«Мир меняющие. Книга 1. Том 2»

Мир меняющие. Книга 1. Том 2 (fb2) - Мир меняющие. Книга 1. Том 2 1392K (книга удалена из библиотеки) скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Елена Булучевская

Е. П. Булучевская

Книга 1. Мир меняющие.

Том. 2

Глава 1.

Ключи.

В тот момент, когда Лентина пряталась в кустах, знакомясь с кровницей, в

бывшем родовом замке Мааров случилось следующее. Детей с печатями крови

вывели — какое жалкое зрелище они представляли: отощавшие, завшивевшие,

давно уже не мывшиеся, многие кашляли, удивительно еще, что не случилось

ни мора, ни эпидемии какой, которые могли быть милосердными к этим

маленьким человечкам и избавить их от страданий. Дети, отупевшие от

постоянного ужаса, не обращали внимания на своих тюремщиков: ну драконы,

ну страшно, ну и что. Равнодушие ко всему поселилось в их маленьких

головках и прочно заняло там позиции. Лица были поразительно похожи,

чумазые мордашки маленьких старичков, которые видели слишком многое и

теперь балансируют на грани безумия. Глаза казались прорезями в бугристой

грязной коже, губы потрескались и побелели, все лица усеивали прыщи и

струпья, от постоянного недоедания худенькие ручки и ножки висели, как

плети. Маленькие пленники стояли рыхлой кучкой, не двигаясь. Рыканием и

шипением драконы разогнали детей, поделив их, рассадили на спины, между

крыльев, покинули загаженный и оскверненный замок. Посреди полета толстый

Вальтер вспомнил о припрятанной коровке, которая хоть и уже начала

попахивать, но все еще была довольно аппетитной, загрустил, заскучал, едва не

сбросив со своей спины маленьких пассажиров и не повернув обратно к замку.

Тайамант грозным рыком быстро вернула зарвавшегося собрата к

действительности, после чего полет продолжился без происшествий. Дети,

сидевшие на спинах драконов, между крыльями, судорожно вцепившись,

держались, кто за что мог. Им не было страшно, им не было весело — им было

все равно.

Воздушное путешествие длилось недолго. Их новая тюрьма была ничем

не лучше их предыдущего обиталища. Пещера Ветров встретила своих новых

обитателей тишиной. Ящеры гнали пленников вниз, не останавливаясь, пока не

достигли подпочвенного озера. Дети, полумертвые от усталости, постоянного

недоедания, повалились друг на друга на берегу озера. Тяжело переводили

дыхание, опасаясь поднимать глаза на своих мучителей. Отдышавшись, начали

все-таки оглядываться по сторонам – детское любопытство не убить драконам,

смертям и страхам. Увидев воду, которая пусть и была неприятного темного

цвета, и казалась какой-то неживой, обрадовались. Ящеры не обращали на

своих пленников никакого внимания, справедливо посчитав, что отсюда они

никуда не денутся. Дети, усевшись кружком, начали потихоньку

перешептываться – вода манила. Даже те из них, кто раньше ни в какую не

хотел купаться – когда были мамки-папки, которые кормили, одевали и

заботились – эти дети тоже все бы отдали, что у них еще осталось, чтобы

ощутить прохладу и свежесть, которые приходят после купания. Самая

маленькая девчушка, из клана каменщиков, стоявшая ближе всех к Тайамант, со

всей непосредственностью детства, бочком подошла к драконам и, робко

подняв глазенки, спросила, могут ли они искупаться. Дракониха вздрогнула,

услышав вопрос от этого червяка человеческого, она готова была больше к тому,

что могут заговорить окружающие камни. И от неожиданности, наверное,

надменно кивнула рогатой головой в знак согласия. Дети недружной стайкой

пошли к воде. Мальчики остались тут же, а девочки отошли немного подальше.

Разделись, аккуратно сложив свои обноски на берегу, и, потихоньку, без

обычных в таких случаях брызг, плесканий и криков, зашли в воду. Плавали

долго, отмываясь, наслаждаясь неожиданно теплой и чистой водой. Не нужно

было окриков и уговоров, чтобы заставлять мыться тщательнее или разнимать

задир и драчунов — все были равны, все были тихи и спокойны. Накупавшись

вдоволь, почти одновременно начали полоскать свою одежку, аккуратно,

стараясь не порвать ветхую ткань. Потом натянули еще влажные лохмотья,

собрались снова в кучку и присели неподалеку от ящеров, которые держали

совет, переговариваясь гортанными голосами на своем драконьем языке.

Немного приободрившись и обсушившись, дети решились подойти снова к

своим мучителям, спросить разрешения на рыбную ловлю. Ящеры на сей раз

нетерпеливо отмахнулись, мол, делайте что хотите. Все равно не сбежать, если

и выберутся, то себя не узнают, а многие могут и вовсе истлеть в пути — время

в пещере принадлежит Хрону и не щадит людей, которые пытаются ее

покинуть. Лишь дети темнобородого и владельцы ключей могли безбоязненно

навещать обиталище ветров.

Ободренные таким невниманием дети поделились на группки, часть из

них соорудила удочки из того, что попалось под руки, остальные занялись

костром. Дела продвигались лучше у рыболовов, костер же никак не хотел

разгораться – от двух сырых палочек, которые неумело терли одна о другую,

толку было чуть, лишь иногда появлялась струйка дыма, которая быстро

пропадала. Костровые уже все перепробовали. Мальчик, ростом чуть повыше

других, с глазами, которые выдавали в нем астронома, мальчик, чью кожу

навеки вызолотили дневные светила дальних странствий, мальчик, которого

звали Вальд, пошел к драконам. Подойдя к ящерам, он звонким, чуть дрожащим

голосом вежливо попросил, чтобы кто-нибудь из господ драконов поджег кусок

древесины, который он принес. Вежливо, потому что мама учила его быть

воспитанным мальчиком, не смотря ни на что. Даже если собеседник

оказывается последней сволочью, нужно непременно быть спокойным и

разговаривать следует лишь так, учтиво и вежливо. Потому как каждый волен

быть кем угодно, а голову терять следует лишь только в буквальном смысле.

Опешившие от такого подхода драконы подпалили деревяшку, победно

размахивая которой мальчик вернулся к своей группе. Ящерам бы

насторожиться — дети осмелели и пришли в себя настолько, что вежливо и

спокойно обращаются уже с третьей просьбой, но были слишком заняты

обсуждением своих насущных дел, чтобы обращать внимание на человеческих

козявок, которые нужны до поры до времени, а потом все равно пойдут на

съедение.

Рыболовы принесли рыбы, девочки, что постарше, как смогли, почистили и

разделали ее, нацепили на валявшиеся неподалеку прутики, невесть как

оказавшиеся здесь. И, вскоре насытившиеся и отмытые дети уже спали,

расположившись вокруг тлеющего костерка. Они не оставили никого дозорным

или костровым. Несмотря на все испытания, подтолкнувшие их к

преждевременному взрослению, они все же оставались детьми.

В Пещере Ветров царило затишье. Дети спали. Драконы дремали,

разместившись в темных углах — лишь иногда в свете полупотухшего костра

всверкивал полуоткрытый глаз, озирающийся вокруг — спать не велено, но

подремывать-то можно. Костерок тлел-дотлевал, да и потух совсем. Стало

совсем темно.

Вальд проснулся от нестерпимой боли в животе, которая согнула его

пополам. Непривычная обильная еда и сырая вода, выпитая после жирной

рыбы, сделали свое дело. Мучительная резь и бурчание не давали спать.

Мальчик встал, на ощупь пробрался к куче камней, стараясь отойти подальше,

чтобы самому потом не вляпаться. Мрак царил непроглядный. Лишь сверху кое-

где светлели какие-то пятна. Долго сидел, освобождая желудок, еда выходила со

стонами и вздохами. Когда смог подняться, ноги зашлись в мелкой противной

дрожи. Пошарил руками вокруг — ни листика, ничего похожего даже на это не

было. Подтираться песком совершенно не хотелось. Мальчик, сызмальства

приученный матерью содержать себя в чистоте, даже в пустыне, где влага

становилась мерилом жизни и предметом первой необходимости, решил

добраться до воды, чтобы совершить необходимый туалет. Где ползком, где на

карачках, где на ощупь — потихоньку, помаленьку, придерживая одной рукой

штаны, дополз до влажного песка и тут же пребольно ударился об шершавый

здоровущий камень, лежащий у кромки воды. Попрыгал на одной ноге, шипя от

боли, но даже не вскрикнул, опасаясь, что разбудит ящеров. Да и спутников

переполошить не хотел.

Вальд, как истинный астроном, врожденным чутьем уже давно

вычислил всех, кто к каким кастам принадлежал. Нашел и того, кто был его

кровником. Это был тот вечно молчащий мальчик, которого звали Кир, у него

была бумажка, на ней написано, как его имя. Вальд очень удивился, что есть

еще астроном-ребенок, мама говорила ему, что он остался единственный на

весь Мир, а то и на всю Зорию. Глаза привыкли к царящему мраку, который уже

не казался таким непроглядным. Откуда-то попадали полосы серого света, в

которых плясали пещерные пылинки. Вальд добрался до воды, вымылся, и не

смог удержаться, чтобы не поплавать в прохладной темной водичке, которая

перестала быть враждебной и неживой. Воду впервые в жизни в таком

изобилии он увидел совсем недавно и не мог никак насладиться ее вкусом,

прохладой и ощущениями. Плавал долго. Чувствуя, что начинает мерзнуть,

выбрался на песок, заметив, что оказался далеко от спящих. Попрыгал

поочередно на ногах, чтобы вылилась вода из ушей — так научили его вчера

ребятишки, для которых купание не было новинкой. Были даже и такие,

которые купаться не любили совершенно, хотя вчера в воду полезли и они. Их

Вальд не мог понять, как ни пытался. Даже сейчас, когда мальчик только

покинул воду и уселся обсыхать на куске дерева, неизвестно какими путями

попавшего сюда, его тянуло снова окунуться. Одежда осталась там, где он

вошел в воду, а в пещере было довольно зябко. Сидел, вздрагивая от

окружающей прохлады, обняв себя руками. От нечего делать и от присущего

всем детям любопытства, жадного до чудес, начал вертеть головой в разные

стороны. Потом решил согреться — попрыгать, растереть ноги-руки. В

посветлевшем воздухе увидел нечто, привлекающее взгляд — что-то блестящее.

Это нечто поблескивало в неглубокой ямке неподалеку от воды, полускрытое

какими-то тряпками и высохшими ветками. Решил подойти поближе, чтобы

лучше рассмотреть находку — и увидел шесть диковинных каких-то ключей.

Они блестели в полумраке пещеры, словно лежали под ярчайшим светом. На

первый взгляд они были похожи, как две песчинки, но вот на второй взгляд —

казались похожими на ступеньки — первая, вторая, третья, и так до шестой. В

полумраке пещеры они звенели, звали: «Прикоснись, дотронься, забери нас,

нам так одиноко тут...». Но мальчик был умен и сообразителен. Он твердо знал,

что чужие вещи трогать нельзя, как бы соблазнительно они не выглядели. А

забирать себе и вовсе — они ж чужие. Но место заприметил, где лежат эти

штуки, похожие на ключи – стены там исписаны какими-то темными знаками.

Увидел, что на стенах пещеры заплясали-задвигались крылатые тени, стали

видны стены пещеры — пора было возвращаться. С удовольствием снова

погрузился в воду, которая уже не казалась такой маслянисто-черной, как

недавно. Нырнул — умение плавать и нырять пришло к нему само и сразу —

словно он всегда это знал. Выбрался на песок рядом со своей одеждой, натянул

тряпки на еще влажное тело и бесшумно пробрался к детям, до сих пор

спавших беспокойным сном. Улегся почти в самом центре, чтобы не привлекать

внимание драконов, если вдруг те решат устроить осмотр своих маленьких

пленников. А ящеры и на самом деле просыпались — словно кто-то пнул

каждого и велел вставать. Проснулись, сгрудились возле выхода из пещеры.

Дети еще спали. Сам он лежал, тщательно зажмурив глаза, стараясь не

шевелиться, даже дышал реже. Сердечко билось в бешеном ритме, мальчик

постарался обратиться в слух, аж вспотел от желания расслышать, о чем

говорят их мучители. Услышал торопливый шепот и вздрогнул — от

неожиданности. Приоткрыл глаз: рядом лежал неподвижно мальчик. Он

скороговоркой зачастил про то, что драконы говорят о ключах, о том, что скоро

придет Хрон, и надо будет опять тащить эти куски мяса — это они про нас, —

горько усмехнулся мальчик, - а ключи, ключи кто понесет, да кто понесет, пусть

эти и несут, мне они лапы жгут. Мальчик замолк, потом всхлипнул:

- А сейчас они говорят о том, все ли мы нужны Хрону или можно часть

сожрать, не хотят таскать нас, говорят, крылья не смыкаются, лететь тяжело,

особенно ноет вон тот, который будто бы из куска жирного тумана сделан — я

такой туман только над ущельем Водопадов видел. А вон тот зеленый ему

поддакивает.

Таймант повернула рогатую голову сторону озера, и мальчик испуганно

замолк. Вальд подождал, подождал, потом ткнул соседа локтем в бок:

- Тебя как зовут, и как ты слышишь, о чем они говорят? У тебя родители были

пастыри или повитухи? И ты как узнал, что я не сплю?

- Абрахам меня зовут, мать у меня — повитуха, только она замуж за пастыря

вышла и клан свой оставила, а я в деревне рос, в Кулаках, рядом с тем замком,

где мы были. Я том замке родился. Только мамка меня почему-то не любила и

отправила в деревню. А ты меня не прогонишь? Меня много, кто прогонял...-

мальчик замолк, шмыгнул носом. Говорил он вполне связно, но так, словно кто-

то его подгонял:

- Я мало с кем говорю, потому что все смеются надо мной. Мне сейчас страшно.

Я увидел, как ты купаться ходил, ты смелый! А рядом со мной Кир лежит, он на

тебя похож, только не говорит совсем, у него бумажки есть, на которых

написано, что он хочет спросить, да вот у нас же не все читать могут. Я не могу,

— протарахтел быстрым шепотом и снова грустно замолк.

Вальд собрался уже спросить что-то, как Абрахам снова затараторил едва

слышно:

- Мы все боимся, что они нас сожрут, все друг за друга прячутся, а ты — нет, ты

странный. Кир тоже не спит давно, он тебя первый услышал. Я потом

проснулся, оттого, что он дышать стал по-другому, не как во сне.

Вальд усмехнулся:

- Вот теперь даже если буду слышать и видеть, что спите, сопите, аж

похрапываете — все равно подойду и попинаю, чтобы точно знать. Я думал, что

один не сплю. У меня живот заболел, а потом купаться пошел. Улегся и

услышал, что они шушукаются, начал слушать, а тут ты. Ты когда шептать

начал, я так напугался, что чуть не подпрыгнул, а ты говоришь – смелый. Я буду

звать тебя Эйбом?

Абрахам кивнул:

- А еще я проснулся оттого, что у тебя живот бурчал так, как привидение

больное разговаривает – фыркнул от смеха и передал Вальду бумажку:

- Это Кир тебя прочитать просит, он видел, как ты в замке на стене писал.

Вальд прочитал – вот же тихони, и в изумлении приподнялся на локте. На

обтрепанном куске бумаги была короткая надпись: «А давайте убежим?» Вот

так молчун! За все время этот Кир ни разу даже голоса не подал, а тут сразу вон

что предлагает. Молодчина, что сказать... Вальд повернулся, уже открыв рот,

чтобы поинтересоваться, каким же образом они смогут просочиться мимо этих

чешуйчатых туш на выходе, и как быстро надо будет потом бежать, чтобы

крылатые твари не смогли их догнать. И тут события понеслись с какой-то

безумной, совершенно немыслимой скоростью, так быстро, что дети не

успевали даже осознать происходящее и перекинуться словом.

Пленников разбудили — подходить близко не надо было — рявкнули от

входа. Все, даже те, кто крепко спал, всполошились, проснувшись от такого

рыка. Малыши заплакали — беззвучно, без всхлипа и без хлюпанья носами. На

них шикнули и они, вытирая исхудавшими кулачками глаза, затихли.

Маленьким пленникам велели встать и подойти к озеру — там было светлее —

выстроиться в одну линию. Старшие помогли младшим, и дети молча, без

жалоб и причитаний, без слез и криков, выстроились, где было велено. Их было

семнадцать — десять мальчиков и семь девочек. Некоторые совсем малыши, но

после того, что они перенесли — никто в Мире, пожалуй, не сможет назвать их

детьми — слишком безжизненными стали их лица и пустынны глаза, видевшие

то, что никто не видел. Пленники стояли и ждали, переминаясь с ноги на ногу.

Драконы по-прежнему шушукались, если можно так назвать неразборчивый

громкий шепот, возле входа в пещеру. Потом ящеры покорно расступились,

пропуская кого-то. В пещере повеяло ужасом и ледяным холодом,

растекавшимся от шагавшего к пленникам человека с темной бородой. Когда он

подошел ближе, стало заметно, что кожи у него нет совсем или она так

прозрачна, что сквозь нее видны мышцы. Глаза пришедшего горели странным,

бездымным пламенем, волосы словно опалены и еще тлеют. Он был странен и

страшен настолько, что драконы выглядели на его фоне почти безобидными.

Дети затаили дыхание, кто-то икнул от страха, от кого-то резко запахло мочой.

Эйб, икнув от страха, смог косноязычно прошептать, и на фоне царящего

беззвучия этот шепот прозвучал громче громкого: «Это же ХРОН...»

- Узнали, узнали, сорванцы вы этакие. Не зря вас родители учили, не зря. Ну,

мальчик, выйди вперед. Странные у тебя волосы, белые такие. Да, да, ты. ТЫ

же меня узнал? - искривленный ноготь указал на Абрахама, который от

непереносимого ужаса немедленно намочил штаны. Но вышел, сделав один

дрожащий шажок вперед.

- И сосед твой пусть выйдет, тот, кто справа, да и тот, кто слева, тоже пусть

выходит. Я не могу смотреть, если придется вас разлучить, я так добр. Вы же

друзья, да? Тут и маленький уродец смог найти себе друзей…

Кир и Вальд переглянувшись, взялись за руки и присоединились к Эйбу, у

которого запылали от стыда уши, резко контрастируя с побелевшим от страха

лицом. Так были вызваны еще двое: круглолицый мальчик лет семи, и девчушка

лет пяти. Вальд про себя отметил, что мальчик из клана весовщиков, а девочка –

явная представительница купцов. Сейчас стояли они, пятеро, бездумно

разглядывая того, кого боялись даже драконы. А в глазах темного владыки

отражалось их вероятное будущее – то, что с ними будет дальше. Будущее,

которого все они боялись так сильно, что со стороны казалось, что ничего не

чувствуют. Ожидание смерти было хуже, чем сама она, с этим-то ощущением

сжились, оно уже не пугало. Смерть станет их ближайшей подругой,

потерянной матерью, в ледяных руках которой они, наконец, уснут спокойно.

Но она ли ждет их впереди? Хрон велел детям взяться за руки и прыгнуть в

озеро, как можно глубже, набрав полную грудь воздуха. В воде находиться, пока

он не прикажет выходить, даруя хлипкую надежду на то, что они пока будут

живы.

Погружаясь в прохладную воду, Вальд повернул голову, чтобы

посмотреть, как прыгнут остальные — лучше бы он этого не делал. Все те –

кроме их пятерых – те, кто остался на берегу, были пожираемы драконами,

которые давно уже облизывались на нежное мясо, за которым им приходилось

наблюдать. Выжившие пятеро не смогли долго оставаться под водой, даже,

несмотря на приказание темнобородого, вынырнули и им пришлось смотреть на

ужасающее пиршество, которое, впрочем, длилось совсем недолго — дети были

слишком малы, а ящеры слишком прожорливы. Выжившие потихоньку

доплыли до отмели, и теперь стояли в воде по пояс, держась за руки, ожидая

приказа выйти на берег. Вальд остался самым старшим, глаза застилала пелена

слез от бессильной ярости. Потом он решил, что отомстить-то, пожалуй, можно,

хотя бы попробовать. Нет, убивать или как-то калечить своих обидчиков

мальчик не собирался – он точно знал свои силы. Потихоньку отцепил руки

Кира и Эйба, нырнул и поплыл туда, где видел ключи. Терять было нечего,

страх пропал – зачем-то же нужны они живыми. Он не спешил, не зная, сколько

у него времени осталось, хотя это уже было и не важно. Бесшумно вышел из

воды, достал ключи и перепрятал их — недалеко, но так, чтобы тому, кто их

раньше прятал, не найти. Снова погрузился в воду и быстро вернулся к своим.

И вовремя. С берега прогрохотал приказ выйти на берег. Они побрели,

оступаясь и вздрагивая от внезапно подступившей прохлады, выбрались на

песок и остановились. Маленькие старички, у которых больше не будет

невинных детских снов, которые будут теперь играть только в прятки –

бесшумно, стараясь спрятаться как можно лучше, или будут сидеть

неподвижно, глядя в одну точку и вздрагивая от резких звуков.

Хрон подошел к детям, вытирая окровавленные губы — он тоже принял

участие в пиршестве:

- Искупались, теперь садитесь, грейтесь, - взмахом руки зажег небольшую

песчаную кучку, - Вы показали себя удачливыми рыболовами, голодными не

останетесь. Я вас покидаю, несмотря на то, что мне бы очень хотелось

познакомиться с вами поближе, особенно с вами, дружочки, - он указал на Кира

и Вальда.

В глазах его появилось искреннее недоумение:

- Откуда вы взялись, а? Я, конечно, очень рад, что вы к нам присоединились, -

кривая усмешка, обнажившая острые белоснежные зубы, - И мне гораздо

упрощает дело, то, что вы здесь — просто подарок какой-то! Я скоро вернусь, и

мы еще побеседуем, да, мои молчаливые друзья. До свидания, детки.

И исчез, оставив остолбеневших детей рядом с костром из полыхающего песка.

Вот тут нервы выжившей девчушки не выдержали, она плюхнулась на

песок и заревела во весь голос. Мальчики окружили ее тесным кольцом,

несмело утешая. Кир присел рядом на корточки, достал из кармана невесть

какими путями попавшую туда маленькую тряпичную куклу и молча протянул

ей. Рыдания утихли как по волшебству. Облегченно вздохнув, все упали на

прохладный песок возле полыхающего без дров костра. Горевать о погибших

спутниках долго не пришлось — голод давал о себе знать, да дети вовсе по-

другому горюют о своих потерях. Взрослым может показаться такое отношение

полнейшим бесчувствием — но нет, горе будет идти рядом с ребенком, всегда

напоминая о себе, возвращаясь во снах, в играх, сопровождая взросление до

того момента, когда маленький человечек становится большим и уже может

одолеть то, что ранее просто убило бы. Потеря любимой игрушки в детстве

равнозначна потере кого-то из близких — и то, и другое одинаково значимы в

маленьком мирке.

Мальчики молча распределились — кто останется возле костра, а кто

пойдет на рыбалку. Никто не устраивал истерик, не бился в нервных судорогах.

Все было просто — надо думать о сегодня, потому как «завтра» могло просто не

наступить. Голод подступил так, что в животах забурчало. Костер свой решили

не разжигать — то, что могло гореть, сожгли вчера, отходить далеко, где темно и

могли бы остаться дрова, никому не хотелось, пришлось пользоваться тем, что

был зажжен. Драконы утихомирились и не лезли к детям, дремали, сыто

покачиваясь, перекрыв выход из пещеры. Вальд и Эйб пошли к озеру и через

короткое время уже несли немалый улов к костру — рыба была непуганой,

рыбачили здесь очень и очень редко — можно даже сказать, что и никогда

ранее. Как чистить рыбу никто не знал — в прошлый раз этим занимались

старшие девочки, которых теперь не было. Поэтому сложили на угли костра и

ждали, пока запахнет съедобно. Когда попробовали самую большую рыбку, она

уже покрылась аппетитной корочкой, а снизу немного подгорела. Вытащили

каждому по порции и накинулись на еду. Оголодав за время заключения, они

никак не могли насытиться. Вальд помнил о том, как ему было плохо, но все же

не мог остановиться – рыба казалась такой вкусной. Когда все косточки были

обглоданы, дети молча уселись вокруг костра, глядя на пламя. Первым не

выдержал Эйб, который немного осмелел — никто его не дразнил, никто над

ним не смеялся и не прогонял, хотя тот плохой дядька назвал его уродом при

всех:

- Вальд, а что мы дальше делать будем?

Вальд осторожно оглянулся на стерегущих их ящеров, которые все еще

дремали. Некоторое время настороженно смотрел, веселенькая картинка: пять

огромных драконов, свернув крылья и спрятав головы под них, спят, ну словно

курицы на насесте. Одно лишь плохо — спят возле самого выхода. Да и спят

ли? Вальд был мальчиком неглупым и понимал, что они могут лишь казаться

спящими. Поэтому он сказал Киру и Эйбу сделать вид, что они плачут –

негромко, но слышно, а остальные будут утешать, типа, напугались этого

темного и жалко тех, что погибли. Перезнакомились быстро с остальными

выжившими. Девочку звали Мирра Розенпорт, а мальчика-весовщика — Марк

де Балиа. Несмотря на то, что все они были детьми, кровь проявлялась в них

столь ярко и явно, поэтому-то Хрон выбрал именно их, а Вальд сейчас объяснил

для чего. Торопливым шепотом на фоне завываний и рыданий Кира и Эйба,

словно утешая их, мальчик рассказал, что они, дети, должны будут нести

ключи, а потом, в нужный момент использовать эти ключи. Сказал, что знает,

где эти ключи лежат. Потом предложил Киру перестать рыдать, вместо него

«зарыдал» Марк. Вальд спросил у Кира, каким образом он думает бежать? Кир

достал новый клочок бумажки из кармана, потом передумал, бумажку спрятал,

а начал рисовать на песке — нарисовал подобие пещеры, в которой они сейчас

находились, и показал наверх, туда, откуда пробивался свет. Знаками показал,

что ночью — темно, а днем светло и здесь, значит, там есть какие-то отверстия,

значит, они могут сквозь них пролезть и кому-то надо попробовать сейчас, когда

ящеры дремлют и не обращают на них внимания. Выбрали Марка — он самый

маленький по росту. Разработанный план побега сделал честь бы и любому

взрослому.

Дети сделали вид, что собираются спать, сходили по очереди за камушки

по нужде и улеглись возле еще пылающего костра. Через какое-то время Марк

начал ворочаться – болит живот, сил нет. Встал и снова пошел за камушки,

постанывая, плотно прижимая ладони к животу. Там, за камушками, своим

сверхразвитым чутьем он нашел отверстия, сквозь которые в пещеру проникает

свет и воздух. Но они слишком высоко. Постоял некоторое время, задрав голову,

раздумывая, как же подобраться. И вновь выручает чутье – опускает голову и

видит, что возле стены есть отверстие достаточно широкое для детского тельца.

Подтягивается, залезает в него, ползет, понимая, что сейчас он уязвим, как

никогда, что никакие приказы Хрона не удержат драконов от расправы, если он

будет пойман на месте преступления. Лаз довольно узкий, но все дети, даже

самый высокий — Вальд, и самый широкий — Эйб, смогут протиснуться здесь.

Осыпающиеся мелкие камни расцарапывают в кровь руки и лицо Марка. Он

полз и полз, пока не увидел, что никаких преград впереди нет, там голубеет

небо, которое уже потемнело до темно-голубого, и дневные светила уже зашли,

и чувствуется, что день клонится к вечеру, что скоро случится закат, а это

значит, более благоприятного времени для побега может и не быть. Пятясь

назад — не развернуться, слишком узко, Марк спешит из всех сил, пытаясь

попасть обратно. Ему еще надо будет изобразить драку или падение, чтобы

скрыть следы крови и царапины, если вдруг их стражи проснулись. Лаз начал

темнеть — скоро вход в пещеру, потом ноги повисли — Марк прыгнул, хотя

отверстие было невысоко над песком, сердце замерло — прыгал в

неизвестность, не видя и не слыша, куда попадет. Его могли уже давно

хватиться и ждать возле выхода, пока он, не зная, прыгнет прямо в драконью

пасть. В те краткие секунды, пока летел до песка, перед глазами мальчика

промелькнули самые страшные картинки, которые только он мог себе

представить. Упал на песок и сжался в ужасе, закрыв глаза, стараясь занимать

как можно меньше места. Полежал немного, ничего не происходило, осторожно

приоткрыв глаза, осмотрелся и увидел, что все по-прежнему — драконы

дремлют, а его собратья по несчастью так и лежат сонной кучей возле

горевшего костра. Вот уж костер – кто бы мог подумать, что песок может так

гореть — не спекаясь, не плавясь, вокруг каждой песчинка просто появилось

пламя, горящее и непотухающее. Марк вышел из-за камня, неловко подвернул

ногу и упал навзничь — лицом, руками и ногами прямо на мелкие камни,

словно нарочно рассыпанные на берегу. Мельком увидел, как вздрогнул Вальд,

который лежал так, чтобы можно было незаметно наблюдать и за драконами и

камнями, за которыми скрылся маленький весовщик. Марк поднялся, захныкал,

отряхиваясь, потом поковылял к воде, чтобы вымыть свои раны и царапины.

Заныл погромче, якобы разбуженный Вальд поднялся с недовольным видом —

его же разбудили — узнал, в чем дело и принялся помогать, ворча на мальчика,

что он так неловок.

Если бы драконы не были так спесивы и вспоминали хоть изредка, какими

хитрыми могут быть люди, особенно те, которым нечего терять — они бы

могли что-то заподозрить. Дети — не самые лучшие конспираторы. Многое из

того, что задумали маленькие узники, было хитростью, «шитой белыми

нитками». Но слуги Хрона позабывали свои людские сущности, кровь их стала

другой — черно-багровой холодной кровью ящеров. Перегородив своими

тушами выход, они считали, что полностью выполнили приказание своего

властелина: не выпускать наружу ни в коем случае. В своей гордыне сделав

человеческих козявок еще меньше и тупее, чем те были на самом деле.

Особенно эти козявки. Не зря именно их оставил в живых Хрон — он, как и

астрономы, как и Прим, распознавал печать крови на расстоянии и оставил

пятерых, которые стоили многого: Кир де Аастр — дитя каменщика и

астронома, Вальд де Аастр — пастыря и астронома, Эйб фон Маар — пастыря и

повитухи, Марк де Балиа — чистокровный весовщик, Мирра Розенпорт — дочь

известного купца Мохавы Розенпорта. Даже сейчас, в столь юном возрасте они

решили спастись, а не сидеть и ждать, пока их постигнет невеселая участь всех

детей, которые имели до этого дело с драконами. Они не обольщались своей

нужностью, зная, что когда эта надобность отпадет, пощады ждать не придется.

Они смогли придумать, что делать, как делать и при этом каждый из них

проявил свои наилучшие качества.

Бежать решили прямо сейчас, потому как другой возможности может и не

появится, может заявиться снова этот злобный дядька без кожи, а одно

воспоминание об обещании поговорить с ними, вгоняло Вальда и Кира в дрожь.

Они точно знали, что таких, как они, в Мире больше нет — у клана астрономов

не может быть детей, потому, что нет больше женщин. Но! Есть же где-то их

матери — Селена и Лентина, которые вполне могли родить братиков и

сестренок — значит надо сбежать самим и предупредить своих о драконах и о

Хроне и о ключах, которые зачем-то позарез нужны. Решили дождаться, пока не

станет темно, астрономы выведут к лазу из пещеры, потом поведет весовщик.

Только вот одна загвоздка — песчаный костер никак не желал тухнуть, чтобы в

пещере было совсем темно. Хотя Вальд подозревал, что ящеры могут видеть во

мраке.

Дети проснулись, потянулись и решили снова подкрепиться, благо время

еще оставалось. В этот раз пошли купаться и рыбачить все вместе, опасливо

поглядывая в сторону своих сторожей. Решили пошуметь, как следует — на их

гвалт драконы открыли глаза и удивленно воззрились на потерявших страх

пленников. Тайамант подошла поближе, тяжело переступая когтистыми лапами,

цыкнула на детей, велев быть потише, иначе разгонит по разным углам пещеры.

Угроза подействовала, предел терпения стал ясен. Да и не хотелось быть

вдалеке друг от друга. Купались теперь почти бесшумно, если попадалась рыба

— ловили ее голыми руками. В ловле рыбы всех превзошел Кир, добыча словно

сама прыгала ему в руки. Наловив достаточно, дети гуськом вышли из воды,

снова напекли рыбы – кое-как почистив ее при помощи найденных камней с

острыми краями, наелись с удовольствием, памятуя о голодных днях в замке.

Мирра всхлипнула, вспомнив тех, кого уже никогда не увидит — тех, кто был

сожран. Марк дернул ее за волосы, велев не хныкать. Девочка была достаточно

разумна, подумав, что, если она разревется, то остановиться уже не сможет, а

если будет рыдать — то может привлечь ненужное внимание. Затихла. Дети

вяло поиграли — забав особенно-то и не было, песок да камни. Тайамант не

пустила их вглубь пещеры, где были драгоценности — драконы не любят

делиться – она и остальных драконов туда не пускала. Игры получались

скучные, поэтому вскоре уселись в кружок возле костра и потихоньку

рассказывали сказки и страшные истории, кто какие знал – хотя все страшилки,

которые пугали ранее, теперь казались немного смешными. Мрак в пещере

сгущался, теперь лишь возле костра было светло. Драконы повозились немного

после того, как их разбудили шумом и гамом, напились воды и залегли снова,

только теперь более основательно — они были сыты, никто их не тревожил,

твердо знали, что мимо них пленникам пройти не удастся, опасаться их не стоит

— могли себе позволить полноценный отдых. Дети улеглись на границе света и

тени от костра, так, чтобы можно было, как можно незаметнее, улизнуть.

Соорудили из кучек песка нечто, издалека напоминающее спящие фигуры. И

вот наступил момент, когда пещеру оглашали громогласные рулады драконьего

храпа, Вальд махнул рукой. Кир полз первый, огибая попадающиеся

препятствия, бесшумно, ловко и быстро. За ним ползли Мирра, Эйб, Марк,

замыкал Вальд. Добрались до лаза без происшествий. Все начали потихоньку

пробираться внутрь, а Вальд решился — если поймают, все равно не жить, так

хоть так насолим этим гадам. Шепотом попросил подождать, бесшумно

растворился в темноте. Оставшиеся недоуменно стояли, их нетерпение

нарастало, с ужасом ждали криков боли, рычания и хлопанья крыльев — того,

что предупредит их о неудаче, поэтому вздрогнули от неожиданности, когда

Вальд появился также бесшумно, как и пропал. Он был по пояс голый. А в руке

держал что-то, завернутое в свою одежду. Махнул рукой в сторону лаза.

Первым полез по проторенной уже дорожке Марк, остальные за ним, Вальд

ненадолго замешкался, привязывая на спину сверток, чтобы руки оставались

свободными. Ползли долго, вздрагивая от каждого шороха, воображение

разыгралось, чудилось, что вот-вот схватят за ногу или вытащат за волосы из

лаза. Марк дополз до выхода, снаружи было совершенно темно. Была ночь

новолуний, поэтому лишь свет далеких равнодушных звезд встретил

перепачканных и исцарапанных детей, когда они выбрались. Выбрались и

упали рядом с норой, вдыхая воздух, такой сладкий воздух свободы – пахло

нагретой за день почвой, которая была еще теплая – давно не чувствовали этого;

затхлая вонь пещеры, в замке и вовсе воняло, как на бойне – обострили

обоняние. Отдышались, огляделись и решили, что пора бы и отсюда уже.

Впервые за всю историю Мира маленький отрядик вели два астронома и

весовщик, поэтому нигде не хрустнула веточка, не вскрикнула ночная птица —

так бесшумны и почти невидимы они были, хотя были малы.

Поразмыслив немного, дети решили, что надо идти в Блангорру, что там

Прим и кастыри, там взрослые, которые знают, что делать с драконами и их

властелином. Вальд хотел заикнуться о том, что надо бы найти его маму, но

вовремя замолчал, памятуя о своей драгоценной ноше. Он решил никому про

нее не говорить. Пока лежали на холме, он оделся и перепрятал то, что нес, во

всякие секретные кармашки и карманчики, которых у любого мальчишки

предостаточно. Он заметил, что Кир смотрит на него внимательно-внимательно,

подмигнул ему и прижал палец к губам, призывая молчать.

Холмы были огромными, и предстоял еще длинный путь, чтобы попасть

хотя бы к торным путям. Быстрым, легким шагом добрались до опушки, нашли

там ягодник, который острые глаза астрономов и потрясающий нюх весовщика

обнаружили издалека и в темноте. Досыта наелись спелых темно-синих ягод —

дети знали, что они съедобны, но не помнили, как называются. Да это было и не

важно. Потом немного передохнули и решили, что нужно идти, пока драконы не

проснулись и не обнаружили, что клетка опустела.

Глава 2.

Нежданные встречи.

Селена и Лентина спешили, что было сил, нетерпеливое предчувствие

гнало их вперед. Они не могли спать, ели на ходу, останавливаясь лишь для

того, чтобы пополнить запасы воды и дать передохнуть коню. Надежда гнала их

вперед, боязнь опоздать подстегивала. Молили Семерку, чтобы дети оставались

живы к их приезду. Молили всех богов сразу, чтобы помогли, чтобы не

отвернулись. Когда увидели лес и холмы возле Речного перекрестка, а вскоре

должна была показаться Пещера Ветров, у обеих бешено бились сердца и

пересохли губы. Спешились, решив соблюдать максимальную осторожность, на

которую только были способны. Коня привязали покрепче – так, чтобы он мог

дотянуться и до травы, и до воды, и, крадучись, начали пробираться к входу в

Пещеру Ветров. С трудом дождались, когда дневные светила спрячут свои

пылающие лики за горизонтом, ночных светил сегодня не предвиделось —

наступала ночь новолуний. Знакомые с детства созвездия прорезали бархатную

ткань ночного неба острыми лучами, свет их умирал над Зорией в немыслимой

высоте. Резким диссонансом выделялись семь звезд, выстроившихся в прямую

линию, почти в самом центре ночного небосклона, окончательно разрушая веру

в то, что все, может быть, изменится к лучшему само собой. Лишь астрономы,

которые одинаково хорошо видят в темноте и на свету, могли идти быстро и

туда, куда нужно в такую темень. Лентина внезапно вспомнила что-то, дернула

кровницу за рукав, которая, повернувшись на ходу, прошипела сквозь зубы:

- Ну, что еще? – аж подпрыгнула, нервы натянуты, словно струна.

- Ты про эту Пещеру вообще слышала хоть что-нибудь? В Диких мирах про нее

тебе ничего не говорили? Или с детства, может быть, помнишь?

Селена отрицательно помахала головой, продолжая быстрым шагом

приближаться к темневшему во мраке провалу.

- У нас говорят, что всякий вошедший в Пещеру Ветров выходит оттуда, если

вообще выходит, глубоким старцем, в истлевших одеждах, изъеденный

болезнями и потом живет совсем недолго. Ты, правда, хочешь войти туда?

- Ну что ты за человек такой, а, Лентина? Какая мне разница, какой я выйду,

если мой мальчик там? Если он ждет меня и думает, где же эта мать его?

Почему она до сих пор не пришла? Почему она не догадалась раньше, что я

жив? Да я в хронилища спущусь, отдам свои уши, лишь бы он жил. А если

выйти мы не сможем, так, по крайней мере, мы будем вместе – а там – выйдем

или нет, пустое все это. Я, Селена, астрономова кровь, хотя бы попытаюсь

спасти одного из последних детей Аастра, и помогу тем, кто в этом нуждается,

клянусь временем.

Селена, сама не зная того, вспомнила древнюю клятву астрономов,

которую произносили шедшие на неминуемую гибель. Потом она еще долго

кипятилась, призывая на рогатые головы похитителей все кары мирские и

небесные.

- А зачем ты спрашиваешь? Ты передумала? - подозрительно прищурила

глазища — жизнь в Диких мирах учит недоверию, выбивая наивность

песчаными кнутами.

Лентина стояла, скрестив руки, молча улыбалась.

- Постой-ка, ты же думаешь так же, как я! Зачем, зачем ты спрашиваешь, а? -

недоверие сменило недоумение.

Лентина прищурилась:

- Чтобы знать, затем и спрашивала. Лучше я буду знать, что мы пойдем до конца

вместе даже без ушей. Вперед?

Шагнули. И случилось странное: с холма, с той части, которая вся заросла

какими-то темными кустами, стоявшими плотной стеной, кубарем скатились

пятеро ребятишек. Один из них, врезавшись на полном ходу в девушек,

прошипел сквозь зубы, запыхавшись так, что мог только шипеть:

- Вы же люди, да? Вы же настоящие? Бежим, бежим, надо подальше убежать,

потом мы все расскажем.

Голос мальчика казался Селене таким знакомым, таким родным, но выяснять

было некогда. Ужас в его голосе заставлял переставлять ноги как можно

быстрее. Мальчик несся первым, девушки, схватив остальных детей за руки,

бежали следом. Потом Лентина заставила всех свернуть к их повозке. Тут и

остановились, чтобы отдышаться и, наконец, объясниться. Селена и Лентина

едва не сошли с ума от радости, видя, что их сыновья живы: чумазые, лохматые,

в каких-то отрепьях, исхудавшие, но живые. Хохочут, словно сотворили такую

шутку, которая понятна только им одним – только смех тот нервный, еще чуть, и

прорвутся слезы. Но смех все-таки помог. Ужас понемногу пропадал из глаз

детей. Трое других ребятишек стояли чуть в сторонке, с опаской разглядывая

встретившихся. Вальд подбежал к своим маленьким спутникам, затормошил,

закружил, запрыгал вокруг:

- Это же моя мамка, моя мамка! Понимаете?! Она шла за мной, она меня

нашла!!!

Селена усмехнулась:

- Надо еще посмотреть, кто кого нашел... Вы откуда тут взялись?

Лентину ноги не держали, она сидела на камнях, вцепившись Киру в плечо,

целуя и обнимая мальчика так, словно боялась, что он сейчас исчезнет.

Из тройки неастрономов вышел мальчик, дитя кланов повитух и пастырей, как

почувствовалось, Вальд сказал, что его зовут Абрахам, Эйб. Он-то

скороговоркой, хотя и немного косноязычно и рассказал, что произошло с того

момента, как драконы перенесли их в эту пещеру. Селена и Лентина, долго не

раздумывая, быстро посадили всех детей в повозку, прикрыли их, чем

пришлось — нарвали веток всяких, листьев больших, накидали сверху.

Прятали, не надеясь особо на такое укрытие. Теперь все решала скорость. Если

им удастся добраться до Блангорры за ночь — они, может быть, еще увидят

рассвет.

Это была сумасшедшая ночь — дети, натерпевшиеся за последнее время,

уснули в повозке, несмотря на то, что трясло немилосердно. Девушки гнали

повозку по тем дорогам, которые казались им короче, тем, что могли привести в

Блангору до рассвета. Петляли между деревьями, скатывались с крутых

откосов, едва не застряли в невесть откуда взявшемся здесь болоте. Через мост

ехать не решились, взяли сильно левее, Лентина откуда-то помнила, что там

должно быть мелко. Повозка со всего маху съехала с пологого берега в реку. И в

самом деле, было мелко – едва по ступицу колеса, но дно было таким рыхлым,

что колеса застревали. Пришлось Лентине спуститься в холодную ночную воду,

вздрагивая от обступившей ее прохлады, взять коня под уздцы и помочь ему

переправить всю ораву. В какой-то момент она оступилась и попала ногой в

ямку, сердце замерло, потом рванулось, призывая идти, спасать спасенных,

спешить, спешить... И Лентина поспешила, сделала рывок и нащупала на дне

твердые камни босыми ногами, с размаху ударившись пальцем об один из них.

Пульсирующая боль отвлекла от подступающей паники, и путники

благополучно выбрались на берег. Дети даже не проснулись, лишь девочка

беспокойно заворочалась во сне, потом сунула чумазый большой палец в рот, и

снова засопела. Селена заставила кровницу снять мокрую одежду, закутала ее в

одеяло и уложила рядом со спящими, сказав, что нет нужды торчать на козлах

вдвоем, ворчливо прибавив при этом:

- Если ты, лягушка, сейчас не замолчишь и не заснешь, я привяжу тебя к

повозке, чтобы не потерялась, и заставлю бежать за нами, - потом добавила: - А

то простудишься.

Через минуту Лентина уже спала, крепко прижав к себе таким чудесным

образом найденного Кира, другой рукой она обнимала того мальчика Эйба,

постепенно все дети сползлись к ней поближе. Селена, оставшись одна

бодрствовать, пустила конька бодрой рысью, не позволяя себе подгонять его

чаще, чем нужно, из опасения, что загонит животину. Теперь могла

расслабиться. Она безмолвно благодарила Семерку за произошедшее, смахивая

слезы ладошкой. То, что случилось, нельзя было назвать никак иначе, это могло

быть только чудом. Пятеро детей, сбежавшие от драконов. И еще Вальд шепнул

ей, что они сделали такую штуку, ну такую, ты может быть, конечно,

заругаешься, но потом не будешь. И уснул, а мать теперь мучалась от

неутоленного любопытства, задаваясь вопросом, какую такую штуку задумал ее

не в меру сообразительный отпрыск? Но она сейчас была счастлива так полно,

что ей хотелось обнять весь Мир, не задумываясь о том, что могли дети

натворить. В кои-то веки, не пришлось никому ничего доказывать, не нужно

ничего придумывать, не нужно сражаться — судьба и Семерка пошли

навстречу. Или это дети оказались не по зубам этим монстрам. Ее немного

беспокоил лишь тот «страшный дядька», который обещал поговорить с ее

мальчиком по поводу того, почему он жив. Но сегодня Селена решила, что не

будет забивать себе голову, а будет наслаждаться этим чудесным моментом. А

завтра — будь, что будет. Имело значение лишь то, что они вместе.

Утро застало путешественников вблизи Блангорры. Занимающийся

рассвет выкрасил крепостные стены столицы в яростно-розовый цвет, издалека

казалось, что камни пылают. Повозка едва тащилась, подпрыгивая на

каменистой дороге, девушки обе сидели на козлах – коня уже не подстегивали,

опасаясь, что он падет перед самыми воротами, привлекая к ним ненужное

внимание. Лентина проснулась перед рассветом, оделась, укутала потеплее все

еще спящих детей и, подрагивая от предрассветной свежести, уселась на козлы

рядом с кровницей. Ближе к городу они переоделись в плащи, в которых

путешествуют купцы, чтобы сбить с толку любого, кто заинтересуется ими.

Они понимали, что сейчас быть предметов всеобщего внимания совсем ни к

чему — а что они истинная редкость, знали точно. Проснувшихся детей зарыли

среди поклажи на самое дно повозки, велев сидеть тихо-тихо. Малыши с такой

серьезностью согласились это сделать, что у обеих защемило сердце. О

подробностях пережитого в плену у драконов помалкивали, на вопросы

отвечать не хотели, отводили глаза, начинали хныкать. Да кровницы и не

настаивали, понимая, что там пришлось несладко. Усталый конь из последних

сил тащил повозку к воротам, еще рывок — и вот уже каменистая дорога

сменилась предмостной площадью, которая была выложена крупными речными

камнями, подобранными так искусно, что получавшийся узор складывался в

имена великой Семерки.

Несмотря на ранний час, ворота были открыты, люд сновал туда-сюда.

Лентина рассчитывала на то, что в это время улицы столицы будут пустынны, и

они незаметно попадут в Храм Виты, где надеялась встретить мать Оливию.

Впрочем, в толпе затеряться – тоже вариант неплохой, среди этого

столпотворения можно было прошмыгнуть к Храму. Оставалось лишь узнать,

по какому поводу толчея и почему сонная обычно в этот час Блангорра уже

кишмя кишит народом. Выяснять не пришлось — прямо над подъемным

мостом был натянут огромный кусок белоснежной ткани, на котором

торжественно объявлялось появление наследника Прима. Родился новый

царенок, и сегодня его должны были представить народу царственные супруги.

Совет кастырей собирался заслушать представление верховного кастыря

повитух и отчет о рождении наследника на главной площади ровно в полдень.

На мосту путникам преградили дорогу охранники – из города выезжала

кавалькада весовщиков и пастырей по каким-то срочным государственным

делам, и все движение было перекрыто. В толпе зашептались, что в первых

рядах сам Маршалл весовщиков, Лентина хотела было броситься под ноги

всадников и просить аудиенции у кастыря, так удачно подвернувшегося, но что-

то ее остановило, какое-то гнетущее чувство. Потом из повозки высунулась

ручонка Марка, маленького весовщика, он крепко схватил Лентину за запястье,

сквозь ветки глаза блестели непролитыми слезами, отрицательно покачал

головой, останавливая ее порыв. Девушка решила довериться интуиции двух

кланов и попятилась к повозке, пережидая затор. Проезжавший Маршалл в этот

момент, словно его кольнуло что-то, повернулся, не останавливая движения, и

начал разглядывать толпу, почуяв какую-то опасность, что таилась среди этого

безликого люда.

После того, как всадники проехали, движение возобновилось, Селена и

Лентина беспрепятственно провели свою драгоценную повозку мимо охраны,

которые даже не подумали проверить поклажу — были они свободнокровными,

интуиция и чутье у них были обычными человеческими, притупленными.

Девушки решили не светиться, пробираясь в Храм повитух – там сейчас

столпотворение, наверное, и повернули в тот самый памятный Лентине «Приют

разбитых сердец». Монет было немного, как раз по тамошним расценкам, и

вопросов лишних не задавали, если немного добавишь. Человек за конторкой

был, как и мостовая охрана, из свободнокровных, записал Лентину, как

«госпожу Архобал с сестрой и семьей» - пришлось прикрыться именем из

прошлого, но в этом случае все средства были хороши. Несколько блестящих

кружочков сверх требуемого сделали свое дело. Документы не потребовали,

досмотру не подвергли, к пастырям с доносом никого не отправляли — разве

что втихую. Дело было обычное, на то он и «Приют», чтобы любой мог

укрыться — и незаконная девка; и любой другой люд, который не желает быть

узнанным, даже и беглецы от Кодексов — впрочем, эти-то не надолго, если

кровавые, их быстро ловили – весовщики свое дело знали.

Вскоре всю их дружную ораву заселили в неприглядный трехместный

темный номер. Но, по крайней мере, там было тихо, была вода, три широкие

лавки, покрытые ветхими одеялами и массивный деревянный стол. Лентина,

еще плотнее закутавшись в плащ, походила по небольшим магазинчикам,

набрала одежды и еды — все были изрядно обтрепаны и голодны. А за

появление в праздничный день в отрепьях можно было загреметь в Тайную

канцелярию на допрос, почему всенародный праздник тебя не радует. Поэтому

надо было либо не высовывать носа на улицу, либо принарядиться. Попасть на

площадь нужно было обязательно, пришлось потратиться и на наряды из

скудных общих средств. Пока Лентина ходила за покупками, Селена

перезнакомилась, наконец, со своим новым «семейством». Перемыла

мальчишек всех по очереди, закутала в серые от частых стирок гостиничные

простыни, и усадила сушиться на лавках, а сама занялась девочкой. Дети были

в таком плачевной состоянии, что ей приходилось незаметно, до боли

закусывать губы, чтобы не расплакаться, хотя для нее такие близкие слезы – это

странно и непривычно. Заставить Селену заплакать — даже раньше, в

счастливые деньки юности надо было сильно постараться, чтобы это случилось,

а теперь и вовсе. Дикие говаривали про нее: «Камень-девка, ей надо было

воином родиться. Крепкий мужик был бы». Селена горько усмехалась тогда, не

зная, хорошо это или плохо. Теперь решила, что все-таки хорошо, что она –

камень. Отмывая маленькое тельце девочки, которая была такой худенькой, что,

казалось, хрупкие косточки могут прорвать тонкую кожицу, Селена, в который

раз прокляла Хрона и все его воинство за то, что они сотворили с детьми.

Отмытые ребятишки притихли, отвыкнув от такой заботы и купания, теплая

вода разморила, и они опять уснули, кто где сушился, среди простыней и

полотенец сомнительного белого цвета. Вошедшая Лентина остолбенела,

потому как стала свидетельницей непривычной картины. Селена, которая за

время их путешествия была строгой, жесткой и непреклонной; Селена, которая

могла голыми руками поймать и убить змею; которая могла без промаха бросить

кинжал, нож – все, что могло вонзиться, в цель — эта самая Селена, на

цыпочках ходит среди спящей детворы и укрывает их изношенными одеялами.

И она вытирает распаренными руками катящиеся по щекам слезы. Да уж, было

тут от чего впасть в ступор. Но медлить и раздумывать долго не приходилось.

Пока дети спали, девушки перекусили, с наслаждением вымылись, выхлюпав

всю остававшуюся горячую воду. Потом разбудили свою маленькую армию,

накормили их — изголодавшиеся ребятишки ели так, словно никак не могли

насытиться — торопливо, едва прожевывая. Управившись с едой, начали

наряжаться.

Лентина, с присущим всем женщинам астрономов природным вкусом, на

ту малую сумму, которая была, умудрилась приодеть все «семейство» в

красивые и изящные наряды, пусть и не новые. Каждому досталось по костюму,

подчеркивающему природные достоинства и обозначающему принадлежность

к родному клану. Лишь для Вальда, Кира, для себя и Селены ей пришлось

подбирать одежду, готовых костюмов не было — потому как, за отсутствием

спроса на женскую и детскую одежду для клана астрономов ее просто

перестали шить. Дети, переодевшись, стали выглядеть старше своих лет, но

взамен этого появилось спокойное достоинство. Врожденные качества кланов,

теперь проявлялись так явно, что даже свободнокровке было ясно — кто какую

печать в крови носит. Кир и Вальд, одетые не совсем в клановую одежду, тем не

менее, выглядели истинными детьми Аастра: узкие темно-серые штаны,

белоснежные рубашки с широким воротником, серые же косынки, спрятавшие

темно-каштановые кудри одного и светло-каштановые, почти рыжие,

выгоревшие волосы другого, темно-синие плащи с капюшонами сделали их

неуловимо похожими друг на друга. Мальчишки теперь всюду ходили вместе,

разглядывая друг друга в новых одеяниях. Эйб получил немного из костюма

пастыря и немного из повитухиных одежд: широкие штаны и узкая рубашка без

воротника, все — серого цвета, темно-серый широкий и длинный плащ с

капюшоном, который закрывал лицо. Марка нарядили в черно-красную

парадную одежду весовщиков: алые, как кровь, штаны, черный камзол и белая

рубаха под ним; ко всему этому полагалась шпага — ее с успехом заменил

купленный тут же по случаю кинжал. Маленькой Мирре досталось яблочно-

зеленое платье с завышенной талией, лимонно-желтая нижняя рубашка,

кружева которой кокетливо выглядывали в квадратном вырезе платья, серо-

зеленый длинный плащ, позволявший укутаться в него с головы до ног, с

остроконечным капюшоном. Шляпу, которую носили купцы в своих

путешествиях, решили не одевать — заплели роскошные соломенного цвета

волосы в косу и обернули ее вокруг головы. И маленькая худенькая девчушка

внезапно превратилась в наследницу всех именитых и безымянных купцов –

принцессу Торга. Селена выглядела такой прекрасной в длинном блестящем

светло-сером платье с белоснежным кружевным округлым воротником.

Декольте украсило колье из фальшивых камней, очень похожих на натуральные

– и на те, что в Часовых башнях. Одеяние завершил темно-синий плащ, такой

же, как и у Лентины. Лентина – в снежно-белом атласном платье с серо-

стальным воротником и с подобным ожерельем.

Когда все закончили свои туалеты, еще раз обговорили план действий. На

площадь нужно было попасть как можно более незаметно — для этого и

необходимы плащи, в которые можно закутаться. Хотя слишком прятаться тоже

не стоило, могли что-нибудь заподозрить и утащить опять же в ту самую

Тайную канцелярию, а там господин Магистр уж позаботится обо всех

спасителях Мира... Прибыв к Дворцу Примов, после праздничных увеселений,

и процедуры символической передачи власти будущему наследнику,

необходимо было попасть на частный прием, на котором Примы с

новорожденным царенком на руках отвечают на любые задаваемые вопросы.

Селена вела за руки Эйба и Мирру, Лентина — Кира и Марка, Вальд шел

чуть впереди, с восторгом разглядывая все, что попадалось на пути. Лишь

строгий наказ матери «не задавать вопросов», удерживал его от расспросов,

мальчик присутствовал на празднике в большом городе впервые в жизни.

Собственно, он и городов-то раньше не видел — вся его предыдущая жизнь

прошла среди диких, которые городов не строили. Вокруг бурлил карнавал, по

случаю представления наследника город не скупился — бродячие артисты

давали представления на предмагазинных площадках тут и там, переодетые

горожане веселились напропалую, в фонтанах вместо воды текло вино, аромат

которого разносился далеко вокруг, одуряя в наступающей жаре. Жареное мясо,

от запаха которого текли слюни, всевозможные фрукты, овощи, пестрота

всевозможнейших товаров — все, чем богат Мир, было сегодня здесь. После

Торговища, где товары сбывались за границу, блангоррские празднования в

честь представления наследника были следующими по популярности среди

клана купцов — торговля случалась такой, что только успевай поворачиваться.

Перед выступлением Прима, до того, как все высокопоставленные господа

соберутся на площади, толпы народа развлекались представлениями: танцы,

песни, состязания, фокусники, гимнасты — кого только не было. В этот день

даже тиманти могли выступать на площади, конечно же, не в своей родной

ипостаси, но были допущены к празднованию.

Праздник близился к своему апогею. Глашатаи на всех углах

оглушительно орали традиционную формулу, которая звучала перед

церемонией признания новорожденного царенка:

- Всех граждан Мира и гостей его приглашаем к Пресветлому Дворцу славных

наследников небесного Прима! Касты и кастыри, свободнорожденные господа!

Прим всемогущий, отец небесный, передает отцу мирскому свое дитя —

новорожденного царенка. Славься всемогущая Семерка, прошедшая путь

мирской и помнящая о детях своих!

К дворцу Примов тянулась огромная вереница желающих поглазеть на великое

чудо – появление говорящего младенца. Это зрелище не приедалось — как же,

воплощение того, что боги еще живы и посылают своего сына к ним,

ничтожным мирянам. Это, знаете ли, как-то бодрит, что ли. Внушает страх

перед неизбежной карой, если грешен вдруг — есть кого бояться, да и есть

перед кем каяться; если праведен – можешь рассчитывать на признание заслуг.

Свободнокровым и гостям Мира, у которых были свои боги и своя вера, было

просто любопытно — как так, младенец и столько много говорит.

Церемония началась. Шли чередой вслед за Примом верховные кастыри.

Астроном с часами; повитуха с черной коробкой в левой руке и ножом в правой,

в сером фартуке; пастырь в темно-серой, почти черной рясе с капюшоном,

закрывающим лицо; каменщик — с молотом и циркуле; весовщик – с

завязанными глазами и весами в руках; лишь купцы, дети Торга, шли с пустыми

руками, позолотив ладони. Отец Торг не нес в руках своих ничего, что не смог

бы продать, а продать он мог все, что попадалось. Согласно Кодексу Торга, его

дети не могли обвешивать, обманывать, оговаривать, создавать нечестную

конкуренцию, обсуждать клиента, назначать товару неверную цену, сбывать

негодный товар. Дети божественных предков свято чтили Кодексы,

оставленные им в наследство. И на представление новорожденного Прима

являлись неукоснительно, только смерть могла избавить их от участия в

церемонии. Попасть на такую церемонию – величайшая честь для живущего с

печатью крови. В толпе шептались, что Магистр и Маршалл ненастоящие,

настоящие утром куда-то спешно отбыли. И вот, наступило время.

Дневные светила достигли апогея, о чем возвестил верховный астроном.

Он стоял немного поодаль от остальных кастырей. Верховная повитуха,

шедшая с той, которая обнаружила царенка, сдвинула рычаг на черной коробке

— этому устройству так и не придумали никакого другого названия за все время

службы. Коробка воспроизвела слова древнего проклятия, которое слово в

слово должен повторить новорожденный, если ему суждено стать Примом.

Проклятие прозвучало так, как и должно было. На преддворцовой площади

воцарилась тишина — кто-то в толпе уронил кошель — и все услышали звон

упавших монет в нем; где-то вдалеке всхлипнул ребенок — и это тоже было

слышно всем. Не каждый день случалось такое событие, некоторые успевали

родиться, возмужать, наплодить потомства и умереть, так и не застав смены

Примов. А тут — такой случай выдался. Прима подняла ребенка, который

становился теперь ее сыном, высоко вверх на вытянутых руках, которые,

несмотря на кажущуюся хрупкость правительницы, легко вознесли пухлого

младенца и удерживали его столько времени, сколько потребовалось для

свершения церемонии. Шесть кастырей прошли мимо, каждый по-своему

благословляя божественного ребенка. Смертные родители царенка в этот

момент переставали быть таковыми, словно забывая о существовании

отданного ребенка. Никто и никогда не узнавал, кем были эти смертные, что с

ними происходило далее, кроме господ из Тайной канцелярии — тех самых, с

бегающими глазками — свободнорожденных, работающих на весовщиков,

незаметных в толпе. Этих подручных по именам и в лицо никто не знал, но они

были – информация, быстрота реагирования и кажущаяся вездесущность детей

Веса зависела именно от этих безликих. Шестерка кастырей выстроилась за

Примой, которая теперь могла прижать мальчика к груди. Прим, становящийся

отцом, подошел к своей супруге, и они вместе произнесли памятный диалог.

Прим-отец звучным голосом возгласил:

- Жена моя, дитя это объято ужасом и принесет нам только ужас, нужно лишить

его жизни. И лишить ушей, чтобы его душа не смогла вернуться и пройти

тропой времен в Мире.

Потом вступала Прима:

- Муж мой, дитя не может быть виновно в том, что оно напугано. Убей меня, но

оставь его в живых. Возьми мои уши, но не тронь его.

Затем Прима передала ребенка его отцу, что она и сделала, как и много

правительниц до нее. На этом сама церемония признания ребенка родителями

заканчивалась. Черная коробка, свидетельница произнесенного заносилась в

реестры весовщиков и пастырей, потом записи из нее переписывались слово в

слово, заверялись печатями всех кастырей, и отправлялись на вечное хранение в

монастырь, название и местоположение которого было тайной.

Примы и кастыри теперь должны были отвечать на вопросы, которые

подготавливались в течение всей жизни многими жителями Мира, с

пустяковыми вопросами никто не подходил, осознавая серьезность

происходящего. Те, кому не о чем спрашивать, отправились продолжать

праздник на площади и улицы города. Осталось довольно-таки много народу,

которые образовали некое подобие очереди. Стояли спокойно и тихо, каждый из

просителей был погружен в свои мысли, не мешая соседям. Лентина, Селена и

дети оказались где-то в середине очереди, все еще закутавшись в плащи, хотя

становилось нестерпимо жарко. Господа с шустрыми глазами сновали мимо

очереди, оглядывая быстрыми, почти незаметными взорами каждого просителя.

По обычаю, даже преступник, заслуживший казни, мог задать свой вопрос

Примам в такой день, оставшись неприкосновенным. Но девушки решили на

всякий случай подольше сохранять инкогнито. И, лишь оказавшись почти в

самом начале очереди, скинули свои жаркие одеяния, к тому моменту ставшие

слегка влажными от пота – полдень, жара. Доселе просители равнодушно

стояли друг за другом, вперив взгляд в спину впереди стоящего, и поначалу не

обратили никакого внимания на компанию, снимавшую плащи. Сыскари к тому

моменту уже ушли в хвост очереди. Но стоящему перед девушками полному

невысокому мужчине, похожему на мельника, приспичило отлить, он решил

ненадолго покинуть свое место и, не желая потерять занятую позицию,

повернулся предупредить о том, что он скоро вернется. Открыл уже было рот,

да смог только выдохнуть и ахнуть в изумлении. Прошло уж много лет с тех

пор, как кто-либо видел женщин клана астрономов, о них слагали сказания и

легенды. Мужчины-астрономы были еще живы, некоторые даже полны сил, но

весь Мир понимал, что их клан обречен — мужчины не могли даже смотреть с

вожделением или любовью на женщин не своего клана – не получалось ничего

и все тут, лишь неизбывная тоска сквозила во взглядах обреченных кровников.

Только свои, с печатью астрономовой крови могли быть вторыми их

половинками. А тут – двое, девушки из клана астрономов, воскресшие, во всей

красе, еще и с детьми. Немудрено было так изумиться человеку-мельнику —

перед ним стояли живые легенды — стройные, осанистые, сверкающие этими

самыми их глазищами, и такие нестерпимо прекрасные, что захватывало дух.

Промямлил, что-де скоро придет, и на подламывающихся ногах ушел. И вот уже

пополз шепоток, что в очереди сами астрономши стоят. Слух этот взволновал

люд, всегда жаждущий сенсаций. Долетел шепоток до сыскарей, и вот уже

весовщики на площади. Вот подходят к девушкам, нижайше кланяются и

просят их пожаловать после приема Прима в Тайную канцелярию для

прояснения ситуации. Из очереди-то увести нельзя, слишком заметно и не по

обычаям. Селена хмыкнула, насмешливо сузив глаза — ха, как же – в Тайную, а

потом прямо на блюдечке и к Магистру, а уж он постарается весовщикам глаза

запорошить и уши заштопать. Оставалось лишь надеяться, что потом все будут

заняты другими делами, и ни о какой канцелярии речи уже не будет. Но эти

серенькие господа прилипли и не уходили – стояли, как почетный, пока

почетный, караул.

Селена и Лентина уже начали переглядываться, придумывая, как улизнуть

от этих серых. В очереди пронесся шепоток: «Ди Астрани, кастырь,

кастырь…». От шатра, где расположились Пресветлые, быстрым шагом

приближался кастырь астрономов, желающий посмотреть на своих якобы

кровниц. Подошел и замер от неожиданности, расцветая счастливой улыбкой.

Представился, предложил помощь. Но нет, ему пришлось беседовать со

кровницами тут же — в очереди, потому как девушки не хотели терять свое

место, зная, что очередь сурова и никого потом не пустит и не узнает. Тем более

что оставалось всего ничего — два человека. И девушки наотрез отказались

пройти без очереди, пряча притихших детей за спины. Впереди стоящий, тот,

что первым их узнал, нет-нет да косился на стоящих позади — ему было жутко

любопытно, да еще и главный астроном тут, тоже не каждый день увидишь.

Селена заупрямилась, сказав, что они должны встретиться с Примами сейчас во

что бы то ни стало и именно по обычаю – отстояв очередь. Астроном — Аастр

Нейри Ди Астрани, из южных башен, величайший наблюдатель, по праву

ставший старшиной клана, был еще и неплохим чтецом душ. Эти невесть

откуда появившиеся девы напоминали первых дочерей Аастра — истинная

страсть бурлила под их тонкой прекрасной оболочкой. Обманчиво

равнодушный вид не смог ввести Ди Астрани в заблуждение, скрыть важность

того, что они должны донести до Примов. И это что-то было очень важно.

Кастырь астрономов хотел было откланяться, договорившись о дальнейшем

разговоре, но Лентина, до этого момента молчаливо наблюдавшая за

происходящим, попросила его остаться, сообщив, что и в нем будет

необходимость. Аастр побледнел: если это то, о чем он думает — верно, тогда

Мир ждут страшные перемены. Вот уже за белоснежный полог зашел тот, кто

стоял впереди, а к ним подошел старший офицер караула, который вел записи о

посетителях — кто, какого клана, звания, откуда и вопрос для рассмотрения.

Некоторые просители вопросы не озвучивали на улице, соглашаясь говорить

только с Примами. И такое право было у всех. Но девушки этим правом не

воспользовались. Офицер сосредоточенно писал в своей книге, с каждой

записью поднимая удивленные брови все выше и выше:

1. Дама Селена Виктория де Аастр, клан астрономов, город Турск, с

сыном Торнвальдом де Аастр — клан астрономов и пастырей;

2. Дама Лентина Милена де Аастр, клан астрономов, город Турск, с

сыном Киром де Аастр — клан астрономов и каменщиков;

3. Абрахам де Маар, клан повитух и пастырей, замок фон Мааров, что

вблизи Речного Перекрестка;

4. Марк де Балиа, клан весовщиков, г. Юстига на озере Великий Брон;

5. Мирра Розенпорт, клан купцов, г. Юганск.

Задаваемый вопрос: касательно сообщения от господина астронома

Аастра де Астра из г. Турска, наблюдавшего парад семи звезд и передавшего

ряд цифр «5261347066791432».

У писца в конце лицо вытянулось так, что сильнее и невозможно —

мало того, что делегация столь многочисленна, с ней еще и кастырь астрономов

собственной персоной, да и вопрос, который они хотят задать, собственно и не

вопрос даже, а в конце еще цифры какие-то. Ди Астрани потемнел лицом –

шифр был тот самый, которого со страхом ждали все поколения кастырей

астрономов. Писец зашел за полог, чтобы доложить о просителях, но через

мгновение кубарем выкатился обратно. Присел от страха, зачастил заученно:

- Господ астрономов и их сопровождающих Примы просят пожаловать на

пожалованную им аудиенцию.

Слова давно были заучены наизусть, но вот с такой интонацией сказаны были

впервые. Очередь заволновалась, зашепталась вновь. Селена и Лентина

переглянулись, взяли детей за руки, отправив вперед Вальда с Ди Астрани.

Примам кровью начертано не выказывать эмоций ни при каких катаклизмах, но

и у них в глазах мелькнуло радостное удивление, когда они увидали входящих.

Дети астрономов были невероятной редкостью, как и женщины этого клана, а

тут — входят двое тех и двое этих. Девушки присели в изящном поклоне,

потупили глаза, затаив дыхание. Ди Астрани заговорил первым, прервав

затянувшееся молчание:

- Ваше Пресветлое Величество, позвольте представить вам моих кровниц и их

сопровождение.

Прим согласно кивнул. После представления, глубоко вздохнув – перед долгой

речью, начала Селена — страх выступления был ей неведом и голос не дрожал:

- Ваше Пресветлое Величество, история наша довольно длинна и печальна. И

новости таковы, что несколько часов ожидания уже ничего не изменят. Поэтому,

заботясь об очередниках, которые устроились со своими прошениями,

осмелюсь предложить: перенести слушания остальных граждан Мира на завтра,

либо принять их сегодня, а наш вопрос рассмотреть сегодня последним.

Примы переглянулись, мрачнея, потом заговорила Прима своим звучным,

чистым голосом предложив выслушать присутствующих сейчас же, объявив

остальным о переносе их приема на завтра. Вызванный писец объявил очереди

об этом решении и те, пошептавшись и повозмущавшись, разошлись.

Селена, вновь набрав воздуха, начала свой рассказ с похищения женщин-

кровниц клана, обвиняя вполне конкретного человека в организации и

претворении в жизнь этого мерзкого плана. Потом поведала о похищении детей,

о драконах, виновных в этом, о поездке в Турск и встрече с Аастром,

передавшем те цифры, которые они записали в журнале. Ди Астрани вновь

вздрогнул, услыхав о цифрах, и побледнел, когда убедился в том, что шифр –

тот самый. Рассказ длился долго, полдень успел потемнеть и смениться

сумерками, дневные светила спрятались за горизонт, уступив место своим

нарождающимся ночным собратьям. Дети, поначалу стоявшие рядом с

девушками, устали стоять и, попятившись, уселись на маленький диванчик,

стоявший неподалеку. Для всех детей страх или смущение перед сильными

Мира сего неведом, а этим детям после злоключений, выпавших на их долю, и

вовсе. Мирра даже успела задремать, убаюканная мерным голосом

рассказчицы. Прим приказал принести вечернюю трапезу, что было

незамедлительно выполнено. Ребятишек растормошили и накормили, потом

Прим велел перевезти всю компанию в Пресветлый Дворец и охранять, как

величайшую ценность. Ди Астрани, весь день просидевший вместе с гонцами,

принесшими печальную весть, собрался уходить, чтобы отдать распоряжения

по своему ведомству. Всё, что готовилось так долго, теперь спешило

свершиться. Но Прим, остановивший кастыря, сообщил, что его присутствие

необходимо и далее. От приглашений правителя не отказываются, и Ди Астрани

вместе со всеми отправился во Дворец.

Только вышли из шатра — уже совсем стемнело, вокруг зажгли фонари,

слышен был далекий шум толпы, празднующей появление наследника — как к

начальнику охраны подлетел всадник на взмыленном коне. Вернулся из поездки

Маршалл, за которым хотели посылать, чтобы все верховные кастыри

присутствовали при оглашении печальных, хотя и давно ожидаемых новостей.

На церемонии вместо Маршалла пришлось быть двойнику – чтобы не вносить

излишнюю смуту в умы празднующих. Маршалл, не спешиваясь, пошептался о

чем-то с начальником охраны. Кастырю весовщиков тоже было предложено

проследовать вместе со всеми в зал совещаний. Взгляд Маршалла на

кратчайшее мгновение остекленел – вот оно, началось, не зря нехорошее такое

предчувствие посетило его сегодня. Кастырь окинул взглядом Лентину, Селену

и детей, от этого взгляда у них заледенели руки и ноги. Гонцов отправили всем,

кому положено присутствовать при событиях такой важности. Велено было

также захватить с собой ключи, которые хранились у каждого кастыря.

К тому моменту, когда Прим и его спутники пожаловали во Дворец, в зале

совещаний уже собрались почти все — кастыри кланов повитух, купцов,

каменщиков. Маршалл и Ди Астрани прибыли вместе с ним. Не хватало лишь

Магистра пастырей. Детей, прибывших с девушками-астрономами, хотели

отправить спать, но Селена воспротивилась, сказав, что они прибыли вместе, и

вместе же и уйдут, если кто-то и уснет, то пусть спит в креслах — они

достаточно мягки для тех, кто был в плену у драконов и привык к мягкости

каменного ложа. Услышавшие этот разговор кастыри зашептались — драконы,

драконы... Шепоток скользнул, и затих. Кастырь повитух, узнав вошедшую

Лентину, хотела подойти, но сдержалась, заметив, что та не подает виду о

близком их знакомстве. Прим поднял глаза, оглядывая своих верных

сподвижников, рука об руку с которыми он правил так много лет. В глазах

правителя промелькнула усталость от этих, как теперь показалось, безоблачных

лет несения службы, которые закончатся, конечно же, но ох, как не скоро —

пока царенок вырастет до совершеннолетия и передачи ключей. А может быть,

закончатся эти годы вот-вот уже совсем скоро, когда над Миром падет мрак. И

что именно его правление будет омрачено гибелью, если только в живых

останутся те, кто будет помнить об этом.

Ди Астрани не сводил глаз с кровниц, возникших из ниоткуда. Он

слишком хорошо помнил страшное чувство безысходности, когда женская

половина их клана бесследно пропала. А сейчас — вот они, в плоти и крови,

прекрасные и живые, и юные, такие юные. Разместились в зале совещаний,

дети уселись в глубокие мягкие кресла, чтобы вздремнуть, если в них не будет

надобности, а пока вертели головенками, с любопытством разглядывая

окружающую роскошь. Прим, сидящий во главе стола, рядом с незаметно

присоединившейся Примой, открыл совещание.

- Дорогие друзья, я позволил себе созвать вас, несмотря на столь позднее время.

Мы не можем даже ожидать отсутствующего по непонятной причине Магистра.

Возможно, и я надеюсь на это, он присоединиться к нам позднее. Для начала я

хочу поздравить клан астрономов с появлением своих выживших и столь

прекрасных дочерей. Вести, принесенные нам девушками из клана астрономов,

страшны, хотя мы ожидали их всю историю Мира. Предначертанное начинает

сбываться, и не нам сомневаться в этом. Все уже происходит сейчас и здесь, в

нашем Мире. На Речном перекрестке, в Пещере Ветров обнаружено логово

летающих ящеров, они же драконы, хроновы дети, о которых говорится в

древнем проклятье. Предательство прокралось и в самое сердце каст. Исчезали

бесследно дети. С границ Мира поступили достоверные сведения о параде семи

звезд, который испокон веков был нам обещан, как предупреждение. Но,

небесные праотцы не совсем отвернулись от Зории — вернулись, и вовремя

вернулись дамы Селена и Лентина, которые поведают более полно о том, что я

сейчас сообщил.

Девушки встали и склонились перед высоким собранием, грациозно и не

теряя горделивой осанки. Если и были сомневающиеся в их происхождении –

теперь сомнения пропали, хотя можно было просто посмотреть им в глаза,

сияющие вечным пламенем крови клана. Слово было дано Селене, которая

рассказала то, что знала. Ее рассказ дополнила Лентина. Настал черед детей.

Матушка Фармакопея, которая успела лишь переглянуться с Лентиной,

подозвала Марка, сына весовщиков. Маршалл де Балиа, сидевший все это

время, не поднимая взгляда от полированной поверхности овального стола,

напрягся и посмотрел на мальчика со странным выражением. Повитуха обняла

мальчика:

- Уважаемое собрание! Этот мальчик, сын клана справедливых весовщиков, чье

происхождение подтверждает его регистрация в свитках и три дееспособных

астронома, имеет честь сообщить нам имена, - тут кастырь замешкалась, увидав

открывающиеся двери. Вошел Магистр и его свита, закутанная в серые

капюшоны, которые быстро рассредоточились по комнате. Глава клана

пастырей начал что-то говорить, принося извинения за опоздание, случившееся

не по его вине. И тут он словно споткнулся, почувствовав напряженную

атмосферу в комнате. Оглядевшись, заметил присутствие посторонних на

сверхсекретном Совете глав кланов. Одна из присутствующих казалась смутно

знакомой. Вгляделся пристальнее, и словно его ударили под дых — время

исчезло: любовь, желание, ненависть, тоска по несбывшемуся, опасение быть

разоблаченным и ощущение того, что он опоздал — всколыхнулись в странном

смешении в его сердце, и он замер. Замер от противоречивых чувств: счастья,

что она все-таки жива и ненависти, что она все-таки жива. Селена, заметив

жадный взгляд своего смертельного врага, просто остолбенела от злорадной

радости, что и он до сих пор жив, она своими собственными руками сможет

покарать его за все то, что он совершил. Несколько коротких секунд длился этот

безмолвный поединок взглядов, который никем не был замечен, или почти

никем — Примы и Ди Астрани почувствовали, что и без того сгустившаяся

атмосфера в зале стала еще более напряженной. Воздух словно стал тягучим.

Потом взгляды расцепились, и Селена опустила глаза, опасаясь за своих

спутников. Мать Оливия вновь начала:

- Теперь, когда все, кто несет ответственность за спокойное существование

Мира, в сборе, я хотела бы продолжить. Этим детям есть, что рассказать, я не

слышала рассказа полностью, но знаю, что имена драконов известны этим

маленьким и таким отважным странникам. Все мы знаем, что весовщики не

могут лгать, поэтому я прошу этого мальчика назвать эти имена и описать тех, с

кем им суждено было столкнуться.

Марк выпрямился во весь свой росточек, щеки заполыхали румянцем, но

говорил твердо, лишь голос иногда дрожал и немного срывался от волнения:

- Я Марк де Балиа, сын клана справедливых весовщиков, торжественно клянусь

в правдивости рассказа моего и моих спутников. Я и еще вот Кир, Вальд, Эйб и

Мирра — мы остались в живых, а еще много ребят погибло — сожрали эти

драконы. Мы спаслись благодаря Киру и Вальду, которые придумали, как

сбежать из Пещеры Ветров, и потому что встретили Селену и Лентину, они

искали своих сыновей. Драконов было сначала пять, а иногда прилетали еще

два. А самый страшный был тот дядька — он без кожи, черная борода, глаза, в

которых горит костер, и волосы, которые тоже горят. Драконы все были разные.

Одна из них, ее звали Тайамант, была самой страшной и подлой, она всегда

орала на нас. Эта Тайамант иногда выходила, как тетя, - тут мальчик замялся, -

Только она была голая. Совсем голая. Когда она становилась драконом, она

была будто бы из блестящего металла какого, на голове три рога, растущие

назад, чешуи большущие, некоторые с меня ростом даже. Еще был Вальтер —

он самый смешной, очень толстый, мы всегда удивлялись, как он летать может.

Он жрал все время всякую гадость — все, что попадалось — лягушек всяких,

ящериц, змей, тараканов. У него рога тоненькие, больше на брови похожие и

пасть противная — она огромнющая и кажется, что у него зубы растут по всему

рту, а сам будто бы из клочьев тумана сделан, только туман темный и густой.

Был еще Архобал — зеленый такой, у него под шеей такие штуки растут, как у

рыб плавники, только они, наверное, твердые, на голове один рог большой, а

остальные — маленькие, их много-много, и на спине растут, борода из каких-то

зеленых противных штук растет, и гребень такой широкий на спине и по хвосту.

Он самый трусливый и все время ноет. Я его лучше всех рассмотрел, потому

что мне на нем лететь пришлось, когда мы в Пещеру Ветров перебирались. А,

еще были Морган, он грустный — у него шерсть серая на голове и спине растет,

сверху на голове череп с тремя рогами такими, вот как у коз бывают, назад

загнутые. И был Айс — этот все высматривал, ходил, разглядывал — у него

тоже шерсть росла, а рога, целых пять штук, вперед торчат, а сам он такой

странный, будто бы из куска льда сделан. Иногда я его кишки видел, он

просвечивал, от него веяло холодом — всегда, даже когда он был зол, и

выдыхал он холод — замораживал все, что ему попадалось. А со страшным

господином, Эйб сказал, что его Хрон зовут, прилетали еще двое. Один был

похож на огромадную летучую мышь — у него на голове были как бы уши, они

с рогами срослись, а рогов пять, он такой весь черный. Второй, который

прилетал, он был красный, как огонь — у него клыки или рога маленькие росли

и вокруг глаз, и под челюстями, а четыре рога больших, почти прямых, торчали

назад. Этих мы не знали, какие они. Но я слышал, как их звали — одного —

Киар, другого — Фрам.

Мальчик протараторил свои сведения со всей детской

непосредственностью его возраста и с такими подробностями, которые

свидетельствовали, каким он станет впоследствии весовщиком. Как только он

произнес имена последних драконов, поднялся гвалт и крик — Магистр и

Маршалл, в два голоса вскричали, что словам этого мальчишки и его спутников

нет никакой веры, откуда они взялись, зачем переполох поднимают, надо бы их

всех в Тайную канцелярию на дознание. Прим молча смотрел на тех, кто клялся

защищать жизни и умы мирян, и глаза его закрыл зеркальный блеск, который не

позволял никому, кроме Примы, проникнуть в его мысли. Правители стояли,

печальные и молчаливые.

Стихли крики Маршалла и Магистра, обвиняющие и гневные. Кастыри и

гости на Совете во все глаза смотрели на Маршалла и Магистра. Превращение

началось — оно было быстрым, поэтому еще более болезненным — быстро

увеличивающийся скелет сдавливал и растягивал плоть, изменяющиеся кости

черепа взрывали мозг. Зал заседаний был огромен — в нем проходили приемы

послов из Диких земель, которые являлись к правителям Мира со всей

возможной пышностью, поэтому даже появившиеся драконы не смогли

навредить замку – но заняли большую часть зала. Кастыри молчали,

оглушенные произошедшим. Все случилось так быстро, что никто не успел и

пикнуть. Вот только что стояли тут уважаемые граждане Мира, великие воины

и правители кланов, а вот уже расправляют крылья монстрообразные ящеры,

которые так похожи на тех, которых только что описывал маленький весовщик.

Ящеры были велики и ужасны, от них исходил смрад — завоняло тухлой рыбой

и затхлыми темными комнатами, ужасом ночных кошмаров, заплесневевшим

хлебом, прокисшим вином, несбывшимися надеждами и отхожим местом.

Оборотни озирались вокруг, злобно поводя глазищами. И вот, наконец, они

увидели свою цель – беглецов, которые выдали их тайну и их мамаш, что

встали перед испуганными детьми, стараясь прикрыть их собой. Черный Киар,

выбрав своей жертвой Селену, неловко подскочил к ней –для полета места было

все-таки маловато – процарапав в каменных плитах пола глубокие трещины, и

рыкнул на нее, выпустив струю пламени, которое подожгло все, что могло

гореть и попало на линию огня. В момент, когда воспламенился диван, дети

успели одним прыжком соскочить с него и спрятаться за колонной, куда их

увлекла Лентина. Селена же, не успев ничего предпринять, осталась там, где

стояла. Никто не успел ничего сделать – слишком быстро все происходило.

Совет, Примы и охрана остолбенели от горя и предчувствия непоправимости.

Но рассеялся дым, улетучившись через дымоход камина, притухло пламя,

которому нечего было более пожирать, и по залу пронесся вздох изумления. В

зале запахло гарью, раскаленным металлом, стало невыносимо душно.

Драконы, стуча когтями, подступали к людям все ближе. Фрам пошел к

колонне, за которой прятались дети. Киар отправился к Селене, которая стояла

рядом с тлеющим диванчиком, жива и невредима. Из ниоткуда раздался раскат

грома, загрохотал смех, и послышался низкий голос, произнесший:

- Киар, Фрам, не перестарайтесь! Не время еще и не в ваших силах совладать с

Селеной-воительницей! Я не отдавал приказа убить пленников, которых вам

оставил! Если вы их упустили, то они заслужили это! Возвращайтесь ко мне,

дети мои. Там вам не рады!

Драконы поднялись в воздух с ужасающим рыком, как только смогли

расправить крылья, с которых еще сочилась кровь и гнойная слизь. Взмыли

вверх и, пробив стеклянную крышу, расписанную великими мастерами так

искусно, что днем она казалась похожей на ночной небосвод, а ночью светилась

дневным светом, исчезли в темной вышине, став невидимыми. Осколки,

упавшие вниз, вонзились в столешницу со страшной силой, подрагивая от

чрезмерной силы, переполнявшей их. Дети, спрятавшиеся за колонной, дружно

вздрогнули, увидав зазубренные острия.

Прим заговорил первым, помолчав некоторое время, чтобы

присутствующие пришли в себя от шока. Вызвал для начала охрану, велев

прибрать в зале. С помощью слуг перевел присутствующих в другое

помещение. Здесь хранились дубликаты ключей кастырей. Даже находясь здесь,

никто не смог бы найти ключи. Само пребывание в этой небольшой

прямоугольной зале, стены которой были обшиты драгоценными панелями из

редких пород деревьев, стол богато инкрустирован — придавая сходство со

шкатулкой для драгоценностей – стало неожиданностью для всех, приятной

неожиданностью, после пережитого. В этой комнате отступали печали, стихало

горе, и успокаивались сердца. Селену обступили дети, недоверчиво и

осторожно касаясь ее, выжившую в драконьем пламени. Лентина, подошла к

кровнице, сузила глаза:

- Это точно ты? Где мы с тобой встретились?

- Лентина, мы встретились возле замка Мааров, когда пришли за нашими

мальчиками.

Лентина облегченно вздохнула. Теперь уже зашумели все, переживая

случившееся. Принесенные напитки взбодрили, укрепили дух кастырей и их

гостей. Совещание продолжалось, слишком многое стояло на кону, чтобы

откладывать обсуждение. Прим, печально усмехнувшись, спросил, нет ли еще

каких сюрпризов у кастырей. Ответом была тишина. Прим продолжал:

- Отчего случилось превращение?

Ди Астрани приподнялся:

- Я предполагаю, что мальчик назвал тайные имена, которые и заставили

принять монстров их настоящий облик.

- Возможно, вы правы. Чем нас еще удивят наши гости? Какие тайны вы

принесли нам?

Теперь поднялся Вальд, подталкиваемый своей матерью:

- Ваши Пресветлые величества! Уважаемые господа кастыри! Я, Торнвальд

Виктор де Аастр, по крови матери, которую лишь единственную я признаю

своей родительницей, рожденный астрономом, совершил такой поступок. Я не

знаю, правильно ли я поступил, и прошу рассудить меня. Мать всегда учила

меня, что брать чужое нехорошо. Но вот драконы — они нас тоже без спроса

забирали, и никто из тех, кого они съели, не разрешал им себя жевать. Поэтому

я позволил себе забрать у этих ящериц вот это.

И с этими словами вывалил на стол шесть ключей, отливающих пламенем

полуденных светил. Ключи казались одинаковыми, но лишь с первого взгляда

— кастыри узнали всякий свой ключ. Вторично онемело высокое собрание.

Прим подошел к мальчику и обнял его. Вальд посмотрел на мать, едва

сдерживая довольную ухмылку. Селена стояла и не знала — то ли отлупить

свое шкодливое чадо, то ли расцеловать. Слово взяла мать Оливия:

- Я не знаю, что мне и сказать. Я ожидала, что придут две зрелые девы-

воительницы. А увидела юных и мудрых, которые привели к нам целое храброе

войско, в котором каждый воин — избранный. Госпожа Лентина знает, что это

за ключи и почему они так важны, и знает, к чему подходит каждый из этих

ключей. Веками передавались эти металлические предметы от поколения

кастырей к поколению, уже и забылось их истинное предназначение. Но она

знала, до поры сама того не ведая, об их предназначении, и мы, повитухи,

хранящие все поведанные секреты. С появлением этих храбрых девушек и

ребятишек у нас появляется надежда на то, что мы все-таки сможем выпутаться

живыми из истории с древним проклятием. Госпожа Лентина – живая схема

того, как мы можем спасти Мир, и теперь у нас есть дети и ключи. Ее память

хранит то, что мы должны извлечь. И медлить долго – себе же хуже.

Ливейро Стоун, нынешний кастырь каменщиков, поинтересовался:

- А как же кланы пастырей и весовщиков, которые теперь остались без

кастырей?

А Януар Голдман, представляющий интересы купцов, спросил:

- Ключей же должно быть семь? Седьмой ключ отсутствует? И мой ключ —

ключ купцов, лежит у меня в потаенном, надежном месте. Откуда тогда эти?

Всем ответил Прим:

- Час уже поздний и наше юное воинство, хоть и очень храброе, очень устало с

дороги после всех подвигов. Поэтому предлагают вынести такие решения:

1. Мать Оливия, Ди Астрани и г-жа Лентина удаляются для извлечения

информации;

2. Селена и дети переходят под попечение Примы и отправляются отдыхать;

3. Господин Голдман занимается подбором кандидатур кастырей на

освободившиеся должности в связи со своей необычайной осведомленностью и

умением вести переговоры. Списки кандидатов должны быть готовы к утру;

4. Юным героям и их прекрасным спутницам открыт неограниченный кредит из

государственной казны.

И по поводу ключей. Ключи похищены из этой самой комнаты, в которой мы

сейчас находимся, похищены из-под замка, который должен был отпереть тот

самый шифр, что доставлен нам из Турска. Седьмой ключ — это ключ Примов,

который я храню отдельно, оба экземпляра. Поэтому бывшим Маршаллу и

Магистру не удалось их похитить. И их ключи каст, скорее всего, находятся там,

где они проживали. Необходимо найти их и вернуть сюда. Вопросы?

Вопросов не было. Все засобирались по назначенным заданиям. Но Прим вновь

удивил собрание. Первому сыну бога не к лицу прикасаться к обычным людям,

даже если они являются потомками небожителей. Прим подошел к Селене,

низко склонился и поцеловал ей руку, потом церемония повторилась с

Лентиной. Глаза Примы вспыхнули и увлажнились от нахлынувших чувств.

Ребятишек Прим просто сгреб всех и обнял. Прима была сердцем –

сосредоточием всех эмоций и чувств Мира, Прим — его головой, мозгом и

логикой. Но в этот момент казалось, что они поменялись. Пресветлый был

счастлив, обнимая ошалевших от происходящего детей. Потом, величественно

кивнув присутствующим, покинул комнату. Прима, загадочно улыбаясь,

отправилась следом, сопровождаемая порученными ей гостями.

Все, кому было что-то поручено, разошлись исполнять. Остальные отправились

отдыхать. Селена, кивнув Лентине, вела сонного Кира за Примой, которая

показывала им путь. В Зале заседаний уборку почти закончили, даже

стеклянную крышу восстановили подоспевшие каменщики, нужно лишь потом

заново расписать ее. Замок затихал, готовясь использовать оставшиеся ночные

часы для сна.

Глава 3.

В Блангорре.

Кастырь купеческого клана, Януар Голдман, был ярчайшим

представителем своей крови. Коренастый, невысокий, всегда сутулящийся,

шапка волос цвета соли с перцем, навечно скрутившихся в мелкие кудри,

мясистый нос, полноватые губы, всегда улыбающиеся собеседнику. Известен

своей неподкупной честностью, вернейшим глазомером — навскидку знал,

сколько и какого качества товар лежит перед ним, с ходу мог определить и цену.

Януар никогда не мечтал быть доверенным лицом своего клана и представлять

его интересы в правительстве, с детства бредил путешествиями в далекие миры

и установлением дружеских контактов с иноземцами. Но, человек

предполагает... За кристальную честность и мастерство кровники избрали его

верховным кастырем. О чем клан купцов никогда не сожалел.

Этой темной ночью г-н Голдман добрался до своей резиденции в глубокой

задумчивости. В безотказной памяти крутились имена, звания, проступки —

вспоминаемые кандидатуры тщательно рассматривались со всех сторон. К тому

моменту, когда купец переступил порог, в уме уже выстроился список тех, кто

может стать верховными кастырями для своих кровников. Каста купцов не

гналась за внешним лоском и поэтому не строила Дворцов Торга. Главы каст

жили и управляли в обычных Торговых домах, в которых днем шла бойкая

торговля. Кастырь общался с желающими попасть к нему на прием в

небольшом, хотя и украшенном всяческими редкостями, кабинете, что

располагался на самом верхнем этаже. На входе стояли два дюжих охранника,

которые препятствовали вход нежелательным лицам. За всю историю Мира на

купцов не было покушений, по крайней мере, до недавнего времени — они

могли договориться, наверное, даже с Хроном, но бывали назойливые господа,

от которых лучше отгородиться. После окончания дневной торговли, Торговый

дом превращался в жилье для кастыря, и другие двое амбалов охраняли его

раздумья и сон.

Голдман прошел в свои покои, приготовил большую кружку кафэо

покрепче — предстояло работать остаток ночи, чтобы взвесить все кандидатуры

и написать всем избранным приглашения проследовать в Блангорру — а поутру

отправить приготовленное Приму. Да, еще может понадобиться его присутствие

на Совете кастырей — неизвестно, какие сведения добудет неутомимая

повитуха. Взбодрившись, Януар, взял кипу чистых листов и на каждого

кандидата составил преподробнейшую характеристику. Пальцы, привыкшие к

письму за долгие годы переписки с иноземцами, проворно управлялись с пером

— без ошибок, помарок и исправлений. Купец всегда писал сразу набело —

экономя дорогую, даже по купеческим меркам, бумагу, экономя свое время и

просто уже по привычке.

Список получился внушительный, пересортировал еще на раз и решил, что

после теперь может предоставить троих кандидатов на пост Маршалла и двоих

— Магистра. Итак, в кастыри весовщиков претендовали: от южан — Северн де

Балиа, с Севера — Димир де Балиа, на Западе – Мург де Балиа. Все трое —

истинные весовщики — спокойные, неподкупные следопыты, соответствующие

каждой букве Кодекса Веса, с их потрясающим чутьем, обонянием, слухом и

зрением. И определить самого достойного можно будет тогда, когда они

доберутся до столицы. На пост Магистра кандидатов было меньше — пастыри

редко принимали участие в торговых сделках и жили своей тайной жизнью,

редко вступая в близкие отношения с мирянами, будь то кровники других

кланов или свободнорожденные, поэтому информации было мало. Двоих

подходящих на высокий пост купец все же вспомнил. Первый – отец Юлиан

Благовест из города Юстига, что на берегу Великого Брона; второй – отец Георг

Стилом с берегов Большого океана из цветущего города Зордань. Всем

выбранным купец написал на своей именной бумаге приглашения пожаловать в

Пресветлый дворец не позднее, чем через три дня после получения письма, по

прошествии же оных дней – могут не беспокоиться. Купцы, исколесившие весь

Мир, знали, сколько времени требуется на дорогу из того или иного пункта.

Ночной полумрак медленно становился не таким густым и плотным, предвещая

скорое наступление рассвета. Купец сложил приготовленные для отправки

бумаги в специальное отделение для почты, чтобы пришедшие вскоре собратья

немедленно переслали их адресатам. Для Прима был составлен подробнейший

доклад, в котором описывались кандидаты, и умозаключения, которые привели

его к такому выбору. Идти в спальню было уже поздно, кафэо действовать

перестало, поэтому уставший донельзя купец примостился тут же в кабинете на

диванчике и моментально уснул, не раздеваясь. Его не разбудил гул голосов,

доносящийся снизу из торговых рядов, он крепко спал, и снились ему всякие

сумбурности, не связанные друг с другом — лишь пугающий свет — багрово-

черный сводил с ума, заставляя беспокойно метаться, обливаясь потом, в

желании проснуться. И, когда его первый посетитель постучал в двери, г-н

Януар с вздохом облегчения открыл глаза. Посетителем оказался курьер от

Пресветлого, явившийся за бумагами. Кастырь купцов извинился, ненадолго

зашел в личную комнатку, находящуюся за неприметной дверцей — там была

кухня, небольшая ванная и туалет. Привел себя в более-менее приличный вид,

вышел, вновь извинился за ожидание, вручил требуемое и распрощался с

курьером. После этого поставленную задачу можно было считать выполненной

и заняться своими неотложными делами. Купец потянулся, с удовольствием

слушая, как захрустели, расправляясь, усталые руки-ноги и решил позволить

себе немного личного времени. Выглянул за дверь, попросил принести завтрак

через минут сорок, а до того времени никого не пускать, перенести приемное

время на часок позднее.

Остаток ночи был более чем напряженным и для троицы, отправившейся

в Храм повитух, чтобы добыть сведения, скрытые в голове Лентины. Прибыв в

храм, мать Оливия распорядилась прислать чертежника, писца, приготовить

кафэо и не тревожить до особых распоряжений. Запершись в ее личном крыле

— повитухи не имели личных жилищ, обеспечивались покоями в храмах, в

которых трудились — очень удобно, всегда можно быстро прибыть на работу.

Семьи их селились с ними — обязательное условие брачного контракта повитух

— не покидать храмового жилья. Выходили замуж в основном за

свободнокровных — их кровь лишь усиливала мастерство и кастовые навыки.

Мать Оливия пережила своего супруга, и Вита не послала ей детей,

благословив заботиться обо всех мирянах. Повитуха без единой жалобы

приняла такую жизнь. И назначение ее верховным кастырем было

закономерным — она выходила всех рожениц, что попадали к ней, родившиеся

младенцы выживали и вырастали крепкими и сильными, а те, кто умирал на ее

руках от неизлечимых болезней или старости, благословляли ее и уходили с

умиротворенной улыбкой на устах, победив боль. Казалось, что одно лишь ее

присутствие отгоняет Безумие и Боль, посланниц Хрона. У матушки Оливии

были потрясающие руки — она могла, лишь прикоснувшись к больному,

обнаружить больной орган без всяких анализов, пол ребенка определяла, едва

взглянув на раздувшийся живот. Операции она обычно делала с повязкой на

глазах. Принимая ключ касты, она отчетливо проговорила слова клятвы:

«Клянусь матерью Витой исполнять честно свои обязанности, воздерживаясь от

причинения страждущим всякого вреда и несправедливости. Я не дам никому

просимого смертельного средства и не покажу пути для подобного замысла. В

какой бы дом я ни вошла, я войду туда для пользы больного, будучи далека от

всякого намеренного, неправедного и пагубного. Что бы при лечении — а также

и без лечения — я ни увидела или ни услышала касательно жизни людской из

того, что не следует когда-либо разглашать, я умолчу о том, считая подобные

вещи тайной. Клянусь проявлять высочайшее уважение к жизни человека, быть

милосердной и не причинять своими действиями вреда — как умышленного,

так и непредумышленного ».#( Примечание: основано на клятве Гиппократа).

Кроме всего вышеперечисленного, мать Оливия обладала еще и очень

развитыми навыками, позволяющими вводить человека в глубокий сон, в

котором он не чувствовал боли, и мог вспомнить или забыть то, что ему было

сказано когда-то.

Ди Астрани должен был следить за состоянием девушки в процессе

выполнения процедуры. Повитуха села неподалеку на стул со спинкой — она

была уже немолода и, спасая жизни других, частенько забывала позаботиться о

себе. Прикрыла рукой утомленные за долгий день глаза, потом заговорила:

- Я слышала о твоем пути – через что вам пришлось пройти, это просто

немыслимо. Теперь все вы, вернувшиеся, знаете, на что способны. Лентина,

доченька, ты снова должна мне довериться. Ложись, расслабься и выполняй мои

указания как можно точнее.

Девушка подчинилась без расспросов — Аастр, помнится, тоже говорил, что ее

вновь подвергнут процедуре извлечения того, что было заложено. Голос Аастра

слышался так ясно и отчетливо — словно он тоже был здесь, хотя вся поездка в

Турск и та тоска, которая сопутствовала ей, уже начали изглаживаться из

памяти, затмеваемые безмерной радостью обретения пропавших детей. Мать

Оливия продолжила:

- Закрой глаза. Руки положи вдоль тела, ладонями вверх. Представь, что твое

сознание перемещается в твои ноги. Ноги покрывает одеяло — красное одеяло

из Прогали, легкое, теплое и пушистое. Одеяло давит тебе на ноги, и ты не

можешь их поднять. Я буду считать до семи и когда закончу, ты уснешь и

сможешь ответить на те вопросы, которые я буду задавать. Один, два, три ...

На «трех» Лентина отключилась и не слышала далее ничего, уснув так крепко,

как уже давно не спала – с детства, наверное. Мать Оливия начала говорить:

- Давай вернемся в то время, когда ты жила с родителями, и каждый день был

наполнен открытиями. Твоя мать еще жива. Я и она стоим рядом. Мы зовем

тебя в дом, ты бежишь к нам из сада. Твои волосы заплетены в смешные

косички, на бегу они легонько ударяют тебя по плечам, солнечный свет слепит

твои глаза и тебе приходится щуриться, чтобы увидеть нас отчетливо. Ты

подходишь к дому — пахнет свежим хлебом, озером. Ты собирала персики и

несешь корзинку с плодами в руках. Ты отдаешь корзинку матери, и мы с тобой

идем в дом.

Лентина лежала, не шелохнувшись, как ей было приказано, но щеки были

мокры от льющихся безостановочно слез — такие воспоминания хранятся в

самых глубинах памяти, как редкая драгоценность. Они достаются из этих

глубин изредка, когда никто не может подсмотреть, как усилиями памяти ты

воскрешаешь тех, кто любил тебя, и кого любила ты. Вспоминая те светлые

времена, когда все, казалось, будет прекрасно, когда ты думаешь, что это

счастье будет продолжаться вечность — и запах свежего хлеба, и

прикосновение бархатистых персиков, и ласковые руки тех, кого уже не

вернешь никогда...

Впрочем, понимая причину слез, мать Оливия даже не пыталась остановить их,

процедуре они не мешали, а девушке лишь на пользу пойдет встретиться с

дорогими ее сердцу воспоминаниями перед непосильной работой, которая ей

еще предстоит. А пока лились слезы, Лентина заговорила, спокойно диктуя то,

что ей вложили в память в далекой-далекой безоблачной юности. Она

рассказала со всеми подробностями о потайных спусках, которые приводят

ищущих и знающих к семи башням Мира, сооруженных для борьбы с давно

ожидаемой катастрофой. Предки мирян, чья кровь носила божественные

печати, не сидели, сложа руки, заранее зная, что им предстоит пережить.

Каждый клан вложил душу и сердце в эту борьбу. Каменщики построили

башни, купцы дали денег, пастыри вдохновляли в трудные годы, когда руки

просто опускались. Повитухи приветствовали рождающихся и лечили

страждущих, помогая уходить без боли умирающим, весовщики охраняли

покой разумов, астрономы стали сторожевыми псами времени и звезд, и в силу

своих способностей, хранителями точного времени. Прим, несущий

божественные знания из самой глубины веков, хранил ключи. Ключи к

механизмам обороны — придуманные повитухами, переходили от одного к

другому самому яркому представителю касты, который становился

предводителем — верховным кастырем своих кровников. У Прима хранились

лишь дубликаты ключей. При замене верховного кастыря вступающий в права

кандидат привозил ключ для подтверждения смены и проверки идентичности,

присягал на верность и посвящался в кастыри, так и не узнав, зачем служит этот

ключ — символ, и не более того. Да и зачем лишний раз приносить кому-то

лишние печали от знаний, которые то ли пригодятся, то ли нет.

Странное и страшное это было зрелище — Лентина с остановившимися

глазами, невидяще уставившись на пламя светильника, с мокрым от пролитых

слез лицом, сосредоточенно чертила планы потайных ходов, схемы секретного

оружия, порядок его запуска и применения, ни разу не проведя неверной линии,

не ошибаясь ни в едином знаке. Ее недавняя попытка изобразить то же самое в

Турске пошла на пользу, схемы стали более подробными, линии – уверенными и

точными. Накопился уже целый ворох бумаг, которые громоздились на столе,

лежали под ним, а девушка рисовала, чертила и писала без остановки. И вот

последняя буква описания была запечатлена, и она упала бы без сил на

ворсистый серый ковер, если бы Ди Астрани не успел ее подхватить. Он всю

ночь просидел настороже, следя, чтобы одной из его новоявленных любимиц не

нанесли вреда — самого малейшего даже в этом благословенном приюте. Мать

Оливия, глядя на него, усмехнулась, с нежностью глядя на кастыря астрономов:

- Из тебя получился бы замечательный отец. Жаль, что не пришлось. А сейчас

— положи ее на лежанку, мне нужно закончить процедуру.

Кастырь отошел, и повитуха подошла к девушке, взяла ее руку, легонько сжала

прохладные пальцы, перемазанные чернилами:

- Сейчас я досчитаю до семи, и ты проснешься, исполненная сил, отдохнувшая.

Образы, дорогие твоему сердцу, останутся живыми перед твоим внутренним

оком, а горечь уйдет. Ты все совершила правильно. Раз, два, три...

Повитуха досчитала до семи — но девушка никак не прореагировала. Мать

Оливия насторожилась — такое случалось, но очень редко. Что-то или кто-то

пытался вмешаться в процедуру — с хорошей или плохой целью — неважно,

потому что любое вмешательство могло оказать непоправимый вред тому, кто

находился в стране снов. Мать Оливия велела Ди Астрани держать девушку за

руки как можно крепче, чтобы она не причинила себе вреда. Началась

процедура возвращения сознания, которая иногда могла приводить к странным

последствиям — возвращенные не помнили себя, иногда теряли способность

разговаривать, некоторые становились буйными и неконтролируемыми и при

любом удобном случае стремились размозжить голову – много странностей

происходило в таких случаях. Говорили, что их души похищал Хрон. Мать

Оливия достала из шкафчика, закрытого на несколько замков, жидкость в

темном пузырьке, смочила тампон — по комнате распространился жгуче-

терпкий аромат, смутно напоминающий о цветущих горных лугах. Смочила

виски, протерла девушке руки от плеч и до кончиков пальцев, склонилась

низко-низко над гладким лбом и забормотала какие-то свои мольбы-просьбы —

быстро-быстро и невнятно. Потом снова начала отсчет: один, два, три. На трех

время словно остановилось — неподалеку роженица, кричавшая с самого

начала процедуры, снова начала свои рыдания, и крик ее замер на одном звуке;

капли воды, скапывающие с мокрого полотенца, брошенного у изголовья

кровати, замедлились и остановились, остановившись в воздухе. Над девушкой

затемнели багрово-черные тени.

Спящая Лентина видела себя бегущей по приозерным лугам, среди остро

благоухающего разнотравья. Надвигающиеся тучи не пугали — сезон дождей

еще не начался, так что, если и польет, то ненадолго. Девочка добежала до

огромного дерева, росшего возле самой воды. Присела у его корней, начав

сооружать сокровищницу — это была одна из ее любимых игр — выкопать в

укромном месте ямку, сложить туда красивые камешки, лепестки, мелкие

стёклышки — все, что имело ценность и особую красоту в глазах ребенка;

потом это накрывалось стекляшкой побольше, желательно цветной.

Старательно закапывалось и, через несколько дней можно было раскопать

аккуратное окошечко и рассматривать свои сокровища, которые теперь

становились совершенно другими: таинственными, приобретающими вид

настоящих ценностей, зарытых давно для сохранности от злыдней. Злыдней

тогда Лентина видела очень мало за свою коротенькую счастливую жизнь, но

слышала о них предостаточно, когда помогала на кухне, где любили посудачить

о всяких таких нехорошестях...

Потом Лентина начала падать в темную бездну. Ей лет пять, она

умудрилась свалиться со старой яблони в колодец, который был старше

растущих в саду деревьев, края обваливались, а садовник забыл закрыть

крышку. Воды в колодце уже почти не было, туда, во влажную темноту,

пахнущую мхом и плесенью, сбрасывались ветки, сорная трава, камни.

Срезанные ветки и спасли Лентину — они спружинили и не позволили ей со

всего маху удариться о камни на дне. Падая, она кричала, что есть мочи —

звонко, почти срываясь на визг от ужаса. На эти вопли сбежались все, кто тогда

был рядом. Перепуганный отец спустился с крыши в неурочный час, прервав

дневные наблюдения, что ранее не случалось никогда...

Падение в темноту остановилось, она увидела себя сидящей — той же

маленькой пятилетней девочкой, которая зарывала свои сокровища на берегу

озера и однажды упала в колодец, но видя себя словно со стороны, зная, что она

– взрослая женщина. Она сидела на пушистом облаке и болтала ногами, не

опасаясь сорваться вниз, и не боясь рядом сидящего — темнобородого, с лицом

и телом трупа, который был обожжен, а потом утоплен — такого странного

цвета была у него кожа. Она нисколько его не боялась, с детской

непосредственностью задавала множество вопросов, которые только успевали

приходить на ум, и срывались тут же с языка:

- Куда деваются дохлые жуки? А откуда берется рыба? И ветер когда перестает

дуть, куда пропадают качания деревьев? А кто ты такой? Кто такие драконы?

Почему ты молчишь? Мои сокровища, которые я зарыла под деревом, их потом

найдут?..

Темный человек молчал и лишь покачивал всклокоченной головой. Так

продолжалось вечность – вопросы не иссякали, но и ответов не было, а от этого

любопытство лишь набирало силу. Вопросы становились совсем нелогичными,

гримаса легкого недоумения на полуразложившемся лице сменилась

негодованием, потом с раздраженным воплем: «Нет, ну я не могу так

работать!», темный человек сорвался с облака и пропал в тумане. Облако и

туман перестали быть белыми и начали темнеть в грозовом свете, исходящем от

одной-единственной темной тучи, которая постепенно заполняла все

пространство сна. Лентина вскрикнула и вновь начала падать, но теперь было

страшнее, чем тогда, в детстве — скорость падения была поистине ужасающей

и приближающаяся равнина означала неминуемую смерть. Сковывающий страх

заставлял цепенеть, не пытаясь спастись. Сквозь муть и туман, проносящиеся

мимо, она услышала слабый голос: «Три, четыре, пять, шесть, семь —

просыпайся. Ты можешь вернуться, тут тебя ждут, ждут друзья, которые

помогут. Возвращайся...». Голос, сначала слышавшийся едва-едва, теперь

грохотал, перекрывая вой разыгравшегося урагана, заполняя пространство.

Лентина вдохнула последний раз воздух своего ускользающего детства и

проснулась. Сначала попыталась резко сесть, но обнаружила, что ее руки

крепко стиснуты кем-то. Начала отбиваться от этих оков, очнулась уже

окончательно. Мокрые ресницы затрепетали, и она открыла глаза. Увидела Ди

Астрани, бледного до серости, мать Оливию, у которой от усталости

подрагивали руки. Выдохнула и села:

- Получилось? Я сделала, то, что должна была?

Повитуха прижала дрожащие руки к покрасневшим глазам, пытаясь скрыть

поток слез:

- Девочка моя, мы тебя едва не потеряли. Прости, прости меня. Тогда, давно, я,

наверное, ошиблась, посчитав тебя достаточно сильной для этого бремени, -

повитуха прижала ничего не понимающую девушку к себе. Лентина начала

вырываться, оскорбленная недоверием:

- Ха! Почему это я недостаточно сильная? Что ты, запертая среди своих

больных-рожениц-младенцев и лекарств, знаешь о моей силе? Я смогла выжить

там, куда вы меня отправили, я смогла выжить после того, как родила не совсем

обычного ребенка, которого твои сестры посчитали клумбой, которая сможет

лишь есть, спать и испражняться, я смогла выжить после того, как узнала

истинное лицо того, за кого вышла замуж. В конце концов, я еще маленькой

девчушкой смогла выжить там, где никто не смог! И в этом сне — он не мой

сон, он навеян твоим мастерством, я смогла заставить уйти того, кого ты

боишься так, что не всегда можешь даже назвать его имя!

Капли воды, наконец, упали на пол, растекались, собираясь в небольшую

лужицу. Роженица, кричавшая за стеной, благополучно разрешилась от

бремени, и ее вопли сменил писк новорожденного.

Лентина огляделась по сторонам, не узнавая место, где находилась, потом

быстро-быстро заморгала. Спустила ноги с кушетки, исподлобья поглядывая то

на повитуху, то на астронома:

- Простите меня, я не хотела говорить всего этого, - начала вставать и упала на

пол, потеряв сознание, чудом избежав удара головой о край кушетки.

Кастыри вскочили, одновременно приблизившись к упавшей девушке.

Она была без сознания, дышала часто-часто и сомкнутые веки трепетали,

силясь открыться. Вроде бы придя в себя, Лентина открыла глаза, Ди Астрани

облегченно вздохнул, но, всмотревшись в побледневшее лицо девушки,

отпрянул. На него и сквозь него смотрели пустые глаза, полные багрового

пламени, из странно раздувшегося горла раздался хриплый мерзкий смех, и

тихое пение на каком-то неизвестном языке… Повитуха взяла Лентину за

локоть и начала ей что-то шептать на ухо, невзирая на то, что та с недюжинной

силой пыталась вырваться. Мать Оливия взглядом попросила астронома о

помощи – вдвоем смогли удержать тело, выгибающееся в немыслимую дугу.

Повитуха зачастила, зашептала – песня Виты, праматери повитух, могла

помочь, а могла и погубить. Песнь эту исполняли только посвященные, и только

в случаях, когда другой надежды на спасение не оставалось. Мать Оливия,

закончив молитву, едва дышала от усталости – слишком много сил уходило на

мольбы о помощи. С каждым взмахом отвращающего жеста повитухи Лентина

вздрагивала, выпрямляясь и начиная дышать спокойнее. Повитуха вновь начала

отсчет, прищелкивая пальцами. На счете «три» Лентина открыла глаза,

огляделась и зашлась в безудержных рыданиях:

- Что это, что со мной было?

- Поплачь, деточка, поплачь, лишняя водица в глазах твоих ни к чему ныне.

Вылей ею, потому как силы понадобятся тебе и стойкость. Слез твоих потом

никто не должен видеть, - повитуха ласково гладила растрепавшиеся волосы

девушки.

Мать Оливия отперла дверь и велела принести завтрак, отпустила всех

непосвященных, кто присутствовал при процедуре. Втроем торопливо

прожевали принесенную пищу, запивая дымящимся кафэо. Потом начали

собирать исписанные листы, стараясь складывать их в нужном порядке. Под

столом лежало несколько свернувшихся в трубочку чертежей, Лентина решила

залезть и забрать их оттуда, не видя, что с другой стороны за ними уже

пробирается мать Оливия. В полумраке, под накрытым темной скатертью

столом, со всего размаху стукнулись лбами так, что обеим показалось – стало

гораздо светлее от посыпавшихся из глаз искр. Одновременно сели на пол

рядом, потирая полученные шишки. Взглянули друг на друга, натянутость и

холодок после случившегося, сковавшие их обоюдную приязнь, начали таять —

они рассмеялись во все горло, несмотря на то, что устали, что были на краю

гибели — весь Мир был рядом, на краю. Смех очищал и заставлял взбодриться,

найти какие-то силы, встать и идти. Ди Астрани, аккуратно сворачивающий

чертежи и перевязывающий их лентой, остановился на некоторое время, потом

понимающе улыбнулся и продолжил — бумаг оставалось еще немало.

Отсмеялись, работа стала спориться быстрее, с их помощью все написанное и

нарисованное за ночь было быстро упаковано. Ди Астрани предложил матери

Оливии остаться и отдохнуть, сказав, что если в ней будет надобность — за ней

отправят кого-нибудь. Повитуха с благодарностью согласилась, признавшись,

что вымоталась донельзя. Астрономы ушли из Храма Виты, отправившись

сразу в Пресветлый дворец.

По прибытию в замок, Лентина первым делом осведомилась о Кире —

хотела его увидеть немедленно. Ее проводили в покои Примы, где гостили дети

и Селена. Дети еще спали. Селена сидела возле окна, забравшись с ногами на

мягкий диванчик. Уют и мягкая постель – все то, от чего она давно отвыкла,

поэтому проснулась очень рано. Решив никого не беспокоить, привела себя в

порядок и сидела так уже не первый час, вслушиваясь в приглушенные звуки

просыпающегося дворца. Лентина вошла в гостевую комнату, едва слышно

открыв резную дверь. Селена, чутким ухом уловив этот звук, напряглась,

готовая к любым неожиданностям — если все обойдется, ох, как нескоро

забудется эта привычка, если вообще забудется. Кровницы поприветствовали

друг друга. Лентина выглянула из комнаты и, увидав проходящую мимо

горничную, попросила подать завтрак и побольше кафэо. Прошла к кровати,

которую занял Кир — мальчик крепко спал, свернувшись калачиком, тихонько

посапывая.

Девушки устроились за небольшим столиком в нише у окна. Лентина

кратко обрисовала подруге состояние дел. В глубине спальни началась какая-то

возня — Кир, запутался в простынях и одеялах, и теперь пытался выбраться.

Лентина подошла к постели, помогла освободиться из мягкого плена. Мальчик,

плохо соображая спросонья, тер глаза кулаками. Потом увидел, кто стоит перед

ним, и прижался к матери, крепко-крепко ее обнимая, потянул за руку, заставив

наклониться к нему, и расцеловал в обе щеки, заглядывая в глаза. После

приветствия схватил за руку и ходил за ней, как хвостик, не отпуская ни на миг,

опасаясь, что она снова может исчезнуть. Проснулись и остальные дети. В

комнате поднялся гвалт — все требовали внимания, все хотели что-то

рассказать, все просили что-нибудь. Лентина с улыбкой озиралась по сторонам.

Селена же, вечером уже столкнувшаяся с этим гомоном, быстренько

разобралась со всеми просьбами: Марка и Эйба отправила умываться, Вальда

попросила передать горничным, что гости проснулись, сама начала расчесывать

спутанные после сна густые кудри Мирры. Набежавшие горничные были

умелыми и быстрыми – вскоре завтрак для всех был на столе, кровати

застелены, в комнате прибрано, а гости, умытые, причесанные и должным

образом принаряженные, сидели на соответствующих росту стульчиках. В замке

Примов едва ли хоть в каком-то уголке царил беспорядок — не то место, где

можно расслабляться.

О, этот замок, о нем ходили легенды – залы с высокими потолками,

украшенные величайшими мастерами. Вход в каждую залу начинался с дверей,

изготовленных из редких пород деревьев. Высокие окна, занавешенные пенным

кружевом или темным тяжелым шелком портьер для холодных сезонов – едва

колышущиеся от дворцовых сквозняков; чудесные запахи, витавшие в воздухе

бесконечных анфилад, бесценные ковры, покрывавшие еще более ценный

паркет; богатейшее убранство гостевых комнат. Что было в покоях правителей –

оставалось лишь домыслами. Там бывали только те, у кого имелся особый

допуск, а они не склонны болтать. Вокруг замка раскинулся сад – такой, в

котором хотелось жить вечно – деревья, кусты, клумбы с прекраснейшими

цветами, бабочки, птицы, изумительные жуки, небольшой отряд садовников,

холивший и лелеявший все это великолепие.

Каждый получил такой завтрак, о котором мечтал — детям было вдоволь

мягких свежих булочек со сладкой начинкой, которой было так много, что она

выпадала на стол, если зазеваешься. Фрукты, привезенные со всех сторон Мира,

в изобилии благоухали в экзотических вазах, свежевыжатый фруктовый сок в

высоких кувшинах манил сладкой прохладой, дымящийся кафео — свежайший,

темно-синий, мерцающий голубыми искорками – обещал бодрость и равновесие

на весь день. Разнообразные блюда прикрыты сияющими металлическими

крышками, чтобы кушанья, что лежат под ними, не остыли. Гости воздали

должное этому изобилию. Мирра даже умудрилась отпить немного кафэо,

воспользовавшись тем, что сидящая рядом Лентина отвлеклась, уговаривая

Кира попробовать невиданный им ранее фрукт — огромных размеров грушу,

медового цвета, такую сочную и спелую, что кожица казалась прозрачной, и в

глубине плода виднелась слабым контуром сердцевина. Девочка не растерялась,

быстренько подтянула к себе чашку с интересным напитком, умудрившись не

обжечься, и храбро глотнула. Лентина повернулась в этот момент и увидела

такую картину — все за столом замерли, ожидая, что же будет сейчас — дети

затихли, опасаясь наказания, Селена — не зная, какие будут последствия.

Мирра сидела, вытаращив глазенки — сказочно выглядевший напиток не был

таковым на вкус – для нее он показался таким горьким, что слезы навернулись

на глаза. Но воспитанные девочки купцов не могут вот так просто взять и

плюнуть на стол, и она проглотила противную горькую жидкость, после чего,

взвыв от неприятных ощущений, залилась слезами. Еще мгновение за столом

царила тишина, потом всех словно прорвало — заливисто смеялись Вальд и

Кир, хрустальными колокольчиками вторили им Марк и Эйб, крепко

сдружившиеся в последнее время, девушки сдерживаясь из последних сил,

проверили, не обожглась ли Мирра. Потом переглянулись и присоединились к

всеобщему веселью. Мирра, прокашлявшись и прорыдавшись, подозрительно

оглядела всех, нахмурив маленькие бровки. Веселье не стихало, и она не смогла

долго оставаться серьезной — вот уже уголки губ поползли вверх, и ее смех

присоединился к всеобщему хору. В самый разгар веселья стремительно

распахнулась дверь, и вошла чета Пресветлых. Смех тут же стих, завтракавшие

вскочили со своих мест, приветствуя правителей. Примы не внушали страх,

лишь уважение и любовь — ни одно из повелений не было во вред народам

Мира. Поэтому каждый гражданин Мира, даже самый завалященький, из тех,

что предпочитают не работать, а похрапывать в тени, даже они в случае

опасности приложат все усилия, чтобы быть полезными Примам.

Свободнокровые граждане признавали их власть, которая была милосердна и

справедлива для всех, будь то богатый кастырь или самый нищий

свободнокровый гражданин.

Прима пожелала доброго утра и прекрасного здоровья, осведомилась,

всем ли довольны гости, удобно ли, сытно ли. Гости дружно закивали,

благодаря за приют. Прима отметила осунувшееся лицо Лентины, предложив

ухаживальщиков из дворцового салона, в котором помогут вернуть ее сияющий

вид. Девушка засмущалась от внимания владетельных особ, и, потупив глаза,

кивнула. Прим продолжил:

- Если уважаемые гости насытились, предлагаю пойти в тот самый салон, о

котором только что было упомянуто. Потом продолжим Совет. За вами придут и

проводят.

Правители разделились — Прима занялась гостями, довела их до салона,

примыкающего к ее покоям. Там девушек увели в одну сторону, посоветовав

расслабиться и не беспокоиться о детях, которыми занялись молоденькие

няньки в серых платьях и белоснежных накрахмаленных фартуках. После

проведенных процедур красота девушек засияла — они никогда ранее не были

столь прекрасны. Если для спасения Мира ничем не пренебрегать, то и красота

— тоже оружие, причем страшной силы. Поэтому надо бы это оружие заточить

до совершенства. Как и чем там колдовали эти дворцовые мастера — никто

никогда и не узнает. Но когда девушки по прошествии достаточно долгого

времени спустились по одной лестнице, а детей привели по другой —

измотанные трудной дорогой и опасными приключениями странники остались

где-то позади, а пришли сюда те, кому по силам не то что спасти, но и

перевернуть весь Мир. Свежие, прекрасные, сияющие — все семеро, одетые

так, что могут отправляться и в долгий путь и на роскошный бал прямо сейчас.

Девушкам еще предоставили доступ в имперскую оружейную мастерскую, в

которой они выбрали самое необходимое – идти нужно было налегке. У Селены

разбежались глаза от такого изобилия, но пришлось выбрать всего парочку

кинжалов, ну и, не удержавшись, добавила две пары ножей, их тех, что

крепятся на запястьях и на лодыжках и могут выручить при случае. Теперь все

были готовы к дальнейшему, каким бы оно не случилось.

День продвигался к полудню, начинался сезон ветров, поэтому Совет

проводили при закрытых и зашторенных окнах. Порывы ветра, едва слышные

здесь, за пределами помещения становились все сильнее, собирая различный

уличный мусор в кучи возле стен домов, поднимая в воздух пыль и песок,

принуждая ограничивать пребывание на улице. Редкие прохожие быстро

передвигались по своим делам, замотав головы капюшонами, а лица —

полупрозрачными тряпками, позволяющими дышать в этой круговерти. На

улицу старались выходить только по неотложным делам, лавки работали лишь

до сумерек, которые тоже наступали раньше из-за пыли, поднятой в воздух.

Лишь бесстрашные или беспечные тиманти, закутавшись в тряпье, оголяли

свои прелести, пытаясь залучить в сети кого-нибудь из редких прохожих.

Привычки откладывать деньги на черный день у этих девиц не было, а кушать-

то все равно хотелось – неважно какая погода. Поэтому они работали даже в

сезон дождей, хотя и приходилось опасаться весовщиков, которые следили за

тем, чтобы женское население Мира оставалось в домах и не шастало по

улицам безнадзорно, навлекая беду на себя и своих близких.

Совет открыл Прим. Он предложил обсудить кандидатуры кастырей,

предложенные Голдманом. Не присутствовали лишь кастырь купцов и мать

Оливия — они, в виду почтенного возраста должны были отдохнуть после

ночных бдений. Прим хотел отправить отдыхать Лентину и Ди Астрани, но,

увидев непреклонность в их глазах, не стал настаивать. Да по ним и не

скажешь, что провели бессонную ночь — Лентина после всех тех процедур с

дворцовыми мастерами выглядела, словно молоденькая девушка, а Ди Астрани

— все привыкли, что он всегда одинаков — свеж, бодр, разумен, спокоен и

рассудителен. Предложенные кандидатуры кастырей одобрили, решив ожидать

теперь лишь их прибытия в столицу, чтобы познакомиться лично, сделать

окончательный выбор и провести церемонию.

Потом зарылись в чертежи, принесенные астрономами. Выяснилось, что

начало всех путей к боевым башням находится здесь, в Блангорре. В Часовой

башне столицы, которую Ди Астрани знал, как свои пять пальцев и сразу понял,

где искать вход. Пути казались до смешного простыми. Нужно только отыскать

вход, сесть в некое подобие повозок, нажать какой-то рычаг на повозке, и

отправиться в путь. Судя по чертежам, весь путь проходил в туннелях,

прорытых давным-давно древними каменщиками — как бы не самим Камом.

Шесть повозок направлялись в шесть городов, в которых стояли пресловутые

башни: Елянск, куда следовало ехать пастырю; Турск — где была Башня

Аастра; Ведск — посвященный Весу; Зордань, в котором Кам и его собратья

особо постарались — выстроив самое удивительное строение в Мире – башню,

посвященную их братству; Ящерино — для купцов, богато украшенное всякими

диковинами, свозимыми со всех сторон Зории, где побывал клан Торга; и башня

Виты в Квартитах, куда ехали женщины всего Мира, чтобы прикоснуться к

камням, исцеляющих от всяких женских хворей. Ключи, которые принес Вальд,

оказались кстати – потому что в хранилище дубликатов ячейки пустовали –

бывшие Магистр и Маршалл постарались. Принесенные мальчиком ключи явно

были из хранилища, следовало еще изъять ключи из жилищ отступников – для

вручения тем, кто сменит их. Пришло время решать, кого следует отправить в

тоннели. Кастыри непременно хотели использовать ключи сами. Каждому из

присутствующих было жутко интересно, что случится, когда ключ будет там,

где нужно, и будет повернут туда, куда следует. Долго решали так и сяк.

Присутствующие на совете дети, на которых перестали обращать внимание,

беспокойно возились на диванчике, пытаясь придумать не очень шумную игру.

Прим предложил дубликаты ключей хранить в том самом в секретном месте до

окончательного решения вопроса. Благородное собрание никак не могло

договориться. Как будет работать скрытое оружие — что случится с Миром

после его применения — было непонятно, не хватало какой-то одной мелкой

детали, чтобы все встало на свои места. Говорили и говорили, говорили и

говорили...

Лентина, прикрыв рукой усталые глаза, задумавшись, засмотрелась на

пылающий в камине огонь. Сезон ветров все-таки, похолодало не на шутку, в

зале стало прохладно, поэтому для обогрева разожгли целое бревно. Тяга была

такая, что языки пламени заполонили все пространство, которое было для них

отведено, исполняя замысловатый танец. Лентина не могла отвести взгляд и

вновь, как недавно, в храме повитух, для нее замедлилось время, и пляшущее

пламя остановилось, только вот повитухи, которая направляла и ободряла

девушку, рядом не было. Комната постепенно погрузилась во мрак, только

пламя и она, она и пламя. Снова увидела тот приозерный луг, где маленькая

Лентина так любила бегать, то самое большущее дерево, среди корней которого

любила играть. Она забралась на ветку — что тоже бывало нередко, когда не

видели родители, конечно. Они пеклись о репутации — девочки их клана не

должны лазать по деревьям, по крышам — пожалуйста, а вот по деревьям — ни

в коем случае. И вот сейчас был один из тех случаев, когда Лентине, уже

подростку, удалось забраться на ветку, которая так славно раскачивалась, даря

иллюзию полета. Внезапно, откуда-то сзади раздались пощелкивания — кто-то

неодобрительно прищелкивал языком, явно стараясь привлечь ее внимание.

Оглянувшись, девочка поняла, что веткой выше есть кто-то еще, только

разглядеть не удается – какое-то темное облако не дает. Лентина осторожно

развернулась лицом к полумраку, окружавшему ветку, с которой доносился

шум. Мгла рассеивалась потихоньку, и вскоре стал виден силуэт —

темнобородый мужчина, со странными глазами, в парадном платье астрономов,

которое словно дымилось на нем, покачивался на ветке и прищелкивал языком,

только теперь этот звук выражал одобрение. Он пристально разглядывал

девочку, которая жутко засмущалась и попыталась улизнуть, но высота не

позволяет с собой шутить, и она едва не сорвалась, в последний миг перед

падением крепкая жилистая рука незнакомца схватила тонкое запястье и

рывком усадила возле себя. Рука была очень горячей и очень сухой. Лентина,

оказавшись рядом с темнобородым, украдкой осматривала руку, за которую он

поймал ее – нет ли там следов ожога. Ветка прогнулась сильнее, но выдержала,

иногда лишь протестующе похрустывая. Незнакомец прекратил разглядывание,

подвинулся поближе, положив свою лапищу на тонкие девичьи плечики.

- Здравствуй, дорогая Лентина! Вот уж никогда не думал, что

благовоспитанную дочь племени астрономов можно встретить на дереве! Вот

уж да! Не оправдывайся, молчи — я сам тебе все скажу. Хороша же, так хороша,

что я начинаю терять голову, - с этими словами он взял себя за торчащий клок

спутанных волос и поднял голову вверх, продолжая говорить. Поднял так, что

голова оказалась отдельно от шеи, потом нахлобучил ее обратно, как

надоевшую шляпу:

- Поверь, я женщин насмотрелся всяких, но ты... Уже сейчас в тебе я вижу

благородство и красоту, которая может затмить собой светила — дневные и

ночные, бесстрашие и рассудительность — все черты, присущие кровникам,

собраны в тебе в изящном равновесии. Ты никак не прореагировала на мою

выходку с головой, а я так надеялся тебя рассмешить... Подари мне лишь только

взгляд, а потом я осмелюсь молить тебя о поцелуе — девочки твоего возраста

уже грезят о поцелуях с прекрасными незнакомцами, не так ли? А приходит ли

тебе во снах вожделение, когда хочется прижаться к тому, кто мил?

Ворочаешься ли ты с боку на бок в ночь полных лун, которые заливают твою

кровать своим беспокойным светом? Посыпалась ли ты, задыхаясь, словно

бежала куда-то всю ночь, с кожей, покрытой мельчайшими капельками пота? О,

Лентина! Будь моей возлюбленной, и я смогу заставить забыть твои горькие

воспоминания, которые будут у тебя потом, ты никогда больше не будешь

страдать...

Пришелец очаровывал низким, таким мужественным голосом, иногда

срывающимся на хрип, мерцающей в полумраке белозубой улыбкой, нежными

прикосновениями. Никто и никогда не осмеливался говорить так с ней — как с

взрослой дамой, с женщинами астрономов так могли разговаривать только их

кровники. А ее пока считали слишком маленькой для сердечных бесед, хотя

сердце уже горело предчувствием нежности. Незнакомец продолжал ворковать,

взяв девочку за руки. День померк, вокруг благоухала роскошнейшая ночь —

воды озера переливались в свете лун, над ними витал легкий туман, отражения

звезд в воде дробились от легкой зыби. Перекликались ночные птицы, им

вторили насекомые, которым не спалось, тихо шелестела листва. В

сгущавшейся темноте глаза незнакомца начали светиться собственным огнем —

они были похожи на глаза астрономов при свете — пылающие, яркие, только

почему-то светились. Это напугало и заставило Лентину очнуться, она спрятала

руки за спину, ухватившись за ветку, на которой сидела. Мужчина покачнулся от

неожиданности, едва не свалившись вниз:

- Что случилось, звезда моя? Почему ты стала вдруг так холодна, ответь мне?

Наваждение пропало, голос и слова уже не имели власти над девочкой. Она

пыталась отодвинуться, чтобы потихоньку слезть с ветки и убежать в

безопасность:

- Поздно уже, меня дома, наверное, ищут. Я никогда не задерживалась на улице

после захода. Мне нужно идти.

- Нет же! Будь со мной, не уходи, останься. Я могу любить тебя, любить так

сладко...

Ночные светила, выплыв из облаков, сделали, наконец, видимой каждую

черточку его лица — и оно ужаснуло. В глазах полыхало безумие, борода была

черной, всклоченной, как и волосы, к которым никогда не прикасалась расческа,

лицо узкое, кожа плотно натянута на все плоскости — не оставляя ни

малейшего шанса для подкожного жира. Но самым пугающим был рот: пухлые

губы приоткрылись, зубы казались острыми, сужающимися к низу, белыми с

багрово-черными каплями, стекающими с них. Голос стал еще более низким,

хриплым, молящим и угрожающим:

- Я могу любить тебя сладко, я могу любить тебя сладко... Сладко... Сладко... Я

могу убить тебя гадко... Я могу убить тебя гадко... Убивать тебя будет для меня

так сладко... Выбирай, прелестница моя... Убить или любить...

Лентина вскрикнула от тошнотворного ужаса, накатывающего волнами,

скатилась с дерева, ободрав спину и колени о кору. И побежала к дому. Вернее,

подумала, что бежит, приходилось продираться сквозь воздух, как через густую,

вязкую жижу, замедляющую движение. Обнимающую, обволакивающую,

сковывающую. Голос хрипел, продолжая:

- Не пытайся уйти от меня, моя прелесть... От меня уходят, отдав лишь уши. А

потом возвращаются – ко мне нельзя не вернуться. Отдай мне свои ушки, звезда

моя, и я отпущу тебя...

Лентина постаралась бежать еще быстрее, больно ударила ногу о

подвернувшийся так некстати камень и упала, задыхаясь от ужаса, крича:

- Нет, нет, никогда, я не могу! Ни за что на свете!

Почувствовала, как ее плечо словно попало в тиски и его трясет чья-то

безжалостная рука. Вздрогнула и очнулась. Широко открытыми от пережитого

только что ужаса глазами осмотрелась вокруг, увидела Кира, перепуганного

случившимся, подбежала к нему, крепко прижалась, подрагивая. Постепенно

пришла в себя и успокоилась от тепла маленького тела, прильнувшего к ней. Ди

Астрани, стоявший теперь очень близко, пристально вглядываясь ей в лицо,

спросил лишь:

- Это был Он?

Лентина кивнула:

- Он звал меня, звал с собой.

Прим заметил:

- Теперь ясно, что и господин Хрон знает, какую угрозу вы представляете для

него. Если раньше он не знал, кто противостоит ему — теперь знает это точно.

Все, что творится в вашем подсознании — может быть увидено им. Лентина, вы

не помните, ощущали ли вы его присутствие, когда матушка Оливия проводила

свои процедуры?

Лентина задумалась, вспоминая свои ощущения ночью. Нет, она бы

почувствовала чужое присутствие, особенно этого – чернобородого. Про то, что

произошло после процедуры Лентина, Ди Астрани и мать Оливия решили

молчать до поры до времени. Собравшиеся облегченно вздохнули, услышав ее

ответ. Прим предложил девушке находиться рядом с кем-либо, кто не позволит

ей погружаться в полубессознательное состояние, в котором Хрон и его

приспешники могут нанести вред или использовать ее, чтобы шпионить.

Больше пока ни о чем не решали, кроме того, что Лентина, Селена и дети

должны находиться под неусыпным присмотром, а все остальное — нужно еще

обдумать и встретиться вечером, ближе к закату. С тем и разошлись.

В предполуденные часы, особенно в ненастные сезоны, жизнь в городах

Мира затихала. Это в деревушках нельзя запереться и сидеть в укрытиях: то

скотину кормить, то поить, то убирать за ней, вода сама не польется, на грядках

тоже ничего не вырастет, если за ними не ухаживать — так можно и ноженьки

протянуть и ушеньки отдать за бесценок. В городах же иначе — закупались

продукты заранее, запасались водой и всем остальным, необходимым. Если в

сезон ветров еще находились отважные, которые выходили даже за пределы

городских стен, то в период дождей старались нос на улицу вообще не

высовывать. При сильных ветрах могло просто сдуть, но далеко не уносило, а

вот от воды, льющейся с неба сплошным потоком, никакого спасения не было

— если упадешь, то рискуешь попросту захлебнуться. Сезон ветров

заканчивался, оказавшись слишком коротким для обычного – порывы стихали.

Пыль, поднятая постоянными потоками движущегося воздуха, тончайшим

покрывалом окутала все – дома, деревья, припорашивала дороги. Наступала

тихая, ясная погода, ярко светили солнца и, выглянув из окна, казалось, что все

закончилось, что в этот раз обойдется без дождей, наступит сразу теплый сезон.

Но, те, кто живет не в городе, знают, если после ветров сразу наступит тепло –

быть голоду в Мире, высушенная ветрами почва не взрастит урожая и не

накормит никого. За несколько тихих дней между сезонами становится

невыносимо жарко, воздух накаляется так, что на улицах просто нечем дышать.

В переулках возникают миражи, подрагивающие от зноя, стихают звуки,

малейший шорох слышится далеко окрест и порой пугает до икоты. Дети,

зачатые или родившиеся в межсезонье вырастают нервными и крикливыми,

особенно у свободнокровых граждан.

В замке Примов ближе к полудню тоже воцарилась тишина. Дети,

изнуренные наступившим зноем, вяло плескались в небольшом бассейне во

внутреннем дворике замка, неподалеку в деревянных креслицах примостились

разморенные Селена и Лентина, чуть далее — положено так — сидела Прима

со спящим царенком на руках. Где был Прим — никто не знал, на то он и

божественный наместник, чтобы находиться там, где никто не ожидает.

Тишина, зной, лишь слышно, как жужжат насекомые над цветущими кустами. В

дворцовом саду ни пылинки, каждый листик любовно ухожен и вымыт – у

здешних садовников воды запасено столько, что они могут пережить лет десять

засухи без малейшего ущерба. И вдруг эта тишина и благолепие были

нарушены — в мощеный светлым камнем дворик стремительно вбежал рыцарь

в запыленных доспехах, местами сильно погнутых, заляпанных чьей-то кровью.

Он спешил так, что его шпоры высекали искры. Преклонив колено перед

правительницей, он поспешил сообщить о нападении диких на приграничные

края, о разрушении Часовых башен, о массовых убийствах мирян, о пожарах,

раздуваемых неутихающими ветрами в разных углах Мира, о летающих тварях,

появившихся вблизи Речного перекрестка и об ущербе, нанесенном ими.

Просил сообщить о прибытии рыцаря Крауна да Брина и поспособствовать

быстрейшей отправке кавалерии на границу, желательно бы на единорогах —

чтобы успеть предотвратить отбытие обоза с мирянами, увозившими их в

рабство в самое сердце Крогли. Скороговоркой доложил обо всем и повалился

на бок, глухо стукнувшись шлемом о камни. Погнутое забрало, едва

державшееся на креплении, с тихим звоном отвалилось. Набежали слуги,

охрана. Прима приказала осмотреть прибывшего, созвать Совет. Девушки

вскочили еще до того, как рыцарь закончил свой горестный доклад. Прима

велела им и детям отправляться в свои покои, приготовиться соответствующим

образом и ждать. Царенок уже был передан в руки нянек, которые должны были

защищать его любой ценой, они моментально укрылись в крыле наследника.

Неизвестно откуда взявшийся Прим отдал указания о срочном сборе

Совета кастырей. На Совет приглашались капитаны королевской кавалерии:

пастырь-рыцарь Габриэль де Хомос и капитан весовщиков Маркело де Балиа.

Малый зал Совета начал наполняться приглашенными. День плавно катился к

окончанию, но сонной дремы, царящей недавно, словно и не бывало. На

горизонте собирались тяжелые темно-серые тучи, грозящие скорыми ливнями.

Межсезонье заканчивалось. Ди Астрани зашел в покои за кровницами и их

притихшим сопровождением. Они поспешили присоединиться к уже

собравшимся. Селена была задумчива и немногословна, пыталась вспомнить

что-то, вот как бывает, хочешь вспомнить какое-то слово, которое никак не

приходит на ум, или крутится мотивчик привязчивый, а песня никак не

вспоминается. Что-то знакомое было в том рыцаре, рухнувшем неподалеку.

Лицо его казалось смутно знакомым, но где и когда она могла его видеть —

никак не давалось.

Когда все приглашенные, кроме матери Оливии, были на месте, Прим

велел закрыть двери. Зловещая тишина воцарилась в небольшом зале. Кастыри,

капитаны, гости — никто не решался первым сказать что-либо. Правители

восседали неподвижно и молча, как никогда походя на свои изваяния. Лишь

дети устроили возню на полюбившемся им диванчике, деля места. Взрослые

молча наблюдали за их перебранкой, пока Мирра не решила, что пора зубами

отстоять свое место и не укусила Эйба так, что он взвыл достаточно громко,

чтобы можно было на них шикнуть за нарушение приличий. Но шикать на

своевольных нарушителей тишины не стал никто — детская

непосредственность разрядила обстановку и можно было думать, а не сидеть в

ступоре с единственной мыслью, пульсирующей: «Все кончено, все пропало,

все кончено, все пропало...». Когда Эйб завопил, присутствующие окончательно

встряхнулись, вспомнив, что пережили дети и как они смогли спастись — сами,

без посторонней помощи. Дети Мира заслуживали хотя бы того, чтобы за их

будущее боролись.

Прим вкратце сообщил собранию о печальных новостях, принесенных

гонцом. Кастыри хотели заслушать рыцаря с более пространным докладом для

того, чтобы оценить масштабы ущерба, но прибывший до сих пор был без

сознания, и вопросы пришлось отложить. Совет согласился с назначением

новых Маршалла и Магистра — без обсуждения членами Совета каст,

положившись лишь на мнение почтенного негоцианта Януара Голдмана.

Отныне главой весовщиков становился Димир де Балиа, из Ведска; Магистром

— отец Юлиан Благовест, из славного города Юстиги, что на противоположном

от Блангорры берегу Великого Брона. Они уже прибыли и прибыли первыми.

Остальным претендентам отправлены срочные депеши с вежливыми

объяснениями случившегося. В зале становилось все холоднее, несмотря на

разожженный камин, в котором вновь полыхало целое бревно. Принесли

свежезаваренное кафэо, детям — сладкое молоко и печенье. Обсуждение

дальнейших действий никак не могло начаться — никто не знал, что

предложить. Решили дождаться прибытия матери Оливии. Напитки выпиты,

кастыри вполголоса обсуждали какие-то свои ежедневные проблемы. Дети,

пригревшись и перекусив, задремали. Астрономы молчали, думая каждый о

своем. Примы сидели, словно изваяния — никогда не скажешь, что они могут

двигаться, разговаривать, или испытываться хоть какие-то чувства. За дверями

послышался шум, они широко распахнулись и в проеме показались

развевающиеся серые одежды — мать-повитуха вбежала, на ходу извиняясь за

опоздание. Споткнулась о ковер, и из ее рук выпало два листа с какими-то

схемами:

- Ваши Пресветлые величества, достопочтенные кастыри, гости, приношу свои

искренние извинения. Госпожа Лентина, любезно предоставившая свой разум

для извлечения информации, помимо уже изученных Вами материалов,

изобразила схемы, которые были похищены охранником Храма повитух,

свободнокровым Альтуаном Мазитой. Он был пойман при попытке вынести эти

бумаги с территории храма, сейчас ожидает решения Маршалла в Тайной

канцелярии, как только у весовщиков появится новый верховный кастырь –

дело государственной важности. На чертежах изображено оружие, с помощью

которого возможно спасение Мира, во всех подробностях и показано, каким

образом привести его в рабочее состояние. При утере этих чертежей, мы

понесли бы невосполнимую утрату, поскольку память г-жи Лентины после

извлечения более не хранит такой информации. Я позволила себе создать копии

с этих схем — они нужны будут каждому, кто отправится в башни с ключами, -

и, сейчас только заметив напряженную тишину, осеклась:

- Что-то случилось еще?

Прим, прекратив быть похожим на свои изваяния, быстро пересказал

прибывшей повитухе все, что произошло за время ее отсутствия. Мать Оливия

быстро вникла в курс дела, но предложила не отвлекаться пока на

непроверенное донесение рыцаря, который сейчас его и подтвердить-то не

может. Она поздравила собрание с избранием новых кастырей, выразила

надежду, что они оправдают доверие. Предложила заняться изучением оружия.

Чертежи оружия подверглись детальному разглядыванию и обсуждению.

Астрономы принимали самое непосредственное участие в дебатах, лишь

Селена так и не двинулась с места, пытаясь вспомнить, копаясь в самых

потаенных уголках памяти... Вернулись к ключам — медлить более было

некуда. Кастыри настаивали на своих кандидатурах, но Прим решил по-своему.

Дети, очнувшись от дремы, молча сидели на полюбившемся диванчике и лишь

вертели головенками, поворачивая их от одного говорившего к другому, блестя

глазами. Прим взял слово:

- Я знаю, что это может показаться странным. Несмотря на все трудности,

которые встретятся в пути и все, что еще скрыто от наших глаз, я выношу такое

решение. В башни отправятся те, кто принес нам ключи и их храбрые

спутницы.

Кастыри замерли от неожиданности. Прима гневно сверкнула глазами, впервые

за всю историю Мира позволив себе не согласиться с супругом:

- Но они же дети?!

Прим продолжал:

- В этой битве мы не выбираем оружие – они стали нашими мечами и копьями в

тот момент, когда смогли улизнуть от пленивших их ящеров и принести ключи.

Совершив то, что по силам не каждому взрослому. Они смогут пройти там, где

взрослый остановится, и они достаточно смелы и разумны, чтобы совершить то,

что им придется. У нас нет выбора. Господа кастыри, нам с вами, возможно,

придется отражать набеги хроновых полчищ и отвлекать их от тех событий, что

будут происходить в тоннелях. Поэтому, я решил так, поэтому судьба Мира в их

маленьких руках. Итак, в Квартиты отправляется Эйб, как сын клана повитух; в

Елянск — Вальд, в Турск едет его мать, Селена — и пусть она простит меня за

то, что я их разделяю, но мальчик, который смог стащить ключи у драконов,

сможет справиться без чьей-либо помощи с чем и кем угодно. Ведскую башню

посетит Марк, сын весовщиков, ящеринскую — Мирра, в Зордань едет Кир и

Лентина. Когда доберетесь до цели, вам нужно будет поместить ключ в

предназначенную для этого скважину – как изображено на чертежах – и

повернуть, как вы догадываетесь, семь раз. После использования ключей,

срочно найти и отправить голубя в столицу, у кастырей астрономов этих

городов должны остаться птицы — никакого сообщения с ними отправлять не

надо — это в случае благополучного выполнения миссии. Дворцовый птичник

опустел – наших голубей больше нет, птичий мор какой-то случился. А потом

спешите обратно, в Блангорру. Столичную башню посетим мы — я и Ди

Астрани. Надеюсь, сможем разобраться в чертежах и сосчитать до семи, когда

будем поворачивать ключ, - заметил он с ехидной усмешкой, подмигнув детям.

Тяжелые для Мира времена творили чудеса, правитель вновь стал более

человечным — за последнее время он смог проявить такие эмоции, которые

ранее никогда у Примов не замечались, а может быть, в них просто надобности

не было, в эмоциях тех.

- Для наших маленьких ключников нужны сопровождающие, которые будут, так

сказать, носильщиками и защитниками. Вот теперь вы, достопочтенные

кастыри, можете предложить любые кандидатуры — кроме, конечно своих,

негоже оставлять касту на произвол судеб. Прошу выбирать своих выдвиженцев

тщательнейшим образом — они, прежде всего, должны любить детей и

защищать их даже ценой своей жизни — никто из ключников не должен

потеряться или погибнуть. Сегодня мы окончательного решения принять не

можем — нет Маршалла и Магистра. Завтра утром будет проведена церемония,

кандидаты принесут требуемые клятвы и обеты, и смогут участвовать в Совете.

Посему, за поздним временем, предлагаю Совет закрыть, окончательное

решение примем завтра. Дети, Селена и Лентина – прошу вас как можно

тщательней подготовиться к путешествию, изучить карты, схемы — любую

информацию, которая может вам пригодиться. Прима поможет вам в сборах.

Капитанам объявить сбор всех рыцарей, приготовить единорогов к полету.

Мать Оливия, поспешно подойдя к Эйбу, обняла мальчика и сообщила

девушкам, что сегодня ее кровник будет ночевать в их храме, где она будет

готовить его к дороге. Мирру забрал почтенный Голдман. Марк, Вальд и Кир

остались с девушками — их подготовкой собрался заняться Ди Астрани. Все

разошлись, в замке снова повисла предгрозовая тишина. Прим и капитаны ушли

в Тайную канцелярию — общаться с пленником. Селена хотела было

напроситься с ними, но потом передумала, решив, что с этим справятся и без

нее. Жизнь в замке, в городе уже начинала напрягать. После бескрайности

пустынь, бушующих волн морей и озер, бесконечности лесов и лугов ей, давно

уже негорожанке, здесь становилось тесно. Хотелось ехать или, на крайний

случай, идти куда-нибудь. За городскими стенами она чувствовала себя

взаперти. Думалось — скорее бы в дорогу. Предчувствие скорой дороги

заставляло вздрагивать от нетерпения, как норовистую лошадку, которую

неумеха-всадник пытается подчинить, а ей так хочется на волю — без упряжи,

без седла, без всадника. Трепетало в глубинах сердца радостное ожидание

встречи с Аастром. Огорчало лишь, что Вальд будет путешествовать без нее –

сомневаться в его способностях и возможностях не приходило ей и в голову, но

сердце матери – оно всегда сердце матери. Лишь лицо рыцаря отвлекало от

радостных мыслей и не давало покоя. Лицо того, который сейчас находился на

попечении повитух, приводящих его в чувство, мелькало занозой перед

внутренним взором. А пока она послушно шла за кастырем астрономов, держа

за одну руку Вальда, за другую – Марка.

Ди Астрани привел своих спутников в Часовую башню столицы, рядом с

которой он проживал. Несмотря на поздний час, детям разрешили не спать,

стремясь как можно полно подготовить их для предстоящих испытаний.

Астроном и его гости вошли в кабинет, который служил и для работы и для

отдыха. В кабинете все стены были увешаны полками для великого множества

книг. Небесный глобус стоял в центре огромного круглого стола из черного

дерева, телескоп на массивной треноге, уставившийся в окно, темно-зеленый

ковер на полу, стулья с резными спинками – из этого же черного дерева. Стол

завален чертежами Блангорры, Часовых башен всех упомянутых на Совете

городов, еще какими-то схемами, списками, рисунками. Сначала расселись

вокруг стола. Спохватившись, Ди Астрани поинтересовался, не голодны ли

гости. Дети дружно закивали — в Замке они сдерживали голод, чувствуя

важность момента. А сейчас все были свои, кастыря астрономов они давно уже

признали «своим дядькой», который «не важничает», и перед которым можно не

стесняться, хоть он и кастырь. Астроном повел их в кухню, которая была

одновременно и гостиной — слуги, положенные кастырю по должности, уже

ушли. Дом был пуст, заботливая кухарка, зная о том, что хозяин частенько

работает по ночам, оставила приготовленные кушанья на плите, в которой еще

тлел огонь. Общими усилиями накрыв на стол, расселись и принялись за

позднюю трапезу. Мальчишки негромко галдели, обсуждая прошедший день,

пробуя все, что предложил гостеприимный хозяин. Кир тоже пытался

участвовать в общей беседе, что-то объяснял, рисуя в воздухе руками. Лентина

улыбаясь, смотрела на детей и думала, о том, что у детства есть неоспоримое

преимущество — вот же недавно видели, как смерть ходит рядом, как гибнут те,

с кем успели подружиться, ожидали, что скоро наступит и их очередь. Но вот

избежали гибели и уже могут смеяться и не думать о том, что скоро снова туда,

где страшно, и можешь не вернуться или кто-то из тех, кто так тебе дорог,

больше никогда не вернется. А они сидят и смеются, словно ничего не было

ранее и дальше — только радость, и счастье пойдет с ними рядом. Селена

сидела молча, задумчиво копаясь в тарелке, уставившись на колышущееся

пламя в камине. Она была какая-то тихая сегодня, да и вчера на Совете

отмалчивалась почти все время. Ужин закончился до того, как потухли

последние угольки в камине. Расходиться не хотелось, но ночь не была

бесконечной, нужно было еще так много сделать. Прибрали за собой, решив

сейчас отдохнуть пару-тройку часиков, а потом встать и приступить к сборам-

обучениям на посвежевшую голову. Укладывались спать в гостиной, в которой

на полу были такие мягкие ковры, что больше ничего и не нужно было стелить.

Мальчишки улеглись на полу, стащив у хозяина подушки, девушки – на креслах

рядом, Ди Астрани занял диван. Уснули почти одновременно, вымотавшись за

день. Лишь Селене не спалось — так и крутилась в голове неотвязно мысль:

«Кто это, кто это, кто это...». Вспоминала юность и похищение. Решив, что вряд

ли этот рыцарь был у Диких. За последнее время он тоже не мог попасться на

глаза, чтобы так быстро изгладиться из памяти — господин был статен,

довольно привлекателен и, если бы уж встретился где, запомнился бы более

отчетливо. Во время путешествия вдвоем с Вальдом по пустыне им пастыри не

встречались. Отбросила мысли, пытаясь уснуть. Ворочалась, ворочалась —

потом решила, что все равно не уснет, пока не вспомнит. Встала и пошла к окну,

решив посидеть и порисовать — это всегда ей помогало, когда память

капризничала. Нашла чистый кусочек бумаги и начала на нем рисовать места,

где она побывала за свою жизнь. Нарисует, напишет название и вспоминает,

кого встречала. Тихонько потрескивал остывающая печь, слышалось тихое

сопение спящих. Листик, на котором Селена рисовала, уже почти полностью

был заполнен — не потому что она так много путешествовала, а потому, что

клочок был слишком маленьким. Уже приступила к тому мрачному периоду

своей жизни, который больше всего не любила вспоминать — ко времени

похищения женщин ее клана. К той самой злополучной пещере. Народу тогда

там толклось много, пришлось напрячь память, чтобы вспомнить все лица. И

вдруг ее словно осенило — точно! Из тех времен этот рыцарь! Он был с

бывшим Магистром, с фон Реймером был, когда похищали ее кровниц. Именно

этот рыцарь пересчитывал деньги, полученные от Диких! Только вот, как и

почему он выглядел также как и тогда, не постарев ни на день? Нужно было

что-то делать, чтобы остановить утреннюю отправку войск на границу. Чей это

был черный план: отправить цвет воинства туда, где не было никакого

нападения, туда, где поджидает засада, чтобы оставить Блангорру беззащитной?

Это вполне могло сработать. Только вот не учел тот, кто его придумал,

присутствия здесь Селены, которая слишком хорошо запоминала своих врагов.

Накатила волна облегчения — потому что, наконец-то, вспомнила, избавившись

от наваждения. Теперь нужно было что-то делать.

На цыпочках пробралась мимо спящих и потихоньку разбудила Ди

Астрани. Он проснулся сразу, словно и не спал вовсе. Селена прижала палец ко

рту, призывая молчать, и поманила за собой. Пошептались, стараясь не

разбудить остальных — им оставалось спать всего ничего. Приготовили завтрак

и начали всех будить — мальчики проснулись легко, дружно поскакав

умываться. А вот с Лентиной пришлось повозиться — ей снилось что-то не

очень приятное, и сон не отпускал ее, она вздрагивала от каждого

прикосновения, но никак не могла открыть глаза. Селена вспомнила, как не так

давно эта же Лентина легко просыпалась. Ди Астрани решил попробовать —

хлопнул трижды в ладоши – вспомнив, как выводила ее из транса мать Оливия.

И это сработало. Лентина открыла перепуганные глаза, в которых отражался

такой ужас, что кровники отпрянули. По мере узнавания она снова начала

контролировать себя, и страх отступил. Села в кресле, закрыла лицо руками:

- Теперь я буду бояться засыпать. Темнобородый стал приходить в каждый мой

сон. И каждый сон страшнее предыдущего. И просыпаться страшно — а вдруг

это и есть Мир, который уже изменился. Я знаю теперь, каким тут все станет,

если у нас ничего не получится. Он зовет меня с собой.

Она зарыдала:

- Он говорит, что может вылечить Кира, что станет для него лучшим отцом. Я

понимаю, что он лжет, но во сне не могу ничего с собой сделать — спящая я

почти согласилась.

В комнату забежали мальчишки, увидели плачущую Лентину и остановились на

пороге робкой стайкой. Кир, пришедший последним, подошел к матери и обнял

ее худыми ручонками, крепко прижав к себе, гладил по спутанным спросонья

волосам. И девушка успокоилась — еще не все потеряно, еще осталось чуть-

чуть времени. Селена рассказала про того рыцаря, которого она все-таки

вспомнила. Завтракали молча. Потом оделись и отправились в Замок — как

верховный кастырь, Ди Астрани мог обращаться к Приму в любое время.

До рассвета оставалось еще порядком, на улицах было темно и

безлюдно. Ночь затихла в холодном безмолвии. Добрались быстро и без

приключений. Охрана возле первых ворот остановила их для опознания, но

кастыря астрономов знали в лицо, поэтому надолго не задержали. У дворцовых

ворот проверяли более дотошно: кто, с кем, зачем, почему в такой час. Наконец,

все двери остались позади, и показалась знакомый зал Совета. Прим появился

практически незамедлительно. Селена, волнуясь и торопясь, рассказала о том,

что она вспомнила. Правитель незамедлительно отправил гонцов за раненым, за

капитанами, которые вечером присутствовали на Совете, и за кастырями,

которым была не судьба спать нынешней ночью. Первой прибыли повитуха и

Эйб. Мать Оливия вошла, запыхавшись, и сообщила, что рыцарь, отданный в

Храм на попечение, только что умер, и после смерти его тело странным образом

изменилось – у него не оказалось ушей, оказавшись глубоким старцем без

печатей крови. Последняя ниточка оборвалась.

Все пришедшие разместилось вокруг стола на своих местах, которые так

недавно покинули. В зале было прохладно – дрова в камине не успели

разгореться и прогреть помещение. Невыспавшиеся дети, усевшись в свой

любимый диванчик, повозились немного, пригрелись и, когда схлынуло

беспокойство от раннего пробуждения и последующих событий, задремали.

Вопреки традициям, первым слово взял Ди Астрани, который поведал о

событиях последних часов. Блангоррская армия оставалась в столице, но вот

ключникам следовало поторапливаться. Прим отдал распоряжения о скорейшей

подготовке снаряжения и продовольствия. Подготовку этого доверили

начальнику дворцовой стражи, который слыл заядлым путешественником.

Кастыри поспешили на подготовку церемонии посвящения новых кастырей.

Шли последние приготовления к этому празднеству.

Глава 4.

Церемония.

Наступило утро – ветреное, яркое, безоблачное. Рассвет, как обычно

после сезона ветров, был особенно фееричен. Светила поднялись почти

одновременно, восходя из медленно рассеивающегося серо-белого тумана.

Изредка в невообразимой вышине проносились на большой скорости маленькие

облачка, пушистые и белоснежные. Стало очень холодно – особенно после той

жары, которая стояла недавно. Листва на деревьях пожухла, потемнела и

скрючилась, цветы пока противостояли холоду, на рассвете покрываясь

мелкими блестящими кристалликами изморози, и не за горами время, когда

опадет последний лепесток и станет всюду пусто и голо. На почве останется

только короткая зеленая травка, очень жесткая, ей-то холод нипочем, она все

сезоны благоденствует. Деревья станут грозить голыми ветвями, покачиваясь и

постанывая от холодных потоков. А потом хлынут ливни…

За одну ночь город преобразился. Дома, башни, стены задрапировали

драгоценными тканями. Повсюду реяли разноцветные флаги. Еще было очень

рано – по городским меркам, но по улицам – ровным, чистым центральным, и

кривым окраинам уже сновали толпы народу, спешившие по неотложным

делам. Приехали пастыри, укутанные в капюшоны; весовщики, кастыри из

других городов – все, кто успел добраться в столицу до церемонии. Незаконные

граждане, те, кто промышлял по ночам, были предупреждены и носа не

высовывать на промысел. Тиманти все же собирались выйти на свою

развеселую работу, но только после Церемонии, ибо раньше ловить им было

нечего – все бегали, суетились, решали какие-то неотложные вопросы, не

обращая на их прелести никакого внимания. Шептались по углам, что

церемония будет не такой, как обычно. Спешка какая-то непонятная – раньше

месяцами обсуждали кандидатуры – а нынче за день или ночь управились.

Опять же непонятно – куда запропастились предыдущие кастыри.

Около полудня все население и гости столицы прогуливались по

центральной площади Согласия перед Пресветлым дворцом, заполняя открытые

галереи. Огромный амфитеатр, выстроенный каменщиками в ту пору, когда

Блангорра только становилась центром Мира, вмещал и не такое количество

народу. Толкотни не было. Столичная Часовая башня возвестила полдень,

пробили часы – на помосте появился Совет верховных кастырей и кандидаты.

Последними прошествовали Примы, приветствующие свой народ, прекрасные

и спокойные, как всегда. С появлением правителей церемония началась.

Перед благородным собранием и зрителями прошествовали пастыри с

красочным представлением. Храмовые воины показали свое мастерство во

владении оружием, потом несколько рыцарей сошлись в поединке в честь

прекрасной Дамы. Блангоррские пастыри сражались в честь Примы,

традиционно провозглашая ее своей Дамой, которой они могли поклоняться

издалека, слагая стихи, вздыхая и сражаясь – в ее честь. В Мире считалось, чем

больше рыцарей посвящает себя какой-либо даме, тем прекраснее она, но

никогда такое поклонение не бросало ни малейшей тени на репутацию

избранницы. Мирные храмовники, не пожелавшие посвятить себя мечу, в свою

очередь показали и свое искусство. Они смогли найти воду на арене, где веками

утаптывалась почва, теперь уплотненная так, что даже в сезон дождей

оставалась неизменно гладкой, без луж и грязи. После выступили весовщики,

показывая свои умения – представление было еще более напряженным, чем

рыцарские баталии. Весовщики, умело блефовали и могли перевоплотиться в

любого гражданина Мира, с их актерским мастерством, которое было

правдоподобнее, чем у профессионалов лицедеев, разыграли целый спектакль о

преступнике, его поисках, погоне и благополучной поимке. Выступающих

проводили бурными аплодисментами. Потом оба клана показали объединенный

парад своих кровников – бравые храмовые рыцари прошли, потрясая оружием и

бряцая доспехами, звону которых вторило клацанье серебряных шпор; мирные

пастыри прошли, шурша раздвоенными лозами, которые они использовали для

поисков воды; весовщики шли бесшумно – не был слышен даже шорох шагов,

лишь впередиидущие не старались быть неслышными, показывая мастерство

владения кнутами – скупыми, отточенными движениями щелкая этим грозным

в их руках оружием. Весовщики отлично владели всеми видами оружия, какие

только были в Мире, но открыто не афишировали этого, в отличие от рыцарей-

пастырей, но все миряне знали об этом. Никто не осмеливался появляться

вооруженным на пути весовщика, особенно, когда он на тропе.

Парад подходил к своему завершению. Сейчас Прим должен был

объявить имена избранных, после праздничной речи. При появлении правителя

на возвышении, откуда он вещал мирянам обо всем, что происходит в их

любимом государстве, в амфитеатре наступила полнейшая тишина. Прим

привычно выждал некоторое время — для того, чтобы окружающие прониклись

важностью момента. Кастырей выбирали надолго и со всей тщательностью.

Привычно вскинув голову, Прим заговорил – он не пользовался никакими

записями в течение всей речи, ни разу не прервавшись и не запнувшись. Паузы

были только в особо значимых местах, чтобы подчеркнуть сказанное.

Тренированное горло издавало звуки такой громкости, что слышали все

присутствующие. Немудрено — глотка Примов приспосабливалась в течение

жизни каждого из правителей для многочасовых речей, и это умение по крови

передавалось к каждому царенку.

- Граждане Мира! Событие, собравшее нас в этом замечательном театре,

одновременно и горестное и радостное! Я не хочу вводить вас в заблуждение.

Господа верховные кастыри, покинувшие свои посты — предатели, которые

навеки будут осуждены, имена их подлежат удалению из списков мирян. Мне

особенно неприятно сообщать об этом, потому что я не разглядел предателей

так близко возле себя. А им были доверены и судьбы мирян и важнейшие

государственные тайны. Волею Скаррена, бывшего де Балиа, творилось

беззаконие и подмена справедливости куплей-продажей оправдательных актов,

происками Торнвальда, бывшего фон Реймера, едва не был погублен целый

клан — уважаемых астрономов, им организовано беспрецедентное похищение

почти всех женщин. Вина их доказана, но они исчезли. На их поиски будут

отправлены самые опытные весовщики. При задержании Совет верховных

кастырей и я, Прим Мира обещаю, что, несмотря на их очевидную виновность,

будет проведено самое тщательное и беспристрастное расследование. Потому

как с момента сотворения Мира их деяния неслыханны и впервые господа,

занимавшие столь высокие посты, поддались искушению Хрона, и нам хотелось

бы знать, что именно толкнуло их на это. Но довольно о грустном. В этот день я

возвожу на пост достойных граждан Мира, чьи кандидатуры были отобраны

согласно рекомендации верховного кастыря клана неподкупных купцов

достопочтенного господина Януара Голдмана. Я не буду долго и нудно

исследовать их жизненный путь. Опроса членов каст, для которых выбираются

новые правители, тоже не будет. Времена сейчас настали тревожные, и решения

приходится принимать нетрадиционные и быстрые.

Итак, на пост главы клана весовщиков утверждается господин Димир де

Балиа, из Ведска, что на границе с Дикими мирами, звание Маршалла Мира

будет присвоено ему при получении ключа. Верховным кастырем пастырей,

Магистром Мира назначается отец Юлиан Благовест из славного города

Юстиги, что на берегу Великого Брона. Господа кандидаты, готовы к

вступлению на посты и можете ли вы принести клятву верности народу, Миру и

кастам?

Побледневшие от волнения кандидаты, стоявшие рядом с Примой,

одновременно кивнули. Первым был вызван Магистр. Клятва его была кратка и

гласила:

- Я, Юлиан Благовест, из клана пастырей, клянусь, находясь среди сего

благородного собрания, о чистоте помыслов, о чистоте рук и чистоте поступков

в прошлом, настоящем и будущем. Клянусь не покидать тропы пастыря,

трепетно относящегося к пастве своей, помогать ей и мечом и лозой. Клянусь

охранять Мир от врагов внешних и внутренних, сохраняя жизни. Клянусь

творить справедливый суд. Клянусь соблюдать Кодекс Великой Семерки и не

нарушать мыслей своих грехом хроновым. Клянусь беречь доверенный мне

ключ даже при опасности для жизни моей, - произнес твердо, голос не дрогнул

— что само по себе являлось хорошим знаком. Уверенность кандидата при

произнесении клятвы при большом скоплении народа свидетельствовала об

уверенности в своих силах, о силе, таящейся в невзрачном коренастом мужчине,

по традиции укутанном в темно-серую мантию, скрывающую фигуру, капюшон

только откинут. Среднего возраста, лицо крепко вылеплено, подбородок в меру

решителен, нос — с небольшой горбинкой, глаза смотрят из-под чуть

нависающих густых бровей. И лыс господин Благовест, череп совершенно

гладок. Руки во время клятвы держал спокойно. Лишь уступив место кандидату

в Маршаллы, и сойдя с возвышения, нервно сглотнул, да и то так, что заметил

только Прим, который вновь совершил невероятный, с точки зрения этикета и

прежних правителей, поступок: чтобы подбодрить нового кастыря, он едва

заметно улыбнулся и кивнул. Ободренный новоиспеченный Магистр успокоено

прошествовал на свое место.

Димир де Балиа, коренной житель Ведска, был похож на своих

одногорожан, хотя кровь весовщиков скрадывала некоторые черты. Среднего

роста, жилистый, неторопливый и рассудительный. Лицо такое, что каждый

вроде бы где-то видел, но на первый только взгляд, а потом и не вспомнишь, кто

такой — неприметный такой мужик. Руки — с широкими ладонями; крепкими,

длинными пальцами, способными на ощупь определить монета какого

достоинства и года выпуска лежит в кармане у соседа, да так, что этот самый

сосед и не заподозрит, что в карманах у него гостит кто-то. Парадная черно-

красно-белая одежда клана подчеркивала крепкую фигуру. Узкие рукава

черного камзола обтягивали мускулистые руки так, что, казалось вот-вот и

ткань не выдержит. Алые узкие штаны облегали ноги, способные много дней

идти по следу. В общем, крепок, вступающий на пост господин Димир, крепок

и спокоен. Клятва его, произносимая глуховатым голосом человека, не

привыкшего много болтать, не менялась уже много веков:

- Клянусь отцом Весом, что меч мой не обагрит невинная кровь, что нет суда

без доказательства, что мошна моя будет полна лишь честно заслуженных

монет, что чаши весов правосудия никогда не качнутся под влиянием чужой

благодарности, мнения, или угроз. Клянусь, что повязка на глазах моих будет

крепка и справедливость коснется любого — будь то кастырь, кровник или

свободнокровый гражданин, богатый или бедный, - развернулся, и строевым

шагом покинул возвышение, на которое незамедлительно взошел Прим.

- Уважаемые граждане Мира! Приветствуйте новоизбранных верховных

кастырей!

Бабахнули невидимые отсюда пушки и с высоты на зрителей посыпались

конфеты, мелкие монетки, блестящие ленты, разноцветные бумажные мелкие

кружочки. Толпа взревела от восторга, дети принялись собирать конфеты,

путаясь под ногами. Прим добавил:

- Ныне состоится вручение ключей господам кастырям, после которого они

немедленно приступят к своим обязанностям. На всех площадях Блангорры для

жителей и гостей столицы установлены праздничные столы с обильным

угощением. Фонтаны будут лить вино в честь нашего будущего до полуночи.

Совет верховных кастырей удаляется во Дворец для введения Маршалла и

Магистра в курс их обязанностей. Вы же, люди добрые, празднуйте!

Последние слова правителя утонули в бурных рукоплесканиях. Народ повалил

через открытые выходы на площади Блангорры, чтобы соответствующим, в их

понимании, образом отпраздновать великое событие. Ближе к закату улицы и

площади будут полны подвыпившими и пьяными в дымину — искренне

верящими, что они на славу отметили избрание кастырей.

Зрители почти все покинули галереи, лишь небольшие кучки толпились

возле выходов, договариваясь, куда отправятся праздновать. Кастыри стояли

возле Примов, негромко переговариваясь друг с другом, ожидая, когда все места

опустеют и можно будет пройти и им. По традиции, правители и верховные

кастыри не должны покидать место сборища, до той поры, пока оно

совершенно не опустеет. Маршалл и Магистр молчали, они пока и не знали, что

и сказать, слегка оглушенные великой честью. Никто из кастырей поначалу не

обратил внимания на раздающиеся откуда-то сверху звуки – кто-то

оглушительно хлопал в ладоши, явно пытаясь привлечь внимание.

Аплодисменты слышались все громче, пока, наконец, Ди Астрани не поднял

голову и не посмотрел вверх, на самую высокую трибуну, где темнело чье-то

одеяние. С грохотом опустились металлические заслонки, заменяющие двери, и

весь Совет оказался в ловушке. Аплодирующий мягко спланировал вдоль рядов

вниз. Только что был наверху, а через мгновение – вот он стоит рядом.

- Браво, господа! Брависсимо! Я восхищен! Восхищен вашей скоростью и

решительностью! Вы заменили моих дорогих – Скаррена и Торнвальда, и

думаете, что эти бездарные пешки из провинции смогут быть лучшими, чем

были они? А как же военный опыт, а как же стратегическое мышление г-на

Торнвальда, из почтения к вам не буду называть его фамилию! Как же его

гениальное умение тщательного планирования? А как легко вы расстались с

Скарреном, эээх – ну тут ясно, он посмел зарабатывать там, где вы не решались,

и слишком полюбил этим маленькие блестящие кружочки. Он бы смог вам

казну заполнить так, что через стены полился бы золотой ручей – дай вы ему

волю. Подумаешь, драконами стали, вот делов-то. Мобильнее были бы. Шасть –

тут правосудие учинил, другой – шасть и земель еще завоевал – там, за Дикими

поселениями Зория не заканчивается. А уж он один мог бы теперь целое войско

заменить. Мельчаете.… Недальновидно вы их прогнали, вам же еще со мной

враждовать,- поцокал осуждающе языком.

Темнобородый, незваным явившийся на праздник, ерничал, насмехался, играл

словами, восхваляя отвергнутых, прошелся по моральным и внешним

качествам всех присутствующих – никого не пропустив. Сидел он теперь рядом

с возвышением, прямо на песке арены. Примы с интересом разглядывали своего

вечного врага, доставшегося по наследству и до этой поры ни разу еще не

встреченного лично. Совет молча встал перед правителями, загораживая их.

Маршалл, бледный от волнения, стоял впереди всех, вцепившись в меч,

который почему-то никак не хотел покидать ножны, зацепившись за что-то.

Хрон расхохотался, заметив его тщетные попытки:

- Что вояка, уж и доверие оправдать хочешь? Что, среди де Балиа уже нет

никого постарше, кто тебе может услужить, а, Прим? Юнцов безусых на

должности ставишь, чтобы ими было сподручнее вертеть?

Прим решил, что пора как-то реагировать:

- Приветствую тебя, темнобородый. Что тебе нужно так сильно, что ты

осмелился заявиться сюда?

- О! Здрав будь и ты, правитель! Я не думал, что ты снизойдешь до

приветствия, и решил опустить официальную часть! А еще подумалось мне, что

вместо тебя двойник пожаловал – зачем самому-то утруждаться перед чернью

речи толкать. А ты хорош – осмелился сам тут быть и заговорить со мной! Да и

пресветлая супруга твоя пусть здравствует, она все также хороша! Добрейшим

кастырям тоже привет, а то обвинят меня в плохом воспитании, - небрежно

махнул ручкой в их сторону.

- Теперь тебя в другую сторону понесло. Отвечай, темный, зачем пожаловал?

- Уух, какой ты грозный, ууух, какой ты скорый. Даже выпить не предложишь?

Нет? Да и не очень-то и хотелось… У вас тут и пить нечего. Ладно уж, если вам

так некогда, что вы даже поболтать не хотите – мне нужен твой ключ. Твой,

господин Прим. Иначе… Посмотрите наверх.

Кастыри и Примы задрали голову и ужаснулись – над Блангоррой кружила та

самая крылатая Семерка драконов, о которой им не так давно поведали дети.

Хрон продолжил:

- Сейчас их видите только вы, такой вот нехитрый фокус. Но, если ты не

отдашь мне ключ, они станут видимыми всему Миру, и по моей команде

разгромят всю вашу столицу к моей матушке – ну или как вы там выражаетесь.

Вы все здесь у меня в ловушке, никто из вас отсюда не выберется, а страна твоя

без своих нянек мигом развалится. Дикие набегут, я уж не сочту за труд, шепну

им, что можно у вас тут неплохо поживиться.

Каким бы ни было решение Прима, оно ставило их на колени. Отдаст ключ –

они не смогут открыть Блангоррскую башню, не отдаст – и открывать нечего

будет. В том, что эти летающий ящерицы способны испепелить тут все, они не

сомневались. Прим не раздумывал долго – с мягким шлепком упал на песок

небольшой ключ, сделанный из светлого металла:

- Забирай. Если это все, что ты хотел. Отзови своих ублюдков и открой

немедленно двери. После – покинь нас. Общаться с тобой далее – не входит ни

в наши планы, ни в наши желания.

К удивлению собравшихся, Хрон, схватив ключ, повиновался. В момент его

исчезновения, со страшным скрипом открылись заслонки, и вломилась

дворцовая стража, рассыпалась по арене, окружив Совет плотным кольцом,

убедились, что никто не пострадал. Капитан охраны, неторопливо осмотрел то

место, где сидел Хрон, пожал плечами и доложил:

- Как только зрители вышли, мы подошли к дверям, чтобы сопроводить Совет

во Дворец. Двери захлопнулись. Мы пытались их открыть, выломать – они не

поддавались. Вас не было слышно.

Прим успокоил капитана, приказав не спускать глаз с Совета, пока будут

добираться до Дворца. Оказавшись под прикрытием дворцовых стен, Прима

распорядилась приготовить гостевые комнаты, а Прим предупредил кастырей,

что не следует покидать замок, предложив временно переселиться сюда и

вызвать к себе близких – чтобы темнобородый не смог манипулировать

жизнями тех, кто был им дорог. Получив согласие кастырей, правители сделали

необходимые распоряжения. Потом предложили Совету отобедать, потому что

время трапезы уже давно миновало. Праздничный обед в честь новоизбранных

кастырей, выглядевших растерянными от случившихся событий,

развивающихся в таком быстром темпе, несколько запоздал, но теперь был еще

более желанным. Вызвали Селену, Лентину и их шумную команду. Кастыри из

других городов уже проходили в малую парадную.

Гости и хозяева отправились в малую парадную обеденную. Селена и

Лентина переглянулись – если это малая, то какая же тогда большая… Малая

парадная обеденная находилась в светлой комнате, стены которой богато

инкрустированы драгоценными породами деревьев, состыкованными так

искусно, что, казалось, стены переливаются – от темного к светлому. Потолок,

высоко над головами, поднимался стеклянным куполом. Редкие породы

благоуханных карликовых деревьев, составленные живописными группками,

произрастали в изобилии в деревянных кадках. Стол, роскошный,

благоуханный, изобильный – за него можно было усадить раза в четыре больше

народу, чем было сейчас. О поваре бывшего Магистра ходили легенды, а он был

лишь учеником дворцового повара Примов. О нем легенд не было – он слыл

божеством среди мирских поваров. Его рецепты стоили бешеного количества

монет, блюда, приготовленные им, никогда не повторялись. Его мало кто знал в

лицо – кроме его подчиненных. Сейчас в торце стола стоял невысокий,

пухловатый человек, в белоснежном халате и поварском колпаке – таком

жестком от крахмала, что можно было только удивляться, как он не порезал

себе голову о края его. Когда вошли Примы, первыми среди всех и прошли к

своему месту, повар приподнял колпак, склонился, поздравил новоизбранных,

пожелал всем приятного аппетита и удалился. Без лишней спешки и раболепия.

Стол поражал великолепием: сервирован так, что никто не почувствовал

ни малейшего неудобства – у каждого были те предметы для приема пищи, к

которым они привыкли. Изобилие и разнообразие блюд – особым способом

приготовленное мясо; овощи, фрукты – лежащие целиком в вазах из тончайшего

стекла или нарезанные прихотливо и приправленные различными специями и

заливками в гигантских салатницах; десерты, торты. Напитки алкогольные и

освежающие – налиты в высокие кувшины, столь мастерски выполненные из

различных материалов, что некоторые казались огромными плодами, некоторые

– ягодами, исторгающими свой сок. Первый тост был поднят Примом, который

поздравил новоизбранных, и пожелал им достойно исполнять обязанности на

тех постах, которые они теперь занимают. Потом правитель подошел к

Магистру:

- Уважаемый господин Благовест, Магистр волею судеб. Обстановка ныне

такова, что на долгие речи нет времени. Ключ, который я вам передал, прошел

очищение от предыдущего владельца и от всей скверны, которую принесло его

правление. Будьте мудры, последовательны и радивы. Любите касту, которой

правите, уважайте все народы Мира и Зории. Не поддавайтесь на происки

темнобородого, вы сегодня уже лицезрели его и знаете, на что он способен.

Предлагаю вновь наполнить бокалы и выпить за Магистра, - последние слова

Прима прозвучали эхом, отраженным от стен.

Магистр Юлиан невозмутимо поднял свой кубок, пригубил и под

одобрительные взгляды поставил на стол. Так же спокойно принял из рук

Прима ключ пастырей, согревшийся от тепла рук правителя, крепко сжал его,

оставляя свои отпечатки. Прим едва заметно кивнул достопочтенному

Голдману, полностью соглашаясь с его выбором. Малопьющий и спокойный

новый кастырь резко контрастировал с грубовато-эмоциональным Торнвальдом,

который к тому же любил пирушки, заканчивающиеся на рассвете.

Последовала очередь Маршалла. Димир был так молод для назначения, что это

сейчас бросалось в глаза.

- Уважаемый господин де Балиа, Маршалл волею судеб. С момента последнего

тоста обстановка у нас не изменилась – посему и вам долгие речи выслушивать

не придется. Ключ, который я вам передаю, прошел очищение от предыдущего

владельца и от всей скверны, которую принесло его правление. Будьте мудры,

последовательны и радивы. Любите касту, которой правите, уважайте все

народы Мира и Зории. В силу вашей юности, предостерегаю вас от излишней

горячности и чрезмерной уверенности в своих силах. Берегите себя, не

пренебрегайте советами старших и живите долго. Да благоволит Семерка к

Маршаллу!

И снова эхо умножило здравицу. Маршалл, взявший себя в руки, отпил немного

из кубка и склонился в благодарном поклоне перед собравшимися. Ключ

принял с достоинством, приложил к губам, глазам и сердцу, склонился вновь.

Ключи, которые сейчас были вручены, успели изъять из жилищ прежних

владельцев. Прим сам срочно провел процедуры очистки, и теперь они обрели

новых владельцев. Трапеза продолжалась – гости и хозяева чувствовали себя

настолько комфортно, каждый был на своем месте, что заканчивать праздник не

хотелось. Ди Астрани заметил, что Димир де Балиа не сводит горящих глаз с

Лентины, и легонько пнул под столом свою кровницу, показывая глазами на

юного Маршалла. Девушка усмехнулась, едва заметно прошептала:

- Да что вы, мы же с Селеной и мальчишками ожившие легенды. На нас пялятся

все, кому не лень, с тех пор, как мы во всеуслышание объявили о своей

принадлежности к клану астрономов.

- Не глупи, девочка. Уж такой старый астроном, как я, отлично видит и на

небесах и в сердцах.

Девушка хмыкнула. Праздник подходил к завершению. Прим оглядел столы и,

заметив, что все уже насытились, даже прожорливые в силу своего возраста

мальчишки моргают сыто и сонно, не в силах больше проглотить ни кусочка:

- Что ж, друзья мои. Предлагаю час на отдых, а затем собираемся в зале Совета

и, наконец, закончим подготовку тех, кто вскоре отправится в путь.

Ди Астрани подмигнул своим кровницам и затерялся в небольшой толпе — по

окончании праздников возле выходов почему-то всегда образуются такие

небольшие заторчики, даже если выход широк и народу мало.

Разошлись по комнатам. Отдыхали только дети — сморенные

непривычными церемониями и обильным обедом они заснули, кто где улегся.

Лентина и Селена уселись рядом с камином, наслаждаясь теплом, разговаривать

не хотелось, сидели, молчали, глядя на танцующие языки пламени. Дети едва

слышно посапывали во сне, было тихо и мирно. Час быстро заканчивался, и

снова нужно было идти. Девушки решили не будить детей, чтобы они

хорошенько отдохнули перед тем испытанием, которое предстоит им, возможно,

уже сегодня. Неслышно открылась дверь, в нее заглянул Ди Астрани, кивнул —

пора.

Новоизбранным рассказали последние новости, начиная с того, почему их так

спешно призвали на столь ответственные посты. Но удивлен оказался только

Маршалл, отец Благовест молча кивнул, продолжая сидеть с непроницаемым

лицом, потом решил высказаться:

- На исповедях наслушаешься всякого, и, если говорить об этом мы не можем,

то выводы делаем верные. Не один и не два прихожанина рассказывали о

страшных летающих зверях, похищающих детей, некоторые сознавались в

грехах, которые навевал их вид. Сладострастие, гнев, зависть, чревоугодие,

уныние, гордыня и жадность – слабые духом склоняли головы перед детьми

Хрона и начинали следовать своим порочным страстям. Среди пастырей слова

Большого Проклятия известны так же хорошо, как и повитухам. Давно уже

отправлены были гонцы к предыдущему Магистру. Да только, наверное, ни

один не донес своих вестей до Совета. Посему приношу свои глубочайшие

извинения за предателя Торнвальда и надеюсь своим верным служением

загладить вину клана перед Миром.

Речь, произнесенная Магистром, произвела благоприятное впечатление.

Посовещавшись пару-тройку часов, решили, что все остается, как решили

ранее: в Квартиты отправляется Эйб; в Елянск — Вальд, в Турск — Селена; в

Ведск — Марк, в Ящерино — Мирра, в Зордань едет Кир и Лентина. По

прибытии немедленно нужно было отыскать местных астрономов, кастырей и с

их помощью применить ключи, если все пройдет благополучно – отправить

голубя и спешить самим обратно. Блангорра остается Приму и Ди Астрани.

В дверь постучали: охрана доложила, что вернулись разведчики,

заблаговременно отправленные Примом проверить, проходимы ли пути,

означенные на картах. Ходы проверяли весовщики, они вошли — перемазанные

глиной, паутиной. Разведчики доложили, что пути вполне проходимы, только

вот есть такое замечание — они работают только в одну сторону — вернуться

этим же путем не получится. Блангорра расположена на холмах, и повозки,

стоящие на металлических гладких узких дорожках, легко будут двигаться от

нее, а обратно подняться не смогут. Механизмы, приводящие повозки в

движение, прикреплены к днищам, выведены из строя жучком, хотя впервые

встречаются такие повреждения в металле — словно короеды выгрызли

древесину. Прим печально кивнул — знаем мы этих короедов — хроновых

детищ. Члены Совета, не сговариваясь, повернулись к девушкам. Первой

молчание нарушила Лентина:

- А что вы разглядываете нас, словно первый раз увидели? Или есть астрономы,

которые нарушают слово? Даже среди этих летающих ящериц нет ни одного из

нашей касты – нет, не было и, надеюсь, не будет среди нас тех, кто отступался

от своего обещания, лишь потому, что может не вернуться. Пойдем мы, не

передумаем. И дети пойдут. Только за каждую царапину на их коже, за каждую

слезинку, пролитую во время этого пути, мы спросим потом — спросим с того,

кому не повезет остаться в живых. И тех, кто пойдет сопровождающими,

выбирать будем мы, - выпалила все это, и рухнула на свое место,

раскрасневшись от волнения и внимания.

Прим, не отрываясь, разглядывал Ди Астрани, в этот момент похожего на

довольнющего кота. Кастырь астрономов теперь был непреложно уверен в том,

что его кровницы, его фаворитки — те самые, с неразбавленной, горячей

кровью первого звездочета. А юный Маршалл вновь не сводил глаз с той,

которая казалась такой обманчиво мягкой.

Селена продолжила речь кровницы:

- После того, как выберем сопровождение и снаряжение — мы должны

выступать. Ждать больше нечего и некого. Если вы говорите, что возвращаться

надо будет пешком, а это ох как не близко — откладывать и вовсе нельзя.

Прим кивнул, члены Совета тоже были «за». Отправку ключников и

сопровождающих назначили на утро, которое уже вскоре должно было

наступить – со всеми этими празднованиями-советами никто и не заметил, что

давно наступила ночь. Астрономы и Совет поспешили выбирать

сопровождение. Кандидатуры сначала предлагал кастырь купцов,

достопочтенный Януар, потом с ними беседовал Совет, потом Примы, и, в

последнюю очередь — Лентина и Селена. С каждым ключником отправлялись

двое сопровождающих. Каждого ключника напутствовали Примы — по

отдельности друг от друга. Что они там им говорили — не известно, только

выходили из покоев правителей – всем ключникам была оказана неслыханная

честь, они могли побывать в святая святых немногочисленного клана Примов –

бледные, с крепко сжатыми губами.

Сборы и подготовка заняли больше времени, чем планировалось.

Поэтому в Часовую башню Блангорры ключники вернулись, когда уже снова

стемнело. Примы, Совет — все сопровождали их. Ди Астрани с тяжелым

сердцем провожал своих кровников — если с ними что-то случится, клан

астрономов никогда уже не сможет возродиться — только если вдруг где-нибудь

еще отыщутся женщины их крови. Но это будет уж совсем очевидным чудом.

А сейчас дети, девушки и их сопровождавшие спускались по очереди в

непроглядную темень тоннеля. Последней в тоннель заходила Мирра,

повернулась и улыбнулась своей светлой улыбкой — маленький воин, такой

хрупкий. Прима не выдержала, отвернулась. Мирра помахала:

- Прощайте!

Януар поправил:

- Не прощайте, а до скорого свидания! Мы с тобой еще караванами править

будем! Удачи всем! - выразив всеобщую мысль.

Дальше с путниками могли спуститься лишь Ди Астрани и мать Оливия, дать

последние указания и удостовериться в том, что отправка прошла успешно.

Винтовая лестница была столь узка, что идти приходилось друг за другом,

крепко держась за перила. Ступени, в былые времена изготовленные из

крепкого дерева, теперь подгнили, где-то стали совершенно трухлявыми,

впередиидущие сильно рисковали оказаться внизу раньше, чем планировали.

Впрочем, спуск прошел вполне удачно, репутация древних каменщиков в

который раз оправдала себя – их строения пережили века. Дойдя до конца

лестницы, путники обнаружили, что среди пыльной паутины, каменных

обломков, дохлых грызунов в полумраке, рассеиваемом факелами,

поблескивают металлом узкие дорожки, на которых стоят небольшие повозки,

как и было сказано – размером только-только, чтобы троим-четверым

уместиться с поклажей. Металлические дорожки разветвлялись от единого

центра на шесть веток. Хотелось надеяться, что и все остальное будет на месте

— так же, как и на схемах. Перецеловались на прощание. Расселись,

разместились, уложились. Мать Оливия благословила всех. Последние

напутствия, последние пожелания. Ди Астрани нажал выпуклый камень, на

котором значилось «Пуск» - каменщики любили все делать основательно, так,

чтобы и постороннему было ясно — на что нажать и что за этим нажатием

последует. Дорожки вели под уклон, повозки довольно быстро набирали

скорость и вскоре исчезли из виду. В полумраке блеснула белая ладонь Селены,

которая была в последней повозке. И все, пропали из вида.

Астроном и повитуха почувствовали себя осиротевшими — словно это их

дети покинули родной дом, уносясь вдаль. Постояли, вслушиваясь. В тоннеле

вновь воцарилась тишина, как и долгие годы до этого. Вздохнули и пошли

выбираться. Ключникам предстояли дальние края и неизвестность, а им

следовало возвращаться и выполнять свои ежедневные обязанности, сделав вид,

что ничего не произошло, что все в порядке. Лишь наедине с посвященными и с

самими собой, тревожась за тех, кто стал дороже любого кровника. Мучаясь

долгими бессонными ночами, спрашивая себя, а нельзя ли было поступить как-

то иначе, не отправляя этих храбрых, но таких беззащитных детей и их матерей

на вероятную гибель. Сопровождающие, отправленные с ними — это мужчины,

закаленные долгими путешествиями и битвами, но смогут ли они сберечь самое

дорогое, что оставалось в Мире? Ключники — они такие хрупкие.

Металлические дорожки развели путников в разные стороны, и они едва

успели прокричать «до встречи» друг другу. Ключники сидели молча,

скорчившись на дне самодвижущихся повозок. Охранникам тоже было не до

разговоров — они озирались по всем сторонам, стараясь заприметить опасность

заранее и успеть защитить своих драгоценных попутчиков. Но ничего не

происходило, и вскоре бдительность притупилась, и они уже не вглядывались

во мрак, царивший по сторонам, до боли и рези в глазах. Путешествие

проходило на редкость спокойно — повозки мчались по металлическому пути

практически беззвучно, лишь на стыках едва слышно постукивали, кое-где на

проносившихся стенах светились слабым светом гнилушки, паутина рваными

пыльными лохмотьями задевала лица, свешиваясь с потолка. Пещеры, в

которых были проложены пути, то сужались, то расширялись, иногда повозке

едва хватало места, чтобы проскользнуть, а иногда же стен не было видно в

окружающем полумраке. Воздух был, в целом, сносный, лишь кое-где

попахивало мертвечиной — звери попадали в разветвленные тоннели и не

могли выбраться, иногда попахивало пылью и нагретым металлом — когда

поднимались повыше к поверхности. Пока ни разу ни на одном ответвлении не

попадалось открытого пространства.

Глава 5.

Турск. Возвращение.

Селена сидела на некоем подобии деревянной скамейки, обняв колени.

Опять одиночество, попутчики – чужие, которые возможно, потом станут

близкими, но не сейчас. Сейчас сердце рвалось на части от тоски – перед

глазами все время маячили лица детей – Вальд, Кир, Эйб, Мирра, Марк –

какими они запомнились. Вертелась перед зеркалом Лентина, собираясь на

праздник. Словно от каждого из них к ее сердцу шла ниточка-шелковинка и

теперь, по мере того, как они все удалялись друг от друга, эти ниточки

растягивались, становясь все тоньше. Скоро наступит момент, когда нити

порвутся, и место разрыва будет долго кровоточить, напоминая постоянной

болью о тех, кто покинул тебя. Долго сидела Селена неподвижно, не было

желания даже шевелиться, потом решила, что раскисать нет времени. Запретила

себе думать о Лентине и детях.

Девушка достала схемы, покрутила их так и сяк. Крути — не крути, а

ехать еще достаточно долго. На поверхности давно уже наступила ночь,

следовало отдохнуть, хорошо еще дорога сама двигалась под ногами, сокращая

расстояние. Ее попутчиками оказались близнецы-весовщики. Селена решила

познакомиться с одними из многочисленных де Балиа, которых звали так же,

как первых детей Веса — Прокл и Перикл. Высокие, крепкие, сероглазые, с

шапкой темных кудрей. От них веяло затаенной опасностью и силой.

Немногословные, сторожкие — таких стражей еще поискать следовало. Селена

порадовалась про себя, что вроде бы не ошиблась с выбором, предложила

братьям перекусить. Немудрящий ужин проглотили в полном молчании, потом

братья разделили дежурства. Тот из братьев, чья очередь была отдыхать,

немедленно завернулся в одеяло и прикорнул в углу, заняв почти половину

повозки. Селена усмехнулась про себя — ей предстояло еще раскусить

близнецов — кто из них кто, и каков он в деле. Не к месту вспомнилось ее

прозвище, данное Дикими. Жена Салима, Фатима, как-то в сердцах обозвала, да

потом и прилипло: камень-девка. Иногда так ее и звали: «Эй, камень!».

Усмехнулась, что у камней бывают сердца, оказывается. Ее сердце сейчас

разлетелось на части и следует за каждой повозкой, а еще части остались в

Блангорре и Турске, в который ее снова ведет тропа жизни. С этой мыслью

уснула, прикорнув в уголке. Спала крепко, без сновидений — сказывалось

напряжение, в котором пребывала все эти дни, с того самого момента, как их

шумная компания вошла к Примам и заявила о себе. Сейчас вроде бы

беспокоиться было не о чем и можно расслабиться, от нее ничего не зависело,

вот и спалось.

Проснулась, когда братья менялись, один заступил на смену, а второй,

завернувшись в еще теплое одеяло, улегся отдыхать. Щеки Селены были

мокрыми – плакала во сне. По расчетам выходило, что в Турск прибудут через

два дня, а еще пока не закончился один. Селена считала, что ей достался самый

безопасный участок. Подумаешь, Турск, вот же недавно там были, тишина и

благолепие кругом. Немного тревожно было за Аастра, ну да он не первый год

там живет, не должно с ним ничего приключиться. А если Хрон лапу приложит

— так ничего не попишешь с этим, и не поделаешь. Поэтому про это лучше и

не думать, чтобы беду не накликать. Проснувшись, девушка некоторое время

раздумывала, где же сейчас ее мальчик путешествует — путь в Елянск, который

находился рядом с Турском, должен был пролегать неподалеку. Конечно, ни

докричаться, ни увидеть его хоть одним глазком не получится. Можно было

только молиться и гадать, как все закончится. Селена почувствовала, что надо

бы естественные потребности удовлетворить — и как это умудриться сделать

незаметно для братьев и не останавливая повозку, как вдруг их дорожка

оборвалась — все-таки время не щадит даже то, что строилось на века.

Металлическая колея исчезла из виду, и им еще сильно повезло, что они не

мчались под уклон а, разогнавшись на предыдущих участках, ехали по

относительно ровной поверхности. Повозка замедлилась, покачнулась и

рухнула, скатившись. Спящий брат моментально проснулся, и, схватив девушку

в охапку, выкатился из повозки. Бодрствующий близнец упал следом,

вытаскивая их поклажу. Селена дрожащими руками ощупала ключ, облегченно

вздохнула — цепочка на которой он висел, оказалась крепкой. Тот из близнецов,

который не спал, встал возле повозки, огляделся, почесал затылок, позвал брата:

- Прокло, пойдем-ка, это сооружение перетащим, вон дальше пути есть.

Немного тут порвалась дорожка. Ну да ничего, - подмигнул Селене, - Не боись,

девушка, выведем тебя, куда надо, в лучшем виде. Даже если таратайка наша с

путей сойдет, мы тебя на себе по очереди нести будем.

«Ага, - подумала Селена, - вон тот, который повеселее, это и есть Перикл, он

командует обычно. А Прокл — молчаливый, посильнее будет. Вот я вас и

вычислила». Спросить напрямую братьев, кто из них кто — не позволяла

гордость, хотелось проверить себя.

…По мере того, как ключница и ее спутники приближались к Турску,

Аастром овладевало странное беспокойство — в голове горячечно билась одно

и то же слово: Селена, Селена, Селена, Селена. Предчувствие, которое никогда

не обманывало, и сейчас пыталось что-то рассказать, только на непонятном

языке: что Селена? Что-то с ней случилось, она будет здесь или думает о

Турске? Непонятно было такое предчувствие. На закате, наблюдая за небом,

Аастр обнаружил в стороне заходящих солнц захватывающее зрелище — в

багрово-синем, как свежий кровоподтек, ночном небе летали те самые, о

которых недавно столько слышал – драконы. Хотя они были прокляты, но их

полет выглядел таким необычным и прекрасным. Человеческое око не застало

тех времен, когда собратья этих тварей, менее разумные, кишмя кишели в небе

Зории. Сейчас же, от полета этих гигантов, парящих в небе, захватывало дух.

Аастр заглянул в телескоп, и увидел драконов так близко, что хотелось

протянуть руку и ощутить чешуйчатую кожистость их крыльев. Да, старый

звездочет, несомненно, знал, что ничего хорошего они не принесут ни Миру, ни

Зории, но его душа, душа прирожденного исследователя тянулась к этим

неизученным зверюгам, пусть и смертельно опасным. Чутье подсказывало ему,

то, которое пело грустные песни о Селене, что его последние деньки уходят. И

хотелось напоследок совершить нечто такое, что запомнится, и будут потом о

нем рассказывать: вот был старый Аастр из Турска, так вот он... А дальше

поведают о его подвигах, ну или исследованиях или еще о чем, что еще нужно

успеть совершить.

…Братьям пришлось немало повозиться, чтобы перетащить повозку

через разрыв и снова водрузить ее на металлическую дорожку. В царящем

полумраке это сделать было совсем непросто. Селену усадили возле кучи их

пожитков, якобы охранять их, ну да – от кого? Слышно было, как где-то

равномерно капает вода, рядом прошуршал какой-то неизвестный зверек. Вдруг

раздался металлический лязг — повозка встала на дорожку, постояла-постояла

и развалилась на куски. Селена вздрогнула и ахнула от неожиданности. Их

путешествие перестало быть прогулкой. Что тому было виной — теперь и не

узнаешь, хроновы ли происки или просто время разрушило древесину. Теперь

нужно было спешить, надеяться только на свои ноги и на попутчиков, которые

найдут выход и выведут туда, куда следует, не свернув и не повернув обратно. А

еще хотелось верить, что всем остальным достались более крепкие средства

передвижения – особенно тем, кому ехать дальше. Братья, перемазанные пылью

и смазкой, постояли над развалиной, рассеянно почесывая курчавые затылки.

Потом плюнули, подошли к девушке, Прокл молчал, как обычно. Перикл велел

разбирать поклажу, разделил все на троих, Селене достался самый маленький

рюкзачок, но самый ценный — там были спички, соль и то, что упаковала мать

Оливия для лечения разных ран и хворей, которые могут приключиться в

дороге.

Нагрузились и пошли, хорошо еще, не нужно выбирать куда идти —

металлическая дорожка по-прежнему тускло отсвечивала, гнилушки на стенах

указывали, куда ведет их путь. Прокл шел впереди, потом Селена, замыкающим

был Перикл. Понемногу завязалась беседа. Весовщикам было жутко интересно,

как и всем остальным мирянам, откуда, из каких таких далей объявились

легендарные девы. Перикл заявил, что до того, как они с братом стали

интересоваться девицами, они думали, что у астрономов не было в клане

женщин, это потом добрые тиманти им растолковали, что как раз у астрономов-

то не могло не быть женщин. Иначе и астрономов-де не было. Селена подумала,

странно все это — я ж с братьями одного возраста, но они еще без штанов

бегали или даже и не родились, когда хронов Торнвальд меня продавал. И Аастр

не так уж намного меня старше, а встретила его — старик совсем. Меня время

не меняло? А что так, именно меня щадило? Да и у Лентины в истории

неувязочка — она тоже из того времени, куда пропадала? Надо будет потом у

Ди Астрани спросить, если вернемся.

Разговор то стихал, то завязывался вновь. Перикл объявлял, когда привал,

когда спать ложиться. Селена начала чувствовать нарастающую панику — ее

внутренние часы, которые никогда не врали, говорили, что их время истекает,

что пора бы уже оказаться в Турске, а они еще неизвестно где, бредут в

полумраке. Все чувства притупились, оставалось лишь идти вперед и они шли.

Разговоров уже не затевали, берегли дыхание, пока впереди вдруг блеснул свет

— они вышли за городской стеной Турска, неподалеку от въезда в город. Ну да

Семь с ними. На радостях, что-таки пришли, опоздав совсем немного, братья

заулыбались странными своими скупыми улыбками. А Перикл так и вовсю

разошелся, потребовал, чтобы Селена их поцеловала — мол, если живые будем

— можно хвастаться, что целовала их легендарная личность, а если помереть

суждено — так и тогда знать будешь, что жизнь не зря прожил. Причем

требовал, чтобы целовала их прямо сейчас. А то потом не догонишь или не

допросишься. Селена звонко рассмеялась — все страхи пути рассеялись в

сумеречном свете, обняла каждого из братьев и расцеловала. Когда ее губы

соприкоснулись с губами молчуна Прокла, он почувствовала странное —

словно каждая ее косточка стала мягкой, и она тает в объятьях этого молодца.

Отшатнулась, посмотрела внимательно, Прокл стоял, виновато потупившись.

Она поняла, что это было — не каждый день грозным весовщикам достаются

поцелуи сказочных дев, а этому она, похоже, в душу запала не только своей

легендарностью. Встрепенулась, закат торопил. Селена знала, что в тоннелях

они провели времени столько же, как если добирались бы на повозке – как так

получилось – новая загадка.

Нужно было искать Аастра. Заспешили к воротам в город, которые все

также стояли открытые, как и в прошлый раз. Когда она и Лентина, убитые

горем, прибыли сюда, чтобы выполнить свой, как они думали последний долг.

Селена и весовщики прошли прямиком к прибашенному домику, Селена

помнила, что Аастр жил там. Спешили так, что чуть было не прошли мимо

старого астронома. Он сидел рядом с домом на зеленой лужайке, единственной

во всем Турске, где еще сохранилось какое-то подобие упорядоченности и

похожести на клумбу, здесь съедобные травки росли вперемешку с цветами.

Аастр сидел и смотрел на них. Что-то очень похожее на ревность и боль

полыхнуло у него в глазах и затихло. Теперь лишь безмятежный взгляд

человека, привыкшего больше к созерцанию далеких звезд, чем к мирским

удовольствиям и привязанностям, встретил их. Селена, вытерев набежавшие

слезы, порывисто подбежала к кровнику:

- Я и не чаяла, что увижусь с вами вновь. Но вот — Семь привели к вам. Я

пришла с ключом. Ваше послание доставлено Приму и нашему верховному

кастырю. Примы и Совет благодарят вас за службу, за своевременность и

точность. Я должна включить то, что запускается при помощи ключа. Прим

сказал, что вы поймете без лишних объяснений. Как бы все это выспренно не

прозвучало, - засмеялась, смех прозвучал в тишине, как колокольчик.

Аастр не без труда поднялся, захрустев старыми косточками, отвыкшими

за долгие годы от резких движений. Предзакатные светила затемнили его

изборожденное морщинами лицо какими-то странными тенями — глубоко

залегшими под глазами, и мрачным контуром обвели лицо. Незнакомым и

невыносимо печальным был старый звездочет, встретивший своих гостей на

пороге в этот час. Селена моргнула — нет, лицо все такое же — близкое,

родное, померещились эти тени в неверном свете.

- Благодарю Семерку за то, что позволила еще раз увидеть людей в конце пути.

Селена, кровушка моя, веди гостей в дом. Дорогу ты знаешь. Перед тем, как

увидеть твой ключ, позволь встретить вас, чем могу.

Аастр и гости вошли в дом. Селена почувствовала, что какая-то неведомая сила

изменила здесь все. Если в первый визит их встретила лишь тоска и

заброшенность, то теперь из темных углов на них пялились безутешная горечь

и мрак, как после похорон. Старик засуетился. Предложил воспользоваться

умывальней — воды, прогретой солнцами за день, хватит на всех.

- Умоетесь с дороги, усталость вас и покинет. Перекусим, тем, что есть и

пойдем, свершать ваши великие подвиги.

Сейчас звездочет снова стал самим собой, словно сжал внутри себя пружину,

которая помогает ему держаться. Но остроты слова не потерял и держался так,

что Селена почувствовала гордость за то, что она одной крови с ним.

Первой умываться отправили ее. Освеженная и чистая до хруста,

девушка шла по темному коридору к полуоткрытой двери в гостиную, в которой

горел яркий свет. Подошла поближе, и вдруг нахлынул темный страх,

почудилось, что за столом сидят драконы, а вместо Аастра — Хрон собственной

персоной поджидает ее и тянет свои руки к ее шее, срывая толстую цепочку,

разрезая порванными звеньями тонкую кожу и подхватывая падающий ключ.

Остановилась, сдерживая дыхание, осторожно выглянула, прислушиваясь. Нет,

показалось, за столом сидели ее спутники и кровник, потихоньку

переговариваясь. В голове вновь промелькнуло страшное видение и исчезло. На

столе горела дюжина свечей, ярко освещая углы, и тени темнели только от тех,

кто находился в комнате. Вошла, поправляя влажные волосы, поблагодарила

Аастра за заботу. Астроном усадил ее отдохнуть, пока братья пойдут

отмываться, они погрязнее будут после возни с тележкой, которую пытались

починить. Когда близнецы ушли, подсела поближе:

- Что вас тревожит, господин мой кровник?

- Селли, Селли. Коротки часы, которые мне остались. Хрон мне уже

нашептывал, пока вы сюда шли, что я могу с ключом сделать, но не нашлось в

его хронилищах ничего, что меня смогло бы прельстить. Тебя там нет и

омолодить меня он не сможет, а если и сможет, то не нужна мне молодость

такой ценой. Прошу лишь тебя, запомни меня таким, каким я тебе встретился.

Что бы потом ни случилось. Прости меня, если вдруг обидел чем. Я, Аастр де

Астр, никогда не нарушавший своего слова, обещаю помочь тебе.

Селена нахмурилась:

- К чему столько горечи, к чему такие высокие слова? Что с тобой?

Аастр горько улыбнулся:

- Не тревожься понапрасну, я хотел лишь тебе сказать то, что сказал и, кроме

того — я любил тебя, тогда давно, когда в Турске еще цвели деревья, когда

живы были твои родители, когда трудами наших кровниц и кровников здесь все

благоухало и кипело. Я много думал о том, что случилось с нашим кланом,

может быть, мы недооценили и мало любили вас, наших женщин, и так нас

покарали за это? Твоим весовщикам я уже сказал, чтобы берегли тебя пуще

жизней своих — и не потому, что ты можешь быть одной из спасительниц

Мира, а потому что в тебе самой — целый мир. И они запомнили это, молчун

поклялся, что тот, кто прикоснется к тебе со злобными мыслями, немедленно

будет наказан. Я умру спокойно.

Подошел к девушке, взял ее лицо в сморщенные шершавые ладони, погладил по

щеке, поцеловал гладкую кожу лба:

- Ты такая загорелая стала под всеми этим солнцами далеких путей. Не было

нам судьбы закончить тропу вместе. Помни...

Бесшумно вошедшие братья смущенно закашлялись, прервав тягостное

прощание.

- Мы уже того, помылись, - Перикл растерянно ковырял невидимую пушинку

на полотенце.

Аастр снова преобразился, став хлебосольным хозяином большого дома,

пригласил отужинать. Путники были в дороге недолго и не успели натерпеться

лиха, не успели наголодаться, поэтому на еду особо не накидывались. А вот

горячим напиткам воздали должное. В дороге пить приходилось воду из

фляжек, предусмотрительно прокипяченную повитухой, которая велела

употреблять только ее. Вот сейчас и наверстывали — выпили по несколько

кружек вкуснейшего напитка из местных фруктов, которые не совсем одичали,

потом еще запили травяным чаем. Пробовали рыбу, приготовленную Аастром

собственноручно, понемногу отщипывали от того, от другого — чтобы не

обидеть хозяина. Уходить не хотелось — так было уютно тут, рядом с горящими

свечами, там – промозглая темень башни, и нужно кого-то спасать, куда-то

спешить. Братья вспоминали смешные случаи из своей кочевой жизни, вернее

вспоминал Перикл, а Прокл поддакивал, смущенно поглядывая на Селену, не

забыв тот поцелуй, который задумывался, как шутка. У Селены глаза

потихоньку смыкались под неторопливую беседу. Уложила руки поудобнее,

примостила голову на краю стола, и сил нет шевельнуться. Уже совсем на грани

сна, услышала где-то далеко-далеко детский крик. Ее мальчик, ее Вальд кричал,

звал. Подскочила, словно на иголках — ее спутники и Аастр тоже склонились

на стол, засыпая. Растормошила всех, самый хронов час — полночь пришла.

Эээх заспали, заотдыхались.

Пора уже было. Аастр не стал даже прибирать, махнув рукой – что будет,

то будет. Подхватились и пошли – идти недалеко, только оружие с собой взяли и

факелы запалили. Вверх по ступеням, потом вниз, потом снова вверх и снова

вниз — со счету сбились уже, дыханье стало горячечным и вырывалось сквозь

стиснутые зубы, воздуху стало не хватать. Аастр же несся, словно молодой —

ему не привыкать было по лестницам бегать, тут он фору любому даст, это тебе

не ровная площадка. Все, добрались. Астроном потянул какую-то

малозаметную ручку сбоку двери, покрытой пыльной паутиной и дверь

распахнулась. Селена поморщилась — она терпеть не могла пыль и пауков, а

тут и то и другое — в изобилии и, похоже, на всем пути, тьфу ты. Стиснула

зубы и полезла. Шли в том же порядке, только самым первым теперь был Аастр.

Спустились еще немного вниз и, осветив факелами, увидели то самое, ради чего

они пришли.

Металлическая трубка, в человеческий рост, толщиной с голову

взрослого мужчины, ее не тронуло ни время, ни заткали пауки, ни единой

пылинки не было на очень гладкой поверхности. Трубка эта помещалась на

металлическом же постаменте, в котором виднелась скважина для ключа.

Селена шагнула вперед и... Время остановилось, неподвластное Семи. Девушка

замерла с поднятой к шее рукой. Окружающие звуки стихли, в ушах

заклокотала кровь. Сквозь звук крови, шумящей в ушах, она услышала

далекую-предалекую песню, ту, которую слышала в детстве, а потом больше

никогда — этот нехитрый мотивчик любила напевать ее мать, когда возилась на

кухне. Особенно, когда что-нибудь пекла, для своего многочисленного

семейства, в котором не делали различий ни для кого, свободнорожденные

имели такие же права и их также ругали за провинности, как и членов каст.

Мотив становился все громче и ближе. И вот он — владелец мрачных

хронилищ, темнобородый похититель ушей, явился Хрон собственной

персоной, напевая:

- Здравствуй, здравствуй, дитя мое. А что это ты здесь, в компашке с этим

стариком и мужланами с весами? Что тебе делать с ними, какие у вас могут

быть общие дела? Пойдем, пойдем, моя милая. Твоя подружка давно уже кафэо

попивает в моих чертогах. Да и пацаны ваши у меня — вот же сорванцы. Кир

гоняет Вальда, и песни орут на два голоса, тоже кафэо по рюмашке успели

урвать, пока мы отвернулись. Ну что же ты, звезда моя ясная, думать будешь

или давай мне эту безделицу и пошли.

Сказал и отвернулся, протягивая руку, словно знал, чем все закончится,

скучающе так ждал. Потом снова повернулся:

- Селли, детка, я прекрасно знаю, что ты думаешь. Тебе к сыну и друзьям охота

поскорее попасть. Но ты не можешь слово нарушить. А давай, я у тебя его

отберу — железяку эту ненужную, ты только позволь мне прикоснуться к твоей

мягкой, нежной, такой свежей шейке. Они же тебе навязали, что ты должна Мир

спасти. Да кому он нужен, Мир этот, разрушать его. Я потом где ушками

разживаться буду, а? Молчишь? Вот то-то и оно. А кончится твое время, зачем

тебе и подавно этот скучный Мир, зачем тебе Семерка с их трепотней вечной?

У меня для такой красотки, как ты — только все лучшее. Мужчины самые

сильные, самые мужественные – я не ревнив, можешь себе хоть сколько из

завести, у меня и советчица для тебя есть — доченька моя, она в мужиках

разбирается, будь здоров; напитки, меха, драгоценности, кушанья. Все, что

пожелаешь. А хочешь, будешь единственной владычицей моего сердца, будешь

сидеть рядом со мной вечность, и красота твоя останется такой же, а то и

расцветет. Я даже обручусь с тобой – и будем жить так долго и счастливо, что

ты и представить не можешь. Сын твой всегда будет в безопасности рядом с

тобой. Что еще нужно женщине и матери, а, звезда моя? Мне приходится ждать,

хотя я готов на вечность для тебя, - и снова этот сводящий с ума мотивчик,

напеваемый теперь его хриплым низким голосом, от которого из ушей начала

сочиться каплями кровь. Селена отступила на шаг, глядя прямо перед собой

невидящими глазами, в голове непрерывно звенело, и лишь одна мысль «Кир не

говорит и не может петь» - билась в голове. Селена обошла братьев и, уже было

шагнула вперед, когда Прокл схватил ее за плечо, больно сжав своими

ручищами. От боли она пришла в себя, глянула вперед и закричала от ужаса —

прямо под ногами зияла тьма, полная кишащих и шелестящих пауков, веками

плодящихся тут в темноте. Прокл озадаченно уставился на нее, потом,

переглянувшись с Аастром, легонько ударил по лицу — Селене показалось, что

она столкнулась со стенкой, ойкнула потихоньку и упала бы прямо туда, куда

шагала, если бы весовщик не подхватил ее. Сгреб на руки и отошел подальше

от провала. Аастр еще в прошлое Новолетье заметил, что давнее почвотрясение

нарушило целостность утрамбованного пола в подполе, открыв этот провал.

Сначала астроном задумал засыпать его всем, что скапливалось годами, а

выбросить жаль, но потом решил — пусть останется. Там нечисть всякая,

пауки, жуки, змеи — будут сторожить от непрошеных гостей. Сидят в яме

смирно, наружу не вылазят — своего часа ждут, ну и пусть их.

Селена лежала на руках у Прокла, запрокинув голову, Перикл обозвал

брата костоломом, достал какое-то снадобье из потайного кармана, дал девушке

понюхать, после чего ее ноздри затрепетали, и она очнулась. Огляделась по

сторонам, увидела провал, в который едва не шагнула и ее начала бить крупная

дрожь. Прокл прижал к себе крепко-крепко, она подняла глаза, в которых

застыла пустота. Такой взгляд у животных, которых ведут на бойню. Прокл и

вовсе растерялся, но потом его осенило, он склонился над девушкой и

поцеловал ее. И помогло — из глаз Селены исчезло затравленное выражение,

дрожь прошла. Прокл несмело улыбнулся — хотя такое с ним бывало впервые,

обычно он брал понравившихся ему девушек легко, непринужденно и молча, ни

одна еще не отказала красавцу-весовщику, несмотря на его неразговорчивость.

От Прокла веяло какой-то надежностью, казалось, что пока он рядом, ничего

плохого и случиться не может. А сейчас он оробел, с нежностью держа в своих

руках ту, о которой не мог и мечтать. Аастр повернулся, увидел:

- Эй, голуби, ворковать будете потом.

Селена вспомнила, встрепенулась:

- Голуби, голуби — птица наша где, где потом голубя взять, чтобы в Блангорру

отправить?

- Возле телескопа их много, выберешь того, который сам к тебе подойдет, они

почти ручные, но в столицу долетят - успокоил ее Аастр, - Если ты очнулась от

морока, пойдем. Мы должны сделать это — мы с тобой.

- Аастр, в другие города отправились дети, а сюда прислали меня. Почему я и

Лентина можем нести ключи? И еще одна мысль не дает мне покоя: из Пещеры

Ветров же выходят дряхлыми стариками, а наши дети спаслись, оставшись

такими же. Как так случилось?

- С тобой и Лентиной время сыграло странную шутку. Вы и древние и юные.

Вы не властны над временем, но и оно не властно над ними. Ваши мальчишки –

Кир и Вальд – носители вашей крови, а еще твой сын нес ключи, которые и

оградили детей от разрушающего действия Пещеры. Кровь ваша чиста – вы, как

и Прим, можете прикасаться к любым ключам, и они будут вам послушны. И

дети каст не старше 14 лет. Только одно случится – когда ключ попадает по

месту назначения, он раскаляется добела. Готова ли ты к тому, что плоть твоя

будет страдать?

Селена встала, подошла к старику, решительным движением расстегнула

цепочку и сняла ключ:

- Все это неважно. Что значат мои руки, если не будет меня? Что будут значить

моя плоть, если не будет Мира?

Остановилась, прислушиваясь. Она думала, что когда это свершится —

наступит какой-нибудь катаклизм — почвотрясение, ураган или хлопья

холодные будут падать. Но вокруг царила такая же тишина, как и до этого.

Лишь шуршание в провале. Подошла к металлической трубе, протянула руку к

скважине для ключа.

- Стой, подожди! Я всю жизнь мечтал увидеть творения древних каменщиков. А

тут выпадает редкий случай – посмотреть, как это заработает. Можно мне

запустить его? Я ведь тоже астроном, и кровь моя без примесей, - Аастр

протянул руку к ключу.

Селена улыбнулась соглашаясь, но предложила сделать это вместе. Черный

морок отступил, и она могла думать, ей казалось, что никакой опасности

больше нет. Осталось лишь малость — ключ в скважину и повернуть семь раз, а

ожоги потом залечить можно. Звездочет вставил ключ, Селена протянула руку,

чтобы вместе провернуть. Считать стали все вместе — как дети на празднике,

ожидающие, что вот сейчас случится чудо. И случилось. Предчувствие не

обмануло Аастра и на этот раз. При первом повороте ключа он почувствовал,

как металл раскаляется, а потом – прикосновение мягких мохнатых лапок к

своей руке и внезапная боль. Он машинально оттолкнул кровницу, которая не

успела взяться за ключ. Опустив глаза, увидел, как по руке ползет огроменный

паук – точнее паучиха. Под металлической трубой, как раз возле скважины для

ключа, у нее было гнездо, в котором среди паутины, маленьких веточек и перьев

грудились яйца – громадные, уже покачивались, словно в нетерпении, вот-вот

лопнут, мягкая оболочка стала полупрозрачной, сквозь нее видны мохнатые

лапы и тельца паучат. Перикл замахнулся кинжалом, чтобы хотя бы скинуть

паучиху, но звездочет остановил его:

- Нет, нужно закончить. Мне уже не помочь, яд этих пауков очень силен, в Мире

нет противоядия даже в блангоррских храмах повитух. Мы же не знаем, что

будет, если остановиться. Я должен успеть, пока еще могу. Убей ее и потомство,

но потом, когда я закончу.

Повернув ключ в последний седьмой раз, Аастр отпустил ключ, который начал

скрываться в скважине:

- Вот и я пригодился, смог тебя защитить, и руки твои целы,- улыбнулся через

силу, яд уже начал действовать. Посмотрел на Селену, прошептал:

- Знаешь, у Хрона на вас виды – на тебя и на Лентину. Для чего я не знаю, но,

мне кажется, это его влияние так подействовало, что время идет мимо вас.

Берегись и помни. А сейчас, спой мне… Спой мне...

Селена застыла в недоумении, но желание умирающего всегда и везде – закон.

Она запела тихим голосом, чуть глуховатым от сдерживаемых рыданий. Пела

колыбельную, которую любил слушать Вальд, когда засыпал:

Спи, ребенок звездный мой,

Спи, мой мальчик дорогой,

Глазки поскорей закрой.

Буду я тебя качать,

Звезды сон оберегать.

Засыпай, ребенок звездный

Уже очень, очень поздно…

Старый звездочет дышал едва слышно. После каждого пропетого слова Селена

боялась не услышать более этого слабого дыхания. Она повторила последнюю

строфу несколько раз, крепко сжимая запястье, горящее предсмертным жаром,

ладоней касаться боялась — волдырь ожога вздулся так, что кисти казались

больше вдвое. Замолкла. Дугой от нестерпимой боли выгнулось некогда

крепкое тело, яд достиг сердца, парализуя его, Аастр захрипел, прошептав:

- Помни, - и упал.

Так окончилась долгая жизнь одного из лучших астрономов по крови

Аастра де Астра. Он спешил теперь к своему праотцу слушать и рассказывать о

светилах, тайны которых теперь будут ему доступны. Селена заплакала, не

таясь, содрогаясь от рыданий, сквозь слезы бормоча что-то невнятное про

пауков. Перикл скинул паучиху, торопливо пытающуюся заткать влажными

нитями прореху в паутине, там, где ее разорвал ключ, на пол и растоптал. Потом

принялся за гнездо, кинжалом разрезав нити, накрепко приклеившие его к

металлу, опрокинул рядом с мокрым пятном, которое осталось от паучихи, и

попытался растоптать. Но оболочка была еще слишком крепка и яйца катались

по полу, лишь одно начало лопаться, и из него показались мохнатые лапки –

торопливое движение тяжелого сапога превратило их в такое же мокрое пятно.

Сгрудив в кучу то, что осталось от гнезда и оставшиеся яйца, внимательно

огляделся по сторонам, чтобы не пропустить ни одного и поджог. Чтобы у тех,

что должны были вылупиться, не осталось ни малейшего шанса.

Ключ после седьмого поворота провалился в скважину, достать его оттуда

не было никакой возможности. Где-то далеко-далеко в глубинах Зории мягко

загудело – звук этот слышался на краю слуха уже давно, но печальные события

не давали на нем сосредоточиться. Астронома вынесли наверх к башне, решили

похоронить там, неподалеку от его жилья. Селена шла первой, несла факел – ей

теперь бояться смерти было глупо, она выполнила свою задачу. Умереть можно

было лишь по глупой случайности – мстительной посланницы Хрона, которая

всегда подстерегает смертных. Но темнобородый сейчас, скорее всего, занят

другими ключниками – если не получилось здесь, может статься, что маленькие

ключники будут менее осмотрительны. Выбравшись из подпола, а потом и из

башни, разделились. Перикл остался во дворе, рыть могилу и приготовить

Аастра к погребению, а Прокл и Селена полезли в обсерваторию за голубем.

Теперь им предстоял обратный путь, полный уже других опасностей.

Глава 6.

Наваждение в Квартитах.

Эйб сидел в повозке, мчащейся по металлической дорожке, и пытался

разглядеть, что есть тут интересного – по привычке вертел головой по

сторонам. Его спутники, застывшими монументами несли службу – один

впереди, второй позади. Ничего интересного не было ни по сторонам, ни

впереди, ни позади – там еще и темно было – и мальчик задумался. С тех пор,

как у него впервые в жизни появились друзья, Эйб изменился, став более

уверенным в себе, чаще задумывался. Пропала привычка бездумно стоять у

окна, вперив взгляд во что-то видимое лишь ему и помахивая головой. Говорить

он теперь не стеснялся, видя, что его слушают и слышат. Прежде у него лишь

были те, кто о нем заботился, и, если выпадала свободная минутка, они

мимолетно могли приласкать мальчика, не задумываясь о буре чувств,

скрывающейся за равнодушной внешностью ребенка, который не умеет связать

два слова в одном предложении.

Эйб пытался подружиться в Кулаках с местными детьми, но потерпел

полную неудачу – он слишком отличался от обычной детворы. Отсутствие

друзей сделало мальчика не по годам молчаливым и задумчивым, в редкие

минутки досуга Эйб сам придумывал себе игры, занимая себя в полном

одиночестве. Опекуны были заботливыми, лишний раз не гоняли без дела, но

они сами были людьми небогатыми, и им приходилось трудиться от зари до

зари, чтобы прокормиться, приучая мальчика помогать там, где ему по силам и

по уму. И долгих разговоров по душам с ним не вели – следили лишь, чтобы не

хулиганил, был умыт, накормлен, напоен и одет не в рваньё. Постоянная

физическая работа закалила его тело, и он теперь не болел так часто, как в

младенчестве. Прошло младенчество и раннее детство, подступало отрочество,

мальчику шел уже девятый год. И вот случилось самое страшное и самое

лучшее в его жизни – прилетели драконы и у него появились друзья.

Перепуганный насмерть, голодный и оборванный, чудом уцелевший после

нападения драконов на их обоз, Эйб не знал куда идти и что делать. Страх и

горечь одиночества, заставившие мальчика выйти из спасительного мрака

караулки, где он мог прятаться и дальше, привели Эйба туда, где были другие

дети, и там случилось встретить Вальда и Кира. Которые не позволили никому

его обижать, а потом еще и взяли с собой, когда решили удрать. Марк и Мирра

приняли его, как своего – терпеливо слушали, когда он пытался рассказывать и

вскоре мальчик стал говорить гораздо лучше – исчезли звуки, похожие на лай,

пропала и шепелявость, речь стала плавной и логичной. Если бы теперь Эйба

спросили, что лучше – вернуть старые времена, когда он жил в Кулаках и не

было никаких опасностей или оставить все, как есть? Он, не задумываясь,

ответил бы, что пусть все остается так, как сейчас – хоть и страшно, и

непонятно порой. Ребенок, про которого повитуха сказала и его мать

согласилась с этим, что от такого младенца толку – чуть, да и вырастет – будет

домашним растеньицем, за которым нужен будет глаз да глаз, вечная обуза, стал

другим. Теперь он, Эйб, от которого родная мать отказалась практически сразу,

как родила, едет спасать Мир. Он выжил там, где погибли люди, гораздо умнее

и смелее его, видел страшную смерть и не потерял рассудок. Перед тяжкими

испытаниями голос крови заговорил в полную силу, голос двух каст – повитух и

пастырей – и темнобородый ясно разглядел это. И еще теперь у него есть

друзья, ради которых он готов не только на путешествие неизвестно куда, но и

гораздо большее.

Квартиты, уютно разместившиеся на правом берегу реки Детры, были

городком довольно небольшим. Но известным – там была Часовая башня,

посвященная первой повитухе Вите, к которой на поклон ехали женщины Мира,

да и не только, со всеми женскими болячками. Когда уже не оставалось

надежды – приезжали сюда, и многие излечивались. Что действовало – на

самом деле чудотворное влияние Виты, дающей жизни и здоровье, или то, с

какой истовой верой сюда приезжали те, кому уже было нечего терять.

Неподалеку находился Елянск и монастырь Святого Прима, где монахи были

столь искусны в изготовления всяких поделок. Монастырские изделия

славились по всей Зории – на Торговища порой прибывали целые подводы за

этими чудесами. Изготавливались они из всякого материала: бывали

деревянные кубки такой красоты, что захватывало дух, хотя дерево для

изготовления взято самое что ни на есть бросовое. А уж если попадался и

материал подходящий, то получались и вовсе шедевры. Между Квартитами и

Елянском были сосредоточены источники самых известных чудес Мира.

Прогаль – со своими одеялами, Ущельем Водопадов и виноградниками;

монастырь с искусными мастерами; Поветренный славился рыбными

деликатесами, секреты изготовления которых передавались от мастера к

мастеру. И, наконец, сами Квартиты, в которых высилась чудотворная башня

повитух.

Часовая башня Квартит утопала в садах – яблони, вишни, черешни,

груши, абрикосы, персики. На этом множестве плодоносящих деревьев нижние

ветви увешаны маленькими башмачками, подаренными теми, кто исцелен

Витой. Сама башня была построена из ранее темно-розового камня, со

временем изменившего цвет на кроваво-красный, изукрашена чудными

каменными кружевами. Пожалуй, она единственная казалась такой легкой,

словно невесомой, из всех Часовых башен. Может быть, потому, что она

единственная была посвящена женщине, продолжающей жизнь и охраняющей

ее – в противовес беспутной и безжалостной убийце с прекрасным лицом –

дочери Хрона. Весь городок был под стать башне – чистенький, аккуратный,

утопающий в садах, каждый клочок почвы с любовью возделывался и

украшался клумбами. Квартиты слыли городом искусств – нигде в Мире не

проживало так много художников, ткачей и актеров – все они были

исключительно талантливы.

Повозка монотонно шумела, чуть громче постукивая на стыках, и мчала

Эйба и его спутников сквозь темноту. Эйб никогда не отличался буйным

воображением, поэтому может быть, и темноты не боялся – даже в далеком

детстве. Он боялся лишь конкретных вещей, которые хорошо видимы, осязаемы

и ощутимы. Отсутствие воображения – качество замечательное в некоторых

случаях. Сейчас ему было спокойно, сытно, немного тревожило лишь то, что

его друзья где-то далеко. Но и это не было таким уж страшным – вот увезут

ключи и встретятся снова. А что будет потом – мальчик и не думал, есть Селена

и Лентина, есть дяденька Прим и дяденька Ди Астрани – они взрослые, умные,

они придумают. Он спросил у своих охранников, можно ли спать. Они

разрешили и даже дали одеяло, спросили, не голоден ли он. Эйб смущенно

кивнул – у него уже давно урчало в желудке, но просить было жутко неудобно:

взрослые, сильные дяденьки охраняют его, когда у них, наверное, есть какие-то

свои срочные взрослые дела. Поэтому, наверное, они и хмурятся все время.

Дяденька, который стоял впереди в повозке сказал, что его зовут Клинт Мэнсон,

сын повитухи; а того, который «прикрывает им спину», зовут Хит Сен-Крочезо,

из пастырей. Получилось, что Эйб мог звать и того и другого своим кровником,

но постеснялся. Дядя Клинт дал еды, а хмурый Хит потом подмигнул и сказал:

«Спи, дружок, мы будем тебя беречь». У Эйба на глаза навернулись слезы, и

стало так тепло, и он уснул крепко-крепко. Охранники переглянулись – малец

намыкался, натерпелся, однако, если от теплого слова глаза на мокром месте. И

у кого же он жил – если даже есть просить стесняется…. Стражам

подробностей не сообщали, когда приставили их после долгих обсуждений к

маленьким странникам. Но они оба подозревали, что Мир зашел в такой, мягко

говоря, тупик, если приходится отправлять незнамо куда таких

несмышленышей. Да еще из напутствия кастырей было ясно, что предстоит не

прогулка, а что-то гораздо серьезнее – велели стеречь мальчика, как зеницу ока,

самим полечь, а его доставить в Квартиты и обратно, не смотря ни на что. Мать

Оливия еще попросила, чтобы к мальчику относились, как к собственному

ребенку. Сейчас же вроде никаких опасностей не предвиделось, поэтому Клинт

остался впередсмотрящим, а пастырь прилег рядом с Эйбом, завернувшись в

свой плащ и подложив под голову свернутое одеяло. Подумал немного,

поворочался и подвинулся поближе к мальчику – подложил одеяло и ему под

голову, осторожно приподняв сонного. Эйб, не просыпаясь, прижался к теплу,

которое оказалось рядом, и засопел. А Клинт, расставив ноги пошире для

устойчивости, продолжал нести свое дежурство. Их путь длился достаточно

долго, но пока не было ни конца, ни краю этому мрачному тоннелю, сквозь

который каменщики давным-давно проложили металлическую дорожку. По

всем расчетам прибыть в пункт назначения они могут лишь утром

послезавтрашнего дня – и то, если не будет никаких преград на пути. Тоннель

очень старый, мало ли что может оказаться на этих тускло отсвечивающих

путях, они могут быть разрушены, засыпаны обвалом, тогда нужно будет

поторапливаться, и идти пешком. Крайний срок для прибытия им выставлен –

четыре дня, вот и придумывай себе, что надо будет сотворить, если вдруг

повозка их не повезет дальше. Пока же все было спокойно, тихо и мирно, даже

скучновато. Клинт, как сын повитухи, не мог заниматься родовым ремеслом –

это могли только женщины клана, поэтому сыновья становились воинами или

охранниками. Кровь детей Виты, которая не приносила мужчинам умения

врачевать, давала им пальцы с очень чувствительной кожей, способность видеть

сквозь что-либо – последнее умение проявлялось в особых случаях. Воины,

сыны Виты, были выносливы, самоотверженны и преданы.

Тоннель, по которому проложена дорожка, немного сузился – так, что

стали видны стены, подсвеченные гнилушками, и повозка, до этого исправно

мчащаяся вперед, стала замедлять ход. А потом и вовсе остановилась. Клинт,

озадаченный таким поворотом дела, поначалу и не знал, что ему предпринять.

Сен-Крочезо проснулся сразу, как только движение прекратилось, и недоуменно

уставился на Мэнсона. Клинт пожал плечами: вот ехали, ехали и приехали.

Разбудили мальчика, на всякий случай вылезли из повозки, выгрузили все –

вдруг поедет сама, а они останутся с пустыми руками. Прошли немного вперед,

и ситуация прояснилась – металлический путь их в полном порядке, просто

здесь предусмотрели небольшой подъем. Древние каменщики позаботились об

удобном путешествии, зная, что иногда путникам требуется привал с выходом в

«кустики», а если таковых нет – то хотя бы небольшую остановку.

Поблагодарив давно почивших предусмотрительных каменщиков, сделали

полноценный привал с посещением близлежайшей кучи и трапезой.

Загрузившись обратно, поменялись – Клинт улегся отдыхать, а Хит встал

вперед, нести вахту. Выспавшийся Эйб устроился рядом с Сен-Крочезо и

поначалу молча разглядывал высоченного пастыря, которого это забавляло

несказанно. Как только Хит начинал разглядывать путь и окружающие стены,

Эйб начинал разглядывать его. Но когда Хит поворачивался к мальчику, тот

находил себе зрелище на путях и стенах. Так продолжалось некоторое время,

потом прискучило обоим. Хит поинтересовался у мальчика, какие-такие

страшные интересности в его внешности он обнаружил. Эйб засмущался еще

больше, потом выпалил на одном дыхании:

- Дяденька Хит, а я, когда вырасту, буду такой же, как вы? Или как дядя Клинт?

Буду сильным и большим? Вы же оба мои кровники, - насмелился все-таки.

Глазенки горели нешуточным любопытством, от которого нельзя отмахнуться,

не разрушив хрупкое доверие мальчика к новому знакомцу. В речи еще осталось

мягкое пришепетывание, придающее словам мягкость, не свойственную

мальчишкам этого возраста. Хит начал подробно объяснять, что для того, чтобы

стать тренированным бойцом, нужно очень много тренироваться и пройти

специальную подготовку. Видя, что большой сильный дядька не велит

заткнуться или придумать себе другое занятие, Эйб осмелел и попросил,

смущаясь от собственной наглости:

- А можно ваш меч подержать? Или нельзя? – последние слова произнес совсем

тихо, сжавшись от ожидаемого отказа.

Хит выругался про себя на тех, кто попадался этому странному пацаненку на

дорогах. Это надо так довести ребенка, что он разговаривает, словно виноват в

том, что на свет-то появился, замолкая после каждой личной просьбы в ужасе

от собственного нахальства. Да, мальчик был не похож на других детей,

разговаривал странно, но в Мире столько разных людей, что мальца шпынять за

это – последнее дело. В общем, Хит пообещал себе, что мальчика будет

оберегать – не потому, что так велено, а потому что он этого заслуживает. Сам

пастырь детьми не обзавелся, да и пока не было желания заводить семью,

подруги такой не встретил, с которой захотелось бы и к весовщику сходить, и

потом бок о бок проживать. Но вот этот мальчуган зацепил его чем-то, и

впервые в жизни подумалось о собственных детях. И Эйбу разрешил

посмотреть и даже подержать в руках все оружие, которым вооружился Сен-

Крочезо. Оружие было с должным вниманием рассмотрено и ощупано

подрагивающими от волнения пальчиками. Пастырь показал несколько

простеньких приемов и подарил мальчику небольшой кинжал. Научил им

пользоваться так, чтобы не порезаться. Эйб, во все глаза разглядывающий

металлическое богатство, никак не мог поверить, что кинжал – ему, что –

правда-правда, это подарок. Хит улыбнулся с хитринкой:

- Нет, Эйб это не подарок. Я тебе продаю его. А ты мне должен 1 монету.

Мальчик порылся в карманах своей курточки и вытащил блестящий кружочек,

протянул ее пастырю:

- Этой хватит? Я не очень разбираюсь в деньгах, - и опять затих, сжавшись.

- Конечно, хватит, я тебе еще и сдачу теперь должен, – монета была

достоинством в полприма, на нее можно было купить вполне приличный

кинжал.

- Нет, не надо мне сдачу, это тоже, - снова замялся, - подарок вам.

- Договорись, я теперь твой друг и ты можешь на меня полагаться, - взял

монету, кончиком подаренного кинжала разделил ее на две части, пробил

отверстие, порылся в дорожной суме, которая лежала рядом, нашарил там

шнурок. Повесил половинки монетки на шнурок, один одел сам, другой повязал

мальчику на шею. Эйб не мог прийти в себя от неожиданности: у него появился

новый друг, который подарил кинжал, разговаривал с ним, сделал амулет. Вот

это день, вот это да! Подобрался к Хиту, обнял его так крепко, насколько мог. И,

глядя снизу вверх подозрительно поблескивающими в полумраке глазами,

прошептал «спасибо»…

Сколько дней прошло на поверхности – кто его знает, а в тоннеле минуло

дня три, астрономов рядом не было. Два раза в день возникали такие же

возвышения, как и в первый раз, позволяющие останавливаться. Потом с

легкостью можно было сдвинуть повозку, вкатить ее на небольшой бугор и

двигаться дальше. В тоннеле светлело. Приближались Квартиты – ощутимо

пахло нагретым за день разнотравьем, чистым теплым воздухом, а не тем,

спертым и сырым, которым приходилось дышать на протяжении всего пути.

Еще полдня они ехали в полумраке, а потом своды тоннеля резко расширились,

и металлическое постукивание остановилось – последнее возвышение было

чуть выше, чем те, что встречались ранее. Прибыли.

Маленький ключник и его спутники выбрались из повозки, забрали свое

снаряжение. Теперь стояли на вершине холма, а под ногами простирался город

– не маленький, но и не большой. Компактный такой город, в котором уютно и

удобно жить, в котором можно раздобыть самые изысканные чудеса Мира,

город, избранный и благословленный Витой и ее детьми. Путники прибыли с

опережением – их ждали только к завтрашнему утру. Закатный свет полыхал

почти на горизонте, окрестные сады, подрастеряв свою листву, темнели

оголенными ветвями. Город готовился ко сну. Малочисленные прохожие

спешили достичь своей гавани – оказаться там, где тепло, уютно и тихо, где

горячий ужин ждет на столе и кто-то рад, что ты вернулся. Эйба здесь никто не

ждал – кроме, может быть, предупрежденного Примом астронома и главы клана

повитух – это при хорошем раскладе. Хит и Клинт посовещались и решили в

город идти утром, переночевав здесь – для подстраховки, на всякий случай.

Оттолкнули повозку, сослужившую им добрую службу подальше в темень

тоннеля – чтобы никто посторонний не заметил, пошли в лес. Нашли

небольшой ручеек, возле которого и разбили лагерь. Хит разжег маленький

недымный костер, Клинт ненадолго отлучился, а когда вернулся – с собой

принес подстреленного зайца, рагу из которого вскоре забулькало в котелке,

благоухая собранными неподалеку ароматными травами. Довольные и сытые

путешественники расположились у огня, который решили пока не тушить. По

очереди отмылись в ручейке, устроив запруду. Вода была холодная, аж зубы

сводило, но привести себя в человеческий вид все же следовало, чтобы не

вызывать лишних подозрений и вопросов. Ночь прошла спокойно. Никто не

беспокоил – ни человек, ни зверь, ни птица.

Утро наступило внезапно, как-то сразу стало светло, светила просто

выкатились ввысь, решив обойтись без рассвета. Эйб шел посредине между

своими попутчиками, держась за впередиидущего. Без всяких помех миновали

городские ворота и отправились в Часовую башню. Уже почти дошли и тут их

окликнули, в голове Клинта промелькнуло, что слишком гладко шло – теперь

самое время начаться каким-нибудь несообразностям. Но вроде нет:

подошедший свободнорожденный представился Энди Гридом и протараторил:

- Господа путешественники, есть ли среди вас господин Эйб фон Маар, из клана

повитух и пастырей?

Гордый от того, что его назвали «господином», Эйб важно кивнул.

Свободнорожденный продолжил:

- Господ путешественников просят срочно пожаловать за мной. Городские

кастыри хотели передать вам срочное послание перед тем, как вы решите

пройти в башню.

Мужчины пожали плечами, случиться могло всякое, пока они путешествовали с

ветерком в темноте, поэтому не прекословя и не тратя времени на обсуждение,

последовали за гонцом. Грид, не останавливаясь и не сбавляя шага,

предупредил, что в целях сохранения тайны проведет их кружным путем. Эйб

не успевал, семеня своими короткими ножками, уже изрядно запыхался и готов

был взмолиться о передышке. Хит заметил, что у мальчика проблема, и, без

разговоров посадил на плечи. Тренированному воину нагрузка от веса

худенького мальчика практически не ощущалась. Вскоре они прибыли на

окраину Квартит, Грид указал на небольшой аккуратный домик с высоким

забором, подошел к калитке, постучал каким-то особым образом. На стук

появился мужчина, закутанный в плащ пастырей, с низко надвинутым на глаза

капюшоном. Он не промолвил ни слова, знаком показал, что нужно заходить.

Хит и Клинт переглянулись, насторожившись. Хит приподнял брови и скосил

глаза, пытаясь разглядеть пути отхода. Но их не было: слева – тупик, справа –

тупик. А сзади напирает Грид, бубня про то, что он господ доставил, ему бежать

теперь надо, у него дела еще срочные. Человек, встретивший их, кивком

отпустил их провожатого. Но и теперь дорога была только вперед, внутрь дома.

Хит поставил мальчика на мощеную дорожку и взял за руку, крепко-крепко

сжав детскую ладошку, сигнализируя о возможной опасности. Эйб поднял

голову, взглянул на их нынешнего проводника, едва заметно кивнул. Хит

подумал, что малец не так то прост, не зря его выбрали. Ни лишней суеты, ни

беспокойства – идет, как шел, словно ничего и никого подозрительного и не

случилось. Вошли в двери, их таинственный проводник отступил назад, уступая

дорогу и показывая, что идти нужно сюда. Близился полдень, у

путешественников, позавтракавших слишком легко, в животах начало

подвывать от голода.

Дом, в который они вошли, внутри оказался гораздо больше. Они шли и

шли, по какому-то узкому коридору, стены которого было обтянуты роскошной

темно-вишневой тканью. Вот где-то впереди мелькнул свет и, пройдя совсем

немного, путники оказались в округлой комнате довольно больших размеров,

уютной, с бледно-бежевой мебелью, светло-коричневыми диванами,

диванчиками, глубокими креслами, которые так и манили – сюда, сюда,

присаживайтесь. В нише возле высоких светлых окон, занавешенных легкими

кружевными шторами, накрыт стол, оттуда доносились такие прельстительные

запахи. Озираясь по сторонам, путники вошли. Хит передвигался плавно,

положив одну руку на меч, другой рукой придерживая вцепившегося в него

Эйба; Клинт – с кинжалами в обеих руках. Их безвестный и безликий

провожатый пропал без следа. В комнате было тепло, царил полумрак –

ароматические свечи горели только на столе и возле ярко полыхавшего камина,

распространяя вокруг сладковатый запах. Вгляделись в кресло, стоящее возле

огня и только теперь заметили, что там кто-то сидит. Этот кто-то засмеялся

серебристым смехом и захлопал в ладоши:

- Браво, браво! Такие храбрые воины! Мечи, кинжалы! Что вы, что вы, господа,

никто не собирается на вас нападать. Здесь только лишь я, слабая женщина.

Встала, вышла на свет – молодая женщина в длинном черном плаще.

Золотистые локоны обрамляли тонкое лицо с полупрозрачной белоснежной

кожей: огромные синие глаза, чуть припухшие губы нежнейшего розового

оттенка, точеный прямой носик, высокий чистый лоб. Незнакомка была просто

невыносимо прекрасна. Эйб икнул от ее внезапного появления. Хит

насторожился, он уже достаточно узнал мальчика, чтобы понять, что просто

так, без повода, пугаться тот не станет. Женщина мелодичным голоском

представилась, сообщив, что зовут ее Вита фон Маар, она городской кастырь

повитух Квартит. В мыслях Хита звякнул тревожный колокольчик, у мальчишки

фамилия такая же. Хозяйка продолжала. В связи с тем, что из Блангорры

прибыл почтовый голубь с распоряжением изъять у гонцов ключ, она готова

принять этот предмет из рук посланцев Прима. После чего они могут быть

совершенно свободны, разве что разделят с ней эту скромную трапезу. Клинт

было дернулся вперед к столу – голод не тетка все-таки — но Эйб схватил его

свободной рукой и энергично замотал головой в знак бурного несогласия. Глаза

его бешено вращались в орбитах, казалось, еще немного и он забьется в

истерике. Хит развернул мальчика к себе лицом, встряхнул немножко, потом

заслонил его собой и расшаркался, кланяясь:

- Благодарим за теплую встречу, благородная госпожа. Наш маленький спутник

перенервничал в дороге, устал. Мы бы хотели сначала немного передохнуть,

перекусить, а потом уже решать дела. Прибыли мы раньше назначенного

времени, поэтому – можем себе позволить немного отступить от протокола

встречи-передачи? – и, не прерывая речи ни на миг, усадил Эйба и Клинта за

стол, которые, пока он говорил, сняли сумки и плащи. Вьюном проскользнул к

даме, которая приоткрыла рот, чтобы ответить на эту неожиданную тираду, но

не успела. Хит отодвинул стул от стола, соблюдая придворный этикет, и

предложил хозяйке присесть. Пока она раздумывала над ответом – гости уже

отведали того, сего. Мужчины налили по полному бокалу вина, предлагая тост

за красоту и доброту хозяйки, и ей ничего не оставалось, как пригубить из

любезно налитого и протянутого Клинтом сосуда. Хит внимательно наблюдал за

ее лицом – таким прекрасным, что хотелось просто сидеть и смотреть на нее,

бесконечно, не задумываясь ни о чем. Хит был настоящим пастырем,

неутомимым исследователем мирских душ, и он заметил, как легкая тень

недовольства, недоумения и тщательно скрытого раздражения, появившаяся при

неожиданном поведении гостей, рассеялась, и ее сменила мимолетная гримаса

такого же тщательно скрываемого яростного злорадства. Приходилось все

время быть настороже. Кушаньями, которыми был так щедро уставлен стол,

наслаждались только после того, как их опробует хозяйка. Да и то, не было

полной уверенности в том, что она не обманет, и каждый кусочек, съеденный

гостями, мог стать последним. Внешне все выглядело как нельзя более

благочинно – радушная и любезная хозяйка щедро потчует долгожданных

гостей, которые, изголодавшись в пути по женскому обществу и разносолам, с

учтивостью истинных рыцарей принимают ее гостеприимство. Лишь только

Эйб, который не умел так артистично притворяться, выбивался из общей

картины – он был бледен, движения неловки и судорожны, он то и дело ронял

предметы, от некоторых кушаний отказывался наотрез, да и те, которые

соглашался опробовать, пережевывал с видимым страхом, ожидая самого

худшего. Говорить не мог, от испуга подрастеряв слова. И он не сводил

перепуганных глаз с дамы Виты, в его голове мелькали какие-то обрывочные

воспоминания, в которых эта дама играла не последнюю роль. И отнюдь не

благородной повитухи, блюдущей каждую буквицу Кодекса. Эйб все еще не

пытался говорить, потому что вместо слов из горла вылетал противный писк.

Он просто тянул кого-нибудь за рукав и указывал на то, что хотел бы получить.

Трапеза длилась достаточно долго – обе стороны пытались переиграть

друг друга в искренности, но всему в Мире приходит конец. Уже выпито

достаточно, блюда перепробованы, свечи почти догорели, за окнами, которые

почему-то остались занавешенными лишь кружевом, наступила непроглядная

темень. Дама фон Маар, зевнула, прикрывая розовеющие уста узкой ладошкой,

извинилась:

- Обязанности кастыря города, посвященного небесной повитухе, столь тяжелы,

что я совершенно без сил к закату. Господа, после столь тяжелого путешествия,

вы и ваш маленький питомец просто обязаны заночевать в моем доме. Тем

более что вы прибыли раньше, чем ожидалось – как вы и говорите, ключи и все

прочее подождет до утра. Горячие ванны и мягкие постели ждут вас. Комнаты

уже готовы, я провожу вас сама. Слуги уходят из дома с наступлением темноты,

и я надеюсь, что вы будете надежной охраной для беззащитной женщины в это

смутное время. А поутру, мы уж поспешим в башню, чтобы применить ваш

ключ и отпустить вас восвояси, - с этими словами взяла ближайший подсвечник

и пригласила следовать за собой.

Хит хмыкнул про себя, ага, как же, поутру – если оно для них наступит, как-то

странно легко отступилась эта дама от своих планов, позабыв о спешке, о

блангоррском послании не было сказано ни слова. Свеча, которую несла дама

Вита, колеблющимся пламенем подсвечивала ее нежное лицо снизу. Когда дама

оглянулась, чтобы одарить своих спутников улыбкой, Хита передернуло – на

него смотрел пустыми горящими глазницами голый череп. Пастырь моргнул –

наваждение исчезло, дама, усмехаясь, лишь поинтересовалась, почему с таким

странным выражением на нее уставился господин.

Первая комната предназначалась Клинту, убранство выполнено в сине-

серо-голубых тонах: роскошная кровать под белоснежным балдахином,

изящные шкафы, богато инкрустированные столики из драгоценных пород

дерева, пушистый сине-серый ковер, в мягком ворсе которого нога тонет по

щиколотку, стены обтянуты голубоватым шелком. В углу комнаты виднелась

приоткрытая дверь, из-под которой слоились невесомые клубы влажного пара –

за ней угадывалась умывальня, с той самой, обещанной ванной, полной горячей

воды и ароматной пены. Клинт с непроницаемым лицом ступил на порог своей

комнаты, дама закрыла за ним двери, пожелав спокойной ночи. Следующей

была дверь в комнату, предназначенную Эйбу. Это была детская, созданная

любящими родителями для своего обожаемого чада – маленькая мягкая кровать

с белоснежными простынями и гостеприимно откинутым уголком пухового

одеяла, многочисленные игрушки, веселые единороги, вытканные на светлой

голубой ткани, украшающей стены, и маленькие креслица – только для детей.

Эйб, не веря своим глазам, вошел в комнату, его страхи притупились – мальчик

внимательно разглядывал то, чего у него никогда в его маленькой жизни еще не

бывало – его собственная комната, только для него. Несмелой рукой погладил

игрушку – мягкого единорога, встречавшего его почти у порога, провел пальцем

по светло-сиреневому шелку балдахина и повернулся к двери, чтобы, как

полагается воспитанному ребенку, поблагодарить за заботу и пожелать

спокойной ночи взрослым хотя бы поклоном. Ох, как ему хотелось, чтобы те,

что стоят на пороге были его родителями: прекрасная женщина и крепкий

мужчина. Но, рассуждая очень разумно и по-взрослому, мальчик знал, что эта

мечта несбыточна, а пока можно наслаждаться тем, что есть – и с широкой

улыбкой поклонился примерно так, как кланялись его взрослые спутники при

встрече. Глаза его выглядели сейчас абсолютно такими, как виделось иногда

Вите-Тайамант в ее редких беспокойных снах – широко раскрытые, блестящие

от нахлынувших эмоций, такие открытые с незорийским взором. Вита

вздрогнула от узнавания, поклонилась в ответ и заспешила. Закрыв двери

детской, она повлекла Хита в последнюю комнату. Это было жилище

настоящего мужчины – на полу прекрасно выделанные звериные шкуры,

кровать – широченная, для любовных утех, много оружия, развешанного по

стенам, камин с пылающим в нем огнем. Сюда она вошла и сама:

- Господин мой Хит, по обществу изголодались не только вы, а и скромная

женщина, которая так одинока и несчастна, с тех пор, как ее покинул законный

муж. Прошу вас разделить со мной ложе, - и без долгих разговоров начала

стягивать с белоснежного плеча пурпур платья, томно глядя пылающим взором

в глаза гостю. У Хита в глазах поплыло, комната исказилась, стены словно

подернула рябь:

- Госпожа Вита! Скромному рыцарю не следует отказывать госпоже в столь

любезно высказанной просьбе. Но после странствий следует совершить

омовение, а потом уж дерзнуть прикоснуться к столь нежной коже, - провел

дрожащим пальцем по нежному плечу, - иначе я боюсь испачкать такое

совершенство. Прошу вас подождать некоторое время, пока я буду смывать с

себя пыль дальних дорог. Обещаю, вы не будете разочарованы…

С этими словами он аккуратно выставил хозяйку за двери и потихоньку

прикрыл их, взглядом обещая все, но позже. Вита топнула ножкой, капнув

горячим воском на руку – обжигающее прикосновение отрезвило – никуда он не

денется. Вновь вошла в комнату, из которой ее так бесцеремонно выставили, и

сообщила Хиту через дверь, что она будет ожидать его в своей комнате,

расположенной в соседнем крыле. Дверь приоткроет, чтобы знак подать, в

которой именно. Дама, разместив своих гостей, покинула крыло.

Хит, оставшись, наконец, в одиночестве, прошел в умывальню, где

быстро скинул с себя одежду и погрузился в ароматную горячую воду,

покряхтывая от удовольствия. Прикрыв глаза, задумался: дама, хоть и хороша,

но определенно не та, за кого пытается себя выдать – жаль, что с ними

астрономов нет, те ложь чуют сразу и кровь касты определяют на расстоянии.

Ухмыльнулся про себя – ага, а еще и Примы в придачу – при тех-то и подумать

солгать мало, кому удается. Прислушался – слышно было, как Эйб плещется в

своей комнате. Да уж, если и помереть надо будет, так зато чистыми и сытыми.

Долго наслаждаться всеми прелестями умывальни, в которой чего только ни

было, не пришлось – нужно было поторапливаться, не заставлять же, в самом

деле, даму ждать. Кто она есть – это еще предстояло выведать, чего не

сделаешь, сидя в ванной. Выглянул в комнату – на кровати лежало чистое

облачение, вполне подходящее ему по размеру, сшитое для человека его касты и

телосложения. Вышел из комнаты, заглянул к Эйбу – мальчика все еще не было

видно, слышны лишь плеск воды и его негромкий разговор, похоже, он взял с

собой что-то из многочисленных игрушек и устроил совместные купания.

Потом навестил Клинта, который уже освеженный и переодетый, сидел в

кресле, держа в руках толстенный фолиант, взятый с полки. На полках, которых

было превеликое множество, расположились рядами различнейшие книги. Сын

повитухи выглядел почти счастливым, Хит знал, что его попутчик очень любил

читать, хотя временем для этого занятия почти не располагал. Сообщил ему, что

идет к хозяйке, попросил поглядывать за мальчиком и прислушиваться ко всему

подозрительному – в общем, быть начеку. И, с чувством выполненного долга,

отправился навстречу: только вот чему – опасности или обычному свиданию с

дамой, изголодавшейся по ласке? Будучи рыцарем-пастырем, Хит никогда не

давал обета воздержания. Он служил своему предку больше мечом, чем словом

и лозой. Проходя по крытой галерее, в изобилии уставленной комнатными

деревьями, в который раз изумился, как это все может поместиться в том

небольшом домишке, куда привел их Грид.

В окружавшем мраке из приоткрытой двери виднелась полоска неяркого

света. Потянул на себя дверь и вошел, оказавшись в комнате, убранство которой

лишний раз подчеркивало, что здесь живет истинная женщина, которая знает

себе цену и с любовью ухаживает за собой. Насторожился: как это может

совмещаться с клановыми занятиями, особенно, если женщина – кастырь

города. У нее-то времени откуда взяться на это тщательное культивирование

своего тела… Интересно… Пока Хит разглядывал комнату, хозяйка ее сидела

перед зеркалом в тончайшей сорочке пурпурного атласа и медленно

расчесывала влажные волосы. Сорочка ничего не скрывала, а лишь

подчеркивала все изгибы и впадинки этого изумительного тела, от взгляда на

которое из головы мигом улетучились мысли об опасности, глаза ощупывали

каждую черточку. Желание вспыхнуло, затмевая разум. Он шагнул вперед,

склонился в поклоне:

- Госпожа, ваш рыцарь прибыл, второпях сняв шпоры, и теперь готов уделить

все свое время, преклоняясь и служа вашей красоте.

Дама лениво повернулась, в глазах отражалось пламя свечи, хотя она стояла за

спиной:

- На что готов мой рыцарь ради обладания этим телом? – низкий голос немного

срывался, грудь высоко вздымалась – дамочка, похоже, на самом деле, сама не

своя от воздержания.

Хит подошел вплотную, отодвинув кресло, обнял ее – еще влажную

после омовения, пахнущую какими-то немыслимыми сладкими благовониями,

склонился, вглядываясь в глубину ее глаз, цвет которых он сейчас не мог

определить. Глаза ее то были темными, как мгла, то становились синими, как

морская гладь, то прозрачно-голубыми – переменчивыми, как ветры сезона.

Прикоснулся к ее губам, впиваясь страстным поцелуем, приоткрыл глаза, чтобы

увидеть ее лицо в момент, предшествующий высшему наслаждению. И чуть

было не застыл, забыв и о грядущем наслаждении и о своем желании выяснить,

кто же она и какова будет, разметавшись на простынях. Лицо было другим –

словно смерть уже давно смыла с него краски, обглодала выглядевшую такой

нежной кожу, исказила черты в мучительной гримасе – ненависти, жадном

желании, жажде крови. Усилием воли заставил не разрывать объятий и не

прерывать поцелуя. Вернулись звуки, краски, до этого поглощенные

неудовлетворенным желанием. Из крыла, в котором размещались гостевые

комнаты, послышались вопли ужаса – детские вопли. Хит отпрянул от

чаровницы, которая почти добилась своего. Дама Вита моментально вернулась

в роль: лицо озабоченное, руки слегка подрагивают – гостеприимная хозяйка

роскошного дома, искренне переживающая за своих гостей. Прерывающимся от

страсти низковато-хриплым голосом предложила навестить мальчика и

проверить, что случилось такого страшного. Хит, оставивший меч в своей

комнате, прихватил с собой лишь кинжал, спрятанный столь хитроумно, что

сейчас не было возможности его доставать, беспрекословно последовал за

дамой. Быстро добравшись до комнаты мальчика, широко распахнули дверь –

странное зрелище предстало перед ними.

Мальчик сидел в кресле, вжавшись в спинку, обеими руками держал

перед собой подаренный Хитом кинжал и, зажмурив глаза так, что видны были

лишь края ресниц, веки побелели, кричал, срываясь на визг:

- Нет, нет, нет, нет, не отдам. Уходииииииииииииииииииииииииии!!!!

Перед ним стояла еще одна дама Вита, протягивая прекрасную руку, начавшую

удлиняться, к шее мальчика, на которой на цепочке висел ключ. Только эта дама

была одета в темно-вишневую шелковую тунику, спускавшуюся мягкими

складками до босых ступней, и она взывала:

- Сыночек, ты не помнишь меня, свою маму? – засмеялась злобным смехом,

уклоняясь от кинжала, нацеленного ей в грудь, ловким неуловимым движением,

как змеи, которые обитают на самой границе песков Крогли. Хохотнула, заметив

присутствующих.

Хит оглянулся – та дама Вита, которая пришла с ним, стояла чуть поодаль, и ее

черты искажало такое же злобно-радостное чувство, что и лицо той, которая

находилась в комнате мальчика. Эйб, не выдержав крайнего нервного

напряжения, наступившей тишины и неизвестности, чуть приоткрыл глаза и

немного вперед наклонил кинжал. Остро наточенное лезвие вошло в плоть с

пугающей легкостью. Дама Вита в вишневом сама двинулась навстречу

кинжалу. Мальчик, перепуганный донельзя, уже не мог кричать, сжавшись.

Смотрел вытаращенными от крайнего ужаса глазами на то, как та, что

встретила их так радушно, падает медленно-медленно. Как из раны лентой

вытекает кровь, багровая в свете свечи. Хит не мог заставить себя двинуться,

заворожено переводя взгляд с дамы, которая лежала, на даму, которая стояла

рядом. Та, которая была жива, громко расхохоталась. Режущий уши звук смеха

становился все громче, громче, напоминая раскаты грома, что звучат в начале

сезона дождей, и вдруг исчез. Пропало все – роскошный дом, сад вокруг,

прекрасная хозяйка. Остались лишь они трое: Хит, Эйб, лежащий на камнях,

все еще сжавшись, вцепившись в кинжал, с которого капает кровь, и Клинт,

глаза которого крепко закрыты. Их пожитки валялись неподалеку.

Первым с себя стряхнул оцепенение Эйб. Он открыл глаза, увидел, что

ничего и никого рядом нет, и кинулся к Хиту, крепко прижавшись к пастырю.

Хит от этого прикосновения очнулся, уже вдвоем начали тормошить Клинта,

который спал так крепко, что его с трудом удалось разбудить. Вокруг были

голые камни, они оказались вновь в том самом лагере, который сами разбили

после того, как покинули тоннель. Собрали свои сумки, вещи, сложили, вновь

запалили небольшой костер – раньше утра соваться в Квартиты было нечего,

ворота по ночному времени закрыты. Уселись вокруг костра, Эйб, еще

вздрагивающий после пережитого – речь снова вернулась к нему – немного

гнусавым от плача голосом начал рассказывать, что с ним произошло.

Он долго купался, наслаждаясь невиданной роскошью. Только в

Пресветлом Дворце он чувствовал себя также хорошо, но там у него своей

комнаты не было. Плескался и разговаривал с прихваченной деревянной

желтенькой уточкой. Играл в воде долго, потом замерз, вылез, на кровати

лежала светло-сиреневая пижамка, мягкая, как пух и теплая, словно ее кто-то

очень заботливый подогрел для него. Переоделся в нее, сняв халатик. Улегся на

постель, с наслаждением повалялся. Потом обследовал комнату, в поисках

других игрушек, немножко поиграл. Ему стало одиноко – играть одному так

скучно – и тут вошла она, такая домашняя, в этой мягкой штуке, которая была

на ней одета. Вошла, подошла и уселась на боковину кресла, в котором он

сидел. Эйб вжался в мягкую спинку, вновь почувствовав неконтролируемый

ужас, пришедший к нему в момент встречи. Она, не обращая внимания на его

страх, начала гладить мальчика по голове, расчесывая его спутанные после

купания волосы неведомо откуда взявшейся расческой. Посочувствовала ему в

его одиночестве. Эйб расслабился, страх и ужас до поры покинули его. Потом

мягким, ласковым таким голосом сказала, что она его мама. Что после его

рождения она была вынуждена отдать чужим людям на воспитание и никак не

могла его ни увидеть, ни тем более, забрать обратно. А вот теперь они

встретились, и она хотела бы, чтобы ее мальчик остался навсегда с ней рядом,

чтобы видеть, как он растет, взрослеет. Жаловалась, какая она одинокая, что ее

никто не понимает, не жалеет. Все норовят использовать. Даже друг твой, Хит,

он скоро придет в ее спальню, сказал, что непременно должен это сделать,

пригрозил расправой. «Понимаешь, мальчик мой, - говорила она, - красивой

женщине очень трудно жить без помощи и без сильного мужского плеча, без

защиты, каждый норовит обидеть. Отдай мне твой ключ, он тебе совсем-совсем

не нужен, пусть другие разбираются со всякими этими ключами, а мы будем

жить счастливо с тобой, если хочешь. Можешь своих друзей взять с собой».

Глядела такими любящими глазами, что сердце мальчика, мягкое и доброе,

простило ее, хотя он помнил совершенно иное. Эйб отчетливо помнил, как он

бродил по двору замка, держа в руке подол бабки Нитхи, и как ему нужно было

низко-низко кланяться, пряча глаза, если мимо проходила высокородная

госпожа – его мать. Он знал, что она его мать – «добрые» люди всегда найдутся

и просветят, кто кому и кем приходится, но к ней приближаться было

запрещено. Вскоре и вовсе был отправлен в призамковую деревушку – с глаз

долой. Мальчик знал, что его взгляд смущает госпожу, что она не может

оставаться спокойной в его присутствии. И никаких других обстоятельств, по

которым его, якобы, забрали от матери, просто-напросто не было. И все, что

рассказывает эта неожиданно явившаяся женщина о себе и его детстве – все это

ложь. Но все-таки подошел к ней и обнял, несмело прижавшись к сладко

пахнувшему одеянию. В этот миг все изменилось: маски были сброшены –

скрюченными пальцами она потянулась к ключу, не в силах сдержаться.

Мальчик отпрянул и оказался в кресле, отступать некуда, под ним лежал

подаренный кинжал, который он ухитрился достать, не порезавшись. И, когда

Хит ворвался в его комнату, мальчик сидел, вопя во все горло о помощи, боясь

этой женщины до дрожи в зубах, и не в силах встать. А она кричала на него:

- Ну же, сделай что-нибудь, если ты мой сын! Отдай мне ключ! Отдай, или убей

меня. Или ты такой же слабак, как твой отец, прихвостень Магистра? А? Он

меня даже ударить не мог, и ты такой же? Ты не можешь быть моим сыном,

если не отдашь эту железку, зачем она тебе? Зачем тебе весь остальной Мир,

если у тебя буду я? – и еще много обидных слов, значения некоторых мальчик и

не знал, от крика ее голос уже начал срываться на хрип, лицо исказилось и

побагровело. Она нависала над креслом, все ближе и ближе приближаясь к

вожделенной цели. А еще Эйб вдруг некстати вспомнил, что, когда прятался в

замке от драконов, он тоже видел ее – она ходила по двору голая и на всех

кричала. Свое пребывание в замке при ящерах мальчик помнил не очень

хорошо из-за постоянного страха. Лишь с момента, когда он попал в залу, где

были заперты дети, воспоминания стали более-менее связными. Потом дама

наклонилась еще немного и наткнулась на кинжал. Рассказав все это, Эйб не по-

детски горько вздохнул:

- Я теперь очень плохой мальчик, да? Я убил эту тетеньку и, значит, я стал

убивцем. А бабка Нитха всегда говорила, что хуже, чем убивать, нет ничего.

Мне теперь нужно ключ вам отдать и идти к тому, кто мне уши обрежет, да?

Ответил ему Клинт, молчавший до этого времени:

- Нет тебе надобности - ни уходить, ни казнить себя, ты защищался. И матерью

твоей звать ее – это рот поганить.

Вмешался Хит:

- Ты защищался – это раз, ты искренне сожалеешь о совершенном – это два, и

этого не было – это три. Это тебе любой весовщик скажет. Видишь, мы еще не

спускались в город. Не смей чувствовать себя виновным за то, что ты спас нас

от той участи, что, может быть, страшнее, чем смерть – от Хроновой ловушки.

Это я тебе, как пастырь, призванный утешать и наставлять, говорю. Слушай,

Клинт, а ты спал, что ли? Мы едва тебя добудились.

Клинт насупился:

- Я и сам не знаю – разморило меня так, что вроде слышу все, а проснуться не

могу, словно опоили чем. Но никто не заходил, и пил я то, что и все и не более

всех. Вот только в воде у меня не было пены обещанной, а я так хотел

попробовать – как это вода с пеной – еще подумал, что не все, что обещают,

можно получить. Да потом плюнул на это дело – может быть, у них пена

закончилась, да и все. А, видимо – не все. Получается в ней дело. Вы-то с пеной

купались и не уснули, потому что оба ей нужны были. Да и прав ты, морок все

это. Если от удара кинжальчиком исчезло. Теперь вот вместо того, чтобы

прибыть раньше срока, мы опоздать можем. Вот в чем загвоздка. То, что она

ключ просила, да охаживала тебя всячески, меня спать отправила – расчет на то

и строился, что, даже если ключа не получит, задержит нас. Просчиталась,

хронова дочь, хорошо, что у мальца кинжал оказался. Хотя я поначалу

подумывал, что плохо это. Пацан маленький, необученный, вдруг по

неосторожности себя поранит, или, играя, нас кого пырнет. Ан, нет – правы вы

оба, братцы. Простите меня за недостойные мысли и за сон, навалившийся не

во время. Мне кажется, надо нам костер гасить и идти под городские стены,

чтобы в город попасть, как только ворота откроют.

На том и договорились. Клинт, наказав себя за свой сон, нес всю поклажу.

Хит и Эйб, один с обнаженным мечом, другой – с кинжалом, сослужившим уже

добрую службу, шли впереди. Хит учил мальчика долгому шагу: когда рыцари

отправляются в пешее путешествие, надо идти так, чтобы никто не услышал и

чтобы не уставать подольше. Показал, как правильно ставить ногу, как дышать.

Шли, вполголоса переговариваясь, и вскоре достигли высоченных городских

ворот. До рассвета оставалось совсем немного. Присели возле стены поближе

друг к другу. Рядом сидели такие же бедолаги, застигнутые темнотой и не

успевшие попасть в Квартиты. Пахло водой из канала, опоясывающего город,

травой, которую они примяли, усаживаясь поближе к каменной стене и

нечистотами – где-то рядом пролегала труба, через которую город избавлялся от

всего ненужного. Среди тех, кто ожидал здесь рассвета, бродил ленивый

шепоток, никто громко не разговаривал, никто не лез в дела других. Эйб

пригрелся между своими спутниками и задремал – сказывалась бессонная ночь.

Хит и Клинт настороженно оглядывались по сторонам, стараясь не привлекать

ничьего внимания. Даже если Хрон прекратил свои попытки, то и среди

обычного люда полно тех, кто не откажется продать ключ заинтересованным

сторонам, при этом жизнь носителей ключа сохранять совершенно не

обязательно. Клинт вспомнил старинные сказания о дочери Хрона, Тайамант –

прекрасной, жестокой и безжалостной убийце, покровительнице незаконных

девок, чьим именем они клянутся. Но рассказать Хиту о своих подозрениях

побоялся, мало ли кто их тут слушает. Подозрения могут оказаться и

беспочвенными, но лучше уж поостеречься, хватит, уже один раз обожглись об

псевдо-Грида.

Вскоре небо начало светлеть. Облака, клубившиеся на горизонте,

порозовели. Как только показались первые лучи светил, городские ворота

беззвучно распахнулись – за их исправную работу отвечали специально

назначенные люди, а как же – город известный по всей Зории, нельзя

опозориться перед гостями из других земель скрипом или лязгом каким – и

людской поток хлынул внутрь. Молча, без лишней толчеи. Путники влились в

общую толпу и, опустив капюшоны, не поднимая голов, прошли внутрь. Не

доверяя более никаким провожатым, отправились искать Часовую башню,

которая оказалась совсем неподалеку. Астроном, спускавшийся со своего

утреннего дежурства у телескопа, был первым, с кем они заговорили в

Квартитах. Он уже был в курсе о ключнике и его сопровождении из Блангорры

– почтовый голубь прилетел еще вчера утром, их и ждали вечером. Пришлось

поведать, что их задержали непредвиденные обстоятельства – по молчаливому

уговору не хотели раскрывать, что именно их задержало. Звездочет

представился Диасом Старкони и попросил предъявить то, что они должны

принести. Эйб, до сих пор прятавшийся за спинами старших товарищей, вышел

вперед и поинтересовался, слегка заикаясь от волнения:

- А чем вы докажете, что вы и есть тот, кто нас должен встретить?

Астроном ухмыльнулся:

- Я полагаю, ты видел людей нашего клана и ранее, и сам сможешь определить

кто я. Это тебе раз. Предателей среди астрономов не было, нет, и не будет –

кровь Аастра не позволит. А второе – передают тебе привет госпожа Селена и

госпожа Лентина. Для такого недоверчивого мальчика достаточно

доказательств?

У Эйба подозрительно заблестели глаза, когда он услышал о своих друзьях, и

он кивнул, сглотнув комок, внезапно появившийся в горле. Мальчик расстегнул

рубашку, покопошился немного и достал ключ, прикрепленный к

металлической цепочке:

- Мне нужно его вам сейчас отдать?

- Ни в коем случае, мне его отдавать не нужно, я должен лишь привести тебя и

кастыря повитух туда, где вы его сможете применить по его прямому

назначению. Мне же он ни к чему.

Эйб еще раз облегченно вздохнул, вспомнив о том, что врагам-то как раз ключ

требовался, а он сам их не интересовал. Старкони устроил путников в своем

доме, отправив их в умывальню, а потом усадив за стол. Отправил соседского

мальчишку за кастырем повитух, объяснив, что кастыри в городках живут не

так, как в столице. Прислуги нет, все приходится делать самим и это не звание

тут, а скорее почетная обязанность. На праздниках или когда нужно какое-то

решение для всего города принимать – везде нужно присутствовать и что-то

придумывать. Извинился заранее за повитуху, которая должна прибыть – тетка,

по его словам, жесткая, ворчливая и придирчивая. Но справедливая. Произнося

последние слова, поднялся и пошел открывать – с его места за столом видно

крыльцо, к которому подошла женщина. Вошедшая и оказалась кастырем –

мать Гелена Констанца Тандер, которая внимательно оглядела всех

присутствующих, остановив свой взгляд на мальчике. Поздоровалась, велела

Диасу налить ей кафео и села рядом с Эйбом.

Глава квартитских повитух была женщиной с забавной внешностью, так

не соответствующей описанию, данному ей астрономом. Вся она словно

состояла из мягких окружностей – мягкое круглое лицо, на котором тоже все

стремилось к кругу – крепкие щеки, округлый нос, полноватые губы,

сложенные буквой «О», глаза – слегка навыкате, голубые, округлый же

подбородок, мягко переходящий в шею. Мягкая линия плеч, округлые руки с

мягкими, словно детскими, пальцами. Плотная фигура пряталась под серыми

одеяниями клана, которые подчеркивали все остальное – такое же пухловатое,

милое. Лишь только выражение глаз не было мягким – взгляд острый, пожалуй,

что и жесткий. Завтракали в молчании. Гостям нечего было сказать, хозяевам –

нечего спросить. А пустая болтовня не шла с языка. Все стремились поскорее

выполнить то, что должны были. Покончив с едой, также молча встали, и уже

было собрались идти за Старкони в башню, как мать Гелена ворчливо заметила:

- Знаешь что, Диас, как бы то ни было – я не позволю уйти тебе из дома,

оставив стол неприбранным. Конец Мира не оправдание неряшливости. Пока

мы с тобой приберем тут все, гости твои приведут себя в порядок. Не дело это –

тащить мальца в тоннель, не высушив его и не расчесав. И оденьтесь прилично

– если вдруг вас хоронить придется, так чтобы нам не переодевать вас, - и

неожиданно для всех подмигнула Эйбу, который слушал ее резкие замечания,

чуть приоткрыв рот.

Диас, беспрекословно открыл свои вещевые шкафы для гостей, чтобы они

могли найти себе одежду по размеру, если вдруг у них чего своего не найдется,

и принялся убирать грязную посуду и продукты. Хмыкнув, мать Тандер начала

помогать хозяйничать астроному, ворча себе под нос, что «эти мужики, без

догляду себя позабудут и перебьют». Управились быстро.

Удовлетворенно кивнув, повитуха сказала:

- Вот теперь пойдем, да пребудет с нами Вита и пошлет нам долгую жизнь.

Будем надеяться на себя и на ее помощь. Башня ей посвящена, она там всяким

непотребностям не позволит происходить – поэтому ругаться нельзя, мусорить

– тем более. Идемте.

И снова подъемы, и снова спуски, напоминающие недавнее путешествие в

тоннелях. Но в башне Виты не было следов запустения – ни пыли,

скапливающейся в помещениях, в которых редко бывают, ни паутины. Ступени

лестниц не скрипели, почвяной пол чистый, пожалуй, из всех башен эта – самая

чистая и ухоженная. Кроме астронома за ней присматривали повитухи,

ухаживали благодарные паломницы, окружая неустанной заботой каждый

камешек стен и каждый клочок двора. Башня утопала в садах и цветах, в

изобилии произрастающих вокруг.

Спускаться вниз по крепкой лестнице было нестрашно, вокруг были

друзья, поэтому Эйб смело шагал вниз. И вдруг замер, прямо перед ним на

ступеньку ниже стояла дама Вита, которая не так давно нарвалась на острие его

кинжала. Его мать. Она была одета в белоснежный плащ, который развевался за

ее спиной, открывая светлое платье, хотя здесь не чувствовалось ветра, ярко

светящееся в полумраке. Она манила его за собой, обещая счастье, шепча, как

она скучает без своего маленького мальчика. Обливаясь горькими слезами,

говорит, что ей было очень больно, когда острие кинжала вошло в ее грудь, но

сейчас она выздоровела и не обвиняет его, нет, нет. Это был просто несчастный

случай. Что ей не нужен ключ, только бы ее мальчик был с ней рядом. Эйб

смотрел на нее, не в силах оторвать взгляд. Застыв на месте, слезы навернулись

на глаза, которые видели то, что было незримо остальным. Хит, заподозрив

неладное, прикоснулся к плечу мальчика. Тот развернулся так быстро, словно

его ужалили:

- Что ты меня трогаешь, зачем ты ко мне прикасаешься? Зачем мы ушли оттуда?

Она хорошая, она говорит, что она хорошая! Я так ее люблю! – захлебываясь

слезами, выпалил маленький ключник. Когда он произнес последние слова,

откуда-то издалека послышался воющий женский крик, затихающий, но от

этого не становящийся менее страшным. Хит прижал яростно

сопротивляющегося мальчика к себе, присел, становясь почти одного роста с

ним:

- Забудь, Эйб, забудь, это морок! Она не твоя мать, забудь ее! Доверься нам – я

твой друг, все, кому ты нужен – здесь и это твои друзья, не бросай нас сейчас! –

встряхнул Эйба за хрупкие плечики. Мальчик, еще всхлипывая, начал

приходить в себя. Лицо прояснилось, он увидел, кто стоит с ним рядом, и

бросился на шею Хиту, который обнял подрагивающие узенькие плечики,

успокаивая. Потом Эйб поднял зареванную мордашку от могучего плеча своего

верного друга, шмыгнул носом:

- Раз так нужно, тогда пойдем и сделаем это быстро. Я устал бояться, - вцепился

мертвой хваткой в руку Хита, - только ты иди со мной рядом, ладно?

Хит кивнул и они пошли дальше рядом, едва помещаясь в узкий проход –

потому как лестница закончилась и их цель была близка. Старкони подошел к

чему-то, тщательно укутанному промасленной тканью. Повозился с замками,

запирающими цепи, которыми было перевито маслянистое полотно, снял их,

потом, повозившись и перемазавшись в масле, развязал узлы толстенных

веревок. И вот, наконец, стянул ткань. На каменном постаменте красовалось

сложное сооружение из нескольких металлических трубок разного диаметра,

сбоку зияло отверстие для ключа. Эйб отпустил руку своего телохранителя,

снял с тонкой шеи цепочку, вздохнул, и вместе с повитухой шагнул к механизму.

Глаза в глаза, вместе взялись за ключ, одновременно повернулись и поместили

этот затейливо выкованный кусок металла туда, где ему и место. Матушка

Тандер, немного задыхаясь от волнения – момент-то исторический, кому еще из

кастырей ключ на практике применить удалось – прошептала, что ключ надо

повернуть семь раз, только она не знает в какую сторону. Задачка решилась

очень просто – ключ поворачивался только в одном направлении. Ключ

раскалился добела, но отпустить его не было никакой возможности, держали,

вдыхая запах подгоревшего своего же мяса. А ключ с последним поворотом

пропал в скважине, для которой и был создан. Выдохнули, не чувствуя боли в

обожженных руках, и затихли, ожидая, что вот сейчас начнется какая-нибудь

жуткая катастрофа, стояли, затаив дыхание. Эйб зажмурился, как он всегда

делал в моменты сильного страха. Но ничего не произошло, только с руками

происходило что-то странное – после исчезновения ключа у Эйба и кастыря

вздулись огромные волдыри, причиняющие жгучую боль. Через несколько

мгновений они лопнули, выворачивая кожу, сукровица закапала на пол. В

следующий миг ладони уже покрывала тонкая, слегка розоватая кожица,

которая светлела на глазах, затягивая ожоги так, словно их там никогда и не

бывало.

Матушка Тандер шелестящее вздохнула, погладив ладонь:

- Велика исцеляющая сила праматери.

Стояли вокруг постамента, прислушиваясь к каждому звуку. Тишина. Нигде

ничего не громыхает, не трясется и не извергается. Лишь глубоко внизу, под

почвой что-то затикало и защелкало равномерно. Звездочет шумно выдохнул,

нервно хохотнул:

- А ведь не дураки были, каменщики наши. Врага уничтожать не обязательно с

вместе собой, а? Пошли теперь отсюда? Солнышки увидеть захотелось – думал

ведь, что теперь никогда их уже не увижу. И проголодался со страху.

Теперь шли не в пример быстрее – надо было еще голубя отправить, а то и двух.

После появления Тайамант лучше перестраховаться и позаботиться о том,

чтобы в Блангорре обязательно узнали о том, что в Квартитах ключ уже

применен. Да и в обратную дорогу собираться, не мешкая.

К вечеру Эйб и его провожатые, одетые в чистую крепкую дорожную

одежду, восседали на лошадях, которые пожертвовал им местный купец.

Мальчику на всякий случай руки все-таки перевязали, смазав лекарствами.

Лошадей навьючили всем, что может пригодиться в пути. Городские кастыри

проводили путников до ворот. Дорога в Блангорру предстояла довольно

опасная, но по сравнению с кознями Тайамант и Хрона – это было ничто.

Путники помахали провожающим и отправились обратно.

Глава 7.

Оборотни Елянска.

Вальд был в восторге от начинающегося приключения – ехать под

городами и полями по тоннелям в самодвижущейся повозке вместе с бывалыми

воинами-пастырями. Жаль только, что маме пришлось ехать в другое место, с

ней всегда интересно путешествовать. Но Вальд уже достаточно повзрослел,

чтобы понимать, что «хотеть» и «мочь» - это не всегда одно и то же. И иногда

бесполезно рыдать и умолять – ничего не изменится, если сам не изменишь.

Вспомнил плен у драконов – вот сидел бы и ждал, когда кто-нибудь придет их

спасать, так бы до сих пор и сидел, только уже, наверное, не сидел, а

переваривался в виде пережеванных кусков. Бррр! До сих пор страшно, когда

вспоминается.

Повозка была крепкой, попутчики казались сильными и надежными, путь

известен, и пока не приходилось прилагать никаких усилий, чтобы мчаться

вперед. С вершины Белой горы, на которой раскинулась столица Мира, в

сторону Елянска был самый крутой спуск, поэтому скорость развили такую, что

дух захватывало. Мимо мелькали тусклые гнилушки на стенах тоннеля,

пыльные лохмы паутины трепетали от потока воздуха, проносящегося за

повозкой. Ехали и ехали. Вскоре новизна поездки приелась – присели

перекусить. Вальд, как мальчик воспитанный и общительный, решил, что пора

с попутчиками познакомиться. Включив свое природное обаяние на всю

катушку – мамина школа – обратился к тому, кто сейчас был рядом:

- Господин пастырь, а можно узнать, как вас зовут? – что попутчики из клана

пастырей он знал давно, как только увидал их, кровь матери подсказала.

Попутчик замешкался, пастыри привыкли, что вопросы первыми обычно

задают они, потом совладал с собой:

- Меня зовут Габриэль Рид, а того, что сейчас впередсмотрящим – Тони Сен-

Прайор. А тебя не учили, что во время еды молчать нужно?

Вальд сник немного – благодаря внешности и общительности с ним так резко

разговаривали очень редко. Но отступать тоже было не в его привычках:

- Да, конечно, мама всегда говорит, что я много болтаю. И что «когда я ем, я

глух и нем», но еще я знаю, что, если хлеб преломили люди, которые знают

имена друг друга и обстановка спокойная – еда усваивается гораздо лучше, - на

одном дыхании выпалил эту тираду и перевел дух, улыбаясь спокойно и слегка

ехидно. Крыть было нечем, и губы хмурого пастыря растянулись в ответной

улыбке, явно не очень привычной для своего хозяина. Стоящий впереди Сен-

Прайор хмыкнул:

- Сделал тебя малец, и правильно, не будешь портить настроение людям. Я

голодный тут стою, и не пытаюсь у вас даже кусочка попросить. А вы сами и не

догадаетесь, - закончил он.

Вальд сообразил быстро – сложил на хлеб кусочки мяса, овощи, добавил

бутыль с водой. Придерживаясь за борт, добрался до попутчика и передал еду.

Сен-Прайор поблагодарил и предложил остаться с ним подежурить, пока он

будет есть, чтобы ничего не упустить из внимания. Вальд, польщенный

оказанным доверием, остался без разговоров. Сен-Прайор продолжил:

- А этот нелюдимый господин пусть вкушает свои яства в одиночестве, - и

подмигнул.

Вальд расплылся в улыбке, отвернувшись так, чтобы его лицо не разглядели.

Ехать впереди было гораздо интереснее: встречный ветер развевал волосы,

скорость завораживала. Рид немного поворчал и заметил, что от такой скорости

один плюс: если металлические полоски закончатся или окажутся

поврежденными, шеи они сломают моментально. Сен-Прайор ответил, что если

бы пришлось идти пешком, Габриэль бы стал ныть, что ноги стер и идут

медленно. Посоветовал ехать молча, и не мешать наслаждаться путешествием

тем, кто умеет это делать. Вальд уже понял, что ему интереснее держаться

рядом с Сен-Прайором, но усталость брала свое. По всем расчетам выходило,

что наверху должна наступить ночь. Карты говорили, что вскоре предстоит

обогнуть Ущелье Водопадов по крутой дуге. Каменщики понимали, что,

сколько от воды не закрывайся, она все равно дорожку проторит, и не стали

прокладывать тоннель под водопадами, а прошли сбоку.

Вальд сползал назад, принес одеяло и примостился неподалеку от

господина Тони. Закрыл глаза и сразу провалился в сон. Ему снилась мама в то

время, когда они жили у Диких. Был праздник, посвященный сезону дождей, и

маме было велено танцевать в честь этого события. Ее нарядили в какую-то

диковинную одежду, состоявшую из полосок ткани, на которые в изобилии

были нашиты монетки. Волосы расчесывали долго-долго, и они стали

блестящими и пушистыми, разметавшись по полуобнаженным плечам. Как и

тогда мальчик увидел, что посреди поселения разожгли большой костер из

веток, которые не дымили, а горели ярко и долго. Из ближайшего жилища

послышались ритмичные удары, потом зазвучала протяжная мелодия –

невидимый музыкант играл на дудочке. Барабан и дудочка переплетались в

печальном, постепенно ускоряющемся ритме. В наступившей тишине было

лишь слышно, как шипят капли дождя, попадая в костер. Музыка завораживала,

и поначалу никто не обратил внимания на прекрасную танцовщицу, стоявшую в

опасной близости от полыхавшего огня. Танцовщица медленно и ритмично

покачивалась в такт музыке, ускоряя движения, приковывая взгляды, тихо

шелестит ткань, позвякивают монеты. Танец ускорялся, становясь все более

сложным. Тонкая женская фигурка быстро-быстро перемещалась вокруг костра,

выписывая сложные письмена движений. Музыка и танец дополняли друг

друга, огонь подчеркивал редкое мастерство танцовщицы, в которой Вальд с

трудом узнавал свою мать. В глазах зрителей, особенно мужчин, мальчик

разглядел полыхание пламени, которое затмевало огонь. Музыка звучала все

быстрее и взлетала все выше, заставляя танцовщицу метаться вокруг костра в

бешеном ритме. И на самой высокой ноте музыка оборвалась. Танец замер.

Пожилые женщины племени окружили Селену плотным кольцом, накинули на

нее темную накидку и увели. Вальд с интересом разглядывал всех, кто остался

возле догорающего костра. Жены с видимым усилием вырывали своих мужей

из очарования, в котором те все еще пребывали, и уводили из-под дождя.

Вскоре возле костра остался только Вальд, он просто не знал, куда ему идти.

Потом увидел, как идет мама – уже в обычной одежде, волосы влажные,

намокли под моросящими каплями. Идет к нему, лица пока не видно, пламя

хоть и уменьшилось, но все еще внушительное. Вроде бы улыбается,

протягивает к мальчику руки, подходит ближе и Вальд видит, что на лице нет ни

кусочка кожи, она вся аккуратно содрана, обнажая то, что под ней находилось.

С лица медленно стекают ручейки крови, но мама их не замечает, даже не

пытается вытереть. Идет к нему, подходит ближе и ближе, внезапно ее колени

подламываются, она падает в костер. Который вспыхивает ярко и благодарно.

Вокруг снова Дикие – темные фигуры стоят и молча смотрят на безмолвную

полыхающую фигуру. Все происходит в полнейшей тишине, вновь не слышно

ни единого звука. И свет становится таким странным – сначала синеет, потом

начинает багроветь. Вальд пытается подбежать к маме, вытащить из костра,

кричит, чтобы помогли. Но горло не слушается, сипит, не в силах издать хоть

какой-нибудь звук, ноги вязнут в загустевшем воздухе и не идут, руки виснут

плетьми. Нет сил, нет помощи, нет надежды. Вальд кричит, кричит беззвучно,

лицо багровеет от усилий. Слезы текут по пухлым детским щекам. Потом кто-

то темный наваливается на него сзади, закрывает глаза ладонью, отирая слезы,

и шепчет в ухо: «Ты мне веришь? Самый большой недостаток пастыря –

неверие, астронома – слепота, у повитухи не могут быть слабыми руки. Но ты,

мальчик мой, пастырь и у тебя должна быть вера…» Шепот повторяется и

повторяется, сводя с ума, заставляя извиваться, чтобы вырваться из этих

холодных скользких на ощупь рук. Крик, наконец, прорывается из сдавленной

глотки, мальчик кричит, что есть сил, и просыпается от своего вопля. Рядом

стоят оба пастыря, пытаясь его разбудить. Вальд сел, задыхаясь, не в силах

произнести ни слова. Сен-Прайор серьезен и хмур:

- Плохие сны, приходящие в тоннелях, могут сбыться. И помешать выполнить

твою миссию, а могут быть просто предупреждением. Запомни этот сон, сынок,

запомни хорошенько. Никому не рассказывай о чем он, просто помни. И, если

вдруг тебе почудится, что реальность стала похожей на то, что тебе снилось –

прислушивайся только к себе. Интуиция пастыря – великая сила, которой

сейчас, к сожалению, владеют единицы. Сила крови просыпается в тебе. Но

берегись. К тому, кто одарен и требования выше.

Вальд полностью проснулся и отдышался, говорить ни о чем и ни с кем

не хотелось. Он уселся поудобнее, закутавшись в одеяло. Пастырь Рид сейчас

был часовым, а Сен-Прайор спал рядом. Вернее, теперь и он не спал. Достал

флягу с водой и велел мальчику вымыть руки, чтобы смыть дурное ощущение

после сна. Вальд послушался, вымыв руки со всей тщательностью, на которую

был способен. Ущелье Водопадов они успешно проехали – дуга оказалась более

пологой, чем казалась на карте. Поворот, хоть и был достаточно крутым, но

никакого дискомфорта не почувствовали, даже не заметили, как его миновали.

Ветер уже не так сильно дул в лицо, как прежде, ощущалось, что дорога пошла

вверх. Вскоре повозка и вовсе остановилась, вызвав недоумение. На карте на

этом участке стоял значок «Т», но что это обозначало – нигде не написано.

Путники переглянулись, пожали плечами, покинули повозку, чтобы

воспользоваться случаем, размяться, справить естественные нужды – если у

кого возникли, да и посмотреть, что случилось. Вальд и пастырь Габриэль

пошли к кучке неподалеку, словно специально предназначенной для тех целей,

к которым они стремились. Щедро оросили ее. Послышался голос пастыря

Тони, который уже управился и пошел на разведку. Оказалось, что остановка

эта не случайна, а каменщики специально сделали небольшую насыпь, чтобы

плавно притормозить повозку – все же живые, всем же хочется и отлить, и

отложить, и размяться. Побродили еще немного. Кое-где развевались пыльные

космы паутины, валялись кости каких-то мелких зверушек, спешили по своим

делам мелкие паучки и белесые подпочвенные жуки. И было очень тихо,

поневоле стали разговаривать вполголоса, чтобы не нарушать тишину, что здесь

царила долгие-долгие годы. Вальд забрался в повозку, его спутники несколько

раз толкнули и – едва успели заскочить, после краткого подъема, дорожка резко

уходила вниз, помчалась снова так, что в ушах засвистело. Теперь, если

хотелось поговорить, приходилось кричать, чтобы быть услышанным – колеса

громко и часто постукивали на стыках. Молчали, сторожко прислушиваясь,

стараясь расслышать что-нибудь за посвистом ветра.

Вальд слушал, слушал, да и уснул. Теперь ничего особенно не снилось –

какая-то зелень – то ли вода, то ли листья, колышущиеся потихоньку и все. Сон

его был тих. Пастыри несли вахту вдвоем, у них не было той четкости видений,

как у одаренных кровников, но и им было тревожно. Обосновались так: более

зоркий Сен-Прайор снова заступил свой пост впереди, а Рид прикрывал их с

тыла. Несмотря на тревожные предчувствия, пока ничего не происходило.

Заканчивались вторые сутки в тоннелях, их повозка еще несколько раз

останавливалась на искусственных насыпях, потом исправно несла путников

дальше. Воздух вокруг стал светлее, стены, проносящиеся мимо, видны более

отчетливо – хотя смотреть особо не на что – гладкие стены, гнилушки, паутина

– все то же самое, что и раньше. Повозка снова стала снижать скорость,

пастыри ожидали насыпь и остановку, а случилось так, что металлический путь

закончился. Повозка замедлилась и остановилась. Дорога кончилась. И пора

было идти. Разбудили мирно дремлющего Вальда, разобрали груз и, не

задерживаясь, отправились в Елянск, гордо вздымавший остроконечные шпили

своих многочисленных храмов. «Как-то странно быстро добрались» - хмыкнул

Сен-Прайор про себя.

Вниз спускались почти бегом, пастыри опасались всего – каждое дерево,

каждый камень, каждое встреченное животное могло нести гибель ключнику.

Мальчику о своих страхах говорить не стали, но были настороже. День

клонился к закату. Показались городские ворота – солнца еще не сели, поэтому

вход в город был свободным. Но, пройдя по навесному мосту, и едва ступив на

мощенную камнем привратную площадь, путники были остановлены городской

стражей. Рид поинтересовался, с каких это пор уставшие путники не могут

получить приюта в Елянске? Сен-Прайор попросил проводить их к городским

кастырям. Охрана дружно рассмеялась при таком обороте дела. Начальник

охраны, ражий детина с неровным лицом, облаченный в кольчугу, сказал:

- Ага, щас, разбежались мы вас к ним вести. Кто такие, откуда прибыли?

Почему права качаешь?

- Мы гонцы к кастырям вашего города, у нас повеление светлейшего Прима,

которое вам знать нет надобности. Вели отпустить, не гневи нас, - запальчиво

бросил пастырь Рид.

Пастыри ощетинились мечами, поставив Вальда между собой. Веселье охраны

еще больше усилилось. Один из охранников, похрюкивая от душившего его

смеха, выдавил:

- Да что вы там, в Блангорре своей, совсем съехали? Гонцы оне, ага щас, гоните

отсюда. Уберите ваши иголки, а то неровен час – заколете друг дружку, а мы

отвечай потом. Уже прибыли давно столичные гонцы, и не такие как вы –

пыльные и грязные, а как положено, в богатой карете, при охране. И не пастыри

серые с мальчишкой малолетним, а господа справные! Так что валите подобру-

поздорову, пока мы вас в кутузку не определили.

Пастырь Рид уже собрался ответить что-нибудь пообиднее про мать и отца того,

что говорил. Как вдруг веселье мигом утихло: пожаловал елянский глава

пастырей святейший Петр Сен-Назарет. Рид и Сен-Прайор, много слышали о

пастыре Петре, вложили мечи в ножны и склонились в глубоком поклоне.

Пастырь Сен-Назарет обладал редкостной интуицией, которая и привела его к

городским воротам на закате. Он был одним из самых одаренных пастырей.

Отец Петр подошел к мальчику, погладил по щеке, и Вальду стало так

спокойно, словно он попал, наконец, домой. Кастырь махнул небрежно рукой, и

присмиревшие охранники пропустили запыленную троицу. Кастырь повел их

не во Дворец городского Совета, и даже не к башне, а куда-то вглубь города.

Пастыри переглянулись, но следовали за отцом Петром в полном молчании.

Путь был недолгим – шли быстро, почти в самом сердце города стоял

храм святого Пастыря, небольшой, из серого камня, больше похожий на

небольшую крепость. Впрочем, ранее он и был крепостью, вокруг потом

построили город. Пастыри освятили выстроенный каменщиками храм,

астрономы обжили Часовую башню, а пришлые – свободнокровые, Дикие,

люди разных каст – построили город. Храмов потом тоже добавилось, но лишь

этот поражал такой дремучей древностью и почти полным отсутствием

украшений. Отец Петр постучал условным стуком – тук, тук, пауза, тук, тук, тук

– в едва заметную калитку, которая немедля распахнулась. За дверью стоял

астроном, тот самый, к которому их должны были проводить господа из Совета.

Астроном представился:

- Город Елянск приносит свои искренние извинения за столь нерадушную

встречу. Я, астроном Эрик Ди Астрани, кастырь, единственный здесь звездочет,

от всего сердца приветствую путников. Господин пастырь от своего имени

скажет сам, хотя он также неразговорчив, как я болтлив.

Маленькое сердечко Вальда забилось сильнее при встрече с кровником со

стороны матери, который оказался таким похожим на него самого. Мальчик

заулыбался и шагнул к звездочету, протягивая руки в приветствии астрономов:

- Не счесть ваших лет, как не счесть всех звезд. Приветствую Вас, господин Ди

Астрани.

- Астр великий, с вами мальчик из нашей касты? Откуда? - от волнения

звездочет зачастил, перебивая самого себя. – Нам было предупреждение, что

прибудет ключник и два охранника-пастыря. Но такого подарка на старости лет

я и не ожидал! Проходите же, проходите же скорее! Почему же мы держим

наших долгожданных возле дверей! Хотя мы ожидали вас только завтра, а то и

послезавтра, у нас все подготовлено. И просто замечательно, что отец Петр

почувствовал, что ему срочно нужно пойти к воротам! И ведь успел, успел,

старый!

Отец Петр, едва заметно улыбнувшись, проворчал:

- Конечно, хотел я от своего имени сказать, от города, да где там! Господин

Эрик говорит столько, что для остальных просто не остается ни предложений,

ни слов, ни даже букв, которые он уже не произнес. Входите, мы позаботимся о

вас.

Рид и Сен-Прайор облегченно вздохнули. Здесь, под священной сенью

Небесного Пастыря, с кастырями, к которым им и следовало попасть, можно

было вздохнуть свободно. Гнетущее чувство, появившееся у обоих с того

момента, когда они долго, очень долго не могли разбудить вопящего Вальда,

ослабло и затихло. Кастыри были не такими, как в Блангорре. Блангоррские

верховные кастыри всегда сосредоточены, серьезны, озабочены и озадачены. А

эти такие близкие: астроном, совершенно ошалевший от радостной встречи с

мальчиком-кровником, так и сыпал к месту и не очень словами; ворчливый,

словно старик, пастырь. Они идеально дополняли другу друга, зная все сильные

и слабые стороны друг друга, как люди, прожившие бок о бок многие годы.

Болтая и ворча, кастыри быстро натопили умывальню, в которой клубами

стелился горячий пар, и было достаточно воды. Отмывшиеся и распаренные

путешественники были немедля препровождены в столовую. Стены обшиты

светлым деревом, мягкие диваны и кресла, деревянные же столы, на полу –

мягкие ковры, полыхающий камин, который был совсем не лишним. За окнами

подкрадывались сумерки, и солнца уже подобрались к горизонту, повеяло

холодом, проникающим в малейшую щелочку. Столы уставлены яствами –

холодными и горячими, сладкими и солеными, фрукты, овощи – похоже, все,

что нашлось в кладовых, принесено для дорогих гостей. Отдохнувшие и

насытившиеся путники начали клевать носом, как вдруг звездочет вырвал их из

сладких лап дремы:

- А вы слышали про тех, кто прибыл вчера, они вроде тоже из Блангорры,

посланники Прима? Они такие вещи рассказывают – заслушаешься! Город не

подчиняется больше Совету кастырей, выбрали себе какую-то Раду, а вот чему

радоваться? У нас все кастыри дома сидят – вон, господин Сен-Назарет

приказал, во избежание кровопролития и неурядиц, которые могут повлечь за

собой и вовсе разрушение города. Вот и сидим, как мыши в своих норах, да,

отец Петр?

Сен-Назарет кивнул:

- Приезжие те смуту сеют. Они говорят, что Примы удалились от дел, Советы

кастырей во всех городах распущены, народ сам выбирает себе правителей –

любой касты и даже свободнокровых. Бумагу показывают со всеми печатями, в

которой это и расписано, где приказано верить им. Говорят, что Великое

Проклятье оказалось сказкой, что раскопали Часовую башню в Блангорре до

основания и там нашли какой-то древний свиток, в котором все это написано. И

что касты все – придумка Прима, чтобы власть удержать. И горожане наши

словно с ума посходили, ходят за этими пришлыми, не спуская глаз, в рот

заглядывают, когда те говорят, поселили их во Дворце Советов. Мало того, они

этих чужаков назначили главами новоизбранной Рады этой, которая теперь всем

управляет в городе. У нас тут большая часть населения – свободнорожденные,

им надоело подчиняться кастырям и захотелось править самим.

Спать расхотелось. Оплот веры Мира – Елянск перестал быть таковым. Рид

подумал, что хорошо еще предчувствие привело пастыря к городским воротам,

а так – изгнание из города было бы еще самым лучшим исходом из того, что им

могло предстоять.

- А какие имена эти новые правители называют? Вдруг знакомцы обнаружатся?

– спросил Сен-Прайор.

- Трое их, и какие-то свободнокровые охранниками. Но они словно излучают

какие-то неведомые силы, которые привлекают всеобщее внимание, заставляя

слушать. Одного зовут Торнвальд фон Реймер, он вроде как бывший пастырь –

теперь главный у нас, второй – из весовщиков вроде, по имени Скаррен де

Балиа – он теперь правосудие вершит, на улицах ступить нельзя, обязательно

уведут из карманов все, что там лежит; третий – тоже из пастырей, рыцарь.

Только шпоры у него из какого-то черного металла выкованы. А спросить не

спросишь – почему черный, а не серебро, как положено. Говорят, что двое

кастырями верховными были – Магистром и Маршаллом. Рыцаря кличут

Райдер фон Изм. Он у них все остальные вопросы решает, - протараторил Ди

Астрани.

По мере того, как звездочет называл имена тех, кто теперь правил Елянском, у

Вальда все больше бледнело лицо. Глаза остекленели, нижняя челюсть мелко-

мелко затряслась, наконец, он смог вытолкнуть из горла слова, скомкивая речь,

ставшую неразборчивой:

- Это они! Они – оборотни! Это ДРАКОНЫ! Понимаете, драконы! Это они

держали нас в плену! Когда они драконы, их по-другому зовут, и если их

назвать по именам, они снова превратятся. На Совете у Примов Марк не знал,

назвал их настоящие, нынешние, темные имена, а вот они и превратились. Фон

Реймер – это Киар, а де Балиа – Фрам. Их Прим изгнал из кланов, вы на уши их

смотрели? А третий – это Айс, понимаете, ледовый дракон Айс?! Они убийцы,

все – убийцы! – мальчик почти кричал, еще чуть-чуть и забьется в истерике.

Сен-Прайор, сидевший рядом, взял мальчика за руку и начал что-то шептать на

ухо. Вскоре мальчик успокоился, исчез стеклянный пугающий взгляд,

надломленная линия рта смягчилась, лицо порозовело, вернулись природные

краски. Через несколько мгновений мальчик уснул, пастырь осторожно перенес

его на диванчик. Новости, услышанные сейчас, были и вовсе пугающими.

Елянск, гордость пастырей Мира, захвачен оборотнями. В словах мальчика

никто не усомнился – кровь астрономов и пастырей в смешении только

обострила природные качества.

За окнами было все также серо, и пыльно, и стало ветрено. Хотя сезон

ветров уже закончился, и близилась мокресть. Сорванная с деревьев листва с

тихим шелестом пролетала мимо окон, которые еще не закрыли занавесями.

Трое пастырей и астроном склонились над картой Елянска, пытаясь придумать,

как спасти город и добраться до башни, чтобы выполнить то, зачем пожаловал

маленький ключник. А мальчик спал, тихонько посапывая, во сне иногда у него

подрагивали руки, ему снились ключи – много-много ключей, которые летали

вокруг, ему нужно было ухватить тот самый, который единственный. И на это у

него только одна попытка. И вроде бы выбрал уже тот единственный,

настоящий. И снова увидел маму, точнее ее лицо, оно тоже парило среди

ключей, которые вонзались в ее нежную кожу, покрывавшуюся кровавыми

ручейками. Пара ключей нацелилась на глаза, другая начала надрезать уши.

Вальд закричал от ужаса и проснулся. Бодрствовать было страшно, но,

оказалось, что спать – еще страшнее. От его вопля вздрогнули все находящиеся

в комнате, Сен-Прайор одним прыжком добрался до мальчика, обнажив кинжал.

Прижал Вальда к себе, недоверчиво оглядываясь по сторонам. Вальд

отстранился, помотал головой:

- Это сон. Это сон, - глухо застонал.

- Раз сон, то теперь и бояться нечего. Ты же проснулся? – поинтересовался отец

Петр.

- Вы не понимаете, да? Мне спать теперь совсем нельзя, они могут сбыться,

сны, которые приходят ко мне. Я не могу их забыть, не могу их рассказывать,

даже нарисовать нельзя. Если поделиться ими с кем-нибудь, даже шепотом –

они становятся ближе. Я буду стараться не спать, только уж вы мне помогите,

ладно, отец Тони? – мальчик назвал Сен-Прайора «отец Тони» впервые за все

путешествие.

Отец Петр подошел к мальчику, положил ему на голову руки, успокаивая:

- Я тебе сейчас принесу зелье. Доверяешь ли ты мне настолько, что выпьешь его

без лишних вопросов?

Мальчик кивнул, под глазами залегли темные тени, лицо побледнело, став

похожим на посмертную маску. У самого эмоционального из здесь

присутствующих Ди Астрани защемило сердце, и он подумал: «Куда катится

этот Мир, если спасать его приходится мальчишкам… А мужи и воины сидят и

размышляют, как бы вернуть себе город…»

И тут его осенила простейшая мысль, он вскочил, побегал по комнате,

притягивая к себе недоумевающие взгляды. Вошедший со стаканом зелья Сен-

Назарет хмыкнул – его было не удивить такими выходками, кастыри города

давно привыкли друг к другу, прощая разные мелочи, на которые пришлые

посмотрят с недоумением. Астроном сделал еще две быстрые пробежки, хватая

себя за уши и почесывая затылок, потом остановился и выпалил:

- Мы старые дураки, знаешь ли ты об этом, отец Петр?

- Что ты – старый дурак, давно известно. Но вот почему ты решил, что и я

спятил? С чего это ты решил?

- Да все же просто! Мальчик решил нашу задачу, он нам решение на блюдечке

принес, а мы тут за карты хватаемся, военный совет устроили. Вот сколько этих

гонцов прибыло? Трое. Войска с ними нет. Они сильны только тем, что могут

говорить так, что не слушать невозможно. А как мы с ними можем бороться?

Надо просто назвать их имена. И все.

Взрослые переглянулись. Вальд старался выпить препротивнейшее зелье.

Ди Астрани продолжил, немного растерянно:

- Только вот гарантировать, что тот, кто будет их имена называть, останется в

живых, пожалуй, нельзя, - последние слова он произнес почти шепотом,

опустив плечи и уткнувшись взглядом в пол.

Недолго посовещавшись, решили, что надо тянуть жребий. Вальд, наконец

справившийся с лекарством, стал выглядеть чуть лучше – исчезла нездоровая

бледность, взгляд стал более осмысленным. Отец Габриэль на небольших

клочках бумаги написал имена, которые сложил в чью-то шляпу, лежавшую на

диванчике. Мальчик, следивший за процессом подготовки к жеребьевке, сказал,

что бумажек неверное количество, что он тоже может участвовать.

Сен-Прайор попытался возразить:

- У тебя задача другая.

На что мальчик огрызнулся:

- Ну да, у вас тоже задача меня оберегать, а вы собрались вон куда. Я имею

полное право участвовать в выборе. Если Семерка сейчас смотрит на нас, идти

должен именно я. Я хочу отомстить за тех, кого они сожрали – вы забыли, что

среди них были мои друзья? Я навсегда запомнил их имена и могу перечислить

всех без запинки и без ошибки. И я точно знаю, что мне они навредить не

смогут. Чего не скажешь о вас, - он выпрямился и смотрел с вызовом на

пастырей.

Астроном с горечью произнес:

- Мальчик, ты снова вынуждаешь нас прятаться за твою спину. Если что-то с

тобой случится – мы же не будем знать покоя до конца своих дней, а то и после

их окончания.

- А кто вас заставляет прятаться? Мы пойдем все вместе. Я и мои

сопровождающие не знаем города, любой патруль способен задержать нас и

отдать вашим новым «правителям». Сен-Прайор поклялся меня оберегать, отец

Рид тоже. Вот все и отправимся. Когда ваши деятели будут публично

выступать?

Кровь двух великих каст Мира заговорила в полный голос, заставляя мальчика

быть умнее, чем взрослые, взрослее, чем умные, заставляя его сделать шаг

вперед, наделяя всеми качествами вождя, за которым нельзя не пойти. Пастыри

с гордостью смотрели на своего, как они считали, кровника. Астроном смотрел

с любовью – это каста эмоциональных людей, которые могли себе позволить

любить открыто.

Захватившая власть троица собирала весь город на центральной площади после

заката ежедневно. Заговорщики решили не медлить – закат уже отбагровел.

После посещения площади оставшиеся в живых и Вальд, которому нужно было

выжить при любом раскладе, должны поспешить в Часовую башню, чтобы

выполнить порученное. Отец Петр благословил всех на праведные деяния,

пожелав крепости духа и удачи.

Сен-Прайор, Рид и Вальд закутались в плащи, чтобы не подвергаться

опасности раньше времени. Кастыри не посчитали нужным прятаться, поэтому

оделись так, чтобы не мерзнуть – вечером и ночью пронизывающий ветер

становился холоднее. Серый дневной свет постепенно становился светло-

синим. Наступали сумерки, навевая тоску на тех, кто жил в одиночестве, и на

тех, кто слаб духом. В этот час совершалось самое большое количество

самоубийств – свет, приобретающий в это время особый оттенок, словно

шептал, что все в Мире бренно, что лучше покинуть Мир и уйти туда, где нет

печалей и тоски. В этот самый час заговорщики покинули своё убежище и

отправились на центральную площадь. Перед самым выходом Вальд,

закутанный в темный плащ, подошел к Сен-Прайору, смущенно потоптался,

глубоко вздохнул:

- Отец Тони, пообещайте мне, пожалуйста. Если, ну, если не получится у нас

что-нибудь, вы не убивайте себя, а то я ваш обет случайно подслушал.

Доберитесь до моей мамы и скажите ей, ну, что я был смелым мальчиком. Я

знаю, я спрашивал у пастырей, они говорят, что тот, кому посвящен обет, может

от него освободить. Вот я вас прошу, скажите ей, а? – выпалил все это и затих, с

надеждой глядя влажными глазами снизу вверх.

В горле Сен-Прайора, который видел и слышал на исповедях такие вещи,

которые не укладываются в голове у людей других каст, что-то пискнуло, он

присел, взял мальчика за плечи:

- Друг мой. Ээ, я могу тебя так называть? Не надо говорить сейчас о неудачах,

пусть сумеречный свет не коснется тебя своей тоской. У нас все получится, и

ты сам ей расскажешь, как ты спас целый город, гордость пастырей.

Вальд неуверенно улыбнулся, потом расправил плечи, вздернул голову, откинув

капюшон, и шагнул через порог.

Мальчик шел первым, за ним его спутники: Рид и Сен-Прайор, спрятав

обнаженные кинжалы под плащи; замыкали шествие местные кастыри. От

торжественности момента даже суетливость и болтливость астронома куда-то

подевалась, и он выступал спокойно и важно, словно сам Аастр. Остановить их

попытались один только раз, почти перед самой площадью. Патруль

свободнорожденных остановил, по иронии судьбы это были те же самые люди,

которые встретили путников возле городских ворот.

- Куда это вы направились, святой отец? И в сопровождении этих самых

подозрительных личностей? А мальчишку ведете куда? Мальчишкам строго

ведь наказано, после заката не попадаться на улицах?

Отец Петр поспешил в Вальду, которого крепко держал за плечо дюжий вояка.

Мальчик вяло отбрыкивался, пытаясь вырваться. Пастырь по одному легко

отогнул пальцы патрульного, пристально глядя тому в глаза, освободил

мальчика и отодвинул его за спину:

- Послушайте голос разума своего, или, если он слишком тих, тогда услышьте

меня. Вы знаете, что у каждой касты свое предназначение, только

свободнокровые вольны в выборе. Поэтому не мешайте нам, а мы не будем

навязывать вам свою волю, - говоря это, Сен-Назарет продолжал смотреть, не

мигая, в глаза собеседника, который начал пятиться назад, пока не укололся о

копье, которое держал в руках его собрат по оружию, стоящий позади. Лицо

патрульного прояснилось, словно вспомнил что-то, что давно пытался

вспомнить, да никак не удавалось:

- И, правда, братцы, пойдем отсюда. Пусть эти кровники творят свои дела, нам-

то, что до этого.

Сумерки уступили место ночи. Площадь была ярко освещена множеством

факелов, пламя которых раздували порывы холодного ветра, к ночи совсем

взбесившегося. Собралось немало народу, купеческая братия едва успевала

продавать закуски и напитки, это кастырям лучше не появляться на людях, а все

остальные – могли смело перемещаться по городу. Особым спросом

пользовалось все горячее. Дразнящий запах еще дымящихся пирожков

разносился повсюду. Из широченных термосов особой конструкции,

прилаженных за спиной у торговцев, текли реки кафэо, чаю, шоколаду, каких-то

неизвестных напитков, явно веселящего свойства. Толпа находилась уже в

изрядном подпитии. Из горожан были практически все мужчины и женщины,

только стражники оставались на посту, да совсем немощные старики и те, кому

меньше 20 лет, сидели по домам. Кастырей на площади, кроме Ди Астрани и

Сен-Назарета, не было. Они и не пытались затеряться, прошли сквозь толпу,

которая поспешно расступалась перед ними, словно перед больными дурной

болезнью. Кастыри встали впереди, на виду у всех. Вальд присел за отцом

Петром, спрятавшись под полами плаща. Остальные могли стоять открыто, а

мальчик – он бы слишком выделялся, даже закутанный.

Когда волнение толпы достигло апогея, на помост вышла правящая

троица. Все, как на подбор. Высокие, крепкие, мускулистые. На плечи каждого

– наброшен черный плащ с багровым подбоем. Волосы собраны в хвост, но уши

прикрыты ниспадающими черными локонами. Их появление было встречено

оглушительным ревом. Первым вышел чуть вперед тот, кто раньше звался фон

Реймером. Превращение пошло на пользу его внешности: накопленный за годы

правления жирок вновь стал внушительными мышцами, обрюзгшее лицо

подтянулось, глаза налились демонической силой, голос стал ниже и громче,

вкрадчивее, проникая в душу. Фон Реймер легко поклонился, вскинул руку

вверх, прося тишины:

- Братья и сестры! Мы снова рады видеть ваши лица! Мы собрались здесь,

чтобы решить наиважнейший вопрос! Будем ли мы подчиняться блангоррским

святошам, которые зажрались там, на своих холмах, забывая о нуждах своего

народа. Тем, кто придумал касты, чтобы разъединить нас! Они скрывают то, что

нашли под своей разрушенной башней! Зачем нам это, зачем нам разделяться на

какие-то касты? Мы все равны, мы можем создать свое государство – Вольное

княжество Елянск! Впрочем, я не настаиваю на названии – вы можете выбрать

его сами!

И понес, понес в этом духе на битый час. Вызывая радостные крики, шумное

одобрение и бурные аплодисменты. Вальд сначала пытался вслушиваться,

потом потерял мысль и, пригревшись среди складок плаща, замечтался. Спать

совершенно не хотелось – зелье отца Петра оказалось очень качественным.

Вспоминались все его друзья, мамино лицо, блангоррский Ди Астрани.

Почувствовал, что на сердце легчает. Путешествие, что началось так весело,

именно сейчас перестало быть таковым, становясь мучительным и печальным.

Героический запал прошел, кровь остыла, и хотелось прямо сейчас сидеть с

мамой в уголочке, прижаться лбом к ее плечу и сидеть, не шевелясь, вдыхая ее

запах, такой родной. Вальд почувствовал, как его потихоньку дергают за

капюшон, поднял глаза и увидел отца Габриэля, который взглядом указывал на

помост. Мальчик вслушался – последний из ораторов, которого он знал, как

Айса, заканчивал свою пламенную речь, обещая золотые горы и процветание

всем, кто пойдет за ними. Последней фразой его был вопрос,

предназначавшийся для тех, кто еще мог здраво рассуждать, чтобы их тут и

обнаружить:

- Может быть, будут какие-то вопросы и пожелания? Господа, не стесняйтесь!

МЫ пришли к вам, чтобы править вместе с вами! Прошу! – сделал такой

изящный жест, приглашая на сцену.

Вальд выпрямился, глубоко вздохнул, обуздывая панику и рвущийся из всех пор

страх:

- А может ребенок принять участие? У меня есть и вопрос и пожелание!

И, пока народ ошалело крутил головами и пальцами у висков – откуда дети,

велено же по домам сидеть – в три прыжка добрался до возвышающегося

помоста, на ходу освобождаясь от сковывающего движения плаща. Запрыгнул

на дощатую сцену, обратив внимание, что доски, уложенные ровными рядами –

стыки почти не видны – составляют единое целое, и отшлифованы на совесть.

Слегка покачнулся на краю, ловя равновесие – гибкий, худенький мальчик,

смуглый, немного высоковат для своего возраста, волосы немного взлохмачены,

ярким огнем горят глаза истинного звездочета – присутствие крови пастырей

нисколько не угасило их пламя. Прошелся по сцене колесом, вскочил, подняв

руки, как это делают циркачи, и заулыбался во весь рот, показывая крепкие

белые зубы:

- Уважаемые господа горожане и гости славного города Елянска! Если

дозволено будет сказать пришлому мальчишке честное слово перед

достопочтенным собранием, попрошу вашего внимания!

После этой фразы мог высказываться открыто даже смертник, шедший на казнь,

и никто в целом Мире не смел запрещать говорить. В Елянске помнили

древнюю просьбу дозволения, хотя очень редко применяли, Ди Астрани

вспомнил, научив кровника. Толпа обратилась в слух. Вальд раскланялся перед

правящей троицей и нараспев зачастил:

- Уважаемые дамы и господа! Зовут меня Торнвальд де Аастр, моя мать – из

клана астрономов, отец – из клана пастырей, а я получился вот такой, - снова

кувырок, подбираясь все ближе к троице.

Фон Реймер смотрел на мальчика, широко открыв глаза – превращение

вытравило человеческие привязанности, но пока он находился в обличии

человека, часть чувств и память возвращались. Вальд был точной копией своей

матери и бывший пастырь видел это, узнавая черты, которые когда-то были так

дороги. Нужно было остановить разыгрываемый мальчишкой фарс, но что-то

внутри не давало даже рта открыть.

Вальд продолжал:

- К вам я обращаюсь потом, что очень хотел увидеть своего отца и заглянуть в

его глаза. И сейчас, не затрачивая ни минутки вашего внимания более, я хотел

бы назвать имя его, чтобы вы, достопочтенное собрание, могли решить, достоин

ли я такого отца? Я не взываю к его родственным чувствам, хочу лишь видеть

истинное его лицо. Итак, отец мой, бывший Магистр клана пастырей

Блангорры, изгнанный из клана и города, вычеркнутый из книг живых, славный

бывший рыцарь – убийца, истребитель клана астрономов Торнвальд фон

Реймер!!! И вот я не знаю – признает ли он меня, я столько лет провел вдали от

него. У моего отца теперь такие могущественные друзья, что впору напугаться,

- довольно правдиво «задрожал от ужаса». Потом продолжил, торопясь, боясь,

чтобы никто не перебил:

- Итак, прошу любить и жаловать и его друзей: бывший весовщик, бывший

Маршалл Блангорры, такой же лишенный ушей, как и мой отец, продажный

судья, а ныне – мертвец Скаррен де Балиа! И последний из ряда, но никак не

последний по значению – рыцарь, но бывший, казненный за то, что убил своего

родного брата из зависти, завидуя многим в течение своей жизни! Достоин ли я

такого отца? Достойны ли вы таких правителей? Вы хотите служить убийцам и

предателям, уважаемые елянцы?

Сделал коротенькую паузу, вспоминая, все ли он сказал, потому, что знал –

после имен больше сказать будет нечего, некому и некогда. Продолжил:

- Ваши нынешние правители известны в узком кругу также по именам, данным

их владыкой, чтобы показать их теми, кто они на самом деле. Доказательством

моих слов могут служить уши, вернее их отсутствие, они шрамы эти прячут под

пышными прическами. И зовут их теперь: Киар, Фрам и Айс!

На площади воцарилась тишина, где-то вдалеке гавкнула собака, ветер шумел,

но больше – не звука. Вальд вспомнил свой сон, тот, где мама танцевала перед

костром в сезон дождей – там было также тихо. Глаза толпы были прикованы к

троице.

Как только Вальд замолчал, началось превращение. Стоящие в первых

рядах пятились назад, не отрывая взглядов от помоста. Лишь четверо

пришедших с Вальдом стояли неподвижно. Очнувшийся раньше всех Сен-

Прайор ловко сдернул мальчика с края помоста. Толпа обезумела, своими

глазами увидев ужасающее зрелище, и бросилась врассыпную. Люди бежали,

вопя во все горло. Те, кто падал, уже не мог подняться, попав под ноги толпы…

Над площадью резко запахло раскаленным металлом и ввысь взмыло три

ящера: черный, как ночь в новолуние; красный, как свежепролитая кровь и

ледовый, холодный, как тоскливое одиночество. Взлетели и исчезли в ночном

небе, затянутом тучами.

Отец Петр недоуменно пожал плечами:

- Странно как-то, они так улетели, без борьбы. И даже не подожгли ничего, и

наш мальчик цел и невредим.

Звездочет усмехнулся:

- А ты словно не рад?

- Да ряд я, рад. Только как-то странно это. Горожане взбесились, став

непредсказуемыми, чего теперь от них ожидать, я и не знаю.

- Вот они и добились того, что хотели. Елянск теперь чужой, тут теперь опасно.

Драконы и их хозяин надеются на то, что взбунтовавшаяся толпа не разбирает,

кто прав, кто виноват.

Заговорщики быстрым шагом покинули опустевшую площадь. Город казался

до странного пуст, куда девались горожане – непонятно, но раздумывать над

этим было некогда.

Вскоре показались часы башни, звездочет открыл двери и остановился,

потрясенный. Снаружи все было целым – стены, часы, башня, камень над

часами. Жилище астронома и лестницы, которые вели вверх, к месту

наблюдения – все было разрушено, везде валялись обломки посуды, мебели,

обрывки тканей, откуда-то из бывшей кухни тянуло гарью, неподалеку еще тлел

любимый астрономов стул, на котором он так любил сиживать после обеда,

разбирая свои записи наблюдений. Отец Петр вошел внутрь, немного отодвинув

Ди Астрани:

- Эрик, я могу тебя поздравить – горожане боялись тебя больше, чем остальных

кастырей. Ты самый непонятный для них – на крышу лазаешь все время, в

стекляшку свою смотришь, всегда знаешь, сколько времени, всегда знаешь, кто

к какой касте принадлежит, предсказываешь им разное – не всегда приятное.

Вот они так свое восхищение показали. Веди нас, где тут твой подвал.

Проберемся как-нибудь? У тебя там замок хоть какой завалященький был?

Удрученный астроном, понурившись, стал пробираться среди груд битого

кирпича и досок. Потом повеселел, вспомнив что-то:

- У меня там не замок был, а вход такой хитрый, что найти не каждый сможет.

Шел и бормотал себе что-то под нос, разбирая заторы, случившиеся на пути.

Вскоре добрались до лестницы наверх, отец Рид недоуменно поднял брови,

подумав: «А старик часом не того, с горя рассудком не сдвинулся?». Но нет,

звездочет выглядел хоть и опечаленным, но вполне вменяемым. И уверенно вел

их к проему в потолке. Подошел вплотную к месту, где валялись обломки

деревянной удобной лестницы, покачал головой, потом дернул за какую-то

веревку, которая словно без дела болталась рядом и сверху на него упала

крепкая лестница, связанная их довольно-таки толстых веревок, едва успел

отойти, чтобы не прилетело по голове. Первым полез, следом отправился Вальд,

а потом и все остальные. Карабкались довольно долго, башня высоты

порядочной, да и привычки лазания по таким сооружениям особо ни у кого не

было, кроме астронома и Вальда. Оказавшись на площадке наблюдений, Ди

Астрани вздохнул с облегчением: его потрепанный телескоп был на месте и

невредим. Потеря его стала бы невосполнимой, найти рабочий инструмент для

наблюдений давно уже очень трудная задача, поэтому аппараты эти

передавались по наследству. Погромщики поленились пробраться наверх, они

просто уничтожили лестницу, видимо решив, что этого достаточно. Звездочет

благоговейно сложил телескоп, убрав его в секретное место, малозаметное для

непосвященного. Улыбнулся смущенно:

- Я потом приберусь и распакую его.

Со смотровой площадки путь вел вниз. Отыскать его без астронома не удалось

бы: стены и пол, выложенные гладким камнем, представляли собой сплошной

монолит без единой щелочки. Даже Сен-Назарет не смог сказать, где вход. Ди

Астрани встал спиной к тому месту, где стоял ранее телескоп, отмерял пять

шагов вперед, по два шага влево и вправо, поколебался немного, потом

наступил на сероватый неприметный камень, оказавшийся прямо перед ним.

Сначала ничего не произошло, потом послышался глуховатый скрип и какое-то

металлическое бряканье, Ди Астрани едва успел отскочить в сторону, кусок

крыши просто рухнул вниз, упав на крышку люка. Звездочет поднял крышку за

скобу, под ним оказалась каменная лестница – широкая, с удобными ступенями.

Вход на нее затянуло паутиной, что лишь обрадовало – тенета были такими

плотными и подернутыми густым слоем пыли, давая понять, что здесь уже

долгое время никого не было. Астроном засмущался:

- Я сюда и не заглядывал никогда, знал, что тут лестница вниз, а мне туда

незачем было ходить. Вот и наплели тут местные, так сказать, жители.

Отец Петр дружески шлепнул по плечу Эрика:

- Да не оправдывайся, вот ты как гостей встречаешь! Грудой камней вместо

обеда, прогулкой по веревочной лестнице вместо десерта. А сейчас вместо

кафэо и напитков – паутину развешал. Шутник ты, батенька.

Вальд захохотал во все горло – впервые в Елянске. Покидая площадь, глядя

вслед драконам, мальчик почувствовал, как разжимаются цепкие пальцы печали

и тоски, крепко державшие его за горло и не дававшие улыбнуться. А теперь

еще и вот что оказалось – отец Петр – шутник! Рид и Сен-Прайор улыбнулись,

радуясь, что к их маленькому товарищу возвращается его природная

способность радоваться жизни. Ди Астрани взял палку, валявшуюся на крыше,

и намотал на нее паутину, от которой во все стороны летела пыль:

- Вот мне интересно, на что тут пауки надеются? Откуда тут букашка-таракашка

появится? Странные они существа, у меня мороз по коже, когда я за ними

наблюдаю. Плетут чего-то, плетут все время…

Ворча таким образом, звездочет первым спустился в открывшийся люк. По

каменной лестнице оказалось идти намного дольше, спускаясь ниже и ниже,

кое-где приходилось сметать паутину, перекрывавшую проход наглухо. Чем

ниже спускались, тем непрогляднее становилась темнота. Наступило время

зажечь факелы, которые кто-то заботливый давным-давно сложил именно на

этом пролете – знал, где и когда понадобятся. Несмотря на то, что лежали

факелы очень давно, и их покрывал толстенный слой пыли, загорелись вмиг и

исправно светили до той поры, пока на другой площадке, что пониже, не

нашлась вторая такая же куча.

Звуки города стихли, каменные ступени сменились металлическими,

лестница скрутилась винтом, плавно сужаясь. Вскоре идти возможно стало

только по одному. Факелы решили поберечь, оставили светить только первый и

последний, у остальных руки были свободны – просто так, на всякий случай.

Какая-то странная напряженность чувствовалась в воздухе. Ди Астрани,

шедший первым – все-таки его вотчина – рассказывал какую-то очередную

байку, чтобы успокоить расходившиеся нервы себе и своим спутникам.

Прервался на полуслове, замер, прошептал сдавленно:

- Все, ступенек больше нет.

Спустились на песчаный пол, где не было ни пыли, ни паутины, рядом с

лестницей – небольшой пятачок свободного пространства, на котором едва

разместились. Вальд, повернувшись, пребольно ударился локтем обо что-то,

замотанное в пропитанную маслянистым составом ткань. Звездочет,

повернувшийся на возмущенное шипение мальчика, рухнул перед этим нечто на

колени:

- Вот и довелось мне увидеть древнее секретное оружие каменщиков. Сбылась

моя давняя мечта.

Дрожащими руками начал разматывать промасленную веревку, осторожно

открывая взглядам какие-то металлические трубки – три штуки, спаянные или

как-то иначе скрепленные вместе. Ткань сложил аккуратно, веревку смотал,

глядя с неподдельным благоговением. Вальд подошел поближе, ощупывая

гладкий металл, ничего похожего на отверстие для ключа пока не находилось.

Потянул за какую-то рукоятку, она со звоном отломилась. Вальд испуганно

поднял ее вверх и быстро отошел в сторону:

- ОЙ!

Возмущенный таким отношением к святыне, астроном приготовился уже было

ворчать, как вдруг заметил, что эта самая отломанная рукоятка открывала

крышку паза, в который и должен был вставляться ключ.

- Вальд! Вальд! Да вот же оно! Ты нашел! Ты нашел, ты сможешь теперь от

ключа, наконец, избавиться!

Мальчик снова подошел к оружию, нерешительно оглядел своих спутников.

Сен-Прайор одобрительно кивнул. Вальд достал ключ из-под ворота рубашки,

снял его с шеи и поместил его в паз. Ключ подошел идеально – он и был создан

для этого. Вальд, вспомнив наставление Прима – такого далекого и такого

сейчас близкого, повернул ключ семь раз по часовой стрелке. Вальд не утерпел,

оглянулся и потихоньку попробовал повернуть против часовой стрелки, -

ничего не случилось. Пришлось подчиниться и действовать, как велено было.

Поначалу ничего не произошло, потом раздалось тиканье и

пощелкивание, словно кто-то перебирал вдалеке металлические шарики,

укладывая их друг на друга. Потом ключ раскалился так, что обжигал руки до

кости, выскользнул и исчез в пазу, раздалось мерное жужжание. Металлические

трубки начали проваливаться в пол, пропадая из виду. Было жутко интересно

смотреть на то, как это начинает работать, поэтому-то и стояли тут, открыв рты,

несмотря на то, что нужно было спешить, несмотря на то, что на руке Вальда

вспухал волдырь от ожога, оставленного ключом. Первым очнулся отец

Габриэль, оторвал взгляд от уже свершившегося и начал рыться в карманах,

чтобы помочь мальчику, обработать рану. Сен-Прайор заспешил наверх, искать

голубя для отправки сообщения в Блангорру, как и было договорено ранее.

Наскоро перемотали Вальду обожженные руки, мальчик морщился от боли, но

мужественно молчал. Ди Астрани засуетился:

- А зачем искать, у меня тут они есть. Я ж говорил, или хотел сказать да забыл.

Хорошие голубки, скоростные. Вмиг домчат.

Заспешили, засуетились, назад на смотровую площадку поднимались чуть ли не

бегом, даже убеленные сединами елянские кастыри – и те спешили изо всех

сил, пыхтя и обливаясь потом. Вскоре достигли цели. В подвале время текло по-

своему, казалось, что пробыли там всего ничего. Ан нет – снаружи уже начало

светать. Да и воздух внизу был другой, что ли – все чувствовали себя

отдохнувшими и выспавшимися – несмотря на события последних бессонных

суток.

Посещение творения древних каменщиков отметило их всех тайными

знаками. Отец Петр, смолоду седой, как побитые заморозками виноградники

Ущелья, за одну ночь приобрел роскошную шевелюру цвета самой темной

ночи. Ди Астрани, с детства жаловавшийся на головные боли и страдающий от

болезни костей, которая в сезон дождей приносила невыносимые мучения,

навсегда избавился от этой болезни и от тех, про которые не знал – даже

простуда обходила его стороной – до скончания его лет. Рид и Сен-Назарет, еще

не успевшие обзавестись возрастными болячками и сединами, окрепли

физически, мыщцы налились силой. Лишь с Вальдом не случилось никаких

видимых изменений – кроме появившихся шрамов на руках – от ожога, которые

так никогда и не затянулись полностью, выделяясь уродливыми рубцами. Хотя,

может быть, что-то и было еще, но пока не проявляло себя.

Становилось светлее, и вот уже все семь светил в ореоле пыли, поднятой

постоянно дующими ветрами, появились на небе. На крыше, рядом с тем

местом, где стоял телескоп, находилась голубятня, которую сначала не

заметили, потому как до нее и дела тогда не было. В голубятне негромко о чем-

то своем, птичьем, ворковали пернатые летуны. Голуби, как и говорил

звездочет, и вправду были хороши: сильные, крепкие, как на подбор, с

крупными темными клювами. Ди Астрани рассказал, что голубей покупал сам,

в последнюю поездку в Блангорру у птичника из Пресветлого Дворца, которого

знал не первый год. Выбрали для пущей надежности четверых, Ди Астрани

написал на тонюсеньком клочке бумаги «Елянск», пошептал что-то над

голубями, примотал послание и отпустил.

- Ты что там над ним колдовал? – спросил Сен-Назарет.

- Да так, удачи пожелал и счастливого пути.

Вздохнули, наконец, с облегчением. Они свою задачу выполнили, теперь

осталось лишь узнать, что там с городом творится, да собраться в обратную

дорогу.

А в Елянске творились странные вещи. День обнажил то, что

милосердная темнота ночи скрывала от глаз. Свободнокровые, те, кто стояли

рядом с проклятой троицей, почувствовали вкус власти. Их не сдерживала

кровь, не было знаний, воспитание – улица и такие же, как они, старшие

товарищи, которые учили, как пить, курить, воровать и обходиться с тимантями,

когда те прекословят и не хотят подчиняться прихотям – жизненно

необходимый опыт. В Елянске редко свободнорожденных брали на

ответственные работы, и на посты никакие не назначали. Ныне же они

попробовали – каково это – быть при власти, и им понравилось. Теперь так

просто сдаваться они не собирались. Несмотря даже на то, что их, так

называемые, лидеры были развенчаны и с позором бежали, оставив за собой

лишь груды пепла кое-где – куда рыкнули для острастки. Подумаешь, делов-то.

И жаль, драконы улетели, с ними-то Елянск точно был бы только для

свободнорожденных. Это у этих кровников какое-то предсказание, это им

бояться надо. Не наша война, пусть эти касты себе кровушку портят, а мы

помогать ни им, ни их врагам не будем, глядишь, и истребят друг друга, а нам

хорошо будет потом. Не думая о том, каким это будет «потом».

Небольшие группки свободнорожденных собирались на окраинах,

договариваясь о взаимодействии, воруя друг у друга все, что попадалось под

руку и принадлежало более слабому. По окончании таких сборов все

присутствующие дружно пускали между собой флягу, в которой была совсем не

водичка, а нечто позабористее. Расползались, прихватывая, что плохо лежит.

Потом, проспавшись, хвалились друг перед другом: кто сколько украл, сколько

выпил, скольких тимантей поимел, скольких из них прибил – в общем, вояки.

Как собирались город захватывать – так толком не договорились, да и потом что

с этим городом делать – тоже никто не раздумывал.

Мирные свободнорожденные, также как и кровники каст прятались по

домам, город был странно тих. Ветер гонял по улицам кучи мусора, шумя среди

ветвей почти облетевших деревьев. Окна днем и ночью во всех домах – бедных

и не очень – оставались занавешены непрозрачными шторами. Кое-где пылали

пожары, были разграблены магазины – купцы торговать не решались, а те, кто

не запасся провиантом, долго не мудрствовали – взламывали нехитрые замки и,

не боясь гнева торговой братии, присваивали себе все, что считали нужным.

Ограбление купца в мирное время каралось строго, но сейчас-то, поди, поймай,

да и, поди, докажи. Воры никого не убивали, следы затаптывали тщательно,

чтобы и весовщик породистый с трудом мог их прочитать. Весовщикам же

велено было сидеть и не высовываться, потому что на них первых могли

отыграться повстанцы, памятуя былые обиды. Напряженная тишина царила в

Елянске, воздух пах дымом, напряженное ожидание близкой беды ощущалось

почти физически. Кое-кого из уличной шушеры вздергивали на фонарях,

деревьях, без долгих разговоров. Свои же, за какие-то внутренние разборки. А

то, как же без висельников-то на бунте.

Печальное зрелище являл Елянск в это пасмурное ветреное утро. Ди

Астрани, Вальд и пастыри шли, не таясь. Они держали путь к храму повитух –

искали кастырей, для начала решили найти повитуху – Нарику Изабеллу

Кристу, которая могла помочь с установлением мира в городе. Потом нужно

отыскать кастыря весовщиков, для которого были особенные поручения. Сен-

Назарет печально качал головой, глядя на то, во что превратился их любимый

город. Город благочестия, город прекрасных храмов, город парков и тенистых

аллей…

- Если все получится, вы приезжайте к нам потом, когда мы восстановим город.

Вальд кивнул. После его выступления перед драконами, отношение к мальчику

резко изменилось – его стали считать главным из всей команды, внимательно

прислушиваясь к его мнению.

Храм повитух, вопреки опасениям, не был разрушен и не опустел. Там

кипела бурная деятельность. Возле ворот пришлось задержаться, несмотря на

то, что охрана знала кастырей в лицо, им было не велено пропускать кого бы то

ни было, если этот кто-то здоров и не нуждается в помощи сестер. Едва смогли

доказать, что дело срочное и промедление невозможно. Суровая охрана у

повитух. Отец Петр молитвенно воздел руки, когда увидал приближающуюся

повитуху. Вальд смотрел на мать Нарику во все глаза, забыв об обожженных

руках. Все виденные кастыри этого клана были возраста более, чем среднего,

все походили на добрых бабушек, которые все знают, все видели и все

понимают. А эта! Она столь разительно отличалась, что было от чего разинуть

рот. Идущая к ним женщина в серой форменной одежде была молода и

прекрасна: белоснежная кожа, большие фиалковые глаза, опушенные длинными

изогнутыми ресницами, точеный прямой носик, пухлые темно-розовые губы и

роскошная пепельная коса, спускающаяся из-под серого колпака. Запах

лекарств, окутывающий кастыря, показался слаще запаха любых цветов и, тем

более, духов. Среднего роста, стройная, отличная фигурка угадывалась,

несмотря на форменное одеяние, призванное скрывать. Если бы Вальд был

истинным астрономом, его бы эта встреча ничуть не встревожила, но кровь

пастырей, вольных выбирать себе спутниц жизни среди любых женщин, сейчас

заставляла мальчика беззастенчиво любоваться повитухой. Порывисто

поздоровалась, озабоченное лицо и возмущенно, без предисловий:

- Отец Петр! Я не могу бегать на всякие советы, когда вам этого нужно, больные

и роженицы ждать не могут. Некоторым нужна срочная помощь, моя помощь!

Понимаете?

- Матушка Нарика, я прекрасно осведомлен о вашей чрезвычайной занятости.

Но вот что вы скажете на то, что вашему любимому городу грозит опасность?

Что свободнокровые собрались править сами? Вы так заняты, что ничего не

слышали – даже никаких слухов? Рассказать вам, чем такое правление грозит

Елянску? Среди ваших больных не многовато ли раненых?

Повитуха побледнела, прижав руки, которыми только что возмущенно

жестикулировала, ко рту, пытаясь сдержать гневное восклицание:

- Проходите. Здесь говорить опасно, если все, что вы говорите, соответствует

истине.

Прошли по роскошному двору храма. Там и сям пестрели ухоженные клумбы,

благоухающие различнейшими цветами – даже сейчас, когда похолодало. В

искусственных водоемах виднелись плавники экзотических и не очень рыб;

дорожки – тщательно выметены, на оголенных деревьях – ни одной

надломленной или сухой ветки; скамьи и качели, расставлены по всему двору –

удобные, свежевыкрашенные. В общем, дворик просто зазывал присесть,

отдохнуть и развеяться, напоминая, что все в этом прекрасном Мире – суета.

Бродили выздоравливающие, некоторых на креслах-каталках возили сестры. В

самом воздухе было разлито спокойствие и тишина, слышалось пение птиц,

шум ветра в кронах деревьев и неспешные шаги.

Появление кастырей и путников, спешащих через двор, в сопровождении

матушки Кристы, выбивалось из этой картины. Повитухи, находившиеся во

дворе, недоуменно и встревожено переглянулись, но потом, решив не

беспокоить своих подопечных, справились с волнением. Пройдя через парк и

дворовые постройки, мать Криста и ее спутники оказались в личных покоях

повитух. Жилище кастыря было удобным и светлым, в нем не было никаких

излишеств, только все самое необходимое. Мать Криста пригласила своих

гостей к столу, отведать, что есть. Вальд почувствовал, что изрядно

проголодался и просительно уставился на отца Петра. Пастырь спохватился:

- Я не представил вам своих спутников. Мальчик – Торнвальд де Аастр, дитя

двух кланов – астрономов и пастырей, отец Тони Сен-Прайор и отец Габриэль

Рид – клан пастырей, ну, а с Ди Астрани вы знакомы.

Повитуха удивленно раскрыла глаза:

- Мальчик астрономов и пастырей? Откуда такое чудо?

- Долгая история, матушка, когда-нибудь я вам ее расскажу, но только не

сегодня. Время поджимает.

Хозяйка и гости раскланялись, уверив друг друга в приятности знакомства.

Вальд заметил про себя, как прекрасна улыбка матушки Кристы: неторопливо

обнажавшая ровные белоснежные зубы, искренняя, светлая, лучистая.

- Я полагаю, что завтраком господа кастыри вас не угощали? И мальчику надо

промыть и перевязать раны, вы не находите? – все заметила, все учла без

лишней суеты.

Быстренько достала небольшой чемоданчик с алым фартуком и ножницами,

нарисованными на крышке – выглядели, как настоящие – обработала и

перевязала руки мальчику – он даже не почувствовал боли, лишь ласковые,

словно шелк, прикосновения. Потом она сноровисто накрыла на стол, который

быстро оказался плотно заставлен тарелками, вазами, блюдцами со всяческой

снедью. Ди Астрани заметил, что мать Криста – умелая хозяйка, известная во

всем городе мастерица по изготовлению различных кулинарных изысков.

Повитуха порозовела от похвалы и пригласила всех за стол. Спешка и

нервозность, с которой она встретила гостей, отступили. Во время сытной, но

такой недолгой трапезы, гости поведали повитухе о том, что произошло в

Елянске. Она выслушала, терпеливо и внимательно:

- Все это очень печально, конечно. Но в чем моя задача? Я полагаю, что вы

рассказали мне это неспроста. Вы не пошли ни к кому из других кастырей,

придя ко мне первой, и что вы хотите от меня?

Ответил ей отец Сен-Назарет после краткого раздумья:

- Мы искренне не хотели втягивать вас в эту историю, зная вашу крайнюю

занятость. Но никто, кроме повитух, не имеет такой власти над человеком. Вы и

только вы можете заставить, нет, пожалуй, я не так выразился, не заставить, а

мягко направить мысли кого бы то ни было по верному пути. Нам нужна ваша

помощь и именно ваша, матушка. Потому что никто, кроме вас, не обладает

таким могучим даром внушения. Мы хотим, чтобы вы вернули

свободнорожденным их свободную волю, чтобы их разум очистился от той

скверны, которой их наделило совместное властвование с оборотнями-

драконами. Мы хотим, чтобы город стал таким, как раньше.

Свободнорожденные могут лишь разрушить Елянск, и он станет заброшенным,

как многие из пограничных городов.

Замолчал, побоявшись бередить все еще кровоточащую рану астрономов – это

их города засыпает песками.

Мать Криста нахмурилась:

- И вы считаете, что я могу заставить, именно заставить, по-другому это не

назвать, свободнокровых забыть про свои притязания и снова стать прежними?

Они стали иными, чем были – они научились мечтать и бороться за свои мечты.

- А вы хотите, чтобы они своими так называемыми мечтаниями помогли

драконам разрушить весь Мир? Вы забыли слова Проклятья, которое эти самые

драконы олицетворяют? Ваше мягкосердечие общеизвестно, но сейчас вы

должны выбрать: использовать свой дар и помочь борьбе с нашим извечным

врагом или позволить свободнорожденным разрушить город и одно из оружий,

которое этот мальчик запустил в действие. Как работает это оружие – мы не

знаем, поэтому малейшее изменение обстановки в городе может навредить.

Мальчик, кстати, не побоялся открыто выступить против этих летающих гадов,

он видел, к чему может привести их победа. Хотите, он поделится с вами

своими воспоминаниями о многодневном плене вместе с другими детьми? Вы

хотите, чтобы из-за вашей слабости и человеколюбия дети Мира, а, возможно и

Зории, погибли во славу Хрона?

Повитуха посмотрела на мальчика другими глазами – в которых промелькнуло

сочувствие и удивление. Вальд же впервые в жизни понял, каково это –

постоянно находиться в борьбе за чужую жизнь, отстаивая каждую – с

рождения и до глубокой старости, отгоняя горе, болезни и беды; каково это –

быть повитухой, призванной воительницей с тяжкими дарами от матери Виты,

слишком тяжкими для хрупких женских плеч. Мальчик понял, почему повитухи

выглядят гораздо старше своих лет. Понимание этого факта пришло само, его

детство заканчивалось, сбегая от него по мраморным лестницам, хохоча и

резвясь напоследок. После пережитого он уже не мог быть тем мальчиком,

который странствовал с матерью сквозь пески Крогли, не заботясь о

завтрашнем дне. Путешествие с ключом завершило его детство, хотел Вальд

этого или нет. Хотя, наверное, взросление началось раньше, в тот момент, когда

он попал во внутренний дворик замка фон Мааров, с другими похищенными

детьми, окруженными изрыгающими злобу и ненависть драконами. В тот

момент, когда мальчик решил бороться, детское сознание начало становиться

взрослым, минуя всякие переходные стадии. Пока Вальд следил за

изменяющимся лицом матушки Нарики, на него с таким же внимание смотрел

отец Рид. Он единственный понял, что творится в душе у мальчика в этот

момент. Несмотря на внешнюю сухость и желчность, отец Габриэль был

истинным пастырем и мог легко читать в душах, не выдавая своих знаний.

Колебания повитухи длились еще несколько мгновений, потом она подняла

полные слезами бессилия глаза на пастырей. Затвердевший взгляд выдавал ее

намерения, показывая, на чью сторону ей пришлось встать:

- И что мне нужно будет сделать?

Ответил Ди Астрани:

- Матушка, вам и нескольким сестрам, которые владеют даром внушения на

вашем уровне, нужно будет просто посетить баррикады, сооруженные

свободнокровыми, под видом того, что вы пришли оказать им помощь. Я знаю,

как вам претит ложь. Но это будет почти правда. И это хорошо еще, что вы

можете солгать в благих целях. Я слышал, что вы легко обманываете

смертельно больного для его успокоения, не так ли? Или когда вы сообщаете

встревоженной роженице, что ее рожденный в муках младенец на попечении у

сестер, хотя ребенок умер практически сразу после рождения – пока она не

оклемается и не будет в силах узнать это? Я не обвиняю вас – такова ваша доля.

Вот, если бы отправили меня, представьте, как жалко бы я выглядел со своим

неумением лгать? Итак, вы идете к бунтовщикам, помогаете их больным и

раненым, при этом внушая, чтобы они опустили оружие и разошлись по домам,

забыв свои бредовые идеи об управлении Елянском – они даже договориться

друг с другом не могут, как и что делать. Придумали только вздернуть

нескольких несчастных, попавшихся им под руку. У свободнокровых тоже есть

семьи, и мы не звери и не хроновы прислужники, чтобы об этом не помнить.

Мы не просим вас заставить их перебить друг друга, как бешеных тварей.

Пусть идут домой, и станут теми, кем они были до того, как к нам пожаловали

эти оборотни.

- Когда и куда именно нам идти? Мне нужно предупредить сестер и оставить

распоряжения. Если Вите небесной будет угодно призвать меня к себе, кем вы

меня замените?

Отец Петр нахмурился:

- Сестра моя, вы знаете, что я иногда могу видеть то, что произойдет в будущем:

в этот раз с вами ничего не случится. Во-первых, с вами пойдут пастыри из

нашей обители, а вы их видели в деле. Помните, когда Дикие отчего-то решили,

что нужно и можно завоевать Елянск и заявились сюда? Так что, можете не

тревожиться и в этот раз о своей жизни, даже на время недолгого отсутствия

ваши подопечные не останутся без присмотра – у вас такие самоотверженные и

преданные кровницы. Тем более что отсутствовать вы будете недолго.

Нарика ненадолго задумалась, потом кивнула и подошла к мальчику:

- Вальд, ты станешь великим астрономом или таким же великим пастырем душ,

когда определишься с дорогой крови. Я вижу, какими глазами ты смотришь на

меня. Возможно, мы с тобой встретимся еще, когда битвы пройдут и закончатся

победой. Но, если нашей встречи не будет, запомни меня такой. Мне почему-то

кажется, что это важно.

Наклонилась, поцеловала его в губы тем поцелуем, который никогда не

забывается, сколько бы лет не прошло, особенно если это – первый поцелуй.

Вальд застыл от неожиданности, залившись краской. Отошла на несколько

шагов, подмигнула всем, преображаясь в хлебосольную хозяйку и

хранительницу жизней:

- Ну что же, пойдем, вразумим этих мечтателей! Господа, вы вольны оставаться

в этих покоях столько, сколько вам необходимо.

- Вальд и его сопровождение должны отправляться в обратный путь, - вставил

ди Астрани.

- Я распоряжусь приготовить все, что может облегчить ваш путь – к купцам

идти сейчас опасно, вы их можете долго искать.

- Благодарим вас. Мы все теперь должны спешить. Мы – к де Балиа, чтобы он

успел определить основные очаги и зачинщиков смуты до вашего визита.

Воздействие нужно будет оказывать именно на них. А не на ту мелочь, которая

прибилась ним в надежде на легкую добычу. Вы – пока к своим подопечным.

- Конечно, отец мой, я буду ждать. Была рада познакомиться и не смею

задерживать.

День близился к вечеру. Повитуха поспешила в храм. Астроном, пастыри

и мальчик отправились в конюшню повитух. Предупрежденные охранники в

этот раз были исключительно любезны: помогли выбрать и заседлать

выносливых скакунов, принесли по суме, набитой всякой снедью для путников.

Заметив, что у мальчика порвалась куртка – во время его прыжков перед

драконами – принесли другую, прочную и крепкую. Забота эта была такой

искренней – их дружную троицу словно бы включили во внутренний круг, они

стали «своими», о которых должно и нужно заботиться. Мальчику и его

доблестным спутникам подобрали для обратного пути все, что могло

пригодиться. Даже не пришлось обращаться к купцам. Пора отправляться в

обратный путь – дорога на столицу одна, и указателей на ней существовало

достаточно, не заблудятся.

Отец Петр благословил их, напутствуя в дорогу:

- Город этот спокон веку наш был, а уже потом сюда пришли все остальные.

Иначе, что мы за хозяева такие, если сами убрать улицы не можем. Не

беспокойтесь о нас. Приезжайте, когда все, что должно свершиться, будет уже

позади. Здесь вы встретите верных друзей. Помните о нас. Помогай вам Семь и

храни Пастырь в пути!

Вальд, уже совершенно не скрывая, размазывал по щекам слезы, которые

блестели в глазах с тех пор, как попрощались с матушкой Нарикой, сейчас он

уже просто не смог их сдержать. Астроном притянул давно нестриженую

голову мальчика к своей груди:

- Плачь, брат мой. Плачь, пока можешь. Если голос крови выберет дорогу

пастырей, проливать слезы ты не сможешь. Я прощаюсь с вами, опасаясь того,

что мы можем не встретиться более. И тем сильнее будет моя радость, если вы

когда-нибудь постучите в мою дверь. Все-таки, пожалуй, я не буду говорить

«прощайте», я все-таки скажу вам – до свидания!

Обнялись последний раз. Рид, Сен-Назарет и Вальд вскочили на коней, и, не

оглядываясь, отправились в Блангорру. Отец Петр и звездочет стояли, глядя

недавно обретенным друзьям вслед до тех пор, пока не осела пыль, поднятая

копытами. Потом развернулись и побрели в свой город, наводить порядок.

Время раздумий и подготовки закончилось, пора было найти де Балиа, чтобы

наступило время действий.

Глава 18.

Пепел Ведска.

Путь Марка де Балиа, маленького весовщика, хранителя ключа, лежал в

город Ведск. Ведск располагался восточнее Турска, но западнее Зордани. Ведск,

так же, как и Елянск, строился вокруг башни. Сначала неподалеку от Большого

океана ютились поселения весовщиков – низенькие домики с маленькими

окнами. Вскоре после повеления Прима о построении Часовых башен, наехали

каменщики и воздвигли рядом с этими поселениями каменную махину с

часами, назвав ее башней весовщиков. В ней поселился астроном, который вел

наблюдения за светилами и выполнял всю ту работу, что испокон веку делают

звездочеты. Вслед за астрономом потянулись предприимчивые купцы, при

помощи которых и был, собственно, основан город. Весовщики держались за

свои домики довольно долго, предпочитая жить по старинке, молча, поглядывая

на строящиеся рядом уютные жилища других каст. Терпения им было не

занимать, поэтому продержались длительное время. Пока жены их не начали

пилить, побывав в гостях у новых соседей, что-де «тоже хочется жить в уюте и

удобствах, а не так как первый Вес жил, хотя, конечно, он святой, но мы-то

мирские, обычные людишки, и надо же устраиваться, чтобы и самим жить в

удобствах, и в гости позвать нестыдно было…». У жен терпения тоже было

немало – с весовщиком жить уметь надо – поэтому вскоре маленькие

подслеповатые хижинки сменили домики, вполне пригодные для проживания,

уютные и чистенькие. Весовщики не стали менее суровыми, но жены были

довольны, а значит – пусть их, лишь бы не ворчали.

Город рос довольно быстро, много осело в нем бывших Диких,

свободнокровых тоже хватало. Пожалуй, это был единственный город Мира, в

котором кровников Великой Семерки было меньше всего. Но, тем не менее,

весовщики являлись той силой, с которой всем в городе приходилось считаться.

Со всей Зории съезжались сюда в поисках справедливости. И обычно поиски

приводили в Ведск. Не в Блангорру, а именно сюда. Город и выглядел, как

весовщик. Как воин, как ищейка, как судья, как палач. Ведск отличался

красотой величественной и строгой. Тиманти Ведска были самыми скромными,

ремеслом заниматься им не запрещалось, весовщики хорошо понимали

человеческую природу. Но, в случаях каких крамольных, велено было сообщать

обо всех и всём немедленно. Воровства, взяточничества в городе не было

вообще, об убийствах – и думать забыли. Очень редко, по нетрезвому делу

сцепится кто, отсидят свои две недели в одиночке, потом снова тишина. Или

иногда муж жену поколотит за что-нибудь – тоже охлаждался потом какое-то

время в казенном помещении. Из-за такой обстановки и ехали сюда к самой

границе на постоянное жительство со всего Мира. Если кого доставали часто с

грабежами или с другими незаконными действиями – сюда отправлялись. В

больших городах затеряться легче, а Ведск тогда еще не мог похвастаться

размерами. Под крылом у весовщиков можно было жить, почти ничего не

опасаясь. «Почти» - это потому, что случайности везде и всегда бывают.

Сюда и направлялся Марк де Балиа, на родину своих предков. Его

сопровождали каменщик Брайан Борг и Джон де Балиа, весовщик. Брайан Борг

поражал воображение: принадлежность к славному клану каменщиков в нем

прописана так, что и в темноте узнаешь. Огромного роста, массивные руки и

ноги, широкие плечи, крепкая голова. Маленькие внимательные глазки,

небольшой прямой нос, тонкие губы, плотно сжатые, уши – крепко прижатые к

черепу, коротко стриженные тускло-русые волосы. Немногословный и

неторопливый, но отнюдь не глупый, как могло бы показаться по внешнему

виду. Был бы глуп – здесь бы не оказался. Да и не бывало среди каменщиков

глупцов – каста вся отличалась исключительной житейской сметкой. Джон де

Балиа являл собой почти полную противоположность каменщику: невысокий,

худощавый, гибкий и очень быстрый. Оба они с интересом поглядывали на

мальчика, охранять которого им было велено самим Примом и верховными

кастырями, сберечь любой ценой. Марк, мальчик умненький, даже для своих

совсем юных годков, истинный весовщик, давно уже заметил, несмотря на все

ухищрения и скрытность своих спутников, что они исподтишка его

разглядывают с таким любопытством. Ему тоже было очень интересно

наблюдать за своими сопровождающими. Так и ехали, втихую разглядывая друг

друга. Марку особенно интересен был каменщик. Каста скрытная, не очень

любящая выставляться напоказ, даже во времена всенародных празднований

только небольшое количество каменщиков участвовало в шествиях и парадах. В

праздной толпе – сколько угодно. Маленьких каменщиков Марк вообще никогда

за свою жизнь не видал. Их совсем маленькими отвозят в Зордань – город

мастеров-каменщиков, где они растут все вместе, обучаясь сложному

строительному ремеслу, изредка лишь остаются дети в семьях каменщиков –

если родители готовы заняться обучением.

Путники проголодались, первым молчание нарушил каменщик:

- Может, перекусим? А то двое суток тут в полумраке ехать, все равно заняться

особо нечем.

Весовщики – маленький и взрослый дружно закивали, соглашаясь. Распаковали

сумы, накрыли подобие стола в центре, расположились, как смогли. Быстро и

молча поели. Утолив голод, каменщик оглядел тоннели, по которым они

мчались и начал рассказывать о тех, кто их возводил, восхваляя мастерство

древних строителей. Рассказывал негромко, словно для себя, словно вспоминая.

Весовщики с интересом слушали. Пока путешествие шло без сучка и без

задоринки. Присутствие среди них каменщика, который знал, как, что, где и

зачем построено в этих подпочвенных лабиринтах, придавало уверенности.

Поэтому подъем металлических путей не стал для них неожиданностью.

Воспользовались остановкой – кто как хотел, потом, подтолкнув тележку,

покатили дальше. Де Балиа-взрослый и Борг по очереди дежурили, а Марк спал

или сидел, разглядывая проносящиеся мимо гнилушки. Чтобы не страдать от

безделья, деятельный Марк придумывал себе разные занятия: мальчик подолгу

вел разговоры то с одним своим спутником, то с другим – кто оказывался на

посту. У весовщика узнавал клановые тайны, помогающие стать

суперследопытом, у каменщика спрашивал про всякие строения, которые видел

ранее. Спутники, хоть и по-прежнему изнывали от любопытства, не задали ни

единого вопроса, почему мальчик так ценен, почему он должен добраться до

Ведска, во что бы то ни стало. Примерно по окончании первого дня пути, когда

они должны были подъезжать к монастырю святой Виты, то есть, конечно, они

должны были оказаться под монастырем, к обычному запаху тоннеля, к

которому они привыкли, стал примешиваться какой-то другой запах.

Тревожный, горьковато-сладкий. Проехав еще некоторое время, путники

почувствовали, что тоннель наполняется дневным светом. Мчалась повозка с

приличной скоростью, и светало быстро. Впереди не было потолка, выехали на

привычное уже возвышение для остановки, и замерли от неожиданности. Там,

где раньше возвышался приют для неизлечимых больных со всей Зории,

темнели головешки, и кое-где еще вился дымок. Только сейчас поняли, что это

запах пожарища преследовал их с недавних пор. Тоннеля не было больше –

какая-то неведомая сила снесла все перекрытия, оставив лишь узкую колею, в

которой пролегали металлические прутья, слава Семерке, целые. Как ни

спешили путешественники, они были просто обязаны узнать, что случилось со

всемирно известной лечебницей.

Покинув тележку, все втроем отправились на разведку. Первым шел,

Джон-весовщик, потом Марк, потом Борг. В свете поднимающихся солнц

приветливо размахивали ветвями деревья на усиливающемся не по сезону

ветру, порыжевшая трава стлалась по склонам холмов. И черным неожиданным

пятном темнели развалины после пожарища. Отполыхало недавно, в воздухе

еще пахло гарью и кое-где дымились обуглившиеся головешки. Каким чудом

огонь не пошел дальше – неизвестно, выгорело только там, где был монастырь.

По пожарищу бродили люди. Путники решили подойти поближе и

осведомиться, не нужна ли помощь, да и что случилось, тоже хотелось узнать.

Спускаться пришлось почти бегом – горы были достаточно круты. Пока

спускались, увидели, как к развалинам на взмыленном скакуне подлетел

грузный всадник, который при ближайшем рассмотрении оказался женщиной, а

при знакомстве – кастырем повитух Ведска матушкой Кэтрин Саймон Фишер.

Де Балиа-старший, представившись, предложил свои услуги весовщика для

отыскания виновного. Среди дымящихся руин бродили уцелевшие при пожаре

повитухи: монахини, послушницы, ученицы. Старшая сестра монастыря

сообщила, что виновный известен, вот только покарать его достаточно сложно.

Борг, поигрывая стальными мускулами, выпирающими из-под плотной

дорожной одежды, уточнил:

- Вы точно уверены, что покарать нет возможности? Я не самый маленький

мужчина, да и господин Джон – весовщик хоть куда.

Горестно вздохнули обе начальствующие дамы, ответила кастырь повитух:

- Сестры сообщили, что зачинщиком пожара был дракон. Вернее, дракониха,

которая пожаловала в монастырь под видом женщины, нуждающейся в помощи.

Была принята для обследования – сестры принимают всех страждущих. Это

было своеобразное убежище для всех. В стенах его зла не видали отродясь. До

сегодняшнего дня. Дама та, прибыла вечером, сказалась больной. Была

размещена в палате на одного, как всегда делалось до установления

заболевания. В полночь из ее палаты послышались стоны и голоса. Вошедшая

сестра Алекса была потрясена увиденным: там находился мужчина –

ужасающего вида, который называл эту женщину проклятым именем и

находился с ней в отношениях. Ну, вы понимаете каких. Некоторые наши

сестры принесли обет безбрачия, и в монастыре запрещено заниматься сексом,

кроме специально отведенных помещений для семейных пар. Сестра Алекса

сделала больной замечание, за что была избита и грубо выброшена за ограду,

поэтому и выжила, хотя очень страдает. Самое странное, что из повитух не

пострадал более никто. Но вот больные – все, все наши пациенты, доверившие

нам свое здоровье и жизни – их нет более. Женщина же эта покинула свое

обиталище в обличии огромнейшего и злобного дракона, напоследок испепелив

монастырь вместе с больными.

Марк, прятавшийся за Джоном, вышел вперед:

- А эту женщину звали Тайамант?

Повитухи вздрогнули от неожиданности и от звука проклятого имени:

- Да мальчик, так и было. Кто ты, если знаком с такими вещами и почему тебе

это известно?

- Я весовщик, Марк де Балиа, и я недавно был в плену у драконов. Я и

несколько моих друзей уцелели. Сейчас мы направляемся в Ведск для

выполнения поручения Прима. Готовы ли будут нас принять господа кастыри?

Мы должны будем встретиться с астрономом Ником Ди Стрази и весовщиком

Акселем де Балиа.

Его спутники переглянулись – про плен у драконов они не знали, мальчик

оказался не из болтливых, и, несмотря, на свой столь юный возраст, показал

себя не трусом и не хвастуном. Джон подумал, что мальчик, если доживет до

совершеннолетия, обещает стать выдающимся весовщиком. Матушка Фишер

пристально вгляделась в лицо мальчика:

- Марк, это ведь о тебе было прислано сообщение Прима? Что следует

оказывать помощь и так далее и тому подобное?

Марк кивнул. Джон снова поинтересовался, нужна ли помощь здесь. Повитухи

отрицательно покачали головами, матушка Фишер сказала:

- Ваша миссия важнее, отправляйтесь своим путем. Больные погибли, а сестры

почти все уже нашлись, иногда еще из-под завалов голос подают некоторые, кто

без сознания был. Да с этим мы справимся. Гостеприимством сейчас отличиться

не можем. Поезжайте, спешите. И да хранит вас Вита и вся небесная Семерка!

Борг пожал плечами – было бы предложено. И путники снова отправились –

теперь им предстояло взобраться на холм, который хотя и не был

неприступным, но все же подъем оказался достаточно трудным. Каменистые

осыпи норовили утянуть вниз, корявые корни торчали там и сям. Повозка их так

и стояла в колее, где была оставлена, лишь пепел, летающий в воздухе, нападал

на дно. Марк забрался внутрь, Борг и де Балиа разогнали повозку и запрыгнули

в нее. Мчаться по металлической дорожке, когда над головой нет каменных

сводов, было ни с чем не сравнимое удовольствие. Путники удалялись все

дальше и дальше от пожарища. Тяжесть, давящая на плечи от увиденного,

ощущение беспомощности и безнадежности, постепенно ослабевали.

Марк сидел впереди, скорчившись на узенькой лавочке. Если не считать

плена у драконов и последующих за этим событий, жизнь мальчика протекала

спокойно и размеренно – любящие родители, безоблачное детство, ясное

будущее. Нет, конечно же, он слышал о Великом Проклятии, само название

которого пишется с большой буквы, и которое угрожает всей Зории, но как-то

его детский умишко не смог применить великое зло именно к его жизни – это

где-то там далеко. Все его детство было чистым и радостным, каждый день

обещал что-нибудь новое и интересное. Мать Марка, Виктория Марта де Балиа,

урожденная Лотрен, дочь Грегора Лотрен, свободнокрового гражданина из

Ведска, души не чаяла в четырех своих отпрысках-погодках: Матвей, Кристоф,

Стивен и самый младший – Марк. Виктория де Балиа после замужества и

рождения детей занялась домохозяйством. Теперь ее основой задачей был дом и

семья: одеть, накормить, воспитать, дать образование, оделить каждого

любовью и заботой так, чтобы никто не чувствовал себя заброшенным. Марку,

как самому младшему, перепадало любви и заботы чуть больше, чем

остальным, и братья были искренне привязаны к младшему брату. Все четверо

мальчиков обещали стать истинными весовщиками, когда вступят в

совершеннолетие. Мальчики родились как на подбор: здоровенькие, умные,

честные, любящие и заботливые. Менее удачливые соседки завидовали госпоже

Виктории, которой и в замужестве везло – муж Карлос де Балиа, был искренне

привязан к жене и детям, и эта привязанность только крепла с годами. Частые

отлучки по делам клана лишь усиливали любовь Карлоса, который всегда из

поездок привозил своим сыновьям и жене что-нибудь интересное. Дети были

любимы, но не вырастали «маменькиными сыночками», за провинности

наказывались строго и справедливо. От мамы скрыть малейшие подробности

шалостей и проступков не удавалось. Но, если удавалось отвертеться от

наказания – тогда шалость приветствовалась, как подготовка к будущему. Марку

чаще остальных братьев удавалось убедить родителей в том, что он должен был

поступить так, а не иначе.

В тот черный день мальчика отправили погостить к родственникам в

Ведск – бабушка и дедушка были уже стары и очень хотели увидеть

младшенького. Марка отправили с обозом купцов, откуда его и похитили

ящеры. Родственники были безутешны до той поры, пока Примы не отправили

весточку, что мальчик нашелся, подробно расписали его смелость и

решительность, сообщив, что мальчик попадет-таки в Ведск, выполняя особую

миссию. Весточка порадовала – сын жив и здоров, и в таком юном возрасте уже

знаком с Примами и выполняет их поручение. Перенесенные испытания ни в

коей мере не затронули целостности характера Марка, укрепив его природные

качества. Он ни разу не поступился своими убеждениями, ни разу не струсил, и

не предал никого из тех, кто был ему близок. Его качества, как весовщика,

получив бесценный опыт, начали развиваться еще до того, как мальчик

приблизился к своему совершеннолетию. Марку сейчас было шесть, но голова у

него работала как у двадцатилетнего. Он смог запомнить мельчайшие

подробности пути, по которому они следовали. Если бы возникла надобность –

смог бы перечислить даже виды птиц, которых заметил во время путешествия,

описать одежду сестер-повитух, бродивших на пожарище, и много других

мелочей, на которые кто другой не обратил бы внимания. Запомнил оттенок

запаха пожарища, витавшего на месте монастыря, и он смог бы выбрать среди

множества подобных.

Вскоре металлические дорожки, несущие повозку, вновь спустились в

тоннели, потемнело, путники перекусили и стали готовиться ко сну – прибыть в

пункт назначения нужно было во всеоружии. Боргу и де Балиа, который Джон,

оставалось только решить, кто из них будет первым нести дежурство.

Каменщику досталась первая вахта, весовщики укладывались, закутываясь в

одеяла. Как вдруг повеяло свежим воздухом с уже знакомым тревожным

горьким запахом дыма, снова посветлело и, как в страшном сне, снова исчез

тоннель, повозка оказалась на открытом склоне. Но в этот раз она не

остановилась, как перед монастырем – здесь не было предусмотрено остановки,

пришлось удовольствоваться пассивной ролью сторонних наблюдателей.

Впрочем, наблюдать особо было нечего – лишь буйство огня, которое

бесновалось над замком. Судя по картам, это был замок благородного семейства

фон Измов, из клана пастырей. Никого вокруг, да и в самом замке, не было

видно в наступающих ветреных сумерках. Зловещее зрелище предстало перед

их взорами: раздуваемые порывами ветра космы пламени пожирали рушащиеся

стены. Горело все вокруг замка и сам он. Потрескивание и гул пламени

слышались даже там, где пролегал тоннель, который снова начал углубляться.

Весовщики и каменщик во все глаза смотрели на буйство стихии. Чутье

подсказывало Марку, что виновники пожара, скорее всего, были те же, что и

поджигатели монастыря. Мальчик поднял глаза на кровника, и подумал: «Вот

интересно, у меня сейчас такое же лицо?». Пламя, освещавшее все окрест,

обвело темными кругами глаза, подчеркнуло впавшие щеки, заострило нос.

Борг выглядел каменной глыбой, подсвеченной огненными отблесками.

Промчались мимо, и снова траншея стала тоннелем, и попутчики приобрели

обычный облик, и путь продолжился. Ни слова не было произнесено о том, что

сейчас увидели. Да и о чем говорить – ни помочь, ни узнать. Каменщика мучила

мысль о том, как бы не случилось с Ведском того, что произошло с монастырем

и замком. Сейчас Мир стал странен и так непрочен.

Уже совсем стемнело, но спать никому из них не хотелось. Разговаривать,

впрочем, тоже. Просто сидели молча, каждый в своем уголке. По мере

приближения к Ведску скорость увеличивалась – спуск становился круче. Их

путь был самым коротким из тех, куда отправились гонцы с ключами. Марк

становился все более беспокоен – мысли о дедушке и бабушке не покидали его

с того момента, как он увидел полыхающий замок. В его маленький мирок

вторглось зло, и он опасался, что темным крылом беды может задеть и тех, кто

близок и любим. Повозка стала замедляться, потом выехала на ровную

площадку и остановилась. Было темно, лишь только гнилушки на стенах

светились слабым светом. Борг запалил факел и выбрался наружу, потом оба

весовщика покинули свои места. Повозка пока еще находилась в тоннеле, но

металлические дорожки, приведшие их сюда, закончились. Путники не

решались покинуть защитную темноту пещеры, и остались там дожидаться

рассвета, присели возле выхода. Время тянулось медленно-медленно. Тишина

резала слух, едва слышался непонятный шорох за порогом пещеры. Но все

когда-нибудь заканчивается, и окружающий мрак начал рассеиваться, сереть.

Факел можно было тушить, его беспокойный желтый свет мешал, раздражая

уставшие глаза. Позавтракали без аппетита, пожевав всухомятку, и отправились

дальше. На карте были какие-то странные обозначения, окончание пути было

помечено ясно, а вот потом что – какие-то непонятности.

Выйдя из пещеры, зажмурились – на поверхности уже царило утро.

Порывистый ветер в клочья разметал ночные тучи, которые теперь темными

заплатками грудились на горизонте. Белые полосы облаков подчеркивали

пронзительную синь небес. Светила уже заняли свои места и высветлили

каждый клочок почвы. Выйдя из пещеры, путники оказались на некоем подобии

каменного балкона, который выдавался над кручами, позволяя разглядеть с

высоты птичьего полета то, что было внизу. Вдали виднелся Большой океан,

катящий свои бесконечные волны, которые разбивались о скалистый берег. Чуть

левее возвышалась Часовая башня Ведска. Мальчик вздохнул с облегчением –

цела и, вроде бы, невредима. Борг отошел чуть подальше, заглянул за край

балкона, на котором они находились, и присвистнул. Да уж, теперь стало

понятно, что обозначали непонятные закорючки на карте – вниз можно было

спуститься по ступеням, вырубленным прямо в скале. Другой дороги не было.

Спуск был чрезвычайно опасен, потому как лестница была очень узка. Да уж,

«легкая» дорожка к самому Ведску. Борг крепко выругался в сторону – не

хотелось, чтобы мальчик услышал – поминая недобрым словом своих древних

кровников. Не могли спуск полегче придумать. Корячься теперь. Подозвал

жестом своих спутников, указал на спуск:

- Есть какие-нибудь предложения по поводу другого способа спуска отсюда?

Оба весовщика отрицательно покачали головами. Какие могут тут быть

предложения. Де Балиа достал веревку, чтобы все обвязали друг друга.

Подготовились, распределили поклажу и начали спускаться. Лестница была

вырублена очень давно и пользовались ей крайне редко, поэтому местами

ступени начали обваливаться, кое-где мелкие камешки выкрошились и сделали

из двух, а то и трех, ступенек – одну. Пришлось ползти медленно, цепляясь за

каждый выступ, срывая ногти, разрывая в клочья одежду. Где-то в середине

лестницы Марк, не удержавшись, сорвался и повис, отчаянно пытаясь

зацепиться хоть за что-нибудь. Борг, шедший первым, успел намотать на руку

веревку и замедлить падение мальчика, который беспомощно раскачивался

вдоль нагромождения камней. Худощавого де Балиа-взрослого едва не сорвало

со ступеней от неожиданного рывка, но каким-то чудом он удержался. Вдвоем

они вытянули мальчика на тропу. Джон, чтобы ободрить Марка, потрепал по

плечу:

- Ты знаешь, до этого времени я думал, что встречал большеглазых всякого пола

и возраста, но нет. Таких глазищ, как у тебя сейчас, я раньше никогда не видал.

Штаны-то сухи?

Марк стоял, покачиваясь, бледный-бледный, дыша неровно и часто. Потом

посмотрел на Борга, дернул того за рукав, с недетской серьезностью сказав:

- Сухие. Спасибо вам. Я ваш должник теперь, - и поклонился, как кланялся

Примам, насколько, конечно, позволила лестница.

Отдышались, передохнули и поползли дальше. Светила старались вовсю,

выжигая бесплодные скалы, ветер свистел в оба уха, пытаясь сбросить вниз все,

что ему под силу. Спуск занял довольно длительное время. Оставалось уже

совсем немного, когда ступеньки закончились, и можно встать на обычную

почву, пусть и усеянную разной величины камнями, ноги предательски

тряслись мелко-мелко, в глотке было сухо, как в пустыне, а в животе у всех

троих урчало. Джон оглядел своих спутников и ухмыльнулся:

- Хороши примовские гонцы – бродяги и то лучше выглядят.

Борг криво улыбнулся:

- Да, уж. Видывал я голодранцев, а мы-то самые они и есть.

Видок и в самом деле был у всех троих тот еще: ободранные о веревку руки,

содранные ногти, поцарапанные физиономии, одежда, которую словно

вываляли в пыли, а потом тащили сквозь какие-то шипастые кусты. У Марка

багровел свежий синяк под глазом – когда сорвался, умудрился приложиться о

каменистый выступ. Постарались привести себя в более-менее приличный вид,

чтобы хоть за ворота пропустили. У мальчика немного затихло печально-

тревожное предчувствие, после недолгого перекуса он и вовсе пришел в себя,

начал непринужденно болтать, вспоминая веселые деньки, которые он проводил

раньше у дедушки и бабушки в Ведске. Выбравшись на дорогу, прибавили

шагу, чтобы успеть попасть в город до закрытия ворот. Подошли уже совсем

близко и тут только ощутили в полной мере странное безлюдье: было очень

тихо, лишь ветер посвистывал, никого до сих пор не встретили – ни крестьян,

ни всадников, не было даже собак, которые обычно во множестве водятся возле

городских стен. День перевалил за полдень, приходилось спешить,

останавливаться, раздумывать о странностях было некогда. Подошли к

городским воротам, которые оказались распахнуты настежь, причем одна

половина их болталась, почти сорванная с петель. Возле ворот не стояли на

посту стражи – ни одного. Вошли, сторожко оглядываясь, и остолбенели.

Ведска более не существовало, он выгорел дотла. Сохранилась лишь

городская стена, ворота и Часовая башня. От города остались лишь кучи того,

что когда-то было домами, людьми, деревьями – всем тем, что недавно жило,

двигалось, росло, было кому-то нужным… Огонь уже потух и пепел остыл.

Кучи серого легкого пепла были повсюду, ветер сметал их в большие кучи.

Остовы домов еще можно было различить – и более ничего. С расширившимися

глазами прошли путники через весь город. Марк по памяти вел их туда, где

жили его родичи, надеясь на чудо – надеясь на то, что, несмотря на все

разрушения, скоро завиднеется плоская крыша и красные каменные стены,

огороженные деревянным частоколом, что скоро найдут приют, где они смогут

передохнуть, и где окажется кто-то, кто знает, что делать дальше. Дошли. Но

чуда не случилось – дом, куда они направлялись, был разрушен, так же, как и

все здесь. Марк побледнел до синевы, личико стало таким, как бывает у

маленьких ростом старичков, которые всю свою жизнь трудились, не покладая

рук и никогда не ели досыта. Над развалинами не парили птицы-падальщики,

которые обычно слетаются на такие пиршества. Иногда слышался тихий шелест

переносимого по бывшим улицам пепла. Боргу пришла в голову мысль, что

надо бы пойти к Часовой башне – им все равно вроде бы туда надо, а там будет

видно. Предложил пойти – оба де Балиа кивнули, и все трое устало побрели к

башне. Немного не доходя, заметили, что возле самой стены, где чернела

полоска почвы, не присыпанной пеплом, ряды и ряды могил, отмеченные

узкими дощечками с торопливо написанными именами: все де Балиа покоились

здесь – и кастырь Аксель де Балиа, к которому должен был пойти Марк. Следом

были погребены горожане, потом могила кастыря астрономов Ника де Стрази –

который должен был проводить Марка туда, где нужен ключ. Последней

оказалась могила кастыря повитух – той самой, с которой познакомились

недавно, возле сгоревшего монастыря – матушка Кэтрин Саймон Фишер

покоилась здесь. Могилы выглядели так, словно захоронения случились где-то

около месяца назад. Хотя матушку Фишер путники видели всего что-то около

дня назад. Джон сказал, что тут, похоже, время изменилось. Марк доковылял до

могилы, на которой значилось, что здесь покоятся Грегор де Балиа и его

супруга, Магдалена де Балиа, весовщики. Мальчик упал на колени, размазывая

по чумазым щекам слезы, согнулся, закрывая руками лицо. Сидел, медленно

раскачиваясь из стороны в сторону. Потом отнял руки от лица, все еще залитого

слезами:

- Пойдемте, я знаю, куда нам теперь. Нам должны были помочь местные

кастыри, к которым бы привел нас дедушка, но раз его нет, - судорожно

всхлипнул, шмыгнув носом, - Мы тогда пойдем и все сделаем сами. Нам сейчас

нужно попасть внутрь Часовой башни, туда, откуда обычно астрономы ведут

свои наблюдения. А там я пойму, куда дальше.

Мужчины переглянулись, взвалили поклажу, которая стала уже совсем легкой, и

пошли за мальчиком, который шел быстро, почти бежал, огибая встречающиеся

препятствия. Марк словно хотел убежать подальше от этих могил. До башни

добрались быстро – вот она тут, рядышком. Отыскали проем, в котором раньше

была дверь, попытались войти, но какая-то невидимая темная преграда не

пропускала их комнату. Там, где раньше жил звездочет, теперь поселилась

какая-то мутная багрово-черная мгла, не дающая им войти. Джон достал

кинжал, подаренный ему матерью в день совершеннолетия, попробовал

прорезать эту преграду – ничего не случилось. Марк подошел к проему,

отодвинув старших, которые не успели его остановить:

- А пусть оно попробует меня не пустить!

И вправду, мгла исчезла в тот же миг, как мальчик подошел к ней. Он шагнул

вперед и исчез из виду. Джон и Брайан ринулись за Марком, но вновь

появившаяся преграда не пропускала их, отбросив на несколько шагов назад.

Брайан вспомнил:

- Марк говорил, что ему надо попасть на крышу, значит и нам туда же, пошли

искать лестницу или что-нибудь подобное.

Пока бегали туда-сюда, пытаясь найти что-то подходящее, уже совсем

смерклось. Джона передернуло:

- Я, как подумаю, что пацан там совсем один, после всего, что ему сегодня

выпало, готов по стене влезть.

Борг задумался:

- А ведь верно, другой дороги и нет, полезем-ка мы по стене.

Порылся в своей дорожной суме, достал пару каких-то металлических скобок:

- Мы такие вот приспособления к ногам привязываем, чтобы по стенам

подниматься. Я сразу и не подумал как-то, что можно их использовать-то.

Смотри, как нужно привязывать, я первый пойду, покажу, как ноги ставить,

чтобы не сорваться, потом их тебе скину, ты за мной полезешь. Согласен?

- А есть другой выход? Мальчика мы должны были беречь, а мы так по-глупому

его упустили. Теперь и зубами цепляться будешь, а поползешь. Давай,

показывай, как оно работает.

По очереди проползли, как пауки, по стене. Взобрались на крышу – пусто,

дальше – люк, крышка открыта и снова пусто, но увидели следы маленьких ног

в пыли и пепле, которые в изобилии покрывали крышу, на ступенях лестницы,

ведущей вниз, оказались такие же следы. Попробовали шагнуть – удалось,

багрово-черная мгла осталась в жилых комнатах звездочета. Пошли вниз,

озираясь по сторонам. Лестница была надежная, в отличие от той, по которой

пришлось спускаться недавно, с широкими деревянными ступенями,

обработанными особым составом, и теперь по крепости не уступающими

металлу, такие же деревянные перила. На стенах прикреплены гнилушки,

развеивающие мрак – напоминающие их недавнее путешествие в тоннеле.

Спустились еще ниже, где стало так темно, что гнилушки уже не спасали от

мрака, подчеркивая его непроглядность, и с размаху наткнулись на аккуратно

сложенные факелы, рядом лежало огниво, которое и сегодня через много-много

лет, могло разжечь огонь. Одного факела с краю не хватало – Марк уже был

здесь. Борг удовлетворенно хмыкнул, его уважение древнего мастерства

кровников, пошатнувшееся было при спуске по каменной лестнице, снова

укрепилось – надежность, функциональная красота, предусмотрительность и

долговечность – вот чем руководствовались его коллеги, выстроившие Ведск и

все увиденные потайные сооружения. На стенах кое-где виднелась паутина,

покрытая слоем пыли. Спускались долго, факел начал гаснуть. А тут снова

площадка с кучей факелов и огнивом, причем снова видно, что недавно кто-то

им пользовался, что факелы сложены немного не так, как было ранее.

Время здесь, в темноте, тянулось медленно, казалось, что уже прошло

много лет, а они все идут и идут в этой кромешной тьме, разглядывая следы

маленьких ног в пыли, торопясь успеть, успеть до того, как с Марком случится

что-нибудь непоправимое. Джон де Балиа никак не мог объяснить себе ту

заботу и обеспокоенность, которые поселились в нем с момента, как

малознакомый мальчик, вверенный их опеке Примом, шагнул в дверной темный

проем. Этот мальчик, что в нем такого особенного, что заставляет нестись

сломя голову вниз, не слушая доводов разума, не пытаясь даже выстроить

какого-нибудь завалященького плана действий, что так не свойственно ему,

весовщику. Даже Борг, махина из костей и мышц, и тот спешит так, словно это

его сын там внизу, неизвестно где и неизвестно с чем или кем ему придется

столкнуться. И то, что Прим велел приглядывать за мальчиком, здесь не при

чем.

Лестничный проем сужался, запахло пылью и сыростью, весовщик и

каменщик уже почти бежали, прыгая через несколько ступеней. И вдруг, ррраз,

и погоня за неизвестностью прекратилась. Борг налетел на Джона, едва не

свалив того с ног. Площадка, куда привела их лестница, была мала и узка – едва

всем троим хватило места. В центре ее возвышались металлические трубы,

рядом с ними валялись пропитанные маслом тряпки, в которые, видимо, были

ранее завернуты эти трубы. Рядом с металлическим постаментом стоял Марк –

живой и пока невредимый, держа в руках ключ – блестящую маленькую штуку,

которую они не раз видели у мальчика на шее. Ключ, помещенный в скважину,

не желал поворачиваться и мальчик изо всех сил пытался провернуть его. Джон

пригляделся, и в миг у него в голове сложилась картинка, обжигая чувством

избранности и гордости. Древнее проклятие, семь башен, семь ключей, Марк –

ключник, а они – его свита, обязанная уберечь его от напастей – любых,

которые могут встретиться. Откуда пришло знание – непонятно, но все было

так. И Джон подумал о ключе, почему тот не желает подчиняться, голова

весовщика в таких ситуациях работает очень быстро, поэтому ответ пришел

сразу: светила проходят свой дневной и ночной путь в ту же сторону, что и

часовая стрелка, крикнул мальчику, покрасневшему от напряжения:

- Марк! В другую сторону, в другую!

Марк, не глядя на кровника, кивнул и повернул ключ в другую сторону. Ключ

накалился, побелев от жара, провалился в скважине, и почти сразу раздалось

равномерное гудение пощелкивание, что-то неведомое в глубине Зории начало

работать. Ладони Марка обожгло так, что волдыри прикипели к нежной детской

коже, лопнули и зашипели на обожженной плоти. Мальчик не чувствовал боли –

пока. Металл труб раскалился так, что на него стало больно смотреть, потом

померк, начал пощелкивать, остывая, а потом они принялись медленно

погружаться. Марк, наконец, отошел от всего этого непонятного нагромождения

металла. Смеясь и плача одновременно, он повторял и повторял:

- Оно работает, оно работает.

Борг успокаивающе забубнил:

- Работает, конечно, дай-ка я твои руки посмотрю.

Джон увидел, как с маленьких ладоней ручьем льется кровь. Волдыри от ожогов

лопнули, руки были сожжены почти до мяса, а Марк, не почувствовав боли,

даже не заметил этого. Борг оторвал от своей нижней рубахи два клока ткани,

замотал мальчику ладошки, сгреб его на руки, кивнув весовщику на сумки:

- Надо выбираться отсюда, да поскорее, мало ли что тут еще может случиться.

Джон, не рассуждая, подчинился, все еще потрясенный тем, что произошло.

Марк пытался сопротивляться, ворча, что он и сам может идти, но каменщика

было не переубедить – он молча поднимался, и вскоре мальчик затих, задремав

от равномерной качки. Джон пробрался вперед, сейчас он нес оба факела,

освещая дорогу. Подъем казался еще более долгим, чем спуск, весовщик иногда

оглядывался и видел, что кровь у Марка не остановилась и иногда тяжелые

темные капли, пропитавшие тряпки, срываются и падают на пыльные ступени.

А снизу слышался какой-то непонятный шорох. Узнавать, что там шуршит,

времени не хватало, нужно было спешить, выбраться на крышу и позаботиться

о здоровье их маленького отважного друга. Марк что-то пробормотал про

голубей, про то, что надо еще отправить в Блангорру весть о том, что ключ на

месте, что все, все, что они должны сделать – сделано.

Борг, пошатываясь от усталости, поднялся, наконец, на крышу, тяжело

преодолев последнюю ступеньку лестницы. Уселся рядом с люком, легонько

опустив на крышу свою драгоценную ношу. Марк уснул, его ладони вроде бы

перестали кровоточить, и каменщик решил пока не беспокоить мальчика. Борг

склонился вниз, негромко окликнув своего напарника:

- Эй, ты, где там? Помочь тебе?

С лестницы донеслось:

- Ты сверху помоги. Принимай, я тебе сейчас факелы подам. Они нам еще

понадобиться могут.

Борг свесился пониже, и едва успел отпрянуть от протянутых ему факелов:

- Ты, это, поосторожнее, меня чуть без глаза не оставил.

- Ага. Я еще сумки сейчас тебе подам, принимай.

Каменщик, с детства натренировавший руки переноской всяких тяжестей, легко

поднял и факелы, и их поклажу. Джон, преодолев последние ступени, оказался

на крыше – легко ступая, словно и не преодолев долгого подъема. Брайан,

увидев своего спутника таким же, каким тот был в начале пути, заворчал:

- Вот раньше мне никто не говорил, что весовщики такие выносливые. Надо

было тебе мальчика нести.

Подумал немного и добавил:

- И сумки, да и меня, пожалуй, в придачу.

Джон ухмыльнулся:

- Ну да, а мы и не распространяемся особенно про это. А то каменщики бы нас

навьючивали, похлеще всяких грузовых повозок. Как там Марк?

- Спит. Надо бы под повязки заглянуть, только можем опять рану растревожить

– я таких ожогов в жизни не видал. Он про каких-то голубей все бормотал. Ты

не знаешь, о чем это он?

- Я слышал, что ему надо в Блангорру отправить птицу с вестью, что здесь все

сделано, к Приму. Голуби должны были быть у астронома здешнего, только вот

с таким пожарищем из птичек отменное жаркое получилось. Надо нам

придумать, на чем будем отсюда выбираться, да спешить. Раз птицы нет, значит

надо самим новости принести, как можно быстрее.

- Да здесь во всей округе нет ничего, на чем можно ездить. Мы ж сами видели –

выгорело все, и замок и монастырь. На тебе, наверное, и поедем.

Весовщик сморщился, хрюкнув от сдерживаемого нервного смешка. Сели,

спиной к парапету крыши, задумались. Марк заворочался во сне, бормоча что-

то себе под нос. Давно наступила ночь. Над сожженным городом уже

перемигивались далекие и равнодушные звезды, ночные светила проливали

свой мертвенно-белый неяркий свет на руины. Брайан предложил по очереди

вздремнуть хотя бы несколько часов, Джон согласился, выбрав первое

дежурство себе:

- Я сейчас буду, как местный звездочет. Сидеть и наблюдать. Вон там, смотри,

семь их в ряд выстроились. Помнишь, как там, в пророчестве: «Когда сойдутся

в парадном шествии семь звезд…»

- Брр, не напоминай. Я его в детстве даже слушать боялся. Меня только им и

пугали. А откуда ты про звезды знаешь, может быть, это совсем другое – линия

эта.

- Да нет же. Вот смотри, вот эти семь – это спутники Зории, ночные светила.

Которые мелкие – это звезды и есть. Я названий не помню, но расположение

созвездий запоминать приходится, мне по ним приходилось путь находить.

Весовщики все же не астрономы, чтобы названия их знать.

Борг кивнул, попытался улечься удобнее и уснуть – ан нет, не получалось

удобно на жесткой каменной крыше. Поворочался, поворочался и сел рядом с

де Балиа. Так и сидели в ожидании рассвета, изредка перебрасываясь фразами.

Марка укрыли всем, что нашли теплого – ночи стали промозглыми, холодными.

Самим приходилось иногда вставать и разминаться, чтобы согреться. Костер

разжигать не рискнули, мало ли кто на огонь может пожаловать. «Пылающий

огонь в дотла сгоревшем городе выглядел бы насмешкой», - подумалось де

Балиа-старшему.

Край горизонта порозовел, потом поалел – дневные светила всходили,

приступая к своей ежедневной работе. Мальчик начал беспокойно ворочаться,

потом резко сел:

- Где это я? Мне нужно спешить, - схватился за цепочку, которая по-прежнему

была на шее, но пустая, не обнаружив на ней ничего, встревожился еще больше.

- На крыше, Марк, спешить нам теперь нужно только в Блангорру. Ты все

сделал. Ты уже все успел, - ответил Джон.

- А голубя я отправил? Я почему-то ничего не помню, - начал с удивлением

разглядывать пропитанные сукровицей тряпки, которыми были замотаны руки.

- Голубя здесь теперь и в жареном виде не найдешь. Сами вместо голубей

полетим, вот только придумаем как, - вступил в разговор Борг.

- О! Я вспомнил, это же вы меня несли, да?

Брайан кивнул, смутившись. Уже совсем рассвело, притихший на ночь ветер

принялся свистеть с новой силой, раздувая кучи пепла по улицам, кое-что

долетало и до крыши, путники спустились вниз. Заглянули в жилье астронома –

из чистого любопытства, в хрупкой надежде обнаружить кого живым. Никакой

темной мглы теперь в бывших комнатах звездочета не обнаружилось. Там

валялись кучи обломков мебели, обрывки штор, различный мусор. И шуршащая

тишина. Путники решили выбираться из города, благо городские ворота рядом,

теперь их и запирать некому.

Когда путники пересекли городскую черту, ворота с грохотом упали,

перекрывая путь в город. Борг и де Балиа-взрослый переглянулись,

многозначительно пожав плечами – что-то закрывало им путь в сожженный

город. Марку перевязали руки, которые оказались обожженными и

израненными так, что жалко было смотреть. Мальчик ни разу даже не пикнул во

время перевязки, его кровник одобрительно похлопал его по плечу. Марк же

впал в какое-то отупение, спасительное для его нынешнего состояния. Такая

ноша для взрослого не всегда по плечу: в один день увидеть столько смертей и

пожаров, спалить руки до кости, выполняя поручение, от которого зависит

судьба Мира, и узнать о гибели родных. Оказавшись у ручья, который

заприметили еще тогда, когда шли в Ведск, умылись и перекусили, решили

отправляться в столицу – пока на своих двоих, а там – будь, что будет.

Распределили совсем уже легкие сумы, проверили обувь и пошагали.

Глава 8.

Ящерино.

Мирра Розенпорт, рожденная в Юганске, очень обрадовалась, когда

узнала, что ее путь лежит в Ящерино, которое находилось неподалеку от ее

родного города. Она с малолетства путешествовала с родителями по всяким

выставкам, ярмаркам и тому подобным мероприятиям, поэтому к дорогам

привыкла. Путешествие в подпочвенных самодвижущихся тележках по

тоннелям, конечно, не было обыденным, но не пугало. Мирру, когда ей

исполнилось два года, отправили в учебные заведения для детей купцов. Она

приезжала в родительский дом лишь на каникулы, которые случались дважды в

год – в сезон ветров и в самом начале сезона дождей. По окончании обучения в

младшей школе ей надлежало вернуться домой, чтобы выбрать – каким видам

торговли она желает обучаться более углубленно. Во время этой поездки ее и

выкрали драконы. Мирра и еще несколько выпускников выехали рано утром на

почтовых подводах, надеясь к ужину уже оказаться дома. В дороге возница

задремал, слегка ослабив поводья – перебрал вчера немного, вот и сморило,

дети спали давно, уснули почти сразу после отъезда из города – так

убаюкивающе раскачивалась подвода, и в такую рань пришлось вставать, что не

уснуть было невозможно. Лошади, воспользовавшись неожиданной свободой,

немного свернули с дороги – на обочине зазывно зеленела сочная трава –

решили перекусить. А потом, как вихрь налетели крылатые ящеры и унесли

всех детей, ехавших в Юганск. Из всех, кто тогда был в подводе, уцелела только

Мирра…

Девочка улеглась, повозилась, устраиваясь в углу тележки, и сразу заснула

после того, как их повозка набрала скорость и покатилась по едва видимым в

свете гнилушек металлическим дорожкам. Ее спутники, едва знакомые друг с

другом, умостились в разных концах повозки и сидели, погрузившись в свои

думы. Мирру сопровождали купец, дальний родственник самого нынешнего

верховного кастыря Голдмана, Богуслав Садко и свободнорожденный, охранник

Дворца правосудия Блангорры Яков Куцуба, которому были даны самые

блестящие характеристики начальником охраны – а как же, у самого Маршалла

служил, того самого, что пропал без вести. Столь несхожих людей надо бы еще

поискать во всем Мире. Богуслав Садко – маленького роста, немного торчащие

уши, вечно всклоченные волосы неопределенного темного цвета, мясистый

крупный нос, сухощавый, нетребовательный ни к одежде, ни к еде, ни к питью.

Но – блестящий оратор, кристально честный, дальновидный и прагматичный.

Средних лет, холостяк, можно сказать – завидный жених – состояние неплохое

нажил, только вот внешность не та, на которую женщины падки. Но надеялся

когда-нибудь встретить ту, с которой и старость встретить будет не скучно. И

напарник его Яков Куцуба – высокий, мускулистый, крепкий, румянец во всю

щеку, шапка темно-русых волос, мясистые красные губы, избалован хорошей

кухней весовщиков и подачками мирян, желающих во что бы то ни стало,

попасть на прием к высокому начальству. Сметливый, сильный, но зависимый

от обстоятельств, при случае старающийся не упустить свою выгоду,

стремящийся получить все и сразу, при этом еще бы особо не напрягаться.

Говорить попутчикам было не о чем, вот и молчали. Богуслав сидел

напряженный – ему-то как раз такая обстановка была в новинку, он и

путешествовал немного – его ювелирная лавка, расположенная рядом с

площадью Согласия, приносила баснословный доход и требовала неусыпного

внимания. За товаром сам почти не ездил – заказывал камни с кровниками, они

и привозили требуемое со всех сторон Зории. Богуславу оставалось лишь

превратить блестящий камушек в произведение искусства, что он с большим

мастерством и делал. Это его ожерелье с бледно-голубыми матовыми камнями,

изящно вплетенными в оправу из драгоценного металла, привезенного из Диких

земель, названия который в Мире не имел потому, как впервые его здесь видели,

одевала Прима на церемонию представления верховных кастырей недавно.

Богуслав очень гордился этим. Для него громом прозвучало назначение

хранителем для какой-то девочки, пусть и кровницы – чтобы еще и куда-то

сопровождать, да еще и вот так – в тоннелях, в каких-то странных повозках.

Мда. Куцуба тоже сидел, вроде задумавшись. Так со стороны казалось – долгие

годы служба в охране приучили спать на посту с открытыми глазами – как и

сейчас. Сидит человек, бдительно глядя в одну точку, моргает редко, вроде как

думу думает о чем-то, ан нет – спит. Якову снился сон про его бывшего

господина, у которого ему нравилось служить больше, чем у других – они

понимали друг друга с полуслова. Потом куда-то запропал он, господин

главный весовщик, Скаррен де Балиа, Маршалл Мира. Разное болтали, да не

верилось в это как-то – на рынке бабки-приживалки, те, что у весовщиков

живут, шептались, что он стал крылатым ящером и улетел куда-то. Ха,

господин-то Маршалл, которому и так неплохо жилось, к которому реками

стекались деньги? Он-то улетел, вот сказки хронячьи. Яков даже усмехнулся во

сне. За что вот любил охранник своего господина, так это за то, что тот делился

– когда мясом парным, когда еще какой снедью, хотя денег никогда не давал, ни

разу.

Яков жил один – ни отца, ни матери не помнил, рос на улицах, потом

приворовывать начал, когда к совершеннолетию пошло дело. А как иначе

прожить было – уметь он ничего не умел, а кушать сладко хотелось, да и

одеться-обуться, девку, опять же, бесплатно найти тяжело – или уж страшная

совсем будет, старая, безухая или больная. Пошел красть – сначала неплохо

пошло, а потом на одном деле погорел – и надо же попасться было на глупости:

резанул незадачливого горожанина, который вздумал рот раскрыть, когда ему

кошелек облегчали. А потом еще и сглупил, окровавленный нож выкинул,

решив, что ему улика не нужна. Там в кустах этот ножичек с его отпечатками и

нашел Скаррен де Балиа, в ту пору еще молодой весовщик. Яков, не стал

запираться, вымолил отсрочку и помилование – поделившись тем, что у него

было. Было-то немного: три кошеля с монетами, все и отдал. Не хотелось без

ушей ходить – каждому объясняй потом, за что обезушел, да и после смерти,

говорят, ничего хорошего с безухими не происходит, хотя про это-то Куцуба

меньше всего задумывался. Тиманти, опять, же с безухих втридорога за услуги

драли. Связываться с безухими никто не хотел, шайку не сколотишь, в свою –

никто не возьмет, приметен слишком. Всю жизнь потом бы пришлось, как

крыса помоечная, подбирать то, что другие выкидывают. Три кошеля сделали

свое дело, и почему-то проникся молодой весовщик сочувствием к

незадачливому вору, пристроил в охрану. Тогда отец его еще Маршаллом был –

в столице царил порядок, беззаконники по струнке ходили – частенько

приходилось на промысел уезжать, чтобы с голоду не сдохнуть совсем. Девкам

незаконным тоже тяжеленько приходилось: они, конечно, работали, но в казну

десятину платили и немалую, не пожируешь особо на то, что перепадала в их

карманы. А потом на должность заступил Скаррен, вроде как обязанности

исполнял, но ключа пока ему не доверяли. Куцуба был очень обрадован, когда

узнал об этом. И не зря. Скаррен не забыл мелкого воришку, готового делиться.

Вскоре Яков лично охранял покои де Балиа во Дворце Правосудия, где однажды

нечаянно узнал маленькую тайну Скаррена – его неизбывную любовь к

деньгам. И вот сейчас, снилось Якову, что господин его предлагает те три

кошеля – полные не только монет, но и всяких драгоценных безделушек, и дна у

тех кошелей нет, в обмен за невинную услугу: как прибудут в Ящерино, лишь

просто подумать о нем, о Скаррене. И Яков, конечно же, кивал во сне, и

пожимал господину руки, прося не беспокоиться о такой безделице. Помня о

том, что долг его перед Скарреном несоизмерим с услугой – весовщик так

повернул дела, что Яков стал чистейшим гражданином Мира, никогда и нигде

не запятнавшим себя перед законом. А тут – какая-то незнакомая девчонка,

которую надо проводить зачем-то к кастырям в Ящерино. Куцуба пообещал бы

все, что угодно своему господину и за меньшую плату, да зачем отказываться,

если предлагают большее. А потом, Скаррен еще и намекнул, что потом,

возможно, если пройдет гладко, будут вместе добывать всякие интересные

интересности. После этих слов охранник и вовсе разомлел: а как же, он, Яшка

Куцуба, свободнокровка без роду и племени, не знающий своих корней, будет

другом такого человечища, все кровники которого записаны в специальные

книги, который в предках своих имеет бога Веса! Потом Скаррен во сне

почему-то нахмурился и пригрозил, велев не раскисать и не подавать виду

своим спутникам, чтобы они не догадывались ни о чем как можно дольше:

- Смотри же Яков, если оплошаешь, не только тебе погибель придет. И мне

головы не сносить!

- Да, да, да, да, мой господин! Всенепременно, - преданно закивал головой

Яков.

- Что ты, как болванчик, пустой своей головой киваешь? Что да, да, да? Сейчас

по твоей умильной роже можно читать, как по открытой книге, не только вечно

настороженному купцу, а и любому ребенку. Проснись, проснись и будь начеку.

И тут Куцуба на самом деле проснулся. Тряхнул головой, оглядываясь по

сторонам, во сне-то и подзабыл – где он. Поначалу смутил полумрак,

окружавший быстро и бесшумно мчащуюся повозку. Потом разглядел

гнилушки, прикрепленные к стенам на равных расстояниях, и вспомнил – где,

что, как и почему. Осторожно пригляделся к спутникам и успокоился: девчонка,

Мирра, кажется, так и спала; купец сидел погруженный в раздумья и

отрешенный от всего вокруг. От нечего делать принялся разглядывать стены

вокруг, которые показались немного другими, чем ранее. Приглядевшись,

понял, в чем дело: почва, из которой были сложены стены, за прошедшие

времена повывалилась из швов, оголив камни, по ним непрерывным потоком

стекала вода. Металлические дорожки, такие гладкие и блестящие в начале

пути, теперь стали темными, покрытыми лохмотьями ржавчины.

До Ящерино из Блангорры было три-четыре дня пути, это если по

дорогам да на лошади, и полдня – по тоннелям. Коротенький путь выходил. И

эти полдня подходили к концу. Мирра проснулась оттого, что захотелось пить и

кушать. Проснулась, попросила у господина Садко что-нибудь перекусить и

попить. Купец оживился, они вдвоем придумали некое подобие стола, который

постарались накрыть со всем своим врожденным изяществом. Позвали Куцубу

закусить, чем Торг послал. Охранник, не раздумывая, присоединился – он

сызмальства придерживался правила, что нужно есть столько раз, сколько будет

еда попадаться. С кем – неважно, лишь бы кормили, а там – будь, что будет. И

сейчас особо не церемонился, перекусывая с удовольствием и аппетитом

изрядно проголодавшегося человека, не замечая, как купцы переглянулись,

глядя, как он уничтожает их припасы, не подумав даже заглянуть в свои сумы.

Мирра ела неторопливо, аккуратно, тщательно пережевывая каждый кусочек.

Богуслав вкушал пищу также. Купцы знали толк в кушаньях, но знали и их

истинную цену – поэтому к любым деликатесам относились, как привычной

роскоши, но и, не разбрасываясь ими. Роскошь окружала каждого купца с

рождения, лишь в учебных заведениях все было устроено с нарочитой

скромностью – как раз для того, чтобы научить определять истинные ценности.

Вскоре после трапезы в тоннелях обнаружились неприятные странности:

с потолка начало покапывать – сначала изредка, потом почаще, вода начала

стекать небольшими ручейками. Посмотрели по картам – оказалось, что сейчас

проезжают под реками – сначала пересекли Тихую, Щедрую, а теперь едут под

Хилой. Вскоре будут проезжать под Калитной трясиной. Об этой самой трясине

много всякого рассказывали – страшного и смешного, но в основном, конечно

же, страшного. Показались первые признаки того, что тоннель проходит под

трясиной: потолок теперь был сплетен из корней растений, кустарников – всего

того, что осмеливается расти на топях. С потолка постоянно текло, вода начала

заливаться и в тележку, приходилось вычерпывать ее, чтобы не сидеть в

сырости. Мирру посадили повыше, чтобы она не промокла. Прим ясно дал

понять, что девочка должна вернуться обратно в целостности, сохранности и

добром здравии – Богуслав и не думал пробовать вызывать гнев правителя

какими-то неразумными действиями. Впрочем, он просто любил детей, хотя

своих не было, к тимантям иногда хаживал, да и просто к любительницам,

бывало, попадал, но ни одна не пришла и не осчастливила его новостью о

ребенке. И сейчас, глядя на девочку, Богуслав ловил себя на мысли, что именно

такой он бы хотел видеть свою дочь, если она у него когда-нибудь будет:

крепкая, хорошенькая, умненькая. Такая кроха, а поди ж ты – доверенное лицо

Примов.

Вода прибывала, сплетенные корни с трудом сдерживали маленькие

ручейки, стекавшиеся в небольшие речки, грязные, несущие с собой болотную

вонь, иногда сверху падали полуразложившиеся останки мелких неосторожных

животных, попавших в топь. Повозка едва успевала проехать, как от сотрясения

воздуха, которое она создавала там, где уже много-много времени царило

полное спокойствие, начинали разрываться корни, несущие на себе всю тяжесть

Калитной топи. Сквозь прорехи сочилась густая вонючая жижа, грозя затопить

тоннель, подталкивая своим весом и течением повозку, заставляя двигаться

быстрее и быстрее, несмотря на поврежденный временем и влажностью металл

дорожек. Болото напирало, грозя перевернуть повозку. До Ящерино оставалось

недалеко, надеялись лишь на то, что успеют добраться до того, как топь

поглотит их. Вот уже темные дорожки, по которым они мчались, посветлели, на

них исчезли следы ржавчины. Вдалеке показалось светлое пятно – по всем

расчетам, снаружи уже должен наступить день. Повозка ускорялась, летя к

концу пути. Пятно света увеличивалось, и уже было видно, что это – выход.

Путники бросили бороться с прибывающей водой, хлюпающей под ногами, им

оставалось только сидеть и ждать развязки. Возвышение, построенное

древними каменщиками, для остановки по нуждам путешественников на

последнем отрезке пути было смыто водой, повозка не остановилась там, где

должна была, а пролетела это расстояние с бешеной скоростью, покидая

тоннель. Повозка вылетела за пределы пещеры и рухнула, внизу путников

ждали негостеприимные острые пики скал, на которые они неминуемо должны

упасть. Богуслав, быстро сообразив, сгреб Мирру в охапку, прокричал ей в ухо,

стараясь перекрыть свист ветра, что она должна сейчас во всем его слушаться.

Привязал перепуганную девочку к своей спине, велел держаться изо всех сил и

закрыть глаза. Попросил Якова не покидать их маленькую спутницу и

доставить ее до кастырей, если с ним случится что-то. Мирра висела на его

спине, сжавшись в комок, Яков держал сумки, готовясь спрыгнуть с повозки,

как только это станет возможно. Камни приближались и – бах, хрясь – повозка

рассыпалась, Куцуба успел выпрыгнуть, девочка упала на купца и не

пострадала. А Садко, упав на камни, принял на себя основной удар и лежал на

животе, неловко повернув голову, из-под которой растекалась лужа крови.

Мирра потрясла его за плечо:

- Господин Садко, вы целы?

Купец не шевелился. Яков подошел к нему, отвязал девочку, которая не смогла

справиться с затянувшимся узлом веревки, перевернул Садко на спину. Купец

был мертв – на лбу зияла рана, в которую набились мелкие камешки. Яков

убрал мусор с лица, закрыл покойнику глаза, положив ему в руки по

небольшому камню – свободнокровые верили, что надо усопшему дать с собой

хоть что-то с собой, дабы они не беспокоили потом живых. Куцуба потянул

девочку за собой:

- Пойдем, нам спешить нужно. Тебе же в Ящерино срочно надо?

- Да, срочно. Только нам его похоронить надо, чтобы никто не потревожил.

- Здесь в горах к нему только Торг наведаться может.

Мирра подняла глаза, полные непролившихся слез:

- Если вы не поможете, вам придется обождать меня, нам Торг завещал

заботиться об усопших.

Куцуба пожал плечами, уселся рядом с кусками повозки, начал перекладывать

припасы из трех сумок в одну – все равно нести ему придется. Мирра

потихоньку стаскивала камни, которые могла поднять, и обкладывала тело.

Охранник понял ее задумку, но ворочать тяжелые каменюки ему не хотелось.

Сделав вид, что очень занят подготовкой своей ноши, он исподлобья наблюдал

за девочкой. А она, сдвинув маленькие бровки, уже не сдерживая слез, готовила

последнее пристанище для своего спасителя, обдирая руки, сбивая ноги.

Яростные светила выжигали каменистое ущелье, в которое выходил

тоннель. Из отверстия до сих пор падали равномерно пласты болотной грязи, с

громким противным чавканьем, порывы ветра завывали среди скал, вынуждая

вздрагивать. Высоко в небе кружили вездесущие птицы-могильники, почуяв

возможную поживу. Порывы ветра уносили их, но они с тупым упорством все

время возвращались. Мирра уже обложила вокруг тело камнями, теперь

осталось лишь заложить его сверху. Куцуба критически осмотрел ее работу,

деваться было некуда – теперь даже крайняя озабоченность багажом не спасет –

придется помогать. Встал и начал стаскивать камни поближе, девочка

благодарно взглянула на него. Вдвоем работа пошла быстрее. Вскоре могила

была готова и можно отправляться. Мирра сорвала парочку блеклых цветов

чудом выживших на горячих камнях и придавила жалкий букет камушком. До

Ящерино нужно было еще дойти – преодолев это каменистое ущелье,

постараться не попасть в Калитную трясину, подступающую почти к самому

городу. Яков оглядел девочку, валящуюся с ног от усталости – она маленькая,

много не весит. Попросил разрешения, чтобы не напугать ее, и посадил на шею,

решив поспешить. По камням с двойной, пусть и не очень тяжелой ношей,

прыгать было трудновато, и скоро Куцуба взмок так, что пот ручьями стекал с

его лба. Мирра завязала свою косынку вокруг его головы, чтобы мокрые волосы

не лезли в глаза. Яков благодарно кивнул попутчице в ответ на ее молчаливую

заботу. Ущелье сужалось, впереди виднелся выход, и чернела громада

ящеринской Часовой башни.

Чем ближе они подходили к городу, тем сильнее давило Якова обещание,

данное Скаррену – девчонка была такой маленькой и беззащитной, а его

бывший господин никогда не казался добрым дядей, который хочет помочь

кому-то из детей Мира. С того момента, как Мирра оказалась у Куцубы на

руках, что-то случилось с его сердцем, впервые в жизни он почувствовал

желание заботиться о ком-то, кроме себя и защитить девочку от той участи,

которая может ее ожидать. А ожидать чего-то хорошего для девочки не

приходилось – бывший господин явно не готовил для нее чаепитие с куклами.

Почему-то Куцубу ни разу не навестила мысль, что сны – это всего лишь сны,

слишком реалистично все происходило. Да разве можно пообещать и не

выполнить? Второе правило Куцубы, которого он придерживался всю жизнь,

гласило, что всегда нужно выполнять обещания и отдавать долги. Этой

маленькой купчихе-то он ничего не задолжал. Кроме обещания покойнику и

правителю, что доставит ее кастырям. Хотя, если подумать – он и ее приведет, и

Скаррену сообщит – ему же лишь нужно подумать о нем – делать-то ничего и

не надо. Вот уже и подумал – одно обещание долой, осталось лишь в город

попасть. Дорога пошла ровная и Яков поставил девочку, решив, что здесь она

сама может идти. Мирра доверчиво протянула ладошку:

- Пойдем? До города недалеко, да?

И вновь Куцубе стало неловко от взгляда этих ясных глаз, на самом донышке

которых еще плескалась грусть от потери кровника, и вновь нахлынуло желание

– взять девчушку на руки и бежать не останавливаясь, пока не окажутся в

безопасности. Тряхнул головой, избавляясь от морока. Взял маленькую руку, и

они пошагали к Ящерино.

Болото осталось позади, хотя топь еще напоминала о себе зловонием,

лужицами и роями злющей мошкары, от которой не спасал ветер. Чем ближе

они подходили, тем сильнее что-то казалось неправильным. Только никак не

могли понять – что, пока не увидали черного флага, висящего рядом с флагом

города и сигнализирующего о какой-то смертельной болезни. В голове у Якова

пронеслось: «Вот так раз! И куда теперь ее деть? Вот незадача-то». И словно

ответ на его мысли впереди на дороге, ведущей к городу, показался путник. Чем

ближе они подходили, тем более знакомой казалась его фигура.

- Ба! Это же господин де Балиа, - Куцуба отпустил девочку и кинулся навстречу

ему.

- Приветствую тебя, господин Яков, - Скаррен протянул руку для приветствия.

Куцуба остолбенел – ему, свободнокровке, протягивает руку весовщик, да что

там – сам Маршалл, пусть и бывший:

- И вам добрейшего денька!

- Ты выполнил обещание, давай девочку и пойдем.

Мирра, испуганно сжавшись, смотрела на бывшего весовщика, потом, придя в

себя, побежала к воротам и начала изо всех сил колотить в них, призывая на

помощь. Куцуба быстрыми шагами приблизился к воротам, дернул девочку за

рукав:

- Мирра, что с тобой? Этот дядя поможет тебе. Чего ты напугалась, глупышка? –

Куцуба разговаривал с девочкой, как с больной, пытаясь утихомирить ее.

- Это вовсе не дядя. Его зовут, его зовут, я забыла, как его имя, - обернулась,

лицо бледное, глаза испуганные, снова заколотила в ворота.

Скаррен недоуменно пожал плечами:

- Странные нынче дети пошли. Ты ее утихомиришь, или она так и будет

шуметь? Или ты предлагаешь мне самому это сделать? Смотри ж, такое

предложение делается лишь один раз в жизни. Упустишь его – и все, так и

останешься Куцуба-безродуплемени.

В этот момент за воротами отозвались:

- Кто там тарабанится? У нас тут эпидемия. Идите, путники, по добру по

здорову, поищите приют в другом месте.

- Убежища, прошу вас, убежища. Откройте! Мне нужно видеть ваших

кастырей! Пустите меня! Позовите, пожалуйста, я умоляю вас! Мне срочно

нужно говорить с господами Ди Ойге и Гендлером! Они должны знать о Мирре

Розенпорт, посланнице Прима! – девочка просила и умоляла, вкладывая в свою

страстную речь всю силу убеждения, данного ей от рождения.

За воротами затихли, потом, немного пошептавшись – все-таки гонец Прима –

игнорировать, даже объясняя это болезнью, даже невероятной юностью гонца,

опасно. Да и откуда какая-то девчонка может знать имена кастырей?

- Хорошо. Мы оповестим кастырей. Жди.

Мирра прижалась спиной к воротам, схватившись за массивную металлическую

скобу, на которой висела створка. Нахмурила сердито лоб:

- Не подходите ко мне!

Скаррен нахмурился:

- Ну, Яков, пришло время выбирать, с кем ты. Нужна ли тебе эта девчонка, и ты

передашь ее кастырям, и будешь снова служить этим, с меченой кровью? Или

ты идешь со мной, и весь Мир будет у твоих ног? Все драгоценности, все

монеты Мира, а может быть, и Зории, будут нашими. Пойдем! Что же ты

медлишь?

Мирра, с нарастающим ужасом глядя на охранника и весовщика,

протягивающего к ней руки, закричала:

- Не верьте ему! Я вспомнила, его зовут Фрам!

Скаррен замолк, его черты начали искажаться от боли, он прошипел «хронова

девка», и, пугая Якова, начал покрываться алыми пятнами. Истинное имя

возвращало истинный облик проклятому.

- Господин Яков, пойдемте, сейчас нам откроют, и мы спасемся. Это дракон,

дракон! Не слушайте его, он вам солжет, он вас обманет! Идемте!

Куцуба во все глаза смотрел на своего бывшего господина, рот охранника

открылся так широко, что подбородок коснулся груди.

Превращение закончилось очень быстро, и Фрам, во всей своей

животной красе, распахнул алые крылья во всю ширь, закрывая светила, потом

наклонил четырехрогую голову к Куцубе, и, выдыхая зловонный пар, подняв с

дороги пыль, пророкотал:

- Быть моим слугой тебе будет интереснее и выгоднее. Усаживай девчонку мне

на спину, садись сам и полетели. Если ты не передумал, поторопись. Решай!

В этот момент ворота начали открываться, Мирра, приплясывающая от

нетерпения, подбежала к Якову, схватила его за руку:

- Пойдем же, господин Яков, пойдем!

Куцуба сделал шаг в сторону ворот, взяв Мирру за руку, что-то прояснилось в

его лице – впервые за свою жизнь он твердо решил помочь тому, кто слаб и мал.

Но не успел претворить это в жизнь – и ррраз, дракон одним движением

громадного, отливающего лиловым, когтя снес своему бывшему охраннику

голову. Туловище сделало еще несколько шагов по инерции, кровь фонтаном

била из разрезанных артерий. Мирра завизжала, потом, зажав рот, отшатнулась

назад, едва сдерживая рвотные позывы. То, что только мгновение назад было

Яковом, пошатнулось и упало, орошая пыльную дорогу вытекающей кровью.

Дракон протянул лапу, чтобы когтем зацепить девочку и забросить ее себе на

спину, как из-за створки ворот показалась рука, схватившая Мирру и втянувшая

ее внутрь. Створки с грохотом захлопнулись. Дракон, взъярившись, поднялся

вверх, попытавшись поджечь ворота. Но, к счастью, дерево с годами стало

таким же твердым, как камень, и эта попытка была обречена на неудачу.

Разъярившись и сделав несколько кругов над городом, красный дракон

периодически выдыхал пламя, стараясь попасть на те здания, крыши которых

были покрыты соломой или деревом. Ящерино запылал сразу в нескольких

местах. Пожары, раздуваемые ветрами, угрожали всему городу и жители,

покинув свои убежища, в которых они прятались от заразы, заспешили к

колодцам, чтобы потушить пламя. Подпалив город, дракон взмахнул алыми

крыльями и растаял в небе.

Мирра оказалась за воротами. Рука, втянувшая ее сюда, принадлежала

достопочтенному Дану Гендлеру, ящеринскому кастырю купцов, который

оказался неподалеку. За кастырем звездочетов тоже послали. В городе, только

недавно таком безлюдном, затаившемся в ужасе от неизвестной болезни, сейчас

царила беспорядочная суета. Все емкости, которые попадались под руки, в

срочном порядке заполнялись водой и неслись быстрыми горожанами к

полыхавшим домам. Дракон пытался поджечь и Часовую башню, но серый

древний камень даже не нагрелся от изрыгаемого пламени. И было тихо под

сводами ворот. Пожилой купец подслеповато щурился, разглядывая девочку.

Потом кивнул начальнику стражи – высокому худощавому

свободнорожденному:

- Да, эта девочка именно та, за кого она себя выдает. Это дочь купца Мохаве и

Мейры Розенпорт. Мирра, так тебя зовут?

Девочка кивнула и затараторила:

- Мне срочно нужно попасть с вашим звездочетом на крышу Часовой башни. И

он должен мне помочь. Вам должны были про меня прислать весть.

- Да, правитель известил нас о важности твоего предприятия. Вот ты горячка!

Тебе нужно передохнуть, перекусить, рассказать нам, что там у вас случилось.

Идем в купеческий дом, Ди Ойге придет туда же.

Начальник стражи пообещал отправить кастыря звездочетов к купцу. Мирра,

послушная и воспитанная девочка, не привыкшая перечить взрослым,

особенно, если они предлагают вполне приемлемые вещи. Она так устала от

всех этих ужасов, которые случились с ней сегодня. Ее маленькие ножки

отказывались двигаться беготни по стольким дорогам. Через несколько

кварталов показалась крыша купеческого дома – на первом этаже был рынок, а

на втором и третьем проживали купцы, прибывшие с негоциями в Ящерино, тут

же находилась приемная кастыря клана и его апартаменты. Девочку, готовую

рухнуть от усталости и голода, препроводили на женскую половину и отдали в

руки супруги кастыря – госпожи Риввы, которая всплеснула руками от жалкого

вида ребенка. Одежда девочки была изрядно пропылена, закапана кровью,

изодрана о камни и подпалена – держалась на ниточках. От перенесенных

страданий глаза Мирры впали, под ними залегли темные круги, придававшие ей

особенно печальный вид. Многодетная госпожа Ривва, умеющая ладить с

любым ребенком, увела притихшую девочку, пообещав скоро вернуть ее. Только

они удалились, послышался торопливый стук в дверь. Осторожный купец, в

лихое время опасаясь за безопасность находящихся в доме, отпер лишь после

того, как убедился, что это запыхавшийся астроном. Ди Ойге вошел, торопливо

захлопнув двери:

- Что случилось с этими людьми?! То они сидят, затаившись по своим норам, то

бегают, как зайцы по весне… Что случилось с этим городом, ты можешь мне

сказать, дружище Дан? Это правда, девочка на самом деле здесь? На самом деле

Блангорра помнит о нас?

- Ой вей, я сам не могу понять, почему спятили эти люди, они покупают все,

скупают всю еду! Говорят, что скоро Мир рухнет и дикие заполонят наши

города. Но если рухнет все, значит, и они жить не будут, а если не будут жить –

то зачем им еда? Вот не пойму я их. А, девочка! Да, да, девочка здесь.

- Ты прав, мой друг! Только не ворчи, что у тебя скупают все – ты этому, небось,

только рад? А что сказала девочка?

- Ты не поверишь, она совсем еще ребенок. Совсем – это именно то, что я хотел

сказать. Она по возрасту, да и по росту, как моя младшенькая, Мицца.

Посланница из купцов, и я вот думаю, а что это за родители, отпустили такую

крошку!! Она едва младшую школу закончила. Куда катится наш Мир, если

таких малюток отправляют с незнакомыми людьми, далеко и надолго. Я знавал

ее дедушку – толковый был негоциант.

- Да ладно, Гендлер, не ворчи. Нам с тобой еще предстоит тряхнуть старыми

костями, сопровождая эту малютку туда, где уже давно-давно никого не было. А

где она, посланница?

- Ты ее не видел, когда она у нас появилась. Девочка была едва жива от

перенесенных тягот в дороге. Одежда на ней – рванье, голодная, грязная. Я

думал, что Мохаве, если уже отправил свою крошку в такой путь, мог бы дать

ей одежду попрочнее. Ривва увела девочку на свою половину, скоро должна

вернуться. Ты же знаешь, какие чудеса творит моя Риввочка с этими чумазыми

детьми. Она постоянно возится с теми, кто прибегает к черному входу – такой

уже слух прошел по городу о том, что достопочтенная госпожа Гендлер

заботится обо всех, кто достоин этого. А достойным же тут считает себя

каждый, вот и идут вереницей с утра и до ночи, даже после того, как началась

эта, как ее, эпидемия. Иногда – ты не поверишь, приходят вполне взрослые

люди и осмеливаются просить за себя, как за детей! Заболтался я с тобой, Ян,

может выпить тебе предложить? А то потом будешь ворчать, что я тебе не

оказал должного почета…

- Вот ты, Дан – старый перец, а! Когда это я ворчал на тебя? Выпить, пожалуй,

будет лишнее, а вот от кафэо не откажусь – нам взбодриться надо бы, а я после

рюмок выпивки, даже самых маленьких, сонный делаюсь. Если нам куда-то

идти к ночи, хотелось бы самому переставлять ноги. Или ты хочешь меня

нести?

Гендлер стукнул в дверь, ведущую в кухню, в ответ на стук в стене открылось

небольшое окошечко, откуда выглянуло лоснящееся румяное лицо пожилой

кухарки:

- Господин?

- Господин желает 2 порции кафэо – теплого, но не горячего. И еще, подай те

маленькие пирожные, которые к обеду были, если их еще не подъели.

- Хорошо, господин. Пирожные остались, как раз вам и господину Ди Ойге

хватит. Сейчас подам.

Астроном, с интересом следивший за беседой – он каждый раз любовался

домоустройством в купеческом доме, когда являлся в гости ли или по делам –

одобрительно хмыкнув, заметил:

- Вот нравится мне, как у тебя все тут обустроено, я бы пожелал Приму

небесному в следующий раз влить в мои вены купеческой крови, чтобы также

сделать.

- О, мне кажется, ты мне льстишь, чтобы тебя и дальше угощали тут.

Подали напиток, разлитый в изящные белые чашечки с такими тонкими

стенками, что они казались прозрачными. Кафэо был в меру горячим, пирожные

– очень свежими и потрясающе вкусными, поэтому беседа прервалась. Пока

купец и астроном наслаждались, на женской половине царила неразбериха.

Госпожа Ривва решила сделать из маленькой купеческой девочки настоящую

королеву Торга и задействовала для этого всех свободных людей, которые

попались ей в покоях. Пока девочка плескалась в душистой пене, ей готовили

поистине царское одеяние. Госпожа Ривва решила немного отступить от

древних традиций, предписывающих праздничное купеческое одеяние

выполнять в желто-зеленых тонах, и нарядила девочку в платье из серебристой

парчи с высоким воротником, подчеркивающим длинную шею и, заставляя

гордо поднять головку, увенчанную короной из переплетенных золотых волос и

жемчужных нитей. На личике девочки, похудевшем за последнее время, ярко

светились светло-карие глаза, блестящие, несмотря на пережитые потрясения и

усталость. Мирра отпустила руку своей временной опекунши, перекинула через

руку плащ, подбитый серым мехом, нетерпеливо переступила с ноги на ногу:

- Уже можно? Я уже готова-готова, госпожа. Нам пора?

Госпожа Ривва с гордостью вывела посвежевшую и нарядную гостью к

кастырям. Мирра изящно склонилась в приветственном поклоне:

- Приветствую вас, господа кастыри. Теперь мы можем пойти в башню?

- Детка, а ты не хочешь отдохнуть, поспать немного? – Гендлер даже немного

опешил оттого, что маленькая посланница была так упорна, последовательна и

тороплива. Обычно дети не очень спешат исполнять то, что им поручено

взрослыми.

- Ну, я бы пирожное съела. И чай, хочется горячего чаю. И кушать хочется.

Пожалуйста, если можно, - Мирра потупилась, ответственность –

ответственностью, но кушать хотелось давно. И какие подвиги на голодный

желудок.

- Конечно же, детка, сейчас все будет, - госпожа Ривва сама прошла кухню и

немедленно принесла просимое.

Мирра села за стол, быстро и аккуратно уничтожила свою порцию, потом

принялась за сладости, выпила чай и снова встала.

- Ну что же, Гендлер, устами младенца, как говорится… Пора и нам. Пойдем,

друже, долг исполнять, засиделись мы с тобой. А вот помнишь, как я с вашим

караваном путешествовал? В Турск мы ходили, помнишь? – Ди Ойге неспешно

натянул плащ – ветер дул все сильнее, несмотря на наступившие сумерки.

- Мальчики, если вы на подвиги, то давайте, идите уже быстрее. Ребенок уснет с

вашими рассказами. Если же вы таки решили вспоминать ушедшее, то

раздевайтесь, садитесь за стол, я прикажу подать ужин и бутылочку ущельского

вина, а малышку я заберу в детскую, где она отдохнет, и с утра уже пойдете.

Она будет свежа, а вы с похмелья, и все ваши подвиги свершатся быстро и

незаметно.

Гендлер покачал головой, отмахнувшись от соблазнительного предложения

жены:

- Прости, дорогая, завтра может быть уже и не надо никуда, если мы сегодня не

попадем в башню. Так что мы таки пойдем сейчас. Переодень девочку во что-то

более подходящее для лазания и бега – ей еще нужно кое-что сделать для всех

нас. Подай мне плащ, вон тот, темный, и, когда мы вернемся, ты все же

угостишь нас ужином с той самой бутылочкой ущельского и не одной, и потом

не причитай, что я такой дурной, когда пьяный.

Вскоре все были готовы. Кастыри и девочка закутались в плащи и

приготовились выйти. Гендлер поцеловал жену в лоб:

- Закрой двери, дорогая, там жуткий ветер и народ неспокоен. Ложись, нас не

жди, но будь настороже. Если что случится, уходите в Блангорру и расскажите

там о нас.

Ривва Гендлер, прожившая с мужем много счастливых и спокойных лет,

смахнула набежавшие слезы, пытаясь справиться с волнением:

- Да брось ты, что с вами может случиться? У нас-то в Ящерино? Подумаешь,

дракон какой-то был! Ха! Ты же у меня и не такое видел, да? – умоляюще

заглянула уходящим в глаза: - Ди Ойге, учти, если ты не вернешь мне мужа в

целости и сохранности, ты не сможешь приходить к нам ужинать никогда.

Запомни это и позаботься о нем и об этой девочке.

Склонилась к Мирре, закутывая ее в плащ:

- Пойди с ними и пригляди, чтобы эти два старых мальчишки не наломали дров,

ты девочка умненькая, все сможешь сделать, как нужно. Идите уже, не рвите

сердце мне. А то я сейчас распоряжусь вас никуда, на ночь глядя, не пускать.

Три тени выскользнули из дверей, которую попытался вырвать из рук

провожавшей Риввы налетевший порыв ветра. Дверь захлопнулась, отсекая

тепло и уют ярко освещенных комнат.

Город немного успокоился и затих, пожары были успешно потушены,

несмотря на ветер, который пытался раздуть огонь. Люди разошлись по домам,

лишь какие-то темные личности быстро перебегали от одного переулка в

другой. Некоторые дома сильно пострадали от пожара, и погорельцы

устроились кто, где смог – у знакомых, родственников, соседей, друзей, оставив

жилье на произвол. Мародеры не заставили себя ждать, то там, то сям мелькали

тени, нагруженные тяжелыми мешками.

Ди Ойге провел своих спутников кратчайшим путем по проходным дворам, где

их пару раз облаяли собаки, потом через хитро замаскированный лаз, через

заброшенный сад. Вскоре троица оказалась возле Часовой башни. Астроном

пошарил рукой над дверью, достал ключ и отпер дверь. Пошарив над головой,

достал свечу, зажег ее, и, не глядя в проем, обернулся, приглашая войти. Лица

его спутников были бледны от ужаса, глаза вытаращены. Астроном пожал

плечами:

- Да ладно вам, будто вы беспорядка не видели, - с этими словами шагнул через

порог и замер.

Зрелище было не для слабонервных и казалось иллюстрацией к какому-нибудь

учебнику, посвященному паукообразным. Жилище звездочета кишело пауками

всех видов – от самых маленьких, безобидных, которые растягивают свои едва

заметные глазу нити среди тоненьких травинок, вылавливая мелких мошек, до

гигантских, покрытых темными волосками, которые в свои сети могут залучить

мелких птиц, ящериц и даже небольших животных. Вся эта паучья братия

сновала по комнатам, покрывая серыми полотнами своих сетей все, что

попадалось на пути. Брезгливый по натуре астроном не мог даже пошевелиться

– боязнь наступить на непрошенных гостей и ощутить под ногой хрустнувшее

нечто, от которого останется только мокрое пятно, сковала его. Бррр. От одной

мысли об этом Ди Ойге передернуло. Он посмотрел в сторону лестницы, что

вела на крышу, содрогаясь от омерзения, идти-то все-таки придется. Там серели

покачивающиеся от сквозняков целые полотнища, скрывающие проход. Мирра

пискнула:

- Ну и как там? Мы пройдем?

Астроном, аккуратно поставил вторую ногу на вроде бы свободный участок

пола, стараясь не наступить ни на что ползучее:

- Не знаю, если идти, то бежать придется. Тут все заплетено, их тут столько,

сколько я за всю жизнь не видел. Тьфу ты, пакость!

- И что ты предлагаешь? – вступил в разговор купец. - Нам тут всю ночь

торчать? Холодает.

- Вы там поищите что-нибудь для факелов пригодное. Запалим, и будем

пробираться. Паутина же вроде горит хорошо. Если и дом спалим – да и Хрон с

ним, я тут спать теперь не смогу ни в жизнь. Чудиться будет, что где-то кто-то

ползает.

Мирра и Гендлер, пятясь, отошли от двери, и отправились на поиски. Вокруг

валялось великое множество сучьев всяких размеров, которые дворники не

успели убрать – эпидемия, налет злобного ящера и пожары отнюдь не

способствовали порядку. Вскоре купец и девочка, нагрузившись изрядным

количеством смолистых веток, вернулись. Звездочет так и стоял в двух шагах от

выхода, стараясь не двигаться. Деловитое паучье племя не отвлекалось на

такую мелочь, как двуногое что-то с жалящим огоньком, в который случайно

попало несколько мелких паучков, моментально съежившихся и упавших на

пол. Больше к Ди Ойге не приближались, и возле него осталось небольшое

пространство, которое было свободно и от паутины и от ее создателей.

- Ян, а чем обмотать-то факелы? У нас только наша одежда и есть, если ее

порвем, то потом замерзнем.

- Ты знаешь, Дан, мне кажется, нам и потом холодно не будет. Что-то мне

подсказывает, что у нас или «потом» не будет или будет так жарко, что мы еще и

водички попросим. Давай, рви, что под руку попадается, наматывай и мне

парочку сюда подай. Я подожгу, один тебе отдам, вы зажжете еще один мне и

себе по два. А потом, по команде надо будет бежать, что есть мочи. Бежать

будете за мной, потому как объяснять дорогу некогда. Они ко мне все-таки

подбираются. Да и свечка не бесконечная.

Пока звездочет говорил, купец снял плащ и разорвал его на полосы, обмотав

каждую ветку. Дерево было настолько смолистым, что ткань тут же пропиталась

сочащейся жидкостью. Да и когда ветки несли сюда, немалое количество

попало на верхнюю одежду. Мирра умудрилась перепачкаться основательнее –

шапочка, руки, несколько пятен на плаще, оставалось только надеяться, что эти

пятна не загорятся. Запалили факелы, подождали, пока разгорятся ровным

пламенем. Ди Ойге уже становилось плохо видно, потому как между дверью и

астрономом оставалось совсем небольшое пространство, которое еще не

заплели сетями.

- Готовы? – из-за паутины, скрывающей фигуру астронома, голос звучал

глуховато.

- Да, мы по три факела несем, запаленных, надеемся, что хватит, чтобы до твоей

двери добежать.

Мирра стояла перед дверью, крепко зажмурив глаза. Астроном был не одинок в

своей боязни пауков. Девочка тоже была к ним неравнодушна. И вот сейчас ей

надо было пройти через всю комнату, кишащую всякой паучьей нечистью,

заплетенную паутинами так, что уже почти не оставалось прохода. Факелы,

врученные девочке, разгорелись на славу. И наступил тот самый момент, когда

отступать уже нельзя, и ждать тоже нечего – ни помощи, ни надежды, что все

как-нибудь само сделается хорошо. Звездочет подпалил полотнища паутины

между собой и дверью:

- Вот же мерзость-то какая! Они еще откуда-то пылюки натащили. Утром было

чисто, а тут – вот-те, на! Везде слой пыли, а паутина просто ей усыпана. С

собой принесли, что ли… Ну, в общем, пойдем уже. Давайте, на раз-два. Раз,

два!

И рванули, и побежали так, как никогда не бегали. Прорываясь сквозь

подпаленные занавеси, закрывающие путь. Астроном бежал по памяти – уж

свое жилище он знал, мог с закрытыми глазами все комнаты обойти, ни разу не

споткнувшись. За руки не держались – факелы нужно нести, отмахиваясь от

тех, кто пытался спуститься поближе. Пауки, опешившие от внезапного

нападения, быстро пришли в себя, если, конечно, можно так о них сказать. И

принялись сооружать на месте разорванных и подпаленных сетей, новые, еще

более прочные. Паутина, из-за усыпавшей ее пыли, горела плохо. Приходилось

каждое полотно прожигать, чтобы иметь возможность пройти. Из-за этого

бежали все медленнее и медленнее, возле лестницы, той самой, которая нужна

была, пауки стали такими ядреными, что оторопь брала. Самый маленький был

с голову Мирры, раскачивался на нити, которая толщиной и прочностью не

уступала канатам, что использовались на купеческих кораблях, бороздивших

волны Большого океана. Это еще хорошо, что они медлительные какие-то и

трусоватые – огня боялись, стоило поднести факел, так с противным писком

поднимались вверх, а так – не сносить головы, завязли бы в тенетах и

задохнулись среди всей этой пыли. Один из гендлеровских факелов прогорел, и

он его бросил, освобождая руку, схватил Мирру повыше локтя, увидев, что

девочка, застыв, посерела от ужаса и отвращения. Звездочет, останавливаясь

лишь на то время, которое требовалось, чтобы поджечь очередную преграду,

шел вперед, изредка оглядываясь на своих спутников. Вожделенная лестница

была уже рядом, но – вход на нее был заплетен толстенными нитями, на

которых раскачивались тесно друг к другу жирные черно-серые пауки с

мохнатыми брюшками. И чтобы пройти, нужно сжечь эту колышущуюся

преграду. К проему подошли втроем, переглянулись, и, не сговариваясь,

одновременно начали поджигать, старательно раздувая пламя. Пауки

сгрудились в еще не подожженной части прохода, шурша лапками и угрожающе

покачиваясь.

- Вот я не пойму, скажи мне, друг мой ученый: пауки же говорить не могут? –

спросил Гендлер, с остервенением тыча факелом в паука, угрожающе

поднявшего хелицеры.

- Нет, конечно, то, что мы воспринимаем за их речь – всего-навсего шуршание

этих их противных лап, ну или чародеи какие гипноз наводят, чтобы жертва

думала, что с ней паук разговаривает. Не может эта тварь говорить, - ответил Ди

Ойге, отодвинув Мирру за свою спину, чтобы она не видела, как разлетаются

внутренности взрывающихся от жара членистоногих, и чтобы на нее не попало

ни частички – а то неровен час, станет ей плохо. Времени оставалось меньше и

меньше – позади все погашено и снова заплетено, еще плотнее, чем было.

Невесть откуда взявшаяся пыль вновь устилала тенета, пол и все, что только

попадало в поле зрения, кружилась в воздухе серой дымкой, не давая дышать.

Проем медленно, но верно увеличивался, обещая вскоре стать вполне

проходимым даже для полноватого купца. Гендлер, желая убедиться в

безопасности девочки, оглянулся:

- АААААААААА! Давай быстрее, Ян! Они позади нас, не оглядывайся, жги. А

я с этой стороны буду поглядывать, чтобы никакой ретивый паучок на нас не

прыгнул.

Мирра уже давно была бледна так, что, казалось, бледнее некуда – сквозь

попрозрачневшую кожу лица проступили кровеносные сосуды. Девочку

колотила крупная дрожь, грозящая перейти в истерику. Ди Ойге в это время с

остервенением пробивался сквозь последние тлеющие тенета, которые

пытались тут же заплести вновь еще уцелевшие пауки. Стиснув зубы, он

подпаливал тех, кто слишком шустро плел, стараясь нанести наибольший урон.

И вот, наконец, проход на лестницу более-менее свободен. Звездочет просунул

за дверь руку с факелом, пламя которого уже начало бледнеть, на лестнице было

пусто. Ни одного насекомого, ни пыли, ни паутинки. Ступил шаг, потопал,

опасаясь ловушки – типа прогнившей или специально обрушенной доски – нет,

все прочно, вот она – до боли знакомая лестница, которая вела наверх, к

наблюдательной площадке. Вошел, протянул руку, зовя Мирру и Гендлера.

Девочка перешагнула порог, содрогаясь от отвращения к тому, что оставалось за

спиной. Гендлер шел последним, успел ступить лишь одной ногой и тут

события понеслись с бешеной скоростью. Вся паучья рать, оставив свои дела,

заспешила к отворенной двери, стремясь заплести ее. Купец, отбиваясь факелом

от особо ретивых, задыхаясь от пыли, крикнул:

- Ян! Веди девочку туда, куда велено. Ты и дорогу знаешь, а я тут пока побуду.

Они нападать решили. Уходите! Я подожгу маленько твое жилище, не обессудь

уж. Если совсем спалю, поживешь у нас, пока не отстроим заново.

- Дан, да я к вам навеки перееду, если живы будем. Ты уверен, что мне не надо

тебе помогать?

- Да иди ты уже! Я не могу одновременно разговаривать и поджигать тут у тебя

все, кинь мне твой факел. У Мирры еще два осталось, вам должно хватить.

Идите!

- Лови! И – увидимся, друг мой! Я с госпожой Риввой не намерен объясняться,

если ты решишь домой не являться!

Ди Ойге заглянул в проем и увидел, как на купца со всех сторон

надвигаются полотна пыльной паутины, сплетаемые с немыслимой скоростью.

Все членистоногие, которые были в доме, теперь окружили жертву, решив

упаковать ее в кокон. Но безмозглые создания не могли знать, что купец,

конечно, добыча упитанная и вроде спокойная, но жизнь свою защищать

привык и не в таких переделках. Поэтому звездочет не позавидовал тем, кто

попадется под руку разъяренному купцу. Подхватил сомлевшую Мирру, оба

оставшихся факела перехватил в одну руку и начал подниматься по лестнице.

Ни одна ступенька не скрипнула – все было как прежде, древние строили на

совесть, уж сколько времени прошло, а нигде не обнаружилось ни сучка, ни

червоточинки. И материал и работа – высшего качества. Поднялись на крышу.

Мирра на прохладном ночном воздухе очнулась, задышала часто-часто и

пришли слезы. Девочка плакала молча, лишь иногда тихонько пошмыгивала

носом. Ди Ойге не знал, как утешать плачущих таких образом девчонок, он

придумал лишь отвлечь ее:

- Пойдем, в телескоп посмотрим.

Слезы тотчас же высохли, и шмыганье прекратилось. Сам не зная того, Ян

угадал сокровенное желание девочки, да что там – все дети Мира, без

исключения, мечтали хоть одним глазком заглянуть в ту штуку, в которую

смотрят астрономы. Звездочет плотно закрыл крышку, которая прикрывала лаз,

открыл объектив, сначала сам приник к окуляру, чтобы настроить его и

вздрогнул. Прямо перед его глазами в ночном небе разворачивался парад звезд,

выстроившихся в одну линию. Семь звезд пророчества хвастливо, словно

солдаты на параде выровнявшись, светили ярко и яростно, предвещая гибель, о

которой Мир знал всю свою историю. Подумал немного и передвинул трубу в

сторону, наведя на ту часть звездного неба, которая не была такой тревожной:

- Пойдем, смотри вот сюда.

Девочка привстала на цыпочки, стараясь дотянуться до окуляра, от

предвкушения высунув немного язык. Восхищенно выдохнула:

- Ух ты! Они так близко, такие яркие!

Повернулась к звездочету, в глазах, казалось, еще полыхали отсветы только что

виденного. Не сразу Ди Ойге понял, что это отражается у девочки в глазах.

Отточенным веками и закрепленным в памяти еще его предков движением,

наклонил телескоп, сняв его со штатива, сунул под мышку, другой рукой

подхватил девочку, о факелах раздумывать уже стало некогда – бросил здесь, и

рванул крышку – не поддалась. Выругался шепотом – щеколда, забыл, старый

дурень, про щеколду. Трясущимися руками начал открывать ее – не поддается,

приржавела. А то, что так напугало звездочета, снова приближалось – огромные

глаза, светящиеся во мраке, свист крыльев. Рванул щеколду из последних сил и

– о, чудо! – она открылась. Рывком поднял крышку, сунул Мирру вниз, потом

прыгнул сам, спотыкаясь о каждую ступеньку, еще немного вниз, и присел,

чтобы унять дыхание. От треволнений кололо в боку, глотка была суха, как пень

в летний день, руки тряслись. Мирра села рядом:

- Там дракон был, да?

Казалось, девочка уже ничему не будет удивляться после того, что ей пришлось

пережить.

- Да, Мирра, он и был.

- А вы не разглядели, какого он был цвета?

- Да вроде бы красный. Я не обратил внимания – сама понимаешь, некогда

было. Мы с тобой там факелы оставили. Без них внизу, наверное, плохо

придется.

И до астронома дошло, что они не сидят в кромешной темени – он ясно видел

лицо девочки, хотя, конечно, не ясный день, но все же. Огляделся и заметил, что

к стенам прикреплены гнилушки, светящие призрачным неярким светом.

- Вот нам и свет! Пойдем, пока еще чего не приключилось.

- А мы господина Гендлера ждать не будем?

- Нет, детка. Ты же слышала, как мы договорились. Он нас будет ждать потом

возле дома, когда управится со всей этой паучьей мерзостью.

Мирра, поджав губы, как от боли – несмотря на шок, она очень хорошо

запомнила, о чем перекрикивались купец и астроном перед расставанием,

серьезно, по-взрослому кивнула. Протянула руку и первая шагнула вперед.

Спускаясь, они добрались до небольшой площадки, на которой

аккуратной кучкой лежали факелы, рядом пара камней, явно предназначенных,

чтобы развести огонь. Ди Ойге поднял один факел, оглядел со всех сторон:

интересная штука попалась. Ян всю жизнь копался во всяких древних и просто

старинных книгах, свитках, горшках, которые несли ему со всей округи,

интересуясь происхождением каст, историей и развитием Мира и Зории в

целом. А тут ему в руки попалась самая что ни на есть древняя находка: изделие

древних строителей – дерево не было остругано, а лишь кое-как отрублено,

потому как для факела все равно – гореть может и необработанное – обмотано

какой-то тряпицей, тоже явно старинной. Ян не удержался и оторвал кусочек

ткани, чтобы потом на досуге, если он когда-нибудь появится, разглядеть

повнимательнее. Подпалил по два факела, трубу от телескопа запрятал тут же

неподалеку, рассудив, что, если им придется идти назад – то они пойдут этой же

дорогой. А уж если не судьба подняться вообще, то и труба ему потом будет ни

к чему. С факелами сразу стало уютнее. Лестница начала сужаться и вскоре они

могли идти только по одному. Первым шел астроном – на всякий случай, потом

поспевала девочка. Мирра, пришедшая в себя настолько, что снова начала с

интересом вертеть головенкой, разглядывая гладкие стены, окружавшие

лестницу, сообщила, вздохнув:

- Эх, жаль, что мы с собой тех вкусняцких пироженок не взяли, которыми тетя

Ривва угощала. И у меня ножки устали и глазки закрываются.

- Потерпи, детка. Вот попадется нам площадка, чтобы лишние факелы

потушить, я тебя понесу, - ему совсем не улыбалось спускаться вниз, оставляя

за собой полыхающий костер. Итак, неизвестно, что с домом случилось, а, если

еще и самому себе пятки поджарить, так и вовсе худо будет.

А сейчас пока тушить огонь совершенно не обо что. Гладкие каменные стены,

равномерно утыканные гнилушками, деревянные ступени – вот и все, что

окружало их. Об стены как-то руки не поднимались – не мог никак вот взять и в

эту ровность воткнуть пылающую деревяшку. Пришлось идти. Но древние, как

не раз убеждался Ди Ойге, были очень умные люди – площадка, вытесанная из

грубо обработанного камня, не замедлила себя ждать. Присели на ступеньки,

оставили гореть лишь один факел, затушили ненужные, аккуратно сложив их

возле стены. Отдохнули немного. Ян посадил девочку на закорки, и продолжил

спуск. Монотонность и тишина делали свое дело, усталая Мирра вскоре сонно

засопела, привалившись головкой к плечу. Астроном перехватил ее поудобнее,

поймав себя на мысли, что спуск кажется бесконечным – они уже словно не

первый год идут вниз, никак не достигнув цели. Тишина, поглотившая все

звуки, обволакивала, притупляя внимание. Вот нога соскользнула со ступени,

едва не сорвавшись, астроном заставил себя встрепенуться и быть

внимательнее. По его ощущениям наверху уже давно наступил день, а им еще

идти и идти. Вскоре снова показалась площадка, на которой можно

передохнуть. Ди Ойге присел на ступеньку, осторожно переложив спящую

девочку себе на колени. Посветил вокруг и увидал такую же аккуратную кучку

факелов, снова два камня и ветошь, если вдруг не удастся сразу факелы

поджечь. Его поразило, особенно после паучьего нашествия в доме, что здесь не

было ни пыли, ни следов деятельности каких-либо насекомых или грызунов,

которые обычно в изобилие заводятся в нежилых помещениях. Воздух был

свежим, откуда-то явственно тянуло травой, лесом. Если закрыть глаза, можно

представить, что ты идешь по прогретой солнцами степи, а травы, которые

достают до пояса, мягко колышутся от едва ощущаемого дуновения ветерка.

Вокруг – тепло, птицы щебечут в траве, стрекочет всякая насекомая живность, и

нет никаких драконов, пожаров, лестниц и пауков, и не надо никуда спускаться

во тьму, в которой неизвестно что ожидает. Лишь солнечный свет, ласково

греющий, лишь пряный запах нагретой почвы… Внезапно астроном проснулся:

«ОЧНИИИСЬ!» – в уши кричало, свистело и пищало что-то кривляющееся от

страха. Потряс головой, гудящей, словно перепил намедни ущельского винца за

столом у щедрого Гендлера. Ощутив какую-то подозрительную легкость,

огляделся вокруг. И тут, словно ударило под вздох: девочки на коленях не было.

Все лежало на местах, лишь не было его маленькой спутницы. Задержал

дыхание, ощущая липкий потный страх и непоправимость случившегося:

уснул, как последняя сволочь, свалился в дрему, упустив то, что нельзя терять

ни в коем случае. Подумал, что она вернулась или захотела по-маленькому, ну

или по-большому, застеснялась, и пошла искать, где бы спрятаться. Заметался

по узенькой площадке, схватившись за волосы, заставляя себя думать. А может

быть она вниз одна пошла? А факел, факел она не взяла. Тьфу ты, нет, значит не

вниз. На всякий случай решил покричать:

- Ау, Мирра! МИРРА! Ты где? Отзовись!!!

Тишина. Слышно лишь его собственное учащенное дыхание, да стук сердца,

звук которого словно отдается от гладких стен. Покричал еще, и снова

безответно. К сердцу подступала безысходность и отчаяние. Его бесцельные

метания прервал отклик снизу, такой неожиданный, что астроном чуть не

намочил штаны:

- Господин Ян, спускайтесь. Я услышала, что вы проснулись, только кричать

страшно было. А потом стало так интересно, как ваш телескоп, только по-

другому. Пойдемте. Тут светло! Я, как услышала, что вы меня зовете, хотела

подняться потихоньку, да побоялась вас напугать.

Астроном потихоньку выругался – ага, напугать побоялась – он тут со страху

чуть кучу не наложил, еще добавил крепких словец, от нахлынувшего

облегчения затряслись колени.

- А я вас слышу. Мама говорила, что такие слова говорить нельзя никогда!

- Извини, Мирра. Ты меня очень напугала. Я проснулся, а тебя нет. А мама тебе

не говорила, что так делать нельзя? Уходить, не предупредив? Я тут чуть с ума

не сошел!

- Оейеечки, нет, я не подумала. А я, когда с мамой и папой жила, была

маленькая, и никуда не уходила, а потом меня учиться отправили, там можно

было. Вот я проснулась, и мне стало скучно, я и пошла вниз. А факел я не взяла,

потому что нельзя детям огонь разводить без взрослых. Я только один разочек

была с мальчишками, которые сами огонь развели – когда мы от драконов

убегали, нам тогда кушать очень хотелось, и мы рыбу пекли в костре. Вот. Вы

идете? Или мне подняться к вам, и мы вместе спустимся? Только тут узко очень.

А вы меня простите, что я ушла? И потом еще в трубу дадите посмотреть?

Девочка щебетала что-то еще и еще, а астроном не мог заставить себя встать,

чтобы идти ей навстречу – ноги и руки зашлись в мелкой противной дрожи.

Теперь он понимал госпожу Ривву, которая не чаяла души в любом ребенке,

которого встречала на своем пути. Понимал, каково это – потерять то, что

дороже жизни. Несмотря на разницу крови и столь короткое время, проведенное

вместе, Ян привязался к девочке, словно это была его дочь, та самая, которой не

могло быть. Слабость в коленях, дрожь в руках начали проходить.

- Мирра, стой на месте, никуда не уходи и ничего не трогай! Я иду к тебе.

Снизу донеслось какое-то металлическое позвякивание, клацанье и потом

мерное пощелкивание:

- Ой, а я уже дотронулась. Мне господин Прим велел так сделать. И господин

Ди Астрани тоже. Вы на меня только не ругайтесь, ладно? – тонкий голосок

подрагивал.

- Ну, раз тебе такие важные господа сказали, конечно, не буду ругаться. Только

стой на месте, не уходи никуда, а то я спущусь, а ты убежишь. И я буду тебя

искать и расстроюсь.

- Правда-правда, расстроитесь? Мама говорила, что если кто-то о тебе

заботится, то этот человек всегда расстраивается, если ты плохо поступаешь

или бываешь непослушной. Вы обо мне заботитесь, да? А почему?

- Правда-правда. Мама твоя, похоже, очень мудрая женщина, если она тебе

такие умные вещи сообщала, и ты умница, раз запомнила. Я о тебе забочусь,

потому, что ты мне очень дорога, потому что ты мой друг, мы с тобой пережили

вместе за последнее время очень много странных и страшных событий, которые

сближают и за короткое время позволяют узнать человека, не проживая с ним

бок о бок многих лет. Ты понимаешь, о чем я говорю? – Ди Ойге немного

запыхался от произнесения такой длинной тирады, торопливо спускаясь вниз.

- Да-да, конечно же, я понимаю. Я сижу тут на ступеньке и жду, только вы идите

быстрее, а то мне опять страшно. Я ключ в скважину воткнула, а он сначала не

хотел поворачиваться, а потом я его повернула столько раз в другую сторону,

сколько у меня пальцев на одной руке и еще два на другой – и оно все кааак

давай стучать-бренчать. А потом он стал такой горячий и мне ручки обжег, -

зашмыгала носом.

Астроном уже видел в полумраке неясный маленький силуэт на последней

ступеньке, заторопился, споткнулся о ступеньку, пролетев вперед, и едва не

упал на девочку. Мирра подскочила, всплеснула ручонками обрадовано и

прижалась к нему:

- Слушайте, слушайте! Там что-то щелкает и вертится, я же ничего не сломала,

да?

- А ручки он тебе сильно обжег? Не сломала, раз оно работает так громко, -

астроном отрицательно покачал головой, с интересом разглядывая

металлическую конструкцию, отчетливо видневшуюся в свете гнилушек,

которых здесь было натыкано в изобилии. Несколько полых труб разных

диаметров раньше лежали на почвяном полу, теперь с каждым мгновением

поднимались все выше, изменяя угол. В металлической же подошве было

несколько отверстий разных диаметров, куда, похоже, должны были, в конце

концов, установиться эти трубы. Ключ, о котором говорила Мирра, еще торчал

из отверстия, но утопал при каждом щелчке глубже и глубже. Ян, неплохо

разбирающийся во всяких механизмах, понял, что такой медленный запуск

позволяет отменить все, попросту вынув ключ из скважины – в случае, если

запуск произошел ошибочно.

- Ну что, мы посидим, посмотрим, как оно заработает или пойдем? Здесь как-то

душновато или нет? Давай-ка руки твои посмотрим.

- Да мне не больно же, - а сама спрятала руки за спину.

- Мирра! – грозно нахмурился астроном.

Девочка протянула руки, ладонями вверх, сама зажмурилась, чтобы не смотреть

и не знать, в каком они состоянии. Ди Ойге едва сдержался, чтобы не охнуть:

сожжены были обе маленькие ладошки, прикосновение к ключу спалило кожу и

мясо почти до кости. Смотреть страшно, но девочка пока не чувствовала боли –

видимо, находясь в таком стрессовом состоянии, что жжение просто не

ощущалась. Астроном достал чистую тряпицу из кармана – в последние годы

чихать стал часто, вот вместо платка и носил, Гендлер подшучивал, что скоро

придется простыню носить, обмотавшись – порвал на бинты и, как смог,

перевязал маленькие ладошки.

- Пойдем, пойдем, дядечка Ян, пойдем уже! Там же господин Гендлер нас ждет!

И надо голубя в Блангорру отправить, что я справилась, - тараторила,

приплясывая от нетерпения.

Ян и забыл о том, что он обещал девочке, стараясь сейчас ничем не выдать

своей озабоченности и забывчивости. Положа руку на сердце, он уже

попрощался со своим старым другом, потому, как видел, что силы явно были

неравны. Было очень больно об этом думать, и, как сообщить Ривве о гибели

супруга, он не знал.

Подъем занял меньше времени, чем спуск, хотя дался тяжелее,

приходилось останавливаться часто, чтобы отдышаться. Голод начал

напоминать о себе все чаще, тупыми спазмами, сжимавшими желудок. Вот

странно – недавно, вечером ужинали, а сейчас голод такой, словно несколько

дней пищи не видели. Астроном пошарил в карманах, нашел лишь два леденца

от кашля, обрадовался, словно нашел клад. Скормил обе конфетки Мирре,

рассудив, что ему-то потерпеть можно, а вот ребенку трудно переносить голод,

особенно такой малышке. Девочка быстро расправилась со сладостями,

расхрустев их на крепких зубках, и в свою очередь вытащила из кармана два

сухаря:

- Это был хлеб, только он засох.

Сухари схрустели уже вместе, согласившись, что это самые вкусные сухари,

которые только могут быть. Прошли уже обе каменные площадки, которые

запомнились по кучкам факелов, так заботливо сложенных древними

строителями, а света все не было видно, хотя по всем прикидкам наверху давно

уже должен быть день. Вскоре добрались до люка, через который попали сюда.

Астроном мучительно пытался вспомнить, закрывал он крышку люка или нет.

Вспомнил, что закрыл, пребольно ударившись об деревяшки головой,

попытался открыть, не получилось, что-то очень тяжелое перекрывало выход на

крышу. Клаустрофобия липкими пальцами начала брать за горло. Ди Ойге не

очень-то боялся оставаться в закрытых помещениях, если твердо знал, что

двери и окна открыты, и есть выход. В такой ситуации оказался впервые.

Понял, что для него это примерно такое же ощущение, как почувствовать паука,

сидящего на лице и перебирающего своими мерзкими лапками, заплетая

паутиной ресницы, нос и рот, не давая смотреть и дышать. Усилием воли

сдержал панику, заставляя поступать разумно и не впадать в истерику. Твердил

себе: «С тобой ребенок, который видел то, что дай-то Семь тебе никогда не

увидеть, у которого до кости сожжены руки, и он – ребенок – не хнычет. И этот

ребенок улыбается тебе и доверяет».

- Мирра, ты побыстрее меня и посмелее – ты сможешь спуститься на площадку,

где факелы были, и принести мне пару самых крепких факелов и камни,

которые там лежат?

- Конечно, я мигом.

Убежала, перепрыгивая через ступеньку, ни разу не оступившись, несмотря на

полумрак, что-то напевая себе под нос. Ди Ойге снова попытался открыть

крышку, приподнимая ее спиной. Показалось, что немного приподнялась. Снизу

послышался топоток, Мирра уже бежала обратно, пыхтела, таща две самые

крепкие палки, из тех, что смогла поднять. А еще она тащила под мышкой ту

трубу от телескопа, которую астроном спрятал до лучших времен. У Ди Ойге

пропал дар речи: он совсем забыл про то, что раньше было ему ближе и нужнее

всего. А она, малышка, вспомнила и ухитрилась притащить.

- Спасибо, Мирра. Ты даже не представляешь себе, что ты для меня сейчас

сделала.

- Представляю. Мама говорила, что каждый, у кого есть чем дорожить,

счастлив. Я подумала, что вы не сможете быть счастливым без звезд.

Астроном нервным движением проглотил комок, перекрывший горло и

лишивший возможности говорить:

- Спасибо еще раз, - теперь уже смог лишь прошептать.

Астроном, приподняв крышку совсем чуть-чуть, попросил девочку

постараться подсунуть факел узкой стороной в образовавшуюся щель, что она с

успехом и проделала. Потом оба навалились на палку всем весом и ррраз,

крышка откинулась, с грохотом отлетев куда-то. Поднялись на самую верхнюю

ступеньку и ахнули в раз: дома, в котором жил астроном, больше не было, все

слизало пламя пожара, запах гари бил в нос. День был в самом разгаре, резкие

порывы ледяного ветра разносили пепел, не давая вздохнуть. Но даже этот

ледяной воздух казался сладким. Оглядевшись вокруг, Ди Ойге задумался

теперь над тем, как спускаться отсюда. У него теперь не было дома, не было и

самой крыши, и не было возможности оказаться внизу. Был только люк, вокруг

которого – колодцем каменистые стены и все. Одновременно с этой мыслью

пришло и осознание того, что купца больше нет. Что теперь не с кем спорить о

всяких мирских казусах, не с кем поделиться своими наблюдениями, никто не

привезет из поездок никаких древних интересностей.

- А нас теперь не сможет найти господин Гендлер, да? И мы его не найдем,

потому что он умер, да? - дрожащий голос выдавал волнение, девочка даже не

пыталась сдержать слез.

- Скорее всего, не сможем. Не в этом Мире, может быть, потом там, в полях

Семерки, мы встретимся с ним. Я пораньше, ты попозже, постарайся попасть

туда гораздо позже, чем он или я. Там мы встретимся и обрадуемся встрече.

Мирра прижалась к ноге звездочета и, заплакала бесшумно, пряча лицо. Ветер

свистел в ушах, пепел носился вокруг, дыхание перехватывало от горечи пожара

и холода, лицо щипало, а мыслей о спуске никаких не появлялось. Кричать

было бесполезно – вокруг – ни души. Горожане, перепуганные последними

событиями, попрятались. Прыгать – опасно, высоковато, можно повредить что-

нибудь. Но, если выхода не будет, придется рискнуть. Отчаявшись, присели на

последнюю ступеньку, стараясь укрыться от ветра. Мирра потихоньку

всхлипывала. И внезапно снизу донесся такой знакомый, слегка гундосый,

голос:

- Вы так и будете там торчать? Я уже замерз совсем, с рассвета тут ожидаючи.

Разуй-ка глаза, дружище Ян, вон лестница – справа от тебя.

Звездочет остолбенел от неожиданности. Всхлипывание затихло, девочка

подняла лицо, залитое слезами, чумазое после ночных приключений, вскочила:

- Это же Гендлер!

Мирра первая увидала край деревянной лестницы, прислоненной к краю люка.

Осторожно спустились. Гендлер сидел рядом с тем, что осталось от дома на

упавшем стволе дерева, которое до падения росло рядом с крыльцом.

- Вы там ждали, пока за вами Семерка на белых лебедях прилетит, да?

- Гендлер, старый пройдоха! Ты как оказался здесь?

- Как это «как»? Я тут, значится, с полчищами этих тварей сражался, а он еще

спрашивает, как… Мирра, этот злобный старикан тебя не обижал?

Девочка, схватив обоих спутников за руки, ойкнула от боли, заплясала от

нетерпения:

- А пойдемте к госпоже Ривве, она нам пирожных приготовит. Я голодная –

ужас просто, какая я голодная! И она мне ручки намажет, чтобы они зажили.

- И вправду, Ян, я тут в пылу сражения тебе дом спалил, ну, как обещал. Так что

не обессудь, придется у нас ютиться, пока новый не отстроим. Да ты, я думаю,

мне еще за это «спасибо» сказать должен. У тебя этой мерзости было столько,

что когда тут запылало, из всех щелей поползли, а лопались – что петарды,

которые на Новолетье поджигаем. Меня даже пару раз стошнило, уж простите

за такие подробности. Хотел я сначала обойтись без поджога, но когда они меня

закутывать в свои пыльные тряпки начали, я уж, извини, не удержался – схватил

факел и давай все, что горит, поджигать. Ветер, помог – ну вот, теперь только

пепел остался. Потом было хотел домой уйти, да совесть заявилась, и давай

меня мучить, дескать, неси лестницу, да жди их тут. А то вылезут, а идти некуда

– вот опечалятся. Так и сидел на холоде – это чтобы тебя теперь совесть грызла,

друг дорогой. Придет к тебе среди ночи и начнет: «А помнишь, как друг спас

твою шею от прыжка с этакой-то высоты, и сидел, тебя ждал на холоде всю

ночь со всеми болячками». А с ручками у тебя что, детка? Пойдем теперь-то.

Что стоите?

Астроном засмеялся:

- Тебя, трескуна, слушаем. Ты это от радости такой болтливый стал? Или ночью

намолчался?

Мирра, перевернула ладошки, показывая перевязку:

- Я ручки обожгла об ключ, а дядя Ян мне их перевязал, только сейчас щипать и

чесаться начинает, надо их настоящим лекарством намазать.

Девочка еще раз сообщила, что голодная, и мыться согласна, и спать

немедленно. Разбушевавшийся с рассветом ветер раздувал полы их порванных,

обожженных и перепачканных одежд, заставляя поеживаться от холода. Уже

совсем рассвело, но на улицах не было ни души. Безлюдный город спал, словно

выздоравливающий после того, как кризис миновал. Лишь троица шла

посередине улицы, размахивая руками, рассказывая то, что пришлось пережить

за эту ночь. Гендлер остановился, вспомнив что-то:

- Ян, ты знаешь, мне не жаль твоего дома. Ну, то есть, что мне придется тебе

жилье отстраивать – мне будет приятно, что у тебя появится новый дом. Но вот

твои записи, твои заметки и книги и телескоп – ты уж извини, я не смог их

спасти.

- Ха! Мои записи и заметки почти все лежат у тебя в библиотеке. Вспомни-ка, я

тебе их перетаскал, когда мы с тобой карту Мира рисовали. А телескоп мне

Мирра спасла, - поправил постоянно сползающую трубу под мышкой: - И еще у

меня теперь вот что есть, - гордо помахал почти целым факелом, который успел

прихватить с собой.

- Ян, мне кажется, ваша астрономовская кровь – она, как наша, только еще

расчетливее. Я бы ни за что не додумался захватить старинный факел – ты

теперь его по щепочкам продавать будешь?

- Э? Зачем продавать? Я его исследовать буду.

Препираясь, отошли почти на квартал от бывшего астрономова дома. Раздался

треск и люк с лестницей, по которой Мирра и Ди Ойге поднялись, рухнули с

громким скрежетом, похоронив под собой то таинственное сооружение, которое

запустили недавно. Каменные стены рассыпались, отслужив свою службу.

Кастыри и девочка постояли немного, потом Мирра сказала:

- А мне сказали только ключ доставить, а что потом будет – не сказали, мы

будем откапывать?

Астроном вернулся обратно, постоял, прислушиваясь. Мерные металлические

щелчки и скрежет работающих механизмов стали слышны и сейчас, сквозь

толщу засыпавшей их всячины.

- Нет, мы и откапывать не будем, и ждать ничего не будем. Ты же говорила, что

еще птичку надо отправить в Блангорру. У меня теперь голубей нет – их

Гендлер изжарил. Надо будет найти блангоррского голубя или самим ехать.

Купец что-то проворчал себе под нос о неблагодарности некоторых, потом

добавил более громко:

- Раз все в порядке, пошли уже. А то госпожа Ривва не любит, когда к завтраку

опаздывают или приходят немытые и в таких лохмотьях, как у нас. Я вам

лошадку дам, даже двух, если Ян пообещает их кормить каждый день. Придется

этому старому ворчуну тебя сопровождать, детка. Ну, или тебе его

сопровождать – он ведь, как ребенок, ты не смотри, что он такой длинный…

Усиливающий ветер заглушал их голоса. Мирра шла посередине, ее

запястья – ладошки-то болеть начали – крепко держали купец и астроном.

Гендлер свободной рукой размахивал, показывая размеры наступавших на него

пауков, Ди Ойге, в свою очередь что-то сочинял о длине лестницы и о чудищах,

ожидавших внизу, которые рассеялись сразу, как только поняли, с кем имеют

дело. Мирра смеялась, забавно морща носик. Осталась лишь такая малость –

отправиться в столицу, вместо голубя, чтобы сообщить, что и здесь все

заработало. А сейчас они шли, усталые, невыспавшиеся, перепачканные

донельзя, голодные, но гордые тем, что они видели то, что никто не видел и

совершили то, что должны были. Занимался новый день.

Глава 9.

Падение Зордани.

Путешествие Кира и Лентины началось так же, как у других посланцев.

Загрузились в самодвижущуюся тележку, расселись и двинулись. Их

сопровождающих звали Люк де Балиа и Мартель Риччи, они лишних

телодвижений не совершали, что выдавало в них бывалых путешественников.

Заботиться пока ни о чем не нужно было, повозка неслась вперед сама с

завидной скоростью. Факелы зажигать не было необходимости – во множестве

прикрепленные на стенах гнилушки достаточно ярко освещали все, что нужно

было видеть. Для пущей безопасности де Балиа вызвался покараулить, пока

остальные будут спать. Остальные закутались в одеяла, примостились кто куда

и задремали, благо обстановка, желание и возможность совпали.

Де Балиа, весовщик из Юстиги, вглядывался в пролетающие мимо

светляки гнилушек, размышляя, что же такого особенного в этой парочке,

которую ему и купцу жизненно необходимо в целости и сохранности доставить

в Зордань, препроводив к тамошним кастырям. Что это мать и сын – видно

невооруженным глазом, что они астрономы – для него тоже секретом не было,

причем живая легенда – женщина-астроном поражала своей красотой.

Дотошный де Балиа прикинул, сколько же ей было лет, когда она родила

мальчика, по всем подсчетам выходило, что не больше 12 – мальчику сейчас лет

10. А маманьке мальчика – явно не больше 20-25 лет. Мда, есть над чем

задуматься. Даже если учесть, что это пропавшая кровь клана астрономов,

никак девочки Мира не могут рожать в таком возрасте. Раньше 16 – никак. И не

потому, что мамка-папка запретят, а потому как не готовы их еще детские

организмы к воспроизводству, не получится забеременеть. Вот что странно-то.

Отметил себе зарубочку, как поступал всегда, сталкиваясь с чем-то

необъяснимым, чтобы потом попытаться разгадать. Дальше, астрономовские

женщины пропали давным-давно, и откуда взялась эта и еще одна, которая

отправилась куда-то в такой же повозке. И та, вторая, тоже выглядела лет на 20.

Напутствовали их Примы и кастыри – не каждому такая честь выпадает. Из

Юстиги его и купца выдернули в срочном порядке, велели, не расспрашивая,

проследовать за курьером из Блангорры и предстать перед верховным кастырем

купцов. Для чего, почему, зачем – никто так и не объяснил. Встретили, конечно,

радушно, но никто не распространялся ни на какие темы – посторонние или

нет. А Люк не привык подчиняться бездумно – ему всегда хотелось знать что,

как и почему. За это по юности и по молодости не раз был жестоко наказан, хотя

и полученные оплеухи не отбили охоту к познаниям и приключениям. Позволив

впоследствии стать одним из лучших и дотошнейших весовщиков Мира.

Мимо проносились корни всего, что росло над головами – переплелись за

многие годы, свесились, украшая блеклыми кружевами унылую обстановку

тоннеля, который был прорыт в плодородном приречье Детры, примыкавшем на

юго-востоке к Калитной трясине, на севере – упираясь в побережье Большого

океана. Местами стояли крепежи из каменного дерева, за прошедший период

ставшего крепче, чем название, да и внешне от камней отличались только тем,

что были видны характерные годовые кольца. Колеса повозки мерно

постукивали на стыках металлических полос, убаюкивая и усыпляя. Люку

приходилось встряхиваться, чтобы не уснуть, хотя вроде как никаких

неожиданностей не предвиделось. Но обязательность – одно из лучших качеств

весовщиков. Поэтому, чтобы не уснуть, решил перебрать поклажу, чтобы хоть

чем-то заняться. Пока размышлял и возился с багажом, почувствовал, что

повозка сбавляет скорость, словно подымаясь куда-то в гору, выглянул – и

правда, им предстояло преодолеть подъем. Скорость упала и повозка

остановилась.

От остановки спящие проснулись, в недоумении разглядывая стены

тоннеля. Здесь гнилушек воткнуто в стены поболее и достаточно светло, чтобы

понять, что насыпь, из-за которой остановились, искусственного

происхождения. Выгрузились, заинтересовавшись. Вскоре, после хождения

вокруг насыпи, стало понятно, для чего вообще все это придумано. Древние

каменщики сделали такую остановку для удобства путников. Едешь себе с

ветерком, но организм не обманешь, рано или поздно все равно захочется и

ноги размять, и жидкость лишнюю, а то и не только жидкость, оставить в

укромном уголке. Вот и сейчас остановка оказалась очень кстати.

Встряхнулись, встрепенулись, прогулялись немного кто куда. Воздух здесь

внизу пах влажной почвой, плесенью, мраморными жуками – теми, что по

весне возникают, словно бы из ниоткуда и жужжат повсюду, пугая подчас тем,

что неожиданно взлетают из под ног. Где-то невидимкой журчала вода, навевая

тоску по солнцу, ветру и простору долин. Кир крутил головой, немного

подпрыгивая от нетерпения и любопытства, глаза горели, он поминутно дергал

мать за руку, показывая то одно, то другое. Вот камешек интересный, вон

корень торчит вверх – похож на какое-то диковинное животное, а вон – оооо! –

там кости лежат, зверюшка какая-то по ошибке ли, болела ли – забралась сюда,

да и не выбралась, осталась насовсем. Кир подбежал к белеющим останкам,

внимательно разглядывая их. Вскрикнул пронзительно, зовя мать, чтобы и она

посмотрела. Де Балиа по-быстрому управившийся с накопившимися делами,

сидел возле повозки, поглядывая по сторонам, и исподтишка разглядывая мать с

сыном. Не давала ему эта парочка покою, разбирало любопытство, которое не к

лицу зрелому весовщику, да вот незадача – до зрелости ему оставалось еще

годков пять. А интерес был и к тайне исчезновения всех женщин клана

астрономов, и к появлению двух из них из небытия, да еще с наследниками. Из-

за кучи появился Мартель, застрявший в своем укромном местечке подольше,

чем спутники. Вышел, держась за живот:

- Скрутило почему-то, то ли от воды, то ли съел чего.

- Поедем? Или ты еще посидишь? А то когда еще остановимся, - пожалела

купца Лентина.

- Поедем, я полежу в повозке, отпустит, поди.

Загрузились, первым взбежал Кир, пронесся, как ураган, опробовав каждое

сиденье. Мальчик лишь поначалу чувствовал себя скованно, а теперь освоился,

уселся рядом с матерью, но, уже не так вцепившись в нее, как раньше. Мартель,

придерживая одной рукой живот, и Люк, опершись в заднюю стенку повозки

так, что вздулись веревками вены на руках, шажочками, шажочками перевалили

за насыпь и едва успели запрыгнуть внутрь. Сразу за насыпью металлические

дорожки резко пошли вниз, ускоряя и разгоняя. Купец сморщился:

- Если госпожа Лентина отвернется, я был бы ей благодарен.

- Боишься, что от натуги случилось что? – усмехнулся де Балиа.

- Ага, а то портки мои придется тебе стирать, - беззлобно съехидничал в свою

очередь купец, продолжая морщиться.

Кир во все глаза следил за своими попутчиками, потом покачиваясь и держась

за борта, добрался до де Балиа, подергал весовщика за рукав и скорчил рожицу,

очень сильно похожую на ту, с которой сейчас сидел купец, вывернувший шею

под странным углом и, оттянув штаны, пытающийся заглянуть внутрь. Де

Балиа, не сдержавшись, фыркнул от смеха, подмигнул мальчику.

- Ох ты, семь твою мать! – плачущим голосом протянул Риччи, - мне все-таки

понадобятся твои запасные штаны, Люк!

После этих слов весовщик и мальчик повалились на скамьи от смеха, не в силах

сдержаться. Лентина обернулась, непонимающе оглядев спутников. Купец со

страдальческой миной придерживал штаны, от которых распространялось

подозрительное зловоние, Кир и Люк лежали на лавках, всхлипывая от смеха.

Глядя на Кира, Лентина понемногу расслабилась и не смогла сдержать улыбки –

мальчик после похищения смеялся редко.

- Ты дашь мне чистые штаны или нет? – не выдержал купец.

Люк, все еще посмеиваясь, распаковал суму и вытащил чистое исподнее и

штаны:

- Пользуйся моей добротой!

- Ага, твоей, вещи-то мои. Они только лежат у тебя!

- Вот и пользуйся тогда, что я их тебе отдал.

Пикировались еще долго. Лентина и уже давно притихший Кир сидели впереди,

обнявшись, наслаждались легким ветром, овевающим их лица. Становилось

немного жарковато, и невидимая речка все еще журчала неподалеку. Дорога в

Зордань пока была самой легкой из тех дорог, что им было суждено пройти.

Становилось все теплее, влажность увеличивалась – металлические полоски,

выкованные из прочнейшего металла, который не поддался ни времени, ни

влаге, все также убегали вперед, слабо отсвечивая в пламени гнилушек. А вот

стены тоннеля не могли похвастаться своей неизменностью. Местами почва

просела, обнажая пласты скальных пород, коверкая ровность стен, и, лишь

благодаря достаточной ширине тоннеля, путь оставался открытым. Кое-где

встречались кучи грунта, просачивалась вода, скапливаясь в грязные, мутные

лужи, в которых булькало и пускало пузыри нечто, что иногда показывало

странной формы части тел. То там, то сям виднелись следы – иногда маленькие

и слабые. Или выдавленные во влажной почве так, что она отваливалась в

стороны, огромные, заставляющие призадуматься – какое существо с какими

когтистыми лапами может оставить здесь такие следы. Кир первым заметил

странный след – словно что-то с округлыми боками тащили волоком мимо

путей. Причем это что-то весило достаточно много, проваливая под собой

влажный грунт на добрые пол локтя. На этом странности подпочвенного

путешествия не заканчивались. Вода кое-где не просто просачивалась, а лилась

теплым непрерывным потоком, уходя в невидимые глазу, но слышные речки,

сопровождающие путников.

Люк выпоил купцу какое-то снадобье, которое заметно облегчило

состояние больного, и Мартель уснул, скорчившись в задней части повозки.

Весовщик иногда посматривал за своим подопечным, находя его состояние

вполне удовлетворительным. Риччи спал уже не так беспокойно, свернувшись

под одеялом. Лицо его перестало пугать своей бледностью, покрылось мелкой

испариной, которая в свете проплывающих мимо гнилушек казалась

мерцающими капельками росы. Повозка наделала немало шума в тоннеле, в

котором издавна царило почти полное безмолвие, нарушаемое лишь

размеренными звуками подпочвенной жизни редких обитателей. Скорость

увеличивалась, ветер, прежде ласково гладящий лицо, стал теперь горячим и

упругим, бьющим по щекам, заставлял щуриться и смаргивать набегающие

слезы. Там, где откосы были сухими, мелкие камушки сыпались сверху, там, где

были пропитаны влагой – почва пластами съезжала к металлическим путям,

иногда скрывающимися под темными лужицами, над которыми курился пар.

Лентине, Киру и Люку уже начал поднадоедать окружающий однообразный

пейзаж, так заинтересовавший их вначале. Ничего не происходило – Риччи

спал, а они сидели молча, тишина склеивала веки, заставляя зевать и утомленно

закрывать глаза. Де Балиа предложил Лентине отдохнуть, пока есть

возможность. Она с благодарностью согласилась и, обняв уже задремавшего

Кира, устроилась неподалеку от спящего купца.

Весовщик вновь уселся впереди, изредка оглядываясь на своих спутников.

Монотонность начала выматывать и его, но врожденная способность весовщика

противостоять этому помогала бодрствовать, заставляя держать глаза

открытыми, а уши настороженными, чутье подсказывало ему, что если так

долго ничего не происходит – значит, скоро что-то произойдет. Отдаленный

шум потока становился громким и отчетливым. Воздух в тоннеле стал горячим

и влажным, пропитывая все вокруг. И ррраз – повозка погрузилась в воду до

половины, влетев в глубокую лужу и, лишь благодаря тому, что сработана была

на совесть – пассажиры и их поклажа остались сухими. Кир сонно заморгал от

неожиданного торможения. Лентина, как большинство матерей, спала сторожко,

слыша все, что творится вокруг, проснулась резко и сразу включилась в

действительность. Мартель открыл мутные глаза, испуганно озираясь. Повозка

понемногу сбавляла ход, погружаясь в воду, заставляя опасаться полной

остановки и того, что доски стенок могут не выдержать совместного действия

влаги и температуры. Или того, что глубина окажется значительной и повозка

просто пойдет ко дну. Сверху капало. Проснулся окончательно Кир и

недоуменно завертел головой, дернул мать за рукав, вопросительно приподняв

брови.

- Тише, малыш. Смотри – вода, только руками за борт не лезь, мало ли что там,

в глубине.

Медленно, ужасающе медленно катилась повозка сквозь эту внезапную

преграду, не теряя пока сцепления с металлом дорожек. Вдруг, словно

подтверждая слова Лентины, что-то большое показало белесую бугорчатую

спину над водой, задев борт шершавой кожей ли мелкими ли чешуями – при

таком освещении непонятно. Путники сгрудились в середине повозки, стараясь

избегать краев. Мартелю снова заметно стало хуже: пот катился градом по

бледному лицу, спазмы скручивали желудок, заставляя морщиться от боли,

глаза помутнели. Люк поинтересовался:

- Отчего тебя так свернуло? Что-то из припасов испортилось?

Купец простонал:

- Нет, это меня от зелья.

- Какого-такого зелья?

Риччи, сжимая руками живот, поведал, что как-то он путешествовал через пески

Крогли и попал в переделку, после которой долго оставался дома – страх брал,

если куда ехать надо было. Потом на ярмарке в Торговище, тогда когда там

убийство было - ты, может быть, помнишь, а, Люк? - у торговки одной купил

зелье, которое помогает справиться с всякими страхами. А в этот раз, когда

гонцы из Блангорры за мной прибыли, мне начали мерещиться всякие ужасы –

мертвяки приходили и говорили со мной, из темноты таращилась всякая

нечисть – и все такое. Вот я и решил зелье употребить, чтобы не натворить

ничего. Вы поверьте, я не трус – только в Крогли тогда натерпелся, что до сих

пор рассказывать не могу. И вспоминаю когда – передергивает аж. Зелье-то

сначала хорошо помогло – я воспрял, как крылья расправил, да вы же меня

видели в начале пути. А потом все хуже и хуже, может, оно пропало давно,

зелье это, а мне теперь мучаться приходится.

- Мартель, ты про убийство говорил – это то самое, которое во время ярмарки

было? У нас тогда весовщик пропал, который его судить поехал, - спросил Люк.

- Да, да, то самое. Странная ярмарка тогда была. Говорили, что видели там

какого-то ящера летающего, который потом над местом казни летал, куда купца-

убийцу повели. Только еще говорили, что никто оттуда не вернулся – ни

весовщик, ни палач. Пастыря в то время там не оказалось и про уши казненного

и вообще подробностей каких – нет ничего, - снова скрутило, и купец

повалился на доски, тяжело дыша.

Вода перестала прибывать, повозка медленно-медленно ползла вперед.

Путникам ничего не оставалось делать, как только ждать. От нечего делать

Лентина поинтересовалась:

- А торговка та, которая тебе зелье продала – она была купцовской крови или

как?

- Не знаю я. Это вы кровь на расстоянии чуете. Она ходила с небольшим лотком

в рядах и продавала снадобья всякие от болезней, говорила, что монахини

витовские делали и ее продать попросили, чтобы даров для небесной Виты

накупить. А выглядела она – ничего себе так выглядела. Чисто одетая, на платье

еще вырез такой был глубокий, что ммм, извини, Лентина, я подумал, как у нее

оттуда не вываливается ничего. На тимантю не похожа – речь, как у

благородной дамы, волосы такие красивые – чистым золотом отливали,

скручивались еще, словно пружинки.

- Э как! Ты ее хорошо, однако, рассмотрел, брат купец? – не мог не

съехидничать Люк, доставая из своей бездонной сумы какую-то темную

склянку, - вот за это тебе придется теперь и поплатиться, зелья, купленные у

незнакомок с золотыми волосами редко приносят нужный эффект. Здесь залито

такое горькое лекарство, что должно тебя мигом излечить и отучить покупать у

незнакомок всякую дрянь. Пей давай!

Кир, затаивший дыхание, когда купец начал описывать таинственную торговку,

завозился, дернул мать за рукав, знаками показывая, чтобы купец рассказывал

дальше.

- А кроме золотых волос и глубокого выреза, какой она была?

Риччи задумался:

- Клана какого – не знаю, хотя по обличью похожа на пастыря, ну или на

повитуху – говорить умеет складно и убедительно, что не хочешь, так сделаешь,

как она просит. Глаза – синие-синие, кожа – белая-белая, фигура – точеная.

Голос такой немного глуховатый, слова говорит отчетливо, повелительно даже.

Кир, порывшись в карманах, хранивших в своих недрах кучу богатств,

как и у любого уважающего себя мальчишки, достал огрызок карандаша. С

карандашами и всякими другими писчими принадлежностями мальчик редко

расставался по своей воле – разрисовывая и разукрашивая все, что попадалось

под руку. Рисовать он умел, наверное, с рождения – никем и никогда не

обучаемый художественному ремеслу, он в год с небольшим нарисовал свою

первую картину – кошку, которая спала возле окна. Лентина тогда даже

прослезилась, до того хорош был рисунок. Только радовалась недолго – Джурий

в пьяном кураже начал учить ребенка рисовать, исправляя то, что было

изображено маленьким художником. Да так увлекся, что превратил кусок

бумаги в лохмотья. И, если до этого случая, Кир пытался хоть что-то сказать –

звуками, жестами, руками – потом замолк и надолго. Полюбил молча сидеть у

окна, разглядывая нечто, что видел только он. Если потом что-то и рисовал, то

старался прятать и никому не показывал. И вот сейчас это вернулось – мальчик

снова решил прилюдно что-то нарисовать. Лентина отвернулась, пытаясь

скрыть набежавшие слезы, благодаря в душе Семерку за то, что мальчик,

наконец, оттаял. Кир, торопясь, выбрал более-менее гладкое место на стенках

повозки и быстрыми, отчетливыми штрихами набросал портрет. Лентина,

глядя, как мальчик рисует, ощутила прилив гордости за сына. За те годы, пока

сын рос и таил свой талант – мастерство его лишь возросло. Под рукой

маленького художника вырисовывалось произведение искусства: портрет был

безупречен. Потом он снова замахал руками, всучив матери карандаш –

объясняя, что он хочет, чтобы она сделала. Лентина заворожено смотрела на

него, «Т», «А», «Й», «А», «М», «А», «Н», «Т» и в конце стрелка, указывающая

на портрет. Девушка прочитала получившееся все вместе и ахнула. Тайамант –

злобное чудовище, похотливая тварь, Тайамант – оборотень, пытающий и

поедающий детей, Тайамант, та самая, о которой рассказывали дети,

умудрившиеся выжить и сбежать! Лентина повернулась к де Балиа:

- Таймант, торговка по описаниям господина Риччи, и Тайамант – дочь Хрона,

дракон-оборотень, похищавшая и погубившая детей – одна и та же тварь и имя

проклятое, какая мать назовет свое дитя так? И зелье, которое она продавала,

принесет только вред! Люк, если у вас есть противоядие – такое, чтобы от всех

ядов, самое сильное – самое время его найти и применить, иначе господин

Мартель обречен.

- Да какой я господин, уж для вас-то. Раз уж мы повязаны, то мы не можем быть

господами друг для друга. Люк, есть у тебя для меня что-нибудь? – простонал

купец

- Ищу я, что-то было, только найти надо.

Кир снова забеспокоился – ему наскучило сидеть и смотреть на проплывающее

мимо однообразие. Пока взрослые разговоры разговаривали, он подобрался к

краю повозки и смотрел на лужу, в которой они оказались. Медленно, но верно

вода оставалась позади. И вот уже показались едва поблескивающие в тусклом

свете гнилушек влажные металлические полоски. Кир вернулся к матери,

дергая ее за рукав, пытался обратить на себя внимание. Но впервые в жизни она

не смогла откликнуться на его призыв. Вдвоем с весовщиком они пытались

облегчить состояние Мартеля, которому внезапно стало хуже – кожа посерела и

обтянула череп, так, словно купец похудел, глаза впали, начали косить, на губах

выступила белесая пена. Руки-ноги не слушались, пальцы рук судорожно

царапали доски, ноги то поджимались, то резко выпрямлялись – зрелище было

жуткое. Люк пытался выпоить купцу зелье от отравления, которое он нашел в

своей безразмерной суме. Лентина придерживала голову, мотающуюся из

стороны в сторону, позвала Кира, знаками попросив помочь ей. Мальчик

сначала отрицательно замотал головой, спрятав руки, но потом, после того, как

мать, нахмурившись, исподлобья глянула на него, нехотя подобрался ближе.

Осторожно подложил руки под голову Риччи, пытаясь удержать его и – о, чудо!

– ему это удалось. После того, как Кир прикоснулся к купцу, судороги

прекратились, больной обмяк и, наконец, Люку удалось влить в горло

лекарство.

- Теперь остается только ждать. Если эта зараза проникла глубоко, и так сильна,

как вы говорите, то никакое зелье не спасет. Будем надеяться, что успели, - Люк

вытер взмокший в процессе лечения лоб и устало привалился к боку повозки,

которая снова начала ускорять ход.

Кир сидел теперь рядом с Риччи и гладил его лоб, на котором выступили мелкие

капельки пота. Покинуть больного мальчик не захотел. Лентине пришлось

устроиться рядом:

- А не перекусить ли нам? Пока вроде и время есть и возможность?

- Давай.

Странная была трапеза – Лентина доставала из сумы с продуктами что-нибудь

съестное, делили и ели.

- Вы бы с малышом еще поспали, а то скоро уже конец пути, а что там – никто

не знает, когда и что случится.

Девушка кивнула и начала устраиваться, расстилая одеяла. Но Кир и тут

заупрямился, наотрез отказавшись укладываться.

- Да ладно, пусть сидит, у мальчишек, сама же знаешь, неизвестно откуда силы

берутся – вроде носом клюет, ан нет – подхватился и побежал.

Лентина кивнула, у нее-то от застаревшей усталости глаза давно закрывались:

- Я вздремну немного, а ты за мальчиком пригляди, пожалуйста. И, если вдруг

что – буди сразу.

Укрылась и уснула, словно в воду нырнула.

Де Балиа перебрался поближе к купцу и мальчику. Риччи лежал, не

двигаясь. Весовщик перевернул купца на бок и присел рядом с Киром,

вглядываясь в окружающий полумрак стен, снова проносящийся мимо.

Внезапно почудилось, что стены пропали и несутся они куда-то в

неизвестность. Люк вскочил, пытаясь разглядеть то, что их окружало теперь.

Откуда-то натянуло тумана – влажного, серого и противного, который вмиг

сделал всю одежду волглой, неприятно прохладной, прикосновение к ней

вызывало дрожь, словно касаешься заплесневевших и подгнивших досок. На

большом расстоянии от повозки весовщик разглядел-таки стены тоннеля –

проезжали что-то типа пещеры. Звуки стали гулкими и незнакомыми. Кир

нечаянно звякнул чем-то – пещера вернула это звяканье страшным незнакомым

скрежетом. Мартель застонал в беспамятстве – звук извратился так, словно

нечто огромное, живое и враждебное засопело. Лентина сонно забормотала –

вернулись слова на чужом языке, прозвучавшие, как угроза. Было страшно даже

вздохнуть громко – только бы не слышать это чудовищное эхо. Кир

приподнялся, испуганно взглянул на Люка, перебрался поближе, схватил за

руку и обеспокоено начал показывать что-то впереди. А там серела

непроглядная полоса темного тумана. Риччи снова застонал, заставив

вздрогнуть. Лентина забормотала быстро-быстро, умоляюще, потом

оглушительно вскрикнула и проснулась, резко усевшись среди одеял.

Огляделась по сторонам, увидела Кира – целого и невредимого, хотя и

напуганного, закрыла лицо руками и какое-то время сидела так. Спала она всего

ничего – часов около двух. Успокоившись, перебралась к сыну и весовщику,

кивнула на купца:

- Ну и как он?

- Без изменений, а ты что мало спала? Приснилось чего?

- Да уж, лучше бы и не спала. Иногда сны бывают слишком правдоподобны.

- Расскажи? Говорят, если рассказать сон, он теряет свою силу.

Лентина помолчала, потом начала:

- Я уснула быстро, и увидела, что засыпаю. Потом увидела туман, который

тянется к нам. Вы сидите рядом и пугаетесь звуков, приходящих из тумана, а

потом мы проезжали через пещеру, где туман стал гуще, потом Риччи стонал,

Кир тебе что-то показывал, а над всем этим летала черная бородища –

огромная, неприкрепленная ни к чему и страшная. Она касалась Мартеля этим

противными черными волосками, которые казались и не волосками вовсе, а

черными тонкими змейками с высунутыми жалами. Змейки были такими

безжизненными – словно сил у них осталось на один укус. С их полураскрытых

пастей струились мутные ручейки яда, которые обволакивали нашего купца с

ног до головы, и он начинал в этих потоках растворяться. Перед полным

исчезновением он открыл глаза и попытался закричать, но не смог,

захлебнувшись в ядовитой вязкой жиже, и исчез. А потом тоннель пропал, и

вокруг повозки закипела мутная вода – похожая на тот яд, в котором

растворился купец, и она начала перехлестывать через стенки, попадая на вас с

Киром. Я парила над повозкой, пытаясь схватить вас и поднять над водой, но не

могла двинуть и пальцем, руки повисли бессильно. Потом раздался мерзкий,

ехидный такой, хихикающий смех и послышалось:

- А я ведь тебе предлагал – все бы остались живы, и никуда идти не надо, и Кир

был бы в безопасности и счастлив, а ты бы слушала, как он разговаривает…

А потом вы упали в эту бурлящую воду, и пропали, протягивая ко мне руки. Я

закричала и проснулась.

- Мне бабушка советовала в детстве, когда кошмары снились, что нужно

умыться семь раз колодезной водой, перевернуться на другой бок и попытаться

уснуть снова. Если в первом сне пугали, то во втором, обычно, утешали, и

можно было увидеть, как спасали тех, кто погибал ранее. Только мне кажется,

что ты теперь не уснешь. И, судя по грохоту воды впереди, спать не придется

никому. Ты знаешь, что у твоего мальчика абсолютный слух, и он слышит

гораздо дальше и лучше, чем мы?

- Ну да. Он еще и видит прекрасно. Мы в дороге много раз спасались от всяких

напастей только благодаря его слуху и зрению. Я вижу отменно, а он мне сто

очков фору даст. Надо собрать то, что мы тут разложили, да?

- Не мешало бы, кажется мне, что покидать наше дорожное жилище придется в

спешке.

Шум падающей воды усиливался, подтверждая слова весовщика. И вот что

странно – после того бугра, на котором остановилась повозка, больше

остановок не случилось. Пути вели под уклон, который становился все круче и

круче.

- Если придется прыгать, держи Кира, я попробую вытащить Мартеля, сейчас

обвяжемся веревками, чтобы не утащило по сторонам – падать будет высоко, а

держаться надо вместе.

Кир был напуган так, что безропотно позволил обмотать себя. С Мартелем

пришлось повозиться – тело его потяжелело и обмякло, словно в нем не было

ни одной кости. Вдвоем с Лентиной едва управились. Впереди туман давно

рассеялся, только в суете они этого не заметили – поток воды, вытекающий из

боковых ходов тоннеля и нерукотворных пещер, гудел, разбрызгивая

мельчайшими капельками влагу. Кир, увидев эту грозную картину, испуганно

вскрикнул и забился к матери на колени, обхватив крепко руками, спрятал лицо

на ее груди. Люк уселся поближе к Риччи, и попытался обнять его так, как

получилось.

- Если вдруг обидел чем, прости, может, последний раз и видимся. Старайтесь

отплыть от повозки подальше, чтобы она вас не пришибла.

- И ты прости нас, если нарушили твое спокойствие.

Повозка подошла к самому краю тоннеля, пути вперед больше не было, обрыв и

одна только дорога – вниз, окутанная водяной пылью. И они рухнули вниз, все

вместе. Люк еще пытался что-то кричать им, но за грохотом водопада не

докричаться. Повозка ударилась о торчащий каменный выступ и разлетелась на

доски, колеса отлетели и, глухо звякнув, исчезли в глубине. Сумки тянули вниз.

Падение, казалось, будет вечным.

Лентина, летя вниз, крепко прижав сына к себе, подтянула ноги и

перехватила сумки поудобнее. И тут же со всего размаху плюхнулась в ледяную

воду, погрузившись с головой. Дыхание перехватило, а в голове билась мысль,

что мальчика надо бы поскорее из воды, а то простынет, он же легко

простужается. Вынырнула чудом, откуда только силы взялись, открыла глаза,

проморгалась – берег вот он, только взобраться туда тяжело будет – камни

скользкие, на берегу только трава, ухватиться не за что. Перебралась чуть

дальше, спотыкаясь на камнях, Кир тоже открыл глаза и, вцепившись, крепко

держался за шею, стуча зубами от холода. Чуть дальше камни были не такими

крутыми, и можно попытаться. Поток вынес их в узкое длинное ущелье,

поросшее кустарником. Вытолкнула Кира, выкинула сумки, заползла сама.

После падения и плавания в ледяной воде, ноги тряслись и подгибались, руки

не слушались, в голове мутилось. Забегала по берегу, собирая все, что может

гореть, заставила Кира бегать вокруг нее – едва растормошила, мальчик

засыпал. Вскоре набралась приличная кучка всякого хлама. Кочевая жизнь

научила Лентину всегда держать спички там, где их едва сможет намочить – за

пазухой, между грудями, поэтому разжечь пламя было делом быстрым.

Костерок загорелся сразу. В ущелье, в которое попали, тяга была, как в трубах

хронилищ. Быстренько раздела Кира, голышом посадила под теплые одеяла,

которые почти не намокли, завернутые в специальные мешки. Отжала и

просушила одежду – Кир сидел, словно птенец, под теплой крышей, пока все

сохло. Раздобыла котелок из сумы, вскипятила воды, сыпанула туда горсть

сушеной травы – той, что от простудных болезней. Пока запаривалось-

заваривалось, одела Кира, потом напоила его горяченьким и завернула вновь в

одеяла. Повернулась – а он уже и уснул. Теперь можно было и собой заняться –

только сейчас Лентина осознала, что зуб на зуб не попадает. Стянула с себя все,

оглядываясь по сторонам, закуталась во второе одеяло, занялась своей одеждой.

Хотела было покричать – Люку, наверное, нужна помощь, но побоялась – мало

ли кто, мало ли что может откликнуться на зов и застать их врасплох. Затаилась.

Напилась сама уже приостывшего настоя.

Все вокруг было каким-то серым, неказистым. Ветер, не слышный в

тоннеле, и здесь не очень беспокоил, но в небе не видно ни одной птицы, едва

какая поднималась над ущельем, как ее тут же сносило в сторону. Начинало

смеркаться, небо было затянуто серыми унылыми тучами. Костер прогорал,

нужны были дрова. Натянула еще влажные сапоги на босые ноги, укуталась в

одеяло и пошла. Далеко не уходила. Набрала всяческих веток приличную кучу

и понесла к месту стоянки, как вдруг послышался треск – кто-то ломился сквозь

заросли кустов, в которых они обосновались. Одним прыжком добралась до

костра, Кир все еще спал, посапывая. Лентина выхватила из сумы нож,

настороженно озираясь по сторонам. Потихоньку спросила – чтобы не напугать

сына:

- Кто здесь, отзовись!

Треск повторился, приблизился, совсем рядом раздался какой-то странный

лающий хрип-кашель.

- Кто здесь? Я вооружена и нас здесь много!

В ответ – ни слова, лишь натужное дыхание, уже рядом. Присмотрелась, по-

кошачьи бесшумно приблизившись к источнику треска, и ахнула: Мартель, едва

живой, на шее ужасная рана кровоточит, тащит на себе Люка, а тот без сознания

и нога вывернута под каким-то неестественным углом. Подскочила к ним –

бесшумно, помня о спящем сыне, которого не хотелось пугать. Подхватила

Люка под вторую руку, добрели до костра. Прислонили бесчувственного

весовщика к камню, который стал чуть теплым от пламени. Лентина быстро

натянула еще влажные вещи, подумав: «Чудо, что Мартель вообще жив, а что за

страшная рана у него на шее?»

Люк жив, но его сейчас не волнует боль, а вот купец может от таких потрясений

и повторно в страну Хрона путешествие начать – особенно после снадобья

злобной доченьки темнобородого. Достала перевязочные материалы, в котелке

еще оставалось немного настоя. Промыла и перевязала рваную рану на шее

купца – словно кто-то старательно прошелся не очень острым и ржавым ножом,

пытаясь перепилить шею. Уложила Риччи на свое одеяло рядом с Люком – там

посветлее и тепло. Занялась весовщиком: нога у того была сломана, и еще

хорошо, что перелом открытый, это давало возможность удалить осколки

костей, и потом попробовать потуже забинтовать рану. Что случилось со

спутниками, которых теперь приходится опекать, оставалось лишь гадать. Уже

совсем стемнело, когда Лентина закончила возиться со сломанной ногой и,

зафиксировав ее небольшими палочками, туго, насколько смогла,

перебинтовала. От усталости темнело в глазах, а спать страшновато – место

незнакомое, на руках ребенок и двое раненных. Порылась в суме, нашла

мешочек с травкой, которая взбадривает не хуже кафео, посетовала об

отсутствии последнего. Оборвала себя в тот момент, когда поняла, что жалуется

котелку на отсутствие кафэо. Ухмыльнулась. Заваренный и выпитый настой

взбодрил, почувствовала себя в силах дотянуть до рассвета. В пределах

светлого круга от пламени собрала весь сушняк вплоть до мельчайшего

прутика, перетрясла суму – надо же чем-то заняться, укладывала пожитки с

наибольшей тщательностью. Спохватилась, что у спутников тоже кладь была –

и впрямь, Риччи спал, намертво вцепившись в две сумы, приличных размеров.

Вот же купец: и Люка тащил, и сам раненый, а кладь не бросил! Едва смогла

разжать его пальцы, ногти аж посинели от натуги, еще и просипел что-то

гневное во сне. Распотрошила обе сумы: одежда мокрая, конечно, инструменты,

приспособления какие-то, веревки – вода капает со всего, разложила на камнях,

чтобы просохло. Навела ревизию в продуктах. Все переделала, а небо еще даже

не начало светлеть. Уселась рядом с костром на небольшой удобный камушек,

вскипятила еще бодрящего настоя, и принялась просто ждать утра, пошевеливая

пламя прутиком и периодически подкладывая сушняк. Кир спал бесшумно,

лишь иногда едва слышно посапывая. Больные-раненые спали беспокойно –

вскрикивали, стонали, ворочались. Приходилось вставать, гладить по голове

или лицу, шептать что-то тихое и успокаивающее, после чего они затихали.

Утро подкралось незаметно – тихое, серое, хмурое. Мелкий, холодный и

противный дождь начал накрапывать в тот момент, когда стало понятно, что

ночь прошла. Вверху ярились ветра, завывая и постанывая. Лентина встала,

потянулась так, что захрустели косточки, усталые мышцы молили об отдыхе.

Но день наступал бесповоротно, и отдыха не предвиделось. Ох, и прав оказался

весовщик, когда предлагал поспать – совсем вроде недавно было, и вроде уж

годы прошли. Налила воды в котелок – пора подумать о завтраке, более

плотном, чем отвары и настои. Оглядываясь, отошла недалеко, присела за

кустиками, справила нужду – выпитые настойчики давно просились на волю.

Умылась в ледяной воде едва слышно журчащей речушки, из которой вчера

спасались, и вернулась в лагерь. Кир, похожий на встрепанного птенца,

проснулся, сидел среди одеял, крутил головой, пытаясь понять – где это он.

Увидел мать, обрадовался, подбежал, прижался – только она осталась

неизменной в этом шатком, меняющемся Мире. Потом побежал, пританцовывая

в кустики – тоже за ночь накопил изрядно. Лентина осмотрела своих раненых –

оба так и не пришли в чувство. Но, если состояние Люка не вызывало особого

беспокойства – болевой шок пройдет со временем и он очнется, то на купца

было страшно смотреть – он метался в жару, лицо раскраснелось, дышит часто-

часто. Девушка убрала бинты и нахмурилась – рана выглядела ужасно, края

немного вывернулись наружу и отекли, сочась сукровицей, кожа вокруг

покраснела, лишь возле кадыка оставаясь светлой. Было видно, что ранение

доставляет изрядные мучения – Мартель стонал, скрежетал зубами в

горячечном сне. Пришлось в первую очередь побеспокоиться о нем: промыть,

пропитать рану отварами и снова перевязать. Лентина бессловесно призывала

мать Виту оглянуться на них и помочь с выздоровлением, искренне сожалея,

что нет с ними повитухи, которая бы смогла одним прикосновением рук

успокоить и излечить. Кир бегал рядом, собирая прутики, которые мать

пропустила ночью. Сварили суп – из того, что нашлось в сумках, перекусили

сами, напоили, как получилось, лежащих в беспамятстве. За весь день так ни

разу и не разъяснилось – все время сыпал мелкий дождик. Ни Люк, ни Мартель

не очнулись. Над ними натянули на палках подобие крыши из чехлов для одеял.

Похоже, что и эту ночь придется провести здесь. Девушка знала, что еще одну

бессонную ночь она не выдержит, поэтому надо придумать что-то сейчас.

Лентина подозвала Кира, велела сидеть рядом и подбрасывать в костер веточки,

смотреть за ранеными. А если вдруг что-то изменится, сразу ее разбудить. Кир

кивнул, соглашаясь, погладил мать по руке, прося не беспокоиться.

Лентина улеглась, кутаясь в одеяло, и сразу провалилась в сон.

Сновидения никакие не беспокоили – спала, как смертельно уставший зверек,

чутко и сторожко, проваливаясь глубже и глубже. Словно откуда-то сверху

видела, как Кир подошел к куче сушняка, достал несколько хворостинок и

подложил в костер, как в беспамятстве забормотал что-то невнятно-жалобное

купец, пытаясь поднести руку к горлу, как завыл ветер высоко над ущельем.

Тело само подало сигнал к тому, что пора просыпаться, что силы

восстановлены. И уже просыпаясь, на грани с явью, услышала тихий голос

небесной повитухи: «Раны тяжелые лечи черноголовником, а переломы быстро

стягивает окарник, как выглядят они – сразу узнаешь, я тебе подскажу».

Подумалось еще: «О как! Я теперь еще в себе и повитухину кровь найду,

наверное, раз уж мать небесная со мной говорить стала. Главное, наверное, ей

не отвечать, да никому не говорить об этом. А то мало ли чего это симптомы».

И проснулась. Кир сидел возле костерка. Погода была все такая же мерзкая, и

мальчик закутался от влаги в одеяло, оставив снаружи лишь лицо. Увидев, что

мать проснулась, заулыбался – страшновато все-таки сидеть одному. Лентина

потянулась, памятуя «черноголовник и окарник». Размаячила огорчившемуся

Киру, что ей придется сейчас ненадолго уйти, чтобы найти лекарство и еду.

Велела быть хорошим мальчиком и посмотреть за ранеными еще немножко.

Поцеловала и быстро пошла в речке, помня откуда-то, что растут эти лекарства

где-то рядом с водой. Скользкие камни не выскальзывали из-под ног, кусты

цеплялись за одежду, заставляя останавливаться – возможность переодеться

выпадет очень не скоро. Это еще повезло, что попали в ущелье – сверху ветры

свирепствуют, там бы замерзли, на равнине оказавшись. И там не было ни

одного шанса на то, что выживут – а тут тихо и вода рядом. Лентина ускоряла

шаг по мере того, как удалялась от лагеря, понимая, что Кир не сможет даже

закричать, если вдруг что-нибудь случится.

На скользком валуне подвернула ногу, остановилась, тяжело дыша, и тут

ее словно ткнули кулаком в бок – рядом с валуном травка растет, листики сизо-

серые, а засохшие цветки черные, на маленькие уродливые головы похожи – вот

и черноголовник. Осторожно сорвала, откуда-то пришло знание, что рвать надо

аккуратно, не повреждая корень. Сложила в чистую тряпицу – так, для Риччи

появилась надежда. Пошла дальше. Шагнула и по колено провалилась в воду –

сероватая трава, сплетенная в коврик, порвалась под ее весом. Оглянулась –

таких серых ковриков полным-полно, а какая там скрывается глубина – кто

знает. В луже неподалеку завиднелась чья-то пятнистая скользкая спина –

показалась пару раз, и снова ушла вглубь. С трудом вытянула себя из воды,

дальше продвигалась уже осторожнее. Пришлось прыгать с камня на камень,

стараясь не сорваться. Пропрыгала еще немного и снова стоп: окарник оказался

светло-зеленой трубкой, увенчанной красной ягодой или чем-то типа того. Для

лечения годна была только эта ягода – ее надо растереть в кашицу и нанести на

перелом. Теперь можно было помочь и Люку. В одной из затянутых травой луж

виднелось что-то странное – уже начинало смеркаться и очертания предметов

стали размытыми. Лентина подобралась поближе и осторожно склонилась над

лужей. Из воды торчало какое-то подобие ручек, которые бывают у тачек

огородников. Какая неожиданная удача – раненых, даже после лечения, надо

будет на чем-то везти – их ведь и тут не оставишь, и самим оставаться надолго

нельзя – еще до Зордани не добрались, а уже на сутки опаздывают. Уцепилась за

ручки, потянула и резко отпрянула – чуть полщеки не снесла какая-то зубастая

тварь, выпрыгнувшая из воды, которая терпеливо ждала, пока кто-нибудь

окажется в пределах досягаемости. Оглянулась по сторонам, нашла

подходящую палку, подцепила ей тележку, изо всех сил уперлась в скользкие

камни, и ура! – теперь у них появился какой-никакой транспорт. Пока прыгала

по камням, было тяжело, тачку пришло переть на себе. А вот когда пошла

галька, поставила тележку на колеса, попробовала ее на ходу, да и нагрузила

сушняком, в изобилии попадавшимся здесь. Лагерь уже должен быть

неподалеку, и проголодавшаяся Лентина учуяла запах готовящейся на костре

рыбы. Сердце скакнуло, больно стукнувшись, как показалось, о самые ребра и

застряв в глотке. Какая рыба, откуда?! Ускорила шаг, как только могла. Тележка

цеплялась за кусты, замедляя движения, уже было хотела бросить ее, а потом

вернуться. Но подкупила тишина – если бы это были драконы, они шуму бы

наделали, да и кто другой – ее чуткие уши давно бы расслышали. Интуиция

тоже молчала – все, что случалось с Киром, откликалось в Лентине. Не

выдержала, бросила-таки и тележку и поклажу, рванула сквозь кусты,

выскочила на поляну, где был их лагерь, готовая вцепиться зубами и ногтями в

любого, кто попадется. А глазам открылась совершенно мирная картина:

раненые спали или были без чувств, костер все также весело полыхал –

единственное яркое пятно среди окружающей серости. И вот только Кир был

другим. Мальчик сидел рядом с кучей сушняка и нанизывал на гибкие веточки

одну за другой выпотрошенные рыбки. Лентина остолбенела от изумления.

Позвала негромко, чтобы не напугать мальчика:

- Кир! Кир! Кто тебя этому научил? Где ты взял рыбу?

Побоялась напугать громким криком, хотя ломилась сквозь кусты, как раненый

бык. Мальчик поднял глаза, медленно улыбнулся – от любви замерло сердце.

Вскочил, размахивая прутом с рыбой – вот, что у меня есть! Лентина повторила

вопрос. Кир поднял указательный палец, что на его языке означало: «жди»,

прошествовал к костру, положил рыбу печься. Взял мать за руку, подвел к речке,

показал на воду – там, нанизанные на гибкий прутик, лежали, дожидаясь своей

очереди еще несколько довольно-таки крупных рыбок. Вернулся к костру,

расчистил небольшую площадку, взял палочку и начал что-то быстро рисовать,

показывая руками то в стороны, то вверх, пытаясь объяснить это свое умение

ловить, чистить и готовить рыбу. Дорисовав свою картинку, Кир посмотрел на

Лентину и широко заулыбался, явно гордясь собой. Мать поняла, что искусство

ловли и готовки рыбы сын освоил в то время, когда был в плену у драконов

вместе с Вальдом. Лентина подумала, что путешествие, несмотря на опасности,

идет мальчику на пользу – у него появились друзья, он окреп, научился

общаться, несмотря на свою немоту, приобрел много полезных навыков, да что

там – он и рисовать снова начал. Для полного счастья не хватало лишь, чтобы

мальчик, наконец, заговорил. Лентина притянула мальчика к себе, поцеловала в

макушку, пахнущую дымом и чем-то еще неуловимым, тем, чем пахнут только

дети, пока они не вырастут. Похвалила сына и вернулась за повозкой, которая

так и стояла среди кустов. Лентина с трудом проволокла свою драгоценную

кладь сквозь серые заросли, ветки цеплялись за все, что только возможно.

Дрова пришлось собирать – все рассыпались. Тележку установила возле

раненых, так, чтобы никакая зверюга не смогла подкрасться к ним со спины.

Приготовила зелье из принесенных лекарственных трав, прислушиваясь к себе

– новое внутреннее «я» командовало, как и что сделать, чтобы извлечь

максимальную пользу.

Первого решила попробовать излечить Мартеля. Сняла повязки и ахнула

– вонь, как от протухшего мяса, а вид еще хуже – тонкая кожа на шее

отслоилась и почернела, из раны мерным потоком струился кровавый гной.

Купец сильно оброс за это время, и черная щетина подчеркивала его плачевное

состояние: глаза ввалились, вокруг них залегли багрово-черные круги, крылья

носа же, наоборот, побелели, а сам нос заострился, уши стали какими-то

хрящеватыми – как бывает у тех, кто давно и тяжело болен. Действовать

пришлось быстро и решительно: промыла рану, стараясь причинять как можно

меньше боли и уклоняясь от ударов все еще сильных рук Мартеля, в

беспамятстве размахивающего ими, отбиваясь от невидимых врагов. Долго

прицеливалась, потом остро наточенным ножом одним движением отхватила те

куски кожи, которые висели почерневшими лохмотьями, некоторое время ушло,

чтобы остановить кровь, хлынувшую потоком. Риччи горел в лихорадке, Кир

вытирал пот с лица, выступавший обильными каплями. Наконец кровотечение

было остановлено, осталось лишь приложить тряпицу с нанесенной кашицей из

черноголовника и примотать так туго, как только возможно. А потом – ждать.

Все остальное зависело лишь от крепости организма купца. Девушка

передохнула некоторое время, уняв дрожь в усталых руках и ногах, улыбнулась

Киру, похвалив его за помощь. Укрыла Мартеля, подоткнув одеяло, чтобы он не

отбросил от себя, сражаясь с невидимыми глазу врагами. Теперь пришел черед

Люка. Весовщик вел себя спокойнее, но почему-то ни разу не пришел в себя,

хотя при переломах, после того, как оказана помощь, больные не оставались в

беспамятстве надолго. Сняла перевязку с ноги, пожала плечами – отек начал

спадать, появились синяки, но ничего такого страшного не видно. Растерла

окарник, нанесла на перелом, снова зафиксировала и затянула тряпками. Но его

беспамятство не давало покоя. Решила осмотреть Люка. Весовщик продолжал

находиться в бессознательном состоянии, дыхание – учащенное, короткое. На

теле больше не было даже царапины, руки целы, лицо тоже. На голове вроде бы

ничего не заметно, но у весовщика была такая густая шапка волос, что можно и

пропустить чего-нибудь. Ощупала каждую, наверное, волосинку, и над левым

ухом обнаружила странную рану: рваный кусок кожи прикрывал вдавленную

внутрь кость. Рана не кровоточила, но выглядела неважно, кожа словно

поднялась, нажала пальцем – начал сочиться гной. Лентина поняла, что теперь

кандидат в хронилища – Люк, если она ничего не предпримет и быстро. Остро

наточила нож, прокаленный в пламени, вскипятила воду. Но никак не могла

решиться – она лишь один раз мельком видела, как повитуха делала такую

операцию – кому-то из огородников бык проломил кость головы, рана была

похожая. Кость аккуратно выпилили и удалили, но там этим занимались в

чистейших палатах те, кому это на роду написано. Тут же, тьфу. Пометалась

вокруг костра, заставляя язычки пламени взлетать то выше, то ниже. А время

текло, словно песок сквозь пальцы. Хотелось завыть от бессилия, но Кир – он

мог напугаться, и мальчик так доверчиво смотрел на нее, он твердо знал, что

мама придумает что-нибудь. Натыкалась взглядом на ключ, поблескивающий в

вороте рубашки мальчика, и аж зубы стискивала до хруста, вспоминая, что срок

подходит. Но не могла заставить себя бросить этих двух мужиков,

приставленных для их защиты, а теперь самих нуждающихся в опеке. Пошла к

речке, умылась ледяной водой, заставила себя успокоиться. Голод, затихший во

время всех этих лечений-перевязок, проснулся вновь с такой силой, что

закружилась голова. Вспомнила про рыбу, которая уже давно была готова – Кир

не забыл убрать свое блюдо из костра, и теперь оно источало

неправдоподобный аромат, дразня желудок. Быстро перекусили. Лентина

насыщалась так торопливо, что пару раз чуть было не подавилась костями.

Было совсем темно, когда мать с сыном закончили ужин. Лентина

настроилась на то, что должна была сделать – она знала, что иначе никак. Для

начала обрила голову весовщика – волосы могли попасть в рану. Брила и

плакала тихонько от жалости к нему, к себе, к Миру – если они не успеют с

ключом. Пошарила в сумке весовщика, нашла зелье, подписано было «которое

применяют для того, чтобы больного обездвижить и обезболить». Заварила,

остудила. Выпоила полную чашку Люку, с трудом разжав стиснутые зубы,

побаиваясь, что, если он шевельнется, может произойти непоправимое.

Задышал ровнее, глубоко погружаясь в сон. Лентина расставила все

приспособления и зелья рядышком, попросила Кира зажечь неподалеку еще

несколько небольших костров. Подумала немного и из остатков черноголовника

сделала немного кашицы, рассудив, что если нанести на рану, то избежит того,

что случилось с шеей Мартеля. Было очень страшно. Несколько раз подходила

Лентина с ножом к Люку, но никак не могла насмелиться. Потом решилась,

надрезала кожу вокруг вдавленной кости, обнажая ее. Брызнула струйкой кровь.

Стиснув зубы, протерла кожу и отпилила кость, которая давила на мозг,

повреждая его. Промыла рану отварами, молясь небесной матери, чтобы все

обошлось, жалея, что не знает слов истинной молитвы, которую читают

повитухи, когда лечат. Промокнула чистой тряпочкой, заглянула внутрь – и

закружились костры и кусты перед глазами – все, что было скрыто черепной

коробкой, она теперь видела. Бррр. Схватилась за ветку, что рядом торчала,

укололась, боль помогла взять себя в руки. Положила черноголовник,

забинтовала голову. Укрыла Люка. И только теперь почувствовала, что одежда

насквозь промокла от пота. Увидела, что у Кира слипаются глаза и факел,

который он держит, чтобы было светлее, покачивается, потому что у мальчика

руки затекли от усталости. Забрала факел, поцеловала мальчика.

- Пойдем-ка спать, дружок. Ты сегодня был настоящим мужчиной – ты мне так

помог, что не каждый сможет!

Кир расплылся в довольной улыбке, пробормотал что-то, засыпая. Лентина

закутала мальчика в одеяла, подбросила еще сушняка в костер, затушила

лишние костерки. Проверила своих раненых – у Мартеля лихорадка спала, он

перестал махать руками. Говорить о том, что он выздоравливает рано, но видно,

что ему полегчало. Люк спал под действием лекарств и за ним придется

поглядывать до утра. А пока можно заняться собой, влажная одежда неприятно

холодила кожу. Нашла чистую сухую одежду в своей суме. Решила, что пора бы

и помыться – мужики спят, а кто из-за кустов подглядывать будет – ну с теми

она ничего сделать не сможет, пускай смотрят. Если сунутся к костру или к тем,

кого она опекает – тогда им не поздоровится, а в кустах же пусть себе сидят.

Согрела воды, устроила себе помывку в трех каплях горячей воды. Переоделась.

Тщательно прополоскала ту одежду, которую сняла, развешала на палках. Сразу

полегчало. Теперь оставалось лишь дождаться рассвета. Усталость и

нервотрепка прошедшего дня порой брали своё, и глаза смыкались,

приходилось вставать. К утру Лентина приготовила отвары, и завтрак для них с

Киром и для раненых, прополоскала все, что смогла найти, собрала весь

сушняк, до мельчайшего прутика для костров, что валялся неподалеку,

несколько раз подходила к раненым, проверить их состояние.

Рассвет снова подкрался незаметно – небо серело низкими дождевыми

тучами, и день просто наступил. Казалось, в это ущелье никогда не заглядывали

солнца, и тут всегда царила серая мгла. Лентина не видела дневных светил с

того дня, как они выехали из Блангорры. Как хотелось увидеть хотя бы рассвет:

как сначала светлеет, потом синеет, а потом становится голубым и высоким

небо, как семь светил восходят на свои орбиты и обогревают каждый клочок

Мира, принося свет и тепло. Лентина встала с камушка, который примостила

себе под сиденье уже перед самым рассветом, когда просто валилась с ног,

потянулась, разминая хрустящие косточки. Дождь перестал сыпаться, в воздухе

висели рваные клочья тумана, придавая нереальность этому пасмурному утру.

Отойдя в кустики, девушка заметила следы какого-то зверя, бродившего ночью.

Прошли уже четвертые сутки после того, как они уехали из столицы и уже день,

как должны были выполнить поручение. Вернулась в лагерь, начала будить

Кира, который, вымотавшись вчера, никак не хотел просыпаться. И

подпрыгнула от неожиданности, услышав слабый голос Люка:

- Пусть поспит, я покараулю. Ложись, отдыхай. У меня голова мерзнет, и руки

не поднимаются. Что со мной было? И откуда вы взялись тут?

- Ну, это вы взялись. Мы с Киром тут неподалеку из воды выползли. Тебя же

притащил Мартель и, не говоря ни слова, свалился без сознания. У него, кстати,

помимо той заразы, которую он выпил добровольно – лекарства того, что от

страха вылечить должно было, теперь еще и поперек шеи будет шрам, кончено,

если, он проживет достаточно долго, чтобы затянулась рана и не протянет ноги

впоследствии моего лечения. У тебя сломана нога, и ты был без чувств. Ногу-то

я сразу увидела, и как могла, починила. Но ты так и не очнулся, поэтому вчера я

тебя еще раз обсмотрела и нашла на твоей черепушке странную рану. Ты, когда

летел из тоннеля, обо что-то приложился головой? И, да – ты теперь лысый.

- Не помню, может, и приложился. Вот отчего голова у меня мерзнет, дай тряпку

какую, замотаю пока. Ты не поверишь, до чего же я рад тебя видеть!

Пока беседовали, Лентина успела умыться из котелка с теплой водой, выпоила

Люку зелье, которое должно уберечь от воспалений и ускорить процессы

заживления. Потом выпоила отвар из рыбы, пойманной вчера Киром, для

выздоравливающих – в самый раз.

- Лентина, спасибо тебе. Мы вас должны были беречь, а оно вон как

получилось.

Девушка смущенно улыбнулась:

- Да я уже и думаю, бросить вас, что ли… А по случаю тележку нашла, решила,

что вылечу, а потом пожизненно отрабатывать долги заставлю. Мы с Селеной

как-то подумали, что, если все обойдется, вернуться в Турск и попробовать его

восстановить. Там и купцы, и весовщики понадобятся – вот и поедете со мной.

Теперь пришла пора смущаться Люку:

- Вот это ты придумала, так придумала. А подумать-то можно?

- Конечно, можно. Мало того, отказаться даже можно. Шутки у меня это такие.

Со мной раньше, ну, до того, как все эти предсказания начали сбываться,

вообще утром никто старался не разговаривать – пока я не позавтракаю. А

сегодня я еще и не спала. Сам понимаешь… Могу пошутить так, что и не

понравится.

- Я тебе и говорю, ложись, а ты упрямишься. За Киром пригляжу. Еще же рано

совсем.

- Рано. Только-только рассвело. Лягу я, пожалуй. Только ты меня сразу буди,

если что. Я тут рядышком лягу.

Едва коснулась головой камня, которому выпала честь быть сегодня подушкой,

как провалилась в тяжелый сон без сновидений.

В этот же момент очнулся Мартель. Сначала замахал было руками, не

разобравшись, что с ним и где он. Потом огляделся и затих. Поднял руки к шее

– повязка толстая, мешает, удивился. Попытался встать – не получилось, ноги

не слушаются. Люк заметил, что купец пришел в себя, вполголоса позвал его:

- Что, братец, очухался? Как самочувствие? Ноги тоже не держат? Она говорит,

ты меня сюда притащил на себе. Спасибо, по гроб за спасение обязан буду.

Риччи попытался заговорить – из горла только какой-то сип вырвался,

пришлось покивать.

- А потом она нам с тобой жизнь спасла, мы оба теперь ей должны. Тебе кто-то

пытался на шее сделать второй рот. А мне в голове лишнюю дырку

проковыряли, да ногу подломили.

Купец кивнул понимающе, потом показал на рот: мол, пить, хочется, и съесть

бы чего не мешало.

- Ты погоди, не буди ее, она днем нас лечила, потом еще ночь караулила. Пусть

поспит немного. Мальчишка проснется скоро, он напоит. Не надо делать таких

удивленных глаз. То, что он не говорит, еще ничего не значит. Вот ты сейчас

тоже не разговариваешь, а ведь не скажешь, что дурак? То-то же. Он вчера рыбы

наловил, которую мы с тобой сегодня будем есть.

Кир открыл глаза и сел среди одеял. Удивленно приоткрыл рот, протер глаза.

Потом заулыбался, показывая, как он рад видеть купца и весовщика. Посмотрел

на спящую мать, вопросительно взглянул на Люка. Весовщик сказал, чтобы

мальчик не шумел: маме нужно поспать. Кир встал, сбегал по своим нуждам в

кустики, потом, как маленький мужичок начал потихоньку хозяйничать: умылся

и принес воды из речки, налил в пустые котелки и подвесил на рогатинах

греться, подбросил сушняка в костер. Потом показал на пустые чашки и пожал

плечами, глядя на Люка и Мартеля. Люк сказал:

- Видишь ли, дружок. Из нас всех сейчас разговариваем только мы с твоей

мамой. Мартель говорить не может из-за раны, но пить хочет, да и, наверное,

голодный. Ты его напои водой, и вон там вроде рыбный бульон, если можешь,

то и накорми.

Мальчик кивнул. Сначала налил воды из речки, потом постоял, подумал, вылил,

налил кипяченой, подул на нее и поднес купцу. Риччи пил сладко, жадно с

хрипами и ёканьем в груди. Допив, откинулся в изнеможении на каменное

изголовье, служившее подушкой. Мальчик поднес бульон, Мартель знаком

попросил подождать, пока восстановится дыхание. Потом с такой же

жадностью выпил бульон. После этого устало закрыл глаза и заснул: сегодня

его лицо уже не казалось посмертной маской – не было таким бледным, круги

вокруг глаз перестали пугать своей чернотой. Люк подозвал мальчика к себе,

потрепал взлохмаченные волосы:

- Ты молодец, Кир, ты молодец. Мама гордится тобой. Принеси мне водички

немного, а потом сам поешь. Ты же тоже голодный?

Кир кивнул. Принес три чашки в растопыренных пальцах рук: в одной бульон и

остатки вчерашней рыбы, в другой – вода для двоих. Выпоил Люку воду,

предложил бульон, пожал плечами на отказ. Уселся рядом со спящей матерью и

быстренько расправился с едой и питьем. Вкусно облизал пальцы, кивнул

весовщику, показал ему жестами, мол, вам бы поспать. Сам ушел к речке. Люк

прикрыл глаза, но не спалось. Руки у Лентины, конечно, золотые, но переломы

и раны, при которых страдает череп, сами по себе болезненны. А тут еще эта

промозглая погодка. Снова начал сеять холодный дождь. Кир вернулся,

притащил с собой десяток крупных рыбин. Насадил рыбу на прутья и подвесил

вместо закипевшей воды. Укрыл мать одеялом, которое сползло во время

беспокойного сна. Лентина спала так чутко, что от этого прикосновения

проснулась. Вскочила, не разобрав спросонья, что случилось. Люк заметил:

- Тише, тише. Ты спала совсем недолго. Кир о нас позаботился. Он у тебя

парень что надо!

Девушка облегченно вздохнула, нашла взглядом сына, который в этот момент

как раз тащил ворох прутьев к костру – для рыбы.

- Мартель не очнулся?

- Очнулся. Ему, вроде, лучше стало. Кир ему воды вон той, кипяченой, дал

попить и бульона от рыбы. А потом он уснул.

Лентина села рядом с костром, зябко поведя плечами, задумалась. Отрешенно

поправила прутики с рыбой, потом повернулась в Люку, отводя выбившуюся из

косы прядь волос:

- А ты как? Полегче тебе? Нам тут оставаться больше нельзя. Вон для вас

транспорт какой есть. Усядетесь и покатим.

- Как покатим? Лентина, ты о чем говоришь? Куда покатим? Тут каменюки

сплошные! Тебе и пацану с места не сдвинуть эту колымагу, если мы на нее

сядем.

- Ха! Плохо ты меня знаешь! Если тебе велено было меня охранять, это вовсе не

значит, что я какая-нибудь дворцовая беззащитная и безрукая дамочка. У меня

много талантов, один из них – заставлять двигаться то, что может двигаться.

Так что не разглагольствуй. С твоими ранами далеко не угуляешь!

От их яростного шепота открыл глаза купец. Просипел что-то.

- О! Мартель! Как же я рада, что и ты очнулся! Давайте-ка я ваши раны

посмотрю. Только сейчас, чуток подождите, я умоюсь пойду.

Встретила Кира, который возвращался от речки, нес еще рыбу, нанизанную на

прутики:

- Да ты у меня рыбак! Молодец! Приготовь ее, как вчера. А мелкую, если есть,

надо сварить, бульон для наших раненых будет.

От речки вернулась с раскрасневшимся лицом и мокрыми волосами.

- Ну что, болезные мои, лечиться будем или так?

Люк с любопытством следил за девушкой – такой он еще ее не видел за время

совместного путешествия: жесткая, не принимающая возражений, показным

весельем прикрывающая все, что могло напугать, огорчить или отвлечь от цели.

Приготовила все для перевязки Мартеля, сноровисто размотала повязку. Рана

выглядела ужасно – это на взгляд Люка, для Лентины же она была почти

прекрасной:

- Ты вчера не видел, что тут было!

Сегодня края раны начали рубцеваться, уродливо покраснев. Гноя и черных

кусков кожи не было, запаха тоже. Да и выглядел Мартель уже совсем по-

другому – после сна исчезла бледность, под глазами остались только

голубоватые круги.

- Да вы, господин Риччи, молодчина!

Купец возмущенно уставился на нее.

- Да шучу, шучу! Это радуюсь я, что с вами все будет в порядке. Голос должен

восстановиться, но про него не спрашивайте – ничего не знаю.

- Теперь ваша очередь, господин Люк. Так повитухи в храмах своих к больным

обращаются?

- Не знаю, раньше не попадал никогда. Но вам, госпожа повитуха, я готов

простить и неправильное обращение, - подмигнул засмущавшейся девушке

Люк.

- Давайте-ка вашу ногу, начнем с нее.

Нога беспокойства не внушала. Дощечки, которые фиксировали перелом, не

сдвинулись с места, отек совсем спал, синяки посветлели. Обновила лекарства,

перевязала заново. Рана на голове тоже не внушала опасений – место, где кость

была удалена, стало затягиваться, гноя и покраснений не было.

- Вот и все, дорогие мои подопечные. А теперь мы будем собираться и поедем в

город, там вам окажут помощь настоящие повитухи. Ждать мы больше не

можем. И, если отбросить шутки в сторону, ощущение того, что мы

опаздываем, все страшнее и неотвратимей. Тиканье раздается вокруг, подгоняя

меня, заставляя бежать в Зордань, сломя голову, бросив вас, подхватив Кира на

руки. Поэтому не спорить – бесполезно это, отдыхайте, скоро придется

перебираться на повозку.

Отвернулась, взяла Кира за руку и попросила помочь ему упаковать все, что

могло пригодиться в пути. Мальчик указал на рыбу, огорчившись, что ее

придется бросить.

- Нет, нет, что ты! Бросать ее мы не будем. Мы рыбку в дороге съедим с

удовольствием! Остальную, которая еще сырая, надо запечь и сложить. И

налови еще, сколько успеешь – а то когда нам еще припасы попадутся.

Мальчик просиял, обрадовавшись, и вприпрыжку ускакал к речке. Вскоре

пожитки были собраны в сумы, которые распределили между собой Лентина и

Кир. Раненых общими усилиями взгромоздили на тележку, подстелив под них

одеяла. Люк шепотом ругался, когда его укладывали рядом с купцом, пока не

заметил внимательный взгляд Кира. Лентина взялась за ручки тележки,

раскачала ее и рывком стронула с места.

Дорога вела путников к Зордани – из ущелья, в которое они попали,

других путей не было. Постепенно возвышаясь, выводила на равнину. Сейчас

был полдень, это чувствовалось по тому, что ветры, жадно накинувшиеся на

путешественников, стали немного теплее. К закату и на рассвете они

похолодают так, что нужно будет обязательно найти укрытие и разжечь костер.

В гору повозка катилась тяжело, Лентине приходилось часто останавливаться,

чтобы передохнуть. На крупных камнях приходилось особенно тяжко. Люк

смотрел на девушку, стискивая зубы от бессилия. Малыш Кир шел то рядом с

матерью, то немного убегал вперед. Дорога выравнивалась постепенно, на

горизонте вдали стали видны Часовая башня и крепостная стена Зордани. Над

равниной все также нависали серые унылые тучи, как и над ущельем, но дождь

прекратился. Свет, пробивавшийся сквозь тучи, перестал быть просто серым, а

стал каким-то грязно-розовым – как перед бурей. Ветер не унимался, но дул

сейчас в спину, помогая передвигаться быстрее. Пути оставалось немного и,

если постараться, то к закату можно успеть к закрытию городских ворот. Дорога

стала ровной – ни одного камня, Лентина и Кир закинули сумки на повозку, где

от равномерного покачивания уснул Мартель, как-то разом ослабевший. Люк

все еще бодрствовал, но было видно, что боль усиливается.

- Потерпи, миленький, скоро приедем, а там повитухи, напоят вас зельями

своими чудесными и будете выздоравливать. Чуток осталось!

До города оставалось часа два быстрого ходу, когда Люк потерял

сознание. Лентина уже почти бежала, задыхаясь. Дорога теперь шла под уклон.

Вдалеке виднелась громада плотины, сдерживающая грозные воды Большого

океана от наступления на город. Пробивающийся сквозь прорехи в тучах свет

стал ало-тревожным. Девушка посадила Кира на повозку, попросила

придерживать раненых, их кладь и быстрым шагом отправилась вперед. Бежать

она уже не могла. А если и она упадет – надеяться будет не на кого. Из Зордани

почему-то до сих пор не было никого навстречу, хотя в это время астрономы

заканчивают нести дневную вахту, и осматривают окрестности. По виду их

повозки, по отсутствию лошадей издалека заметно, что помощь нужна и

срочно. Но навстречу никто не спешил. Хотя Зордань всегда славилась своей

сердобольностью и милосердием. Ветер теперь уже не помогал, а сбивал с ног,

дуя в спину. Лентина едва удерживалась, чтобы не упасть, приходилось бежать.

У Кира глаза стали такими перепуганными, она пыталась успокоить мальчика,

но на бегу делать это срывающимся от нехватки воздуха голосом оказалось

непосильной задачей.

Повозка, пыля, влетела со всего маху на дорогу, мощенную камнем, и

понеслась, ускоряясь. Лентина со страхом смотрела на городские ворота –

громоздкие, тяжелые и закрытые. Бежала, придерживая ручки тележки, пытаясь

тормозить ее собственным телом. Вот уже до ворот осталось совсем немного.

Мост пролетели – повезло, что он все еще опущен. Подъехали к воротам и – о,

чудо! – между створками была щель и, лавируя, пару раз врезавшись-таки в

двери, и ободрав руки, Лентина сумела пробраться внутрь. Резко развернула

тележку, высекая искры из камней мостовой, и упала навзничь – ноги после

этой дикой гонки не держали. Тележка развернулась и замерла. Кир сполз к ней,

улегся рядом, гладил щеки дрожащими ручонками – пальцы в занозах, не

забыть вытащить – плакал, то ли от испуга, то ли от облегчения, что все-таки

получилось приехать и остановиться. Отлежались, отдышались, привалившись

к колесу. Едва поднявшись на ноги, поднялась к своим подопечным, хваля про

себя повозку, которая не развалилась – сработана на совесть из какого-то

крепкого дерева, да еще и в воде вылежалась. Раненые были живы, хотя оба

лежали без чувств. Вздохнула с облегчением и только теперь огляделась. И

ахнула.

Город за воротами был выжжен почти дотла. Целыми остались только

Часовая башня, городская стена с воротами и стены нескольких домов. Везде

валялись лишь мусор и пепел, раздуваемые ветром. Лентина вспомнила план

города – возле центральной площади должна быть больница – храм повитух,

которые помогут, должны помочь, если уцелели. С трудом снова взялась за

ручки, толкая тележку перед собой, велев Киру держаться рядом, брела она

через то, что раньше было улицами цветущего города. Ручки тележки

покрылись кровью Лентины – содранные мозоли саднили и ныли. Запустение и

разруха царили везде. Завывания ветров утратили свою злобную силу за

городской стеной, но не утихли, подчеркивая оглушительную тишину, которая

резала слух. Люк застонал в беспамятстве и мурашки побежали по коже – до

чего был отчетлив и пугающ звук. Непонятно было, что явилось причиной

пожара. Показались купола и колонны пристанища повитух, но, к сожалению,

даже издалека заметно, что и они пострадали от огня. Лентина почему-то

вспомнила сейчас свою кровницу Селену – как ее не хватало во время этого

путешествия. Незваными пришли воспоминания о таких милых и родных

мордашках детей, которым пришлось идти по другим, не менее опасным

дорогам с ключами на шее. Слезы подступили, защипало – летающий по

улицам пепел раздражал кожу и глаза. Остановилась, вытерла глаза, улыбнулась

усталой улыбкой сыну. Замотала лица раненых, Кира и свое тряпками, чтобы

хоть как-то уберечься и побрела дальше. Сейчас, когда стало понятно, что

помощи здесь не будет, что снова надо все делать самой – навалилась апатия,

едва могла заставить себя передвигать ноги. Спасало лишь то, что она была не

одна, что нужно позаботиться о тех, кто сейчас рядом.

Добрели до развалин храма повитух. Остановила тележку, чтобы дать

отдых рукам и ногам. Руки замотала тряпками, чтобы хоть немного заглушить

боль. В вой ветров вплелся какой-то посторонний звук – его раньше не было.

Бормотание какое-то. Лентина с внезапно вспыхнувшей надеждой начала

всматриваться во все, что находилось неподалеку. Смазанные

приближающимися сумерками, которые пришли как-то внезапно – не иначе

день сегодня гораздо короче, чем вчерашний – очертания предметов затрудняли

задачу. Бормотание приближалось, и из-за колонны, покрытой опасными

трещинами, послышалось шарканье босых ног, потом показалась какая-то

фигура, замотанная в серые лохмотья. Увидала их группку, заспешила,

шарканье ускорилось. Фигурка оказалась старухой, которая, шамкая беззубым

ртом, забормотала что-то неразборчивое. Разглядев бабульку поближе, Лентина

неслышно выругалась: та была явно голодна, донельзя оборвана, грязна, жутко

воняла и явно не в себе. Вместо ожидаемой помощи, которую девушка

надеялась получить в Зордани, досталась новая обуза. Помыслить о том, чтобы

оставить старуху там, где нашла, Лентина не могла, твердо зная, что здесь ждет

бабульку, если она останется одна. Девушка решила, что на сегодня

переживаний и путешествий достаточно, надо бы найти какие-нибудь более-

менее сохранившиеся развалины, в которых можно укрыться на ночь. Кир уже

давно устало загребал ногами, грозя рухнуть прямо тут на присыпанные пеплом

камни и уснуть. Усадила мальчика на тележку, привалила к раненым, радуясь

тому, что они до сих пор без сознания и ужасаясь своей радости. И побрела

дальше, знаком показав старухе, чтобы шла за ними. Побродив еще некоторое

время по улицам, нашла домик, менее других пострадавший от пожара – стены

и крыша были целы, выгорели только окна и двери. Внутри виднелось какая-то

мебель, что уцелела от огня.

Лентина соорудила факел из того, что оказалось под рукой – кривая ветка

да рванина какая-то, запалила его. Посветив внутрь домика, вошла. Быстро

прошлась по комнатам – самой подходящей показалась кухня, воткнула факел в

щель, освободила от хлама угол. В другом углу оказался колодец, в котором

вода была – потом проверить надо – до сих пор годна ли она для питья. Это

было на сегодняшний день самым большим, пожалуй, чудом. Перетащила

внутрь Люка и Мартеля, застонавших в беспамятстве от такого обращения.

Потом завела бабульку и Кира. Занесла всю их поклажу, дрожащими руками

неся кладь, ноги подгибались от усталости. Тележку с диким грохотом

положила на бок, перегородив выход, едва не разбила крыльцо.

Костер пришлось развести прямо посреди кухни – от печи толку не было,

лопнула – благо всяких досок валялось в изобилии. Из колодца, в котором все

еще было ведро, ворот и веревка, добыла воды. Долго насмеливалась

попробовать воду. Потом, благоразумно рассудив, что вода была в доме, значит

питьевая. Пожар колодцу навредить ничем не может. Отпила немного, сидела и

ждала, случится что или нет. Вода оказалась безопасной, с приятным, слегка

травянистым вкусом. Лентина, обрадовавшись, накипятила ее, сделала отвары,

напоила, как смогла, своих подопечных. Умудрилась влить несколько глотков

бабульке, уговаривая, как маленького ребенка. Старушка немного пришла в

себя, нашла небольшой стульчик, и уселась неподалеку от костра, раскачиваясь

из стороны в сторону. Девушке становилось немного не по себе, когда она

ловила острый взгляд старухи – из-под седых лохматых бровей, как из-за

кустов, неожиданно блестящие глаза. Сунула бабульке и Киру по рыбине,

приласкав мальчика и похвалив его за то, как он мужественно вел себя сегодня –

не ныл, не хныкал, не смотри ни на что. Изголодавшаяся старуха схватила

рыбку и ела, оглядываясь по сторонам – как бы никто не отобрал. Лентина

приготовила все для перевязки, посетовав про себя, что мало запасла

черноголовника и окарника – хватит лишь на пару перевязок. При зыбком свете

костра, осмотрев рану Мартеля, решила, что та выглядит гораздо приличнее. От

прикосновения прохладной влажной тряпицы, которой Лентина протирала лицо

Риччи, он пришел в себя. Недоуменно огляделся и смог прошептать:

- А теперь мы где?

- Мы в Зордани.

- А Люк?

- Им я еще не занималась, вы оба вырубились, когда мы неслись по склону от

ущелья к городу. Дорожка была та еще. Сейчас его перевязывать начну,

посмотрю, как он. Выпей пока вот это.

- А еды нет?

- Сейчас Люка перевяжу и покормлю тебя. У нас только рыба, которую Кир

наловил. Сумка, в которой вся остальная еда лежала, пропала куда-то, может

вывалилась в дороге.

Люк, как оказалось, уже очнулся, но сил не хватило даже позвать ее. Перелом

не внушал никаких опасений, вроде бы срастался. Рана на голове закрылась

пленкой, словно кожа наросла, Лентина не знала, должно так быть или нет, но

запаха, красноты или гноя, так пугающих ее, не было. И она решила считать,

что и здесь все в порядке. Напоила отваром. Перевязала.

- Люк, а ты голоден?

- Нет, я пить хочу.

Напоила Люка, накормила Мартеля кусочками рыбки. Кир уже спал,

свернувшись под одеялами, рядом с костром. Вот же – не успела даже умыть

его. Потом решила, что раз уж у них появился новый человек в группе, надо и

его привести в порядок. Как смогла, объяснила старухе, что хочет, чтобы она

умылась и сняла свои лохмотья. Нагрела воды, налила в чашу, кстати

найденную в кухне, отвела бабульку в уголок, чтобы она не смущалась, если,

конечно, та еще помнила о таком чувстве. Прошлась по дому, в какой-то

комнате темная тень шарахнулась из угла, Лентина аж присела от испуга,

прижав руку ко рту, чтобы не закричать. Отдышалась, огляделась. В углу

комнаты обнаружила окованный металлом сундук, в котором оказалось полно

всякой одежки – и для мужиков, и для Кира, для бабушки и для нее. Тем более

что та одежда, которую подобрали им в Блангорре – казалось, что это было так

давно – вся поистрепалась, часть пошла на тряпки для перевязки. Вытащила

весь ворох – все пригодится, прочихалась от пыли и заметила, как в зияющие

проемы окон струится лунный свет. Тучи, наконец-то разошлись, позволив

свету лун осветить Зордань. Пылинки, взметнувшиеся от движения Лентины с

пола, медленно оседали, плясали в лучах лунного света, зачаровывая. Но долго

мечтать было некогда, сгребла кучу и пошла обратно. И вовремя. Бабушка,

нахлюпавшаяся в теплой воде, видимо напомнившей ей что-то хорошее, теперь

стояла, сжавшись от прохлады, обняв себя морщинистыми руками. Девушка

быстренько выбрала подходящее платье и помогла одеться. Расчесала

спутанные седые волосы, которых оказалась целая копна, прибрала их в косу.

Постелила рядом с Киром одеяло и уложила старуху спать. Она нисколько не

сопротивлялась, быстренько забравшись на свое место, свернулась, подтянув

колени к иссохшей груди, и моментально заснула.

Лентина устало вздохнула – теперь можно и собой заняться – в ногах до

сих пор ощущалась противная слабость от сумасшедшего бега по дороге,

ободранные руки саднили, лицо горело от ветра, а живот подводило от голода.

Налила воды, подвесила на рогатину над костром, чтобы она согрелась. Пока же

можно и перекусить – из тех рыбок, которых наловил Кир, осталось немного.

Да и вообще, еды осталось до смешного мало, едва хватит на завтрак. Как она

умудрилась сумку потерять – там хоть сухари были. Из угла раздался

приглушенный голос Люка:

- Посиди тут с нами.

- Я думала, что ты спишь.

- Нет, я глаза закрывал, когда бабулька мылась – отвернуться не смог.

Лентина перебралась поближе, чтобы не шипеть на всю комнату и не разбудить

остальных.

- Ты мне что-то сказать хотел?

- Да нет, одной же скучно есть, не так ли? А, да хотел – бабуля нам зачем

нужна?

- Ну, она нам встретилась возле сожженного храма повитух. Не смогла я там ее

оставить, она дня через два умрет на этих улицах. Ты не видел, что там

творится. Вся Зордань выжжена дотла. И нет никого, кто бы нам помог. Завтра

утром мы с Киром пойдем – завершим то, что нам было поручено. Мы давно

уже опаздываем. Вы останетесь здесь – воду и пищу, какую найду, я оставлю

здесь. Мы потом вернемся, если сможем. Мартель завтра уже сможет начинать

вставать потихоньку и пробовать ходить. Бабку не обижайте.

- Подвели мы вас, хороши охраннички.

- Не казни себя, кто же знал, что так получится. Чудо еще, что Мартель смог и

тебя дотащить и сумки с твоими снадобьями, и сам выжил. У меня до сих пор

перед глазами картина стоит, как он тащит тебя, а сам весь в крови, она из

пореза хлестала.

Лентина доела рыбку, кинула в кружку с кипятком горсточку сушеной травы,

приятный запах поплыл по комнате.

- Тут у меня что-то типа чая получилось. Будешь?

- Не отказался бы. Как очухался, все время пить хочу. Ты мне на ночь сюда

котелок какой поставь с водой, чтобы тебе не бегать.

- Хорошо.

Чай пили молча, наслаждаясь запахом. Потом Люк не удержался:

- Слушай, а вот вас, правда, всего двое осталось из всего клана?

- Точно не знаю, говорят, что двое. Может где-нибудь на окраинах Зории еще

прячутся, не знаю.

- Я всю жизнь мечтал увидеть женщину-астронома. Про вас всякие сказки

рассказывали, а тут вот она ты – рядом сидишь.

- И как оно? Быль хуже сказки? – усмехнулась Лентина, в свете костра горькие

складки залегли возле губ.

- Нет, совсем не хуже, ты – другая, настоящая. Мало кто потащит на себе двух

мужиков, приютит сумасшедшую старуху.

- Видишь ли, меня с детства учили, что нельзя бросать своих и свое. Мы,

наверное, самое домовитое племя – у родителей была специальная кладовочка,

куда складывалось то, что пока не пригождается никуда, но оно свое, наше.

Родственников раньше была куча, тоже жили всегда дружно. Я игрушки не

выбрасывала, пока они совсем не ломались, и то пыталась из них потом что-то

другое сделать. И верила всегда, что вещь, которую я выброшу, может на меня

обидеться. Даже засохшие цветы жалко выкидывать. А как я живых брошу, ну

ты выдумал!

- Вот я про это и говорю тебе.

Помолчали. Зашипела, закипая, вода в большом котле.

- Я пойду, а ты постарайся заснуть, ну или хотя бы глаза прикрой. Ладно?

- Почему это?

- Я мыться буду.

- А если подглядывать буду?

- Если ты пообещаешь – не будешь.

Люк тихонько засмеялся: какая поразительная вера в людей! Но глаза закрыл.

Лентина отошла в угол, приготовила все для мытья, свежую одежду, ну

или свеженайденную. И застонала от наслаждения, когда на кожу попали

первые капли теплой воды. Люк открыл глаза, когда услышал этот стон –

подумал, что-то случилось и ей нужна помощь. И затаил дыхание от

увиденного: сама красота стояла среди этой разрухи, пыли и вони пожарища.

Веками воспетый идеал женщины жил неподалеку, рядился днем в

балахонистые одежды, тащил ношу, которая мало кому была бы под силу,

молчал, когда было больно. Гибкая, сильная, крепкая, с высокой грудью,

длинными ногами, пышными бедрами и тонкой талией, узкими кистями и

стопами ног – хотелось, не отрываясь, смотреть и смотреть, как она двигается.

Вымыла, как получилось волосы – в этой чашке такую гриву промыть сложно.

Мокрые волосы, кажущиеся при свете костра черными, как мрак, струились по

обнаженной спине, подчеркивая белизну и нежность кожи, которая загрубела на

руках и ногах от непосильной работы. Люк подумал, что сказки бывают

правдивыми – он все-таки получил подтверждение об исключительности

женщин клана астрономов. Весовщик повидал за свою кочевую жизнь женщин

разных кланов, свободнокровок, женщин из диких племен, наконец, тех, в чьих

жилах смешалась кровь нескольких кланов – всем им было далеко до Лентины.

Она просто была совершенством, которое хочется оберегать, холить, лелеять,

избавить от любых тягот, чтобы она могла проводить время в праздности, своим

лишь существованием украшая реальность. От увиденного вскипела кровь,

заставив запылать щеки. Закрыл глаза, стиснув зубы, устыдившись желаний, и

словно померк свет Мира – хотя под закрытыми веками теперь навечно

впечатан прекрасный образ женщины, совершающей омовение при свете

костра. И незаметно уснул.

Лентина, не торопясь, вымылась сама, подумала, что утром надо бы Кира

отмыть, а то мальчик грязен до невозможности. Потом долго сидела у костра,

сушила волосы. Спать не хотелось – привыкла к ночным бдениям. Утром нужно

будет идти, выполнять то, ради чего они сюда пожаловали. Пока добирались до

Зордани, надеялась, что вот прибудут сюда, встретятся с местными кастырями,

те проводят куда следует, Кир быстренько сделает с ключом то, что нужно, и

обратно можно будет поспешить. Но нет – легких путей для них не бывает –

только так: босыми ногами по горящим углям, каленым металлом по рукам –

без помощи и защиты, почти без еды и надежды на счастливое окончание

приключений. Хорошо хоть с одеждой повезло – сундук тот кстати попался. Из

оружия – кинжал да веревка. «Да уж, Мир спасать придется с минимальным

набором спасателей, а как собиралась, как у повитух выбирала все лучшее, все

самое нужное», - с усмешкой подумала Лентина, вспоминая повозку, донельзя

груженную всякой всячиной из кладовых повитух. Собрала до смешного

маленькую сумку, и теперь оставалось лишь дождаться рассвета. Набрала воды

во все свободные сосуды, сварила бульона – пусть жидковат, но все же хоть

какая-то еда, заварила чай из остатков ароматных трав. Сложила одежду, выбрав

из вороха принесенной более-менее подходящую для каждого. Нагрела воды в

большом котле – скоро надо будет разбудить Кира, чтобы его отмыть.

Ночная темень перестала быть такой плотной, начала сереть, возвещая о

грядущем рассвете. Лентина потихоньку подошла к мальчику, ласково

разбудила его, попросив не возмущаться. Кир проснулся сразу без лишней

возни, встал, попрыгал, как он всегда делал, если хотел по своим «мокрым

делам», как называла это еще мать Лентины, так и не увидевшая своего внука.

Убежал искать укромный уголок – неподалеку где-то, одному здесь, в

сгоревшем городе, и взрослому страшно идти куда-то, а уж ребенку и подавно.

Потом вернулся, обнял Лентину, вопросительно глядя на нее снизу вверх.

- Да сыночка, пора – нам с тобой придется пойти. Часовая башня ждет нас.

Духи астрономов, которые жили здесь долгие годы, будут оберегать нас,

поэтому не стоит бояться. У нас все получится. А сейчас пойдем мыться.

Мальчик обрадовался – он очень любил мыться, особенно в больших тазах, где

можно было понырять и поплавать – не ребенок, а утенок – иногда говаривала

Лентина. Но тут придется плескаться так.

Кира, с еще влажными волосами, нарядила в одежду, которую выбрала

для него. Переоделась сама – в мужские брюки, рубашку. Выпили по чашке

жидкого чая, немного бульона, немного рыбки – все поделено поровну между

остающимися и уходящими. Светало. Пора. Но уйти, не попрощавшись,

Лентина не смогла. Подошла к Люку:

- Господин де Балиа, проснитесь.

Весовщик проснулся мгновенно, словно и не спал:

- Лентина, мы же договаривались, не разводить церемонии в пути.

- Сейчас мы не в пути. Вы остаетесь, мы уходим. Вернемся ли мы – никто не

знает. Ну да ладно — без церемоний, так без них. Пригляди за Риччи и

бабулькой – ей может быть, после рассвета получше будет – узнай, что с

городом случилось, если заговорит.

- Мне очень не хочется, чтобы вы уходили.

- Ха, а ты думаешь, что я горю желанием? Я обещала, а вот тут уже ничего не

поделаешь. Я привыкла всегда выполнять свои обещания. Прощай, Люк де

Балиа, честный весовщик. Лучше сейчас попрощаться, а в случае

благополучного исхода поздороваться. Ведь правда?

- Правда.

Лентина наклонилась и хотела поцеловать Люка в лоб, но тот как-то умудрился

извернуться и поцелуй случился в губы. И обоих словно ударило молния. И

время застыло. Девушка вздрогнула, с трудом оторвалась от весовщика, вытерла

мокрые глаза, прошептала:

- Прощай! – подхватила небольшую свою суму, бутыль с водой, взяла за руку

Кира и, не оглядываясь, вышла из комнаты. Кир шел спиной к двери, махал

рукой на прощание, пока его было видно. Мать и сын ушли бесшумно – ни одна

половица не заскрипела. Лишь на выходе пошумели, отодвигая тележку, которая

всю ночь служила дверью. И снова тишина. Люку подумалось: «Лежишь тут –

здоровый, в принципе, мужик, если не считать перелома и пробитого черепа. А

женщина и ребенок пошли спасать всех».

Город казался еще более заброшенным под лучами дневных светил,

которые сегодня щедро отдавали свет. Ветры намели целые кучи пепла.

Полуразрушенные дома смотрели во все окна на мать и сына, пробирающихся

по черно-серым улицам. Зловещую тишину нарушал заунывный вой

порывистых ветров, к которому присоединялись отдаленные тоскливые вопли

какого-то зверя, да где-то с унылой монотонностью хлопала чудом уцелевшая

дверь. Лентина подумала, что птицы и домашние животные тоже сгорели, когда

тут все полыхало. Загорелось внезапно, наверное – потому как во всем Мире

никто не знал о беде в Зордани, не поспешил на помощь, и спасшихся никого не

видно, кроме найденной бабушки. По мере того, как Лентина и Кир подходили

к выходу из Зордани, становилось труднее идти – порывы ветра усиливались,

пытаясь свалить с ног. Девушка шла, низко наклонившись вперед, Киру велела

держаться за ней. Вскоре появился силуэт Часовой башни, до цели оставалось

совсем немного. И тут Лентина почувствовала чей-то взгляд. Остановились

посреди улицы, вокруг летало все, что только могло летать – ветки, какие-то

тряпки, пепел, мелкие вещички, уцелевшие от огня – поднятое ветром. Она

огляделась вокруг и вздрогнула от увиденного – на самой башне, рядом с

часами, стрелки которых в этот миг начали крутиться в обратную сторону,

сидел, уперев голову на кулак, примощенный на колено, темнобородый –

исчадие зла, властелин хронилищ и отрезанных ушей – проклятый Хрон.

Скучающе зевнул, ожидая, когда они войдут в башню. Лентина замерла,

заметавшись взглядом – в мыслях билось лишь одно – Кира спрятать не удастся

– негде. Ну что же, не к лицу нам прятаться, вызывающе уставилась на владыку

зла, стиснув зубы до скрежета. Взяла сына за руку, крепко-крепко, прошептав

мальчику: « Ты только не бойся…»

С башни раздались громкие размеренные хлопки:

- Браво! Браво, девочка!

Все, что летало вокруг, с негромким стуком попадало на запыленную мостовую.

Воцарилась полнейшая тишина, ветры стихли, повинуясь темнобородому,

отдаленный звериный вой замер на самой высокой ноте.

- Идешь ты сюда, значит, Мир спасать. Рискуешь своим мальчиком, собой. А ты

про тех, кого в том домишке оставила с незнакомой бабкой, у которой с головой

не все в порядке, подумала? Стоит ли Мир жизни того мужчины, которого ты,

наконец, для себя выбрала? Стоит ли Мир быть спасенным – этот Мир?

Лентина внутренним оком сейчас же увидала картину, как бабулька ждет, пока

она и Кир уйдут, потом встает, чутко прислушиваясь, находит большую

суковатую палку, которую и поднять-то, вроде не сможет. Но она эту палку

поднимает, ощерившись так, что видны пеньки съеденных за долгие годы

почерневших зубов, подкрадывается к Риччи, бьет его со всего размаху по

голове – брызги крови, осколки костей, ошметки мозгов разлетаются по

комнате, забрызгивая стены. Потом подходит к Люку, уже не таится, знает, что

этот-то никуда не денется, на одной ноге и с дыркой в голове далеко не

упрыгаешь. Берет нож – откуда он у нее взялся, нож, такой острый? – медленно

проводит по шее, разрезая артерию, смотрит, как ощутимо вытекает жизнь

вместе с горячими багровыми струйками. Потом спохватывается –

выплескивает воду, которую Лентина оставила для Люка, из котелка, и

подставляет посудину под стекающую кровь – ни капельки не должно пропасть.

И видит Лентина как в бреду, что в тот момент, когда они услышали шум,

производимый старухой возле разрушенного храма повитух, та доедала ручку –

детскую ручку, сладко обгрызая нежную плоть на пальчиках, и мгновенно

спрятала под обломками, услышав приближающих путников. А потом вновь

видит бабульку в домишке – глаза заволокла сытая муть, дряблый подбородок в

крови, утирается, сидя на том самом месте, где ночью спала рядом с Киром.

Мутится в глазах от бессилия и отвращения, от жалости к покинутым друзьям,

которые, возможно сейчас уже мертвы. Но взгляда упрямо не опускает.

- О, госпожа так сильна и так упорна, что сочувствие к друзьям ее не растрогало

и не отвернуло ее стопы с тропы, ведущей к башне. А если случится другое?

И вновь видение – Лентина видит так ясно и отчетливо, словно рядом стоит –

как Риччи, мирно сопящий, когда она и Кир уходили, дважды спасенный купец

открывает глаза. Ждет, пока стихнет грохот, который они учинили, уходя, ждет,

когда стихнут их шаги, слышимые с улицы. Встает, осторожно снимает повязку,

которая на шее, ощупывает грубый шрам, все еще покрытый подсохшей

кровавой коркой. Улыбается – при свете костра в полумраке, который начинает

отступать перед рассветом, улыбка страшна – она словно оскал, шире, чем

обычная, самая открытая и добрая улыбка человека. Его улыбка – кривая

усмешка оборотня, клыкастая, угрожающая. Он не ищет никаких палок,

подходит и перегрызает артерию на шее Люка, наслаждаясь агонией. Потом

идет к похрапывающей бабке – она ничего не слышит, сон пожилых людей либо

хрупок, либо глубок, словно последний и вечный. Старуха лежит на боку,

морщинистая шея, отмытая вчера, едва прикрыта тонкими прядями седых

волос, дыхание чуть заметное, лишь иногда раздается храп. Наклоняется, тихий

хрип – не видать рассвета бабушке. Глаза отвести – нет, нельзя; невозможно

отвернуться, сил нет. Видения пугающи, Лентина понимает, нереальны они –

морок хронов. Но понимает головой, а сердце щемит, болит, на глаза

наворачиваются горькие бессильные слезы. Лишь что-то детское, что живет в

каждом, заставляя верить, что не случится так, как она сейчас видит, что

впереди будет только хорошее, что будет еще и для них солнечный свет и

спокойный день, и тихая ночь наступит после счастливого вечера рядом с теми,

кто дорог. И вспоминается мама.

Тогда в далеком-предалеком детстве, когда Лентине было лет десять, они

отправились в сад, собирать яблоки. Все домашние отправились, с корзинами и

ящиками. Потому что папа сказал: по звездам необходимо собирать урожай

яблок именно сегодня. Лентине нравилось заниматься домашними делами

рядом с матерью – она не скупилась на похвалы и не смеялась над неудачами,

открывая свои маленькие хитрости, как сделать быстрее и лучше. И тем более

была странной эта срочная уборка урожая, что на сегодня планировали

генеральную уборку в доме, уже и шторы везде сняли, уже и собрали ковры для

сушки и чистки на дворе. А тут – яблоки. Лентина спросила тогда:

- Мама, ну вот почему папа такой? Вот он же знал, что мы сегодня уборкой

заниматься хотели. Яблоки ему эти дались. Ты же могла возразить и мы бы

никуда не пошли, сейчас уже половину бы сделали.

- Деточка, ты видела хоть раз, чтобы мы с папой ругались?

Лентина задумалась, потом хитренько прищурилась:

- Нет, никогда. А, может быть, вы потихоньку ругаетесь, когда все спят?

Мать улыбнулась:

- Нет, милая. Мы не ругаемся. Я открою тебе маленький женский секрет: вся

наша сила – в слабости. И, когда мы соглашаемся с мужчиной, что его

повеление – самое срочное, и выполняем его мы, а он понимает, что мы –

женщины, сделаем это повеление лучше, чище и быстрее, чем он сам. Умный

мужчина понимает – а ты видела хоть одного глупого звездочета? То-то. Вот

представь папу с корзиной яблок? Не можешь – вот и оно. А уборка, она никуда

не денется, ее можно и завтра сделать. Зато мы выигрываем сразу мир в семье,

убранные яблоки и понимание мужской половины, что они без нас – никуда...

Материно лицо, когда она рассказывала о своей маленькой хитрости, всплыло и

застряло в памяти, такое родное, милое, прядь волос выбилась из-под платка и

мешает. Мама поставила корзину, почти полную тугих крепких пахучих яблок,

и снимает платок, чтобы заново его повязать. А свет дневных светил, мягкий и

такой ярко-желтый, высвечивает каждую черточку этого неповторимо

прекрасного лица.

Кир пытается что-то показать, дергает за рукав и это помогает, хотя так не

хочется, чтобы это чудное видение пропадало – Лентина не может не ответить

своему чаду, и находит силы, чтобы отвернуться от Хрона, чтобы посмотреть на

мальчика. А когда вновь поднимает глаза – морок пропал, нет никого рядом с

часами, и стрелки крутятся в обычном направлении. Ветры так и воют, как

выли. И уже небо затягивают тучи – темно-серые и тяжелые от непролитых

ливней. Пролетающая палка больно ударяет в висок. Девушка наклоняется,

крепко обнимает и целует Кира, без слов благодаря его за то, что он – есть.

Снова берет мальчика за руку, и теперь они бегут, бегут со всех ног, добегают до

Часовой башни. Дверей в бывшее жилище здешнего астронома нет, влетают

туда и останавливаются, пытаясь отдышаться. Хорошо еще, что сама комната не

выгорела дотла – каменная кладка закоптилась от пламени, но выстояла. На миг

Лентине видится, что жилье, в которое они попали, заплетено пыльной

паутиной. И полчища пауков разных размеров ползают везде, ткут, занимая все

кругом своими нитями, на которые тут же падает пыль – откуда-то сверху.

Моргнула, избавляясь от наваждения, и пропало видение. В комнате всё

перевернуто, разбито, всё, что могло сгореть – сожжено. Уцелела лишь одна

лестница, та самая, которая и нужна. Быстрым шагом – бежать здесь

невозможно, пыль и пепел сразу начинают кружиться, пытаясь забиться в нос, в

рот, в глаза – пересечь комнату, взобраться наверх, на обзорную крышу. Вот и

крыша, обзорная площадка, телескоп валяется, опрокинут. Здешний кастырь

астрономов мертв – совершенно понятно, в ином случае телескопа бы здесь не

было. Наклонилась и подняла трубу телескопа, сунула под мышку, хоть и

мешает, но забрать надо – нельзя, чтобы последняя памятка о зорданьском

звездочете просто так тут валялась, для Кира послужит, может быть. Кир

заканючил – маленькие ножки устали от этой беготни. Лентина остановилась,

задыхаясь:

- Малыш, сейчас мы отдохнем, но только совсем немножко, а потом поиграем в

интересную игру – нам надо будет быстро-быстро спуститься по лестнице вниз,

кто вперед.

У мальчика загорелись глаза – безошибочный прием, всегда срабатывало,

переключишь внимание на игру – и силы появляются. Неторопливым шагом,

взявшись за руки, подошли к крышке, закрывающей люк, дернули за ручку и –

заперто. От огорчения и неожиданности девушка плюхнулась рядом с люком,

подняв небольшой вихрь пепла. Потерла лоб в растерянности, что же делать,

что же делать… Кир уселся рядом, развел руками – жест, всегда вызывающий

улыбку у матери. А сейчас помог собраться с мыслями. Показала сыну

оставаться на месте, отдыхать, пока есть возможность, отдала ему трубу

телескопную, чтобы нес. Мальчик вцепился в нее, с интересом разглядывая со

всех сторон. Лентина подошла к подставке от телескопа, что валялась рядом –

хорошая металлическая подставка, как раз такая-то и нужна. Подцепила

крышку, надавила всем весом, Кир вскочил, запыхтел от усилия рядом – иии,

раз – открыли, выломав дужки замка. Заглянула внутрь – там царила кромешная

тьма. И факел сделать не из чего, оставалось надеяться на спички и чудо, что

может быть найдут что-то внизу.

- Пойдем?

Мальчик согласно кивнул, вложил свою ладошку, уже изрядно поцарапанную и

перемазанную по сравнению с той чистенькой, которой она была совсем

недавно, в ее руку. И начали спускаться. Лентина посчитала спички, маловато.

Перед глазами плыли те страшные картины, показанные Хроном. Хотя и не

верилось, но все равно подстегивало, не давало расслабляться, заставляло

спешить – темнобородый хотел напугать, но получилось совсем наоборот –

взбодрил и скорости придал. Осторожно, опробовав первую ступеньку, сделали

первый шаг вниз. Потом пошагали размеренно. Спустились еще на пару

ступенек, и тут события понеслись с такой скоростью, что мать и сын чуть ли

не кубарем спустились до первой площадки. В проем – люк закрывать не стали,

чтобы хоть оттуда свет был – виднелось затянутое серыми тяжелыми тучами

небо, потом резко потемнело – что-то очень темное и тяжелое опустилось на

крышу, раздался ужасающий скрежет, часть крыши проломилась, в дыре

оказалась огромная зеленая чешуйчатая лапа с гигантскими когтями. Потом

лапа исчезла, в проломе появилась зеленая морда дракона, с любопытством

поворачивающаяся из стороны в сторону. Лентина соображала быстро –

оглядела площадку, увидела заготовки для факелов, сгребла, сколько вошло в

руку. Кир задышал часто-часто от испуга. Подхватила мальчика под мышку,

откуда только силы взялись – мальчик-то уже не маленький – и понеслась,

сломя голову, вниз во тьму, перепрыгивая через несколько ступенек и молясь

древнему Каму, чтобы дети его нигде не схалтурили, сделали свою работу на

совесть. Добежала до следующей площадки, уже почти задохнувшись от

нехватки воздуха, легкие горели, крышка люка захлопнулась с громким стуком,

и они оказались в полной темноте. Упали на почвяной пол или как его тут

назвать, руки от тяжести и напряжения занемели, мелкие противные иголочки

кололи каждый палец. Кир не хныкал, вел себя, как маленький мужчина.

Нащупала факел, достала спички, чиркнула – свет больно резанул по глазам.

Мальчик вздрогнул и захлопал в ладоши от радости. Маленький человечек, и

ведь не может сказать ничего, потащила его на край света, можно же было

быстренько найти каменщика другого или пусть бы кастыри шли – а то они у

себя в Блангорре такие смелые, детей посылать на погибель…

Потом стало совестно – каменщика, даже если бы и нашли – это был бы тоже

чей-то маленький человечек. И кастыри не просто так не пошли. Нет уж, раз

ввязались в эту авантюру, то и нечего ныть и перекладывать на кого-либо то, что

поручено им. В конце концов, честь Мир спасать тоже не каждый день

выпадает. Приободрившись и отдышавшись, запалила еще один факел,

огляделась – тут тоже лежали заготовки для факелов аккуратной кучкой, рядом

трут, кресало и огниво, где-то внизу слышался шум воды – сразу захотелось

пить. Вспомнила про воду, достала бутыль, напоила Кира, напилась сама.

Встали и потопали вниз, освещая путь факелами. Лестница сужалась, поэтому

Лентина пошла впереди сама, велев сыну не отставать, крепко держаться за

перила и за факел. Шли довольно долго, пока не достигли следующей

площадки, снова – факелы, короткая передышка и вниз, вниз, вниз.

Лестница все сужалась и вскоре Лентина чувствовала ее перила бедрами.

А потом резко – раз и закончились ступени, ноги нащупали крепко

утрамбованный пол. Кир, шедший за ней, как пришитый, от неожиданности

уперся головой в спину матери, едва не подпалив ей волосы своим факелом. То,

что открылось их взглядам, назвать погребом или чем-то подобным не

поворачивался язык. Хотелось назвать это - «залой» или еще каким

высокопарным словцом. Лентина высоко подняла факел, пытаясь оглядеться, и

все равно не увидела потолка и где заканчивается эта самая зала. На стене,

которая начиналась рядом с лестницей, торчал факел, похожий на те, что

лежали на площадках. Лентина поднялась на цыпочки, зажигая его. Этот

светильник был каким-то мудреным способом соединен с другими, и вмиг все

вокруг осветилась. Необъятная зала оказалась круглой, в центре возвышалось

нечто, закутанное в серую ткань. Границы зала терялись в пыльной дымке.

Мать и сын пошагали к тому, что, вероятно, и было их целью.

Лентина велела Киру стоять неподалеку, сложив возле него их

немудрящую кладь. Сама обошла вокруг странное сооружение, внушающее

опасливое уважение даже в закутанном виде: высота его терялась в полумраке,

а в ширину – пятеро взрослых понадобилось бы для того, чтобы, взявшись за

руки, тесно обнять это. Девушка с опаской потянула за пыльную веревку,

готовая в любой момент отбросить ее и бежать прочь, подхватив Кира. Ткань

держалась лишь на веревке, хитрым образом обмотанной вокруг всего

сооружения, и с тихим шелестом упала к ногам. Кир восхищенно охнул, увидев

то, что открылось их глазам. Это, пожалуй, было единственное виденное ими

творение, полностью изготовленное из древнего металла, из того самого, что

пошел на изготовление башенных часов. Семь полых труб неизвестной высоты

– край их терялся в полумраке – намертво закреплены на невысоком каменном

постаменте. Рядом виднелось нечто, похожее на рычаг, которым в больших

городах опускали ворота, с тем отличием лишь, что тут же располагалась

скважина для ключа – того самого, что Кир нес на шее. На самом постаменте

еще была изображена какая-то схема. Лентина позвала Кира, и они вместе

попытались разобрать, что там было нарисовано. От округлой залы,

изображавшей ту, где они находились, расходились лучи в разные стороны –

семь, как и стволов, а к Большому океану вела жирная линия, оканчивающая

неким подобием ворот. Мать и сын недолго разглядывали картинку – не зря

говорили в Мире, что астрономы могут прочитать и понять любую карту, любой

чертеж, все – и схема стала понятной: ключ не только запускал оружие, но и

приводил в действие какой-то скрытый механизм, открывающий путь для

океанских вод в город. Сейчас Зордань была огорожена мощной стеной

плотины, сдерживающей напор воды. Думать долго было некогда, да и выбора

не было, хорошо еще жителей нет тут теперь – Лентина показала на отверстие

для ключа. Кир снял цепочку с шеи, подошел, смахнул песок и вставил ключ,

быстренько провернул его и отошел. Сначала ничего не произошло, Лентина

подумала, собирая кладь: «Ну вот, нам все досталось сломанное…», потом

послышался тихий шорох, словно сыпался песок. Да ну и ладно, наше дело

сделано, можно теперь и на выход. Вспомнилось, что на крыше, возможно, еще

все так и сидит тот дракон, ожидая их возвращения. Постамент с трубами и

рычаг с ключом начали медленно погружаться вниз, словно в воронку

засасывало. Кир, по своей привычке не бросать ничего, потянул за ключ,

который стал странного белесого цвета. Прикоснулся и истошно закричал.

Лентина одним прыжком оказалась возле сына – детская ручка, казалось,

намертво прикипела к ключу. Девушка выплеснула воду на ключ, одновременно

пытаясь отцепить Кира, все еще кричащего от боли. Время замерло – детская

плоть кипела на металле, крик мальчика становился все тише и слабее. Лентина

решилась: схватилась за ключ сама, отталкивая сына. Теперь пальцы жгло ей,

неведомые механизмы, приведенные в действие, раскалили ключ до предела.

Собрав все силы в кулак, девушка смогла оторваться от ключа.

Кир лежал на утрамбованном полу. Нашла в сумке два куска чистой

ткани, намочила, замотала руку себе и мальчику, который пока был без

сознания. Мимо пронеслась небольшая стайка крыс. Крысы бежали в одну

сторону, громко пища. Лентина вспомнила жирную линию от океана на схеме,

подхватила Кира на руки, охнув от тяжести. Сумки с собой взять не придется –

руки заняты, и мальчика бы донести, а он вцепился в трубу телескопа мертвой

хваткой. А нужно было успеть еще и к Люку и остальным. Задыхаясь, бежала

она вслед за грызунами, стараясь не тревожить пораненную руку сына, не

чувствуя ног. Серые бегуны не подвели, вывели, в давние времена соорудили

себе приличный лаз туда, где раньше была кладовая. В это отверстие легко

проскользнул Кир, начавший приходить в сознание. Лентина пролезла с трудом,

перемазавшись влажной почвой. Влажной! Нужно было спешить – если вода с

такой скоростью проникает в город, от нее надо бежать со всех ног. Выбрались

из кладовой, над сгоревшим городом низко висели семь ночных светил,

освещая тусклым мертвенным светом мрачные руины.

О как! Вроде бы времени всего ничего провели внизу, а, оказывается, давно

стемнело. Кир все еще был вялым, пришлось потрясти его немного, взявшись за

хрупкие плечики:

- Малыш! Очнись! Нам нужно спешить! Мы сейчас будем бежать очень быстро,

и ты должен мне помочь! Я не смогу тебя нести! Проснись!!

Мутный взгляд прояснился, мальчик кивнул, переложил телескоп из

занемевшей ладошки под мышку. Оставалась лишь мелочь – выскользнуть так,

чтобы ящер, который, скорее всего, до сих пор сидит на крыше, их не заметил,

или заметил тогда, когда уже будет поздно. Осмотрелась по сторонам, покрепче

взяла Кира за руку и рванули – побежали так, как до этого никогда не бегали.

Добежали до ближайших развалин и притаились, переводя дыхание. Лентина

осторожно выглянула – крылатая тварь и впрямь сидела на крыше, которую

немного повело после пожарища и после посадки на нее тяжелой драконьей

туши. Кир, заметив дракона, остановился и испуганно замер, пока мать не

дернула его за руку, показывая, что нужно бежать. И понеслись вновь, и бежали

– зигзагами, прячась среди пожарищ, тяжело переводя дыхание, перемазанные в

саже, но пока живые…

Люк лежал неподвижно, при малейшем движении в голове словно что-то

взрывалось, нога горела огнем. С трудом оглядев комнату, в которой они

расположились, уяснил, что бабулька куда-то запропала вскоре после ухода

астрономов. Риччи дышал равномерно, но глаз не открывал. Люк несколько раз

потихоньку позвал купца, не получив ответа. Решил лежать тихо, стараясь не

привлекать внимание – если вдруг кто-то вдруг мимо будет продвигаться. Над

городом нависала тяжелая тишина, порывы ветров и то слышались где-то

вдалеке. Костер давно прогорел, но холодно пока не было. Лентина постаралась

– укрыла всех, кто оставался, найденными вещами. Тряпки пахли гарью, пылью

и мышами, но грели исправно. Протянул руку вниз, нащупал котелок с водой и

возблагодарил астрономова праотца за прекрасную дочь. Отпил немного, руки

тряслись, больше пролил, чем выпил. Но в голове прояснилось. И подкралась

совесть, которая словно спала до того, как весовщик утолил жажду, и

зашептала: «Ну, какой ты мужик, отпустил девку с пацаном, а сам лежишь тут,

нога у него, видите ли, сломана, голова у него, видите ли, проломлена. Сам

должен был охранять, а сам – валяешься… Вот бросят они тебя тут и поделом

тебе, ты помрешь, а еще будешь смотреть, как купец мается, будет о помощи

просить, а ты даже голову в его сторону повернуть не можешь. Эх ты, а еще

весовщик». И шипела, и подзуживала, пока не измотала в конец. Особенно

почему-то задевало то, что подчеркивала, шипя - «весовщииик». Люк впал в

тяжелое забытье, больше похожее на обморок. Лишь какая-то недремлющая

часть прислушивалась к шумам города – так на всякий случай, чтобы хоть

знать, от чего умирать будешь, если вдруг подкрадется кто. Долгое время

лежали, как две бесчувственные колоды. Потом резко очнулись оба,

одновременно, словно кто-то разбудил, весовщику даже послышался стон,

издалека принесенный ветрами. Переглянулись, Люк дотянулся до котелка с

водой, другой рукой вцепился в нож, оставленный Лентиной, готовясь дорого

продать свою жизнь. Купец огляделся вокруг, едва ворочая налитыми кровью

глазами, прохрипел что-то неразборчивое, понятно лишь было, что поминал

матушку Хрона плохими словами. Прохрипел что-то и вовсе непонятное Люку.

Потом нашел полуобгоревшую палку, постанывая, схватил ее, подтянул

поближе к себе. И вновь затаились. В этот раз ждать долго не пришлось:

зашлепали, приближаясь, шаркающие шаги. Кто-то бежал из последних сил, вот

споткнулся, упал, потом снова шаги, уже не такие торопливые, и свистящее

дыхание, срывающееся на хрип. Потом раздался леденящий душу скрип

отодвигаемой повозки, которая все еще перегораживала вход в их обиталище –

подумалось о бабке, которая куда-то исчезла.

- А вы уже, наверное, нас похоронили? – срывающийся, задыхающийся от бега,

но такой родной и долгожданный голос Лентины, которая вошла в комнату, едва

держась на ногах, держа такого же вымотанного Кира за руку.

Люк попытался вскочить, да помутилось в голове, едва не упал.

- Лежи, горюшко ты переломанное. Поторапливаться нам надо, мужики. Мы тут

с Киром маленько покудесничали, на город вода идет. ЭЭ, плотину мы сломали,

пока примово поручение выполняли.

Мартель прохрипел почти понятно:

- Это как вы так умудрились?

- А вот уметь надо. Надо по-быстрому нам исчезать отсюда. А бабуля где?

- Пропала куда-то. На чем мы будем от воды сбегать? – вступил Люк в разговор.

- У нас, кроме повозки, ничего и нет. Будем надеяться, что она и плавать будет.

Если нет – с честью пойдем на корм рыбам, у меня других идей нет. Да и время

поджимает, мы уже видели волну, которая идет на Зордань, и уж поверьте,

второй раз я на нее любоваться не хочу.

Поочередно дотащила своих раненых до повозки, которую перед этим

поставили на колеса вдвоем с Киром. Мальчик сейчас был так похож на

муравья – маленький, отважный насекомыш, тщетно пытающийся поднять

нечто неподъемное. Усадила всех своих мужчин на повозку, торопливо закинула

все, что попалось под руку к ним рядом, и подняла глаза к Часовой башне.

Выругалась потихоньку, так, что только Люк услышал – весовщику полагается

иметь хороший слух. Та зеленая сволочь, из-за которой пришлось ползти

крысиными путями, из-за которой пришлось нестись, сломя голову, да, в конце-

то концов, из-за которого здесь и оказались – этот летающий гад все еще сидел

на крыше. Сейчас вон, расправил зеленые кожистые крылья, сладко

потягиваясь. Засиделся, видимо в одном положении, ожидаючи, пока они

вернутся. Вдруг резко сложил крылья – вроде как в стойку «смирно»

выстроился – рядом показался еще один силуэт – багрово-черный, с

всклоченными волосами. Видимый издалека, в размерах не уступающий

гигантскому ящеру. Темнобородый, проклятый. Девушка затаилась, притихнув,

сделала знак своим попутчикам, чтобы не шевелились даже.

А на крыше в это время из ниоткуда возникший Хрон распекал своего

нерадивого стража:

- Ты, сволочь зеленая. Я тебя, когда сюда поставил, велел что тебе делать?

- Охранять лестницу, чтобы никто ни туда, ни оттуда, - потупив морду,

выпустил пар из ноздрей дракон.

- А ты, скотина тупая, не подумал, что они другой выход найти могут? Ты не

слышишь, что вода подступает к городу? Нет? Когда ты был человеком – ты

был таким же безмозглым?! Какое же великое благодеяние оказал я Миру, что

забрал тебя себе! А они еще ноют, неблагодарные, что-де «Хрон – плохой, Хрон

– проклятый, Хрон – похититель ушей»! Лети отсюда, ящерица с крыльями!

Дракон тяжело поднялся, преодолевая порывы ветров, взмахнув крыльями, и

затерялся среди низко висящих туч. Хрон пропал из виду так же, как и появился

– внезапно и бесследно.

Путники для подстраховки выждали еще немного. Потом Лентина изо

всех сил поспешила к городских воротам, толкая перед собой тяжеленную

повозку. Бежала, ноги подгибались, подворачивались, руки гудели, и думала

совсем не к месту: «Ну, если и это не поможет похудеть хоть немножко, тогда я

не знаю, что может помочь!»

Вода подхватила тележку в тот момент, как они достигли выхода. Лентина

забралась к своим попутчикам, и их понесло из города, заливаемого

хлынувшими потоками. Освобожденный океан мстил людям, запершим его

плотиной, смывая следы их существования. Последней под воду канула Часовая

башня. Зордани больше не существовало. Гордость каменщиков исчезла. Щели

между досками повозки разбухли от воды, и перестали пропускать ее внутрь.

Путникам оставалось сидеть на своем утлом плоту, в который превратилась

тележка и отдаться на волю богов. Лентина молила небесного Аастра, чтобы тот

подал весточку в Блангорру – хоть какую-то – что и они справились с

поручением и древнее проклятье еще можно преодолеть – если, конечно, с

начавшим работать механизмом под водой ничего не случится.

Глава 10.

Столичные страсти.

Блангорра, чудный город на белых холмах, более всего страдала в сезон

ветров, который неожиданно вернулся после кратковременно затишья.

Порывистые ветры ярились так, словно дули в последний раз, стараясь смести с

улиц все, что только было под силу. Все, что было плохо закреплено, сметалось

и уносилось ветрами за городскую стену и далее, в низину, к водам Великого

Брона. Возле озера скопилось изрядное количество всяческого мусора.

Горожане старались покидать стены жилищ только в случае крайней

необходимости. Город обезлюдел, что он не покинут, было видно лишь по

дымам, вырывающимся из труб домов, которые порывами мгновенно уносились

вдаль. Ветры принесли похолодание, и часто по утрам мостовые, улицы, крыши

оказывались затканными белыми иглами инея. Такие холода были в новинку

жителям теплой Блангорры, и по углам шептались, особенно свободнокровые

приживалки весовщиков, «что-де настает-таки конец света, вот уже и ветры

какие холодные стали». По ночам, если развеивались хмурые тучи, затянувшие

небо, любому наблюдателю невооруженным глазом были видны семь звезд,

выстроившихся в одну линию – как на параде. Зрелище это вносило смуту в

головы обывателей, которым так сладко было пугаться, сидя возле жарко

натопленного очага, с кружкой пива в одной руке, размахивая полуобглоданной

костью, зажатой в другой руке. В остальном же, все было по-прежнему:

обыденность ежедневных обязанностей, подготовка к главному празднику Мира

– Новолетью, которое наступало, когда год старый уступал место новому.

Стихнут ветры, наступит Межсезонье. На Новолетье все население гуляло ночь

напропалую, несмотря ни на что. Издавна существовало поверье: если всю ночь

сможешь продержаться и не уснуть – до первых лучей светила повитух хотя бы,

весь следующий год будет тебе сопутствовать удача. Вот и старались, даже

детям разрешалось бодрствовать. Рядились в костюмы – на площадях шумели

маскарады, с обязательными призами – за костюмы, за победу в состязаниях на

силу, ловкость, отвагу, сообразительность, за самого жирного свина, и много

других – получившие их потом целый год могли бахвалиться своей победой.

Призы вручали кастыри, а главный приз, тому, кто участвовал в наибольшем

количестве состязаний и победил – нежными ручками передавала сама Прима.

Готовились к ярмаркам, на которых можно было приобрести все, что только

родила Зория, все, что могли предложить миряне и гости – свободнорожденные

и дикие. Город становился похож на закипающий котел – еще не бурлит, но уже

к тому идет, начинает пузыриться радостью, предвкушая праздничное веселье.

В Пресветлом Дворце казалось, что все спокойно, ленивой

неизменностью пышет каждый день. Ледяные порывы ветров не беспокоят в

жарко натопленных залах за толстыми каменными стенами. Неспешно

готовятся к предстоящему празднику, традиционно происходит смена караула

возле покоев Примов, проводятся регулярные заседания Совета кастырей. А вот

там-то, за тщательно запертыми дверями и начинаются странности. Быстрыми

шагами меряет зал заседаний обычно такой уравновешенный Ди Астрани,

нервно дергая щекой; шепотом ругается молодой Магистр, хрустит пальцами

достопочтенный Голдман, растерянно озирается по сторонам кастырь

каменщиков Стоун, матушка Фармакопея и Маршалл шепотом

переговариваются о чем-то, причем повитуха исключительно бледна. Ожидают

прихода Примов, чтобы начать свой ежедневный совет – на повестке которого

лишь два вопроса: что делать и не пора ли отправляться с ключом в

Блангоррскую башню.

С момента отправки ключников в города прошло уже три дня, причем

время не сдвигалось – Ди Астрани специально проверял. В последнее время

правитель приходил на заседания Совета один, Прима была занята царенком.

Вот и сейчас, вошел Прим, и волнение у всех словно рукой сняло. Его

присутствие благоприятно влияло на кастырей – утихали споры, замолкали

панические речи, нервы успокаивались, и можно было спокойно обсудить

насущные проблемы. Вместе с Примом пожаловал дворцовый птичник, у

которого на лице лихорадочными пятнами горел румянец и потрясывало от

оказанной чести. Кастыри поднялись при появлении правителя, выказывая свое

почтение. Прим прошел на свое место, и заседание началось. Первому слово

дали птичнику – он так и останется в истории безымянным, потому как роль его

в повествовании крайне мала. Птичник поднялся, теребя в руках кепку –

верхнюю одежду он оставил при входе во Дворец, а вот кепочку – не догадался,

и теперь не знал, куда ее девать – и сообщил, что три голубя из пресветлых

птичников прилетели сегодня и принесли записки с названиями трех городов:

Квартиты, Елянск и Турск. Выпалил на одном дыхании и замолк, потупившись.

Прим поблагодарил его за службу родине и отпустил. Птичник попятился к

двери, не решаясь повернуться к столь высокому собранию спиной.

Прим выждал, пока закрылись двери:

- Итак, мы имеем трех вернувшихся птиц. Прошло три дня. Предлагаю выждать

еще два дня и потом принимать решение. Спускаться в блангоррский туннель

нужно господину Ди Астрани и вашему покорному слуге. Поэтому сейчас этот

вопрос обсуждать не имеет никакого смысла. Предлагаю перейти к другим

вопросам, которые нужно решать немедленно…

Заседание длилось достаточно долго – день начал меркнуть, сменяясь

сумерками. Кастыри разошли по своим делам, а Прим поспешил в покои

правительницы – обедали всегда вместе, да и другие приемы пищи старались

вместе проводить. Как-то не елось по одиночке, лишь, если нужды

государственные заставляли, тогда приходилось. Прима уже ждала, сидела в

одиночестве за накрытым столом, и, глубоко задумавшись, смотрела куда-то

сквозь окно. Слуг отослала, чтобы хоть недолго побыть наедине. Царенок спал

в своей комнате под присмотром мамок-нянек. Вошел Прим – и закончилось

одиночество. Порывисто поднялась, быстрым шагом подошла – бежать нельзя,

не положено даже наедине, обняла, прижавшись всем телом:

- Дня доброго и вечного почитания, господину моему.

- И тебе, Прима, дня доброго. Проголодался я, и горло пересохло – на заседании

пришлось много говорить.

Сама усадила, сама предложила кушаний, ухаживала, вилась вокруг.

- Ты печальна что-то? Царенок выматывает? Или случилось что?

- С наследником все в порядке. И пока не случилось ничего. Но, царь мой,

печаль грызет мне сердце. Помнишь ли ты имя мое, которое мне при рождении

дано?

- Богаданой ты родилась, до того, как Примой моей стала. Ты сомневаешься в

моей памяти? – лукаво улыбнулся.

- Нет, как я могу сомневаться хоть в чем-то, что касается тебя. Вот только, - и

замолчала, опустив глаза, борясь со слезами – не может правительница плакать.

- Говори, не томи.

- Ты собираешься с Ди Астрани идти туда, где древние оставили оружие?

- Да, я не просто собираюсь – я должен, никто, кроме меня, не может этого

сделать.

- Ты, свет мой, никогда не ошибаешься, но сейчас ошибся.

Прим удивленно приподнял брови – он на самом деле не знал:

- Что ты имеешь в виду?

- Я, господин мой, я могу пойти. А ты останешься, ты нужен Миру больше, чем

я.

- Ты что такое говоришь, куда ты собралась?! А как же царенок, воспитывать

которого должна ты – только Прима может воспитать истинного наследника.

- Прима или Прим – мы оба его родители, пусть и не физически, будь же честен

со мной. Пусть я не могу быть ему настоящей матерью, но я – мать всего

народа. Я провожала тех девушек в дорогу – тех, последних из клана

астрономов, ты не забыл? Я видела, как они смотрят на своих детей, как они

прощаются со всеми – они точно знали, на что идут. И я видела, как на них

смотрел Ди Астрани – эти девушки – последняя надежда их клана. И ты

можешь допустить мысль, что я лишу народ отца, отправив тебя в эти

катакомбы?

- Дана, ты не веришь в то, что мы можем остаться в живых?

- Я не знаю, во что верить. Сейчас я знаю твердо лишь одно – ты можешь

вырастить наследника сам, без меня и жить без меня ты сможешь, создав новую

Приму. Но я жить без тебя не смогу!

Прим встал в волнении, порывисто отодвинув стул – тяжелый, резной,

инкрустированный драгоценными породами древесины, резьба больно впилась

в пальцы:

- Что ты такое говоришь?

- Ты свет мой, лишь твоим повелением я появилась в Мире, и небесный отец

наш знает, для чего я здесь. Мое предназначение – не править вместо тебя, а

умереть вместо тебя. Сходи в хранилище ключей, услышь голос твоего

небесного праотца. Я теперь знаю. Прим небесный говорил со мной. Идти

должна я.

- Нет, нет, нет! Не женское это дело!

- Ну да, а Лентина и Селена – они просто так юбки надевали, да? Они –

последние из рода. Нет ни одного довода против того, что я должна сделать. В

моих венах течет твоя кровь, я могу взять ключ, и я могу пойти с кастырем

астрономов и совершить то, что нужно.

Правитель обнял Приму, такую ослепительную, раскрасневшуюся, такую

мирскую в своей попытке утвердить свое право на поступок.

- А как же я? Ты не подумала обо мне? Неужели я смогу жить без тебя,

особенно помня, что это именно я послал тебя на смерть? Как я смогу

посмотреть в глаза царенку, что я ему отвечу, если он спросит, где его мать?

Любая – физическая или духовная?

- Ты придумаешь что-нибудь. Мир не обойдется без тебя. И ты можешь создать

меня заново.

- Ни один Прим за всю историю не создавал себе царицы дважды – я не знаю,

смогу ли, и ты ли будешь это.

- А ты пойди в хранилище ключей и услышь повеление своего небесного отца,

можешь спросить у него – создашь ли ты меня снова. И покончим с этим. Обед

стынет.

Прим не сдержал улыбки:

- Женщина! Даже при гибели Мира ты найдешь повод меня насмешить! Что

тебя волнует больше – гибель Мира или простывшая еда?

- Иди, не тяни время, - улыбнулась Прима. Улыбка была грустной, но такой

солнечной, что показалось, как по стенам побежали солнечные зайчики.

- Вот знаешь же, что перед твоей улыбкой я устоять не могу.

- Вот знаешь же, что поэтому я и улыбаюсь.

Прим ушел. Правительница вызвала слуг, приказала подогреть все. Сама ушла к

царенку, к которому она чувствовала искреннюю привязанность, растущую с

каждым днем. И еще она искренне сочувствовала Селене, которой пришлось

отпустить своего мальчика одного.

Прим вошел в покои, которые занимали они с правительницей. Только

ныне она бывала здесь редкой гостьей, проводя большую часть времени в

детской. Прошел роскошную залу насквозь, надавил на секретный рычаг за

кроватью. Открылась потайная комната, о существовании которой знали

немногие: наверняка те, кто возводил Дворец, Прим, его супруга и кастырь

астрономов. В тайнике стены по всему периметру увешаны массивными

полками, которые завалены различными планами, документами и всякими

другими свитками бумаги; напротив двери стоял тяжелый стол, рядом стул.

Окон не было – все стены сделаны глухими и отделаны специальным камнем,

который мог выдержать напор огня, воды и сильного ветра. Над столом висела

пара подсвечников, потянув за нужный, открывался еще один тайник, который

сейчас хранил святая святых Мира – оставшиеся ключи кастырей. Разложил

ключи веером на столе, по середине поместив свой ключ – главный,

отличающийся от остальных тем, что он шестигранный и на бородке его впаян

камень – такой же, как на Часовых башнях. Ключ Примов остался

единственным – дубликат пришлось отдать Хрону на той, памятной церемонии,

когда Маршалл и Магистр вступали в должность. Сел за стол, задумался,

тяжело уронив голову на сложенные домиком ладони. Вскоре раздался скрежет

подтаскиваемого к столу стула, который стоял неподалеку и негромкое

ворчание:

- Вот приходи к детям, они ни стола не накроют, ни стула не поставят. Буду

лучше к твоей жене приходить, она гостеприимнее.

- Не ворчите, батюшка. Я не думал, что вы голодны, приказать подать ужин?

- Не глупи, сын. Поворчать захотелось. Я же не могу вкушать вашу пищу.

Говори, с чем пожаловал, время мое в мирском облике коротко.

- Прима собирается идти вместо меня с ключом, она говорит, что должна это

сделать, и что она для этого и создана.

- Правду говорит и абсолютно права. Если ты не вернешься, а все заработает –

проклятье исчезнет, Мира, как такового, не будет без тебя. Если не вернется она

– сотворишь новую. Впрочем, после запуска оружия древних и победы над

Хроном, Мир изменится. Так что, как ни крути – идти ей.

- Отец мой, почему? Почему ей нужно погибнуть, чтобы Мир этот жил? Мне он

не нужен без нее, я не буду создавать себе новую!

- Потому что мы где-то ошиблись при создании вашего Мира, да, каюсь. Ну и

ты ее рано хоронишь – сам ее создавал, но не знаешь, на что она способна ради

своих детей, коими считает мирян. У вас тут страшно и странно – без жертв не

обходится, вы несовершенны, но мы любим вас и таких. Если погибнет Мир –

вскоре и Зория погибнет, Хрон уж постарается, отправит сюда своих

любимчиков – у него в хронилищах полно таких. Драконы после разрушения

башен смогут создавать себе подобных, которые родят еще более мерзкие

создания. Подумай, готов ли ты отправить всю Зорию на откуп Хрону ради

своей Примы? Нужен ли ей твой дар – вы погибнете вместе, только немного

позже. Но жить не будете, мало того, Хрон уже постарается вашу казнь

устроить с наибольшей пышностью. А может оставить себе на потеху, твою

красавицу возьмет в свои наложницы, а тебя выхолостит и приставит к себе в

услужение. Или наоборот, возьмет в наложники тебя, а ее заставит

прислуживать себе. Царенка вырастит, сделает своим наперсником, а может и

наследником. Потому что даже мы не знаем, сколько жизни отпущено

темнобородому, он же владеет единственным, что измеряет протяженность

этого срока – временем. Голод, мрак, холод и безнадежность – вот судьба Зории

на все дальнейшие жизни.

- Прекрати! Я понял, я отпущу ее. Но как же вы жестоки, боги! Зачем вы

создаете миры, если не видите своих ошибок при творении? Вы создали чистую

Зорию, а населили ее хроновыми отродьями – пока вы с ним не договорились,

отдав на откуп время! Почему? А теперь мы должны выбирать там, где просто

нет выбора???!

- Прости, сын. Но изменить ничего невозможно. Смирись, - последнее слово

затихло в тайнике.

Прим разжал руки, пальцы побелели от напряжения. Встал со стула, холодная

ярость бродила в крови. Но потом раздался громкий шепот, пожаловал новый

гость, небесный Аастр:

- Ты ропщешь, не желая отправлять свою половинку. А как же ты послал моих

дочерей – возможно, последних из выживших – в этот путь? Ты просмотрел

рядом с собой предателя, который извел всех моих дочерей. Того злодея,

который служил тебе. Сколько еще таких магистров скрываются за своими

тайными личинами? Да, я понимаю, ты не можешь с каждым из них встречаться

лично, а на расстоянии ты ложь не определяешь. Поэтому не гневись, и не

гневи нас, у остальной семерки тоже могут возникнуть к тебе претензии. Да, мы

отдали вам Мир уже не совершенно чистым, но вы еще и изгадили его

преизрядно. Смирись, будь мужчиной – как бы это не звучало. Разреши ей быть

твоей настоящей, достойной тебя половиной.

Прим впервые видел Аастра так близко, слова его достигли разума, ярость

утихла. Похоже, Мир требует крови – его жертвы, с которой потом придется

жить. Теперь и Аастр исчез из виду. Прим аккуратно поставил стулья на место,

убрал ключи. За своим потом надо будет вернуться. И отправился к Приме.

На столе вновь дымились аппетитнейшие кушанья. Прима стояла возле

окна и наблюдала за ярившейся за стеклом стихией. Ветры словно взбесились,

сильными порывами выворачивали крепкие деревья и уносили их. Только чудом

никто не погиб и не разрушилось ни одного здания. Прим стремительно вошел:

- Принимая во внимание твой дар уговаривать, мне почему-то начинает

казаться, что ты просто уболтала семерку, чтобы именно тебя нужно отправить

с ключом. Тебе спокойная жизнь надоела во дворце, приключений захотелось?!

– он почти кричал.

Прима повернулась спокойно, не говоря ни слова, стояла, скрестив руки на

груди, потом бессильно уронила их:

- Садись обедать. Если эту еду подогреть еще раз – ее можно просто выкинуть

собакам.

- То есть, ты даже говорить на эту тему не хочешь?

- Нет, не хочу. Все уже сказано и решено. Потом надо будет встретиться с

кастырями и обговорить, когда идти.

Ели в молчании. Сказать друг другу впервые было нечего.

Утром, едва занялась заря, Прима вошла в покои правителя – всю ночь

пришлось провести с царенком, у которого резались зубы. Прилегла тихонько

рядом со спящим. Лежала, едва дыша, стараясь не разбудить, разглядывала

такое знакомое лицо, которое она видела и любила всю жизнь, запоминая

каждую черточку. Прим проснулся, когда первые лучи дневных светил зажгли

пурпуром тяжелые портьеры, закрывающие окна. Проснулся и увидел свою

половинку. Улыбнулся сонно, обнял – не вспомнил пока о вчерашнем. Потом

резко отстранился:

- Ты передумала идти?

- Свет мой, давай не будем начинать заново. Я не спала всю ночь – наш мальчик

успокаивался только тогда, когда я брала его на руки – у малыша режутся зубки,

как и у всех смертных. И, если ты хочешь омрачить наш последний день –

возможно последний, если что-то пойдет не так, тогда я уйду спать. А ты

можешь вершить важные государственные дела, совещаться с кастырями, но

этот день ты проведешь без меня. Сегодня и сейчас ты, прежде всего, мой

супруг, решать тебе.

Нахмурившись, полежал немного, разглядывая женщину, созданную им самим,

прожившую бок о бок с ним столько лет и такую незнакомую. Потом, приняв

для себя решение, вновь обнял эту незнакомку, решив, что она его вполне

устраивает:

- Умеете вы уговаривать, госпожа Прима. А как малыш сейчас?

- Под утро принесли от повитух какое-то очень хорошее средство, мы втерли в

десны – ты знаешь, они такие красные, распухшие, кажется, что у него все зубы

разом вырастут – и малыш успокоился, уснул. Мордашка зареванная,

посапывает во сне. У меня сердце защемило от мысли, что может случиться,

если вдруг оружие древних не сработает.

Приму подумалось: «Вот хитрюга, даже и ни словечка не сказала, что, мол,

давай я не пойду».

Потом мыслей не было – скорая разлука разожгла неутолимую страсть. И

правители занялись любовью – детей у них быть не могло, но удовольствие

приносило немалое. Прима сегодня была не похожа на себя – обычно она

покорялась, подчиняясь горячему желанию мужа, ныне она подчиняла,

околдовывая и заставляя желать себя снова и снова…

Прима уснула, правитель потихоньку выскользнул из постели,

отправившись в гардеробную. После умывания и облачения Прим повелел

собрать совет кастырей к полудню, питая в душе слабую надежду на то, что

Совет сможет остановить его решительную супругу, да и просто на то, что она

проспит до вечера. Зашел в свои покои, посмотреть, как она спит – ан нет,

постель уже опустела. Лишь горничные да слуги сновали по покоям, наводя

идеальный порядок. Поинтересовался, куда исчезла правительница. Маленькая

служаночка, не осмеливаясь поднять глаза, ответила, что госпожа ушла к себе,

совсем недавно. И завтракать ждет. Прим отправился в столовую. Там все было,

как вчера – накрытый стол к завтраку стол, Прима у окна, наблюдающая за

буйством стихии. Вошел бесшумно, горечь всколыхнулась в сердце, осев

привкусом на губах – скорое расставание не давало покоя.

- Доброго дня тебе, госпожа моя!

- И тебе здравствовать, Пресветлый! Присаживайся, отведай, чем стол богат, -

шутила, сдерживая слезы. Потом улыбнулась светло, ладонью, словно

маленький ребенок отерла лицо, смахнув влагу с глаз. Позволила за собой

поухаживать. Сегодняшняя трапеза в корне отличалась от вчерашней – мрачной.

Шутили, стараясь поддержать разговор, начинали говорить враз, смеялись,

заканчивая фразу друг за друга. Незаметно завтрак подошел к концу, хотя обоим

хотелось, чтобы он был бесконечным. Близился полдень. Шутки и смех

потихоньку стихли.

- Пора.

- Да, свет мой, пора. Совет я назначил на полдень.

- Я знаю, меня предупредил Ди Астрани.

Прим недоуменно приподнял брови:

- Он осмелился?

- Осмелился, осмелился. Не брани его - у него вчера тоже был гость, Аастр

небесный посетил его после того, как явился к тебе.

- Эх, все меня игнорируют, что за жизнь пошла. Никакого почтения к

правителю, - ворчливо заметил Прим.

- Ага, ты заплачь еще, чтобы я поверила. Обидели нашего госопадина, -

затараторила, подражая говору Диких, когда они говорят на мирском языке.

- Ох, вернешься, накажу я тебя! – потянулся к супруге, крепко обняв ее.

- А ты сейчас накажи, по-быстренькому, а? – вывернулась из объятий,

хихикнула.

- Пойдем уж, полдень, - в миг посерьезнела, стала Правительницей Примой,

грозной к врагам и милосердной к подданным. Рука об руку прошли в зал

Совета. Кастыри встретили их стоя. Когда Прима ступила на порог, раздались

хлопки – сначала несмелые, потом все громче и громче. Кастыри рукоплескали

повелительнице, которая решилась быть не просто зрительницей. Прима

склонилась в поклоне, что тоже было неслыханным, поблагодарила за

оказанную высокую честь – быть участницей столь невероятного приключения.

Совет открыл Прим.

- Итак, что мы имеем: Квартиты, Елянск и Турск – в этих городах ключи точно

доставлены и применены по назначению. Под вопросом Ведск, Ящерино и

Зордань – что случилось с гонцами и ключами мы точно не знаем, но времени

на ожидание более нет. Ди Астрани и пресветлая Прима предлагают не

затягивать и хотят отправиться в блангоррский тоннель завтра в ночь – чтобы не

было лишних зрителей. Каковы будут ваши предложения, господа кастыри?

И тут случилось немыслимое: речь Прима была прервана, распахнулась дверь,

вбежал запыхавшийся караульный, судя по серо-желтой форме, несший службу

у городских ворот, лицо серое – но не от пыли, которая покрывала ее

равномерным слоем, а от страха. Безо всякого почтения к высокому собранию

растерянно:

- Там, над городом, летают… там летают…

- Да кто летает, говори, - не потерявший присутствия духа кастырь астрономов

в миг оказался рядом с перепуганным стражем ворот.

- Они, здоровые такие, разноцветные, то есть не каждый разноцветный, а все –

другие. Пока ничего не делают, летают только. А народ пугается, из домов

вышел, а там ветры. Народ сдувает, а этих – летающих – нет. А я – сюда, бегом!

- А как тебя дворцовая стража пропустила? Ты – весовщик?

- Да, я де Балиа из местных, блангоррских, Войцех меня зовут, у меня допуск

есть во Дворец со срочными донесениями, я пока не прошел кастовый экзамен.

Я вспомнил предсказание и сюда.

Прим и астроном переглянулись – вот и нашелся третий участник для похода с

последним ключом, соображает быстро и в правильную стороны, не боится

рангов, званий. А с появлением драконов решился вопрос: стоит ли спешить

или еще подождать — вестей от других ключников.

- Благодарим тебя за принесенные вести, хотя и прискорбные. Можешь

отправляться на свой пост и нести службу с честью. А к закату, как сменишься –

ты же дневной часовой? – Ди Астрани обнял Войцеха за плечи и повел к

выходу.

- Да, я сегодня только на день заступил, а тут страсти такие.

- Но ты не напугался, поэтому после смены с поста придешь снова сюда, в этот

же зал, тебе будет дано особое поручение. А сейчас ступай.

Часовой де Балиа ушел. Ошарашенное новостью собрание угрюмо молчало.

Кастыри лишь переглядывались, но говорить не решались. Прим продолжил:

- Новость печальная, но мы ждали всю нашу жизнь, так же как и наши предки.

Всю историю мы знали, что наступит этот день. Всю историю мы готовились к

нему. И в наших силах сделать все, чтобы противостоять проклятию. Исчадия

Хрона до его команды не могут причинить зла никому из мирян, а команду он

пока не даст – время его еще не наступило. Нам следует поспешить, не завтра, а

нынче после заката. Прима, астроном и Войцех де Балиа отправляются с

последним ключом. Предлагаю и Совет не затягивать. Обсуждать празднование

Новолетья пока рано – если оружие не сработает, то праздновать будет некому и

нечего. А если сработает, тогда мы успеем закатить такой праздник, что и

Семерка сойдет к нам на веселье. Итак, будут ли у кого предложения конкретно

по отправке ключников?

Дружное молчание было ответом. Глаза никто не отводил, но вопросов не было

и дельных советов тоже.

- Если никаких конструктивных предложений нет, каждый знает, чем ему

заняться.

На том и закончили.

Примы и Ди Астрани вышли на балкон, шедший по всему периметру

второго этажа дворца. Драконы парили над Блангоррой едва шевеля крыльями,

скользили на потоках ветров. Вся проклятая семерка была в сборе,

периодически присаживались на шпили высоких зданий. Храм небесного

пастыря уже изрядно изгадили и семь шпилей, которыми он был украшен,

валялись неподалеку от ступеней. На городской стене не хватало зубцов,

скинутых громадными ящерами при посадке. Хорошо еще, что до сих пор

обходилось без человеческих жертв: на стене не было стражи – начальник

караула приказал покинуть посты, справедливо полагая, что, если какой-то враг

решит приблизиться к городу, то, увидев крылатых стражников поневоле,

передумает. Жители попрятались, перестав даже выглядывать из окон, город

словно опустел. Ящеров сносили порывы неутихающих ветров, но несколько

взмахов крыльев – и они вновь оказывались на своих позициях. Сильно не

шалили – приказа, похоже, вправду не было. Самым впечатляющим выглядел

алый дракон, Прима предположила, что это и есть Тайамант.

- Нет-нет, алый – это Фрам, помните, дети рассказывали? Вон тот, на башне

сидит, нахохлившись, самый толстый – это Вальтер, у него крылья такие

забавные, коротковатыми кажутся для его веса. Над городскими воротами

уселся ледовый, вон как от него пар валит, хотя и холодно сегодня, а он еще

холоднее – это Айс. Черный, который летает над храмом небесного пастыря –

это Киар, наш бывший Магистр. Металлом отблескивает, изящный дракон

такой, над часовой башней завис – вот Тайамант, вот наша самая большая

головная боль. Зеленый, мелковатый – Архобал и серый – Морган. Теперь надо

бы придумать, как нам добраться до Часовой башни. Выйти за дверь – верная

смерть, - сказал астроном.

- Надо бы кастыря каменщиков послушать по этому поводу, он, может быть, что

посоветует, - предложил Прим.

- А с этими летунами нельзя никак договориться? Если им предложить то, что

они хотят, они, может быть, пропустят? – поинтересовался Ди Астрани.

- Что ты! Единственное, чего они хотят – это убивать, всех, всех без малейшего

исключения. Черная злоба и зависть движут ими, они никогда не смогут стать

прежними, превращения отняли у них то, что делало их людьми. Они, словно

попавшие в хронилища убийцы: не могут изменить то, что произошло – их

превращение повторяется у них в головах постоянно. Когда вспоминают свое

человеческое прошлое, даже не так – если они вспоминают, то им видятся

только самые памятные вехи их прошлой жизни, все остальное забывается,

стираясь из памяти. Их грехи, по которым они выбраны, тяжки и гнетут их

постоянно, словно холодные капли воды, падающие равномерно на голову –

прямо по темечку, по одному и тому же месту. Жгучая ненависть душит их,

никакие переговоры не помогут. Пойдем, надо каменщика позвать.

Вызванный кастырь Стоун вбежал, запыхавшись, нёс полные руки чертежей.

- Вызывали, Ваше высочество? Я далеко не уходил – да и не уйдешь теперь,

кастыри все во Дворце. Нечисть эта летает – носу высунуть нельзя.

- Послушайте, господин Ливейро, а вот не знаете ли вы никакого потайного

пути из Дворца в Часовую башню?

Каменщик осклабился:

- Ну, как же не знаю, кто же тогда знать будет? Все, что касается Пресветлого

дворца, это мы знаем. Стол бы побольше.

Стол – самый большой — был в зале Совета и в большой пиршественной.

Расположились в зале Советов, разложили чертежи, склонились над ними.

Вбежала старшая нянька, запыхавшаяся, раскрасневшаяся:

- Пресветлые ваши Высочества! Там Прим-младший заговорил!

Примы и кастыри остолбенели, такого еще не бывало. Новорожденные

младенцы примовской крови произносили предсказание и замолкали до той

поры, пока не подрастали и не начинали говорить, но уже в срок, как все дети.

Чтобы ребенок, которому месяц от роду, говорил!

- Что он сказал? – первой пришла в себя Прима.

- Он сказал, что нужно идти сейчас.

Если при новости о заговорившем царенке присутствующие были удивлены, то

сейчас это изумление достигло своего апогея. Не сговариваясь, поспешили в

детские покои.

Царенок лежал в своей кроватке, над которой висели балдахины из

тонких полупрозрачных тканей, слегка колыщущихся от любого движения в

комнате. Сейчас ткани исполняли странный танец, словно на них попадали

порывы шквальных ветров с улицы, а по краям кроватки пробегали огоньки.

Малыш лежал, заворожено следя за этими танцами. Няньки и мамки были

вымуштрованы и поэтому не бегали в панике, а застыли на своих местах –

ребенка ни в коем случае нельзя пугать. Старшая нянька, торопливо прошедшая

к кроватке, остановилась подле нее и замерла, ожидая дальнейшего развития

событий. Ребенок повернул голову, скосив глаза на пришедших, и произнес:

- Мамуля, душа моя, а во Дворце выпить покрепче молока есть что-нибудь?

Если нет, то хозяйство ведется у вас крайне плохо. Почему ребенку не дают

сладенького винишка с ущельских виноградников?

Прима побледнела, повернулась к мужу, мука в глазах. А псевдоцаренок

продолжил:

- О, и папашка венценосный решил меня навестить! Вы не представляете себе,

Ваша Пресветлость, до чего скучно лежать тут среди этих квохчущих теток. А

не повеселиться ли нам напоследок? Там у вас по плану конец Мира

надвигается, не так ли? Тащите сюда вина, закусок, тимантей кликнуть надо,

будем праздновать по этому поводу! У вас есть правительственные тиманти,

которые самые сладкие?

Ди Астрани протолкался к кроватке поближе, догадка забрезжила в сознании:

- Темнобородый, а почему бы тебе не покинуть детское тельце, и не показаться

в своем обличье, или ты боишься?

- Всегда догадлив ты был, подлый сын подлого Аастра, - зашипел говоривший,

преображаясь во властелина хронилищ. Перешагнул разломанную кроватку,

вмиг ставшую ему тесной, и уселся в развязной позе в кресло, стоящее рядом.

Прима всполошилась:

- А где ребенок? Скажи мне, где мой ребенок?

- Ваши клуши его упустили, и он теперь будет моим! И он же не твой,

дорогуша, что ты переживаешь! Вам теперь уже ничего не нужно, зачем вам

наследник? Чего наследовать? А я его воспитаю, вот честное слово, как свое

дитя! Он и останется наследником — моим наследником и будет тем, кто

унаследует Зорию и будет править рядом со мной!

- О какой чести ты можешь говорить? – заломила руки правительница, одним

прыжком оказалась рядом, намотала всклоченную бороду на руку. Приблизила

лицо к заросшему темными грязными волосами уху, к шее прижала невесть

откуда взявшийся кинжал:

- Если с его головы упадет хоть один волосок, ты почувствуешь гнев Прима на

своей шкуре и лезвие на своей шее!

- Дорогуша, не в том ты положении, чтобы меня пугать и шантажировать

всякими там гневами. Убери ножичек, ни к чему это. Это мои ребятишки

осадили ваш город, это у вас срок подходит к концу. Вы бессильны против них.

Завершится срок парада звезд, оружия древних не сработают – потому что вы

не успеете запустить их и всё – вашему Миру придет конец. И придем мы! Мы

будем властвовать, Зория станет нашей, я смогу превращать ваших людишек в

своих чадушек. Всех тех, кто грешен, а святых у вас нет – это я точно знаю. Так,

что не «тыкай» мне, Пресветлая госпожа. И отпусти мою бороду, твое

прикосновение вызывает во мне вожделение, тут все-таки твой супруг – не

искушай меня, потому как необуздан я… ну ты знаешь, что там должно быть

дальше. Мне пришло в голову полюбоваться вами перед началом конца, так

сладко смотреть на вашу растерянность. Эх, надо было заговорить, когда Совет

у вас в разгаре был, Примы в ужасе, кастыри в растерянности – прелестное

зрелище! Прощайте, встретимся на празднике у меня, в моих чертогах, только

вы не сможете услышать сладостную музыку ваших же стонов, ибо будете

среди первых безухих моих пленников. Драконов из вас не получится – грешки

маловаты, а вот в услужении вам цены не будет. Ты, Пресветлая, будешь меня

мыть и греть мне постельку, а то, знаешь ли, холодновато у нас бывает. Там и

твой Пресветлый для наших игрищ помехой не будет. А сейчас прощевайте,

пора мне. Ребятушки заждались. Начнем помаленьку городишки ваши

разрушать. С окраин-то к вам давненько обозы не приходили, а? Мы там уже

побывали, уже порезвились чуток.

И исчез, оставив смятую кроватку с выпачканными кровавыми сгустками

простынями и одеялками. Прима – выронила кинжал, брезгливо вытирая руки, с

которых стекала каплями кровь, одно лишь прикосновение к темнобородому – и

кровь начала просачиваться через кожу – потеряв на краткий миг величавое

спокойствие, схватила за передник старшую няньку, которая оказалась рядом:

- Где? Наш? Мальчик? Куда он пропал?

- Он все время был на глазах, а потом уснул, мы занялись бельем и уборкой, а

потом он заворочался, к нему подошла Милая Мойра, а потом она ушла с

грязным бельем, а потом он заговорил.

Остальные няньки-мамки согласно закивали, подтверждая рассказ.

- Кто такая «Милая Мойра»?

- Это повитуха, она пришла утром и принесла еще порцию лекарства для

малыша, для его десен, она сказала, что ее так зовут. Потом сказала, что

матушка Оливия велела проследить за тем, как малыш реагирует на лекарство,

и что она побудет с ним, пока мы управляемся с уборкой.

Позвали караульного от дворцовых ворот, няньки описали Мойру. Стражники

подтвердили, что такая женщина покинула дворец не так давно, отправилась с

корзиной к Храму повитух.

- Так там же выйти невозможно! Там же драконы! – вскричал астроном.

- Да, мы ей тоже говорили. А она сказала, что срочное повеление Прима, что

заболел ребенок и ей нужно срочно унести его в Храм.

Разбирались, выясняли недолго. К поискам подключилась пришедшая матушка

Фармакопея, которая не знала среди своих кровниц ни одной с таким именем, и

никого не отправляла ни во Дворец, ни в Храм. Прима, побледнев от горя,

молчала. Потом, о чем-то потихоньку посоветовавшись с кастырем астрономов,

подошла к правителю:

- Пресветлый, сердце мое разрывается от горя, но я, как мать мирского народа,

обязана помнить обо всех. Нам пора – мне и Ди Астрани. Де Балиа, что вы

собирались отправить с нами, пусть остается. Вам могут понадобиться все

весовщики. Я лишь переоденусь во что-нибудь более удобное для путешествия.

И нам нужны два единорога – это мы сейчас придумали, на крыльях будет легче

ускользнуть от этих летающих тварей. Ты же найдешь малыша?

Встрял кастырь Стоун, который давно уже порывался что-то сказать:

- Прошу прощения, что встреваю. Единороги слишком заметны и слишком это

рискованно, если уж ключников не отправили этим путем, то вас и вовсе не

следует. Тоннели устроены не только между городами. От вашего Дворца идет

главный тоннель – в Часовую башню, туда, куда вам надо спуститься.

- Дорогой Ливейро, ты возвращаешь нам надежду. Полет на единорогах –

практически смертелен, вы бы не преодолели и четверти пути – были бы

уничтожены не одним, так другим драконом. Дорогая, малыша мы обязательно

найдем. Хрон подстроил это похищение, не иначе, чтобы отвлечь нас от

главного. Итак, господа Стоун, Ди Астрани и Благовест – занимаются

ключниками, остальные кастыри – организуют поиски и спасение мальчика. Я,

после отправки ключников, присоединюсь к вам.

Прима, одетая в мужскую одежду, освобожденная от гнета царственных

одеяний, казалась хрупкой, юной девушкой. Ди Астрани, переодевшийся в

более удобное платье, словно сбросил груз лет с плеч. Они уходили в темный

тоннель – здесь не было вагонеток, стоящих на металлических дорожках, нужно

топать ножками. Прима и астроном выглядели такими беззащитные, но, вместе

с тем, казались такими могучими воителями – словно древние кастыри, словно

Зория создана вчера и первая Прима с первым Аастром отправляются спасать

Мир. Все сборы были позади, время поджимало – день сегодняшний перешел в

подчинение Хрона, который, похитив царенка, приблизил темноту. Закат

наступил почти сразу после полудня, сумерки резко превратились в ночь. Прима

остановилась при входе в тоннель:

- До свидания, свет мой! До свидания, дорогие мои! Мы постараемся, мы очень

постараемся, - запнулась, сдерживая душившие ее слезы – Приме прилюдно

плакать нельзя, даже в случае смертельной опасности. Взмахнула узкой

ладошкой и ключники шагнули в тоннель. Гнилушки достаточно ярко освещали

путь, поэтому факелы решили пока не зажигать.

Прим и его спутники постояли еще некоторое время и поспешили

наверх. Путь в тоннель начинался из винного погреба, что не могло не быть

символичным: древние каменщики, возводившие Блангорру, любили

приложиться к горлышку. Начало тоннеля рядом с кладовкой, содержавшей их

любимый напиток – такое вот у каменщиков чувство юмора. Прим и

сопровождающие, поднявшись на поверхность, поспешили в зал Совета, где

оставшиеся кастыри ожидали их возвращения. Все, кроме де Балиа, были в

сборе, и у каждого трепыхалась заветная весточка, которую срочно нужно было

рассказать.

Глава 11.

Весовщик на тропе.

Маршалл шел по следу. Похитительница или похитители все

спланировали и воплотили безупречно. Кроме одного – Милая Мойра порезала

палец о дверь, когда спешила выйти из Дворца. Кровь ее и стала следом,

который теперь отчетливо выделялся среди многих других для глаз весовщика.

Де Балиа не страшили летающие ящеры – наступившая тьма и отличное знание

городских закоулков сделали его почти невидимкой. Маршалл буквально полз

по следам похитителей – сначала Мойра шла одна, потом к ней присоединились

еще трое. Две женщины и двое мужчин направлялись в квартал тимантей.

Следы Мойры пахли ее кровью, вторая похитительница была немолода,

среднего роста, ее следы пахли пылью и немытым телом – вспомнилась

дворничиха, которая отвечала за порядок на придворцовой площади. Звали ее

вроде Нина Сторожко, из свободнорожденных. Тетка склочная и мелочная. На

рассвете всегда мела площадь и ворчала на каждого: «Ходют тут, шляются, по

чистому-то каждый пойдет, а мести никто не хочет…». И долго потом еще вслед

что-то бормотала. Мужчины, судя по следам и запаху от следов – тоже

свободнокровые, тоже пыльные какие-то. Весовщик подумал, что дворники –

странная профессия, они словно кровники, держатся друг за друга, хотя никто с

печатью в крови не шел мести улицы. Атрибуты их работы – метла, коробка на

колесах и совок – те, кто наводил порядок на улицах, всегда могли рассчитывать

на помощь своих сестер и братьев по профессии. Еще в бытность работы в

Ведске де Балиа несколько раз заставал дворников за нарушениями законов –

когда серьезных, когда не очень. В основном, дворники выполняли мелкие

поручения всяких криминальных личностей, за которые те не хотели браться

сами – чтобы не марать руки. Дворники же за соответствующую плату брались

за любую грязную работу. Когда попадались весовщикам, те обычно карали

сами – если вина была незначительна, то и вовсе отпускали, иногда отдавали

палачам – если попадались на чем-то серьезном. Сейчас интуиция вела де

Балиа, крича во весь голос, что впереди те, кто виновен в неслыханном

преступлении – никогда с момента сотворения Мира никто не покушался на

наследника Прима. Дети небесных кастырей не могли и помыслить о таком, а

для свободнокровых царята были кем-то вроде божественных созданий, чье

происхождение являлось неким гарантом закона и неприкосновенности.

Мойра, дворничиха Нина — предположение весовщика оказалось

верным — и двое их спутников, нырнули в один из неприметных домишек,

постучав и поцарапавшись в двери, как уговаривались. Мужчины,

сопровождавшие похитительниц, происходили из тех серых личностей, которые

выползают с закатом на улицы, среди записей числятся как «помощники

дворников» - ага, помощники и посредники, во всех темных делах, о которых

помалкивают в приличном обществе при ярком свете. В дверях мелькнула

женская фигурка с притененным фонарем, которая повела их за собой. Стоящие

тиманти – каждая возле своей рабочей комнаты, ярко размалеванные, облитые

духами, вызывающими желание – притворно застонали в истоме, начали

извиваться, зазывая. Полумрак скрывал их недостатки – у многих были

изрытые пороками морщинистые серые лица, не хватало зубов, глаз,

конечностей – награды «благодарных» клиентов, последствия их собственных

ошибок или дурных болезней. Глаза поблескивали в сумраке, языки

прищелкивали – младший из мужчин остановился, зачарованный запахами,

вздохами и яркими красками, пока Нина-дворничиха не дернула его за рукав,

пробормотав, что нечего здесь прохлаждаться, дела ждут. Вслед ей зашипели

тиманти, обманутые в своих ожиданиях. В этом домишке прозябали те, кто уже

давно перешагнул порог своей молодости и вступил в ожидание дряхлости, но,

в силу привычки никак не мог распрощаться со своим ремеслом. Ремесло это

приносило легкие и немалые деньги, которые тратились быстро, так же, как и

зарабатывались. У постаревших тимантей не оставалось ничего, ради чего они

хотели бы убраться отсюда – ни детей, ни родителей, ни верных друзей. Денег,

жилья – тоже не было. Отдавались за еду и выпивку.

Добравшись до открытой двери, к которой их вела женщина, вошли,

чинно расселись. Нина и Мойра сели рядом на кровати. Мойра достала то, из-за

чего ей было так неловко открывать двери и идти – ребенка, завернутого в кучу

тряпья, положила себе на колени и принялась тихонько укачивать.

- Можешь мне тут театра не устраивать, меня на материнскую любовь не

купишь. Чем докажешь, что это – царёнок? – женщина сняла пыльный грязно-

серый плащ, повесила фонарь. Повернулась – яркий свет фонаря, да что там –

восходящие солнца померкли бы перед ее красотой – порочной, яркой. Алое

обтягивающее платье – сшитое как у тимантей, не скрывающее ни малейшего

изгиба фигуры. Повернулась, протянула руки к мужчинам:

- Если будете вести себя хорошо, я, может быть, разрешу потом поиграть с теми

прелестями, на которые вы так алчно взираете сейчас. А вы, дамочки,

предоставьте мне доказательства, иначе горько пожалеете, что посмели явиться

ко мне в дом.

- Кто ты, госпожа? – робко, что было так ей не свойственно, спросила Нина.

- Ты, свободнокровка, конечно же, откуда тебе знать, кто я. Вот же несчастье,

иметь дело с вами. Люди без печати в крови не должны даже глаз поднимать в

моем присутствии! Кто я?! Я – великая Тайамант, дочь Хрона темнобородого. Я

– владычица темных страстей – того вожделения, с которым вы, черви, взираете

на меня, той похоти, ради которой идут на преступления, той алчности, из-за

которой вы принесли мне младенца, зная, что его ждет. Ты, с младенцем, ты –

Милая Мойра? Удивляюсь я весовщикам, что они до сих пор тебя не вздернули,

да и уши на месте, а астрономы – как они-то тебя не учуяли – какая из тебя

повитуха. Хотя астрономов сейчас мало, на каждом шагу не встречаются,

поэтому ты и жива до сих пор, не так ли? Снимай с ребенка эти тряпки, покажи

мне товар!

Мойра подчинилась. Царенок, а это и на самом деле был он, все еще спал.

Снадобье, которое втерли в распухшие десны его под видом обезболивающего,

отправило мальчика в крепкий сон. Доказательство царственности ребенка –

кольцо из того же вечного металла, из которого изготовлялись башенные часы –

было продернуто сквозь пупок. Мало кто знал в Мире, что после произнесения

пророчества, чтобы не возникло путаницы, повитуха, после обрезания

пуповины, должна была установить такое вот кольцо в пуп младенца. Что и

служило потом приметой примовой крови. Повитухам кольца выдались по

одному, следующее получали только после предъявления младенца-царенка с

подтверждением его избранности. Потеря либо применение для не-царенка

карались смертью – хотя не было известно ни одного такого происшествия.

Тайамант прищурила глаза, разглядывая ребенка:

- Так вот как выглядят царята. Всегда мечтала посмотреть. Фи, обычный

ребенок. Можешь его завернуть, клади на кровать.

Бросила на обшарпанный грязный стол, покачивающийся на кривых ножках,

четыре кошеля с монетами, отворила двери и встала возле них:

- Забирайте свои монеты и убирайтесь.

- А с ребенком что будет? - заикнулась было Мойра.

- О! У тебя, что, совесть решила прорезаться? Ты бы молча уходила, а то ведь я

и могу осерчать за такие идиотские вопросы.

- Госпожа, а как же ваше обещание? А мы тоже уходим? – подал голос младший

из мужчин.

- А, ребятки не передумали поиграть? Оставайтесь, конечно. Только вы же не

будете против, если к нам присоединится еще один участник?

С этими словами она выпроводила опешивших женщин из комнаты,

предоставив им самим добираться до выхода сквозь строй неудовлетворенных

тимантей, и закрыла двери.

Мужчины, оставшиеся в комнате, были совершенно не против того, что

участников игрищ будет больше, они торопливо раздевались, предвкушая и

вожделея – такой красоткой обладать им не приходилось никогда. Тайамант,

сорвавшая с себя алый наряд, возлежала на грязных простынях кровати, с

которой таинственным образом исчез сонно сопящий младенец. Госпожа похоти

поманила их к себе, потом повернула слегка голову, разговаривая с кем-то

незримым для остальных присутствующих:

- Да, господин мой, они не против. Можешь появляться.

Из ниоткуда выткался темный силуэт – всклоченная черная бородища

спускалась острым клином почти до самого пениса, торчащего вверх. Крепкие

мышцы играли при каждом движении, на всем теле не было ни клочка кожи,

прикрывающей мясо, которое местами было обугленным, местами просто

обожженным, кровь не капала – откуда у владыки хронилищ кровь, да и не за

чем она мертвецу. Волосы в паху, на голове, такие же темные, как и борода,

вздыбились грязными клоками, огненный взгляд прожигал насквозь, и хотелось

заползти куда-нибудь, и сидеть тихонько, прикрывая уши. Хрон протянул руки с

хищно загнутыми длинными ногтями, больше похожими на когти какого-нибудь

дикого зверя:

- Подойдите ко мне, дети мои. Я же могу вас так называть? Ну да, хотя, если вы

против, я, все равно, буду вас так называть.

Пришедшие с похитительницами детей шагнули вперед к темнобородому – и

это были их последние шаги в этом Мире…

Нина и Мойра, с трудом пробравшись к двери, еще некоторое время

свирепо торговались с охранником, который оказался на входе и не хотел их

выпускать без мзды. Потом дверь открылась, и женщины оказались снаружи, в

туманном воздухе ночи. Туман был так густ, что даже ночные порывы ветров не

могли разогнать его, лишь рвали в неровные клочья, которые стелились над

холодными площадями и улицами затихшей Блангорры. Из тумана вынырнул де

Балиа и схватил каждую из похитительниц за горло, так, что ни одна из них не

могла и пикнуть:

- Куда вы, мерзкие курвы, дели царенка? Сейчас мы уйдем отсюда туда, где я

смогу отпустить ваши шеи, но это не значит, что я вас помилую, а если пикнете

– голов вам не сносить. Пошевеливайтесь.

В темном небе прошумели сквозь ветры драконы, совершающие облет, один

фыркнул огнем, разметя на время клочья тумана. Весовщик и его пленницы

переждали, пока глаза вновь привыкли к мраку и побежали, держась рядом со

стенами, где тьма была более густой. Бежали недолго потому как, нестись сломя

голову и держать в руках шеи весовщику как-то несподручно. Свернув в

проулок, темный и безлюдный, ни одно окно не выходило туда, Маршалл

остановился. Отдышался, потом, предупредив, что если раздастся хоть

малейший шорох, жизнь кого-то из них оборвется, убрал пальцы с шей.

Похитительницы рухнули, как подкошенные, рывками втягивая ночной воздух.

Маршалл достал два ножа, которыми он казнил захваченных на месте

преступления, воткнул их возле каждой из пленниц:

- Итак, дамочки. Я знаю, что вы сделали, я знаю, как вы это сделали. Меня это

сейчас не интересует, так же, как и плата за свершенное. Если вы говорите, куда

и кому отдали ребенка, я казню вас сам – быстро и безболезненно. Если же вы

будете запираться или врать – видит Вес и не осудит, я отдам вас в руки палача.

Если соврет одна из вас – вы обе отправитесь к палачу.

- А какой нам резон вообще говорить? – подала голос Мойра, уже немного

пришедшая в себя.

Нина еще хрипела, пытаясь очухаться.

- Вы сохраните уши, и хронилища темнобородого не будут ждать вас после

смерти, которая будет легка и незаметна. И, может быть, Семерка простит вам

то, что вы натворили и помилует.

Нина прошипела:

- Что ваша Семерка сделает для свободных людей, они же только для вас

стараются. Мы-то недостойны! А где гарантия, что ты не врешь?

- Ты смеешь говорить мне, Маршаллу, что я могу соврать вам при вынесении

приговора? Женщина, в уме ли ты? Ты никогда не видела тех, кто держит слово

и выполняет обещания, чего бы то ни стоило?

Женщины переглянулись и потупились. Чудовищность содеянного до сих пор

не проникла в их сознания. Подумаешь, ребенка украли за вознаграждение – эка

невидаль. Детей красть – прибыльное занятие, особенно, когда знаешь, с кем

работать, чтобы потом товар было куда пристроить.

Мойра поэтому и носила серые одежды повитух – бездетные пары

частенько заказывали новорожденных. С кастами-то реже связывались, ну там и

деньги были другие. Детей с печатью крови потом и девать некуда – наследники

Семерки не нуждались в услугах похитителей детей, заказы, в основном, от

свободнокровых, изредка – дикие заказывали ребеночка. А роды принимать она

научилась в юности еще, когда в храме повитух полы мыла, подглядывала,

запоминала, что да как. А потом и применять начала, сбежав от поломойства.

Встретила Нину, которая все обо всех знала, и дамы поставили это дело на

поток, помогая обогащаться друг другу. Вот же случилась незадача сейчас – не

того, получается, младенца украли, за этого – наказанием грозят. Раскаяние не

мучило, было лишь обидно, что попались. Нина решила попробовать:

- Слышь, мужик, Маршалл то есть. Ты это, у нас денег много, давай, мы с тобой

поделимся, а ты нас отпустишь? За что ты нам карами такими грозишь?

Де Балиа ошарашено вытаращил на дворничиху глаза:

- Женщина, ты точно не своем уме. Ты о весовщиках хоть что-то знаешь?

- А как же, как же. Я все про вас знаю. Был раньше Маршалл, мы ему долю

несли и к нам никто не приставал, - осклабилась Нина, получила ощутимый

толчок в бок от товарки и замолчала.

Весовщик замер, как от удара. Теперь вся каста замарана из-за проклятого

Скаррена, который преступил печать крови и предал Кодекс из-за своей

необузданной жадности. И свободнокровки теперь могут так говорить про

весовщиков – неподкупнейших из живущих.

- Тот весовщик продал касту, кодекс и предал Мир. Я не беру мзду за

преступления. Отвечайте на вопрос, который я задал, и не пытайтесь больше

подкупить меня.

Некоторое время было тихо, лишь завывали ветры и вдалеке хлопали крылья

драконов, несших ночную вахту.

-Че, правда не возьмешь? – еще раз поинтересовалась Нина.

Весовщик вытянул нож, который торчал возле ее ног, молниеносно приставил

лезвие к горлу:

- Еще раз не по существу – и пойдем к палачу.

Заговорила Мойра, выталкивая слова сквозь зубы:

- Тише, тише, уж и спросить нельзя! Ребенка оставили в том доме, из которого

мы вышли. Отдан был женщине, которая назвалась Тайамант, тоже грозилась и

хвасталась, что она хозяйка похоти в Мире. Кто нам помогал – не скажу, даже

обещай ты нас отпустить, они с ней остались, поймаешь — сам спросишь —

кто такие. Денег получили четыре кошеля монет. Два из которых мы забрали у

наших подельников – их Тайамант вознаградить пообещала плотскими утехами.

Поэтому мы забрали все деньги. И ушли.

Де Балиа неожиданно развеселился:

- Вас задело, что не пригласили, да? Вас-то для утех они не позвали, поэтому вы

все деньги и стянули? На старух да на уродин иногда тоже охотники находятся,

а вы слишком никакие, что ли. Серые вы, нежеланные. Да и твари редкостные,

странно, что Тайамант вас отпустила, она любит таких к папаше отправлять.

Про него-то вы хоть слышали — про Хрона темнобородого?

Тетки одновременно кивнули.

- За преступления против мирянвы приговариваетесь к смерти. Но, за

сотрудничество с властями в моем лице я приговариваю вас к смерти быстрой и

безболезненной. Только после того, как вы мне поможете ребенка спасти.

Дворничиха едва слышно охнула, запричитала Мойра:

- Мы не пойдем туда ни за что, ни за что не пойдем, убей нас здесь и сейчас. В

этот вертеп не вернемся, хоть палача веди.

- Палача говоришь, что ж, это дело недолгое. Тут неподалеку как раз живет

заплечных дел мастер – на пенсии правда, руки подрагивать начали от старости,

но с двумя такими тварями и он справится.

- Что ты нас подлючишь всяко, мы же не виноваты, что родились вне касты,

некрасивыми и бедными. И не пугай нас, мы же женщины, - приглушенно

взвизгнула Нина.

Де Балиа задумался ненадолго:

- Знаешь, тетка, вот что я тебе отвечу. По долгу службы я навидался и на

прекрасных убийц и на уродливых, но милосердных людей, которые спасали

незнакомцев с риском для своей жизни. На тех, кто отдавал последнее, но

оставался человеком, хотя тоже не имел печати в крови. На тех, кто был богат,

но считал, что это недостаточно и греб себе еще и еще. Так что не надо мне тут

о природе человеческой вещать, я сам тебе наговорю. Шевелись давай, без

предисловий. Вас охранник запомнил и, если скажете, что позабыли там чего –

пустит, хоть и поворчит. Мне же туда вход только во главе армии, а пока мы за

войсками бегать будем, ребенка и след простынет. Сейчас-то уже может быть

поздно. У вас еще и шанс появляется – если я войду внутрь, вы же со мной не

пойдете, хоть вас режь, а мне некогда будет с вами правосудие вершить, удрать

можете. Решайтесь.

Женщины переглянулись, дворничиха едва заметно кивнула.

- Только без глупостей, подадите знак какой охраннику – мне тогда терять будет

нечего, я и по трупам войду, только вы тогда без ушей и в компании с таким же

безухим охранников в хронилища отправитесь.

- Ты нас за дур-то не принимай, какая нам выгода знаки ему подавать. Он с нас

за выход по монете содрал, - поморщилась Мойра.

Троица покинула переулок и отправилась обратно к дому тимантей.

Дошли без приключений, на город упала глухая ночь, а в такое время даже

очень страждущие утех спят дома. Де Балиа укрылся рядом за выступом,

женщины начали тарабанить в двери. Стучать пришлось долго, охранник за

отсутствием клиентуры отправился спать. К двери подошел, жутко

недовольный разбудившим его грохотом, пробасил хрипловато:

- Кто там по ночам шарится, кому не спится? Девки уже спать легли, отвалите

до завтра.

- Да мы это, нам это, надо госпоже передать кое-что, она просила занести сразу,

да мы забыли, сейчас несем.

- Кто это мы?

- Да как ты, гад, не помнишь? Как деньгу драть, так с нас, и нас же не узнаешь?

Пусти, говорю, а то госпоже пожалуюсь, тебе же не поздоровится.

До охранника, видимо, дошло, о какой госпоже речь идет и, опасаясь

последствий, открыл двери. Весовщик, бесшумно проскользнувший в слабо

освещенный проем, отработанным ударом отправил привратника в страну грез,

пощадив лишь потому, что ничего серьезного за ним не числилось. Де Балиа

хотел закрыть дверь, но рванувшиеся бежать тетки заклинили ее своими телами

и, надавив посильнее, рухнули внутрь, едва не выломав косяк. Над кварталом

тимантей пролетала парочка драконов, разгоняя ночной мрак изрыгаемым

пламенем и перекрывая шумом крыльев завывания ночных ветров. Подельницы

знали криминальные кварталы гораздо хуже весовщика и не рискнули бежать

под брюхом пролетающих ящеров, передумав выходить наружу. Маршалл

ощерился:

- Добро пожаловать на борт, дамы. Вы решили исправить причиненное вами

зло?

- Сам не видел, что ли? Мы там и квартала не пробежим – какая нам разница от

твоего ножа или от этих тварей летающих сдохнуть. Так что мы тут

схоронимся, а ты иди, куда ты там собирался, - ехидно прошипела Мойра.

- Нет уж, раз не сбежали, показывайте дорогу – грехи свои замаливайте, а то и

вправду, прямо тут и решим проблемку с вашими преступлениями и

наказаниями. Сами подумайте, какой резон мне вас за спиной оставлять, вы же

добренькие, можете и пырнуть втихаря, идите вперед, не разглагольствуйте.

- Вот же ты, что за человек такой, а еще весовщик.

- Бери выше – я Маршалл, если вы не знали – я как бы начальник над всеми

весовщиками, так что я еще хуже, чем вы думаете.

Препираясь и пятясь, Мойра и Нина все-таки продвигались вперед по грязному

коридору, теперь еще более темному, чем в их первое посещение. Тиманти

улеглись спать – кто в обнимку с бутылкой дешевого пойла, кто пожаловав друг

к другу в постель – по привычке, лишь бы не быть в одиночестве. В коридоре

было пустынно и тихо. Добравшись до знакомой двери, Мойра поскреблась

потихоньку. Из-за двери послышалось шарканье босых ног по дощатому полу и

хриплый голос произнес:

- Кто там? Кого Хрон носит тут по ночам?

- Госпожа, откройте, мы забыли вам кое-что оставить, - Нина говорила, а сама

косилась на острейшее лезвие, вновь приставленное к ее горлу весовщиком.

Из-за двери донеслись хриплые смешки:

- Хе-хе-хе-хех, давненько меня «госпожой» не называли, убирайтесь, а то

охранника крикну, - тут возникла пауза, видимо, до существа за дверью дошло,

что если бы был охранник, незнакомцев по ту сторону двери не было.

Приоткрылась узенькая щелка:

- Ну, чего надо? Ходите по ночам, будите честных людей?

Весовщик молниеносно вставил ногу в щель, не давая захлопнуть:

- Ну да, ты еще скажи «будите честных трудящихся»! Говори, куда подевались

те, кто был в этой комнате где-то часа два назад?

- Господин хороший, да никого не было. Я клиентов зазывала, возле дверей и

стояла. Да сами поглядите, девочки все спят – ночь нынче бестолковая, никто к

нам не пришел. А раньше вот…

Де Балиа перебил престарелую тиманти, которая собиралась удариться в

воспоминания о «ранишних» временах:

- А если позолочу ручку, скажешь?

- А ты монетку покажи?

В этот момент Нина и Мойра попытались вырваться, пользуясь тем, что их

грозный спутник занят переговорами. Да не тут-то было, Маршалами так

просто не становятся – рефлексы на высоте, обе дамочки влетели в комнату,

следом вошел весовщик и, закрыв дверь, подпер ее собой.

- Вот теперь поговорим по душам, «девочки»…

Через некоторое время весовщик вышел вместе с Мойрой и Ниной,

оставив в комнате икающую от испуга тиманти. Незаконная дама, узнав, кто

был в ее отсутствие в ее покоях, была перепугана донельзя. Она рассказала, что

в сумерках пришла благородная по виду дама в маске, из клана какого-то – она

и позабыла какого, когда увидела монеты – спросила снять на время ее комнату

для дела. Суть дела никто не объяснял, да тиманти и не спрашивала, деньги же

платят, зачем лишние вопросы? Ну и ушла, гуляла тут неподалеку –

характерный запах перегара, пропитавший комнату, довольно прозрачно

намекал, где и как гуляла тиманти. А когда вернулась – в условленное время,

комната была уже пуста, ключ, как и договаривались, оставили у охранника. Из

странностей, которые остались после гостей, удивила только одна – на полу

лежали два черепа, свежих, но без мяса, кожи и всего того, что еще бывает в

черепах – обглоданные начисто, валялись возле кровати, жутко скалясь. Все

остальное было в порядке – в том, в котором оставила хозяйка. Не слишком

чистое постельное белье выглядывало из под основательно засаленного

покрывала на широкой кровати, стол, на изрезанной крышке которого явственно

отражались следы увеселений, дощатые полы, забывшие о чистоте, там и сям

свисавшая с низкого потолка жирные клоки пыльной паутины – ничего нового,

никаких особых отличий от подобных комнат, в которых проводят свои жизни

незаконные девицы, незаконные дамы и незаконные пожилые дамы.

Весовщик шел по темному коридору, молчаливо хмурясь. Мойра и Нина

тоже молчали, боясь того, что может произойти, они явственно чувствовали –

жизнь их висела на волоске. Похищенный ребенок, в отличие от множества

других, стал для них настоящей проблемой. Нина нащупала в поясе узкое

короткое лезвие ножа, которое всегда хранилось там – использовала на работе,

чтобы ветку подрезать, или камень какой выковырять из мостовой, если вдруг

чем не угодил. Подумала, что самое время веточку подрезать – ту самую, на

которой голова этого Маршалла произрастает. Пихнула Мойру в бок, намекая,

чтобы она отвлекла весовщика. Та споткнулась, навалившись всем весом на де

Балиа, заблокировав ему руки. Дворничиха выхватила нож, попыталась

воткнуть острое лезвие в шею, поближе к артерии. Но весовщик был-таки не

промах, вывернулся от псевдоповитухи, пригнулся, пропуская над собой руку с

ножом, и незаметным ударом скрутил обеих, прижав к стене:

- Это что еще за борьба вольная и невольная? Что-то осмелели вы, дамочки.

Придется вам все-таки познакомиться с блангоррским палачом, и не тем

старцем благообразным, который тут неподалеку живет, а с настоящим,

действующим. Для которого ваше мучение – истинное призвание и

каждодневная работенка, - скрутил руки веревкой, и вывел на улицу.

Все было проделано в почти полной тишине и очень быстро – никто из

обитательниц «веселого» дома не всполошился, никого не оказалось в темных

коридорах – словно пустые глазницы выделялись оконные проемы. Весовщик

тычком направил своих невольных попутчиц в сторону Светлого Дворца:

- Побежали, девочки. Вспомним молодые годы, да?

И побежали, тетки сначала ныли, пытались притормаживать, но жесткая рука

того, кто ныне ведал правосудием в Блангорре, тащила их дальше. Вскоре

показались огни дворца. И надо было видеть глаза охранников при воротах: ну

да, было чему удивляться – предыдущий Маршалл никогда сам не занимался

задержанием виновных – приводили другие либо сами шли – те, у кого вина

позволяла отделаться легким испугом. А тут бежит! И ведет двоих

задержанных! Караульные вытянулись в струнку, когда Маршалл быстрым

шагом проследовал внутрь, таща за собой Нину и Мойру. Войдя во дворец,

просил доложить о своем прибытии Приму, если тот не спит. Офицер вернулся

очень скоро – Пресветлый бодрствовал, ожидая известий, и велел немедленно

прибыть с докладом в зал Совета. Пришлось идти всем троим – тетки

прекратили нытье, даже как-то подобрались внутренне – а как же, самого

Прима вблизи увидят – немыслимая честь для свободнокровых, про него-то они

слышали.

Дворец был полон снующего народа – никто не спал. Похищение наследника

взбудоражило всех. Де Балиа дернул за руку Мойру:

- Смотрите и запоминайте, что вы натворили, все на ушах тут бегают, но

гордиться этим не советую. Вы лишили Примов наследника. А когда крали

детей у тех, кто не у власти – тем еще горше приходилось, здесь весь дворец

бегает, а там сидели, схватившись за уши, закрывая глаза от горя, и не знали –

куда пойти и где искать. Помните же об этом обе, когда за ваши уши нежно

возьмется палач, и вы ощутите это прикосновение в последний раз.

Нина, нервничая, громко втянула воздух носом. Мойра ничего не ответила,

покорно переставляя ноги, ставшие ватными.

Прим сидел в зале Совета за столом в одиночестве, на стуле, который был

ближе всего к двери. Сидел, горестно сгорбившись. Глядя издалека, никто бы не

смог сказать, что это верховный правитель, молодой еще человек. Лишь

роскошные белоснежные одеяния выдавали в нем Прима. За последние сутки

украден наследник, тот, которого правитель считал сыном – хотя бы про крови;

ушла жена – спасать Мир, Зорию и его никчемную жизнь; в ночном небе над

вверенной Семеркой столицей реют проклятые ящеры. Было от чего задуматься

и сгорбиться. Де Балиа постучал и вошел, ведя за собой смирившихся со своей

участью похитительниц. Прим рывком встал со своего места, преображаясь в

того, кто по праву и по крови правит Миром.

- Ты нашел его?

- Нет, Ваша Пресветлость. Я нашел пока лишь их, - показал на похитительниц,

которые спрятались за его спину, стремясь занять как можно меньше места, и не

зная еще, во что выльется справедливый гнев.

Прим обратился к женщинам, которые от страха и смущения потупили глаза и

прикрыли уши руками:

- Дамы, не обидела ли вас наша семья? Не обидел ли вас какой-либо клан, что

вы так жестоки? Похитив наследника – вы наказали всех матерей Мира, если он

погибнет – кому-то из них вновь придется отдавать свое дитя. То дитя, которое

будет выбрано кровью Прима.

В ответ раздалось смущенное покашливание. За них ответил весовщик:

- Ваше высочество, дамы признались в совершенном преступлении. Мотивом

они выдвинули то, что обделены природой и богами в красоте и богатстве.

Промыслом своим занимались давно, приговор вынесен мною в переулке среди

ночи, под пролетающими драконами, но изменять его я не вижу причин. Дамы

виновны и, если применить мягкую меру наказания, они не остановятся, ибо им

неведомо покаяние. Казни от моей руки они избежали, пообещав содействие, но

слово нарушили и за свои преступления должны быть отданы палачу.

Тут до теток дошло, что их ожидает, они повалились в ноги, причитая:

- Пресветлый, пощади! Виновны мы, на то нас бедность и скудоумие

подтолкнули, отмолим, отработаем любое наказание, только не лишайте жизни.

Прости нас, Пресветлый…

Прим велел подняться просительницам с пола:

- Приговор, вынесенный Маршаллом, обжалованию подлежит лишь в том

случае, если за вас будет просить Прима, а ее сейчас нет во дворце – по вашей,

в частности, вине. Поэтому, повелеваю запереть этих свободнорожденных

гражданок до появления Пресветлой. Если Прима не появится в течение трех

дней – вы будете переданы в руки блангоррского палача, и записи о вас будут

навсегда удалены из всех регистрационных книг, уши будут подвергнуты

усекновению, а вы обезглавлены.

Надежда была эфемерной, но она появилась, поэтому Нина и Мойра

беспрекословно поднялись на ноги и, пятясь, проследовали к двери, где их уже

ждал начальник караула, проводивший к месту заключения.

Де Балиа повернулся к Приму:

- Пресветлый, можешь меня казнить вместе с ними. Наследник был у меня

почти в руках, но я опоздал. Похищенный царенок был там, куда меня привели

эти двое, но исчез. Похищение заказное: за ним стоят Тайамант и Хрон. И я

думаю, что ребенок станет разменной монетой в руках темнобородого, когда

будет решаться судьба Мира и Зории.

- И ты утверждаешь, что дальнейшие поиски бесполезны?

- Да. Я клянусь кодексом и кровью Веса, клянусь своим незапятнанным именем,

что ребенок не будет найден, пока так не станет угодно Хрону. Я опечален этим

и горюю вместе с вами, но предлагаю свернуть поиски. Выражаю готовность

проследовать в место заключения и могу передать маршалльский ключ

назначенному Вами преемнику.

- Не городи ерунды. Никто не сможет сделать больше, чем ты, за одну ночь. Ты

раскрыл похищение и не твоя вина, что ребенок теперь в руках нашего вечного

врага. Возвращение Примы все расставит по своим местам. Когда они вернутся

– если вернутся – она и Ди Астрани, все тогда будет решаться. Зачем сейчас

лишние жертвы, если само существование нашего привычного Мира под

угрозой – это я про похитительниц? Скоро мы все или выживем или отправимся

в хронилища и ни к чему сейчас нам обрекать хоть кого-то на гибель. Подождем

и посмотрим – ничего другого нам и не остается. Ступай, отдохни – на тебе

лица нет. Понадобишься, вызову.

Занималась заря нового дня, первого из трех отпущенных Миру, по

истечении которых могло быть случиться, что угодно.

Глава 12

Изменить Мир.

Металлические пути, ведущие вниз, мягко мерцали в приглушенном свете

многочисленных гнилушек, прикрепленных к стенам через равные промежутки.

Света было достаточно, чтобы идти вперед, не спотыкаясь. Ди Астрани пытался

помочь Приме – все-таки женщина и все-таки всю жизнь провела во дворце,

окруженная заботой и роскошью. Пока не был послан достаточно далеко

такими словами, что астроном в изумлении воззрился на госпожу:

- Я и не думал, что женщина, да еще и правительница, может знать такие слова.

- Ди Астрани, вот скажи мне: тебя как по имени зовут?

- Нейри, а вас?

- Вот я и хотела тебе сказать, чтобы мы друг другу не «выкали». Меня

Богаданой звали с рождения – Прим так и нарек. Нам, может быть, жить

осталось всего ничего, в компании с другом как-то не так страшно идти, чем с

официальным лицом, которое «выкает» на каждом шагу. Договорились?

- Договорились. Может, перекусим? А то у меня всегда по ночам жор нападает,

после таких треволнений.

Богадана усмехнулась:

- Я не против. О том, что успею сильно поправиться, и дворцовые одежды не

налезут, сейчас беспокоиться не надо, поэтому давай перекусим.

Сели под ближайшей связкой гнилушек, потрапезничали, поболтали о том, о

сем, вроде и о важном, а вроде и ни о чем.

- Сиди, не сиди – пошли?

И только встали, собравшись уже шагнуть на тропинку, которая проходила

рядом с металлическими дорожками, как навстречу хлынул поток крыс –

крупные холеные грызуны бежали друг за другом. На мохнатых мордах

отражалось выражение полнейшего безумства и паники. Прокатились мимо

шелестящей серо-коричневой рекой, не обращая ни малейшего внимания на

прижавшихся к почвяной стене людей. Те, что бежали последними, выглядели

совсем обезумевшими – нервно покусывали на бегу свои же лапы, злобно

ощериваясь на собратьев, неосторожно приблизившихся на опасное расстояние.

Прима и астроном переглянулись и осторожно ступили на тропу, когда мохнатая

река грызунов схлынула. Шли молча – теперь стало как-то не до разговоров.

Вскоре мимо путников – едва успели присесть – таким же бешеным потоком

пронеслась туча летучих мышей, обезумевших до полной потери ориентации –

летели какими-то зигзагами, натыкаясь на стены, врезаясь друг в друга.

Пришлось передвигаться еще более осторожно, чуть позже оказалось, что

совершенно не зря. Шипящей шелестящей массой мимо прошуршали пауки –

самых разнообразных форм, расцветок и размеров – пришлось чуть ли не на

стену взбираться, чтобы освободить проход. На ногу Богаданы заполз

ошалевший паук – с детскую головку величиной, лапки мохнатые, противный

до невозможности. Чудом сдержалась, чтобы не закричать, стряхивая его с себя.

Упал и влился в поток своих собратьев, ползя в сторону столицы.

- Представляешь, все вот это ползет в наш город, - с горечью заметил астроном.

- Да, и вот только интересно мне, что или кто выгнало их из убежищ? Что нас

встретит в конце пути?

- Мне кажется, что лучше об этом и не думать.

- Вот это точно ты заметил.

И снова потянулись однообразные коридоры, все те же металлические дорожки

убегали вперед и вниз, тот же тусклый свет со стен – хорошо еще древние

каменщики, понимая, что тоннель-то главный, не поскупились на освещение.

Стало теплее, где-то неподалеку послышалась капель, в темных ответвлениях

тоннеля, куда решили не заходить и не заглядывать даже, зашумел невидимый

поток воды. Кое-где стены и потолок тоннеля осыпались – не выдержала крепь

– и приходилось протискиваться бочком или проползать на животе.

Однообразие и темнота давили, заставляя впадать в уныние, нашептывая, что

прошло уже так много времени, что уже поздно, опоздали совсем, спасать

некого, надо смириться, лечь вот тут возле этой ровненькой стеночки и лежать,

пока не придет и их час.

Астроном ушел немного вперед, разведывая дорогу. Недалеко от поворота

он заметил слабый желтоватый свет – не со стен, где висели гнилушки, нет –

откуда-то из центра тоннеля. Услыхал слабый вскрик позади, но не смог

оглянуться – шейные позвонки заклинило, не поворачиваются и все тут, хоть

криком кричи. Богадана в очередной раз споткнулась, упала, разодрав плотную

ткань на колене, и содрала кожу до крови. Застонала от острой боли, стиснула

зубы, пытаясь подняться. Встать не удалось, откуда-то сверху упал небольшой

камень, острой гранью попал чуть пониже брови, рассек кожу и бровь, кровь

начала сочиться и заливать глаз – ограничивая и без того плохую видимость.

Перед падением Прима начала видеть призрачно-золотистый свет из-за

поворота, но боль в колене разбила гипнотическую монотонность пути, и

теперь хотелось крикнуть, чтобы Нейри был осторожнее, но теплый воздух

тоннеля ощутимо сгустился, кляпом закрывая рот, не позволяя даже вздохнуть

глубоко, давя и душа. Звездочет скрылся за поворотом, пропадая во мраке. Ему

привиделась башня, Часовая башня Блангорры, отлитая из драгоценных

металлов и вся изукрашенная самоцветами. Стрелки часов на башне шли в

обратную сторону, с громким чаканьем отсчитывая промежутки времени.

Башня звала к себе, притягивая и обещая, что вот доберешься, и все будет

хорошо, и все плохое закончится и станет как раньше. Снова послышался

сдавленный крик сзади, в уголке сознания всплыло имя: Богадана. Всплыло и

засело иголкой в мозгу, заставляя обернуться. Сознание раздваивалось – одна

часть тянула к благополучию и спокойствию рядом с башней, другая часть

звала к Приме. Невероятным усилием удалось обернуться, шея захрустела

протестующе, и каким-то чудом смог увидеть то, что происходило с Примой

далеко-далеко за поворотом. Девушка лежала в темной луже, сверху медленно

падали небольшие камни – прямо на височную кость, падали не очень

прицельно, поэтому она была еще жива и пыталась подать знак. Один глаз – тот,

что прижат к кровавой луже – смотрит через пелену крови, второй – безумный

от страха и боли, широко раскрыт. Словно сквозь толщу воды, преодолевая

сопротивление своего собственного тела, развернулся, стараясь не смотреть на

манящую спокойствием башню. Медленно, очень медленно, наклонившись

вперед, как под сильным ветром, побрел назад. По мере продвижения

сопротивление воздуха ослабевало и уже смог бежать, зов башни ослабел, и

видение пропало. Добравшись до Примы, упал на колени, начал раскидывать

камни, которые успели нападать сверху, лужа крови набралась впечатляющая,

но пока не пугала, да и от девушки не веяло смертью. Стер ручейки крови с

лица, приподнял немного, позвал по имени. Глаза медленно моргнули, безумие

ушло из них:

- Друг мой, что так долго шел?

- Прости. У меня мираж тут случился, чуть не ушел за ним. Часовую башню

видел, так и манила к себе, так и звала. Идти сможешь?

- Не знаю, помоги подняться.

Встали потихоньку. Прима пошатнулась, Нейри успел придержать ее:

- Я могу тебя обнять?

- Ну, ты же меня не собираешься лапать?

- Что ты, ты же мне друг, и муж твой мне друг. Да и ты же знаешь нас,

астрономов – нам, кроме женщин нашей крови, никакие более не подходят. Так

что я тебе могу быть только «подруг». Пойдем помаленьку, пока снова что-

нибудь в этой пещере чудес не случилось.

- Ну да, я про вас много слышала, только общаться мне с астрономами, а тем

более кастырями близко не приходилось. Я же – красивенька картинка, воочию

показывающая богатство, славу и силу Прима мирского, которая всегда

безмолвно торчит рядом с ним и улыбается, произнося слова только по

протоколу.

Звездочет почесал затылок:

- А ведь так и есть, кгхм, - поперхнулся, - Ну то есть, так и было. Ты уж прости

всех нас за это. Мы про тебя ничего не знали – ни про твоих предшественниц, а

Пресветлый – ну ты же знаешь, спрашивать у него бесполезно – про тебя

особенно. Так что – закроем тему? Вот интересно, что там сейчас наверху

творится, в Блангорре. Туда вся эта живность понеслась, там ящеры эти, Хрон

является то там то здесь – веселуха, да и только.

Ди Астрани болтая, промыл, удалил мелкие камешки и перевязал

многострадальную голову Примы – ран было множество, одна, самая опасная и

глубокая на виске – еще немного и ушла Прима к Семи. Поднял ее сумку,

повесил себе на грудь крест накрест со своей. Девушка с трудом поднялась на

ноги, облокотилась на астронома и они побрели, шаг за шагом приближаясь к

концу пути.

А в это время в столице и в самом деле царила неразбериха. Драконы

несли свою бессменную вахту, постоянно летая над городом, но особых

разрушений не чинили, рыкали лишь изредка, да пламенем плевались, и то – в

воздух для острастки. Хрон более не объявлялся, решил, что не за чем ему,

занялся подготовкой мест в хронилищах – а как же, ожидалось большое

нашествие гостей, которые станут постоянными жильцами. Ждал с нетерпеньем

своего часа. Прим и кастыри изо всех сил делали вид, что все под контролем.

Ждали с нетерпеньем возвращения ключников. Город готовился к проведению

новолетних праздников, несмотря ни на что – даже ящеры в воздухе не смогли

сломить духа оставшихся горожан. Блангоррцы перестали каждый раз тыкаться

носом в землю, едва заслышав шорох крыльев над собой. Ветры немного

поутихли и люди смогли покидать стены своих жилищ. Потом среди горожан

поползли слухи о том, что пропала Прима. Слухи подвигли спокойных обычно

блангоррцев собраться на придворцовой площади и пошуметь, пока не вышел

Прим. Правителю пришлось сообщить народу, что Прима с наследником

временно отсутствуют, а более сообщить он не может ничего, чтобы не

навредить им. Потом начали шептаться, что правительница с наследником

отправлена в безопасное место – над городом-то вон какая пакость летает. Хоть

и попривыкли к драконам, но все равно – чего они тут разлетались, мало

приятного – вместо неба и светил видеть этих ящериц с крыльями. Напрягали

ветры – снова вернувшиеся так некстати. Потом из тоннелей полезла всякая

живность, судя по всему, спятившая окончательно и бесповоротно.

Однажды Блангорра проснулась – утро было ветреное, но ясное – а все

улицы запружены потоком серо-коричневых крыс, которые кидались на все, что

двигалось. Пришлось отсиживаться дома или передвигаться по крышам. А над

крышами – драконы, тьфу ты, нечисть. Крысы прошли и куда-то пропали – то

ли по подвалам попрятались, то ли городские кошки с ними расправились, то ли

просто прошли сквозь город. Через день, когда взбудораженные крысиным

нашествием горожане начали успокаиваться, из-под города хлынула новая

напасть – в воздухе потемнело и к драконам присоединились летучие мыши –

среди бела дня, где ж это видано. Еще день весь город заперся в домах – выйдя

на улицу, любой немедля был атакован летучими мышами, которые вцеплялись

мертвой хваткой в волосы, от них и на крышах не спасешься. От этих случайно

спасли драконы – летая и выдыхая иногда пламя – не выдохнут, так изжогой

маются – как рассказывал какой-то свободнорожденный, случайно

подслушавший драконий разговор. Мыши кидались и на драконов, ну а те, не

глядя да играючи, испепели мелкую летучую напасть. Город уже не пытался

вздыхать спокойно, а затаился и ожидал – что еще может случиться. И оно

случилось, ночью едва слышный шорох наполнил улицы, а потом начал

проникать в дома – во все щелочки. Пауков было больше, чем крыс и летучих

мышей, размерами и цветами они были разными, и степенью ядовитости тоже.

И они никуда не спешили, с тупой первобытной настырностью просачиваясь

везде, куда только можно, раскидывая сети в комнатах, посреди улиц, на

крышах. Некоторые паутины были столь крепки, что попавшие мелкие птицы

не могли разорвать с виду тонкую нить. В жилищах ходили в обуви, каждый, от

мала до велика, вооружался твердыми предметами, которыми можно было

размазать попавшегося на глаза паука. Посреди площадей разгуливали особо

крупные особи, размером с небольшую собаку, они не боялись ничего и

негодующе поднимали хелицеры, вставая в оборонительную стойку. Самки

обстоятельно устраивали гнезда, всем своим видом показывая, что они тут

обосновываются надолго. Народ уже ничему не удивлялся, стиснув в руках

всяческие колотушки, ожидал других напастей. Поползли новые шепотки о том,

что Прима и царенок не уехали в безопасное место, а похищены и погибли, и

теперь их призраки мстят живым за свою гибель, насылая на город всякую

нечисть. Что еще не то будет, и сбежать не получится – крысы могут ждать за

городскими воротами, чтобы вдоволь поживиться свежатинкой и только

перейдешь мост, так на тебя дракон сразу нападает. Жить стало страшно. Дни

тянулись, словно годы – от рассвета до заката проходило больше времени, чем

показывала Часовая башня. От бунта город удерживало лишь то, что на улицах

особо-то не покажешься – драконы не тронут, так можешь на ядовитого паука

напороться, а пока до повитух добежишь, еще скольких таких тварей

повстречаешь – прибежишь, а сестрам только и останется приготовить тебя к

смерти, лечить уже будет поздно. Одно радовало Прима: горожане в суете

напрочь забыли о предсказании, хотя каждую ночь с ясного неба яростно

светили семь звезд, все еще выстроившихся в линию, и каждый день над

городом парили драконы. Прим единственный из всего Совета твердо знал, что

Ди Астрани и Прима живы – он почувствовал, если бы их не стало.

После появления паучьей рати, в этот же день, когда пробило

четырнадцать – полдень, небо затянуло тучами, а утро ли, сумерки ли –

непонятно – бурные волны взволновали обычно гладкую поверхность Великого

Брона. Водная гладь вскоре успокоилась, но начались волны почвенные –

огромная каменная плита, на которой стояла столица, с оглушительным треском

сломалась, по мощеным улицам поползли трещины, разламывая дома и дороги,

создавая новый облик города. Там где были низины – стали горы, выпуклости

опали. Улицы перестали подметать и прибирать. За те несколько дней, что

прошли после отправки Примы и Ди Астрани в тоннель – дни, когда казалось,

что время замерло и не двигается вовсе – буйно разрослись травы на газонах,

кусты, до этого ухоженные и подстриженные городскими садовниками, теперь

тянули свои крюкообразные ветки во все стороны, норовя зацепить

неосторожного прохожего. Город затрясло мелкой дрожью, падали камни,

рушились стены. Ближе к вечеру мелкая тряска стихала, лишь изредка почва

словно вздрагивала.

Городские ворота еще были открыты – Прим велел с рассветом открывать

их, закрывать после заката. Столица становилась все пустыннее и безлюднее,

многие покидали насиженные места, решив переждать напасти за стенами

города – остались лишь оптимисты, которые говорили, что скоро все будет

хорошо и пессимисты, которые вещали, что дальше будет хуже, а если выйти за

ворота – то сразу придет конец. Крысы, летучие мыши, пауки и драконы

перестали быть самым страшным, что видели горожане за последнее время.

Охрана несла свою вахту – заступая на утро или на ночь. Они соблюдали

максимальные меры предосторожности, чтобы не попасть на зуб драконам или

не быть атакованными той живностью, которая заполонила город. Привратники

сидели в караулке, щели которой старались законопатить как можно плотнее.

Дежурство оставалось лишь для поддержания порядка – уходящие горожане

отправлялись за ворота молчаливыми серыми тенями, опустив глаза.

Обыскивать, останавливать приказа не было – лишь приглядывать за порядком

и докладывать о случаях, которые были бы совсем из ряда вон выходящими.

Приходящих не было вовсе. Поэтому, когда с небольшими промежутками в

город пожаловали изрядно потрепанные в дороге путники, охрана

насторожилась.

Время было предсумеречное, весь день неистовствовали ветры, ящеры

надоедали, как и в предыдущие дни, по углам шуршали пауки, заплетая все

большие пространства. Караульные насторожились – не пожаловали ли это

приспешники Хрона в город? Охрана, в отличие от горожан, помнила о

предсказании, и была в курсе событий. Попытались преградить дорогу, покинув

свое убежище, но, встретившись взглядом с глазами путников, отступили.

Прибывшие выглядели так, словно они только что покинули хронилища, вернув

в битве свои уши. Кто-то вошел сам, кто-то въехал – на таких скакунах, что и не

придумать; кого-то внесли. Все были измождены до крайности, у некоторых

перемотаны руки грязными тряпицами, и все стремились к Часовой башне.

Путники встретились на площади возле башни, с опаской приглядываясь друг к

другу. Первыми не выдержали дети, которые с воплями радости побежали

навстречу, бросив своих сопровождающих. Эйб, Марк, Кир, Мирра и Вальд,

едва не столкнувшись лбами, кинулись друг к другу в объятия. Взрослые

поглядывали на астронома, который приехал вместе с Миррой, но вопросов не

задавали, оставив их на потом. Селена и Лентина обнялись. Лентина спросила

про Аастра, прикрыла на несколько секунд глаза руками, узнав, что кровника

больше нет. Повозка, на которой лежали ее сопровождающие – все еще слабые,

но уже выздоравливающие де Балиа и Риччи, стояла неподалеку. Раненые

смогли помахать руками в знак приветствия. Девушки подошли к другому

своему кровнику – сопроводившему Мирру – решив узнать судьбу тех, кто

отправился вместе с девочкой из Блангорры. Ди Ойге, представившись, вкратце

рассказал о случившемся. Дети в нетерпении прыгали вокруг взрослых, торопя

отправиться во дворец. Из домов, что рядом, начали выглядывать

любопытствующие: такого галдежа не слышно было с самого начала нашествия

драконов. А тут – дети! Смеющиеся, не смотря на свой жалкий вид, не смотря

на парящих над городом ящеров, не смотря на разруху и запустение в прежде

такой благополучной и процветающей Блангорре! Офицер дневного караула

отправил гонца в Пресветлый дворец, чтобы передать дворцовой страже о

прибытии шумной компании, требующей аудиенции у Прима. Причем не

смиренно просящей, а требующей – на хроновых сподвижников не похожи,

хотя кто их знает, кто может спрятаться за этой личиной.

Путь во дворец превратился чуть ли не в праздничное шествие –

оставшиеся горожане, стряхнув уныние и страх, присоединялись – кто мог и

хотел– к путникам и шли вместе. Горожане не знали, кто это, не знали причин

их радости, но она была такой заразительной и так плескалась в их глазах, что,

не задавая вопросов, хотелось идти рядом, ну или следом, чтобы частичка

счастья, такого редкого ныне, передавалась и им. Идущие не обращали никакого

внимания на парящих над городом ящеров. Дети больше не боялись извечного

ужаса Мира. Если слишком часто заглядывать в глаза страху, он становится

маленьким и безобидным. Что и произошло с маленьким ключниками. Сейчас

они шли, взявшись за руки, радуясь встрече, гордые и довольные – что им

какие-то драконы. После пережитого бояться было глупо – теперь от них уже

ничего не зависело, они сделали свое дело и сделали его так хорошо, насколько

хватило сил. И сейчас даже вновь возобновившееся почвотрясение, внезапно

уходящая из-под ног улица – подумаешь, было бы чего бояться – не пугали, а

лишь вызывали смех, когда кому-то приходилось балансировать на краю

внезапно появившейся ямы. До дворца добрались довольно быстро – там их

уже ждали и препроводили в зал Совета, где Прим в одиноком ожидании провел

весь день. Толпа блангоррцев осталась возле дворцовых ворот, желая узнать,

какие новости принесли эти необычные гонцы.

Ключники – потрепанные дорогами и пережитыми приключения, но

живые – стояли возле роскошных дверей, боясь наступить изодранной в пути,

грязной обувью на паркет, изготовленный из драгоценнейших пород дерева.

Кастыри уже собрались за столом и сидели, с волнением ожидая, что

предпримет Прим. Угрюмое ожидание сменилось лихорадочной надеждой.

Правитель изрядно удивил и напугал всех без исключения присутствующих.

Тот, кому по праву крови надлежало править и покорять, мудрейший из мудрых,

подошел к Мирре, которая была самой маленькой – и по росту и по возрасту –

склонился к ней, потом встал на колени:

- Дети мои, совершенное вами никогда не будет иметь ни цены, ни

вознаграждения. Все, что вы могли сделать для спасения Мира – вы сделали.

Все, что вы бы хотели, любое ваше желание – я постараюсь выполнить. Ну,

кроме, конечно, воскрешения погибших – это я не в силах, – на глаза правителя

навернулись слезы.

Мирра проглотила комок, внезапно появившийся в горле:

- А можно покушать? – детской непосредственностью вызвав настоящую бурю

эмоций, сменившую хрупкую тишину ожидания. Все загомонили разом,

перебивая друг друга, пока Прим не выразил общее мнение:

- Все, чем богат дворец – к вашим ногам, все – что хотите.

Матушка Фармакопея заметила, что надо бы всех осмотреть и подлечить. Всех

пришедших отправили сначала мыться, потом осматривать раны к повитухам, а

потом – обед. Прим пожелал услышать о том, как все свершилось, после

трапезы. Горожан успокоили глашатаи, объявив, что новости, полученные с

окраин Мира, обнадеживающие и поэтому нужно сохранять спокойствие и

разойтись по домам.

Вечерело, синие сумерки подбирались к окнам, которые спешно

закрывались тяжелыми шторами. Ветры вновь взъярились, словно предчувствуя

скорое межсезонье. Горожане, днем приободрившиеся было при виде шумной

процессии, ночью вновь затаились каждый по своим убежищам, периодически

осматривая свое жилье в поисках пауков, которые продолжали представлять

серьезную угрозу для города. Блангорра затаила дыхание – скоро, совсем скоро

именно здесь развернется сражение за судьбу Мира. В Пресветлом дворце за

плотно закрытыми окнами кипела жизнь. Вокруг возвратившихся ключников и

их сопровождения суетились повитухи, няньки, мамки, горничные – мыли,

лечили, подкармливали – пока готовился обед. Вскоре во дворце обезлюдело –

только караульные стояли на своих постах, остальные же, даже самый

последний поваренок, сидели за праздничным столом на равных правах. Пир

был обильным, хотя тихим и недолгим. Рядом с Примом пустовало два места по

обе руки – Примы и кастыря астрономов. Для детей поставили отдельный

небольшой столик рядом с Примом. Отзвучали здравицы, все блюда поданы и

перепробованы, насытившиеся хозяева и гости уже в блаженном состоянии

неторопливо ведут беседу. Осталось совсем немного времени до истечения

срока. Если завтра в полдень, в четырнадцать часов секретное оружие, на

которое поставлено так много, не сработает – останется лишь попросить

прощения за ошибки и обиды, найти самых дорогих, сесть рядом, обняться и

молить, чтобы смерть была быстрой и легкой. По окончании трапезы пирующие

разошлись. Ключники и кастыри прошли в зал Совета, который ныне был

самым посещаемым помещением во дворце. Совет начался с минуты тишины –

почтили тех, кто погиб с момента появления драконов – было предложено всех

считать погибшими в борьбе за существование Мира. Первой хотели выслушать

Селену, но она отрицательно качнула головой, указав на детей, сонно

таращивших глазенки. Решили выслушать сначала их. Первым слово дали Эйбу,

который, заикаясь и коверкая слова, поведал о своих злоключениях, о встрече с

Тайамант, в которой он узнал свою мать. Показал шрамы на руках, горестно

покачал головой, вспоминая о той боли, которую принесла ему встреча с

найденной матерью, растерянно оглянулся на Мэнсона и Сен-Крочезо, которые

своим словом подтвердили, что все рассказанное – верно, и сел. Потом вскочил,

достал из кармана цепочку от ключа, и отдал Приму. Следующей слушали

Мирру, которая звонким голосом рассказала о гибели своих сопровождающих,

для тех, кто не знаком был – представила кастыря ящеринских астрономов Яна

Ди Ойге, рассказала о неоценимой помощи кастыря купцов Гендлера, без

которых она не смогла бы справиться с возложенной на ее плечики задачей.

Извинялась, что голубей не было, и поэтому запоздали с известиями и

заставили волноваться. Она показала перебинтованные свежими бинтами

ручки, и отдала свою цепочку правителю. Потом села не на свое место, а рядом

с Эйбом. Ди Ойге подтвердил правдивость всего, что говорила девочка, своим

словом.

Вальд и Марк начали говорить одновременно. Потом остановились,

замолчали, переглядываясь. Марку выпало говорить. Он поведал о разрухе,

которую они видели на своем пути, о сожженном дотла Ведске, о горьких

моментах на могиле бабушки и дедушки, о том, как заботились в пути о нем де

Балиа-большой и Борг-каменщик. Извинился за задержку с новостями по той

же причине, что и у Мирры – голубей не было и в помине. Потом тоже показал

перебинтованные руки, отдал цепочку, поклонился и сел рядом с Миррой. Джон

де Балиа и Борг подтвердили правдивость сказанного своим словом. Вальд, с

трудом дождавшийся своей очереди, заторопился:

- Голубей отправили, встретили драконов-оборотней, которые под видом

имперских гонцов разрушали Елянск, кастыри с трудом смогли помочь нам

проникнуть в башню. В Елянске был потом бунт, но мы все сделали, -

протараторил, не вникая в подробности, поднял забинтованные руки, отдал

цепочку, поклонился и сел возле Марка. Сен-Прайор и Рид подтвердили его

слова. Вальд поманил к себе Кира, который вопросительно взглянув на мать,

пересел к маленьким героям, у которых слипались глаза. Детей поблагодарили и

отправили отдыхать. Селена и Лентина остались, им было, что поведать Совету.

Селена встала, за ней каменными глыбами воздвиглись Прокл и Перикл,

которым было велено охранять девушку, а приказа никто не догадался отменить

– вот и стояли на страже, пока не понадобится ей их служба. Предложила

внести в список погибших в этой битве Аастра де Астра, кастыря и

единственного жителя заброшенного и опустевшего города Турска. Голосом,

прерывающимся от горя, до сих пор не утихшего, рассказала о том, как он спас

ее, как сам провернул ключ, избавив от смерти и от ожогов. Положила цепочку

на стол и уступила место кровнице. Прокл и Перикл де Балиа подтвердили ее

слова. Лентине пришлось говорить дольше всех – рассказывая и о видениях, о

разрушенном и затопленном крае, который теперь вместо Зордани, о городе, так

неприветливо встретившем ее с израненными попутчиками. В доказательство

показала свои руки: одна – обожженная и перебинтованная, вторая – покрытая

всяческими мозолями, порезами и ссадинами. В доказательство своих слов

предоставила цепочку и свое слово женщины из клана астрономов, которая

никогда в жизни не лгала, потому что ее охранники лежат в лазарете.

- А вот скажи, дорогая Лентина, что за невиданный скакун помог тебе везти

повозку, на которой прибыла твоя группа? – подал голос Януар Голдман, решив

немного разрядить напряженную обстановку.

- Это олень или лось – я точно не знаю, он сам вышел к нам из леса и

добровольно разрешил себя использовать в качестве тягловой силы. Надо бы

его отпустить, если все уляжется, - поддержала шутливый настрой Лентина.

Голдман коротко хохотнул:

- Я готов вложить изрядную сумму и заниматься разведением и продажей

нового вида тягловых животных.

Прим предложил Совету закончить обсуждение:

- Завтра знаменательный день, который и покажет: будет ли Мир и Зория

существовать или наше время истекло. Сейчас всем предлагаю отдохнуть.

Благодарю всех за верность и смелость.

В этот миг блангоррские часы пробили четырнадцать часов ночи. Ветры

стихли. Наступило межсезонье.

Селена и Лентина отправились к детям, в те самые покои, которые

занимали до путешествия. В комнатах было все также уютно, удобно и с

любовью устроено. Но чувствовалось, что чего-то не хватает. Девушки

вспомнили, что не видели Приму, да и Ди Астрани-кастырь куда-то

запропастился. Селена подозвала идущую мимо их дверей няньку, решив

устроить ей допрос.

- Нянечка, а скажите, где Пресветлая?

Нянька всхлипнула:

- Ой, и не спрашивайте, деточки! Ушла наша госпожа с астрономом, а куда – не

сказывают. В народе всякое брешут, да и верить и не верить страшно, а нам же

не докладают. А еще у нас царенок пропал – то, говорят темнобородого дела и

дочери его окаянной. Вот такие у нас страсти творятся, пока вы по городам да

весям ездили, - захлюпала носом.

Теперь стало понятно, чего не хватает: дружеской поддержки их кровника и

того, что могла устроить только Прима. Одним своим присутствием она

обеспечивала ту атмосферу любви и заботы для всего Пресветлого дворца,

которая чувствовалось в каждой мелочи – в букетах свежих цветов, в идеальной

чистоте, пусть наводимой не ее руками, но под ее руководством и во многом,

многом другом. Девушки переглянулись, но не нашли что ответить. Нянька

ушла, пошмыгивая носом.

Дети уже спали. Лентина пробормотала что-то о забытом деле и ушла.

Забытое дело привело ее туда, где временно устроили больничную палату. Там

воздух густо напоен запахами всяческих снадобий. Раненые и больные, которых

разместили здесь, были беспокойны – кто-то спал, всхрапывая и вскрикивая;

кто-то бредил в сумерках сознания. Лентина с трудом нашла «своих» раненых.

Как она уже говорила: «что мое, то мое», поэтому перекладывать заботу на

повитух она не собиралась, решив посматривать, как ухаживают за Риччи и

«ее» де Балиа. Купец спал, бормоча что-то во сне, между веками проглядывает

полоска белка – страшно спит купец. Лентина положила руку ему на лоб – так и

есть – горячий, огляделась в поисках сиделки – и почудилось ей, что возле

выхода, там, где ночник горит и стол стоит – сидит нечто – в серых одеждах

повитухи, но одежды эти перемазаны кровью. Нечто это поворачивается к

девушке, вперив в нее свой взгляд – а глаз нет, есть только пустые глазницы и

глумливо облизывающий окровавленные десны язык, и вздыхает пугающе, с

хрипами. Моргнула, собираясь закричать, и пропал морок. Стоит стол, и сидит

рядом мирно дремлющая повитуха, мимо которой удалось проскользнуть

потихоньку. Лентина подошла к сиделке, тронула ту за руку, она и вздрогнула,

просыпаясь. Девушка сказала, что у купца Мартеля поднялась температура, и

он бредит. Сиделка, бесшумно проскользнув между кроватями, осмотрела

купца, прошептала ему что-то на ухо, выпоила микстуру, и больной затих,

успокоенный.

Люк оказался лежащим на кровати рядом с купцом. Весовщик лежал

молча. Лентина разглядев «своего» второго раненного, почувствовала, что вот

ради этого-то она сюда пожаловала – зачем обманывать саму себя.

- Люк, - тихонько позвала она, решив удостовериться, что он не спит и в

сознании.

- Да? Я уже давно смотрю, как ты тут шороху наводишь.

- Ты знаешь, какой завтра день, а нет, уже сегодня день?

- Знаю, вроде. Межсезонье наступило, Новолетье начинается – так?

- Так-то оно так, но еще завтра, тьфу, сегодня до полудня истекает срок, когда

против драконов еще можно что-то сделать.

- А вы же все сделали. Я так понял, что все ключники вернулись, выполнив

поручения, или я чего-то не знаю?

- Люк, ключей было 7, и последний надо применять здесь, в Блангорре, после

всех нас. Во Дворце нет Примы и Ди Астрани – кастыря астрономов. И мы

подумали, что применять последний ключ пошли они. Но, если они не успеют

до полудня – тогда всему Миру крышка. И я пришла, в общем, я пришла, -

Лентина замялась, не зная, как сказать, все, что наболело, что лежит тяжелым

камнем на сердце.

- Не мучай себя, я знаю. Я знаю, что с тобой творится. Ты говоришь себе, что не

должна чувствовать ничего к мужчине не своего клана, но – я видел Кира, и уже

так было? Ты же была замужем, и не астроном был твоим мужчиной, не так ли?

Так зачем ты себя казнишь? – Люк приподнялся на локтях, чтобы лучше

разглядеть лицо девушки.

- Я не мучаю себя, думаю, что я мучаю тебя.

- Весовщики вольны в своем выборе. А то, что астрономы тебя прохлопали – не

нашли, когда всех ваших похитили, не защитили, когда тебе нужна была защита

– не твоя вина. Я тоже виноват перед тобой. Вместо опоры, я стал тебе ношей.

И я не могу сейчас встать на колени перед тобой за то, что ты тащила нас за

собой, что ты спасла нас. За то, что ты не сдалась, и вытащила нас. И даже если

завтра Мир перестанет быть, мы встретились – и хорошо, что мы встретились.

А если завтра я окажусь безухим в хронилище или, если так рассудит Вес, на

полях Семерки – я буду молиться о тебе вечно, - на одном дыхании выговорился

и замолчал.

Недолго посидели в тишине.

- Посиди со мной немного.

- А утром, когда мы будем ждать полудня, можно мы придем к тебе – я и Кир?

Ты не против? Вместе не так страшно.

- Я хотел тебя попросить об этом, но побоялся. Женщин твоего клана могли

отправить в какое-нибудь безопасное место.

- Вот ты выдумал – какое место может быть безопасным при конце Мира? Да и

женщин в нашем клане осталось всего две, – Лентина нерешительно присела на

край его кровати.

- Не знаю, мне казалось, что вас – тем более, если вас всего двое – надо беречь.

Вы способны возродить Мир, если не получится его защитить.

- Как мы его возродим, если не будет вас?

Сиделка, издалека молча наблюдавшая за беседой, вздохнула, но уже не могла

выносить такого попрания режима лечения:

- Наговорились, голуби? Поди, девочка, отдохни, нечего тут сидеть. Он не при

смерти. Утром придешь, - и вытолкала из палаты Лентину.

Селена, оставшаяся в комнате, после ухода Лентины еще раз обошла

спящих детей. Сердце рвалось на кусочки при мысли, что утром все их

странствия, все их потери могут оказаться никчемными. Вспоминала последнее

появление Хрона и последние слова Аастра. Села возле постели, где тихим

безмятежным сном спала Мирра – единственная девочка, которая попала в

ключники. Осунувшееся личико, поцарапанное, в ссадинах, реснички едва

заметно подрагивают – снится что-то, из-под одеяла свесилась перебинтованная

ручка. Селена осторожно убрала руку на место. Оглядело свое сонное царство,

решив, что завтра она будет с ними, когда пойдут к Часовой башне – ждать

исхода. В памяти всплыли Прокл и Перикл – их тоже надо будет взять с собой,

мало ли что. А потом все поплыло перед глазами, засыпая, девушка примостила

голову на свободную часть подушки, на которой спал Вальд, да так и уснула,

неуклюже скрючившись, сидя рядом с кроватью сына на стуле. И не проснулась

даже тогда, когда скрипнула тихо дверь и едва слышно вошла Лентина. Она

притушила свет и улеглась рядом с Киром. Дворец затих, все, кто не был занят

на ночных работах, отошли ко сну.

Небо над Блангоррой перестало быть монолитно-темным, на горизонте

чернота стала светлеть. Наступало последнее утро Мира. Вскоре над

горизонтом неторопливо всплыли все семь дневных светил. В утреннем небе

проплывали белые пухлые облака. Кристально чистый воздух, обычный после

сезона ветров, подчеркивал прохладную прелесть тихого утра, обещавшего

превратиться в ясный и теплый денек. Столица еще спала, те, кто просыпался с

первыми лучами, сидели тихо в своих жилищах, выглядывая украдкой из-за

занавесей, пытаясь узнать обстановку. На улицах Блангорры царила тишина.

Один из блангоррцев, поднявшихся чуть свет в это утро, выглянув за двери и

осмотрев небо над городом, заметил, что нет никаких летунов, готовых в любой

момент выпустить огненную, кипящую, разъедающую все и вся, или ледяную

струю. Он – история не сохранила его имени, будем называть его просто

«горожанином» - высунулся за дверь всем туловищем, потом прошелся перед

своим домом – никого не было. Горожанин пробежался вверх и вниз по улице –

никого, нервы не выдержали, закричал:

- Эге-гей!

Занавеси на окнах дрогнули, отползли еще чуть-чуть, показав спрятавшихся

блангоррцев, у которых хватило храбрости остаться или не хватило храбрости

сбежать. Заметив горожанина, как ни в чем не бывало разгуливающего по

улицам, разглядев чистое небо – без всяких летающих ящеров в нем – все

проснувшиеся поспешили на улицу.

Блангоррцы всегда отличались любопытством – независимо от печатей

крови. И вот уже все, кто остался, вышли на улицы, взирая на свой город.

Столица изрядно пострадала от совместного воздействия двойного сезона

ветров, почвотрясений, нашествия крыс, летучих мышей, пауков, буйства

драконов. Обгоревшие каменные глыбы, вывороченные из городской стены,

выкорчеванные деревья, валяющиеся кверху корнями, разрушенные бассейны,

сожженные дома – жалкий вид предстал перед глазами горожан в то памятное

утро. Они любили свой город – и стали наводить порядок, насколько хватало

сил и умения. Как-никак это было утро перед Новолетьем, по традиции и

раньше всегда в этот день старались навести чистоту и порядок и в домах и на

улицах. А ныне и вовсе работы хватало.

В Пресветлом дворце беготня и суета начались задолго до рассвета.

Прим так и не ложился, для него день начался очень рано. Велись последние

приготовления. Дворцовые историки спешно дописывали историю Мира,

правитель приказал в 11 часов принести все записи, чтобы поместить их туда,

где, возможно, они сохранятся и после конца Мира – если уж готовиться к

худшему – для тех, кто когда-нибудь и если будет после них. На кухне царила

неразбериха – журчало, скворчало и шипело, белые облака пара внезапно

вырывались из высоких чанов то тут, то там – главный повар творил свои

шедевры. Последний обед этого года, а возможно, всей эпохи, должен стать

самым запоминающимся, поэтому вся кухня сбилась с ног. Если же, вопреки

проклятью, он не станет последним – ну что же, Новолетье – праздник великий.

Во всех покоях проводилась генеральная уборка – вроде бы тоже к Новолетью.

Ключники, юные и не очень, уже проснулись и готовились к завтраку у Прима,

на который были приглашены. Правителю доложили, что драконы сняли осаду

и покинули небо над столицей, отправившись неведомо куда.

На улицах раздавался мерный шум — горожане, оставшиеся вопреки

всему, наводили порядок на улицах. Прим издал указ о том, что каждому

блангоррцу положен щедрый паек из имперских складов, который они могут

забрать, когда пожелают. По улицам заспешили курьеры, наклеивали листовки с

текстом указа на стены, вздрагивая иногда от неожиданно подступавшего страха

перед драконами, которые хоть исчезли неведомо куда, но могут и вернуться.

Герольды, тоже немного трусившие, на всех углах и возвышенностях во все

горло возглашали указ. Ближе к полудню рекомендовалось привести дела в

порядок, и собраться на придворцовой площади в праздничных одеяниях. На

удивленные взгляды гостей Прим заметил:

- А что вы на меня воззрились? Если придется умирать – так при параде, а не в

грязи и тряпье. Вы видели блангоррцев – остались то ли самые глупые, то ли

самые храбрые – они не ели нормальной пищи с момента появления драконов,

даже наверное, раньше, с тех пор, как обозы из деревень перестали привозить

провизию. Но они – горожане, я имею в виду – ползают по улицам и убирают

все, что не вписывается в их понятие чистоты. И я горжусь ими, горжусь и

люблю их. Мы – миряне, мы - блангоррцы. И я отдам последний кусок того, что

хранится в кладовых замка. Потом тоже буду ждать того, что должно сбыться. И

это будет честью для меня, если вы позволите ждать неизбежного в вашей

компании.

Оглядев по очереди всех присутствующих – ни один не отвел взгляд, ни один не

дрогнул. Встряла Селена:

- А может быть тогда на дворцовой площади установить столы, а не раздавать

пайки. Если вы хотите поделиться – пусть и это будет красиво. И тех, кто лежит

в палатах у повитух, тех, кто может и хочет – пусть и они присоединятся к

всемирному празднику — тоже доставить на площадь.

- Ты права, дорогая! Придется лишь немного подправить указ…

И вновь закипела работа, и вновь заголосили герольды и забегали курьеры –

новый указ приглашал всех мирян на праздник. После наведения порядка в

городе заспешили к оставшимся парикмахерам, к которым быстро выстроились

очереди. Самые парадные наряды извлекались из сундуков и срочно чистились,

гладились. Дворцовую площадь начали украшать и расставлять столы. Напитки,

чтобы не озадачивать и без того взвинченного донельзя дворцового повара,

решили подавать через уцелевшие фонтаны. Времени оставалось меньше и

меньше.

Около двенадцати часов в городские ворота, вместе с немногими

въезжавшими в город путниками, въехала ветхая повозка, на которой сидела

женщина-повитуха с маленьким ребенком на руках, на козлах сидел пухлый

монах-пастырь и не совсем трезвый мужчина из касты строителей. Следом шел

весовщик, еще двое пастырей-рыцарей и купец – все в грязном ветхом тряпье,

со следами невзгод на лицах. Чем-то они не понравились начальнику караула, и

он предложил пройти в караулку. В полумраке служебного помещения женщина

откинула капюшон, и караульные остолбенели. Под грязным капюшоном

дырявого плаща таилась сама красота, вызывающая такой прилив желания, что

у всех караульных разом отказали ноги, и воины, закаленные долговременной

службой, принялись ползать возле ног повитухи, которые как-то невзначай

оказались открытыми на их полную дивную длину. Прикажи она умереть –

кинулись бы наперебой, мешая друг другу. Женщина протянула ребенка и

чарующим низким голосом с легкой хрипотцой произнесла, добивая и без того

покорных вояк:

- Это маленький царенок, украденный недавно. Если вы немедля принесете его

в Пресветлый дворец, будете щедро вознаграждены.

У начальника караула возникло какое-то просветление в замутненном страстью

и вожделением мозгу:

- Госпожа, а как же вы? Разве мы можем оставить вас без вознаграждения? – с

завистью оглядел ее спутников, - И ваших сопровождающих. Вы же, наверное,

рисковали, спасая ребенка?

- Не тревожься об нас, мы скромные частички Мира и будем счастливы

послужить Приму, - склонилась, опустила глаза, передавая царенка в руки.

Пришлось взять, хотя был момент, когда казалось, что ребенок упадет на

замусоренный пол. Пришлось развернуться и пойти, офицер на ногах держался

только потому, что вовремя переставлял ноги — так они дрожали от

вожделения.

- А вы, господа, поспешите с господином начальником караула. Приму

пригодятся свидетели, которые присутствовали при счастливом избавлении. Вы

можете сообщить, что ребенка подкинули нынче на заре к городским воротам, и

вы его нашли. Вознаграждение будет щедрым, не сомневайтесь. Спешите же! –

обратилась к остальным, которые вожделенно и бездумно смотрели на ее все

еще оголенные ноги. Потом развернулись и также бездумно пошли за своим

начальником, механически переставляя ноги. Когда охрана ушла, прекрасная

повитуха прислушалась к голосящим на всех углах глашатаям, зазывающим на

праздник Новолетья. На Часовой башне пробили часы – двенадцать.

- Пора.

Пришедшие с повитухой сняли свои ветхие плащи, истрепанные дорогой, и

оказались в парадных кастовых нарядах, в которых не стыдно показаться и на

дворцовом празднике. Вышли из пыльной караулки и смешались с негустой

толпой горожан, шедших к Пресветлому дворцу.

Охрана ворот, пройдя половину пути, все еще находилась под

непререкаемой властью красоты и послушно несла ребенка во дворец. Царенок

вел себя спокойно, мирно спал. Так, быстрым шагом дошли до дворцовых

ворот, где тамошний начальник стражи впал в одурение, увидев в полном

составе привратную охрану, шагающую с ребенком на руках во дворец. И рожи

их ему не понравились – остолбеневшие какие-то, а глаза – пуговицы ясные с

мундира и то разумнее выглядят. Но недовольство начальника дворцовой

стражи, быстро улетело прочь, когда он узнал, что за ребенок принесен. Он

немедленно пропустил пришедших, отправил курьера – чтобы не было никаких

проволочек по пути к правителю, к городским воротам отправил свободных

охранников.

Прим, одетый в парадные одежды, торопливо мерил шагами зал Совета, в

котором он почти поселился с того момента, как ушла Прима. Курьер,

прибежавший чуть раньше привратной охраны с драгоценной ношей,

запыхавшись, сообщил радостную весть. Прим облегченно вздохнул – хоть

одно хорошее известие. Вошедший начальник охраны, принесший царенка,

склонился, передавая ребенка правителю и кровному отцу, бессознательно

копируя позу той, что принесла дитя.

- От всего сердца благодарю вас, господа, за службу Миру. Какого вида

благодарность вы сможете принять от меня?

Воины склонились еще ниже, не поднимая глаз, пробасили смущенно, что-де

служба Миру и есть великая награда, попросились лишь присутствовать на

сегодняшнем празднике в качестве гостей, а не охраны.

Такая ничтожная просьба была решена в мгновение ока. Пришедших проводили

к раскрытым дворцовым кладовым, где они были вольны выбрать себе любое

платье, любые украшения.

Итак, наступали последние часы до полудня – Прима и Ди Астрани не

появлялись, и никаких новостей и них не было. Когда часы пробили

тринадцать, решили начинать праздник Новолетья, который должен был

продлиться до полуночи. Горожане усаживались за длинные столы, накрытые

на придворцовой площади. Ни толкотни, ни спешки, которые в таких случаях

всегда имели место, сегодня не было – все казались спокойными и

доброжелательными. Когда присутствующие заняли облюбованные места,

Прим вспомнил события не такого далекого прошлого – когда Миру

представляли новорожденного царенка, столы были также богато накрыты,

только вот было их гораздо больше, и людей за ними было больше, и никто

тогда еще и не подозревал, что случится совсем скоро, и… Да, что там

вспоминать. Прим поднял бокал и встал, желая произнести тост. Было уже

тринадцать часов и двадцать одна минута:

- Дорогие блангоррцы и гости города! Спешу поздравить всех, кто остался

здесь, несмотря на те бедствия, которые обрушились на нашу родину в этот

тяжелый год! Год заканчивается и, надеюсь, наступающий год принесет нам

только спокойствие. Желаю для всех присутствующих особого расположения

богов-покровителей! Хочу поделиться нашей радостью – упорные слухи о том,

что царенок украден, к сожалению, были верны. Но, слава Семерке, нам

вернули наследника, нашего кровного сына именно сегодня, в чем мы видим

добрый знак! И еще один знак – драконы, столько дней осаждавшие небо над

Блангоррой, исчезли. Желаю всем мирянам, да и зорийцам всем, дальнейшего

благополучия и процветания, здоровья и радости в наступающем новом году!

Пирующие, как один, поднялись с бокалами напитков в руках, чтобы

присоединиться к сказанному. Раздался громкий хлопок – и в ясном небе над

городом расцвели огненные узоры – дворцовые пиротехники и устроители

празднеств постарались на славу, как и повара – создав воистину великолепное

зрелище. Когда до дна осушили бокалы, горожане снова уселись за столы,

чтобы подкрепиться, вознаграждая себя за то время, когда не могли и носа

высунуть на улицу. Из-за стола, стоявшего неподалеку от примовского,

поднялась женщина, признанная потом привратниками, как та, что принесла

царенка. Только теперь, после того, как она скинула с себя рванье и надела

праздничный наряд, ее внешность стала совершенно неотразимой. Прелесть

лица и тела подчеркивались клановым одеянием повитух так что глазам было

больно. Она поднялась – те офицеры, которым довелось пообщаться с ней

недавно, застыли от неожиданности, не в силах промолвить и слова – оглядела

пирующих, которые усердно работали челюстями, но увидев ее, застыли:

- Горожане! А скажите мне, царенок нашелся, а Прима где? Я ехала из глуши,

чтобы прикоснуться к первейшей из жен, а мне не говорят даже, куда она

делась? И почему над городом летали драконы? Ваше Высочество, ответьте на

мои вопросы? И где ваш верный приспешник, где кастырь астрономов?

Прим, не меняя выражения лица, поднялся со своего места, лихорадочно

перебирая варианты ответов – солгать нельзя, но и правду говорить опасно.

Оглянулся на кастырей, посмотрел на наследника. Царенок мирно спал в

кроватке рядом с троном правителя. После похищения Прим не решался

оставлять ребенка под чьим бы то ни было присмотром, и даже на праздник

взял с собой. Внезапно царенок открыл глаза и грубым хриплым голосом,

громко, с выражением – всем на площади было слышно – произнес :

- Когда сойдутся в парадном шествии семь звезд, появятся семь бездушных

зверей. Будут нести звери голод, холод, мрак и безнадежность. Появление

тварей означит собой конец времен. Узревшие Драконов не выживут, ибо вид их

есть само страшное искушение и проклятие. Когда семеро павших будут

обращены, начнется парад семи звезд. Во время которого наступит царство

темного властелина. Изменить предначертанное невозможно. Слышали такие

вести? Вы все узрели моих драконов и всем вам не выжить, осталось совсем

немного.

Прим гневно:

- Да что ж такое, ты моего сына в покое никак оставить не можешь?

Стало тихо. Мать Оливия рванулась было к правителю, помочь, но тот

властным жестом остановил повитуху. Ребенок потяжелел, увеличился в

размерах так, что дерево, из которого была изготовлена кроватка, проломилось.

Детские одежды затрещали, разрываясь и падая белыми клочьями на камни.

Гладкая нежная кожа растянулась, потом лопнула, слезая лохмотьями и опадая.

Выпятились бугрящиеся мышцы, на которых не было кожи, покрытые кровью,

которая не сворачивалась, но и не капала. Вздыбились никогда нечесаные

черные волосы, темное пламя окружило голову, подбородок моментально оброс

бородой – и вот он, властелин хронилищ, темнобородое исчадие, Хрон,

повелитель времени, собственной персоной сидит на обломках кроватки. Одно

движение руки – и у горла Прима острейшее лезвие ножа – только не из

металла оно, а из камня. Хрон продолжил:

- Узнаешь ножичек, папаша? Ха, где тебе. Это тот самый, которым предок твой

хотел своего сынишку порезать. Итак, горожане, вы подзабыли то, чему раньше

вас учили в школе? Вас уже не пугает Великое Предсказание? Ну да, ну да…

Пусть кастыри о нем думают – зачем мы-то свои головушки будем забивать, да?

И драконов увидели – напугались только… Ууух – жутко было, да? И старину

Хрона подзабыли? Только вот мои друзья меня не забыли, идите ко мне, мои

верные слуги: Вальтер, Айс, Киар, Тайамант – ты, дорогуша, рядышком со мной

встань; Архобал, Фрам и Морган. Вас никто не тронет – ведь правда же, Ваша

Пресветлость?

Прим был вынужден кивнуть, стараясь не слишком наклонять голову – лезвие

казалось очень острым.

Хрон позвал, из-за столов поднялись и двинулись к нему его верные слуги,

после прозвучавших и упавших в тишине имен переставая быть людьми.

Превращение свершилось с немыслимой быстротой и с такой же невыносимой

болью. До стола Прима и кастырей добрались, клацая когтями по камням уже

семь драконов, из-за которых на площади сразу стало тесно. Облачный,

ледовый, черный, хромовый, зеленый, красный и серый – проклятая Семерка,

блистая первобытной красотой, проклятой и грозной. Драконы были прекрасны

и ужасны или наоборот – ужасны и прекрасны.

- Что же вы, Пресветлый Прим? Всю историю вашу вы готовились-готовились и

так глупо проиграли. На последних секундах парада звезд, которых вы сейчас

не видите – а я вижу, а я все вижу, свершится то, чего вы всегда боялись.

Супруга ваша с астрономишкой не успеют, и наступает мое время. Да и знаешь

ли, а ты уверен в ней? – глядь, а нож у горла держит Прима – блистательная, в

праздничных одеждах:

- Мы тут нашли с Нейри уютную пещерку, где можно всласть пошалить,

присоединишься? Пойдем, сладкий, у нас есть и поприятнее дела, чем тут

стоять, Или нам без тебя обойтись? - и голос, гад, изменил, совсем, как у

правительницы.

Прим прохрипел — нож-то все еще у горла — что не верит он ничему, что

сейчас Хрон говорит.

- Ну что же, не верит, так пусть не верит, - снова стал темнобородым. - Вот

сейчас подождем чуток еще…

Возвел пламенеющие безумием глаза к часам, огненный обруч вокруг волос

взметнулся и стал ярче, поднял палец, призывая к тишине, хотя в этом не было

никакой необходимости. С момента его появления горожане остолбенели и

сидели, едва дыша.

Прим смог немного отодвинуться от лезвия, откашлялся:

- Ладно, если даже твоя взяла, вот скажи мне только, где царёнок?

- О! Господин беспокоится о наследнике, дурашливо пропел Хрон. – Он у нас,

да, да, у нас. Воспитанием его займется дочь моя – Тайамант, ну ты ее знаешь.

Поразительной красоты женщина, а умна-то, умна. Вот сейчас, ребятушки мои,

взлетайте, и, как только я подам сигнал – выжжем здесь все дотла, особенно по

людишкам попадайте, они прямиком к нам в хоромы и попадут, соседями

будете, - кривлялся, поглядывая на часы.

Драконы взмыли в безоблачное небо, зашумев крыльями, отчетливо выделяясь

в его чистой голубизне.

Стрелки башенных часов переместились на цифру 14, все на площади

затаили дыхание – некоторые даже зажмурились. И, как выяснилось, не зря.

Ровно в полдень раздалось гудение, а потом откуда-то из-под почвы вырвалось

семь лучей кипящего белого света и, порыскав немного, прицелились

ровнехонько на драконов, подпалив им крылья. Грозные ящеры грянулись вниз

с той немыслимой высоты, которую успели набрать. Упав, оказались тут же на

площади, только чуть подальше – лежали теперь на подъемном мосту, что перед

входом на площадь, и предстали перед блангоррцами в человеческом облике, –

от драконов остались лишь обломанные и обгоревшие крылья, которые

волочились за ними, оставляя кровавый след, как шлейф, прикрывая руками

зияющие дыры там, где раньше были уши. Битва закончилась, не успев

начаться. Маленький поваренок из дворцовой кухни, восторженно ахнул:

- И всё?!

А Хрон пропал бесследно в тот самый момент, когда сработало древнее оружие,

запущенное ключниками. Взмыл багрово-черным драконом ввысь и исчез,

словно и не было его.

Кто-то в толпе узнал бывшего Магистра и бывшего Маршалла

Блангорры. Остальные же – купец, монах-пастырь, рыцарь-пастырь, каменщик

и повитуха – поднялись и стояли, склонив головы, глухо постанывая от боли.

Выглядели они более, чем жалко – переломанные крылья, обожженная плоть,

многочисленные раны, у монаха вырван глаз и зияющая глазница пугает своей

пустотой, сочится кровью. В этот момент выжившие матери погибших детей во

всем Мире взвыли, откуда-то пришло знание, что никогда более не увидят своих

отпрысков. Они встали – все, как одна, незряче глядя вперед, видя внутренним

оком, как погибают их дети. Они замолчали и враз возжелали возмездия,

пророча убийцам скорую гибель. И она, эта мысль, передалась блангоррцам,

которые покинули свои места за праздничными столами, угрожающе

придвинулись к виновникам всех бед. Каждый вооружился тем, что попалось

под руку – ножи, вилки, в ход пошли даже камни, что лежали неподалеку – не

успели убрать все последствия почвотрясений. И толпа двинулась вперед,

невнятно бормоча угрозы и проклятия. В блангоррцев словно вселилось зло,

оставленное в воздухе Хроном, они окружили падших слуг темнобородого,

готовые и голыми руками сквитаться с ними. Вот уже какой-то дюжий

каменщик взял тяжелую скамью за ножку, готовясь опустить ее на голову

бывшего монаха-пастыря, который оказался ближе всех к нему. Другой, по виду

купец, сгреб со стола нож и вилку, желая разделать бывшую повитуху, у которой

по странному стечению обстоятельств сгорели все волосы на голове и она

стояла, прикрывая окровавленную лысину обеими руками, растеряв свою

пагубную прелесть. Прим и кастыри стояли в замешательстве – даже если

выставить против толпы всю дворцовую гвардию – перевес будет явно на

стороне горожан. Да и многие ли из гвардии будут защищать тех, кто нес

смерть, огонь и слезы? Бойня должна была начаться вот уже сейчас – как только

хоть кто-то пошевельнется.

- Стойте! Стойте! Приказываю вам, именем святой Семерки! – раздался ясный

громкий голос.

Толпа расступилась, послышались шепотки: «Прима, это же Прима, это ее

голос». У многих опустились руки, разгладились гневные гримасы. Но тот

каменщик, который решил использовать в качестве оружия скамью, возопил:

- Блангоррцы, и вы верите, что это – она, наша правительница? Кому верить?

Наследника украли – молчат, правительница исчезла – молчат, кастырь

астрономов – где он? Молчат! Это может быть и не Прима вовсе, а снова Хрон –

он так быстро исчез, а вот и вернулся! Нужно избавиться от всех этих тварей,

которые убивали и мучили наших детей, чтобы они не смели даже ходить по

Миру! Кто со мной?

Многоголовый рев согласия был ему ответом. И Прим, который было едва

заметно вздохнул с облегчением: жива, жива та, что дороже всего, теперь вновь

напрягся. Вновь раздался ясный голос, уже ближе и громче.

- Я могу доказать.

Возле последнего стола, того, что ближе всего к воротам, появились две

фигуры, едва ползущие вперед. Подошли поближе, и стало понятно, что

астроном ведет Приму, голова которой обмотана грязной повязкой. Что оба едва

плетутся от ран и страшной усталости. Добрели до ближнего стола, астроном

усадил Приму, потом рухнул сам на стул, стоящий рядом. Ди Астрани,

похудевший и потемневший от копоти, дрожащими руками вынул кинжал из-за

голенища сапог, прежде таких щегольских, а теперь стоптанных и пыльных,

словно они побывали на всех дорогах Зории:

- Предупреждаю, если кто-то посмеет приблизиться с дурными намерениями,

сильно пожалеет об этом.

Прима сидела, сгорбившись, уронив руки между колен – что совсем было на

нее не похоже. Все жены правителей отличались гордой осанкой, впрочем, ни

одной из них не выпадало переживать таких необыкновенных приключений,

даже наверное, злоключений. Руки мелко тряслись от слабости и усталости, но

голос, голос остался прежним – звучным, спокойным и мелодичным:

- Нейри, будь другом, налей вина – страшно пить хочется. Лучше, конечно бы,

воды ледяной, но здесь ее не сыщешь.

И вправду, оглянулись – с появлением Хрона и его приспешников высохла вся

вода, которая была на площади. В кувшинах с цветами было сухо, сами цветы

съежились, словно от испепеляющей жары; в высоких бокалах для детей и

несовершеннолетних наливали чистейшую ключевую воду – ее не стало и в

помине, многие из бокалов треснули или рассыпались в стеклянную пыль. Те из

фонтанов, которые не выплескивали вино, пересохли и покрылись пыльной

паутиной.

Прима отпила глоток того самого, ущельского, получилось не сразу – руки

тряслись и зубы клацали о стекло. И вновь каменщик, до сих пор вооруженный

скамьей, пробасил недовольно:

- И чем ты будешь доказывать?

Прима выпрямилась, подняла голову, прожигая взглядом толпу, найдя того, кто

осмелился ей перечить. Потом подняла руки, сняла бинты, кровь из раны на

рассеченном виске заструилась тонким ручейком. Мать Оливия снова дернулась

– помочь, чужая боль не дает покоя, свербит и зовет. Но была остановлена

взглядом Примы. Сильный голос зазвенел над площадью:

- Я, Прима Мирская, повелительница ТВОЕГО МИРА, - ох, как она это

подчеркнула, - никто никогда не слышал от меня ни слова лжи. Кровь моя –

кровь Примов, клянусь ей, что я – это я. Хотя тебе ничего доказывать я не могу,

пока ты держишь эту скамью наперевес – один удар и меня не станет. Тем, что

ты сейчас будешь глумиться над уже поверженным врагом, мертвых не

воскресишь. Я могу лишь обещать матерям тех детей, которые погибли во имя

Мира, что они не будут забыты. Что о них будут помнить вечно те, кто спасен.

Может быть тогда ТЫ вспомнишь, что тебе завещал твой небесный отец. Что

говорила Великая Семерка – они оставили нам секрет выживания. Вспомните

слова Великого Предсказания, которые все вы учили в детстве. Что ТЫ делал в

детстве, почему не помнишь того, что следовало учить после слов

Предсказания? Почему ВЫ ВСЕ это забыли? А я помню – память всех матерей

живет во мне, услышьте меня: «Узревшие Драконов не выживут, ибо вид их

есть само страшное искушение и проклятие. Когда семеро павших будут

обращены, начнется парад семи звезд. Во время которого наступит царство

темного властелина. Изменить предначертанное невозможно». Теперь главное –

не поддаться искушению, слушайте, слушайте! Павшие обращены, про

окончание парада звезд ничего не сказано, и, если мы решим отомстить за тех,

мертвых, кому уже все равно, они будут смотреть с полей небесных на нас и

думать, что мы – глупцы. Мы надеялись на оружие древних – оно сработало,

спешило наших врагов, сделав их доступными. И, если мы сейчас добьем

падших – вот тогда воистину наступит царство темного властелина! И он

возрадуется и вернется! – голос Примы сорвался.

Правитель смотрел на свою половину, осознавая, что главное оружие – это вот

она, и вон те, ключники. Даже маленькая Мирра опаснее любого из драконов. А

Прима продолжила:

- Нам завещали, что самое сильное наше оружие это ВЕРА, НАДЕЖДА и

ЛЮБОВЬ! Мы можем порвать тех, кто преступил все законы и заповеди

небесные и человеческие, чтобы отомстить. Но чем мы будем лучше их?

Скажете, что мы сделаем все по закону – нет такого закона лишать дитя

человеческое жизни. Любой из нас – дитя для наших небесных предков. Нам

позволено изменить Мир и избавиться от страха, в котором жили наши предки!

И тут случилось нечто. Селена, которая стояла, крепко прижав к себе Вальда,

отпустила мальчика, налила в бокал вина и громким шепотом попросила

отнести тому, кто раньше был Торнвальдом фон Реймером, рыцарем серебряные

шпоры, прошептав что-то мальчику на ухо. Вальд подошел к бывшему

Магистру, протянул бокал со словами:

- Папа, попей, у тебя губы пересохли.

И тот, кто раньше был Торнвальдом фон Реймером, осторожно взял хрупкий

бокал из рук мальчика, повернулся к Селене и не сводя с нее тоскующего взора,

молча выпил. Кир подошел к матери, протянул руки:

- Мама, налей воды.

Лентина остолбенела, глаза налились слезами, заторопилась, спеша выполнить

первую в жизни просьбу сына, высказанную словами — внятными, чисто

произнесенными. После этого Кир, Мирра, Эйб, Марк гуськом со стаканами

подошли к поверженным врагам и напоили их. Раздался громкий стук –

каменщик уронил скамью, которая раскололась от удара на две половины,

молча развернулся и затерялся среди толпы. Прощение свершилось. Эйб

подошел к той, что была недавно Тайамант, погладил по руке, измазанной

гарью, обожженной, но все равно прекрасной:

- Мама, а ты помнишь меня? – спросил косноязычно, торопливо, боясь, что его

прогонят.

Тайамант, спешенная, но не смирившаяся, отдернула руку, зашипев на

мальчика, приподняв верхнюю губу так, что стали видны зубы, до сих пор

белоснежные. Истинная дочь Хрона, и, пожалуй, единственная, которая не

собиралась сдаваться на милость победителей, считая, что, если темнобородый

исчез, значит, задумал что-то, надеялась ускользнуть. Эйб уронил принесенный

бокал, попятился, испугавшись, споткнулся и начал падать. Время застыло,

позволив Приме в один прыжок, отбросив стул, добраться до мальчика и не

позволить ему упасть.

- Да, сынок, я помню тебя! – губы Примы произнесли это отчетливо и ясно, - ты

мой сынок, как и все вы – дети мои.

Настроение толпы столь переменчиво и все гости, даже те, что недавно

собирались прикончить поверженных, восторженно взревели, признавая

правительницу. Дети все еще стояли возле своих недавних врагов, подошли

друг к другу поближе, по привычке взявшись за руки. Прима встала перед

детьми, взяв Эйба за руку:

- Вот ваши истинные спасители!

Толпа вновь заревела от восторга.

- Дети, которые пережили то, что вам и не снилось, преподали сейчас всем нам

урок. Победить драконов мы можем и оружием. Но победить проклятье можно

только прощением. Нам понадобится вся наша вера, надежда и любовь, чтобы

восстановить Мир. Злом никогда вы не сможете победить зло, лишь только

приумножите его на Зории. Прежде всего, нужно победить тех драконов,

которые спят у каждого в душе: зависть, гордыню, уныние, похоть, гнев,

алчность и обжорство, - с улыбкой оглядев столы, - Прощение для тех, кто

недавно был нашим врагом, будет их самым страшным наказанием. Что такое

казнь для них – это окончание всего, милость, побег к своему властелину,

который исчез, но не побежден. Лишь оставшись в живых, они будут помнить о

том, что совершили. Те из них, кто не раскаялся в содеянном – будут до самой

физической смерти помнить о могуществе, которое у них было и которое они

потеряли, это будет им самой мучительной мукой. Стать прежними они тоже не

смогут. Предлагаю подлечить их и потом уже решать судьбу. Все ли согласны?

Дружное «Да» прогремело над площадью. Уже было свита матери Оливии

приготовилась увести своих новых подопечных для оказания помощи, как вдруг

те, кто был недавно грозой всего Мира, рассыпались в прах, усеяв пушистой

серо-белой массой клочок площади, на которой стояли. Дети и Прима оказались

среди этого пепла, отряхивались и отплевывались, выбираясь на чистое место.

Потом прах и пепел поднял невесть откуда взявшийся вихрь, вздымая их все

выше и выше. Высоко в безоблачном небе показались безумные глаза –

озирающиеся, пламенеющие – раздался раскат грома и слова, произнесенные с

яростным шипением:

- Я вернусь еще…

Раздался снова далекий удар грома, и все затихло. В квартале, где ютились

тиманти, раздался громкий свист и улюлюканье – спрятавшиеся до поры

незаконные девки таким образом прощались со своей госпожой и

покровительницей.

Прим кивнул матери Оливии, она быстрым шагом подошла к

правительнице, окруженной детьми. Их лица, странным образом

повзрослевшие, были как две капли похожи на лицо Ди Астрани – с таким же

выражением он сидел до сих пор, не в силах подняться — они все были готовы

к новой битве, моментально собравшись. Но теперь можно было расслабиться.

И кастырь повитух кивнула своим подручным, которые сидели за разными

столами – они взяли под руки Ди Астрани – теперь он не мог даже

сопротивляться. Его увели, за ними ушли дети, кастыри, Примы и все, кто

сидел за столом с правителем. Прим перед уходом остановился, поднял руку,

прося внимания:

- Все, что на столах и в фонтанах – ваше по праву. Все, что надето на вас –

ваше. Завтра будем решать, как нам жить дальше, а нынче – можете пировать на

славу. От драконов и их властелина мы, так или иначе, избавились. Веселитесь!

Сначала горожане несмело расселись вновь за столы, потом, после принятия

некоторой дозы знаменитого ущельского вина, разгорячились, и праздник

покатился дальше, закончившись лишь после заката. Горожане расслаблялись,

кто во что горазд. Только не очень веселым был этот праздник, больше похож на

поминки – ни песен, ни танцев, никто не боролся, даже в шутку – сидели за

столами, негромко переговариваясь. Песни пелись тоскливые. С наступлением

темноты разбрелись по своим домам, захватив со столов все, что

приглянулось…

Глава 13

Эпилог.

С тех пор миряне успели отпраздновать девять Новолетий. Многое

изменилось в Мире. Прежде всего – время успокоилось, везде став

равномерным, прекратились его скачки, когда день был короток, а ночь казалась

вечной или наоборот. После сезона дождей появился новый сезон – сезон

холода, во время которого вместо воды с неба падали хлопья холодного белого

вещества, названного «снегом». Исчезли крылатые единороги – словно их и не

бывало. Вечером только было огромное стадо, а на утро – ни единого.

Пошептались, поискали – следов не нашли, куда могло запропаститься целое

стадо. Ни одно поколение весовщиков потом билось над этой загадкой, но так и

не смогли разрешить. В память о чудесных животных пелись песни и

рассказывались сказки. Царенка тоже не нашли. Ходили слухи, что взбешенный

неудачей Хрон забрал ребенка в свои хронилища, и воспитывает его, как своего

наследника – но то были всего лишь слухи. После пережитого что-то случилось

с властителями, и, через положенные для всех женщин Мира семь месяцев,

Прима разродилась чудесным мальчиком – своим собственным. Облегченно

вздохнули матери всего Мира – теперь не надо было вслушиваться в первый

плач младенцев, со страхом ожидая того, что будут им произнесены слова

Великого Проклятия, которое стало лишь напоминанием о былом. Правители

были так счастливы, что отменили усекновение ушей даже за самые страшные

преступления. Мир возрождался. В покинутые города возвращалась жизнь.

Бывших ключников, маленьких и больших, жизнь раскидала. После

победы, став героями всего Мира, они получили какие-то памятные ордена и

медали, всем им без исключения были пожалованы серебряные рыцарские

шпоры – даже женщинам. Отбыли положенные часы на многочисленных

праздничных застольях, выслушали здравицы в свою честь – порой краснея и

смущаясь. Позировали многочисленным ваятелям, художникам, вновь и вновь

пересказывая истории своих путешествий писателям. Архивариусы мучили их

дольше всех – уточняя каждую мельчайшую деталь путешествий для потомков.

Но все проходит. И вскоре, свободные от «геройских» обязанностей ключники,

наконец, стали вольны распоряжаться своим временем. Селена и Вальд

отправились в Турск, вместе с ними последовали Прокл и Перикл, как и ранее,

неразлучные друг с другом. Весовщики всюду сопровождали Селену, став ее

тенью – и никак не могли определиться, кто из них более достоин ее. Вальд,

рано повзрослевший, как и остальные маленькие ключники, вымахал ростом

почти как Прокл. Селена стала в Турске той, кем был Аастр, спасший ее от

неминуемой гибели, унаследовав его телескоп. Теперь она следила за светилами

– ночными и дневными, оберегая Часовую башню, и кто знает, не являлся ли

Аастр к ней в тихие ночные часы наблюдений. Ее спутники восстанавливали

город, а купеческие караваны, ежегодно следовавшие на пути к Торговищу,

которое все-таки осталось на старом месте, стали охотно заворачивать в

гостеприимный город. Многие оседали здесь и, довольно скоро Турск снова

стал прежним, каким он был, когда Селена и Лентина еще были маленькими

девочками. Лентина, мечтавшая сопровождать кровницу в Турск, была

вынуждена остаться в Блангорре, чтобы дождаться окончания лечения Люка де

Балиа, ставшего ее мужем. Кир, наконец-то заговоривший — тогда, в тот самый

памятный день — начал учебу и обучал его никто иной, как сам Ди Астрани.

Кастырь астрономов столицы предложил на правах крови разделить его

жилище новоиспеченным молодоженам и мальчику. Предложение было

принято, и вскоре оказалось, что Лентина в положенный срок подарит

счастливому супругу дитя, а Кир по достижению положенного возраста, скорее

всего, станет кастырем астрономов – так основательно готовил его Ди Астрани

и так восторженно отзывался о его проснувшихся талантах. Клан де Балиа

подарил супругам небольшой домик неподалеку от Часовой башни, куда они и

переехали, чтобы не стеснять Ди Астрани. Так и не пришлось добраться до

Турска.

Блангорру, кстати, восстановили, она стала еще краше, чем была до

нападения драконов и случившихся катаклизмов. Мирра отправилась в

Ящерино, в сопровождении Ди Ойге. Ведск и Квартиты уехали восстанавливать

Марк и Эйб – сначала в один город, потом в другой. Эйб, осиротевший и

оставшийся без дома, жил в семье Марка, как сын, кровь другой касты вовсе и

не мешала ни ему, ни его новым родичам. Из всех пострадавших городов не

восстановили лишь Зордань – слишком весомые права предъявляли на нее

рыбы и другие морские твари, уютно обосновавшиеся в затопленных домах и

башнях. Мир оживал, отстраиваясь заново, становясь краше и краше. Всем

нашлось дело, у весовщиков убавилось работы – все были так заняты на

стройках, расчистках, добыче всяких нужных материалов, что убивать и

воровать было просто некогда. Тиманти лишь не остались без работы – их все

равно тайком посещали те, кому срочно нужно было облегчение. Незаконные

девки блюли культ своей повелительницы Тайамант, не афишируя особо этого,

но и не скрывая. События, которые недавно произошли, уже начали стираться

из памяти. Даже самые горестные. Матери, потерявшие своих детей – тех, кто

был похищен драконами – по ночам еще скрипели зубами, обливаясь горькими

слезами, но днем же, за обыденными своими обязанностями, забывались, и их

жизнь мало-помалу входила в колею. Время залечивало и самые страшные

раны.

…В Блангорре готовились к невиданному празднику – Новолетью и

десятилетию победы над хроновым воинством. В столицу везли

нескончаемыми обозами вина, деликатесы, украшения, ткани – все, что может

пригодиться в городе для празднования с размахом. Всем ключникам

отправлены депеши с приглашением в качестве почетных гостей. Селена

наконец-то решилась покинуть свой драгоценный Турск – желание увидеть

кровницу и ее десятилетнюю дочку оказалось достаточно сильным. Вальд –

молодой и красивый, и по-прежнему несокрушимые Прокл и Перикл

сопровождали ее в пути. Селена и Лентина нисколько не изменились внешне,

совершенно не постарев. Кровницы встретились рядом с городскими воротами,

на той самой памятной площади возле Часовой башни. Лентина привела с

собой маленькую Оливию, названную в честь матушки Фармакопеи, которая

уже покинула этот Мир, отправившись на встречу со своей небесной

покровительницей. Кир торчал с Ди Астрани в Часовой башне – проводили

полуденные наблюдения. Селена и Лентина крепко обнялись, радуясь встрече,

на глаза навернулись слезы. Часы пробили полдень. В ворота въезжал обоз,

сопровождаемый Дикими из Дальних земель, которые привезли свои товары на

ярмарку, посвященную двойному празднику. Лошадей подгоняли гиканьем и

щелканьем кнутов, еще более увеличивая гвалт и толчею. С последними тяжело

гружеными телегами в город верхом на лошади въехала девушка. Привратная

стража сначала остолбенела. Из всех чистокровных женщин-астрономов в Мире

оставалось лишь двое – Селена и Лентина – их знали все. А сейчас в город

пожаловала их младшая сестра – худощавая, высокая – было заметно даже в

седле, примерно одного возраста с Вальдом и Киром, рыжая, с гривой

пламенеющих при свете дневных солнц кудрей, в беспорядке разбросанных по

плечам. И эти глаза. Те самые глаза астрономов, которые в полдень могут

смотреть на любое из дневных светил без вреда, жемчужно-серые глаза с

янтарно-желтым, словно бы пылающим зрачком. Селена и Лентина,

привлеченные свалкой возле ворот, повернулись и одновременно увидели их

несомненную кровницу, въезжающую в город. В каких пустынях она

скрывалась, кто вскормил ее и вырастил. В этот же момент на площадь вышли

Ди Астрани и Кир. Кастырь астрономов, до сих пор занимающий свою

должность, поседел и высох, но не сгорбился. Он сначала увидел

встретившихся кровниц, а потом проследил за их взглядом и для него

остановилось время. Нежданная радость едва не убила старого звездочета, он

упал к ногам своего молодого друга, едва успевшего подхватить старика. Кир,

держащий Ди Астрани, оглянулся в поисках помощи и увидел мать и Селену, а

потом ту, которая привлекла внимание его кровников. Она уже спешилась и,

оказавшись ближе всех, спешила к Киру на помощь. Торопливо подошла,

коснулась маленькой шершавой рукой, привлекая внимание, и спросила:

- Нужна помощь? – голос был низким, немного гортанным, на мирском языке

она говорила мягко пришепетывая, как люди из Диких племен.

Теперь время остановилось для Кира. До этого момента у него была одна лишь

цель – стать таким же хорошим звездочетом, как Ди Астрани. Теперь он знал,

что ему нужна вот эта рыжая, что он должен быть всегда с ней рядом. Лентина,

Селена и Оливия подбежали чуть позже, чем девушка. Ди Астрани перенесли в

его дом, где он к вечеру совершенно пришел в себя. В суете и сборах прошел

весь вечер. Девушку звали Стелой, и она осталась в городе со своими новыми

кровниками. Без долгих разговоров решился вопрос с Дикими о девушке,

которая теперь становилась частью клана астрономов, покидая пустыню. Дикие

побаивались ее, и отпустили, даже отказавшись от щедрого выкупа, часто

кланяясь и бормоча, что для них честь, оказать услугу тем, кто говорит со

звездами. Селена вспомнила годы, прожитые с пустынным народом, горько

улыбнулась про себя, прошептав: «Кагира, кагира».

К ночи приглашенные отправились в Пресветлый дворец на пиршество.

По лестнице бесконечным потоком поднимались разряженные гости.

Ключников встретили и проводили по отдельной лестнице в те самые покои,

которые они занимали десять лет назад. Примы лично проследили за тем, чтобы

они ни в чем не нуждались. Их девятилетний наследник следовал повсюду за

родителями – любознательный, шустрый, в меру шкодный, честный и

дружелюбный – примерно такой же, какими были ключники, когда отправились

спасать Мир. Теперь же всемирные герои шли на свой праздник. Шли все

рядом: Марк, Мирра, Эйб, Вальд и Кир. За ними чуть позади, шла Стела, за ней

– Лентина и Люк, Селена с Проклом и Периклом. Ди Астрани, Клинт Мэнсон,

Хит Сен-Крочезо, Тони Сен-Прайор, Габриэль Рид, Дан Гендлер, Ян Ди Ойге,

Мартель Риччи – все старые знакомые были здесь. Шли дружной толпой,

переговариваясь и перешучиваясь. Стела, человек новый среди всех этих

старых знакомых, все больше помалкивала, вслушиваясь и поражаясь этим

людям, которые вроде были такими же, как и остальные – только какой-то

особенный стерженек чувствовался, да глаза блестели иначе. Вошли в большую

пиршественную залу, богато украшенную драгоценными тканями и цветами,

заставленную столами. Зала была полна людей, которые при появлении

ключников и их сопровождающих, встали и устроили бурную овацию. Селена

едва заметно толкнула Лентину: «А помнишь, мы думали, какова она большая

пиршественная?» Та молча кивнула, припоминая. Между столами метались

официанты. К Селене подскочил один из них:

- Что вам угодно, госпожа?

Селена недоуменно подняла брови, вопрос странный, да и не к месту, интуиция

молчала – кто он по крови определить не получилось, почему такой вопрос —

непонятно:

- Мне угодно сесть за стол.

Официант зашаркал, раскланиваясь, вился вьюном, завладев вниманием:

- Прошу, прошу, самый лучший, сам накрывал, все самое лучшее – для вас,

госпожа. Я ваш давний поклонник, наслышан, наслышан о ваших подвигах.

Вклинился между Селеной и ее молчаливыми сопровождающими, приблизился

к ней близко-близко:

- Вот и я, звезда моя! Я всегда следил за вами – за тобой и Лентиной, но

вернулся за тобой. Твоя подруга стала теперь скучна – она так добропорядочна,

замужняя и с детьми – фи. Вот ты, звезда моя! Двое сопровождающих с такими

мускулами, я могу тебе даже позавидовать… У меня таких нет – ни мускулов,

ни телохранителей…

- Что вы себе позволяете? – гневно нахмурила брови.

- О! Я вижу, меня забыли! Как обидно, а я так старался, я так хотел произвести

на тебя впечатление! И ТЫ! ТЫ меня не узнала, - голос менялся, становясь

ниже, хриплее, белоснежное одеяние официанта взметнулось, разорванное в

клочья, худощавая невысокая фигура укрупнилась и выросла, волосы

взметнулись нечесаной копной вверх и почернели, над ними запламенела

огненная корона, в глазах зажегся пламень безумия – перед пирующими

воздвигся Хрон темнобородый, властелин хронилищ и отрезанных ушей.

Прим взмахнул рукой, показывая охране на нежелательного гостя. Остальные

не могли пошевельнуть и пальцем. Прокл и Перикл гневно вращали глазами от

бессилия.

- Успокойтесь, успокойтесь. Я, можно сказать, пришел с пустыми руками, -

темнобородый отбросил загремевший поднос, и продолжил, - мне нужна только

она, и я уйду. Оставлю ваше дрянную планетку в покое – не навсегда, конечно,

этого не обещаю, нет, нет и не просите. Сегодня я вот ее заберу, у меня там есть

мальчик, лет 10,- пристально смотрел Примам в глаза, то ей, то ему, - и мне

нужна та, что заменит мою незабвенную Тайамант, она что-то приболела. Я бы

мог забрать тебя, - обратился к Приме, но ваши боги за это могут и ко мне

припожаловать. А у меня там не прибрано, эти мои ходят, как тени – туда, сюда

– драконы мои, которых вы спешили. Если кому интересно, они крылья

отрастить снова так и не смогли. Я из пепла их воскресил, но вот приходится

наказывать, за то, что они так бездарно проиграли. Так что заберу я Селену,

сынишка у нее уже подрос – по-хорошему, его бы надо с собой, ну да ладно, я

сегодня добрый, он парень больно упрямый, сладу с ним не будет. Прощайте!

Время и пространство вокруг Хрона и Селены сгустились. Потемнело, лишь

огни свечей мерцали во мраке. Вальд бежал к матери, стараясь из всех сил, но

ноги вязли в сгустившемся воздухе, крича и не узнавая свой голос. Лентина

рвалась из рук мужа к кровнице и не могла сдвинуться с месте. Раздался

громкий хлопок, и все пропало – и Хрон, и Селена. По зале пронесся порыв

ветра, гася свечи. Засуетились, забегали, постепенно вновь стало светло.

Лентина склонилась над потерявшим сознание Вальдом, Ди Астрани горестно

поник, пряча взгляд. Бывшие ключники столпились рядом с астрономами, не

решаясь прервать тягостное молчание. Тишину нарушил правитель:

- Темнобородому не удастся испортить наш праздник. Селена бы тоже не

одобрила этого. Клан весовщиков приложит все силы, чтобы отыскать хотя бы

малейшую зацепку, по которой мы сможем помочь Селене. А сегодня мы будем

праздновать так, что Хрону в его логове будет тошно от нашего веселья,

вспоминая всех, кто пожертвовал жизнями для того, чтобы сегодняшний день

наступил. Вальд, ты сильный мужчина, сможешь пережить и это, пронеся через

всю жизнь тот свет, который окружал твою мать. Которая не сломалась ни тогда,

когда ее предали и продали, когда она думала, что потеряла тебя, ни потом,

когда весь наш Мир был почти потерян для всех нас. Мы выпьем это вино в

память о ней и о тех безымянных жертвах, которые пали. Мы все будет помнить

то, что они нам завещали – Веру, Надежду и Любовь. И мы не будем отступать

даже тогда, когда будем на краю.

Вальд, пришедший в сознание, опустил горящие опасным огнем глаза, взяв

протянутый Стелой бокал с искрящимся в свете канделябров вином, кивнул

Приму в знак согласия и почтения, и пригубил. Лентина, помнившая о

взрывном нраве кровника, немного расслабилась, но она помнила, что Примы

так и не смогли найти своего наследника, к похищению которого тоже был

причастен темнобородый. Ключники и их сопровождающие просидели до

окончания пира, как на иголках. Им не в радость были ни почести, ни богатство

и слава, которыми их в очередной раз награждали. Перед глазами каждого

проносились видения прошлого – какой они помнили Селену, как она смеялась,

как грустила, как злилась.

Пир затянулся до поздней ночи, и ключники должны находиться здесь все

время, дождаться фейерверка, который завершал праздник победы и Новолетья

– приехавшие со всех уголков Зории многочисленные посольства и гости из

других земель хотели увидеть именно их, героев Мира. И уйти, не оскорбив их,

было нельзя. Лентина, под руку с Люком, наблюдавшие красочные огни,

вспыхивающие в ночном небе, складываясь в разные фигуры, вдруг вздрогнула:

- Я сейчас приду.

- Что случилось? – поинтересовался Люк.

- Пока ничего, я сейчас, - торопливо вышла.

Чутье вело ее к конюшням. Там в полумраке, две фигуры выводили из стойл

лошадей.

- Вальд! Куда ты отправился?

- Мама Лентина (они с Киром давно уже называли их так). Мы поедем,

наведаемся в Пещеру Ветров – помнишь, я уже однажды смог оттуда выбраться,

может быть, там найду мамины следы. А Стела рассказала, что есть племена,

которые поклоняются Тайамант – я найду возможность попасть в хронилища и

помочь маме – может быть, сначала к ним. Не говорите мне ничего, вы же

вернулись за нами, хотя не знали – живы ли мы. Стела решила ехать со мной.

Девушка склонила рыжую голову:

- Госпожа Лентина, я хотела бы прожить все свое мирское время с вашим

сыном, простите мне мою смелость, да время не терпит. Возможно, я нарушу

все обычаи, правила и приличия, но я не могу иначе. Передайте Киру, что я всей

душой с ним, но я не могу оставить без надежды кровника. Я не помню матери

и отца, я жила столько лет среди чужих – поймите меня, теперь у меня есть вы –

мое племя. Если мы вернемся, сможете ли вы принять меня в своем доме?

На глаза Лентины навернулись слезы:

- Дети мои, вы так храбры и безрассудны. Езжайте. Езжайте, пока я не

собралась вас отговаривать. Или пока я не собралась с вами. Да пребудет с вами

благословение Великой Семерки, наших небесных предков. Девочка и ты,

Вальд, помните лишь, что у вас есть куда вернуться и есть люди, которые будут

ждать вас столько, сколько угодно. Помните о том, что у вас есть во что верить,

на что надеяться и кого любить! Прощайте!

- Нет, не прощайте, а до свидания!

Лентина вздрогнула, вспоминая другую девочку, другое время и другое место, а

слова эти же.

Вальд и Стела запрыгнули в седла, поправили кладь, взмахнули рукой на

прощание и растворились в ночи. Лентина долго еще стояла, глядя им вслед, и

очнулась лишь тогда, когда нашедший ее Люк окликнул ее:

- Что ты тут делаешь?

- Они уехали. Они все-таки поехали за ней. Вальд и Стела поехали за Селеной.

Мы изменили Мир, но и он изменил нас — наши дети стали другими. Они

свободны от всего: от наших страхов, от наших предрассудков – они свободны

любить и ненавидеть. Хотя, наверное, ненавидеть они не будут. Ты бы слышал,

как наш мальчик рассказывал мне о драконах, которых должен ненавидеть!

Теперь он просто мечтает вновь с ними встретиться и хочет приручить этих

тварей, - голос Лентины затих, глаза горели.

- На тебя посмотреть, так и ты бы вскочила на коня и вслед за ними?

- Да, я бы так и хотела, но сейчас еще слишком много пепла и разрухи, столько

горя, что мы нужнее здесь. А Вальд — он справится, как и раньше справлялся.

Я горжусь им, словно он мой родной сын.

- А как же твой Кир?

- Ха, да Кир разумнее нас с тобой вместе взятых. Вот увидишь — и он сможет

изменить Мир, когда придет его очередь. Любой из нас может изменить что-то

— главное не пропустить свою очередь и не отвернуться, когда этот миг

наступит. Пойдем, пока Ди Астрани не забеспокоился. И мне нужно кое-что

передать Киру от рыжей.

27 февраля 2014 г.

24 августа 2014 г.

Document Outline

Е. П. Булучевская

Книга 1. Мир меняющие.

Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg