«Всемирный следопыт, 1927 № 06»

Всемирный следопыт, 1927 № 06 (fb2) - Всемирный следопыт, 1927 № 06 3795K (книга удалена из библиотеки) скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Александр Романович Беляев - А. Кара-Курт - Иван Давидович Оксенштерн - Алексей Павлович Романовский - Энтони Армстронг

ВСЕМИРНЫЙ СЛЕДОПЫТ 1927 № 6

*

ЖУРНАЛ ПЕЧАТАЕТСЯ В ТИПОГРАФИИ

«КРАСНЫЙ ПРОЛЕТАРИЙ», МОСКВА, ПИМЕНОВСКАЯ, 16

□ ГЛАВЛИТ 89.401 ТИРАЖ 65.000

СОДЕРЖАНИЕ:

Остров погибших кораблей. Фантастический рассказ А. Беляева, — Красавица Ак-Юлдуз. Расcказ А. Кара-Курт. -Величайшая коллекция рогов. Заметка. — Пигментин д-ра Роф. Фантастический рассказ И. Окстона. — Желтый глаз. Рассказ А. Романовского. — Эликсир жизни. Юмористическая фантастика А. Армстронга. — Щадилов пруд. Охотничий рассказ В. Ветова. — Что надо знать туристу. Очерк д-ра И. М. Саркизова-Серазини. — «Следопыт» и его читатели. О первой московской конференции подписчиков нашего журнала. — Следопыт среди книг. — Из великой книги природы. — Шахматная доска «Следопыта», — Северная Америка. Очерк Н. К. Лебедева к карте на последней странице обложки.

СОБИРАЙТЕ ПОДПИСКУ НА «ВСЕМИРНЫЙ СЛЕДОПЫТ»!

Желая приблизить журнал к массе читателей, Издательство просит всех работников месткомов, фабзавкомов, культкомиссий их, школьных работников, заведующих библиотеками, клубами, избами-читальнями и других культпросветительных работников, а также частных лиц — взять на себя распространение журнала «ВСЕМИРНЫЙ СЛЕДОПЫТ».

Работа по распространению нашего журнала будет премироваться книгами и журналами издания «ЗИФ» по выбору сборщика подписки.

Подробные условия и рекламный материал высылаем немедленно, по получении запроса. Желательно при запросах прилагать рекомендации общественных организаций.

ОСТРОВ ПОГИБШИХ КОРАБЛЕЙ

Фантастический рассказ А. Беляева　

(Окончание).　

От редакции

В предыдущем номере нашего журнала помещены первые главы рассказа «Остров Погибших Кораблей», являющегося продолжением кино-рассказа А. Беляева, напечатанного в №№ 3–4 «Следопыта» за 1926 г. В первых главах настоящего рассказа — следующее:

Вивиана и ее муж Гатлинг отправляются в обществе профессора Томсона и его ассистентов— Тамма и Мюллера — в научную экспедицию в Саргассово море. С ними едет и сыщик Симпкинс, который выразил желание посетить еще раз Остров Погибших Кораблей для раскрытия какой-то тайны. Экспедиция бороздит Саргассово море вдоль и поперек, но не может отыскать Остров, не отмеченный ни на одной карте.

В то время, как корабль Гатлингов — «Вызывающий», находится в плавании, на Острове события идут своим чередом. Автор рассказа возвращается к тому моменту, когда «губернатор» Острова, капитан Слейтон, упал, сраженный пулей беглецов. Соперник Слейтона Флорес бросает тело капитана в воду и провозглашает себя губернатором Острова. Чтобы укрепить свою власть, он раздает наиболее опасным соперникам дорогие старинные испанские костюмы и назначает их на «высокие» должности. Расположив к себе островитян, Флорес достиг честолюбивых целей. Одно беспокоит его: «тень» капитана Слейтона, которая (по уверению китайца и Бокко) бродит по ночам. Флорес не верит в «духов», но все же эти слухи о капитане беспокоят его. Чтобы отвлечь внимание островитян от мысли о покойном Слейтоне, Флорес предпринимает экспедицию на соседний остров, — тоже состоящий из погибших кораблей. При возвращении оттуда, на пловучих мостках вдруг появляется капитан Слейтон, который оказался живым: рана была не смертельна, и он, оправившись, переходит в наступление. Бросив ручную бомбу, Слейтон принуждает Флореса сдаться и отдает приказ арестовать его. Но Флоресу удается убедить островитян арестовать самого Слейтона. Ночью Флорес решил убить Слейтона, чтобы расправиться с своим соперником навсегда.

VII. Старик Бокко.

План Симпкинса оказался верным. «Вызывающий» скоро нашел течение, направлявшееся в самую глубь Саргассова моря. Правда, течение это было довольно медленное, но путники были уверены, что оно приведет их к Острову Погибших Кораблей. Многие признаки подкрепляли эту уверенность. Чем дальше подвигался «Вызывающий» по этому пути, тем чаще стали встречаться обломки судов, разбитые барки, лодки, перевернутые вверх дном… Над одной из таких лодок капитан Муррей заметил стаю птиц; они резко кричали и дрались в воздухе.

— Делят добычу. На лодке, вероятно, есть трупы, — сказал он. Когда пароход подошел ближе, путники увидали печальную картину: на дне лодки лежал труп человека. Птицы так плотно покрыли этот труп, что его почти не было видно. А вокруг лодки кишели акулы, которые с разгона бились о лодку, пытаясь перевернуть ее и овладеть добычей.

Однажды вечером, когда Вивиана работала в лаборатории, помогая Томсону набивать чучела, она услышала крик Симпкинса:

— Остров! Я вижу Остров Погибших Кораблей!

Все выбежали на палубу.

На севере, у самого горизонта, в лучах заходящего солнца виднелись трубы пароходов и сломанные мачты. Эта картина слишком врезалась в память Гатлингов и Симпкинса, чтобы ее забыть. Даже капитан Муррей, никогда не видавший Острова, не сомневался в том, что они достигли цели. Ни в одной гавани нельзя было увидеть мачт и труб, наклонившихся в самых различных положениях, — как будто сильнейшая буря растрепала все это скопище кораблей, и они вдруг застыли в самый разгар бури…

Всех охватило волнение. Стояли молча, и, не отрываясь, смотрели на это жуткое кладбище…

— Полный ход! — отдал капитан команду.

Этот бодрый призыв спугнул жуткое раздумье, охватившее всех при виде Острова. Нервное настроение уже искало выхода в движении, деятельности, работе.

— Как-то встретят нас островитяне? — сказал Гатлинг.

— Если бы был жив Слейтон, без боя наверно не обошлось бы. Но он убит, и это значительно облегчает положение. Кто бы ни занял его место, нам не трудно будет сговориться.

Уже почти совсем стемнело, когда пароход подошел к Острову и сигнализировал островитянам, чтобы они прислали парламентера.

«Вызывающего» должны были заметить на Острове, тем более, что сирена ревела почти беспрерывно, резко нарушая окружающую тишину. Пассажиры ожидали увидеть на судах толпу островитян, прибежавших посмотреть на невиданное зрелище. Но на Острове было пустынно, нелюдимо…

— Что они там, вымерли все? — спросил в нетерпении Гатлинг.

— И очень просто, — ответил Симпкинс, — какая-нибудь эпидемия.

— Однако, смотрите, — сказала Вивиана, — на высокой мачте виднеется какой-то флаг! Его раньше не было.

— Это на «Елизавете» — резиденции губернатора, — заметил Гатлинг.

— Нельзя сказать, чтобы островитяне радушно встречали нас, — сказал Томсон.

— Тогда и с ними нечего церемониться, — вдруг засуетился Симпкинс. — Надо разбудить этот муравейник. Дайте холостой выстрел!

— Подождите немного, — ответил Гатлинг.

Сирена продолжала надрывно кричать, но Остров попрежнему выглядел мертвым.

— Э, чорт, в самом деле! — рассердился вдруг капитан, и, не спрашивая согласия Гатлинга, отдал приказ выстрелить холостым из небольшой пушки. Чтобы впечатление было сильнее, капитан приказал прекратить призывы сирены. В наступившей тишине, как удар грома, прозвучал орудийный выстрел.

— Ага, подействовало! — вдруг торжествующе закричал Симпкинс. — Видите, появилась какая-то фигура.

— Да, кто-то идет. Спустите шлюпку и идите к берегу, — приказал капитан.

Матросы быстро спустили шлюпку и стали приближаться к Острову.

Островитянин, помахивая белой тряпкой, приблизился к шлюпке и, переговорив о чем-то с матросами, перебрался к ним. Через несколько минут он уже был на палубе.

— Бокко! — еще издали узнала Вивиана.

Бокко чрезвычайно удивился, узнав старых знакомых. Он был одет в старый, залатанный костюм.

— Ну, здравствуйте, жених! — весело воскликнула Вивиана, — ведь вы были тоже в числе моих женихов, когда меня на вашем Острове чуть не на узелки разыгрывали? Помните? — и она протянула ему руку.

Смущенный и растерянный Бокко пожал руку Вивианы.

— Здравствуйте, мисс Кингман.

— Гатлинг, — улыбаясь поправила она.

— Гатлинг? Простите, запамятовал.

— Нет, вы не запамятовали. На Острове я была Кингман, а теперь Гатлинг, — и она показала на мужа.

— Ах, вот оно что! А я-то, старый, и не догадался сразу. Охо-хо-хо, — вздохнул он, — вот уже не думал увидеть вас еще раз. Неужто опять занесло течением?

— Нет, по доброй воле.

— Н-ну? — недоверчиво воскликнул Бокко. — Радости мало тут, чтоб по доброй воле.

— Вот что, Бокко, — прервал его Гатлинг, — скажите, кто теперь у вас губернатором?

Бокко растерянно развел руками и с глубоким вздохом ответил:

— Слейтон. Капитан Фергус Слейтон.

Симпкинс даже подпрыгнул от удивления.

— Не может быть! Ведь он…

— Живехонек. Сегодня Слейтон — губернатор. Вчера был Флорес, а кто завтра будет еще — не знаю. Таковы-то дела. Радости мало.

— Так как же это?..

Бокко рассказал все, что произошло на Острове вплоть до того момента, как Слейтон был посажен под арест.

— А утром, — закончил Бокко, — просыпаемся, — звонит гонг у резиденции губернатора. Приходим на «Елизавету» и видим Слейтона. «Я, — говорит, — ваш губернатор. А Флорес — преступник. Он бросил меня в воду. Сейчас он в тюрьме сидит. Завтра будем его судить». Вот какие дела!

Бокко не знал о событиях прошлой ночи, а они действительно приняли неожиданный оборот. В то время, как Флорес пробирался в ночной тьме к месту заключения Слейтона, чтобы убить соперника, Слейтон ходил, как зверь в клетке, по узкой железной темнице и обдумывал план бегства. Он был из тех людей, для которых препятствия существуют только для того, чтобы преодолевать их.

Слейтон впотьмах ощупал стенки своей тюрьмы. Они были гладки и непроницаемы. Ни окна, ни даже щели, — выхода не было. Однако, после целого ряда попыток, Слейтону удалось обнаружить над дверью небольшое круглое отверстие, через которое едва ли прошла бы даже его голова. Подтянувшись на мускулах рук, Слейтон заглянул наружу. Возле самой двери стояла какая-то фигура.

— Кто стоит на страже? — строго крикнул Слейтон — так, как он это делал, когда проверял ночные посты.

Китаец вздрогнул, услыхав знакомый повелительный голос. Он мечтал о Голубой реке, и этот голос спугнул его грезы. Собравшись с мыслями, китаец ответил.

— Хао-Жень.

— Ты почему не отвечаешь сразу, когда тебя спрашивает губернатор? Заснул, болван? Открой засов, мне надо проверить заключенных.

У китайца спутались мысли. Голос Слейтона звучал над ним. Во тьме ничего не было видно. И Хао-Жень не мог определить, где находился губернатор.

Хао-Жень давно отвык рассуждать. Он умел только повиноваться. Капитан Слейтон требует. Этого было достаточно. Китаец быстро отодвинул засов. В это время подошел Флорес. Враги неожиданно встретились у самой двери. Слейтон втолкнул Флореса в железную каюту. Между ними завязалась борьба. Случайно Слейтону подвернулся развязавшийся шелковый шарф Флореса. Слейтон схватил его и сдавил им горло противника. Флорес еще барахтался, но Слейтон успел выбежать и закрыть дверь засовом. Потом он подошел к китайцу, взял его за плечи, поднял тщедушное тело на воздух и, тряхнув, прошипел:

— Разве так стоят на страже? Ты едва не упустил преступника. Идем!

Китаец встряхнулся, вздохнул от радости, что дешево отделался, и поплелся вслед за Слейтоном.

Так Слейтон вновь оказался губернатором Острова. Когда пришел «Вызывающий», Слейтон выслал Бокко парламентером.

Поделившись новостями с новоприбывшими, старик боязливо посмотрел на Остров и поспешно сказал:

— Однако, заговорился я, — и вдруг, приняв вид официального лица, важно заявил: — Губернатор Острова Погибших Кораблей прислал меня узнать, кто вы и зачем приехали на Остров.

Гатлинг задумался, потом, положив руку на плечо Бокко, сказал:

— Вот что, Бокко, бросьте этот тон и будем говорить с вами, как старые друзья. Мы не ожидали опять встретиться здесь со Слейтоном. Вы знаете, что расстались мы с ним не очень дружелюбно. Но против островитян мы не замышляем ничего плохого. Мы с женой и профессором Томсоном приехали сюда, чтобы исследовать Саргассово море. Ну, а кстати, решили навестить и вас. И уж раз мы приехали, то на Острове мы побываем, хочет ли этого капитан Слейтон, или не хочет. Но чтобы не затруднять вас рискованными переговорами со Слейтоном, мы пошлем ему радиотелеграмму: ведь на Острове есть радиоприемник.

Тотчас же отправленная радиотелеграмма гласила следующее:

«Гатлинги, Симпкинс и профессор Томсон желают высадиться на Острове. О согласии сигнализируйте белым флагом. Гатлинг».

Радиотелеграмма, очевидно, была получена, потому что через некоторое время со стороны резиденции раздался ружейный выстрел. Пуля ударилась в шлюпку, отщепив край борта.

— Коротко и ясно! — сказал Гатлинг.

— Ну, что ж, стесняться больше нечего. Во избежание кровопролития, пошлем еще одну радиотелеграмму. А ты, Вивиана, на всякий случай, спустись в каюту.

«Если вы немедленно не дадите согласия, я прикажу бомбардировать Остров», — гласила вторая радиотелеграмма, и второй выстрел был на нее ответом.

Гатлинг хотел было уже отдать приказ обстрелять Остров, но Томсон предложил отложить военные действия до утра.

— Темно уже, — пожалуй, действительно лучше обождать до утра. Остров не убежит, — поддержал эту мысль и капитан Муррей.

Гатлинг согласился. Оставив на палубе для охраны корабля несколько матросов, Гатлинг спустился в кают-компанию. Капитан Муррей, Симпкинс, Томсон и Бокко последовали за ним.

Вивиана разливала чай. Все уселись, — Бокко на кончик стула: новые люди и непривычная обстановка смущали его. Обжигаясь, он пил горячий чай, краснел и кряхтел.

— А все-таки… нехорошо это выходит, — сказал он, вдруг нахмурившись.

— Что нехорошо? — спросила Вивиана.

— Да вот это самое: начнется пальба. Ну, что тут хорошего? Сколько народу покалечить можно.

— Но что же делать, Бокко? — недоумевал Гатлинг. — Вы сами видали, что Слейтон не принял наших мирных предложений.

— Что делать? О том я и думаю, что делать. А делать больше и нечего, как только итти мне на Остров, чтобы шепнуть на ухо нашим островитянам: не слушайте капитана Слейтона, не стреляйте. Скажите вашим матросам, чтобы спустили меня… Прощайте, спасибо за чай!

VIII. Опять на Острове.

В эту ночь никто не спал на «Вызывающем». Гатлинг бесшумно бродил по палубе, вслушиваясь в ночную тишину. Что будет с Бокко? Послушают ли его островитяне? Иногда Гатлингу казалось, что он слышит сдержанный шум голосов, скрип досок на полусгнивших палубах под чьими-то ногами. А может быть, это предутренний ветер шумит по сломанным реям и мачтам, треплет обрывки парусов, колышет корабли, и они скрипят и стонут, как стонут старики во сне, жалуясь на свои немощи. Если бы была хоть лунная ночь. Как томителен этот мрак!

За час до восхода солнца с Острова вновь послышался шум. Теперь уже не было сомнения: там что-то происходило. Голоса слышались ясно; несколько человек пробежали по Острову с фонарями и медленно вернулись к резиденции губернатора.

«Неужели бедный Бокко погибнет?»— с волнением думал Гатлинг.

Перед самым восходом солнца на палубу вышли уже все пассажиры «Вызывающего». И когда, наконец, солнце взошло, все удивленно воскликнули, — на большой мачте у резиденции губернатора виднелся большой белый флаг.

— Капитан Слейтон пошел на капитуляцию! — воскликнул Гатлинг.

— Смотрите, Бокко идет сюда, — заметила Вивиана.

Бокко семенил старыми ногами к «Вызывающему», раскланивался, махал рукой и еще издали крикнул в морской рупор:

— Можете сходить на Остров! Капитан разрешил!

Поспешно спустили шлюпку, в которую сели Гатлинги, Томсон со своими ассистентами — Томмом и Мюллером, Симпкинс и четыре матроса.

Бокко приветствовал прибывших низким поклоном.

— Капитан просит вас в свою резиденцию.

— Вы живы, Бокко, — мы так беспокоились за вас! — сказала Вивиана, пожимая его руку.

— Что там произошло у вас на Острове ночью? — спросил Гатлинг.

Бокко улыбнулся с таинственным видом и повторил:

— Губернатор просит вас к себе. Он вам объяснит все.

С волнением Вивиана вступила вновь на Остров Погибших Кораблей. Она шла по зыбким мосткам, перекинутым от корабля к кораблю, думая о том, что так же шли они и в первый приезд. Но тогда они были потерпевшие кораблекрушение, беззащитные пленники, которые шли навстречу неизвестному. Теперь они были под защитой «Вызывающего».

Гатлинг просил Вивиану вернуться на корабль.

— Кто знает, может быть, Слейтон зазывает нас в ловушку?

Но Бокко успокоил:

— Не беспокойтесь, вы все в полной безопасности.

Путники двинулись дальше. Гатлинг давал объяснения Томсону, вспоминал различные случаи из своего первого пребывания на Острове. Наконец, путники подошли к резиденции. Здесь их уже ждали.

Негр сверкнул белыми зубами, раскрыв рот в широкой улыбке.

— Тоже один из бывших претендентов на руку Вивианы, — с улыбкой отрекомендовал его Гатлинг.

— Губернатор просит вас к себе, — сказал негр.

Приезжие спустились по знакомой лесенке вниз и вошли в кабинет губернатора.

Он стоял у стола и приветливо кивнул головой.

— Милости просим.

— Флорес! — с изумлением воскликнула Вивиана.

— К вашим услугам, — ответил он, пожимая руку гостям, — прошу извинения за свой вид.

Все лицо Флореса посинело, шея вспухла, а на виске виднелся большой шрам, из которого еще сочилась кровь..

— Вы ранены? — спросила Вивиана. — Может быть, вам сделать перевязку?

— Нет, благодарю вас, — ответил Флорес, прикладывая к виску платок. — Пустая царапина.

— Не томите, Флорес, скажите, где Слейтон? Он жив?.. — нетерпеливо спросил Симпкинс.

Флорес развел руками.

— Позавчера он неожиданно появился на Острове и был арестован мною. Ночью я пошел проверить караул. Около самого угольщика, куда был посажен Слейтон, на меня вдруг набросился какой-то человек. Это и был Слейтон, которому, очевидно, удалось выбраться из своей тюрьмы. Между нами завязалась борьба, — насколько горячая, можете судить по моему костюму. Он едва не задушил меня моим шелковым шарфом. Потом… — Флорес запнулся, — потом Слейтон бросил меня в каюту, где он был заключен, и запер. Что было дальше, я узнал только тогда, когда Бокко освободил меня. Он сам расскажет вам о происшедшем.

— Мне удалось переговорить с островитянами и убедить их не повиноваться Слейтону, — сказал Бокко. — Перед утром Слейтон созвал всех и приказал нам готовиться к бою с вами, — Бокко показал на Гатлинга. — Но все, как один, отказались. Слейтон кричал, топал ногами. «Убью» — говорит. А я тут и говорю — Что с ним церемониться? Давайте свяжем его! — Мы к нему, он от нас. Мы было следом побежали, да где там! Он бросился в воду и пропал. Пошли разыскивать Флореса. Догадался я в угольщик заглянуть, а он там лежит. Выпустили его, и — вот он!

Симпкинс слушал с напряженным вниманием.

— Слейтон жив. Слейтон на Острове. Симпкинс на Острове. Значит, Слейтон будет пойман, — выпалил он неожиданно.

IX. «Боги мстят».

На другой день Томсон, его ассистенты, Гатлинг и Симпкинс получили приглашение профессора Людерса побывать у него. Старый ученый жил на краю Острова, на испанской каравелле. Она имела квадратную корму, башенки на носу и корме, высокий борт, бугшприт и четыре прямых мачты: фок, грот и две бизани. Три задних мачты были с латинскими парусами, на передней — две реи.

Зыбкий мостик вел в это убежище старого ученого.

— Удивительно! — воскликнул Гатлинг, вступая на этот мостик. — Неужели даже паруса могли сохраниться? Ведь этому кораблю не менее двухсот лет?

— И все триста будут, — ответил Людерс, сопровождавший гостей. — Я собственными руками реставрировал эту драгоценность. Признаюсь, она имела довольно жалкий вид. Одного я не мог сделать: выпрямить посадку каравеллы, — соседние суда сдавили ее и сильно накренили. Это причиняет мне некоторые житейские неудобства. Да вот вы сами увидите. Прошу следовать за мной.

По узкой деревянной лесенке гости спустились вниз и вошли в большую каюту. Деревянные скамьи с точеными ножками стояли у стен. Одну стену занимал самодельный шкап, на полках Которого видны были старинные рукописи и судовые журналы.

— Будьте осторожны, — предупредил Людерс, — я уже привык ходить по наклонному полу. — Здесь, в этой библиотеке, огромные богатства.

— Богатства? Какого рода? — спросил Симпкинс.

— Научного. Впрочем, пожалуй, и не только научного. Вот документы с корабля «Сивилла». Некий Себастьяно Сапрозо, состоявший на испанской службе, вез несколько бочек золота из Бразилии в Испанию. Себастьяно не достиг берегов Испании. Корабль прибило к Острову.

— Вы достали этот документ с «Сивиллы», — значит, она и сейчас существует? — спросил Симпкинс.

— Да, за старым угольщиком, на юг от «Елизаветы».

— Ну, а золота вы не искали?

— Зачем оно мне? — просто ответил Людерс. — Возможно, что сохранилось и золото. Оно, как говорится в документе, лежит в трюме. Но корабль настолько ветхий, что было бы безумием спускаться в трюм. В соседних каютах, — продолжал Людерс, — у меня хранятся коллекции.

— Скажите, вы не исследовали подводную часть Острова? — спросил Томсон.

— Увы, нет, — со вздохом ответил Людерс. — У нас есть водолазные костюмы, но я не мог починить воздушные насосы. Драга, лоты — вот все, что было мне доступно.

— Откуда взял Себастьяно столько золота? — заинтересовалась Вивиана.

— Это интересная история. Себастьяно Сапрозо был захвачен в плен индейцами племени бороро в лесах центральной Бразилии. Воинственные бороро решили убить Себастьяно и повели его к месту казни. Сапрозо удалось вырваться из рук индейцев. Этот авантюрист, очевидно, прошел большую жизненную школу и, вероятно, был профессиональным ярмарочным акробатом и жонглером. Он стал перепрыгивать через головы дикарей, переворачиваться всем телом в воздухе и выделывать такие необычайные пируэты и сальтомортале, что привел своих поработителей в неистовый восторг. От ненависти к чужеземцу индейцы перешли чуть ли не к его обожествлению. Себастьяно оставили в живых, но не вернули ему свободы. Несколько месяцев он жил среди индейцев, изучил их несложный язык и нравы. Нередко ему приходилось видеть, как индейцы приносили огромные куски золотых самородков и относили в глубь леса, в дар какому-то лесному божеству. Где находилось это божество, Сапрозо не мог узнать, ибо местопребывание идола окружалось тайной. Однако, случай помог Сапрозо. Вот как описывает сам Себастьяно этот случай.

Людерс раскрыл старинную, в полуистлевшем кожаном переплете рукопись, и, перелистав пожелтевшие от времени листы пергамента, украшенные затейливо вырисованными заглавными буквами и наивными рисунками, прочел:

«Однажды утром, когда все мужчины были на охоте, а женщины занимались растиранием корней маниока, из которого они делают опьяняющий напиток кашири, я, проходя по окраине селения, услышал стоны из шалаша, стоявшего одиноко, у самой опушки леса. Я вошел в шалаш и увидал девушку, опутанную сетями. Большие черные муравьи нестерпимо кусали ее. Все тело несчастной извивалось, лицо было перекошено от боли, на губах выступила, розовая пена, — она искусала себе губы, — мутные глаза закатились. Тронутый видом этих мучений, я развязал сеть и стал выбирать муравьев, топтать их ногой и выбрасывать из шалаша. Потом я взял сеть и опять прикрыл ею девушку, которая, в знак благодарности, стала целовать мне руки. Тогда я решил, что девушка может поблагодарить меня более существенным образом, и сказал ей:

— Сегодня ночью, когда шаман освободит тебя от сетей, ты придешь к Голубому ручью и пойдешь со мной…

Девушка кивнула головой и сказала:

— Я исполню то, что ты приказываешь. Я. исполню ради той милости, которую ты оказал мне, облегчив мои страдания.

Ночью она пришла к Голубому ручью, и мы углубились с ней в чащу леса. К полночи пришли мы на лесную поляну, с высоким холмом посередине. Полная луна стояла над головой, ярко освещая большого деревянного идола на вершине холма. Этот идол, до колен, — которые стояли от земли выше роста человеческого, — был засыпан сверкающими золотыми самородками. Я поклонился идолу до земли, незаметно взял с земли самородок величиною с гусиное яйцо и, повернувшись к девушке, сказал:

— Теперь я пойду. Укажи мне путь к морю.

Девушка задумалась и сказала:

— Хорошо. Ты один не найдешь дороги. Скоро придут сюда жрецы с приношениями. Бежим!..

И мы побежали. Двадцать раз я мог погибнуть без этой девушки. Она предостерегала меня от капканов, отравленных колючек, глубоких ям, прикрытых листьями, — охраняющих священное место; она умела находить ручьи и съедобные ягоды. Она знала каждую тропинку в лесу. Мы вышли к берегу в тот момент, когда команда «Сивиллы», отчаявшись в моем возвращении, поднимала якорь и паруса, готовясь к отплытию. Меня увидали и послали шлюпку. Я рассказал моим товарищам все, что было со мной, показал им слиток и убеждал их пойти за золотом. Они согласились, и нам удалось перенести на корабль столько золота, что мы наполнили им три бочки из-под солонины».

Достоверная история, записанная моряком с корабля «Сивилла», Себастьяном Сапрозо.

Рисунок слева изображает испанского моряка Себастьяно Сапрозо и прекрасную индианку, которая привела его в рощу. Роща нарисована наивно, в виде шести пальм. Сапрозо берет у подножья идола слиток золота. Дело происходит ночью, так как светит луна.

На рисунке справа изображено счастливое возвращение Сапрозо и индианки на корабль «Сивилла». В руке у испанца — слиток золота.

Справа внизу—карта местности. Крестом обозначено место, где стоит идол. В старину на картах рисовали компасную картушку, чтобы показать, где страны света.

— Вот откуда это золото, — закончил Людерс, опуская рукопись на колени.

— Что же стало с девушкой? — спросила Вивиана.

— Девушка сказала Себастьяно, что ее убьют, если она вернется домой, и она уехала с ним. Дальше рукопись повествует о приключениях плавания, о буре, о прибытии сюда, о гибели экипажа. Вот последние строки этого дневника:

«Числа не знаю. Голова в огне. Руки дрожат. Кругом трупы. Нет сил выбросить мертвых за борт. Я один среди кладбища. Сегодня перед восходом солнца умерла на моих руках бедная девушка. Умерла спокойно, с улыбкой на губах. А вечером накануне она в бреду со страхом говорила: «Боги мстят!..» — Бочки с золотом, — кому они…» Здесь рукопись обрывается.

Людерс окончил чтение, и все сидели некоторое время молча, под впечатлением прослушанной истории.

— Да, — наконец сказал Людерс, — таких историй у меня целая библиотека. Я собрал их едва ли не больше, чем Слейтон.

— Я вижу, что эта история взволновала вас, — продолжал Людерс, обращаясь к Вивиане. — Если вы ничего против не имеете, я предложу вам маленькую экскурсию по Острову. Почти вся история кораблестроения пройдет перед вашими глазами.

Все охотно согласились и поднялись наверх. Людерс как будто спешил вознаградить себя за многолетнее молчание и говорил без умолку.

— Посмотрите на эту водную поверхность, — говорил он, указывая на безграничную гладь океана. — Тихий и Атлантический океаны занимают двести пятьдесят пять миллионов квадратных километров — вдвое большую площадь, чем все пять частей света вместе. Недаром океан издавна служил символом бесконечности, мощи, непокоренной воли. Он неистощим в своей доброте и в гневе… Он бесконечно много дает, но может и отобрать все — самое жизнь. Не удивительно, что в древности его обожествляли. Но и этот «бог» был побежден в тот самый момент, когда первобытный человек, упавший в воду, случайно ухватился за плавающий ствол дерева и убедился, что этот ствол держит его на воде. С этого момента начинается история покорения океана — история мореплавания. Придать куску дерева наибольшую устойчивость, научиться управлять им по желанию — вот к чему сводился прогресс в области кораблестроения на протяжении многих тысячелетий. В моем «музее» вы можете найти много таких первобытных судов. Вот там, между старым линейным кораблем и маленьким пароходиком вы видите несколько бревен, связанных ветками. Плот — это уже огромный шаг вперед по сравнению с простым, необделанным стволом дерева: плот отличается большей устойчивостью и грузоподъемностью… А там, недалеко от него, высоко подняла свой нос легкая пирога. Но без весла и паруса эти суда могли плыть только по течению. Древние египтяне, вавилоняне, финикияне уже знали употребление весла и паруса. К сожалению, в моей коллекции существует большой пробел. Я могу показать вам суда, которые строились в незапамятные времена доисторической жизни человека и которые совершенно таким же образом строятся до сих пор на островах, населенных дикими племенами; но я не находил здесь ни египетских, ни греческих судов. Обойдем этот почтенный парусник, и я покажу вам самое древнее судно Острова Погибших Кораблей.

Все спустились по мосткам и через минуту остановились у остова судна странного вида.

— Вот, полюбуйтесь, — сказал Людерс, протягивая руку.

Прямо перед Вивианой было лицо полузверя-получеловека. Птичий нос, огромные, круглые невидящие глаза, львиный оскал морды и волосы женщины производили сильное впечатление своей грубой, но выразительной красотой. Лицо было вырезано из дерева и прикреплено к заостренному носу узкого, длинного судна. Солнце, ветер и соленые волны произвели большие разрушения на этом фантастическом лице. Покрытое трещинами, как морщинами, оно казалось таким же старым и загадочным, как сфинкс.

Прямо перед Вивианой было лицо полузверя-получеловека. Птичий нос, огромные невидящие глаза, львиный оскал морды и волосы женщины производили сильное впечатление. Покрытое трещинами, как морщинами, оно казалось таким же старым и загадочным, как сфинкс… Людерс, показывая свою «коллекцию» погибших кораблей, говорил без умолку.　

— Тысячу лет смотрит это чудище на волны океана, — сказал Людерс, — и многое могло бы рассказать нам, если бы его деревянный язык мог говорить. Оно рассказало бы нам о бесстрашных людях севера — викингах, которые на этом утлом суденышке отважились бросить вызов седым просторам океана. Их вмещалось не менее семидесяти, этих смельчаков. Они гребли веслами, а в помощь веслам ставили четырехугольный прямой парус. Здесь вы видите высокий ют, и в передней части судна — короткую палубу для воинов. В восьмом-девятом веке еще не строили юта. Вот эти щиты на юте служили для защиты гребцов.

— Меня удивляет вот что, — сказал Гатлинг, — как могла эта северная морская птица залететь так далеко на юг? Безумным пиратам — безумным в своей храбрости, — как и всем прочим, нужно было питаться и пить пресную воду. Но разве они могли на этой скорлупе иметь запасы для такого далекого путешествия?

— Я тоже думал об этом, — ответил Людерс. — Вероятнее всего, сильнейшая буря отнесла это судно далеко на юг. И несчастные мореплаватели должны были перенести общую участь всех, затерянных на океане. Голод, жажда, кровавая борьба из-за последнего глотка пресной воды. Живые питались трупами умерших товарищей, пока солнце не заставило выбросить за борт разложившиеся остатки… Переживал других— сильнейший. Он один, томимый жаждою, носился еще несколько дней по беспредельной глади океана, окруженный акулами в воде и стаей хищных птиц над головою, до последней минуты не теряя надежды увидеть землю. Умер и этот последний, и одинокий корабль стал игрушкой ветров, блуждая по морю, пока течение не принесло судно к нашему Острову. Но этот печальный Остров увидели только слепые, деревянные глаза химеры…

— Недалеко отсюда стоят две ганзейских «когги». Всего каких-нибудь три-четыре столетия отделяют постройку этих кораблей от того времени, когда впервые вышло в море вот это суденышко. Но посмотрите, какой прогресс!..

Сопровождаемая Людерсом экскурсия, переходя с палубы на палубу, направилась к ганзейским кораблям XIV столетия.

— Эти почтенные купеческие суда были сооружены не только для торговых целей, но и для борьбы с разбойничьими судами норманнов, одно из которых вы видели. Обратите внимание: подобно скандинавским судам, «когги» имеют возвышения на носовой и кормовой части. Здесь помещались катапульты и даже огнестрельные орудия. Поверхность парусов увеличилась. Управлении судами, ввиду сильного давления на паруса, производилось уже не веслом, а рулем, прочно укрепленным на ахтерштевене. Эти суда свободно бороздили поверхность Средиземного моря… Вы не устали? — спросил Людерс Вивиану, заметив, что она слушает его рассеянно.

— Нет, — ответила Вивиана, — я просто задумалась.

— О чем?

— О жертвах моря, о всех этих драмах…

— Эти жертвы и драмы, мистрисс Гатлинг, все уменьшались с прогрессом судостроения. Поглядите на эту португальскую каравеллу. На таком вот судне Колумб отправился в свое путешествие в неведомые страны. Эти каравеллы, в сущности, заканчивают собой «героический» период мореплавания. Девятнадцатый век принес с собой применение пара, как нового могучего двигателя. Морские путешествия сделались безопаснее и… скучнее. Если вы не устали, пройдем к западному берегу нашего острова. По странной игре случая, туда приносило течением почти исключительно паровые суда. Вы увидите там дедушку пароходов, — небольшой колесный пароходик «Саванна», выстроенный в тридцатых годах девятнадцатого века. Он имеет всего тридцать метров длины. А в сороковых годах прошлого столетия был выстроен уже первый винтовой пароход из железа. В нем были заложены уже все начала современного кораблестроения.

Вивиане не хотелось обижать Людерса, но хождение по зыбким мосткам и косым палубам Острова утомило ее, хотя она и не желала в этом сознаться. Притом история пароходостроения не слишком интересовала ее. Ее муж сам был корабельным инженером. У него было много книг по кораблестроению и много моделей.

— А не отложить ли нам прогулку на кладбище пароходов? — спросил Симпкинс, которому хотелось скорее вернуться к себе и обдумать план, созревший в его голове.

— Пожалуй, — согласился Гатлинг. — Времени у нас еще много, и мы успеем не спеша осмотреть все достопримечательности Острова.

— Ну, что ж, — несколько разочарованно сказал Людерс. — Отложим.

Он проводил гостей и, распростившись на полпути с ними, вернулся к себе…

— Этот Остров погибших Кораблей, — сказала Вивиана мужу, возвращаясь от Людерса, — может быть назван Островом Ужасов. Едва ли есть на земном шаре другое место, где на таком небольшом пространстве было бы сосредоточено столько человеческого страдания…

А Симпкинс, отстав от Гатлингов, медленно направился к югу и долго смотрел на «Сивиллу» — полуразрушенный корабль. В этот день, отговариваясь головной болью, Симпкинс даже не явился к обеду. Золото лесного бога занимало все его мысли. Он достанет это золото во что бы то ни стало!

Симпкинс не мог дождаться ночи и, как только стемнело, стал собираться в путь. Он взял вместительный дорожный мешок, электрический фонарь, большой нож и веревку, — с револьвером сыщик никогда не расставался, — и вышел из каюты.

Яркие звезды усеяли небо. Пахло сыростью, гнилым деревом, водорослями, немного дегтем, — обычный запах Острова, становившийся к ночи сильнее. Было тихо. Все уже спали, кроме двух часовых у резиденции губернатора. Симпкинс шел уверенно — он уже хорошо изучил Остров — и скоро был у цели. «Сивилла» стояла всего в двух метрах от сплошной массы кораблей, составлявших остров. Симпкинс отодрал большую доску с палубы баркаса и перебросил на «Сивиллу». Осторожно ступая, он перешел на ее борт. При первом прикосновении к перилам, они обломились.

«Ого, здесь надо быть осторожным!» — подумал Симпкинс. Доски палубы полусгнили. Нога мягко ступала по этому гнилью. Симпкинс дошел до сломанной мачты, привязал к ней край веревки, конец которой находился у пояса, зажег фонарь и стал медленно спускаться вниз по почти отвесной лестнице. Чтобы ступени не обломались, он не ступал на них, а съезжал всем телом. Здесь пол был как будто прочнее. Но надо было опуститься еще ниже — в трюм.

Симпкинс вновь поднялся наверх, отвязал веревку, спустился в среднюю часть корабля, прикрепил веревку к столбу и, не без волнения, начал спускаться по второй лестнице, ведущей в трюм. Воздух тут был необычайно удушливый. Пол и стены покрыты слизью и мхом. В конце трюма, на спускавшемся вниз полу, фонарь осветил воду. Очевидно, часть трюма была затоплена. Среди всякого корабельного скарба виднелись скелеты.

С верхних палуб они были убраны островитянами, но сюда, очевидно, никто не проникал.

«Тем лучше, — подумал Симпкинс. — Ну-ка, посмотрим!» — И он стал осматривать бочки. Почти все они были пусты. На дне одной из них он нашел человеческие кости, почти во всех копошились пролезшие сюда сквозь щели крабы, черви, слизняки. Симпкинс чувствовал органическое отвращение к этим существам, но он перемогал себя и продолжал поиски, все приближаясь к залитому водой пространству. И здесь, уже ступая по воде, он нашел эти заповедные бочки с золотом. Правда, их было не три, а две, и в одной золота было только наполовину, но и того, что осталось, было достаточно, чтобы обеспечить его на всю жизнь… Золото было покрыто сверху таким слоем плесени, что оно могло остаться незамеченным, если бы Симпкинс не знал, что искал. Он брезгливо стер плесень, и огромные куски золота, отшлифованные индейцами, засверкали. Симпкинс от волнения тяжело дышал. Он наполнил золотом мешок, набил карманы, наконец стал класть за пазуху. Осклизлые, холодные куски неприятно прикасались к коже, но это было золото, золото! Еще один кусок…

Но Симпкинсу не удалось взять еще один кусок. Гнилой пол провалился под тяжестью нагруженного золотом человека. И Симпкинс почувствовал, как погружается в воду. Он едва успел ухватиться руками за край пола. Послышался новый треск, — это провалились в воду бочки с золотом. Трудно было держаться за прогнившие насквозь, рассыпающиеся под руками доски. Золотой груз неудержимо тянул его вниз. Симпкинс чувствовал, что гибнет. Если освободить себя от части золота… Нет, нет! Он выберется, выберется во что бы то ни стало! Надо тянуть за веревку. Симпкинс ухватился обеими руками. Фонарик, прикрепленный к груди, зацепившись за доски пола, оторвался и упал в воду. Тьма… Симпкинс выбранился и потянул веревку. Где-то послышался треск. Очевидно, не выдержал и гнилой столб, к которому была привязана веревка. Симпкинс сорвался и погрузился в воду, и тут заметил, что, фонарик, упавший на дно корабля, продолжает светить. И в этом слабом свете Симпкинс увидел водоросли, длинных змееобразных рыб, а невдалеке— волнующиеся щупальцы осьминога.

Ноги Симпкинса коснулись дна корабля, и стоячая вода сомкнулась над его головой. Симпкинс стал лихорадочно снимать с себя мешок с золотом и выбрасывать золото из карманов. За тридцать секунд он опорожнил груз на две трети и страшным усилием поднялся на поверхность. Ему удалось возобновить дыхание, но груз был еще слишком тяжел, и он вновь погрузился в воду. Спрут приближался, протягивая колеблющиеся щупальцы. Симпкинс поспешно стал выбрасывать золото, — все до последнего куска. Свет фонаря привлекал морских обитателей, рыб и осьминогов, — и они начали собираться отовсюду. Выбросив последний кусок золота, облегченный Симпкинс вынырнул вновь. На этот раз ему удалось зацепиться за обломки и вскарабкаться на пол. И тут, в животном страхе, он неистово закричал.

Где-то далеко, на другом конце корабля, послышался голос. Симпкинс уже хотел повторить крик, но нервная спазма сдавила горло. Он узнал голос капитана Слейтона, хотя и не мог разобрать слов. Слейтону что-то отвечал китаец. Если Слейтон найдет его здесь, Симпкинс погиб. Симпкинс неслышно, как уж, прополз по полу и спрятался между бочек. Голоса замолкли. Так он пролежал до утра.

Когда слабый луч света проник сверху, Симпкинс тихо пополз вверх, никем не замеченный вылез наружу и весь мокрый, подавленный, разбитый пробрался к себе.

X. Тайна капитана Слейтона.

На палубе «Елизаветы» в плетеных креслах сидели Мэгги и Вивиана. На коленях Вивиана держала корзину с апельсинами, а вокруг ее кресла суетились четверорукие обитатели Острова — обезьяны. Одна из них сидела на спинке кресла и с упоением грызла большой апельсин. Другая, подсев к Вивиане, копалась в корзине, выбирая самый сочный и зрелый плод. Три других, уморительно гримасничая, вертелись вокруг молодой женщины, в ожидании новой подачки.

— Уйди отсюда, Джилли, — сказала Мэгги обезьяне, сидевшей на спинке кресла, — и обращаясь к Вивиане, добавила: — Он обрызгает вас соком апельсина. — Иди ко мне, малыш! — и Мэгги сняла обезьяну и усадила к себе на колени.

— Что же было дальше, Мэгги? — спросила Вивиана.

Мэгги продолжала рассказ о своей жизни на Острове после отъезда Гатлингов. Вивиана внимательно слушала, продолжая кормить обезьян.

Вдруг, прервав Мэгги, Вивиана испуганно спросила:

— Кто это?

Мэгги посмотрела в направлении взгляда Вивианы. К «Елизавете» приближался человек в парусиновом костюме, с длинными волосами до плеч и большой бородой.

— Это новый? Я не видала этого человека.

— Это — «дикий человек», — ответила Мэгги. — Так прозвали его островитяне. Я хотела и о нем рассказать вам, но он сам напомнил о себе. Мы нашли его на Новом Острове. С диким человеком было много хлопот. Он всех боялся, забивался в угол и сидел там, как волчонок. Он ел только сырую рыбу, глотая, как зверь, целыми кусками. Он был грязен, зол, угрюм, недоверчив. За все время, пока он на Острове, от него никто не услыхал слова. Он немой. Почему-то только к старику Бокко он относился доверчиво. Бокко уговорил его помыться и надеть этот костюм. Но остричь ему волосы и ногти так и не удалось.

— Он не опасен? — спросила Вивиана, следя за приближающимся к ним незнакомцем.

— Нет, он очень тихий. Удивительно, что он идет сюда. Вероятно, ваш костюм, — необычайный на Острове, — привлек его внимание.

Дикий человек взошел на палубу, приблизился к сидящим женщинам и стал внимательно, в упор смотреть в глаза Вивианы. Она не могла выдержать этого пристального взгляда. Ей стало жутко.

— Идем в каюту, — сказала она Мэгги. И, оставив обезьянам корзину с апельсинами, на которую те набросились шумной, крикливой гурьбой, — Вивиана спустилась в каюту. Мэгги последовала за ней.

— Какое странное впечатление оставляет этот туземец… Да нет… у него белый цвет кожи и черты лица европейца. Это, скорее, одичавший человек. Почему он так странно посмотрел на меня?

Вивиана взволнованно ходила по большой кают-кампании.

— Он похож на один из этих погибших кораблей, — продолжала она. — Может быть, и он, — как эти обветшалые развалины, — блистал когда-то молодостью, жил полной жизнью…

— Полно, стоит ли так волноваться? Успокойтесь. Сыграйте мне что-нибудь. Я так соскучилась по музыке, — предложила Мэгги, желая отвлечь Вивиану от ее мыслей о диком человеке.

— Да, это хорошо, я буду играть, — согласилась Вивиана.

Она быстро подошла к роялю, склонив голову, немного подумала и начала играть патетическую сонату Бетховена.

Вдруг кто-то вошел, и Вивиана, прервав игру, откинулась назад и увидала перед собой лицо незнакомца. Это лицо, со всклокоченными волосами, было страшно. Глаза незнакомца широко раскрылись, он тяжело дышал, нижняя челюсть судорожно тряслась.

Как вошел он сюда? Мэгги сидела спиной к двери и не слыхала его шагов, заглушенных музыкой.

Вивиана быстро поднялась, оперлась на рояль и, еле владея собой, смотрела на незнакомца. А он, не спуская с нее напряженного взгляда, пытался что-то сказать.

— Бе-бее-ее… ххо!.. — Его хриплая речь была похожа на блеяние.

И вдруг, словно забыв о Вивиане, незнакомец, весь согнувшись, раскрыв длинные скрюченные пальцы, стал жадно осматривать клавиши рояля, — как коршун, готовый впустить когти в добычу. Дальше произошло нечто еще более странное и неожиданное. Незнакомец сел за рояль и стал играть.

Это была жуткая музыка, такая же нечленораздельная, как его речь. Длинные ногти мешали ему играть. Незнакомец нетерпеливо рычал, прерывал на мгновение игру, отгрызал мешавший ноготь зубами и опять продолжал играть.

Это была жуткая музыка, такая же нечленораздельная, как и речь незнакомца. Длиные ногти мешали ему играть. Нетерпливо рыча, он прерывал на мгновение игру, отгрызал мешавший ноготь зубами и опять продолжал играть.　

И как ни была чудовищна его игра, все же в ней можно было узнать патетическую сонату Бетховена. Не могло быть сомнения в том, что этот человек когда-то изучал музыку.

Ошеломленная Вивиана отошла в сторону, опустилась в кресло и стала слушать. И — удивительное дело — музыка скоро увлекла ее… На ее глазах совершалось просветление человеческого сознания. Чем больше играл неизвестный, тем правильнее становилась его игра, тем более четко выделялись музыкальные фразы. Правда, огрубевшие пальцы и теперь плохо слушались его, но он все больше овладевал инструментом. И на-ряду с грубыми ошибками не повинующихся рук, вырывались места необычайной выразительности.

Был обеденный час. Гатлинг, услышав звуки рояля, зашел в каюту позвать Вивиану, и, как вкопанный, остановился у дверей, увидав необычайную сцену. Вивиана сделала мужу знак, чтобы он не нарушил игры.

Не дождавшись к обеду Гатлингов, в каюту пришли един за другим Томсон, его ассистенты, Флорес, Людерс и, наконец, Симпкинс. Сыщик был грустен, почти подавлен. Но тем не менее, и он с большим интересом, — даже с большим, чем другие, — наблюдал за игрой незнакомца. Все молчали и, затаив дыхание, слушали.

А незнакомец продолжал играть. Кончив одну сонату, он начинал другую, третью, четвертую. Лицо его просветлело, глаза загорелись мыслью, а на устах появилась скорбная улыбка. Прошел час, другой, незнакомец все играл. И вдруг оборвав музыкальную фразу на половине такта, он откинулся назад и упал замертво.

Неизвестный пролежал в обмороке полчаса. Когда стали уже беспокоиться о том, что его не удастся привести в чувство, он открыл глаза. Он был, по-видимому, еще во власти звуков. Потом он сел на диван, осмотрел всех и, увидав женщин, стал застегивать ворот рубахи.

Музыка произвела удивительное действие. Незнакомец начал говорить, хотя своего имени и прошлого он еще не мог вспомнить. Он стал общительней, но, вместе с тем, как-то застенчивей. Охотно позволил остричь себе волосы и ногти, сбрить бороду и усы.

Когда он, одетый в один из костюмов Слейтона, гладко выбритый, причесанный, умытый, явился в кают-кампанию — это был новый человек.

— На кого он похож? — думала Вивиана, глядя на лицо незнакомца. — Где-то я видела такой нос, подбородок. Или нет, не совсем такой. У этого более правильные черты лица. — И вдруг, вспомнила. И чтобы проверить догадку, обратилась к Симпкинсу.

— Не правда ли, он похож на капитана Слейтона?

Эти слова почему-то сильно подействовали на Симпкинса.

— Эге! — оживленно ответил он. — Я недаром таки приехал на Остров!

Когда незнакомец вышел, Симпкинс, обратившись к Гатлингам, сказал:

— Теперь, мне кажется, можно открыть всем тайну капитана Слейтона, которая и привела меня на Остров. Здесь я нашел больше того, на что рассчитывал. Не могу сказать, что и сейчас для меня уже все ясно, но главные нити преступления Слейтона в моих руках. А вот и Флорес… Садитесь и слушайте. Вам, Флорес, тоже будет интересно узнать про вашего соперника.

И, усевшись удобнее в кресло, Симпкинс начал.

— Когда я был на Острове в первый раз, в качестве потерпевшего крушение, то по своей профессиональной привычке заинтересовался личным архивом губернатора Слейтона. Уверенный в полной своей безопасности, губернатор был не очень осторожен и хранил бумаги в ящике письменного стола.

— Симпкинс, неужели вы?..

— Лазаю по чужим столам? — ответил Симпкинс Гатлингу. — Цель оправдывает средства, дорогой мой! Да, я делал это в отсутствие Слейтона. Подобрать ключ — дело пустое. Я просмотрел его переписку и узнал любопытнейшие вещи. Остальные сведения я получил уже на континенте. В результате моих розысков получилось «дело о гражданине Гортване, именующем себя Слейтоном». Если изложить обстоятельства этого дела стилем обвинительного акта, получится, приблизительно, вот что:

— В Канаде, провинции Квебек, в городе Монреаль проживал пароходовладелец Роберт Гортван, занимавшийся перевозкой грузов и пассажиров по реке св. Лаврентия. У Гортвана было два сына. Старшего звали Авраам, младшего— Эдуард. Два человека, родившиеся на двух концах земли, меньше могут походить друг на друга, чем эти два брата. Младший — Эдуард — был хорошим сыном, добрым человеком и необычайно талантливым музыкантом.

Старший — Авраам — вел так называемый «рассеянный образ жизни». А так как отец был порядочный скопидом, то Авраам однажды запустил руку в отцовский письменный стол. Этого мало. Когда кража была обнаружена, Авраам свалил вину на брата. Отец, однако, не поверил Аврааму, да он скоро и сам проболтался где-то под пьяную руку.

Отец лишил его наследства, завещав весь свой капитал младшему сыну, Эдуарду. Старик скоро умер от огорчения и, кажется, ожирения сердца. Эдуард стал богатым наследником. В то время он кончил консерваторию и готовился концертировать по Европе. По своей доброте, Эдуард выделил значительную часть полученного наследства брату. Но тот прокутил все и стал снова нуждаться. Тогда Авраам придумал план, как воспользоваться всем богатством брата.

Получив при помощи шантажа несколько тысяч долларов от одного монреальского банкира, Авраам пустил деньги «в оборот»: подкупил врачей, кое-кого из судебных чиновников и добился того, что Эдуард был признан душевнобольным, а он, Авраам, назначен опекуном. Бедного музыканта засадили в сумасшедший дом, а Авраам, взяв в свои руки имущество брата, повел опять разгульный образ жизни. Но скоро ему не повезло. Он не сумел отчитаться в опекунском совете. А не сумел потому, что, в связи с парламентскими выборами, в совете оказались новые люди, с которыми он, повидимому, не сошелся в цене. Аврааму угрожало раскрытие всех его махинаций с братом. Вдобавок, в сумасшедшем доме появился новый врач — чудак и идеалист, не признававший взяток. Этот врач, освидетельствовав Эдуарда, нашел его здоровым. Тогда Авраам решил перевести брата куда-нибудь подальше, пока все уляжется, и сговорился с одним врачом, имевшим частный пансион на Канарских Островах. Во время переезда их настигла буря и принесла на Остров Погибших Кораблей. Спаслись в шлюпке только трое: Авраам, Эдуард и санитар, который скоро погиб, — едва ли не «Слейтон» помог ему расстаться с бренным миром. А брата Авраам оставил на «Новом Острове», куда их первоначально прибило, сам же на шлюпке ночью перебрался на Остров Погибших Кораблей, заявив, что он — единственный из спасшихся. Эдуард, без шлюпки, не мог перебраться на большой Остров. Но Авраам, повидимому, изредка навещал его — узнать о его здоровье.

— Но почему же он не убил брата? — спросил Гатлинг.

— Завещание было составлено так, что, в случае смерти Эдуарда, все имущество переходит в пользу Говардского Университета, где учился Эдуард. И «Слейтон» решил так: продержать брата на Новом Острове, пока тот совсем не одичает. Тогда ненормальность Эдуарда не будет вызывать сомнений. Вот почему Слейтон сам и не предпринимал экскурсий на Новый Остров. Собрав на Острове огромные богатства, которые во много раз превышали состояние его брата, Авраам предоставил Эдуарда самому себе…

— Я не знал точно одного: жив ли еще Эдуард. Теперь мы знаем и можем спасти несчастного. Стоило ли ради этого заглянуть в чужой стол?

— Но ведь вы не знали, что найдете там? — ответил Гатлинг.

— Чужого мне не надо, я человек бескорыстный. Теперь нам нужно только овладеть «Слейтоном». Это нетрудно. После тщательных поисков, я уже нашел его.

— Нашли? Неужели? — сразу воскликнули слушатели.

— Да-с, нашел, рискуя собственной жизнью, — скромно ответил Симпкинс.

XI. Вода и огонь.

В то время, как Симпкинс выслеживал Слейтона, изыскивая способ захватить его по возможности без кровопролития, Томсон со своими помощниками и Людерс усиленно занимались изучением Саргассова моря. Они совершили несколько подводных экспедиций, опускаясь на дно моря в водолазных костюмах.

Им удалось получить довольно точное представление о разрезе Острова Погибших Кораблей. Людерс с увлечением работал над чертежом, и однажды, когда все сидели за вечерним чаем, явился с большим листом бумаги.

— Вот полюбуйтесь, — сказал он торжественно, развертывая трубку. — Остров Погибших Кораблей расположен на подводной усеченной вершине горы вулканического происхождения. Вокруг Острова— у подножия горы — глубина дна достигает одной тысячи пятисот метров, а от вершины горы до поверхности океана всего сто метров. Все это пространство заполнено погибшими кораблями, составляющими как бы пирамиду.

— Надгробный памятник, — заметил Гатлинг.

— Да, памятник над тысячами жертв моря. Но эта пирамида, вместе с тем, оказалась городом, населенным подводными обитателями.

— Как, есть еще и подводные обитатели Острова? — спросила Вивиана.

— Кальмары, каракатицы, осьминоги. Едва ли есть на земном шаре другое место, где бы эти существа скоплялись в таком огромном количестве. И понятно — почему. Полуразрушенные корабли оказались чрезвычайно удобными квартирами для осьминогов. Они вползают туда сквозь пробоины и выглядывают из окон иллюминаторов, поджидая добычу.

— Но ведь это очень опасно, — продолжала Вивиана, — спускаться на дно в таком месте.

— Еще бы! Приходится ограничивать подводные экспедиции открытыми местами и держаться поближе друг к другу. Но зато мы можем любоваться интересными картинами. Недавно мы видели любопытное зрелище. Осьминог поймал краба и стал играть с ним. Краб сопротивлялся, пытался освободиться от цепких щупальцев, но скоро изнемог в борьбе. А осьминог еще долго играл крабом, придавая ему всевозможнейшие положения. Иногда он отпускал жертву и тотчас ловил.

— Теперь у нас осталась неисследованной только глубоководная часть острова. Между прочим, мы заметили, что морское течение, чем глубже, тем становится сильнее. Это течение, очевидно, и приводит потерпевшие аварию суда к Острову Погибших Кораблей. Мы думаем завтра заняться изучением этого течения. Идемте с нами, Гатлинг, вы еще не опускались на морское дно, — предложил Людерс.

Вивиана с опасением посмотрела на мужа. Томсон уловил этот взгляд и сказал:

— Не беспокойтесь, мистрисс, там нет осьминогов. Мы опустимся прямо с «Вызывающего» на открытом месте в наших водолазных костюмах. Они имеют резервуары с запасом сжатого воздуха. Кроме того, к нашим услугам будут троссы, при помощи которых нас в любую минуту смогут поднять на поверхность. Это совершенно безопасно.

— Совершенно безопасно? В таком случае, я иду с вами, — решительно заявила Вивиана. Томсон был несколько смущен таким неожиданным оборотом. Но он уже знал характер Вивианы и не спорил. Попытка мужа уговорить ее осталась безуспешной.

— Но вы не справитесь с водолазным костюмом, — вступился Людерс. — Вы знаете, что он весит на воздухе двести килограмм?

— Но в воде он будет много легче! — ответила Вивиана. — Я очень сильная. Не беспокойтесь за меня.

На другой день, рано утром, Гатлинг, Людерс, Томсон и его ассистенты надевали на себя водолазные костюмы.

Каждый раз перед опусканием Томсон объяснял матросам, остававшимся на корабле, и водолазам значение сигналов.

— Повторяю! Дернуть один раз, — значит: «я на грунте, чувствую себя хорошо». Четыре раза: «подымайте наверх»[1]). Частое подергивание более четырех раз: «мне дурно, тревога»… Ну, надевайте костюмы.

Вивиана не могла ступить в тяжелом костюме, как, впрочем, и остальные. Их спустили в воду при помощи лебедки. Но в воде все почувствовали себя легче и свободнее.

Путники опустились на склон подводной горы, и, придерживаясь за тонкие, но прочные стальные троссы, прикрепленные к поясам, стали спускаться вниз. На глубине десяти метров уже стояли сумерки. Томсон и Людерс, шедшие впереди, зажгли электрические фонари, но скоро погасили их: свет собирал к себе обитателей моря. Было опасно привлечь внимание акулы или осьминога. Чем ниже спускались водолазы, тем становилось темнее и холоднее. Вместе с тем, все больше чувствовалось движение воды куда-то вниз, — как будто среди спокойных вод океана протекала быстрая река, и путники шли посреди ее течения. Становилось трудно держаться на ногах. Водолазы крепче сжимали тросе, который опускался сверху по мере спуска.

В зеленой полумгле промелькнуло темное тело, — быть может, акулы. Неизвестный хищник проплыл мимо путников, скрылся и вновь показался с другой стороны. Все подошли ближе друг к другу. Морское чудовище уплыло. Но вдруг оно неожиданно, с страшной быстротой промчалось мимо Томсона, и, если бы он не наклонился, оно могло бы распилить его надвое, в лучшем случае порвать водолазный костюм, и Томсон был бы залит водой. Даже в подводных сумерках Томсон узнал пилу-рыбу. Он обернулся к спутникам и жестами показал на грозившую опасность. Говорить путники не могли. Людерс лег на землю и предложил всем последовать его примеру. Все улеглись. Пила-рыба несколько раз промчалась над ними, при чем один раз задела тросе Тамма, сильно рванув его. К счастью, одно подергивание, которое, очевидно, было замечено наверху, означало: «чувствую себя хорошо». Иначе, его подняли бы, и он мог быть убит рыбой.

Несколько минут водолазы лежали неподвижно. Рыба, не видя больше добычи, уплыла. Все облегченно вздохнули в своих металлических колпаках и стали осторожно подниматься. Но как только они двинулись вперед, их преследователь вновь появился. Людерс отчаянно ругался, хотя его никто не слышал. Положение было серьезное. Как отвязаться от хищника? Опасно было двигаться вперед, но не менее опасно и подняться наверх. Что делать?

Мюллеру пришла удачная мысль. В тот момент, когда рыба отплыла на значительное расстояние, он отошел в сторону, засветил ручной электрический фонарь и положил его на камни так, что свет падал в сторону от путников, оставляя их в тени. Затем Мюллер вернулся, и все стали ждать, что будет дальше. Хитрость удалась. К фонарю стали приближаться всевозможные рыбы. Скоро явилась туда и пила-рыба. Ее глаза, ослепленные светом, не видели водолазов, стоявших в тени. Зато, среди освещенных светом рыб нашлось немало вкусной снеди, и пила-рыба начала пожирать их.

Скоро, однако, появилась новая большая рыба — пятнистая акула, и между нею и пилой-рыбой завязалась смертельная борьба. В освещенном пространстве воды два хищника нападали друг на друга. Они расходились, сходились, гонялись друг за другом. Акула норовила подплыть снизу и, перевернувшись, вонзить острые зубы в брюхо пилы-рыбы. Но пила-рыба быстрым, как взмах сабли, движением ускользала от удара. Однако, после нескольких схваток, пила-рыба была ранена. Вода окрасилась кровью. Но ей также удалось нанести акуле ужасный удар своей пилой. Кровь, как красный туман или зарево пожара, наполнила поле битвы.

Между акулой и пилой-рыбой завязалась смертельная борьба. В освещенном пространстве воды два хищника нападали друг на друга. Они расходились, сходились, гонялись друг за другом.

И вдруг сверху стали дергать тросе по три раза — сигнал опасности — «поднимаем».

Что еще могло произойти там?

Скоро водолазы почувствовали, что их поднимают наверх. Всех охватило волнение. Наверху, очевидно, происходило что-то неладное. Прошло еще несколько томительных минут. Все невольно смотрели вверх, как будто ожидая оттуда разъяснения.

Когда водолазов подняли в шлюпку и раздели, то они узнали, что произошло в их отсутствие на Острове.

— Симпкинс и Флорес, — сказал капитан Муррей, — затеяли осаду корабля «Сивилла», где, оказывается, скрывался последнее время Слейтон с китайцем. Слейтон отказался сдаться, и теперь они начали пальбу, — слышите?

Со стороны Острова действительно слышались одинокие ружейные выстрелы.

— Мы пока что держим нейтралитет, — улыбаясь, добавил Муррей.

Гатлинг взял полевой бинокль и навел его на место сражения. У края Острова, возле «Сивиллы», под прикрытием толстых мачт и накренившихся бортов кораблей засели нападающие. Осажденных не было видно. С той и другой стороны от времени до времени слышались выстрелы.

Вдруг на палубе «Сивиллы» показался китаец. Почти голый, он размахивал каким-то предметом.

Затем он подбежал к стоявшему рядом с «Сивиллой» грузовому пароходу и бросил в него бомбу. Раздался треск разорвавшейся бомбы, и вдруг с парохода начали подниматься огромные черные клубы дыма.

— Нефть! Так горит нефть! — воскликнул капитан Муррей, первый понявший опасность.

Горела действительно нефть, находившаяся в цистернах старого парохода. Языки пламени начали лизать борты парохода. Горящая жидкость спускалась все ниже, растекалась по воде, продолжая гореть. Как будто загоралось само море. А клубы черного дыма поднимались все выше, как над кратером вулкана, заволакивая солнце и покрывая все густой пеленой.

Перестрелка прекратилась. На Острове поднялась суматоха. Сирена «Вызывающего» тревожно завыла. Огненное кольцо, между тем, все расширялось, захватывая близлежащие корабли. Китаец бегал над пламенем вдоль борта парохода, размахивая руками, и что-то безумно кричал.

— Желтая река! Великая Желтая река!

Вдруг в дыму, рядом с китайцем, показался Бокко. Он схватил китайца и потащил на другую сторону корабля, к мостику. Корма «Сивиллы» загорелась. Какая-то фигура промелькнула среди дыма, направляясь к носу корабля. Это, очевидно, был Слейтон, но на него никто не обратил внимания. Прозвучал одинокий выстрел. Стрелял Флорес, но, повидимому, промахнулся. Слейтон продолжал бежать, бросился в воду и поплыл к Новому Острову.

— Едва ли он спасется там, — сказал задумчиво Муррей, — горящая нефть разливается на огромное пространство.

Вивиана беспокоилась за Мэгги и ее ребенка. Скоро, однако, Мэгги показалась вместе с остальными островитянами. Несмотря на пламя, распространявшееся с огромной быстротой, островитяне забегали к себе, чтобы захватить кое-что из своего имущества.

— Скорее, Мэгги, скорее! — кричала Вивиана.

Шлюпки беспрерывно подвозили островитян. Мэгги с ребенком уже были на борту. Китайца принес на руках О’Гарра. Эдуард Гортван приплыл с Флоресом. Флорес был угрюм. Казалось, он один с печалью расставался с Островом. В другом месте ему не удастся быть губернатором.

— А Бокко где? — спросила Вивиана.

— Замешкался. Сейчас придет, — ответил О’Гарра, придерживая вырывающегося китайца. Несчастный сошел с ума.

— Мои рукописи! — вдруг закричал Людерс, спускаясь в отъезжавшую шлюпку.

— Остановитесь, безумец! — схватил его за руку Гатлинг. — Почти весь Остров в огне. Вы задохнетесь.

— Нет, ветер относит дым в сторону! — и он отплыл.

— Симпкинса тоже нет, — волновался Муррей. — Если ветер прогонит нефть в эту сторону, путь к спасению будет отрезан.

На палубу парохода вошел Бокко. В его руках был красный узелок, из которого выглядывал кусок позумента его «придворного» мундира…

Ветер изменился, и горящую нефть быстро гнало к «Вызывающему».

— Кого еще нет? — спросил Муррей. — Скоро придется отвести пароход от берега.

— Людерса и Симпкинса…

— Вон кто-то бежит!

Это старый Людерс бежал по мосткам, нагруженный рукописями.

Море горело уже почти у самого места переправы, когда Людерс подбежал и свалился в шлюпку, но тотчас вскочил, вылавливая из воды упавший корабельный журнал.

— Где Симпкинс? — крикнули ему с борта, когда шлюпка приблизилась.

— Я видал, он… Ох, дайте перевести дыхание, задыхаюсь… Он бежал к резиденции губернатора. Дайте руку, голова кружится…

Людерса подхватили дюжие матросские руки. Плоскодонная барка, — пристань Острова, — загорелась.

— Скверно, — сказал Муррей. — Для Симпкинса путь отрезан.

Сквозь густые клубы дыма Гатлинг, наконец, увидел фигуру человека, показавшегося на палубе «Елизаветы». Симпкинс бежал сюда. Но на полдороге он увидал, что пламя преграждает ему путь. Мгновение он постоял в нерешительности и бросился по боковым мосткам в ту сторону Острова, куда еще не дошла горящая нефть.

«Вызывающий» был уже под парами.

— Отдать якорь! — скомандовал Муррей. — Задний ход! Право руля! Полный ход!

Пароход огибал Остров, идя в ту сторону, куда бежал Симпкинс. Вот Симпкинс добежал до последнего корабля и уселся в ожидании помощи. Переменившийся ветер застилал пароход густым слоем дыма, так что трудно было дышать. Быстро спустили шлюпку.

— Скорей, скорей! Задыхаюсь! — кричал Симпкинс.

Наконец, его взяли на шлюпку и доставили на корабль. Карманы Симпкинса были сильно оттопырены, но лицо его расплывалось в улыбку. Заметив пытливый взгляд Гатлинга, он хлопнул руками по карманам и сказал:.

— Вещественные доказательства! Однако пойду переодеться, весь прокоптился…

Капитан отдал команду итти полным ходом. Жара от пожара становилась невыносимой. Дым душил, пламя захватывало все новые пространства.

— Если бы не водоросли, которые задерживают разлитие нефти, без жертв не обошлось бы, — заметил Муррей.

Через четверть часа «Вызывающий» выбрался из полосы дыма. Все вздохнули с облегчением. На палубу вышел Симпкинс. Он умылся, переоделся и насвистывал что-то веселое. Вивиана смотрела на Остров. Над ним, как необъятный, гигантский зонтик, касавшийся вершиной высоких перистых облаков, расстилался дым — багровый в лучах заходившего солнца. А внизу кипело горящее море. Как пламенные столбы, падали одна за другой высокие мачты. В свете пожара Саргассово море, покрытое водорослями, казалось морем, наполненным кровью…

КРАСАВИЦА АК-ЮЛДУЗ

Краеведческо-приключенческий рассказ

А. Кара-Курт

После томительного перехода по раскаленным пескам Кара-Кум, мучительно хотелось поскорее добраться до привала, растянуться на брошенном потнике и распрямить затекшие на седле ноги.

Устрашенные бесчисленными полчищами комаров, этих полновластных хозяев Камышевых побережий Аму-Дарьи, мы набрали полные мехи воды и, запасшись молодым камышом для коней, отдалились от реки километров на семь.

Южная ночь опускалась быстро и, когда мы выбрали место для ночлега у подветренной стороны высокого бархана[2]), уже совсем стемнело.

Степняки умеют необычайно быстро устраиваться на привалах. Через десять минут расседланные кони смачно жевали камыши, костер из саксаула[3]) веселыми языками облизывал подвешенный на треногах чайник. Расположившись на потниках, раскинутых вокруг костра, мы чувствовали себя достаточно уютно.

Из пяти человек только я был русский, да и я свободно мог сойти за киргиза. Загоревшая под жгучими лучами солнца кожа лица и рук мало отличала меня от моих спутников, а одежда была вся киргизская. Широкие цветные шаровары заправлены в кожаные чулки с востроносыми, зеленозадыми туфлями; поверх длинной рубахи с отложным воротником— полосатый халат; на голове белая войлочная шляпа с разрезанными спереди и сзади полями.

За восьмимесячное пребывание в Казахстане я, и раньше хорошо державшийся в седле, усвоил себе киргизскую — небрежную, но в то же время прочную — посадку и, научившись говорить не особенно бегло, отлично стал понимать их несложный язык.

Хотя такие ночевки в степи или на берегу арыка[4]), под развесистым, похожим на вяз карагачом, стали в моей жизни делом обыденным, — все же они не утеряли для меня своей чарующей прелести. После долгого дня в седле, какой удобной постелью кажется разостланый на земле потник и брошенные в головах седельные сумки! Вместо низких потолков душных комнат, — темно-синее южное небо с яркими блестками бесчисленных звезд; легкий ночной ветерок ласкает разморенное дневным зноем тело; костер весело поблескивает, и ночная тишина точно убаюкивает усталого путника.

В течение вечера у таборного костра простые, но красочные рассказы моих наивных, полудиких спутников воспринимались как-то особенно живо. Сколько совершенно новых, характерных картин развертывалось в этих монотонных, эпических повествованиях!..

Лучшим рассказчиком у нас считался старый Джанбатыр, повидавший за свою долгую жизнь немало интересного.

Бедный байгуш[5]), он исколесил неутомимо весь Казахстан, Узбекистан и Туркменистан, — то в качестве погонщика верблюдов купеческого каравана, то служа пастухом при табунах богатого бая[6]), то работая на-испол у крупных землевладельцев.

Повидал он, еще при эмирах, блестящий Самарканд, тогдашний центр умственной жизни Средней Азии, кочевал с хозяйскими стадами в горных долинах Алая, мерз на суровых плоскогорьях Памира, захаживал с караванами в Кашгар и Яркенд, побывал и в разбойничьих кишлаках[7]) хивинцев.

Как свои пять пальцев изучил он сыпучие пески Кара и Кызыл-Кумов и Голодной Степи. Да и не одни эти огромные пустыни— в голове этого человека, казалось, была уложена вся география страны, и от него можно было услыхать такие подробности, которых не найдешь ни в одной краеведческой книге.

Вся его жизнь была цепью приключений, сменявшихся, как на экране кинематографа.

Джанбатыр был во многих отношениях ярым консерватором, и поэтому, несмотря на его редкостную правдивость, многие тяжелые моменты в его рассказах из прошлого часто обволакивались смягчающей поэтической дымкой.

Меня с Джанбатыром сближала общая нам обоим страсть к лошадям. Любовь к лошади вообще присуща всем восточным народам, но у скитальца Джанбатыра эта любовь проявлялась особенно ярко.

Как всегда, в ожидании чая и рассказов Джанбатыра, мы лежали, облокотясь на седла. Лишь Джанбатыр застыл в своей обычной позе, сидя со скрещенными ногами и опущенными на колена ладонями рук.

— Да, — начал он, — в старину все другое было — и люди и кони… Теперь уж не увидишь таких… Люди измельчали, а кони, — Джанбатыр безнадежно махнул рукой, — не для удальских подвигов, а для простой бороны… Порядочной нагайки нынче не найдешь. А где выложенные костью и разубранные серебром да каменьями седла? Где узорчатые стремена и вышитые шелками попоны? Да, потерял свое лицо киргизский народ — и не отличишь уж удалого джигита от продавца из мануфактурной лавки. Насмотрелся я в Оренбурге на таких: шаровары в обтяжку, ноги в них, как у журавля; на ногах туфли вроде бабьих, на пуговочках, да тесемочках; куцая какая-то кофта; на голове вроде тюбетейки из редкой ткани, — ни воды ей не зачерпнешь, ни голову тебе она от ушиба не защитит. На руках перчатки… а рука?!. Белая да изнеженная, — ни аркан не сумеет накинуть, ни ножом отборониться! Нет, слабый народ пошел, совсем для степи негодный!

— Зато грамотнее стали, ученее, — попробовал вставить я.

— Что мне твоя ученость? — сердито оборвал Джанбатыр. — Поможет тебе твоя грамотность, как угодишь с табуном в буран? Много бы мне твои книги помогли, когда я Ак-Юлдуз[8]) ловил…

— Расскажи, дедушка, про Ак-Юлдуз, пожалуйста, расскажи! — стал просить я. Мельком я слышал, что в молодости старика с этим именем было связано что-то интересное.

Побрюзжав немного, старик, размягченный общим почтительным и льстивым упрашиванием, принялся за рассказ.

— Давно это было… Только еще усы у меня пробивались, а силы у меня и тогда уже было столько, что таких, как вы, всех бы раскидал я, как слепых котят. Ловок я был, как молодой джулбарс[9]), а страху не было в сердце моем ни на песчинку. Да и чего мне было бояться? Один, как былинка, был я на вольном свете, и плакать по мне было некому. Мать умерла, когда мне было лет восемь, и с тех пор жили мы с отцом вдвоем. Горемыка он был. Гололедица в одну зиму сгубила всю его скотину, а сам знаешь: скот потерял — все потерял!

Вот и стали мы скитаться с одной работы на другую, от одного хозяина к другому. Корму везде мало — обиды везде много; все же я рос себе да рос, а схвачусь, бывало, со сверстниками в аудар-ыспак[10]), так не гляди, что брюхо втянуто, — ни одного в седле не оставлю.

Хорошим ездоком прослыл я еще с пятнадцати лет, а в восемнадцать ни одного норовистого бешеного коня в окрестных кишлаках без меня не объезжали.

Когда исполнилось мне двадцать лет, отец мой, переправляясь на гуксаре[11]) через многоводную Аму, утонул. И остался я один пробивать себе дорогу в свете.

He пришлось мне носить подарков бию и кадиям[12]), добиваясь наследства, так как все, что оставил мне отец, было уже при мне. Это были сильные руки, высокая грудь да смелый дух.

Так и зажил я таким же нищим, каким был отец. Известно, какова жизнь батрака: обсасывай кости после хозяйской семьи, донашивай вшивые лохмотья, а полоснет кто нагайкой — не огрызайся… Конечно, по моей силе да ловкости, легко справился бы я с любым обидчиком, но знал, что после этого ни один бай не возьмет меня. Подыхай тогда с голоду…

И приходилось затаивать в себе огонь, который после каждой обиды жег мою грудь точно раскаленным железом. Стискивал я тогда свои зубы, уходил далеко в степь, и вдали от людского глаза катался по песку, колотя себя кулаками и воя, как сумасшедший.

«Эх, — думал я, — будь-ка у меня добрый конь — сунься тогда кто меня обидеть! Не был бы я тогда Джанпеиска-нищий, а был бы славным джигитом». — Джанбатыром, ведь, меня после Ак-Юл-дуз прозвали, а по рождении получил я имя Джанпеис.

Так и мучился я несколько лет. Вот исполнилось уже четверть века, а счастье все не наклевывалось. Не раз, уйдя далеко от аула, кричал я в степь — Эй, шайтан[13]), приходи, — возьми мою душу, только дай мне доброго скакуна!.. — Но не приходил за душой моей шайтан и коня не приводил, а даже, наоборот, пакостил мне, где придется. Возьмет, проклятый, да во время борьбы или улака[14]) заставит лопнуть ветхие мои шаровары да осрамит перед всем народом, или еще что-нибудь такое подведет, что заставит «грязи наесться»[15]).

Подумывал я уже совсем в Хиву перекочевать и вступить в одну из разбойничьих шаек, что, как вольный ветер, носятся по хивинским степям, да вышло тут дело, которое перевернуло всю мою жизнь.

Подбегала иногда к нашим табунам вольная кобылка, — такой красоты да резвости, каких ни до нее, ни после нее никто не видывал. Стройная, грудь— как у сокола, спина — как стрела, ноги — точеные, головка — сухая, легкая. Была она белая, как молоко, и шерсть у ней отливала серебром. Ни единого пятнышка не было у ней, только огромные глаза были черны, как уголь.

Самые удалые джигиты на отборных скакунах не раз пробовали гоняться за ней. Да куда тут! Всех оставит, как пеших, — и пропадет неизвестно куда, как падающая звездочка.

Так и прозвал ее народ — Ак-Юлдуз.

Ни с одним табуном она не смешивалась, и ни один жеребец не мог загнать ее в свой косяк. Придет, бывало, попасется в сторонке день-два, — и опять исчезнет на несколько месяцев. Перестали за ней гоняться джигиты — надоело, знать, грязь есть…

Засела у меня в голове эта кобылка накрепко. Или добыть ее — или умереть… И стал я тосковать пуще прежнего— совсем на юродивого стал смахивать.

Раз как-то приехал к моему хозяину гость из соседних аулов и рассказывает, что опять Ак-Юлдуз около их табунов появилась. Прибежала она на этот раз с длинным арканом на шее. Накинуть, видать, накинул какой-нибудь джигит, а удержать силы нехватило. Вырвалась, знать, вольная пташка…

Как ножом меня в сердце кольнуло. «Вот тебе случай — думаю, — поймай»… А как поймаю — не знаю. Хожу, как шальной, еды и сна лишился, работа из рук валится. Хозяин у меня не шибко сердитым был, раньше редко дрался, а тут частенько стала его плетка похаживать по моей спине. А я — как чумной, — и ударов не слышу…

Послал меня хозяин с отарой овец на свежие пастбища, суток на двое ходу от наших аулов. И довелось мне заночевать между барханами невдалеке от Аму-Дарьи. Уложил я отару, поглодал вяленой баранины, да и улегся под барханом. А заснуть не могу, — все Ак-Юлдуз мерещится.

Коротка летняя ночка, — без малого заря с зарей не сходится. К утру уж ночь подходила, и с речной стороны потянуло предутренним холодком. Стал я зябнуть. Известно, какую одежду дают хозяева нашему брату, батраку: старые овчинные штаны, поношенную рубаху, кушак плохонький, полотенце да войлочную шляпенку. Обуви на лето не полагалось — свои подошвы есть. На покрышку и подстилку — вылезшая да изодранная баранья шуба.

Ну вот, лежу я под барханом, с головой шубой укрылся и про Ак-Юлдуз думаю. Овцы лежат, плотно прижавшись друг к другу, чихают от утренней сырости. Все тихо. Только почудился мне легкий конский топот…

Выглянул я тихонько из-под шубы, всматриваюсь в темноту. Осторожным шагом, с настороженными ушами, ежеминутно останавливаясь и прислушиваясь, идет Ак-Юлдуз, и аркан за ней волочится длинный-предлинный. Не видать ей меня за стадом, а мне ее видно, как на ладони.

Оглянулась она не один раз, пофыркала и стала пастись. Поняла, видно, хитрая голова, что раз лошадей при отаре нет, — значит и погони опасаться нечего.

Как змея, вынырнул я из-под шубы и пополз вокруг скученной отары…

Кобылка, видимо, успокоилась и паслась вольно, жадно хватая реденькую бархатную травку. Наголодалась, видно, сердечная.

Странным казалось мне, что не услыхала она меня — ведь сердце билось такими ударами, что, казалось, на много верст слышно было.

Не помню уж как — дополз я до конца волосяного аркана. Но как завладеть ею? Ведь пешему ее сдержать — и думать нечего. Одно оставалось: пусть потаскает она меня подольше по степи, — авось заморится… Стал я завязывать аркан за кушак, в несколько раз меня обвивавший. Нехитрая, кажется, вещь, — узел завязать, да пальцы у меня не слушаются, и самого бьет лихорадка. Завязал я. Лежу, держусь руками за аркан и думаю: «На верную смерть, Джанпеис, идешь! Затаскает она тебя по степи до смерти, издерет твое тело по камням да зарослям». Но как вспомнил свою жизнь батрака горемычного, — так и раздумье все, как рукой, сняло.

Только, хоть и был я как во сне, но догадался, что, если сорвется она с места сразу, то сломает мне спинной хребет. Значит, на первое всемя вся надежда — на руки. И еще крепче впились мои пальцы в волосяной аркан.

Но лежи, не лежи, а решаться надо. Поднял я голову и легонько засвистал.

Точно подбросило мою кобылку! Подпрыгнула она так, что все четыре ноги отделились от земли. Повернулась на прыжке в мою сторону и косит огненным глазом. Видно, не разглядела меня за овцами Ак-Юлдуз, но все же, почуяв недоброе, тронулась легкой рысцой в сторону Аму-Дарьи.

Точно подбросило мою кобылку. Подпрыгнула она так, что все четыре ноги отделились от земли… Меня кинуло вперед, а руки опалило, как огнем… Быстро мчалась Ак-Юлдуз.　

Почувствовав тяжесть на аркане, оглянулась еще раз на ходу — и сразу меня кинуло вперед, а руки опалило, как огнем.

Первое время я и не помню, что со мной было, но скоро резкая боль в плечах и пояснице прибавилась к боли обожженных ладоней и заставила меня опомниться.

Быстро мчалась Ак-Юлдуз, но все же куда тише того бешеного маха, которым обычно удалялась от погони. Видно, петля, давившая ей шею, делала свое дело. Лежи аркан ближе к глотке, лошадь давно задохлась бы, но, конечно, и в нижней части шеи он все же сильно стеснял ее дыхание.

Попадавшимися по пути саксаулами были изранены мои плечи и бока, поясницу под кушаком ломило нестерпимо, но ни на один миг не подумал я распустить аркан. Игра шла на мою жизнь.

При первых лучах солнца заблестели невдалеке воды Аму-Дарьи. Ак-Юлдуз стала заметно ослабевать. Жилы на взмыленной ее шее резко вздулись, свистящее дыхание становилось все более затрудненным, ход заметно замедлялся, скачки стали неровные и, наконец, споткнувшись о саксауловый корень, перешла она на рысь.

Река была все ближе и ближе. Ак-Юлдуз совсем выбилась из сил, шла уже заплетающимся шагом и часто спотыкалась. Но стоит ей напиться — и она опять окрепнет. А у меня уже последние силы подходили к концу.

Но «абиирлё джигиткё ажанды куян жолугар!»[16]).

Продираясь сквозь саксауловые заросли, Ак-Юлдуз вдруг зашаталась и грохнулась наземь.

Собрав последние силы, как тигр прыгнул я к ближайшему корню, выдернул из-за кушака аркан и захлестнул конец его за крепкий саксаульник. — Моя, моя! — кричал я, как безумный, и окровавленными пальцами затягивал крепкий узел. Едва успев сделать это, свалился я без памяти…

Был полдень, когда я очнулся, и солнце палило невыносимо. Ак-Юлдуз стояла, опустив голову, и смотрела на меня умными, тоскующими глазами.

Только теперь почувствовал я жажду. Хромая и шатаясь, кое-как добрался я до Аму-Дарьи, напился и обмыл бесчисленные раны и царапины. В теле сидело немало заноз от встречавшихся по пути колючек, и вода сильно облегчила меня.

Отдохнув и набравшись сил, я нарезал ножом небольшой снопик зеленого, вкусного камыша и, набрав полную шапку воды, вернулся к пленнице. При моем приближении она забилась было на аркане, но, почувствовав свое бессилие, смирилась и перестала рваться. Чуть передвигая ноги, стал я подходить к ней, держа в руках камыш и шляпу с водой и замирая без движения, как только она начинала сильнее беспокоиться.

Подпустив меня шагов на двадцать, Ак-Юлдуз опять стала отчаянно рваться. Тогда я положил камыш на землю, шапку подпер несколькими камышинками и тихо отступил назад.

Сильно, видно, наголодалась Ак-Юлдуз, потому что шаг за шагом стала осторожно подвигаться к оставленному мной корму. Ослаблявшийся аркан я осторожно выбирал к себе, и скоро Ак-Юлдуз была близко от приготовленного угощения.

Подойдя поближе, она, храпя, вытянула шею и потянула к себе несколько камышинок. Потом вдруг остановилась и потянула в себя ноздрями. Пугливо косясь на шапку, стала нерешительно обнюхивать ее, почуяла воду, — и жажда пересилила страх. Жадно выпила воду и старательно облизала шапку, с которой, видно, жалела расстаться.

Много раз ходил я за камышом и водой, и с каждым разом Ак-Юлдуз становилась все доверчивее.

Тем временем я обдумывал, что мне делать дальше.

«Надо ее скрыть, — решил я. — Узнают про нее баи, — не оставят ее в моих руках. Ведь такого коня и в эмировских конюшнях не увидишь! Отнимут без разговоров, — и никакого суда на них бедняку не найти. А верхом на ней мне никакой враг не страшен».

И вот, изловчился я и, распустив длинный кушак, осторожно привязал кобылку за шею к саксауловому корню, перевязал аркан к другому саксаулу и, подманивая камышом, потихоньку перевел ее глубже в заросль. Перевязывая несколько раз аркан и кушак, мне удалось завести Ак-Юлдуз в средину саксауловой чащи, где ее никак не мог увидать чужой глаз.

Когда я закончил эту медленную работу, солнце уже близилось к закату, и мне крепко захотелось есть: не ел я уже около суток.

Стемнело уже, когда добрался я до ближних аулов и рассказал там целую сказку: будто у меня из отары пропало несколько лучших баранов, таких хороших, что за десяток таких можно выменять у хивинцев неплохую девку из краденых персиянок. И вот, будто бы, разыскивая этих баранов по камышам и зарослям и испугавшись рева тигра, я и ободрался так жестоко.

Поев, я поблагодарил хозяев и сказал, что надо продолжать поиски. — Не найду баранов — хозяин шкуру с меня спустит!.. — «Да… не одну нагайку об тебя обхлещет!..» — подтвердили и аульцы и не стали меня удерживать.

Несколько дней скитался я по разным аулам, придумывая разные сказки, и, наконец, решил начать объездку Ак-Юлдуз, которая уже вполне привыкла ко мне и свободно давала себя гладить.

Каюсь: скрал я тогда в одном из аулов уздечку и старое кожаное ведро. Но верьте, — потом признался я хозяевам и отблагодарил их так, что они рады бы отдать мне все свои ведра и уздечки. Знал я, что великий стыд для джигита украсть у своих, да вдобавок еще после угощения, но тогда я для Ак-Юлдуз, не моргнув, человека бы зарезал! Тогда зарезал бы…

Теперь бы, пожалуй, не зарезал… может быть, что и не зарезал бы… — запутался в неуверенных объяснениях Джанбатыр и задумался.

— Ну, что же дальше? — торопил я.

— Что дальше было? Да то и было, что через неделю-другую привязалась ко мне Ак-Юлдуз, как дитя к своей матери.

И вот надел я на нее уздечку и, не отвязывая на всякий случай аркана, осторожно сел на нее. Оказалось, что напрасно я опасался, — сильно она не билась. Попрыгала немножко да несколько раз опрокинулась на землю. Ну, да я не даром слыл первым наездником в округе. Скоро от ее дикости не осталось и следа. Только всю свою жизнь никого, кроме меня, она к себе не подпускала.

Наконец настал день, когда отвязал я аркан от дерева, скатал его, заправил за кушак и, проездив целый день по степи, вечерком явился в аул, в котором жил до этого случая. Там уже давно считали, что меня шайтан утащил, а стада моего бывшего хозяина пас уже давно другой пастух.

Ну, да это меня не заботило, — такому джигиту не пристало пасти овец. И стал я с того времени Джанбатыром, и почетом стал пользоваться на всю степь.

Сам первый богач Назаркул стал приглашать меня в гости и предлагал мне в обмен на Ак-Юлдуз целый косяк лошадей да младшую дочь в придачу. Но и за всех лошадей, которые паслись по нашим вольным степям и которых столько же, сколько звезд на небе, не отдал бы я Ак-Юлдуз.

В первую же скачку на поминках Омарбека взял я первый приз в десяток коней, сотню баранов да шелковый бухарский халат, который так переливал на солнце разными цветами, что глазам становилось больно. На других скачках, куда бы я ни приехал, было то же самое, — везде я приходил первым. Нигде, ни на каких расстояниях ни один чужой конь не мог держаться около Ак-Юлдуз. Как от стоячего дерева, легко уходила она от лучших скакунов. В окрестных аулах никто и не хотел уж равнять с ней своих коней, и приходилось мне уезжать далеко, где! хотя и слыхали про нее, но еще не видали молниеподобного бега.

Завелось тут всякое добро у бывшего байгуша. Но не был я жаден на имущество и почти все раздавал таким же беднякам, каким был недавно. И далеко по степи певцы, под звуки домры[17]) прославляли несравненную резвость Ак-Юлдуз и удальство и щедрость лихого джигита Джанбатыра.

Вот тут-то и стал я понемногу рассчитываться с прежними обидчиками — теперь-то никто уж не смел обидеть удалого Джанбатыра. Только задумает жадный, заливший жиром совесть бай взять за свою холеную дочку хороший калым[18]), как стакнусь я с каким-нибудь бедняком, которому во-век не купить себе жены, да в темную ночку и выкрадем «товар». Как загнанный верблюд, храпит от злости и скрипит зубами разъяренный бай, — да ищи ветра в поле — в одни сутки очутится краденая девка верст за двести, а через неделю между ней и отцом лежит уже тысяча верст.

А то и так бывало… Встретится гордый бай где-нибудь в степи с глазу на глаз с Джанбатыром, — да долго после того кряхтит да бережет свою спину… Никому, даже жене не расскажет он, как в степи его обработал нагайкой Джанбатыр да наплевал в глаза. Да и пользы не было рассказывать про выходки Джанбатыра, — все равно его уличить нельзя было, — ведь, через какие-нибудь десять минут после такой встречи он уже сидел в гостях в ближайшем ауле и попивал себе кумыс, степенно, как подобает важному лицу, роняя неторопливые слова.

И многие баи теперь молча копили злобу так же, как еще недавно приходилось глотать обиды байгушу Джанпеису.

Так мстил я обидчикам, сначала оставляя в стороне тех баев, от которых не видел в прошлом обиды. Но, ездя теперь везде и приглядываясь, я понял, что, если меня теперь встречают с приветом и почетом, то байгушам так же тяжело живется, как когда-то и мне. Один хозяин посмирнее, другой посердитее, но все норовят каждую жилу, каждую кровинку своего работника вытянуть себе на пользу, платя за это как можно меньше.

И чем больше проникали мне в голову такие думы, тем больше стал я удаляться от праздников и сборищ, тем больше — тянуло меня в одиночество — разобраться с мыслями, бродившими в моей голове. Уедешь, бывало, далеко в степь, разложишь костер, да и просидишь целую ночь до зари в тяжелом раздумьи. И почему это так на свете, что — как богатый человек, хотя будто бы и не плохой, так и тянет из бедняка всю его силу.

И, наконец, додумался я до того, что иначе и быть не может. Ведь, если не будет человек пользоваться дешевым трудом или имуществом другого, то и богатства себе не составит. Стал я внимательнее вглядываться в жизнь, что проходила перед моими глазами, и, чем больше вглядывался, тем более укреплялся в этой мысли. В одном месте, глядишь, богатый нанимал бедняка чуть не за одни харчи, в другом, пользуясь несчастием, отбирал за бесценок скот или другое какое имущество. Понял я, что каждое богатство всегда составлено из целой горы чьих-нибудь несчастий.

Что сделать для того, чтобы этого не было, я не знал, но только, когда при мне обижали какого-нибудь бедняка, вспоминал я прежнюю горькую жизнь и переживал обиду, точно обижали меня самого. Пробовал открыто вступаться за обижаемых, но выходило еще хуже: уговоров моих не хотели слушать, но нередко после такого заступничества хозяин прогонял батрака и говорил: «Ступай к Джанбатыру — он жалостливый, а мне тебя не нужно!»

Понял я, что один человек своей силой тут ничего сделать не может. Другое дело, если все бедняки дружно пойдут против обидчиков, — ведь бедняков во много раз больше, чем богачей.

Стал я тайком толковать с байгушами, — нельзя ли как-нибудь беднякам сговориться. Все со мной согласились, но такого знающего человека, который сумел бы соединить всех и управлять нами, как наездник поводьями направляет коня, — такого человека между нами не находилось.

Оборванные, забитые пастухи более всего боялись, чтобы хозяин не выгнал их зимой на мороз да голодовку. Да и летом у кого, кроме того же бая, работы и корма добьешься?!

Вздыхали бедняки, покачивали головами и говорили: «Верно, друг Джанбатыр, но только поодиночке мы ничего не добьемся, а с голоду подохнем!»

Так и тянулось дело, пожалуй, с десяток лет. Крепко скалили на меня зубы баи. Но беднота степная была за меня, и баям так и не удавалось отомстить мне. Не раз подкупали они богатыми посулами наиболее смелых джигитов, которые были на серединке между ними и бедняками. Но ни один не решился напасть на меня где-нибудь врасплох— знали джигиты, что не сдобровать им тогда от мести байгушей.

Как раз в эти годы начала степь волноваться.

Царские начальники нагнали в наши вольные испокон веков степи русских переселенцев. Лучшие наши земли и пастбища, не спросясь нас, нарезывали немцам-колонистам. Пойдет на летнюю стоянку киргизский род, — ан вдруг на кочевом его пути землянки выросли, привычный ход перепахан, а водопой весь окружен огородами да посевами.

Завоют киргизы, заскрипят зубами, да делать нечего. Пробовали было мы самовольно погнать новых засельщиков, да и сами не рады были. Живо начальство нагнало казаков. Ну, а казачий постой стоил многого, — чисто бывало после них в аулах, и казачья нагайка проезжалась по киргизу часто даже и не в наказание, а просто потому, что рука у казака размахнулась. Зашумела степь, как растревоженный улей, а баи лисами забегали от нас к начальству — нас раззадоривают, а начальству, с которым быстро сдружились баи, в ухо на нас нашептывают. Сильные баи от нашествия русских не только ничего не теряли, но многие даже выигрывали. То скотину русским с барышом продадут, то у захудалого русского сбрую или еще какое добро по дешевке купят. Известно, — деньги везде себе поживу найдут.

И вот как снюхались наши баи с русскими, так и поняли, что подошло им удобное время от меня отделаться и с лихвой отомстить за все принесенные им неприятности.

Сгорит у переселенца гумно, или ночью скот угонят, или посевы потравят, — а это все частенько таки случалось, — сейчас шепчут мои враги царскому начальству: «Все это Джанбатыркины да его разбойной голытьбы дела!» Где нужно, и свидетелей подкупят. Туго пришлось мне, да выручала беднота, которая стояла за меня горой: всегда заранее предупредят.

Наконец столько накопилось за мной и настоящих и выдуманных грехов, что взялось за меня начальство вплотную. А баи вперед забегают, да дорожку перед ним разметают.

Раз, когда заехал я в знакомый аул, мигнул мне оборванный пастушонок, а, когда я распрощался и уехал в степь, подскакал ко мне джигит и скороговоркой бросил: «Уезжай, Джанбатыр, как можно дальше! Ночью окружат нас казачьи отряды, в кольцо тебя возмут, — и Ак-Юлдуз не выручит, пулей достанут. Торопись, Джанбатыр!» Сказал, повернул коня, — и только пыль за ним завихрилась…

В ту же ночь ушел я от того аула ни много, ни мало как верст на полтораста— досталось Ак-Юлдуз порядком. А через неделю мы с ней переезжали уже бухарскую границу.

В бухарском эмирстве я задержался недолго, — дружил эмир с царскими властями. Пришлось перебраться к туркменам. Народ они гостеприимный, и такому джигиту, каким был я, всегда было готово угощение. Но не по сердцу было мне питаться чужим хлебом, вот и нанялся я в почтари и стал возить пакеты между Каршами и Керками. От этого заработка, правда, не разживешься, но на корм себе и коню хватало, а прежняя жизнь выучила довольствоваться немногим.

Но и здесь жизнь шла также, как и у нас: бедняку жилось не легче, а баи так же катались, как сыр в масле, да выжимали сок из тех, кто послабее.

Завел я и здесь дружбу с бедняками и принялся за прежние разговоры.

Вернулся я раз из Каршей, сдал пакеты, отпустил подпругу у седла и, поставив Ак-Юлдуз на выстойку, принялся за вкусный пилав. Вдруг поманил меня пальцем служащий столовой. Отошли мы на задний двор, — он и шепчет торопливо: «Веди свою лошадь будто на водопой, а тайком выбирайся из Керков. Сегодня на базаре говорили, что неладные про тебя слухи пришли. Хочет наш бек выдать тебя царскому начальству. Что ты там зарезал, что ли, кого?» — Нет, — говорю, — никого не зарезал. — «Ну, — говорит, — это дело твое… Только не мешкай, коли головой дорожишь!»

Вернулся я в столовую, покурил, встал, потянулся.

— Эй, хозяин! — кричу послышнее, — побереги мои куржумы да гляди покрепче, — большие в них деньги хранятся.

«А ты куда?» — спрашивает хозяин.

— Коня вымою, — видишь, сколько поту налипло, — ответил я и неспешно повел Ак-Юлдуз к Аму-Дарье.

Прошел я, не торопясь, по берегу, поболтал с паромщиками, послушал новости и выбрался в кишлак, тянувшийся вдоль Аму-Дарьи.

Там попоил я коня, сел и ходкой рысью пошел между садами забирать в сторону афганской границы.

После коротких сумерек опустилась ночь. Я уже считал себя спасенным, да и убрался бы благополучно, кабы не пожалел мою Ак-Юлдуз. Сто шестьдесят верст прошла она в эти сутки, да еще сорок верст считали от Керков до афганской грани.

Отъехав верст двадцать, решил я на часок дать коню передышку. Отпустив подпруги, привалился около стены заброшенной туркменской усадьбы, да сам не знаю, как и задремал. Только слышу, — встрепенулась Ак-Юлдуз, ходившая на воле, и бежит ко мне. А я знал, что никогда попусту конь мой не тревожится. Быстро подтянувши на всякий случай подпруги, прислушиваюсь. Дорога из города шла по прибрежным пескам, но невдалеке от моего привала делала поворот на каменное взгорье.

Сначала почудились мне неясные шорохи, но только хотел я приложить ухо к земле, как тишину вдруг сразу прорвало, и совсем рядом со мной бешено застучали десятки конских копыт.

Одним прыжком очутился я в седле и гикнул Ак-Юлдуз. Несмотря на усталость, резво взяла моя кобылка, и шум погони стал уже стихать, как вдруг Ак-Юлдуз сделала такой скачок влево, что я еле удержался в седле. Вглядываюсь в темноту и больше слышу, чем вижу, что наперерез мне продирается сквозь сады кучка всадников. Еще прибавила ходу Ак-Юлгуз, — и эти всадники остались сзади.

Скачу без дороги, и одна мысль сверлит голову: «Только бы не отбиться от направления на афганскую границу!» Как вдруг слева наседает еще отряд.

«В кольцо взяли, — думаю, — но еще поборемся, — ведь подо мной Ак-Юлдуз, лишь бы пулей не достали». Только успел подумать, как в темноте засвистели пущенные наугад пули.

«Ну, — думаю, — этак не скоро попадете, а до рассвета я вас всех растеряю».

Выскакал я на дорогу, и еще ходче пошла Ак-Юлдуз. Погоня постепенно стала отдаляться и, наконец, я потерял преследователей из виду. Не впору, видно, их коням равняться с Ак-Юлдуз! Стал я сдерживать коня: «Пускай передохнет, ведь не знай сколько еще скакать приведется». Стало светлеть. Я скачу спорым махом да осматриваюсь, словно загнанный волк.

Только вижу: по дороге навстречу трусит на клячонке туземный джигит-полицейский. «Ну, — думаю, — эта рвань не страшна!» Выхватил на ходу шашку да полным махом прямо на него. Заметался мой воин, скакнул с дороги и давай плетью выделывать шкуру своему дохлецу.

Проскакал я мимо него, гляжу — в предрассветном сумраке виднеется огромный бархан, который, как я знал, уже недалеко от границы. Вздохнул было я свободно, вдруг слышу слабый выстрел, — видно, из плохенького ружьишка. «Стреляй, коли не лень…» — не успел подумать я, только вижу — споткнулась моя Ак-Юлдуз на левую переднюю и пошла как-то боком. Потом оправилась и начала забирать по-прежнему. Наклонился я, вижу, — у ней от плеча вся нога в крови. Попала пуля немного ниже локтя. Упало во мне сердце, сдержал я кобылку и поскакал легким наметом, а потом и так скакать не могу: чувствую, что каждой пройденной верстой убиваю коня. «Будь— что будет», — думаю. Остановил коня, подвел к арыку и обмыл рану. Ранка маленькая, а кровь никак унять не могу. Перевязал рану кушаком и в поводу повел коня тихим шагом, — остерегаться даже перестал. Перед самой границей стала моя кобылка ложиться. Ляжет, загнет голову к больной ноге и смотрит на меня грустными глазами, точно говорит: «Ну, что же, выручай теперь ты!» Встанет, проковыляет несколько шагов и опять упадет. Вскоре легла Ак-Юлдуз, да так и не встала… Истекло кровью, видно, ее бедное, верное сердце…

Легла Ак-Юлдуз да так и не встала… Истекло кровью, видно, ее бедное, верное сердце, остеклянели глаза… Последний раз погладил я ее по голове…

Когда остеклянели ее глаза, погладил я ее в последний раз по голове, махнул рукой, да и пошел, куда глаза глядят, в степь, не сняв даже и седла, хотя в потнике и порядочно было зашито и русских и бухарских денег.

Где и сколько я бродил — не знаю… Подобрал меня купеческий караван, что возвращался в Андхой из бухарских владений.

Пробыл я без памяти, сумасшедшим больше полгода, — а вы знаете, как относятся к сумасшедшим мусульмане. Кто-то кормил, поил меня, а когда понемногу вернулась память, то люди стали звать меня стариком, хотя мне еще и сорока лет не было.

Поступил я на почетную, стариковскую службу, вожатым каравана к одному хозяину. Так и прожил у него до самого того времени, как русские стряхнули с плеч своего царя и вырвали у своих баев их имущества, как у змеи ядовитый язык. Перебрался я тогда на Аму и сделался проводником у разных казенных людей, которые теперь разъезжают по степям уже не для притеснений и обид, а для пользы народа.

Познакомился я и с «болшебеками» (большевиками) и подумывал войти к ним в партию. Отказать мне они не отказали, но только разъяснили: «Ты, — говорят, — дед, старых корней дерево, все старину жалеешь. А старину забывать надо да к новому приучаться. По ненависти к байству ты нам свой человек, а все же любовь к старому тебя крепко держит. И выходит, ты человек — половинка. Ну, а джолдаш[19]) ты для нас хороший, и мы тебя не отталкиваем».

А как мне старого не вспоминать, когда с ним вся моя удаль крепким арканом связана! Да и Ак-Юлдуз все в том же прошлом.

Тяжело вздохнул Джанбатыр и, помолчав, прибавил:

— Хорошо теперь все повернулось для бедняков. Сделали болшебеки то, о чем еще с детства думала моя голова. А все же не забудешь старое. Были и джигиты в прежнее время, были и кони. Теперь таких не увидишь…

Наступило молчание. Джигиты укладывались спать.

От камышей Аму-Дарьи слабо доносился визгливый, заливистый плач шакалов.

Джанбатыр лежал неподвижно, укрывшись с головой халатом. Улегся и я, но долго не мог заснуть, перебирая красочную жизнь этого самобытного чудака, своеобразного «революционера-консерватора».

Величайшая коллекция рогов

На этой фотографии мы видим величайшую коллекцию рогов диких животных, которую вывез из своей африканской экспедиции американский путешественник и охотник Кермит Рузвельт. Коллекция эта пожертвована Чикагскому естественно-историческому музею. Куратор зоологического отделения этого музея, доктор Осхуд, снят на первом плане с рогами огромного оленя.

ПИГМЕНТИН Д-РА РОФ

Фантастический рассказ И. Окстона

Рисунки худ. А. Шпира

I. Загар в начале лета.

Андрея встретила старушка Фрина, исполнявшая в доме Рофа обязанности экономки. Сам дядя Роф за неделю до приезда Андрея уехал в научную командировку в Париж. В оставленном на имя Андрея письме он объяснял, что не имел возможности отложить отъезд, попросил Андрея «быть как дома» и непременно дождаться его возвращения.

В Трулль Андрея влекло не столько желание увидеть дядю Рофа, сколько другие соображения, и потому он хладнокровно отнесся к факту отсутствия хозяина. Дочь директора коммерческого училища Эмма Нойль приехала на летние каникулы в Трулль двумя неделями позже Андрея. Встреча молодых людей была самая сердечная.

За три года разлуки Эмма Нойль из хорошенького подростка превратилась в изящную молодую девушку. Никогда не покидавшее Андрея чувство симпатии к Эмме, с которой он ранее находился в товарищеских отношениях, теперь приобрело характер влюбленности. Эмма отвечала Андрею тем же чувством — и это обстоятельство озарило пребывание молодого человека в Трулле светом спокойной радости.

Беседуя на берегу живописного Трулльского озера, молодые люди делились воспоминаниями о минувших днях. Островок, на котором они когда-то играли в «робинзонов», попрежнему красиво зеленел среди озера; только вязовая поросль на нем стала выше и темнее. Всматриваясь в лицо своего друга, Эмма заметила:

— Ты удивительно загорел, хотя лето еще только начинается. У тебя совершенно коричневый цвет лица.

— Я и сам этому удивляюсь, — сказал Андрей, любуясь нежной белизной лица Эммы. — Прежде я так никогда не загорал.

Они прошли парком к широкому полю, где, бывало, резвились в детстве. Город остался за деревьями парка, кругом не было ни души. На горизонте виднелась зубчатая стена отдаленного леса. Переходя болотце, молодые люди ощутили тонкий аромат болотных цветов. Они сели на широкий камень — поблизости от журчащего ручейка. Было тихо, над горизонтом всходила луна в виде большого красноватого диска.

— Есть бесчисленное множество миров, — сказал Андрей, настроенный астрономически под влиянием восхода луны и тишины вечера. — Но мы совершенно неправильно считаем самостоятельными мирами отдельные небесные тела. Это— миры воображаемые. Точно так же, как воображаемый мир — земной шар.

Взор Эммы выразил удивление. Андрей продолжал:

— Действительный мир всегда непосредственно воспринимается чувствами. Сейчас для нас двоих действительный мир состоит из этого земного круга, некоторого количества воздуха над ним, облаков и восходящего лунного диска. Все, что находится вне этой видимости, не существует. Мы двое — единственные разумные существа этого мира…

— Правильнее сказать, единственные неразумные существа! — поправила Эмма, остановившись и снимая с ноги вымокший в болоте ботинок. — Было бы гораздо разумнее обойти это болотце, а не лезть в него.

Не слушая Эмму, Андрей продолжал философствовать.

— А вот эта луна сейчас гораздо ближе и реальнее для нас, чем, например, Париж. Луну мы сейчас видим перед собой, а о Париже мы только предполагаем, что он существует.

— О! — возразила Эмма. — Неужели ты думаешь, что можно доверять только непосредственному ощущению? Я полагаю, что логические выводы, имеющие за собой человеческий опыт во всем его многообразии, не менее достойны доверия, чем непосредственное наблюдение, и даже более. Ведь зрение нередко выдает мираж за действительность, а с логикой такого казуса произойти не может, если только не извращены законы мышления.

Появившийся из-за деревьев парка третий обитатель этого «изолированного мира» прошел мимо молодых людей, с удивлением смотря в лицо Андрею. Потом он нерешительно поклонился.

— Это Биллингтон, он едва узнал меня, — засмеялся Андрей. — Должно быть, действительно, я сильно загорел.

Эмма пристально заглянула в лицо Андрея. Выражение ее лица было тревожное.

С болотца потянуло вечерней прохладой.

— Оставим этот тихий мирок в распоряжение лягушек и пойдем, уже темнеет, — сказала Эмма.

Андрею пришлось прервать свое философствование.

В следующее утро Эмма уехала с отцом на три дня к какому-то родственнику, и Андрею предстояло все это время скучать дома в одиночестве. Он обратил внимание, что бабушка Фрина тоже за эти дни стала похожа на негритянку, при чем чернота на ее лице и руках разлилась пятнами. Теперь они со страхом и недоумением смотрели друг на друга.

— Мы постепенно превращаемся в негров, — сказал Андрей старушке.

Бабушка Фрина взглянула на черную канарейку, взяла клетку с птицей и отнесла ее в комнату дяди Рофа. Андрей улыбнулся при мысли, что старушка считает канарейку виновницей их необыкновенного загара.

Через два дня после этого Андрей взглянул утром в зеркало— и в ужасе отшатнулся от отражения. Из зеркала на него смотрел чернокожий… Даже светло-русые волосы Андрея почернели, и нехватало только, чтобы они стали курчавые и жесткие, как у негра. Бабушка Фрина усердно молилась, надеясь вымолить прощение себе и Андрею за некий, неведомый ей самой грех. Андрей с тревогой ожидал часа свидания с Эммой.

Утром Андреи взглянул в зеркало и в ужасе отшатнулся от отражения. Из зеркала на него смотрел чернокожий.

II. О расовых предрассудках.

— Андрей, ты заболел какой-то ужасной болезнью! — воскликнула Эмма и вынула платок, чтобы утереть слезы, сверкнувшие на ее ресницах.

— Нет, я просто стал человеком другой расы, — с печальной усмешкой ответил Андрей. — И такая же участь постигла бабушку Фрину. Она стала похожа на пятнистую гиену.

— А черная канарейка все еще у вас?

— Бабушка Фрина зачем-то перенесла ее в комнату дяди Рофа. Но неужели ты думаешь, что виновата канарейка?

Эмма ничего не ответила. Они сидели в маленькой беседке на краю парка, возбуждая любопытство прохожих. Глазевшие на парочку мальчишки, смеясь, выражали удивление, что в Трулле откуда-то взялся негр.

— И с этим черномазым дочь нашего директора! — донеслась веселая фраза. — Уж не жених ли он ее?..

Андрей заметил, как на щеках Эммы Еспыхнул румянец.

— Мне кажется, Эмма, что ты заражена самыми худшими расовыми предрассудками, — сказал Андрей. — Эта болезнь хуже всякой другой.

— Мне кажется, Эмма, что ты заражена самыми худшими — расовыми предрассудками. А эта болезнь хуже всякой другой… Я сейчас готов защищать африканскую точку зрения.

Эмма оправдывалась.

— Я уважаю все расы, но… ведь это же нелепо… Ты голландец — и вдруг почему-то сделался негром!

— Неужели цвет кожи имеет какое-нибудь значение?

— Негры здесь редкость. И, кроме того, с нашей европейской точки зрения…

— Ха-ха-ха! — перебил ее Андрей со смехом. — Я сейчас готов защищать африканскую точку зрения. А с этой точки зрения белокожесть есть безобразие.

— Обратись скорей к врачу, к какому-нибудь знаменитому профессору, — воскликнула Эмма, готовая опять расплакаться.

Они расстались, не уговорившись о времени следующей встречи.

Мысль о враче не раз приходила в голову Андрею, но он был уверен, что ни один врач не сумеет перекрасить его кожу. И он решил до приезда дяди Рофа ничего не предпринимать.

К чернокожей бабушке Фрине несколько раз приходили досужие кумушки и соболезновали по поводу постигшего ее несчастия. Вероятно, они распространили по городу легенду о превращении двух горожан Трулля в черных людей яри самых фантастических обстоятельствах. Слухи об этом странном случае проникли в местную редакцию, но газета почему-то не торопилась с опубликованием новой сенсации. Андрей объяснил молчание газеты по-своему. Редактор (как и полагается в провинции) — мудрый и осторожный человек и остерегается сесть в галошу.

Если бы в Трулле произошло землетрясение, то и тогда редактор не решился бы назвать в своей газете это явление землетрясением. Заметку об этом факте он озаглавил бы, вероятно, «движением почвы» или поставил бы слово землетрясение в кавычки, — из тех соображений, что землетрясений в Трулле неполагается, и газетный отчет о землетрясении может поставить редактора в глупое положение. Но если бы о трулльском землетрясении появилась статья в столичной газете, — тогда другое дело. Тогда бы наш редактор с легким сердцем написал об этом землетрясении передовую. Раз землетрясение в Трулле признано столицей, — тогда никаких сомнений насчет «подлинности» землетрясения быть не может…

Случай превращения белых людей в негров, — конечно, сложнее всякого землетрясения, и писать о нем, не ознакомившись предварительно с мнением столичных светил, — рискованно. Поэтому граждане Трулля, не получая газетной информации о странном случае, питались исключительно слухами самых разное образных оттенков и значения.

III. Уголок Африки в европейском городе.

Проводя вечер в одиночестве, Андрей от скуки стал просматривать научные журналы и бюллетени, в изобилии доставлявшиеся почтой на имя дяди Рофа. Просматривая вскользь последний номер «Известий о-ва врачей и физиологов», Андрей остановил внимание на небольшой заметке об изменении окраски животных. При чтении этой статьи у Андрея дрожали руки от волнения… Вот, что было написано в № 8 «И.О.В. и Ф.».

«Трулльским врачом Роф предпринят ряд интересных опытов над искусственным изменением окраски наружных покровов у животных. Еще давно д-р Роф обратил внимание на то обстоятельство, что некоторые птицы изменяют окраску перьев в зависимости от состава пищи. Так, снегири и чечетки при продолжительном кормлении их конопляным семенем приобретают почти черное оперение; один вид зеленого попугайчика довольно быстро получает темную окраску перьев при кормлении его мускатными орехами. Д-ру Рофу удалось вызвать образование больших черных пятен на коже лягушки rana temporaria, питая лягушек одним видом кавказской улитки. Сравнивая и комбинируя различные пигментирующие составы, д-р Роф выделил вещество (названное им «пигментином»), быстро окрашивающее при приеме внутрь кожу человека в черный цвет. При употреблении препарата в небольших дозах кожа приобретает приятный цвет солнечного загара».

В сильном волнении Андрей встал с постели и долго шагал по комнате. Было совершенно ясно, что пигментин дяди Рофа каким-то образом попал в желудок Андрея и бабушки Фрины, и притом, очевидно, в большом количестве.

Утром Андрей принялся тщательно исследовать, какие продукты оставались в доме со дня отъезда дяди Рофа. Он перерыл весь буфет, кладовую, открывал все ящики, банки и коробочки и осведомлялся у старухи, что именно из продуктов она брала к обеду и чаю. В одном ящике буфета он нашел пустую жестяную банку с пометкой на этикетке «Pigm». Он тотчас же бросился к старой Фрине.

— Не брали ли вы, бабушка, чего-нибудь из этой банки?

— Как же, брала, — отвечала старушка. — В ней был сахар.

— А куда же вы этот сахар девали?

— Куда! В сахарницу высыпала. С ним мы чай все время пили.

— А если бы в банке мышьяк был, вы бы и его в сахарницу высыпали! — вскричал Андрей раздраженно.

Ему захотелось как-нибудь досадить бабушке Фрине.

— Знаете ли вы, что это за сахар? От него люди превращаются в чертей. Сначала чернеют, потом у них отрастают рога и хвост, наконец, они начинают лаять и выть по-собачьи.

Худшего удара для старушки и нельзя было придумать. Она опустилась на стул, онемев от ужаса. Андрею пришлось предпринять меры для успокоения старушки.

Бабушка Фрина опустилась на стул, онемев от ужаса.　

— Но вы, бабушка, не бойтесь, — до рогов и собачьего лая мы, вероятно, не доживем, потому что слишком мало этого дьявольского сахара поели. Вот, если бы еще одну такую банку, — ну, тогда другое дело.

Порывшись в комнате дяди Рофа, Андрей отыскал еще три банки с той же пометкой «Pigm». В них был насыпан обыкновенный сахарный песок, но среди сахара попадались безвкусные кристаллики, цветом и величиной ничем не отличающиеся от сахарных. «Вероятно, этот сахар дядя изготовил, как средство для загара, — подумал он. — Но каким образом белые кристаллики способны окрасить кожу в черный цвет? Значит, сами по себе они не являются красящим веществом, а происходит сложный химический процесс в организме, в результате которого кожа приобретает цвет черного лака… Этими тремя банками можно часть Трулля превратить в уголок Африки!».

С такою мыслью Андрей положил банки с пигментином на прежнее место.

IV. Месть «чернокожего».

В отношениях между Андреем и Эммой образовалась трещина. Андрей по-прежнему пылал любовью к Эмме, но со стороны Эммы не находил уже прежнего отзвука на свои чувства. Новые, холодные нотки зазвучали в речах девушки, от прежних общих переживаний не осталось и следа. Иногда Андрею даже казалось, что Эмма тяготится его дружбой. Как и раньше, он шутил с ней и был весел, но, вместо звучного смеха и улыбающегося лица Эммы, он видел перед собой ее задумчивые, подернутые печалью глаза. Днем она не желала гулять с ним по парку, — и это обстоятельство его бесило.

— Ты ведешь себя, как пошлая, отсталая мещанка! — сказал он ей однажды в раздражении. — Культурную передовую девушку не может оскорбить общение с представителями других рас.

Они чуть было совсем не рассорились.

— Ты не представитель другой расы, — чуть было не сказала она ему, — а просто урод-голландец, почерневший от неизвестной болезни.

Если бы не одно обстоятельство, Андрей тотчас же рассказал бы Эмме о случае с пигментином. Но пока он не открывал тайны.

Домберт, повидимому, заменил Эмме Андрея. Она целые дни проводила в его обществе. С Андреем она виделась только иногда по вечерам. Андрей узнал новое неприятное чувство и под влиянием его был способен выйти из состояния уравновешенности, Он стал чаще повторять про себя, как бы в шутку: «Месть чернокожего»…

И, находясь в этом странном состоянии веселой мстительности, решился нанести визит директору Нойль, отцу Эммы, в доме которого он не был со дня своего «почернения». Директор с удивлением разглядывал, как он выразился, «чернокожее новообразование» и спросил у Андрея, не осведомлялся ли он насчет своей болезни у врачей.

— При чем тут врачи? — засмеялся в ответ Андрей. — Это позднее проявление наследственности, не более. Кто-нибудь из моих дедов был гражданином черного материка.

— А бабушка Фрина, она тоже имела деда-негра?

— По всей вероятности… Ведь она приходится дальней родственницей моей покойной матери.

Эмма не была расположена смеяться шуткам Андрея. Однако, когда к директору Нойль явился новый гость — Домберт, Эмма стала очень мило улыбаться, и, слушая веселый анекдот, рассказанный Домбертом, даже хохотала серебристым смехом. Андрей поторопился уйти, едва будучи в силах скрыть бешенство.

На другой день он снова был в квартире директора Нойль. Чернокожий гость, пришедший незадолго до вечернего чая, был очень разговорчив, шутил и даже проявил непонятную радость при встрече с Домбертом. Поведение Андрея казалось подозрительным Эмме. Она бросала на него взгляды, полные грусти и недоумения, Пока Андрей наигрывал на пианино несложную мелодию, Домберт и Эмма вышли из комнаты. Директора Нойля в этот момент также в комнате не оказалось. На столе был сервирован чай.

— Месть чернокожего! — произнес Андрей шопотом. Злая улыбка исказила его лицо.

Он оглянулся. Момент был удобный для выполнения адского замысла. Подойдя к столу, он быстро пересыпал сахар из большой сахарницы в левый карман пиджака, а из правого вынул бумажный пакет и содержимое его поспешно высыпал в сахарницу. Мгновеньем позже вошла прислуга с печеньем для стола.

Андрей опять сел за пианино.

Он охотно присоединился к маленькой компании за столом и с наслаждением наблюдал, как Эмма и Домберт накладывали в чай «чудодейственный сахар». Глядя на директора Нойля, Андрей с удовлетворением думал, что этот солидный педагог, голландец по национальности, вскоре примет окраску кожи одного из угнетенных народов голландской Индии.

Андрей возвращался из гостей, не испытывая никакого раскаяния в содеянном.

«Быть может, — думал он, — когда Эмма приобретет черный цвет кожи, она почувствует духовную близость ко мне. А для этого пустоголового Домберта она, конечно, потеряет тогда всякий интерес».

Вечером он шутил с бабушкой Фриной и намекал ей, что скоро у них будут товарищи, такие же черные, как и они. Но спохватившись, он обещал старушке, что с приездом дяди Рофа они вдвоем начнут лечиться от «черноты». Он уверил старушку в том, что слова его относительно сахара, вычернившего их кожу, были простой шуткой.

На следующий день Андрею стало известно, что Домберт уехал на две недели в Амстердам и таким образом избавился от опасных чаепитий у директора Нойля.

Чтобы рассеять скуку, Андрей отправился на молочную ферму в Пайто, к одному из товарищей по университету. Он даже не оставил дома адреса.

Вся деревня сбежалась смотреть на чернокожего, а Андрей, наводя ужас на ребятишек, громко требовал человеческого мяса. Его товарищ был прямо-таки ошеломлен невероятным превращением Андрея. Друзья скитались по полям, ловили рыбу и рассуждали о политике.

V. В Трулле и Париже.

После недельного отсутствия Андрей вернулся в Трулль. От бабушки Фрины он узнал, что его несколько раз спрашивала Эмма, и что в доме Нойля тоже несчастье: сам хозяин, директор Нойль, сильно почернел.

— А Эмма? — спросил Андрей, волнуясь от полученного известия.

— Она ничего, здорова, — был ответ бабушки.

Андрей задумался над этой загадкой. Неужели Эмма оказалась невосприимчивой к пигментину? Быть этого не может! Скорее всего, сахарница с пигментином попала в кабинет директора, где он пил чай по нескольку раз в день.

По слухам, Нойль уже обегал всех местных врачей. Превращение директора Нойля в негра стало настоящей злобой дня в городе. В распоряжение редакции местной газеты поступили сведения, «заслуживающие доверия»: только этим и можно было объяснить появление в газете заметки «об отравлении пигментином». Конечно, случай с директором стал ясен для тех врачей, у которых оказался в руках номер «Изв. о. врачей и физиологов». В том же номере газеты местный фельетонист зубоскалил о «двух появившихся в Трулле неграх, собравшихся эмигрировать в Африку, при чем один негр, занимающий пост директора среднего учебного заведения, хлопочет о предоставлении ему должности попечителя учебного округа в бельгийских колониях».

Прочитавший это сообщение директор Нойль с огорчения выпил, напялил на себя какой-то балахон, чтобы не так было заметно его черное лицо, и, еле держась на ногах, зашагал по направлению к дому Рофа. Он вознамерился вызвать на объяснения Андрея. Мальчишки гурьбою побежали за пьяным «негром» и всячески над ним издевались. Кто-то из встречных, знавших директора Нойля, с трудом уговорил его вернуться домой.

Директор Нойль с огорчения выпил, напялил на себя какой-то балахон и, еле держась на ногах, зашагал к дому Рофа.　

Все эти новости произвели большое впечатление на Андрея. Он с тревогой ожидал возвращения дяди Рофа из командировки, срок которой истекал. История с пигментином не сулила Андрею ничего приятного. Сам он, повидимому, навсегда утратил вид европейца; попытка превратить Эмму в негритянку не удалась, — вместо этого негром стал директор Нойль; проделка Андрея, несомненно, будет раскрыта. Важное изобретение дяди Рофа — пигментин — принесет ему одни неприятности.

История с трулльскими чернокожими быстро докатилась до столицы и нашла отголоски за границей. Д-р Роф едва не свалился от волнения читая в «Temps» корреспонденцию из Голландии… В ней расписывались «ужасы» превращения в негров половины населения голландского города Трулля, при чем этот из ряда вон выходящий случай связывался с изобретением пигментина д-ром Рофом. Несчастный изобретатель как угорелый помчался на вокзал и тотчас же занял место в скором поезде, отходившем из Парижа на северо-восток.

VI. Черный директор.

Записка, полученная Андреем от Эммы гласила:

«Андрей! Ты совершил преступление, стравив моего отца пигментином. У него на теле образовались большие черные пятна, почернели лицо и руки, левая половина лица совсем черная. Если ты мстил мне, то почему ты отравил отца, а не меня? С некоторых пор ты ведешь себя загадочно. Если ты стал чернокожим по собственному желанию, то тебя, можно заподозрить в расстройстве умственных способностей. Впрочем, этим делом займется судебная экспертиза. Отец, как я слышала, хочет подать на тебя в суд».

Поздно вечером постучался в дверь своего дома д-р Роф. Он был встречен двумя представителями черной расы, в которых он едва узнал племянника Андрея и экономку Фрину. Случай превращенья домочадцев в чернокожих стал тотчас же понятен д-ру Рофу. Но что означают парижские сведения о превращении в негров, половины населения Трулля?

— Половина населения! — засмеялся Андрей. — Но я никогда не думал, что удельный вес директора Нойля так велик.

— Директора Нойля?.. Разве он…

— Он стал таким же негром, как и я.

— Он бывал здесь?

— Ни разу.

— В таком случае…

— Он почернел без всякой пользы для себя и для окружающих. Я мечтал только о негритянке Эмме.

Циничное разъяснение Андреем обстоятельств загадочной истории привело д-ра Рофа в исступление. Он, вероятно, задушил бы племянника, если бы тому не удалось во-время скрыться. А минутой позже Андрею при помощи Фрины едва удалось вырвать из рук дяди Рофа стул, которым он хотел разгромить свою лабораторию.

Этот припадок гнева, однако, не был продолжительным. Быстро успокоившись, д-р Роф сел ужинать, при чем неумеренно приналег на вино. Появление в этот момент в квартире Рофа директора Нойля было для всех полною неожиданностью. Но директор уже получил сведения о приезде Рофа и немедля собрался к нему.

Когда в дверях показалось неравномерно-черное лицо директора Нойля, Андрей благоразумно скрылся в соседнюю комнату.

— Ого! — воскликнул д-р Роф, значительно повеселевший от выпитого вина. — Положительно, я возвратился не в Трулль, а в Занзибар…

Директор Нойль был не расположен к шуткам.

— Скажите, д-р Роф, как избавиться от вредных последствий вашего пигментина? — простонал Нойль, медленно опускаясь на стул. Его лицо, более темное с одной стороны, с седыми усами и бородкой, не изменившими окраски, имело забавный вид.

— To-есть, как перекрасить черную кожу в белый цвет? — сказал д-р Роф., наливая себе еще вина.

— Именно.

Директор Нойль с явным беспокойством ожидал ответа на свой вопрос. Ни один из трулльских врачей не мог помочь ему в его беде. Оставалась только надежда на самого изобретателя пигментина.

— К сожалению, пигментином, изменяющим черный цвет кожи в белый, я не располагаю, да и возможность изобрести такое средство исключена.

— Как! — вскричал Нойль, хватаясь за сердце, рвущееся на части. — Значит я должен навсегда остаться чернокожим.

— Зачем эти волнения! — проговорил д-р Роф, придвигая директору рюмку вина. — Разве негр не такой же человек, как и белый? И кто знает, может быть, черная раса со временем будет возглавлять цивилизацию на земном шаре.

— Я никогда не был о неграх дурного мнения, — сказал директор Нойль. — Но одно дело — родиться негром, а другое— облечься в кожу негра на сорок пятом году жизни, находясь в должности директора среднего учебного заведения в Голландии. Ведь такой маскарад прежде всего не педагогичен…

— Гм! Как сказать?! На уроках географии вы, например, можете продемонстрировать перед учащимися обитателя Конго.

Директор сердито повел белками глаз.

— Вы изволите шутить над моим положением, доктор! Но я пришел к вам не для этого.

— Извините, я был так расстроен всей этой историей с пигментином, что решил для успокоения немного выпить. Теперь у меня настроение веселее, чем того требуют приличия.

Директор Нойль, чтобы облегчить свое душевное состояние, также принялся пить вино. В затянувшейся до глубокой ночи беседе директор Нойль ни одним словом не обмолвился о гнусном поступке Андрея. Он покидал дом Рофа, находясь в таком состоянии, что Фрине пришлось проводить гостя до извозчика, придерживая его под руку.

VII. На помощь к черным.

— Что же ты решил предпринять? — был первый вопрос дяди Рофа, когда он встретился с Андреем за утренним завтраком.

Андрей уже все обдумал, и решение его было готово.

— Я уезжаю в Новую Гвинею и поселюсь там среди папуасов.

Д-р Роф усмехнулся.

— Ты решил удрать от ожидающего тебя суда.

— Я не боюсь наказания за мою шутку над директором Нойлем, — горячо возразил Андрей. — Но мне невозможно оставаться здесь… Я не могу видеть Эмму… А всякая белая девушка будет напоминать мне ее. Поэтому я поселюсь среди черных. Я изучу язык чернокожих и искуплю свою вину тем, что окажу им посильную помощь в их повседневной работе.

Дядя Роф не возражал против странного намерения Андрея окончательна превратиться в чернокожего. Без всяких сборов и никого не уведомляя об отъезде, Андрей покинул гостеприимный дом дядюшки и уехал в Австралию с первым отходящим пароходом. Эмме он оставил краткую записку, в которой просил прощения за проделку над ее отцом и объяснил, что предполагал превратить ее в чернокожую, но по непонятной для него случайности она сохранила белый цвет кожи. Андрей писал далее, что любит ее попрежнему и, в заключение, заявил, что навсегда останется жить среди черных.

Четыре года спустя в европейских газетах появились сведения о восстании папуасов в голландской части Новой Гвинеи. Имя руководителя восстания Субо-Тай было хорошо известно читающей Европе. Но никому, в том числе и дяде Рофу, не было известно, что человек, носивший имя Субо-Тай, был родом из Голландии, и что до 22-летнего возраста этот чернокожий вождь имел белый цвет кожи и учился в голландском университете. Через некоторое время, при подавлении восстания, Субо-Тай был арестован и приговорен к смертной казни. Но ему удалось бежать из-под ареста и благополучно скрыться. Местом своей деятельности после этого он избрал уже Центральную Африку.

Директор Нойль, не примирившийся с неожиданным превращением в чернокожего, взял продолжительный отпуск для лечения. По окончании отпуска, не избавившись от столь ненавистного ему чернокожия, он подал в отставку. Он близко сошелся с д-ром Рофом, изобретателем проклятого средства, превратившего директора голландской школы в чернокожего, и дядюшкой преступника, по вине которого произошло это превращение. Может быть, тут имела значение надежда Нойля на новое изобретение д-ра Рофа, — на пигментин, перекрашивающий черный цвет кожи в белый. Однако д-р Роф в своих научных занятиях не уделил ни минуты вопросу о таком сверх-пигментине.

VIII. Розовый директор и письмо из Батавии.

Однажды директор Нойль пришел к д-ру Рофу крайне взволнованный и сообщил, что у него на теле начала шелушиться кожа. Черная кожа отпадала лоскутьями, а на местах шелушения образовалась новая — розового цвета.

— Поздравляю вас с превращением из негра в… краснокожего! — весело сказал д-р Роф. — А по мере того как розовая кожа начнет грубеть, вы опять станете европейцем.

Директор был вне себя от радости. Свое пятнистое лицо он находил положительно прекрасным.

— Если дело так будет продолжаться, я еще смогу вернуться к своей обычной деятельности! — сказал он Эмме, теперь слушательнице последнего курса медицинского факультета.

Эмма подумала: «Жив ли Андрей, и лупится ли у него кожа?»

Об Андрее и его коже думал и д-р Роф.

И, как бы в ответ на свои мысли, он получил срочную телеграмму из Батавии.

Прочитав телеграмму, д-р Роф расхохотался. В самом веселом настроении <он отправился к директору Нойлю.

— Представьте, — сказал он Нойлю, — кроме вас и старухи Фрины, еще один человек сейчас, переживая линяние, готовится сбросить черную кожу.

— Ваш племянник Андрей? — проговорил спокойно Нойль. — Но откуда вам известно об этом? И не проще ли предположить, что он давно умер в тропических лесах.

Д-р Роф вынул из кармана бланк телеграммы и развернул ее перед Нойлем и его дочерью.

Они прочли.

«Трулль. Рофу. Пришлите немедленно крепкий пигментин на имя Исаака Эрно, Лоанда, Морская, 14. Ваш племянник Андрей».

— Каково, а? — смеялся д-р Роф. — Он, начав линять, боится потерять свой новый расовый признак… Для вас, г-н Нойль, расстаться с черной кожей является радостным событием, а для него это, очевидно, несчастие. Вероятно, с потерей черной кожи значение его среди новых соотечественников может упасть. А может быть, его сочтут даже за обманщика, перекрасившего тело, чтобы легче обманывать. Ха-ха-ха!..

— Вы пошлете ему то, что он просит? — задала вопрос д-ру Рофу Эмма. По ее тревожному виду трудно было понять, чего она хочет…

— Об этом надо подумать, — сказал д-р Роф. — Ваше мнение, директор?

— Я полагаю, что ему пора стать белым и вернуться в Голландию.

— А вы что думаете, Эмма?

— Я ничего не могу сказать…

— Но ваш голос является решающим! — сказал Роф. — Я — за посылку пигментина, папаша Нойль — против. Говорите же ваше мнение.

Эмма погрузилась в раздумье.

— Вернется ли он в Европу, если не получит пигментина? Это вопрос, — ответила, наконец, Эмма. — Я думаю, его просьбу — прислать пигментин — все-таки надо исполнить. Но одновременно с посылкой он получит письмо от меня…

Никто не знает, о чем написала Эмма Андрею. Но письмо она отправила, в полной уверенности, что Андрей вернется в Голландию. Сбудется ли ее надежда?

ЖЕЛТЫЙ ГЛАЗ

Рассказ А. Романовского

I.

Золото вверху и золото внизу. Вверху— властный, живой комок, брошенный в бирюзу, а внизу — бархатное волнистое марево. Огненно дышит желто-голубая страна, зажатая в клешню Аму-Дарьи и Сыр-Дарьи. Жизнь ее цепко прижалась к водным жилам и прожилкам, буйно, вмертвую она запутала их берега, на тысячи голосов радость свою возвестила.

От Нукуса до Шакал-Тугая всего пятнадцать километров. От бесчисленных рукавчиков, отводов и оросительных каналов все это дно мешка, образуемого дельтой Аму-Дарьи, промокло, отсырело. Лихо тут взметнулись из песков бамбукоподобные тростники, свирепо распушились ежи колючих кустарников, а зеленые змеи лиан наглухо стянули непроницаемую душу дебрей. Человек здесь прокладывает себе дорогу-просеку топором и упорством. Он неустанно вплетает в дикие космы зарослей голубые ленты арыков, которые отвоюют ему у пустыни новые метры пастбищ и бахчей. Кое-где между холмиков и приютились его аулы.

Уже много лет в этом углу, невдалеке от городка, люди боролись только за воду. Но вот однажды маленькие пастушата с воем ворвались в ближайший аул. Обезумев, они кричали:

— Желтый Глаз! Желтый Глаз!

Так прошла по окружью первая весть о его приходе. Много дней после того было омрачено борьбой человека со зверем. Но Желтый Глаз был неуловим. Он был тогда молод и радостен жизнью, которая упруго и трепетно наполняла его тело, туго затянутое в шкуру, опаленную солнцем. Его мышцы расправлялись, как стальные пружины, и бросали его на несколько метров вперед. Когда старшие родичи на одном из отдаленных приаральских озерков заметили, что он стал не по праву забегать вперед, они прогнали его от себя. После недолгих скитаний, Желтый Глаз появился в Шакал-Тугае. Он беззаботно приблизился к человеку, еще не зная того, что такая дерзость безнаказанно не проходит. Завидев однажды стадо баранов, он и ворвался в середину его, распугал, перебил, разметал. В его глазах кипело солнце его страны. Здесь он впервые и увидел этих двуногих, которые с визгом трусливо убежали от него. На этот раз он только в недоумении посмотрел им вслед.

Желтый Глаз сразу понял свои выгоды. Он перестал шуметь и отпугивать баранов, потому что их мясо оказалось нежнее кабаньего. Он стал даже оберегать ближнее стадо от шакалов и других хищников. И округа подчинилась его власти. Желтый Глаз стал искусным пастухом.

Не раз ему приходилось встречаться и с человеком. И всегда этот двуногий зверь трусливо поворачивал от него и жалобно завывал. Иногда Желтый Глаз выходил из зарослей и поднимался на один из холмов. Он чутко ловил неприятные кислые запахи, которые доносились из ближайшего логова двуногих. Отсюда он видел, как они появлялись иногда кучками по дороге. Обычно каждый из них сидел на спине другого зверя— более крупного, но такого презренного в своем бессилии. По спине Желтого Глаза волной проходила шелковистая судорога негодования. Он видел, какое там происходило смятение, когда замечали его, — слышались звуки наподобие лая, и четвероногие послушно уносили тех, которые вцепились им в спины.

Желтый Глаз провожал их долгим и неподвижным взглядом. Он презирал этого трусливого двуного зверя, сидящего на чужой спине.　

II.　

Иосиф Иванович минут пять неподвижно смотрел в привораживающее золото костра. Он заскучал о далеких песках и небе — голубом, как купола Баракалы. Спустя минуту он начал вслух вспоминать об этих далеких днях.

— Кы-то из вас видел, как пустыня угасает? Никы-то? Рассказать об этом, друзья мои, к сожалению, нельзя, надо видеть. — И он замолк, созерцая образы воспоминаний. Два его спутника, прислонившись к темноте, молча курили. Иосиф Иванович раздумчиво продолжал. — Я помню один вечер. Вы знаете, вечером пески как будто охают, тихо так, или звенят что ли. Со мной тогда было несколько туземцев. Мы ехали в Дурт-куль. Вдруг мои спутники страшно перепугались и — в сторону…

— Чи-то, говорю, такое?

А Курбан-бай машет мне и кричит:

— Джул-барс![20])　

Я взглянул налево. А там, знаете, тянулись такие небольшие холмики и на них было много могильников. Ну, обычное кладбище, их много там — мазары, как называют их туземцы. И вот, друзья, на одной из этих могил я и увидел тигра. Да, представьте себе. Он был ясно-ясно виден. До него было всего каких-нибудь шагов полтораста. Я было за ружье. Но Курбан-бай пришел в ужас и закричал:

— Нельзя стрелять! Джул-барс молится…

Курбан-бай рассказал мне, что джул-барс раз в год приходит из пустыни к мазарам. Тогда он молится за умерших. Ты не веришь? И я не верю, но Курбан-бай верит, и он не даст стрелять.

Зверь был великолепен. Он лежал на могильной плите во всю длину, с поднятой головой…

Зверь был великолепен. Он лежал на могильной плите во всю длину, с поднятой головой. Голова была направлена в нашу сторону. И весь он, от круглых ушек до хвоста, отчетливо рисовался на вечереющем небе. Кругом стояла тишина пустыни и в ней — только этот неподвижный зверь на могиле.

III.

Сначала Желтый Глаз не сомневался, что ему покорна вся округа, — достаточно было одного его окрика, чтобы трепет охватил все живое. Но потом он убедился, что из всех зверей один ему не покорился, и это был тот — двуногий, трусливый. Этот зверь, обычно не в одиночку, а стадом, смеет врываться в его владения. Он роет землю, отчего в них появляются трещины, он копается в этих щелях и заливает их водой[21]). Треск и лающий гомон нарушают тишину дней.

Изучая двуногих, Желтый Глаз прокрадывался к самому становищу врага. Этот двуногий зверь, очевидно, кем-то был разъярен, а потому он и поднялся на задние лапы. Но где его враг? На кого же он идет боем? Желтый Глаз недоумевал. Он обходил становища с разных сторон, бесшумно протаскивая сквозь заросли свое гибкое, могучее тело. Застывая на месте, он видел, что противник его беззаботен, не чует его. Но стоило только Желтому Глазу показаться, чтобы трусливый зверь бежал к стаду, а когда их было несколько, то, не подпуская к себе для честного боя, они бросали навстречу Желтому Глазу огонь и гром, которые иногда царапали его до крови. Желтый Глаз фыркал от злости и скрывался в чаще. Одно он почуял, что этот навсегда взбесившийся и вставший на дыбы зверь — его заклятый враг. Но прежде чем вступить с ним в борьбу, Желтый Глаз начал изучать его повадки. Он всюду, где только мог, следовал за ним по пятам. Он высматривал и испытывал его силу, его ухватки. Он не раз убеждался, что, на-ряду с дерзостью, этот зверь страшно труслив, — и Желтый Глаз возненавидел его всем своим звериным нутром.

IV.

— …По делам экспедиции мне нужно было попасть из Чимбан в Нукус, — продолжал рассказчик. — Всего сто восемьдесят три километра. Ехал один. У меня тогда был чудесный конь — Дельфин. Он сверху был белый, а книзу серый. Я страшно к нему привязался. Он всегда знал, куда я еду, и мне не нужно было следить за ним. Со мной тогда было ружье — замечательная четырехстволка, — два для дроби и два для пуль. Чтобы не таскать на себе лишней тяжести, я всегда прикреплял его в дороге к седлу. В седле же была и кобура с револьвером. А на себе я оставлял только кинжал, самый обыкновенный, охотничий, вроде финского ножа. Ну, к вечеру въезжаю в Шакал-Тугай. Сплошные заросли тростника и колючего кустарника. Пробраться сквозь них без дороги совершенно невозможно. Такие дебри, топором рубите — не возьмет. Ну, дорога мне известная— десятки раз ездил. Сердце у меня совершенно спокойно. Я опустил вот так поводья и задремал. Еду и мечтаю… Хм-м… Вот до Нукуса остается каких-нибудь пятнадцать километров, а в Нукусе ждет меня душистый чай, вкусный виноград, встреча с милыми приятелями и, наконец, сладкая, сладкая подушка после долгого пути… Ведь для усталого путника это же самые прекрасные вещи! Вот еще несколько километров — и я буду их полным обладателем.

Только вдруг сквозь дремоту чувствую, что Дельфин мой что-то упирается. Мне так неприятно расстаться с моими мечтами. Но, наконец, я встряхнулся и стал понукать Дельфина. Не понимаю, в чем дело. Уговариваю его:

— Ну, Дельфинчик, ну, милая коняша, ступай! В Нукусе и для тебя будет отдых.

Ни в какую! Тогда вышел я из себя, нагайкой — раз, раз! Ну, Дельфин мой ломает дурака да и все тут — пляшет, встает на дыбы. Никогда этого не было. Что за чорт, думаю. Место знакомое, спокойное. Слезаю. Взял его за повод, прошу, тяну:

— Ну, Дельфиша, пойдем! Чи-то с тобой?

Протащил я его так несколько шагов. Дорога слегка заворачивала вправо. Вдруг мой Дельфин как рванет, повод оборвал и был таков. В эту минуту мы выходили из-за куста. Я обернулся… и замер от страха. Впереди, в нескольких шагах от меня, через арык был перекинут мостик, обыкновенный в том краю, с глиняными стенками. И на этом самом мостике, можете себе представить, лежал джул-барс. Ну, чи-то вы скажете? Вот гак — голову на лапы и лежит. У него были круглые ушки и круглые глаза. Ах, какие глаза! Я Запомнил их. Желтый круг и сверху вниз черная черта. Ах, какая же это красота! Он в упор глядел на меня и чуть-чуть помахивал хвостом. Как кошка— слегка направо и слегка налево. Ну, а у меня один кинжал. Я был в ужасно глупом положении. Не правда ли?

Иосиф Иванович приподнялся, бросил на вздрагивающие угли стебелек, который вертел в руках, и с минуту вопросительно помолчал. Потом, снова укладываясь, несколько смущенно продолжал:

— Я задом отступил на шаг, потом на другой, на третий… А когда зашел за куст, повернулся и пустился наутек. Прощай, Нукус и сладкая подушка! Я бежал долго, пока не встретил туземцев. Они ведь видели, как перед вечером через их аул проехал всадник на белом коне. И вдруг этот конь прискакал один.

Я рассказал им о встрече. И вот, вместо приятного отдыха и встречи с друзьями, я должен был вернуться в кишлак. В Нукус я попал только на другой день. И уж сердце мое в дороге не было спокойно. Вы, конечно, понимаете, что на этот раз я уж и не дремал…

V

Желтый Глаз стал дерзок в своей ненависти к двуногому зверю. Он не мог простить ему губительных набегов на подвластные ему девственные заросли. Война была неизбежна. Желтый Глаз искал теперь схватки с ненавистным зверем. Он начал с того, что выследил пастушонка при стаде. Когда тот неосторожно приблизился к кустам, Желтый Глаз в два прыжка был около него и, прежде чем тот пикнул, в минуту разорвал его и в первый раз насладился кровью человека. С тех пор он стал дерзко и неустрашимо проникать и в самое гнездо противника. Обыкновенно в полночь он приходил в один из ближайших кишлаков. Бесшумной тенью бродил по уличкам, впрыгивал на ограды и заглядывал в груды камней, теснившихся по сторонам. Бесновались в загонах овцы, храпели лошади, а собаки, поджимая хвосты, не смели даже выть, они только жалобна повизгивали. Всеми своими мускулами, каждой каплей крови Желтый Глаз чуял своего двуного врага и в нетерпении и ожесточении по-кошачьи точил когти а столбы и деревья. Попробовал бы тот высунуться в эту минуту и встретиться с ним!

Однажды, издеваясь над своим противником, Желтый Глаз остался в кишлаке до утра и притаился на крайней крыше, примыкавшей к ограде селения. Рядом, напротив, шла другая ограда, так что между ними оставался только узкий проход.

Желтый Глаз остался в кишлаке до утра и притаился на крайней крыше, примыкавшей к ограде селения.　

Когда утром погнали крупное стадо, Желтый Глаз вскочил на ограду, а оттуда, в насмешку над врагом, спрыгнул на спины животных. Обезумевшее стада в смертельной давке и с оглушительным ревом ринулось вперед, а Желтый Глаз, прыгая с одной спины на другую, скоро выбрался из кишлака и быстро скрылся за первым холмом.

Двуногие до того растерялись, что не успели даже разбежаться. Если бы Желтый Глаз мог смеяться, то, наверное, хохотал бы до упаду над всей этой кутерьмой, которую он произвел во вражеском стане.

Теперь он зорко следил за двуногими и не оставлял ни одной их оплошности без того, чтобы не заставить их жестока расплатиться за нее.

VI.

Справа, сквозь высокую стену сосен, уже просачивались брусничные струи зари. На костре тускло вспыхивали две головни. Лесные провалы из черных стали мутными. Иосиф Иванович, прихлебывая из кружки, продолжал слегка отсыревшим голосом:

— …С нами тогда был и Колышев. Ну, кы-то не знал Василия Васильевича Колышева? Его знала вся округа. Это был отважный и заядлый охотник на тигров. Он был очень полезен нашей экспедиции. До мелочей знал нравы зверей. Мы знали каждую его черточку: и эту седенькую, круглую бородку, и добрейшую улыбку, и его подбодряющие слова! Я с ним крепко подружился. Мы отъехали от Дурт-Куля всего километров на тридцать и остановились в тростниках. Сбатовали лошадей морда к морде, раскинули палатки и стали варить кашу. Обычно из съестного возили с собой крупу, хлеб там и прочее, а мяса для еды всегда добывали охотой. Но на этот раз почему-то в нашем хозяйстве вышла проруха: не было мяса, и кашу приходилось варить пустую. Колышев лег было в шатер, но не мог успокоиться. Он был человек крепкий и любил покушать. Поэтому он встал и говорит мне:

— Ты, Юз, костер разводи, кашу вари, а я пойду фазанчика подстрелю, чтобы в кашу мясо было.

— Слушай, говорю, Василий Васильевич, как бы тебе не нарваться на джул-барса! — ответил я ему.

— Да полно! Я в этих местах десятки раз бывал и никогда ничего не встречал. Здесь джул-барсы не водятся, — успокоил он меня.

А сам продолжал снаряжаться. Тогда я пристал к нему, чтобы он хоть в один ствол загнал пулю или лучше взял бы мою четырехстволку, но Колышев только рукой махнул:

— Вот еще буду носиться с твоей пушкой. — И ушел.

А я себе помешиваю кашу. Сижу и прислушиваюсь. Спустя некоторое время, слышу выстрел — значит, думаю, фазанчик есть! Потом еще выстрел — другой фазанчик. Затем было еще несколько выстрелов. А уж смеркалось. И вдруг я и мои спутники явственно услыхали грозное мяуканье:

— У-у-а-а-у-у!..

Пронеслось — и сразу воцарилась гробовая тишина. Это ревел джул-барс. Днем камыши совершенно мертвы, вы не услышите там ни одного звука. Вам даже кажется, что там совсем и нет никакой жизни. Но стоит только зайти солнцу, как камыши наполняются звуками и жизнью: тут и шакалы воют, и дунгузы рыкают, и всякое другое зверье заливается. Кругом вой стоит. Но как только рявкнет джул-барс — мгновенно все смолкает. Наступает абсолютная тишина.

Один раз только взревел джул-барс. Мы замерли. Подошел ко мне Шевченко и говорит:

— Дело неладно. Надо Колышева искать.

И мы пошли в тростники. Ночь была изумительная. Легкий морозец. Впереди низко-низко — не как у нас — над самым горизонтом дрожали крупные, яркие звезды. И над головой целый шатер звезд. Мы ходили, кричали, но в темноте трудно было что-нибудь разобрать. И мы не нашли Колышева. Мы надеялись, что он давным-давно вернулся к кострам и преспокойно дожидается нас. И вернулись. Но его не было…

Тревога напала на всех. Большая беда для экспедиции потерять человека…

Тревожная была ночь. Лошади сбились к огню — значит поблизости был джул-барс. Мы бросали кверху зажженный тростник, чтобы дать знак Колышеву. Но он не являлся.

И на утро, знаете, — на утро мы нашли его… На берегу арыка, километрах в двух от стоянки. Он лежал на другом берегу. Ноги к самой воде, чуть примерзли даже, лежит ничком — голова на правую руку, левая в сторону откинута, а поддевка на спине вся разодрана, и лохмотья смешались с кровью. На нашем берегу я нашел его кинжал и кучу срезанного тростника, тут же валялось и ружье его, — оба патрона были выпущены. Ах, как я попенял ему, что он не взял пуль!.. Около ног Колышева лед не притаял. Мы поняли так, что он был мертв и застыл. С нами был фельдшер. Мы перебросили через арык срезанный тростник и переправили фельдшера первым. А сами не спускали с него глаз и следили за каждым его движением на том берегу. Он долго щупал застывшее тело, наклонялся к нему и, наконец, крикнул:

— Жив! Жив!

VII

— Мы перенесли Колышева и отправились в Дурт-куль — сначала на верблюде, потом на арбе. Он все время был без сознания. Так наша экспедиция и лишилась милого товарища. Я долго его потом не видел… — Рассказчик замолк. Спустя минуту он медленно поднял голову и вдруг, спохватившись, сказал:

— Не пора ли нам?

Восток уж наливался ярким румянцем. Мохнатые лапы, тянувшиеся из темноты, снова стали ветками. От теплины пахло отсыревшими головнями.

Охотники быстро поднялись, взяли ружья и отправились к реке, чтобы захватить зорю. По дороге спутники Иосифа Ивановича попросили его закончить рассказ. И тот продолжал.

— Я много потом охотился, много объездил мест. Когда мы возвращались в Дурт-куль, мы не думали уже найти Колышева в живых после тяжелого пути в арбе. Въехав в город, я прямо на Дельфине, никуда не заезжая, направился к больнице.

— Жив, — спрашиваю, — Колышев?

— Жив, — говорят.

Я быстро вбежал. И какая же была встреча! Я так и кинулся к нему. Мы обнялись по-братски.

— Выжил, — говорит он мне. — Только теперь, Юз, я полный инвалид. Пять ребер, брат, вырезали, и обе ноги не действуют.

И рассказал.

— Тогда, — говорит, — как вошел я в тростники, фазанов попадалось мало. Убил только пару.

Это — те два выстрела, что мы слыхали первыми.

— Дошел до арыка, вижу на том берегу тростник гуще, и оттуда, стая за стаей, вылетают фазаны. Низко так. Слетят к воде, напьются и опять в ту сторону. Стрелять отсюда, думаю, нет смысла, — все равно будут падать на том берегу. Меня охота разобрала. Дай, думаю, перейду. Вынул кинжал и начал тростник резать, чтобы через арык перебросить. Только это я как-то случайно повернулся и вдруг вижу — с того берега из густого тростника высунулась громадная голова — голова и передние лапы. Джул-барс присел перед прыжком и нацеливался в меня. Я бросился к ружью, когда джул-барс был уже в воздухе. Больше, брат, я ничего и не помню.

Ах, как я ему предлагал свою четырехстволку с пулями! Вы поймите — дробь на джул-барса! Я мерил джул-барсов — около трех метров, если вытянуть во всю длину с хвостом. И вес до двухсот шестидесяти килограммов. А тут два заряда, дроби… Вы понимаете — два заряда утиной дроби!

Но выстрел или огонь, очевидно, все-таки испугали джул-барса. Он на лету сделал конвульсивное движение и промахнулся— вместо того, чтобы попасть на грудь своей жертвы, как обычно делают джул-барсы, он перелетел через нее. Но задней лапой все-таки задел по спине. Задел только — и от этого косвенного удара Колышев перелетел через арык — метров за шесть — с развороченной спиной.　

VIII.

Желтый Глаз появлялся то тут, то там, перебегая иногда на десятки километров. Он был жесток и неуловим в борьбе. Он чуял, что его выслеживают, и всегда ловко избегал опасности. Долгие дни борьбы сделали его зрелым и хитрым. На группы врагов он не нападал, но и не упускал их из виду — и стоило одному из группы отстать, как он расплачивался за это своей жизнью. Немало уж двуногих корчилось под тяжелой лапой Желтого Глаза, не один раз перегрыз он трепетное горло своей ненавистной жертве.

Так началось и в этот раз. Желтый Глаз выследил двуногих, которые расположились в редком тростнике. Вскоре один из них отделился и пошел вглубь. Желтый Глаз притаился по ту сторону арыка. Вот двуногий враг рядом, вот он, по обыкновению, начинает хозяйничать в зарослях — сбивает птиц, крушит тростники.

Гневным янтарем вспыхнули желтые глаза, огненной ненавистью вскипело сердце звериное. Подполз Желтый Глаз к самому берегу, упруго сжал тугой лук тела, бросок — и он в воздухе. Но — прямо в глаза — огонь и гром. От острого укола дернулся кверху, задней лапой попал во что-то мягкое, живое и с яростью оттолкнулся. Впереди была непонятная тьма, вместо глаз торчали острые занозы— и Желтый Глаз заревел. Это был вопль отчаяния. Он слышал потом, как кричали его враги, очевидно, преследуя его, и шел от них, натыкаясь на стволы и колючки. Он не мог понять, что сделал с ним враг. Отчего он не знает, куда и как двигаться? Желтый Глаз тер себе морду лапой, стараясь вытащить колющие занозы — ранки от дроби — и чуял кровь. Неуверенно и неловко тащился он в чащу. Хищники недоумевали, но, по привычке, отбегали в сторону.

Желтый Глаз упруго сжал тугой лук своего тела, подбросился на воздух… но огонь и гром выстрела предупредили его…

Настал день. Желтый Глаз лежал, не понимая, что значит эта полная тьма, эта непрерывная ночь, потому что не знал, что он ослеп. Время от времени он махал лапой около морды, как будто стараясь что-то сдернуть. Вот он сейчас заденет, что-то там откроется, и он сразу все увидит. Бодро встряхнется и снова начнет борьбу с ненавистными врагами. А голова горела и никла. Мучила жажда. Чутьем подполз к воде. Совал морду в холодную воду — голова приятно ныла.

К вечеру дунгузы сутолочно шли на водопой. Вдруг передние отчаянно зарыкали и ринулись назад, давя встречных — в необычном месте, у кабаньего водопоя лежал сам властитель тростников. Но стадо в недоумении заметило, что властитель на этот раз не наказал никого, не рявкнул, словом, никак не изъявил своего гнева. Остановились, повернули тупорылые морды — и вернулись. В некотором отдалении от Желтого Глаза недоуменно остановились…

На переполох явились шакалы, разогнали дунгузов и заняли их место. Они переглядывались, и с каждым часом на шаг приближались к нему.

Желтый Глаз предчувствовал неизбежное восстание своих недавних рабов.

На следующий день он ощутил голод. Теперь он лежал в-забытьи, и только по временам вскидывал голову, когда привычное ухо ловило недалекие звуки, но тяжелая, горячая голова снова падала.

Ночью шакалы своим полукругом прижали его к воде. Когда они слишком дерзко приближались, Желтый Глаз гневно фыркал и заносил лапу — полукруг немного раздавался, но не надолго. С каждым часом Желтый Глаз заметно слабел. К вечеру его снова окружили шакалы. И, собрав разбитые силы, чуя смерть, Желтый Глаз заревел, как бы давая знак тому — двуногому, — что он победил.

Шакалы, однако, не разбежались, поджав зады, от этого грозного окрика, а только на минуту отпрянули. Потом они стали смелее. Какой-то дерзкий подкрался было сбоку, но лег под тяжелой лапой Желтого Глаза. Дальше началась агония. Шакалы лезли, напирали, притиснули. Желтый Глаз в отчаянии ринулся в этот рычащий и лающий мрак — и вмиг десятки челюстей впились в его когда-то могучее тело…

9 мая состоялась первая московская конференция подписчиков журнала «30 Дней собравшая в Камерный театр свыше 1.000 человек. В президиум были избраны: М. Кольцов, Ф. Гладков, А. Серафимович, Ф. Березовский, А. Жаров, Е. Зозуля, А. Гус, А. Аграновский, П. Краснов, В. Нарбут, В. Регинин, 3 представителя от подписчиков и 1 от типографских рабочих. Почетными членами президиума избираются: М. И. Ульянова, С. И. Гусев и Демьян Бедный.

Конференция открылась речью М. Кольцва о Дне Печати и 15-летии «Правды». Затем выступил зав. ред. «30 Дней»— В. Регинин, отчитывавшийся перед читателем в работе редакции. Один за другим появлялись на трибуне читатели с деловой критикой своего журнала.

В антракте состоялся сеанс оди временной игры: ав. шахматным отделом «30 Дней» Н. Д. Григорьева с подписчиками, был организован книжный базар «ЗИФ»-а, лотерея-вертушка и т. д. В заключение — прекрасный концерт, закончившийся уже в первом часу ночи.

ЭЛИКСИР ЖИЗНИ

Юмористическая фантастика А. Армстронг

Серьезный молодой человек в больших роговых очках, с дорожным мешком за плечами, свернул с шоссе и пошел проселком по направлению к деревне. Это был студент, предпринявший небольшую прогулку по лесу, чтобы спокойно, в уединении подзаняться перед экзаменом. В летние месяцы асимейские леса кишат такими серьезными юношами, решившими поработать в одиночестве. Правда, не все занимаются этим в лесах: некоторые предпочитают берег моря, другие — прилавок бара.

Юлиус питал отвращение к кабакам и потому избрал лес. В настоящее время его мучила жажда, и он оглядывался по сторонам в поисках котэджа, где мог бы получить стакан молока и съесть сандвич из своего запаса.

Наконец, он заметил открытую калитку. Дорожка вела через заросший сад к покосившемуся каменному зданию. Студент решил, что именно здесь дадут ему стакан молока. Поэтому он подошел к двери домика и постучал.

Никто ему не ответил. Только сонный белый кот вышел из-за угла и меланхолично посмотрел на него. Он постучал еще дважды, и еще две худых кошки вылезли откуда-то и уселись у его ног. Наконец, дверь открыл дряхлый старец с длинной седой бородой. Он так же, как и посетитель, носил большие роговые очки, и оба уставились друг на друга, как два столкнувшихся автомобиля. На старике была длинная красная одежда, затканнная странными черными треугольниками. В общем, вид его был довольно неожиданный для обитателя английской деревушки.

— Могу я… э… получить у вас молока? — сказал Юлиус, не вполне уверенный в нормальности старика.

— Молока? — повторил тот, точно стараясь вспомнить, когда и где слышал он это слово. — Молока? Молока, вы говорите? Ах, да, да, молока, — сказал он, наконец, поймав какую-то мысль. — Войдите, молодой человек, войдите!

Студент нерешительно вошел. В комнате было темно, а обстановка ее была чрезвычайно странной, подстать хозяину. Там теснились пробирки, колбы, большие стеклянные реторты, змеевики, изогнутые трубки, а за дверью на гвоздике висел скелет, как пальто, вышедшее из употребления. Множество чахлых кошек спало на полу, в креслах и на спине чучела крокодила. А на камине, вместо часов, стоял череп. Юлиус до того был поражен оригинальностью меблировки, что едва проглотил молоко, поданное ему рассеянным старцем сперва на блюдечке, как кошке, а потом — в треснувшей колбе.

— Вы… это… интересуетесь химией? — спросил Юлиус с превосходством молодого человека, для которого такие вещи, как ди-метил-мета-бензойная кислота — сущий пустяк, не то, что для прочих невежд.

— Нет, — забормотал старик. — Нет! Не химия! — Он помолчал. — Алхимия, — шепнул он на ухо посетителю. — А я — последний из древних алхимиков.

— О!., э… гм… в самом деле?.. — поперхнулся молоком Юлиус, поняв, что действительно имеет дело с сумасшедшим. Он сделал движение к двери, но тот схватил его за руку.

— Я открыл эликсир жизни, — таинственно прокаркал алхимик. — Собственного изобретения… Вы видите всех этих кошек? Ну, так я добываю из них свой эликсир. У всех этих зверей теперь осталось только по одной жизни…

Он поклонился студенту и откуда-то из необъятных складок широкой одежды извлек маленький пузырек с розовой жидкостью.

— Каждая кошка, — шептал он, — живет девять раз, но я отнял у каждой из них по восьми существований… И все эти жизни здесь, в этом эликсире. Концентрированная эссенция жизни! Ага! Разве это не замечательно? — торжественно закончил он.

— Я… э… мне пора итти, — прохрипел Юлиус, пятясь к двери. — Сколько я вам должен за молоко?

— Может быть, вы купите пузырек с эликсиром, — соблазнял алхимик, не отставая от него.

—Я открыл эликсир жизни… Вы видите всех этих кошек? Я добываю из них свой эликсир. Может　быть, вы купите пузырек?..　

—Я… э… мне пора итти, — прохрипел Юлиус, пятясь к двери.

Юлиус решил купить флакон розовой дряни, расквитавшись этим за молоко и обеспечив себе свободное отступление.

— А сколько?

— Полкроны[22]), — твердо сказал алхимик, — за настоящий эликсир жизни. Разве это дорого?..

* * *

Через минуту Юлиус стремительно несся по заросшему саду, боязливо оглядываясь по временам. Он крепко притворил за собой калитку и в это время заметил на ней кусок картона, — не-то вывеску, не-то визитную карточку. На картоне было написано углем:

СУМАСШЕДШИЙ

Юлиус ускорил шаги.

Отойдя по дороге километра два, студент замедлил шаг. Он был чрезвычайно недоволен собой. Получить полколбы молока и пузырек с розовой водицей за полкроны — плохая финансовая комбинация. Он почувствовал, что это унизительно для человека, так интимно знакомого с ди-метил-мета-бензойной кислотой.

Отойдя под тень старого каменного забора, он сел позавтракать и побеседовать по душам с карманным Дарвином. Но, запустив руку в карман, нащупал бутылочку с «эликсиром» и подверг ее тщательному осмотру. На вид и на запах — простая подкрашенная вода. Он недовольно опустил бутылочку на траву, съел сандвичи и стал с увлечением читать о теории Ламарка и вероятном происхождении рода человеческого от больших человекообразных обезьян.

Это была чертовски трудная теория, утомлявшая молодые мозги, и Юлиус был даже рад оторваться от книги, услышав шаги по дороге.

Он был очень удивлен при виде усталого обезьяноподобного итальянца-шарманщика, который плелся в пыли с мартышкой на плече. Сама судьба посылала студенту живую иллюстрацию к теории Дарвина. Юлиус с любопытством взглянул на обезьянку в синей курточке и красной шляпке на резинке. Обезьянка смотрела на него с неменьшим любопытством.

— Доброе утречко, — заговорил деловитый итальянец, заметив, что его обезьяна произвела впечатление. — Ваш любиль музика?

— Нет, — ответил Юлиус.

— Вы даваль мой обисьяна на одна пенни и мой играйт вам много-много музика…

— Нет.

— Нет? Карош. Тогда вы даваль мой обисьянка тва пенни и мой не играль музика, а? — предложил итальянец, нащупавший правильную почву для коммерческих операций. Обезьяна же, мало интересовавшаяся финансовыми вопросами, спрыгнула в траву, приблизилась к Юлиусу и, усевшись на томик Дарвина, вежливо приподняла красную шапочку.

— Вы дава-аль, а я не игра-аль, — тянул итальянец, совершенно убежденный в правильности занятой позиции.

Юлиус полез в карман, достал шестипенсовую монету и протянул ее обезьяне, которая предпочла пару сдобных пышек, оставшихся у Юлиуса; ее хозяин, при виде такой непрактичности, разразился целым потоком итальянских проклятий.

В эту минуту взгляд Юлиуса упал на пузырек с эликсиром, и сумасбродная мысль пришла ему в голову. Быстро вынув пробку, он полил розовой жидкостью одну пышку и вместе с шестипенсовиком вручил ее обезьянке.

В следующий момент мартышка уже сидела на плече хозяина, монета покоилась в кармане итальянца, а пышка — в желудке обезьяны. Юлиус же, почувствовав некоторое раскаяние в дурацком поступке, пытался усвоить новые откровения теории эволюции под рулады итальянских благодарностей. А обезьяна ковыряла в зубах, чувствуя себя совсем не плохо после пышки с эликсиром.

Итальянец стал удаляться, призывая благословения на голову Юлиуса, но, пройдя несколько шагов, заговорил с обезьяной в столь повышенном тоне, что Юлиус опять оторвался от книги.

Потом он широко раскрыл глаза и уставился на мартышку. Ему показалось, что у итальянца теперь совсем другая обезьяна. Откуда? Вздор! Значит, это та же мартышка. Но она… выросла! Повидимому, это заметил и шарманщик, который спустил обезьяну на землю и за что-то неуверенно выговаривал ей…

Юлиус с открытым ртом сидел и наблюдал. Потом он протер глаза, не поверив им. Да, сомнений не было: обезьяна выросла. Теперь она доходила до пояса итальянца, спина ее выпрямилась, кривые ножки стали стройными, сильными. С каждой секундой она все меньше и меньше походила на обезьяну, ее дурацкая одежда лопнула, и лишь глупая шапочка на резинке чудом держалась на голове…

Юлиус с открытым ртом наблюдал за обезьяной. Сомнений не было: обезьяна выросла. Спина ее выпрямилась, кривые ноги стали стройными, а глупая шапочка на резинке чудом держалась на голове…

Когда же она взяла итальянца за плечо и серьезно заглянула ему в глаза, тот больше не выдержал, бросил шарманку, оглушительно завопил и понесся по полю с великолепной скоростью, мало заботясь о кочках и ямах.

Обезьяна, вернее, бывшая обезьяна — теперь это было уродливое, но все же человеческое существо — вскоре подошла к Юлиусу, в ужасе прилипшему к каменному забору. Она была дьявольски похожа на одного приятеля Юлиуса, которого все в Баллойд-Колледже называли «Недостающее звено».

Существо остановилось и посмотрело на Юлиуса удивленными глазами. Это было чрезвычайно необычное зрелище: полуобезьяна-получеловек в английской деревушке, совершенно голый, вдобавок, если не считать дурацкой красной шапчонки на резинке. Ошеломленный Юлиус протянул ему последнюю пышку, сказав не совсем уверенно:

— Ну, дружище, получай.

Дружище получил и умял пышку в момент.

— Эк! Эк! Эк! — сказало существо, — совсем, как дядюшка Юлиуса, когда снимал вставные зубы.

— Это вы правильно заметили, — нервно ответил Юлиус, позабыв, что перед ним не дядя.

— Нек! Нек! Нек! — продолжал обезьяно-человек, усаживаясь на траву и явно высказывая желание дружить с приятным собеседником в роговых очках. Существо теперь было совсем похоже на человека, и Юлиус чувствовал себя неловко.　

— Гик! Гик! Гик!.. Вук! Вук! — нежно и боязливо добавило существо. Парализованные удивлением мозги Юлиуса вновь заработали.　

Одно из двух: или он сошел с ума, выпив кошачьего молока у сумасшедшего алхимика, или это результат действия эликсира, оказавшегося совсем не розовой водицей!　

Но, в таком случае, следуя добрым традициям алхимии, он обрек обезьяну на вечную жизнь и вечную эволюцию, — вплоть до конечной стадии человека.　

Он растерянно посмотрел на валявшуюся книжку. Эволюция! Концентрированный из кошачьих жизней эликсир жизни! Но вместо вечной жизни эликсир давал мгновенное феноменальное развитие жизненных сил. Словом, эволюция! В четверть часа обезьяна прожила четверть миллиона лет!..

Юлиус был так поражен своим открытием, что буквально онемел и сидел, глупо уставившись на собеседника, который шевелил губами и слегка повизгивал. Потом он еще больше обалдел: существо попыталось объясниться членораздельными звуками.

— May! May! То! — щебетало существо, высказывая определенное желание получить пузырек с эликсиром.

— Нет! — твердо сказал Юлиус и хотел подняться, чтобы уйти от страшного компаньона. Но существо, теперь совершенно схожее с человеком, и физически прекрасно развитое к тому же, схватило его за ногу и усадило на место. Теперь оно имело совсем человеческую внешность — и для полного сходства недоставало лишь костюма.　

— Еще… пить… бутылка… — заявило оно, протягивая Юлиусу прекрасно сформированную ладонь. Юлиус, с ужасом думая о том, что дело неизвестно куда зайдет, если существо получит еще порцию эликсиру, попытался» вырваться, но получил такой удар, какому позавидовал бы любой боксер. Придерживая студента мускулистой рукой, существо отпило из пузырька и немедленно беззастенчиво полезло в дорожный мешок Юлиуса, извлекая оттуда его парадный костюм. Юлиус чувствовал, что сходит с ума. Он попробовал думать об Оксфорде, о ди-метил-мета-бензойной кислоте, но тщетно.

Вторая доза эликсира, видимо, пошла существу на пользу.

— Теперь лучше! — заявило оно на прекрасном английском языке с легким цокающим акцентом. — Послушайте-ка, у вас очень старомодный вид, — продолжало оно, посматривая на Юлиуса.

Вот уж никогда не ожидал Юлиус, что станет объектом презрительного отношения со стороны обезьяны шарманщика! От негодования он схватился за книгу, но создание, имевшее сейчас куда более одухотворенный вид и много лучше (кроме шапочки) одетое, чем Юлиус, хладнокровно взяло у него книгу.

— А, Дарвин, — пренебрежительно процедило оно. — Это тот… один из ученых второго тысячелетия… Да, да, он так по-любительски предсказал наш прогресс…

Юлиус задрожал.

— Простите, пожалуйста, — начал он и сам удивился своей вежливости. Но при взгляде на существо он снова обомлел. Существо имело совершенно новый вид. У него были пронзительные глаза, выпуклый огромный лоб и, Юлиус не мог не признаться, настолько одухотворенные черты лица, что это было явно существо высшего порядка.

— Н-да, — говорило существо расслабленно, — Дарвин довольно неплохо проследил нашу эволюцию из обезьяньей разновидности, я подразумеваю так называемую человеческую расу, тогда еще существовавшую и вступившую на путь взаимного истребления.

— Пр… правильно, — пробормотал Юлиус, чувствуя, что у него мозги переворачиваются от этих мрачных намеков существа. Заполучив пузырек и понемногу отхлебывая от него, существо совершало свою неумолимую эволюцию. Его руки теперь блистали белизной, и все тело стало нежным, неприспособленным к труду. Словом, это был мощный интеллект, заключенный в телесную оболочку явно вырождавшегося человека.

— Физический закон о праве сильнейшего, — продолжало существо, — низвел так называемое человечество до степени подземных паразитов. И они очистили весь мир для нас…

Оно сложило концы тонких, длинных пальцев и посмотрело на Юлиуса, как профессор, объясняющий трудное место лентяям-ученикам. Юлиус пораженно смотрел на него, несомненно, это было существо будущего, — настолько отдаленного будущего, что его возраст измерялся, быть может, миллионами лет. Студент машинально вытащил свой блокнот…

— А, забытое искусство писания! — с любопытством заметило существо, с минуты на минуту становясь все более одухотворенным. А тело принимало жалкий вид. Руки стали тонкие-тонкие, пальцы длинные, худые, похожие на щу-пальцы или паучьи лапы.

В пузырьке оставалось совсем мало эликсира.

— Что вы такое? — промямлило существо.

Под испытующим взглядом существа, Юлиус пришел в волнение. Какого чорта? Этот «сверх-человек», видимо, слаб и беспомощен. Прощай, дурацкий череп и выпуклые глаза! Юлиус вскочил и побежал.

Он пробежал несколько шагов. Что-то его остановило. Существо не двинулось с места. Оно лишь уставило на беглеца тонкий палец, и мозг Юлиуса был парализован.

Существо больше не говорило. Оно молча отдавало приказания, и Юлиус слышал их как слова…

— Дай мне твою шляпу.

— Нет, — ответил Юлиус и отдал…

В следующий момент он против воли надел обезьянью шляпку на резинке.

— Надень на меня твою шляпу.

И через секунду шляпа Юлиуса балансировала на нелепой громаде черепа.

— Не хочу! — завопил Юлиус.

Ведь существо может делать с ним что угодно! Он бессилен! Все пропало…

— Не хочу! — вопил студент и все же приподнял свою красную шапочку, но резинка щелкнула, и шапочка опять прилипла к голове.

Он с ужасом заметил, что у существа пропал нос и совершенно атрофировались ноги. Тело сморщилось и завяло, от рук остались бледные шупальцы. Рот, уже не приспособленный для речи, почти пропал.

— Щелкни еще раз, — приказало существо.

— Не хочу! — и опять щелкнула красная шапочка.

—Щелкни шапочкой! — приказало существо.　

—Не хочу! — крикнул Юлиус, но против своей воли приподнял шапочку.

— Куш! Умри! Лапы кверху!..

— Н-ет! Не хочу-у! — жалобно вопил Юлиус, опрокидываясь на спину и болтая конечностями. Существо придвинулось к нему и слабыми, теплыми щупальцами стало прикасаться к его лицу…

-

Студент в ужасе открыл глаза и встретился со взглядом маленьких синих глазок. Обезьянка шарманщика сидела у него на груди и мохнатой лапкой водила по его лицу. И на ней была красная шапочка, а на нем — его шляпа. Сзади стоял шарманщик и улыбался.

— С добрым утречком, — начал итальянец свою деловую комбинацию. — Ваш любиль музика? Вы даваль мой обисьянка одна пенни и вам начиналь играль, э?

— Давно вы здесь? — прохрипел Юлиус.

— Скоро селий пьять минутков. Вы засипаль, а обисьянка кушаль. Вы даваль мне пенни? Я сицас ошибалься, играль музика перед дом сумашесний человека. Ницево не полуцал, — скорбно добавил он.

Юлиус оглянулся. Обезьяна откупорила пузырек с эликсиром и собиралась попробовать. С диким криком выхватил он пузырек и шлепнул его об камень; розовая жидкость растеклась по пыли. Ф-фу! Еще мгновение, и все началось бы снова.

Он быстро вскочил на ноги и понесся к деревне, по направлению к гостинице.

Когда он пробегал мимо итальянца, обезьянка сердито посмотрела на него.

— Не хочу-у! — взвизгнул Юлиус и в то же время приподнял шляпу, а вместо резинки щелкнул языком.

Итальянец с минуту соображал, потом взвыл и бросился в другую сторону: двое сумасшедших за полчаса — это уже слишком!..

ЩАДИЛОВ ПРУД

Охотничий рассказ В. Ветова

Рисунки худ. В. Голицына

Был второй час ночи. Мы с Семеном Семеновичем направлялись к Щадилову пруду и миновали уже наш городок Б., погруженный в безмятежный сон. Вдали дребезжала колотушка ночного сторожа. Легкий ночной ветерок нес нам навстречу весенние ароматы. Полная луна ярко светила нам и освещала моего приятеля во всем его охотничьем великолепии. На нем был старый темно-зеленый пиджак, серая кепка и фасонистые галифе, которые тонули в неуклюжих болотных сапогах. Лунный свет играл на его очках и на стали его громадного нелепого ружья.

— Ну, и пушка же у вас! — подивился я на оружие Семена Семеновича.

— Старинка, Владимир Сергев… Очень специальное ружье; можно сказать, «уточница». Такого ружья вы теперь и в самой Туле не найдете.

— Небось, тяжелое?

— Семнадцать фунтов.

— Что вы говорите!

— Ничего нет удивительного: восьмой калибр… опять же ствол двадцать четыре вершка.

— Да на что вам такая махина? Только обременять себя лишней тяжестью…

— Зато через весь Щадилов пруд хватает… Официально я в него закладываю тройной заряд пороху и дроби.

— Так оно должно чертовски отдавать?

— Маленько есть… С непривычки не устоишь.

— И неужели хватает через весь Щадилов?

— Хотите верьте, хотите — нет. Дробью официально функционирует на 200 шагов, а картечью, можно сказать, несет вдвое дальше… Дирижабль, а не ружье…

— Ну, а утки в этом году на Щадиловом есть?

— Депо! — коротко отрезал Семен Семенович.

— To-есть, как это… «депо»? — не понял я.

— Так очень просто — депо… Сами увидите.

Слыхал я про паровозные и пожарные депо, но утиные…

— Владимир Сергев! Убьем ли нынче— не знаю, но что постреляемся — факт. Уток в этом году, как в депе. Ломовские ребята нынче от зари и до зари все трахают.

* * *

Мы подходили к Щадилову пруду, расположенному в какой-нибудь версте от города. Пруд этот хорошо знаком горожанам. Летом сюда любит заглядывать влюбленная молодежь, чтоб искать уединения под тенью густых деревьев и кустарников, растущих здесь у высоких камышей против старой плотины.

В мае сюда приходят натуры поэтические (а таких натур в нашем городе немало). Их притягивает сюда прекрасная душистая сирень, буйно разросшаяся возле старого хуторка, невдалеке от пруда. К их услугам здесь бессменно дежурят в течение всего месяца мелодичные соловьи и звонкие кукушки.

Осенью сюда прибегают малые ребята, потому что на холме, что высится за Щадиловым прудом, растут молодые яблони с крупными плодами, поворовать которые и я когда-то был охотник.

В начале весны, в апреле, сюда приходят серьезные люди, то-есть охотники. Их приводит сюда страсть к тем сильным ощущениям, которые они переживают здесь у самой воды, среди старых ив, окаймляющих Щадилов пруд с двух сторон.

Тихонько подошли мы к плотине и еще тише подкрались к шалашу, еще накануне сооруженному из веток опытной рукой Семена Семеновича. Уселись и скрутили по сигарке в ожидании рассвета.

Луна ярким светом заливала поверхность тихого пруда и кусты на противоположной стороне. Там, у самой воды неожиданно вспыхнул огонек.

— Семен Семенович, а ведь мы здесь не одни.

Похоже, кроме нас тут еще кто-то уток караулит… Эна — закуривает на той стороне.

— Это несерьезный… Я его знаю — Мишутка с Вязовки.

Мишутка　вязовский — несознательный охотник.　

— Почем вы знаете?

— Как же не знать!

Под тем кустом его место.

Он там завсегда садится, уж который год… Только он несерьезный: у него ружье завсегда осекается.

Он нам не страшный, потому мое ружье до того берега официально картечью хватает, и, покуда Мишутка муздыкается со своими осечками, я с этого места его уток снимаю.

— Ну, а серьезные бывают здесь?

— Серьезных мало… Разве один Пал Михайлов… Остальные так… шантрапа!

— Семен Семенович, а ведь небо на востоке сереть начинает! Где же ваше хваленое депо?

— Обождите, Владимир Сергев! Как в стороне Ломовки трахать начнут, так через шесть с половиной минут жди уток на Щадиловом. Отседа до Ломовской плотины восемь верст считают, и, как там уток пуганут — они летят сюда и официально летят шесть с половиной минут. Такая репетиция здесь из года в год функционирует.

В это время левее нас раздалось громкое кряканье кряковой утки. Мы насторожились.

— Проснулась, шельма, — прошептал Семен Семенович, поправляя очки и всматриваясь по направлению раздавшегося утиного призыва.

— А что, Владимир Сергев, не трахнуть ли нам эту самую крякву? Давайте подкрадемся…

— Что вы, Семен Семенович… весною самок бить не полагается, можно бить только селезней.

— Оставьте, Владимир Сергев! Здесь, на Щадиловом, так рассуждать не приходится: не мы с вами — так все равно другой к этой крякве уж наверняка крадется. Такие факты я наблюдаю уже который год.

— Валите вы, Семен Семенович, а мне как-то совестно.

Семен Семенович поправил пистон на своем шомпольном дирижабле и пополз в направлении все еще раздававшегося крякания. Из любопытства я тихонько последовал за ним.

Пройдя некоторое расстояние, мы увидели на светлой полосе воды черный силуэт дикой утки, столь хорошо знакомый каждому охотнику. Она тихонько покачивалась на волнах невдалеке от берега. Семен Семенович осторожно взвел курок. И вот… только это он было захотел приложиться, как кто-то другой, неизвестный, предупредил моего приятеля. Впереди нас блеснул яркий огонь, последовал выстрел, дробь просвистела где-то возле нас…

Все наше внимание было устремлено на утку, которая, однако, продолжала спокойно покачиваться на волнах и, странное дело, оказалась теперь без головы, лишь шея торчала кверху из туловища.

Недолго длилось наше удивление, ибо в следующий же момент громкая ругань лихо прокатилась над зеркальной гладью Щадилова пруда.

— Сволочи!.. Чего вы чучело испортили! Кто вас просил?!. Тоже — охотники!..

Какая-то темная фигура выплыла из куста и за веревку вытянула на берег испорченное чучело утки.

—Охотники!.. Вы мне чучело испортили! Кто вас просил?!.

— Павел Михайлов, — тихо прошептал Семен Семенович. — Идемте потихоньку обратно, — серьезный он человек.

Потерпевший не унимался:

— Не видишь, что ли, что по чучелу стреляешь, голова твоя несознательная!

— А ты чего в манок подманиваешь? Ты-то сам сознательный, да? — раздался чей-то дразнящий голос.

— Как «чего подманиваю», когда здесь с вечера селезень крикливый в камышах сидит… Это, я думаю, понимать надо.

Мы с Семеном Семеновичем тихо отступали на прежнее место!

— Удивляюсь, — рассуждал мой приятель, — как такой шантрапе только билеты на правд охоты выдают! Я бы всех бессознательных лишил права охоты.

— Да вы же сами хотели утку бить! Это же не полагается.

— Опять же я сознательно хотел, потому на Щадиловом иначе нельзя. Сами видите, что тут творится… Безобразие!

* * *

Не успели мы подойти к шалашу, как услыхали где-то вдалеке несколько выстрелов, которые тонко раздавались в прозрачном утреннем воздухе.

— Ломовские вдарили, — прошептал Семен Семенович. — Гляньте на часы: через шесть с половиной минут утки будут здесь, это уж официально.

Щадилов пруд замер и как бы насторожился в ожидании прилета ломовских уток. Все кругом приняло выжидательный. вид. Минуты казались бесконечно долгими.

— Гляньте-ка на часы, много ль времени прошло? — спросил мой нетерпеливый приятель.

— Прошло ровно шесть минут.

— Приготовьтесь, сейчас должны прилететь.

Действительно, не прошло и нескольких секунд, как над нашими головами раздался характерный прерывистый свист утиного полета.

Восемь крякв, вытянув длинные шеи, высоко летели над прудом. Произошло нечто странное: притаившиеся по шалашам и в кустах охотники, которых неожиданно оказался здесь целый отряд, принялись с остервенением подманивать уток манками всех сортов и оттенков. Каждый хотел подманить уток поближе к себе. Поднялся дикий, ни на что не похожий концерт, в котором больше всех выделялся трескучий и голосистый роговой манок Семена Семеновича. Он играл на нем с таким надрывом, точно желал отпугнуть от себя всех и вся.

А утки… О, глупые утки!.. Описав над прудом круг, другой — они снизились и, не взирая на какофонию манков, полетели над самой водой с явным намерением сесть.

Не удалось, однако, диким птицам опуститься на воду. Вопреки предсказаниям Семена Семеновича, ружье вязовского Мишутки на этот раз не дало осечки, ибо громкий выстрел раздался из предательского Мишуткиного куста. Утки мгновенно круто забрали кверху, что и послужило сигналом к дружному, но безрезультатному залпу щадиловских охотников.

Дробь засвистала во всех направлениях, зашуршала по кустам.

— Вот завсегда так стервец Мишутка напакостит, — вымолвил Семен Семенович, опуская свою чудовищную шомполку. — Человек никакой совести не имеет, а туда же, в охотники прется… Закурим, Владимир Сергев.

— Семен Семенович, а ведь это небезопасная охота: тут того и гляди глаза дробью повыхлестнут.

— Очень просто… В третьем году мне на этом самом месте четыре дробинки в рожу залепили… К доктору Никитскому ходил. Очень специальный он доктор. Три дробинки вытащил! Четвертая сама вышла.

Семен Семенович указал на свой подбородок, на котором белелись шрамы.

— Кто же вас так разукрасил?

— Не иначе, как вязовский Мишутка… А ведь не сознается, стерва…

Я невольно проникался уважением к мужеству и стоицизму Семена Семеновича, который, уже будучи покалечен на этом самом Щадиловом пруду, тем не менее ежегодно приходил сюда, подвергая себя новым опасностям.

Но вот снова в тихом воздухе тихонько звучат далекие частые выстрелы. Через 6 минут 30 секунд к нам прилетают те же восемь крякв. Опять симфония манков, опять пальба, опять утки забирают в вышину и исчезают в ломовском направлении. Через несколько минут оттуда доносятся отдаленные залпы, и утки в третий раз прилетают к нам, совершая свой путь с математической точностью в 6 минут 30 секунд… Теперь их уже только семь штук.

Семен Семенович восклицает:

— Стервецы ломовские! Подшибли-таки одну. А ну, городские, наподдай…

Бац, бац, ба-бах…

И кряквы улетают…

Получается нечто вроде игры в лаун-теннис между ломовскими и городскими охотниками, которые вместо мяча перебрасывают друг другу диких уток…

* * *

Но вот, когда в четвертый раз городские охотники отбили атаку диких уток на Щадилов пруд и принялись закуривать, рассчитывая на законный отдых в течение 13 минут, — тут-то совершенно неожиданно для всех, откуда ни возьмись, прилетели шесть пестрых нырков, которые как ни в чем не бывало уселись на воде посередке пруда против плотины.

Охотники застыли. Хотя и заманчива стрельба по сидящей на воде утиной стайке, но… «видит око, да зуб неймет»— от нырков до ближайшего охотника далеко… шагов сто восемьдесят.

Настало время действовать Семену Семеновичу.

Деловито протер он очки, поправил пистон, приложился и так тарарахнул из своего чудовища, будто весь свод небесный обрушился на землю. Четыре уточки проворно улетели… Одна, подраненная, барахталась в воде, поднимая столбы брызг, одна была убита наповал…

Семен Семенович так тарарахнул из своего чудовища, будто весь свод небесный обрушился на землю

— Что я вам говорил? — торжествовал Семен Семенович. — Дирижабль, а не ружье! Эн — куда хватило!

Взошедшее солнце осветило охотников, вылезших из своих убежищ.

— Ай, да Семен Семенович!.. Лихо…

— Иван Ивановичу… мое почтение.

— A-а, Петр Николаев, что-э плохо нынче стреляешь?..

Охотники приветствовали друг друга. Их тут собралось человек пятнадцать — двадцать.

Убитый нырок, подгоняемый волнами, тихонько подплывал к берегу. Другой, подраненный, нырял, подолгу исчезая в воде.

Одна была убита наповал, другая еще барахталась.　

По нем много и долго стреляли, однако, проворная птица так быстро скрывалась под воду, что доканать ее казалось безнадежным. Собрав последние силы, уточка тяжело полетела над плотиной и скрылась из виду.

— На городской пруд полетела околевать, — заметил кто-то.

— Это уж официально, — подтвердил Семен Семенович. — Больше ей и околевать-то негде…

Убитый нырок был извлечен из воды. На старой плотине он был подвергнут осмотру и освидетельствованию всеми собравшимися охотниками.

— У-у, жирный дьявол!

— Порядочный селезнечек…

—Ух, жирный, дьявол!..　

—Порядочный селезнечек…

Покуда охотники курили и делились впечатлениями, некто, по имени Иван Иванович, раскрыл грязный узелок и тут же на плотине открыл своеобразную торговлю пистонами, гильзами, дробью, экстракторами и прочим запасом.

* * *

Мы возвращались домой.

— Владимир Сергев, идем на городской пруд нырка добивать.

— Благодарю вас… я спать пойду.

Не люблю я добивать подранков. Моя квартира невдалеке от городского пруда. Покуда я засыпал, долго еще доносились до меня выстрелы… Семен Семенович добивал упрямого нырка…

* * *

Прошло лет десять с тех пор, как я в первый раз посетил весною Щадилов пруд. Давно я не был в моем городке.

Однажды случай вновь занес меня сюда. Было раннее апрельское утро, и солнце еще не вставало, когда сильно запоздавший елецкий поезд подкатил меня к станции.

Не успел я выйти из вагона и сделать несколько шагов по платформе, как услышал далекие выстрелы в направлении села Ломовки.

«Ломовские вдарили» — мелькнуло у меня в уме.

Я взглянул на часы: было 2 часа 30 минут.

Пешком направился я в город и, когда подходил к дому Кобякова, услышал, как заговорила «батарея» Щадилова пруда.

Часы мои с математической точностью показывали 2 часа 36 минут 30 секунд…

И думалось мне:

«Есть непоколебимые, неизменные мировые законы… Пройдут, пожалуй, десятки лет. Наш старый, древний мир увидит много перемен…

А земля?.. Она как и прежде будет совершать свой путь вокруг солнца в 365 дней.

А утки?..

Утки… когда, лет этак через пятьдесят, поутру трахнут на Ломовке, будьте уверены, что через 6 минут 30 секунд трахнут на Щадиловом».

Говорю это вам официально…

ЧТО НАДО ЗНАТЬ ТУРИСТУ

Очерк д-ра Саркизова-Серазнни

По инициативе ЦК и МК ВЛКСМ и редакции «Комсомольской Правды» организовано Центральное бюро массового советского туризма. Уже сейчас работа Центрального бюро туризма дала ощутительные результаты. По СССР, по самым скромным подсчетам, насчитывается 20.000 советских туристов, 104 областных, краевых и губернских бюро и более 700 туристских групп. 95 проц. всех туристов падает на город и лишь 5 проц. на деревню. Весьма большое распространение получили кружки туризма в Донбассе, где они имеются в 120 местах, а также в Сибири и на Северном Кавказе. Значительный процент всех туристов составляют рабочие.

В виду такого широкого развития советского туризма редакция «Всем Следопыта» считает своим долгом дать читателям нашего журнала необходимейшие практические указания для туристов.

I

В Америке, где туризм особенно развит, существует ряд специальных магазинов с продажей стандартизированных комплектов одежды и инвентаря, рассчитанных на путешествие в горах, на море, в лесах, долинах, под жарким, холодным, умеренным климатами, а также краткие руководства по описанию самых незначительных, но к интересных для туризма мест.

Пароходные, железнодорожные компании, местные «tourist bureau» не жалеют средств на издание богато иллюстрированных книг с перечислением самых подробных советов, как вести себя туристу в той или иной местности, как практически подойти к разрешению встречающихся в пути затруднений.

Какое это имеет значение для начинающего туриста — известно каждому. Поэтому нам не лишним будет остановиться на некоторых обстоятельствах, облегчающих передвижение туриста по различным местам нашего Союза.

1. Борьба с жаждой.

Очень часто перед туристом встает вопрос, как уменьшить ощущение жажды во время больших переходов и при отсутствии в пути хороших источников воды.

Среди американцев распространен обычай жевания лимонно-мятных лепешек. Применяется сосание кусочка сахара с одной или двумя каплями мятного масла.

Рекомендуется в жаркую погоду, во время переходов, закрывать рот, потому что одной из причин жажды является привычка некоторых ходить с раскрытым ртом, впитывающим в себя дорожную пыль, что дает возможность солнцу осушающим образом действовать на слизистые оболочки рта. Необходимо учиться ходить с закрытым ртом, дышать через нос.

Хорошим средством некоторые считают держание во рту камешка. При долгом, утомительном пути, лучшим питьем считается слабый холодный чай. Пить в пути необходимо небольшими глоточками; когда человек разгорячен, избегать больших количеств холодной жидкости.

Нельзя залпом пить ледяную воду и сейчас же располагаться на отдых. Как правило — избегать пить стоячую воду.

Если совершенно нет воды, если нет других источников, кроме стоячих болотец — развести костер и кипятить воду не меньше получаса. Вода из родников, особенно в горах, не требует такой осторожности.

При прохождении мест, подозрительных по холере или с наличием дезинтерийных заболеваний, рекомендуется добавлять на стакан воды пять капель разведенной соляной кислоты.

Если туристы останавливаются на продолжительный отдых на берегу реки, то необходимо: 1) запретить купаться и стирать белье выше того места, откуда берется вода для питья — 2) проследить, нет ли выше стоянки выхода в реку загрязняющих ее источников из деревни, аула и пр.

II. Уход за ногами.

Для успешности экскурсии очень важно, чтобы ноги туриста не подвергались бы повреждениям.

Главными причинами, вызывающими заболевания ног, надо считать: 1) чрезмерную потливость; 2) чрезвычайно нежную на ногах кожу; 3) грубые носки, чулки или портянки; 4) обувь не по ноге; 5) запущенные мозоли.

При потливости прекрасно помогает обтирание ног при помощи 5 %-го раствора формалина и присыпание их пудрой из 2 частей окиси цинка и 8 частей талька.

При наличии нежной кожи на ногах, рекомендуется частое обмывание ног в растворе квасцов из 1/2 чайной ложки на стакан воды. Ноги держать в воде по несколько минут утром и на ночь. Перед продолжительным переходом хороню смазать ноги салом или вазелином, свежим жиром, или просто мыльной пеной от зеленого мыла. Если по условиям походной обстановки этого нельзя сделать, то хоть потереть чулки, или-портянки изнутри простым мылом.

Что касается обуви, то главным условием ее пригодности должно явиться соотношение размеров сапог с величиною ног. В тесной и новой обуви нельзя путешествовать. Грубую кожу необходимо щедро смазать бараньим салом пли другим жиром.

Если во время ходьбы на ногах образуются волдыри, то их следует проколоть нагретой и обезвреженной на огне иголкой. Ни в коем случае не следует срывать кожу с волдырей, а лучше это место смазать каким-нибудь жиром.

Прекрасным и верным средством для уничтожения мозолей служит следующий рецепт: растопить на легком огне золотник салициловой кислоты и два золотника зеленого пластыря. Когда масса остынет, получится пластырь. Смазывать мозоль.

III. Уход за глазами.

При путешествии в горах с глетчерами, в жаркой пустыне, по пыльным дорогам— необходимо надевать синие или темные очки.

IV. Паразиты и насекомые.

Самой опасной встречей при туризме на Кавказе и в Средней Азии является встреча с комарами. Комары служат причиной заболевания малярией.

В бутылку (вместимостью до литра) наливают 400 грамм простого вазелинового масла и всыпают 100 грамм обыкновенного нафталина. Смесь ставят в горячую воду, благодаря чему нафталин растворяется. Когда смесь остынет, добавляют в нее 2 столовых ложки гвоздичного масла. Натирать тело, особенно шею, руки и лицо.

В Крыму от москитов — смесь гвоздичного с ментоловым маслом. Оставаясь на ночевку в кавказских духанах или туркменских кишлаках, посыпать далматским порошком; постели, — предохраняет от клопов и многочисленных блох.

V. Ночевка в шалаше.

Туристы, застигнутые ночью далеко от жилья, должны уметь построить шалаш, где бы они могли укрыться от непогоды.

Во время ночевки в шалаше рекомендуется непременно выкопать в земле небольшую ямку, в которой мог бы поместиться сустав бедра, который наиболее страдает от жесткости примитивной постели на земле.

Если одежда недостаточно тепла и турист замерзает ночью, то полезно подложить бумажные листы газеты под одежду.

Перед сном обязательно зажечь костер. На пол шалаша набросать как можно больше веток и травы.

Не забудьте, прежде чем развести костер, срезать окружающую траву и отобрать в сторону листья; лучше избрать местом костра голую землю. Причина такой осторожности— опасность лесного пожара.

Спички турист должен держать в жестяной коробке.

VI. Определение погоды.

Для туриста очень важно иногда установить предстоящую погоду дня. По некоторым признакам это удается сделать.

Ясная погода определяется по следующим приметам: 1) красное при закате и серое небо утром; 2) небо покрыто легкими пушистыми облаками; 3) ясный или серебристый месяц; 4) птицы летят высоко; 5) морские птицы летят в сторону моря.

Приближение ненастной погоды: 1) птицы летают низко; 2) скотина спешит домой; 3) морские птицы летят к берегу.

Продолжение дождя: 1) утреннее небо хмурое и низко повисшее; 2) отдаленные холмы выступают четко; 3) красное небо при восходе солнца; 4) дым стелется низко; 5) ветер дует порывами; 6) рыбы подскакивают в воде; 7) птицы летят низко; 8) венец вокруг луны; 9) звуки слышны очень ясно.

VII. Аптечка туриста.

Туристу, особенно при дальних переходах и экскурсиях по местностям, известным своими заболеваниями, необходимо иметь с собой некоторые лекарства.

Главнейшие из них: марлевый бинт, немного ваты, иод, марганце-кислый кали (дезинфицирующее), эфирно-валериановые и иноземцевые капли, сода, коллодий, английский пластырь, аспирин и хинин.

Туризм, который тесно переплетается со спортом, имеет огромное количество форм. Две страницы фотографий, помещенных здесь, дают представление о чрезвычайном разнообразии этих форм. Фотографии взяты из американского проспекта, выпущенного Южной Тихоокеанской железнодорожной линией под названием «Ваши летние вакации».

Конечно, подобные проспекты преследуют цели рекламы и имеют в виду буржуазные слои населения. Но нашим советским туристам и спортсменам некоторые из этих фотографий могут дать идею, как можно разнообразить летний отдых, вводя в него те или иные спортивные моменты.

Неисчерпаемые географические и климатические рессурсы СССР, бесконечное разнообразие ее рек, степных просторов, лесов, озер и морей, пылающее солнце Крыма и суровые горные вершины Урала — все это представляет гигантскую арену для приложения спортивно-туристической энергии наших отпускников. Дело — за умелым и толковым приложением этой энергии.

VIII. Самопомощь в несчастных случаях.

1. Солнечный удар. Отнести упавшего в тень. Голову приподнять высоко. Омачивать ее холодной водой. Расстегнуть костюм и лить холодную воду на спину. Не давать возбуждающего.

Признаки начинающегося солнечного удара: горячая на ощупь кожа, головокружение, слабость, сопровождаемая сонливостью и часто полуобморочным состоянием.

2. Засорение глаза. Нельзя усиленно тереть глаза. Если соринка попала иод нижнее веко, оттянуть веко вниз, насколько возможно, и мокрым уголком платка или перышком удалить соринку. Если засорилось верхнее веко, вывернуть веко и удалить соринку таким же способом.

3. Укус собаки. Очистить ранку, промыть сделанным сейчас лее раствором из марганце-кислого калия и смазать иодом.

4. Укус змеи. Не теряться! Если возможно — вызвать врача. Туго перевязать укушенную часть веревкой или платком выше укуса (между раной и сердцем). Рану промыть горячей водой, чтобы вызвать кровотечение. Вокруг укуса сделать порез и постараться выдавить побольше крови. Промыть рану раствором марганце-кислого калия, давать укушенным возбуждающее (вино, коньяк) и не позволять уснуть.

5. При морской болезни—лучшее средство — опий—10 кап. Компресс на сердце. Закрыть глаза, чтобы не видеть моря.

IX. Что нужно знать туристам о своем здоровьи.

Перед отправлением в дальний путь, особенно, если путешествие связано с восхождением на горы, показаться врачу и установить состояние работоспособности сердца и легких.

Не рекомендуется путешествовать пешком: 1) слабым и утомленным предшествовавшими болезнями; 2) эмфизематикам; 3) наклонным к различным кровотечениям; 4) при ряде женских заболеваний; 5) при некоторых поражениях нервной системы; 6) с пороками сердца, миокардитом, туберкулезом.

II

Намечая себе определенный маршрут в какую-нибудь определенную местность, турист должен предварительно ознакомиться с особенностями предстоящего путешествия, с географическим положением, с бытовыми условиями и пр.

I. Экскурсии в Крым.

Кроме шаблонных маршрутов, рассчитанных на знакомство с южным побережьем, мы предлагаем вниманию туристов пешеходные прогулки по восточному побережью Крыма.

Незабываемые красоты диких и мрачных отрогов крымских гор, историческая правда древних дней, памятники глубокой старины, нетронутая жизнь различных народов, населяющих эту часть Крыма, дадут больше эмоциональных возбуждений, чем южное побережье Крыма.

Начиная от Феодосии по направлению к Старому Крыму, Судаку, Коктебелю, Кара-дагу, Отузам и в стороны, вглубь полуострова, ведут прекрасные дороги, тропинки, встречаются деревни, где можно оставаться на ночлег.

Общими правилами, как для туризма по южному побережью, так и по восточной части Крыма, будут служить следующие указания:

1. Подбор всех участников должен быть тщательным, главным образом, — в отношении равенства силы и выносливости.

2. Туристу в Крыму заблудиться трудно, так как всюду видно море и населенные пункты, позволяющие ориентироваться.

Можно брать с собой компас или запомнить следующее: в 12 часов дня солнце на юге, в 6 часов утра на востоке, в 6 час. вечера на западе. Каждый час солнце передвигается на 15°, каждые 4 м. на 1°. Или: держите карманные часы на ладони так, чтобы часовая стрелка указывала на солнце: ровно посредине между часовой стрелкой и XII будет юг.

3. Турист должен иметь удобную обувь. Обувь должна иметь каблуки, подбитые обыкновенными сапожными гвоздями. Изгнать модную дамскую обувь.

4. Костюм свободный, не стесняющий движения. Считаться с атмосферными изменениями, в особенности в горах. Иметь с собой теплую фуфайку.

5. Взять с собой: нож, спички, чайник или фляжку, свечи, далматский порошок (если придется заночевать в кофейнях), металлическую кружку. Из пищи: хлеб, чай, лимон, жареное мясо, яйца, консервы. Не лишне захватить кусок шоколада и небольшую дозу вина.

6. Дорогой не кушать и не пить не совсем спелых плодов, лимонадов, кваса, пива, в большом количестве вина. Пить в разгоряченном состоянии — меньше. Напившись, не стоять на месте, а двигаться дальше.

7. Путешествуя по Яйле, нужно помнить про возможную встречу со злыми собаками, стерегущими овец. Не бежать от них, а присесть на корточки и криком о помощи стараться привлечь внимание чабанов (пастухов).

8. Лучшее время для ходьбы — раннее утро. Прогулке должен предшествовать легкий завтрак. Первая остановка часа через 2–3, в зависимости от усталости путешественников. При подъеме в гору не торопиться, не итти на «приступ», чтобы сохранить силу для остального пути.

9. Во время пути руки должны быть свободными, в крайнем случае — иметь палку с железным наконечником.

10. При остановках на переходах — не умываться в разгоряченном состоянии холодной водой.

11. При приходе на ночлег — обтереть ноги холодной водой.

II. Экскурсии на Кавказ.

Вниманию туристов мы предлагаем прогулки, кроме общеизвестных, еще по Военно-Осетинской, Военно-Сухумской дорогам, поездки в Армению, в июле и в августе в Сванетию, в Нальчик-Балкарию.

Особенно последний маршрут — с величайшими горными вершинами и обширнейшими ледниками — должен привлечь к себе внимание наших туристов.

Кавказ требует от туристов большого напряжения сил и тренировки. Для них не лишне запомнить, кроме сведений, изложенных для туристов, направляющихся в Крым, еще следующее:

1. Совершать переходы необходимо рано утром. В начале движения — ровным темпом, медленно (3–5 верст в час). После 2 часов ходьбы — десятиминутный привал, следующий привал, еще через 2–3 часа пути, — не меньше получаса. Соразмерить путь таким расчетом, чтобы в самое жаркое время дня, от. 12 ч. до 2 ч., можно было бы иметь обед и длительный отдых. После обеда и отдыха — отдыхать по 5 минут после каждого часа пути.

При многодневном маршруте следует с большой постепенностью увеличивать переходы. В первые дни итти не больше 15–20 верст в медленном и ровном темпе.

2. Примерное снаряжение туриста, путешествующего в горах, для подъема на вершины снеговых гор: 1) кавказская бурка — незаменимая одежда при всех видах путешествия; 2) шерстяное белье; 3) две смены вязаного белья; 4) костюм — штаны, френч или рубаха из сукна; 5) тугие шерстяные гамаши или бинты; 6) две смены шерстяных чулок; 7) ботинки из толстой кожи с гвоздями; 8) шляпа — легкая, мягкая, защищающая от солнца; 9) для перехода по ледникам — палка с железным наконечником, ледоруб для высекания ступеней во льду, веревка до 40 метров длины, очки-консервы, вязаный шлем на голову, стальные кошки на подошвы, чтобы не скользить по льду.

Все эти вещи укладываются в альпийский ранец, сделанный из непромокаемого брезента, или переметную брезентовую сумку.

3. Пищи в кавказских горах достать нельзя, за исключением молока, барашка — при случайной встрече с пастухами.

Необходимо иметь с собой: сахар, кофе, леденцы, консервы, хлеб. На случай усталости: коньяк, вино.

Для высоких гор, где кончается полоса всякой растительности, важно иметь сгущенный денатурат, чтобы вскипятить кофе; запас свеч.

4. По побережью и в низменностях вдоль некоторых рек существует угроза заболевания малярией. Проф. Кисель рекомендует в качестве предохранения принимать 2–3 грана хинина 2–3 раза в неделю. Проф. Н. Ушинский рекомендует принимать 12–16 гр. хины, распределив это количество так: по 1 грану через час (утром 2, а вечером 3 грана) два раза в неделю.

5. В каменистых горах и предгорьях, в особенности там, где растет кустарник и сушняк, — остерегаться змей и ядовитых насекомых.

6. Быть вежливым с местными туземцами и не иметь с собою оружия, в особенности, когда попадаешь в страну сванов.

III. Путешествие в Среднюю Азию.

Страна контрастов, ярких красок, жгучего солнца! Средняя Азия ждет сотни тысяч туристов, которые в недалеком будущем заполнят ее города, ее степи и горы, песчаные пустыни.

Турист должен быть здоров, тренирован и не бояться жары. Июнь, июль и август являются наиболее жарким временем, поэтому поездку в Среднюю Азию в это время можно рекомендовать только тем лицам, которые хорошо переносят жару.

Наиболее удобным временем для поездки в степи и пустыни является апрель, когда степная растительность находится в цвету, а для горных путешествий июль и август, когда на больших высотах сравнительно тепло.

1. Снаряжение играет важную роль, если поездка предполагается в малонаселенные или совершенно пустынные местности, каковы горные хребты, нагорья, пустыни и степи. Не лишним является теплая одежда (шерстяная), так как ночи весной и в особенности осенью — даже в низменных местах отличаются свежестью.

2. Жара в Туркестане переносится сравнительно легко, благодаря сухости воздуха. Для утоления жажды — чай.

3. Сырой воды в Туркестане нельзя пить. Следует и умываться кипяченой водой. Особенно нужно быть осторожным в Бухаре, где распространена страшная болезнь «ришта» (волосатик), паразит, длиною до 80 см, зародыши которого с водой проникают в наш организм.

В некоторых местах Туркестана распространены «пендинская» язва, «сартовская болезнь» и пр. Мыть тщательно руки кипяченой водой перед едой.

4. Чтобы уберечься от малярии, кроме предварительной хинизации, важно: не употреблять сырой воды, носить шерстяное платье прямо на теле или фланелевую фуфайку поверх полотняной или бумажной рубашки, в продолжение всего пребывания в крае.

В жаркое время, после заката солнца, при выходе из дома, надевать легкое шерстяное верхнее платье. Самое лучшее не выходить из дома после заката солнца в продолжение 2–3 часов. Не сидеть в садах близ прудов н арыков.

5. Избегать утомления в ходьбе.

6. Возвращаясь домой в испарине, не сбрасывать с себя верхнего платья в продолжение 1/2 или 1 часа.

7. Избирать местом отдыха и остановки высокие места, малоорошаемые арыками, но хорошо освещенные и согреваемые солнцем. Чем больше солнца и меньше воды близ жилища — тем здоровее.

8. Избегать жирной и вообще тяжелой пищи. Не набрасываться на фрукты, в особенности на абрикосы (урюк). Употреблять больше зелени и меньше мясного.

9. Для путешествия по ледникам и снеговым полям желательно иметь темные очки.

10. Несмотря на обилие в Средней Азии ядовитых паукообразных (каракурт, фаланги, скорпионы), змей и диких зверей, опасность от них для туриста невелика. Несравненно опаснее комары, москиты, которые в оазисах, камышах и разливах водятся в несметном количестве. Спасаться от них натиранием описанной мною жидкостью, спать за кисейным пологом, обнажаться на ночь до минимума.

Путешествие по Волге и Днепру не требует от туриста особых навыков и особой тренировки. Пароходы прекрасны. Стол хорош. Виды живописны. С пароходными мучителями — комарами и москитами— легче бороться, чем во время пешеходных скитаний.

-

Все приведенные мною практические сведения для туриста, путешествующего по Кавказу, Крыму или Туркестану, могут быть использованы и во всякой другой части нашего Союза, где условия сходны.

Поэтому турист, намечающий для себя тот или иной путь передвижения по избранной им местности, должен будет ознакомиться с условиями путешествия по различным маршрутам и затем принять к сведению и исполнению соответствующие указания.

СЛЕДОПЫТ И ЕГО ЧИТАТЕЛИ

Первая московская конференция подписчиков «Следопыта», 9 мая. Уголок зрительного зала в Мюзик-Холле

Первая Московская конференция читателей «Следопыта»

9 мая редакция «Всемирного следопыта» провела первую конференцию московских подписчиков журнала. В тот же день аналогичная конференция была проведена и журналом «30 дней», входящим в состав нашего издательства.

Обе конференции, приуроченные к десятилетию советской печати и пятилетию издательства «Земля и Фабрика», прошли с громадным успехом. Московские подписчики живо откликнулись на приглашение редакций. Огромный зал цирка Мюзик-Холл, где состоялась конференция «Следопыта», вместил более 2000 чел. Первый опыт непосредственного общения читателей с редакцией блестяще себя оправдал. К сожалению, такая форма общения возможна пока лишь в пределах Москвы. Поэтому редакция, по примеру прошлого года, предполагает вскоре провести широкую анкету, которая позволит выявить пожелания (на 1928 г.) и наших провинциальных читателей (подобная анкета пока проведена среди участников конференции).

Ниже мы помещаем отчет о конференции. Иногородние читатели смогут ознакомиться по нему с пожеланиями и оценкой журнала, высказанными москвичами.

Лицо конференции.

В понедельник 9 мая, в помещении цирка Мюзик-Холл состоялась конференция-концерт московских подписчиков «Следопыта». Это была первая конференция, первый камень в постройке читательско-редакционного коллектива, первый — и блестяще удавшийся — опыт живого общения с читательской массой.

Вот как рисуют вероятное соотношение социальных группировок читателей «Следопыта» данные анкеты, проведенной редакцией осенью прошлого года (с последующими поправками):

рабочие семьи………..50%

крестьяне…………..10%

семьи служащ. (гл. обр., жел. — дор.,

почтовых и на предпр.)…..25%

интеллигенция и своб. профессии… 7%

школы, избы-читальни, библиотеки… 5%

прочие……………. 3%

Накануне конференции редакция запросила контору «Следопыта», которая сообщила, что один только Донбасс — эта всесоюзная кочегарка— забирает до 12 %-тиража.

А вот и самые свежие данные, прямо с конференции: ворох измятых записочек в президиум. Записочки написаны на листках из блокнота и клочках самых разнообразных квитанций и отношений. На обороте: «прошу слова», а на лицевой стороне:

— Квитанция за № 41459 в получении от тов. Головчинера 15 коп. членского взноса в МОДФ.

— Разовый билет № 3591 для входа в клуб деревообделочников им. Балакирева.

— Письмо редакции «Гудка» рабкору Абрамову.

Вот оно — лицо нашей читательской массы, лицо рабочего-общественника, рабкора, воздухофлотца, члена клуба, организатора и коллективиста, — лицо нового читателя.

И рядом с читателем на эстраде цирка и в зале — сотрудник журнала: писатель, художник, наборщик, печатник — все те, кто «делают» журнал…

Как мы отчитывались.

8 ч. вечера. Огромный амфитеатр Мюзик-Холла гудит, звенит, перекликается тысячами оживленных голосов. Бесконечный поток великой читательской реки, «следопыты» обоего пола и всех возрастов непрерывным цветным и шумным потоком вливаются через входные двери, растекаясь по коридорам. Контролеры еле успевают проверять пригласительные билеты. Из фойе наверху доносится дробное завывание и. грохот джаз-банда. Там — книжный базар. Вдоль стен, на щитах и прилавках яркими пятнами выстроились книги.

— Скидка 20 %!.. Скидка 30 %!.. 40 %!.. 60 %!..

Издательство за 5 лет своего существования проделало большую работу: есть что показать, есть что купить. Особенным успехом пользуются новые, только что вышедшие книги.

Здесь скопление чающих пищи духовной. Книги щупают, как лино-батист в текстильсин-дикате, жадно пробегают оглавления, прикидывают на вес и уносят, бережно прижимая к груди.

8 ч. 30 м. Кто-то врывается в фойе и, заглушая шумы и взревывания джаз-банда, кричит:

— Товарищи! Просят в зал, начинается…

В зрительном зале — насторожившийся, постепенно стихающий гул. Гаснут мощные дуговые фонари, и ярким пятном выступает сцена. Там, за столом президиума полукругом расположились те, кто делают журнал: писатели, художники и печатники.

Звонок. Короткое вступительное слово председательствующего, тов. Розенталя.

— Что такое «Всемирный Следопыт», как он подает нам свой материал, как показывает жизнь? Осенью прошлого года «Следопыт» провел среди читателей широкую анкету» давшую очень показательные результаты. Анкета выявила, что журнал сильно и глубоко чувствует своего читателя. «Следопыт», что называется, «попал в точку», ту точку, где скрещиваются интересы и взаимное понимание и читателей и редакции.

Журнал читают и пионер, и юноша-комсомолец, и взрослый рабочий, и служащий. Аудитория журнала обширна и качественно, и количественно. И завоевал он ее тем, что никогда не говорил скучно-агитационно со своим читателем, не был назойлив — и в литературно-увлекательной форме подводил читателей к правильному пониманию жизни трудящихся СССР и всего мира. Широчайшие научные проблемы находили в фантастических рассказах «Следопыта» яркое и живое освещение, и каждый номер его развертывал перед читателем серии страноведческих очерков, в популярной и интересной форме знакомивших его с географическими особенностями отдаленнейших уголков земного шара.

— Наша задача, — заканчивает тов. Розенталь, — выявить коллективную волю читательской массы. Объявляю конференцию открытой.

Движение и аплодисменты. Председатель звонит. «Экзамен» начался.

Короткая процедура выборов президиума. Один за другим занимают места: ответствен, ред. «Всемирного Следопыта» — т. Нарбут, старейший вокругсветовец — т. Попов, пионер Гугель (активный читатель), печатник Голованов, старый морской волк — автор «Заморских приключений Джонни Руш» — Бывалов, метранпаж Спицын, художник Голицын и др.

— Слово для доклада о дне печати предоставляется т. Гопнер…

Докладчица обрисовывает роль рабочей печати, в частности «Правды», в дореволюционное время, ее работу и значение после Октября.

— Приключенческие журналы Зап. Европы, — заканчивает т. Гопнер, — дают на своих столбцах все решительно, кроме правдивого описания обстановки и общественно-политической жизни тех стран, где развертываются приключения их героев. Задача нашей приключенческой печати — не только удовлетворять любознательность читателя, но и давать ему ключ к правильному пониманию общественно-политических форм СССР и стран капиталистического Запада.

Внеочередное заявление делает т. Попов.

— Сегодня пятнадцатилетний юбилей «Правды». Предлагаю от имени конференции послать приветственную телеграмму…

— Просим, просим…

— Редакция журнала «Всемирный Следопыт» от имени 2500 московских читателей и литературно-производственных сотрудников журнала, собравшихся сегодня в связи с десятилетием советской печати на конференцию, — шлет «Правде» — старшему товарищу в борьбе за социалистическую культуру, пятнадцать лет неустанно организующему пролетариат всего мира под знаменами социальной революции, — свой братский привет…

Аплодисменты. Зал чутко настораживается: доклад редакции.

— На мою долю, — говорит т. Попов — выпала радостная обязанность приветствовать от имени редакции наших друзей — наших читателей, собравшихся впервые на эту конференцию для коллективного обсуждения дефектов и достоинств своего журнала…

Зав. ред. «Всем. След.» т. Попов делает доклад о работе редакции.

Дружные аплодисменты. Еще бы! Вот аплодирует пожилой наборщик, старый читатель еще сытинского «Вокруг Света». При Сытине он только «почитывал», а сейчас этот наборщик полноправный член конференции, призванный судить некогда недоступную редакцию.

— Можно ли считать, — продолжает т. Попов, — что «Следопыт» должен быть в первую очередь и преимущественно так называемым увлекательным журналом, журналом авантюр и приключений? Нет и нет. Основная цель его— образовательная. Задача журнала — в популярной и занимательной форме знакомить читателя с географическими и этнографическими особенностями как нашего обширного Союза, так и отдаленнейших уголков земного шара. Эту задачу «Следопыт», по мере сил, и выполняет. Отмечу, в частности, наши географические карты. Это — первый опыт в своем роде, и если вначале техническое оформление карт было несколько неудачно, то сейчас они улучшены, а в будущем редакция надеется давать их еще более совершенными…

Короткая вспышка магния: фотограф делает свое дело.

— Тираж журнала, — продолжает т. Попов, — обнаруживает все признаки здорового, нормального роста «Следопыта». Мы начали 1926 год цифрой 15.000 экз. и довели ее к концу года до 33.000, — и на 1 мая тек. г. до 63.000.

Анкета, проведенная в прошлом году, дала много интересного и ценного материала, который помог редакции корректировать соответственно дальнейший план работы, исправив замеченные читателями шероховатости и недочеты. Подавляющее большинство анкет дало о «Следопыте» самые положительные отзывы.

Одна из постоянных наших задач — в области организации журнала — это привлечение новых свежих литературных сил из читательского коллектива. В прошлом году мы провели литературный конкурс, давший около 120 рукописей. Результат конкурса — привлечение таких авторов, как Зуев, Белоусов и другие, выходящие сейчас, благодаря «Следопыту», на литературную дорогу…

Возродившийся в этом году, при участии основного ядра прежних его сотрудников, журнал «Вокруг Света» представляет пока начинание очень скромное. Учитывая, однако, глубокий интерес, который проявляли широкие читательские круги к этому журналу во все годы его существования, редакция стремится развернуть его в будущем году в двухнедельный журнал удвоенного формата.

В дополнение к печатному материалу, «Следопыт» предполагает организовать уже в текущем году живую аудиторию путем проведения ряда эпизодических образовательных лекций географическо-путешественнического характера…

В заключение — несколько слов о причинах запоздания выхода журнала. Вот они: быстрый темп роста тиража журнала; необходимость развернуть работу редакции с 5 листов в прошлом году на 10 листов, считая все приложения; переход издательства в новое помещение; перевод журнала в другую, более мощную типографию…

Тов. Попов показывает пробный экземпляр только что вышедшего № 5 «Следопыта»:

— Мы нагоняем… Уже нагнали: в июне журнал будет разослан к 10-му числу…

Появление номера встречено аплодисментами.

Такими же аплодисментами зал привествует представляемых редакцией сотрудников журнала: А. Беляева, Е. Бывалова, В. Голицына, Л. Гумилевского, Н. Лебедева, С. Полтавского, А. Шпира и др.

Как отчитывали нас.

Стол президиума усыпан белыми лепестками записок. Один за другим появляются на трибуне учащиеся, пионеры, красноармеец, рабочие-транспортники, химики, печатники.

Тов. Левин. — И внешний вид журнала, и форма его изложения удовлетворяют читателя. Плюс «Следопыта» — это занимательная, увлекательно поданная фантастика. Минус — слабое освещение современности.

Тов. Чернецкий (от читателей союза транспортников). — Журнал можно читать, можно и отчитывать. На кого рассчитан «Следопыт»? Отвечаю: ни на рабочего, ни на крестьянина. Журнал затрагивает чуждые рабочему темы; грузчики, которые являются читателями нашей библиотеки, не понимают его. Под видом научной фантазии «Следопыт» преподносит читателю белиберду, да еще за дорогую цену…

Тов. Головчинер горячо протестует против этого утверждения. Достоинство фантастических рассказов «Следопыта» в том, что он облекает в легкую беллетристическую форму последние научные достижения. Желательно в «Следопыте» пускать большие вещи с продолжениями.

Тов. Зорохович. — Школа — за «Следопыта». Она считает его лучшим путешественническим журналом. Число читателей журнала беспрерывно увеличивается. Надо развернуть журнал и сделать его еще больше доступным в смысле рассрочки подписной платы.

Тов. Томашевич. — Отношение школы к «Следопыту» вполне определенное: его читают запоем и для прочтения свежего номера устанавливаются очереди. Трудные вещи журнал излагает так, что их понимают решительно все. Выход «Вокруг Света» два раза в месяц надо приветствовать. Хорошо поставлены отделы «Шевели мозгами» и шахматы. Надо уделить больше внимания спорту.

Тов. Зеликин. — Надо чаще устраивать литературные конкурсы. Это — здоровое начинание.

Тов. Михайлов высказывается против больших, идущих из номера в номер, романов. Очень плохи, по его мнению, карты на обложке.

Большое впечатление производит содержательное и продуманое выступление т. Немцовой (работница «Красного Треугольника»). Полемизируя с т. Чернецким, она заявляет:

— Если грузчик не читает «Следопыта», то это вовсе не значит, что журнал чужд рабочей массе в целом. Правда, язык «Следодопыта» иногда трудноват, но это — беда легко исправимая. Недостаточно захвачена журналом фантастика на темы из жизни нашего Союза.

Иллюстративный материал надо оживить юмором. Журнал, мне кажется, дорог.

— Слово принадлежит то… товарищу Горлову, — говорит председатель.

— Мне уж восемь лет, и я полгода подписываюсь на «Следопыт». «Следопыт» очень хороший журнал, и мне очень нравится. Только он мало пишет про индейцев…

Ослепительная молния магния. Товарищ Горлов озадаченно замолкает…

Тов. Шапиро (красноармеец). — Журнал попадает и в Красную армию — армию рабочих и крестьян, — и красноармейцы читают его охотно, устанавливая очередь. Красноармейцы считают «Следопыт» хорошим, полезным и увлекательным журналом. Не беда, если иной раз малоподготовленные товарищи чего-либо не поймут. Всегда можно спросить у старших, более подготовленных. Заслуга журнала в том, что он заставляет мысль работать. Только дорог он. Надо для кр-цев установить скидку.

Тов. Попов дает фактическую справку.

— В Донбасс идет около 71/2 тысяч экземпляров «Следопыта». Это доказывает, что журнал рабочие любят и понимают. Что же касается цены его, то пять копеек за печатный лист нельзя назвать большой суммой, учитывая, что издательство массовую рабоче-крестьянскую литературу выпускает, в среднем, по шесть-семь копеек за лист.

…Конференция близится к концу. Уже одиннадцатый час, а в перспективе еще два отделения концерта с «самим Москвиным», а потом погоня за последними трамваями. Запись ораторов прекращается. Заключительное слово берет председательствующий.

— Друзьями журнала, — говорит т. Розенталь, — являются, в одинаковой степени, и те кто хвалит его, и те, кто его критикует. Ибо даже самый строгий критик, т. Чернецкий, выразил пожелание об удешевлении журнала, — значит хочет большего распространения его в массах…

Работа «Следопыта» протекает в чрезвычайно тяжелых условиях, обусловленных специфической трудностью подачи его материала— новой, советской, идеологически выдержанной фантастики и нового краеведческого очерка.

Что постановила конференция.

(Резолюция, принятая единогласно).

«Первая конференция московских подписчиков и сотрудников «Всемирного Следопыта» приветствует новый успех советской общественности, выразившийся в организации живого общения с читателями и в идее создания живой аудитории журнала.

«Признавая настоящий тип журнала вполне удовлетворительным, конференция выражает пожелание об учащении выхода журнала «Вокруг Света» с будущего года до двух раз в месяц в удвоенном размере и о дальнейшем удешевлении журнала.

«Еще ближе к современности, к советскому строительству, к советской общественности!»

СЛЕДОПЫТ СРЕДИ КНИГ

ЗАКОН ПУСТЫНИ.

Сын имама и его слуга, спасаясь от преследования, неслись во весь дух на рысистых верблюдах. Сзади следовал отряд бедуинов.

— Завтра мы получим охрану у племени Шавли, — громко сказал слуга.

Магди не отвечал. Его сосредоточенный взгляд был упорно устремлен вперед.

Бег продолжался больше трех часов. Закатные синие тени протянулись по рыжим буграм, но Магди был неутомим. Верблюды неслись в неукротимом беге. Всадники мерно качались вправо и влево. Где-то очень высоко переплетались лучи заходящего солнца.

— Если за час мы никого не встретим, то мы уйдем от них, — сказал слуга Магди.

Сын имама промолчал. Далеко слева показались белые точки всадников и легкая пыль. Через минуту сзади среди сопровождавших Магди начался говор. Скоро всадники слева стали видны отчетливо. Начальник бедуинов прибавил хода и поравнялся с Магди.

— Это английские коршуны, — сказал он.

Всадники слева остановились и слились в одно белое пятно. Потом послышалось частое цоканье пулемета, и рой пуль дробно запел и засвистел в воздухе.

Магди, не замедляя хода, повернул верблюда направо. Половина отряда последовала за ним. Остальные пятьдесят человек остановились и поспешно стали готовиться к перестройке.

Магди даже не оглянулся. Его взгляд по-прежнему упорно блуждал по пустыне, а верблюд шел крупной рысью. Когда Магди проехал около мили, сзади протяжно забухали выстрелы бедуинов. Сын имама повернул налево и направился в открытую пустыню.

Ночь быстро опускалась на землю, но еще было хорошо видно. Неожиданно справа, совсем недалеко, грянул выстрел, потом другой, и показались английские солдаты на верблюдах, в мундирах, с традиционными шлемами на головах.

Верблюд Магди, мчавшийся впереди всех, сделал прыжок в сторону, и Магди вылетел из седла. Верблюд повернулся несколько раз на одном месте и, как подкошенный, рухнул на песок. Несколько всадников упали на землю, прежде чем остальные успели растянуться в одну линию, лицом к врагу. Потом часто захлопали выстрелы, и англичан сдержали. Они остановились.

Слуга Магди поставил своего верблюда на колени и, не думая ни о чем, кроме спасения сына имама, приказал двум всадникам спешиться. Они безропотно повиновались. Слуга поднял ошеломленного падением Магди, потом подвел ему верблюда, сам сел на другого, и оба погнали верблюдов в другую сторону.

Стало совсем темно, когда Магди, оглянувшись в последний раз, увидел перебегающие и хлопающие огни выстрелов друзей и врагов.

— Кажется, мы ускользнули, — спокойно проговорил слуга. Но в это время сзади появились какие-то силуэты, и грубый голос на английском языке приказал им остановиться.

Магди вынул из кобуры парабеллюм и вместо ответа выпустил десять пуль. Потом он услышал рев верблюда и протяжный стон. Он увидел, как его спутник упал на землю; затем перезарядил револьвер и снова погнал верблюда вперед. Он оборачивался, время от времени стрелял в маячившие сзади темные силуэты и видел, как вдалеке сверкали красные огни ответных выстрелов. Потом он остался один и упорно продолжал гнать вперед верблюда, пока животное не выбилось совершенно из сил.

После нескольких часов, проведенных в забытьи на горячем песке, Магди снова сел на верблюда и отправился вперед. Взошло солнце. Магди хорошо знал, что теперь жить ему остается немного. Воды не было ни капли. Во рту высохло. Солнце выкатилось на горизонте и некоторое время поднималось кверху скачками, как багровый мяч. Затем оно остановилось на месте, и нестерпимый жар сразу же стал обжигать кожу.

В полдень загнанный верблюд еле волочил ноги. Как сквозь сон, Магди увидел людей. Это были бедуины. Они остановили его и приказали слезть с верблюда. Магди беспомощно осмотрелся по сторонам. Револьвер он потерял. Он попросил воды, и голос его зазвучал жалобно, по-детски. Бедуины дали ему напиться и спокойно стали его раздевать. Они сняли с него все и рысью тронулись вперед.

Только тут Магди опамятовался. Он ударил одного из них по лицу, но на него навалилась целая куча народу, и его жестоко избили. Потом его оставили раздетым на песке и рысью тронулись прочь. Магди побежал за ними, но через сто шагов у него снова высохло в груди. Какой-то смутный инстинкт заполнил все его существо. Он бежал, еле переставляя ноги, по раскаленному песку, спотыкался о камни и падал. В его голове теснилось что-то смутное, похожее на воспоминание. Наконец он упал, и из его груди непроизвольно, вместе с рыданием, вырвалось какое-то странное слово.

— Окла, окла! — кричал Магди, сам не понимая, что он кричит. Это был крик крови далеких предков.

Грабители остановились. Они знали, что значит этот крик. Это был закон пустыни. Они вернулись, и один из них приблизился к Магди.

— Сколько ты хочешь? — спросил он и поспешно добавил: — Верблюда мы тебе не отдадим.

Но Магди был полон своим воспоминанием. Оно руководило им и подсказывало ему слова. Он вступил в отчаянный торг. Он просил воды, много воды и кусочек хлеба. Он знал всем своим существом, что его не могут бросить в пустыне, умирающего от жажды, после того, как он вспомнил это слово, и потому, требуя воды, он после каждой фразы твердил:

— Окла, окла!

Он знал, что может торговаться со своими грабителями, он постиг всем своим телом, что закон «окла» непреложен.

Его подозвали к верблюду, и он жадно припал к кирбе. Он пил воду воспаленным ртом и наливался ею, как мех. Он не замечал, что она была отвратительна на вкус. Сырой мех, пропитанный дегтем, придавал ей трупный запах. Отвратительный гнилой привкус дегтя раньше вызвал бы у него рвоту. Но все внутренности Магди пожирал огонь, и он продолжал пить, пока его не отогнали. Потом ему дали кусок хлеба и сыра. Старый бедуин, высохший до костей от солнца, показал рукой вперед и сказал:

— Там проходит караванная дорога. Иди туда. Теперь ты не можешь сказать, что мы пошли против закона.

Он повернул верблюда и тронулся вслед за остальными, а Магди опустился на песок. Его тело источало влагу. Он томился от испарины, которая выступала на коже, и увядал, как цветок, брошенный в печь.

Он встал и пошел, жадно грызя сухарь. Ему казалось, что от жара он начинает коробиться, и у него будут судороги, похожие на движение зеленого листа, когда тот попадает в огонь.

Часы тянулись как годы, а Магди все шел и шел, слабо перебирая ногами. Движение ног казалось ему чужим, посторонним. Каждую минуту оно могло прекратиться. Собирая все усилия, он, как сквозь завесу, приказывал ногам двигаться, и они почему-то еще повиновались.

Волдыри на коже брали последнюю влагу тела. Все лицо распухло от зноя отвесных лучей, а он все шел, спотыкаясь, падая и снова вставая.

Наконец, беззащитный и обнаженный, лишенный всякой тени, он лег ничком у караванной дороги. Солнце стало наливать жгучим ядом его вздрагивающее, беспомощное тело.

Он пролежал несколько часов, когда над ним склонилось какое-то лицо, и далекие, еле слышные голоса стали спорить между собою. Кто-то говорил, что он беглый раб, и поворачивал к солнцу его почерневшее, распухшее лицо, похожее на маску. Кто-то советовал его добить, чтобы он не мучился. Потом раздался пронзительный, резкий вопль. С отчаянием и мольбой кто-то кричал, что сын имама погиб смертью шакала. На Магди лили свежую прохладную воду, махали перед лицом плащом и проклинали англичан.

После этого наступила прохлада, которая струилась по всему обожженному телу, и Магди впал в полное беспамятство…

Этот отрывок взят из вышедшей недавно в свет книги А. Сытина «Брат Идола» (Изд. «ЗИФ». Стр. 144. Ц. 1 р. 10 к.).

Книга содержит шесть рассказов, показывающих борьбу арабов с колонизаторами-европейцами, внутреннюю борьбу племени, красочные картины быта современной Аравии…

ПРИКЛЮЧЕНИЯ В ДЕБРЯХ УРАЛА.

Повесть «У пяти ручьев» Е. Кораблева. Изд. ЗИФ. Стр. 288 Ц. 1 р. 70 к.

Краеведческая беллетристика имеет все шансы стать у нас заметным и ценным родом литературы не только для юношества, но и для взрослого читателя, ищущего возможности получить в популярной и занимательной форме знакомство с неисчислимыми естественными богатствами СССР. Опыт показал, что на такую литературу всегда есть большой спрос, и что она во многих случаях определенно предпочитается «беспредметной» надуманной приключенческой фантастике обычного типа.

После небольшой книжечки «Четверо и Крак», рисующей приключения четырех комсомольцев и вороненка в лесах Урала и предназначенной почти исключительно для подростков, Е. Кораблев в новой своей повести «У пяти ручьев», посвященной той же краеведческой теме — ознакомлению с природными богатствами Урала — дает углубленный, насыщенный большим количеством умело вплетенных в сюжетную ткань повести научных сведений о крае, материал. Предпринятая тесно спаянной группой лиц исследовательская экспедиция в дебри Урала, со старым золотоискателем-дедом в качестве проводника, дает возможность путешественникам, испытавшим ряд опасных и трудных приключений, попутно на живом опыте ознакомиться с неистощимым богатством минерального, растительного и животного мира Уральского хребта и смежных местностей. Увлеченный занимательными, порою драматическими событиями, выпавшими на долю путешественников, читатель незаметно для себя впитывает множество фактических сведений, расширяющих его знакомство со страной и пробуждающих активный интерес к ее хозяйственным возможностям.

Жаль, что книга не иллюстрирована. В книгах этого типа иллюстрация не только помогает работе воображения читателя, но и закрепляет в его памяти реальные черты того быта и той природы, которые он познает, целиком погрузившись в чтение книги.

С. П.

ИЗ ВЕЛИКОЙ КНИГИ ПРИРОДЫ

САРАНЧА И ЕЕ ПАРАЗИТЫ.

Всем известно, какие страшные опустошения причиняет в полях саранча; борьба с ней вызывает чрезвычайные меры и большие расходы, приходится мобилизовать целые армии людей и прибегать к снарядам с удушливыми газами или к горящим стрелам. Но наравне с такого рода средствами, у человека для истребление саранчи есть и другие союзники. Известно, что в Венгрии большие услуги сельскому хозяину оказывает розовый скворец, который с жадностью поедает тысячи насекомых. Затем самым страшным врагом саранчи является один вид грибка, вызывающий смертельную болезнь у саранчи. В «Материалах по изучению природных бедствий», издаваемых Женевским Географическим Обществом, профессор Ваиссиер, помощник директора Парижской энтомологической станции, сообщает, что в марте 1925 года бесчисленные полчища саранчи, вылупившиеся в Южной Африке в пустынных областях Намиб, Каоквельд и Каллари, внезапно погибли в то время, когда можно было опасаться самых страшных опустошений. Экспедиция, отправленная для исследования причины исчезновения саранчи, пришла к заключению, что насекомые погибли, зараженные упомянутым выше грибком.

В ученой среде возникла мысль обратиться к драгоценному грибку и искусственным путем прививать болезнь в момент вылупления саранчи. Но названный выше профессор Ваиссиер мало надеется на то, чтобы это средство могло с пользою быть применено, так как при современном состоянии науки нет возможности выводить паразиты, развитие которых обусловлено такими природными факторами, как количество тепла и влаги в атмосфере. Тем не менее интересно отметить, что размножение саранчи может быть задержано распространением среди нее эпидемических болезней. Наконец, на саранчу нападает еще один вид клеща маленького размера, похожий на чесоточного клеща, — он входит в дыхательные органы саранчи и этим самым постепенно умерщвляет насекомое.

СТРАШНЫЕ ЯЩЕРИЦЫ.

Каждому из нас приходилось видеть быстро бегающих маленьких хвостатых ящериц, величиной с палец. Однако на земле живут и другие ящерицы. Всех видов ящериц около 1 600. На рис. 1 изображена ящерица, впервые привезенная в Европу живьем и показываемая теперь в зоологическом саду в Амстердаме (Голландия). Это — водяная ящерица, длиною почти в 3 метра. Вслед за крокодилом это самый крупный вид пресмыкающегося, сохранившегося с древних времен. Эта ящерица принадлежит к семейству так называемых варанов, которые водятся в теплых странах восточного полушария. К числу этих ящериц в СССР принадлежит кассаль, встречающийся в Закаспийской степи; кассаль желтоватого цвета с поперечно-бурыми полосами, размер его превышает полтора метра в длину.

Рис. 1

Обычно ящерицы безвредны, но есть один вид, который ядовит. Это — ядозуб или гелодэрма, изображенный на рис. 2. Гелодэрма живет в пустынных местностях Мексики. Длина ее около полуметра, кожа ядозуба не чешуйчатая, как у других ящериц, а покрыта зернообразным панцырем, с красными и черными полосами. Один экземпляр этой ящерицы был пойман живьем и передан в зоологический сад в Лондон. Однажды у клетки этой ящерицы заснул служитель сада; он был укушен ящерицей в палец, рука его вспухла, и через некоторое время служитель скончался в ужасных муках. Яд этой ящерицы находится в нижней челюсти, и, когда ящерица злится, она шевелит челюстью, словно жует, и тогда из ее рта вытекает ядовитая слюна. Впрочем, родственный вид гелодэрмы, живущий на острове Борнео, не ядовит.

Рис. 2

На рис. 3 изображена безногая ящерица. Брюхо этой ящерицы желтое или красное, почему она у нас и называется «желтопузиком». Передних ног эта ящерица не имеет совершенно, а вместо задних — лишь два бугорка. Она достигает в длину около одного метра; водится не только в Северной Африке, но попадается и у нас на южных берегах Крыма, на Кавказе и между Доном и Волгой в кустарниковых зарослях.

Рис. 3

САРГАССОВО МОРЕ.

В Атлантическом океане, между Северной Америкой, Антильскими островами и западными берегами Африки находится пространство воды, величиной в половину Европы, густо покрытое водорослями, принадлежащими к семейству бурых водорослей (Sargassum bacciferum). Предполагается, что эти водоросли, состоящие из пузырчатых листочков, обладают способностью держаться на поверхности воды лишь определенное количество времени, после чего они начинают медленно погружаться в воду. Запасы водорослей постоянно пополняются новыми, отрывающимися от берегов приносимыми течением к водовороту, который окружает Саргассово море. Постепенно они заселяются разнообразными морсими животными (мелкими рыбками, крабами, креветками, моллюсками и пр.), которые живут на них, приобретая способность применяться к окружающей обстановке, хотя ни одно из них не принадлежит к фауне открытого океана.

Уже в древние времена часть океана к западу от Азорских островов называлась «Морем тьмы». Нетрудно представить, какого труда стоило Колумбу провести свои суда через эти воды, так непохожие на прозрачную воду Средиземного моря. Страх его моряков был совершенно естественным; они не могли себе представить, чтобы водоросли могли существовать там, где нет скал. Чтобы успокоить их, Колумб много раз приказывал опустить лот, который никогда не доставал дна.

Областью, наиболее богатой водорослями, является пространство эллиптической формы, вокруг которого северо-атлантическое течение совершает кольцеобразное вращение. Вокруг этого эллипсиса идет кольцо, в котором водорослей сравнительно меньше, а за этим кольцом другое, — где их еще меньше. В пределах внутреннего эллипсиса водоросли покрывают от 10 до 25 процентов поверхности воды, в окружающем его внутреннем кольце — от 5 до 10 процентов, а во внешнем— не больше одного. Подобно плавающим опилкам пробки в сосуде с жидкостью, которая приведена в вращательное движение, водоросли собираются в спокойной части океана внутри кольцевого северо-атлантического течения.

Конечно, не все оторвавшиеся от береговых скал водоросли попадают в Саргассово море. Они могут, например, с Багамских островов добираться до мыса Гаттерас, проходя растояние в 1.100 километров, приблизительно в пятнадцать дней; чтобы доплыть до Азорских островов, им надо полгода. Но, попав в Саргассово море, водоросли обычно там и заканчивают свои скитания. Область Саргассова моря — это область штилей, поверхность его почти всегда гладка, бури на ней — только отголоски чужих отдаленных бурь.

Чтобы определить количество водорослей в Саргассовом море, произведены за последние годы интересные опыты. Сеть с отверстием в 50 сантиметров в поперечнике была спущена с длинной балки на два часа, в течение которых судно прошло 11 километров; в сети оказалось 14½ килограммов водорослей, что составляет около 4 тонн[23]) на квадратный километр. Другие опыты давали почти вдвое.

Иногда водоросли сбиваются в плотные кучи и плавают островками, в несколько сот метров поперечником. В больших скоплениях водорослей всегда можно обнаружить обломки погибших судов. Ночью, когда море сверкает от отражения в его поверхности бесчисленных звезд, громадные кучи водорослей, то поднимающиеся на волнах, то скатывающиеся вниз, представляют собой жуткое, волнующее зрелище.

ШЕВЕЛИ МОЗГАМИ

В редакцию не перестают поступать решения задач из № 2; фамилии правильно решивших задачи не могут быть помещены за неимением свободного места.

РЕШЕНИЕ ЗАДАЧ, ПОМЕЩЕННЫХ В № 4.

Ребус № 2.

Путешественник Козлов, сподвижник Пржевальского

ЗАДАЧА БУКВ.

Надпись к венку: Памяти Семенова И. И.

Примечание. По просьбе многих читателей делаем пояснения некоторых географических названий.

Нипон — самый большой из островов, входящих в состав Японии.

Перу — Южно-Американская республика.

Пиза — гор. в Италии на р. Арно.

Судан — большая область внутри Африки.

Япура — один из левых притоков р. Амазонки.

ПОПРАВКА: В № 5 под географической задачей пропущена фамилия автора ее: Ю. Бурков, Пермская ж. д., ст. Хромпик.

ГЕОГРАФИЧЕСКАЯ ЗАДАЧА

В полученной фигуре — очертание Африки.

Правильные решения задач прислали: Александров М., Аталов Г, Ашихман А., Ашурова И. X., Афиногенов С., Багговут Б. В., Бойко М., Вуглинский С., Выгородский С., Гулин И… Ефимец Д., Жданов К., Жемчужный А., Живаго С., ЖуркинН., Замятина А., Зьтряниноз Д., Зысман III., Исааков С., Итальянцев Н., Калачов И., Карапетьянц, Кияшко Е., Котельников И., Куров Б., Кусакин М., Кушанов Е., Кюйко Д., Лимонадов М., Лопарев А., Лосев Ф., Лощинин Н., Лузгин А., Лузина А., Лыскова М., Макаров И., Михайлова И., Морозов М., Муромцева Н., Мырза Н., Набоков С., Николайчук М., Носков М., Нугаев X., Оазисов С., Оболдина А., Окуцева В., Ольгин Н., Омарский Ф., Онирин К., ОпахаловаН., ОсмининГ. Оталов Б.,Переверзев Л. Е, Сенгалевич В., Сычков М., Терегулов Р., Туркин Б., Щелков-Езов Г. В., Шкляринский Б., Щекин С., Щепкина М.,ЩукинаЮ., НемодуровЕ., Харитонова А., Хвостов В. М., Янчук М., Янщина К.

Ответы на письма.

Авдееву Г., Богоявленскому Б., Богоявленскому В., Варфоломееву И., Васильеву А., Гельвичу М., Зылеву В, Комарову А., Медведю Ф., Николаеву К., Самарскому А., Строчкову Л., Фалькович М., Хинкулову Л., Хвостову В. Присланное не подошло.

Желтикову Н. (Буйнакск), Зубову К. Пришлите ответы на свои задачи, без чего они не будут рассматриваться.

Щелкову-Езову Г. В. (Армения). Задача букв из № 4 не может быть решена случайно, так как условия ее определенны, но она требует внимания и усидчивости.

По данным буквам нетрудно составить названия, зная, что из 16, только 3 имеют четыре буквы, а остальные 13 по пяти. Распределить найденные слова совсем легко. Правильных решений этой задачи редакцией получено свыше 25.

Подпрятовой Н. Вам было послано письмо по почте.

ШАХМАТНАЯ ДОСКА «СЛЕДОПЫТА»

Отдел ведется Н. Д. Григорьевым

Печатаются впервые

Задача Е. Макогона (Артем, окр.)

Белые дают мат в 2 хода.

Задача М. Л. Николайчука.

Белые дают мат в 2 хода.

Фамилии читателей, присылающих в редакцию верное решение для помещаемых диаграмм, печатаются при опубликовании самых решений.

ПАРТИЯ («ГАМБИТ ЭВАНСА»),

игранная в турнире Ин-та Нар. Хоз. в Москве.

Благодаря сделанным начальным ходам, получилось положение, характерное для т. — наз. «итальянской» партии. Теперь от белых зависит, как дальше проводить мобилизацию своих сил. Играют здесь и 4. Кс3, затем 5. d3, нередко играют и 4. с3, подготовляя решительное продвижение в центре d2—d4. В данной партии белые отказываются от этих обычных спокойных продолжений.

Белые жертвуют пешку, чтобы скорее, лучше развить свою игру и м. б. получить даже атаку. Всякое начало партии с подобной жертвой называется гамбитом. Этот гамбит был впервые введен в серьезную практику капитаном морской английской службы Эвансом в начале пр. столетия. Надо кстати сказать, что то было время, когда вообще любили смело играть и многого не жалели, лишь бы добиться атаки. В наше время гамбиты не вывелись из практики, но их разыгрывают осторожно, без былого азарта, зная уже по опыту одно: что как бы ни сильна была на вид атака, но при хорошей игре противника всегда можно ждать какой-нибудь скрытой защиты.

Слишком большая жадность, которая не может пройти для черных безнаказанно. Нельзя думать только о пешках, забывая о своем развитии.

Эта жертва вполне безопасна. Ясно, что после

9… К: е5? 10. Ле1 d6 11. К: е5 d: е 12. Фа4+ белые выигр. фигуру. Итак черные не могут брать пешки, между тем она на е5 заметно стесняет противника и затрудняет всякое движение пешки d7 (т. к. даже на d7—d5 белые могут ответить е5: d6, пользуясь правилом взятия «на проходе»).

Черные остались с двумя лишними пешками, но положение их не из завидных, ферзевый фланг совсем еще не развит. У белых же два «дальнобойных» слона, все фигуры в игре и вообще прекрасная атакующая позиция.

Несколько упорнее позволяло защищаться Фh6.

Совсем плохо Kp: f7, напр. 18. Cc4+ Kpf8 19. Фf3+ и т. д.

Если теперь Ф: f7, то конечно, 19. Сс4 Kd5 и 20. Фd2 (Кс е7 21. С: е7).

Угрожая т. наз. «спертым» матом на всякий безразличный ход черных, напр. 19… Ка5 20. Kh.64+ Kph8 21. Фg8+! и мат след, ходом.

Белые объявили здесь мат в 4 хода: 21. Ф: f7+, затем 22. Фf8+ и 23. Ф: g8+! с последующим матом.

Эта партия, присланная в редакцию, повидимому, студентом И. Н. X., хотя и не Образцова, но показательна. Поучительные ошибки черных белые энергично использовали.

ОКОНЧАНИЕ ПАРТИИ,

игранной 1 мая за доской № 1 на матче Ленинграда с Москвой (об этом матче, происходившем в Ленинграде 1 и 2 мая, у нас уже сообщалось).

Положение после 47 ходов игры:

Белые: И. Л. Рабинович — Kpd1 п а3, d3 (3)

(Ленинград).

Черные: Б. М. Берлинский — Кре4 п а5 (2)

(Москва).

Этот эндшпиль (окончание), теоретически выигранный для белых, разыгран был так:

В расчете на наивную ловушку: авось белые сыграют неточно 49. Kpd8, тем самым позволят черным занять «оппозицию» (49… Kpd5!), лишить таким путем белого короля всякой возможности обхода и свести дело в ничью. Впрочем, и после 48… Kpd4 49. Kpd2 черному королю все равно пришлось бы — отступить и дать белым дорогу.

Черные вынуждены были упустить оппозицию (противостояние королей), и белый король тотчас пускается в обход. Теперь нормальные продолжения безнадежны для черных, напр. 51… Kpd6 52. Kpd4 Крс6 53. Крс4 Крb6 54. Kpd5 Крb5 55. Kpd6 Крb6 56. а4! и черная пешка через 3–4 хода погибает. Или 51.. Крс6 52. Kpd4 Kpd6 53. Крс4 Крс6 54. а4! Крb6 55. Kpd5 и снова выигр. ч п а5. Вот почему черные решаются на крайнее средство:

(Вдруг белые прельстятся пешкой и сразу ее возьмут?! После 52. b: а?? Крb6 одни краевые пешки уже никак не могут дать выигрыша.)

Ни к чему. Проще было сразу итти на е5, и белые к этому еще вернутся. Черный король все равно не может атаковать б. п., так как после 53… Крb3 54. b5 и т. д. белые скоро успевают провести свою пешку в ферзи.

Черные и здесь не забывают о ловушках: 55. Крc4 Крb6 56. b5? Кра5! и ничья ввиду пата (после 57. Крс5).

См. примечание к 53-му ходу белых.

Теперь черные должны потерять и боковую оппозицию. Но это уже несущественно, т. к. белые выиграли бы и в том случае, если бы сейчас был их ход: 56. Kpd5 Крb5 57. Кре5! (пользуясь тем, что черные не могут занять оппозицию) Крс6 58. Крc6 Крс7 59. Kpd5 Крb6 60. Крb5 и т. д. как в партии.

Или Кра6 58. Крc6 и 59. Крb5 с выигрышем черной пешки.

Здесь уже со спокойной совестью можно было сдаться, но черные обождали еще несколько ходов 59. b5 Кр: а3 60. b6 Крb2 61. b7 а3 62. b8Ф+ Kpa1 63. Фе5+ (еще скорее приканчивало борьбу 63. Фf4! а2 64. Фс1Х; или 63. Фf4 Крb2 64. Фb4+Кра2 65. Крс5 и т. д.) Кpb1 64. Фе1+ Кра2 65. Фb4 и только после этого сложили оружие.

Для более полного представления о рассмотренном эндшпиле стоит отметить одну подробность. Будь в положении бел. Кре2 п а3, b3 (3) — черн. Кре4 па5 (2) ход белых (а не черных, как было в партии), выигрыш все же был бы прост: 1. Kpd2 Kpd4 2. Крс2! — черные не могут пойти на с4, должны поэтому отдать оппозицию и допустить тем самым решающий обход белого короля, напр. 2… Крс5 3. Крс3! Kpd5 4. Kpd3 и дальше, как было в партии. Зато в положении бел. Кре2 п а3, b3(3) — черн. Кре6 п а5 (2) белые при своем ходе не могли бы уже выиграть, т. к. оппозиция[24]) навсегда осталась бы за черными: 1. Kpd2 Kpd6 2. Крс2 Крс6 3. Kpd3 Kpd5! 4. Крс3 Крс5 и т. д. без конца — черные так и не позволяют противнику взять их обходом (если 5. а4, то Kpd5 6. Kpd3 Крс5, а если 5. b4+, то а: b+ 6.а: b+ Крb5 и теоретическая ничья, т. к. бел. Кр не может вести пешку за собой, а должен ее лишь подталкивать).

ОТВЕТЫ ЧИТАТЕЛЯМ.

Многим, сомневающимся в правильности решения, приведенного в № 4 к этюду Селезнева. Указанная в решении рокировка в длинную сторону (0–0—0) не перечит правилам игры: при рокировке лишь король не может переходить через атакованное поле, в этюде же Селезнева через атакованное поле b1 проходит не король, а ладья.

A. Н. Блинову (Новосибирск). При решении двухходовки достаточно указывать лишь 1-й ход.

B. Н. Ужову (Ярославль). Конечно, можно посылать решения и на открытках. Что касается помещения под диаграммами контрольной записи расположения фигур, то в таком нововведении не видим большой нужды, т. к. диаграммы в подавляющем количестве экземпляров журнала печатаются достаточно четко. В отделе и без того приходится экономить каждую строчку.

Л. Н. Кролотину (Свердловск). Разумеется, можно присылать сообщения о местной шахматной жизни.

Такая хроника не пропадет, т. к. и помимо журнала может быть использована в газетах или шахм. изданиях.

Д. Тетерину, предс. шахкружка Шебекина. Обычный порядок приглашения мастеров на гастроли состоит в том, что кружок обращается с соотв. запросом в столичную губшахсекцию СФК, указывая при этом, какие средства со своей стороны может отпустить. В Москву следует обращаться по адресу: здание Моссовета, ГСФК, Шахсекция.

И. И. Шустер-Шерешевскому. «Какой смысл имеет развитие слонов с флангов'?» Так наз. «фианкеттирование» слонов, т.-е. вывод белых слонов в начале партии на b2 или g2 (а черных на b7 и g7), имеет тот смысл, что дальнобойные фигуры таким путем занимают главные диагонали, где нередко оказывают сильное влияние на весь ход борьбы. Кроме того, слоны, выведенные т. о., не так скоро подвергаются опасностям всяких разменов, как это бывает при обычном прежнем развитии слонов к центру (напр. в итальянской партии белого Сс4 черные могут разменять посредством Се6 или Ка5). Само собою понятно, что фианкеттированию слонов предшествуют ходы пешками b2—b3 или g2—g3 (для черных b7—b6 и g7—g6), но эти пешечные движения не создают в позиции чувствительных слабых мест: действительно, после, скажем, g2—g3 ослабленные поля f3 и h3 с успехом защищает слон на g2.

В. Ф. Горбунцову (Запорожье). «Что такое гамбит трех пешек?» Шахм. теория не знает гамбита под таким названием. Невидимому, речь идет или о «северном» гамбите, где белые отдают 3 пешки, но одну тотчас отыгрывают (1. е4 е5 2. d4 е: d 3. с3 d: с 4. Сс4 с: b 5. С:b2), или, что вернее, о «гамбите Каннингема». Последний является частным случаем «королевского» гамбита (1. е4 е5 2. f4) и получается после ходов 1. е4 е5 2. f4 е: f 3. Kf3 Се7 4. Сс4 Сh4+ 5. g3 f: g 6. 0–0! g: h+ 7. Крh1!.

В. Золотареву (Азов). Этюд думаем напечатать.

Пионеру Л. Гугелю. Ваш этюд может быть напечатан. Он далеко не из трудных, но идея его занимательна и остра.

Читателю А. К. Присланной партией думаем воспользоваться, несмотря на целый ряд промахов, допущенных черными.

А. Покровскому (Боровичи). Этюд приемлем для журнала, хотя и очень легок.

К. Вантробе (ст. Витебск), Л. Луценко (Рязань) и Л. Я. Михайлову (Бийск, окр). Задачи имеем в виду для печати.

Е. Горину (Сасово). Из присланных задач одна двухходовка (б Крb3—ч Кре5) слишком нехитра, другие лучше, и их имеем на примете.

А. В. Хмелькову (сл. Буденная). Двухходовка 6Kph5—ч Крf6 неинтересна, другие — легки, но приемлемы для печати. Задача с посвящением мало содержательна. Вашу просьбу исполнили.

Уч. И. Каплану (Тула). Одна двухходовка слаба и начинается с грубого хода (взятия неприятельской фигуры), другая решается любым выжидательным ходом белых.

Ив. Дмитриеву (Архангельск). Двухходовка элементарна, даже наивна, но приемлема, трехходовка — только наивна.

Н. Лелееву. Первая двухходовка слаба, вторую м. б. используем.

Рабоч. А. Жижину (Кизел). Ваша трехходовка имеет, кроме авторского, и побочное решение (1. Лg6).

Уч. Е. И. Умнову (Ростов/Дон). Не решается ни двухходовка, ни этюд (от первого же шаха черные защищаются пешкой и уж никак не проигр.).

Л. Готтесману (М.), Я. Зельдовичу (Бобруйск), Б. В. Иевлеву (Боржом), Лаврентьеву (ст. Баталпашинская), Якову Минакову (Геленджик), Е. А. Петрову (Хоперск. окр.), В. А. Плакину (Астрахань) и уч. М. М. Фальковичу (Киев). Присланные задачи очень слабы: при крайней незамысловатости все они страдают грубостью отделки, одни имеют побочные решения, другие начинаются с шаха черн, королю или с уничтожения черной фигуры.

Всем составителям, желающим получить соображения редакции по поводу присылаемых произведений, предлагается сообщать точный адрес и прилагать марку на ответ.

РЕШЕНИЯ ДЛЯ ДИАГРАММ № 4.

Задача Заморова. Белые дают мат в 2 хода. 1. ФgЗ— h2! Надо сказать, что эта двухходовка имеет «предшественницу»: еще в 1900 г. на одном заграничном конкурсе известный чешский проблемист (составитель задач) Max (dr. Mach) получил I приз за следующую задачу: Kph5 Фb3 Лg3 Се3, h7 Kf7, g4 п еб(8) — Кре4 Фb2 Лf5 Ch4 Ка3, b5. п d3, go (8). Достаточно самого беглого взгляда на обе задачи, разделенные промежутком времени в 27 лет, чтобы установить разительное сходство. В сущности, разницы просто нет, если не считать того, что в одной задаче все положение сдвинуто вправо (к линии h), в другой — влево (к линии а). Из наших читателей первым обнаружил это прискорбное сходство (тем более прискорбное, что задача в № 4 «Следопыта» была связана с посвящением одному из советских мастеров) подписчик нашего журнала В. Шатилов из Ульяновска.

Ко всей этой сложной истории остается добавить два слова: авторское решение задачи опровергается, т. к. после 1. ФgЗ — h2 Фg2—d2! мата на 2 м ходу нет.

Авторский замысел раскрыли: К. Бабановский, Г. Я. Белогрудов (Дон. окр.), Р. Бермант, А. Н. Блинов (Новосибирск), А. Н. Бударин (станица Пролетарская), Е. Васюков (Мелитоп. окр.), И. Г. Гангардт (Сочи), Г. И. Голтвянский (Макеевка, Донбасс), Л. Готтесман, пионер Л. Гугель, М. Ф. Гусев (Ленинград), А. Гутерман (Ростов/Дон), Андр. и Вова Дмитриевы (Кострома), Ф. Я. Заславский (Бело-церк. окр.), В. П. Иванов (Белгород), Влад. Калашников (Сухум), уч. И. Каплан (Тула), Л. Керов (Новочеркасск), Иос. Клыш (Вязьник. у., Влад, г.), Б. Кнорре (Харьков), М. Ф. Колюка (Прилуцк. окр.), уч. 15 л. Ю. Лавровский (Пятигорск), М. Маликов, Анат. Механиш, В. Мидовский (Ниж, г.), уч. В. Ф. Мищенко (Запорожье), уч. И. Модестов (Дон. окр.), И. А. Мошенский (Черкассы), М. Л. Николайчук, Е. Овсяников (Рязань), И. Островский, уч. Вадим Нирлик, Н. Прошлецов, А. Рагалин и В. Хохольков (Тула), В. В. Ручьевских (Архангельск), М. Сеоев (Грозный), Г. Сойхер, Л. и В. Ставраки, Л. Строчков (Ярославль), уч. М. М. Фалькович (Киев), Е. Ф. Филипповская (Макеевка, Дон. туб.) И. И. Хельгрен (Беднодемьяновск), уч. Г. Чернов (Илецкая Защита).

Нашли опровержение авторского решения и тем «разоблачили» задачу лишь В. Ф. Горбунцов (Запорожье), А. Козлов (Свердловск) и А. В. Хмельков (сл. Буденная, Ворон, г.).

Окончание партии: Григорьев — Глазачев. Это положение получилось 31/III в одной из партий турнира-чемпионата профсоюзов СССР.

У белых лишнее «качество», т.-е. преимущество ладьи над слоном. Этого материального перевеса не уравновешивает даже лишняя пешка черных. Итак, белые здесь сильнее. Однако позиция черных очень прочна, и вся надежда белых на выигрыш состоит только в том, чтобы отдать ладью. за слона и центр, пешку и затем завоевать королем пешку аб. Достичь этого можно (напр. путем 1. Лс3+ и 2. Л: с4), но надо посмотреть, дает ли еще это выигрыш. Анализ довольно прост: 1. Лс3+ Крb2 2. Л: с4 d: с 3. Кр: с4 и как бы теперь ни играл черн, король, белые выигр. пешку а6, после чего отступают королем на линию b и победоносно проводят в ферзи свою пешку. К сожалению, вся эта радужная для белых картина получилась благодаря слабой защите противника. Сыграй черные на 1-м ходу не Крb2? а 1… Kpd2! и далее 2. Л: с4 d: с 3. Кр: с4 Кре3! 4. Крс5 Кре4! 5. Kpb6 Kpd5! 6. Кр: а6 Крс6! 7. Кра7 Крс7! 8. а6 Крс8! и т. д., — они очевидно добились бы ничьей (благодаря пату).

Вот почему черные, которыми играл т. Глазачев, предложили противнику ничью. Но неожиданно белые не согласились на это и закончили партию следующим образом:

1. Ле3—h3 (!) Крс2—d2 (король держится верного направления, т. к. иначе, при Крb2 2. Лс3! жертва качества уже решала бы дело в пользу белых) 2. Лh3—h2+ Kpd2—d1 3. Kpd4—c3! Kpd1—e1 (плохо и Kpc1 из-за мата, и 3… Сb5 из-за 4. Лh2+ и Л: d5) 4. Лh2—d2! Kpe1—f1 5. Крe3—d4! Kpf1—e1 6. Лd2—c2! (теперь белые подготовили уже решающую жертву качества, и черные бессильны ей помешать) Сс4—b3 7. Лс6—с6 Сb3—с4 8. Лс6: с4 d5: с4 9. Kpd4: с4 — черные сдались, т. к. не успевают попасть королем на поле с6 к нужному сроку.

Верного решения для данного положения никто не прислал.

В СЛЕДУЮЩЕМ НОМЕРЕ «ВСЕМИРНОГО СЛЕДОПЫТА» БУДУТ ОБЪЯВЛЕНЫ УСЛОВИЯ ДВУХ ПОЛУГОДОВЫХ КОНКУРСОВ: КОНКУРСА РЕШЕНИЯ ВСЕХ ЗАДАЧ И КОНКУРСА РЕШЕНИЯ ВСЕХ ЭТЮДОВ, КАКИЕ БУДУТ НАПЕЧАТАНЫ В ЖУРНАЛЕ, НАЧИНАЯ С № 7 И КОНЧАЯ № 12,

ВОКРУГ 1-й МОСКОВСКОЙ КОНФЕРЕНЦИИ ПОДПИСЧИКОВ

Отвечаем на вопросы

Недостаток времени не позволил докладчикам ответить на некоторые вопросы участников конференции. Отвечаем на них сейчас.

1. Московским подписчикам «Всем. Следопыт» рассылается немедленно по выходе в свет.

2. «Главных авторов» указать не можем, таковых нет. О литературной ценности наших сотрудников предоставляем судить самим читателям.

3. Подготовлять читателей к писательской деятельности — не входит в план работы редакции. Но молодые авторы всегда найдут поддержку, совет и место в «Следопыте».

4. О распространении журнала среди рабочих говорилось на конференции. В частности, в Донбасс идет свыше 7 тысяч экземпляров.

5. Печатать «Библиотеку» на лучшей бумаге, без повышения подписной платы, изд-во не может. Это и не требуется, поскольку в «Б-ке» нет иллюстраций.

Капустину А. и др. 41 книгу полного собрания сочинений Дж. Лондона подписчики «Всемирн. Следопыта» могут приобрести за 36 руб. с пересылкой (вместо 50 руб. 35 коп.).

С заказами обращаться в отдел книготорговли Из-ва «Земля и Фабрика» (Москва, центр. Псковский пер., д. 7/9.

Амосову В. Вас интересует — почему в журнале не введен шашечный отдел? Только потому, что места нехватает. По другим вопросам — смотрите «Шахм. доску Следопыта».

СЕВЕРНАЯ И ЦЕНТРАЛЬНАЯ АМЕРИКА

К карте на 4-й стр. обложки

Материк Сев. Америки, лежащий на запад от Европы, по ту сторону Атлантического океана, занимает площадь в 20 миллионов кв. км. Сев. Америка в два раза больше Европы и почти вдвое меньше Азии.

История открытия. Америка открыта Колумбом всего лишь с небольшим четыреста лет.

Одновременно с Колумбом и после него были открыты Коботом восточные берега Сев. Америки, Понсо де Леоном — побережье Флориды, а в 1513 г. Васко Бальбоа, перейдя Панамский перешеек, достиг берегов Великого океана. С этого момента стало ясно, что вновь открытые земли не являются восточными берегами Азии, как это предполагал Колумб, а представляют самостоятельный материк. Вскоре этот материк и получил название Америки, по имени мореплавателя Америго Веспучи, который первый описал некоторые страны вновь открытого материка.

Поверхность. Вдоль всего западного берега тихоокеанского побережья тянутся высокие Скалистые горы со своими отрогами. Постепенно понижаясь, они сливаются с обширными луговыми степями и равнинами, которые идут вплоть до берегов Атлантического океана на востоке. Вдоль побережья Атлантического океана почва снова несколько поднимается, образуя невысокие Апалахские или Аллеганские горы.

Весь материк Сев. Америки изрезан глубокими заливами и бухтами (на севере — Гудсонов залив, залив св. Лаврентия, на юге — Мексиканский залив и Калифорнийский). Эти заливы омывают большие полуострова — Лабрадор, Новую Шотландию, Юкатан, Флориду и Калифорнию. На северо-западе материк Северной Америки заканчивается большим полуостровом Аляска, который отделен от Азиатского материка нешироким Беринговым проливом.

Орошение. Сев. Америка богата озерами и реками. На ее территории находятся самые большие озера, какие существуют на земном шаре — Верхнее, Мичиган, Гурон, Онтарио, Эри. Все эти озера соединяются друг с другом узкими протоками.

Почти все большие реки Сев. Америки, за исключением Юкона, Фрэзэра, Колумбии и Колорадо, впадающих в Великий океан, и реки Мекензи, текущей в Ледовитое море, — изливаются в Атлантический океан. Главной рекой Сев. Америки является Миссисипи, перерезывающая материк с севера на юг. Ее наиболее значительные притоки — Миссури, Арканзас, Охайо и Тенесси.

Климат Сев. Америки крайне разнообразен: от полярного на севере до полутропического на юге. На севере идет полоса мерзлых тундр, которая сменяется поясом хвойных лесов, затем идет полоса смешанных лесов и травянистых степей — «прерий».

Население Сев. Америки делится на туземцев (коренных жителей страны) и на колонизовавших страну за последние 400 лет европейцев, а также китайцев и негров. Коренным населением являются индейцы, занимавшие раньше юг и центральные части материка, и эскимосы, обитающие на севере. В настоящее время индейцы и эскимосы составляют ничтожное меньшинство. Большинством же являются «американцы» или «янки», представляющие потомков переселенцев, преимущественно — англичан, ирландцев и шотландцев.

Материк Сев. Америки прорезан поперек несколькими так называемыми «тихоокеанскими» железнодорожными магистралями, которые соединяют важнейшие гавани Атлантического и Великого океанов.

В политическом отношении Сев. Америка делится следующим образом:

Пространство — Население　

Сев.-Амер. Соед. Штаты. 9.500.000 кв. км — 120.000.000 чел.

Канада (Брит, доминион). 10.000.000 — 9.000. 000

Мексика 2.000.000 — 16.000.000

Ни в одной стране мира капитал не достиг такого развития и такой степени концентрации, как в Сев.-Амер. Соед. Шт. Ежегодная продукция промышленности Соед. Шт. оценивается в 50 млрд, долл., а золотой запас достигает 41/2 млрд. дол. (равен нашей годовой продукции!).

Вся политическая и экономическая власть в Соед. Шт. сосредоточена в руках немногих миллиардеров, или трестов, ими возглавляемых. Финансовая мощь американского капитала настолько велика, что его влияние — главенствующее даже на европейском континенте. В наши дни американское золото кочует по всему миру, верша судьбами народов и правительств. И недаром Соед. Шт. отказались войти в Лигу Наций: Рокфеллер, Морган, Вандербильт Форд и другие фактические владыки этой самой развитой и крепкой буржуазной («демократической» — только на словах) республики слишком хорошо знают, что их золото сильнее всех постановлений Лиги.

Под именем Центр. Америки принято обозначать сравнительно узкий перешеек суши, соединяющий материк Сев. Америки с Южной. Этот перешеек составляет, собственно говоря, продолжение Сев.-Американского материка.

В политическом отношении Центральная Америка разделяется на пять маленьких «самостоятельных» республик:

Пространство — Население

Гватемала…….. 113.000 кв. км — 2.090.000 чел,

Гондурас…….. 114.000 кв. км — 650.000 чел,

Никарагуа……. 123.000 кв. км — 650.000 чел.

Костарика……. 60.000 кв. км — 468.000 чел.

Панама……… 86.000 кв. км — 400.000 чел.

В действительности, все эти республики находятся под сильнейшим финансовым воздействием Сев.-Амер. Соед. Штатов. Из этих республик наибольшее значение приобрела Панама, через территорию которой прорыт Панамский канал, соединяющий Атлантический океан с Великим. Канал принадлежит Сев.-Амер. Соед. Штатам, и является в их руках могучим орудием экономического и политического господства на обоих мировых океанах.

Примечания

1

Два раза: «мало воздуха, качайте сильней». Три раза: «много воздуха, качайте тише». Томсон пропускал эти сигналы, так как их водолазные костюмы имели собственный запас воздуха.

(обратно)

2

Наносный песчаный холм.

(обратно)

3

Древесная порода пустынь, крайне засухоустойчивая.

(обратно)

4

Водопроводящий канал для орошения полей.

(обратно)

5

Малоимущий, пролетарий.

(обратно)

6

Крупный собственник, богач, большой купец.

(обратно)

7

Селенье, деревня.

(обратно)

8

Белая звезда.

(обратно)

9

Тигр.

(обратно)

10

Борьба на лошадях.

(обратно)

11

Наполненный воздухом мех.

(обратно)

12

Бий — аульный (поселенный) начальник; кадий — судья.

(обратно)

13

Дьявол.

(обратно)

14

Игра: всадники отнимают друг у друга зарезанного козла

(обратно)

15

Наше — «сгореть со стыда».

(обратно)

16

«Удачливому молодцу подвертывается готовый к смерти заяц» (киргизская пословица).

(обратно)

17

Киргизская двухструнная балалайка.

(обратно)

18

Свадебный выкуп.

(обратно)

19

Попутчик.

(обратно)

20

Джул-барс по-тюркски — тигр.

(обратно)

21

Здесь подразумевается прорытие оросительных каналов — арыков.

(обратно)

22

Полкроны — 1 р. 20 к.

(обратно)

23

Тонна — 61,05 пуда.

(обратно)

24

Т.-е. противостояние королей через клетку, как здесь е2—е4—еб.

(обратно)

Оглавление

СОДЕРЖАНИЕ:

СОБИРАЙТЕ ПОДПИСКУ НА «ВСЕМИРНЫЙ СЛЕДОПЫТ»!

ОСТРОВ ПОГИБШИХ КОРАБЛЕЙ

КРАСАВИЦА АК-ЮЛДУЗ

Величайшая коллекция рогов

ПИГМЕНТИН Д-РА РОФ

ЖЕЛТЫЙ ГЛАЗ

ЭЛИКСИР ЖИЗНИ

ЩАДИЛОВ ПРУД

ЧТО НАДО ЗНАТЬ ТУРИСТУ

  I

  II

СЛЕДОПЫТ И ЕГО ЧИТАТЕЛИ

СЛЕДОПЫТ СРЕДИ КНИГ

ИЗ ВЕЛИКОЙ КНИГИ ПРИРОДЫ

ШЕВЕЛИ МОЗГАМИ

ШАХМАТНАЯ ДОСКА «СЛЕДОПЫТА»

ВОКРУГ 1-й МОСКОВСКОЙ КОНФЕРЕНЦИИ ПОДПИСЧИКОВ

СЕВЕРНАЯ И ЦЕНТРАЛЬНАЯ АМЕРИКА Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg