«Всемирный следопыт, 1927 № 01»

Всемирный следопыт, 1927 № 01 (fb2) - Всемирный следопыт, 1927 № 01 (Журнал «Всемирный следопыт» - 22) 3061K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Морис Ренар - Владимир Клавдиевич Арсеньев - Рейнгардт Рийк - Иван Давидович Оксенштерн - Генри Де-Вер Стэкпул

ВСЕМИРНЫЙ СЛЕДОПЫТ 1927 № 1

*

ЖУРНАЛ ПЕЧАТАЕТСЯ В ТИП. «ГУДОК»

УД. СТАНКЕВИЧА, Д. 7.

В КОЛИЧ. 40.000 экз. ГЛАВЛИТ № 76860.

СОДЕРЖАНИЕ:

Вокруг света в 24 часа. Научно-фантастический рассказ Мориса Ренар. — Живые инкубаторы. Заметка. — Уссурийский зверобой. Краеведческо-охотничий рассказ В. К. Арсеньева. — Трагические рассказы: Струна от разбитой гитары. Рассказ Рейнгардта Рийка. — Остров Черной Гагары. Рассказ И. Окстон. — В малайских джунглях: Завоевание Горы Духов. Приключения амер. траппера Ч. Майера. — Каменный страж атолла. Рассказ Де-Вэр-Стэкпул. — Воздушная сотня. Необыкновенный рассказ С. Бакланова. — Великий фантаст. Очерк Н. К. Лебедева (о Жюле Верне). — Следопыт среди книг. — Обо всем и отовсюду. — Шахматная доска Следопыта. Под редакцией Н. Д. Григорьева. — Наша земля. Очерк Н. К. Лебедева (к карте).

ВНИМАНИЮ ЧИТАТЕЛЕЙ

В увеличении тиража (количества подписчиков) нашего журнала заинтересованы сами читатели. Увеличение тиража даст возможность Издательству еще улучшить внешний вид и содержание «Следопыта», а также, быть может, и увеличить об’ем журнала и приложений к нему.

Изо дня в день поступающие в К-ру журнала многочисленные письма-отклики на об’явления доказывают, что «Всем. Следопыт» вполне отвечает интересам самых широких и разнообразных кругов читателей, но при этом письма читателей говорят, что, к сожалению, во многих местностях нашего Союза наш журнал еще мало известен.

Желая приблизить журнал к массе читателей, Издательство просит всех работников месткомов, фабзавкомов, культкомиссий их, школьных работников, заведующих библиотеками, клубами, избами-читальнями и других культпросветительных работников, а также частных лиц — взять на себя распространение журнала «Всемирный Следопыт».

Работа по распространению нашего журнала будет премироваться книгами и журналами издания «ЗИФ» по выбору сборщика подписки.

Морис Ренар ВОКРУГ СВЕТА В 24 ЧАСА

Научно-фантастический рассказ

Рисунки худ. С. Лодыгива

1. Таинственный метеор.

Около 10 часов утра человек, которого мы спасли, открыл, наконец, глаза.

Я ожидал, что несчастный проведет дрожащей рукой по лбу и слабым: голосом произнесет: «Где я?». Но ничего подобного не произошло. Спасенный пролежал несколько времени спокойно, тупо смотря перед собой. Потом взгляд его засветился умом; и энергией, и он стал прислушиваться к шуму винта и плеску волн о корпус судна. Затем он приподнялся, сел на узкую койку, на которую мы его положили, и стал спокойно осматривать каюту, как будто нас с Гаэтаном там и не было. Мы молча следили, как он подошел к иллюминатору и стал смотреть на море, потом отвернулся и осмотрел поочередно каждого из нас без любопытства и без церемонии, как мебель, которую он не успел до того заметить.

После этого он сложил руки и погрузился в глубокую задумчивость. Судя по его красивому и умному лицу и одежде, с которой все еще стекала вода, мы приняли его за человека интеллигентного. Поэтому его поведение нас очень удивило.

«Не будем делать поспешных заключений, — подумал я. — Странное поведение незнакомца можно приписать душевному потрясению, которое он пережил, очутившись в волнах. Не надо беспокоить его. Его задумчивость вполне оправдывается его необ’яснимым появлением на нашем судне».

Но Гаэтан, видя его совершенно здоровым и негодуя на его поведение, не мог молчать.

— Ну-с. — сказал он со свойственной ему бесцеремонностью, — как делишки? Лучше, а? — И он несколько раз повторил свой дурацкий вопрос, не получая на него ответа.

Незнакомец был, повидимому, удивлен этим странным тоном. Он сравнивал изящную одежду Гаэтана с его грубым обращением и, наконец, соблаговолил знаками ответить, что ему лучше.

«Отлично, — подумал я, — он понимает французский язык; наверное, земляк».

— Вам, однако, повезло, дружище, — продолжал Гаэтан. — А без нас, знаете, вам пришлось бы плохо. Да что вы, спите, что ли? Или рот у вас склеен? Отчего вы ничего не отвечаете?

— Вам где-нибудь больно? — спросил я, оттесняя своего друга от незнакомца, скорее, для того, чтобы избавить его от докучливых приставаний, чем для того, чтобы осведомиться о его здоровьи.

Но спасенный отрицательно покачал головой и продолжал думать. Мои опасения увеличились, и я обменялся с Гаэтаном тревожным взглядом.

— Не хотите ли пить? — спросил я.

Тогда, указывая на меня пальцем, спасенный спросил с каким-то неопределенным акцентом:

— Врач?

— Нет, — весело ответил я, — о, нет.

А так как взгляд его оставался вопросительным, я добавил:

— Романист. Писатель… вы понимаете? — И я следил за выражением лица нашего гостя.

Он довольно приветливо кивнул мне, и потом, мотнув головой, бесцеремонно указал на Гаэтана.

— Я? Я ничего не делаю, — ответил тот со своим дурацким смешком и прибавил, употребляя прозвища, которые я давал ему:

— Бездельник, лентяй, бродяга — вы понимаете?

Я следил за выражением лица нашего гостя и поспешил вмешаться:

— Это — хозяин судна, — сказал я. — Вы у барона Гаэтана Парадоль, который заметил вас в воде. А я — Жеральд Синклер, спутник его в этом плавании.

Но вместо того, чтобы представиться в свою очередь, как я этого ожидал, наш гость проговорил, с трудом подбирая слова:

— Не будете ли добры рассказать мне, что произошло. Я совершенно потерял память в какой-то момент моего несчастья.

На этот раз я прекрасно понял его акцент: это был английский.

— Очень просто, — вмешался опять Гаэтан. — Спустили шлюпку на воду, и матросы вас вытащили.

— А до этого? Что было до этого?

— До чего? До взрыва, может быть? — усмехнулся мой приятель.

Незнакомец выразил на своем лице удивление.

— Какого взрыва?

Я предчувствовал, что Гаэтан сейчас опять рассердится, и решил ответить сам.

— Дорогой мой, — сказал я ему тихо, — разрешите мне переговорить с этим человеком. Он, очевидно, находится в состоянии потери памяти, часто происходящем вследствие сильных потрясений. Он, вероятно, ничего не помнит. Отойдите и ведите себя спокойно.

И, обращаясь к человеку, потерявшему память, я сказал:

— Я сейчас об’ясню вам все, что относится в вашему приключению. Это заставит вас, быть может, вспомнить все остальное.

Он обхватил руками согнутые колени, положил на них подбородок и стал ждать моего рассказа. Я продолжал:

— Вы находитесь на паровой яхте «Океанида», принадлежащей Гаэтану Парадоль. Капитан ее — Дюваль. Порт — Гавр. Вы здесь в безопасности. Это — прекрасное судно, длиной 90 метров, вместимостью в 2.184 тонны, со скоростью в 15 узлов и машиной в 5.000 лошадиных сил. Кроме экипажа и команды его, которых, в общем, 95 человек, нас было на судне только двое — хозяин и я. Мы возвращаемся из Гаванны, куда мой друг ездил для того, чтобы лично выбрать и закупить на месте сигар…

Я ожидал, что это сообщение вызовет у нашего гостя сильное удивление. Но он не обратил и внимания на эту мелкую подробность.

— Наше возвращение, — продолжал я, — протекало в благополучном однообразии, пока, три дня тому назад, не испортилось что-то в машинах. Пришлось остановить их. Сегодня 21 августа, следовательно, это случилось 18-го. Механики сейчас же занялись исправлением сломанного шатуна, и капитан решил воспользоваться остановкой, чтобы укрепить руль судна. Мы находились под 40° северной широты и 37°23′ 15» западной долготы, недалеко от Азорских островов, в 1.290 милях от португальских берегов и в 1.787 — от американских. Мы двинулись в путь только сегодня утром на заре.

«18 августа воздух был тих и ясен, море спокойно. Ветра — никакого. «Океанида», предоставленная произволу стихий, стояла совершенно неподвижно. В этом не было решительно ничего веселого. Но капитан уверил нас, что работы будут вестись самым быстрым порядком, и мы, отнеслись к своему несчастию с терпением. Было очень жарко, поэтому мы решили перевернуть весь обычный порядок и спать днем, а ночи проводить бодрствуя на палубе. Завтрак нам подавали в 8 ч. вечера, а обед в 4 часа утра.

«Третьего дня, в пятницу 19-го, между этими двумя ночными трапезами, мы прохаживались по палубе, куря сигары при свете луны. Небо было все усеяно созвездиями. То-и-дело мы замечали падающие звезды, оставлявшие после себя яркий след. Я, не отрывая глаз, смотрел на этот дождь метеоров. Все было тихо кругом, и тишина увеличивала торжественную картину ночи. Все спали. В тишине слышались только мягкие звуки наших резиновых подошв.

«Мы в двадцатый раз обходили кругом палубы, когда вдруг услышали в пространстве свист. Почти в то же самое время, довольно высоко на небе, мы увидали слабо светившееся пятно. Оно двигалось к яхте и с него доносился свист. Пятно вырастало, увеличивалось, а затем внезапно исчезло, проплыв над нами с быстротой, слишком незначительной для небесного тела.

«Мы решили все-таки, что это — метеор; вахтенный был того же мнения, несмотря на то, что он за тридцать лет плавания не видал ни разу ничего подобного. Капитан, привлеченный наверх свистом, выслушав наши об’яснения, пришел к тому же заключению. Он тотчас же занес в судовой журнал: «20 августа, около 21/2 час. ночи, слабо светившийся метеор пролетел в атмосфере прямо над «Океанидой», описав дугу с востока на запад и следуя 40-й параллели, на которой мы стояли».

При этих словах я внимательно посмотрел на нашего гостя. Но он, продолжая сидеть все в той же позе, закрыл глаза и и^дал продолжения рассказа.

«Вы можете себе представить, — продолжал я, разочарованный его равнодушием, — что мы только и говорили в ту ночь о метеоре. Появление этой светящейся массы над самым судном в ту минуту взволновало нас, и пронзительный свист, который испускала эта масса, заставил нас втянуть головы и поднять плечи, как солдата под пулями.

«Словом, мы от всей души желали избавиться от такой экспериментальной астрономии, но это не помешало феноменальному явлению повториться сегодня ночью, немного позже и с новыми осложнениями.

«Вчера мой друг, наскучившись стоянкой среди океана, под небом, полным неведомых опасностей, отдал распоряжение исправлять машины судна непрерывно день и ночь. Механики работали сменами по два часа в машинном отделении, а другая партия — в шлюпке у руля. Последняя только что окончила свою работу и собиралась подняться на борт, когда чудесный болид опять засвистел в воздухе.

«Ночь была такая же звездная, как накануне, и мы вновь увидели в пространстве знакомую бледную туманность, которая неслась прямо на нас. Мой друг заметил, что она двигалась значительно медленнее, а мне показалось, что свист был не такой громкий и резкий, как вчера. И все-таки движение болида было достаточно быстрым. Через несколько секунд, думали мы, он достигнет зенита, а затем скроется за горизонтом. Вероятно, земля приобрела в нем какого-то нового спутника, какую-то маленькую луну, в роде ночника.

«Но наши ожидания не оправдались. Туманность вдруг засветилась ярко, как солнце, блеснула, как молния, свист прекратился, и раздался оглушительный гром. Я почувствовал сильный удар по диафрагме, сотрясенный воздух чуть не заставил нас задохнуться; вся яхта содрогнулась; поднялся ветер, который сейчас же утих, на несколько минут всколыхнув море…

II. Человек из метеора.

«Когда стало тихо, мы услышали, как множество невидимых предметов упало в воду. Один из них упал около самой шлюпки, но вскоре вынырнул и поплыл. Это были вы; вы всплыли, потому что держались за ручку какой-то двери, странно легкой и сделанной из какого-то неизвестного вещества.

«Матросы вытащили вас из воды, но вы были в обмороке. Не зная, находились ли вы один в… метеоре, капитан приказал исследовать все пространство моря вокруг нас на целые две мили. Но шлюпка не нашла никого и ничего, кроме обломков. Море кругом нас было усеяно ими. Они состояли из какого-то блестящего металла, превосходно державшегося на воде.

«Когда вас подняли на борт, мы уложили вас в этой каюте и стали ждать пробуждения. Обморочное состояние вскоре перешло в здоровый сон, и, когда мы снялись с якоря, вы уже спали. Теперь мы идем в Гавр и будем там, вероятно, через неделю. Вот и все».

— А теперь, — вмешался Гаэтан, — разрешите нам узнать, с кем мы имеем честь беседовать?

Незнакомец покачал головой и ничего не ответил.

— А дверь? — спросил он. — Дверь и осколки?

— Ну, — раздраженно ответил Гаэтан, — они, конечно, остались там, куда упали. Капитан сказал, что это алюминий, и притом такого плохого качества, что его не стоило вылавливать.

Незнакомец широко улыбнулся. Видя это, Гаэтан дружелюбно сказал ему:

— Расскажите-ка нам, дяденька, в чем тут дело. Мы не разболтаем вашего секрета. Это был, конечно, шар, а? Это ваш дирижабль взорвался, правда? Ну-ка, расскажите нам всю эту историю. А впрочем, если вы не хотите ничего говорить, — прибавил он обиженно, — не говорите. Дело ваше.

Тогда, наконец, наш гость, со своим невыносимым акцентом и смешной торжественностью, рискнул разразиться длинной фразой:

— Господин барон, — произнес он как-то нараспев, — приличия требуют, чтобы я, очутившись так неожиданно вашим гостем, исполнил ваше справедливое желание узнать те обстоятельства, которые были причиной моего появления здесь. Я теперь вспомнил все, что случилось. Но прежде, чем приступить к рассказу, я попросил бы вас дать мне поесть и переменить мое платье.

Гаэтан приказал принести один из его морских костюмов и белье.

— Ваша шкурка мокрая насквозь, — об’явил он, помогая незнакомцу раздеться и совершенно не думая о том, что тот не поймет его живописного языка. — Вот ваш кошелек и ваши часы. Остальное, если даже и высохнет когда-нибудь, никуда не будет годиться. Что вы скажете об этих синих брюках и этом кителе с золотыми пуговицами?

— Все равно. Отлично.

В это время Гаэтан со школьническими замашками, от которых он никогда не отвыкнет, открыл часы незнакомца и начал рассматривать.

— А кошелек ваш я не мог открыть, — сказал он.

— Да, — спокойно сказал незнакомец, — у него замок с секретом.

— Тут инициалы «А» и «К», — продолжал Гаэтан. — Как же вас зовут, наконец?

— Меня зовут Арчибальд Клерк. К вашим услугам, мосье. Я — американец из Трентона в Пенсильвании. Все остальное я вам расскажу после того, как закушу. Не одолжите ли мне бритву?

Мы оставили его одного. Я почувствовал большое облегчение после того, как он назвал свое имя. Но Гаэтан бесновался. Он ругал отвратительные манеры Клерка, и изменил о нем свое мнение, только когда американец вошел в столовую.

Облаченный в китель Гаэтана, он оказался обладателем очень приятной наружности. Лицо его было очень приветливо, воспитан он был превосходно, вел себя непринужденно, — словом, мы остались вполне довольны им.

Мистер Арчибальд Клерк ел и пил усердно, не произнося ни слова. За кофе он налил себе рюмку виски, закурил сигару и, протянув нам руку, торжественно произнес:

— Господа! Благодарю вас.

За что он нас благодарил, — за завтрак или за спасение, — осталось неизвестным.

После этого он начал свое повествование, тщательно обдумывая выражения и, как мне казалось, самый рассказ. Я, конечно, не буду воспроизводить в своем рассказе тех смешных ошибок, которые он делал на каждом шагу, в построении фраз и произношении, и буду переводить все меры на метрическую систему.

III. Чета гениальных изобретателей.

— Конечно, вы слышали имя Корбет. Из Филадельфии. Нет? Впрочем, это естественно. Во Франции могут не знать о существовании скромной четы, которая сделала все великие открытия последних лет, но имела несчастие делать их после того, как другие ученые успевали опубликовать о своих. Эдиссон, Кюри, Вертело, Маркони, Ренар не изобрели ничего, что не было бы изобретено моим зятем Рандольфом и моей сестрой Этель Корбет, но только они изобрели все это немного раньше. Каждый раз оказывалось, что когда мои несчастные родственники доводили свои испытания до конца, какой-нибудь другой ученый уже извещал мир о своем открытии. «Слишком поздно», — казалось, было их девизом. Вот почему вы их не знаете.

У нас это — знаменитая чета; недавно еще газеты восхваляли их несокрушимое мужество. Дело шло об опытах над усовершенствованием подводных лодок. В течение последних месяцев они с беспримерным усердием работали над подводными лодками, аэростатами, аэромобилями, — словом, над всеми не вполне обычными способами передвижения. И вот… и вот… Я извиняюсь за то, что говорю так медленно. Ваш язык стесняет меня, он сковывает мою мысль. А затем прошу вас никому не передавать того, что вы услышите, потому что тайна, которую я вам открою, принадлежит не мне.

Итак, продолжаю. 18 августа я уже собирался уходить из конторы, когда мне подали телеграмму с подписью Этель Корбет: «Прошу мистера Арчибальда Клерка, старшего бухгалтера кабельного завода «Братья Реблинг в Трентоне, Пенсильвания», прибыть без промедления в Бельмонт».

Это приглашение заставило меня задуматься. Небольшое недоразумение, происшедшее когда-то между моей сестрой и мной, послужило причиной того, что мы не виделись с ней уже давно. Что случилось и как мне поступить? Ехать ли? Но текст телеграммы, подробный, полный излишних, на мой взгляд, слов, показывал, что мой приезд был крайне необходим. Вероятно, были какие-нибудь важные причины, заставлявшие ее обращаться ко мне. В конце-концов, родственные чувства к чему-то обязывают. Через час после этого поезд Пенсильванской железной дороги доставил меня на станцию «Западная Филадельфия», а затем я нанял кэб, который доставил меня в Бельмонт. Там Корбеты жили в живописном Фермоунт-Парке на берегу реки, удобной для опытов подводного плавания.

Кэб проехал через западный квартал, переехал через мост и очутился в тени огромных деревьев. Пока мы ехали, настала ночь, но звезды так светили, что я издали мог различить дом моего зятя. Это совсем небольшой скромный домик, кажущийся еще меньше рядом с огромными зданиями мастерских и гаража, расположенными на обширном ровном лугу.

Я увидел домик издали, и сердце мое сжалось. Во всех трех зданиях освещено было только одно окно домика. Ночная жизнь Корбетов вошла в поговорку у соседей; каждую ночь стеклянная крыша мастерской посылала в небо целый столб света; каждую ночь горели яркие огни в гараже. Поэтому темнота во всех трех зданиях заставила меня предположить что-то недоброе.

Меня встретил негр Джим; он провел меня в комнату зятя, единственную, которая была освещена. Рандольф лежал в постели весь желтый. Мне показалось, что у него был жестокий приступ малярии. Сестра сейчас же присоединилась к нам. За последние четыре года я видел ее только на портретах в журналах. Она почти не изменилась. Одета она была, как всегда, в платье мужского покроя, ее короткие волосы лишь слегка поседели, несмотря на ее преклонный возраст.

— Здравствуйте, Арчи, — сказал мне зять. — Я не сомневался в том, что вы исполните нашу просьбу. Мы нуждаемся в вас.

— Чем могу служить?

— Помочь нам…

— Не утомляйся, — перебила его сестра. — Я все расскажу и покороче, потому что время не терпит. Арчи, мы построили… Нет, успокойся, Ральф болен не опасно, но врач ни в каком случае не позволяет ему вставать с постели и выходить из комнаты. И не перебивай меня больше. Мы построили в полной тайне, — Ральф, Джим и я, — очень интересную машину. Боясь, что кто-нибудь и на этот раз опередит нас, мы решили испытать ее, как только она будет готова. К несчастью, эта болезнь вмешалась в наши дела. Сегодня мы должны испытывать машину, а Ральф слег. Отсрочить испытание нельзя, а для пробы нужны непременно трое. Ральфа заменю я. Джим заменит меня, а для того, чтобы заменить Джима, у меня нет никого, кроме тебя. От тебя не потребуется никаких особых усилий, никаких Знаний. Во время испытания ты должен будешь соблюдать известную дисциплину, а после испытания мы тебя попросим только молчать. Я знаю тебя, Арчи. Лучше тебя никто не исполнит этого дела. Хочешь ты нам помочь?

— Согласен. Забудем все, сестрица. Я готов делать все, что вам нужно.

— Предупреждаю, что мы будем подвергаться некоторой опасности.

— Я не трус.

— Кроме того, опыт, который мы будем проделывать, поставит нас в очень необычное положение; скажу просто, что в нем будет нечто чудовищное.

— Безразлично. Я уже сказал, что готов помогать вам. Покажи мне комнату, где я мог бы выспаться. Я сейчас же лягу, чтобы завтра с утра быть готовым.

— Завтра? — воскликнул Корбет. — Совсем не завтра, а сейчас! Уже одиннадцать часов. Идите, друзья мои, идите, не теряйте времени.

— Как, сейчас, ночью?

— Да, — быстро ответил Рандольф. — Наш опыт должен по необходимости происходить снаружи и в темноте. Если бы мы устроили его днем, неужели вы думаете, что эти проворные инженеры не подсмотрели бы?

— Так опыт произойдет не в доме? Что же это, наконец, такое?

Этель волновалась.

— Довольно разговоров. Иди, раз ты согласился, — сказала она решительно. — Все готово. Вид аппарата заставит тебя понять назначение его лучше всяких об’яснений. Переодеться? Надеть блузу? Не к чему. Нам не нужны переодевания, мы не на сцене.

— До свиданья, Арчи, — сказал мне Ральф. — До завтра.

— Скажи, пожалуйста, — обратился я к сестре, — он сказал мне «до завтра». Вы хотите увезти меня куда-нибудь? Но ведь Ральф говорил, что днем мы не должны показываться. Что же, мы будем стоять где-нибудь? Где мы проведем день? Куда мы едем?

— В Филадельфию.

— Ну, вот! А где же мы, по-твоему?

— Конечно, в Филадельфии. Но мы опишем большой круг и вернемся сюда же.

IV. Загадочная машина.

Я умолк, чувствуя, что сестра не скажет мне ничего определенного, и решил наблюдать и делать самостоятельные заключения. Этель не хотела привлекать внимания ротозеев и шпионов, поэтому в доме и в мастерской все было темно. Я шел за сестрой по длинному коридору и вышел затем в мастерскую.

Там было светлее. Бесчисленные звезды и поднимавшаяся луна освещали расставленные повсюду странные предметы. Чтобы дойти до другого конца, нам пришлось пробираться среди невообразимого беспорядка, шагать через препятствия, обходить какие-то странные машины, с торчащими крыльями, как у мельницы. Этель двигалась среди этого хаоса без всякого затруднения, я же то-и-дело спотыкался и ударялся, то боком, то ногой, о какие-то торчащие части и, наконец, упал на что-то мягкое; это была оболочка воздушного шара. Когда я поднялся на ноги, то запутался в крыльях какой-то деревянной птицы. Когда мы, наконец, очутились в гараже около Джима, я вздохнул с облегчением. Гараж был огромный, как храм; в нем находилось несколько аэростатов. Они были расположены вдоль стен и имели самые разнообразные формы: круглые, веретенообразные, овальные. Посредине гаража тянулось что-то блестящее, длинное. Этель указала мне на этот аппарат и сказала:

— Вот это и есть машина.

И она завела с Джимом разговор вполголоса.

— Так вот она, машина! — повторил я. — Огромный автомобиль? Или это может быть, лодка?

Насколько можно было рассмотреть в полумраке, я заметил, что машина имела форму гигантского ножа, не острого, а только остроконечного. Лучшего сравнения я не могу придумать. Длиной она была метров 40, а высотой метров 8, в то время как ширина была не больше 1 метра. Но эту ширину она имела только в кормовой части; нос был очень тонкий, узкий и, очевидно, предназначался для разрезания воздуха или воды. Машина стояла на четырех приземистых, колесах, снабженных шинами и рессорами. Между ними, под аппаратом, находились какие-то черные блоки, которые я не рассмотрел хорошо. Вся машина блестела каким-то матовым, блеском.

Этель оттолкнула ногой валявшиеся на земле предметы и отворила небольшую дверь, находившуюся в корпусе машины. Я увидел небольшую каюту: 4 метра в длину, 2 — в высоту и 1— в ширину. Там находились три сиденья, одно сзади другого, похожие на удобные сиденья автомобиля. Перед двумя передними блестел целый ряд рычагов, рукояток и педалей. Около третьего находились только два шнура с ручками, которые, очевидно, шли от руля.

— Вот твое место, — сказала мне Этель. — Ты займешь заднее сиденье, я — перед тобой, Джим — передо мной.

И не стесняйся своим незнанием. Никто не требует от тебя лоцманского диплома. Тебе не придется вести судно между подводными скалами. Этот руль имеет совершенно особое назначение, и тебе, может быть, совсем не придется трогать его.

— Ну, а для чего же все эти рычаги?

Этель не слышала. Джим позвал ее зачем-то к корме, и она оставила меня одного любоваться каютой.

Отличная это была каюта! Сколько в ней было ручек, кнопок, дисков, разделенных на градусы, секторов, стержней, шнуров, спиралей, ключей, проводов, кранов и индикаторов! И какое множество всяких таинственных инструментов! Ничто там не было похоже на обычные вещи, кроме трех, удобных кресел, о которых я уже говорил, да еще часов впереди.

Они были похожи на хороший хронометр, но за циферблатом была помещена карта обоих полушарий, способная вращаться вокруг вертикальной оси, как будто для того, чтобы об’яснять по ней приготовишкам последовательную смену дня и ночи. Но зачем нужна была эта согнутая стрелка, конец которой указывал на: Филадельфию? Я не мог об’яснить себе этого, и продолжал осмотр.

Меня очень заинтриговала корзина, наполненная закусками и бутылками. Но где же окно? Окон не было. Как же мы будем смотреть на дорогу? И потом что это за — аппарат, наконец? Автомобиль, лодка или дирижабль? И где механизм: на носу, на корме, над каютой? Каюта занимала четвертую часть высоты сооружения и десятую часть длины.

В эту минуту раздался голос моей сестры:

— Джим, открой ворота гаража. Пора выводить лошадку.

Джим отправился к воротам и медленно растворил их. В темной массе дверей появилась полоска звездного неба. Потом я увидел лужайку, всю залитую серебристым светом луны. Вдали блестело небольшое озеро. Наша огромная кинжалообразная машина стояла готовая устремиться вперед. Какая огромная, еще скрытая сила будет направлять это страшное оружие? Как станет оно двигаться, такое тяжелое на вид?

Мои мысли были прерваны внезапной темнотой, — сестра потушила лампу в каюте.

— Скорее, — сказала она. — Я хочу отправиться ровно в полночь. Ну-ка, Арчи, помоги мне. — И она налегла плечом на корму огромного аппарата как бы для того, чтобы сдвинуть его с места. Джим и я хотели ей помочь, когда увидели, что металлический великан, сдвинутый плечом женщины, медленно покатился из гаража навстречу своему неведомому будущему.

Этель налегла плечом на корму огромного аппарата, как бы для того, чтобы сдвинуть его с места. Джим и я хотели ей помочь, когда увидели, что металлический великан, сдвинутый плечом женщины, медленно покатился из гаража навстречу своему неведомому будущему…

— Он хорошо уравновешен сегодня, — спокойно заметила Этель. — Я думала, что нам придется сдвигать его вдвоем. Нет, нет, оставьте! Это совсем не тяжело, — и она направила аппарат на середину лужайки. Я шел за ней.

— Прости уж, братец, — сказала Этель, — я тебе об’ясню устройство в пути, сейчас же я должна быть очень внимательной.

Какое волнение слышалось в ее голосе! Сколько долгих месяцев, полных напряженного труда, ждали изобретатели этой торжественной минуты!

Под открытым небом сооружение казалось мне не таким подавляюще огромным. Если смотреть на него спереди, оно было похоже на огромную саблю. Отойдя на некоторое расстояние, я заметил на нем некоторые выступы наверху и с боков. Этель осмотрела блоки между колесами.

— Отлично! — сказала она. — Все в порядке. И никакого ветра. Идеальная погода. Садитесь.

V. Полет вверх.

Мы вошли в каюту. Джим герметически закрыл дверь, и шумы природы, такие слабые, что я только-что принимал их за тишину, замерли в наших ушах.

Мне сначала показалось, что в каюте была темно, и я опять начал недоумевать, какой смысл был в этом путешествии слепых пленников, когда мой взгляд упал на слабо светившуюся точку над головой моей сестры.

Там помещался род большого абажура, внутри которого что-то светилось. Опишу его подробнее: большая воронка ввиде полушария, повешенная широкой частью вниз, в то время как узкая уходила в потолок. Эта узкая часть могла вытягиваться по желанию, опуская, полушарие. Этель потянула за полушарие и надвинула его себе на голову. Вся голова ее осветилась бледным лунным светом. Тогда она встала и предложила мне сесть на ее место.

Я не мог удержать возгласа восхищения. Мне показалось, что я какой-то сказочной силой переместился наружу. Внутри воронки отражалось небо с нарождающейся луной, млечным путем, глубиной темного небосвода, блеском звезд, а ниже — белая равнина и серебристые холмы. Я оглянулся назад и увидел очертания Филадельфии со статуей Пенна и туманной шапкой, которая покрывает по ночам все большие города. Я увидел в воронке и скромный домик Корбетов, где больной Ральф в своей постели думал о нас. Вид этой живой миниатюры привел меня в восхищение. Я могу сравнить ею с теми крошечными видами, которые фотографы видят на матовом стекле камеры. Но здесь пейзаж не был, как там, перевернут низом вверх, и потом он был здесь целиком в форме панорамы.

Я еще долго просидел бы под абажуром, если бы сестра не прогнала меня, ворча:

— Что ты находишь такого чудесного в этой игре стекол? На каждом подводном судне нашего флота есть такое приспособлений. Как направление, Джим?

Воронка испускала свой голубоватый фосфорический свет. Приборы слабо выделялись при этом освещении. Джим наклонился над компасом.

— Правильно, — ответил он. — Линия с востока на запад пересекает нас по длине.

— Отлично! Арчи, на руль! Держи его прямо вперед до нового распоряжения, понял?

— Да.

— Джим, вы здесь? Да? Внимание! Сбрасывайте балласт!

Негр нажал сразу на две педали, и я услышал под собой двукратное щелкание: впереди и позади что-то с глухим шумом упало на землю. Тогда мне показалось, что какая-то сила навалилась на меня, и вызвала тошноту, как будто вогнав голову в плечи, грудь в ноги, а ноги в землю. Словом, я испытал то отвратительное чувство, которое всегда вызывается слишком резким под’емом лифта. Но это продолжалось очень недолго. Через минуту ничто не давало знать о движении нашего «вагона».

Я посмотрел вниз и заметил у своих ног что-то блестящее. Нагнулся — и не мог удержать восклицания. Мне стало страшно. Я закрыл глаза и крепко вцепился в ручки руля, испытывая сильнейшее головокружение. Пол каюты был сделан из совершенно прозрачного стекла, и мне показалось, что там ничего нет; сквозь зиявшее отверстие я видел город, который быстро- погружался в какую-то бездну… Мы поднимались вверх.

Этель не обратила внимания на мое восклицание. Она внимательно следила за каким-та диском и громко провозглашала то, что на нем отмечалось:

— 300! 4001» 600! 1.000! Джим, проверяйте на статоскопе. 1.050! 1.100!

Верно?

— Да, верно.

— Сбросьте 30 кило балласта!

Джим опять надавил на педаль, опять послышалось щелкание, и сквозь стеклянный пол я увидел какую — то тень, плывшую между пропастью и нами, уменьшавшуюся с удивительна быстротой и вскоре исчезнувшую совсем. На этот раз не сбрасывали мешки с балластом, а разрезали их, и из них высыпался песок. С какой целью Корбеты устроили свой аппарат так, чтобы не было никакого сообщения с внешним миром, я не мот понять, но спрашивать в ту минуту сестру было бы бесполезно. Она вся ушла в созерцание циферблата и, как во сне, провозглашала:

— 1.450! 1.475! 1.500 метров! Наконец-то! Ах! 1.540! Это слишком много.

Она схватила висевшую цепь и повисла на ней всей тяжестью. Над нами, на «чердаке» каюты, послышался свист выходящего газа, а стрелка на циферблате встала на 1.500.

— Так, — с удовольствием отметила моя сестрица, усаживаясь на свое место. Потом, посмотрев на часы, добавила:

— Без пяти! Отлично. Мы отправимся ровно в полночь!

Мы «отправимся»… Что она хотела сказать? Я с вопрошающим недоумением уставился на ее затылок, подстриженный по-мужски, и, наконец, не выдержал.

— Что это значит: «мы отправимся»? Ты сказала: «мы отправимся».

Разве мы уже не отправились?

— Нет еще.

— Что же тогда нужно? Что ты хочешь сделать, Этель?

— Облететь вокруг света.

— Что?! Ты смеешься! Вокруг света?

— Да, вокруг света в двадцать четыре часа… Все в порядке, Джим?

Перспектива воздушного путешествия в обществе сумасшедшей приводила меня в ужас. Сквозь туман отчаяния я видел, как проклятый негр смотрел на поверхность воды в каком-то сосуде. Он обнаружил там, что наша машина шла слегка носом вниз. Сбросили немного балласта спереди, и машина вновь приняла горизонтальное положение, но поднялась на 20 метров. Этель об’явила, что это пустяки, и, посмотрев на компас, сказала:

— Отлично! Мыс — прямо на западе.

В глубине часов пробило двенадцать, и сестра скомандовала:

— Пустить мотор!

VI. «Аэрофикс».

Джим повернул большой рычаг. И в то же мгновение позади нас, с глухим, но мощным шумом, проснулся невидимый мотор. Шум становился все громче и громче, и по мере того, как работа мотора усиливалась, ветер усиливался за стенками каюты. Ветер ревел вокруг машины с таким бешенством, что я не мог сравнить его ни с каким явлением, обозначенным человеческими словами. Сквозняки свистели в щелях двери, хотя она была пригнана с идеальной плотностью; целое войско змей не могло бы издавать подобного свиста. В каюте крутились вихри.

Между тем, шум все усиливался, в особенности со стороны острого носа машины. Казалось, что там все время кто — то разрывает шелк. От работы мотора наша каюта вся содрогалась, и, дотронувшись до дрожавшей стены, я заметил, что она была нагрета. Через несколько времени я заметил, что температура в каюте быстро поднимается, а вскоре стало жарко, как в печи. Все это с несомненностью доказывало, что наша машина двигалась и притом с огромной быстротой. Я перестал считать свою бедную сестру сумасшедшей. Она сидела на своем кресле совершенно спокойная и, по-видимому, предвидела все то, что с нами происходило.

Этель в это время следила за длинной линейкой, разделенной на градусы, по которой двигалась стрелка, и выкрикивала числа:.

— 500! 600! 1.000! 1.200! 1.250!

Последнюю цифру она произнесла с торжеством, и в ту же самую минуту стрелка остановилась на линейке, так же, как и колонка ртути в трубочке, в то время, как шум мотора и свист ветра за стеной каюты продолжались попрежнему.

— 1.250! — повторяла с упоением Этель. — Итак, мы здесь…

И, взглянув на часы, она, видимо, сделала в уме какое-то вычисление и указала на карту.

— Джим, — сказала она, — в 12 часов 3 минуты и 45 секунд вы поставите «Торндаль» под кончик стрелки. Торндаль, — не правда ли? В этот час мы будем проходить над ним.

Джим дождался назначенного времени и повернул карту рукой так, чтобы неподвижная изогнутая стрелка указывала на Торндаль. Потом он нажал какую-то кнопку, и карта полушарий, приводимая в движение часовым механизмом, начала медленно вращаться вокруг своей оси, слева направо. Я с трудом приходил в себя от охватившего меня изумления.

— Этель! — воскликнул я, наконец. — Возможно ли это? Уже Торндаль?

— Нет, — ответила она, озабоченно следя за множеством всяких мелких аппаратов. — Торндаль мы уже миновали.

— Чорт возьми! Однако же, мы и двигаемся!

— Нет, мой друг, мы не двигаемся.

— Так что ж тогда? Об’ясни же мне все, наконец! — воскликнул я, выходя из себя.

— Мы не двигаемся. Это воздух двигается мимо нас. Наша машина стоит неподвижно в атмосфере. Вот почему, Арчи, я назвала ее «Аэрофикс», — «неподвижная в воздухе».

Я опять не мог удержаться от восклицания.

— Да, да. Подожди немного Ну вот, теперь у меня все в порядке, только закрыть вот этот кран… Теперь я могу говорить с тобой. Да будет свет в твоей душе и, в этой каюте.

Сестра повернула выключатель, и каюта осветилась электрическим светом, яркость которого сразу уничтожила в перископе свет луны и звезд.

— Так это воздух движется? — повторял я совершенно растерянно.

— Неужели тебе ни разу не приходило в голову, что все способы передвижения, применяемые людьми, до крайности нелепы? Неужели целесообразно переезжать, расходуя на это пар и электричество, по вращающемуся земному шару, в то время, как нужно только приподняться над ним и остаться неподвижным, чтобы все точки одной и той же параллели постепенно проходили под нами, одна за другой, и мы могли бы опуститься по желанию на любой из них.

— Чорт возьми!

— Вот в этом-то и заключалась мысль, которую мы с Ральфом осуществили. «Аэрофикс» служит этому доказательством. Да, да! Воздух пробегает кругом него, а земля — под ним. С точки зрения центра «Земли» — планеты наша машина стоит в пространстве неподвижно. Она обладает двигателем, который преодолевает силу притяжения вращающейся вокруг своей оси земли. Вот в этом-то только смысле она и неподвижна, потому что наша старая планета продолжает уносить машину с собой в своем движении вокруг солнца, а солнце уносит ее с собой через бесконечное пространство вселенной. Но только земля, вращаясь с запада на восток вокруг своей оси, заставляет нас как бы перемещаться с востока на запад и делать кругосветное путешествие в 24 часа или, точнее, в 23 часа 56 минут и 4 секунды. Совершенно, как солнце.

— Однако же, — робко сказал я, проделав некоторые вычисления в своей записной книжке, — я очень хорошо помню, что окружность земли равняется 40.000 километров. В таком случае, если ей нужно 24 часа, чтобы сделать полный круг на своей оси, ей надо было бы пробегать под нами 1.666 километров в час, да еще с несколькими сотнями метров.

— Недурно для начинающего! — насмешливо произнесла Этель. — В тебе сказался кассир и торговец бечевками. Но, милый мой, такова окружность земли только на экваторе. Если бы мы с тобой поднялись с плоскогорья Квито, наш измеритель скорости показывал бы, действительно, 1.666,6 километра. К сожалению, мне приходится тебе напомнить, что Филадельфия, откуда поднялся «Аэрофикс», находится на 40-й параллели, которая имеет протяжение в 30.000 километров, так как она расположена ближе к полюсу. На этой широте земной шар обладает скоростью только в 1.250 километров в час. Что бы ты сказал, если бы мы поднялись с одного из полюсов, которые остаются неподвижными вместе со всеми точками земной оси? У нас под ногами было бы все время одно и то же место, и все, что мы увидели бы там, сводилось к пустынному ледяному ландшафту, вращающемуся вокруг полюса, как пластинка на граммофоне. Заметь вот еще что: чем выше поднимается машина в пределах атмосферы, увлеченной в круговое движение землей, тем быстрее движение воздуха мимо нее, потому что чем дальше она от центра движения. Для более высокого под’ема нам понадобилась бы и большая сила, чтобы преодолевать силу движущегося воздуха и оставаться неподвижными, если бы воздух не разрежался по мере удаления от земной поверхности. Чем яростнее налетает на нас ветер, тем меньшая у него плотность. Наш нож на носу разрезает его все с той же легкостью, так как здесь большая быстрота движения уравновешивается меньшей плотностью.

— А зачем мы остановились на 1.500 метрах?

— Потому что высшая точка земной поверхности на 40-й параллели приблизительно достигает этого уровня. Если бы мы поднялись ниже, мы могли бы налететь на Скалистые горы.

— Так, значит, мы следуем все время точно по 40-й параллели?

— Совершенно точно. Мы путешественники кругосветные поневоле, друг мой. Взгляни на компас. Его стрелка не дрогнула бы ни разу за 24 часа, если бы магнитный полюс совпадал с полюсом земли. Север у нас все время направо.

— Итак, — пробормотал я в каком-то восторге отчаяния, — завтра мы опять будем в Филадельфии, пройдя всю 40-ю параллель. Так вот оно, кругосветное путешествие, о котором ты мне говорила!

— Совершенно верно, Арчи. Посмотри теперь на карту полушарий. На ней последовательно отмечаются все наши положения. Конец стрелки представляет собой неподвижный «Аэрофикс». Каждые двадцать четыре часа те же самые места проходят под ней. Завтра под ней очутится Филадельфия. Но мы немного опоздаем благодаря замедлению движения, необходимому перед тем, как остановиться, так же, как и для того, чтобы при под’еме достигнуть скорости движения земли. Эти два маневра требуют некоторой постепенности; если я сразу остановлю мотор, что, впрочем, и невозможно, — воздушное течение овладеет нашей машиной, и передняя стена обрушится на нас с силой летящего снаряда.

Я чувствовал, как у меня на лбу выступали капли пота, а ладони становились влажными.

— Проклятая жара, — проворчал я. — И проклятый свист. Тебе приходится кричать во весь голос, а я тебя едва слышу.

— Да, да. Всему этому причиной трение воздуха. Ты тоже задыхаешься?

Она открыла небольшие отверстия, которыми были испещрены двери и которые вели наружу наискось по направлению к корме. Вентиляторы оказались великолепными, в каюте стало сразу свежо.

— Сколько труда, — продолжала между тем моя сестра, — мы положили на то, чтобы найти средство против чрезмерного нагревания. Ральф изобрел обмазку, рассеивающую тепло, которой покрыта вся наружная обшивка машины.

Я собирался начать разглагольствования о противоречивых свойствах воздуха, о способности его охлаждать тела при одних скоростях и воспламенять их при других, более высоких, когда сестра опять вдруг потушила лампу.

Когда я немного привык к темноте, то увидел опять ее голову под абажуром перископа, всю белую под его молочным светом.

— Их величества Скалистые горы! — Провозгласила она. — Любуйся. Арчи!

Волшебная воронка была вся залита синим светом. На небе плыли облака. Самые отдаленные, казалось, ползли очень медленно, ближайшие мелькали, как пушистые молнии, некоторые из них заслоняли нам вид на несколько мгновений. Появившись из-за горизонта, т.-е. из-за края абажура, быстро надвигалось на звезды темное пятно. Оно имело очень странные очертания, белый свет играл на его краях, и я понял, что это шла на нас с головокружительной быстротой горная цепь.

Ледники при свете луны казались огромными опаловыми потоками, похожими на хвосты комет; бледный свет озарил наш прозрачный пол; нам казалось, что горы подпрыгивают и мечутся подобно испуганному стаду в горах.

Потом все улеглось. Горные вершины ушли в невидимую даль.

И вот мне показалось, что прозрачный пол каюты весь состоит из мелких граней и блестит, как собрание множества алмазов. Негр при этом пришел в совершенно идиотский восторг…

Он давился, корчился и выкрикивал какие-то бессвязные восклицания, приветствуя Великий океан.

Этель подтвердила:

— Да, это океан. 3 часа 22 минуты. Он явился точно в назначенное время.

— А что, если мы упадем? — выразил я опасение.

— Не бойся ничего, старый трус и дорогой брат, — «Аэрофикс» построен прочно.

— Да, да, — поспешил я заявить, сконфуженный ее замечанием, — я это только так… Я вижу, что этот «аппарат тяжелее воздуха» построен прекрасно.

— Это — дирижабль, Арчи, настоящий аэростат с газом. Никакое другое сооружение не могло бы удержаться в этом вихре воздуха. Но ты понимаешь, что у «Аэрофикоа» гондола, где находится мотор, должна иметь прочную оболочку, в противном случае эта оболочка, чтобы сопровождать движение земли, наляжет на канаты и порвет их, если сама не будет сломана с самого начала. Поэтому наш аппарат представляет собой одну сплошную лодку, сделанную из сплава алюминия с другим металлом, имеющим вес пробки и, к сожалению, не обладающим достаточной крепостью. Лодка разделена на два этажа горизонтальной перегородкой. Верхний этаж над нами наполнен газом, известным нам одним! и обладающим весом в шесть раз более легким, чем водород. Нижний этаж разделен на три части: в среднем находится наша каюта, впереди;—очень узкий приемник, где сосредоточены; «аккумуляторы Корбет», — почти неиссякаемый источник электрической энергии, — а сзади — помещение мотора.

Мотор, это — наша гордость. Ты, быть может, думаешь, что он дает миллионы лошадиных сил? Нет, «Аэрофикс» совсем не похож на пароход, идущий против течения и обладающий лишь такою мощностью, которая не позволяет течению отбрасывать судно назад и удерживает его на одном месте. В таком случае ты был бы вправе сказать, что Корбеты ничего не изобрели.

Я тебе повторяю: наш мотор не двигает «Аэрофикса», а освобождает его от увлечения вращением земли.

— Но что же это тогда? — спросил я. — Об’ясни мне, какой принцип…

— Я не могу сказать тебе этого, — ответила сестра. — Не сердись, но Корбет был бы недоволен этим.

— Но ты ведь знаешь мою скромность…

— Ну, хорошо, Арчи, я наведу тебя на верный путь, но больше ничего не спрашивай. Помнишь волчки, которые назывались жироскопами и которыми мы забавлялись в детстве? На протянутой нитке они вертелись не падая, несмотря ни на какое положение. С поддержкой вращения они образовывали самые невероятные углы и, казалось, нарушали все законы равновесия и тяготения. Вспомни их применение хотя бы в Англии. Луи Бреннан, инженер, применил тот же принцип к своей однорельсовой железной дороге, так что вагон, так же мало устойчивый, как остановленный велосипед, держится на одном рельсе или на стальном канате, перекинутом через пропасть. Словом, всякий предмет, снабженный жироскопами, остается уравновешенным в положении неустойчивого равновесия так же, как если б он обладал большой скоростью. Применение жироскопа заменяет приобретенную скорость. Эту силу мы увеличили при помощи некоторого приспособления. Позади тебя шесть жироскопов — шесть усовершенствованных волчков — вертятся в пространстве.

— А они не могут случайно остановиться?

— Для этого нужно, чтобы произошло непредвиденное несчастье. Бреннан доказал, что с той минуты, когда их перестают приводить в движение, жироскопы продолжают вращаться в течение 24 часов, из них 8 часов с полезным действием, — а этот промежуток времени более чем достаточен для того, чтобы отдаться силе движения воздуха и выбрать место, куда опуститься. Несчастье может произойти только от поломки… словом, от поломки того специального приспособления, о котором я тебе говорила. А так как мы не будем делать этого нарочно, то…

— Этель! Я восхищен! — воскликнул я в диком восторге.

— Теперь ты понимаешь, почему я так легко выкатила машину из гаража? Мешки с песком, подвешенные снизу, уравновешивали под’емную силу, нейтрализуя ее. Машина обладала на деле весом всего в несколько кило, необходимым для того, чтобы удерживать ее на земле. Эти грузы автоматически могут сбрасываться изнутри машины. Мы все предвидели. Мы испытали сначала уменьшенную модель, размера небольшой лодки, и из предосторожности заводили мотор в мастерской. Но маленький «Аэрофикс» сыграл с нами плохую шутку: он пробил стену и вонзился в один из холмов Бельмонта. Там он и сейчас.

— Но неужели, — спросил я еще, — нет опасности, что газ воспламенится от жары?

— Успокойтесь! Для этого прежде всего нужна искра. Откуда же она возьмется?

— Я очень рад. Я теперь понял вашу систему, Этель. Но вначале я принял ваш авто-иммобиль[1]) за огромный автомобиль.

— Наверное, из-за колес? Колес с рессорами? Они служат только для того, чтобы смягчать удар при опускании на землю. Приземлившись, не испытываешь никакого сотрясения, и катишься на них на протяжении нескольких метров прежде, чем остановиться. Аэропланы снабжены такими же колесами.

— Да, да, — бормотал я. — Да, да, прекрасно!

VII. Остановившаяся полночь.

Ощущения нашего сказочного путешествия смущали, однако, мои мысли. Я не мог оторвать глаз от вращающейся карты, медленное круговое движение которой отмечало наш путь по 40-й параллели.

Этель заметила мое состояние.

— Я подозреваю причину твоего угнетенного состояния, — сказала она. — Все новые изобретения кажутся нарушением законов природы. После всех великих открытий люди, по крайней мере, в течение недели, считают их чудом и сверх’естественными; вещами. Некоторые жертвы науки кажутся преступниками, которых справедливо покарали за нарушение установленных законов. И вот Арчибальд Клерк, например, считает себя свидетелем темного дела.

Мне совсем не хотелось спорить. Психология толпы перед лицом великих открытий меня совсем не интересовала.

— Ужасно! — шептал я тихо. — Ужасно! Океан, кажется, никогда не кончится… Интересно знать, какой он глубины.

— От 1.000 до 2.000 метров. Мы находимся где-то между 140 и 160 меридианами.

— Да, правда. Скоро 5 часов.

— 5 часов теперь в Филадельфии, но не в тех местах, над которыми мы находимся. Здесь полночь. Где бы мы ни находились, всегда полночь.

Я содрогнулся.

— Правда, солнце не восходит…

— Ну, конечно. Оно все время по ту сторону земного шара. Мы с ним играем в прятки. Арчибальд, мы с тобой потеряем один светлый день нашей жизни и проживем лишнюю ночь. Позже, когда это изобретение войдет во всеобщее употребление и у каждого будет свой «Аэрофикс», я уверена, люди будут совершать эти неподвижные путешествия днем. Тогда враги тьмы будут в состоянии жить среди непрерывного дня, в тихие сумерки или при блеске постоянного рассвета. Посмотри на небо в глубине перископа, — он постоянно отражает одно и то же небо. Все стоит неподвижно, кроме луны. Созвездия не меняют места. Можно сказать, что небесные часы остановились.

— Да, но зато есть другие часы, которые продолжают прекрасно итти. Это — часы моего желудка. И в данную минуту они бьют час завтрака. Этель, я голоден.

Мы принялись за еду. Вы можете судить по этому, что состояние моего духа снова стало благоприятным. После завтрака мне стало еще веселее. Подкрепившись превосходными консервами и целым стаканом брэнди, я чувствовал себя в узкой каюте почти так же хорошо, как в купэ спального вагона.

…На «Аэрофикс» с головокружительной быстротой шли страшные цепи Скалистых гор… Ледники при свете луны казались огромными опаловыми потоками, похожими на хвосты комет. Бледный свет озарил прозрачный пол «Аэрофикса»; казалось, что горы подпрыгивают и мечутся, как испуганное стадо.

От пережитою нервного напряжения осталась только общая усталость. Я чувствовал, что мои веки тяжелеют; было тепло, от перископа шел слабый свет. Свист воздуха и жужжание жироскопов убаюкивали меня. Сквозь туман дремоты я слышал, как Этель сказала, что мы прошли четвертую часть пути, и больше ничего не слышал.

— Нет-нет, братец! Этого никак нельзя! — услышал я вдруг ее голос над самым ухом. — Ты, кажется, спишь? А если ты мне будешь нужен зачем-нибудь? Нельзя спать! Проснись!

— М-м-м!

— Неужели тебе не хочется взглянуть на Японию, которая сейчас у нас под ногами?

— К чорту Японию! — буркнул я. — Там темно и все равно ничего не видно…

Джима это ужасно забавляло. Он хохотал. Я обиделся и сказал ему что-то неприятное. Этель сейчас же остановила меня. Негр на своем месте давился и задыхался от сдержанного смеха, и, хотя я не мог видеть его лица, мне все время представлялась его неуместная улыбка. Повелительный тон сестры заставил меня успокоиться, и я, чтобы переменить разговор, спросил ее, где мы находимся.

— В нескольких милях к северу от Пекина.

И опять наступила тишина. Я вполне сознательно называю тишиной тот непрерывный шум, который окружал нас. Я так привык к нему, что больше не слышал его, так же, как мы не слышим тех привычных звуков, которые постоянно наполняют нашу земную природу.

Я долго боролся со сном. Чтобы лучше одолеть ею, я старался заинтересоваться всем, что происходило кругом; я наблюдал за своими спутниками, следил за тем, как Джим то-и-дело сбрасывал балласт, я созерцал выразительный затылок моей сестры или старался себе представить, как в городах и деревушках, которые мелькали у нас под ногами, под рогатыми крышами домиков мирно спали в своих китайских кроватях наши желтолицые братья. Но воображение без знания — ничто. Я совершенно не знал, какие у китайцев кровати, а смотреть было мало толку. Я не различал даже деревьев. Мне приходилось все выдумывать, как детям, об’езжающим чудесные страны на деревянной лошадке, не выезжая из детской.

Наконец, Этель бодро и весело провозгласила тоном слуги из вагона-ресторана:

— Прошу за стол, господа! Полдень.

— Полдень в полночь! — ворчливо сказал я.

Наш завтрак был похож на ужин. Так же был похож на него и обед. Никому не хотелось есть. Под нами проплывали последовательно Каспийское море, Турция, Греция, Калабрия, Испания и Португалия. Но видеть что бы то ни было я не имел возможности, а фантазировать уже устал. Я с раздражением отбивал дробь по нашему прозрачному полу, чувствуя, что долго не выдержу в своей узкой келье. Когда, около 12 часов, Этель приказала мне быть очень внимательным и помнить о своих обязанностях, я радостно встрепенулся. Сестра об’яснила мне, что она остановит мотор и затормозит действие жироскопов, чтобы наша машина постепенно была подхвачена движением земли и нам можно было бы спуститься в Филадельфии.

Лампа излучала свой яркий свет. Джим повернул большой выключатель и перевел несколько рычагов. В корме послышался скрип тормозов о колеса, воздух свистел все слабее и слабее, а стрелка на измерителе скорости начала опускаться.

Я крепко сжимал ручки от шнурков руля. Сестра строго запретила мне передвигать их без особого приказания. Время от времени я видел через пол блестящую поверхность океана, на которой какой-то океанский пароход проводил двойную светящуюся линию, — красную и белую.

Это положение продолжалось неопределенный промежуток времени, который показался мне бесконечным. Наклонившись через плечо сестры, я увидел, что лицо ее было встревожено.

— Дело в том, — ответила она на мой вопрос, — что мы недостаточно замедляем ход. Я боюсь, что мы пролетим мимо Филадельфии.

На часах было половина первого, а воздух свистел все еще достаточно сильно.

— Ты думаешь, — сказал я, — что нам придется приземлиться где-нибудь в окрестностях? Если это будет дальше 100 километров от города…

Негр покачал головой.

— Нет, Джим, не правда ли? — сказала сестра. — Конечно, нечего и стараться. Я слишком поздно остановила мотор.

— Ну, так что же, — сказал я беззаботно. — Остановимся позже, и вы дадите задний ход.

— Арчибальд, ты — осел! Наш аппарат — не автомобиль, а авто-иммобиль, ты сам это сказал. Для того, чтобы мы могли полететь назад, надо, чтобы земля начала вращаться в обратном направлении. Единственное разумное, что мы можем теперь сделать, эго пропустить еще раз нашу планету под нами и затормозить для спуска раньше. Пустите мотор опять в ход, Джим, и сбросьте немного балласта.

Когда она отдала это ужасное приказание, я увидел внизу слабо светившееся пятно — огни Филадельфии, которые промелькнули и погасли.

— Бедный Ральф! — сказала Этель. — Он будет тревожиться.

И, не давая мне времени опомниться, она стала подробно раз’яснять мне, каким способом будет лучше всего достигнуть Бельмонта завтра, когда мы спустимся на землю. По ее предположениям, «Аэрофикс» должен был приземлиться не дальше 20 километров от города. Оттуда придется доставить ело в гараж лошадьми, и мы будем дома еще до рассвета.

VIII.Катастрофа с «Аэрофиксом».

Этель, прежде всего, позаботилась о том, чтобы дать каждому необходимый отдых. Она и Джим должны были дежурить по очереди. Что касается меня, завлеченного в это путешествие по неведению, то мне было предоставлено спать хоть все время. Я думаю, что сестра боялась моей нервности, которая проявлялась у меня в порывах тревоги и в раздражении против Джима.

Изнемогая от усталости, я растянулся на стеклянном полу каюты и заснул.

Когда я проснулся, перископ освещал каюту слабым светом; Этель спала, похожая в этом полумраке на мертвеца. Джим, огромный и уродливый, величаво исполнял свою ответственную обязанность. Кругом нас молчала безысходная ночь.

Я поддался внезапному страху и сделал бессознательное движение отчаяния, Моя рука коснулась какого-то. гладкого холодного предмета… Это была бутылка с брэнди… Я стал пить его, совершенно, не думая о том, какое действие он окажет на мою усталую голову в тесном неудобном помещении, где я был заперт.

Было 7 часов. Мы находились над Бамарскими островами, когда Этель отдала приказ остановить мотор.

— Ну, Арчи, вставай! Довольно спать! Возьмись за руль!

— Слушаю, мадам Корбет, — сказал я с любезной улыбкой. — К вашим услугам, мадам Корбет.

Сестра торопливо осветила каюту и подозрительно посмотрела на меня. В течение почти всего дня она сидела ко мне спиной и не знала, спал я или нет. Радостное выражение моего лица она приписала приятной перспективе скорого прибытия в Бельмонт.

Тормоза скрипели. Ветер затихал. Мои спутники были совершенно поглощены сложными операциями над непонятным мне механизмом. Мне стыдно было за свое бездействие. Но благородная гордость наполняла меня при мысли о том, какие важные услуги «я окажу, управляя рулем при спуске. Тогда они увидят мой талант рулевого. Раз-два, — правый борт! Раз-два, — левый борт!

И, чтобы увидеть, что получится, я дернул по очереди за оба шнура. Само собой разумеется, руль остался неподвижен. Сжатый воздушным вихрем, он не мог двигаться на своих шарнирах. Я дергал изо всех сил, но ручки оставались в прежнем положении. Это меня рассердило. «Нет, ты сдвинешься, голубчик!»— заявил я про себя упрямому рулю. — «Ты сдвинешься, чего бы мне это ни стоило!».

И я дернул так сильно, что одна из ручек оторвалась, выдрав при этом из перегородки довольно большой кусок.

Это сразу охладило мой пыл. Я притих и думал уже только о том, как бы мои спутники не заметили, что я натворил.

Но опасения мои были совершенно напрасны, потому что оба были заняты своими аппаратами. Я старался прицепить рукоятку на прежнее место, но стержень, к которому она прикреплялась, ушел в отверстие, через которое он проходил в каюту. Было безумием с моей стороны надеяться, что мне удастся поправить беду, не входя в помещение мотора. Кроме того, я совершенно не знал устройства руля.

Но я неутомимо работал над этим предприятием, обреченным на неудачу. И вдруг терпение мое лопнуло. Гнев овладел мной. Я изо всей силы толкнул ручку вглубь и вверх. Она встретила какой-то предмет, который подался почти так же легко, как лист картона. Ручка прошла его насквозь. Я почувствовал, что ручка застряла в образовавшемся отверстии, и с силой дернул ее. Тогда вдруг послышался свист, заглушивший свист воздуха.

Этель прислушалась. Увидя меня выдергивающим ручку из отверстия, где она застряла, сестра дико вскрикнула.

В это время ручка подалась, наконец. Послышался слабый треск, как будто что-то вспыхнуло… Оба бросились ко мне, крича:

— Джим! Скорее! Газ выходит!.. Там, кажется, искра!..

Но было уже поздно.

Джим бросился к жироскопам. А я, теряя всякое соображение, открыл дверь, которая вела… в бездну. Но броситься я не успел. Стало невыносимо жарко. Раздался оглушительный гром, невыносимо яркий свет, невыносимо громкий треск. Я ухватился за дверь и потерял сознание…

Конец приключения известен вам, господа, лучше, чем мне.

IX. Загадочный человек.

Мистер Арчибальд Клерк окончил свой рассказ. Мы, разинув рты, слушали, как он произносил свои последние слова и допивал последний глоток вина. Благодаря его стараниям поубавилось сигар в ящике, а виски осталось в бутылке только на дне. Мы часто перебивали рассказ мистера Клерка восклицаниями: «А!» «О!» Мне несколько раз приходилось помогать ему подыскивать слова. И он пользовался этими минутами перерыва для того, чтобы истреблять сигары и виски.

Гаэтан бесцеремонно глазел на этого единственного уцелевшего участника чудесного путешествия. Мистер Клерк встал и подошел к одному из иллюминаторов, но в них ничего не было видно, кроме однообразных волн и ясного неба.

— Ну, и что же дальше, дружище, — оказал Гаэтан, который не сразу мог переварить чудесное изобретение Корбетов.

— Итак, — перебил я его, — вы думаете, что ваша сестра и негр погибли?

— Это почти наверное так, — ответил он безучастным тоном.

Мы молча стали созерцать этого странного человека.

— Мистер Клерк, — прервал я, наконец, молчание, — не можете ли вы об’яснить мне следующее: когда мы, проходили под «Аэрофиксом», я заметил что-то странное в его свисте. В первый раз он был услышан нами, — я не смею сказать «после того, как заметили машину», потому что свет не был виден издали, — но после, вероятно, его появления из-за горизонта. А между тем, когда «Аэрофикс» уже скрылся за горизонтом на западе, свист его все еще был слышен. Во второй раз было почти полное совпадение света и звука: мы видели и слышали их приблизительно в одно и то же время.

Клерк, подумав, ответил:

— Это очень просто, мистер Синклер. В первую ночь, достигнув уровня вашей яхты, мы едва замедляли ход и наша скорость была выше скорости звука на 46,66 метра в секунду. Понимаете? На вторую ночь замедление было значительнее, и обе скорости были, повидимому равны. Может быть, вы хотите, чтобы я об’яснил вам это на примере?

Туманность вдруг засветилась ярко, как солнце, блеснула, как молния, свист прекратился и раздался оглушительный гром. Вся яхта содрогнулась; поднялся ветер, который сейчас же утих, на несколько минут всколыхнув море… (к стр. 5 и 20).

— Нет, не трудитесь.

— Это совершенно просто. Задача для учеников младшего возраста[2]).

— Но, чорт возьми, — перебил его Гаэтан, — с вашей сообразительностью, которая мне кажется незаурядной, вы, наверное, сумеете нам об’яснить более подробно конструкцию «Аэрофикса».

— Я сказал все, что знал, — ответил Клерк, — и, если я доверил вам свою тайну, то только потому, что вы спасли меня и что ваше желание знать мою историю было очень настойчиво. Повторяю еще раз, что двигателя, — самую интересную часть машины, — я не видел. Ни разу обстоятельства не сложились так, чтобы я мог или мельком взглянуть устройство. Может быть, из тех замечаний, которыми моя сестра обменивалась со своим помощником, ученый мог бы сделать интересные заключения и понять устройство жироскопов. Я не мог этого понять по недостатку технического образования. То, что об’яснила мне сестра, я понял потому, что это было очень просто, и потому, что у меня есть кое-какие знания по механике. Если я запомнил несколько цифр, то этого никак нельзя приписывать моей учености, а следует об’яснить тем, что я, в качестве кассира, постоянно имею дело с цифрами. И в настоящую минуту у меня нет более горячего желания, как вернуться к этой спокойной обыденной работе, лишенной всяких чудес, но зато и опасностей.

Произнеся эти мудрые слова, мистер Клерк умолк. И с тех пор мы ни разу не могли заставить его рассказывать про «Аэрофикс»: он говорил, что этот предмет наводит на него грустные мысли.

До самого нашего прибытия в Гавр он хранил суровое молчание насчет своего воздушного путешествия. Мы с трудом вырвали у него кое-какие подробности о Трентоне, кабельной промышленности и его торговом доме «Братья Реблинг». Говорил он всегда только со мной. Гаэтан ему, видимо, не нравился. Так как Клерк, тем ее менее, был его гостем, то вел себя вежливо, но отвечал на вопросы до крайности лаконично.

Как только «Океанида» причалила к пристани, Клерк, отказавшись от денег, которые ему предлагал Гаэтан, белом миновал мостки и исчез в толпе.

Мистер Клерк превратился для нас в воспоминание. Отсутствующие — не более, как отвлеченные идеи. Покойники и путешественники представляются нам где-то далеко; мы их видим издали, и нам заметны только самые яркие их черты, а это искажает их истинный облик. Мистер Клерк сохранился в моей памяти в образе какого-то чудака. Эксцентричность его била прямо в глаза. Когда он исчез, его рассказ стал казаться нам сказкой, а сам он — призраком.

Я предложил, правда, немного позже, произвести опрос всей команды «Океаниды». Но нам удалось выяснить только, что перед уходом мистер Клерк роздал матросам щедрые денежные подарки. А так как он был, по его словам, кассиром, то нам это показалось подозрительным. Но это было еще не все. Кассир из Пенсильвании, из Америки, расплатился французскими монетами!

В то время, как Гаэтан катил на автомобиле в свой замок Винез на Луаре, я ехал в противоположную сторону в поезде, и мысли мои были полны этим загадочным человеком и его странным приключением.

Через несколько недель после моего возвращения домой я собрал об этом интересовавшем меня деле значительное количество материалов, которые, по мере получения, складывал в папку.

Там находились прежде всего вырезки из газет и бюллетеней обсерватории, отметившие «дождь падающих звезд» 19, 20 и 21 августа и появление болида над Европой в ночь с 19 на 20 августа.

Кроме того, там находились переведенные по моей просьбе свидетельства итальянских, испанских и португальских корреспондентов, живущих на 40-й параллели и находившихся вне дома ночью 20 и 21 августа. Никто из них не видел на небе никакой загадочной светящейся точки и не слышал никакого необычайного свиста.

Что они ничего не видели, в этом не было ничего удивительного: мадам Корбет тушила огни, когда «Аэрофикс» находился над городами. Но как они могли, ничего не слышать? Впрочем, я должен оговориться, что все эти свидетельства заслуживают полного доверия.

Вот каким образом я их получил. Один из моих племянников получает небольшой «всемирный» журнальчик, печатающийся на нескольких языках. Это — орган одного из самых почтенных международных клубов. Подписчики этого журнала любят обмениваться всевозможными сведениями и предметами, начиная с иллюстрированных открытых писем вплоть до поэм, которые нигде и никогда не будут напечатаны. Любезности моего племянника я и обязан этими корреспонденциями из Испании, Италии и Португалии, как, впрочем, и всем дальнейшим содержимым папки.

Там были еще переводы писем, полученных из Трентона и Филадельфии. И то, что они сообщали, было далеко не в пользу мистера Клерка.

Правда, в Филадельфии находился Фермоунт-парк, и там, к западу от реки, был расположен Бельмонт, окруженный открытой холмистой равниной, весьма удобной для под’ема и спуска аэропланов, но никаких Корбетов там не было.

В Трентоне существовала канатная фабрика братьев Реблинг. Но ни одного из кассиров фирмы не звали Арчибальдом Клерк.

Итак, мой герой опять остался без имени и должен был превратиться в «спасенного», «несчастного», «потерпевшего крушение».

X. Новая тайна.

Прошло несколько месяцев, в течение которых я ничего не слышал о лже-Клерке. Я терялся в догадках относительно всей его истории, когда третьего дня почтальон принес мне письмо. Оно было заключено в два конверта. На внешнем, кроме адреса, была марка почтового отделения 106, Площадь Трокадеро. На внутреннем конверте стояло мое имя, написанное совершенно другой рукой, которой было написано и самое письмо.

Г-ну Жеральду Синклеру, писателю.

212, ул. Арман Фальер. Париж, XV.

Дорогой друг!

Я очень прошу вас извинить мое странное поведение на «Океаниде». Вы, наверное, давно поняли, что я разыгрывал комедию, и считаете мое поведение непозволительным. А между тем, я и сам предпочел бы молчать. Зачем вы принудили меня говорить? Вы и, главным образом, ваш друг. Вы были моими спасителями, вы имели полное право все знать, но ваш долг был — ни о чем не спрашивать.

Нет, признаюсь, я не американец и не кассир Арчибальд Клерк. Я инженер, француз, и аппарат, который я испытывал в ночь нашей встречи, не был, в сущности говоря, «Аэрофиксом». Я, конечно, мог об’яснить вам все до последних мелочей. Но мое изобретение так крупно и так просто, что я предпочел втереть вам очки, а не выдать свою тайну.

Кто вы были? — Я вас совершенно не знал. Прибавьте к этому еще, что манеры и обращение вашего друга далеко не способны вызвать доверие в человеке, который мало его знает. Ведь вы тоже могли обмануть меня относительно ваших имен и рода занятий. Да если бы даже этого и не было: есть ли на свете люди, более болтливые, чем праздношатающийся миллионер и писатель, ищущий тем для романов? Разве я не прав? Не пеняйте на меня за эту откровенность и за мою выдумку.

Если вас удивляет быстрота, с которой я придумал свою повесть, то я вам сейчас расскажу, как в моей выдумке мне помогала действительность. Прежде всего, я воспользовался тем, что в предыдущую ночь на небе действительно появлялся метеор, который вы, со свойственным человеку стремлением комбинировать, соединили с моим появлением в волнах. Руль «Океаниды», который был сломан, помог мне сочинить историю о сломавшемся руле «Аэрофикса». Нахождение вашего судна на 40-й параллели дало моей фантазии соответствующее направление. Но странно, что главная мысль вымышленной повести была мне внушена самой незначительной из ваших фраз. Я говорю о ваших ночных обедах и завтраках, которые, по вашим словам, были похожи на ужины…

Чтобы сбить вас с толка относительно своей национальности, я назвал Филадельфию, куда я часто езжу по делам. Это было мне очень удобно: я мог говорить очень медленно и осторожно выбирать слова, в то время, как вы были уверены в том, что перед вами иностранец, плохо владеющий языком.

Вы, может быть, хотите знать, как я догадался, что вы не знаете английского языка? На это я вам отвечу: если незнакомый человек ничего не отвечает на ваши вопросы и, видимо, не понимает вашего языка, разве каждый человек не попытается об’ясниться с ним на всех языках, которые ему мало-мальски знакомы? Вы говорили со мной только на французском.

Вы видите, что я был вооружен с головы до ног. Чтобы лучше разыграть свою роль, я нарочно пил слишком много виски, — это придавало больше правдоподобности истории с бутылкой брэнди.

Но не считайте себя простаками. Даже и более проницательные люди без подозрений дослушали бы меня до конца. Каждый день почти происходят события, невозможные с точки зрения науки сегодняшнего дня. Каждый раз, как кошка, падая с крыши, становится на все четыре лапы, она бросает вызов науке. То, что она делает, не может быть сделано; наука не разрешает этого. Точно так же, по формуле Ньютона о сопротивлении ветра, птицы не имеют права летать.

Поэтому не упрекайте себя за то, что вы мне поверили, и не сердитесь на меня. Для того, чтобы принести вам свои извинения, я не стал ждать минуты, когда смогу загладить свою вину полным признанием. Я это еще сделаю. Причина, которая позволяет мне писать вам сегодня, заключается в окончании постройки нового аппарата по модели номера первого, погибшего в море. Теперь нескромность не может мне повредить. Моя машина готова к полету. Через несколько дней вы узнаете, кто я и что такое моя машина. И когда прочтете в журнале восторженные отзывы о моих опытах, тогда вы> пожалуй, не поверите потому, что они будут чудеснее «неподвижного путешествия».

Я пришлю вам в подарок запись о своих впечатлениях. Вы можете их использовать для какого-нибудь рассказа. А пока я вам очень охотно даю разрешение напечатать тот маленький роман, который я имел смелость сочинить для вас, — конечно, если вы считаете его интересным для ваших читателей.

Так я и сделал.

Живые инкубаторы

Особый вид уток — «пекинские утки» — выводится в инкубаторе. Последние три дня «высидки» яйца согреваются теплом человеческого тела: их носят в особых сетках вокруг талии. На нашем снимке, справа, среди яиц виден уже один утенок, которого еще продолжает согревать своим телом заботливая китаянка.

УССУРИЙСКИЙ ЗВЕРОБОЙ

Краеведческо-охотничий рассказ В. К. Арсеньева

Рисунки худ. В. Голицына

В. К. Арсеньев — выдающийся русский путешественник и исследователь Уссурийского края (Дальний Восток) — рассказывает здесь о замечательном лесном человеке — уссурийском зверобое Дерсу Узала из племени гольдов. Отличительной способностью гольдов является страсть к охоте. Живя в таких местах, где рыбы мало, а тайга изобилует зверьем, они обратили все свое внимание на охоту. В погоне за соболем, дорогими оленьими пантами (рогами) и целебным корнем жень-шеня гольды проникли далеко на север. Они отличные охотники и удивительные следопыты. Путешествуя с Дерсу, В. К. Арсеньев поражался необычайно развитой способностью этого зверобоя читать следы и восстанавливать по ним в строгой последовательности события. «Каждый раз, когда я оглядываюсь назад и вспоминаю прошлое, — говорит В. К. Арсеньев, — передо мной встает фигура верхне-уссурийского гольда Дерсу Узала, ныне покойного. Сердце мое сжимается тоской, когда я вспоминаю его и нашу совместную странническую жизнь. Трудно перечислить все те услуги, которые этот человек оказал мне и моим спутникам. Не раз, рискуя своей жизнью, он смело бросался на выручку погибающему, и многие обязаны ему жизнью, в том числе и я лично».

Настоящий рассказ относится к маршруту В К. Арсеньева по рекам Цимухе и Лефу в 1902 году, когда произошла первая встреча путешественника с уссурийским зверобоем Дерсу.

Встреча с Дерсу.

Мы попали в бурелом и потому подвигались очень медленно. Часам к четырем дня мы подошли к какой-то вершине. Оставив людей и лошадей на месте, я сам пошел наверх, чтобы осмотреться.

То, что я увидел сверху, сразу рассеяло мои сомнения. Куполообразная гора, где мы находились в эту минуту, была тот самый горный узел, который мы искали. От него к западу тянулась высокая гряда, падавшая на север крутыми обрывами. По ту сторону водораздела общее направление долин шло к северо-западу. Вероятно, это были истоки р. Лефу.

Когда я присоединился к отряду, солнце стояло уже низко над горизонтом, и надо было торопиться разыскать воду, в которой и люди и лошади очень нуждались. Спуск с куполообразной горы был сначала пологий, но потом сделался крутым. Лошади спускались, присев на задние ноги. Вьюки лезли вперед, и если бы при седлах не было шлей, вьюки с’ехали бы лошадям на головы. Пришлось делать длинные зигзаги, что при буреломе, который валялся здесь во множестве, было делом далеко не легким.

За перевалом мы сразу попали в овраги. Местность была чрезвычайно пересеченная — глубокие распадки![3]), заваленные корчами, водотеки и скалы, обросшие мхом. Трудно представить себе местность, более дикую и неприветливую, чем это ущелье.

Не хотелось мне здесь останавливаться, но делать было нечего. На дне ущелья шумел поток, я направился к нему и, выбрав место поровнее, распорядился ставить палатки.

Величавая тишина леса сразу огласилась звуками топоров и голосами людей. Мои спутники стали таскать дрова, расседлывать коней и готовить ужин.

Сумерки в лесу всегда наступают рано. На западе сквозь густую хвою еще виднелись кое-где клочки бледного неба, а внизу, на земле, уже легли ночные тени. По мере того, как разгорался костер, ярче освещались выступившие из темноты кусты и стволы деревьев.

Наконец, на нашем биваке стало все понемногу успокаиваться. После чая каждый занялся своим делом: кто чистил винтовку, кто поправлял седло, кто починял разорванную одежду. Покончив со своими делами, стали ложиться спать. Плотно прижавшись друг к другу и прикрывшись шинелями, мы заснули, как убитые. Не найдя корма в лесу, лошади подошли к биваку и, опустив головы, погрузились в дремоту. Не спали только я и Олентьев. Я записывал в дневник пройденный маршрут, а он починял свою обувь. Часов в десять вечера я закрыл тетрадь и, завернувшись в бурку, лег к огню. От жара, подымавшегося вместе с дымом, качались ветви старой ели, у подножья которой мы расположились, и они то закрывали, то открывали темное небо, усеянное звездами. Стволы деревьев казались длинной колоннадой, уходившей в глубь леса и незаметно сливавшейся там с ночным мраком.

Вдруг лошади подняли головы и насторожили уши; потом они успокоились и опять стали дремать. Сначала мы не обратили на это особого внимания и продолжали разговаривать. Прошло несколько минут. Я что-то спросил у Олентьева и, не получив ответа, повернулся в его сторону. Он стоял на ногах в ожидательной позе и, заслонив рукою свет костра, смотрел куда-то в сторону.

— Что случилось? — спросил я его.

— Кто-то спускается с горы, — отвечал он топотом.

Мы оба стали прислушиваться, но кругом было тихо — так тихо, как только бывает в лесу в холодную осеннюю ночь. Вдруг сверху посыпались мелкие камни.

— Это, вероятно, медведь, — сказал Олентьев, и стал заряжать винтовку.

— Стреляй не надо! Моя — люди!.. — послышался из темноты голос, и через несколько минут к нашему огню подошел человек.

Одет он был в куртку из выделанной оленьей кожи и такие же штаны. На голове у него была какая-то повязка, на ногах унты[4]), за спиной большая котомка, а в руках сошки и старая длинная берданка.

- Стреляй но надо! Моя — люди!.. — послышался из темноты голос, и через несколько минут нашему огню подошел человек, одетый в куртку и штаны из выделанной оленьей кожи.

— Здравствуй, капитан, — сказал пришедший, обращаясь ко мне.

Он поставил к дереву свою винтовку, снял со спины котомку, обтер потное лицо рукавом рубашки и подсел к огню. Теперь я мог хорошо его рассмотреть. На вид ему было лет сорок пять. Это был человек невысокого роста, коренастый и, видимо, обладавший достаточной физической силой. Грудь у него была выпуклая, руки крепкие, мускулистые, ноги немного кривые. Темное загорелое лицо его было типично для туземцев: выдающиеся скулы, маленький нос, глаза с монгольской складкой век и широкий рот с крепкими зубами. Небольшие темно-русые усы окаймляли его верхнюю губу, и маленькая рыжеватая бородка украшала подбородок. Но всего замечательнее были его глаза. Темно-серые, но не карие, они смотрели спокойно и немного наивно. В них сквозили решительность, прямота характера и добродушие.

Незнакомец не рассматривал нас так, как рассматривали его мы. Он достал из-за пазухи кисет с табаком, набил им свою трубку и молча стал курить. Не расспрашивая его, кто он и откуда, я предложил ему поесть. Так принято делать в тайге.

— Спасибо, капитан, — сказал он. — Моя шибко хочу кушай, моя сегодня кушай нету.

Пока он ел, я продолжал его рассматривать. У пояса его висел охотничий нож. Очевидно, это был охотник. Руки его были загрубелые, исцарапанные. Такие же, но еще более глубокие царапины лежали на лице: одна на лбу, а другая на щеке около уха. Незнакомец снял повязку, и я увидел, что голова его покрыта густыми темными волосами; они росли в беспорядке и свешивались по сторонам длинными прядями.

Наш гость был из молчаливых. Наконец, Олентьев не выдержал и спросил пришельца прямо:

— Ты. кто будешь, китаец или кореец?

— Моя гольд[5]), — ответил он коротко.

— Ты, должно быть, охотник? — спросил я.

— Да, — отвечал он. — Моя охота ходи, другой работы нету, рыба лови понимай тоже нету, только один охота понимай.

— А где ты живешь? — продолжал допрашивать его Олентьев.

— Моя дома нету. Моя сопка живи. Огонь клади, палатка делай, — спи… Всегда охота ходи, как дома живи.

Потом он рассказал, что сегодня охотился за изюбрями, ранил одну матку, но слабо. Идя по подранку, он наткнулся на наши следы. Они завели его в овраг. Когда стемнело, он увидел огонь и пошел прямо на него.

— Моя тихонько ходи, — говорил он. — Думай, какой люди далеко сопка ходи. Посмотри, капитан есть, солдаты есть. Моя тогда прямо ходи.

— Как тебя зовут? — спросил я незнакомца.

— Дероу Узала, — отвечал он.

Меня заинтересовал этот человек. Что-то в нем было особенное, оригинальное. Говорил он просто, тихо, держал себя скромно, незаискивающе… Мы разговорились. Он долго рассказывал мне про свою жизнь. Я видел перед собой первобытного охотника, который всю свою жизнь прожил в тайге. Из его слов я узнал, что средства к жизни он добывал ружьем и предметы своей охоты выменивал у китайцев на табак, свинец и порох, и что винтовка ему досталась в наследие от отца. Потом он рассказал мне, что ему теперь пятьдесят три года, что у него никогда не было дома, он вечно жил под открытым небом и только зимой устраивал себе временную юрту из корья или бересты. Первые проблески его детских воспоминаний были: река, шалаш, огонь, отец, мать и сестренка.

— Все давно помирай, — закончил Дерсу свой рассказ, и задумался.

Он помолчал немного и продолжал снова:

— У меня раньше тоже жена была, сын и девчонка. Оспа все люди кончай. Теперь моя один остался…

Лицо его стало грустным от переживаемых воспоминаний. Я пробовал, было, его утешить, но что были мои утешения для этого одинокого человека, у которого смерть отняла семью, это единственное утешение в старости. Он ничего мне не отвечал, и только еще более поник головой. Хотелось мне как-нибудь выразить ему сочувствие, что-нибудь для него сделать, но я не знал, что именно. Наконец, я надумал: я предложил ему обменять его старое ружье на новое, но он отказался, сказав, что берданка ему дорога, как память об отце, что он к ней привык, и что она бьет очень хорошо. Он потянулся к дереву, взял свое ружье и стал гладить рукой по ложу.

Звезды на небе переместились и показывали далеко за полночь. Часы летели за часами, а мы все сидели у костра и разговаривали. Говорил больше Дерсу, а я его слушал, и слушал с удовольствием. Он рассказывал мне про свою охоту, про то, как раз он попал в плен к хунхузам, но убежал от них. Говорил он о злых духах, о наводнениях, рассказывал про свои встречи с тиграми, говорил о том, что стрелять их нельзя, потому что это запретные звери, охраняющие жень-шень от человека.

Однажды на Дерсу напал тигр и сильно изранил. Жена искала его десять суток, прошла более двухсот верст и по следам нашла его обессиленного от потери крови. Пока он болел, она ходила на охоту.

Потом я стал его расспрашивать о том месте, где мы находимся. Он сказал, что это истоки реки Лефу, и что завтра мы дойдем до первой зверовой фанзы.

На земле и на небе было еще темно; только в той стороне, откуда подымались все новые звезды, чувствовалось приближение рассвета. На землю пала обильная роса — верный признак, что завтра будет хорошая погода. Кругом царила торжественная тишина. Казалось, природа отдыхала тоже.

Через час восток начал алеть. Я посмотрел на часы, — было шесть часов утра.

Небо из черного сделалось синим, а потом серым, мутным. Ночные тени стали жаться в кусты и овраги. Они выйдут оттуда, когда солнце скроется за горизонтом.

Вскоре бивак наш опять ожил: заговорили люди, очнулись от оцепенения лошади, заверещала в стороне пищуха, ниже по оврагу ей стала вторить другая; послышался крик дятла и трескотливая музыка желны.

Тайга просыпалась. С каждой минутой становилось все светлее, и вдруг яркие солнечные лучи снопом вырвались из-за гор и озарили весь лес. Наш бивак принял теперь другой вид. На месте яркого костра лежала груда золы; огня почти не было видно; на земле валялись порожние банки из-под консервов; там, где стояла палатка, торчали одни жерди и лежала примятая трава.

Охота на кабанов.

После чая стрелки начали вьючить коней, Дерсу тоже стал собираться. Он надел свою котомку, взял в руки сошки и берданку. Через несколько минут отряд наш тронулся в путь. Дерсу пошел с нами.

Ущелье, по которому мы шли, было длинное и извилистое. Справа и слева к нему подходили другие такие же ущелья. Из них о шумом бежала вода. Распадок становился шире и постепенно превращался в долину. Здесь на деревьях были старые затески; они привели нас на тропинку.

Дерсу шел впереди и все время внимательно смотрел под ноги. Порой он нагибался к земле и разбирал листву руками.

— Что такое? — спросил я его.

Наш отряд тронулся в путь. Впереди шел Дерсу, внимательно смотревший под ноги и на старые затески на деревьях.

Дерсу остановился и сказал, что тропа пешеходная, что идет она по соболиным ловушкам, что несколько дней тому назад по ней прошел один человек и что, по всей вероятности, это был китаец.

Слова Дерсу нас всех поразили. Заметив, что мы отнеслись к нему с недоверием, он воскликнул:

— Как ваша понимай нету? Посмотри сам.

После этого он привел такие доказательства, что все наши сомнения отпали разом. Все было так ясно и просто, что я удивился, как этого раньше я не замечал. Во-первых, на тропе нигде не видно было конских следов, во-вторых, по сторонам она не была очищена от ветвей; наши кони пробирались с трудом и все время задевали вьюками за деревья. Затем повороты были так круты, что кони не могли повернуться и должны были делать обход; через ручьи следы шли по бревну, и нигде тропа не спускалась в воду; бурелом, преграждавший путь, не был прорублен, — люди шли свободно, а лошадей обводили стороною. Все это доказывало, что тропа не была приспособлена для путешествий с вьюками.

— Давно один люди ходи, — говорил Дерсу, как бы про себя. — Люди ходи кончай, дождь ходи, — и он стал высчитывать, когда был последний дождь.

Часа два мы шли по этой тропе. Мало-по-малу хвойный лес начал переходить в смешанный. Все чаще и чаще стали попадаться тополь, клен, осина, береза и липа. Я хотел, было, сделать второй привал, но Дерсу посоветовал пройти еще немного.

— Наша скоро балаган найди есть, — сказал он, и указал на деревья, с которых была снята кора.

Я сразу понял его. Значит, поблизости должно быть то-, для чего это корье предназначалось. Мы прибавили шагу, и через десять минут на берегу ручья увидели небольшой односкатный балаган, поставленный охотниками или искателями жень-шеня. Осмотрев его кругом, наш новый знакомый опять подтвердил, что несколько дней тому назад по тропе прошел китаец, и что он ночевал в этом балагане. Прибитая дождем зола, одинокое ложе из травы и брошенные старые наколенники из дабы[6]) свидетельствовали об этом.

Тогда я понял, что Дерсу не простой человек. Передо мной был истинный следопыт, и невольно мне вспоминались герои романов Фенимора Купера и Майн-Рида.

Надо было покормить лошадей. Я решил воспользоваться этим, лег в тени кедра и тотчас же уснул. Часа через два меня разбудил Олентьев. Проснувшись, я увидел, что Дерсу наколол дров, собрал бересты и все это сложил в балаган. Я думал, что он хочет его спалить, и начал отговаривать от этой затеи. Но вместо ответа он попросил у меня щепотку дали и горсть рису. Меня заинтересовало, что он хочет с ними делать, и я дал ему просимое. Дерсу тщательно обернул берестой спички, отдельно в бересту завернул соль и рис и повесил все это в балагане. Затем он поправил снаружи корье и стал собираться.

— Верно, ты думаешь вернуться сюда? — спросил я Дерсу.

Он отрицательно покачал головой. Тогда я спросил его, для кот он оставил рис, соль и спички.

— Какой другой люди ходи, — отвечал Дерсу, — балаган найди, сухие дрова найди, спички найди, кушай найди — пропади нету.

Меня глубоко поразило это. Я задумался… Гольд заботится о неизвестном ему человеке, которого он никогда не увидит и который тоже не узнает, кто приготовил ему дрова и продовольствие. Таков был этот «дикарь».

К вечеру мы дошли до того места, где две речки сливаются вместе, откуда собственно и начинается Лефу.

После ужина я рано лег спать и тотчас уснул.

На другой день, когда я проснулся, все люди были уже на ногах. Я тотчас отдал приказание седлать лошадей, и пока стрелки возились с вьюками, я успел приготовить планшет для с’емки и пошел вперед вместе с Дерсу.

От места нашего ночлега долина стала постепенно поворачивать на запад. Левые склоны ее были крутые, правые — пологие. С каждой верстой тропа становилась шире и лучше. В одном месте лежало срубленное топором дерево. Дерсу подошел, осмотрел пень и сказал:

— Весной рубили; два люди работали: один люди высокий — его топор тупой, другой люди маленький — его топор острый.

Для этого удивительного человека почти не существовало тайн. Как ясновидящий, он знал все, что здесь происходило. Тогда я решил быть внимательнее и попытаться самому разобраться в следах. Вскоре я увидел еще один порубленный пень. Кругом валялось множество щепок, пропитанных смолою. Я понял, что кто-то добывал растопку. Ну, а дальше? А дальше я ничего не мог придумать.

- Весной рубили; два люди работали, — сказал Дерсу, осмотрев пень. — Один люди высокий — его топор тупой, другой люди маленький — его топор острый.

— Фанза близко, — сказал гольд как бы в ответ на мои размышления.

Действительно, уже опять стали попадаться деревья, частично лишенные коры (я уже знал, что это значит), а саженях в ста от них, на самом берегу реки, среди небольшой полянки стояла зверовая фанза. Это была небольшая постройка с глинобитными стенами, крытая корьем. Она оказалась пустой.

Внутренняя обстановка фанзы была грубая. Железный котел, вмазанный в низенькую печь, от которой шли дымовые ходы, согревающие каны (нары), два-три долбленых корытца, деревянный ковш для воды, кухонная тряпка, железная ложка, метелочка для промывки котла, две запыленных бутылки, кое-какие брошенные тряпки, две скамеечки, масляная лампа и обрывки звериных шкур, разбросанные по полу, — составляли все ее убранство.

Отсюда вверх по Лефу шли три тропы. Одна была та, по которой мы пришли, другая вела в горы на восток и третья направлялась на запад. Эта последняя была много хоженая — конная. По ней мы пошли дальше. Стрелки закинули лошадям поводья на шею и предоставили им самим выбирать дорогу. Умные животные шли хорошо и всячески старались не зацеплять вьюками за деревья.

В местах болотистых и на каменистых россыпях они не прыгали, а ступали осторожно, каждый раз пробуя почву ногою, прежде чем поставить ее как следует. Этой сноровкой отличаются именно местные лошадки, привыкшие к путешествиям в тайге с вьюками.

От зверовой фанзы Лефу начала понемногу загибать к северо-востоку. Пройдя еще верст шесть, мы подошли к земледельческим фанзам, расположенным на правом берегу реки, у подножья высокой горы, которую китайцы называют Тудинза.

Неожиданное появление воинского отряда смутило китайцев. Я велел Дерсу сказать им, чтобы они не боялись нас и продолжали свои работы.

Зверовые шкуры, растянутые для просушки, изюбриные рога, сложенные грудой в амбаре, панты, подвешенные для просушки, мешочки с медвежьей желчью[7]), оленьи выпоротки[8]), рысьи, куньи, собольи и беличьи меха и инструменты для ловушек, — все это указывало на то, что местные китайцы занимаются не столько земледелием, сколько охотой и звероловством. Около фанз были небольшие участки обработанной земли. Китайцы сеяли пшеницу, чумизу и кукурузу. Они жаловались на кабанов и говорили, что недавно целые стада их спустились с гор в долины и начали травить поля, — поэтому пришлось собирать недозревшие овощи. Но теперь на землю осыпались жолуди, и дикие свиньи удалились в дубняки.

Солнце стояло еще высоко на небе, и потому я решил подняться на гору Тудинза, чтобы оттуда осмотреть окрестности. Вместе со мною пошел и Дерсу. Мы отправились налегке и захватили с собой только винтовки.

Гора была крутая. Раза два мы садились и отдыхали, потом опять лезли вверх. Кругом вся земля была изрыта. Дерсу часто останавливался и разбирал следы. По ним он угадывал возраст животных, пол их, видел следы хромого кабана, нашел место, где два кабана дрались и один гонял другого. С его слов все это я представил себе ясно. Мне казалось странным, как это раньше я не замечал следов, а если видел их, то, кроме направления, в котором уходили животные, они мне ничего не говорили.

Через час мы достигли вершины горы, покрытой осыпями, Здесь мы сели на камни и стали осматриваться.

— Посмотри, капитан, — сказал мне Дерсу, указывая на противоположный склон пади. — Что это такое?

Я взглянул в указанном направлении и увидел какое-то темное пятно. Я думал, что это тень от облака, и высказал Дерсу свое предположение. Он засмеялся и указал на небо. Я посмотрел вверх. Небо было совершенно безоблачным: на беспредельной его синеве не было ни одного облачка. Через несколько минут пятно изменило свою форму и немного передвинулось в сторону.

— Что это такое? — спросил я гольда в свою очередь.

— Тебе понимай нету, — отвечал он. — Надо ходи посмотрим.

Мы стали спускаться вниз. Скоро я заметил, что пятно тоже двигалось нам навстречу. Минут через десять гольд остановился, сел на камень и указал мне знаком, чтобы я сделал то же.

— Наша тут надо дожидай, — сказал он. — Надо тихо сиди, чего-чего ломай не надо, говори тоже не надо.

Мы стали ждать. Вскоре я опять увидел пятно. Оно возросло до больших размеров. Теперь я мог рассмотреть его составные части. Это были какие-то живые существа, передвигавшиеся с места на место.

— Кабаны! — воскликнул я.

Действительно, это были дикие свиньи.

Их было тут более сотни. Некоторые животные отходили в сторону, но тотчас опять возвращались назад. Скоро можно было рассмотреть каждое животное отдельно.

— Один люди шибко большой, — тихонько проговорил Дерсу.

Я не понял, про какого «человека» он говорил, и посмотрел на него недоумевающе.

Посредине стада, как большой бугор, выделялась спина огромного кабана. Он превосходил всех своими размерами и, вероятно, имел пудов пятнадцать веса. Стадо приближалось с каждой минутой. Теперь ясно были слышны шум сухой листвы, взбиваемой сотнями ног, треск сучьев, резкие звуки, подаваемые самцами, хрюканье свиней и визг поросят.

— Большой люди близко ходи нету, — сказал Дерсу, и я опять его не понял.

Самый крупный кабан был в центре стада, множество животных бродило по сторонам, и некоторые отходили довольно далеко от табуна, так что, когда эти одиночные свиньи подошли к нам почти вплотную, большой кабан был еще вне выстрела. Мы сидели и не шевелились. Вдруг один из ближайших к нам кабанов поднял кверху свое рыло. Он что-то жевал. Я как сейчас помню большую голову, настороженные уши, свирепые глаза, подвижную морду с двумя носовыми отверстиями и белые клыки. Животное замерло в неподвижной позе, перестало есть и уставилось на нас злобными вопрошающими глазами. Наконец, оно поняло опасность и издало резкий крик. Вмиг все стадо с шумом и с фырканьем бросилось в сторону. В это мгновение грянул выстрел. Одно из животных грохнулось на землю. В руках у Дерсу дымилась винтовка. Еще несколько секунд в лесу был слышен треск ломаемых сучьев, затем все стихло.

Животное замерло в неподвижной позе, перестало есть и уставилось на нас злобными вопрошающими глазами. Наконец, оно поняло опасность…

…В это мгновение грянул выстрел.

Кабан, убитый гольдом, оказался двухгодовалой свиньей. Я спросил Дерсу, почему он не стрелял в секача.

— Его старый люди, — сказал он про кабана с клыками. — Его худо кушай, мясо мало-мало пахнет.

Меня поразило, что Дерсу кабанов называет «людьми». Я спросил его об этом.

— Его все равно люди, — подтвердил он, — только рубашка другой. Обмани понимай, сердись понимай, кругом понимай, — все равно, как люди…

Для меня стало ясно. Этот первобытный зверобой очеловечивал окружающий животный мир.

На горе мы пробыли довольно долю. Незаметно кончился день. У облаков, столпившихся на западе, края светились так, точно они были из расплавленного металла. Сквозь них прорывались солнечные лучи и веерообразно расходились по небу.

Дерсу наскоро освежевал убитого кабана, взвалил его к себе на плечи, и мы пошли к дому. Через час мы были уже на биваке.

В китайских фанзах было тесно и дымно, поэтому я решил лечь спать на открытом воздухе вместе с Дерсу.

— Моя думай, — сказал он, поглядывая на небо, — ночью тепло будет, завтра вечером — дождь…

Я долго не мог уснуть. Всю ночь мне мерещилась кабанья морда с раздутыми ноздрями. Ничего другого, кроме этих ноздрей, я не видел. Они казались мне маленькими точками. Потом вдруг увеличивались в размерах… Это была уже не голова кабана, а гора, и ноздри— пещеры, и будто в пещерах опять кабаны, с такими же дырявыми мордами.

Три бивака.

Утром я проснулся позже других. Первое, что мне бросилось в глаза, — отсутствие солнца. Все небо было в тучах. Заметив, что стрелки укладывают вещи так, чтобы их не промочил дождь, Дерсу сказал:

— Торопиться не надо. Наша днем хорошо ходи, вечером будет дождь.

Я спросил его, почему он думает, что днем дождя не будет.

— Тебе сам посмотри, — ответил гольд. — Видишь, маленькие птицы туда, сюда ходи, играй, кушай. Дождь скоро, — его тогда тихонько сиди, все равно спи.

Действительно, я вспомнил, что перед дождем всегда бывает тихо и сумрачно, а теперь — наоборот: лес жил полной жизнью; всюду перекликались дятлы, сойки и кедровки, и весело посвистывали суетливые поползни.

Мы тронулись в путь. Мне хотелось поскорее добраться до корейской деревни и устроиться на ночь под крышу, но осенью в пасмурный день всегда смеркается рано. Часов в пять начал накрапывать дождь. Мы прибавили шагу. Скоро дорога, разделилась на-двое. Одна шла за реку, другая — как будто направлялась в горы. Мы выбрали последнюю. Потом стали попадаться еще другие дороги, пересекающие нашу в разных направлениях. Когда мы подходили к корейской деревне, было уже совсем темно.

Чтобы не беспокоить корейцев, мы разложили костры на берегу реки и начали ставить палатки. В стороне стояла старая развалившаяся фанза, а рядом с ней были сложены груды дров, заготовленных корейцами на зиму.

После чая я сел у огня и стал записывать в дневнике свои наблюдения. Дерсу разбирал свою котомку и поправлял костер.

— Мало-мало холодно, — сказал он, пожимая плечами.

— Иди спать в фанзу, — посоветовал я ему.

— Не хочу, — ответил он, — моя всегда так спи.

Затем Дерсу натыкал позади себя несколько ивовых прутьев и обтянул их полотнищем палатки, постлал на землю козью шкуру, сел на нее и, накинув себе на плечи кожаную куртку, закурил трубку. Через несколько минут я услышал легкий храп. Он спал. Голова его свесилась на грудь, руки опустились, погасшая трубка выпала изо рта и лежала на коленях… «И так всю жизнь, — подумал я. — Каким тяжелым трудом, ценою каких лишений добывал себе этот человек средства к жизни!..».

В стороне глухо шумела река; где-то за деревней лаяла собака; в одной из дальних фанз плакал ребенок. Я завернулся в бурку, лег спиной к костру и сладко уснул. Начался дождь…

На другой день чуть свет мы все были уже на ногах. В восемь часов утра мы выступили в путь.

Чем дальше, тем долина все более и более принимала характер луговой.

По всем признакам видно было, что горы кончаются. Они отодвинулись куда-то далеко в сторону, и на место их выступили широкие и пологие увалы, покрытые кустарниковой порослью. Наша тропа стала подниматься влево:, в горы, и увела нас от реки версты на четыре. В этот день мы немного не дошли до деревни Ляличи и заночевали в шести верстах от нее на берегу маленького и извилистого ручейка.

Вечером я сидел с Дерсу у костра и беседовал с ним о дальнейшем маршруте по р. Лефу. Мне очень хотелось взглянуть на озеро Ханка, воспетое Пржевальским. Гольд говорил, что далее пойдут обширные болота и бездорожье, и советовал плыть на лодке, а лошадей и часть команды оставить в Ляличах.

Совет его был вполне благоразумный. Я последовал ему и только изменил местопребывание стрелков.

На другое утро я взял с собой лишь Олентьева и стрелка Марченко, а остальных отправил в село Черниговку, с наказом дожидаться там моего возвращения, Нам очень скоро удалось заполучить плоскодонку. Весь день был употреблен на оборудование лодки. Дерсу сам приспособлял весла, устраивал из колышков уключины, налаживал сидения и готовил шесты. Я любовался, как работа у него в руках спорилась и кипела. Он никогда не суетился, все действия его были обдуманы, последовательны и ни в чем не было проволочек.

Случайно в одной избе нашлись готовые сухари. А больше нам ничего и не надо было. Все остальное — чай, сахар, соль, крупу и консервы — мы имели в достаточном количестве. В тот же вечер, по совету гольда, все имущество было перенесено в лодку, а сами мы остались ночевать на берегу.

Ночь выпала ветреная и холодная. За недостатком дров большого огня развести было нельзя, и потому все зябли: и почти не спали. Как я ни старался завернуться в бурку, но холодный ветер находил где-нибудь лазейку и знобил то плечо, то бок, то спину. Дрова были плохие, они трещали и бросали во все стороны искры. У Дерсу прогорело одеяло. Сквозь дремоту я слышал, как он ругал полено, называя его по-своему «худой люди».

— Его постоянно так гори — все равно кричи, — говорил он кому-то и при этом изобразил своим голосом, как трещат дрова. — Его надо гоняй.

После этого я слышал всплеск на реке и шипение головешки. Очевидно, гольд бросил ее в воду. Потом мне удалось согреться, и я уснул.

Ночью я проснулся и увидел Дерсу сидящим у костра. Гольд поправлял огонь. Ветер раздувал пламя во все стороны. Поверх бурки на мне лежало одеяло гольда. Значит, это он прикрыл меня, вот почему я и согрелся. Стрелки тоже поверх шинелей были прикрыты его палаткой. Я предложил Дерсу лечь на мое место, но он отказался.

— Не надо, капитан, — сказал он. — Тебе спи, моя буду караулить огонь. Его шибко вредный, — и он указал на дрова.

(Окончание в следующем №).

Издательство («ЗИФ») и редакция «Всемирного Следопыта», выходящего при ближайшем участии основного ядра сотрудников прежнего журнала «Вокруг Света» (изд. Сытина) и его многолетнего редактора Вл. А. Попова, учитывая назревшую потребность читательской массы в журнале этого типа, решили дать читателям «Всемирного Следопыта» в 1927 году в виде ежемесячного приложения

12 №№ «ВОКРУГ СВЕТА»

издаваемого в формате и об’еме прежних номеров журнала этого наименования. Чтобы не изменять об’явленных условий подписки новой приплатой и не обременять этим подписчиков, редакция решила дать в 1927 году всем своим подписчикам 12 №№ «Вокруг Света» по 16 стр. двойного формата (2 листа) взамен одного листа «Следопыта» и одного листа «Библиотеки», так что читатель получит то же количество материала, что было обещано, но в виде:

12 книг «Следопыта» (попрежнему — по 80 стр. в каждом номере),

12 №№ «Вокруг Света» (по 16 стр. двойного формата),

12 вып, «Библиотеки Следопыта» (по 48 стр. формата журнала),

12 географических карт на обложке «Следопыта».

Редакция полагает, что читатели будут удовлетворены этим решением, а возросшие (в связи с новым приложением) расходы изд-ва покроются увеличением количества подписчиков. См. объявление на 2 стр. обложки.

Рейнгардт Рийк СТРУНА ОТ РАЗБИТОЙ ГИТАРЫ

Рассказ

Рис. худ. А. Шпир

В большом бараке дровосеков чувствовалось настроение воскресного вечера. Снаружи ледяной ветер пронизывал высоко лежащую над уровнем моря равнину американского севера, обширные лесные пространства которого постепенно вырубаются. Стоял трескучий мороз, но внутри барака холода не чувствовалось совершенно.

Железная печь, помещавшаяся посредине длинного помещения, была накалена докрасна. Вокруг нее сидели дровосеки, коротавшие время кто за картами, кто за беседой, — кто как умел.

Расположившись на своей койке, лежал на спине артельный повар, китаец Ли-Фу. Его раскосые глаза превратились в узкие щелки; обычно неподвижные черты лица смягчились и казались преобразившимися. Левой рукой он держал какой-то инструмент, похожий на лютню или гитару, корпус которого был тонко и художественно отделан черепаховыми пластинками. Правой рукой Ли-Фу перебирал струны. Извлекаемые им звуки, которые, наверное, показались бы сладкой мелодией для китайцев, вливались варварскими диссонансами в уши обитателей барака, которые все, кроме Ли-Фу, были белыми.

Наискось от койки китайца лежал артельный возчик Пат Джонс, неуклюжий канадец с бычачьим затылком, черная борода и бульдожья физиономия которого были в полном соответствии с его вспыльчивым характером.

— Тум-та-тум, та-тум-та-тум! — раздавалось с койки Ли-Фу.

Пат Джонс внезапно приподнялся. Брошенный его сильной рукой сапог ударился в стену позади китайца, всего на дюйм от головы.

Ли-Фу приподнялся и с удивлением посмотрел на бросившего.

— Замолчи вместе со своей проклятой бренчалкой, и дай мне спать, — забурчал чернобородый великан, — а то раскаешься! Слышишь ты, желтая кожа!

Ли-Фу принял свою прежнюю позу, и его желтые пальцы стали исторгать из инструмента новые, хотя в той же мере мало гармоничные звуки. Компания около печки засмеялась невозмутимости китайца. Даже те, кто полегли спать, повернулись, напряженно наблюдая за обоими.

— Тум-та-тум, та-тум-та-тум! — раздавалось в наполненном табачным дымом воздухе.

Пат Джонс быстро перебросил ноги через борт койки.

— Эй, без глупостей! — предостерегающе произнес артельный староста Милльнер, спокойный пожилой человек с благодушными чертами лица. — Повар имеет право играть в свои свободные часы. Ли-Фу здесь такой же хозяин, как и ты, как мы все.

Однако, с неожиданной для всех быстротой Пат Джонс соскочил с постели, в два прыжка очутился около музыканта, вырвал из его рук гитару и занес ее над головой. С силой, достаточной, чтобы расколоть дубовый пень, он ударил хрупкий инструмент о стену, швырнул затем бесформенную груду обломков дерева, обрывков струн и черепаховых пластинок в лицо перепуганному китайцу и через несколько секунд уже лежал, снова зарывшись в одеяло, на койке.

Пат Джонс в два прыжка очутился около музыканта, вырвал из его рук гитару и занес ее над головой.

Внезапно наступила тягостная тишина. Китаец, повидимому, едва пришел в себя. Он устремил взгляд по направлению к Пату Джонсу, но, кроме легкой судороги в углах рта, ничто не выдавало обуревавших его чувств. Том Милльнер схватил полено, зорко наблюдая за руками китайца, которые словно искали ножа.

Двадцать две пары глаз были устремлены со всех сторон на человека с длинной косой.

После некоторого промежутка оцепенения, при чем было видно, что в китайце все время происходила сильная борьба за самообладание, Ли-Фу принялся собирать жалкие остатки своей гитары. Инструмент был разбит безнадежно. Ли-Фу собрал деревянные обломки и обрывки струн и бросил их на пол в одну печально выглядевшую кучу. Струны же, оставшиеся целыми, он свернул и спрятал у себя под подушкой. И только одну струну, жильную, он повесил на гвоздь у своего изголовья.

Ли-Фу все время при этом бросал взгляды по направлению Джонса, — безучастные, казалось, равнодушные взгляды, но которые, видимо, не доставляли особого удовольствия курившему свою короткую трубку канадцу.

— Горячий парень этот Джонс, — заметил Милльнеру на другой день голландец Виллем де-Гроот, когда возчик выезжал со двора с обычным грузом дров.

— Да, но редкой трудоспособности, — ответил Том Милльнер.

— А ему повезло, — продолжал де-Гроот. — Я так и ждал, что повар полезет на него с ножом.

— И я также, — согласился Милльнер. — Уже но одному тому, что Ли-Фу страшно дорожил своей гитарой. Уже в течение многих поколений она была в его семье фамильной ценностью (он мне говорил как-то об этом), и китаец увез ее с собой, как воспоминание о родине. Он хранил ее, как сокровище, прямо до смешного. Нет, будь я на месте Ли-Фу, Пат Джонс не бегал бы сегодня таким довольным. Но, в конце-концов, я рад. что вся эта история прекратилась: мы должны здесь, в лагере, избегать всяких ссор. А повара, конечно, жалко…

Дровосеки отправились на работу. ЛиФу с его разбитым фамильным сокровищем и яростная выходка Джонса были вскоре забыты. Но у Тома Милльнера это дело не выходило из головы, и он все время продолжал следить за Ли-Фу.

Что касается Джонса, то он, невидимому, не замечал повара, но Том Милльнер часто обращал внимание на то, как узкие глаза китайца неотступно и упорно следуют за канадцем. Будь то время общего обеда или часы отдыха, когда дровосеки курили или стирали белье, — взгляд повара все время преследовал чернобородого великана. Тому Милльнеру это не давало покоя. Иногда ему казалось, что он видит кошку, подстерегающую мышь, или змею, гипнотизирующую взглядом птицу. Правда, он смеялся над этими мыслями, но все-таки чего-то ждал. Поэтому он был не особенно удивлен, когда, спустя две недели после памятного вечера, Джонс неожиданно обратился к нему с просьбой:

— Я хочу переменить свою койку.

— Так обменяйся с кем-нибудь, — ответил Милльнер. — А почему тебе вдруг разонравилось твое теперешнее место?

Чернобородый пробормотал что-то непонятное и отошел. Но вечером — Том Милльнер видел, как он менялся местами с одним из дровосеков, который лежал на той же стороне барака, что и Ли-Фу.

«Ага, — подумал Том. — Он сообразил. Теперь повар не сможет со своего места беспокоить его, взглядами».

Но в тот же вечер Ли-Фу уселся на лавку около печки, чего он прежде никогда не делал, и вновь приковал свой настойчивый взор к койке канадца. Возчик же, не притронувшись на этот раз к своей обычной трубке, спрятал голову под одеяло, как черепаха под щит, и оставался в таком положении весь вечер.

— Скажи ты мне, Ли-Фу, — обратился на другой день Милльнер к повару, когда тот попался ему на дороге. — Чего ты не оставишь в покое Джонса?

— Я не понималь, — равнодушно пожал плечами повар.

— Было бы куда лучше порешить дело хорошим боксом, как это принято у нас, на севере. Намни ему бока, он и поймет, что китаец — ничуть не хуже белого.

— Нет, нет, — замотал головой желтокожий. — Пат Джонс осинь сильний… убьет на-смерть.

— Но ведь он просто по глупости уничтожил твой инструмент.

— Я полусяль скоро новая из Китая, — улыбнулся Ли-Фу, собирая в охапку дрова для кухни.

Немного позже Том Милльнер поделился своими наблюдениями с голландцем де-Гроотом, с которым он был приятель.

— Понимаешь ты китайца?

— Мы, белые, никогда не поймем до конца характера азиата. И если ты хочешь разобраться в Ли-Фу, то я, со своей стороны, готов поручиться, что это будет пустая трата времени.

— Но как он ловко обрабатывает Джонса, — продолжал Милльнер. — Я положительно уверен, что наш возчик боится повара. Но «Азия» — не при чем. Ты заметил, как Джонс неспокоен?

— Глупости. Просто Джонс — взбалмошный сварливый парень, а нелюдимость — его обычное состояние, — возразил голландец.

— Да, но все-таки поведение китайца довольно неприятно, и я убежден, что он непременно высиживает какую-нибудь пакость. Готов в этом поручиться, — закончил разговор Том Милльнер.

На следующий день резкая перемена в канадце выступила еще яснее. Он хлестал лошадей и осыпал их руганью с большей яростью, чем обычно. Весь вечер он лежал, зарывшись в подушку.

Последнее время Ли-Фу просиживал вечера на лавке около печи с видом всем довольного и счастливого китайца, но его глаза были неотступно прикованы к койке чернобородого человека. Очень часто его тонкие желтые пальцы играли жильной струной, которую он сохранил от разбитой гитары. Но всегда после этого он бережно вешал ее на гвоздь у своей постели.

Неожиданная многодневная пурга долго продержала дровосеков в бараке. О лесных работах нечего было и думать. Расположившись около горячей печи, обитатели барака играли в карты, рассказывали всякие истории, стирали белье, либо валялись на койках. Но Пат проводил буквально целые дни под одеялом, беспрерывно куря свою короткую трубку. Том Милльнер, бывший все время настороже, заметил, что всякий раз, как китаец выходил из кухни в общее помещение, лицо чернобородого возчика скрывалось под одеялом.

«Да, это, в конце-концов, должно действовать Джонсу на нервы», — подумал староста.

Догадка его подтвердилась. На пятый день общего вынужденного отдыха канадец остановил его.

— Я ухожу, — об’явил он. — Когда я могу получить заработок?

— Я не намерен тебя отпускать, Джонс. И почему ты хочешь уйти?

— Я не могу выносить этого безделья. От него можно рехнуться.

— Да ведь в настоящее время здесь, на севере, ты повсюду будешь осужден на бездеятельность. Каждая стоянка совершенно так же, как и наша, погребена под снегом. К тому же есть некоторые признаки улучшения погоды. Возможно, мы завтра же станем на работу.

— Нет, я ухожу, — стоял на своем чернобородый великан. — Я не могу больше оставаться здесь.

— Ну, если ты так хочешь настоять на своем, то я к завтрашнему утру приготовлю тебе расчет.

В этот момент из соседней комнаты вышел китаец. Пат Джонс вздрогнул и с заметной поспешностью отошел. Ли-Фу сел на край своей койки и, снявши с гвоздя струну, принялся внимательно ее рассматривать. Он туго натянул ее между рук, и, наклонившись над ней, стал исследовать каждый сантиметр, как будто от этого зависела его жизнь.

— Разве струна годна еще к употреблению, Ли-Фу? — спросил его Милльнер. поднимая глаза от расчетной книги.

— О, конесно. Я ее скоро буду употребляль. Я буду получать новая инструмента с родина. Придет следующая почта…

«Ну, тогда уж Джонса здесь не будет… Беда, когда два дурака лбами столкнутся. Азия тут не при чем: просто — звери подрались…», — подумал Милльнер. Он бросил взгляд на койку канадца и с невольным состраданием увидел, что тот лежит, весь спрятавшись под одеяло.

На следующее утро все с раннего часа были на ногах. Погода налаживалась. Появилась надежда в тот же день приняться за работу.

— А где Джонс? Ведь он же должен получить свои деньги! — крикнул Милльнер после завтрака.

В бараке его не было. Кто-то отправился в конюшню, где можно было ожидать найти канадца, и сейчас же, страшно взволнованный, вернулся обратно. Его короткое прерывистое сообщение заставило всех броситься в конюшню…

Под потолком, медленно вращаясь и раскачиваясь, висело гигантское тело канадца. Он висел в петле из длинной жильной струны, которая глубоко врезалась в его шею. Всякие признаки жизни уже покинули тело…

— Твоя струна, Ли-Фу, — и кто-то бросил китайцу струну, когда труп уже лежал на земле.

Ли-Фу ловко поймал ее, аккуратно свернул и с выражением полного безразличия спрятал у себя в кармане.

— Мюсет быть, сегодня пришли новая инструмента. Тогда я эту хорошую струна снова буду употребляль, — произнес он нежным голосом.

И только когда китаец переступил порог своей кухни, он многозначительно улыбнулся; но глаза его — затуманились…

И. Окстон ОСТРОВ ЧЕРНОЙ ГАГАРЫ

Рассказ в 15-ти эпизодах

Рисунки худ. А. Языкова

Как в воду канули.

Четверо бандитов, явившись в контору глухого Верхогорского лесничества под видом покупателей леса, внезапно напали на работавших в конторе лесничего и его помощника и тяжело ранили их. Не ограничившись грабежом найденных в конторе денег, бандиты ворвались в квартиру лесничего и учинили там полный разгром. Остававшаяся дома кухарка во-время успела убежать через открытое окно и спрятаться в кустах. Добежав до соседнего села Верхогорье, за версту от лесничества, она подняла там тревогу.

Лесник Михайла, возвратившийся из обхода в тот момент, когда бандиты только-что покинули ограду усадьбы, заглянул в контору и застал там лесничего и его помощника лежащими на полу. Лесник немедленно бросился в погоню за уходившими бандитами. Два раза выстрелил в них из ружья. Бандиты отстреливались из револьверов.

Дойдя до берега озера Копа, бандиты сложили все награбленное в лодку и быстро отчалили, держа путь на середину озера, где расположено несколько небольших островков.

Верхогорский милиционер тотчас же организовал погоню. Встревоженное село высыпало на берег. В толпе выделялась группа охотников с берданками и обрезами. Флотилия из пяти лодок отплыла от берега, напутствуемая пожеланиями изловить бандитов. За этой боевой флотилией потянулось еще несколько лодок, — парни и мальчишки забрали остатки верхогорского флота и пустились на озеро в качестве разведчиков.

— Это бандит Ерш шалит, — сказал милиционер Сангин своим соратникам.

Между тем, раненых лесничего и его помощника отправили в верхогорскую больницу. Там ими занялся фельдшер, — больничного доктора не могли найти. Обегали всю деревню, покричали в соседней роще, от доктора и след простыл. Нашелся мальчик, который видел доктора идущим по направлению к лесничеству. Обыскали весь лес по соседству с лесничеством — все тщетно.

Преследователи видели, как лодка бандитов исчезла среди островов, в центральной части озера.

— Окружайте острова! — скомандовал Сайгин, чувствовавший себя адмиралом в этом «морском походе». — Теперь голубчики попались.

Лодка образовала вокруг островков большой круг. Не было никаких сомнений, что бандиты находятся в центре этого круга. Лодки постепенно начали стягиваться для атаки.

Но стратегические предположения милиционера Сайгина не оправдались. Атака производилась, повидимому, против пустого места.

Ни вблизи островов, ни на самых островах бандитов не оказалось.

— Чертовщина! — выругался изумленный и раздосадованный таким оборотом дела Сангин. — Не в воду же они провалились?!

Тщательно обыскали все островки. На одном из них, называемом островом Черной Гагары, нашли следы ног и остатки недавно горевшего костра. На отмели был обнаружен след от киля лодки; но, судя по вдавленным следам ног у килевой борозды, лодку отпихнули. Значит, бандиты отсюда уехали.

— Да как же они проскочили сквозь наше кольцо? — недоумевали преследователи.

— Верно, утопились с горя, — заметил один из охотников, — и лодку потопили, и себя.

Сайгин повел свой флот к противоположному берегу озера. Единственный житель того берега, старый рыбак Егор, показал, что неизвестные люди еще вчера угнали его лодку, а с тех пор он никакой лодки на озере не видал.

Порыскав без всякого толку по берегам озера, преследователи поздно вечером поплыли обратно к верхогорскому берегу.

Из раненых бандитами — помощник лесничего вскоре умер; лесничий Травинский был ранен менее опасно. Прибывший из соседней станицы врач выразил надежду, что лесничий выживет.

Дочь лесничего, Ольга, слушательница сельскохозяйственного института, вернулась домой из города через два дня после происшествия. Несчастие с отцом и таинственное исчезновение доктора Нилова сильно потрясли молодую девушку.

Доктор Нилов был ее другом, — в селе определенно называли ее «невестой доктора». Тщетно ломала голову «невеста доктора» над вопросом, какая судьба постигла ее друга. Но, судя по исчезновению доктора как-раз во время ограбления лесничества, почти не оставалось сомнений, что доктор сделался жертвой наглых бандитов.

Бродя в раздумьи по лесу, девушка заглядывала под каждый кустик, — не лежит ли под ним бездыханное тело любимого человека.

Атаман Ерш ищет убежища.

Неделей раньше вышеописанных событий атаман Ерш с остатками своей разбитой шайки, спасаясь от преследования, очутился на берегу озера Копа.

Предшествовавшие неудачи сломили энергию атамана Ерша, и новой схватке с преследователями он предпочел бегство. Четверо его людей во всем были покорны его воле.

— Ну, никак пропали! — с шутливой грустью говорил черномазый Ерш своим соратникам. — Степь за озером без коней не перебежишь. В горы не пустят. А лес только округ озера. Разве в нем укроешься? Табак наше дело!

Сподвижники Ерша уныло молчали, слушая эти безнадежные речи недавно еще грозного «хозяина степи».

Старый рыбак Егор опытным глазом сразу определил, что за гости вперлись в его маленькую хату, стоявшую на. берегу озера.

— Ну, старый, спасай нас от волков! — обратился к старику Ерш, сощурив темные хищные глаза. — Колюч Ерш, да что сделаешь, если все шипы поломаны.

— Так ты сам Ерш будешь?! — выразил свое удивление старик. — Ну, ежели. Ерш побежал, значит, и впрямь дело сурьезное…

— Да, брат, дрянь дело. Давай хоть лодку, — покрутимся малость по озеру; все лучше, чем на берегу сидеть, смерти ждать.

— Недолго покрутитесь: лодок, чай. у верхогорских поболе моего. А озеро— не-бог-весть море какое.

— Ну, так говори, старик, куда бежать. За нами служба не пропадет.

Старый рыбак, пощипывая бородку, что-то соображал.

— Ежели вы храбрый народ, то спастись можно, — проговорил рыбак, лукаво улыбаясь.

— Эх, старик, — покачал головой Ерш, — нам ли занимать храбрости! Да супротив рожна разве попрешь?

— Теперь вам не для драки храбрость нужна, а для другого дела. Айда, ребята, в лодку, — здесь все равно долго не просидите: всяк, кто мимо озера пройдет, ко мне заглядывает. Повезу я вас на остров, а там посмотрим.

Старик и пятеро бандитов поспешно направились к лодке. Озеро было пустынно, легкая зыбь ходила по его поверхности. Атаман сел за весла, старик поместился у руля; остальные разлеглись на дне лодки вповалку, чтобы с берега не было так приметно. Путь старик держал прямо на группу островков, темнеющую посреди озера.

Школа ныряния.

Под’ехали к обрывистому берегу острова Черной Гагары. Островок этот небольшой — всего сажен полтораста ' в окружности; над водой он поднимается от четырех до пяти сажен; есть на нем редкий лесок.

— Э, — покачал головой атаман Ерш, — островок, я вижу, совсем некудышный, разве спрячешься на этой голой плеши? Недолго тут просидишь.

— А вам и не надо долго, — сказал старик. — Отсидите неделю, и ладно. Бросят вас искать округ озера — вы и пойдете дальше в горы.

— Да здесь нас сегодня же накроют!

— Пущай хоть все село на остров приходит, — не найдут.

И, указывая на каменный берег, Егор продолжал:

— Ежели вот нырнешь в этом месте под воду на аршин с четвертью у самого берега — дыру в камне увидишь. А дыра та шириной аршина в полтора будет. В дыру вода из озера бежит, потому дыра та — вход в подземную реку.

— Тьфу! — сплюнул атаман сердито. — Вот что ты советуешь. Утопиться в подземной реке! Да лучше прямо в озеро.

— Зачем топиться, когда жить можно? Ты дальше слухай, а потом уже высказывайся. Так вот в эту дыру вода бежит. Если нырнуть в дыру, то попадешь в подземную реку, и понесет тебя под землей, а верст за двадцать отсюда, — выбросит. Есть такая гора, Джемал называется, а из нее речка бежит, Аш-Булак…

— Да ты, старик, в уме или нет? — выругался опять Ерш, сверкнув глазами. — Как это можно человеку двадцать, верст в подземной реке плыть?

— Постой, не горячись, дай досказать, — спокойно сказал старик. — На чем бишь, я… Да… А дыра эта самая в пещеру ведет. Аршина четыре проплывешь дырой — и выныривай. Правый берег у подземной реки крутой и гладкий, как: стена, на него не вылезешь. А промешкаешься — унесет тебя водой в яму на другом конце пещеры — и тогда уж поминай как звали…

— Так, так, — пробормотал атаман, — все очень весело рассказываешь….

— А как станешь выныривать — влево держись, левый берег в пещере отлогий. На него и выкарабкайся.

— А сам-то ты нырял когда в эту проклятую дыру? — спросил Ерш.

— Кабы не нырял, стал бы я тут время с вами терять. А кроме меня, никто этой пещеры не знает, и спрятаться в ней — дело самое верное.

— А может, покажешь, как нырять-то?

— Конечно, без этого нельзя.

Рыбак начал быстро раздеваться. Бандиты с удивлением смотрели на него. Привязав конец длинной веревки за скамейку лодки, другой конец старик обвязал вокруг своей талии в виде пояса.

- Кабы не нырял, стал бы тут время с вами терять. А кроме меня. этой пещеры никто не знает… — ответил бандитам старик Егор, и начал раздеваться. Бандиты с удивлением смотрели на него.

— Назад без веревки никак не выплывешь, — пояснил старик свою махинацию, — сильно вода в дыру прет, не хватит силы насупротив течения выплыть.

Атаман Ерш опять плюнул и покачал толовой. Остальные бандиты со страхом наблюдали за действиями старика. Егор размашисто перекрестился и исчез в воде. Проходила минута за минутой.

— Никак утоп, — проговорил один из бандитов.

Но неожиданно из воды показалась седая лохматая голова, — старик благополучно вынырнул.

— Стар стал, воздуха в груди нехватает, — проговорил он, держась за сердце.

— Ну как, ребята? — обратился Ерш к товарищам. — Нору старик указал хорошую, и с собаками не отыщут.

— Не сумлевайтесь, ребята, — подбодрял их старик, видя их нерешительность, — уж если я, старик, в пещеру ныряю, то вам, молодым, это хоть бы что.

Первым решился нырнуть атаман Ерш. По примеру старика, он обвязал себя веревкой и бросился вниз головой под берег. С затаенным дыханием ждали товарищи его возвращения…

Из воды вынырнула черная голова.

— Хороша нора, ей-богу хороша, — проговорил атаман, — только темно, как в могиле, ни черта не видно!

Преодолев свои колебания, бандиты решили спрятаться в подводную пещеру. Для обратного выхода из пещеры веревку привязали за тяжелый камень, а камень утопили на некоторой глубине поблизости от входа в пещеру.

Сговорившись со стариком насчет доставки продовольствия и свечей для освещения подземелья, бандиты один за другим стали нырять в устье подземной реки.

Только один из бандитов, Семен-Клешня, почти не умевший плавать, долго колебался, прежде чем броситься в страшные об’ятия подземной реки. Но, когда все его товарищи исчезли под водой, а старик от’ехал от острова, предупредив, что вдали на озере показалась лодка, — Семен, победив страх, погрузился в воду и исчез в зловещей глубине.

Старик неподалеку развернул свою сеть, и как ни в чем не бывало стал рыбачить у одного из островков, пощупывая по временам карман, в котором очутилось несколько крупных бумажек.

Живые в могиле.

— Все ли тут?

Странно звучал голос атамана в темноте подводной пещеры. Тьма была такая густая, что сидевшие на берегу подземной реки люди не видели друг друга. Только в том месте, где был подводный вход в пещеру, слабо светилось зеленоватое пятно, — это лучи дневного света пробивались сквозь воду.

Из глубины пещеры слышался рев падающей воды. Подземная река низвергалась в яму на расстоянии нескольких шагов от места, где расположились бандиты.

На вопрос атамана отозвались все находившиеся около него товарищи.

— А где же Семен-Клешня? — спросил Ерш, не слыша его голоса.

Молчание.

— Семен, ты здесь?

Бандиты с ужасом прислушивались к шуму падающей в яму реки. Не туда ли, в подземную реку, навсегда уплыл один из их товарищей?

— Может, он на острове остался, — проговорил атаман сурово. — Тогда дело дрянь. Заберут его, а он парень жидкий, не устоит — всех выдаст. Зря я оставил его после всех нырять… Придется, братцы, опять выныривать. Ежели он на острове, насильно его, дьявола, в воду сброшу.

С этим словами Ерш потянулся к зеленоватому просвету входной дыры. Крепко схватился за веревку и начал трудное пролезание сквозь живую струю воды. Но воздух в легких атамана был уже на исходе, а он никак не мог вылезть из каменной дыры. Задыхаясь, Ерш выпустил из рук веревку, поплыл обратно и выполз обессиленный на берег к товарищам.

— Вот так штука, — заворчал атаман, еле переводя дух.

— Что больно скоро? — изумились бандиты, слыша около себя его голос.

— Не мог выплыть из проклятой дыры.

У всех похолодело в душе. Силач-атаман не мог выплыть из пещеры, как же они, менее чем он сильные, смогут выбраться из этой подводной тюрьмы?

— Али силы не хватило? — глухо спросил Фома-Душегуб.

— Силы хватило, да камень очень легкий привязан к веревке. Я к нему вперед, а камень ко мне назад!

— Как же теперь мы из пещеры выйдем?

Осталась только надежда на старика. А если он не вернется? Ужас связал мысли пленников подводного подземелья. Они почувствовали себя заживо погребенными в этой ужасной пещере.

Не унывал только один атаман Ерш.

— Подождем. Если старик завтра не приедет, будем что-нибудь придумывать!

Проходили жуткие однообразные минуты. Подземные пленники все более и более дрогли от холода. Последние крохи хлеба были с’едены; табак и спички промокли в карманах, — и покурить нельзя.

Атаман Ерш, не потерявший еще бодрости, от нечего делать стал осторожно исследовать подводную пещеру. Он прополз по берегу подземной реки до самого места ее падения в яму; щупая перед собой землю руками, он обошел почти — всю пещеру. Оказалось, что длиною она была не менее пяти сажен, а шириною— от стены до реки — около двух с половиной сажен. О высоте пещеры Ерш мог получить представление, подбросив вверх несколько камушков и принимая во внимание высоту острова. По расчетам Ерша пещера имела вышину в дальнем конце не менее двух сажен.

Старик не обманул.

Медленно тянулась сырая подземная ночь. Бандиты не раз просыпались от тревожного сна и пытались согреться усиленными телодвижениями. По зеленоватому просвету подводной дыры они определили, что наступил следующий день. С мучительным нетерпением ждали они появления старика.

Но и надежда на старика гасла при мысли, что он нырнет в пещеру, не считаясь с негодностью камня на конце веревки. Тогда будет лишь одним заживо погребенным больше!

Эти тревожные мысли пленников подземелья внезапно были нарушены прозвучавшим во тьме пещеры голосом человека:

— Ну, как? Живы ли?

Подземелье имело свойство так изменять голос говорившего, что бандиты решительно не узнали, что с ними говорит вчерашний старик. Они подумали, что к ним приплыл Семен.

— Семен, ты? — спросил Ерш.

— Али не признаете? — продолжал голос. — А я вам провизии на остров привез. И свечи есть, и табак. Айда на солнышко греться. Никого близ острова нет.

Пленники радостно приветствовали не обманувшего их старика. Их тревога совершенно рассеялась, когда они узнали, что рыбак перевязал веревку к лодке, заметив уползание камня.

— Ловкий старик! Догадался! — восхищались бандиты. — А то бы сидеть тебе здесь с нами до второго пришествия.

Собрав остатки сил, пленники один за другим стали выныривать из своей страшной тюрьмы.

После темной пещеры они долго не могли открыть глаз, ослепленные солнцем. Озеро вокруг острова было пустынно — никто не помешал бандитам вдоволь погреться на солнышке и плотно пообедать. Уходить обратно в пещеру не торопились. Веревку для выхода прикрепили к двум тяжелым камням. На радостях бандиты даже позабыли сразу спросить у старика, известно ли ему, куда девался их товарищ Семен. Когда узнали, что Семен не уехал со стариком, а нырнул по примеру остальных — всем стало ясно, что его поглотила страшная подземная река.

Выторговали у старика лодку и сеть. Один из бандитов проводил старика до берега. Пощупав новую пачку денег, Егор благодушно поглаживал бороду и думал о том, как он откроет рыбную лавку в городе.

Вылазка.

Подводная пещера оказалась надежным убежищем от преследователей; но для продолжительного обитания она не годилась.

— Не люди мы больше, а выдры, — жаловался Фома-Душегуб, — эти звери тоже подводные норы имеют.

Жизнь «на мокром положении» тяготила бандитов, и они с нетерпением стремились поскорее покинуть гостеприимный остров.

Но атаман Ерш расхолаживал пыл своих — товарищей, — надо выждать, когда высланный из города военный отряд оставит эту местности Кроме того, перед выходом надо привести в порядок свою одежду и припасы.

Рыбак Егор.

И все же атаман Ерш строил план налета на соседнее побережье. От Егора он получил ценное сведение, что вблизи села Верхогорья есть лесничество, где бывают крупные суммы, вырученные за продажу леса. В одно утро, когда на озере не было видно ни одной лодки, бандиты совершили набег на верхогорский берег. Кроме значительной суммы денег, они унесли из лесничества принадлежащие лесничему охотничьи ружья и огнестрельные припасы, одеяла и кое-что из домашней утвари.

Атаман Ерш.

Во время перестрелки с лесником атаман Ерш был ранен в правый бок. К лодке он шел поддерживаемый своими товарищами.

На берегу разбойники встретились с неизвестным прилично одетым молодым человеком и кстати предложили ему отдать кошелек.

— Увы, я не захватил с собой кошелька, — отвечал молодой человек.

— А ты кто будешь? — спросил атаман Ерш, придерживая ноющую рану в боку.

— Я доктор из верхогорской больницы, — был ответ.

— Доктор! — обрадовался Ерш. — Вот вы как-раз нам и нужны.

Ерш потребовал, чтобы доктор последовал за бандитами., Доктору оставалось только повиноваться. Бандиты усадили его с собой в лодку и полным ходом поплыли к острову Черной Гагары.

Доктор Нилов учится нырять.

Раненый атаман тотчас же обратился к доктору за помощью.

— Что я могу тут сделать? — возразил доктор, разводя руками. — Отпустите меня на берег и привезите раненого в больницу.

В ответ на эти слова доктора атаман рассмеялся.

— Мне не хочется лечиться для того, чтобы в здоровом виде пойти под расстрел. Потрудитесь лечить меня здесь.

Доктор, возмущаясь своим пленением, тем не менее из разорванной рубахи атамана сделал бинт и перевязал ему рану.

— Рана не опасна для жизни, — сказал доктор, — но в виду отсутствия обеззараживающих средств возможен и печальный исход. Если дорожите жизнью, ложитесь ко мне в больницу.

— Именно я дорожу жизнью, и потому не поеду в вашу больницу, а предложу вам устроить больницу в другом месте.

Погоня за дерзкими грабителями организовалась так быстро, что они едва успели утопить лодку, наложив в нее камней, и спрятать в пещере награбленное. Обеспокоенный своей судьбой, доктор с удивлением смотрел на действия бандитов, плохо понимая, каким образом собираются спастись они сами.

Фома-Душегуб.

Между тем, в сторонке от доктора атаман беседовал с Душегубом.

— Доктора надо застрелить, — говорил Душегуб, — иначе он укажет нашу пещеру — и мы пропали.

— Дурья голова, а как же я без доктора поправлюсь? — возражал Ерш. — Нет, придется взять его с собой в пещеру.

Семей Клешня.

Мнение атамана восторжествовало, и минуту спустя Ерш предложил доктору под страхом смерти нырнуть вместе с другими в подводную пещеру.

Ерш остался на острове последним, чтобы все его товарищи и доктор при нем забрались в подводное убежище. Доктор сначала протестовал, но, видя безвыходность положения, вошел в воду и нырнул, поступив при этом так, как его научил атаман Ерш.

У доктора нет «ключа».

Милиционер и охотники обыскивали озеро, поражаясь бесследным исчезновением бандитов. А шайка атамана Ерша в это время при свете зажженной свечи играла в карты на берегу подземной реки. Атаман лежал тут же на постели, сделанной из награбленного в лесничестве сукна, а доктор Нилов делал ему свежую перевязку.

— Как вам нравится наша квартира? — спросил Ерш у доктора.

— В качестве больничной палаты она совсем, не годится. Темная и сырая, — ответил доктор. — А эта жизнь, которую вы ведете — жизнь полурыб, просто ужасна.

— Иногда полезно быть на рыбьем положении.

Находясь еще в лодке, доктор видел знакомые ему предметы, принадлежавшие лесничему и его дочери. Но только здесь, в этой ужасной пещере, он узнал подробности «мокрого» дела. И сердце доктора загорелось ненавистью к гнусным убийцам. С тоской он думал об Ольге, приезда которой ее отец ждал со дня на день. Ведь могло случиться, что от рук злодеев погибла бы и она.

В мрачном раздумьи сел доктор на берег, отказавшись от предложенной ему пищи, и стал замышлять план побега из проклятой подземной тюрьмы. Ничего не зная о «выходной веревке», доктор считал нетрудным делом выплыть из пещеры; но как попасть с острова на берег, удаленный на несколько верст? Однако, доктор — прекрасный пловец— решил, что если ему удастся обмануть бдительность разбойников, он бежит и поплывет с острова. Была надежда спрятаться на одном, из соседних островков и, может быть, найти помощь извне.

Бандиты, подкрепившиеся вином, вскоре уснули, не обращая на доктора никакого внимания, что его несколько удивило. Он тихонько соскользнул в воду, нащупал край выходного отверстия и нырнул в него.

Бешено работая руками, Нилов задыхался от продолжительного пребывания под водой; пытаясь вынырнуть, от стукнулся головой о каменный свод выходного отверстия. Обессилев и задыхаясь он перестал плыть, и тотчас же был отнесен потоком воды обратно в пещеру; в этот момент голова его поднялась над поверхностью воды и благодаря этому он не захлебнулся. Вздохнув, он поплыл по подземной реке, чтобы выйти на берег, но, потеряв способность ориентироваться, поплыл к правому, отвесному, берегу.

Тщетно хватаясь руками за каменную стену, доктор быстро несся по течению подземной реки к страшной яме, куда река проваливалась с глухим шумом.

Отчаявшись попасть на крутой правый берег, доктор повернулся в воде и поплыл в противоположную сторону. Проплыв в двух шагах от места падения реки в провал, он достиг левого берега и в изнеможении свалился на твердый откос.

До смерти усталый, доктор снял с себя мокрое платье и заснул, как убитый.

Страшная находка.

В Верхогорском лесничестве производилась большая работа по переучету леса. Лесничий, еще не оправившийся от раны, не мог принимать участия в этой работе. Обследование леса было предпринято Ольгой при участии двух лесников.

Обследователи посетили самый удаленный уголок лесничества, гористую местность Джемал, где из земных недр вытекает речка Аш-Булак. Это безлюдное место находится в стороне от дорог и знакомо только изредка навещающим его охотникам.

Вблизи потока Аш-Булак лесник Михайла, удалившийся несколько вперед от своих сотоварищей по работе, приблизился к самой горе Джемал, из которой вытекала речка. На отмели, близ выхода речки из горы, Михайла заметил двух орлов-могильников, занятых какой-то добычей. Приближение человека их испугало — орлы с шумом поднялись на воздух и поплыли над каменными отрогами Джемала.

Михайлу заинтересовало, чем лакомились орлы. Ожидая найти остатки какого-нибудь погибшего животного, он был изумлен, увидев на отмели полуобглоданный труп человека. Рядом с трупом лежала шляпа.

Михайла сообщил своим спутникам о страшной находке.

С тяжелым предчувствием подошла Ольга к трупу. Лицо и конечности трупа были обглоданы до костей, но сохранившиеся темные волосы на затылке показались Ольге знакомыми… После беглого осмотра лежавшей тут же шляпы Ольга слабо вскрикнула и закрыла лицо руками.

— Это доктор Нилов, — произнесла она, подавляя душившие ее рыдания.

— Почему вы так думаете? — спросил Михайла.

— Я узнала его шляпу.

А шляпу доктора Нилова Ольга не могла не узнать: шляпа была окаймлена коричневой лентой, пришитой самой Ольгой. На внутренней стороне шляпы оказалась знакомая Ольге пометка.

Ужасная груда костей, едва прикрытая мясом, — вот все, что осталось от несчастного доктора!

Ольга немедленно позаботилась, чтобы останки доктора были перенесены в Верхогорье. Похороны доктора, пользовавшегося любовью и уважением населения, прошли необыкновенно торжественно. Могильный камень из дикого мрамора украсил его могилу. На камне Ольга выгравировала собственноручно: «Доктор А. И. Нилов. Спи с миром».

Но у читателя, знакомого с тайнами подводной пещеры, конечно, возникло вполне законное сомнение в принадлежности доктору Нилову найденных останков трупа. В том, что обглоданный орлами труп бандита Семена-Клешни удостоился торжественных похорон при стечении всего населения, нет, конечно, ничего удивительного. Шляпа доктора, оброненная им в подземную реку, прошла под землею и оказалась, так сказать, мандатом на право быть похороненным со всеми почестями, приличествующими тому, кто пользовался при жизни уважением и любовью сограждан.

На прогулку.

Бандитам надоело сидеть в холодном мраке подземелья, и они, один за другим, стали выплывать из пещеры на остров. Первый выплывший сделал разведку и по веревке дал сигнал, что ничего опасного кругом не видно.

Раненый атаман, однако, был вынужден остаться в пещере: у него нехватило бы силы побороть встречное течение потока. Доктор нашел, что до полного заживления раны Ершу необходимо пролежать в своей постели еще дня три-четыре.

Доктору подняться на остров не разрешили, и он остался в пещере с раненым.

Наблюдая за выплывающими из пещеры бандитами, доктор понял секрет веревки; незнание этого секрета несколько дней назад едва не стоило ему жизни.

Бандиты, как дети, резвились на залитом солнечными лучами острове в то время, как их атаман печальный лежал во тьме пещеры.

Но резвость бандитов, расправлявших кости на свежем воздухе, была непродолжительна. Вдали на озере показалась лодка, и бандиты сочли благоразумным тотчас же возвратиться в пещеру.

Слушая их, доктор загорелся желанием убежать из пещеры. Ведь стоит только выбраться на остров, подать сигнал лодке — и он спасен!

Но он, притворившись равнодушным и сонным, молча разлегся на каменном ложе, искоса поглядывая на конец выходной веревки, привязанной к небольшому камню.

На земле и под землей.

Весь лес, находящийся на островках озера Копа, также подлежал точному учету. Ольга и лесник Михайла с утра сели в небольшую лодку и отправились на озерные островки. Первый островок, на который высадились работники лесничества, был остров Черной Гагары.

Лесник взял измерительную рейку и немедля направился к деревьям, растущим в середине островка. Он был изумлен, найдя несколько пней — следы свежей порубки, и решил, что об этом придется составить протокол.

Ольга прошлась по берегу живописного острова и села на один из прибрежных камней. Отсюда открывался чудесный вид на пролив, отделяющий остров Черной Гагары от соседних островков. Под островом в это время четыре человека при свете огарка играли в карты, а пятый сидел на берегу подводной реки и следил за поведением остальных.

План, созревший у доктора, был прост и гениален; лучше было бы отложить попытку его выполнения до того времени, когда бандиты улягутся спать. Но доктор, думая о лодке, плывущей где-то вблизи острова, не был уверен, что бандиты, чтобы воспрепятствовать его побегу, не свяжут его на ночь. Поэтому он решил итти «ва-банк» сейчас же, воспользовавшись тем обстоятельством, что бандиты увлеклись картежной игрой.

Осторожно, чтобы не обратить внимания бандитов, он начал отвязывать конец веревки от камня. Узел долго не поддавался его усилиям, но, наконец, веревка была отвязана. Затем доктор незаметно обвязал веревкой кисть своей правой руки. Теперь оставалось только броситься в подводный выход пещеры, унося с собой конец веревки…

Внизу — разрез пещеры о. Черной Гагары и подводного входа в нее. Наверху — в схеме, показывающей течение «подводно-подземной» реки, — вход в пещеру обозначен крестиком (х).

— Эй, доктор, ближе сюда!

Эти слова бандита Фомы-Душегуба заставили доктора содрогнуться, как от электрического удара.

«Сейчас или никогда!» — мелькнуло в уме доктора. Он быстрым движением соскользнул в воду и бросился в подводную дыру. Он почувствовал, как что-то коснулось его ног, но продолжал бешеными усилиями выбиваться из бегущей ему навстречу водяной струи. Он вынырнул— ослепительный свет до боли колол глаза…

Если невеста, похоронившая своего жениха, лично бросившая на его гроб несколько горстей земли, вдруг в уединенном месте увидит уже покойного своего жениха вылезающим из воды, то какие у нее должны быть нервы, чтобы не ужаснуться?

Увидя вылезающую из воды голову покойного доктора, Ольга окаменела на месте. Но, вспомнив о существовании галлюцинаций, она встала с камня, и шатаясь пошла к центру острова.

Увидя вылезающую из воды голову покойного доктора, Ольга окаменела на месте.

Доктор Нилов, найдя на острове свою невесту, испугался гораздо меньше. Во-первых, доктор был основательнее знаком с явлениями галлюцинирования, а во-вторых… живых пугают воскресшие мертвецы, а доктор не считал Ольгу умершей.

Доктор Нилов испугался гораздо меньше.

Доктор, уже усомнившийся в факте галлюцинации, крикнул вдогонку уходившей Ольге:

— Ольга! Не бойтесь! Разве вы меня не узнали?

Для Ольги это была новая галлюцинация — галлюцинация слуха. Видеть и слышать привидение, это— уже значительное приближение к реальности. Тогда разум силится раскрыть какое-то недоразумение. Ольга остановилась и обернулась.

— Не бойтесь меня. Я доктор Нилов, которого вы, вероятно, считаете умершим, — проговорил доктор, отвязывая от руки назойливую веревку.

Радость вспыхнула в глазах девушки.

Так говорить может только живой доктор Нилов, и никто больше!

— Но где вы были? — задала первый вопрос девушка, все еще не вполне уверенная, что она не галлюцинирует.

В особенности: ее смущала веревка, отвязанная от руки доктора. «Не та ли самая эта веревка, на которой его повесили?» — мелькнула у нее дикая мысль.

— Об этом потом, — проговорил торопливо доктор, бросившись обнимать девушку, — а сейчас как можно скорее бежим отсюда!

Мертвые не курят табак.

Нилов и Ольга бегом бросились к леснику Михаиле. Лесник, хорошо знавший доктора и также бывший на его похоронах, при виде парочки остался стоять, как вкопанный, с глупо раскрытым ртом.

Этот старый лесной филин не столько испугался, сколько недоумевал при виде такой нелепости, что мертвый и похороненный человек ведет под руку дочь лесничего.

— Ничего не спрашивай, Михайла, а бежим скорее в лодку, — сказала Ольга, увлекая за собой ничего не понимавшего лесника.

Тот без слов пошел за ними, стараясь только держаться подальше от воскресшего мертвеца.

— На такой опасный остров приехали — и даже не взяли с собой ружья! — неодобрительно заметил доктор.

Все трое уселись в лодку, и лесник заработал веслами.

Доктор осведомился, нет ли у лесника с собой табаку. Тот подал доктору кисет с махоркой.

Когда доктор закурил и в воздухе расплылся клуб махорочного дыма, лесник принялся налегать на весла совершенно успокоенный.

«Мертвые не курят, — подумал лесник, — значит, если это не доктор Нилов, то другой, сильно на него похожий, человек. Но ни в коем случае это не мертвец».

Доктор обещал Ольге все рассказать на берегу, и они не задавали ему вопросов. Он думал о том, в какой мышеловке очутились четверо бандитов, лишенных возможности выбраться из подводной пещеры. Что же сделать с пойманными мышами? Оставить их на произвол судьбы — значит обречь на голодную смерть в страшном подземельи. Выдать их в руки правосудия?..

Неожиданно из-за острова показалась лодка с четырьмя людьми, и над озером прокатился громкий крик:

— Стой!

Подозрительный суб’ект.

В руках у неизвестных были винтовки.

Лесник перестал грести, лодка с неизвестными приблизилась. Среди них лесник узнал одного из местных охотников.

— Кого вы сейчас приняли с острова? Что это за человек? — послышался вопрос.

— А вы сами что за люди? — спросил в свою очередь доктор.

— Агенты уголовного розыска, — сказал один из незнакомцев.

— А я — доктор верхогорской больницы.

— Что же вы делали на острове?

— Я затрудняюсь отвечать вам здесь, надо, по крайней мере, доплыть до берега.

— О, нет, мы не можем упустить следы бандитов, а теперь для нас кое-что становится ясным.

— Хорошо, — сказал доктор, — я останусь с вами, но не задерживайте людей, которые меня спасли и торопятся сейчас на берег по своим делам.

Доктор хотел одного: чтобы Ольга скорее удалилась от этого опасного песта.

Находившийся в лодке охотник что-то шепнул милиционерам, и леснику с Ольгой было разрешено плыть далее до берега. Доктор же, предупредив Ольгу, чтобы она не беспокоилась, перешел во вторую лодку.

Охотник, знавший лично доктора Нилова, смотрел на воскресшего мертвеца с величайшим изумлением.

— Я видел в бинокль с соседнего острова, как несколько человек появились на острове и затем исчезли в воде, — сказал начальник отряда. — Затем видел, как вы вылезли из воды. Что все это значит?

— То, что все эти люди, а вместе с ними и я, превратились на некоторое время в рыб! — ответил доктор, улыбаясь.

— Доктор, каким образом вы остались живы? — обратился к Нилову охотник. — Ведь вас нашли убитым, и я был на ваших похоронах.

— Как видите, я вылез из могилы, — рассмеялся доктор.

Агенты милиции с недоумением смотрели на «подозрительного суб’екта». История убитого доктора и его похорон была им известна, — и вот этот покойник сидит в лодке и разговаривает с ними! Но привыкшие в каждом обстоятельстве находить новые данные к раскрытию преступления, эти люди очень быстро перестали удивляться.

— Теперь нам важно узнать, где находится вход в пещеру, в которую вас засадили бандиты, — сказал начальник отряда, уже многое понявший в этой сложной истории.

Узнав, что бандитам отрезан путь к бегству («выходная» веревка лежала на берегу), начальник отряда окончательно успокоился.

Атаман Ерш не сдается.

Бросившийся вдогонку за уплывавшим доктором, Фома-Душегуб не нашел веревки и с проклятием вернулся к товарищам. Доктор уплыл из пещеры и захватил с собой веревку. Бандиты молчали, как пораженные громом.

Старик Егор обещал заглянуть на всякий случай в пещеру недели через две. Но это была плохая надежда на спасение. Спасшийся доктор не станет скрывать о своих приключениях в пещере. Местопребывание бандитов не сегодня-завтра будет раскрыто. Что же делать?

— Теперь только одна надежда: милиция спасет, — уныло заметил один из бандитов.

А милиция, действительно, немедленно приступила к делу «спасения» бандитов.

К концу веревки привязали пробковый круг, сделанный из неводных поплавков, и протолкнули его в подводную пещеру. К этому же кругу прикрепили дощечку с крупной надписью:

«Сдавайтесь и выходите».

На острове дежурил вооруженный отряд.

Ожидание появления бандитов начинало надоедать. Нырять к ним в пещеру никто не решался. Оставалось одно— взорвать берег, чтобы открыть в пещеру новый вход.

Привезли динамит, засверлили буры. Островок сделался местом паломничества множества любопытных. Однако, к моменту взрыва начальник отряда распорядился, чтобы все посторонние покинули остров.

Прогрохотал взрыв, и сравнительно тонкая стена пещеры разрушилась. Из зияющего темного отверстия раздалось несколько выстрелов. Милиционеры и охотники начали обстреливать брешь с разных сторон. Несколько времени спустя, в бреши показался лоскут белой материи. Осаждавшие прекратили стрельбу.

Оставшийся в живых бандит вышел из пещеры. Тяжело раненый Фома-Душегуб и один убитый лежали на берегу.

Атамана не было видно: он, пройдя по пещере до того места, где вода уходила под землю, бросился вниз головой в страшную пасть подземной реки…

Последняя тайна пещеры.

При осмотре пещеры, послужившей убежищем для шайки бандитов, на стене ее была найдена надпись мелом:

«Егор Сурков».

Надпись эта послужила ключом для раскрытия некоторых, скрытых пока, обстоятельств дела. Арестованные бандиты не выдали своего укрывателя— старика Егора; но его выдала надпись на стене пещеры.

Старый рыбак Егор Сурков, внезапно бросивший свое занятие на озере, жил теперь в городе и был хозяином небольшой рыбной лавки. Допрошенный милицией по поводу пещеры, он сначала показал, что никакой пещеры на острове не знает, а затем «вспомнил», что действительно знал одну пещеру на острове Черной Гагары. Будучи еще молодым человеком, он купался около острова, Черной Гагары и нырнул. Водой его унесло в пещеру. По счастью, он выплыл на левый берег и не попал в подземную реку.

В молодости Егор отличался могучим телосложением, и благодаря этому ему хотя и с большим трудом, а все же удалось выплыть обратно из пещеры.

— Из нынешнего народа этого никто не сделает, — сказал старик.

Впоследствии он нырял в эту пещеру пользуясь веревкой, вместе со свои у братом, которого уж нет в живых Однажды, будучи дезертиром, брат его скрылся в этой пещере от полиции.

Выяснилось, что один верхогорскпй житель видел, как Егор перевозил неизвестного человека на остров Черной Гагары. Были и другие улики против старика… В конце-концов ему пришлось рассказать, как он спасал бандитов.

Доктор Нилов, в сопровождении Ольги посетил «свою могилу» на верхогорском кладбище.

Доктор слышал от бандитов о гибели Семена-Клешни в подземной реке, и верхогорцы теперь знали, кого они так пышно похоронили…

При этом номере рассылается бесплатная премия, роман Э. Бульвера «ПОСЛЕДНИЙ НАРОДНЫЙ ТРИБУН», — всем годовым подписчикам, уже приславшим полностью подписную плату (6 руб.) непосредственно в изд-во (или его отделения).

В МАЛАЙСКИХ ДЖУНГЛЯХ: ЗАВОЕВАНИЕ ГОРЫ ДУХОВ[9]) Приключения амер. траппера Ч. Майера

На моей карьере было одно пятно, которое мне непременно хотелось смыть. Пятном этим была моя первая неудачная попытка взобраться на Гору Духов. Только три года спустя после первого опыта, давшего такие печальные результаты, представился мне случай восстановить свою репутацию «паванга» (колдуна) и удовлетворить собственное желание и любопытство, взобравшись на вершину таинственной горы.

Я прибыл в Тренггану[10]) в сопровождении шести даяков[11]) и китайца Чу-Ай и через несколько дней представил султану провинции свой план восхождения на Гору Духов.

Он согласился отдать в мое распоряжение известное число людей и лодок, чтобы доставить меня в кампонг (селение) Ван Мата, откуда, собственно должно было начаться мое восхождение на гору.

Мы пробыли в Тренггану четыре дня для заготовки добавочного запаса риса, сушеной рыбы и смоляных факелов; за это время успели также привести в порядок лодки. В назначенное для нашего от’езда утро султан пригласил меня, чтобы сообщить, что он посылает со мною одного из своих племянников, Тунку Юсупа, с поручением приказать старшине Ван Мату также отправиться со мной в виде охраны от дикого горного племени сакайцев.

Через пять дней после нашего отправления из Тренггану мы добрались до кампонга Мата. Мы прибыли в кампонг утром, а к вечеру для нас уже было построено три дома.

В этот же вечер, когда мы сидели на веранде старшины Ван Мата, Тунку Юсуп передал ему приказание султана. Ван Мат склонил голову в знак покорности, но было заметно, что приказание отправиться на страшную Гору Духов не очень-то улыбалось ему. Я сообщил ему план, составленный мною для преодоления трудностей, встретившихся мне при моей предыдущей попытке, и заявил, что при помощи даяков, не боявшихся ни человека, ни зверя, ни привидений, мы неминуемо должны были довести дело до конца.

План этот заключался в следующем я намеревался прорубить просеку шириной в шесть метров от области зыбучих песков до подножья горы и от подножья горы до ее вершины. Затем предполагалось поджечь срубленные деревья и, таким образом, сделать доступной совершенно новую страну, В эту чащу перепутанных вьющихся и ползучих растений и молодой поросли еще никто никогда не проникал, и прорезывание такого пути, какой я задумал, было далеко не легкой задачей. Я пустил в ход все свое красноречие, чтобы доказать Ван Мату, что даяки мои ничего не испугаются и что рубка и падение деревьев прогонят с нашего пути всех диких животных и, таким образом, при помощи его людей гора будет, наконец, покорена. Я задел его самолюбие, указав на тот авторитет, какой придаст ему переход через Гору Духов: он сделается не только пенг-кула-брани (храбрым старшиной), но разделит со мной славу паванга. Эти слова произвели на него огромное впечатление, и после недолгого раздумья он обещал подготовить своих людей в путь.

— А живет ли у вас еще Нейзер? — спросил я Ван Мата. — Он все еще в этом округе? Мне нужна и его помощь, — продолжал я, вспомнив одного отуземившегося голландского колониста, с которым я познакомился в первое свое посещение окрестностей Горы Духов.

— Нэйзер прибыл сюда дней десять тому назад, чтобы обменять резину на рис, — ответил Ван Мат.

— Пойди с кем-нибудь из своих людей к зыбучим пескам и подай ему сигнал, чтобы он вернулся в кампонг, — попросил я старшину.

— Хорошо, туан, — и на следующий же день он отправился в путь с тремя или четырьмя из своих соплеменников.

Они пробыли в отсутствии не больше двух или трех часов, когда мы услышали стук туземного барабана. Это был сигнал Ван Мата. Мы слышали его совершенно ясно в течение десяти минут, затем род стука изменился: два быстрых удара, короткая пауза и затем еще четыре удара. Жители кампонга радостно закивали головами.

— Он его нашел, туан.

Вскоре Ван Мат, действительно, прибыл с голландцем Нэйзером и двумя, из его спутников-туземцев.

Нэйзер узнал меня и улыбнулся. Он согласился отправиться с нами после того, как я обещал ему целый ряд подарков. На следующее утро он оставил кампонг, нагруженный полученными подарками и запасом риса и рыбы, горя не терпением скорее приняться за дело.

На сбор необходимых запасов, постельных принадлежностей и заготовку кайянгов (толстые маты из пальмовых листьев, сшитые индийской пенькой, которые перебрасываются через жерди и образуют совершенно непроницаемые для дождя крыши, а по миновании надобности могут быть перенесены дальше в виде свертков, весящих около двух килограммов), нам понадобилось целых пять дней.

Даяки держались немного в стороне от жителей кампонга Ван Мата, и я решил использовать подобное положение в свою пользу, чтобы обеспечить себе помощь Ван Мата и туземцев. Я сказал своим даякам, что они скоро увидят, как умеют работать эти жители джунглей, когда дело идет о прорубании просеки. Они выпрямились и глаза их засверкали.

— Туан, мы покажем им, как даяки умеют владеть парангами, — послышалось в ответ.

Я призвал Ван Мата.

— Неужели ты допустишь, чтобы эти даяки из Борнео учили жителей Тренггану, как прорубаются просеки в джунглях? — спросил я.

Ван Мат нахмурился и погрузился в раздумье, длившееся несколько минут, затем он обернулся и созвал туземцев. Слова его, повидимому, произвели волшебное действие, так как теперь все туземцы жаждали скорее отправиться в путь, между тем как всего за какой нибудь час до этого я сильно опасался, что они откажутся сопутствовать мне. Горе Духов, повидимому, суждено было быть покоренной при помощи духа соперничества двух разных племен.

* * *

На шестой день мы рано утром отправились в путь. По моему проекту даяки и сакайцы должны были поочередно то прорубать просеку, то нести припасы.

Несшим припасы поручалось итти впереди всех и срезать по пути молодые деревья и вьющиеся растения, чтобы остальным было легко следовать за ними. Идущим позади поручалось срубать крупные деревья и сваливать их назад по мере своего продвижения. Ни одно дерево, имевшее больше фута в диаметре, не должно было быть срублено. Таким образом, я намеревался итти по прямой линии к вершине горы, руководствуясь компасом.

Экспедиция наша состояла из голландца Нэйзера с шестью его людьми, шедшими впереди с припасами, за ними следовали Ван Мат, туземцы и я с двумя слугами; позади всех шли даяки, прорубавшие просеку. Тунку сопровождал нас в течение почти часа, затем повернул назад, чтобы ожидать нашего возвращения в кампонге.

Мы дошли до знаменитой полосы зыбучего песка и без труда перебрались через нее. Спустя три часа мы наткнулись на источник, и решили разбить возле него лагерь на ночь. Наши четыре платформы вскоре были установлены, и кайянги и постельные принадлежности разложены по местам. Китаец Чу-Ай успел за это время развести костер и вскипятить воду для вечернего чая.

Время-от-времени люди били в тамтамы, чтобы дать знать прорубающим просеку даякам, что мы разбили лагерь и ждем их. Вскоре до нас донеслись удары их парангов. Даяки рубили ими изо всех сил. Ван Мат и его люди предложили помочь им, но даяки презрительно отказались от всякой помощи. Здесь я должен отдать справедливость дипломатическим талантам Ван Мата. Он стал восхвалять их за их быструю, частую рубку, в которой его люди не могли сравняться с ними, что было совершенно справедливо. Нэйзеру, Ван Мату и их людям казалось настоящим чудом, что они проникли так далеко в джунгли целыми и невредимыми. Там, где всего несколько часов назад тянулись густые джунгли, теперь виднелся, насколько мог видеть глаз, свободный путь в шесть метров ширины, окаймленный зелеными стенами леса.

Как только мы поели, я распорядился, чтобы построили еще одну платформу, на которую уложили наши припасы и кухонную посуду и прикрыли все это от обильной росы. Нэйзер и его люди набрали сухого хвороста, развели небольшие костры, а затем прикрыли их влажными листьями, чтобы устроить дымовую завесу в защиту не от диких животных, а от москитов. Вскоре все уже лежали под своими пологами. Тишину джунглей прерывали только раздававшиеся время-от-времени вой леопарда или кашель тигра. Довольные успешной работой этого первого дня, мы все быстро уснули. Рассвет был возвещен нам диким криком «уа-уа!» обезьяны-гиббона, зов которого вскоре подхватили его собратья, наполнив воздух громким жутким ревом. Вскоре джунгли огласились веселыми криками птиц, жужжанием насекомых и болтовней обезьян. Меня очень забавляло внезапно наскакивать на группы этих маленьких животных и наблюдать за их бегством. Они взбегали по дереву и неслись вдоль ветвей до самых их концов, затем без малейшего колебания прыгали прямо в пространство, ничуть не заботясь о том, какое расстояние отделяло их от расположенной ниже ветки. Эти ловкие маленькие животные неслись по воздуху с распростертыми руками и ногами, и, как только им удавалось уцепиться за росшую ниже ветку, которая начинала колыхаться под ними, они снова без малейшего видимого усилия взлетали на дерево, неслись вдоль его ветвей и перебрасывались на следующее.

Было очень забавно внезапно наскакивать на группы обезьян-гиббонов и наблюдать за их бегством…

Гиббоны взбегали до самых концов ветвей и прыгали прямо в пространство.

Ранним утром, когда все увлажнено росою, джунгли положительно кишат сухопутными пиявками. Они растягивают свои веретенообразные тела в воздухе и быстро движутся к человеку, словно гусеницы, выгибая спину. Если вы постоите несколько минут спокойно, то увидите множество темно-коричневых пиявок, ползающих во всех направлениях по опавшим бурым листьям; иногда среди них покажется и зеленая, с желтой полосой вдоль тела, но обычно эта разновидность держится среди свежих зеленых листьев ветвей и прилипает к вашему платью, когда вы проходите мимо. Порой они пробираются к вам за ворот, но чаще ползут по рукаву и впиваются в руку. Укусы зеленых пиявок ядовитее укусов коричневых; укушенное место воспаляется и продолжает болеть довольно долго.

Солнцу надо не мало времени, чтобы осушить росу. Оно только кое-где пробивается сквозь листву, делая все окружающее до такой степени пятнистым и туманным, что часто бывает невозможно заметить леопарда или змею, пока вы не наткнетесь на них.

Запах джунглей забыть невозможно. Я и теперь могу закрыть глаза и вызвать его. Это — странный, глубоко проникающий запах гниющей, влажной растительности.

После завтрака мы снялись с лагеря, и вскоре уже снова продолжали путь. На этот раз люди Ван Мата получили возможность выказать свои способности в качестве дровосеков. Мы, вероятно, шли уже с четверть часа, когда Нэйзер остановился, как вкопанный, с поднятой рукой и тихо прошептал:

— Бадак (носорог)!..

Мы сразу же насторожились и стали медленнее пробираться дальше. Никогда нельзя предугадать заранее, когда и откуда, и нападет ли на вас носорог, или он спокойно пройдет дальше. Мы могли Юно рассмотреть его следы. Не желая терять времени, я велел Ван Мату бить в там-там, а сам разрядил свое ружье наудачу. Эффект получился несколько неожиданный. При первом же звуке тамтама раздался громкий визг и хрюканье, и вместо грузного носорога через нашу тропу пронеслось большое стадо диких свиней, сбивших с ног четырех людей Нэйзера, прежде чем скрыться в джунгли. По счастью, только один из пострадавших оказался раненым, да и то не тяжело, — одна из свиней распорола ему клыком икру ноги.

Я промыл рану кипяченой водой, которую всегда имею при себе, а Нэйзер приложил к ней какие-то листья и травы. Раненый был, повидимому, очень до волен всей этой операцией, так как я дал ему выкурить папиросу. В заключение я налил ему большой стакан виски, и он едва не поперхнулся им. Услышав звуки там-тама, люди Ван Мата сбежались к нам, но их вскоре снова отправили расчищать путь дальше.

Продвигаясь вперед, мы видели следы тигров, леопардов и села-донга. Дикие свиньи и олени попадались в изобилии, и я решил убить свинью или оленя на ужин. После описанного случая мы уже шли не так скоро, так как я не желал слишком далеко уходить от прорубавших просеку, и мы держались всего в каких-нибудь ста метрах впереди них.

Внезапно мы вышли на лесную поляну шириною, приблизительно, в сто метров, поросшую очень густой и спутанной травой. У меня в руках было магазинное ружье в готовности.

— Барби (свиньи)! — закричал Ван Мат, указывая на дальний угол.

Не было нужды выбирать какую-ни будь отдельную свинью. Их там было, вероятно, штук двадцать или тридцать. Я попросту выстрелил в кучу. При звуке выстрела животные быстро бросились бежать в противоположном направлении. Двое из даяков, бросившиеся к тому месту, где раньше находились свиньи, крикнули:

— Одна убита, туан!

Интересно было читать удивление на лицах Ван Мата и его людей. Никогда еще не приходилось им видеть, чтобы животное могло быть убито на таком расстоянии и так быстро. Ружье было для них совершенной новостью, и они никогда еще не видели его в действии. Забавно было смотреть на лицо Чу-Ай, когда он с радостной улыбкой сообщил:

— Сегодня, туан, у нас на ужин будет свинина.

Хотя до сумерек было еще далеко, я решил разбить лагерь, чтобы дать покой раненому туземцу. Сакайцы принялись устраивать платформы, я же с Чу-Ай и одним из даяков стали опаливать свинью. Нэйзер и его люди отправились искать воду. Вырыли большую яму, в которой был разведен костер из хвороста, сверх которого наложили расколотых поленьев. Свиную тушу вымыли, опалили, перевязали, а затем насадили на вертел, проткнув жердью во всю ее длину.

Какой был пир! Чу-Ай был настоящим мастером своего дела. Все наелись до отказа. Ван Мат и его соплеменники позабыли на время о том, что их религия запрещает им употреблять в пищу свинину, и с удовольствием с’ел и свою долю.

* * *

Третий и четвертый дни прошли без малейшего приключения, и мы в течение их шли прямо к вершине Горы Духов, точно стрелка компаса. Теперь мы двигались вперед значительно медленнее, держась на незначительном расстоянии друг от друга; туземцы прорубали просеку как раз за нами.

К вечеру четвертого дня мы, как всегда, встали на ночлег. Пока сакайцы расчищали место для нашего лагеря, собирали дикую коноплю, срезали жерди и кору для полов, я отправился с Ван Матом в надежде настрелять голубей на ужин. Но не прошло и десяти минут, как до нас донеслись призывы и крики наших людей. Мы быстро направились обратно, к месту стоянки. За лагерем все туземцы столпились вокруг Абдула, одного из людей Ван Мата, и тут же, в каких-нибудь трех шагах от него, лежал леопард с тремя короткими копьями в теле и раскроенным черепом.

Все были так сильно возбуждены, что мы с трудом узнали, как произошло дело. Оказалось, что Абдул проходил под большим деревом, вытаскивая коноплю из чащи, когда леопард, лежавший на нижней ветке, спрыгнул на него, не издав ни малейшего звука, и сбил его с ног. Крики Абдула, почувствовавшего, что когти леопарда впились ему в тело и разрывают шейную вену, заставили остальных туземцев броситься к нему на помощь. Копье Нэйзера попало в бок леопарда, за ним быстро последовали два других копья, брошенных людьми Нэйзера. Леопард повернулся навстречу своему новому противнику, но один малаец опередил его и ударом паранга раскроил ему череп, уложив на месте.

Малаец опередил новый прыжок леопарда, одним ударом паранга раскроив ему череп.

Абдул был так страшно изранен, что, несмотря на все наши усилия, умер в эту же ночь, и мы похоронили его рано утром на следующий же день.

Это была первая трагедия, происшедшая в нашем отряде, и она несколько охладила наш пыл. Понадобилась большая затрата красноречия, чтобы убедить туземцев, что леопард вовсе не был злым духом, посланным уничтожить всех нас. Наконец, мне все же удалось уговорить их попытаться продолжать путь.

Мы снялись с лагеря, захватив с собою только то, что было необходимо для нашего похода на вершину горы. Люди Ван Мата несли воду для всего отряда, так как нельзя было знать заранее, найдем ли мы какой-нибудь источник на вершине. Упорно продвигаясь вперед, мы достигли вершины часа в четыре пополудни.

Туземцы никак не могли поверить, что они покорили Гору Духов, — это казалось им каким-то необычайным сном. В лагере всю эту ночь царило сильное возбуждение. Туземцы ознаменовали свою победу ударами в там-там, пением и танцами и принесли в жертву божеству джунглей рис и душистые травы, чтобы задобрить его.

* * *

Раннее утро застало нас за рубкой просеки. Я выбрал самое большое дерево, которое только мог найти, и велел обрубить все его нижние раскидистые ветки, чтобы иметь возможность взлезть наверх и рассмотреть, что находится внизу горы. Я надеялся сделать какое-нибудь значительное открытие, но нигде не было видно ничего, кроме джунглей, одних джунглей, насколько я мог рассмотреть через полевой бинокль.

Теперь я решил заняться тем, что, в моих глазах было самой важной целью экспедиции, — расстановкой капканов и сетей на этой свеже-прорубленной дороге через джунгли и ловлей диких животных. Вскоре мы уже построились в стройный отряд и пустились в обратный путь в кампонг Ван Мата, где нам предстояло заготовить сети и капканы, чтобы затем расставить их вдоль пути.

Когда мы вернулись к зыбучим пескам, туземцы стали бить в там-там. Вскоре раздались ответные звуки там-тамов. Тунку Юсуп и весь кампонг с нетерпением ожидали нашего возвращения и готовились устроить нам торжественный прием. Они, казалось, смотрели на всех нас с особенным уважением, к великому удовлетворению наших людей, расхаживавших с важным видом и рассказывавших свои приключения, при чем, по-моему, они слишком напрягали свое воображение, чтобы произвести как можно более сильное впечатление на оставшихся дома. Вся ночь прошла в пирах и весельи.

* * *

На следующий день начались приготовления для предстоящей большой ловли зверей. Всех жителей кампонга привлекли к работе по сбору и промывке пеньки и изготовлению из нее сетей. Неделю с лишним проработали мы с утра до вечера, пока не было закончено сорок больших и маленьких сетей из ссученных пеньковых бечевок с ячейками различных размеров. По моим указаниям их расставили на расстоянии от пятидесяти до ста метров друг от друга по обоим, сторонам просеки растянув их таким, образом почти на две мили. Даяки снова выказали свое знание джунглей, искусство и проворность, и их пример подстрекнул и остальных приложить все усилия к успешному окончанию дела. Мы не только расставили сети и капканы до половины склона горы, но вырыли также несколько больших ям и нарезали жердей различной длины для изготовления временных клеток.

После установок капканов и сетей следующим нашим делом было приготовить все, чтобы легче поджечь джунгли, так как лесной пожар должен был способствовать ловле диких животных. Подобный пожар мы могли зажечь лишь при помощи деревьев и вьющихся растений, которые, будучи срезаны заранее, успели уже подсохнуть, пролежав под солнцем джунглей в течение недели или десяти дней на нашей просеке. Деревья, стоящие по обе стороны просеки, загореться не могли, так как они были зелены и сыры, но, конечно, огонь должен был опалить их…

Прошло недели две со дня нашего возвращения с вершины горы, когда все оказалось готовым для устройства пожара. Мы направились из кампонга к зыбучим пескам и от самого их края принялись раскладывать сухую траву и хворост так, чтобы огонь мог легче распространиться. В тропиках при закате солнца всегда поднимается легкий ветерок, и мы решили использовать его для раздувания огня и для распространения его вверх по сделанной нами просеке между стенами зеленых деревьев. Искры от нескольких первых небольших огоньков полетели все дальше и дальше, подгоняемые порывами ветра, пока пламя не поднялось до макушек деревьев в этой «печной трубе», созданной открытой просекой. Маленькие языки пламени стали подбирать всю оставшуюся растительность, пока просека не осталась совершенно чистой между опаленными стволами огромных деревьев, а земля не почернела и не покрылась толстым слоем пепла.

В эту ночь в кампонге почти никто не ложился спать. С того дня, как была закончена просека, начались «времена исторические». Туземцы уже не испытывали суеверного страха перед Горой Духов: пожар, по их мнению, окончательно изгнал всех злых духов.

На рассвете я разослал туземцев по всем направлениям маленькими группами в несколько человек, чтобы осмотреть сети и приготовить клетки. Успех превзошел самые радужные надежды. Из сорока расставленных нами сетей шестнадцать поймали и задержали двух тигров, трех леопардов (в том числе одного пятнистого и одного черного), одного тапира, трех медведей, двух свиней, одного барбарусу и двух оленей.

Свиньи и олени пошли на кормление представителей кошачьей породы. Тигры и леопарды так сильно запутались в сетях, что их оказалось легко связать и втащить во временные клетки, чтобы потом, дома, пересадить в настоящие клетки.

В одну из ям попал носорог, переправить которого в кампонг оказалось труднее, чем переправить всех остальных животных. Затруднение заключалось в том, что у нас не было ни слонов, ни водяных буйволов, которые могли бы вытащить клетку из ямы наверх по крутой стене, вдоль которой мы перед тем спускали клетку в яму. Я соорудил первобытный ворот, привязав его к двум деревьям, и при помощи положенных бревен в виде катков мы вытащили клетку на поверхность после того, как носорог в ней был заперт. Затем пришлось соорудить нечто в роде саней, чтобы отвезти клетку обратно в кампонг по специально с этой целью прорубленной просеке.

Тридцати пяти туземцам пришлось проработать целых три дня, чтобы дотащить клетку до кампонга, где был построен плот для перевозки нашего «улова» вниз, к берегу моря.

* * *

Все приготовления для перевозки «улова» в Тренггану были закончены, и я уже собирался отправиться в путь, когда один из старшин округа, Канаман, прислал мне сказать, что огромный тигр терроризирует жителей его округа. Он умолял меня приехать и освободить местность от этого чудовища.

Оказалось, что этот тигр производил неоднократные набеги на кампонг, унося кур, уток и буйволят, но пока не тронул еще ни одного из туземцев, живших под вечным страхом, что вскоре настанет и их черед. Как они ни старались, им ни разу не удалось увидеть это страшилище, они только натыкались на его следы в грязной земле и видели результаты его посещений.

Весть об успешном покорении Горы Духов разнеслась по всей стране, и теперь моя репутация установилась непоколебимо. Из этого следовало, что именно я должен был избавить кампонг от страшилища.

Помимо всех остальных соображений, я не мог устоять от соблазна добыть еще одного хорошего тигра. На этих животных всегда можно было найти покупателей. Этот же, по слухам, был необычайным экземпляром, поэтому я и решил поохотиться за ним.

Я оставил инструкции для перевозки пойманных животных и отправил даяков с Туику Юсупом в Трентгану. Взяв с собой только Чу-Ай и Тая, я отправился вместе со старшиной Канаманом в его кампонг.

Пять дней пришлось нам плыть вверх по реке, то на веслах, то продвигая лодку шестом, до места, известного под названием «Жестяная Гора». По прибытии в кампонг мы сейчас же оказались окруженными толпою туземцев, смотревших на нас полными страха и удивления глазами. Я узнал от них, что, несмотря на многочисленные костры, разложенные ими вокруг кампонга, тигр продолжал свои ночные посещения. Он, по словам их, был заколдован, и никто, кроме па-ванга, не мог уничтожить его.

Вскоре после нашего прибытия весь кампонг принялся за плетение сетей, расстановку капканов и смазывание пальмовых листьев птичьим клеем. Я приказал устроить за двором, где стояли буйволы, изгородь из хвороста со вделанными вверху огромными колючками; возле нее разложили листья, покрытые клеем, устлав ими площадь в два-три квадратных метра. Внутри изгороди я разместил сети так, чтобы тигр, в случае если ему удастся не попасть в намазанные клеем листья и разломать изгородь, не мог избегнуть сетей.

В пятую ночь после моего прибытия, часов в десять, когда, в кампонге стояла глубокая тишина, две козы, привязанные в виде приманки, начали блеять и подняли невообразимый шум. Затем настала внезапная тишина. Вдруг послышался треск ломающейся изгороди, страшный рев и непрерывное рычание животного, полное боли и злобы. Еще новый треск, громче первого, крики женщин и проклятия мужчин. Туземцы метались впотьмах во все стороны, кое-где засверкали зажженные факелы. Один туземец подбежал ко мне, крича:

— Туан, скорей! Злой дух развалил дом!

Мы все бросились к указанному месту. Весть оказалась верной, устои дома были вырваны из-под стен. Кричащие женщины и дети убегали во все стороны. Вдруг к небу поднялся огненный язык, и через пять минут от дома ничего не осталось. Однако, при свете огня я успел рассмотреть огромного тигра, застрявшего под упавшими бревнами, из-под которых виднелись голова и плечи. Повидимому, позвоночник у животного был переломлен и его рев и рычание наводили бесконечный ужас на людей и скот. Было не время мечтать о поимке тигра живым, оставалось только убить скорее несчастное животное, чтобы прекратить его мучения. Я быстро пустил в него три разрывных пули, одну вслед за другой, и уложил его на месте, а затем поручил туземцам вытащить тигра из-под развалин дома. Шерсть его почти вся обгорела, и на голове виднелась широкая рана в том месте, куда попала одна из моих пуль. Морда тигра была покрыта замазанными клеем листьями, которые совершенно залепили ему глаза. Он, очевидно, умудрился перескочить через изгородь, но не попал в сети. Ничего не видя, он, вероятно, в ярости стал метаться по кампонгу и ударился о столбы, поддерживавшие дом, с такой силой, что сбил их и свалил дом на себя. Лампа с кокосовым маслом опрокинулась и подожгла дом, положив, таким образом, конец жизни хищника.

Рев и рычание несчастного животного наводили бесконечный ужас на людей и скот… Три разрывных пули, одна за другой, прекратили мучения тигра, шерсть которого уже почти вся обгорела.

Тигра вытащили из-под развалин. Он имел три метра длины от кончика носа до конца хвоста и, наверно, весил больше ста пятидесяти килограммов.

Туземцы были бесконечно рады, узнав, что этот «злой дух» погиб. Они принялись проклинать его на всех наречиях малайского языка и плевали на его тело, пока я не приказал, наконец, вырыть большую яму и закопать труп, так как от него распространялось страшное зловоние.

В эту ночь снова никто не спал в кампонге. Разложили костры под открытым небом; пир, пение и пляски продолжались до самой зари.

Старшина был так доволен, что я освободил его кампонг от этого чудовища, что непременно пожелал вернуться вместе со мной к султану, чтобы лично рассказать, как был убит тигр.

Султан был почти так же сильно поражен моей отвагой, как и туземцы, меня же больше всего удовлетворяла мысль, что, наконец, удалось добраться до вершины Горы Духов, и то, что на мою долю выпал необычайно богатый «улов» зверей, которых я мог отвезти в Сингапур.

К литературному конкурсу «Следопыта»

В № 8 нашего журнала за 1926 г. был об’явлен литературный конкурс на небольшие рассказы, об’емом не более одной четверти авторского листа. Основным условием конкурса было частичное использование одной или нескольких книг, выпущенных издательством «Земля и Фабрика» (было названо 12 книг).

Помещаем здесь полный список рассказов, присланных участниками конкурса и просмотренных жюри и редакцией журнала (сперва напечатано название рассказа, а за ним, в скобках, девиз или подпись автора).

1. Профессор Валевич (В. Алов). — 2. Женская «искренность («Беда хоть и мучит, да за то уму учит»). — 3. Остров свободы (В. Александров). — 4. Последний бой (А. Заполнений). — 5. Под дыханием смерти (Бор. Курский). — 6. Потерянное сокровище (Путешественник). — 8. Преображение (А. Тарабыкин). — 9. На море (В. Н. О.). — 10. Газ («Будь готов!»). — 11. Материалы по биографии Айзекса Дюна (Окуляр). — 12. Последыш («Смена- смене»), — 13. Без названия (Проходимец). — 14. Авария Земли (А. Грачев). — 15. Век ЗССНБП (А. Грачев). — 16. Вечный двигатель (А. Грачев). — 17. Привидение (ст. Арапово?). — 18. На заре революции (Земцов В. А.). — 19. Юрий-разведчик (Ю. Злыгостев). — 20. Восстание зулусов (Атолл). — 21. Ее судьба (Г. Мира). — 22. Таинственный карлик (Асов). — 23. Мы победим (Голубой орел). — 24. От думы (И. Кротков). 25. Экспресс истории (И. Пуринг). — 26. Самуэль-революционер (Г. Аралов). — 27. Месть Тауга (Галея). — 28. Зелепый Свет (Синее пятно). — 29. Окись алюминия (Эс-тэ-пять). — 40. В тайге («Жизнь — борьба»). — 31. Сила бронзового топора («Человек — это природа, познающая тебя»). — 32. Энгери (Гинволо). — 33. Ядовитые портсигары (Красный химик). — 34. За счастьем (М. В. Силич). — 35. Замена старого сердца новым (Леонардо). — 36. Северные художники (или Золотые шутки). — 37. Яр сатаны (П. Тампаев). — 38. Руламан (М. С.). — 39. Месть аймата (Караулов). — 40. Долой угнетателей! (В. Г. Инсаров). — 41. Его смерть («Неизвестный»). — 42. В подземельи (Читатель «В. Следопыта»). — 43. Мятеж (Л. П. Тромберг). — 44. Сила Руламана (Т. Орысио). — 45. Путешествие на Уран в 2026 году («Пиши и верь, что всех фантазий волшебней знания родник»). — 46. Отчаяние (Ф. Добрынин). — 47. На новые места (Атолл), — 48. Беглецы (Друг угнетенных). — 49. Кирина повесть (Игея). — 50. На красную звезду (Безсонов). — 51. Айша (Ошер Наванад). — 52. Человек-призрак (Топорков). — 53. Бандиты (Кодрян). — 54. Бегство Энгеля (Котя Твер). — 55. Газовая атака (Жульен). — 56. Адская машина (Серафим Вернер). — 57. Только сон (Харитина П.). — 58. Превратности жизни («Труд, земля и фабри ка»). — 59. Шопот звезд. («Я!»). — 60. Зарождение жизни на земле (А. Грачев). — 61. Голос пережитого (Мрачный). — 62. За великое дело (Вахрамеева). — 63. Звезда экрана (Е. Жорницкий). — 64. Каникулы (И. Торосян). — 65. Мое первое путешествие (И. Торосян). — 66. Приключение Ричарда Тронта (К. Калантарова). — 67. Среди людей каменного века (Гаспар Готфрид). — 68. Как Степка-авиахимщик устроил рай в местах столь отдаленных («Электрификация суток»). — 69. Похищение (Ниголов). — 70. Приключение маленького бродяги («Маленький американец»). — 71. Бомбовоз Байкал («Воздушные города»). — 72. Гостья вселенной (Икар). — 73. Глаза смерти (Таинственный X.). 74. Неведомый остров (Таймень). — 75. Скорлупа Ха («Жизнь есть знание и действие»). — 76. Победа «Прыгуна» («Все совершенствуется»). — 77. Ошибка профессора Пуаре («К жизни!»). — 78. Встреча с белым медведем (В. Волкова). — 79. Таинственное письмо (Вецнал). — 80. Палеоскоп («Наука творит чудеса»). — 81. Гольфштремова плотина (К Олунд) — 82. В мире атомов (Вецнал). — 83. По разные стороны окна («Свободу колопиям»). — 84. Ущелье Большого Дракона («Летучая мышь»). — 85. Лучи мысли («Все двенадцать книг»). — 86. Английский рассказ (Ал-р Э. Альберт). — 87. Неронит («История науки — история непрерывных завоеваний»). - 88. В атоме («Всемирный Следопыт»). — 89. Гар и Эя. (Камея).

РЕЗУЛЬТАТЫ ЛИТЕРАТУРНОГО КОНКУРСА «СЛЕДОПЫТА»　

Условия конкурса предусматривали назначение премий: I — в 250 руб. и XI — в 100 руб., всего на сумму в 350 руб.　

Жюри конкурса не нашло возможным признать какой-либо рассказ достойным 1-й премии. Однако, желая полностью выполнить обязательства, взятые на себя редакцией, жюри конкурса, редакция «Всемирного Следопыта» и Изд-во «Земля и Фабрика» решили всю ассигнованную на премии сумму (350 руб.) распределить между авторами лучших рассказов.　

Поэтому премируются: II премией — два лучших рассказа (по 100 руб.);　

III премией — три рассказа (по 50 руб.).

II ПРЕМИЮ ПОЛУЧАЮТ АВТОРЫ РАССКАЗОВ:　

«По разные стороны окна» (девиз — «Свободу колониям!») — М. Е. Зуев (Ленинград).　

«Ущелье Большого Дракона» (девиз — «Летучая мышь») — В. В. Белоусов (Москва).　

III ПРЕМИЮ ПОЛУЧАЮТ АВТОРЫ РАССКАЗОВ:

«Лучи мысли» (девиз — «Все двенадцать книг») — Н. Н. Железников (Москва), при условии переработки рассказа.　

«В мире атомов» (подпись — «Вецнал») — В. Я. Лаицев (Златоуст), при условии проработки рассказа.　

«В атоме» — (подпись — «Всемирный Следопыт») — С. С. Голубь (Орша), при условии проработки рассказа.　

Рассказ «По разные стороны окна» печатается в № 1 «Вокруг Света».　

Рассказ «Ущелье Большого Дракона» будет помещен в № 2 «Всем. Следопыта», остальные рассказы — постепенно в дальнейшем.　

Кроме премированных, жюри конкурса отметило следующие рассказы, которые также будут помещены в «Следопыте» или «Вокруг Света» (с некоторыми изменениями):　

«Английский рассказ» (подпись — «Ал-р Э. Альберт») — А. Э. Альберт (Москва).　

«Неронит» (девиз — «История науки — история непрерывных завоеваний») — Л. М. Рос- сихин (Козлов).　

«Гар и Эя» (подпись — «Камея») — П. Б. Горцев (Ростов н/Д.).　

Редакция и жюри конкурса: А. Беляев, В. Нарбут, Вл. Попов. С. Полтавский.　

Де-Вэр-Стэкпул КАМЕННЫЙ СТРАЖ АТОЛЛА

Рассказ

(К рисунку на обложке)

Это случилось много лет назад, на просторе Тихого океана.

На шхуне «Морская Ласточка», которая направлялась по торговым делам к острову Раротонга[12]), вспыхнул пожар, когда она находилась милях в четырехстах от места назначения. Через несколько минут вся шхуна была об’ята пламенем, и экипажу пришлось спешно покинуть ее в шлюпках.

Шлюпок было две: вельбот и небольшая парусная «динги». В первый сели шкипер и большая часть команды, а во вторую — два брата, темнокожие матросы-туземцы (канаки, как их называют в Океании), и Паризо, канадец родом, юноша восемнадцати лет.

Вельбот был быстроходнее динги и скоро оставил ее далеко позади. Через две недели он добрался до Раротонги. Динги же бесследно пропала, и только 1 сентября, почти четыре месяца спустя, она была подобрана в море бригом «Медуза». Она плыла по воле волн, без паруса, со сломанной мачтой, а на корме лежал Паризо, без сознания, в бреду, но живой. На лодке не было ни крохи сметного, ни капли воды, а подобрала ее «Медуза» всего в полутораста милях к югу от того места, где погибла шхуна «Морская Ласточка».

Это происшествие немало взволновало тогда тихоокеанских моряков. Когда динги покинула шхуну, на ней находилось запасов всего дней на десять, как это письменно удостоверил шкипер Галифакс, командир и хозяин шкуны «Морская Ласточка». Подобрали ее почти через четыре месяца. А между тем Паризо был жив. Чем же он питался все это время? И куда девались его товарищи канаки?

Толкам и догадкам не было конца. Одни предполагали, что Паризо с’ел своих двух товарищей. Другие — что их подобрало какое-нибудь судно, которое само погибло в свою очередь, и т. д. Сам же Паризо ничего не помнил из того, что произошло с минуты, когда они покинули шхуну.

Только много лет спустя, после тяжелой болезни, память внезапно вернулась к нему, и загадка разленилась.

Вот история Паризо, как он рассказал ее доктору, лечившему его.

Когда они покинули шхуну, обе лодки пошли в одном направлении, к острову Раротонга. Но вельбот, как уже сказано, был быстроходнее динги, и расстояние между ними быстро увеличилось. На закате второго дня парус вельбота уже едва виднелся впереди, словно белое крыло чайки. А на третий день, когда солнце взошло, море было пустынно. Вельбот исчез, как будто непрерывно дувший теплый пассат смел его с лица океана.

Однако, Паризо не испугался. Он был из того типа людей, которые не знают страха. Он убежал из родительского дома и сделался моряком из любви к приключениям. Несмотря на молодость, у него были свои взгляды на мир и вечность и собственная наивная философия, которая говорила ему, что смерти нечего бояться по той простой причине, что смерть всеобща.

Кроме того, у него была с собой кар та, указывавшая положение Раротонги, и судовой компас, в непогрешимость которого Паризо твердо верил, — хотя, в действительности, этому компасу совершенно нельзя было доверяться. И, в общем, Паризо не падал духом.

Не то его товарищи канаки. У них не было ни философии, ни какой-либо веры, хотя бы плохо обоснованной, чтобы поддержать в них бодрость. Исчезновение вельбота наполнило их унынием. На вельботе находились их товарищи и близкие, и они, видимо, прониклись мыслью, что никогда больше не увидят этих товарищей и близких.

Младший из них, друг Паризо, давно прихварывал, зараженный той болезнью, которую цивилизация принесла в Полинезию, — чахоткой.

Когда вельбот исчез, он лег на дно лодки и с этой минуты отказывался от всякой пищи. Очевидно, приготовился умереть. Канаки обладают удивительной способностью: умирать, когда пожелают… По крайней мере, раньше обладали. А в данном случае, этому канаку, решившему умереть, помогла болезнь, во власти которой он находился.

На третий вечер после того, как вельбот исчез, он умер.

Оставшиеся при свете восходящей полной луны бросили тело в воду.

У них не было ничего тяжелого, чтобы привязать к телу, поэтому мертвец не пошел ко дну, и они еще долго видели его на волнах за собой, в то время как ветер нес их все дальше и дальше. Покойник, казалось, следовал за ними.

Когда Паризо проснулся на следующее утро, проспав несколько часов, он был один в лодке. Его спутник-канак исчез. Очевидно, смерть брата так подействовала на него, что он решил последовать за умершим.

Для Паризо это не было полной неожиданностью. По многим признакам он видел накануне, что с товарищем творится что-то неладное, и втайне опасался, как бы тот не сошел с ума и не бросился на него с ножом в припадке помешательства. Поэтому Паризо почувствовал даже некоторое облегчение, когда, проснувшись поутру, увидел, что он один а лодке.

Паризо осмотрел оставшиеся припасы и боченок с водой, решил, что их хватит ему дней на двадцать, и необыкновенное спокойствие сошло на него. Теперь он был совершенно убежден, что спасется. Это убеждение явилось из каких-то неведомых тайников его сознания, и оно не обмануло.

* * *

На заре следующего дня впереди показался остров. К полудню этот остров был уже совсем близко. Весь изумрудный, сияющий такими яркими красками, что лазурь неба казалась бледной по сравнению с ними, и тихий, как кладбище.

Уже был слышен шум прибоя вокруг кораллового атолла, белые чайки вылетели навстречу лодке, доносился запах деревьев и аромат цветов, а также слабый, чуть слышный запах земли.

У входа в лагуну волны шаловливо подняли киль лодки, а ветер, который до этой минуты непрерывно надувал парус, вдруг упал, точно сложил крылья, и уже дул только чуть заметными, все ослабевавшими порывами. А когда лодка пересекла сверкающую гладь лагуны и врезалась носом в песок на берегу, ветер окончательно затих. Как будто он сделал свое дело и теперь удалился.

Вытащив лодку повыше на берег, Паризо заслонил рукой глаза от солнца и огляделся.

Первым его впечатлением было ощущение полного, абсолютного одиночества. Казалось бы, что это чувство должно было, напротив, покинуть его, когда его нога ступила на землю, но в действительности, как это ни странно, Паризо не знал одиночества, пока носился по волнам.

Здесь же одиночество было везде: и среди молчаливых деревьев леса, который начинался немного отступя от берега, и на самом берегу, и на защитном барьере рифов, откуда доносился гул прибоя, словно музыка органа.

Несмотря на всю свою красоту, остров имел пустынный и унылый вид. Таково было первое впечатление.

Паризо решил, что остров необитаем, и он не ошибся.

Удостоверившись, что лодка вытащена на берег достаточно высоко, он начал выгружать из нее свои припасы. Правда, их было немного, а лес и лагуна, судя по виду, должны были изобиловать всякой пищей. Но все-таки Паризо предусмотрительно отнес мешок с сухарями и все остальное повыше на берег и спрятал там под листьями, у подножья большого дерева.

Его лодкой в прежнее время часто пользовались для ужения, и поэтому в ящике на корме лежала пара удочек с длинной лесой и штук шесть крючков, вещи, которые при данных обстоятельствах были для него ценнее золота и жемчуга. Эти вещи он оставил в лодке, полагая, что там они в такой же безопасности, как и на берегу, а сам пошел отыскивать пресную воду, руководствуясь углублением: в песке, которое, несомненно, было руслом речки в период дождей. Пройдя шагов сто среди деревьев, он действительно нашел родник.

Атолл острова был обращен выходом на запад, и, лежа вечером на песке рядом со своей лодкой, Паризо мог любоваться солнечным закатом, мог видеть, как огненный диск все ниже склонялся к волнам, как лагуна вдруг стала золотым зеркалом, а чайки, тоже превратившиеся в золотых «жар-птиц», реяли на фоне лазурно-аметистового неба. Видел он, как зарево заката распространялось все дальше и дальше, пока все небо не превратилось в ало-золотой перевернутый венчик неведомого гигантского цветка, и как это цветок увял под черной рукой злодейки-ночи.

Спал Паризо эту ночь под деревом, где спрятал свои припасы, а проснулся поутру с чувством, что попал в новый мир, сотканный из самых ярких и дивных красок.

Как большинство моряков в те дни, он имел при себе кремень и огниво, благодаря чему вопрос о способе добывания огня не смущал его. Что же касается пищи, то на берегу росло много кокосовых пальм, а у родника — несколько индийских смоковниц. Паризо знал, что дальше в лесу он найдет, без сомнения, вдоволь всякой пищи, но его не тянуло в лес. Всякий раз, когда он отходил от берега настолько, что деревья скрывали от него лагуну, им овладевало такое чувство, точно он не один, точно за ним наблюдают, точно… Нет, словами невозможно передать ту атмосферу таинственности, настороженности, почти враждебности к дерзкому вторженцу, которая царила в лесу с его сумрачными тенями.

Поэтому Паризо держался берега и лагуны. Там все было открыто и свободно. Там даже не было одиночества, потому что и чайки, и ветер, и море, и солнце составляли ему компанию. Он ловил рыбу. готовил себе трапезу, купался, наблюдал жизнь, кишевшую в лагуне, и жизнь птиц на рифах. Так проходили дни и недели, и проходили далеко не медленно.

Лодка стала для него больше чем лодкой. Она сделалась для него почти товарищем. Она была единственной связью между ним и миром, который он знал раньше, — в этом новом мире, таком прекрасном, но таком чуждом.

Справа и слева от песчаной полосы берега, которую он избрал своим местопребыванием, у самой воды рос густой кустарник. Под этим живым навесом он обыкновенно привязывал свою лодку, чтобы защитить ее от солнца.

Иной раз он ездил к рифам, но не мог пристать там, потому что не к чему было привязать лодку. Часто он часами лежал в лодке, положив руки на скамейку, а подбородок на руки, и наблюдал кораллы на дне лагуны, моллюсков, крабов, рыб… Целый мир в хрустальной оправе, мир молчаливый, пестрый, яркий и — всегда новый.

* * *

Прошло три месяца. И однажды Паризо покинул берег и углубился в лес. Монотонность жизни оказала, наконец, свое действие, породила в его душе какое-то беспокойство, которое толкнуло его на решение исследовать остров. А отчасти сыграло роль и необ’яснимое смутное влечение, коренившееся в том чувстве отвращения и ужаса, которое ему внушал лес. Лес пугал его, отталкивал… и манил.

Пройдя рощу пальм на берегу и смоковницы у родника, Паризо скоро попал в настоящую тропическую чащу, в царство таинственного сумрака и безмолвия, в тиши которого происходила борьба не на жизнь, а на смерть. Здесь травы боролись с вьющимися растениями, вьющиеся растения — с травами, а деревья — и с теми и с другими. Стебли лиан свисали отовсюду, словно корабельные канаты, а к ним цеплялись орхидеи, похожие на пташек с нездорово-роскошным оперением.

Паризо смело пробирался все дальше и дальше и как раз пересекал опушку небольшой прогалины, когда внезапно заметил, что он не один. Кто-то смотрел на него. Не животное и не человек, — существо, высеченное из камня.

Это был один из тех старинных истуканов, какие можно найти на многих тихоокеанских островах. Глыба камня, паза в два больше человеческого роста, огромное лицо с черными впадинами глаз, похожее на то, как если бы его вытекла рука ребенка, пользовавшаяся резцом великана.

Очевидно, здесь было в свое время что-то в роде священной рощи или капища. Но теперь от всего этого ничего не осталось, кроме покосившегося истукана, который стоял один-одинешенек среди сумрака тропической чащи, словно прислушиваясь к чему-то…

Сквозь листву деревьев падал луч солнца прямо на лицо истукана. Широкие и перистые листья с таинственным шелестом качались под легким дуновеньем ветра, создавая странную игру света и теней. И Паризо казалось, что глаза истукана загораются, а губы кривятся в насмешливую улыбку и что-то шепчут непонятное, страшное, угрожающее. Паризо похолодел ют ужаса.

— Ну, чего я испугался? Ведь это всего только каменный истукан, — стараясь сам себя успокоить, говорил вслух Паризо, но не мог справиться с охватившим его ужасом.

Переход от сияющей, солнечной лагуны к этому мрачному месту был слишком резок. А неожиданный вид этого человеческого лица, грубо высеченного из камня, но неотразимо сильного своей первобытной простотой, поразил его, как удар грома среди ясного неба. Паризо смотрел, не отрываясь, на истукана, черные впадины глаз которого прожигали насквозь его сознание, запечатлеваясь на всю жизнь.

Наконец, опомнившись, юноша повернулся и бросился бежать без оглядки. Он спотыкался, падал, путался в лианах, с остервенением: рвал окровавленными руками зеленую паутину и опять бежал. Куда? Все равно, только бы подальше от этих страшных, мертвых всевидящих глаз. И, наконец, он упал, теряя сознание от страха и усталости.

Когда он пришел в себя, была уже ночь. С первым же проблеском сознания вернулся и ужас. Однако, немного освеженный ночной прохладой и отдохнувший, Паризо мог рассуждать более спокойно.

— Пролежу здесь до утра, а утром вернусь к лодке. Буду лежать совсем тихо, как мертвый. Все это только нервы и больше ничего. Не придет же он сюда.

Но, как только Паризо подумал об этом, вдруг его охватило такое сосущее до физической боли чувство жути, что он вскочил и готов был опять бежать, не владея собой.

— Навождение какое-то! — отдуваясь, сказал Паризо и отер холодный пот, выступивший на лбу. — Я переломлю себя. Буду спокойно итти все прямо, в одном направлении. Остров невелик, и я скоро выйду к берегу.

И, стиснув зубы, сжимая до боли кулаки, чтобы не поддаться опять паническому ужасу, Паризо пошел нарочито размеренным шагом. Впрочем, в ночной тьме, среди этой чащи итти быстрее было и невозможно. Он очень, медленно продвигался вперед.

Ночь приближалась к концу, Небо стало бледнеть. Скоро взойдет солнце, и его страхи кончатся. Но в лесу было еще сумеречно. У стало раздвинул Паризо кусты, вышел на лесную поляну — и вскрикнул от ужаса.

Перед ним стоял истукан…

В. сером предрассветном сумраке леса глаза истукана казались неумолимо грозными, а рот неподвижно усмехался.

Паризо на мгновение замер, тихо раздвинул спиною кусты, прошел, пятясь несколько шагов и только потом обернулся и побежал. Лучи солнца указывали ему дорогу, и он скоро увидал коралловый берег и голубую лагуну, порозовевшую в утренних лучах. Паризо бросился к лодке, как к старому другу.

* * *

Когда он достиг, наконец, берега, то почувствовал себя, как человек, вышедший из мрачного и жуткого погреба на солнце и свет дня. Он занялся какой-то работой, имевшей связь с лодкой, и скоро забыл о лесе и о том, что видел в чаще.

Но после завтрака, когда он лежал на песке и мастерил мозаичный рисунок из цветных раковин, ему вдруг почудилось в звонком крике чаек что-то новое. Они, по обыкновению, кружились над рифом, как делали это каждый день, но крик их не был больше автоматическим и бессмысленным, как всегда. В нем появились личные нотки. Точно чайки переговаривались между собой. И переговаривались не о чем другом, как о нем и о нем.

Бросив раковины, он вскочил в лодку, выехал на середину лагуны и закинул удочку.

Там, среди лагун, все опять вошло в норму. Чайки продолжали кричать, но личные нотки исчезли из их крика. На душе у Паризо стало мирно и спокойно, как всегда. Но, когда он сложил удочки, чтобы вернуться на берег, в нем поднялось странное чувство, которого он не знал до этого дня: ему не хотелось возвращаться на берег. Не то, чтобы мысль о возвращении на берег была ему решительно неприятна. Но просто он чувство вал себя здесь, среди лагуны, как-то лучше, как-то свободнее… И точно отсюда легче было бы бежать, если бы пришлось бежать от чего-нибудь страшного.

Среди лагуны все опять пришло в норму: на душе у Паризо стало мирно и спокойно. Чайки продолжали кричать, но личные нотки исчезли из их крика… Он чувствовал себя здесь как-то лучше, чем на берегу, как-то свободнее… Точно отсюда легче было бы бежать…

Последнее было не сознательной мыслью, а лишь еле уловимым ощущением.

Однако, он все-таки вернулся на берег, и это чувство прошло, как только нос лодки врезался в прибрежный песок. Он зачалил лодку в кустарнике, а потом сидел и наблюдал закат солнца. Когда же смерилось и звезды зажглись на небе, он пошел спать, — но только для того, чтобы убедиться, что не в силах лечь под деревом, где спал всегда. Ведь это дерево стояло на краю леса, а в лесу находилось то.

Он вернулся к лодке и лег в ней. Луна взошла, посеребрив зеркальную гладь лагуны. Ночной ветер тихо шелестел в кустах. Паризо лежал в лодке и прислушивался.

Голоса и звуки ночи. Непрерывный рокот прибоя. Шелест ветра в ветвях. А гут вдруг громкий всплеск, заставивший Паризо приподняться, — громкий всплеск возле самой лодки, точно кто-то прыгнул с берега. Но это только выскочила на миг из воды какая-то крупная рыба. Паризо опять лег, закрыл глаза и постарался не думать.

Впервые за всю свою жизнь он был во власти страха. Холодный пот выступил у него на лбу при мысли, что кто-то или что-то, может быть, стоит тут, возле него, в кустах, раздвигает ветки, подкрадывается…

Паризо крепился несколько минут, но потом вскочил, развязал с лихорадочной спешкой веревку и оттолкнул лодку от берега.

О, какое это облегчение — это чувство свободы, это сознание, что можешь всегда убежать, если понадобится. Он опять был самим собой, пока находился среди лагуны. Ни за какие блага в мире он не согласился бы вернуться на берег, пока длилась ночь. Но так как он не мог предоставить лодку самой себе, то он не мог и спать. Поэтому он просидел всю ночь без сна, то слегка гребя, то подложив весла под колени, пока не занялся день и солнце не взошло — еще невидимое за лесом, но, тем не менее, разогнавшее своим благодетельным светом все ужасы ночи.

Паризо зачалил лодку в кустах, растянулся в ней и заснул, не думая о еде.

Когда он проснулся, солнце уже зашло и небо быстро темнело. Чувствуя голод, он сошел на берег, зажег костер и поджарил рыбу, пойманную накануне. Поел. Все его движения были торопливые, как движения человека, который выполняет простое и хорошо знакомое дело. Он старался не думать об истукане.

И он не думал, но он видел его. Паризо видел черные впадины глаз. Они внимательно смотрели на него щурясь, а каменные губы кривились в улыбку. И каменный голос, похожий на шуршание галек, глухо рокотал:

«Нет, не уйдешь. Кругом море. Здесь только ты и я…».

Каменное лицо смеется, открывается, каменный рот… Паризо вскакивает и дрожащими руками подбрасывает ветви в огонь.

* * *

Настала ночь, и ужас все больше охватывал Паризо. Он подбрасывал ветки: в костер, старался зевать, но уснуть не хотел, не мог. Костер догорел. А пойти за сучьями к опушке леса Паризо не решался. Он страхом следил он за последним мерцанием углей. Он раздувал их до головокружения. Хоть бы один уголек, одна искорка! Вот и последняя искра угасла. Черная лапа тьмы раздавила костер. Мрак. Тишина. Небывалая тишина. Замер прибой. Не колышатся листья смоковницы. Не плещет рыба в лагуне.

— Что это? Весь мир умер, погребен в этой густой тьме. Или я оглох?

Паризо напрягал слух, но ни единый звук не долетал до его ушей. И вдруг ему показалось, что в лесу что-то глухо ухнуло. Еще и еще. Все ближе. Как будто идет тяжелой поступью бегемот. Вот уже слышно, как рвутся лианы под напором могучего тела, трещат сучья и стволы поваленных на землю деревьев. Кто бы это мог быть? Как молния, пронизывает мысль: это он, — каменный истукан!

Паризо дрожит так, что стучат колени, сердце готово разбить грудную клетку, он задыхается, но не может спустить глаз с опушки леса. Месяц вдруг кажет рога из-за пальмовых листьев, скупо освещая деревья пепельным светом, как будто только для того, чтобы Паризо мог увидеть его. Уже над самой опушкой дрожат верхушки деревьев, вот раздвигаются кусты и он появляется.

«Ноги! Откуда у него ноги? У него не было ног», — думает Паризо, как в бреду. Ужас достиг той границы, когда он переходит в ледяное спокойствие.

Истукан стоит на опушке и смотрит на Паризо своими черными впадинами слепых всевидящих глаз. И в них тоска, бескрайняя тоска одиночества, тысячелетняя скорбь тех, кто искал, но не нашел выхода, кто жил и умер во тьме первобытного леса…

Истукан поднимает руку, тяжелую каменную руку, протягивает ее к Паризо и делает несколько шагов вперед. Отвисает каменная челюсть. Он хочет говорить.

Нет, это слишком. Этого нельзя пережить. Паризо зажимает уши руками и испускает отчаянный крик, чтобы не слышать «каменного» голоса. Грохот обвалившихся скал потрясает небо и землю, и Паризо просыпается у остывшего костра. Океан ревет. Черные клубы туч низко несутся над островом. Молнии бороздят небо и падают в волны, поднимая клубы пара. Ураган! Это уже не сон.

— А-а-а! — кричит обезумевший Паризо, хотя и не слышит за ревом бури своего голоса. И, обращаясь к опушке леса, он потрясает кулаками и снова кричит — Это ты послал бурю? Ты хочешь убить меня, как убил тех, которые поклонялись тебе? Ты хочешь быть один? Ну, что ж, стой в своем дьявольском лесу, пока молния не разобьет твою каменную голову. Я не поклонюсь тебе. Довольно! Пусть лучше море поглотит меня!

Паризо бросился к лодке и начал с лихорадочной поспешностью собираться в путь.

На берегу лежал пустой бочевок из-под пресной воды, принадлежавший к лодке. Паризо пошел с ним, к роднику, наполнил его водой, вернулся, весь обливаясь потом, точно совершил какую-то трудную работу, отнес боченок к лодке и поставил там. Он бросил в лодку мешок с сухарями и все остальное. Сухари он почти не трогал за эти месяцы, так как и без них пищи было достаточно.

И пока он работал, в нем вдруг поднялось неиз’яснимое отвращение к острову, к берегу, к атоллу, к рокоту прибоя и крику чаек…

Отвращение, рожденное из страхов минувших ночей. И жажда свободы, такая же страстная и жгучая, как ее чувствует, должно быть, морская чайка, запертая в клетке.

Паризо покидал остров.

Все усиливавшийся ветер сразу натянул парус, накренил лодку да один бок и рванул се вперед. Словно белая чайка, выскользнула она из лагуны через проход в атолле и вышла на простор океана. Огромные волны, седые от пены, бросали динги, как щепку.

Ветер сорвал парус, и лодка исчезла в сумраке бури, оставив острое тем; же уединенным и безлюдным уголком земного шара, каким нашел его Паризо.

* * *

Словно чайка с переломленным крылом, была подобрана динги три недели спустя бригом «Медуза». А на дне се лежал темный и ссохшийся, как кора дерева, Паризо и бредил о воде, об озерах и о страшных черных впадинах «всевидящих» глаз.

…………….

— Пожар шхуны, трагическая смерть канаков, одиночество на коралловом острове не могли пройти бесследно для нервной системы даже такого здорового человека, как Паризо, — говорил доктор, лечивший его. — Нервы Паризо были уже расшатаны, когда он отправился в лес. Резкий контраст впечатлений и неожиданная встреча истукана произвели своего рода «психическую травму» — повреждение. Истукан стал навязчивой идеей Паризо. И в конце-концов инстинкт самосохранения верно подсказал ему, что бегство — единственный путь к спасению. Останься Паризо на острове еще хоть на несколько дней, — он неминуемо сошел бы с ума.

С. Бакланов ВОЗДУШНАЯ СОТНЯ

Необычайный рассказ

Рисунки художника В. Голицына

Станица пригрелась около Азовского лимана, а лиман — зеркало в живой камышовой оправе. Да, он живой, этот камыш — он вечно шепчется с волнами, и волны рассказывают ему были морские. Люблю я их переговоры: таинственны они, когда свирепою ночью ветер-буян размахивает своими безмерными крыльями по степи и по лиману; ласковы эти переговоры золотым утром кубанским, когда ветер, забыв, что вчера он скандалил, ело дышит шелковой струей.

Я очень люблю и станицы, пригревшиеся около приморских лиманов. Пышные станицы. Зарылись в садах, раз’ехались верст на пятнадцать; взглянешь на крышу иной станичной хаты — какая пышная камышовая крыша!

Вы, может быть, думаете, что очень скоро можно разыскать в станице друга своего, какого-нибудь казака Федоренко. «Как Федоренко не знать, — думаете вы, — он уроженец этой станицы». Вот и ошиблись. Встречаете вы встречного-поперечного:

— Где Федоренко живет?

— Какой Федоренко?

— Денис Федоренко. Он здешний уроженец.

— Эх, голубок, — говорят вам, — мало что уроженец. Вы вот скажите, к которому краю станицы хата его. А так невозможно у нас всех Федоренков разгадать — какие Денисы, какие Иваны. До исполкома шагайте.

Идете вы в исполком, и там, в списке засаленных книг, пропотев часа два, находите, наконец, задушевного друга своего Дениса Федоренко.

* * *

В этой станице, про которую я говорю, жил человек знаменитый, Федот Щелкин.

Его хату знала вся станица. Смело можно было спрашивать:

— Где живет Федот Щелкин? Не направляли вас в исполком, сразу давали адрес:

— А вон, добрый человек, видишь улочку? Иди по ней, все иди, некуда бурую свинью с полосатыми поросятами не завидишь. Как завидишь, знай: у самой ты хаты Федота Щелкана. Это его бурая свинья, — она далеко не заходит.

В послереволюционные времена Федот Щелкин славу себе приобрел. Приехал он из Рязанской губернии и накрепко поселился в станице. Застучал молотком по подметкам, и ветром разлетелась молва:

— Эге, а Федот Щелкин невиданно сапоги мастерит. Ну, прямо тебе: не сапоги — картинка!

Со времен буденовских, с тех времен, когда квартировала в станице наша геройская кавалерия, сапожная мода укоренилась. Самый последний казак не будет теперь чувяки носить, и потому Федоту Щелкину, великолепному сапожному мастеру, — слава.

А сапожник Федот Щелкин — и хлебороб. Сапожное дело позволило Федоту и домашность приобрести. Быки есть, кони есть, прочая скотина, птица всякая.

Рязанский Федот. Темнотой прославилась его родная губерния, но знаменитый сапожник грамотен куда хлеще исполкомовских писарей. Читать до смерти любит. Выписывает Федот всякие журналы да газеты, и до четырех с полтиной в месяц на это удовольствие выкладывает.

Заглянет вечерком к Федоту лекарский помощник, а, у сапожника очки на носу, — уткнулся в печатные листы Щелкин. Лекпом — первый приятель Федота. Служит лекпом в станичном сумасшедшем доме.

* * *

Своей жене Ксении, отведя глаза от картинки журнала, на которой был изображен летящий аэроплан, сказал однажды Федот:

— Видишь, какая штука. Тридцать тысяч, тут пропечатано, аэроплан стоит. Подумать толком — оно и не так, чтобы дорого. Лёт ведь. С другой стороны — ну, пожелал бы, скажем, я аэропланное удовольствие себе доставить. Могу ли? Куда там! Аэроплан да еще ангару для него. Н-да.

Заколыхалась на стуле Ксения.

— С чего это тебя на эропланное удовольствие потянуло?

— Хочется страсть полетать. Люди по небесам запузыривают, а я на быках. Обидно.

— Вот тебе, здравствуйте, — только и сказала Ксения.

И стал Федот частенько думать: почему это он на быках, когда люди по небесам летают, и как бы добиться, чтобы без тридцатитысячной затраты можно летать было.

Не только Ксения, но и ленном из сумасшедшего дома беспокоиться начал:

— Не клепки ли в голове раскачались у Федота?

Беспокойство передалось на соседей. По станице пошел разговор:

— Наш небывалый мастер сапожный свихнулся на аэропланах.

Жалели соседи Федота…

* * *

К станице робко прокрадывалась южная зима. Кажется, вот-вот нагрянет. Мороз утренниками уже цепляется за уши— смотришь, в полдень отпустило, и ноябрьское солнце по-весеннему пригревает.

Лиман стонал птичьими голосами — слетелось пернатых гостей видимо-невидимо; впору им за места на лимане воевать. Гуси и лебеди держались на середине: сторожкую позицию соблюдали, а утки жирные, нахальные крутились у берегов. Недавно убралась африканская гостья — птица-баба; эта зобастая птица, весь октябрь грузно плавала в воздухе над станицей.

Прошла неделя, как отпраздновали наш красноцветный, радостный праздник, — Октябрь в ноябре.

Дымными тучами укрылось солнце, мокрые спицы дождя повисли, и провисели они три дня, раскиселив липкую черноземную грязь.

Похолодало. Зима обрадовалась, толкнула под бок деда Мороза:

— Не зевай!

И мороз грянул. Солнце опять с ним в схватку, но на этот раз осилил дед: развесил серебряные махры по деревьям.

Лиман опустел: в мокрую мрачную ночь учуяла птица, что настала пора одолевать трудный путь через волнистую пустыню морскую. В эту мокрую ночь ветер-буян не мог перекричать командных призывов птичьих армий.

Шел Федот Щелкин утром морозным по берегу замолкшего лимана. Вышел Федот из-за камышовой косы и напоролся прямо в упор на журавлиное войско. Замер Федот и журавли шеи вытянули.

«Чего это не летят?» — думает Щелкин.

Шагнул — не летят, только чуть-чуть отступили.

«Ага, — догадался Федот, — морозом после дождя у них скованы крылья. Запоздали голубчики!..»

Ближе подошел, вплотную.

«Так, так, — сказал сам себе Федот, — а ну-ка я их попробую забрать».

Отхватил он ножом камышину и погнал журавлей от берега; и пригнал их к станице.

Гонит Федот журавлей по станичной улице, радуется, как малый, а станичане из хат повысыпали:

— Куда гонишь такую силу? — спрашивают.

— Домой, — говорит Федот.

— На перо побьешь, что ли?

— Зачем на перо. Кормить буду.

— Да ведь они обожрут тебя.

— Авось, не обожрут.

Пригнал Федот к своим воротам журавлиное войско:

— Растворяй, Ксения!

Заахала супруга сапожника:

— Очумел ты, что ли? — опрашивает его.

— Растворяй ворота, тебе говорят! — Суров стал голос у Федота, и испуганная Ксения побежала ворота растворять.

Освободив одну клуню, загнал в нее Федот журавлей и запер. Пересчитал их и улыбнулся:

— Аккурат сотня.

* * *

Оттаяли журавли, живут. Плачется Ксения по соседским хатам:

— Овец стеснил для своей журавлиной силы. Хлебным месивом кормит этих голенастых чертей, сколько добра переводит. А слова против не смей оказать — так и рявкнет.

— Не допытывалась, зачем он журавлей прикормил? — спросил Есению казак Луговой.

— Летать на них хочет. Особенную сеть рыбаку Максиму Корню заказал. Тоже в копеечку в’едет.

— Неужли и сеть заказал?! — ахнул Луговой.

— Заказал, горюшко. Узду для вожака, который стаю направлять будет, сам мастерит. И сбрую для журавлей прочих. Страхи меня берут, как подумаю, что Федот птицу взнуздать задумал.

— Это летучее счумение у Федота, — сказал казак Луговой, — лечить его надобно. Ты бы, Ксения, до бабушки Власихи добежала.

— Думала я, да накостыляет он Власихе, пожалуй. Очень не любит ее.

— Придет беда — отворяй ворота. — вздохнул Луговой.

* * *

Посреди своего просторного двора Федот Щелкин делал удивительные опыты с журавлем. Журавль был взнуздан и по-особенному взнуздан. Сбоку его покатого затылка, около каждого скрытого птичьего уха, были укреплены на ремнях медные кольца. От колец к Федотовым рукам тянулись веревочные вожжи. Когда дергал Федот правую вожжу — журавлиный клюв поворачивался направо, когда дергал левую — клюв налево кривился. Если обе вожжи натянуты — что же остается журавлю, как не задрать голову. Так учил Федот вожака летать по его, Федотову, желанию — направо, налево, а когда нужно — забираться повыше.

Когда дергал Федот правую вожжу — журавлиный клюв поворачивался направо, когда дергал левую — клюв налево кривился. Если обе вожжи натянуты — что же остается журавлю, как не задрать голову? Так учил Федот вожака летать…

Однажды заскрипела калитка и вошел приятель Федота, лекпом, уже не один: с ним был гражданин в золотых очках — главврач сумасшедшего дома. Федот не заметил вошедших, — в свои птичьи опыты очень погрузился.

— Видите, Валериан Николаевич, — сказал главврачу тихонько лекпом, — какие у него яркие признаки летучего психоза.

Главврач улыбнулся от эдакого необыкновенного диагноза я заметил:

— Проверим, действительно ли летучий психоз, но покуда не будем ему мешать.

И «медицина» вошла в хату.

Самовар уже запел тоскливую самоварную песню, когда, после третьего оклика Ксении: «Иди же, наконец, очумелый, чай пить», — в хате появился Федот. Увидел он гостей, поздоровался, затем гости полегонечку приступили к проверке умственных способностей сапожника.

— Когда же вы думаете лететь? — спросил врач Федота.

— Раньше весны где же, — ответил Федот. — К рождеству Максим Корень сеть свяжет. До февраля надо мне за птичьей сбруей посидеть. Вожака придется учить месяца три. Практический расчет еще произвести надо. Много заботы.

— Какой практический расчет?

— А как же. Вот, скажем, я — человек кволый, однако, четыре пуда тяну. Поклажу с пуд взять рассчитываю, значит, пять пудов есть. Сеть, сбруя — их тоже нужно считать. Журавлей сотня: по два фунта с гаком на каждого приходится. Но ведь журавль журавлю рознь, которому четыре фунта поднять, как чихнуть, а другой — послабее. Вот и должен быть расчет, какова всех моих журавлей лётная сила. Может, мне от пудовой поклажи совсем придется отказаться.

На другой день после проверки лекпом сказал Ксении:

— Вы тово… стало быть, не тревожьтесь. У вашего супруга такой крепкий мозг, что дай бог всякому. Верю теперь и я, — обязательно он полетит… Ах, да чего ж ваш супруг башковитый!

Славу сапожную Федота пополнила новая слава. Станичане с нетерпением стали ждать весну. Частенько забегали к Федоту:

— Ну как, не хворают?

Журавли не хворали — жирели от хлебного месива, сил набирались.

* * *

Хорош февраль на Кубани. Соленые струи по степи плывут. Солнце торжествующее. Нет уже простыни снегов: она ручьями в балки скатилась. Между тем, лукав на Кубани февраль… Сегодня денек— радость, завтра денек— красота, а послезавтра, глядишь, как запоет поземка:

— Взы-и-и… взы-и-и…

Приготовления Федота к полету отразились на основном творчестве знаменитого сапожника.

Взял казак Коцуба новые хромовые сапоги, смотрит — выточены не по-щелкински.

— Эге, что же ты? — сказал Коцуба Федоту.

— Подкачал, — сознался Федот, — вижу, что подкачал. Извиняй, — все журавли эти. Только о них все мои думы.

Подошел день первого Полета, — праздничный день. Уже с раннего утра беспокоилась станица… Казаки, их жены, дети словно пчелы гудели по хатам. Только и слышалось:

«Когда ж, да когда ж Федот станет выводить журавлей в степь?»

С самых дальних окраин станицы посылали гонцов до Федота, с вопросом:

— Когда ж?…

— Не ранее полдня, — был ответ, — в журавлиной сбруе есть непорядок.

Нестерпимо медленно двигалось время. Казаки не вытерпели: казачья громада вывалилась из хат, войском потекла по улицам к хате Федота.

Знаменитого сапожника оторвали от дела:

— Будет тебе морить народ. Выводи!

Казачья громада, жаждущая невиданного зрелища, чуть не волоком вытащила Федота с его сетью, сбруей и журавлями.

В середине сети были устроены дыры для ног. Продел в них Федот ноги и зашагал со своим птичьим отрядом, захватывая улицу во всю ширину. Впереди этого шествия из хат выскакивали люди. Казачья громада рявкала зверем на выскочивших:

— Дорогу давай ему! Не мешай! Хочешь глядеть — на плетень лезь!

Когда вывел Федот журавлей в степь, Ксения протяжно завыла. Впрочем, с утра она уже пятый раз принималась причитать.

От воя Ксении дрогнули казаки, дрогнул и сам необыкновенный летчик. Он крикнул:

— Ну, землячки милые, отлетать время! Коли со мной что неладное случится — жену не оставьте.

— Летай, не оставим! — многоголосо гаркнула толпа.

Федот натянул вожжи, две сотни крыл распахнулись — журавли побежали. Подняли легко. Сеть, окаймленная стройным птичьим отрядом, поплыла над бархатом трав.

Треугольник с паутиной и запятой посредине всползал все выше и выше. Наконец, исчез треугольник, Молчаливая, как задремавший бор, долго стояла казачья громада, Как только исчез треугольник, казак Коцуба «пробудился».

— Понесли, — сказал он, — потащили нашего небывалого Федота,

* * *

Уже целый чаю летел Щелкни, уже давно ушла назад земля, — над Федотом кипело Черное море.

Безмерно широкое, бескрайное водное пространство представлялось сверху темно-синей пустыней о раскиданными по ней громадными белыми перьями, — по морю гуляла зыбь, волны опрокидывались пенистыми гребешками.

Сбоку Федота, вытянув ноги, журавли туго махали крыльями.

Вдруг Щелкни заметил вдали, на бирюзовом горизонте, дымок.

— Эге, — сказал сам себе Федот, — видимо, пароход. Надо будет показать себя на журавлях.

Щелкни направил вожака на дымок, и вожак, словно угадав мысли своего хозяина, начал снижаться. Пароход, рассекая пенистую зыбь, быстро катил навстречу. Вдруг один из пассажиров парохода, вооруженный биноклем, крикнул:

— Граждане, да не сошел ли я с ума! К нам человек на журавлях по воздуху сыпет!

И пассажирами и экипажем парохода овладело паническое любопытство. Каюты опустели… Даже повар, бросив крайне ответственную работу, — он разделывал индюка, на пять персон, — вылез в колпаке и поварской прозодежде на палубу.

Федот, между тем, набив трубку сухумским табаком, задумал распалить ее. Снял Федот свою каракулевую кубанку и стал на сети прилаживаться. Чиркнул он одну спичку — не закурилось, — погасла; чиркнул другую, — эта загорелась и, быть такой беде, разом вспыхнула вся коробка. Ветер раздул огонь, — огонь ухватился за подкладку кубанки, прожег, уцепился за вату.

Если бы дождь на этот случай, был бы спасен Федот. Да, та грех, небо чистое, ни единой тучки на нем. От пылающей кубанки загорелась сеть, и необычайный журавлиный летчик в пропаленную дыру ухнул… И упасть пришлось ему прямо в море, у самого борта парохода…

Загорелась сеть, и необычайный журавлиный летчик в пропаленную дыру ухнул…

А журавли покружились покружились над пароходом (как только провалился Федот, тут же и сеть погасла), жалобно покурлыкали, и полетели, спутанные сбруей, на север.

В Тамбовской губернии, спускаясь на кормежку, зацепились птицы сетью за ивы и к мужикам в плен чуть не попали. Но у журавлиной сотни сила большая: рванулись голенастые, когда бежала по полю вся всполошенная деревня, и оставили мужичкам только обрывки веревки на ивах плакучих…

ВЕЛИКИЙ ФАНТАСТ Очерк Н. К. Лебедева

В будущем, 1928, году исполняется 100 лет со дня рождения знаменитого писателя-фантаста Жюля Верна. Этот юбилей отмечается изд-вом «Земля и Фабрика» выпуском полного собрания сочинений Ж. Верна под общей редакцией Вл. А. Попова. Издание в первую очередь охватит несколько десятков интереснейших романов Ж. Верна. Уже печатаются и готовятся к печати первые 12 томов; из них в ближайшие месяцы выйдут в свет: «20.000 лье под водой», «Приключения капитана Гаттераса», «Вокруг света в 80 дней», «Дети капитана Гранта» и др. Издание выпускается на хорошей бумаге, со множеством прекрасных иллюстраций; романы будут снабжены научно-популярными статьями по соответствующим вопросам и примечаниями в тексте. На близость текста к оригиналу и литературные качества переводов будет обращено особое внимание.

Вспоминается далекое детство. Поздний зимний вечер. За окном сердито стонет вьюга. Все кругом спят. Только мы вдвоем с братом сидим около тускло горящей «семилинейной» керосиновой лампы и читаем книжку, забыв все окружающее.

Книга уносит нас далеко-далеко от действительности. На дворе трещит мороз, злится вьюга, а перед нами мелькают картины тропических стран, южные моря, невиданные животные, необычайные растения… Одна картина увлекательнее другой следовали друг за другом, и толстая книжка проглатывалась в два-три вечера.

На смену ей появлялась другая. В этой говорилось о таинственном капитане Немо, об’явившем войну всем правительствам и путешествовавшем в недрах океана на своем чудесном подводном корабле «Наутилусе». На этот раз перед нами проходили волшебные картины подводной жизни с необычайными животными и растениями.

За этой книжкой следовала третья. Вместе с хладнокровным англичанином Фоггом и его слугой, веселым французом Паспарту, мы об’езжали «вокруг света в 80 дней», попутно знакомясь с целым рядом стран: Индией, Японией, Америкой и др.

Вспоминая эти далекие вечера с чтением увлекательных книг, невольно чувствуешь какую-то теплую признательность автору этих книг, и его имя, знакомое с детства, кажется родным и близким.

Вероятно, многие читатели уже догадались, что я говорю о Жюле Верне. Вероятно, и им это имя близко и дорого, так как, читая его романы, они мечтали вместе с автором и мысленно опускались с ним в недра земли, поднимались на воздушном шаре, путешествовали на луну, знакомились с далекими странами и т. д.

Очень и очень многие из нас должны быть особенно благодарны этому писателю за то, что он заинтересовал нас той или иной наукой или вопросами техники я тем самым, быть может, повлиял на жизненный путь некоторых из нас.

В самом деле, под влиянием чтения увлекательных романов Жюля Верна в голову читателя западали новые идеи, умственный кругозор расширялся и границы познаваемого мира раздвигались. Мысль начинала работать быстрее. Наука казалась интереснее и привлекательнее.

Жюль Верн, обладая поразительной фантазией, художественным талантом и необычайной обширностью знаний, выработал из себя прекрасного романиста, имя которого известно во всем мире, и своими произведениями создал особое направление в мировой литературе, вызвал в жизни «научно-фантастический роман».

«Фантастика» Жюля Верна, это — не просто фантастика праздного ума. Нет. Жюль Верн является пионером научной фантастики. Все свои вымыслы он облекал в форму осуществимых идей, и все его фантазии логически естественны и научно обоснованы.

В наше время большинство научных фантазий Жюля Верна уже осуществлено, и то, о чем он мечтал, стало обыденной действительностью. Так, электрическое освещение, которым пользовался капитан Немо, стало общим достоянием. Если телеграф, телефон, электрический трамвай, рентгеновские лучи и десятки других открытий и изобретений, предположительное описание которых Жюль Верн давал в своих романах, походили на фантастику, — то в наши дни они сделались живой действительностью.

Очень многие ученые и писатели относились и относятся в Жюлю Верну несколько пренебрежительно.

Но это совершенно неправильный подход.

Жюль Верн (1828 г. — 1905 г.).

Ж. Верн — не просто писатель для детей и юношества; он — «поэт науки». Его романы толкнули многих па новые мысли. Он первый, между прочим, дал идею судна для полярных экспедиций, которое было бы построено, как ореховая скорлупа, и выжималось бы льдами наверх, а не зажималось между льдинами полярного моря. И эта идея натолкнула знаменитого Нансена на мысль о создании «Фрама».

Жюль Верн создал также идею подводного судна, а теперь эта идея воплотилась в современных подводных лодках.

В романах Жюля Верна широкие массы читателей познакомились и с идеей свободного воздухоплавания и с идеей междупланетных путешествий, — и эта последняя мысль теперь серьезно занимает многих ученых.

Жюль Верн пленял и пленяет еще и теперь своих читателей оригинальным поэтическим вымыслом, и своими «фантазиями» он расширяет наш умственный горизонт.

Читая произведения Жюля Верна, невольно заинтересовываешься самой личностью автора романов. В уме рисуется отважный путешественник, воздухоплаватель, моряк, охотник… На самом же деле этого не было.

Жюль Верн родился 9 февраля 1828 г. в городе Нанте (во Франции). Получив домашнее образование, он девятнадцати лет поступил на юридический факультет парижского университета. Его родители хотели, чтобы их сын был адвокатом.

Однако, самого Жюля Верна увлекала литература. Он мечтал стать писателем. Еще будучи в университете, он писал стихи и рассказы, а затем вместе с Александром Дюма написал комедию для театра.

Но все эти писания мало удовлетворяли его. Он упорно стремился выработать из себя хорошего писателя, и начал изучать литературу, — не только французскую, но и английскую. В 1863 г. Жюль Верн перевел на французский язык повесть Эдгара По «Драма в воздухе».

Под впечатлением этой повести Жюль Верн написал свой первый «приключенческий» роман «Пять недель на воздушном шаре».

Роман имел ошеломляющий успех. Его быстро раскупили. Жюль Верн сразу стал знаменитым писателем и открыл свое призвание.

С тех пор ежегодно «к рождеству» и «к пасхе» выходили новые романы Жюля Верна, Писатель вскоре стал любимцем не только французской молодежи, но и молодежи всего света, Романы Жюля Верна начали переводиться на все европейские языки и выдержали десятки изданий.

Жюль Верн умер 11 марта 1905 г.

С 1863 г. по 1905 г., за 42 года, им было написано 86 томов разных сочинений, из них 54—романы.

Из романов наибольшим успехом пользовались: «Пять недель на воздушном шаре», «Дети капитана Гранта», «Путешествие на Луну», «20.000 льё под водою», «Таинственный остров», «Вокруг света в 80 дней», «Плавающий город» и др.

Читая произведения Жюля Верна, невольно поражаешься обширностью его знаний и, в особенности, его трудоспособностью. Написать за 42 года 86 больших томов, это — поистине колоссальный труд.

Жюль Верн был человек суровой трудовой дисциплины. Всю свою жизнь, изо дня в день, он вел регулярный образ жизни. Зиму и лето вставал ровно в семь часов, завтракал и тотчас же садился работать.

Обладая творческой фантазией, следя всеми успехами пауки и техники, Жюль Верн часто случайно «нападал» на идею романа и тотчас же начинал «фантазировать». Когда он создавал общую канву романа, он брал соответствующие тома «Всеобщей географии» Элизе Реклю, прочитывал их, разложив рядом географические карты, и тщательно изучал по Реклю и по картам те местности, где могло происходить то или иное действие в романе.

После этого писатель собирал книги по всем тем отраслям науки, которых приходилось касаться в романе, а затем садился за работу, отдаваясь ей всецело.

Большую часть своей жизни Жюль Верн прожил в городе Амьене, на севере Франции. Он очень редко посещал Париж. Летом он обычно проводил время на маленькой яхте «Сен-Мишель», плавая на ней, в компании двух-трех матросов, лишь около берегов Франции, Бретани и Нормандии.

Живя на яхте, Жюль Верн не прерывал литературных работ, и ежедневно в своей крошечной каюте, окруженный толстыми томами неизменного спутника, — «Всеобщей географии» Реклю, — Жюль Бери творил роман за романом.

Интересно отметить, что Жюль Верн, погруженный в свои фантастические видения, увлекаемый научными гипотезами и, вследствие этого, казалось бы, далеко стоящий от жизни, — тем не менее, не забывал угнетенных буржуазией колониальных народов.

Писатель нигде не упускал случая сделать упрек правящим за их жестокость по отношению к так называемым «низшим» расам. В одном романе, клеймя англичан за то, что они отравляют китайцев опиумом, Жюль Верн говорит: «Англии никогда не удастся смыть со своей совести это позорное пятно…».

В последние годы своей жизни Жюль Верн почти совершенно ослеп от долголетних писаний и принужден был диктовать романы жене. Один из этих романов, написанный в 1904 г., носит заглавие «Учитель мира».

Этот эпитет подходит и к самому Жюлю Верпу. И, действительно, разве он не является, в известной степени, учителем юношества всего культурного мира?

И пока молодые сердца будут способны увлекаться всем необычайным и фантастическим, произведения Жюля Верна найдут своего читателя, и имя их автора еще долгие годы будет одним из самых любимых имен читательской массы.

СЛЕДОПЫТ СРЕДИ КНИГ

ПТИЧЬИ СЛЕДОПЫТЫ

За огненными птицами.

Вся маленькая экспедиция по отыскиванию фламинго на Багамских островах[13]) с раннего утра отправилась на залитую водой низину, где накануне Фред видел этих птиц.

Вдруг негр Джим остановился так внезапно, что следовавшие за ним по пятам юные натуралисты даже испугались. Негр радостно чмокнул губами, — обычный признак его глубокого волнения, — и указал на восток.

— Вот там два филиминго, — шептал он, — а там, дальше, еще один.

Фред и Поль взглянули туда, куда указывал дрожащий палец Джима, и увидели на расстоянии полумили от маленького пригорка, на котором они стояли, трех фламинго.

Фреду захотелось подойти ближе, чтобы понаблюдать их за добычей пищи. Ему особенно хотелось видеть именно это, так как он знал, что фламинго за едой представляет собой очень оригинальное зрелище.

— Сейчас мы должны искать гнезда фламинго, а не изучать их привычки, — заявил Поль.

Фред бросил на товарища негодующий взгляд.

— Ах ты лентяй, — рассердился он. — Ты еще называешься натуралистом. Видел ли ты когда-нибудь, чтобы птица повернула свою голову теменем вниз и ела в таком положении? Держу пари, что нет, потому что, кроме фламинго, ни одна птица этого не делает.

Пристыженный, Поль последовал за своими товарищами, и не прошло и сорока минут, как «птичьи следопыты» залегли под тенью покрытых яркой листвой кустов. Ближайший фламинго занимался добыванием пищи всего в каких-нибудь пятидесяти метрах от места, где скрывались наблюдатели.

Вода, в которой стояла птица, едва прикрывала ее большие перепончатые ступни. Несмотря на такое мелководье, маленькие спиральные раковины, составляющие любимую пищу фламинго, вероятно, в изобилии покрывали дно.

Длинная стройная шея красивой птицы изгибалась, складывалась почти вдвое и опускалась в воду, свисая, точно длинный красный шнур, с высокого корпуса птицы. Таким образом, ее голова с массивным неуклюжим клювом касалась воды и вниз затылком скользила по дну, пока не набирала достаточного количества раковин. Затем шея снова быстро поднималась и становилась перпендикулярно к плечам.

— Да ведь эта птица почти стоит на голове. Еще немного, и она заболтает ногами в воздухе, — воскликнул Поль.

Фред рассеянно кивнул головой и начал считать:

— Раз, два, три…

Поль бросил удивленный взгляд на своего товарища и положил руку ему на плечо, точно желая успокоить.

— Успокойся, успокойся, дружище. Заползи сюда вот, в тень, не сиди на солнце, — с тревогой глядя на друга, шептал Поль.

Фред отодвинулся в сторону и продолжал:

— Двадцать два, двадцать три, — затем снова — раз, два, три…

— Перестань, — прервал друга напуганный Поль, встряхивая его. — Уж не сошел ли ты с ума.

Фред покачал головой и продолжал считать, пока не дошел до двадцати трех. Затем, повернувшись к Полю, он с раздражением в голосе сказал:

— И зачем ты только оставил свои часы в лагере. Без них я могу определить число секунд только наугад.

— Да что с тобой, зачем тебе это нужно?

— Ах ты, ученый. Ты даже не знаешь, что эта птица глотает пищу через строго определенные промежутки времени, как будто ею управляет точно выверенный механизм. Она держит голову под водой каждый раз аккуратно двадцать три секунды. Посчитай, и ты увидишь, прав я или нет.

— Фу ты… — проворчал смущенный Поль.

Но то, что он хотел сказать дальше, так и осталось недоговоренным, так как Джим толкнул его в бок.

— Посмотрите на эти кусты корнепусков, как раз за птицей, — прошептал он.

Бегающий куст.

Взглянув на указанное место, юноши увидели небольшую, необыкновенно густую группу кустов корнепусков, находившуюся совершенно в стороне от остальных кустов, среди залитой водой низины, метрах в пятидесяти от кормившихся птиц. В кустах этих не замечалось ничего особенного, ничего такого, что могло бы отличить их от всякой другой чащи корнепусков.

Только-что фламинго опять погрузил голову в воду и начал свой сбор раковин, как юноши заметили в чаще корнепусков легкое движение. Поль заморгал, протер глаза и, затаив дыхание, наблюдал за кустами. Наконец, он ткнул пальцем в плечо товарища.

— Смотри, куст ползет! — прошептал он с волнением.

Действительно, куст двигался через низину по направлению к птице, голова которой теперь была спрятана в воде. Движение куста было медленное, бесшумное, точно его гнал легкий ветерок. Но ветра-то как раз в это время и не было, — поверхность воды была неподвижна, ни малейшая рябь не пробегала по ней.

Затем, когда фламинго выпрямился, чтобы проглотить только-что собранный запас раковин, странное движение кустов моментально прекратилось. Корнепуски опять словно приросли к мергелю. Но теперь куст находился метров на десять ближе к птице.

Это странное явление повторялось каждый раз, как только птица опускала голову. Наконец, густой куст приблизился к ней меньше, чем на семь метров. Пока фламинго стоял с поднятой головой и смотрел вокруг себя зоркими желтыми глазами, корнепуски оставались неподвижными, и ни один листок на них не шевелился.

Юноши пришли в сильное волнение и с напряженным интересом наблюдали за ходячим кустом.

В это время корнепуски подскочили в воздухе, и раньше, чем они успели упасть, полуголая желтая фигура бросилась на фламинго, который, ничего не подозревая, только-что погрузил голову в воду. Прежде чем он успел что-либо понять, ловкая рука схватила его за шею, повернула ее, и несчастный фламинго перестал дышать.

Туземец-охотник сбросил с себя куст, выпрямился, и из горла его вырвался дикий крик, очевидно, выражавший радость. Он перебросил еще трепещущее тело птицы через плечо и, все еще что-то восклицая, повернулся, чтобы посмотреть вслед двум другим фламинго, поднявшемся в воздух и улетавшим под целый хор громких трубных звуков…

Этот отрывок взят нами из книги «В стране огненных птиц» Дж. Хардинга (в переводе С. Лялицкой), в которой описываются занимательные приключения двух юных натуралистов на Вест-Индских о-вах. (Изд. «Земля и Фабрика». Стр. П2. Ц. 70 коп.).

ЧТО ТАКОЕ ГЕОГРАФИЧЕСКАЯ КАРТА?

Географическая карта представляет сжатое, но, вместе с тем, многооб’емляющее отражение на небольшом листе бумаги великого многообразия явлений, наполняющих земное пространство, и является в высшей степени необходимым орудием всякого грамотного человека.

Уменье «читать» географическую карту необходимо не только для путешественника, моряка, военного, но и для всякого без исключения культурного человека, не желающего оставаться неосведомленным в том, что находится и происходит на земном шаре.

Только с помощью географических карт мы можем составить ясное представление о поверхности, о путях сообщения и т. д., и т. д.

Несмотря, однако, на это, у нас не было до сих пор такой популярной книжки, которая знакомила бы с тем, что такое географическая карта и как ее «читать». Этот пробел и заполняет брошюра Н. К. Лебедева «Что такое географическая карта». (Госиздат, 1926 г. Стр. 68. Ц. 40 к.).

Простым языком, поясняя текст многочисленными рисунками, автор рассказывает что такое географические карты, как люди научились составлять их, откуда взялись понятия о географической долготе и широте, как определяют эти долготу и широту и т. д. В последней главе автор знакомит с различными способами черчения карт, с так называемыми географическими проекциями.

КНИЖНЫЕ НОВИНКИ

В редакцию «Всемирного Следопыта» доставлены на отзыв следующие книги Издательства «Земля и Фабрика»:

Дж. Лондон. «Мятеж на Эльсиноре».

Собр. соч. т. XVI. 328 стр. 2 р. 05 к. — «На цыновке Макалоа». Т. XIV. Кн. 3. 148 стр. 1 р. 10 к. — «Лунный лик». Т. IX. Кн. 3. 152 стр. 1 р. 10 к. — «Принцесса». Т. XII. Кн. 3. 104 стр. 75 к. — «Дети Мороза». Т. VIII. Кн. 2. 144 стр. 1 р. 05 к.

Майн-Рид. «На дне трюма». Роман. 80 стр. 45 к. — Хардинг Д. Ж. «В стране огненных птиц». Повесть. 112 стр. 70 к. — Шницлер Артур. «Сон и явь». Новелла. 104 стр., 65 к. — Мак Орлан. «На борту Утренней Звезды». Роман. 80 стр. 55 к. — Эрикссон Густав. «Бродячая Америка». Роман. 228 стр. 1 р. 25 к.

Евдокимов Ив. «Колокола». Роман. 561 стр. 3 р. 50 к. — Д. Бедный. «На папиросной коробке». Стихотворения. 72 стр. 50 к. — Д. Бедный. «Разгадка». Стихотворения. 80 стр. 55 к. — Неверов А. «Черное и белое». Рассказы. 232 стр. 1 р. 95 к. — Орешин П. «Палисадник». Рассказы. 96 стр. 95 к. — Иванов Петр. «Сухая гильотина». Роман. 288 стр. 2 р. 25 к. — Под’ячев С. «Мытарства». Собр. соч. Т. I. 224 стр. 2 р. 40 к. — Под’ячев С. «Среди рабочих». Собр. соч. т. II. 256 стр. 2 р. 40 к.

«Ц Е М Е Н Т», роман Ф. ГЛАДКОВА, —

одно из лучших произведений современной русской литературы — выходит вновь в издании «ЗИФ» для читателей журнала «30 ДНЕЙ».

Годовые подписчики журнала «30 «Дней» получат роман Гладкова «ЦЕМЕНТ» отдельной книгой (320 стр.) в числе других бесплатных приложений (подробнее об условиях подписки — см. на последней странице этого номера).

ШАХМАТНАЯ ДОСКА СЛЕДОПЫТА Под редакцией Н. Д. Григорьева

Задача А. В. Галицкого[14])

Белые дают мат в 3 хода.

Этюд Н. Д. Григорьева

Белые　делают ничью.

Начиная с этого номера, «Всемирный Следопыт» вводит у себя постоянный шахматный отдел. Популярность, какой пользуются шахматы по всей территории Советского Союза, избавляет редакцию от необходимости доказывать или раз’яснять их занимательность и полезность. Настоящий отдел должен явиться откликом на интерес наших читателей к этой поистине увлекательной игре. Редакция может только пожелать, чтобы читатели присылали в новый отдел свои задачи, этюды и партии.

По поводу самых задач и этюдов можно ограничиться немногими словами. Как известно, всякая шахматная композиция — будь то этюд или задача— представляет собой придуманное автором шахматное положение. Такое положение может получиться и из игранной партии.

Под этюдом указывается задание автора: «белые начинают и делают ничью», или: «белые начинают и выигрывают»[15]). Часто, глядя на такой этюд, приходишь к выводу, что белым о выигрыше и мечтать как будто нельзя. Но вот, оказывается, у них есть единственный, хотя и скрытый путь, при котором, действительно, получается выигрыш, как бы ни защищались черные. В приводимом выше этюде белые должны сделать ничью, что тоже при первом взгляде кажется почти немыслимым: ведь у черных две лишних пешки! Но и здесь задание под этюдом указывается не зря: есть у белых путь к спасению, — путь единственный и притом такой, который как раз и задуман автором.

В задачах перевес белых бывает обычно так велик, что выигрыш не вызывает уже сомнений. Но дело здесь и не в выигрыше, а в том, чтобы дать мат черному королю не позже указанного срока. Если приводимая выше задача Галицкого — трехходовка, то, значит, белые должны играть так, чтобы мат получился не дальше, чем на 3-м ходу, как бы противник их ни защищался. Путь к такому мату есть, но он тоже скрыт и единственен, как и в этюде.

Раскрыть авторский замысел, т.-е. разгадать единственный путь, ведущий к цели, — это и значит решить задачу или этюд.

О РАЗНЫХ НИЧЬИХ.

Что ничья в партии может быть разных видов, читатель, наверно, знает. Всякому легко убедиться, что король с легкой фигурой (т.-е. с одним слоном или одним конем) дать мат одному неприятельскому королю-никак не может. Ничья бывает и при пате, когда ходить нечем, хотя шаха и нет. Напр., в задаче Галицкого черным будет пат, если белые неосторожно сыграют: 1. Кр f8? или, скажем, 1. С Ь2? (знак вопроса обозначает слабый ход, знак восклицания — сильный). Таким образом, при этих ходах белые не только не решают задачи, но сразу же сделают ничью. Наконец, ничья бывает еще и при вечном шахе. Пример вечного шаха может дать такое положение:

Белые: Кр gl, Л Ь2 (2). Черные: Кр Ь8, Ф f3 (2). Ход белых. 1. Л h2 +! Кр g7. 2. Л g2+ Кр h6 (черн. Кр должен избегать линии f, чтобы не позволить противнику ходом Л f2 обменять ладью на ферзя и остаться с одними королями). 3. Л h2+ Кр g5. 4. Л g2+ Кр h4. 5. Л h2 + Кр g3. Черные сделали все, что могли, и теперь шах ладьей на g2 невозможен из-за мата (6… Ф: g2 X). Но у белых находится другое спасение: 6. Л h3-f П Кр: ЬЗ — белым пат. Этого пата черные могли не допускать, играя на 5-м ходу как-нибудь иначе, но тогда и последовал бы вечный шах ладьей на g2 и h2, так как линия f для черн, короля недоступна (см. примечание ко 2-му ходу черных).

ОБО ВСЕМ И ОТОВСЮДУ

СКЛАДЫ ПРОВИАНТА ДЛЯ ПОТЕРПЕВШИХ КРУШЕНИЕ.

Опасность всегда подстерегает моряка. Даже те, кому удалось спастись с тонущего судна, погибают нередко от голода, носясь по морским волнам или на каком-нибудь безлюдном и пустынном острове.

Несколько лет назад, после больших усилий, удалось организовать помощь морякам, потерпевшим крушение. Вдоль больших океанских дорог и в стороне от них на пустынных островах устроены склады провианта и других необходимых предметов. Эти склады периодически осматриваются и пополняются правительственными судами стран, вошедших в об’единение: Соед. Шт., Англии, Канады, Чили, Дании, Японии, Норвегии, Тасмании и Новой Зеландии. Уже несколько раз были отмечены случаи спасения потерпевших крушение, которые, пользуясь провиантом из этих складов, могли дождаться прихода судов.

Остров Павла в Индийском океане, представляющий собою груду черных, как уголь, скал, с вершиной, напоминающей кратер потухшего вулкана, имеет теперь склад провианта, хранящийся в хижине, где спасшиеся после крушения люди могут укрыться от непогоды и подкрепиться пищей.

Несколько лет назад пароход «Парижанка» загорелся в море, и команда его, спасшаяся на шлюпках, с большим трудом добралась до этого острова. После двухдневного голодания люди нашли хижину с провиантом, и жили этими запасами до тех пор, пока проходивший мимо пароход не заметил сигналов и не забрал их к себе на борт.

Недавно небольшой британский пароход потерпел крушение у одного из Курильских островов. Люди не погибли только благодаря тому, что во-время нашли склад провианта, содержащийся для рыбаков.

На Исландии такие склады устроены в двух местах. Они имеют в виду рыбаков, суда которых часто разбиваются у скалистых берегов Исландии.

Республика Чили устроила несколько таких складов у мыса Горн, а Англия — на одном из отдаленных островов группы Фалклендских. Тасмания поддерживает склад на острове Макара, — в южной части Великого океана, — а Соед. Штаты и Канада — на нескольких островах к северу от Ванкувера.

Тем не менее, и эта в высшей степени гуманная мера иногда оказывается бесплодной. Вот что передают моряки барка «Дендональд», погибшего возле островов Аукленд в Антарктике, где Новая Зеландия содержит склад провианта. Когда моряки дошли до хижины, щедро снабженной всем необходимым, они нашли совсем недалеко от нее труп неизвестного человека, — пови-димому, последнего или единственно уцелевшего после крушения, но умершего от голода, вследствие невозможности, от истощения сил, добраться до пищевого склада.

Б. В.

ЕСТЬ ЛИ НА ЛУНЕ ЛЮДИ?

Совсем недавно считалось доказанным, что луна — умершая планета, без всяких признаков жизни на поверхности. Но за последнее время астрономы склоняются к тому, что на луне должна все-таки существовать какая-то жизнь.

Один из астрономов, наблюдая не так давно один из вулканов на луне через большой телескоп, заметил выходящие из его кратера пары и дым. Ему удалось также быть свидетелем самого извержения лунного вулкана, считавшегося потухшим целые тысячелетия тому назад. Астроном заинтересовался этим явлением и произвел тщательные наблюдения и над другими частями лунной поверхности. Его заинтересовал вопрос о том, происходили ли на ней какие-либо изменения. Он наблюдал каждую ночь и, наконец, заметил в некоторых местах постепенное изменение цвета, что можно об’яснить только присутствием там растительности.

Для жизни необходимы три условия: вода, воздух и тепло. Вулканические извержения служат доказательством наличия тепла. Луна не имеет такой плотной атмосферы, как наша, но предполагается, что она окружена тонким слоем очень разреженного воздуха, которого достаточно для поддержания простейших форм жизни. Воды на луне не наблюдалось никогда, но возможно, что она существует там в глубине кратеров, которыми покрыта вся лунная поверхность.

Жизнь на луне, если бы она существовала, должна бы была быть совершенно иная, чем на земле. Земля имеет плотное воздушное покрывало толщиной в 50 миль и более, которое Защищает нас от жара солнечных лучей днем и от чрезмерного остывания ночью. День на луне тянется целых две недели; в течение такого дня температура должна быть очень высока. Затем наступает двухнедельная ночь с весьма сильным холодом.

Ответ на наш вопрос ясен. Людей и вообще животных, подобных земным, на луне нет. Вся жизнь сводится, повидимому, к существованию растений, которые в течение дня растут с поразительной, на наш взгляд, быстротой и погибают во время холодной ночи.

ЛОЦМАНЫ СЭНДИ-ГУКА.

7 дней шути по бурным валам Атлантики, — и, наконец, впереди земля: Америка, гавань Нью-Йорка. Прежде, чем виден берег с парохода, в Нью-Йорке уже знают о его прибытии. Ночью, накануне прихода, радио с судна дает весть о расстоянии от берега, и лоцманы на Сэнди-Гуке готовы к встрече.

Сэнди-Гук — «песчаный серп» — длинный изогнутый островок, брошенный вдоль входа в Гудзонов залив. На нем маяк, спасательная станция, бюро лоцманов, радиостанция, — все для моря и моряков.

Катер лоцмана отделяется от берега, мчится накренясь по волнам, выходя в открытое море навстречу путнику с другого континента. От него отходит шлюпка с двумя гребцами, одетыми в толстые американские фуфайки. Брызги летят с их весел на обветренные бритые лица. Шлюпка исчезла где-то внизу, подойдя вплотную к пароходу, а через минуту появляется на палубе лоцман, одетый в темную пиджачную пару, со спасательным поясом вокруг груди.

Спасательный пояс — необходимая принадлежность костюма лоцмана. Не всегда бывает тихая погода, не всегда легко ухватиться за концы трапа — хрупкой на вид, мотающейся во все стороны 12-метровой веревочной лестницы.

Гавань Нью-Йорка насчитывает больше серых, туманных штормовых дней, нежели ясных. И в такие дни шлюпка прыгает по волнам у высоко нависшего борта трансатлантика, отпрыгивая в сторону, когда он от качки грузно ложится боком на волны в сторону шлюпки. Надо уловить момент— схватить конец трапа во-время, когда он качается неистово у борта шлюпки, броситься вперед над мутной, ходуном ходящей холодной пучиной и ловко, как кошка, карабкаться, вися в воздухе над волнами, по длинному ряду дощечек-ступенек, ведущих вверх на палубу. Не раз обрываются лоцманы с трапа, падают в море, барахтаются в холодных волнах; гребцы извлекают их, и — новая попытка, быть может, — новое падение.

Надо уловить момент — схватить конец трапа во-время, броситься вперед и, как кошка, карабкаться, вися в воздухе…

На палубе лоцман — всё! Капитан переуступает ему свою власть, и уверенный голос лоцмана бросает команды, не отрывая взора от компаса, или зорко вглядываясь в туман, напряженно припоминая, где стояли суда в гавани, чтобы в тумане не налететь на другое судно, не причинить аварии.

Ветры, штормы, бурный прилив, туманы, — вот враги лоцмана, с которыми ему приходится напряженно бороться; пуще всего туманы! А туманы в Гудзоне бывают основательные, — когда в молочно-белой пене не разобрать ничего в трех шагах на палубе, не то что за бортом корабля. В такие дни пронзительно ревут сирены, гудят тревожно и настойчиво сигнальные колокола.

Лоцманы проходят пятилетний курс в. школе, — и теорию и практику. По истечении этого срока лоцманы держат экзамен и получают право водить суда 18-футовой осадки. Год за годом идут экзамены, каждый раз повышая квалификацию; через тринадцать лет лоцман, успешно прошедший все испытания, достигает высшего звания: лоцмана огромных трансатлантиков — «Мажестик», «Левиафан», «Мавритания» и др.

Лоцманы об’единены в кооперативную организацию; число мест—130, но редко бывает больше 100 лоцманов, работающих на Сэнди-Гуке. Работают они поочередно, но дежурствам, при чем средний заработок лоцмана 350–400 долларов в месяц (около 800 руб.). Карьера эта не столько опасная, сколько нервирующая: случаи смерти при исполнении обязанностей редки, но после каждого дежурства в осенние или зимние дни лоцман возвращается домой совершенно разбитым.

НАША ЗЕМЛЯ

(К меркаторской карте земного шара, помещенной на обороте).

В настоящее время, мы все знаем, что наша Земля представляет собою огромный шар, несущийся вокруг солнца и с ним — в пространстве и в то же время безостановочно вращающийся вокруг самого себя.

Но еще не так давно эти факты не были известны людям, и большинство народов совершенно не имело правильного представления о Земле; географический горизонт людей прежних поколений был ограничен узким пределом одной страны или, в лучшем случае, стран соседних народов.

Только менее 500 лет назад были заложены основы научного землеведения. Основы эти были заложены великими мореплавателями и путешественниками, благодаря которым человечество приобрело постепенно правильные понятия о своей планете. А толчком к далеким путешествиям служило стремление нарождавшегося в Европе торгового капитала расширить круг своих операций, завоевать новые рынки для торговли, захватить сказочные богатства неведомых восточных стран.

Одним из наиболее ранних и важнейших является путешествие венецианца Марко Поло на восток (1266–1295 г.г.) — в Китай, Индию и другие страны. Благодаря Марко Поло европейцы узнали о существовании Китая и Японии и более подробно познакомились с Индией.

Другими наиболее важными событиями в истории землеведения являются открытие португальцем Васко-де-Гамой морского пути из Европы в Индию мимо берегов Африки (1448 г.) и открытие Христофором Колумбом Америки (1492 г.).

А вскоре первое кругосветное путешествие Магеллана и Эль-Кано (1519–1522 г.г.) фактически подтвердило предположения ученых о шарообразности земли.

С этого момента начинается быстрое развитие научного землеведения. XVII и XVII! века являются эпохой более или менее детального изучения поверхности земного шара. Из исследователей этого периода особенно выделяется английский мореплаватель, капитан Джемс Кук, совершивший три кругосветных путешествия и обогативший географическую науку огромным количеством фактов.

Одновременно с морскими путешествиями в XVI–XVIII столетиях развиваются и сухопутные. Русские казаки делают великие открытия в Азии. Ермак завоевывает Сибирь, а после него казаки и «охочие» люди менее чем в 50 лет достигают берегов Великого океана; русских следопытов движет то же стремление, что и западных: захват новых земель — новых источников богатства и силы для молодого Московского государства, только что вышедшего на арену мировой торговли. С XVIII в. англичане и французы предпринимают ряд исследований американского материка, а затем Африки и южной Азии.

К концу XIX века все части света, моря и океаны были более или менее исследованы и нанесены на карты. Начало XX века ознаменовалось открытиями полюсов: северного — Робертом Пири в 1909 г. и южного — Роальдом Амундсеном в 1911 г.

С открытием полюсов закончилась великая эра завоевания Земли. С момента проникновения в таинственные и мало доступные полярные области человечество приобрело общие познания о всей планете, на которой оно обитает.

Благодаря путешественникам и исследователям, благодаря труду ряда поколений ученых, мы теперь знаем не только размеры земного шара, но и расположение материков и морей, их величину и строение.

И, хотя по пятам открывателей новых земель всегда шли «монах, солдат и купец» — орудия торговой буржуазии разных стран, — этим не умаляются заслуги Колумба или Кука: плоды трудов и подвигов первых путешественников пережили их самих и переживут эпоху капитала, а карта Земли, начертанная усилиями тысяч мужественных рук, послужит делу об’единения трудящихся всего мира, ибо на ней — не видно ни одной непройденной человеком «перегородки».

Примечания

1

По смыслу — «лишающий себя движения».

(обратно)

2

Напомним читателю, что, по рассказу Клерка, в первую ночь Этель опоздала выключить мотор. Поэтому его об’яснение правдоподобно, но не совсем: в первую ночь скорость «Аэрофикса» равнялась, по этому расчету, 46,66 + 330 = около 377 метров в секунду, около 1.360 клм. в час, — т.-е. выше первоначально указанной—1.250 клм. Здесь Клерк явно путается.

(обратно)

3

Местное название узкой долины.

(обратно)

4

Обувь, вроде олочей, сшитая из сохатиной или изюбриной кожи, выделанной под замшу.

(обратно)

5

Гольды тунгусское племя, обитающее по р. Амуру до устья р. Сунгари, по этой последней до гор Сан-Сина, далее — по Уссури и ее притокам до самых верховьев, а также по берегам озера Ханка. Между Уссури и Сунгари гольды живут исключительно по правому (китайскому) берегу Амура. Это — небольшое племя, насчитывающее несколько тысяч человек.

(обратно)

6

Весьма прочная синяя материя, из которой китайцы шьют себе одежду.

(обратно)

7

Употребляется китайцами, как лекарство от трахомы.

(обратно)

8

Плоды стельных маток; также идут на изготовление лекарства — для надорвавшихся.

(обратно)

9

См. очерки: «Пьяные фрукты» в № 4 «Всемирного Следопыта» и «Путь к Горе Духов» в № 7 за 1926 г.

(обратно)

10

Тренггану — гл. город провинции того же имени на Малаккском полуострове.

(обратно)

11

Даяки — народ малайской расы, живущий на о. Борнео; представляет собою древнейшее основное население этого о-ва.

(обратно)

12

Раротонга (Rarotonga) — главный остров в Архипелаге Кука, в Полинезии, на Тихом океане (21°13′ южн. шир. и 160°6′ 38» зап. долг.).

(обратно)

13

Вест-Индский архипелаг.

(обратно)

14

Галицкий — знаменитый русский проблемист (т.-е. составитель шахматных задач), со дня смерти которого скоро исполняется 5 лет.

(обратно)

15

Всякое задание как в задаче, так и в этюде обычно относится к белым, которые и начинают игру.

(обратно)

Оглавление

СОДЕРЖАНИЕ:

ВНИМАНИЮ ЧИТАТЕЛЕЙ

Морис Ренар ВОКРУГ СВЕТА В 24 ЧАСА

Живые инкубаторы

УССУРИЙСКИЙ ЗВЕРОБОЙ

Рейнгардт Рийк СТРУНА ОТ РАЗБИТОЙ ГИТАРЫ

И. Окстон ОСТРОВ ЧЕРНОЙ ГАГАРЫ

В МАЛАЙСКИХ ДЖУНГЛЯХ: ЗАВОЕВАНИЕ ГОРЫ ДУХОВ[9]) Приключения амер. траппера Ч. Майера

К литературному конкурсу «Следопыта»

Де-Вэр-Стэкпул КАМЕННЫЙ СТРАЖ АТОЛЛА

С. Бакланов ВОЗДУШНАЯ СОТНЯ

ВЕЛИКИЙ ФАНТАСТ Очерк Н. К. Лебедева

СЛЕДОПЫТ СРЕДИ КНИГ

  ПТИЧЬИ СЛЕДОПЫТЫ

  ЧТО ТАКОЕ ГЕОГРАФИЧЕСКАЯ КАРТА?

  КНИЖНЫЕ НОВИНКИ

ШАХМАТНАЯ ДОСКА СЛЕДОПЫТА Под редакцией Н. Д. Григорьева

ОБО ВСЕМ И ОТОВСЮДУ

НАША ЗЕМЛЯ Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg