«Профессор Шариков и его вклад в совецкую науку»

…Свой первый срок за разбой мотал Фима ещё при Царе-Батюшке. Затем была "великая бескровная" Февральская революция, выпустившая Фиму, среди прочих "птенцов Керенского" на свободу. Ох, и погулял Фима в те лихие годы, ох, и погулял! — в девятнадцатом, прибившись к отряду старого кореша и подельника Гришки "Кота" Котовского, даже едва не стал "героем революции": чуть было, не получил орден Красного Знамени, да что-то не заладилось… В двадцатом Фима Бриллиант всплыл уже в Белокаменной — и очень скоро стал королём московских налётчиков. Трижды попадал он в лапы МосГорЧК — и все три раза спасало его заступничество Гришки "Кота", который при большевиках сделался кем-то, навроде самодержавного господаря всея Бессарабии. А уж как Фима погулял в годы НЭПа — ох, погулял!… - шампанское текло рекой, деньги — водопадами! И — всё бы ничего, но однажды, напоровшись на засаду, словил Фима пулю… туда, куда и врагу не пожелаешь её словить! Двое суток метался Фима в горячке на хазе в Марьиной Роще, куда верные кореша успели, таки, довести атамана, буквально вырвав его из-под носа лягавых — а на третьи сутки явился на хазу один из Фиминых налётчиков, угрюмый мокрушник Михрютка-душегуб, и сообщил, что есть на Москве один дохтур… не дохтур даже — прохвессор… так энтот прохвессор не то, что яйцо — хер отстреляный назад присобачить может, да так, что стоять будет не хуже прежнего!… правда, берёт тот прохвессор только рыжьём, да нашего брата шибко не любит…

- Едем к прохвессору! — взвыл пришедший в этот момент в сознание Бриллиант, — Живо!…

Как везли его по ночной Москве к "прохвессору", Фима и не помнил; лишь ярким лучиком вспыхивал в памяти тот момент, когда, почти теряя сознание на пороге профессорской квартиры, Бриллиант прорычал: " — Слышь, фраер! Больно!… - и, чуть тише: — Пришьёшь яйцо — камушками заплачу!… только пришей… и ментам не сдавай, трубка ты клистирная…". Дальше Фима не помнил ничего — один сплошной мрак, холод, да скрежет зубовный — а когда стал оживать, то первое, что увидел — лицо… Да-да! — моложавое лицо с усиками и бородкой, склонившееся над ним. Лицо улыбалось.

- Профессор! Кажется, он очнулся! Приходит в себя! Глаза приоткрывает! — лицо отвернулось куда-то в сторону, и теперь Фима видел его в профиль. Как ни слаб он был после наркоза, а вот — поди ж ты! — отпечатался этот профиль в его памяти столь же отчётливо, словно отчеканили его на аверсе золотого империала.