«Дождь в полынной пустоши»

«Вы проживете ту жизнь, которую выберете, и в той шкуре, какую напялите.»

«…У амбронов долин Западного Баррика, существует суеверие — не окликивать неизвестного, даже угрожай тому смертельная опасность или путь его неверен. Не позовут они и друг друга, пусть увидят брата или отца своего, или еще какого родственника, или хорошего знакомого. Не подают голосов о помощи, заблудившись в лесу. Молчат, потеряв дорогу в снежную метель. Объясняют поведение не замысловато. Никогда не знаешь, кто в действительности ответит на призыв. По обычаям старины, в их селениях нет колодцев, и воду они берут из реки, ручья или озера. Избегают пещер, заброшенных городов, сторонятся старых скудельниц[1], коих по округе великое множество. Прежде чем открыть дверь в собственном доме, войти ли выйти, произносят громко: „Не прошен, не входи“, обращаясь неведомо к кому. Закончив трапезу не оставят на столе еды, будь то капля или крошка из съестного, ненароком приветить Незваного.»

За день солнце не согрело весенний лес. Стыло и сыро. Воздух пропитан запахом еловой хвои и льда потаенных родников. Паломник, кутаясь в ветхий плащик с фестонами, тоскливо смотрел на могильный холм и воткнутый в изножье неотесанный сучковатый кол, с волчьим пустоглазым черепом в навершии. Кто-то, упокоив бренное тело, озаботился водрузить над могилой языческий символ.

— Из тлена явившись, в тлен вернешься…, — непослушные от холода руки выдернули из веревочного пояска прядку и пустили по ветру. — Надеюсь, прибываешь ты у небесного престола не в смятении духовном, но в покаянии. Спор наш закончен до срока. Истина высока, но смерть выше всяких истин.

Паломник склонился. Не чудо ли? Крохотный одуванчик, желтая пуговка, пробился из-под мерзлых комьев земли. Вспомнилась давняя обида. Неизжитая, саднящая занозой в сердце.

— Эх-эх-эх! Сволочью ты был, брат Эйгер. Изрядной сволочью. Ни должной веры в тебе, ни должного рвения веру защищать. От того и кол осиновый в память о твоем пребывании в земной юдоли. И ничего более. Ничего…