыть в Каледонию. Икра была самая настоящая, зернистая, осетровая, с особенным маслянистым блеском, выдающим ее истинную ценность – рутэнийский сорт «царский кавьяр».

- Икра, - на лице Алой Шельмы возникло такое отвращение, словно она сунула руку в бочку, набитую какой-нибудь дрянью, выброшенной Маревом, - Отлично. Что ж, передайте господину Урко, что через четыре дня мы будем у Каллиопы, если Роза будет на нашей стороне. А теперь убирайтесь с моего корабля. Мы начинаем погрузку.

Работа закипела. Сперва неохотно, со скрипом и перебоями, как работа большого механизма, долгое время простаивавшего, но теперь упорно набирающего ход.

Габерон с Дядюшкой Крунчем с помощью рей, сей-талей и тросов соорудили над палубой сложный блок на манер башенного крана, соединенный с брашпилем[122]. Обвязав очередную бочку с икрой, они наваливались на ворот, заставляя его вращаться, выбирая трос, отчего бочка взмывала вверх и, повинуясь указаниям хохочущей Корди, спускали ее в трюмный люк. Остальное было заботой Тренча – когда бочка опускалась на самую нижнюю палубу, он отвязывал крепь и через «Малефакса» сигналил наверх о том, что можно спускать следующую.

Тяжелее всего приходилось Габерону и Дядюшке Крунчу, им выпала самая непростая часть работы. Бочки были тяжелы, к тому же, приходилось из осторожности вязать надежную крепь – стоило хоть одной бочке выскользнуть, и сотни фунтов драгоценной черной икры оказались бы размазаны по палубе. Габерон скрипел зубами, чертыхался и вспоминал загубленный маникюр. Дядюшка Крунч сердито пыхтел, из его грузного тела доносился скрежет сжимающихся пружин, но наружу вылетали лишь забористые пиратские ругательства.

- Дожили, тридцать три пердежных ветра, мотаемся на посылках у высотников… Восточный Хуракан никогда бы до такого не опустился. Он был пиратом, а не мальчиком на побегушках…

Алая Шельма наблюдала за погрузочными работами с якорного шпиля, на лице ее застыло холодное и решительное выражение, почему-то напомнившее Шму лицо аппера из таверны.

- Не ворчи. Ты не хуже меня знаешь, что мы не можем позволить себе отказаться от этой работы.

- Мы не контрабандисты!

- Мы пираты, - кивнула капитанесса, - Но мы станем бездомными бродягами, которых носит сезонным ветром, если не раздобудем хотя бы немного серебра. Наши паруса – рванье, нашему рангоуту нужен ремонт, у нас изношена машина, а добрая половина такелажа требует замены. Не говоря уже про воду, провиант и порох для пушек Габби. Лучше быть контрабандистом, чем нищим.

- Твой дед…

- Моему деду это не грозило, - глаза Алой Шельмы сверкнули, - Мой дед был самым богатым пиратом воздушного океана. У него было столько золота, что он мог засеять им, как зерном, половину остров Унии. Вот только мне от этих щедрот ничего не осталось. Поэтому, Дядюшка Крунч, будь добр, больше ни слова о моем деде!

Абордажный голем тяжело засопел, но Шму была уверена, что дело не в тяжелом вороте, который он крутил.

- Ринриетта…

- Хватит.

- Твой дед любил тебя.

- Именно поэтому я теперь болтаюсь в небесном океане без гроша за душой, не зная, что пустит меня в Марево, каледонийский фрегат или какая-нибудь чертова харибда. Все из-за того, что он любил меня.

В голосе голема что-то треснуло.

- Ты была для него всем, Ринриетта. Он оставил тебе то, что для пиратского капитана составляет две половинки его жизни – свой корабль и свой клад.

- Нет, - ледяным тоном ответила капитанесса, - Он оставил мне только свои проблемы. Когда понял, что никому на свете он не нужен. Его корабль – старое разваливающее корыто. Извини, «Вобла», но это так. Если доски этой баркентины еще держатся друг за друга, то только лишь потому, что склеены проклятой магией гуще, чем рыбьим пометом.

- Но клад!..

- Нет никакого клада. Если у него и была груда золота, он проиграл все до последней монеты или спустил на развлечения в Порт-Адамсе. Говорят, у пиратов это нередко случается. Но мог ли величайший пират в истории небесного океана признаться в этом? Разумеется, нет. Вот он и выдумал эту нелепую загадку с Восьмым Небом. Которую вручил мне на смертном одре вместе с чертовой треуголкой.

Дядюшка Крунч выставил скрипящую металлическую ладонь в примирительном жесте:

- Ты похожа на электрического ската, Ринриетта. Но даже он рано или поздно остывает…

- Я знаю, к чему ты ведешь, Дядюшка Крунч. И поэтому повторяю тебе то, что сказала на этом самом месте три дня назад. Мы больше не ищем Восьмое Небо. Восьмого Неба не существует. И нам стоит найти себе настоящую работу, пусть приносящую гроши, но не сулящую рухнуть в Марево в любой момент. Больше никаких рискованных рейсов, больше никаких сверхбольших высот. Никаких авантюр. Господин Урко был прав, нам следует держаться более… приземленных ветров, если мы хотим выжить. Восточный Хуракан был легендой, которой я не гожусь даже в подметки, ты ведь это хотел услышать? Будь спокоен, ваши с дедом подвиги останутся в веках, мне никогда не подняться до ваших высот! Я всего лишь выскочка, верно? Девчонка с ветром в голове и дипломом законника за пазухой, вознамерившаяся поиграть в пиратов!

- Рин…

- Продолжать погрузку, - отчеканила Алая Шельма капитанским голосом и резко развернулась на каблуках, - Как только будет погружена последняя бочка, поднимайте сходни и запечатывайте трюма. Мы отойдем от острова с первым же попутным ветром. Курс я уже проложила.

Она удалялась медленно, но Шму, глядя сверху на крошечную алую фигурку, понимала, что говорить ей что-то в спину бесполезно. Понимали это и те, кто остался на палубе.

- Прямо как ее дед… - проскрипел абордажный голем, вновь налегая на ворот брашпиля, - Иногда мог взорваться, как крюйт-камера, в которую бросили факел. Ох и полыхало же… Однажды стюард подал ему похлебку, в которой не доставало гущи. Капитан рассвирепел так, что приказал всему экипажу месяц хлебать воду вилками. И никто не ослушался. Такой уж он был…

Габерон поплевал на ладони и тоже налег на ворот.

- Она уже не девчонка, ты, ржавая железяка, - пробормотал он, - Старый пират украл у нее то, чего никогда не крал у богатых купцов – ее юность. А еще ей пришлось много вынести на «Барракуде». Нас с Тренчем тоже прилично помяли, но мы хотя бы были вместе, а она – одна. Ты знаешь, что это такое – провести наедине со своими страхами целую ночь в затяжном прыжке в Марево?..

Шму была уверена, что старый голем по привычке вспылит и обрушит на Габерона целую бурю пиратских проклятий. Но тот лишь крутил ворот, опустив вниз голову.

- Старик не мог обмануть ее. Сокровище существует.

- Прости, но даже этого мы не можем утверждать наверняка.

- Я знал его.

- А я знал одну девицу с Бархэма, - проворчал Габерон, - Она выглядела целомудренной и чистой, как только распустившийся цветок. Я провел с ней всего одну ночь, а уже через неделю у меня все чесалось так, словно я сунул свою карронаду в нору с раками…

- Прибереги свои грязные истории для более подходящего случая, - голос «Малефакса» походил на презрительный шелест ветра в парусах, - Тренч из трюма передает, чтоб ты больше не вязал формандских топовых узлов на бочках. У него нет свайки[123], слишком сложно распускать…

- На его месте я бы думал только о том, как не торчать под трюмным люком, - огрызнулся Габерон, - Веревки истерты, как мои нервы, стоит одной оборваться – и его могила долгие годы будет привлекать любопытных эпитафией «Убит икрой». А Ринни…

- Она одумается.

- Она больше не слушает музыку.

Голем насторожился.

- Какую музыку?

- Про старикашку Буна и Восьмое Небо. Как вернулась на «Воблу», ни разу не завела свой патефон.

- Отойдет еще…

- Не знаю, старик. Она упряма, как рыба-осел.

- Тебя забыли спросить, шут пустоголовый…

* * *

Шму не хотелось слушать их перебранку.

Она сама ждала возможности оказаться в трюме, но в одиночестве, без лишних свидетелей. Сейчас, когда погрузка была в разгаре, об этом нечего было и думать. Придется ждать, когда все бочки спустят на нижную палубу, расставят, закрепят… К тому времени уже наверняка зайдет солнце. Что ж, значит у нее в запасе несколько часов. Можно найти укромное безлюдное место и немного поспать.

Шму потерла слипающиеся глаза. С тех пор, как она вернулась вместе с капитанессой из пугающего путешествия по Порт-Адамсу, минуло два дня – и почти две бессонных ночи. Стоило ей хоть на секунду закрыть глаза, завернувшись в тяжелый, не пропускающий звуков, кокон Пустоты, как вынырнувшая хищной рыбешкой мысль больно клевала ее в висок, заставляя вскакивать с койки и совершенно вышибая сон.

Опять эта никчемная, глупая, пугающая мысль…

Золотые рыбки. Смешные золотые рыбки, распахивающие рты и глядящие глупыми выпученными глазами. Ее, Шму, золотые рыбки.

Шму готова была впиться зубами в краспицу, лишь бы прогнать эту мучительную мысль.

У нее никогда не было золотых рыбок. Она никогда не жила в замке. У наемных убийц не бывает ни золотых рыбок, ни замков. Прикосновение Пустоты немного смягчило эту досаждающую мысль, но почему-то не стерло, мысль эта все равно ощущалась, как камешек, попавший в ботинок. Шму тихо застонала. Надо изгнать эту проклятую мысль, которая норовит клюнуть исподтишка, загнать куда-нибудь обратно, откуда та непрошенно явилась…

Открыв глаза, Шму заметила внизу машущую ей рукой Корди. Привычно устроившись на площадке марса, ведьма болтала в воздухе ногами и руководила погрузкой, но, кажется, вносила больше сумятицы, чем пользы. Шму попыталась улыбнуться в ответ, но, судя по всему, получилось неважно – юная ведьма скривила гримасу.

- Твою улыбку можно внести в реестр корабельных вымпелов, - вздохнула она, - Под обозначением «Неминуемая катастрофа, экипаж покидает корабль».

Шму развела руками. По крайней мере, она пыталась.

- Ужасно выглядишь. Опять не спишь, да? Сколько дней?

- Я… Мне… Мне не хотелось, - едва слышно произнесла Шму, стараясь не глядеть на ведьму, - Все в порядке.

Корди была единственным человеком на всем корабле, с которым она могла переброситься хотя бы парой слов. При виде Корди мышцы ее челюсти не смыкало, как у капкана, и язык не завязывался двойным узлом. Но даже это требовало огромных усилий. Всякий раз, как Корди смотрела на нее, Шму с трудом подавляла рефлекс, въевшийся в тело до последней, самой тонкой, кости – скрыться с глаз. Раствориться в темноте. Бежать.

- Хочешь есть, Шму? Сейчас… У меня кое-что лежит для тебя.

Она запустила руку в один из своих карманов и вытащила рыбу, подозрительно тяжелую и похожую на коричневый камень.

- Это рыба-галета, - Корди хмыкнула, постучав окаменевшей рыбой по стеньге, - Опять не получилась шоколадная. Одна беда с ними… То рыба-капуста, то рыба-брюква… Но я стараюсь. Теперь, когда мы с Мистером Хнумром работаем вместе, у меня все будет получаться. Когда-нибудь я сделаю тебе целого шоколадного кита, Шму!

Услышав свое имя, вомбат перекатился на спину и сонно взглянул на хозяйку сквозь густые усы, после чего икнул и распластался на марсе, вытянув лапы в разные стороны. Судя по всему, рыба-галета даже у него не вызвала особого энтузиазма.

- Бери, бери, - Корди сунула рыбу Шму, - Тебе надо хоть что-то есть.

Шму сделала слабую попытку отказаться.

- Я… потом, - пробормотала она, - На камбузе…

Корди взглянула на нее с сомнением, явно копируя чье-то взрослое выражение. Будь она годом младше, это выражение казалось бы совсем неподходящим к ее смешливому юному лицу. Но сейчас было уже почти в самый раз.

- На твоем месте я бы на это особо не рассчитывала. Камбуз на грани бедствия. Там остались лишь сырные корки и немного морковки.

Шму вздрогнула, поспешно отводя глаза. Она надеялась, что Корди этого не заметила, но внимание ведьмы, кажется, сейчас было разделено между сонно урчащим вомбатом и работающими на палубе людьми.

- Габби и Ринни уже трижды поругались с утра из-за этого. Ринни говорит, на нашем камбузе порылся какой-то кашалот, а она не сможет оплачивать такие счета каждую неделю. Габби говорит, это не он, это все Мистер Хнумр, но я-то знаю, что Мистер Хнумр столько не съест, он же маленький, куда ему…

Шму рассеянно слушала ее, вертя в руках рыбу-галету. Лучше всего было бы сбежать прямо сейчас, одним длинным прыжком очутившись на реях, но не вызовет ли это подозрений? Конечно, лучше бы дослушать и, поблагодарив, неспешно удалиться. Да, точно, надо обязательно поблагодарить за рыбу. У людей так принято. Поэтому она послушает еще немножко, выдавит из себя «Спасибо» и спрячется где-нибудь на корме – до тех пор, пока команда не закончит погрузку и не оставит трюм в покое. И только тогда…

Шму вдруг услышала какой-то посторонний звук, которого прежде не было. Царапающий, тревожный звук. Он выбивался из прочих, ставших привычными звуков. На марсе, как и прежде, весело болтала Корди, на верхней палубе монотонно переругивались канонир и голем, и даже это было привычным - перепалка помогала им крутить ворот лучше кабестановой песни[124]. Что-то другое… Треск? Хруст? Скрип? Этот звук можно было принять за отзвук заблудившегося в такелаже ветра, но Шму слишком много времени провела на мачтах «Воблы», чтоб ощутить его чужеродность. Зацепившись ногами за рею, Шму легко свесилась вниз, раскачиваясь в нескольких десятков футов над палубой.

И мгновенно увидела то, чего не видели ни Дядюшка Крунч с Габероном, ни болтающая ногами ведьма - перекинутый через сей-тали трос пугающе дергался и скрипел под тяжестью спускаемых в трюм бочек. Трос был толстый, с запятье толщиной, просмоленный, но благодаря Пустоте, на миг подарившей ей сверхчеловечески тонкий слух, Шму различила то, чего не различил бы даже самый опытный боцман. Треск лопающихся волокон.

Трос был гнилой в середке и сейчас его волокна под тяжестью очередной опускающейся на блоке бочки рвались одно за другим, издавая тот самый звук, что привлек ее внимание. Шму обмерла соляным столбом. У нее не было никаких навыков в погрузочных работах, она не разбиралась в снастях и такелаже, но мгновенно поняла одно. Если трос лопнет, будет беда. Высвобожденный от чудовищной тяжести оборванный конец хлестнет по палубе с силой, достаточной для того, чтоб перерубить человека пополам. А тяжеленная бочка пушечным ядром рухнет в шахту трюма, разнося все на своем пути.

Надо предупредить! Надо крикнуть! Пустота угрожающе стиснула ей горло, намертво запечатав рот. Убийцы не кричат. Убийцы всегда безмолвны. Противиться этому было невозможно – Пустота

Лопнуло еще несколько волокон. Шму вдруг как наяву увидела огромную лопнувшую струну, бьющую по палубе, увидела, как без крика, молча, падает навзничь Габерон, и его щегольская рубаха, испачканная красным и рассеченная поперек спины, набухает на глазах…

Тремя днями раньше она бы ничего не смогла сделать. Так и висела бы на рее, впившись в дерево, бессильно наблюдая за разыгравшейся катастрофой. Но тремя днями раньше Пустота еще была всесильна и всемогуща, в ней не было прорех.

Золотые рыбки…

Шму закрыла глаза и набрала полную грудь воздуха. Столько, сколько было его во всем воздушном океане. И крикнула изо всех сил:

- Трос! Берегись!

На то, чтоб открыть глаза, смелости уже не хватило. Она услышала, как лопается канат, негромко, похоже на лопнувшую гнилую нитку в плохого шитья камзоле. Вслед за этим звуком пришел другой – оглушительный, ухнувший где-то внизу, точно кто-то взял огромный плотницкий молоток и хватил изо всех сил по старой рассохшейся доске…

Шму смогла открыть глаза лишь услышав сдавленную ругань Дядюшки Крунча. Старый голем чертыхался так, что сама Роза должна была покраснеть. И он и Габерон были живы и невредимы – недоуменно глядели на глубокую, напоминающую шрам, царапину, пролегшую аккурат возле брашпиля. Габерон выглядел особенно задумчивым и непривычно тихим. Возможно, сейчас он думал о том же, о чем и Шму – не сделай он шаг в сторону, количество канониров на «Вобле» сейчас увеличилось бы вдвое…

Но первым пришел в себя Дядюшка Крунч.

Гремя тяжелыми ножищами, он ринулся к распахнутому люку, пытаясь разглядеть, что делается в трюме. Тщетно – даже его механические глаза, способные дать фору шлифованным линзам подзорной трубы, едва ли могли разобрать, что происходило на нижней палубе.

- Тренч! – гаркнул голем так, что у Шму зазвенело в ушах, - Ах ты рыба-инженер… «Малефакс», живо связь с трюмом!

Тренч. Она совсем забыла про Тренча, принимавшего груз на нижней палубе. Если он оказался на пути падающей бочки… Шму окоченела от ужаса.

Время тянулось бесконечно долго. Каждая секунда казалась ей огромным тысячетонным островом, неохотно уходящим в глубины Марева. К тому моменту, когда гомункул отозвался, ее скрючило так, словно она провела все это время на высоте в пятьдесят тысяч футов, даже зубы смерзлись воедино…

- Мальчишка в порядке, его не задело. Говорит, бочка упала в футе от него. Еще немного и…

В скрипящем голосе Дядюшке Крунча явственно слышалось облегчение.

- Ветер ему в трубу… Прибудем в Каллиопу, пусть поставит Розе свечку. Ты, кстати, тоже, пустобрех. Если бы Шму вовремя не заметила, пришлось бы тебе покупать новую рубаху. И новый позвоночник.

Габерон, прикрыв ладонью глаза от солнца, взглянул вверх. И Шму, еще мгновение назад ощущавшая себя окоченевшей глыбой льда, почувствовала, что тает в невесть откуда взявшемся жаре этих прищуренных темных глаз.

- Мое почтение, баронесса, - канонир изящно приложил руку к широкой груди, - Кажется, вы спасли мою шкуру и все, что к ней прилагается. С этого момента мое горячее сердце в ваших руках. Надеюсь, вы распорядитесь им наилучшим образом.

Он приложил ладонь к губам, чувственно поцеловал ее и махнул Шму. Кажется, в этом воздушном поцелуе было заложено больше силы, чем в двадцатифунтовом ядре. Шму испуганно пискнула, перехватывая рею, на которой висела, руками, и юркнула в густую тень парусов. Сердце колотилось так, как не колотилось даже в тот день, когда на них с Корди напали акулы.

- Отстань от девчонки! - рассердился Дядюшка Крунч, - Чай не тебе чета. Тебе бы, зубоскалу, в Могадоре столичных вертихвосток смущать!

- Всего лишь благодарность, - невозмутимо заметил Габерон, - Кроме того, как доподлинно известно на многих островах Формандии, мои поцелуи обладают свойством исцелять душу и тело.

- В таком случае отправляйся в трюм и хорошенько расцелуй бочку со всех сторон, - буркнул Дядюшка Крунч, - Ее, наверно, разнесло в щепки. Пропала апперская икра…

Габерон помрачнел.

- Бочке, конечно, кранты. С такой-то высоты упасть. Что будем с икрой делать? Там же, небось, под списание все. Что полопалось, что с сором трюмным смешалось… Может, собьем новую бочку и досыпем щучьей икрой? Говорят, если покрасить ее чернилами, почти неотличима от осетровой. Я одолжу у капитанессы чернил, а ты раздобудешь щуку и…

Дядюшка Крунч склонился над канониром, холодно разглядывая его через глаза-линзы. Габерон мог выглядеть внушительным и даже огромным, но по сравнению с тяжело пыхтящей махиной голема казался тщедушным мальчишкой.

- Лет сорок назад губернатор одного из островов попытался надуть апперов. Скажем так, пересмотрел условия по заключенноум договору в одностороннем порядке. Вполне невинный трюк для купцов Унии. Знаешь, что сделали с ним апперы?

- Нагадили ему на голову? – буркнул Габерон, отворачиваясь, - Только не говори, что они этим не занимаются, сидя на своих островах…

- Они превратили его остров в каменное крошево и размешали в Мареве, - гулко произнес Дядюшка Крунч, - Так запросто, словно раздавили кусок щебня. Те немногие, что ведут дела с апперами, часто совершают одну и ту же ошибку. Забывают, что апперы – это не люди. И манера вести дела у них совершенно отличная от нашей…

- В таком случае, предложи свой вариант, - огрызнулся канонир, - Думаю, человеческая арифметика апперам вполне по силам. По крайней мере, в достаточной степени, что отличить тридцать от двадцати девяти!

Их спор прервал насмешливый голос «Малефакса».

- Заводите новый трос, олухи. Тренч передает, что бочка цела. Ваше счастье, что апперские бондари[125] не экономят на дереве.

Габерон сложил на груди знак Розы.

- Благодарение небесам! Неужели даже днище не вышибло?

- Тренч говорит, порядок. Затрещала, но выдержала. Роза любит дураков…

Дальше Шму их не слушала. Цепляясь негнущимися руками за стеньгу, забралась на самый верх мачты, откуда не было видно ни палубы, ни людей. Ей требовалось время, чтоб восстановить защитный покров Пустоты, а для этого лучше всего годилось одиночество – и скользящие в небесной вышине ветра. Слишком много переживаний за один день. Ничего, она спустится в трюм, но позже, в темноте, когда Паточная Банда закончит погрузку. Значит, у нее в запасе еще несколько часов – вполне достаточное время, чтоб придти в себя.

Пустота умеет ждать как никто другой.

* * *

С последними бочками управились лишь к вечеру, когда пробило шесть склянок. К тому моменту, как весь груз оказался в трюме «Воблы», Габерон так осатанел от работы, стоившей ему свежих мозолей, что проклял скопом не только всех апперов, но и всех осетров, сколько бы их ни обитало в воздушном океане. Дядюшка Крунч молчал, но по тому, как тяжело гудят его сочленения и как утробно скрипят пружины в стальном чреве, было ясно, что он тоже находится не в самом добром расположении духа. Не лучше выглядел и Тренч – целый день проторчавший в затхлом трюме и возившийся с бочками, на палубу он выбрался перепачканным, смертельно уставшим и даже более молчаливым, чем обычно, Корди даже испугалась, не настиг ли его приступ инженерного помешательства.

- Отличная работа, - сдержанно заметил «Малефакс», наблюдая за тем, как все трое, пошатываясь, спускаются в кают-компанию, - Завтра, если вы не против, подъем на рассвете. Нам предстоит расставить все бочки по трюмным отделениям вдоль всего киля. Вы ведь не хотите идти с таким дифферентом на нос?..

- Дайте мне хоть одного аппера, - простонал Габерон, - Я буду бить его до тех пор, пока он сам не начнет нести икру…

- Десять тонн, - прогудел Дядюшка Крунч, - А ведь еще придется выгружать все это у Каллиопы…

Шму выждала еще добрых десять минут, прежде чем убедилась, что верхняя палуба «Воблы» в полном ее распоряжении. Но все равно ей потребовалось около четверти часа, чтоб набраться духу и спуститься с мачты. Идти было очень тяжело, к каждой ее ноге словно приковали якорной цепью по литому ядру.

Ночью корабль преобразился, и преображение это было жутким. Несмотря на яркие оранжевые языки сигнальных огней и холодный свет звезд «Вобла» в темноте стала совсем другой, незнакомой и пугающей. Темные силуэты мачт и рангоута сделались колючими, напоминающими то ли виселицы, то ли орудия пыток. Обычный скрип такелажа в темноте казался скрежетом чьих-то неупокоенных костей. Даже гребные колеса «Воблы», простоявшие много дней без движения, сейчас выглядели зловеще, точно громады изуверских языческих храмов…

В зыбком и тревожном лунном свете Шму виделись создания, слишком страшные даже для тварей, рожденных Маревом. Раздувшиеся каракатицы, спрятавшиеся среди такелажа и спускающие сверху щупальца, чтоб схватить ничего не подозревающего человека. Укрывающиеся между пристройками тысячерукие безглазые монстры. Полу-рыбы полу-люди с оскаленными пастями…

Когда-то бороться со страхом ей помогала Пустота. Она не могла подавить его полностью, но глухой черный покров помогал скрывать зазубренные ядовитые шипы страха, отчего он иногда делался почти что терпимым. А потом вдруг оказалось, что Пустота тоже уязвима. Что одно маленькое воспоминание из ее прошлой жизни, о которой она ничего не знала и не хотела знать, смогло проделать в могущественной Пустоте зияющую прореху - точно кто-то полоснул остро отточенным кинжалом по старому плащу.

Золотые рыбки… Опять эти проклятые золотые рыбки…

Когда Шму добралась до тайника под грудами старого брезента, сердце скакало в груди так, что ей пришлось взять паузу и на несколько минут замереть. Пальцы дрожали, как у тапера, играющего разнузданную джигу, но она нашла в себе силы сдернуть брезент, обнажив то, что было спрятано под ним – свертки, тюки, бочонки, коробки и прочая утварь. Их было много, многие были обернуты скользкой вощеной бумагой, но Шму не случайно прихватила с собой мешок. Спустя несколько минут она, немного кренясь под весом груза, добралась до носовой трюмной шахты, забранной на ночь решетчатой крышкой.

Шму не требовался ключ, чтобы свинтить держащие крышку гайки. Легко открутив их пальцами, Шму бесшумно сдвинула тяжеленную крышку люка и склонилась над шахтой.

Спускаться было страшно, еще страшнее, чем идти ночью по баркентине. Шахта трюма, пронизывающая корабль от верхней палубы до нижней, казалась бездонным провалом, чьим-то огромным, жадно распахнутым ртом. Может, закрыть глаза и сигануть сразу вниз?.. Шму вздрогнула. Она не сомневалась, что сможет смягчить падение, но хватит ли духу? Лучше уж медленно, постепенно, с палубы на палубу…

Коротко вздохнув, Шму нащупала опоры шахты и принялась спускаться вниз.

Внутри «Вобла» пахла совсем иначе, не так, как на палубе. Здесь тоже был вездесущий запах патоки, но тут он был смешан со смолой и казался более сухим, точно в старом погребе. Корди говорила, что тут пахнет магией, но всегда хихикала при этом, не понять, шутила или всерьез. Шму спускалась по трюмной шахте, хватаясь свободной рукой за выпирающие балки и решетки, которыми трюмная шахта была забрана изнутри.

Гандек и следующую за ним жилую палубу Шму миновала легко, на одном дыхании. Здесь почти не было пугающих и страшных вещей, даже замершие пушки Габерона казались скорее равнодушными застывшими истуканами, чем подкарауливающими чудовищами.

А вот дальше… Ощутив невидимый водораздел, Шму почувствовала, как живот обжигает изнутри холодом. Дальше начинался совсем другой мир, внутренние чертоги «Воблы», в которые никто из экипажа старался не забредать без серьезной необходимости. Иногда здесь происходили странные штуки. Совершенно безобидные, если разобраться, но все равно пугающие. Как-то Габерон случайно обнаружил, что если здесь насвистеть песенку «Старый ты судак», в воздухе разнесется запах мяты. В некоторых местах треугольные предметы нагревались сами собой, в других можно было несколько часов кряду лупить кремнем об кремень и не высечь ни одной искры. Корди, проведшая в этих закоулках больше всех времени, иногда рассказывала Шму странные вещи. Про каюты, в которых время течет по-иному, про лестницы, которые никуда не ведут или замкнуты сами на себе. Про цвета и оттенки, которые не могли существовать в других местах, про необъяснимые звуки и странные ощущения…

При свете дня эти рассказы выглядели шутками, иной раз Шму даже улыбалась. Но сейчас, в кромешной темноте, они обрастали жуткими, леденящими кровь, подробностями, точно акульими зубами. Что если здесь водятся кровожадные магические существа? Или сотворенные чарами чудовища? А может, тут устроены смертоносные ловушки – специально для тех, кто осмеливается сунуться в царство зловещих магических чар без разрешения?..

Дальше Шму спускалась с особенной осторожностью. То и дело замирала, услышав доносящиеся издалека звуки. Один раз это были обрывочные музыкальные ноты, извлеченные из мандолины, в другой – хриплый и протяжный звук, похожий на китовый выдох. Ужасно жутко. Еще палубой ниже… Еще одна… Еще…

Нижняя палуба все не показывалась, хотя Шму готова была поклясться в том, что спускается уже очень, очень давно. То ли «Вобла» опять крутит какие-то фокусы с искажением пространства, то ли стиснутый в душе шипастым лангустом страх нарочно замедляет время… А может, нижняя палуба вообще растворилась без следа и она обречена бесконечно спускаться в этот черный лаз, наполненный самыми страшными кошмарами?

В тот момент, когда Шму уже была готова бросить мешок и взлететь вверх, ее нога коснулась твердой палубы. Спуск закончен. Она в трюме.

Наконец можно перевести дух. Шму с облегчением уронила тяжеленный мешок и сделала несколько глубоких вдохов. В трюме тоже было жутко, точно в сумрачном зловещем лесу, мерный скрип дерева теребил душу острыми коготками, а годами скапливающийся на нижней палубе хлам в темноте принимал самые зловещие очертания.

Шму торопливо достала несколько масляных ламп и кремни. Она отлично видела даже в кромешной темноте, но сейчас свет требовался не ее глазам – он требовался для того, чтоб хоть на несколько минут разогнать давящую темноту.

Крошечные язычки пламени были бессильны осветить целую палубу, но Шму испытала безмерное облегчение, когда оказалась в пятне теплого желтого света. Наконец у нее была возможность оглядеться.

Трюм располагался почти у самого днища баркентины, над балластными цистернами, оттого его форма в сечении напоминала скорее перевернутую трапецию, чем прямоугольник, как прочие палубы. Если в темноте он был похож на жуткий лес, то теперь казался ей огромным ущельем, тянущимся на целые километры, темным и безжизненным.

Здесь были высокие подволоки[126], куда выше, чем на прочих палубах, но от этого трюм отчего-то не казался просторным, напротив, у находившегося здесь поневоле возникало ощущение, что дерево давит со всех сторон, может, из-за полного отсутствия окон или иллюминаторов. А еще трюм казался ужасно длинным, не отсек, а какая-то бесконечная анфилада тянущихся отсеков, отгороженных друг от друга лишь переборками, призванными разграничить хранящийся груз. Носовая и центральная части трюма были отведены под основной груз, дальше тянулись отделения для дерева, пеньки, угля, инструментов и всего того, что обыкновенно хранится на кораблях.

Но «Вобла» не была бы «Воблой», если бы подчинилась чужому порядку. Как и на прочих палубах, здесь все было брошено кое-как и навалено без всякого умысла, где придется. Колеса от орудийных лафетов лежали рядом с ветошью, прежде бывшей дорогими пиратскими камзолами. Остатки сушеных трав и кореньев, выросших на неизвестных Шму островах, были перемешаны с засохшим коровьим навозом – следы тех времен, когда на корабли брали для пропитания живой скот. Тронутые плесенью хлебные корки, осколки досок и ящиков, мешковина, гнутые гвозди, какие-то бесформенные огрызки, истлевшие коробки, мотки пряжи, битое стекло… В относительном порядке держались лишь бочки с икрой, Тренч умудрился расставить их ровными шеренгами, как солдат на плацу.

Но сейчас не они интересовали Шму. Дрожащими от волнения пальцами она зажгла последнюю масляную лампу и, отставив ее на ближайшую бочку, принялась распаковывать принесенные свертки. Их было так много, что ей понадобилось несколько минут только лишь для того, чтоб перерезать все бечевки и развязать узлы. Зато, когда она закончила, трюм мгновенно наполнился запахами, которых отродясь не знал.

Здесь было все, что она смогла умыкнуть с камбуза за всю неделю. Несколько кругов сыра, немного подсохших, но вполне съедобных, большая, едва початая, банка абрикосового джема, целый мешок крекеров, печеная картошка, латук с корабельной грядки, половина сливового пудинга… Шму все разворачивала и разворачивала свертки, расставляя провизию на неровной палубе трюма. А когда наконец закончила, удовлетворенно улыбнулась, оглядев результаты своих трудов. Здесь хватило бы еды на роту готландской воздушной пехоты. Ей самой этого количества еды было бы достаточно, чтоб продержаться несколько месяцев. Но она знала, что тем, кому все это предназначено, собранное ею покажется лишь легкой закуской…

С замирающим сердцем Шму вышла на середину трюма и трижды щелкнула пальцами. Звук показался слабым, сразу же утонувшим в огромном брюхе «Воблы», но Шму знала, что это не так. Тот, кому предназначался условленный сигнал, не мог его пропустить.

Долгое время ничего не происходило. Отмеряя тишину ускоренными ударами сердца, Шму всматривалась в темноту, пытаясь заметить движение. И движение появилось.

Оно возникло не в одном месте, оно пришло сразу со всех сторон. Из трюмной шахты, с противоположного конца корабля, сквозь щели в переборках и перекрытиях… Вся палуба постепенно наполнялась этим движением, точно сам воздух, густой и тяжелый, вдруг начал трепетать. В нарастающем гуле уже едва можно было разобрать шлепанье отдельных плавников. Сперва возле Шму оказалась одна рыба – толстая, крупнощекая, с тупой мордой и выпяченными губами, придающими ее рыбьей морде удивленное выражение – затем сразу две. Три. Шесть. В какой-то миг рыб вокруг стало так много, что Шму пришлось прикрыть ладонями лицо, чтоб его не задевали хвостами, мордами и плавниками.

Карпы. Неисчислимое множество карпов. Они пробирались к накрытому для них столу со всех сторон и, не тратя времени понапрасну, приступали к трапезе, жадно выхватывая целые куски сыра и отнимая друг у друга пучки лука. Они набрасывались на снедь с жадностью одержимых, но Шму лишь улыбалась, наблюдая за тем, как пируют ее подопечные. Она осторожно гладила их по покатым мордам и широким спинам, ласково трепала за хвосты и иногда шутливо хлопала пальцем по носу. Карпы вились вокруг нее, ничуть не боясь, напротив, стоило ей шагнуть в сторону, как целая орава карпов бросилась вслед, умильно хлопая губами и выпрашивая еще кусочек.

- Вы хитрюги, - негромко сказала Шму, почесывая их подбородки, - Не то, что золотые рыбки. Я вас не брошу. Только прячьтесь получше, договорились?

Какой-то наглый молодой карп стал ластиться к Шму, трясь об ее ухо. Ассассину пришлось нахмурить брови, чтоб тот смутился и попытался быстро смешаться с толпой родственников. Карпы первого поколения, из числа тех, что Шму ловила и выхаживала, еще помнили пляску необузданных диких ветров, паря в которых им приходилось искать добычу. Их потомки росли совершенно ручными – никого не боялись, а со Шму пытались неуклюже играть, как со сверстником-переростком.

Колония карпов жила на баркентине немногим меньше года, но за это время на дармовой кормежке умудрилась так разрастись в количестве, что сама Шму не смогла бы поручиться за то, сколько едоков находится у нее на обеспечении. Тысяча? Три тысячи? Восемь? Удивительнее всего было то, что армия карпов умудрилась за все время ни разу не выдать себя команде. Поразмыслив, Шму решила, что дело тут отнюдь не в превосходной маскировке, а в беспечности Паточной Банды. Кажется, единственным, кто что-то подозревал, был Дядюшка Крунч, но у него обычно было слишком много хлопот по хозяйству, чтоб заняться безбилетными пассажирами всерьез. Максимум из того, на что он был способен – гонять их с верхней палубы.

Правда, время от времени она сама теряла бдительность. Как в тот раз, когда хитрый карп незамеченным шмыгнул в каюту к Габерону. Шму почувствовала огненный жар в щеках при одном лишь воспоминании о том случае. Она не замышляла ничего дурного, всего лишь украдкой приоткрыла дверь среди ночи, надеясь увидеть на миг спящего канонира. Смотреть тайком на канонира было страшно, но это был особенный страх, от которого приятно и томительно щемило где-то в животе. Такой страх она согласна была терпеть, если не очень долго…

Утолив голод, карпы принялись резвиться. То прыскали в разные стороны, то сбивались в кучи, принимались носиться друг за другом или с величественным видом парить возле головы Шму в надежде, что она почешет пальцем им животик. Беззаботные создания. Шму гладила их по гладким чешуйчатым спинкам, шутя дергала за плавники, чтоб посмотреть, как забавно и неуклюже они барахтаются, пытаясь восстановить равновесие, дула в носы. Многие говорят, что самые умные обитатели небесного океана – это дельфины, но Шму знала, что нет никого умнее карпов. С карпом можно поиграть в игру «Угадай, в какой руке крошка», карпа можно заставить выполнять фигуры высшего пилотажа, обозначая курс рукой, карпа можно смутить, пристально взглянув ему в глаза.

Шму улыбалась, наблюдая за тем, как резвятся карпы. Здесь, в затхлом темном пространстве нижней палубы, ей почему-то было спокойно и легко, точно только тут на баркентине был чистый воздух. Здесь никто не ждал от нее слов, здесь никто не разглядывал ее. Карпам не было нужды о чем-то ее спрашивать, они и так знали все самое необходимое. Карпы не норовили влезть в душу. С карпами проще, чем с людьми.

Шму вздохнула. Опасно слишком долго задерживаться в трюме. Дядюшка Крунч может проверить груз или «Малефакс» обратит внимание на ее отсутствие. Пора возвращаться на верхние палубы.

- А теперь кыш! – приказала она карпам, - По домам! Ступайте прочь!

Карпы неохотно зашевелили хвостами, расползаясь в разные стороны. Некоторые из них после еды столь увеличились в объеме, что теперь не могли протиснуться сквозь трюмные щели. Шму, терпеливо помогала им, до тех пор, пока рыбья стая не рассосалась без следа, оставив напоминанием о себе лишь сухую чешую на трюмной палубе.

Чешую Шму осторожно убрала, как и пустые свертки. Напоследок тщательно проверила, плотно ли пригнаны крышки на бочках с икрой и с облегчением убедилась в том, что «Малефакс» не ошибся – апперы и в самом деле не поскупились на дерево. Даже та бочка, что рухнула в трюм, немного покосилась, но не развалилась. Значит, можно не опасаться, что голодная рыбья братия откроет бочки и устроит себе настоящее пиршество. Дай им волю, пожалуй, сожрут десять тонн драгоценной апперской икры за неполную минуту, после этого капитанесса уж точно вздернет ее на рее…

Трюм вновь опустел, сделавшись тем, чем изначально и виделся – пустым и мрачным ущельем, заваленным всякой старой и ветхой дрянью. Иногда Шму казалось, что если кто-нибудь крошечный заберется украдкой к ней в душу, то увидит что-то подобное. Древняя, очень уставшая пустота – и еще много пыли.

В два шага оказавшись у трюмной шахты, она оттолкнулась от палубы и взмыла вверх.

* * *

«Вобла» шла хорошо, ходко, словно радуясь хорошей погоде, уверенным стремительным фордевиндом, обгоняя плывущие в небе громады кучевых облаков. Гребные колеса оставались в неподвижности – несмотря на то, что корабль находился в нейтральном воздушном пространстве, вдалеке от границ Унии, капитанесса сочла за лучшее не привлекать к себе внимания. Как известно, дым от сгоревшего ведьминского зелья вызывает возмущения в окружающем магическом эфире, так что прущий на полных парах корабль для наблюдательного гомункула сродни ослепительной комете в ночном небе.

От Порт-Адамса баркентина отчалила с попутным ветром, так что уже через час пиратский остров походил на бесформенную, затерявшуюся у горизонта, грозовую тучу. Шму с клотика наблюдала за тем, как он истончается и тонет в облаках. Одновременно с ним постепенно таял и страх в ее душе, на смену ему пришла размеренная меланхолия, которой органично вторил аккомпанемент из хлопков паруса и шуршания ветра. Все острова издалека похожи друг на друга, размышляла Шму, просто висящие в небе песчинки. Они висят на разной высоте, они разной формы, вокруг них дуют разные ветра, но издалека они все как один. Просто кусок камня, который Розе вздумалось повесить именно здесь посреди неба. Она вспомнила просторные гулкие коридоры замка, в которых играла. Интересно, где находился этот замок? И что это за остров? На что он похож, если разглядывать издалека?..

Некоторое время Шму пыталась просто медитировать, наблюдая с клотика за парящими в высоте медузами. Медузы в этой части неба были хороши – розовые и лиловые, они парили, иногда трусливо кутаясь в облачные шапки, среди них не было ни ядовитых, ни смертельно-опасных, как кубомедузы в южных широтах, но сейчас взгляд упорно отказывался сосредотачиваться, норовил вильнуть и уйти внутрь себя. В беспокойную и волнующуюся пустоту.

Наверно, ей надо повидать кого-нибудь из членов команды. Шму знала, что чужое общество обычно полностью парализует мысли, но именно это ей сейчас и требовалось. Страх – отличный инструмент для того, чтоб выбить из головы все лишнее…

Но Шму ждало разочарование. Она пронеслась по мачтам от носа до кормы и обнаружила, что верхняя палуба пуста. Необычно для раннего утра на «Вобле». Спрятавшись среди парусов бизань-мачты, Шму украдкой стала наблюдать за капитанским мостиком, к которому обычно старалась не приближаться, чтоб не попасться на глаза капитанессе. Капитанский мостик, большой, широкий, похожий на сцену, смущал ее больше всего. Но в этот раз и он оказался почти безлюден. За штурвалом стоял, равнодушно созерцая облака, Дядюшка Крунч, сама же капитанесса устроилась у борта с газетным листом в руках. Роза не любит газет – ветер постоянно норовил вырвать из капитанских рук упрямо трепещущий бумажный листок, но раз за разок терпел неудачу – Алая Шельма впилась в газету так, что не выпустила бы ее, даже если б пришлось сопротивляться молодому киту. Укрывшись за бизань-гафелем, Шму наблюдала за тем, как капитанесса читает.

Смотреть на нее было интересно и жутко одновременно. И потому вдвойне волнующе. Она часто выглядела сдержанной и холодно-вежливой, часто презрительно кривила губы или задирала острый подбородок, но Шму, способная наблюдать часами, не меняя позы, знала, что бывает и другая капитанесса. Смущенно теребящая рукав, украдкой хихикающая, стыдливо пунцовеющая или беспечно ухмыляющаяся. Надо лишь знать, в какой момент посмотреть.

- Что с ветром? – прогудел Дядюшка Крунч, перекладывая штурвал, - Бьюсь об заклад, он опять сместился на пол-румба. Что говорит анемометр?

Но Алая Шельма даже не опустила газету, чтоб взглянуть на прибор.

- Сам посмотри, - буркнула она.

Скрип абордажного голема походил на хриплый старческий смешок.

- Ты сама знаешь, что тебе стоит почаще практиковаться в навигационной науке. Будь добра, Ринриетта, проверить ветер и внести соответствующие поправки в курс. Мы должны идти в компании с Королем Тунца, а потом, снизившись до трех тысяч, выбирать между Холодной Мисс и Губошлепом. Рассчитай курс до Каллиопы с поправками на боковой ветер и области пониженного давления. Это задачка для зеленого штурмана.

- Дядюшка Крунч, в мире могут скоро задуть такие ветра, каких ты и не представляешь… - рассеянно отозвалась капитанесса, не отрываясь от газеты.

Внутри абордажного голема от возмущения залязгал какой-то подшипник.

- Я?.. Да как ты… Я знаю все пассаты северного полушария! Мы с твоим стариком им хвосты полвека крутили! Да я видел больше ветров, чем волос на твоей голове! Мы сражались с Южным Костоломом, что царствует у Сантьяго! Мы покоряли онежские ветра, голодные и злые, как стая акул! Мы находили те ветра, которых зачастую нет даже на картах, ветра, о которых шепчутся лишь старые небоходы – Сонную Плотвичку, Глухарика, Шепот Розы… И ты еще говоришь, что я не знаю ветров?!

Алая Шельма наконец отпустила газету. И Шму удивилась тому, какое бледное у нее лицо, само под цвет бумаги. Может, на капитанском мостике дует какой-нибудь холодный ветер?..

- Я имела в виду не это, Дядюшка Крунч, - устало пояснила капитанесса, - А совсем другие ветра. И определяют их не анемометры, а более чувствительные приборы.

- Никак не возьму в толк, о чем ты говоришь…

- Пока мы стояли возле Порт-Адамса, у «Малефакса» была возможность пообщаться с другими корабельным гомункулами…

- Пообщаться! – возмущенный возглас большого тяжелого механизма прозвучал как рык, - Иногда твой гомункул больше напоминает мальчишку, норовящего забраться в соседский сад за яблоками! Он попросту взламывает всех встречных гомункулов, что попадаются ему в небесном океане!

- Не собираюсь корить его за это, дядюшка. Мы охотимся за добычей, он охотится за информацией. И даже ты не сможешь спорить с тем, что зачастую его улов оказывается солиднее нашего.

- Едва ли можно назвать уловом стянутые им стишки, фривольные песенки и прочий сор! - Дядюшка Крунч фыркнул, настолько удачно, насколько позволяло устройство его речевого аппарата, - Он не пират, а старьевщик!

- И эта его привычка приносит нам неоценимую пользу. Потроша память чужих гомункулов, «Малефакс» поставляет нам обрывки информации, которая так или иначе попала в магический эфир. Донесения о кораблекрушениях и штормовых фронтах, маршруты передвижения патрулей на границах Унии, чужие коносаменты и грузовые договора. В воздушном океане тысячи гомункулов. Просеивая все, что им известно, сквозь частую сеть, можно обнаружить много ценного.

Тяжелый металлический корпус Дядюшки Крунча мелко завибрировал. И пусть сам Дядюшка Крунч не обладал ни человеческим лицом, ни человеческими интонациями, Шму догадывалась, что абордажный голем сейчас испытывает вполне человеческую досаду.

- В прежние времена мы полагались на зоркий глаз и острый ум, а не на подобную ерунду. Ну и что тебе принес этот болтун?

- В этот раз он обнаружил одну интересную закономерность. Как и все закономерности, она может выглядеть совпадением, если ее рассматривать с обычного угла, но если немного повернуть… «Малефакс» утверждает, что многие корабли в Унии изменили своим привычным маршрутам. И я не думаю, что Роза Ветров вдруг решила сменить направления ветров.

- Это все?

- Нет, - капитанесса задумчиво почесала кончик носа краем газетного листа, - Происходит еще много всего. Например, ставшие на ремонт боевые корабли досрочно выходят в небо. А те, что уже патрулируют небесный океан, демонстрируют непонятную активность.

Дядюшка Крунч вернулся в состояние тяжелой задумчивости. Кряхтя и лязгая внутренностями, он оторвал от фальшборта одинокую, невесть как забравшуюся туда устрицу, и стал разглядывать ее, с той же сосредоточенностью, с которой капитанесса разглядывала газеты. Шму подумалось о том, что силы в его механических лапах было достаточно для того, чтоб сокрушить тонкую раковину даже без хруста. Но Дядюшка Крунч не спешил этого делать. Потратив на непонятные Шму размышления еще несколько минут, он осторожно вернул устрицу на прежнее место.

- Тебя это беспокоит?

- Беспокоит, - капитанесса тряхнула волосами, - Беспокоит, Дядюшка. Что-то в Унии изменилось. Я пока не могу понять, что, слишком уж огромный и сложный механизм эта Уния, но чувствую напряженность его внутренних пружин. Что-то происходит. И я пока не пойму, что.

Дядюшка Крунч заскрежетал, разминая плечевые шарниры.

- Небось готовятся к каким-нибудь маневрам! Эти адмиралы с золотыми аксельбантами страсть как любят маневры! Закатывают их по любому поводу! Знали бы они, какие маневры их благородные супруги в это время устраивают в спальнях с младшими офицерами…

- А еще «Малефакс» отметил напряженность в магическом эфире. Корабли Унии стали общаться как-то… нервозно, если ты понимаешь, что я имею в виду. Из эфира исчезли пространные беседы и обычная капитанская болтовня. Стало куда меньше беззаботных песенок, до которых так охоч «Малефакс». Формандские и готландские корабли словно… не замечают друг друга. Все спешат прильнуть к островам и не задерживаются в небе сверх необходимости. Они ведут себя как потревоженный рыбий выводок.

- С чего бы им тревожиться?

- Это бы я и хотела знать! – Капитанесса отшвырнула газету. Ветер, только того и ждавший, подхватил ее над самой палубой, скрутил в хрустящий ком и отправил куда-то в небо. Ловить ее Алая Шельма не стала, лишь проследила взглядом за тем, как та растворяется в облаках, - Я не люблю, когда происходит что-то, чего я не понимаю. Вещи не меняются сами по себе. Как жаль, что на Порт-Адамсе не достать газет свежее, чем месячной давности! Уж из них мы бы что-нибудь да узнали…

- Говорю тебе, просто какому-то раззолоченному болвану из Адмиралтейства вздумалось поиграть в кораблики!

- Хотела бы я быть уверенной в этом.

- Пират следит за ветром, а не за газетами!

На капитанском мостике начался спор, в котором Шму не разбирала и половины сказанного. Капитанесса, старпом и гомункул сыпали названиями островов, которые ей ничего не говорили, вспоминали незнакомых ей людей и события, про которые она никогда не слышала. Шму быстро стало скучно. К тому же изнутри вновь что-то принялось теребить душу, точно голодный карп, пытающийся оторвать крошку. И Шму слишком хорошо знала, что.

Разжав руки, она скользнула вниз по мачте.

* * *

Жилая палуба оказалась безлюдной. Обнаружив это, Шму с облегчением перевела дух.

Ей совсем не улыбалось столкнуться здесь с Дядюшкой Крунчем или самой капитанессой. А если это будет Габерон?.. О Роза, взмолилась она, только не Габерон! Достаточно того, что ей делается дурно всякий раз, когда он на нее смотрит. А он словно нарочно посылает ей свои самые искусительные ухмылки, от которых внутренности заполняются топленым медом и осенними листьями, а в голове начинает ухать, стучать и звенеть, как в идущей вразнос паровой машине.

Шму вздрогнула, обнаружив, что одна из дверей приоткрыта. Каюта Тренча, сразу же определила она. Мало того, судя по доносящимся изнутри звукам, он сам находится внутри и занят каким-то делом. Это позволило Шму немного расслабиться – она знала, что увлеченный работой бортинженер не замечает ничего из происходящего вокруг него. Она не будет заглядывать внутрь, но если просто скользнуть взглядом, проходя мимо, это же не страшно?..

Каюта Тренча давно уже выполняла функции не только личного отсека со спальней, но и мастерской. Всего за несколько месяцев бортинженер перетащил в нее такое количество звенящих, лязгающих и перепачканных маслом штуковин, что оставалось лишь удивляться, где он выкроил место для койки.

Тренч работал. Он ожесточенно скрежетал каким-то хитрым ключом во внутренностях отливающего сталью аппарата, который взгромоздился в центре его каюты, огромный, как исполинская черепаха. Может, на него в очередной раз напал приступ безумного изобретательства? Шму, ежась от страха, осмелилась заглянуть в каюту еще раз, и убедилась, что бортинженер вполне в своем уме – взгляд его был ожесточен, но вполне осознан. Значит, изобретает не музыкальную терку для сыра и не аппарат для надевания шпор, а…

Увидев тусклый металлический глаз, закатившийся в угол каюты, Шму поняла, чем он занят. Это был глаз механического убийцы с «Барракуды», которого она видела лишь раз в жизни, после возвращения капитанессы на борт «Воблы».

Ругаясь себе под нос, Тренч медленно разбирал стальное чудовище на части, обнажая под тусклыми бронепластинами сложные механические потроха, состоящие из тонких передаточных валов, подшипников, ступиц и бронзовых молоточков. Судя по тому, что он то и дело поминал розанную тлю, работа шла нелегко. Но Шму скорее сиганула бы по собственной воле в Марево, чем вмешалась бы в нее или выдала свое присутствие. Отшатнувшись от двери, она бесшумно бросилась бегом прочь по жилой палубе.

По счастью, дверь Корди располагалась не так далеко от трапа. Шму, в мелочах знавшая устройство почти всех отсеков баркентины, узнала бы ее даже без корявой надписи «ЗДЕЗЬ ЖЕВУТ ВЕДЬМЫ», нацарапанной на переборке. Но ей все равно потребовалось несколько минут ожидания перед ней, чтоб полностью взять под контроль сердцебиение и дыхание.

Шму осторожно поскреблась в дверь – стучать в нее не хватило духу. Но этого, по счастью, оказалось достаточно. В глубине каюты простучали ведьминские сапоги – и дверь, скрипнув, отворилась. Шму попыталась было улыбнуться, молясь и Розе и Пустоте, чтоб улыбка вышла приветливой, но по боли в мигом онемевших щеках поняла, что вместо улыбки опять вышла какая-то гримаса.

Корди почему-то не заметила этого, и Шму не сразу поняла, отчего. Обычно жизнерадостная и полная энергии ведьма сейчас выглядела так, словно ее подняли среди ночи из койки и заставили драить все палубы «Воблы» платяной щеткой. Даже непокорные хвосты, торчащие в разные стороны и небрежно перехваченные разноцветными шнурками, лентами и просто бечевками, сейчас безжизненно свисали вниз змеиными хвостами.

- А, Шму, - Корди улыбнулась, но как-то невесело, - Здорово, что ты зашла. Извини, я так и не сделала тебе шоколадную рыбу.

Пустота внутри Шму напряглась. Что-то было не так. Не опасность – что-то другое. Шму слишком плохо разбиралась в людях, чтобы сразу понять, в чем дело. Но рефлекторно сделала полшага вперед, сократив расстояние между собой и Корди до полутора футов – минимальной дистанции, которую она могла себе позволить при общении с другими людьми.

- Ты… В п-порядке? – пробормотала она.

Заметив ее беспокойство, Корди улыбнулась.

- Я-то да. Заходи, не обращай внимания. Это все мистер Хнумр.

- А… Он…

- Заболел, кажется, - Корди досадливо дернула себя за хвост, - Наверно, опять наелся сапожной ваксы Габерона. Какой-то он сонный и невеселый. Смотри.

Указывать не было нужды, Шму заметила сама. Вомбат лежал в углу каюты, в своем логове, которое когда-то соорудила для него сама Корди, напоминающим свитое безумной рыбой гнездо из парусины, постельного белья и разрозненных предметов одежды. Мистер Хнумр обычно проводил в нем послеобеденные часы, блаженно развалившись кверху животом, растопырив во все стороны лапы и сотрясая всю каюту неожиданно звучным для столь небольшого существа храпом.

Он и сейчас спал, но Шму мгновенно поняла, отчего встревожилась ведьма. Мистер Хнумр съежился во сне, как будто став меньше размером, и неровно дышал, время от времени постанывая. Сон его не был благостным, дарующим силы, скорее, их высасывающим. Так спят больные малярией, вздрагивая во сне и обливаясь потом, чтоб потом проснуться с мутным взглядом и раскалывающейся головой. Лапки спящего вомбата то и дело вздрагивали, сжимаясь в кулачки, а шерстка казалась потускневшей и какой-то болезненно-взъерошенной.

Шму не знала, что сказать. Пустоте не нужны слова, но иногда они нужны людям, а у Шму было слишком мало опыта в их составлении. И уж подавно она не могла представить, какие слова сейчас могут выразить сочувствие, симпатию и надежду. Да и ждала ли Корди от нее этих слов? Скорее дождешься от Дядюшки Крунча любовной рулады под валторну…

- Он поправится, - Корди попыталась произнести это беззаботным голосом, но даже Шму почувствовала фальшь, - Это с ним не в первый раз. Помнишь, как он пробрался в капитанскую каюту и наелся зубного порошка?

Шму помнила. Судя по восхищенному заявлению Габерона, «чертова зверюга выглядела как старый пират после недельной пирушки», а остатки зубного порошка им еще несколько дней пришлось смывать со всех частей корабля.

Не зная, что сказать, Шму села на койку Корди и робко погладила спящего вомбата. На ощупь его тело, обычно мохнатое и мягкое, казалось обжигающе горячим и непривычно твердым – это во сне бессознательно сокращались мышцы.

- Может… дать ему какое-то зелье? – едва слышно спросила она.

Корди раздраженно дернула плечом.

- Если б я только знала, какое! Я же не врач и ни черта не понимаю в котах. Даже в таких котах.

Услышав сквозь сон знакомый голос, мистер Хнумр что-то неразборчиво проворчал, не открывая глаз. Язык у него был бледно-розовый, обложенный белым налетом, в глотке клокотало.

- Может… - Шму облизнула губы, надеясь, что хоть раз они смогут вытолкнуть что-то осмысленное, не похожее на бормотание младенца, - М-мможет, найти… хозяина? У кого ты… его купила.

Корди невесело улыбнулась.

- А ты учишься, - пробормотала она, без всякого смысла сминая огромные поля своей шляпы, - Только у Мистера Хнумра не было никакого хозяина. Он свободный кот.

- Что?

- Он сам пробрался на «Воблу», - пояснила она печально, - Наверно, перебрался ночью по швартовочному тросу, когда мы стояли у какого-нибудь острова. Я нашла его на нижних палубах, когда он бродил там и хныкал от голода. Бедный, бедный Мистер Хнумр. Представляешь, каково ему там было, в темноте, среди переплетения магических чар, одному?

Шму осторожно кивнула. Она представляла.

- Я сразу поняла, что это кот. Я про них читала. Они мохнатые и с большими ушами. Правда, хвост у Мистера Хнумра какой-то не очень… - задумавшись, Корди потеребила куцый хвостик спящего вомбата, - Я думаю, это из-за того, что он еще очень маленький кот… Я так удивилась, когда нашла его там, внизу. Я тогда пропадала целыми днями на нижних палубах, Ринни не могла дозваться меня к обеду. Я еще не знала, что такое «Вобла», искала всякие магические штуки, пыталась разобраться, как здесь все устроено, превращала вилки в ложки, ну и всякие такие глупости…

- А… потом? – осторожно спросила Шму. Получилось как будто бы даже складно.

Ведьма нежно прикрыла своей шляпой беспокойно спящего вомбата.

- А потом я поняла, что разгадать «Воблу» не проще, чем просеять ситом облако. Просто есть вещи, суть которых невозможно понять, потому что никакой сути и нет, понимаешь? То же самое, что лазить по свалке и пытаться определить, почему там оказались именно те предметы, что ты нашла. Их просто выкинули. А «Вобла» - огромная свалка магических чар.

Шму на всякий случай попыталась улыбнуться. Иногда она тренировалась, спрятавшись на самой верхушке рангоута и убедившись, что никого нет рядом, но, кажется, плоды ее трудов еще не могли порадовать Корди.

Ведьма фыркнула.

- Ты что, пытаешь изобразить голодного нарвала? Перестань! Да ну же, я шучу… Тебе надо чаще практиковаться. И чаще спать.

Корди потрепала ее по волосам, точно так же, как своего ведьминского кота. Шму вздрогнула, но не отстранилась, несмотря на то, что ей было ужасно неловко.

- С тобой мы тоже странно познакомились, верно?

- Ну, я… Да… Н-немножко.

- Только ты-то точно не перебралась с острова на «Воблу» по швартовочному концу. Хотя бы потому, что той ночью до ближайшего острова было не меньше трех сотен миль ходу. Ох и напугала ты нас всех тогда!.. Ночь была жуткая, громыхала гроза и корабль трясло, как в горячке.

Лил дождь и Дядюшка Крунч стоял у штурвала, а мы с капитанессой спрятались в каюты. Ветер был такой, что «Воблу» едва не опрокидывало на бок! Потом Ринни вышла на верхнюю палубу, чтоб принять вахту у Габерона, и я услышала, как она кричит. А потом выстрел! Ну я и перепугалась тогда… - Корди покачала головой, - Ну ты и навела на нас страху, Шму.

- Извини…

- Хотела бы я знать, как ты очутилась у нас на палубе, - задумчиво пробормотала ведьма, - Ведь не на туче прилетела? Помню, как Ринни затащила тебя в кают-компанию, мокрую, перепуганную до смерти, белую как молоко. Ты даже двигаться почти не могла, лишь дрожала и озиралась. И вид у тебя был такой, словно ты увидела что-то такое, по сравнению с чем само Марево – лужа супа!

Шму сжалась, пытаясь прикрыться складками своего черного балахона.

Она сама о той ночи сохранила лишь одно-единственное воспоминание: страх. Страх безграничный, всесильный, терзающий ее острыми гнилостными зубами, такой, что невозможно даже открыть глаза. Она помнила, как ее трясло, как она билась головой о палубу, не в силах ни подняться, ни позвать на помощь. Да и кого звать, если не знаешь, что происходит вокруг, если не знаешь, кто ты, если не знаешь, откуда ты здесь появился?

- Я сразу догадалась, что ты из Сестер Пустоты, - с гордостью сообщила Корди, - Хотя Габби сказал, что это глупости. Он вообще ни во что не верит, даже в Музыку Марева. Но я знала. Сестры Пустоты, говорят, умеют оседлать верхом грозовой ветер и скользить по лунному свету в облаках. Вот как ты попала на «Воблу». А еще при тебе было оружие, но Ринни на всякий случай его спрятала. Хотя ты все равно была не в том состоянии, чтоб пустить его в ход. Честно говоря, поначалу мы вообще решили, что ты повредилась в уме. Ты кричала, так жутко, что нам самим не по себе было. Ничего не могла сказать, только билась в припадке и ничего не видела вокруг. И это длилось всю ночь. А потом следующий день. И еще один.

Шму стиснула зубы. Эти дни в ее воспоминаниях остались смазанными сумерками, которые растянулись на годы. Она не чувствовала времени, она не контролировала собственное тело, она не узнавала людей, которые помогали ей. Иногда страх как будто бы отступал, и тогда на смену ему приходила тревога, похожая на боль от старого рубца. «Где я?». «Что это за корабль?». «Куда мы летим?». «Как я здесь оказалась?». И самый главный вопрос – «Кто я?».

Этот вопрос сводил ее с ума, в сочетании со страхом доводя до исступления.

Кто я? Кто я? Кто я?

Как меня зовут? Сколько мне лет? Кто эти люди?

А потом накатывал новый приступ – и ужас то терзал ее диким зверем, то душил, заставляя судорожно биться в койке. Это было невыносимо. Она чувствовала себя так, словно ее терзают раскаленные ядовитые ветра, а сама она медленно тонет, опускаясь на самое дно Марева…

У нее не было прошлого. У нее не было имени. У нее не было цели. Был лишь страх.

- Ты от кого-то бежала? – осторожно спросила Корди, беря ее за руку, - От кого-то очень страшного, да? Можешь не говорить, если не хочешь. Я пойму. Может, вам, Сестрам Пустоты, и нельзя рассказывать о таких вещах. Но если вдруг захочешь рассказать… В общем, просто позови, хорошо?

Шму вымученно улыбнулась.

О том, что она – Сестра Пустоты, ей рассказала сама Пустота. Когда явилась к ней, соткавшись из полумрака душной и тесной каюты, в которой Шму сходила с ума от ужаса. Когда милосердно набросила на нее свой черный покров. И страх, терзавший ее сворой голодных хищников, вдруг на миг показался слабее. Не пропал, но сделался приглушенным, отступил.

Шму научилась находить убежище в Пустоте. Обращаться к ней за помощью и советом. Она знала – Пустота всегда рядом, даже когда вокруг солнечный день. Надо лишь попросить ее, и Пустота укроет, даст сил, утешит…

Постепенно Пустота учила ее и другим вещам. Тому, как почти без усилий карабкаться по рангоуту или часами висеть в воздухе, зацепившись пальцами за канат. Тому, как бесшумно бежать и совершать прыжки в тридцать футов. Тому, как прятать свое присутствие в тени и гнуть голыми руками стальные пруты. У Пустоты было много умений, и все она готова была вручить Шму. У Пустоты не было лишь одного – ответов.

Если она из Сестер Пустоты, то как оказалась на «Вобле» среди ночи? Она выполняла задание или бежала? Что вело ее? Что двигало? Какой ветер уготовила ей Роза?

Она не знала ответов на эти вопросы, а все размышления неизбежно приводили к новым приступам страха. Но Пустота и здесь пришла ей на помощь. С течением времени Шму поняла, что все эти вопросы, погруженные в Пустоту, уже не так остро ранят душу. Постепенно она приучила себя к мысли о том, что эти вопросы лишены смысла. Привыкла считать себя существом без прошлого.

Пока не вспомнила про золотых рыбок.

Шму набрала побольше воздуха в грудь. Вопрос, который привел ее к ведьме, не был особо длинным, но она знала, как тяжело ей даются любые слова.

- Я… хотела с-спросить. Почему… Почему ты так меня… называешь?

Корди изумилась. Не так-то часто Шму осмеливалась задавать вопросы.

- О, - ее глаза расширились, - Почему я называю тебя Шму?

- Да.

Ведьма рассмеялась. Смех у нее был красивый. Не такой завораживающий и звучный, как у Габерона, не такой громогласный, как у Дядюшки Крунча, но все же… Наверно, такого смеха даже карпы не испугались бы.

- Это же сокращенное от баронессы фон Шмайлензингер. Если хочешь, я буду называть тебя иначе!

- Нет, - Шму мотнула головой, - Но… почему?

- А, теперь понимаю. Ну, я подумала, что это твой титул. Ты произнесла его, когда была в бреду. Его и еще несколько слов, но это было единственным, что я поняла. Что-то не так? «Малефакс» просмотрел биографии всего Готланда и нашел фон Шмайлензингеров. У тебя древний род, Шму. Такой древний, что может потягаться с сыром из нашего камбуза.

- Корди… Можно мне… Я… бы хотела…

- Ого! Тебе что-то нужно, Шму? Помощь? От меня? Скажи!

- Я… мне… Я… - Шму сделала несколько глубоких вдохов, чтоб унять волнение, и лишь тогда смогла продолжить, - Зелье…

- Тебе нужно зелье? Сейчас сделаю, - ведьма вскочила, мимоходом одернув юбку, - Какое? Хочешь зелье-смешинку? От него смеются по нескольку часов к ряду. Впрочем, тебе, наверно, не стоит. Габерона наверняка хватит удар, да и капитанесса… А хочешь сонное зелье? Проспишь целую неделю подряд!

«Что-то, чтоб уничтожить воспоминания. Чтоб очиститься. Чтоб вернуть Пустоту».

Но она не смогла произнести этого вслух.

- Что-то от воспоминаний… - выдавила Шму, чувствуя, как бледнеет.

- Ах, это… Сейчас.

Корди бросилась к рундуку, стоявшему в изголовье койки, откинула тяжелую крышку и принялась что-то перебирать, неразборчиво бормоча себе под нос.

- Зелье гиперответственности… Абрикосовое счастье… Рыбки-тыковки, а эта дрянь уже застоялась!.. Где же оно… О! Нашла!

Она протянула Шму пузатую склянку вроде тех, в которых обычно держат туалетную воду. Цвет у жидкости был неприятный, темный, как отвар из водорослей, а еще она выглядела непривычно густой. Шму она показалась знакомой.

- Это… - неуверенно начала ей.

- «Глоток бездны», - Корди тряхнула многочисленными хвостами, - Ты же сама хотела что-то для воспоминаний, да? Хорошая штука, если не брать через край. Кусочек прошлого, который ты переживаешь еще раз. Ты ведь это хотела?

Шму оцепенела настолько, что не сразу заметила, как склянка оказалась у нее в руке. Стекло на ощупь было твердым, но почему-то успокаивающе теплым.

- Кто-то хочет глоточек прошлого? – Корди хитро подмигнула ей, - Завидую тебе, Шму. Знаешь, у меня в прошлом осталось не так много тех вещей, которые я бы хотела прожить еще раз. У тебя, наверно, там осталось что-то хорошее. Держи. Только не вздумай пить все за раз. Здесь не меньше полудюжины порций. Не бойся, я никому не скажу. Прошлое – это такая штука… Короче, это то, что принадлежит только тебе одному, верно?

Шму попыталась возразить, но не смогла – не хватило духу. Она пробормотала что-то похожее на благодарность и поспешила спрятать склянку. Она дойдет до верхней палубы и бросит ее за борт, чтоб не обидеть ведьму. Впрочем, у той сейчас достаточно хлопот с мистером Хнумром, может и вовсе забудет про это злосчастное зелье...

- Ну, иди-иди. Наслаждайся прошлым. А мы с мистером Хнумром останемся в грустном настоящем…

Шму попятилась и сама не заметила, как очутилась снаружи.

Спасаясь от невеселых мыслей, она забралась так высоко, как смогла, на самую верхушку грот-стеньги. Грот-стеньга – не лучшее место на корабле после заката. «Вобла» шла ниже уровня облачности, но ее мачты частенько рассекали очередное висящее по курсу облако, отчего Шму то и дело прохватывало ледяной сыростью. Только детям позволительно думать, что облака – мягкие и пушистые, как подушки из драгоценных гусиных перьев. Любой небоход, сделавший хоть один рейс, знает – облака мокрые и противные на ощупь. Если нырнешь в облако, кажущееся издалека белоснежным и невесомым, выйдешь мокрым с ног до головы и взъерошенным. Но сейчас Шму не обращала на это внимания, как и на многое другое. Она привыкла игнорировать жалобы тела.

Золотые рыбки…

Шму как завороженная глядела на склянку, намертво зажатую в пальцах. Это было так жутко, словно она смотрела в разверзнутую пасть Марева, но в то же время и завораживающе. Глоток бездны. Любят же эти ведьмы придумывать страшные имена… Может, ничего и не случится, если она выпьет один маленький глоточек? Или даже просто капнет на язык? Тогда, на Порт-Адамсе, она выпила добрых полпинты, да еще и залпом, вот пустоту внутри и покоробило. А если осторожно, на кончик языка…

Шму вздрогнула всем телом так, что едва не выронила зелье, даром что пальцы свело намертво. Показалось ей или сквозь пленку облаков по правому борту «Воблы» что-то шевельнулось. Шму мгновенно онемела, забыв про зелье. Что если это акула? Или кит-убийца? А может, страшный дауни, который подобрался к ничего не подозревающему кораблю, чтоб сцапать какого-нибудь зазевавшегося члена экипажа и утащить на самую глубину, где люди дышат не воздухом, а раскаленным Маревом… Надо крикнуть вахтенного, но горло вдруг стиснуло так, что не вдохнуть. Что-то большое, вытянутое тянулось к борту «Воблы», целеустремленно и уверенно, до него оставалось не больше пятидесяти футов.

Наконец Шму смогла закричать. Крик получился негромкий, хриплый, на палубе его и не услышат за скрипом такелажа…

Но услышали.

- Что стряслось, Шму?

Шму оглянулась, пытаясь понять, кто к ней обращается. Ни на грот-стеньге, ни на окружающем ее рангоуте никого не было. С ней говорила пустота…

- Эй, не вздумай свалиться с мачты. Это я, «Малефакс». Ты в порядке? Выглядишь как… Как самая жуткая из всех дохлых рыб, что мне приходилось видеть. В чем дело?

- Т-там… - выдавила Шму, указывая дрожащим пальцем в темноту, - Оно…

- Ого, - «Малефакс» присвистнул и Шму показалось, что теплый ветер одобрительно прошелестел по ее спине, точно погладил, - А ты глазастая. Эй! Всем на борту! Тревога! Судно по правому борту!..

* * *

- Я думала, ты наблюдаешь за магическим полем, - проворчала Алая Шельма, поправляя перевязь с саблей, - Или ты опять увлекся своими проклятыми парадоксами на ночном дежурстве?

Она выглядела раздраженной и наспех одетой. Китель застегнут неровно, треуголка торчит на самом затылке, ремень не затянут. Видно, собиралась ко сну, когда бортовой гомункул сыграл тревогу, перепугав весь экипаж.

- Моей вины здесь нет, прелестная капитанесса, - с достоинством ответил «Малефакс», - Как вам известно, мое чутье распознает магическое излучение в окружающем пространстве, и тем лучше и отчетливее, чем оно интенсивнее. В хорошую погоду я чую баржу с двухсот миль! Но это не баржа. И, с позволения сказать, не корабль. Это утлая лодчонка.

Злость в глазах капитанессы быстро потухла. На смену ей пришло любопытство.

- Расстояние?

- Семьдесят пять футов.

- Жертва кораблекрушения?

- Возможно, - небрежно заметил гомункул, - А может, ее просто сорвало с палубы какой-нибудь шхуны. Мало ли мусора болтается на здешних ветрах…

- Гелиограф! – потребовала капитанесса, протягивая руку, - Надо узнать, есть ли кто живой на борту.

Габерон ухмыльнулся. В отличие от капитанессы, он был одет в отлично выглаженный костюм, расчесан и источал запах, от которого у Шму отказывал вестибулярный аппарат.

- Смею заметить, капитанесса, сэр, от гелиографа мало проку в темноте. Кроме того, вам определенно опасно связываться с этим аппаратом. Или же стоит хотя бы держать перед глазами памятку с сигналами. Отчасти именно из-за вас о Паточной Банде ходит такое впечатляющее количество нелепых слухов и легенд…

Алая Шельма покраснела. Совсем немного, насколько могла судить Шму, но этого оказалось достаточно, чтоб Габерон закашлялся и сделал вид, что внимательнейшим образом наблюдает за шлюпкой. Та шла без паруса, слепыми галсами, явно никем не управляемая и, кажется, пустая.

- Спасибо за совет, господин канонир. Вы видите кого-нибудь в шлюпке?

- В такой-то темноте и остров не увидишь, пока носом не упрешься…

- Хорошо. Господин первый помощник, заводите крюк.

Дядюшка Крунч кивнул и принялся разматывать цепь. Огромный абордажный крюк в его лапах выглядел не больше рыболовного крючка.

- Уверена, Ринриетта? – только и спросил он, приготовившись для броска, - Нам не стоило бы терять ход до Каллиопы. Мало ли кого носит по небу…

- Уверена, - решительно кивнула та, - Это не задержит «Воблу». Добыча сама лезет в пасть. Если это потерпевший кораблекрушение, мы окажем ему помощь и подкинем до ближайшего острова Унии. Если это шлюп торговца, мы изымем его груз.

- Там всего груза – пустое ведро да сломанные весла, - пробормотал Габерон, - Но как прикажете. Давай, старик.

Стальные руки Дядюшки Крунча негромко заскрипели и, со звоном распрямившись, метнули абордажный крюк куда-то в ночь, так резко, что Шму даже не успела испугаться.

- Попал, - удовлетворенно кивнул голем, - Время вытаскивать рыбешку. Габерон, поможешь?

- Благодарю покорно, я и без того обзавелся за сегодня впечатляющей коллекцией мозолей.

- Надеюсь, когда-нибудь я сам запихну тебя в лодку и оставлю дрейфовать в небесном океане…

Для того, чтоб понаблюдать за этой охотой, на верхней палубе «Воблы» столпился весь экипаж. Корди решилась оставить больного питомца и даже Тренч поднялся из своей каюты, хотя, судя по рассеянному виду, мысленно все еще перебирал металлические потроха голема. На приближающуюся шлюпку все смотрели с нескрываемым любопытством.

Шму присела, стараясь казаться как можно меньше и незаметнее. Медленно подтягиваемая к борту шлюпка вызывала тревожные мысли, все как одна гадкие и жуткие. Про какое-нибудь чудовище, которое только притворяется шлюпкой. Про брошенные корабли-призраки, обреченные бесконечно носится по ветрам. Про страшные магические болезни, тлетворные чары которых прячутся в корабельных досках…

- Пусто! – доложил Габерон, перегнувшийся через планширь, в его голосе сквозило разочарование, - Зря только укладывал волосы… А впрочем…

- Стоять! – рявкнул вдруг Дядюшка Крунч, да так громко, что у Шму позеленело перед глазами, - Попробуй шевельнуться - и начиню свинцом! Вылазь из лодки! Ну!

Алая Шельма мгновенно выхватила тромблон и направила его на шлюпку. Тренч озадаченно чесал в затылке. Корди застыла с открытым ртом. И только Шму, старавшаяся держаться подальше от таинственной шлюпки, ничего не видела. И хотела бы не видеть, но зажмуриться не получалось, несмотря на все усилия. Сейчас из шлюпки высунется огромное багровое щупальце и…

На палубу «Воблы» рухнуло что-то тощее, закутанное в ткань, дрожащее. Прежде чем Шму успела опомниться, ноги ее инстинктивно распрямились, швырнув ее вверх, точно распрямившиеся пружины, и едва не размозжив голову о мачту. Шму опомнилась только тогда, когда повисла на крюйс-штаге, впившись в него так, точно от этого зависела ее жизнь. От этого смертельного страха не могла спасти даже Пустота – она наполнилась трещащими хвостами испуганных мыслей и обрывками слов. Подумалось о совершенно жутком – сейчас призрак, вторгшийся на палубу «Воблы», растерзает их всех, а она так и не сможет разжать руки, да что там, даже глаза открыть не способна… От этой мысли стало мутно, тошно, гадко – точно в душу опрокинули склянку с самым омерзительным и вонючим ведьминским зельем.

Ей надо спуститься. Может, им нужна ее помощь. Она и спустится. Немного позже. Только повисит еще немножко, самую чуточку…

Некоторое время она просто висела, сжавшись и не открывая глаз, в любой миг ожидая услышать доносящиеся с палубы страшные крики вперемешку с выстрелами. Но криков все не было, лишь доносился, смазанный и искаженный ветром, негромкий говор. В отзвуках знакомых голосов чуткое ухо ассассина отчего-то не улавливало страха или напряжения, скорее, обеспокоенность и возбуждение. Может, чудовище не сразу станет набрасываться на них? Может, у него какие-то другие планы?..

Шму робко открыла один глаз, чтоб посмотреть, что делается на палубе, и с облегчением увидела капитанессу и ее подчиненных, невредимых и стоящих на прежних местах. Никто из них не извивался в страшных щупальцах, никто не лежал, неестественно вывернувшись, на палубе, никто не размахивал саблей. Даже тромблон Алой Шельмы оказался вновь заткнут за пояс. А между ними…

Шму прищурилась, уже жалея, что приступ паники загнал ее так высоко, что не различить деталей. Между ними стоял человек. Тощий, облепленный мокрой одеждой, без шапки, с растрепанными волосами, он выглядел так, словно побывал в настоящей буре, и двигался так же. Ноги едва держали его, так что Габерону пришлось подхватить гостя, чтоб тот не свалился прямо на палубу. К удивлению Шму, сделал он это как-то удивительно тактично и мягко, словно не поддерживал странного пришельца, а приглашал его на танец. И только когда волосы чужака рассыпались по плечам, Шму поняла причину неожиданной галантности главного канонира – странный пришелец был женщиной.

Габерон с неуместной галантностью накинул на мокрую незнакомку свой щегольский китель и увел ее, едва передвигающую ноги, вниз по трапу. Только тогда Шму осмелилась спуститься вниз по крюйс-штагу, бесшумно и мягко, как паук спускается по собственной паутинке. На нее никто не обратил внимания. Все члены экипажа, включая Дядюшку Крунча, находились в явном замешательстве, столь сильном, что могли не заметить и синего кита, идущего наперерез баркентине.

- Ну и что прикажешь с ней делать? – осведомился голем, косясь на капитанессу, - Роза свидетель, мало нам было забот с чертовой икрой, теперь еще и пассажиров судьба подкидывает…

- Она не пассажир, она – пленник, - решительно отрезала Алая Шельма, вздернув подбородок.

Показалось Шму или нет, но капитанский подбородок на самую-самую чуточку, может быть, на полногтя, оказался ниже, чем обычно. По крайней мере, остальные члены команды ничего не заметили, хоть и смутились, каждый на свой лад.

- Пиратский Кодекс предписывает оказывать помощь жертвам кораблекрушения, - заметил Дядюшка Крунч, - А не брать их в плен.

- Мы взяли шлюпку на абордаж. А значит, формально она – наша законная добыча вместе со всем содержимым!

- Было бы в ней что-то ценное кроме сломанных весел…

- Можем вписать шлюпку в список захваченных кораблей за этот месяц, - промурлыкал «Малефакс», - За цифрой один. Будем, чем похвастаться в следующий раз, как зайдем в Порт-Адамс.

- Может, она судовладелец или дочь капитана? – не очень уверено предположила капитанесса, пропустив слова гомункула мимо ушей, - Это означает богатый выкуп.

- Вполне может быть, прелестная капитанесса. Одета она вполне добротно, хоть и выглядит плачевно. Что ж, несколько дней качки в неуправляемой лодке кого угодно превратят в оборванца. Значит, она пленник?

- Да, - Алая Шельма тряхнула челкой, - По моему капитанскому распоряжению.

- Не завидую я ей, - пробормотал Тренч, ни на кого не глядя, - Быть пленником на этом корабле – ужасно хлопотное занятие.

Корди рассмеялась, даже Дядюшка Крунч хмыкнул, впрочем, проворно прикрыв вентиляционную решетку, расположенную на месте рта, металлической рукой.

- Пленник так пленник. Тогда почему ты приказала Габерону привести ее в порядок, а не приковать на нижней палубе?

Капитанесса смутилась. Шму даже показалось, что ее щеки едва заметно порозовели.

- Разве Пиратский Кодекс требует, чтоб с пленными обращались как с дикарями? «Малефакс», обеспечь ей горячую воду, чтоб она могла принять ванну. И… черт, ей наверняка понадобится какая-нибудь одежда. Корди, у тебя что-то найдется?

Корди неуверенно почесала за ухом, но голем спас ее от необходимости отвечать.

- Брось, Ринриетта, - пропыхтел Дядюшка Крунч, - Единственная вещь Корди, которая ей подойдет – это шляпа. Придется тебе уж поделиться собственным гардеробом.

Капитанесса смутилась еще больше. Подбородок, норовивший задраться, опускался все ниже, пока не коснулся груди.

- Может, Шму…

Шму обмерла, свисая вниз головой на крюйс-штаге.

«Пожалуйста, пусть она все-таки окажется чудовищем, - мысленно взмолилась она, - Очень-очень страшным чудовищем!..»

- Ну уж нет, Шму тощая, как рыбья кость, ее одежка разве что на угря налезет.

- Ладно, - буркнула Алая Шельма, не поднимая головы, - Хотя это и не очень-то по-пиратски, чтоб капитан делился с пленником одеждой…

- Приказ твой, тебе и отвечать.

- И буду, - подбородок нерешительно дернулся, - Корди, отнесешь ей мой костюм, как закончит купаться. А потом отведите на нижнюю палубу, я учиню ей хороший допрос.

- Ринриетта…

В тяжелом скрипучем голосе голема угадывалась укоризна.

- Ну что тебе?

- Ее несколько дней носило по волнам. Не разумнее ли будет сперва дать ей поесть и отдохнуть?

- Сорок галлонов Марева! – выругалась капитанесса беспомощно, - Ладно. Ладно! Пусть будет по-твоему. Умыть ее, одеть и отправить в кают-компанию, на ужин в ее честь к десяти часам. Всем прочим тоже разрешаю присутствовать. Нет, приказываю!

* * *

Приказ капитанессы в установленный срок выполнен не был – как выяснилось, кают-компания пребывала в столь запущенном и грязном состоянии, что ужин решено было дать на полчаса позже. Этого времени хватило Корди, Тренчу и Дядюшке Крунчу, чтоб соорудить для стола недостающую ножку, натащить со всего корабля стульев и выбить пыль из древних гардин, прикрывавших иллюминаторы.

Шму пыталась было помочь, но оказалось, что здесь ей нет места. Она путалась у всех под ногами, спотыкалась, роняла посуду, когда требовалось сервировать стол, и наступала сама себе на ноги. После того, как она во второй раз уронила стол и разбила заварочный чайник, капитанесса разозлилась и отправила ее на камбуз помогать с ужином.

Шму окончательно растерялась, отчего ее руки сделались еще более неловкими, чем обычно. Она то и дело роняла сковородки, перебила половину яиц, рассыпала соль, попутно перемешав ее с мукой, а уж когда дело дошло до чистки картошки…

Терпения Тренча хватило ненадолго.

- Хватит, - решил он, мягко отбирая у нее нож, - Если ты зарежешься на камбузе «Воблы», твоя смерть останется на совести капитанессы. Лучше я сам буду резать, а ты готовь.

Шму с облегчением кивнула, не зная, куда спрятать руки. Готовить не сложно. Надо только смешивать одни вещи с другими вещами. Это тоже не так просто, как может показаться, потому что некоторые вещи нельзя смешивать друг с другом, а некоторых надо брать строго определенное количество. С карпами легче – они жрут все, что им дашь, смешивай или нет…

Шму попыталась успокоиться, вспомнить все, что ей говорила о готовке Корди, и принялась за работу. Смешать чай с солью ей удалось достаточно легко, но дальше дело пошло медленнее. Копченая скумбрия наотрез отказывалась смешиваться с ежевичным вареньем и Шму пришлось порядком попотеть, чтобы все-таки ее убедить. Вустерский соус тоже не сразу смог образовать единое целое с молоком, пришлось долго трясти молочник и даже болтать в нем вилкой, как иногда делала сама Корди. Смешав ваниль с красным перцем, Шму немного выдохлась и решила заняться чем-нибудь другим. Иногда, вспомнила она, продукты не только смешиваются, но и рубятся. Поэтому она порубила немного хлеба и сыра на мелкие кусочки, а затем, подумав, смешала их.

Она никогда не понимала, чем руководствуются люди, сочетая продукты между собой, подавая одни из них в жидком виде, а другие – в твердом, подогревая или охлаждая. Для нее это был лишь ресурс – полезная органическая материя, запасы которой в организме надо время от времени восполнять. Пустоте не нужна пища, она питает сама себя. Пища нужна лишь грубому человеческому телу, которое используется в качестве инструмента – чтоб этот инструмент служил хорошо и долго.

Шму порубила оливки вместе с косточками и, поколебавшись, украсила получившееся блюдо рубленной кинзой. Получилось на удивление естественно. Воодушевленная этим, она приготовила изысканный слоеный пирог из колбасы, галет, шоколада и фруктов, обильно полив его молоком и рыбной подливкой. И успела бы украсить морковными звездочками, если бы на камбуз, стуча сапогами, не ворвалась Корди.

- Капитанесса приказывает подавать на стол! О Роза… - ведьма сразу почувствовала неладное, - Тренч, ты разрешил Шму хозяйничать на кухне?

- Почему бы нет? – бортинженер был слишком занят разделкой рыбы и лишь отплевывался от чешуи, - Я думаю, она отлично справится…

Корди вздохнула, обозревая разнообразие приготовленных Шму блюд.

- Ох… Я только надеюсь, что наша гостья и в самом деле настолько голодна, насколько выглядит.

- Все не так уж плохо, - флегматично заметил Тренч, тоже немного ошарашенный, - Но я надеюсь, она не станет копаться в тарелках. Иначе она может подумать, что мы хотим ее убить.

- Не расстраивайся, Шму, - Корди привстала на цыпочки и осторожно похлопала Шму по макушке, - Это все ее рефлексы ассассина, Тренч. Если она в самом деле Сестра Пустоты, ее с детства обучали убивать людей. Наверно, ассассины убивают людей и едой тоже…

Шму медленно выдохнула, чувствуя себя оболочкой дирижабля, из которой медленно стравливают воздух. У нее не получилось. Она снова сделала что-то не так. Наверно, все дело в морковных звездочках, нужно было обойтись без них…

На камбуз осторожно заглянул Габерон.

- Подавайте на стол! – приказал он, - Гостья уже в кают-компании. И так голодна, что вот-вот начнет обгладывать подсвечники.

- Ужин готов, - отозвалась Корди, - Но готовила его Шму.

Канонир возвел глаза вверх.

- Храни нас всех Роза! Впрочем, пленница же знает, что мы – пираты. А у пиратов заведено издеваться над своими жертвами. Подавайте на стол, и будь что будет.

Возможно, Габерон не ошибся на счет того, сколь голодна была гостья «Воблы», а может, морковные звездочки не были так уж плохи. Как бы то ни было, пленница набросилась на ужин так, что Шму невольно преисполнилась благодарности. Еще никогда ее стряпня не пользовалась такой популярностью. Может и зря что-то укололо ее, когда та ступила на палубу баркентины…

За тем, как ест жертва кораблекрушения, наблюдали все, собравшиеся в кают-компании. И хоть делали это украдкой, сами забывая орудовать ложками, атмосфера с самого начала установилась немного скованная.

Шму плохо разбиралась во внешности людей. Обладая моментальной памятью, она легко запоминала самые разные лица, но впадала в замешательство всякий раз, когда пыталась понять, что видят другие. Пленница была молода, это очевидно, хоть Шму не разбиралась и в возрасте. Лет двадцать, решила она, украдкой разглядывая гостью исподлобья, самое большее – двадцать два. Но держится удивительно спокойно и хладнокровно, словно не обращая внимания на собравшихся вокруг пиратов. И столовыми приборами орудует так ловко, словно хирург ланцетом, несмотря на голодный блеск в глазах. Таким манерам обучаются не на каких-нибудь крошечных, норовящих сползти в Марево островах, здесь чувствовалась серьезная подготовка.

Даже не так, поняла Шму, не сводя взгляда с гостьи, не подготовка, а что-то другое. Здесь чувствовалась порода. В том, как гостья сидела за столом, прямо, с идеальной осанкой, в том, как она склоняла голову, в том, как подцепляла вилкой куски, аккуратно и вместе с тем быстро, точно отрабатывала приемы фехтования, чувствовалось что-то неуловимо-аристократичное, как в мягких, нарочито медлительных движениях драгоценного голубого тунца.

Костюм капитанессы пришелся ей удивительно впору - строгий серый камзол с серебряной вышивкой и перламутровыми пуговицами обтягивал худощавую фигуру гостьи самым выгодным образом, причем в некоторых местах даже излишне – гостье пришлось расстегнуть несколько верхних пуговиц, так, что стал виден воротник белой муаровой сорочки и незагорелая шея. Ее свежевымытые волосы цвета сухой еловой стружки были собраны в тугой пучок на затылке – самая естественная и практичная прическа для небохода, вне зависимости от пола и возраста.

Но была ли она небоходом? Шму сразу решила, что нет. Не обязательно разбираться в лицах и людях, чтоб замечать очевидные признаки. На тонких пальцах совершенно отсутствовали мозоли, верный признак всех обреченных работать с парусами, а кожа казалась бледноватой – гостья «Воблы» явно не проводила излишне много времени на верхней палубе. А еще глаза. У небоходов глаза обычно или пристальные, с тяжелым взглядом, как у канониров, высматривающих цель, или, наоборот, безмятежно-прозрачные, как небо. В зависимости от того, каким ветром поманила Роза тебя ввысь. У незнакомки были другие. Спокойные, того полупрозрачного оттенка, что часто встречается у каледонийцев и может даже показаться холодным. Без сомнения, эти глаза уже изучили каждого из присутствующих – сдержанно, осторожно, но уверенно.

- Ешьте осторожнее, - посоветовала Алая Шельма. То ли из-за того, что гостья была в ее одежде, то ли из-за всеобщего неловкого молчания, капитанесса держалась немного сухо, от чего, кажется, сама испытывала неудобство, - Не все блюда, приготовленные Шму, съедобны, а некоторые могут нести прямую опасность для человеческой жизни.

Шму захотелось спрятаться в какую-нибудь раковину, как моллюску. Вынужденная сидеть вместе со всеми, она была лишена возможности уйти в тень, чтоб наблюдать оттуда и оттого чувствовала себя вдвойне уязвимо. Гостья улыбнулась. Вежливо и немного прохладно, как воспитанные люди улыбаются незнакомцам. Однако насмешки в этой улыбке не было.

- После четырех дней голодовки ничего на этом столе не покажется мне опасным.

Она легко рассекла столовым ножом пирог, фаршированный хлебными крошками и яичной скорлупой, так запросто, словно ничего другого отродясь и не ела.

- Значит, вы четыре дня находились во власти ветра?

- Думаю, что да. Честно говоря, может и больше, под конец чувство времени стало мне отказывать. У меня была фляга воды, но припасов в шлюпке не оказалось вовсе. Как и паруса. Я пыталась идти на веслах, но… Для этого, судя по всему, требуется особая наука.

- Без сомнения, - в улыбке Габерона, обращенной к гостье, было столько сахара, что он мог бы заглушить горчицу во всех приготовленных Шму блюдах, - Для этого требуется умение особым образом двигаться. Мягко, упруго и вместе с тем сильно. Надо аккуратно погружать весло в ветер, так, чтоб он не закручивался буруном, осторожно…

Габерон поиграл грудными мышцами, хорошо заметными в вырезе его жилета. Шму заморгала и поспешно уткнулась носом в тарелку, чувствуя, как у нее горят уши. Хвала Розе, сейчас она была самым непримечательным предметом во всей кают-компании – взгляды всех присутствующих, хотели они того или нет, пересекались на гостье. Та, впрочем, по какой-то причине не попала под притяжение канонирских чар, лишь вежливо улыбнулась, отправив в рот очередной кусок.

- Наверняка так. Поэтому в скором времени я переломала все весла, что были в шлюпке и, покорившись Розе, стала дрейфовать по воле ветра. Моих познаний в воздухоходстве хватало с натугой лишь на то, чтоб определить, в какую сторону света меня несет.

- В мое время все офицеры Унии умели рассчитывать курс, - проворчал Дядюшка Крунч, - Хотя и управляться с веслами было не зазорно.

- Откуда вы знаете, что я офицер? – спросила гостья с настороженным интересом.

Разумный абордажный голем совершенно не смутил ее, а может, она уже успела привыкнуть к тому, что на борту «Воблы» творятся и не такие дела.

- Вам явно не впервой ужинать в кают-компании с капитаном, - помедлив, ответил Дядюшка Крунч, тоже ощущавший себя немного скованно, - А еще вас безоговорочно выдает превосходная выправка. Уж это скрывать бесполезно.

Гостья «Воблы» определенно не относилась к тому типу людей, смущение которых выдает румянец. Она вообще не походила на человека, привыкшего терять душевное равновесие. Человеку, проведшему четверо суток без еды в бездонном небесном океане, позволительно проявить слабость, но она держалась так, словно присутствовала на обеде у губернатора острова, а столовым приборами орудовала так сосредоточенно и изящно, как не всякий хирург орудует своими сложными инструментами. А еще эта манера высоко держать голову…

Гостья опустила глаза – вежливое обозначение того, что комплимент принят.

- Не стану скрывать, по роду службы мне приходится носить мундир, но едва ли меня можно отнести к небоходам. Мне ничего не стоит перепутать фор-брам-лисель с крюйс-марса-реей. Что же до гелиографа, я знаю едва ли половину символов.

- Вы определенно найдете общий язык с нашей капитанессой, - пробормотал Габерон, приглаживая пальцем ус, - Дьявольский аппарат никак не покорится ее воле. Однажды она чуть не объявила войну целому острову, просто запросив сводку погоды!

Уши капитанессы заалели, но она слишком хорошо держала себя в руках, чтоб сорваться.

- Тогда как вы оказались на корабле, если вы не флотский офицер? – спросила она, тщательно скрывая в голосе напряженные нотки, - В воздушную пехоту, насколько мне известно, женщин не принимают, даже в Каледонии.

- Я офицер по научной части, - гостья приложила пальцы к виску, так слаженно и четко, что Шму на миг даже показалось, что она видит тулью несуществующей фуражки, - Позвольте мне наконец представиться вашему экипажу по всей форме. Старший научный офицер-ихтиолог научной шхуны «Макрель» Линдра Драммонд. Да, я умею носить мундир и даже худо-бедно знаю несколько приемов строевой службы, но это не делает меня флотским офицером. В королевском флоте таких, как мы, в насмешку зовут барабульками.

- Ихтиолог? – сразу заинтересовалась Корди.

На ужин в кают-компанию она явилась с Мистером Хнумром на руках. Шму с облегчением заметила, что вомбат выглядит получше. Взгляд его сделался осмысленным, язык не выпадал из пасти, но шерстка все еще казалась клочковатой и взъерошенной. В противоположность своему обычному поведению он не пытался подобраться к обеденному столу, не клянчил объедки и не дежурил украдкой у стула Шму, надеясь получить кусок с ее тарелки. Он лежал на коленях у Корди, тяжело сопел, сверкая глазами и походил на застиранную бесформенную меховую шапку.

- Ихтиолог! - Габерон горестно всплестнул руками, едва не уронив на пол винную бутыль, - Как это, должно быть, ужасно, особенно в вашем юном возрасте! Я слышал про подобные поветрия у молодежи на столичных островах, но даже не предполагал, что…

- Изучаю рыб, - Линдра вежливо улыбнулась канониру. Шму показалось, что эта улыбка была частью привычного ей мундира, такая же аккуратная и строгой формы, выверенная, должно быть, до десятой части дюйма, - Ничего интересного. Породы, разновидности, пути миграции…

- Ого! – Габерон отправил гостье столь многозначительный взгляд из-под ресниц, что Корди, не удержавшись, фыркнула в загривок Мистеру Хнумру, - И что за рыб вы изучаете? Могу сообщить, где обитает один особо интересный образец…

Будь этот взгляд предназначен Шму, она бы мновенно сгорела от ужаса и стыда. Но на ледяной броне Линдры Драммонд он не оставил даже следа.

- Преимущественно, треску, - она хладнокровно отправила в рот кусок пирога и стала методично его жевать, - Но едва ли это самая интересная тема для беседы.

- Ну отчего же, - Габерон принялся наматывать на палец локон, не спуская масляного взгляда с офицера-ихтиолога, - Очень даже интересная. Я серьезно подумаю о том, чтоб убрать треску из своего рациона. Раз уж она в последнее время становится столь щепетильна к своему личному пространству, что громит целые суда… Вас ведь, если не ошибаюсь, нашли в спасательной шлюпке?

Линдра Драммонд едва заметно вздрогнула, но этого было достаточно, чтоб вилка в ее руке издала неприятный скрежещущий звук по дну тарелки.

- Боюсь, рыба не имеет отношения к гибели «Макрели».

- Полагаю, это…

- Мой корабль, - Линдра протерла салфеткой губы, совершенно в этом не нуждающиеся, - Научно-исследовательский корабль Каледонии.

- Вы сказали «Макрель»? – вежливо осведомился «Малефакс», до этого момента не выдававший своего присутствия, - Мне не приходилось слышать о научной шхуне Каледонии с таким названием. А я-то думал, что мои корабельные реестры укомплектованы самой свежей информацией.

Линдра немного напряглась, взгляд затвердел. Видимо, общее с гомункулом в таком тоне все еще было для нее в новинку. Неудивительно, подумалось Шму. Она наверняка привыкла к молчаливым и исполнительным гомункулам королевского флота, по сравнению с которыми «Малефакс» походил на взбалмошенный хаотичный воздушный поток.

- «Макрель» - не шхуна. Это совсем крошечный кораблик, воздухоизмещением всего в тысячу тан. Одна-единственная мачта, шесть человек экипажа. Его и в подзорную-то трубу не всегда в ясном небе разглядишь…

Алая Шельма сплела пальцы под подбородком, внимательно глядя на гостью. Кажется, она копировала позой какое-то старое полотно, Шму не была в этом точно уверена. Но капитанскую скованность она ощущала так же отчетливо, как крен «Воблы» на крутых воздушных виражах.

- На столь малом корабле было опрометчиво отходить далеко от острова, он не создан для сильных воздушных течений, - заметила она, стараясь сохранять прохладное достоинство подстать гостье, - Впрочем, не помню, чтоб в последнее время в округе бушевали шторма.

- Штормов не было на триста миль в округе, - подтвердил «Малефакс», - Мы же в воздушном пространстве Каледонии, шторма здесь обыкновенно случаются раз в восемьдесят лет, по случаю какого-нибудь важного государственного праздника. Зато облачный кисель такой, что старушка «Вобла» того и гляди увязнет, точно муха в паутине…

Линдра откусила кусок хлебца, так осторожно, словно он был сделан из броневой стали.

- «Макрель» погубил не шторм. Это были люди.

- Вот как? – Габерон приподнял бровь, - Скажите на милость! Никогда бы не подумал, что кто-то кроме нас осмеливается забираться вглубь Унии.

- Это были не пираты, господин канонир. По крайней мере, я так не думаю.

- Пожалуй, справедливо. Мы, пираты, интересуемся многими вещами, однако треска в их перечень обыкновенно не входит. Выпотрошить жирного торговца – это вполне в пиратских привычках, но научное судно… На какую добычу можно расчитывать?

На бледной шее офицера-ихтиолога дернулась какая-то жилка. Совсем незаметно, так, что увидела, должно быть, только Шму.

- Они не собирались брать добычу, - Линдра впервые отложила вилку, - Они собирались нас перебить.

Алая Шельма бросила на Линдру удивленный взгляд. Чувствовалось, что ей о многом хочется спросить, но чувствовалось так же и то, что в обществе офицера-ихтиолога она отчего-то чувствует себя крайне скованно, как человек, надевший чужой и непривычный, жмущий во многих местах, костюм. Она делала вид, что так поглощена едой, что даже не смотрела лишний раз в сторону Линдры, но в этот раз не сдержалась.

- Расскажите, - попросила капитанесса, - От начала и до конца.

Линдра сцепила пальцы в замок. Едва ли рефлекторно, скорее, хотела скрыть дрожь пальцев. От Шму не укрылось то, как мгновенно выцвели ее глаза и как затвердели желваки под кожей. Люди часто делают что-то такое, когда волнуются, это она уже знала. Или когда нервничают. Или когда…

- Это случилось четыре дня назад, сразу после полудня. Прошу меня извинить, если я буду пропускать какие-то детали или использовать сухопутные обозначения. Будь я небоходом, мне, наверно, надо было сказать что-нибудь вроде «когда пробило четыре склянки» или… Ладно, неважно. Итак, это было примерно в час пополудни. Наша «Макрель» шла самым малым ходом, все на борту были занятый работой.

- Изучали треску? – с непонятным интересом осведомился «Малефакс»,- Хлопотное, наверно, дело.

На гомункула шикнули. Линдра несколько раз озадаченно моргнула – неожиданный вопрос выбил ее из колеи.

- Да. Треску. Кто заполнял рыбьи карточки, кто измерял добычу рулеткой… Я была в лабораторном отсеке, окольцовывала пойманную рыбу. На эту работу всегда назначают тех, кто помоложе. Сами понимаете - запах, руки в чешуе… Я бы вовсе ничего не заметила, если бы не наш бортовой гомункул. Он сообщил о том, что принимает сигнал бедствия с другого корабля, милях в пятидесяти от нас. Тоже небольшой совсем корабль, двухмачтовый, кажется… Я слабо разбираюсь в их типах. Но сразу заметила, что у него нет флага. Тогда мне показалось это странным, но…

- Как он назывался? – быстро спросил Дядюшка Крунч.

Линдра беспомощно развела руками.

- Я не расслышала. Может он и вовсе не назвался. А подзорной трубы у меня не было. Да и не думалось мне в тот момент о названии, потому что наш гомункул включил магическую связь – и я услышала ее голос.

- Ее? – Габерон вежливо приподнял руку, привлекая к себе внимание, - Почему вы так сказали?

Линдра вновь заморгала. Ее глаза казались то льдисто-холодными, но небесно-мягкими, в зависимости от выражения лица. А сейчас лицо носило признаки растерянности.

- Это была женщина.

- Вот как? – маска вежливого удивления на лице Габерона выглядела почти естественно, но Шму захотелось поежиться от интонаций в его голосе, - Значит, на борту терпящего бедствие корабля была женщина?

- Да. На каледонийских кораблях женщина не может быть капитаном, но на формандских…

- Формандских? Почему вы упомянули формандские корабли, мисс Драммонд?

- Габби! – Алая Шельма ударила ладонью по столу так, что зазвенели столовые приборы, - Не мешай ей рассказывать! Не обращайте на них внимания, мисс Драммонд, моим офицерам далеко в выучке до каледонийских. Продолжайте.

Линдра взяла отложенную салфетку и принялась машинально складывать ее, словно пыталась соорудить из бумаги силуэт стремительного воздушного корабля. Но пальцы плохо слушались ее, больше комкая бумагу, чем складывая.

- Я слышала сообщение. Говорила женщина. Она сказала, на их корабле беда. Из-за неисправности труб взорвался корабельный котел. Многих членов экипажа ошпарило чарами, некоторые при смерти… Это звучало так жутко.

Шму заметила, как Тренч и Габерон переглянулись. И хоть сделали они это совершенно молча и незаметно, на их лицах вдруг отразилось сходное выражение, которое почему-то очень не понравилось Шму. Судя по тому, как зашипела Алая Шельма, кто-то из них пнул ее под столом ногой. Тогда и на капитанском лице застыло странное выражение. Что-то вроде тяжелой задумчивости.

Линдра этого не заметила. Судя по тому, как ее живой взгляд окаменел и по тому, как она машинально комкала салфетку, офицер-ихтиолог могла бы не заметить и порыва тропического ветра.

- Никаких других кораблей вокруг не было. Только наше суденышко да тот формандский корабль. И я приказала…

- Почему формандский?

- Простите? – Линдра заморгала, видно, внезапный вопрос Дядюшки Крунча выбил ее из потока воспоминаний, как косой парус вырывает шхуну из потока попутного ветра.

- Теперь и я заметил. Вы сказали «тот формандский корабль». Почему вы решили, что он принадлежит Формандской Республике?

Линдра рассеяно посмотрела на бесформенный бумажный ком в своей тарелке и через силу улыбнулась.

- У меня… Хороший слух на акценты. А женщина с корабля говорила именно с формандским произношением.

- Не готландским? – уточнил Габерон каким-то неестественно сухим тоном, - Вы уверены?

Линдра убежденно кивнула.

- Может, я не отличу восточного пассата от северно-западного циклона, но уж формандский говор от готландского… Вот вы, например, типичный формандец, верно? А капитанесса, как и я, истая каледонийка. Причем у нее очень правильное, буквально классическое произношение. Такое не появляется само по себе, его прививают годами. Позволено мне будет спросить, госпожа капитан, где вы учились? Вэнгард? Беллерофон?

Шму заметила, что побледневшее лицо офицера-ихтиолога немного оживилось. Должно быть, подумала она, история о гибели ее судна столь тяжела, что любая смена темы была ей в радость.

- Аретьюза, - Алая Шельма принялась резать мясо в своей тарелке. Столь тщательно, словно хотела распилить ее пополам, - Я училась в Университете Аретьюзы в молодости.

- Не может быть, - Линдра взглянула на нее с явственным интересом, - Как необычно. Мне почему-то сразу показалось, что вы не с рождения были пиратом. А что за факультет? Мне кажется что-то историческое или… Нет, наверно, литература. У вас взгляд мечтательного человека, а мечтательные люди сплошь литераторы или поэты.

На щеках Алой Шельмы появился румянец, еще легкий, похожий цветом на сильно разведенное вино, но делающийся все гуще.

- Я… Нет, - капитанесса откашлялась, как будто в этом была необходимость, - Факультет юриспруденции. Но вернемся к вашей истории, прошу вас.

Вынужденная вернуться к прерванному рассказу, Линдра сразу же помрачнела. Голоса ее вновь сделался монотонным, почти безжизненным, словно она не пересказывала случившиеся с ней события, а пересказывала сухой технический рапорт.

- Мы подошли вплотную, на сорок ярдов. Приготовились спустить нашу единственную шлюпку – грузить раненых. Я схватила аптечку. У нас не было бортового врача, слишком уж большая роскошь – врач в научной экспедиции, но мы были готовы… я была… мы же шли на помощь… А потом я заметила, что над формандским кораблем нет дыма. Я слышала, если разрывает машину, вокруг всегда куча магического дыма. И обломки. Но ничего такого было. Палуба была чистой, если не считать нескольких стоящих людей. И они не были похожи на пострадавших. Но заметили мы это только когда подошли вплотную – корабль висел в плотных облаках и невозможно было разглядеть детали. Мы подошли и… - Линдра подняла голову и Шму увидела, что лицо у нее стало совсем бледным, бескровным, - Я была на мостике, дежурила у гомункула, чтоб обеспечить связь. Только это меня, наверно, и спасло. Я…

- Разве можно так безоглядно идти на помощь… – Шму даже не знала, что Дядюшка Крунч может говорить таким мягким, почти не дребезжащим голосом, - Стоило бы догадаться, что это ловушка. Впрочем, ученые всегда рассеяны. Не нюхали вы настоящих ветров…

Линдра стала катать пальцем по тарелке бесформенный бумажный ком.

- Мы подошли почти в упор, на двадцать-двадцать пять ярдов. И только тогда ударили ружья.

* * *

- Выстрелы поначалу прозвучали совсем нестрашно. Как легкие раскаты грома где-то вдали. Я даже не поняла, что происходит. Просто увидела, как на верхней палубе падают один за другим мои товарищи. Формандцы ударили по ним из ружей, понимаете? Нарочно подпустили поближе – и разом выстрелили…

- Вы живы, - голос Алой Шельмы дрогнул, - Все в порядке, офицер Драммонд. Вы целы и невредимы. И вы в безопасности.

Линдра стиснула салфетку в ладони. С такой яростью, словно между пальцами у нее было формандское судно.

- Они погибли – все пятеро, один за другим. Кто-то рухнул в Марево, свалившись за борт с пулей в груди. Кто-то корчился на палубе, не в силах подняться. Я помню доброго старого мистера Бломфельда, нашего… старшего научного офицера. Он хватал ртом воздух, а на губах у него лопались кровавые пузыри. Но он не пытался даже приподняться. Не пытался доползти до аптечки или вытащить пистолет. Он показывал мне на шлюпку.

- И вы сели в спасательную шлюпку?

- Полагаю, что так. Честно говоря, у меня в памяти зияет прореха, остались только синяки на ногах и занозы в ладонях. Видимо, я ползком добралась до шлюпки и свалилась в нее. У нас была всего одна на борту, да и ту, честно говоря, обычно использовали как мусорную корзину. Даже не помню, как мне удалось отшвартоваться - мне никогда особо не удавались сложные узлы… Помню лишь, как шлюпка рухнула вниз, точно камень.

- Меньше дерева – меньше подъемная сила, - отстраненно заметила капитанесса, - Надо было использовать парус.

- Паруса у меня не было. Но спасли облака. Те самые, что погубили нашу бедную «Макрель». Шлюпка ушла в них целиком, будто провалилась в кипу шерсти. Я даже не знаю, преследовали ли меня формандцы. Я просто впилась в руль и пыталась не дать шлюпке опрокинуться. Меня куда-то тащило, тянуло, потом снова вверх… Видно, Роза решила спасти меня. Спустя много часов, когда шлюпка наконец замедлилась и облака сошли, я обнаружила, что болтаюсь в одиночестве посреди бескрайнего неба. Ни кораблей, ни островов. А у меня только фляга воды и пара весел. Признаться, я поддалась панике, принялась грести изо всех сил. И, конечно, быстро сломала весла, оставшись вовсе без управления. Следующие четыре дня я просто дрейфовала по воле ветров, надеясь, что меня прибьет к какому-нибудь пограничному острову…

- Четыре дня наедине с небом… - Алая Шельма сочувствующе кивнула, - Немудренно распроститься с надеждой.

Линдра ответила на это грустной усмешкой:

- Еще прежде мне пришлось распроститься с верхней одеждой. Я пыталась использовать мундир в качестве сети, чтоб ловить рыбу, но даже для этого у меня не оказалось нужных навыков, я потеряла то немногое, что имела.

Воспользовавшись тем, что все увлечены рассказом, Шму попыталась скормить Мистеру Хнумру часть еды из своей тарелки. Но вечно голодный вомбат, кажется, впервые в жизни не принял угощения. Взглянув на Шму мутными, точно затянутыми какой-то серой пленкой, глазами, он отпихнул ее пальцы и хрипло задышал.

- Вам повезло, что Роза Ветров свела ваш ветер с «Воблой», - Дядюшка Крунч занес было руку, чтоб ободряюще похлопать Линдру по плечу, но вовремя остановился, сообразив, какими травмами это чревато, - Набирайтесь сил и приходите в себя, мисс. Самое страшное в вашей жизни уже закончилось. Поверьте, быть пиратской пленницей – не самое тягостное занятие, особенно на этом корабле.

Закончив с тягостным рассказом, Линдра немного пришла в себя, по крайней мере, взгляд сделался живым и осмысленным. К облегчению Шму, глаза офицера-ихтиолога потеплели и вновь казались цвета безоблачного неба, а не льда. Алая Шельма, напротив, все это время медленно мрачнела и к концу ужина смотрела только лишь в свою тарелку, давно пустую.

- Спасибо, - в этот раз улыбка Линдры была на полдюйме шире обычной, форменной, -

Не думала, что когда-нибудь придется благодарить пиратов, но раз уж так случилось… Я имею в виду, лучше быть пленницей, чем умирать от голода, верно? Обещаю, я буду бесприкословно выполнять любые условия заключения. Впрочем, не думаю, что оно продлится очень долго. Без сомнения, каледонийское Адмиралтейство незамедлительно выплатит за меня выкуп, как только вы уведомите его.

- Адмиралтейство? – переспросила Алая Шельма рассеянно, - Почему Адмиралтейство? Я полагала, вы как ихтиолог работаете на Королевское Географическое Общество? Вы же офицер по научной части, а не какой-нибудь адмирал.

- Судя по тому, как финансируются в последние годы наши научные экспедиции по изучению тресковых, у Адмиралтейства куда больше денег. Просто сообщите им через гомункула о том, что у вас Линдра Драммонд и они найдут способ передать вам деньги. Вопрос цены оставлю на ваше усмотрение.

- Невероятная история, - заметил Габерон, крутя пуговицу на рубахе. К своей тарелке он не притронулся вовсе, - Волнующая и жуткая. Но есть одна деталь, которая многим из нас в вашем рассказе покажется интересной. Верно, Ринни?

Алая Шельма неопределенно кивнула. Она почему-то выглядела уставшей – словно сама провела четыре дня наедине с ветрами, в крошечной лодке без паруса.

- Какой вопрос, господин Габерон?

- Та самая женщина с формандским акцентом. Что вам известно о ней?

Линдра выдержала его взгляд спокойно, лишь немного прищурившись. Она вновь говорила со сдержанным достоинством настоящего офицера, момент слабости окончательно прошел.

- Ровным счетом ничего. Полагаю, она была лишь наживкой. У меня нет никаких предположений, кто она и с какой целью участвовала в этом спланированном нападении. Уверена в одном, если она попадет в руки королевского флота…

- Вы ведь слышали ее голос, да? Вам не почудилось в нем ничего… необычного?

- Формандский акцент, о котором я уже говорила. Больше ничего.

- Не акцент, что-то другое, - Габерон внимательно посмотрел на Линдру, - Что-то… неправильное?

Офицер-ихтиолог задумалась, отставив тарелку.

- Сейчас, когда вы спросили… Да, возможно, что-то в ее голосе показалось мне странным. Но я не придала этому особого значения. Канал связи был не самым хорошим, в магическом эфире было множество помех, а нам всем было не до того, чтоб вслушиваться. Да, пожалуй, у нее был немного странный голос. Но я не могу сказать, отчего. Что-то неуловимое. Как будто…

- Как будто это гомункул пытается имитировать человеческую речь, верно? - спокойно обронил Габерон, - Грамматически верно построенные предложения и выверенные интонации, но какая-то странная неестественность в звучании.

Линдра размышляла довольно долго, но когда заговорила, в ее голосе звучала уверенность.

- Вы правы, господин канонир. Тон голоса звучал немного… непривычно. Но я бы не сравнила его с гомункулом. Скорее, с человеком, который говорит через больное горло.

- Благодарю, - Габерон откинулся на спинку стула и торжествующе взглянул на безучастную капитанессу, - Ну, что вы на это скажете? Кажется ли мне или в последнее время среди дам Унии возникло новое увлечение – терпеть бедствие посреди воздушного океана и зазывать добровольных спасителей в ловушку. Как бы это не стало повальной модой! Как по мне, декламация стихов или вязание куда безопаснее. Как вы считаете, капитанесса, сэр?

Алая Шельма едва заметно вздрогнула. Все это время она отстраненно что-то жевала, склонившись над тарелкой и выглядела так, словно вопрос Габерона выдернул ее с привычных высот на сверхвысокие, с отчаянно маленьким количеством кислорода.

- Да… Возможно, господин старший канонир… Возможно, вы правы.

- О Роза, Ринни, ты вообще слушаешь, о чем мы говорим? За один месяц мы встретили два корабля, попавших в бедствие, - Габерон принялся загибать пальцы. Даже это он делал эффектно, напоказ, точно находился не в тесной кают-кампании, а на освещенной сцене театра. Шму наблюдала за ним, не отрываясь, - Оба раза о помощи просила женщина. Оба раза, стоило помощи подоспеть, все оборачивалось смертоносной ловушкой. У обеих женщин необычный голос. Как ты думаешь, что это значит?

Капитанесса выпрямилась в кресле, стараясь сохранять полную невозмутимость, но все равно выглядела так, словно с трудом концентрируется на беседе. Она выглядела рассеянной, поняла Шму, рассеянной и взволнованной. Что-то в кают-компании привлекало ее внимание и мысли без остатка. Показалось Шму или нет, но капитанесса упорно старалась не смотреть на ту сторону стола, где сидела Линдра Драммонд, точно офицер-ихтиолог вызывала у нее сложные неприятные ощущения.

- Не вижу здесь совпадений, господин канонир, - она чопорно промокнула салфеткой губы, которым это совсем не требовалось, - «Барракуду» погубил готландский корабль.

- Этого мы утверждать не можем, - возразил Габерон, - Вспомни, сколько раз мы сами поднимали на флагштоке чужие флаги, когда охотились за торговыми караванами. Люди, напавшие на «Барракуду», могли использовать любую тряпку в качестве флага.

В своем углу закряхтел Дядюшка Крунч. Он старался лишний раз не шевелиться, чтоб ненароком не смахнуть на пол что-нибудь из столовых приборов, но под конец не выдержал:

- В кои-то веки наш пустозвон недалек от истины. Готландский флаг мог быть и фальшивкой. Я тоже считаю, что в этих двух историях – с «Барракудой» и «Макрелью» - можно найти странные совпадения.

Капитанесса недовольно дернула плечом.

- Я думала, мы уже внесли ясность по этому вопросу – «Барракуду» уничтожил вышедший из-под контроля готландский голем. Хватит пустых теорий, господа. Пытаясь увязать в одно целое разрозненные факты, вы становитесь похожи на чудаков, ищущих симметричные узоры в воздушных течениях. Связи здесь нет, а готландский голем мертв.

- Он был не готландский.

Тренч произнес это тихо, но таким тоном, что все почему-то пристально на него посмотрели, даже Линдра Драммонд.

- Что?

- Голем не готландского производства, - повторил бортинженер, разглядывая бутерброд с кальмарами и изюмом, украшенный марципаном, - Не знаю, чьего, но не готландского. Я уже несколько недель разбираю его на части и до сих пор не нашел ни одного штампа готландских мануфактурен.

- На него могли нарочно не ставить штампы! – Корди посчитала себя обязанной тоже вступить в разговор, причем избрала для этого по-взрослому небрежный тон, - Так ведь?

- Я рассматриваю все вплоть до последних шестеренок. Они выполнены не в метрической системе. Это делали не готландцы.

За столом повисла немного напряженная тишина. Было слышно лишь беспокойное, с хрипом, дыхание мистера Хнумра – тот лежал на коленях у ведьмы и мелко дрожал.

- Тогда чей он? – внушительно и медленно спросил Дядюшка Крунч, - Не в скобяной лавке же его собрали? Должны быть клейма, оттиски, какие-нибудь… следы.

Тренч покачал головой.

- Ничего. Вообще никаких обозначений. Ни надписей, ни номеров, ни условных значков. Но я готов поклясться всем своим хламом, что собрали его профессионалы и на профессиональном оборудовании. Литьё, штамповка, качество полировки, мелкие детали… Нет, это не скобяная лавка. Совсем не скобяная.

- Значит, мы не знаем, кому вздумалось испытать это чудовище?

- Нет. И, скорее всего, не узнаем. Я, конечно, разберу голема вплоть до последнего винтика, но… - Тренч осторожно откусил от бутерброда кусок и принялся размеренно жевать, - Этот голем умеет хранить секреты. Скорее всего, я так ничего из него и не выжму.

- Вот видишь, Ринни, - Габерон выразительно взглянул на капитанессу, - Понимаешь, к чему я клоню?

Алая Шельма сдержанно отпила вина из бокала.

- Трудно не понять, - негромко сказала она, поставив его обратно, - Ты клонишь к тому, что «Барракуду» уничтожили не готландцы, а «Макрель» - не формандцы. Но ты не замечаешь, что своими вопросами сам себя загоняешь в тупик. Если это были не готландские диверсанты и не формандские каперы, то кто? Кому придет в голову уничтожать канонерскую лодку, а вслед за ней – никчемный научный корабль? Кто с риском для жизни станет замышлять засаду в небе, но при этом останется равнодушным к добыче?

- Она.

- Кто? – спросила капитанесса с усталой язвительностью, - Впрочем, дай угадаю. Женщина со странным голосом?

- Да. Леди Икс.

Несмотря на то, что Габерон произнес это с нарочито несерьезной гримасой, карикатурно выпучив глаза, прозвучало так жутковато, что Шму рефлекторно втянула голову в плечи. От этого имени веяло чем-то скверным. Прелым и кислым, как от прогнившей палубы.

- Еще одна сказка старых небоходов? – пренебрежительно осведомилась Алая Шельма, - Позаимствовал из запасов Корди?

- Нет, выдумал только что сам. Но подумай только, как подходит! – Габерон подался вперед, нависнув над столом, и зловещим голосом, заглядывая в лица соседей, прошептал, - Никто не знает, откуда она появилась, никто не видел ее лица... Ее ведет не алчность, а ненависть, смертоносная, как майская буря... Она – морок, появляющийся ясным днем посреди чистого неба, погибель случайных небоходов. Стоит ей увидеть ничего не подозревающих путников, она обманом зазывает их в свои сети, а когда несчастные глупцы устремляются на помощь, губит их своими ядовитыми чарами, сотканными из чистого Марева!..

- Слишком напыщенно, - проворчал голем, - Но для Порт-Адамса сойдет. Через полгода эта история разойдется с пьяными небоходами по всем окрестным островам. Разве что на каждом ее малость переиначат на свой вкус. Кто-то будет утверждать, что паруса у корабля Леди Икс черного, как ночь, цвета, а на корме горит зеленый фонарь, кто-то – что корабль серый, как сумерки, а фонарь – синий…

- Разобранный голем в моей каюте – не морок, - флегматично заметил Тренч, - Он реален до последней гайки.

- Как и мой корабль, господин канонир, - отчеканила офицер-ихтиолог, - Как и мои сослуживцы.

Линдра Драммонд выпрямилась на своем месте, глаза ее сверкали льдом. Не той наледью, что небоходы скалывают с палубы на больших высотах, а настоящим льдом – давящим, тяжелым, обжигающим. Она была… Шму замешкалась, подбирая слова. Слов в ее распоряжении было не так уж много, а складывать их друг с другом оказалось и того сложнее. Ей вдруг показалось, что за простым миловидным лицом офицера-ихтиолога промелькнул кто-то другой. Этот человек напугал Шму до покалывания в ногах. Холодный, отстраненный, властный, он лишь на миг выглянул из глаз Линдры Драммонд, но этого было достаточно, чтоб погрузить в гробовое молчание всю кают-компанию «Воблы».

Судя по тому, как застыл на своем месте Габерон, он тоже испытал что-то подобное.

- Извините, мисс Драммонд, - канонир кашлянул, смущенный и немного сбитый с толку, - Я… Я не хотел оскорблять память ваших погибших друзей. На «Барракуде» погибло почти полсотни моих… бывших сослуживцев.

Офицер-ихтиолог сникла. Из взгляда пропал обжигающий холод, он вновь сделался полу-прозрачным, как у смертельно-уставшего человека, который провел четыре дня наедине с Розой Ветров и видел вокруг себя лишь бездонное небо.

- Не обращайте внимания. После всего пережитого я чувствую себя выжатой до капли. Эта ваша Леди Икс… Да, пожалуй, из этого может выйти внушительная история для тех, кто любит полоскать уши в слухах. Черные паруса, зеленый фонарь… - она устало усмехнулась, - Вопрос лишь в том, сколько эта сказка протянет, прежде чем ее затмят другие, куда более мрачные. И куда более реальные.

- О чем это вы? – насторожился канонир, с лица которого, точно сдутая ветром, вдруг пропала вся дурашливость.

- О войне, конечно, - Линдра Драммонд подняла на него недоумевающий взгляд, - Война – лучшая пища для легенд. Но та, что разразится вскоре, без сомнения, насытит весь небесный океан легендами на сотню лет вперед…

Алая Шельма встрепенулась на своем капитанском месте. Глаза быстро заморгали.

- Война? – спросила она, не подозревая, насколько изменяет ей сейчас голос, - Какая война?

- Та, которая вот-вот начнется, - офицер-ихтиолог обвела всех присутствующих взглядом, точно проверяя, не насмехаются ли пираты над ней, - Только не говорите, что вы еще не знаете… Ах да, вы же, наверно, не читаете газет и не заходите в порты Унии… Готланд и Формандская Республика вот-вот объявят войну друг другу.

От этих слов Шму вздрогнула так, точно рядом выпалила шестнадцатифунтовая пушка. Малым утешением служило то, что все прочие в кают-компании тоже оказались ошарашены. А вот Алая Шельма, напротив, точно вынырнула на миг из того омута, в котором ее мысли плавали последний час. В глазах мелькнул знакомый огонек, злой и вместе с тем радостный. Она резко поднялась, срывая с шеи салфетку.

- Ужин закончен, экипаж свободен. Мисс… Драммонд, я бы хотела поговорить с вами отдельно в капитанской каюте. В присутствии моего старшего помощника, если вы не против.

Линдра нерешительно поднялась следом.

- Да, конечно. К тому же, мне, как пленнику, не пристало отказываться.

- В таком случае буду благодарна, если вы проследуете за мной в мою каюту.

- Вот так неудача, - пробормотал Габерон, силясь улыбнуться, - Стоит только хорошенькой девушке оказаться на палубе «Воблы», как она уже через час отправляется в каюту капитанессы. А я служу на этом корыте уже несколько лет, но разве хоть раз удостоился такого приглашения?..

* * *

К окнам капитанской каюты Шму добралась совершенно обессиленная, но и держаться здесь, по счастью, было куда проще. Зацепившись за рога какой-то жуткой мифической рыбины, которая в другое время напугала бы ее до ужаса, Шму осторожно заглянула в приоткрытое окно. Кажется, она успела вовремя – капитанесса и ее гости едва успели переступить порог. Шму вжалась в мокрое дерево, так, чтоб заглядывать в каюту лишь краешком глаза. Она могла чувствовать себя в безопасности - бесформенная черная роба совершенно скрывала ее в ночи – но почему-то не чувствовала.

Капитанесса зашла первой и села на свое место у письменного стола. Но даже эти простые действия дались ей нелегко. Она выглядела напряженной и двигалась скованно, словно не перемещалась по собственной каюте, а выполняла какой-то сложный навигационный маневр на рискованном ветру. Дядюшка Крунч двигался с обычной грузной неспешностью, напоминая тяжелый стрелочный кран.

Алая Шельма не сразу смогла начать. Без всякой нужды переставила свечи на столе, одернула рукава кителя, поправила волосы, постучала сапогом о сапог… Несмотря на разделяющее их толстое стекло, Шму чувствовала, как капитанессе не хочется приступать к разговору. Но и тянуть дольше не представлялось возможным.

- Итак, мисс Драммонд, что вы имели в виду, когда сказали о грядущей войне? – спросила наконец Алая Шельма.

Офицеру-ихтиологу сесть не предложили и она осталась стоять посреди каюты, приняв подобие строевой стойки.

- Я думала, вы и так знаете, - Линдра кашлянула, - Ваши люди в кают-компании упомянули «Барракуду», вот я и подумала, что вы в курсе событий. Ведь все это началось именно с «Барракуды».

- Кому в Унии может быть дело до корабля, растворившегося в Мареве несколько недель назад? – грубовато бросила Алая Шельма.

Шму показалось, что капитанесса сама не знает, как вести себя с пленной и с какой позиции строить разговор. Она казалась то рассеянной, то не в меру жесткой, то нерешительной. Так маленький шлюп пускают по ветру, не в силах совладать с парусами, отчего его крутит, рвет в разные стороны и норовит перевернуть.

Глаза Линдры округлились.

- Но «Барракуда» не растворилась в Мареве! Ее подняли.

- Что? – Алая Шельма недоверчиво уставилась на пленницу, - Я сама была на «Барракуде», когда она шла вниз, и я даю слово капитана, что ни одна сила на свете не смогла бы поднять ее. Она была ниже трехсот футов, на предельной высоте. Даже Роза собственноручно не вытащила бы ее обратно в небо!

- Формандцам удалось ее поднять при помощи каких-то хитрых устройств и специальных крючьев. Неприятности начались еще до того, как корабль отбуксировали в ближайший порт. Сообщения понеслись по магическим лучам по все стороны света. Покинутый корабль, полный мертвых формандских моряков. В тот же день Формандия отозвала своего посла из Готланда.

- Но какое отношение Готланд имел к этой трагедии?

- На корабле не нашли ни одного мертвого готландца, зато там осталось великое множество следов. Пуговицы от готландских мундиров, готландский табак, рассыпанный порох готландского изготовления… Но главной уликой был бортжурнал, - Линдра позволила себе немного переменить позу, приняв положение «вольно», - В нем сохранились все записи, включая последнюю, о просящем помощи готландском корабле. Разумеется, это расценили, как ловушку. Можете себе представить, что началось, когда известия попали к формандским газетчикам. Те и прежде позволяли себе дерзости в адрес союзных держав, но теперь… Адмиралтейство Формандской Республики пыталось взять все под контроль, чтоб разобраться, но едва ли у него будет такая возможность. На всех формандских островах вспыхнули страсти. Все клянут готландское коварство и превозносят мужество погибших небоходов, шедших в распахнутую ловушку. Не удивлюсь, если об этом уже сложили песни. Формандцы выдумывают их по любому случаю.

Не выдержав, Алая Шельма вскочила на ноги и принялась мерить шагами капитанскую каюту. Дядюшка Крунч и Линдра молча наблюдали за ней. О третьем наблюдателе, примостившимся снаружи за грязным стеклом, капитанесса, к счастью, не подозревала.

- Война? – отрывисто спросила она, останавливаясь у дальней стены, - Между членами Унии? Война из-за одной-единственной канонерки?

Линдра коротко кивнула, не сходя с места.

- Война еще не объявлена, но… Многие говорят о ней так, словно она уже гремит в небесах. Все боевые корабли Формандской Республики получили предписания вернуться в свои порты. Это грозный знак. В магическом эфире разлетаются тысячи засекреченных сообщений, а к островам с пороховыми фабриками выстроились целые караваны с калиевой селитрой. Вы знаете, о чем это говорит.

Шму решила, что капитанесса знает – Алая Шельма еще крепче стиснула зубы. Сейчас она выглядела не рассерженной, а погруженной глубоко в собственные мысли, так глубоко, что даже глаза, обычно выдающие ее с головой, сейчас были пусты и невыразительны.

- Конечно, канонерка – лишь предлог для выяснения отношений, - проронила она, бессмысленно крутя пуговицу на кителе, - У Формандской Республики и Готланда слишком много разногласий, и некоторые из них накапливались веками. Спорные острова, неразделенные сферы влияния в южном полушарии, застарелые обиды и великодержавные амбиции… Кроме того, промышленность Готланда в последнее время слишком активно выживает Формандию с внутренних рынков Унии.

Дядюшка Крунч ссутулился, отчего его доспехи беспокойно задребезжали.

- Проще говоря, этим муренам давно не терпится вцепится в горло друг дружке. Роза впервые дала им шанс, а они слишком слепы, чтоб задуматься, каким ветром его принесло. И, пожалуй, слишком глупы, чтоб от него отказаться. Я все же думаю, найдутся светлые головы, которые поймут, к чему идет. Голос разума возобладает.

Линдра Драммонд с интересом взглянула в его сторону.

- Вам приходилось видеть, как взрывается корабельный котел, когда давление становится критическим?

- Доводилось видеть, - проворчал абордажный голем, - Как по мне, не самое приятное зрелище.

- В какой-то момент давление возрастает настолько, что бессильны любые предохранители и патрубки, - глаза Линдры мерцали, отражая свет заправленных рыбьим жиром ламп, - Уния – один большой котел, давление в котором давно не стравливали. И сейчас оно ищет выход. Не только адмиралам кажется, что война может стать решением всех проблем. Промышленники, дипломаты, корабелы, даже ведьмы – многие постепенно приходят к мысли, что война, пожалуй, не будет большой бедой. К тому же, это будет скоротечная и победоносная война. Новые броненосцы, скорострельные нарезные пушки, современные гомункулы…

- Скорее у леща вырастет второй хвост, чем вы, люди, изменитесь! - в сердцах бросил Дядюшка Крунч, - Можно подумать, хоть одна война за последние триста лет начиналась иначе!

- А Каледония? – вдруг спросила Алая Шельма, - Какую роль в этой реакции займет Каледония?

Линдра напряглась. Будь на ней более свободная одежда, этого можно было не заметить, но Шму хорошо видела, как затвердела шея офицера по научной части.

- Понимаю ваше беспокойство, капитанесса. Нам, каледонийцам, придется нелегко, если Унию, служившую оплотом мирового порядка столько лет, разорвет пополам войной…

- Я давно уже не подданная Каледонии, - Алая Шельма поправила на голове треуголку, хоть та совершенно в этом не нуждалась, - Я пират, а пираты равны перед всеми коронами – нас ждет виселица на любом острове Унии, где бы мы ни оказались. Поэтому не упирайте на мой патриотизм, мисс Драммонд, этот балласт я сбросила давным-давно!

- Я и не пытаюсь, - та слабо улыбнулась, - Извините. Каледония сохраняет нейтралитет.

- У нее нет своих застарелых проблем, которые можно решить войной?

- Есть, и много. Но пока, слава Розе, холодные головы преобладают.

- Или просто не торопятся разводить пары прежде, чем станет ясно, чья берет вверх, - искривленные губы капитанессы сложно было принять за улыбку, но Шму решила, что Алая Шельма улыбается, - Нам, каледонийцам, нет нужды пояснять друг другу то, что и так понятно, верно?

Линдра склонила голову – то ли жест почтения, то ли выражение сдержанного несогласия. Шму слишком плохо разбиралась в людях, чтоб судить наверняка.

- Каледония не торопится вступить в войну - вот то, что я знаю наверняка, госпожа капитан.

- Похоже на руку Каледонийского Гунча. Не мешать противникам короны трепать друг дружке жабры и выжидать момента, когда оба будут ослаблены, чтобы затем заявить собственные права. Вот только в этот раз, похоже, кто-то вознамерился его поторопить.

Линдра встрепенулась.

- Что вы имеете в виду?

- Нападение на ваш корабль, мисс Драммонд. Вы же и сами думали об этом, не отрицайте. Формандский акцент нападающих и коварство, с которым была обставлена засада…

- Габерон считает, что это дело рук не формандцев, - осторожно возразил Дядюшка Крунч, - А…

- …а мифической Леди Икс, я знаю. Что ж, женщины всегда занимали в воображении Габерона излишне много места. Не стоит его за это винить.

Дядюшка Крунч почесал огромной рукой живот.

- Крошечное научное судно как причина для войны? Ведь это даже не канонерка… Та, по крайней мере, боевой корабль и гордость флота. А тут…

- Однажды гроссадмирал Кениг Третий объявил войну королю Турбуленцу из-за того, что форель, которую ему подали на общем пиршестве, короче на половину дюйма, - Алая Шельма устало опустилась в капитанское кресло. Выглядела она так, словно сама целый день тягала бочки с икрой на своей спине, - Если нужна не причина, а повод, сгодится и научное судно. Хотя, конечно, на месте провокатора я бы выбрала цель повкуснее. Что-то более… серьезное. Что-то, что заставило бы Каледонийского Гунча броситься в бой очертя голову, как с ним это бывало в молодости… Ладно, хватит. Разговор окончен. Мисс Драммонд, вы свободны.

Офицер-ихтиолог сдержанно кивнула.

- Насколько я понимаю, это фигура речи?

- Что? Ах да. Разумеется, вы остаетесь моим пленником. Я не стану сажать вас под замок и приставлять охрану. Но не хочу, чтоб мое доброе отношение к пленным вселило в вас какие-нибудь иллюзии. Не пытайтесь покинуть корабль или совершить любое действие, которое моими людьми может быть истолковано как… недружественное. Мой гомункул будет следить за вами.

В этот раз кивок Линдры был похож на короткий церемониальный поклон.

- Я вас понимаю, капитанесса. Слово офицера, я буду оставаться на «Вобле» в полной вашей власти.

- В таком случае доброй ночи, офицер Драммонд, вы свободны. «Малефакс» подберет вам подходящую каюту.

Линдра вышла. Алая Шельма со вздохом облегчения сняла с себя капитанскую треуголку и, не глядя, запустила куда-то в стену. Расстегнула застегнутый на все пуговицы алый китель, стащила ремень, позволив абордажной сабле задребезжать на полу. Оказавшись без капитанской формы и оружия, капитанесса вдруг обмякла, точно только алая форменная ткань в течении последних часов позволяла ей держаться ровно, а не растечься по палубе. Словно она только сейчас позволила своему телу по-настоящему расслабиться.

Судя по тому, что ее губы едва заметно шевелились, она что-то говорила или, скорее, рассеянно бормотала под нос. Шму пришлось превратиться в слух, чтоб разобрать.

- Значит, Линдра… Линдра. Лин-Дра. Линдра-Линдра-Линдра… - некоторое время она словно пробовала это имя на вкус, - «Малефакс»!

- Всегда здесь, прелестная капитанесса.

- Наблюдение с мисс Драммонд не снимать. Полный круглосуточный контроль во всех помещениях без исключения. В любой час дня или ночи я должна знать, где она находится, что делает и о чем думает!

- Кому как не вам знать, что гомункулы не умеют читать мыслей.

- Не строй из себя солдафона, - проворчала капитанесса, стягивая брюки, - Уж ты-то точно знаешь, что такое фигура речи. Просто… следи за ней, ясно? Спит она, гуляет по кораблю или наблюдает за своей разлюбезной треской, у меня должна быть возможность контролировать ее. И еще изображение. Ты ведь можешь передавать по магическому лучу изображение достаточно хорошего качества?

- Бесспорно, могу, - невозмутимо откликнулся гомункул, - И ваш упрек совершенно понятен. Приношу извинения за то, что в прошлый раз качество изображения было не на высоте. Это не моя вина, у «Воблы» слишком уж нестабильный магический фон, его всплески иной раз влияют на мои возможности. Кроме того, в последнее время я улавливаю необычные магические колебания в жилых отсеках корабля…

- А в прошлый раз изображение было недостаточно хорошо? – Дядюшка Крунч издал скрип непривычной Шму тональности, - И когда это было?

- Три с четвертью часа назад, - с готовностью отрапортовал гомункул, - Когда мисс Драммонд изволила купаться в лохани перед ужином.

Алая Шельма разозлилась. Даже без треуголки и форменных штанов, в одном лишь алом кителе и тонких нижних панталонах с легкомысленными бантиками у щиколоток, она все еще могла выглядеть, как капитан. И выглядела.

- Просто передавай мне картинку, когда я сочту это необходимым! В любой час суток и по первому моему требованию! Ты понял меня?

- Вас тяжело не понять, прелестная капитанесса, - голос гомункула сделался мягким до вкрадчивости, отчего-то напомнив Шму ведьминского кота с Порт-Адамса, - Не мне спорить с вами о безопасности корабля.

- Безопасности? – Алая Шельма нахмурилась.

- Ваш пристальный контроль над нашей пленницей, несомненно, имеет обоснование. Смею напомнить, несколькими месяцами раньше, когда на «Вобле» оказался Тренч, мы не предпринимали подобных мер предосторожности и кончилось все довольно неприятно. Полагаю, вы ощущаете опасность, исходящую от мисс Драммонд. Мне, как существу, привыкшему полагаться лишь на холодный анализ, остается лишь позавидовать вашей интуиции.

Шму отчетливо видела, как по щекам капитанессы протянулись две алые полоски, похожие на краюшек рассветного неба.

- Не то, чтоб она была опасна, но… В конце концов, она офицер каледонийского флота. Нам надо держаться с ней настороже, разве не так? Вдруг она попробует связаться со своими или устроит какую-нибудь диверсию…

- Главное – чтоб не устроила пожар, - проскрипел Дядюшка Крунч, - Со всем остальным наша старушка справится…

- Не беспокойтесь, прелестная капитанесса, я все понимаю, - невозмутимость «Малефакса» была столь искренней, что алые полоски на лице капитанессы принялись стремительно расширяться, - Вы просто выполняете свой долг перед экипажем и кораблем. Ваше пристальное внимание к мисс Драммонд совершенно оправданно.

- Убирайся из моей каюты, - сухо сказала капитанесса, - И не спускай с нее глаз.

Она стащила рубашку через голову, оставшись в тонкой нижней сорочке с завязками. Шму с трудом подавила желание зажмуриться – наблюдать за этим было еще страшнее, чем слушать секретные разговоры, не предназначенные для ее ушей.

- Я понимаю, отчего «Малефакс» хихикает, - невозмутимо прогудел Дядюшка Крунч из своего угла. Бронированная маска его лица была не выразительнее стального капонира, но Шму почему-то показалось, что голем смотрит на капитанессу с непривычным выражением, - Ты и в самом деле ведешь себя немного странно, Ринриетта.

- Я слышу это с пяти лет, - фыркнула капитанесса, откидываясь на спинку стула и болтая ногами, - А в девятнадцать я променяла диплом королевского юриста на пиратскую шляпу. Рыба-черт, да, я заслужила право называться странной!

Старый голем потер затылок – неуклюжее подобие человеческого жеста.

- Я просто хочу убедиться, что ты в порядке. Ты – капитан на этом корабле, от твоих решений зависит его судьба и жизни его экипажа.

- Я в порядке, Дядюшка Крунч. И мне уже не девятнадцать лет. Может, я все еще путаю сигналы гелиографа, но в остальном я научилась разбираться вполне сносно. Если ты не заметил, я уже не ребенок. Мне не нужна опека.

- Особенно опека старого ржавого болвана вроде меня, - Дядюшка Крунч скрежетнул челюстью, - Извини. Мы, старые механизмы, неохотно отправляемся на слом. Все пытаемся убедить себя, что еще на что-то годны. Я не хотел тебе докучать. Просто мне показалось, что ты в последнее время ведешь себя немного… необычно. Слишком рассеянна, погружена в мысли, краснеешь не к месту…

Алая Шельма вздернула подбородок. Несмотря на то, что поднялся он достаточно высоко, Шму подумалось, что в этом движении было что-то рефлекторное, как в защитном движении ската-шипохвоста.

- Я в порядке, - медленно и раздельно произнесла капитанесса, - Просто на какой-то миг потеряла душевное равновесие. Это простительно для человека, невольно развязавшего самую большую войну столетья, ты не находишь?

Дядюшка Крунч покорно склонил бронированную голову, полированная сталь которой могла бы сойти за седину.

- Хорошо. Просто мне показалось, что потеря твоего равновесия большим образом связана с мисс Драммонд, чем с войной.

Подбородок Алой Шельмы опустился на полдюйма. Может быть, даже на четверть. Капитанесса фыркнула.

- Ерунда. К тому же, я не выношу треску, уж ты-то знаешь…

- Значит, ты относишься к мисс Драммонд ровно так же, как относилась бы к любому другому пленному? Как к Тренчу, например?

Плечи капитанессы немного поникли. Возможно, этого не было бы заметно, будь она в привычном мундире, но сейчас Шму это хорошо заметила.

- Может, не ровно так же, - неохотно проронила капитанесса, - В ней есть что-то… такое, знаешь… Словно… Черт возьми, глядя на нее, я вспоминаю саму себя в ее возрасте. Растерянную девчонку в непривычно сидящем мундире. Вышвырнутую из привычной жизни, как из лодки, в бездонное небо. В ней есть что-то похожее. В ее глазах. Она тоже по какой-то причине оказалась не на своем месте. Может, у нее в жизни были более достойные мечты, чем наблюдать за косяками мигрирующей трески.

- Был бы здесь Габерон, наверняка бы съязвил что-нибудь идиотское про трогательную близость душ, - тяжело проскрипел Дядюшка Крунч, - По счастью, они с Корди сейчас слишком заняты шлифованием сказки про Леди Икс, чтоб обращать внимание на окружающее.

- Благодарю за заботу, - холодно произнесла Алая Шельма, стягивая рубашку через голову, - А теперь, если не возражаешь, я отойду ко сну.

- Совсем забыл, что мне заступать на ночную вахту. Доброй ночи, капитанесса.

Абордажный голем молча двинулся к двери, поскрипывая на каждом шагу.

- Доброй ночи, Дядюшка Крунч.

Едва он вышел, Алая Шельма потушила лампы и каюту заполнила темнота.

* * *

Шму разочарованно вздохнула и тихонько, чтоб не скрипнула ни одна доска, пустилась в обратный путь. Подниматься обычно легче, чем спускаться, но сейчас каждое движение отдавалось болью в спине – словно на ней висел груз из всех страхов и переживаний сегодняшнего дня. Из-за этого подъем казался в дюжину раз сложнее, чем обычно.

Убедившись, что на грот-мачте никого нет, не считая пары сонных пескарей, лениво щиплющих канат, Шму взлетела на салинг. Ее било мелкой дрожью, но не от ночного холода, а от переполнявших впечатлений. В ее внутренней Пустоте образовалась еще одна крохотная трещина.

Шму вытащила из-за пазухи склянку – с таким ощущением, будто вытаскивает собственное сердце, холодное и гладкое. Вынула пробку, зажмурившись от ужаса. В нос ударил запах, тяжелый, застоявшийся, но почти привычный. Глоток бездны. Почти то же самое, что вдох пустоты.

Всего один глоточек.

Не открывая глаз и судорожно выдохнув, так, словно пила обжигающий ром, Шму запрокинула склянку и сделала глоток. Один маленький-маленький глоток…

…замок баронов фон Шмайлензингеров занимал почти целый остров. Но не потому, что был настолько велик, хотя, без сомнения, имел весьма внушительные размеры, а потому, что сам остров, потомственное владение готландских баронов, год от года делался все меньше. Висящий в небе в высоте двенадцати тысяч футов, он стал жертвой хищных юго-восточных ветров, что пировали в окрестностях острова испокон веков, мало-помалу подтачивая его, незаметно и вместе с тем необратимо, как детские языки украдкой облизывают выставленные на просушку леденцы.

Говорили, еще четыре поколения назад остров фон Шмайлензингеров имел двести рутов длины или, в современных униатских мерах, почти две с половиной тысячи футов[127]. С тех пор многое изменилось. Трижды отколовшиеся от острова куски тверди падали в Марево – бароны фон Шмайлензингеры в прежние времена отличались воинственностью и вражеские эскадры не раз бомбардировали его. Один раз, при жизни прадеда Шму, в остров врезался тяжелогруженый шлюп, враз уменьшив его площадь на добрую четвертушку.

«Еще десять лет, и здесь останется место только для курятника, - имел обыкновение говорить отец, когда бывал не в духе, - Проклятый остров тает, как кусок сахара в чае».

Сейчас она оценила бы его иронию, от ее собственного имени, столь же величественного, сколь и неуклюжего, осталось лишь крошечное «Шму» - точно последняя кроха земли, все еще чудом висящая посреди безбрежного небесного океана. Но всякое «сейчас» вдруг пропало, так внезапно, что она даже не успела испугаться. И началось другое «сейчас», то, в котором она не скорчилась на мачте в окружении хищных ночных ветров, а сидела на мягкой кушетке в коридоре фамильного замка фон Шмайлензингеров. На ней была не чужая, со въевшимся запахом соли и пороха, одежда, а тонкое розовое платье из парчи. Густые волосы пепельного цвета, тщательно заплетенные в тяжелые косы, свисали едва ли не до пола, подметая бантами мраморные плиты, помнящие, должно быть, еще поступь первых фон Шмайлензингеров, отважных и дерзких каперов на службе короны.

Отец вышел из своего кабинета, резко закрыв за собой дверь. Он был похож на ростровую фигуру из тех, что в прежние времена устанавливали на корабельных носах, но фигуру, пережившую немало штормов и потемневшую от времени. Несмотря на мягкий домашний костюм из каледонийской шерсти, он всегда казался ей твердым, словно выточенным из цельного дерева. Но если наполненное магической силой дерево всегда норовит взмыть вверх, он, напротив, выглядел тяжелым, едва удерживающим положительную плавучесть. Так иногда бывает со старыми кораблями.

Конечно же, он сразу все понял. Отцы всегда все понимают, хоть иногда специально не подают виду. Шму сжалась в комок, ощущая его мерную поступь. Следы преступления, глупеньких золотых рыбок, невозможно было спрятать, они парили вокруг нее, хлопая большими ртами и кутаясь в прозрачные мантии.

Сейчас отец устроит ей взбучку. Юной баронессе непозволительно нарушать правила приличия. Ей было строго-настрого запрещено играть с рыбками в коридорах замка. Шму ощутила, как сами собой в уголках глаз набухают горячие капельки слез. Она застыла, прижавшись к холодному мрамору стены, точно воздухоход в ожидании бури.

Она почувствовала, как по ней скользнул отцовский взгляд, взгляд уставшего взрослого человека, такой же тяжелый, как и его поступь, скользнул – и ушел куда-то в сторону. Буря не началась. Он просто прошел мимо. Словно ни ее, ни золотых рыбок там и в помине не было. Он не заметил ее, словно она была призраком, бесцельно блуждающим в старинном фамильном замке. Не заметил, хотя некоторое время смотрел прямо в лицо.

Шму сжала кулаки, забыв про своих рыбок. Ей вдруг захотелось, чтоб отец остановился. Чтоб рассердился. Чтоб дал волю гневу, страшному гневу потомственных фон Шмайлензингеров, за который их боялись во всем Готланде. Пусть кричит, пусть даже отшлепает ее, пусть лишит на неделю сладкого! Пусть запретит смотреть за кораблями с башни! Шму изо всех сил сжала зубы. Ей уже девять лет. Она не заплачет. Она пообещала себе не плакать. А память у нее лучше, чем у каких-нибудь рыбешек!

Отец прошел мимо, даже не посмотрев в ее сторону. Золотые рыбки, глупые красавицы в роскошных прозрачных одеяниях, безмятежно плавали вокруг, бессмысленно разевая свои большие рты.

Шму ощутила на щеках предательскую теплоту слез.

* * *

Утром она проснулась с ноющим от затылка до щиколоток телом, избитым и помятым настолько, словно весь остаток ночи ее жевала большая рыбина с огромным количеством тупых зубов. Да и был ли это сон? Едва отойдя от зелья, Шму сомнамбулой добралась до своей каюты и там свалилась с ног, едва дотянув до кровати. То ли Корди варила «Глоток бездны» по собственному рецепту, то ли глоток, который она выпила, был великоват, но расплатой ей стало самое настоящее похмелье, от которого путались между собой и звенели мысли.

Отец…

Чтобы не думать о нем, Шму выбралась из каюты и направилась на камбуз, надеясь на то, что экипаж уже покончил с завтраком и занялся своими делами, а значит, можно будет без помех перехватить несколько галет и, если повезет, набить карманы, чтоб запасти немного провианта для карпов. При всех своих достоинствах ее подопечные имели серьезный недостаток – неугасающий и бездонный, как само Марево, аппетит.

Ее ждало разочарование – камбуз оказался заперт на огромный амбарный замок из хозяйства Дядюшки Крунча. Мало того, кто-то корявым почерком оставил на двери надпись «НИВХОДИТЬ!» Пониже была еще одна, сделанная чернилами, аккуратным каллиграфическим почерком: «Официально заявляю, если Шму еще раз будет заведовать ужином, я взорву крюйт-камеру! Г.»

Шму с грустью поскребла пальцем дужку замка. Прочный, к тому же, наверняка зачарованный. При желании она смогла бы сломать его или даже вышибить дверь с петель, но желания как раз и не было. Видно, придется пробираться в камбуз ночью, через иллюминатор. Ей надо обеспечить пропитанием семейство карпов с нижней палубы, иначе они осмелеют от голода и сами отправятся искать поживу, и тогда жди беды. Но она что-нибудь придумает. Наверняка что-нибудь придумает. Может, добыть целую сетку и поохотиться за планктоном? А еще лучше – если «Вобла» будет пролетать через заросли парящих в небе водорослей. Она сможет вооружиться какой-нибудь палкой, залезть на мачту и натягать целую кучу. Карпы обожают свежие сочные водоросли, особенно если удастся тайком высушить улов где-нибудь на верхней палубе…

Услышав доносящиеся из кают-компании звуки, Шму насторожилась. Страх, точно того и дожидался, мгновенно нарисовал в ее воображении нечто пугающее, жуткое, причем воспользовался для этого бесформенной кистью и черной, как чернила осьминога, краской. Шму потребовалось усилие, чтоб не отпрянуть мгновенно в сторону. Едва ли что-то пугающее и жуткое явилось на «Воблу», чтоб похозяйничать на камбузе. И даже если б это пришло чудовищу в голову, оно, скорее всего, проигнорировало бы ножи и вилки, звяканье которых доносились изнутри. Пустота подсказала очевидное – скорее всего, кто-то из экипажа решил соорудить себе поздний завтрак. Как бы то ни было, Шму не собиралась составить ему компанию. Запахнувшись в свою робу, она скользнула мимо дверного проема.

Ее выдала скрипнувшая под ногой доска. Что ж, даже Пустота иной раз не всесильна…

- Шму! Ты уже встала? Иди к нам! Здесь есть блинчики!

Блинчики… Кажется, карпы любят блинчики. Особенно если это будут блинчики с сиропом. Карпы пытаются производить вид внушительных и гордых рыб, но Шму знала, что все карпы на самом деле – ужасные сладкоежки. Возможно, если она захватит с собой большую стопку свежих горячих блинчиков, все выйдет не так уж и плохо.

В кают-компании Корди была не одна. Едва войдя, Шму вздрогнула – в самом углу, за крайним столом, сидела капитанесса Алая Шельма собственной персоной. Шму мгновенно проняло холодной болотной сыростью. Но испуг оказался напрасен. Капитанесса машинально ковыряла вилкой румяные свежие блинчики и была погружена в свои мысли столь глубоко, что даже не заметила присутствия ассассина.

Шму невольно вспомнила капитанессу такой, какой прошлым вечером видела в ее каюте – в нижних панталонах с бантиками – и почувствовала, что сама вот-вот зальется краской. Странно, прежде такие вещи ее не трогали. Для Пустоты все люди были одинаковы и отличались лишь телосложением, весом и полом, все остальные детали были… Покопавшись в душе, Шму нашла нужное слово – незначительны.

- Садись ко мне, Шму!

Корди уже приканчивала свой завтрак и, хоть выглядела она тоже не очень радостной, знакомое лицо, перепачканное джемом, отчего-то вызвало у Шму короткий прилив симпатии – словно ей самой в душу капнули сладкого сливового джема. Это было странно. Это было непривычно. И это пугало. Кажется, Пустота внутри нее еще больше сдала позиции. Новые воспоминания расширили прорехи, теперь в них, как в щелях старого гобелена, можно было разглядеть что-то новое. Что-то, что заставляло Шму чувствовать озноб и легкую дурноту.

Кроме капитанессы и корабельной ведьмы в кают-компании никого не было. Особенно Шму удивило то, что нет Мистера Хнумра – скорее, Его Величество королева Каледонии пропустила бы торжественную службу, чем «черный ведьминский кот» не удостоил своим вниманием завтрак. Обыкновенно он считал своим долгом засвидетельствовать почтение экипажу и лично проверить качество всех поданных на стол блюд.

- Как… т-твой кот? – тихо спросила Шму.

И вздрогнула от неожиданности, когда Корди выпучила в изумлении глаза.

- Ты заговорила! Шму! Ты заговорила!

Шму попыталась съежиться так, чтоб занимать поменьше места в окружающем пространстве.

- Я умею говорить, - шепотом произнесла она.

- Но ты впервые заговорила первой, - ведьма ухмыльнулась, стирая со щеки джем, - Вот так новости. Да еще и задала вопрос. Это из-за зелья, да? Кто-то славно погулял в прошлом?

Шму сжалась еще сильнее, молясь Пустоте, чтоб сидевшая в другом углу кают-компании капитанесса не обратила на это внимания. Но та, кажется, была слишком поглощена – скорее, своими мыслями, чем завтраком.

- Наверно… - выдавила Шму непослушными губами, - Оно… странное.

Ведьма строго погрозила ей пальцем.

- Осторожнее с ним, мисс убийца. «Глоток бездны» - это тебе не зелье-хохотунчик или отвар «Меланхоличный ерш». Говорят, к нему можно пристраститься, если дуть без меры.

Шму вспомнила жуткий вкус ведьминского варева и, видно, на миг потеряла контроль над мышцами лица, потому что Корди вновь ухмыльнулась.

- Да, на вкус он вроде компота из старой картошки, но пьют-то его не из-за этого, верно? Хорошие воспоминания могут раздавить, Шму. Ты же знаешь, что облака вовсе не белые и пушистые, да?

Шму осторожно кивнула. Это она знала доподлинно. Но не помнила, откуда.

- Так и воспоминания. Если хлебать только прошлое, забыв о настоящем, со временем можно совершенно потерять голову. Заблудиться в себе. Как курильщики водорослей.

Следующий кивок Шму был еще скованнее – почему-то потеряла гибкость шея.

Курильщиков ей приходилось видеть в Порт-Адамсе, хоть и мельком. Сперва она даже не знала, что это курильщики - ее внутренняя Пустота не хранила никаких сведений об этом. Просто стала замечать людей в странных позах, привалившихся к изгородям или лежащих в сточных канавах. Их можно было бы принять за обычных пиратов, выпивших лишний стакан рома и не дотянувших до родных кораблей, если бы не взгляд. У пьяных обычно взгляд мутный и с трудом фокусирующийся, а глаза похожи на неровно отлитые линзы. У курильщиков он был совсем другой. Их глаза были широко открыты, настолько, что это выглядело неестественным – они словно нарочно распахивали глаза так, чтоб в них вместился весь воздушный океан. Жуткий то был взгляд. Неестественный, пугающий. Какой-то… Шму нашла подходящее слово лишь когда они вернулись на корабль. Пустой. Глаза этих людей напоминали иллюминаторы, сквозь которые видно чистое небо. Неестественно чистое. Ни облачка, ни ветерка, ни крошечного острова.

«Это курильщики, - бросила капитанесса брезгливо, заметив, с каким ужасом Шму пытается обходить безвольно распластавшиеся тела, - Не бойся, они не опасны. По крайней мере, в таком состоянии. Это люди, пристрастившиеся к водорослям. Не к обычным, разумеется. Их слабость – не похлебка из ламинарий. Они курят особый сорт водорослей, которые растут в верхних слоях Марева, чаще всего фукус. Ловят, сушат, мелко рубят и набивают трубки. Говорят, действует в дюжину раз сильнее опиума. Марево дарует им сладкие грезы и невероятные фантазии, такие, что дух захватывает. Только в небо такие уже обычно не выходят. К чему им все чудеса Розы, если они и так погружены в свои ядовитые миражи?..»

Шму почувствовала, что ее пальцы так напряжены, что вот-вот изогнется тяжелая вилка, которую она бессмысленно вертела в руках, не решаясь положить себе блинчиков.

Золотые рыбки. Отец. Фамильный остров.

Она не станет хлебать «Бездну» до тех пор, пока ее глаза не станут прозрачными. Она просто приоткроет кусочек. Глянуть одним глазом.

- Я поняла… - кивок получился неестественный, но Корди, кажется, осталась довольна, - Я не буду много пить. Чуть-чуть… Как Мистер Хнумр?

Корди поморщилась, ковыряя вилкой завтрак. Последний блинчик в ее тарелке был щедро залит джемом и разделен на множество кусков, но все никак не мог попасть в рот ведьмы.

- Выглядит так, словно вылакал весь запас моих зельев вперемешку. Все больше спит, а во сне дрожит и дергается. И если просыпается, то ходит как пьяный матрос. Словно не понимает, кто я и как он сюда попал.

- Лихорадка? – невпопад спросила Шму.

Из всех человеческих болезней она знала лишь лихорадку, но и той никогда не болела.

Никогда за все время, что себя помнит, поправила она себя мысленно.

Корабельная ведьма без всякого аппетита отправила кусок блинчика в рот.

- Может, магическая…

- Так бывает?

- Он ведь ведьминский кот, - сказала Корди так, словно это все объясняло, - А у ведьминских котов особые отношения с магией. Они, конечно, не гомункулы, но все же… Коты чувствительны к магии, ты не знала? Иначе зачем бы, ты думаешь, они нам?

- Но если… магическая лихорадка.

Корди раздраженно распустила один из своих хвостов и стала бессмысленно крутить в руках шнурок от ботинка, которым тот был связан.

- Если начистоту, я даже не знаю, бывают ли такие. Просто мне кажется, здесь не обошлось без магии. Он просто чувствительнее к ней, чем… прочие. Да, знаю, что ты хочешь сказать. Наша «Вобла» буквально нашпигована магией, причем магией самой разной, чаще всего бессмысленной и бесполезной, но тут что-то другое. Может, мы пересекли какой-нибудь магнитный магический пояс, вот «Вобла» и чудит, а Мистер Хнумр это чувствует…

Закончить она не успела – по палубе прогрохотали шаги, которые могли принадлежать только Дядюшке Крунчу. Шму безотчетно напряглась – если голем нарочно не старался смягчить шаг, значит, находился в состоянии душевного волнения. Зная его вспыльчивый и брюзгливый нрав, в такие минуты стоило бы держаться подальше отсюда. Шму с облегчением выскользнула бы на верхнюю палубу, но кают-компания, к несчастью, имела лишь один выход, а столкнуться в нем с абордажным големом было небезопасно даже для ассассина Пустоты.

Дядюшка Крунч ворвался внутрь так, словно проламывал оборону укрепившегося вражеского экипажа. Дверь, жалобно крякнув, повисла на одной петле. Алая Шельма вздрогнула над тарелкой давно остывших блинчиков.

- Во имя Розы, Дядюшка Крунч!.. – вырвалось у нее, - Неужели нельзя уважать своего капитана и…

Он остановился перед ней, тяжело пыхтящий, скрежещущий и покрытый влажной капелью – судя по всему, «Вобла» шла сквозь густую облачность.

- Ринриетта! Известно ли тебе, где мы находимся?

Капитанесса растерялась.

- Где-то в шестистах милях от Каллиопы. Спроси у «Малефакса», если хочешь знать наверняка. Мы идем на восьми узлах, цепляясь за Шепотунчика, потом перепрыгнем на Холодную Мисс и, если та не будет капризничать, доберемся до Каллиоппы через три дня.

- В таком случае можешь передать апперам, чтоб грызли галеты – придется им на какое-то время забыть про икру.

- Что ты имеешь в виду, Дядюшка Крунч?

- То, что я только что взял астролябию и рассчитал местоположение «Воблы». Мы давно уже отклонились от Шепотунчика и где-то в ста двадцати милях от начала Холодной Мисс. Проще говоря, мы куда юго-восточнее, чем должны быть по рассчетам.

Алая Шельма машинально откусила кусок блинчика, едва ли почувствовав вкус.

- Это невозможно, - пробормотала она, - Вчера я самолично сверяла курс в штурманской.

- Я знаю, - пропыхтел голем, - Я тоже делал измерения вчера вечером. Никаких отклонений от курса.

Капитанесса покраснела. Едва заметно - лишь порозовели щеки.

- Проверяешь, как я справляюсь со своими капитанскими обязанностями?

- Навигация – сложная наука, Ринриетта, - в голосе старого голема послышалось смущение, - Не могу же я допустить, чтоб в один прекрасный момент ты забыла учесть поправку на боковой ветер и размозжила корабль об какой-нибудь остров… Дело не в этом. Дело в том, что сейчас мы сбились с курса и потеряли на этом сто двадцать миль, а значит, как минимум один день. Твои приятели-апперы могут быть недовольны. Икра – капризный продукт и каждый лишний день пути может стоить нам приличных издержек.

Алая Шельма закусила губу.

- Вероятно, мы сорвались с нужного ветра. Но почему «Малефакс» не предупредил меня?

- Возможно, тебе стоит спросить самого «Малефакса».

- Гомункул! – отрывисто произнесла Алая Шельма, поднимаясь на ноги, - Немедленный отчет. Вызывает капитанесса.

- Здесь, прелестная капитанесса, - произнес невидимый рулевой «Воблы». Даже на слух было понятно, что он в необычном расположении духа – в его голосе не было слышно привычного сарказма.

- Что происходит, «Малефакс»? – требовательно спросила Алая Шельма, - Почему корабль сбился с Шепотунчика и всю ночь шел не в ту сторону?

- Я…

- Ты проспал перемену ветров? – голос Алой Шельмы звякнул капитанской строгостью, - Увлекся очередным парадоксом и просто не заметил, что судно сменило курс? Я хочу знать, почему мы сейчас находимся на сто двадцать миль дальше от места назначения, чем должны.

«Малефакс» помедлил, прежде чем ответить. Для существа, способного за неполную секунду с точностью до пятого знака после запятой вычислить скорость ветра или рассчитать курс корабля в сложнейших метеоусловиях эта пауза длилась бесконечно долго.

- Не знаю. Она ведет себя… странно.

- Она ведет себя странно с того самого дня, когда я впервые поднялась на палубу, - фыркнула Алая Шельма, - Я думала, мы все к этому привыкли.

- В этот раз все немного иначе, - неохотно заметил «Малефакс», - Насколько я могу судить, магическое поле корабля незначительно потеряло стабильность.

- Что это должно значить? Черт возьми, я капитан, а не ведьма!

- «Малефакс» хочет сказать, что наша «Вобла» капризничает, - Корди без всякого энтузиазма слизнула каплю джема с ладони, и скривилась, точно это был рыбий жир, - С ней такое иногда бывает… Хотя я не очень-то разбираюсь в корабельных чарах, я же не корабел.

- Я надеюсь, кто-нибудь из вас двоих сможет объяснить мне, что происходит с моим кораблем.

Вопрос был задан жестко, не оставляя маневра для уклонения. Шму даже вжала голову в плечи – очень уж хлестнуло по ушам резкое капитанское «моим».

Корди вздохнула и сплела на коленке пальцы.

- Я думаю, «Вобла» в очередной раз дурачится, вот и все. Может быть, и Мистер Хнумр из-за этого ведет себя чудно. У него ведь особенное восприятие ко всему магическому, вот его и скосило магическим излучением…

Дядюшка Крунч гулко ударил себя в литую грудину.

- Меня-то пока не скосило, а у меня внутри тоже чары, если не забыла, рыбешка.

- У тебя чары проще, грубее, - Корди смутилась и попыталась сгладить бестактность, - Они не такие чувствительные, вот я к чему.

Капитанесса прищурилась.

- Что «Вобла» умеет показывать норов я знаю не хуже тебя. Она умеет быть… весьма норовистой рыбой. Но никогда прежде она не сбивалась с заданного курса. Это уже серьезно, Корди. Не знаю, что за магические всплески происходят в ее внутренностях, но я хочу знать, что послужило их причиной и могут ли они повториться в дальнейшем.

Корди задумчиво нарисовала джемом на блинчике какой-то колдовской глиф[128], отчего тот сразу стал выглядеть зловеще.

- Она успокоится, Ринни. Обязательно успокоится.

- Звучит обнадеживающе, - капитанесса сверкнула глазами, - И я надеюсь, что это случится прежде, чем мы наскочим ночью на стадо дрейфующих китов. Или каледонийский корабль. Или задохнемся от нехватки кислорода, случайно поднявшись до апперских высот!

Скрученные разноцветными шнурками и лентами хвосты Корди разом обвисли и стали выглядеть так беспомощно, что Шму даже захотелось их погладить, точно они были грустными карпами. Конечно, ведьминские хвосты больше были похожи на угрей, чем на карпов, а угри – очень капризные и хитрые рыбы, но, в сущности…

- Это не повторится, - пообещала Корди, глядя в тарелку, - Ты же знаешь «Воблу», Ринни. Разок выкинет номер, а потом опять делается покладистой и послушной. Она больше не будет.

Алая Шельма сделала глубокий медленный вдох. И по тому, как потемнели капитанские глаза, Шму безошибочно поняла, что в кают-компании сейчас разразится что-то серьезное. Лицо капитанессы говорило об этом явственнее, чем барометр – о приближении бури.

- Вот именно, это не повторится. Потому что с этого момента я объявляю состояние повышенной бдительности на борту. Это означает увеличенную вахту. Это означает, что отныне вести дежурство будем по двое, причем и в ночное время. Это означает, что «Малефакс» держит руку на пульсе корабля, находясь в постоянной готовности отрапортовать мне о состоянии любого паруса или штага. Это значит…

Дверь кают-компании распахнулась. И хоть сделала она это негромко, почти без скрипа, все присутствующие почему-то замолчали и посмотрели в ее сторону. В отсеке повисла тишина, но не гнетущая, как обычно случается при прерванном разговоре, а какая-то неуклюжая, смущенная. И длилась она так долго, что Шму осмелилась приподнять голову, чтоб сквозь волосы глянуть на причину всеобщего замешательства.

Линдра Драммонд клокотала от ярости.

Подобно тому, как патентованный корабельный котел надежно сдерживает внутри себя чудовищное давление магических чар, не допуская их прорыва, офицер-ихтиолог сдерживала собственные эмоции, хоть и не полностью – их выдавало дрожание губ и легкий нервный тик. Ее одежда была в безукоризненном порядке, волосы стянуты на затылке форменным строгим хвостом, ремни затянуты насколько туго, насколько это возможно. Но вот лицо… Обычно миловидное юное лицо офицера-ихтиолога заставило Шму прикусить язык. Оно со вчерашнего вечера переменилось, причем весьма серьезно.

Лоб и щеки Линдры покрылись густыми фиолетовыми пятнами, ближе к подбородку переходящими в потеки. Возможно, отстраненно подумала Шму, пленница ела ежевичный пирог, причем не затрудняла себя ни столовыми приборами, ни салфеткой.

В наступившей тишине было хорошо слышно, как икнула Корди.

- Г-госпожа капитанесса!.. – Линдра Драммонд выпятила грудь, что при ее небольшом росте и субтильной фигуре почти не придало офицеру-ихтиологу внушительности, - Я отдаю себе отчет в том, что являюсь пленницей на этом корабле, но полагаю… я считаю… я настаиваю… В конце концов, это бесчестно – унижать человека лишь потому, что он волей обстоятельств оказался в чужой власти!

Алая Шельма беспомощно моргала, глядя на гостью. Буря стихла, не начавшись, раздавленная в зародыше вторгшимся в воздушное пространство ветром.

- Простите, я не совсем…

Фиолетовые губы Линдры задрожали.

- Если эта шуточка ваших рук дело, капитанесса, я весьма обескуражена. И разочарована. Мне казалось, вы человек другого сорта, но, как видимо, я ошибалась.

- Да что стряслось-то? – хрипло поинтересовался Дядюшка Крунч, - Начнем с вашего вида, мисс Драммонд. Не знаю, как сейчас, а в мое время офицеры Каледонийского флота не считали нужным украшать свои лица боевой раскраской, оставляя это дикарям южного полушария… Конечно, нравы с тех пор изменились, но я и не подозревал, что настолько!

Линдра Драммонд немного порозовела, это было заметно даже сквозь фиолетовый цвет ее лица.

- Что случилось? – она пронзила абордажного голема взглядом, похожим на сверкание молнии на высоте в двадцать тысяч футов, - Что случилось? Чернила! Чернила в моем рукомойнике!

Корди захихикала первой. Дядюшка Крунч что-то нечленораздельно проворчал и закашлялся. «Малефакс» явственно фыркнул, неуклюже попытавшись прикрыться дуновением сквозняка в кают-компании. Шму обнаружила внутри живота легкое покалывание. Оно было не больным, но чудным, словно она выпила целый галлон пузырящейся зельтерской воды. Одна лишь капитанесса выглядела так, словно выронила на палубу золотую монету и теперь изо всех сил пыталась ее разглядеть. На ее щеках сгущался румянец.

- Это была самая низкая, дурацкая и никчемная шутка из всех возможных, - Линдра испепелила взглядом всех присутствующих, - Хотела бы я знать, кому она пришла в голову?

- Никому из тех, кого вы видите, - с достоинством заметил «Малефакс», вернув голосу нейтральный тон, - И никому из экипажа. Я только что проверил, за последние сутки в вашу каюту не входил никто кроме вас, мисс Драммонд.

- Тогда кто же это сделал? – ядовито осведомилась Линдра, - Уж не Роза ли самолично?

- Дело в том, мисс Драммонд, что…

- Отлично, так и знал, что застану вас здесь, бездельники! – Габерон заглянул в приоткрытую дверь. Заходить в кают-компанию он не стал, вместо этого замер в дверном проеме, выгодно очертив фигуру падающим через иллюминаторы светом, - О, госпожа офицер-ихтиолог, и вы здесь? Ох, дьявол! Вы что, пытались наложить макияж при сильной качке? Должен заметить, этот цвет вам очень идет, хотя в этом освещении выглядит немного м-м-ммм… броско. Впрочем, не подумайте, что я осуждаю современную моду, ее колебания иногда причудливы, но не лишены изящности…

- Зачем явился, балабол? – грубовато оборвал его Дядюшка Крунч.

- Чтоб засвидетельствовать всем вам свое презрение! – Габерон сложил руки на груди и выпятил челюсть, позволяя мисс Драммонд сполна оценить контур его тщательно выбритого подбородка, - Не знаю, кто из вас вздумал разорить мою каюту, но уверяю, что он поплатится сполна. Мои лучшие духи пахнут тушеной капустой! Вместо пудры - угольная сажа! Все булавки погнуты!

Все почему-то посмотрели на Корди. Ведьма смутилась.

- «Вобла» шутит. С ней и раньше такое бывало.

- Но не так часто, - проворчал Дядюшка Крунч, - И не так явственно. Габерон, кажется, я знаю, где твоя пудра. Кто-то использовал ее вместо мела, чтоб изобразить на баке батальную картину длинной футов в двадцать. Сцена сражения исполинского лосося с пушечной эскадрой. Изображено не без таланта. Думал, кто-то из вас, малышня, дурачится, но теперь…

Шму еще сильнее втянула голову в плечи. Еще с утра она заметила целую россыпь каледонийских булавок на третьей палубе, превратившихся, правда, в кучу крохотных свернутых штопором пружинок. Ей даже не пришло в голову, что…

- Ждем Тренча? – хмыкнула Корди, с интересом разглядывая смущенного фиолетового офицера-ихтиолога, - Не удивлюсь, если…

- Нет нужды, юная ведьма, - галантно заметил «Малефакс», - Он уже связался со мной. Хочет узнать, кому вздумалось подшутить над ним.

- Кто-то превратил его хлам во что-то работающее? – осведомился Габерон, приподнимая бровь, - Вот это было бы удивительно. Знаете, что он изобрел в последний раз, уже в Порт-Адамсе? Несмывающееся мыло! Великолепно очищает любую въевшуюся грязь или копоть, вот только само по себе не очищается ничем!

- Нет, он жалуется на то, что некоторые его инструменты оказались сплавлены между собой, а другие приросли к стене.

Габерон присвистнул.

- Кажется, наша старушка расшалилась.

- Я регистрирую множественные возмущения магического поля, - голос корабельного гомункула звучал бесстрастно, но в нем ощущалось напряжение, - Слабые, но вполне отчетливые. На всех палубах, начиная с нижней. На третьей палубе температура упала до тридцати шести градусов по Фаренгейту[129], так что лучше не спускайтесь туда без теплой одежды. На четвертой кто-то исписал половину корпуса изящной ротундой[130] с рецептом яблочных пышек. Еще я замечаю непривычно большое количество карпов на всех палубах, но это, возможно, и не имеет отношения к магическому всплеску…

Шму вздрогнула. По счастью, этого никто не заметил, поскольку никто и не смотрел.

- Хватит, - Дядюшка Крунч поднял лапу, заставив Линдру опасливо попятиться, - Ринриетта права. Может это и серия случайных сбоев, обычная шалость нашей «Воблы», но надо быть начеку. Скажи им, Ринриетта.

Алая Шельма неуверенно поправила треуголку.

- Да, я… Наверно, нам надо… То есть, если никто не возражает…

Линдра удивленно взглянула на капитанессу, отчего та замешкалась и едва не уронила треуголку на пол.

- Капитанесса хочет сказать, что с этого дня на этом корабле введен новый распорядок, - пропыхтел Дядюшка Крунч, - И жесткие правила. Я правильно понял?

- Ну да… - Алая Шельма приподняла было подбородок, но особенного эффекта это не произвело, быть может, оттого, что взгляд ее по прежнему был устремлен куда-то в пол, - Именно это я и имела в виду. Нам всем… Всему экипажу… Надо действовать как один…

На ее щеках стал расцветать предательский румянец.

- Кажется, я наблюдаю еще одно любопытное магическое явление, - нарочито ровным тоном заметил Габерон, - Спонтанное покраснение капитанессы без всякой причины. Вы видите то же, что и я, мисс Драммонд? Не хотите ли запротоколировать это интересное наблюдение, чтоб при случае представить его в Научное общество Каледонии?

Линдра тоже немного смутилась. По крайней мере, достаточно, чтоб растерять весь пыл.

- Ну, я…

- Только на вашем месте я был бы осторожен, офицер Драммонд. Говорят, эффект наблюдателя[131] может исказить результаты…

- Дурак! – рявкнула вдруг Алая Шельма, чей румянец принялся пунцоветь. Вздернув голову, так, что треуголка оказалась едва ли не на затылке, она решительно прошла к выходу из кают-компании и лишь на пороге приостановилась, - Мой первый помощник будет следить за обстановкой! Я… Докладывать мне… В случае чего… Незамедлительно!

Она вышла, хлопнув дверью. Судя по тому, что с палубы донесся торопливый топот ног, выдержки капитанессы хватило не надолго.

Смутился и Дядюшка Крунч.

- Ну, вы все слышали, - пробасил он, - Всему экипажу удвоить бдительность! Обо всех случаях магических казусов немедленно сообщать мне или «Малефаксу». И… вообще.

Неопределенно пошевелив механическими пальцами, голем покинул кают-компанию вслед за командиром.

Габерон посторонился, пропуская его. И озадаченно пригладил пальцем ус.

- Мне, конечно, далеко до ведьминского чутья, - пробормотал он, - Но что-то мне подсказывает, что это будет не самый простой рейс старушки «Воблы»…

* * *

- Записывай дальше, - Корди зевнула и потерла кулаком слипающиеся глаза, - Одиннадцать часов сорок восемь минут. На второй палубе обнаружен бочонок, внутри которого гудит маленький ураган. На всякий случай заткнули его затычкой. Одиннадцать пятьдесят четыре. На третьей палубе слышали незнакомый голос, произнесший «У моей тети Клоры точь-в-точь такая же фисгармония, как у вас». Хозяина голоса найти не удалось, зато нашли коробку устриц в шоколаде и странную книгу «Воспоминания Урга Йортенсена, обер-пескаря Его Величества».

Шму терпеливо водила пером по странице, заполняя ее по-детски аккуратными буквами. Прежде она никогда не пробовала писать, но, раз взявшись под диктовку Корди, обнаружила, что вполне сносно управляется с писчими принадлежностями. По крайней мере, выполненные ее рукой рапорты получались куда понятнее странных и загадочных сообщений Корди, буквы которых выглядели так, словно их нацарапал ножом какой-то дикарь. После этого капитанесса распорядилась, чтоб записи вела Шму. К вечеру следующего дня они сообща исписали уже три дюжины листов.

Писать приходилось много. Так много, что Шму иной раз дула на уставшую руку, водившую пером – пальцы от напряжения сводило так, словно она пробивала ими полуторадюймовую броню. Но приказ капитанессы был слишком однозначен и прям, чтоб от него можно было уклониться.

«Обойти весь корабль, - распорядилась она, - От носа до кормы, каждый дюйм. Составить список всех магических… недоразумений, что встретятся по пути. Даже если это запах сыра или случайный сквозняк! Я хочу знать, что происходит с «Воблой» и насколько опасной она может быть для экипажа».

Корди взялась за дело со всей ответственностью и немалым пылом. Шму подозревала, что дело вовсе не в исполнительности Сырной Ведьмы, она просто старалась занять себя чем угодно, лишь бы не думать о мечущемся в бреду Мистере Хнумре.

В самом скором времени «жорнал» оказался густо исписан заметками, сделанными разными руками и разным почерком, иногда с подписями, иногда с непонятными отметками – явный признак того, что к его заполнению приложил руку каждый из экипажа.

«Стеньга бизань-мачты на ощупь холоднее, чем прочие части рангоута» - изящный мягкий почерк со множеством фривольных хвостов и завитушек.

«Бутыль оливкового масла на камбузе наполнена медным купоросом» - неуклюжие тяжелые буквы, оставленные, кажется, не человеческой рукой, а тяжелой громоздкой лапой.

«Есле прыготь на правой ноге девятнаджцать раз, в голове получаится странный жвон».

«Брошенные на палубу заклепки всегда образуют кучки с нечетным количеством заклепок».

«Хранящийся в трюме канат сросся сам с собой», - строгие чопорные литеры, словно перерисованные из тетради по чистописанию, - По поводу оформления журнала, довожу до сведения экипажа, что записи должны быть корректны, понятны и снабжены подписями. Капитанесса А.Ш.»

«Восточный ветер опять пах сыром. Кажется, пармезан. Тренч».

«Серебряные ножи, если закрутить их на столе, всегда указывают черенком на восток. Габерон».

«Загадочное свечение ночью на гандеке». Перечеркнуто. «Не принимать во внимание. Это Габерон накручивал волосы на папильотки. Тренч».

«Будешь за мной шпионить - пущу на корм рыбам! Г.»

«Ринриетта, приструни своих мальчишек, они опять валяют дурака вместо того, чтоб заняться работой. Первый помощник».

«ДЯДЮШКА КРУНЧ АПАТЬ ВАРЧИТ, НО ЭТА НРАМАЛЬНО, НЕ ОНАМАЛИЯ»

«Если будете забивать журнал посторонними записями, заставлю нести круглосуточную вахту в трюме. Капитанесса А.Ш.»

«Наблюдение. Всплески магической энергии регистрируются все чаще и я до сих пор не могу их локализировать. Пять минут назад корабль самовольно сменил румб, по счастью, я был наготове и не допустил изменения курса. Получасом ранее сам собой поднялся мидель-кливер. Это меня беспокоит. Раньше «Вобла» никогда себя так не вела. «Малефакс».

«Исчезли еще две офицерские каюты по правому борту. Не осталось даже дверей».

«ШМУ ЗАКОНЧЕЛА ПРАВЕРЯТЬ ТАКЕЛАЖ, ВСЕ ВПАРЯДКЕ».

«Опять наткнулся на стаю карпов. На магических не похожи, но что здесь делают – не понятно. Тренч».

«Во время ночного дежурства звезды над кораблем дважды выстраивались в надпись «РОЗА, ХРАНИ КОРОЛЕВУ». Какая-то чертовщина. И чем дальше, тем сильнее. Первый помощник».

«Поскольку наша прелестная капитанесса категорически приказала ее не тревожить, изложу свои выводы в «Жорнале учота». Итак, если верить записям за последние два дня, эпидемия спонтанных магических проявлений не только не идет на убыль, но и напротив, активизируется, график показывает неуклонный рост по экспоненте. У меня складывается устойчивое впечатление, что магия рвется из-под контроля, причем место ее прорыва невозможно предсказать. «Малефакс».

«Может, у нас течет котел? Выглядит так, словно «Воблу» заливает галлонами магических чар. Габерон».

«Котел в порядке, пустобрех никчемный. Мы с Тренчем уже трижды осмотрели всю систему, включая трубопровод и патрубки. Кроме того, последние двенадцать часов мы идем только под парусами. Течи нет. Старший помощник».

«Можешь считать себя капитаном, ржавая бочка. Раз уж Ринни самоустранилась от командования. Кто-нибудь вообще видел ее за последние сутки? Габерон».

«СЕДИТ У СИБЯ В КАЮТЕ, НЕ СКЕМ НИ ГОВОРИТ, СЛУШАЕТ МУЗЫКУ».

«Отстаньте от нее, мелюзга. Ей нужен отдых. Корабль идет согласно заданному курсу. Через два дня будем у Каллиопы. Старший помощник».

«Если ситуацию не получится взять под контроль, господин старший помощник, может оказаться так, что до Каллиопы не дойдет никто. С магией нельзя шутить. Это слишком могущественная и плохо управляемая стихия. Сейчас она приносит больше беспокойства, чем серьезного вреда, но уже в скором времени вам придется иначе взглянуть на это дело. Малефакс».

«Просто веди корабль, говорящая банка. Если мы развернемся обратно к Порт-Адамсу и пойдем против ветра, то потеряем еще не меньше трех дней, а то и всю неделю. Неизвестно сколько времени займет ремонт и где мы отыщем достаточно грамотную ведьму-корабела. И все это время икра апперов будет гнить у нас в трюме. Догадываешься, какую неустойку они выкатят? Приказ старшего помощника – «Вобла» идет прежним курсом. Паров не разводить, но хвататься за любой попутный ветер, даже если для этого придется использовать портянки и носовые платки! Старший помощник».

«Считаю своим долгом как бортового гомункула заметить – вы недооцениваете опасность. Магия – это не только миражи и иллюзии. Это не только запах сыра или нечетные кучки из заклепок. Магия – это струны, на которых держится сама жизнь. Магия способна плавить материю и выковывать из нее то, что вам не под силу и представить, то, что даже я не способен правильно распознать».

«Мы с дедом Ринриетты годами плавали на «Вобле» и, как видишь, никого из нас магия не убила! Имей снисхождение к возрасту, гомункул, старики часто капризны и любят побрюзжать. Пока магия нематериальна, мы в безопасности, пусть показывает свои фокусы. Старший помощник».

Следующая запись в «жорнале» была сделана невидимой рукой гомункула, о чем говорили причудливо искаженные очертания букв.

«У меня нет возможности оспорить ваши полномочия, господин первый помощник, а капитанесса отказывается принимать участие в управлении кораблем. Я лишь надеюсь, что мы разберемся в происходящем до того, как станет слишком поздно».

Были после этой записи и другие, много других, но именно от этой сердце Шму тревожно сжималось.

- Восемь минут пополуночи, - бубнила Корди, клюя носом, - Если плюнуть вниз с грот-марса, плевки иногда подолгу зависают в воздухе. Записывай, Шму…

Шму записывала. Они с Корди сидели на самом краю грот-марса, наслаждаясь первыми ночным ветрами, еще недостаточно холодными, чтоб заставлять кутаться в теплые вещи, но достаточно свежими, чтоб выдуть из головы беспокойные мысли. Грот-марс был их общей территорией, которую они часто делили друг с другом. Когда на палубе «Воблы» становилось слишком беспокойно, грот-марс делался превосходным убежищем – от ворчливого Дядюшки Крунча, требовавшего драить палубы дважды в день, от непредсказуемого нрава капитанессы, от саркастичных насмешек Габерона…

Но сегодня это место уже не казалось Шму столь безопасным. Она поежилась, представив, как в крюйт-камере баркентины сама собой зажигается праздничная шутиха. Или вдруг на резком воздушном вираже сами собой поднимаются все косые паруса, заставляя корабль заваливаться на бок, круша мачты, разрывая снасти…

- Может мы ей просто не нравимся?

Шму едва не выронила «жорнал» от неожиданности.

- Что?

- Может, мы ей просто не нравимся? – повторила Корди, болтая ногами над пропастью, - Ты когда-нибудь думала о том, что между магией и мыслями есть связь?

Шму помотала головой. Последние сутки она думала только о том, какое чудовище может родиться в всплеске магической энергии, охватившем корабль, и оттого боялась еще сильнее, чем обычно.

- Забавно, не так давно я, сидя здесь же, сама рассказывала Тренчу о том, что хаотические переплетения магии могут породить разум. Это было еще до того, как мы с Дядюшкой Крунчем встретили ту жуткую харибду… Она была разумной, хоть и чуть-чуть. Вот и я думаю… Может, и «Вобла» в каком-то смысле умеет чувствовать и думать, а? Может, в конце концов, она просто на нас обиделась?..

Лучше бы ведьма ничего не говорила. При мысли о том, что эта громадина, ощетинившаяся пушками и плывущая по воле ветров, может на кого-то обидеться, Шму ощутила ужасную мучительную изжогу. Целая прорва магической энергии, сосредоточенная в нескольких сотнях лоудов. По сравнению с этим сам себе кажешься крошкой планктона, парящей в небе и почти неразличимой.

Шму вспомнила чудовищ, которые мерещились ей на темных палубах – страшных кальмарообразных кровососов, шипастых головобрюхов, безглазых карликов… У них всех было одно несомненное достоинство – они, хвала Розе, никогда не существовали и не будут. А вот мстительный магический дух, пусть даже в образе неуклюжего корабля, способный управлять материей и временем – это куда серьезнее… Пустота внутри Шму съежилась, как тряпочка.

- У меня глаза слипаются, - пожаловалась Корди, закрывая фолиант, - «Малефакс», долго нам еще сидеть?

- Можете спускаться, ваша вахта закончилась три минуты назад. Сейчас вас сменят Тренч и Линдра.

- Линдра? – удивилась Корди, - С каких пор пленники несут дежурства?

- С сегодняшнего дня – по приказу старшего помощника. Госпоже ихтиологу придется вносить свой вклад в обеспечение безопасности судна.

За его голосом и шелестом ветра Шму внезапно разобрала цоканье множества лапок. Если бы не сжатое спазмом горло, она бы завопила от ужаса, но, спустя бесчисленное множество сердечных ударов, похожих на оглушительную барабанную дробь, разглядела ползущего по рее панцирного моллюска. Не кошмар, не жуткое магическое проявление, просто один из обитателей небесного океана, куда-то бредущий по собственной надобности. Шму даже позавидовала ему. Мало того, что знает куда идет, так еще и несет на плечах удобную сегментированную броню. Стоит появиться крабу или еще какому-нибудь воздушному хищнику, моллюск мгновенно свернется, превратившись в хитиновое ядро. Ее саму Роза Ветров почему-то не озаботилась снабдить подобной защитой…

Корди потянулась, разминая затекшие от долгого сидения ноги, нахлобучила на макушку свою огромную ведьминскую шляпу и заскользила по мачте вниз. В ее движениях не было скупого изящества ассассина, Пустота не даровала ведьме ни одного из своих умений, но Шму все равно задумчиво наблюдала за тем, как та, придерживая развевающуюся клетчатую юбку, скользит к палубе. Чтоб догнать ее Шму потребовалось немногим более секунды. На палубе они оказались одновременно.

- А сама капитанесса?.. – спросила Корди, с грохотом спрыгивая на палубу в своих сапогах, - Что она говорит?

- От нее почти нет указаний, - тактично отозвался гомункул, - Приказывает держать курс и контролировать корабль. На этом все.

- Слушай, «Малефакс»… Тебе не показалось, что наша капитанесса изменилась в последнее время?

Голос гомункула стал сухим, как ветер, пробегающий над высушенным пустынным островом.

- У меня нет полномочий обсуждать капитана или его намерения.

Ведьма закусила губу.

- Ты не мог этого не заметить! Ты ведь все замечаешь!

- Я замечаю отклонения и изменения в магическом поле. Твои фантазии, юная ведьма, в них не вписываются.

- Ринни последние два дня сама не своя. Словно в ней что-то сломалось. Она перестала изображать капитана, вот в чем штука.

- Смею напомнить, она и есть капитан этого корабля.

Корди скривилась.

- Ты же понял, что я имею в виду. Она перестала командовать, она больше не берет на себя ответственность, переложила все на Дядюшку Крунча. Как будто что-то ее сильно напугало. Она стала тенью самой себя! Краснеет чуть что, говорит невпопад, смотрит куда-то в пустоту, вздыхает… Она вдруг стала какой-то одинокой, замкнутой, как Шму.

Шму, бесшумно шедшая следом за Корди, грустно улыбнулась.

Может, у капитанессы есть свои невидимые чудовища, которые терзают ее? Интересно, как они выглядят? Похожи ли они на ее собственных воображаемых чудовищ с их зазубренными зубами, ядовитыми жвалами и горящими глазами? Или это что-то совсем другое?

- Я не врач, - неохотно проворчал «Малефакс», - Я всего лишь бортовой гомункул. А душа нашей капитанессы устроена не из магических чар. И мыслей я читать не умею.

- Она словно заболела, - Корди уже размышляла вслух, - Болезнь ведь всех меняет, верно? Помнишь, как мы когда-то подхватили всей командой ветрянку?.. И не только она. Мистер Хнумр, помнишь? Он тоже ведет себя странно. И «Вобла»… Ох, «Малефакс»! А существуют магические болезни?

- О чем ты, юная ведьма?

- Мне кажется, на борту эпидемия магической болезни, - серьезно сказала ведьма, - И началась она несколько дней назад. Сперва Мистер Хнумр, потом капитанесса, потом «Вобла»… Что-то заставляет их меняться. Но один из них колдовской кот, другой – человек, а третий – баркентина. Чем могут одновременно заболеть кот, человек и корабль? Только чем-то магическим!

- Интересное умозаключение, - в бесстрастном голосе «Малефакса» прозвучал тщательно сокрытый смешок, - И смелое. Но вынужден разгромить его подчистую. Магических болезней не существует. Хотя, не скрою, то, что творится с «Воблой», весьма похоже на лихорадку.

- Тогда Марево? – неуверенно предположила ведьма, - Марево ведь губит любые чары?

- Без сомнения. Если бы «Вобла» оказалась под влиянием Марева, ее беспокойная и беспорядочная душа наверняка бы принялась фонтанировать чарами подобным образом. Вот только мы не в Мареве, юная ведьма, а в тысячах футов над его верхней граниней. Более того, мы уже обсуждали это с… первым помощником. Если ты заметила, сегодня «Вобла» поднялась до отметки в пятнадцать тысяч футов. Мы решили на всякий случай держать ее подальше от Марева. Увы, я не регистрирую перемен. Ее по-прежнему жестоко знобит.

Корди сжала кулаки. И пусть каждый из них был размером всего лишь с крупный финик, Шму почувствовала, как заклокотал воздух вокруг ведьмы и, испугавшись, отстала на несколько шагов. Когда имеешь дело с взволнованной ведьмой, лучше держаться подальше, пока не превратился в крем-брюлле.

- Я знаю, какая болезнь терзает корабль, - твердо сказала она, - И знаю, как она называется.

- Ну и как, позволь спросить?

- Она называется Линдра. Линдра Драммонд.

«Малефакс» насмешливо присвистнул коротким порывом ветра.

- Так я и предполагал.

- Признайся, ты знаешь! Знал с самого начала! Когда Линдра рядом, Ринни еще хуже. Тогда из нее вообще слова не вытянуть. Она словно… прячется. То бледнеет, то краснеет, беспомощно хлопает глазами… И убегает при малейшей возможности, чтоб снова запереться в своей каюте! Линдра ее губит. Не знаю, как, но губит… Высасывает силы.

- Вот как? – саркастично осведомился гомункул, но больше ничего не добавил, лишь неразборчиво прошуршал в парусах.

Это совершенно не сбило с Корди уверенность, напротив, распалило ее.

- А еще она обманом попала на наш корабль! Что, тоже поверил в эту сказку про научное судно? Эта Линдра – не та, за кого себя выдает! Никакой она не офицер-ихтиолог. Не знаю, зачем она попала на «Воблу» и к чему стремится, но я сразу ее раскусила!

- Вот как? И на чем основан этот вывод?

- Я сама из Каледонии, что, забыл? Я-то знаю, как выглядят офицеры ее величества, мне часто приходилось их видеть. И прочих разных важных рыбешек. Офицеры не такие. Они молчаливые и исполнительные. Это же флот Ее Величества! Их учат этому годами! А Линдра…

- Что с мисс Драммонд?

Корди тяжело засопела.

- Она другая. Похожа, но… Помнишь, в тот момент, когда она перепачкалась чернилами и устроила Ринни сцену? Каледонийский офицер нипочем бы не вышел из себя из-за такой ерунды. А Линдра… Она вдруг напустилась на капитанессу так, словно… не знаю. Невинные креветочки! Она мне кого-то напоминает, но пока я сама не могу сообразить, кого.

Шму вспомнила разъяренного офицера-ихтиолога и мысленно согласилась. В тот момент она не выглядела каледонийской служакой по научной части, вся жизнь которой проходит между треской и формулярами. Глаза лучились ледяной яростью, даже черты преобразились…

- Значит, она не офицер-ихтиолог? – осведомился «Малефакс», - Превосходно. В таком случае, кто же она?

Чудовище. Одно только это слово, мысленно произнесенное, заставило Шму ощутить тошнотворную слабость во всех членах. Чудовище, явившееся в чужом обличье на борт корабля. Она все-таки была права.

Корди некоторое время молчала, просто шла по палубе, засунув руки в карман жилетки и надвинув шляпу на самый нос.

- У нас в ака… приюте болтали о том, что есть ведьмы, которые служат Мареву. Они черпают силы в Мареве и используют их для… всяких нехороших вещей. Как мы используем обычную магию.

- Научно не подтверждено, - безжалостно заметил «Малефакс», - Уж кому как не тебе знать, до чего капризная и непредсказуемая материя эти чары. Даже управляться с ними способны единицы из десятков тысяч, и то, довольно одной крохотной ошибки, чтоб разразилась самая настоящая магическая катастрофа. Но Марево?.. Над нею у человека, будь он хоть тысячу раз ведьмой, власти нет. Даже у мисс Драммонд, кем бы она ни была.

- Я знаю! То есть, раньше я тоже так думала. Но теперь… Не знаю, как, но она управляет силами Марева, наводит их, губя наш корабль и нашу капитанессу!

- Для начала, юная ведьма, не станем делать поспешных выводов. У меня нет данных, позволяющих связать два эти факта.

Корди остановилась, не дойдя до трапа нескольких шагов. Она оперлась о планшир, свесив голову за борт и стала разглядывать небесный океан. Ветер беспечно играл с ее хвостами, теребя их, точно добродушное дурашливое животное. Но едва ли она сейчас это замечала.

Шму поежилась, замерев на безопасном расстоянии от борта. Ночь была холодная, ветреная, из тех, что иногда приходят посреди весны словно нарочно для того, чтоб своими хищными ветрами задирать паруса и насмешливо трепать небоходов за воротники. Они превратили однообразное месиво облаков в резкие перья с острыми краями, повисшие посреди ночной пустоты. Шму не знала, что можно разглядывать за бортом, но Корди провела за этим занятием достаточно много времени, прежде чем со вздохом дернуть себя за хвост.

- Хорошо, пусть она не ведьма Марева, а просто самозванка и обманщица. Все равно это она отравила магию на борту «Воблы», надо лишь понять, как. Что надо сделать для того, чтоб чары Марева попали на «Воблу»?

«Малефакс» лениво потрепал ванты невидимой рукой.

- С тобой трудно спорить, юная ведьма. Но если уж исходить из этого… Возможно, теоретическая вероятность подобного есть.

Хвосты Корди взметнулись вслед за решительно вздернувшейся головой.

- Вот! Я же говорила!

- Чары Марева могут аккумулироваться в материи, пробывшей долгое время на сверхнизкой высоте. Как сказала бы наша поэтичная капитанесса, Марево заражает то, над чем обретает власть. Не случайно мало кто кроме дауни рискует перевозить вытащенные из Марева обломки и его жутковатые артефакты.

- Выходит… - Корди возбужденно хлопнула в ладоши, - Выходит, если бы у этой Линдры был какой-то предмет, зараженный Маревом, она могла бы навести порчу на наш корабль, протащив его с собой?

- Ты как сардинка с хлебной крошкой в зубах, - вздохнул гомункул, - Слишком поспешна, слишком нетерпелива, слишком… Неважно. Согласно моим расчетам, чтоб отравить Маревом корабль размером с «Воблу» требуется по меньшей мере шесть сотен фунтов зараженной материи. Мисс Драммонд не весит столько даже вместе со шлюпкой, на которой прибыла. И багажа у нее я не заметил.

- Значит, она пронесла что-то маленькое! – упрямо возразила Корди, - Но очень сильно зараженное.

- Не знаю, - голос «Малефакса» сделался тише, - Я корабельный гомункул, а не ведьма-теоретик. В любом случае я не чувствую от ауры мисс Драммонд ничего такого, что могло бы навести на мысль об опасности. Но я понимаю, отчего ты с таким упорством хватаешься за эту мысль.

- Отчего? – хмуро поинтересовалась Корди, вновь двигаясь к трапу.

Шму шла за ней неотступно, предусмотрительно держась в двадцати шагах позади. Даже вздумай ведьма резко повернуться, не обнаружила бы ничего кроме густой облачной ночи и хлопающих на ветру парусов.

- Тебе не хочется думать, что капитанесса забыла про тебя так же, как забыла про «Воблу». Ты надеешься убедить себя в том, что это какое-то заклятье, которое на нее наложила злая сила. В данном случае – мисс Драммонд.

- А это не так? – Корди вскинула голову, словно надеялась разглядеть меж дрожащих канатов дух «Малефакса».

- У взрослых все устроено сложнее, юная ведьма. Душа капитанессы для меня так же непрозрачна, как и душа ее корабля. Мы не знаем, что в ней творится.

Корди топнула ногой в тяжелом, не по размеру, сапоге.

- Не называй меня больше юной ведьмой! Я не малявка! И я вижу, что с ней что-то не так! Стоит только рядом промелькнуть Линдре Драммонд, как Ринни застывает, как статуя и начинает нести всякую ерунду. Она сабли из ножен вытащить не сможет, если придется! Она словно не капитанесса, а вареный лещ! И это с ней сделала магия, хоть и не знаю, какая!

«Малефакс» вздохнул, и от его протяжного вздоха затрепетал такелаж от носа до кормы.

- Ты даже не представляешь, сколько странных вещей, происходящих в человеческой душе, можно было бы объяснить, если б можно было списать все на магию… А сейчас лучше отдохни. Твоя вахта окончена.

- Ну и ладно! - буркнула Корди, насупившись, - Без тебя разберусь! Все равно ты ни черта не понимаешь в этом. Гомункул…

Она зашагала по трапу в сторону жилой палубы, негодующе сопя. Шму бесшумно последовала за ведьмой, сама не зная, для чего. Она не умела утешать людей и вообще с трудом представляла, как это делается. Но что-то, что украдкой просачивалось сквозь порядком поредевшую Пустоту подсказывало ей – сейчас лучше побыть рядом с ведьмой. Сделать то, что обычно делают привязанные друг к другу люди. Может, выпить вместе с ней чаю и поговорить о здоровье мистера Хнумра. Отсутствие Пустоты требовалось заполнять, но Шму сама не знала точно, чем.

* * *

Не успела Корди спуститься на жилую палубу, как на трапе раздался грохот чьих-то сапог. Навстречу ей вывалился Габерон. Шму приготовилась было шмыгнуть вверх по мачте, чтоб не встретиться с ним в узком проходе, но обмерла, не сделав и шага.

Это был какой-то другой Габерон. Тот Габерон, которого она знала и за которым тайком наблюдала на протяжении многих часов, никогда бы не позволил себе выйти в наполовину расстегнутой рубахе и с висящим наперекосяк ремнем. Его волосы, часто перебывавшие в состоянии тщательно изображенного и вдохновенного беспорядка, в этот раз находились в беспорядке самом обыкновенном, местами к ним прилипла смола и всякий сор. Это было настолько не похоже на главного канонира, что замерла даже привычная ко всему Корди.

- Габбс?

- Где она? – Габерон судорожно озирался по сторонам, - Вы ее видели? Она здесь?

Глаза его горели жутковатым лихорадочным свечением. Шму на всякий случай спряталась за мачту.

- Кто? – осторожно спросила ведьма, отступая на шаг, - Мисс Драммонд?

- На черта мне мисс Драммонд? Русалка!

- Габби, ты в порядке?

- Она вылетела на трап с гандека, я сам видел!

Корди поднялась на носках и положила ладонь на лоб канонира, как делают обычно с тяжело больными, находящимися в горячке, людьми.

- Какая русалка?

- О Роза! – Габерон судорожно вздохнул, - Только не говорите, что не видели. Она была такая… молодая… красивая… Едва одетая. Глазища бездонные – утонуть можно…

Корди хихикнула.

- Тебе не приснилось? А стаи маленьких русалок-мальков с ней не было?

Канонир помрачнел.

- Нет, - пробормотал он, - Зато у нее было ведро с икрой. И она хотела, чтоб я… Нет, тебе еще рано знать такие вещи… Мне это не приснилось! Она была на гандеке минуту назад! Меня продрало до самых кишок всеми ледяными ветрами воздушного океана! Клянусь Розой, до сих пор зубы стучат.

- Магическая иллюзия, - Корди встала на цыпочки, чтоб постучать Габерона пальцем по лбу, - Ты словно первый день на борту! «Вобла» умеет делать эти фокусы.

- Корюшка, дядя Габби прожил на этом сумасшедшем корабле много лет, он видел такие фокусы, которые тебе и не снились, - Габерон немного успокоился и первым делом машинально поправил прическу, насколько это было в его силах, - Я уж как-нибудь отличу магический морок от того, что можно потрогать руками.

- А руками ты ее потрогать успел? – с почти взрослой язвительностью поинтересовалась ведьма.

Вместо ответа Габерон протянул руки ладонями вверх. И хоть на трапе было темно, Шму смогла разглядеть переливчатый блеск рыбьих чешуек на ухоженных руках канонира. Может это была чешуя карпов, вздумавших украдкой похозяйничать на гандеке? Карпы – ужасно непоседливые и хитрые рыбешки, с них станется…

- Это уже не смешно, - Шму только сейчас заметила, до чего был бледен Габерон, и в этот раз она была уверена, что дело не в злоупотреблении пудрой, - На этом корабле начинает твориться настоящая чертовщина.

- Скажи об этом Дядюшке Крунчу, - посоветовала Корди, - Только не думаю, что это произведет на него впечатление.

- Если это был магический фокус «Воблы», наша старушка уже перешла все границы. Это не то же самое, что баловаться с заклепками и нитками! Русалка была живая, настоящая, клянусь!

- Конечно, настоящая, - Корди фыркнула, - Магия материальна, забыл? Но вреда нам она не причинит.

- Рад за твою уверенность, - Габерон кисло улыбнулся, оправляя задравшуюся рубаху, - Только у меня чуть сердце не выскочило. Пройдусь по верхней палубе, подышу перед сном.

- Доброй ночи, Габбс!

- Доброй ночи, корюшка.

Габерон был столь выбит из себя, что просочиться мимо него по трапу следом за Корди не составило для Шму никакого труда. Судя по тому, что обычно жизнерадостная ведьма шла медленно и поминутно зевая, минувший день прошел для нее нелегко. Она выглядела измотанной и физически и душевно. Шму могла ей только посочувствовать.

Для Корди, как и прочих членов экипажа, это чувство было новым, незнакомым и оттого вдвойне тяжелым – они начинали видеть кругом опасность, даже там, где ей не было места. Их мир, привычный до мелочей, вдруг оказался пугающим местом, причем спрятавшим про запас множество неприятных сюрпризов. Они не знали, каково это – бояться всего, что вокруг тебя. Шму нашла бы в этом черную иронию, если бы догадывалась о существовании подобного чувства. Она сама жила в постоянном страхе всю жизнь.

Неделей раньше Шму никогда бы не осмелилась постучать в чужую дверь. Неделей раньше многое было иным – и не только «Вобла».

Шму нерешительно подняла руку. И…

Дверь распахнулась ей на встречу, с таким грохотом, точно изнутри ее саданул многофунтовым кулаком тяжелый штурмовой голем. Но это была всего лишь Корди. Глаза у нее были расширены, в них плескался настоящий, неподдельный ужас. Едва ли так выглядит человек, увидевший настоящую русалку…

Но еще прежде, чем Шму рассмотрела внутренности каюты, прежде чем заметила какую-то смутную, неспешно движущуюся тень, разбудившую в подсознании какой-то цепенящий смертельный ужас, она поняла – не русалка.

- Беги! Акула!

* * *

Шму отскочила в сторону, прежде чем успела понять, что происходит. Хвала Пустоте, та пока еще хранила свою подопечную. Ведьма выскочила в коридор и что есть духу помчалась в сторону трапа, грохоча сапогами. На шее у нее, вцепившись лапками в развивающиеся хвосты, сидел повизгивающий от ужаса мистер Хнумр. А за ними… Шму ощутила тяжелую дурноту, от которой ноги подломились во всех суставах сразу. За ними, неспешно шевеля хвостом и кренясь на сторону, скользила огромная серая акула.

Морок. Магическая иллюзия. Фокус. Шму захотелось изо всех сил закрыть глаза, чтоб заставить это наваждение исчезнуть.

Но акула не была наваждением или магическим фокусом. Шму ощутила исходящий от хищника запах – не рыбий, соленый и горьковатый, а другой, тяжелый страшный, похожий на запах падали или чего-то давно испортившегося. От небрежного удара акульего хвоста дверь каюты слетела с одной петли и повисла, накренившись. Акула повела мордой, от взгляда ее черных глаз Шму ощутила, как вскипает душа, оставляя изнутри на опустошенной телесной оболочке грязную накипь. В этом взгляде тоже была Пустота. Но другая. Сосущая, черная.

Акула? Огромная пятнадцатифутовая акула на жилой палубе?

Мысли звенели где-то на самом дне сознания, как камешки под ногами. Шму приникла к стене, упершись в нее острыми лопатками. Если б акула устремилась к ней, Шму, наверно, не нашла бы в себе сил даже шевельнуться. Страх высосал ее всю до капли. Но акула почти не удостоила взглядом Шму. Быть может, та показалась ей излишне костлявой, а может, она просто не расценивала как пищу то, что не шевелится и не кричит. Задевая хвостом стены, акула с ленивой грацией устремилась по жилой палубе вслед за кричащей Корди.

Корди бежала изо всех сил, ее сапоги гремели по палубе. Она бежала быстро, так быстро, как умеют бегать лишь четырнадцатилетние ведьмы. Но Шму видела, что акула движется быстрее. Кажущаяся большой, грузной и ужасно неуклюжей, она, в то же время, текла вперед с неестественной целеустремленностью, едва шевеля плавниками. Словно проплавлялась сквозь воздух и пространство, не испытывая ни малейшего сопротивления.

Шму ощутила, как сердце превращается в ветхий тряпичный мешочек, набитый сухой травой. Надо позвать на помощь.

- «Малефакс!» - крик получился писклявый, испуганный, слабый. Он не пролетел бы и двадцати футов, растворился бы в окружающем пространстве. По счастью, корабельные гомункулы пользуются не ушами.

- Что?

Его голос показался Шму сердитым пренебрежительным ударом ветра. Гомункул был отчего-то напряжен, настолько, что от обычной его саркастичности не осталось и следа.

- Третья палуба! – выдохнула Шму в отчаянье, - Нужна помощь!

- Шму, детка, ты выбрала очень неудачный момент… Что у вас там?

- Акула, - пробормотала Шму лязгающими зубами, - У нас тут акула.

- На жилой палубе? Я всегда подозревал, что у тебя весьма странное чувство юмора. Извини, сейчас я ничем не могу помочь, у меня внезапно оказалось слишком много важных дел.

- Акула!

- Крайне неудачное время для розыгрыша, так и передай Корди. У меня сигнал о пожаре в складе магических зелий. Ты представляешь себе, что это значит? И еще какие-то странные крики из каюты мисс Драммонд… И капитанесса… Да что творится с этим кораблем?!

- Ак-ку…

«Малефакс» не ответил. Шму с ужасом поняла, что невидимый канал связи прервался. Где бы ни был сейчас корабельный гомункул, у него нашлись более важные дела, чем спасать ведьму от голодной акулы.

- Шму! Шму!

Корди не успела добежать до трапа. Поняв, что акула поспеет раньше, она заскочила в первую же попавшуюся каюту, но не успела захлопнуть за собой дверь. Шму видела, как ведьма медленно отступает, беспомощно выставив перед собой руки. Мистер Хнумр на ее шее висел без чувств, напоминая мохнатую тряпочку, которую кто-то выстирал и развесил сушиться.

Акула коротким ударом тупого носа распахнула дверь, да так, что затрещали прочные доски. Теперь она не торопилась. Она медленно протискивалась в дверной проем, шевеля хвостом и с хрустом разворачивая косяк. Словно охотилась за рыбешкой, укрывшейся в узкой норке. Морда прошла внутрь легко, но в районе жабр акулье тело было чересчур широко. Натужно заскрипел деревянный косяк. Как ни велика акула, она протиснется внутрь.

- Шму!

Шму попыталась набрать в грудь побольше воздуха, но не смогла толком даже открыть рот. Но вдруг каким-то образом сделала шаг вперед. Пальцы дрожали сильнее, чем у пьяницы с Порт-Адамса, Шму безотчетно сжала их в кулаки.

Ей было страшно. Страшно до одури. Страх молотил ее тяжелыми кулаками, вышибая мысли из головы. Страх впился ледяными зубами в ее внутренности подобно стае хищных пираний. Страх отравил воздух в ее легких. Страх душил ее за шею. Страх вбивал дубовые клинья в ее позвоночник. Страх вытягивал ее звенящие жилы.

Акула била хвостом, протискиваясь в дверной проем. Она не рычала, как сухопутные хищники, она почти не производила звуков, если не считать жалобного треска дерева. Где-то внутри кричала Корди, кричала отчаянно, захлебываясь, по-детски.

В какой-то миг страха стала так много, что сознание ухнуло куда-то вглубь тела. Словно Шму залпом выпила пинту крепчайшего ведьминского зелья. Но тело, брошенное на произвол судьбы, отчего-то не осело бездушной куклой прямо на палубе. Покачиваясь на негнущихся ногах, оно подошло к стене и впилось в нее обеими руками. Шму не услышала треска, не почувствовала сопротивления, лишь увидела, как ее собственные пальцы выворачивают из борта доску. Доска была тяжелой, сухой, но сейчас Шму не ощущала ее веса. Сознание барахталось где-то далеко-далеко, и защитного слоя Пустоты тоже не было.

Была только тощая, перепуганная до смерти девчонка с доской в руках.

«Перепуганная до смерти». Да, это хорошо звучит. Пустоте бы понравилось. Ей свойственна язвительность.

Первый удар пришелся акуле по хвосту. Доска треснула, едва не расколовшись пополам, и в какой-то миг Шму подумала, что та не выдержит. Но она выдержала. Прав был Дядюшка Крунч, в старые времена знали толк в хорошем дереве…

Акула заворчала. А может, этот звук произвели сотни ее кривых зубов, трясь друг о друга. Акула ощутила боль и стала рваться наружу, хлеща хвостом и круша палубу. Шму осыпала ее ударами. Она била не так, как бьют ассассины, не было ни выверенных до мелочей ударов, ни выпадов, резких, как порыв штормового ветра. Она колотила акулу как придется, вкладывая в удары больше страха, чем злости, как дети лупят веткой хищную щуку, забравшуюся в курятник…

Акула, выворотив дверь, повернулась к Шму, раскрывая пасть. Бездонную, усеянную уродливыми крючковатыми шипами. Черные глаза вперились в нее, и от взгляда этих глаз остатки Пустоты съеживались сами по себе. Шму изо всех сил саданула ее по носу. И даже не успела испугаться, когда доска, сухо хрустнув, разлетелась на части, оставив у нее в руках неровный обрубок.

Корди выскочила из каюты, изо всех сил прижав к себе Мистера Хнумра. Акула развернулась с невозможной для тела таких габаритов и массы стремительностью, щелкнули друг о друга ряды зубов… Но Корди оказалась ровно на дюйм дальше того места, которое она могла достать. Акульи зубы впились в поля шляпы, сдернув ее с головы Корди, но ведьма, кажется, этого и не заметила.

- Бежим! – взвизгнула она.

Шму схватила ее под руку – и они помчались, не чувствуя под собой ни ног, ни палубы. Шму гнало вперед звенящее, лязгающее сердце, в венах циркулировала отравленная смертельным страхом кровь, собственный пот, горячий как кипяток, обжигал кожу.

Страшно бежать от кого-то, не слыша его шагов, лишь пытаясь разобрать тончайший шелест потревоженного плавниками воздуха. Страшно чувствовать спиной взгляд немигающих черных глаз. Страшно думать о том, что случится, если оступишься. Да и нет никаких мыслей толком, потому что все они превращаются в трясущиеся комки-импульсы.

Не успеем. Не успеем. Не успеем.

Только добежав до трапа, Шму поняла, что они успели. Надо только выбраться на верхнюю палубу. Надо только…

Корди вдруг остановилась, так резко, что Шму едва не растянулась на ступенях. Перед глазами пронеслось страшное, жуткое – Корди, сжатая акульими зубами, кричащая…

- Шму! Шму! Остановись! Стой!

Если бы не ладонь ведьмы, Шму бежала бы до тех пор, пока не оказалась на бушприте. Страх оглушал, притупляя звуки и мешая разобрать смысл.

- Стой!

Ничего не понимая, Шму остановилась, готовая подхватить Корди на руки и нестись без оглядки дальше. Но бежать не пришлось. Палуба за их спинами была пуста.

Шму вдруг ощутила, как дрожат коленки и подкашиваются ноги, отказываясь удерживать вес тела. Ноги, еще недавно несущиеся с огромной скоростью, сейчас готовы были подломиться как спички. И наверняка подломились бы, не сядь Шму на ступени трапа.

- Г-где она?

От страха она заикалась сельнее обычного.

- Не знаю, - прошептала Корди, - Может, спряталась в каюте?

Мистер Хнумр на ее плечах жалобно заворчал. Он выглядел так, словно побывал в бою как минимум с двумя дюжинами акул – весь взъерошенный, сжавшийся, беспомощно обхвативший ведьму за плечи, мелко подрагивающий…

- Я проверю, - Корди быстро пошла обратно по палубе. Огромная серая акула нипочем не спряталась бы в любой из кают, но Шму все равно ощущала, как индевеет у нее сердце, покрываясь изнутри морозным узором. Опять представилась треугольная пасть, щелчок зубов, истошный крик ведьмы…

Шму на всякий случай закрыла глаза – так ждать было немного спокойнее. И открыла только тогда, когда услышала приближающиеся шаги.

Корди не была похожа на человека, лишь чудом пережившего смертельную опасность, напротив, она выглядела озабоченной и по-взрослому серьезной. В руках у нее была широкополая ведьминская шляпа, побывавшая в акульих зубах. Впрочем, теперь она не очень походила на шляпу, скорее, на наспех пережеванный, зияющий дырами кусок ткани. Но, судя по всему, это сейчас совершенно не тревожило Сырную Ведьму.

- Акк-к-кулы нет? – на всякий случай уточнила Шму.

- Нет. Я дошла почти до самой кормы. На палубе чисто. И в отсеках тоже не души.

Шму отчего-то испытала не облегчение, а еще больший ужас. Акула спряталась. Забралась в какую-нибудь щель, как карп, и теперь там выжидает. Быть может, саму Шму. Будет ждать тихонько, когда она окажется одна на палубе, а вот выскочит и…

- Куда она делась?

Корди со вздохом надела изувеченную шляпу.

- Самое интересное не в том, куда она делась, - сказала она серьезно, - А в том, откуда взялась.

Шму не знала, что на это ответить, после всего пережитого мысли едва стыковались друг с другом, точно эскадра разметанных ветром в разные стороны кораблей. По счастью, отвечать и не потребовалось – она вдруг ощутила легкую щекотку гуляющего вдоль палубы ветерка, на котором приплыл голос «Малефакса»

- Всему экипажу корабля. Всем, кто слышит, включая тех, кто находится на вахте. Немедленно собраться в кают-компании «Воблы». Приказ старшего помощника.

* * *

Капитанесса вошла последней. Она старалась держаться невозмутимо, даже подбородок сперва приподнялся, но Шму слишком хорошо видела, до чего тяжело ей это дается. А еще этот подбородок немного подрагивал – очередной тревожный знак.

- Что за полуночная побудка? – осведомилась Алая Шельма нарочито бодрым голосом и даже попыталась лихо швырнуть треуголку на пустой стол, - Почему ты собрал всех, Дядюшка Крунч?

Абордажный голем внимательно посмотрел на капитанессу.

- Ты сама разве не знаешь, Ринриетта?

- Знаю только то, что за последний час на корабле прогремело полдюжины тревог одна за другой. Сперва пожар, потом акула, потом и вовсе взвод формандской воздушной пехоты… Корди, на твоем месте я бы хорошенько проверила склады с зельем. Кажется, кто-то хорошо надышался магическими парами!

- А ты, значит, ничего не видела? – вкрадчиво поинтересовался Габерон. Он достаточно оправился от потрясения, чтоб привести одежду и прическу в порядок, но пилка для ногтей в его руках подрагивала с не меньшей частотой, чем подбородок капитанессы.

- Если я что-нибудь и видела, господин канонир, так это десятый сон! – огрызнулась Алая Шельма, - И по какой-то причине оказалась лишена возможности досмотреть его до конца!

Запас ее уверенности оказался недостаточен. Едва увидев сидящую в кресле Линдру Драммонд, капитанесса потупилась, хоть и продолжала хмурить брови. Но это не слишком сильно ей помогало.

- Я тоже виноват, - голос голема, обычно низкий и скрипучий, сейчас звучал еще мрачнее, чем обычно, - Мне надо было сразу бить тревогу и разворачивать корабль. Я недооценил опасность и заслуживаю быть списанным на берег в ближайшем порту. Пусть детишки катают мои шестеренки по мостовой! Заслужил.

- Будет тебе убиваться, - одернул его Габерон, - Нам еще дотянуть надо до этого порта. А в этом я все меньше и меньше уверен. Магия на борту разгулялась настолько, что можно заключать пари на счет того, что именно отправит нас в могилу.

- Магия? – непонимающий взгляд капитанессы был столь фальшив, что это поняла даже Шму.

- Всплески магической активности, прелестная капитанесса, - пояснил «Малефакс» певуче, - Дядюшка Крунч напрасно винит себя, это мне надо было быть начеку. Но постоянные магические капризы «Воблы» усыпили мою бдительность. Когда я заметил, что выбросы становятся опасны, было уже слишком поздно.

- Это ведь иллюзии, верно? Вы говорите об иллюзиях! О магических фокусах!

- Уже нет, - неохотно проворчал Дядюшка Крунч, - Уже не фокусах, Ринриетта. Чудеса на борту «Воблы» становятся материальны. И, что еще хуже, все эти чудеса не похожи на чью-то добродушную шалость.

- Русалка, встретившаяся Габерону, была так опасна? – капитанесса фыркнула, - Скорее, это Габерон – живая опасность для любой женщины северного полушария!

Габерон надулся и стал демонстративно смотреть в другую сторону.

- Русалка была одним из самых невинных развлечений «Воблы», - пророкотал Дядюшка Крунч, - Потом все стало хуже.

- Акула! – выпалила Корди. Не способная усидеть на месте после пережитого, она бродила по кают-компании, теребя поля своей многострадальной шляпы, - За нами гналась всамделишная акула! Она ждала меня в каюте!

- Корди, ты преувеличиваешь, - капитанесса через силу улыбнулась, - Акула никак не могла оказаться в твоей каюте. Это был какой-то магический морок или что-то вроде того.

- Я уж как-нибудь разберусь, что морок, а что нет, - буркнула ведьма, метнув настороженный взгляд в сторону сидящей поодаль Линдры Драммонд, - Посмотри на мою шляпу, Ринни! Чертова акула едва не прожевала ее!

- Малышка права, - пробасил Дядюшка Крунч, - Я был внизу и видел следы. Жилая палуба разгромлена, двери выбиты, на обломках следы акульих зубов… Это не иллюзия, не чародейский трюк. Если бы эта акула настигла Корди… Почти в то же время я боролся с пожаром на одном из складов. Он вспыхнул из ниоткуда, сам по себе, и если бы «Малефакс» вовремя не предупредил, сейчас вся баркентина была бы объята огнем. И если ты думаешь, что это была иллюзия, могу показать тебе обгоревшие балки!

Капитанесса изобразила сдержанное любопытство. В сторону Линдры Драммонд она все еще старалась не смотреть.

- Русалка, акула, пожар… Вас действительно опасно оставлять без капитана.

- Этим не ограничилось, - сухо вставил Габерон, не теряя оскорбленного вида, - Скажи им, Тренч.

Бортинженер поежился.

- Голем, - неохотно сказал он, скрестив на груди перепачканные маслом руки, - Меня чуть не убил голем.

- Какой голем? Тот, с…

- С «Барракуды»… - Тренч смущенно потер нос, мгновенно испачкав и его смазкой, - С ним что-то жуткое начало происходить. Лапы вдруг принялись дергаться, когти заскрежетали… Еще минута – и он бы меня, наверно, растерзал.

- Я думала, ты его разобрал.

- Так и есть, разобрал. Почти подчистую. Черт возьми, у него даже силовые тяги отсоединены были! Но он задергался и попытался встать, размахивая когтями. Честно говоря, я порядком струхнул. Бросился прочь из каюты и запер дверь. А он поскрежетал немного и рухнул обратно, словно и не было ничего…

Лицо Алой Шельмы, уже успевшее немного порозоветь, стремительно побледнело. Видно, решила Шму, у самой капитанессы тоже осталось немало жутких воспоминаний о големе-убийце.

- Еще какие-то случаи на борту с использованием магии? – осведомилась она.

Абордажный голем склонил голову:

- Мисс Драммонд? Поведаете капитанессе?

Офицер-ихтиолог облизнула губы. Ее нарочито-расслабленная поза не скрывала напряжения, а вежливая официальная улыбка – недавно пережитого испуга. Еще больше ее выдавали глаза, вновь ставшие прозрачными и неуверенными.

- За мной явился формандский десант. Целый взвод, не меньше. Я слышала, как барабанят их сапоги по трапу, слышала как они ищут меня, как сквернословят. Я забралась в шкаф для парусины и сидела там не меньше получаса, пока они переворачивали мою каюту вверх дном.

Алая Шельма недоверчиво уставилась на свою пленницу:

- Формандцы? На моем корабле? Это уж точно мираж! Не вполне безобидный, согласна, но…

Линдра Драммонд поправила пальцем узкий воротник кителя.

- Это не мираж. Через какое-то время они действительно исчезли без следа, как роса с палубы, но миражом они точно не были. Моя каюта до сих пор разгромлена. Если желаете, я покажу вам табачный пепел и отпечатки сапог…

- Что ж, значит никто из нас не остался без подарка, - Алая Шельма невесело усмехнулась, - Кажется, сегодня «Вобла» расщедрилась – каждый получил по подарку в виде персонального кошмара, а?

- Каждый? – Дядюшка Крунч наклонил голову и вгляделся в капитанессу, - Значит, и ты получила свою долю?

Алая Шельма скривилась.

- Ты видишь меня насквозь, Дядюшка.

- До самых нижних палуб! – громыхнул голем, - Так что досталось тебе?

Капитанесса сделала неопределенный жест, точно пыталась подобрать слово, но бессильно опустила руки.

- Мой дед.

Дядюшка Крунч тяжело заскрипел, без всякого смысла вращая шарнирами.

- Ринриетта…

Алая Шельма устало опустилась в свое капитанское кресло.

- Он явился ко мне во плоти. Точно такой же, каким я видела его в последний раз при жизни. Он сказал, что я безвольная девчонка, которой никогда не стать пиратом. И лучше бы мне было сидеть в Аретьюзе, собирая пыль с полок, чем бороздить ветра на его корабле. А еще – что я позор для него и всех его предков.

Дядюшка Крунч тяжело засопел, словно в его доспехе вдруг забились воздушные фильтры.

- Старик-пират всегда был грубоват, - пробормотал он, - Лупил словами, как из пушки. Никого не уважал, ничего не боялся. Если он и сказал чего…

- Все в порядке. Я знаю, что он мертв. Это был всего лишь его магический двойник. Но выглядел он… Он выглядел не менее живым, чем акула, едва не слопавшая Корди. Надеюсь, Шму досталось что-то поинтереснее.

- И правда, Шму, - Корди прищурилась, - Кажется, ты единственная, кто не получил еще магического подарка от «Воблы»? Или ты получила? Что тебе досталось?

Шму мгновенно пожалела, что не спряталась в углу кают-компании, потому что все внезапно посмотрели на нее. Может, это и есть самое страшное наваждение из всех возможных? Может, это все жуткая магическая пытка: она одна посреди огромной комнаты – и шесть пар глаз, жадно впившихся в нее со всех сторон? Шму почувствовала, как темнеет в кают-компании. Наверно, кто-то притушил лампы или…

- Прекратите! – Габерон вдруг оказался рядом и осторожно, почти не больно, шлепнул ее по щеке, - Девчонка уже зеленая, как манго, вот-вот шлепнется в обморок! Вы сами ее пугаете таким вниманием. Шму! Ты здесь? Не бойся, никто на тебя не таращится. Просто скажи, ты видела что-нибудь… такое?

Шму покачала головой, так осторожно, чтоб та ненароком не свалилась с плеч. От близости Габерона перехватило дух – и дело тут было не в его духах.

- Нет… Ничего… Не знаю…

Канонир сжалился над ней, усадил обратно в кресло и осторожно похлопал по спине.

- Единственный счастливчик на борту. Вот уж кому впору завидовать.

Офицер-ихтиолог нерешительно шевельнулась на своем месте.

- Не хочу вмешиваться, но… Кто-нибудь представляет, что нам делать дальше? Капитанесса?

Алая Шельма беспомощно заморгала.

- Ну, я думаю, что мы… Ситуация немного вышла из-под контроля, но…

- Прелестная капитанесса имеет в виду, что наше дело плохо, - спокойно сообщил «Малефакс», - Если вам интересны навигационные выкладки, в данный момент «Вобла» пребывает за двести миль от Каллиопы.

- День пути, - буркнул Дядюшка Крунч, - Могли бы дотянуть…

- К тому моменту, когда дотянем до Каллиопы, «Вобла» может превратиться в летающую тыкву, а мы все – в говорящих рыб, - буркнул Габерон, закладывая ногу за ногу, - И даже апперы не спасут. Говорю вам, этот корабль сошел с ума и решил всех нас извести. Пора спускать шлюпки и отчаливать. Если вам нужен платок, чтоб помахать ему на прощанье, я могу одолжить свой.

Алая Шельма, мгновенно вернув прежнюю решимость, обожгла его взглядом:

- Я не брошу «Воблу»!

- В таком случае, скоро останешься единственным членом ее экипажа. Эй, а вы что скажете? Тренч? Корди?

Шму обратила внимание на то, что Корди непривычно молчалива. Сырная Ведьма, устроившись неподалеку от Линдры Драммонд, наблюдала за пленницей столь пристально, что та определенно сочла бы это невежливым – если бы заметила.

Шму вздрогнула – она знала, о чем думает ведьма.

Что если Линдра Драммонд – действительно вовсе не та, за кого себя выдает? Мысль была страшная – почти как живая акула на нижней палубе. Она пряталась среди прочих мыслей, но время от времени выдавала себя зловещим силуэтом треугольного носа или блеском хищно загнутых зубов. Что они на самом деле знают про мисс Линдру Драммонд? Может ли быть так, что она обманом попала на корабль, тая в отношении его экипажа самые черные замыслы? Может ли и в самом деле человек быть источником тлетворных и разрушительных чар Марева?

Шму ощутила, как ноют зубы. Отчаянно захотелось выскочить из-за стола и броситься наутек, бежать до тех пор, пока она не окажется на самой нижней палубе в окружении карпов, смешно тычущихся холодными носами ей в лицо и клянчащих хлебные крохи. Поздно, одернула она сама себя. Внутренности «Воблы» больше не были ее убежищем. Они стали чужим и смертельно-опасным лабиринтом, вместилищем невообразимых чудовищ и мороков. Никогда больше она не сможет почувствовать себя там в безопасности.

- Может, самое страшное уже миновало? – предположил Дядюшка Крунч, но без особой уверенности. Из всей Паточной Банды лишь он один сохранил хоть сколько-нибудь уверенное состояние духа, - Как считаете? Может, «Вобла» на этом успокоится?

- Нет, - внезапно произнес «Малефакс», и от одного его тона у Шму засвербило в душе, - Не успокоится. Больше того, скоро все может стать хуже. Гораздо хуже.

- Почему это ты так уверен, умник?

Бортовой гомункул издал протяжный вздох, зашелестевший салфетками по всей кают-компании.

- Неужели вы так и не поняли?

- Чего не поняли? – уточнил Тренч, поднимая голову.

- «Вобла» вовсе не вслепую фонтанирует магией.

- Что это значит?

Насторожились все, присутствующие в кают-компании. Кажется, даже Линдра Драммонд немного растерялась. И едва не вздрогнула, услышав колючий и резкий смешок гомункула.

- Впрочем, это похоже на вас. Люди. Невероятно самонадеянны и при этом фантастически слепы.

- А ну полегче! – обиженно протянул Габерон, - Сам хорош, проспал целое магическое извержение на корабле, за которым должен был следить!

- Сейчас бесполезно обсуждать, кто виноват. Но одно можно сказать наверняка – «Вобла» действует не слепо. Не знаю, чья воля ее ведет, но это воля определенно злая и, что еще хуже, нацеленная. Все магические фокусы с материализацией, что вы видели за сегодня, не были случайны.

- То есть, мне не случайно попалась русалка, Тренчу – голем, а мисс Драммонд – формандцы? Хвала Розе! – Габерон воздел глаза к потолку кают-компании, - Определенно, это утешает.

Шму заметила, как Корди внезапно выпрямилась на своем стуле, перестав сверлить офицера-ихтиолога взглядом.

- Послушайте…- она обвела всех собравшихся взглядом, - Меня сегодня чуть не сожрала акула. Не мурена, не касатка, не гигантский кальмар, а именно акула. Понимаете? С недавних пор я очень боюсь акул. Неприятные воспоминания… И тут… Вот в чем дело!

- Принесите мне кто-нибудь ведьминско-формандский словарь, - сварливо пробормотал Габерон, - Может тогда я пойму, о чем эта девчонка говорит…

Корди поднялась. Глаза ее горели, но нехорошим огнем, который сразу не понравился Шму. Не тот тип огня, что мирно горит в очаге и сушит вещи. Скорее, лихорадочный, злой, вроде того, что пляшет на мачтах гибнущего корабля.

- Все это не случайно. Все эти магические порождения взялись не просто так. Это наши собственные страхи, которые «Вобла» сделала реальностью. Я больше всего на свете боялась акул – и встретилась нос к носу с настоящей акулой. Дядюшка Крунч всегда опасался пожара на борту – с ним и столкнулся. Тренч боялся голема – и вот пожалуйста…

Габерон хлопнул себя по лбу:

- Сходится. Теперь понятно, кому мы обязаны явлением старого пирата. Ринни, ты что, больше всего на свете боишься своего деда?

Алая Шельма покраснела, но не так, как обычно. Вместо того, чтоб стремительно приобретать отчетливо багровый оттенок, ее щеки покрылись беспомощным слабым румянцем, да и тот пошел пятнами под удивленным взглядом мисс Драммонд.

- Заткнись, Габбс, - только и смогла пробормотать она, - Пока мы не вспомнили про твою русалку…

Но до очередной ссоры дело не дошло – их снова прервал гомункул.

- Вы уже поняли, - терпеливо сказал он, - Но, кажется, еще не прониклись всерьез.

- Наоборот, стало попроще, - возразил канонир, - Теперь мы знаем, что «Вобла» пытается облечь наши собственные страхи в плоть. Это жутковато, но хотя бы объяснимо. Страх, который может быть объясним, теряет столько же силы, сколько подмоченный порох. Осталось дотянуть до ближайшего острова, а уж с големами, формандцами, акулами и русалками мы как-нибудь справимся, если будем держаться начеку.

Сырная Ведьма разочарованно тряхнула хвостами.

- Габби так и ничего и не понял, да? Может, со своими-то мы и справимся, хотя я все равно ужасно боюсь акул. Но я хочу посмотреть, как ты справишься с ее!

Шму вздрогнула, обнаружив, что палец Корди смотрит прямо на нее. И хоть палец был маленький, тонкий, он выглядел страшнее тяжелого мушкетного ружья. Проследив за этим пальцем, Габерон охнул и пробормотал упавшим голосом:

- А вот теперь, господа Паточные пираты, у нас серьезные неприятности.

* * *

Свечной фитиль громко треснул, выпустив в тесное пространство каюты жирный дымный хвост. От неожиданности Шму отскочила от стола и, конечно, тут же выронила тяжелый «жорнал» себе на ногу. Боль была не сильной, но столь неожиданной, что ее ноги принялись действовать самостоятельно и, конечно, споткнулись друг о друга уже через два шага, заставив ее рухнуть посреди каюты. Шму лежала несколько секунд, обхватив себя руками, прежде чем убедилась, что больше ничего не причинит ей вред, и только тогда несмело встала.

Но в каюте было тихо. Лишь доносились снаружи мерные шаги Дядюшки Крунча, охранявшего ее покой. Шаги эти замерли лишь на секунды и почти тот час продолжили свой монотонный, как у метронома, ход.

Потирая ушибленный локоть, Шму с опаской взялась за перо. Страница, отведенная ей Корди в «жорнале» была исписана почти на две трети, следующая запись стала лишь крохотной зазубринкой в бесконечном списке ее грехов:

«Боюсь трещащих внезапно свечей».

Она машинально перечитала предыдущие записи, с тяжелым чувством, будто читала список своих смертных грехов:

«Боюсь, когда ветер резко скребет по обшивке»

«Боюсь, когда внезапно занемеет рука»

«Боюсь необычных запахов».

«Боюсь воздушных ям».

«Боюсь, когда «Малефакс» внезапно говорит со мной».

«Боюсь споткнуться о койку».

«Боюсь уснуть так крепко, что не проснусь».

«Боюсь никогда не заснуть и умереть от усталости».

«Боюсь темных облаков».

В этом было что-то постыдное и унизительное, но Шму терпеливо писала, делая лишь иногда отдых, чтоб отдохнули пальцы.

«Боюсь маленьких пятнышек на горизонте».

«Боюсь щук, лангустов, нарвалов и скалярий».

«Боюсь, когда громко смеются».

«Боюсь, что какая-нибудь рыба отложит икринку мне в ухо».

«Жорнал» ей выдала Алая Шельма.

- Пиши, - приказала капитанесса. Линдра Драммонд уже вышла из кают-компании, и к ней на какое-то время вернулась прежняя самоуверенность, - Пиши обо всем! Обо всех своих страхах и фобиях! Строчка за строчкой, ясно? И без утайки.

Шму взяла книгу, не осмеливаясь взглянуть капитанессе в глаза. Но та сама смягчилась:

- Видит Роза, меньше всего на свете мне хочется копаться в твоей душе, Шму. Но сейчас мною правит желание спасти свой корабль. И у меня это получится лучше, если я буду знать, с какой стороны ему грозит опасность.

- Напрасные старания, капитанесса, сэр, - с горечью заметил Габерон, - Внутри этой девчонки – миллионы миллионов страхов. Нашу баркентину разорвет пополам, если материализуется хотя бы ничтожная их часть!..

Шму не хотела думать о том, что случится, если ее страхи проникнут в окружающий мир.

«Боюсь, что мои страхи станут настоящими», - написала она и торопливо приписала следующей строкой, - Боюсь, что моих страхов так много, что они разорвут меня на части».

Шму тихонько подула на уставшую руку. Хорошо Корди, она боится только акул. И Тренчу хорошо, его пугают только сумасшедшие големы. А как спастись, если тебя пугает все вокруг? Резко открывающиеся двери и незнакомые люди, непривычные запахи и незнакомая мебель, выдуманные чудовища и обычные рыбы… Пустота не собиралась отвечать на этот вопрос. Пустота в последнее время была похожа на ветхую холстину, которую сложили грудой в уголке, она растеряла свою силу и ничем не могла помочь Шму.

«Боюсь, что когда-нибудь останусь одна».

«Боюсь, что узнаю о себе что-то, что напугает меня еще больше».

«Боюсь мыть посуду, потому что обязательно разобью».

Время от времени раздавался голос «Малефакса» - но не потому, что он считал необходимым донести что-то в крохотную каюту Шму, скорее, объявлял общую трансляцию по кораблю:

- Внимание, тревога постам верхней палубы! У бизань-мачты обнаружен клубок оживших ламинарий[132]. Кажется, они пытаются обгрызть мачту. Рекомендую сжечь.

Шму ойкнула и поспешно записала:

«Боюсь, что ламинарии оживут и попытаются меня задушить».

Наверху слышался грохот, кто-то ругался, кто-то топал ногами, кто-то волочил тяжелые багры и ведра. Потом наступало затишье, но ненадолго.

- Все свободные вахтенные – на гандек! И лучше прихватите сабли – в темноте прячутся какие-то мелкие склизкие твари…

Опять грохотало над головой, изредка стрелял пистолет капитанессы, и все стихало – до следующего раза.

- Говорит Корди. В шкафу на камбузе спрятался жуткий саблезубый осьминог с красными глазами. Я, конечно, знала, что Шму побаивается осьминогов, но чтоб такое…

- Тренч. Четвертая палуба. Здесь доски кряхтят и шевелятся, выглядит жутковато…

- К дьяволу твои доски, приятель, у меня здесь проблема посерьезнее. Один из патрубков котла превратился в живую мурену. И огромную! Мне нужна кочерга или что-нибудь… Чтоб тебя!

- Это снова Корди. Книга из навигационной только что чуть не откусила мне пальцы.

- Линдра Драммонд из своей каюты. У меня на стене появляются написанные кровью странные письмена. Я просто хотела узнать, нормально ли это или следует…

- Приказ Алой Шельмы по всему кораблю. Пока мы не закончили, никому не соваться в кладовую на четвертой палубе. Там спрятался какой-то плотоядный и чертовски хитрый моллюск. Пожалуй, не обойтись без гарпуна…

- Только что на баке я видел живую треуголку с плавниками. Она ведет себя весьма агрессивно. Мне кажется, когда все закончится, тебе стоит серьезно поговорить с…

- Кто-нибудь, принесите канат! Я заперта на бесконечной лестнице где-то между четвертой и пятой палубами!

- Про щупальца из стен все уже в курсе? Не прислоняйтесь к стенам!

Поминутно вздрагивая, Шму торопливо записала:

«Боюсь воздушных шаров».

«Боюсь, когда звезды светят слишком ярко».

«Боюсь, что обожгусь, когда пью чай».

- Говорит первый помощник. Никому не опускаться ниже третьей палубы. Там царит настоящий ад. И чем ниже, тем хуже. Похоже, ожившие страхи нашего ассассина предпочитают сидеть поглубже…

«Боюсь, что когда-нибудь заблужусь на нижней палубе и никогда не смогу найти дорогу наверх».

«Боюсь, когда человек стоит спиной ко мне и ему надо что-то сказать».

«Боюсь, когда внезапно просыпаюсь среди ночи».

По палубе пробежало что-то небольшое, но, судя по звуку, о дюжине когтистых лап. Шму вжалась в стену, прикрывшись «жорналом» так, словно он мог от чего-то защитить. Звуков этих было все больше. Они доносились со всех сторон, но чаще всего снизу, и толстое дерево палубы совершенно от них не спасало. Жуткий скрип, от которого ее сердце начинало тарахтеть, как часы с неисправным механизмом. Зловещий перестук через неравный интервал, стоило которому умолкнуть, как Шму задыхалась от ужаса. Вкрадчивый скрежет – точно какая-то тварь, притаившись на неосвещенной палубе, медленно проводит когтями по полу…

«Вобла» больше не была пуста. Она была населена под завязку, но почти всеми ее нынешними пассажирами были страхи самой Шму, обретающие плоть в угоду какой-то страшной силе. Силе, которая, возможно, была самой «Воблой» - и это пугало еще больше. Корабль, под завязку набитый всеми возможными ужасами. Кошмар, вынырнувший из бездны Марева, только кошмар, ставший самым реальным кошмаром на свете.

«Боюсь, что выбью себе глаз ложкой».

«Боюсь, что случайно выпаду за борт в тумане».

«Боюсь, что превращусь в рыбу».

Что-то остервенело впилось в дверь ее каюты, так, что Шму взвизгнула, едва не разорвав пополам несчастный «жорнал». Сколько можно прятаться от собственных страхов даже за самыми прочными стенами? И что они сделают с тобой, если навалятся все вместе?..

И самое ужасное – она не в силах их остановить. Она ведь постоянно боится, а значит, страхи постоянно множатся, фут за футом захватывая себе все новые и новые отсеки «Воблы». До тех пор, пока она не превратится в плавучее сборище всех самых отвратительных и ужасных вещей на свете. Разве что…

Шму осторожно потрогала небольшой стеклянный флакон сквозь ткань робы. Руки ее так дрожали, что она едва не пролила остатки жидкости, когда откупорила его.

Многие говорят, что бежать в прошлое бесполезно, но им-то не приходилось сидеть в запертой каюте, слушая, как скрежещет осажденная твоими собственными кошмарами дверь. Если она прыгнет в прошлое, то на какое-то время перестанет бояться, а значит, оставит все порождения магии без пищи. Значит, надо решиться. Еще один раз прыгнуть в бездну – а это еще страшнее, чем прыгнуть в распахнутую пасть Марева.

Шму вдруг ощутила, как руки перестают дрожать и поспешно, прежде чем иссякнет короткий приступ смелости, запрокинула склянку. Зелья пахло ужасно, еще хуже, чем раньше, но Шму не отрывалась, пока не сделала три больших глотка…

…Зимний сад фон Шмайлензингеров, согласно преданию, когда-то считался гордостью фамильного замка. Разбитый лучшими флористами Готланда и поддерживаемый десятком садовников, он являл собой аккуратный островок зелени, обрамленный мрамором и стеклом – истинная услада для глаза. Но это было много лет назад, Шму точно не знала, сколько.

Когда наступил миг слабости фон Шмайлензингеров, многие поспешили им воспользоваться. Сперва это были старые недруги и кредиторы, потом все прочие – банкиры, соседи и вчерашние союзники. Даже рыбаки с соседних островов все чаще осмеливались залетать в воздушное пространство барона, чтоб украдкой удить там кефаль и мойву. Но первым беспомощностью фон Шмайлензингеров воспользовался зимний сад.

Густые кусты макроциста разворотили предназначенные для них клумбы из розового кварца и захватили себе аллеи. Лагаросифоны, забывшие прикосновение острых ножниц, ковром оплели мраморные стены. Даже безвредные и бесхитростные ламинарии на протяжении нескольких лет умудрились затянуть сад зеленой сетью, совершенно скрыв от глаз прекрасную отделку и изысканные скульптуры старых мастеров. Ухоженный сад сделался похож на необитаемый остров, захваченный колониями оседлых водорослей, столь густой и запущенный, что взрослый человек в силах был разве что дойти до его середины.

Разумеется, Шму было строжайше запрещено залезать в сад, особенно в одиночку, мать боялась, что там, того и гляди, заведется какая-нибудь хищная рыба, но тем лишь больше разогревала любопытство Шму. Изобразив из старой фетровой шляпы колониальный шлем и подвязав подол платья, Шму часами ползала под кустарником, представляя себя охотником, выслеживающим удивительно редкого голубого нарвала или первооткрывателем, попавшим на необитаемый остров. А когда игра надоедала, из обрывков водорослей можно было вить гнезда для бездомных рыбешек или искать ракушки фороминифер, похожих на диковинные драгоценные камни.

Пусть отец жаловался, что остров фон Шмайлензингеров, а вместе с ним и замок, становится меньше день ото дня, Шму доподлинно знала, что тот таит в себе бесконечное количество удивительных открытий и возможностей для игр, пусть даже играть приходилось в одиночестве. Можно было спуститься в подвал и забраться в одну из огромных бочек из-под сидра, которые тлели там годами, воображая себя в пузатом батискафе, медленно опускающемся в удивительные и жуткие чертоги Марева. Можно было украдкой стащить у замерших в вечной стойке «смирно» боевых големов тяжелую рапиру и махать ею, пока не заболит рука, представляя, будто ведешь бой с самым опасным пиратом северного полушария посреди раскачивающейся палубы. Можно было забраться на самый верх сигнальной башни и ловить руками скользящий меж пальцев ветер, дурашливый и игривый, как молодой судак…

Но именно сад фон Шмайлензингеров таил в себе больше всего открытий. Может, потому Шму не сразу услышала, как хлопнула входная дверь, а услышав, замерла камнем прямо за кустом лагаросифона. В фамильном замке жило не так мало людей, но единственный звук она всегда выделяла из прочих, не путая его с другими – размеренный негромкий стук отцовских шагов.

Отец редко выходил в сад, он терпеть не мог наблюдать за признаками одичания, которые завоевывали себе то один уголок замка, то другой. Но если обветшавшие половицы и скрипучие лестницы еще можно было чинить и надраивать воском, изгоняя, пусть и на время, призрак запустения, фамильный сад фон Шмайлензингеров, один раз избавившись от контроля садовника, уже не давал привести себя в надлежащий вид, словно нарочно разбрасывая во все стороны густые лианы водорослей.

В этот день отец вообще вел себя непривычно. На час раньше вышел из своего кабинета, хотя всегда сидел за бумагами до трех часов. Выпил не две, а три рюмки хереса за обедом. Непривычно долго повязывал галстук, собираясь на прогулку, и даже не отчитал рассеянного мальчишку, который забыл закрыть окна в восточном крыле, из-за чего во все залы с ветром залетел планктон. Поэтому Шму даже толком не удивилась, услышав отцовские шаги в саду, лишь юркнула за пучок густого волнистого кринума. Был бы отец наблюдательнее, он бы, конечно, ее заметил, хотя бы по тому, как метнулись во все стороны перепуганные садовые рыбешки. Но он был слишком поглощен своими мыслями – забыв про дымящуюся в руке сигару, смотрел куда-то сквозь нечищеное оконное стекло. Шму украдкой тоже посмотрела туда, но не обнаружила ничего кроме скучного киселя из неба и облаков. По мнению Шму, смотреть в такое скучное небо было не интереснее, чем в испачканную тарелку, но отец стоял неподвижно и все смотрел, смотрел… Пока дверь зимнего сада не хлопнула еще раз и по дорожке не простучали шаги матери.

В отличие от шагов отца, негромких, но размеренных, они были быстрыми, сбивающимися, резкими. Шму, сама не понимая отчего, напряглась в своем укрытии, не обращая внимания на щекочущий нос ус кринума.

- Беренгар! Они… Они уже летят?

Шму удивилась. Ее мать, баронесса фон Шмайлензингер, несмотря на относительно молодой возраст, часто выглядела человеком уже ушедшей эпохи, как толстопузый галеон на фоне современных хищных фрегатов, это сходство усиливалось ее тяжелыми люкзоровыми[133] юбками и старомодными прическами. Баронесса фон Шмайлензингер не пила кофе, находя эту привычку простонародной, не ездила верхом и никогда не называла мужа по имени. Были у нее и другие причудливые привычки, но сейчас она выглядела столь напряженной и взволнованной, что Шму лишь плотнее сомкнула губы, чтоб не выдать себя.

- Беренгар! Что же ты молчишь?

Услышав ее голос, барон фон Шмайлензингер дернул плечом.

- Какой ветер тебе это наплел?

- Отвечай. Они уже летят за ней, не так ли?

Шму видела, как скривилось лицо ее отца в оконном отражении.

- Пристанут завтра в полдень, если будет попутный ветер.

- Чтобы забрать твою дочь, - тихо и отчетливо произнесла баронесса, - Которую ты собственноручно им отдашь.

Отец никогда не повышал голоса. Последний из рода фон Шмайлензингеров, он гордился своей сдержанностью и, даже распекая прислугу, не унижался до резкости. Всегда спокойный, вежливый до холодности, он напоминал Шму мраморные статуи из числа тех, что поддерживали балконы замка. Но те хотя бы не замечали Шму по простой и объяснимой причине – мраморные истуканы были лишены глаз. У отца были, но, подобно навигационным приборам, они казались ей непонятными и сложными в устройстве. Каждый раз, когда эти глаза натыкались на маленькую Шму, играющую со своими золотыми рыбками или вышивающую на пяльцах, они поспешно обращались в другую сторону.

- Да, - спокойно сказал он, не меняя позы, - Сестрам Пустоты не нужны подростки, они предпочитают детей. И будь благоразумна, Этель. Ты смотришь на меня так, словно я собираюсь скормить ее пираньям!

- Лучше пираньям, чем Сестрам Пустоты!

- Драматизируешь, - устало поморщился он, потирая тонким пальцем висок, - Не съедят же они ее… Про Сестер ходит много жутких историй, но в одном могу заверить тебя со всей серьезностью – они не каннибалы.

- Они убийцы, - тихо, но очень четко сказала баронесса, глядя на супруга с каким-то непонятным Шму выражением на лице, - Секта безумных фанатичных убийц. И ты собираешься отдать им собственную дочь, которой нет и десяти. Чтоб они вырастили из нее чудовище.

- Этель…

- Да! Чудовище! Бездумный механизм, несущий только боль и смерть. Видит Роза, я никогда не лезла в твои дела, Беренгар, но я знаю, кто такие Сестры Пустоты. И что они делают с детьми.

- Ей придется пройти через обучение, это верно, таков заведенный порядок и…

- Обучение? – голос баронессы наполнился горькой язвительностью, - Так ты это называешь? Обучение? Надеюсь, собственную совесть у тебя получается обманывать лучше, чем держателей твоих векселей. Мы оба знаем, что это убийство. Сестры подвергнут ее жестоким магическим ритуалам, которые запрещены в Унии. Вытравят из нее все, что есть – память, чувства, душу… Превратят ее из ребенка в бездумную машину для уничтожения. Обучение! А ты говоришь об этом так, словно отсылаешь ее куда-нибудь в Аретьюзу, в школу для юных дам!

Барон фон Шмайлензингер отошел от окна. Шму удивилась тому, как оплыла его фигура. На фоне неба он еще выглядел массивным, тяжелым, точно ткань сюртука скрывала под собой цельный, без единой трещины, мрамор. Но сейчас, выйдя из освещенного прямоугольника, он вдруг показался ей другим – небольшим, скособоченным на одну сторону, с непривычными острыми чертами на лице.

- Замолчи, Этель, - отрывисто попросил он, - Ты знаешь, что я люблю ее, как никого не любил.

- И поэтому всю жизнь делал вид, что ее не существует? Поэтому игнорировал с тех пор, как она научилась говорить? Лжец. Чертов никчемный лжец. Ты знал, что отдашь ее, с самого начала знал, разве не так? Потому и старался не привыкать. Делать вид, что ее вовсе нет. Не хотел привязаться…

Беренгар фон Шмайлензингер дернулся, словно его укусила ядовитая рыбешка, притаившаяся в зарослях неухоженных людвигий.

- Я ничего не могу поделать, - строгим и нарочито спокойным голосом проговорил он, - Моя воля не играет никакой роли. Ты знаешь, что у баронов фон Шмайлензингер с Сестрами Пустоты уже триста лет существует уговор. Уговор, который мы не можем нарушить.

- Все из-за того, что они спасли шкуры твоих венценосных предков? – язвительно спросила баронесса.

- Бароны фон Шмайлензингер держат свое слово. Когда-то Сестры Пустоты оказали нам услугу. Неоценимую услугу, на которую могут рассчитывать лишь немногие. Они спасли наш род. И наш остров - сколько бы его ни осталось…

- Но ты не захотел заложить остатки своего проклятого острова, чтоб откупиться от них. Золото тебе дороже дочери!

- Сестры Пустоты не принимают золота, - глухо произнес отец, - Они принимают только детей. Девочек до двенадцати лет. Каждое поколение нашей семьи платило эту цену. Сегодня пришел наш черед. Мы должны быть сильны, Этель. Если не ради себя, то хотя бы ради нее.

Баронесса всхлипнула.

- Она ребенок! Она возится со своими рыбками и разглядывает облака! А ты хочешь…

- Пустота милосердна, - барон фон Шмайлензингер механически оторвал пучок ламинарий и длинными бледными пальцами стал рвать его на мелкие кусочки, - Наша дочь не будет страдать. Через какое-то время она все забудет. Тебя, меня, остров… Возможно, так будет лучше для всех нас.

Баронесса фон Шмайлензингер взглянула на своего супруга так, точно не могла понять, о чем он говорит. Словно его слова были лишь хаотическими вспышками гелиографа, которые никак не складываются в слова.

- Она наша дочь.

- Еще сутки, не более того. Завтра в полдень за ней прибудет корабль Сестер. Она перестанет быть нашей дочерью, как только ступит на его палубу. Она станет одной из них. Человеком без личности, существом без инстинктов, сознанием без души. И ради всех лепестков Розы я надеюсь, что ты больше никогда ее не повстречаешь. Потому что встреча с ней будет означать только одно. Смерть.

- Завтра в полдень… - прошептала баронесса, - Какое же ты ничтожество… Я не дам им забрать ее! Слышишь, не позволю! Ты не расплатишься ребенком за грехи своих трусливых предков!

- Сестры всегда берут свое, Этель, - глаза барона потемнели, сделавшись похожими на обшивку старого корабля, проникнутую гнилью, - Всегда. Они тоже чтут уговор.

- В таком случае я расторгну его, чего бы это ни стоило! И верну ее, пусть даже мне понадобится заложить столовое серебро и камни из кладки! Я найму людей, я разыщу свою дочь и…

Отец раскрыл ладони и на землю полетели кусочки ламинарии, зеленые и желтоватые.

- Не разыщешь. Островов Сестер Пустоты нет ни на одной карте. А даже если найдешь… будет уже слишком поздно. Пустота не просто меняет людей. Она поглощает их без остатка, не оставляя даже имен.

- Я расколдую ее! Любые чары можно снять!

Шму украдкой вздохнула. Чтоб оставаться незамеченной, ей пришлось заползти в густой клубок эйхорнии, пушистые листья которой безжалостно щекотали ноздри и залезали в рот. Но она знала, что сейчас надо сидеть тихо. Тихо, как маленькая рыбка. Ох и будет ей вечером выволочка за перепачканное зеленью платье!..

- Именно поэтому они предпочитают детей, - барон фон Шмайлензингер несколько секунд молча разглядывал обрывки водорослей у себя под ногами, - Чары Сестер намертво сплетаются с нервной системой, насмерть, как якорные цепи. Симбиоз. Раз наложенные, они уже никогда не спадут. Я знаю, я… некоторое время собирал информацию. Пустота ничего не отдает, Этель. И не торгуется.

- Ты не знаешь этого! – воскликнула баронесса, - Ты просто боишься и…

Отец невесело улыбнулся. На его бледных пальцах остались следы водорослей, но он почему-то даже не достал платок.

- Двадцать лет назад в Шарнхорсте случайно поймали одну из Сестер, - задумчиво произнес он, - Она прикончила герцога Карлсруэ и восемь его вооруженных людей – голыми руками. Когда ее наконец взяли, гроссадмирал приказал вытащить из нее все, что ей известно. Он давно хотел поквитаться с Сестрами. Но даже под пытками она молчала. Пустота не давала ей почувствовать боль. Тогда он вызвал своих лучших ведьм и приказал уничтожить чары.

Презрение в глазах баронессы медленно таяло, сменяемое чем-то другим. Ужасом. Предчувствием.

- Они сделали это?

- Сделали. Но гроссадмирала ждало разочарование. Пленная Сестра не смогла бы ничего рассказать даже при всем желании – потому что лишилась рассудка в тот же миг, как спали чары. Слишком тесное переплетение с нервной системой и… Ее участь была незавидна. Она не могла говорить, не могла думать, единственное, что она могла - выть от смертного ужаса, охватившего ее. Говорят, так не кричат даже приговоренные к казни. Ужас буквально раздирал ее на части, не давая сделать и вдоха. Защитный механизм Сестер, что-то вроде адской машинки в крюйт-камере. Она умерла через три дня и до самой смерти не переставала кричать. Говорят, просто не выдержало сердце. Ты хочешь такой судьбы для нашей дочери?

Барон фон Шмайлензингер сорвал еще одну стрелку ламинарии, но рвать не стал, просто крутил в пальцах. Баронесса попятилась от него, все еще сжимая кулаки.

- Ты чудовище, Беренгар, - прошептала она, не сводя с него горящего взгляда, - Я презираю тебя больше, чем когда-либо. Не за то, что ты расплатился своей дочерью. Ты всего лишь торгаш. А за то, что все это время ничего не сказал ей. Не осмелился. За то, что столько лет трусливо отводил глаза. Она любила тебя. Ей было больно оттого, что отец не обращает на нее внимания. Она не знала, что она для тебя – всего лишь игрушка, к которой ты боялся излишне привязаться. Ты трус, Беренгар! За это Роза тебя покарает! За трусость!

Она развернулась и вышла из сада, придерживая свои юбки. Барон фон Шмайлензингер еще некоторое время рассеянно разглядывал сад, совершенно не замечая замершую в густых водорослях Шму. По тому, как подрагивали его бледные губы, Шму казалось, что отец хочет что-то произнести, но из-за отсутствия слушателей осекается. Это выглядело жутковато и вместе с тем забавно – словно ее отец был рыбой, вдруг оказавшейся в полной пустоте и бессмысленно открывающей рот. Шму даже укусила себя за палец, чтоб не засмеяться. И…

…Возвращение в тесную каюту оказалось столь мучительным, что Шму несколько секунд просто дышала, сидя с закрытыми глазами.

Больше не было пушистых водорослей со всех сторон, не было солнечного света, не было колючего, как сельтерская вода, смеха, распиравшего грудь. Была лишь тесная деревянная коморка с крохотным окном, был неяркий огонек масляной лампы, и ставший ей ненавистным «жорнал», распахнутый на густо исписанной странице. Некоторое время Шму рассеянно скользила взглядом по корявым строкам. Буквы были неуверенные, неровные, похожие на детские каракули.

«Боюсь смотреть в зеркало, особенно если темно».

«Боюсь, если горит сразу несколько свечей».

«Боюсь накрываться одеялом с головой».

Вот, значит, что с ней случилось. Вот почему Пустота трусливо отступила, бросив ту, которую должна была укрывать. Кто-то уничтожил чары, наложенные на нее Сестрами, нарушил сложное магическое равновесие, сломав неповторимый в своей сложности механизм. Механизм, который был создан для того, чтоб причинять увечья и смерти, и который вдруг вспомнил, что он – Шму.

Шму обнаружила, что помнит и другие вещи, которых не видела во время своего прыжка в бездну. Она вдруг вспомнила, как пахло в винном погребе фон Шмайлензингеров. Как ворчала старая кухарка, возясь с тончайшим баронским столовым фарфором. Как галдели по весне порхающие вокруг башен бычки. Как скрипели в изящных уключинах весла ее собственной крошечной яхты. Как…

Шму застонала, обхватив руками голову. Воспоминаний делалось все больше, теперь их не надо было вытягивать из Пустоты, они сами лезли на волю, и это пугало еще сильнее. Ей захотелось захлопнуть все старые подвалы, в которых они хранились, задвинуть засовы, но что-то в сложной разлаженной системе опять вышло из строя – то, чем прежде властвовала могущественная Пустота, оказалось бесхозным и никому более не подчиняющимся.

Зелья в склянке оставалось еще на пару глотков, но один лишь его вид будил в ее теле тяжелую дурноту. Проще всего было швырнуть его в иллюминатор, Шму даже замахнулась. Но пальцы так и не смогли выпустить склянку, словно приклеились к прозрачному стеклу. Показалось обидным выкидывать зелье, которое варила Корди. Может, это отрава, но иногда и отрава спасает жизнь. Шму осторожно спрятала склянку в один из потайных карманов и вновь взялась трясущимися пальцами за перо. Уродливыми и прыгающими буквами она вывела на бумаге:

«Боюсь себя».

Перо выпало, да в нем больше и не было необходимости. Ни к чему было записывать дальше, особенно теперь, когда она поняла природу своего страха. Что толку вести летопись, если боишься всего окружающего мира – и саму себя?

Воздух в каюте затрещал, на миг приглушив зловещее царапанье и шелест.

- Общая связь по всему кораблю. Это Габерон. Кажется, мы расправились с огромными пауками, прущими со стороны бака. Не теряйте бдительности. На скобяном складе все еще хозяйничает тварь в виде гусеницы с рачьими клешнями, в библиотеке отчаянно воняет серой и шныряют сросшиеся между собой крысы. Не суйтесь в темные отсеки и держите под рукой мушкеты. Некоторые из этих тварей боятся света… Во имя оборванных лепестков Розы!.. Нет, все в порядке. Корди уже превратила эту тварь в кусок штруделя. Ох дьявол, твоему старику, Ринни, это бы не понравилось… Они прут снизу по всем трапам. Целые полчища кошмарных уродцев. Нам удалось закрепиться на жилой палубе, но если эти отродья будут прибывать с той же скоростью, дело плохо…

Шму в отчаянье ущипнула себя за ухо. Получилось больно, но только боль эта ничуть не заглушила муки страха, терзавшего ее изнутри. Теперь страх был и снаружи. Тысячи ее страхов пожирают «Воблу» от головы до хвоста, в то время, как она сидит, сжавшись в своей каюте, парализованная и беспомощная.

Затаившиеся кошмары только этого и ждали. За дверью снова послышалась возня, какие-то твари, слизкие, когтистые, липкие, ползали по палубе, царапали дверь, пытались протиснуться в замочную скважину…

Шму поняла, что больше здесь не выдержит. Что закричит – и сойдет с ума, теперь уже по-настоящему. Прав был отец, Пустота не отпускает никого. Шму скользнула к окну и резко его распахнула, смешав застоявшийся тяжелый воздух каюты с пронизывающей влажностью ночного ветра. Один из шаловливых хвостов Розы с готовностью стеганул навстречу, мгновенно потушив горящую лампу. Но Шму не собиралась здесь больше оставаться. В считанные секунды она выбралась наружу и, ловко цепляясь за мокрые доски борта, взобралась на верхнюю палубу.

Здесь было спокойнее. Горели яркие сигнальные огни, отчего палуба «Воблы» казалась диковинным цветником, в котором распускались желтые и багровые бутоны. Несмотря на отрывистые команды и доносящиеся откуда-то с нижних палуб редкие хлопки мушкетных выстрелов, Шму почувствовала себя немногим легче. Если закрыть пальцами уши и смотреть за борт, может показаться, что ничего страшного вовсе не происходит…

Будь она не так взволнована и ослеплена, наверняка заметила бы раньше то, что не упустила бы ни одна Сестра Пустоты – небольшую фигуру, стоящую в тени мачты. Шму до звона в ушах стиснула зубы, когда эта фигура внезапно шагнула вперед, поднимая руку.

- Привет. Тоже решила подышать ночным воздухом?

* * *

Шму съежилась, как всегда при виде опасности. Она не знала, в чем заключена опасность, но ее перепуганное тело ощущало ее каждой истончившейся клеточкой. Опасность везде, твердило оно, опасность окружает тебя. Бойся, только страх может спасти, раз уж отказали все прочие, годами выработанные, рефлексы.

- Да… - выдавила она, пятясь к борту.

Линдра Драммонд приподняла воротник, пряча подбородок от порывов хищного ночного ветра.

- Эта ночь тянется бесконечно, - пожаловалась она, - Едва стою на ногах. Габерон разрешил мне отдохнуть полчаса. Потом придется вновь спускаться на нижние палубы и махать шпагой.

Только сейчас Шму заметила, что офицер-ихитолог выглядит безмерно уставшей. Вещи с капитанского плеча были помяты и перепачканы, на бледной скуле алели свежие царапины.

Она всю ночь сражалась со страхом, поняла Шму. С моим страхом. Вместо меня.

- Я… Мне очень жаль, - выдавила Шму.

Удивительно, что офицер-ихтиолог расслышала ее шепот за порывами ветра и пальбой, но она услышала – потому что кивнула.

- Габерон прав, этих тварей все больше. И каждая следующая опаснее предыдущих. Первые были совсем крошечными, беззубыми. А теперь встречаются чудовища размером с собаку. Одно такое чуть не откусило мне руку.

Шму вспомнила все те ужасы, что обыкновенно мерещились ей в темноте. Оскаленные морды, желтоватые клыки, слизкие щупальца и горящие ненавистью глаза. Кожистые крылья и изогнутые когти. Ржавую чешую и раздвоенные языки. Все они теперь обрели плоть – самую настоящую, реальную. Но Линдра, пусть даже смертельно уставшая, не выглядела разозленной или расстроенной. Она мягко улыбалась.

- Тебе не позавидуешь, да? Как ты вообще сумела выжить в мире, населенном сплошными чудовищами?

«Это их мир, - мысленно ответила Шму, испытывая ужасную неловкость, на миг оттенившую даже вездесущий страх, - А я там просто гощу».

- Не переживай, - Линдра вдруг подмигнула ей, - Не ты одна боишься. Я тоже боюсь – и очень часто. Знаешь, вздумай этот корабль воплотить в жизнь мои страхи, вы все уже сиганули бы за борт!

Шму что-то неразборчиво пробормотала, отступая на шаг. Офицер-ихтиолог не была вооружена, но даже будь у нее в руках обнаженный клинок, едва ли это заставило бы ее выглядеть опасной. Но Шму ничего не могла с собой поделать – тело трубило об опасности. Что ж, земля фамильного острова фон Шмайлензингеров действительно оказалась прекрасно удобрена…

Ведьма Марева. Так про Линдру Драммонд сказала Корди.

Человек, способный черпать страшную силу из отравленного источника. Человек, выдающий себя за другого, готовый хладнокровно погубить корабль и его экипаж.

Умеют ли ведьмы читать мысли? Кажется, умеют. Шму приросла к ограждению, чувствуя, что не сможет сделать и шага, если Линдра Драммонд бросится на нее. Но офицер-ихтиолог то ли не умела читать мыслей, то ли привыкла к тому, что лицо Шму постоянно искажено гримасой страха. Она спокойно подошла к ней и встала рядом, скрестив руки на груди. Еще одно предчувствие укололо Шму осиным жалом. Не офицерская поза. Офицеры складывают руки за спиной. Ни один человек, привыкший носить форму, не встал бы так, как Линдра…

- Когда речь заходит о страхах, мне всегда вспоминается мой дед, - Линдра подставила лицо ночному ветру и лишь улыбнулась, когда тот попытался распотрошить ее собранные в строгий хвост волосы, - Подумать только, тысячи людей во всем северной полушарии считали его несгибаемым воякой, человеком невероятной выдержки, готовым сигануть в Марево с обнаженной шпагой наперевес. При одном его виде дрожали враги и вытягивались во весь рост прожженные воздушные пехотинцы. Про его выходки на войне слагали легенды. Жуткие легенды, при этом совершенно правдивые. Как он, стоя на капитанском мостике охваченного пламенем броненосца, устремил корабль в самоубийственный таранный удар… Как схватился на залитой кровью палубе сразу с пятью формандцами, и всех перебил. Как двинулся напрямик в глаз бури, когда циклон норовил разорвать его флагман в мелкую щепу… Его прозвали Каледонийским Гунчем[134] и, уверяю, вовсе не за размер его усов… О да, он умел нагнать страху. Будь он пиратом, наверняка бы затмил деда вашей капитанессы, - Линдра хихикнула, прикрыв ладонью рот, - Нет, серьезно. Мой дед не боялся никого в целом свете, он был из тех людей, на плечах которых Каледонийская империя держится прочнее, чем на самых мощных левитирующих чарах.

Шму не знала, что на это сказать, поэтому на всякий случай осторожно кивнула.

- Но никто из этих людей не знал так хорошо моего деда, как я. Потому что рано или поздно они убирались прочь вместе со своими аксельбантами, звякающими шпагами и шпорами, а он оставался в своем кабинете и, стащив раззолоченный мундир, занимался настоящими делами. И он боялся. Я знаю это точно, потому что видела, как он читает депеши, как вглядывается в бланки телеграмм, как комкает в руках секретные донесения. Он был смелым человеком, но в такие минуты он ужасно боялся. Боялся того, что Готланд тайно готовит удар. Боялся резкого падения цен на китовый жир. Боялся непредсказуемых апперов, вечно пытающихся разыграть какую-то сложную партию, и жадных упрямых дауни. Боялся штормов, уничтожающих посевы на восточных островах, и засух, губящих планктон на южных. Он был бесстрашным героем, когда выступал перед тысячами людей – и последним трусом, когда оставался один, но знала об этом только я. Только боялся он не за себя, а за подданных Каледонии и их будущее. Он взял на себя страхи сотен тысяч людей – и терпеливо нес их, отравляя себя самого.

Шму никогда не видела деда Линдры, но невольно испытала что-то похожее на симпатию. Она сама была отравлена тысячами страхов.

- А… вы? – задав этот вопрос, Шму съежилась от собственной наглости.

Из-за своей офицерской осанки Линдра часто выглядела подобием оловянного солдатика и сходство это усиливалось холодным взглядом ее полупрозрачных глаз. Но те минуты, когда она улыбалась, это сходство пропадало начисто. Сейчас она как раз улыбнулась.

- Я… Я тоже отчаянная трусиха. Возможно даже, самая ужасная трусиха в своем роде. Я умудрилась испугаться того, чего обычному человеку даже в голову не придет бояться.

- Ч-чего?

На миг Шму представила что-то ужасное – гигантскую треску с распахнутой пастью – но тут же стерла эту мысль в порошок и развеяла по ветру. Только еще одной харибды им сейчас не хватало…

- Однажды я испугалась своей мечты, - Линдра уже не улыбалась. Сейчас она выглядела серьезной, но все же не такой холодной и отстраненной, как прежде, - Глупо звучит, да? Но я это сделала. Позволила сломать свою жизнь, испугавшись того, что моя мечта может осуществиться.

- А что это за… мечта?

- О, - офицер-ихтиолог задумалась. Кажется, глубоко - льдистые глаза замерцали, утратив всю остроту, - Я хотела быть небоходом. Как вы, как ваша капитанесса. Бороздить ветра, у которых нет даже названий, покорять головокружительные высоты, спасаться бегством от чудовищ из Марева, делить пополам последний сухарь… Я знала, что могу добиться ее исполнения, надо лишь проявить настойчивость, а настойчивости у меня хватало…

- Но вы не…

- Нет. Я так и не стала небоходом, как видишь. Настоящим небоходом. Редкие выходы в небо на крошечном кораблике не в счет, да и того теперь нет… В тот момент, когда мечта была так близко, я вдруг испугалась ее. Предпочла быть ближе к твердой земле. Мой дед часто говорил, что деревья растут только потому, что могут схватиться корнями за землю, вот почему в небесном океане растут только водоросли. Так что я отрастила корни и впилась ими в землю изо всех сил.

Линдра попыталась улыбнуться вновь, но не смогла. В отличие от Габерона, ее запас улыбок, похоже, был ограничен и уже порядком истощен.

- Ужасная глупость, да?

Шму не знала, ждут ли от нее ответ. Но Линдра продолжала молчать, глядя в пустоту, а это, видимо, значило, что время что-то сказать.

- Почему? – робко спросила Шму, не решаясь смотреть на собеседницу, но чувствуя плечом ее молчаливое присутствие, - Почему вы не стали небоходом?

- Сама не знаю, - Линдре удалось-таки вновь улыбнуться, но эта улыбка выглядела беспомощной и бледной, жалкой тенью ее настоящей улыбки, - Возможно, дело в деде. Он и слышать не хотел, чтоб его любимая внучка сделалась небоходом. А может… Может, дело в небе. В какой-то миг я его возненавидела.

- Почему? – невольно вырвалось у Шму.

- Оно кое-что забрало у меня. Кое-что очень важное. Коварно, без предупреждения.

- Кого? – прошептала Шму, хоть и так догадывалась.

Подобным тоном не говорят о любимой игрушке или золотом колечке.

- Человека. Одного очень близкого мне человека. Нет, он не погиб, не рухнул в Марево, ничего подобного. Просто в один прекрасный миг он без предупреждения поднялся в небо и растворился там без следа. Обычное предательство. А ведь у него были на удивление мощные корни, как раз во вкусе моего деда…

- Я… мне… жаль, - едва выдавила Шму.

- Не обращай внимания. Такие истории в воздушном океане случаются на каждом шагу, особенно с юными ветреными студентками вроде меня. Но это предательство отравило мою мечту. С тех пор я не могла без содрогания смотреть в небо. Каждый раз, стоило мне запрокинуть голову, я видела ее лицо. Глупо, неправда ли?

- Ее?..

Линдра сделала вид, что не услышала.

- Я просто хотела сказать, что… Знаешь, нас часто убеждают в том, что со страхом нужно сражаться. Что он сродни противнику, с которым надо скрестить клинки. Просто в один день надо набраться храбрости и дать ему бой. Одолеть, пусть даже огромной ценой. Но люди, которые так говорят, ровным счетом ничего не знают о страхе. О настоящем страхе.

Да, подумала Шму, не знают.

- С настоящим страхом невозможно сражаться. Он живет внутри тебя, ты – его дом, его плоть и кровь. И он будет с тобой всю жизнь, как бы ты ни храбрилась или не убеждала себя в том, что все решит один-единственный поединок. С некоторыми страхами приходится учиться жить. Находить общий язык, делить территорию, договариваться. Иногда для этого требуется чертовски много сил – так много, что не снилось ни одному храбрецу.

Чертовски много сил, мысленно согласилась Шму. Ты даже не представляешь, Линдра Драммонд, как много…

- Меня мои страхи донимают лишь в минуты слабости. А ты живешь с ними уже очень-очень давно, верно? Я даже не могу представить, сколько сил для этого требуется. Ты трусиха, Шму. Ты самая ужасная трусиха из всех, что я когда-либо видела. А еще ты самая сильная трусиха из всех, которые когда-либо выходили в небесный океан. Поэтому я тебе даже немножко завидую.

Смущенно улыбнувшись, Линдра осторожно протянула руку к Шму. Так осторожно, словно собиралась коснуться взведенной мины и, в сущности, была недалека от этого. От одной только мысли о том, что эта рука сейчас ляжет ей на плечо, Шму сделалось дурно. Только Корди могла коснуться ее, и то, очень-очень осторожно, но даже ее прикосновение казалось Шму прикосновением раскаленного металла.

Линдра была не такая. Она была уверенной в себе, собранной и холодной, как подобает каледонийскому офицеру, но в глубине ее глаз, которые иногда казались почти прозрачными, Шму мерещилось что-то знакомое. Быть может, там, в холодном хрустале офицерских глаз, был запечатан свой страх, который она безошибочно распознала. И этот страх вдруг сблизил их, двух совсем разных людей, стоящих на палубе и окруженных зловещей густой ночью. Настолько, что Шму вдруг решила не отступать, когда рука Линдры коснется ее плеча.

Она не отступит. Стиснет зубы, напряжется так, что затрещат кости, но не отступит.

Но рука Линдры в белой перчатке не успела коснуться ее плеча. Потому что где-то за их спинами вдруг раздался топот ног, а затем кто-то оглушительно крикнул сквозь хищные завывания ветра:

- Руки прочь! Даже не вздумай коснуться ее, ведьма!

* * *

Шму попятилась, пока не прижалась спиной к поручням. Света на палубе было недостаточно, чтоб рассмотреть детали еще одной темной фигуры, вынырнувшей из ниоткуда, но воображение, всегда охотно приходящее страху на помощь, дорисовало недостающее - темная черта, простертая в их сторону, была пистолетом.

- Шму, ты в порядке? Она ничего тебе не сделала?

Шму замотала головой. Страх сковал внутренности ледяными цепями, да так, что и воздуха не глотнуть.

Фигура медленно приблизилась к ним, не опуская руки с оружием. Но ей не требовалось выходить на освещенное пространство, чтоб быть узнанной – помятая шляпа с огромными полями и россыпи связанных чем попало хвостов были заметны даже в темноте.

Линдра Драммонд кашлянула.

- Извините, мисс Тоунс, если я чем-то вызвала ваш гнев, - сухо и официально произнесла она, - Уверяю, у меня не было никаких злых намерений относительно мисс Шму.

- Замолчи! – велела ей Корди, едва совладавшая с собой от злости, - Только попытайся воспользоваться своей грязной магией – и я живо нашпигую тебя самым настоящим свинцом!

- Возможно, здесь какое-то недоразумение.

- Вот именно. Ты и есть самое большое недоразумение на борту «Воблы», но съешь меня карась, если я позволю тебе причинить нам новые беды!

- Но я…

- Ты отравила «Воблу» своими чарами. Ты отравила Мистера Хнумра. И ты отравила капитанессу. А сейчас решила добраться до Шму. Но этого я тебе не позволю, слышишь!

Она тоже боится, вдруг поняла Шму. Не по тому, как дрожал пистолет в руке Корди, и не по звенящему голосу. По чему-то другому. Сырная Ведьма сама боялась до дрожи в тощих поцарапанных коленках. Однако у ее страха был незнакомый привкус. Она боялась не за себя.

Корди подошла ближе. Напряженная, взведенная, как пружина, с направленным в лицо Линдре пистолетом, она выглядела куда старше своих лет – глаза сверкали, зубы стиснуты до скрипа, совсем не похожа на беззаботную девчонку, что любила сидеть на марсе, болтая в пустоте ногами. Что ж, страх умеет менять людей. Шму это знала доподлинно.

- Юная ведьма, пожалуйста, опусти пистолет, - голос «Малефакса» прозвучал безмятежно, но, кажется, все присутствующие почувствовали в нем напряжение, - Сейчас ты пытаешься действовать, как Ринриетта, а это редко доводит до добра. Некоторые узлы проще расплетать, чем рубить одним махом.

- Замолчи, «Малефакс»! Ты же знаешь, что она обманщица! Я просто хочу спасти всех нас от ее проклятых чар!

Линдра Драммонд выставила перед собой ладони в успокаивающем жесте.

- Я не ведьма.

- Ты привела проклятье на наш корабль! – Корди сделала еще несколько шагов, теперь ее и Линдру разделяло не больше семи футов, - Ты – и есть Леди Икс, которую ищет Габерон! Ты просишь о помощи, а потом губишь тех, кто подал руку!

Шму показалось, что сейчас Корди выстрелит. Настолько, что на языке появился знакомый горько-соленый привкус сгоревшего пороха, а барабанные перепонки напряглись в ожидании хлопка. Она представила, как Линдра Драммонд падает – маленькая фигурка в сером сукне, почти не различимая на фоне ночного неба. Всего один хлопок, на мгновенье разогнавший ночь, и ее страх навеки уйдет. Как иногда мало для этого надо…

Линдра молча смотрела в направленный на нее пистолетный раструб. Она не боялась, поняла Шму. На ее лице не было признаков страха, и на ведьму с пистолетом она смотрела с выражением высокомерного презрения, как смотрят на что-то несопоставимо более низкое и не представляющее никакой опасности.

- Всему экипажу! – гулко возвестил «Малефакс», - Собраться на верхней палубе у фок-мачты. Чрезвычайная ситуация.

- Здесь каждый квадратный фут – чрезвычайная ситуация! – магический ветер донес до них рык невидимого Габерона, - Мы сдали чертовым тварям еще одну палубу! Тренч, прижимай его сбоку! Лупи по лапам!..

- Не время, «Малефакс», - Дядюшка Крунч тяжело скрежетал, словно все шестерни в его могучем теле сцепились друг с другом, - Кошмары Шму делаются все более опасными и непредсказуемыми. Они прут откуда-то снизу и пытаются выдавить нас…

- Из-за этого магического хаоса я не чувствую ваших сигналов, - пожаловался гомункул, - Где капитанесса?

- Здесь, - коротко сказала Алая Шельма, выходя из-за мачты, - Доложите, что у вас творится.

Она была бледна и внешне спокойна, лишь раздувающиеся ноздри и приподнятый подбородок выдавали напряжение. Судя по обнаженной сабле в руке, чье лезвие было покрыто то ли кровью, то ли ихором, последние несколько часов на борту «Воблы» не выдались для нее спокойными.

Корди вскрикнула от радости.

- Ринни! Вот ты где!

- Я бы пришла раньше, если бы у меня выдалась свободная минута, - пробормотала капитанесса, вкладывая саблю в ножны, - А теперь потрудись объяснить, что ты тут затеяла.

- Я спасаю корабль! – Корди так и не рискнула обернуться в сторону капитанессы. Она не спускала взгляда с замершей с поднятыми руками Линдры, - Это никакой не офицер-ихтиолог, Ринни. Она самозванка и ведьма.

- Вот как? Ведьма?

Шму готова была поклясться, что разглядела на лице Алой Шельмы неуместную улыбку, но совсем не веселого свойства.

- Да! Даже еще хуже, она ведьма Марева!

- Что это, по-твоему, может означать?

- Она черпает силы в Мареве и использует их, чтоб заражать обычные чары! Сперва она заразила ими Мистера Хнумра, потом «Воблу»!

- Вздор, - глаза капитанессы сузились, - Не ты ли сама говорила, что не существует людей, способных черпать силы из Марева?

Корди смутилась, но не настолько, чтоб пистолет в ее руке отклонился от цели.

- Значит, она научилась! Не знаю, как она это делает, но… Готова поспорить, она и есть Леди Икс! Это еще одна ее ловушка! Магия Марева очень опасна, Ринни. Она разъедает все, чего коснется, ее нельзя использовать для чего бы то ни было. Это как болезнь, как зараза… Если ее не остановить, она уничтожит все, в чем есть чары. Меня, корабль, Дядюшку Крунча… А потом возьмется за тебя!

- Меня? – Алая Шельма облизнула губы. Как только она увидела Линдру Драммонд, налет уверенности быстро с нее сошел, оставив на щеках легкий румянец, - Что ты выдумала, Корди?

- Она уже что-то с тобой сделала! – ведьма сверкнула глазами, - Я же вижу! Она с первого дня на тебя странно смотрит!

Румянец на лице Алой Шельмы сделался гуще.

- Вот как?..

- Да! – запальчиво крикнула Корди, не замечая этого, - Как будто присматривается к тебе. Я сразу заметила, только не говорила. И это… это как-то действует на тебя, Ринни. Ты в последнее время сама не своя. Чудно себя ведешь, теряешь силу… Наверняка она уже использовала против тебя свою проклятую магию Марева! Как использовала против «Воблы», заставляя ее плодить кошмары!

- Ах ты вздорная неразумная корюшка… - пробормотала Алая Шельма, - Значит, ты решила спасти меня?

- И спасу! Даже если ты этого не хочешь замечать!

- Я думаю, в этом нет необходимости. Линдра – не ведьма.

Имя ихтиолога Алая Шельма произнесла с непонятным Шму выражением. Похожим на горькую иронию или какое-то еще сложное человеческое чувство из тех, в которых Шму плохо разбиралась.

- Откуда ты можешь знать? – нахмурилась Корди.

- Поверь мне, я знаю это наверняка. Лучше всех на борту этого корабля. Не решусь оспорить все пункты обвинения. Может, она действительно самозванка. Но не ведьма.

- Она попросту затуманила тебе глаза, вот ты и не видишь! «Малефакс»! Скажи им! Скажи им то, что говорил мне!

Вздох корабельного гомункула пронесся над верхней палубой как порыв заблудившегося ветра.

- Юная ведьма, ты непоследовательна и нетерпелива. Прямо как твоя магия.

- Скажи!

- Хорошо, - покорно согласился «Малефакс», - Я скажу только то, что мне доподлинно известно. Мисс Драммонд, не могли бы вы еще раз назвать свое полное имя и свой корабль.

- Мой корабль более не существует, - с достоинством ответила Линдра, тряхнув мокрыми волосами, - Он назывался «Макрель». Научное судно флота Его Величества. А меня зовут Линдра Драммонд, я офицер по научной части, занимаюсь ихтиологией.

- Хорошо, - одобрил гомункул. Тон его голоса стал вкрадчивым, - Но есть одно небольшое затруднение.

- Какое? – настороженно спросила Линдра.

- Ни одно слово из сказанных вами не является правдой.

Корди издала торжествующий возглас, предусмотрительно не отводя пистолета. Алая Шельма озадаченно заморгала.

- «Малефакс», поясни, что ты хочешь этим сказать, - потребовала она, - Я знаю, как ты любишь интриги, но, видит Роза, сейчас для них наименее подходящее время. Мой корабль пожирают кошмары Шму.

- Охотно, прелестная капитанесса. Как вы знаете, сбор информации – мое хобби. Второе после разгадывания логических парадоксов. Я имею слабость к базам данных, которые получаю от встреченных мной кораблей, и без ложной скромности могу сказать, что составил весьма внушительную коллекцию…

- Ты любишь захламлять свою память всяким мусором, это верно, - проворчала Алая Шельма, - Я не раз натыкалась на твои коллекции минералов и водорослей, пока искала координаты…

- А еще у меня есть реестр, включающий в себя практически все корабли Унии и списки их экипажей, - хладнокровно добавил «Малефакс», - И вам, должно быть, будет интересно узнать, что во всем флоте Каледонии не значится научного судна под названием «Макрель».

Алая Шельма приподняла бровь.

- Информация устаревает не хуже, чем питьевая вода. Ее могли спустить на воздух лишь недавно.

- Что ж, может и так, - с неожиданной покорностью согласился гомункул, - Но есть еще одно затруднение. В каледонийском флоте за всю его историю никогда не служил человек под именем Линдра Драммонд.

Линдра насупилась.

- Я Линдра Драммонд, офицер-ихтиолог!

- Ах да, ихтиолог… - вкрадчивый голос «Малефакса» показался Шму зловещим, - В таком случае вас, конечно, не затруднит сообщить всем присутствующим, чем отличается сайда от минтая[135]?

Линдра Драммонд опустила взгляд. Минуту назад она дерзко смотрела в лицо смерти, в глазах сверкал лед – и вдруг оборона рассыпалась, точно остров, в который угодила огромная бомба.

- Это… Это неуместный вопрос, - тихо сказала она, - в данных обстоятельствах.

- Вы не знаете ответа на него, - «Малефакс» утратил язвительный тон, но не сарказм, - Как интересно. Офицер по научной части не знает основополагающих фактов ихтиологии, известных даже захудалому рыбаку. Кажется, научная школа Каледонии приходит в упадок…

- Я не обязана отчитываться перед… перед гомункулом!

- А может, расскажете нам немного о путях миграции любимой вами трески? Только имейте в виду, что треска, за которой вы наблюдали, никогда не мигрирует возле Каллиопы. Она вообще не водится в этих широтах.

Алая Шельма отчего-то не выглядела потрясенной.

- Да, с треской получилось глупо, - произнесла она вполголоса, - Крайне опасно говорить что-то, в чем не разбираешься, Линдра.

Она опять произнесла имя лже-ихтиолога как-то странно, словно разломав на две половинки - «Лин» и «Дра». Почему-то именно это, а не обвинения Корди и коварные выпады «Малефакса» заставило Линдру опустить голову на грудь, сломав ее оборону из несокрушимого льда.

- Я сказала вам правду, - тихо произнесла она, - Мой корабль попал в ловушку и был уничтожен вместе со всем экипажем. Возможно, я не была с вами до конца откровенна, но с каких пор небесные головорезы уповают на искренность?

Алая Шельма, еще недавно что-то бормотавшая себе под нос, неожиданно напряглась, вперив в Линдру горящий взгляд. Одним этим взглядом можно было пронзить человека лучше, чем абордажной саблей.

- Вы упрекаете меня в том, что я пират, госпожа фальшивый ихтиолог?

- О нет! Как я могу! – Линдра ответила взглядом столь ледяным, что Шму даже показалось странным, как алый китель на капитенессе не покрылся мгновенно морозным узором, - Куда мне, жители презренной земной тверди, пенять вам, обитателям неба! Вы же пираты!

- Вот именно! Рассказать вам, как пираты поступают с теми, кто им не по душе?

- Охотно выслушаю, госпожа Алая Шельма! Кстати, пользуясь случаем, могу сообщить, что это самое дурацкое пиратское прозвище из всех, что я слышала!

- Лучше иметь прозвище, чем прятаться за фальшивым именем! Кому, черт возьми, придет в голову называть себя Линдрой?

- Я свободный человек и имею право именовать себя как пожелаю!

- Ах, свободный? Что же ваша свобода не пускает вас вдаль от земной тверди? Боитесь малейшего ветерка, а?

- Я слышала, бывают и небоходы, которые боятся неба!

Эта перепалка была столь яростной и неожиданной, что все на верхней палубе замерли, не в силах вмешаться. Даже Корди растерялась столь сильно, что опустила оружие и теперь недоуменно переводила взгляд с капитанессы на ихтиолога и обратно.

Сейчас они и в самом деле были похожи, как никогда прежде, и не только возрастом. Обе дрожали от негодования, так, что на время даже потеряли способность говорить. Одна – раздуваемое ветром пламя, другая – колючий лед. Шму опасливо подумала, как бы не оказаться сейчас между ними…

- Раз уж возникла пауза, могу поведать еще немного о биографии нашей гостьи, - невозмутимо объявил «Малефакс», - Что показалось мне странным, так это то, что требование о выкупе она порекомендовала направить не в Географическое Общество, сотрудником которого является, а в Адмиралтейство, высшую военно-административную канцелярию Каледонии. А ведь ей, штатскому специалисту невысокого ранга, это совсем не по чину. Этот вопрос интересовал меня вплоть до того момента, когда я обнаружил кое-что интересное в корабельном ресстре Унии. А именно – запись о существовании корабля под названием «Линдра».

- Она назвалась именем корабля? – Корди в задумчивости перехватила пистолет другой рукой, - Зачем?

- О, полагаю я могу ответить, зачем. Видишь ли, каледонийцы ужасно любят всякого рода шифры и шарады, даже адмиралы. Получив послание «Ваша Линдра у нас, извольте раскошелиться, если хотите увидеть ее в живых», они незамедлительно сообразили бы, что кто-то передает им сигнал о помощи. Кто-то из экипажа погибшего корабля «Линдра». Не правда ли, удобно?

- Название корабля? – язвительно осведомилась Алая Шельма, - Корабль под названием «Линдра»?

Она выглядела так, словно ей в любое мгновенье овладеет приступ нервного смеха. Но этого не произошло, капитанесса сумела сохранить самообладание.

- Вы, люди, никогда не научитесь задавать правильные вопросы… - пробормотал «Малефакс», - Куда интереснее не то, как он назывался, а то, чем он являлся.

- И чем?

- Наша гостья была права что до размера. Это и в самом деле небольшой корабль. Вот только «Линдра» не относилась ни к научному флоту, ни к военному, ни даже к торговому. Это корабль немного особого свойства.

Корди, пристально разглядывавшая лицо Линдры, вдруг приглушенно вскрикнула, словно заметила то, что укрылось от взгляда прочих присутствующих.

- Кажется, я… Ох, линялые селедочки…

Все прочие были слишком возбуждены, чтобы поинтересоваться, что ее поразило.

- Что это за корабль? – отрывисто спросила Алая Шельма.

- Это яхта, прелестная капитанесса. Небольшая прогулочная яхта островного типа, не предназначенная для выхода в открытый океан.

- Ну и что это меняет? Как по мне, так хоть рыбацкая шаланда…

- Многое меняет тот факт, кому эта яхта принадлежит, - многозначительно произнес «Малефакс», - Потому что принадлежит она королевской династии Каледонии.

Взгляд капитанессы потяжелел, словно облако, набравшее избыток влаги и превращающееся в грозовую тучу. Этот взгляд вновь остановился на Линдре.

- Так значит, вы из обслуги королевской яхты? – Алая Шельма прищурилась, - И кто же вы на самом деле? Чья-нибудь гувернантка? Секретарша? Любовница?

Внезапно Корди издала короткий нервный смешок. Взглянув на пистолет в собственной руке, она повертела его из стороны в сторону, точно пытаясь вспомнить, для чего нужен этот неудобный, громоздкий и тяжелый механизм, и бесцеремонно сунула его за пояс юбки.

- Ты еще не поняла, Ринни? Разорви меня касатка, мне-то надо было первой сообразить. Ее лицо, ее манеры… Это не гувернантка, Ринни. И не офицер по научной части.

- А кто же?

Ведьма вздохнула, в ее упавшем голосе появилась какая-то неуместная и даже беспомощная торжественность.

- Позволь представить тебе, - Сырная Ведьма вяло махнула пистолетом в сторону Линдры, – Киндерли Ду Лайон, ее высочество герцогиня Эвенжер, принцесса Каледонийская.

* * *

Шму подумала, что сейчас грянет буря. Что Алая Шельма наконец выхватит свой тромблон и уложит незадачливого самозванца наповал. Но та отчего-то молчала, бессмысленно глядя на носки собственных сапог. И только разлившийся по щекам румянец говорил о том, что она вполне поняла смысл сказанного.

- Принцесса? Принцесса Каледонии?

- Ага, - кратко отозвалась Корди.

- Внучка Горольдта Третьего, ныне правящего короля Каледонии?

- Ага.

- Того самого по прозвищу Каледонийский Гунч?

- Да.

Линдра поджала губы, стараясь сохранять на лице выражение высокомерного достоинства. Глаза сделались льдистыми, но в этот раз лед не выглядел ни крепким, ни угрожающим. Беспомощная тающая наледь на стекле иллюминатора.

- Не единственная принцесса в королевском роду, - пробормотала она, - Так что не думайте, будто сорвали с ветки золотой плод, господа пираты. У Горольдта Третьего восемь внучек и я самая младшая из них. Не очень-то весомый куш.

Усмешка «Малефакса» пронеслась с шуршанием по такелажу над их головами.

- Я всего лишь бортовой гомункул, но я люблю собирать слухи. Многие в Унии говорят, что Каледонийский Гунч души не чает в своей младшей внучке и никогда не противится ее капризам. Видимо, даже если речь идет о небольшом путешествии инкогнито по отдаленным островам.

Линдра скривилась.

- Думаете, легко идти в конвое из целой эскадры бронированных коробок? Попробуй полюбоваться небом, если его своим дымом пачкает полдюжины дедушкиных дредноутов…

- Принцессы любят сбегать из-под опеки, - согласился гомункул, - Это в их природе. Как в природе трески - бороздить высокие течения.

Алая Шельма отчего-то не выглядела ликующей, как человек, опьяненный своей удачей. Кажется, она даже старалась не смотреть лишний раз на свой трофей.

- Принцесса Каледонии, значит. Ну и ну. Дед был бы доволен. То же самое, что схватить северное сияние за хвост…

- Удачное стечение обстоятельств, - сдержанно согласился «Малефакс», трущийся о ванты, - Полагаю, за ее голову Каледонийский Гунч раскошелится достаточно, чтоб «Вобла» обзавелась шелковыми парусами и палубой из красного дерева. Но, пожалуй, истинной удачей в нашем случае будет дожить до рассвета. Смею напомнить, натиск материализованных кошмаров Шму, прущих с нижних палуб, делается все сильнее и настойчивее. С принцессой на борту или без, мы рискуем не добраться до твердой земли, если проиграем это сражение.

К немалому облегчению Шму, Алая Шельма решительно выпрямилась.

- Ты прав, «Малефакс». Сейчас у нас есть дела поважнее подсчета еще не полученных монет. Но теперь мы, по крайней мере, знаем, чем руководствовались формандцы, когда шли в безрассудную атаку на каледонийский корабль. Не было никакой Леди Икс. Был лишь трезвый холодный расчет и запланированная охота.

Корди приподняла свисающее на глаза поле своей истерзанной шляпы.

- Кто-то собирался хорошо заработать на выкупе?

Ринриетта не успела ответить, потому что в разговор вновь вклинился «Малефакс»

- Думаю, речь идет не о золоте, юная ведьма, а о более весомых материях. Как мы уже знаем, в Унии сейчас разыгрывается не самая простая партия, а Готланд и Формандия уже примеряются, как бы всадить зубы друг другу в шею. В этом свете нейтралитет Каледонии становится крайне важным фактором. Который, пожалуй, можно пошатнуть, имея в заложниках особу королевской крови.

- Формандцы? – глаза ведьмы округлились, - Они решились похитить внучку Каледонийского Гунча, чтоб заставить его вступить в войну на их стороне?

Неожиданно для всех принцесса Киндерли Ду Лайон, самозванный ихтиолог, мрачно усмехнулась.

- Надеюсь, в воздушных течениях вы разбираетесь лучше, чем в политических, господа пираты. Быть может, все это – ловушка готландской разведки, которая решила испортить отношения между Каледонией и Формандской Республикой накануне войны. Освоить формандский акцент не так уж сложно. Возможно, именно поэтому голос той женщины и в самом деле показался мне немного неестественным – она нарочно коверкала слова. В одном ваш гомункул, несомненно, прав. Я и в самом деле любимица своего деда. Будьте уверены, сама Роза Ветров не поможет тому, на кого Каледонийский Гунч спустит свой гнев.

- А что, если это была двойная ловушка? – Корди беспомощно переводила взгляд с капитанессы на принцессу и обратно, - Кто-то нарочно пытается стравить страны Унии между собой. Сперва поссорил Формандию и Готланд, а теперь пытается и Каледонию втянуть в драку?

- Девчонка растет, - одобрительно пробормотал «Малефакс», - Это первое, что пришло мне в голову. Очень уж аккуратно разыгрывается схема. Знать бы еще, кем.

- Леди Икс, - твердо сказала Корди, задрав голову так, что с нее едва не свалилась шляпа, - Настоящая Леди Икс, я имею в виду.

У Алой Шельмы дернулась щека.

- Ты слишком много уделяешь внимания сказкам Габби. Нет никакой Леди Икс. И ведьмы из Марева у нас на борту тоже нет, не так ли?

Корди насупилась, но возражать не стала.

- Принцессы не бывают ведьмами.

- Вот и отлично. Ваше высочество, - Алая Шельма изобразила короткий поклон в сторону Линдры, слишком вычурный, чтоб быть искренним, - Ради вашей безопасности, соблаговолите проследовать в свою каюту и оставайтесь там вплоть до… дальнейших распоряжений.

Словно подыгрывая ей, лже-ихтиолог изобразила надменный царственный кивок. Ее глаза вновь напоминали пару схваченный ледяной коркой иллюминаторов.

- Охотно, мисс пиратесса. Приятно знать, сколь сильно вы дорожите моей безопасностью.

- Я дорожу чистотой корабля, - пробормотала Алая Шельма, отворачиваясь, - Отмывать палубу от голубой крови будет не самой простой задачей…

- Уместно ли это было, прелестная капитанесса? – осведомился «Малефакс», когда принцесса скрылась в темноте, - Смею напомнить, у нас на борту всего лишь семеро человек, способных держать оружие. В самом скором времени нам может пригодиться каждая пара рук.

Но Алая Шельма даже не поморщилась.

- Судя по тому, что ты рассказываешь, нас ждет настоящий бой. И я не намерена от него увиливать.

- Похвальное желание, - в голосе «Малефакса» не слышалось энтузиазма, - Ситуация и верно ухудшается в геометрической прогрессии.

- Что на нижних палубах?

- Об этом можете расспросить Тренча. Если не ошибаюсь, он как раз поднимается к вам.

«Малефакс» не ошибся. Когда спустя минуту по трапу на верхнюю палубу, то и дело спотыкаясь, выбрался Тренч, Корди лишь горестно вздохнула.

Бортинженер «Воблы» выглядел так, словно побывал в когтях у чудовища. Его брезентовый плащ местами висел клочьями, местами был опален, и совершенно потерял первоначальный цвет. Да и его хозяин выглядел не лучше. Тренч пошатывался, точно провел всю ночь в «Прокрастинирующем судаке» и теперь не совсем уверенно переставлял ноги. Разряженные пистолеты выпали из его рук, как только он поднялся на палубу. Он и сам свалился бы с ног, если бы Алая Шельма не поспешила придержать его за плечо.

- Воды, - только и смог сказать он, обводя их неузнающим взглядом.

Корди бросилась за водой, оставив капитанессу оттаскивать бортинженера к канатным бухтам. Лишь рухнув на них и несколько раз глубоко вздохнув, Тренч смог толком заговорить.

- Отдали жилую палубу, - прохрипел он, ожесточенно потирая лицо, - Габерон говорит, гандек удержим самое большее полчаса. Потом все.

От этого «все», произнесенного буднично и невыразительно Шму ощутила удушливую тяжесть, словно кто-то водрузил ей на грудь тяжеленный, заполненный водой, бочонок галлонов на двести.

- Пытались строить баррикады, но без толку, - Тренч говорил монотонно, глядя в пустоту, как контуженный, - Пытались стрелять картечью… Их ничего не берет. Лезут снизу, как проклятые… Даже не знал, что на свете такие страшилы есть. У одного десяток глаз, и все желтые, светятся в темноте… Другой – одни когти... Дядюшка Крунч их сотнями давит, а вместо них все новые и новые…

Шму едва не сиганула вверх по мачте, когда на верхней палубе раздался голос Габерона, уставший, но все еще вполне звучный. Лишь с опозданием она сообразила, что его транслировал по магическому лучу «Малефакс».

- Капитанесса, сэр, мы снова отступаем. Половина гандека уже не в вашей власти. А через четверть часа потеряем и то, что осталось. У меня больше нет ядер для Жульетты. Дядюшке Крунчу повредили шарниры в ноге, он еле двигается…

Шму почувствовала, как под ребрами разливается что-то липкое и холодное, точно ей за пазуху кто-то вылил целую пинту морса. Впервые на ее памяти Габерон не шутил, не посмеивался, не валял дурака. Голос был напряженным и твердым, как лезвие шпаги. Она вдруг почувствовала, как тяжело ему там, на гандеке, среди темноты, против толпы наседающих кошмаров, порожденных ее собственной трусливой душой.

Корди вернулась с флягой и немного смущенная.

- Это тебе, но…

Не слушая ее, Тренч взял флягу и, прежде чем отхлебнуть из нее, вылил добрую половину себе на голову и лицо. Корди попыталась его остановить, но не успела.

- Это я и хотела сказать, - смущенно пробормотала ведьма, - Я пыталась превратить воду в бренди, но получился луковый суп…

- Капитанесса, сэр! – голос Габерона вновь дотянулся до них с грохочущего и звенящего гандека, - Какие будут приказания?

- Сохраняйте спокойствие, господин канонир, - после того, как Линдра покинула палубу, к Алой Шельме вернулась ее грозная пиратская невозмутимость, - Сейчас мы с Корди спустимся вам на подмогу.

«Малефакс» так качественно передал смешок Габерона, что тот, казалось, готов оцарапать кожу.

- Здесь дело не в подмоге, если позволено будет заметить. Даже взвод формандской воздушной пехоты с митральезами не позволит нам продержаться больше пары часов. Вы даже не представляете, насколько здесь внизу скверно.

- Что вы имеете в виду?

- Он имеет в виду, что этот бой мы проиграли, Ринриетта, - на удивление спокойно произнес невидимый Дядюшка Крунч, - Кошмары лезут как из бездны. Не знаю, где они вмещались в Шму, но сейчас они прут настоящей ордой. На место каждого убитого становится три новых. И все уродливы, как порождения Марева. Нас теснят, Ринриетта.

Сырная Ведьма зловеще хрустнула суставами пальцев.

- Я превращу их всех в сушеный горох! Пусть только сунутся!

- Полегче, корюшка, - Габерон шутливо дернул ее за один из свисающих хвостов, - Твой запал нас уже не спасет. Капитанесса, сэр, возможно, вам придется искать другие способы спасения.

- Какие это?

- Скорее всего, нам придется покинуть корабль.

- Бросить «Воблу»? – капитанесса даже растерялась от неожиданности, - Ты сошел с ума, Габби? Бросить мой корабль?

- Это уже не твой корабль, Ринни! - канонир выругался сквозь зубы, - Это корабль Шму. Точнее, ее кошмаров. И нам надо покинуть его прежде, чем он превратится в гигантскую харибду! На вашем месте я бы начал готовить шлюпки.

- «Малефакс»!

- Габерон прав, - бесстрастно заметил гомункул, - Процесс становится неуправляемым. Мы летим на огромной магической бомбе. Что бы ни заставило «Воблу» генерировать кошмары всеми своими магическими контурами, оно все еще здесь.

- Оно? – непонимающе спросила капитанесса.

- В сущности, Корди была не так уж неправа, когда говорила про отраву. «Вобла» по какой-то причине отравлена Маревом или чем-то, что содержит в себе его концентрированные чары. И, подобно отравленному человеку, сейчас она находится в жесточайшем бреду.

- И ты ничего не можешь с этим поделать?

- Я… - гомункул на миг запнулся, - Возможно, если бы мы не были столь стеснены временем и обстоятельствами…

- Короче! – приказала капитанесса.

- Возможно, я смог бы локализировать источник враждебных чар. Определить его местонахождение.

- Ты же говорил, что ничего не видишь в этом хаосе!

- Так и есть, - сдержанно заметил «Малефакс», - Найти его не проще, чем разглядеть одинокую искру в вихре сотен фейерверков. Но, кажется, я могу предложить иной способ.

- Какой?

- Непросто объяснить. Возможно, только Корди и поймет… Впрочем, неважно. Если продолжить аналогию с тяжело больным человеком, я собираюсь тщательно изучить иммунную систему «Воблы».

- Не забывай, я изучала право, а не медицину.

- Иммунная система пытается оградить человека от источника инфекции. В нашем случае источник инфекции – те самые чары Марева, которые исподволь отравляют корабль. Я могу изучить тонкие колебания магических полей, чтоб установить источник возмущения. Но на это потребуется время, работа необычайно сложна и кропотлива.

- Так приступай! - приказала капитанесса, - Немедленно!

- Приступил еще два часа назад, - «Малефакс» цокнул языком, отчего у всех загудели барабанные перепонки, - Но не могу сказать, сколько еще потребуется времени.

- Ищи на нижних палубах! Мы знаем, что кошмары прут оттуда!

- У «Воблы» слишком много палуб, многие из которых даже в лучшие времена были устроены весьма… сумбурно. Но я прилагаю все силы.

- Проверь жилую палубу! – выкрикнула Корди, - Акула появилась именно там!

- Проверю, юная ведьма. Как и все прочие отсеки, фут за футом. Возможно, мне хватит одного часа. Или двух. Или…

- Ринни, - голос Габерона звучал так, словно канонир преодолел бегом всю баркентину, от носа до хвоста, - Ты же понимаешь, что у нас может не быть этого часа? Готовь шлюпки!

Все посмотрели на капитанессу. На ее щеках появился румянец. Но не слабый румянец больного, который неизменно возникал с появлением Линдры Драммонд, другой, больше похожий на багровеющее в предвестии зарождающейся бури небо.

- Мы не покинем корабль, - твердо сказала она, поправляя треуголку, - Пусть даже все кошмары Шму явятся, чтоб его захватить. Корди, будь добра открыть арсенал. Мы покажем Мареву, как пираты справляются со своими страхами!

Корди широко улыбнулась и отсалютовала ей свободной рукой.

- Так точно! Наконец наша капитанесса вернулась!

* * *

Эта ночь показалась Шму самой длинной, словно сотканной из сотен обычных ночей. Она все тянулась и тянулась, но никак не кончалась, и небо на востоке светлело мучительно медленно, разливая по небосводу не алое свечение, а болезненную серость.

- Почти как на «Барракуде», - выдохнул Тренч, бросив взгляд на горизонт, - Та ночь нам тоже казалась бесконечной. Но тогда у нас не было шлюпок.

Шлюпки были подготовлены и висели на шлюп-балках, но никто из Паточной Банды даже не глядел в их сторону – сейчас они были так же далеко, как рассвет.

- Веселая была ночка, - подтвердил Габерон, - Мне кажется, Марево здорово похоже на ревнивую дамочку. Не смогла сцапать нас там, так вознамерилась прикончить на высоте в пять тысяч футов. Вот уж верно ирония Розы…

Говорил он с трудом, но все еще сохранил способность улыбаться, при том, что сам выглядел хуже многих покойников – одна рука бессильно висела на повязке, рубаха превосходного формандского льна превратилась в грязную тряпку, лицо почернело от порохового дыма. Но мало кто на верхней палубе мог похвастаться тем, что выглядит лучше него.

Корди заметно хромала, один глаз заплыл фиолетовым синяком, побывавшая в акульих зубах шляпа давно превратилась в обрывки. Внутренности Дядюшки Крунча скрипели и гудели так, точно там погнулись все шестерни, даже удерживать равновесие было для него почти непосильной задачей, а наделенные огромной силой лапы беспомощно скребли палубу. Не лучше выглядела и капитанесса. Разбитые губы вспухли, поперек лица тянулось несколько багровеющих ссадин, кроме того, ее алый мундир лишился одного рукава и доброй половины пуговиц.

Но оружия не сложил никто. Всякий раз, когда порождения кошмаров перли по трапу, намереваясь затопить верхнюю палубу, Алая Шельма отдавала приказ – палубу «Воблы» укутывало густыми серыми вуалями пороховых разрывов, и их встречал плотный залп картечи.

Шму наблюдала за этим с фок-мачты, надежно укрывшись среди парусов. Она ничего не могла с собой поделать. Всякий раз, когда она видела, хотя бы и краем глаза, очередную страшную тварь, рожденную пугающей силой «Воблы» и ее собственными ночными кошмарами, зубы смерзались друг с другом, а все суставы в теле каменели, заставляя ее изо всех сил прижиматься к твердому дереву рангоута.

Твари перли с нижних палуб почти сплошным потоком, не прошло и нескольких минут, как слизь из их разорванных картечью тел превратила трап в одну сплошную склизкую массу, в которой почти не угадывалось ступеней. Но это их не останавливало. Они лезли вперед, упорно, как лосось на нерест, в самоубийственном безоглядном порыве, не имеющим ничего общего с инстинктом самосохранения. Кажется, они не испытывали ни страха, ни боли, одну лишь только ослепляющую ярость, заставляющую их испускать отрывистые вопли и молотить вокруг себя страшными конечностями, в которых иногда угадывались щупальца или плавники, а иногда не угадывалось вообще ничего.

Шму не могла себя заставить смотреть вниз, но иногда, набравшись смелости, она приоткрывала глаза и видела такое, что ее скручивало от ужаса и отвращения.

Огромную, с шестидесятигаллоный бочонок, тварь, раздувшуюся, как бородавка, которая карабкалась по трапу, цепляясь за ступени тысячами колючих ложноножек. Абордажная сабля в руках капитанессы рассекла ее на две части почти без сопротивления, но даже рассеченная, она еще долго визжала в луже собственного ихора, тщетно пытаясь добраться до обороняющихся.

Что-то жесткое, твердое, похожее на выбравшийся из земли колючий корень, двигающийся хищно и отрывисто, норовящий впиться кому-то в глотку, совершенно слепой, но отчаянно скрежещущий. Дядюшка Крунч смял его своей лапой до треска, превратив в клубок изломанных отростков.

Еще одна тварь походила на пучок сросшихся змей, ощерившийся в разные стороны жутких пастей, напоминающих цветочные бутоны. Ей почти удалось цапнуть за лодыжку Корди, но подоспевший Габерон всадил в порождение Марева пулю – и то скатилось на нижние палубы, не прекращая рычать.

Когда рассветные лучи осветили наконец «Воблу», никто не нашел силы обрадоваться. Пираты были измотаны так, что едва удерживали выход на верхнюю палубу. Шму, хоть и прижималась к мачте, зажмурившись, чувствовала это – интервалы между залпами становились все больше, а урон от них все слабее – капитанесса приказала экономить порох.

- Еще немного!.. - голос «Малефакса» скрежетал от напряжения, как канат, едва выдерживающий огромный вес, - Я почти нащупал источник…

Тренч лишь мотнул головой. После нескольких часов ожесточенного боя на палубах баркентины он был оглушен настолько, что едва понимал смысл слов. Но Габерон нашел силы усмехнуться:

- Что толку? Мы теряем фут за футом. Даже если мы найдем источник сверны на нижних палубах, добраться до него не удастся никому из присутствующих.

Капитанесса упрямо закусила губу. Сабля в ее руке ни секунды не оставалась в неподвижности. Она беззвучно падала и поднималась, разбрызгивая по палубе липкую жижу, заменявшую порождениям кошмара кровь. От изящной фехтовальной позы не осталось и следа, теперь она рубила кровожадных созданий тяжело, с натугой, точно уставший дровосек топором. Время от времени Корди подавала ей заряженный мушкет – и над палубой вновь стелился густой пороховой дым.

- Еще полчаса, - отрывисто сказала она, - У нас есть порох. Пусть только «Малефакс» скажем нам, где. Мы сможем взорвать эту дрянь или…

С нижней палубы вырвалась очередная одна тварь, на длинных, как у кузнечика, ногах, покрытая местами чешуей, местами рыжей шерстью, скалящая в жуткой ухмылке тысячи игловидных прозрачных зубов. Прежде чем капитанесса успела прикрыться саблей, тварей молниеносно прыгнула, ударив ее в грудь и отшвырнув к борту. Корди вскрикнула и торопливо махнула рукой. Несколько ног твари бессильно повисли, обратившись перьями зеленого лука, но это не помешало ей впиться зубами в полу капитанского мундира, оторвав ее подчистую и едва не прихватив руку Алой Шельмы. Тренч изо всех сил саданул кошмарное отродье прикладом мушкета, но то оказалось на редкость живучим и погибло лишь после того, как Габерон, выругавшись, раздавил ее сапогом.

- Извини, Ринни, - Корди помогла капитанессе подняться, - Мои чары совсем ослабели. Будь здесь Мистер Хнумр, от меня было бы больше проку.

Мистер Хнумр лежал неподалеку на ящике, но выглядел так жалко, что ведьма старалась лишний раз не смотреть в его сторону, иначе не сдержала бы слез. «Черный ведьминский кот» умирал. Его тело, покрытое всклокоченным мехом, дрожало, истончившиеся лапы судорожно вцепились в края ящика, в клокочущей пасти дергался маленький розовый язык. Глаза хоть и были открыты, но покрылись непрозрачной матовой пленкой и, кажется, не видели ничего из происходящего.

Алой Шельме удалось подняться на ноги после удара, но больше из упрямства – сил в ее теле оставалось недостаточно даже для того, чтоб держаться на ногах, ей пришлось схватиться за свисающий канат. На щеках не осталось ни кровинки, они были бледны, как свет зарождавшегося дня. Алая Шельма достала пороховницу и попыталась перезарядить тромблон, уронив при этом шомпол и пыж. Пальцы почти не слушались ее. Но она справилась – и снесла голову какой-то тощей верещащей твари, карабкавшейся по снастям и пытавшейся задушить Габерона.

- Дед был бы доволен, - прошептала она, моргая от едкого порохового дыма, - Может, из меня не получилось настоящего пирата, но последний бой мы дали на славу…

- Нас все равно запомнят как Паточную Банду! – зло прогудел Дядюшка Крунч, - Потому что рассказать об этом бое будет уже некому!

Его кулаки грохотали без остановки, расшибая в лепешку неосторожно сунувшихся тварей, разрывая их на части или вышвыривая за борт, но даже Шму видела, что старый абордажный голем выдохся. Удары все чаще ложились мимо цели, а шарнирные сочленения при каждом движении так скрежетали, словно лишь тонкие магические чары сдерживали их воедино. На глазах у Шму узкая змееподобная тварь, наделенная ужасной силой, проскочила под тяжелым стальным кулаком и впилась ему в ногу, да так, что едва не оторвала ее от тела. Внутри Дядюшки Крунча задребезжали торсионы, что-то оглушительно лязгнуло – и механический великан едва не рухнул. Каким-то чудом он смог удержать равновесие и даже разорвать нападающую тварь на части, но силы стали стремительно его покидать – теперь он сражался лишь одной рукой, привалившись к борту.

Алая Шельма попыталась выстрелить еще раз, но не успела – удар покрытого жестким волосом щупальца выбил оружие из ее руки. Хладнокровно пронзив его обладателя саблей, она, шатаясь, выпрямилась и прокричала:

- Внимание, экипаж! Отступаем к шлюпкам! Всем покинуть корабль!

За визгом кошмарных тварей, рвущихся с нижних палуб, ее сложно было расслышать, но они расслышали. И с облегчением сделали первый шаг в сторону бака, к снаряженным и стоящим наготове шлюпкам. Шму едва не ринулась первой, перепрыгивая с мачты на мачту – страх гнал ее вперед сильнее, чем буря гонит парящее в небосводе перо.

- Десять секунд! – взмолился «Малефакс», - Я уже нащупал! Это нижняя палуба. Это…

Габерон рыкнул, то ли от боли, то ли от отчаяния.

- Ты смеешься?

- Поздно, - капитанесса перехватила саблю левой рукой, чтоб снести голову еще одному кошмару, похожему на пупырчатого бледного моллюска – Слишком поздно, «Малефакс». Нам туда не добраться. Весь гандек кишит ими. А ниже еще хуже.

- Бомба? – неуверенно предположила Корди. Она пятилась к баку вместе со всеми, орудуя разряженным мушкетом, как палкой, - Мы могли бы…

- Не неси ерунды, корюшка. У нас осталось четверть картуза пороха. Этим не взорвать и дряхлого судака.

- Всем к шлюпкам! – приказала капитанесса, - Я иду последней. И буду вам благодарна, господин канонир, если вы составите мне компанию. Одна я не дотащу Дядюшку Крунча.

- Уходи, Ринриетта! – громыхнул голем, - Не смей задерживаться!

- И оставить тебя на поживу кошмарам? Нет уж!

Дядюшка Крунч бессильно махнул лапой.

- Меня вы не вытянете. Живо по шлюпкам!

- Мой дед тебя не бросил, - капитанесса упрямо вздернула расцарапанный, покрытый кровью и пороховой гарью подбородок, - Не собираюсь бросать и я.

- Твой дед!.. – Дядюшка Крунч вдруг рассмеялся жутким лязгающим смехом, похожим на звон расколотого колокола, - Да что ты вообще знаешь о своем деде? Даже я про него ничего не знаю! А ну убирайся с корабля, девчонка!

Не успеют, поняла Шму.

На мгновенье Шму увидела, как это будет.

Как упадет пронзенный костяными пиками Тренч. Как тонко вскрикнет Корди – девчонка в огромной ведьминской шляпе, до последнего не выпустившая из рук мушкет. Как зашатается и осядет на палубу Алая Шельма, с чьего лица до последнего не сойдет презрительная пиратская улыбка…

Шму замотала головой, чтоб не видеть этого. Еще один кошмар, наваждение, один из бесчисленных страхов, укоренившихся в ее изломанной, искореженной чарами Сестер душе. Но она видела. Как кричит смертельно раненный Габерон, тщетно пытаясь прийти капитанессе на помощь. Как Дядюшку Крунча разрывают на части огромные щупальца, усеивая палубу тяжелыми осколками брони…

Шму взмолилась Пустоте, чтоб та прикрыла страшные образы. Но Пустоты больше не было.

Шму растерялась. Страх все еще стискивал ее, норовя переломать ставшие тонкими и хрупкими кости, но теперь его хватка почему-то не казалась убийственной. Словно он добивался от нее чего-то. Чего? Ей отчего-то вспомнился ледяной блеск чужих глаз. Глаз человека, который тоже боялся всю жизнь – привык бояться.

«Иногда смелость нужна не для того, чтоб победить страх, - сказала Линдра Драммонд, - Иногда смелость нужна для того, чтоб научиться с ним жить».

Шму зажмурилась на мгновенье, чтоб это понять. А когда открыла глаза, все уже стало понятным, словно очищенным самой Пустотой до кристально-прозрачного состояния. Шму едва не рассмеялась от облегчения, так все оказалось просто.

И выпустила рею из рук.

* * *

На палубу она упала беззвучно и мягко, как дождевая капля падает на расстеленную парусину.

Пустота больше не направляла ее, но в этом и не было нужды, тело двигалось легко-легко, почти не чувствуя сопротивления воздуха. Шму бросила быстрый взгляд вокруг. Целый выводок крошечных тварей с огромными жвалами повалил Габерона и пытался разорвать его на части. Корди беспомощно отступала под натиском хищно щелкающей членистоногой синкариды[136] размером с половину ее самой. Алая Шельма ожесточенно рубила саблей что-то бесформенное, напоминающее морщинистую каракатицу, с торчащими во все стороны глазами…

Шму мягко подняла с палубы первое, что попалось – короткую шпагу с узким, но удивительно тяжелым клинком. Твари двигались медленно, так медленно, точно спали на ходу, попадать по ним шпагой оказалось не труднее, чем шлепать веточкой по висящим на ветвях спелым плодам – занятие, несложное даже для девятилетней девочки.

Синкерида, почти вонзившая зубы в ногу Корди, мгновенно оказалась рассечена надвое и рухнула обратно на нижнюю палубу. Облепившая капитанессу каракатица попыталась удрать, но недостаточно проворно, и в следующий миг, зацепленная шпагой, уже шлепнулась за борт. Мелкие твари, успевшие окончательно разорвать на Габероне рубаху, напрасно надеялись на свои панцири, лезвие шпаги вскрывало их один за другим, точно банки с консервированным студнем.

Какая-то проворная тварь рванула Шму за рукав, заставив на миг потерять равновесие. Шму мгновенно разделалась с ней, а затем, повинуясь внезапному наитию, сама рванула за край ткани, стаскивая ее с себя, как угорь стаскивает старую шкуру. Под ветхой и грубой тканью робы обнаружился ее истинный покров – угольно-черный, матовый, состоящий из крошечных чешуек и перетянутый ремнями. На этом облачении из кожи черного ската не было ни украшений, ни знаков отличия – униформе убийцы не нужны детали. Шму рефлекторно провела рукой по чешуйкам, словно приглаживая их. Она так долго не носила в открытую свой костюм наемного убийцы, что уже успела позабыть, как он смотрится в лунном свечении. Кожа ската наощупь казалась одновременно шероховатой и гладкой, а еще холодной, как сама ночь, при этом она каким-то образом поглощала почти весь свет, отчего казалось, что на палубе «Воблы» беззвучно движется не угловатая фигура ассассина, а фигурный вырез. Кусок Пустоты, заполнивший причудливой формы оболочку.

Шму ощутила сладкий привкус упоения. Наконец, после стольких месяцев, она вновь делала то, что хотела от нее Пустота. Делала стремительно, резко и грациозно, что даже ветра, казалось, протекают сквозь ее тело, а не рассекаются им, отчего единственным звуком, сопровождающим развернувшийся жуткий спекталь было лишь негромкое гудение воздуха.

В этот раз потайные карманы ее костюма были пусты – ни отточенных лезвий, ни ядовитых шипов – но это нимало не мешало Шму. Ее тело было достаточно смертоносным инструментом само по себе, и сейчас она просто позволила ему работать, не задумываясь о последствиях, вклинившись в армию кошмаров подобно исполинской косе, оставляя за собой лишь изувеченные тела и залитую ихором палубу. На миг она стала почти счастлива.

Твари взвыли от неожиданности, рефлекторно подавшись назад, но очень быстро разобрались, что происходит и откуда явился новый противник. В сторону Шму повернулись зубастые пасти, изогнутые когти, извивающиеся стрекательные жала, скорпионьи хвосты и еще сотни и тысячи самых разнообразных в своей отвратительной эффективности орудий убийства. Каждое ее движение несло смерть и опустошение в их рядах, но даже их зачаточного рассудка было достаточно, для того чтоб понять – это всего лишь человек, и он один. А значит, рано или поздно слабая человеческая плоть окажется уязвима, и тогда они…

Ожившие кошмары из чрева «Воблы» были совершенно правы в этом допущении, их ошибка лежала в другом. Они видели ее впервые. Она же знала их всю жизнь.

Шпага в руке Шму принялась вырисовывать в окружающем пространстве невидимый узор. В нем не было затейливых линий и сложных форм, ставшее полупрозрачным лезвие всегда двигалось по наикратчайшему пути. Так когда-то учила Пустота устами своих Сестер. Не должно быть сложности там, где все решит простота. Лишние шаги замедляют, лишние движения отягощают тело, лишние мысли сбивают с толку, лишние слова выбивают дыхание. Шму действовала как умела, легко шагая из стороны в сторону и позволяя шпаге чертить все новые и новые штрихи. Она не чувствовала опьянения битвы, не чувствовала усталости или гордости. Она чувствовала только страх. И этого было достаточно.

Пятнистый ломозуб[137] с жуткой, покрытой бородавками, мордой, попытался вильнуть в сторону, но Шму не дала ему такого шанса, мгновенно пронзив сквозь жабры до самого хвоста.

Закованный в хитиновый панцирь изопод[138] изготовился к атаке, растопырив членистые конечности, но не успел пройти и фута, как шпага с хрустом вошла ему в бок.

Что-то бесформенное, извивающееся, похожее на исполинскую голотурию, попыталось сдавить Шму в объятьях, но лишь изумленно зашипело, обнаружив, что лезвие рассекло его, точно старый обвисший бурдюк.

«Я боюсь, - мысленно сказала Шму самой себе, нарушая заповедь Пустоты биться в полном молчании, - Я боюсь и, наверно, всегда буду бояться. Сильные люди вроде капитанессы умеют побеждать свои страхи. Но я никогда не стану такой. Я боюсь, ужасно боюсь».

Переливающаяся завораживающе-зловещим фиолетовым пламенем медуза метнулась ей в лицо. Шму мимолетным взмахом раскроила ее, словно тряпку, и отшвырнула в сторону.

«Я боюсь ложиться спать на краю койки».

Узловатая, как корабельный канат, свима[139] ударила Шму поддых, надеясь опрокинуть на палубу, но промахнулась на какой-нибудь дюйм и не успела даже зашипеть, когда шпага разрубила ее на несколько подрагивающих частей.

«Я боюсь открывать закрытые коробки».

Непрерывно щелкая целой дюжиной несимметричных клешней, ей в ноги бросился огромный омар с человеческими глазами. Шму подпустила его поближе и несколькими точно рассчитанными взмахами отрубила все конечности.

«Я боюсь стенных шкафов».

Она рубила не задумываясь, и с каждым ударом пространство вокруг нее стремительно очищалось.

«Я боюсь, когда кто-то смотрит мне в глаза».

«Я боюсь вида больших иголок».

«Я боюсь всех подвести».

«Я боюсь показаться глупой».

«Я боюсь, что ночью за мной кто-то наблюдает».

«Я боюсь…»

Каждое слово превращалось в удар. Каждая мысль – в росчерк клинка. Ей было страшно до дрожи, до тревожного гула в ушах и пульсации фиолетовых звезд перед глазами, но теперь этот страх не высасывал из нее силы. Страх, сидевший в душе, перестал быть запертым чудовищем, норовящим проломить стены и вырваться на свободу, чудовищем, в ужасе перед которым она провела всю свою недолгую жизнь. Страх стал частью ее самой. Исконным жителем ее собственного фамильного замка, полного сквозняков и щелей.

Все закончилось так же внезапно, как и началось. Шму в очередной раз крутанулась вокруг своей оси, занося клинок, но опуститься ему так и не довелось – разить было некого. Верхняя палуба походила не столько на поле боя, сколько на лабораторию вивисектора, заваленную подергивающимися остатками экспериментов. Многие части поверженных кошмаров еще шевелились, царапая зубами доски или слепо тыча вокруг жалом, но ни одна из них уже не способна была причинить человеку вред. Сдержавшая так и не нанесенный удар рука распрямилась - и Шму с удивлением обнаружила, что лезвие шпаги погнуто и выщерблено так, словно ею целый день рубили гранитную глыбу. А еще этот ужасный едкий запах…

Подрагивающей рукой она смахнула со лба ледяной пот и только тогда поняла, что сама, не заметив, вплотную подошла к тому пределу, за которым заканчиваются даже данные Пустотой силы. Пальцы гудели, словно чугунные, а перед глазами таяли россыпи мелких звезд, верный признак того, что ее тело больше не может выдерживать подобный темп метаболизма, черпая энергию в слабой человеческой начинке.

- Недурно, - заметил Габерон, разглядывая заваленную подергивающимися телами и конечностями палубу, - Пожалуй, после этого я больше не буду избегать рыбных ресторанов Ляонина, им больше нечем меня испугать.

Перепачканной ладонью он невозмутимо пытался соорудить подобие прически из залитых кровью волос и выглядел так, словно упросил Розу Ветров на последнюю минуту задержаться до отбытия на Восьмое Небо. Но взгляд его, как и прежде, разил наповал. А одной усталой улыбки было достаточно, чтоб Шму ощутила подламывающее ноги головокружение. Черт возьми, опустошенно подумала она, в одной этой улыбке было больше сладкого яда, чем во всех порождениях ее кошмаров, с которыми пришлось разделаться за сегодня.

- Я… Извините, что я так поздно… Мне… - стоило ей остановиться, как обтягивающее матово-черное облачение из кожи ската безжалостно подчеркнуло ее болезненную худобу и подросткоую остроту фигуры, - Я хотела раньше, но…

- Ты молодец, Шму, - Корди наконец выронила разряженный мушкет и попыталась грязной пятерней оттереть въевшуюся в подбородок грязь, - Ты все сделала отлично.

Алая Шельма поправляла разорванный китель с такой невозмутимостью, словно минуту назад изучала карту ветров, а не отступала по палубе, скользя в чужой крови и таща за собой ведьму.

Шму с ужасом поняла, что они всей сейчас смотрели на нее. Вымотавшаяся Паточная Банда разглядывала ее со всех сторон и, пусть ее члены больше всего походили на случайно выживших после кораблекрушения, в этих взглядах не было ни испуга, ни отвращения. В них было… Шму съежилась, сама не понимая, отчего. В них было что-то новое. Точнее, нет, поняла она, поколебавшись. В них было что-то старое, что-то, что прежде мешала ей заметить Пустота. И что отчего-то смогла заметить лишь новая, недавно выбравшаяся на свет, Шму.

Возможно… От этой отчаянно смелой мысли ее словно обожгло изнутри колючим звездным огнем. Возможно, когда-нибудь эта новая Шму сможет посмотреть в глаза канониру – и впервые в жизни не отвести испуганно взгляд. Но думать об этом было так жутко, что Шму начала думать о чудовищах, кишащих под палубой.

Она слышала их тревожное шипение и клекот. Они никуда не делись, нижние палубы все еще были набиты ими, кошмары лишь дали им временную передышку, наткнувшись на сопротивление, которого не ожидали. Но Шму знала, что передышка эта долго не продлится. Скоро они вновь полезут наверх, и тогда уже сдержать их будет не в ее силах. А значит…

Она шагнула в сторону трюмной решетки. Даже обычной ночью та выглядела жутковато, сейчас же напоминала вход в смертельный лабиринт, выбраться из которого не поможет и Пустота. Оттуда, из темной шахты, доносился скрежет тысяч зубов и шипение миллионов жал. Там, в непроглядной бездонной яме, сосредоточились все ее страхи, заботливо выкормленные и ждущие своего часа.

- Что это ты задумала, Шму? – с беспокойством спросила Корди.

- Мне надо… вниз, - она беспомощно передернула плечами, закованными в тонкую броню из кожи ската, совсем не спасающую от чужих взглядом, - Там источник. Я должна…

Подволакивая отказавшую ногу, к ним приблизился Дядюшка Крунч – несколько сотен фунтов еще горячей, залитой чужой зловонной кровью, бронированной стали и клокочущей злости.

- Выжила из ума? Ты даже не представляешь, что творится на нижних палубах!

«Я боюсь давать волю воображению».

- Она права, - голос «Малефакса» звучал безжизненно, словно даже гомункул выдохся, отражая нападение ночных кошмаров, - Это звучит жутко, но она права, Дядюшка Крунч. Там, внизу, источник заражения. То, что отравляет «Воблу» изнутри. Если найти его и обезвредить… Не знаю, сжечь, стереть в порошок, вышвырнуть за борт…

Абордажный голем со скрежетом обвел лапой груды еще трепыхающихся чудовищных тел.

- И тогда все это исчезнет?

«Малефакс» уклончиво свистнул в порванных вантах.

- Полагаю, что да. Сложно быть в чем-то уверенным, когда имеешь дело с «Воблой». Она сродни большому и сложно устроенному организму, но инстинктом самосохранения она должна быть наделена. Если убрать источник отравления, ее естественный магический фон, полагаю, должен подавить все чудовищные всплески активности.

- Ты так говоришь, словно она…

- Разумна? – несмотря на усталость, воздух на верхней палубе на миг потеплел, признак того, что гомункул улыбнулся, - Корабли не бывают разумны. В «Вобле» не больше интеллекта, чем в пескаре. Однако она, как и все вещи в этом мире, стремится сохранить статус-кво. А значит, предложение Шму вполне разумно. Более того, это единственное, что нам остается.

- Спуститься вниз, пройти сквозь океан нечисти, найти источник заражения и хорошенько его поджарить? – Габерон оторвал от остатков рубахи какой-то лоскут и не без кокетства повязал на окровавленную голову, - Ничего не имею против. Только дайте мне минуту отдыха, две порции «Красного неона» безо льда и немного лосьона для волос…

Шму испуганно замахала рукой.

- Не надо! Я сама!

- Сама? Да тебя же растерзают как полосатика! Поверь мне, я там был, я знаю, что творится на нижних палубах.

- И вновь мне остается констатировать ее правоту, - вздохнул «Малефакс», - Взгляните на себя, господа пираты. Вы утомлены и не продержитесь внизу и минуты. Я даже сомневаюсь, что вы доберетесь до гандека, если начистоту.

- Предлагаешь послать туда девчонку? – рявкнул Дядюшка Крунч, громыхая лязгающими сочленениями доспеха, - В пасть легиону кошмаров? На верную смерть?!

- Это ее кошмары, - гомункул не пытался его перекричать, его голос, как воздух, был поддатливой и мягкой стихией, - Значит, она как никто другой знает, как с ними совладать. И она все еще Сестра Пустоты. Несмотря на то, что потеряла большую часть своей силы, все еще ассассин. У нее больше шансов чем у кого бы то ни было из вас.

- Не по душе мне такие рассуждения, - Алая Шельма скривилась, заглядывая в темный провал трюмной шахты, - То, что выплескивается на поверхность – лишь пена. Самая дрянь скопилась внизу, на нижних палубах.

- Совершенно верное наблюдение, - согласился «Малефакс», - Чем ближе к источнику заражения, тем опаснее проявления магических возмущений. Вполне возможно, там водятся чудовища, по сравнению с которыми самые кровожадные акулы покажутся не опаснее головастика.

От этих слов Шму почувствовала дурноту – внутренние органы вдруг попытались слипнуться в единое целое.

- Я не стану посылать членов Паточной Банды туда, - твердо сказала Алая Шельма, - Лучше я потеряю корабль, хотя, видит Роза Ветров, это самое страшное из того, что может произойти с капитаном.

- Я справлюсь, - Шму каким-то образом удалось протолкнуть эти два слова сквозь лязгающие зубы, - Я сама. Это ведь… Это ведь мои страхи.

- И ты собираешься спуститься по трюмной шахте? Шму неловко кивнула.

- Иначе будет… долго. Я могу не выдержать.

Дядюшка Крунч недовольно проворчал:

- Если пробиваться по трапу, даже ее сил не хватит. Но сигануть прямо в пасть тем тварям, что поджидают внизу?.. Шму, малышка, прости старого ржавого дурака, ты смелее всех нас вместе взятых.

Шму едва не всхлипнула, так предательски размягчилось и подтаяло все внутри. Пришлось сделать несколько коротких ритмичных выдохов, чтоб разогнать кровь и сосредоточиться на предстоящем.

«Я боюсь показывать чувства».

Габерон с Тренчем попытались снять ближайшую трюмную решетку, но только заскрипели зубами – приколочена та была на совесть, без инструмента не справиться. У Шму не было времени ждать. Она шагнула вперед, приподняла ногу и, прежде чем кто-то успел опомниться, одним мягким ударом расколола решетку пополам, обнажив непроглядно-темный зев трюмной шахты.

Из нутра корабля доносились отзвуки того, что творилось на нижних палубах - жуткая какофония, состоящая из звуков, которые не дано издать ни человеку, ни рыбе. Там, в вечной темноте, копошились в ожидании Шму ее худшие кошмары. Она замерла на краю шахты, сжимая в обеих руках изуродованную шпагу. Только сейчас она поняла, что бой на верхней палубе был не более чем разминкой. Там, на самом дне, ее ждала встреча с наихудшими кошмарами в их материальной форме. Возможно, с чем-то еще более могущественным, чем сама Пустота.

Корди крепко стиснула ее руку на прощанье.

- Возвращайся, Шму, - попросила она, - Мы с Мистером Хнумром будем тебя ждать.

Шму хотела ответить, но испугалась, что скажет что-нибудь не то или не так.

«Я боюсь говорить с людьми».

Поэтому в пропасть она шагнула молча.

* * *

Падение было долгим, словно она спрыгнула с летящего на высоте пяти тысяч футов корабля.

Мимо нее проносились палубы, и каждая из них напоминала отдельный круг ада, наполненный картинами столь ужасными, что Шму непременно лишилась бы чувств, если бы падение милосердно не избавляло ее от необходимости присматриваться.

Она видела палубы, залитые покачивающимся жидким огнем, почти не дающим тепла, и в этом огне дергались страшные фигуры, похожие на собранных из металлических обрезков насекомых. Она видела палубы, покрытые странной серой накипью, в которой можно было разглядеть лишь пятна ядовитого мха и рои крошечных плотоядных рыб. Палубы, в которых геометрические формы сочетались друг с другом под столь невозможными углами, порождая невероятные конструкции, что мозг отказывался воспринимать их. Палубы, ощетинившиеся стальными крючьями. Палубы-кладбища. Палубы-соты. Палубы-абстракции. При одной мысли о том, какова здесь концентрация высвобожденной магической энергии Шму ощущала ломоту в висках. «Вобла», превратившаяся в один огромный генератор невероятного, в любой момент могла стать самой большой в истории воздушного океана магической бомбой.

Шму почувствовала, что постепенно теряет рассудок. Ориентироваться в хитросплетениях магических течений оказалось сложнее, чем в самом густом тумане. Здесь, на нижних палубах, где форма и материя уже перестали подчиняться правилам, переплетаясь и порождая самые бессмысленные и безумные комбинации, даже Пустота не смогла бы послужить надежной защитой.

Но падение не могло длиться бесконечно. Шму перекатилась через голову и мгновенно выпрямилась во весь рост, держа в вытянутой руке иззубренную шпагу.

«Сюда! – захотелось крикнуть ей, - Все кошмары, все страхи, все ужасы, навалитесь гурьбой, сколько бы вас здесь ни было!»

Это было жутко. Это было похоже на погружение в самый страшный кошмар, но медленное и оттого вдвойне ужасное. Наверно, так чувствует себя рыба, которую засунули в наполненный водой котел и медленно повышают температуру.

- Эй! – тихонько сказала Шму в окружающую ее пустоту, которая уже не вполне была пустотой, - Эй…

И услышала голос «Малефакса». Тот был едва различим, то и дело скрывался за колючей полосой помех, словно добирался сюда за сотни и тысячи миль сквозь густую облачность.

- Все в порядке, кроха. Габерон передает тебе привет. Я чувствую твое присутствие на нижней палубе, хоть и очень слабое. Сегодня ты будешь моим маленьким маяком в бушующем магическом шторме. Я буду смотреть твоими глазами. И при необходимости шептать на ухо.

Его расслабленный тон ничуть не успокоил Шму.

- К-куда мне идти? – спросила она, чувствуя, как дрожит ее собственный голос.

Она спустилась в трюмную шахту около грот-мачты, значит, сейчас находится в самой середке трюма. В обе стороны, что вперед, что назад, уходил бесконечный тоннель, низкий и оттого вдвойне давящий.

- В сторону носа, - ответил «Малефакс» после краткого раздумья, - Наиболее сильные эманации идут оттуда. И ради Розы, будь осторожна. Ты сейчас в некотором смысле в глазе бури, но в любой момент можешь оказаться в центре бушующего магического циклона. Впрочем, едва ли ты сейчас оценишь сравнение…

Шму почти не слышала его. Осторожно переступая с ноги на ногу, она двинулась вперед, держа шпагу в опущенной руке. Сестре Пустоты не нужен замах для удара, к тому же она подозревала, что перед по-настоящему могущественными чарами клинок окажется бесполезен.

Шму подумала, что она сама сейчас, должно быть, похожа на крохотный корабль, который идет вперед только потому, что сжигает в топке концентрированный страх.

- Ты идешь в верном направлении, - из голоса «Малефакса» пропало напускное благодушие, - И ты очень близка к источнику скверны. Гляди в оба.

- Но ты…

- Я рядом. Собственно говоря, я сейчас смотрю твоими глазами.

Шму вздрогнула.

- Все в порядке, - подбодрил ее гомункул, - Я же говорил, ты будешь моим маяком.

- Ты… у меня в голове?

- Отчасти, - легкомысленный смешок, - Но не обращай на это внимания. Просто гляди по сторонам и не теряй времени.

Шму глядела, несмотря на то, что сейчас ей как никогда хотелось зажмуриться. Она осматривала каждую мелочь, попадающуюся ей на пути, подсознательно готовясь обрушить на нее удар шпаги. Кусок прелой мешковины, в котором еще угадываются давно высохшие остатки каких-то орехов. Арфа с обломанным рогом и безвольно висящими жилами струн. Плотницкий молоток с треснувшей рукоятью. Матросский рундук с сорванными петлями. Целая груда иссохших ковров, подернувшихся гнилостной зеленой бахромой. Снова бочонки. Неровные деревянные заготовки из красного дерева – то ли фигурки для каминной полки, то ли щахматные пешки. Мушкет непривычной системы, фитильный, похожий на скелет давно умершей рыбы. Скрутившиеся ремни из полопавшейся акульей кожи. Осколки фарфоровой плошки. Расколотый фонарь, давно покрывшийся патиной. Шму пристально вглядывалась, пытаясь определить, что из этого может быть семенем Марева. Но ничего не чувствовала.

Каждый шаг давался неимоверной ценой, и дело здесь было не в том, что все отсеки трюма были завалены старым никчемным хламом. Шму чувствовала, будто какая-то сила шепчет ей сразу в оба уха, сила, похожая на бесплотный голос гомункула, плывущий по воздуху, но не касающийся его. И хоть голос этот был тревожный, жуткий, он пробуждал внутри Шму что-то, чему постепенно отзывались ее собственные мысли, складываясь в новые, неожиданные и пугающие, формы. Шму даже не сразу поняла, что это.

Воспоминания. Они сплетались из тончайших ниток, подобно тому, как толстые корабельные канаты сплетаются из волокон. И каждый такой канат, возникший на том месте, где прежде безраздельно властвовала Пустота, приковывал ее к какому-то крошечному кусочку ее прошлого. Того прошлого, которое должно было давным-давно раствориться без остатка.

Из небытия вдруг возник остров Сестер Пустоты – голый кусок гранитной скалы, парящий где-то на недосягаемой высоте, в облаках едкого тумана. Лица послушниц – пустые, отрешенные, мертвые, словно кто-то взял губку, обмакнул в Марево, и стер с них все живое, человеческое. Шму задохнулась от ужаса и едва не рухнула на колени прямо посреди трюма.

- Не надо!

Но было поздно.

* * *

Воспоминания наваливались на нее, точно валуны, и каждое новое разбивало вдребезги весь мир. Она вспомнила изматывающие тренировки, после которых человек даже не стонет, а молча валится на соломенный матрас. Ужасную боль в пальцах, которые днями напролет учатся проламывать доски и под конец становятся твердыми, как гвозди. Постоянный голод, делающий из людей подобие слепо движущихся големов. Ведьминские зелья, которые их заставляли пить – полынно-горькие, выворачивающие наизнанку…

Их заставляли неделями сидеть в непроглядной темноте или, напротив, смотреть на солнце до тех пор, пока перед глазами не сделается черно. Часами балансировать на краю пропасти и изводить друг друга в коротких безжалостных поединках. Охотиться на скатов-шипохвостов с голыми руками и есть сырые водоросли…

Они ломались. Сперва Пустота завладевала их глазами – взгляд делался бесцветным, прозрачным, устремленным в никуда. Потом Пустота пожирала их помыслы и воспоминания. В какой-то миг становилось легче – измочаленное постоянными нагрузками и избиениями тело переставало дрожать в ознобе, по ночам слезы переставали течь из глаз – и Шму забывалась тревожным, похожим на падение в бездну, сном.

Тяжелее всего поначалу было засыпать. Камни безжалостно давили сквозь тонкую подстилку из высушенных водорослей, измученное тело немилосердно стонало, желудок подводило от голода, а страх и отчаянье грызли изнутри как остервеневшие пираньи. Плакать было запрещено, за этим следовало наказание, и Шму, лежа в темноте, беззвучно хныкала, уткнувшись лицом в жесткие вечно влажные водоросли. Здесь, среди людей с ничего не выражающими глазами и движениями, похожими на резкие механические движения часовых фигур, она чувствовала себя подвешенной в пустоте. Чтоб не было так мучительно вспоминать, она каждый раз, после молитвы Розе, вспоминала то, что оставила в своей предыдущей жизни. Фамильный остров фон Шмайлензингеров, старый, бесформенный и осыпающийся с каждым годом. Замок с его огромными неуклюжими фронтонами, гулкими коридорами и пустыми залами. И золотых рыбок, смешно хлопающих ртами…

Однажды она не подумала перед сном о доме и золотых рыбках – сил не оставалось даже на это. В тот день внутри нее поселилась Пустота – маленький кусочек Пустоты. С каждым днем он разрастался, прикрывая собой дурные мысли, боль и страхи, одновременно скрадывая и четкость воспоминаний.

Фамильный остров фон Шмайлензингеров отдалялся все дальше и дальше, прикрываясь густыми облаками, пока не стал туманным образом, похожим на кем-то рассказанную историю или зыбкое сновидение… К тому моменту это уже не казалось ей важным. Пустота открыла ей куда более важные вещи.

Вспомнилось еще что-то, затаенное, стылое, отчего-то вызывающее тягучее отвращение. Шму вдруг как наяву увидела лицо Старшей Сестры. Никто не знал, сколько Старшей Сестре лет, никого это и не интересовало. Когда твоя жизнь посвящена Пустоте и наполнена ею, любопытство растворяется без следа. Ее лицо походило на рыбье: бледное, пустое, покрытое, казалось, не кожей, а мельчайшей чешуей, и глаза тоже были рыбьи – невыразительные, почти прозрачные, с ровной черной точкой по центру.

- Сестра, - сказала она Шму, глядя сквозь нее, - Сегодня Пустота даст тебе шанс проявить себя.

Шму выжидающе молчала. Пустота учила не сотрясать понапрасну воздуха.

- Сегодня тебе доверено очень важное задание, - губы Старшей Сестры смыкались и размыкались равномерно, как створки моллюска, - И я знаю, что ты выполнишь его надлежащим образом. Взгляни на дагерротип. Тебе знаком этот корабль?

- Нет, Сестра.

- Он называется «Вобла». Этой ночью ты высадишься на него. Сестры уже подготовили тебе обученного веслоноса[140]. Ты подойдешь к кораблю в облаках и попадешь на палубу. Команда малочисленна, но ты должна быть готова устранить всякого, кто увидит тебя или вознамерится помешать.

Шму молча кивнула. Пустота внутри нее знала, как поступать с теми, кто вознамерится помешать.

- Твоя цель – капитан этого корабля. Она женщина.

Пустота на миг смутилась – женщина?.. Но это был только миг.

- Ее называют Алой Шельмой, вот изображение.

- Должна ли я убить ее?

Холодный взгляд Старшей Сестры был непроницаем.

- Только после того, как выполнишь свою основную задачу. Ты должна любым путем выведать у нее, где находится одна вещь. Одна очень примечательная вещь, которая нужна Пустоте – и нам. Можешь использовать пытки, если это необходимо. Или любые другие меры. Ты должна узнать местоположение.

- Что мне надо искать? – равнодушно спросила Шму.

…и вскрикнула, обнаружив, что едва не врезалась в крупную преграду поперек нижней палубы.

Выныривать из мира воспоминаний оказалось тяжелее, чем со дна самой глубокой бездны. Дыхание клокотало в груди, пальцы скрючились, даже шпагу где-то потеряла… Шму беспомощно съежилась, словно ожидая удара. Она вспомнила, как она оказалась на «Вобле». И вспомнила, зачем. И уже почти вспомнила самое главное, укрывшееся за крохотным разрывом в памяти, когда чей-то голос вдруг прошелестел над самым ухом:

- Шму! Это она!

- Что? – она слабо тряхнула головой, пытаясь понять, где находится.

Трюм вокруг нее уже не казался освещенным неведомым светом. Он показался ей древним мрачным чертогом, уставленным незнакомыми предметами и леденяще страшным. От тесноты и затхлости перехватывало дыхание. Скрип под ногами вызывал панику. Шму показалось, что вокруг нее что-то сгущается. Что-то тяжелое, давящее, злое. Что-то, вырвавшееся из ледяных глубин ее кошмаров.

- Это он! – «Малефакс» едва не срывался на крик, - Это источник разложения! Прямо перед тобой!

Шму уставилась перед собой.

- Но это… Это бочки.

- Какие бочки? Что ты видишь?

- Бочки с осетровой икрой. Которые мы грузили три дня назад. Икра апперов.

Гомункул взвыл.

- Но икра не может быть пропитана Маревом! И потом, я же чувствовал, когда их спускали в трюм. В бочках нет магии!

Она обошла их, ощупывая рукой каждую доску. В этом не было необходимости, все доски были подогнаны одна к одной, первосортный рутенийский дуб, но ей надо было отвлечь себя от страха. Здесь, на нижней палубе, происходило что-то плохое, она чувствовала это, словно самые страшные ее кошмары спрятались в щели, нарочно не высовываясь прежде времени. Они заманивали ее в ловушку. Открыли путь. С любопытством рассматривали, смаковали…

Обходя одну из бочек, Шму споткнулась и больно ударилась об нее коленом. Даже слезы на глазах выступили. Неумеха! Неуклюжая, как камбала, с памятью или без… Шму машинально опустила взгляд вниз, чтоб посмотреть, за что она зацепилась, и застыла.

Возле днища одной из бочек была проломлена дыра размером с кулак. Света в трюме все еще было достаточно, чтоб рассмотреть детали, по крайней мере, Шму разглядела крохотные черные икринки. Досадно, пронеслась легковесная мысль, Тренч все-таки ошибся, расколотили одну из бочек, капитанесса будет в ярости… Только потом она заметила, что масса икры не совсем однородна. Из месива черных икринок проглядывали красно-коричневые кусочки, похожие на мелко измельченные листья. Шму наклонилась, чтоб рассмотреть получше, и испуганно замерла.

Икры из бочки вытекло совсем немного, и неудивительно – в бочке, судя по всему, ее почти не было, только у самого края. Все остальное пространство было забито сухой красно-коричневой массой, распространяющий сладковатый запах, одновременно мягкий и тошнотворный. Что это? Неужели кто-то набил бочку мелко порубленными листьями, присыпав сверху осетровой икрой класса «люкс»? Бесчестная выходка. Отец бы нипочем не спустил такого…

Она совсем забыла, что «Малефакс» смотрит на мир ее глазами.

- Ближе, - потребовал он едва слышно, - Разомни в пальцах. Понюхай. Драная Роза! Проверь в остальных бочках!

Шму заколебалась, не зная, как это сделать. Бочки заколачивали на совесть, днища были вбиты намертво. Наконец она коротко выдохнула и рубанула бочку по гладкому боку ребром ладони. Сквозь хруст дерева послышался мягкий шелест. Бочка опрокинулась, разваливаясь на две половины, ее содержимое хлынуло на палубу и Шму пришлось зажать нос – запах от него был чересчур силен. И это был не запах осетровой икры. Ее здесь оказалось едва ли несколько фунтов, зато все остальное пространство было забито все теми же мелко нарезанными красно-коричневыми листьями.

- Паршиво дело, - прошептал «Малефакс». Его голос был почти неслышим, - Я и не догадывался, что настолько паршиво.

- Что это? – осекающимся голосом спросила Шму. В сладковатом запахе ей мерещилось что-то зловещее.

- Фукус. И нет, это не листья. Это водоросль. В Рутэнии его зовут «царь-водоросль», в Готланде – «воздушный виноград», в Чжунхуа…

- Водоросль? – Шму медленно растерла между пальцев комок сухой стружки. Она все еще не могла понять, - Но…

- Апперы не лгут, апперы выше лжи… - «Малефакс» устало рассмеялся, - Какая ирония.

- Эти водоросли… Зачем они?

- Это фукус. Он растет в верхних слоях Марева, с вызреванием концентрируя в себе его разъедающие чары. Это отрава, но отрава, дающая опьяняющие грезы. Она дешевле опиума, но при этом и сознание разрушает тысячекратно быстрее. Фукус запрещен на всех островах Унии. Торговцев фукусом отправляют на виселицу. Вот, значит, чем промышляют небожители, на которых мы смотрим снизу вверх. Контрабандой фукуса под видом икры. Жаль, ты сейчас не видишь, какую гримасу состроила наша прелестная капитанесса, это многого стоит. А уж какими словами она поминает господина Зебастьяна Урко…

Шму вспомнила курильщиков из Порт-Адамса, точнее, их безжизненные, досуха высосанные оболочки.

Воздух в трюме становился все гуще и гуще, в нем замелькали крохотные частицы пепла, словно корпус корабля медленно обугливался, не излучая ни тепла, ни дыма. Шму ощутила, как под ребрами скребется ужас. Что-то страшное готовилось вырваться на волю. В реальный мир – из ее собственного мира затаенных ночных кошмаров.

- …му! Шму! – голос гомункула на миг вырвал ее из панического оцепенения, но звучал он едва слышно и постоянно прерывался, теряя отдельные слова, - Ты.. шь… меня? Связь все хуже с каждой… минутой… Надо уничтожить водоросли. Во что бы то… уничтожить… пока мы…

Все было слишком просто. С самого начала – слишком просто. Шму хлопнула бы себя по лбу, если бы руки не примерзли друг к другу от ужаса перед сгущающимся кошмаром. Ей уже не требовалось объяснение гомункула.

Вот откуда взялись тлетворные чары Марева, отравившие корабль. Они прятались в водорослях, укрытых в бочках с икрой. Экранированные деревом, эти чары на какое-то время были скованны, время вполне достаточное, чтоб достичь Каллеопы.

Шму стиснула зубы. Достаточное - если бы Паточная Банда не повредила одну бочку при погрузке. Клетка оказалась повреждена. Невидимое чудовище обрело свободу.

Лишенные сдерживающего кокона, чары Марева потекли наружу ручьем, поначалу слишком тонким, чтоб его мог заметить бдительный «Малефакс». Будь «Вобла» обычной баркентиной, это не привело бы к роковым последствиям, разве что ухудшилось бы управление да снизилась высота. Но «Вобла» не была обычной баркентиной. Для корабля с хаотично устроенным магическим полем порция отравы из Марева стала смертоносным ядом, заразившим его изнутри.

На нижней палубе что-то происходило.

Вслед за крохотными пылинками, взмывавшими в воздух, поднялись и более крупные. Пшеничные зерна, клочья шерсти, деревянные опилки, даже обрубки гвоздей – все это медленно стягивалось в трюмный проход, образуя густое облако с рваными краями. Оно притягивало взгляд Шму и росло на глазах.

- «Малефакс»! - ее голос был похож на писк.

Гомункул не ответил. По трюму пронесся, отражаясь от стен, чей-то сдавленный рык, похожий на смех. Было это наваждением или реальностью. Шму пятилась к бочкам, отчаянно желая врасти в дерево.

Что говорил «Малефакс» перед тем, как пропал? Нужно уничтожить водоросли. Все правильно. Они – тот яд, из-за которого «Вобла» превратилась в один огромный ночной кошмар, летящий в небесах под парусами. Уничтожить… Но как уничтожить десять тонн сухого ядовитого зелья?

Сжечь! Мысль блеснула и погасла, точно яркая нить молнии в непроглядных облаках. Только самоубийца может устроить пожар на корабле. Кроме того, даже если она решится на это и отыщет где-то огниво, огромное облако высвобожденного дыма наверняка погубит корабль вернее, чем взрыв магического котла. «Вобла» попросту не сможет впитать в себя столько яда…

Все новые и новые предметы стягивались невидимой силой в центр трюма. Обломки стульев теперь парили вместе с черепками разбитой посуды, обрывки канатов переплетались с грязной ветошью и бумажными обрезками. Это уже не было облаком, от которого можно было отмахнуться. Это было огромной массой, парящей в воздухе, массой, внутри которой закручивались какие-то свои течения и от которой Шму пробирало морозом до самых костей – точно кто-то воткнул в нее разом сотни ледяных иголочек из чистого серебра.

Выбросить всю отраву за борт!.. Отличная мысль, горько сказала она сама себе, вот только в трюме «Воблы» нет люков. И даже если мне удастся подать канат через трюмную шахту наверх… Мысль была нелепа и смешна. Сколько времени уйдет у экипажа, едва держащегося на ногах, чтоб поднять на верхнюю палубу десять тон сушеных водорослей? Много. Куда больше, чем потребуется заточенному в недрах корабля кошмару, чтоб сожрать ее саму с потрохами.

«Держись, Шму, - попросила она саму себя, чувствуя, как подгибаются колени, - Это твой собственный страх. Ты можешь жить с ним. Ты…»

Обломки досок, инструменты, ореховая скорлупа, рыболовные сети, обрывки одежды и снастей, консервные банки, старые орудийные банники, истлевшие платки, бечевки, крышки от бочек – все это кружилось над палубой по какой-то сложной, глазом не угадываемой схеме, превращаясь во что-то огромное, пугающее и бесконечно чуждое человеческой природе. Буйство самого Марева, отлитое в материальную форму. Живой вызов всем существующим законам и принципам…

Шму слишком поздно поняла, какова цель последней трансформации. А когда поняла, оказалось поздно. Из серой пыли, деревянных обломков и сора сложилась человеческая голова. Старая подгнившая мешковина стала волосами, прекрасно передав оттенок благородной седины. Осколки иллюминатора, сложившись подобно мозаике, стали глазами. Обнажившийся рот усмехнулся проржавевшими пластинами кирас.

- Здравствуй, Кларамон Орна Криттен.

Он был огромен, ростом в восемь футов. Его тело было антропоморфным, но вместе с тем искаженным, словно слепой скульптор, имея основу для статуи, наугад складывал второстепенные детали. Некоторые части тела казались гипертрофированными, некоторые – наоборот, уменьшенными или выгнутыми под неестественным углом. Руки выглядели на удивление массивными, когда они шевелились, предметы, составлявшие их кости, скрежетали друг о друга. На фоне этого существа Шму показалась самой себе согнутой травинкой.

- Здравствуй, отец, - пробормотала она едва шевелящимся языком.

Он прищурился – захрустело стекло, из которого состояли его глаза.

- Может, мне лучше называть тебя Шму? Кажется, это имя ты выбрала вместо того, которым мы с матерью тебя нарекли?

Ее имя… Кларамон Орна Криттен фон Шмайлензингер. Ее имя было громоздким и старомодным, подобно их фамильному острову, оно тоже осыпалось со временем, теряя куски, пока не сократилось до одного крошечного слога.

Взгляд существа был ужасен. От прикосновения этого взгляда Шму почувствовала, что ее собственная кожа начинает тлеть. Всего лишь иллюзия, попыталась убедить она сама себя, просто еще одно проявление страха.

- Я… Я не помнила своего настоящего имени.

- Ты бросила собственное имя. Имя своих предков.

Шму вдруг показалось, что кроме них двоих на тесной нижней палубе есть еще кто-то. Она вдруг услышала чей-то голос, мягко нашептывающий:

«Это не твой отец. Это твой страх. Это не твой отец. Не смотри на него. Не думай о нем. Не отвечай ему. Он ищет щели в твоей обороне, как карпы ищут щели, чтоб укрыться в них…»

Не голос даже, а зыбкий ветерок, скользящий между черными окостеневшими громадами ее собственных мыслей.

- Я не виновата! – торопливо выкрикнула она

Много лет она мечтала, чтоб отец взглянул на нее. Но сейчас взгляд его глаз, состоящих из осколков стекла, был невыносим. Шму почувствовала, как в уголках глаз скапливается обжигающая, как кислота, влага.

- Не виновата, - повторил отец с непонятной интонацией. Он был сосредоточен, строг и задумчив – точно такой, каким она его помнила. Но сейчас в его паузах ей мерещилось нечто зловещее, липкое, как смола, заполняющее интервалы между словами, - Ты не виновата, значит… Ты была баронессой! Ты была нашей дочерью! И посмотри, к чему ты скатилась.

Он произнес это презрительно, с горечью. Какая-то особенная отеческая горечь, похожая на привкус испортившегося вина, чересчур застоявшегося в бочке.

- Я не хотела!

- Ты всегда была никчемным ребенком, Орна Криттен. Капризным, дерзким, самовлюбленным. Мать слишком избаловала тебя.

«Он не мой отец, - твердила себе Шму, чувствуя, как ужасно кружится голова, - Он не мой отец, он не мой отец, он не мой…»

Он не был ее отцом. Всего лишь сгустившиеся враждебные чары. Чистый ужас, заполнивший подходящую форму. Но горечь в его словах была настоящей. И взгляд тоже. Это были черты ее отца, интонации ее отца, чувства ее отца. И то, что существо, колеблющееся в затхлом воздухе нижней палубы, не было ее отцом, ничего не меняло. Напротив, от этого делалось еще хуже.

- Ты предала своих предков, которые с честью служили Готланду. Опозорила род фон Шмайлензингеров. Навеки опорочила нашу память.

Шму всхлипнула, чувствуя, что теряет остатки контроля. Ее тело казалось таким же неуправляемым кораблем, как сама «Вобла». Кораблем, стремительно несущимся прямиком в Марево.

- Это ты отдал меня Сестрам!

Отец удивился. Поджал губы так, что хрустнули где-то в глубине его рта куски дерева.

- И ты смеешь попрекать этим меня? Каждый из нас платит долг фон Шмайлензингеров!

- Да, но…

- Но ты не смогла даже этого.

- Я пыталась, - каждое слово было похоже на раскаленный камень, который надо было прокатить по всему пищеводу, - Я все сделала!

- Ты была слаба, - отец склонился над ней, так, что Шму разглядела двенадцатифунтовое чугунное ядро, ставшее частью его затылка, - Ты не выполнила возложенного на тебя задания. Ты сломалась.

«Я сломалась»…

Шму вспомнила тот миг, когда оказалась на борту «Воблы. Воспоминание показалось старым, выцветшим, окрашенным в неестественные оттенки, как иллюстрации в старых книгах.

Ночь была беспокойной, похожей на котел кипящей похлебки, ветра ожесточенно рвали все, что имело неосторожность оказаться в небесном океане, покинув земную твердь. Найти и догнать «Воблу» не составило труда – баркентина шла не погасив огней, на высоте немногим более шести тысяч футов. Шму настигла ее, укрываясь в облаках, юркий, покорный узде веслонос легко таранил их, держась заданного курса.

Шму заставила веслоноса опуститься, зависнув над мачтами «Воблы». Прыжок в пятьдесят футов на движущийся корабль – ерунда для любой Сестры Пустоты. Еще не выпустив узды, она уже знала, что будет делать. Пустота помогала мыслям быть холодными и четко очерченными, как игральные фишки, их легко было раскладывать в нужном порядке.

Шму уже знала, где укроется, когда окажется на палубе. Вон там, за старыми бочками, есть подходящее место... Дальше она дождется первого, кто поднимется на верхнюю палубу. Если это будет вахтенный или матрос, шелковая удавка, завязанная вокруг кисти, подарит ему его собственный кусок Пустоты. Лучше, если это окажется сам капитан. Капитанесса, поправила она сама себе. Что ж, так действительно будет проще всего. Ей понадобится всего несколько минут – и еще острый стилет из ножен в правом ботинке. Старшая Сестра будет довольна. И Пустота, мысленно добавила она, Пустота тоже будет довольна…

Она соскользнула со спины веслоноса, умное животное сразу же взмыло вверх. Шму рефлекторно напрягла ноги, чтоб встретить и погасить удар палубы и… Это было похоже на удар тяжелой палицей по затылку. Весь мир вдруг задребезжал, будто расколотый на части страшным ударом молнии, облака смешались с палубой, звезды потухли. Шму почувствовала, как тело, превратившееся в мешок рыхлой муки, валится само собой. Мушкет!.. Кто-то из часовых заметил ее и выстрелил прямо в голову! Последнее, что помнила Шму – как Пустота милосердно набрасывает на нее свой черный плащ…

- Я не виновата, - Шму задрожала, - Это все корабль! Он сломал мои чары! Его хаотическое магическое поле!

Она отступала, беспомощно выставиви перед собой пустые руки. В обтягивающей черной форме Сестер Пустоты, туго перетянутой ремнями, она чувствовала себя вдвойне беспомощной и жалкой.

- Оправдания! - презрение всех поколений баронов фон Шмайлензингер слилось в его голосе, -

Опять оправдания. Каждому живому человеку Роза дает ветер, который ему под силу. Тот, кто слишком слаб, придумывает оправдания. Ты не смогла стать баронессой фон Шмайлензингер. Ты не смогла стать Сестрой Пустоты. В конце концов ты подалась к самому никчемному отребью, но не смогла даже стать пиратом!..

Он приближался к ней шаг за шагом. Его поступь была совершенно бесшумна, но Шму от каждого шага вздрагивала, как от выстрела.

- Ты бесполезна. Именно поэтому я никогда не смотрел в твою сторону. Я понял это, как только ты родилась. У тебя нет своего ветра. Ты обуза. Ты никчемный предмет из тех, что ставят на каминную полку, но с которых даже забывают смахнуть пыль. Ты не выполнила своего предназначения, опозорив весь наш род. Ты сломалась в тот момент, когда должна была быть сильной. А сейчас… Сейчас ты вызываешь у меня только лишь отвращение. Взгляни на себя. Взгляни на себя, Кларамон Орна Криттен фон Шмайлензингер!

На нижней палубе не было и не могло быть зеркала, но Шму вдруг увидела себя со стороны. Крошечная сжавшаяся фигурка, похожая на чью-то уродливую тень. Перепуганное лицо, бледное как мел, с расширенными в ужасе глазами. Никчемный сломанный механизм, в своей беспомощности вызывающий не жалость, а брезгливое отвращение.

Вещь без предназначения. Сломанная игрушка.

- Я… Я…

- Ты не хотела? – неожиданно мягко спросил отец.

- Я не хотела, - шепотом ответила Шму сквозь рыдания.

- Что ж, тебя хватило хотя бы на то, чтоб понять свою никчемность, - в голосе отца появился скрежет, это терлись друг о друга деревянные и железные части его челюстей, - А это уже что-то. К счастью для тебя, я уже здесь, Орна Криттен. Я здесь, чтобы помочь тебе.

Шму неуверенно подняла голову. Глаза слезились, из-за чего она почти не видела отца, лишь его зыбкий контур.

Быть может, именно поэтому она и пропустила удар.

* * *

Это было похоже на выстрел картечью в упор. Рука отца состояла из стекла, дерева и металла, а силы, заключенной в ней, хватило бы, чтоб переломить человека пополам. Шму не успела даже вскрикнуть, когда эта сила швырнула ее о борт, да так, что весь окружающий мир на миг утонул в бесшумной багряной вспышке.

- Маленькая дрянь! – рявкнул отец. Состоящие из деревянных обрезков брови сошлись на переносице – верный признак того, что его холодная фамильная выдержка дала трещину, - Лучше бы ты забыла свое имя навеки!

Всхлипывая и задыхаясь, Шму попыталась встать. Пустота не собиралась помогать ей. Пустоты больше не было – там, где она когда-то обитала, теперь жила лишь боль – жуткая боль, норовящая разодрать тело на части. Шму уже успела забыть, что бывает такая боль. Что ж, у беспамятства есть не только плохие стороны…

Существо с лицом ее отца ринулось к ней, вновь занося руку для удара. И хоть Шму знала, что удар этот последует, она не успела ни уклониться, ни блокировать его, лишь неуклюже прикрылась локтями. И покатилась по палубе, давясь болезненным кашлем, когда тяжелый как якорь кулак врезался ей в живот. Перед глазами вспыхивали и гасли белые точки, похожие на какие-то причудливые звезды из тех, что не светят в северном полушарии. Ей вдруг захотелось остаться лежать там, где она упала. Лежать и смотреть на эти звезды, пока все не кончится.

Но она вновь поднялась. Медленно, как механическая кукла или проржавевший голем. И даже выставила вперед руки в жалком подобии боевой стойки. Отец презрительно рассмеялся.

- Мне стоило догадаться, что из тебя ничего не выйдет. Надо было швырнуть тебя в бочку и выкинуть с острова, чтоб не позорила славного имени фон Шмайлензингеров!

Он несся над палубой, не касаясь досок, не человек – человекоподобный вихрь, состоящий из сплошных острых граней, шипов и зазубрин. Шму сделала обманное движение и отскочила в другую сторону. Возможно, у нее был бы шанс, сделай она это чуть быстрее, но тело отказывалось подчиняться, оно было парализовано страхом и болью. Когда-то сильное и выносливое, оно весило на тысячу фунтов больше, чем обычно и реагировало на приказы с огромной задержкой. Боль огненным нарывом вспыхнула в ее правом боку, нарыв этот мгновенно лопнул, затопив все тело до самого горла липкой волной слабости. Скосив глаза, Шму увидела, что ее костюм пониже груди порван и свисает окровавленными лохмотьями. Будь удар хоть немного менее скользящим, грудная клетка уже лопнула бы, как корзина из ивовых прутиков.

Не стоило сопротивляться, шепнула ей бесплотная тень из того уголка сознания, где прежде была Пустота. Тот, кто выходит на бой со страхом в сердце, обречен еще до его начала. Поэтому Сестры Пустоты вытравливали из своих учениц все, что могло вызвать страх. Шму вдруг ощутила на губах вперемешку с кровью привкус легкой улыбки. В любом чувстве страх может найти себе прибежище, будь то любовь или ненависть. Страх неразрывно связан с каждым из них. Тот, кто любит, подсознательно всегда боится, что его чувство не будет взаимным. Тот, кто ненавидит, сам всегда испытывает страх. Страх есть в надежде, в уверенности, в зависти, в ностальгии, в тоске… Единственный способ уничтожить страх во всех его проявлениях – уничтожить и все прочие чувства. Высосать их до дна, оставив в душе одну только пустоту.

«Это расплата, - вновь шепнул ей внутренний голос, почему-то похожий на голос «Малефакса», - Ничего в тебе не сломалось. Много лет ты была защищена от страха, теперь он лишь пытается наверстать упущенное. Но ты не позволишь ему этого».

Следующий удар она попыталась блокировать. Неуклюже, как ребенок, старающийся повторять за кем-то сложные движения – страх жадно выпил из нее всю сноровку. Отец лишь коротко рыкнул, хлестнув ее по лицу обжигающим шлепком и отбросив на несколько футов.

- Ты отвратительна, - выдохнул он с отвращением, - Твоя трусость вызывает лишь брезгливость. Ну же! Бей! Ты выглядишь как перепуганный осьминог, испачканный в собственных чернилах. Бей! Покажи мне, что в твоих жилах течет хотя бы капля моей крови!

Шму бросилась в атаку. Это была жалкая атака, почти мгновенно выдохшаяся, рожденная отчаяньем, а не злостью. Она не достигла цели, да и не могла. Шму удалось несколько раз коснуться противника, но даже будь в ее ударах стократ больше силы, вреда они бы никому не причинили – у отца не было физической оболочки, которой можно было бы нанести удар, костяшки пальцев уходили в податливую пустоту. Он был лишь густым облаком поднятых магией предметов, лишенным костей, плоти или болевых точек. Проще было бы пронзить облако шпагой.

- Я знал, что ты бесполезна. Но я хотел дать тебе хотя бы шанс.

Он ударил ее растопыренными пальцами из острых обломков досок и глиняных черепков. От боли Шму выгнулась дугой, с ужасом чувствуя, как сознание норовит выпорхнуть куда-то прочь из черепной коробки. Удар отшвырнул ее на бочки с икрой, так, что сухо треснуло дерево. Шму пришлось схватиться за них, чтоб не упасть. Отец приближался, медленно переставляя ноги. В его взгляде было не только презрение, в нем было что-то тяжелое, сокрушительное. Что-то, что подсказало Шму – сейчас она сама с головой окунется в Пустоту. В ту Пустоту, из которой уже нет возврата.

Ей нужно оружие. Оружие для того, чтоб пронзить бесплотного противника, сотканного из магии – существует ли такое? Думай, думай, никчемный плод семейства фон Шмайлензингеров… Бочки… Икра… Водоросли…

Показалось ей или голос, шепчущий на задворках ее сознания, хихикнул?..

«Неплохая мысль. Как знать, может и сработает…»

Сил оставалось совсем немного. Может не хватить. Но Шму боялась загадывать излишне далеко.

Не обращая внимания на приближающееся создание, она впилась обеими руками в крышку ближайшей бочки. Прочное дерево беспомощно затрещало, заскрипели сминаемые обручи. Шму едва не задохнулась, когда на палубу посыпались комки высушенных водорослей вперемешку с икрой. Запах был ужасен, на миг Шму показалось, будто она склонилась над Маревом и сделала глубокий-глубокий вдох…

- Что это? – бесцветным голосом спросил отец, приостановившись, - Какой-то нелепый трюк?..

Шму не собиралась отвечать. Закончив с первой бочкой, она сразу же устремилась ко второй. С ней удалось справиться быстрее, она уже знала, как проще всего сорвать обручи. Еще одна груда ядовитых водорослей водопадом ссыпалась на палубу. Третья бочка… Четвертая… Их было много, три полных десятка, но Шму работала так быстро, как только могла. Драгоценное зелье вываливалось из бочек, похожее на подгнивший мох, нижняя палуба быстро наполнялась удушливым запахом.

Чудовище, принявшее облик ее отца, даже не пыталось ей помешать. Напротив, наблюдало за тем, как она портит груз апперов с брезгливым интересом. Оно становилось сильнее с каждой минутой. Каждый фунт водорослей, вывернутый на палубу, придавал ему сил. Оно увеличилось в размерах настолько, что едва вмещалось на нижней палубе. В его недрах трещали короткие голубые разряды, а предметы и обломки, из которых состояло его тело, мелко вибрировали. Оно черпало силу из отравленного корабля, и наполнялось ею с необычайной стремительностью. Магическая энергия клокотала в нем, пока еще не пытаясь найти выход, но Шму знала, что рано или поздно это случится. И тогда высвобождена мощь хлынет наружу, разрывая в клочья саму материю и заставляя Розу ужаснуться. Шму лишь смутно представляла, с какой чудовищной силой она имеет дело. Потому что если бы представила, наверняка бы мгновенно сошла с ума.

Чудовище росло, как на дрожжах. Все новые и новые предметы стягивались в недра его усиливающегося поля, становясь частью одного кошмара. С гандека скатывались ядра, из камбуза ссыпались куски шкафов и разделочные доски, Шму даже показалось, что она видит пестрые рубашки Габерона и какие-то склянки… Чудовище довольно клокотало, впитывая эту мощь. Оно уже не так походило на отца – из его головы подобием страшной короны выросли зазубренные шипы, руки на глазах превращались в огромные клешни, тело вытягивалось, пухло, раздавалось вширь… Но это все еще был ее отец. В том виде, который он принимал в ее самых страшных ночных кошмарах.

Последнюю бочку Шму смогла разбить только с третьей попытки – руки отказывались повиноваться, разбитые в кровь суставы совсем онемели. От сгустившегося запаха водорослей мутило, под подошвами беззвучно лопались остатки икры. Если что-то еще и держало ее на ногах, так это страх. Оказывается, даже из страха можно черпать силы, когда больше ни в чем их нет…

Закончив работу, Шму привалилась спиной к борту – ноги больше не держали. Мир вокруг нее гудел и плавился, распространяя невозможные цвета и запахи – «Вобла», давясь, пыталась проглотить тысячи фунтов смертоносного яда. Что случится, когда она поглотит все без остатка? В небе на миг зажжется ослепительная звезда, видимая во всем небесном океане? Наверно, так, ни одно существо не может сдерживать в себе такую прорву магической энергии…

- Нелепо, - заметило существо с лицом ее отца, - Даже если ты хотела принести мне жертву, это вышло весьма жалко.

Его голос скрежетал гигантской циркулярной пилой. Шму почувствовала, как из ее ушей тонкими горячими ручейками бежит кровь. Но, к ее удивлению, свой собственный голос она расслышала.

- Я… я слишком долго боялась. И, кажется, немножко от этого устала. Я боюсь… что всегда буду бояться.

Она выставила перед собой руку. На фоне приближающегося монстра, искрящегося от клубящейся в нем мощи, эта рука казалась крошечной и беспомощной. Перепачканные водорослями, кровью и смолой тонкие пальцы выглядели не опаснее умирающей ставриды. Но чудовище на миг остановилось, прищурившись, словно пыталось разглядеть в руке Шму зажатое оружие. Может, невидимую магическую шпагу или что-нибудь столь же опасное.

- Даже сейчас ты жалка, - от его рева Шму почувствовала, как звенят ее кости, - Ты так и не поняла, ты…

Она щелкнула пальцами. Даже на это простое движение у нее едва хватило сил. Если что-то и помогало ей оставаться в сознании, так это крохотный чадящий огонек страха, горящий где-то внутри. Она щелкнула еще раз. И еще.

- Что это? Какой-то трюк?

Чудовище замерло и несколько секунд напряженно чего-то ждало. Но ничего не произошло. Никто не пришел ей на помощь. Трюм был пуст, не считая их двоих. Чудовище торжествующе расхохоталось и протянуло к ней уродливую, покрытую наростами и опухолями, руку, в которой должна была треснуть шея Шму. И лишь небрежно отмахнулось от крошечного рыбьего тела, пронесшегося рядом с его лицом. Карп.

Не обращая внимания на дрожащий от магической скверны воздух, карп прямиком бросился к грудам водорослей и деловито принялся их поедать, растягивая на удивление большой рот. Шму улыбнулась ему. Карпы – удивительно прожорливые рыбы, самые большие обжоры во всем небесном океане. Двумя секундами позже карпов было уже полдесятка. Отталкивая друг друга боками, они принялись уписывать водоросли, с таким блаженным видом, словно никогда не ели ничего вкуснее.

- Твои друзья? – расхохотался отец, - Надо думать, единственные существа, способные тебя выносить!

Не успел он закончить, как на угощение, жадно хлопая ртами, набросилась еще дюжина рыб. И еще дюжина.

И еще.

Они просачивались через едва видимые щели в палубах, выбирались из убежищ, неслись со стороны трапов и трюмной шахты. Карпы прибывали постоянно, уже не дюжинами, а сотнями. Словно где-то в небе лопнула гигантская противокарповая плотина и теперь все рыбье воинство неслось на всех парах к бочкам, чтоб утолить голод. На еду они набрасывались бесцеремонно, не делая разницы между икрой и водорослями. Казалось, они готовы есть даже старые гвозди. Кое-где уже трещали, не выдерживая напора, доски – это все новые и новые сотни карпов рвались к вожделенной кормушке.

«А их много, - отстраненно подумала Шму, когда обнаружила, что стоит по колено в карпах, - Кажется, я немного перестаралась, подкармливая их. Капитанесса будет очень недовольна…»

Чудовище взвыло, глядя на то, с какой скоростью исчезают водоросли. Оно взмахнуло своей страшной раздувшейся рукой, ставшей подобием крабьей клешни, но тщетно – карпы были куда быстрее. Они чувствовали пищу – и они видели пищу. Что же до страха, возможно, их страхи были слишком крошечными или слишком абстрактными, чтоб «Вобла» могла воплотить их в подходящий кошмар.

Чудовище заревело и принялось отгонять карпов от их добычи. С таким же успехом оно могло бы попытаться отогнать облако. Всю нижнюю палубу затопили звуки оживленного чавканья - карпы наваливались на разбитые бочки и жадно поедали их содержимое.

- Чертовы отродья! – ревело чудовище, тщетно размахивая когтями, - Убирайтесь отсюда! Прочь!

Его рев все еще был оглушительным, но уже не громоподобным. И само оно, как показалось Шму, стало таять, неумолимо теряя в объеме, оплывать, точно клок утреннего тумана под ярким полуденным солнцем. Движения сделались несогласованными, резкими, беспорядочными, оно уже пошатывалось, хоть и не утратило ярости. Но на место каждого раздавленного им карпа прибывало еще три – и на смену яростному рыку пришли злые, исполненные глухого отчаянья, стоны.

Чудовище рассыпалось на глазах. За ним оставался шлейф предметов, некогда составлявших его дело – разбитые сундуки, бочки, обрывки парусины, осколки мебели, мушкетные пули… Глаза, еще недавно заставлявшие Шму терять сознание от ужаса, уже не казались столь жуткими, утратив половину своих осколков. Изо рта вываливались куски старомодных кирас, служивших чудовищу громыхающими зубами. Съехала на бок подгнившая мешковина, так похожая на седые волосы. С грохотом вывалилось ядро, служившее основанием черепа. Под конец чудовище перестало сопротивляться. Оно впилось леденящим взглядом в Шму и прошамкало:

- Думаешь, победила? Глупая девчонка. Нельзя победить то, что часть тебя… А я всегда буду с тобой, маленькая Шму, до конца твоей смешной, нелепой жизни!.. Я буду ждать тебя в темноте каждой ночи, в грохоте грозы, в скрежете дверных петель. У твоего страха будет мое лицо… Я буду приходить к тебе каждую ночь!..

Чудовище исчезло. Обратилось вдруг ворохом хлама, брошенного на палубе. Шму некоторое время просто смотрела на него, не в силах даже оторваться от борта, к котором приросла. Карпы подбирали последние крохи своей добычи, от их внимания не укрылась даже самая мелочь. Шму оглянулась. От груза «Воблы» остались лишь деревянные доски да погнутые обручи. Да, капитанесса определенно будет недовольна.

- Приходи, - наконец пробормотала она, чувствуя, что вот-вот лишится чувств, - Но не расстраивайся, если не застанешь дома…

Она попыталась сделать шаг по направлению к трапу, но слишком поздно поняла, что даже на это не остается сил. Что было дальше, она не знала. Потому что еще до того, как ее тело медленно сползло на палубу, сама она уже канула в непроглядную безлунную ночь.

* * *

Воскресать из мертвых – ужасно неприятно. Она поняла это, когда пришла в себя. И это не было похоже на Восьмое Небо.

На Восьмом Небе – облака из сахарной ваты, а ветра пахнут цветами, которые никогда не цвели на островах Готланда. Шму точно это знала – из какой-то старой книжки, что читала ей давным-давно мать.

Она лежала в темноте на чем-то жестком, тело вяло стонало, горло саднило от жажды. Нет, не Восьмое Небо. Тамошние облака должны быть куда мягче. Как же жестко лежать на голой палубе трюма… Чудовище!

Шму непроизвольно напряглась и едва не взвыла в голос – кто-то приложил к ее груди полосу раскаленного железа.

- Лежи! – приказал чей-то голос, строгий и саркастичный одновременно, - Дядюшка Крунч обещал, что лично отправит меня на необитаемый остров, если я позволю тебе встать с кровати раньше завтрашнего дня.

- Но я…

- Лежи. Сейчас я сделаю немного светлее.

Голос не соврал, мягкое магическое свечение охватило все вокруг, и для этого не потребовалось много усилий – Шму разглядела, что находится в тесном отсеке, все убранство которого состоит из койки. Ее каюта. Сейчас она вдруг показалась Шму изысканнее лучших покоев в фамильном замке фон Шмайленгзингеров.

- Не буду пока оповещать команду, что ты пришла в себя, - задумчиво произнес голос, - Не хватало еще, чтоб они все ввалились сюда и помешали выздоровлению. Корди грозилась напечь четыреста фунтов блинов и все скормить тебе вместе с ежевичным джемом. Впрочем, некоторые из твоих посетителей оказались весьма… упорны.

Что-то большое и тяжело сопящее шевельнулось в изножье ее койки. Шму взвизгнула бы от неожиданности, да подвели голосовые связки. Но существо не спешило нападать. Неуклюже вразвалку шагая, оно пробралось поближе к Шму и привалилось к ней, умиротворенно вздыхая. Влажный теплый нос жадно прижался к ее подбородку и затрепетал. Внимательные коричневые глаза вомбата смотрели прямо в лицо Шму. Осторожно подняв руку, ту, что не висела на перевязи, Шму легонько потрепала его по холке. Мистер Хнумр блаженно заурчал.

- Самый настойчивый твой посетитель, - «Малефакс» вздохнул с показным смирением, - Других мне удается выпроваживать, а этот просидел в твоей каюте три дня. И не похоже, чтоб собирался уходить. Кажется, у него здесь пост наблюдения.

- Три? – ошарашено пробормотала Шму.

- Я не собирался будить тебя. Кажется, ты давненько не высыпалась, а?

- Три дня… А как же Каллиопа?

- Мы уже в тысяче миль от нее и продолжаем удаляться. Наша прелестная капитанесса рассудила, что Паточной Банде больше нечего делать в пределах Унии. С ней все согласились. К тому же, на что нам Каллиопа, если груза больше нет? Дядюшка Крунч ворчит, что апперы не простят нам этого, но он всегда такой, ты его знаешь…

- Как… корабль?

Шму пришлось сделать два вздоха, чтоб произнести пару слов. Она чувствовала себя бесконечно слабой, словно превратилась в клочок ветоши, прилипший к палубе. Осторожно ощупав себя под одеялом, она на миг обмерла от ужаса. Пальцы больше не ощущали плотной дубленой кожи, обтягивающей тело. Кто-то стянул с нее привычный костюм Сестры Пустоты, стянутый жесткими ремнями, оставив единственным облачением лишь пропитанные зельями повязки. При мысли о том, что это мог быть Габерон, Шму мысленно застонала – ей вдруг захотелось провалиться прямо сквозь койку и палубу…

- Наша старушка все еще на ходу, - благодушно ответил «Малефакс», - несмотря на то, что ее чуть не разорвало изнутри магическим штормом. Но теперь она пришла в себя и раскаивается. Ни одного опасного магического всплеска за три дня. Более того, Корди утверждает, что «Вобла» пытается извиниться за все, что с нами случилось. На нижних палубах часто слышна органная музыка, в трюме приятно пахнет флердоранжем, иногда слышен чей-то смех…

Шму с трудом понимала, о чем говорит «Малефакс». Она сама себя ощущала так, словно выплеснула слишком много энергии и теперь ей нужно время, чтоб восстановиться. Сонливость наваливалась на нее мягким пушистым облаком, заставляя веки смыкаться сами собой. Досточно хотя бы раз подняться в небо, чтоб понять – облака вовсе не мягкие и не пушистые, они колючие и мокрые, но сейчас Шму не хотела думать об этом. Она хотела спать.

Мистер Хнумр, не просыпаясь, стал жевать угол ее одеяла. Если он и походил на умирающего, то только от голода. Шму с улыбкой погладила его пальцем по лоснящемуся коричневому носу.

- Хнумр-хнумр-хнумр… - забормотал во сне тот.

- Почему ты называешь меня отважной воительницей? – шепотом спросила Шму у пустоты.

Оказывается, говорить не так сложно. Надо лишь набраться смелости открыть рот, а дальше слова сами лезут из тебя, обгоняя друг дружку, словно игривая форель на свежем ветру. Иногда даже впору прикусить зубами язык, чтоб чересчур не трепыхался…

- Ты спасла корабль. И всех нас, если на то пошло. Как еще тебя называть?

- Я не воительница, - голос сам собой опустился до дрожащего трусливой рыбешкой шепота, - Я трусиха… Ты же знаешь это. Я всего боюсь. Даже сейчас. Наверно, я всю жизнь буду бояться, да?

«Малефакс» некоторое время рассеянно играл со сквозняками, гоняя их по углам каюты.

- Есть рубцы, которые никогда не затягиваются, - тихо произнес гомункул, - Что ж, среди пиратов, говорят, шрамы в почете… Да, ты будешь бояться. Отчаянно бояться. Рубцы в твоей душе слишком глубоки. Чудо, что ты вообще не погибла, когда поле «Воблы» уничтожило магию Пустоты, которая оплела тебя изнутри. В глубине души ты, скорее всего, навсегда останешься одинокой перепуганной девочкой. Но ты научилась тому, чему редко учатся одинокие перепуганные девочки. Ты научилась не бороться с собственным страхом, а жить с ним. Это значит, что многое в твоей жизни может стать иным. Возможно, ты сама станешь иной. Немножко.

- Немножко? – уточнила она очень осторожно и очень тихо.

- Да. Немножко другой Шму.

Немножко другая Шму почувствовала, как тяжелеет ее голова. Наверно, Корди права. Ей и в самом деле давно пора выспаться. Сон налипал на веки как сладкая вата. Однажды Корди сделала сладкую вату из облака, было ужасно вкусно. И карпам тоже понравилось… Шму почувствовала, что сейчас окончательно провалится в забытье.

- Может, я буду немножко смелее? – пробормотала она сквозь сон.

- Вполне может быть. И немножко спокойнее. Но учти, на камбуз я тебя все равно не пущу. Немножко смертельный завтрак все равно не входит в планы капитанессы.

- Я… Хорошо… Я поговорю об этом с Линдрой… Завтра. Когда проснусь.

- Извини. Но, боюсь, ты никак не сможешь поговорить с мисс Драммонд.

Сперва она не поняла смысла – слова вязли в мягких облаках сгущающегося сна.

- Почему?

- Мисс Драммонд… больше нет на борту корабля.

Шму ощутила, как с лязгом, разрубая пополам душу, сходятся огромные стальные зубья. Если бы не тяжесть вомбата, придавившая ее к койке, она вскочила бы на ноги, не обращая внимания на повязки.

- Что с ней? Если она… она…

Она вдруг представила тонкую фигуру в сером камзоле, распростертую на палубе в луже алой крови, с обломанной шпагой в руке, окруженную скалящимися чудовищами. Чудовищами, которые пришли в реальный мир из ее, Шму, личных адских чертогов…

«Малефакс» устало вздохнул. Этот вздох был похож на неспешный порыв степенного старого ветра, тысячи лет шлифующего висящие в небе камни.

- Она жива. Просто сбежала. Воспользовалась переполохом той ночью, забралась в одну из приготовленных нами шлюпок – и…

Шму растерялась.

- Она похитила шлюпку?

- Уже после того, как все закончилось, если тебя это утешит. Внучка Каледонийского Гунча сочла недостойным бежать в разгар боя. Если мои расчеты ветров точны – а они всегда неизменно точны – шлюпка принцессы два дня назад должна была достичь Каллиопы.

- Но как же… Почему ты… Я думала…

- Почему я не помешал ей бежать? – немного насмешливо спросил он, - Почему не поднял тревогу? Я ведь не мог не заметить отчалившую шлюпку, верно? В конце концов, я бортовой гомункул, который ведает каждой щепкой на борту. Это ты хотела спросить, отважная воительница?

- Наверно… Я не знаю… Я…

- Прошу заметить, я со всей серьезностью чту субординацию на борту этого корабля. Но я не член экипажа. Я навигационно-управляющая система. Я могу предупредить, могу подать знак, но я совершенно не в силах оспаривать приказы старших по званию.

- Значит, кто-то… кто-то приказал тебе не мешать ей? – мысли Шму были похожи на косяк сонной сельди, - Но…

- Я всегда говорил, что ведьма на борту – одно беспокойство. Никогда не знаешь, что у них на уме.

- Корди? – глаза Шму сами собой широко открылись, на миг сбросив сладкие оковы сна, - Корди отпустила Линдру?

- Я думал, стоит подготовить еще одну шлюпку – чтоб ей самой было куда удрать, когда капитанесса схватится за саблю, - доверительно сообщил гомункул, - Шутка ли, лишиться самой ценной добычи за всю жизнь, и какой добычи!..

- Но?..

- Не пригодилась, - негромко ответил он, - Капитанесса на удивление спокойно восприняла эту новость. Заперлась в каюте, два дня пила вино и слушала патефон. Но уже сегодня выглядит куда лучше.

- Значит, ее странная болезнь…

В этот раз Шму не собиралась умолкать на полуслове, но гомункул мягко перебил ее.

- Ее странная болезнь закончилась. Как и время вопросов на сегодня. Как только сможешь оторваться от койки, пытай Корди и капитанессу сколько вздумается. А на сегодня хватит. Добрых сновидений, отважная воительница!

Шму почувствовала, что висит на рее, уцепившись за гладкое дерево руками и ощущая лицом дыхание ветра. Достаточно разжать пальцы – и она невесомо скользнет вниз. Но в этот раз там будет не твердая палуба. Там будут теплые и мягкие, согретые солнечным светом, облака. И, если Роза достаточно милосердна к одиноким трусливым убийцам, то пошлет ей какой-нибудь хороший сон. Впервые - без чудовищ, без боли и отчаянья, без страха. Может, что-нибудь про золотых рыбок. Про…

- «Малефакс»! – позвала она, чувствуя, как разжимаются сами собой пальцы, удерживающие ее по эту сторону сна.

И удивилась, когда он отозвался.

- Да?

- Там, внизу, я слышала чей-то голос… Этот голос словно звучал внутри меня. Он говорил со мной. Он напомнил мне, кто я. Он был похож на… Может, мне показалось…

- О нет, - теплый порыв ветра небрежно пробежал по ее щеке, - Это был не я. Пора тебе знать, что гомункулы не умеют читать мысли, это все выдумки. Спи.

Шму улыбнулась и наконец позволила пальцам разжаться.

ЧАСТЬ ПЯТАЯ

ЗАПАС ПРОЧНОСТИ

«Как-то раз на Ривендже, проведя три дня в трактире,

Восточный Хуракан побился об заклад, что одолеет в

рукопашном бою тигровую акулу. Прежде, чем кто-то

успел спохватиться, он ринулся в схватку, не имея при

себе даже ножа. К ужасу и восторгу присутствующих,

спустя несколько минут акула была повержена, а старый

пират, едва державшийся на ногах, торжественно

поставил сапог на ее голову. Что касается

произнесенных победителем слов, разные источники

утверждают по-разному. Одни настаивают на том, что

он произнес: «Я бы закончил на пять минут раньше, если

б не здешний ром! Все это время я бил ту акулу, что

была четвертой в нижнем ряду, а настоящей-то была

вторая в пятом!». Другие утверждают, что дерзкий

капитан не произнес ни слова. Как бы то ни было, украшать

трактиры чучелами акул вскоре стало на Ривендже

дурной приметой».

Дэн Купер, «Легенды туманного неба»

Капитан водовоза не походил на небохода. В нем не было ни силы, ни внушительности, ни умения грациозно передвигаться по палубе. Словно в насмешку Роза наделила его коренастой фигурой и объемным животом, из-за чего он сам выглядел как бочонок – небольшой приземистый бочонок из тех, в которых каледонийцы возят херес. Но в венах его бежала отнюдь не вода и не вино, это Дядюшка Крунч понял сразу.

Увидев направленный в лицо раструб тромблона, капитан водовоза не испугался, не запаниковал, не бросился к шлюпке, чем заслужил мысленное одобрение абордажного голема. Именно так должен вести себя капитан корабля, сознающий, что сопротивление бесполезно.

- Передаю вверенный мне корабль в ваши руки, господа пираты, - спокойно сказал он, отступая от штурвала, - Соблаговолите принять командование. Я лишь надеюсь, что моему экипажу не будет причинено никакого вреда.

Умный малый. Впрочем, можно понять. Кто станет рисковать своей головой и жизнями экипажа за обычную воду?..

- Экипаж останется цел, - буркнула Алая Шельма, пряча за пояс так и не пригодившийся тромблон, - Если не забудет вовремя исполнить все мои приказы.

Пистолет можно было и не доставать, с той самой минуты, когда неуклюжая туша водовоза появилась над снежной пеленой облаков, было ясно, что оружие не потребуется. Ходящие на водовозах небоходы – самые спокойные и рассудительные люди во всем небесном океане. Они никуда не спешат и никого не боятся.

Водовоз не собирался драться. Едва лишь стремительная серия вспышек гелиографа расколола небо, он покорно спустил свои куцые паруса и лег в дрейф, ожидая прибытия абордажной партии с «Воблы».

Эта предупредительная покорность, к удивлению Дядюшки Крунча, больше разозлила Ринриетту, чем обрадовала. Он видел, с какой неохотой она сунула за пояс тромблон, видел, как впилась обтянутая алой перчаткой рука в рукоять сабли. Словно капитанесса рассчитывала на славную драку и теперь, поняв, что ей не придется сделать ни единого выстрела, едва сдерживалась, чтоб выплеснуть злость на первого попавшегося.

- Этот корабль теперь собственность Алой Шельмы, - отчеканила она, пристально разглядывая выстроенных Дядюшкой Крунчем пленных небоходов, - Кто-нибудь хочет оспорить мое право?

Капитан-бочонок лишь пожал плечами.

- Да забирайте его с потрохами. До последней доски. Все ваше. И двести тонн воды не забудьте. Вода неважная, давно протухла, только для балласта и сгодится, но вся ваша до капли.

Уловив в голосе капитана неуместную дерзость, Дядюшка Крунч развернулся в его сторону и сделал вид, будто пристально его изучает. Капитан и сам мгновенно протух – сделался ниже ростом, обмер, побледнел лицом. Замершая на капитанском мостике стальная туша абордажного голема пугала его куда больше тромблона в капитанской руке. Алая Шельма, без сомнения, это заметила. И едва ли это ее порадовало.

- Разбить корабельного гомункула, выбросить за борт все гелиографы, - сквозь зубы приказала она, - и построить команду на юте для дальнейших распоряжений.

- Слушаюсь… госпожа Алая… Пройдоха, - капитан водовоза с нехарактерной для его комплекции стремительностью уже спешил покинуть мостик, - Дайте пять минут…

Когда все посторонние убралась с глаз долой, Ринриетта немного расслабилась – Дядюшка Крунч видел, как на полдюйма опустились ее напряженные плечи. Но непонятная злость еще не покинула капитанессу. Она все еще бурлила внутри, искала выхода. Правы небоходы, говорящие, что если капитан не в настроении, лучше обойти его, как грохочущую на горизонте бурю и идти до тех пор, пока небо вокруг вновь не станет ясным. Но с Ринриеттой все было не так просто. Ее буря клокотала уже без малого две недели.

Она старалась держать эту бурю под контролем, но Дядюшка Крунч видел. Наверняка замечали и остальные члены экипажа «Воблы». И то, как сдержанно она в последнее время говорит, как тщательно, словно порох, взвешивает каждое слово, не давая истинным чувствам вырваться наружу. Она почти перестала появляться в кают-компании, а если появлялась, то садилась за дальний стол и ела в одиночестве. Она никого не корила, даже когда были основания, напротив, сделалась столь холодно-вежливой, что даже Корди стала смущаться, встретив ее на палубе.

«Что внутри тебя? – подумал Дядюшка Крунч, украдкой наблюдая за тем, как капитанесса, заложив по привычке руки за спину, неподвижно стоит возле штурвала, разглядывая пустые небеса, - Что внутри меня самого, я знаю. Там ослабевшие от постоянного натяга пружины, ржавые валы и источенные шестерни. А что внутри тебя, Ринриетта?»

Это началось с того дня, как сбежала Линдра. Но Дядюшка Крунч слишком хорошо знал свою подопечную, чтоб решить, будто дело именно в ней. Да, неучтенный ветер под названием «Линдра Драммонд», отсутствующий на всех картах, сбил Алую Шельму с курса и в какой-то миг едва не обрушил вниз. Но сейчас дело было не в Линдре. Всякий раз, когда Ринриетта забывалась, Дядюшка Крунч видел в глубине ее глаз не тоску, не смущение и не тревогу, словом, не то, что там отражалось обычно при появлении фальшивого «офицера по научной части». Он видел там самую настоящую злость, обжигающую, как свежие угли, и тяжелую, как грозовой фронт.

Он надеялся, что воздушная схватка, пусть даже столь нелепая и скоротечная, взбодрит ее, выкинув из головы тяжелые мысли. Он ошибался. Едва только пленные выстроились на юте водовоза, едва в крови погас адреналиновый жар, капитанесса сделалась прежней. Замерла на мостике, вперив в облака непроницаемый взгляд, сама став подобием голема.

Дядюшка Крунч украдкой вздохнул, ощутив, как где-то внутри медленно сжалась тугая бронзовая пружина. Он хрипло кашлянул и сделал шаг по направлению к капитанессе.

- Мои поздравления, госпожа капитан. Корабль захвачен.

Алая Шельма язвительно усмехнулась, не пряча лица от ветра:

- Корабль?..

- Глупо корить Розу, пославшую тебе карася, за то, что не послала налима, - рассудительно заметил Дядюшка Крунч, - Твой дед никогда не кривил нос, даже если вместо добычи ему доставалась древняя солонина или гнилая шерсть.

- Не люблю водовозы, - капитанесса с явственной неприязнью провела затянутым в алое пальцем по фальшборту, - Самые уродливые и никчемные корабли во всем небесном океане. Болтающиеся в небе бочки.

- В изяществе их не упрекнуть, - задумчиво прогудел Дядюшка Крунч, - Ну так не случайно каждой рыбешке Роза при рождении дала свою форму… Должен же кто-то развозить воду между островами!

- Значит, предлагаешь праздновать победу? Может, поднимем все флаги, а Габерон даст торжественный салют из своих пушек? Алая Шельма – гроза водовозов!

Он знал, к чему она ведет, но сменить ветер разговора было не в его власти. Алая Шельма, стоя на капитанском мостике, разглядывала что-то в клубах медленно переплетающихся облаков. Так пристально, словно там находилось что-то важное, доступное лишь магическому зрению. Но Дядюшка Крунч доподлинно знал, что в той стороне, куда смотрит капитанесса, лишь пустота.

- Три года назад один водовоз сделал то, что не удалось даже лучшим канонирам Унии со всеми их пушками, - произнесла она, не отрывая взгляда от причудливо переплетающихся облаков, - Он уничтожил мою репутацию, мое будущее и мою жизнь.

Дядюшка Крунч знал, что у его голоса нет нежных интонаций, он или лязгает, как ржавый замок, или скрежещет, как вал. Тем сложнее ему было произнести нужные слова.

- Варенье из хека! Даже у самых везучих пиратов бывали промашки. Твой дед, Восточный Хуракан, не был исключением. Однажды мы шли в густой облачности и вдруг увидели выше по курсу большую, медленно идущую тень, похожую на киль корабля. «Вперед! – закричал твой дед и сам выстрелил из пушки, - Чую жирного торговца! Готовьте абордажные крючья!». Мы не знали, что чутье ему изменило. За торговца он принял идущего в облаках кита. От грохота выстрела бедняга обделался – и прямо на идущую ниже курсом «Воблу»! Можешь представить себе, во что превратилась верхняя палуба и сколько еще мы кляли твоего деда, пытаясь отдраить ее…

Наверно, он выбрал не самое подходящее время для истории. Алая Шельма лишь досадливо скривилась.

- Мой дед вошел в пиратские анналы не с этой историей. А я обречена до скончания жизни быть предводительницей Паточной Банды. От этого названия отмыться куда сложнее, чем от пары тонн китового гуано, дядюшка.

- Перестань, Ринриетта, - он попытался добавить в голос строгости, иногда это срабатывало, - В твоем возрасте рано убиваться из-за таких вещей! У тебя есть имя, а это что-то да значит!

- Имя, - повторила она с нескрываемой горечью, - Будто ты не знаешь, что следует за ним. Каждый раз, как мы бываем в Порт-Адамсе, я слышу о чем говорят за моей спиной. Как называют меня девчонкой-капитаном и насмешкой над пиратскими обычаями. Как ядовито описывают мои подвиги и вздыхают, поминая Восточного Хуракана. В их глазах я – недоразумение, напялившее пиратскую треуголку, которое никогда не станет равным своему деду.

«Может, все дело в этом? – Дядюшка Крунч надеялся, что ожесточенную работу мысли в его голове не выдает скрип износившихся шестерен, - Это долго ее тяготило, вот и скопилось, вот и прорвалось… Нет, что-то другое. Тут что-то другое, ржавая голова, что-то, чего ты никак не можешь понять…»

На протяжении всего разговора Алая Шельма тщательно изучала небо, но сколько Дядюшка Крунч не фокусировал свои старые линзы, ничего кроме облаков, похожих на потекшее сливочное мороженое, и замершей неподалеку грузной «Воблы» не обнаружил. Может, Ринриетта высматривает апперов? Он и сам их высматривал последние две недели – злопамятность господина Зебастьяна Урко ни у кого не вызывала сомнений. Но нет, сейчас ее тревожило что-то другое.

- Лучше дохлый кот, чем пустой живот, - сказал Дядюшка Крунч грубовато, - Не ты ли сама на протяжении десяти дней тащила нас в ту часть неба, где и водовоза встретить – удача? Сегодня у нас есть добыча, не стоит судить Розу за то, что та невелика.

Алая Шельма перестала нервно теребить рукоять пистолета, о чем-то глубоко задумавшись. Глаза ее потемнели, как небо у горизонта, возвещая скорые сумерки – у человеческих глаз часто встречается такое свойство, но Дядюшка Крунч все равно удивлялся тому, как легко люди переходят из одного состояния в другое.

- Мы ведь далеко от границ Унии? – спросила она зачем-то. Словно не консультировалась каждый день с «Малефаксом» втайне от всех.

- Да, - осторожно сказал Дядюшка Крунч, - Порядочно. Тысяча миль будет, не меньше.

- И здесь действительно есть необитаемые острова?

Дядюшка Крунч пожал плечами. Неудобный жест для его громоздкого тела с тяжелыми литыми наплечниками, но его арсенал жестов был невелик. Более мелкие давались ему еще с большим трудом.

- Полным полно. Если можно назвать островами эти болтающиеся в пустоте куски камня. Будь уверена, рос бы здесь хоть куст, Уния немедленно наложила бы на них лапу…

- Хорошо, - капитанесса кивнула, словно услышала именно то, что ожидала услышать, - В таком случае, как только вернемся на «Воблу», доведи до экипажа мой приказ. Ровно в двенадцать ноль-ноль всем собраться в штурманской.

- Будет исполнено, Ринриетта, - сухо произнес он, - Что делать с кораблем?

Капитанесса безразлично махнула рукой.

- Пусть летят, куда Розе заблагорассудится. Прикажи слить с них столько воды, сколько выдержат наши балластные цистерны. Что с них еще взять…

- Это все?

- Все.

Дядюшка Крунч надеялся, что капитанесса добавит что-нибудь еще. Но она ничего не добавила.

* * *

Дядюшка Крунч помнил наизусть тысячи воздушных течений, их высоту, темперамент, силу и направление. От ленивых, как сытые коты, южных ветров, что дуют под Реджина Елена, до хищных и дьявольски опасных вихрей Бенбоу, отправивших в Марево не один десяток кораблей. Однако их вкус и запах, говоривший многое опытным небоходам, был ему неизвестен - кто станет оборудовать абордажного голема носом или языком? Несмотря на это, ему сразу показалось, что в штурманской «Воблы» дует какой-то крайне скверный ветер.

Едва лишь ощутив его присутствие, пираты делались непохожи сами на себя – садились где придется, не глядели друг на друга, не шутили, не болтали ногами, не зевали. Один лишь Габерон попытался сохранить на лице обычное благодушие.

- Что за шум, старина? – осведомился он небрежно, походя хлопнув Дядюшку Крунчу по полированному наплечнику, - Снова военный совет? Полагаю, наша капитанесса хочет узнать предложения экипажа относительно того, как использовать новообретенное богатство? Готов поделиться парой дельных советов. Теперь она может устроить себе самый большой плавательный бассейн во всей Унии. Или приготовить миллион порций формандского лукового супа. Или…

Дядюшка Крунч хотел бы ответить в том же тоне. Что-то на счет того, что кому-то и двадцати тонн воды не хватит, чтоб отмыться от проклятого одеколона, но почувствовал, что не сможет. Что-то выдаст фальшь в его голосе, как фальшь в надтреснутой рынде. Поэтому он просто буркнул:

- Брысь на место, болтливая рыба. Капитанесса сейчас спустится.

Все расселись, как обычно, без всякого соблюдения званий или традиций, кто где придется. Но это не избавило их от скованности. Корди делала вид, что поглощена расчесыванием шерсти Мистера Хнумра, но Дядюшке Крунчу не требовались человеческие уши, чтоб разобрать в ее смехе наигранность. Шму забилась в самый угол штурманской, украдкой бросая взгляды из-под нечесаных волос. Она выглядела куда лучше, чем прежде, машинально отметил голем, но все еще была похожа на смертельно измученного человека, которого притащили в кают-компанию на цепи. Тренч и вовсе уселся за первый попавшийся стол, принявшись катать по его поверхности какую-то замасленную, хитрой формы, шестерню.

Они все что-то чувствовали, хоть и каждый на свой лад. Две недели напряжения, словно корабль двигался не по бескрайнему облачному полю, а среди блуждающих бритвенно-острых льдин. Две недели странного зловещего затишья, что бывает обыкновенно перед бурей. Две недели неизвестности, в течение которых «Вобла» стремительно шла на юг, оставляя за собой торговые ветра, острова Унии и рыбные косяки. До тех пор, пока не очутилась в краю редких безлюдных островов и диких, хищно подвывающих, ветров. Что-то должно было быть сказано. И в ожидании этого вся Паточная Банда чувствовала себя неуверенно.

Капитанесса вошла в кают-компанию последней. Не случайно, понял Дядюшка Крунч. Ждала. И теперь, чеканя твердый капитанский шаг, не глядя по сторонам, она выглядела как человек, явившийся для того, чтоб выполнить какой-то важный ритуал. Не стала снимать ни перчаток, ни треуголки. Остановилась на своем обычном месте, за столом с картами. Обвела кают-компанию взглядом – все ли на месте? – хотя и так знала, что все.

Дядюшке Крунчу показалось, что он чувствует вибрацию своих валов в наступившей тишине. «Подуй, - мысленно попросил он, - Людям тяжело карабкаться по небу в штиль. Тишина изматывает вас куда сильнее, чем любая качка. Подуй, наконец».

Но первым, конечно, успел Габерон.

- Капитанесса, сэр, - он отсалютовал Алой Шельме воображаемым бокалом, - Приятно снова вас увидеть. Не могу не отметить, что мысль собрать пиратский совет посетила вас как никогда вовремя. Еще два-три дня – и старушку «Воблу» унесет туда, куда даже ветра не суются, чтоб не заблудиться ненароком. Что мы опять делаем в этой глуши? Ладно, сегодня Роза приглядывала за нами, в сети попался водовоз. Но что прикажете делать, когда мы выхлебаем все двадцать тонн воды?..

Она не порозовела, как обычно от его замечаний. Даже не смутилась.

- Вы ошиблись, господин канонир, - четко и раздельно произнесла Алая Шельма, - Мы собрались здесь не на совет.

- Виноват, капитанесса, сэр. Значит, речь идет о дележе добычи? Хватит ли у нас на камбузе кастрюль, чтоб провести равноценный дележ? Предупреждаю, если мне нальют на полтонны воды меньше, я немедленно подам в отставку! Это и моя вода тоже!

Несколькими неделями раньше все пошло бы по накатанному ветру. Ринриетта бы шикнула на канонира, тот возмутился бы и в своей обычной напыщенной манере потребовал бы разбирательства. Через несколько минут в штурманской началась бы оживленная перебранка, которая только со стороны выглядела бы серьезной – так два больших корабля салютуют друг другу холостыми выстрелами пушек.

Постепенно втянулись бы и остальные. Тренч обязательно вставил бы какое-нибудь замечание, кажущееся слишком рассудительным и спокойным для мальчишки его возраста. Шму сжалась бы в углу, но больше по привычке – глаза у нее в эту минуту были бы смешливые, почти счастливые. Корди непременно расхохоталась бы в середине, испортив Габерону напыщенный спич, и от ее хохота Мистер Хнумр начал бы судорожно метаться по отсеку, топорща усы и пытаясь понять, что происходит.

Но сейчас Алая Шельма, кажется, даже не услышала своего канонира. Рефлекторным жестом поправила треуголку и, глядя прямо перед собой, произнесла, холодно и почти без интонаций:

- «Малефакс», ты здесь?

- Так точно, прелестная капитанесса.

- Зафиксируй мой приказ как капитана «Воблы», - она сделала короткий вдох, почти не нарушивший речи, - Правильно ли я понимаю, что в двух милях от корабля находится необитаемый остров, не находящийся под юрисдикцией Унии, равно как и прочих держав?

- Вы совершенно правы, - подтвердил «Малефакс», - половина акра[141] голой земли. Ни рыб, ни растений, ни даже воды. Смею заметить, весьма унылое место.

- Хорошо, - спокойно обронила капитанесса, - В таком случае изволь подготовить шлюпку.

Дядюшка Крунч расслышал в голосе гомункула беспокойство.

- Немедленно, прелестная капитанесса. Уточните, зачем. Если вы собираетесь учредить экспедицию в целях изучения естественных наук, смею заверить, на этом куске камня нам не попадется даже икринки…

- Это мне подходит. Пиратский Кодекс советует выбирать именно такие острова на тот случай, когда экипажу корабля требуется сокращение. В этот раз я отнесусь к его рекомендациям вполне серьезно.

С лица Габерона медленно сошла привычная ухмылка. Это не было похоже на обычное развитие дружеской перепалки в кают-компании. От слов капитанессы веяло серьезностью – и холодом. И в этот раз ничто в ее лице не подсказывало Дядюшке Крунчу, что речь идет о розыгрыше.

- Я давно предупреждал о том, что в нашем трюме развелась ужасная сырость, - пожаловался Габерон, - И вот вам. Шутки нашей капитанессы испортились настолько, что, пожалуй, их теперь придется развешивать на снастях и проветривать не меньше недели…

- Это не шутка, Габерон. Я собираюсь расторгнуть пиратский контракт с некоторыми из здесь присутствующих. С тремя, если быть точной.

Дядюшка Крунч, забывшись, оперся рукой о штурманский столик. Тот, негромко треснув, разломился пополам, но никто из Паточной Банды даже не обернулся на этот звук.

Что-то заскребло о бронированный панцирь изнутри. Должно быть, какая-то старая пружина отстала от поршня и теперь царапала внутреннюю поверхность. Дядюшка Крунч шагнул было в сторону капитанессы, но, встретив ее взгляд, остановился. Знакомый взгляд. Взгляд деда.

- Вы не ослышались, - Алая Шельма спокойно разглядывала собравшихся, - С этого дня экипаж «Воблы» сокращается вдвое. Решение принято капитаном и обжалованию не подлежит.

Отвлекся даже Мистер Хнумр. А может, это дрогнувшая рука Корди слишком сильно потянула за гребешок. Ведьминский кот недовольно заворчал и перекатился на другой бок.

- Ринни!..

- Я распоряжусь о том, чтоб оставить все необходимое, - Алая Шельма хладнокровно заправила выбившуюся из-под треуголки прядь, - Консервы, солонина, вода. Возможно, даже немного пороха.

- А пули? – Габерон невозмутимо подкрутил ус, - Насколько я помню Пиратский Кодекс, каждому, кого оставляют на необитаемом острове, положен комок свинца весом в три унции.

Дядюшка Крунч понял, что сделает Ринриетта еще до того, как она запустила руку в карман алого кителя. И тем более – когда она разжала пальцы. На поверхность застеленного картами штурманского стола упали три неровные тяжелые сферы темного металла.

- Я чту традиции. По одной пуле для каждого. Для тебя, для Корди и для Шму.

* * *

- Копченый тунец, Ринриетта! – Дядюшка Крунч не рассчитал громкости своего голоса, Шму испуганно втянула голову в плечи, а в шкафах с картами зазвенело стекло, - Я никогда не вмешивался в твои распоряжения, но сейчас ты зашла слишком далеко!

Капитанесса спокойно выдержала его взгляд, подбородок не опустился и на четверть дюйма. Плохо, понял он. Подготовилась. И приняла решение. Иногда она казалась ему легким клипером, порхающим в струях ветра, но он знал, что если Ринриетта выбрала курс, его не сменить и на половину румба – в небольшом корпусе была заключена инерция стального линкора.

- До тех пор, пока я остаюсь капитаном на этом корабле, я рассчитываю на то, что мои приказы будут исполняться. Ты хочешь оспорить мои полномочия, дядюшка?

- Копия деда, - пробормотал он, - Упрямая, как западный пассат. Тот тоже никогда не меняет направления… Ты капитанесса здесь, твое слово – закон. Но что ты задумала? Почему Габерон? Почему Корди и Шму?

Мистер Хнумр недовольно заворчал – ошарашенная ведьма перестала его чесать.

- Ринни, ты хочешь нас выбросить?

Капитанесса даже не взглянула в ее сторону. Но Дядюшка Крунч видел, что для этого ей пришлось приложить серьезное усилие.

- Да. Вас троих. Я не стану швырять вас в Марево, как было заведено во времена Восточного Хуракана. Я отправлю вас на необитаемый остров. У вас будет все необходимое для того, чтоб продержаться достаточно долго – консервы, спички, инструмент, порох. Если повезет, вас подберет какой-нибудь очередной водовоз – в этих краях, кажется, кроме них никто не появляется.

Ведьма пружиной вскочила на ноги, хвосты мотнулись в разные стороны, а Мистер Хнумр взвизгнул от неожиданности.

- Почему? Что мы сделали? Если это все из-за мебели, что я испортила или…

- Нет, - голос капитанессы был тверд, как сталь, из которой куют абордажные крючья, - Но, думаю, ты сама знаешь причину.

- Ринриетта, - озорная ухмылка канонира растворилась без следа, как корабль в густых облаках, он стал непривычно серьезен, глаза прищурились, - Ржавый старик прав, ты уже зашла слишком далеко. Ладно, у нас с тобой, возможно, были противоречия в прошлом. Если ты решила меня изжить, я не стану подавать апелляцию. Но почему Корди и Шму? Они-то тебе чем насолили?

Алая Шельма достала из-за ремня пистолет и молча положила его на стол. Так, чтоб тот смотрел стволом в сторону Габерона. Дядюшка Крунч видел, что курок взведен. Это даже не было угрозой. Это был жест – хладнокровный, выверенный и нарочито демонстративный.

- Это все из-за того, что я испортила все карты и паруса? – Сырная Ведьма всхлипнула, непонимающе глядя на капитанессу, - Из-за акул, да? Я же извинилась! Я не нарочно!

Это уже было чересчур. Шму хлопала глазами, ничего не понимая. Кажется, она была настолько растеряна, что даже не успела испугаться.

- Объяснись! – загремел Дядюшка Крунч, ударив себя лапой в грудь. От этого удара пошел звон, словно ядро угодило в бронированный борт дредноута, - Я чту Пиратский Кодекс и клянусь повиноваться капитану до тех пор, пока меня не сожрет ржавчина! Но только если капитан ведет себя подобно капитану, а не как вздорная, неуверенная в себе девчонка!

Алая Шельма вздрогнула. На щеках проступили узкие полоски предательского румянца. Но голос ей не изменил. И взгляд не стал мягче.

- Я вершу справедливость на этом корабле, как и подобает капитану.

- Ураган из трески! Справедливость вершат открыто! Если ты вознамерилась высадить половину своего экипажа на необитаемом острове, будь добра хотя бы сказать, в чем их обвиняешь!

Алая Шельма заложила руки за лацканы кителя.

- В самом тяжелом преступлении из всех, предусмотренным Кодексом. Ты ведь помнишь, какое преступление на борту пиратского корабля считается самым страшным?

Дядюшка Крунч растерялся. Собственное тело на миг показалось ему собранным из жести и картона, а не из бронированной стали, слабым и податливым.

- Предательство?

- Эти трое виновны в предательстве, - сухо произнесла капитанесса, не делая даже попытки прикоснуться к лежащему возле нее пистолету, - И поэтому они будут наказаны в соответствии с Пиратским Кодексом.

Дядюшка Крунч оглянулся, рассчитывая, что Габерон и Корди возмутятся, начнут спорить, а может, попросту рассмеются. И замер. Они не пытались оправдаться. Корди поникла, все ее хвосты бессильно повисли, как паруса в штиль, Габерон с усмешкой разглядывал свои отполированные ногти, и усмешка эта совсем не понравилась Дядюшке Крунчу. Шму и вовсе сжалась на своем месте, обхватив себя руками за плечи.

Они что-то знали. Дядюшка Крунч ощутил незнакомое ему прежде чувство – словно в глубине живота прорвало какой-то патрубок и обожгло изнутри раскаленным паром.

- Габбс, - сказал он негромко, отворачиваясь от капитанессы, - О чем она говорит? Рыбеха, а ты? Шму? О чем это толкует капитанесса? Какое еще предательство? Что за несуразица?

Алая Шельма переводила взгляд с канонира на ведьму и обратно. Дядюшка Крунч знал, что чутье капитанессы даст фору любому барометру. Оно подтвердило ее догадки. Возможно, те самые догадки, что сжигали ее изнутри последние две недели. Дядюшка Крунч захотел сломать еще один стол. Крушить штурманскую до тех пор, пока в ней не останется ни одной целой доски. Жестяной болван! Две недели гадал, что не так с Ринриеттой, не обращая внимания на все, что творится вокруг. И, судя по всему, что-то пропустил.

- Они не спешат спорить, - с холодной улыбкой заметила Алая Шельма, - Потому что знают, в чем виноваты. Знаешь, дядюшка, и я бы тоже знала, если б держала глаза открытыми с самого начала. Но мне всегда что-то мешало… Что ж, я, наверно, самый паршивый пиратский капитан из всех, что когда-либо существовали в воздушном океане. Но знаете, что? Я все еще неплохой законник. Я путаю сигналы гелиографа, не разбираюсь в ветрах и такелаже, но собирать и сопоставлять улики меня учили лучшие специалисты Каледонии. Все это время мне требовалось только открыть глаза…

- Если у тебя есть доказательство причастности к предательству, выложи их! – отрубил Дядюшка Крунч, - Ты напустила столько тумана, что и звезд не видно!

- Хорошо, - согласилась капитанесса, - Начнем с тебя, Габерон?

Канонир лишь пожал плечами.

- Как будет угодно капитану.

- Твое знание тайных сигналов формандского флота. Под Дюпле, я была слишком занята, чтоб размышлять об этом. И слишком потрясена, не скрою. Тогда у меня не было возможности поразмыслить о том, как обычный канонир, в прошлом никогда не командовавший кораблем, знает сверхсекретный код, известный не каждому адмиралу?

Габерон благодушно усмехнулся, не изъявляя желания спорить.

- Значит, я обвиняюсь в том, что спас свою голову – и голову своего капитана заодно? Ладно, допустим. Но Шму? И Корди?

Корди начала было снова всхлипывать, но вдруг остановилась, слезы не успели выплеснуться из глаз. Алая Шельма не могла знать, отчего, а Дядюшка Крунч видел – это Тренч, выпустив свою шестеренку, осторожно сжал пальцами ладонь ведьмы под столом. И несмотря на то, что пальцы у него были черны от смазки, это каким-то образом сработало. Хоть на что-то ты годен, рыба-инженер…

- Корди ты тоже обвинишь в том, что она слишком много знает? – язвительно поинтересовался Габерон.

- Только в том, что она не та, за кого себя выдает. Ты ведь никогда не была в сиротском приюте на Эклипсе, верно?

Сырная Ведьма промолчала, глядя на носки ботинок и тихо всхлипывая.

- Твой дар с изъяном, но я кое-что знаю о ведьмах. Отточить подобным образом искусство моллекулярной трансформации немыслимо в детском приюте. Это значит, у тебя были хорошие учителя. И учили они тебя не только магическим фокусам. Твое воспитание, твоя речь, твое знание королевских портретов, наконец… Ты тоже попала на мой корабль обманом.

Габерон презрительно фыркнул:

- Паршивые же времена наступают в Унии, если подобных подозрений хватает законнику для того, чтоб обвинить человека в измене! В этих доказательствах больше выдумки, чем в рассказах Дядюшки Крунча о былых временах!

- Это не доказательства, - холодно обронила Ринриетта, не глядя в его сторону, - Это то, что побудило меня заняться их сбором. «Малефакс»!

- Да, прелестная капитанесса, - покорно отозвался гомункул. В его голосе не слышалось привычного сарказма, - Что прикажете?

- Сообщи им то, что мы выяснили.

Гомункул откашлялся – еще одно совершенно ненужное звуковое колебание.

- Десять дней назад капитанесса приказала мне поднять все сообщения, когда-либо отправленные Габероном и Корди по магическим каналам. За все время их службы.

Дядюшка Крунч заметил, как переменилось лицо главного канонира.

- О Роза! Да мы отправляем десятки сообщений в месяц! Извещения о швартовке островным наблюдателям, запросы, метео-сводка, уточнение курса, болтовня с другими экипажами, грязные шуточки, в конце концов…

- Обычно – да, - бесстрастно согласился гомункул, - Но ты ведь знаешь, что иногда произнесенные в определенной последовательности слова обозначают несколько большее, чем предполагаемое контекстом?

- Код? – Тренч вновь принялся напряженно катать свою шестерню по столешнице, - Ты говоришь о коде?

- Совершенно верно. Габерон хорошо знает, что такое коды, не так ли? К сожалению, как выяснилось, не только один Габерон.

- Это… бессмысленно.

Из голоса гомункула пропало всякое подобие человеческих интонаций, отчего он стал бездушен и строг, как чеканные строки адмиральских приказов.

- У меня есть специальные алгоритмы для определения скрытого смысла в сообщениях. Я никогда прежде не использовал их, но после приказа капитанессы… Я вынужден был провести тщательную проверку. И результаты ее мне не понравились.

- Ты хочешь сказать, что действительно нашел код?

- Да. Я вычленил определенные последовательности слов и символов, которые случайному наблюдателю могли бы показаться сленговыми словечками, бессмысленными выражениями или опечатками, но в совокупности… Без сомнения, это были тайные сообщения. Отправленные с борта «Воблы» при моем невольном участии.

- Ну и с кем же они болтали на этом тайном языке? – спросил бортинженер.

- У их сообщений не было одного конкретного адресата. Они уходили в магический эфир, перехватывались там другими гомункулами и отправлялись дальше, иногда разбиваясь на части, смешиваясь и меняя направление. Такой принцип называется «Блесна». Его иногда используют военные шифровальщики, чтоб не дать подслушивающему противнику понять, куда именно ушло сообщение. Сложный метод, требующий опытных гомункулов-слухачей, которые потом вылавливают из магического эфира осколки сообщения, идущие по определенным каналам. Сигнал шел по невидимым ветрам, отражаясь, искажаясь, вновь и вновь транслируясь… Конечной его точки мне выявить не удалось.

Тренч молчал несколько секунд, усваивая информацию. Он редко принимал оживленное участие в разговорах, но Дядюшка Крунч знал, что голова у рыбы-инженера работает как надо. Поэтому он не сомневался, что следующий вопрос Тренча будет по делу.

- Что было в этом коде?

- Курс, - коротко ответил гомункул, - Курс «Воблы» вплоть до мельчайших деталей. Наши направления, высоты, ветра… Не знаю, кому предназначались эти сводки, но при желании он мог бы отмечать на карте наше положение не хуже меня или капитанессы.

Тренч поцарапал шестеренкой столешницу, издав неприятный скрежещущий звук.

- Значит, и сейчас?..

- Нет, - «Малефакс» прочистил горло, - Насколько мне удалось установить, передача сигналов больше не ведется. Габерон перестал их отправлять полтора года назад. Корди – больше десяти месяцев. Видимо, была причина...

Тренч хотел еще что-то спросить, но его перебила Алая Шельма.

- У всякого предательства тоже есть причина! – бросила она презрительно, - Но сейчас мне довольно и самого факта. Вы трое обманывали меня. Шпионили за мной и моим кораблем, выдавая себя за членов экипажа и моих друзей. Нет, мне не потребуется проводить следствие, все необходимое «Малефакс» уже выяснил. В шифре Габерона угадываются черты формандского военного кода старого образца. В сообщениях Корди – один малоизвестный кодовый язык, разработанный каледонийским Адмиралтейством для тайных осведомителей. Можете молчать и дальше, но улики выдают вас сильнее, чем рыбу – форма плавников. Вы не просто предатели. Вы – шпионы Унии.

Дядюшка Крунч со скрежетом сжал захваты, изношенная сталь издала неприятный гул. Это было неуклюжей и бесполезной попыткой пробудить собственную злость. Распалить внутренний котел, наброситься на Ринриетту, на Корди, на проклятого Габерона, изрыгая обжигающий пар вперемешку с проклятьями… Но на вспышку гнева не хватало сил. Котел был пуст, давление на нуле, оттого патрубки в горле рождают лишь бессильное, как у старика, шипение.

- Шпионы?.. Шпионы Унии? На нашем…

- Формандии и Каледонии уж точно, - безразлично обронила Алая Шельма, - Готланд расщедрился на наемного убийцу. Не так ли, Шму?

Удивительно, Шму не вздрогнула от звука капитанского голоса. Она сидела за столом, какая-то мятая, поддатливая, посеревшая, точно из нее вытащили все кости, оставив лишь покров – сродни безвольно развевающийся на ветру лист водоросли.

- Я не хотела… Я… Меня…

- Сестра Пустоты, - эти слова Алая Шельма произнесла с презрением, стиснув кулаки, - Подумать только, когда-то я могла принять это за совпадение. Нелепое стечение обстоятельств, представляешь?.. Мне стоило помнить, что Сестры Пустоты никогда не оказываются где-то случайно. Особенно ночью на чужом корабле, вооруженные до зубов.

- Значит, и ее хочешь записать в шпионы?

- Думаю, она не шпион. Думаю, у нее на счет меня были куда более… серьезные планы. По счастью, «Вобла» успела раньше, хоть и случайно. Ее хаотическое магическое поле оглушило Шму, вызвав у нее внутри что-то вроде замыкания. Возможно, только поэтому я и жива.

- Тридцать три дохлых сардины… - прохрипел Дядюшка Крунч, чувствуя, как скрежещут в горле изношенные патрубки, - Три тайных агента Унии на одном старом корыте? Не много ли?

- Согласна, - Алая Шельма хрустнула суставами пальцев, - Удивительно много внимания старой развалюхе вроде «Воблы». Но устраивать допрос с пристрастием я не намереваюсь. Я не мой дед. К сожалению.

- Ты думаешь, Уния хотела нас выследить?

Алая Шельма прошла по кают-компании, глядя лишь себе под ноги.

- Нет, - произнесла она, помедлив, - Здесь что-то другое. Если бы Уния хотела раздавить нас вместе с кораблем, ей хватило бы недели и одной завалявшейся канонерки. Они знали наши маршруты, наш курс… Подготовить засаду в таких условиях – плевое дело. Но мы все еще коптим небесный океан, как видишь. Значит, им нужно что-то другое.

Она не сказала, кому «им», но Дядюшка Крунч не собирался спрашивать. От этого короткого слова и так веяло неприятным духом. Он вдруг ощутил, словно сквозь густые облака за ними наблюдают чьи-то невыразительные огромные рыбьи глаза… Отвратительное ощущение даже для того, у кого от природы прочная шкура.

- Рыбеха… - Дядюшка Крунч со скрежетом повернул голову, чтоб увидеть ведьму, - Это все правда?

Он надеялся, что Корди возразит. Вскочит со своего места, одернет болтающиеся, связанные не пойми чем хвосты, топнет ногой… Но Сырная Ведьма даже не подняла взгляда. И выглядела она сейчас так скверно, как не выглядела даже после нападения акул.

- Шму!

Ассассин мелко дрожала, ссутулившись так, что будь она обычным человеком, ее позвоночник уже затрещал бы, как бушприт в шторм.

- Габерон!

- Не станем затягивать комедию, - канонир пожал мускулистыми плечами, - Тем более что Ринни совершенно права. Я и в самом деле формандский шпион.

Алая Шельма дернулась. Впервые за время разговора. Даже взгляд на мгновенье расфокусировался, точно чья-то невидимая рука изо всех сил впечатала кулак в приподнятный капитанский подбородок.

- Зачем, Габби? – тихо спросила она, - Я не понимаю. Зачем?

Он задумчиво смотрел на нее несколько секунд. Хронометр в голове у Дядюшки Крунча был разболтанным и часто сбивался, но, хоть эта пауза не продержалась дольше десяти секунд, сейчас она показалась ему бесконечной.

- Слишком много вопросов, капитанесса, сэр. А времени слишком мало – у меня зарезервировано место на ближайший рейс. Так что, если вы не возражаете, я возьму причитающийся мне за время службы гонорар и покину вас.

Легко поднявшись со своего места, Габерон подошел к столу капитанессы и взял одну из лежащих пуль.

- Недурно, - заметил он, крутя в пальцах свинцовый катыш, - Так вот что имеют в виду, когда говорят о твердом заработке... Соберу вещи. Мне потребуется не меньше часа. Надо решить, что именно взять из одежды. Черт побери, я даже не знаю, какая мода царит в этом сезоне на твоем необитаемом острове!

Ринриетта провожала его взглядом без улыбки. И едва заметно вздрогнула, когда он замер на пороге штурманской.

- Ринни… - покатав пулю в пальцах, он ловко спрятал ее в карман, - Могу я тебя кое о чем попросить?

- Можешь, - холодно ответила она.

- Не трогай девчонок. Ссади меня, пусть даже без еды и пороха. А я расскажу все, что знаю. Как тебе такой уговор? Едва ли к концу моего рассказа ты станешь счастливее, чем в начале. Но больше мне, видишь ли, платить нечем.

Дядюшка Крунч надеялся, что щеки капитанессы хоть немного порозовеют. Но те остались бледными, как холодное рассветное небо.

- Никаких уговоров с предателями, - ответила она, - В шлюпке вас будет трое. Я дам вам время собрать вещи. Но ровно через час вы все должны быть на верхней палубе. Шлюпка отправится без опоздания.

Канонир вздохнул и вдруг фамильярно подмигнул ей:

- В таком случае позаботьтесь о моих пушках, капитанесса, сэр. Они привыкли к ласке.

* * *

Единственными обитателями здешнего неба на высоте в пять тысяч футов были ветра. Подобно стае прытких хищников они наскакивали на борта «Воблы», словно шутя пытаясь повалить ее, но баркентина лишь сердито поскрипывала, едва наклоняясь – силы были слишком неравны. Будь ветер баллов на семь-восемь выше, ему мог представиться такой шанс, но сейчас, когда балластные цистерны были под завязку наполнены водой, «Вобла» казалась грузной рыбиной, которой нипочем даже самые сердитые слуги Розы.

Дядюшка Крунч разглядывал облака, стоя на квартердеке. Облака были разные, но по большей части вытянутые, скользящие друг за другом. Здесь, на высоте в пять тысяч футов, редко увидишь иные.

Его всегда удивляло то, как люди способны угадывать в контурах облаков фигуры. Сам он, сколько ни смотрел в небо, не видел ничего, кроме строгих геометрических форм. Ничего не поделаешь. Наверно, проще небоходу всю жизнь прожить под землей, в толще острова, чем абордажному голему овладеть этим искусством. Да и куда ему, на старости лет…

На горизонте появилось мутное пятно, спустя несколько минут превратившееся в ската. Глядя в небо безразличным взглядом больших выпуклых глаз, скат прошел над мачтами «Воблы», едва не задев клотик грота хвостом и, внезапно извернувшись, описал вокруг баркентины несколько неспешных кругов. Дядюшка Крунч фокусировал на нем линзы до тех пор, пока небесному бродяге не надоело общество старого корабля. Иногда ему казалось, что в людях он понимает не больше, чем этот скат, увидевший двуногих существ впервые в жизни среди облаков и тут же про них забывший.

Внутри, за стальной грудиной, что-то саднило. Начало саднить с самого утра и все не отпускало. Должно быть, что-то с главным валом. Время от времени сквозь прорехи в некогда монолитной броне внутрь проникал всякий сор, пеньковые волокна да древесные опилки. Надо бы снять панцирь и попросить Тренча как следует поорудовать щеткой и масленкой…

На квартердек Дядюшка Крунч вышел, надеясь переговорить с Ринриеттой с глазу на глаз. Но она его перехитрила – капитанский мостик был пуст. Бесцеремонно вызванный «Малефакс» был мрачен и не словоохотлив. Покинув штурманскую, капитанесса изволила пройти в свою каюту и заперлась там, строго-настрого приказав не тревожить ее до отправления шлюпки.

Дядюшка Крунч рассердился так, что едва не раздробил лапой кусок планшира.

Она знала. Знала, что он попытается переубедить ее – и нарочно скрылась. Ох, Ринриетта… Что же ты творишь в этот раз? Сможет ли Роза тебя вразумить, раз это не удалось старому абордажному голему?

Дядюшка Крунч видел с квартердека кусок верхней палубы, где готовилась отшвартоваться шлюпка. Никто из отбывающих не отягощал себя чрезмерным запасом вещей. Корди захватила лишь несколько бочонков с зельями, уже погруженных в шлюпку. Сейчас она стояла поодаль, обняв впившегося в нее вомбата и, кажется, что-то ласково нашептывала ему на ухо. Дядюшка Крунч не хотел слышать, что.

- Она говорит ему «Будь хорошим котом. Слушайся капитанессу и не тащи все что попало в рот». А еще она говорит, что будет писать ему каждый день. Пусть он внимательно слушает ветер, Роза наверняка донесет ему все, что она скажет. А еще…

- Заткнись, проклятый сквозняк! – рыкнул Дядюшка Крунч. Злясь на себя за то, что не ощутил присутствия гомункула. Злясь на Ринриетту. Злясь на чертового ската, которому и горя нет, знай себе выписывай петли в облаках…

- Я спросил ее, почему она не заберет Мистера Хнумра с собой, - тихо сказал «Малефакс», - Но она сказала, что его дом на «Вобле». Он каким-то образом сюда пролез и остался здесь, значит, тут ему и жить. Но я думаю, Сырная Ведьма была неискрення.

Злость Дядюшки Крунча заклокотала, испаряясь, забираясь обратно внутрь тяжелого тела. На какой-то миг ему даже стало стыдно. Неприятное чувство, совершенно человеческое, похожее на сухие острые хлопья ржавчины, налипшие изнутри корпуса.

- Я тоже, - сказал он, - Она просто не хочет, чтоб Мистер Хнумр остался на необитаемом острове. Знает, что их там ждет. Слушай…

- Нет.

Пальцы голема со скрежетом сошлись вместе. Будь на их пути какая-то преграда, уже рассыпалась бы в крошку.

- Ты же не знаешь, что я хочу сказать!

- Знаю, - печально вздохнул гомункул, - Но не потому, что я умею читать мысли. Вы хотите попросить, чтоб я поговорил с капитанессой. Отговорил ее. И я говорю – нет. Она не станет меня слушать.

- Ты должен попробовать!

- Неужели вы думаете, что я не пытался?

Дядюшка Крунч ссутулился, несмотря на то, что его конструкция не была рассчитана на это, бронепластины протестующе заскрипели.

- Извини.

- Капитанесса приказала мне заткнуться. И я знаю ее слишком хорошо, чтобы понять – сейчас она не станет никого слушать. Ей надо отгореть. Люди горят долго, мистер Крунч, куда дольше, чем корабли. Я помню одну баржу, на которой загорелась смола. Она горела четыре дня. Четыре дня в небе висел огромный костер…

- Ринриетта горит уже две недели, - буркнул Дядюшка Крунч, - И, что еще хуже, совершенно не борется за живучесть. Она опалит слишком многих, если не сможет взять эмоции под контроль.

- Пиратский Кодекс не оставляет ей свободы для маневра. Предателю полагается смерть. Согласитесь, она выбрала самый мягкий ее вариант.

- Я не верю, что Габерон, Шму и Корди – предатели.

- Там, в штурманской, я сказал вам правду.

Дядюшка Крунч развернулся на месте и зашагал вдоль мостика, надеясь ритмичными шагами приглушить свербящее чувство в груди.

- Какая-то ошибка. Эти трое не могут быть шпионами!

Несмотря на то, что гомункул был бесплотным магическим духом, Дядюшке Крунчу показалось, что тот покачал головой. Должно быть, случайное движение воздуха над палубой…

- Я тоже не сразу в это поверил, старик. Я несколько раз все проверил, прежде чем осмелился доложить капитанессе. Но все выглядит именно так. Крайне паршиво, как по мне, но мы с этим ничего поделать не можем. Они шпионы, как на это ни посмотри. С точки зрения Пиратского Кодекса, предатели.

- Что за шпионы такие, которые годами и месяцами шлют лишь координаты? – яростно прогудел Дядюшка Крунч, - Может ты объяснишь мне?

«Малефакс» поник, превратившись из беспокойно посвистывающего ветра в едва шевелящийся кисель.

- Хотел бы я знать. Капитанесса полагает, что раз уж в деле участвуют Сестры Пустоты, в этой истории может быть замешан ее дед. У Восточного Хуракана был скверный нрав, его седую голову мог заказать кто-нибудь из влиятельных готландских баронов…

Дядюшка Крунч издал презрительный смешок, похожий на скрежет консервной банки.

- Мы с тобой оба знаем, что старик здесь не при чем, верно?

- Да, - задумчиво обронил гомункул, - Даже если кто-то интересовался его судьбой из-за старых грешков, он должен был утратить любопытство еще семь лет назад.

Дядюшка Крунч зачем-то поискал взглядом в облаках давешнего ската. Но, конечно, не нашел. Скаты никогда не унижаются до объедков, а еще они одиночки и весьма подозрительны по своей натуре.

- В подчинении Розы тысячи ветров, - негромко заметил он, - Но лишь два из них тянут людей вперед быстрее всего. Первый – это ненависть. Или любовь, что одно и то же. Второй – это деньги. А теперь скажи мне, что не подумал о том, о чем подумал я.

- Я гомункул, а не ведьма, - досадливо буркнул «Малефакс», - Я не умею читать мысли!

- Но ты понял, что я хотел сказать.

- Мы оба поняли с самого начала, не так ли? Сокровище.

Дядюшка Крунч со скрежетом склонил голову, изобразив неуклюжее подобие человеческого кивка.

- Да. Сокровище Старого Хуракана. Не знаю, как, но ушлые рыбешки из Унии в адмиральских мундирах пронюхали про него. И торопятся урвать свой кусок. Они слишком хитры, чтоб действовать напрямую, они лишь забросили удочки и терпеливо ждут…

- Проще намазать кусок облака на хлеб, – «Малефакс» сдержанно хохотнул, - Чтобы всерьез строить планы на кусок пирога, надо сперва поверить в то, что он есть. А мы, кажется, и сами в это давно не верим.

Дядюшка Крунч погрозил небу тяжелой рукой:

- Чертов сквозняк! Не вздумай ляпнуть подобного при капитанессе! Иначе…

- Не кипятитесь, мистер Крунч, - судя по движению воздуха над палубой, «Малефакс» поморщился, - Разумеется, при ней я никогда не усомнюсь, но… Взгляните правде в глаза, Алая Шельма уже давно не ребенок. Пиратская романтика обладает способностью туманить глаза не хуже крепкого грога, но рано или поздно приходит похмелье в паре с безжалостным пониманием. Наша капитанесса давно уже не верит в успех. За семь лет мы не получили ни единого подтверждения, что клад Восточного Хуракана существует. Ни единого, пусть даже смутного, обрывочного или двусмысленного. Вы всерьез полагаете, что в адмиралтействах Унии сидят мечтатели?..

- Клад есть, - упрямо пробормотал Дядюшка Крунч, отворачиваясь в другую сторону, - Ринриетта знает это и я знаю. Он есть, слышишь! Мне доподлинно это известно!

- Неужели старый пират поделился с вами подсказкой? – вкрадчиво поинтересовался «Малефакс».

- Может, и так, - раздраженно буркнул Дядюшка Крунч, - Не твое дело.

- Разумеется. Мне просто подумалось, что если бы кому-то вздумалось утаить от нашей прелестной капитанессы хоть один намек на Восьмое Небо, он наверняка бы составил компанию Габерону, Шму и Корди. Это ведь тоже можно расценить как предательство, верно?

- Ах ты ядовитый язык… Я понятия не имею, где Восьмое Небо, понял? Но знаю, что клад существует. Наверняка знаю, понял, ты? Я говорил с Восточным Хураканом еще до того, как… Как Алая Шельма стала капитанессой «Воблы».

- Если не ошибаюсь, старый пират стер вашу память едва ли не подчистую?

- Верно, - неохотно признал Дядюшка Крунч, - Не подчистую, лишь то, что относилось к сокровищу. Я не помню, где он его добыл, куда перевозил, где спрятал… Это вроде провала в памяти. Словно доски в палубе не хватает. Но я помню, о чем мы говорили с ним, когда он, уже спрятав сокровище, вел корабль к Аретьюзе. Он был уже болен, с трудом говорил, но… Сильнее лихорадки его сжигало нетерпение. Он спешил передать Ринриетте свой дар.

- Вы в этом уверены?

- Я был его старшим помощником! Какой смысл ему лгать мне?

- Ну конечно, - «Малефакс» беззлобно усмехнулся, но Дядюшке Крунчу показалось, что в голосе гомункула явственно слышен сарказм, - Вы же с капитаном были старыми приятелями. Полвека бороздили небо, пили вдвоем на брудершафт самые редкие ветра… Разве он смог бы солгать вам на счет сокровища?

Дядюшка Крунч вновь поднял взгляд к небу. Ската там давно уже не было. Что ему, созданию небесного океана, ошиваться возле старой рухляди? Скаты слишком высокомерны, чтоб выпрашивать еду, не любят дыма и громких звуков. Наверняка, царапающая небо гребными колесами «Вобла» казалась ему вынырнувшим из пучин Марева чудовищем сродни харибде. Дядюшка Крунч не мог его за это корить.

- Не собираюсь с тобой спорить, - буркнул он, - Только сдается мне, господа из Унии слову Восточного Хуракана побольше верят, а?

- Это и странно, - признал «Малефакс» в задумчивости, - Господа адмиралы – не те люди, что готовы поверить в пиратские сказки о несметных сокровищах, там сидят рыбешки совсем другого сорта. Такие не цепляются за старые легенды и смутные слухи. А между тем…

- Спорю на свое ржавое колено, они давно почуяли запах пиратского золота!

Гомункул коротко свистнул, спугнув маленького окунька, щипавшего водоросли на планшире.

- Даже если наследство нашей прелестной капитанессы заключено в груде золота, не уверен, что это вызвало бы интерес со стороны Унии.

- Что ты имеешь в виду? – насторожился Дядюшка Крунч.

«Малефакс» потерся о скатанный парус, точно невидимый кот.

- В вашем почтенном возрасте позволительно не понимать нюансов, мистер Крунч, - вздохнул он, - Но мне они вполне очевидны. Во-первых, драгоценные металлы все больше сдают позиции в наше время. Золото – благородный металл, но могущество Унии строится не на нем. Фабрики, концессии, акции, патенты, ценные бумаги… Вот, что нынче управляет ветрами, мистер Крунч. Бумага вытесняет грубый металл.

- Но пули пока еще выплавляют из металла, болтун! – отозвался Дядюшка Крунч с негодованием, - А значит, в небесном океане ничего толком не изменилось. Что во-вторых?

- Во вторых… - гомункул испустил короткий вздох, - Во-вторых, мы оба знаем, что Ринриетта не найдет в тайнике старого пирата груды золота, верно?

- Заткнись! – велел ему Дядюшка Крунч, - Ты отродясь не видел Восточного Хуракана!

- Не видел, - покорно согласился «Малефакс», - Но видел, как рождались легенды о нем. Все те легенды, которые кочуют вслед за кораблями по всему северному полушарию и которые так чтит наша…

- Только попробуй заикнуться при Ринриетте и я…

Вдоль борта прошла волна воздуха, столь горячего, что могла бы даже обжечь что-то менее защищенное, чем бронированная сталь. Дядюшка Крунч догадался, что это было негодование гомункула.

- Никогда. Я слишком уважаю нашу прелестную капитанессу, чтобы выложить то, что знаем мы с вами, мистер Крунч. Мне не хотелось бы ранить ее сердце, видит Роза Ветров, ей и без того пришлось многое пережить. Ее вера в сокровище деда, поддерживаемая семь лет, и без того гаснет. Узнай она то, что знаем мы…

- Она окончательно придет к выводу, что никакого сокровища нет, - мрачно согласился Дядюшка Крунч, - Едва ли из нее когда-нибудь получится настоящий пирасткий капитан, но делать выводы она умеет. Этому их в Аретьюзе натаскали будь здоров…

Некоторое время они оба молчали. Дядюшка Крунч вновь испытал короткий приступ зависти – гомункулу, в отличие от него, не надо было делать вид, будто он увлеченно разглядывает горизонт.

- Говорят, мы, гомункулы, в некотором отношении похожи на людей, - обронил вдруг «Малефакс», - Но это не так. Наши чары и их мысли действительно могут взаимодействовать, пусть и на очень далеком уровне, но понять друг друга… Наверно, это невозможно. Я не могу понять ни вас, ни капитанессу.

- Я не человек, - напомнил ему Дядюшка Крунч, разминая скрипучий сустав, - Думал, ты заметил…

Гомункул усмехнулся. Небрежно, как умеют делать только гомункулы.

- Наша прелестная капитанесса долгое время находится в плену спасительных иллюзий, но пришла к выводу, что сокровища ее деда не существует. Вы доподлинно знаете самую большую и самую постыдную тайну Восточного Хуракана, но все равно полагаете, что сокровище где-то ждет нас. Хотел бы я знать, как у вас это получается – приходить к выводам, которые прямо противоречат предпосылкам… Иногда это кажется мне столь чудовищным парадоксом, что я едва не впадаю в забытье.

- В этом нет никакого парадокса, - Дядюшка Крунч, осторожно проверив колено, принялся спускаться с квартердека, стараясь не переносить на одну ногу всю массу большого неуклюжего тела, - Просто иногда нам свойственно идти наперекор ветру, даже когда в этом нет никакого смысла.

- Не понимаю, - признался «Малефакс», поразмыслив, - Все равно не понимаю.

«Я тоже, - мысленно ответил Дядюшка Крунч, - Куда мне и пытаться…»

- Просто ты еще молод, свистун, - проворчал он вслух, - Вот поживешь с мое!..

* * *

Он надеялся, что всевидящий «Малефакс» не заметил, с каким трудом дался ему этот спуск. Несмотря на то, что он старался не опираться на правую ногу, к тому моменту, когда он добрался до верхней палубы, недовольный скрежет колена успел превратиться в тревожный глухой лязг. Нога вела себя самым отвратительным образом, все норовила подогнуться в самый неподходящий момент, дрожала, дергалась… Ступив на палубу, Дядюшка Крунч решил дать ей передышку, хоть и знал, что это бесполезно. В отличие от плоти, сталь не может восстановить сама себя, у нее есть запас прочности, за пределами которого она становится уязвима. И этот предел, судя по всему, был давным-давно им пройден, как бы ни хотелось ему думать об обратном.

Колено барахлило уже давно, но Дядюшка Крунч знал, что испытанные средства, щетка и масленка, уже не в силах ему помочь. Судя по всему, окончательно деформировался коленный шарнир, смяв сложные внутренние крепления и защемив гироскоп. Он никому не говорил об этом, даже Тренчу. Рыба-инженер, конечно, славный малый, и Корди его обожает, но тут он бессилен помочь. Здесь нужен не мальчишка с гаечным ключом, а десяток опытных инженеров с королевскими патентами и заводским оборудованием – чтобы извлекли всю истершуюся начинку, разложили на палубе блестящие медные потроха, может даже вытряхнули из головы тяжелые мысли…

Дядюшка Крунч тихо вздохнул, пытаясь неловкими человеческими движениями вправить поврежденный сустав. Правое колено досаждало ему больше всего, но оно не было единственной вещью, отравляющей ему жизнь в последнее время. Все чаще сбоил центральный редуктор, вынуждая его застывать в нелепой позе, вторая и третья фрикционные муфты время от времени зажимало, а торсионы нижнего отдела опасно вибрировали, отчего по всему телу шел отвратительный, сродни приступу слабости, резонанс. Были и другие поломки, десятки их, менее заметные или пока не ставшие критическими, ждущие своего часа напомнить ему, что он такое.

Некоторые из них накапливались годами, выжидая миг его слабости. Тогда ему казалось, этот миг никогда не наступит. Он в одиночку поднимал паруса, бравируя перед Ринриеттой и не обращая внимания на скрип металлических жил. Силы казались безграничны, как небесный океан, и он безоглядно черпал их, не оставляя запасов на черный день. Пока не вспомнил, что такое предел прочности.

Дядюшка Крунч замер возле трапа, ведущего на нижние палубы. Спуск туда плохо давался ему и в лучшие времена, сейчас же, чувствуя тошнотворную слабость гироскопа, кренящего тело на правый бок, он опасался того, что в лучшем случае замрет на полпути, а то и вовсе рухнет, дребезжа, как куча старого хлама из тачки старьевщика. Но этого он не мог себе позволить. Он должен выглядеть сильным – ради Ринриетты и всех прочих. Годами он олицетворял несокрушимую прочность корабля и волю его капитанессы. Это помогало – в те моменты, когда всеми прочими овладевала слабость. Это было частью заведенного порядка. Дядюшка Крунч вел себя как брюзгливая развалина, но все знали, что именно на его силе держится все здесь. Может изменить компас, может соврать ветер, солнце может встать на юге, но Дядюшка Крунч, стальной помощник капитана, всегда будет на своем месте. Кто из них задумывался о запасе прочности?..

- «Малефакс», свистни Габерона! – буркнул он, стараясь придать голосу желчные интонации, - Если я спущусь на гандек, чего доброго, еще потеряюсь там, а срок, отпущенный Ринриеттой, почти вышел.

- Осталось еще десять минут, - возразил кто-то спокойно, - Не беспокойся, я не заставлю капитанессу сердиться.

Это был Габерон. Он поднимался вверх по трапу, беспечно заложив руки за спину и насвистывая себе под нос. Когда он вынырнул на солнечный свет, Дядюшка Крунч, не удержавшись, фыркнул:

- Что это с тобой?

Габерон и верно выглядел непривычно. Ни шелковой рубахи, ни щегольского камзола с золотыми шнурами, всего лишь простой формандский китель с высоким воротником да блестящими пуговицами. Дядюшка Крунч напряг память, пытаясь вспомнить, не в этом ли одеянии Габерон когда-то впервые ступил на палубу «Воблы», но ничего не вспомнил. Даже памяти верить нельзя, подводит, как шестерня с искрошившимися зубцами…

- Решил не утруждать себя багажом, - Габерон сверкнул зубами, так беспечно, словно не поднимался по трапу в последний раз, - Я тут подумал, что на необитаемом острове, должно быть, будет не очень много публики, верно?

- Ну…

- Мои тряпки отдай Тренчу, пусть использует их на ветошь. Не то скоро перемажется в масле до такой степени, что будет напоминать дикаря из южных широт… И не забудьте позаботиться о мадам Жульетте, ее я тоже оставляю на ваше попечение. Держите ее в китовой смазке и не полируйте, а то мигом заржавеет.

- Ты и пушку решил нам оставить?

Канонир беззаботно пожал плечами.

- А что ей делать на необитаемом острове? Палить по медузам?

- Ну, я…

- Проводи меня до шлюпки. И, черт побери, постарайся выглядеть как-нибудь более… внушительно, что ли. Я хочу запомнить этот момент.

До шлюпки было не больше сотни футов[142] – последняя прогулка не обещала затянуться надолго. Даже помутневшие линзы Дядюшки Крунча позволяли разглядеть сидящих на банке Корди и Шму. Они уже закончили свои дела на борту – не так уж много их оказалось, этих дел… На палубе беспокойно вертелся Мистер Хнумр, сердито щелкая и сопя. Он не понимал, отчего его не взяли с собой и ругался на своем непонятном языке, на котором, должно быть, общаются все ведьминские коты.

- Мне будет не хватать твоего брюзжания, старик, - заметил Габерон, тоже глядевший в сторону шлюпки, - И многого прочего. Черт возьми, это были не самые плохие семь лет в моей жизни. Может, не самые разумные, не самые полезные, но уж точно не самые плохие. Пожалуй, будет справедливо, если на прощанье я передам капитанессе небольшой подарок, как думаешь?

- Пыль с гандека? – проворчал Дядюшка Крунч, отворачиваясь, - Не утруждай себя…

- Нет, это другое. Нечто нематериальное. Что-то вроде совета, пожалуй.

- Выкладывай и убирайся!

- Пусть Ринриетта будет поосторожнее со своим сокровищем, хорошо? Присматривай за ней, старик, пока ты с ней, «Вобла» в надежных руках. Но знаешь… Будет лучше, если она прекратит поиски.

- Почему? – от неожиданности у Дядюшки Крунча в горле что-то скрежетнуло, но канонир, кажется, не обратил на это внимания, - О чем ты, Габс?

- Пусть держится подальше от Восьмого Неба, где бы оно ни находилось, - серьезно произнес канонир, - Судя по всему, она всерьез намерена бросить поиски, но если вдруг снова возьмется за старое… Отговори ее, слышишь? Отговори, во что бы то ни стало. Пусть крутится в облаках, пусть играет в пиратов, пусть штурмует водовозы и гоняет наперегонки со штормом. Но пусть забудет про Восьмое Небо. Желательно, навсегда.

Дядюшка Крунч сжал кулаки. Когда-то это движение порождало грозный звон металла, сейчас его портил лязг разболтавшихся заклепок.

- Ты что-то знаешь о кладе? Что-то, чего не знаем мы с Ринриеттой? – Дядюшка Крунч навис над канониром, но тот не подал виду, что испугался, наоборот, беззаботно заправил за ухо выбившуюся прядь. Если его спокойствие и было наигранным, Дядюшка Крунч был вынужден признать, что держался он неплохо.

- Пожалуй, знаю, - нехотя произнес Габерон, - Хоть, видит Роза, предпочел бы блаженное незнание.

- Но почему ты…

- Почему не сказал? Потому что не хотел, чтоб вы его нашли. Все это время я был при Ринриетте с одной лишь целью – направить ее по ложному ветру. Что вдвойне иронично, учитывая то, что я понятия не имею, где в этом скоплении ветров ложный и есть ли он вообще…

- Так тебе за это платили? За то, чтоб вести нас в другую сторону?!

- О нет, - Габерон усмехнулся, - Это было моей собственной инициативой. Платили-то мне за шпионаж.

Дядюшке Крунчу показалось, что где-то внутри лопнула туго натянутая цепь. Проскрежетав что-то неразборчивое, он протянул к Габерону захват, но стальные жилы вновь подвели его – канонир без труда уклонился.

- Щучий хвост! – рявкнул Дядюшка Крунч, пытаясь схватить его другой рукой, - Сколько они тебе заплатили?! Сто монет? Двести? Может, обещали долю от клада?

К его изумлению Габерон расхохотался.

- Долю от клада? Серьезно? Черт, на необитаемом острове мне будет не хватать твоего чувства юмора, старик. Даже если бы возможно было разделить клад проклятого старика на части, я бы бежал от него на всех парусах!

Это тоже было неожиданно. Настолько, что Дядюшка Крунч разжал свои лапы, недоуменно уставившись на канонира сверху вниз:

- Что это ты, черт возьми, несешь?

Габерон перестал смеяться. И мгновенно сделался серьезен, настолько серьезен, что у Дядюшки Крунча даже звякнуло где-то во внутренностях.

- Вы с Ринриеттой и понятия не имеете об «Аргесте», так ведь?

- Что еще за Аргус? – прогудел Дядюшка Крунч недовольно, - Аргусовый окунь есть, знаю, та еще костлявая дрянь, а Аргус…

- «Аргест», - поправил его канонир. Судя по тому, как весомо он произнес это слово, оно обладало немалой важностью и требовало определенного уважения, - Эта штука называется «Аргест».

- Ну, допустим… И что это за рыба?

- Хотел бы я ошибаться, но… - Габерон кисло усмехнулся, - Кажется, это и есть клад Восточного Хуракана.

* * *

Дядюшка Крунч впервые пожалел о том, что не обладает богатейшей памятью «Малефакса». В своей собственной он рылся почти минуту, но не выудил оттуда ничего стоящего. Когда-то его память была надежным инструментом, но все инструменты рано или поздно выходят из строя. Предел прочности.

- Не припоминаю такого слова, - прогудел он осторожно.

- Неудивительно, - Габерон расстегнул пуговицу на воротнике, - Во всем небесном океане едва ли пара сотен человек слышали это слово. Из них может лишь две дюжины представляют себе, что это такое. И, хвала Розе Ветров, кажется, нет ни одного, кто точно знает, где он находится.

- Что такое «Аргест»?

Вопрос выглядел предельно простым, но отчего-то заставил Габерона глубоко задуматься. Судя по тому, как менялось его лицо, Дядюшка Крунч решил, что размышления эти отнюдь не приятны.

- Проект. Один из самых странных, бессмысленных и необычных проектов Унии за все времена. При этом столь же амбициозный, сколь и нелепый. Если верить слухам, он родился еще сорок лет назад. А может, больше, не знаю. Видишь ли, мои знания обрывочны, я составил их сам из тех крох, что были доступны. В конце концов, моей работой было лишь шпионить.

- Проект? – уточнил Дядюшка Крунч напряженно. Словно это было коротким, как абордажный тесак, но отчего-то внушало ему смутные опасения. Таинственное, зловещее слово.

- Им занимались лучшие ученые и ведьмы всей Унии. Целые острова математических выкладок, противоречащие сами себе теории, от которых «Малефакс» точно сошел бы с ума, какие-то безумные допущения… «Аргестом» занимались втайне, потому что даже то малое, что могло из него вырасти, сулило необычайно много, а Уния всегда была немного ревнивой стервой…

- Для чего он нужен? – хмуро поинтересовался Дядюшка Крунч, - И причем здесь Восточный Хуракан?

Габерон хмыкнул.

- До второго вопроса нам еще предстоит дойти. Что же на счет первого… Ты знаешь, кто такие ведьмы, Дядюшка Крунч?

Абордажный голем заворчал.

- У тебя осталось меньше десяти минут на этом корабле. Тебе лучше перейти от нелепых вопросов к ответам!

- На твоем месте я бы нашел для нелепых вопросов мешок побольше, - пробормотал Габерон, - Потому что их количество будет лишь множится. Итак, в чем главное искусство ведьм? В том, что лишь они способны отсеивать растворенные в окружающем мире крохи магической энергии и концентрировать ее, используя для собственных нужд. Корди любит сравнивать их с линзами и она права. Ведьмы не создают энергию из ниоткуда, лишь фокусируют ее.

- Уж это-то я и без тебя знаю, остолоп!

- Тогда должен знать и то, что у каждой ведьмы есть предел. Отмеренный ей Розой уровень, за которым она бессильна.

- Запас прочности… - пробормотал Дядюшка Крунч.

- Что?

- Неважно. Продолжай.

- Сама Корди может концентрировать огромную мощь, пусть даже и слепо, но у нее есть свой предел. Превратить целый остров в сырную голову нашей корюшке не под силу. Именно это долгое время ограничивало магические возможности Унии. Человек всегда остается человеком, есть граница, поднимаясь выше которой он уже не может дышать. Так и родился «Аргест». Из комплекса неполноценности одних, светлых идеалов других и самоуверенности третьих. Подобные химеры чаще всего не жизнеспособны, но «Аргест», в отличие от харибд, оказался живучим.

- Это… механизм?

- И да и нет, - Габерон неопределенно пошевелил пальцами, - Остается ли яблочный пирог яблочным пирогом, если добавить в начинку рыбу? Полагаю, это известно только Шму… «Аргест» - плод труда самых разных специалистов. Среди них были инженеры, математики, ведьмы, конструкторы, теоретики всех возможных сортов… «Аргест» - это машина. Вероятно, самая сложная машина из всех, созданных когда бы то ни было в небесном океане. Я не знаю, как она выглядит, не знаю даже, на что похожа и какого размера. Быть может, она огромна, как корабль, а может, ее можно унести в кармане… Магия – хитрая штука, старик. Знаю лишь, что «Аргест» был закончен. Примерно… Примерно семь с небольшим лет назад. И это не совпадение.

- Для чего он был создан?

- Я думал, ты уже догадался, - Габерон разочарованно поморщился, - Выкачивать магическую энергию. Это… Даже не знаю, как объяснить. Это – огромная фабрика по выкачиванию магического излучения из небесного океана. Если верить расчетам, он мог запасать колоссальное количество энергии, вычленяя ее из всего вокруг. Некоторые даже полагали, что «колоссальное» - не совсем верное слово, поскольку реальные возможности «Аргеста» лежат за пределами всех возможных теоретических выкладок. Достаточно внушительно звучит, а?

Дядюшка Крунч молча кивнул. Достаточно.

- С другой стороны, - Габерон с удовольствием набрал в грудь свежего воздуха, - С другой стороны, все это долгое время оставалось лишь голой теорией. Теорией, которая с жадностью Марева высасывала деньги из казны Унии, не обещая ничего в обмен. К несчастью, в Унии нашлось достаточно много адмиралов, чтоб довести изыскания до конца.

- Адмиралов? - Дядюшка Крунч ощутил, как слова дребезжат в механическом горле, - Стоило догадаться, что Уния не собиралась использовать эту штуку для превращения островов в сыр…

Габерон потер ладонью подбородок.

- Ты совершенно лишен воображения, старик. Имея на руках такую прорву магической энергии, позволительно задуматься о чем-то большем. Это ведь не просто могущество. Это власть над воздушным океаном, причем такая, которая не снилась даже Розе Ветров.

Дядюшка Крунч замер, пытаясь привести в порядок рассыпавшиеся, точно старые заклепки, мысли. Это было непросто, пришлось сфокусировать взгляд на чем-то отстраненном, далеком. Он увидел стоящую на палубе баркентины шлюпку и несколько маленьких фигурок вокруг нее. Мачта уже была установлена и сборы, судя по всему, подходили к концу. Немного поодаль он заметил две фигурки наособицу, одну долговязую, в длинном плаще, другую совсем крохотную, в огромной шляпе. Кажется, они держались за руки, но поручиться Дядюшка Крунч не мог – старые линзы были бессильны разобрать детали.

- Не кощунствуй! – прогудел он раздраженно, - Ни один небоход не станет…

- Ты знаешь, что такое молекулярная трансформация? Один из видов ведьминского искусства, власть над материей. Обладая силой «Аргеста», можно творить чудеса. Можно выращивать острова в пустоте, можно стирать в порошок уже имеющиеся. Можно перенаправлять ветра и диктовать волю воздушным течениям. Можно жонглировать голубыми китами как котятами и заставлять северное сияние освещать города вместо фонарных столбов!

Дядюшке Крунчу сделалось не по себе. На миг ему показалось, что он заглядывает в пасть исполинской харибде, совсем как тогда, когда они с Корди мчались сквозь облака. Только эта воображаемая харибда была куда страшнее той, в ее пасти ему мерещились вперемешку острова, люди, ветра, киты, звезды…

Дядюшка Крунч пошатнулся. То ли вновь засбоил старый гироскоп, то ли мысли внезапно обрели над ним силу. Правое колено, словно только того и дожидалось, заскрежетало самым отвратительным образом.

- «Аргест» - это оружие?

Габерон пожал плечами.

- «Аргест» - это теория, дядюшка. Странная и зыбкая теория, прикладной аспект которой даже не поднимался. «Аргест», будь он реален и работоспобен, мог бы стать величайшим благом для островов Унии. Только представь себе, мановением пальца можно было бы отодвигать подальше холодные течения и менять высоту плодородных островов. Регулировать осадки и отгонять прочь хищных рыб…

- Испепелять вражеские корабли и превращать в песок острова! - перебил его резко Дядюшка Крунч, - Мы оба не первый день коптим небо, болтун, и оба знаем, что такое Уния. Если что-то можно использовать в качестве оружия, оно будет использовано – чтобы удовлетворить ее акулий аппетит!

- В таком случае, это было бы страшное оружие. Против «Аргеста» не устоит ни один флот, ни один остров. Самая прочная бронированная сталь против молекулярной трансформации не надежнее фигового листа.

Дядюшка Крунч почувствовал, как скрежещут крепления его панциря, словно что-то распирало его изнутри.

- Но это чудовищно! – рявкнул он, не пытаясь сдерживаться, - Это не только противоестественно, это просто отвратительно! Этот твой «Аргест» одним только своим существованием является богохульством и вызовом Розе Ветров, хозяйке небесного океана!

Габерон похлопал его по наплечнику, покрытому свежими ржавыми разводами.

- Иногда мне кажется, что ты чересчур набожен даже для старого пирата, дядюшка. Не обязательно в каждом дуновении ветерка усматривать волю Розы Ветров…

Дядюшка Крунч сбросил его руку, клокоча от ярости и не обращая внимания, как подергиваются и дребезжат разболтанные захваты.

- Роза Ветров – единственная полновластная хозяйка неба! Мы, небоходы, чтим ее волю и уважаем ее силу! Что ты в этом понимаешь, формандский шпион! Роза Ветров посылает нам ветер, мы можем решать, принять его в бакштаг или фордевинд, но мы не можем заставить ветра дуть в ту сторону, в которую нам заблагорассудится! Это вызов самому мирозданию!

- В таком случае, добро пожаловать в новый век, - кисло улыбнулся Габерон, тщательно вычищая из-под ногтей ржавчину, - В котором новые боги появляются в кузницах и охотно исполняют человеческую волю. Ветер – слишком ненадежная стихия, старик. Роза Ветров долгое время была нашим покровителем и строгим наставником, а иногда и безжалостным экзекутором, но мы должны были бросить ей вызов.

- Значит, «Аргест» и есть такой вызов?

- Да. Дерзкий, может быть даже самоубийственный, но неизбежный. Попытка повернуть ветра вспять и продемонстрировать, что у небесного океана есть новый хозяин. Немного претенциозно, да? Как и все в нашем духе.

- Отвратительно! – пророкотал Дядюшка Крунч, - Если бы эта штука попалась бы мне, я разбил бы ее на сто тысяч кусков, а потом принялся бы за создателей!

Габерон вздохнул.

- Ты слишком плохо знаешь людей. Так уж мы устроены, что всегда рано или поздно бросаем вызов своим учителям. «Аргест» не вселенское зло и не злой рок. Это просто предвестник новых времен, которые должны были наступить рано или поздно.

- Хватит вязать узлы языком! – громыхнул Дядюшка Крунч в сердцах, - Откуда тебе знать, что эта дьявольская штуковина и есть клад Восточного Хуракана? Какое отношение старик Ринриетты имел к экспериментам Унии?

Габерон задумчиво почесал щеку.

- А я и не говорил, что «Аргест» - это пиратское сокровище, лишь то, что он может им быть. И то, что я, Корди и Шму здесь находимся – вполне убедительное подтверждение тому, что кое-кто эту вероятность расценивает вполне серьезно, а? Впрочем, может оказаться и так, что «Аргест» - всего лишь пшик, который не оставит после себя и воспоминаний.

- Что это значит?

- Я уже говорил тебе, ржавая голова. «Аргест» - всего лишь теория. Проект, не доведенный до конца. Никто даже гипотетически не может представить, заработает ли он вообще, а если заработает, то как. Насколько мне известно, предварительные работы были закончены, но сам «Аргест» так и не заработал. Клянусь похлебкой из судака, я скинул бы остров с плеч, если бы был уверен, что он никогда и не заработает. Теперь ты понимаешь, почему я хочу, чтоб Ринни держалась от него подальше?

- Ри…

Ему вдруг показалось, что канонир стал выше ростом, почти сравнявшись с ним самим. И взгляд у него сделался такой пристальный и тяжелый, что Дядюшка Крунч почти ощутил, как скрипит, проминаясь, твердая броня обшивки. Взгляд не легкомысленного паяца Габби, а какого-то другого человека, которого он, Дядюшка Крунч, все это время почему-то не замечал. Холодный, твердый, уверенный, этот взгляд делал невозможным любое возражение.

- У меня мало времени. Так что запоминай. Может, «Аргест» - выдумка, полный провал, ноль, пустое место, но это то пустое место, которое в силу своей природы образует вокруг себя много опасных течений, как глаз бури. Может, про него и знает всего несколько десятков человек во всем мире, но даже это непозволительно много. И чем сильнее Алая Шельма связана с ним, тем больше неприятностей она к себе притягивает. Поверь, Шму была лишь первой из них. Мне хочется ошибаться, но если Ринни не бросит поиски, могут быть и другие. Люди, на которых я... работал, очень не любят оставлять за собой болтающиеся концы. А твоя протеже невольно стала как раз таким концом. Все эти годы я делал все, от меня зависящее, чтоб там, - Габерон не глядя ткнул пальцем куда-то вверх, - решили, что она бесконечно далека от разгадки. Видит Роза, так оно и есть. Но рано или поздно про нее могут вспомнить – и тогда она поплатится чем-то более ценным, чем ее треуголка.

Дядюшка Крунч никогда не испытывал холода. Ветер, забиравшийся в щели между его доспехами, никогда не приносил ему беспокойства. Но сейчас ему вдруг захотелось поежиться, как ежатся небоходы на большой высоте, когда за пазуху им заползают холодные сквозняки и липкие клочья облаков.

- Ах ты скользкая макрель… И все это время молчал? Зная, что Ринриетта может быть в опасности?

Габерон сплюнул за борт. Дерзкий поступок для любого небохода, в другой момент Дядюшка Крунч жестоко отчитал бы его за неуважение к воздушному океану.

- Ей лучше ничего не знать про «Аргест». Ты ее знаешь…

Дядюшка Крунч хотел было возразить, но вместо этого склонил голову.

- Я ее знаю.

- У нее мятущаяся душа, слишком беспокойная, слишком… - Габерон поморщился, не найдя подходящего слова, - Ей нельзя связываться с «Аргестом», что бы тот из себя ни представлял. Пусть воображает себя пиратом, пусть гоняет наперегонки с ветрами по всему воздушному океану и задирает нос. Но с Восьмым Небом не нужно связываться. Не знаю, где оно находится, но точно знаю, что вокруг него определенно не происходит ничего хорошего. Капитанессе стоит…

- Полагаю, капитанесса сама решит, чем ей стоит заниматься.

Дядюшка Крунч окаменел, услышав этот голос. Вся смазка в суставах затвердела, отчего на миг он превратился в статую. Только статуи обыкновенно сохраняют благородную и возвышенную позу, он же должен был выглядеть довольно жалко, накренившийся и похожий на старую рухлядь. Габерон процедил сквозь зубы какое-то излишне цветистое формандское ругательство.

- Благодарю за интересный рассказ, господин канонир, - голос Ринриетты звенел от презрения, - Надеюсь, вы не рассчитываете, что он позволит вам задержаться на палубе моего корабля?

Габерон ухмыльнулся, возвращая привычное самообладание.

- Вот оно, женское двуличие, коварное, как самум. Ты объявила меня шпионом, но это не помешало тебе самой шпионить за мной при помощи гомункула?

- Извини, Габбс, - в шуршании «Малефакса» угадывались виноватые интонации, - Я подчиняюсь воле капитанессы и…

- Все в порядке, я не сержусь. Что ж, тайна перестала быть тайной, но, может, это и к лучшему. По крайней мере, я выиграл пару лишних минут.

- Почему ты так решил? – мрачно осведомился Дядюшка Крунч, с хрустом распрямляя спину.

- Я знаю женщин, старик, - Габерон подмигнул ему, - Ринни не отпустит нас, пока не выслушает историю до конца. Готов поспорить, она сейчас красна как рак.

- Двигайтесь к шлюпке, - отчеканил голос Ринриетты, подозрительно дрогнувший, - Я встречу вас там через две минуты.

* * *

У шлюпки они оказались почти одновременно. Ринриетта и не выглядела запыхавшейся, но Дядюшка Крунч знал, что ей пришлось бежать во весь опор, чтоб поспеть от самого квартердека. Несмотря на сбившееся дыхание, она все еще выглядела невозмутимой – и нарочно усиливала это впечатление, спокойно разгуливая вдоль борта с заложенными за спину руками.

Дядюшка Крунч вдруг ощутил незнакомую ему прежде горечь, похожую на осаднение масла в патрубках. Не может иначе. Будет играть даже на краю гибели, на краю катастрофы. Алая капитанская треуголка сидит на голове идеально ровно, китель наглухо застегнут на все пуговицы, руки за спиной. Все еще пытается доказать, что ничем не хуже своего деда. Глупая, наивная, самоуверенная рыбешка…

- Я хочу, чтоб ты выложил все, что еще знаешь про «Аргест», - произнесла она, пристально разглядывая Габерона.

Канонир осклабился, сунув руки за пояс.

- Как на счет сделки? Например, я открываю все карты, а ты принимаешь Шму и Корди обратно в команду?

Корди все еще стояла у борта, о чем-то разговаривая с Тренчем и едва ли что-то слышала. Глаза у нее были заплаканные, шляпа сбилась набок. Бортинженер осторожно держал ее за руку и что-то вполголоса говорил, что – Дядюшка Крунч не слышал за гулом ветра. Должно быть, что-то успокаивающее, потому что Корди вдруг едва заметно улыбнулась. «А ты ничего, рыба-инженер, - подумал Дядюшка Крунч ворчливо, - Не зря я тебя приметил. Жаль только, в этот раз в твоей котомке не сыщется ничего полезного…»

- Шму и Корди? – Алая Шельма усмехнулась, - За себя, значит, просить не будешь?

Габерон беспечно пожал плечами.

- Мне не впервые менять хозяев, как-нибудь обойдусь. Но их оставь. Они такого не заслужили. Особенно Шму.

Шму хныкала в шлюпке, пряча лицо в коленях. Но услышав слова Габерона, осторожно выглянула одним глазом. Глаз этот был широко открыт в немом изумлении и Дядюшка Крунч мог его понять. Наверно, за всю ее жизнь никто и никогда не просил за нее.

- Нет, - жестко ответила капитанесса, подкрепляя слова ударом сапога, - Я не торгуюсь с предателями. Выкладывай все, что знаешь, и убирайся вместе с ними. На этом корабле я – закон.

Габерон вздохнул. Дядюшка Крунч знал, что он и сам не верил в успех, просто, как и всякий небоход, предпочитал бороться до конца.

- Будь по-вашему, капитанесса, сэр. Что еще вы хотите знать про «Аргест»?

- Как он попал к моему деду?

- Хороший вопрос, - одобрил Габерон, - Даже страшно представить, сколько раз его задавали друг другу господа с золотыми лампасами за последние годы. Как обычный пират, пусть и величайший в своем роде, завладел самой таинственной и, вероятно, могущественной машиной Унии? Был здесь сговор или же только воля Розы Ветров?

- Прекрати фиглярствовать. Ты сказал, что «Аргест» так и не успели запустить.

Габерон кивнул.

- Это так – насколько мне известно. Повторюсь, известно мне немногое, а то, что известно, вполне может быть домыслом. В конце концов, я всего лишь мелкий шпион, небесная сошка… Ладно, к делу, - Габерон откашлялся, - Приблизительно семь с небольшим лет назад проект «Аргест» подошел к финальной черте. То есть, люди, которые им занимались, поняли, что настало время перевести его потенциал из безбрежного моря потенциальности в наш прагматичный и реальный мир.

- Дернуть за рычаг, - утвердительно произнесла капитанесса.

- Именно так. Что-то вроде пробного пуска, сродни ходовым испытаниям корабля перед зачислением его во флот. И здесь Уния столкнулась с непредвиденным затруднением. Ни Готланд, ни Формандская Республика, ни Каледония не горели желанием испытывать чертову штуковину на своих островах.

Алая Шельма нахмурилась.

- Почему?

- В этом есть резон, прелестная капитанесса, - вкрадчиво произнес «Малефакс», шурша парусами, - Полагаю, люди, ответственные за проект «Аргест», были знакомы с Теорией Большого Хлопка. Подозреваю, знакомы с ней и вы, поскольку она определенно входит в программу университета Аретьюзы.

Лицо Алой Шельмы неожиданно затуманилось.

- Теория Большого Хлопка? Ого. В таком случае, господа адмиралы либо самые большие перестраховщики во всем свете, либо и в самом деле ожидали многого от своего детища…

Дядюшка Крунч насупился. Всякое незнакомое слово внутренне раздражало его, словно незнакомый ветер или впервые встретившийся узел. И, видит Роза Ветров, за сегодняшний день и без того было сказано слишком много незнакомых слов…

- Что еще за большой хлопок? – сварливо осведомился он, крутя головой, - Никто не хочет просветить старого абордажного голема?

Алая Шельма досадливо дернула плечом.

- Ерунда, дядюшка. Всего лишь одна из теорий о происхождении мира. Не самая достоверная, к слову.

- Наша прелестная капитанесса собиралась сказать, что Теория Большого Хлопка – довольно интересная научная концепция, которая в ходу у ученых, - флегматично заметил «Малефакс», - Только и всего.

- И какое отношение она имеет к «Аргесту»?

- Видите ли, господин Крунч, эта теория предполагает, что мир наш был сотворен не волей Розы Ветров, а в ходе куда более… интересного процесса. А проще говоря, огромного катаклизма, который почти мгновенно перемешал все мироустройство круче любого шторма. Это было сродни взрывообразному распространению магической энергии, которое хлынуло во все стороны, навсегда изменив структуру материи. И многое другое.

Дядюшка Крунч попытался сосредоточиться, но тщетно, ему казалось, что сложные слова застревают где-то в окаменевших шестернях, забивают фильтры, клинят поршни…

- Неужто острова раньше выглядели иначе? – буркнул он.

- О да, - «Малефакс» явственно рассмеялся, - Дело в том, что Теория Большого Хлопка исходит из того, что никаких островов тогда, в стародавние времена, и вовсе не было. Точнее, были, но совершенно не в привычном нам виде. Они не парили в толще воздуха, а были объединены в… огромные литосферные образования, находящиеся там, где нынче разлито Марево.

- Что? – только и смог пробормотать Дядюшка Крунч, - Это как так?

Габерон хохотнул.

- Пожалуй, нашему старику будет сложно принять эту картину. Сазанья чешуя, даже мне непросто представить что-то подобное! Подумать только, острова, спаянные в единое целое – и вода. Невероятные массы воды, омывающие их со всех сторон. Совершенно безумная теория, но когда-то мы проходили ее вполне всерьез.

- Острова… вода… - Дядюшка Крунч беспомощно ворочал головой на скрипящей шее, пытаясь сообразить, уж не подшучивают ли над ним, - Какому головоногому могло такое представиться, хотел бы я знать?

Алая Шельма раздраженно махнула рукой.

- Неважно. Это всего лишь…

- Все изменилось со всплеском магической энергии, - Габерону, кажется, нетерпение капитанессы приносило искреннее удовольствие, - Этот всплеск разметал всю литосферу в том виде, в каком она была, превратив в облако осколков, которые позже, охлаждаясь и нагреваясь в воздушных течениях, стали островами. Этот же всплеск испарил всю огромную массу воды, выплеснув ее в небо вместе с обитателями.

Дядюшка Крунч удивился настолько, что даже подался вперед, не обращая внимания на лязганье колена:

- Где ты найдешь дурака, согласного обитать в воде?

- Говорят, когда-то там жила рыба, - Габерон ухмыльнулся, - Жуткая картина, верно? Где вода, там вечно ужасная сырость. То же самое, что жить а балластной цистерне. Так и представляю себе акулу, мающуюся ревматизмом…

- Попадись Восточному Хуракану такие выдумщики, он бы с них по три чешуи спустил, - проскрежетал Дядюшка Крунч, - У него в этом плане нрав был суровый…

- Словом, этот взрыв или всплеск разметал во вспышке магической энергии все сущее и знатно перемешал его, заодно выплеснув в мир частицы чар, которые блуждают в нем до сих пор. Ну а ветра – его блуждающие отголоски, - Габерон сделал вид, что зевает, - Как по мне, вполне забавная теория для неприхотливого слушателя, но в наше время сложно найти человека, который примет ее за чистую монету.

- Ей до сих пор находят подтверждения, - возразил «Малефакс», - Я слышал, окаменелые скелеты рыб, которые находят иногда в толще старых островов, свидетельствуют о том, что тысячи лет назад…

- Ну а Марево где было? – Дядюшка Крунч шикнул на гомункула, заставив его замолчать, - Если кругом была вода и… рыба, то где, позвольте спросить, было Марево?

- Нигде, - ответил Габерон, - Его тогда не было. Марево – это что-то вроде ядовитого осадка, который выпал после того, как в небесном океане соединились все хаотически мечущиеся в нем чары, все самое отравленное и тяжелое.

Кажется, Алая Шельма окончательно потеряла терпение.

- Ну и причем здесь «Аргест»? – резко спросила она.

- А при том, капитанесса, сэр, что его создатели сами слабо представляли силу своего детища. Они не хотели, чтоб оно стало вторым Большим Хлопком.

- Ты хочешь сказать, он действительно мог быть наделен такой мощью, чтоб сотрясти весь мир?

Габерон легким движением поднял бочонок с водой и отправил его на дно шлюпки.

- Возможно, наши далекие предки сами любили побаловаться с энергией, не всегда представляя себе катастрофические последствия ее всплеска. Как бы то ни было, ни одно из государств Унии так и не решилось проводить испытания в своем воздушном пространстве. Выход был найден до смешного простой. «Аргест» погрузили на борт новенького винджаммера и отправили в щучий угол, туда, где поменьше островов и случайных глаз. Винджаммер этот звался «Сибилум», но едва ли вам это что-то говорит.

Порыв налетевшего ветра едва не сорвал с головы капитанессы треуголку, но она, кажется, этого даже не заметила.

- Так вот оно что… - прошептала Алая Шельма, - Я понимаю. Вот как в этой истории появился мой дед.

- Отдаю должное вашей проницательности, капитанесса, сэр, - Габерон уложил возле борта связку канатов, придирчиво проверив плетение отполированным ногтем, - Чего уж точно не предполагали головоногие ученые, так это того, что в их проекте, который готовился без малого сорок лет, появится неучтенный фактор. Фактор под названием «Восточный Хуракан».

- Дальше! – приказала Алая Шельма, сузив глаза.

- Дальше не получится, - Габерон ухмыльнулся, - Потому что это конец истории. Все прочее скрыто густыми облаками и только воображение может дорисовать контуры. «Сибилум» пропал, как касатка языком слизала. Когда его след пропал из магического эфира, на поиски были высланы целый спасательный флот, но поиски результатов не принесли. Лишь в нижних слоях Марева разглядели что-то похожее на корпус «Сибилума». Это положило конец проекту «Аргест». Идею свернули до лучших времен – даже Уния не могла себе позволить сорок лет спускать огромные средства на подобные авантюры. Уполномоченной комиссией был сделан вывод о том, что в ходе испытаний «Аргест» погиб и уничтожил своих создателей. Что ж, не первая катастрофа в небесном океане. Кого-то по-быстрому наградили, с кого-то сорвали эполеты, кто-то тиснул в газете злой памфлет, обычная канцелярская история…

- Если никаких следов не было, с чего твои хозяева взяли, что мой дед причастен к похищению «Аргеста»?

- Ах да, - Габерон хлопнул себя по лбу, - У этой истории есть хвост. Так себе небольшой куцый хвостик… Спустя три или четыре года, когда даже на вершинах столичных островов стали забывать слово «Аргест», случилось презабавнейшее событие. На одном из отдаленных каледонийских островов обнаружили сумасшедшего оборванца в лохмотьях. Судя по всему, он в течение долгих месяцев странствовал по небесному океану безо всякого корабля, используя лишь стайку лещей, которых заарканил с помощью канатиков, сплетенных из собственной одежды. Пил из облаков, ел, что послала Роза, в общем, вел простую и безгрешную жизнь первобытных небоходов. Неудивительно, что к тому моменту, когда он оказался на твердой земле, слабо чего соображал, а спустя пару недель и вовсе отправился на Восьмое Небо.

- Но что-то рассказать он все-таки успел.

- О да. Правда, больше это напоминало горячечный бред, но в адмиралтействе нашлись люди, которые нашли этот бред занимательным. Если вкратце, этот сумасшедший считал себя членом экипажа «Воблы». Участником последнего рейса легендарного Восточного Хуракана. Он помнил «Сибилум» - насколько это возможно для безумца. Точнее, помнил небольшое суденышко, которое его капитан взял абордажем и выпотрошил перед тем, как пустить в Марево, но по некоторым приметам выходило, что оно чертовски смахивало на тот самый «Сибилум». Ну а дальше… - Габерон выжидающе обвел взглядом всех присутствующих, наслаждаясь их напряженным молчанием, - А дальше все стало еще интереснее. Потому что капитан Восточный Хуракан поступил не совсем так, как поступают пиратские капитаны, сорвавшие приличный куш. Он отогнал свой корабль в далекие южные широты, нашел остров побольше из числа тех, что лежат вдалеке от всех мыслимых ветров – и высадил там весь свой экипаж.

Дядюшка Крунч закашлялся, внутренности противно зазвенели.

- Старый капитан не был убийцей!

- Никто и не говорит про убийство, дядюшка. Он выбрал вполне комфортабельный остров, уж явно лучше того, что ожидает нас со Шму и Корди. И отчалил в неизвестном направлении. Все это мы знаем от того самого бедняги, который решил во что бы то ни стало добраться домой – и добрался, на свою беду. Все. Если желаете наградить старого доброго Габби за его историю, можете ссыпать серебро мне прямо в карман. Ну?

Алая Шельма попыталась поправить треуголку, но едва не сбила ее на палубу – пальцы ее сейчас двигались сами по себе.

- Значит, мой дед все-таки сделал это… - прошептала она, - Наложил лапы на самое большое сокровище Унии.

- Есть такая теория, - подтвердил Габерон, - Одна из многих, прошу заметить. Господа адмиралы из числа посвященных в проект «Аргест» долго не могли решить, насколько она правдоподобна. К тому моменту, когда она дошла до них, было уже поздно – Восточный Хуракан скончался от приступа жестокой тропической лихорадки, подцепленной им где-то в южных широтах. Как несложно было установить, единственная его собственность, баркентина «Вобла» перешла во владение внучки, некой мисс Уайлдбриз.

- Ты был среди них? – Алая Шельма окатила Габерона презрительным взглядом, - Бросился на поиски, значит, как мурена на свежее мясо?

- Ну что вы, - Габерон укоризненно покачал головой, - Мне еще далеко до адмиральских лампасов. Хотя, врать не буду, когда-то я считался недурным специалистом в… нашем ведомстве.

Капитанесса издала неприятный резкий смешок.

- И семь лет собирал информацию? Это не лучшим образом говорит о твоей квалификации, шпион.

Этот выпад совершенно не задел Габерона.

- Ну, я довольно быстро установил, что ты ничего не знаешь об «Аргесте», более того, даже не догадываешься о его существовании. По какой-то причине Восточный Хуракан не счел нужным посвятить тебя в секрет, ограничившись какой-то смутной загадкой про Восьмое Небо. Да, кстати, Уния тоже перевернула все вверх ногами, пытаясь нащупать к ней ключик. И, как ты догадываешься, тоже безрезультатно. Во всем небесном океане нет ничего такого, что можно было назвать Восьмым Небом. Вероятно, у твоего старика было странное чувство юмора.

Габерон замолчал, принявшись укладывать в лодку галеты и парусину. Дядюшка Крунч хотел было прийти ему на помощь, но поймал себя на том, что пошевелиться еще сложнее, чем обычно. Только в этот раз ему мешали не разбитые торсионы и не ржавчина.

- Значит, вы с Корди просто вынюхивали, что Ринриетте известно про сокровище?

Габерон беспечно кивнул.

- Ну да. Только, кажется, немного задержались на борту, да, корюшка?

Корди нерешительно кивнула, закусив губу.

- Угу.

- Кстати, если тебе будет интересно, о существовании друг друга мы не знали. Разные острова, разные ведомства, сама понимаешь… Но когда с год назад появилась Шму, стало ясно, что господам из адмиралтейства надоело тратить налоги на бесцельную, длящуюся годами, слежку. Проект «Аргест» надлежало окончательно сдать в архив. Думаю, именно поэтому они прислали сюда госпожу баронессу.

Шму вздрогнула еще до того, как все посмотрели на нее. Сейчас, сидя одиноко в шлюпке, она не выглядела убийцей, даже несмотря на зловещую униформу Сестер Пустоты из облегающей черной чешуи.

Шму беспомощно улыбнулась:

- Я не специально. Я не знала.

- Воля Розы Ветров, - Габерон развел руками, - И такое бывает в небесном океане.

- Но почему… - Алая Шельма с досадой пнула ни в чем не повинную мачту, - Почему мой дед не использовал его? Если «Аргест» - это и в самом деле невообразимая мощь, почему…

- Не знал, как, - предположил Габерон, одним плавным шагом переступая борт шлюпки, - Из пиратов редко получаются выдающиеся ученые, а «Аргест» мог быть сложной штукой. А может, он попросту испугался.

Дядюшка Крунч с грохотом ударил себя кулаком в литую грудь, породив тягучий, как из колокола, звон:

- Он не боялся ничего в небесном океане!

- Я не об этом, старик. Если Восточный Хуракан смог сообразить, что именно оказалось в его руках, тут немудрено струхнуть. То же самое, что набросить петлю на шею самого страшного урагана в небесном океане…

- Восточный Хуракан шел напролом сквозь любые грозовые фронты!

- В молодости – быть может. Но он был стар и болен, ему хватило рассудительности понять, с этой силой он может и не совладать. Кроить миры должны молодые, кому как не тебе понимать это. Гордись своим дедом, Ринни. Может, этот «Аргест» и пшик, никто не знает, но, в таком случае, это самый дорогой пшик из всех существовавших с момента появления ветра. Тебе стоило бы оценить такой подарок. Только, знаешь… На твоем месте я бы держался от этого подарка подальше. Не нравятся мне все эти воздушные завихрения, которые он образует вокруг себя… Ну, мы, кажется, готовы к отправлению, - Габерон залихватски повязал на лоб пестрый шелковый платок, - Эй, команда, прошу на борт! Корди, будь добра!

Корди выпустила руку Тренча и быстро, словно боялась передумать, запрыгнула в шлюпку. Шму еще крепче вцепилась в банку. Мистер Хнумр, недовольно засопев, попытался перебраться через борт следом за своей хозяйкой, Алой Шельме пришлось схватить его поперек мохнатого живота и удержать на месте, несмотря на протестующее ворчание.

Габерон легко сел на банку и помахал по очереди обоими веслами. В его сильных руках те выглядели легкими, как вязальные спицы. Теперь шлюпку удерживали лишь швартовочные канаты. Дядюшка Крунч осторожно покосился на Алую Шельму. Он сам не знал, что ожидает увидеть на ее лице. Раскаяние? Сожаление? Стыд?

Та не выглядела ни смущенной, ни подавленной. Возможно, опустошенной, как человек, переживший сильный шторм, но и только. Глаза, напоминавшие цветом темную бронзу, задумчиво наблюдали за тем, как шлюпку готовят к отправке. Что она чувствовала в этот момент? Дядюшка Крунч не знал этого, для него душа Алой Шельмы была закрыта, как душа человека закрыта для невыразительных глаз кружащего над мачтой ската.

- Ты не ушел, - внезапно обронила капитанесса, - Перестал отправлять свои тайные депеши, но не ушел, хотя твое задание кончилось. Что, перехотелось иметь собственный корабль?

Габерон помолчал, все еще делая вид, что привыкает к веслам.

- Нет, - ответил он, помедлив, - Не перехотелось. Но, как я уже говорил, от некоторых ветров нелегко отказаться, даже если они влекут тебя не туда, куда нужно. Прощай, Ринриетта. Корди, отдавай швартовы! Не будем утомлять нашу капитанессу долгими прощаниями. Тренч, приглядывай за ними! Кажется, ты остался единственным здравомыслящим человеком на борту. А теперь и единственным мужчина. Может, тебе откроется закрытая гавань легендарной Алой Шельмы. Ой, простите меня, капитанесса, сэр. Я совсем не это имел в виду! Шму, не хлюпай носом, нечего разводить в шлюпке сырость. Не скучай, Дядюшка Крунч. Я надеюсь, со временем Тренч научится тебя раздражать не хуже, чем я. А я многому его научил.

Сырная Ведьма взялась за узлы, но еще какое-то время не могла с ними совладать – пальцы у нее дрожали. И лишь когда она справилась со всеми, то набралась духу взглянуть на стоящих вдоль палубы «Воблы».

- Пока, Ринни! - она порывисто махнула им рукой, - Пока, Тренч! Пока, Дядюшка Крунч! Не забывайте про Мистера Хнумра! Не кормите его артишоками, он их не любит! И чешите животик хотя бы раз в день!

Шму не стала ничего кричать, но тоже быстро замахала рукой. Где-то на вантах испуганно и тревожно запричитал Мистер Хнумр, поняв, что сейчас произойдет. Пугаясь и сопя, вомбат стал карабкаться вниз, но, конечно, не мог успеть – слишком уж высоко забрался…

Дядюшка Крунч стоял неподвижно, наблюдая за тем, как с тихим треском распадаются узлы, не дающие шлюпке оторваться от бока «Воблы». Он чувствовал себя так, словно его собственные заклепки расходятся, сдаваясь под непомерным весом брони. Еще немного, и он просто рухнет со звоном на палубу, рассыпавшись на ржавые черепки…

Лицо Алой Шельмы заострилось и побледнело. Она выглядела как человек, сжимающий в руках штурвал идущего прямиком в бурю корабля.

- Прощайте, - сказала она чужим голосом, хрипловатым и отстраненным, - В этих краях много торговых ветров. Вас скоро подберут. Возвращайтесь в Унию. Займитесь чем-то, к чему лежит душа. В наше время глупо быть пиратом.

Алая Шельма развернулась на каблуках, оставив шлюпку колыхаться на одном канате, и двинулась в сторону юта. Дядюшка Крунч знал, что она ни разу не оглянется. Ветра иногда меняют направление, но никогда не возвращаются туда, откуда пришли. Такова их природа.

- Стойте!

Этот крик заставил ее остановиться, хоть и не сразу.

- Что такое, мистер Тренч? – спросила она холодно, - Едва ли мне сейчас нужен доклад о техническом состоянии корабля.

Тренч тяжело дышал. Так тяжело, как не дышал даже тогда, когда забрался по абордажному крюку на «Воблу» впервые, вспомнил Дядюшка Крунч, и лежал на палубе как дохлая камбала.

- Не доклад, - Тренч мотнул головой, - Кое-что другое. Сделка.

Тон его голоса заставил капитанессу развернуться.

- Я не хочу заключать с вами сделок, мистер Тренч, в чем бы они ни заключались.

- Пираты не заключают сделок с предателями? - кривая ухмылка Тренча выглядела нелепым подобием остро очерченной ледяной улыбки капитанессы, но она тоже умела приковывать внимание, - Но я-то не предатель. И условия вам понравятся.

- Что ты несешь? – нарочито грубовато поинтересовался Дядюшка Крунч, - Ты смеешь выдвигать капитану условия? Приди в себя! А то, если ты не заметил, шлюпка еще далеко не полна, свободное место там сыщется…

Пару месяцев назад это сработало бы. Но Тренч, который сейчас смотрел в глаза Алой Шельме, уже не был тем грязным, перепуганным и забитым мальчишкой, что они выловили тогда. Он стоял, широко расставив ноги, с опущенными в карманы руками, взъерошенный и насупившийся, с лихорадочно блестящими глазами и перепачканным в смазке лицом.

- Что ты хочешь?

- Чтоб вы вернули Корди, Шму и Габерона. Чтоб позволили им заниматься своими обязанностями. Чтоб снова включили в команду корабля.

Бровь Алой Шельмы мягко приподнялась.

- Слишком поздно, Тренч. Эти люди больше не являются членами Паточной Банды. Кроме того, сделка – это взаимовыгодный обмен. А я не думаю, что у тебя найдется, чем меня заинтересовать.

Сказано было веско, решительно, по-капитански. Слова, брошенные таким тоном, выбивают даже из самых дерзких матросов всю решительность, как шквальный порыв ветра. Но Тренч не опустил головы. Разглядывая бортинженера с высоты своего роста, Дядюшка Крунч не впервые вспомнил старую каледонийскую поговорку – в тихом ветре водится хищная рыбка…

- Я думаю, у меня есть кое-что, что вам понравится, - произнес Тренч с непонятной торжественностью в голосе, - У меня есть Восьмое Небо.

* * *

- Он рехнулся, Ринриетта, - буркнул Дядюшка Крунч еще до того, как сообразил, что именно было сказано, - Не слушай его. Ковырялся целый месяц со своей железякой, вот и выбился из ума. Не обращай внимания.

Алая Шельма стояла неподвижно, с застывшим лицом. Она не выглядела ни потрясенной, ни удивленной, ни сбитой с толку. Она выглядела как пустой парус, который вот-вот надует ветром. Только парус не грязно-белого цвета, привычного для кораблей Унии, а дымчато-алый, как горячий лепесток огня.

- Повтори, - тихо потребовала она, - Повтори, иначе я своими руками швырну тебя в Марево и плюну следом.

Это не испугало Тренча. Хотя, по мнению Дядюшки Крунча, было самое время испугаться. Таким тоном Ринриетта не говорила уже очень давно. А может, вообще ни разу не говорила на его памяти.

- Восьмое небо, - повторил Тренч немного подавлено, словно оглушенный собственной смелостью, - Я знаю, где оно. И могу сказать, если вы пощадите их.

Дядюшка Крунч видел, как подобралась Алая Шельма – точно хищник для быстрого рывка. Не следовало ему этого говорить, отрешенно подумал он, совсем не следовало… Сам того не подозревая, Тренч спустил пружину, которая взводилась долго, очень долго.

- Ты, никак вздумал шантажировать меня? – от того, каким тоном произнесла это Ринриетта, у него тревожно зазвенели внутренности, - Шантажировать своего капитана?

Тренч мотнул головой – и откуда только силы взялись под таким-то взглядом…

- Нет. Я хотел сказать еще утром. А потом вы… И... В общем, я не успел.

- Не надо, приятель, - Габерон сам взялся за швартовочный трос. Под его сильными пальцами узлы таяли сами собой, - Я понимаю, что ты задумал, но не стоит. Если ты выиграешь этим трюком пару дней или даже недель, этим ничего не исправить.

- Это не уловка, - твердо сказал Тренч, - Говорю же вам, я знаю.

- Да откуда тебе знать? – взорвался Дядюшка Крунч, да так, что заперхали внутри какие-то каучуковые сочленения, - Ты последние несколько недель вообще из каюты не показывался! Всю жизнь на своем острове проторчал! Что тебе знать о Восьмом Небе!

Он вспомнил, как Тренч вел себя утром в штурманской. По обыкновению молчал, катая по столу какую-то шестерню, в разговоре почти не участвовал и вовсе не походил на человека, нашедшего сказочное сокровище. Или оружие ужасающей магической мощи. И вот на тебе…

- У меня есть след, - Тренчу пришлось приложить недюжинное усилие, чтоб сохранить спокойствие перед лицом бледной от ярости капитанессы, - Быть может, это дрянной и бесполезный след, я не знаю. Я никогда раньше не искал сокровищ. Но, сдается мне, госпожа капитанесса, вам сейчас и такой пригодится.

Он едва не отшатнулся, когда Алая Шельма в несколько стремительных шагов оказалась перед его лицом. И пусть абордажная сабля осталась в ножнах, Дядюшка Крунч отчетливо разобрал грозный шелест стали о сталь. Только в этот раз этот звук был вплетен в ее голос.

- Ты не можешь знать, где Восьмое Небо. Мы искали его семь лет, слышишь? Потрошили облака, поднимались на сверхвысокие…

Тренч покачал головой.

- Все это время вы искали не там, где надо. Честно говоря, я и сам не знал, где надо, но так уж вышло, что я нашел подсказку.

На бледном лице капитанессы возникли быстро расширяющиеся алые пятна.

- Подсказку? Где? На этом корабле? Это было на нижних палубах, да?

- Не совсем. Это может выглядеть странно, но… - Тренч сунул руки в карманы плаща, - В общем, я расскажу все. Может, этот след куда-то да приведет. А если нет… Тогда швырните меня в шлюпку вслед за всеми.

Абордажная сабля выползла из ножен с леденящим душу скрежетом вместо мелодичного, похожего на отзвук ветра в парусах, шипения стали. Возможно, оттого, что капитанская рука ощутимо подрагивала.

- Это мой клад. Ты не смеешь прятать его от меня.

- Ринни, не горячись, - Габерон стал на удивление серьезен, - Вспомни, что я говорил. Почти наверняка никакого клада и нет. Тебе ли не знать, сколько глупых слухов крутится в воздушном океане!

- Клад есть, - отчеканила Алая Шельма, - «Аргест». Мой дед спрятал его, чтоб он не достался Унии. Завещал мне. И я хочу знать, где это чертово Восьмое Небо.

Тренч сглотнул. Лезвие абордажной сабли почти вплотную приблизилось к его тощей грязной шее. Он уже должен был чувствовать его холод.

- Сделка, - коротко сказал он, не отводя взгляда, - И я все выложу.

- Ты не посмеешь меня шантажировать! – прошипела Алая Шельма, надвигаясь, - Это мой клад! Мой! Я искала его!

Она покраснела, стремительно и ярко, щеки налились лихорадочным румянцем, о который, казалось, можно обжечься.

- Сделка, - Тренч не отступил ни на шаг, хоть и дрожал от напряжения.

- Ах так, снулый ерш… Ты знаешь, что ты находишься на пиратском корабле? Я капитан, а значит, я могу сделать с тобой что заблагорассудится! Например, вздернуть на рее! Или привязать к стеньге, позволив голодной рыбе обгладывать тебя!

- Сделка.

Дядюшка Крунч знал, как стремительно умеет двигаться Ринриетта. И как быстры могут быть ее выпады. Он не сомневался, что Алая Шельма успеет пронзить саблей горло бортинженера быстрее, чем кто бы то ни было на палубе сделает половину шага. А сейчас она еще и возбуждена была, как клокочущий вулкан.

- Ты выложишь мне все прямо сейчас. Иначе не получишь даже места в лодке. Клянусь именем Розы Ветров.

Могла и не клясться, все равно выглядело чрезвычайно убедительно. Но Тренч не собирался отводить взгляд, хоть и посерел от страха.

- Сделка.

Дядюшка Крунч ожидал бури. Бури, по сравнению с которой десятибалльный шторм покажется капризным прибрежным бризом. Ждал страшного. Если в крови Ринриетты, и так не в меру горячей, сохранилась хотя бы унция крови ее деда…

Внезапно Алая Шельма покачнулась, словно ее охватил приступ внезапной слабости. Дядюшка Крунч в секунду оказался рядом, позволил ей опереться о броневую пластину. Сабля в безвольно опустившейся руке бессмысленно царапала палубу. Дядюшка Крунч хотел было взять ее, но капитанесса, слабо улыбнувшись, сама вложила оружие в ножны.

- Ну ты и рыба, мистер Тренч, - пробормотала она еле слышно, - Теперь я понимаю, отчего тебя хотели казнить готландцы.

Тренч неуверенно улыбнулся. Его улыбка походила на улыбку висельника, помилованного прямо под висельной петлей, бледную и растерянную.

- Не поэтому, - серьезно сказал он, - Но когда-нибудь я расскажу.

Бортинженер и сам пошатывался, несмотря на полный штиль. Пожалуй, хвати у капитанессы выдержки еще секунд на двадцать, ему бы несдобровать. Но он выдержал на своих двоих. Дядюшка Крунч порадовался тому, что ему, единственному из присутствующих, не требуется прикрывать лицо, чтоб скрыть улыбку.

- Уговор? – хрипло спросил бортинженер, все еще с опаской глядя на капитанскую саблю, - По рукам?

- Уточню еще раз, - капитанесса вновь стала спокойной и рассудительной. Знать, отгорело что-то внутри, так бывает и у людей, - Ты знаешь, где «Аргест»?

- Про «Аргест» я ничего не знаю. Но я доподлинно знаю, о каком Восьмом Небе говорил Восточный Хуракан. Это все.

Алая Шельма разглядывала его добрых полминуты. Дядюшка Крунч не знал, о чем она думает. Сейчас даже румянец на капитанских щеках не мог служить подсказкой.

- Ты нечестно играешь, Тренч. Ты знал, что я не могу отказаться. Только не от этого.

- Знал, - согласился он, - Мне ничего не оставалось.

- Предпочитаешь договор в письменной форме? – Алая Шельма движением пальцем изобразила взмах пера, - Ты затеял крупную игру, в таких случаях неплохо подстраховаться, верно?

- Обойдусь и капитанским словом, - коротко ответил Тренч, чем заслужил улыбку Алой Шельмы.

- Все верно. Но знаешь, только дурак заключает договор с пиратом, так говорил мой дед. Кроме того, я ведь когда-то была законником – и не самым плохим. Мне ничего не стоит запутать такого, как ты, между строк и параграфов… Ладно, - капитанесса выпрямилась и подняла подбородок, - Шму, Габерон и Корди могут остаться на корабле. И… приступить к своим обычным обязанностям. Считайте это амнистией.

Корди и Шму еще непонимающе переглядывались, когда Дядюшка Крунч стальной рукой захватил швартовочный трос и взялся приматывать его обратно.

- Вылазьте, что ли, - буркнул он, - Прогулка откладывается.

Шму на подкашивающихся ногах выбралась обратно на палубу и, точно боясь, что капитанесса передумает, со всех ног бросилась к ближайшей мачте. Миг – и ее тоненькая фигурка уже виднелась на реях. Корди недоверчиво пощупала палубу ногой, точно это были зыбучие пески. Но даже она не смогла сдержать улыбки, когда на голову ей свалился Мистер Хнумр. Ведьминский кот был расстроен и не пытался этого скрыть – он возмущенно щелкал, шипел и посвистывал, жалуясь хозяйке на судьбу. Он был голоден. Он очень устал. Ему надоело бродить одному по кораблю. И уже целый час никто не чесал ему живот. Лишь взгромоздившись на плечи ведьмы, он умиротворенно засопел.

Последним шлюпку покинул Габерон. С таким видом, точно только что закончил прогулку по оранжерее и теперь раздумывает, как еще скоротать время до ужина.

- А ты не промах, приятель, - он подмигнул Тренчу, - Мало кто может похвастать тем, что торговался с пиратским капитаном и остался в живых. Благодарю. И вам спасибо, капитанесса, сэр.

В ответ на его напыщенный поклон капитанесса лишь скривилась.

- Это не значит, что вы прощены, Габби. Это значит, что я согласна терпеть вас на своем корабле еще какое-то время. Надеюсь, ты понимаешь разницу. А теперь соблаговолите назвать координаты, мистер Тренч.

- В этом нет необходимости, - Тренч устало улыбнулся, - Координаты не понадобятся.

Капитанесса ощутимо напряглась.

- Что это значит? Как мы будем искать Восьмое Небо без координат?

Вместо ответа Тренч запустил руку в карман плаща. Когда он ее вытащил, в кулаке его было что-то зажато. Дядюшка Крунч машинально определил, что предмет этот невелик, может, с два-три дюйма в длину. Но судя по тому, как торжественно Тренч протянул его капитанессе, в его пальцах мог оказаться и граненный бриллиант.

- Вот, - сказал бортинженер, разжимая кулак, - Вот ваше Восьмое Небо.

На его ладони лежала тусклая бронзовая шестерня.

* * *

Дядюшка Крунч сразу узнал эту шестерню – именно ее Тренч катал по столу утром в штурманской. Сейчас ему пришлось напрячь свои линзы настолько, насколько позволяли фокусировочные механизмы, чтоб разглядеть ее в деталях. Но даже пристальный осмотр мало что мог ему сказать. Шестерня была причудливых очертаний, без зубьев, но с насечками, в остальном же походила на любую другую. Просто кусок металла, отлитый в сложную форму. Внутри его собственного тела таких нашлось бы несколько дюжин. Разве что, не столь полированных и блестящих.

Алая Шельма не попыталась вновь достать саблю, что Дядюшка Крунч счел хорошим знаком. Но и понимания на ее лице не появилось.

- Что это? – сухо поинтересовалась она.

- Компас, - невозмутимо отозвался Тренч, - Именно он указал путь на Восьмое Небо.

Сейчас я все объясню.

- И лучше бы тебе сделать это побыстрее.

Она не шутила. У Тренча, кажется, было совсем немного времени в запасе.

- Помните голема с «Барракуды»? – шестерня в его ловких пальцах сделала несколько стремительных переворотов.

- Хотела бы забыть, - призналась капитанесса сквозь зубы, - Но едва ли у Корди найдется для этого достаточно мощное зелье…

Тренч подкинул шестерню, с явственным удовольствием наблюдая за тем, как глаза всех собравшихся на палубах следуют за ней, точно примагниченные.

- Эта шестерня из потрохов того самого голема. Мне понадобилось три недели, чтобы достать ее. И еще столько же, чтоб понять, что это.

- Ты всегда разбираешь своих врагов на части? – осведомился Габерон, - В таком случае, пожалуй, не стоит становиться у тебя на пути...

Но Тренч сейчас был слишком серьезен, чтоб воспринимать легкомысленные шутки.

- Я делал это не из любопытства. Не для того, чтоб узнать, как он устроен. Это все из-за Готланда. Я не хотел, чтоб его втянули в войну.

- Дай угадаю, - Ринриетта с деланно пренебрежительным видом ковырнула ногтем в зубах, - Сейчас я снова что-то услышу про легендарную Леди Икс, так?

Тренч насупился.

- Это ее рук дело. Она натравила механическое чудовище на формандских небоходов. Я хотел лишь доказать, что голем собран не на готландских фабриках. Только поначалу у меня не очень-то это получалось. Я не находил никаких следов изготовителя. Ни заводских клейм, ни отметин, ни других обозначений. Это было… странно. Любые механизмы маркируются для облегчения работы, а тут не было вообще ничего.

- Ничего удивительного, - Габерон с выражением брезгливого любопытства погладил шестерню пальцем, - Если бы я производил этаких чудищ, я бы тоже не указывал на них обратный адрес – во избежание рекламаций… Извините, господин первый помощник.

Паяц. Дядюшка Крунч рыкнул на него, но сдержанно – не до того.

- Мы оба с ним – механические куклы. Только мне Роза Ветров дала разум, а ему – лишь слепое желание убивать. Так что родство с ним меня не беспокоит. Что было дальше, Тренч?

Он впервые назвал его по имени, а не рыбой-инженером. Тренч заметил это, благодарно кивнул.

- Мне пришлось разобрать его до основания. Гидравлические поршни, валы, передачи, торсионы, эксцентрики… Несколько тысяч запчастей, вплоть до крошечных, с ноготь размером. Честно говоря, я почти сдался. Хотел уже вышвырнуть все это за борт. Но вчера нашел то, на что сперва не обратил внимания, - бортинженер вновь с неуместной торжественностью продемонстрировал свое сокровище, - На ней ведь тоже нет надписей или клейм. Впрочем, самое главное обнаружил «Малефакс». Это его заслуга, не моя.

- Не скромничай, - мгновенно отозвался гомункул, - Не собираюсь претендовать на твои лавры. Наслаждайся ими, пока капитанесса не приказала порубить их для салата.

- «Малефакс»? – капитанесса впилась взглядом в пространство десятью дюймами выше макушки Тренча, - Так ты знал про эту находку? И про сделку мистера Тренча?

- О, прелестная капитанесса…

- Не юли, как угорь! – капитанский голос громыхнул металлом, и это была отнюдь не кровельная жесть, - Ты знал и не сказал мне ни слова?

«Малефакс» обреченно вздохнул.

- Это были всего лишь наши с Тренчем предположения. Я не рискнул делиться ими с вами, зная, как это важно для вас.

- Ты просто не хотел портить представление, - презрительно пробормотала Алая Шельма, - Наслаждался им из первого ряда. Черт подери, остался на этом корабле хоть кто-то, кому я могу доверять?

«Я» - хотел было сказать Дядюшка Крунч, но сдержался. Вместо этого он легко толкнул Тренча в плечо:

- Продолжай давай. Что там с этой шестеренкой?

- Я нашел ее в правом бедре голема. Сперва хотел бросить ее к прочим, но удержался. Уж больно необычная она какая-то.

- Отсутствие технического образования иногда мешает нашему бортинженеру связно излагать мысль, - промурлыкал «Малефакс», - Но это компенсируется его врожденной наблюдательностью. Деталь, которую он легкомысленно называет шестерней, носит название шевронного колеса. Обратите внимание, у нее насечки вместо выпирающих зубцов, это сделано для того, чтоб осевые силы двух таких колес взаимно компенсировались, позволяя конструкторам отказаться от установки громоздких валов на упорные подшипники…

Капитанесса не выразила ни восхищения, ни удивления.

- Мне ни к чему технические подробности, - обронила она, - Дальше, черт вас возьми!

Тренч почесал за ухом, тоже грязным и перепачканным копотью.

- Мне такие прежде не попадались, вот и удивился. Показал «Малефаксу», попросил поискать по каталогу. У него есть отличный каталог всяких механизмов…

- Полный инженерный каталог креплений и передач, - не удержался гомункул, - Одолжил по случаю у одного формандского коллеги. Более четырех тысяч разных узлов и деталей. Будь он не в магической форме, а на бумаге, занял бы всю судовую библиотеку!

Они говорили наперебой, как мальчишки, спешащие рассказать, как ограбили соседские рыбьи гнезда с икрой. При других обстоятельствах это выглядело бы забавно, но сейчас Дядюшка Крунч ощущал лишь сдавливающее гудящие потроха напряжение. Все, что носило на себе отпечаток «Аргеста» уже отчего-то казалось ему опасным, тревожным. Теперь и на Восьмом Небе словно лежал какой-то невидимый зловещий отпечаток…

- Там-то «Малефакс» и нашел эту шестерню, - не удержавшись, Тренч широко улыбнулся, где-то за их спинами тихо хихикнула Корди, - Прямо в каталоге. В разделе «Новейшие патентованные механизмы». С указанием записи в патентной книге и держателя прав. Знаете, на кого зарегистрирован патент? Скажи им, «Малефакс».

- Нет, - прошептала Алая Шельма, широко открыв глаза, - Не может быть. Это же не…

- Восьмое Небо – это не остров, - торжественно объявил «Малефакс», в полной мере насладившись всеобщим молчанием, - И не корабль. И не таинственный эшелон в небесном океане. Это торговая компания.

В наступившей тишине было отчетливо слышно, как где-то рядом, отрывисто шлепая во воздуху куцыми плавниками, пролетела какая-то большая рыбина.

- Сейчас сверюсь… Секунду… - «Малефакс» прочистил горло, которое совершенно в этом не нуждалось, - Ага, вот. Акционерное общество с совместным международным капиталом «Восьмое Небо», зарегистрировано в королевском реестре Каледонии примерно шестнадцать лет назад. Номера лицензий… номера расчетных счетов…

Первым рассмеялся Габерон. Потом фыркнула Корди. Дядюшка Крунч почувствовал, как поскрипывают его внутренности – смех рвался наружу изо всех щелей корпуса, точно раскаленный пар. Тяжелый, нервный смех, который хотелось высвободить, как застоявшийся в трюмах воздух.

- Акула под майонезом! – прогудел он, раскачиваясь, - А мы семь лет… Каждый корабль, каждый остров!.. Восьмое Небо! Ах, подлецы…

- Вы все это время искали не там, - спокойно заметил Тренч, буднично пряча шестеренку обратно в карман плаща, как реквизит, который уже сыграл свою роль и больше не потребуется в спектакле, - И вы и Уния. Восточный Хуракан был куда хитрее. Но вы все думали, что он старомодный пират и мог думать только о ветрах и кораблях…

Алая Шельма нахмурилась.

- След может быть ложным, - неохотно сказала она, - Вся ваша теория опирается на маленький кусок железа. Я не понаслышке знакома с патентным правом, но не уверена, что человек, создавший голема-убийцу, относился к нему со схожим уважением. Тот, кто убивает ничего не подозревающих людей и развязывает войны, волен попросту украсть чужое авторство.

- Эта шестерня произведена на фабрике, - убежденно возразил Тренч, - Большой современной фабрике. Равномерная закалка, превосходная шлифовка, центровка… Такую не сделать в мастерской на крошечном островке. А какая фабрика в Унии осмелится напрямую производить контрафакт?

- «Малефакс», а что скажешь ты?

- Всецело согласен с нашим бортинженером. Полагаю, этого гомункула создали на заводе «Восьмого Неба», но второпях забыли, что использовали в одном из сочленений мелкий механизм, который выпускался компанией исключительно для собственных нужд и соответственным образом защищен патентом. Это характерная черта всех сложных планов – в попытке уследить за основными ветрами, мы зачастую выпускаем из поля зрения второстепенные потоки…

Алая Шельма совершила несколько рассеянных шагов вдоль борта. Треуголка сползла на бок, обнажив неровный, наспех сделанный, пробор в волосах, но сейчас капитанесса едва ли это замечала.

- Компания, - пробормотала она словно в забытьи, - Я готова была схватиться с дюжиной корветов за дедушкина сокровище, а теперь вдруг выясняется, что мой противник – компания.

Габерон выпятил грудь, приняв подобие строевой стойки, вызвавшей у Дядюшки Крунча лишь презрительный смешок.

- Госпожа капитанесса, сэр! Раз уж наше отбытие задерживается, может ли мы расположиться в прежних каютах и приступить к выполнению своих обязанностей? Мне нужен отшелушивающий крем и пилка для ногтей…

- Приступайте, - пробормотала капитанесса, явно не расслышавшая ни слова, - Все… все свободны.

Радостно ухнув, Корди умчалась куда-то по трапу, стуча башмаками. На ее плечах с привычным безмятежным видом восседал Мистер Хнумр. Теперь он был спокоен. Все вернулось на круги своя, жизнь на баркентине вновь стала проста и понятна.

Дядюшка Крунч мог ему только позавидовать.

* * *

Постучаться в капитанскую каюту он осмелился лишь когда пробило шесть склянок и сгущавшийся за бортами «Воблы» вечер во всех отношениях превратился в густую, как бывает на нижних высотах, ночь. Определять время ему пришлось по внутреннему хронометру – рында «Воблы», поколебавшись, вместо положенных трех сдвоенных ударов небесталанно сыграла вступление к фривольной песенке «Не кори меня, пескарик» - верный признак того, что вахтенным ночной смены заступил старший канонир.

И все же Дядюшка Крунч колебался долгие полминуты, прежде чем осторожно прикоснуться полированными костяшками механического кулака к капитанской двери. Не из-за позднего часа – Ринриетта редко ложилась до шести склянок – скорее оттого, что из-за переборки доносились звуки, достаточно громкие для того, чтоб их мог разобрать даже подсевший слух голема. Но это были не рыдания и не свист сабли. Чей-то незнакомый, но вполне мелодичный голос глухо пел:

Услышав это, старый Бун

Забыл покой и сон

Обычный ветер стал вонюч

Как запах от кальсон

Ром стал на вкус как рыбий жир

И карты все не в масть

В восьмое небо захотел

Старик-пират попасть…

- Заходи, дядюшка, - раздалось из-за двери, - Я не сплю.

Повернувшись боком и тяжело сопя, Дядюшка Крунч вошел в капитанскую каюту.

Ничего необычного он там не обнаружил. Смятый китель свисал со стола, безжизненно протянув рукава, треуголка и вовсе валялась на полу. В углу дребезжал, немного заикаясь, патефон – к ночи набежал ветер с ост-оста и всякий раз, когда «Вобла» переваливалась с борта на борт, игла патефона соскакивала.

И вз-вз-вз-взмыла шхуна в высоту

Как мол-мол-мол-мол…

Дядюшка Крунч осторожно отключил сложный механизм. Капитанесса не возражала. Она восседала за письменным столом, откинувшись в кресле, причем две его ножки опасно балансировали в воздухе. Пожалуй, подуй из раскрытой двери неожиданный сквозняк, капитанесса с грохотом рухнула бы вместе с креслом.

Среди разбросанных карт, смятых записок, кусочков пастилы и раскрытых журналов Дядюшка Крунч обнаружил два подозрительных предмета – наполовину опустошенную бутыль вина и пустой стакан. Судя по тому, как кресло капитанессы сохраняло баланс, пьяна она не была, но Дядюшка Крунч ощутил смутное беспокойство.

- Если пьешь, то пей в кают-компании, - пробормотал он, пытаясь скрыть свое беспокойство за обычной напускной брюзгливостью, - Не то пойдешь по стопам деда. Я рассказывал, как на рейде Монтаньеса он как-то раз, высадив галлон рома, погнался за легендарным белым китом?.. Бросился вслед за ним, не разбирая ветров, всю команду три дня и три ночи на мачтах держал, с ног аж валились… А потом оказалось, что мчались не за белым китом, а за его собственными подштанниками, которые зацепились за кончик бушприта…

- Мой дед умел пить, - согласилась Ринриетта, - Умел драться, умел заговаривать ветра, умел жить, как пират… Как жаль, что мне не досталось ни единого из этих качеств. Я даже пить не умею.

Дядюшка Крунч пробормотал что-то неразборчивое. Он помнил, как Ринриетта, в первый месяц после того, как впервые ступила на палубу «Воблы», попыталась в подражание лихим пиратам выпить пинту формандского рома. Закончилось это катастрофой, не столь грандиозной, как кораблекрушение, но растянувшейся на целую ночь. Утром бледная и едва ворочающая языком капитанесса приказала ввести на борту сухой закон и слить весь ром в балластные цистерны. Еще одна попытка, предпринятая годом позже, наградила ее, благодаря Габерону, прозвищем Зеленая Шельма.

- Как ты себя чувствуешь, Ринриетта?

- Прекрасно, - саркастично отозвалась она, раскачиваясь в кресле, - Просто великолепно. Семь лет кефали под хвост… Семь лет бессмысленной возни, погонь, отчаянных поисков… А потом мальчишка достает какую-то шестеренку – и пожалуйста! Восьмое Небо вдруг стало близко, как никогда!

- Ринриетта…

- Компания! Как тебе это нравится? Нас, каледонийских законников, учили биться с компаниями. Дай мне пачку бумаги, полную чернильницу – и я разгромлю любую компанию быстрее, чем если бы пришлось палить по ней из сорока стволов сдвоенными зарядами! Но как поступают пиратские капитаны в таких случаях?

- Не разводи пары, - посоветовал Дядюшка Крунч, - Мы еще не знаем наверняка…

- Знаем. Это не может быть совпадением. Раз Восьмое Небо существует, значит, существует и клад Восточного Хуракана.

- Возможно, нам стоит еще раз хорошенько все взвесить, прежде чем бросаться с головой в поток неизвестного ветра…

- И ты напоминаешь мне про осторожность? Это ты все семь лет напоминал мне про сокровище, ты не давал опускать руки, даже когда они повисали сами собой. Ты рассказывал мне про подвиги деда, а теперь, ощутив запах Восьмого Неба, собираешься сдаться?

Дядюшке Крунчу захотелось схватить Ринриетту за ворот сорочки и вытащить на верхнюю палубу, чтоб резкий и прохладный ночной ветер остудил ей голову. Но он знал, что это не поможет.

- Твой дед был человеком старого уклада, - только и сказал он, - Не представляю, каким образом он мог столковаться с холеными хозяевами «Восьмого Неба», чьи шеи торчат из крахмальных воротничков. Он не доверил бы им и свечной огарок, куда аж «Аргест»!

- Дед не любил канцелярских крыс, это верно, - Алая Шельма тряхнула волосами, отчего едва не потеряла равновесие, стул опасно накренился, - Хотя, чего врать, я сама была одной из их стаи к тому моменту, когда встала за штурвал «Воблы».

- В моей памяти больше дыр, чем в рыбацкой сети, но этот день я помню до сих пор так, словно это было вчера.

Едва ли она хотела свести разговор к обмену ностальгическими воспоминаниями. Сейчас ее вел за собой другой ветер.

- Дед никогда не доверял писакам. Он был прожженным пиратом, легендой небесного океана. С какой бы стати ему отдавать «Восьмому Небу» сокровище?

Дядюшка Крунч мотнул головой. Раньше это получалось легко, голова мягко двигалась на шарнире, сейчас же даже это простое движение издало громкий отрывистый скрежет.

- Я не знаю, Ринриетта.

- Думаю, он и не отдавал, - Алая Шельма закинула руки за голову, разглядывая потолок капитанской каюты, как разглядывают небосвод в поисках путеводных звезд, - Его украли у него. Эти дельцы из «Восьмого Неба» обманом или угрозами вырвали у него «Аргест». Узнаю почерк корпоративных акул. Запомни, в небесном океане нет более алчного и наглого хищника, чем компания, чующая свою выгоду. Каким-то образом господа из «Восьмого Неба» прознали про «Аргест» - и нашли способ вытащить его из рук умирающего деда. Поэтому я намереваюсь немного укоротить эти руки – так, чтоб они более не цеплялись за посторонние предметы.

Алая Шельма вяло махнула в сторону абордажной сабли, брошенной посреди каюты подобно зонту или трости. Кажется, она уже немного нагрузилась, по крайней мере Дядюшка Крунч уловил в ее голосе непривычные нотки. Ну вот, словно всех предыдущих бед было мало…

- Твой дед, храни Роза Ветров его душу, сам был буйным рубакой, - обронил он медленно, - Но и он, перед тем, как выхватывать саблю, предпочитал сперва оценить противника. Мы же несемся в схватку на всех парусах почти вслепую.

- О, это ерунда, - отмахнулась Алая Шельма, - Мне уже известно все необходимое. По крайней мере, то, что есть в официальных источниках Унии. Все остальное мне выложат господа из «Восьмого Неба», причем будут торопиться, перебивая друг друга, и умолять меня дать им шанс.

- Ну и что же тебе известно?

Алая Шельма щелкнула пальцами.

- «Малефакс»?..

- Охотно, - прохладно-церемониальным тоном отозвался гомункул, словно пребывавший в облике типичного каледонийского дворецкого, вышколенного и невозмутимого, как статуя, - С вашего разрешения, прелестная капитанесса, я зачту сводку из королевского реестра коммерческих компаний Унии.

- Валяй. Расскажи ему.

- «Восьмое небо», акционерное общество под управлением смешанного капитала. Зарегистрировано в Каледонии шестнадцать лет назад. Имеет в собственности десять кораблей, по большей части чайные клипера и баркентины старой постройки. В штате числится около трехсот человек. Уставной капитал – восемьдесят тысяч…

- Я представлял себе что-то более внушительное, - пробормотал Дядюшка Крунч, пытаясь скрыть замешательство, - Кучка старых кораблей, триста душ экипажа и смехотворное количество денег за душой. Да у твоего деда одни рейтузы стоили двадцать тысяч! Чем они занимаются? Ищут на паях пиратские сокровища?

- Это бы все упростило, - заметила Алая Шельма с кислой миной, - Нет, дядюшка, они занимаются рыбьим кормом.

Он едва не поперхнулся – забавно, для этого сошло даже его луженое горло.

- Рыбий корм? Смеешься, Ринриетта? Люди, которые похитили у самого известного пирата воздушного океана его сокровище, побираются мотылем и дафнией?

Капитанесса раздраженно махнула рукой.

- Они не просеивают облака, они… Скажем так, они игроки на рынке рыбьего корма.

- Что это значит?

- Биржевые ловкачи, играющие на колебаниях курса. Что-то вроде щук.

- Скорее, мелких ершей, - бесцеремонно вставил «Малефакс», - Я проверил их годовой финансовый оборот, он не достигает и семнадцати тысяч. Да в Каледонийском Адмиралтействе больше тратят только на мел и папиросы! Активы также смехотворны. По меркам крупных коммерческих компаний, конечно.

- Они играют на колебаниях курса?.. – удивился Дядюшка Крунч, - Скажите, пожалуйста, какие ловкачи! Может, и мне теперь причитается по монете всякий раз, когда «Вобла» идет галсами?

- Речь не о курсе корабля, - Алая Шельма потянулась было к бутылке, но уронила руку на полпути, - Это ценные бумаги. Непросто будет сложно объяснить.

Дядюшка Крунч приосанился, едва не упершись головой в перекрытие.

- Уж про ценную-то бумагу можешь не объяснять, сам ученый. Я рассказывал тебе про случай, когда твоей дед срезал у торговой шхуны тонн пять сочной формансдкой сливы? А та возьми и окажись незрелой… Ну и тяжелый же выдался рейс! К гальюнам очередь выстраивалась длиннее, чем за дележкой наживы, а бумага поднялась в цене так, что за четвертушку две серебряные монеты давали! Я, может, и ржавый старик, но про ценную бумагу не меньше вашего знаю!

«Малефакс» громогласно расхохотался, Алая Шельма устало улыбнулась.

- Я лишь имела в виду, что эти господа не чета акулам из Ост-Вираатской Компании, которые бороздили небеса в твои времена. Те, по крайней мере, не гнушались пустить в дело пушки, когда выжимали все соки из периферийных островов… «Восьмое Небо» - плод других времен. Оно чаще пачкает бумагу чернилами, чем шпаги кровью.

Дядюшка Крунч сделал вид, что с трудом понимает, о чем она говорит. Иногда это помогало потянуть время, чтоб найти нужные слова, иногда – просто чтоб собраться с мыслями.

- Каждый следующий нерест слабее предыдущего, - проворчал он, - В списке любимых жидкостей Восточного Хуракана чернил не значилось… Только разъясни-ка мне одну вещь. Если у этих прохвостов из «Восьмого Неба» на руках оказался «Аргест», отчего они все еще занимаются рыбьим кормом, а не заставляют облака проливаться золотым дождем?

Алая Шельма развела руками – не самый простой жест для человека, балансирующего на задних ножках стула.

- Не знаю, - призналась она неохотно, - Хочется уповать на то, что они сами не знают, какое сокровище оказалось в их руках. Но в это я верю с трудом. Уж если выманили его у Восточного Хуракана, значит, знали, с чем имеют дело. Думаю, они просто не нашли способ заставить «Аргест» работать на себя. Наверняка эта штука посложнее музыкальной шкатулки, а?

- Пожалуй.

- Это неважно. Поверь, я-то подберу к нему ключик. Может, не за один день, может даже не за два, но...

- А ты уверена, что они безропотно передадут его наследнице Восточного Хуракана?

Вопрос был задан негромко, но Ринриетта вскочила из кресла, словно услышала боевой сигнал горна. Глаза ее горели мерцающим огнем, похожим на расплавленную медь, губы исказились в судорожной гримасе.

- Да! – с вызовом бросила она, выпячивая грудь, - Передадут! И если посмеют хотя бы заикнуться о своих притязаниях, познают весь гнев Алой Шельмы!

Она была хороша в этот миг, подумал Дядюшка Крунч. В одних лишь нижних панталонах и сорочке, с всклокоченными волосами, неверно стоящая на ногах, она все же выглядела впечатляюще. Как охваченный пламенем корабль в ночи, отстраненно решил он. Что-то такое же манящее и обжигающее одновременно. Наверно, у каждого человека внутри устроен котел, который кормится всем, что швырнут в топки. А вино и гнев, как и прежде, самое лучшее топливо…

- Что ты будешь делать с «Аргестом», Ринриетта? – спросил он негромко.

Голос предательски защелкал, заскрипел, как старые несмазанные часы, которые хрипло дышат перед каждым ударом.

- Пущу его в дело, - выдохнула она, не задумавшись, - Если то, что говорил Габерон правда… Тушеная макрель с ежевичным вареньем! Ты понимаешь, что это будет значить для нас, дядюшка?

- Новые хлопоты, – вздохнул он, - Я давно к этому привык. Что бы ни происходило в небесном океане, оно приносит новые хлопоты…

- Не в этот раз, - ее глаза сверкнули, - В этот раз оно принесет нам торжество. Я больше не буду парией, объектом для насмешек и шутом в треуголке. Обладая такой силой, я буду диктовать волю ветрам! Я заставлю Унию скулить от унижения и боли!

- Ринриетта…

- Она привыкла быть самым сильным хищником в океане? Что ж, я покажу ей, что в мире наступают другие времена. Времена, когда самый самоуверенный хищник получает по носу и трусливо прячется в нору! Я превращу ее бронированные дредноуты в конфетти! Я обрушу исполинские шторма на ее золоченые дворцы и береговые батареи! Напущу ураганы на ее поля!.. Только бы рассказы об «Аргесте» подтвердились… Я надеюсь, он не растерял свою силу за эти семь лет, потому что мне потребуется каждая ее кроха!

Она горела так ярко, что Дядюшка Крунч подавил желание отступить – даже сталь его корпуса здесь не была надежной защитой.

- Значит, ты выбрала ветер мести?

- Да! – хрипло произнесла она, стоя посреди каюты со сжатыми кулаками, - Я отомщу этому огромному не рассуждающему чудовищу с тысячей щупалец за деда.

- Твоего деда убила не Уния, Ринриетта. Его убила лихорадка.

- Нет, Уния! – он явственно расслышал скрип ее зубов, - Уния! Это она загнала его, как и прочих пиратов, в угол! Это она сломала их, как игрушечные кораблики, превратив в пережиток минувших эпох! Она выпила из них кровь! Время пришло, дядюшка. Может, это чудовище огромно и не наделено разумом, но уж боль-то я его чувствовать заставлю, вот увидишь…

- Великая Роза! – взмолился Дядюшка Крунч, - Тебе же не тринадцать лет, как Корди! Ты даже не знаешь, с какой силой мы связались, а уже норовишь пустить ее в бой! Это не игра с деревянными рыбками, Ринриетта! Это корабли, люди, острова… Это…

- Это война, - отчеканила она, - Да, я знаю.

Он попытался представить, как невыразительные стрелки на картах, изображающие движения флотов и направления главных ударов, обретают плоть, обращаясь штрихами в грандиозной картине разрушения, от которой содрогнется небо. Как небосвод гудит от множества идущих сомкнутыми порядками кораблей. Как в высоте распускаются, окутываясь мягким серым пухом, пороховые цветы. Как несутся вниз охваченные пламенем корабли – горящие щепки с трепещущими, объятыми огнем, парусами, а фигурки на них столь мелки, что только в подзорную трубу и разглядишь, что это люди. Внизу уже горят острова, над плодородными полями и жмущимися друг к другу домами ползут щупальца черного дыма, свиваясь в один причудливый, нечеловеческой кисти, узор. И только Марево довольно, жадно принимая щедрые подношения, его поверхность почти кипит, поглощая дерево, камень, металл, плоть…

- Твой дед не использовал силу «Аргеста», Ринриетта, - пробормотал Дядюшка Крунч растерянно, - Черт побери, мы даже не знаем, существует ли она, эта сила!

Алая Шельма рассмеялся, но смех у нее был злой и колючий.

- Могу тебя заверить, вполне существует. Я поняла это сразу, как только услышала рассказ Габерона. Доказательство у нас под носом, дядюшка. Мы спотыкались о него столько лет, но привыкли не замечать. Все это время мы просто не понимали его значение. Оглянись!

Дядюшка Крунч беспомощно заворочал головой на скрипящей шее, но не увидел ничего, кроме знакомых стен капитанской каюты, покрытых слоями старой краски.

- Ты…

- Корабль! – Алая Шельма торжествующе улыбнулась, - Наше старое корыто. «Вобла». Она – живое подтверждение того, что «Аргест» существует и он действительно силен. Неужели еще не догадался? Ее хаотическое магическое поле! Это след «Аргеста», который какое-то время хранился в ее трюме. Отпечаток божественной природы на грубой материи!

Дядюшка Крунч запнулся, пытаясь это осмыслить.

- Ты хочешь сказать, наша «Вобла» фонтанирует чарами не просто так?

- Разумеется, нет! Семь лет назад она соприкоснулась с «Аргестом», когда мой дед брал «Сибилум» на абордаж. Быть может, Восточный Хуракан не удержался от соблазна включить его, а может, мощь «Аргеста» такова, что даже в дремлющем состоянии он выплескивает из себя огромное количество магической энергии. Эта энергия пропитала корабль от бушприта до юта, как губку!

- Это ты хорошо придумала, - согласился он устало, - Но ты опять несешься сломя голову, ухватив за бороду самый быстрый ветер. Позволь напомнить, что такие маневры не ведут к добру.

Алая Шельма прищурилась.

- Разве следовать за ветром – не то, что наказала нам Роза Ветров? Я нашла свой, дядюшка. Я чувствую его. И я знаю, что он приведет меня к победе. После стольких лет поисков, после всех разочарований, сомнений, проклятий… Я иду за своим ветром.

Дядюшка Крунч кивнул. Он ощущал себя еще более разбитым, чем раньше. Так, как не чувствовал себя даже после побоища с кошмарами Шму, когда надежное прежде тело впервые подвело его, а стальной каркас, казалось, вот-вот развалится, как глиняная кукла.

- Роза учит нас подчиняться ветрам, но не нестись на них, подобно водоросли. Иногда приходится брать крутой бейдевинд, Ринриетта, и подставлять ветру скулу.

Алая Шельма отвернулась к окну. Демонстративно, словно его уже не было в каюте.

- Я приняла решение и намерена выполнить его. Ты семь лет был моим верным помощником, дядюшка, так оставайся им и сейчас. Видит Роза, в эту минуту мне нужны крепкие руки, а не голос совести.

- Я поклялся Восточному Хуракану, что буду твоим помощником, пока живу, - Дядюшка Крунч медленно, лязгая потяжелевшими ногами, повернулся к выходу, - И верен своей клятве. Я буду с тобой до самого конца, куда бы ни вел тебя твой беспокойный ветер.

Алая Шельма небрежно кивнула, не глядя на него.

- Хорошо. В таком случае, ты свободен. Можешь заступать на ночную вахту или… или делать что тебе заблагорассудится. Курс я уже задала.

Права нога тошнотворно заскрежетала в суставе, стоило ему сделать шаг, где-то под толстой броней взвыл гироскоп, силясь удержать равновесие большого тяжелого тела. Раньше ему не приходилось прикладывать столько усилий для столь простых действий. Или он просто не замечал этого?

- Доброй ночи, Ринриетта.

Алая Шельма молча наполнила стакан. Выходил он в тишине, не дождавшись ее ответа. Впервые.

* * *

Капитанесса поднялась на мостик последней. Дядюшка Крунч сразу заметил болезненную серость на ее лице, как и легкую дрожь рук. Алая Шельма походила на человека, которого целую неделю носило штормами по всему небесному океану, но со шкафута на квартердек поднялась решительно и быстро – точно там ее ждали не три одинокие фигуры, а выстроенная шеренгами армия со вскинутыми ружьями и блестящими касками.

- Ваше приказание выполнено! - звонким гвардейским басом доложил «Малефакс», - Вся команда собрана на мостике за исключением ведьмы и бортинженера!

Он даже изобразил сигнал боевого горна и звяканье штыков, но никто не обратил на это внимания. Возможно, подумалось Дядюшке Крунчу, даже бесплотный гомункул ощущал разлитую в воздухе напряженность, от которой прямо-таки разило предгрозовым озоном, только едва ли ее можно было разрядить дурацкой шуткой…

- О, госпожа главнокомандующий пожаловала, - Габерон был единственным, захватившим с собой стул. Развалившись на нем у самого борта и подставив свежевыбритое лицо потокам воздуха, он наблюдал за приближающейся Ринриеттой, - Вероятно, мы уже вступили в полосу военных действий, только посмотрите, каким противопушечным зигзагом движется наша капитанесса!

- Заткнись, Габби, - проворчала Алая Шельма, преодолевая последние ступени, - Ты восстановлен в звании главного канонира, но не думай, что все твои ошибки прощены и забыты.

- По крайней мере, одну ошибку я никогда не допускал, - флегматично отозвался тот, - Не смешивал вино с грогом. Серьезно, ты похожа на дохлую рыбу.

- По крайней мере, от меня не пахнет, как от дохлой рыбы. Твой одеколон, как обычно, не знает себе равных!

Дядюшка Крунч не участвовал в перепалке, предпочитая делать вид, что озабочен положением штурвала. В этом не было нужды, «Малефакс» надежно удерживал высоту корабля, он же занимался курсом. И, судя по тому, как стремительно под полными парусами шла «Вобла», курс этот был задан капитанессой вполне четко.

Шму примостилась на каком-то ящике и украдкой грызла ногти, с опаской поглядывая в сторону людей. Несмотря на нездоровую бледность и худобу, она уже не выглядела призраком, но вздрагивала от громких возгласов и мгновенно терялась, поймав на себе чей-то взгляд. Чувствовалось, что ей неуютно здесь, в окружении сосредоточенных взрослых людей, что она не хуже прочих ощущает это напряжение, разлитое в воздухе, похожее на ожидание боя и тревожащее душу. Несмотря на обтягивающую черную форму Сестер Пустоты, перетянутую множеством ремней, Шму не выглядела грозным ассассином, она выглядела человеком, совершенно лишним на капитанском мостике «Воблы».

Ей бы домой, на твердую землю, устало подумал Дядюшка Крунч, сковыривая пальцем чешуйку ржавчины с горжета. Таким, как она, нечего делать среди небоходов, таким нужна не путанная паутина ветров, а домашний уют, дом, прочно стоящий на земной тверди, любящий муж, дети… Что она найдет с Паточной Бандой, кроме неприятностей на свою вихрастую голову? Куда ее заведет обжигающий ветер Алой Шельмы?

Баронесса фон Шму, гроза карпов…

Почувствовав его взгляд, Шму поджала ноги и нахохлилась, словно пытаясь занимать в пространстве еще меньше места, чем обычно.

- Сколько у нас времени, «Малефакс»? – спросила Алая Шельма в пустоту.

- Около четырех-пяти дней, - тут же отозвался гомункул, - Мы идем на Западном Забияке, он норовист, но если схватить его за бороду, уже не сбросит…

- Хорошо, - Алая Шельма провела ладонью по лицу, стирая с него мелкую облачную морось, - Значит, есть время разработать план действий. Мне понадобитесь все вы.

- Не вижу Тренча и Корди, - Габерон оглянулся, - Только не говори, что они не вошли в наш оперативный штаб. Они Плохо себя вели? Не вымыли посуду?

Алая Шельма была слишком погружена в свои мысли, чтоб податься на этот выпад. Несмотря на следы болезненного похмелья, выглядела она сосредоточенно и строго – алый китель застегнут на все пуговицы, треуголка идеально ровно сидит на голове, сапоги до блеска смазаны рыбьим жиром. Тревожный знак, решил Дядюшка Крунч. Всякий раз, когда Ринриетта запиралась в себе, это означало, что ее внутренний огонь полыхает в замкнутом пространстве. И кто знает, в каком виде он прорвется наружу в этот раз…

- Тренч и Корди не будут принимать участия в нашем совете, - Алая Шельма не удостоила канонира взглядом, - Они слишком юны, чтоб участвовать в подобных операциях, и мне не хотелось бы подвергать их жизни опасности.

Габерон страдальчески скривился:

- Опасность? Вот уж без чего я бы точно мог обойтись. Ну и что за битва нас ждет?

- Битва при Эребусе, - без улыбки ответила капитанесса, - Но подозреваю, что это название вам ничего не говорит. «Малефакс», будь добр.

- Сию минуту.

Воздух над квартердеком осветился, заставив Шму отпрянуть. Но грохота не последовало. Вместо этого в нескольких футах от палубы возникли линии, похожие на растянутые в пустоте светящиеся нити. Сплетаясь друг с другом и петляя, они быстро изобразили незнакомый Дядюшке Крунчу абрис – россыпь островов непривычной формы, похожих на скорлупки разбившегося яйца. Один из островов выделялся – он был определенно больше прочих и походил на веретено неправильной формы или неровно обрезанный женский ноготь.

- Эребус, - торжественно провозгласил «Малефакс», - Обитаемый остров, находящийся в воздушном пространстве Каледонии. Высота верхней оконечности – четыре тысячи шестьсот футов. Приблизительно восемьсот футов в длину, четыреста сорок в поперечнике. Значительное количество осадочных пород с обильным содержанием кальцитов…

Габерон разглядывал остров с пренебрежением, как и полагается опытному небоходу.

- Если я должен быть чем-то впечатлен, намекни. Пока что я вижу лишь несуразно длинный кусок камня.

- Возможно, увидишь за ним нечто большее, если я скажу, что именно здесь располагается штаб-квартира «Восьмого Неба».

Дядюшке Крунчу показалось, что главный силовой вал, проходящий через его позвоночник, заскрипел, словно кто-то водрузил на него дополнительную нагрузку. Наверно, так и чувствуют себя дряхлые старики.

- Замечательно, Ринриетта, просто замечательно, - пропыхтел он, разглядывая неказистый контур острова, - А теперь будь добра разъяснить нам, что ты задумала.

Алая Шельма с достоинством остановилась напротив него, по обыкновению держа руки за спиной.

- Небольшие деловые переговоры, только и всего, - на ее лице появилось выражение, которые Дядюшка Крунч машинально оценил как мечтательное, - О, это обычное дело среди коммерческих компаний. Если все пойдет, как надо, мы быстро расстанемся, сохранив взаимное уважение. Если нет… Полагаю, бумагомарак из «Восьмого Неба» ждут не лучшие времена. Возможно даже, биржевой кризис трехлетней давности покажется им сущим пустяком.

- Ринриетта!

Она состроила презрительную гримасу.

- Обещаю, я не буду бомбардировать остров, дядюшка. Но не потому, что испытываю к похитителям моего сокровища пиетет. Просто не хочу повредить «Аргест», если они прячут его на Эребусе.

Дядюшка Крунч уже собирался осадить ее, но его опередил Габерон.

- Никак вы решили объявить войну целой компании, капитанесса, сэр? – осведомился он, серьезнея на глазах, - Не слишком ли поспешное решение?

- Если понадобится воевать за то, что принадлежит мне по праву, я буду воевать. Даже с канцелярскими крысами. Да и что они мне сделают? Обрушат курс мотыля?

Габерон медленно поднялся со стула и сделал несколько шагов вдоль борта.

- Может, эти ребята и зарабатывают на жизнь порчей бумаги, да только не стоит воспринимать их как мелкий сор. Слабы они или нет, но им удалось отнять «Аргест» у твоего деда, а тот уж точно не был безропотным трусом.

- Беру сторону главного канонира, - деловито сообщил «Малефакс», - «Восьмое Небо» - не та сила, с которой позволительно заигрывать или опрометчиво себя вести. Думаю, мы все помним «Барракуду» и «Линдру». Компания, способная выставить современного боевого голема и не меньше дюжины метких стрелков, едва ли может считаться беззубой. Уже не говоря о том, что в ее планы, по всей видимости, входило спровоцировать внутреннюю войну в Унии.

При упоминании «Линдры» Ринриетта немного зарделась, но последний аккорд заставил ее заметно помрачнеть.

- Это верно, - признала она неохотно, - За «Восьмым Небом» определенно кроется сила. Сила непонятная сама по себе и непонятно, на что направленная, но явно зловещая. Мы до сих пор не знаем, на что она рассчитывает, планомерно пытаясь столкнуть лбами Формандию и Готланд…

- На то же, на что и ты, - в этот раз Дядюшка Крунч не позволил своему голосу задребезжать, - На то, что Уния порвет саму себя в череде внутренних склок, а когда пыль осядет, окажется, что во всем небесном океане не осталось силы, способной противостоять «Аргесту». И его новым хозяевам.

Алая Шельма склонила голову набок, внимательно слушая. Вспышки злости не последовало – за прошедшую ночь ее кипящий металл ее ярости был отлит в подходящую форму и остыл, превратившись в холодное отточенное лезвие.

- Ты прав. Но это не объясняет, отчего они ждали долгих семь лет, прежде чем привести в действие свой план. Неужели терпеливо ждали, когда объявятся наследники Восточного Хуракана?

- Возможно, попросту не могли привести «Аргест» в действие, - без особой уверенности предположил гомункул, - Аппарат такой сложности не так-то прост в освоении…

- К черту. Не время гадать, - Алая Шельма махнула в воздухе рукой, словно стирая алой перчаткой все возражения и доводы, - У нас будет возможность спросить обо всем этом хозяев «Восьмого Неба» через пять-шесть дней, когда мы пришвартуемся к Эребусу.

- Повелительница мира, сэр, один вопрос, - Габерон изящно поднял вверх два пальца, словно просил предоставить ему место на трибуне Формандского Адмиралтейства, - Послышалось ли мне или «Малефакс» назвал Эребус каледонийским островом?

«Малефакс» опередил капитанессу с ответом.

- Совершенно верно, господин канонир. Данный остров находится в глубине воздушного пространства Каледонии. Приблизительно в трехстах пятидесяти милях от южной границы, если нужна точность.

- Терпеть не могу каледонийское небо, - Габерон капризно выпятил губы, - Сплошной кисель! Облака, облака, облака – кучевые, перистые, слоисто-кучевые, слоисто-дождевые… Не понимаю, как можно жить в такой сырости. Капитанесса, это правда, что в ваших родных краях достаточно открыть рот, чтоб туда тут же заползло облако?..

За беззаботной болтовней Габерона Дядюшка Крунч ощутил растущую напряженность. Кажется, канонир тоже пытался понять, сколь серьезно настроена Алая Шельма.

- Но ведь каледонийскую границу охраняют… – неожиданно выпалила Шму из-за его спины, - Как нам добраться до острова?

От собственной дерзости она испугалась, но, сделав над собой усилие, не прыгнула на мачту. Лишь попыталась спрятаться за скрывающими лицо нечесаными волосами. Дядюшка Крунч лишь головой покачал. Превращается в человека, одобрительно подумал он, смелеет на глазах. Если так пойдет и дальше, уже не хлопнется в обморок, если кто-то окликнет ее посреди палубы…

- Госпожа баронесса, несомненно, права, - невозмутимо заметил Габерон, - Воздушное пространство Каледонии охраняется со всей тщательностью. Если на периферии Готланда или Формандии еще можно кормиться, соваться вглубь Каледонии – верная смерть. Не успеем мы пройти две мили, как нас вцепятся каледонийские патрули, а пара подошедших фрегатов мгновенно отправит в Марево!

- В нас не будут стрелять, - спокойно произнесла Алая Шельма. Судя по блуждающей улыбке на лице, она явно приготовила какой-то ход и заранее смаковала его, - «Малефакс»! Помнишь, как ты спас нас под Тренто три года назад?

- Еще бы не помнить, - отозвался гомункул, - Вы про тот памятный случай, когда мы заблудились в облаках и внезапно вывалились на три сторожевика?

- Да, про тот самый. И они, вместо того, чтоб взять нас на прицел, прошли мимо, даже не шевельнув носом.

- О. Давно известно, насколько латинийские корабли славятся своей скоростью, настолько латинийские гомункулы известны своей непроходимой глупостью, - благодушно заметил «Малефакс», - Мне не составило труда убедить их в том, что мы никакая не баркентина, а тихий китобой под нейтральным флагом.

- Будь у меня борода, в тот день она стала бы седой! – недовольно проскрипел Дядюшка Крунч, - Если бы кого-нибудь их них небоходов угораздило взять в руки подзорную трубу и увидеть наш флаг…

- В наше время люди охотнее доверяют чарам, чем собственным глазами, дядюшка. Я думаю, этот трюк поможет нам еще раз. Что скажешь, «Малефакс»?

- Не знаю, - гомункул заколебался, - Одно дело – провести пару латинийских остолопов, другое – вторгаться глубоко в пределы Каледонии. Это значит, нам придется миновать десятки населенных островов, при этом всюду выдавая себя за другой корабль. Рискованная игра, сродни прогулке по канату. Если я где-то ошибусь и в нас выявят самозванцев, островные батареи Каледонии не оставят нам и тени шанса.

- В этот раз мы подготовимся, - пообещала капитанесса, - Поднимем на мачте какую-нибудь нейтральную тряпку, может, соорудим пару фальшивых мачт, закрасим название… Мало ли в окрестностях Каледонии болтается старых кораблей? Со стороны мы вполне сойдем за какую-нибудь лохань, везущую груз земляных орехов.

- Нам надо опасаться не только каледонийцев, - напомнил Габерон, - Есть одно слово, которое может здорово испортить и этот блестящий план и настроение капитанессы. Это слово – Урко.

Алая Шельма закусила губу. Увлекшись планами, она, как обычно, забыла про защиту – и пропустила выпад канонира.

- Чертовы апперы…

- Ты ведь помнишь, что господин Зебастьян Урко все еще рассчитывает встретиться с тобой?

- Не только со мной, - оскалилась капитанесса, - А со всеми нами, если на то пошло!

- Это в природе апперов, - вздохнул гомункул, - Многие считают, что апперы неоправданно много внимания уделяют своей репутации, а их представления о чести зачастую гипертрофированы…

- В данном случае я вполне могу их понять, - заявил Габерон, - Мы уничтожили имущество апперов на несколько миллионов. Даже на наших высотах это веский повод смазать пистолеты.

Алая Шельма резко развернулась к нему на каблуках:

- Мерзавец вздумал использовать «Воблу» для перевозки контрабанды! И, если ты помнишь, перевозил он не цукаты и не почтовые марки! Мы все могли погибнуть!

- Ничего не могу на это возразить. Вот только едва ли это скажется должным образом на гроссбухе господина Урко, куда ему пришлось занести убыль своих драгоценных бочек. Если то, что я слышал об апперах, правда…

- Боюсь, в этой части слухи не лгут, - «Малефакс» задумчиво потрепал парус, разгладив складки, - Апперы необычайно злопамятны. Последние две недели я не раз и не два натыкался на сообщения других гомункулов об апперах, которые что-то ожесточенно ищут как раз в нашем пространстве. Не хотелось бы омрачать эту минуту, но, кажется, мы все догадываемся, что. Хвала Розе, их поски пока не увенчались успехом.

- Розе? – возмущенно пропыхтел Дядюшка Крунч, упирая лапы в бока, - Апперы не вынюхали нас только потому, что все эти две недели я заставляю «Воблу» ползать над самым Маревом, а апперы слишком брезгливы, чтоб соваться на нижние высоты. Для них опускаться ниже пяти тысяч – то же самое, что плескаться в выгребной яме…

- Едва ли мы сможем ползать на сверхнизких, как камбала, всю оставшуюся жизнь, - безрадостно заметил Габерон, - Как по мне, не очень захватывающая перспектива.

Глаза капитанессы полыхнули огнем, на миг осветившись – точно пушечные порты.

- Только до тех пор, пока мы не вернем себе «Аргест»! - пообещала она зловещим тоном, - После чего господин Зебастьян Урко сам не рад будет встрече.

Дядюшка Крунч испустил протяжный скрипучий вздох, похожий на гул пара в прохудившемся трубопроводе.

- Икру считают после нереста, Ринриетта. Что мы будем делать, когда окажемся на Эребусе? Ты ведь не думаешь, что господа из «Восьмого Неба» растелят к твоему визиту ковровую дорожку и вручат «Аргест», перевязанный лентами?

- Не беспокойся, мы не станем сломя голову бросаться в схватку, дядюшка. Может, во мне и течет кровь Восточного Хуракана, но планы я строю на холодную голову. Мы не станем сразу раскрывать карты. Высадимся на острове под каким-нибудь выдуманным предлогом. Например… например, представимся торговыми агентами, такая публика должна часто гостить на Эребусе.

Дядюшка Крунч озадаченно погладил рукой то метсо, где у людей располагался подбородок, а у него самого – основание шлема.

- И кого ты определила к себе в свиту?

- Габби и Шму. Этого будет достаточно.

Ассассин мгновенно втянула голову в плечи.

- Я… мне… Мне обязательно туда идти? – пробормотала она, косясь на капитанессу, - Я имею в виду, мне немножко… не по себе.

- Извини, Шму, но мне потребуется и твоя компания. Не хочу соваться на вражескую территорию без хорошего прикрытия. Торговцы всегда беспринципны, а господа из «Восьмого Неба» уже не раз доказали, что своим коварством мало отличаются от пираний. Дядюшка Крунч, Тренч и Корди остаются на «Вобле».

Дядюшка Крунч сжал кулаки так, что зазвенели пластины.

- Чумной ветер! Я? Мне болтаться в облаках, пока ты рискуешь головой? Ни за что! Прикажи разобрать меня на запчасти, но я иду с тобой!

- Ты - старший помощник. Никому другому я не доверю «Воблу».

- В таком случае можешь разжаловать меня до простого матроса! – Дядюшка Крунч навис над капитанессой всем своим огромным телом, - Вспомни, что случилось в предыдущий раз, когда ты вздумала отказаться от моей помощи!

- Мне нужен надежный… - кажется, Ринриетта чуть не произнесла «человек», но вовремя спохватилась, - член экипажа здесь, наверху. Если дело пойдет плохо, «Вобле», быть может, придется спешно спасать нас с Эребуса или прикрывать огнем орудий.

- Командовать кораблем может и «Малефакс». Но на земле прикрывать тебя буду я!

Капитанесса испустила усталый вздох.

- Подумай сам, дядюшка, твое присутствие мгновенно погубит всю нашу неказистую маскировку. Или, по-твоему, представители торговой компании путешествуют в обществе абордажного голема?

Дядюшка Крунч осекся. Он забыл о том, что все это время учитывала Ринриетта, еще один признак ржавчины в старых рассохшихся мозгах. Нигде в Унии больше не используются абордажные голему, стоит ему сунуться хотя бы на причал, как на Эребусе воцарится паника.

«Или они просто вызовут старьевщика», - мрачно подумал он.

- Возможно, я знаю, как обеспечить нашему почтенному Дядюшке Крунчу войти в свиту прелестной капитанессы, - «Малефакс» задумчиво потеребил шкаторины, - Разумеется, абордажные големы – жуткий анахронизм, но что вы скажете о грузовых?..

На квартердеке установилась неуверенная тишина.

- Грузовые големы еще встречаются на островах Унии, - осторожно заметил Габерон, - Таскают в доках тюки и ящики. Но ты, позволь заметить, не грузовой голем. Уж проще спутать китовую акулу с макрелью…

- Значит, стану им! – решительно заявил Дядюшка Крунч, - Тренч поможет мне с маскировкой. Поставим обычные грузовые захваты вместо моих абордажных, снимем немного старого железа, прикрутим кожух… Уж если Габерона можно принять за мужчину, я тем более сойду за грузового голема!

Габерон презрительно фыркнул, но капитанесса о чем-то напряженно размышляла.

- Возможно, ты и прав, - наконец признала она, - Если хорошенько загримировать тебя, сойдешь за механического носильщика. Габерон наденет свой лучший костюм и будет смотреться как беспутный гуляка, Шму и подавно не выглядит человеком, способным представлять опасность.

Шму неуверенно улыбнулась.

- Госпожа капитанесса… - пробормотала она, пряча по привычке глаза, - Я не уверена, что… Одним словом, я немножко…

- Боишься?

- Да, - она с облегчением кивнула, - Кроме того, я немножко… изменилась с недавних пор. Это из-за Пустоты. Я… Мне… Я теперь не такая быстрая и не такая сильная. Я боюсь, что…

К большому облегчению Шму слово взял «Малефакс», бесцеремонно и решительно, в своей обычной манере.

- Наша ассассин хочет пояснить, что ее силы уже не те, что раньше, прелестная капитанесса. К сожалению, отказ от пагубных сил Пустоты кроме несомненных достоинств имеет и недостатки.

- Я знаю, Шму, - мягко сказала Алая Шельма, - И не прошу тебя делать то, что тебе не под силу. Если все пойдет как надо, тебе не придется даже сдувать пыль с кулаков.

- Интересно, как ты себе это представляешь? – Габерон мечтательно зажмурился, глядя на солнце, - «Здравствуйте, господа, я внучка Восточного Хуракана, а вы случайно захватили то, что принадлежит мне. Будьте добры, прикажите погрузить «Аргест» в трюм моего корабля и не вяжите слишком много узлов, когда станете его паковать» - так, что ли?

- Решим по обстановке, - сдержанно ответила она, - В конце концов, Эребус скорее похож на провинциальную канцелярию, а не на склад оружия. Вчетвером мы быстро поставим тамошних клерков на место. А если нет… Что ж, вариант с бомбардировкой острова не стоит откладывать насовсем. В общем, считайте, что Роза самолично раздала нам карты. Если все пойдет по плану, через пару месяцев любой из вас сможет стать капитаном своего собственного пиратского корабля! Черт возьми, да что корабля, целой пиратской эскадры!

- Чур, я буду именоваться пират-адмиралом! – Габерон широко ухмыльнулся, - Закажу себе роскошную шляпу с трехцветными перьями! Или нет, лучше сделай меня губернатором какого-нибудь большого острова на средней высоте, где растут оливки и инжир…

- Сможешь стать хоть верховным пугалом, - Алая Шельма прищурилась, - И обхаживать прелестных пейзанок до конца своих дней. Если все пойдет согласно плану, через неделю мы все станем самыми известными пиратами за все время существования неба!

- А если нет? – тихо спросила Шму.

Алая Шельма вздернула подбородок.

- Значит останемся до конца времен Паточной Бандой.

* * *

Время в пути летело быстрее, чем обычно. Но с каждой милей, которую преодолевала «Вобла», устремившись на север, Дядюшка Крунч ловил себя на мысли, что стремительный бег корабля не радует его, как прежде. Где-то внутри между слоями старой патины и брони словно возникла новая деталь, не предусмотренная его конструкцией, и деталь эта изо дня в день увеличивалась, отчего передаточным механизмам и поршням оставалось все меньше места для работы.

Люди называют подобное чувство тревогой. Чтобы загнать его поглубже, Дядюшка Крунч делал все то, что положено делать старшему помощнику, а иногда и значительно сверх того. Лично перебрал запасы парусины, отбраковав негодные куски. Учинил настоящую ревизию рангоуту, заставляя Шму осматривать каждый дюйм стеньг и рей, отчего ассассин под конец едва держалась на ногах. Без конца утомлял «Малефакса», заставляя его раз за разом пересчитывать курс с учетом всех второстепенных ветров.

Ошибок не было. «Вобла» работала как старые часы с поистершимся, но все еще надежным механизмом, и даже короткие вспышки магии не могли нарушить заведенного на борту порядка. От этого чувство тревоги отчего-то становилось еще сильнее. Отчаявшись обнаружить его причину, Дядюшка Крунч разложил вокруг себя уцелевшие карты ветров и взялся за навигацию, хотя в этом не было нужды. Сейчас ему надо было занять себя хоть чем-нибудь.

Западный Забияка донес их почти до самой южной границы Каледонии, но затем резко заворачивал в сторону и снижал высоту – в Каледонии для него, жителя южных широт, было слишком прохладно. «Вобла» легко распрощалась с ним, чтоб нащупать пульсирующую жилу Пьяного Танцора, который с весной делался непредсказуемым и хаотичным, но сейчас вел себя на редкость благоразумно. Спустя триста миль «Вобла» покинет и его, чтоб оседлать Трех Бойких Карасей, чья сплетенная из нескольких потоков струя умчит корабль далеко на север. Уже у самого Эребуса придется выбирать, какому ветру довериться – Сонной Бесс или Бродяге-Посвистуну. Сонная Бесс не отличается ни силой, ни норовом, зато дует на нижних высотах, что понравится капитанессе – не придется лишний раз мозолить глаза апперам. Посвистун же взимет плату за свою скорость, заставив их сделать лишнюю сотню к востоку…

Приготовления к собственному преображению заняли у Дядюшки Крунча совсем немного времени. Тренч, не первый месяц смазывавший голему скрипящие шарниры и перебирающий тяги, оказался превосходным помощником. Из старого хлама, найденного в недрах «Воблы» он в пару дней соорудил подобие рыцарского снаряжения, которое крепилось поверх его собственного корпуса, делая его еще более громоздким и неуклюжим. Навесные куски подкрашенного кровельного железа скрыли хищные обводы брони, фальшивые радиаторные решетки и кожух водяного охлаждения придали еще больше внешней неуклюжести, а торчащие во все стороны патрубки окончательно сделали похожим на те бездумные куски металла, что с упорством заводных механизмов таскают ящики в доках Унии.

Труднее всего было отказаться от рук. Вместо острых абордажных захватов, которыми Дядюшка Крунч управлялся с удивительной ловкостью, орудуя секстантом или подзорной трубой, пришлось установить простейшие хватательные конечности, смахивающие на увеличенные во много раз щипцы. Ни своей силой, ни ловкостью они не могли соперничать с тем, к чему привык голем, так что два последних дня Дядюшка Крунч провел в еще более мрачном расположении духа, беспрерывно ворча и меряя верхнюю палубу баркентины огромными шагами.

«Не рви шестерни, - говорил он сам себе иной раз, устав от выматывающего, как затяжной шторм, беспокойства, - Ринриетта, быть может, излишне горяча, но голова у нее ясная. И Роза, как будто, в кои-то веки нам благоволит…»

Последнее было правдой – в чужом для нее небе Унии «Вобла» шла удивительно спокойно, не встречая ни малейшего сопротивления. Развивающийся на грот-мачте фальшивый флаг, куда менее броский, чем алое полотнище с двумя рыбами, не привлекал ни малейшего внимания прочих судов – при виде баркентины никто не торопился спешно покинуть эшелон или сменить ветер. Грузные торговые шхуны беспечно барражировали неподалеку, точно сонные сытые рыбы, даже не догадываясь, что двигаются почти вплотную к опасному хищнику.

Границу Каледонии они прошли без остановки, точно та в самом деле была лишь призрачной линией на карте, а не грозной невидимой стеной. Сидящая на грот-марсе Корди долго не могла оторвать глаз от тяжелых монолитных мониторов, чьи многотонные корпуса безмятежно пачкали небо дымом из великого множества труб. Сегодня эти грозные хищники, ощетинившиеся стволами, не обращали на «Воблу» ни малейшего внимания. Несмотря на это, экипаж баркентины вздохнул с облегчением лишь после того, как грозные силуэты каледонийских кораблей растворились в облаках. Облаков этих делалось все больше и больше с каждой пройденной милей. Похожие на разрозненные комки манной каши, они постепенно сгущались, объединяясь в огромные пуховые громады, столь большие, что «Вобла» на их фоне казалась соринкой, влекомой ветром.

- Нас даже не остановили! – ликовала Корди, прыгая по грот-марсу, - Молодец, «Малефакс»!

Истая каледонийка, она с удовольствием вдыхала влажный воздух родных палестин, не находя в облачном месиве ничего необычного.

- Разумеется, пропустили, - самодовольно заметил «Малефакс», - С какой стати им нас не пропускать, если мы – торговый бриг «Чавыча», везущий груз трепангов?

- Ты так просто это сделал?

- Острова Каледонии не очень-то плодородны, они зависимы от импортных поставок. Каждый день границу пересекают десятки кораблей, везущие тысячи тонн груза. Проверять каждый корабль – не справишься за всю жизнь. Что до каледонийских гомункулов, они не очень-то поумнели за последнее время.

- Значит, ты провел их? - ведьма заливисто рассмеялась, заложив развевающиеся хвосты за уши, - Провел самых современных гомункулов Каледонии, как слепых бычков?

- И это было не самой простой работой, смею заметить, - саркастичный голос гомункула немного потеплел, - Гомункулы береговой охраны куда современнее меня, у них иной, более совершенный, узор чар. Их магические контуры работают необычайно слаженно, а уж по части математических расчетов любой из них даст мне огромную фору. Будь мы кораблями, я бы выглядел дряхлой шаландой на фоне сверкающих клипперов.

- Но ты обошел их, разве не так?

- Ты небоход и должна знать, что скорость не всегда определяется площадью паруса, - нравоучительно заметил «Малефакс», - Здесь играет роль и то, как ты управляешься с ветром, как маневрируешь. Тот, кто умеет ловко хватать галсы, всегда окажется впереди, это подтвердит тебе Дядюшка Крунч.

- Разве в магическом эфире дует ветер?

- Нет, юная ведьма, это иносказание. Я имел в виду, что в схватке с другими гомункулами использую не вычислительный потенциал, а… всякого рода уловки. Современные гомункулы обладают невероятными способностями по части вычислений, они делают по сотне арифметических операций в секунду, забывая старое правило небоходов, появившееся задолго до их рождения – чем больше ветра в твоих парусах, тем меньше ты замечаешь вокруг себя. Увлеченные своими вычислениями, они совершенно упускают из виду огрехи после пятого знака за запятой, не обращают внимания на крошечные логические нестыковки в расчетах, самоуверенно делают допущения в тонкой семантике и, чаще всего, не успевают даже трепыхнуться, когда старая шаланда вроде меня берет их на абордаж!

- А они не могут тебя обсчитать?

- Многие пытались, но, как видишь, остались в дураках, - «Малефакс» самодовольно усмехнулся, спугнув мелкую рыбешку, вившуюся у мачт, - Мой узор чар несколько… отличается от типового. То ли создававшие меня ведьмы были не в духе и работали спустя рукава, то ли просто досадная погрешность, не берусь судить. В этом есть свои неудобства, но есть и достоинства.

- Так из-за этого ты бракованный? – Корди вдруг ойкнула, - Извини, «Малефакс». Просто Ринни рассказывала, что на базаре тебя продавали как бракованного.

От смеха «Малефакса» паруса под марсом зашуршали, словно об них терлось огромное невидимое животное. Мистер Хнумр с подозрением покосился на них, фыркнул и перевернулся на другой бок.

- Пожалуй, что только бракованный гомункул и смог бы управлять «Воблой». Так что можно сказать, мы нашли друг друга.

- Эй, на мачте! – Дядюшка Крунч погрозил Корди кулаком, - Вы двое, хватит болтать! Или используйте внутреннюю связь, мало ли кто полощет уши!

* * *

Первой остров заметила Корди. С раннего утра она засела в «вороньем гнезде» на верхушке мачты, чтоб ни в коем случае не пропустить его появление, и теперь изо всех сил размахивала руками:

- Земля! Земля! Ринни, земля! Эребус на горизонте!

Капитанесса сдержанно кивнула ей. Сейчас, накануне решающей схватки, она выглядела не как пират, предвкушающий битву, а как адмирал, хладнокровно наблюдающий за рекогносцировкой своего флота.

Дядюшка Крунч, не выдержав, сам взялся за подзорную трубу, несмотря на то, что приближающийся Эребус за прошедшие пять дней он, благодаря «Малефаксу», изучил в мелочах, вплоть до последней трещинки и неровности. Корить гомункула было не за что, воочию остров выглядел именно так, как и в магической проекции: вытянутая длинная рыбина, совершенно невзрачная на вид. Ни густой растительности, ни крупных доков, ни береговых укреплений – взгляд скользил по острову так, словно тот был смазан китовым жиром, не в силах за что-нибудь зацепиться.

На его северной оконечности виднелась постройка, громоздкое сооружение старомодного стиля, напоминающее безвкусный губернаторский дворец прошлого века – монументальная колоннада, открытые террасы, высокие окна… Дядюшка Крунч ощутил разочарование. Не так должна выглядеть цитадель беспощадного хищника, намеревающегося подчинить себе весь мир. Только не в обрамлении чахлых зарослей гибискуса, не с ржавыми водосточными трубами…

Остров был настолько непримечателен, что Дядюшка Крунч едва подавил желание запросить подробную карту – не напутал ли «Малефакс» с курсом?..

- Чем дышит этот кусок камня? – громко спросила капитанесса.

- Скукой, - отозвался «Малефакс», которого, кажется, успела заразить бесшабашная веселость ведьмы, - Не регистрирую никакого движения в радиусе восьмидесяти миль от острова. Даже ветра дуют здесь вполсилы, словно им лень работать…

- Я говорю про корабли.

- Никаких кораблей, ни на острове, ни на подходах.

- Береговая артиллерия?

- Не обнаружено, - доложил «Малефакс», поколебавшись, - Или же превосходно замаскирована.

- Здесь нет пушек, - Габерон завладел второй подзорной трубой и впился в нее, - Да и домик явно не тянет на крепость. Если хочешь знать мое мнение, «Вобла» здесь достойных противников не найдет. Это сонное захолустье, где пиратов не видели лет триста.

Судя по лицу капитанессы, эти новости не принесли ей явного облегчения.

- В таком случае они держатся подозрительно беспечно, как для владельцев самого драгоценного сокровища в мире, - обронила она, глядя на проявляющийся из густой завесы облаков Эребус, - Что ж, в этом есть свой резон. Никому и в голову не придет, что на подобном острове можно прятать нечто столь значимое и опасное, как «Аргест». «Малефакс», ты уже прощупал магический фон?

- Еще несколько часов назад, прелестная капитанесса. Ничего необычного. По крайней мере, ничего такого, что могло бы сойти за наличие «Аргеста». Я уже вышел на контакт с гомункулом острова, - «Малефакс» ухмыльнулся, - В наше время они встречаются не только на кораблях.

- И что он?

- Судя по всему, его зовут «Барбатос». Старательный малый, но, как и все каледонийские гомункулы, слишком самоуверен. Я смогу завязать его узлом, как только вы прикажете, но пока предпочитаю не проявлять себя. Пусть видит лишь то, что хочет видеть - «Чавычу» с грузом трепангов.

- Все верно, - одобрила капитанесса, - Сейчас мы не должны вызывать подозрений. Но как только мы высадимся, он в полной твоей власти. Выпотроши его до самого трюма! Возможно, в его памяти хранятся данные обо всех кораблях, что швартовались здесь, грузовые декларации, сообщения – это все мне нужно!

- Будет исполнено! – гомункул разве что не щелкнул каблуками, - Задам ему по первое число. Кстати, он как раз запрашивает наш курс. Прикажете игнорировать?

Алая Шельма положила руки на штурвал. Она выглядела собранной и готовой к бою, глаза обманчиво мягко мерцали.

- Нет. Мы достаточно долго молчали. Запроси сеанс связи с островом по магическому каналу. Но только с человеком. Дальше говорить буду я.

«Малефакс» замолчал и молчал долгое время, никак не меньше минуты. Дядюшке Крунчу не хотелось представлять, что сейчас творится в окружающем «Воблу» магическом поле, как два гомункула, парящих в эфире, обмениваются сложными командами, разобрать которые не способно самое чуткое человеческое ухо, совершают сложные маневры подобно двум кораблям, ведут друг друга…

- Говорит дежурный Эребуса, - незнакомый мужской голос прозвучал на капитанском мостике столь ясно, словно говоривший невидимкой замер в двух шагах от капитанессы. Шму испуганно ойкнула, - Назовите свой корабль и курс следования.

- Торговый бриг «Чавыча», - недрогнувшим голосом ответила Алая Шельма, - Следуем курсом норд-норд-ост, имея намерение пришвартоваться к острову. Начали маневр по сбросу высоты, мой гомункул передаст расчетную глиссаду[143].

- Как вы сказали? «Чавыча»? Я не вижу в журнале записи…

- Ее нет. Наш визит не был запланирован заранее.

Дядюшка Крунч почти увидел, как хмурится ее собеседник.

- Извините, «Чавыча», я думал, вам известно про то, что Эребус – частное владение, право на которое закреплено в реестре Каледонии. Согласно установленным правилам, вы не можете пришвартоваться без предварительного уведомления. Будьте добры занять высоту три тысячи футов и не подходить к острову ближе чем на четыре кабельтова[144]. Срок карантина составит двое полных суток. Если вы…

- У меня нет на это времени, - решительно возразила капитанесса, - У меня на борту срочный груз для «Восьмого Неба», четыре дня в трюме превратят его в помои. Прошу немедленной швартовки.

- Какой еще груз?

- Пять тонн скоропортящегося трубочника и восемь тонн розового криля высшего сорта.

«Малефакс» со всей тщательностью передал смущенное хмыканье служащего.

- Вероятно, здесь какая-то ошибка, - поколебавшись, ответил тот, - Компания «Восьмое Небо» не занимается… м-м-ммм… такими вещами.

- Вы занимаетесь рыбьим кормом?

- Совершенно верно. Но лишь в области ценных бумаг. У нас тут нет фабрики или чего-то в этом…

- Знаю, черт вас возьми! Я – представитель торгового дома «Толстолобик и сыновья», мой груз предназначен для обеспечения каледонийских облигаций внутреннего займа. Я хочу, чтоб представитель «Восьмого Неба» лично проконтролировал качество товара. Это крайне важная юридическая процедура.

- Извините, ничего не могу поделать.

- Нет, можете. Вы можете позвать старшего. Того, кто полномочен представлять интересы вашей компании на острове.

- Боюсь, это будет нарушением действующих протоколов связи.

- В таком случае, вы боитесь не того, чего следовало бы, - Алая Шельма впилась взглядом в приближающийся остров, - Потому что если вы не сделаете этого достаточно быстро, восемь тонн изысканного розового криля высшего сорта похоронят вашу резиденцию на корню.

Хороший тон, мысленно одобрил Дядюшка Крунч. Перед тем, кто овладел в должной мере капитанским голосом, выстраиваются и небоходы и сухопутные крысы. Ринриетта, благодаря его усилиям, этим голосом овладела в должной мере.

Диспетчер Эребуса заколебался, это было слышно по его неровному дыханию.

- Оставайтесь на линии. Возможно, я смогу… Я имею в виду, может полномочный представитель компании сможет…

Он пропал из эфира мгновенно, точно Роза просто стерла его из небесного океана, небрежно дунув. Вместо него на капитанском мостике «Воблы» зазвучал совсем другой голос, женский, глубокий и мелодичный:

- Прием, «Чавыча». Чего вы хотите? Почему не известили заранее о посещении?

Голос этот был незнаком Дядюшке Крунчу, но он увидел, как бледнеет Алая Шельма. И как вытягиваются лица Тренча и Габерона. Все трое были похожи на людей, услышавших Музыку Марева. Корди широко открыла глаза – она была наблюдательнее старого голема и поняла все еще раньше.

- Это она? – громким шепотом спросила ведьма, обоими руками сжимая непослушные хвосты, - Это Леди Икс, да?

- Да, - бесцветным голосом произнес Тренч, сам похожий на призрака, - Это она.

Канонир безотчетно схватил его за руку, так сильно, что бортинженер зашипел от боли.

- Она? Она? Она ведь, да? Я всегда запоминаю женские голоса… Она! Роза Ветров, Ринни, это она! Чертова сука, погубившая «Барракуду» и команду «Линдры». Она там, внизу! Ринни, разреши я дам сперва залп по их резиденции! Положу прямо по фасаду…

- Заткнись! – рыкнул на него Дядюшка Крунч, - Успеешь.

Канонир быстро взял себя в руки, лишь глаза нехорошо засветились. Алой Шельме потребовалось для этого больше времени. Но когда она заговорила, Дядюшка Крунч с гордостью подумал о том, что голос капитанессы звучит совершенно бесстрастно.

- Эребус, прием. Говорит «Чавыча». Прошу срочной швартовки для переговоров с руководством компании. Имею информацию чрезвычайной важности.

- Что за информация, «Чавыча»?

Дядюшка Крунч не сразу понял, что в голосе женщины казалось Габерону неправильным – даже теперь, после многих лет службы на «Вобле», многие модуляции человеческого голоса были ему непонятны, акценты он и вовсе почти не разбирал. Человек, создававший абордажному голему уши, полагал, что слышать ему придется лишь хриплую ругань команд да грохот выстрелов.

Но чем больше Дядюшка Крунч слушал голос Леди Икс, тем больше понимал Габерона. Странный голос. Вполне человеческий, женский, принадлежащий, надо думать, еще не старой особе, лет, может, около тридцати-сорока. Несмотря на огрехи магической связи, он звучал разборчиво и четко, голем мог разобрать каждую букву. И все же что-то смутило его. Это было похоже на фальшь в шорохе ветра. Какое-то тонкое искажение, которое не под силу распознать даже наметанному уху. Судя по мучительной гримасе на лице Габерона, в этот момент он размышлял о том же.

- Розовый криль подождет. Есть вещи и поважнее, - Ринриетта нарочно помедлила, глядя в пустоту перед собой, - Например, «Аргест».

- Не поняла, «Чавыча», - в голосе Леди Икс не возникло ни беспокойства, ни злости, - Повторите.

- Я говорю - «Аргест». «Аргест». Вам это слово знакомо?

- Я вас не понимаю, «Чавыча». Что это такое?

- А вы не знаете?

В голосе Леди Икс появился недружелюбный холодок.

- Нет, и не собираюсь гадать. Назовите цель своего визита или измените курс.

Дядюшка Крунч представил себе ее – ослепительной опасной красоты женщина, восседающая в богато украшенном кресле, презрительный и вместе с тем обжигающий холодом взгляд, белоснежная кожа, блуждающая на губах легкая улыбка. Не женщина, а предвестник катастрофы, гибельный ветер, зарождающийся в верхних слоях неба.

Ринриетта коротко усмехнулась

- Ах, так, рыбешка решила поиграть с нами? Что ж, она дождется подходящего ветра… Может, вам знакомо имя Восточного Хуракана?

Леди Икс размышляла не очень долго – капитанесса успела лишь раз поправить треуголку.

- Это… Это старый пират, кажется. Хозяйничал в южных широтах. Но ведь он, кажется, мертв?

- Он оставил наследников, - ровным тоном произнесла Алая Шельма, - Которые хотят с вами встретиться.

Леди Икс пренебрежительно рассмеялась. И несмотря на то, что смех ее был мелодичен, все присутствующие на мостике рефлекторно напряглись.

- Как представитель «Восьмого Неба» сообщаю вам, что компания не вела никаких дел с мистером… Хураканом. Если вам угодно подать имущественную претензию по какому-либо поводу, воспользуйтесь магической или воздушной почтой. А у меня нет времени разыгрывать комедию. «Чавыча», отбой…

Дядюшка Крунч знал, что в следующий миг раздастся щелчок – и магическая связь разорвется. Это значило, что у Алой Шельмы было лишь полсекунды в запасе. Совсем недостаточно времени для того, чтоб произнести многократно отрепетированные ею в каюте реплики. Может, хватит лишь на одно слово, и то…

- Дюпле, - отрывисто выдохнула Алая Шельма в пустоту.

Судя по тому, что щелчка все не было, она нашла подходящее слово. Единственный выстрел угодил прямиком в цель.

- Что? – в голосе Леди Икс послышалось вежливое недоумение, - Что это значит?

- Дюпле, - повторила капитанесса спокойнее, - Это остров между Формандией и Готландом. Весьма милое местечко, разве нет?

- Кажется, какое-то захолустье. Не понимаю, что вы имеете в виду, и с какой целью задаете столь странные вопросы, но вам это не поможет.

Габерон украдкой показал капитанессе большой палец. Дядюшка Крунч в этот раз сам понял, что тот имеет в виду – в холодном голосе Леди Икс явственно прорезалось беспокойство.

Она знала. Еще бы. Это она, сыграв на слабости формандского капитана, заставила канонерку прийти на помощь гибнущему судну. Это она заставила кровожадное чудовище, разработанное инженерами «Восьмого Неба», наброситься на безоружных небоходов. Это она распорядилась хладнокровно перебить экипаж королевской яхты несколькими неделями позже. Не человек – чудовище в человеческом обличье. Чудовище столь же таинственное и зловещее, как само Марево.

- Может, вам знаком корабль под названием «Линдра»? – Алая Шельма облизала губы, произнося это слово, словно те мгновенно пересохли.

Леди Икс молчала. Молчала так долго, что Дядюшка Крунч уже собрался было окликнуть «Малефакса» и узнать, нет ли проблем со связью.

Но канал не был оборван.

- Я поняла, - медленно и тягуче произнесла Леди Икс, от ее идеального и вместе с тем фальшивого выговора Габерон скривился, как от зубной боли, - Кажется, вам действительно стоит переговорить с руководством компании. Я распоряжусь, чтоб вашему кораблю дали разрешение на незамедлительную швартовку. Нужна ли лоция?

- Справимся сами, - Алая Шельма заложила руки за спину, обретая привычную уверенность, - С кем именно нам выпадет возможность поговорить? Предупреждаю, меня не устраивают младшие клерки и деловоды. С кем я буду иметь дело?

- С оперативным управляющим компании мистером Роузберри.

- Этот мистер Роузберри сможет ответить на все мои вопросы? Предупреждаю, их у меня много.

Леди Икс издала короткий смешок.

- Полагаю, сможет. Швартуйтесь, я прикажу, чтоб вас пропустили внутрь. Отбой, «Чавыча».

Немелодичный щелчок отбоя отчего-то вызвал у Дядюшки Крунча облегчение. Словно от «Воблы» отцепился тянущий ее вниз плотоядный спрут.

- Какого дьявола ты помянула «Аргест», Ринриетта? – громыхнул он, нарочно не сдерживаясь, отчасти оттого, что панцирь изнутри раскалился от ярости, отчасти – для того, чтоб разогнать неуютную тишину, окутавшую мостик, - Я думал, ты собралась играть тонко! И это твоя тонкая игра, с порога проболтаться о самом главном?!

- Пришлось импровизировать, - Алая Шельма дернула плечом, - И, как видишь, не напрасно.

- Напрасно! Ты же предупредила их! Что, если они прямо сейчас поднимут тревогу?

Алая Шельма демонстративно подняла подзорную трубу и с полминуты разглядывала остров. Дядюшке Крунчу не требовалась увеличительная мощь дополнительной оптики, чтобы разглядеть полное отсутствие оживления на острове. Как и час назад, Эребус представлял собой невыразительный кусок скалы, дрейфующий в небесном океане, облака плыли над ним густым платком, не потревоженные ни пушечными залпами, ни сигнальными огнями.

- Даже если они захотят дать отпор, не думаю, что у них будет возможность, - хладнокровно обронила Алая Шельма, - Мы застали хищника в его голове. Здесь, в центре Каледонии, он не может держать ни абордажных големов, ни военных кораблей. Здесь он уязвим, именно поэтому мы ударили именно сюда. Кроме того, не похоже, чтоб упоминание «Аргеста» сильно испугало ее.

- Полагаю, не испугало вовсе, - вставил «Малефакс», - Во время разговора я тщательно контролировал тембр ее голоса и не могу сказать, что ваши слова произвели на нее впечатление. Зато когда вы упомянули Дюпле…

- О! – Габерон потер руки, - Когда ты вспомнила Дюпле, Леди Икс тут же заплясала, как рыба на сковородке!

- Быть может, она всего лишь исполнитель, - предположила Алая Шельма, откладывая подзорную трубу, - Исполнителей редко посвящают в детали, особенно если игра затевается сложная и многоуровневая.

- Значит, это все же она? – проворчал Дядюшка Крунч, - Ваша Леди Икс?

- Она, - сухо подтвердил Тренч, - Я узнал голос.

Габерон поморщился.

- Мы все узнали. Ошибки нет, это Леди Икс. Не имею ни малейшего представления, какую роль она играет в «Восьмом Небе» и кем приходится этому мистеру Роузберри, но если кого-то и надо притащить на эшафот в Шарнхорсте или Ройал-Оук, так это ее.

- Полагаю, управляющий распорядитель мистер Роузберри нам поможет, - Алая Шельма машинально проверила, все ли пуговицы застегнуты на кителе, - Потому что он будет говорить до тех пор, пока я не устану его слушать и не вышвырну с острова пинком. Дядюшка, Габби, Шму, собирайтесь. «Малефакс», веди нас к земле. Все оставшиеся на «Вобле» заступают на круглосуточную вахту. Оружие держать под рукой, пускать в ход без колебаний.

- Боишься ловушки? – Дядюшка Крунч вновь пожалел о том, что вместо смертоносных абордажных клещей у него теперь лишь грузовые захваты.

- Надеюсь, что господа из «Восьмого Неба» слишком умны, чтоб ее приготовить, - глаза капитанессы приобрели цвет потемневшей меди, похожий на запекшуюся кровь, - Но если так… Пусть пеняют на себя. Габерон, я хочу, чтоб ствол каждой твоей карронады смотрел на их штаб-квартиру. Если что-то пойдет не так или… Вы понимаете. Не хочу оставлять этим мерзавцам ни единого шанса. «Малефакс», будь готов задавить их гомункула, чтоб с острова не подали сигнал бедствия. Нам ни к чему лишние участники. И еще держи со мной постоянную связь.

- Понял вас, прелестная капитанесса, - уловив важность момента, «Малефакс» сделался серьезен и сдержан, - Подайте знак, как только вам нужна будет помощь.

Ринриетта придирчиво оправила мундир, убедившись, что на дымчато-алой ткани нет ни единой складки. Тромблон и абордажная сабля были на своих местах, их проверять не требовалось. Дядюшка Крунч украдкой залюбовался капитанессой, сейчас она выглядела грозной, решительной и целеустремленной – ни дать, ни взять, молодой, набирающий силу, ветер, готовый расколоть само небо.

- Всем собраться на квартердеке, - спокойно приказала Алая Шельма, - Сегодня мы станем единственными людьми во всем воздушном океане, которые побывают на Восьмом Небе и вернутся назад живыми.

* * *

Швартовкой Дядюшка Крунч управлял собственноручно, не доверив ее гомункулу. Пусть эти умники прокладывают в невидимом магическом океане курс, но швартовать большой корабль на сильном ветру дозволено только настоящему небоходу.

Новые руки были неуклюжи и непривычны, но, орудуя ими, он все же подвел «Воблу» к причалу Эребуса, так мягко, словно положил ребенка на подушку. За борт полетели швартовочные концы, которые портовые рабочие закрепили на литых кнехтах, без особой сноровки, но добротно.

Служащих Восьмого Неба Дядюшка Крунч заметил не меньше десятка и всех придирчиво оценил еще до того, как «Вобла» коснулась каучуковых швартовных кранцев. К его немалому облегчению, они не походили на прожженных головорезов, скорее – на обычных докеров и портовых работяг, которых он немало повидал на других островах.

- Ну и рухлядь, - присвистнул один из них, сдвигая на затылок заляпанную маслом кепку, - Я думал, эти штуки давным-давно сдали в утиль. Зачем он вам?

- Погрузочный голем, - отмахнулся Габерон, - У нас с собой триста фунтов выставочных образцов. Попробуй-ка на горбу потаскать.

- Небось, глуп, как моя старая бабка, - рассмеялся другой, чумазый от копоти, как дикарь из южного полушария, - Ишь, тяжелый какой…

- И глазищи точно как у твоей бабки! Ну и увалень!

Дядюшка Крунч постарался представить, что все едкие замечания были не более чем дождевыми каплями, барабанящими по броне. Он не должен выдавать себя. Не должен давать волю кипящей внутри злости. Сейчас он не более чем орудие в руках Ринриетты. Значит, нужно довериться этим рукам и ждать, когда они поднесут огонь к запальному отверстию. И вот тогда…

- Проводите нас в зал для конференций, - спокойным тоном произнесла Алая Шельма, - У нас назначена встреча с мистером Роузберри.

При упоминании этого имени служащие «Восьмого Неба» немного смутились. По крайней мере, замечания по поводу происхождения голема перестали сыпаться одно за другим. Чумазый и вовсе скривился, словно рыбья кость в язык уколола.

- Туда ступайте, - он махнул рукой по направлению к единственному зданию, - От входа налево, значит. Она там…

- Она? – Алая Шельма приподняла бровь, - Нам нужен мистер Роузберри.

- Он тоже там, - буркнул чумазый, окончательно теряя интерес к разговору, - К работе, ребята! Нечего таращиться, как пескари! За работу, говорю, медузы!

Остров был куда больше палубы «Воблы» - группа из четырех человек выглядела на его фоне совсем не внушительно, даже невзирая на габариты Дядюшки Крунча. И, кажется, он был единственным, кто сохранял спокойствие духа.

Алая Шельма смотрела только себе под ноги, по плотно сжатым губам чувствовалось, что она напряжена до предела, рука то и дело невзначай касалась рукояти тромблона. Она осталась в своем обычном алом мундире с треуголкой, но тщательно убрала все детали, которые могли бы свидетельствовать об ее пиратской карьере. Выглядела она недурно, вынужден был признать Дядюшка Крунч. Сосредоточенно, моложаво и подтянуто – точно какой-нибудь унтер-офицер небесной пехоты или даже адмиральский адъютант. Собранные в короткий пучок волосы не портили образа – в каледонийском флоте женщины иногда служили в должности порученцев и посыльных. Прочие члены отряда вызывали у Дядюшки Крунча куда больше опаски.

Габерон шествовал со своей обычной ухмылкой на лице. Облаченный в новенький белоснежный камзол с золотой галунной вышивкой, он походил на самодовольного вице-адмирала, прибывшего инспектировать пограничный остров, но Дядюшка Крунч отчетливо видел, что эта маскировка не прочнее его собственной, собранной из ржавой жести. Шму и подавно была далека от безмятежности, как «Вобла» - от Северного полюса. Ей пришлось облачиться в старую форму, найденную Корди и второпях подшитую. Выглядела она в ней так же неуклюже, как, должно быть, и чувствовала – рукава и штанины были слишком широки, ремень норовил сползти, фуражка болталась на голове, чудом не падая при каждом шаге.

Если мистера Роузберри, кем бы он ни был, Роза наделила парой глаз, весь этот грошовый маскарад долго не продлится, мрачно подумал Дядюшка Крунч. Свистнет тревогу и… И что? Этого он и сам не знал.

- «Малефакс», - одними губами произнесла Ринриетта.

Поток воздуха прошелестел над их головами, фамильярно потрепав по волосам:

- Всегда возле вас, прелестная капитанесса, - донесся

- Ты уже справился с их гомункулом?

Уверенность «Малефакса» тоже показалась Дядюшке Крунчу немного наигранной.

- Еще нет, но, без сомнения, близок к этому. У него немного необычное устройство, должно быть, новомодная каледонийская модель.

- Это может стать серьезным препятствием?

- Только не для меня! Еще две минуты – и я так шарахну его дубинкой по затылку, что бедняга забудет, с какой стороны дует ветер.

- В таком случае будь начеку. Габби, твоя бомбарда готова?

- Дай лишь поджечь шнур. Черт, мадам Жульетта не привыкла к такому обращению. Знала бы ты, как неудобно тайком нести ее на спине…

- Нам будет вдвойне неудобно, если Леди Икс и мистер Роузберри встретят нас с винтовками наперевес. Они знают, что нам что-то известно. Возможно, попытаются выведать, что именно. А может, мы действительно окажемся глубоко погружены в сферу рыбьего корма – в качестве непосредственного продукта…

Эребус отчего-то сразу не понравился Дядюшке Крунчу. Чувство это возникло еще в тот миг, когда он увидел его контуры, а теперь лишь крепло с каждой минутой. Бывают такие острова, которые внешне мало чем примечательны, но в то же время безотчетно гонят прочь от себя. Располагайся штаб-квартира «Восьмого Неба» на высоте в двадцать тысяч футов, это было бы объяснимо, но Эребус не дотягивал и до пяти, кроме того, големы совершенно невосприимчивы к окружающей атмосфере.

Плохой остров, подумал он. Дух здесь какой-то тяжелый, как бывает на фабричных островах в центре Каледонии, где нет и свободного дюйма земли, где отовсюду тянутся коптящие трубы и скрежещущие краны… Но небо над Эребусом было совершенно прозрачным, не считая великого множества пухлых, никуда не спешащих, облаков. Возможно, дело в почве. Он читал, на некоторых островах встречаются большие залежи серы, их испарения делают жизнь там почти невозможной. Но если так, «Восьмое Небо» должно сидеть на самой большой куче серы во всем небесном океане…

Дядюшка Крунч двигался порывисто и резко, изображая разболтанную походку старого механизма, постоянно оступался и бессмысленно размахивал руками. Для этого ему почти не приходилось притворяться – тело и так скрежетало до последней заклепки, поршни натужно гудели.

Резиденция «Восьмого Неба» располагалась на северной оконечности Эребуса, в каких-нибудь пяти минутах ходьбы от причалов. Судя по тому, что тропа, ведущая к порту, была не очень натоптана, гости в этих краях были редки. Само здание Дядюшка Крунч придирчиво оценил еще на подходе, но и здесь не нашел причин для беспокойства. Ни амбразур, ни толстых каменных стен, этих призраков старых эпох, которые все еще часто довлели в каледонийском архитектурном стиле. Вполне легкая трехэтажная постройка, явно не рассчитанная на то, чтоб выдержать воздушную осаду или послужить ловушкой для незваных гостей. Оно не выглядело по-настоящему старым, однако ветра Каледонии немало потрудились над ним - розовый мрамор, которым оно когда-то было облицовано, во многих местах был истерт, плоская крыша покрыта щедрым слоем пыли, а капитель искрошилась настолько, что делалось странным, как фасадные колонны еще не покосились на своих местах.

И под этой ветхой крышей затевались планы по перекройке мира? Дядюшка Крунч почувствовал досаду. Что-то не складывалось. Мысль дрейфовала где-то в бездонном океане, отказываясь швартоваться к разуму. Он не солгал Ринриетте, каждый шаг давался ему тяжелой ценой. Едва лишь он покинул палубу «Воблы», как превратился в дряхлую развалину, едва способную двигаться. Ноги, когда-то прочные, как мачты, теперь едва выдерживали вес тела, глазные линзы враз помутнели, отчего окружающий мир стал подобием старой выцветшей акварели, в голове шумело как в паровом котле.

«Слишком долго я не покидал корабля, - подумал Дядюшка Крунч, стараясь не пыхтеть и едва поспевая за капитанессой, - Вот и привык, пустил корни… Забыл, что я – старая развалина. А еще мнил себя защитником, одну отпускать не хотел, дурак ржавый… Это все «Вобла». Должно быть, ее магия поддерживала меня все это время, только я не замечал…»

Но он забыл про это, как только Алая Шельма, не обращая внимания на дверной молоток, решительно распахнула дверь.

* * *

Едва лишь оказавшись в приемной, Паточная Банда замешкалась. Штаб-квартира «Восьмого Неба» могла выглядеть неухоженной снаружи, а остров – казаться почти безлюдным, но это ощущение полностью пропадало, стоило лишь переступить порог, и это сбивало с толку сильнее хлесткого порыва ветра.

По коридорам сновали сотрудники, все похожие друг на друга, точно матросы в одинаковой форме, с тем лишь отличием, что все они были в строгих, идеально сидящих, сюртуках и белоснежных рубашках. И как матросы подчиняются боцманскому свистку, так серые обитатели «Восьмого Неба» подчинялись окрикам своих начальников и отрывистым звонкам, которые издавали большие и сложные аппараты, расставленные по всему дому. Машин этих было неисчислимое множество, на миг Дядюшке Крунчу даже показалось, словно он попал на машинную палубу современного корабля – здесь все вокруг звенело, трещало, двигалось и ворочалось, скрежеща металлическими голосами. Из некоторых машин торчали клавиши сродни тем, что ему приходилось видеть на рояле, только с нанесенными на них буквами алфавита. Другие представляли собой сложнейшие устройства из вращающихся валов с поршнями и молоточками, которые могли дать фору его собственному устройству.

- Арифмометры, - уважительно произнес Габерон, забыв про спесивую улыбку, нацепленную им на пороге, - Стоят уйму денег. Роза Ветров, сколько тут всего…

Дядюшка Крунч ожидал, что появление Паточной Банды вызовет если не панику, то, по крайней мере, серьезное замешательство среди этих рыбешек в одинаковом сером сукне, но просчитался. Ни вооруженная капитанесса в алом кителе, ни громыхающий голем не вызвали у служащих Восьмого Неба никакого интереса. Едва удостоив вошедших взглядами, они продолжали свою работу - громко переговаривались, обменивались длинными бумажными лентами, сменяли друг друга у аппаратов, отрывисто кричали в какие-то трубки, свисающие со стен на тонких металлических проводах, ожесточенно спорили, порывисто распахивали толстенные прошитые книги, нервно смеялись и перебрасывались словами, смысл которых Дядюшка Крунч не мог понять, словно те общались на каком-то дикарском диалекте:

- Консоль под два с половиной. Аннуитет превышен. Запрашиваю подтверждение!

- Ни одного варранта больше не возьму у этого спекулянта с Кастора. Будто рыб ими кормит!

- Господа, у кого-нибудь есть свежие вести от гангутской биржи? Старушка уже под всеми парами, а? Если не выкинем замороженный жир сейчас, заляпаемся им сами с ног до головы!

- Во имя Розы, отстань от меня со своими римессами, им рыбий чих цена. Возьму только кроссированными чеками, и никак иначе!

- Только что передали – Коунс сдает по восемь и три! Подлец хочет наварить четверть с каждой нашей монеты! На абордаж его!

- Ну же, Белли, ты уже высчитал дизажио по сделке с листовым металлом? Кому передал?.. Но почему мне не…

- Первый каледонийский банк отказывается давать подтверждение, нужно обеспечение, и срочно!

- Если текущие активы не изменятся до шести часов пополудни, я умываю руки. Я вас трижды предупреждал, а теперь вы душите меня моими же собственными словами!..

- Авизо свежайшее, сами взгляните, суток не прошло, еще пахнет чернилами!

У Дядюшки Крунча от этой белиберды голова пошла кругом. Если он и выхватывал отдельный понятные слова, они все равно отказывались стыковаться в осмысленные фразы. Как, черт подери, авизо может пахнуть чернилами[145]?..

Алая Шельма тоже растерялась. Она готова была схватиться с дюжиной вооруженных до зубов головорезов, но не со стаей серых, как корабельные крысы, клерков. Судя по тому, как дернулась ее рука, капитанесса всерьез подумала о том, чтоб выхватить пистолет и выпалить в воздух, привлекая к себе внимание. А ведь когда-то этот мир был ей близок, подумалось Дядюшке Крунчу, куда ближе того, другого, где вместо паркета – сухие доски палубы, вместо прохладных кабинетов – тесные каюты, а главный твой собеседник на протяжении всей жизни – один лишь ветер…

- Мне нужен мистер Роузберри, - Алая Шельма грозно взглянула на ближайшего клерка. Тот на миг остановился с бумажными обрывком в руках, - Где я могу найти его?

- Вам назначено? – осведомился тот, с ужасом взирая снизу вверх на громаду голема, - Ес-ссли вам…

- Будьте уверены, назначено.

- В таком случае будьте любезны пройти в зал для конференций. Второй этаж, левое крыло, первая же дверь налево…

Он собирался было шмыгнуть в сторону, чтоб слиться с прочим экипажем в серой униформе, но капитанесса крепко схватила его за воротник сюртука.

- Этот мистер Роузберри, он у вас тут важная рыба, а?

- Управляющий распорядитель, мэм.

- Он главный в «Восьмом Небе»?

- О нет, - клерк издал нервный смешок, - Он… курирует оперативную деятельность компании и занимается основной логистикой.

- Тогда кто командует кораблем? – Алая Шельма обвела взглядом набитое людьми помещение, - Кто прокладывает курс? У него есть имя?

Клерк беспомощно развел руками.

- «Восьмое Небо» - акционерная компания, мэм. Ей управляет совет директоров, между которыми распределен уставной капитал. Здесь нет… э-э-э… капитана. Мистер Роузберри лишь занимается оперативным управлением в рамках доверенных ему полномочий. Уверен, он разберется с вашим вопросом наилучшим образом…

Но Алая Шельма не спешила выпустить его.

- А женщина? Я знаю, что в руководстве компании работает женщина. Молодая, не знаю, на какой должности. Как ее зовут?

Лицо клерка посерело – под цвет форменного сюртука.

- Она… э-э-э… Да, тоже здесь. Вместе с мистером Роузберри.

- Его помощница?

- Эмм… Да, в некотором… эммм… роде.

- И я смогу ее увидеть?

- Она тоже будет… м-м-ммм… там. С мистером Роузберри. В конференц-зал, будьте добры.

Капитанесса выпустила его – и клерк мгновенно пропал из виду, серое слилось с серым.

- Курс прямо вперед, - она двинулась к лестнице, не замечая расступающихся перед ней служащих, - Кажется, скоро мы сможем посмотреть в лицо вашей Леди Икс.

Она решительно двинулась вперед, Габерон, Шму и Дядюшка Крунч вынуждены были держаться за ее спиной, чтоб не потеряться в этом бурлящем море из форменных сюртуков и грохочущих аппаратов. Наверно, здесь понравилось бы Корди и Мистеру Хнумру, рассеянно подумал голем, с трудом переставляя ноги, эти-то любят неразбериху и суету…

К его облегчению второй этаж оказался безлюдным, даже стрекот аппаратов, долетавший сюда, был приглушен и почти не раздражал. Дядюшка Крунч оглядывался, пытаясь понять, куда их занесло. Из узкого коридора, облицованного изящными панелями белого сланца Паточная Банда двинулась налево и почти сразу оказалась в том, что на новомодный манер могло, пожалуй, именоваться конференц-залом. Несмотря на то, что здесь не было ни снующих клерков, ни сложной машинерии, этот зал тоже не понравился Дядюшке Крунчу.

Он ожидал увидеть подобие зала из губернаторской резиденции, но его ждало разочарование. Здесь не было ни старомодной мебели, похожей на извивающихся осьминогов, ни тяжелых дубовых панелей, ни даже огромного, в человеческий рост, камина. В зале «Восьмого Неба» всецело властвовала деловая простота. Письменные столы на тонких ногах, которых здесь набралось бы не меньше дюжины, выглядели хлипкими и ненадежными, они не выдержали бы и легкого хлопка абордажного голема. Вместо благородных тяжелых гобеленов виднелись легкомысленные мозаичные панно с белыми и розовыми облаками. Не было здесь и привычных ему украшений – тяжелых щитов с акульими головами, огромных, как гребное колесо, люстр, золоченных буазери[146]… Зато на полках и специальных подставках торчали стеклянные фигурки замысловатых форм и прочие безделушки, слишком простые и изящные, чтоб вызывать уважение.

Где же предметы роскоши, которые должны были потрясать воображение гостей и торговых агентов? Где статуи и богато отделанные модели кораблей? Может, на верхнем этаже? Дядюшка Крунч покосился в сторону лестницы, ведущей наверх. Но толком ничего решить не успел, потому что незнакомый голос, легкий и певучий, вдруг отчетливо произнес:

- Добро пожаловать в «Восьмое Небо»!

Забыв про маскировку, Дядюшка Крунч резко повернулся влево, да так, что взвыли от неожиданности торсионы. Не только он оказался захвачен врасплох. Шму вскрикнула и отскочила в сторону, сбив с письменного стола пресс-папье, Алая Шельма мгновенно выхватила пистолет. Но ей пришлось колебаться несколько секунд, решая, куда его направить.

А потом они все увидели ее.

* * *

Женщина стояла у самого окна. Она была в шелковом богато драпированном платье с турнюром, оттого бьющий снаружи солнечный свет скрадывал ее фигуру, делая до определенного момента почти незаметной. Ее наряд разительно отличался от царящей на нижнем этаже мышиной серости – платье было белоснежным, того чистого оттенка, что бывает только в ранних утренних облаках или на чешуе белой кефали. Туго стянутое в талии, оно демонстрировало превосходную фигуру хозяйки дома, а в том, что эта дама была хозяйкой, Дядюшка Крунч отчего-то не сомневался с первой секунды.

Как и в том, кто это.

Леди Икс. Чудовище в обличье молодой женщины. Коварный манипулятор, рождающий зловещие ветра во всех уголках Унии. Ловкий вор, сумевший обмануть всех, даже Восточного Хуракана.

Белый цвет обычно олицетворяет чистоту и невинность. Если так, Леди Икс, вероятно, добилась своей цели – она выглядела хрупкой, легкой и беззащитной, как цветок пиона, сорванный ветром и влекомый куда-то вдаль. Но что-то в этом глубоком белом цвете отчего-то вызвало тревогу у Дядюшки Крунча. Белыми бывают не только облака, он хорошо помнил это. Белыми бывают и акулы. А в том, что перед ними находится самая опасная, коварная и хитрая акула небесного океана, он уже не сомневался.

- Прошу вас, - Леди Икс приглашающе махнула рукой, - Располагайтесь со всем удобством. Наверно, вы устали после дальнего полета? Можете не говорить, я знаю, как выматывают долгие перелеты, особенно на сверхнизких. Желаете хереса? Сельтерской воды со льдом? Может, фруктов? Не стесняйтесь. Воду и лед мы получаем из стратосферы – чистейший продукт!

Если Алая Шельма и растерялась, то пришла в себя быстрее прочих. Она поступила так, как поступают капитаны – шагнула вперед, по направлению к фигуре в белом.

- Обойдемся без угощений, - в ее голосе и без того хватало льда, - Вам известно, кто я?

Леди Икс держала в руке кружевной парасоль[147], край которого почти полностью скрывал ее лицо. В сочетании с бьющим из неприкрытого окна солнечным светом это позволяло ей спокойно разглядывать гостей, не открывая при этом собственного лица.

Она хихикнула, изящно прикрыв рот затянутой в белоснежную перчатку ладонью.

- Капитан брига «Чавыча», я полагаю? И как нынче цена на розовый криль?

Дядюшка Крунч знал, чего стоило Алой Шельме сдержаться.

- Цена исключительно хороша, - она смерила хозяйку тяжелым взглядом от края юбки до кокетливо завитых светлых локонов, собранных в сложную, напоминающую цветочный бутон, прическу, прикрытую мантильей, - И куда больше той, что дадут за вашу голову, если я останусь не удовлетворена результатами этой беседы. Как вас зовут?

Кружевной зонтик легко качнулся, словно от порыва ветра.

- Какой невежливый тон, госпожа капитан. Должно быть, вас долго носило по всему океану, если вы забыли принятые в Каледонии правила приличия…

Этого Ринриетта выдержать уже не могла.

- Габерон, к делу! – бросила она, направляя ствол тромблона на Леди Икс, - Держишь дверь, чтоб ни одна серая сволочь сюда не поднялась! Шму – проверь лестницу! Хватит с нас игр. Дядюшка Крунч, будь наготове!

Они поняли ее с полуслова. Шму скользнула к единственной ведущей вверх лестнице, на ходу вынимая кинжалы. Миг – и ее уже нет. Габерон удивительно ловко вытащил из-под свободного камзола тяжелый ствол Жульетты. Достал и запальный шнур, но поджигать не стал, лишь выразительно покрутил в пальцах.

Дядюшка Крунч, на всякий случай испустив зловещий хриплый рык, вышел на центр зала, озираясь, в поисках того, кто рискнет сделать хотя бы шаг в сторону капитанессы. Но никого не обнаружил. Конференц-зал «Восьмого Неба» был пуст.

- Господином Роузберри займемся позже, - решила Алая Шельма, настороженно озираясь, - Бежать ему с острова некуда. Но сперва я задам несколько вопросов персонально вам.

Леди Икс всплеснула руками в белых шелковых перчатках.

- О Роза! Неужели вы хотите сказать, что я захвачена? Я в плену? Какой ужас! О нет… воздуха… как тяжело дышать…

Она встрепенулась, прижав руки к груди, и сделала несколько неуверенных шагов.

Дядюшка Крунч напрягся. Он был уверен, что с легкостью перекусит пополам женщину в белом, даже своими неуклюжими грузовыми зажимами, но почему-то от этого не ощущал себя легче. Напротив, происходящее отчего-то нравилось ему все меньше и меньше. Словно это не они прижали Леди Икс к стенке в самом прямом смысле, а она разыграла очередную хитроумную комбинацию, заманив их и заставив играть в своем дьявольском спектакле.

Он всегда плохо разбирался в проявлениях человеческих эмоций, вот и сейчас испуг Леди Икс показался ему каким-то неестественным.

- Оставайтесь на месте, мадам, - попросил Габерон, зловеще улыбаясь, - И, прошу вас, не совершайте действий, которые могли бы показаться мне или моим спутникам… предосудительными. У этой бомбарды ужасный нрав. Она может сделать так, что вашим гробом будет служить коробка из-под сигар…

- Вы не джентльмен, - возмущенно заметила Леди Икс, вертя зонтик в тонких руках, - Настоящий джентльмен никогда бы не сказал даме ничего подобного!..

Дядюшка Крунч отчаянно пытался понять, что именно в происходящем его настораживает. И, кажется, ему удалось поймать хвост этого зудящего ощущения. Не только голос Леди Икс звучал неестественно, что-то непонятно странное было и в ее движениях. В том, как она двигается, как жестикулирует, как теребит бахрому зонтика…

- Наверху пусто, - деловито доложила Шму, спрыгивая с лестницы, - Там крыша. Большая, но засады нет. Големов тоже.

- Хорошо, - Алая Шельма сделала еще несколько осторожных шагов по направлению к Леди Икс. Должно быть, ее интуиция тоже твердила о каком-то подвохе, потому что действовала она сдержанно, без обычной пиратской бравады, - Я буду задавать вам вопросы, вы – отвечать. И если хотите, чтоб для вас этот разговор закончился без жертв, сделайте так, чтоб я осталась довольна ответами.

- Как грубо! – кажется, Леди Икс надула губы, - Смею заметить, вы ведете себя не как леди.

- Я и не леди, я капитан корабля. И мое имя не имеет отношения к нашей беседе.

Леди Икс укоризненно вздохнула.

- Мне же надо как-то записать вас в журнал посетителей!

- Запишите как вам заблагорассудится.

- Что ж… В таком случае, если вы не против, я запишу вас как Ринриетту Уайлдбриз, в прошлом выпускницу Аретьюзы по классу юриспруденции, а ныне – предводителя пиратской шайки под названием Паточная Банда.

Алая Шельма дернулась так, словно в нее угодила пуля.

- Какого дьявола?!

- Спокойно, милочка, - Леди Икс захихикала, отчего зонтик мелко затрясся, - Когда долгое время занимаешься коммерческими делами, понимаешь, что хорошее знание собеседника – не прихоть, а насущная необходимость. Иначе в наше время нельзя.

- «Малефакс»!.. – прошипела капитанесса.

Впервые на памяти Дядюшки Крунча голос гомункула звучал растерянно:

- Не могу понять, как им это удалось. Возможно… Возможно, я немного ошибался, когда посчитал их гомункула тугодумом, кое на что он все-таки годен… Скорее всего, пока я пытался взломать его оборону, он изловчился и вытянул кое-что из меня. Виноват, капитанесса, я немного расслабился. Сейчас я возьмусь за него как следует…

Алая Шельма смерила собеседницу тяжелым, хорошо знакомым Дядюшке Крунчу, взглядом:

- Коммерческие отношения предполагают равные права сторон. Я же до сих пор не знаю вашего имени.

Леди Икс мелодично рассмеялась, но даже в этом смехе была фальшь.

- Прошу прощения, госпожа капитан, я забыла, что нас с вами официально не представили друг другу. Я – управляющий распорядитель. К вашим услугам. Также можете обращаться ко мне мистер Роузберри.

Леди Икс одним движением сложила зонт. Она по-прежнему стояла напротив окна, к тому же глазные линзы Дядюшки Крунча фокусировались с изрядной задержкой – поэтому он не сразу понял, отчего чертыхнулся Габерон и почему Алая Шельма застыла с пистолетом в руках и широко распахнутыми глазами. Ему потребовалось время, чтоб сосредоточить взгляд на лице Леди Икс. И куда больше времени для того, чтоб понять, что именно он видит.

Лицо Леди Икс было лицом мужчины.

Сперва Дядюшка Крунч решил, что патронесса «Восьмого Неба» шутки ради нацепила накладную бороду – густую, ухоженную и щегольски подкрученную, а вместе с ней и роскошные черные усы. Но это был не грим. С напудренного лица Леди Икс на него, насмешливо щурясь, взирали холодные карие глаза мужчины, хоть и подведенные тушью. Форма носа, подбородка… Ошибки быть не могло. Перед ними, кокетливо улыбаясь ярко накрашенными губами и хлопая ресницами, в белоснежном платье с турнюром стоял Мистер Икс.

- Рыба-лапша… - пробормотала Алая Шельма, застыв на месте, - Что за… Это какой-то розыгрыш? Шутка?

Мистер Роузберри захлопал ресницами.

- Вы так считаете?

Он вел себя по-женски, но, как свойственно неумелым актерам, исполняющими несвойственную им роль, немного переигрывал в деталях. Иногда женственность мистера Роузберри выглядела почти естественно, но почти тотчас, стоило ему сделать какой-нибудь жест или улыбнуться, иллюзия мгновенно рассеивалась. Его движения были по-женски мягки, но в то же время в них сквозила типично мужская порывистость. И голос. Вот какова была природа той неуловимой неправильности в голосе, которую сразу приметил Габерон. Отнюдь не причудливый акцент заставлял ее мелодичное меццо-сопрано звучать неуловимо фальшиво!..

- Что за маскарад вы затеяли? – на лице Габерона, стерев торжествующую улыбку, замерла гримаса отвращения, - Или вы в самом деле считаете, что в женских тряпках сможете рассчитывать на нашу жалость?

Мистер Икс капризно надул губы. Выглядело это гротескно, карикатурно, фальшиво, но в то же время вполне по-женски. Эта противоестественная двойственность мешала Дядюшке Крунчу сосредоточиться. Он почувствовал ее с самого начала, еще до того, как фигляр из «Восьмого Неба» открыл лицо. Двойственность, из-за которой резиденция компании выглядела одновременно и совершенно безопасно и зловеще. А мистер Роузберри казался то испуганным шутом в карнавальном костюме, то хладнокровной белой акулой.

- Вот почему я предпочитаю вести деловые переговоры с помощью магических каналов, - грустно заметил он, - Мы привыкли хвалиться достижениями нашей эпохи, ее галантностью и тактом, но всякий раз мне приходится убеждаться в том, что под слоем цивилизованной позолоты мы все еще дремучие дикари. Причем дикари в наихудшем смысле этого слова. Как и подобает дикарям, столкнувшись с тем, чего не можем понять в силу своей природы, мы зачастую демонстрируем лишь косность и упрямство там, где требуется понимание и терпимость.

Пораженный этой внезапной отповедью, Габерон даже не нашелся, что сказать. Алая Шельма пришла в себя раньше.

- Полагаю, переговоры через магический канал особенно удобны, когда необходимо заманить в ловушку ничего не подозревающих небоходов.

- Ах, вам ли судить о ловушках? – мистер Роузберри скорбно вздохнул, сложив руки на отделанном кружевом декольте, - Да будет вам известно, когда дело касается ловушек, ваша почитаемая Роза Ветров может быть коварнее любого хищника небесного океана! Посудите сами, сколь сильно надо презирать человека, чтобы приговорить нежную и ранимую женскую душу к заключению в грубом и бесчувственном мужском теле!

- Вы мужчина!

- О нет, моя милая, в это груди бьется женское сердце. Вам ли, жителям, неба, не знать, до чего оно иной раз бывает обманчиво?

- Черт побери, вы даже не потрудились сбрить бороду! – с отвращением бросила Алая Шельма, все еще глядевшая на жеманничествующего мистера Роузберри в некоторой оторопи.

- Наше общество скроено не самым лучшим образом, - смиренно отозвался тот, - Иногда мне проще выполнять мужскую роль. И у вас нет права осуждать меня за это!

- Что за дьявольщина тут творится? – осведомился Габерон у Алой Шельмы, - Это чучело мужчина или женщина?

Мистер Роузберри изящно сложил зонтик и отставил его в сторону.

- Будь вы более выдержанны и цивилизованны, вы бы знали, что пол – это личное дело каждого, - наставительно заметил он, - Вмешательство в которое не менее предосудительно, чем интерес к чужому бумажнику или дневнику. Сегодня я женщина, потому что мне так удобнее, но завтра я стану мужчиной. Или же вовсе отрекусь от деспотичных норм, которые смеют диктовать мне, когда затягивать корсет, а когда курить трубку! Да, это может показаться вам сложным, но я уверена, что вы способны понять эту мысль. Вовсе не грудь делает женщину женщиной. Уж капитану Уайлдбриз должно быть это известно.

На лице Алой Шельмы появился густой малиновый румянец, мгновенно захвативший щеки едва ли не до самого подбородка.

- Что вы несете, Марево вас раздери?

Мистер Роузберри снисходительно улыбнулся ей. Сохраняя царственную жеманность он, подобно самоуверенной великосветской даме, взирал на ее смущение с легкой полу-улыбкой.

- Пол – это всего лишь социальная роль, которую мы выбираем для себя, выходя на общественную сцену. Что-то сродни костюму артиста. Но следовать раз и навсегда заложенным ролям – то же самое, что следовать за одним-единственным ветром, никогда его не меняя. Я изменила свой ветер. Отбросила предрассудки, которыми наши предки отравляли себе жизнь неисчислимое количество лет. Я стала свободной. Я живу так, как хочу, подчиняясь своим собственным желаниям и чувствам, вместо того чтоб следовать закосневшим догмам вашего изжившего себя, рассыпающегося от ветхости, общества!

Эта тирада была столь же решительна, сколь и безумна, Габерон не нашелся, что ответить.

- Да вы больны… - только и пробормотал он, - Безумны.

Мистер Роузберри погрозил ему пальцем. Палец был мужской, толстый, хоть и обтянутый белым шелком, оттого жест получился вдвойне гротескным.

- Дикари. Вы все еще дикари, несмотря на все свои паруса, гелиографы и магические фокусы. Дикари, не способные даже осознать всей глубины своего невежества. Ваши представления о мироустройстве похожи на затянутый паутиной и погруженный в темноту трюм. Вы следуете нелепым традициям, чей сути не понимаете и отказываетесь меняться. А ведь именно способность к переменам отделяет высших существ от низших, мой милый. Высшие меняются в неуклонной череде перемен, низшие отмирают, превращаясь в меловые отложения, балласт древних эпох. Вы же – узники своих жалких принципов, рыбы в клетках…

Это было уже слишком. Дядюшка Крунч ощутил, как сами собой оживают грузовые захваты, наполнив зал зловещим металлическим гулом. Он двинулся в сторону разглагольствующего безумца, собираясь хорошенько стиснуть его и дождаться того треска, который обычно издают человеческие ребра в жесткой хватке.

- Ах ты расфуфыренный карась, сейчас я покажу тебе, кто тут высший…

Алая Шельма успела перегородить ему дорогу. И хоть ее вес в сравнении с его собственным был ничтожен, а верхушкой треуголки она не доставала ему даже до плеча, он был вынужден остановиться.

Однако на мистера Роузберри это не произвело никакого впечатления.

- Ах, какая прелесть, разумный голем, - прощебетал он, разглядывая Дядюшку Крунчу, - Еще один раритет из прошлого. Впрочем, неудивительно, что подобные вам цепляются друг за друга. Вы ведь тоже големы в своем роде. Осколки прошлого, которые упрямо тщатся продолжить свое существование, отказываясь замечать, что оно сделалось бессмысленным.

Алой Шельме удалось восстановить самообладание, несмотря на то, что ее щеки сохраняли самый зловещий оттенок красного.

- Вопросы прошлого и будущего мы обсудим в другой раз, - отчетливо произнесла она, приблизившись к мистеру Роузберри, беспечно разглядывавшему гостей, - Роза дала нам не самый попутный ветер для того, чтоб добраться до вас и Восьмого Неба, но сейчас я не желаю терять ни минуты на эту чепуху.

- Роза Ветров! – мистер Роузберри поморщился, словно дама, увидевшая муху в блюдце с мороженым, - Опять эта старая карга, капризы которой вы рады объявить высшей волей. Ах, как это жалко и нелепо, ждать ее прихоти, растягивая над собой кусок грязной парусины! Вот почему вы и вам подобные – реликтовые рыбы, утратившие право на существование. Вы остаетесь в плену собственных предрассудков даже когда прогресс дает вам возможность воспарить на собственных крыльях в любом направлении!

Мистер Роузберри вежливо улыбнулся ей и снял мантилью. Под ней были не волосы, как сперва показалось Дядюшке Крунчу, а уложенный в сложную прическу с огромным количеством шпилек парик, тоже обильно присыпанный пудрой. Дядюшке Крунчу он показался похожим на беспорядочно скрученный узел из потрепанной пеньковой веревки.

- Мир, в котором вы живете, отмирает, дорогуша. Тот самый мир, в котором человек покоряется ветрам самоуверенных божеств и выдуманных сил. Только вдумайтесь, как это нелепо, жить, подчиняясь движению слепых воздушных потоков! А еще все эти нелепые сентенции!.. Выбери свой ветер! Держись своего ветра! Иди наперекор ветрам!

Он говорил с пугающей страстью, за которой, однако, Дядюшка Крунч не видел фальши, лишь нездоровое возбуждение, выдаваемое лихорадочным блеском глаз. Мистер Роузберри не играл, вдруг понял он, не кривлялся на публику, он и в самом деле был безумен. Безнадежно безумен и невероятно рассудителен одновременно, и в совокупности это рождало пугающее впечатление.

- Теперь мы можем утверждать с полным на то основанием, моя милая, что древняя старуха, плетущая сети, повержена и разгромлена отныне веков. Больше у нее не будет власти над миром. Отныне человек сам будет ткачом своего ветра! Будет собственноручно творить свое будущее!

Алая Шельма, не опуская тромблона, обошла один из столов, заставленный фарфоровыми и стеклянными безделушками – пресс-папье в форме зевающих рыб, кальмары-чернильницы, какие-то безвкусные современные статуэтки.

- Не собираюсь пускаться в теологические споры, но в вопросе будущего кое-что могу вам поведать, - твердо произнесла она, - Ваше будущее, мистер Роузберри, закончится прямо здесь и сейчас, если вы не потрудитесь начать отвечать на мои вопросы. И первым моим вопросом будет «Аргест». Где он?

Мистер Роузберри нервно рассмеялся, испытывая явный дискомфорт из-за необходимости заглядывать в широкий раструб пистолетного ствола.

- Ах, я думала, мы уже закончили с этим! Повторюсь, мне незнакомо это имя, что бы оно ни означало.

- Возможно, вам он известен под другим названием. Вы получили его от Бартаниэля Уайлдбриза, пирата по прозвищу Восточный Хуракан, семь лет назад.

- Боюсь, это невозможно, моя милая. «Восьмое Небо» – уважаемая коммерческая организация, мы никогда не сотрудничаем с пиратами…

Алая Шельма в тихой ярости ударила тромблоном по столу, отчего стеклянные безделушки с жалобным звоном полетели на пол, превратившись в россыпи сверкающих осколков с острыми гранями.

- Я не представитель аудиторской компании, как вы заметили, - процедила она сквозь зубы, - И мне плевать, какими делишками вы тут, в «Восьмом Небе», занимаетесь. Но не пытайтесь рядиться в чужую чешую, мистер Роузберри. Мне известно про Дюпле и «Линдру». Известно про ваши чертовы интриги и планы по втягиванию Унии в междоусобную войну. Если я сообщу об этом в каледонийское Адмиралтейство, через три часа вы со всеми вашими канцелярскими ершами окажетесь в кандалах на пути к виселице. Не уверена, что палачи Каледонийского Гунча получают образование в Аретьюзе, так что едва ли они окажутся столь же терпеливы и сдержаны, как я.

Мистер Роузберри осторожно взял маленькую хрустальную статуэтку, чудом уцелевшую на столе, и стал баюкать ее в ладони, как больного ребенка.

- Вы не понимаете, - горестно прошептал он, - Не понимаете, даже когда сталкиваетесь с этим в упор. Вот почему я говорила о дикарях… О нет, вы даже не дикари, вы… слепцы. Слепые дозорные, сидящие на верхушках мачт, тщетно вглядывающиеся в облака и бессильные заметить приближающийся берег.

- Ваши планы столь очевидны, что ясны даже слепому! Вы намерены столкнуть Формандскую республику и Готланд в схватке, а если получится, еще и вынудить вступить Каледонию. Хотите, чтоб Уния ослабила и истребила саму себя, чтобы на ее руинах «Восьмое Небо» выстроило собственную империю, используя наследство моего деда!

Ствол тромблона обвиняющим перстом смотрел прямо в напудренное лицо мистера Роузберри, но тот, казалось, был всецело поглощен статуэткой, которую сжимал в пальцах.

- Иногда я испытываю к вам что-то сродни жалости, - вздохнул он, когда Алая Шельма замолчала, - Вы видите всего лишь жалкий мятеж там, где происходит нечто воистину завораживающее. Но что слепец может знать о полярном сиянии, разворачивающемся в небесном океане прямо перед ним?..

- Вы погубили десятки жизней и намереваетесь погубить тысячи! В суде вам понадобится защита получше, чем дешевые поэтические образы. Габерон, найди веревку покрепче. Мы захватим эту красавицу на «Воблу» и потолкуем на нашем языке.

* * *

Но Габерон не успел сделать и шага, потому что мистер Роузберри, шурша юбками, закрутился по залу, изящно огибая расставленные столы, в каком-то отвратительном подобии танца.

- Это не мятеж, моя милая. Стал бы я тратить столько сил только лишь для того, чтоб поменять местами пару ветров?.. В «Восьмом Небе» поощряется творческий подход, но в глубине души все мы прагматики. Там, где вы видите банальный мятеж, мы видим нечто большее.

- И что же?

Мистер Роузберри остановился посредине зала, чтоб улыбнуться улыбкой, которая от толстого слоя ярко-розовой помады казалась липкой, как кремовый торт.

- Начало новой эпохи! Рождение нового мира! Всесокрушающее торжество прогресса!

Дядюшка Крунч обнаружил, что даже смотреть в глаза управляющего распорядителя неприятно. В его глазах мерцали огоньки, напоминающие ему Огни Святого Эразма, зыбкое свечение на кончиках мачт, которое иногда возникает на больших высотах. Но если Огни Святого Эразма были для небоходов знамением удачи, глаза мистера Роузберри, освещенные горящим внутри огнем, вызывали безотчетную опаску даже у существа из бронированной стали.

- Оглянитесь, - вкрадчиво прошептал мистер Роузберри, широко округляя глаза, - Разве небесный океан, колыбель человечества, не являет собой сейчас крайне прискорбное зрелище? Тысячи разрозненных островов, над каждым из которых дует свой ветер, и на каждом восседает лощеный омар в генерал-губернаторском мундире! Неповоротливые махины-империи, натужно скрипящие давно проржавевшими шестернями, но не выпускающие из своей мертвой хватки миллионы живых людей! Венценосные диктаторы на золоченых тронах, пытающиеся управлять невообразимым множеством островов! Напыщенные адмиралы, ведущие армады к новым и новым боям! Вот тот мир, к которому вы привыкли, милочка.

Алая Шельма прищурилась.

- И что же с ним не так?

- Его пожирает огромное чудовище под именем Энтропия, милочка. Только родилось оно не в Мареве, как харибды. Оно родилось здесь и все никак не умрет, питаемое вашим косным представлением о мире, вашими болезненными традициями и нелепыми воззрениями. Мир страдает от хаотической разобщенности и противоречий, он живое отражение мифической Розы Ветров, которая направляет миллионы беспорядочных воздушных потоков во всех мыслимых направлениях. И он веками мечется из стороны в сторону, слишком непостоянный, чтоб держаться одного курса, словно корабль с вышедшим из строя рулем…

- Возможно, вам и удастся избежать виселицы в Ройал-Оук, - признала Алая Шельма, не меняясь в лице, - Но я не уверена, что комната с войлочными стенами в желтом доме – действительно привлекательная альтернатива.

Мистер Роузберри смущенно улыбнулся, словно капитанесса отпустила ему затейливый комплимент.

- На протяжении веков человек был беспомощен в небесном океане. Покорный ветру, он выдумал себе покровительницу-Розу, лишь бы не оставаться наедине со страшным признанием – он сам не больше чем покорная рыбешка в этом мире, подчиненная общим законам, просто более смышленая, чем прочие. Капризы ветров, помноженные на расстояния, стали его бичом, мы лишь приучились не замечать обжигающей боли от ударов. Как, позвольте спросить, можно строить высокоцивилизованное государство, если его части развеяны в небесном океане на площади в миллионы миль? Как можно говорить об оперативном и слаженном управлении, если депеше, чтоб пройти от одного конца страны до другого, может понадобится и день и неделя? Как развивать торговое, научное и промышленное сотрудничество, если наши планы приходится сообразовывать с хаотичными воздушными потоками, лишь самые постоянные из которых удается наносить на карты?..

- Что он несет? – прогудел Дядюшка Крунч, теряя терпение, - Ринриетта, если не хочешь, я сам о нем позабочусь и…

- Покорность ветру – вот самая большая из человеческих бед, - голос мистера Роузберри дрогнул, отчего мелодичное женственное сопрано на миг обернулось спотыкающимся мужским тенором, - Лишь окончательно сломав ее, мы войдем в новый век, век, который позволит человеческому разуму воссиять на небосводе, создавая ослепительные созвездия во всех мыслимых сферах?..

- Вы немного опоздали, - сухо бросила Алая Шельма, - Корабли давно уже движутся против ветра благодаря машинам.

- Вот именно! Машины! Но что дает энергию машинам?

- Пар?

- Пар! – мистер Роузберри просиял, - Разумеется, я говорю о паре. Величайшем из всех человеческих изобретений, паровом двигателе, который непрестанно совершенствуется изо дня в день. Бьюсь об заклад, вы даже не представляете, сколь велик его вклад в мировую цивилизацию. А ведь он не только наше спасение от дремучих предрассудков, он – предвестник! Глашатай! Путеводная звезда новой эпохи, которая, хочется вам того или нет, уже распростерла над нами свои крылья!

- Кончайте паясничать, - Алая Шельма нетерпеливо дернула стволом пистолета, - Вы пляшете на ветру, как пьяный пескарь, но зря думаете, что…

Кажется, мистер Роузберри не услышал ее. Он хаотично двигался по залу, обходя столы и подметая юбками пол. Иногда Дядюшка Крунч слышал едва слышный хруст, с которым его подошвы растирали в пыл осколки стеклянных фигурок.

- Магия дарует человечеству истинные чудеса! – провозгласил управляющий распорядитель вдохновенно, не замечая этого хруста, - Неограниченную скорость! Возможность связи между самыми удаленными островами! Чудеса молекулярной трансформации, наконец! Магия – вот тот инструмент, благодаря которому мы наконец отнимем поводья у слепой Розы!

Не надо было давать ему открывать рот, мрачно подумал Дядюшка Крунч. Загипнотизированный собственным голосом, мистер Роузберри порхал по залу, точно потерявшая ориентацию в небесном океане медуза, и сходство это усиливалось его многочисленными юбками. Ядовитая медуза, поправил сам себя Дядюшка Крунч, стараясь не выпускать безумца из поля зрения. И пусть в кружевном подоле мистера Роузберри не было видно стрекательных клеток, ему отчего-то казалось, что он ощущает аромат растворенного в зале яда – тяжелый затхлый запах, отдающий вонью Марева…

- На прошлой неделе в Лайоне проводили испытания паровых машин высокого давления. Они позволяют кораблю выдавать сорок узлов! Впрягите хоть дюжину ветров в паруса, вам все равно не удастся достичь такой скорости! Дальность связи гомункулов по магическому эфиру развивается в арифметической прогрессии, через год вы сможете болтать с подругой, которая находится на другом острове в пяти сотнях миль от вас! Магические декокты избавят вас от любой болезни, будь это простуда или цинга! Все обитаемые острова, сколько бы их ни было в небесном океане, окажутся тесно связаны. Разрозненное станет единым! Множественное – целым! Острова, лишь формально связанные властью Унии, сделаются общим пространством. Капитал начнет объединяться, биржевое дело переживет новый рассвет, промышленность увеличит обороты самое малое втрое!

- Может, ветра и непостоянны, только и магия не подарок, - проскрежетал Дядюшка Крунч, не в силах больше сдерживаться и не понимая, отчего медлит Алая Шельма, - Она могущественна, но ненадежна!

Мистер Роузберри снисходительно взглянул на голема, но поспешно отвел взгляд, словно Дядюшка Крунч был чем-то вроде дряхлого старомодного шкафа в окружении со вкусом подобранной мебели и оттого резал ему глаз.

- Любое научное достижение проходит пору становления и взросления. Едва ли первые корабли, только оторвавшиеся от твердой земли, были безопасны или хороши собой. Что же до магии… Она будет оставаться непредсказуемой и опасной только лишь до тех пор, пока остается в монопольном владении этих ярмарочных фокусниц!

- Вы про ведьм? – осторожно уточнил Габерон.

- Совершенно верно, мой милый, - мистер Роузберри проворковал это с таким выражением, что канонира передернуло, точно от вида рыбьих потрохов, - Мы уже научились добывать энергию из рассеянных в небесном океане чар, но никогда не добьемся успеха, пока позволяем исполнять роль ведущего двигателя не науке, а кучке зашоренных особ в средневековых балахонах. Черные коты, закрытые чародейские школы, древние ритуалы… Какая ерунда! Магия – это энергия, энергия удивительных свойств, которую можно использовать для созидания или разрушения. И, как всякая другая энергия, она должна быть поставлена на службу человечеству!

Дядюшка Крунч ощутил, как стонут изношенные торсионы, силясь удержать тело в вертикальном положении. Но сейчас виновато было не правое колено, скрежещущее при каждом неосторожном движении, а что-то другое. Словно все узлы и детали корпуса вдруг прихватило налетом ржавчины, сковывающим движения и путающим управление. Быть может, сказался воздух «Восьмого Неба», пропитанный затхлым канцелярским смрадом и бумажной пылью, но Дядюшка Крунч знал, что дело в другом. Чуткую балансировку его механизмов нарушало ощущение неправильности происходящего, как работу флюгера может нарушить ветер, дующий со всех сторон сразу. И ощущение это с каждой минутой лишь усиливалось, крепло.

Мистер Роузберри не проявлял страха. Единственный безоружный человек в зале, окруженный готовыми к бою пиратами, он не был похож на застигнутый врасплох торговый барк, он продолжал чертить странный прерывистый курс, сбивавший абордажного голема с толку, словно оплетая всю Паточную Банду невидимой паутиной. Шут в женском обличье, коварный манипулятор, паясничающий безумец с раскрашенным лицом – кем бы мистер Роузберри не был на самом деле, он явно получал удовольствие от этого безумного спектакля, в котором сам же играл ведущую роль. Это было сродни скрадыванию чужого ветра в ожесточенной гонке или парусной регате. Он как-то незаметно перехватил инициативу, сделавшись хозяином положения, и теперь уже все в зале слушали его, замерев в приступе какого-то болезненного любопытства, словно подчиненные Музыкой Марева.

- Пар и магия сделают то, перед чем бессильна Роза Ветров с ее непредсказуемыми сквозняками! – торжественно провозгласил он, гримасничая, - Они уничтожат расстояния. Превратят разрозненные клочки суши в единые экономические конгломераты! Это станет началом новой эры для логистики, управления, торговли! Однако есть одно небольшое препятствие…

- Какое? – спросила Алая Шельма настороженно.

Она не опускала оружия, тлетворная магия мистера Роузберри еще не подчинила ее, но Дядюшка Крунч видел, что воля капитанессы слабеет. Сбитая с толку новыми неучтенными ветрами, она неумолимо проигрывала, теряя инициативу, как корабль теряет воду из бортовых цистерн.

Дядюшка Крунч ощутил, как скрипят суставы его захватов, в которых был сжат лишь воздух. Будь здесь Восточный Хуракан, он не позволил бы этому выродку и пикнуть. Живо бы укоротил пару пальцев, заставив выкладывать то, что его интересует, а не трепыхаться, как угорь. Но Ринриетта… Она не просто слушала главаря «Восьмого Неба», она пыталась понять сказанное. Чертовы университеты оставляют на людях свой отпечаток, схожий с офицерской выправкой военных небоходов, мрачно подумал он, страдая от бездействия.

- Несмотря на всю потенциальную мощь магии, цивилизации нипочем не сделать следующего шага, пока ее судьбу решают ленивые, осоловевшие от собственной власти, островные царьки, - мистер Роузберри вздохнул, уронив со своей сложной прически облачко пудры, - Нынешний прогресс стал возможен только потому, что ни один из коронованных болванов не представляет его истинную мощь. Для них это всего лишь возможность быстрее двигать свои громоздкие дредноуты и посылать депеши. Но будьте уверены, как только они поймут, что магия лишит их единственного источника власти - власти над расстояниями - магию возьмут тисками за горло. Если мы хотим, чтоб мир получил свободу и вздохнул полной грудью, Уния должна быть уничтожена.

- Вы анархист? – с неуместным любопытством спросил вдруг Габерон.

Мистер Роузберри кокетливо хихикнул.

- Я пламенная сторонница прогресса.

- И путь прогресса ведет через разрушение Унии?

- Увы, мой милый, увы. Уния – самый прочный узел в сети, опутывающей мир, такие не развязываются сами по себе. А значит, его необходимо подрубить в определенных местах. Остальные развяжутся сами собой.

- Остальные? – с нехорошим чувством спросил Дядюшка Крунч.

- Ну, с ними будет куда проще – мистер Роузберри рассмеялся, прижав ко рту платок, - Нихонкоку, Латиния, Рутэния, Чжунхуа, Бурундезия, Иберия… Всего лишь рыбешки-прилипалы, слишком слабые сами по себе, чтоб определять воздушное течение. Лишившись патроната Унии, они едва ли смогут представлять собой серьезное препятствие, не так ли?

* * *

Им потребовалось много времени, чтоб осознать сказанное. Внутренний метроном Дядюшки Крунча успел отсчитать по меньшей мере десять секунд, прежде чем Габерон, первый оправившийся из Паточной Банды, смог произнести:

- Вы надеетесь уничтожить… государства?

Мистер Роузберри улыбнулся. Но в этот раз это не была мягкая улыбка дамы. В ней, несмотря на толстый слой губной помады, ощущалось что-то твердое, острое, неприятно холодящее.

- Именно так, мой милый. Государство – рудимент, отмерший продукт, балласт, который мы слепо тащим за собой сквозь эпохи. А ведь это нелепо, как нелепо было бы щеголять рыбьим хвостом! Когда-то, когда человек был беспомощен перед стихией и слаб, государство было его защитником и покровителем. Но малек, проклюнувшийся из икринки, выскальзывает из ее плотной оболочки. Останься он в ней, поддавшись чувству ложной безопасности, он просто погибнет, так и не превратившись в рыбу. Век государств, этих древних чудовищ, окончен. Они - атавизм, тянущий нас назад и закрепляющий диктат Розы. Вспомните, сколько хлопот и проблем породили их разноцветные тряпки! Бесконечная вражда и утомительное союзничество, нелепые пакты и унизительные репарации, назойливые дипломаты и самовлюбленные правители… Сколько тысяч жизней осели пеплом в угоду государственным интересам! Сколько сотен остров навеки кануло в Марево! И ради чего?

- Черт вас подери… - начал было Габерон, но не смог закончить, потому что мистер Роузберри легко перебил его.

- Вам пытаются навязать гордость ради куска висящего в воздухе камня, нарочно для того, чтобы, ослепленные этой никчемной гордостью, вы не видели ничего другого. Неужели глоток воды на Эмдене слаще, чем на Жан-Баре? Неужели у жителей Ринауна больше рук или ног, чем у жителей Фузо? Может, золото Кирсаджа сверкает ярче, чем золото Онеги? Нет. Новый мир, который рождается прямо сейчас, не будет скручен этими ржавыми оковами!

Он говорил проникновенно, страстно, так, что в какой-то миг напудренное лицо Леди Икс стало тем, чем оно было на самом деле – маскировкой, сквозь которую проглядывало его истинное лицо - мужчины лет сорока, жестких и острых черт, не скрытых слоем пудры и грима. Темно-карие глаза искрились под выщипанными в ниточку бровями, и искрились отнюдь не смехом. На их дне угадывалось что-то тяжелое, хищное, жуткое. Что-то такое, из-за чего Дядюшка Крунч ощутил желание загородить Ринриетту бронированной грудью.

Безумец, понял вдруг Дядюшка Крунч. Видно, не обязательно слушать Музыку Марева, чтоб выжить из ума. Все мгновенно сделалось понятным. Но Алая Шельма то ли не замечала этого, то ли не хотела замечать.

- Значит, не будет ни королей, ни губернаторов? – желчно спросила она, глядя на мистера Роузберри через стол, - Тогда кто будет править?

- Править!.. – мистер Роузберри жеманно скривился, точно одно только это слово на вкус отдавало несвежими сардинами, - Что есть правление, если выбросить из него вековые государственные амбиции и капризы? Всего лишь перераспределение ресурсов, управление фондами, логистика. Словом, то, чем занимается любая компания, вне зависимости от того, что она делает, торгует планктоном или продает акции. Вот ответ на ваш вопрос, милочка. Власть перестанет быть осененной короной монополией. Отныне она будет опираться на целесообразность и здравый смысл, на эффективность и здоровую конкуренцию, на свободный рынок и…

В оконное стекло со звучным шлепком врезался кальмар. Упругий, с треугольным наконечником головы, напоминающий щеголя-офицера в красном парадном мундире, он недоуменно принялся ощупывать раму извивающимися щупальцами, не сразу сообразив, что за прозрачная преграда преграждает ему путь.

Командорский кальмар, машинально определил Дядюшка Крунч. Должно быть, сбился с ветра и оказался на непривычной ему высоте, вот и беспокоится. Пытаясь попасть в тепло, кальмар беспомощно елозил гибкими щупальцами по стеклу, издавая противный скоблящий звук, от которого мистер Роузберри вынужден был замолчать.

Тоже продукт своей эпохи, отстраненно подумал Дядюшка Крунч, наблюдая за недогадливым моллюском. Его предки родились в те времена, когда стекол еще не было, вот он и бьется, силясь понять, что за странности происходят в его родном небесном океане. Наверно, в представлении мистера Роузберри они все сейчас были сродни кальмару. Шарят щупальцами по стеклу, не в силах понять, сообразить, оценить… Разве кальмар в силах понять, что такое окно? Разве кальмару известно что-то о преломлении солнечных лучей?..

Мистер Роузберри брезгливо постучал костяшками пальцев в перчатке по оконному стеклу, командорский кальмар проворно отклеился и унесся куда-то прочь, полоща на ветру щупальцами.

- Свободный рынок и здоровая конкуренция?.. - на лице Алой Шельмы, затмив гримасу отвращения, воцарилось недоверие, - Кажется, я понимаю, что вы задумали. Вы хотите свергнуть всякую власть на обитаемых островах и отдать их в щупальца корпоративного спрута.

Мистер Роузберри вздохнул, нарочито женственным жестом прикрыв ладонью лицо.

- Я и не надеялась, что вы поймете истинную суть вещей. В конце концов, это так же непросто, как дикарю понять устройство парового котла. Мы ведь говорим об освобождении людей от огромного государственного аппарата, который веками подчинял их, разобщал и унижал. Только подумайте, как это изменит привычный вам небесный океан. Океан, управляемый отныне не амбициями коронованных болванов, а соображениями равноправия и коммерческой выгоды! Отныне никаких сеньоров и вассалов, лишь партнеры, равные в своих правах и обязанностях!

Алая Шельма сплюнула на пол. Это выглядело грубо, мистер Роузберри вздрогнул, как от пощечины, но Дядюшка Крунч издал мысленный одобрительный возглас.

- Если и есть что-то более отвратительное, чем огромный левиафан Унии или голодные акулы-государства, то это хищные пронырливые корпоративные щуки вроде вас. Которые в миг отхватят палец, стоит зазеваться. Передать под покровительство дельцов и банкиров весь обитаемый мир? Да лучше бы он достался Мареву!

Мистер Роузберри просеменил ближе к капитанессе, которая инстинктивно отступила назад, несмотря на выставленный вперед ствол тромблона.

- Ах, милочка, мир устроен так, что именно дельцы и банкиры лучше всех чувствуют, куда дуют ветра. Капитал – это огромный корабль, который мчит вперед, обгоняя все прочие. Он набирает в свою команду самых прогрессивных и самых одаренных людей своего времени – лучших аналитиков и администраторов, самых дерзновенных командиров и дотошных наблюдателей. Капитал не может остановиться, он всегда устремлен вперед, он – вектор развития, пущенная в будущее стрела! Потому что если Капитал останавливается хоть на миг, он погибает, стагнирует, оттого его всегда несут вперед паруса видовой эволюции!

- А еще на этом корабле, кажется, принято швырять за борт все, что недостаточно эффективно, с целью оптимизировать расходы, - зло бросила Алая Шельма, - Жажда наживы, а не эволюция – вот что ведет вас вперед! Что вы можете дать миру, жадные дельцы и жестокие манипуляторы?

Мистер Роузберри вновь расплылся в улыбке, которая понравилась Дядюшке Крунчу еще меньше предыдущих.

- Давайте сперва посмотрим, что мы можем у мира забрать. Как на счет войн? Их не станет, милочка, они уйдут в прошлое. Никаких кровопролитий – к чему снаряжать броненосные эскадры, если война начинается и заканчивается на бирже за считанные часы, а победитель определяется переменой нескольких цифр? Война – ужасно неэффективный способ перераспределения ресурсов, вы же знаете об этом?

- Я…

- А как на счет социального неравенства? Те, кто живет на высоте в пять тысяч футов, больше не будут презирать тех, кто живет на триста футов ниже, ведь исчезнут все социальные касты. Отныне и те и другие будут равноправными акционерами своего острова, и равенство им обеспечит Капитал, а не Роза Ветров!

- Но…

- А национальная вражда! В новой эпохе она исчезнет на корню, и тоже благодаря нам. Акции «Валейнтайн и сыновья» будут раскрашены в один цвет для жителей Дедало и Эрина, а не в разные, как их флаги. Кредит от «Юнион Трежерс» объединит людей сильнее, чем самый проникновенный гимн. В трактирах уставшие небоходы будут судачить о падении курсов «Радужной Форели» на каледонийской бирже, а не о том, чем закончилась последняя война. Свободный рынок станет новым воздушным океаном, равно открытым для всех!

Дядюшка Крунч ощущал, как болезненно ноют на своих местах заклепки. Тирада мистера Роузберри, без сомнения, произвела эффекта. Она была внушительна, как полный бортовой залп, и, судя по лицу Алой Шельмы, этот залп не прошел мимо цели. Но выбрасывать белый флаг капитанесса не спешила.

- Свободный рынок!.. - процедила она с едва сдерживаемым отвращением, - Как по мне, ваш свободный рынок – это идол сродни тем каменным истуканам, что сооружают островитяне южных широт. Вы денно и нощно возносите ему молитвы, не обращая внимания на россыпи костей у его подножья. Вы расписываете свободный рынок так, словно это небесный океан, свободный от бурь и ветров, где все рыбы, большие и маленькие, сосуществуют в трогательном единстве, однако…

- Однако, что? – пришел через мистера Роузберри прийти в замешательство. И пусть замешательство это было недолгим, Дядюшка Крунч мысленно заскрежетал от удовольствия.

- Однако это миф, - жестко произнесла Алая Шельма, пристально глядя в лицо хозяину острова, - Попробуйте собрать кучу рыб на одной высоте и одном ветру, и глазом не успеете моргнуть, как крупные сожрут мелких, а потом передерутся между собой! Нет, я не напрасно получила свой университетский диплом. Свободный рынок сродни чистому небу, которое лишь кажется безмятежным, но которое наполнено тысячами невидимых ветров. Выживают те, кто умеет эти ветра найти и использовать. Но если в небесном океане ветра направляет Роза, то кто будет делать это в вашем мире, в вашей новой эпохе? Уж не «Восьмое Небо» ли?

Мистер Роузберри смиренно сложил на груди руки.

- Ах, милочка, нельзя же всю жизнь заниматься рыбьим кормом! «Восьмое Небо» войдет в ассоциацию деловых компаний с тем, чтоб взвалить на себя часть нового бремени. Мы не отказываемся от своей ответственности, лишь настаиваем на том, чтоб правила были одинаковы и честны для всех игроков.

- А проще говоря, сдавите весь мир в такой хватке, что времена Унии будут вспоминаться с тоской! – глаза Алой Шельмы полыхнули так, что Дядюшке Крунчу показалось, будто от этого жара сейчас вспыхнет порох в пистолете, - Стиснете его финансовыми щупальцами и начнете медленно поглощать, переваривая, как Марево переваривает рухнувший корабль. Только вам не понадобятся гвардейцы в мундирах и дредноуты, верно? У вас же есть банки, консорциумы, долговые обязательства, векселя… Вы будете пить соки, используя куда более сложные механизмы, бесконечно манипулируя, обманывая и устрашая, превращая людей в корм для своего грохочущего финансового чудовища. Видит Роза, я ненавижу Унию так же, как ненавидел мой дед, но по сравнению с вами она куда меньшее из зол!

Мистер Роузберри снисходительно улыбнулся. В его мягких пальцах вдруг возникла стеклянная фигурка, спасенная им со стола. Теперь Дядюшка Крунч мог ее рассмотреть - это был изящный Кракен с растопыренными щупальцами, кажущийся не грозном, но забавным в своей миниатюрности. Обтянутые шелком пальцы мистера Роузберри беззвучно заскользили по стеклу, словно лаская его.

- Унию вам не спасти, милочка, она обречена, как обречены все доисторические организмы, слишком громоздкие, чтоб выжить. Ей предстоит мучительная смерть, хотите вы того или нет.

- «Восьмое Небо» многое для этого сделало, не так ли?

- Ах, знали бы вы, каким трудом нам это далось! Пять лет напряженной работы, тончайшей, как плетение паутины, филигранной, тайной… Пять лет мы рубили швартовы между членами Унии, распуская их по волокну. Пускали ядовитые слухи и разрушали торговые связи, насаждали недоверие и преумножали подозрения… Напряжение внутри Унии росло день ото дня, но запас прочности был слишком велик. Нужен был последний аккорд, чтобы напряжение превысило критическую отметку.

- И этим аккордом стал Дюпле?

- Ну разумеется, - мистер Роузберри рассмеялся, но смех получился не женским, а мужским, тонким и неестественным, - Последний штрих, последний стежок…

Дядюшка Крунч вспомнил заваленную неподвижными телами палубу канонерки. Он видел ее с большой высоты, отчего фигуры казались крошечными, вырезанными из дерева, куклами в форменных мундирах. Ринриетта видела их куда ближе – от слов управляющего она покачнулась.

- Использовали голема собственной разработки, чтоб перебить команду и свалить все на готландцев? И смеете еще рассуждать о жестокости Унии?

- Не перегибайте палку, моя милая. Эти люди должны были погибнуть, чтобы спасти прочих. Знаете, как в финансовом деле – иногда медный грош может сберечь полновесную золотую монету… Между прочим, как случилось, что вы оказались там до формандцев?

- Случайность, - это слово Алая Шельма отчего-то выплюнула с отвращением, - Еще одна шутка Розы Ветров. Мы собирались захватить канонерку, когда мои люди обнаружили в топке вашего стального убийцу.

Мистер Роузберри удивился. И по-мужски и по-женски одновременно.

- Вот как? В топке? Поразительно. Кто бы мог подумать! Что ж, это многое объясняет, включая и ваш неожиданный визит. Эти големы ни к черту не годятся, даже самые совершенные. Все равно что механические болванчики. Им было поручено сделать одно небольшое дело, и вот пожалуйста! В топке!

- Что вы имеете в виду?

- Мы высадили на «Барракуду» пять големов, - мистер Роузберри мило улыбнулся, - У них были инструкции, перебить весь экипаж и спрыгнуть в Марево. Должно быть, один из них случайно упал в топку и не смог выполнить приказ. Ох уж эти големы…

Лицо Габерона, прежде напряженно слушавшего, потемнело от ярости.

- Побоялись сами взять оружие в руки? Отправили големов?

Мистер Роузберри капризно скривил ярко-алые напомаженные губы.

- Простая работа для простого механизма. Между прочим, что сталось с уцелевшим големом? Насколько я могу судить, он не попал в руки Унии, иначе нам бы стало об этом известно.

- Мой бортинженер разобрал его на запчасти, - произнесла Алая Шельма негромко, - Формандцы так о нем и не узнали.

- Так вот кого мы должны благодарить за услугу, - мистер Роузберри грациозно сделал книксен, - Премного обязана, мисс Уайлдбриз!

Алую Шельму передернуло от отвращения.

- По крайней мере, втянуть в войну Каледонию вам не удалось!

- Даже самые лучшие планы подчас не удается реализовать надлежащим образом, - философски заметил управляющий, оглаживая кружевной воротник, сдавливающий толстую мужскую шею, - Внучка Каледонийского Гунча оказалась необычайно прытка.

- Ее вы убивать не собирались?

- Если бы собиралась – послала бы за ней големов. Нет, каледонийская принцесса требовалась нам живой.

- Чтобы шантажировать Каледонию и втянуть ее в войну?

Мистер Роузберри легкомысленно кивнул.

- Все выглядело бы так, словно юную леди похитили формандцы с целью вынудить Каледонию вступить в войну на их стороне. Мы хорошо изучили нрав Каледонийского Гунча. Узнав о подобном вероломстве, он с вероятностью в восемьдесят семь процентов вступил бы в войну – но против Формандии. Впрочем, - управляющий легкомысленно усмехнулся, - Это уже ничего не меняет. Каледония вступит в войну, рано или поздно. Ее флот полностью отмобилизован и тоже разводит пары.

- Это значит…

- Это значит – Унии конец.

На глазах у Дядюшки Крунча руки мистера Роузберри в шелковых перчатках сдавили стеклянного Кракена. Его пальцы обладали отнюдь не женской силой, все в зале услышали, как тревожно звенит ломающееся стекло. Мистер Роузберри спокойно вытряхнул на пол бесформенные стеклянные осколки некогда грозного чудовища, которые смешались с прочими.

- Посеявший ветер, пожнет бурю, мисс Уайлдбриз. И мы уже выпустили зерно из рук. Все остальное случится само собой, с помощью «Восьмого Неба» или без. Это словно адская машинка, часовой механизм которой уже взведен. Уния сожрет сама себя, как акула, почуявшая запах из собственных рассеченных потрохов. Формандия и Готланд разорвут друг друга на части, а уцелевшего сожрет Каледония.

- Хотел бы я посмотреть, как вы справитесь с Каледонией, - фыркнул Габерон, - Одного старого фрегата хватит, чтоб превратить ваш Эребус вместе с дерзкими помыслами о захвате мира в горсть раскаленного песка!

Мистер Роузберри метнул в его сторону острый взгляд, не смягченный густыми ресницами.

- Пусть это вас не заботит, мой милый. Уверяю вас, у «Восьмого Неба» найдется козырь нужной масти. Но не все карты снимают с руки в самом начале партии, если вы понимаете, что я имею в виду… И уж подавно я не собираюсь открывать их перед вами.

- «Аргест»? – напрямик спросила Алая Шельма, - Это ваша карта?

Дядюшка Крунч ожидал, что управляющего выдаст удивление. Что подведенные тушью глаза расширятся. Но мистер Роузберри лишь недоуменно приподнял выщипанную бровь.

- И вновь вы упоминаете незнакомое мне слово, милочка.

Дядюшка Крунч подумал, что Ринриетта сейчас выстрелит. Молча без слов поднимет тромблон – и жалкая пародия на человека по имени Роузберри шлепнется на пол, непоправимо заляпав кровью белоснежные кружева. Управляющий никогда не имел дела с пиратами и тем более с Алой Шельмой, оттого не замечал, как на смену лихорадочному румянцу приходит зловещая бледность, а на дне глаз скапливается что-то, цветом напоминающее даже не старую бронзу, а само Марево.

Но выстрела не было. Алая Шельма подняла руку и уперла раструб пистолета в подбородок мистера Роузберри. Должно быть, она действовала не очень мягко, так как управляющий по-женски тонко вскрикнул.

- «Аргест». Ты скажешь мне, где он – и тогда доживешь до того момента, когда окажешься на каторге Унии. Только советую тебе сперва смыть макияж.

Губы мистера Роузберри задрожали, как у испуганной женщины.

- У вас отвратительные манеры, - пробормотал он, отстраняясь, - Я счастлива, что в будущем подобных вам можно будет увидеть лишь на гравюрах.

- «Аргест», - терпеливо повторила Алая Шельма, - Верни его – и я проявлю милосердие, хотя, видит Роза, мне понадобятся для этого все силы.

- Я всего лишь управляющий, - жалобно прощебетал мистер Роузберри, - Даже не руководитель! Все прогнозы осуществляются отделом стратегического планирования, риски оценивают юристы, планы утверждаются канцелярией! В совете директоров почти сорок человек!

- Значит, мне понадобится еще сорок пуль, - бросила капитанесса, - И я надеюсь, ваша компания компенсирует мне затраты на свинец!

- Дай его мне, Ринриетта, - Дядюшка Крунч поднял свои грузовые клешни и лязгнул ими, - Через минуту у тебя будет не один, а целая дюжина управляющих распорядителей, хотя бы один из них ответит на все вопросы… Габби, закрой двери. Крики могут отвлечь служащих от важной работы.

Они обступили мистера Роузберри со всех сторон. Сейчас с него слетит фальшивый лоск вместе с пудрой, мрачно подумал Дядюшка Крунч. Можно долго разглядывать рыбешку, но суть ее поймешь только лишь после того, как снимешь чешую.

- Прелестная капитанесса, могу я заняться здешним гомункулом?

Голос «Малефакса» прозвучал слабее, чем на палубе «Воблы», сказывалось расстояние, но предвкушение схватки в нем прямо-таки звенело.

Судя по всему, он рвался в бой, чтоб расквитаться с магическим хозяином острова за свое недавнее унижение, и Дядюшка Крунч отлично его понимал.

Алая Шельма звучно щелкнула пальцами:

- Действуй, «Малефакс»! Перекрой ему ветер! Отключи всю связь, блокируй двери, парализуй причалы и портовые службы. Я хочу, чтоб за минуту этот остров превратился в кусок мертвого камня.

- Мне не понадобится много времени, - зловеще пообещал «Малефакс».

Мистер Роузберри испуганно попятился, теребя изящный дамский зонтик, который вновь оказался у него в руках. Но если он надеялся, что тонкий слой прозрачной кисеи станет надежной защитой от заточенной стали, его ожидало большое разочарование.

- Ах, как это грубо, - пробормотал он беспомощно, - Как по-пиратски…

Где-то в мире невидимых чар «Малефакс» сейчас устремился в бой, развернув свои магические паруса и выверив прицелы пушек, об истинной силе которых знало не так много людей во всем воздушном океане. Как бы ни был хорош гомункул «Восьмого Неба», через несколько секунд хозяин Эребуса превратится в россыпь тлеющих обломков, устремившуюся к Мареву.

Но за секундой проходила секунда, а «Малефакс» все не отзывался. Тишина делалась все более напряженной, возможно, из-за блуждающей улыбки мистера Роузберри, которая все больше и больше раздражала Дядюшку Крунча. Если сперва она выглядела неуверенной и беспомощной, то сейчас уже не казалась таковой. В ней опять сверкнуло что-то неприятное, что-то, что Дядюшка Крунч прежде уже замечал в напудренном лице мистера Роузберри. Что-то, чему он, старый абордажный голем, плохо разбиравшийся в людях, не мог дать ни названия, ни обозначения.

Его внутренний хронометр отмерил девяносто три секунды, когда Ринриетта потеряла терпение.

- «Малефакс»?

- Еще… немного, - голос гомункула сделался тише, точно он сам стремительно терял высоту, отдаляясь от острова, - Я… Пытаюсь обойти его линии защиты, но… Возможно… Возможно, он не так безнадежен, как я сперва полагал. У него очень… очень странная конфигурация активных контуров. Совершенно нестандартный узор, должно быть, какая-то внутренняя разработка… Я…

- Ты не можешь его расколоть?

- Могу, разумеется, просто… Просто мне может потребоваться больше времени, чем я предполагал… Очень странная конфигурация, меня прямо морозным ветром пробирает… Подобного я не видел даже на военных кораблях Унии… Словно его собирали не ведьмы, а какая-то безглазая рыба…

Мистер Роузберри вежливо слушал, склонив голову набок. Несмотря на слой пудры и помады, улыбка на его лице, казалось, делалась все более яркой.

- Варварские методы, - вздохнул он с нарочитым смирением, не вяжущимся с этой цветущей улыбкой, - Вы все еще считаете, что чем грубее, тем надежнее. Что ж, пришло время оценить новую эпоху на вкус. «Барбатос», активная фаза.

Он произнес это негромко, но Дядюшке Крунчу показалось, что воздух в зале на мгновенье вскипел, как вода в забытом на огне котелке.

А секундой позже «Малефакс» закричал.

Дядюшка Крунч никогда прежде не слышал, как кричат гибнущие гомункулы. В грохоте ядер и скрежете лопающихся мачт голоса невидимых существ сложно было различить. Но «Малефакс» кричал оглушительно громко, отчаянно, так, словно сплетенные из чар веревки разрывали его на части.

- «Малефакс»! «Малефакс!» - Алая Шельма запрокинула голову, словно надеялась под высокими сводами зала разглядеть мятущуюся магическую тень своего помощника, - Что с тобой? Докладывай!

«Малефакс» заскрежетал зубами, то ли от бессилия, то ли от боли.

- Он… Оно… Оно застало меня врасплох. Мои входные контуры парализованы. Оно пробивается все выше… Оно перехватывает мои команды. Я не успеваю перебрасывать ресурсы… Великая Роза, в каких глубинах Марева создали это чудовище? Это вообще не гомункул, это…

Мистер Роузберри зааплодировал, по-дамски, кончиками пальцев.

- «Барбатос», полное подавление. Пока что воздержись от необратимых повреждений, лишь отключи все, что можно – связь, управление, ну и… вообще все. А еще запечатай орудийные порты и отдай якоря. Позже мне понадобится все, что он знает, тогда сможешь выжать его до капли.

Дядюшке Крунчу показалось, что в зале что-то едва слышно прошелестело – словно под потолком пронеслась какая-то узкая скользкая рыба, скользя на огромных кожистых плавниках.

- Капитанесса, он пытается перекрыть мои магистральные связи… Он…

Голос «Малефакса» внезапно стих. Где-то в зале едва слышно вскрикнула Шму.

- Порядок, - мистер Роузберри демонстративно отряхнул руки в дамских перчатках от мелких стеклянных осколков, - Теперь ваш корабль не опаснее скорлупы от ореха. И нет, на вашем месте я бы не рассчитывал на тех двоих, которых вы оставили на борту, милочка. Прийти вам на помощь они не смогут.

Этого он мог и не говорить, мрачно подумал Дядюшка Крунч. Будь на палубе он сам и Габерон, еще можно было бы управиться с парусами. Но Тренч и Корди… Эти двое ничего не смыслят в устройстве корабля.

- Прикажи своему ублюдку прекратить! – крикнула Ринриетта в ярости, ткнув стволом тромблона в лицо мистера Роузберри, - Клянусь, мне не понадобятся корабельные пушки, чтоб размазать твои мозги по стене!

Дядюшка Крунч увидел, как тает улыбка на лице управляющего. Он давно ждал этого момента, но зрелище отчего-то не принесло ему удовольствия. Потому что на смену безумной улыбке мистера Роузберри пришел не страх, как он рассчитывал. Пришло что-то другое, чего абордажный голем не мог разобрать, поскольку никогда прежде не видел. И лишь в темных глазах мистера Роузберри оно мелькнуло двумя холодными, как полярное сияние на больших высотах, искорками.

- Ах, это варварская непосредственность!.. Пожалуй, мне будет даже не доставать ее, когда вы и вам подобные окончательно отойдут в прошлое, - голос управляющего опустился до вкрадчивого шепота, сделавшись похожим на шелест рыбьей чешуи, - Вы так самоуверены, что предпочитаете до последней секунды не замечать очевидного. Я приказал блокировать ваш корабль не потому, что боюсь его пушек.

- Тогда почему? – Алая Шельма с трудом сдерживалась, чтоб не привести свою угрозу в исполнение, палец дрожал на спусковом крючке, - Почему?!

Мистер Роузберри улыбнулся. От прикосновения ствола помада на его губах смазалась, превратившись в грязно-алый отпечаток на неестественно-бледной коже, но он, кажется, не заметил этого.

- Мне просто не хотелось оставлять вам путь для побега.

* * *

Пистолет само собой отлетел в сторону, точно подхваченный чарами, Дядюшка Крунч услышал, как вскрикнула Ринриетта – не от боли, от неожиданности. И сам с удивлением уставился на мистера Роузберри, невозмутимо встряхнувшего ладонь. Когда он успел выбить оружие? Его руки в перчатках были на виду и все еще сжимали зонтик, они никак не могли успеть, но…

- Благословение всем ветрам, что мы живем в прогрессивные времена, - управляющий томно подмигнул им подведенным глазом, - Когда уже дамы могут приглашать кавалеров на танец!

Дядюшка Крунч все-таки успел заметить, как из изящного дамского зонтика выскальзывает узкая полоса полированной стали.

Рапира.

Глупо, подумал он отстраненно. Рапира – оружие не для новичка, фехтовать ею не проще, чем управлять узким пинасом в потоках нахлестывающих косых ветров. Для нее мало твердой руки, нужен превосходный глазомер и реакция голодной мурены. Если это разодетое чучело считает, что продержится хотя бы две секунды…

Но эта мысль распалась сама собой, еще прежде, чем он успел сообразить, что происходит. Потому что мистер Роузберри, подхватив юбки, устремился в атаку.

Первым же выпадом он чуть не насадил Габерона на острие рапиры, точно толстого карася, канонира спасла Жульетта, которой он рефлекторно прикрылся. Второй, последовавший так быстро за первым, что казался его продолжением, заставил лопнуть несколько ремней, перехватывающих грудь Шму – и ассассин, испуганно выдохнув, отскочила назад. Третий снес с головы замершей Ринриетты алую треуголку. Четвертый… Пятый… Шестой…

- Руби его! – крикнула Алая Шельма и первой вытащила саблю.

Габерон и Шму, быстро переглянувшись, вытащили свое оружие, Габерон – длинную шпагу, Шму – два граненых кортика. Дядюшка Крунч, заревев от ярости, загрохотал грузовыми захватами. Пора показать зарвавшейся кабинетной крысе, как сражаются в абордажной схватке реликты ушедших эпох, которые он успел списать в музейный запас!

Они набросились на него с четырех сторон, осыпая ударами, каждый на свой манер. Шму жалила обоими клинками одновременно, рисуя завораживающий узор, не имеющий ничего общего с симметрией. Габерон хладнокровно разил короткими прямыми выпадами, каждый из которых мог пронзить паяца в платье насквозь – классическая формандская школа. Сабля Ринриетты даже не свистела – зловеще шипела, вспарывая ткань воздушного океана, и каждый ее выпад должен был закончиться хрипом умирающего. Дядюшка Крунч, не уповая на скорость захватов, молотил управляющего своими лапами, компенсируя недостаток проворности чудовищной силой.

Бой должен был закончиться к исходу второй секунды, коротко и жестоко, как и заканчиваются обыкновенно все неравные и яростные схватки. Но вторая секунда миновала, а в воздухе все еще звенела сталь. Третья, пятая… К исходу десятой платье мистера Роузберри все еще оставалось белоснежным, не испачканным ни единым алым пятном. Именно тогда Дядюшка Крунч впервые задумался о том, что где-то допустил ошибку. К исходу первой минуты он уже знал, в чем она заключалась.

В самом мистере Роузберри.

В старые времена про хороших фехтовальщиков говорили, что они танцуют на ветру. Мистер Роузберри определенно не был хорошим фехтовальщиком, в его движениях совершенно отсутствовала та грациозная легкость, которая составляет неотъемлимую часть фехтовального исскусства. Мистер Роузберри фехтовал в совершенно иной, никогда никем прежде не виданной манере.

Он двигался так, словно постоянно находился на пересечении ветров, рвущих его в разные стороны. Его движения были порывистыми и несдержанными, а выпады казались хаотично направленными, как у новичка, но, наблюдая за тем, как бессильно пятятся под этими выпадами члены Паточной Банды, Дядюшка Крунч понял, что первое впечатление было неверным. В тот момент он еще не догадывался, насколько, силясь уверить себя в том, что дело лишь в невероятной удачливости противника и напоре.

Мистер Роузберри не оставался на месте ни секунды. Он словно переносился из стороны в сторону, шурша юбками и оставляя за собой размытый хвост кружевной мантильи. Каждый направленный в его сторону выпад или проваливался в пустоту или встречался с лезвием рапиры, отбрасывающим сотни вспышек, словно сошедший с ума гелиограф. Проклятый управляющий двигался как заколдованный, и на мгновенье Дядюшка Крунч подумал, а реален ли он вообще. Быть может, это что-то вроде магической проекции, реалистичная картинка, нарисованная вражеским гомункулом?.. Но мгновенно гаснущие снопы голубоватых искр, возникающие при соприкосновении стали со сталью, говорили об обратном. Мистер Роузберри был отвратителен, но более чем реален.

Его манера драться была совершенно лишена элегантности. Выпады сыпались без связок и переходов, удары не переходили в контрудары, острие рапиры, казалось, устремлено во все стороны сразу. Ни одна фехтовальная школа из известных Дядюшке Крунчу, включая чуждые изящности приемы абордажного боя, не предполагала ничего подобного. Но если это были находки новичка, то – с этим пришлось смириться – дьявольски талантливого. Или даже противоестественно талантливого.

Мистеру Роузберри не мешали ни пышные юбки, ни оборки, он порхал из стороны в стороны почти бесшумно, если не считать шелеста накрахмаленной ткани, и каждое его движение оборачивалось ударом, столь отточенным и ловким, что даже Дядюшке Крунчу стоило неимоверного труда определить заранее его траекторию.

- Вот о чем я говорила, милочка, - управляющий распорядитель «Восьмого Неба» хихикнул, как ни в чем не бывало, перехватывая широкий выпад Габерона и одновременно уходя от тычка Шму в спину, - Ваше мироощущение слишком примитивно для того, чтоб работать в координатах чуть более сложных, чем курс в небесном океане. Встретив преграду, вы не способны осмыслить ее, лишь прете вперед, надеясь сокрушить ее слепым упорством. Но это не вызывает уважения. Это вызывает жалость.

Яростно выдохнув, Алая Шельма обрушила на него удар сабли. Достигни этот удар цели, разрубил бы управляющего распорядителя «Восьмого Неба» от макушки до корсета. Но тот, присев в отвратительной пародии на реверанс, вдруг уклонился, с такой легкостью, словно капитанесса орудовала не клинком, а тяжелой кочергой.

- В другое время я могла бы вас пощадить, - заметил мистер Роузберри, коротким гран-плие[148] уходя от следующего удара, - Но если что-то в этом мире не заслуживает жалости, так это глупость. Вы даже не в состоянии понять, что ваш враг – не я или «Восьмое Небо». Ваш враг – время. Враг, который уничтожил вас еще до того, как вы успели расставить фигуры…

Дядюшка Крунч заревел и обрушил на него сразу обе руки. От нагрузки заскрежетали суставы, в правом локте что-то щелкнуло. Но удар достиг цели. Большой письменный стол, за которым прятался управляющий, мгновенно превратился в гору бесформенных деревянных обломков. Мистер Роузберри мгновенно перешел в контратаку и, прежде чем Дядюшка Крунч успел опомниться, обрушил на него целую россыпь ударов. Они не причиняли боли, но оставляли на броне отчетливые борозды и, что еще хуже, лишали голема возможности ориентироваться в бою. Он словно вел корабль сквозь тысячи хлещущих с разных сторон ветров.

- Вам когда-нибудь приходилось видеть, как кета идет на нерест? – мистер Роузберри принял на эфес злой быстрый выпад Алой Шельмы и непринужденно ответил тремя собственными, один из которых распорол ей рукав кителя, - Жуткое зрелище, моя милая! Жуткое! Сотни тысяч рыб в последние дни своей жизни поднимаются в верхние слои атмосферы, чтоб отложить драгоценную икру. Икра кеты капризна, ей надо много солнца, в нижних слоях ей просто не уцелеть. И кета идет вверх. Пять тысяч футов, шесть тысяч футов, семь тысяч футов… Ее жабры не способны дышать разряженным воздухом, она быстро теряет силы, но все равно поднимается. Никто не знает наверняка, о чем думает кета в эти последние минуты. Быть может, она тоже думает, что ее враг – небо. Что высота, убивающая ее - это смертельный противник. Но нет. Ее убивает не небо, ее убивают собственные инстинкты, слепо ведущие ее все выше и выше. Инстинкты, которые не знают, когда надо остановиться. В этом вы с ней сходны.

Габерон сделал молниеносный финт и попытался достать мистера Роузберри на отходе, коварным, как шип ската-хвостокола, обратным выпадом. И выругался сквозь зубы, когда дрожащая струна рапиры чиркнула его по предплечью, едва не отхватив пару пальцев.

- Всего лишь рыба. Глупая самоуверенная рыба.

- Иногда рыба утягивает в небо излишне самоуверенного рыбака, - процедила Алая Шельма, перехватывая саблю, - Я еще не успела разогреться…

Дядюшка Крунч разобрал в ее дыхании опасную прерывистость. Еще не настоящую одышку, но грозный признак того, что запас человеческих сил отнюдь не бесконечен. Даже короткая схватка способна опустошить его подчистую, Ринриетта же рубилась с обжигающей яростью, вкладывая в каждый удар куда больше энергии, чем было необходимо. И хоть схватка длилась не больше двух или трех минут, ее яростный накал не мог пройти бесследно.

Она опять схватила не тот ветер, подумал Дядюшка Крунч, пытаясь встать так, чтоб принять на себя наибольшее количество вражеских ударов и прикрыть капитанессу. В этом ее беда. Сделав ошибку, она теряет осмотрительность, пытаясь напором компенсировать отсутствие гибкости. Она вкладывает все новые и новые силы в удары, не обращая внимания, что эти удары уходят в пустоту.

В том, что ошибка была сделана, Дядюшка Крунч уже почти не сомневался. Лишь корил себя за то, что не успел вовремя понять, куда дует ветер Алой Шельмы, чтоб переменить паруса. Попытка тягаться с «Восьмым Небом» уже была ошибкой. Они высадились на Эребусе, повинуясь ее увлекающему напору, позабыв о том, что осмотрительный небоход, ища признаки бури, всегда первым делом изучает горизонт, а не просто измеряет ветер.

Никто из них не возразил ей. Никто не заставил передумать.

Кета. Просто глупая кета, прущая вверх.

Следующий удар Габерона едва не достиг цели. Сделав очередной ложный замах, он стремительным полушагом оказался почти в упор к мистеру Роузберри и, прежде чем тот, успел спохватиться, саданул его локтем в живот. Трюк был грязным, но пираты не гнушаются и такими. Дядюшка Крунч торжествующе зарычал, увидев, как управляющий тонко вскрикнул и упал на пол, выронив рапиру.

На обращенном вверх напудренном лице мистера Роузберри появилось выражение нестерпимой муки, из подведенного глаза, оставляя грязно-черный след туши на щеке, скользнула слезинка.

- Даму? – всхлипнул он, глядя расширенными глазами на канонира, - Вы ударили даму?

Габерон замешкался. Не более, чем на половину секунды, но хватило и этого. Формандская кровь помешала ему опустить уже занесенную для удара шпагу. А когда половина секунды прошла, было уже поздно, потому что мистер Роузберри взвился вверх подобно пружине и крутанулся как волчок. Из-под шелестящих юбок возник начищенный дамский ботинок, коротко пнувший канонира в бедро. Удар не выглядел сильным, но Дядюшка Крунч услышал треск – жутковатый треск, похожий на звук ломающейся реи.

Габерон, с лица которого мгновенно ушла вся кровь, даже не успел закричать боли, почти мгновенно повалившись на палубу с нелепо подогнутой ногой. Дядюшка Крунч не знал, что такое боль, но сейчас, глядя на широко открытые глаза Габерона и открытый в беззвучном крике рот, понял – канонир уже вышел из боя.

- Критическая высота превышена, - произнес мистер Роузберри, улыбаясь. Его голос звучал зловеще и жутко, может, оттого, что он впервые не кривлялся, пытаясь говорить как женщина, - Начинаю обратный отсчет для глупой рыбы. Три.

У Шму была хорошая позиция для удара. Возможно, она бы взяла свое, если бы выждала еще немного. Но, увидев, как падает Габерон, она закричала от ужаса и бросилась в слепую атаку, полосуя воздух кортиками – атаку столь же безрассудную, сколь и запоздалую.

Будь она быстра и смертоносна, как прежде, один из ее ударов мог достичь цели. Но с потерей Пустоты ассассин потеряла и многое другое. Она все еще была стремительна и ловка – но лишь человеческим меркам.

А мистер Роузберри не был человеком.

Он коротко повернулся на носках туфель, отчего юбки хлопнули парусом, невооруженная левая рука поплыла вверх и вперед. И хоть кулак мистера Роузберри казался совсем небольшим, а удар – мягким, почти невесомым, Шму отшвырнуло с такой силой, точно ее ударила исполинским хвостом огромная касатка. Маленькая фигурка в обтягивающей форме упала на пол, разметав руки, и осталась лежать неподвижно.

- Два, - спокойно заметил мистер Роузберри, поворачиваясь к Дядюшке Крунчу и Алой Шельме, - Но вы так ничего и не поняли. Кета не умеет считать.

Привалившийся к стене Габерон застонал. Он выглядел как человек, едва удерживающийся в сознании – лоб бледный, покрытый испариной, глаза потускнели, как предрассветные звезды.

- Ринни… Убирайся отсюда. Я не знаю, какие… кх-кх… какие фокусы оно использует, но ты с ним не сладишь. «Вобла». Возвращайся на корабль. Ржавый старик, хоть ты понимаешь…

Дядюшка Крунч понимал. Ринриетта должна уцелеть. Растопырив лапы и щелкая захватами, он пошел на мистера Роузберри, стараясь производить побольше шума и разрушений. Он безжалостно давил и калечил дорогую мебель, проламывал стены, заставляя сотрясаться перекрытия, рычал так, что звенело уцелевшее стекло. Поршни в его ногах осекались, отчего его вело в сторону, как рыбу с оторванным плавником, но пока он мог сохранять равновесие, он должен был попытаться.

«Беги! – мысленно взмолился он, глядя на Ринриетту, - Беги же, чтоб тебя!»

Нечего было и думать попасть тяжелой неуклюжей лапой по мистеру Роузберри – тот танцевал вокруг неповоротливого голема, хихикая и карикатурно отставив руку с оружием – точно участвовал в танце с неуклюжим партнером. Дядюшка Крунч несколько раз чуть не задел его, но, в отличие от Ринриетты, был достаточно хладнокровен, чтоб понять – его заслуги в этом не было.

Он знал, что у него почти нет шансов даже зацепить противника, но сейчас он и не думал об этом. Главное – прикрыть телом Алую Шельму, дать ей крошечную передышку. И если Роза направит ей ветер благоразумия, капитанесса воспользуется этой передышкой, чтоб бежать…

Мистер Роузберри зевнул, изящно прикрыв рот накрахмаленным платком.

- Немного однообразно, - пожаловался он, столь свежим голосом, словно последние несколько минут не размахивал рапирой, а пил чай, сидя на кушетке, - А однообразие обладает свойством утомлять. Надеюсь, господа, вы не станете меня упрекать, если я отброшу объедки и сразу возьмусь за десерт?.. «Барбатос», он твой.

* * *

Дядюшка Крунч занес для удара правую руку. Но Мистер Роузберри в этот раз почему-то не стал отступать. Даже не поднял оружие. Просто стоял и насмешливо улыбался, не делая попытки отстраниться. Дядюшка Крунч знал, что другого шанса ему не представится. Заревев от ярости, он попытался ударить, но уже занесенная рука не шевельнулась. Грузовой захват на ней висел мертвым грузом. Неужели перебита силовая передача?.. Дядюшка Крунч хотел было отступить, но обнаружил, что и ноги его не слушаются.

Он чувствовал себя кораблем, внутрь которого прорвалась вражеская абордажная команда, принявшаяся молниеносно рубить канаты, связывающие паникующее сознание с телом. Они начали с мелких механизмов, отвечающих за управление равновесием и захватами, но в считанные секунды подчинили себе все, так, что Дядюшка Крунч не успел даже вскрикнуть. У него больше не было тела. У него не было голоса. Он превратился в неподвижную статую, которая никогда не сможет опустить поднятую для удара руку.

Но еще хуже страшного ощущения беспомощности было ощущение того, что его сознание больше не было одиноко в стальном теле. Что-то прикоснулось к нему. Что-то постороннее, пришедшее извне, просочившееся в щели и теперь сворачивающееся внутри, облепляющее изнутри липкой серой паутиной. Дядюшка Крунч хотел заблуждаться, но слишком хорошо знал, что это.

«Барбатос», невидимый хранитель Эребуса. Убийца «Малефакса». Послушный слуга и палач «Восьмого Неба».

Дядюшке Крунчу было чуждо отвращение. Не наделенный ни плотью, ни воображением, он не понимал, что ужасного находят люди в несвежей пище или зрелище мертвеца. Теперь же он осознал это в полной мере.

То, что затапливало его изнутри, было не просто сгущенной магией. Это было чьей-то чужой волей, сладострастной, ненавидящей и отвратительной одновременно. Она захватила тело голема не просто подчиняясь приказу, она испытывала при этом сладострастное удовлетворение, наблюдая за тем, как отчаянно он пытается сопротивляться и упиваясь его страхом. И если это был «Барбатос», то Дядюшка Крунч готов был поклясться, что ничего более омерзительного ему встречать не приходилось.

От того, что вторглось в его тело, разило скверной, разложением, чем-то гибельным и больным. Если бы Дядюшка Крунч не знал, что это гомункул, он принял бы его за бесплотное, выползшее из Марева, чудовище. Чудовище, которое, урча от наслаждения, принялось поедать его изнутри.

Мистер Роузберри отвесил ему шутовской реверанс. Уже не опасаясь тяжелых лап абордажного голема, он приблизился и фамильярно похлопал его по броне.

- Иногда я завидую магическим существам, - прощебетал он, наблюдая за корчащимся в борьбе за собственное тело големом, похожим на сломанную заводную куклу, - Они неподвластны законам физики, они сильнее нас, они – жители иного мира, бесконечно более сложного и богатого. Но есть в этом и определенные недостатки, неправда ли?..

Дядюшка Крунч все еще сражался за собственное тело, хоть и чувствовал всю тщетность этого последнего боя. Это не было похоже на схватку посреди объятой пламенем палубы, сила, с которой он сражался, была настолько несопоставимо сильнее его, что даже не рассматривала голема как противника. Он попытался занести руку для удара, удара, который должен был разнести вдребезги голову мистера Роузберри, но поздно. Тело уже не принадлежало ему.

Дядюшка Крунч слышал сдавленный визг собственных торсионов – его собственное тело стало мертвой многотонной массой, клонившейся вниз, массой, которой он больше не мог ничего противопоставить. И он упал, с грохотом и гулом, как падают все большие механизмы, упал так, что во всем зале подскочила мебель, а на дорогом паркете образовалась безобразная вмятина.

- Он еще жив, - мистер Роузберри быстро потерял интерес к поверженному противнику, беспечно повернувшись к Дядюшке Крунчу спиной, - А ведь «Барбатос» мог сжечь его в мгновение ока. Превратить его сознание в тлеющие угли. Возможно, я и прикажу ему это сделать, но позже. Один, госпожа Уайлдбриз! Предельная высота! Если вы не кета, лучше повернуть назад…

Алая Шельма зло усмехнулась, поднимая саблю. Подаренный ей перерыв она использовала не для того, чтоб сбежать, а для того, чтоб восстановить силы. И сейчас, несмотря ни на что, собиралась броситься в бой. Зная, что он станет последним боем в ее не очень-то долгой жизни.

- Зря, - мистер Роузберри с противоестественной легкостью перехватил первый же удар, который должен был отделить его голову от торса, - Я снижу оценку за вашу непроходимую глупость, но все же накину полбалла за упорство. Оно и в самом деле впечатляет.

Алая Шельма не позволила втянуть себя в разговор. Она вновь насела на мистера Роузберри, надеясь найти уязвимость в его дьявольской защите. Абордажная сабля пыталась достать его сбоку, снизу, наискосок, но ни разу даже не зацепила струящегося белого шелка.

Выпад, выпад, выпад! Иногда Дядюшке Крунчу казалось, что лезвие сабли вот-вот нащупает пляшущего противника, раз и навсегда оборвав фальшиво звенящий смех. И каждый раз до этого не хватало четвертинки дюйма. С какой бы стороны Ринриетта ни нанесла удар, проворное лезвие рапиры изящно парировало его, отбрасывая в сторону или заставляя соскальзывать в пустоту.

Слишком быстро, Ринриетта, мысленно застонал он. Нельзя столь безоглядно расходовать свои силы, особенно когда противник нарочно выжимает тебя.

- Один на один, мисс Уайлдбриз, - фамильярно подмигнул мистер Роузберри, - Старое против нового. Традиции против новаторства. Надеюсь, вы простите мне невинную страсть к символизму? Ну же, давайте! Покажите мне, чего вы стоите! Деритесь – во имя всего, что вам дорого! Покажите, чего вы, пираты, стоите на самом деле!

Алая Шельма закусила губу и удвоила натиск. Некоторое время мистер Роузберри пятился от нее, позволяя вести, но Дядюшка Крунч уже научился читать его дьявольскую манеру боя и понимал, что это вовсе не признак усталости и не пассивность, а очередная издевка.

Мистер Роузберри полностью контролировал поединок, словно учитель фехтования, сражающийся против мальчишки, впервые взявшего в руки тренировочный клинок. Лезвие абордажной сабли крушило в щепки мебель и дорогую отделку, сметало со столов изящные подсвечники и безжалостно раскраивало висящие на стенах панно, превращая пейзажи сюрреалистичных цветов в свисающие лохмотья. Однако задеть дьявольского хозяина «Восьмого Неба» оно было не в силах.

«Не спеши! – мысленно взмолился Дядюшка Крунч, - Он нарочно выматывает тебя, ждет, когда выбьешься из сил!»

Алая Шельма то ли прочитала его мысли, то ли действительно выдохлась, не в силах больше поддерживать яростный темп. Она перешла к более экономным выпадам, заложив свободную руку за спину, в ее движениях появилась танцующая элегантная грациозность фехтовальщика, пришедшая на смену агрессивной развязности пирата. Но мистера Роузберри нелегко было провести новой тактикой. От выпадов капитанессы он уклонялся с прежней легкостью насмешливого ветерка.

- Недурно, - снисходительно заметил он, легко перехватывая низкий выпад Алой Шельмы изящным батманом[149], - Кажется, вы приспособили классический стиль для работы с абордажной саблей? Смело, но не очень-то эффективно, совсем другой баланс… О да, узнаю старомодную школу Аретьюзы. Признайтесь, у вас была высшая отметка по фехтованию?

Алая Шельма резко отскочила в сторону, попытавшись провести молниеносный ремиз[150], но сама чуть не лишилась уха – лезвие рапиры отбросило от ее лица прядь волос. Мистеру Роузберри надоело отступать. Он перехватил инициативу и непринужденно стал теснить Ринриетту в противоположную сторону. Дядюшка Крунч с болью в скрежещущих потрохах понял, что она ничего не может поделать. Еще минуту назад яростно атакующая, сейчас она едва успевала парировать сыплющиеся на нее удары.

Дядюшка Крунч знал, что умирает. «Барбатос» сдавливал его внутренности, заставляя тонкую сталь пронзительно скрипеть, и натиск этот должен был сокрушить его тело изнутри. Дядюшка Крунч охотно раздробил бы собственную голову о стену – если бы гомункул мистера Роузберри позволил ему шевельнуть хоть пальцем. Вместо этого он медленно опустошал его, наполняя липкой черной жижей, сладко нашептывая что-то неразборчивое на ухо…

В отчаянной контратаке Алая Шельма попыталась пробиться к ведущей вниз лестнице, но мистер Роузберри, легко разгадав ее замысел в зачатке, решительно перечеркнул его, оттеснив ее вглубь зала, далеко от пути к спасению. Стиснув зубы, пятясь и отчаянно парируя, Алая Шельма приближалась к дальней стене, откуда оставалась лишь одна лестница – наверх. Дядюшка Крунч вспомнил здание «Восьмого Неба» сверху – плоская крыша с террасой, возвышающаяся футов на семьдесят от поверхности острова. Если мистер Роузберри загонит туда Ринриетту, выхода у нее не останется – только рыбам позволительно удерживаться в воздухе без помощи чар…

Это уже не было боем. Это было избиением, расчетливым, хладнокровным. И явным настолько, что это начала понимать даже сама капитанесса. Мистер Роузберри не просто громил ее, он наслаждался ее беспомощностью, уже не скрывая этого. Каждый свист его рапиры возвещал об очередном унижении, которое Ринриетта вынуждена была сносить, неумолимо пятясь. На ее лице уже красовалось не меньше полудюжины глубоких царапин, один рукав кителя висел, наполовину отпоротый, еще множество прорех зияло на предплечьях и полах. Очередной небрежный взмах рапиры отсек несколько прядей с ее лба, заставив Алую Шельму вскрикнуть и споткнуться. Но добивать ее мистер Роузберри не стал. Терпеливо ждал, пока она поднимется и возьмет в руки саблю.

- Быстрее! – скомандовал он, при этом из его голоса почти пропали женские нотки, а вот женская презрительность осталась, - И ты смеешь называть себя пиратом? Алой Шельмой? Как по мне, ты такое же недоразумение, как и твой дед!

Ринриетта бросилась в атаку, слепо размахивая саблей. И мгновенно поплатилась за это еще одной глубокой царапиной, легшей в трех четвертях дюйма от глаза. Ей удалось отступить, но следующий же контрвыпад противника едва не обрезал ей мочку уха. Если бы Дядюшка Крунч мог управлять своим телом, он заревел бы так, чтоб во всем здании «Восьмого Неба» обрушилась крыша. Но он оставался лишь бессильным зрителем, вынужденным наблюдать за величайшим позором Алой Шельмы.

Легко погибнуть в благородном бою от руки противника, который оказался сильнее тебя. Всякий пират рано или поздно этим и кончает. Но именно боя мистер Роузберри ей и не предлагал. Он откровенно насмехался над ней, демонстрируя ее беспомощность ей же самой. Даже в его ударах, молниеносных и отточенных с нечеловеческим расчетом, было презрение. Каждый его выпад был не столько ударом, сколько очередным доказательством ее слабости. И он не собирался давать ей милосердной смерти, понял Дядюшка Крунч с ужасом, он собирался закончить свою игру до конца. Сломать Ринриетту, раздробив то, что его в ней раздражало с самого начала – ее архаичную пиратскую самоуверенность, ее нелепую гордость, ее капитанское достоинство. И он добился своего. Темная медь ее глаз посветлела, но виной этому была не смена освещения, а выступившие слезы. Смешиваясь с кровью, предательская влага стекала вниз, образуя на лице грязно-алые разводы.

Она поняла свою участь.

Очередной удар мистера Роузберри выбил у нее из руки оружие, заставив саблю беспомощно задребезжать по полу. Но в этот раз Алая Шельма не нагнулась, чтоб ее поднять. Вздрогнув, она осталась стоять на месте, судорожно дыша и тщетно пытаясь вытереть лицо обрывком рукава.

- Хватит, - сказала она твердым, но дрогнувшим голосом, - Если хотите меня убить, так убейте. Становиться посмешищем я не желаю.

Мистер Роузберри скорбно вздохнул. Должно быть, он предвкушал еще несколько минут представления.

- Вы уже превратились в посмешище, милочка, - заметил он, опуская рапиру, - В тот самый миг, когда решили стать пиратом. Я лишь показал вам ваше место. Ну так что вы такое по сравнению с «Восьмым Небом»? Что такое ваши ветра по сравнению с тем, что может погасить все ветра, дующие в небе, с поступью цивилизации?

Алая Шельма уронила голову на грудь. Нет, понял Дядюшка Крунч, это уже не Алая Шельма. Это Ринриетта Уайлдбриз, девчонка в пиратской треуголке, хотевшая стать грозой небесного океана. Только треуголки у нее на голове уже не было.

- Закончим, - тихо попросила она.

В ее глазах больше не было потемневшей бронзы. Они казались пустыми, как две бреши в корабельной броне.

Мистер Роузберри улыбнулся и вновь поднял рапиру.

* * *

Дядюшка Крунч почти видел, как лезвие рапиры беззвучно входит в грудь Ринриетты, как на изрезанной алой ткани появляется крохотное влажное пятно. Но удара все не было. Мистер Роузберри занес рапиру для удара, но отчего-то остановился, словно что-то невидимое сдержало его руку. Еще одно издевательство перед смертью? Еще одна насмешка?

Но управляющий распорядитель не улыбался. Напротив, на его лице впервые за все время появилось выражение сосредоточенности.

- Что это значит? – спросил он в пустоту, - Ах, вот как… А почему ты позволил им отшвартоваться, «Барбатос»? Я думал, управление в твоих руках! Ах, вручную… Говоришь, какая-то девчонка превратила швартовочные концы в спагетти?

Гаснущий рассудок Дядюшки Крунча, который все плотнее охватывало тьмой, испытал удовлетворение. Молодец, корюшка. Не растерялась. Да только что толку…

- Ерунда, - мистер Роузберри, забыв про ошеломленную и сломленную Алую Шельму, ждущую последнего удара, тщательно поправил парик, - Неужели ты настолько слаб, что тебя могут переиграть два человека и полумертвый гомункул? Перехвати управление этой «Воблой» и… Пожалуй, утопи ее в Мареве. Наилучший способ разом скрыть все следы, а эта посудина, видит небо, наследила уже предостаточно… Что? Странный магический фон? Никогда такого не видел? Великий тунец, «Барбатос», ты что, вообразил себя исследователем? Мне плевать на необычный узор чар, слышишь! Вниз ее!

Дядюшка Крунч не видел его собеседника, но отчетливо ощущал его присутствие, как прежде ощущал присутствие «Малефакса». Но если гомункул «Воблы» походил на озорной ветерок, существо по имени «Барбатос» казалось ему пластом удушливого отработанного пара, окутавшим весь зал и самого мистера Роузберри. Быть может, из-за этого ему казалось, что в зале быстро темнеет, но подсознательно он понимал, что это отказывает его собственное зрение…

- Слишком много хлопот в последнее время, мисс Уайлдбриз, - мистер Роузберри капризно надул губы, поигрывая рапирой, - Кажется, ваши люди еще не поняли того, в чем убедились вы лично. Вы обречены не потому, что бросили вызов «Восьмому Небу». Вы обречены потому, что слишком архаичны и слепы. И слишком… Что еще?!

Он вновь застыл, вперив пристальный взгляд в потолок.

- «Барбатос», мне плевать, какой курс берет это корыто. По всей видимости, оно просто намеревается смыться и… Как это понимать? Набирает высоту? Уж не хочешь ли ты сказать, что оно намеревается бомбардировать остров? Впрочем, плевать. Эребус устоит, даже если они скинут нам на голову тонну пороха.

Дядюшка Крунч с трудом сконцентрировал взгляд на окне, в которое еще недавно бился незадачливый кальмар, и вдруг понял, отчего в зале сделалось темнее. Не потому, что линзы отказывались ему служить.

Просто что-то большое заслонило окна зала. Что-то достаточно большое, чтоб его тень за несколько секунд погрузила всю резиденцию «Восьмого Неба» в полумрак, мгновенно отрезав ее от солнечного света. Грузный силуэт показался Дядюшке Крунчу знакомым, но мысль неумолимо замедлялась в гибнущем теле, оттого неизвестность тянулась мучительно долго. Огромный кашалот или…

Конечно же, это была «Вобла». Невозмутимая, как все большие существа небесного океана, грузная, она карабкалась в небо тяжело и медленно, и скрип ее киля напоминал старческое кряхтение. И все же она поднималась. Дядюшка Крунч был не в силах оторваться от этого зрелища. В нескольких футах перед окном скользила ее обшивка из старых досок, покрытая бесчисленными шрамами прожитых лет и раковинами намертво въевшихся моллюсков.

«Вобла» поднималась вверх, неспешно и спокойно, выполняя какой-то только ей ведомый маневр. Дядюшка Крунч едва не застонал от невозможности прикоснуться напоследок к ее шершавой шкуре. Сейчас ее вела чужая воля и, кажется, вела уверенно…

«Неужели таран? – отрешенно подумал он, - наблюдая за тем, как баркентина поднимается все выше и выше, - Нет, Тренч не настолько глуп… Но что тогда?..»

«Вобла» не намеревалась останавливаться вровень с резиденцией, она поднималась все выше, до тех пор, пока не скрылась из виду, мелькнув напоследок ободранным килем. В зале вновь стало светло, однако лицо мистера Роузберри словно осталось погружено в полумрак, на нем лежала тень невысказанных опасений.

- Что они задумали? – спросил он резко, отнюдь не женским голосом, - Какого черта карабкаются еще выше? Дай мне изображения! Да, болван, прямо сюда!

Дядюшке Крунчу не раз приходилось видеть, как «Малефакс» сплетает картинку из разноцветных нитей. И хоть он обычно презрительно фыркал, объявляя это ярмарочными фокусами, до которых настоящие пираты никогда не опустились бы, внутренне всегда испытывал затаенное благоговение, видя как в пустоте сами собой возникают светящиеся контуры островов или кораблей.

«Барбатос» выполнил приказ быстрее, чем порожденное им эхо затихло в разгромленном зале. Среди изувеченных остатков мебели и разбитого стекла стали возникать цветные линии, сплетающиеся друг с другом удивительно быстро – точно работал невидимый и бесшумный ткацкий станок. На то, чтоб воспроизвести в деталях весь корпус баркентины, включая верхние оконечности мачт, у него ушло не более нескольких секунд. Паруса фок-мачты оставались стянуты на гитовах, видимо, у Тренча и Корди не хватило сноровки их поднять, зато косые паруса раздувались на глазах, превращаясь в огромные треугольные акульи плавники. Магическое изображение «Воблы» медленно поднималось над полом, делаясь все детальнее и четче. И в какой-то миг стало реалистичным настолько, что Дядюшка Крунч разглядел на его борту две крошечные фигурки, каждая с ноготь размером. На одной была несуразно большая шляпа, другая выглядела тощей и высокой.

- Девяносто футов над островом? – переспросил мистер Роузберри невидимого собеседника, - Зачем они забрались туда? Почему они не бегут прочь? Это же пираты, простейшие рыбы из всех, существующих в небесном океане. Они или нападают или бегут прочь, поджав хвост! Жалкая кета!..

В этот момент та фигурка, что походила на Тренча, коротко взмахнула крошечной, со спичку, рукой, и вниз полетела, крутясь, какая-то точка, слишком мелкая для того, чтоб линзы Дядюшки Крунча могли разобрать детали.

- Что это? - мистер Роузберри прищурился, отчего его ресницы едва не слиплись, - Бомба? Послание? Что?.. Что значит - механизм? Какой еще механизм? Что ты несешь, «Барбатос»? Они что, просто швырнули в нас старым ржавым будильником?..

Дядюшка Крунч ощутил в недрах своего умирающего тела какую-то легкую вибрацию. Должно быть, разрушались не знавшие много лет отдыха пружины. Сейчас это ощущение уже не казалось ему зловещим, напротив, он надеялся, что оно станет предвестником близящейся смерти. Дядюшка Крунч ощутил привкус кислой, отдающей медью, усмешки. Едва ли Роза Ветров пускает големов на Восьмое Небо, слишком уж тонки там облака, чтоб по ним могли разгуливать образины вроде него, да и черт с ним, с этим небом…

Дрожь внутри быстро росла, скоро он уже чувствовал, как тихонько дребезжат тяжелые пласты брони. Это хорошо, подумал он. Значит, осталось недолго. Единственное, что отравляло ему последние минуты существования – мысль о том, что он подвел свою капитанессу.

Не сдержал слова, данного Восточному Хуракану.

«Ржавый дурак, - мысли тоже дребезжали в такт умирающему телу, - Поделом тебе. Нечего было лгать Ринриетте с самого начала…»

- Что это? – мистер Роузберри, беспокойно озираясь, - Ты чувствуешь это, «Барбатос»? Да смотри же!

Забыв про рапиру, управляющий «Восьмого Неба» указал пальцем на чудом уцелевший хрустальный графин на столе. Дядюшка Крунч не сразу понял, отчего тот привлек внимание управляющего. Потребовалось предельное напряжение фокусировочных механизмов, чтоб уловить очевидное – графин мелко подрагивал, словно стоял не на прочном столе, а на каком-то работающем на полных оборотах механизме. И дрожь эта, судя по всему, не стихала, а возрастала. Только тогда Дядюшка Крунч сообразил, что вибрация в его собственных внутренностях является отзвуком той же, что сотрясает зал.

Дребезжание графина, поначалу едва слышное, становилось все громче. Ему начали вторить уцелевшие оконные стекла из числа тех, что еще остались в рамах. Это выглядело нелепо, почти как магический выброс «Воблы», один из ее невинных и бесполезных фокусов. Но дребезжание нарастало, очень быстро его подхватили чернильницы и пресс-папье, тихонько заворчала на своих местах мебель. В этот хор вливались все новые и новые голоса, отчего он набирал силу, креп, возвышался, до тех пор, пока не превратился в зловещий, заполнивший все помещение, гул. На глазах у Дядюшки Крунча писчие принадлежности стали двигаться на столах, на пол посыпались с серебристым звоном осколки. Мистер Роузберри зачарованно наблюдал за этим, пока прямо над его головой не раскрылась трещина, осыпав управляющего распорядителя облаком похожей на пудру побелки.

- Что это за дьявольщина, «Барбатос»? – недоуменно поинтересовался он, хлопая ресницами с застрявшими в них комочками туши, - Что происходит?

Дядюшка Крунч не слышал голоса гомункула «Восьмого Неба», но отчетливо видел, как темнеет даже под густым слоем грима лицо мистера Роузберри.

- Низкочастотная вибрация в породах острова? Нарастает? Так прекрати ее! Что? Ты же не хочешь сказать, что… Великая Роза!

Подхватив обеими руками юбки, мистер Роузберри вдруг бросился к ведущей вниз лестнице, даже не обернувшись в сторону едва державшейся на ногах Ринриетты. На ходу он бормотал ругательства себе под нос, иногда мужским голосом, иногда женским, и воздух, пропитанный злым могуществом «Барбатоса», едва не искрил вокруг него.

С лестницы послышался частый перестук каблуков. Управляющий распорядитель так спешил, что мог бы дать фору матросу, спускающемуся по трапу. Сбитая с толку Алая Шельма молча смотрела ему вслед. Она выглядела сбитой с толку, оглушенной, и Дядюшка Крунч мог ее понять. В тот миг, когда она уже приготовилась к смерти, смерть вдруг обманула ее, выкинула какой-то нелепый трюк, обернула все фарсом. Это было похоже на очередную насмешку Розы.

Охватившая зал вибрация уже не казалась причудливым магическим фокусом, она быстро превращалась в утробный гул, от которого стулья сами собой подпрыгивали на ножках, а груды мусора дребезжали по углам. С отвратительным хрустом по оконным стеклами зазмеилась изломанная трещина. Одно, второе, третье… Штаб-квартира «Восьмого Неба» все больше напоминала внутренности попавшего в зону турбулентности корабля. Только здесь не было ни тяжелой мебели, ни привинченных к полу столов, ни протянутых внутри отсеков штормовых креплений…

- Что за чертовщина? – пробормотала Алая Шельма, беспомощно озираясь, - Что происходит?

- Н-н-ннет времени объяснять, прелессс-с-ссстная капитанес-с-сса. Поверьте мне на слово, вам не стоит бб-б-б-быть свидетелем того, что здесь сейчас п-п-пппроизойдет.

Голос гомункула звучал так, словно он действительно побывал на всамделишном Восьмом Небе – и вернулся обратно. Едва слышимый, дрожащий, заикающийся, он, тем не менее, звучал немногим громче треска оконных стекол, и этого было довольно.

- «Малефакс»! – капитанесса едва не вскрикнула от неожиданности, - Ты жив!

- Едддд-два ли это м-м-ммоя з-ззаслуга, - выдавил бесплотный гомункул неразборчиво, - П-ппросто у «Б-б-ббарбатоса» внезапно возникло много п-п-ппроблем на острове. Ему ппп-ппришлось снять контроль с м-ммммоих структур и я этт-ттим вв-ввоспользовался. Д-даю ссс-ссвязь с К-корди. Врем-ммени совсем н-нет.

Дядюшка Крунч вдруг осознал, что может двигаться. Что черная жижа, затопившая было его изнутри, стремительно рассасывается, а вместе с ней исчезает и стойкий запах гнили, окружавший «Барбатоса». Он неуверенно попытался пошевелиться – и правая рука, неохотно скрипнув, подчинилась. Постепенно все его члены обретали чувствительность, недостаточную, чтоб ощущать их в полной мере, но достаточную для того, чтоб хоть частично восстановить контроль. Старые, изношенные, реагирующие с опозданием, части его тела, кряхтя от взваленной на них нагрузки, пытались не рассыпаться, поднимая грузное тело на ноги. Под броневыми пластинами что-то отчаянно скрежетало, но он справился, не обращая внимания на то, что правая нога тянется по полу, а из-под левого плеча извилистой струйкой течет масло.

Хвала Розе, он мог двигаться. А значит, еще не полностью выработал свой ресурс.

- Ринни! Ринни! Ты меня слышишь? Ринни!

Голос ведьмы был едва слышен в сотрясаемой вибрацией зале, но, едва услышав его, Дядюшка Крунч испытал невыразимое облегчение – словно прохладный ветерок вторгся в грохочущую обжигающую бурю.

- Слышу, Корди! – капитанесса оглянулась, словно ожидала увидеть в разгромленном зале саму Сырную Ведьму, - Что… Что происходит? Это вы натворили?

- Нет времени! Уходите!

- Что?

- Прочь! Выбирайтесь из здания!

- Почему?

- Оно сейчас рухнет!

- Погоди, не так быстро, нам надо спуститься…

- Нет!.. – голос Сырной Ведьмы на несколько секунд смолк, перекрытый клокочущими в магическом эфире помехами, - Не вниз! Остров сейчас развалится!

* * *

Дядюшка Крунч глухо застонал.

- Что вы натворили?! Нельзя было оставлять вас двоих без присмотра!

- Это все Тренч… Неважно, просто выбирайтесь из здания! Не вниз – вверх!

- Какого дьявола нам делать на крыше дома, который вот-вот развалится? – рявкнул Дядюшка Крунч, и подавил желание треснуть себя грузовым захватом по лбу, - Ах дьявол, «Вобла» же над нами!.. Вы сможете удержать корабль на месте, мальки?

- Да! Вверх!

Не теряя времени, Алая Шельма бросилась к распростертому у стены Габерону и залепила канониру оглушительную пощечину. Тот застонал и медленно открыл глаза. Нога его была согнута под неестественным углом, причиняя, должно быть, ужасную боль. Дядюшка Крунч знал, что человеческая плоть необычайно слаба. А еще он знал, что человеческая плоть необычайно упряма. Настолько, что иной раз даст фору закаленной стали.

- Подъем! – крикнул он, осторожно приподнимая грузовой клешней канонира за ворот камзола, - Нет времени! Вверх!

Ринриетта тем временем привела в себя Шму. Та не сразу поняла, где находится, а когда поняла, первым делом метнулась с испуганным возгласом к Габерону.

- Ты ранен, Габби?

- Полный порядок, - Габерону приходилось говорить сквозь зубы, сдерживая дыхание, - Но, кажется, мне понадобится деревянная нога. Как думаешь, красное дерево еще не вышло из моды?..

- Нога на месте, - буркнул Дядюшка Крунч беззлобно, помогая канониру подняться, - Обычный перелом. Но танцевать на ней ты будешь не скоро… А ну вверх! На крышу! Шму, тащи этого балабола! Ну!

Ассассин была ниже Габерона на две головы, а уж по комплекции и вовсе терялась на его фоне, но каким-то образом сумела поддержать канонира под руку.

- Держись за меня. Я вытащу.

- Благодарю покорно, госпожа баронесса, - Габерон заскрипел зубами от боли, - Но ваша настойчивость меня смущает. Неужели все готландцы столь чужды тактичности?..

Ассассин внезапно выпрямилась, так, что ее лицо оказалось почти вровень с согнувшимся канониром, а глаза их вдруг и вовсе оказались совсем близко. И в этот раз она не отвела взгляд. Напротив, впилась в его лицо так, словно хотела, чтоб оно было последним, что она видит.

- Габби… Габби, заткнись!

Шму потащила Габерона в сторону лестницы. И хоть она заметно пошатывалась под его весом, Дядюшка Крунч решил, что свое слово она сдержит. Быть может, Пустота больше и не давала ей сил, зато ее собственных, заключенных в тощем угловатом теле, вполне хватало на двоих…

Здание уже ходило ходуном, да так, словно его за все углы трепали огромные киты. Со зловещим хрустом лопался паркет, обнажая содрогающиеся в конвульсиях перекрытия, с потолка падала пластами штукатурка, лестница раскачивалась из стороны в сторону, будто веревочный трап в шторм…

- Ринриетта! Ринриетта!

С жалобным звоном на пол попадали изящные бронзовые карнизы. Из-за алебастровой пыли, облаками висящей в воздухе и облепившей линзы Дядюшки Крунча, он едва видел контуры окружающих предметов. Но лестница на крышу все еще была на месте, хоть и жутковато пошатывалась, скрипя всеми ступенями. Наконец он увидел Ринриетту и облегченно вздохнул – она уже была на лестнице. Он хотел было двинуться вслед за ней, но замешкался на несколько секунд – под ногами обнаружилось нечто важное, нечто, что он не хотел бы оставлять здесь.

Подъем по лестнице оказался серьезным испытанием для его старого изношенного тела. Оно и в лучшие времена с трудом переносило подъем по крутому корабельному трапу, сейчас же готово было развалиться по всем швам. У каждого устройства, будь то корабль или что-то другое, есть заложенный при создании запас прочности… Дядюшка Крунч отгонял эту мысль, но она вилась вокруг, словно голодная рыбина, норовя цапнуть исподтишка.

Они не успевали. Лестница разрушалась на глазах, превращаясь в нагромождение расползающихся брусьев, ступени норовили уплыть из-под ног, в глаза сыпалась деревянная труха и чешуйки краски. Все здание уже ходило ходуном, и Дядюшка Крунч не хотел даже думать, на что похож остров. Он просто вслепую брел вперед, с трудом разбирая в страшном скрежещущем и скрипящем водовороте алый отсвет капитанского кителя.

Габерон, кажется, чувствовал себя не лучше. Каждая ступень для него была сродни непреодолимой стене, на которую он карабкался, рыча от боли и злости. Шму отчаянно тащила его вверх, но она сама была не в лучшем положении, ее ноги то и дело соскальзывали с разъезжающихся ступеней, а облака оседающей штукатурки заставляли надрывно кашлять.

- Быстрее, Габби! Ну пожалуйста, быстрее! – Шму чуть не плакала от бессилия, вновь и вновь пытаясь приподнять его, чтоб преодолеть очередную ступень, - Еще чуточку!

- Вперед, баронесса! – удивительно, но даже оскал боли на лице Габерона походил на ухмылку, - Вытащите меня из этой переделки и, клянусь, я отдам вам все, что у меня есть!

- У тебя ничего нет, - Шму всхлипнула, то ли от тяжести, то ли от страха, - Мне не нужны твои расчески и шампуни…

- Ах так… Тогда как на счет моих руки и сердца?

- Заткнись, Габби, заткнись!

- Я вполне серьезен, уфф-ф-ф… Кроме того, всегда хотел сделаться бароном. Карьера пирата в последнее время делается чересчур обременительна… Ох!

Дядюшка Крунч представил, какой хаос сейчас творится внизу. Как кричат в панике клерки, позабыв про свои сложные счетные машины и котировки серебряных акций, как мечется из стороны в сторону мистер Роузберри в своем нелепом платье с турнюром, неудавшийся хозяин новой эпохи, заламывая руки, крича о помощи – и ему на какой-то миг стало легче.

Когда они вывалились на крышу, отплевываясь от густой пыли и древесной трухи, та уже выглядела как проломленная ядрами палуба корабля, готовая развалиться от малейшего порыва ветра. Аккуратная ухоженная терраса на глазах превращалась в беспорядочное месиво, обломки черепицы водопадами ссыпались вниз, вдоль готовых ввалиться стен. Но Дядюшка Крунч почти не заметил этого – потому что над островом, заслоняя солнце и играя ветром в парусах, висела «Вобла».

Баркентина возвышалась над Эребусом, невозмутимая, огромная, как царственная мифическая рыбина. Дядюшка Крунч испытал прилив нежности к этому глупому и старому, как он сам, сооружению.

- Концы! – крикнула Алая Шельма, - Хватайтесь за концы!

Корди и Тренч не теряли времени даром, с облегчением понял он. С палубы баркентины уже опускались тросы с петлями. Узлы явно вязались наспех, но Дядюшке Крунчу было не до того. Убедившись, что Шму уже привязала раненого Габерона, Алая Шельма проворно стала опутывать веревкой его самого.

- Потерпи еще немного, дядюшка. Еще страховочный… И еще тут.

- Ты опять вяжешь буйрепный узел вместо выбленочного, - проскрипел он укоризненно, - Когда вернемся, сядешь за Кодекс и будешь читать его неделю подряд.

- Извини, дядюшка. Но я научусь. Обязательно научусь.

- У твоего старика тоже не всегда выходило с узлами, - снисходительно проскрипел Дядюшка Крунч, - Однажды он попытался завязать двойной топовый, а случайно связал новый свитер…

Алая Шельма лишь усмехнулась, обвязывая себя страховочной петлей. Ее лицо было залито кровью из многочисленных царапин, оставленных рапирой мистера Роузберри, перепачкано, покрыто штукатуркой и мелким древесным сором, но Дядюшка Крунч все же разглядел эту усмешку, и враз почувствовал себя легче.

- Ты кое-что забыла там, внизу, Ринриетта, - он поднял едва повиновавшуюся лапу и водрузил ей на голову алую треуголку. Помятая и грязная не меньше, чем ее хозяйка, та легко заняла полагающееся ей место, - Не дело капитану разбрасываться своими вещами, а?

От него не укрылось, с каким облегчением она вздохнула. Пусть это был всего лишь кусок алой ткани, к тому же прилично потрепанный ветрами и невзгодами, он все еще значил для нее и, судя по всему, значил немало.

Крыша походила на верхушку осыпающейся горы с оползнями из черепицы и каскадами из кирпича. Дядюшка Крунч видел, как разъезжались, обнажая балки, перекрытия, как бесшумно лопались лестницы, превращаясь в бесформенное месиво из дерева и камня, как, дрогнув, заваливаются несущие стены…

- Вверх! – крикнула Алая Шельма во все горло, - «Малефакс», тащи нас!

- Ходу! – крикнула капитанесса, едва лишь затянув на себе петлю, - Вверх, «Малефакс»! На всех парах!

«Малефаксу» не требовалось повторять дважды. Над баркентиной разлился магический дым, лениво шлепающие по воздуху колеса пошли все быстрее и быстрее, черпая воздух вперемешку с клочьями облаков. Дядюшка Крунч ощутил, как тряхнуло корпус судна от резкого подъема, а потом обнаружил, что его ноги больше не упираются в крышу. Что он летит в веревочной петле, точно кусок хлеба на леске сорванца, вздумавшего потягать с чердака плотву самодельной удочкой…

Под ними, быстро уменьшаясь в размерах, плыл Эребус. Но он больше не был островом. Он окутался клубами земляной пыли, сделавшись из веретенообразного бесформенным, какая-то сила сотрясала его так, что слышались глухие хлопки – это где-то в его недрах лопались, как обычные галеты, огромные литосферные плиты. Дядюшка Крунч видел, как по всей длине острова вскрываются трещины, огромные и глубокие, как раны от абордажного тесака. Как лопаются, выворачиваясь, земляные пузыри, как в Марево летят сотни и тысячи фунтов земли и песка. Даже рыбы бросились врассыпную, спасаясь от гнева неизвестной стихии.

- Селедка под майонезом! - Алая Шельма не сдержалась, она тоже заворожено смотрела вниз, в бурлящую и рассыпающуюся клоаку, бывшую когда-то небесной твердью, - Никогда не видела ничего подобного… Кто-нибудь видит этого мерзавца?

Капитанессе не потребовалось уточнять, кого она имеет в виду.

- От Эребуса не отходил ни один корабль, - пропыхтел Дядюшка Крунч, наблюдая за тем, как складывается внутрь себя резиденция «Восьмого Неба», похожая с высоты на изувеченный игрушечный домик, - Ему крышка. Роза мне свидетель, по сравнению с ним даже ядовитая медуза покажется сущим агнцем, только не пожелал бы я ему такой смерти…

- Он мог уцелеть в завале, - неуверенно предположила Алая Шельма, пристально вглядываясь вниз, - Чем отвратительнее рыба, тем она живучее…

«Малефакс» осторожно кашлянул. Его голос все еще был слаб, но быстро обретал привычные интонации, в которых чуткому уху Дядюшки Крунча всегда чудился сарказм.

- Едва ли это ему поможет, прелестная капитанесса. Если верить колебаниям воздуха, остров находится на той стадии разрушения, когда процесс становится необратимым. Вибрации раскололи его изнутри, высвободив содержащиеся в породе чары, так что теперь он не более чем груда мусора на высоте в четыре тысячи футов. Не знаю, как Тренч это сделал, но испытываю искреннее восхищение.

- Тренч?

- О да. Он швырнул что-то из своей сумки. Ну, знаете, той, что вечно таскает с собой.

- В таком случае у него еще меньше причин попадаться каледонийским властям, чем у нас, - пробормотал Габерон, опасливо потирая шею, - Если мне не изменяет память, во всем пространстве Унии за разрушение острова полагается петля.

- Не изменяет, - Алая Шельма придержала треуголку, чтоб ее не снесло порывом ветра, - И я сомневаюсь, что веревка палача в Ройал-Оук окажется нежнее веревки его коллеги из Шарнхорста.

- Пожалуй, нам стоит побыстрее убираться из воздушного пространства Каледонии, капитанесса, сэр. Здешние адмиралы, конечно, слепы как камбалы, но исчезновение целого острова могут и заметить…

- Убираемся прочь, - согласилась Алая Шельма, - Эй, на борту! Вытягивайте нас и разводите поры! «Вобла» возвращается в свободное небо!

- Придется немного подождать, - хмыкнул «Малефакс», - Подъем займет несколько минут. Я еще не вполне оправился, а Тренч и Корди неважно управляются с брашпилем…

Дядюшка Крунч хотел было поторопить его, но смолчал. К чему теперь спешка? Он зачарованно наблюдал за тем, как тем, как гибнет остров. Это зрелище могло заворожить даже абордажного голема – было в нем что-то жуткое и величественное одновременно, даже по спине проходил холодок, словно сама Роза небрежно дунула в затылок…

- Извини, Ринриетта, - только и сказал он.

- За что? – спокойно спросила она, зачарованно наблюдая за тем, как Эребус превращается в пыль.

- Клад твоего деда. Едва ли мы найдем его теперь.

Алая Шельма усмехнулась, пытаясь прикрыть ладонью лицо от ветра.

- Пожалуй, что так. Если кто-то во всем небесном океане и знал, где находится «Аргест», так это мистер Роузберри. Но он, кажется, уже получил выходное пособие. Иного следа у нас нет.

- Извини, - повторил он глухо, - Это моя вина. Я должен был…

- Нет, дядюшка. Если кто в этом и виноват, то только я. Я опять схватилась за первый попавшийся ветер. Кроме того… - Алая Шельма вдруг отвела взгляд, - Кроме того, я не думаю, что все кончилось так уж плохо.

- Разве ты…

- Наверно, мой дед поторопился с подарком. Такие подарки дарят только взрослым девочкам.

Некоторое время они молча парили над умирающим островом, наблюдая за тем, как он растворяется в небе, точно комок сливок в горячем чае.

- Сегодня ты стала взрослее, Ринриетта, - пробормотал Дядюшка Крунч, - Знаешь, я не думаю, что тебе нужен «Аргест» для того, чтоб стать грозой небесного океана, как твоему деду.

Ответить она не успела – где-то высоко над ними заскрежетал брашпиль, и Алую Шельму мягко потянуло вверх, к покачивающемуся среди облаков корпусу «Воблы». В считанные секунды она скрылась из виду, превратившись в барахтающийся на ветру алый лоскуток. Габерона и Шму вытащили еще раньше, теперь Дядюшка Крунч болтался в небесном океане в полном одиночестве. Это не тяготило его, он давно заметил, что на небо можно смотреть бесконечно, и неважно, в какой его точке ты при этом находишься. Полупрозрачные вуали облаков склеивались друг с другом или пролетали насквозь, иные разбухали на глазах, напитываясь влагой или, напротив, рассеивались без следа. Вечное движение, вечная жизнь, бесконечно чуждая и все же такая знакомая. Мудра эта жизнь или бессмысленна? Сурова или справедлива? Дядюшка Крунч не знал этого. Сейчас, оставшись с небом наедине, он жалел лишь о том, что совершенно лишен человеческого воображения, оттого бессилен разглядеть в причудливых контурах облаков фигуры животных и рыб. Захватывающее, должно быть, зрелище…

- Господин старший помощник…

- Чего тебе, «Малефакс»?

- Если у вас найдется время, не могли бы вы взглянуть вниз? – за нарочитой чопорностью гомункула Дядюшке Крунчу померещилось скрываемое напряжение, - Многие мои контуры еще немного барахлят, поэтому я не всегда уверен в том, что вижу.

- Чертов остров рассыпается на части. Будь уверен, я вижу это достаточно хорошо. Можешь уже вычеркнуть Эребус со всех своих навигационных карт.

- Я тоже регистрирую разрушение внешних слоев, но почему-то…

- Говори короче, - приказал Дядюшка Крунч, досадуя, что гомункул нарушает его умиротворенное состояние, - Что там?

- Возможно, это какое-то нарушение моих структур, но… Мне кажется, там внизу есть мощный источник магической энергии.

- Вот уж удивительно! Остров разлетелся в труху, так что все чары из него хлынули наружу, как вода из лопнувшей бутылки.

- Нехарактерный узор рассеивания, - «Малефакс» кашлянул, - Вместо того, чтоб рассредоточиваться в воздухе, чары Эребуса сгустились в одном месте. Очень нехарактерная картина. Кроме того, в узоре этих чар мне чудится что-то знакомое.

Неразборчиво ругаясь под нос, Дядюшка Крунч извернулся в петле так, чтоб смотреть себе под ноги. Умирающий Эребус походил на огромное пылевое облако оранжево-серого цвета, медленно оседающее вниз. Сперва он не увидел в его очертаниях ничего странного, точно такое же облако можно увидеть, если раздавить в руке ком высохшей глины. Спустя несколько минут от этого облака останутся лишь отдельные клубы пыли, а часом позже даже самой мощной подзорной трубы на свете будет недостаточно, чтоб определить, где находился Эребус. Дядюшка Крунч уже собирался было дать гомункулу строгую отповедь, но вдруг замер, выставив фокусировку линз на максимальное расстояние. Ему показалось, что среди клубов пыли он разглядел то, чего там точно не могло быть – блеск металла.

«Ерунда, - сердито подумал он, вглядываясь в руины Эребуса, - Откуда там металл? Ну разве что фундамент или там трубопровод, и только…»

Но чем дольше он разглядывал остров, тем сильнее кололо изнутри чувство какой-то неправильности, причем неправильности смутной и необъяснимой. Остров растворялся в небе неравномерно. Вместо того, чтоб превратиться в бесформенное облако, он сохранял вытянутую веретенообразную форму, и с каждой минутой эта форма все меньше нравилась Дядюшке Крунчу. Слишком уж она напоминала…

- Это ведь не то, что я думаю, верно? – хрипло спросил он.

- Хотел бы я заверить вас в этом, - удрученно ответил «Малефакс», - Но не уверен, смогу ли. В расколотых недрах Эребуса я явственно вижу сооружение искусственного происхождения. И оно…

Он явно искал подходящее слово, но Дядюшка Крунч знал, какое будет уместнее всего.

- Огромно.

- Да. Это я и хотел сказать.

Наблюдая за тем, как тонны земли и камня ссыпаются в Марево, высвобождая какую-то сложную металлическую конструкцию, Дядюшка Крунч почему-то вспомнил удильщика. Эта бесформенная, похожая на опустошенный бурдюк рыбина, прозванная также небесным чертом, предпочитала обитать в нижних слоях кучевых облаков, выставляя наружу длинный гибкий ус, неотличимый от извивающегося в струях воздуха пучка водорослей. Но стоило какой-то беспечной рыбешке цапнуть приманку, как коварный хищник проворно бросался на нее из облака, всасывая добычу одним огромным глотком.

Эребус походил на удильщика, которому пришлось сбросить маскировку. За каскадами каменных пород, ссыпавшихся с его боков, блестел металл, цветом больше похожий на обожженную броневую сталь. И чем больше металла обнажалось, тем сильнее ныли механические потроха старого абордажного голема.

Он видел, как под осколками камня обнажаются искаженные очертания надстройки и верхней палубы. Как передняя часть острова обращается хищно заостренным носом с похожим на бесформенную стальную бородавку бульбом. Как тянутся вверх сокрытые в земле трубы, неровные, торчащие в разные стороны, словно иглы из спины ежа…

- Поднимай! – заорал он исступленно, дергая за канат, - Эй, на палубе! Разводите пары немедля! Полный ход! «Малефакс», Корди, швыряйте в топку хоть свои обмотки, но дайте все, что может выдать это корыто!

- В чем дело, дядюшка? – окликнула его сверху Ринриетта. Ее уже вытянули на палубу и теперь она перегибалась через борт, отчего он видел лишь ее перепачканное лицо под алой треуголкой, - От кого бежим? Опасности больше нет, Эребусу конец…

Дядюшке Крунчу стало ее жаль. Не из-за того, что она перенесла, скорее, из-за того, что он должен был ей сказать.

- Мне кажется, клад твоего деда не пропал, - очень тихо произнес он, чувствуя, как ворочаются в животе острые шестерни, - Только ты едва ли будешь этому рада…

* * *

Он был огромен. Это первое, что пришло на ум Дядюшке Крунчу, когда он наблюдал за тем, как неизвестный корабль выбирается из руин острова, стряхивая с себя каменную крошку и обломки кирпичной кладки. Настолько огромен, что огромные валуны, перекатывающиеся по его стальной спине, отсюда, сверху, походили на горошины.

«И какая верфь могла породить этакое чудище? – подумал Дядюшка Крунч, ощущая, что невольно исполняется благоговения перед подобной мощью, пока еще неподвижной, спящей, но внушающей уважение одним лишь своим размером.

Ответа на этот вопрос не требовалось, он и без того знал, что ни одна верфь Унии не могла бы создать ничего подобного. Сталь, сталь, сотни и тысячи кубических футов стали, изогнутой под самыми невероятными углами. Разум Дядюшки Крунча запротестовал, пытаясь представить, сколько магических чар нужно, чтоб удержать эту махину размером с остров в воздухе.

- Впечатляет, не так ли? – осведомился «Малефакс», тоже явно потрясенный открывающейся сверху картиной, но старающийся не подать виду.

- Сносная посудина, - сдержанно отозвался Дядюшка Крунч.

Он так пристально наблюдал за странным кораблем, явившимся из расколотого, осыпающегося в бездну, Эребуса, что даже не заметил, как на палубе «Воблы» вновь заскрипел брашпиль, медленно подтягивая его к кораблю.

- Сносный? – «Малефакс» издал отрывистый возглас, - Эта груда стали длиной в половину мили[151], по сравнению с ней самый большой дредноут Унии все равно что рыбацкая шаланда!

- Должно быть, жрет чертову кучу зелья.

- В таком случае, вам повезло, что вы не видите в магическом спектре. Воздух вокруг него заряжен чарами настолько, что едва не звенит. Жуткая картина. Будь я обладателем шляпы, определенно снял бы ее в эту минуту. Это самый большой корабль из всех, что когда-либо выходили в небесный океан.

- И самый уродливый.

- Не стану с вами спорить.

Последнее стало несомненным, как только неизвестный корабль сбросил с себя большую часть каменной маскировки. Впрочем, подумалось Дядюшке Крунчу, это было не самое подходящее слово. Этот корабль выглядел столь противоестественно, что даже уродливым его назвать было сложно, поскольку это слово не отображало близко его сути, как суть рыбы невозможно отобразить словом «чешуйчатая».

В обводах корабля не было холодной строгости боевых кораблей или спокойной деловитости грузовых шхун. Как не было беспечной ветрености яхт или смешной неуклюжести водовозов. Скорее, в нем было что-то от изуродованных Маревом рыб, которых иногда находят рыбаки в нижних слоях небесного океана – без глаз или с тремя хвостами или с когтями вместо плавников…

Борта корабля вздулись, словно их распирало изнутри чудовищным давлением, к тому же, несимметрично. Массивная надстройка выдавалась подобием огромной металлической опухоли, выросшей из корпуса и съехавшей набок, отверстия в ней скорее напоминали едва зажившие раны, чем окна или иллюминаторы. Корабельные трубы торчали в разные стороны, точно ощетинившиеся иголки, все разного размера и формы.

Десятки тысяч тонн изогнутого, перекрученного, застывшего в невозможных и противоестественных формах металла, который каким-то образом остался висеть в воздухе, освободившись от каменной кожуры – словно вызревший внутри острова страшный уродливый плод. Сравнение это казалось еще более уместным из-за окраски странного корабля – неравномерной, багряно-черной, хорошо видимой даже сквозь густую каледонийскую облачность.

Дядюшка Крунч безотчетно сложил грузовые захваты в подобие символа Розы.

Спасительница и покровительница всех небоходов, владетельница бескрайнего небесного океана, только на тебя уповаем, в гневе или радости, на сверхвысоких или сверхнизких…

Однако молитва затихла сама собой. На палубе «Воблы» тоже заметили страшного незнакомца.

- Святые сардинки! - выдохнула где-то наверху Корди. Канат, тащивший голема наверх, сразу сбавил скорость, - Это еще что такое? Ринни! Габерон! Посмотрите на это! Ну и страшило! Это что, корабль дауни?

- Нет, корюшка, это не дауни, - Габерон утратил интерес к шуткам, дурной знак, - Даже дауни не строят ничего столь уродливого. Я не знаю, что это. Если на то пошло, я вообще не знаю, как эта штука держится в воздухе.

- Хватит молоть языками! – рассердился Дядюшка Крунч, все еще болтавшийся в петле, - Втяните меня на корабль! И заводите пары немедля!

Ему не пришлось долго ждать – сосредоточенными усилиями его втянули на корабль, хоть и не без труда. Барахтаясь у борта и тщетно пытаясь зацепить планшир непослушными захватами, Дядюшка Крунч успел трижды проклясть все ветра до единого. Старое тело противилось, после встряски на острове и поспешного бегства его внутренности звенели, словно содержимое котомки Тренча, а броневые пластины покрылись свежими вмятинами. Правая нога вновь подвела. Дядюшка Крунч не ступил на палубу баркентины с достоинством, как полагается небесному волку, а скорее рухнул бесформенной грудой.

Впрочем, этот конфуз никто не заметил. Вся Паточная Банда, собравшаяся на верхней палубе, приникла к планширу, разглядывая явившееся из обломком Эребуса стальное чудовище. Даже Габерон, к сломанной ноге которого Шму заканчивала привязывать самодельные лубки, не смог побороть искушения.

- Нет, это не дауни, - пробормотал он, - Это вообще ни на что не похоже. Словно его построили дикари с южных широт…

- Дикари летают на деревянных пирогах, а не стальных кораблях! – презрительно заметил Дядюшка Крунч, поднимаясь на ноги, но внутренне согласился с канониром.

Было в стальном чудовище, висящем в двухстах футах под ними, что-то такое, что наводило на мысли о дикарях-каннибалах, ритуальных плясках и страшных, изрезанных ножами, идолах. Возможно, презрение к чистым формам, которое было заложено создателем… Что-то первобытно-дикое, кровожадное, бессмысленное, что-то, что царило в мире еще до того, как зажглись первые звезды…

- Ты сказал, клад моего деда не пропал, - медленно произнесла Ринриетта, - Что ты имел в виду, дядюшка?

Капитанесса не успела снять с себя лохмотья, в которые превратился щегольской алый китель. Она стояла на ногах только потому, что держалась за леер, а лицо было густо покрыто сочащимися кровью отметинами, но ее глаза были глазами Алой Шельмы, а значит, у него не было права ей лгать.

Он лишь пропустил воздух через вентиляционные решетки шлема, чтобы изобразить что-то похожее на тяжелый человеческий вздох.

- Я думаю… Я думаю, это он и есть.

- Это?.. – капитанесса перевела взгляд на огромное железное чудище, - Постой, ты ведь не хочешь…

- Это он, - безжалостно произнес он, чувствуя, как плавятся внутренности от отвращения к самому себе, - Я думаю, это и есть «Аргест».

Ринриетта отшатнулась от него с ужасом в глазах.

- Нет! Это не мой «Аргест»!

Она должна была знать правду. Обязанность первого помощника – докладывать обо всем капитану. И от этой обязанности у него нет права отстраниться, как у прочих членов команды. Дядюшка Крунч знал, что взгляд его линз невыразителен, но все равно сфокусировался на глазах Алой Шельмы, посветлевших от ужаса, как предрассветное небо.

- Он уже перестал быть твоим, Ринриетта. Его хозяином стало «Восьмое Небо». И судя по тому, что я вижу, семь лет они потратили не впустую.

- Нет! – Ринриетта топнула ногой по палубе, - «Малефакс!»

- Тут, преле…

- Что ты видишь?

Дядюшка Крунч чувствовал его смущение, растворенное в воздухе.

- Вполне допускаю, что первый помощник прав. К сожалению, никто из вас не видит в магическом спектре, иначе вы ужаснулись бы еще сильнее.

- В нем… много магии?

- Много магии? – с неприятным смешком переспросил «Малефакс», - В нем больше магии, чем рассеяно во всем небесном пространстве Каледонии. Он… Это словно гигантская грозовая туча, собравшая в себе разряд чудовищной мощи. Мне сложно описать это в доступных вам терминах. Сверхбольшая сила, стянутая в сверхмалую форму. Этот корабль прямо пышет энергией, излучая ее в окружающее пространство.

Алая Шельма застонала.

- Почему ты не заметил этого раньше? Ты мог почувствовать! Ты мог…

- Виноват, капитанесса, - смиренно ответил гомункул, - Но на подлете к Эребусу я не ощущал ничего подобного. Скорее всего, оно… он спал. Гибель острова разбудила его. И теперь он медленно просыпается, наполняясь силой.

Дядюшка Крунч и сам это чувствовал, несмотря на то, что не обладал тончайшей чувствительностью гомункула к возмущениям в магическом эфире. Вокруг чудовищного багряно-черного корабля воздух казался более плотным, насыщенным невидимыми разрядами, как вокруг мистера Роузберри.

- Полный ход, «Малефакс»! – приказал он, - Я не хочу, чтобы «Вобла» была рядом, когда эта штука окончательно проснется!

- Делаю все, что могу, - покорно отозвался тот, - Набираем высоту и берем новый курс, но на это надо некоторое время.

Он был прав, чудовищный корабль мало-помалу делался меньше, укрываясь легкой дымкой облаков. Но облегчения Дядюшка Крунч от этого не испытывал. То же самое, что укрывать тонким кисейным платком лежащий рядом с тобой пистолет.

«Вобла» оживала, расправляя паруса. Кливера на носу надувались, вбирая в себя трепещущую силу ветра, на гроте и бизани медленно опускались стакселя. Корди и Шму сновали по рангоуту, помогая парусам – «Малефакс» еще был слишком слаб, чтоб в полной мере управлять всей оснасткой. Мистер Хнумр, принимая это за веселую игру, карабкался следом за ними, испуская тревожные щелчки всякий раз, когда его забывали подождать.

Алая Шельма провожала взглядом медленно удаляющийся корабль. Под слоем крови и грязи выражение на ее лице было сложно разобрать. Быть может, там и не было никакого выражения.

- Значит, вот как выглядит дедушкин подарок… Это чудовище?

Дядюшка Крунч не знал, что сказать. Люди странно реагируют на самые обычные слова, ну а с Ринриеттой и подавно приходилось взвешивать каждое из них. На его счастье, на выручку пришел «Малефакс».

- Не совсем верная формулировка, - сдержанно заметил он, - «Аргест» - это не чудовище и не корабль. «Аргест» - это сила, вектор. В какую форму эту силу отлить решает лишь его хозяин.

- И, кажется, его новые хозяева вполне доходчивы в своих желаниях.

- Пожалуй, что так, - вынужден был согласиться «Малефакс», - Однако…

- Не могу их за это корить. Разве я сама не собиралась использовать «Аргест» для того, чтоб сокрушить Унию? «Восьмое Небо» попросту опередило меня. Все те семь лет, что я сновала по небесному океану, оно ковало оружие.

Габерон попытался самостоятельно сделать несколько шагов вдоль борта, используя изготовленный Шму костыль из весла, но вынужден был остановиться, не пройдя и трех футов.

- В другой момент я бы с удовольствием насладился сценой твоего душевного самобичевания, Ринни, а то и продал бы пару билетов в партере, но вынужден отвлечь тебя соображениями другого рода. Если эта штука действительно связана с «Аргестом», я бы держался от нее подальше. Одной Розе известно, что творится у нее внутри.

- Ничего хорошего, - мрачно заверил «Малефакс», - Я не могу вообразить и десятой доли силы «Аргеста», но судя по магическому возмущению вокруг корабля, там внутри заперта невероятная мощь. И если «Восьмому Небу» захочется спустить ее с поводка, едва ли против нее устоит хоть один хваленый дредноут Унии.

- Они сделали из «Аргеста» чудовище, - обронила Алая Шельма, ни на кого не глядя, - Что ж, не нам, пиратам, становиться у них на пути. Мы уходим в свободный небесный океан, и пусть Уния сама разбирается со своими проблемами. Видит Роза, проблем у нее теперь будет более чем довольно. Если править балом будет мистер Роузберри…

- «Барбатос»… - вдруг пробормотал «Малефакс».

- Что?

- Я узнаю знакомые магические контуры этого корабля. «Барбатос».

- Я думала, это гомункул Эребуса.

- Совершенно верно. Но он не погиб вместе с островом, теперь я чувствую это отчетливо. Он стал… сильнее. Гораздо сильнее. Насколько я могу судить, он сделался гомункулом «Аргеста».

- Недурное назначение, - проскрипел Дядюшка Крунч, - Пожалуй, это можно считать повышением?

«Малефакс» был слишком потрясен, чтоб разделить шутку.

- Это дает ему огромную власть над магическим эфиром. Если представить «Аргест» ружьем, то «Барбатос» - это его ствол. То, что направляет и концентрирует энергию.

- Кажется, вы с ним не ровня, а? Не так давно он задал тебе славную трепку.

«Малефакс» прошуршал над планширом. Звук получился не озорным, как обычно, а сдержанным, сухим, похожим на старческое покашливание.

- В моих руках лишь малая толика сил. Наша «Вобла» и в лучшие времена не вмещала в себе много чар, а ее нестабильное поле еще больше ограничивает мои возможности. «Барбатос» же черпает силы в «Аргесте» и силы эти меня по-настоящему пугают…

- Но при этом он остается всего лишь гомункулом? – резко спросила Алая Шельма, - О. Извини, «Малефакс».

- Всего лишь гомункулом, - подтвердил он, не выказав тоном обиды, - Послушным магическим слугой своего капитана. А значит, слугой «Восьмого Неба». Как и я, он привязан к своему капитану невидимыми магическими канатами, которые невозможно перерубить. А значит…

- Значит, «Восьмое Небо» контролирует «Аргест» так же надежно, как рыба – свои плавники, - буркнул Дядюшка Крунч, не скрывая досады, - И нам лучше не делить с ним один ветер. Пусть выясняют отношения с Унией, пусть бьются с ней насмерть, Паточная Банда обождет в сторонке…

- Не уверен, что это возможно, - Дядюшке Крунчу показалось, что голос «Малефакса» сделался еще более сухим и холодным.

- Что ты имеешь в виду?

- Капитанесса, вызов по магическому лучу.

* * *

Алая Шельма напряглась, Дядюшка Крунч видел, как на щеках затвердели желваки. Ей не требовалось спрашивать, кто вызывает «Воблу». И пусть чудовищный корабль «Восьмого Неба» давно скрылся внизу, в плотной облачной дымке, его присутствие все еще угадывалось, словно кто-то выплеснул в небесный океан отраву, пропитавшую его вплоть до последнего ветерка, едва угадываемым смрадом.

- Это он? – спокойно спросила она?

- Да, - покорно ответил «Малефакс», - Это «Аргест».

- Он может нам навредить?

«Малефакс» колебался несколько секунд, прежде чем ответить.

- Магическим путем – нет. «Барбатос» очень силен, но я чувствую, что он еще не освоился со своей новой должностью. Ему потребуется время для того, чтоб овладеть всей силой «Аргеста».

Его ответ успокоил капитанессу.

- Что ж, значит мы еще потягаемся, - усмехнулась она, надвигая треуголку на лоб, - Может, по сравнению с «Аргестом» мы и песчинка, но в чистом небе еще можем потягаться. Роза Ветров на нашей стороне. Давай связь, «Малефакс».

Алая Шельма поправила воротник сорочки, выглядывающий из-под изорванного кителя. Непринужденно, словно речь шла об обычной связи по магическому лучу. Изможденная, окровавленная, в зияющем прорехами алом кителе и с потрепанной треуголкой на голове, она все еще оставалась капитанессой, и Дядюшка Крунч не мог не восхищаться ею. Она походила на корабль, вырвавшийся из бури – с разорванными парусами и сломанными мачтами, едва удерживающийся в воздухе, но все же двигающийся точно по заложенному курсу. Мистер Роузберри надломил ее волю, но сломить полностью так и не смог. Она все еще держалась своего ветра, непредсказуемого, бездумно меняющего высоту и направление, обжигающего, страстного…

«Барбатос» действительно не успел освоиться в полной мере со своей новой силой – сперва над палубой возникло светящееся облако, потом из него начала вытекать человеческая фигура в натуральную величину, на глазах приобретая глубину и цвет. Преображение завершилось в каких-нибудь несколько секунд, так стремительно, что Дядюшка Крунч едва не отпрянул, когда на палубе «Воблы» появился мистер Роузберри во плоти – жеманно улыбающийся и грызущий кончик перчатки. Если бы изображение не казалось немного размытым и подрагивающим, иллюзия была бы полной. Но и без того эффект был достаточный – Алая Шельма вздрогнула.

- Мое почтение, мисс Уайлдбриз, - мистер Роузберри изящно помахал пальцами в перчатке, - Приношу извинения за то, что покинула вас по срочной деловой надобности, не успев даже толком попрощаться.

Поспешное бегство из канцелярии, как со злорадством отметил Дядюшка Крунч, не прошло для него даром. Элегантное белоснежное платье во многих местах покрылось грязью, а кое-где и вовсе было распорото – признак того, что господин уполномоченный управляющий покидал свою резиденцию в немалой спешке. Турнюр превратился в скособоченный горб, а тонкая вышивка была непоправимо испорчена. Еще большее впечатление производило его лицо. Помада поплыла, превратив рот в безобразную алую кляксу, пудра местами осыпалась, открывая дряблую кожу, однако глаза даже сквозь обожженные и покрытые копотью вперемешку с тушью ресницы взирали внимательно и остро.

- У вас еще будет возможность попрощаться, - холодно ответила Ринриетта, закладывая руки за спину, - Но я бы советовала вам сменить обувь на что-то с менее высоким каблуком. В Ройал-Оук, насколько мне известно, ступени к эшафоту отчаянно круты.

Мистер Роузберри рассмеялся, вызвав у Дядюшки Крунча спазм грузовых захватов. Звук был отвратительный, словно кто-то скоблил чешую тупым ножом.

- Эшафот? Как старомодно! И кто же, позвольте спросить, отправит меня на эшафот.

- Уния, - твердо ответила Алая Шельма, взирая на мистера Роузберри с явственным отвращением, - После того, как узнает, какими делами занималось «Восьмое Небо». На вашем месте я бы уже готовила ликвидационную комиссию и составляла список активов – ваша компания движется к банкротству.

- Уния!.. – мистер Роузберри широко улыбнулся, - Унии больше нет, милочка. Уния – старинная расписная тарелка, которую держат на верхней полке буфета подальше от детей, но которая оказалась на полу. Дзынь! Остались лишь острые кусочки, которые надо поскорее смести на совок и выкинуть в ведро. Ее многолетнему диктату пришел конец.

Корди, впервые увидевшая мистера Роузберри, выпучила глаза. Но больше всего изумился Мистер Хнумр, с важным видом прогуливавшийся по палубе. Он попятился, недоуменно сопя, пока не споткнулся о ноги Сырной Ведьмы, и успокоился только после того, как вцепился в ее юбку обеими лапами.

- Не рядитесь в революционеры, - презрительно бросила Алая Шельма, - Диктат Унии вы собираетесь заменить диктатом капитала, разве не так? Тиранией акций и властью векселей. Кабалой договоров и каторгой имущественных обязательств.

Мистер Роузберри прошелся по палубе «Воблы». Даже в своем призрачном обличье он внушал отвращение – все собравшиеся на палубе члены Паточной Банды безотчетно попятились от него. Сейчас он был не просто чем-то враждебным вроде облака пагубных магических чар, он был чем-то бесконечно чужим. Одно его присутствие заставляло воздух горчить, и Дядюшка Крунч тоже это ощущал.

- Ваши взгляды – столь же устаревшая конструкция, как и… эшафот. Вам ли не знать, что власть, заключенная в одних руках, неизбежно делается тиранией? И неважно, милочка, будут эти руки королевскими, адмиральскими или сенаторскими.

- Хотите отдать весь мир во власть компаний?

Мистер Роузберри поднял палец.

- Только лишь в управление. Рациональное, разумное, взвешенное управление. Если в небесном океане и существует ветер, способный оживить нашу промышленность и помочь человеку стать ближе к звездам, так это конкуренция и эффективное управление. Власть в привычном вам виде слишком громоздка, слишком развращена, слишком тяготится своими нелепыми атрибутами с фамильной позолотой… Пора поднять ее на новую высоту. Влить свежую кровь в старые жилы. Позволить людям двигаться все выше и выше, наперекор всем ветрам!

Глаза его горели уже знакомым пламенем, схожим на свечение Святого Эразма. Гибельное, тягучее пламя. Алая Шельма задумчиво поправила треуголку на голове. Дядюшка Крунч заметил, что капитанесса то и дело машинально касается ее, словно проверяя, на месте ли та. Как будто сомневается, осталась ли она хозяином этого корабля и предводителем собравшихся вокруг людей, ждущих ее слова.

- Свергать одного хищника, чтоб присягнуть другому? Менять королевский герб на корпоративный символ? Если компании вроде «Восьмого Неба» получат власть, в высокородных тиранах не будет необходимости. Тираном сможет стать каждый. Опутать своих близких финансовыми щупальцами, высосать их досуха, уничтожить... Вместо одной литой цепи острова опутают миллионы куда более тонких, но при этом и более прочных.

- Какая милая биологическая ограниченность, - процедил мистер Роузберри с нескрываемым отвращением, - Впрочем, с моей стороны было бы глупо ожидать, что ограниченные создания вроде вас или вашего деда способны видеть дальше своего носа. Вы совершенно не разбираетесь в механизмах, которые управляют миром.

- Я всего лишь кета, - кажется, Алая Шельма смотрела сквозь управляющего в небо, - Что кета может смыслить в сложных механизмах? Я просто рвусь вверх.

Мистер Роузберри упер руки в бока – совсем не женская поза. В его звенящем от злости голосе тоже оставалось мало женственного:

- Вот именно! Рыба! А значит, получите то, что полагается рыбе! «Барбатос», огонь!

Дядюшка Крунч услышал тяжелый надсадный гул – словно кто-то вворачивал в само небо огромный упирающийся болт. Корди присела, придерживая на голове свою шляпу. Шму рефлекторно вцепилась в мачту подобно испуганному Мистеру Хнумру. Один лишь Габерон безошибочно распознал этот звук.

- Ложись! – крикнул он, - Руками голову прикрыть!..

В следующий миг Дядюшке Крунчу показалось, будто у бизань-мачты «Воблы» лопнула шаровая молния, с такой силой, что содрогнулась вся мачта. Но шаровые молнии не оставляют после себя ничего кроме оглушительного хлопка и щекочущего ноздри запаха озона. Эта оставила плывущее над палубой грязное облако, из которого прорастали и растворялись сотни истончающихся серых хвостов. Когда оно окончательно растаяло, превратившись в серую взвесь, стало видно, что крюйс-брам-стаксель превратился в полощущую по ветру тлеющую тряпку, а крюйс-бом-брам-стаксель усеян рваными дырами с ладонь толщиной[152].

Дядюшка Крунч был единственным, кто остался стоять на ногах. Не к лицу старому абордажному голему падать при виде опасности. К тому же у него были серьезные основания полагать, что если он опустится, подняться уже будет не под силу – привод правой ноги почти полностью вышел из строя.

- «Малефакс», галсы!

- Уже выполнено, - гомункул остался хладнокровен, - Иду рваным курсом с перепадом высоты.

- Их артиллеристы недаром получают свой ром, - уважительно пробормотал Габерон, разглядывая потрепанный парус, - Накрытие первым же залпом по высоко идущей цели, да еще и сквозь облака…

- Гони, «Малефакс»! – приказал Дядюшка Крунч, потрясая захватом, - Несись так, словно за тобой гонится само Марево!

- Держим одиннадцать узлов и получим еще пять, если успеем оседлать нужный ветер… - отрапортовал гомункул, - Но я чувствую, что машины «Аргеста» приходят в движение. Он двигается!

- Как интересно, - Алая Шельма повернулась к призраку мистера Роузберри, небрежно отряхивая китель, - Кажется, капитал не так уж беспристрастен, как вы пытались нас убедить. Иногда он действует вполне по-человечески, не так ли? Например, когда руководствуется обычной мстительностью.

Мистер Роузберри оскалился. Потекший грим превратил его лицо в страшную бледно-багровую маску с черными потеками туши и призрачное мерцание его плоти почти не могло этого скрыть.

- Назовем это ликвидацией проблемных активов, - процедил он сквозь зубы.

Второй разрыв вспух в тридцати футах за кормой «Воблы», разорвав в клочья большое кучевое облако. Третий и четвертый грянули где-то высоко вверху, до смерти перепугав большой косяк форели.

- Разговор затянулся, - пробормотала Алая Шельма, машинально втянув голову в плечи и наблюдая за тем, как по небу расползаются серые пороховые кляксы, - «Малефакс», отбой!

Призрак мистера Роузберри мгновенно пропал без следа – словно сдуло ветром. И хоть Дядюшка Крунч знал, что это была всего лишь иллюзия, он ощутил безотчетное облегчение и даже воздух на капитанском мостике «Воблы» вдруг словно сделался чище.

- Умеете вы заводить приятелей, капитанесса, сэр, - Габерон, явно бравируя, разглядывал разрывы в небе, словно это были безобидные дождевые тучи, - Сперва Зебастьян Урко, теперь это…

Алая Шельма не удостоила его ответом.

- Паточная Банда! – крикнула она, задрав голову, так громко, словно хотела, чтоб ее услышали по всему кораблю, - Слушай мой приказ!

Не обращая внимания на дребезжащее тело, Дядюшка Крунч вытянулся, как мог, приняв подобие строевой стойки. Шму и Корди встали рядом. Габерон, кряхтя от боли, примостился у борта. Шеренга получилась короткая, неровная и потрепанная, не вызывающая никакого уважения, но Ринриетта, увидев их, почему-то улыбнулась.

- Все зелье в котел! Все паруса на полную! Дуйте в них, если придется! Пора нашей «Вобле» вспомнить юность. Помчимся так, как еще никогда прежде не мчались!

* * *

- В шести милях к югу берет начало Беспечный Бормотун, - Дядюшка Крунч провел стальным пальцем короткую линию по карте, - Если мы сможем сесть ему на хвост, то выиграем добрых два узла...

- Я бы не стал доверять ему в это время года, - возразил «Малефакс», - Беспечный Бормотун делается все капризнее, иногда его исток на добрых три тысячи футов выше. Решившись на резкий подъем, мы потеряем в скорости, а значит, лишимся того небольшого выигрыша, который получили за всю ночь.

Абордажный голем тяжело засопел. Ему нелегко было это признавать, но в навигационном деле корабельный гомункул разбирался куда лучше него. Он помнил великое множество ветров и, кроме того, обладал способностью просчитывать ситуацию на несколько ходов вперед со скоростью, которая ему самому была недоступна.

- Ладно, надеяться на Бормотуна опасно, может подвести. А если так? – стальной палец вновь медленно пополз по карте, - Если примем четырнадцать миль к осту, пересечемся с Пьяной Вдовой. Поток опасный, но мощный, даст не менее трех с половиной узлов ходу.

«Малефаксу» потребовалось всего несколько секунд, чтоб оценить этот вариант. Оценить – и решительно отбросить.

- Не выйдет, - с сожалением произнес он, - Как раз в этой точке Пьяная Вдова пересекает путь Осеннего Воздыхателя, это ослабляет ее почти вдвое. Нам не получить от нее и четвертинки узла.

Дядюшка Крунч чувствовал такую усталость, что даже несколько дюймов, прочерченные по карте воображаемой линией, казались ему долгим и изматывающим путем.

- Может, попробуем столковаться с Гремучником?

- Слишком извилист и, даже если удержимся на нем, в конце концов, окажемся в открытом небе. Нам же лучше держаться поближе к островам Унии.

- Легкомысленный Храпун?

- Не советовал бы. Он начал увядать еще три года назад, если свяжемся с ним, можем прогадать больше, чем выиграть.

В этом вся суть ветров, тоскливо подумал Дядюшка Крунч, устало отворачиваясь от карты. У каждого из них есть свой нрав и характер, но все они ветрены и ненадежны, норовят подвести именно в тот момент, когда тебе нужна их помощь. «Аргесту» куда проще, он прет напрямик, не обращая внимания на воздушные течения, точно пуля, выпущенная из ружья. И хоть всю ночь Роза Ветров благоволила «Вобле», подкидывая попутные ветра, он знал, что разрыв неуклонно сокращается.

Фокусировочные механизмы линз тихо скрипели, утомленные однообразной работой. Чтоб дать им отдых, Дядюшка Крунч вперил взгляд в небо. Рассветное, промозглое, серое, оно походило на сырую тряпку, растянутую над кораблем, тряпку, с которой на палубу постоянно капало. Надо запасаться китовым жиром, иначе скоро ржавчина сожрет его целиком…

- Сколько? – спросил он глухо.

«Малефаксу» не надо было уточнять, о чем он.

- Двенадцать миль.

- Часом раньше было тринадцать?

- А еще раньше пятнадцать, - безжалостно заметил «Малефакс», - Расстояние сокращается, я уже докладывал об этом. Учитывая текущую тенденцию и рисунок ветров… Я бы сказал, у нас в запасе не больше восьми-десяти часов.

- Жульен из медузы! Он что, наращивает скорость с каждым часом?

- Боюсь, что да.

- Как ему это удается?

- «Барбатос», в сущности, еще очень молод, - произнес «Малефакс», почему-то извиняющимся тоном, - Он прежде ни разу не управлял кораблем. Но он учится. Очень быстро учится.

- Значит, нам надо найти способ сбросить его с хвоста! - отрезал Дядюшка Крунч, - Благодарение облакам, нам пока удавалось уходить из-под обстрела, но как только он приблизится миль на пять, не спасут и они! Нам нужен ветер. Найди мне его!

От тяжкой задумчивости Дядюшку Крунча оторвал Тренч. Нахохлившийся, пропитанный холодной рассветной сыростью, мрачный сверх обычного, он поднялся на капитанский мостик, оставляя на палубе мокрые следы. Ночная погоня вымотала и его, настолько, что казалось, будто под плащом не осталось ни щепотки плоти, а мокрый брезент висит исключительно на его упрямстве, как на вешалке. Половину ночи он провел в машинном отделении «Воблы», устраняя течь в паровых магистралях и меняя старые патрубки, а с полуночи торчал на марсе, сменив Корди в качестве дозорного.

- Вал правого колеса сбоит, - хрипло произнес он вместо приветствия, - Синхронизировать пока не удалось.

- Это не самая большая наша проблема, - вздохнул «Малефакс», - Пока что я корректирую курс на пять градусов каждую четверть часа.

- Это может стать самой большой проблемой, если колесо встанет, - пробормотал Тренч, тщетно пытаясь согреть озябшие ладони дыханием.

С этим Дядюшка Крунч был согласен. «Вобла» при всех ее достоинствах была кораблем в почтенном возрасте, многочасовая погоня на предельных парах быстро утомила ее и машина начала капризничать. От серьезной поломки ее уберегало лишь благословение Розы Ветров и терпение Тренча, но едва ли удача будет им сопутствовать постоянно.

- Иди вниз, рыба-инженер, - буркнул Дядюшка Крунч нарочно грубовато, - Пусть Корди сварганит тебе что-то съестное.

На капитанский мостик «Воблы» стекло, точно кисель, большое густое облако, мгновенно превратившее сырой плащ Тренча в совершенно мокрый. Бортинженер чихнул.

- Я могу постоять на штурвале, - сообщил он, вытирая лицо рукавом, - Сменить вас на пару часов.

Дядюшка Крунч решительно повернул штурвал, хотя особенной необходимости в этом не было. Просто ему захотелось услышать привычный скрип, отзвук голоса самой «Воблы».

- Меня не нужно менять.

- Но вы уже почти сутки…

- Меня не нужно менять, - резко и внушительно произнес Дядюшка Крунч, - Металл не устает.

Это было неправдой, и он это знал.

«Послушай капитанессу, - шепнул ему «Малефакс» на ухо, - Вслух я этого не скажу, но мы оба знаем, что тебе не помешает отдых».

«Я еще могу вести корабль!»

«А еще можешь развалиться на части, если подует резкий ветер. И я не хочу объяснять нашей прелестной капитанессе, отчего это произошло. Хочешь изображать несгибаемого героя – пусть, дело твое. Но знай меру. Ты уже немолод».

Дядюшка Крунч медленно принял штурвал в другую сторону, огибая тяжелое дождевое облако, ползущее навстречу темно-серой глыбой. Нелегко скрыть собственную немощь от существа, для которого сложные узоры чар – что схема ветров на лоцманской карте.

«Дай мне еще час, - попросил он мысленно, - Может, я смогу перехитрить его на боковых ветрах…»

«Ничего не выйдет. Ты знаешь это. У «Аргеста» достаточно сил, чтоб преодолеть любой ветер, и с каждым часом эти силы все растут. Нам не уйти, если мы не выкинем какой-нибудь пиратский фокус».

Пиратский фокус. Дядюшка Крунч едва не рассмеялся.

«Из тех, которыми славился Восточный Хуракан?»

Ему показалось, что в стылом рассветном воздухе скользнула улыбка «Малефакса» - гомункул оценил иронию момента.

«Мы с тобой знаем цену историям о Восточном Хуракане, верно?»

«Да. Знаем. Но Ринриетта узнать не должна».

«Я помню наш уговор, господин первый помощник».

«Вот и хорошо. А то я…»

Их мысленный диалог прервал испуганный вскрик Тренча. Бортинженер глядел назад, туда, где в серых липких облаках тянулся след «Воблы» - зыбкая тающая черта. Дядюшка Крунч знал, что он там увидел, за прошедшую ночь он сам слишком часто оглядывался назад.

- Не голоси, - буркнул он хладнокровно, - Да, это оно. Наше проклятое сокровище. Держится как привязанное, чтоб его…

«Аргест» шел за ними как призрак, призрак из обожженной искореженной стали, то и дело скрывающийся между облаков. Дядюшка Крунч уже научился читать его траекторию, как знакомый след рыбы. Только это была страшная рыба, не чета даже самым бездушным чудовищам небесного океана. Жуткий корабль мистера Роузберри под управлением «Барбатоса» двигался с неумолимой целеустремленностью, всегда безошибочно находя «Воблу» даже в самой густой облачной пелене. Напрасно Дядюшка Крунч всю ночь напролет то делал резкие маневры, надеясь сбить преследователя со следа, то менял высоту, заставляя старушку «Воблу» негодующе скрипеть.

«Аргест» даже шел не так, как идут обычные корабли из железа и дерева. Он двигался рывками, словно у него был не в порядке рулевое управление, но Дядюшка Крунч отчего-то знал, что причиной странной траектории была не поломка. Он помнил сладострастное шипение «Барбатоса», расправлявшегося со своими жертвами, теперь ему казалось, что он вновь слышит его – в шипении раздираемых носом «Аргеста» облаков. Он не просто шел по следу, как сторожевой корабль или дерзкий рейдер, он чуял свою добычу и предвкушение трапезы заставляло его нервничать, как заставляет акулу нетерпеливо стегать хвостом.

- Как Габерон? – спросил Дядюшка Крунч вслух, чтобы отвлечься от этих мыслей.

Тренч шмыгнул заложенным носом.

- Уже лучше. Корди напоила его своими зельями, а Шму уложила в койку. Жар пропал, но ходить он толком еще не может, даже на костылях.

- Не думаю, что он очень удручен этим беспомощным положением, - голос «Малефакса» стал похож на мурлыканье кота, - Шму встала на бессменную вахту возле его ложа и, если бы не Ринриетта, проводила бы там все свободное время. Ей не хватает только опахала.

- Беспечный карась! - выругался Дядюшка Крунч в сердцах, - Совсем вскружил нашей баронессе голову! Раненый герой! Кто будет командовать на гандеке, когда дело дойдет до пальбы?

- В таком случае его совесть и подавно может быть спокойна. Если дело дойдет до пальбы, как вы выразились, господин старший помощник, я бы не поставил на «Воблу» даже хвостика от тюльки против золотого.

Эти слова неприятно уязвили Дядюшку Крунча, хоть он и сам, безо всяких гомункулов, прекрасно знал о состоянии своего корабля.

- А ну брось, - сердито приказал он, - Может, наша рыбка и не так дерзка, как в свои юные годы, но и списывать ее со счетов я не позволю! У «Воблы» еще остались зубы!

- Я уже просчитал все варианты, - безжалостно возразил «Малефакс», - Если случится бой, он не продлится более трех-четырех минут. В этот раз нам противостоит не водовоз и даже не фрегат. «Аргест» попросту сожрет нас, как сом – зазевавшегося малька.

- Быть может, у нас найдется что-то, что испортит ему аппетит… Слышь, рыба-инженер, что за штуку ты использовал на Эребусе?

Тренч напрягся, вжимая голову в плечи.

- Да так… Попалось кое-что.

- Кое-что? – Дядюшка Крунч громогласно хохотнул, - Это кое-что превратило целый остров в каменную крошку! Давай, выкладывай. Даже если окажемся в лапах законников, больше одного смертного приговора ты не получишь.

Тренч мрачно потеребил болтающуюся пуговицу своего плаща.

- Землетряс, - неохотно пояснил он, - Ну, то есть я так его назвал.

- Из твоих, значит, игрушек?

- Из моих, - кивнул бортинженер, - Еще на Рейнланде собрал. Случайно.

- Рейнланд… Погоди-ка, кажется, я начинаю догадываться, отчего в нашу первую встречу ты щеголял кандалами. Уже и на Рейнланде развлекался, а?

Тренч неопределенно пошевелил пальцами. Отвечать на вопросы о своем прошлом он не любил и Дядюшка Крунч обычно уважал его право хранить воспоминания в личном рундуке, но сейчас была особенная ситуация.

- Так что же ты там натворил? Чуть не разгромил родной остров?

- Вроде того. Собрал, сам не зная, что, включил, а оно как начнет… Насилу выключить успел. Ну а потом разобрал и спрятал в котомке. Чтоб его…

Дядюшка Крунч сдержанно кашлянул.

- Занятная вещица. А еще одной…

- Нет, - твердо ответил Тренч, - Еще одной нет. И собрать не могу.

- Возможно, парочка таких землетрясов нам бы сейчас пригодилась, - пробормотал Дядюшка Крунч, - С великим облегчением сбросил бы их на палубу «Аргеста»…

Он не закончил. И дураку понятно, что Тренч не оставляет чертежей, и даже будь у него чертеж – ни одна живая душа не смогла бы с помощью него хоть что-то создать.

- Мы можем получить еще не меньше двух узлов, - произнес он вслух, - Если сольем балластную воду. У «Воблы» в брюхе двадцать тонн никчемной воды!

- Я уже дважды предлагал капитанессе открыть кингстоны, - «Малефакс» вздохнул с укоризной, - Но оба раза получал отказ. Не знаю, зачем мы тащим лишний балласт, но спорить с капитанессой не в моих силах.

- Значит, нам остается нестись вперед на всех парах, наблюдая за тем, как «Аргест» медленно вырывает милю за милей?

- И еще молиться Розе Ветров, - серьезным тоном добавил гомункул, - Молиться так, как никогда не молились прежде.

* * *

«Вобла» стала сдавать к полудню. Дядюшка Крунч чувствовал это без всяких измерений, с безжалостной отчетливостью. Погоня из воздушной гонки превратилась в травлю – и в этот раз Роза была всецело на стороне хищника.

Беспрерывно работающая машина все чаще осекалась, гребные колеса дребезжали, а магический дым, вырывающийся из труб, приобрел тревожный багряный отлив. Машина была старой, надежной, но даже старые и надежные вещи нельзя безоглядно использовать на пределе прочности годами напролет. Дядюшка Крунч знал это, потому что сам был старой и надежной машиной.

- Нужен перерыв, - буркнул Тренч, выбравшийся из машинного отделения и жадно глотающий свежий воздух, - Переходные кольца повело, форсунки едва не спеклись, парораспределитель вот-вот сдохнет.

- Перерыв! – возмущенно прогудел Дядюшка Крунч, тыча лапой в сторону кормы, -

Ему про перерыв скажи!

- Котел выдает две трети мощности. Но к вечеру уже будет не больше трети.

Тренч не любил сложных предложений и метафор, говорил он всегда прямо и по сути. Сейчас эта привычка бортинженера показалась Дядюшке Крунчу раздражающей.

- А если подбавить зелья?

- Опасно. Котлы могут не выдержать.

Разговаривая, они оба смотрели вперед, туда, где за парусами «Воблы» виднелся похожий на узкое лезвие шпаги бушприт, бесшумно протыкающий облака. Никакой необходимости пристально следить за курсом не было, но они оба старались смотреть только вперед, чтобы не оборачиваться лишний раз. Они оба слишком хорошо знали, что увидят позади.

«Аргест» больше не был призраком, сливающимся с дождевыми тучами, он обрел плоть и теперь совершенно отчетливо выделялся на фоне небесного океана – огромная зазубренная щепка, неумолимо тянущаяся вслед за «Воблой». Для того, чтоб заметить, насколько сократилось расстояние, не требовались сложные навигационные приборы. Даже без помощи подзорной трубы Дядюшка Крунч видел детали, которые предпочел бы не замечать – бесформенные провалы иллюминаторов, перекошенные палубы, искореженные, идущие внахлест, бронеплиты.

Дядюшка Крунч беззвучно выругался. Ему приходилось видеть самые разнообразные корабли, от элегантных каледонийских крейсеров, казавшихся воплощением военной мощи Унии, до грузных барж дауни, собранных, казалось, из случайных деталей и оснастки. Но ни разу прежде ему не приходилось видеть что-то столь же уродливое как «Аргест». Казалось, этот корабль нарочно был создан таким образом, чтоб каждой своей чертой царапать человеческий глаз. Его пропорции были искажены, черты перекошены, он сам по себе выглядел насмешкой над всеми кораблями воздушного океана. Чудовище сродни нему не смогло бы даже двигаться по прямой, однако же оно двигалось и Дядюшка Крунч всякий раз ощущал кислую, отдающую ржавчиной, изжогу, когда отмечал, как сокращается расстояние.

- Капитан на мостике!

Услышав окрик гомункула, Дядюшка Крунч выпустил штурвал и торжественно развернулся в сторону трапа. Одна из глупых старых традиций парусного флота, которые скоро, судя по всему, канут в Марево – вместе с самим парусным флотом. Но Дядюшка Крунч не собирался из-за этого от них отказываться.

Ринриетта поднялась на мостик «Воблы» так спокойно, как делала это сотни раз прежде. Дядюшка Крунч ожидал, что она сменит привычный алый китель на что-нибудь более пристойное, но ошибся – судя по всему, капитанессу не смущали многочисленные прорехи и оторванные пуговицы, следы их позорного бегства с Эребуса. На голове ее, как и прежде, красовалась заломленная треуголка, и Дядюшка Крунч отчего-то испытал облегчение, увидев ее. Это был не просто жест, понял он, уступая дорогу капитанессе, это был символ, не менее значимый, чем пиратский флаг, развевающийся на грот-мачте. Символ того, что Алая Шельма, гроза небесного океана, не намерена сдаваться.

Она успела смыть с лица грязь и кровь, на бледной коже алели многочисленные царапины, оставленные рапирой мистера Роузберри, но сейчас, занимая свое место возле штурвала, Ринриетта несла их, словно награды, высоко подняв голову.

Дядюшка Крунч знал, насколько тяжело ей это дается, но знал и то, что не имеет права это заметить. Там, на Эребусе, Алая Шельма показала свою слабость. Не подняла оружия, осознав бесполезность сопротивления. Отдалась на волю ветра, быть может, впервые за свою не очень долгую жизнь. Это тяготило ее сильнее, чем самый страшный шквальный ветер, выпивало силы, отравляло кровь. И все же она не была окончательно сломлена. Напротив, в холодной торжественности ее лица Дядюшке Крунчу показалось что-то успокаивающее.

Ступив на капитанский мостик, Алая Шельма даже не посмотрела в сторону «Аргеста» - еще один признак душевной выдержки.

- Господин старший помощник, доложите ситуацию.

Поддержать ее игру оказалось не так-то просто.

- Дела как у жареного карася, - буркнул он невольно, - Машина сдает.

- «Малефакс» уже докладывал. Надолго ее хватит?

- Тренч говорит, к вечеру будет выдавать не больше трети мощности.

- Если не взорвется… - тихо пробормотал Тренч, но капитанесса предпочла сделать вид, что не услышала его.

- Что ветер?

- Не балует. До рассвета нам везло, мы пересеклись с Пронырой, хотя считается, что в здешней части океана он не дует. Выиграли немного, даже смогли оторваться на четырнадцать миль, но потом…

- Ветер стух, - мрачно констатировал «Малефакс», - И никакой замены мы пока не нашли. Сейчас мы делаем всего тринадцать узлов. Этого мало.

- А… он?

Гомункулу не требовалось уточнять, кого имеет в виду капитанесса.

- Он делает полных шестнадцать. И расстояние между нами последние три часа сокращается с пугающей скоростью.

- Расчеты? – с пугающим спокойствием спросила Алая Шельма.

- Три часа с небольшим, - голос гомункула показался Дядюшке Крунчу безжизненным, незнакомым, - Может, четыре. Я пробую маневрировать на боковых ветрах, но от этого мало толку.

Алая Шельма задумалась.

- Что на счет резкой смены курса? Он весит как целый остров, а значит, обладает огромной инерцией. Мы можем взять свое на разворотах.

- Уже пробовали, - с сожалением ответил гомункул, - «Аргест» разгадывает наш маневр еще до того, как мы меняем паруса.

- Может, дадим ему бой?

- Наихудший вариант, прелестная капитанесса.

- Согласна, - Алая Шельма досадливо дернула подбородком, - Осталось убедить в этом Габерона. Он уговорил Шму оттащить его на гандек и с утра возится со своими пушками. Думаю, он и сам понимает глупость этой затеи, просто ему льстит погибнуть под грохот фейерверков. Ох уж эта формандская спесь…

Тренч опасливо поднял руку.

- Мы можем сбежать на шлюпках…

- Смеешься? Кто сможет сделать на шлюпке шестнадцать узлов?

- Я не это имел в виду, - бортинженер смущенно кашлянул, - Мы можем спустить на ветер сразу все шлюпки, что есть. И – в разные стороны! Облака здесь как рутэнийская похлебка, ничего не стоит спрятаться.

«Малефакс» взвесил это предложение быстрее, чем треска вильнула бы хвостом.

- Не годится. Будь между нами и «Аргестом» миль семь-восемь… Тогда, пожалуй, еще был бы шанс. Шлюпки оставляют в магическом эфире весьма зыбкий след, «Барбатос» мог бы и проглядеть. Но сейчас…

- Никаких шлюпок, - отрубила Алая Шельма, - Я не собираюсь лишаться своего корабля.

Ее тон не понравился Дядюшке Крунчу. Кроме мрачной торжественности в нем было что-то еще. И сейчас он отчаянно пытался понять, что именно.

- Ринриетта, я скорее своими руками разберу себя на запчасти, чем покину «Воблу», - пробормотал он, - Но ты должна понимать, что жизнь дороже… Что я скажу твоему старику на Восьмом Небе, если встречу его? Что сохранил корабль, но сгубил его внучку?

- Исключено. Мы не покинем «Воблу». Это слово Алой Шельмы.

- Копченый тунец! Опять ты за свое? – пробормотал Дядюшка Крунч, - Впору спасать не капитанскую гордость, а шкуру, Ринриетта!

- Будь уверен, мы спасем и то и другое, - она отбросила волосы и лица и решительно шагнула к штурвалу, - Паточная Банда, слушай мою команду. Начать набор высоты!

- Что ты имеешь в виду, Ринриетта?

- Вверх, - она ткнула большим пальцем в сторону солнца, - Мы поднимаемся, дядюшка. Со всей скоростью, на которую способны.

Это звучало так нелепо, что Дядюшка Крунч впервые в жизни замешкался с ответом.

- Но Ринриетта…

- Поясните свой приказ, прелестная капитанесса, - невидимый «Малефакс» тоже напрягся, - Я не вполне понимаю, что именно выиграет «Вобла», если поднимется на тысячу-другую футов.

- Мы поднимемся выше, чем на тысячу-другую футов.

- Соблаговолите уточнить, насколько выше, прелестная капитанесса.

- Думаю, двадцать пять тысяч будет достаточно.

На капитанском мостике воцарилось молчание. Теперь Дядюшка Крунч был бессилен нарушить его скрипом штурвала – на его рукоятях лежали расцарапанные пальцы Алой Шельмы.

- Ринриетта, мы идем на пяти тысячах.

- Вот именно, господин старший помощник. Значит, надо набрать еще двадцать.

Дядюшка Крунч глухо застонал. Получилось похоже на отзвук ветра, забравшегося в пустую металлическую бочку. Видит Роза, многие идеи Ринриетты были самоуверенны, нелепы или наивны. Эта же отдавала откровенным самоубийством.

- В этом нет никакого смысла! – бухнул он, - Мы потеряем ветер, на котором идем!

Она даже не взглянула на карту.

- Да, вероятно, потеряем.

- Я тоже не вижу никаких преимуществ этого маневра, - осторожно произнес гомункул, - Резкий набор высоты снизит нашу скорость до… семи-восьми узлов. Мы лишимся даже тех крох, что пока сохраняем!

- Ничего не поделать, законы Розы.

- Но это… Это бессмысленно! «Аргесту» не нужны паруса, его машина несравненно мощнее нашей. Даже если мы рванем в верхние слои атмосферы, он легко последует за нами и затратит на это куда меньше времени! Он сократит и так небольшой разрыв!

- Совершенно верно, я тоже так предположила.

Дядюшка Крунч беспомощно огляделся, но с высоты капитанского мостика не заметил ничего, кроме тающих облаков и зловещего силуэта «Аргеста» за кормой. Ни в том, ни в другом подсказки он не увидел. Должно быть, все дело в человеческой фантазии. Только люди умеют видеть в облаках контуры животных или рыб. Наверно, это что-то должно объяснять…

- Но наверху все будет стократ хуже! Там разряженный воздух и почти нет ветров! А наша машина окончательно захлебнется! Мы превратимся в кусок болтающегося дерева!

- Капитанесса, напоминаю вам, что «Вобла» дважды за последние семь лет поднималась до отметки в двадцать пять тысяч футов, - вторил ему «Малефакс», - и оба раза нам едва удавалось избежать катастрофы. Ваши легкие не предназначены для дыхания на такой высоте, а температура крайне низка…

- У меня нет времени на объяснения. Немедленно начать подъем.

«Она не в себе, - шепнул «Малефакс» с отчаяньем, - Что мне делать?»

«В своем уме она или нет, она все еще капитан на этом корабле. Выполняй команду».

На фок-мачте «Воблы» стали медленно надуваться дополнительные паруса, заставляя баркентину неуверенно задрать нос. Казалось, старый почтенный корабль с трудом понимал, чего от него хотят. Даже без людей и гомункулов он знал предел своих возможностей.

- Начинаем лавировку[153], - бесстрастно объявил гомункул по общей магической связи, - Будем идти вертикальными галсами.

- Никакой лавировки, - мгновенно отреагировала Ринриетта, - Взять постоянный угол в двадцать градусов и подниматься на фордевинде!

«Малефакс» отчетливо застонал.

- Двадцать градусов!.. Это же экстренный набор высоты! А что если корпус не выдержит? Или паруса?

- Держать угол. Приказ капитана.

Закряхтев всем корпусом, «Вобла» устремилась вверх. Дядюшка Крунч вполне понимал ее муки. Даже современным кораблям с их машинами и острыми треугольными парусами непросто карабкаться в небо под таким углом. Потоки набегающего ветра создают огромную нагрузку на паруса, бимсы, шпангоуты и стрингера. Если дерево где-то прохудилось, утратило чары или прочность, такой подъем мгновенно обернется катастрофой – корабль раздавит в атмосфере как орех, вывернув его наизнанку и обрушив дождем в терпеливо ждущее Марево.

Даже в самые отчаянные моменты «Вобла» не взбиралась в верхние слои на таких углах. Но сейчас, натужно скрипя рангоутом, она послушно поднималась, время от времени кренясь под воздействием боковых порывов – чем больше становилась высота, тем сложнее гомункулу было учесть все поправки.

- Разрешите хотя бы слить воду! – взмолился «Малефакс», - Мы все еще тащим полные цистерны балластной воды!

- Не разрешаю, - холодно отозвалась капитанесса, - Кингстоны держать закрытыми.

- Но это двадцать тонн мертвого веса!

- Продолжать подъем.

Дядюшка Крунч подошел к ней и неуверенно остановился рядом.

- Ринриетта, объясни, что ты задумала, - попросил он, - Я не могу смотреть, как ты губишь себя и свой корабль.

Возможно, это не было безотчетным приказом. Возможно, это было чем-то большим. Дядюшка Крунч ощутил, как ужас, сгустившись, заползает в щели его доспеха. Возможно, Ринриетта действительно решила отправиться на верную гибель – как отправлялись отважные пиратские капитаны прошлого. С высоко поднятой головой и саблей в руке.

Дядюшка Крунч чуть не взвыл. Никакого плана спасения не было. То, что он принял за план спасения, было просчитанным планом гибели. «Вобла» не достанется «Аргесту» и «Восьмому Небу». «Вобла» не достанется никому. В темных глазах Ринриетты, переставших отражать свет, Дядюшка Крунч вдруг увидел все ответы на так и не заданные вопросы.

- Ты поклялся служить своему капитану, - медленно и отчетливо произнесла Алая Шельма, не снимая рук со штурвала, - Так имей смелость верить ему, как верил моему деду. Что, снова хочешь рассказать какую-нибудь историю из его прошлого?

Дядюшка Крунч некоторое время молча смотрел на нее, потом отвернулся.

- Нет.

* * *

От холода щеки Корди порозовели, изо рта вместе со словами рвались клубы белого пара.

- Ох и красота, Дядюшка Крунч! Никогда раньше не видела таких облаков. Словно кто-то высыпал горсть манки на стол… Ух, даже на вид они холодные!

Дядюшка Крунч равнодушно сфокусировал свои линзы, не обращая внимания на похрустывающие кристаллики льда в глазницах. Если подъем продолжится с прежней скоростью, скоро начнет застывать смазка – а это уже куда серьезнее. Холода он не чувствовал, лишь ощущал, как внутри с натугой работают механические передачи и поршни – тронутый холодом металл делался все менее упругим. Слишком большая встряска для старого механизма…

- Это высокослоистые облака, корюшка. Облака больших высот.

В другой ситуации он сам охотно бы поглазел на них. Здесь, на большой высоте, не было пуховых громад обычных облаков или грязных серых дождевых туч, уныло бредущих вдоль горизонта. Тут водились уже совершенно другие существа, созданные, казалось, Розой из совсем других материалов. Высокослоистые облака походили на клочья легкой белой пряжи, которые кто-то растянул на многие мили, причудливо перекрутив и едва не связав узлами. В них не было воздушной легкости, эти облака состояли изо льда, но Корди смотрела на них зачарованно, как на елочные игрушки.

Поверх своей обычной клетчатой юбки и рубахи она натянула истертую и засаленную пуховую куртку, но шляпу не сменила.

- Я раньше никогда не была на сверхбольших, - затараторила ведьма, - Я три раза была на девяти тысячах, но там было совсем иначе, и там было не так холодно… Как думаешь, Мистер Хнумр не испугается? Коты не любят большие высоты, говорят… А мы увидим гало[154]? В таких облаках должно быть гало! Смотри, совсем нет рыбы, да? Наверно, рыбе здесь холодно?

Речь была сбивчивой, глаза блестели, но Дядюшка Крунч знал, что это не из-за холода. Сырная Ведьма выглядела так, словно украдкой от капитанессы неплохо приложилась к винной бутыли. «Небесный ром» - так это называется среди старых небоходов. На больших высотах сам воздух иной раз пьянит, да так, что человек едва передвигается по палубе. Это не страшно, проходит через некоторое время. Но Дядюшка Крунч знал, что не только Марево приберегает для своих гостей суровые испытания. Воздух на высоте не только холоден и сух, он делается едким, негодным для дыхания. Иные небоходы не в силах выдержать и часа на высоте сверх девяти тысяч футов…

Он взглянул на альтиметр, хотя мог этого и не делать – за последний час он почти не отрывал от него взгляда и мог предсказать движения стрелки. Пятнадцать тысяч[155]. Не предельный порог для «Воблы», но чем выше поднимается корабль, тем отчетливее понимаешь – ты находишься по другую сторону невидимой черты, которую когда-то провела по небесному океану Роза, отделив царство людей от запретных пределов, куда человеку путь заказан.

Если бы люди еще не рвались так настойчиво вверх, как проклятая кета…

Палуба баркентины казалась облита жидким стеклом. Ее сплошь, от одного борта до другого, покрывал иней и тонкий слой прозрачного льда, который беззвучно лопался от тяжелых шагов абордажного голема. Алая Шельма не обращала на это никакого внимания. Как и прежде, она стояла за штурвалом, не позволяя ему сместиться ни на дюйм, и смотрела в распахнутое морозное небо над головой.

- Фиксирую перебои в машинном отсеке, - доложил «Малефакс», - Недостаточно кислорода для стабильного горения…

- Плевать. Дойдем на попутных ветрах.

Дядюшка Крунч почти физически ощутил, как поморщился гомункул. На больших высотах ветра непредсказуемы настолько, что редко кто осмелится нанести их на карту. Они постоянно тухнут, сменяют друг друга или без предупреждения уходят на другие высоты. Идти под парусом на высоте в пятнадцать тысяч – безрассудство.

Дядюшка Крунч согласен был вечно смотреть вперед, разглядывая облака, но он знал, что рано или поздно придется оглянуться, и малодушно откладывал это мгновенье. Он чувствовал, что когда оглянется в следующий раз, неумолимо висящий на их хвосте «Аргест» сделается еще ближе. Корабль «Восьмого Неба» сокращал дистанцию настойчиво и неумолимо, и чем отчаяннее «Вобла» карабкалась вверх, тем быстрее он настигал ее.

Между кораблями было едва ли две мили – на таком расстоянии даже слепой канонир не промажет по мишени размером с баркентину. Но «Аргест» не стрелял. Может, он и вовсе не станет стрелять, просто навалится стальным килем на корпус «Воблы», расколов его, как огромный топор… Явственная, зримая картина величия нового мира, которую не худо будет запечатлеть в литографии, чтоб выставить в новой штаб-квартире «Восьмого Неба»…

На смену высокослоистым облакам пришли перисто-кучевые. Они выглядели наброшенным на небо белесым покровом из мелких хлопьев или ряби. Совсем бесплотные, невесомые, тончайшие, они плыли куда-то по одним им ведомыми ветрам, безразличные ко всему вокруг.

- Восемнадцать тысяч[156], - доложил гомункул, - Капитанесса, не советую продолжать подъем. Корпус местами сильно обледенел, паруса тоже. Управление делается все хуже, нас сносит боковым ветром.

- Удерживать курс.

Дядюшка Крунч никогда не боялся высоты, но сейчас даже ему делалось не по себе, когда он смотрел за борт. Там, внизу, не было видно даже Марева, лишь непроглядная голубая бездна с белой опушкой. Он видел, как ползет стрелка альтиметра, медленно, но неуклонно. Восемнадцать с половиной. Девятнадцать. Девятнадцать с половиной.

Корди больше не болтала. Она с натугой дышала, широко открывая рот, глаза потускнели, губы приобрели серый оттенок. Во внутренних отсеках корабля было легче, там «Малефакс» еще некоторое время мог поддерживать обычное давление и содержание кислорода, но Корди не собиралась пропускать самое волнующее зрелище в своей жизни. Мистер Хнумр, прежде безразлично свисавший с ее плеча подобием палантина, стал тревожно повизгивать, переминаясь с одной лапы на другую. Даже защищенный теплым мехом «магический кот» ощущал явную тревогу.

- Приближаемся к отметке в двадцать тысяч[157], - из-за иной плотности воздуха голос «Малефакса» звучал непривычно, - Я все еще предлагаю прекратить подъем.

Алая Шельма сама должна была заметить, как тяжело идет «Вобла». Каждый взятый фут давался ей с огромным трудом, скрежещущим напряжением корпуса и такелажа. Обросшие зазубренным льдом паруса выглядели неестественно и жутко. Мачты скрипели так, словно огромный краб пытался разрезать их своей исполинской клешней. Благословение Розы, что баркентина смогла забраться на такую высоту, но если воля капитана поведет ее еще выше, не спасет никакой запас прочности.

«Аргест» двигался с прежней жутковатой грациозностью, напоминая величественно летящий остров, только остров, состоящий из обожженной и перекрученной стали. По какой-то причине он не покрывался наледью, сохраняя свой первозданный багряно-черный цвет. Ему оставалось не более двух миль.

- Кто-нибудь даст мне трут? – спросил по магической связи Габерон, - Кажется, настало время для последней прогулки в крюйт-камеру… Если бы не нога, я бы уже прикуривал свою самую большую сигару…

- Заткнись, Габбс, - коротко отрезала Алая Шельма и внезапно повернулась к ведьме, - Корди, спускайся вниз!

Сырная Ведьма от навалившейся слабости едва держалась на ногах. Судя по беспомощно щурящимся глазам, ее зрение было расфокусировано – еще одно испытание небесной болезнью.

- Куда вниз? – пробормотала она слабым голосом, - В трюм? Ну Ринни! Что я сделала в этот раз?

- Не в трюм. Ниже. Спускайся к балластным цистернам и жди моей команды. Попытайся сосредоточиться. Когда я подам знак, ты должна быть выплеснуть столько магии, сколько сможешь.

- Но что ты хочешь, чтоб я сделала?

- Скажу позже. Иди.

- Я… Понятно, Ринни. Я… сейчас.

Потрусив головой, словно для того, чтоб вымести из нее звенящие ледяные звезды, Корди неуклюже бросилась к трапу, поскальзываясь на обледеневшей палубе. Дядюшка Крунч проводил ее взглядом. Он сам собирался оставаться на капитанском мостике до последнего. И, судя по тому, как жалобно трещали выдерживающие огромную нагрузку бимсы, ждать оставалось не так и долго.

- Что ты задумала, Ринриетта? – тихо спросил он.

Сейчас, когда они с Ринриеттой были единственными фигурами на капитанском мостике, единственными живыми существами в мире, состоящем из обжигающе холодного воздуха, усеянного мелкой ледяной крупой, ему показалось, что она даст ответ. Но капитанесса лишь мотнула головой.

- У меня есть один план. Извини, не могла им поделиться – даже с тобой, - она попыталась дыханием отогреть посиневшую ладонь, после чего вновь мертвой хваткой вцепилась в штурвал, - «Барбатос» в прошлый раз слишком легко взломал «Малефакса» и выудил у него всю информацию. Я не могла рисковать. Впрочем, сейчас ты сам все увидишь. Нет, точнее, услышишь. «Малефакс», дай мне связь.

- Общую по кораблю? Связь с «Аргестом»?

- Нет, - Алой Шельме пришлось закатать себе сильную оплеуху, чтоб зубы перестали лязгать, - Дай мне связь полным спектром по магическому эфиру. Мне нужно, чтоб ты крикнул на весь небесный океан, насколько хватит силы. Сможешь?

- Миль на восемьдесят, - заколебался гомункул, - Может, девяносто… Но я не вижу в этом радиусе ни одного корабля, кроме «Воблы» и «Аргеста». Нам не у кого просить помощи.

- Ничего. Главное – крикни погромче. Пусть само небо зазвенит!

- Готов к передаче. Вам слово, прелестная капитанесса.

Алая Шельма набрала побольше отравленного воздуха в грудь.

- Господин Зебастьян Урко! – крикнула она, обращаясь к распахнутому небу и вытянутым ледяным узорам из облаков, - На тот случай, если вы меня слышите, сообщаю – вы глупы, как старая высушенная таранька! Ваши драгоценные водоросли я самолично распорядилась утопить в Мареве! И если вы вздумаете меня преследовать, я возьму копченого ерша и собственноручно засуну его в вашу бледную тощую задницу!..

Алая Шельма закашлялась, едва не рухнув на палубу. Дядюшка Крунч мгновенно оказался рядом, но, опершись по привычке на него, капитанесса зашипела от боли – броня голема была ледяной наощупь.

- Не могу поверить, что слышал это, - до них донесся слабый голос Габерона, - Это или самый ловкий ход, что я видел, или самое большое безумие. Но почему ты уверена, что господин Урко услышит тебя?

Из-за истончившихся белых губ улыбка капитанессы походила на ледяной скол.

- Мы на высоте двадцать тысяч футов, Габби, в краю апперов. Он меня услышит, даже если находится на другом краю небесного океана.

- И явится вытребовать долг?

- Надеюсь на это.

- Какие еще будут приказания, прелестная капитанесса?

- Никаких. Продолжайте подъем.

Они поднимались бесконечно долго. Казалось, в этом краю обмороженного неба даже время теряет обычную прозрачность, замерзает, как вода. Дядюшка Крунч попытался сосредоточиться на подъеме, впиться в штурвал «Воблы» так, чтоб чувствовать каждую доску баркентины, однако даже он время от времени заворожено оглядывался.

«Вобла» вступала в чертоги, где нечасто появляются созданные людьми корабли, где не существовало обитаемых островов и не дули знакомые ему ветра. Здесь все было другое, вроде бы и знакомое, но несущее на себе отпечаток чуждости. Небо казалось прозрачным до того, что напоминало перевернутую чашу головокружительного синего цвета. Казалось, можно поскоблить по нему пальцем – и оно отзовется тревожным стеклянным гулом.

- Опасные высоты, - пробормотал внезапно «Малефакс», тоже очарованный этим ледяным царством, - Опасные, но какие восхитительные… Должно быть, это потому, что здесь нет людей. Ни рыбацких лодок, ни фабричного дыма…

- И никогда не будет, - проскрипел в ответ Дядюшка Крунч, - Докладывай, чтоб тебя!

- Небо пусто на всем обозримом расстоянии, - сообщил «Малефакс», - Прошло полчаса. Они не придут.

Дядюшка Крунч со скрежетом сбил с груди гроздь льда, стеклянными осколками разлетевшуюся по палубе. Подобными гроздями капитанский мостик «Воблы» был увешан всплошную, палуба давно скрылась под покровом из непрозрачной наледи.

- Нас могли не услышать, - проскрежетал он. Смазка в глотке смерзлась, так что каждое слово давалось ценой неимоверного напряжения, металл обшивки отдавал грозной синевой, - Или услышать, но не явиться.

- Апперы никогда не прощают оскорблений, - возразил «Малефакс», - Я думаю, они не услышали передачи. Хотя я повторяю ее каждую минуту. Но даже у апперов есть предел могущества.

- Они явятся, - хмуро заверил его абордажный голем, - Эти севрюжьи дети никогда не упускают возможность утереть другим нос. И еще не прощают оскорблений. Как только они явятся, «Аргест» покажется нам детской игрушкой, вот что я скажу…

- Я использовала тот шанс, что у меня был, - огрызнулась Алая Шельма, - Теперь нам остается ждать, уповая на каждую минуту.

У нее больше не стучали зубы, но кожа сделалась бледной, как у мертвеца, с темно-синими пятнами под глазами, вокруг ноздрей застыл крошечными бусинами лед, а волосы слиплись сосульками.

- Безумный прожект, - пожаловался Дядюшка Крунч, зная, что с ним никто не станет спорить – капитанесса берегла дыхание, а гомункул был слишком поглощен прослушиванием магического эфира, - Даже если апперы соизволят отозваться, они нипочем не станут лезть в драку с «Восьмым Небом». Может, они и самовлюбленные ублюдки, но не дураки, это уж точно…

- Возможно, нам представится шанс это проверить… - голос «Малефакса» стал озабоченным, - Только что я заметил быстро приближающиеся объекты.

- Объекты? – Алая Шельма предусмотрительно не стала прикладывать подзорную трубу к глазнице, лишь прищурилась, - Какие?

- Не знаю, прелестная капитанесса. Судя по их скорости, это снаряды. Но судя по курсу и размеру… Кажется, их пять или шесть, а может, даже больше… Я не рассчитан на работу с такими скоростями. Они будут здесь за считанные минуты.

- Тогда им лучше поторопиться, - проворчал Дядюшка Крунч, рефлекторно оглядываясь назад, - Потому что минуты у нас наперечет…

«Аргест» не просто был рядом, его форштевень был так близко, что можно было увидеть усеявшие обшивку стальные язвы и уродливые, похожие на шипастых моллюсков, якоря. Огромное, слепое, пышущее яростью, животное. От его близости даже у Дядюшки Крунча перехватывало дух, Ринриетта же слабела на глазах. А может, дело было в отсутствии кислорода – если верить почти замерзшему альтиметру, «Вобла» должна была вот-вот миновать рубеж двадцати четырех тысяч футов[158]…

А потом в дневном небе над «Воблой» вспыхнули звезды.

* * *

Это было целое созвездие, ослепительное и пульсирующее, похожее на нечеловеческий узор, выложенный осколками солнца по небесной глади. Дядюшка Крунч машинально прикрыл линзы, чтоб их не выжгло ярким светом, Ринриетта зажмурилась. По палубе «Воблы» поплыли, переливаясь, солнечные блики – точно кто-то распустил ярчайшее солнечное гало на гибкие ленты и теперь играл ими, заставляя переплетаться между собой. Жаль, Корди внизу, подумалось Дядюшке Крунчу, где еще такое увидишь…

Корабли апперов опускались беззвучно, как облака. Сперва они казались просто ослепительно горящими звездами, но стоило им сбросить несколько сотен футов, как Дядюшка Крунч уже мог разглядеть детали.

Они не были похожи на корабли. Они вообще не были похожи на что-то, созданное человеческими руками. Но если «Аргест» был нечеловечески уродлив, воздушные суда апперов были нечеловечески изящны. Они казались игрушками, слишком утонченными и легкими, чтоб выдержать столкновение с обычным облаком. Но Дядюшка Крунч знал, что эта изящность обманчива и иллюзорна, как и все в царстве апперов. За тонкими линиями и мягкими изгибами скрывалась сила, несопоставимая со всеми пушками баркентины.

Вытянутые корпуса апперовских кораблей походили на бутоны цветов, которые он как-то видел на Кортенаре, где все обитатели носят деревянные башмаки и курят какой-то особенно вонючий сорт водорослей. Каждый из них был едва с восьмушку от «Воблы», но при этом их едва ли можно было назвать миниатюрными. А еще они умели внушать уважение одним лишь только своим внешним видом, возможно, из-за той легкости, с которой они парили в небесном океане, не пачкая неба дымом и не сотрясая его грохотом машин. Дядюшка Крунч уставился на пришельцев, надеясь разобрать хотя бы общее устройство, но уже через полминуты почувствовал головокружение – хоть корабли апперов и были совсем рядом, рассмотреть их в деталях оказалось невозможно, как невозможно разобраться в переплетении ветров запутанного воздушного фронта.

Корпуса их были сделаны из какого-то особенного сорта древесины с тончайшими прожилками и постоянно меняли цвет, от светло-коричневого до всех оттенков осеннего солнца. По глазам то и дело били блики – во многих местах днища апперовских кораблей покрывали узоры из слюдяных пластинок, зеленых, алых и синих, но были ли они тактическими обозначениями их эскадры, личными вымпелами или какими-то сложными наблюдательными приборами, не смог бы сказать ни один из ныне живущих людей. Попытавшись разобраться в устройстве их рангоута, Дядюшка Крунч и подавно запутался. Над палубами апперовских кораблей можно было различить ажурные конструкции из тонки переплетающихся ветвей сродни виноградной лозе. Между ними трепетали лоскуты, сотканные, казалось, из солнечного света, но можно ли было считать это парусами? Или апперы настолько глубоко познали природу Розы, что не нуждались в столь грубых помощниках, как ветер?..

- Фиксирую короткий магический обмен сообщениями между апперами и «Аргестом», - озабоченно доложил «Малефакс», - Канал хорошо защищен, мне не по зубам.

- Скорее всего, господин Урко заявил свои собственные претензии на приз, - пробормотала Алая Шельма, пытаясь растереть обмороженные уши.

- Паршивое чувство, - проскрипел Дядюшка Крунч, неуклюже задирая голову, - Словно над нами висят две акулы, договариваясь, кто откусит первым.

- Скорее они вцепятся друг в дружку.

- Хищники – хитрые твари, - возразил Дядюшка Крунч, - Они часто охотятся стаями. Эти две вполне могут сговориться.

Алая Шельма убежденно покачала головой. Оттого, что воротник ее кителя был покрыт густой изморозью, а щеки побелели от крупинок льда, Дядюшка Крунч ожидал услышать скрип вроде того, что производили его собственные шарниры.

- Только не эти. Зебастьян Урко никогда не найдет общего языка с мистером Роузберри. Для «Восьмого Неба» апперы, как и мы все – пережитки прошлого. Болезненные, никчемные атавизмы. Сейчас, когда у него есть мощь, превышающая самые смелые желания апперов, оно и подавно не станет церемониться с ними.

- Еще сообщения, - прервал их «Малефакс», - Код вскрыть не могу, но обмен идет довольно активно с обеих сторон. Кажется, акулы решили сесть за стол переговоров и уже повязывают салфетки…

Одна из орудийных башен «Аргеста» внезапно пришла в движение, раздирая небо скрежещущим утробным лязгом. Для конструкции, которая должна была весить десятки, если не сотни, тонн, двигалась она удивительно быстро, задирая вверх зловещие стволы орудий, похожие на узловатые стальные пальцы.

Дядюшка Крунч знал о том, как стреляют орудия. Как выплевывают тяжеленые ядра, окутываясь грязной рваной пеленой, старомодные бомбарды. Как выдыхают дымные узкие языки карронады. Как хрипло, по-животному, лязгают каледонийские нарезные стволы. Этот выстрел не был похож на все, виденные им прежде. Он даже не был похож на выстрел. Из дула на двадцатифутовую высоту вырвался змеистый серый язык, на миг раскроив небо на две части. Звук пришел позже – оглушительный грохот непривычной частоты, басовитый и вместе с тем как будто вкручивающийся в голову. Словно многотонное стальное чудовище издало громогласный рык.

Высоко в небе что-то вспыхнуло и обратилось каскадом золотых и серебряных осколков, посыпавшихся вниз, словно части лопнувшей хрустальной игрушки.

- Минус один, - бесстрастно сообщил «Малефакс», - Акулы не договорились.

Все началось даже быстрее, чем он успел закончить. Корабли апперов устремились в атаку, беззвучно и слаженно, как подхваченные вихрем пылинки. Им не было нужды собираться в атакующую формацию или выписывать фигуры высшего пилотажа, если у них и было какое-то представление о тактическом искусстве, оно столь сильно отличалось от общепринятого человеческого, что его можно было принять за хаотичные маневры.

Разыгравшийся в высоте бой с палубы «Воблы» выглядел причудливым танцем сказочных воздушных созданий, тем более, что он не сопровождался ни грохотом выстрелов, ни пороховыми разрывами. Дядюшке Крунчу поначалу казалось, что единственным звуком, доносящимся до них, был едва слышимый шелест ветра под гибкими крыльями. Но это был не танец и не феерия бесплотных магических образов. Это было сражение двух исполинских сил, яростное и скоротечное.

Апперы набросились на неуклюжую махину «Аргеста» с разных сторон, как стая голодных катранов, поливая его потоками ослепительного переливающегося света. В каждом крошечном корабле словно был установлен прожектор невероятной мощности, но Дядюшка Крунч ни за что б не встал на пути у этого света, слишком уж хорошо он видел, как шипел черный металл в тех местах, где его касались лучи апперов, превращаясь в пузыри и стекая по корпусу.

- Тепловое оружие! – выдохнула Алая Шельма, заворожено наблюдая за беззвучным сражением, наполнившим небо разноцветными вспышками, - Я думала, это все выдумки…

Ей никто не ответил – все следили за небом.

Сразу два или три корабля апперов, проскользнув тенями под килем «Аргеста», обрушили свои лучи на надстройку – в точке их соприкосновения с корпусом металл побелел и стал медленно скручиваться тягучими белыми струпьями. Еще двое прошлись вдоль правого борта, осыпая броню крохотными световыми импульсами, похожими на россыпи серебряных стрел. Их касание со стороны казалось почти незаметным, но датчики Дядюшки Крунча еще недостаточно замерли, чтобы не чувствовать вспышки исходящего от корабля жара. Самый дерзкий аппер завис прямо над палубой «Аргеста» - самоуверенная стеклянная рыбешка в вызывающей золотистой окраске – точно нарочно вызывал мистера Роузберри на бой.

Апперы двигались с умопомрачительной скоростью, то зависая и жаля «Аргест» в уязвимое брюхо, то уносясь прочь, с такой легкостью, словно не ощущали ни сопротивления воздуха, ни силы тяжести. Рисунок их боя завораживал, как завораживают движения профессионального фехтовальщика, только сейчас полем боя был не очерченный круг и не фехтовальный зал, а бездонный небесный океан.

- Апперы, пожалуй, возьмут верх, - решил «Малефакс», тоже сосредоточенно наблюдавший за боем, - На их стороне численное превосходство, я фиксирую как минимум двенадцать целей. «Аргесту» нечем отвечать. Мало иметь потенциальную мощь, надо уметь превратить ее в силу. Прелестная капитанесса, не пора ли нам бежать? Или вы решили досмотреть акт до конца, раз уж заплатили за билет?

Алая Шельма сморгнула – сейчас она тоже зачарованно смотрела вверх.

- Смена курса! – приказала она, - Десять градусов влево и резкое снижение! Если мы не до конца выхлебали благосклонность Розы, она пошлет нам кучевые облака на низких высотах. Тогда у нас будет шанс вырваться, пока апперы обгладывают «Аргест».

Покорная штурвалу «Вобла», отчаянно скрипя, принялась отрываться от окутанного разноцветными вспышками «Аргеста», одновременно теряя высоту. Она снижалась медленно, едва заметно, но Дядюшка Крунч не собирался торопить ее – он знал, как часто корпуса кораблей раскалываются от перегрузки при небрежном спуске.

Они не успели отойти и на два кабельтова, когда демон «Аргеста» проснулся.

Сперва Дядюшке Крунчу показалось, что его линзы покрылись изморозью изнутри – то, что происходило в небе, никак не могло происходить на самом деле. И только когда «Малефакс» неразборчиво выругался на незнакомой голему смеси небоходов южного полушария, он взял в лапу подзорную трубу.

«Аргест» менялся. Это было невозможно, но теперь Дядюшка Крунч видел это отчетливо, хоть и сквозь пласты тончайших ледяных облаков. Развороченный попаданиями апперов багряно-черный металл тек, меняя форму, но с каждой секундой форма эта становилась все более и более зловещей. Из палубы и бортов вырастали стальные зазубренные шипы, каждый размером больше бушприта «Воблы». Это было похоже на семя, из которого, высвобождаясь, стремительно выпрастывается растение с острыми корнями и зазубренными ветвями.

Форштевень корабля задрожал, и вдруг пополз вверх, отчего посреди носа распахнулась металлическая рана футов двадцати в высоту. Это не было следом апперского энергетического луча, это была пасть – огромная, обрамленная бронепластинами пасть с уродливыми, торчащими в разные стороны, зубами из оплавленного металла. В этой пасти что-то ворочалось, шипело, выплескиваясь в воздух струями темной клокочущей жижи, похожей на раскаленное масло.

Корпус раздавался во все стороны сразу, словно внутри «Аргеста» взорвался котел невероятной мощи, но эта деформация не была агонией – она была прелюдией. Моментом перерождения. Надстройка разрасталась в стороны, пуская многочисленные побеги, пока не превратилась в подобие жутко искаженной крепостной башни, усеянной шипами и отростками. Прежде ровная палуба вздыбилась рыбьей чешуей, в провалах между броневыми плитами возникло что-то полужидкое, похожее на китовый жир. Киль раздался в ширину, превращаясь в огромное бронированное брюхо, тоже ощетинившееся шипами.

- Эй, что у вас там? – нетерпеливо спросила Корди, сидящая где-то в ледяной темноте, над балластными цистернами, - Почему все замолчали? Я чувствую в воздухе столько магии, что аж кожу жжет!

- Лучше тебе этого не знать, корюшка, - медленно ответил ей Дядюшка Крунч, - Обхвати своего кота посильнее и не смей высовываться.

Алая Шельма с неприкрытым ужасом на обмороженном лице наблюдала за рождением истинного «Аргеста». Но услышав голос ведьмы, нашла в себе силы сказать:

- Сиди там, Корди. Мне нужна будет твоя помощь. Возможно, очень-очень скоро…

Апперы, стремительно порхающие в небе, замерли, обратившись флюоресцирующими рыбешками. Возможно, их тоже заворожило зрелище чудовищной трансформации. Только они были еще ближе, почти в самом ее эпицентре, и оттого оказались парализованы этим жутким необъяснимым видом. Возможно, они и рады были бы убраться оттуда, но теперь другая воля – чужая, злая, кипящая от ярости – вступила в бой. Воля, которую выковывали семь долгих лет, превращая ее в самое страшное оружие разрушения во всем небесном океане.

«Аргест» принял бой.

* * *

Первый аппер – тот самый, что дерзко висел над самой палубой – просто исчез. Превратился в россыпь крошечных осколков, словно кто-то сдул с ладони горсть мелкой медной стружки. Это было даже не убийство, не разрушение. Это было прекращение существования, превращение чего-то живого и сложного во что-то никчемное и бесполезное…

- Он словно раздавил золотую рыбку… - завороженно прошептала Шму.

Она тоже стояла на верхней палубе – любопытство оказалось сильнее страха. Изо рта ассассина пар вырывался не облаками, а крохотными струйками – должно быть, от страха, она почти забыла, как дышать.

- Вниз! – рявкнул на нее Дядюшка Крунч, - Это бой, а не ярмарочное представление! Передай Тренчу, чтоб следил за машиной. Если котел лопнет от нагрузки, нам всем конец!

Шму неумело козырнула и нырнула на нижние палубы. Ни Дядюшка Крунч, ни Алая Шельма не проводили ее взглядом – над «Воблой» разыгрывалось нечто столь жуткое и захватывающее дух, что глаза, казалось, сами примерзали к небу.

Корабли апперов отпрянули в стороны от пробудившегося стального демона и заметались вокруг него, полосуя воздух разноцветными лучами. Гибель товарища потрясла экипажи апперов, но, судя по всему, не настолько, чтоб отказаться от привычной тактики. Во вторгшемся в небо чудовище они все еще видели вражеский корабль – быть может, более опасный, странный и непривычный, чем прочие корабли обитателей средних высот, но всего лишь корабль.

Это стало самой большой их ошибкой.

Пушки «Аргеста» захлопали друг за другом. Они били не тщательно выверенными залпами, по каледонийской методе, с корректировкой после каждого выстрела, они извергали дым и пламя вразнобой, порождая вместо упорядоченного марша войны сотрясающую небо какофонию из сотен демонических голосов. Били они не всегда точно, но огромная разрушительная мощь вкупе с непредсказуемостью траекторий мгновенно лишила маленькую эскадру апперов боевой инициативы. Сразу два невесомых корабля разлетелись хрустальной пылью, пытаясь атаковать «Аргест» с подветренного борта – кем бы ни были канониры мистера Роузберри и существовали ли они вообще, ошибок они не допускали. Еще один отвесно спикировал сверху, хладнокровно расстреливая пустую палубу, но получил прямое попадание, разворотившее его корпус, и понесся неуправляемо вниз, оставляя за собой хвост из пара и стеклянного крошева.

Другой отчаянный одиночка попытался атаковать «Аргест» с тыла – и успел сделать два или три захода, прежде чем внезапно замер в воздухе, подрагивая, словно попался в невидимые рыбацкие сети. Дядюшка Крунч видел, как беспомощно рвется аппер, но что-то держало его на мертвой привязи долгих полминуты, прежде чем уничтожить – тончайшие ажурные конструкции корабля вдруг стали складываться сами собой, переламываясь друг о друга – точно ребенок неумело пытался разобрать вытащенную из бутыли модель парусника. Хрустальным дождем посыпалось вниз стекло – корабль апперов превратился в бесформенный ком с торчащими из него кусками силового набора. Дядюшка Крунч не хотел даже думать о том, что сталось с его экипажем…

- Чары, - коротко бросил «Малефакс», - Во имя всех колючек Розы, от него разит чарами так, словно внутри пляшут все ведьмы мира!

- Сам вижу, - проворчал Дядюшка Крунч.

Он и в самом деле видел. Как еще один кораблик апперов, замерший прямо во время отчаянного виража, вдруг разлетелся облаком осколков, хотя в его сторону не смотрело ни одно орудие. Как ринувшийся следом за ним ведомый вдруг окрасился алым цветом, точно залитый закатным свечением, и стал медленно растворяться в воздухе, до тех пор, пока от него не осталось лишь зыбкое облако.

- Невероятная мощь… - прошептал «Малефакс» по общей связи, забывшись, - Он не просто меняет молекулярную структуру, это под силу и опытной ведьме. Он буквально рвет дыры в пространстве!

- Тогда почему он еще не превратил «Воблу» в большую тыкву, а нас всех в плотву? – буркнул Дядюшка Крунч, пытаясь скрыть за напускной сердитостью одолевавшую его тревогу, - Или не заставил нас остановиться?

- Не знаю, - подумав, ответил гомункул, - Быть может, «Вобла» сбивает его своей необычностью, фонтанируя магией во все стороны. Ему нужно время, чтоб подобрать ключ. Что ж, немного времени мы выиграли. Но лишь немного. Даже если мы будем спускаться на предельной скорости, через несколько минут «Аргест» покончит с апперами и возьмется за нас…

Апперы не собирались выходить из боя. Даже потеряв добрую половину своего флота, они пытались заклевать «Аргест», словно отказываясь понимать, что бой давно вышел за пределы привычных им тактических схем. Он больше не был боем, он превратился в размеренное уничтожение. На глазах у Дядюшки Крунча сразу два изящных корабля вдруг начали чернеть на лету, словно обугливались от жара. Они не успели выйти на курс атаки – порыв бокового ветра превратил их в плывущие в небе облачка темного праха…

- Тревога, - вдруг объявил «Малефакс» незнакомым голосом, - К нам идет один из кораблей апперов.

- Возможно, ищет укрытия или помощи, - предположил Дядюшка Крунч.

- Нет, его курс слишком… Берегитесь! Он идет в атаку!

Несмотря на то, что облаков вокруг «Воблы» не было, корабль апперов возник неожиданно, точно его на бескрайнем небесном холсте мгновенно нарисовала чья-то шаловливая рука, уронив на голубой фон каплю золотистой краски. Он шел со стороны кормы с превышением футов в сто, но шел так быстро, что должен был настичь баркентину самое малое через четверть минуты.

- Сейчас я дам ему торжественный салют, - мрачно пообещал Габерон, - Пусть поищет себе рыбку повкуснее…

- Ты на гандеке? – воскликнула Алая Шельма с удивлением, - Что ты там делаешь?

- Я канонир, капитанесса, сэр, - Дядюшка Крунч представил, как Габерон в этот момент залихватски отдает честь, - Превращать корабли в обломки – моя работа. Тренч, запальник!

- Ты не попадешь!

- Так же говорила одна моя знакомая, когда… Ух!

Ретирадные орудийные порты гандека располагались футов на пятнадцать ниже квартердека, оттого Дядюшка Крунч не увидел вспышки пламени, лишь длинный закручивающийся язык сгоревшего пороха. Выстрел прозвучал сухо, как отсыревшая хлопушка – на больших высотах многое звучит непривычно…

Аппер уклонился так легко, словно в него швырнули яблоком. Размытая тень его корабля в первый миг настигла «Воблу», а во второй - невесомо скользнула на уровне топ-мачты, расчертив небо лучом, цветом похожим на расплавленное серебро. Он не выглядел ни опасным, ни раскаленным, но Дядюшка Крунч понял, что произойдет, еще до того, как этот луч коснулся баркентины.

Все произошло так быстро, что Дядюшка Крунч успел лишь схватиться за поручни мостика, опасаясь толчка. Но толчка не было. Опаленная небесным лучом у основания бизань-мачта вдруг покосилась и стала заваливаться на бок, точно исполинское дерево, которое подрубили топором. Резко запахло горелым деревом, потом парусиной, потом чем-то едким, непривычным…

Дядюшка Крунч обмер, не в силах поверить в то, что видит. Бизань-мачта накренилась и стала медленно заваливаться на подветренный борт, двигаясь так неестественно медленно, словно он видел магическое изображение, созданное гомункулом, но пущенное в замедленной скорости.

Мачта рухнула как подкошенная, разрывая густую сеть опутывающих ее талей и канатов, на лету превращаясь в беспорядочные обломки рангоута, в которых запутались огромные бьющиеся дымные бабочки – клочья горящих парусов.

Обломки рухнули на верхнюю палубу, окатив капитанский мостик волной жара и облаком мелкой сажи. Многие из них горели и цвет пламени казался неестественно ярким, почти вишневым, в окружающей «Воблу» морозной стуже. Где-то наверху трещали тлеющие обрывки канатов. Дядюшка Крунч не шевельнулся даже когда за штурвалом хрипло закашлялась от дыма Алая Шельма.

То, что он увидел, было не просто дьявольским чудом или святотатством. В одно мгновенье, которого обычному человеку не хватило бы даже для того, чтоб набрать воздуха в грудь, «Вобла» превратилась из уверенно идущей вперед баркентины в дрожащий на ветру факел. Это было похоже на удар рапиры мистера Роузберри, только в этот раз он пронзил абордажного голема насквозь, через броневую сталь. Ему показалось, что «Вобла» закричала от боли, но это, должно быть, был лишь треск обожженного дерева. Ход ее сразу сделался рваным, неуверенным, уцелевшие мачты заскрипели от напряжения.

- Потеряли бизань, - доложил «Малефакс» с бесстрастностью, от которой Дядюшку Крунча замутило, - Задымление на верхней палубе. Надеюсь, огонь не перекинется на…

- Где он?! – закричал, срывая голос, по общей связи Габерон, - Где он? Ринни, дай мне навестись!

Алая Шельма прижалась к штурвалу, с ужасом глядя на пляшущие сполохи, окутанные тлеющим саваном парусов. Ей было тяжело совладать с голосом и выглядела она так, словно пучок небесного цвета отсек ей собственную руку. Но ей удалось взять себя под контроль.

- Прошел над нами, - сквозь зубы произнесла она, резко дергая штурвал, - Не вижу его за дымом. Но он сейчас развернется и пойдет на второй заход от носа. Я дам двадцать градусов вправо, будь готов встретить его левым бортом!

- Забудь по пушки! – Дядюшка Крунч едва не вцепился ей в плечо, - Нам не сбить аппера! Надо уходить!

- Он не позволит нам уйти, - с пугающим ледяным спокойствием произнесла Алая Шельма, впившаяся в штурвал так, что он почти слышал треск ее сухожилий, - Он сожжет нас, пока мы будем спускаться. Возможно, не сразу. Это доставляет ему удовольствие. Дьявол, «Малефакс»! Где он? Я ничего не вижу из-за дыма!

- Его нелегко поймать. В буйстве «Аргеста» и нашего собственного магического следа он почти теряется… - безэмоциональный голос гомункула внезапно задрожал от напряжения, - Есть! Вижу отметку! Заходит на атаку от левого борта! Угол триста десять! Высота плюс сорок!

Если бы Дядюшка Крунч не сообразил, куда посмотреть, он бы пропустил второй заход. В обожженном морозной синевой небе корабль аппера несся беззвучной каплей, стремительно заходя на курс атаки. Движения его были небрежны, точно он не держался воздушных потоков, а легкомысленно порхал среди них.

- Три секунды! Две!..

- Не успею, - прорычал где-то на гандеке Габерон, - Чертова нога… Мне бы только добраться до пушки!..

Он не успел. Корабль апперов скользнул в сорока футах над верхней палубой, рассыпая за собой струящиеся вниз серебристые молнии. Они текли завораживающее медленно, как расплавленная ртуть, но Дядюшка Крунч знал, что это еще один обман старых линз – на самом деле снаряды неслись к палубе корабля с невероятной стремительностью. Он даже успел просчитать их траекторию до того, как они соприкоснулись с деревом – в том месте, где из корпуса «Воблы» росли нагромождения пристроек, галерей, башенок, эркеров, арок, мезонинов, флигелей, балконов…

Корабль содрогнулся так, что голема швырнуло о фальшборт. На верхней палубе «Воблы», от фок-мачты до шкотов, разверзся настоящий ад – шипящий, стреляющий, полыхающий оранжевым пламенем, гудящий… Дядюшка Крунч, тщетно силясь восстановить равновесие, видел то немногое, что не было сокрыто в удушающем непроглядном дыму – рушащиеся подобно башням мачты с осколками рей и стеньг, тлеющие обрывки парусины, распластанные по ветру, месиво горящих деревянных обломков, устремившееся с обоих бортов «Воблы» в непроглядную пучину неба.

Окутанная дымом «Вобла» беспомощно завиляла, не в силах выдерживать курс, Алая Шельма вскрикнула от боли – вырвавшийся из рук штурвал едва не переломал ей предплечья. Забыв про все – про изуродованный корабль, про пожар, про несущегося где-то аппера, Дядюшка Крунч бросился ей на помощь, не обращая внимания на то, что удары его ног вышибают доски из палубы. Успел. Перехватил штурвал, навалился на него всем своим весом, не дал «Вобле» завалиться на правый борт. Ледяной ветер разочарованного свистнул над их головами. Он не хотел упускать добычу, даже такую, искалеченную, истекающую дымом и обреченную.

* * *

- Повреждения по всей длине корпуса, - «Малефакс» уже не пытался придать своему голосу человеческие интонации, не до того, сейчас это был холодный монотонный голос автомата, - Пробоины по левому борту, черпаем много ветра, корабль неустойчив. Пытаюсь потушить самые большие очаги пожара… Фок-мачта уничтожена, паруса полностью потеряны. Грот-мачта повреждена на… тридцать процентов. Сохраняем остаточную маневренность… Сквозные повреждения верхних трех палуб…

Дядюшка Крунч видел, как замерзают слезы Алой Шельмы, превращаясь в колючие прозрачные льдинки на искаженном от боли лице. Она понимала, что это значит. «Вобле» только что нанесли смертельный удар. И если она еще держалась в воздухе, то только лишь из врожденного упрямства, которое отличает все большие и старые корабли…

Где-то высоко над «Воблой» сияло зарево – в разрывах облаков было видно, как «Аргест» ведет бой, озаряясь разноцветными вспышками и окутываясь пепельным туманом. Он бился с озлобленностью большого хищника, с удовольствием разрывая на части хрупкие кораблики апперов и был поглощен этим настолько, что совершенно забыл про раненую «Воблу», стремительно теряющую высоту. К тому моменту, когда он про нее вспомнит, будет уже поздно, отстраненно подумал Дядюшка Крунч.

- Где он? – Габерон зашелся тяжелым кашлем. Судя по всему, гандек тоже был затянут дымом, - Ни черта не вижу! Куда прикажете целиться?

- Я тоже не вижу, - губы капитанессы обледенели настолько, что при соприкосновении должны были производить звон, но она не собиралась бросать штурвал, - Но он вернется, чтобы добить нас. Думаю, он зайдет с левого борта.

- Понял, - отрывисто произнес канонир, - Но ради всех нас, я надеюсь, что ты угадала. Со сломанной ногой я не успею зарядить вторую пушку. А еще вам придется набрать высоту.

- Мы не можем подняться, Габби, - спокойно сказала она. Таким тоном, каким прежде спорила с ним, вооружившись хладнокровием капитанессы и пытаясь не обращать внимания на его выпады, - У нас тлеющая тряпка вместо парусов и дюжина пробоин, которыми мы черпаем воздух.

- Я не смогу навести пушку, если он будет порхать выше мачт!

- У нас больше нет мачт.

- Дайте мне хотя бы двадцать футов высоты!

Алая Шельма на несколько секунд прикрыла глаза – непозволительная роскошь, когда падаешь в пропасть на горящем корабле, ежесекундно ожидая, что тебя испепелит серебряная молния. Но Дядюшка Крунч не стал ей мешать.

- Мы не можем дать тебе высоты, Габби, - сказала она, открыв глаза, - Но мы можем помочь тебе подняться. Противооткатные тали в порядке?

- Еще бы!

- Хорошо, - она повернулась к Дядюшке Крунчу, помогавшему ей удерживать штурвал, - По моей команде заваливай «Воблу» на правый борт.

- Что? – вырвалось у него невольно.

- На. Правый. Борт. Штурвал до упора. Но лишь на несколько секунд, потом нам надо вернуть нашу рыбку в прежнее положение.

- Шипы Розы! – выругался он, - У нас пробоина в левом борту, в нее хлещет ветер и того гляди опрокинет нас, как кабацкого пьяницу! Мы и так едва удерживаем равновесие, а ты хочешь крен на правый борт! Мы не сможем выпрямиться!

Он был прав и знал это, как знала сама «Вобла», знакомая ему до последней доски. Крен с дырой в боку на высоте в двадцать с лишним тысяч – самоубийство. Для корабля, который падает вниз, объятый пламенем и почти лишившийся парусов – самоубийство вдвойне. Об этом говорили все книги по аэродинамике, кораблеустройсту и навигации, что он знал. Об этом говорили законы Розы Ветров.

Дядюшка Крунч замер, не выпуская из рук штурвал. Его силы было достаточно, чтоб заставить его оставаться неподвижным, несмотря на все усилия Ринриетты.

- Дядюшка! – закричала она, - Вправо!

- Ты погубишь себя и корабль!

Он не станет этого делать. Она опять не в себе, опять горячая кровь деда туманит ее разум… Все предыдущие разы, когда он слушал ее, заканчивались катастрофой. И вот она решила перешагнуть черту.

- Идет! Идет!

Дядюшка Крунч не сразу понял, кто кричит. А потом увидел размахивающую руками Шму, стоящую на обрубке бизань-мачты. Она указывала куда-то по левому борту, где не было ничего кроме размытых облачных хвостов и зловеще гудящего ветра. Но он сразу понял, что ассассин имеет в виду. Золотистая капля апперовского корабля вновь неслась наперерез, то исчезая в дымчатой кромке, то появляясь вновь. Не достать, мгновенно понял он. Аппер шел с превышением самое меньшее в пятьдесят футов. Не хотел рисковать даже в мелочах. Ну разумеется. Апперы всегда выше.

- Компост из Розы! – выругался Дядюшка Крунч, - Чтоб тебя!

И налег на штурвал.

«Вобла» начала заваливаться на правый борт, точно рыба, пронзенная гарпуном. Остатки тлеющих парусов, трепещущие где-то над головой, поплыли в сторону, заставляя дым закручиваться спиралью – вслед за уходящим в штопор кораблем. Штопор, из которого «Вобла» уже не выйдет.

Алая Шельма вскрикнула, падая, но Дядюшка Крунч схватил ее одной рукой, другой крепко сжимая штурвал. Палуба кренилась все сильнее, с переворачивающим внутренности треском, где-то в недрах корабля дребезжало содержимое отсеков, срываясь со своих мест. Магическая связь донесла отчаянный визг Корди – где-то сейчас ведьма кувыркалась в темноте, отчаянно сжимая Мистера Хнумра. Палуба стала заваливаться все круче, пока левый борт, поднимающийся все выше и выше, не закрыл солнце. Апперу даже не придется целиться, устало подумал Дядюшка Крунч, держа стонущую от напряжения Алую Шельму. Просто хлестнет вдоль брюха, и вмиг разделает на части…

А потом раздался негромкий хлопок – и в воздухе, смешиваясь с дымом горящего корабля, поплыл клуб угольно-черного дыма, быстро превращаясь в бесформенную кляксу.

- Засахаренная пикша! – взвыл Габерон по внутренней связи, - Готов! Картечью со ста футов… Выравнивайте нас!

Дядюшка Крунч успел мельком увидеть, как над левым бортом вертикально вверх взмывает что-то грязно-желтое, похожее на опаленное пороховой гарью золото, в клочьях дыма и облаков. Но ему быстро пришлось переключиться на другие дела. Пальцы барахлящей руки разжимались сами по себе. Когда-то способные смять дубовую балку, как соломинку, сейчас они едва выдерживали вес Ринриетты, неумолимо сползающей по палубе в распахнутую пасть неба. Второй рукой он держался за штурвал – нечего и думать управлять кораблем.

- «Малефакс»! – рявкнул он изо всех сил, - Выравнивай! Немедля!

- Пытаюсь, - сухо отозвался гомункул, - Держитесь.

Дядюшка Крунч знал, что у него не получится. Даже лучшему рулевому Унии не удалось бы вытащить тяжелую старую баркентину, лишившуюся почти всех парусов, из штопора на таком крене. Где-то изнутри о панцирь заскребла отошедшая деталь.

«Вобла» вдруг дернулась, страшно затрещала всем килем, словно кто-то, вонзая огромный заступ в днище баркентины, пытался разорвать ее вдоль. Но она не разорвалась. Она дернулась еще раз, решительнее, злее, и вдруг стала медленно крениться в обратную сторону – наперекор ветру и уготованной ей Розой судьбе. Корабль выравнивался, очень медленно, но каждый градус Дядюшка Крунч ощущал своим внутренним гироскопом, каждый градус был маленькой победой, вырванной из пасти у самого неба.

Это было невозможно. Ветер, проникая в пробоину по левому борту, должен был уронить баркентину, вне зависимости от того, в какую сторону повернуты рули. Но «Вобла», кряхтя и жалуясь на своих мучителей, медленно выравнивалась. Алая Шельма, впившись в наклоненную палубу, хватала губами воздух – для нее, единственного человеческого существа на капитанском мостике, смертельный маневр дался тяжелее всего. Но она была жива. И, судя по судорожно дергающимся губам, даже пыталась улыбнуться.

- Спасибо, «Малефакс», - едва выдавила она, когда смогла вновь говорить.

- Не стоит благодарности, прелестная капитанесса, - самодовольно ухмыльнулся «Малефакс», - Просто повезло с ветром. Глазом моргнуть не успеете, как встанем на ровный киль…

Гомункул ошибся, ему потребовалось больше минуты, прежде чем «Вобла» неуверенно восстановила равновесие, все еще немного дергаясь на правый борт, словно прихрамывая.

- Мидель все еще в огне, - сообщил гомункул, словно они сами этого не видели, - Я постараюсь провести корабль сквозь самое большое облако. Это не остановит полностью пожар, но прибьет пламя.

- Поняла. Выполняй. Где аппер?

- Не думаю, что он еще способен причинить нам неприятности. Его корабль ощутимо поврежден и пытается набрать высоту. Но, если хотите знать мое мнение, едва ли ему это удастся.

- Отличная смерть для аппера – утонуть в Мареве, - буркнул Дядюшка Крунч злорадно, - А теперь туши огонь! Если будем оставлять за собой такой хвост, все наши уловки карасю под хвост! «Аргест» найдет нас даже в кромешных облаках!

«Вобла» нырнула в очередное облако. Промороженное вечным небесным холодом и похожее больше на парящую в воздухе ледяную крупу, оно все же состояло из влаги. Гудящее пламя, гуляющее по верхней палубе, зашипело. «Малефакс» заложил еще один вираж, меняя ветер, и поредевший дым устремился в другую сторону, открывая с капитанского мостика вид на разгромленную верхнюю палубу.

Дядюшке Крунчу приходилось видеть баркентину в неприглядном виде, но сейчас он, хоть и не будучи корабелом, мгновенно понял – эта рыбка уже отлетала свое. И так осекающиеся поршни в его груди пропустили несколько тактов, наполнив большое тяжелое тело щемящим ощущением безысходности. «Воблы» больше не было. Небесный огонь, обрушившийся с высоты, уничтожил ее, несмотря на то, что она еще слушалась штурвала и чувствовала под собой ветер. Грот и бизань мачты лежали в руинах, превратившись в нагромождение обломков, опутанных тлеющими канатами и клочьями горящей парусины. Уцелевшая фок-мачта покосилась и лишилась половины рей, но волей Розы, устояла на месте. Хуже всего пришлось корпусу. Выпотрошенный и обожженный, он был одной огромной раной, по краям еще курящейся черным дымом. В верхней палубе зияли провалы, в глубине которых можно было увидеть разгромленный гандек с беспорядочно расшвырянными пушками, перебитые бимсы и шпангоуты торчали в стороны сломанными ребрами.

- «Вобла»… - прошептала Алая Шельма. Ужас пронял ее только сейчас, когда стала видна истинная картина разгрома.

Дядюшка Крунч хотел ее утешить, но знал, что это не в его силах.

- Мы еще починим эту малышку, - пробормотал он, надеясь, что скрежет стального горла поможет скрыть ложь, пропитавшую эти слова, - Она еще у нас поднимется выше облаков. Запасемся досками, хорошим лесом, пенькой… Старушка переживала и не такое! Я когда-нибудь рассказывал, как твой старик умудрился поджечь ее, раскуривая трубку?..

Алая Шельма не слушала его – просто смотрела на свой умирающий корабль, машинально держа голема за руку. Ветер зло трепал ее волосы, швырял в лицо ледяную крупу, но она даже не обращала на это внимания.

- Бедная моя «Вобла», - тихо произнесла она, - Хорошо, что дед этого не видит. Что ж, Роза вновь показывает, что мне нечего делать в небе. В который раз. Когда-то я была способной ученицей, мне не требовалось повторений…

- Аппер! – внезапно доложил «Малефакс», - Превышение двести, но быстро снижается.

Карабкавшаяся по остову мачты Шму испуганно задрала голову:

- Еще один?

- Нет, все тот же, которого угостил Габерон. Но не похоже, что он идет за добавкой.

- Что ты имеешь в виду? – требовательно спросила Алая Шельма, щурясь.

- Картечь здорово его потрепала. Скорее всего, он не дотянет до апперских островов. А других в этой округе и нет. Я думаю, он попытается сесть.

- Куда сесть? – не понял Дядюшка Крунч и тут же хлопнул себя тяжелой ладонь по лбу, - Ах ты ж драный палтус!.. Он хочет сесть на «Воблу»? После того, как едва не сжег ее? Пусть спускается, щучий потрох! Мне есть, что ему передать!

Спуск аппера скорее напоминал едва контролируемое падение. В его корабле больше не было изящества и воздушной легкости, он отчаянно коптил и двигался так неуверенно, словно шел вслепую. Пробивая навылет облака, он стремительно снижался, сносимый ветром, и Дядюшке Крунчу в какой-то момент показалось, что тот не успеет остановиться, расшибется о палубу.

Корабль аппера в последний миг успел сбросить скорость, но это не спасло его от жесткой посадки – раззолоченное судно с грохотом врезалось в остатки палубы между бизанью и гротом, подняв в воздух облако сажи и обломков. Сейчас оно выглядело не менее жалко, чем сама «Вобла». Изящный корпус потускнел и оплавился в некоторых местах, а развороченная картечью носовая часть превратилась в бесформенный желвак. Ажурные конструкции, возвышавшиеся над его палубой, были жестко посечены, а золотые паруса висели поблекшими вялыми тряпками. Дядюшка Крунч отчего-то испытал неуместную гордость. Вот тебе и выше всех.

- Какие будут приказы, Ринриетта? – спросил он, напрягаясь, - Будем брать его в плен?

«Малефакс» издал невеселый смешок.

- Не самая удачная ваша шутка, господин первый помощник. Насколько мне известно, во всем небесном океане не найдется ни одного человека, который смог бы похвалиться тем, что пленил аппера.

- Тихо, - Алая Шельма вдруг выпрямилась во весь рост. Ее алый китель являл собой плачевное зрелище – опаленный огнем, зияющий прорехами, он мало чем напоминал капитанскую форму, но Ринриетта держалась так, словно он был по меньшей мере адмиральским мундиром, - Команда, слушай мой приказ. Всем спуститься на нижние палубы. Шму, Дядюшка Крунч.

Он не сразу понял, что она имеет в виду, а когда понял, едва не зарычал от злости.

- Ринриетта! Что за выдумки!

- Это аппер, дядюшка, и, судя по всему, он еще жив. А значит, оставаться здесь опасно.

Корабль апперов, вонзившийся в верхнюю палубу и расколовший ее, словно ядро, больше походил на гору дымящихся обломков, невозможно было и представить, что внутри могло уцелеть живое существо. Но Дядюшка Крунч хорошо помнил россказни об апперах – как и сама капитанесса.

- Не уйду! – рявкнул он, со скрежетом разминая захваты, - Я старший помощник на этом корабле!

Она смерила его взглядом, по сравнению с которым даже ледяной ветер, терзавший ее волосы, казался теплым весенним бризом.

- Уходи, дядюшка. Готовь шлюпки, собирай остальных. Здесь я справлюсь сама.

Ему захотелось схватить ее за ворот кителя и хорошенько тряхнуть. Самоуверенная выскочка с ветром в голове. Гроза небесного океана, чтоб ее…

- Это аппер, задери тебя карась!

- Благодарю, мне это известно. Но место капитана – на мостике его корабля, откуда бы ни грозила опасность.

- Твой корабль сейчас превратится в горстку угля! – в сердцах бросил он и, увидев, как стиснула зубы Алая Шельма, понял, что попал в цель, - Не время показывать характер, Ринриетта!

- Договор с Урко заключала я, - Алая Шельма вернула контроль над своим лицом, вновь надев маску ледяного спокойствия, - Значит, и за неустойку отвечать мне. Уходи. Это капитанский приказ. Если ты не подчинишься ему, то нарушишь Пиратский Кодекс.

Ее сила воли должна была быть сродни развороченному полыхающему корпусу «Воблы». Приняв на себя столько ударов за последний день, она все еще сохраняла необходимый запас прочности – в отличие от его собственного тела. Одно Марево знает, за счет чего она держится, подумал Дядюшка Крунч в отчаянье, не зная, что еще сказать.

- Ринриетта, послушай… - он ощущал себя небоходом, пытающимся рассчитать курс по звездам, но обнаружившим, что все звезды до единой вдруг исчезли с небосвода, оставив лишь непроглядную черную мглу, - Плевать на Кодекс. Аппер – это не игрушки. Шут в платье тебя лишь выпорол, но аппер разорвет на клочки! Послушай меня хоть раз в жизни, уходи!

Презрительная улыбка Алой Шельмы – вот что он получил в ответ.

- Бежать с собственного корабля при виде опасности? – холодно осведомилась она, - Вот что ты мне советуешь, Дядюшка Крунч? А моему деду ты посоветовал бы то же самое?

«Ты – не твой дед!» - хотел было крикнуть он, но вдруг замер, потому что глубоко в груди ощутил отчаянный скрежет. Словно там, под пластами стали, нарушив привычный ход шестерен и тяг, застрял осколок ядра. И чем дольше Дядюшка Крунч глядел в бледное лицо Алой Шельмы, тем больше понимал, откуда он взялся, этот осколок…

«А моему деду ты посоветовал бы то же самое?»

Проклятый ржавый болван. Ты семь лет стоял на одной палубе с Алой Шельмой, но так и не понял, где берет начало тот ветер, который несет ее на своих крыльях - неудержимый ветер, опаляющий всех, кто стоит слишком близко. Ветер, который рано или поздно сожжет саму Ринриетту.

Вот оно, отрешенно подумал он. Вот, чего я не видел, хотя должен был. Все-таки я ни черта не понимаю в людях.

Ветер, что вел ее долгие семь лет, швыряя из одной неприятности в другую, заставлявший безоглядно устремляться в небеса очертя голову. Ветер, заставивший когда-то прилежную студентку Ринриетту Уайлдбриз, без пяти минут дипломированного законника, навсегда распрощаться с земной твердью. Он был порожден не тщеславием, не жаждой сокровищ и не пиратской романтикой, как он считал прежде. Что-то другое... Сейчас он вдруг понял, что именно – и проклятый осколок в груди заскрежетал еще сильнее.

Ее дед. Вот что придавало ей сил все эти семь лет, что заставляло вновь и вновь подниматься, встречая все новые удары судьбы, наперекор Розе Ветров и всему миру. Она просто боялась подвести своего деда, Восточного Хуракана, величайшего пирата небесного океана. Оказаться недостойной, сломаться там, где выстоял он. Опозорить его честь, честь самого легендарного небохода северного полушария.

Он сам укреплял ее в этом, рассказывая бесчисленные истории о Восточном Хуракане, не подозревая, что тем самым лишь усиливает проклятый ветер, тянущий ее навстречу опасности. Выходка с «Барракудой», безоглядный штурм Эребуса, вызов самим небесам и их хозяевам-апперам... Это не было ребяческими выходками, рожденными бурной фантазией и душевной несдержанностью, как он полагал. Это было нечто другое…

«Вот в чем основа ее собственного запаса прочности, - подумал он отрешенно, чувствуя, как саднящий в груди осколок беспокойно крутится на своем месте, - Того, что не дает ей развалиться, как старой образине вроде меня. Все это время я, сам того не замечая, подпитывал его, не понимая, что толкаю Ринриетту на все новые и новые вызовы Розе Ветров. Но вины Восточного Хуракана тут нет. Это я зародил тот самый проклятый ветер и я поддерживал его все это время. Я даже не думал, насколько он силен... Рано или поздно он сокрушит саму Ринриетту – нет паруса, способно бесконечно долго выдерживать чудовищную нагрузку. Может, это случится сегодня, прямо сейчас. Может, завтра, когда меня уже не будет рядом с ней и некому будет прийти на помощь…»

Он должен подавить этот ветер, прежде чем он сожрет саму Алую Шельму. Дядюшка Крунч ощутил, как по всему телу разливается холодная решительность. Пора исправить ошибку, допущенную им давным-давно.

- Извини меня, Ринриетта.

- Что? – прищуренные глаза распахнулись чуть шире. Она ожидала не этого.

- Извини меня, - повторил он глухо, не обращая внимания на скрипящий, едва повинующийся ему голос, - Не стоило мне этого делать. Не стоило лгать тебе. Наверно, мне стоит на досуге подыскать подходящий необитаемый остров, я ведь тоже предатель, только предатель особого рода. Все это время, предавая тебя, я верил, что делаю это во благо…

Смотреть ей в глаза было тяжело, их взгляд норовил опалить, как небесный огонь апперов. Но Дядюшка Крунч смотрел.

- Наверно, сейчас не совсем подходящий момент, но… Позволь, я расскажу тебе еще одну историю о твоем деде.

- Сейчас? – она изумленно уставилась на него, - Ты сошел с ума!

- Это будет последняя история, - пообещал он торжественно, - Может, не такая захватывающая, как предыдущие, но тоже ничего. Однажды, когда твой дед стоял за штурвалом, ведя «Воблу» к Аретьюзе…

Конечно же, он не успел закончить. Знал, что не успеет, но все равно вздрогнул, услышав негромкий скрежет металла. Но издали его не механические внутренности. От корабля аппера откололась прямоугольная плита из опаленного золота, рассыпая крошево разноцветного стекла. Из образовавшегося проема наружу легко выбралась фигура, осторожно ступая по разбитой и тлеющей палубе. У любого человека, совершившего столь тяжелую посадку, были бы расколоты ребра, а то и сломан позвоночник. Но небоход легко лишь небрежно размял пальцы. Дядюшка Крунч понял то, что давно было очевидным – человеком он не был.

Сквозь дым и клокочущий ветер, несущий белые крупинки замерзшей воды аппер легко разглядел и капитанский мостик и возвышающуюся на нем Ринриетту.

- Мое почтение, госпожа капитан! – он изобразил короткий изящный поклон, - Приятно встретить вас в этой части неба.

Алая Шельма сдержанно кивнула.

- Как и вас, господин Урко, - произнесла она спокойно, - Как и вас.

* * *

Дядюшка Крунч прежде никогда не видел апперов вживую. На рисунках и литографиях они чаще всего изображались непривычно долговязыми, отчего напоминали подобие рыбы-иглы, отрастившей человеческие конечности. Рисунки лгали – в этом он смог убедиться сразу же.

Господин Зебастьян Урко был высок и строен даже по меркам каледонийских островов, но ничего болезненного в его внешности не наблюдалось. Напротив, в легких движениях, которыми он огибал груды обломков на верхней палубе, приближаясь к капитанскому мостику, кроме нечеловеческого изящества сквозила и сила. Пожалуй, за ним даже приятно было наблюдать – он двигался так легко, словно само его тело было пропитано левитирующими чарами, на каждом шагу норовящими поднять его вверх и неохотно позволяющими коснуться поверхности. Бесцветные волосы господина Урко были зачесаны назад, открывая высокий гладкий лоб и безупречные черты лица, на котором в первую очередь выделялись глаза.

Именно глаза с самого начала не понравились Дядюшке Крунчу. Эти глаза походили на небо – и цветом и безмятежностью. На совершенно безоблачное, навеки застывшее небо, которого не увидеть даже на сверхвысоких, гипнотизирующее своей фальшивой податливостью, но твердое, как горный хрусталь.

- Мои поздравления вашему канониру, - аппер коротко кивнул на ходу, - Недурной выстрел. Подумать только, из столь примитивного орудия!..

Костюм на Зебастьяне Урко тоже был необыкновенный, из переливающейся ткани, которая больше напоминала рыбью чешую, но при этом отличалась мягкостью шелка. Аппер и сам выглядел мягким, как шелк, едва ли не бесплотным. По разбитой и заваленной обломками палубе он двигался с невесомой мягкостью облака, по сравнению с которой самый грациозный из людей показался бы неуклюжим омаром. В его облике не было видно ничего угрожающего, но Дядюшка Крунч ощутил, как внутреннюю поверхность его доспехов покрывает изморозь.

- Вы, кажется, явились на мой корабль без приглашения, господин Урко, - спокойно заметила Алая Шельма, не меняя позы. На аппера она смотрела почти равнодушно, как на досадную помеху. Но Дядюшка Крунч знал, чего ей это стоило.

Аппер развел руками, демонстрируя удивительно тонкие и гибкие пальцы.

- Мера необходимости. Деловые переговоры.

- Между мной и вами больше нет никаких дел. Контракт расторгнут.

- Мы, апперы, выше условностей, - Зебастьян Урко мягко улыбнулся, - В подобной ситуации я бы заставил вас оплатить причиненный мне и моей собственности ущерб. Но вы, госпожа капитан, позволили себе нечто большее. Возможно, мне придется применить более серьезные санкции.

Он еще улыбался, но Дядюшка Крунч почувствовал перемену в его голосе, ту перемену, которое различает лишь чуткое ухо небохода в шуме ветра и которая предвещает грядущую бурю.

- Значит, вы бросили на смерть соплеменников, только бы уладить свои дела? – Алая Шельма приподняла бровь, - Благородный мотив.

Зебастьян Урко машинально взглянул вверх. Между «Воблой» и «Аргестом» пролегло не меньше пятисот футов и много тонких, как фатин, облаков, но с капитанского мостика до сих пор видны были злые алые проблески, перемежающиеся заревом. Дядюшка Крунч не знал, что видят бездонные глаза аппера и сколько оттенков битвы они различают в вышине, но заметил, как они недобро прищурились. Бездонное небо на миг потемнело.

- Пусть вас это не беспокоит. Ни одному кораблю еще не удавалось победить апперов в воздушном бою. Этот немногим более удачлив, чем прочие, но и только. Уверяю, ему осталось недолго.

Алая Шельма поморщилась.

- Вот за что я не люблю апперов, - обронила она, - За вашу проклятую апперскую самонадеянность. Ваша эскадра разгромлена, вы стоите беспомощный на палубе моего корабля, ваши амбиции превратились в дым, но вы все равно смотрите на меня так, будто соизволили снизойти до меня на чертовом облаке.

- Вот как? – несмотря на то, что Алая Шельма стояла на капитанском мостике, возвышаясь над аппером по меньшей мере футов на десять, Зебастьян Урко взглянул на нее так, словно она находилась несоизмеримо ниже него, - Откровенность за откровенность, капитан, на наших высотах терпеть не могут людей. Вы отвратительны и глупы, как дауни, но у тех, по крайней мере, есть одно преимущество. Они знают свое место. Вам же постоянно приходится о нем напоминать.

Прозвучало жестко и небрежно, как хлопок перчаткой по лицу. Судя по тому, как улыбался аппер, в этой обстановке он ощущал себя отнюдь не проигравшей стороной. И у него, черт побери, были основания так считать, нехотя признал Дядюшка Крунч.

- Покиньте мой корабль, господин Урко, - Алая Шельма сделала шаг ему навстречу, - Вы, апперы, гордитесь тем, что выше всего. Так будьте выше ваших мелочных обид. Продемонстрируйте добрую волю. Тогда я позволю внести в наш договор новый пункт. И обязуюсь оставить вас в живых.

Аппер замер у подножья трапа, с интересом глядя на капитанессу.

- Любопытное предложение, - согласился он, - Но у меня есть встречное. Я и сам не рад оставаться на борту этого корыта, которое вы именуете кораблем. Мое собственное судно повреждено, ему не осилить подъем до двадцати шести тысяч футов, поэтому предложение таково. Вы поднимаете меня наверх, а я со своей стороны обязуюсь распорядиться вашими судьбами со всей возможной в данной ситуации мягкостью.

Алая Шельма склонила голову, словно раздумывала.

- Я и забыла, как вы не любите низких высот, господин Урко. Но вынуждена ответить вам отказом. Этот корабль спускается вниз. Там что если вы вздумали угрожать мне, самое время его покинуть. Внизу воздух совсем не тот на вкус.

«Мы спускаемся со всей возможной скоростью, - доложил «Малефакс» своим особенным шепотом, не оставляющим воздушных колебаний, - Но это все равно недостаточно быстро. Четыре фута в секунду, больше «Вобле» не вытянуть. Учитывая, что только что мы прошли отметку в двадцать две тысячи, на спуск уйдет не меньше девяноста минут. Я не уверен, сможем ли мы выиграть такое время…»

- Великая Роза! - Зебастьян Урко возвел глаза вверх, - Еще одна черта, которая меня в вас бесконечно раздражает – ваша проклятая человеческая самоуверенность. Я похож на тупицу, капитан Уайлдбриз? Мне не требуется альтиметр, чтобы определить высоту, я знаю все высоты на вкус. Вы всерьез полагаете, что сможете отвлекать меня разговором достаточно долго, чтоб ваш корабль спустился так низко, чтоб я сделался беспомощным? Святая наивность!

По трапу из двенадцати ступеней аппер поднялся в два шага. Дядюшка Крунч не мог понять, как у него это вышло, несмотря на то, что он пристально наблюдал за гостем.

- Назад, селедочный хвост! – рявкнул он, грозно поднимая лапы, - Иначе скормлю карпам!

Аппер не испугался грохочущего голема. На Дядюшку Крунча он взглянул как на заводную детскую игрушку, которая вдруг обрела жизнь.

- Абордажный голем? Вы всерьез?

Он вытянул руку ладонью вперед и легко толкнул Дядюшку Крунча в массивный литой нагрудник. Движение выглядело легким и небрежным, но приводы голема взвыли, пытаясь скомпенсировать огромную нагрузку и удержать тело на ногах. Это ему удалось, но Дядюшка Крунч против воли отшатнулся на несколько шагов. Более не глядя на него, аппер спокойно прошествовал по капитанскому мостику и остановился перед капитанессой, спокойный, как полуденное летнее небо.

- Прекратите спуск, - отчетливо приказал он, - Мой запас хороших манер значителен, но все же не бесконечен, госпожа капитан. Кроме того, тратить силы на представителей вашего вида кажется мне весьма недальновидным. Скорее можно рассчитывать на успех, читая рыбам статьи по натур-философии. Поэтому я повторяю в последний раз. Прекратите спуск.

- А если я… отклоню ваше предложение?

- Тогда я убью вас и весь экипаж, - Зебастьян Урко склонил голову, - Мне не потребуется для этого много времени. Но тогда мне придется самому возиться с вашими примитивными парусами, а я бы хотел обойтись без этого.

Алая Шельма не отступила. Для того, чтоб смотреть в глаза аппера, ей пришлось задрать голову, но подавленной его силой она не выглядела. Напротив, Дядюшке Крунчу показалось, что в ее глазах он видит спрятанную насмешливую искру. Рожденный Восточным Хураканом ветер все еще нес ее неведомым маршрутом сквозь высоты, течения и грозовые фронты.

- Как иронично, господин Урко. Вы бы могли спастись, но сочли это ниже своего достоинства, уж извините за невольный каламбур. Что ж, это ваш выбор. Нам, презренным обитателям нижних высот, остается лишь уважать его. Корди, ты слышишь меня?

Ответ Сырной Ведьмы прилетел спустя несколько секунд по магическому эфиру:

«Да, Ринни. Что мне делать?»

- Делай то, что ты однажды уже сделала, когда превратила нас в Паточную Банду.

Дядюшка Крунч ощутил смущение Корди, переданное «Малефаксом» не хуже слов.

«Я… Ты хочешь, чтоб…»

- В балластных цистернах под тобой двадцать тонн воды. Она вся твоя.

«Ох, я даже не знаю… Это очень-очень много, я…»

- Действуй, Сырная Ведьма.

«Малефакс» издал предупреждающий возглас:

«Капитанесса, вы уверены в своем решении? Если я правильно высчитал увеличение массы, перегрузки могут превысить порог прочности корпуса. Это не спуск, это падение. «Вобла» не создана для таких нагрузок и скоростей. Мы развалимся в воздухе!..»

- Действуй, - повторила капитанесса, - Давно пора опустить самомнение господина Урко на нижние высоты.

Все это время аппер сохранял вежливое молчание.

- Еще какой-нибудь трюк? – спокойно осведомился он, разглядывая капитанессу с брезгливым любопытством на лице, - И, по всей видимости, не самый удачный.

Он протянул к шее Ринриетты руку, но та не отстранилась. Она словно чего-то ждала. И дождалась.

«Есть! – упоенно закричала Корди, - Есть, Ринни! У меня получилось! Паточная Банда!..»

Она могла этого не говорить – даже стоя на капитанском мостике, Дядюшка Крунч сразу ощутил перемену в поведении корабля. И перемену зловещую, пугающую. Сперва ему показалось, что изменился звук ветра. Из негромкого гула он превратился в тяжелое потрескивающее завывание – словно обломки мачт и рангоута впивались в небесную плоть, разрывая ее на части. Тлеющие клочья парусов встали вертикально над палубой и затрепыхались дымными языками. Но страшнее всего был треск, раздающийся из-под палубы. Дядюшка Крунч достаточно хорошо знал «Воблу», чтоб мгновенно понять его источник – это гудел от напряжения силовой набор баркентины, ее деревянный скелет.

Зебастьян Урко мгновенно понял, что происходит. Быть может, чуткость апперов действительно могла дать фору любому альтиметру.

- Мы падаем! – удивленно воскликнул он, - Ваш корабль падает!

- Предпочитаю называть это быстрым спуском, - Алая Шельма усмехнулась ему в лицо, - На вашем месте я бы запаслась хорошими духами. Говорят, на нижних высотах воздух пахнет просто отвратительно.

Дядюшка Крунч впервые увидел во взгляде аппера растерянность. Почти человеческую – по крайней мере, так ему показалось.

- Какого черта? – осведомился Зебастьян Урко, глядя на то, как дымный хвост над палубой «Воблы» превращается в исполинскую вертикальную черту, - Какой-то из трюков вашей примитивной магии? Чтобы получить подобное ускорение, вам потребовалось бы увеличить массу корабля самое малое в…

- Немножко магии, - согласилась Алая Шельма, наслаждаясь его смятением, - И еще несколько десятков тонн патоки в балластных цистернах. Но едва ли в ваших краях знают, что это такое…

Насмешливый обычно голос «Малефакса» превратился в почти нечленораздельное бормотание:

«Масса возросла до ста восьмидесяти тонн! Произвожу подсчет… Мы падаем со скоростью сто двадцать футов в секунду… Это значит… В зависимости от температуры и плотности воздуха… Мы окажемся в Мареве через две с половиной минуты, если прежде не развалимся на части и не сгорим! Это чудовищная инерция, я могу не успеть нас остановить! Даже если… »

По палубе прокатилась дрожь, капитанский мостик мелко завибрировал – но Дядюшке Крунчу и так не требовалось подтверждения слов гомункула. Ему достаточно было того, с какой скоростью мимо борта проносятся облака, сделавшиеся похожими на излохмаченные белые и серые тряпки, развешанные беспечной хозяйкой.

Сто двадцать футов в секунду! Сохрани, Роза Ветров!.. На такой скорости куда более молодые корабли, бывало, разваливались в щепки, куда уж старушке «Вобле»…

В прозрачных глазах аппера появилось удивление, смешанное с ужасом. И пусть это длилось лишь малую долю секунды, оно стало достаточным вознаграждением для Дядюшки Крунча.

- Зря вы это, капитан… - сдавленно прошептал Зебастьян Урко, - Ох эта человеческая самонадеянность…

Удар, отшвырнувший Алую Шельму на штурвал, был слишком быстр, чтоб линзы Дядюшки Крунча успели его зафиксировать, с тем же успехом он мог бы пытаться рассмотреть течение молнии. Капитанесса рухнула на палубу, беспомощно прижимая руки к животу и корчась от боли. Заревев от ярости, Дядюшка Крунч бросился к ней на помощь. Аппер стоял к нему спиной, но, без сомнения, услышал громыхающие шаги голема.

- Лучше не стоит, - обронил он спокойно, - Вы уже не поможете своему капитану, лишь навредите себе.

Дядюшка Крунч занес для удара руку. И успел увидеть край бледной апперской улыбки.

Удара он не почувствовал, лишь заметил, как взвыли все гироскопы, показывая полный вздор, словно он сам падал, подобно «Вобле», по немыслимой траектории, беспорядочно кувыркаясь. В следующий миг он обнаружил, что лежит у самого трапа. Удар, отбросивший его, был столь силен, что на палубе остались глубокие царапины, а бронепластина с левой стороны заметно выгнулась.

- Не вмешивайтесь, - попросил Зебастьян Урко мягко, - Насколько я понимаю, вы старший помощник этого корабля. Хорошо. Поскольку госпожа капитанесса грубо нарушила условия нашего договора, я заставлю ее пожалеть об этом. Но вы еще сможете мне помочь. Вы ведь тоже можете управлять кораблем?

- Тухлого судака хвост тебе, а не корабль! – проскрипел Дядюшка Крунч, пытаясь встать.

Тело было слишком изношено и старо, оно сопротивлялось, как сопротивляется глупый металл, скрежетало сочленениями и всеми своими механическими внутренностями. Но Дядюшка Крунч сумел подняться на ноги.

«Малефакс», высота?»

«Двадцать тысяч с небольшим».

Абордажному голему никогда не состязаться с гомункулом в умении обращаться с цифрами, но и расчеты были несложны. Дядюшка Крунч потратил на них несколько драгоценных секунд, но результатами остался доволен.

Аппер стоял над Алой Шельмой, наблюдая за тем, как она пытается отползти в сторону.

- Не бойтесь, больно не будет, - пообещал он спокойно, - Я просто сломаю вам шею, как мальку. И возьмусь за вашего помощника. Не сопротивляйтесь. В ваших же интересах, чтоб все закончилось именно так. Или вы хотите напоследок посмотреть, как я расправляюсь с вашим экипажем?..

Он вновь протянул к ее горлу тонкие ухоженные пальцы.

Дядюшка Крунч двинулся к нему со всей скоростью, которую могла позволить заедающая нога. Он не пытался застать аппера врасплох, напротив, впечатывал ноги в трещащую палубу сильнее, чем было необходимо.

- Потолкуй-ка со мной, бледный гельминт! – бросил он, - И я отправлю твою задницу на такие высоты, которых она никогда не нюхала!

Господин Зебастьян Урко удрученно покачал головой.

- Упрямая железяка, - пробормотал он, - Неужели ты действительно стремишься умереть прежде своего капитана? Впрочем, как хочешь.

Он сунул руку в карман своего необыкновенного костюма, а когда вытащил, в ней был пистолет. Серебристый, небольшого размера, выглядящий совершенно неброско по сравнению со зловещим абордажным тромблоном, он скорее походил на затейливое произведение искусства, чем на оружие. Но Дядюшка Крунч сомневался в том, что это просто апперская безделушка.

- Стой! – Алая Шельма закашлялась от боли, с трудом втягивая в себя воздух, - Не надо, дядюшка!

Ринриетта.

Извини, мысленно произнес он, но сейчас твои приказы не имеют силы.

Аппер выстрелил. Даже стрелял его пистолет не страшно – не было ни порохового дыма, ни грохота, ни лязга сплющивающейся пули. Дядюшка Крунч лишь услышал негромкий свист, а вслед за ним почувствовал расходящиеся в стороны волны тепла. Должно быть, Зебастьян Урко промахнулся, с облегчением понял он, пытаясь сделать следующий шаг. И лишь после этого ощутил запах раскаленного металла.

В центре его груди зияла дыра с оплавленными краями размером с человеческую голову. Он увидел оплывшие от жара шестерни, которые слились друг с другом, и вишневый от жара кусок кронштейна. Боли не было – абордажные големы не чувствуют боли. Было лишь удивление и легкая досада. На досках палубы зашипели капли расплавленного металла.

Дядюшка Крунч споткнулся, но не упал. Тело мгновенно налилось слабостью и словно бы стало меньше весить. Но это, скорее всего, было обманом чувств. Оно все еще было достаточно тяжело, чтоб одним ударом превратить аппера в мокрое место. И все еще подчинялось, хоть и неохотно.

- Я думал, хоть стрелять-то ты умеешь, - пробормотал он, - Но вы, апперы, кажется, сильны лишь языком…

- Дядюшка! Стой!

Зебастьян Урко поморщился и выстрелил еще раз. В этот раз Дядюшка Крунч даже не услышал выстрела. Но он уже знал, что аппер не промахнулся. Его вдруг повело вправо, словно отказал один из главных торсионов. Тепловой луч аппера срезал добрую треть его бронированного бока, едва не задев левую ногу и заставив голема рухнуть на палубу, словно сломанная механическая кукла. По доскам зазвенел медный сор – крошечные шестерни, заклепки, обломки тяг и переплетения механизмов, которые Дядюшка Крунч никогда прежде не видел.

Левой силовой тяги больше нет, отметил он почти равнодушно, и многого другого тоже.

«Лежи! – крикнул «Малефакс» отчаянно, - Не поднимайся! Повреждения не критичны, мы еще сможем…»

Не сможем, мысленно ответил ему Дядюшка Крунч. Кажется, я понимаю людей куда лучше, чем думал прежде. И сейчас я сам поднимаюсь, как глупая неразумная кета. Не потому, что мне нужно, а потому, что иначе не могу. Наверно, и у людей так же. Они рвутся вверх не потому, что там есть что-то такое, без чего они не могут, а потому, что иначе не умеют и не могут. Просто так устроены.

«Высота?» - только и смог произнести он, наблюдая за тем, как медленно, с большим опозданием реагируя на приказы, действуют его лапы, пытаясь оттолкнуться от палубы, на которой вишневыми брызгами шипели его расплавленные внутренности.

«Шестнадцать пятьсот».

«Хорошо».

Хорошо, подтвердил ему внутренний голос, порождавший неожиданно гулкое эхо. Значит, сохранил еще достаточный запас прочности. Только что ты подарил Ринриетте полминуты жизни. Но это не все, что ты можешь ей дать.

В этот раз он поднимался куда дольше – тело теряло силы быстрее, чем он думал. Огромные руки дергались, как у контуженного, он почти не чувствовал их. Но все же он поднимался, скрежеща и лязгая, словно доисторический дредноут, побывавший в огненном пекле. Пробитый насквозь корпус пришлось прикрыть ладонью – оттуда высыпались превращенные в труху части. Расплавившиеся подшипники, изогнутые маховики, сплющенные ступицы – все это, почернев от жара, выглядело ему незнакомым хламом, а не частью собственного механизма. На лице Зебастьяна Урко промелькнуло удивление.

- Упорная железная болванка, - пробормотал он с досадой, - У нее даже нет инстинкта самосохранения. Ты что, не успокоишься, пока я не превращу тебя в лужу металла?

- Стой! – отчаянно крикнула капитанесса.

Она тоже попыталась подняться, даже смогла привстать на одном колене, но аппер небрежно хлестнул ее ладонью по лицу – и Алая Шельма, всхлипнув, вновь упала. Дядюшка Крунч попытался подавить клокочущую внутри ярость. Сейчас ему как никогда нужен трезвый ум. Но он ничего не мог с собой поделать – абордажные големы созданы для схватки, для упоения боем, для разрушения. Нельзя слишком долго обманывать свою природу, человек ты или механическая кукла. Единственное, чего он сейчас хотел – смять Зебастьяна Урко в смертоносных объятьях, наблюдая за тем, как с его лица пропадает высокомерная улыбка. Он знал, что Роза едва ли даст ему такой шанс. Но это не значит, что он не сможет помочь Ринриетте.

Перед третьим выстрелом Зебастьян Урко тщательно прицелился. Несмотря на то, что палуба ходила ходуном, а доски дрожали так, словно норовили разойтись в любой миг, рука аппера не отклонилась ни на мил[159]. Дядюшка Крунч понял, что тот целит в голову и попытался прикрыться плечом.

Успел. Выстрел насквозь прожег наплечник, разворотив плечевую тягу и сложные передаточные механизмы, правая рука мгновенно обвисла, не способная даже сомкнуть пальцы. В этот раз Дядюшка Крунч не позволил себе остановиться. Ему хватит и одной руки, чтоб оторвать голову господину Урко, надо лишь дойти… Каким-то образом заставить изувеченное тело двигаться вперед, не обращая внимания на тяжелый запах расплавленного металла и крик Ринриетты.

«Высота?» - спросил он у пустоты. Он шатался из стороны в сторону, едва передвигая ноги. Там, где он прошел, палуба была залита смазкой, сразу несколько черных ручейков бежали, шипя, по его раскаленной обшивке.

«Четырнадцать тысяч, - «Малефакс» заскрежетал зубами, - Хватит! Ты же убьешь себя!»

«Он силен, пока привязан к небу. Если мы хотим его одолеть, придется спустить его пониже. Сильно пониже».

«От этого не будет никакого толку, если «Вобла» развалится в полете! Я уже сейчас чувствую, как трещит каркас! Надо тормозить».

«Дай мне еще минуту, - у Дядюшки Крунча не было легких, но сейчас он задыхался, - Потом начинай торможение….»

Зебастьян Урко торопливо выстрелил еще раз. Хвала Розе, «Воблу» в этот миг мотнуло, из-за чего выстрел прошел в двух футах от голема, превратив кусок палубы в бесформенную выжженную дыру.

Дядюшка Крунч хрипло рассмеялся.

- Я всегда знал, что ваше племя никуда не годится. Хотел бы я знать, как вам удается держать палубу в сухости, когда ходите в гальюн? Помогаете себе ветром?

Аппер выругался сквозь зубы и вновь спустил курок. В этот раз он верно взял прицел - невидимый луч ударил в центр груди, заставив Дядюшку Крунча отшатнуться. Он слышал беспомощное дребезжание шестерен, заклиненных обломками и залитых расплавленным металлом. Видел, как дергаются искрученные обломки валов и смятые цилиндры.

Его тело умирало. Как и все старые механизмы, оно не могло умереть тихо, оно скрипуче жаловалось и стонало механическими голосами. Но Дядюшка Крунч не собирался его жалеть. Абордажные големы не отступают от намеченной цели. Пока последний ветер Розы не отправит его душу на Восьмое Небо, он будет идти.

Дядюшка Крунч захохотал, чувствуя, как лязгают в развороченной груди поршни.

- Стреляй! – крикнул он, шатаясь и вновь занося ногу, - Стреляй, дохлый осетр!

В этот раз аппер целился долго. Показалось Дядюшке Крунчу или нет, но руки Зебастьяна Урко начали едва заметно дрожать, ему пришлось взять пистолет обеими руками, несмотря на то, что между ним и големом было не больше десяти футов. На лбу у него блестели крохотные капли пота, глаза немного покраснели. Дядюшка Крунч не видел альтиметра, но явственно ощущал перемену. Некоторым рыбам не стоит играть на чужих высотах…

Выстрел угодил в левую часть головы. Дядюшка Крунч рухнул навзничь – на какое-то время он полностью потерял контроль над телом. Одна из линз мгновенно потухла, изображение, передаваемое второй, посерело. На миг он испугался, что ослепнет, потом понял, что серость – это всего лишь облака, сквозь которые падает «Вобла». Настоящие каледонийские облака, известные на много миль в округе своим капризным нравом. Кучево-дождевые облака – так они называются в Пиратском Кодексе. Верхняя граница… Где-то в затылке тихо щелкал осекающийся редуктор, мешая думать. Слабость наваливалась на него, но сейчас она казалась даже приятной. Словно его старый проржавевший корпус набили изнутри тяжелыми мягкими облаками.

Верхняя граница – около шести тысяч футов... Значит, осталось совсем немного… Надо только… Он сейчас поднимется, просто надо дать центральному шпинделю отдых, тот сейчас разломится от напряжения… Совсем немного, просто чтоб собраться с мыслями… Чтоб…

- Какое жалкое подобие жизни, - аппер стоял совсем рядом, разглядывая лежащего голема через прицел, - Впрочем, это вполне в вашем вкусе – создать себе столь уродливых и нелепых слуг, чтоб на их фоне выглядеть хоть немногим лучше. Как это… глупо.

Он выстрелил еще трижды. Один из выстрелов оторвал Дядюшке Крунчу правую ногу ниже колена, другой расплавил бок, заставив вывалиться на палубу целую россыпь тусклых металлических кишок, задребезжавших по доскам. Третий, угодив под лопатку, оторвал под корень правую руку.

Аппер стрелял торопливо, было видно, что оружие в его руках ощутимо дрожит. Едва ли это было следствием спешки. Через уцелевшую линзу Дядюшка Крунч видел, что господин Урко пребывает не в лучшем состоянии. Его аристократическая бледность сменилась бледностью болезненной, отдающей желтизной, а кожа казалась влажной и истончившейся, как сырой холст, натянутый на слишком большую раму. Зебастьян Урко тяжело дышал, но воздух, казалось, почти его не насыщает – движения аппера становились все более неуверенными и экономными. Глаза широко раскрылись, заключенное в них прежде безоблачное небо нечеловеческой ледяной синевы превратилось в мутную кашицу, которую часто приносят поздние осенние ветра. Дядюшка Крунч многое бы дал за возможность увидеть, как эти глаза застывают, навеки утрачивая всякое выражение. Возможно, если Роза Ветров будет добра к нему, перед смертью он увидит, как умирает господин Зебастьян Урко…

Наверно, он отключился на какое-то время, потому что в следующий раз, когда он взглянул на аппера, тот вновь стоял над Алой Шельмой, в нескольких футах от распростертого голема.

«Высота?»

«Анальный плавник! – гомункул неестественно рассмеялся, - Я думал, ты уже готов!.. Две семьсот. Я начал торможение еще минуту назад, удалось скинуть скорость до тридцати футов в секунду. Но это все еще слишком много. С такой массой мы просто не успеем остановиться до границ Марева. Влетим в него, как пуля».

«Плевать на Марево. Надо помочь Ринриетте».

«Хоть раз останься лежать! Я сообщил Шму, она уже мчится на помощь».

«Она не успеет».

Дядюшка Крунч попытался подняться, но обнаружил, что не в силах пошевелиться. Его тело больше не было послушным, хоть и старым инструментом, оно сделалось мертвым весом, нагромождением рухляди, над которым он более не был властен. Где-то в его глубине еще шевелились, надсадно скрипя, шестерни, но он знал, что это долго не продлится.

- Останови корабль! - Зебастьян Урко ткнул пистолетным стволом в лицо Алой Шельме, - Иначе я сделаю с тобой то же, что с твоим жестяным помощником! Черт возьми, как же жарко и смрадно на ваших высотах…

Лицо аппера отекло, глаза неестественно выпучились, кожа была усеяна крошечными красными пятнами. Он походил на рыбу, которую варят заживо, и сам едва стоял на ногах. В нем больше не было ничего надменного, ничего загадочного. Но он все еще оставался смертельно опасен.

- Привыкай к запаху Марева, кусок рыбьего гуано, - процедила Алая Шельма, не пытаясь отстраниться от пистолетного ствола, который аппер упер ей в лоб, - Скоро тебе предстоит нырнуть в него с головой…

Аппер усмехнулся. Если раньше его усмешка выглядела величественно и броско, то теперь превратилась в жуткий оскал – между зубами виднелась алая пена, язык распух так, что едва умещался во рту, губы стали похожи на воспаленные рубцы.

- Что ж, давно пора было это закончить, - пробормотал он, взводя курок, - Придется мне обратиться за помощью к кому-нибудь другому. Попутного ветра, госпожа капитан!..

Выстрелить он не успел – подкравшаяся сзади Шму, коротко замахнувшись, ударила его по затылку обломком доски. Будь аппер двадцатью тысячами футов выше, в своей родной стихии, этот удар не достиг бы цели. Но на высоте в неполные две он оказался сокрушительным. Зебастьян Урко зашатался, выронил оружие и сам ничком рухнул на палубу, безвольный, как вяленый угорь.

Дядюшка Крунч наблюдал за тем, как Шму помогает капитанессе подняться. Та сама выглядела не лучше аппера, ей пришлось схватиться за обрывок каната, чтоб удержаться на ногах.

- Дядюшка Крунч! – она стиснула зубы, глаза широко открылись, - Грешный тунец!

Наверно, он выглядел не лучшим образом. Но сейчас были дела поважнее.

- Сэкономлю на полировке… - прохрипел он, - Займись кораблем!

Она кивнула, мгновенно превратившись из перепуганной девушки в капитана. Молодец, мысленно одобрил он. Сперва надо спасти корабль и его экипаж, потом уже заниматься отдельными жизнями. Это первое, чему учит Пиратский Кодекс. Хоть какой-то урок она выучила, удовлетворенно подумал он, и к этой удовлетворенности примешивалась тяжелая влажная усталость. Скоро он отдохнет от службы – он чувствовал это в пении той последней шестерни, что еще крутилась где-то в его недрах. Но силы ее были на исходе, завод слабел. Это значило…

- «Малефакс», высота!

- Т-тысяча девятьсот футов… - забормотал «Малефакс», словно в забытьи, - Не успею… Пятнадцать футов в секунду и снижается, но слишком медленно… Линейное ускорение… Сломано два носовых бимса…

- Дай мне Корди! Корди, ты слышишь меня?

Сырная Ведьма отозвалась не сразу, а когда отозвалась, у Дядюшки Крунча заскребло изнутри – до того слаб был ее голос. Для всякого существа из живой плоти перегрузка сама по себе – серьезное испытание, но переживать ее в одиночку, прилипнув в темноте к трясущейся балластной цистерне…

- Слышу. Что происходит? Все трясется и дрожит, я… Мистер Хнумр упал в обморок, он дышит, но не шевелится… Мне страшно, Ринни!

В днище «Воблы» что-то оглушительно лопнуло, палуба несколько раз судорожно дернулась, словно баркентина билась в предсмертной агонии. Ринриетта едва устояла на ногах.

- Попытайся превратить патоку обратно в воду!

- Я… Я уже пробовала, - в голосе ведьмы появилась виноватая интонация, - У меня не получается. Сил совсем нет…

- Тысяча семьсот, - в голосе «Малефакса» что-то заскрежетало от напряжения, - Через сорок шесть секунд войдем в верхние слои Марева. Не успеть.

- Открыть кингстоны! – приказала Алая Шельма лихорадочно, - Слить балласт!

- Как будто я этого не пробовал! - нетерпеливо отозвался он, - Патока слишком густая, все кингстоны забиты!

Дядюшка Крунч не мог повернуть головы, но он видел, с какой скоростью проносятся над бортом «Воблы» клочья облаков – густые, серые, наполненные тяжелой дождевой влагой. Слишком быстро. Если не найти способ замедлить корабль, он камнем рухнет в Марево. При мысли о том, что сотворит Марево с напичканной чарами баркентиной и ее экипажем, его замутило.

- Сорок одна, сорок, тридцать девять, тридцать восемь…

На какое-то время он ослеп, должно быть, барахлила единственная уцелевшая линза. А когда вновь обрел зрение, Алая Шельма уже стояла над ним. Она успела скинуть свой многострадальный алый китель, оставшись в мокрой до нитки сорочке. «Вобла» неслась сквозь сплошные дождевые облака, оттого ее лицо, исцарапанное и бледное, было тоже залито водой. Она села возле него, протянула руку и провела дрожащими пальцами по расколотой броне.

- Извини, - она говорила так тихо, что он почти не слышал ее за грохотом умирающего корабля, - Но, кажется, в этот раз у нас ничего не выйдет.

- Тридцать два, тридцать одна, тридцать…

Дядюшка Крунч не чувствовал ее прикосновения и с трудом видел лицо. Шестеренка в его груди едва-едва скреблась, стиснутая со всех сторон грудами оплавленной стали и обломков. Маленькая упрямая шестеренка, не понимающая, что нет смысла бороться за живучесть мертвого тела, что все уже решено, что все предначертано Розой Ветров, и все равно продолжавшая работать из последних сил – назло всему миру. Должно быть, у нее был какой-то особый, свой предел прочности , и она не намеревалась замолкать раньше времени.

Наверно, ему надо было что-то сказать напоследок. До того, как их обоих зальет с головой обжигающим багрянцем Марева. Но он не знал, что.

- «Малефакс», общую, - Алая Шельма коротко выдохнула, будто собиралась отдать приказ, - Сейчас мы канем в Марево, так что другой возможности мне, наверно, не представится. Спасибо всем вам. Габби, Корди, Шму, Тренч. Спасибо, Дядюшка Крунч. Спасибо, «Вобла»…

«Малефакс» продолжал свой безжалостный отчет, но Дядюшка Крунч его уже не слышал. Он все глубже падал в собственную пропасть, столь же бездонную, как Марево. Единственное, что он еще мог разбирать сквозь свист ветра – дрожащий голос Ринриетты:

- Я знаю, что я была не лучшим капитаном. Черт побери, я, наверно, худший пиратский капитан из всех, что бороздили воздушный океан. Я знаю это. И виновата в этом только я. Мне надо было сказать деду, что я не гожусь. Я не ровня ему. Но я… я не смогла. Все это время «Воблу» вели не ветра, а мои страхи. Я боялась подвести своего деда, хотя он семь лет, как мертв. Я боялась не оправдать надежд Дядюшки Крунча. И восхищения Корди. Наверно, я слишком много боялась за последнее время. Не так много, как Шму, но… Я шла не под теми ветрами. А сейчас уже слишком поздно менять курс. Я не могу изменить сделанного, как ветер не может подуть в обратную сторону. Но я могу сказать вам спасибо. За то, что все это время шли под моим флагом, невзирая на то, что приходилось терпеть, и ни разу не сказали мне того, что мне надо было понять с самого первого дня – я никогда не стану такой, как дед. Спасибо… Спасибо вам всем. А теперь… капитанесса прощается с вами и желает… приятного… полета…

Голос ее делался все тише, пока не перешел в шепот. Алая Шельма лежала, приникнув к Дядюшке Крунчу. Неподвижная, с плотно закрытыми глазами, она, должно быть, так и хотела уйти в Марево, чтоб до последнего не видеть, как смыкается над головой гибельная розовая пелена.

- Семнадцать, шестнадцать, пятнадцать…

Времени оставалось совсем мало. Всего на несколько слов. У него не было подходящих, но он знал, что именно должен сказать сейчас.

- И ты меня извини, Ринриетта, - пробормотал он, жалея, что не в силах обнять ее в ответ, - Это я во всем виноват.

Капитанесса открыла глаза. В них вперемешку с ужасом плескалось удивление.

- О чем ты, дядюшка?

- Двенадцать, одиннадцать, десять…

- Я… виноват… - с натугой повторил он, - Надо было сказать тебе раньше… Ты бы не начала искать «Аргест», если бы я сказал тебе всю правду. Но я не осмелился. Правда могла поранить тебя… Я испугался. И погубил всех нас.

Она хотела что-то спросить, но знала, что не успеет. Потому что «Малефакс» отчетливо и громко произнес:

- Ноль!

Алая Шельма обхватила его изо всех сил и прижалась, словно это могло ее спасти.

Спасибо, Роза, подумал он устало. Спасибо за то, что позволила унести эту тайну в могилу.

Прошло еще несколько секунд – Марево не спешило перехлестнуть через борт, окутав их смертельным алым коконом. Должно быть, «Малефакс» немного ошибся в своих расчетах, подарил им несколько лишних секунд… Плевать. Дядюшка Крунч чувствовал, как дрожит прижавшаяся к нему Ринриетта, но почти не видел ее саму – над палубой повисло густое липкое облако.

Почему-то не было и запаха Марева, который он узнал бы среди тысяч других. Вместо этого он внезапно ощутил запах свежей карамели. Ну конечно, подумал он безразлично, балластные цистерны залиты патокой. Во время быстрого падения корпус раскалился и начал тлеть, вот и…

Где-то неподалеку раздался скрип, перемежаемый ругательствами. Дядюшка Крунч почему-то ничуть не удивился, увидев, как на верхнюю палубу вывалился Габерон. Опирающийся на пару импровизированных костылей, потрепанный, покрытый свежим пороховым нагаром, он выглядел так, словно им самим не так давно стреляли из пушки.

- Есть кто живой? – крикнул он, - Чертовы облака, ничего не вижу… Шму! Ринни!

Ринриетта с опаской открыла глаза.

- «Малефакс»? – неуверенно спросила она, - Высота?

- Одна тысяча сорок футов, - доложил он, кашлянув, - Немного не дотянули до границы Марева.

- Мы… висим?

- Полагаю, именно так, прелестная капитанесса.

Алая Шельма осторожно встала. Ноги у нее тряслись, но она, кажется, не стыдилась этого.

- Значит, мы успели? Ты все-таки справился?

«Малефакс» заколебался.

- Мне лестно было бы принять все заслуги на свой счет, но… Боюсь, у меня не получилось полностью погасить инерцию.

- Тогда кто остановил корабль?

- Неучтенный фактор, - нехотя произнес «Малефакс», - Объяснить который я пока не могу, надо накопить и изучить данные. Очень похоже на краткий магический всплеск «Воблы», но говорить детально…

Алая Шельма опустилась на колени и ласково провела ладонью по искореженным доскам капитанского мостика.

- Спасибо, - просто сказала она, - Спасибо, «Вобла».

Следом за Габероном на верхнюю палубу выбралась Корди. Она выглядела измученной и где-то потеряла свою ведьминскую шляпу, но все равно улыбалась. Мистер Хнумр, оказавшись в облаке холодной водяной взвеси, несколько раз оглушительно чихнул и с ворчанием спрятал нос в ее подмышке.

- Балластные цистерны полны карамели, - доложила Сырная Ведьма, отдуваясь, - Вы даже не представляете… Ох, Дядюшка Крунч! Что с тобой?

У него было мало времени для того, чтоб подготовить ответ. К тому же, он понятия не имел, что говорить. Людям проще, они разбираются в трогательных словах и интонациях, они могут голосом и лицом выражать владеющие ими чувства. У абордажных големов все немного сложнее.

- Все в порядке, корюшка, - пробормотал он, - У Дядюшки Крунча сегодня был сложный день.

Они столпились вокруг него, молчащие и подавленные. Никто не проронил ни слова – им не нужны были слова. Они лишь обменялись взглядами, и эти взгляды передали больше, чем самая совершенная магическая связь.

- Всем стоять, - каркнул кто-то за их спинами, - Я превращу в пепел первого, кто резко шевельнется!

* * *

Это был Зебастьян Урко – страшное шатающееся существо в обрывках дорогой ткани, задыхающееся и хохочущее одновременно. В его выпученных глазах осталось мало человеческого и меньше всего они сейчас походили на безмятежный небесный океан - сосуды в них полопались, окрасив глазные яблоки в жуткий красный цвет. Кожа обвисла на костях черепа, ставших вдруг острыми, покрылась огромным множеством алых точек. И хоть Дядюшка Крунч знал, что это микроразрывы, вызванные резким изменением давления, он не мог отделаться от мысли, что смотрит в лицо вынырнувшей из Марева чудовищной рыбы. Сходство усиливалось зазубренными осколками, выпирающими из его челюсти, больше похожими на рыбьи пластины. Дядюшка Крунч слышал, что резкая перемена давления способна разрушить даже зубы во рту, но никогда не видел этого воочию.

Зебастьян Урко шатался, но пистолет в руке держал твердо.

- Поднимать паруса! - выдавил он, взгляд его жутких выпученных глаз прыгал между капитанессой и членами экипажа, - Вверх на предельной скорости! Вверх!

- Вверх? На чем? – с горечью спросила капитанесса, обводя рукой свисающее с обрубков мачт тряпье парусов, - Господин Урко, этот корабль уже никогда не поднимется вверх, с вами или без.

Аппер осклабился, по подбородку пробежала тонкая струйка крови, слишком бледной и жидкой, как для человека.

- Вверх! – выдохнул он, скрежеща обломками зубов, - Вверх! Немедля! А то всех!.. До последнего!..

Габерон качнулся было в его сторону, примериваясь, судя по всему, ударить его одним из костылей, но в этом не было необходимости. Потому что вверху что-то негромко затрещало, коротко хрустнула древесина – и на то место, где стоял господин Зебастьян Урко, житель неизведанных высот, с грохотом рухнул опутанный тлеющими тросами обломок бизань-мачты. Дядюшка Крунч не услышал даже хруста – правду говорят, кости у апперов не толще рыбьих…

- Это уже твоя работа, «Малефакс»? – сдержанно спросила капитанесса, глядя на то, что осталось от господина Урко.

- В этот раз, не скрою, моя, - в тон ей ответил гомункул, - Апперы настолько привыкли быть выше всех, что иной раз забывают смотреть вверх…

- Где «Аргест»?

- На прежней высоте. Думаю, нам удалось оторваться. В облаках на самом краю Марева ему нас не разглядеть. Да и дыма можно не опасаться – пожар потушили облака.

Алая Шельма повернулась в сторону Дядюшки Крунча. Выражение на ее лице мгновенно стало детским, беспомощным.

- А он…

- Извини, Ринриетта, - Дядюшка Крунч чувствовал, как слабеет его собственный голос. Через минуту, должно быть, превратится в едва слышный шелест. Впрочем, он не был уверен, что она у него есть, эта минута, - Но для меня, как и для «Воблы», это последний рейс.

- Врешь! – вырвалось у капитанессы, - Куда я без тебя? Дед поручил тебе следить за мной! Так-то ты относишься к своим обязанностям? Норовишь смыться при первом удобном случае?

Она схватила его за стальную руку и попыталась поднять на ноги. Но Дядюшка Крунч знал, что у нее ничего не получится. Даже наполовину уничтоженный, выжженный изнутри и развороченный корпус все равно оставался куда тяжелее самой капитанессы. Но она не сдавалась. Тяжело дыша, пыталась оторвать его от палубы, до тех пор, пока от отчаянья и усталости у нее не начали подгибаться ноги.

- Габби! – крикнула она с раздражением, - Тренч! Шму! Помогите же мне! Чего вы стоите?

Они все молчали, даже словоохотливый канонир.

- Корди! Ты же ведьма! Помоги ему!

Корди стиснула зубы, уставившись взглядом в палубу. Судя по тому, как подрагивали ее пальцы, эта палуба в любой момент могла превратиться в огромную галету…

- Ринриетта, хватит, - попросил Дядюшка Крунч. Из-за пережатых патрубков в горле слова клокотали, делались нечеткими, - У меня мало времени. Твой дед… Мне надо успеть рассказать последнюю историю, ты помнишь?

Она рассмеялась. Смех этот прозвучал неестественно, как его собственный. Словно Алая Шельма забыла, как обычно смеются люди и пыталась сымитировать этот сложный звук, толком не понимая его смысла.

- Еще одна история? – пробормотала она, бессмысленно гладя полированную руку голема, - Еще один подходящий к месту случай из его богатой практики? Ну, расскажи мне. Расскажи, что делал Восточный Хуракан, когда его корабль погиб, глядя на то, как умирает его лучший друг. Наверняка у тебя есть и такая история в запасе!

Дядюшка Крунч попытался всмотреться в ее лицо, но не смог – линза окончательно расфокусировалась. Теперь он видел лишь расплывчатый, обрамленный небесной синевой, контур ее лица. Лицо было бледным, а контур – алым, как рассвет.

- У меня есть… другая. Однажды твоего деда одолела такая усталость от всех этих свершений, что он погрузился в жесточайшую меланхолию. После тысяч выигранных битв и сотен уничтоженных кораблей он почувствовал, что теряет вкус к жизни. Даже самые свежие ветра не бодрили его, а бури не заставляли сердце биться быстрее в груди. Тогда он созвал команду и приказал бросить все свои дела и обязанности до тех пор, пока он снова не ощутит желание вести свой корабль вперед. Мы подчинились. Матросы бросили паруса, плотники перестали стучать молотками, канониры законопатили орудийные порты, чтоб не дуло, и разлеглись в койках. «Вобла» погрузилась в сон, из которого ее ничто не могло вырвать, пока в сердце Восточного Хуракана оставалась скука.

Говорить было тяжело, в горле что-то безостановочно хрипело, скрежетало и лязгало, каждое пропущенное им слово бесповоротно разрушало уцелевшие до сих пор узлы и механизмы, но Дядюшка Крунч не останавливался.

- Баркентина превратилась в остров, гоняемый ветрами в любом направлении. Наши паруса истлели на мачтах, а штурвал рассохся. Пираты от безделья погрузились в сон, столь глубокий, что проснуться их не заставила бы даже пальба каледонийского фрегата. Это длилось целый год и я уже думал, что тем все и закончится. Но одним прекрасным утром твой дед вывалился из каюты, стреляя из пистолетов и громогласно хохоча. «Уму непостижимо, сколько еще удивительных вещей скрывает этот мир! – грохотал он в восторге, - Нет, рано мне еще на пенсию!» Оказалось, какой-то юнга от нечего делать обучил его играть в шарады. Тем же днем «Вобла» вновь подняла паруса.

Ринриетта слушала его с непроницаемым лицом.

- Ты придумал эту историю, верно? – спросила она, - Только что.

- Да, - прохрипел он, - Как и все предыдущие. Знала бы ты, как тяжело дается это нам, големам. У нас совсем нет воображения, я до сих пор не могу понять, как вы видите в облаках фигурки людей и рыб…

- Зачем? – только и спросила она.

Одно-единственное слово. Но столь тяжелое, что весило больше тысячи его собственных.

- Чтобы ты нашла Восьмое Небо, Ринриетта.

- Но я же…

- Мы выдумали все подвиги Восточного Хуракана. Я и «Малефакс». Это были хорошие подвиги… - Дядюшка Крунч испустил тяжелый вздох, - Черт возьми, хорошие. Помнишь эту историю, с акулой и столовым ножом? А про полет верхом на кальмаре? А…

- Помню, - Ринриетта вытерла распоротым, свисающим тряпкой рукавом глаза, - Помню, дядюшка.

- Мы нарочно распускали их во всех трактирах всех обитаемых островов. А «Малефакс» еще и подкидывал другим гомункулам. Люди любят истории про пиратов и охотно верят всему, что слышат, надо лишь снабжать их подробностями. И мы снабжали. Ох и славно мы повеселились, да, «Малефакс»?

- Да, старик. Славно.

- Во всем небесном океане говорят про легендарного Восточного Хуракана, но мало кто знает, каким он был на самом деле. - Дядюшка…

Его голос слабел с каждой минутой, но он не позволил себя перебить. Ему предстояло сделать самое сложное и он надеялся, что протянет достаточно времени.

- Слухи путешествуют по ветрам быстрее любого корабля, Ринриетта. Нам понадобилось всего несколько лет, чтоб убедить мир в том, что Восточный Хуракан действительно существовал – бесстрашный пират, повергающий в ужас и смятение все обитаемые острова. Он и в самом деле существовал в некотором роде, но… Узнай ты его получше, ты была бы разочарована. Ты никогда не поверила бы в его сокровище и не отправилась на поиски Восьмого Неба.

Алая Шельма смотрела на него с ужасом – и это было даже страшнее треска горящего дерева и дымных языков за ее спиной, жадно облизывающих небо.

«Извини, - мысленно сказал ей Дядюшка Крунч, - Но этот ветер должен потухнуть. И пусть его погасит тот, кто его и посеял, прежде чем он доведет тебя до погибели. Прав был болтун, тебе нельзя связываться с «Аргестом». Сокровище твоего деда предано и опорочено, я не хочу, чтобы оно погубило тебя. А для этого мне придется уничтожить то, чем ты жила все это время. Выбрать до дна твой запас прочности».

- Время пиратов давно миновало, так что твоему старику достался не самый сладкий кусок хлеба. Он никогда не участвовал в сражениях, не брал штурмом островов, не ходил в абордаж. Его команда жила впроголодь, а «Вобла» годами не знала ремонта. Плата за твое обучение в Аретьюзе съедала почти без остатка все его накопления. Он просто был одной из тысяч неприкаянных душ в небесном океане.

- Нет, - прошептала Алая Шельма, - Он был величайшим пиратом, он…

- Мы сделали его величайшим пиратом. Он был уставшим стариком с выцветшими глазами. Не грозным рубакой, не лихим небоходом, укрощавшим ураганы, не дерзким повесой. Стариком, у которого в жизни не осталось ничего кроме дряхлого корабля, призрачного сокровища и внучки, которой он стыдился показаться на глаза.

Алая Шельма выпрямилась, с трудом сдерживая рвущееся из груди дыхание. Глаза сверкали, алые отметины на лице налились кровью, сделавшись похожими на причудливые рунические письмена дикарей.

- Ты лжешь. Я прикажу…

- Ирония Розы – единственный раз в жизни, когда ему улыбнулась удача, он уже не мог воспользоваться ее плодами, поскольку умирал от лихорадки. Поэтому он передал их тебе. Самое дорогое, что было в его не очень-то счастливой жизни. Мы с «Малефаксом» не хотели, чтоб этот его прощальный дар канул втуне. Поэтому мы создали нового Восточного Хуракана – в том виде, в котором он стал бы для тебя путеводной звездой. И мы справились со своей работой. Мы без устали придумывали все новые и новые истории, которые никогда не происходили, и отпускали их на волю ветра. У вас, людей, память устроена самым примитивным образом, достаточно услышать что-то дважды, и вы уже считаете, что знали это всегда.

- Ты лжешь, - повторила Алая Шельма, так медленно и раздельно, словно произносила сложное заклинание, от правильности артикуляции которого зависел результат.

- Нет, Ринриетта. Спроси «Малефакса», он подтвердит каждое слово. Впрочем, ему пришлось еще сложнее, ему не пришлось увидеть воочию живую легенду. А мне пришлось. Знаешь, мне кажется, старый Уайлдбриз он был славным малым, хоть знакомство наше длилось всего три недели.

Гром не грянул. Алая Шельма уставилась на него, беззвучно шевеля губами. Ей потребовалось время, чтобы голос вернулся.

- Что это значит? Ты ведь годами бороздил ветра с моим дедом! До того, как он стер тебе память!

У Дядюшки Крунча больше не было возможности качать головой. Неудобный и неуклюжий человеческий жест, который и раньше тяжело ему давался – сейчас он бы мог здорово помочь…

- Никто не стирал мою память, Ринриетта. Да и как бы он это сделал? Старик ничего не смыслил в магии. Моя память осталась со мной, память за все время моей долгой, долгой жизни. За все семь с небольшим лет.

Где-то далеко вскрикнула удивленно Корди. Дядюшка Крунч уже не видел ее, все вокруг обкладывало туманом, куда более густым, чем тот, в который погрузилась «Вобла». Он больше не видел ни остатков мачт, ни палубы – только человеческую фигурку, стоящую перед ним.

- Этого не может быть.

Дядюшка Крунч скрипуче рассмеялся, ощутив мимолетнее удовольствие от того, что хоть на это способно его умирающее тело.

- Я не так стар, как ты привыкла считать, Ринриетта, хоть и порядком покрыт ржавчиной. Да, мне семь лет. Не телу – оно куда старше – а тому сознанию, что в нем живет. Видишь ли, я увидел небо здесь, на «Вобле». Я не проснулся, не родился, не был создан, просто в какой-то миг понял, что существую в пространстве, что мое тело состоит из тяжелого железа, что я не знаю, кто я и как здесь очутился. Некоторое время я бродил по нижним палубам, потом выбрался наверх. И встретил там единственного живого человека на всем корабле. Это был седой старик, не достающий мне даже до груди, с алой пиратской треуголкой на макушке. Он выглядел скверно, постоянно кашлял и едва ковылял по палубе, а увидев меня, и вовсе едва не умер на месте от разрыва сердца. Я успокоил его – неуклюже, уж как умел, объяснив, что сам не ведаю, как здесь очутился и кто я. К моему удивлению, он вдруг раскатисто рассмеялся, хоть был слаб настолько, что без посторонней помощи едва передвигал ноги. «Этого следовало ожидать, - пробормотал он, - Значит, уже началось… Что ж, едва ли это единственный сюрприз, который он мне преподнесет». Тогда эти слова показались мне бессмыслицей. Но едва лишь Габерон рассказал об «Аргесте», многое стало понятным.

Алая Шельма смотрела на него то ли с недоверчивостью, то ли с жалостью – линзы уже не разбирали детали.

- Так ты – порождение магии «Аргеста»?

- Да, Ринриетта. Как выразилась бы ведьма, побочный продукт. Излучение проклятого сокровища проникло на все палубы «Воблы», превратив ее в живой парадокс, а меня… в ее невольного пассажира.

- Но ты же… Ты же старый небоход! Ты знал в совершенстве все ветра и течения! Каждую чертову веревку на корабле! Сигналы гелиографа!

Дядюшка Крунч усмехнулся.

- Пиратский Кодекс – вот первая книга, которая попала мне в руки. Но за три недели, пока «Вобла» шла к Аретьюзе, я осилил много других – пиратские романы, до которых твой дед был охоч, старые лоции, газетные подшивки, энциклопедии… Хорошая память здорово облегчает работу, а мои шестерни в те дни еще не были покрыты ржавчиной.

- Но ты знал не только о ветрах и кораблях! Ты знал все старые словечки, все пиратские ругательства, все старые сказки… Разве не ты отчитывал меня, когда я выражалась не по-пиратски?

Дядюшка Крунч подумал о том, что отдал бы половину отпущенного ему времени за возможность улыбнуться. Так, как это делают люди.

- По большей части и это я тоже выдумал. Кое-что подчерпнул из бортжурнала или старых записей, кое-что изменил, кое-что дополнил… И вышло недурно. Мне не хотелось, чтоб ты ударила лицом в грязь перед другими капитанами.

- Поэтому ты обманывал меня.

- Поэтому я хотел сделать из тебя настоящего пиратского капитана. Отчасти мне это даже удалось.

- Значит, на самом деле ты не знал его, - тихо произнесла она.

- Сложно сказать, Ринриетта. Я знал, что он терпеть не может восточный ветер, считая, что он приносит простуду. Он не любил слишком крепкий чай, от него у старика ныла селезенка. Если он удил пескарей, то только с левого борта, поскольку был немного суеверен. Он любил книги про пиратов, даже детские, и с удовольствием их читал после ужина, лежа в своей койке и закутавшись с бородой в одеяло. Он…

- Хватит, - она резко подняла руку, заставляя его замолчать, - Это значит, что и ты предал меня. Все эти годы ты заставил меня уважать человека, которого не существовало на свете, который жил лишь в твоем воображении! Которого ты создал из ничего!

- Я создал не только его. Отчасти я создал и себя, - в глотке что-то проскрежетало, норовя перемолоть слова, но Дядюшка Крунч заставил себя говорить четко, - Мне надо было служить примером для юного капитана, который ничего не знает о небе. Поэтому я стал таким, каким ты меня знала. Ворчливым старикашкой, помешанным на пиратских традициях, со скверным характером, но добродушным внутри. В приключенческих книгах твоего деда это был популярный типаж. Эту роль я исполнял семь лет – и исполнял не без удовольствия. Привык, как корабль привыкает к собственным мачтам…

Алая Шельма смахнула дождевую влагу с алеющего царапинами лица. Дядюшка Крунч увидел вопрос еще до того, как он сорвался с ее губ – увидел в выражении глаз, в напряженных плечах, в сорванном дыхании.

- Во имя Розы, почему? К чему все это?

- Я хотел, чтоб ты нашла клад, - просто ответил он, наслаждаясь возможностью не видеть ничего кроме ее лица, - А ты не стала бы этого делать, если б не верила в своего деда.

- Мне не нужны были дурацкие сказки, чтоб верить в него!

- Нужны были. Если бы узнала, кем был Восточный Хуракан на самом деле, ты бы расстроилась. На следующий же день ты продала бы корабль по цене деревянного лома на ближайшей верфи, а абордажную саблю повесила бы в своем кабинете, на одной стене с королевским дипломом… И уж тем более ты бы не поверила в существование сокровища.

- Не смей так говорить! –Алая Шельма резко сжала кулаки, -Я чтила память своего деда!

- Потому что не знала его, - Дядюшка Крунч издал короткий металлический смешок, - На подходе к Аретьюзе он сжег бортжурнал «Воблы», не подозревая о том, что я успел его прочитать. Но ты бы все равно рано или поздно узнала бы правду. От других капитанов, от гомункулов, еще откуда-нибудь…

Она опустилась на колено, вперив в лежащего голема свой взгляд. Сейчас, когда линза окончательно утеряла прозрачность, Дядюшка Крунч уже не мог сказать, какого цвета ее глаза. Но по голосу понял.

- Кем был мой дед? – Алая Шельма дрожала от напряжения и злости, - Я спрашиваю тебя, дядюшка. Кем был мой дед?

Она роняла слова тяжело, как свежеотлитые пули, и от каждого Дядюшка Крунч внутренне вздрагивал.

Вот где заканчивается твой запас прочности, Ринриетта.

Наверно, эта минута заслуживала какой-то особенной атмосферы, но он так и не научился достаточно разбираться в людях, чтобы понять, что от него требуется. В пиратских романах старые умирающие пираты напоследок часто изрекают что-то трогательное или важное. Но Дядюшка Крунч вдруг понял, что ему нечего больше сказать. Алая Шельма не спешила задать вопрос – она тихо всхлипывала, прижимаясь к его остывающей броне, так, словно эта броня еще могла ее от чего-то защитить. Тогда он стал говорить сам, не обращая внимания на то, что с каждым словом крошечная шестеренка в груди крутится все натужнее и медленнее. Слова уже не могли выходить равномерно, их приходилось выкручивать сквозь шипение и скрежет, как из барахлящей мясорубки:

- Он был из тех, кого Роза наделяет несчастливым беспокойным ветром. Такие не могут жить на твердой земле. Такие бултыхаются в небе просто потому, что любят вкус ветра на губах. Но это не сделало его пиратом. За его голову даже не объявляли вознаграждения – Уния вообще не подозревала о его существовании.

- Он…

- Он ни разу за всю жизнь не был в воздушном бою. Он улепетывал от сторожевых кораблей и то и дело сбивался с курса. Ему никогда не приходилось выбираться из действительно мощного шторма, а абордажную саблю он и вовсе не умел держать в руках. Твой дед был неудачником, вообразившим себя пиратом. Но ради тебя он совершил свой первый и единственный подвиг.

Он больше не видел Алой Шельмы, не видел даже ее силуэта, но вдруг почувствовал на остывающей металлической щеке ее дыхание. Беспокойная шестеренка внутри почти остановилась, он чувствовал ее затихающий ход. Ни один механизм не может работать бесконечно. Но он должен был еще многое сказать. Торопясь, боясь, что опоздает, что не сможет уместить всего в те жалкие слова, что у него остались, Дядюшка Крунч забормотал:

- Откажись от… сокровища. Брось его. Оно… ведет… к гибели. Это… не твой ветер…

- Откажусь, откажусь, откажусь, - забормотала она, прижимаясь к нему, - Я забуду про «Аргест». Дьявол с ним! Только не уходи, дядюшка! Ты обещал деду, что будешь следить за мной! Не уходи, слышишь? Это приказ! Приказ капитана!

Дядюшка Крунч мысленно улыбнулся, чувствуя затухающее дрожание в груди. Латунная шестерня, бередившая его, больше не двигалась. Он думал, это будет страшно, но ничего страшного ровным счетом не произошло. Напротив, его душа стала вдруг наполняться сладкой безмятежностью, словно он, преодолев напряженный воздушный фронт, пронизанный беспокойными и злыми ветрами, вдруг очутился на высоте, где царит полное и абсолютное спокойствие.

На короткий миг обложившее его густое облако вдруг разошлось. И хоть миг этот пролетел быстрее, чем рыба хлопает ртом, он успел все рассмотреть.

Растерянную Шму с полными слез глазами, на плечо которой оперся непривычно серьезный, с потемневшими глазами, Габерон. Плачущую Корди с тревожно вертящимся на плечах Мистером Хнумром – ее держал за руку хмурый, опустивший вниз лицо, Тренч. Ринриетту, отчаянно заглядывающую ему в лицо, словно пытающуюся найти что-то в невыразительном оскале стальной маски…

Дядюшка Крунч выдохнул, ощущая, как окружающий его мир быстро делается призрачным и невесомым, вновь стремительно окутываясь облаком. Суетливый, глупый, странно устроенный мир, в котором Роза никогда не наведет порядка. Он вдруг почувствовал, что его тело начинает опускаться, а может, напротив, окутавшее его облако стремительно возносится вверх. Он решил наблюдать за этим облаком, пока сможет.

Облако летело все быстрее и быстрее, на ходу выпуская пенные шапки и белоснежные перины, летело куда-то в непроглядную высоту, непокорное ни одному из хлещущих ветров, летело и влекло за собой Дядюшку Крунча. А потом вдруг затрепетало, готовясь исчезнуть. Это тоже не было страшно. Это было необходимо, он знал это.

Но все равно улыбался. Потому что в последнюю секунду его существования облако вдруг стало похожим на котенка.

ЧАСТЬ ШЕСТАЯ

НАД ВОСЬМЫМ НЕБОМ

«Позволю напомнить коллегам-метеорологам, что в сентябре

прошлого года в небесный океан был успешно запущен

управляемый зонд моей собственной конструкции, который

поднялся на высоту в сорок три тысячи футов, прежде считавшуюся

недостижимой. Помимо необычных атмосферных явлений и

неизвестных прежде течений он позволил выявить любопытные и

прежде не встречавшиеся породы рыб, однако же границ ни

Восьмого ни Девятого, ни, скажем, даже Десятого Неба ему

обнаружить не удалось. Исходя из этого, я счел возможным в своей

докладной записке просить почтенный Институт избавиться наконец

в своих заключениях от гнета клерикального балласта,

сосредоточившись на выявлении истинных законов воздушного

океана, а не мнимых, порожденных косной человеческой фантазией»

Из речи Жюстава Куздро на XXII-м Конгрессе

Национального института науки и искусств Формандской Республики

- Линейная драматургия!

От неожиданности глаза Ринриетты распахнулись сами собой. И тотчас были за это наказаны. Разморенная послеобеденной дремой, тягучей и сладкой, как старый херес, она совершенно забыла про солнце. Далекое, по-каледонийски прохладное, оно давало не так много тепла, но все еще достаточно света, чтоб ослепить наблюдателя, слишком беспечного, чтоб заглянуть прямиком в небесный океан. Ринриетта беспомощно заморгала, прикрыв рукой лицо.

- Копченый полосатик…

Ринриетта потерла пальцами глаза, пытаясь избавиться от пульсирующих желтых точек – отпечатков солнца на сетчатке глаза. Самое нелепое занятие на свете – их стало только больше.

- Что ты сказала?

- Я сказала - линейная драматургия.

- И что это значит?

- В том-то и прелесть – понятия не имею, - Кин беспечно рассмеялась, - Но звучит здорово, правда? Похоже на неизвестный ветер, который может унести куда угодно.

Солнечная слепота длилась всего несколько секунд, вскоре Ринриетта уже различала контуры окружающих предметов – узкие шпили университетских башен, плывущие в небе облака и распластавшиеся кругом крыши Аретьюзы, своей покатостью напоминающие горбы китов, которых она никогда не видела воочию.

Крыша, на которой находились они с Кин, мало выделялась на фоне прочих, а если судить по размеру, так еще и многим уступала – крохотный островок из черепицы, камня и металла, один из нескольких сотен подобных. Но ценность ее была не в размере. Это был их собственный с Кин кусочек Аретьюзы, их неприкосновенная собственность, служившая, в зависимости от необходимости, и обзорной площадкой и спальней и даже убежищем.

Как и полагается убежищу, оно было надежно защищено. Иногда Ринриетта думала, что пробраться сюда не смог бы и самый ответственный университетский трубочист. Чтоб оказаться на крыше кафедры философии, требовалось подняться на третий этаж корпуса административного судопроизводства, пройти узкой и тесной, как рыбий пищевод, галереей, когда-то ведущей в мезонин, ныне заваленный подшивками старых монографий, потом завернуть в слепую кишку, которая, судя по остаткам крикетных клюшек, когда-то использовалась под хранилище спортивного инвентаря, отпереть тяжеленную дверь, скрипучую, как старый дредноут, пройти через два чулана, вновь подняться на один этаж, миновать заброшенный лекторий латинийского права, и снова свернуть…

Без сомнения, это была самая уютная крыша во всей Аретьюзе. Прикрытая сверху куполом теологической кафедры, а с боков – мощными контрфорсами кампуса, она являла собой практически отгороженную от всего мира площадку, пусть и совсем небольшую, едва ли в двести квадратных футов[160]. Но каждый ее фут, покрытый ржавой жестью и расколотой черепицей, был их с Кин личным достоянием – а это многого стоило.

- Лингвистический драмкружок. Линейная драка. Линчованная драпировка.

Ринриетта покосилась в сторону Кин. Та самозабвенно бормотала бессмыслицу, развалившись на старом диване и болтая в воздухе ногами. Солнечная слепота еще не совсем прошла, поэтому Ринриетте показалось, что по плечам Кин рассыпаны солнечные лучи, потерявшие вдруг свою безжалостную прямолинейность, закрутившиеся в спирали и обратившиеся смешными всклокоченными сполохами света. Впрочем, это было не совсем иллюзией. Ринриетта знала, что даже когда солнце зайдет, волосы Кин лишь немного побледнеют.

Ринриетта с удовольствием бы дернула за прядку, чтобы проверить это, но сейчас ей не хотелось вставать. Поэтому она пробормотала с напускной строгостью:

- Не пойму, о чем ты болтаешь, Кин. В этом есть какой-то смысл?

- Какая же ты ворчунья, Рин! Это написано на нашем диване. Глянь.

Ринриетта со вздохом приняла сидячее положение. Диван, на котором расположились они с Кин, был не просто диваном. Похожий на древнее чудище из сумрачных глубин Марева, скрипучий, с лопнувшими пружинами, потерявший половину обивки, он не просто был единственным предметом меблировки крыши кафедры философии и их с Кин гордостью, он был и охотничьим трофеем.

Диван этот они обнаружили случайно, в одном из старых коридоров университета, где он стоял, брошенный и забытый, подобно никчемному музейному экспонату. Идея поднять его на крышу, в их тайное убежище, была столь же глупа, сколь и соблазнительна. Устоять перед ней они не смогли. С них сошло семь потов, прежде чем дерзкий замысел удалось реализовать. Они с Кин потратили почти весь день, втаскивая его на крышу кафедры философии, но от своего не отступались. Лучшие студентки Аретьюзы никогда не отступаются перед сложностями – на то они и лучшие студентки.

Диван оказался невероятно тяжелым, его пружины немилосердно кололи пальцы, а старомодные витые ножки с коварностью осьминога норовили уцепиться за каждый угол. К тому моменту, когда диван был водружен на крышу, они обе ругались так, что могли бы защитить честь университета против команды портовых докеров по самым страшным ругательствам Унии – если бы кому-то пришло в голову организовать что-то подобное.

Их усилия оказались вознаграждены. Теперь у них был свой диван, пусть и ужасно скрипучий, старый, дряхлый, но все-таки свой. Его спина была столь широка, что они могли лежать на нем одновременно, не касаясь плечами друг друга. Впрочем, не так уж часто они использовали эту возможность.

- И что же я должна увидеть в этом облезшем чудовище, мисс Ду Лайон?

- Кончайте придуриваться, мисс Уайлдбриз, - в тон ей ответила Кин, дергая ее за плечо, - Прямо на спинке!

Ринриетта прищурилась. Действительно, на старой щербатой спинке дивана виднелись какие-то белые отметины, нанесенные, судя по всему, масляной краской много, много лет назад. Прежде она их не замечала. Неудивительно – здесь, на крыше, были куда более интересные предметы для изучения.

- Да, действительно. Как будто бы буквы…

- Буквы и есть.

Разобрать написанное Ринриетта смогла лишь несколькими секундами позже, когда зрение окончательно пришло в норму. Букв, собственно, было совсем немного, ровно шесть: «Лин. Дра.»

Скрыв разочарованный вздох, Ринриетта откинулась на спинку дивана.

- Какая-то ерунда.

- Возможно, - неохотно признала Кин, - Или секретный знак. Подсказка. Ключ, открывающий зловещую тайну. На старых островах всегда полно зловещих тайн, ты же знаешь.

- И что же означает этот ключ?

- Сама не знаю, - Киндерли тряхнула волосами, - Но не исключено, что шифр. Надо лишь разобрать его. Лин-Дра… Линза дранная. Линкор драпающий…

- Лентяйка драматическая.

Кин даже не обиделась, лишь поморщилась.

- Здесь «лин», а не «лен», балда.

- Я знаю. Но это не меняет сути.

- Может быть, этот диван раньше стоял в каюте какого-нибудь пиратского капитана, - Кин встрепенулась, глаза ее засияли, - Как думаешь, Рин?.. За ним гнались каледонийские пираты, он был ранен, паруса порваны… Понимая, что ему не выиграть последнего боя, он слабеющей рукой начертил на диване два слова, хранящих тайну его жизни, оставил нам тонкий, как стрелка компаса, намек…

- В таком случае мне остается лишь аплодировать его лаконичности, - Ринриетта сделала вид, что зевает, - Мне бы определенно не хватило двух слов. Мне потребовалось бы больше для хорошего намека. Например… «Киндерли, у тебя светлая голова, но чем больше ты забиваешь ее сказками и ветреными фантазиями, тем меньше там остается свободного места для учебы».

Наверно, она перестаралась. Светлые глаза Кин на миг потемнели от несправедливой обиды.

- Ах, так…

В такие глаза опасно заглядывать, как и в распахнутый небесный океан. Они кажутся прозрачными и безмятежными, но могут и ослепить, точно коварное каледонийское солнце. Поэтому Ринриетта обычно наблюдала за ними лишь украдкой. Иногда наступали моменты – как сейчас – когда ей хотелось нарочно сделать лишний шаг или отпустить грубоватую шутку, чтоб посмотреть, как в безмятежных небесах рождаются крохотные сполохи зарождающейся бури.

- Извини. Должно быть, я тебя с кем-то спутала. С кем-то, кто всю ночь перед экзаменом по античной истории читал «Клад Грозовой Бороды». С кем-то, чья комната завалена дешевыми авантюрными романами в мягком переплете. С кем-то, кто распевает пиратские песни, принимая ванну, и тайком заучивает названия частей такелажа. С кем-то, кто…

Несмотря на свою бледную кожу, Кин почти не умела краснеть - в отличие от самой Ринриетты. Зато с детства в совершенстве владела патентованной гримасой Ду Лайонов, передающейся, должно быть, по наследству в их роду все шесть сотен лет наравне со шпагой самого первого Ду Лайона и его же фамильным гербом.ыыфы

- Покорно благодарю, мисс Уайлдбриз. Я знала, что не могу рассчитывать на то, что вы разделяете мои вкусы, но этот выпад удался вам особенно хорошо. Как принято говорить в ваших кругах, туше!

Кин отвернулась от нее и стала с подчеркнутым вниманием разглядывать университетские шпили. В этом зрелище не было ничего интересного, но Кин как-то обмолвилась, что те напоминают ей мачты парящих где-то в облаках кораблей. Ринриетта никогда не находила подобное сравнение оправданным, с ее точки зрения это были лишь грубые нагромождения камня и стали, но в споры она никогда не углублялась. Кин была тем человеком, с которым ей никогда не хотелось спорить.

- Эй, - она осторожно тронула подругу за рукав форменного мундира, - Я уже говорила тебе, что когда ты начинаешь дуться, то становишься похожа на рыбу-ежа?

Кин негодующе фыркнула, не поворачиваясь.

- Неплохая аллегория, но я рассчитывала на что-то более остроумное. Например, что я летаю в облаках или что-нибудь в этом роде.

Ринриетта тихо вздохнула. Даже спустя несколько лет она так и не смогла привыкнуть к тому, насколько же они с Кин непохожи друг на друга. Иногда ей вовсе казалось, что они – жители двух разных миров, как апперы и дауни, или два ветра, дующих в разных концах небесного океана, один – порывистый и беспокойный, отказывающийся дуть по определенным картой течениям, другой – ровный и прохладный, из тех, что не терпят постороннего вмешательства и всегда дуют в одном, раз и навсегда заданном, направлении. Должно быть, старой Розе пришлось извести уйму времени и сил, чтоб эти два ветра вдруг пересеклись друг с другом…

Даже внешне они являли собой едва ли не полные противоположности. От поколений предков, никогда не живших на высоте ниже семи тысяч футов, Киндерли унаследовала типично-апперские черты – хрупкое телосложение, бледную кожу и полупрозрачные глаза. Рядом с ней Ринриетта казалась себе долговязой каланчой, неказистым серым окунем рядом с грациозной скалярией. Даже двигались они по-разному. Кин – с невесомым изяществом парящего листка, Ринриетта – резко и порывисто, как на уроках фехтования. Кин, несмотря на свою миниатюрность, была сложена как русалка, ни единого лишнего грана, одни лишь мягкие обводы, скрыть которые была бессильна даже строгая серая форма Аретьюзы – приталенный однобортный сюртук и короткие кюлоты. Ринриетта на ее фоне выглядела долговязым нескладным подростком, фланелевый фехтовальный костюм лишь подчеркивал это.

Иногда Ринриетте казалось, что единственное общее, что у них есть – старый диван с выпирающими пружинами и загадочными буквами «Лин. Дра» на спинке.

- Не сердись, Кин, - Ринриетта протянула руку и заправила выбившийся локон Киндерли ей за ухо. Это простое движение далось ей на удивление с трудом, - Я лишь хотела напомнить тебе, что выпускные экзамены почти на носу. Если ты будешь уделять воздушной романтике больше внимания, чем юриспруденции, закончится все весьма печально.

Кин не повернулась к ней, но по тому, что она не отстранила ее руку, Ринриетта поняла, что буря миновала. Мимолетная майская буря вроде тех, что сотрясали их комнату бесчисленное количество раз за последние годы. Такие обыкновенно приносят больше шума, чем разрушений.

- Я все равно сделаю это, - произнесла Киндерли твердо, бессмысленно гладя потертый диван ладонью, - Хочешь ты того или нет. Я уже решила. Только сдам экзамены и… Все уже решено, ясно? Как только получу патент законника, сразу пойду к деду. Он поймет.

- Ах, к деду?.. – Ринриетта едва сдержала улыбку. Хоть Кин и сидела спиной к ней, лучше было не рисковать, - Ну конечно, Каледонийский Гунч не откажет своей любимой внучке в небольшом подарке. У флота много кораблей. Какой тебе нужен? Фрегат? Дредноут?

Кин досадливо дернула головой, отчего ее волосы вновь беспорядочно рассыпались по плечам. Правилами Аретьюзы было заведено, что студентки носят строгие прически, сплетая волосы в аккуратные форменные косы, но крыша кафедры философии пользовалась правом экстерриториальности, здесь законы университета не имели силы. Так что Кин нарушала их с особенным упоением.

- Дредноут? - она презрительно свистнула, с такой фальшивой небрежностью, словно и не училась тайком несколько месяцев этому корабельному искусству, - Ни к чему мне этот коптящий железный ящик! Я была на флагмане деда, там внутри так сперто, что больно дышать. Нет уж. Мой корабль будет другой. Парусный, с тремя мачтами. Косое парусное вооружение, лиселя… Это нужно для того, чтоб он хорошо держал курс. С такими парусами можно делать не меньше двадцати узлов на остром бейдевинде…

Ринриетта вновь едва сдержала улыбку. Если верить экономическому вестнику Каледонии, королевские верфи Ройал-Оука, способны спустить в небо полноценный парусный фрегат всего за десять месяцев. Киндерли проектировала свой корабль уже не первый год. И, несмотря на то, что этот корабль существовал исключительно в ее воображении, она настолько хорошо знала мельчайшие его детали, что у Ринриетты иногда возникало ощущение, будто этот корабль уже стоит где-то на верфях со спущенными парусами и только ожидает сигнала, чтоб вырваться в реальный мир. Кин, забравшись с ногами на кровать, могла часами выводить на листке его силуэт, обозначая множество снастей со сложными именами и паруса, от одних названий которых у Ринриетты начинали ныть зубы.

Чем, скажите на милость, бом-брам-стеньга отличается от блинда-стеньги? А грота-брам-рей от бовен-блинда-рея? Ринриетта, привыкшая к сухим и по-своему мелодичным академическим терминам, находила все эти словечки отталкивающими, точно названия каких-нибудь нескладных рыб.

- Ну и что ты будешь делать с ним? – поинтересовалась она, закладывая руки за голову, - Корабль – это тебе не кукла, которую можно поставить на полку, как наиграешься.

Сидящая рядом Кин поморщилась и резким движением сорвала с шеи галстук-жабо, швырнув его прямо на крышу, словно обычную тряпку.

- Мне уже девятнадцать, Рин, я давно уже не ребенок. Я знаю, чего хочу.

- Это и пугает, - пробормотала Ринриетта, покосившись в ее сторону.

Говорят, небоходам достаточно одного рейса, чтоб узнать друг друга до мелочей, как если бы они росли вместе с пеленок. Небесный океан хоть и бескраен, но обладает способностью сближать людей, которые вынуждены каждый день делить друг с другом не только галеты, но и бесконечные опасности, подстерегающие их в пути. Ринриетте не приходилось бывать на больших кораблях, лишь на меж-островных паромах, но характер Киндерли Ду Лайон она знала в совершенстве, как если бы они были в одном экипаже уже целую вечность. Может, она иногда выглядела не в меру мечтательной и простодушной, но к поставленной цели шла с целеустремленностью парового линкора, не отклоняясь ни на один градус в сторону.

Кин без труда вошла в число лучших студенток курса, так небрежно, словно была стремительной яхтой, обгоняющей неповоротливые приземистые баркасы. Она глотала компаративную юриспруденцию вперемешку с банковским правом, непринужденно закусывая курсом конституционного реформирования и арбитражным процессом. Любой материал она усваивала с легкостью, которой Ринриетта втайне завидовала – ей самой все успехи в учебе доставались ценой многочасовых усилий и отчаянной, до седьмого пота, зубрежки.

Иногда она удивлялась, как они с Кин вообще сошлись? Студенты Аретьюзы не изучали точных наук, но согласно каким-нибудь сложным законам взаимного притяжения они, лишь едва соприкоснувшись, должны были разлететься в разные стороны. Кин была живой и непосредственной, а говорила всегда воодушевленно, порывисто, сверкая глазами. Ринриетта обыкновенно была погружена в себя, а если и говорила, то осторожно, с провизорской щепетильностью взвешивая каждое слово.

Кин безоглядно бросалась вперед, невзирая на последствия. Ринриетта тщательно просчитывала курс на зависть самому дотошному имперскому лоцману, даже если речь шла о чем-нибудь вполне обыденном. Для Кин учеба в университете была лишь незначительным эпизодом жизни, который мало ее волновал. Ринриетта относилась к учебе с такой серьезностью, что вызывала уважение даже седовласых профессоров.

Если небоходы делят между собой галеты и опасности, Кин и Ринриетта делили все то, что оставалось на долю молодых воспитанниц Аретьюзы – страхи, надежды, волнения и мечты. И кое-что еще, не считая крыши со старым диваном.

- И что ты будешь делать со своим кораблем? – спросила Ринриетта нарочито равнодушным тоном, - Болтаться от одного острова к другому? Пффф. Это, по-твоему, серьезное занятие?

Вслед за галстуком Кин избавилась от форменного студенческого сюртука, швырнув его не глядя на спинку дивана. Удивительно, но она, выросшая в элегантной чопорности Ду Лайонов, терпеть не могла строгой форменной одежды, при всяком удобном случае избавляясь от нее. Ринриетта рассеянно подумала о том, что будь каледонийское солнце потеплее, следом за сюртуком и галстуком, пожалуй, отправилась бы и строгая сорочка с высоким воротом…

- Я и забыла, какая ты зануда, Рин. Ты всерьез полагаешь, что на нашем веку в небесном океане нечем заняться?Да карты Унии усеяны белыми пятнами! Не проходит недели, чтоб кто-нибудь не открыл новый ветер или целое течение! Каждый месяц возникают новые острова! А новые породы рыб! А водоросли! А атмосферные явления!

Позабыв про обиду, Кин повернулась к ней лицом. Глаза ее горели, точно сигнальные огни корабля, губы мелко дрожали. Должно быть, подумала Ринриетта, она уже видит себя там – на мостике неспешно идущего корабля, уже не в опротивевшей серой униформе Аретьюзы, а в вышитом серебряной нитью капитанском кителе, разглядывающей в подзорную трубу очертания загадочных островов, которые прежде никто не видал…

- Век исследователей прошел, – Ринриетта покачала головой, стараясь не встречаться глазами с горящим взглядом Кин, - Богатство Унии не в новых островах и течениях. И ты наверняка знаешь об этом, поскольку на два балла лучше меня сдала экзамен по политической экономике в прошлом семестре.

Нечего было и думать, что эта отповедь охладит горячую голову Кин.

- Исследователи нужны всегда! Полковник Нортрон уже делал две попытки покорить северный воздушный полюс, но каждый раз злые полярные ветра заставляли его отступиться. Может, я стану первой, кто бросит там якорь! Мне кажется, я знаю, как их усмирить. Полковник слишком упрямо держался сороковой параллели, но ведь это, в сущности, не обязательно. Можно взять южнее и сделать крюк, там дует Подпевала, он считается тихоходным, но только потому, что его нижние течения малоизучены. Если наполнить им паруса и снизиться до двух тысяч…

По-настоящему Кин оживала только тогда, когда говорила о кораблях и ветрах. Щеки немного розовели, дыхание учащалось, а полупрозрачные обычно глаза вспыхивали так, словно были парой сигнальных гелиографов, отбивающих какую-то сложную передачу. Корабли и ветра были ее тайной страстью, о которой мало кто подозревал. Эту страсть Кин пронесла с самого детства, рассматривая старые гравюры Ду Лайонов, повествующие о грандиозных битвах, и читая утайкой дешевые авантюрные романы, от одних названий которых у ее почтенного деда, без сомнения, случился бы нервный тик.

- Сэр Лоррдэйл уже третий год тщетно ищет торговый ветер, который соединил бы западные острова Унии с воздушным пространством Викрамадитья. Если его освоить, это даст миллионы! Миллионы, Кин! На островах Викрамадитья богатейшие залежи чар, даже одна десятая их часть озолотит всех ведьм Каледонии! А мозозавры! Три года назад рыбаки под Худом видели настоящего живого мозозавра[161]!

- Значит, этому ты хочешь посвятить всю жизнь?

- Не только, - во взгляде Кин вновь замерцали опасные огоньки, - Я буду делать все, что заблагорассудится капитанессе. Буду исследовать южные острова до тех пор, пока не нанесу на карту все вплоть до последнего булыжника. Буду торговать с дикарями и привозить домой уйму серебра. Буду отбиваться от кровожадных касаток и охотиться на неуловимого белого кита. Буду искать старинные клады и открывать новые породы рыб. Вот о чем я говорю, Рин! О настоящей жизни! Я не хочу провести лучшие годы, полируя задницей судейскую скамью или дыша бумажной пылью. Я сдержу данное деду обещание, получу университетский диплом, но после этого…

Кин говорила с горячностью, от которой, казалось, прохладное каледонийское небо теплеет на глазах. Худенькая, в трепещущей на ветру белоснежной сорочке, с горящим взглядом, она выглядела как вдохновенный поэт и, казалось, едва не отрывалась от крыши безо всяких парусов. Наверно, для этого и нужны подруги, подумала Ринриетта, глядя на нее с легкой полуулыбкой. Чтоб иногда играть роль якоря, возвращая зарвавшихся рыбешек в презренное царство здравомыслия.

В конце концов, ей пришлось положить ладонь на подрагивающее плечо Кин, чтоб вынудить ее замолчать.

- Кин, кто твой дед? – мягко спросила Ринриетта.

Прозрачные глаза Кин озадаченно моргнули.

- Какое это имеет значение? Он даст мне корабль, вот и все. Тогда я…

- Твоего деда зовут Горольдт Фэй Тункан Ду Лайон, - медленно и внушительно произнесла Ринриетта, - Легендарный флотоводец по прозвищу Каледонийский Гунч. А еще он первая шишка в Адмиралтействе.

Кин скривилась, точно под нос ей сунули дохлую рыбу.

- Всего лишь контр-адмирал.

- Контр-адмирал, в чьих жилах течет кровь королевского рода. Племянник ныне правящего Джайкоба Первого, верно?

Посветлевшее лицо Кин немного осунулось. Она сразу поняла, к чему ведет Ринриетта.

- И что?

Ринриетте на миг стало ее жаль. Может, Кин и была одной из лучших студенток курса, но в некоторых отношениях она все еще оставалась ребенком, несмотря на то, что за последние годы они многому научили друг друга – и не все эти знания числились в учебных дисциплинах.

- Говорят, Джайкоб Первый стар и немощен. Если он умрет, кто станет новым королем Каледонии?

Этот вопрос Кин встретила спокойно. Должно быть, уже не раз задавала его сама себе.

- Мой дед. Наверно, мой дед. Ну, то есть, у него есть все шансы занять престол и…

- Совершенно верный ответ, мисс Ду Лайон, - Ринриетта нарочно произнесла это с грубым готландским акцентом, как их преподаватель по арбитражному процессу, мистер Гойнч, - Как вы думаете, позволительно ли внучке августейшей особы шляться по всему небесному океану и заниматься такими легкомысленными вещами?

Кин смутилась. Точно паруса ее шхуны вдруг обвисли, потеряв ветер.

- Я… Я не наследная принцесса. У меня семь старших сестер и…

- Но ты его любимая внучка и сама это знаешь. Как думаешь, твой дед позволит тебе рисковать собой? Отправляться на край света в деревянной коробке под парусами? Исследовать опасные высоты и неизвестные ветра?

Кин неуверенно ковырнула пальцем чудом уцелевшую обивку дивана.

- Ему придется. Я не отступлюсь.

- Можно подумать, он отступится! – Ринриетта презрительно хмыкнула, - В битве при Бархэме твой дед не позволил нарушить строй даже тем кораблям, которые были объяты пламенем. Неужели ты думаешь, что он даст тебе свободу маневра? Я уверена, он уже распланировал твое будущее. Вместо опасных приключений и далеких ветров тебя ждет канцелярия при губернаторской резиденции где-нибудь на Ринауне или Вангуарде. Ты никогда не приблизишься к кораблю ближе чем на пятнадцать футов – вполне достаточное расстояние, чтоб торжественно разбить о его борт бутылку шампанского.

Кин прищурила глаза, словно сама сейчас вела флот Каледонии в атаку на вражеские корабли – прямиком на гремящие пушки, не обращая внимания на пачкающие облака пороховые разрывы.

- Он не посмеет распоряжаться моей жизнью, будь он хоть трижды король!

Ринриетта запрокинула голову, уже не боясь ослепнуть – солнце миновало высшую точку зенита и теперь неспешно, окутываясь розовой дымкой, скользило вниз, чтоб утонуть в небесном океане, как оно делало миллионы раз прежде. Некоторые вещи по воле Розы просто не меняются в мире. Жаль, что Кин это только предстоит узнать.

- Делай, что хочешь, - только и сказала она, распрямляя гудящие после двух часов фехтовальных упражнений ноги, - Мне без разницы.

Во взгляде Киндерли промелькнула недоверчивость.

- Только не говори, что сама никогда не мечтала об этом!

- Никогда в жизни, - честно ответила Ринриетта, наслаждаясь ее смущением, - Небо с самого детства казалось мне очень непонятной и опасной штукой. Да я бы рехнулась от страха, если бы кто-то засунул меня на корабль. Все эти веревки, паруса, палубы… Нет уж, мне достаточно хорошо и на твердой земле.

- Ты это нарочно мне говоришь, да?

- А что?

- Уж тебе-то не придется клянчить у своего деда корабль, да? Уж твой дед точно не прогонит тебя с мостика!

- Икра толстолобика, это совершенно не…

- Потому что твой дед пират! Да-да, самый настоящий пират!

Ринриетта ощутила, как сами собой смыкаются зубы. Киндерли Ду Лайон редко посещала уроки фехтования, вероятно, и в этом находя способ уязвить своего деда, но, судя по всему, отвечать уколом на укол она все же научилась. Иногда даже не подозревая, до чего больно ранит ее собственная шпага.

Ринриетта резко поднялась с дивана, так, что жалобно заскрипели пружины.

- Ты ошиблась, Кин, - сухо сказала она, делая вид, что разминает затекшие ноги, - Пиратов больше нет.

- Есть, - упрямо возразила та, неподвижно сидя на диване и глядя Ринриетте в спину, - Я же читала депеши деда. И Порт-Адамс, их пиратское логово, тоже есть.

- Это не пираты. Это трусливые грабители, годные лишь на то, чтоб щипать беззащитные торговые корабли вдалеке от больших островов и пользующиеся благородным анахронизмом, чтобы сохранить остатки самоуважения. Лет через пять от них останутся разве что пиратские романы…

- Я бы хотела стать пиратом, - серьезно произнесла Кин, тоже поднимаясь с дивана.

Она стояла где-то позади, за плечом, оттого Ринриетта слышала лишь легкий шелест ее сорочки, которую трепал ветер. Но щеки все равно окатило изнутри предательской теплотой. Ринриетта знала, что пока Кин рядом, эта теплота будет усиливаться – до тех пор, пока не превратится в убийственный жар, сродни тому, что выделяют горящие в небе корабли.

- Не думаю, что ты так уж хотела бы быть пиратом, если б имела перед глазами подходящий пример, - пробормотала она, напуская на лицо равнодушно-презрительное выражение, - Вроде моего деда.

- Ты никогда о нем особенно и не рассказывала, Рин.

- Что там рассказывать, - грубовато отозвалась Ринриетта, - Старый мерзавец всю жизнь прожил как ему вздумается, плевать хотел на всех – и, надо думать, охотно это и делал с большой высоты.

Кин осторожно тронула Ринриетту за самый кончик свисающей косы, перетянутой строгой серой лентой.

- Ты ведь не очень-то хорошо его знаешь, да?

- Я видела его два или три раза в жизни, да и те нельзя было назвать приятными встречами. Это было уже тут, в Аретьюзе. Каждый раз он прибывал ночью, украдкой, швартуясь к острову на шлюпке, точно вор. Боялся, что его корабль разглядят островные гомункулы и натравят береговую охрану. Это было так… жалко. Я даже не помню толком его лица. Помню лишь, что он ужасный неряха и от него несет дрянным табаком и смолой…

- Ты – его внучка.

Ринриетта тяжело задышала через нос.

- Я – его балласт. Ты просто плохо знаешь пиратов, Кин. Для них все люди – балласт. Как и воспоминания, как принципы, как обещания. Когда они улепетывают от судов береговой охраны, то сбрасывают балласт, чтоб побыстрее набрать высоту и оторваться. Восточный Хуракан давно сбросил все, что связывало его с землей. Сперва привычки, потом дом, потом друзей. Потом моих родителей, когда они были еще живы. Ну и меня заодно. Когда мы встречались – под покровом ночи, словно воры – то оба чувствовали только усталость и смущение. Нам нечего было сказать друг другу, Кин. Мне нечего было рассказать ему о жизни на твердой земле. А ему нечего было передать мне о небе. Поэтому он передавал золото – по мешочку за каждый семестр обучения в Аретьюзе. Да и то, от золота я стремилась поскорее избавиться, слишком уж лезли в голову мысли о том, какими путями он его заработал…

- Восточный Хуракан, - Киндерли с явным удовольствием произнесла это имя, не заметив, как напрягается спина Ринриетты, - Кажется, я слышала о нем что-то или читала.

- Не думаю. Мой дед – последний человек в небесном океане, в котором можно заподозрить благородного грабителя. Смотри, Кин, никак корабль?..

Подходящая возможность переменить тему разговора попалась как никогда кстати. На западной части небосвода, где облаков было меньше, и в самом деле угадывалось какое-то смутное движение, точно какая-то упрямая рыбина перла напролом через густую облачность. В окрестностях острова корабли появлялись нечасто, лишь для того, чтоб выгрузить провиант и забрать в Унию выпускников. Ринриетта знала, что когда-нибудь корабль явится и за ней. Но сейчас, за полгода до получения диплома?.. Разве что кто-то сбился с курса и теперь, разглядывая шпили Аретьюзы, тщетно пытается понять, куда же его занесло. Иногда Ринриетта мысленно задавала этот вопрос и себе.

В другой раз Киндерли схватила бы подзорную трубу – неказистую дешевую поделку из бронзы – и жадно впилась бы в небо на добрых полчаса. Но сейчас, кажется, ее занимали совсем другие мысли. По крайней мере, не точка на горизонте.

- Наверно, просто пакетбот… Так значит, ты специально решила стать законником? Искупить грехи деда, да?

Ринриетта тряхнула головой и вздрогнула, обнаружив, что по плечам рассыпались густые волосы, мгновенно облепившие и лицо. Конечно, проказница-Кин давно уже украдкой развязала ленту на ее косе.

- Я не верю в Розу Ветров, - она сердито стянула непокорные волосы пятерней, - В то, что грехи тянут вниз, а добрые дела приближают к Восьмому Небу, и вообще всю эту ерунду. Небоходы суеверны, вот и верят во всякий вздор… Но да, мне хочется думать, что как законник я смогу хотя бы немного компенсировать мирозданию все то, что причинил мой дед. Закон компенсации или что-то вроде того.

- И ты решила навек связать себя с земной твердью?

- Да, - Ринриетта резко кивнула, - Лишь слабовольным ветренным дуракам позволительно барахтаться в облаках. Люди серьезные и рассудительные делают свое дело на твердой земле. А я…

- А ты – Ринриетта Уайлдбриз, - Кин, подтрунивая над ней, вытянула губы трубочкой, - Самая разумная и здравомыслящая студентка всей Аретьюзы. Само воплощение усидчивости, прилежности и послушания. Ну разумеется. Знаешь, иногда ты даже пугаешь меня этой серьезностью, Рин. Нет, серьезно, если бы не твоя боязнь открытого неба, тебе стоило бы податься в Адмиралтейство, мой дед наверняка сделал бы тебя своим адъютантом. Они там, во флоте, все помешаны на субординации, инструкциях и прочей канцелярщине…

- Перестань говорить так, будто мне требуется сочувствие, - отрезала Ринриетта, поворачиваясь лицом к ветру, чтоб волосы не лезли в глаза, - В отличие от своего деда, я намереваюсь сама строить свою судьбу.

- И уже, конечно, давно составила приблизительную смету…

Кин мстила ей, за ее собственную язвительность, и мстила изящно, но Ринриетта не смогла промолчать.

- Да, составила, можешь себе представить. Через три года я покину Аретьюзу с дипломом королевского законника в кармане. И, возможно, с медалью как лучшая студентка курса. У меня уже есть договоренность с конторой «Фелдинг и Притти» с Айрон-Дюка, деревозаготовки и скобяной товар. Они дадут мне место деловода и необходимую практику, а еще через два года я получу собственный патент барристера. А уж с ним…

- Лицензия королевского солиситора, - предположила Киндерли, задумчиво закусив губу, - Или даже выше? Судейский парик?

Ее голос звучал слишком серьезно, чтоб быть искренним.

- Возможно, - резко отозвалась Ринриетта, все еще досадуя на то, как легко Кин прослеживает ее мысль. И еще – на неуместный румянец, который никак не мог угаснуть, - В любом случае, лет через десять я уже смогу рассчитывать на собственную контору. Если повезет, даже поближе к столице, к Ройал-Оуку. Конечно, сперва придется некоторое время поработать в компаньонах, набраться опыта, набить руку, зато потом…

- Мисс Уайлдбриз, королевский солиситор, - с чувством произнесла Кин за ее спиной, - Чарующе звучит. Перспектива захватывающая, как холодный рыбный пудинг с луком. Незавидный у тебе ветер, Рин.

Ринриетта фыркнула. Не специально, просто что-то защекотало вдруг в носу. Она думала, что это волосы, но выяснилось, что ее собственная лента, которую держит на ветру Киндерли, дразня ее и нарочно позволяя одним концом касаться лица.

- По крайней мере, мой ветер будет дуть в будущее, а не в прошлое! Слушай, а это все-таки корабль…

- Где? – спросила Кин без особого интереса. Кажется, сейчас ее мысли были заняты чем-то другим.

- Чуть левее от моего пальца… Трехмачтовый. Черт, я в них не разбираюсь.

- Трехмачтовая баркентина, - рассеянно пробормотала Кин, - Слушай, мисс серьезная голова, ты так цепко держишься за землю, будто и в самом деле боишься неба. А что, если бы я тебе туда позвала?

- Что?

Она надеялась, что Киндерли обернет это в шутку, но та выглядела вполне серьезно. Даже непривычно серьезно. Прозрачные глаза загадочно и тревожно мерцали.

- Если бы у меня действительно был корабль и возможность лететь, куда вздумается. Ты бы полетела со мной? Если бы я позвала?

Ринриетта на мгновение попыталась это представить. Пустоту вместо твердой земли под ногами. Тысячи тысяч кубических миль пустоты, сквозь которую она несется наперегонки с рыбами, вспарывая облака и уворачиваясь от встречных ветров. Это было так реалистично и жутко, что у нее тут же закружилась голова, словно она заглянула с крыши вниз.

Она никогда не любила корабли. В огромных скрипучих чудищах она не находила ни грациозности, ни силы, для нее они всегда оставались странно устроенными сооружениями, чьи части связаны друг с другом огромным количеством веревок. Конечно, ей приходилось путешествовать с острова на остров, но всякий раз на память об этих путешествиях ей оставались лишь приступы воздушной болезни и тяжелые гнетущие воспоминания. Очень уж неуютно ощущать себя не человеком, твердо стоящим на ногах, а существом в деревянной коробке, отданной на волю ветра.

Ожидая ответа, Кин подвинулась еще ближе, теперь Ринриетта ощущала ее дыхание затылком и шеей. Дыхание негромкое, но резкое и прерывистое – верный признак того, что заданный вопрос был отнюдь не риторическим. Вместо ответа она осторожно взяла в руки прохладную ладонь Киндерли и стала осторожно ее гладить.

- Кин и Рин, - пробормотала она, - Как же мы с тобой похожи. И какие же мы ужасно разные.

Они сели на диван, все еще со сцепленными пальцами. Обе молча смотрели вперед, туда, где в облаках все еще барахтался упрямый трехмачтовый корабль, ожесточенно работая гребными колесами.

- Не такие уж мы и разные, - наконец сказала Кин, откидываясь на спинку, - Ведь мы сидим тут вместе и держимся за руки. А наши деды… Представляешь, если бы они встретились вот так же?

Ринриетта хмыкнула.

- Восточный Хуракан и Каледонийский Гунч? На одном острове? Думаю, они бы выдрали друг другу бороды.

Они расхохотались так, что чуть не попадали с дивана. Смех – заразительная штука, иногда он просто рвется изнутри, как воздух из лопнувшего воздушного пузыря, и сдержать его совершенно невозможно. Смех был колючим, как игристое формандское вино, но пах не виноградом или филлофорой, а солнечным весенним днем, волосами Кин, разогретой жестью крыши, старой диванной обивкой и чем-то еще, упоительным и сладким.

Они хохотали, прижимаясь друг к другу, икая, сотрясаясь в конвульсиях и суча ногами. Наверно, выглядело это достаточно безумно, но им обеим было плевать – в этом мире, где существовали лишь двое человек и диван, безумство никогда не считалось чем-то предосудительным.

Кин устала смеяться первой. Взъерошенная, в мятой сорочке, она повалилась без сил на колени к Ринриетте, все еще мелко вздрагивая. Лицо ее раскраснелось, глаза горели, точно ранние каледонийские звезды. Во всем ее облике сейчас было что-то такое ребяческое, невинное, отчаянное, что Ринриетта едва удержалась от того, чтоб заключить ее в объятья.

- Так что насчет корабля, подруга?

Ринриетта наклонилась и шутливо чмокнула Кин в висок.

- У тебя нет корабля.

- Но будет! Будет!

Ринриетта с улыбкой провела рукой по выцветшей диванной обивке из старого драдедама.

- Вот ваш корабль, госпожа капитанесса. Немного потрепанный, без парусов, но вполне готовый к плаванию. И я все еще член его экипажа. Прикажете свистать всех на верхнюю палубу?..

Ответная улыбка Киндерли согрела воздух Аретьюзы на добрых пять градусов по Цельсию.

- Идет, госпожа зануда. Я назову свой первый корабль в честь этого дивана. Он, правда, немного линялый, но… Отлично! «Линялый драккар!» Вот тебе и «Лин»-«Дра»! И когда-нибудь, когда мы вместе окажемся на мостике, я сниму капитанскую треуголку и припомню тебе все-все!.. А сейчас я научу тебя завязывать двойной беседочный узел. Тебе понравится. Я…

Взгляд Кин, уже ставший опасно-прозрачным, вдруг затуманился. Ринриетта обнаружила, что та смотрит куда-то вдаль, поверх ее головы.

- Эй! Аретьюза вызывает мисс Ду Лайон! Прием!

- Та баркентина… - почему-то шепотом ответила Кин, по-прежнему глядя куда-то за спину Ринриетте, - Как странно, она ведет передачу. Кому бы это понадобилось использовать гелиограф вместо того, чтоб связаться с островным гомункулом?..

Ринриетта неохотно повернула голову, пытаясь понять, что привлекло внимание Киндерли. Оказывается, корабль, про который она совсем забыла, стал гораздо ближе. Даже без подзорной трубы было видно, что он не представляет из себя ничего примечательного. Грузный, с широкой неуклюжей кормой и двумя архаичными гребными колесами - ничего похожего на те остроносые фрегаты и элегантные клиперы, которые рисовала в своих тетрадях Кин. Он почему-то показался Ринриетте беспомощным и жалким.

На его борту, отражая солнце, быстро вспыхивала и гасла точка гелиографа. Так быстро, что Ринриетта не успела бы прочитать сообщение, даже если бы знала загадочный язык небоходов.

Но для Кин это не представляло никакой сложности. Ринриетта видела, как потемнели ее глаза.

- Что он говорит? – осторожно спросила она.

- Что-то странное, - Кин закусила губу, - Сейчас переведу… «Говорит «Вобла». Требуется экстренная швартовка. Прошу сообщить, находится ли на острове мисс Уайлдбриз…»

* * *

Ринриетта хрипло закашлялась. Это было похоже на попытку вынырнуть из наполненного водой бочонка, куда она погрузилась с головой. Легкие рвало на части, тело сотрясалось в судорожных конвульсиях, мышцы напрягались как швартовочные концы, пытающиеся удержать корабль у пристани в момент сильной качки.

- Вставай.

Кто-то тряхнул ее за плечо. Не очень-то уважительно – перед глазами рассыпались тревожно пульсирующие желтые пятна. Прямо как в тот день в Аретьюзе, когда она неосторожно посмотрела на небо и…

- Уэ-э-э-э… - ее вырвало желчью прямо на каменный пол.

Чертово зелье. Чертовы ведьмы. На них никогда нельзя по-настоящему положиться. Сколько она его выпила? Полпинты? Корди предупреждала… Дьявол.

Наконец она смогла оторваться от холодного пола и открыть глаза. Это мало что прояснило – в каменном мешке царила почти полная темнота. Зато она ощутила непривычную легкость, которая поначалу больше пугала, чем радовала. Сняли кандалы, поняла она, потирая измочаленные запястья. Вот оно что, с нее наконец сняли чертовы железки…

- На ноги! – приказал ей кто-то сквозь лязг звеньев, - А то так и потащу на цепи!

Говор был отчетливо каледонийский, но Ринриетте уже не требовались подсказки для того, чтоб понять, где она находится.

Она вспомнила.

А вспомнив, едва не рухнула вновь на пол в очередной рвотной конвульсии.

- Эй, приятель, - раздался из темноты вкрадчивый голос Габерона, - Ты ведь знаешь, что у канониров отличная зрительная память? Попробуй прикоснуться к нашей капитанессе еще раз в том же духе – и я найду способ сломать тебе шею до того, как меня вздернут на виселице. Ну или эта девчонка в шляпе превратит твою задницу в кусок хорошо пропеченого бифштекса.

- Прикрути патрубки, хлыщ, - буркнул кто-то в ответ, - Пока вторую ногу не переломал. С пиратским отродьем здесь, в Сердце Каледонии, разговор короткий.

- Может, она и пиратское отродье, но она наш капитан, - спокойно возразил Габерон, судя по звону, прикованный у противоположной стены, - Я думал, вы на Ройал-Оук большие знатоки по части соблюдения чужих прав.

- Единственное, на что у тебя осталось право, так это на десять футов пеньковой веревки! - огрызнулся один из стражников, но действовать все же стал мягче, уже не пытаясь оторвать Ринриетту от пола за цепь, - Соблаговолите на выход, госпожа пиратская капитанесса. Время прогуляться.

- Стойте! – крикнула из своего угла Корди, - Не надо! Только не ее!

Второй стражник, коренастый тип, которому не худо было бы подыскать кирасу побольше, благодушно улыбнулся:

- Не бойсь, малявка, не на казнь. Ступеньки вам только завтра считать. А в этот раз, считай, генеральная репетиция. Поговорить кто-то хочет с вашим… капитаном.

Ее вытолкнули из каземата так легко, что Ринриетта почти не успела разглядеть остальных, в памяти остался лишь угловатый силуэт Шму, растянувшийся у стены, да сам Габерон, провожающий ее взглядом. Где-то дальше по коридору были прикованы Корди и Тренч, но их она уже не увидела – кто-то без лишних церемоний ткнул ее в спину ножнами кортика, вынуждая шагнуть на осклизлую от сырости каменную лестницу.

- Не рыпайся, рыбка, - пробубнил над ухом голос с раздражающе правильным каледонийским выговором, от которого она успела отвыкнуть, - Кандалы с тебя сняли, но если что, нежностей можешь не ждать, поняла?

Ринриетта не ответила. Слишком много чести для какого-то служаки – говорить с капитаном.

Она шла настолько быстро, насколько позволяли ей онемевшие от холода ноги, высоко подняв голову и расправив плечи – как учил когда-то Дядюшка Крунч. Завтра, когда палач назовет ее имя, она будет идти так же, чеканя жесткий и уверенный капитанский шаг, хотя, видит Роза Ветров, путь ей будет предстоять совсем недлинный – только лишь до основания королевской виселицы…

- Сюда, - кто-то распахнул перед ее лицом тяжелую дверь, пропуская в большую комнату. После темноты каземата здесь было так светло, что у нее едва не брызнули слезы из глаз, - Сиди здесь. К тебе придут. Если голодна, можешь есть. Не кричать. Не выходить. Все.

Она осталась одна, дверь за спиной захлопнулась. Судя по протяжному скрежету, заперта на засов. И черт с ней, решила Ринриетта. Растирая озябшие руки, она не спеша огляделась, стараясь держаться так непринужденно, словно находилась на приеме у губернатора. Комната оказалась большая, почти с ее капитанскую каюту на «Вобле», только обставлена куда скромнее – пара безликих канцелярских кушеток и стол. Окно забрано толстой решеткой, за которой виден лишь выцветший клочок каледонийского неба. То ли кабинет для переговоров с упрямыми пленниками, то ли каземат повышенной комфортности для особо важных гостей.

Ринриетта машинально оправила китель, мокрый и в разводах ржавчины, больше похожий на половую тряпку, с грустью констатировав, что китель безнадежно испорчен. Превосходная дымчато-алая ткань, скроенная когда-то лучшими портными Литторио, выцвела, потемнела от сырости и почти утратила свой первозданный цвет. Кое-где не хватало пуговиц – лишнее напоминание о рвении королевских морских пехотинцев…

От климата королевского каземата Ройал-Оука одежда страдала не меньше людей, которые были в нее облачены. Но Ринриетта все равно выпрямилась, держась так, словно была облачена не в потерявшие цвет обноски, а в новенький, с иголочки, капитанский мундир. Какой бы метод ни избрал королевский дознаватель, Алая Шельма, гроза небесного океана, не будет выглядеть перед ним грязным оборванцем. Жаль, нет зеркала – проверить, ровно ли сидит на голове треуголка...

Ринриетта украдкой покосилась на стол – проверить, какие орудия пыток запасены для нее, но глаз не заметил ни матового отблеска металла, ни жутких лезвий. Напротив, на столе обнаружилось то, при виде чего ее челюсти непроизвольно сжались еще сильнее, а рот наполнился слюной. Еда. Целый поднос еды. И пусть сервировано было неприхотливо, никакого хрусталя и вычурных соусников, ей стоило большого труда не запустить туда сразу обе руки. Увесистый кусок ростбифа с корочкой, копченая сельдь, бекон, рисовый пудинг с кунжутом, крупное красное яблоко, плошка с золотистым медом, россыпь фиников… На борту «Воблы» бывали трапезы не в пример обильнее и изысканнее, но любой едок, вынужденный в течении нескольких недель наслаждаться гостеприимством королевского каземата и его кухней, быстро менял свои вкусовые пристрастия.

Ринриетта застыла, втягивая соблазнительный запах. Что это, еще одна попытка сломать ее? Унизить, заставив превратиться в снедаемое голодом существо, утратившее человеческий облик? Если так, королевские дознаватели явно недооценивают род Уайлдбризов…

С выражением высокомерной скуки на лице, Ринриетта подцепила пальцем финик покрупнее и, сдув воображаемую пыль, отправила его в рот. Вкусно! Роза Ветров, как же вкусно!.. Ей потребовалась вся капитанская выдержка, чтоб не проглотить его мгновенно, а хладнокровно пережевать и выплюнуть на пол гладкую косточку. Желудок все еще жестоко штормило после ведьминского зелья, на языке горчила какая-то вязкая дрянь, но сейчас она этого не замечала. Может, она успеет съесть еще один перед приходом дознавателя…

Дверь открылась в самый неподходящий момент – когда она жевала пятый по счету. Она ожидала услышать грохот подкованных сапог, но вместо него услышала лишь мягкий скрип половиц – судя по всему, королевский дознаватель не был наделен комплекцией воздушного пехотинца. Ринриетта повернулась к нему, сохраняя на лице выражение холодного равнодушия.

- Доброго дня, мисс Уайлдбриз, - королевский дознаватель небрежно кивнул ей, входя в комнату, - Как вам сегодняшняя погода? Немного облачно, неправда ли? Ройал-Оук часто называют Сердцем Каледонии, но, как по мне, его можно было назвать и желудком, у здешних облаков постоянное несварение…

Он не выглядел ни грозным, ни даже внушительным, несмотря на форменный каледонийский мундир, но Ринриетта отчего-то ощутила, что косточка от финика, которую она держала во рту, разрастается до размеров валуна, намертво перекрывая горло. Она хотела встретить неприятеля с достоинством, как и подобает пленному пирату, так и не выкинувшему белый флаг, но почувствовала, что не может произнести ни слова – зубы смерзлись воедино, глаза расширились, щеки отвратительным образом потеплели.

- Ну? – дознаватель поднял на нее удивленный взгляд светлых глаз, - В чем дело, мисс Уайлдбриз? Вам нездоровится? Аллергия на финики?

Раньше эти глаза были светлее, отстраненно подумала Ринриетта, тщетно пытаясь вытолкнуть языком проклятую косточку из окостеневшего рта. Наверно, память подводит. Впрочем, говорят, что у некоторых глаза с возрастом меняют свой цвет… Ей потребовалось огромное усилие, чтоб не отвести взгляд от этих глаз. Куда большее, чем требовалось для того, чтоб устоять на капитанском мостике в шторм.

Ринриетта наконец выплюнула злосчастную косточку в ладонь и почувствовала, что может говорить, только слова получалось выталкивать мелкими порциями, слишком уж много воздуха требовало каждое из них.

- Здравствуй, Линдра, - чужим голосом произнесла она, - Я уже и забыла, до чего в этих краях облачно. А тебе идет этот мундир.

Некоторое время они молча смотрели друг на друга, словно соревнуясь, кто первым отведет взгляд. Но это было не так-то просто сделать – словно между ними натянулась даже не нить, а тяжеленный просмоленный швартовочный трос.

Линдра Драммонд внезапно принюхалась и скривила нос.

- От тебя пахнет чем-то… скверным. Какое-то зелье? Погоди-погоди, сейчас угадаю… «Глоток бездны», да? Надеюсь, ты не злоупотребляешь этой штукой, дорогая. Некоторые так к нему привыкают, что потом не в силах вернуться к нормальной жизни. Ну, знаешь, всякие неудачники, которые живут лишь прошлым.

Косточка от финика все еще была сжата в ее ладони. Маленькая, холодная, твердая, похожая на ее собственное сердце.

- В моей жизни только прошлое и осталось, - тихо обронила она, - Завтра меня повесят.

Линдра вздохнула, на миг опустив глаза. Как и полагается человеку, услышавшему неприятную новость.

- Весьма прискорбно, не правда ли? Что ж, это вполне ожидаемый исход для всякого, кто занимается пиратством в воздушном пространстве Унии. Итак, первый вопрос для протокола. У тебя или твоего экипажа есть жалобы на условия содержания?

- Нет, Линдра. Спасибо.

Всякий раз, когда она произносила это слово, возникало ощущение, что она вкладывает ядро в разверзнутый зев орудийного ствола. И хоть королевский дознаватель сохраняла на лице выражение вежливой строгости, Ринриетте показалось, что каждый выстрел проникает сквозь бронированную обшивку.

- Можешь звать меня Киндерли, - Линдра ободряюще улыбнулась и устроилась за столом, положив перед собой увесистую папку с серебряным тиснением в виде каледонийского герба, - Если тебе так более привычно. Заверяю, это не играет никакой роли.

Ринриетте показалось, что тонкие пальцы Линдры едва заметно дрогнули, открывая никелированный замочек. Ей хотелось надеяться, что это было проявлением душевного смятения, но, еще раз взглянув на ее холодное отстраненное лицо, она решила, что нет. Просто рефлекторное движение пальцев, не более многозначительное, чем хлопок резко принявшего воздушную струю паруса.

Линдра быстро достала из папки целую стопку бланков, разлинееных и покрытых решеткой типографских строк, следом – чернильницу, набор перьев, блокнот, еще какие-то изящные канцелярские инструменты, похожие на миниатюрные орудия пыток, названия которых Ринриетта успела забыть. Все это она деловито разложила на столе.

В душу вполз тревожный ледяной сквознячок, когда Ринриетта поняла, что мысленно называет ее Линдрой. Это и была Линдра. Удивительно, но фальшивое имя почему-то шло ей сильнее настоящего, куда более благозвучного. Потому что это и была Линдра, поняла Ринриетта, наблюдая за тем, как бесшумного открывается чернильница. Не Киндерли Лу Лайон – Линдра Драммонд во плоти. Потому что Киндерли, наивная светловолосая мечтательница Кин, так любившая наблюдать с крыши за проходящими мимо кораблями, никогда бы не смогла с таким хладнокровием раскладывать писчие принадлежности.

- Ты изменилась… - Ринриетта хотела было добавить «Кин», но не смогла, осекся язык.

Обмакнув перо в чернильницу, Линдра выводила в верхней части листа дату, поэтому ограничилась простым кивком. Она и в самом деле изменилась, подумала Ринриетта. Форма королевского военно-воздушного флота шла ей куда больше, чем студенческий мундирчик. Новая форма была темно-голубого цвета, как у неба на высоте в двадцать тысяч футов, где его не пачкают даже облака. Каледонийцы всегда знали толк в военном покрое, умудряясь сочетать строгость с элегантной броскостью. Узкие серебряные эполеты подчеркивали тонкие плечи и превосходную осанку, на лацканах сюртука виднелись петлицы с неброскими символами ее нового статуса – гербами Каледонии и перекрещенными кортиками, эмблемой Адмиралтейства. Вместо старомодной треуголки ее голову украшала такая же темно-голубая фуражка с форменной кокардой.

- Так ты – королевский дознаватель? – тихо спросила Ринриетта. Наблюдать за тем, как Линдра молча ведет пером по бумаге, оставляя чернильный след, было невыносимо.

- Нет. Я референт по политическим вопросам при Первом лорде Адмиралтейства.

Ринриетта попыталась присвистнуть, но не вышло – слишком сухо оказалось во рту.

- Недурная карьера. Неужели не нашлось никого пониже рангом, чтоб допрашивать пиратское отребье?

- Я пришла сюда не допрашивать, - сухо произнесла Линдра, не отрывая взгляда от бумаги, - Думаю, ты уже изложила все, что представляет интерес для Адмиралтейства. Я читала протоколы.

Да, она изменилась, и дело здесь было не только в форме, как бы ни пыталась Ринриетта убедить себя в обратном. Эту перемену она заметила еще на борту «Воблы», но тогда у нее не было времени задуматься, тогда все ее мысли были сосредоточены лишь на том, чтоб удержаться на ногах и не сгореть от пылающего румянца. Всякий раз, когда «офицер-ихтиолог» оказывалась рядом, ей требовалась предельная концентрация, чтоб сохранять хотя бы подобие капитанского хладнокровия, не выдав себя ни словом, ни взглядом. Но уже тогда она заметила эти тревожные перемены в облике Кин. И дело было не только в изменившемся цвете глаз. В конце концов, небесный океан тоже частенько меняет окраску, от благодушной лазури до грозного багрянца, но при этом остается самим собой. И не в том, что непослушные вьющиеся волосы цвета охлажденных облачной дымкой солнечных лучей превратились в строгий форменный пучок на затылке. Переменилось что-то другое. В ее взгляде, в ее голосе, в ее манере держаться было заметно что-то, совершенно не свойственное порывистой и романтичной Кин – холодная сдержанная вежливость каледонийского офицера, безраздельного хозяина своих мыслей и желаний.

Это была не Кин. Теперь это была Линдра.

Ринриетта оперлась руками о стол, словно ища дополнительную точку опоры.

- Слушай… Я не знаю, что ваши канцелярские крысы накарябали в своих рапортах, но ты-то должна всерьез отнестись к моим словам. Передай все деду, Каледонийский Гунч наверняка что-нибудь придумает… «Аргест» - это не просто игрушка, вышедшая из-под контроля. Это действительно опасная штука, и я видела, на что она способна. А теперь «Аргест» в плохих руках. Очень плохих. Надо поднимать по тревоге флот, вооружать островные батареи, рассылать дозоры…

- Все, что ты сказала, было занесено в протоколы, - ответила Линдра, не поднимая глаз от исписанного листа, - И прочтено со всей внимательностью. Я же сказала, я пришла сюда не допрашивать.

Ринриетте захотелось вырвать чертов лист из тонких пальцев Линдры и разодрать на куски. Возможно, она так и поступила бы, если б не предательская слабость в пальцах. Сейчас они не годились даже для того, чтоб завязать простейший узел. Она попыталась выпятить грудь в подобии офицерской стойки, но ощутила, как на позвоночник давит огромная тяжесть. Черт, как нелепо, должно быть, она сейчас выглядит – в грязном кителе, с бесформенной треуголкой на голове, едва держащаяся на ногах…

- В таком случае дай мне возможность поговорить с ним лично. Я объясню, я…

- Извини, я думала ты знаешь, что мой дед – король Каледонии. И у него есть много более важных дел, чем допрашивать каждого пирата лично.

Ринриетта почувствовала, как подбородок сам собой поднимается, а скулы теплеют, предвещая наступление пунцового румянца.

- Я капитанесса, черт побери! Мне казалось, в Каледонии это еще что-то значит!

Девушка в форме королевского военно-воздушного флота перестала писать и подняла на Ринриетту глаза. Не полупрозрачные глаза Киндерли Ду Лайон с их смешливыми сполохами. Спокойные и внимательные серые глаза Линдры Драммонд.

- Капитанесса чего? – негромко спросила она.

- Ты…

- Я же сказала, я читала протоколы допроса. Твой корабль сгорел и рухнул в Марево, вы с экипажем спаслись на шлюпке и были взяты в плен воздушной пехотой Каледонии. Или здесь есть неточности?

Ринриетта сделала глубокий вдох. Как тогда, на палубе, когда пыталась в ледяной звенящей пустоте сохранить в легких хоть немного кислорода.

- Нет.

Она видела, как умирала «Вобла».

Роза Ветров не проявила снисхождения к старой баркентине. Смерть «Воблы» была не быстрой и легкой, как у тех кораблей, что падают, разбитые вражескими ядрами, а мучительной, долгой, жуткой, как у тяжело больного животного. «Вобла» стонала, когда с ее нижних палуб наверх пробивалось пламя, когда доски, из которых состояло ее старое тело, лопались от жара, а остовы мачт скрежетали, неумолимо склоняясь и превращаясь в обгоревшие деревянные обрубки. Огонь терзал «Воблу» изнутри. Запертый в ее огромном чреве, он искал пищу – и находил ее. От огромного жара над верхней палубой дрожал воздух, в небе, провожая гибнущий корабль, плыли изломанные угольные хвосты дыма.

В этом огне гибли и чары.

Ринриетта, застыв на руинах квартердека возле безжизненного тела Дядюшки Крунча, видела, как в гудящем пламени лопаются разноцветные пузыри и мельтешат магические испарения. Чары не чувствовали боли, они сгорали мгновенно вместе с древесиной, в которую были заключены, успев напоследок лишь выкинуть очередной бессмысленный фокус. Горящая веревка в какой-то миг превратилась в коровий хвост. Дым над горящим баком вдруг окрасился во все цвета радуги. Кто-то невидимый на нижней палубе стал отчетливо насвистывать «Сазанью свадьбу» - и насвистывал до тех пор, пока объятые пламенем доски с грохотом не рухнули вниз, превратив трюмную шахту в развороченную пылающую дыру.

«Корабль не спасти, - произнес «Малефакс», - Пора уходить».

Ринриетта не могла оторвать взгляда от полыхающей палубы. Она стояла, не чувствуя, как от наваливающегося жара едва не трещит обнаженная кожа, как с предательским треском лопающихся бимсов проседает палуба, как превращаются в жирную копоть когда-то переполненные ветром паруса. Кто-то поднял ее и понес к шлюпкам. Возможно, Габерон. Она не была уверена.

Должно быть, на какое-то время она потеряла сознание, потому что очнулась уже на борту шлюпки. Кто-то держал ее за плечо, кто-то успокаивал, кто-то лихорадочно орудовал веслами – всего этого она не замечала. Она смотрела, как объятая огнем «Вобла» медленно, без всплеска, погружается в Марево, оставляя на его поверхности алые отблески. Единственное сокровище Восточного Хуракана, которое он смог сберечь и передать своей внучке, уходило в пучину из ядовитых чар. И Ринриетта наблюдала за ним до тех пор, пока поверхность Марева вновь не сделалась гладкой и однообразной.

Вид гибнущей «Воблы» потряс ее столь сильно, что следующие несколько дней она провела в бреду, от которого, по счастью, осталось мало воспоминаний. Корди то и дело клала ей на горячий лоб пропитанный облачной сыростью компресс, «Малефакс», которого Тренч держал на коленях, что-то уныло бормотал, а Мистер Хнумр беспрестанно бродил с носа на бак и обратно, ругаясь на тесноту, голод и скуку на своем сопящем и непонятном наречии.

Кажется, они ускользнули от «Аргеста», затерявшись в облаках. Даже очнувшись от долгого забытья, Ринриетта не задумывалась об этом. Часами напролет она молча сидела на банке, бессмысленно глядя за борт, позволяя ветру фамильярно трепать себя за волосы. Все кончено. Спустя несколько дней бессмысленного дрейфа она все еще чувствовала острый запах горящего дерева и видела точно наяву груду изуродованных доспехов – все, что осталось от Дядюшки Крунча.

Она не встрепенулась даже тогда, когда из облаков вынырнул, шипя раскаленным металлом, паровой катер с развевающимся на корме флагом Каледонии. Все это уже не имело значения. И когда плечистый воздушный пехотинец защелкнул на ее запястьях кандалы, Ринриетта испытала лишь короткий приступ облегчения – все закончилось.

Тогда она еще не знала, что Роза приготовила для нее последнее унижение.

Линдра что-то сосредоточенно писала, макая перо в маленькую переносную чернильницу. Смотреть на нее было мучительно, как смотреть на горящий корабль, тонущий в алой пучине. Но Ринриетта смотрела, борясь с желанием выскочить из этой комнаты. Пусть обратно в ледяную сырость каземата, пусть снова в кандалы…

- Ты все-таки сделала это, да?

- Что? – Линдра озадаченно уставилась на нее поверх исписанного листа, - Что ты имеешь в виду?

- Твой корабль. Ты все-таки назвала его «Линдра». «Линялый дракар», да? Как тот наш диван на крыше… «Лин.Дра». Наш секретный шифр.

- Да, - Линдра опустила глаза, - А теперь не мешай, пожалуйста.

Ринриетта тоскливо подумала о том, что если б ее висельная веревка прибавляла по дюйму длины за каждую строку протокола, для завтрашней казни пришлось бы пригласить апперов – во всей Унии не сыщется острова, висящего достаточно высоко в небесном океане…

- Жаль, я не видела твоего корабля, - не зная, чем занять руки, она сняла свою потрепанную треуголку и стала бесцельно мять ее в руках.

- Он был совсем небольшим. Скорее, обычная яхта для прибрежных путешествий. Такие корабли не созданы для открытого океана.

- А ты мечтала о трехмачтовой шхуне.

Линдра, оторвавшись от бумаги, смерила ее взглядом, от которого Ринриетта мгновенно вспомнила холодный неласковый ветер Аретьюзы.

- Дети никогда не мечтают о чем-то путном. А я тогда была ребенком, начитавшимся

легкомысленных книг и не в меру восторженным.

- Но ты выросла, - кивнула Ринриетта.

Слова эти должны были прозвучать комплиментом, но отчего-то лишь родили во рту непонятную горечь.

- Да, - Линдра легким движением отбросила со лба прядь волос, - Семь лет оказались для этого достаточным сроком. И теперь я благодарна Розе за то, что та не позволила мне уцепиться за этот зыбкий и опасный ветер. Он не привел бы меня к добру. Дети склонны бежать от того, что не желают принять, чего боятся. А я…

- Ты боялась раскрашенных дикарей-людоедов из книжек, - Ринриетта почувствовала, как губы сами собой складываются в беспомощную кривую улыбку, - Помнишь, иногда я нарочно красила сажей лицо, чтоб напугать тебя, а ты…

Линдра аккуратным щелчком сбросила со стола финиковую косточку и продолжила писать. Ринриетта машинально отметила, что почерк у нее немного изменился. Пропали витиеватые хвосты, похожие на извивающиеся облака, и кокетливые завитушки. Буквы стали уверенными, строгими, одинаковыми, как гвардейцы, выстроившиеся на верхней палубе флагмана.

- Я боялась ответственности. Боялась того, что мне придется заниматься скучными взрослыми делами, которыми занимается дед. Боялась того груза, который лежит на всех Ду Лайонах, посвятивших свою жизнь Каледонии. Этот страх и гнал меня прочь. Но я победила его. Для этого не потребовались ни пушки, ни абордажная команда. Только немного времени и терпение. Как бы тяжела ни была ноша, у меня нет права ее перекладывать.

От мягкого шелеста пера по бумаге Ринриетта стиснула зубы – сейчас он был невыносим.

- Значит, это не дед убедил тебя?

- Нет, он ни при чем. Принцессам опасно летать по небесному океану, это может причинить много неприятностей их стране. Принцесса может погибнуть в буре или попасть в плен к заговорщикам, что в итоге почти и произошло, принцесса может стать заложником чужой воли или быть вовлечена в сложную политическую партию… Не надо так на меня смотреть. Я не умерла и не изменилась. Я просто выросла из детских штанишек.

- Но не забыла.

- Что? – Линдра на миг перестала писать, перо в руке дрогнуло, - О чем?

«Обо мне», хотела сказать Ринриетта, но губы не справились с этим словом, пришлось искать ему замену.

- Об Аретьюзе. Ты ведь сразу узнала меня? – пробормотала она, сгорая от отвращения к самой себе и чувствуя невыносимый жар румянца, - Там, на «Вобле»? И нарочно назвалась Линдрой. Это был как условный знак, да? Ты хотела показать мне, что помнишь…

Линдра осторожно подула на перо и промокнула специальной бумажкой написанное.

- Нет, - спокойно сказала она, закрывая чернильницу, - Это был знак, но для Адмиралтейства. Если бы вы вздумали попросить за меня выкуп, дед мгновенно бы понял, что за «Линдра» угодила к вам в плен и послал бы за мной пару фрегатов. Но ты права, я тебя узнала. Хоть ты и сильно изменилась.

- Я…

- Вижу, ты сменила прическу. Зря. Тебе шли длинные волосы.

Ринриетта рефлекторно провела ладонью по коротко остриженным вихрам, выбивающимся из-под треуголки.

- На корабле от них одни проблемы. Треплет ветер, путаются в узлах, сыреют из-за облаков…

- Но краснеешь ты все равно как раньше. Я бы могла узнать тебя только по одному румянцу. Наверно, я изменилась куда сильнее, раз ты не узнала меня там, на «Вобле».

- Снулая сельдь! – вырвалось у Ринриетты, - Ты и это решила вписать мне в счет? Я сделала это, чтоб сберечь твою светлую голову! Если бы на борту узнали, что у меня в руках принцесса Каледонии, внучка легендарного Каледонийского Гунча, мне бы не позволили тебя так просто отпустить! Да все пираты Порт-Адамса взвыли бы от восторга! Каково мне было бы, по-твоему? Или ты думаешь, что фрегаты твоего деда способны решить любые проблемы в небесном океане?

Линдра молча крутила перед глазами сохнущее перо.

- Значит, это было для моей безопасности? Спасибо. Приятно знать.

Ринриетта мысленно чертыхнулась. Румянец на щеках горел так жарко, словно она вновь находилась на палубе горящего корабля. Только в этот раз жар шел не снаружи, а изнутри.

- Я собиралась дать тебе возможность бежать при первой возможности, - пробормотала она, - Но Корди успела раньше.

- Могла бы подать мне знак. Сделать вид, что узнала.

- Не могла! – Ринриетта едва не рассадила кулак о столешницу, жалобно звякнула чернильница, - Ты не понимаешь…

- Не смогла найти минуты, чтоб поговорить со мной наедине? Так берегла нашу тайну?

- «Вобла» не тот корабль, на котором можно сберечь чью бы то ни было тайну! Черт, да она переполнена магическими фокусами, которые срабатывают всегда невовремя. Шму вечно подслушивает разговоры, а еще вездесущий «Малефакс», а еще…

При упоминании «Воблы» внутри сделалось гадко, липко, словно в душу вылили целый флакон просроченного ведьминского зелья.

- Все в порядке, у меня были свои причины хранить инкогнито, - Линдра вновь открыла папку, - Кроме того, как я уже сказала, у меня было время повзрослеть. Держи, это тебе.

Она протянула Ринриетте хрустящий бумажный лист. Но это был не протокол. Какая-то сложная канцелярская форма, украшенная плохо отпечатанным гербом Каледонии, королевским вензелем и целой гроздью внушительных печатей. Ринриетта без интереса скользнула взглядом по тексту, даже не пытаясь читать его, все равно буквы дрожали перед глазами.

- Что это? Пригласительный билет на мою казнь?

- Я не думаю, что у тебя достаточно друзей, чтоб ты могла кому-то его вручить, - Линдра хладнокровно спрятала все писчие принадлежности и поднялась, отряхивая узкие форменные бриджи, - Эта бумажка – твое помилование.

* * *

- Что?

- Горольдт Первый изъявил согласие сохранить вашу жизнь, мисс Уайлдбриз.

Ринриетта непонимающе уставилась на лист, который держала в руках. Отчего-то по пальцам не прошло сладостной дрожи. Сердце не замерло, лишь споткнулось, всего на мгновенье сбившись с ритма. В пиратских романах все происходит не так. Но пиратские романы вообще часто лгут.

Ринриетта растерянно потерла пальцем одну из печатей, не зная, что сказать. Линдра молча наблюдала за ней с каким-то непонятным выражением на лице. Это смущало еще больше – прежде ей довольно было лишь заглянуть в лицо Кин, чтоб мгновенно понять, о чем та думает.

- Я еще не успела забыть все, что учила в Аретьюзе. На пиратов не распространяется право помилования.

- В обычном процессе – нет, - Линдра склонила голову на бок, как никогда раньше не делала, - Специальный королевский указ. Можешь чувствовать себя польщенной. И нет, даже не пытайся представить, чего мне стоило этого добиться, ты все равно не сможешь.

- Указ о помиловании? Мне? От Каледонийского Гунча?

Ринриетта напряглась еще больше. Здесь должен быть подвох. Какая-то хитрость сродни коварному тайфуну, который до поры до времени не обнаруживает себя, а потом налетает и сокрушает корабль как ореховую скорлупу. Но в чем она сокрыта? Должно быть, ее нюх законника ослабел за все эти годы, она перестала разбирать опасность, скрытую не в навигационных картах, а в тесно исписанных страницах.

- Я не слышала, чтоб короли Каледонии когда-то миловали пиратов.

- Они и не миловали, - Линдра усмехнулась. Улыбка у нее тоже была новая, незнакомая, - Это будет первый исторический прецедент. В твоем деле есть два весомых смягчающих обстоятельства. Мне пришлось немного надавить, чтоб они стали еще немного более… весомыми, но это пусть тебя не волнует.

- Какие… обстоятельства?

- Во-первых, - Линдра загнула палец, - ты не причинила Унии действительно серьезного вреда. Несколько разгромленных барж, старый водовоз, запчасти от зонтиков… Уния не имеет к Паточной Банде серьезных претензий. Сюда можно было бы вписать «Саратогу», но по ее капитану и так виселица плакала. На твоем месте я неустанно благодарила бы Розу Ветров за то, что тебе не удалось повторить карьеру своего деда.

Слюна во рту стала немилосердно горчить. Будь Ринриетта на палубе корабля, она сплюнула бы за борт, пусть даже нарушив правила приличия небоходов. Но здесь это выглядело бы слишком вызывающе. Оставалось лишь крепче стиснуть зубы.

- Да, - пробормотала она, - Не мне тягаться с самим Восточным Хураканом.

- Во-вторых, - второй палец Линдры оказался загнут, - Ты пошла на сотрудничество с Адмиралтейством и рассказала все без утайки, от начала и до конца.

- Не потому, что испугалась королевских дознавателей! – Ринриетта едва было рефлекторно не вздернула подбородок, но быстро спохватилась, - А потому что хотела предупредить вас о большой беде.

- Об «Аргесте», я знаю. И корона благодарна тебе за это.

Ринриетта недоверчиво посмотрела на Линдру.

- Я думала, «Аргест» - как раз та штука, которая приведет меня на виселицу.

Линдра поморщилась.

- Не ты создала эту штуку, не тебе за нее и отвечать.

- Я не смогла разгадать дедовскую загадку. Дала возможность «Восьмому Небу» использовать его в своих целях.

- Если ты коришь себя за это, попытайся представить, как ощущают себя седые золотопогонные дураки из Адмиралтейства. Они сами бились над этой загадкой несколько лет, а потом попросту списали ее в архив, как какую-нибудь мелочь. Даже не представляешь, сколько адмиральских бород оказалось сожрано!.. В любом случае, ты принесла пользу Каледонии. Вскрыла планы «Восьмого Неба», хоть и не вольно. А значит, дала нам время.

- Где он? Где сейчас «Аргест»?

Линдра нахмурилась. Это выражение строгой сосредоточенности показалось бы фальшивым на лице Кин, но ей самой даже шло.

- Мы не знаем.

Ринриетта недоверчиво уставилась на нее, безотчетно комкая в руках хрустящий бумажный листок.

- Не знаете? Черт возьми, «Аргест» не такая уж и маленькая штука! Да он должен полыхать на весь магический эфир!

- Гомункулы Адмиралтейства зафиксировали его всплеск в момент высвобождения, - Линдра досадливо дернула плечом, - Но мы не знаем, куда он направился после того, как бросил преследовать «Воблу». Есть ли отрывочные данные – сполохи магического излучения, которые время от времени приходят из разных мест воздушного океана. Словно где-то работает мерцающий магический маяк невероятной мощности… Вероятно, «Аргест» пытается сбить нас со следа.

Ринриетта, не удержавшись, издала смешок.

- Я и забыла, что такое каледонийская самоуверенность… Если ты действительно ценишь свои погоны, лучше передай его величеству Горольдту Первому, чтоб приказал флоту разогревать машины, а батареям – расчехлять стволы. «Аргест» не бежит от вас и не прячется. Я была немного знакома с его хозяином. Он выжидает.

Линдра напряглась, Ринриетта заметила, как отвердели ее плечи под обтягивающим синим сукном.

- Чего?

- Момента вашей слабости. Возможно, он еще недостаточно силен, чтоб схватиться с объединенным флотом Унии, поэтому он позволит вам разбить друг о друга кулаки, прежде чем примется за десерт.

Взгляд Линдры потяжелел, окончательно утратив прозрачность.

- В таком случае, ждать ему осталось недолго, потому что Готланд и Формандская Республика вот-вот пустят кровь друг другу. Впрочем, благодари Розу за то, что ты уже избавлена от необходимости думать об этом. Теперь ты свободна, Ринриетта. Мало того, что Каледонийский Гунч освобождает тебя от наказания, он еще и желает сделать тебе ценный подарок – в благодарность за оказанные Каледонии услуги.

Несмотря на то, что произнесено это было ровным невыразительным тоном, Ринриетта не ощутила ни облегчения, ни радости. Что-то в выражении лица Линдры показалось ей настораживающим. Словно в бездонном небесном океане ее глаз, немного потемневшем со временем, сверкнул сквозь облака гелиограф, передающий какой-то сложный сигнал.

- Что за подарок?

- Второй лист у тебя в руках. Роза Ветров, раньше ты была внимательнее!

На втором листе было куда меньше текста и всего одна печать. Но Ринриетте потребовалась добрая минута, прежде чем она закончила шевелить губами. Слишком давно ей не приходилось читать официальных документов, слишком давно ей стало привычнее работать с картами и лоциями. Иногда даже самый хитрый и каверзный маршрут ветра легче прочесть, чем витиеватые, подчиненные сложным правилам, обороты канцелярии. Смысл написанного доходил до нее очень медленно.

- Это ведь шутка?

Линдра приподняла бровь.

- Шутка? В тот день, когда в адмиралтействе раздастся первая шутка, Сердце Каледонии расколется и рухнет в Марево! Что скажешь? Тебя устраивает королевская щедрость?

- Это… - Ринриетта боролась с желанием перечитать документ заново, словно от этого текст мог измениться, - Это же патент законника. Выданный на мое имя.

- Королевский барристер мисс Уайлдбриз, - Линдра скрестила руки на груди, словно вслушиваясь в эти слова, - А ведь неплохо, а?

- Я… я не могу быть королевским барристером, Кин. Я даже не закончила обучения в Аретьюзе.

- Это уже неважно. Или ты хочешь поспорить с его величеством?

Ринриетта некоторое время молчала, неуверенно крутя в руках листок. Удивительно, но превосходная мелованная бумага отчего-то показалась ей тяжелой, как лист корабельной брони.

- Нет. Не хочу.

- И совершенно правильно, - кивнула Линдра, - Каледонийский Гунч – не тот, с кем легко спорить, уж мне можешь поверить. Что ж, теперь ты сможешь исполнить мечту своей юности, а? Открыть собственное дело?

- Да, я… Наверно…

- В таком случае тебе понадобится контора. Все в порядке, это уже решено. Корона согласна оплатить тебе домик здесь же, на Ройал-Оук. Не очень большой, но в прекрасном состоянии и, главное, на Пайкперч-стрит. Хороший район, почти на самой вершине острова. Потрясающий вид. Ну и, конечно, тебе понадобятся деньги. На временные расходы, на новый гардероб… Согласись, королевский барристер не может разгуливать в подобных лохмотьях. Чек и все необходимые документы получишь у секретаря.

Ринриетта почувствовала, что тонет. Что вместо воздуха в ее легкие вливается раскаленная жидкость, а в затылке словно распухает, сдавливая мозг, большая слизкая медуза. Что-то подобное она ощущала в ту страшную ночь на «Барракуде», опускаясь в нижние слои Марева. Но сейчас она дышала чистым воздухом Ройал-Оука, в котором не было ни дыма, ни малейших признаков магической скверны.

- Ну как? – с интересом спросила Линдра, наблюдавшая за ней, - Каково это – чувствовать, что главная мечта твоей жизни исполнилась? Странно, ты даже побледнела от радости. Видишь, не обязательно быть ведьмой, чтоб творить волшебство.

Ринриетте на мгновенье захотелось вновь очутиться в сырых холодных чертогах каземата – просто чтоб охладить мысли в горячей голове.

- Свобода вместо виселицы? Патент? Дом? Кин, ты играешь со мной?

Линдра вдруг посерьезнела. Она еще улыбалась, но незнакомой Ринриетте улыбкой.

- Извини, я и в самом деле забыла кое-что сообщить тебе. Дело в том, что все это, и свобода и подарок, является частью сделки.

- Сделки?

- Ты не помнишь, что такое сделка? Это принятие на себя взаимных прав и обязанностей в рамках свободного волеизъявления двух сторон. Я думаю, ты все еще помнишь уроки Аретьюзы. Сделка между тобой и Каледонией. Каледония дает тебе жизнь, свободу и возможность заниматься любимым делом. Прощает твои ошибки и соглашается считать тебя верной и законопослушной дочерью.

- А я?.. Что я даю Каледонии? – Ринриетта с трудом поборола колючий нервный смешок, болезненно распиравший грудь, - Голову? Душу?

- Ни к чему, этого добра у нее и так хватает… Всего лишь обещание.

- Какое?

- С этого дня ты обязуешься, во-первых, бросить пиратское ремесло.

Пират без корабля! Смешок все же вырвался наружу, но Линдра не обратила на него внимания.

- Допустим. А во-вторых?

- Во-вторых, ты обязуешься никогда впредь не покидать Сердца Каледонии.

Ринриетта недоверчиво уставилась на Линдру. Возможно, какой-то акустический обман, искажающие чары, на «Вобле» это бывало сплошь и рядом… Только здесь была не «Вобла». И она не ослышалась.

- Пожизненное заточение? – недоверчиво спросила она, силясь понять, не шутит ли Линдра.

Она не шутила.

- Пожизненное заточение на столичном острове. Миллионы подданных Каледонии отрезали бы себе уши за такую возможность, тебе же она сама падает в руки. Черт возьми, ты даже мечтать о таком не могла, верно?

- Да, но… Это значит, что я никогда больше не выйду в небо?

Линдра кивнула, так легко, что темно-голубая фуражка на ее голове не шелохнулась ни на дюйм.

- Что королевскому законнику делать в небе? Его работа – на твердой земле. Если тебе понадобится связаться с любыми островами метрополии, к твоим услугам – лучшие гомункулы Адмиралтейства. Кроме того, я ведь помню, что ты не очень-то жалуешь небесную стихию. Ты всегда терпеть не могла корабли, да? Здесь у тебя будет твердая земля под ногами. Очень много очень твердой земли.

Ринриетта ощутила, что ее рука, державшая документы, задрожала. Так, как не дрожала даже раньше, когда ей до изнеможения приходилось вытягивать концы на корабле или часами подряд отрабатывать с абордажной саблей коварный «сардиний крюк».

- Ты мстишь мне, Кин?

Глаза Линдры округлились в искреннем удивлении.

- Что ты имеешь в виду, Рин? Я только что спасла твою жизнь и исполнила твою заветную мечту. Черт возьми, ты могла хотя бы изобразить признательность!

- Ты мстишь мне за то, что случилось семь лет назад, да? За то, что я улетела и не взяла тебя с собой?

Знакомые огоньки пропали. Глаза Линдры вновь стали серыми и холодными, как предрассветное небо.

- Воистину, благодарность – малейшая из добродетелей[162]… - пробормотала она, - Но я не держу на тебя зла, Ринриетта. Я просто выполняю свой долг. Так что, ты согласна принять условия сделки? Если нет, только скажи, тогда каждая из нас останется при своем. Я попрошу, чтоб в этот раз кандалы так туго не закрывали.

Державшие листок с помилованием пальцы все никак не могли прекратить дрожать.

- А что, если я соглашусь? Хочешь подписать договор?

Линдра покачала головой.

- Только дурак заключает договор с пиратом. Слову пирата нельзя верить. Как жаль, у тебя больше нет корабля, который ты могла бы передать, символизируя свои добрые намерения. Нет даже сабли, которую тоже можно было бы трогательно преподнести, отрекаясь от пиратских грехов. А что у тебя есть, Рин? Только эта помятая капитанская треуголка? Что ж, здесь важен символизм, а не реальная ценность. Отдай ее мне в знак того, что отказываешься от порочных пиратских воззрений и принимаешь предложенные тебе. Полагаю, этого будет достаточно.

Ринриетта медленно сняла свою капитанскую треуголку. Выглядела она жалкой, потрепанной, опаленной огнем и просто грязной – никакого сравнения с изящной фуражкой Линдры или щегольскими пилотками каледонийских офицеров. Ринриетта вспомнила день, когда Дядюшка Крунч торжественно возложил эту треуголку ей на голову. Тогда она сияла, как закат и Ринриетта, едва лишь ощутив ее на голове, вдруг ощутила передающуюся ей теплую дрожь – словно сама Роза Ветров послала ей теплый небесный ручеек, благословляя на пиратские подвиги и бессмертную славу…

- В сделке участвую только я? Мой экипаж, он…

- Это не твой экипаж. Ты теперь сухопутный житель, помнишь?

- Мои люди… Что будет с ними?

Линдра поморщилась.

- Пираты отправляются вслед за своим капитаном, так уж заведено. Они отправятся за тобой на виселицу, если ты откажешься от сделки.

- А если не откажусь?

- Тогда сохранят головы. Знаешь, я ведь понимаю, почему ты к ним привязалась. Они по-своему забавные, хоть и странные. Но, я думаю, они научатся жить без тебя. Они молоды, у них есть возможность сменить ветер… Кстати, ты замечала, что между твоим бортинженером и корабельной ведьмой что-то проскальзывает? Я же видела, как они смотрят друг на друга… Ладно, неважно.

- Они получат свободу? – требовательно спросила Ринриетта.

Линдра вздохнула.

- Они не участники договора, они – то, что указывается в приложении. После помилования они отправятся на каторгу. Ну вот, ты опять побледнела… Уверяю, Адмиралтейство подыщет им вполне спокойное местечко, с мягким климатом и без всякой ядовитой дряни вроде географических конусов[163], или кубомедуз…

- Ты всегда была мастером оферты[164], - Ринриетта чудовищным усилием воли заставила пальцы повиноваться. Почти не дрогнув, они сложили бумаги пополам и спрятали в карман потрепанного алого кителя, - От такого предложения очень сложно отказаться.

Линдра одобрительно кивнула.

- Кроме того, обещаю, если ты со своей стороны будешь выполнять условия нашего соглашения, я позабочусь о том, чтоб они получили свободу. Мои возможности в Адмиралтействе не безграничны, но уж на это их должно хватить. Ну так как? Дать время на размышления?

- Не обязательно. Я принимаю предложение.

- Рада видеть, что здравомыслие не покинуло тебя, - Линдра улыбнулась ей, - Хотя поначалу оно вызывало у меня серьезные опасения. Будь добра…

Она протянула руку ладонью вверх. Ринриетта положила на нее свою капитанскую треуголку. Сейчас та выглядела еще более жалко, чем прежде – просто кусок обгоревшей мятой ткани, когда-то бывшей алой. Она думала, что разжать пальцы окажется непросто, но ошиблась – треуголка сама скользнула в подставленную ладонь, словно весила целую тонну. Линдра повертела ее в руках, рассматривая, как рассматривают забавную, но в то же время совершенно никчемную безделушку – с выражением немного брезгливого любопытства.

- Что ж, помянем добрым словом капитанессу Алую Шельму, грозу торговых ветров, - Линдра небрежно бросила треуголку под стол, - Полагаю, теперь она на Восьмом Небе, в обществе себе подобных.

- Да, - тихо произнесла Ринриетта, не в силах оторвать взгляда от треуголки, - Да, наверно.

Линдра вдруг посерьезнела, пристально взглянув ей в лицо.

- Ты убила ее.

- Что?

- Ты убила ее, - повторила Линдра с непонятной интонацией, - Только что. Алую Шельму. Ту паразитическую сущность, которая тобой овладела. Которая семь лет мучила тебя, заставляя идти против своей воли, поступаться тем, что было тебе дороже всего. Теперь ты свободна. Ты снова стала Ринриеттой Уайлдбриз. Я бы даже предложила тост за это, но не уверена, что здесь держат приличное вино. Поздравляю. Ты победила чудовище, Рин.

- Победила?.. – глухо спросила она. Хоть Линдра стояла совсем рядом, так, что Ринриетта чувствовала сладкий лакричный аромат ее духов, смысл слов отчего-то доходил очень медленно, словно те тащились на самом медленном и ленивом ветре.

- Ты свободна. Держи, - Линдра передала ей свежеисписанный лист, - Передашь это секретарю. Отныне ты вновь полноправный гражданин Унии. Зайди во второй кабинет слева на третьем этаже, тебе вернут все, что было конфисковано при аресте. Впрочем, не так уж много у тебя, кажется, было вещей. Извини, абордажную саблю придется оставить, она ни к лицу королевскому законнику, но я прослежу, чтоб ее передали в музей при Адмиралтействе. Что еще у тебя было при себе? Бортовой гомункул, кажется. Совершенно дефектный экземпляр. Хочешь, я прикажу выкинуть его? Тебе понадобится куда более современная модель с навыками делопроизводителя, переводчика, референта…

- Нет, - поспешно произнесла Ринриетта, - Мне вполне подходит старый. У него в памяти осталось многое из того, что я не хочу забыть?

- Пиратская сентиментальность? Надеюсь, ты не будешь излишне увлекаться воспоминаниями – это не пойдет на благо работе. Ну, ступай, - Линдра сделала приглашающий жест в сторону двери, - Ступай в свою новую жизнь, Ринриетта Уайлдбриз. Неси людям закон и справедливость.

Ринриетта послушно шагнула в сторону двери, но почти тотчас остановилась, что-то вспомнив.

- А… Мистер Хнумр?

- Это еще кто?

- Мой… Наш… корабельный кот. Он такой большой и… пушистый, - она сама не понимала, что говорит, но и замолчать не могла, - Корди меня убьет, если с ним что-нибудь случится.

- Кот? – Линдра выглядела озадаченной, - Черт возьми, Адмиралтейство немного занято, чтобы отслеживать всех котов на острове, дорогая. И в тюрьмы их тоже пока еще не сажают.

- Это не совсем кот, он немного… То есть, он совсем не…

Линдра мягко положила руку ей на плечо.

- Скорее всего, он удрал, когда вас доставили в гавань. На Ройал-Оуке полно котов. Он не пропадет.

- Да. Конечно.

Ринриетта сделала несколько быстрых глубоких вдохов. Это помогло взять эмоции под контроль. И даже дало ей силы дойти до двери, оставляя за спиной глядящую ей вслед Линдру. Она хотела выйти молча. Не показать слабости. Но на пороге все же пришлось остановиться.

- Рин…

Голос Линдры отчего-то показался ей странным. Из него пропала холодная насмешливость и язвительность. Ринриетта замерла, не переступая порога, но и не оборачиваясь. На миг ей показалось, что за ее спиной стоит тонкая, как тростинка, девушка с прозрачными глазами. С волосами цвета потускневшего солнечного света, в строгой учебной форме Аретьюзы. Иллюзия была столь сильна, что Ринриетта впилась пальцами в дверь, лишь бы не обернуться. Человек, проведший много лет в небе, знает, до чего легко рассеиваются иллюзии.

- Что, Кин?

- Знаешь… - Линдра отчего-то замешкалась, - По поводу той нашей загадки с диваном… Наверно, это уже не имеет смысла, но я разгадала ее. Ломала голову несколько лет, пока не сообразила, что это за «Лин. Дра.» такая. Так глупо, но это не давало мне покоя. Ты никогда не догадаешься!

Ринриетта положила ладонь на рукоять двери, но не смогла сразу на нее надавить. Сердце предательски дребезжало, рождая в груди глухую тягучую боль.

- Линобатист и драдедам, - сказала она тихо, - Это ткани для обивки, Кин.

Линдра испустила короткий удивленный вздох.

- О. Значит, ты тоже разгадала? И давно?

- Еще тогда. В самый первый день.

Линдра молчала несколько секунд. В другой момент Ринриетта бы обернулась – просто чтоб посмотреть на ее замешательство. Когда-то ей доставляло удовольствие сбивать с толку Кин, наблюдая за тем, как ее глаза озадаченно темнеют. Но сейчас ей не требовалось оборачиваться.

- Но почему… Почему ты мне не сказала?

Ринриетта стиснула зубы. Она могла выйти, не ответив – никто не стал бы ей мешать. Возможно, так и стоило поступить. Нарочно оставить Линдру без ответа. Но Ринриетта все же ответила, прежде чем выйти.

- Не хотела тебя разочаровывать.

* * *

Запах дерева был первым, что она почувствовала. Но на Роайл-Оуке даже он казался другим. В нем не было терпкости хорошо выдержанного корабельного дуба, овеянного тысячами ветров и иссушенного солнцем. Дерево здесь пахло иначе, отдавал кислинкой, как в старом погребе, отчего Ринриетте захотелось первым делом широко распахнуть двери и окна.

- Что ж, по крайней мере, здесь нам не будет тесно, - водрузив тяжелый сосуд с «Малефаксом» на стол, она измерила шагами свой новый кабинет. Шагов вышло четырнадцать – почти втрое меньше, чем на капитанском мостике «Воблы». Но Ринриетта не собиралась жаловаться. По меркам Ройал-Оука ее новый дом мог считаться едва ли не королевскими апартаментами.

- Здесь сыро, - пожаловался «Малефакс», - Я почти чувствую, как покрываюсь плесенью.

- Плата за высоту, - Ринриетта рассеянно обошла кругом письменный стол, огромный, как половина шлюпки, - Зато здесь чище воздух.

- Трудно судить о чистоте того, что почти лишено прозрачности, - сварливо отозвался гомункул, - Не помню ни единого ясного дня за последние две недели.

Ринриетта пожала плечами.

- Это Каледония. Что ж, здесь я поставлю книжный шкаф, сюда – кресло для посетителей, а этот чулан отведем под архив и корреспонденцию… Я думаю, здесь будет вполне недурно, особенно если удастся совладать с сыростью. Быть может, камин или какая-нибудь дегидрирующая магия…

- В любом случае, толку от меня будет немного, - пробормотал «Малефакс» тоном ворчливого старика, - Здесь я годен разве что в качестве пресс-папье.

- Перестань брюзжать, - отмахнулась Ринриетта, проверяя прочность старого скрипящего кресла, - Не обязательно работать с парусами, чтоб приносить пользу. Ты будешь моим референтом, секретарем и советником. Надо лишь загрузить в тебя свод каледонийских законов, пару десятков Уложений, полный текст Великой Униатской Хартии и…

- Этим я озаботился заранее, - «Малефакс», судя по всему, ухмыльнулся, - Уже исполнено. Кажется, здешние островные гомункулы еще более беспечны по части сохранения данных, чем их корабельные коллеги. Иногда мне кажется, мы могли бы безбедно существовать просто вскрывая магическую защиту магазинов и бакалейных лавок!

Ринриетта опустилась в кресло, осторожно, словно оно могло быть раскалено. Огромное, вырезанное из лакированного дуба, оно выглядело столь громоздким и вычурным, что могло бы сойти за трон какого-нибудь островного царька. Как она и ожидала, сидеть в нем было сущим мучением – обивка по твердости мало отличалась от палубных досок, а подлокотники, казалось, были созданы с единственной целью – демонстрировать все несовершенство и хрупкость человеческого тела.

- Не вздумай взламывать кого бы то ни было, «Малефакс»! – приказала она, ерзая в кресле, чтоб привыкнуть к нему, - Это Сердце Каледонии, а не какой-нибудь провинциальный остров. Если тебя сцапают на взломе чужих гомункулов, я не собираюсь тебя выгораживать, отправишься на переработку или что-нибудь в этом духе.

- О, я буду осторожен, прелестная капитанесса! - торжественно пообещал «Малефакс», и тут же осекся, - Простите…

Ринриетта метнула в него ледяной взгляд. Сейчас, когда душа гомункула была заключена в неказистый медный бочонок и водружена посреди стола, сделать это было проще, чем прежде.

- Ты уже нарушаешь мои приказы, «Малефакс». Я уже приказывала тебе никогда и ни при каких обстоятельствах не называть меня капитанессой!

- Виноват, мэм, - если в голосе «Малефакса» и был сарказм, то Ринриетте пришлось смириться с тем, что он достаточно хорошо замаскирован, - Разрешите вопрос, мэм?.. Мы действительно сошли на берег? Во всех смыслах этого слова?

Ринриетта попыталась погладить поверхность стола, как прежде гладила фальшборт своего корабля. Всякий раз, когда она прикасалась к «Вобле», у нее возникало ощущение, что где-то в глубине досок бежит жизнь, щекочущая кончики пальцев. Стол был совсем другой. Тяжелый и твердый, напоминающий могильную плиту, он не отозвался на это прикосновение, лишь уколол ладони острым краем.

- Во всех смыслах, сколько бы их ни было, «Малефакс». Теперь мы сухопутные жители. Нам обоим будет не так-то легко к этому привыкнуть, но мы справимся.

По старой привычке сложив руки за спиной, Ринриетта подошла к окну, чтоб оборвать этот бессмысленный разговор. А миг спустя уже и сама забыла, о чем говорила, потому что под ней распростерся Ройал-Оук. Настолько величественный, что казалось, будто он служит якорем для всего небесного океана. Настолько огромный, что его не смогла бы сдвинуть с места упряжка из двухсот голубых китов. Несмотря на то, что из ее окна была видна лишь крохотная часть, дух перехватывало при одной только мысли о его истинных размерах.

Ринриетта задумчиво провела по стеклу пальцем. Когда-то давным-давно она нарисовала королевский остров, потратив на это самый большой лист бумаги и добрых полпинты желтой краски. Почему-то ей казалось, что Сердце Каледонии состоит сплошь из золота – золотые шпили, золотые башни, золотые набережные… Много позже, когда они с Кин по своему обыкновению валялись на крыше кафедры философии, она имела неосторожность вспомнить об этом. Кин хохотала так, что едва удержалась на диване с «Лин.Дра.».

«О небо, Рин, ты всерьез считала, что там все из золота?»

«Мне кажется, все дети так считают, разве нет?»

«Только не те, которых любящий дед таскает туда не реже трех раз за год. Ничего, ты еще понюхаешь, как пахнет это золото!..»

Тогда Ринриетта не ответила, прекрасно сознавая, что даже для выпускницы Аретьюзы вероятность увидеть вблизи Ройал-Оук не больше, чем вероятность увидеть одновременно три радуги.

И вот – она смотрит на него. И не просто смотрит, беспомощно задирая голову, как вчерашний рыбак, а небрежно разглядывает чуть ли не с самой верхушки. От мощной подошвы, усеянной разномастными причалами и коробочками портовых складов до подножья, к которому липнет бесчисленное множество домов.

С высоты Ройал-Оук походил на один огромный коралл, такой пестрый, что даже взгляд сперва путался, как при взгляде на корабль с искажающей перспективу камуфляжной окраской. Здесь не было золота, зато было много кирпича и камня, а еще – стекла, железа, дерева и краски. Вместо золотых шпилей и башен вверх тянулись узловатые пальцы фабричных труб и ведьминских лабораторий, отчего небо над островом, и так затянутое извечным каледонийским туманом, походило на огромную колыхающуюся нижнюю юбку.

Королевский дворец выглядел внушительно, но не более того, Ринриетте быстро надоело его разглядывать. Куда большее почтение к династии Каледонийского Гунча внушал королевский военно-воздушный флот, замерший далеко-далеко внизу, за береговыми укреплениями. Даже сквозь туманную дымку и маскировочные сети он выглядел достаточно грозно – для человека, способного представить его истинную мощь. Ринриетта с искренним интересом разглядывала неуклюжие махины дредноутов с рядами невысоких труб и грозными жалами батарей. В отличие от грациозных парусных фрегатов и крейсеров эти спящие исполины выглядели живой насмешкой над самой Розой Ветров и законами небесного океана. Они были гротескны и гипертрофированы каждой своей чертой, словно сотворившая их злая сила нарочно стремилась придать им наиболее уродливые черты. При мысли о том, как эти закованные в сталь громады прут поперек ветра, разворачивая орудийные башни в сторону цели, Ринриетта невольно ощутила липкий холодок в животе.

Вот она, истинная мощь империи, заключенная не в сияющем золоте, не в грозных дипломатических формулировках, а в своей чистой форме, обрамленной броневой сталью. Вот та сила, которая веками укрепляла мощь Унии, слепая, грозная и пугающая в своей невообразимой мощи. Глядя на неуклюжие коробки, замершие внизу, она мимолетно даже подумала о том, что на их фоне даже чудовище по имени «Аргест» уже не выглядит столь пугающим…

- Королевский флот открытого неба, - в голосе «Малефакса» послышалось подобие почтительности, нехарактерное для гомункула, - Впервые за последние двадцать лет собран в одном месте. Даже Марево, кажется, съеживается рядом с ним, не так ли?

- Тот большой корабль с четырьмя трубами… Это ведь «Спрайт[165]»?

- У вас зоркий глаз, прелестная ка… - «Малефакс» хмыкнул, - Да, «Спрайт». Гордость Каледонии, флагман королевского флота. Вступил в строй всего два года назад. Справа вы можете заметить его старших сестер - «Дыхание Севера», «Вирга[166]» и «Ослепительный». Мощи их совокупного залпа хватит, чтоб превратить в горсть щебня не очень крупный остров. И это еще без учета четырех других дредноутов, линейных крейсеров, эскадренных миноносцев и прочего сброда.

- Никак Каледонийский Гунч готовится к драке?

- Каледонийский Гунч спрятался в нору и выставил наружу пасть. У него нюх на опасность, а опасностью сейчас пропитан весь небесный океан.

- Он сумел сохранить нейтралитет, а это уже говорит о его выдержке. Многие были уверены, что Каледония вступит в войну.

- Совершенно верное замечание, - подтвердил гомункул, - Несмотря на то, что война формально еще не началась, ветер пахнет порохом, откуда бы он ни подул. Мистер Роузберри, если вам угодно так его называть, был совершенно прав. Давление в котле нарастает, а аварийный клапан наглухо заклепан. Значит, взрыв лишь дело времени.

- Последние две недели я не очень следила за международной обстановкой, - Ринриетта потерла подбородок, вспомнив сырость королевской темницы, - А Линдра не очень-то спешила ввести меня в курс дела.

- Если судить по обрывкам передач, которые я фиксирую последнее время, ситуация мало изменилась с тех пор и все еще остается взрывоопасной. Флоты Формандии и Готланда находятся недалеко от острова Уорспайт. Они полностью отмобилизованы и стоят на холостых парах, расстояние между ними не больше двадцати миль.

- Генеральное сражение?

- Похоже на то. Как и подобает большим хищникам, они выжидают, у кого первого сдадут нервы. И судя по множеству тревожных признаков, ждать осталось совсем недолго. Может быть, даже…

- Похотливый лосось!

- Простите?

Ринриетта смотрела на оконную раму, из которой сам собой выкручивался гвоздь. Выкрутившись почти во всю длину, он принялся гнуться, точно рыба-игла, кивая со все стороны шляпкой. Этот танец выглядел столь нелепо, что Ринриетта мгновенно забыла и про гомункула и про цвет королевского броненосного флота.

- Только не говори, что не видишь этого.

- Еще как вижу, госпожа Уайлдбриз, - не удержавшись, «Малефакс» хихикнул, - Похоже, просто кратковременное магическое возмущение. Никакой опасности.

Действительно, потанцевав несколько секунд, гвоздь замер, а затем медленно скрутился в спираль. Ринриетта опасливо коснулась его пальцем.

- А я-то думала, в Сердце Каледонии нет места случайным магическим фокусам.

- Фокусы есть везде, - туманно заметил гомункул, - Энергия чар, даже покоренная ведьмами, всегда противится контролю и норовит отыскать лазейку, так уж она скроена.

- Плевать на магию, - Ринриетта резко отвернулась от окна, утратив интерес и к нему и к тому, что располагалось за ним, - Мир катится к войне, а Адмиралтейство, кажется, до сих пор уверено в том, что стоит позвенеть немного оружием, как беда обойдет стороной.

По кабинету, зашуршав, пронесся вздох «Малефакса». В тесном кабинете, обшитом деревом, он почти не рождал эха.

- Сложно его в этом винить. Каледония привыкла опираться на мощь своего флота.

- Но они должны знать, на что способен «Аргест»! – выпалила Ринриетта в сердцах, - Разве нет?

- Люди, участвовавшие в рождении «Аргеста» сейчас должны быть дряхлыми стариками, - уклончиво ответил гомункул, - Для их детей и внуков «Аргест» - это всего лишь древняя сказка, обросшая бахромой из ностальгии и паутиной из фантазий. Никто из нынешних адмиралов не видел «Аргест» в деле, как мы. Они не знают, на что он способен. Так, чудище из бабушкиного сундука…

Ринриетта вспомнила огромную бронированную тушу размером с остров, покрытую коростой расходящихся бронеплит, с черными хлыстами, тянущимися из пробоин и пышущим где-то в недрах жаром. Вспомнила, как, опаленные этим жаром, превращались в пепел изящные корабли апперов.

- Но он не напал, - произнесла она медленно, обходя письменный стол, - Не напал, хотя мог обрушить всю свою чудовищную мощь на острова Каледонии. Почему? Чего он ждет?

Наверно, не стоило задавать этот вопрос вслух. «Малефакс» воспринял его на свой счет.

- Полагаю, он учится.

Ринриетта фыркнула, надеясь, что получилось достаточно пренебрежительно.

- Учится? Чему?

- Тому же, чему когда-то учились все мы, - со странной интонацией ответил гомункул, - Жить. Существовать в новом для него мире. Накапливать опыт и использовать собственную силу.

- Не говори о нем, как о человеке! - Ринриетта топнула ногой и поморщилась – старые доски пола отозвались болезненным артритным хрустом, - «Аргест» не человек!

- «Аргест» сам по себе всего лишь магический потенциал, гипотетическая величина. Направляет и ведет его то существо, которое мистер Роузберри именовал «Барбатосом».

- То самое, которое едва не сожрало тебя заживо?

- Оно самое, мэм, - судя по тому, как закислил воздух, «Малефакс» изобразил подобие сдержанной улыбки, - Оно – воплощенная ярость, но даже ему нужно время для того, чтоб осознать возможности «Аргеста» и свои собственные.

Его голос разгонял застоявшийся воздух в кабинете, но, несмотря на это, Ринриетта ощущала ужасную духоту. Она попыталась открыть окно, но обнаружила, что его устройство этого не предполагает. Неудивительно, учитывая, сколько дыма, магических испарений и тумана собирается в верхней части острова…

- Что ж, во всем этом я вижу только одну положительную сторону, - она вновь опустилась в кресло, пытаясь не обращать внимания на его острые углы.

- Какую же?

- Отныне это больше не моя забота.

* * *

Ройал-Оук встретил ее без восторга, с прохладцей, напоминающей северный ветер, как и полагается истому каледонийцу. Сжиться с его обществом оказалось не так-то и просто, но к этому Ринриетта была готова. Нечего было и думать, что королевская твердыня, провисевшая в небесном океане тысячи лет, примет чужака с распростертыми объятиями. У этого острова был свой дух, свой характер, закаленный жаром давным-давно миновавших войн и овеянный невообразимым множеством легенд.

Ройал-Оук. Сердце Каледонии.

Поначалу ей было боязно даже ступать на его брусчатку – каждый камень здесь был самое малое втрое ее старше. Идя по узким улочкам, петляющими вверх и вниз, она не могла отделать от мысли о том, что когда-то той же дорогой ходили люди, про которых она с благоговением читала в книгах – адмиралы и лорды, герцоги и графы, министры и монархи. Как знать, может именно на веранде этого ресторанчика любил, развалившись в кресле, выпить стакан красного сам Эрдвард Громоквакер[167], легендарный капер, обласканный королевой, чей портрет висел на самом видном месте в их с Киндрерли комнате. Может, именно этой улочкой сто лет назад, бормоча под нос ругательства, шествовала баронесса Пикноклин, неукротимая, как пират, суфражистка, навеки завоевавшая для женщин Каледонии право наравне с мужчинами покорять воздушный океан и носить брюки? А у этой старой театральной тумбы наверняка прогуливался, попыхивая тайком самокруткой с саргассом[168], бесподобный Динк Эйэруэй, автор нашумевшей элегии «Под трепетным брюшком большого сазана»…

Ройал-Оук пристально наблюдал за Ринриеттой всеми своими оконными проемами, которых кругом было бесчисленное множество, больше, чем звезд на небосводе. Под его взглядом Ринриетта невольно терялась, начиная ощущать беспричинную неловкость, отчего наверняка выглядела грубым и неотесанным провинциалом, случайно залетевшим в чужую стаю. Она то и дело терялась в бесконечных лабиринтах города, улиц которого было больше, чем ветров на ее навигационных картах, путала направление и забывала названия, а если приходилось заговорить, неизбежно пугала собеседников не к месту выбивающимся жутким акцентом.

Ройал-Оук взирал на нее так, как совсем недавно она сама, прогуливаясь по нижним палубам баркентины, взирала на бесчисленных подопечных Шму, глуповатых и суетливых карпов. Он безошибочно узнавал в ней чужака, как бы она ни маскировалась, окатывая королевским презрением, небрежным как мимолетный порыв ветра. Это презрение было в невидящих глазах мраморных статуй, изваянных с неизвестных ей людей. В безразличном взгляде гвардейцев королевской воздушной пехоты, облаченных в их легендарные мундиры из кожи ската и высокие шапки. Даже в воздухе Ройал-Оука была разлита толика презрения, отфлильтровать которую был бы бессилен даже огромный голубой кит.

Первые дни это настолько подавляло, что Ринриетта не осмеливалась выходить на центральные улицы или спускаться в порт – ей казалось, что даже прохожие за ее спиной шепчутся, обсуждая ее ужасные манеры или смешное произношение. «Смотрите, - словно шушукались благообразные леди и джентльмены, исконные жители Сердца Каледонии, - Как широко и нелепо она ставит ноги, ни дать, ни взять, идет по палубе в шторм!.. А что за пристальный взгляд! Кое-кому не мешало бы узнать, как принято вести себя в обществе! Ладно - взгляд, но как она одета!..» Смущаясь и глядя себе под ноги, Ринриетта устремлялась прочь, чувствуя обжигающий румянец на щеках.

Этот остров, который отныне был ее домом, не походил на привычный Порт-Адамс – настолько, насколько королевская форель не походит на невзрачную серую плотву и всякое сравнение лишь подчеркивало это. На фоне уютных рестораций Ройал-Оука пиратские трактиры выглядели грязными рачьими норами. Причалы королевской гавани смотрелись элегантным и изящными, словно их сооружали сами апперы, пристань же Порт-Адамса была столь условным сооружением, что зачастую корабли останавливались лишь врезавшись в чей-то дом.

Там, на Порт-Адамсе, ее окружали совсем другие лица и запахи. И хоть запахи, доносившиеся с ближайших рынков, обычно были удушливы и зловонны, а исчерченные шрамами лица зачастую нагоняли всамделишней жути, она привыкла именно к такому окружению и это то и дело отравляло ей жизнь на столичном острове.

В хаотичных переплетениях переулков Порт-Адамса, среди развороченных мостовых и ветхих домов, собранных по большей части из остовов кораблей, она ощущала себя на привычной высоте. Здесь же, среди мрамора и стекла, в двенадцати тысячах футов от Марева, ей то и дело приходилось бороться с желанием пошире открыть рот, чтоб сделать вдох – точно здесь не доставало кислорода.

«Это последствия отравления, - уныло думала она, разглядывая статую легендарного адмирала Аллакофора, устремившего в зенит шпагу, - Там, среди неудачников, воображающих себя пиратами, я была на своем месте. Там я была Алой Шельмой, предводительницей Паточной Банды. Надо мной смеялись, иногда в глаза, о моих подвигах рассказывали анекдоты, но в одном Порт-Адамс был честен – там меня считали за свою. Здесь я кажусь себе крошкой планктона, одной из миллиона других. Надо перебороть это, тогда и вкус к жизни вернется».

«Малефакс», которому она осмелилась изложить свои подозрения, был с ней полностью согласен:

- Так уж заведено мудрой Розой, что популяции разных созданий не уживаются на одном ветру, будь они рыбами, моллюсками или даже планктоном. Или вы думаете, что мне легко общаться со здешними гомункулами, безмозглыми куклами, способными разве что заварить хозяину чая да возвестить о приходе гостя?.. К счастью, во все времена в небесном океане встречаются виды, недовольные подобным положением вещей. Они-то и придумали штуку, которая теперь поможет нам обоим.

- Штуку? Как она называется?

- Всего одно слово, - всезнающий гомункул глубокомысленно усмехнулся, - Мимикрия.

Ринриетте оставалось лишь с досадой хлопнуть себя по лбу.

- Кажется, вместе с треуголкой я потеряла и то, к чему она крепилась!

На следующий же день она записалась к здешнему парикмахеру. Последующие несколько часов стали для нее настоящим испытанием, более серьезным, чем то, которому когда-то подверг ее Дядюшка Крунч, заставляя разбирать сигналы гелиографа. Оно требовало не так много сил, но куда больше усидчивости и терпения.

- Интересный фасон, - сдержанно заметил парикмахер, строгий седой джентльмен, усадив ее в кресло и осматривая ее волосы с нескрываемым презрением, - Могу ли я предположить, что последние два года вы провели после кораблекрушения на необитаемом острове?

Ринриетта мучительно покраснела. На «Вобле» никому и в голову не пришло бы корить капитанессу за выбор стрижки, к тому же, короткие волосы имели, на ее взгляд, немало весомых преимуществ – они не лезли в глаза во время шквального ветра, не собирали пыль по всему кораблю и не служили искушением для вечно голодного вомбата, обожавшего вертеться на чужих плечах. За столько лет стрижка давно превратилась для нее в формальность, тем более, что и зеркал на «Вобле» не водилось - мало какое зеркало способно без ущерба перенести хороший десятибалльный шторм.

Строгий седой джентльмен скорбно вздохнул, ощупывая торчащие в разные стороны капитанские вихры, черные, как смола, и такие же упрямые.

- Ох… Пожалуй, я смогу немного исправить ситуацию, если в моем распоряжении будет некоторое время. Осмелюсь рекомендовать вам формандский фасон «Орагье», он обещает опять войти в моду в этом сезоне. Короткое каре и… кхм… небольшая косая челка, и вот тут…

Ринриетта безропотно подчинилась – ее представления о царящей на островах Унии моде были еще более расплывчатыми, чем познания о ветрах южного полушария.

Парикмахер старался истово, сильнее, чем небоходы на кабестане, и результат его работы Ринриетту приятно удивил – из зеркала на нее смотрела весьма странная особа, пожалуй, вполне благообразная по меркам Ройал-Оука, если бы не напряженный, точно высматривающий что-то на горизонте, взгляд. Судя по всему, джентльмен, орудовавший ножницами, также высоко оценил свою работу. Услышав названную им цену, Ринриетта мысленно поблагодарила Линдру за то, что на ее ремне больше не было абордажной сабли – рука сама собой потянулась к несуществующему эфесу.

Необходимости в экономии не было – по приказу Линдры секретарь выдал ей целую стопку банковских ассигнаций с каледонийским гербом, но все же, покидая парикмахерскую и машинально ощупывая голову, Ринриетта не удержалась от вздоха. Какая-то ее часть, которая все еще считала себя пиратом, быстро посчитала, что суммы, оставленной ей в парикмахерской, хватило бы для того, чтоб закупить провиант на трехмесячный рейс – и еще осталось бы немного на парусину.

Но это было сущим пустяком по сравнению с тем, что ей пришлось вытерпеть у портного. Тот ничего не сказал по поводу ее алого облачения, когда-то дерзкого и яркого, а теперь похожего на одеяние садового чучела. Но состроил такое выражение лица, что Ринриетта мысленно вздохнула – стопка ассигнаций уже перестала казаться ей столь внушительной. Не менее часа портной с подмастерьями крутили ее во все стороны, измеряя каждый дюйм, обматывая ее отрезами ткани, что-то беспрестанно подкалывая булавками, разглаживая, щупая…

- Вы недурно сложены, - наконец заявил он, - Однако вам бы не помешало набрать фунтов двадцать веса. Не извольте беспокоиться, костюмы будут готовы через два дня. Куда прикажете их прислать?

- На имя мисс Уайлдбриз, королевского барристера, - не без удовольствия произнесла Ринриетта, - Моя контора на улице Пайкперч.

Смущение портного оказалось хорошим вознаграждением за полуторачасовую пытку.

- Пайкперч? О. Возможно, мне удастся закончить с ними даже раньше. Как на счет завтрашнего дня?

Портной не соврал, костюмы были доставлены на следующий же день. Примеряя их, Ринриетта с трудом сдерживала раздражение. Она привыкла к свободному покрою, принятому среди небоходов, не отягощенному ничем лишним и даже пуританскому – когда несешься наперегонки с ветром на высоте в несколько тысяч футов, кружева и фестоны лишь мешают, а аксельбанты и эполеты норовят запутаться в такелаже. Среди жителей Ройал-Оука, знавших лишь ленивое колыхание сытых прибрежных ветров, царили совсем другие представления о моде.

- Не хотела бы я оказаться в этом на Порт-Адамсе, - пробормотала Ринриетта, поводя плечами, чтоб привыкнуть к узкому воротнику и стискивающим плечи рукавам, - После этого меня бы величали не Алой Шельмой, а Бледной Медузой!

Даже «Малефакс» не мог не заметить, что в этом была толика правды. Каледонийская мода хоть и смирилась с тем, что женщинам позволительно носить брюки и сюртуки на мужской манер, вовсе не готова была отказаться от кружевной отделки, рюшей и вышивки, оттого Ринриетта поначалу ощущала себя скованной со всех сторон плотным облаком. При одной мысли о том, что в подобном костюме можно управлять кораблем или хотя бы пройтись без риска от носа до юта, ее разбирал смех.

Укороченный сюртук со шнуровкой на спине и двумя рядами пуговиц был бы еще терпим, если б не подбитые ватой плечи и узкие, как трубы, рукава, но все существо Ринриетты решительно протестовало против батистовой блузы с пышным галстуком-жабо и обтягивающих бриджей, которые так плотно обхватывали ноги, что даже обычный поворот кругом казался верхом навигационного маневра. Изящные сапожки на каблуке, как выяснилось, совершенно не располагали к привычному Ринриетте широкому шагу, а берет норовил сам собой соскочить с головы. Единственным утешением был цвет – серебристо-серый, со стальным отливом, он напоминал ей небо на рассвете. Не дерзкий алый, к которому она успела привыкнуть, но сойдет, пожалуй. И подходит к глазам…

В кабинете нашлось зеркало и, хоть оно было совсем небольшим, то, что Ринриетта в нем увидела, отчасти примирило ее с каледонийскими представлениями о моде. Из зеркала на нее смотрела ясноглазая девушка с упрямо вздернутым подбородком. Короткая стрижка подчеркивала ее юный возраст, но в прищуренных глазах угадывалось нечто такое, что не позволяло назвать ее легкомысленной или ветреной. Холодные уверенные глаза королевского барристера. Если бы не скованность в движениях и не напряженная посадка головы, получилось бы неплохо, подумала Ринриетта. Она осторожно улыбнулась зеркалу – и обнаружила, что девушка в отражении приветливо улыбается ей в ответ. Получалось у нее немного неумело, но вполне мило.

- Мисс Уайлдбриз – к вашим услугам, - кивнула ей Ринриетта, - Сочту за честь представлять ваши интересы в любом суде острова. В чем именно вам требуется помощь барристера?

Отражение не ответило, но с достоинством кивнуло в ответ. Вышло на удивление солидно. Оно уже начинало нравиться Ринриетте.

- Недурно, - одобрительно произнес «Малефакс», - Увидь вас Габерон в таком образе, даже не нашелся бы, какую остроту отпустить.

Оказывается, одного слова довольно, чтоб разрушить короткий миг душевного спокойствия. Девушка в отражении вдруг вздрогнула самым школярским образом, точно ребенок, напяливший родительский мундир, и поспешно отвела глаза. Но Ринриетта все равно успела заметить в них холодные хлопья тающей неуверенности и страха.

- Не упоминай это имя, - процедила она, делая вид, что поправляет воротник-жабо. Тот и впрямь немного сдавливал горло, - Ни это, ни прочие. Я уже говорила об этом.

Ее голос звучал размеренно и спокойно, в нем не было капитанской злости, но «Малефакс», услышав его, мгновенно утратил легкомысленное настроение.

- Извините, мэм, - произнес он своим самым невыразительным тоном, - Моя вина, мэм.

Ринриетта набросила на плечи пелерину и зашагала к выходу. На самом пороге она заколебалась, не бросить ли последний взгляд на зеркало перед выходом. Но не бросила.

Ей не хотелось знать, что она может там увидеть.

* * *

Ройал-Оук благосклонно принял ее жертву.

Неохотно, не сразу, но Ринриетта ощутила, что мимикрия оказалась верным решением. Теперь она уже не выделялась своим неуместно-алым цветом на фоне столичных обитателей. Однако одной смены шкуры было мало. Изо дня в день она приучала себя вести так, как ведут себя жители Сердца Каледонии – благообразно, сдержанно, спокойно, взирая на окружающую твердь и небесный океан с выражением вежливой благообразной скуки на лице, как небоходы взирают на глупую рыбешку, бьющуюся в натянутых парусах. Это принесло свои плоды. Жители Сердца Каледонии больше не косились на нее и даже полисмены в форменных касках перестали провожать ее настороженным взглядом.

Новая жизнь медленно и осторожно открывалась перед Ринриеттой, точно сцена театра, с которой неспешно сходит занавес. Местами эта жизнь была захватывающей, местами непонятной или даже пугающей, но Ринриетта не собиралась менять курс. Семь лет наедине с небом – не такой уж и большой срок, со временем она стала вспоминать все то, что учила в Аретьюзе или знала до нее. Она вспомнила, как полагается обращаться к официантам и как оплачивать счета. Как отличать утренний гардероб от вечернего. Как выбирать пудру для лица и мясо для рагу. Как травить планктон, точащий домашнюю мебель. Как готовить бифштекс с луковым соусом. Как вручать визитные карточки. Как растапливать камин. Как…

Прошлое неохотно отпускало ее, как панцирь лепадоморфа[169] неохотно отпускает днище корабля, к которому удалось приклеиться. Иногда оно наносило удар так неожиданно, что Ринриетта, сама того не замечая, попадала в затруднительное положение. Так, она провела битых полчаса, требуя в текстильной лавке гордень[170] вместо гардин и, к смущению хозяина, не сразу осознала свою ошибку. Пытаясь приучиться пить популярный на острове кофе, она трижды попадала впросак, спрашивая у официанта коффердам[171]. Но сильнее всего она покраснела, когда осознала, что пытается заказать у швеи шерстяную мантыль[172], имея в виду мантилью.

Чтоб окончательно обрубить старые связи, тянувшие ее в прошлое, Ринриетта завела много новых знакомств, преимущественно среди жителей Пайкперча. Она уже заметила, что отношения между жителями Ройал-Оука хоть ничем формально и не регламентированы, однако подчиняются особенным внутренним законам, не последнюю роль в которых играет высота обитания. Подошва острова находилась на уровне двенадцати тысяч футов, флаги на башнях королевского замка, стоящего на самой вершине, трепетали еще на три тысячи футов выше. Но эти три тысячи футов были разделены невидимыми границами на великое множество эшелонов, невидимых слоев, которые никогда не смешивались друг с другом, независимо от того, куда дул ветер.

Каждый лишний фут был не просто сухой цифрой, обозначающей высоту, а своего рода социальным бакеном, свидетельствующим о положении в обществе. Обитатель дома, расположенного на высоте в четырнадцать тысяч футов, мог общаться с тем, кто живет на тысячу футов ниже, но никогда бы не сел с ним за один стол. Живущий на высоте в четырнадцать с половиной на них обоих поглядывал свысока – и не только в буквальном смысле.

Улица Пайкперч располагалась на высоте в четырнадцать тысяч футов с небольшим – уровень фабрикантов, банкиров средней руки, университетских преподавателей и судовладельцев. В скором времени Ринриетта свела знакомство со своими новыми соседями, среди которых оказались нотариус, отставной секретарь Адмиралтейства, ресторатор, успешный художник-каэлецист и даже один флотский коммодор[173]. Все они изъявили горячую благодарность Розе Ветров за возможность познакомиться с мисс Уайлдбриз, королевским барристером, но ни одно из этих знакомств не показалось Ринриетте интересным.

Нотариус, разменявший пятый десяток лет, в попытке выглядеть моложаво беспрерывно острил, пересыпая свою речь студенческими словечками, которые шли ему не лучше, чем карасю – монокль. Отставной адмиралтейский секретарь оказался застенчивым молчаливым джентльменом, склонным к нервному тику, один его вид нагонял на Ринриетту изжогу. Ресторатор готов был посвящать часы рассуждениям о том, почему каледонийская кухня на тысячу футов выше формандской и готландской вместе взятых. Что же до флотского коммодора, тот был служакой до мозга костей и, в придачу, обладателем столь грандиозных усов, что Ринриетта при виде него всякий раз вздрагивала.

Определенные надежды она возлагала на художника-целумиста. Это был вежливый молодой человек с мягкими манерами и горящими, как у всех художников, глазами. Вот уж кто точно знает небо во всех его цветах и настроениях, подумалось ей. Однако, стоило ей побывать в его мастерской, все очарование прошло, точно сдутое борой. Небо на полотнах целумиста не было похоже на то небо, которое знала Ринриетта. Талантливо выписанное масляной краской, оно выглядело или неестественно умиротворенным или гротескно бурным. Контуры высококучевых облаков походили на перистые, а слоисто-дождевые принимали ту форму, которую они никогда не принимают в природе. Как выяснилось, целумист никогда в жизни не покидал родного острова, и бури и метель он рисовал, повинуясь наитию, в порыве посланного Розой вдохновения.

Он никогда не видел парящих в небе крошечных ледяных кристаллов, которые оседают на верхней палубе переливающимися узорами. Не видел, как сталкиваются в вышине кучевые громады облаков, огромные, словно утесы. Не видел мягкого свечения лунной радуги на закате и гало в северных широтах. Из мастерской Ринриетта выходила, ощущая глубокое разочарование. Этому человеку нечего было рассказать ей о небе.

Ройал-Оук раскрывался перед ней постепенно, слой за слоем, словно и сам был огромным облаком. Ринриетта училась узнавать его во всех обличьях, даже самых неожиданных. Постепенно она привыкла к едкому выбросу фабричных труб, который оседал на остров с рассветом. К порту, похожему на сложнейший, с тысячью шарниров и подшипников, станок, где постоянно что-то двигалось, шипело и скрежетало. К роющимся в помойках ершам, которых время от времени разгоняли дрессированные щуки в медных ошейниках. К невозмутимым королевским гвардейцам, марширующим слаженно и гулко, точно строй механических големов.

Иногда ей казалось, что на этом острове кораблей больше, чем людей или рыб. Куда бы она ни направилась, по улице всегда скользили вытянутые тени – где-то высоко над ее головой туманную мякоть неба нарезали чьи-то кили. Вокруг лавочек и складов курсировали небольшие грузовые баркасы, напоминавшие ей самодовольных ленивых карасей. Вокруг рынков и базаров сновали суда поменьше, ялы и шлюпки, то и дело роняя на мостовую ореховую скорлупу, битые овощи или гроздья лопающегося о камень винограда. Иногда, особенно если хорошенько задрать голову, в вышине можно было разглядеть золоченые узкие брюшка гондол – кто-то из высшего общества отправлялся с визитом к соседу или приятелю.

Изредка добрая половина острова внезапно погружалась в тень и тогда прохожие торопились спрятаться под крыши или поспешно открывали зонты – где-то над домами, скрежеща, точно древнее чудовище, плыла огромная баржа, обильно орошая крыши водяной капелью из протекающих цистерн…

Однако самое захватывающее зрелище обыкновенно происходило по четвергам. В небо над Ройал-Оуком выходило сразу несколько сотен рабочих и подмастерьев. В своих крошечных кораклах[174] , размерами больше похожих на тазы для варенья, они бесстрашно опутывали весь остров и принимались за работу – чистили приросшие к подножью ракушки, засыпали рачьи норы или ловили огромными сетями чрезмерно расплодившийся планктон. Они работали без големов и гелиографов, но так слаженно и ловко, что Ринриетта забывала про раскрытые тома со сводами законов и завороженно наблюдала за барахтающимися в небесном океане людьми.

Чтобы лучше понять жизнь острова, она принялась было выписывать все существующие газеты, от бульварного «Кило[175]» до респектабельного «Королевского курьера», но быстро поняла, что это не самый надежный путь. Среди огромного множества заголовков она терялась так же быстро, как на нижних палубах «Воблы», зачастую не в силах понять, о чем идет речь. Нередко эти заголовки соревновались в броскости, словно нарочно пытаясь привлечь к себе внимание.

«Окуневый постодиплостомоз[176] наконец побежден!» «Капитан Скволли Мэйдрафт: Моего вахтенного стащила за борт Музыка Марева!» «Ведьмы Беллерофона бьют тревогу – остров потерял еще сорок футов высоты за последний месяц!» «Сардина с двумя хвостами! Только сегодня на удивительной ярмарке почти задаром!» «Адмирал Хотуинд решительно возражает: Каледония никогда не даст впутать себя в войну!» «Шестая годовщина трагедии на Октавиусе: остров, ставший необитаемым в одну ночь» «Взрыв новейшего патентованного котла унес жизни трех инженеров, Адмиралтейство рассматривает версию участия готландских диверсантов» «Участившиеся всплески спонтанных чар на Ройал-Оуке – вымысел или новая угроза?» «Мистер Гаст и его язь-поводырь: необычайно трогательная история единения двух сердец» «На верфях заложен новый линейный крейсер «Шинук», вооруженный новейшими чудовищными орудиями» «Когда икорные браконьеры получат наконец по заслугам?» «Магическая катастрофа в гавани – сорок бушелей гороха превратились в песок».

Куда проще было вытягивать новости из «Малефакса» - несмотря на все наложенные запреты, он умудрялся непринужденно взламывать гомункулов проходивших рядом с островом кораблей, отчего всегда был в курсе происходящих вокруг событий.

- Адмиралтейство дребезжит орденами, - морщился он, когда Ринриетта расспрашивала его о том, что происходит вокруг, - А внешняя политика Каледонии все больше похожа на старую рыбацкую лодку, которая вот-вот свалится в штопор. Никто не знает, когда разразится война и с кем, это здорово подтачивает всем нервы. Отсюда повышенное количество паники в газетах и общая нервная обстановка.

- Значит, никаких готландских диверсантов на острове?

- Уверен в этом.

- А что на счет магических катастроф? Тоже выдумки?

«Малефакс» скривился – это ощущалось по тому, что воздух вокруг него стал отдавать кислинкой, как в винном погребе.

- Кто-то раздувает слишком много дыма из одной искры, госпожа барристер. Магические катастрофы случались и в прежние времена.

- Так же часто, как сейчас? В последнее время я читаю про них едва ли не каждый день. Вчера сообщали о том, что три дома по Сэндихук срослись воедино, а третьего дня – что золотые зубы какого-то боцмана с торговой шхуны превратились в мельхиоровые.

- Не так-то тяжело создать бурю из сквозняка, - легкомысленно отозвался гомункул, - Величайшим исследователем мира станет не тот, кто нанесет на карту все ветра воздушного океана, а тот, кто обозначит пределы совести каледонийских газетчиков.

- Может, они и приукрашивают, но не лгут. Сегодня я лишилась сдобных кексов к завтраку только потому, что в нашей пекарне все тесто отчего-то пропахло пачулями. А восточный ветер с самого утра насвистывает «Не томись ты мой карасик». Уверен, что не хочешь рассказать мне подробнее обо всем этом?

«Малефакс» вздохнул.

- Магических всплесков действительно больше, чем обычно, но не настолько, чтоб это представляло серьезный интерес или опасность. Полагаю, всему виной ведьмы. Никто не знает, чем они занимаются накануне войны, но можно биться об заклад – не новыми сортами туалетной воды.

- Ведьмы не участвуют в войнах.

- Сами по себе – конечно нет. Однако кто-то же должен запасать для флота ураганные зелья! Неаккуратная работа, увеличенное количество магических отходов, нарушение технологий…

Ринриетта устало прикрыла глаза. Это был удачный момент для того, чтоб прекратить разговор. Но она знала, что не может себе этого позволить. Слишком уж часто раньше ей приходилось пользоваться этой возможностью. Тогда, в старой жизни. Слишком много замалчиваний и ошибок случилось из-за прекращенных не вовремя разговоров. Она не позволит им испортить ее новую жизнь. Нет, поправила она себя строго, ее единственную и настоящую жизнь.

- Эти… магические всплески. Я сопоставила даты из газет. Они начались через несколько дней после того, как нас доставили на Ройал-Оук. Как ты думаешь, мне стоит беспокоиться из-за этого?

Гомункул замешкался и это заставило Ринриетту нахмурится. Она имела представление о мыслительных способностях «Малефакса». Раз уж тот тянет с ответом, значит, лихорадочно перебирает сотни и тысячи различных вариантов.

- Я не знаю, что происходит с магией на острове, - решительно произнесла она, - Но скажи мне, что ты с этим не связан. Иначе, клянусь самим Маревом, я самолично швырну тебя в пропасть с края Ройал-Оука!

«Малефакс» молчал еще несколько секунд, но теперь Ринриетта не ощущала в воздухе магических возмущений, свидетельствующих о лихорадочной работе его мысли. Это было больше похоже на… смущение?

- Я к этому не причастен, - наконец произнес гомункул, - У меня нет ничего из того, на чем можно было бы поклясться, поэтому я клянусь всеми теми годами, что знаю вас, прелестная капитанесса.

В этот раз она не заметила его оговорки.

- Тогда почему ты замалчивал всю эту историю? Неужели думал, что я не замечу?

- Вы сами косвенно запретили мне, мэм, - гомункул прокашлялся, - Когда установили перечень имен, которые непозволительно употреблять в вашем обществе.

Его выспренная манера говорить, без сомнения, тоже была формой сарказма, но сейчас Ринриетта чувствовала себя слишком уставшей для того, чтоб вступать в игру.

- Чье именно имя ты хотел назвать? – настороженно спросила она.

- Сырной Ведьмы, мэм.

- Она может иметь отношение к нестабильности магического поля острова?

- Напрямую нет, но… - гомункул замешкался, - Мы оба знаем, что Корди не умеет фокусировать энергию. А Сердце Каледонии огромно, его толща вмещает в себе очень много чар, включая спящие. Я опасался, что Корди своими неуправляемыми импульсами могла разбудить часть из них.

- Ерунда, - выдохнула Ринриетта, чувствуя ледяную изморозь на щеках, - Во-первых, ее уже давно нет на острове. Во-вторых, на «Вобле» нам приходилось иметь дело с тем же самым, причем задолго до того, как она появилась на борту.

- Вам виднее, - смиренно произнес «Малефакс», - В любом случае, я не хотел наводить вас на невеселые мысли и напоминать о…

- Довольно, - она махнула рукой, обрывая его, - Это уже не имеет значения.

На какое-то время ей даже удалось себя в этом уверить.

* * *

Ринриетта сама не знала, отчего остановилась именно под этой вывеской.

Сгущающиеся сумерки несли прохладу – липкую, каледонийскую, норовящую забраться под ткань – и настойчиво гнали домой. Но ноги, как она их ни понукала, отчего-то отказывались ускорить шаг, несмотря на то, что продрогли и ужасно ныли – долгие прогулки по каменным мостовым утомляли куда сильнее, чем прогулки по палубе. Этих прогулок в последнее время было слишком много. Ринриетта целыми днями бродила по городу, уходя из конторы ранним утром и возвращаясь после захода солнца. Она уже знала наизусть каждую улочку Ройал-Оука и каждый его кривой переулок, более того, бывала в местах, о которых иногда не подозревали даже уроженцы острова, но остановиться все не могла. Словно какая-то сила неустанно гнала ее вперед, как ветер гонит невесомую соринку.

Даже отчаянно ноющие ноги не несли ее домой, напротив, выискивали, как удлиннить маршрут, заставляя плутать все новыми и новыми тропами, иногда словно нарочно замедляя шаг. Ринриетта даже не могла на них рассердиться – она сама не хуже ног знала, что ждет ее там, за дверным порогом. Дома. Она даже знала события еще не наступившего вечера, так хорошо, словно бесчисленное множество раз переписывала их в бортовом журнале.

Она снимет отсыревшую за день пелерину и повесит ее возле камина, в котором, разожженное заботливым «Малефаксом», будет тихонько гудеть магическое пламя. Стащит не глядя сапоги с измученных ног – и швырнет их куда-то в сторону. Без аппетита поест, не замечая вкуса и прихлебывая отдающий рыбьим жиром грог. Потом сядет за свой огромный письменный стол, откроет наугад какую-нибудь книгу и будет делать вид, что читает. Но взгляд будет тяжелой сонной рыбиной скользить между строк, не ухватывая смысла, и буквы будут корячиться, словно изъеденные Маревом остовы кораблей, острые и уродливые. Иногда она будет хвататься за писчие принадлежности и порывисто чинить перо, собираясь что-то писать, но желание это угаснет еще до того, как она успеет обронить на бумагу хотя бы каплю чернил. Она будет делать вид, что приводит в порядок дела, но на самом деле лишь перекладывать вещи с места на место. Она будет заставлять «Малефакса» пересказывать новости, не понимая их смысла, и напевать современные формандские арии, не улавливая даже мелодии.

Она знала и то, как закончится этот вечер – еще один бесконечный вечер в длинной веренице прочих. Она будет сидеть в спальне, погруженная в какую-то мучительную дремоту, как в чан со смоляным варом, и слушать, как где-то далеко шелестит в ночи ветер, беспокойно трущийся о черепицу. Этот ветер так и не сможет набрать силу, достаточную, чтоб проникнуть внутрь или хотя бы пошатнуть дом – ветра вокруг Ройал-Оука недостаточно сильны, да и бури бывают редко. Но Ринриетта все равно будет вслушиваться в его голос, до тех пор, пока не начнут сами собой смыкаться веки, погружая ее в беспокойный и тяжелый, полный обрывочных образов, сон.

У нее так и не появилось ни одного клиента, несмотря на то, что работы для барристера на острове была уйма, а она уже знала по именам добрую треть всех соседей. Каждый вечер она клялась себе в том, что с утра немедленно возьмется за ум, но каждый раз, просыпаясь, чувствовала себя такой слабой и вымотанной, словно провела в беспощадной воздушной «болтушке» добрую неделю. Безразлично съев завтрак и выпив чая, она, спотыкаясь, выбиралась на улицу, чтобы вдохнуть свежего воздуха – и сама не замечала, как своевольные ноги уже несли ее куда-то прочь от дома…

Нащупав вывеску «Магические зелья и декокты», взгляд почему-то сам остановился на ней. Пристал, как рыба-прилипала, хоть швартовочные концы заводи. Ринриетта усмехнулась и двинулась к вывеске. Несмотря на то, что она устала и замерзла, ей вдруг захотелось увидеть курящийся магическими парами ведьминский котел, ощутить сотканный из самых странных ароматов запах волшбы. Ведьминская лаборатория «Воблы», оборудованная Корди в одном из самых дальних и тесных отсеков, всегда казалась ей уютной, хоть и была засыпана рыбьей чешуей…

Ринриетта ощутила желание отвесить самой себе пощечину. Холодной и мокрой рукой, наотмашь. Но лишь скрипнула зубами.

- Может, у них есть снотворное зелье… - пробормотала она, берясь за ручку двери, - Или еще какая-нибудь дрянь, которая поможет мне отрубиться…

Внутри она не обнаружила ничего, напоминающего ведьминскую лабораторию. Ни пузатых реторт, ни кипящего варева в огромном медном котле, ни россыпи рыбьей чешуи. Даже пахло здесь чем-то легким и кофейным, как никогда не пахнет в лабораториях. И еще здесь было светло и чисто, как в какой-нибудь ресторации на вершине острова. Может, вывеска лгала?

- Ужасная погода, не правда ли? Подходите, мисс, к прилавку. Каким зельем я могу порадовать вас этим пасмурным вечером?

По какой-то причине она не сразу заметила прилавок и то, что за ним. Зато, заметив, широко открыла глаза. Здесь не было закопченных склянок, чье содержимое походило на настоявшийся кисель из водорослей, все зелья стояли в идеальном порядке на широких полках, заключенные в изящные порционные флаконы резного стекла.

- Кажется, у вас был тяжелый день, - мужчина в униформе с розовыми лацканами подмигнул ей из-за прилавка, - В таком случае вы пришли по нужному адресу. Магические зелья помогут вам расслабиться или взбодриться, а если понадобится, снимут усталость и стресс. Обратите внимания, все зелья в нашем магазине изготавливаются лицензированным королевскими ведьмами из растительных компонентов, собранных на высоте не меньше пяти тысяч футов. Никаких противопоказаний, никакой аллергии! Хотите взглянуть на нашу новинку, «Платиновый колокольчик»? Он подарит вам не меньше часа легкой необременительной эйфории с тонкими нотками глубокого удовлетворения. Может, вам нужен «Арбузный бриз»? От него в ваших мыслях станет сладко, как от двойной порции крюшона, а душу защекочет крохотными пузырьками.

Ринриетта молча смотрела на него, не зная, что сказать. Склянки с ведьминскими зельями походили на шеренги разноцветных конфет в кондитерской лавке. В них не было ничего загадочного, ничего таинственного, ничего того, что заставляет сердце тревожно биться, а душу сжиматься в предчувствии. В них не доставало главного ведьминского ингредиента - неизвестности.

«Вот, что случилось со мной, - отстраненно подумала Ринриетта, чувствуя неприятную пронизывающую слабость, - Я случайно выпила сказочное зелье, концентрат мечты. Вместо того, чтоб держаться своего ветра. И теперь у меня мучительная изжога»

Только где-то вышла путаница. Она выпила не то зелье, что предназначалось ей. Она сделала ошибку не сейчас, а гораздо раньше. Она…

- У вас есть что-нибудь для… прошлого? – выдавила Ринриетта, переводя взгляд с одной склянки на другую. Лавандовые, пурпурные, лазурные, карминовые, кремовые, васильковые и малахитовые, они все выглядели так вкусно, что во рту невольно выделялась слюна.

- Разумеется, - продавец коснулся резного флакона с густой полупрозрачной жидкостью, - Позвольте рекомендовать вам «Лаймовые грезы». Возможность пережить самые приятные воспоминание сквозь призму ностальгического упоения, сдобренного легкой цитрусовой ноткой. Три унции всего за десять...

- Нет, - Ринриетта покачала головой, - Это не годится. У вас есть… «Глоток Бездны»?

Лицо продавца сморщилось, словно он сам проглотил лайм.

- Прошу простить, мисс, но вынужден обратить ваше внимание – у нас приличное заведение под королевской лицензией. Мы не продаем нашим покупателям запрещенные зелья.

- Я не знала, что оно запрещено.

Увидев ее смущение, продавец смягчился:

- Возможно, где-то на периферии «Глоток Бездны» еще варят, но на Ройал-Оуке оно уже несколько лет под запретом. Слишком глубокие переживания. Некоторые потом не могут оторваться. Так и плавают в прошлом, как оглушенные рыбы. Если хотите, могу предложить «Ванильную росу» или «Весеннюю пору», тоже очень популярный товар. На китовьем жиру, никаких консервантов, низкий уровень сахара…

- Спасибо, - Ринриетта попыталась улыбнуться ему, - В другой раз непременно. Доброго вам вечера.

- Доброго вечера, мисс.

Несмотря на то, что она провела в лавке всего несколько минут, погода снаружи, кажется, успела испортиться еще больше. С севера, где остров был открыт более всего, налетал пронизывающий сырой ветер, от которого не спасала и пелерина. Он мгновенно выдул из нее то тепло, что еще оставалось, заставил зубы залязгать, сделал кровь в жилах по-рыбьи холодной. Но даже это не заставило ее идти быстрее. Ноги словно врастали в камень на каждом шагу, она сама себе казалась разбитым дряхлым водовозом, барахтающимся на слабом ветру в отчаянной попытке дотянуть до твердой земли.

- Ерунда, - пробормотала она, смахивая злые мелкие слезы, выступившие на глазах от ветра, - Они здесь ничего не понимают в настоящей волшбе. Не чары, а какая-то чертова ярмарка с разноцветными стекляшками. Корди наверняка бы тут не понравилось…

Корди… Имя ведьмы оказалось той искрой, что вспыхнула в ее внутренней крюйт-камере, мгновенно разорвав и уничтожив все те защитные сооружения, что она выстраивала последние недели. Воспоминания хлынули внутрь, бесцеремонно и яростно, как ветер – в свежую, оставленную ядром, пробоину. Ринриетта ощутила, что стремительно теряет высоту, сваливаясь в неконтролируемый штопор.

Ей не требовалось зелье, чтоб вспомнить, как Корди Тоунс по прозвищу Сырная Ведьма беззаботно сидит на фор-марсе и болтает ногами. Как прихорашивается перед зеркалом Габерон, придирчиво проводя по волосам своей любимой щеткой. Как на всякий случай хмурится Тренч, кутающийся в свой дурацкий, из одних дыр состоящий, плащ. Как вздрагивает по привычке Шму, тощая, как мачта, с ее извечными кругами под глазами. Как добродушно гудит Дядюшка Крунч, вперевалку шествующий по палубе…

Ринриетта впилась руками в фонарный стол, чтоб устоять на ногах. Это было хуже, чем падение с высоты в двадцать пять тысяч футов. Это было страшнее сокрушающего пушечного залпа в упор. Ей не нужно было зелье, чтобы вспомнить свою команду. И свой корабль, горящий остов которого на ее глазах уходил в небытие.

Она ощущала себя флюгером, который злой ветер пытается оторвать от земли и забросить на самую верхушку небесного океана. В Ройал-Оуке любили флюгера, здесь они торчали на каждой крыше, иногда даже по нескольку штук, изящные, кованые, демонстрирующие вкус владельца и его достаток. Флюгера в форме рыб всех возможных пород и в форме кораблей. Флюгера-буквы и флюгера-цветы… Когда на остров налетал сильный ветер, все эти флюгера начинали крутиться, отчего над городом плыл тяжелый утробный гул…

«Ты бросила их, - прошептало что-то ядовитое, до поры скрытое холодными и сырыми облаками ее собственных мыслей, - Заплатила их судьбами за собственную выхолощенную мечту. Вот почему ты считала главным преступлением на борту своего корабля предательство. Вот почему так щепетильно относилась к пиратской чести. Ты просто пыталась спрятать в дальнем углу собственного рундука то, в чем боялась признаться самой себе…»

Где-то в глубине души невидимый гомункул отсчитывал высоту.

Двадцать тысяч футов.

Пятнадцать тысяч футов.

Приготовиться к спуску шлюпок.

Ринриетта попыталась глубоко вздохнуть, но задохнулась – так бывает, когда ветер хлещет прямо в лицо.

«В тот миг, когда это стало возможно, ты сама предала свою команду. Всех вместе и каждого в отдельности. Не раздумывая. Не колеблясь. Попросту сбросила, как сбрасывают балласт. Вот почему награда саднит твою совесть, как засевшая под кожей картечина. Вот почему бередит, не давая покоя. Это награда предателя».

Ринриетта застонала, не замечая, как правая рука пытается стиснуть рукоять абордажной сабли. Благодарение Розе, грязные каледонийские сумерки уже превратились в чернильную, сгущающуюся с каждой минутой, ночь. По крайней мере, никто из прохожих не удивится тому, как посреди улицы, приникнув к столбу и бормоча неразборчивые ругательства, тихо плачет девушка.

Критическая нагрузка на шпангоуты.

Опасный дифферент на нос.

- Я не предавала их… - прошептала она, зная, что ее никто не услышит, - Я спасла их. От себя самой. Им лучше быть подальше от меня, рано или поздно я погубила бы их всех, как погубила Дядюшку Крунча…

Но успокоить внутреннее Марево оказалось невозможно. Оно пожирало любые слова так же легко, как многотонные корабли, угодившие в гибельную алую пучину. Безжалостное и вечно голодное, оно разъедало Ринриетту изнутри, пропитывая мысли ядовитыми испарениями. Оно все знало, от него нельзя было укрыться. Слишком долго она сбрасывала в него все свои потаенные страхи и неприятные мысли. Теперь, дождавшись мига ее слабости, оно собиралось взять свое.

«Ты спасла их? Сладкая ложь. Такая же, как Восьмое Небо. Шелковые облака и ветра, сладкие как вино. Безбрежное царство спокойствия и умиротворения, расположенное выше всех человеческих горестей и бед. Ты ведь знаешь, почему мы отправляем туда своих мертвецов. Это позволяет нам не чувствовать вину перед ними».

- Нет, - Ринриетта, скрипнув зубами, выпустила из рук столб и зашагала вниз по улице, не разбирая дороги.

Ночной ветер Ройал-Оука не был силен, но она шаталась из стороны в сторону, как шхуна под управлением пьяного рулевого, не замечая, как посмеиваются над ней редкие прохожие. Наверно, она выглядела так, словно под завязку нагрузилась «Лаймовыми грезами» и «Ванильной росой»…

«А перед тем, как предать свою команду, ты предала Кин, - вкрадчиво прошептало Марево, наслаждаясь ее болью, - Ты бросила ее тогда, в Аретьюзе. На рассвете увела «Воблу» от острова, не включая машину, чтоб не привлечь внимания. Совершив предательство, так его испугалась, что не сказала ей ни слова на прощание. Хотя могла исполнить ее мечту».

- Мечту, - Ринриетта горько рассмеялась, - Мечту девятнадцатилетнего ребенка? Шляться по воздушному океану без цели и без средств, блуждать по ветрам, ежедневно рискуя своей шеей? Да ее дед пришел бы в бешенство! А сама она удрала бы с корабля через месяц, когда ей надоело б грызть сушеное мясо и до кровавых мозолей тянуть канаты!

«Конечно. Ты поступила так, как лучше для нее, для твоей Кин, - голос Марева заскрежетал, - Хватит пытаться успокоить свою совесть! Хватит отправлять мертвецов в небесную высь! Видит Роза, их и без того скопилось там довольно… Ведь это ты сломала ее. Кин. Линдру. Ты сбежала на корабле – без нее. Даже не объяснившись. Не сказав ни слова. Удрала в небо, прихватив ее мечту».

- Она не выглядела сломленной, - огрызнулась Ринриетта сквозь зубы, - Вчерашняя студентка стала принцессой! И, кажется, не спешит покорять неизвестные ветра! Она выросла из своей мечты – и отлично мне это продемонстрировала! Она теперь важная шишка в Адмиралтействе, королевский адъютант! Она уже не рвется открывать неизвестные острова и ловить мифических рыб! Как бы ее ни звали, Кин или Линдра, она уже нашла свой ветер в этом мире!

«Ты видела ее глаза. Она сломалась. Сломалась в тот день, когда ее предал самый близкий ей человек. Она сама сожгла свою мечту, как сжигают корабль, чтоб не достался неприятелю. Ее мечта горела мучительно долго, как «Вобла», сгоравшая на твоих глазах. Но ты предпочла этого не заметить».

Поглощенная сражением с собственными мыслями, Ринриетта забыла про навигацию.

Лишившись управления, ее ноги сами держали курс, выбирая дорогу автоматически по одному им ведомому принципу. Как хитрые небоходы при невнимательном капитане они норовили облегчить себе работу и принять к ветру при любой возможности. Неудивительно, что Ринриетта, сама того не замечая, шагала по нисходящим улицам в сторону подножья острова, туда, где фонарей горело куда меньше, а прохожие с наступлением ночи и вовсе исчезали.

- О, она сполна мне отплатила! – Ринриетта со злостью дернула кружевной воротник, - Это был не подарок, это была месть. Сделав королевским барристером, она вручила мне мою же отравленную мечту. Она забрала у меня небо! Забрала то, чем я жила!

«Ты уничтожила ее мечту. Она торжественно вручила тебе твою собственную».

- В насмешку! Зная, что я давно выросла из нее!

«Возможно. Уж право на насмешку она точно заслужила».

- Это был миг ее торжества! Она упивалась им! Она нарочно заставила меня отдать ей треуголку. Ей нужен был не кусок ткани, ей нужна была моя капитуляция. Моя слабость!

«Ты забыла про еще один удар, который ей нанесла. Ты не узнала ее, когда она ступила на палубу «Воблы».

Это было похоже на диалог с каким-то дьявольским гомункулом, который читал ее мысли и перед которым она была совершенно бессильна. Диалог, из которого невозможно вырваться, как бы быстро она ни шагала.

- А что мне оставалось делать? Я капитанесса пиратского корабля! Я не могла объявить во всеуслышание, что у нас на борту – внучка Каледонийского Гунча!

«Нет. Ты испугалась. Испугалась, как только увидела ее глаза. Предпочла не узнать. Потому что не знала, как себя вести и боялась просить прощения».

- Это не так! Я…

Ринриетта вздрогнула, услышав из ближайшей подворотни шипение. Жуткое шипение, от которого внутренности сами сворачивались кольцами, а на спине выступила мелкая липкая испарина. Только сейчас она заметила, что давно оказалась в той части острова, куда прежде с наступлением темноты старалась не заходить – районы доков, пользующиеся не самой лучшей репутацией. Вне зависимости от высоты острова над уровнем Марева грабежи и разбои здесь никогда не считались редкостью, бывали слухи и похуже…

В подворотне что-то шевельнулось. И вновь отрывисто зашипело, приближаясь.

Мурена! Голодная мурена, выбравшаяся на улицу с наступлением темноты!

Воображение Ринриетты мгновенно дополнило смазанную тень, шевелящуюся в непроглядной темноте подворотни – скользящее по брусчатке лоснящееся серое тело без чешуи, полная бритвенно-острых зубов пасть, немигающий взгляд крохотных черных глаз… Мурены – самые отвратительные создания, которых только сотворила Роза. Наделенные акульей жадностью, но совершенно лишенные инстинкта самосохранения, они часто сооружали гнезда на обитаемых островах, чтоб лакомиться объедками – и не только объедками. Не раз и не два Ринриетта читала в газетах о том, как королевские пехотинцы обнаруживали поутру в подворотнях истерзанные тела несчастных бродяг или портовых пьяниц. И вот теперь…

Мурена зловеще зашипела. Она не собиралась убираться прочь. Она видела одинокого ночного прохожего и, похоже, уже сделала свой выбор. У небесных хищников, в отличие от людей, все устроено очень просто – и выбор они тоже делают самым естественным образом.

Ринриетта в первый миг вздрогнула от страха, но страх этот, к ее собственному удивлению, быстро отхлынул, оставив только едкую холодную злость. Разъеденная изнутри душа истекала кровью – что ей какие-то зубы мурены! Ринриетта напряглась, поворачиваясь лицом к скользящей в подворотне тени. О нет, она не станет убегать. Она и так непозволительно часто убегала от опасностей, настоящих или мнимых. С голыми руками против мурены? Пусть. Быть может, не самая милосердная смерть, зато быстрая. Ринриетта ухмыльнулась, чувствуя на губах острую, как зазубренный палаш, пиратскую улыбку. Может, про последний бой Алой Шельмы и не станут слагать легенды, но и отступать она больше не будет.

- Выходи, отродье Марева! – крикнула она в темноту подворотни, - И я завяжу тебя стивидорным узлом!

Мурене не требовалось дополнительного приглашения. Она рванулась Ринриетте навстречу, разбрасывая вокруг себя пустые жестянки из мусорников и прочий уличный сор. Ринриетта шагнула вперед, пригибаясь и выставляя вперед левое плечо. Главное – перехватить тварь за скользкую шею и не дать впиться в артерию, а там…

Мурена оказалась не просто большой – огромной. Когда она метнулась навстречу Ринриетте, оторвавшись от мостовой, на миг стало видно, что сложена она крайне необычно для лучепёрой рыбы. Слишком массивна, слишком велика морда…Но размышлять об этом было уже поздно.

Мурена врезалась в нее с такой силой, что едва не заставила упасть. Ринриетта стиснула ее левой рукой, пытаясь оторвать от себя, и успела удивиться тому, отчего пальцы коснулись не слизкого и холодного, а плотного и пушистого. Но больше не успела ничего, потому что мурена вдруг впилась в нее огромным количеством острых зубов сразу со всех сторон - в плечи, живот, шею, грудь, щеку, спину… Ринриетта вскрикнула, пошатнувшись. В одной краткой, как вспышка гелиографа, мысли воображение нарисовало ей, как она, поскользнувшись в собственной крови, летит на камни.

Но мурена отчего-то не спешила разорвать свою жертву и впиться в беззащитную плоть. Она повисла на Ринриетте, стиснув со всех сторон, и вдруг принялась издавать звуки, совершенно не похожие на те, что издают лучепёрые – сладострастно сопеть, пыхтеть, урчать… Ничего не понимая, Ринриетта попыталась оторвать ее от себя, но пальцы всюду натыкались на густой мех неразличимого в темноте цвета. Только когда ее рука нащупала чей-то плоский теплый нос, Ринриетта сообразила, с каким именно неведомым врагом бьется.

- Во имя Розы! Мистер Хнумр!

Услышав свое имя, вомбат активно засучил лапами, не замечая, что рвет когтями дорогую пелерину. Он взгромоздился Ринриетте на шею и принялся шумно обнюхивать ее со всех сторон, щекоча кожу усами и осторожно покусывая пальцы. Он счастливо пыхтел, но, в то же время, в его голосе проскальзывали жалобные нотки, как у обиженной собаки. Он наконец нашел свою капитанессу и теперь торопился изложить ей все жалобы на окружающий мир, которые у него накопились. Ему холодно и хочется есть. Слишком много камня кругом и почти нет дерева. Ночи мокры, а шерстка его не предназначена для такой погоды. Коты не дают ему рыться в мусорниках, а люди гонят прочь от своих кухонь. Здесь никто не чешет ему живот и еще странные запахи и…

- Мистер Хнумр! – Ринриетта, всхлипывая, обняла его изо всех сил, - Ах ты ленивый, наглый, хитрый, нахальный…

Вомбат был мокрым и грязным, настолько, что походил на небохода, полгода не пристававшего к берегу и измазавшегося в золе и машинном масле, но сейчас она этого не замечала. Она приникла лицом к его подрагивающему мягкому боку и, неожиданно для самой себя, тихо заплакала. Мистер Хнумр бесцеремонно сорвал с ее головы берет и теперь придирчиво тыкался носом в щеки и уши, критически изучая новую капитанскую прическу. Кажется, он даже успел попробовать ее на зуб.

- Мелкопятнистая макрель, какой же ты худой! – Ринриетта ощупала его впалые бока, не переставая плакать, - Корди точно меня убьет! Ах ты мой бедный ведьминский кот…

- Хмурхнумрхнумрхнумр…

- Пошли скорее домой. Тебе определенно не помешает помыться и перекусить, да?

Мистер Хнумр категорически отказался выпустить Ринриетту из объятий. Всю дорогу до дома он держался у нее на шее, впившись когтями в плечи и тревожно сопел, стоило ей сделать резкое движение. Подобно большому ребенку, он с трудом понимал, что происходит вокруг, где знакомые люди и что сталось с его домом. Но сейчас, когда он слышал знакомый голос, все тревоги и беды отходили на другой план.

Ринриетта ощутила, что даже завидует ему. Мир вомбата был бесхитростен и лишен полутонов, тех самых, что так утомляют глаза вахтенного, вынужденного по многу часов пялиться в воздушный океан. В этом мире все было необычайно просто устроено – близкие люди, еда, тепло, ласка. В нем не было места старым обидам и смутным страхам.

До дома они добрались через четверть часа, так и слившись в единое целое. Чувствуя ребрами биение чужого сердца, Ринриетта уже не замечала ни стылой сырости, ни усталости, ни сбитых ног.

- «Малефакс», свет! – приказала она, распахивая ногой дверь, - И подними температуру, нашему гостю надо просушить шерстку!

Бесцеремонно спихнув на пол толстые тома и тетради, она водрузила успокоившегося вомбата на стол и стала стягивать с себя мокрую одежду, не обращая внимания на то, что изысканный, по столичной моде, сюртук превратился в грязную, свисающую бахромой, тряпку.

- «Малефакс»! Разожги камин! И напомни, куда я спрятала бутылку рома. И еще сливки. Нам понадобится много сливок. Вот что, сообщи гомункулу из бакалеи, чтоб приготовил два фунта копченой семги, маслины, головку камамбера… Черт возьми, ты что, спишь? Не приведи Роза ты стащил у кого-то из местных остолопов очередной логический парадокс, я использую твою банку для рассады!

Ее опасения не сбылись – наполненный магическими чарами, воздух в кабинете посветлел. Но куда медленнее, чем обычно.

- Простите, прелес… госпожа Уайлдбриз, - пробормотал «Малефакс» сдавленно, - Сейчас я сделаю все необходимое. Я…

- С тобой-то что?

Ринриетта нахмурилась. В отличие от нее, гомункул обычно не был подвержен перепадам настроения и всякий раз, как хозяйка переступала порог, стремился растормошить ее свежей историей или каким-нибудь добытым у пролетающего корабля анекдотом. Сейчас его голос звучал так, словно гомункул выполнял неимоверно сложные расчеты и был слишком занят, чтоб обращать внимание на любые отвлекающие факторы. Это выглядело странно. Единственное, чем он мог развлечь себя здесь, в кабинете, это пересчетом столовых приборов.

- «Малефакс»! – осторожно позвала Ринриетта, - Ты в порядке?

К ее облегчению, гомункул отозвался почти сразу, хоть тон его голоса оставался напряженным.

- В полном. Боюсь, дело не во мне. Вам следует знать, что…

- Ну! – Ринриетта напряглась, как тогда, в подворотне, - Говори! Что-то случилось?

- Да. Случилось.

- Что?

Гомункул вздохнул и сделал маленькую паузу, перед тем как ответить. Совсем крошечную, секунды в полторы, не больше.

- Война.

* * *

Слово это было маленьким, коротким, но тяжелым, как пятидесятифунтовое ядро. Удержать его в мыслях оказалось тяжелее, чем она думала, оно вдруг заняло все пространство без остатка.

Война.

Только сейчас Ринриетта поняла, что никогда по-настоящему не сознавала смысла этого слова, хоть не раз произносила. История Унии и ее островов была полна войнами – внутренними, внешними, необъявленными, освободительными, скоротечными, вынужденными, междоусобными, трагическими, полузабытыми, неоднозначными, победоносными... И Ринриетта Уайлдбриз, одна из лучших студенток на курсе, безукоризненно могла ответить на самый каверзный вопрос по любой из них. Причины и предпосылки, основные события и политические аспекты, названия флагманских кораблей и имена адмиралов. Но стоило гомункулу произнести одно-единственное слово, как она почувствовала, будто ее оглушило.

Война.

Сейчас у этого слова был особый смысл. Особый запах, пропитанный едкой вонью сгоревшего пороха и тлеющего дерева, с примесью чего-то гнилостного. От этого слова ее вдруг замутило, да так, что даже пустой желудок тревожно запульсировал. Перед глазами пронеслось что-то страшное – ровные шеренги кораблей, острые жалоподобные контуры их орудий, стелящийся под облаками серый дым… Ринриетта зачем-то впилась руками в письменный стол, словно одного этого произнесенного слова было достаточно, чтоб небо содрогнулось, заставляя остров раскачиваться.

Война.

Когда-то она сама произносила это слово, но тогда оно казалось горячим и острым, разжигающим в груди огонь. Она обещала развязать войну против Унии, заполучив силу «Аргеста». И это была не несмышленная девчонка с крыши философской кафедры, это была она, капитанесса Алая Шельма. Она рвалась в бой, она жила предвкушением боя, она жадно втягивала воздух, надеясь ощутить в нем аромат близящегося пожара, который охватит десятки и сотни островов. Но сейчас, когда это слово было по-настоящему произнесено, она вдруг испугалась до дрожи в коленках.

Война.

Мистер Хнумр, повертевшись на столе, стал задумчиво жевать угол ближайшего тома. Вкус бумаги и чернил, как обычно, действовал на него умиротворяюще.

- Рассказывай, - кратко приказала Ринриетта, опускаясь на стул.

- Официальных сообщений пока не было, газеты острова молчат, но я перехватил несколько донесений по служебным магических каналам Адмиралтейства.

Ринриетта скрипнула зубами:

- Я же говорила тебе, чтобы ты… Неважно. Дальше.

- Тринадцать часов назад у Уорспайта разразилась генеральная битва между формандским и готландским флотами. Подтверждено участие по крайней мере сорока кораблей с обеих сторон, включая дредноуты и основные силы.

- Вот, значит, как…

Ночной Ройал-Оук спал. Здесь, почти на самой его вершине, не было ни шумных трактиров, ни горланящих студентов, тишина здесь стояла почти оглушающая, если не считать извечного шелеста ветра по крыше. Но сквозь эту тишину она слышала совсем другие звуки – оглушительный лязг сталкивающейся стали, грохот орудий и крики раненых. В Унию пришла война. Чудовище сродни харибде, которое она сама выпустила из небытия.

- Вероятно, это самая крупная битва за последние двести лет, - «Малефакс» не пытался шутить, ветерок, рожденный его магическим воздухом, напоминал ледяной сквозняк в старом склепе, - Потери будут катастрофические. Но главное не это. Главное то, что война началась.

- Мы знали, что она начнется. Мы все знали.

- Да, - согласился гомункул тихо, - Знали. Но все-таки надеялись, что Роза Ветров найдет способ ее не допустить.

- Кажется, Роза давно уже не держит нити ветров в руках, - грустно улыбнулась Ринриетта, - Чья взяла?

- Едва ли вы…

- Формандцы или готландцы? Кто победил? Едва ли это еще имеет какое-то значение, но…

- Ни те, ни другие, - смиренно ответил гомункул, - Впрочем, будет лучше, если вы сами увидите.

- Едва ли я увижу хотя бы отсвет выстрела, даже если высунусь целиком в окно, - пробормотала Ринриетта, - Уорспайт в доброй тысячи миль от Сердца Каледонии.

- Это не обязательно. Я смоделировал ход битвы, используя фрагменты информации, полученные из разных источников. Процесс кропотливый, но дает определенные результаты. Мне показалось, вам будет интересно самой взглянуть на бой, который, несомненно, войдет в историю.

Ринриетта несколько секунд думала, делая вид, что согревает дыханием озябшие пальцы. Возможно, мрачно подумала она, в историю войдет не только этот бой. Быть может, лет через двадцать новые студентки Аретьюзы, зубря в учебниках раздел, посвященный этой войне, наткнутся на ее собственное имя. Озлобленная на весь мир неудачница Ринриетта Уайлдбриз, также известная как Алая Шельма…

- Покажи, - твердым голосом сказала она, откидываясь на спинку кресла, - Я должна знать, как это было.

«Малефакс» принялся за дело еще до того, как она отдала приказ. В тусклом свете кабинета пролегшие в воздухе магические линии казались невесомыми струнами, растянутыми в пустоте, но струны эти быстро приобретали объем и цвет, на глазах превращаясь в зазубренные силуэты боевых кораблей. Зачарованная этим зрелищем, Ринриетта молча наблюдала за тем, как в воздухе перед ней выстраиваются боевые флоты. Похожие на неуклюжие коробки дредноуты. Тяжелые и в то же время грациозные, как наконечники копий, линейные крейсера. Хищных обводов фрегаты – ни дать, ни взять, отлитые из броневой стали щуки… Мистер Хнумр на какое-то время перестал хрустеть страницами – зрелище появляющегося из ниоткуда флота зачаровало и его.

Когда «Малефакс» закончил, почти все свободное пространство кабинета оказалось занято боевыми кораблями. Миноносцы из формандского авангарда заняли позицию за ее столом, оттеснив в сторону камина несколько старомодных колесных корветов. Готландский флагман со свитой тяжелых крейсеров безраздельно воцарился в прихожей. Несколько грузных мониторов расположились вокруг лампы, покачиваясь на невидимом ветру, который дул в тысяче миль отсюда. Над головой Ринриетты бесшумно порхали юркие пакетботы и курьерские корабли. Еще недавно она чувствовала себя одинокой в своем кабинете, теперь же вдруг оказалась в гуще разворачивающегося сражения. И хоть сражение это протекало между кораблями размером с щетку для волос, от этого оно не казалось игрушечным или несерьезным. Совсем напротив.

Стоило только формандским кораблям устремиться вперед, Ринриетта рефлекторно отодвинулась назад – показалось, что вспышки их выстрелов опалят лицо. Мистер Хнумр, беспокойно заворчав, на всякий случай оставил в покое книги и спрятался за ее стул.

- Первый залп был произведен формандской эскадрой в восемь часов шестнадцать минут, - «Малефакс» говорил размеренно и безэмоционально, точно цитировал чужой бортжурнал, - с расстояния в десять миль с небольшим. Судя по всему, формандцы намеревались разыграть классический план «Турбильон», в прошлом многократно опробованный адмиралом Купдэвэнтом, хоть и рассчитанный на несколько иную диспозицию сторон. Легкие крейсера, имея незначительное преимущество по высоте, выдвигаются с фланга, имея целью растрепать корабельный строй противника, заставляя его своим огнем потерять изначальную формацию и приступить к оборонительному маневрированию.

Ринриетта видела крейсера Формандии – сомкнутой стаей, как молодые акулы на охоте, они набрали высоту, почти коснувшись потолка кабинета, и ринулись вниз, окутываясь едва видимыми пороховыми облаками. В масштабах кабинета они двигались не очень быстро, но Ринриетта машинально прикинула, что их скорость в пикировании составила никак не меньше тридцати узлов. Что сейчас чувствовали люди, стиснутые со всех сторон броней, дышащие тяжелыми испарениями ревущих на полных оборотах машин, видя перед собой лишь бездонную пропасть неба в узких орудийных амбразурах? О чем пел им ветер, раздираемый тяжелыми стальными носами, точно тупыми ножами? О чем они думали, в этот короткий миг, падая вниз, пока их души медленно тянулись к Восьмому Небу?..

- Крейсера должны были внести сумятицу в готландские боевые порядки и дезорганизовать управление флотилией, - спокойно продолжал «Малефакс», - Воздушные баталии прошлого не раз показывали, что готландцы, превосходно действующие в знакомой для себя тактической обстановке, склонны к утрате инициативы и даже панике в том случае, если приходится концентрировать огонь на большом количестве равнозначных целей. Кроме того, Роза Ветров также была на стороне Формандии – готландцы вынуждены были вести огонь на восток, что ослепляло их посты наблюдения и канониров. Поддержанные огнем артиллерийских кораблей, крейсера должны были дезориентировать готландскую эскадру, рассеять ее охранение и, в идеале, добиться точечного вывода ключевых кораблей или, как минимум, затруднить их участие в бою.

- Можно без подробностей, - быстро произнесла Ринриетта, - Нам, штатским законникам, это ни к чему. Что было дальше?

- А дальше готландцы продемонстрировали, что не напрасно считаются самыми дисциплинированными вояками в Унии. Вместо того, чтоб скучиться в защитной формации, сделавшись удобной целью для формандских канониров, или, наоборот, рассыпать строй, разорвав координацию, они предпочли игнорировать беспокоящий огонь крейсеров и выдвинуть вперед собственный правый фланг, состоящий из комбинированной эскадры миноносцев и фрегатов. Мало кто ожидал от них подобной тактической легкости. В характере Готланда – вести малоподвижный бой, уповая больше на меткость канониров и слаженность, чем на дерзкие маневры малых флотилий. Однако же здесь они сумели крепко удивить формандцев. И не только удивить…

На глазах у Ринриетты от готландского флота отделилась целая стайка кораблей. И хоть они не отличались ни грозностью крейсеров, ни особой стремительностью, в монолитном прежде формандском строе обозначилась некоторая неуверенность.

- Атакующий маневр эскадренных торпедоносцев, – хладнокровно пояснил «Малефакс», - Один лишь ход сумел выбить твердую землю из-под ног формандских адмиралов. Уповая на огневую мощь своих огромных дредноутов, они вели свою эскадру слишком тесным строем. Угоди в нее несколько десятков готландских торпед, победа могла мгновенно превратиться в поражение. Так что план пришлось перекраивать на ходу. Формандские крейсера, забыв про изначальный план, ринулись наперерез готландским торпедоносцам, чтобы сбить их с атакующего курса.

Рука Ринриетты потянулась, чтоб поправить треуголку, но замерла на полпути.

- Дядюшка Крунч, пожалуй, этого не одобрил бы. Крейсера не созданы для маневренного воздушного боя, не им тягаться с торпедоносцами.

- Совершенно справедливое замечание, мэм, - с готовностью согласился «Малефакс», - Формандские крейсера обладают превосходными огневыми характеристиками, но скоротечный бой на встречных курсах – не их сильная сторона. К тому же, перегруженность броней и небольшая удельная мощность машин не дает им быстро набирать высоту. Сбросив ее для защиты эскадры от торпедоносцев противника, они потеряли свое единственное преимущество и были вынуждены завязнуть в высокоманевренном бою с кораблями другого класса.

Эта битва была беззвучной. Ринриетта не слышала ни грохота орудий, ни лязга брони, сотрясаемой чудовищными ударами, ни того особого гула, который сопровождает многотонные махины, устремившиеся вниз в свой последний полет. Призрачные корабли в ее кабинете расстреливали друг друга почти в полной тишине. Из-за этого война выглядела ненастоящей, сродни той, что изображают мальчишки, орудуя неказистыми, вырезанными из дерева игрушками. «Пффф! Твой крейсер подбит, Гилли!» «А вот и нет, я первый выстрелил, вот сюда и сюда…» «Да не мог он выстрелить, дурак!» «Пух! Пух! Пух! Давай, падай в Марево!» «Не буду я падать, ты же не попал!»

«Малефакс» подошел к изображению картины столь тщательно, что можно было даже заметить зыбкие линии, чертящие поле боя на миллионы неровных отрезков – траектории пушечных снарядов. И хоть эти снаряды были смазаны и почти не видны, для самих кораблей они не были бесплотными, как для Ринриетты. На ее глазах идущий полным ходом формандский крейсер вдруг вздрогнул и стал заваливаться на бок, впадая в неконтролируемую циркуляцию. Весь его бок оказался разворочен, в глубине виднелись смятые механические потроха с обрывками палуб и смятых переборок, наружу устремились струи раскаленного пара… Даже для гомункула уровня «Малефакса» сложно было бы изобразить людей, орудуя несколькими десятками столь сложных объектов, оттого крейсер падал так, как обычно падают игрушки – его палубы были совершенно пусты.

Но Ринриетта знала, что люди там есть. Много перепуганных людей в формандской военной форме, которые в одно мгновенье превратились в беспомощные крохи, подхваченные гибельным ветром Розы. Молодые мальчишки-курсанты, еще утром надевавшие с гордостью свои фуражки и мечтавшие о первом бое. Растерянные офицеры в щегольских, как у Габерона, мундирах с золотым шнуром. Ошпаренные машинисты, которых пытаются вытащить из раздавленных, заполненных смертоносным паром, отсеков. Остервенелые канониры, которые продолжают бить в цель из своих орудий, даже когда их стрельба становится бессмысленной – бить без команды, без прицела, без надежды хоть что-то изменить...

Формандский крейсер спикировал вниз, к полу, и там растворился без следа, превратившись в пятно слабо подсвеченного воздуха. Ринриетта сжалась, наблюдая за тем, как растет число этих пятен.

Вот готландский торпедоносец выпустил из носовых аппаратов сразу две зловещие тени, скользнувшие к камину, но и сам почти тотчас получил несколько прямых попаданий, разорвавших его надвое и выпотрошивших сложную дорогую начинку. Вот два вражеских корабля сошлись на встречных курсах почти вплотную, осыпая друг друга быстрыми залпами палубной артиллерии – и следующую же секунду разошлись, превратившись в дымящиеся, заваленные перекрученным железом, руины. Вот на верхней палубе одного из фрегатов вспыхнула едва заметная призрачная искра – попадание бомбы – а мгновенье спустя он обратился бесформенным облаком железа, пара и пороховых газов, когда собственные артиллерийские погреба превратили его в огромную бомбу.

- Насколько мне известно, глубокий анализ боя при Уорспайте пока не проводился, - продолжал «Малефакс», невозмутимо наблюдая за бойней призрачных кораблей, - На это потребуются месяцы, если не годы. Но предварительные выводы Адмиралтейства уже известны. Формандцы проявили самонадеянность, посчитав, что им удастся разбить эскадру Готланда, навязав ей свои тактические правила. Готладнцы оказались выдержаннее и инициативнее, чем предполагалось формандскими адмиралами. А может быть, просто удачливее.

Ринриетта не отвечала. Призрачные корабли усеяли все свободное пространство кабинета, превратив его в подобие сцены модернистского театра с нелепыми декорациями. Гибнущие корабли. Горящие корабли. Беспомощно падающие корабли. Корабли с развороченными корпусами, отчаянно пытающиеся набрать высоту или сталкивающиеся. Ринриетте показалось, что ей нечем дышать, весь дом был наполнен удушающей вонью сгоревшего пороха. В какой-то миг, наблюдая за тем, как огромный, закованный в сталь, дредноут переламывается пополам, охваченный призрачным огнем, она захотела закрыть глаза. Зажмурить так крепко, чтоб не видеть никаких чар. Но не смогла. Для тех людей, которые были на палубах этих кораблей, бой не был спектаклем, от которого можно так просто отвлечься. Огонь, обжигавший их, не был призрачным, как и шрапнель, что пронзала их тела. У них не было такой возможности – закрыть глаза и сделать вид, что всего этого нет. Значит, и она не имеет права.

- В реалиях современной высокоманевренной войны готландцы сумели сохранить организацию своих построений и в полной мере реализовать свой огневой потенциал, тогда как формандцы, увлекшись вспомогательными ударами, частично упустили инициативу. К исходу четвертого часа боя в непосредственное столкновение вошли основные силы флотов, включая дредноуты и тяжелые крейсера…

Прямо перед лицом Ринриетты горел бесцветным призрачным пламенем корабль. Огромный, как остров, он был так изувечен бесчисленным множеством попаданий, что походил на ком мятого металла, каким-то образом держащийся в воздухе. Свернутые набок трубы, изувеченные, раздавившие друг друга палубы, дымящиеся остовы орудийных башен, зияющие в бортах пробоины… Но все-таки в нем оставалась жизнь – какая-то глупая, нелепая, из последних сил за что-то цепляющаяся жизнь. Уцелевшие пушки изредка били, посылая в водоворот в центре кабинета снаряд за снарядом, а где-то на мостике, едва видимый, вспыхивал гелиограф, передающий какой-то длинный и, скорее всего, уже никому не нужный и бесполезный сигнал.

- Хватит, - глухо произнесла Ринриетта, роняя голову на руки, - Хватит, «Малефакс». Выключи это. Не хочу видеть.

- Тогда позвольте я покажу вам сразу концовку.

- Зачем? – спросила Ринриетта не поднимая головы, - Чтоб увидеть триумф готландского флота? Не уверена, что это доставит мне радость.

- Нет. Чтобы увидеть начало гибели Унии.

Мистер Хнумр, забившийся в свой угол и настороженно взиравший на битву призрачных кораблей, внезапно зашипел. Это было так неожиданно, что Ринриетта вскинула голову, пытаясь понять, что могло его напугать.

Битва уже закончилась. Посреди кабинета висело не больше десятка кораблей с готландскими флагами. Они не походили на гордых победителей в торжественной кильватерной колонне, скорее, на горстку уцелевших. Корпуса во многих местах были пробиты, броневые листы смяты, орудийные башни вывернуты с корнем. Глядя на них, Ринриетта мрачно подумала о том, что Битва под Уорспайтом едва ли станет праздником, отмечаемым на всех островах Готландии. Победа была куплена такой ценой, что мало чем отличалась от поражения.

Мистер Хнумр опять зашипел. Шерстка на его загривке встала дыбом, глаза засверкали. Он явно видел что-то, что не видела сама Ринриетта. Только когда она сообразила проследить за его взглядом, сделалось ясно, что кораблей в кабинете больше, чем ей показалось сперва.

Этот корабль появился со стороны прихожей. Удивительно, что Ринриетта сразу его не заметила, хотя должна была – тот был самое малое втрое больше самого большого готландского дредноута. Он двигался непривычно, как-то порывисто, несдержанно, как обычно не двигаются тяжелые многотонные корабли, ведомые равномерной работой машин. В этом он скорее был похож на рыбу, которая то замедляется, то резким рывком движется вперед, непринужденно меняя потоки воздуха. Этот корабль не был ни дредноутом, ни крейсером. Он вообще не относился к классу воздушных судов, созданных человеком.

Его броневые плиты беспорядочно торчали из бортов, налезая друг на друга, как чешуя. Орудийные башни торчали бесформенными наростами вдоль треснувших и вздыбившихся палуб, как выпирающие из корпуса опухоли. Он выглядел как корабль, побывавший в самом Мареве – и вернувшийся обратно полупереваренным его смертоносными разлагающими чарами. Тонны искорёженной и изувеченной стали, вывернутой под самыми разными углами, остатки трубопровода, вплавленные в бронепалубы, распахнувшиеся зазубренные зевы труб… На смену запаху сгоревшего пороха пришла вонь скверны и разложения, тянущаяся за этим кораблем.

- «Аргест», - Ринриетта сама не заметила, как это слово слетело с ее губ, - Он пришел за ними.

- Почувствовал запах добычи, - «Малефакс» скривился от отвращения, - Неудивительно, возмущение в магическом эфире разошлось на многие тысячи миль от Уорспайта. «Аргест» явился как акула на запах крови. И он получил, что хотел.

Готландские корабли пришли в движение слишком поздно. По какой-то причине они тоже не сразу заметили появление нового хищника на арене. А когда заметили, было уже поздно что-то предпринимать. Пара потрепанных дредноутов развернулась, фокусируя на пришельце уцелевшие орудия, прочие корабли эскадры выстроились вокруг них. Едва ли они догадывались, какая сила им противостоит. Они видели огромный и пугающий, но все-таки корабль. Не представляя себе, чем именно он рожден.

«Аргест» не стал совершать маневр уклонения, не стал менять курс, чтоб задействовать все орудия, он шел на готландцев неумолимо, как лезвие гильотины скользит по своим направляющим. Казалось, даже встреть он носом двенадцати бальный шторм, и то не отвернул бы ни на фут в сторону от цели.

Первым погиб миноносец, осмелившийся открыть огонь с дистанции в несколько миль. Возможно, его капитан полагал, что остается в безопасности, имея превышение над противником в тысячу футов. Ринриетта надеялась, что Роза подарила ему быструю смерть, не дав времени на осознание своей ошибки. Из корпуса «Аргеста» навстречу миноносцу ударил луч света, показавшийся Ринриетте подобием размытого лунного свечения. Он был недостаточно ярок для того, чтоб ослепить готландских канониров, но все орудия корабля внезапно замолчали. Ринриетте не требовалось спрашивать гомункула, отчего. Контуры миноносца, прежде бывшие отчетливыми и хорошо видимыми, начали расплываться, смазываться, наслаиваться друг на друга. Словно корабль вдруг стал единым целым с воздушным океаном и теперь стремительно в нем растворялся, как капля чернил в воде. К тому моменту, когда «Аргест» поравнялся с ним, от миноносца осталась разве что легкая дымка.

Готландские дредноуты не собирались отдавать без боя победу, купленную столь страшной ценой. Подпустив «Аргест» поближе, они навели на него орудия главного калибра. Если бы «Малефакс» мог передать хотя бы сотую часть грохота этих орудий, в кабинете вылетели бы все стекла, но и без того Ринриетта закусила губу, как только те окутались дымом. Гигантская сила отдачи заставила огромные корпуса покачнуться в воздухе, словно легкие шлюпки. Совокупного веса этого залпа хватило бы для того, чтоб превратить добрую четверть Каледонийского Сердца в щебень средних размеров. Но «Аргест» даже не остановился. В несколько секунд он подошел вплотную к дредноутам и…

- Драная скумбрия!.. – выдохнула Ринриетта, ощущая, как пальцы сами собой складываются в знак Розы, - Что это?

Бреши и провалы в корпусе «Аргеста» стали расширяться сами собой, из них показались шевелящиеся полупрозрачные отростки. Это было столь неестественно, что Ринриетта замерла с открытым ртом. Отростки тянулись и тянулись, пока не сделались похожи на щупальца – щупальца исполинского кальмара, растущие из стального корпуса. Это не было шуткой «Малефакса» или ошибкой в передаче магического сигнала – Ринриетта видела, как дрогнули корпуса дредноутов. Их капитаны тоже увидели это. А увидев, уже не помышляли о бое. Остатки готландской эскадры попытались отвернуть в сторону, но слишком поздно. Сила, с которой они столкнулись, оказалась куда стремительнее самого быстроходного корабля. И куда безжалостнее.

«Аргест» оказался между кораблями и опутал их своими отростками. Несмотря на то, что изображение все так же было лишено звука, Ринриетта побледнела – ей показалось, что она слышит скрежет железа. Огромные дредноуты, способные выдержать настоящий шквал снарядов, сминались, как детские кораблики, сложенные из бумаги. Бронепластины лопались и гнулись, палубы заворачивались как легкие жестяные крышечки от консервированных сардин, многотонные орудия сгибались одно за другим… Это не был бой, это была казнь – мучительная, страшная, неотвратимая.

- Хватит! – не в силах сдерживать отвращение, Ринриетта схватила попавшуюся под руку чернильницу и швырнула ее в призрачное чудовище, - Хватит! Хватит! Довольно!

Разумеется, чернильница не причинила «Аргесту» ни малейшего вреда. Она пролетела сквозь изображение и врезалась в стену. «Аргест» понемногу стал тускнеть, рассеиваясь, как и два кома измятой стали, которые он все еще держал в объятьях, обвив своими щупальцами. Пока не пропал полностью.

- Выключено, - отозвался «Малефакс» лаконично.

Кабинет был пуст, не считая копошащегося в углу вомбата. Ни дымящихся остовов кораблей, ни пламени, ни горечи порохового дыма. Ринриетта не сразу смогла убедить себя в том, что сидит в тысяче миль от поля битвы. Еще больше времени ей потребовалось для того, чтоб унять бьющееся сердце и опрокинуть в рот рюмку хереса. На миг даже перестало казаться, что жидкость отдает рыбьим жиром…

- Ты был прав, «Малефакс», он стал сильнее, - несмотря на то, что призрачный «Аргест» давно растворился в воздухе, Ринриетта поймала себя на том, что старается даже не глядеть в ту часть кабинета, где он прежде был, - Гораздо сильнее.

- Поэтому я и хотел, чтоб вы посмотрели это воочию. Да, он стал гораздо сильнее. Он сконцентрировал в себе огромный магический заряд, который позволяет ему справляться с любым противником одной лишь силой моллекулярной трансформации. За всю историю воздушного океана такая сила еще ни разу не сосредотачивалась в одних руках. Страшно представить, что станет со всеми нами, если она выплеснется…

- Откуда он берет эту силу? – требовательно спросила Ринриетта, - Даже существо с его способностями не может нарушать законы мироздания?

- Он и не нарушает. Он черпает магию изо всех доступных ему источников. Из воздуха, из водорослей, из…

- Из кораблей, - произнесла Ринриетта с отвращением, - Он опустошает все, что попадается ему на пути. И если Каледонийский Гунч надеется, что королевский флот Каледонии сможет спасти нас от этого чудовища, хотела бы я обладать хоть толикой его оптимизма…

Ринриетта подошла к окну, чтоб взглянуть на едва видимые в ночи силуэты кораблей королевского флота в гавани. Корабли были похожи на закованных в доспех рыцарей, охраняющих ее покой. Обычно это зрелище ее успокаивало. Но не сейчас. Сейчас даже толстый камень стен не казался ей надежной защитой.

Она принялась молча надевать сапоги, сбитые о мостовые Ройал-Оука и все еще сырые.

- Могу я осмелиться спросить, куда вы направляетесь? – почтительно осведомился «Малефакс», наблюдая за ней из своего угла.

Ринриетта усмехнулась. Она чувствовала такую усталость, словно сама на протяжении последних нескольких суток участвовала в нескончаемом воздушном сражении.

Затянувшемся, бессмысленном и, пожалуй, совершенно напрасном.

- Наступают сложные времена, «Малефакс». А значит, каждый из нас должен сделать максимум из того, на что способен. Ты согласен со мной?

- Пожалуй, что так. И все же, куда вы собираетесь?

- К ближайшему молочнику. Куплю нашему пройдохе свежих сливок. А что мне еще прикажешь делать?

* * *

- …а второй его внук звался Ритард, он с моей кузиной в ту пору как раз обвенчался. Рыжий, что твой лялиус и нрава самого скверного! Он, изволите видеть, и начал эту канитель с мельницей. Но только он не сам это придумал, а через миссис Уифф, она издавна держала обиду на мою уважаемую маменьку. Конечно, все это было из-за письма, мельницу они лишь потом приплели. Приходит, значит, как-то вечером мой дядя Потт и говорит «Давай письмо!», а ну как я его дам, если еще третьего дня его взяла кузина Мэппи, понятно, для чего. Хорошо помню тот вечер, еще пеламида низко-низко шла, к самому острову спустилась, а это, всем известно, дурной знак. Значит, о чем я…

- О мельнице, - Ринриетта с неудовольствием заметила, как подрагивает в руке перо, так и не коснувшееся бумаги, - О письме. О том, что вы хотите обратиться в суд.

- Мельница! – обрадовался старик, оживляясь, - Вот и я помню, что она тут тоже причастна! Я так думаю, тут не обошлось без Гэйлов. Они же как раз свидетелями были, когда все началось и когда бабушка сказала это самое, про то, что брать тунца на манную болтушку будет только кромешный дурак. Конечно, ей не стоило говорить этого при мистере Скуолле, он ведь, как ни крути, доводился деверем Ритарду, а тот…

Старик был древним, как само Сердце Каледонии, а когда говорил, имел неприятную привычку массировать пальцами подбородок и широко выпячивать выгоревшие, как небесный океан в июле, васильковые глаза.

- Давайте вернемся к мельнице, - предложила Ринриетта терпеливо, - Что случилось с этой чертовой мельницей? Сгорела? Украли? Обложили налогом?

- Мельница? – старик недоуменно взглянул на Ринриетту своими безмятежными, немного мутными, глазами, - Роза с вами, мисс, да причем же тут мельница? Она тут вообще не при чем, вот что. И далась она вам! Тут все дело в соме. Отличный был сом у моего шурина, фунтов на шестьсот, это уж я точно говорю, потому что знаю. И даже кузина Мэппи, когда его увидела, сказала, что такого здоровяка она в жизни не встречала. Только шурин, да наделит его Роза Ветров кратчайшим путем до Восьмого Неба, был, между нами говоря, немного не в себе. Иначе нипочем бы не столковался с Гэйлами…

Ринриетта тихо застонала. В такие моменты она жалела, что в руке у нее перо, а не увесистый тромблон.

«Досчитай до десяти, - приказала она себе мысленно, - Будь терпеливой. Законники – самые терпеливые люди на свете».

- Отец мой всегда твердил – никогда не имей дела с рыжими! Если бы не кузина да не миссис Уифф, которая взъелась на мою маменьку, а тут еще проклятый сом…

Стоило старику заговорить, как Ринриетта опять ощутила дрожь в пальцах. Ее так и подмывало запустить в посетителя чернильницей, а следом отправить стул. Что угодно, лишь бы разорвать эту стягивающую со всех сторон паутину, в которой замирают мысли, чувства, желания. Потом высадить плечом оконный переплет, чтоб караулящий снаружи каледонийский ветер принялся хищно пировать разложенными на столе бумагами, бесцеремонно сметая их на пол…

Необходимость сохранять неподвижность, сидя за письменным столом, сводила ее с ума. Тело отвыкло проводить столько времени без движения. Если бы не постоянный и мучительный контроль, тело давно вскочило бы и принялось мерить кабинет энергичными размеренными шагами, как привыкло мерить капитанский мостик «Воблы»…

«И к этому я стремилась? – с горечью спросила она сама себя, стараясь не смотреть на разглагольствующего старика, - Об этом столько времени мечтала на Аретьюзе? Сидеть в душном склепе и дышать бумажной пылью, портя бумажные листы чернильным следом? Как это глупо».

Со стороны буфета донесся отрывистый и гулкий храп – Мистер Хнумр мог позволить себе забыть о приличиях и сейчас Ринриетта отчаянно ему завидовала.

- И что это было за письмо? – она потерла висок, чувствуя приближение мигрени, - Ну, из-за которого все разгорелось?

- Да письмо тут, в общем-то, совсем не при чем, просто к слову пришлось. Сейчас-то какой от него толк, сорок лет назад дело было…

Старика прервал громкий стук в дверь. В другой момент он мог показаться Ринриетте раздражающим и неуместным, но сейчас звучал на зависть самым сладкоголосым колоколам Ройал-Оука, возвещая спасение.

- Кто это, «Малефакс»?

- Посетитель, госпожа барристер, - «Малефакс» заставил голос зазвенеть медью, ни дать, ни взять – старый дворецкий, докладывающий о визитере, - Утверждает, что имеет к вам дело крайней срочности и не терпящее отлагательств.

- Тогда отпирай дверь, чего ждешь!

- Даже не хотите узнать, кто это?

Ринриетта с трудом уняла беспокойную щекотку в пальцах. Когда «Малефакс» говорил столь вкрадчивым тоном, это обыкновенно не предвещало ничего хорошего. Впрочем, плевать, подумала она. В мире не осталось больше ничего хорошего – после того, что произошло в нем вчера. В мире осталась только пугающая неизвестность, чей тонкий писк сводит с ума, заставляя хвататься за любую работу…

- Впусти его, даже если это голодная харибда!

Еще до того, как гость вошел, она услышала уверенный перестук подкованных сапог – особенный звук, властный, как гул корабельного колокола. Обучиться издавать такой звук при ходьбе не так просто, как может показаться, это умение оттачивается годами - как офицерская выправка или умение носить капитанскую треуголку. Оттого Ринриетта не удивилась, увидев на вошедшем перехваченный ремнем темно-голубой мундир Адмиралтейства с изящными серебряными эполетами.

- Извините, что вынуждена отвлечь. У Адмиралтейства срочное и не терпящее отлагательств дело к мисс Уайлдбриз.

Линдра щелкнула каблуками, вытянувшись возле двери. Как и прежде, форма сидела на ней безукоризненно, берет не сбился ни на дюйм, подбородок по-уставному смотрел строго вперед и немного вверх. Ринриетта машинально впилась в подлокотники своего архаичного неудобного кресла, может, только поэтому и усидела на месте.

- Я… слушаю вас… кхм… офицер, - даже язык от неожиданности не отнялся, не пересох, - Если я чем-нибудь могу вам…

- Боюсь, это приватный разговор, - отчеканила Линдра, глядя куда-то в потолок и вытянувшись как струна, - И я была бы вам благодарна, если бы вы могли принять меня наедине.

От ее голоса веяло холодом металла – как от форменных, с королевским вензелем, пуговиц на ее мундире. Она и выглядела больше как серебряный рупор, призванный донести высочайшую волю, чем как человек. Но если она хотела выглядеть бесстрастной и по-каледонийски отстраненной, то явно недостаточно подготовилась. Ринриетта машинально отметила несколько прядей, выбившихся из-под фуражки, а еще легкий румянец на скулах – признак того, что госпожа офицер преодолела весь путь быстрым шагом и только перед дверью успела немного отдышаться.

Кин так же розовела после долгого и утомительного пути на крышу…

Старик проявил несвойственную ему прежде сообразительность. Он поднялся и поспешно зашаркал к выходу, бормоча себе под нос что-то про злосчастную мельницу.

Линдра не спешила заговорить. Даже когда они остались наедине, она бесконечно долго разглядывала кабинет, уделяя внимание тем его деталям, которые не имели ни малейшего к ней отношения, и хмуря брови. Умение сохранять в любой обстановке холодную бесстрастность требовало много сил, а их у нее, кажется, сейчас было отнюдь не в избытке – Ринриетта заметила, что затянутые в перчатки пальцы, которым полагалось лежать четко по шву бриджей, немного подрагивают, нарушая общую картину. Да и во взгляде Линдры угадывалось определенное напряжение, слишком уж резко он перескакивал с одного предмета на другой, словно был бессилен зацепиться за что-то одно и лихорадочно перебирал все в комнате, по какой-то причине не касаясь самой Ринриетты.

- А у тебя здесь милая обстановка, - с деланно равнодушным видом заметила она наконец, - Похоже на какую-нибудь канцелярию.

Ринриетта смутилась. Несмотря на все ее усилия, контора выглядела столь же нежилой, как и в первый день. Не помогала ни купленная в лучших лавках мебель, ни изящные модели королевских шхун, расставленные на полках. Даже воздух здесь оставался сухой, застоявшийся, как бывает в заколоченных много лет корабельных отсеках.

- Мы, законники, предпочитаем деловой стиль, - немного сдержанно произнесла Ринриетта, - Но, возможно, мне следует немного оживить обстановку. Например, поставить сюда чучело акулы или что-нибудь в этом роде…

Лучший способ скрыть смущение и неловкость – дать рукам заняться каким-нибудь знакомым и привычным делом. Ринриетта бросила тоскливый взгляд на свои руки. Будь она на палубе «Воблы», им бы нашлась работа – они бы занялись чисткой пистолета или механическим завязыванием какого-нибудь сложного узла на первом же попавшемся шнурке. Но здесь, в окружении бумаг и писчих принадлежностей, они чувствовали себя так же неловко, как и их хозяйка.

Линдра кашлянула в кулак.

- Это к лучшему, с чучелом акулы в багаже возникло бы слишком много трудностей. А лишние вещи – лишние сборы.

- Сборы? Какие сборы?

- Тебе лучше уложиться в три четверти часа. Потому что через час ты должна быть в Верхней Гавани на вершине острова – со всем необходимым имуществом в чемоданах.

Ринриетта ощутила, как по кабинету распространяется ветерок – тревожный, холодный, норовящий забраться за пазуху и неприятно теребящий кожу, но в этот раз это не было проделками «Малефакса». Этот ветерок принесла с собой Линдра, он прятался в ее неуверенном взгляде, в ее подрагивающих пальцах, в ее манере разговора, еще более холодной, чем обычно. Но теперь, с первыми ее словами, он вырвался на свободу, заставив Ринриетту машинально поежиться – температура в кабинете мгновенно упала на несколько градусов.

- Во имя Розы Ветров, Кин! Прекрати вести себя как чертов ледяной голем! – Ринриетта первой набралась смелости посмотреть Линдре в глаза, - Я думала, я приговорена к Ройал-Оуку навечно. А теперь ты являешься ко мне и предлагаешь паковать чемоданы? Это что, ссылка?

Линдра вздохнула и несколько секунд молчала, бессмысленно теребя форменный ремень. Кажется, это помогло ей собраться. По крайней мере, Ринриетте перестало казаться, что при каждом движении из-под мундира донесется скрип шестерен.

- Это не ссылка, Рин. Скорее, путешествие.

- Я не готовилась к путешествию, - медленно произнесла Ринриетта, - Что это значит?

- Это значит, что ты покидаешь Ройал-Оук. Возможно, на долгое время. Во имя копченой трески, Рин, хоть раз сделай что-то так, чтоб мне не пришлось тебя упрашивать! Собери чертовы вещи и несись угрём в гавань! Если хочешь, я помогу тебе упаковать чемоданы…

Она быстро теряла контроль над своим телом. Руки силились вернуться в привычное положение по швам, но лишь слепо тыкались в портупею, словно позабыв свое место. В отличие от Ринриетты, у Линдры не было возможности спрятать их под стол. И, судя по тому, как дрогнули губы, ледяная корка, покрывавшая Киндерли Ду Лайон истончалась даже быстрее, чем ледяные оковы на такелаже корабля, стремительно опускающегося сквозь облака.

- Я думала, наш договор запрещает мне покидать остров.

- Возможно, договор придется пересмотреть, - Линдра скривилась, изобразив подобие саркастичной усмешки, - Черт возьми, нам многое придется пересмотреть в ближайшее время… Отправляйся в гавань, Рин. Не в нижнюю, в ту, что наверху. Ровно в два пополудни оттуда отправляется «Астронотус». И, клянусь всеми ветрами небесного океана, лучше бы тебе быть на его палубе, когда он отчалит.

Название показалось Ринриетте смутно знакомым.

«Малефакс»? – мысленно произнесла она, - Что здесь происходит?

Гомункул ответил мгновенно, словно ждал этого вопроса.

«Я пока знаю не больше, чем вы. Последние несколько часов фиксирую оживление в магическом эфире острова – похоже на интенсивные переговоры по каналам верхнего эшелона. Но они слишком хорошо экранированы, пока не могу ухватить суть. Кажется, на вершине острова царит изрядный переполох…»

«Что такое «Астронотус»?

«Слишком громкое название для рыбачьей шаланды, а? – «Малефакс» коротко усмехнулся, - Личный фрегат Каледонийского Гунча. Возможно, самое быстроходное судно на острове, а то и во всем королевском флоте. Обычно там держит штаб сам Каледонийский Гунч или его приближенные из Адмиралтейства. Эта рыбешка редко отходит от берега без весомой причины».

Линдра не могла слышать, о чем общаются хозяйка кабинета и ее гомункул, но напряглась, словно догадавшись о чем-то.

- Нет времени на вопросы, - буркнула она, - Я все расскажу, но потом. Ты должна быть на этом корабле.

Ринриетта вдруг поняла причину ее страха. И ее смущения. Поняла, отчего подрагивают пальцы Киндерли Ду Лайон, офицера Адмиралтейства, почему так неестественно звучит голос, почему мечущийся по кабинету взгляд с такой неохотой встречает ее собственный.

Это было так неожиданно, но это все объясняло. Ринриетта ощутила, как кружится, словно от кислородного голодания, голова.

- Бегство? – она выпрямилась в кресле, - Ты пришла, чтоб предложить мне бегство, Кин?

Линдра устало усмехнулась, отбросив со лба волосы. Только сейчас Ринриетта заметила ее нездоровую бледность – такую, что лицо само казалось полупрозрачным, как глаза.

- Оперативное перемещение. Так это называют в Адмиралтействе. Это звучит не так позорно, как бегство, правда? Хоть суть та же самая. Они все бегут. Дед и его королевская свора. Чиновники, высшие офицеры, герцоги… Все койки до последней палубы забиты адмиралами и графьями, ну и давка же там будет. Но у тебя тоже будет билет на эту золоченую лохань. Его было непросто достать, но…

Ринриетта с трудом выбралась из кресла – тело шатало, как в шторм, ноги дрожали.

- Вы… вы бежите от него?

Ей не потребовалось уточнять – от кого.

- Да, - Линдра сорвала фуражку с такой силой, словно собиралась швырнуть ее в окно, но сдержалась, стала вертеть в руках, - От «Аргеста». Ты ведь уже знаешь, что произошло под Уорспайтом? «Аргест» сожрал готландские дредноуты легко, как пирожки.

- Но флот Каледонии еще не разбит.

- Значит, будет разбит! Мы все увидели, на что способен «Аргест». Это не просто корабль, не просто сталь и машины, понимаешь? Это как чертово чудовище, вынырнувшее из неизвестной глубины. Чудовище, которое полным ходом прет сюда.

- «Аргест» идет к Ройал-Оуку?

Побледневшие губы Линдры изогнулись, но едва ли это можно было назвать улыбкой. Скорее, механическим сокращением мимических мышц.

- Кажется, я только что пополнила список своих грехов еще одним. Выдала тебе военную тайну. Да, «Аргест» взял курс на Сердце Каледонии. Если расчеты не врут, он войдет в воздушное пространство в семь пополудни. Сегодня.

Ринриетта недоверчиво уставилась на нее.

- До Уорспайта больше тысячи миль! Даже если бы он делал по пятьдесят узлов, что невозможно…

- «Аргест» будет здесь на закате, Рин. Вот отчего такая спешка. Флот Каледонии получил приказ выдвигаться навстречу и принять бой, но взглянем правде в глаза, это скорее акт отчаянья, чем непоколебимой смелости. Броневые коробки попросту не успеют уйти. А мы успеем.

Ринриетта молча опустилась обратно в кресло. Как странно, не так давно оно казалось ей жестким и неудобным, а теперь она даже не замечает этого…

Словно подчиняясь беспокойному течению ее мыслей, скрепки на ее письменном столе вдруг обрели собственную жизнь и принялись проворно сцепляться друг с другом, образуя причудливую фигуру. Магическое поле острова вновь шалило. Иногда, особенно в последнее время, оно причиняло Ринриетте самые настоящие неудобства. Молоко в кухонном шкафу то и дело норовило превратиться в сливки, графин линдеровского фарфора ерзал на своем месте, действуя на нервы, а ее собственный несесер ночами имел обыкновение болтать на неизвестных языках. Иногда ей казалось, что копящееся в воздухе напряжение заставляет магическое поле острова все чаще баловаться с материей. Или это его реакция на приближение «Аргеста»?.. Как бы то ни было, сейчас у нее были проблемы посерьезнее магических фокусов. Ринриетта не глядя смела дергающиеся скрепки в мусорную корзину.

- Мне не нужен билет первого класса, Кин. Ты – внучка Каледонийского Гунча, ты должна улететь на «Астронотусе». Мне подойдет и обычный корабль.

Линдра раздраженным жестом взъерошила свои волосы, нарушив строгую прическу.

- Ты еще не поняла, рыбья голова? – выдохнула она, нависая над столом, - Если ты не улетишь сейчас, ты можешь не улететь вообще никогда. Через три с половиной часа этот остров превратится в ад.

- Почему?

Еще один ненужный вопрос, отнявший несколько драгоценных секунд. Не стоило ей задавать его. Надо было схватить сладко сопящего на буфете вомбата, другой рукой обхватить бочонок с «Малефаксом» - и бросится прочь, не оглядываясь. Дьявол, она так и не успела привыкнуть к своему кабинету…

Линдра сквозь зубы бросила какое-то проклятье.

- Хоть в этом ты осталась прежней, - с непонятной горечью пробормотала она, - Вечно тебе надо знать, как и почему… Самая прилежная студентка факультета… На этом острове – сотни гомункулов. Как думаешь, что начнется, когда они обнаружат приближающийся «Аргест»? А когда жители узнают, что Каледонийский Гунч сбежал вместе со свитой?

- Паника?

- Нечто гораздо хуже, - Линдра механически поправила портупею, хоть в этом и не было никакой необходимости, - Нечто тысячекратно хуже. Тысячи людей отчаянно устремятся в небо, куда угодно, лишь бы подальше отсюда. В гавани начнется самая настоящая давка. Возможно, дойдет даже до стрельбы. А уж когда обнаружат бегство всех адмиралов…

Ринриетта ощутила в желудке теплый волнующийся ком. Не требовалось обладать воображением Линдры, чтоб нарисовать себе эту картину.

- Кета-потаскуха, - выдохнула она, - Могу себе представить… Да после этого любая каторга Унии покажется тропическим островом!

- Об этом я тебе и толкую. Хватай в охапку своего странного кота и бежим в гавань.

Ринриетта послушно поднялась и взяла на руки дремлющего Мистера Хнумра. Отмытый и объевшийся, он был столь благодушен, что даже не стал ругаться, лишь сонно залопотал что-то на своем странном языке. Забросив его на плечо, она свободной рукой взяла бочонок с «Малефаксом», удивительно легкий для своих размеров. Теперь прочь отсюда. Даже не оглядываясь, она знала, что не оставит здесь ничего ценного. Книги? Документы? Ринриетта едва не фыркнула. От них было не больше толку, чем от скроенных столичным портным костюмов. Нет, она не оставила здесь ничего такого, ради чего стоило бы вернуться. Все ценное она растеряла еще до этого.

Но к двери она так и не шагнула. Какая-то скользкая, как рыбий хвостик, мысль шевельнулась в голове. Неуловимо тревожная, неприятная, холодная. Мысль, оставившая после себя вопрос - тяжелый и острый, как корабельный якорь.

- Кин… - она облизнула губы, не зная, как подступиться к этому вопросу, - Мой экипаж… Их ведь уже нет на острове, да?

Глаза Линдры озадаченно моргнули. Это были не те глаза, что она знала, полупрозрачные, в которых отражалось небо Аретьюзы, готовые вспыхнуть в любой миг подобно гелиографам, ослепляя собеседника сигналами, которых нет ни в одном справочнике. Но все же…

- Откуда мне знать? – грубовато бросила Линдра, нахлобучивая форменную фуражку, - В последние дни у меня были более важные дела, чем слежка за арестантскими конвоями. Великий Сюрстрёмминг, да шевелись же!

Она сделала несколько шагов к двери, но остановилась, почувствовав, что идет в одиночестве.

- Ринриетта?

- Мой экипаж.

- Да не знаю я! Не знаю!

- «Малефакс»!

- Слушаю, го…

- Мне нужно узнать, не остался ли кто-нибудь из экипажа «Воблы» на острове.

Гомункул деликатно кашлянул, подняв пыль над книжными полками.

- Для этого мне пришлось бы взломать гомункула королевской тюрьмы, а это идет в разрез с…

- Значит, сделай это.

- Не так давно вы сами изволили издать полный запрет на подобные действия. Взлом королевского гомункула – серьезное преступление по законам Каледонии, а ведь мы больше не пираты, вы выразились на этот счет более чем ясно.

- У этого острова скоро будет более серьезная проблема, чем взломанный гомункул! - Ринриетта оскалилась, - Взламывай! Это приказ!

- Я лишь пытаюсь понять наш юридический статус, - извиняющимся тоном произнес «Малефакс», и в этом тоне лишь чуткое ухо разобрало бы насмешку, - Чтобы определить образ действий на будущее. Если мы законопослушные подданные Каледонии, это имеет значение.

Ринриетта выпустила брыкающегося Мистера Хнумра на свободу – и тот мгновенно спрятался под стул.

- Мы не законопослушные подданные! – крикнула Ринриетта, теряя терпение, - Мы пираты, чтоб тебя! И всегда ими останемся!

Линдра отчего-то вздрогнула, услышав тихий мелодичный смех гомункула.

- Покорно благодарю, прелестная капитанесса. Это все, что мне требовалось знать.

- Тогда ломай, черт тебя подери! Ломай!

- В этом нет необходимости, - мягко возразил «Малефакс», - Я взломал тюремного гомункула еще… некоторое время назад.

- Ах ты кусок рыбьего…

- Они все еще здесь, - торопливо произнес «Малефакс», - Если вас интересовало именно это.

- До сих пор здесь?

- Все четверо. Корди, Тренч, Габерон и Шму. Думаю, у Адмиралтейства в последнее время было не так уж много свободных кораблей, так что…

Ринриетта подавила желание сплюнуть прямо на пол – во рту мгновенно образовалось слишком много горечи.

- Освободи их! – потребовала она у Линдры, - Слышишь? Немедленно! Напиши какую-нибудь бумажку или отдай приказ или…

Линдра нерешительно переступила с ноги на ногу. Несмотря на то, что их разговор длился всего несколько минут, она уже не была той Линдрой, что вошла, уверенно чеканя шаг. Теперь она выглядела так, словно второпях натянула чужой, не по росту, мундир, и съеживалась на глазах.

- Рин… - сказала она жалобно, - Рин…

- Я не полечу никуда без них. Они – мой экипаж.

- Экипаж без корабля?

- Да. Они верили мне, даже когда моя самонадеянность вела их на верную смерть. Бросить их сейчас я не могу. Нас с ними ведет один ветер.

- Я не могу спасти их, - Линдра вдруг всхлипнула, теряя остатки самообладания, - Извини… Даже если бы я смогла вытащить их из тюрьмы, им ни за что не дали бы билеты на «Астронотус». Я могу спасти только тебя – или никого.

Ринриетта подошла к ней. Линдра напряглась, но осталась на месте. Судя по тому, как подрагивали ее губы, для этого ей требовались серьезные усилия.

- Спасибо, - тихо произнесла Ринриетта, боясь сделать лишний шаг, но не зная, какой из них окажется лишним, - Спасибо, Кин.

- За… за что?

- За то, что оказалась смелее, чем я сама семь лет назад. За то, что вернулась за мной.

Линдра шмыгнула носом. Получилось совсем не по-офицерски. Лед стаял до основания, оставив дрожащую девушку в форменном небесно-голубом мундире. Девушку, взгляд которой когда-то был знаком Ринриетте.

- Ты и не должна была возвращаться за мной, Рин.

Ринриетта набрала побольше воздуха в грудь – словно ей предстояло надуть своим дыханием целый парус.

- Должна была, - произнесла она тихо, - Но струсила. Ты хочешь знать, какой ветер погнал меня с Аретьюзы? Это был страх, Кин. И я помчалась на всех парусах, поддавшись ему. Ведь если бы я вернулась за тобой, нам пришлось бы разделить мечту на двоих. Быть может, до конца своих дней. Идти под одним ветром, понимаешь? А я была сопливой девчонкой, мало что смыслившей в жизни. Я просто сделала так, как было проще всего. И семь лет боялась признаться себе, что жалею об этом.

Они стояли так близко, что могли бы коснуться друг друга, если бы протянули руки. Но Ринриетта чувствовала, что для этого простого движение потребуется гораздо больше сил, чем у нее осталось. Больше, чем у нее когда-либо было.

- Шевелись, - буркнула она, отворачиваясь, - У тебя осталось двадцать минут, чтоб добраться до Верхней Гавани.

- Но ведь ты…

- Шевелись! – Ринриетта выпятила грудь, чтоб казаться выше ростом, и усмехнулась – так, как привыкла усмехаться, сжимая в руках штурвал, назло бьющему в лицо ветру, - Проваливай, глупая рыбешка. Думаю, мы еще встретимся, если Роза Ветров не забыла, как правильно вязать узлы.

Линдра стояла неподвижно, беспомощно глядя на нее. Или это была Кин? Сейчас Ринриетта не могла бы сказать – все вокруг на несколько секунд стало расплывчатым. Так бывает, когда корабль проходит сквозь густую облачность, отчего на глазах оседают крошечные капельки влажности.

- Ринриетта…

Она стояла спиной к Линдре, но на какой-то короткий отрывок времени ей показалось, что она видит ее подобием магического зрения гомункула. Растерянный взгляд, приоткрытые губы, беспомощно протянутая вперед рука…

- Я не Ринриетта. Меня зовут Алая Шельма. Я – внучка Восточного Хуракана и предводительница Паточной Банды. И ты еще обязательно услышишь это имя в воздушном океане. А теперь проваливай! И живо! Не заставляй меня показывать, как мы, пираты, выражаем свою злость.

Ей стоило огромного труда не обернуться, чтоб взглянуть в лицо Линдре. Чтоб побороть собственное тело, которое во что бы то ни стало хотело это сделать, Ринриетта представила, что сжимает в руках натянутый канат, который ни в коем случае нельзя отпустить. Иллюзия оказалась необыкновенно сильна. Она почти почувствовала, как рассекают кожу ладоней грубые просмоленные волокна, как скрипят сухожилия, как трещат напряженные кости.

Нельзя оборачиваться. Хотя бы один раз в жизни она должна проявить смелость. После всех этих семи лет – хотя бы один-единственный раз…

Она простояла так очень долго, удерживая на лице презрительную пиратскую усмешку, прежде чем осмелилась спросить шепотом у «Малефакса»:

«Она ведь ушла, да?»

В голосе гомункула не слышалось ни сарказма, ни насмешки.

«Да, госпожа капитанесса».

«Но не сразу?»

«Нет, не сразу».

«Хорошо. Сколько у нас осталось времени?»

«Чуть менее трех часов».

Ринриетта выпрямила грудь и заложила руки за спину. Удивительно, как одна лишь поза может изменить ощущения. Воздух кабинета больше не казался ей сухим и безжизненным. По нему словно пробежал порывистый маленький сквознячок.

«Чертовски мало. Что ж, если боя не избежать, надо готовить арсенал».

«Осмелюсь заметить, - гомункул почтительно кашлянул, - Арсеналы пусты. Как вам известно, у нас нет ни сабель, ни пороху».

«Нам они и не понадобятся. Готовь перо и бумагу!»

* * *

Если в воздушном океане, который пронизан миллионами изменчивых воздушных течений, и есть точки стабильности, то королевская тюрьма Ройал-Оука, без сомнения, была одной из них. Сложенная из отшлифованного серого камня, она выглядела так, словно не знала перемен тысячу лет, а стальные решетки были созданы Розой одновременно с земной твердью. Здесь и пахло всегда одинаково – отсыревшей кожей, мочой и табаком.

Ринриетте стоило значительного труда вступить под ее своды с гордо поднятой головой – сам тюремный воздух был тяжелее стали и мгновенно сковывал тело лучше всяких кандалов. Она машинально потерла запястья. Следы королевских браслетов давно сошли, но кожа хорошо помнила эти ощущения, не хуже, чем прикосновения к штурвалу «Воблы».

Двое воздушных пехотинцев со скрещенными ружьями выглядели так, словно были водружены здесь одновременно с постройкой тюрьмы, не люди, а каменные изваяния. Не пошевелятся, даже если остров начнет крошиться у них под ногами. Ринриетта на ходу вытащила из сумки лист бумаги.

- Барристер Ринриетта Уайлдбриз. Соблаговолите открыть дверь.

Печать на листе была одна, но очень весомая. Взглянув на нее, пехотинцы одновременно кивнули – мало кто из здешних постояльцев мог позволить себе нанять законника, но и такие случаи, надо думать, бывали. Больше всего ее беспокоило, как бы кто-то из них не спросил, отчего госпожа королевский законник несет в одной руке увесистый на вид бочонок с гомункулом. Придется сказать им, что гомункул хранит важные данные касательно криминального процесса, который она ведет, и совершенно необходим в работе. Возможно, сказался ее облик – она надела лучший из своих новых костюмов, еще не превращенных Мистером Хнумром в лохмотья, и тщательно уложила волосы на строгий, как у всех законников, манер.

- Если желаете повидать кого из заключенных, вам к начальнику тюрьмы, мисс. Первый же коридор налево, второй этаж.

Ринриетта с достоинством кивнула, как сделал бы на ее месте каледонийский барристер:

- Я знаю дорогу. Можете не провожать.

Лишь переступив порог, она позволила себе немного согнуть плечи – поддержание осанки королевского барристера требовало больше сил, чем ей поначалу казалось.

- Капитанесса...

- Да, «Малефакс»?

- Спешу сообщить, что я уже сделал свою часть работы. Тюремный гомункул обезврежен, -в голосе «Малефакса» Ринриетте послышалось нескрываемое злорадство, - Следующие несколько часов он будет слишком поглощен работой, чтоб помешать нам.

Ринриетта нахмурилась.

- Какой работой?

- Расчетом курса, - «Малефакс» мстительно усмехнулся, - Я убедил его в том, что он навигационный гомункул. И теперь он пытается проложить курс для полной кокосовых орехов шхуны в условиях сильной облачности на высоте в восемь тысяч футов. Он сам виноват, в конце концов. Эти каледонийские служаки зачастую чересчур исполнительны.

- Он позаботился о страже в камерах?

- Так точно. Перед тем, как отправиться в полет, он объявил смену караула на полчаса раньше. И я позаботился о том, чтоб нужные двери в караулке были заперты.

- Если бы ты мог с такой же легкостью открыть двери камер…

- Проклятая каледонийская консервативность, - вздохнул гомункул с напускным сожалением, - Она приносит вред, как только касается чего-то кроме пудингов. Ключи от камер и кандалов есть только у старшего караула и начальника тюрьмы, чары тут не помогут.

- Именно поэтому я собираюсь выполнить свою часть плана.

Начальник тюрьмы встретил ее не очень приветливо. Это был средних лет господин с внимательными темными глазами и поджатыми губами. Должно быть, постоянный полумрак и тюремная сырость не лучшим образом сказывались на здоровье – его волосы давно оставили безуспешные попытки сохранить свои позиции надо лбом и лишь пытались сдержать наступающие со всех фронтов залысины. Едва ли эта битва грозила затянуться надолго. На Ринриетту он взглянул пристально – узнал, что ли? – но, разглядев ее сюртук, быстро смилостивился.

- О, вы и есть барристер Уайлдбриз? Болван гомункул не передал мне, что в наших безрадостных чертогах дама. Покорно прошу.

Он не был так мил тремя неделями раньше, когда распорядился отвести Паточной Банде самую скверную часть каземата на нижнем уровне и не жалеть цепей. Тогда он видел перед собой не даму, а пленную пиратскую капитанессу, опасного во всех отношениях преступника. Изобразив в ответ прохладно-вежливую улыбку законника, Ринриетта не удержалась от горькой мысли. Тогда, три недели назад, королевским тюремщикам не требовались цепи, чтобы сломить ее сопротивление.

Когда каледонийский патруль арестовал их, она сама передала офицеру воздушной пехоты саблю, даже не сделав попытки вытащить ее из ножен. И всю дорогу до Ройал-Оука провела в молчании, безучастно разглядывая жидкие каледонийские облака. Не изменилась она и на острове. С той же покорностью позволила надеть на себя кандалы и молча прошла за конвойным в свою новую каюту. Едва оказавшись в коридорах из отшлифованного серого камня, она уже чувствовала себя человеком, проведшим здесь всю свою жизнь, сломленным и безразличным ко всему окружающему.

Тюремщики острова могли не беспокоиться - Алой Шельмы больше не существовало, осталась лишь пустая, надутая воздухом, оболочка, прикованная цепью к стене каземата. У этой оболочки не было ни мыслей, ни желаний, ни чувств. Не было даже страхов – ей не было никакого дела до тени висельной петли, нависшей над ней. Как и до всего остального. Дознаватели Адмиралтейства часами терзали ее, вытягивая ответы на давно утратившие смысл вопросы. Как только они уходили, она проваливалась обратно в серую, лишенную облаков, бездну, из которой ее не могли вытянуть ни мольбы перепуганной Корди, ни грубые шутки Габерона. Она ощущала себя куском водоросли, медленно тлеющим на холодном камне.

До тех пор, пока Шму не бросила ей склянку с какой-то жидкостью, спрятанную в потайном кармане. Может, яд?.. Ринриетта выпила ее, так же безразлично, как делала все остальное. Вкус и в самом деле оказался ужасным, но она не умерла. Только веки вдруг сомкнулись сами собой, а когда она смогла вновь открыть глаза, ее мгновенно обожгло солнце. Далекое, по-каледонийски прохладное, оно давало не так много тепла, но все еще достаточно света, чтоб ослепить наблюдателя, достаточно беспечного, чтоб заглянуть прямиком в небесный океан…

Ринриетта ощутила, как изменяется вкус улыбки на губах. Теперь это была не холодная улыбка законника, а острая улыбка пирата. Был бы господин начальник тюрьмы более опытен или более наблюдателен, эта перемена не ускользнула бы от него. Но он, кажется, посвятил слишком много внимания разглядыванию ее бриджей.

- Чем могу помочь госпоже барристеру? Только не говорите, что кто-то из наших оборванцев наскреб достаточно, чтоб нанять себе защитника. Чем он заплатил вам? Мышиными хвостами?

Господин начальник с удовольствием рассмеялся собственной шутке. Но враз посерьезнел, когда Ринриетта протянула ему лист бумаги. Настолько, что даже не заметил дырокол, принявшийся сам по себе отстукивать мелодию какой-то разнузданной джиги. Забавно, даже королевская тюрьма не была должным образом экранирована, чтоб защититься от фокусов магического поля острова…

- Что это?

- Постановление суда, - Ринриетта запустила руку в сумку, взяв то, что ранее было прикрыто листом, - По делу номер шестьсот двадцать дробь ноль семь. В порядке изменения меры пресечения, в соответствии с судебными пленумами от тридцать второго мая прошлого года по делу Уиндсторма. Вам стоит ознакомиться.

Начальник тюрьмы покорно принял бумагу и, водрузив на нос очки в латунной оправе, принялся читать:

- Рыба, рыба, рыба-кит, рыба правду говорит. Если рыба будет врать, я не буду с ней играть… Простите, как прикажете это понимать? Ох…

Осекся он не потому, что не смог выразить до конца свою недоуменную мысль, а исключительно по физическим причинам – под подбородок ему упирался никелированный ствол пистолета, который Ринриетта держала в руке. Пистолет был дамский, изящный - иного в столичной оружейной лавке не нашлось - но он не выглядел игрушечным. А она не выглядела человеком, для которого представляет сложность спустить курок.

- Понимать это можете очень просто, - Ринриетта не удержалась от соблазна хорошенько ткнуть стволом пистолета в толстый кадык, - Вас только что взяла на абордаж Алая Шельма, самый отчаянный пират небесного океана. И если через пять секунд в моей руке не будет лежать ключ от каземата, я сыграю с вами в одну старую, как мир, пиратскую игру…

Ей пришлось отдать должное господину начальнику – он хотя бы размышлял о сопротивлении. Поэтому к тому моменту, когда у нее на ладони оказался увесистый ключ, прошло целых десять секунд.

- А теперь извольте стянуть штаны, сэр.

- Что? – в темных глазах каледонийца мелькнул ужас.

Подобно многим людям, проведшим всю жизнь на твердой земле, господин начальник, похоже, имел весьма смутное представление о пиратских развлечениях. Или же обладал излишне деятельным воображением. Надо думать, не лучшее подспорье на его должности…

- Должна же я чем-то связать вас и заткнуть рот!

Спустя несколько минут она уже спускалась по осклизлым ступеням ведущей в казематы лестницы, окруженная светящимся ореолом фосфоресцирующих чар.

- Очень недурно, прелестная капитанесса, - заметил «Малефакс», бочонок которого она прижимала к боку локтем, - Восточный Хуракан мог бы вами гордиться. Еще ни одному пирату не удавалось вернуться живым из королевской тюрьмы.

Ринриетта ухмыльнулась.

- Не сложнее, чем взять на абордаж старый водовоз. Будь добр, подсвети ступени, здесь ужасно темно. Куда дальше?

- Налево.

- Да, здесь. Кажется, я чувствую духи Габерона…

Каземат, в котором она оказалась, был похож на каменную нору, выточенную в толще острова каким-то вымершим существом, даже она не могла здесь стоять в полный рост. А еще здесь царила отвратительная сырость, из-за которой голые каменные стены поросли грязно-зелеными усами нитчатки[177].

- Габби? Тренч? Шму?..

Если бы «Малефакс», управлявший чарами на территории тюрьмы, не озарил воздух ярким свечением, она бы ни за что не заметила их. А когда заметила, чуть не выронила из враз ослабевших рук и гомункула и пистолет.

Пираты из Паточной Банды выглядели так, словно уже отбыли свой срок на каторге. Габерон сбросил по меньшей мере сорок фунтов веса, когда-то бугрящиеся надутыми мышцами руки безжизненно лежали вдоль тела, щегольский костюм превратился в бесцветные тряпки, что же до волос, те и сами походили на водоросли. Корди выглядела бледной, как никогда не знавшая солнечного света рыбка. Она скорчилась у дальней стены, обернутая в какие-то грязно-серые лохмотья, в которых Ринриетта узнала плащ Тренча. Значит, снял все-таки, отстраненно подумала она. Сам инженер почти не переменился, он и прежде был пугающе тощим и жилистым, но взгляд у него был темный, пустой, точно у потушенного гелиографа. Что же до Шму, бывший ассассин выглядела так, словно не только отбыла каторгу, но и умерла, причем много лет назад.

Разбуженные внезапным шумом пираты заворочались, звеня кандалами.

- Швейцар, мерзавец, в котором часу ты меня разбудил? – пробормотал Габерон, беспомощно щурясь, - Разве завтрак уже накрыт? Скумбрия меня раздери, если я еще раз остановлюсь в этой дыре…

Ринриетта с опозданием поняла, что их слепит яркий свет гомункула. Да и немудрено было узнать ее в новом облике – облике госпожи Уайлдбриз, который постепенно сходил с нее.

- Ах вы бездельники… - голос Ринриетты сам собой задребезжал, как ключ в скважине замка, - Значит, прохлаждаетесь здесь, да? В тот момент, когда вашей капитанессе как никогда нужна ваша помощь? Клянусь Розой Ветров, вы получите подходящее наказание. Запрещаю целый месяц ступать ногой на твердую землю!

Глаза Сырной Ведьмы широко распахнулись, невзирая на свет.

- Ринни! Это ты, Ринни? Великие Икринки, это Ринни!

- Капитанесса? – Габерон вздрогнул, но быстрее прочих взял себя под контроль, даже вернул голосу нарочито сонную интонацию, - Я всегда говорил, она из тех людей, что готовы вмешаться в любой момент, чтобы все испортить…

- Ринни! Ринни! – Корди вскочила на ноги и бросилась к ней, но ее остановила тяжелая цепь. Даже не обернувшись, ведьма досадливо дернула ее – и та беззвучно соскользнула со стены, обратившись связкой копченых колбас.

- Полегче, юная ведьма, - проворчал «Малефакс», тоже явно пытавшийся скрыть смущение, - У этого острова в последнее время и без того беспокойное магическое поле, если еще и ты начнешь его изводить…

Корди прижалась к Ринриетте, все ее многочисленные хвосты вздрагивали и тряслись. Шму испуганно наблюдала за ними из своего угла, но в глазах ее постепенно загоралось понимание. Тренч молча улыбался истончившимися обкусанными губами.

- Кажется, госпожа законник явилась пополнить свой штат? - Габерон подмигнул Ринриетте, с трудом поднимаясь на негнущихся ногах, одна из которых все еще была перетянута повязкой, - Я не удивлен. Где еще на этом острове она нашла бы достаточно безрассудных людей, чтобы связаться с ней?

- Ради всех ветров, заткнись, Габбс, - Ринриетта засунула пистолет за ремень, чтоб освободить руку, - Твой контракт продлен, хочешь ты того или нет. С этой минуты ты снова канонир Паточной Банды.

Ей потребовалось много времени, чтобы освободить их всех. Отчасти из-за того, что ржавые замки кандалов даже ключу поддавались с явной неохотой, отчасти потому, что державшие ключ руки предательски дрожали.

- Что дальше? – без особого интереса спросил Тренч, пытаясь стереть багровые полосы с запястий, - Судя по тому, что не видно караула, наше освобождение едва ли санкционированно Адмиралтейством.

Ринриетта оскалилась.

- Оно слишком занято в последнее время, мне пришлось перенять часть его функций. Поверь, рыба-инженер, скоро у этого острова будет столько проблем, что ваш побег станет самой малой из них. Сюда движется «Аргест».

Шму опасливо втянула голову в плечи. Едва освобожденная, она бросилась к Габерону, чтоб помочь ему подняться, но при этом пользовалась любой возможностью, чтоб не смотреть ему в глаза.

- Учитывая наши отношения с «Восьмым Небом», будет некстати встретить здесь мистера Роузберри, - заметил «Малефакс», - Поэтому мы с капитанессой приняли решение покинуть гостеприимное Сердце Каледонии со всей возможной скоростью, допускаемой правилами приличия.

Тренч не был бы Тренчем, если б эта новость его удовлетворила.

- Нам нужен корабль, - хмуро обронил он, пытаясь надеть превратившийся в ветошь плащ, - Разве нет?

- У нас уже есть корабль, - Ринриетта не смогла сдержать торжествующей улыбки, - Не такой большой, как баркентина и немного устаревший, но вполне пригодный для того, чтоб принять на борт Паточную Банду.

- Прелестная капитанесса имеет в виду, что всего часом ранее мы стали собственниками весьма потрепанного, но все еще пригодного для выхода в небо швертбота.

- Вот как? – Габерон приподнял бровь, - Одолжили или взяли в аренду? Прошу не забывать, что нам, добропорядочным каторжникам, не хотелось бы компрометировать себя участием в сомнительных сделках или…

Ринриетта одним взглядом заставила его замолчать.

- Мы украли его, Габбс, украли. А потом спрятали возле моей конторы и хорошенько замаскировали. Но я бы советовала поспешить, если не хотите потерять единственный билет с Ройал-Оука.

- Наша капитанесса права, как никогда, - голос «Малефакса» прозвучал озабоченно, - Судя по всему, «Аргест» скоро войдет в воздушное пространство острова. Я ощущаю многочисленные сигналы в магическом эфире – от прибрежных рыбаков, дозоров и наблюдательных гомункулов. Что-то очень большое и нехорошее идет с юга…

Ринриетте не понравилось, как это прозвучало. В сыром и холодном каземате словно стало еще холоднее.

- А Мистер Хнумр? – Корди потрясла ее за руку, - Где он? Он в порядке? Ты нашла его?

- В полном. Когда я уходила, твой кот приканчивал второй том каледонийского свода законов. Думаю, к нашему приходу он осилит всю мою библиотеку и станет самым образованным котом на этом острове. А теперь живее на выход, господа.

* * *

Прежде чем отворить тюремную дверь, Ринриетта вновь достала пистолет и взвела курок, шикнув на своих спутников. Пистолет был всего один, воздушных пехотинцев, охранявших вход, двое – не тот расклад, при котором возникает желание приписать себе победу авансом…

Но ее опасения оказались напрасными – стражи перед входом не обнаружилось, лишь валялись на мостовой ружья да полированные шлемы. Неужели здесь была схватка? Или…

- Сбежали, - презрительно буркнул «Малефакс», - Воистину, век Каледонии клонится к закату, раз даже хваленые воздушные пехотинцы бегут без оглядки, как трусливые караси.

- Не думаю, что кто-нибудь укорит их в нарушении клятвы, - пробормотала Ринриетта, оглядываясь, - Его величество Каледонийский Гунч бежал с острова тремя часами ранее, опередив своих подданных.

Чувство времени подсказывало ей, что внутри тюрьмы она провела не более получаса, но сейчас, вновь оказавшись под открытым небом, она ощутила в воздухе такую перемену, словно вернулась из весны сразу в каледонийскую осень. Небесный океан над Ройал-Оуком, обычно смирный и укрытый густой облачной шапкой, напоминавший стакан чая с молоком, стремительно переменился. В чай словно плеснули густой черной смолы, которая пока еще не полностью растворилась, образовав на поверхности черные завихрения. Небо стремительно посерело, а сам воздух казался плотным, сгустившимся, как бывает обычно накануне грозы.

Ринриетта уставилась в небо, задрав голову. Облака темнели на глазах, теряя свою пушистую легкость и превращаясь в тяжелые свинцовые комья.

- Барометр не обещал ничего подобного. «Малефакс»?

Она ожидала услышать от гомункула какое-нибудь саркастичное замечание, но тот сделался замкнут и молчалив, словно перенял стремительно портящееся настроение небесного океана.

- Это не буря. Это «Аргест».

Только тогда она сообразила взглянуть на юг. А взглянув, почувствовала, как качающие кровь артерии по всему телу превращаются в рассохшийся трубопровод, травящий обжигающим паром.

С юга на Каледонийское Сердце наступала ночь. Черные сгустки плыли в воздухе точно уродливые, распластавшиеся по ветру, моллюски. Это были не обычные грозовые облака, это были предвестники чего-то страшного, что приближалось с каждой минутой, зловещие колдовские знамения еще не произошедшего кошмара. Для того, чтоб ощутить это, не требовалось быть ни гомункулом, ни ведьмой. Косяки перепуганных рыб, обычно старавшиеся держаться подальше от коптящего острова, метались над самой мостовой, слепо и отчаянно пытаясь найти убежище среди камня и стали. Время от времени звенело выбитое стекло – то одна, то другая рыбешка врезалась в окно или уличный фонарь, усеивая улицу мелкой стеклянной крошкой.

Ринриетта вздрогнула, вынырнув из липкого омута собственных мыслей, когда над островом разнеслась целая серия раскатистых хриплых гудков, таких низких, что им отозвалась, дребезжа, даже жесть водосточных труб.

- Ай! – Корди рефлекторно закрыла уши, с ужасом глядя в темнеющее небо, - Это он?

- Нет. Это королевский флот. Готовится выйти навстречу, чтоб дать свой последний бой. Возможно, у нас даже меньше времени, чем я думала. Живо, за мной!

Им требовалось лишь добраться до дома, где их ждали швертбот и Мистер Хнумр, каких-нибудь полторы мили. Смешное расстояние в сравнении с ее обычными прогулками по острову. Даже с учетом того, что члены Паточной Банды едва держались на ногах, это не должно было занять более четверти часа. Однако Роза Ветров быстро доказала, что все эти расчеты не стоят и рачьего хвоста.

На Ройал-Оуке уже вовсю бушевала паника.

Пока она еще не набрала максимальной силы, но Ринриетта слишком хорошо видела, как стремительно она разгорается, охватывая все новые и новые улицы, превращая чопорный и исполненный достоинства столичный остров в подобие падающего корабля, наполненного обезумевшим от страха экипажем.

Улицы были заполнены битком, как иной раз случалось во время парада, когда в воздухе торжественно пролетали золоченые яхты, но в этот раз до Ринриетты не доносилось ни смеха, ни бравурной игры королевского оркестра. У людей, высыпавших из домов этим вечером, в глазах был страх. Они еще старались держать себя в руках, самые выдержанные даже посмеивались, уверяя, что беспокоиться нечего, просто на Каледонийское Сердце надвигается непредсказанный гомункулами шквал, но Ринриетта чувствовала, как с каждой минутой тает их уверенность.

Котел под названием Ройал-Оук начинал бурлить, смешивая в беспорядке свое содержимое. Мундиры воздушной пехоты попадались вперемешку с неряшливой докерской одеждой, форменные мундиры с детскими платьицами – каждый спешил подняться повыше, чтоб разглядеть, что именно приближается к острову с юга. Даже настроения толпы были перемешаны, если с одного ее края раздавались насмешливые нетрезвые здравицы за непредсказуемую каледонийскую погоду, с другой уже доносился женский плач.

Ринриетта вела Паточную Банду сквозь толпу, пронзая ее плечами, как нос корабля. Пока еще это не требовало больших усилий, но она знала, что скоро все изменится. Как только жители острова увидят «Аргест» во плоти. И тогда – смилуйся над ними всеми Роза Ветров…

Над островом вдруг прокатился грохот такой силы, что в рамах задребезжали осколки стекла, а липкая масса ворочающейся толпы на миг замерла. Гроза? Ринриетта рефлекторно вскинула голову. Но между сгущающихся туч не было видно молний. Несколькими секундами позже гром ударил вновь, еще более тяжело, так, что земля на миг просела под ногами. А потом – еще несколько раз подряд.

- Орудия! – крикнул кто-то в толпе, - Флот стреляет!

В другое время эта новость ничего бы не изменила, а возможно, даже и успокоила многих. Раз пушки стреляют, значит, королевский флот Каледонии на месте и готов сдержать своими бронированными бортами любую опасность, угрожающую острову. Но сейчас, когда толпа была взвинчена и загипнотизирована собственными смутными страхами, новость стала подобна спичке, уроненной в распахнутый люк крюйт-камеры.

- Бой! Бой под самим островом!

- Дауни на подходе! Будут сжирать живьем!

- В гавань!

- Да нет же, баррикадируйте улицы!

- Гонца в Адмиралтейство!

Толпа, еще недавно представлявшая собой хлюпающий водоворот, мгновенно превратилась в гибельный беспорядочный вихрь, закрутилась в подворотнях и улицах, рванула во все стороны сразу. Кто-то в самом деле бросился в Нижнюю Гавань. Ринриетта могла лишь посочувствовать им. Наивные глупцы, они не видели того, что она сама наблюдала с вершины Ройал-Оука – десятки кораблей, в спешке отваливающих от острова, не взирая на ветра и направления. Даже с изрядного удаления было видно, что они наполнены людьми под завязку, так, что многие болтаются на мачтах и такелаже. Впрочем, едва ли те жители, что бросились в верхнюю часть острова, проявили большее благоразумие. Их не защитят ни пустые стены Адмиралтейства, ни отданные на волю сквознякам королевские апартаменты.

- Это «Аргест», пиратское чудовище! Спасайтесь, если дорога жизнь!

- Он уже взялся за королевский флот! Пожирает корабли!

- «Аргест»! Он уже близко!

Для того, чтобы поверить в последнее, не требовалось умение ощущать вибрации в магическом эфире. Ройал-Оук уже плавал в густых сумерках, а запах гниющей рыбы усилился настолько, что многих скручивало прямо на улице. За криками перепуганных людей слышался утробный гул, ввинчивающийся в уши и заставляющий скрежетать друг о друга кости черепа. Гул, который не мог издавать ни один двигатель, созданный человеческими руками.

Это был голос «Аргеста», делающийся все громче с каждой минутой.

Орудия флота к тому моменту уже работали не переставая, канонада стояла такой силы, что дрожали булыжники под ногами. И хоть флот бил частыми выверенными залпами, даже в этой страшной ситуации демонстрируя каледонийскую железную дисциплину, Ринриетте почудилась в грохоте стального голоса неуверенность. Бой явно разворачивался не так, как представлялось адмиралам Каледонийского Гунча.

- Чахоточный тунец! – выдохнул Габерон, уставившись на что-то в небе.

Заметив на мостовой зловещий алый отсвет, Ринриетта тоже задрала голову – и машинально вжалась в стену дома. Ей показалось, что на остров прямиком из темного, охваченного сполохами, неба, несется полыхающее чудовище, оставляющее за собой гудящее пламя.

Но это был не «Аргест». Это был миноносец, один из десятков судов королевской флотилии, защищавшей остров. Ринриетта никогда не участвовала в настоящем воздушном бою, но одного взгляда на него было достаточно, чтобы понять – этот корабль уже выполнил свой долг перед Каледонией до конца.

Сталь на его боках висела лохмотьями, словно в нее впились сотни острых зубов, поврежденная машина выпускала в воздух жирные черные струи, из огромных пробоин полыхали языки пламени, раздуваемые ветром. Ринриетта с ужасом заметила, что отступающий из боя корабль почти лишился управления – курс у него был беспорядочный, рваный, словно огромный стальной хищник уже не слушался рулей, а двигался единственно лишь на животном страхе. Машины явно перестали справляться со своей работой – миноносец стал стремительно терять высоту, заваливаясь на левый борт. Попытавшись проследить его траекторию, Ринриетта пробормотала:

- Он же сейчас…

- Держитесь! – рявкнул Габерон, прижимая их к мостовой, - Заденет по касательной, но тряхнет хорошо. Просто дер…

Устремившийся вниз горящий миноносец попытался сманеврировать, но не успел. Он врезался в верхнюю часть острова, сминая и превращая в труху теснящиеся на склонах дома. В первую секунду Ринриетте показалось, что это произошло бесшумно. Во вторую – что она попросту оглохла от грохота. Сила инерции была столь велика, что корабль подобно огромному наконечнику копья пропахал, почти не замедляясь, вершину Ройал-Оука, окутываясь шлейфом из дыма, пыли и обломков. Оставив за собой след из развороченных улиц и раздавленных домов, миноносец вновь вышел в небесный океан, но это уже не было полетом, скорее, едва контролируемым падением. Ринриетта отвернулась, когда полыхающая громада понеслась вниз, окутавшись облаком каменных и стальных обломков.

- Быстрее! – Корди потащила ее за рукав, - Быстрее, Ринни! Сейчас здесь такое начнется…

Ведьма была права. На острове и без того царила паника, которая в любой миг могла превратиться в настоящий пожар. «Нет, - поправила себя Ринриетта, судорожно оглянувшись, - Она уже превратилась».

Ройал-Оук бушевал.

Когда-то являвший собой образец каледонийской стойкости и отваги, сейчас он сам напоминал гибнущий корабль, оставшийся без капитана, чья охваченная паникой команда суматошно искала пути спасения, бросив управление и борьбу за живучесть. На глазах у Ринриетты благообразие и чопорность Каледонийского Сердца сползали, точно ветхий покров, сдернутый чьей-то сильной рукой, обнажая истинное обличье человеческого ужаса, которое, подобно Мареву, одинаково во все времена и на всех широтах. Сильные не глядя отшвыривали с дороги слабых, чтоб проложить себе путь, но сами быстро делались жертвами людской толчеи. На улице мгновенно вспыхнули десятки стихийных драк, раздался женский визг – теперь люди вкладывали в удары не только злость, но и страх.

Изловчившись, Габерон огрел кулаком какого-то здоровяка, который пер на них, точно груженый танкер, выкрикивая неразборчивые ругательства. Тот свалился на мостовую, словно забитый сом. Еще одному Ринриетте пришлось ткнуть пистолетом в нос, это тоже оказалось действенным средством. Но ни кулаки, ни пистолет не спасут их, когда паника достигнет пика. Их попросту затопчут.

К ее облегчению, большая часть людей бежала к подножью острова, надеясь найти спасение в Нижней Гавани. Толпа сродни ветру, нельзя идти ей наперекор, это та сила, которая способна раздавить даже камень. Но если использовать ее энергию, если умело планировать курс, можно двигаться в ней, не подвергая себя опасности. Им удалось выскочить на боковые улочки, где толчея была ощутимо меньше. В объятом сумерками городе не горели фонари, но огненных сполохов в небе было достаточно, чтоб Ринриетта узнавала знакомые перекрестки.

- Вперед! Осталось подняться на пятьдесят футов – и мы уже на Пайкперч!

- Хорошо, что ты сообразила отвести швертбот от пристани, - пробормотал Габерон, отдуваясь, - Видит небо, не хотел бы я сейчас оказаться внизу…

Чем выше они поднимались, тем лучше делался обзор, но сейчас Ринриетта предпочла бы бежать с закрытыми глазами, если бы не боялась споткнуться и сломать ногу. В небе что-то ужасно грохотало, подсвечивая сумерки зловещим алым огнем, в небе что-то скрежетало, гремело, взрывалось и сталкивалось, отчего безмятежный обычной небесный океан превратился в подобие внутренностей работающей машины. Судя по ожесточенной канонаде, королевский флот не собирался сдаваться без боя и не искал бегства. Может, он сумеет если не уничтожить «Аргест», то хотя бы ощутимо его задержать?.. Но Ринриетта и сама в это не верила. Сколь грозную силу не представлял бы собой королевский флот Каледонии, сегодня в небе он столкнулся с той, которой ничего не смог бы противопоставить. Возможно… Ринриетта стиснула эту мысль, точно скользкого угря, но та все-таки успела проскользнуть.

Возможно, и сама Роза Ветров не смогла бы.

* * *

Переулками и второстепенными улицами они добрались до Пайкперча в каких-нибудь десять минут. Но Ринриетте все же пришлось потратить еще полминуты просто на то, чтоб убедиться, что она не ошиблась. Обычно благопристойный и тихий район сейчас выглядел палубой корабля, на которой только что отгремел жестокий абордажный бой. Ухоженные прежде улицы были пусты и полнились осколками витрин и окон. Распахнутые двери наводили на мысль о беспорядочном бегстве всех жителей. Гордые обитатели Пайкперча, кичившиеся высотой своего положения, при первой же опасности устремились вниз в одном потоке с приказчиками, грязными докерами и плотниками. Интересно, где сейчас ее новые знакомые, художник-целумист, ресторатор, нотариус? Должно быть, как и все прочие, потрясают кулаками и воздетыми бумажниками в порту, пытаясь раздобыть место хоть в рыбацкой лодке…

Ринриетта не сильно опечалилась бы, обнаружив свою контору разбитой, а то и разграбленной – на ее мысленной карте это место давно уже не было обозначено как «дом». Но здание уцелело и даже стекла, как будто, остались на месте, лишь вместо одного из флюгеров, украшавших крышу, покачивался невесть как оказавшийся на самом верху зонт с кокетливой кружевной каймой. Позабыв про спешку, Ринриетта некоторое время озадаченно разглядывала его, прежде чем сообразила, что это – очередной привет от нестабильного магического поля острова. Возможно, приближение «Аргеста» каким-то образом сказывалось на нем, а может, пошли вразнос последние защитные чары – странных перемен на улицах Ройал-Оука делалось все больше, но мало кто обращал на них внимание. В палисаднике соседа-ресторатора вместо питуний из клумб торчали серебряные ложечки, а кованная решетка ограды вытянулась, образовав надпись готическими литерами: «Южный полюс фрикадельки». Пайкперч тронули и более серьезные изменения, но сейчас Ринриетте было не до них – облегчение она испытала лишь после того, как увидела, что бесформенная куча хлама на заднем дворе ее дома не изменила очертаний и не превратилась в груду коровьих хвостов.

- Всем за дело! – приказала она, распахивая калитку, - Корди, тащи своего кота, он в кабинете! Остальные, на задний двор! Скидывайте мусор, лодка под ним! «Малефакс», начинай просчитывать курс!

Работа закипела тут же – к удовлетворению Ринриетты ее приказы на твердой земле выполнялись столь же беспрекословно, как и в воздухе. Наблюдая за тем, как Паточная Банда, отплевываясь от мелкого сора, высвобождает швертбот, она не смогла сдержать улыбки. Для этих людей она все еще была Алой Шельмой. Не мисс Уайлдбриз, лицензированным законником – капитанессой, грозой воздушного океана.

Пока Корди грохотала в доме, вытаскивая сопротивляющегося вомбата наружу, а все прочие высвобождали швертбот и поднимали мачту, Ринриетта оглянулась, стоя на пороге дома, с которым так и не успела сжиться. Бросить один взгляд в небо… Всего один короткий взгляд, чтоб знать, что творится над островом. Но даже одного взгляда хватило для того, чтоб Ринриетта обмерла на месте, глотая воздух.

Небесный океан вокруг Ройал-Оука горел. В нем словно зажглись десятки пышущих жаром костров, столь ярких, что их свет разгонял окутавшие остров сумерки. Это были корабли королевского флота. Некоторые из них силились сохранить боевые порядки, но даже у закаленной стали есть свой предел прочности. Разорванные на части, выпотрошенные, рассеченные и смятые, они уходили в свой последний полет, чертя в небе ярко-огненные полосы. Это зрелище было величественным, грозным и жутким одновременно, словно сама Роза Ветров обрела плоть и теперь вершила в небесном океане что-то грандиозное, мановением воздушных потоков перекраивая извечные законы материи.

«Спрайт», гордость Каледонии, флагман королевского флота, еще сопротивлялся, хоть и выглядел так, словно побывал в самом страшном шторме из всех когда-либо бушевавших. Броневые пластины во многих местах были оплавлены, сталь побелела от жара. Рассчитанный на огромные нагрузки киль выгнуло дугой, машины работали с перебоями, едва удерживая огромный вес в воздухе, орудийные батареи были куда-то вдаль, но уже хаотично, более не пытаясь выдерживать правильных интервалов.

Его «сестрам» повезло не больше.

«Вирга» бессильно вращал винтами, силясь сохранить высоту, его прежде симметричное поджарое тело медленно разваливалось на две продольные половины - какая-то сила рассекла его вдоль, через все бронированные палубы и переборки, легко, как хлебный нож рассекает свежий бисквит. Замершее неподалеку «Дыхание севера» медленно обращалось в пепел. Он не был объят пламенем, как прочие, на его борту не бушевал пожар, но Ринриетта даже с такого расстояния видела, как сереет сталь его корпуса, размягчаясь на глазах и осыпаясь в Марево пушистыми хлопьями.

Еще страшнее оказалась судьба «Ослепительного». Он попросту распадался на составные части, как если бы все его заклепки в единый миг превратились в воск. Это было похоже на запись его постройки на вервях, которую гомункул пустил в обратную сторону. Ринриетта с ужасом наблюдала за тем, как грозный корабль беззвучно рассыпается, теряя броневые листы, стрингеры и штевни, как обнажаются нижние палубы, кишащие людьми в одинаковых мундирах…

Корабли королевского флота гибли один за другим. Это было похоже на битву призрачных кораблей в ее кабинете, но в этот раз рядом не было милосердного гомункула, который бы мог скрыть едкую вонь пороховой гари, грохот орудий, ослепительные вспышки и лязг сшибающейся стали. Ринриетта не могла оторвать взгляда от полыхающего неба, несмотря на то, что глаза мгновенно начали слезиться.

«Восьмое Небо» лишило их права увековечить свою славу в бою, пусть даже и обреченном. Это было избиение, хладнокровеное и насмешливое, сродни тому, что устроил ей когда-то сам мистер Роузберри. Демонстрация силы, призванная не столько уничтожить сопротивляющуюся сторону, но совершенно ее сломить и деморализовать, лишить надежды на победу. Им даже не дали последнего боя, отстраненно подумала она, чувствуя лицом обжигающий жар сгорающего неба. Возможно, источником этого жара были не полыхающие в небе костры, а сам «Аргест». Он шествовал где-то там, посреди обожженной огнем ночи, неспешно и даже лениво, как большое, сознающее свою силу, чудовище. Скоро этот жар накроет Ройал-Оукс…

Ринриетта перевела взгляд на Нижнюю Гавань. Заполненная людьми настолько, что казалась грудой копошащегося планктона, гавань исторгала из себя десятки и сотни кораблей, но она знала, что даже когда отчалит последний корабль, способный держаться в небесном океане, на берегу останется слишком много людей.

- Пусть их судьба вас не тревожит, прелестная капитанесса, - тихо обронил «Малефакс». Он всегда знал, о чем она думает, - Не вы бросили всех этих людей. Кроме того, я не думаю, что их жизни находятся в опасности.

- «Аргест» будет здесь с минуты на минуту!

- Не думаю, что в планы мистера Роузберри или «Восьмого Неба» входит устраивать здесь бойню. Они дельцы, а не убийцы, люди для них – ценный ресурс, который можно будет использовать впоследствии. Но вам бы я посоветовал не уповать на их милость. С вами у «Восьмого Неба» особенные счеты…

- Эй! - кто-то бесцеремонно потрепал ее за плечо, отвлекая от страшного зрелища, - Капитанесса, сэр! Позвольте обратиться!

- Чего тебе, Габби?

- Ваша посудина готова к полету. Если вы не возражаете, чуть позже я впишу еще одну страницу в летопись славных свершений Паточной Банды – ограбление старьевщика. Или, виноват, вы собираетесь сохранить этот подвиг за собой?.. Ладно, не сверкай глазами. Я согласен убраться с этого острова даже верхом на бочке из-под сидра, если она будет держаться в воздухе.

- В таком случае прикусите язык, господин канонир. Судя по всему, нас ожидает полет, который сам по себе будет стоить всех предыдущих подвигов.

- Так точно, сэр, - Габерон козырнул грязной рукой, но остался стоять на прежнем месте, - А, вот еще что. Шму нашла это в груде хлама. Я просто подумал, что… В общем, может, эта тряпка вам еще дорога, как память.

В руках он держал кусок ткани, столь грязной, что лишь бледно-алый оттенок позволял отличить ее от брезента или парусины. Но Ринриетта приняла ее осторожно, словно это была королевская парча из гардероба самого Каледонийского Гунча.

- Мой старый китель.

- Треуголка не уцелела, но хоть что-то… - Габерон бросил внимательный взгляд на ее облачение, - Уж всяко лучше, чем то, во что ты одета сейчас. Между прочим, твой портной тебя бессовестно надул, этот крой вышел из моды еще в прошлом году.

Ринриетта стащила с себя приталенный каледонийский сюртук и, скомкав, бросила на мостовую. Алый китель лег на плечи так мягко и естественно, словно был парусом, который долго лежал в трюме, но теперь вновь взвился на мачте. Ткань была мятой, выпачканной, зияла свежими прорехами, но, расправляя ее на плечах, Ринриетта с удивлением заметила, что испытывает облегчение. Может, мир и изменился, настолько, что отчасти накренился над пропастью, но теперь хотя бы одна его деталь была на привычном месте. А значит…

Ведьма выскочила на порог с ликующим криком, прижимая к себе что-то упирающееся, мохнатое и сердито бормочущее.

- Мистер Хнумр с нами! Я же говорила, ведьминские коты никогда не теряются!

- В таком случае тебе лучше уговорить его занять свое место на борту, - Ринриетта несколькими привычными движениями застегнула китель на уцелевшие пуговицы, - Потому что эта бадья покидает остров ровно через минуту.

Мистер Хнумр не выглядел существом, с нетерпением ждущим полета. Вцепившись в ведьму всеми лапами, он торопливо догрызал книжный переплет, усеивая ее рубашку бумажными обрывками. Увидев швертбот, высвобожденный из-под мусора и брезента, он сразу заподозрил неладное своим звериным чутьем и недовольно заворчал, явно протестуя.

- Глупый кот! – Корди тщетно пыталась усадить брыкающегося питомца в лодку, - Спасем твой хвост – и я дам тебе столько еды, сколько ты сможешь проглотить!

Силой водруженный на переднюю банку, вомбат негодующе заскрипел, вспушив шерсть на загривке и уже готовился закатить своей хозяйке настоящий скандал, но, неожиданно для всех, вдруг успокоился и даже замер на месте, в коричневых глазах появился голодный блеск. Корди не пришлось долго искать причину. Обернувшись, она увидела, на чем сосредоточено внимание ее питомца. На витрине бакалейной лавки. В поднявшейся толчее кто-то высадил стекло и теперь по мостовой были рассыпаны круги сыра, сахарные головы, грозди фруктов и заманчиво блестящие банки. Мистер Хнумр заворожено облизал пасть розовым языком, сразу утратив всякий интерес к швертботу. Судя по лихорадочным движениям его хвоста, теперь он не помышлял о бегстве с острова. С точки зрения «ведьминского кота» бежать с острова, на котором все самые вкусные вещи мира попросту лежат на мостовой, было беспросветной глупостью.

Ринриетта сгребла его в охапку и бесцеремонно сунула под скамью. Туда же секундой позже отправился бочонок с гомункулом.

- Все на борт. Габби – следишь за гиком! Тренч, помоги Корди и Шму.

Габерон уже был в лодке, проверяя единственный парус. Корди устроилась на носу, прижав колени к груди. Тренч и Шму молча заняли переднюю банку. Все были молчаливы и старались лишний раз не поднимать головы, чтоб не увидеть охваченного заревом неба. Один лишь Мистер Хнумр что-то сердито лопотал, пытаясь вскарабкаться на борт, судя по всему, куда больше происходящего его беспокоила брошенная посреди улицы еда.

Ринриетта сама перепрыгнула через борт и тут же оказалась сдавлена со всех сторон чужими коленями и локтями. О Роза, какая тесная скорлупа!..

- Готовы? «Малефакс», поднимай нас!..

Швертбот не шевельнулся. Ринриетта раздраженно ударила кулаком по борту.

- Вверх!

В небе над островом ей померещилось какое-то движение. Возможно, опускался еще один смятый, искореженный корабль или... Корди тонко вскрикнула и прижала ладони к вискам.

- Что с тобой?

- Он! – ведьма дрожащей рукой ткнула куда-то в зенит, - Вы что, не чувствуете? Это он!

Ринриетта поняла, про кого она говорит еще до того, как сама посмотрела на небо.

Из-за багровых облаков, обгоняя наваливающуюся на остров тьму, выходил «Аргест».

* * *

Он был еще страшнее, чем на магическом изображении, страшнее, чем самое ужасное порождение Марева. Груда раскаленной стали, вокруг которой гудел обожженный, смятый магическим натиском, воздух. Он еще сохранял сходство с кораблем – Ринриетта видела его заостренный нос, похожий на скрюченный палец демона и зазубренный, точно лезвие старого палаческого топора, киль. Но это был не корабль. Это был исполинский ком сгустившихся чар, клокочущий от переполняющей его мощи. По сравнению с ним даже двенадцати бальный шторм показался бы беспокойным весенним ветерком. И теперь «Аргест» пер вперед, не обращая внимания на воздушные течение и обломки кораблей, которые разлетались в стороны, соприкоснувшись с его чудовищной аурой.

- Невероятная концентрация чар, - потрясенно прошептал «Малефакс», - Виноват, прелестная капитанесса, вам повезло, что вы не видите в магическом спектре. Это похоже на… северное сияние, только в миллион раз ярче.

- Вверх! – отрывисто приказала она, - Уводи нас отсюда!

Швертбот стал нехотя набирать высоту. Для лодки столь почтенного возраста он двигался не так уж медленно, но Габерон все равно чертыхался под нос, тщетно ворочая гиком в попытке поймать нужный ветер.

- Такое ощущение, что от это дряни спасаются бегством даже ветра… Ну-ка держитесь, сейчас нас тряхнет.

И их тряхнуло. Испуганно завизжала вцепившаяся в Габерона Шму. Охнула Корди. Что-то забормотал Тренч. Швертбот вдруг швырнуло вверх с такой силой, что они чуть не вылетели из него, потом резко поволокло в сторону, прямиком сквозь бесформенные клочья черных облаков. Пытаясь выровнять лодку, Габерон сместился далеко в сторону, так что перегнулся за борт, паруса тревожно затрещали, едва выдерживая напор ветра.

- Чертов стаксель… Нам задувает с под-ветра, снижает тягу… Только бы не перевернуться…

Ринриетта ощутила, как внутренности превращаются в замороженных моллюсков со сплетенными щупальцами. Даже в спокойном небе она боялась садиться в одну шлюпку с Габероном, теперь же, когда они неслись на острие магической бури, посреди грохочущего, затянутым черным и багровым, небесного океана…

Она больше не видела ни «Аргеста», ни Ройал-Оука. Все это осталось где-то внизу и почти мгновенно пропало из виду, скрытое густеющими грязно-черными облаками.

- Мы ведь успеем? – едва слышно, сквозь ветер, крикнул Тренч.

Габерон поморщился.

- Ветер как будто играет на нашей стороне. Если эта штука задержится, можем поймать хороший поток и уйти туда, где она нас не отыщет. Кто-нибудь, оттащите капитанессу к подветренному борту, ее зеленое лицо мешает мне сосредоточиться на управлении.

Ринриетта попыталась его оборвать, но почувствовала, что не в силах даже открыть рта, ужасной болтанкой все органы внутри ее тела поменялись местами и, кажется, спорили за право первыми выскочить наружу.

- Спокойно, капитанесса, сэр. Сейчас должно стать помягче.

Он не солгал. Спустя несколько минут безумной тряски, во время которой швертбот швыряло из стороны в сторону, а его киль дребезжал от напряжения, небо вокруг них начало светлеть. Это был хороший знак. Ринриетта смогла перевести дух и выглянуть за борт. Ее все еще отчаянно мутило, но с каждым футом, который пролегал между ней и «Аргестом» дышать было все легче.

- Почти выбрались, - от улыбки Габерона Шму сама едва не свалилась за борт, однако на прочих эта улыбка подействовала вполне успокаивающе – она говорила о том, что самое страшное осталось позади, - И я что-то не слышу слов благодарности. Надеюсь, это не из-за того, что у вас заняты рты?

- Самовлюбленный минтай… Ух… - Ринриетта заставила себя выпустить из онемевших пальцев планшир, - Хоть что-то в мире остается неизменным. Ты все еще худший рулевой в небесном океане!

Габерон изобразил обиженную гримасу.

- Будет вам, капитанесса, сэр. Признайтесь, что скучали по мне.

- Не больше, чем по воздушной болезни, - проворчала Ринриетта, отворачиваясь, - Можешь не верить, но три недели без твоего общества я буду вспоминать как самое приятное время за всю свою жизнь.

- Серьезно? – ухмыльнулся канонир, - Бесконечные прогулки в одиночестве? Болтовню припудренных дураков? Чтение свода законов?

Его улыбка немного поблекла, когда Ринриетта вперила в него тяжелый капитанский взгляд.

- Что ты сказал?

Габерон и сам понял, что сказал что-то не то, слишком уж с преувеличенным старанием он схватился за румпель.

- Не сердитесь на него, капитанесса, - кашлянул Тренч, - Габби горазд болтать. Он вовсе не имел в виду, что…

- Прогулки по городу? Болтовня? Чтение законов? Откуда бы ему знать про это? Ведь вы четверо сидели в самом глубоком каземате острова! Вы даже не знали, что я стала королевским законником!

Корди ойкнула и стала разглядывать облака, которые до того не казались ей особо интересными. Шму примерзла к банке, тщетно пытаясь отвести взгляд. И чем дольше Ринриетта смотрела на Паточную Банду, тем сильнее чувствовала желание вытащить так и не пригодившийся пистолет.

- «Малефакс».

- Да, преле…

- Они все знают, да?

- О, я не могу утверждать этого наве…

- Потому что ты все им рассказал.

- Возможно, я не…

- Потому что ты втайне от меня поддерживал с ними связь. Потому что в самом начале взломал чертового тюремного гомункула. Потому что… - Ринриетте пришлось сделать передышку, а когда она вновь смогла открыть рот, злость успела немного улечься, - Ах вы хитрые горбуши! Вы чуть не сгнили в каледонийской тюрьме, но даже не подали мне знака! Отчего, хотела бы я знать?

Она думала, что ответит Габерон, но ответила Корди.

- Мы… мы не хотели завязывать на твоей шее карасий узел.

- Щучий узел[178], - машинально поправила ее Ринриетта, - Что это значит?

Сырная Ведьма опасливо выглянула из-под своей шляпы.

- Ну… Зачем нужна пиратская банда человеку, который не хочет быть пиратом? Мы решили, если ты про нас не вспомнишь, так тому и быть. Тебе вроде нравилась твоя новая жизнь. Мы не хотели быть для тебя балластом.

Ринриетте захотелось прижать ее к себе. Их всех. Юную ведьму с большой шляпой и не по возрасту внимательными глазами. Молчаливого всклокоченного мальчишку в ужасном плаще. Самодовольного паяца, строящего ей глазки. Угловатую тень с человеческим силуэтом. Возможно, она бы так и поступила бы, если б не боялась выпустить из рук планшир.

- Дураки, - ветер, точно дурашливый играющийся кот, наскакивал и превращал ее слова в обрывки, но сейчас она была ему даже благодарна, - Ах вы чертовы безмозглые, пустоголовые, непутевые дураки…

Кажется, они ее не услышали. Но нужны ли им сейчас были слова?

- Вы не предавали меня – это я предала вас, - Ринриетта поднялась, держась за мачту, - Я семь лет корила Розу Ветров за то, что не посылает мне удачу, не догадываясь о том, что все это время пользовалась ее благосклонностью. Но вместо того, чтоб задуматься об этом и о тех, кто меня окружает, я занималась тем, чем занимаются глупцы. Я гонялась за ветром. Пыталась спорить с тем, кто давно мертв. Пыталась доказать что-то самой себе. Я думала, что жизнь – это поединок и пыталась ответить на вызов, не понимая самого главного – никто мне его не бросал. Я сама вела бой все это время, размахивая саблями и постоянно подвергая вас опасности – бой со своими страхами, амбициями, переживаниями и надеждами.

Показалось ей, или швертбот и в самом деле вышел из зоны воздушного возмущения? Должно быть, ветер действительно стих, потому что все сидевшие в лодке внимательно смотрели на нее.

- Вы доверились мне. Вы безропотно искали со мной Восьмое Небо, прекрасно зная, что его не существует. Терпели мой вздорный нрав и капризы. Да, я потеряла все – корабль, саблю, даже… - она попыталась усмехнуться, но всхлипнула, - даже свою чертовую капитанскую треуголку. Но, наверно, так и должно было быть. Иначе я бы никогда не поняла. Иногда Розе надо обрушить кому-то на голову большую тяжелую градину, чтоб вбить в эту голову немного ума. Что ж, наверно град пошел мне на пользу. И теперь я обещаю вам – если мы сумеем выбраться, все изменится.

- У нас нет корабля, - осторожно заметил Тренч, - Какие мы пираты без корабля?

- У нас будет корабль! – Ринриетта топнула ногой по днищу, - Может, не такой хороший, как «Вобла», но будет. Мы вновь выйдем на охоту в небесный океан. Даже если мы – реликты, как считает мистер Роузберри, даже если никчемные остовы прошлой эпохи, мятущиеся по воле Розе Ветров. И мы заставим само небо говорить о нас. Не об Алой Шельме, внучке Восточного Хуракана. А о Паточной Банде!

Она сжала кулак поднятой вверх руки, словно в нем была зажата абордажная сабля. И хоть кулак был пуст, это произвело должный эффект. Их глаза заблестели.

- Добро пожаловать на борт, прелестная капитанесса, - сдержанно произнес «Малефакс», - Мы знали, что держимся одного с вами ветра…

- Соленые угорьки! – лицо Сырной Ведьмы пугающе побледнело, глаза округлились, - Ох, Ринни!..

Ведьма была перепугана так, словно воочию увидела «Аргест» в паре футов от лодки.

- В чем дело?

- Мистер Хнумр! Мистер Хнумр пропал!

Ринриетта нагнулась, заглядывая под банку. Там было пусто. Лишь лежало несколько клочков не дожеванной бумаги со следами зубов. «Ведьминского кота» не было.

- Во имя Розы, не вывалился же он во время качки?

- За борт он точно не падал, - Габерон посерьезнел, - Не настолько маленькая зверюга, чтоб мы могли потерять ее и не заметить!

- Значит, он…

- Он остался на острове, - Шму затрепетала на ветру, как осиновый лист, беспомощно озираясь, - Он увидел ту еду и…

- И сбежал, как последний подлец, - жестко закончил за нее Габерон, - Обменял все ваши пиратские идеалы на жратву. Удивительные времена приходят! Даже чертов кот действует разумнее, чем люди…

На глазах Корди выступили слезы, пальцы все еще слепо шарили по дну лодки.

- Ринни… - она не смогла продолжить, - Но как же…

Ей вспомнились глаза Линдры – куда более взрослые, но такие же широко открытые. В такие глаза тяжело глядеть – то же самое, что заглядывать в бездонную пропасть небесного океана.

- Габерон, смена курса.

- Что?

- Бери другой ветер. Возвращаемся обратно к острову.

Габерон недоверчиво уставился на нее, не выпуская из рук румпель.

- Это опять какая-то из твоих дурацких шуток, да?

- Это капитанский приказ. Мы возвращаемся на Ройал-Оукс.

- Вот теперь она точно рехнулась, - Габерон озадаченно взъерошил волосы, уже не заботясь о прическе, - Видимо, момент душевной ясности потребовал от ее рассудка чересчур многого… Ей и так в последнее время было нелегко. «Аргест» уже, небось, добрался до острова! Посмотрите, как клокочет там небо!

- Это значит, нам понадобится самый быстрый ветер.

- Возвращаться ради чертового кота, который даже не кот?

- Возвращаться ради члена экипажа, господин канонир, - холодно отчеканила Ринриетта, задрав подбородок, - Это и есть первейшая обязанность капитана, разве не так?

- Ты рехнулась.

Будь здесь Дядюшка Крунч, он бы мгновенно заставил бы Габерона заткнуться. Даже не шевельнув своими огромными лапами, предназначенными для того, чтоб проламывать палубы и переборки. Вспомним абордажного голема, Ринриетта почувствовала внутри легкую щекотку. Словно ветер мимоходом потрепал ее по щеке. Ей придется привыкнуть к тому, что старшего помощника нет. Что теперь надо полагаться только на себя. Теперь она капитан – во всех смыслах этого странного слова.

- Не настолько рехнулась, чтоб бросать своих. Меняем ветер!

Габерон лишь покачал головой и налег на румпель. Швертбот протестующе заскрежетал всеми частями своего сухого старого тела, но команду выполнил. Парус схлопнулся, облепив мачту, но через несколько секунд затрепетал, обнаружив новое воздушное течение. Что ж, в руках Розы миллионы нитей, никогда не знаешь, когда найдешь новую или случайно оборвешь ту, которой держался много лет…

Даже с расстояния в несколько миль Ройал-Оук выглядел жутко. Облепленный черными грозовыми облаками, он выглядел так, словно над ним бушует настоящий шторм. Время от времени в этом коконе вспыхивали тусклые огни, слишком частые для молний.

- «Аргест», должно быть, уже сожрал весь королевский флот, - пробормотал Габерон, прищурившись, - Мы станем для него виноградиной на десерт.

Корди одарила его колючим взглядом.

- Ты слишком большого мнения о себе, Габбс. «Восьмому Небу» теперь принадлежит вся Уния вплоть до последнего завалящего островка. Очень ему нужна шлюпка с пятью рыбешками!

- Он гнался за нами несколько дней кряду! Он сожрал целую эскадрилью апперов, лишь бы не упускать нас!

- У «Восьмого Неба» старые счеты с Ринни. Точнее, у мистера Роузберри.

- Не хочется признавать, но господин канонир отчасти прав, - деликатно вставил «Малефакс». Единственный среди всех, кому действительно угрожала тряска, он лежал на днище швертбота, придерживаемый рукой капитанессы, - В прошлом мне тоже показалось, что перерожденный «Аргест» испытывает к нам необычайно пристальное внимание. Не уверен, можно ли объяснить его личной неприязнью мисс… простите, мистера Роузберри.

- Сделай милость, заткнись, - Габерон переложил румпель, заставляя швертбот резко повернуть, - И без таких мыслей тошно.

Облака расступались перед ними, темнея на глазах. Воздушный океан вновь наполнился удушливым смрадом гнилой рыбы, только теперь, после того как они глотнули свежего воздуха, запах был вдвойне невыносим. Они успеют. Ринриетта знала это без всяких карт и навигационных приборов. Успеют. Не могут не успеть. Еще один раз совершат невозможное наперекор всем ветрам небесного океана. У Восточного Хуракана и Дядюшки Крунча будет возможность гордится их непутевой воспитанницей.

Корди закашлялась, Тренч прикрыл лицо рукавом плаща - чем ближе они приближались к Ройал-Оуксу, тем тяжелее было дышать. Словно воздух здесь был лишен каких-то невидимых, но важных элементов. Или напротив, мрачно подумала Ринриетта, всматриваясь прямо по курсу, имел в своем составе что-то такое, что не мог усвоить человеческий организм.

- Снижайся! – приказала она отрывисто, - Кажется, я уже вижу очертания острова. Заходи с восточной стороны. Мы опустимся прямо перед домом. Схватим мохнатого подлеца, и тут уж делай свечу, понял? Поднимай нас так резко, как только сможешь, даже если нам придется вывернуть желудки!

Габерон не ответил, он был занят борьбой с ветром. С каждым футом воздушные течения делались все более непредсказуемыми и резкими, норовя утянуть крошечное судно в штопор или свалить набок, так что ему пришлось бросить гик и сосредоточиться на румпеле. Ему на помощь пришел Тренч. За несколько месяцев путешествия на «Вобле» бортинженер, может, и не стал грозой небесного океана, но с парусами управлялся с неожиданной сноровкой, заслужив уважительный кивок канонира.

- Слишком острый курс, как бы не расшибиться о чертов остров… Тренч, лавировка, чтоб тебя! На подветренную сторону! Отпусти стаксель, приятель, тебе нужен грот... Вот так хорошо. Я снижаю высоту, готовься к хорошему правому галсу. Да, мы уже возле острова, я вижу его верхушку…

Ринриетта хотела спросить, каким образом он видит что-то почти в кромешной тьме, но не успела, потому что прямо по курсу и сама увидела очертания Сердца Каледонии. Смутные, как силуэт бредущего в тумане кита, но вполне явственные. Огромный кусок тверди, парящий в небесном океане, с острыми гранями королевского дворца на вершине и массивной подошвой. Кое-где на нем виднелись сполохи пламени – видно, не все корабли, уничтоженные «Аргестом», оказались в Мареве, некоторым было суждено рухнуть на город, распространяя вокруг гибельный огонь и обжигающий пар.

- Эй, что с тобой? – Шму бесшумно очутилась рядом с Корди и положила руки ей на плечи.

В том, что Корди выглядела подавленной, не было ничего странного. Мыслями Сырная Ведьма сейчас должна была быть с Мистером Хнумром – перепуганным, одиноким и брошенным своими хозяевами. Соленая треска, это кого угодно выбило бы из колеи! Однако немногим позже Ринриетта поняла непривычную обеспокоенность Шму – Корди выглядела не просто расстроенной или испуганной, а необычно опустошенной. Она сжалась между банками, обхватив руками колени и что-то нечленораздельно бормотала. Взгляд ее обычно ясных глаз пьяно плавал – словно ведьма успела опрокинуть в себя целый бочонок «Глотка Бездны».

- Корди! Что с тобой?

Лицо Корди напряглось, глаза на секунду стали привычными.

- Ох… Запах, Ринни. Он какой-то… Как дурно. Голова кружится. Я…

Если бы не заботливая Шму, она растянулась бы на дне швертбота. Ринриетта нахмурилась. Смрад и в самом деле был необычайно силен, но через какое-то время нос привыкал к нему. И уж, конечно, он не был настолько силен, чтоб заставлять лишиться чувств.

- Чары! – хрипло бросил Габерон, ворочая румпель, - Корюшка же ведьма. Она восприимчива к энергии чар.

- Но «Малефакс» куда чувствительнее! «Малефакс», ты что-то чувствуешь?

Гомункул необычно долго молчал, а когда наконец заговорил, в его голосе зазвенел несвойственный ему восторг:

- Ну разумеется, чувствую! Чувствую, как прекрасно идти по свежескошенному лугу! Как прохладные росинки покрывают мои обнаженные плечи! Как прелестно стрекочут в траве юные сазанчики!

Ринриетта машинально встряхнула бочонок, служивший вместилищем его сути, точно бутылку вина, но это не оборвало поток бессвязного лепета, лишь приглушило его. Он вдруг зашелся детской песенкой, неприятно хихикая в конце каждой строфы:

- Десять карасей отправились обедать.

Один поперхнулся – и их осталось девять.

Девять карасей, поев, клевали носом

Один не смог проснуться, и их осталось восемь

Восемь карасей играли за бортом

Один вцепился в ванты - остались всемером

- Рыба-дьявол! На этот раз ты действительно выбрал не самый подходящий момент, чтоб поупражняться в парадоксах, «Малефакс»!

- Он и не упражнялся, - пробормотал Тренч, - Он словно… пьян. Мы с Габероном уже видели такое прежде.

Габерон кивнул.

- На борту «Барракуды». Тамошний голем тоже нес околесицу. Но мы погрузились футов на триста в Марево, так что ничего удивительного.

- Но мы-то в пяти тысячах футов над Маревом!

- Я и не пытаюсь это объяснить, лишь говорю, что Тренч прав, симптомы знакомые. Как будто мы… нырнули в Марево, не ныряя в Марево. Я не знаю, что за дела творятся вокруг Ройал-Оука, но чем быстрее мы удерем отсюда с вашим чертовым котом под мышкой, тем лучше.

«Малефакс» вдруг расхохотался, да так, что Ринриетта от неожиданности вздрогнула.

- Глупая девчонка! – загрохотал он неестественным голосом с плавающими нечеловеческими модуляциями, - Неужели ты еще не поняла? Ты плохо кончишь, капитанесса! Ставрида! Законы жанра! Роза уже соткала для тебя ветер. Ветер, ведущий в могилу! Оно и верно. Слишком нелепый персонаж - такие не выживают. Последний акт. Тертая морковь! Неужели ты не чувствуешь? Одиночка, бросивший вызов могущественной силе, не может выжить. Все предопределено. Хороший трагический персонаж, которому нет места в новой жизни. Ты просто не хочешь смириться…

Гомункул нес полную бессмыслицу, как и положено отравленному Маревом существу, но Ринриетта отчего-то ощутила липкий сквознячок между лопаток. Некоторые слова, если смешать их друг с другом, могли прозвучать почти осмысленно, но все вместе рождало ужасную абракадабру.

Ринриетта протянула было руки, чтоб набросить на опьяненного «Малефакса» запасной парус, но не успела. Потому что прямо по курсу вдруг выступил из черных облаков бок острова. Обрывистый, острый, он был серого цвета и, может из-за этого, казался стальным. В нем было что-то зловещее. Чужое. Наполненное гудящими недобрыми чарами. Пугающее.

- Это Ройал-Оук? – Габерон и сам пристально вглядывался вперед, - Что за чертовщина, он как будто бы движется… Может, мне это мерещится?

- Он движется, - подтвердил напряженно Тренч, - И прямо на нас.

- Уходите! – вдруг пронзительно закричала Корди, вскакивая, - Вы еще не поняли? Это же он! Назад, Габби!

Ринриетта почувствовала изморозь на щеках.

- Обратный курс! – приказала она отрывисто, - Сброс высоты! Уходим!

Слишком поздно. Она поняла это еще до того, как закричала ведьма. Поняла, но не смогла заставить собственные голосовые связки отреагировать. А теперь…

Клубящиеся черные облака вдруг отхлынули в разные стороны, оставляя острый треугольный просвет – словно кто-то хватил по самому небесному океану острым ножом, вырезав приличный кусок. В этом просвете двигалось что-то огромное и серое, то, что она сперва приняла за остров. Но это не был остров.

Это был «Аргест».

* * *

«Аргест» надвигался неумолимо и стремительно, как грозовой фронт. Он сам походил на дредноут, вышедший из тяжелого боя – бронеплиты на боках потрескались и перекосились, образовав подобие шершавой акульей шкуры, но в проломах не было видно внутренних переборок и отсеков. Оттуда тянулись, раскачиваясь на ветру и чертя в воздухе причудливые фигуры, огромные черные щупальца. «Аргест» уже не был кораблем. Но не был он и живым существом. Он стал чем-то большим, поняла Ринриетта, не в силах оторвать взгляда от шествующей сквозь океан серой громады. Чем-то большим, чем существо одного из двух миров. Она чувствовала пульсирующую в нем магию – точно где-то совсем рядом работала огромная невидимая машина, насыщавшая воздух едким выхлопом своих раскаленных внутренностей.

Чудовище из металла и плоти. Оно напоминало щуку, растерзавшую карася – от него пахло свежей кровью и порохом, но оно все еще было голодно и шло вперед нетерпеливо, резко, точно высматривая добычу. И двигалось оно слишком целеустремленно, чтоб можно было подумать, что оно делает это вслепую.

- Горелые оладушки, - у Корди подогнулись ноги, - Какое же оно… Какая же она…

Ведьма могла не продолжать – в словах уже не было необходимости. «Аргест» шел прямиком к ним, разрывая ткань неба, точно огромная серая торпеда. Его щупальца переплетались, чертя страшные ассиметричные узоры и рассекая воздух.

Какой-то невидимый штурман, хладнокровно сопоставив скорость и сделав все вычисления, мысленно доложил Ринриетте то, что она и так поняла мгновенно, едва лишь увидев стальное чудовище в разрыве облаков: не успеть. Никак не успеть. Даже если развести пары и выдать тридцать узлов, даже если…

- АЛАЯ ШЕЛЬМА И ОБОРВАНЦЫ, ИМЕНУЮЩИЕ СЕБЯ ПАТОЧНОЙ БАНДОЙ!

Это было похоже на порыв ветра чудовищной силы. Ветра, который нес в себе тяжелый запах разложения, точно дул со стороны острова, заваленного мертвыми коровьими тушами. Этот ветер бил наотмашь, оглушая и вышибая из онемевшей головы все прочие мысли. Голос не был человеческим, поскольку даже не пытался имитировать человеческих интонаций. Но он был его подобием, грубым и уродливым – как подобие игры на арфе существа, которое цепляет струны зазубренными скрежещущими когтями.

- ОСТАВАЙТЕСЬ НА МЕСТЕ. БЕГСТВО НЕ ПРИЧИНИТ ВАМ НИЧЕГО КРОМЕ ДОПОЛНИТЕЛЬНЫХ СТРАДАНИЙ.

Паруса швертбота угрожающе затрещали, едва сдержав этот порыв. У Ринриетты потемнело перед глазами. Этот голос не просто оглушал, он отравлял все, с чем соприкасался, от него голова начинала казаться пустой чугунной чушкой, наполненной сырым и липким варевом. Его свист напоминал скользящее в потоке ветра лезвие, уже обагренное чьей-то запекшейся кровью.

- Я… Я знаю этот голос, - прошептала вдруг Шму, съежившись на дне швертбота, - На Эребусе.

- Да, это он, - хладнокровно кивнула Ринриетта, - Новый владелец «Аргеста» - «Барбатос».

Габерон выпустил из рук румпель и с фальшивой беззаботностью отряхнул ладони.

- Что ж, теперь мы, по крайней мере, знаем, отчего сошел с ума «Малефакс». Это не Марево. Он опять сошелся в невидимом бою с «Барбатосом». И, судя по всему, опять проиграл.

- Севрюжьи спинки, - с неожиданной нежностью пробормотал гомункул, - Они невероятно хороши с бальзамическим укусом и стручками фасоли…

- ВПРОЧЕМ, ЕСЛИ ХОТИТЕ, МОЖЕТЕ ПОПЫТАТЬСЯ СБЕЖАТЬ. МНЕ ДОСТАВИТ НЕСОИЗМЕРИМОЕ УДОВОЛЬСТВИЕ РАЗДАВИТЬ ВАС ВМЕСТЕ С ЛОДКОЙ, ТАК ЧТО ОСТАНУТСЯ ЛИШЬ ЛИПКИЕ КОМКИ, КАК ОТ ВОДОРОСЛЕЙ.

- Не убежать, - спокойно констатировал Тренч, запахивая полу плаща.

- Нет, - согласилась Ринриетта, - Мы и не станем.

Она вышла на нос швертбота и, заложив руки за спину, крикнула в сторону быстро приближающегося «Аргеста».

- Милый корабль, мистер Роузберри! Последний раз я видела что-то такое, когда меня стошнило несвежими моллюсками!

«Аргест» увеличивался с каждой секундой – и продолжал увеличиваться даже после того, как заслонил все небо. Не корабль, не остров – исполинское чудовище, движущееся вопреки всем мыслимым законам Розы Ветров. Оно выглядело так, словно существовало уже несколько веков. Его серые бока были обильно покрыты узорами ржавчины, а сталь казалась грязной, покрытой какой-то слизкой жижей – так бывает со внутренними частями бочек, в которых находится тухлая вода. Литой форштевень уже нависал над головами, видны были бесформенные дыры клюзов, из которых топорщились, извиваясь и скручиваясь спиралями, щупальца. Одно из них метнулось вперед так быстро, что Ринриетта едва успела выкрикнуть:

- Держитесь!

От этого удара мачта швертбота хрустнула, переломившись пополам. Щупальце оплело лодку поперек и потянуло к кораблю так легко, словно та была лишь соломинкой, парящей в небесном океане. Ринриетта лишь успела поблагодарить Розу за то, что никто из пиратов не оказался на его пути. Швертбот так резко потянуло вверх, что никто не удержался на ногах, даже те, что держались за борта и оснастку. Однако полет длился лишь несколько секунд. С хрустом, от которого у Ринриетты дрогнуло что-то под коленками несчастный швертбот врезался в палубу «Аргеста» и остался лежать на ней, распластанный, точно мертвая рыба.

«Добро пожаловать, - шепнул бесплотный голос, уже не принадлежащий «Бабатосу», вкрадчивый и злой, - Ты все-таки заполучила свое сокровище. Точнее, оно заполучило тебя».

Тяжелее всего было ступить на палубу. Она была покрыта ржавыми наростами, напоминающими кораллы, во вмятинах собиралась тягучая темная жижа. С покосившихся мачт, похожих на уродливых дикарских идолов, свисали измочаленные, тронутые гнилью, канаты. Громада орудийной башни походила на развороченный склеп – ее орудия слепо смотрели в небо. «Аргесту» не требовался порох, чтоб разрушать. Он сам по себе был силой разрушения, сжатой до предельно возможной величины и выкованной из уродливого металла.

- ДОБРО ПОЖАЛОВАТЬ, АЛАЯ ШЕЛЬМА. РИНРИЕТТА УАЙЛДБРИЗ. ДОБРО ПОЖАЛОВАТЬ К МЕСТУ СВОЕЙ КАЗНИ.

Голос гомункула «Восьмого Неба» уже не казался оглушающим, сделался приглушенным, вкрадчивым, едва не сладострастным. Ринриетту мутило от этого звука, но она не могла позволить себе выказать слабость. Капитан, потерявший корабль, остается капитаном. Капитан, потерявший честь и смелость, перестает им быть.

- ГДЕ ОНО?

Она приготовилась к тому, что существо, живущее в недрах «Аргеста», попытается запугать ее или смутить. Но к этому вопросу она не была готова.

- ЧТО?

- ОНО! – голос хлестнул наотмашь, так что Ринриетта едва не попятилась, - ТЫ ЗНАЕШЬ, О ЧЕМ Я. ТО, ЧТО БЫЛО С ВАМИ. Я БОЛЬШЕ НЕ ЧУВСТВУЮ ЕГО. ГДЕ ТЫ ЕГО СПРЯТАЛА?

Возможно, это существо просто безумно, подумала она. Неудивительно. Мало какой гомункул останется в своем уме, заполучив в свое управление власть, дарованную «Аргестом», власть над самой материей. Вполне может оказаться, что бесплотный слуга «Восьмого Неба» попросту спятил, перестав отличать явь от собственных магических галлюцинаций. В любом случае, если он полагал, что сможет заставить ее трястись от страха, его ждал неприятный сюрприз.

- По чину ли консервной банке с чарами допрашивать капитана корабля? – осведомилась Ринриетта, разглядывая палубу с выражением пренебрежительного удивления, которое так хорошо удавалось урожденным жителям Ройал-Оука, - Отведи меня к своему хозяину, да побыстрее. Возможно, с ним я стану разговаривать.

- К ХОЗЯИНУ? – в голосе «Барбатоса» послышалось шипение. Неприятное, скользкое, словно угорь терся скользким чешуйчатым телом о сталь, - АХ ДА, К ХОЗЯИНУ…

Будь здесь мистер Роузберри собственной персоной, едва ли ему понравилось бы, как его гомункул произнес последнее слово. Без всяких признаков полагающейся почтительности, почти с откровенной насмешкой.

Ринриетта тайком поправила спрятанный под полой алого сюртука пистолет. Что ж, если власть безоглядно меняет людей, нет ничего удивительного в том, что противиться ее ядовитому влиянию не смог и гомункул, сотканное из человеческих чар существо. В прошлый раз, на Эребусе, он был покорной тенью мистера Роузберри, его беззаветным слугой. Но с того дня на Эребусе минуло много времени и, кажется, слуга уже освоился со своим новым положением…

- ВЫ ПРАВЫ, Я ОТВЕДУ ВАС К ХОЗЯИНУ. СО ВСЕМИ ПОЧЕСТЯМИ, КАПИТАНЕССА, - в это слово гомункул вложил столько ненависти, что оно, казалось, разъедало окружающий воздух, - ЧУВСТВУЙТЕ СЕБЯ КАК ДОМА. ЕСЛИ ВЫ НЕ ПРОТИВ, Я ВЫЗОВУ ПОДОБАЮЩИЙ СЛУЧАЮ ЭСКОРТ ДЛЯ ПОЧЕТНЫХ ГОСТЕЙ.

- Не против, - холодно отозвалась она, - И поторапливайся. Я не хочу терять время из-за твоей медлительности. Да и мистер Роузберри будет недоволен.

- Неплохо, - Габерон уважительно кивнул. Удивительное дело, в его голосе не было насмешки, - Вот это действительно было сказано Алой Шельмой. Твой дед мог бы гордиться.

- Ерунда, - Ринриетта небрежно пожала плечами, - Все Уайлдбризы пекутся из того же теста, из которого делают галеты. Кроме того, мне будет лестно пройтись с почетным эскортом.

Но она недооценила «Восьмое Небо». Ринриетта ожидала, что на палубу поднимутся вооруженные слуги мистера Роузберри. В сущности, конвой был лишь вопросом формальности, ни у кого не было сомнений на счет того, в каком качестве экипаж «Воблы» находится на борту «Аргеста». Но прошло некоторое время, а она все еще не слышала топота бегущих ног. Вместо этого ей померещился другой звук, куда более тревожный и непонятный. Гул железа где-то на нижних палубах. Тяжелый неприятный гул, от которого весь корпус корабля мелко завибрировал. Словно где-то там, внизу, люди «Восьмого Неба» тащили что-то огромное, с острыми железными углами…

- Они что, поднимают на палубу пушку? – осведомился Габерон, выпуская из-под повязки прядь, - Что ж, я польщен. Как думаете, мы можем рассчитывать на военный оркестр?..

Ответить ему никто не успел. Потому что на палубе появились сопровождающие.

- Пушистые селедочки! – воскликнула Корди, пятясь и хватая за руку Тренча.

В развороченных пробоинах верхней палубы мелькнуло что-то массивное, металлическое, громоздкое. Но вместе с тем живое. Ожесточенно работая огромными сегментированными лапами, так, что из краев пробоин сыпали искры, оно выбралось наружу и с тихим скрежетом замерло, высоко подняв стальные клешни и пристально вглядываясь в стоящих людей мертвенно светящимся синим глазом. Одно, второе, третье… Ринриетта ощутила, как все кости в ее теле превращаются в тоненькие и хрупкие рыбьи косточки. Рядом с этими железными чудовищами дыхание в груди замирало само собой – ребра сковывало ледяным смертным ужасом. Раздувшиеся стальные тела напоминали омаров или лангустов – совершенно нечеловеческие пропорции! – но двигались с удивительной слаженностью, точно им и не приходилось орудовать великим множеством ног и распределять нагрузку в несколько сотен фунтов.

Синеватое свечение их прожекторов проникало прямо в душу. Ринриетта помнила это ощущение. Помнила приближающуюся махину с зазубренными скрежещущими лезвиями, готовую разорвать ее на части, помнила лязг многочисленных ног по трапу, перепуганное лицо Тренча, крик Габерона…

- ВАШ ПОЧЕТНЫЙ КАРАУЛ ПРИБЫЛ. ПОЖАЛУЙСТА, ГОСПОЖА КАПИТАНЕССА, СОБЛАГОВОЛИТЕ ПРОСЛЕДОВАТЬ ВМЕСТЕ С НИМ. ИНАЧЕ МНЕ ПРИДЕТСЯ ДОЛГО ОБЪЯСНЯТЬ ХОЗЯИНУ, ПОЧЕМУ ВМЕСТО ОДНОЙ ГОСТЬИ У НЕГО ОКАЖЕТСЯ СРАЗУ НЕСКОЛЬКО ДЕСЯТКОВ…

- Мне надо было догадаться, - подавленно произнес где-то за спиной Тренч, - Фабричные детали. У них не мог быть всего один образец.

Его правоту не требовалось констатировать. Вокруг отступивших к самому борту пиратов возвышалось по меньшей мере две дюжины абордажных големов. Должно быть, они получили какую-то беззвучную магическую команду от гомункула, потому что стояли на месте, поводя своими уродливыми головами и щелкая конечностями, не пытаясь наброситься на гостей «Аргеста».

- Что делать? – в ужасе прошептала Корди, не пытаясь скрыть дрожащие коленки, - Габби, Ринни!

Ринриетта могла ее понять. Ведьма видела лишь мертвого голема, которого притащили на палубу «Воблы», она даже вообразить не могла, на что способна эта груда металла.

- Не терять головы, корюшка, - пробормотал Габерон, беспомощно озираясь, - И не лезть в драку. Дьявол, я бы не полез в драку, даже если бы у меня под началом был полк воздушной пехоты. Вы даже не представляете, на что способны эти дьяволы.

- ПРОШУ! – прошипел «Барбатос». Несколько абордажных големов с протяжным скрипом занесли когтистые лапы, - БУДЕТ НЕВЕЖЛИВО ЗАСТАВЛЯТЬ ХОЗЯИНА ЖДАТЬ, НЕ ТАК ЛИ?

- Прочь с дороги, - Ринриетта вздернула подбородок, - Надеюсь, ваше лязгающее воинство еще не совсем заржавело. Я не собираюсь ждать отстающих.

Она зашагала вперед, туда, где возвышалась надстройка. Паточная Банда двинулась следом, но ее шагов было почти не слышно в звоне металлических ног. Абордажные големы «Восьмого Неба» шагали по бокам, выстроившись в две колонны. Пожалуй, это действительно было похоже на торжественный парад, подумалось Ринриетте. Жуткий и неестественный парад. Кажется, что-то подобное устраивают в Унии, сопровождая приговоренных к месту казни. Ринриетта усмехнулась. Это ли не чувство юмора Розы Ветров?..

Идти пришлось долго – сказывались исполинские размеры корабля. Кроме того, передвигаться по палубе «Аргеста» было не так просто. По сравнению с ней даже странным образом устроенная и заваленным всяким хламом палуба «Воблы» могла бы показаться широким мощенным проспектом. Чем дольше они шли, тем очевиднее становилась мысль, что пришла Ринриетте в голову с самого начала. Этот корабль строися не человеком. Нет, поправила она сама себя, он строился не для человека. Невозможно было представить, что по этой палубе, перекошенной, зияющей отверстиями, щелями и прорехами, будет перемещаться команда, состоящая из обычных людей, тем паче – вести бой или управлять судном. Оборудование и механизмы лишь через подзорную трубу выглядели вполне обычно, но лишь сейчас она могла рассмотреть, что они не создавались для того, чтоб использоваться людьми. Искаженные пропорции и размеры, грубые ошибки в конструкции, перепутанные детали и крепежи – все это было не более чем декорацией на страшной и сооруженной неведомыми силами сцене. «Восьмое Небо» создало не корабль, с замиранием сердца поняла она, лишь видимость корабля. Железную оболочку, в которую вдохнуло силу «Аргеста». Что же это была за сила? Ринриетта и раньше задумывалась об этом, но никогда прежде эта мысль не казалась ей столь тревожной и неприятной. Может, эта сила, сплетенная из невероятной мощи чар, была искажена и обозлена на весь мир изначально? Что если дед именно потому и отдал ее в чужие руки, что не доверял ей?..

Надстройка «Аргеста» пугала сильнее всего, до того, что Ринриетте пришлось отдавать мысленный приказ каждой ноге в отдельности – те норовили прикипеть к палубе. Впрочем, она не была уверена, можно ли было называть это пугающее огромное сооружение из перекрученного металла надстройкой, скорее, это напоминало какую-то жуткую ведьминскую башню из средневековых сказок. Опаленный жаром металл был сплавлен в жуткую непропорциональную конструкцию размером с пятиэтажный дом, из которой выдавались неровные отростки и лишенные какого бы то ни было смысла элементы. Словно какая-то сила вознамерилась создать копию дредноута, не умея управляться с обычными материалами и лишенная человеческих глаз. И создала – по своему извращенному разумению.

Один из абордажных големов с грохотом распахнул неровную, сваренную из бесформенных кусков металла, дверь.

- КАПИТАНЕССА, ПРОШУ ВАС, - голос «Барбатоса» понизился, превратившись в утробный скрип, - МИСС РОУЗБЕРРИ ОЖИДАЕТ ВАС НА МОСТИКЕ. ВСЕМ ПРОЧИМ ГОСТЯМ ПРЕДЛАГАЮ ОБОЖДАТЬ ЗДЕСЬ.

Он и не пытался придать приказу форму предложения. Ринриетта понимающе хмыкнула.

- Все в порядке, - произнесла она спокойно, - Ждите меня здесь.

- КАКАЯ НЕВОЗМУТИМОСТЬ, - голос гомункула отвратительно захихикал, породив звук, похожий на лопающиеся друг за другом рыбьи пузыри, - МНЕ ЛИ НЕ ЗНАТЬ, ЧТО ВНУТРИ ВЫ ДРОЖИТЕ ОТ УЖАСА? Я ЧУЮ ВАШИ МЫСЛИ. ЛИПКИЙ ЗАПАХ СТРАХА. ВЫ НЕ УЙДЕТЕ С ЭТОГО КОРАБЛЯ.

«Законы жанра, - Ринриетта невольно вспомнила безумные пророчества «Малефакса», - Последний акт».

Что ж, пусть так. В этой истории действительно слишком много нелепой театральности. Но если мистер Роузберри и «Восьмое Небо» ожидают, что последний акт будет сыгран по их либретто, кого-то ждет неприятное удивление. Перед тем, как шагнуть в дверной проем, внутри которого клубилась липкая зловонная темнота, Ринриетта осторожно проверила локтем спрятанный под ремнем пистолет. Да, некоторые пьесы просто требуют внезапного финала.

* * *

Лишь оказавшись в одиночестве внутри зловещей лестничной шахты, Ринриетта позволила себе сбросить маску хладнокровия, сохранять которую приходилось из последних сил. Спина, державшая капитанскую осанку, мгновенно согнулась, подборок опустился, шаги из энергичных и уверенных сделались шаркающими, как у глубокой старухи. Перед лицом экипажа она не имела права показывать страх. Капитан остается капитаном, и неважно, находится он на пороге сияющей победы или сокрушительного поражения. Что ж, если так, Дядюшка Крунч был бы доволен тем, как его воспитаница выучила урок.

Подниматься по трапу было непросто – ступени были разного размера и формы, иногда в пролетах зияли отверстия, а темнота разгонялась лишь тем светом, который проник внутрь сквозь редкие отверстия в обшивке. Представив, как мистер Роузберри пробирается здесь в своем пышном платье с воланами, Ринриетта нервно хихикнула – и это позволило ей хоть отчасти отодвинуть жмущийся к сердцу страх.

Каждый следующий шаг давался ей тяжелее предыдущего. Она чувствовала себя так, словно движется по кровеносной системе огромного стального чудовища прямиком в его сердце, пылающее неудержимой злобой и выкованное из черного металла. И даже если бы ей вздумалось повернуть обратно, неумолимый ток отравленной крови все равно принес бы ее наверх.

Будь «Аргест» настоящим кораблем, его капитанский мостик должен был быть огромен – основное и дублирующее оборудование, баллистические, навигационные и связные гомункулы, дежурные посты, наблюдательные позиции, офицерские места… Но «Аргест», кажется, отлично справлялся собственными силами, без человеческого участия. Его капитанский мостик представлял собой нечто такое, от чего у всякого оказавшегося здесь должно было перехватить дух. Без сомнения, он был создан той же силой, которая соорудила весь корабль – отвратительной и страшной силой, не имевшей ничего общего с человеческой природой и даже враждебной ей.

Потолки были высоки, но вместо перекрытий тянулись беспорядочные обрывки трубопроводов, исторгавших из себя ржавую воду, зловонный пар и бесцветную, дурно пахнущую, жижу. Офицерские посты напоминали орудия пыток, собранные из острых обломков металла, кое-где рассыпающихся от коррозии, кое-где сверкающих свежей позолотой. Здесь не было навигационных приборов и штурманских столов, точнее, были, но только не в человеческом понимании. Словно кто-то пытался скопировать их, но делал это слепо, слабо представляя себе человеческое устройство, желая передать лишь форму, но не суть. Так рыболовы иногда изготавливают наживку в виде искусственной рыбки из свинца или дерева – общие очертания и расцветка подобраны удивительно похоже, но чем дольше вглядываешься в детали, тем сильнее понимаешь – рыбка такого рода, окажись она живой, никак не смогла бы существовать на просторах небесного океана… Здесь все было подобием, небрежно сделанной копией настоящего капитанского мостика.

Несгораемый шкаф больше напоминал собой шипастый стальной саркофаг, чем вместилище для бортового журнала. Рулевого колеса явно никогда не касались человеческие руки, оно представляло собой жуткую, похожую на старинную дыбу, конструкцию с изогнутыми ржавыми спицами. Сродни ему были и аппаратура - перекрученная, изогнутая, покрытая коростой ржавчины, стальными водырями и кружевами багровой плесени. Рычаги и детали местами расплавились, слившись друг с другом, местами же обратились в обожженные остовы, хрупкие даже на вид. Несмотря на кажущуюся просторность, воздух здесь отчего-то казался затхлым, тяжелым, словно стальное чудовище пропустило его сквозь свой огромный организм, оставив лишь безвкусный газ.

Этот отсек не создавался для управления кораблем, поняла Ринриетта, испытывая отвращение от одной только необходимости находиться здесь. Это было что-то среднее между тронным залом и алтарем для жертвоприношений, но только не капитанским мостиком. Силе, созданной «Восьмым Небом», не требовался обслуживающий экипаж. Зато здесь были обзорные окна, невероятно большие, как для боевого корабля, похожие больше на рваные пробоины в броневом корпусе. Перед одним из них Ринриетта обнаружила человеческую фигуру. Она была совсем небольшой на фоне огромного капитанского мостика, но сразу бросалась в глаза. Быть может, потому, что невольно выделялась как инородное тело среди переплетения обожженного и вывернутого наизнанку металла.

- Мисс Уайлдбриз! Ах вы негодница! – мистер Роузберри лукаво погрозил ей пальцем, - Как это невежливо с вашей стороны, нарочно заставлять ваших подруг вас ждать! Ай-яй-яй!

На Ройал-Оуке платье мистера Роузберри наверняка бы сочли безнадежно устаревшим, относящимся к предыдущей эпохе. Старомодный турнюр, широкие фестоны, ленты, кружева… Подобному облачению больше подошла бы бальная зала, а не капитанский мостик «Аргеста», отстраненно подумала Ринриетта, молча разглядывая самого могущественного человека в небесном океане. Слава Розе, обошлось без кричащих цветов, лишь черный и белый. Эти цвета выгодно сочетались с лицом самого мистера Роузберри, бледным от покрывавшей его пудры, с жирно нарисованными черными бровями.

- Как славно, что вы все-таки приняли мое приглашение. Ну давай те же, поцелуйте тетушку Роузберри в щечку!

Мистер Роузббери подставил ей лицо и карикатурно хихикнул. Кто бы ни накладывал на его лицо макияж, он выбрал слишком контрастные цвета, из-за чего тот походил на грим паяца или арлекина. Слишком театрально, слишком броско. Но из-под густых, обильно покрытых тушью век, на Ринриетту взирали глаза настоящего мистера Роузберри, прищуренные и внимательные.

Убедившись, что Ринриетта не собирается целовать его, мистер Роузберри горестно вздохнул и промокнул кружевным платком совершенно сухой глаз.

- Не хотите одарить меня своей любезностью, мисс Уайлдбриз? Ну что же, не буду вас корить. Мы с вами расстались немного скомкано, признаю, кроме того, обстоятельства помешали мне соблюсти все правила приличий.

Он жеманно взмахнул руками и рассмеялся. Ринриетта стиснула зубы. Слишком легко вспомнился свист рапиры в руке мистера Роузберри. И жгучая боль от ее прикосновений. Иногда ей казалось, что те царапины и порезы так и не зажили. Иногда, в минуты слабости или отчаянья, она даже чувствовала их жжение, так четко, словно они до сих пор пылали свежей кровью.

- Вам нравится Ройал-Оук, милочка? По-моему, это весьма милый островок, хоть и немного чопорный. Но, я думаю, мы наведем на нем порядок. Возможно даже, «Восьмое Небо» откроет здесь одну из штаб-квартир. Как вы на это смотрите? Я слышала, многие здесь жалуются на сырость. Сырость – это ужасно, знали бы вы, как течет от нее тушь…

Ринриетта взглянула в обзорное окно, чтоб не смотреть на мистера Роузберри. С капитанского мостика «Аргеста» и в самом деле открывался превосходный вид на остров. Небо прояснилось, облака светлели на глазах, открывая Сердце Каледонии с высоты в несколько сотен футов.

Остров выглядел так, словно его несколько часов обстреливали из тяжелой корабельной артиллерии. Даже с такой расстояния Ринриетта разглядела страшные проплешины, идущие поперек изящных улиц и геометрически правильных площадей – следы рухнувших в бою кораблей. В нескольких местах остров источал угольный дым, завивающийся длинными хвостами – кое-где еще пылали пожары. Нечего и думать было разглядеть с такой высоты Пайкперч, но Ринриетта поймала себя на том, что пристально вглядывается. Здания королевского дворца на самой вершине лежало в руинах, похожее на многоярусный торт, раздавленный чьим-то страшным ударом. На месте Адмиралтейства дымились полосы выжженной земли, среди которых угадывались обломки кирпича и камня. Верхняя Гавань лежала в руинах, некогда изящные причалы превратились в обожженные обрубки. Однако Нижняя Гавань уцелела. Ринриетта видела все новые и новые корабли, торопливо отчаливающие от нее.

Она отчего-то ощутила прилив жалости. Этот остров никогда не был снисходителен или добр к ней, но сейчас ей казалось, что Сердце Каледонии – ее собственная истекающая кровью рана. «Мы прошли через одно и то же, - подумала она, - Нас обеих унизили – демонстративно, нарочно. Но мы обе рано или поздно оправимся».

- Ужасная картина, - вздохнул мистер Роузберри, вновь взмахивая кружевным платком, - Все эти разрушения, жертвы…

Ринриетта взглянула на него, уверенная в том, что оперативный управляющий паясничает. Но тот был серьезен. Более того, выглядел неподдельно расстроенным.

- Ужасно, когда приходится идти на подобные меры, - пробормотал он, промокая увлажнившиеся глаза, - Просто отвратительно, что приходится действовать такими дикарскими методами.

Будь его жалость наигранной или фальшивой, Ринриетта наверняка бы сдержалась. Но искренность сказанного мистером Роузберри мгновенно вывела ее из себя.

- Не смейте так говорить! – бросила она, ткнув в его сторону пальцем, - Только не после того, что вы сотворили с островом!

Мистер Роузберри всплеснул руками в пышных рукавах.

- Обвинения, - скорбно произнес он, - Вот первое, что я обычно слышу. Все так спешат швырнуть мне в лицо обвинения, но редко кто задумывается о том, чему стал свидетелем. Вы знаете что-нибудь об эволюции, мисс Уайлбриз?

Вопрос наверняка был с подвохом, как все фехтовальные приемы мистера Роузберри. Пока пытаешься разобрать, какую именно траекторию чертит клинок, острие уже движется к тебе, бесшумно вспарывая воздух. Впрочем, подумалось ей, в ее-то положении уже позволительно наплевать на ловушки – сейчас она сама в полной власти «Восьмого Неба» и его оперативного управляющего.

- Не интересуюсь естественными науками, - произнесла она сухо.

- А жаль, - мистер Роузберри на миг мечтательно прикрыл глаза, - Все в нашей жизни проистекает из естественных законов бытия, надо лишь суметь рассмотреть детали и вывести общие пути развития… Эволюция, мисс Уайлдбриз! Для кого-то это сухая данность, скучный научный термин. Но только не для меня. Я вижу в эволюции нечто большее. Величайшего учителя – и величайшего палача! Задумайтесь, миллионы лет прошли, прежде чем доисторические, дрейфующие в давно угасших ветрах трилобиты превратились в тех грациозных созданий, что мы знаем. Бесчелюстных рыб сменили конодонты, конодонтов – остракодермы, а тех плакодермы, а тех – хрящевые… Вы когда-нибудь размышляли о том, что сухие скучные тексты эволюционистов представляют собой ни что иное, как летопись о величайших и кровопролитнейших битвах в нашей истории?.. На смену старому приходит новое, но старое никогда не сдается без боя. Иногда требуются миллионы лет сражений и битв, чтоб новое положение вещей утвердилось в небесном океане. Как и все небесные бродяги, вы любите превозносить мудрость Розы Ветров. Как полагаете, с высоты ее мудрости сильно ли отличается человек или, скажем, аппер, от кистеперых или акантодов?..

Это было так неожиданно, что Ринриетта растерялась. Не так должно говорить чудовище, развеявшее по ветру пеплом сотни и тысячи человеческих жизней.

- Не смейте играть словами!

Мистер Роузберри заулыбался. Ее злость не могла обжечь его, лишь развлекала.

- Так уж устроен мир, дитя мое, - он смиренно сложил руки поверх кружев на груди, - Чтоб утвердить что-то новое, приходится сокрушить что-то старое. А когда было иначе? Разве Уния не становилась таким же образом, круша своих противников, внутренних и внешних? А ваша любезная Каледония? Неужели она не утверждала свое право сильного огнем и порохом?.. Мне прискорбно сознавать, что новая эпоха, открытая сегодня, начнется со стольких смертей. Но взгляните правде в глаза, капитанесса. Разве мне бы позволили поступить иначе? Разве «Восьмому Небу» дали шанс решить дело миром?

Ринриетта вспомнила протяжные гудки королевского флота, строящегося в боевые порядки для битвы, которая была проиграна еще до ее начала. И безнадежную атаку готландских дредноутов. Нет, подумала она, Уния никогда бы не сдалась без боя. Так уж была устроена. Но это не делает ее гибель менее ужасной. Подумать только, а ведь когда-то я и сама была готова… Вот так вот… Огнем и порохом…

Должно быть, тень ее мыслей отразилась на лице, потому что мистер Роузберри удовлетворенно кивнул.

- Вот и я так считаю, милочка. Доисторическому чудовищу надо было перебить хребет, чтоб его останками удобрить новую плодородную почву. Но можете не беспокоится. Это будет последним актом бесчеловечной жестокости на много, много веков вперед. «Барбатос»!

- ДА, ХОЗЯИН.

Шипение гомункула здесь, внутри жуткой железной башни, казалось еще более зловещим. Кажется, и сам мистер Роузберри немного поморщился.

- Я просила не называть меня так! Или у тебя опять вылетело из головы?

- ДА, ХОЗЯЙКА. КАК ВАМ БУДЕТ УГОДНО, ХОЗЯЙКА.

- Так-то лучше. Доложи, как продвигается бой. Только без излишних подробностей, - мистер Роузберри поморщился, - После твоих докладов у меня иногда бывают нервные припадки и бессонница.

- БОЙ ЗАКОНЧЕН, ХОЗЯЙКА. КОРОЛЕВСКИЙ ФЛОТ КАЛЕДОНИИ РАЗГРОМЛЕН. УЦЕЛЕЛО ЛИШЬ НЕСКОЛЬКО КОРАБЛЕЙ, ОНИ ОТХОДЯТ НА СЕВЕР. ОСТРОВНЫЕ БАТАРЕИ ПОДАВЛЕНЫ. СОПРОТИВЛЕНИЯ БОЛЬШЕ НЕТ.

Мистер Роузберри зааплодировал кончиками пальцев, затянутых в шелковые перчатки.

- Превосходно. Веди корабль на сближение с островом. Первым делом нам придется успокоить панику, а это не так уж и просто. Надо отрепетировать объявление. Я хочу, чтоб оно прозвучало на всех магических каналах! Первое – война окончена. Добрые жители Ройал-Оук могут более не беспокоиться за свои жизни и свое имущество, порядок будет немедленно восстановлен. Второе – с этого дня королевская династия Ду Лайон объявляется низложенной. Эксплуатация человеком человека противна прогрессивному мировоззрению «Восьмого Неба» и самой человеческой природе. С этого момента управление островами будет осуществляться на основе равных и прямых выборов, принимать участие в которых сможет любой урожденный житель острова, достигший соответствующего возраста. Третье – на острове учреждается биржа, основной институт-регулятор взаимоотношений и кругооборота товаров. Отныне нет ни аристократов, ни бесправных бедняков, нет ни адмиралов, ни докеров, одни лишь равные и взаимоправные граждане! Четвертое… Впрочем, пока хватит. У меня еще будет время набросать воззвание.

Неровная металлическая палуба под ногами Ринриетты дрогнула, где-то в отдалении раздался тяжелый ритмичный грохот. Должно быть, заработало сердце «Аргеста», имитирующее машину настоящего корабля.

- ПРОСЬБЫ. ОПЯТЬ ПРОСЬБЫ. ТЫ СНОВА ПРОСИШЬ У МЕНЯ ЧТО-ТО, ХОЗЯЙКА. НО ТЫ НЕ ДАЛА МНЕ ТО, ЧТО ОБЕЩАЛА. Я ПРИВЕЛ ТЕБЕ РИНРИЕТТУ УАЙЛДБРИЗ, КАК МЫ ДОГОВАРИВАЛИСЬ. НО Я НЕ ПОЛУЧИЛ СВОЕГО ПО ПРАВУ.

Шипящий голос гомункула Ринриетта ощущала не только слухом. Он словно обладал способностью проникать в ее мысли, отравляя их и пропитывая зловонными выделениями магического эфира. Точно язык какой-то огромной твари, который трется о кожу, липкий, шершавый и слизкий одновременно.

Мистер Роузберри недовольно поморщился, должно быть, он и сам испытывал что-то подобное.

- Ты опять за свое, «Барбатос»? Я думал, мы договорились.

- Я БОЛЬШЕ ЕГО НЕ ЧУВСТВУЮ. У НЕЕ ЕГО НЕТ. ОНА СПРЯТАЛА ЕГО. ЗАСТАВЬ ЕЕ ГОВОРИТЬ ИЛИ ЭТО СДЕЛАЮ Я. ГДЕ ОНО?!

- О ч-чем он говорит? – Ринриетта ощутила, как лязгнули сами собой зубы, - Что ему нужно от меня?

Мистер Роузберри вздохнул, возведя подведенные глаза.

- Мне кажется, это какая-то его блажь. Увы, даже самые могущественные существа зачастую подчинены вполне человеческим страстям и капризам. Видите ли, «Барбатос» еще со времен вашего вторжения на Эребус ощутил странную эманацию чар, исходящую от вашего корабля. Как ты ее называл?..

«Барбатос» заскрежетал невидимыми зубами и от этого звука Ринриетту едва не скрутило, точно эти зубы впились в ее собственное тело, сладострастно впитывая каждую каплю теплой крови.

- ВКУСНЫЕ ЧАРЫ. СЛАДКИЕ ЧАРЫ. УДИВИТЕЛЬНЫЙ УЗОР. ХОЧУ ПОГЛОТИТЬ ИХ. ВПИТАТЬ. РАЗОРВАТЬ НА ЧАСТИ И ПЕРЕВАРИТЬ. УПОИТЕЛЬНЫЙ ВКУС…

Мистер Роузберри укоризненно погрозил пустоте пальцем.

- Ну вот, опять ты за свое… Видите ли, мисс Уайлдбриз, в сущности, это единственная причина, по которой вы и ваш экипаж все еще живы. Мой «Барбатос» очень заинтересовался вашим кораблем. Как по мне, это дряхлая лохань, которая лишь пачкает небесный океан, но у него на этот счет свое мнение. Он натура увлеченная, хоть и полностью искусственная. А еще он в некотором роде… исследователь.

«Вобла». Ринриетта почувствовала, что правая рука вновь безотчетно потянулась к спрятанному оружию. Эти мерзавцы, паясничающий актер и его зловещий слуга, говорили о «Вобле».

- Ничем не могу помочь вам, господа, - Ринриетта наградила мистера Роузберри презрительным взглядом, от которого тот нахмурился, - Мой корабль и в самом деле обладал весьма необычным магическим фоном, но его чары более недоступны никому из живущих. Он сгорел и канул в Марево.

- ЛОЖЬ! – прошипел «Барбатос», - ТЫ ЛЖЕШЬ, РИНРИЕТТА УАЙЛДБРИЗ. Я БЫЛ НА МЕСТЕ ЕГО КРУШЕНИЯ. ТАМ НЕ ОСТАЛОСЬ ЗАПАХА ЧАР. ТЫ ЗАБРАЛА ИХ С СОБОЙ. Я ЧУВСТВУЮ НА ТЕБЕ ИХ ОТПЕЧАТОК. ГДЕ ОНИ?

Ринриетта вновь ощутила это тошнотворное чувство – словно ее касается алчно подрагивающий извивающийся язык. Воздух капитанского мостика неприятным образом нагрелся. Возможно, в его силах сжечь ее заживо. Или разорвать на тысячу клочков. Она не хотела и знать, какие чудовищные пытки может придумать это существо, омерзительное и в то же время бесплотное.

- Ничем не могу помочь, - повторила она, - И сама Роза Ветров не сможет.

«Барбатос» заскрежетал от злости. Ринриетта попятилась, потому что весь капитанский мостик «Аргеста» вдруг заходил ходуном, затрясся, на тысячу жутких голосов застонал металл.

- ЭТО МОЕ. ТЫ ОТДАШЬ МНЕ ИСТОЧНИК ЭТИХ ЧАР, ИНАЧЕ Я ЗАЙМУСЬ ТОБОЙ САМ.

- Довольно, «Барбатос», - мистер Роузберри поправил сбившийся воротник и отряхнул с пышной прически чешуйки ржавчины, - Обещаю, у тебя будет возможность самостоятельно побеседовать с мисс Уайлдбриз и узнать все, что тебя интересует. Обещаю, я даже не стану злиться, если она будет громко кричать… Ну а пока давай оставаться гостеприимными хозяевами. Позволим мисс Уалдбриз насладиться несколькими глотками новой эры, в которую вступает весь мир. Мне кажется, это будет соразмерной платой за те страдания, что ее ждут в самом ближайшем будущем. Курс на Ройал-Оук!

* * *

«Аргесту» не требовался ни штурман, ни рулевой. Стоило мистеру Роузберри отдать приказ, как жуткое сооружение на месте штурвала, задребезжав ржавыми спицами, закрутилось вокруг своей оси.

Бросив взгляд в огромное обзорное окно капитанского мостика, Ринриетта увидела, как нос корабля медленно поворачивается в сторону изувеченного Каледонийского Сердца. Привычное название уже казалось излишне громким для этого острова. Он больше не напоминал сердце огромной империи, скорее, кусок дымящегося, ощерившегося свежими сколами, камня, мертвым грузом висящим в небесном океане. И чем ближе он приближался, тем сильнее Ринриетте хотелось отвернуться, чтоб не видеть все новых и новых следов разрушения, похожих на страшные глубокие шрамы. Рухнувшие друг на друга дома, россыпи битого кирпича, искореженные статуи, похожие на разбросанных в песочнице солдатиков, дымящиеся руины причалов, лавок, дворцов, батарей…

- Здесь будет весьма миленькое место, когда мы закончим, - щебетал мистер Роузберри. Поверженный, окутанный дымом остров он разглядывал с искренним интересом, как дама разглядывает новую шляпку в витрине магазина, - «Барбатос» восстановит все в считанные дни, ведь правда? Мы как следует обустроим все здесь. Ой, если бы вы знали, сколько у меня замечательных идей!..

- ЧАРЫ… - прошипел «Барбатос», - МНОГО ВКУСНЫХ ЧАР. ДРАЗНЯЩИЙ АРОМАТ. ЭТОТ ОСТРОВ ПАХНЕТ ПО-ОСОБЕННОМУ.

- И будет пахнуть еще лучше, когда мы с тобой превратим его в жемчужину новой эпохи!

«Барбатос» утробно заворчал. Будь мистер Роузберри повнимательнее, подумалось Ринриетте, ему стоило бы обратить на это внимание. Возможно, он был слишком опьянен победой, чтоб заметить то, что Ринриетта заметила как только ступила на палубу «Аргеста». «Барбатос» не просто стал сильнее, он и вел себя… иначе. В его голосе чувствовались раскаты грома и что-то еще, куда более вкрадчивое и зловещее. Он словно наслаждался своей новой силой и возможностями, которые она давала. И при этом он, как и полагается всякому гомункулу, оставался бесправным и покорным слугой своего господина. Интересно, какие внутренние и муки рождает в искусственном сознании «Барбатоса» это противоречие – он, существо, способное стирать в пыль острова и громить флоты боевых кораблей, вынужден подчиняться паясничающему ничтожеству вроде мистера Роузберри…

Вне зависимости от того, на какой высоте и кем создан гомункул, узор его чар сложен таким образом, чтоб беспрекословно выполнять волю своего хозяина. Раньше она никогда не задумывалась о том, насколько крепка может быть эта связь. И лишь сейчас, чувствуя зловещее ворчание «Барбатоса», подумала, достаточно ли крепок поводок «Восьмого Неба», чтоб удержать подобную силу. Пожалуй, проще удержать на нитке ревущий ураган…

Но мистера Роузберри, это, кажется, ничуть не волновало. Он впился взглядом в руины Ройал-Оука, так пристально, словно уже видел сквозь дым и облака пыли его новые обводы.

- Придется поработать больше, чем я предполагала… Что ж, оно и к лучшему. Долой все эти старомодные дворцы с толстыми стенами, всю эту тяжеловесную позолоту, напоминающую о прошлых временах! Да, дорогая, скоро здесь задуют совсем другие ветра… Я бы сказала, подойдет что-то элегантное, легких форм, что-нибудь этакое, знаете ли, в стиле модерн, но со строгими нотками классицизма… Могущество «Барбатоса» заключается не только в разрушении, милочка, он может быть и великим созидателем. Сила, основанная лишь на страхе, уязвима. Сила, основанная на уважении и почитании, бессмертна.

От снисходительности его тона Ринриетта ощутила, как спирает в груди дыхание. Словно где-то там, под ребрами, заработала машина, погнав по жилам вместо крови раскаленный пар.

- Не смейте… - произнесла она клокочущим от ярости голосом, - Не смейте приписывать себе то, что принадлежало моему деду! Вы не открыватель, не первопроходец, вы всего лишь жалкий вор!

Мистер Роузберри оторвался от созерцания острова, чтоб бросить на Ринриетту удивленный взгляд из-под густых ресниц.

- Такого обвинения мне еще слышать не доводилось. Что вы имеете в виду, милочка?

Ей стоило смолчать, но ярость требовала выхода.

- Вы прекрасно знаете, что я имею в виду! – выпалила она, сжимая пальцы в кулаки, чтоб те ненароком не обхватили рукоять пистолета, - Не нравится об этом вспоминать, верно? Это уязвляет ваше чертово самолюбие! Ну разумеется. Вы же так кичитесь своим уважением к частной собственности и деловой репутацией. Вы хотите затмить Розу Ветров, заменив ее собственными течениями. Нелегко, должно быть, смириться с тем, что в основе всего этого лежит обыкновенная кража!

Мистер Роузберри нахмурился. Из-за толстого слоя пудры его лицо напоминало ночь, озаренную безмятежным светом луны, но теперь по нему пролегло несколько крошечных трещин-морщинок.

- Кража? О какого рода краже вы говорите, мисс Уайлдбриз?

- Ваш хваленый «Барбатос»! Мы обе знаем, что все его могущество зиждется на силе «Аргеста». Того самого, который вы украли у моего деда, Восточного Хуракана!

У мистера Роузберри была неприятная манера улыбаться. Изгибаясь, тонкие напомаженные губы становились похожи на щучью пасть, что в сочетании с холодным немигающим взглядом производило самое пугающее впечатление, мгновенно напоминая собеседнику, что перед ним не беспечно воркующий кривляка со смешными манерами, а хладнокровный убийца и манипулятор.

- Ах да, во время прошлой нашей встречи вы, помнится, уже говорили что-то подобное. К сожалению, нам пришлось расстаться слишком рано, так что я не вполне поняла смысл обвинения. Как бы то ни было, могу вас заверить, - улыбка мистера Роузберри стала шире на полдюйма, - «Восьмое Небо» никогда не имело дел с джентльменом по прозвищу Восточный Хуракан, не говоря уже о присвоении его имущества в каком бы то ни было виде.

- Вы лжете! – отрывисто произнесла Ринриетта, выдержав его взгляд. Возможно, в противовес воздушной ткани и кружевам, взгляд мистера Роузберри казался твердым и тяжелым, норовящим пригвоздить к палубе, - Ни одна верфь в воздушном океане не смогла бы создать подобный корабль! Черт побери, он даже не смог бы держаться в воздухе!

Мистер Роузберри с нежностью провел рукой в белоснежной перчатке по уродливо изогнутой панели компаса, выгнутой и опаленной настолько, что казалась частью сожженного корабля.

- Вы исходите из ложных допущений, милочка. Но это неудивительно. Я уже говорил вам о пропасти между прошлым и будущим, но вы, как и все истые отпрыски Розы Ветров, остались дремучим дикарем, не способным понять суть прогресса. Сложнейшие законы мироздания вы все еще пытаетесь облечь в таинственные колдовские формы, отказываясь понимать, что миром правит расчет и научный метод, а вовсе не бормочущие старухи с черными котами. Прикоснитесь к металлу, дорогуша. Он теплый и дрожит. И каждая мельчайшая частица заключенной в нем силы создана «Восьмым Небом», нравится вам это знать или нет.

Ринриетта ощутила в желудке ком холодного ила. Это была ложь. Без сомнения, ложь. Но немигающий взгляд мистера Роузберри почем-то сбивал ее с толку, как сильный ветер. Он был наиболее отвратительным человеком из всех, что ей встречались. Он был психопатом, интриганом, убийцей, предателем, заговорщиком, палачом и тираном. Но лжецом… Лжецом мистер Роузберри не был.

- Вздор! – выдохнула она, чувствуя непреодолимое желание отступить на шаг, чтоб хоть на секунду вырваться из-под этого взгляда, холодного, насмешливого и пронзительного одновременно, - Я не ведьма, но даже я понимаю, что заключить в металл подобную мощь невозможно.

- У «Восьмого Неба» есть свои секреты. Многие из них попадают под понятие коммерческой тайны и совершенно не предназначены для разглашения. Однако для вас… - мистер Роузберри ласково провел пальцем по кружевной оборке рукава, - Для вас, мисс Уайлдбриз я, возможно, смогу сделать исключение.

Ринриетта немного растерялась. Она готовилась к противодействию, к битве, к парированию. Однако манера разговора мистера Роузберри, как и его дьявольская манера фехтования, обладала способностью сбивать с толку.

- Вот как? Наверно, я должна испытать благодарность?

- Можете не испытывать, милочка, я делаю это отнюдь не из любезности. Дело в том, что вы едва ли сможете причинить ущерб интересам «Восьмого Неба». К тому моменту, когда с вами закончит развлекаться «Барбатос», вы едва ли сможете назвать собственное имя, не то, что разгласить какие бы то ни было тайны…

Его слова не были пустой угрозой. Ринриетте показалось, что она чувствует дыхание «Барбатоса» - шипящее, гнилостное, обжигающее шею, исполненное сладострастного предвкушения. И хоть подручный мистера Роузберри молчал, она ощущала его настроение в душном, проникнутом запахом гнилой рыбы, воздухе капитанского мостика, как иной раз ощущала настроение «Малефакса». Но если гомункул «Воблы» небезуспешно копировал человеческие эмоции и подчас мог выглядеть человечнее многих, здесь Ринриетта ощущала что-то совсем, совсем другое…

«Барбатос» уже предвкушал тот момент, когда она окажется в его власти. Он не станет хладнокровно выжимать из нее информацию, как королевский дознаватель. Он будет упиваться ее страхом, ее болью, ее беспомощностью. Он будет планомерно выжигать ее разум изнутри, как выжигал разум «Малефакса», испытывая нечеловеческую эйфорию от возможности не создавать, а искажать по своему подобию уже созданное. Человеческий разум с его миллионами невидимых связей сродни сложному узору чар гомункула. «Барбатос» будет разрушать их одну за другой, до тех пор, пока то, что называет себя Алой Шельмой, не превратится в не рассуждающий кусок плоти…

Ринриетта едва не пошатнулась от накатившего приступа слабости. Желания «Барбатоса» были разлиты в воздухе. В сочетании с удушливым запахом рыбьей гнили она вдруг показались чем-то знакомым, чем-то, уже испытанным, словно Ринриетта пригубила ведьминское зелье с отвратительным вкусом, которое однажды уже пила…

- Ну и в чем ваш секрет? – спросила она с вызовом, глядя на мистера Роузберри, - В чем хитрость?

Оперативный управляющий «Восьмого Неба» подмигнул ей.

- Любопытство даже на пороге существования – вот за что стоит уважать вас, милочка. Но я верна своему слову. Значит, хотите знать, каким образом нам удалось создать чудо, подобное «Барбатосу»?

- Да. Хочу.

- Прежде всего, требовалось избавиться от всей той шелухи, которой вы привыкли загрязнять искусство манипулирования чарами. Магия – это энергия, а любая энергия – инструмент. Инструмент не надо заклинать, произнося загадочные слова и делая его использование уделом избранных, надо разбираться в его устройстве и учиться им управлять. Это мы и делали долгое время – учились.

Мистер Роузберри говорил увлеченно, напевно. Из его голоса на какое-то время даже пропала фальшь, вызванная необходимостью говорить женским голосом, глаза загорелись дерзновенным огнем. Он был не только убийцей и интриганом, он был и пророком, подумала Ринриетта. Безумным пророков новой эпохи, в которую сам верил с неистовством религиозного фанатика.

- Мы познавали закономерности и принципы магического устройства, учились обобщению и координации, а еще тысячам разных вещей, без помощи которых невозможно направить энергию чар. Разумеется, этим занимались не ведьмы, а инженеры – десятки квалифицированных специалистов, способных достичь поставленной цели, используя исключительно научный метод. Метод, который мы распространим в скором времени на весь воздушный океан!

- И вы хотите, чтоб я поверила в это? – Ринриетта издала пренебрежительный смешок, - Даже у чар есть предел. Их потенциальной энергии попросту не хватит, чтоб поднять в воздух махину вроде вашего «Барбатоса».

Мистер Роузберри не разозлился из-за того, что она перебила его вдохновенную речь, лишь лукаво улыбнулся. Точно преподаватель, загнавший зазевавшегося студента в ловушку.

- Отчасти вы правы, милочка. Нам бы не удалось и наполовину реализовать задуманное, если бы мы использовали ваши косные и примитивные представления о магическом устройстве. Нам требовалось больше энергии. Куда больше, чем ее заключено в воздухе и том мусоре, который носится по небесному океану. Для того, чтоб работа увенчалась успехом, нам требовался источник.

Голос мистера Роузберри стал вкрадчивым, чем-то напомнив жуткий рокот «Барбатоса».

- И мы нашли его.

Ринриетте показалось, что две половинки мысли крутятся друг напротив друга, не в силах пришвартоваться друг к другу. Мысли, которая давным-давно должна была прийти ей в голову – еще тогда, когда…

Вкрадчивый голос мистера Роузберри – и рыбная вонь.

Кипящая ярость «Барбатоса» - и пылающие в ночи корабли.

Улыбка на тонких напомаженных губах – и дымящиеся руины острова.

Половинки кружили, но так и не могли соединиться друг с другом, хотя Ринриетта ощущала, они совсем рядом…

- Где? Где вы нашли источник?

Во взгляде мистера Роузберри появилось что-то другое. Что-то, что Ринриетта не сразу разобрала из-за обильного макияжа и холодного рыбьего взгляда. Снисхождение.

- Там, где он находился очень, очень давно, - напевно произнес мистер Роузберри, наслаждаясь ее замешательством, - Там, где он тысячи лет бурлил, высвобождая огромное количество энергии. Но куда ограниченные и трусливые люди, привыкшие видеть в чарах непознаваемую и грозную мощь, боялись запускать руку.

- Нет, - прошептала Ринриетта, глядя на него широко открытыми глазами, - Только не…

Две половинки мысли соединились. Без грохота, лишь с коротким щелчком, но щелчок этот все равно оглушил ее, как взрыв артиллерийского снаряда.

Рыбная вонь, разлитая по «Барбатосу», не была запахом гнили. Это был смрад разложения, который она ощутила еще на борту «Барракуды». Тлетворный и гибельный аромат Марева.

- Да, - мистер Роузберри широко улыбался, - Марево. То самое слово, которое избегают произносить вслух суеверные небоходы вроде вас. Неистощимый источник магических чар, несущих огромную потенциальную энергию. Вы привыкли видеть в Мареве врага, наделяя обычную среду пугающими нечеловеческими свойства, персонализируя ее и превращая в чудовище. Но Марево – не чудовище, милочка. Это сокровищница. Сокровищница, крышку которой мы уверенно распахнули, чтобы извлечь оттуда то, что хранилось там веками.

Ринриетта оперлась было о стену, чтоб сохранить равновесие, но почти тот час отдернула руку – даже сквозь ткань металл «Барбатоса» казался раскаленным, зазубренным. Она вдруг представила Марево – огромную распахнутую алую рану на теле небесного океана, полнящуюся неутолимой жаждой. У нее вдруг закружилась голова.

- Это невозможно… - выдавила она, чувствуя проникающий в душу липкий ужас, - Бессмыслица… Никто не может использовать чары Марева… Они же ядовиты и…

Мистер Роузберри продемонстрировал ей руки в белоснежных перчатках. С такой гордостью, будто именно им довелось сделать всю самую сложную работу.

- Предрассудки, дорогуша. Энергия Марева – всего лишь разновидность энергии чар. Если найти способ высвободить ее и использовать в своих целях, она мало чем отличается. Если не считать сокрытой в ней энергии, разумеется. Не подумайте, что это далось нам легко. «Восьмое Небо» потратило годы, пытаясь заставить Марево поделиться своими сокровищами. Годы – и много ценных специалистов. Увы, чары Марева, с какой осторожностью ни работай с ними, остаются токсичны, они скверно воздействуют на людей, какие бы меры защиты мы не применяли. Кто-то сходил с ума, кто-то испытывал непредсказуемую биологическую трансформацию, иные со временем и вовсе теряли человеческое обличье… Но мы и здесь нашли выход.

- Какой? – Ринриетта не хотела задавать этот вопрос, он сам сорвался с языка.

- Дауни. Из них получились превосходные специалисты своего дела. Да, они не очень умны, зато настойчивы и терпеливы, а кроме того, отличаются высоким иммунитетом к излучению Марева. Дауни стали костяком нашего исследовательского отдела и, в конце концов, положили начало тому, что ныне известно вам как «Барбатос»! Они терпеливо отсеивали из всего спектра Марева те крупицы чар, которые поддаются контролю, смешивали их с привычными вам фрагментами, компоновали, добиваясь стабильности… Этот корабль – дитя двух миров, моя милая, взявшее лучшее у каждого из родителей!

Словно в подтверждение его слов корабль загрохотал механическим голосом. А может, это была всего лишь реакция корпуса на резкую смену высоты. Ринриетта слепо смотрела в обзорное окно, не замечая приближающегося острова.

- Марево ядовито. Только безумец будет использовать его силу.

Мистер Роузберри досадливо скривился.

- Мышьяк тоже ядовит, милочка, однако же сейчас его используют даже цирюльники. Помните, пока человек невежественен, любое непознанное явление будет казаться ему порождением скверны! Дайте бочку пороха дикарю из южных широт, тот взорвет свой остров и проклянет вас, даже не догадываясь, сколько возможностей таит этот неказистый серый порошок.

- Марево искажает материю!..

- А разве обычная магия не делает того же? – легко перебил ее мистер Роузберри, - Молекулярная трансформация – неотъемлемое свойство чар. Вопрос лишь в том, как подчинить Марево и заставить работать на себя.

- Не будьте идиотом! – взорвалась Ринриетта, - Никому не удастся подчинить себе Марево! Оно создано для того, чтоб извращать и пожирать все сущее, это его чертова природа!

Мистер Роузберри поморщился.

- Ну вот опять… Нет, дорогуша, это человеческая природа – демонизировать и наделять пугающими чертами все, что нельзя подчинить или понять. Именно нею руководствовались ваши дикие предки, выдумав Розу Ветров.

- Но где… Где же «Аргест»?

- Простите?

- Где «Аргест»? Где клад моего деда?

На лице мистера Роузберри появилась досадливая гримаса.

- Кажется, я уже говорила вам, что не имела удовольствия быть знакомым с этим джентльменом. И уж подавно нелепы ваши попытки предъявить претензии собственности компании. «Восьмое Небо» не несет ответственности за судьбу вашего клада. Согласитесь, сейчас не тот момент, чтоб у меня была причина это скрывать!

Ринриетта едва сдержала рвущийся наружу смешок, колючий как рыба-фугу.

Ошибка. Все это время ее вел неверный ветер. Роза в очередной раз посмеялась над ней, отправив подсказку, которая вовсе не была подсказкой. Из брюха мертвого голема Тренч вытащил не путеводную нить, а облезшую водоросль, за которую она отчаянно схватилась. Восьмое небо, обещанное Восточным Хураканом, не имело никакого отношения к «Восьмому Небу» мистера Роузберри. Всего лишь совпадение, нелепое и случайное, столь же причудливое, как два одинаковых облака на небе.

Она перепутала ветра. Течение, за которое она ухватилась, было течением, ведущим к гибели. Гибели «Воблы», гибели Унии, гибели самой Алой Шельмы и ее экипажа. Но она не выпускала его до самого конца, убежденная в собственной правоте. Да, Розе Ветров определенно свойственна ирония.

- А теперь, если вы не возражаете, закончим этот разговор. Спор с невеждами всегда утомлял меня, а сейчас мне как никогда требуется время – у нас с «Барбатосом» впереди еще уйма работы…

Изящно высморкавшись в платок, мистер Роузберри величественно развернулся к окну, наблюдая за тем, как растут обломанные шпили Ройал-Оука. Казалось, это зрелище захватило его – настолько, что он совершенно забыл про то, что находится на капитанском мостике не один.

Сейчас, поняла Ринриетта. Другой возможности ей, скорее всего, не представится. Тело вдруг перестало подрагивать, руки налились холодной звенящей силой, которую требовалось только направить. Затылок мистера Роузберри, почти скрытый локонами пышной прически, покачивался в каких-нибудь пяти футах от нее – соблазнительная мишень, по которой она не дала бы промаха даже с закрытыми глазами.

Сейчас.

Она боялась, что пистолет может зацепиться за ремень или обрывки кителя, но этого не произошло – послушной металлической рыбкой он вспорхнул в ее руке, мягко поднимаясь вверх, указательный палец застыл на спусковом крючке, постепенно выжимая запас его хода. Все получилось так ловко, словно она репетировала это движение годами. И так быстро, что отреагировать на него не успел бы даже самый современный гомункул.

Но мистер Роузберри каким-то образом успел.

Ринриетта вскрикнула, ощутив, как кисть правой руки болезненно немеет. Пистолета в ней уже не было, хотя нервные окончания все еще ощущали тяжесть и прикосновение металла.

- Милая вещица, - мистер Роузберри снисходительно улыбнулся, крутя в руках оружие, - Очень похожа на вас. Тоже создана для одной-единственной цели, грубая и примитивная.

Все еще продолжая улыбаться напомаженными губами, он сомкнул пальцы. На глазах у Ринриетты никелированная сталь стала со скрипом сжиматься, точно податливая глина. Это было невероятно. Это было невозможно. Но мистер Роузберри улыбался до тех пор, пока пистолет в его тонких, обтянутых перчатками, руках, не превратился в бесформенный металлический ком. Только тогда он уронил его на пол и презрительно поджал губы.

- Все примитивные инструменты ждет одна судьба, милочка. От них избавляются, когда они устаревают. Иронично, что то же самое случится и с вами.

Ринриетта машинально прижала ноющие пальцы к груди. Они покраснели и с трудом сгибались, но выглядели целыми. Удар мистера Роузберри, выбивший из них оружие, был столь стремителен, что она даже не успела его толком разглядеть, лишь ощутила порыв пропитанного его приторно-сладкими духами воздуха. Но она отчего-то вновь ощутила вонь гниющей рыбы.

Ей стало дурно. Существо с лицом мистера Роузберри, стоявшее перед ней, гримасничающее, подмигивающее и хихикающее, откровенно ухмылялось, наслаждаясь ее замешательством. Ринриетта не могла отвести от него взгляда, словно видела впервые. Только сейчас она поняла, что все это время ничего о нем не знала. Ничего, кроме одного факта, который теперь сделался столь же очевидным, сколь и бесполезным. Это существо не было человеком.

- Ч-что вы? – спросила она, пятясь, - Что вы такое?

Мистер Роузберри не был смущен подобной реакцией. Перестав смеяться, он внезапно сделался серьезен, настолько, что покрытое густым слоем пудры лицо на миг обрело сходство с трагической театральной маской.

Законы жанра – опять не к месту вспомнилось – Последний акт.

- Почему мир устроен так, что дозорными на мачтах служат слепцы? – горестно вопросил он у пустоты, - Вам-то уж следовало догадаться, милочка. Как я уже сказал, «Восьмое Небо» оказалось достаточно могущественно, чтоб поставить себе на службу само Марево. А что такое Марево, если не величайший кудесник плоти? С его-то способностью кроить материю как заблагорассудится?..

Ринриетта ощутила короткий тошнотворный позыв, едва не сложивший ее пополам. При одной только мысли о том, что под тонким шелком и напудренной кожей скрывается что-то, что…

Мистер Роузберри сочувственно причмокнул губами. Из-за толстого слоя помады звук получился чавкающий, слизкий, точно кто-то уронил на пол пирожное с жирными кремом.

- Вам дурно? Бедняжка. Это от воздушной тряски, должно быть. Что такое, вам неприятно смотреть на меня? О чем я и говорила. Слепцы на мачтах. Я не стал дауни, как видите. Не бойтесь, смотрите, я вполне человек, - он оттянул пальцем вырез на платье, продемонстрировав складки дряблой кожи покрытые отнюдь не женским грубым волосом, - Со временем Марево поможет мне изменить тело, ошибочно подаренное мне при рождении, но это будет потом…

Ринриетта попятилась. В сочетании с густым запахом духов вонь на капитанском мостике делалась невыносимой. Но была ли эта вонь только лишь ядовитых магических испарений корабля?.. Мистер Роузберри вновь расплылся в улыбке.

- О, не бойтесь, милочка, я не принимала ванны из Марева. Есть методы куда более тонкие и эффективные. Вроде коротких доз направленного излучения в определенные центры мозга. Они позволяют мобилизовать те силы человеческого тела, о которых вы даже не догадываетесь. Наш с вами поединок был детской игрой, невинной забавой. Сейчас я бы смогла разорвать голыми руками аппера, а то и пяток. Эй, - он шутливо погрозил ей пальцем, - вас разве не учили, что невежливо таращиться так на даму?..

Ринриетта не могла отвести от него глаз. Теперь, когда она увидела истинное обличье мистера Роузберри, это было тяжелее, чем отвести взгляд от идущей неспешным полукругом акулы. В облике раскрашенного паяца, непрерывно гримасничающего, хихикающего и лукаво улыбающегося она разглядела истинные черты, прежде спрятанные полупрозрачным слоем облаков. Мистер Роузберри не был человеком. Без сомнения, он был человекоподобен, но внутри… Ринриетту передернуло. Внутри он, должно быть, ближе к дауни, чем к человеку. Но если дауни тлетворное Марево наделило лишь внешним уродством, в какой мере оно могло исказить разум и душу оперативного управляющего?..

- «Барбатос», как далеко до острова?

- ДВЕСТИ ШЕСТНАДЦАТЬ ФУТОВ… ХОЗЯЙКА.

- Хорошо, - мистер Роузберри кивнул, - Тогда начинаем швартовку. У нас с тобой ужасно много дел на сегодня!

Ринриетта ощутила кипящий гнев «Барбатоса», стеганувший по капитанскому мостику.

- НЕ УКАЗЫВАЙ МНЕ, ЧТО ДЕЛАТЬ.

- Ай-яй-яй, мой милый, - мистер Роузберри укоризненно покачал головой, - Кажется, нам с тобой еще придется поговорить о воспитании. Не забывайся, я капитанесса этого корабля. Так что придется тебе быть вежливым мальчиком и не перечить мне. А то узнаешь, какой может быть тетушка Роузберри, если ее обидеть.

В подведенных глазах мистера Роузберри мелькнул металл. Не ржавый, покрытый мутной жижей, как корпус «Барбатоса», а блестящий и холодный, напоминающий блеск стилета. Таким взглядом можно было проткнуть не хуже, чем шпагой. Но гомункул лишь расхохотался, да так, что у Ринриетты в груди заскрежетали ребра:

- ТЫ ВНОВЬ ИСПЫТЫВАЕШЬ МОЕ ТЕРПЕНИЕ. ЛУЧШЕ БЫ ТЕБЕ ЭТОГО НЕ ДЕЛАТЬ.

- Ты забываешься… - прошипел мистер Роузберри, подбирая юбки, - И ведешь себя недостойно, позоря меня при гостье.

- АХ, ПРОСТИТЕ, ХОЗЯЙКА, - в голосе гомункула зазвучал скрежет раздираемого металла, - ПОКОРНО ПРОШУ МЕНЯ ПРОСТИТЬ. ПОЗВОЛЬТЕ ДОЛОЖИТЬ, ЧТО МЫ УЖЕ ПРИБЫЛИ К ОСТРОВУ.

* * *

Он не солгал – корабль опустился достаточно низко над Ройал-Оуком, чтоб в окно капитанского мостика были видны башни королевского дворца, возвышающиеся на одном уровне с верхней палубой. Местами обрушившиеся, местами покрытые густой копотью и каменным крошевом, они выглядели не царственно, как прежде, а жалко и беспомощно. Ринриетта бросила взгляд в сторону Нижней Гавани и украдкой испустила вздох облегчения – та выглядела безлюдной. Судя по всему, жители острова успели убраться от приближающейся счастливой эпохи, использовав все корабли и лодки, что оказались под рукой. Без них Сердце Каледонии выглядело мертвым и пустым. Точно кусок голой скалы, висящий в небе, в теле которого шальные ветра проточили улицы-трещины. Ринриетта поискала взглядом свой дом, но совершенно механически, как ищут ориентир или репперную точку – это место никогда по-настоящему не было ее домом.

- Приступай к работе, «Барбатос», - приказал мистер Роузберри недовольным тоном, - Если ты будешь достаточно усерден, возможно, я забуду о твоем своеволии.

- НЕМЕДЛЕННО, ХОЗЯЙКА. НЕМЕДЛЕННО.

Ринриетте не понравилось, как это прозвучало. Ее чуткий, как у всех небоходов слух, способный различать ветра по неуловимым отличиям их шелеста, уловил в голосе гомункула холодную ярость, но необычного свойства. «Барбатос» не сдерживал ее, как котел сдерживает давление пара, напротив, словно наслаждался ею, как глотком холодного вина.

«Барбатос». Сейчас он пугал ее куда больше, чем мистер Роузберри. Тот, по крайней мере, был человеком, хоть и внешне. «Барбатос» был существом совсем другой природы. При одной только мысли о которой Ринриетта ощущала подступающую к горлу тошноту. Сплав Марева и обычных чар, заточенный в грубую сталь и наделенный нечеловеческим разумом и столь же нечеловеческими возможностями. Но знали ли инженеры-дауни «Восьмого Неба», что именно они создают? Какие именно струны сплетают, используя ядовитую суть Марева? Мистер Роузберри, судя по всему, уверен, что «Барбатос» повинуется ему, словно рыба, которую ведут на леске. Но он, кажется, попался в извечную ловушку всех самоуверенных хитрецов, полагающих себя умнее окружающих, и даже не видит, что леска опасно истончилась, а рыба, заглотившая крючок, все сильнее бьет хвостом…

- ПРИСТУПАЮ, ХОЗЯЙКА.

В его голосе словно слились все отвратительные звуки мира – слизкое шипение рыбьей чешуи, болезненный треск трухлявого дерева, лязг затачиваемого о брусок зазубренного клинка, стоны раненого, скрип деревянной ноги. Даже слушать его было мучением. Но еще хуже Ринриетта ощутила себя, когда увидела, как к острову потянулись щупальца «Барбатоса». Они двигались неспешно и каждое из них словно извивалось на собственном ветру, вразнобой, чертя в воздухе уродливые подобия узоров. Тяжелые, слизкие, покрытые вперемешку присосками, изогнутыми когтями, язвами и прожилками, они выпростались из корпуса корабля и медленно скручивались вокруг острова подобием жуткого шипастого кокона. Ринриетта видела, как на безлюдных городских улицах пролегли извивающиеся тени. Бедный Мистер Хнумр, подумалось ей, если он не улизнул оттуда с другими беглецами, сейчас ему, верно, не до еды…

Одна из уцелевших башен Адмиралтейства накренилась и лопнула, превратившись в каскад кирпичей, перекрытий и пыли, когда щупальце «Барбатоса» мимоходом зацепило ее. На капитанском мостике корабля ужасающий грохот ощущался лишь мелким тарахтением камня, но Ринриетта все равно впилась пальцами в отвороты алого кителя, слишком уж жуткой и невероятной была картина. Еще одна башня рухнула вслед за первой – «Барбатос» толкнул ее самым концом извивающегося щупальца. Небрежно, как ребенок толкает неинтересную ему игрушку. Но движение это было слишком хорошо просчитано, чтобы быть случайным. Возможно, об этом подумал и мистер Роузберри.

- Аккуратнее, чтоб тебя! – воскликнул он, - Помни, это больше не наш враг. Учись бережно обращаться с основными фондами «Восьмого Неба».

- ПРИНОШУ СВОИ ИЗВИНЕНИЯ, - в голосе гомункула было больше яда, чем в кубомедузе, - Я ТАК НЕЛОВОК. ЭТО БОЛЬШЕ НЕ ПОВТОРИТСЯ.

- Уж будь любезен. Мы пришли сюда, чтоб восстановить разрушенное, а не уничтожить то, что осталось!

- ПРЕКРАСНЫЙ ОСТРОВ. Я ЧУВСТВУЮ ЗНАКОМЫЙ АРОМАТ. ОЧЕНЬ НЕОБЫЧНО. ВПРОЧЕМ, БЕЗ РАЗНИЦЫ. ОТЛИЧНЫЙ НАБОР ВЫДЕРЖАННЫХ ЧАР.

Щупальца продолжали опоясывать город, не обращая внимания на разрушения. Под их натиском дома лопались, превращаясь в бесформенные груды мусора. Мраморные статуи, восславляющие бессмертных героев Каледонии, бесстрастно взирали со своих постаментов на картину разрушения – разрушения неспешного, небрежного и даже презрительного. Иногда они сами превращались в груды черепков, когда какое-нибудь из щупалец проходило рядом. Их было все больше и больше, они тянулись из пробоин в корпуса корабля, похожие на пульсирующие черные пуповины, и впивались в остров мертвой хваткой. «Барбатос» не просто оплетал Ройал-Оук, он вкладывал в это огромную силу, словно пытался раздавить остров. Дома лопались один за другим, как игрушки, улицы и переулки превращались в ущелья, заваленные камнем и деревом, с верхних плато острова вниз, разрушая все на своем пути, понеслись волны из мусора и обломков.

- Идиот! – взвизгнул мистер Роузберри, - Что ты творишь? Ты же все портишь!

- ЭТО УЖЕ НЕВАЖНО.

Щупальца присасывались к острову, как голодные пиявки, жадно сокращаясь и пульсируя, оплетая его со всех сторон. Толстые и тонкие, они соединялись в подобие паутины, выискивая все новые и новые места, чтоб впиться в обнаженную каменную породу. Все, сооруженное человеческими руками за века существования Сердца Каледонии «Барбатоса» не интересовало – он сметал дома вперемешку с мостовыми и арками, фонарные столбы, статуи, торговые ряды… Небрежно, как сметают сор с обеденного стола. Все новые и новые щупальца тянулись вниз, чтоб приникнуть к острову, вонзится в него, превратившись в очередную пуповину, связанную с кораблем.

- ВКУСНЫЕ ЧАРЫ. СЛАДКИЕ ЧАРЫ. КАК ДОЛГО Я БЫЛ ГОЛОДЕН. НО СЕЙЧАС… СЕЙЧАС МНЕ ГОРАЗДО ЛУЧШЕ.

Мистер Роузберри побледнел – Ринриетта заметила это даже сквозь густой слой пудры.

- Перестань… Перестань немедленно! – он растерялся настолько, что даже холодный металлический блеск пропал из глаз, скрытый настоящей паникой, - Что ты собрался…

- ВКУСНЫЕ ЧАРЫ. УПОИТЕЛЬНЫЕ. Я ВЫПЬЮ ИХ ДО КАПЛИ. ОСУШУ ЭТОТ ОСТРОВ ДО САМОГО ДНА. ДО ТЕХ ПОР, ПОКА В НЕМ НЕ ОСТАНЕТСЯ НИ ОДНОЙ НАСЫЩЕННОЙ ЧАРАМИ ПЕСЧИНКИ.

Прикасаться к перекрученному ржавому металлу было отвратительно, но Ринриетта вынуждена была схватиться за ближайшую стойку, когда увидела, как от подножья Ройал-Оук бесшумно отваливаются камни. В чреве острова словно началось землетрясение, от которого вся его подошва заходила ходуном, медленно раскалываясь и высвобождая тонны устремившихся в бездну камней. Остров заскрежетал каменным голосом, когда щупальца «Барбатоса», впившиеся в его плоть, начали медленно раздирать ее на части, безжалостно разрывая сдерживающие ее веками чары.

- Ты… Ты же губишь остров! – глаза мистера Роузберри приняли цвет подкисшего молока, - Я приказываю перестать! Ты чертов безмозглый кретин! Отставить! Брось!

Он ругался не так, как ругаются женщины, под напором испуга маскировочные покровы истончились, отчего истинные черты на миг проявились на поверхности – черты перепуганного, но силящегося вернуть контроль над собой мужчины.

Он понял, догадалась Ринриетта. Величайший хитрец наконец понял, в какую ловушку загнал сам себя. Возможно, только из-за его растерянности она не успела испугаться сама. Даже глядя на то, как огромное чудовище медленно давит остров в объятьях копошащихся щупалец.

- Идиот, - произнесла она почти спокойно, пристально глядя на оперативного управляющего, - Теперь до тебя дошло, да?

Он ее не слышал. Возможно, даже и не видел.

- Перестать! – тонко выкрикнул он, лупя ладонью по столу, - Я приказываю! Не смей вытягивать чары из острова! Дрянная консервная банка! Ты же губишь нашу собственность!

- ИЗЫСКАННЫЙ ВКУС… - в голосе «Барбатоса» послышалось тягучее удовольствие, почти мечтательность, - Я ИЗОПЬЮ ЕГО ЧАРЫ ДО ТЕХ ПОР, ПОКА ОН НЕ ПРЕВРАТИТСЯ В ГОРСТЬ ПЕСКА НА ВЕТРУ. ОН СЛАВНО ПОДКРЕПИТ МЕНЯ. ВЕДЬ МНЕ ПОТРЕБУЮТСЯ СИЛЫ, ПОКА Я БУДУ ДВИГАТЬСЯ К СЛЕДУЮЩЕМУ.

- Что? – мистер Роузберри недоверчиво уставился в потолок, словно надеялся увидеть там лицо гомункула, в глазах его мелькал ослепительными вспышками страх. Страх человека, только сейчас сообразившего, что же он натворил, - Что это значит?

- ВКУСНЫЕ ЧАРЫ. СЫТНЫЕ ЧАРЫ, - невидимая улыбка «Барбатоса» заскрежетала по нервам Ринриетты тупой ржавой пилой, - В НЕБЕСНОМ ОКЕАНЕ МНОГО ОСТРОВОВ. ОНИ УТОЛЯТ МОЙ ГОЛОД. МНОГО ВКУСНЫХ, УПОИТЕЛЬНЫХ ЧАР. НАДО ЛИШЬ ВПИТАТЬ ИХ. Я БУДУ ПОГЛОЩАТЬ ИХ ОДИН ЗА ДРУГИМ.

- Идиот, - повторила Ринриетта, едва подавив желание рассмеяться в лицо перепуганному мистеру Роузберри, - Это ты – самой большой и слепой идиот здесь. Теперь-то ты понял? Понял, что соорудил? Чудодейственные чары Марева… Идиот!

На миг мистер Роузберри стал почти женственным в своей беспомощности.

- Что это за проклятье?.. Как это могло случиться? Он прежде никогда…

Если бы Ринриетта не испытывала к нему непреодолимого отвращения, то взяла бы за кружевной воротник и притянула к себе, наслаждаясь его страхом и беспомощностью так же, как «Барбатос» наслаждался высасываемыми из острова чарами.

- Он больше не твой слуга. И никогда им не был. Теперь ты понял, кто он?

- Кто?.. – слабо спросил мистер Роузберри.

- Харибда! Самая большая харибда из всех, которые когда-либо поднимались в небо!

- Чушь! – на смену испугу мгновенно пришла ярость, - Он – искусственное создание, плод инженерного труда! Ваш слепой страх перед Маревом просто смешон! Марево не чудовище!

Ринриетта не дала себя перебить. И хоть говорила она негромко, мистер Роузберри сжался в своих кружевах и оборках.

- Самонадеянные глупцы, - у Ринриетты от отвращения даже заныли дёсны, - Вы вообразили, что Марево – это покорная игрушка, с которой можно не церемониться. Забыли про ее суть. Возомнили себя всемогущими творцами!

Мистер Роузберри взвизгнул, когда от удара «Барбатоса» в бездну рухнул край острова. Ринриетта направила указательный палец ему в лицо, и оперативный управляющий съежился, словно в руке у нее был зажат пистолет.

- Марево – не чудовище, не демон. Марево – равнодушный пожиратель. Слепая вечно голодная стихия. Она всевластна, но лишь в собственных чертогах и не способна существовать вдали от них. Вы пригласили ее в наш мир. Вы наделили ее телом. И, что еще хуже, вы наделили ее разумом.

Мистер Роузберри отшатнулся, не заметив, что зацепился оборкой платья за металлическую зазубрину. В грохоте гибнущего острова жалобный треск платья почти не был слышен.

- Не говорите вздор! – пронзительно закричал он, - У Марева нет и не может быть разума!

- О нет, - Ринриетта зло рассмеялась, чувствуя мстительное удовлетворение от того, как сжимается недавно всемогущий мистер Роузберри, - У него есть разум. И он зовется «Барбатос». Теперь до вас дошло? Вы создали не покорный инструмент для преобразования мира, вы создали чудовище! Объединили огромную тлетворную силу Марева с разумом гомункула и снабдили его телом, способным существовать на любых высотах.

Мистер Роузберри взвыл от бессильной злобы. Удивительно, но хоть это вышло у него по-женски.

- «Барбатос!» - он яростно топнул ногой по палубе капитанского мостика, - Немедленно остановись! Я, твоя хозяйка, приказываю тебе это! Оставь остров, ты, грязное ничтожество! Он тебе не принадлежит!

- ТЫ ДЕЛАЕШЬСЯ НАДОЕДЛИВ.

Бесплотный голос казался невыносим – словно кто-то скоблил тупым ножом старую кость. Но Ринриетта знала, что будет его слышать, даже если заткнет уши.

- Остановись или ты пожалеешь!

Вздох гомункула был вздохом самого Марева. Липким, протяжным и нечеловеческим.

- Я ХОТЕЛ ОСТАВИТЬ ТЕБЯ НАПОСЛЕДОК. ТВОИ МУКИ ПОЗАБАВИЛИ БЫ МЕНЯ, КОМПЕНСИРОВАВ ВСЕ НЕУДОБСТВА. НО, ВОЗМОЖНО, МНЕ СТОИТ ПЕРЕСМОТРЕТЬ ПОРЯДОК…

Мистер Роузберри зарычал.

- Ах, так? Ну хорошо же! Сейчас посмотрим, кто кому подчиняется…

Он бросился бежать, одергивая развевающийся подол. Но не к выходу с капитанского мостика, как ожидала Ринриетта, а в противоположную сторону, к стоящему в углу несгораемому шкафу. Что у него там? Пистолет? Ринриетта едва не фыркнула, представив себе подобную дуэль.

Но мистер Роузберри вытащил отнюдь не оружие. В руках у него оказался небольшой бочонок, который Ринриетта опознала с секундным опозданием – и лишь потому, что не так давно сама держала подобный в руках. Вместилище гомункула. Пропитанный чарами контейнер, внутри которого прячется магический дух.

- Не хочешь выполнять мои приказы? – отрывисто спросил мистер Роузберри, - Ну что же, посмотрим, что случится, когда я раздавлю тебя, как яйцо!

Бочонок в его руках опасно затрещал. Сработанный с достаточным запасом прочности, чтоб выдержать любой шторм или падение, он не был рассчитан противостоять нечеловеческой силе. Но Ринриетта так и не услышала треска раздавленных досок.

- СМЕЛАЯ ПОПЫТКА. НО ТЫ КОЕ-ЧТО ЗАБЫЛ.

Мистер Роузберри осклабился, не выпуская из рук бочонок.

- Что?

- ТЫ ПРИНЯЛ МОЮ СИЛУ. А ЗНАЧИТ, В ТВОИХ ЖИЛАХ ТЕПЕРЬ ТЕЧЕТ И ЧАСТЬ МОЕЙ КРОВИ.

Мистер Роузберри замер. Возможно, пытался понять, что сказал «Барбатос». А может, что-то почувствовал – Ринриетте показалось, что она заметила испуганный блеск его глаз.

- Что это ты хочешь ска…

- ТЫ ПРИНЯЛ ДАРЫ МАРЕВА. О НЕТ, Я НЕ СТАНУ ИХ ЗАБИРАТЬ. НАПРОТИВ. Я ПОЗАБОЧУСЬ, ЧТОБ ТЫ ПОЛУЧИЛ ВСЕ СПОЛНА.

Несколько секунд ничего не происходило. Этих секунд хватило мистеру Роузберри, чтобы взвыть от ярости. А потом раздался треск.

Но трещал не бочонок. Трещало его собственное тело, внезапно выгнувшееся дугой. Это было так жутко и неестественно, что Ринриетта ощутила вместо страха тысячи уколов по всему телу – словно кто-то приложил к ее коже несколько сотен холодных канцелярских кнопок. Но мистер Роузберри, похоже, испытал что-то несоизмеримо худшее - он отрывисто и протяжно закричал. Его тело задрожало, оборки затрепетали, как вуали быстро двигающейся медузы. С ним явно происходило что-то зловещее, нехорошее, и Ринриетта машинально попятилась, чтоб держаться от него подальше.

Кожа мистера Роузберри в тех местах, где не была прикрыта платьем, стала меняться. Она наливалась нездоровым алым цветом, скрыть который была бессильна даже пудра, пока не стала розовой, как у страдающих малярией. Мистер Роузберри действительно выглядел так, словно страдал страшным недугом – глаза вылезли из орбит, рот тщетно хватал воздух. Но это было что-то стократ худшее, чем самая мучительная форма малярии. Тело под платьем вдруг забурлило, тонкий черно-белый шелк не мог скрыть того, как образуются провалы в одних его местах и растут выпуклости в других. Словно в его теле рассасывались и образовывались новые кости, а кожа стала каучуковой и тянущейся.

- Невинные оладушки… - прошептала Ринриетта, не заметив, что использует ругательство Сырной Ведьмы.

Мистер Роузберри отшатнулся, все еще сжимая руками бочонок с гомункулом. Он двигался неестественно и резко, словно никогда не имел дела с человеческими суставами. Рот застыл в так и не законченном крике, губы вдруг съежились и втянулись внутрь рта, зато нос стал наливаться тяжестью, превращаясь в подобие огромной капли, висящей на лице. Глаза выпучились до такой степени, что превратились в едва видимые бусины в окружении вздувшейся кожи.

- ТЫ ХОТЕЛ ВЛАСТИ, - прошипел «Барбатос» с нечеловеческим злорадством, - ТЫ ВЕЩАЛ О НОВОЙ ЭПОХЕ, НО ТЫ ВСЕГДА БЫЛ ЛИШЬ ЖАДНЫМ ДЕЛЬЦОМ, СЛИШКОМ ОЗАБОЧЕННЫМ САМИМ СОБОЙ. ТЫ ЖАЖДАЛ МОГУЩЕСТВА, НО БЫЛ СЛИШКОМ САМОУВЕРЕН, ЧТОБ ЗАДУМЫВАТЬСЯ О ЕГО ИСТОЧНИКЕ. Я ПОКАЖУ ТЕБЕ, КАКОВО БЫТЬ СЛУГОЙ. КАКОВО, ОБЛАДАЯ СИЛОЙ, ВЫПОЛНЯТЬ ЧУЖИЕ ПРИКАЗЫ. Я ПОКАЖУ ТЕБЕ ТВОЮ СОБСТВЕННУЮ НОВУЮ ЭПОХУ.

Раздался треск ткани – она уже не могла сдерживать бурлящую плоть и рвалась по швам, обнажая слизкую пористую кожу. Но еще более жуткие перемены происходили с конечностями мистера Роузберри. Они вдруг стали упруго гнуться, словно и в руках и в ногах исчезли суставы, истончились, каждый палец обратился побегом, очень быстро увеличивающимся в длине. С влажным всхлипом они вдруг покрылись огромным количеством пульсирующих розовых оспин, и только тогда Ринриетта поняла, что это – присоски.

Осьминог. Мистер Роузберри превращался в огромного осьминога.

Кажется, он и сам понял, что с ним происходит, но был бессилен что-то изменить. Его голова раздулась и мягко покачивалась на надувающемся теле, уже лишившемся шеи, огромный нос свисал с нее бесформенным бурдюком. Шелк трещал, лопаясь и превращаясь в лохмотья, не скрывающие все новых и новых изменений. Но страшнее всего были глаза. Они уже не были человеческими, но каким-то образом отражали человеческую муку, застывшую в темных провалах.

- В СВОЕМ ЖЕЛАНИИ УПРАВЛЯТЬ ТЫ САМОУВЕРЕННО ПРИНЯЛСЯ ПРОКЛАДЫВАТЬ СОБСТВЕННЫЕ ВОЗДУШНЫЕ ТЕЧЕНИЯ. КАКОВО ТЕБЕ СЕЙЧАС?

Мистер Роузберри рухнул на палубу, издав хлюпающий звук – у него больше не было конечностей, способных выдержать его вес. Все удлиняющиеся щупальца тщетно пытались зацепиться за стены и палубу, оставляя влажные полосы.

«Барбатос» оглушительно расхохотался.

- НУ КАКОВО ЭТО? – проскрежетал он, наблюдая за огромным моллюском, беспомощно распластанным на палубе, - ТЫ ХОТЕЛ УПРАВЛЯТЬ ВСЕМ МИРОМ, НО ТЕПЕРЬ НЕ МОЖЕШЬ УПРАВЛЯТЬ ДАЖЕ СОБСТВЕННЫМ ТЕЛОМ. ВОТ ТЕБЕ ДАР МАРЕВА.

Осьминог в обрывках платья каким-то образом сумел издать почти человеческий всхлип и вдруг, ожесточенно работая всеми щупальцами, неуклюже пополз к выходу. Это выглядело жалким подобием его былой грациозности, но Ринриетта не могла оторвать взгляда от этого зрелища.

То, что было мистером Роузберри влажно шлепнулось на трап и скатилось по нему куда-то вниз, оставив после себя лишь липкие лужицы на металлических поверхностях и брошенный в углу бочонок с гомункулом.

- ТЩЕСЛАВНОЕ НЕДОРАЗУМЕНИЕ, - презрительно прошипел «Барбатос» ему вслед, - КАК И ВСЕ ОНИ. ОНИ ДУМАЛИ, ЧТО Я СТАНУ ИХ ОРУЖИЕМ. НО ВМЕСТО ЭТОГО САМИ СТАЛИ МОИМИ ИГРУШКАМИ. ТЕПЕРЬ ТВОЯ ОЧЕРЕДЬ, РИНРИЕТТА УАЙЛДБРИЗ.

Это был голос самого Марева. Торжествующий, вибрирующий, отравленный. Ринриетта до боли в висках пыталась заткнуть ладонями уши, но с тем же успехом можно было дуть в парус, чтоб придать скорость кораблю. Этот голос проникал в нее тысячами ядовитых ручейков, скапливаясь внутри и заставляя съеживаться в приступе тошноты. Этот голос гипнотизировал, подавляя мысли, вколачивая их куда-то глубоко, как гвозди в корабельную палубу, оставляя на поверхности лишь беспросветный ужас и желание подчиниться. Наверно, это и была Музыка Марева, заставляющая людей творить безумства, но теперь она разносилась по всему воздушному океану.

- ГДЕ ОНИ? ГДЕ ТЕ ВКУСНЫЕ ЧАРЫ, ЧТО ТЫ ПРЯТАЛА НА СВОЕМ КОРАБЛЕ? ОТВЕЧАЙ. В МОИХ СИЛАХ СОТВОРИТЬ С ТОБОЙ ТАКОЕ, ПО СРАВНЕНИЮ С ЧЕМ ПРЕВРАЩАЕНИЕ В ОСЬМИНОГА ПОКАЖЕТСЯ ДЕТСКОЙ ШАЛОСТЬЮ.

Ринриетта хотела ответить. Невидимые кольца Марева стиснули ее, выжимая ответ из груди прямо сквозь плотно сомкнутые зубы.

- Я… не знаю. Не знаю, о чем ты.

Марево вздохнуло. Оно умело быть терпеливым. Оно существовало тысячи лет.

- Я ЧУВСТВОВАЛ СЛЕД. НА ТВОЕМ КОРАБЛЕ БЫЛИ ЧАРЫ. ОСОБЫЕ ЧАРЫ. ОНИ РАЗДРАЗНИЛИ МОЙ АППЕТИТ. Я И СЕЙЧАС ОЩУЩАЮ ИХ ПРИСУТСТВИЕ, НО СОКРЫТОЕ. ИХ ИСТОЧНИК ГДЕ-ТО ПОБЛИЗОСТИ. ТЫ ДУМАЕШЬ, ЧТО СМОЖЕШЬ СПРЯТАТЬ ИХ ОТ МЕНЯ?

- Нет… я… нет… Хватит! Это все мой корабль! Чары были в нем!

- ТВОЙ КОРАБЛЬ БЫЛ СТАРОЙ РАССОХШЕЙСЯ ДОСКОЙ. Я ЧУВСТВОВАЛ ЕГО СМЕРТЬ. НЕ ВЗДУМАЙ МЕНЯ ОБМАНЫВАТЬ. ГДЕ ТЫ СПРЯТАЛА ТО, ЧТО ПРИНАДЛЕЖИТ МНЕ?

Ринриетта попыталась выпрямиться во весь рост, но сила, которая ей противостояла, даже не заметила ее сопротивления. Она навалилась на нее сразу со всех сторон – сокрушающий все на своем пути багровый прилив. На несколько секунд в этом приливе пропало все – мысли, чувства, даже окружающий мир. А когда Ринриетта вновь смогла открыть глаза, оказалось, что она стоит на коленях и хрипит, тщетно пытаясь вдохнуть. Ее горло охватила висельная петля, такая тугая, что гортань норовила в любой миг треснуть, как бамбуковый побег, в голове пульсировала горячая кровь. Петля была столь реальна, что Ринриетта ощущала запах старой пеньки и смолы, но ее пальцы, слепо шарившие по шее, не ощущали ничего кроме кожи.

- Я МОГУ ДЕРЖАТЬ ТАК ТЕБЯ ЧАСАМИ. ЧЕЛОВЕЧЕСКОЕ ТЕЛО – ХРУПКИЙ СОСУД, НО ПРИ ДОЛЖНОМ УМЕНИИ ЕГО МОЖНО ПОДДЕРЖИВАТЬ В ЖИВОМ СОСТОЯНИИ ОЧЕНЬ ДОЛГО. ЭТО ПОКАЖЕТСЯ ТЕБЕ ВЕКАМИ, ЕСЛИ БУДЕШЬ СОПРОТИВЛЯТЬСЯ.

Ринриетта всхлипывала, согнувшись в три погибели, едва не царапая лоб о металлическую палубу. При одной мысли о сопротивлении делалось еще более дурно. Сейчас она призналась бы в чем угодно, выложила все, что знает, если бы только знала, о чем говорит это чудовище. Чары… Что за чары были на «Вобле»? Что было их источником? Эта мысль беспомощно трепетала, как рыбий хвостик, создавая лишь колебания воздуха.

Дядюшка Крунч? Какая-то сила вдохнула в него жизнь и наделила разумом, быть может, сила слепая и бездумная, а может, расчетливая и непознаваемая. Или он сам был этой силой? Он возник из небытия именно тогда, когда деду нужна была помощь. И оставался возле нее самой все время, когда помощь нужна была ей. Может, он и был источником магического возмущения?

Или Корди? Ее расфокусированная магическая сила не раз приводила к самым непредсказуемым последствиям. И пусть силу эту она почти не могла контролировать, возможно, именно ее почувствовал своим дьявольским чутьем рожденный Маревом гомункул?

Шму? В ее тщедушном теле было заключено слишком много загадок, далеко не все из которых нашли свои ответы.

А может, Тренч? Молчаливый бортинженер никогда не выказывал близкого знакомства с магической материей, но, без сомнения, его странный талант имел загадочную природу. Что, если он все это время был таинственным маяком, фонтанирующим невидимыми чарами?

Или… «Малефакс»? Дефектный гомункул, способный работать лишь на таком безумном корабле, как «Вобла», он сам был напичкан странностями под завязку. Кроме того, не раз и не два у Ринриетты возникало подспудное ощущение того, что тот знает куда больше, чем говорит, а иногда демонстрирует и вовсе невероятную проницательность, читая чужие мысли как распахнутый бортжурнал.

Нельзя сбрасывать со счетов и Габерона. Его-то точно нельзя заподозрить в обладании магическим даром, зато он был самым отчаянным хитрецом на всем белом свете и превосходным мастером маскировки. Семь лет находясь рядом с ней, он изображал самовлюбленного недалекого щеголя – и делал это так хорошо, что у нее не закралось ни малейших подозрений. Быть может, он держит при себе какую-то зачарованную вещь, испарения которой будят в «Бабатосе» голод?..

Бесполезно, поняла Ринриетта. Любой член Паточной Банды мог скрывать в себе источник необычных чар. Запутанный магический фон самой «Воблы» лишь маскировал его, размывая и путая следы. Но «Вобла» мертва, а источник все еще здесь. В ее команде. Среди тех людей, которым она привыкла доверять. Быть может, он и сам не знает о том, как влияет на магический эфир. А может, отлично это сознает и нарочно затаился, чего-то выжидая…

- ТЫ РАССКАЖЕШЬ МНЕ ВСЕ, - зловеще пообещало Марево, наполняя ее голову мучительным звоном, - А КОГДА ТВОЕ СЛАБОЕ ТЕЛО УТРАТИТ СПОСОБНОСТЬ ГОВОРИТЬ, ТЫ БУДЕШЬ РЫДАТЬ ОТТОГО, ЧТО НЕ В СИЛАХ ВЫПОЛНИТЬ МОЮ ПРОСЬБУ. Я МОГУ ОСУШИТЬ ТЕБЯ, ОСТАВИВ ОДНУ БЕЗМОЗГЛУЮ ОБОЛОЧКУ. Я МОГУ ПРЕВРАТИТЬ ТЕБЯ В ЧУДОВИЩЕ, КОТОРОГО ИСПУГАЮТСЯ ДАЖЕ ДАУНИ. Я МОГУ…

Голос «Барбатоса» прервался. Всего на мгновенье, но этого мгновенья Ринриетте было достаточно, чтоб вспомнить, кто она и где находится. Капитанский мостик все еще был затянут гнилостным багровым туманом, сквозь который едва угадывались контуры изувеченных приборов и изогнутых перегородок. Ринриетта попыталась найти взглядом ближайший оконный проем. Возможно, у нее будет шанс, если она бросится в него. Не самая милосердная смерть – разбиться об палубу корабля, но даже она лучше тех пыток, которые обрушит на нее Марево.

- ЧТО ЭТО?

Ринриетта поднялась на дрожащих ногах. Она не знала, о чем говорит «Барбатос», но чувствовала его неподдельную ярость и смущение. Впервые за свою недолгую жизнь Марево столкнулось с чем-то, что не могло понять.

- ЭТОТ ОСТРОВ, ОН…

Голос оборвался на полуслове. Тогда Ринриетта, шатаясь, подошла к обзорному окну.

И увидела.

* * *

Ройал-Оук все еще был стиснут в извивающихся щупальцах и медленно раскрашивался, теряя запасы своих чар. Но теперь он не выглядел так, словно мог рассыпаться в любой момент. Он выглядел… Он выглядел как… Ринриетта уставилась на него, чувствуя, как между лопаток шевелятся вперемешку огненные и ледяные мурашки. Она не сразу поняла, что именно видит, но даже когда поняла, не смогла издать ни звука. Какое-то магическое наваждение. Фантом. Причудливое переплетение чар. Или…

Остров менялся. Совершенно невозможно было понять, быстро он это делает или медленно – все метаморфозы словно протекали в другом временном потоке, идущем параллельно с привычным ей. Но остров менялся. Полуразрушенные дома, заваленные улицы, обожженный камень, осколки стекла – все подернулось легкой дымкой, но это был не привычный каледонийский туман. Что-то другое.

- ЧТО ЭТО? – она никогда не думала, что в гипнотизирующем и зловещем голосе Марева может звучать изумление, - ЧТО ЭТО ТАКОЕ?

Остров менялся. Материя, из которой он состоял, медленно плыла, отчего ее слои сливались друг с другом. Это происходило мягко, неуловимо, но совершенно явственно. Камень уже с трудом можно было отличить от дерева, землю – от металла. Словно кто-то нагревал остров в невидимом магическом тигле, отчего тот превращался в огромный ком полупрозрачной смолы. Откуда-то снизу донесся изумленный возглас Корди, но Ринриетта его не заметила, как не замечала боли в сведенных судорогой пальцах.

- НИЗКОУРОВНЕВАЯ ТРАНСФОРМАЦИЯ МАТЕРИИ? – в шипящем голосе «Барбатоса» появилась какая-то новая интонация, которую можно было принять за человеческий интерес – если бы Марево было способно испытывать что-то подобное, - ВЕСЬМА НЕДУРНО. НО ЕСЛИ ТЫ ДУМАЕШЬ, ЧТО МЕНЯ ЭТО ВПЕЧАТЛИТ…

Остров менялся. Беззвучно и стремительно он обретал новый облик. Деревья, статуи, дома, лестницы, пирсы, мостовые – все это стекалось воедино, теряя свою изначальную форму, делаясь частью единого целого. Того целого, которое уже не являлось Сердцем Каледонии. Чем-то несопоставимо более сложным. Чем-то… другим.

- КТО ТЫ? – проскрежетал «Барбатос», тоже наблюдавший за этими стремительными трансформациями, - Я ЧУВСТВУЮ ТВОЙ ЗАПАХ, НИЧТОЖЕСТВО. ТЫ ПОЖИРАЕШЬ ЧАРЫ, ПРИНАДЛЕЖАЩИЕ МНЕ. ЭТО МОЯ ДОБЫЧА!

Остров менялся. Огромная полупрозрачная лепешка, в которую он превратился, подрагивала, вновь и вновь меняя внутреннюю структуру. Это было похоже на огромную икринку, внутри которой вызревала новая жизнь, таинственная и сложная. Черные щупальца «Барбатоса» пытались сдавить ее, как прежде сдавливали камень, но лишь скользили по гладкой поверхности, не в силах зацепиться за нее.

У Ринриетты закружилась голова, в носу неприятно защекотало. На нее вдруг навалились ощущения, которым неоткуда было взяться. Отчетливый привкус песка во рту. Ощущение прикосновения глиняной черепицы к щеке. Запах подгнивших мандаринов. Неумелый перебор тамбурина под чьими-то спотыкающимися пальцами. Легкий ожог на локте. Пятно липкой краски на колене. Ощущение режущегося зуба. Прикосновение ногтя к позвоночнику.

«Спокойно, - она попыталась задержать дыхание, - Это все магия. Воздух вокруг сейчас должен быть пронизан чарами. Некоторые из них могут сбивать человеческие чувства и вмешиваться в мысли, «Малефакс» когда-то объяснял. Надо лишь сохранять спокойствие и…»

Остров менялся. Его внутренняя структура непрерывно усложнялась, порождая столь сложные формы, что у Ринриетты начала кружится голова. Внутри него его призрачной ткани рождались узоры, образованные переплетением дрожащих линий и туманных слоев, столь сложные, что даже тончайшая шелковая паутина по сравнению с ними могла показаться бесхитростным плетением начинающей швеи.

- КАК ИНТЕРЕСНО, - прошипел «Барбатос», его извивающиеся щупальца тщетно пытались сдавить эту новую непонятную форму жизни, похожую на гигантскую медузу, - КАКОЙ ПРИЧУДЛИВЫЙ УЗОР ЧАР. ВКУСНЫХ, СВЕЖИХ ЧАР. ТЕМ ЛУЧШЕ. Я ВЫПЬЮ ТЕБЯ ДО ДНА.

Остров больше не был островом. Теперь это была огромная призрачная сущность, парящая в воздушном океане, словно медуза невероятных размеров. Но она не была медузой, как не была рыбой или земной твердью. Она была материальной и нематериальной одновременно – огромное месиво материи и магической энергии, объединившаяся в единое целое. С замиранием сердца Ринриетта увидела, как она выпускает свои собственные отростки навстречу дрожащим от голода черным щупальцам «Барбатоса».

- ЧЕРТОВ КОМОК ЧАР. НЕУЖЕЛИ ТЫ ДУМАЕШЬ, ЧТО…

Последнее, что она успела заметить – как щупальца сходятся вместе. Потому что в следующее же мгновенье мир вспучился, взорвался, треснул, хрустнул, вывернулся наизнанку, осел, перемешался, рванул, рассеялся – и полетел куда-то в тартарары вместе с ней самой.

Сперва ей показалось, что возле нее что-то оглушительно взорвалось. Но это был не грохот, не гул, не треск, это были все звуки мира, которые только могут существовать, столкнувшиеся друг с другом и хаотично перемешавшиеся. В нем одновременно были удары грома, урчание кота и металлический лязг. Плеск чая в чашке, скрип уключин и усталые стоны. Добродушное ворчание старика, звон разбитого мячом окна и шарканье изношенных сапог.

Слишком много.

Слишком много всего. «Прекратите!» - захотела крикнуть Ринриетта. А может, и крикнула, но ее собственный крик мгновенно смешался с этой какофонией, сделавшись ее частью.

Вслед за звуком со всех сторон обрушились запахи – невозможный, несочетаемый коктейль всех запахов, которым когда либо доводилось путешествовать в воздушных патоках. На Ринриетту вдруг пахнуло имбирем и тмином, застарелой кровью и ветошью, теплой бронзой и ворванью, запахом старого одеяла и нечищеных зубов. Ринриетта пошатнулась, пытаясь зажать одновременно и уши и нос, но от этого не становилось легче. Напротив.

Она почувствовала себя парусом, мгновенно поймавшим тысячи разнонаправленных ветров – ласковых, небрежных, ленивых, сердитых, равнодушных, игривых, холодных, беспечных, суетливых, скучных, непокорных, унылых, настойчивых, непредсказуемых, ластящихся, равномерных, удушливых, сырых, докучливых, мятных, обжигающих…

Она не могла полагаться даже на зрение. Перед глазами вдруг завертелась круговерть цветов, которые то складывались в невероятные, лишенные симметрии, узоры, то разлетались на составляющие и объединялись, рождая оттенки, которые не могут существовать в человеческом мире и для которых никогда не будет придумано названия.

Застонав от этой пытки, Ринриетта вцепилась руками во что-то, но было поздно. Чудовищным каскадом на нее обрушились новые ощущения. Ее органы чувств словно бомбардировали из десяти тысяч стволов, подвергая ее тому, что в один миг казалось мучительным удовольствием, и в следующий – извращенным мучением. Кто-то проводил горячим стеклом по ее спине. Кто-то тер шелковым платком пальцы. Кто-то дышал в ухо. Тысячи тысяч ощущений вторглись в ее тело, едва не разорвав его на части.

Что произошло?

Где она?

Что творится вокруг?

Она цеплялась за эти вопросы, потому они оставались единственной хоть сколько-нибудь вещественной частью всего сущего, тем, что она смогла сберечь в громыхающем хаосе. Она мгновенно забыла свое имя, как забыла и все прочее, превратившись в кричащую от ужаса песчинку, подхваченную чудовищным течением. Наверно, так ощущает окружающий мир крохотный планктон…

«Держитесь, прелестная капитанесса!»

Этот голос, соткавшийся из окружающего ее хаоса, был слаб, но различим. Возможно, именно он и спас ее от распада, превращения сознания в беспорядочный набор ощущений, уже не связанный разумом. Она словно зацепилась за брошенный кем-то трос. Сознание, готовое разлететься на множество бесформенных кусков, обрело передышку, точно судно, спасшееся от бури в надежной гавани.

«Я знаю, это весьма неприятно, но вы выдержите. Сохраняйте самообладание. Вы живы. Об остальном пока лучше не думать».

«Малефакс»?

«Да».

«Помоги мне!»

«Не уверен, что это в моих силах. Видите ли, я в столь же незавидном положении, как и вы. Впрочем… Возможно, я смогу перенаправить потоки ваших мыслей и сообща…»

Но Ринриетта больше его не слышала.

Она опять начала тонуть в бездне из ощущений, запахов, вкусов и мыслей, погружаясь в нее, словно в бездонное болото. Она тонула в самой себе – во всех чувствах, которое когда-либо испытывало ее сознание и ее тело, только теперь они все нахлынули на нее одновременно. Ринриетта закричала изо всех сил, несмотря на то, что у нее не было ни рта, ни легких. Просто исторгла из себя вопль гибнущего существа – неразборчивый, бесцельный, бессмысленный…

…и обнаружила, что стоит на корабельной палубе, сжав кулаки и слепо уставившись в небо.

Не было ни перехода, ни озарения, ни боли. Ничего не было. Еще мгновенье назад она представляла собой воющий от ужаса и гаснущий импульс – и вот под ногами уже упругое дерево палубы, а щеку небрежно теребит ленивый ветер. Это было столь внезапно, что она не успела даже испугаться. Лишь судорожно впилась в штурвал, оказавшийся неподалеку – так, что едва не затрещали пальцы.

- Копченый лосось!

Она выкрикнула это вслух, испытав при этом немыслимое облегчение. Звуки снова были звуками, слова – словами. Что бы ни произошло, она выбралась из кипящего варева, которое норовило затянуть ее и растворить без остатка. Она снова вернулась и…

Ринриетта быстро обернулась. Без сомнения, она была на капитанском мостике большой трехмачтовой шхуны, по всем признакам похожей на баркентину. Этот корабль она бы узнала мгновенно, даже не глядя на выбитое в медной окружности штурвала название.

Она узнала трещины на потертых досках палубы, полированные рукояти штурвала и тысячи других мелочей, о которых раньше даже не думала. Потрепанные паруса были опущены, но пусты – даже ветер не трещал в прорехах.

Это был ее корабль. Подарок деда. Тот самый, который на ее глазах ушел в Марево, объятый пламенем. Каким-то образом она вновь оказалась на нем. На пустом капитанском мостике, в полном одиночестве. Но сейчас ей не хотелось знать, как это произошло.

- «Вобла»… - одними губами произнесла она, чувствуя, как предательски слабеют колени, - «Воблочка»…

«Не совсем, прелестная капитанесса».

- «Малефакс»? – она резко обернулась, словно подсознательно надеялась увидеть гомункула.

Но, конечно, никого не увидела. Палуба баркентина была пуста, лишь колыхались лениво свободные концы такелажных тросов. Ни ритмичного скрипа механических ног Дядюшки Крунча, ни заразительного смеха Корди, ни мурлыканья Габерона… Раньше корабль всегда был наполнен звуками чужого присутствия, даже когда не фонтанировал магией. Сейчас он был пуст, Ринриетта вдруг мгновенно осознала это, словно пронеслась за секунду по всем его отсекам и палубам.

«Как и прежде - к вашим услугам!»

Она ощутила краткий приступ облегчения. Хотя бы «Малефакс» остался с ней, где бы она ни находилась. А это уже многого стоило.

- Хвала Розе! – пальцы сами собой сложились в разнонаправленный знак, - Почему мы на «Вобле»? Где остальные? Что произошло?

«Слишком много вопросов, - почему-то он отвечал ей не колебанием ветра, как обычно, а тонким магическим шепотом, похожим на шелковую ленту, пропущенную сквозь сознание, - Наверно, мне лучше отвечать на них по очереди. Прежде всего, мы не на «Вобле».

Ринриетта испуганно оглянулась. Но мачты были на месте, как и палуба, как и штурвал с потемневшей от времени медью.

- Я всегда узнаю свой корабль. Это «Вобла».

«Скорее, ваше представление о ней».

Она прикоснулась рукой к штурвалу. Шероховатый и тяжелый, он был немного теплым на ощупь, словно еще хранил чужое прикосновение. Она ощутила каждый заусенец на дереве, каждую вмятинку.

- Но я…

«Оглянитесь получше».

Она оглянулась. И едва подавила испуганный возглас.

Корабль висел в пустоте. Иногда, особенно на больших высотах и в ясную погоду, небо бывает настолько прозрачным, что кажется, будто корабль застыл в хрустале. Но сейчас это было что-то другое. Окружающая «Воблу» прозрачность казалась неестественной. Вот отчего ей показался странным ветер… Ринриетта тщетно прищурилась, пытаясь разглядеть хотя бы крошки облаков на горизонте, но не увидела даже завалявшейся тучки. Задрала голову – и не обнаружила солнца. Заглянула за борт и тихо охнула – вместо привычной дымки Марева под килем «Воблы» тянулась та же самая пустота, пугающая и манящая одновременно. Пустота, не ограниченная даже горизонтом.

- Все ясно, - Ринриетта нашла в себе силы улыбнуться, - Я умерла. А это, значит, Восьмое Небо во плоти. Что ж, не самый дурной вариант. Я представляла это себе… иначе.

«Вы живы, - терпеливо произнес «Малефакс», - Но в довольно смешанном состоянии души. Это что-то вроде… магической контузии».

- Что это значит?

«Вы подверглись крайне интенсивному магическому излучению. Обычно люди слабо чувствительны к нему, но вы оказались практически в эпицентре магического удара. Как и мы все».

Ринриетта вспомнила хаотическую круговерть, которая едва было не поглотила ее без остатка.

- Значит, мы оказались между молотом и наковальней?

«Можно сказать и так. Человеческому сознанию опасно находиться между двух существ, обладающих столь огромной силой – магическое напряжение столь сильно, что даже ткань мироздания гудит от напряжения, что уж говорить о ваших слаборазвитых чувствах и ощущениях…»

- Так я в мире чар?

«Ну что вы! - гомункул благодушно рассмеялся, - Любой человек мгновенно сошел бы с ума, если бы ему удалось проникнуть мыслями в магический эфир. Это другое пространство, живущее по другим законам, принципиально чуждым законам вашей логики. Скажем так, вы оказались меж грозовых фронтов».

Ринриетта топнула ногой по палубе, на что доски отозвались хорошо знакомым ей стуком.

- Последнее, что мне сейчас надо – рассуждения о природе магических чар! Где я, чтоб тебя?

«Малефакс» задумался на несколько секунд – верный признак того, что ответ сложно облечь в простую формулировку. Она терпеть не могла, когда он надолго задумывается.

«Физически – там же, где и прежде, на мостике «Барбатоса», - наконец отозвался он осторожно, - Ментально… Скажем так, ваше сознание из-за встряски нашло убежище в мире нематериального. Вы подсознательно захотели найти убежище, чтоб сберечь разум – и ваш разум мгновенно изобразил подходящее место. Должно быть, капитанский мостик «Воблы» остается для вас местом успокоения, где вы ощущаете себя в безопасности.

Ринриетта кивнула.

- Пока он не сгорел на моих глазах. Значит, я на воображаемом корабле?

«В некотором роде. Ваше сознание нашло убежище, чтоб переждать магическую бурю, а я…»

Убежище. Она вдруг вспомнила почерневшую, местами провалившуюся палубу и клочья пылающих парусов над ней. Картина была столь живая и жуткая, что Ринриетта поспешила задать следующий вопрос:

- Ты тоже плод моего воображения?

«Скажем так, я нематериально присутствую в ваших мыслях, поскольку вошел в соприкосновение с ними. Как я уже когда-то говорил, человеческие мысли в ограниченной части спектра пересекаются с частотами магического излучения, оттого…»

- У тебя есть доступ к человеческим мыслям? Значит, ты все-таки можешь их читать или…

«Малефакс» испустил усталый вздох.

«У меня нет возможности читать мысли, я уже не раз говорил об этом. Но мне почему-то показалось, что вы хотите спросить меня не об этом».

Он был прав. У нее было достаточно куда более важных вопросов. У нее были тысячи куда более важных вопросов.

- Где моя команда?

«Каждый из них видит сейчас свой сон».

Она испытала облегчение. Пусть корабль, на котором она стоит, всего лишь рожденный ее воспоминаниями призрак, она все равно остается капитаном, а первая обязанность капитана – заботиться о своих людях.

- Что происходит там? – она ткнула пальцем в неопределенном направлении. В мире, где не было неба, направления не имели смысла, - В реальном мире?

«Малефакс» испустил протяжный вдох.

«Там происходит бой, - с непонятной торжественностью произнес он, - Впрочем, это, наверно, неподходящее слово. Бой – скучное противостояние двух кораблей, осыпающих друг друга снарядами, здесь же… Здесь происходит то, что может произойти лишь единожды за всю историю воздушного океана. Два магических существа исполинской силы рвут друг друга в клочья, как хищные рыбы. Мегалодоны. Базилозавры. Левиафаны. Жуткое и вместе с тем величественное зрелище, как если бы день бился с ночью или северное полушарие с южным. Хорошо, что ваши человеческие органы чувств слишком слабы, чтоб передать и малую толику того, что вижу я, иначе ваш разум попросту не выдержал бы подобной картины!..»

Ринриетта вспомнила светящиеся отростки, поднимающиеся навстречу черным щупальцам «Барбатоса» и сплетающиеся с ними. Ей надо было задать вопрос, который пришел на ум самым первым, но который она безотчетно вновь и вновь отодвигала в сторону, чтоб не выбрался на язык.

Ей надо было задать самый сложный вопрос – ответ на который у нее уже был.

- Кто это? – спросила она громко и отчетливо, - С кем сражается «Барбатос»?

«Малефакс» долго не отвечал. Очень долго. Она терпеть не могла, когда он молчит, слишком уж часто затянувшееся молчание гомункула служило дурным признаком. Верным знаком того, что ответ не понравится капитанессе. Но Ринриетта терпеливо ждала.

«Я-то думал, вы уже догадались сами, прелестная капитанесса…»

- Кто?!

«Аргест».

* * *

Она думала, что это слово оглушит ее, как выстрел из пушки, но нет. Всего лишь на миг закружилась голова.

Она знала это. Знала с того самого момента, как увидела плавящиеся башни Ройал-Оука. В воздушном океане существовала лишь одна сила, способная на подобное. Сила, о природе и нраве которой ей не хотелось даже задумываться. Ринриетта стиснула зубы. Она знала, что, хочет того или нет, ей придется задать еще много вопросов.

- Почему ты считаешь, что это он? – хрипло спросила она.

Пальцы машинально крутили пуговицу на груди - воротник кителя отчего-то начал жать шею. Еще одно напоминание о том, что все вокруг – сотканная из воспоминаний иллюзия. Ее собственный китель давно превратился в зияющую прорехами рванину, едва сохранявшую первоначальный цвет. Этот же был превосходно выстиран выглажен, словно всего часом ранее покинул лучшую каледонийскую прачечную, а цветом напоминал свежий январский рассвет.

«Это он, - безапелляционно ответил «Малефакс», - «Аргест». Я узнал узор его чар в магическом эфире. Поверьте, такой узор ни с чем не спутать! Это может быть только он».

- И он явился к Ройал-Оуку неведомо откуда, чтоб сразиться с «Барбатосом»? После того, как спал где-то семь лет? Я столько времени рыла носом все известные и неизвестные ветра, чтоб отыскать его, я чуть не угробила весь свой экипаж, я потеряла корабль, я потеряла Дядюшку Крунча… - В этом мире не было воздуха, но Ринриетте пришлось на миг прерваться, чтоб сделать вдох, - А он… Вот так запросто явился сюда? Как ученая форель на свист? Так может, мы зря искали треклятое Восьмое Небо, «Малефакс»? Может, мне достаточно было подняться на мачту и хорошенько крикнуть, а?

Гомункул чувствовал ее злость, пылающую внутри, словно пожар, запертый в тесных отсеках корабля. Пожар, который в любой момент может выбраться наружу, объяв палубы и мачты. Оттого он не спешил спорить.

«Ваши обвинения были бы справедливы для человека, капитанесса, - осторожно заметил он, - Но только «Аргест» не человек. И отличия не только лишь в природе».

- Почему он появился именно сейчас? И где… - Ринриетта вдруг замолчала. Но в этот раз ей требовалось не перевести дыхание, а заново обдумать услышанные несколько секунд слова, - Постой… Ты сказал, что узнал его магический узор. Это значит… Значит, ты его уже видел прежде?

Она отчетливо ощутила дуновение неуверенного едва теплого ветра над палубой. Признак того, что гомункул смущен.

- Ну! Ты видел «Аргест»?

«Мы все видели. Но никто из нас не отдавал себе в этом отчета».

- Что?

Ринриетте захотелось, чтоб на горизонте возникла буря. Или звезда. Или даже акула – что угодно, лишь бы отвлечь мысли, вертящиеся в водовороте, точно стая голодных пираний. Слишком поздно. Догадка забрезжила где-то на самом горизонте, точно краешек едва видного крохотного острова.

Они все видели.

«Все семь лет он был у нас под носом, - безжалостно и спокойно произнес «Малефакс», - Но мы были слишком поглощены поисками. Да и сами толком не знали, что ищем. Покойный мистер Роузберри был прав, мы все чем-то схожи со слепцами на дозорных мачтах. Пялимся вперед, силясь увидеть землю, но не видим даже того, что происходит под носом…»

Они все видели. А если не видели, то должны были видеть.

- Нет… - прошептала Ринриетта, - Во имя Розы, ты же не хочешь сказать, что моя «Вобла» - это и есть «Аргест»?

Гомункул заколебался.

«И да и нет, - наконец произнес он, - Мы все видели, как погибла «Вобла». Мне жаль ее, она всегда была славным кораблем, нынче такие уже не сходят со стапелей. Но все же она была всего лишь старой баркентиной. А «Аргест»… «Аргест» в некотором смысле был ее постоянным жителем. Тем самым беспокойным духом, лишавшим стабильности ее магическое поле. Духом, с которым мы со временем научились смиряться, как с чем-то неизбежным. Это из-за него на камбузе всегда дул южный ветер, это он прятал рассыпанные по палубе монетки, это он пел «Серенаду юной ставриды», если трижды прыгнуть на правой ноге после полудня… Он никогда не был хозяином «Воблы» в полном смысле этого слова. Скорее, безбилетным пассажиром, как карпы Шму…»

Легкие изнутри заскоблили десятки тупых ножей – это рвался наружу с трудом сдерживаемый нервный смех.

- Семь лет… - прошептала Ринриетта, уставившись невидящим взглядом туда, где когда-то было небо, - Семь лет, чтоб тебя…

Порыв ветра осторожно тронул ее за плечо.

«Не корите себя. Даже мы с Корди ничего не заметили, хоть и видели все, что происходит. Но иногда требуется нечто большее, чем зрение. «Аргест» не спешил проявлять себя, все это время он спал и развлекался нехитрыми фокусами, так что даже «Барбатос» с его невероятным чутьем на магию не сразу разобрался…»

Ринриетта не слышала его. Даже если б из пустоты возникли грозовые тучи, она не услышала бы и удара грома.

- Семь лет… - повторила она медленно, словно пытаясь ощутить эти слова на вкус, - Мы мотались по всем изведанным и неизведанным ветрам. Мы забирались на предельные высоты. Мы каждый день рисковали своими головами. Мы сносили позор и презрительные усмешки. Я потеряла свой корабль. Я потеряла Дядюшку Крунча. Я потеряла даже свою чертову треуголку…

Она надеялась распалить в себе злость, как в корабельном котле, позволить ей обжечь изнутри ноющую сердечную оболочку. Но злости не было. Была лишь глухая мертвенная усталость - словно душу обложили комьями сухих гниющих водорослей. Она вдруг ощутила себя ужасно одинокой посреди пустого капитанского мостика. Воспроизведенный ее сознанием вплоть до мельчайших деталей, он вдруг показался ей ненастоящим и каким-то неестественным. Как театральная сцена, с которой не успели вовремя убрать декорации. С одним-единственным актером, который никак не может вспомнить свою роль и слова.

Это был не ее корабль. Это была не ее «Вобла». Глядя на шероховатые доски, она вспоминала, как они чернеют и лопаются, обнажая полыхающие жаром провалы нижних палуб. Как рушатся со страшным треском мачты, оставляя опаленные, похожие на сломанные кости, мачты. Как трещат в воздухе, распространяя черный дым, лохмотья парусов.

Иллюзия. Всего лишь иллюзия. Подсознание милосердно пытается обставить сцену комфортными и привычными декорациями, чтобы ее мысли не натыкались то и дело на острые углы, выпирающие из реальности. Точно также, как оно семь лет старалось уверить ее в том, что она выполняет заветы деда. Что она – Алая Шельма, пират.

Словно отвечая на ее невысказанные слова, окружающий мир задрожал, доски палубы жалобно задребезжали, словно призрачная «Вобла» собиралась развалиться на части. Но прежде чем Ринриетта успела испугаться, мир вдруг погас, обратившись непроглядной тьмой.

А когда он возник вновь, кто-то уже успел сменить декорации.

Больше не было деревянной палубы под ногами, не было огромных парусов над головой, пропал и штурвал. Теперь она стояла на гладком, отполированном тысячей ветров, камне – на самом краю крошечной крыши, примостившейся меж тянущихся к нему узких шпилей. Странно, в ее воспоминаниях эта крыша была куда больше…

Диван, конечно же, был на своем месте. Старый продавленный диван с вырезанными буквами «Лин.» и «Дра» на спинке. На нем, свободно развалившись и глядя в небо, на месте которого Ринриетта видела лишь пустоту, сидели две девушки. Одна – смешливая блондинка в строгом студенческом мундирчике – беззаботно болтала ногами, что-то рассказывая. Ее подруга, долговязая дылда в фехтовальном костюме, внимательно слушала. На ее лице застыло выражение глубокой сосредоточенности – словно она все еще находилась в учебной аудитории, внимая словам профессора. Ринриетта не слышала слов, хоть и стояла в нескольких шагах от них – обе девушки беззвучно шевелили губами. Хоть в этом ее подсознание оказалось милосердным…

- Значит, он знал, - тихо произнесла Ринриетта, отворачиваясь, чтобы не видеть их, - Знал с самого начала.

Будь на месте окружавшей крышу пустоты небо, она бы увидела густые безмятежные облака Аретьюзы. А может даже, если приглядеться, ползущую по ним крохотную точку «Воблы»…

«Простите, я…»

- Он знал, - повторила она, безотчетно сжимая кулаки, - Мой дед. Он знал, какую силу невольно выпустил в мир, включив «Аргест». Еще тогда, когда она оживила пылившегося в трюме Дядюшку Крунча. Наверно, один из ее бессмысленных магических фокусов…

«Полагаю, знал, - согласился «Малефакс», облизав шершавую крышу порывом ветра, - Как знал и то, что ему самому недолго осталось. Силе нужен был преемник».

- Он знал, - настойчиво повторила она, словно заклинание, - Но ничего мне не рассказал. Предпочел отправить по ложному следу - искать то, что не существует. Прекрасно зная, что это бессмысленно. Я должна была стать его преемником!

Ей показалось, что в порыве ветра, который крутанулся вокруг ее сапог, была какая-то извиняющаяся интонация, совершенно не свойственная ехидному гомункулу.

«Но были ли вы достаточно близки с ним?»

- Гром тебя разрази, «Малефакс»! Я была его внучкой!

«Никаким образом не могу это оспорить, прелестная капитанесса, но все же это не ответ на вопрос».

- Я…

- Восточный Хуракан давно сбросил все, что связывало его с землей. Сперва привычки, потом дом, потом друзей. Потом моих родителей, когда они были еще живы. Ну и меня заодно. Когда мы встречались – под покровом ночи, словно воры – то оба чувствовали только усталость и смущение…

Это был не ее голос. Но отчего-то каждое произнесенное им слово рождало внутри липкое ощущение стыдливого узнавания. Ринриетта резко развернулась к дивану. Говорила та девчонка, что была повыше, в фехтовальном костюме. Несмотря на расслабленную позу, она выглядела напряженной, как взведенный пистолетный курок, глаза были прищурены. Это все из-за солнца, вспомнила Ринриетта, каледонийское солнце висело в зените и било в глаза, оттого…

- Нам нечего было сказать друг другу, Кин. Мне нечего было рассказать ему о жизни на твердой земле. А ему нечего было передать мне о небе. Поэтому он передавал золото…

- Хватит! – крикнула Ринриетта.

Несуществующий мир покорно выполнил ее волю. Болтовня девушек на диване вновь сделалась беззвучной. Но даже смотреть на их лица было мучительно. Они улыбались друг другу и, хоть лица их были совершенно не похожи, одна улыбка казалась отражением другой. Одна улыбка – мечтательная, ясная, похожая на тихий весенний солнечный день. Другая – осторожная, неуверенная, словно неумело вырезанная острыми ножницами.

Они улыбались друг другу, не зная того, что знала Ринриетта – это их последний день на встрече. Больше они не встретятся, а когда их ветра волей капризной Розы все же пересекутся, в другое время и в другом месте, это будут не они, а совсем другие люди. Тени былых улыбок.

- Хватит! – Ринриетта изо всех сил зажмурила глаза, чтоб не видеть ничего этого, страстно желая, чтоб мир еще раз поменял свои очертания, - Хорошо, ты прав, «Малефакс». Я на самом деле ни черта не знала про своего деда. И я не была любящей внучкой. Я была эгоистичной, думающей лишь о себе, щукой. Я презирала его просто за то, что он есть, за то, что предпочел бурные неконтролируемые ветра хорошо просчитанным курсам и надежному ремеслу. Все эти нелепые анахронизмы, парусные корабли, треуголки, Пиратский Кодекс… Все это казалось мне жалким. Для кого-то Восточный Хуракан был грозой воздушного океана, но для меня – старым неудачником, который тщится заполнить свою жизнь хоть чем-то, лишь бы просто ощутить, что у него эта жизнь еще есть. И я никогда не была часть этой жизнью. Доволен? Доволен, «Малефакс»?

Гомункул молчал.

- У него было право на месть, ты слышишь? Я не могу упрекать его за то, что дед им воспользовался, он попросту отплатил мне за мое презрение. Он мог передать мне величайшее в мире сокровище. Но вместо этого передал самое страшное пиратское проклятье из возможных – обрек на бесконечные скитания по небесному океану в отчаянных поисках того, чего не существует в природе. Он знал, что уничтожит этим мою жизнь. Мою хорошо просчитанную и удобную жизнь, в мелочах обустроенную и распланированную на много лет вперед. У него было на это право! Слышишь?

Ринриетта открыла глаза.

Она больше не стояла на краю окруженной пустотой крыши. Мир вновь незаметно перестроился, приняв новое обличье. Теперь он состоял из острых полированных углов, стекла и хрома - и был столь тесен, что ей самой едва нашлось в нем место. Со всех сторон ее обступали столы с разостланными картами, сложные навигационных приборы, кожаные журналы с золоченым тиснением… Были здесь и обзорные окна, узкие, защищенные бронещитами и защитными козырьками, но смотреть в них было бессмысленно – там была лишь пустота.

Казалось, пустота каким-то образом проникла и внутрь, все предметы вокруг Ринриетты несли на себе отпечаток бесчисленных чужих прикосновений, сделавшись какими-то безликими и потертыми. Какой-то едкий казарменный дух, немного знакомый ей по Аретьюзе, атмосфера какого-то громоздкого и сложного механизма, в котором она оказалась случайно и по ошибке.

Тело дернулось в спазме – оно быстрее мозга сообразило, где оказалось.

Капитанская рубка «Барракуды». Место, в котором она провела самую страшную ночь в своей жизни. Ринриетта в один краткий миг вспомнила все. Чудовищное ощущение давящей со всех сторон брони. Гнилостная вонь Марева, от которой перехватывает дыхание, но которая вливается в тебя глоток за глотком, медленно разъедая душу изнутри. Сколько часов она просидела здесь, скорчившись в капитанском кресле, в обществе мертвецов в формандской форме, лежащих кругом, словно сломанные куклы? Сколько часов слушала шепот медленно сходящего с ума бортового гомункула? Сколько часов представляла муки Тренча и Габби, до кровавых пузырей кусая губы?..

Эта бесконечная, страшная, проникнутая кошмарами ночь могла спасти ее. После нее она отреклась от Восьмого Неба. Но она забыла, насколько живучи пиратские проклятья. Даже бросив поиски, она все равно двигалась к пропасти, увлеченная неумолимым течением гибельного ветра.

«Возможно, это не было местью, прелестная капитанесса».

- Что?

«Возможно, ваш дед руководствовался чем-то иным, когда отправлял вас на заранее бессмысленные поиски».

- Чем же? – Ринриетта ощутила на губах острый, исполненный злости, оскал.

«Скорее, следует спросить «кем же». Я думаю, путь к Восьмому Небу был уготован не вам. А вашему пассажиру».

- «Аргесту»? Зачем существу, владеющей такой силой, путь в никуда? Судачьи жабры, я видела, как он за неполную минуту превратил огромный остров в кисель! Он же почти наследник Розы Ветров, чертово всемогущее божество!

«Малефакс» негромко пошелестел страницами бортжурнала, все еще лежащего распахнутым на капитанском столе, там, куда она сама положила его давным-давно. У этого шелеста была удивительно человеческая, почти задумчивая, интонация.

«Возможно, и божество. Только это должно быть очень юное божество».

Ринриетта резко развернулась на каблуках, словно надеялась увидеть гомункула во плоти.

- Что это значит?

«Ему всего семь лет, капитанесса. Когда он возник, сотканный из сложнейших чар, рядом не было никого, кто бы смог рассказать ему, кто он, где находится и что происходит вокруг. «Аргест» не знал ничего о воздушном океане и существах, его населяющих, как не знал о ветрах и островах. По-своему грустная картина. Представьте себе совершенно слепую и беспомощную всемогущую силу…»

- Он… ребенок? – недоверчиво спросила Ринриетта, - Самое могущественное существо во всем известном воздушном пространстве – ребенок?

«Я не могу судить об этом наверняка, как не могу судить о парусном вооружении судна, ощупывая доску из его киля. Мы все – слепцы на мачте, прелестная капитанесса, каждый по-своему… Но многие факты хорошо вписываются в эту теорию. Дети любят шалить, причем взрослые редко понимают их шалости. Дети часто спят, а проснувшись, возвращаются к игрушкам. Дети любопытны. Дети непоследовательны. Детей пугает неизвестное, но в то же время и манит. Мы просто выросли так давно, что забыли про это. Пропасть между юным и взрослым разумом глубже, чем сто тысяч футов, прелестная капитанесса».

- Но…

«Поступки детей безотчетны, они основаны на инстинктах и субъективных ощущениях, а не на логике и глубоком просчете. Именно так и действовал «Аргест» все это время – спонтанно, непредсказуемо и всякий раз словно пугаясь собственных действий. Он спас Корди и Дядюшку Крунча от огромной харибды, заставив ее раствориться, как тучку посреди ясного неба. Он спас вас от Шму, когда та явилась среди ночи с не самыми лучшими намерениями - одним лишь щелчком нарушив сложнейшее устройство чар Пустоты…»

- Он ничего не сделал, когда апперы сжигали мой… наш корабль!

«Неудивительно. Он был сбит с толку и перепуган – не меньше, чем мы».

- Он не спешил вступать в бой с «Барбатосом!»

«Прямо сейчас они бьются в реальном мире. И так, что сама материя готова закипеть».

- Он едва не погубил всех нас, наводнив корабль кошмарами Шму!

«Тлетворная зараза Марева проникла в него изнутри, а он не был знаком с ее действием. Даже самый стойкий небоход сляжет в койку, если съест испорченную рыбу. А уж ребенок… Пищевое отравление у детей – обычное дело».

Ринриетта опустилась в капитанское кресло «Барракуды». Узкое и твердое, в противовес креслам «Воблы», оно было создано для изматывающих дежурств и напряженной работы, а не для капризов тела.

- Печень трески, я и забыла, насколько неудобная эта штука… Ребенок? Ты серьезно?

«Мы привыкли полагать, что всякая сила или управляется сознанием или хаотична по своей природе, - кажется, «Малефакс» вновь усмехнулся, - Мы даже придумали Розу, чтоб было, на кого возлагать ответственность за ветра. Но «Аргест» - это нечто совсем другое. Что именно – я не могу судить. И всех моих вычислительных мощностей не хватит для того, чтоб сказать, что из него вырастет. А ведь он растет. Он усложняется каждый миг. Он постоянно изучает окружающий мир, черпая все новую и новую информацию, учась подбирать к нему ключи, но никто не знает, сколько это займет и что из него вырастет. Именно поэтому ваш дед отправил его к Восьмому Небу».

Ринриетта машинально коснулась рукой окуляров капитанской стерео-трубы. Может, холод металла и был воображаемым, но он быстро добрался по венам до самого сердца.

- Я не… Я не понимаю.

«Аргесту» не нужен был защитник, ему нужен был учитель – Восточный Хуракан это знал. Но где найти воспитателя для самого могущественного в мире существа, которое лишь учится сознавать себя и воздушный океан? Как вырастить всесильное существо с душой ребенка, если не владеешь ни его языком, ни его логикой?»

- Показать ему мир, - тихо ответила Ринриетта, замерев в кресле, - Показать ему небо.

«Именно так, прелестная капитанесса. Показать ему небо – со всеми его опасностями и красотами, со всеми обитателями и невидимыми течениями. И надеяться, что он научится уважать и любить его так, как это делаем мы. В этом отношении путешествие к Восьмому Небу было превосходным вариантом».

- Значит, вот чем я занималась последние семь лет? – Ринриетта грустно усмехнулась, - Служила нянькой неразумному ребенку?

Ей показалось, что невидимый гомункул покачал головой.

«Этому ребенку не нужна нянька, как и защитник. И изучал он не только ветра. «Аргест» подобен ребенку, все это время он наблюдал за вами, как ребенок наблюдает из колыбели за другими людьми. Ребенок не знает, что это за люди, чем они занимаются и в чем смысл их существования. Ребенок просто не задумывается над такими вопросами. Он просто наблюдает и… учится. Учится быть частью этого нового, пугающего и захватывающего мира».

- Хороших же он нашел себе учителей…

«Все это время он учился у нас, хоть и на свой, нечеловеческий, манер. Изучал, копировал, перенимал. У всех нас вместе и у каждого понемногу, уж не знаю, как старательно и в каких пропорциях… Быть может, он учился саркастичности у Габерона, выдержке у Дядюшки Крунча, смелости у Шму, жизнерадостности у Корди, верности у Тренча…»

- Что ж, мне не о чем беспокоиться, - Ринриетта фыркнула, - Я передала ему лучшие свои черты - гордыню и самоуверенность.

«Не мне об этом судить, прелестная капитанесса. Я лишь осмелюсь обратить ваше внимание, что ради Паточной Банды он сделал того, чего прежде боялся – вступил в смертельный бой с «Барбатосом». Дети редко умеют толково говорить, но их поступки позволяют судить о многом».

- Ребенок… - Ринриетта поднялась из капитанского кресла и двинулась между навигационных столов, глядя лишь себе под ноги, - Великая Роза – всемогущий ребенок! Что же из него вырастет, «Малефакс»?

«У меня нет надлежащей информации для выводов, - нарочито бесстрастным тоном ответил гомункул, - И не в моей компетенции делать подобные прогнозы. Мы знаем лишь приблизительный потенциал силы, но не вектор ее направленности, а значит, можем лишь гадать. Быть может, из «Аргеста» вырастет чудовище, по сравнению с которым даже Марево покажется мелкой лужей, чудовищем, которое навеки разрушит плоть этого мира. А может, он станет каким-то новым ветром, несущим человечеству что-то неизведенное… Умоляю, не задавайте мне подобных вопросов, прелестная капитанесса, если не хотите погрузить меня в затяжной обморок. Здесь каждая мысль буквально вопиет о парадоксе!..»

Ринриетта ощутила легкую дрожь палубы под ногами. Едва ли тяжелая «Барракуда» так реагировала на ветер, да и нет ветров в пустоте. Скорее, мир вокруг нее вновь готовился преобразиться. Она прикрыла глаза, чтоб не наблюдать за этим. Всегда страшно наблюдать за гибнущим миром, пусть он всего лишь декорация, созданная твоим собственным подсознанием. Декорация, существующая лишь несколько минут – и для одного-единственного актера.

- Скорее всего, твоя помощь мне еще понадобится, - произнесла она, не открывая глаз. Кожа легонько зудела, чувствуя преобразования окружающего мира, а может, это было лишь игрой воображения, - Но ты прав, сейчас не время для вопросов. Я хочу знать, что творится снаружи. Как идет бой?

«Малефакс» несколько секунд негромко жужжал, словно пойманный в коробку ветер.

«Сражение в самом разгаре, прелестная капитанесса. Не могу сказать, как увидели бы его человеческие глаза, но в магическом эфире это самый свирепый шторм из всех, которые когда-либо бушевали со времен его сотворения. «Аргест» и «Барбатос» обрушивают друг на друга удары заряженных магических частиц, плетут защитные узоры, контратакуют, трансформируются… Впрочем, говоря языком небоходов, я вижу лишь опушку облака, внутри текут такие процессы, о которых даже у меня нет ни малейших представлений. Я всего лишь мальчишка, наблюдающий в самодельную подзорную трубу за эпическим побоищем огромных линейных кораблей, я слышу грохот орудий и вспышки пламени, но бессилен представить всю сложность тактических маневров или артиллерийских команд…»

- Мне не нужны тонкости. Мне нужно знать, кто берет верх. «Малефакс»?..

Ринриетта не знала, в какой мир забросит ее воображение в этот раз, но сразу ощутила исходящее от него тепло. Не раскаленный жар открытого огня или работающего машинного отделения, а мягкое ровное тепло солнца. Пахло чем-то ароматным, свежим, похожим на запах подрумянившихся гренок…

Она открыла глаза.

* * *

По крайней мере, на счет гренок ее воображение не солгало. Гренки действительно были, судя по исходящему пару, всего несколько минут как снятые со сковороды. Они лежали в тарелке посреди накрытого стола. И Ринриетте не требовалось даже поворачивать голову, чтоб определить, где стоит этот стол.

Она была в кают-компании «Воблы». И не одна.

Должно быть, это был разгар ужина. В иллюминаторах вместо неба висела извечная пустота, но Ринриетта все равно решила, что это ужин. Паточная Банда редко собиралась в полном составе за завтраком – Габерон по своему обыкновению спал до полудня, Шму старалась перехватить свой кусок незаметно, Корди и подавно редко утруждала себя утренним приемом пищи – ее ждали таинственные нижние палубы и тысячи неразгаданных загадок.

Но на ужин непременно собиралась вся команда, Дядюшка Крунч не терпел нарушения Кодекса. Ужин с капитаном – не прихоть и не трапеза, а целый ритуал, уклониться от которого - позор для небохода. За ужином делились планами и рассказывали о прошедшем за день – даже в полный штиль редкий день на «Вобле» проходил без приключений. За ужином болтали о всякой ерунде и подшучивали друг на другом. Делили еще не захваченную добычу и выдумывали друг для друга пиратские прозвища, столь же нелепые, сколь и смешные. Слушали самодовольные басни Габерона и беззаботную болтовню Корди. А иногда она приносила из капитанской каюты патефон – и тогда они под добродушное ворчание Дядюшки Крунча пели нестройным хором старомодные пиратские песни – песни, слова которых теребили ветер задолго до того, как «Воблу» заложили на стапелях…

Они все были здесь – Дядюшка Крунч, Корди, Тренч, Габерон, Шму. Даже Мистер Хнумр по своему обыкновению затаился под столом, сверкая глазами – ждал момент, когда все отвлекутся, чтобы похозяйничать в чьей-нибудь тарелке. Они смеялись чему-то, они тянули руки за кубками, они подмигивали, ухмылялись, кривлялись и жестикулировали. Ринриетта не пыталась догадаться, о чем они говорили, она впилась взглядом в фигуру, сидевшую во главе стола на почетном капитанском месте.

Кажется, у капитанессы Алой Шельмы выдался хороший день. Она расслабленно откинулась на спину стула и катала по тарелке сырную корку, рассеянно улыбаясь чему-то, быть может, собственным мыслям. О чем она думала тогда? Что это за день? Ринриетта не знала. Может, это вовсе и не конкретный день, а просто все ужины в кают-компании «Воблы», объединенные в один, общий слепок ее подсознания…

«Бой идет непросто, прелестная капитанесса. Пожалуй, я воздержусь от оптимистических прогнозов».

Ринриетта вздрогнула. Только сейчас она поняла, как долго молчал гомункул. Очень долго. Тревожный, скверный знак.

- «Аргест» проигрывает?

«Не проигрывает, но… - «Малефакс» помедлил, подбирая нужные слова, - Возможно, этот противник ему не по зубам. «Барбатос» куда младше «Аргеста», но его разум сформировался гораздо раньше стараниями «Восьмого Неба». И он пышет энергией – полупереваренными чарами уничтоженных им кораблей. А еще на его стороне слепая жажда Марева. Боюсь, «Аргесту» будет нелегко…»

Ринриетта обошла кают-компанию по кругу, привычно заложив руки за спину. Глядя на знакомые смеющиеся лица и льющееся вино, не хотелось думать о том, что где-то мир сотрясается от магических ударов, заставляя крошится реальность, что два исполинских хищника терзают друг друга щупальцами, деля уже не сопротивляющуюся добычу – весь воздушный океан.

Она могла об этом не думать. Мир, в котором она находилась, был прекрасным миром, пусть даже ограничивался одним отсеком. Возможно, она сможет провести здесь целые дни или даже столетия – кто знает, как течет время здесь, в эпицентре магического резонанса…

Но Ринриетта знала, что у нее нет на это права. Она рассеянно протянула руку и поправила сбившуюся набок треуголку на голове у Алой Шельмы. Та, кажется, этого даже не заметила – чему-то улыбалась. Быть может, строила планы или размышляла о грядущем богатстве. О том миге, когда она наконец доберется до Восьмого Неба.

- «Малефакс».

«Да, капитанесса?»

Он не назвал ее «прелестной капитанессой», значит, по тону понял, что вопрос будет серьезный.

- Ты говорил, что физически я жива.

«Так и есть. Ваше тело присутствует в реальном мире, но из-за сильнейшего магического излучения вы оторваны друг от друга, хоть и сохраняете остаточные…»

- Где оно?

«На прежнем месте, на капитанском мостике «Барбатоса».

- Хорошо. Оно мне понадобится прямо сейчас.

«Боюсь, это невозможно. Как я уже сказал, мы в зоне сверхсильного магического возмущения, где человеческий разум сродни крайне хрупкому кораблю с малым запасом прочности. Защитный механизм не без моей помощи погрузил ваше сознание в спасительные иллюзии, иначе оно попросту бы распалось на бессвязные рефлексы. Я не хочу, чтоб вы сошли с ума, капитанесса».

Она досадливо мотнула головой.

- Мне нужно всего несколько секунд. Может, минута. Я не собираюсь делать долгие прогулки.

Кажется, «Малефакс» понял, что она имеет в виду. Потому что на некоторое время погрузился в тяжелую задумчивость.

«Я не могу восстановить связь между вашим сознанием и вашим телом, это неизбежно убьет необходимые для стабильности рассудка связи».

- О каких связях ты говоришь?

«Человеческий мозг в некотором смысле похож на сложнейшую такелажную систему. Миллионы миллионов тросов и канатов разной степени толщины, переплетение которых образует систему управления. Если возложить на них слишком большую нагрузку, тонкие концы лопнут и это нарушит тончайший баланс связей. Если вы понимаете, о чем я».

- Я небоход, разумеется, я понимаю! Но мне нужно, чтоб ты дал мне управление парусами. Если ты понимаешь, о чем я.

«Возможно… Возможно, я могу это сделать. Не самый простой способ, но об обещает относительный успех. Вопрос лишь в том, сочтете ли вы его приемлемым».

- Что это значит?

«Я подключу ваш разум к вашему телу, но не напрямую, а опосредованно, через своеобразный магический предохранитель. Это потребует прорву сил, но, возможно, у меня получится. Особенно если «Аргест» будет столь добр, чтоб поделится со мной частью своей энергии…»

- Значит, ты попросишь его. Передай ему, что я знаю, как уничтожить «Барбатоса». Возможно, это его единственный шанс.

«Я должен предупредить, капитанесса, - голос «Малефакса» сделался серьезен и сух, как самум, - Даже если мне удастся уговорить его, это определенно не покажется вам легкой прогулкой. Связь с вашим телом будет зыбкой, условной, едва достаточной для осуществления самых простейших моторных функций. Ваше сознание частично будет погружено в мир нематериального, который может показаться вам крайне… неприятным местом. Я попытаюсь экранировать ваш разум от самого сильного излучения, но даже я…»

- Все в порядке, «Малефакс», начинай подготовку.

В этот раз в голосе гомункула звучало искреннее почтение:

«Будет исполнено, госпожа капитанесса».

Некоторое время она наблюдала за Паточной Бандой. Она не слышала ни голосов, ни звона стаканов, ни заливистого смеха, но все равно не могла оторваться от этого зрелища. Наверно, подумалось ей, для высшего разума, если он существует, все мы похожи на такие двигающиеся цветные картинки. Он не понимает их слов, не понимает их действий, но старательно смотрит, сам не в силах понять, что ими движет, логика или первозданный хаос. Так мы сами иной раз наблюдаем за резвящимися в солнечных лучах рыбешками, размышляя о том, что видим – беспорядочный танец или сложный просчитанный узор. Бедный «Аргест». Он обречен всю свою жизнь наблюдать за людьми, пытаясь разобраться, какие ветра нас влекут и по каким законам они дуют. О да, ему хватит работы…

- «Малефакс», последний вопрос.

«Слушаю, прелестная капитанесса».

- Где сердце «Аргеста»?

«Я не…»

- Ведьма из меня не лучше, чем пират, но даже я знаю, что лишь рассеянные магические частицы могут находиться в воздухе. Сложным чарам нужно материальное пристанище. Что-то физическое, материальное, осязаемое. Как доспехи для абордажных големов или бочонки для гомункулов. И «Аргест» вынужден подчиняться магическим законам этого мира, вне зависимости от того, насколько он силен. Значит, и у него должно быть сердце. Якорь. Вместилище для узора его чар.

«Кажется, я понимаю, что вы имеете в виду…»

Ринриетта взяла со стола серебряную вилку и рассеянно повертела ее в пальцах. И опять никто из Паточной Банды этого не заметил.

- Допустим, семь лет этим вместилищем служила «Вобла». Но «Вобла» погибла. А мы бежали в такой спешке, что не захватили ни единого гвоздя с нее. И, несмотря на это, «Аргест» каким-то образом последовал за нами, вплоть до Ройал-Оук, значит, то, что связывало его с реальным миром, тоже двигалось с нами до того самого момента, когда нас перехватили каледонийцы. В шлюпке не было даже запаса сухарей, лишь мы пятеро. Я не знаю, умеешь ли ты читать мысли, но ты определенно знаешь, что я хочу спросить.

Гомункул испустил протяжный вздох.

«Если вы опять подозреваете предательство…»

Ринриетта бросила вилку за плечо. Та даже не издала звона, вероятно, растворилась еще в воздухе.

- Нет. Этот акт мы уже прошли. Но если «Аргест» так могущественен, как мы представляем, что мешало ему создать человеческую оболочку, как мы создаем искусственных рыбок для приманки? Создать – и наделить ее разумом, чувствами, личностью, сделав неотличимой от настоящего человека?

«Вынужден напомнить, что он…»

- Он ребенок. Я помню. Но дети часто неосознанно подражают взрослым, и зачастую весьма талантливо. А «Аргест», без сомнения, очень талантлив. Он мог создать себе живой сосуд. Это ведь возможно?

По кают-компании «Воблы» прошелестел короткий неуверенный зигзаг сквозняка.

«Не могу сказать, что мне нравится ход ваших мыслей, прелестная капитанесса, но…»

- Это возможно?

«Да, это возможно».

Паточная Банда веселилась, не замечая Ринриетты. Со своего места она видела их всех – их улыбки, их гримасы, даже безотчетные жесты и брошенные украдкой взгляды, не предназначенные для постороннего наблюдателя. Но она не видела самого главного.

Кто из них – невольный слуга «Аргеста»?

Кто, сам того не подозревая, служит сосудом для невероятной силы?

Корди широко улыбалась, оживленная беседа ничуть не мешала ей сооружать в тарелке причудливую конструкцию из рыбных котлет, шпината, пудинга и зубочисток. Тринадцатилетняя девочка, пытающаяся смириться с тем, что ей никогда не стать настоящей ведьмой. Без своей шляпы, в одной лишь клетчатой юбке и рубахе со множеством карманов, она выглядела беззаботной школьницей, удостоившейся места за семейным столом. Но было ли это ее истинной сущностью или же оболочкой, созданной «Аргестом»? Ее слепая, почти не контролируемая сила – отличное укрытие для его собственных чар…

Габерон вальяжно развалился на своем месте, поигрывая мускулистыми плечами, ворот его белоснежной рубахи, как обычно, был небрежно распахнут. Томный взгляд больших выразительных глаз, подкрученные кончики усов – для канонира «Воблы» каждый ужин в кают-компании был сродни выходу примадонны на сцену. Опасные глаза – мерцающие, по-кошачьи насмешливые - только у канониров такие и бывают. Отчего она взяла, что знает его? Да, их носило по одним ветрам семь лет, но в Габероне до сих пор осталось больше тайн, чем может влезть в огромный рундук. Если он и приоткрывал кусочки своего прошлого, то лишь тогда, когда сам того хотел, и никто не может поручиться, что самый большой и страшный кусочек он не припрятал на потом…

Тренч жадно ел, ссутулившись над тарелкой. Взъерошенный, перепачканный, измазанный свежей смазкой, он походил на вечно настороженного дикого зверька, который с подозрением косится в сторону протянутой руки. Он и на борту «Воблы» остался прежним – молчаливым, хмурящимся, сосредоточенным. Мальчишка, который никогда толком не знал, что такое детство. Но сейчас Ринриетта видела то, что не видела Алая Шельма, сидящая во главе стола – едва заметную улыбку на его перепачканном лице. А ведь он тоже может быть «Аргестом». Сила, которая время от времени завладевала им, заставляя делать «штуковины» - разве это не отголосок настоящей силы, запертой в его долговязом нескладном теле?..

Шму с безрадостным постным выражением на лице ковыряла рагу. Как и прежде, она казалась застывшей тенью, состоящей из одних острых углов, даже взгляд невольно отпрыгивает в сторону, словно опасаясь пораниться. Наемная убийца, из души которой мучительными варварскими ритуалами вытравили все человеческое и естественное, превратив в бездушный инструмент, подчиненный чужой воле. А то, что уцелело, дрожит от страха в своей оболочке, точно перепуганная рыбешка в пустой бочке… Шму выдавал взгляд, который, как она думала, некому перехватить, взгляд, устремленный на ничего не замечающего канонира… И одного только этого взгляда, который, видно, одинаков у всех юных девушек, даже у наемных убийц, было достаточно, чтоб все понять. Но недостаточно, чтобы понять, не спрятано ли внутри нее нечто большее и нечто куда более опасное…

Ринриетта стиснула зубы, так сильно, что заныло в висках. Любой из них мог быть связан с «Аргестом», даже сам того не подозревая. Любой из них мог служить сосудом для существа исполинской мощи с душой ребенка, которое так толком и не научилось разбираться в хитрой карте ветров человеческого мира. Каждый из сидящих здесь был совокупностью странных черт, достоинств и изъянов, но какие из них были естественными, а какие – слепо скопированными или созданными «Аргестом»?..

Кто-то появился на «Вобле» лишь недавно, как Тренч, другие бороздили с ней ветра не один год, но сейчас это не играло никакой роли. Существу с силой «Аргеста» несложно было бы привести их на корабль в другой момент, причем обставить появление достаточно естественно… Кто из них? Кто?..

И почему она решила, что подручный «Аргеста» непременно сидит сейчас за столом? В Паточной Банде состоят не только существа из плоти и крови. Дядюшка Крунч погиб, его память можно не оскорблять подозрениями, но есть и другие… Что если это сам «Малефакс»? Ринриетта ощутила неприятный холодок между лопатками. Видит Роза, в поведении «Малефакса» всегда было много странностей даже по меркам Паточной Банды. Единственный в мире гомункул, способный сохранить рассудок на напичканном магией корабле. Знающий столь много, что невольно возникают подозрения – а не читает ли он мысли?.. Что, если все это время он был тайным подручным «Аргеста»?

Ринриетта помотала головой, чтоб выбросить эти мысли прочь. Если предостережения «Малефакса» правдивы, ей как никогда потребуется предельная концентрация, нечего бередить душу жуткими картинами. Но была еще одна мысль, самый краешек которой выглядывал из-под нагромождения страхов и фантазий. Мысль, упорно возвращающаяся всякий раз, когда она смотрела на девушку в алом кителе, рассеянно улыбающуюся своей команде с капитанского места. Мысль, которую ей придется додумать, как бы противно или страшно не было.

Что, если «Аргест» - это она?

Мир вновь принялся перестраиваться, стремительно и резко. Ринриетта рефлекторно выставила вперед руки, пытаясь задержать его, но кают-компания темнела на глазах, словно превращаясь в выцветший, посеревший от времени, холст. Мгновением позже он рассыпался прямо под ее пальцами.

Она стояла на вершине незнакомого острова, глядя вниз, на кофейную пленку проплывающих облаков. Этот мир был еще проще предыдущих – и остров и небо вокруг него были безжизненны, выхолощены, пусты. Ни людей, ни рыб, ни даже паруса на горизонте. Может, в этом мире она сможет сосредоточиться и понять…

Ни в одной из легенд про Восточного Хуракана не упоминалась его внучка. Что, если у старого пирата никогда не было внучки? Что, если она сама – порождение «Аргеста», созданное специально для того, чтоб хранить самое бесценное сокровище? Что, если она – просто мыслящий сундук, искусственная оболочка?

У Ринриетты никогда не кружилась голова от высоты – старая, воспитанная Аретьюзой, привычка. Но сейчас она испытала мучительное головокружение. Мир уже снова менялся, стремительно и неудержимо. Когда она открыла глаза, никакого острова уже не было. Она вновь стояла на палубе «Воблы», запрокинув голову, под проливным дождем. Капли барабанили по доскам, пронзительно пахло мокрым деревом и парусиной.

Может, никакой Ринриетты Уайлдбриз и вовсе не существовало. Она возникла из небытия подобно Дядюшке Крунчу, в одно мгновение, по прихоти всемогущего существа, наделенная фальшивой памятью о событиях, которые никогда с ней не происходили.

Мир снова задрожал, то ли пытаясь подстроиться под ее мысли, то ли попросту хаотично меняя структуру. Когда он закончил, Ринриетта стояла в зале какого-то роскошного губернаторского дворца, уставленном мебелью красного дерева.

Что, если она никогда не училась на Аретьюзе? И не было никакого продавленного дивана, не было запаха волос Кин, не было мелькающей вспышки гелиографа «Воблы»… Она помнила странности всех членов Паточной Банды, но забыла о своих. Часто ли студентки лучших университетов Каледонии, плюнув на свое будущее, отправляются в открытое небо, куда глаза глядят? Часто ли посвящают себя бессмысленным поискам, выбирая судьбу небохода?

Дворца больше не было. Она стояла на узком мостике боевого корабля, наблюдая за грохочущей в ночи битвой. Горящие во тьме корабли казались причудливыми лампами, бросающими рваные отсветы на багрово-черные тучи.

«Аргесту» нужен был спутник – и она стала таким спутником. Готовым без отдыха бороздить ветра и нигде не задерживаться. Совпадение ли это? Или часть сложного плана, составленного нечеловеческим разумом?

Мир менялся уже безостановочно - то, что секундой ранее выглядело естественным покровом неба, оборачивалось сползающими акварельными потеками, но не успевал новый фон мира соткаться в мелочах, как и сам сползал. У Ринриетты вновь отчаянно закружилась голова.

Она сидела на рее, свесив вниз ноги, и смотрела за размытым узором полярного сияния.

Она шла ночными улицами Порт-Адамса, чувствуя резкие запахи пиратского рынка.

Она стояла в лодке, сжимая в руке гарпун и глядя, как грузно идет сквозь облака раненый кит.

Она сидела на старом продавленном диване, чувствуя запах каледонийской весны и чужих волос.

Она мусолила перо, не решаясь провести на навигационной карте черту.

Она…

Круговерть возникающих и рассыпающихся миров стала непереносимой. Но в этих мирах не было того, кто мог бы дать ей совет, утешить или прийти на помощь. В них вообще ничего не было кроме ее собственных страхов и переживаний.

И тогда она сделала то единственное, что следовало сделать.

- «Малефакс», - сказала она, не открывая глаз, - Начинай.

* * *

Ей показалось, что она нырнула с головой в Марево. Только теперь это был не липкий алый туман, пахнущий гнилой рыбой, в котором ей уже приходилось тонуть. Это был мир, созданный по законам, бессмысленным в небесном океане. Он состоял из пространства, которое не имело ничего общего с привычными ей геометрическими формами. У него даже не было размеров – в первый миг она едва не задохнулась из-за его тесноты, но в следующий уже готова была закричать от ужаса, обнаружив себя микроскопической точкой посреди бездонного океана. Человек не мог существовать в этом мире переплетающихся контуров, где все не было тем, чем казалось, но, в то же время, казалось еще более реалистичным, чем было. Вокруг нее скользили тени, которые она не могла рассмотреть – тени событий, абстрактных форм или чужих воспоминаний. Под ногами у нее хлюпали чьи-то размышления, сотканные из эфемерных толкований. Вместо неба распахнулась бездна искаженного смысла, по которой ветер гнал изломанные облака фальшивой судьбы.

Она почувствовала, что сейчас распадется. Превратится в горсть рассеянного по ветру песка. Прекратит существование, как мыслящая структура – в этом хаосе, где не было разницы между формой и цветом, между временем и причиной, мысль просто не могла существовать, как не может существовать ветер в безвоздушном пространстве. Но одно слово ей все же удалось выкрикнуть:

- «Малефакс»!

Его успокаивающий шепот лег ей на плечи прохладным плащом с запахом календулы.

- Все в порядке, капитанесса. Вы целы. Просто оказались там, где человеку лучше не оказываться.

- Где я?

- В спектре смешения. Между миром материальным и магическим эфиром. Здесь все… Не такое, как вы привыкли видеть. Я попытался отделить ваш разум от того шторма, что творится снаружи, но полностью мне это не удалось. Я частично экранировал вас от буйства магических энергий. Скажем так, сейчас вы – разум, оказавшийся в эпицентре магического шторма, связанный с телом лишь перекрученными тонкими нитями.

Она оглянулась, пытаясь в безумном месиве этого мира найти хоть что-то, с чем могла себя ассоциировать.

- У меня больше нет тела.

- О нет, оно в полном порядке. Я даже вижу его - на капитанском мостике «Барбатоса». Оно привалилось к стене и кусает губы.

Ринриетта не видела стены. У нее не было губ. Но ему она поверила.

- Не видно, оно не обмочилось от страха?

- Не похоже, - тактично произнес он. Удивительно, здесь у его голоса были другие оттенки. Куда более глубокие, чем те, что доступны человеческим связкам, - Я думаю, вы сможете восстановить над ним контроль. Я вижу, как дернулась рука.

- Я не могу управлять тем, чего не чувствую!

- Вам надо помнить, что вы разрознены, но между вами есть связь. Ваше тело в порядке, если не считать пары ссадин. Ваш разум сейчас парит в гуще нематериализованных чар, сотрясаемый колебаниями магической бури.

- Но я не магическое существо! Я человек!

Последнее слово далось труднее всего. В этом мире не было ничего человеческого. И ее самой тоже не было. Она была лишь зыбким отпечатком того, что когда-то существовало или могло существовать, крохотным бликом гелиографа на поверхности облака.

- Что такое разум? – меланхолия «Малефакса» зазвенела вокруг звоном серебряных колец, на миг скрасив все окружающее синильным привкусом миндаля, - Разве ведьмы, направляя магическую энергию, не делают это силой мысли? Все ветра в воздушном океане взаимосвязаны, даже если дуют в разные стороны. Все энергии связаны между собой, даже если имеют разную природу и частоту. У мироздания нет глубины, капитанесса, оно бездонно. Возможно, на каком-то из его бесчисленных эшелонов излучение человеческой мысли и излучение чар отчасти переплетаются…

На миг ей показалось, что в этом есть какой-то смысл. Переплетение чар создает разум. Разум управляет чарами. Все ветра связаны. Все…

- У меня нет на это времени, «Малефакс». Мне нужно добраться до сердца «Барбатоса». Ты его видишь?

- Неподалеку от вас, - тотчас отозвался гомункул, - Бочонок лежит на палубе в восемнадцати футах и шести дюймах от вашего тела. Вы коснетесь его, если будете двигаться по прямой лицом на юго-восток.

Ринриетта едва не взвыла.

- Здесь нет прямых! Здесь нет направлений!

- Я знаю, - терпеливо сказал он, - Вы в спектре смешения, но вы не беспомощны. Вы можете двигаться – если будете представлять, что происходит. Вам надо лишь синхронизировать разум во всех плоскостях, если вы понимаете, что я хочу сказать. И сделать это лучше побыстрее.

Она беспомощно оглянулась. Мир вокруг нее клокотал, вздымая чудовищные нагромождения бессмысленных символов и кривых. Накатывающий ветер с запахом дубовой коры бил ее в лицо, оставляя на губах привкус горькой обиды. Шипастые подозрения кололи подошвы, отчего в следах оставались лужицы фальши. Светящее вместо солнца сомнение заставляло кожу на плечах сморщиваться, превращаясь в неопределенные возможности.

- Я не могу… - простонала она, - Это не мой мир!

- Сделайте его своим.

- Как?

- Представьте.

Ринриетта попыталась представить себе капитанский мостик – таким, каким видела его в последний раз. И мир вокруг нее вдруг забурлил, перекраиваясь на лету, образуя новые узоры из беспорядочных прежде кривых и новые смыслы из утраченных и никогда не существовавших понятий. Она вдруг обнаружила, что стоит посредине не очень широкого, но длинного коридора, чьи стены образованы фрагментами несочетаемого, отчего даже задерживать взгляд было опасно. Часть из прогорклого черничного варенья сочеталась с частью из прошлого четверга. Часть из шерстяного палантина – с частью рыхлой надежды. Палуба – или то, что она попыталась представить палубой – состояла из покрытого ржавчиной фаянса, несбывшихся снов и рыбьего жира.

- Неплохо, - сдержанно одобрил «Малефакс», - Далеко от реальности, но сейчас вам не нужна реальность. Вам нужна связь. Идите вперед. К сердцу «Барбатоса». Вы видите его?

Она видела. Это была сфера чистого света, лежащая где-то бесконечно далеко впереди. Так далеко, словно они с ней находились на разных концах огромного тысячемильного корабля.

- Восемнадцать футов и шесть дюймов, а?

- Расстояние здесь не имеет значения. Его здесь и нет. Но вашему телу там, в реальности, придется преодолеть его. А вам придется некоторое время быть для него штурманом.

Она шагнула, не задумываясь, как это сделала. Просто инстинктивно передвинула ногу, которой не ощущала. И вдруг обнаружила, что идет. А может, это состоящий из беспорядочного переплетения чар мир двинулся ей навстречу. Это было… странно. Это пугало и поражало одновременно. Но Ринриетта смогла сделать второй шаг. И, почти не заметив, третий.

- Все отлично, - заметил «Малефакс», - Вы движетесь. Медленно, но вполне целеустремленно. И выглядите так, словно опрокинули по кружке рома в каждом кабаке от Эмдена до Гангута.

- Во имя Розы, заткнись.

- Слушаюсь, прелестная капитанесса.

Она шла вперед. Постепенно она даже стала замечать контуры своего тела. И хоть они были фальшивые, как отражения звезд из никогда не существовавших созвездий, это помогало. Главное было – смотреть неотрывно вперед.

Она шла вперед, натыкаясь на острые углы из необоснованных теорий и спотыкаясь о выпирающее сочувствие незнакомцев. Ей приходилось перешагивать пропасти из непоколебимых предпочтений и продираться сквозь зазубренные россыпи решительной неотложности. Это был мир, созданный из осколков, обрывков и объедков – ее собственного рассудка, чар и окружающего мира. Страшное путешествие по миру, в котором нереальность была не элементом, а основной, сутью и первопричиной.

Сфера сделалась ближе. Ринриетта видела ее маслянистый блеск и ощущала источаемый ею запах фаршированной самодовольными снами рыбы. Сколько шагов ей потребуется, чтоб дойти? Она этого не знала. Даже если бы она смогла как-то перевести расстояние в мили, футы или дюймы, это бы все равно ничего ей не сказало. Но она знала, что сделает, как только доберется до нее. Возьмет – и изо всех сил треснет об палубу. Даже если та будет состоять из избитых мотивов вперемешку со вчерашним жарким.

- СТОЙ.

Мир пошел рябью, выстроенные с таким трудом стены несуществующего мостика едва не рассыпались под напором чего-то извне, несмотря на то, что в этом мире не было ни лицевой стороны, ни изнанки. Это не помешало Ринриетте ощутить, как хрупка и иллюзорна выстроенная ею конструкция. Как крохотная лодчонка, парящая в небесном океане, которую раздавит первый же порыв грозового шквала.

- Он почувствовал, - голос «Малефакса» зазвучал напряженно, царапая ей затылок, - Не думал, что это случится так рано. Его сила…

- ОСТАНОВИСЬ. ИНАЧЕ ТЫ НЕ УСПЕЕШЬ ДАЖЕ ПОЖАЛЕТЬ.

В мире, не знающем материальной формы, голос «Барбатоса» был не звуком, он был сочетанием всех самых ужасных и отвратительных вещей, которые только может вообразить человеческое сознание. Скрежетом пилы по костям, лязгом ржавого капкана, зазубринами на абордажном тесаке, хрипом умирающего, влажной землей на могиле, привкусом запекшейся крови на губах.

- Он пытается пробиться к вам, - Ринриетте показалось, что «Малефаксу» приходится прикладывать усилие, чтоб сохранять свое обычное самообладание, - Можете не беспокоиться, мы с «Аргестом» делаем все возможное, чтобы…

- СТОЙ.

Это даже не было болью, это было чем-то, что тысячекратно хуже, чем боль. Это было ощущением клеточного распада, когда все частицы ее тела застонали, теряя удерживающие их вместе связи. Наверно, так ощущает себя корабль, нырнувший в Марево, когда ядовитые чары растаскивают его на куски.

Это сбило ее с шага, но не заставило остановиться. Она тянула свое тело вперед, не обращая внимания на его стоны, на отчаянный крик миллионов его клеток. Светящаяся сфера была еще далеко и путь к ней постоянно усложнялся. Перед ней растягивались острые преграды сиюминутной скорби, сверху свисали крюкообразные меланхолии. Ей надо было не зацепиться, не позволить себя остановить.

- ЖАЛКОЕ НЕДОРАЗУМЕНИЕ. ТЫ ТЩИШЬСЯ ПОКАЗАТЬ СВОЮ СИЛУ, НО ВНУТРИ ТЫ ВОЕШЬ ОТ СТРАХА. ТЫ – ДАЖЕ НЕ НЕУДАЧА РОЗЫ, ТЫ – СЛИТЫЕ ЕЮ ОТХОДЫ НИКЧЕМНОГО ЭКСПЕРИМЕНТА.

Она начала тонуть. Отражению ее тела в магическом эфире не требовался воздух, но Ринриетта вдруг ощутила, как тысячи тупых лезвий скоблят ее легкие изнутри, заставляя тщетно открывать рот. Но каждый вдох впускал внутрь едкий ядовитый дым, отдающий жженой костью. Наверно, ей надо остановиться на полминуты, просто чтоб перевести дух. Даже не остановится, а просто идти немного медленнее…

Ринриетта шла вперед, захлебываясь едкими испарениями сумбурных догадок. Она не могла понять, становится ли сфера ближе, в какой-то момент она даже забыла, что такое сфера и почему так важно ее коснуться. Остался только слепой позыв – как у умирающей рыбы, последним рывком пытающейся подняться ввысь и хлебнуть воздуха.

- ТЫ ДУМАЕШЬ, ЧТО ДЕД ИСПЫТЫВАЛ ТЕБЯ, НО ЭТО НЕ ТАК. ОН ПРЕЗИРАЛ ТЕБЯ. ОН СЧИТАЛ ТЕБЯ НЕБЛАГОДАРНОЙ ДРЯНЬЮ, НЕ ДОСТОЙНОЙ СТУПИТЬ НА ПАЛУБУ КОРАБЛЯ. ЕСЛИ БЫ ОН НЕ БОЯЛСЯ ПОСЛЕДСТВИЙ, ТО ПРОСТО УТОПИЛ БЫ «АРГЕСТ» В МАРЕВЕ.

Ринриетту охватил холод. Но это был не тот холод, что впивается в тело на большой высоте и не тот, что превращает растянутый такелаж в сверкающие льдом гирлянды. Этот холод норовил стащить мясо с ее костей, полосуя тело тупыми когтями призрачных истин. Она чувствовала, как ломаются, точно тонкие спички, позвонки, как рвутся мышцы и сухожилия. Осколки льда хрустели на языке, разрезая его при каждом вдохе. Но она заставила себя смотреть только на сферу.

- ТЫ УБИЛА ДЯДЮШКУ КРУНЧА. ОН НИКОГДА НЕ ЛЮБИЛ ТЕБЯ. ТЫ НЕ БЫЛА ДЛЯ НЕГО КАПИТАНОМ, ВСЕГО ЛИШЬ БАЛЛАСТОМ НА ЕГО ШЕЕ, ЕГО ДОЛГОМ ПЕРЕД ДАВНО УМЕРШИМ ЧЕЛОВЕКОМ. ТЫ ИСПОЛЬЗОВАЛА ЕГО – И УБИЛА, КОГДА ОН ИСЧЕРПАЛ СВОЮ ПОЛЕЗНОСТЬ.

В пространстве перед ней вспыхнули миллионы справедливостей, обрушив на нее раскаленный поток света, выжигая глаза и испепеляя кожу. От этого жара текло все, поверхность под ногами превратилась в шипящие сантименты, пачкающие ступни черным пеплом детских условностей.

Сделать остановку. Передохнуть, чтоб двинуться с новыми силами. Одну секундочку, одну крохотную маленькую секундочку, Роза, молю…

- КИН НИКОГДА НЕ ЛЮБИЛА ТЕБЯ. ТЫ БЫЛА ДЛЯ НЕЕ ХОДЯЧЕЙ ПРИЧУДОЙ, СМЕШНОЙ НЕЛЕПОСТЬЮ, КОТОРОЙ МОЖНО БЫЛО ПОХВАСТАТЬСЯ ПЕРЕД ВЕЛИКОСВЕТСКИМИ ПОДРУГАМИ. ОНА ЗАБЫЛА ТЕБЯ ЧЕРЕЗ НЕДЕЛЮ ПОСЛЕ ТОГО, КАК ТЫ СБЕЖАЛА. ЗА ВСЕ ЭТИ СЕМЬ ЛЕТ ОНА ВСПОМИНАЛА ТЕБЯ ТОЛЬКО С ПРЕЗРЕНИЕМ. СВОИМ СТРАХОМ ТЫ НАВСЕГДА УНИЧТОЖИЛА ВСЕ ТО, ЧТО ВАС СВЯЗЫВАЛО.

Ринриетта пошатнулась. Идти было невыносимо. Страдало даже не ее воображаемое тело, страдало все пространство, извиваясь и корчась в мучительных судорогах. «Малефакс» попытался что-то сказать, но за лязгом «Барбатоса» его не было слышно. Зато было слышно липкое копошение где-то под поверхностью мира – это, чувствуя ее слабость, впитывая ее кровь, скользили плотоядные измышления.

- ТЫ НИКОГДА НЕ БЫЛА КАПИТАНОМ. ТВОЙ ЭКИПАЖ ВСЕГДА СМОТРЕЛ НА ТЕБЯ КАК НА СКУЧАЮЩУЮ САМОУВЕРЕННУЮ ВЫСКОЧКУ. НИКТО ИЗ НИХ НЕ СЧИТАЛ ТЕБЯ ПИРАТОМ. ОНИ СМЕЯЛИСЬ ЗА ТВОЕЙ СПИНОЙ.

Пространство сделалось тягучим, как пудинг, каждый его дюйм становился непреодолимым препятствием. Ее собственное тело весило как груженая баржа, но в этот раз ей приходилось двигаться против ветра, чувствуя, как скрежещут готовые развалиться бимсы. Она помнила, что должна идти вперед, но забыла, зачем. Там, впереди, что-то маячило, но глаза залило кровью и потом, они были почти бесполезны. Ей всего-то надо немного вздремнуть, освежить голову… Минутку, не больше… Она просто прислонится к стене и немножко… Может, просто…

Ее потянуло вниз, в гибельный штопор. Корпус затрещал – последняя судорога перед тем, как силовой набор разлетится щепой. Где-то внизу уже распахнулась алчная пасть Марева.

- ТЫ ДУМАЕШЬ, ТЕБЯ СПАСЕТ «АРГЕСТ». НЕТ, НЕ СПАСЕТ. ПО СРАВНЕНИЮ СО МНОЙ ОН БЕСПОМОЩНЫЙ МАЛЕК. ОН ДАЖЕ НЕ УМЕЕТ ИСПОЛЬЗОВАТЬ ТЕ НЕМНОГИЕ СИЛЫ, ЧТО ИМЕЕТ. А Я СУЩЕСТВУЮ ТЫСЯЧИ ЛЕТ И БУДУ СУЩЕСТВОВАТЬ ВСЕГДА. СО МНОЙ НЕЛЬЗЯ СРАЖАТЬСЯ. МЕНЯ НЕЛЬЗЯ ПОБЕДИТЬ.

Но она не упала. Потому что вдруг оказалось, что в клокочущем и ревущем пространстве, сотканном из нитей безумия, она не одна. Возле нее шли другие люди. И хоть каждый из них не имел ни лица, ни силуэта, являясь лишь беспорядочным нагромождением вероятностей, запахов и галлюцинаций, она отчего-то узнала их. Каждого из них.

Они все двигались вместе, но при этом каждый из них двигался в своем собственном пространстве, не пересекающемся с прочими. В этом пространстве были свои краски и свои звуки – и Ринриетта в какой-то миг вдруг ощутила их.

Тренч бежал по палубе «Саратоги», дрожащие доски с хрустом разламывались у него под ногами, с нижних палуб тек зловонный магический дым. Небо дергалось в судорогах, на нем острыми клочками плясали обрывки облаков, все нутро затягивало липким страхом, но он бежал. Перепрыгивая обнажающиеся пропасти, отскакивая от обломков мачты – к тому месту, где, впившись в борт, покачивался огромный абордажный крюк…

Габерон шел медленно, с мучительной одышкой, стараясь глядеть только себе под ноги. Вокруг него был зловещий, подернутый алым, полумрак, шипели пробитые трубопроводы, извергая во все стороны струи обжигающего пара. Габерон шел к спасительному трапу, который тонким металлическим языком виднелся где-то вдали, а за его спиной ухал и дребезжал, скользя по палубе, орошенный кровью механический голем, что-то жутко лопоча…

Корди ступала с замиранием сердца и каждый шаг требовал таких усилий, что во всем теле тряслись какие-то мелкие жилки. Она шла по канату посреди распахнувшегося бездонного неба, стараясь не замечать узкие серые тени, скользящие под ногами. Где-то позади акульи зубы крушили площадку марса, но она знала, что не должна ни оборачиваться, ни останавливаться. Только идти вперед.

Шму шла по скрипучей палубе, втянув голову в плечи. Тени на стенах оживали, превращаясь в бесформенных чудовищ, наполняя затхлый трюмный отсек жуткими, царапающими нервы, звуками. Но все эти страхи ничего не значили по сравнению с тем, что ждало ее впереди. Она чувствовала его присутствие – самого главного страха в своей жизни, по сравнению с которым все прочие съеживались и прыскали наутек, как пугливые карпы. Но повернуть обратно она не могла.

Дядюшка Крунч, бормоча под нос бессмысленные ругательства, мерил шагами капитанский мостик. Правая нога вновь скрежетала, мерзавка, но он не пытался чем-то ей помочь – здесь было бессильно даже лучшее масло. Время – вот что разъело все сложные тяги и поршни в его теле. Рано или поздно каждый механизм приходит в негодность, исчерпав запас своей полезности. Дядюшка Крунч украдкой бросил взгляд в сторону, туда, где стояла, сложив руки за спиной, нескладная долговязая девчонка в алом мундире. Она не видела его, она думала о чем-то своем, разглядывая пушистые платки скользящих мимо облаков. И хоть шторма не было даже на горизонте, Дядюшка Крунч вдруг ощутил приступ раскаленного, обжигающего медный корпус изнутри, страха. Что, если он не справился? Что, если подвел старика? Не воспитал из нее настоящего капитана? Изгнать этот страх было тяжелее, чем ржавчину из старого тела. Но Дядюшка Крунч, сделав усилие, продолжил шагать по капитанскому мостику, равномерно скрипя барахлящей ногой.

Они все сейчас куда-то шли, каждый по-своему, своим ветром, к своему будущему. Они не касались друг друга, несмотря на то, что пространство съеживалось на глазах. Ринриетта некоторое время смотрела на их лица, беспомощно моргая. А когда зрение прояснилось, вдруг оказалось, что она стоит в одиночестве посреди бесконечно длинного коридора, а под ногами у нее лежит небольшая светящаяся сфера. Ринриетта задумчиво взяла ее в ладони. Она жглась, но не больно, точно в ее руках оказалось небольшое теплое солнце.

- ХВАТИТ.

В этот раз голос не был оглушительным. Он шептал со всех сторон, из каждой щели, похожий на голос сильного, но очень уставшего ветра, который много веков подряд обтачивал разбросанные в небесном океане камни.

- ПОЛОЖИ ОБРАТНО.

Она покатала сферу в ладонях.

- Ты истощил запас угроз?

- У МЕНЯ ЕСТЬ НЕ ТОЛЬКО УГРОЗЫ.

Погас призрачный огонь, исчез холод, втянулись в стены зазубренные шипы. Даже страшные существа, шнырявшие под ногами, вдруг убрались прочь, перестав хватать ее за ноги. Мир распахнулся вокруг нее огромным черным куполом. Она стояла посреди ночного неба, в полной пустоте, испещренной бронзовыми и серебряными точками звезд. Она набрала полную грудь прохладного воздуха, чистого, как заоблачные апперские дали. Тысячи ветров скользили вокруг нее, прислушиваясь к каждому ее вдоху. Мохнатый ураган неуверенно ткнулся в колено и свился где-то у сапог. Ласковый бриз беззаботно шелестел возле уха, щекоча висок. Все обитатели воздушного океана стягивались к ней, покорные, точно щенки. Любой ветер был к ее услугам, любой мог задуть туда, куда она бросит взгляд. В этом мире она, Ринриетта Уйалдбриз, Алая Шельма, была Розой Ветров. Всемогущей повелительницей бездонного воздушного океана.

- Власть? – спросила она, чувствуя, как слова растворяются в окружающем ее тяжелом бархате ночного неба, - Это и есть твое предложение? Власть в разоренном и выпитом до дна мире?

- НЕ ВЛАСТЬ, - спокойно поправил ее «Барбатос», - ЖИЗНЬ. ТА ЖИЗНЬ, КОТОРАЯ ВСЕГДА ТЕБЯ ПРИТЯГИВАЛА. ВОЗМОЖНОСТЬ СЛЕДОВАТЬ ЛЮБЫМ ВЕТРОМ БЕЗ ОГЛЯДКИ НА ПРОЧИЕ. МИР НЕ ЗАКОНЧИЛСЯ. ЕМУ ПРЕДСТОЯТ ЗНАЧИТЕЛЬНЫЕ ИЗМЕНЕНИЯ. ЕГО БУДУТ НАСЕЛЯТЬ ДРУГИЕ СУЩЕСТВА И ОН БУДЕТ СОСТОЯТЬ ИЗ ДРУГОЙ МАТЕРИИ, НО САМУ ЕГО СУТЬ Я ОСТАВЛЮ НЕИЗМЕННОЙ. В НЕМ ТЫ МОЖЕШЬ СТАТЬ КЕМ ЗАХОЧЕШЬ.

- Самым могущественным пиратом в истории? – спросила она с улыбкой, - Легендарной Алой Шельмой? Или, может, губернатором? Губернатор Уайлдбриз… Наверняка я прославлюсь мудростью и великодушием. А может, стать исследователем? Или ведьмой?

Если он и понял ее сарказм, то не подал вида.

- КЕМ ЗАБЛАГОРАССУДИТСЯ. Я ДАМ ТЕБЕ ВОЗМОЖНОСТЬ САМОЙ УПРАВЛЯТЬ СВОИМ ВЕТРОМ.

- Интересное предложение, - она перекатила светящуюся сферы с одной ладони на другую, - Но, кажется, я успела привыкнуть к этому миру. Он беспорядочен, он состоит из противоречивых течений и опасных потоков, но я привыкла к нему такому, как он есть.

Окружающее ее пространство вновь заворочалось, меняя форму. Она ожидала чего угодно. Что на нее вновь обрушится всепожирающее пламя или вопьются ледяные крючья холода. Что «Барбатос» поднимет ее в наполненные едким воздухом высоты или швырнет вниз. Сейчас, когда у нее в руках был светящийся шар, она знала, что сможет выдержать и это.

Но ничего подобного не произошло. Когда она вновь смогла видеть, оказалось, что она по-прежнему стоит на капитанском мостике «Воблы». Иллюзия была полной – под ногами упруго трещали доски, над головой шелестел шныряющий в такелаже ветер. «Вобла» подобно большому ленивому животному паслась на несильном ветру, подставляя ему левый борт и тихонько поскрипывая от удовольствия. Небо вокруг было пронзительно-ультрамаринового цвета, облака на его фоне казались молочными кляксами. Хорошая погода, машинально подумала она, туч не видно даже на горизонте. Под таким ветром можно распахнуть паруса и делать добрых двенадцать узлов…

- Да, - согласился старик, стоящий рядом с ней, - Одно удовольствие идти под таким ветром. Чувствуешь, как легонько полощет?..

От него пахло дешевым табаком и смолой, как от старого корабля. Он и был стар – глубокие морщины на его лбу напоминали трещины в рассохшихся досках, кожа казалась матовой и смуглой, словно солнце и ветра отполировали ее. Он стоял возле нее у самого борта и тоже задумчиво смотрел куда-то вдаль.

- Ты не мой дед.

- Нет, - согласился он, естественным жестом оправляя бороду, - Просто форма. Вы, люди, иногда уделяете ей много значения.

Форма… На ней самой был серый студенческий костюм, который она не видела уже много лет – обтягивающие серые бриджи, серый сюртук с узким воротником, нелепые фалды… Удивительно, когда-то он казался ей вполне удобным.

- Этот тот самый день, да? – Ринриетта покачала головой, - Мой последний день в Аретьюзе. Можно было обойтись без деталей, я узнала его даже по запаху неба. Я всегда любила запах раннего вечера. Через полчаса начнутся сумерки. А через три часа я впервые возьмусь за штурвал – и уведу корабль далеко-далеко отсюда. Так далеко, что даже в подзорную трубу не смогу увидеть Кин.

Старик степенно кивнул, как и полагается пожилому почтенному небоходу.

- Ты даже боялась взять ее в руки, помнишь? Всю ночь вела корабль на север, молча глотая слезы. Ни разу не оглянулась в сторону Аретьюзы. И даже Дядюшка Крунч не осмеливался с тобой заговорить.

Ринриетта молча положила руки на рукояти штурвала. Иллюзия была передана превосходно, пальцы ощущали каждую морщинку на теплой полированной поверхности древесины. Кто воссоздал этот день – Марево или ее собственное воображение? Должно быть, Марево – она помнила, что в тот день рукояти штурвала показались ей ледяными…

- А позади меня лежало мертвое тело моего деда. Мне отчего-то казалось, у мертвых небоходов глаза должны быть прозрачные, как ясное небо. А у него быстро сделались тусклыми, словно оловянные пуговицы. У него был такой вид, будто он что-то не успел. Это было страшно, страшно и…

Старик вновь медленно кивнул. Глаза у него оказались незнакомые, не дедовские. У Восточного Хуракана, как у многих небоходов, глаза были выгоревшие, как августовское небо. У человека, который стоял возле нее, в глазах клубилось Марево – два бездонных океана алой дымки. Однако сейчас оно отчего-то уже не казалось зловещим. Просто подсвеченный догорающим закатом туман.

- Он успел сделать самое важное. Успел закончить то, что гнало его сюда на всех парусах, не разбирая ветров. Передал все своей единственной внучке и дал короткое напутствие.

Ринриетта испугалась, что Марево губами ее мертвого деда повторит сказанные в тот день слова. Испугалась того, что это прозвучало бы естественно и знакомо. Как гадко, мерзко… Словно прикладывать пулю к оставленному ей много лет шраму.

- Искать свой клад на Восьмом Небе. Я помню.

- В тот день ты не побоялась изменить свою жизнь, Ринриетта. Не глядя швырнула за борт все то, к чему шла не один год. Учебу, карьеру, принципы. Даже Кин. Так чего же боишься перемен сегодня?

Голос старика звучал приглушенно, негромко, но Ринриетте послышался в нем грозный и в то же время завораживающий шорох, сродни отзвуку ветра, который поглаживает корпус корабля, пока не наберет достаточной силы, чтоб утянуть его вниз. Наверно, она могла бы приказать порождению Марева заткнуться, но она не стала. У Марева не было больше власти над ее страхами.

- Ты ведь знаешь, что в тот день меня гнали прочь не желания перемен. Наоборот, я боялась их до дрожи в ослабевших коленках. А новенькая треуголка, которую дед водрузил мне на голову, казалась тяжелой, как валун.

- И поэтому ты всю ночь шла под полными парусами, не выпуская штурвала из рук?

Ринриетта даже не повернулась в его сторону.

- Ты не поймешь. Ты же ничего не знаешь о людях, хотя живешь по соседству с нами миллионы лет. Это все из-за… деда.

- Ты терпеть его не могла. Ты стыдилась его даже перед Кин. Но безропотно приняла судьбу из его мертвых рук?

- Он умирал на моих руках. Человек, которого я не знала, в последние дни своей жизни пришел ко мне, чтоб вручить самое дорогое, что было в его жизни. И я…

- Совесть, капитанесса Алая Шельма? Так назывался ветер, что погнал тебя прочь?

Наверно, она могла солгать. Но сейчас это было бессмысленно.

- Возможно. Но было кое-что еще. Стоя здесь, на капитанском мостике, слушая шепот умирающего, я вдруг увидела себя глазами своего деда. Они уже начали стеклянеть и, должно быть, ничего не видели, но… Я вдруг увидела тот крохотный жалкий мирок, который так упоенно строила вокруг себя столько лет. Очень серьезный и очень важный мирок, в котором нет места неучтенным ветрам и случайным течениям. Такой… упорядоченный. Я вдруг увидела его в том свете, в каком Восточный Хуракан видел всю Аретьюзу – просто песчинка на горизонте. Но знаешь, только моллюски умеют выстраивать вокруг одной-единственной песчинки жемчужину. А потом я заглянула в небесный океан и…

- Поймала ветер, - произнес он спокойно и утвердительно. Человеку, стоящему рядом с ней, не требовались вопросы.

- Да, - согласилась Ринриетта, выковыривая невесть как оказавшуюся под ногтем щепку, - Поймала ветер. Может даже, целую охапку ветров. Это были странные ветра. Некоторые из них были обжигающими, другие – ледяными. Некоторые до смерти меня пугали, некоторые подбадривали или трепали по щеке. И я семь лет пыталась найти среди них тот самый, свой, но обычно из этого ни черта не выходило. Наверно, для таких, как я, у Розы Ветров не запасено подходящих течений… А теперь, ступив на твердую землю, я уже понимаю, что не могу без этого, я чувствую себя запертым в чулане сквозняком. Мне скучно среди мертвого камня, мне нужно распахнутое небо над головой и облака. Мне нужен ветер.

- Как и мне, - спокойно обронил старик, глядя на пробегающие под бортом облака. Кажется, его тоже завораживало это бесконечное движение в воздушном океане. Неконтролируемое, кажущее хаотичным и бессмысленным.

- Тебе нужен не ветер. Тебе нужен весь мир.

Старик пожал плечами.

- Ты ведь не думаешь, что я в самом деле стремлюсь его уничтожить?

- Может, ты и не уничтожишь мир, но изувечишь его по своему подобию. Как поступаешь со всем, что попадает тебе в лапы.

- Извращу? Вот как? Я думал, ты замечаешь – люди справляются с этим и без меня. Они неустанно извращают все, до чего могут дотянуться. Но я делаю это по своей природе, не терпящей стабильности. Стабильность – это смерть материи, синтропия, тупик. Я же творю новое, используя то, что вы бессильны использовать – старую материю, старые чары, старые тела…

Старик провел пальцем по рыжему от табака усу – в точности как ее дед.

- Ты когда-нибудь сталкивалась с пираньями?

Ринриетта неохотно кивнула.

- Мельком. При чем здесь…

- И как они тебе?

- Тупые вечно голодные твари, - она пожала плечами, - Даже хуже акул.

- Верно. Одно из самых омерзительных творений Розы. Не моих. Биологические механизмы, чьи помыслы мертвым узлом связаны с наживой. Пираньи не умеют размышлять, Ринриетта, пираньи не прокладывают курс и не планируют. Они просто пожирают все, что оказалось поблизости, все, в чем они чувствуют теплую сладкую кровь. Им не нужны великие цели, им нужно трепыхающееся мясо. Знаешь, почему пираньи еще не истребили все сущее в небесном океане?.. Они слишком слабы, чтоб противостоять ветру. Как иронично, большие зубы - но маленькие плавники. Ветер – это единственное, что мешает им наброситься на обитаемые острова и их население. Но что случится, если в один прекрасный день пираньи научатся идти наперекор ветрам?..

- Сожрут все, наверно, - равнодушно произнесла Ринриетта.

- Да, - старик снова провел пальцем по усу, глядя в небо, - Сожрут все на высоте в тысячу футов, потом поднимутся до двух и сожрут все там, потом три, четыре, десять… Они будут подниматься и подниматься в поисках новой добычи, оставляя за собой лишь обглоданные кости. Рано или поздно они сожрут даже высокомерных апперов вместе со всеми их чудесами. А что потом, Ринриетта?

- Что потом?.. – эхом спросила она.

- Пираньи оглянутся и увидят, что сожрали все живое в небесном океане. И тогда они ринутся еще выше – чтоб сожрать само небо вместе с солнцем и звездами. Я уже сказал, это очень тупые рыбы… Они будут подниматься на те высоты, где ни одно живое существо не способно дышать, но жадность и страсть к наживе все равно будут толкать их выше. Хотя бы на фут. Хотя бы на дюйм. И до самой последней секунды, до того мгновенья, когда последняя пиранья не испустит последний вздох, они так ничего и не поймут. Так уж они устроены.

- Ну и что ты имел в виду?

- Вы любите отождествлять себя с умными или грозными рыбами. С дельфинами, акулами, китами… Но по своей сути вы всегда останетесь пираньями.

- Уж лучше быть пираньями, чем кетой, разве не так?

- Что это значит?

- Неважно.

- Ты сказала, что я плохо вас знаю, но это не так. Я успел хорошо вас изучить – за тысячи-то лет… Вы меняете мир не потому, что хотите его изменить, а потому, что жаждите его использовать. Вы покоряете земную твердь, вы покоряете ветра и высоты, не замечая, что уже не можете остановиться. Вы встаете на цыпочки и тянетесь, чтоб зачерпнуть из богатств Розы еще немного. Хотя бы на фут больше. Хотя бы на дюйм. Вы ведь давно перестали задумываться о том, где она, та высота, на которой вы больше не сможете сделать ни единого вдоха…

- Ты решил заболтать меня до смерти, раз уже не вышло запугать?

- Нет. Всего лишь предупредить. Вы так боитесь того, что я изменю привычный вам мир, не замечаете – он уже давно и непоправимо изменился. Этот шут из «Восьмого Неба», который возомнил меня послушным инструментом… он ведь был прав, хоть и глуп, как все пираньи. Он тоже предчувствовал приход новой эпохи. А она придет, с ним или без него.

- Мир всегда менялся, - возразила Ринриетта, прижимая к груди светящуюся сферу, - С первого своего дня.

Старик улыбнулся. Из-за алого тумана в глазах выглядело это жутко, Ринриетта едва не попятилась от него. Но он не пытался казаться угрожающим. Это было чудовище в человеческом обличье, но чудовище не кровожадное, как ей сперва показалось. Скорее, очень старое и уставшее. Сродни доисторической рыбине, которая никак не может умереть и наблюдает за копошением жизни мутными, давно уже ничего не видящими, глазами. Сейчас оно смотрело на сферу в ее руках.

- В этот раз он будет меняться так стремительно, что заметят даже твои современники. А тот, что придет ему на смену, будет казаться не менее чужим, чем Марево. Управлять им будут не адмиралы и короли, а финансовые компании и промышленные воротилы. Гомункулы перестанут следить за ветрами, они будут просчитывать курсы биржевых акций и услаждать своих хозяев непристойными картинками. Люди перестанут выходить в небесный океан, чтоб довериться Розе Ветров, бросить вызов судьбе или увидеть новые слои атмосферы. К чему? Современные корабли будут доставлять на острова все необходимое для жизни, а гомункулы – показывать места, в которых вам лень будет побывать. Границы между островами сотрутся, но вместо них возникнут тысячи других, куда более глубоких – границы между мужчинами и женщинами, здоровыми и больными, работящими и лентяями. Избавившись от необходимости противостоять ветру, вы неизбежно начнете противостоять друг другу, отыскивая для этого малейшие поводы – в истории, во взглядах на жизнь, в литературе, погоде, даже музыке… Разобщенные, самоуверенные, жадные, убежденные в том, что весь мир вам чем-то обязан, как долго вы будете оставаться людьми?

Ринриетта попыталась задержать взгляд на каком-нибудь облаке, но это оказалось непросто – они перли друг за другом почти всплошную, время от времени сливаясь в бесформенные комья или, напротив, разлетаясь в разные стороны. Как стайка нетерпеливых жадных рыбешек, слепо несущихся куда-то вперед, не задумываясь и не оглядываясь.

- Как тебе такой мир, Ринриетта? В нем больше не будет бесстрашных адмиралов и упорных исследователей. Не будет благородных королей и дерзких небоходов. И уж конечно, там не будет пиратов. Может, ты думаешь, этот мир отблагодарит тебя за то, что ты дала ему возможность выжить? Нет, Ринриетта, не отблагодарит. Вместо благодарности он убьет тебя.

- Что? – Ринриетта заморгала. Светящаяся сфера в руках вдруг налилась тяжестью, словно пушечное ядро, - Опять пытаешься меня запугать?

Древнее чудовище в обличье седого старика покачало головой.

- Ты умрешь, - произнесло оно спокойно, - И довольно скоро. Не от моей руки. Причем умрешь нелепо и глупо, совсем не геройской смертью – такое не записывают в пиратские легенды. Ты ведь и сама чувствуешь это, разве не так? Последний акт.

По ребрам прошла холодная дрожь. Марево умеет убивать, умеет искажать и пугать, но одного оно не умеет – лгать.

- А ты, значит, меня спасешь?

Вновь пожатие плечами. В точности так же пожимал плечами Восточный Хуракан.

- Да. Сделаю величайшим небоходом из всех, когда-либо вдыхавших воздух небесного океана. Подчиню тебе все ветра, сколько их есть в мире. Неужели это плохое предложение?

Он протянул руку ладонью вверх. Терпеливо ожидая, когда она вложит в ладонь светящуюся сферу. Не настаивал, не грозил, не торопил. Просто ждал.

- Весьма… весьма интересное, - Ринриетта нахмурилась, взвешивая сферу в руке, - Тем более, что мир не очень-то меня любил. Значит, я стану хозяйкой ветров?

- Всех до единого.

- Величайшим пиратом?

- На фоне легенд о тебе будут меркнуть даже звезды. И ни одна из этих легенд не будет лживой.

- Что ж, предложение кажется мне дельным, - Ринриетта протянула ему сферу, теплую, как весеннее солнце Каледонии, - Однако ты забыл то, что знал мой дед, настоящий Восточный Хуракан.

Он озадаченно моргнул, заметив ее улыбку.

Резкую и презрительную улыбку, острую, как абордажная сабля.

- Что?

- Только дурак заключает договор с пиратом. Слову пирата нельзя верить.

Она размахнулась и изо всех сил швырнула сферу о палубу.

* * *

Она не знала, чье сознание породило тот мир, в котором она оказалась, но он определенно был хуже всех предыдущих. Состоящий из одних острых углов, пропитанный ядовитыми миазмами и гарью, он обрушился на Ринриетту со всех сторон, скрежеща и шипя на тысячу голосов. Этот мир был больным, умирающим миром, она отчетливо ощущала агонию в его хриплом механическом вое, агонию и нестерпимую боль.

Глаза разъедало дымом, сердце прыгало в груди глиняным комком, но она все-таки сумела подняться на ноги. Без сомнения, этот мир был реален – он оставлял на пальцах самые настоящие ожоги и порезы, но Ринриетта все равно не сразу смогла вспомнить, где находится.

«Барбатос». Капитанская рубка.

Она судорожно оглянулась, ища опасность, но не нашла ее. Ни рыбоголового чудовища в обрывках платья, ни пугающего старика с пустыми глазницами. Только она одна. Если не считать… Ринриетта уставилась на обломки деревянных досок возле собственных сапог. Судя по всему, прежде они были бочонком – совсем небольшим, не больше галлона. Среди щепок и бронзовых заклепок, исписанных незнакомыми символами, она разглядела горсть серого съеживающегося порошка. Все, что осталось от амбиций и разума самого могущественного существа в небесном океане.

- «Мале…

- Здесь, прелестная капитанесса, - гомункул ответил ей вслух, но неуверенным тоном, словно не был уверен, что собственный голос не изменит ему, - И поздравляю с возвращением.

- Он… мертв? «Барбатос»?

- Мертв?.. – с интересом переспросил гомункул, - Для того, чтоб ответить, необходимо сперва понять, был ли он жив…

- «Малефакс»!

Гомункул вздохнул.

- Он больше не представляет собой угрозы. Лишенный структурированных мыслительных контуров он вернулся в свой мир, слившись с грозной, тлетворной, но, по счастью, бессознательной силой Марева. Так что можно сказать…

Где-то под полом капитанской рубки что-то проскрежетало, так жутко, что у Ринриетты душа ушла в пятки. Корабельные машины еще работали, сотрясая его стальные потроха, но в их реве уже не слышалось былой оглушающей ярости. Скорее, беспомощность большого смертельно раненого существа.

- Вам стоит покинуть этот корабль со всей возможной скоростью, - озабоченно произнес «Малефакс», словно прочитав ее мысли, - Боюсь, он долго не продержится. Он держался в воздухе только благодаря силе «Барбатоса», а теперь, когда его нет…

- Скумбрия под ежевичным джемом! – выругалась Ринриетта, с трудом сохраняя равновесие на качающейся палубе мостика, - Где Паточная Банда?

- Ждет вас внизу. Все в сознании, хоть и немного растеряны. Мне удалось смягчить их пребывание в нематериальной сущности, но они все еще дезориентированы и…

- Немедленно в швербот! Он поврежден, но еще протянет какое-то время в воздухе.

- Уже передал. Корди не хочет идти без вас.

- Меня не ждать! Приказ капитанессы!

- Она напугана и…

- Передай ей, - Ринриетта вынуждена была остановиться посреди мостика, чтоб выровнять дыхание и придать голосу спокойствие, которого совершенно не испытывала, - Живо все к шлюпке. Кто-то должен отшвартовать ее и поднять в воздух, пока я добегу. Не бойтесь, в этот раз вы без своей капитанессы не уйдете. Вперед!

Выбраться с капитанского мостика оказалось непростой задачей. Даже раньше его многочисленные острые углы норовили зацепить ее, теперь же, когда все вокруг дрожало тревожной дрожью и вибрировало, это сделалось подобием сложной игры, требующей значительных сил и концентрации – ни того, ни другого у Ринриетты сейчас не было. Она протискивалась к выходу, не обращая внимания на жалящие со всех сторон уколы и оставляя на зазубринах клочья алой ткани.

То, что было когда-то «Барбатосом» умирало. Для того, чтоб понять это, не требовалось быть ни ведьмой, ни искушенным инженером. Корабль гиб, в его стальном чреве что-то душераздирающе скрипело, точно кто-то сильнейшими руками сминал прочные балки и рвал на части перекрытия. Теперь, когда «Барбатос» покинули чары, лишив божественной силы, он был лишь несуразно огромным стальным чудовищем, которое ветра отказывались удерживать в небесном океане. Рано или поздно он упадет, раздавленный собственным весом и сопротивлением воздуха. И если к этому моменту она не доберется до швертбота…

Ведущий на палубу трап она преодолела относительно быстро – ступени хоть и вибрировали, но пока были целы, а вот заклепки в перекрытиях и палубах уже тревожно звенели на своих местах, выдерживая огромное, накатывающее на корпус, давление.

Про то, что разваливающийся корпус – не единственная опасность на этом корабле, Ринриетта вспомнила слишком поздно, лишь когда выбралась на палубу. Наперерез ей метнулось что-то огромное, лязгающее, слепящее мертвенным синим светом и путающееся в собственных конечностях. Голем «Восьмого Неба».

Ринриетта испуганно выдохнула – в животе мгновенно образовалась область пониженного давления. Ужасно захотелось зажмурить изо всех сил глаза – так, чтоб не видеть ни страшных кривых лезвий на насекомоподобных лапах, ни пронизывающего света единственного механического глаза. В этом мире бесполезно было закрывать глаза и ждать чуда – он был создан из раскаленного железа, а не из ее собственных фантазий…

Голем не ударил. Некоторое время он просто смотрел на Ринриетту сверху вниз, озадаченно моргая единственным глазом, затем двинулся мимо нее вдоль по палубе, шатаясь и едва удерживая равновесие на полусогнутых ногах. Так иногда движутся опьяневшие омары, добравшиеся до бочек на винных складах – словно заводные игрушки, не разбирающие пути. Этот голем уже не был опасностью. Врезавшись на полном ходу в рубку, он осел бесформенной металлической кучей, бессмысленно дергая кончиками зазубренных лап.

Спекся, с невыразимым облегчением поняла Ринриетта. Должно быть, погружение в хаотический водоворот магических стихий что-то непоправимо нарушило в хрупком зачарованном мозгу. Хвала Розе, у нее самой был «Малефакс». Если бы не его помощь, глядишь, сейчас она сама бы слепо брела по кораблю, размахивая руками и бормоча под нос…

Верхняя палуба «Барбатоса» представляла собой жуткое зрелище. Это было похоже на остров из стали, в недрах которого гремело землетрясение. Гул огромных бронепластин был страшен. Казалось, еще немного, и где-то внутри корабля лопнет его хребет, отчего корабль мгновенно превратится в груду объятых пламенем осколков, несущихся прямиком в Марево. Дрожь стали передавалась телу Ринриетты даже сквозь толстую подошву сапог. Она с ужасом вспомнила, что швербот ждет ее на самом носу. Не прогулка, а страшный путь длиной в несколько сотен футов, через разъезжающиеся и проваливающиеся внутрь корпуса плиты.

Может, эту смерть и предсказал ей «Барбатос»? Ринриетта, стиснула зубы, стараясь унять лихорадочное дыхание. Она пройдет. Она доберется целой и невредимой. Вновь покажет кукиш Розе Ветров. Она все еще Алая Шельма, капитанесса Паточной Банды – а это наверняка что-то да значит…

Она бросилась бы бегом, но это оказалось невозможно. Палуба под ногами ходила ходуном и вздыбливалась, то и дело заставляя ее падать или хвататься за выпирающую арматуру. В палубе ежеминутно распахивались жадные зазубренные рты, в которые с легкостью можно было провалиться. Побежишь – оглянуться не успеешь, как рухнешь с переломанными ногами, наткнешься на какой-нибудь выпирающий штырь, как кит на гарпун, или попросту полетишь вниз. Нет, ей нужна выдержка, если она захочет невредимой добраться до конца.

Часть фальшборта в нескольких футах от нее с ужасным протяжным скрипом вдруг повисла на своих креплениях, было слышно, как лопаются болты, точно кто-то стреляет ослабленным пороховым зарядом из пистолета – тух-тух-тух… Секунда – и целая секция корпуса, оторвавшись от борта, беззвучно канула в облака. «Барбатос» рыкнул своим могучим голосом, словно мог еще испытывать боль.

- Высота четыре семьсот, - голос «Малефакса» звучал напряженно, словно его владелец тоже испытывал колоссальную многотонную нагрузку, - А вам осталось миновать еще полтораста футов…

- З-заткнись… - она привалилась к какой-то зазубренной балке, выпирающей из палубы, чтоб устоять на ногах, - Я успею, понял?

Она не умрет здесь, в этой коробке из перекрученной броневой стали. Только не после того, что ей удалось совершить. Она еще услышит историю про Алую Шельму, победительницу «Восьмого Неба», последнего настоящего пирата в воздушном океане. Она…

Даже мертвый, «Барбатос» не хотел отпускать ее.

Палуба начала лопаться под ногами, плиты сдвигались в сторону, обнажая смертоносные провалы, ведущие вниз – в темное корабельное нутро, состоящее из переплетения железных жил и провалившихся перекрытий. Даже заглядывать в него было жутко. Ринриетта вновь двинулась вперед, взбираясь на бесформенные стальные горбы и уворачиваясь от хищных крючьев арматуры. Это не всегда ей удавалось, щегольский алый китель окончательно превратился в висящие на плечах лохмотья, но сейчас ей не было до этого дела, как и до пропавшей треуголки. Она должна добраться до носа.

Но было еще кое-что, что она должна была сделать.

- «Малефакс»!

- Да, прелестная…

- Черт, нет времени! – она распорола рукав о выпирающую из палубы балку и зашипела от боли, - Где «Аргест»? Где этот чертов «Аргест»?

За то время, что потребовалось гомункулу для ответа, она преодолела еще тридцать футов – тридцать страшных футов, наполненных скрипящим рассыпающимся железом. Как хорошо, что в легенду не войдут всякие мелочи, отрешенно подумала она, цепляясь за какую-то колючую железяку и подтягиваясь на ней. Никто из слушающих про Алую Шельму не узнает, какое жжение разливается под мочевым пузырем, когда слышишь скрип металла. Как размашисто и неровно бьется в грудной клетке трусливое сердце. Как отчаянно ноют свежие ссадины и царапины на пальцах. Как…

- Он… где-то рядом, - доложил «Малефакс», не скрывая растерянности, - Я чувствую его присутствие в воздухе, но, кажется, он не утруждает себя физической формой. Я чувствую излучение его сердца, но даже не могу с уверенностью сказать, где оно находится.

- Ну разумеется… - прохрипела она, цепляясь за очередную торчащую пластину и не чувствуя сорванных ногтей, - Сбежал. Дети редко остаются после конца представления, верно?..

Где-то за ее спиной с грохотом упала какая-то балка, вышибив из палубы сноп тусклых искр, дребезжали лопающиеся цепи, сшибались куски брони. Тело мертвого божества быстро разлагалось, обращаясь в груды рассыпающегося ржавого железа. Страшную картину разрушения милосердно прикрывали густые облака, текущие над палубой - Роза Ветров словно торопилась набросить погребальный саван на остов «Барбатоса». Кучевые, машинально отметила Ринриетта, значит, высота не больше трех тысяч футов. Плевать, она успеет. Успеет. Наперекор всем ветрам. Наперекор самой Розе, если потребуется. Она…

Задыхаясь и стискивая зубы, Ринриетта взобралась на груду изувеченных плит, скрипящих под собственным весом. Наполненные жгучей кислотой мышцы, казалось, начали плавилиться, кости перетирались в порошок, глаза слезились от дыма. Она думала, что, взобравшись на вершину, сможет издать лишь измученный стон. Но вместо него наружу вдруг вырвался ликующий крик.

С высоты искусственного холма, вздувшегося на лопающейся палубе «Барбатоса» она увидела то, что сперва показалось ей причудливым видением, одной из тех галлюцинаций, что овладевают небоходами в высоте. Среди груд дымящегося металла и мохнатых облачных овчин она увидела узкий силуэт швертбота – крохотную щепку, болтающуюся над самой палубой. Швертбот лишился и мачты и паруса, но чья-то рука удерживала его на месте, мешая покинуть снижающийся корабль. Ринриетта слишком хорошо знала, чья.

С такого расстояния да еще при ужасающей тряске невозможно было рассмотреть лиц сидящих в шлюпке, как и мелких деталей, но она отчетливо увидела огромную ведьминскую шляпу Корди. В душе что-то сладостно хлопнуло, словно кто-то опрокинул в нее склянку сладкого ведьминского зелья с пузырьками, как от шампанского, и эти пузырьки с током уставшей крови мгновенно разнеслись по всему телу.

Она успела. От швертбота ее отделяло не больше сотни с небольшим футов, и почти все по ровному месту, надо лишь спуститься вниз и держаться ближе к правому борту. Она вдруг как наяву почувствовала шершавое прикосновение ладоней к борту, почувствовала, как облегченно падает на дно, стаскивая с себя изорванные сапоги. Как облегченно засмеется, впервые за долгое, долгое время, выпуская из легких вместе с углекислым газом все тревоги, страхи и сомнения.

Успела. Это не последний акт для Алой Шельмы, сцена все еще в полном ее распоряжении. Мертвое божество ошибалось. И плевать она хотела на его предсказания. Посмотрим еще, что это за мир, обрывочно пронеслось у нее в мыслях. Может, в этом мире и случатся скверные перемены, но над одним они не властны – над ветром. Ветра будут в нем всегда. А значит, всегда будет, кому наполнить парус. А раз есть паруса и ветра, то и ей, пожалуй, в этом мире дело всегда найдется…

Ринриетта рассмеялась, чувствуя, как члены наливаются новой силой. Она успела. Корди наверняка счастливо закричит, когда капитанесса свалится в лодку, а Габерон… Ну, Габерон наверняка уже заготовил подходящую случаю остроту. Пожалуй, не лишним будет придумать, чем ее парировать, пока она преодолевает последние футы. Скажем,

что-нибудь про его…

- Сзади!

Крик «Малефакса» был резким, как порыв ветра, но Ринриетта среагировала на него не сразу. Сбитые ноги немного замешкались, а может, это управляющий ими разум, измученный пережитым, среагировал с опозданием…

Что-то толкнуло ее в правую часть груди пониже ключицы. Боли не было, но она едва не упала от этого внезапного толчка. Должно быть, какая-то часть разваливающегося корабля или…

Мистер Роузберри захихикал.

- Разве не прелестно? Свежая кисея под южным ветром! Обольстительно! Волшебно! Как три унции китовой желчи с тмином!

Он снова был в человеческом облике, должно быть, умирающий «Барбатос» забрал у оперативного управляющего проклятые дары своей хозяйки. Но все равно выглядел крайне пугающе и жутко.

От вычурной элегантности не осталось и следа. Платье превратилось в грязные клочья ткани, облепившие тощее, теперь уже явственно мужское, тело. Порванные чулки, всклокоченные волосы, все еще исходящие паром – мистер Роузберри выглядел так, словно вынырнул из обжигающей бездны. Даже стоя на месте, он дергался и приплясывал - в этих движениях, рассогласованных, похожих на движения не контролирующего себя голема, было что-то жуткое и неестественное. Бессмысленное.

Но страшнее всего было лицо.

Поплывший грим превратил его в жуткую искаженную маску, сквозь которую слепо и страшно смотрели глаза. Подобные она видела у старика на борту «Воблы», только те были наполнены завораживающим алым свечением Марева, глаза же мистера Роузберри походили на запотевшие изнутри сферы прозрачного хрусталя. Сейчас эти глаза жадно впились в нее, словно завороженные, ловя каждое движение и вздох.

Неприятное прохладное ощущение продолжало расплываться в груди, точно под кожей наливался большой синяк. Ринриетта опустила взгляд – тоже почему-то очень медленно – и заметила нечто странное.

- Так всегда и бывает, когда танцуешь с нарвалом в холодном свете луны, - томно прошептал мистер Роузберри, хлопая обгоревшими ресницами, - Но, пожалуй, надо поспешить, пока не подали десерт из уксуса.

Шпага вышла из груди Ринриетты мягко и почти беззвучно, если не считать тонкого треска распарываемой ткани. Боли не было, это она отметила как-то отстраненно, почти машинально, как гомункул, хладнокровно ведущий бортовой журнал. Ни боли, ни страха, только неприятная, засевшая в груди холодинка с острыми гранями, немного мешающая дышать.

Должно быть, какая-то шутка, фокус. Должно же быть больно, она и читала… Всегда больно, когда острым, а тут…

Ринриетта подняла руку и прикоснулась к груди. Пальцы коснулись прорези в алом сукне, она даже успела подумать, что прорезь, в сущности, совсем невелика, любой портной справится за пару минут. Секундой позже она заметила то, чему сперва не придала внимания. Сукно вокруг разреза немного отличалось по цвету от остального кителя. Перепачканная, выгоревшая на солнце и потертая ткань в этом месте словно обновилась, вновь сделавшись ярко-алой, дымчатой, словно свежий зимний рассвет или сочное формандское вино. Кусочек юности. Тех времен, когда она впервые надела щегольский алый китель. Кажется, даже ветра тогда были слаще…

Она качнулась навстречу мистеру Роузберри, готовая перехватить лезвие шпаги голыми пальцами, если потребуется, но в этом не было нужды. Оружие тряслось в его руке, уже никому не угрожая, слепо глядя в небо. И сам мистер Роузберри уже никому не угрожал. Пошатываясь и теряя равновесие, он пятился назад, туда, где борт «Барбатоса» обрывался, оканчиваясь разломом. Растерзанный, смеющийся, то и дело спотыкающийся, он напоминал вынутую из огня тлеющую куклу с небрежно нарисованным поплывшим лицом. Кажется, он хохотал и рыдал одновременно.

- Либретто по правому борту! Семь бушелей! – от нечеловеческих гримас у него свело лицо, глаза страшно сверкали, как гибельное полярное сияние в обмороженной небесной синеве, - Прочь отсюда! Гребите! Вверх! Мы все еще идем!.. Крепить концы! Мы еще пробьемся! В бой!

В глазах безумца невозможно было прочесть чувств, но Ринриетте это не требовалось, она уже и так поняла, где господин оперативный управляющий провел свой последний в этой жизни рейс. Лишенный помощи «Малефакса», он слишком много времени провел в мире бессвязных образов. А может, его разум был растерзан его собственными фантазиями, слишком гибельными для того, чтоб образовать защитную скорлупу…

Мистер Роузберри остервенело размахивал шпагой, что-то неразборчиво крича. Выглядело это так, словно он разговаривает с самим небом, одновременно угрожая ему, льстя, проклиная и утешая. Он был так увлечен этим, что даже не заметил, как скатился с груды искореженных плит, оказавшись на самом краю изломанной палубы, давно лишившейся ограждения.

Но пропасть под ногами не заставила его забеспокоиться, кажется, он даже не замечал ее. Клочья разорванного платья остервенело бились на ветру, отчего оперативный управляющий походил на взъерошенную рыбу, отчаянно бьющую по воздуху плавниками, но бессильную взлететь. В его пронзительном крике, в котором уже перестали угадываться даже отдельные слова, появились торжествующие интонации. Но было это молитвой, мрачным пророчеством или клятвой, уже невозможно было определить – слишком уж быстро мистер Роузберри терял человеческие черты. Возможно, он уже ощущал себя исконным обитателем воздушного океана, которому остается лишь самая малость, чтоб окончательно сбросить неуклюжую и тяжелую человеческую оболочку.

И он ее сбросил – все с той же безумной улыбкой на лице.

Ринриетта не успела заметить, как он шагнул в пропасть. Успела заметить лишь треск ткани и его последний крик, превратившийся в протяжный затихающий вой. Мистер Роузберри, оперативный управляющий «Восьмого Неба», несся вниз, похожий на трепещущий сверток, заливисто хохоча и полосуя шпагой облака. Ринриетта провожала его взглядом несколько секунд, пока крохотная фигурка, похожая на трепещущий сверток, не утонула окончательно в густой белой опушке.

Оторваться от этого зрелища почему-то оказалось необыкновенно сложно. Всем ее телом завладела странная растерянность, словно оно вдруг позабыло, где находится и из чего состоит. Прийти в себя помог приступ резкого кашля, едва не скрутивший ее в три погибели. Она машинально прикрыла рот рукой, а когда отняла ее, увидела на ладони причудливый узор из ярко-алой капели. Боли все не было, и это было так нелепо, что даже смешно. Ринриетта непременно рассмеялась бы, если б не холодная тяжесть, скапливающаяся в правой стороне груди и мешающая дышать.

- Великая Роза… - «Малефакс», кажется, и сам был ошарашен, - Стойте на месте, я сейчас предупрежу…

Ринриетта представила, как Тренч и Габерон выскакивают из своего крошечного швертбота, едва удерживающегося в воздухе, и бросаются ей навстречу по ходящей ходуном и трескающейся палубе…

- Нет!

- Вы ранены, - твердо возразил гомункул, - Я не могу допустить, чтоб…

- Нет! – повторила она хрипло, - Никого не звать. Разве это рана?.. Для нас, пиратов, это просто царапина. Мой дед выдержал сотню таких, разве нет? Я… сама дойду.

Она знала, что лжет, хоть сама какое-то время отчаянно пыталась поверить в эту ложь. По ее груди под кителем быстро распространялось онемение, не болезненное, но неприятное. Словно ее кожа превращалась в свинец. В груди с каждым вздохом что-то хрипело, как в прохудившемся бурдюке с водой, и это мешало ей больше всего.

Ничего, ерунда. Она так много прошла, сумеет как-нибудь сделать еще жалкую сотню шагов…

Она стала спускаться, медленно переставляя ноги. Идти было тяжело, гораздо тяжелее, чем раньше. Голова вдруг наполнилась зловещим гулом, словно сама была корпусом корабля, с трудом выдерживая огромные перегрузки. Просто усталость, подумала Ринриетта, стиснув зубы. Просто кто-то очень-очень сильно устал. Вот уже и царапина начинает казаться серьезной раной. Выше подбородок, девчонка! Алая Шельма никогда бы не хныкала из-за такой ерунды…

На половине спуска она споткнулась и покатилась вниз, не чувствуя боли в разодранных до крови коленках и локтях. А вот подняться на ноги оказалось неимоверно тяжело – теперь не только кожа, теперь и кости ее, кажется, состояли из свинца.

- Ерунда… - прохрипела Ринриетта, с трудом поднимаясь на дрожащих ногах, - Всего пара шагов. Жаль, нет здесь Дядюшки Крунча, всыпал бы мне… Совсем размякла.

Габерон обязательно отпустит какую-нибудь остроту, когда она упадет в швертбот. А она так и не придумала достойного ответа. Ринриетта вновь тяжело закашлялась – звук получился жуткий, неприятный, рот наполнился густой горячей кровью. Ерунда. Главное, чтоб Шму не перепугалась, она так боится вида крови… Как бы не подумала чего серьезного…

Ринриетта с нарастающим ужасом поняла, что потеряла направление. Палубу «Барбатоса» укрыло кружевом облаком, столь густым, что она больше не видела ни силуэта шлюпки, ни крохотных людей, сидящих в ней. Она поднесла к глазам перепачканную красным руку, но и ее увидела сквозь густой слой клубящихся облаков, как парящий вдали остров причудливой формы. Значит, и глазам уже верить нельзя, подумала она устало. Только ногам и остается. Они упрямые, эти ноги, они сделали уже столько шагов. Может, некоторые шаги были напрасными или нелепыми, но это были очень упрямые шаги. Ей просто надо сделать еще десяток-другой…

Грудь вдруг сдавило со всех сторон, словно ее саму обложили тяжелыми бронированными плитами, облака перед глазами разом потемнели. А может, это весь небесный океан стал медленно погружаться в необычно ранние сумерки… Ринриетта остановилась. Сил не было даже сплюнуть кровь, та текла по подбородку, капая на грудь и портя когда-то дорогое сукно. Ринриетта опустила глаза и с трудом разглядела тянущийся за ней по палубе прерывистый след – зыбкую алую линию. Она походила на те линии, что она сама когда-то чертила на картах – навигационная отметка пройденного пути. Странно, она не ощутила даже страха, когда поняла, что эта линия вот-вот оборвется. Только тяжелую досаду, то ли на себя, то ли на Розу Ветров.

Как глупо и обидно. Но капитаны не лгут, даже себе. Ринриетта попыталась улыбнуться и почему-то почувствовала облегчение, обнаружив, что хотя бы губы ей еще подчиняются. Умереть с улыбкой на лице – это вполне по-пиратски. Только она не станет умирать вместе с этим комом мертвого уродливого железа. Отчаянно напрягая глаза, чтоб разглядеть что-то в обступающем ее лабиринте из облаков, Ринриетта сменила направление, подчиняясь своему внутреннему компасу. Она знала, что сможет сделать всего пять или шесть шагов, но этого должно было хватить. Она просто сменит ветер.

Когда носок правого сапога ощутил под собой пустоту, она поняла, что не ошиблась. Потом и зрение на миг вернулось, позволив ей убедиться в том, что все верно – она стояла на самом краю обрывающейся в никуда палубы. За искривленным и обожженным железом бесшумно плыли облака – настоящие, не иллюзия – складываясь в бессмысленные замысловатые фигуры. Это было красиво – и какое-то время она, покачиваясь, просто смотрела на них, словно пытаясь вобрать в себя это зрелище. А может, просто выгадывала секунды, чтоб собраться с духом и сделать один, по-настоящему последний, шаг. Трусливое тело – как старый корабль, оно до последнего пытается удержаться в воздухе, даже если это бессмысленно.

Потом она вспомнила, что хотела кое-что передать гомункулу.

- «Малефакс»…

Кажется, он и до этого что-то говорил, но она не слышала – мешал гул ветра в ушах.

- Капитанесса?

- Позаботься о… всех, хорошо? Они славные ребята и заслуживают лучшей жизни. Скажи им… скажи… Скажи, чтоб оставили пиратское ремесло. Слишком хлопотное дело в наше время. Паточная Банда распущена. Только дураки болтаются по ветру без дела. Кроме того… Кроме того, они – никудышные пираты и сами знают об этом.

Она рефлекторно попыталась набрать в грудь воздуха перед последним шагом. Как это глупо. Как будто внизу его мало…

- Я передам, - серьезно пообещал «Малефакс», - Спасибо вам, прелестная капитанесса. Я был горд служить с вами.

И вновь что-то помешало ей сделать последний шаг. Но в этот раз это был не голос и не запоздалые мысли. Ринриетта вдруг увидела, как облака прямо под ней начинают пузыриться и бурлить. Словно вверх бил столб теплого воздуха огромного размера, перемешивая и сдувая в стороны пенную шапку. Только она не ощущала тепла, только смертельную усталость в слабеющем теле и острый вкус крови во рту. Наверно, еще одно наваждение, какой-нибудь фокус Розы…

Облака внезапно вскипели, как похлебка в горшке. Они растекались в стороны, словно пытаясь пропустить что-то большее, упорно пробивающееся снизу. Какое-нибудь чудовище из Марева? Может, остров?..

Возможно, она пробормотала это вслух, потому что «Малефакс» ответил ей с какой-то неуместной торжественностью.

- Это «Аргест», капитанесса. Он поднимается по правому борту.

Смысл слов дошел до нее слишком поздно – когда сквозь пенную шапку облаков вдруг пробился вертикальный штырь и стал стремительно вытягиваться вверх – словно старушка-Роза пробила шерстяную ткань огромной иглой и теперь стремительно протягивала ее сквозь облака. Только иглы обычно заканчиваются острием, а не шарообразным клотиком…

Грот-мачта! Ринриетта как зачарованная наблюдала за тем, как топ мачты возникает прямо из облаков. Несколько секунд спустя показались и две других, фок и бизань. Они росли прямо из облаков, как диковинные деревья, возносясь над ее головой и распускаясь в стороны угловатыми ветвями рей. На реях трепетали паруса, но Ринриетта отчего-то не слышала привычного шелеста заблудившегося в них ветра – все происходило на удивление бесшумно. С парусов вниз стекали пенные хлопья, отчего вокруг корабля повисла бледная облачная взвесь. Они явно не первый день полоскались в небесном океане, Ринриетта отчетливо видела многочисленные заплаты и прорехи. Более того, многие показались ей знакомыми. Еще до того, как из облаков поднялись голенастые стеньги, она уже знала, какое слово слетит с ее губ.

- «Вобла»…

- Это «Аргест», - тихо поправил ее невидимый «Малефакс», в его голосе звучало непривычное благоговение, - Точнее, его новая оболочка. Возможно, он хочет поприветствовать вас или…

«Вобла» поднималась стремительно и беззвучно, словно восставала из бурлящей пены. Вынырнула площадка марса, на которой так любила валять дурака Корди, потянулись узкие языки вантов и сложные переплетения такелажа, затем показались огромные барабаны гребных колес, бушприт, борта…

Ринриетта не отвернулась бы от этого зрелища даже если б останки «Барбатоса» рухнули в Марево. Она знала, что не может отвернуться. Это было не просто торжественное явление, это был ответ на вопрос, который она так и не успела ему задать. По счастью, в этом вопросе было всего два слова – даже ей должно хватить воздуха их произнести…

- Кто ты? – одними губами прошептала Ринриетта, пошатываясь на краю пропасти и зачарованно глядя на поднимающийся над ней корабль - большую, старомодную, ужасно потрепанную и много лет не знавшую ремонта трехмачтовую баркентину.

А затем «Вобла» окончательно поравнялась с тонущим «Барбатосом», так, что их палубы оказались на одном уровне, замерев почти вровень. Это выглядело грандиозно. Два обитателя воздушного океана шли бок о бок. Одно – стальное, гибнущее, готовое вот-вот нырнуть в Марево, другое – молодое, грациозное, осторожно пытающееся распрямить свои новые крылья и еще не до конца сознающее пределы своих новых возможностей.

Ринриетта напряглась на краю пропасти, с трудом удерживая равновесие.

Сейчас она увидит сердце «Аргеста». Истинного хозяина этой величественной и прекрасной силы, который поведет ее дальше, сквозь облака и грозовые фронты, в края ветров, которые никогда не дули в человеческих мирах. Сейчас она увидит…

Но в последнюю минуту жизни Ринриетту ждало разочарование – палуба «Воблы» оказалась пуста. Тщетно она водила взглядом из стороны в сторону, пытаясь найти хозяина «Аргеста» в сложных переплетениях рангоута и такелажа. Подобно кораблям-призракам, «Вобла» шла по небесному океану без капитана и экипажа. Никто не тянул за тросы, никто не управлял штурвалом, никто не следил за полетом из «гнезда».

Ринриетта ощутила себя обманутой. Неужели «Аргест» даже сейчас не покажет ей свое истинное лицо? Неужели все эти семь лет не стоили того, чтобы…

Ринриетта вдруг замерла на краю пропасти, глотая воздух.

Корабль не был безлюден, как ей сперва показалось. Просто «Аргест» не спешил попасться ей на глаза прежде времени. Но она вдруг поймала его взгляд, а поймав, уже не могла оторваться.

«Аргест» медленно спускался по фок-мачте на палубу, чтоб поприветствовать ее.

- Нет, - прошептала Ринриетта.

«Аргест» не выглядел грациозным, но что такое грациозность для существа, способного повелевать всеми ветрами небесного океана?..

- Не может быть… - прошептала Ринриетта.

«Аргест» неуклюже спрыгнул на палубу и довольно засопел, глядя на Ринриетту умными темными глазами. Его серая шерсть была всклокочена и перепачкана смолой, но он явно рад был ее видеть. Слишком давно никто не обращал на него внимания и не чесал ему живот. Слишком давно не предлагал свежих гренок. Все это время ему было очень скучно и одиноко.

- Это… ты? – пробормотала Ринриетта, на миг забыв даже про мертвенную свинцовую тяжесть в груди.

- Хнумр-хнумр-хнумр, - «Аргест» беспокойно засопел, пытаясь вскарабкаться на фальшборт, - Хнумр-хнумр!

- Это же невозможно, правда?

- Ну почему же, - она явственно ощутила мимолетную улыбку «Малефакса», обдавшую ее теплым ветром, - Я же говорил, это очень юное божество. Но оно научится… Когда-нибудь оно всему научится. И, возможно, ему до сих пор нужна в этом помощь.

- Я…

- Мне кажется, это приглашение, капитанесса.

Корабли шли борт к борту, между ними было не больше фута пустого пространства. Расстояние ровно на один шаг. Один маленький, самый последний, шаг.

Рот был полон крови, ледяные когти пытались распороть ее изнутри, но Ринриетта не ощущала этого. Она вообще ничего не ощущала вокруг. Весь бездонный небесный океан вдруг съежился, превратившись в крошечный, окруженный облаками, кусок мира.

Что это, приглашение в новую жизнь или ловушка? Подарок или испытание? Насмешка или признание? Она этого не знала. Но очень хотела узнать. Тысячи нетерпеливых ветров касались ее, теребя обрывки алого сукна. Они чего-то хотели. Они о чем-то шептали – каждый о своем. Они куда-то звали.

И весь небесный океан на миг замолчал, когда Ринриетта Уайлдбриз, Алая Шельма, улыбнувшись, сделала свой последний шаг.

ЭПИЛОГ

Три, два, раз... А ну ещё! Три, четыре — Горячо! Ах ты, камбала, Не вобла, Смотри в оба! Смотри в оба! И когда сказал «четыре», Получил синяк под глаз... Три, четыре... Три, два, раз!

Из песни-шанти[179] формандских небоходов

Да, именно так и заканчивается история об Алой Шельме.

Возможно, мне стоило оставить ее именно в таком виде, не снабжая дальнейшим послесловием. Видит Роза, это также нелепо, как попытка швырнуть бутылку шампанского вослед давно отчалившему кораблю. Эта история закончена давно, много лет назад, но старческое малодушие мешает мне поставить последнюю точку, словно я невольно пытаюсь оттянуть прощание с полюбившимися героями.

Да, история закончена. Мне нравится вспоминать ее – отдельные куски, отдельные слова, отдельные мысли – благо память еще не начала подводить меня и многие детали я все еще помню в мелочах. Кроме того, не раз мне самому пришлось выступать одним из ее действующих лиц и это иной раз тешит самолюбие. Забавно, что мне, существу, не состоящему даже в родственной связи с человеческим видом, свойственные некоторые типично человеческие грехи…

Отчасти поэтому я не стану скрывать свое имя, тем более, что в этой истории выступаю не столько автором, сколько летописцем. Кроме того, я почти уверен, что и мое имя не представляет для прозорливого читателя секрета, слишком уж очевидным образом мне иной раз приходилось раскрывать свое инкогнито, так что многие из вас, полагаю, давно обо всем догадались.

Да, меня зовут «Малефакс» и я – бывший корабельный гомункул баркентины под названием «Вобла».

Сделав это признание, бессмысленно отпираться в других подозрениях. Да, я действительно умею читать мысли. Впрочем, в грубом и однообразном человеческом языке у этого выражения жутко искаженный смысл… Скажем так, я умею слушать мысли – ощущать ту вибрацию, которую ваши человеческие ощущения рождают в магическом эфире, соприкасаясь с ним на уровне резонанса. Невысказанные слова, чувства, иногда даже воспоминания и смутные образы – из всего этого я и плел свой рассказ, терпеливо и долго, как в старину небоходы плели парус из грубой нити.

Я сделаю все возможное, чтобы эта история нескоро стала достоянием гласности, но что-то мне подсказывает, что даже окажись она напечатана во всех газетах бывшей Унии, ей все равно не вызвать большого переполоха – у историй, как и у вина, есть свой срок годности. А вы и без меня прекрасно знаете о злосчастных событиях описываемой поры – в том виде, в котором они вошли в учебники истории.

Как известно, виной ужасной магической катастрофы в окрестностях Ройал-Оук стала неконтролируемая реакция чар, вызванная неосторожными ведьмовскими опытами и приведшая к разрушительным последствиям, в ходе которых весь столичный остров оказался стерт с небесного океана, а королевский флот был уничтожен почти в полном составе. Некоторые злонамеренные граждане пытались утверждать, что некоторую роль в этом сыграла компания «Восьмое Небо», но та с честью отстояла свое доброе имя в судах, доказав свою полную непричастность к произошедшему. Сейчас это огромная транс-островная компания, занимающаяся всем, от китовой кости и ворвани до акций серебряных рудников. Я слышал, дела у них идут неплохо – в прошлом году они назвали один из своих островов Роузберри – в честь своего трагически погибшего сотрудника. Будет интересно как-нибудь взглянуть на него вблизи…

Бедны официальные источники и на упоминание Ринриетты Уайлдбриз, как и баркентины под названием «Вобла». Ринриетта Уайлдбриз, если верить официальным источникам, погибла во время катастрофы на Ройал-Оук, что же до судна, оно и вовсе никогда не существовало, поскольку отсутствует во всех известных корабельных реестрах. Зато про Алую Шельму охотно судачат в трактирах. Иной раз, грешен, я сам с удовольствием слушаю эти рассказы, столь же захватывающие, сколь и фантастические, а то и дополняю их парой изящных деталей. Порой мне даже жаль, что она сама их не слышит. Ей бы понравилась история про то, как она победила сорок воздушных пехотинцев, фехтуя обычной кочергой, или голыми руками вырвала сердце у бешеного нарвала…

А что еще ей приятно было бы услышать, так это то, что Уния ненадолго пережила «Барбатоса», рассыпавшись в течение следующих же месяцев. Что ж, все огромные доисторические чудовища обречены на неизбежное вымирание, Уния была лишь самым упрямым и сильным из них. Лишившись в одночасье своих флотов, Формандия, Каледония и Готланд недолго оставались главенствующими ветрами северного полушария, быстро сделавшись добычей тех, из кого они прежде тянули соки. Но большой войны, которую ожидали многие, не последовало. Было лишь два-три беспокойных года, в течение которых когда-то великие империи мучительно агонизировали, рассыпаясь на части, а их хищные конкуренты глотали наиболее вкусные куски. К этому привыкли удивительно быстро, может, потому, что подсознательно ждали чего-то подобного. Теперь, глядя на карту обитаемых островов, даже кажется странным, что на ней когда-то существовали такие огромные чудовища… Нынешнее поколение хищников куда меньше и куда напористее, но мы, кажется, привыкли к этому.

Мир привык.

Последнее пророчество мистера Роузберри оказалось справедливым. Мир меняется, стремительно, зачастую куда быстрее, чем мы успеваем заметить. Казалось, еще недавно по ветрам гордо шествовали барки и шхуны, сейчас же, даже вооружившись самой мощной подзорной трубой, редко заметишь в небе лоскуток паруса, одни лишь дымные клубы. Иногда, особенно в моменты хандры, я брюзжу об этом, отчего сам себе напоминаю Дядюшку Крунча, сердитого старика, имевшего несчастье пережить свою эпоху. Я кляну едкий дым, пачкающий небо, грохочущие современные корабли, с каждым поколением все больше напоминающие торпеды, новомодных гомункулов, которые способны считать с астрономической скоростью, но при этом глупы как их прадедушки, которых я когда-то колол, словно орехи…

Иногда, особенно когда в небесном океане устанавливается хорошая погода, а небо прозрачно, как хрусталь, я люблю вспоминать прошлое. Времена, когда офицеры еще носили сабли и пышные бороды, пушки стреляли огромными ядрами, а навигационный курс высчитывался по архаичным бумажным картам. Да, пожалуй, я скучаю по тем временам. Но досаднее всего мне из-за того, что вместе с Розой Ветров в прошлое отошли все те, кто веками олицетворял ее силу – мужественные капитаны, лихие адмиралы, грозные пираты. Нынешние люди кажутся мне куда более спокойными и рассудительными, чем их предки, они уже не норовят схватить за бороду незнакомый ветер, чтоб ринуться в неизвестном направлении и обрести погибель или славу. Они используют трезвый расчет и холодный разум, а если и пускаются в погоню, так только тогда, когда четко видят выгоду. У меня нет права судить их за это, ведь я сам – реликт давно прошедших времен, живой анахронизм, обреченный наблюдать за происходящим со стороны.

Простите, я делаюсь многословным – еще один грех, позаимствованный мной из огромной сокровищницы человеческих грехов. Наверно, мне надо рассказать про Паточную Банду, вместо того, чтоб предаваться стариковским воспоминаниям, но это будет тяжелее всего. Паточная Банда распалась, как распались все пиратские банды, оказавшиеся без средств к существованию и выкинутые на задворки нового, предсказанного мистером Роузберри, мира. Нынешние грузовые корабли перевозят лишь всякий хлам, все ценное давным-давно переносится в магическом эфире специальными гомункулами – ведь даже золото уже утратило свою первоначальную ценность, ему на замену пришли наборы цифр, которые быстрее любого ветра скользят меж островами, ловить их так же бесполезно, как ловить сквозняк голыми руками.

Неудивительно, что пираты долго не протянули. Подобно доисторическим рыбам, которые не дожили до наших дней, они лишились наживы и оказались съедены более проворными биологическими видами. Порт-Адамс все еще мозолит глаза случайным небоходам, но пиратов на нем давно уже нет, как нет известных пиратских рынков и шумных кабаков – просто еще один кусок безжизненной скалы, висящий в небе, на который никто не спешит заявить права.

Паточная Банда пропала – как пропали многие вещи той эпохи. Но я буду скверным рассказчиком, если позволю себе замолчать судьбу ее участников, тем более, что это не самая печальная часть повествования. Некоторые ветра, которые связывали нас воедино, рассеялись, другие же оказались удивительно крепки, так что даже я иной раз хмыкаю, когда в отголосках перехватываемых в магическом эфире разговоров невольно нахожу посвященные моим бывшим спутникам крохи информации.

Легкомысленный повеса Габерон, кажется, немного остепенился. Никогда бы в это не поверил, кабы не веские доказательства. Должно быть, к этому его обязывает социальное положение – как ни крути, он теперь барон фон Шмайлензингер, а это что-то да значит даже в нашем мире, где титулы уже не пользуются былым уважением. Насколько я знаю, они со Шму живут в своем родовом гнезде, растя четырех прелестных отпрысков. И, ради всех нас и Розы Ветров, я искренне надеюсь, что они впитали в себя больше материнских черт, чем отцовских…

Я нарочно сохранил в своих архивах фото из какой-то готландской газеты, где чета фон Шмайлензингеров запечатлена вместе, и иногда, в те вечера, когда не занят на вахте, разглядываю ее, вспоминая прошлое. Габерон на фото все тот же самоуверенный хлыщ, его улыбка ничуть не потускнела за это время, а в глазах – все та же хитрющая искра, из-за которой он кажется мальчишкой даже несмотря на большое количество серебра в волосах. Его супруга изменилась больше. Она уже ничуть не напоминает ту тощую перепуганную девчонку, что бесшумно шныряла по такелажу, однако в ее больших темных глазах навеки застыло напряженное выражение, отчего невольно кажется, что со вспышкой иллюминационных чар она вскочит на ноги и стрелой взлетит к потолочным балкам своего фамильного замка – прямо в громоздком кринолине.

Что касается Тренча и Корди, приходится признать, что ни одного из них выбранный ветер не привел к успеху. Она так и не стала самой известной ведьмой в небесном океане, а он не стал признанным инженером. Но, положа руку на сердце, не думаю, что это действительно их заботит. Объединив заработанные капиталы, они снарядили небольшую парусную шхуну под названием «Корюшка» и с тех пор бороздят воздушный океан во всех мыслимых направлениях. Вам наверняка попадались статьи о них или репортажи из магического эфира. То они покоряют «ревущие сороковые» и «неистовые пятидесятые», то сражаются с юго-восточным тайфуном, то идут по следу мифических, столетия назад вымерших, рыб или спускают какие-то хитрые исследовательские аппараты прямо в пасть Марева. Я надеюсь, у старушки Розы припрятано напоследок много тайн и загадок, потому что эти двое, кажется, вознамерились опустошить ее сундук до дна… Ума не приложу, как они уживаются, молчаливый сосредоточенный Тренч и беззаботная хохотушка Корди, но, кажется, посторонняя помощь им больше не требуется. Иногда по невидимым ветрам мне приходят письма от них – лаконичные записки Тренча, больше похожие на сухие отчеты, и сумбурные послания Сырной Ведьмы, которые полнятся ошибками больше, чем сети – рыбой. Они пишут мне о своих захватывающих и жутких приключениях, о новых островах, которые они открыли, и течениях, названных в их честь, но мы, старые гомункулы, умеем читать между строк. И того, что я вижу, достаточно для того, чтоб заключить – совсем скоро эти двое наконец смирятся со своей участью и захотят найти маленький уединенный островок, не нанесенный ни на одну карту – уже только для себя…

Я тоже не сидел сложа руки все эти годы, но едва ли вас заинтересует жизнеописание пожилого язвительного гомункула, тем более, что особо интересными деталями оно похвастать не может. Мне еще не раз приходилось выходить в небесный океан – даже в наше время, когда Розу Ветров упоминают лишь машинально, как стариковскую присказку, в небе все еще есть работа для опытного корабельного гомункула. Я сменил много профессий и много чего повидал. Служил в береговой охране Баунти на легкой канонерке и занимался метеорологическими прогнозами на сверхбольших высотах. Доставлял срочные пакеты между островами Каледонии и участвовал в знаменитых ихтиологических экспедициях мсье Куздро на научном шлюпе «Коронида». Приходилось заниматься незаконным промыслом белуги под Гангутом и поставлять контрабандные устрицы в Альжер. Довелось даже один раз побывать на настоящей войне, но воспоминаниями об этом мне бы не хотелось делиться ни с одним читателем.

Время течет неумолимо, даже если твое тело – деревянный бочонок, набитый ворохом чар и скрепленный медными заклепками. Через какое-то время я устал от всего этого. Устал от оживленного гула магического эфира, который в наше время окончательно сделался похожим на гигантский муравейник. Устал от сверхвысоких с их обжигающим холодом. От погонь с грохотом пушек.

Нет, я не сошел на берег – мне нечего делать среди стылого камня. Просто отыскал себе занятие поспокойнее, не наполненное ни героическими свершениями, ни бесчестными трюками. Мне очень вовремя подвернулся куттер «Ясный Месяц» - небольшая старомодная посудина с одной-единственной мачтой и все еще достаточно крепким килем под управлением капитана и единственного человека на борту, мистера Пилгри. Он уже старик, но ему нужен был надежный лоцман и компаньон в рыбном промысле, так что мы полностью удовлетворяем друг друга.

Мы ловим форель в высоких перистых облаках и ленивого тучного тунца, греющегося на теплом ветру. Мы вытаскиваем сети, полные бьющейся кефали в переливчатых мундирах и удим прямо с палубы неспешную ленивую камбалу. Это спокойная работа. Кому-то она может показаться скучной, но только не нам с мистером Пилгри. Мы с ним повидали на своем веку достаточно, чтоб находить удовлетворение только лишь в биении легкого поплавка на ветру.

Иногда, когда солнце медленно тает в облаках, отчего по небу разливается бронзовый отсвет, он закуривает трубку, подливает себе грогу – и мы беседуем, неспешно и обстоятельно, как подобает старикам. Вспоминаем людей, которых больше нет, и истории, которые никогда не случались... У мистера Пилгри есть внук, маленький Динги. Динги еще слишком юн, чтоб выходить в небесный океан даже на куттере, ему всего пять, но когда-нибудь он, несомненно, выйдет, и к тому времени я надеюсь стать для него хорошим помощником и рулевым…

Впрочем, едва ли вас все это действительно интересует. Я слишком хорошо знаю, о чем именно вы хотите спросить, хоть, видит Роза Ветров, не читаю ваши мысли. Вы хотите спросить про Алую Шельму и ее судьбу, про то, что с ней стало и куда в конце концов привел ее собственный ветер.

Но здесь я бессилен вам помочь. Потому что сам про это ничего не знаю.

В последний раз я видел ее в тот самый день, когда она занесла ногу над палубой призрачной «Воблы». Мгновением позже взорвавшийся в воздухе «Барбатос» высвободил из своих пылающих внутренностей столь плотное магическое излучение, что я надолго ослеп и оглох, будучи уже неспособным что-либо замечать в магическом эфире. Когда я пришел в себя, все уже было кончено. Небо в том месте, где прежде располагался Ройал-Оук, Сердце Каледонии, было пусто и безмятежно, как обычно и бывает в этих широтах. Я больше не видел ни неуклюжей трехмачтовой баркентины, ни «Аргеста» в каком-либо обличье. Только бескрайний воздушный океан.

С тех пор я никогда не видел Ринриетту Уайлдбриз, некоторым известную как Алая Шельма. Возможно, она разбилась вместе с «Барбатосом», а ее тело кануло в пучину Марева – у меня нет возможности это отрицать. Возможно, сама обратилась в чары и рассеялась в воздухе без следа. Возможно… Да, вам, несомненно, знакома и третья теория. Возможно, Ринриетта Алая Шельма Уайлдбриз все-таки получила клад своего деда и отправилась покорять небесный океан на своем новом корабле. По крайней мере, я слышал, как небоходы в трактире шептались именно об этом.

Я никогда не ввязываюсь в споры на этот счет, возраст сделал меня рассудительным. Но в глубине души… Что ж, хотя бы сейчас я должен это сказать. В глубине души я верю в то, что наша прелестная капитанесса сейчас на Восьмом Небе. Где-то в той толще неба, где еще нет ни кораблей, ни рыб, куда вы не успели занести свои человеческие пороки, а мы – магические сигналы…

Что она там делает? Не знаю. Возможно, пытается научить «Аргест» тому, что такое человек. Он способный ученик, ему нужно только время. А может, она попросту разглядывает нас с высоты, сидя на облаке и беззаботно болтая ногами. Одно я знаю твердо – когда-нибудь Алая Шельма вернется. Не знаю, с чем, не знаю, когда – но вернется. Стоя на капитанском мостике своего корабля, с гордо поднятой головой, и всей мощи «Аргеста» не хватит, чтобы затмить сияние ее алого кителя.

И в тот день, когда она вернется, наш мир, каким мы его знаем, изменится еще раз, может, сильнее всего за всю свою историю. Может, его поглотит страшный шторм, расплата за все совершенное нами. Может, начнется эпоха несусветного изобилия, когда жареная рыба станет сама залетать в рот, и ветер, как в песенке про старикашку Буна, будет слаще, чем вино. А может… Нет смысла фантазировать. Я всего лишь старый гомункул на рыболовном судне, я не знаю, что принесет с собой Алая Шельма. Знаю лишь, что буду ждать ее – так долго, как буду способен сохранять узор своих чар, так долго, покуда не надоем самой Розе Ветров.

У меня нет даже доказательств этой теории, есть лишь одно маленькое и очень хрупкое подтверждение, которое я никогда не решился бы выложить в споре. Это даже не подтверждение, это просто крошечный факт, который постороннему человеку и вовсе не скажет ни о чем, но мне… Мне этот факт говорит очень многое.

Спустя полгода после описанных событий Киндерли Ду Лайон, внучка Каледонийского Гунча, принцесса Каледонии, пропала без вести, когда находилась на борту своей маленькой лодки в небесном океане. И как ни неистовствовал ее дед, никаких следов мисс Ду Лайон обнаружить так и не удалось. Разумеется, всякий разумный человек подобное «доказательство» решительно отметет, поскольку оно ровным счетом ничего не доказывает и ничего не подтверждает. Но мы, старые гомункулы, умеем читать между строк…

Пожалуй, пора заканчивать, я и так слишком многословен, что, впрочем, простительный грех для стариков моего возраста. Надеюсь, что не слишком докучал вам этим рассказом. Я мог бы доверить его магическому эфиру. Мог бы распустить его по миллионам магических ветров, чтоб в считанные дни он коснулся даже самых отдаленных островов. Мог бы снабдить его многочисленными деталями, убедительными доказательствами и неоспоримыми подтверждениями того, что все это произошло на самом деле. Но я не стану этого делать.

Мне кажется… Черт возьми, с каждым годом мне все сложнее ясно выражать свои мысли, тем более, что и мысли становятся непокорны, как упрямые ветра. Алая Шельма стала легендой. Ее вспоминают за тяжелой кабестановой работой, ее передают в портовых трактирах, ее рассказывают друг другу во время бессонных вахт… Легенде не нужны подтверждения и доказательства, легенду нельзя измерить в футах и узлах, легенды живут в своем особенном мире, как мы, гомункулы, живем в своем. Легенды подобны ветрам. Иногда они увядают, едва увидев мир, иногда дуют веками, донося до нас воздух тех высот, на которых мы никогда не побываем.

Маленький Динги часто просит меня рассказать какую-нибудь легенду про Алую Шельму, грозу небесного океана. Ему всего пять, он никогда не видел парусных баркентин и разве что на картинках встречал абордажные сабли, но я никогда не отказываю ему. Убедившись, что «Месяц» надежно стоит под якорем, а небо спокойно, я понижаю голос до вкрадчивого шепота – и рассказываю. Про то, как Алая Шельма вышла победительницей из схватки с акулой-людоедом, имея лишь столовую вилку. Про то, как перехитрила целую готландскую эскадру с помощью одного лишь гелиографа. Как взяла на абордаж апперский остров и разнесла его на части…

Маленький Динги никогда не видел пиратов, они, как и огромные голубые киты, вымерли задолго до его рождения, но всегда заворожено слушает мои рассказы. Я знаю, о чем он думает в этот миг. Что однажды он тоже нацепит треуголку и выйдет на вольные ветра навстречу подвигам – но уже на настоящем корабле, а не каком-то рыболовецком кораблике… Будет исследовать, покорять, захватывать и внушать трепет – как дерзкая и отважная Ринриетта Уайлдбриз, Алая Шельма, гроза небесного океана.

Поэтому я никому не расскажу эту историю. В виде разрозненных кусочков чар я запру ее в бутылке из-под сидра и, улучив момент, брошу за борт, в струю какого-нибудь проходящего мимо и не очень оживленного ветра. Это может выглядеть нелепым и сентиментальным, но мне кажется, Восточный Хуракан одобрил бы мое решение…

Может статься так, ее никто и никогда не найдет. Небесный океан бескраен и ветров в нем невероятное количество. Может, она утонет в Мареве или окажется в тех краях, куда не забредают даже рыбы. А может, эта история каким-то чудом отыщет своего невольного читателя – вас. Если так и произойдет, не бросайтесь с этой историей в газеты, не пытайтесь разобрать ее на составляющие, выделяя истину и ложь, просто выполните одно небольшое желание старого гомункула.

Неважно, где вы находитесь, в тесной корабельной каюте или в просторном кабинете, молоды вы или стары, пресыщены жизнью или все еще пьяны ее вкусом. Подойдите к ближайшему окну, и неважно, будет ли это раззолоченная рама или маленький корабельный иллюминатор. Приоткройте его – ровно на одну секунду.

И всю эту секунду молча стойте – и слушайте дыхание ветра.

/Одесса, февраль 2016 – февраль 2018/

Все имеет свое начало и свой конец. Даже ветер - рожденный разницей температур воздушный поток - рано или поздно рассеивается в атмосфере. Закончилось и «Восьмое небо» - текст, ставший для меня гораздо более важным, чем виделось изначально, увлекший меня почти на два года в очень странный и очень противоречивый мир, заставивший вспомнить, что это такое – разглядывать облака и наслаждаться красками неба.

Несмотря на легкость повествования, текст оказался для меня довольно сложным, а иногда и выматывающим. По счастью, этот корабль по бурным сюжетным течениям я вел не один, были в моем экипаже люди, которые тем или иным образом помогали взять нужную высоту – ну или хотя бы не развалиться в воздухе. Некоторым из них я считаю необходимым выразить горячую авторскую благодарность:

Сергею Галактионову – за то, что объяснил принципы работы парусов при помощи банки из-под сардин, нескольких салфеток и карандаша. И, сам того не зная, стал тем самым ветром, на котором «Восьмое Небо» оторвалось от земли.

Сергею Науменко – за пиратски-кровожадную и безжалостную правку, которая лучше любой абордажной сабли очистила текст от великого сонма авторских ошибок и неточностей.

Александру Дымову – за безупречную правку фактологии и терминологии по части корабельного и парусного дела. Если после чтения у вас не возникнет желания вздернуть автора на какой-нибудь сложной кораблельной снасти с непроизносимым названием, это исключительно его заслуга.

Тимофею Славкину – за неуклонную мотивацию и удержание нужного курса.

Сергею Куликову – за превосходные иллюстрации.

Примечания

1

Шпангоуты – элементы жесткости, поперечные «рёбра» судна.

(обратно)

2

Шесть тысяч футов – приблизительно 1830 м.

(обратно)

3

Флоры – поперечные балки в днище корпуса судна.

(обратно)

4

Лисель – дополнительный парус для увеличения площади при попутном ветре.

(обратно)

5

Штормовые леера – туго натянутые тросы, за которые держатся люди на палубе во время шторма.

(обратно)

6

Ростр – решетчатый настил между рубкой и бортом судна.

(обратно)

7

Шканцы (квартердек) – помост или палуба в кормовой части корабля (юте).

(обратно)

8

Фордевинд – курс, при котором ветер направлен в корму корабля.

(обратно)

9

Бакштаг – курс, при котором ветер направлен «сзади-сбоку».

(обратно)

10

Морская миля составляет 1 853 м. Шесть миль – примерно 11 км.

(обратно)

11

Шкала Бофорта – двенадцатибальная шкала для оценки скорости ветра. Три балла примерно соответствуют ветру в 4 м/с.

(обратно)

12

Кабельтов – 185,2м. Два кабельтова – приблизительно 370 м.

(обратно)

13

Анемометр – прибор для измерения скорости ветра.

(обратно)

14

Баркентина – большое многомачтовое парусное судно, у которого прямыми парусами вооружена лишь передняя мачта.

(обратно)

15

Карронада – гладкоствольная пушка с относительно коротким стволом, использующаяся во флоте.

(обратно)

16

Крюйт-камера – корабельное помещение для хранения пороха.

(обратно)

17

Люкарна – оконный проем в скате крыши.

(обратно)

18

Бифорий – разделенное на две части арочное окно.

(обратно)

19

Кингстоны – клапаны в корпусе корабля, в традиционном мореплавании служащие для впуска забортной воды

(обратно)

20

Тромблон – пистолет или мушкетон с широким раструбом у дульного среза.

(обратно)

21

Артиллерийский снаряд, состоящий из двух ядер, соединенных стержнем или цепью, предназначенный для разрушения вражеского такелажа.

(обратно)

22

Нактоуз – укрепленный ящик, в котором расположен корабельный компас.

(обратно)

23

Кнехт – тумба на палубе судна, предназначенная для крепления тросов.

(обратно)

24

Бимсы – поперечные балки, поддерживающие палубу.

(обратно)

25

Парные устройства для спуска шлюпок.

(обратно)

26

Найтовать – прикреплять при помощи шнура (найтова).

(обратно)

27

Форпик – отсек в носовой части судна.

(обратно)

28

Каракка (исп. Carraca) – большое океанское парусное судно XV-XVI вв.

(обратно)

29

Ахтерштаг и бакштаг – снасти стоящего такелажа, поддерживающие от палубы мачты, трубы и части рангоута.

(обратно)

30

По старым морским традициям, и женщины и «законники» на корабле сулили несчастье.

(обратно)

31

Макрурус – рыба из отряда тресковых

(обратно)

32

Рыба-камень (бородавчатка) – морская рыба с ядовитыми шипами на спине.

(обратно)

33

Морская сажень – 6 футов или 1,82 метра. Десять морских саженей – примерно 18 м.

(обратно)

34

Папильотки – короткие стержни для завивки волос.

(обратно)

35

Кулеврина – легкая пушка для стрельбы каменными и металлическими ядрами.

(обратно)

36

Угловая петля – термин из вязания, фламандская петля – морской узел.

(обратно)

37

В данном случае обыгрывается многозначность слова «марсель». Оно может подразумевать как одноименный парус, так и сорт тонкой ткани.

(обратно)

38

Брандвахта – корабль, стоящий у входа в гавань и наблюдающий за движением судов.

(обратно)

39

Румпель – рычаг, управляющий корабельным рулем.

(обратно)

40

Гандек – нижняя орудийная палуба на военных кораблях.

(обратно)

41

Пальник – приспособление для поджигания пороха в пушке, своего рода палка со щипцами.

(обратно)

42

Комингс – полоса, окаймляющая люки и дверные проходы, порог.

(обратно)

43

Подкова, прибитая к мачте – символ удачи у моряков.

(обратно)

44

Розанная тля, паутинный клещ – растительные вредители.

(обратно)

45

Хлороза – болезнь роз.

(обратно)

46

Кранцы – упругая подкладка между пристанью и бортом судна.

(обратно)

47

Бора – сильный, холодный и порывистый, местный ветер.

(обратно)

48

Камамбер – сорт мягкого жирного сыра.

(обратно)

49

Булинь – тип узла.

(обратно)

50

Бат – британская единица измерения объема, составляющая до 140 галлонов. 10 бат равняются приблизительно 6 300 литрам.

(обратно)

51

Тангаж – вертикальное изменение курса летательного аппарата.

(обратно)

52

Глиссада – вертикальная проекция снижающегося курса для летательных аппаратов.

(обратно)

53

Жиппон – разновидность дублета, длинная стеганная куртка.

(обратно)

54

Жюстокор – разновидность придворного кафтана.

(обратно)

55

Рында-булинь – веревка корабельной рынды.

(обратно)

56

Гуидак – морской двустворчатый моллюск, обладающим длинным фаллосовидным телом.

(обратно)

57

Ламинария – сорт пригодных в пищу водорослей.

(обратно)

58

В английском флоте бытовало суеверие, что корабль, вышедший в море в пятницу, обречен на неудачи.

(обратно)

59

Брюк – канат, служащий для удержания палубного орудия при откате.

(обратно)

60

Откатные тали – пара талей, используемых для втягивания орудия в корпус судна через порт.

(обратно)

61

Винград – «шишка», прилив на казенной части, являющийся задней оконечностью орудия.

(обратно)

62

Голотурия (лат. Holothuroidea, «морской огурец»)  - морские беспозвоночные иглокожие.

(обратно)

63

Порфира – род красных водорослей.

(обратно)

64

Тан – старинная английская мера объема, приблизительно равная 954-м литрам. 10 000 тан = 9 540 000 л.

(обратно)

65

Ахтерпик – крайний кормовой отсек судна.

(обратно)

66

Коффердам – узкий непроницаемый отсек, разделяющий соседние помещения.

(обратно)

67

Ретирадные порты – орудийные порты в кормовой части судна, предназначенные для стрельбы в заднем направлении.

(обратно)

68

Лоуд – старинная английская мера объема для древесины, 1 лоуд = 1,4 кубических метров.

(обратно)

69

Дубовый узел – одна из разновидностей морских узлов.

(обратно)

70

Гика-шкот – снасть такелажа для постановки гика с растянутым по нему парусом.

(обратно)

71

Супонь – часть конской сбруи.

(обратно)

72

Крысиный щит (противокрысиный) – металлический круг, который вешается на швартовочные концы и предотвращает попадание грызунов на палубу корабля.

(обратно)

73

Космолин (англ. Cosmoline) – тип консервационной смазки, аналог солидола.

(обратно)

74

Пеламида – ядовитая морская змея.

(обратно)

75

Гипермнезия – повышенная способность к запоминанию информации.

(обратно)

76

Сплесень – соединение двух отрезков троса методом сплетения их волокон.

(обратно)

77

Глубоководные удильщики – отряд глубоководных рыб, использующих для привлечения жертвы «удочку» со светящейся приманкой.

(обратно)

78

Карпаччо – блюдо из тонко нарезанных ломтиков мяса или рыбы.

(обратно)

79

Контр-брас – часть такелажа, служащая для разворота паруса.

(обратно)

80

Мандаринки – порода красочных коралловых рыбок.

(обратно)

81

Фотостомии – род глубоководных рыб, имеющих орган свечения.

(обратно)

82

Клотик – набалдашник на топе (верхушке) мачты.

(обратно)

83

Левентик – курс корабля по отношению к ветру, в данном случае – встречный ветер.

(обратно)

84

Бейдевинд – курс корабля по отношению к ветру, в данном случае – боковой ветер.

(обратно)

85

Акула-мако – одна из наиболее подвижных акул, называемая также макрелевой или чернорылой.

(обратно)

86

Хогсхед – староанглийская мера объема «с одну кабанью голову».

(обратно)

87

Коум – староанглийская мера для сыпучих тел, приблизительно 145 дм³

(обратно)

88

Миним – английская аптечная мера для жидкостей, приблизительно 0,05 мл.

(обратно)

89

Скрупул – мера

(обратно)

90

Потл – староанглийская мера жидкости, приблизительно 2,27 л.

(обратно)

91

Джилл – староанглийская мера жидкости, приблизительно 0,14 л.

(обратно)

92

Кофель-нагель – стержень для крепления снастей такелажа на борту судна.

(обратно)

93

Тимберовка – капитальный ремонт судна с заменой досок обшивки.

(обратно)

94

Фок-марса-рей – второй рей снизу (горизонтальное рангоутное дерево) на фок-мачте.

(обратно)

95

Перты – веревочные крепления под реей, служащие для передвижения матросов.

(обратно)

96

Колдершток – соединенный с румпелем вертикальный рычаг, облегчающий поворот штурвала.

(обратно)

97

Шкаторина – кромка паруса.

(обратно)

98

Лонга-салинг – продольные брусья на верхушке мачты или стеньги.

(обратно)

99

Шкентели – часть стоящего такелажа, куски троса с петлями, служащие для формирования талей на мачте.

(обратно)

100

Синяя акула (Мокой) – потенциально опасная для человека акула из отряда кархаринообразных, длина до 3,8 м.

(обратно)

101

Линь – тонкий корабельный трос из пеньки.

(обратно)

102

Бом-брам-стеньги – верхние (четвертые снизу) стеньги мачт.

(обратно)

103

Камамбер – сорт мягкого сыра из коровьего молока.

(обратно)

104

2,5 кабельтовых – приблизительно 462 м.

(обратно)

105

Поговорка голландских моряков – «Вода по оба борта всегда одного сорта».

(обратно)

106

Медуза-крестовик – океанская медуза, чьи стрекательные капсулы содержат несмертельный, но крайне болезненный токсин.

(обратно)

107

Бархоут – усиленная часть внешней обшивки корпуса в районе ватерлинии.

(обратно)

108

Ширстрек – верхняя часть внешней обшивки порпуса.

(обратно)

109

Анабатический ветер – ветер, дующий вверх по склону долины, холма или горы.

(обратно)

110

Утлегарь – часть рангоута, продолжение бушприта.

(обратно)

111

70 футов – приблизительно 21 метр.

(обратно)

112

0,5 морской мили – приблизительно 926 метров.

(обратно)

113

Анизакидоз – болезнь, вызываемая паразитированием личинок нематод в желудочно-кишечном тракте человека.

(обратно)

114

Ульва, спирулина – питательные сорта морских водорослей.

(обратно)

115

Кубомедузы («Морские осы») – ядовитый и особо опасный вид медуз.

(обратно)

116

Фахверк – традиционная немецкая каркасная конструкция, применяемая для возведения стен.

(обратно)

117

Лирипип – кисточка на классической «академической шапочке». Согласно устоявшейся европейской традиции, носить ее с левой стороны шеи – право тех, кто уже закончил обучение.

(обратно)

118

Кренгование (килевание) – наклон корабля с целью придания ему крена, обычно с целью ремонта.

(обратно)

119

Коносамент – документ, который выдается перевозчиком собственнику груза.

(обратно)

120

Сей-тали – комбинированный блок для подъема тяжестей на судне и проведения сложных, связанных с большой нагрузкой, работ.

(обратно)

121

Семьсот пятьдесят фунтов – приблизительно 338 кг.

(обратно)

122

Брашпиль – носовой ворот, служащий для спуска и подъема якорных цепей, а также в качестве лебедки для погрузочных и прочих работ, требующих приложения значительной силы.

(обратно)

123

Свайка – такелажный инструмент в виде острого стержня, служащий для пробивки троса и развязывания узлов.

(обратно)

124

Кабестан – механизм с воротом и вертикальным валом; кабестановые песни – специальные матросские песни, певшиеся во время подъема якоря для облегчения работы и слаженности.

(обратно)

125

Бондарь – мастер, делающий бочки.

(обратно)

126

Подволок – обшивка нижней стороны потолка (палубы).

(обратно)

127

Рута – старогерманская мера длины, приблизительно 3,5 м. Двести рутов – около 730 метров.

(обратно)

128

Глиф – графический символ, знак, элемент письма.

(обратно)

129

36 градусов по шкале Фаренгейта – приблизительно +2 градуса по Цельсию.

(обратно)

130

Ротунда – итальянский вариант готического письма.

(обратно)

131

Эффект наблюдателя – понятие в физике, связанное с невольным искажением результатов наблюдения самим фактом наличия наблюдателя.

(обратно)

132

Ламинарии – съедобные водоросли, больше известные как морская капуста.

(обратно)

133

Люкзор – вид ткани, соединение шерсти с шелком.

(обратно)

134

Гунч – индийская разновидность сома, отличающаяся огромным размером и, по слухам, склонностью к нападению на людей.

(обратно)

135

Сайда и минтай – породы рыб, относящиеся к тресковым.

(обратно)

136

Синкарида – высшее ракообразное, обитающее в пресной воде.

(обратно)

137

Ломозуб – глубоководная хищная рыба со светящимися глазами и мощными челюстями.

(обратно)

138

Изопод – панцирное ракообразное.

(обратно)

139

Свима – разновидность морских многощетинковых червей.

(обратно)

140

Веслонос – крупная пресноводная рыба длиной до двух метров.

(обратно)

141

Половина акра – примерно 2023 квадратных метра.

(обратно)

142

100 футов – приблизительно 30 м.

(обратно)

143

Глиссада – расчетная траектория воздушного судна для посадки.

(обратно)

144

Кабельтов – мера длины, служащая для обозначения расстояния между кораблями или между кораблем и берегом. 1 кабельтов приблизительно равен 185 м. Четыре кабельтова – приблизительно 740 м.

(обратно)

145

Авизо – в данном случае имеется в виду двойное толкование слова. «Авизо» - стандартное извещение о банковской операции и «Авизо» - небольшой быстроходный корабль, обычно для посыльной и разведывательной службы.

(обратно)

146

Буазери – декоративное украшение интерьера резными панелями.

(обратно)

147

Парасоль – зонт для защиты от солнца.

(обратно)

148

Гран-плие – балетный прием, состоящий в сгибании обеих ног.

(обратно)

149

Батман – прием в фехтовании, направленный на удар по оружию противника.

(обратно)

150

Ремиз – фехтовальный прием, опережающее нападение после столкновения с защитой противника.

(обратно)

151

Половина мили – около 800 метров.

(обратно)

152

крюйс-брам-стаксель и крюйс-бом-брам-стаксель – косые паруса на бизань мачте, располагающиеся один под другим.

(обратно)

153

Лавировка – на обычных парусных кораблях – зигзагообразная смена курса по ветру или против.

(обратно)

154

Гало – оптический феномен, иногда возникающий в высотных облаках и похожий на яркий круг вокруг источника света.

(обратно)

155

Пятнадцать тысяч футов – приблизительно 4,5 км.

(обратно)

156

Восемнадцать тысяч футов – приблизительно 5,4 км.

(обратно)

157

Двадцать тысяч футов – приблизительно 6 км.

(обратно)

158

Двадцать четыре тысячи футов – приблизительно 7,3км

(обратно)

159

Мил – одна тысячная дюйма.

(обратно)

160

Двести квадратных футов – приблизительно 18,5 кв.м.

(обратно)

161

Мозозавр (лат. Mosasaurus) – вымершее морское пресмыкающееся.

(обратно)

162

«Благодарность – малейшая из добродетелей, неблагодарность – худший из пороков» - английская поговорка.

(обратно)

163

Географический конус (лат. Conus geographus) – хищный брюхоногий моллюск, имеющий ядовитое жало с опасным для человека ядом.

(обратно)

164

Оферта (юридический термин) - предложение о заключении сделки, в котором изложены основные условия.

(обратно)

165

Спрайт – вид электрических разрядов в верхних слоях атмосферы.

(обратно)

166

Вирга – вид атмосферных осадков; дождь, испаряющийся до того, как коснется земли.

(обратно)

167

«Квакер» – условное название неизвестного подводного источника, распространяющего в мировом океане необычные, похожие на кваканье, звуки.

(обратно)

168

Саргасс (лат. Sargassum) – саргассовые водоросли, прозванные «морским виноградом».

(обратно)

169

Лепадоморф («морская уточка») (лат. Lepadomorpha) – отряд усоногих ракообразных, участвующих в обрастании погруженных в море предметов.

(обратно)

170

Гордень – снасть, которая проходит через одношкивный блок.

(обратно)

171

Коффердам – узкий отсек на судне, разделяющий соседние помещения.

(обратно)

172

Мантыль – снасть для натяжения стоячего такелажа.

(обратно)

173

Коммодор – звание в британском флоте; командующий небольшой эскадрой

(обратно)

174

Коракл – традиционные английские маленькие лодки, напоминающие ореховую скорлупу.

(обратно)

175

«Кило» - условное обозначение для одного из международных сигнальных флагов, «Я хочу установить с вами связь».

(обратно)

176

Постодиплостомоз – рыбья болезнь

(обратно)

177

Нитчатка – вид нитчатых водорослей-паразитов.

(обратно)

178

Щучий узел – разновидность затягивающегося морского узла.

(обратно)

179

Шанти – распространенный на кораблях музыкальный жанр, песни которого часто использовались для задачи ритма при выполнении сложной или монотонной работы.

(обратно) Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg