«Проснулся утром...»

Проснулся утром... (fb2) - Проснулся утром... 2335K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Игорь Николаевич Дылёв (Деда)

Свобода – возможность сказать,

что дважды два – четыре.

Если дозволено это, все остальное следует.

Джордж Оруэлл, «1984»

ЧТО ТАКОЕ МОИ «ПОДВАЛЫ»...

Что такое мои «подвалы» и с чем их едят... Была мысль снять эту рубрику. Закончить. Рано или поздно все приедается. Тем более что иногда читатели поругивают мой «подвал»: ты слишком эпатируешь (извините, можно заменить на слова «ведешь себя вызывающе»), ты слишком субъективен, ты слишком однообразен (имеют в виду Льва Толстого и моих бывших жен)...

На все поругивания у меня есть свои резоны. Ну, уважаю я и ценю Льва Толстого, но не люблю его! Да, иногда бываю резок. Увы, мужик есть мужик. Предвзят? Уже цитировал своего любимого Марка Твена: мне было бы стыдно, если бы я не был предвзятым... Абсолютная объек­тивность – то же, что и абсолютный вакуум (если мои наилегчайшие познания в физике не устарели). То есть теоретически возможно, но практически недостижимо. Да и не хочу я быть объективным. А вы хо­тите быть при жизни изваянными из дерева или гранита? Жены... Да, оставили они глубокий след в моей жизни, да, вспоминаю. И благода­рен им. За доброту и ласку...

Иногда спрашивают: зачем тебе этот стриптиз, это выворачивание наизнанку? Ну, стриптиз бывает разным. Помните, у Бенни Хилла был номер – несколько мужчин танцуют с полотенцами. Полотенца при­крывают то, между животом и коленями, и как бы танцор ни поворачи­вался, полотенца все время остаются между ним и зрителем. Так никто и не понял – есть у них одежда между животом и голыми коленями...

Иногда мне хочется поделиться самым дорогим или самым горь­ким. Например, как в выходной ко мне приходят дочь и сын, и мы все вместе завтракаем... Или как неожиданно состарились и стали болеть мои мама и папа... Или почему вопрос, как ты живешь без семьи, вызы­вает у меня недоумение – как же без семьи?! А дети? А команда, с кото­рой я работаю? Это моя семья. Большая, малахольная и ужасно любимая... И не надо искать здесь двусмысленности и ухмыляться – могу укусить за что ни попадя.

Но – стоп! Полотенце остается между нами. Так что же такое – этот «подвал»? И почему – «подвал»? Обычно ведь в газетах – колон­ка редактора. Но редакторы, как и положено, пишут очень сурьёзные (я где-то объяснял разницу между словами «серьезный» и «сурьезный») статьи. Например, редактор газеты «Гранд Форкс Геральд» Майк Джей­кобс за два месяца моей у них стажировки в трех номерах подряд писал о ночных ястребах, которые вот-вот должны были прилететь в Север­ную Дакоту. И каждый раз в колонке был его портрет: Майк присталь­но и задумчиво смотрит вдаль и держит на уровне груди бинокль. Тро­гательно. Но я не могу говорить об очевидном и при этом задумчиво смотреть вдаль! Дай Бог, вниз вовремя глянуть – на дороге к редакции такие ухабы, что ноги поломать легко.

Мой «подвал» – это треп ни о чем и обо всем со старыми друзьями. Мне пишут, звонят, знакомые и незнакомые, спорят и соглашаются, ругают, а порой и хвалят. И я рад. Одним из самых забавных откликов был звонок после того, как я рассказал про питие коньяка по телефону. Мужчина позвонил в девять утра и предложил выпить. Мне до сих пор неловко – я отказал ему. И не потому, что компания была плохая, я бы с удовольствием, но не пью я по утрам. А вечером он не перезвонил...

Зачем этот треп... Несколько лет назад Ольга Щербакова и Татьяна Кузнецова, мои ближайшие сотрудницы и сподвижницы, вернулись просветленными с какого-то семинара в столице, стукнули кулачками по моему столу и заявили: ты должен писать как редактор! О чем?! А это неважно, говорят. Читатель должен видеть, что ты есть. Вот с тех пор и демонстрирую свое наличие.

P.S. Снимать или не снимать мою рубрику... По результатам опро­са, который мы недавно провели, «подвалы» стоят где-то в середине популярности – ниже официального раздела, но выше клуба зна­комств. Так что, пока продолжим.

Из 2000 года

В ПЕРВОМ НОМЕРЕ НОВОГО ГОДА...

В первом номере нового года принято говорить о планах, надеждах и желать, желать... Кем принято – не знаю. Но я считаю это умест­ным.

Надежд много. Приведу лишь некоторые.

№ 1. Чтобы всем вовремя платили зарплату. Вот просто вовремя: на­стал срок получки или аванса, ты зашел к кассиру, а кассир тебе – день­ги. А еще лучше, чтобы, как у нас в «ДД», кассир сам к тебе пришел и принес ведомость с конвертиком1. А там не просто какие-нибудь день­ги, а чтобы на них жить можно было. Не плакать над ними, а в магазин сходить. В ту же «Юность». И купить кусок «царской рыбы». Не потому что она самая вкусная, и повкусней едали, а потому что она – «царс­кая», на ней так и написано. Одна моя знакомая на днях поделилась ра­достью: на работу устроилась! На полный рабочий день! С зарплатой 250 рублей в месяц... Новыми... Почему стало стыдно мне, а не тем, кто положил такое жалование, не знаю.

№ 2... Тут личное. Пропустим.

№ 3. Чтобы собаки не кусались. Ни домашние, ни бездомные. А то потеплело слегка, и четвероногие друзья деловито забегали по улица­ми и дворам, о чем-то шушукаются и недобро на нас поглядывают. Ясно, мы им мешаем. Но мы же их не кусаем, на их девушек не претендуем. Как им растолковать, что жить надо дружно?

№ 4. Пусть женщины будут красивыми и женственными. И даже чуть-чуть легкомысленными. Как Лена Кукушкина, друг моего детства.

№ 5. Мужчины пусть будут мужественными и великодушными. Да, они всегда такие, но в этом году можно и, как говаривали раньше, при­бавить. Задействовать внутренние резервы мужества и великодушия и прибавить.

№ 6. Хотел еще сказать: пусть дети будут умными, но тут же поду­мал: куда уж дальше! И так от их умности спасу нет.

№ 7. Теперь отдельно о читателях «ДД». Их много, но пусть будет еще больше. И говорю я так не из корысти. Вот прямо сейчас отложите газету и посмотрите в зеркало! Видите, какой хороший человек пе­ред вами? И добрый! И привлекательностью его боги не обделили. А умом – подавно. Посмотрите пристально ему в глаза – там ведь ин­теллект и обаяние. Теперь разглядели? Так вот, если таких людей ста­нет больше, хуже от этого никому не будет. Только лучше.

№ 8. Здоровья! Это обязательно. Чтобы не болело, на давило, не ко­лоло и не простреливало. Чтобы было легко и петь хотелось бы.

№ 9. Счастья забыл? Но тут уж как вы сами. За редкими исключения­ми его, счастья, всем поровну отмерено. И если вы считаете тот билетик (из неисчислимой тьмы билетиков), по которому вам выпало родиться на свет, выигрышным, то вы уже счастливы. А если кажется, что вы про­играли, никто вам не поможет. Подумайте: шанс был таким ничтожным, а ведь именно вам выпало! Это ли не божественное провидение!

№ 10. О божественном отдельно. Пусть хотя бы на Рождество Христо­во лица православных будут более радостными. Ведь Он родился! Спаси­тель пришел наш! А рожи у нас такие постные, словно нам оно в тягость...

...№ 117. И еще построить мост между Кировском и Апатитами, а на мосту пивные и рюмочные поставить, чтобы торговали пивом от Круг­лова, водочкой в розлив от «Привоза», огурчиками солеными и свежи­ми от Кровлина, и еще услуги разные – индпошив одежды от Армани, коррекция фигур, в том числе и политических, кодирование от алкого­ля и уныния... А по мосту – троллейбусы, а в них – лица светлые и безмятежные...

Январь, 1998

НАШЕ ГОСУДАРСТВО НИКАК НЕ МОЖЕТ...

Наше государство никак не может осознать, что Россия состоит из людей. Подтверждением тому даже система налогообложения.

Основную массу налогов в нашей стране добывают не у конкретных людей (по-государственному, у «физических лиц»), а у предприятий. Что само по себе не очень рационально, хотя бы, потому что ведет к бесконечным налоговым войнам.

Суть налога в чем? Собрались люди на одной территории и реши­ли: надо скинуться на доктора, на учителя, на солдатика и на милицио­нера, на многое другое и, наконец, на отца родного, который всем этим колхозом мудро руководить станет. Поспорили, поругались, но, в кон­це концов, договорились. И скинулись. И давай жить-поживать... Про­сто все и понятно. Только у нас все это происходит через шиворот-на­выворот.

Деньги врачам, учителям, милиционерам и всем остальным у нас должны платить руководители и владельцы фирм и предприятий. То есть те, кто пользуется платной медициной, платным образованием, у кого личная охрана и т.д. Вам понятна пикантность ситуации?

Если президент корпорации живет в собственном особняке, в кото­рый вложил миллион долларов, то желание заплатить налог на содер­жание задрипанного жилфонда, где живут простые смертные, возник­нет у него в последнюю очередь. Если возникнет вообще. И не надо взывать его к гражданской совести. Совесть руководителя – не главное из качеств, которыми создаются корпорации и экономика (читай – ра­бочие места, зарплаты, пособия). И жучат руководители при начисле­нии налогов, как только могут. И это закономерно. Минимум расходов и максимум доходов – это в бизнесе, как закон тяготения в физике, как теорема Пифагора в математике.

Где выход? Однажды в Швеции владелец газеты долго не мог понять моего вопроса: сколько налогов платит его газета? Оказалось, в Швеции, как впрочем, и во многих странах, фирмы, то есть, юридические лица, налогов почти не платят. Основная масса денег поступает в бюджеты от рядовых налогоплательщиков, от «физических» шведов, норвежцев, ита­льянцев и других. То есть, именно от тех, кто пользуется общей полици­ей, общей медициной, общей образовательной системой и т.п.

И эти наши танцы с волками будут продолжаться, пока обязанность платить налоги остается за теми, кто умеет их не платить. Да и не торо­пится их платить. А пусть каждый отдает в общую кассу за себя лично. Количество «уклонистов» не уменьшится, но суммы в их руках будут уже далеко не те, что сейчас. Пусть будет один для всех подоходный налог, пусть даже прогрессивный, только не надо его взыскивать через фирмы и конторы – опять зажмут.

Увы, у нас все сложно. Мало того, фирмы должны платить налоги до того, как выдали зарплату работникам. Благополучие власти стоит прежде благополучия подданных.

Январь, 1998

Я ЛЮБЛЮ ТЕБЯ, РОССИЯ...

«Я люблю тебя, Россия»...

« Мы так давно не отдыхали»...

«А на кладбище все спокойненько»...

«Опять от меня сбежала последняя электричка»...

«Я в весеннем лесу пил березовый сок»...

Эти песни знакомы едва ли не каждому. По крайней мере, в моем поколении.

И вот выходит на сцену человек, который написал эти песни, ис­полнил их. Человек-легенда... И начинает вещать, что «могучая и пре­красная когда-то держава разграблена и разрушена». Что, куда ни глянь, – бандиты, жулики и предатели. Что «дерьмократы» вдалбли­вают молодежи второсортность, вешают ей лапшу на уши и тянут в ка­кую-то цивилизацию»... Именно – «в какую-то».

Брани было много. И в стихах, и в прозе. Притом, противоречивой. Не успел Ножкин похвалить руководителей Дворца культуры и города Апатиты за то, что Дворец содержится в порядке («чистота и порядок в этом зале – ваш ответ интервентам»), как тут же в стихах вопрошает: «Где же вы, наместники... упыри, предатели?». Ветераны и сторонники коммунистов, а их в зале было очень много, заходятся в восторге. А что чувствует при этом заместитель главы города – он тут же, в зале, – можно лишь гадать.

А вот еще стих: «Пора друг друга в правду окунуть, И счет суровый предъявить друг другу!»... И зал опять восторженно гудит и хлопает.

Или еще: «Господа офицеры, пора из окопов подняться!»... Зачем? Для гражданской войны?..

Еще Ножкин выступил в роли доктора: «фанта» разъедает желуд­ки, жевательная резинка убивает печень, вкусовые добавки в чае – от­рава... Последнее он изрек по поводу чая, который ему принесли из-за кулис на трибуну. Впрочем, чай прихлебывал.

И еще весь вечер Михаил Ножкин делал дипломатические реверан­сы в зал: добрые люди, дескать, люди, которым Россия дорога. А в кон­це прозвучал восхитительный спич по поводу святости Кольской зем­ли и изумительного генофонда северян, которые произошли, ни много, ни мало, от легендарных гипербореев... Тут слегка задумались уже мно­гие. А мы-то считали, что мы в большинстве – ссыльные, политзаклю­ченные, вольнонаемные или потомки их, а выходит вона чего!.. А ведь даже древние греки в свои лучшие времена завидовали легендарным ги­пербореям. Так вот мы какие, олени северные!..

Новые песни Ножкина мне не очень понравились. По лексике и уров­ню культуры некоторые из них очень похожи на частушки от Шарико­ва. Помните? «Глазик выколю, другой останется»... А вот старые все рав­но хороши.

«Да вот только узнает ли

Родина-мать

Одного из пропавших

Своих сыновей»...

Уже в 68-м он беспокоился по этому поводу.

Март, 1998

КОГДА-ТО Я СЧИТАЛ ЭТОТ ДЕНЬ...

Когда-то я считал этот день праздником. Праздником революции, праздником торжества единой и непреложной истины. А однажды за­думался. И стало грустно. И пришлось думать, думать, и все же дошел: человек сам по себе величайшая истина. Каждый из нас. И он должен жить сегодня, здесь и сейчас, а не в туманно-светлом будущем. И жить свободным и бесстрашным. И если он не хочет строить коммунизм, рыть каналы, прокладывать железные дороги, то пусть и не строит, не роет, не прокладывает...

Это все не только про Октябрь.

Я никогда не пойму, почему строительство Санкт-Петербурга на костях замордованных крестьян и солдат расценивается как большая заслуга Петра I перед Отечеством? Почему советский социализм, ради которого погубили миллионы жизней, считается прогрессом человече­ства? И даже не сиди мы сейчас у разбитого корыта, а процветай в бога­том государстве, все равно это не было бы справедливым.

Да, большинство из нас не знает тех, кого убили и замучили ради нашего «процветания», потому их не так уже жалко. Но ведь они были такими же, как мы! Живыми и теплыми. Со своими привычками, ха­рактерами, со слабостями и сильными сторонами, они любили, у них были дети и родители... Почему убить соседа, изнасиловать его жену и стащить их имущество – грех, преступление, а сделать то же самое, но с миллионами и под знаменами партии – норма и даже подвиг?

7 ноября теперь для меня – день поминовения. Давайте помянем всех. Убитых и их убийц, которых тоже убивали те, что приходили вслед. Помянем тех, чьи жизни были погублены в лагерях, по обе сто­роны колючей проволоки. Тех, кто пусть и не был в лагерях, но, в конце концов, понял, что жизнь прошла во лжи и несправедливости, и тех, кто так и не понял этого.

Октябрь, 1998

ГОВОРЯТ, 13-Е ЧИСЛО...

Говорят, 13-е число да еще и в пятницу – страшное дело! Американ­цы даже фильмы сняли про этот ужасный день, когда маньяки вылеза­ют из щелей и режут честной народ, чем ни попадя... Но так ли страш­ны эти маньяки?

В прошлую пятницу в Кировске прошел рок-фестиваль. Музыкан­ты играли тяжелый рок, рычали в микрофоны, а десяток-другой фана­тов бесновались у сцены – закатывали глаза, изображали экстаз, танце­вали, толкались и кланялись, кланялись, кланялись... Казалось, ребята всей шеренгой активно бьются лбами о сцену. Жутковато было смот­реть. А я еще все время думал: хорошо или плохо, что молодежь, пусть и немногочисленная, так сатанеет?

А на следующий день я смотрел по телевизору репортажи о демон­страциях по поводу 7 ноября. Показывали публику, с виду приличную, но тоже сатаневшую. Особенно запомнилась бабуля, которая безапел­ляционно заявила: я при советской власти родилась и умереть хочу при советской власти!.. Вынь ей теперь да положь советскую власть. Воля ваша, но расхристанные рок-фанаты мне более симпатичны, чем эта внешне благопристойная бабуля. Фанаты разбивают свои лбы, а бабуле нужен мировой переворот с морем нашей крови и боли. Чтобы умереть спокойно.

7 ноября я гулял по городу, встречал знакомых, и где-то после деся­того бездумного «с праздником!» в свой адрес не вытерпел и спросил: с каким праздником? С годовщиной революции, – говорит знакомый. Тогда я предложил ему праздновать еще день рождения маньяка Чика­тило. Знакомый шарахнулся и сказал, что мне пора в психушку.

Чудная страна! Коммунистическая Госдума требует отставки пре­зидента и под этот шумок значительно и пожизненно повышает дохо­ды депутатов. Да, каждый борется с кризисом в меру своих возможнос­тей. И потребностей. Правительство от коммунистов начало с того, что запросило у ненавистных американцев гуманитарной помощи и сразу отказалось отдать пенсионерам деньги, которые будут выручены от продажи этой помощи. Нам сообщили, что деньги пойдут на «различ­ные социальные программы». О том, как страна будет выходить из кри­зиса, нам до сих пор не сказали, зато мы знаем, что «денег понадобится много». То есть нам с вами это дорого обойдется. И ни просвета – как? когда? каким образом?.. А жизнь дорожает, прогнозы мрачные...

А вы говорите, примета плохая – пятница, 13-е! Да в нашей стране можно календари выпускать, где каждый день будет пятницей под но­мером 13.

Ноябрь, 1998

РИМ В МОЕЙ И ВАШЕЙ ПРОШЛОЙ ЖИЗНИ

Я бродил по этому городу с утра до глубокой ночи несколько дней подряд. И уже стало казаться, что понимаю язык. И люди нечужие. И не было опустошенности и даже усталости, хотя все время тара­щил глаза, топорщил уши, постоянно сверялся с картой и путеводи­телями, и впитывал, впитывал образы, звуки, запахи, ощущения... И вдруг в какой-то момент стало казаться, что я не знакомлюсь с Ним, не изучаю, но... вспоминаю... И ощущение было очень отчетливым. Бред какой-то!

Однако идеи о переселении душ, о многих жизнях уже не кажутся мне совсем абсурдными.

Рим. Roma. Самое малое ему 2750 лет. Но, скорее всего больше, просто никто уже точно не знает. И что же я могу вспоминать?..

***

Раб? С ошейником на горле, но все же со своими правами, со своими богами и праздниками...

Или свободный гражданин? Голос которого на форуме решал судь­бу города и империи...

Или... Нет, не патриций. Пусть я буду скромным.

Или воин? Где-то читал, что в периоды активных войн, а они тянулись десятилетиями, средняя продолжительность жизни римс­ких мужчин едва превышала тридцать лет.

А может, гладиатор? Из рабов или из вольных. Советская исто­рия учила нас, что судьбы гладиаторов были ужасными, а сейчас я узнаю, что вольные граждане и даже аристократы шли в гладиато­ры, и это считалось почетным. Даже некоторые императоры не гну­шались битвами в цирке.

А вот еще новость давностью в две тысячи лет: многие народы не были завоеваны Римом, но просили о присоединении к великой ци­вилизованной империи. И годами ждали своей очереди.

Ой, а какое время я пытаюсь вспомнить? История только древне­го, античного Рима насчитывает больше тысячи лет. Царство, рес­публика, империя, годы и десятилетия без власти, так называемые смуты, подъемы и спады. А потом мрачные Средние века. За ними – Возрождение...

***

Моя приятельница-итальянка, она с севера Италии, о современ­ных римлянах:

– Я не очень люблю их. Они видели все и потому немного высоко­мерны. Но я их уважаю. Они мудрые. Потому что видели все.

Мне же римляне показались простыми и уважительными друг к другу. Даже бомжи в баре не пристают к посетителям, а просят по­есть и выпить у барменов. И бармены не гонят бомжей! Хотя дело было в самом центре города на площади Венеции, в довольно дорогом баре «Бразилия». Бармены подкармливают бомжей и наливают им по стаканчику вина. А те, получив подаяние, деликатно выходят по­есть на улицу2.

Хотя можно встретить и официанта, который смотрит на вас свысока. То ли он понял, что вы из России, а значит, чаевых от вас не дождаться, то ли в его жилах течет слишком много крови Цезарей... Однако в отчаяние вы не впадайте! Зато он ходит и зад себе почесы­вает, потомок императоров. Но не будем мелочными.

А еще я понял: итальянцы, особенно, римляне – нация маньяков от строительства. Сколько же они навозводили за свои века! И все добротное, незыблемое. До сих пор римляне пользуются некоторы­ми античными водопроводами и канализационными системами. Если бы еще они сами не ломали того, что строили их предки! Колизей растаскивали сами горожане, для строительства домов, лестниц и мостовых. В первую очередь выковыривали бронзовые скобы, кото­рыми были скреплены каменные глыбы-«кирпичи» зданий. Многочис­ленные греческие и римские мраморные статуи в Средние века пере­жигали на известь, опять же для строительных растворов...

***

Наверное, в каждом квартале старого города есть хоть одна цер­ковь. Правда, большинство из них закрыто, может быть, насовсем. Мне показалось, сами римляне в вере фанатизмом не отличаются. Боюсь, Ватикан о них того же мнения.

Напомню, что в Ватиканскую гвардию местных не берут. Давно. В 1527 году только швейцарские наемные солдаты не дрогнули под натиском врагов при защите папы и его сообщников. С тех пор папы набирают охрану только в соседней Швейцарии.

А теперь уже, благодаря фильму «Золото» и роману с фильмом «Ангелы и демоны», все знают, что из Ватикана прорыт подземный ход в замок Святого ангела (бывший мавзолей древнеримского импе­ратора Адриана). И прятались там папы с друзьями не только от внешних врагов, но, иногда, и от собственных прихожан. Столетия­ми замок был неприступным.

Я думаю, просто не знали, как приступить. Вот мы, к примеру, заплатили по несколько евро, ворота распахнулись, и замок был от­дан нам на потеху на целый день.

Кстати, в отношении Древнего Рима к христианству до сих пор много неясного. По крайней мере, мне. Столица империи и до нашей эры, и после ее начала активно импортировала из колоний самые разные религии, поощряла их. Говорят, в Риме были храмы самых раз­ных богов, даже чуждых римлянам. И вот появляются ученики Хрис­та, и с ними начинаются трения. Как нам говорят, их преследовали, загоняли в катакомбы, а апостолов Петра и Павла и вовсе казнили. Только вот что любопытно. Сами же Христиане изображали Петра и Павла с мечами, последнего даже с длинным мечом, занесенным для удара. Странные проповедники всеобщей любви.

***

Девушка из нашей группы пожаловалась, что у нее все время бо­лит голова, что, видимо, город виноват – дескать, за века он нако­пил слишком много для ее головы тяжелой отрицательной энергии... Я заметил, что светлой и положительной энергии Рим накопил на­верняка еще больше. Она подумала и согласилась. И на головные боли больше не жаловалась.

Рим основали беглецы из Азии, может, и на самом деле троянцы. А Трое уже в то время было около двух тысяч лет. И ко времени гибе­ли Троя (или Илион) была городом сильным, цивилизованным. Сме­нив, как говорят сейчас, место жительства, троянцы вобрали в себя кровь и культуру местных италиков, латинян, этрусков и других народов Апеннинского полуострова. По мере расширения империи они питались культурами Африки, Азии, Европы, прежде всего – Греции. Все это в течение столетий аккумулировалось, притиралось и скла­дывалось в нечто новое, монолитное и прекрасное. Исчезали страны и народы, рухнула сама Римская империя, наступили серые Средние века, когда многие виды искусства и многие науки оказались близки­ми к ереси, то есть смертельно опасными. Но культура Древнего мира не исчезла, она свернулась в кокон, затаилась.

К счастью, ничто не бывает вечным, даже мракобесие. И нача­лось Возрождение. Науки, искусства, право, образование, демократия, спорт и многое другое пришли в мир, по крайней мере, в западный, оттуда – из этой страны, из этого города.

* * *

И мы с вами – оттуда. В прошлой жизни или в настоящей. Нра­вится нам это или нет...

Декабрь, 1998

МОЙ ЗНАКОМЫЙ НА ВОЙНУ СОБРАЛСЯ...

Мой знакомый на войну собрался, в Югославию. Он заказал столя­ру большой и длинный деревянный член и с этим оружием наперевес будет воевать американцев.

По глубокому убеждению моего знакомого, назовем его Петровичем, именно американцы придумали капитализм, дефицит рублей и долла­ров, и порнографическое кино, а Ельцин развалил Советский Союз. В Советском Союзе у Петровича была молодая и красивая жена (сейчас она уже немолодая и такая стерва, что даже порнофильмы не помогают Пет­ровичу в любви). Еще там были братья армяне, молдаване и эстонцы (Пет­рович знал об этом из газет), и не было у Петровича в те благословенные времена ни аденомы простаты, ни хронических запоров...

Грубо пишу? Так ведь про войну. А война это – дерьмо! Тем более, такая, к которой призывают нас «горячие головы» («горячая» – сино­ним «безмозглая»?). Политики на войне делают деньги и власть. Сол­даты делают себе костыли, протезы, места в психушках и на кладбищах.

Мне очень жаль город Белград и другие города бывшей братской Югославии. Мне жаль сербов. Но не меньше мне жаль и косовских ал­банцев. Я навсегда запомнил кадры по телевидению: большая поляна в лесу усеяна трупами женщин и детей – так, сообщили тогда авторы репортажа, сербская полиция проводит зачистки от «террористов». А почему мы не протестовали тогда? А почему мы не протестовали, когда наши «миротворцы» бомбили прекрасный город Грозный? А вам не жаль Афганистана? Это после нашего «миротворчества» там идут нескончае­мые войны.

Приходит читатель, приносит гневный протест против бомбардиро­вок Сербии. Натовцев он называет нелюдями. А за неделю до этого был взрыв во Владикавказе, десятки людей погибли, сотни ранены. Я говорю: почему ты не протестуешь против терроризма в России, почему не требу­ешь защиты наших людей? Он опешил: так ведь это же наши...

Нищие, полуголодные и совсем голодные люди, больные, ограблен­ные, не знающие, что будет завтра... Нам только воевать за сербских бандитов осталось. И тогда все будет хорошо. Мало нам своего отече­ственного сумасшедшего дома так давайте вступим в международный. Нас примут. На Сахалине русские люди съели всех собак, а мы помощь в Сербию отправим. Бомбить Клинтон приказал, а мы требуем отстав­ки Ельцина. Мы слышим, как звонит колокол по сербам, но не видим своих трупов под ногами... Нас обязательно примут.

Апрель, 1999

КОСОВО. ДВЕСТИ НАШИХ ДЕСАНТНИКОВ...

Косово. Двести наших десантников заняли единственный уцелевший там аэродром. Зачем? Такое ощущение, что мы фатально и фанатично идем в войну. Корабли и самолеты без горючего, подводные лодки на веч­ном приколе, ракеты летят, как Бог на душу положит, а не куда генералы желают... Зачем нам аэродром в Косово? Чтобы сменить власть в Москве?

Говорят, нужно, чтобы гуманитарную помощь туда возить. Блестя­ще! Ребята, на Камчатке все аэродромы наши, ситуация там похуже сер­бской (еще и потому, что бежать с Камчатки некуда). Но опять же, о своих никто не тревожится – своих не жалко, хоть и вымрут. Хотя «жалко» здесь ни при чем. Просто на Камчатке, в смысле на этой теме, денег не сделаешь, власти не преумножишь...

Впрочем, я ведь не про войну хотел... Я собирался поговорить о том, что многого не понимаю. И если в нашей большой политике причины и следствия еще как-то, пусть и туманно, просматриваются, то в быту есть вещи, совсем мне непонятные. Прочь, прочь от войны и политики, пока дистония не разыгралась!

Лето в разгаре. Главная примета: женщины в легком, воздушном и почти прозрачном. Какая там война, какие маневры! Адреналин с тес­тостероном прут, как цунами. Но объясните мне одно, девчонки, зачем вы каблуки носите? Вы скажете, что я поглупел с годами, и у меня кли­макс, а я скажу, что просто смотрю на вас сверху. Не свысока, говоря фигурально, а в полном смысле – сверху, с восьмого этажа. Так вот, из этой позиции видно, что каблуки заставляют вас ходить на полусог­нутых ногах. Это так забавно и... некрасиво. Представьте себе инвали­да на бракованных протезах. Кто сказал, что эти подставки под пят­ками – красиво? Может, если снизу смотреть... Так ведь снизу – неприлично. Да, не могу не согласиться, что у некоторых получается – шаг от бедра прямой ногой и на каблуке. Но очень у некоторых.

Или вот пишут нам в «Клуб знакомств». Все благопристойные, богобоязненные и без вредных привычек. Можно подумать, они не любви, а сразу райские кущи ищут. И познакомиться они хотят с такими же.

Это, конечно, замечательно, что народ кругом благочинный да целомудренный. И нет среди нас веселых, ветреных, распутных, взбалмош­ных женщин, и нет среди нас донжуанов и казанов, способных на страсть, на безрассудства ради дамы сердца. И так постно получается. Вот познакомятся они, полюбят друг друга, станут жить-поживать: она вяжет жилетки да макраме плетет, а он выпиливает лобзиком и здраво рассуждает о политике на Балканах. И жизнь их трезва и праведна...

Может, соискатели просто скромничают говорить о себе правду? И, пожалуй, правильно делают. Хотя меня иногда так и подмывает напи­сать туда, что старый развратник познакомится с распутной женщиной для крайне несерьезных отношений... Неужели никто не откликнется?

Ну вот, меня только понесло, а место уже и закончилось.

Июль, 1999

СЕРО, БЛЕКЛО, СЫРО. В ДУШЕ...

Серо, блекло, сыро. В душе. Под стать погоде. Стал нудным. Сам с собой. А затем и с вами. То хихоньки-хаханьки сочинял, а теперь – сурьезный, спасу нет. (Недавно разобрался сам для себя в разнице меж­ду словами «серьезный» и «сурьезный». Первое – это на похоронах. Второе – во всех остальных случаях, даже на свадьбах, но, как на похо­ронах.)

Почему хандра? Пытаюсь понять. Кризис сорока? Психологи гово­рят, что для мужчины такой возраст – страшное дело. Что после этого рубежа мужчина видит перед собой только прямую дорогу, в конце ко­торой черное ничто. И, как следствие, мужчины уже живут с дрожью в коленках, теряют аппетит, ориентиры и потенцию. Увы, мой переход­ный возраст затянулся. Сорок далеко за спиной, но дрожи в коленках нет. Конечно, жаль и даже обидно, что не будет тридцати, а тем более двенадцати. Но с аппетитом все в порядке. Особенно по ночам. Ориен­тиры, даже в смысле традиционной ориентации, присутствуют. Так что, думать о душе рано. Но почему так кисло на душе?..

Есть еще одна гипотеза. Она тоже с возрастом связана. Молодых женщин (девушек, девчонок) вокруг становится все больше и больше. Но оптимизма это не добавляет. Потому что понимаешь: шансов полю­бить всех становится меньше и меньше. Но ведь этих шансов и в двад­цать не было. И потом, есть хорошая народная примета: если рядом с тобой много молодых, значит, ты еще не в доме престарелых.

Еще одна догадка: грустно, потому что клавиатура при моем новом компьютере дрянная. Ваш покорный слуга пишет, как заяц на бараба­не (связистов на флоте в прежние времена дрессировали почище ду­ровских собачек), а контакты под клавишами не всегда срабатывают, сбивают с ритма и оскверняют язык ненормативной лексикой. Но лиха беда – пойду да куплю новую клавиатуру.

Что же еще может навязывать это тихое отстраненное состояние, которое в народе, в английском, называют сплином? Друг?.. Умнейший, талантливый мужик тихо спивается... И это неостановимо.

Женщина? Любовь с которой, видимо, так и не вырвется за рамки платонической... Давным-давно, в похожей ситуации я писал женщи­не: мы зажаты, как шкафы, обстоятельствами... Почему, как шкафы? Не знаю. Но написал.

Погода? А мне и такая погода нравится. Хорошая погода. Тихо, серо, сыро... Хорошо выпить вечером рюмку водки и закусить соленым груз­дем. Или утром – кофе и сигарету перед окном. И утонченно ощущать. Себя и окружающий мир. Такой огромный, что плотью не объять и мыслью не измерить. Но хотя бы везде в нем присутствовать и пони­мать, одобрять или не соглашаться, испытывать восторг или сочиться иронией... И даже болью...

Сурьезный я. Противно. Не люблю. Но маятник качнется и в дру­гую сторону, и я вновь стану легким, веселым и легкомысленным, при­ятным в общении, располагающим к знакомству стройным блондином... Не уходите.

Октябрь, 1999

ОНА БЫЛА НЕМНОГО НЕ ОТ МИРА СЕГО...

Она была немного не от мира сего. Тихая и безобидная. Во всяком случае, я знал ее такой. Что-то детское в ней оставалось. Симпатичное лицо, носик уточкой, немного замедленные реакция и речь. Однажды, когда заговорили о газете, она сказала, что мы ее обидели. За несколько лет до этого у нее умер ребенок, младенец. И у нас в заметке проскольз­нула ирония, дескать, молодая мамаша, не знающая толком, как обра­щаться с детьми, недосмотрела... Тогда мы почему-то позволяли себе иро­низировать в подобных случаях.

– Он у меня ночью захлебнулся. А я ничего не слышала... Мне так тяжело было... А тут еще газету кто-то принес...

И это был не упрек. Печальная констатация. А может, и соболезно­вание по поводу нашей недобрости.

Иногда я встречал ее на улице, пару раз в «Алисе». Всегда спокойная и доброжелательная. А жизнь-то у нее складывалась не очень удачно. Родила в семнадцать и тут же потеряла ребенка. В последнее время си­дела без постоянной работы, то в киоске торговала, то пирожками на рынке. С любовью не ладилось. Три года с парнем прожила, потом ре­шила расстаться. И не уставала ждать своего счастья – так мне каза­лось. Впрочем, все мы его ждем, но если бы от меня зависело, я бы ее без очереди пропустил. Хорошая она была, правда.

Да. Была. Теперь ее нет. Две недели назад она оказалась в компании с тем парнем, своим бывшим. Как-то они там поссорились, и он прямо за столом ударил ее ножом два раз в грудь. Больше недели она была в коме и умерла.

И я не хочу выяснять детали. Я не хочу знать, что он думал, каким был нож, какими раны, диагноз. Мне тяжело. Хотя не скажу, что ушел близкий мне человек. И я не пишу репортаж об убийстве. И квалифи­цировано это будет не как «убийство», а как «нанесенных более тяжких телесных повреждений». Я просто делюсь с вами. Тяжестью.

И еще хочу понять: почему мы такие? Это убийство не есть признак нашего времени. Впервые с подобным я столкнулся в середине восьми­десятых. В больницу привезли девушку с кухонным ножом в спине. Ударил ее парень, который долго за ней ухаживал, кавалер. Я побывал у него в камере. Он плакал и говорил, что она сама довела его, и манила и отталкивала одновременно. Он вытирал слезы и сопли и просил пере­дать ей, что жалеет о случившемся. А она в реанимационном отделе­нии, с кислородными трубками в носу, расспрашивала у меня, как он там, и было видно, что она беспокоится о нем. Черт-те что...

Ненормальные мы. Откуда эта манера требовать, чтобы все вокруг думали и чувствовали так, как ты сам? А если не поддается, обозвать (хотя бы про себя), толкнуть, ударить указкой по рукам, устроить пья­ную драку да еще с ножом или с топором...

Хочется быстренько сказать, что это от прежнего режима. Несколь­ко поколений появилось и ушло, когда мыслить, а тем более действо­вать можно было лишь так, как велела родная партия. Но, увы, и при царях наших батюшках воли тоже не много давали – в каторгу ссыла­ли, а еще раньше и на кол могли посадить. Так что же это – нацио­нальное наше достоинство? Эгоцентризм. Агрессивный, жестокий, без­думный и бессмысленный. И что, конца-краю этому не видать?

Внезапно возникшие неприязненные отношения... Так говорят юри­сты. Все было хорошо, а потом вдруг возникает это отношение, хвать нож – и в сердце...

Не дождалась она счастья.

Ноябрь, 1999

МНЕ В АЛЬТУ, СРОЧНО, ПО ДЕЛУ!

Жизнь меняется

Первые впечатления о Норвегии из года: стерильная чисто­та, изобилие еды и товаров, сладкая селедка и мясо с вареньем... И самое сильное: в марте без очередей и без талонов они торгуют ви­ноградом и арбузами! Почему-то чуждые нам бананы, ананасы, маракуйя не потрясли меня так, как виноград и арбузы. Потом, по мере бывания на Западе многое стало привычным. Да и фруктами в свободной продаже даже зимой нас не удивить – сами уже с усами. Боль­шинство из нас уже не теряется перед «шведским» столом, не ищет тарелку размером со стадион, чтобы навалить в нее всего, что по­падется, не распихивает по карманам коробочки с джемами и мас­лом. Мы уже знаем, как пользоваться кранами в их душевых, а неко­торые из нас вместо того, чтобы давиться несвежими бутербродами из дома, могут лихо купить на заправке хот-дог и кофе и ощутить себя цивилизованным человеком, европейцем. Всего-то за сто рублей!

Граница на замке

Пока ехали до Альты, написать хотел о многом. Например, о пе­реходе границы. Это всегда волнительно. Будь ты хоть невинным младенцем, под пронзительными взглядами наших таможенников и пограничников ты будешь чувствовать себя шпионом и контрабан­дистом, притом одновременно. Потому что они вас подозревают. А иначе этих ребят там и не было бы. Держа во рту соску, вы бы крас­нели, мямлили, опускали бы глаза и лихорадочно соображали, не зава­лялись ли в ваших пеленках и чепчиках оружие, золото, наркотики, картины Васнецова и бочки с черной икрой...

Впрочем, и на границе жизнь меняется. В этот раз никто не заг­лядывал в наши сумки и в нашу машину. А норвежцы даже не задали святой вопрос – сколько водки мы везем, а просто поставили в пас­портах штампы и открыли шлагбаум.

Правда, наша пограничная система все равно развлекает. Провер­ка за сто километров до границы, проверка перед таможней, провер­ка после таможни, проверка перед самой границей – вот народу-то при деле! Кстати, наша Борисоглебская таможня по дороге на Киркенес, говорят, занесена в Книгу рекордов Гиннеса – она дальше всех в мире отстоит от границы, километров на двадцать. Трудно понять эту задумку, но, вероятно, причины были3.

Лучше лысая голова, чем лысые колеса

Еще я должен сказать о норвежских дорогах и предупредить соотечественников. Ребята, дороги в Норвегии – швах! Нет, покры­тие на них отличное. Но покрытием нас уже не удивишь, в Апати­тах, к примеру, по улице Ферсмана уже можно метров двадцать проехать и ни разу в яму не попасть. Дороги в Норвегии – узкие.

Если вам навстречу идет большой грузовик – мурашки по спине. Тем более, их водители не прижимаются к своей правой кромке, жаться приходится вам, да так, что еще и внутри машины вы задом на пра­вый край сиденья съезжаете.

Мало того, дороги в Норвегии извилистые. Настолько извилистые, что их кривизна не укладывается в моих мозгах. Видать, мои мозговые извилины попрямее норвежских дорог будут. Едешь вдоль речки или фьорда и влево-вправо, влево-вправо, влево-вправо... А под колесами лед. Или для разнообразия – мокрый лед. А сразу за обочиной дороги...

От Каутокейно до Альты мы ехали ночью, и Андрей, а он эти до­роги хорошо знает, все сокрушался, что я не могу полюбоваться кра­сотой местных гор и ущелий. Справа от нас тянулась бесконечная стена из мрачных скал и наледей, а слева... Слева хорошо угадыва­лась зловещая черная пустота. Увы, даже самые мои мрачные подо­зрения оказались, праздничными. На обратном пути, уже днем, я увидел, что на протяжении километров двадцати узкая дорога виляет по склону ущелья, где далеко внизу тянутся то горные озера, то бур­ная река.

Но красиво! Не отнять. Дух захватывает, и от красоты, и от страха.

Что мы знаем про мафию

Племянница моего друга в Альте попросила зайти в школу и рас­сказать ее классу про Апатиты. Ребята, им по пятнадцать лет, хо­тят съездить куда-нибудь весной, и теперь думают, куда – в Гре­цию или к нам.

Вопросов было много. От житейских – есть ли у нас трек для спидвея, до философско-социологических – насколько в нашем городе высок уровень нищеты? Я отвечал покорно. Потом сам спросил:

– А вот любопытно, походы ваших предков викингов в наши зем­ли тоже зависели от цен на кока-колу и наличия мафии?

Шутку не оценили. Я продиктовал своим новым друзья электрон­ный адрес «ДД», предложил задавать вопросы (с нашей помощью) сво­им сверстникам в Апатитах. А они под занавес сказали, что если до встречи со мной лишь трое из двадцати хотели ехать в Россию, то теперь лишь трое все еще не хотят. Надо будет дома потребовать у мэра наградные за продвижение города на рынке мирового туризма.

Правда жизни

Ужин в ресторане, в очень стильном. Все сделано под охотничью избу – дерево, старинные предметы в виде прялки и клавесина, и чучела, чучела... Только что жирафа не было. Думаю, потому что по­толки невысокие, а лежачий жираф не впечатляет.

Накормили очень хорошо. Бифштекс был отменным, с кровью, но таял во рту. Я поделился этой тихой радостью со своим другом, на что он резонно и с полным ртом заметил:

– А почему ему не быть отменным? Они взяли молодого телен­ка, вырезали у него самую мякоть, слегка прижарили с одной сторо­ны, перевернули и тут слегка прижарили и подали горячим...

Горе ему, горе. Ничем его не удивить. Однако в его ворчливых сло­вах была суровая правда жизни. Норвежской.

А вот национальный норвежский обычай, с которым я столкнул­ся впервые.

В зале человек пятьдесят, совсем разные люди и компании. В од­ной из них отмечал день рождения, как мне объяснили, местный по­литик национального масштаба. Политик отужинал, поднялся и по­шел от стола к столу с большой красивой коробкой. В коробке были сигары разного калибра. Угощал всех. За героем дня шел помощник и маленькой гильотинкой обрезал кончики сигар. Это было приятно и трогательно (про то, что дорого, молчу – некрасиво считать чужие деньги). Я бы взял две, но сигары были из Гондураса, а я не помню – гондурасцы друзья нам или как...

И я хочу быть орлом

А после ужина мы пустились во все тяжкие. Мы пошли по ночным клубам Альты. Побывали в одном, в другом, в третьем... вернулись в первый. Во втором народ в возрасте от двадцати до тридцати пяти лет не танцевал, а пил. Там же я увидел, полагаю, еще один нацио­нальный обычай: два парня стояли прямо под мощной колонкой и что-то горячо обсуждали. Они кричали по очереди друг другу в уши, а отой­ти в сторону почему-то не решались. Наверное, место под колонками самое почетное.

В третьем клубе, как скажут через несколько лет, «клубилась» молодежь. Молодежь танцевала что-то энергичное под буда» группы «Эйфель 65» и не пила почти.

А в первом клубе были мои ровесники. В смысле, люди серьезные и положительные. Эти и пили, и танцевали и флиртовали с дамами. Боже, как они танцуют! Это надо видеть. Это называется «свинг». Под любую музыку – будь то Элвис Пресли или Микаэл Таривердиев – партнер весь танец крутит партнершу вокруг ее же оси. Все расслаб­лены, почти в нирване двигаются по площадке и крутят, крутятся. У меня голова закружилась, хоть и стоял за полем, а им хоть бы хны. Но... Сейчас вы назовете меня лжецом, но у меня есть фотокарточное подтверждение: некоторые орлы (иначе я их назвать не могу) крутят по две женщины сразу! Одну – правой рукой, другую – ле­вой. Это высший пилотаж.

Танцевал ли я? Нет. Свинговать не умею, а пасодобль был бы там неуместным.

Меня, правда, приглашали. Норвежка знакомая. Я отказал. Она спросила, почему? А я сказал, что у меня нога деревянная, и во время танцев она отстегивается. И знакомая сразу ощупала обе мои ноги снизу до самого верху и вывела меня на чистую воду. И так по чистой воде утром я добрался до полиции.

Мы представляли страну

Заместитель начальника альтинской полиции охотно согласил­ся дать интервью. Тема: правонарушения русских в Норвегии, точней в Альте. А проще говоря, воровство и проституция соотечественни­ков и соотечественниц. В то время в небольших скандинавских газе­тах это были самые модные темы: проституция в России, мафия там же и воровство в западных магазинах. Журналисты даже семинары проводили на эти темы. Честное слово, достали уже, как будто пи­сать им про нас больше нечего. Когда мы добрались до Альты, кто-то из местных заметил: вы приехали на микроавтобусе, а почему женщин не привезли?..

А вечером у ресторана друзья обратили наше внимание на легко­вой автомобиль, возле которого переодевались несколько женщин. Друзья сказали, что это русские проститутки. И еще показали ма­шину на парковке поодаль, без огней, но с людьми внутри. И объясни­ли, что это полицейские наблюдают за нашими женщинами.

И еще в магазине я чувствовал себя неуютно. После рассказов о русских «воровайках» (так ласково называют в нашем народе тех, кто промышляет воровством в заграничных магазинах) кажется, что продавщицы внимательно следят за тобой и ждут, когда ты попы­таешься что-нибудь стырить.

И ведь правильно ждут. Когда я служил на флоте, наш корабль зашел с официальным визитом во французский Тулон. Мы пошли на берег, в увольнение, зашли в сувенирную лавочку. Я разглядываю иг­рушки, потом оглядываюсь, а один из наших парней, гвардеец, стар­шина I статьи, судорожно запихивает какую-то копеечную открыт­ку за пазуху. Видимо, лицо мое было очень изумленным – его рожа налилась краской, и он стал оправдываться: ведь никто ничего не видит!

Кстати, во многих норвежских магазинах висят плакаты: помо­ги России!

Получить двести крон и почувствовать себя королевой

Где-то в начале я сказал, что язык не поворачивается назвать женщин, которые приезжают в северную Норвегию на заработки, про­ститутками. И тут же получил неудовольствие от коллег женского пола: ты слишком сентиментален, как же их еще называть?! Так-то оно так, но...

Знаменитая Шипагура – это крошечный городок километрах в ста от Киркенеса вглубь страны. Домики, где останавливаются наши жрицы любви, больше похожи на собачьи будки – крошечные и бес­хитростные. Оттуда они ездят в другие города. Или мужчины при­езжают в Шипагуру.

Стереотип продажной женщины: молодая, дорого одетая, длин­ноногая девица. В Альте я видел женщин ближе к сорока, одеты они были очень по-нашему, просто. И вид имели слегка растрепанный и усталый. То ли клиенты утомили, то ли с дороги дальней, а может, и просто жизнь на родине замотала – детей кормить, учить, а зарп­латы не платят, а если и платят, то копейки. Мне говорили, да и догадаться нетрудно было, что это обычные наши женщины, ника­кие не профессионалки.

Зато, если бы вы видели с каким обожанием, преданностью и стра­стью смотрят на них норвежские кавалеры. Я немножко наблюдал за такой парой в ночном клубе, и было видно невооруженным глазом, что женщина не считала в уме деньги, она получала удовольствие, она чувствовала себя королевой.

Ездят они в Норвегию свободно. Это одна из немногих стран, куда русские могу попасть без приглашения. Правда, если вам нужно по делу, приглашение лучше иметь. Спрос на визы слишком велик, и в консуль­стве вынуждены принимать в первую очередь заявки тех, кто едет по конкретным делам. Не укажешь ведь в графе «цель визита»: тор­говля телом и паленой водкой...

Наслушался я «страшных» историй и решил выяснить у офици­альных источников масштабы беды, которая обрушилась на норвеж­ский Север в виде свободных русских туристов.

В полиции

Заместитель начальника полиции города Альта Аре Б. Меедби не родился полицейским. Еще недавно он работал юристом. Человек спо­койный, приветливый и... порядочный. Сейчас вы поймете, почему я в этом уверен.

Для начала я объяснил на всякий случай, зачем мне это нужно. Дескать Альта и Апатиты – города-побратимы, что норвежцы де­лают для нашего города очень много хорошего и полезного, и тем боль­ней слышать о нарушениях законов русскими здесь... Наконец добрался до первого вопроса: на самом ли деле русские гости доставляют мно­го хлопот альтинской полиции?

Как и следовало ожидать, нас делят на две части: приглашенных и неприглашенных. Первые приезжают к деловым партнерам или возлюбленным, живут у них и никому хлопот не доставляют. Порой, правда, приторговывают водкой, что в принципе противозаконно, если нет разрешения. Разрешения на продажу водки (равно сигарет, хрусталя и подобного) не дают. Могут позволить, например, худож­никам продажу своих произведений.

Вторые же останавливаются в самых недорогих кемпингах...

Проституция в Норвегии не запрещена (под запретом сутенер­ство). Значит, тут важна морально-этическая сторона. Если, к при­меру, норвежская жена увидит норвежского мужа выходящим из кем­пинга, где живут русские женщины, семья может разрушиться. Тут Аре Б. Меедби задумался... и сказал:

– Впрочем, если мужчина пошел в кемпинг, значит, в этой семье уже есть серьезные проблемы.

На вопрос, есть ли в Альте случаи развода из-за русских женщин, он честно ответил: нет.

Следующий вопрос о торговле самодельной водкой. Точней, были ли случаи отравления тем спиртным, что иногда продают русские? Между прочим, мои знакомые, будучи в Норвегии, тоже покупали вод­ку у соотечественников (со скидкой). А что делать, если свое закон­чилось, а в магазинах брать – по миру пойдешь? Говорят, дамы при­возят с собой спирт и уже на месте разбавляют водой. Некрасиво, конечно. Но какая там вода! Ее пьют из-под крана и не боятся. И на вкус замечательная.

Так вот, никто в Альте не травился «левой» русской водкой. Го­ворят, в Киркенесе пострадал мужчина. Но от самогона. И, понизил тон полицейский, самогон был его собственного производства.

И, наконец, воровство. Как сказал господин Меедби, Альта город маленький и подобные случаи здесь предупредить несложно. То есть воровства в магазинах не было. А вот в Тромсё... Однажды полиция остановила русскую машину на пути из Тромсё домой и обнаружила в ней вещей на двести тысяч крон (двадцать тысяч долларов США). Позже в суде было доказано, что вещи – краденые.

А как у них

А есть ли воровство в самой Норвегии? Увы, есть. В этом году, по сравнению с прошлым, на тридцать процентов выросло коли­чество краж автомобилей. Полицейские считают, что большинство воров – наркоманы. Нужны деньги на наркотики – воруют машины, разбирают и продают как запчасти. Могут даже в дом вло­миться. Чаще всего человек становится наркоманом в четырнадцать-шестнадцать лет. А наиболее активны наркоманы (в криминальном смысле) в двадцать-тридцать лет.

Употребление или хранение наркотиков в Норвегии карается штрафом или арестом на двадцать-тридцать дней. Наиболее тяж­кое преступление – торговля. Недавно один норвежский суд дал тор­говцу наркотиками рекордный срок – двадцать один год тюрьмы.

Осложнилась ли работа полиции после того, как русские стали свободно приезжать в страну? Аре Б. Меедби считает, что особых проблем нет, тем более, что ни драк, ни скандалов. Но тут же приво­дит цифры: в прошлом году Норвегию посетило более ста тысяч рос­сийских граждан, пятьсот из них были высланы из страны за разные правонарушения.

Не закроют ли свободный въезд в страну по этим причинам? Вряд ли. Норвегия поощряет торговлю. Правда, на более высоком уровне.

И что?

Выводы для себя (вы можете их и не принимать). На севере Нор­вегии есть спрос на русских женщин, на их непритязательную быст­ротечную любовь и ласку. Не было бы спроса, не было бы предложе­ния.

Мы как-то рассказывали, как в Киркенесе местные жены устрои­ли акцию протеста против русских женщин – вышли на площадь с пылесосами и плакатами: мужики, мы обслужим вас лучше и дешев­ле! Оно, конечно, остроумно. И в самом деле, поди, недорого. Но мало­привлекательно. Грубо и неженственно.

Но все же связи между нашими странами крепнут.

Ноябрь, 1999

ПИЛ ВЧЕРА КОНЬЯК ПО ТЕЛЕФОНУ...

Пил вчера коньяк по телефону. Шел домой – холод собачий. А в голове – проблемы, проблемы... Выборы, газеты, бумага, станки... Ну, и зашел в... Неважно, куда зашел, а то скажете – скрытая реклама. За­шел, одним словом. И купил бутылочку дагестанского коньяка. Реко­мендую брать именно в том магазине, в других я на паленый попадал, керосином не отдает, но водянистый какой-то. А тут... Забегая вперед, скажу, еще только откупорил бутылку, а из горлышка – аромат солнечный. Хорошо.

Значит, добрался я домой. Готовить что-то интересное для самого себя скучно. Стал варить пельмени. Пока они там вскипали, попробо­вал коньяк... Вещь. А привычка у меня некрасивая: под настроение и пока на кухне и один, могу просто из горлышка прихлебывать. Некуль­турно, но вкусно. К счастью, такое настроение нечасто случается, пос­ледний раз мы с ним виделись года три назад. Тогда на душе совсем дрянново было, почти бутылку и выхлебал. И тогда все стало хорошо, и я позвал друзей – душевно посидели.

А вчера – не хочу гостей. И тут звонок:

– Чем занимаешься?

– Коньяк пью.

– Один?

– Нет.

– С женщиной?

– С двумя.

– Бабник.

– Да...

Врать нехорошо, но не хочу я никого видеть... Впрочем... Странно... Видеть не хочу, а слышать – да. Звоню другу. Замечательный друг. И красивый. Потому что женщина. Спрашиваю:

– У тебя выпить есть?

– Да. Коньяк.

– Давай выпьем.

– Давай. Сейчас лимончика отрежу... Готова. За что пьем?

– За разврат!

– Да! Но не в политике.

Чокаемся о телефонные трубки, пьем. Хорошо. С детства (ну, ска­жете, и детство у тебя было!) помню чью-то фразу: человек не есть тво­рение природы, а всего лишь промежуточное звено в цепи создания рюмки коньяка и дольки лимона. Сильно сказано.

О чем мы только ни говорили в тот вечер, за что только ни прикла­дывались... И темы были интересными, а мысли наши – острыми, све­жими... Только я ничего не помню. Друг твердо обещала все зафикси­ровать, а сегодня говорит, что ничего тоже не помнит. Но, говорит, очень душевно было.

А вот как-то позвонил вечерком в Канаду, тоже лучшему другу, но мужчине, из детства и юности. Так захотел его услышать!

– Привет!

– А ты знаешь, который час? – ворчит он.

– Знаю! Одиннадцать вечера.

– Это у вас, болван! А у нас четыре утра.

– Ну и черт с ним! – утешаю. – В твоем канадском холодильнике есть хотя бы задрипанное канадское пиво? Давай выпьем!

А он отвечает:

– Гарик, а ты знаешь, сколько стоит этот звонок?..

Увы. Нет друга.

А вы говорите, надо ехать! Можете ехать. Только за границей вам из головы мозги повынут и вставят счетчики, а вместо души – кальку­лятор. Езжайте! А я не хочу. Мне и разгильдяем быть нравится...

А ночью проснулся – тишина мертвая, как в кунсткамере. Я, прав­да, в кунсткамерах не бывал, но думаю, там так же тихо, как было в ту ночь на площади Геологов. Вот, думаю, беда – вымерзли все, морозы стоят зверские. Надо было всем звонить и со всеми коньяк пить. Эх, столько людей хороших было...

А утром – радость! Все живы.

Только жаль, не помню, за что пили...

Однако стресс снял, как доктора советуют.

Декабрь, 1999

Я ЗАТРОНУЛ ВАС ЗА ЖИВОЕ!..

Я затронул вас за живое! Боги, о чем я только не писал: о выборах, о несправедливых законах, о любви и дружбе, о политиках и политике, о жизни и смерти, о национальной гордости... Сколько было тем – гло­бальных, вечных, общих, сколько мыслей, порой, глубоких и оригиналь­ных. И были отклики. Эпизодические, единичные, от случая к случаю. Но вот почти неделю я слушаю отзывы на мой «подвал» в прошлом но­мере. О чем? О распитии коньяку по телефону!

– Жаль, я не знала, что так можно. Иногда выпить хочется, а не с кем...

– А мы с друзьями давно так делаем!

– А можно я тебе тоже позвоню как-нибудь и выпьем?..

Звонят знакомые и совершенно незнакомые люди. Сегодня в девять утра звонок:

– Ты – Дылёв? Я с ночи пришел, так устал... Давай выпьем!

Человек – забавное создание. При всей его местами возвышен­ности и духовности он – существо очень житейское. Немцы гово­рят (кажется, Шпрингер, их газетный магнат), что читателя волнуют темы, составляющие главные моменты его жизни: рождение, свадьба, покупка дома, работа, смерть. Остальное, говорят немцы, – лабуда (das Labuda). Но ведь недавно мы с вами рассуждали о том, что рус­скому хорошо, то немцу – смерть. Для нас на одном из первых мест (я уж боюсь говорить, что на самом первом) стоит возможность со вкусом выпить, закусить и душевно пообщаться под это дело. Мо­жете обижаться, но ведь чаще всего мы вспоминаем праздники, а точней – кто как надрался и что вытворял. Все оживляются, всем весело... Увы мне, увы.

Но! Были в общем потоке одобрения и два отдельных отклика. Оба на автоответчике, то есть, я не мог ничего уточнить и продол­жить беседу. К сожалению, я не узнал говоривших.

– Прочитала. Не смешно. Жалко мне тебя...

Думаю, это из наркологической службы звонили. И я их понимаю.

– Я ваша постоянная читательница. Давно хочу спросить: а зачем вы сочиняете эти откровения?..

А это, наверное, из психиатрической. Мне передавали, что доктора там читают мои заметки и руки потирают, дескать, клиент зреет.

Однако задумался я: а и впрямь – зачем? Теперь хожу и думаю, думаю... Как та сороконожка, ничем уже заниматься не могу. Вот не­сколько вариантов на выбор...

(уничижительный). Графомания.

(оскорбительный). Духовный эксгибиционизм или стриптиз, если угодно. Но оставляю за собой право не снимать нижнее белье.

(философский). Если газета существует, должен же кто-то в нее писать.

(бюрократический). Редактор обязан общаться с читателями газе­ты, пусть даже в форме бреда.

(честный). Сам не знаю.

Достаточно? Пожалуй, каждый сможет выбрать что-то по своему вкусу.

А напоследок – старая история. Это ведь не первый раз тема пития вызывает ваши отклики.

Когда-то я рассказал, как душевно можно выпить можжевеловой «смирновки» и закусить ее оливкой с острым перцем. Сразу после этого заходит знакомый, очень уважаемый в наших городах человек, назовем его Петровичем, и говорит, что я не совсем правильно это делаю, пото­му что не предлагаю гостям выпить за салон.

– ???

– Надо делать так. Вот ждешь ты гостей, знаешь, что с минуты на минуту пожалуют. Ставишь в морозильник рюмки, они художествен­но запотеют. Раскладываешь на подносе закусочку – те же оливки на шпажках, огурчики, бутербродики крохотные с рыбкой... Гости звонят в дверь. Ты моментально достаешь рюмки, ставишь их на поднос, на­ливаешь и открываешь дверь с подносом в руках. И сразу, с порога, под­носишь гостям – одетым, обутым и замерзшим... Это и называется: «выпить за салон». То есть, за дом твой гостеприимный.

Я вам честно признаюсь: я враг пьянства. И положенное мне судь­бой давно выпил. Но если все же порой приходится это делать, пусть оно будет красиво. И предложенный метод попробовал. Замечательный метод. Петрович, еще раз – спасибо!

И за отклики всем спасибо.

Декабрь, 1999

А ДАВАЙТЕ УЖЕ ПРАЗДНИК ПРАЗДНОВАТЬ...

А давайте уже праздник праздновать! Это я думал, как начать се­годняшний подвал, и пришла такая фраза. Не говорить же накануне Нового года, да еще такого круглого по счету, о выборах и об экономи­ке. Если вам такое интересно, обращайтесь к Татьяне Кузнецовой – она дежурит сегодня по этим темам. А мы поговорим о более прият­ном.

Фраза пришла, я показал ее девчонкам, в смысле, коллегам. Одобри­ли. И поняли буквально. И сидят вот напротив и пьют пиво с ершом вяленым. Им-то ничего – восемь вечера, имеют право. А мне еще спич сочинять. Однако я решил, что сочинять ничего не стану, а напишу в этот раз голую, но чистую правду. По поводу вяленого ерша. Воля ваша, но что-то мне не нравится в этом любимце женщин и девушек. Может, лицо у него слишком плоское и неинтеллигентное... Может, еще что... Однажды на Поле Чудес постучал в киоск, сигарет купить, продавщица открыла амбразуру, а оттуда таким амбре шибануло...

– Девушка, – всплеснул я руками, – у вас там кто-то умер?!

– Нет, – недоумевает она, – я ерша ем.

А вдруг это еда для некрофилов?..

Однако про рыбу больше не будем. Лучше пару новогодних сообра­жений.

Мужики, а ведь хорошо днем 31 декабря сходить за хлебом или за картошкой! Очень увлекательное приключение. Однажды из-за такого приключения ваш покорный слуга не выполнил священный ритуал, который блюдет уже много лет. По сей день стыдно.

Как-то в полдень 31-го вышел я в магазин за постным маслом. Масла купил, времени еще много, дай, думаю, зайду на работу (это еще на пре­жней работе было) – повишу на телефоне, обзвоню друзей и знако­мых, поздравлю с наступающим. Первый же друг коротко скомандо­вал: нечего звонить – заходи, хоть поздороваемся по-человечески! Он один живет.

Поздоровались раз. Поздоровались другой (а рюмочки у него ма­ленькие были). А потом он спрашивает:

– А как твоя совесть, не болит? Тебе не стыдно, члены нашего проф­союза остаются непоздравленными Дедом Морозом и Снегурочкой? – и смахнул скупую мужскую слезу. И так резонно и чувствительно он все это сказал, что и меня пробрало. Один из нас был в конторе профсо­юзным боссом, другой журналистским, кто кем – не помню уже. А в кухне у него костюмы висят. Снегуркин примерили – маловат, а вот два дедморозовских оказались в самый раз. Еще одного коллегу мы оде­ли в вывернутый наизнанку тулуп, получилась говорящая обезьяна вме­сто Снегурочки. И поехали... Радостей-то сколько было у членов проф­союза! И ведь не забыли никого.

Дома я появился за несколько минут до наступления 1985 года. Гос­ти, жена и теща сидели за столом тихо-мирно, но мне почудилось, что смотрят они на меня с осуждением. Ага, сидят, молчат – гадости про меня думают! И выступил. Вкратце тема доклада звучала так: что, без меня и Новый год не наступит?!

И еще запомнил бой курантов...

Тогда я и нарушил традицию: единственный раз в сознательной жизни не принял душ перед тем, как сесть за праздничный стол. Сами понимаете, за делами не успел. В итоге, все пошло сикось-накось. За стол я, кажется, так и не сел. Утром продрал глаза и ужаснулся. И от дикой головной боли, и от того, что вертикальные линии дверного косяка ока­зались непараллельными. Должны ведь быть параллельными, а они явно, если их продолжить, сомкнутся в ближайшем пространстве! И так мне стало обидно – я решил, что сошел с ума или в лучшем случае око­сел. А через пару дней вдобавок грянули морозы под сорок и продержались два месяца.

Вот сколько бед от пьянства. Зло и яд!

Р.S. Правда, потом оказалось, что дверной блок в спальную комна­ту (а квартиру я получил за несколько дней до Нового года) строители умудрились выполнить в форме трапеции. И я понял, что встречаются в этом городе и покосее меня.

Декабрь, 1999

У ГЛАВНОГО ДЕДА МОРОЗА ПЛАНЕТЫ ЗЕМЛЯ

Сантименты

Вы будете смеяться, но я раньше никогда не был в Финляндии. Проезды по ее территории не в счет. Ну и ладно, думал я, неви­даль! Бывшая наша территория, что там может быть хорошего. Ук­раина вон тоже нашей была, но меня туда не тянет.

Вы еще раз будете смеяться, но теперь я в восторге от Финлян­дии. Старею, видимо, коль восторги стал испытывать. Как это они умудрились? Ведь советской власти у них не было, не руководили ими мудро, не направляли в светлое будущее, однако настоящее у финнов удалось. Может, потому и удалось, что вовремя они смылись с поля битвы за коммунизм...

Недавно я уже писал про устройство границы с нашей стороны: четыре раза надо проезжать посты и показывать документы (с их стороны – один раз и без шлагбаумов). Так вот, я понял – зачем это! Когда увидел, что под последним шлагбаумом (перед финской территорией) лежит еще и доска с большими гвоздями вверх. Это ведь для того, чтобы они к нам не ломанулись! А ну как позавидуют нашим карелам да как попрут неорганизованно. А мы их и не пустим. Ну, а зачем еще? С нашей стороны, кто хотел, давно уехал. И без на­рушения границ.

Что понравилось

Проще перечислить, что не понравилось.

В их знаменитом бассейне в Рованиеми надо сначала закончить все водные процедуры, просохнуть, одеться и лишь потом уже – в буфет. Нет бы: погрелся в сауне, скатился с горки с визгом и ревом, помассиро­вал бы под упругими струями воды живот, бока, плечи и другие части тела, полежал в джакузи и... в буфете посидел... С пивком. Потом об­ратно в сауну. Но после второго захода я понял, почему так. Время в бассейне не ограничено, а если еще и с пивком рассиживаться, оттуда никто не уйдет. Русские, по крайней мере. А русских там много.

И еще одна претензия. Заказали нам такси. Подруливает новень­кий (там такси только новые машины и последних моделей) «Мерсе­дес». Не 600-й, конечно, но где-то 599-й. А нас пятеро! Говорят, я вы­ступал на всю улицу: они бы еще «Запорожец» прислали! А водитель спокойно сказал: сколько вас там сзади поместится, столько и поле­зайте...

Люди

Финны равнодушны и симпатичны. И нехолодны, на первый взгляд, как их соседи скандинавы. Мои друзья говорят, что некоторые дамы – буфетчица в бассейне, кассирша в банке, барменша в ночном клубе – оказывали мне повышенные знаки внимания. Однако я, как и все тол­стокожие, ничего не заметил. Ну, почти ничего. И я их понимаю – такой солидный мужчина! Правда, этот солидный мужчина четыре дня дурковал, как мог, и даже на ночь не снимал колпак Санта Клауса с музыкальным бомбоном. А что делать? Не по Апатитам же ходить в дурацком колпаке.

Таксисты, бармены, официанты, продавцы внимательны, предупредительны, но ненавязчивы. Все в меру. Особенно мне понравилась оживленная беседа с местным бородатым мужиком в сауне. Мы не­сколько минут сидели молча, прогревались и получали удовольстви­ем. Вдруг он спросил по-английски:

– Из России? – читать диалог следует с длинными паузами пос­ле моих реплик.

– Да.

– На Рождество?

– Да.

Помолчали, поддали парку.

– Но ведь у вас Рождество в январе!

– Да.

Еще помолчали...

– А главный праздник у вас Новый год?

– Да.

– Значит, подарки будете покупать...

– Конечно! Много подарков...

– Да, друзья, родственники, дети... Надо много подарков.

– Много, – подумал и подтвердил я.

– Ну, желаю удачи, – и мой собеседник ушел.

Вот такие они болтливые, финны.

Пожмите мне руку

И еще мы попали наконец в ночной клуб «Дорис» в Рованиеми. Дело в том, что у меня есть знакомый, который прожужжал мне уши этим клубом. Как только услышит про наши «Полярный» или «Алису», сразу начинает: фи-и, вот «Дорис»!., вот мы когда по­едем!.. ты сам увидишь!..

И мы попали туда. В рождественскую ночь. На двери с улицы была бумажка с приветливым текстом: «Извините, но сегодня мы обслу­живаем только постояльцев гостиницы» (клуб относится к ресто­рану гостиницы). Мы спорить не стали. Пошли в отель, прошли че­рез вестибюль, через ресторан (везде пусто и полутемно), через кухню, опять через ресторан и бар и оказались в ночном клубе.

Клуб, безусловно, хорош. Красиво, интересно, рационально. Но кроме барменши, ди-джея и девушки ди-джея в зале оказались толь­ко мы. Барменша сказала, что они обслужили какое-то торжество, и все разошлись, но рабочее время еще не вышло. Мы посидели, вы­пили, послушали музыку, понаблюдали за световыми и дымовыми эффектами... Если еще кто скажет, что ночной клуб «Дорис» рабо­тал для него одного (потом я бывал там и всегда не протолкнуть­ся), я пожму тому руку.

Мимоходом

Рассказывать можно было бы о многом. Например, о дорогах в Финляндии. В отличие от норвежских они тут прямые. Есть поворо­ты, но это не серпантины вдоль скал и фьордов.

А еще я жил в финском доме. Это гостиница, недорогая. Дом сто­ит сам по себе, на берегу озера. Он из дерева, лишь камин и стена у камина сложены из кирпича. Дом теплый (не в смысле температуры внутри), он добрый, уютный и ласковый. Я впервые ощутил подоб­ное – он обволакивает заботой и легкостью.

Говорят, финны очень тщательно выбирают место для построй­ки. Учитывают электромагнитные, какие-то экстрасенсорные поля и прочее. Вполне, может быть.

А возле каждого дома – елки живые, в гирляндах, все светится, сияет. Там есть фирмы, которые делают ледяные глыбы с лампочка­ми и гирляндами внутри, и спрос на этот светящийся лед высок...

Однако скоро за стол, потому вернемся к главному.

Гвоздь программы

Гвоздем, конечно же, стал Санта Клаус. Можете меня судить, но в силу своей косности буду называть его Дедом Морозом. Считается, и я не вижу причин для возражений, что это главный Дед Мороз планеты Земля. Пусть будет. Только на двух страницах в книге отзывов в Санта-парке за несколько часов оставили свои записи японцы, португаль­цы, французы, немцы, латыши, русские из Карелии, Питера и мы.

Санта-парк – это городок в нескольких километрах от Рованиеми. Магазины, рестораны, аттракционы, свой транспорт и прочее. Сначала по маршруту вы попадете к оленям. И можете покататься на них. Ваш покорный слуга попросил запрячь ему животное покруп­ней и галопом носился по лапландским лесам и весям. Погонять оле­ня нужно криками: «Й-о»! Это по-лопарски. В переводе на русский по­лучается: «Й-о мой-о, даешь Перекоп»! Я легко мог бы и до Апатитов доскакать, но вовремя вспомнил, что за гостиницу то вперед упла­чено – чего ж тогда торопиться.

Потом вас привезут под землю. Здесь когда-то был рудник, те­перь – сказочный подземный город. Мы и многие другие взрослые бро­дили по нему, катались на каруселях, смотрели фильмы и спектакли, покупали сувениры, сдавали свои лица под роспись художникам, ели вкуснейшие пирожные, в общем, вели себя, как настоящие туристы. Только разницы между нами и детьми, которых там большинство, особой не чувствовалось.

Но особенно вы будете ребенком, когда станете фотографиро­ваться с Дедом Морозом. Я наблюдал за лицами японцев, латышей, французов, когда Дед Мороз болтал с ними, обнимался, позировал для общей фотографии... Эти дяденьки и становились детьми. Да что там другие – у меня у самого на фото с Дедом абсолютно дурацкая физиономия, а точней – счастливая. Как будто мне миллион долларов подарили.

А Дед хорош. Большой, даже с высоты моих ста восьмидесяти трех сантиметров. И добрый. Мы с ним не только покалякали, мы с ним даже речь с балкона толкнули, рождественскую. Точней, он толкал, а я фотографировал. А небольшое, но море, публики стояло внизу и вни­мало. Честное слово! Его позвали наверх – пришло время поздравить с Рождеством сотни и сотни туристов, а я испросил разрешения по­снимать это событие для газеты. Слово «газета» или «журналист» на Западе – пароль, который открывает многие двери. И меня с радостью пригласили на балкон. А потом мы спросили Деда Мороза, чего бы он пожелал нашим читателям?

– Мира в стране. Мира и благополучия в каждом доме.

Уверен, то же самое он желает и другим туристам из всех угол­ков планеты. И всем это нравится, всем подходит. Мы все – одной крови.

Декабрь, 1999

ВОТ МЫ УЖЕ И В 2000-М...

Вот мы уже и в 2000-м. По этому поводу надо бы сказать что-то значительное, умное и надолго. А в голове все то же, что в прошлом году. То есть ничего подходящего к случаю. Видимо, оно – умное и надолго – появится когда-нибудь потом. Ну, как появится, я сразу и скажу. А пока похвастаюсь своими математическими достижениями.

Буквально полчаса назад я понял, как глубоко ошибался, полагая, что до третьего тысячелетия нам не хватает одного года (некоторые мои знакомые того же мнения). Но тут до меня дошло, что деньги и время – явления очень похожие. И не только по скорости исчезания. Считать их надо тоже одинаково. А мы считаем по-разному.

Если вы накопили 1945 рублей и продолжаете их копить, вы скаже­те, что собираете свой 1946-й рубль. Так ведь? А про время мы говорим: Победа 1945-го. Почему? Ведь на самом деле шел уже 1946-й год!

Так же, стяжав 2000 рублей и успешно продолжая это почтенное за­нятие, вы будете копить уже третью тысячу. И это будет правдой. И есть чем похвастаться перед близкими или невестой (налоговому инспектору или рэкетиру вы хвастаться не станете). И прожив 2000 лет, Иисус Хрис­тос, Сын Божий, живет уже в своем 2001 году. И мы, православные, като­лики, протестанты и околохристианские безбожники, живем вместе с Ним в 2001-м. Так ведь получается? Так. Но мы все запутали.

Еще целый год мы будем писать даты, например, 6 января 2000-го. А в прошлом мы писали 1999-го, хотя шел уже 2000-й... Так что, заголо­вок и первая строка этой заметки – чистая ложь, хотя и привычная.

Что делать? Что делать теперь, когда я вскрыл роковую ошибку? Ладно, если это приватные письма, а если это финансовые документы? Налоговый инспектор теперь запросто может сказать: что вы суете мне отчеты годовой давности?! А возразить то нечем. Привычки человече­ства для инспектора не резон, если они не заверены Министерством по налогам и сборам. Что делать?

Однако в каждой ситуации есть свои плюсы. Ребята, бегите в ларь­ки за угощением мне! Всем вам на год меньше, чем вы привыкли думать. Я вот всегда был уверен, что родился в 1955 году, а на деле ведь – в 56-м! И так каждый из вас. Все мы на год моложе!..

А, впрочем, если кто-то из вас хочет жить еще во втором тысячеле­тии, пожалуйста. Пусть будет так. Мы ведь в свободной стране.

Январь, 2000

ВО ВСЕМ ВИНОВАТ РАБИНОВИЧ

Все бесплатно

Начну с конца. Старик уже был в купе. Он лежал одетый на голом рундуке, отщипывал кусочки черного хлеба от буханки в старом па­кете и жевал их.

– Василий, – представился он. Ехал он из Запорожья к дочери в Окуловку. Дочь тяжело больна. На вопрос проводника, будет ли он брать постель, старик ответил:

– Нет.

А мне объяснил:

– Я рассчитал, у меня все бесплатно. Билет бесплатный – я инвалид войны. А без постели обойдусь, – я так понимаю, государ­ство решило, что ветеранам и без простыней много чести.

– Но вы же пенсию получаете «военную»!

Это пенсия ветерана войны – она в два-три раза больше обыч­ной. Я знаю, потому что мой отец тоже получает такую же, и лишь благодаря этому они с мамой еле-еле сводят концы с концами.

– Да, 140 гривен! Внукам все отдаю.

Одет был Василий Ильич не просто по-стариковски. Брюки и пид­жак грубо перешиты из заводского рабочего костюма. Под пиджа­ком – старая рубашка, затертый свитер. Но больше всего взгляд притягивали его носки. Сшитые из розовой трикотажной ткани. Ду­маю, это была футболка, ее раскроили и сшили крупными стежками белых ниток.

Чтобы купить ему постель, я нашел хороший повод – была ночь Старого нового года. А чтобы угощать едой, которую приготовила мама, поводов не искал. А старик и не отнекивался. Только заметил, что он прожорлив. Впрочем, ест он мало...

Торговля

Рядом с родительским домом – рынок, типа апатитского «Гол­ливуда». Но там торгуют всем, как на большом рынке: одежда, мясо, пиво, книги, косметика и парфюмерия, фрукты, рыба, картошка и прочее. Кстати. Привез родным две копченые горбуши – гостинец. А там она на рынке есть и по такой же цене, как у нас. Где она раньше была, в прошлой жизни?

Покупателей на рынке много, но мне кажется, что продавцов боль­ше. У мамы там почти все знакомые, и она говорит, что многие жен­щины за день зарабатывают 1-5 гривен (5-25 рублей).

Торгуют не только на рынке. Парное мясо можно увидеть на ав­тобусных остановках – прямо на деревянных ящиках.

Иду по мясному ряду, вижу – вырезка парная. Роскошная. Так и просится на отбивные. И 40 рублей (русских) за килограмм. Не мог не купить. Мама сказала, что это очень дорого.

Воровство

У них в доме не работает лифт. Прямо в шахте воры сняли все медные и бронзовые детали. Наркоманы. Это там так говорят. Если что-то украли, то – наркоманы. У сестры в подъезде за ночь среза­ли все электросчетчики. Тридцать шесть штук. Наркоманы. После чего ее муж поставил счетчик в квартире, предварительно купив где-то в гаражах. У наркоманов. Наркоманы бомбят даже кладбища – выламывают железные ограды, разбивают кувалдами гранитные столбики, чтобы снять трубы.

О ворах-«наркоманах» говорят все. А более крупное и крайне наглое воровство почти не обсуждают.

Сестра (у нее среднеспециальное образование гидротехника) с мужем несколько лет пытались найти работу. Найдут, работают два-три месяца, денег не получают, увольняются. Или получают столько, что на проезд до работы и обратно не хватает. Последний куплет этой песни был в фирме «Дока-хлеб». Три месяца в пекарне Люда училась и работала по двенадцать часов. Через три месяца спро­сили у хозяйки про зарплату. Хозяйка подняла дикий скандал, крича­ла, что они ничего не умеют, что испортили ей все дело, и уволила всех – человек пятнадцать. А сейчас, недалеко от дома моих родных появился очень симпатичный и добротный комплекс мотель – ресторан – казино – массаж. Комплекс построила хозяйка «Доки». Я говорю: Люд, там и твоя доля есть. Она отвечает: а пошли они!..

Многие с Украины ездят работать в Россию, особенно в Москву. Они требуют гораздо меньшего, чем москвичи. Сестра с мужем жи­вут так три года. Месяц в Москве – ремонтируют квартиры или дома. Работают по 12-16 часов, живут в том же помещении, где работают. Выматываются донельзя. Дома две-три недели отды­хай – обратно. Не знаю, долго ли они так протянут. Но вариантов больше нет.

Больница

Не люблю я ездить в город своих детства и юности – Запорожье. Мрачно там. По родителям скучаю, но пока один-два раза в год они могут приезжать ко мне. А тут пришлось резко сорваться – отец попал в больницу.

Кардиологическая реанимация в областной больнице. Приезжа­ем каждый день. Начинается все с того, что сестра выносит спи­сок, что нужно купить: бинты, йод, спирт, шприцы, пластырь, ле­карства... В том числе нитроглицерин. В кардиореанимации нет нитроглицерина.

Купить все можно тут же – в вестибюле и на этажах штук пять аптечных киосков. Говорят, они снабжаются со складов больницы. Каждый день надо покупать на 50-80 гривен. Это месячная украинс­кая пенсия.

Чтобы тромб, попавший в легкое отца, рассасывался быстрей, врач порекомендовал достать лекарство. Кибикиназа, кажется. Один раз ему ввели, но только по экстренному случаю. Больше не дадут, сказал врач, слишком дорогое – 100 долларов. А надо бы еще. Полдня мотались по всем аптекам – не нашли. Почти все аптеки закры­ты – Рождество Христово. Вернулись в больницу. Врач говорит, что есть еще вариант – он может тут поискать, договориться... Отда­ли «зеленую» сотню. Через десять минут врач пришел – договорил­ся! Мама очень радовалась, на следующий день понесла доктору пи­рожков и бутылку коньяка.

Мне показалось, что мы покупаем лекарства не только для отца – одних шприцов 20-30 штук в день. Но если для других боль­ных – не жалко. А если для аптечных киосков, то жалко.

А вчера по телефону мама рассказала, что зав-отделением жаловал­ся: поступила больная и, наверное, умрет – нет родственников, некому покупать лекарства и прочее. И добавил, что ненавидит эту страну.

Отец при мне пошел на поправку. Смеялся над анекдотами, осо­бенно над «сойди со шланга, дебил», потому что сам был опутан трубками – кислород, капельницы. И еще мы вместе любовались медсестрами и говорили вместе им комплименты. Будет жить.

А позже я искал в Интернете это лекарство – кибикиназу. Ника­ких упоминаний. Вот теперь любопытно – есть оно в природе или доктору надо было сто долларов. Впрочем, отца уже не воротишь.

Друзья

Повидал школьных друзей. Кто без работы, кто с дипломом ин­женера ремонтирует крыши, кто подвизается на других разовых за­работках. Относительно неплохо живет один – он еще в школе был жучарой, готовился в торговлю, имел кличку «чайханщик» и пошел по торговой части. Сейчас он живет не так хорошо, как раньше, ког­да заведовал обувным складом на областной базе советской торгов­ли, но все равно лучше остальных. А один покончил с собой. Всегда легкий на подъем, всегда пофигист, Леня Карвегин после нескольких лет безработицы отравился вместе с женой.

Еще одного друга оперировали – рак. Мне кажется, в Запорожье с онкологией что-то особенное. Пять или шесть человек, с которыми когда-то работал в театре (всего человек шестьдесят), умерли от рака. Театр закрыт – несколько лет ремонтируют здание и конца этому не видно.

Соль

Но самым примечательным было другое. Старых друзей мы наве­щали со старым же другом Володей. Девять лет назад он уехал в Из­раиль, потом в Канаду. Был безработным, таксистом, развозил бу­лочки, работал в двух-трех местах, пока за одну неделю не перевернулся два раза на машине – засыпал на ходу. Сейчас его дела идут на лад. Открыл маленький кафетерий и обслуживание банке­тов на выезде. Еда исключительно кошерная (я теперь все знаю по этой теме), ходит в синагогу и говорит, что если бы не был евреем, был бы антисемитом.

Так вот, навестили мы нашего одноклассника. Паша всегда отли­чался рассудительностью, был среди нас самым взрослым. Еще бы! В 17 лет он как вратарь был на заметке у киевского «Динамо» и донец­кого «Шахтера», но не повезло – на усиленных тренировках повре­дил ногу и надорвал сердце. Так вот, после наших разговоров о серой и мрачной украинской жизни Пашка заявил, что знает, откуда все это...

– Это все Римский клуб! Ну, масоны. Я читал ксерокопию их кни­ги. Суть в том, что ресурсы планеты истощаются, и они составили программу. К 2030 году на Украине должно жить 10 миллионов чело­век, в России – 50 миллионов...

Мы говорим:

– Паша, при чем тут клуб, это ваши фюреры совсем совесть потеряли...

– Нет, это клуб. А еще у Кучмы есть зам, он крутит всю торгов­лю, госсектор, он всем заправляет. Фамилия Рабинович...

Тут мы не спорили, а хохотали.

– Я так и знал, – кричал еврей Вовка, – жиды во всем виноваты!

– Паша, – говорил я, – наверняка это не фамилия – Рабинович, а должность. Громоотвод.

– Да-да, – поддержал Вовка. – Представляю. Кучма вызывает очередного: полковник Тищенко вы назначаетесь на должность Раби­новича сроком на два года...

Боюсь, Паша с нами не согласился. И ведь многие думают так же, как и он.

Кстати, они там уверены, что в России еще хуже. А я и не спо­рил – чего спорить, если они по десять-двадцать лет с Украины не выезжали. Чего спорить, если их жутко раздражает, что мы гривны переводим в рубли – они все считают только долларами. Чего спорить, если во всем у них виноваты наркоманы и Рабинович... Даст Бог, до еврейских погромов не дойдет.

Вывод канадского друга

Я-то ладно. Мы через это прошли. Да и опередили братьев-хохлов не намного. А вот канадский мой друг уже все воспринимает по-другому. Во многих ситуациях он подавленно молчал. Подозреваю, слов просто не было. А на прощание сказал, и очень серьезно:

– Забирай отсюда стариков. Как можно быстрей забирай.

2000

ОБЩАТЬСЯ С ЧИТАТЕЛЕМ УЖАСНО...

Общаться с читателем ужасно интересно. Специально поставил ду­рацкий эпитет, чтобы подчеркнуть эмоции. Я сегодня эмоционально настроен.

Читатели делятся на две основные категории: те, кто читают «Дважды два», и которые не читают. А что вы смеетесь – есть масса людей, которые газету не читают, но советы дают и даже претензии предъявляют.

На днях встречаю старого знакомого:

– Ну почему вы в «Дважды два» публикуете только свои снимки, почему не работаете с внештатниками? У меня есть такие фотографии интересные...

Я растерялся и даже оправдываться начал:

– Да как же так?.. Да мы... А вот полгода конкурс «Фото про лето»... – но потом кое-что сообразил. – А ты вообще газету читаешь?

– Ну, давненько не брал...

Или еще был случай. На сессии Горсовета уважаемый человек вста­ет с претензией:

– Почему вы не пишете на актуальные темы? Например, о детских пособиях!

А у нас редкий номер в последнее время выходит без темы детских пособий.

– Простите, – говорю, – что вопросом на вопрос отвечаю, а вы давно «ДД» читали?

– Я два года назад к вам приходила с письмом, вы мне отказали в публикации... С тех не покупаю вашу газету!

Но есть и другая часть читателей. И они отрада моей души, имени­ны сердца.

– Ты пишешь то, что я сам думаю...

– Я вот только жене это говорил, а у тебя в газете напечатано...

Есть отклики более глубокие. Года три-четыре назад была у нас ку­линарная колонка. Сейчас могу признаться, что вел ее я, хотя подписы­вался женским именем (казалось, что так остроумней). И ведь многие были уверены, что это женщина пишет. Но вот получаю письмо из Кировска от читательницы. Надеюсь, это действительно была женщина. Впрочем, я уверен в этом, потому что такая проницательность, по мое­му мнению, свойственна только им. А в письме обо мне: какой мой пол, возраст, почти безошибочно, и даже что-то о характере и привычках...

Даже письма пишут в качестве откликов на подвалы. И там уж как подпустят: да какой вы умный, да какой вы разэтакий... Ну как тут пыш­ный павлиний хвост не распустить!

А еще как-то звонок:

– Можно с вами поговорить по телефону, сейчас так редко мужчи­ны не боятся быть сами собой, не изображают ничего...

Даже неловко стало. Милые, я изображаю. Постоянно чего-то изоб­ражаю: редактора газеты, покупателя макарон, отца своих детей и сына своих родителей, грузчика бумаги в рулонах, любителя женщин, пеше­хода, мужчину, наконец. Вот так бегу, бегу, бегу и вдруг – раз на себя со стороны: как я там изображаю, достойно? Все мы изображаем (про­стите за банальность), только по-разному получается. Может, зря я со­шел с театральной дороги на журналистскую?

Нет, не зря. Поверьте, последняя – интересней. И на ней людей встречается гораздо больше.

Январь, 2000

С КРЮЧКОМ И ГРАНАТОЙ

Кого ловим

В прошлом номере мы рассказали, каким образом женщина может быстро наловить свежей трески. Продолжаем тему. Потому что не все то, что рыба – треска. В жизни встречаются самые разные пред­ставители морской и речной фауны. Бывает, закинешь удочку, что-то клюнет, вытащишь, а там... Как оно называется, никто сказать не может. Бывало, читатель, со мной и такое, бывало. В связи с этим не могу не вспомнить короткую, но поучительную историю.

На озере Имандра нас в лодке несколько человек, готовимся удить сигов. Леша Алдабаев, парень застенчивый и осторожный, тихо спра­шивает:

– А как ее ловить, рыбу?

Один из знатоков лихо объясняет:

– Берешь шитика, сажаешь на крючок, закидываешь, ждешь, ког­да клюнет, вытаскиваешь, а там – она!

Леша подумал и уточнил:

– А вдруг – не она?..

Подготовка

Итак, берем леску. Толстую и длинную, метров 150-200. Сначала вяжем грузило – кусок свинца, увесистую гайку от бакового орудия или болт. Некоторые годки (старослужащие) в последние месяцы службы вешали над своей коечкой длинный болт как символ отстра­ненности. Удобная вещь – то символ, то грузило. Крючки тоже надо брать большие. Даже у средней ставридки рот такой громадный, что она сама себя проглотить может. Крючков вяжите столько, сколько вам надо рыбы за один раз вытащить. В качестве наживки можно использовать все – куски ранее пойманной рыбы, куски мяса с камбу­за, картонки или ничего не нужно, лишь бы крючок блестел.

Затем выходите в Эгейское море. Можно в Тирренское или Иони­ческое – неважно. Главное, бросить якорь на какой-нибудь банке (подводная возвышенность), чтобы не сильно глубоко было, мет­ров 100-120. Все! Вы готовы ловить рыбу, большую и маленькую.

Процесс

Наживили и травите леску вниз – час, два, три... Нет, это, ко­нечно, шутка. В общем, как только грузило достигло дна, а у вас мало времени, сразу наматывайте леску обратно.

Если забрасывали лишь туда-сюда, то на крючках будет ставри­да, сардина и даже сардинелла. Вторую от третьей умел отличать только мой мичман, а он был докой в этих делах, он акул живьем ло­вил, но об этом ниже. А ставриду узнавать научился и я, но нужны гранаты. Об этом тоже ниже.

Вытащили вы десяток рыбин. Что с ними делать? Кто жарил и варил, если дружил с камбузом. Кто отдавал друзьям. А некоторые даже коптильню на юте (зад корабля) сделали. Свежепойманная коп­ченая сардина вкусна. Но особенно хороша копченая мурена.

Смотреть противно, есть вкусно

Если вы не торопитесь на вахту, на свидание или в театр, подер­жите свою закидушку на дне с полчасика. Экзотика, видимо, плавает по дну, и ей нужно время, чтобы найти ваши крючки и плотно на них подсесть.

Попадались нам, например, осьминоги. Зрелище не для слабонерв­ных. Без видимых движений, распластав щупальца по палубе, он пере­мещается куда-то бочком, бочком. Слизкий и некрасивый. Мы все меч­тали подложить живого осьминога старпому под одеяло. Были причины. И эта мечта согревала наши души.

Попадалась нам и рыба-черт. Черная, лохматая, как хиппи, лежит плоским брюхом на палубе и сопит от злости. А на затылке – шип (рог, колючка) острый и, говорят, ядовитый.

Но самый страх господний, самая мерзопакость – это мурены. Однажды ваш покорный слуга вытащил сразу трех.

Представьте себе змею метра полтора длиной и в руку сильного мужика толщиной. И она вся, как сумасшедшая, извивается, сворачи­вается в тройные узлы и дико растопыривает громадную пасть, а в пасти острейшие зубы в несколько рядов. Фу, вспомнил, и в жар бро­сило. Вытащил их на палубу, а они давай скакать и извиваться, почи­ще Киркорова, когда он в ударе от гонорара.

Зато мясо у них белое и нежнейшее. Где-то читал, что древние греки мурен разводили в специальных бассейнах, а откармливали их рабами.

Я уж и не помню, как мы их казнили, в смысле к порядку призвали. Но тут способы тоже разные бывают. Об одном из них расскажу.

На акулу – с пистолетом Макарова

Однажды на снасть моего мичмана Сикача (фамилия его была та­кая) клюнула очередная акула. И почему-то командир (кэп) с мичма­ном решили заполучить ее нетрадиционным способом – не выма­тывать несколько часов до бессилия, а расстрелять. Кэп затребовал арсенальщика с пистолетом. Дело была на баке (нос корабля), где от борта до воды метров пять-шесть.

Животное длиной в два и толщиной полметра, подтянутое на толстом капроновом шнуре, в качестве лески, к борту, кувыркалось на поверхности воды, а командир стрелял ему в голову. Или во что уж придется. Раз стрельнул. Два стрельнул. Три, четыре... Не знаю, как первые семь пуль легли, но восьмая попала точно в цель – в кап­роновый шнур. Уплыла скотина со стальным кованым крюком во рту.

Сам ты рак

После увольнения в запас больше всего меня оскорбляла неграмот­ность сухопутных людей, когда они моего лангуста, пойманного в Сре­диземном море, вычищенного, собранного и отлакированного, назы­вали раком. Лангуст висел на стене, громадный (омары, которых иногда в «Юности» продают – просто мелочь), раскинув метровые тонкие усы, такой красивый, как я в молодости, а они с видом знато­ков бросали:

– Крупный рак.

– Сам ты рак! – отвечал я.

Так вот, лангуста можно поймать и на донку, на обычный крючок с мясом. Но это большая редкость. Это, наверное, только сумасшед­шие так попадаются. Лангустов же в здравом уме надо ловить спе­циальной ловушкой. Сеть натянута на раме полтора на полтора метра, рама должна складываться пополам, как книга. За счет рас­порки она, когда опускаешь, раскрыта, но когда поднимаешь, захлопывается.

Вместе с лангустами попадались и креветки – крупные, жирные. У нас был парень из Николаева, который ел их сырыми. Стоит лени­во, опершись на фальшборт, креветки из ловушки, как тараканы, по палубе разбегаются. Подбежит одна такая к николаевцу, он накло­нится, располовинит ее и съест... Впечатляло.

В чем разница между лангустом и омаром? Первый изящней, утонченней, без громадных передних клешней. Если опять же срав­нивать с людьми, все равно что сравнивать Джулию Робертс с Май­ком Тайсоном.

Командир-чемпион

Но больше всех рыбы добывал командир. Под настроение. Сидишь где-нибудь в кубрике и слышишь по громкоговорящей связи:

– Арсенальщику с двумя гранатами прибыть на ют к командиру корабля, команде барказа – барказ к спуску!

Ага, сейчас будет командирская рыбалка! Вместе со смотрителем корабельного арсенала на ют бегут все свободные от вахт. Кэп берет гранату, медленно оглядывается и замахом руки с гранатой разгоня­ет всех болельщиков подальше. После чего тихонько кидает за борт пару гранат. От первого хлопка (взрыв где-то под водой) на поверхно­сти вскидываются мириады рыбин, от второго – уже поменьше.

Так вот, оглушенная ставрида тонет, а сардина остается на пла­ву. После чего матросики в барказе громадными дуршлагами черпа­ют рыбу из моря. Конечно, по количеству пойманной рыбы кэпа пре­взойти никто не мог.

В общем, было порыбачено.

Чего и вам желаю.

Февраль, 2000

ЛЮБЛЮ. ЦЕНЮ. ВНИМАЮ...

Люблю

Ценю

Внимаю

Уважаю

Благоговею

Боготворю

Обожаю...

Когда я был маленьким, лет шестнадцати, я считал, что женщина – это богиня. Когда я стал большим, я понял: женщина – это Богиня с большой буквы.

Да, иногда женщины бывают невпопад. Например, 7 марта в мага­зинах были очереди из женщин. Их накануне этого чудного праздника вообще в магазины впускать нельзя! Но тогда, увы, многие без подар­ков останутся. Приходится терпеть. Зато, пока стоял в очередях, была возможность лишний раз заглянуть в длинный список. Мужики, стояв­шие сзади, злорадно ухмылялись. А у меня коллектив в большинстве женский. И каждая – с большой буквы.

– Игорь Николаевич, у вас в городе такая репутация... – и дальше новая знакомая мнется, боится обидеть.

Спешу на помощь:

– Бабника, что ли?

– Ну... Донжуана...

Господи, можно ли желать лучшей репутации?! Увы, на Дона Жуа­на (он же Хуан, Гуан и т.д.) я все еще не тяну, иначе меня бессмертно воспели бы Шекспир, Пушкин, Мольер, Радзинский, масса других зна­менитых литераторов, и даже лауреат то ли Ленинской, то ли Государ­ственной премии СССР Василий Федоров.

Боже, как бесподобно Федоров писал в молодости:

Не изменяй, ты говоришь, любя,

О, не волнуйся, я не изменяю,

Но, дорогая, как же я узнаю,

Что в мире нет прекраснее тебя...

Или:

По главной сути жизнь проста –

Ее уста, его уста...

А когда он состарился, он сошел с ума и, цитирую советских крити­ков, решил закрыть «вечную» тему Дона Жуана, исчерпавшую себя при социализме...

Каково?! У-у, лизоблюды! Поэтому мы социализм и не построи­ли – любовь к женщине, ее почитание превыше всего объявили исчер­панными. Природа не любит надругательств.

Впрочем, Шекспир, кажется, на эту тему не писал. Не успел. Пожи­ви он дольше, обязательно обратил бы свое внимание на суть жизни.

А вы говорите – бабник. Да нет выше похвалы для настоящего му­жика. Видать, во мне, как и в подавляющем большинстве мужской час­ти населения, в самом деле есть что-то от Дона Гуана. А в женщинах – в каждой – есть Богиня. Не сойти мне с места редактора!

Март, 2000

Я ДОЛЖЕН ДУМАТЬ СПОРНО...

Я должен думать спорно до абсурда. Я должен пороть чушь. Я дол­жен вещать глупости и гадости. Вот тогда вы, читатели, откликаетесь на мои «подвалы» – звоните, пишите, хватаете меня за рукав на ули­це, а порой даже брызжете слюной на мои новые костюмы. Это выс­ший класс! Это значит, я задел вас за живое, разбудил в вас мыслителя и даже гражданина. Чего стоило одно мое заявление по поводу глупо­го вида женщин на каблуках! Знаете, чего оно мне лично стоило? 47 знакомых и незнакомых женщин вычеркнули мое презренное имя из списков своих обожаемых объектов. Я лишь недавно вышел из деп­рессии по этому поводу.

И наоборот, если я изображаю из себя умного и благостного – ти­шина, никаких кругов на воде. Вывод: хочешь, чтобы о тебе не забыва­ли, будь дураком. А лучше – злобным дураком.

Увы, сегодня не выйдет. За моим рабочим окном – весна. Снег под солнцем яркий, а деревья, пусть пока и голые, вид имеют оптимистич­ный, как шейпинг-модели.

Иду на днях по городу, борюсь с одышкой, наследницей гриппа, и вдруг ни с того, ни с сего заявляю вслух:

– До чего я люблю этот город, черт бы его побрал!

Прохожие шарахнулись по сторонам. Потом один подошел, прило­жил ладонь к моему лбу:

– Вам совсем плохо?

– Да нет же! Напротив – хорошо, и очень.

– А с какой стати вам хорошо, особенно в это трудное для страны время?

– Я сам, – оправдываюсь, – понять не могу.

Ответил, но червячок внутри остался: и впрямь – чего хорошего-то? Есть ведь люди, которые только и мечтают уехать, притом, куда угодно – здесь все им не так. Мне их жаль, потому что в Питере, в Па­риже, в Больших Кильдямцах и на Гваделупе им, мятежным, тоже бу­дет все не так.

Правда, у меня ведь тоже мечта есть. Одна девушка как-то разгова­ривала со мной умные разговоры.

– Игорь, а какая ваша самая заветная мечта? – вдруг спросила она после затянувшейся паузы. Беседа шла с паузами, потому что это была умная беседа. Мне стало стыдно, потому что я ничего не мог сказать о самой заветной мечте. И я быстренько ее придумал:

– Построить дом на юго-восточном побережье Австралии и жить там, и чтобы ходить в шортах и босиком, и чтобы в холодильнике все­гда было легкое светлое пиво...

– А я мечтаю, – отвечает девушка, – построить в Апатитах цер­ковь, чтобы каждый мог прийти и помолиться!..

Тут я со своими мелкими мечтами чуть сквозь землю не провалился!

– А вы, – перебиваю, – не дослушали. Дом должен быть таким большим, чтобы в него могли переехать все жители нашего города, кто пожелает, и чтобы пива на всех всегда хватало!

А она продолжает:

– А в каких вы отношениях с Богом?

И тут я проявил невоспитанность – ответил вопросом на вопрос. Я спросил, какой рукой она мастурбирует. И получил подушкой по го­лове. Хорошо, подушка была диванной, а не из дерева...

О чем это я? О любви к городу. Вы сами знаете не хуже меня, за что его любить. А в последние дни появилась еще одна причина для любви – поведение кандидатов на должность главы города.

Смотрите, они все разные, они все настроены на победу, но как дос­тойно ведут они предвыборную борьбу. Корректно, интеллигентно и с максимальным уважением друг к другу. Я восхищен. Я преклоняюсь. И это не ирония.

Что? За кого из них я буду голосовать? А вы меня еще о Боге спроси­те!.. В моей жизни все же есть интимные моменты.

Главное – не забудьте проголосовать в воскресенье.

Март, 2000

В БЕЛОРУССИИ ОПЯТЬ БЬЮТ ЖУРНАЛИСТОВ...

В Белоруссии опять бьют журналистов. В понедельник по всем ка­налам ТВ показали, как милиция и специальные подразделения лупи­ли дубинками репортеров и операторов российских телеканалов, запихивали их в «воронки», отбирали кассеты. Замечательно! А еще замечательней, что после этого в МВД журналистам все вернули и из­винились.

Не люблю я, когда журналистов обижают. Каких бы то ни было – из «ДД», «АиФ», Би-Би-Си или даже «Мурманского вестника». Как-то на моих глазах один достаточно известный в Апатитах (и, как он сам считает, уважаемый в городе) человек толкнул моего коллегу. Женщи­ну. Намеренно и очень грубо. И этого «уважаемого» человека нет боль­ше для нашей газеты. И когда он звонил в редакцию и возмущался, что мы не упоминаем его имя, угрожал даже судом, мне было приятно. Не надо обижать журналистов. Они и без того судьбой в большинстве сво­ем не избалованы.

Кстати, раз уж упомянул это слово. Работа журналиста, на мой взгляд, это не свободный выбор профессии, не каприз, это судьба. Сре­ди хороших журналистов очень мало людей, сразу получивших специ­альное образование. С другой стороны, у меня масса знакомых с дип­ломами журфака, но работающих далеко от средств массовой информации. А может, наша работа – это диагноз.

Я не говорю о наших личных и профессиональных качествах – тут даже у меня претензий масса, и к себе, и к коллегам. Но ведь и хлебопе­ки все разные, и хлеб они разный пекут. А сапожники! А политики!.. Но почему-то чуть что – сразу журналистов дубасить.

А ведь именно они не забывают, что Лукашенко сегодня по законам той же Беларуси – никто. Срок его полномочий давно кончился. А вот вновь избранный президент Путин забывает об этом. Переизбранный губернатор Евдокимов тоже ведет с Лукашенко официальные беседы и переговоры. Вот, помню, лет пять назад по Апатитам разгуливал муж­чина в совершенно голом виде. Когда его призвали к порядку, мужчина ответил, что он – Иисус Христос. Ни много, ни мало. Почему с ним власти в переговоры не вступили? Насчет отпущения грехов и райских кущей поторговались бы для всех нас. Нет, того самозванца в дурку увез­ли, а с этим сюсюкают.

Мстительный я. Это плохо. Но ничего поделать с собой не могу. Потому давно не покупаю белорусских товаров и продуктов. За их дик­татора, за упрятанных в камеры людей, стремящихся к свободе, за би­тых и униженных журналистов, за Василя Быкова...

Один из лучших писателей эпохи, фронтовик, вынужден эмигри­ровать в... Германию! В страну, с которой он воевал за свою Родину, за ту же Белоруссию, за того же Лукашенко с его колхозом. Большего аб­сурда придумать нельзя.

Вы говорите, люди-то ни при чем? Да-да. Как же! Они же его «батьком» называют. По Сеньке и шапка, по холопу и барин. Знаете, что мень­ше всего нравится мне в прошедших временах социалистической казар­мы? Я сам. Потому что я был болваном, которым могли гордиться комсомол и партия. Одним из болванов, которые и держали тот режим. Так что, насчет невинных масс не грузите мне уши. Не уважаю. И осо­бенно не уважаю их фюреров. И теряю уважение к тем, кто подает им руку. А все начинается с того, что бьют журналистов.

Март, 2000

Космос меня напугал

Все может быть

Вот вы пишете о разных путешествиях в мире реальном – за границу, по стране, по родному краю, а что если я расскажу вам о пу­тешествиях моей души? Более научно ее еще называют астральным телом. Хотя эта наука тоже выглядит весьма сомнительно.

Я человек по натуре скептичный и недоверчивый. Хотя, надеюсь, не всегда бываю упрямым ослом. Вот, например, так называемая, аура человека. Раньше я считал ее выдумками, а теперь знаю, что речь, вероятно, идет об электромагнитном поле человеческого тела. И если меня раздражает какой-то человек, даже будь он у меня за спи­ной, то это не сверхъестественные чувства, а просто его поле ка­ким-то образом будоражит мое и мне от этого неуютно (магниты притягиваются и отталкиваются).

Точно так же, я думаю, есть объяснение многим явлениям, кото­рые сегодня кажутся невероятными и ненаучными. Но ведь круглая Земля тоже была когда-то ересью.

Иными словами – все может быть в этом мире.

Полеты во сне

Говорят, что если человек летает во сне, он растет. Ерунда! Я лично давно расти перестал, а иногда полетываю. Раскинешь руки и паришь, как орел, в теле легкость и радость неописуемые. Было, прав­да, недавно меня в самолетик посадить хотели (маленький, одномес­тный). Но что-то с ним случилось, не завелся, кажется, и я так поле­тел – по старинке, раскинув руки.

Недавно мне сказали, что это мое астральное тело путешеству­ет, пока плоть моя громоздкая отдыхает. При этом советовали про­водов электрических не касаться. А ведь были, были – провода высо­ковольтные, как сейчас, помню. Вот и хорошо, что я их предусмотрительно облетел сторонкой. А еще говорят, что если че­ловек во сне умирает, это его астральное тело не смогло вернуться из путешествия...

Да, да, да! Все это – чушь! Конечно же! Наверное. Может быть... Но чего только не бывает... Для меня до сих пор загадочны дырки в макаронах, дыры в космосе и умение компьютера отличать букву «е» от прямой линии. Если вы все знаете, то я вам... и завидую, и сочувствую.

Лечили все

Давным-давно я болел. Болел серьезно. Доктора долго не могли найти причину. Кардиологи успокаивали: старик, это у тебя функ­циональное, органики (я так понимаю, омертвения тканей сердца) нет! Это утешало. «Скорая» откачивала меня от очередного при­ступа и сдавала терапевтам. Те тоже утешали: почки у тебя от­личные, ты – не гипертоник! Это радовало. Через пару лет я сдался психиатрам. Они выявили мой мрачный жизненный настрой и пропи­сали, если не ошибаюсь, пирацетам.

На третий день я стал оживленно общаться с самим собой. Не так, как обычно, с иронией, а вполне серьезно и уважительно. Как сей­час помню, шел с работы домой, и я же шел рядом. И мы вдумчиво и аргументировано обсуждали какую-то проблему. Я четко слышал свой голос со стороны, когда говорил тот, что шел рядом. После этого я перестал принимать «психические» таблетки.

Ну и, как положено, я, в конце концов, обратился, так сказать, к частному лицу. Это была моя давняя знакомая. Назовем ее Люда.

Один американец...

Люда сама пришла ко мне, услышав где-то о моих болячках, и пред­ложила помощь. Она всю жизнь увлекалась йогой и подобной экзоти­кой. Теперь же ее пунктиком была разработка какого-то американ­ца. Тот случайно открыл систему дыхания, которая вводит человека в состояние сродни, как они сами говорят, наркотическому опьяне­нию. Только при этом активизируются резервы организма, и он, орга­низм, сам себя активно лечит. Возможности у этой системы, как го­ворили тогда, неограниченные. Название ее – рибёфинг.

Людмила показывала мне сертификат об окончании курсов, ка­кие-то брошюрки, много рассказывала. Я верил. Потому что очень хотел быть здоровым.

Кубик души моей

И вот первый сеанс. Я лег на пол, расслабился. Люда сидит рядом, контролирует ситуацию. Начал дышать. Не буду описывать систе­му. Я уверен, что без наставника, без контролера, она может ока­заться опасной.

Достигнуть цели, то есть переключиться в нужное состояние, непросто. Даже физически это трудно. Сколько я старался, пять минут или час, сказать не могу. И вдруг...

Было такое ощущение, что кровь моя вспенилась, как шампанс­кое. Дыхание практически исчезло – стало совсем незаметным, лег­ким. И я весь стал невесомым. Однако сознание было ясным. Людмила спрашивала, что со мной происходит, а я рассказывал.

Я видел себя со стороны. Я лежал на паласе в своей комнате, ря­дом сидела Людмила. Из моей груди вылетел кубик серого цвета. Ма­ленький, сантиметров пять по ребру. И сразу я стал видеть все из этого кубика, впрочем, это и был я. Подо мной раскинулся вечерний город. Огромный, далеко в небо уходят высокие дома. И совсем незна­комый, хотя вполне земной. Какое-то время я летал, точней будет сказать, перемещался над ним. Потом резко пошел вверх. Перемеще­ния мои были нелогичными, с точки зрения земного тяготения, ви­димо, оно не действовало на меня кубика. Город резко уходил вниз, уменьшался. Потом были облака, серая муть, и вдруг сверху и со сто­роны стала надвигаться бесконечная черная дыра. Яркие звезды лишь подчеркивали ее черноту и холодность. Мне стало не по себе – это был космос. Открытый. Почему он напугал меня? Ведь еще в детстве я мечтал стать космонавтом, а тут струсил, как заяц. От него вея­ло опасностью. И я моментально вернулся в себя.

Страшит непонятное

А потом в моем теле кто-то появился, я сразу назвал его развед­чиком. Он деловито начал прощупывать меня – от пальцев левой ноги стал двигаться вверх. Помню, задержался в левом предплечье, что-то там шаманил, что-то пощипывал... Я уверен до сих пор, что это организм занимался своим оздоровлением.

Во время следующего сеанса я уже никуда не летал. Я просто был морем. Накатывал мягким прибоем на песчаный берег и откатывал­ся обратно. Долго, монотонно и покойно.

А третий раз был последним. Потому что я увидел Людмилу ря­дом на диване старой, сморщенной и очень злой. Это было неприят­но. Я почему-то был уверен, что вижу ее сущность. Неприятно и стыд­но, словно подглядывал в замочную скважину.

Вот такая бредятина. Но я теперь знаю точно несколько вещей. Форму моего астрала. Страх перед открытым космосом. И то, что видеть сущность людей, пусть даже и без гарантии достоверности, не стоит.

Не верите – проверьте.

Апрель, 2000

Солнечные зайчики

Из блокнота

«Мыслей и впечатлений, как негров вокруг. Я счастлив! До безоб­разия. До стыда. Хожу и улыбаюсь. К вечеру налетел ветер, шторм, дождь, а мне все равно хорошо. Моя лоджия смотрит на океан и на Полярную Звезду, которая здесь над горизонтом...»

Соотечественники

Я не типичный русский. Те земляки, с кем я знакомился здесь, все время ворчали: плохо встретили, кофе невкусный, ром не тот нали­вают, скучно, к русским плохо относятся...

Враки все это! У русских за границей, то ли от недостатка денег, то ли от незнания языков, то ли от неумения расслабиться, жуткий комплекс неполноценности. И они ворчат, жалуются...

По пути в Гавану из Варадеро рядом со мной в автобусе оказалась русская девушка. Когда я узнал, что зовут ее Маша, рассказал ей ис­торию про девушку, с которой случайно оказался в Италии:

– Хорошая была Маша...

– Почему была? – полюбопытствовала новая знакомая.

– Потому что я ее задушил, – пожал я плечами. – Все ей было не так...

Закрытая зона

В отличие от Гаваны, о которой – позже, Варадеро не произво­дит тягостных впечатлений. Закрытый курортный городок. Чис­тенький, аккуратный. Видно, что люди здесь живут получше. Сред­няя зарплата на Кубе десять-пятнадцать долларов, но большинство жителей Варадеро работают на туристов и получают еще чаевые.

Мне повезло, моя гостиница «Четыре пальмы» – в городе, и у меня была возможность много гулять и смотреть, как живут кубинцы.

Живут они по-разному. Кто в новеньких домиках, кто в старых развалюхах. Многие ездят на машинах – современные иномарки, мно­го «Жигулей» и «Москвичей», часто встречаются старинные громад­ные американские «бьюики», «крайслеры», «шевроле». А некоторым нечем кормить детей.

У кубинцев три, насколько я понял, любимых занятия: работать, сидеть возле дома часами и смотреть по сторонам, петь и танце­вать (эти два действия неразделимы).

Совместное хозяйство

Большинство гостиниц расположены на косе. Шириной косы пятьсот-семьсот метров и километров на двадцать она уходит в океан. Гостиницы есть либо хорошие, либо роскошные. Уровень обслужива­ния не уступает Западной Европе. Это все совместные. Земля, вода, солнце и рабочие – кубинские, деньги – французские, итальянские, канадские и прочих.

Контрольные пакеты – у Кубы. Говорят, что Куба заключает договоры не более чем на десять лет, но затраты западных инвесто­ров окупаются уже через год-два.

И тут единственный раз я позавидовал тоталитарному режи­му. У нас ведь тоже были совместные предприятия, инвесторы, но деньги куда-то уплывали, даже построить почти ничего не успели. Так вот, я думаю, там все получается лишь потому, что если ты ук­радешь деньги партнеров, никакие адвокаты тебе не помогут – Фидель не станет долго разбираться и разводить руками, дескать, нет таких статей в законе, чтобы привлечь этих жуликов. Он их про­сто расстреляет. Лично и по два раза каждого ворюгу.

Практически в любой отрасли экономики Куба открыта для ино­странного капитала – судя по рекламе в журналах.

Куба делает хорошее пиво, соки, минеральные воды, многие про­дукты. Но все это продается за доллары и местным жителям не по карману. За все прогулки и поездки я не встретил ни одного продо­вольственного (для своих) магазина. Так что, где и как распределя­ют они еду, – тайна. Слышал, что на производстве – кто где рабо­тает. Может быть.

Сувениры

На весь Варадеро есть лишь один фруктовый рынок, но я туда так и не попал – далеко было.

А вот сувениры можно купить на каждом шагу – рынки, киоски, магазины. Некоторые вещи, например, скульптура из твердых пород дерева или расписная керамика бесподобны и продаются за бесценок. Мастера прямо на улице ваяют, красят, шьют и тут же продают созданное.

На каждом шагу вам заговорщицки предлагают сигары, ром, иног­да женщин. Гиды предупреждают, что с рук сигары и ром лучше не покупать – могут оказаться палёными. Услугами сутенеров тоже не советуют пользоваться. Говорят, если женщина понравилась, луч­ше самому объяснить ей это – словами или жестами (последние международны).

Характеры

В Варадеро кубинцы очень приветливы (здороваются, как в де­ревне, со всеми), очень отзывчивы, общительны, но неназойливы. Впрочем, не только люди, даже бездомные собаки и мухи ведут себя с чувством собственного достоинства.

И ни разу я не наткнулся на недоброжелательный взгляд, на раз­драженный тон.

И еще – они почти всегда веселы и стараются, чтобы весело было и вам.

Атмосфера

Конечно, если вы очень будете стараться, отпуск на Кубе пока­жется вам скучным. Я заметил, русские это умеют. Вспоминаю ис­торию в самолете из Мурманска в Питер.

Мужчина крепкого сложения попивал водочку и чем-то ее вкусно закусывал. К концу рейса он уже хорошо отдохнул. И когда самолет коснулся пулковской бетонной полосы, сосед захлопал в ладоши. Его никто не поддержал. Он стал возмущаться, дескать, везде в мире пассажиры аплодируют пилоту, а вы сидите, как замороженные! Не­сколько раз он призывал похлопать, но тщетно. Тогда мужчина оби­делся окончательно.

А я, конечно же, стал размышлять: а почему, действительно, так? Все рады, что долетели благополучно, а мы нет. Мрачные мы ребя­та. Во всяком случае, когда трезвые. Фаталисты, Печорины сплош­ные, Бендеру упасть некуда.

Однако на Кубе быть мрачным сложно. Там праздник. Музыка вез­де, а там, где музыка, – там танцуют и поют, радуются и смеются.

Через неделю я заметил, как изменилась моя походка – стала лег­кой, упругой и слегка танцующей. Потому что я насквозь пропитал­ся их музыкой, ритмами. И мне это понравилось.

Рыба в галошах

– Ты хочешь пойти на дискотеку? – с этим вопросом в первый же вечер обратился ко мне местный черный парень. Вид его сперва показался подозрительным – не сутенер ли? Но когда он сказал, что уже знакомые мне итальянцы идут, я тоже согласился. Потом каж­дый вечер работники гостиницы звали меня в «Чекере». И кроме же­лания развлечь гостей, есть тому еще простая причина. Если мест­ный приводит на дискотеку трех туристов, он проходит бесплатно. Для нас же вход – 10 долларов. На эти деньги вы можете танцевать до упаду и пить до него же. Напитки в баре бесплатны. И вот сейчас вы опять назовете меня вруном: за две недели я не видел на дискоте­ке ни одного пьяного! Ни разу! Мало того, я ни разу не видел даже намека на агрессивность. Все веселы и жизнерадостны. Как в пионер­ском лагере. И это веселье заразительней гриппа.

Нет, вы, конечно, можете, придя в «Чекере» или на другую диско­теку, сесть и набычиться в темном углу. Пожалуйста. Но это все равно, что сидеть на кубинском пляже в валенках, в шубе и шапке. Сидеть можно, но представьте, какой идиотский вид у вас при этом будет.

На дискотеке нет охраны. Три бармена, один-два билетера, и в три, когда пришло время закрываться, появилась уборщица с ведром и шваброй. Только с полсотни человек (уже в основном сами кубинцы) не расходились. Музыки не было, но заведенная публика что-то рит­мично скандировала и под это еще минут пятнадцать танцевала. Работники терпеливо ждали, когда танцоры разойдутся. Честное слово, уборщица стояла и улыбалась!

Озарение в ногах

Чтобы затанцевать латину, можно брать уроки в гостинице. Я не брал. Можно учиться у кубинцев на дискотеке. Я не учился специ­ально. Я наблюдал. С особым вниманием смотрел на их руки, бедра и больше всего на ноги.

Как они танцуют! Особенно когда сходятся танцор и танцовщи­ца, то есть профессионалы. Дух захватывает. Много танцев, так сказать, групповых, типа макарены или ламбады. У них нет поня­тия «быстрый и медленный танцы». В быстрых ритмах они могут танцевать парами, в обнимку, в самых медленных – порознь.

В общем, смотрел я, смотрел, и в какой-то момент меня озарило. Не могу объяснить словами, но я это почувствовал. Почувствовал, что смогу танцевать рядом с ними. Жутко трусил первый раз, но все же отважился пригласить женщину под «Марию» от Карлоса Санта­ны. И все получилось. На приз я не рассчитывал, но удовольствие ис­пытал, и моя партнерша, кажется, тоже.

На воде и под водой

Если у вас нет желания киснуть от скуки и есть немного денег, вы можете путешествовать по Кубе хоть каждый день. К вашим ус­лугам – прокат велосипедов, мопедов и машин, байдарок и катама­ранов. Но, как мне показалось, лучше это делать с гидами.

Один день я провел в море на большом катамаране, компания – человек сорок со всего мира. Команда объяснялась с нами на испанс­ком, английском, немецком, французском и португальском языках.

Попробуйте представить: океан, солнце, громадный парус над головой, обнаженные француженки, коктейли, пиво, музыка и симпа­тичные матросы танцуют прямо за штурвалом. Это было душевно.

Сначала мы вышли на риф, где могли поплавать и понырять вме­сте с местными рыбами среди коралловых зарослей – нам выдали маски, ласты и трубки.

Потом мы подошли к дельфинарию – выгороженный бассейн в открытом Карибском море. Там мы купались вместе с дельфинами. Дельфины обучены целоваться. Это так забавно – громадное глад­кое и теплое существо выныривает, чего-то чирикает и тыкается в твою щеку мокрым носом. А потом спешит к своему наставнику за угощением. А вы думали, это бескорыстная любовь? Но не отчаивай­тесь. Какой бы большой и чистой ни была ваша любовь, если любимая/любимый присовокупят к поцелуям кусочек рыбки, чувства ваши станут лишь крепче.

После дельфинов мы причалили к острову и разграбили его дочис­та – съели всех лобстеров в пляжном ресторане и выпили припасен­ные там пиво и кофе. После чего покурили, почесали животы и поеха­ли дальше...

В другой раз я отправился на прогулку на водном мотоцикле. И тоже было здорово. Небольшим караваном мы носились, как угоре­лые, по морю, потом медленно крались между маленьких, заросших джунглями, островков. Высадились на одном из них, познакомились с разной живностью – попугаем, нутриями, черепахами, игуанами и крокодилами. С одним из последних обнимались и фотографировались. При этом пасть крокодила была надежно перевязана, чтобы не бол­тал лишнего.

И на земле и под землей

Еще было путешествие на джипах, моторных лодках и лошадях. Сначала ездили по окрестностям. Сбылась моя давняя мечта – по­кататься в открытой машине там, где тепло. Нам показывали план­тации сахарного тростника, бананов (низкие, чуть выше человечес­кого роста пальмы), ферму. Бананы на Кубе маленькие.

Были мы и на кубинском ранчо, и наверняка кого-то из мужчин, виденных там, зовут Санчо. Заехали в деревню. Наверное, образцово-показательную, очень уж чисто там и аккуратно. А потом рванули на речку.

Это было, как в кино – меж высоких, заросших джунглями, бере­гов извивается река, а мы по ней на моторках! И купались. Крокоди­лы? Когда ваш покорный слуга прыгнул с борта бомбочкой, крокоди­лов хватила кондрашка. Всех.

Потом мы причалили к берегу и разграбили его – съели в лесном ресторане всех кур и выпили все пиво. А что вы хотите? Кубу осваи­вали пираты, флибустьеры и прочие конкистадоры. А с пиратами жить – побережья разграблять. Можно было еще грабить верхом на лошадях, однако я остался пехотинцем. Уж очень лошадки там тще­душные, не то что вскакивать, смотреть на них больно. Девки у них крепкие, а лошади хилые.

Но этим день не закончился. После реки мы приехали в чисто поле к какому-то кафе. Там получили трубки, маски и ласты... И я стал дико озираться по сторонам, мы на самом деле были в поле и никакой воды не было видно. Но не зря Козьма Прутков напутствовал: зри в корень! Мы прошли метров сто и оказались перед разлом в земле. А под землей оказалась громадная сумрачная пещера с настоящими сталактитами и сталагмитами (никогда их раньше не видел, пове­рил гиду на слово). А в пещерах – подземное озеро. Как сказал гид, глубина озера – 18 метров. Оно наполняется пресной водой из под­земных источников, однако несколько метров на дне занимает соле­ная вода – где-то есть дырка в океан. И мы купались в том озере и ныряли. И вода была прохладной и кристально чистой. А во всем этом было что-то нереальное, фантастическое.

А еще я ездил в Гавану...

Не всё весело

Про Гавану почему-то писать не хочется. Не очень радостные впечатления. Людно, жара, тяжелые запахи от машин и солнцем ра­зогретого до мягкости асфальта. Люди выглядят не столь благопо­лучно, как в Варадеро. Правда, много детей, чистых и веселых, в пио­нерских галстуках.

Старая Гавана – это былое величие и современная заброшенность (чем-то сродни нашим задрипанным подъездам, но в больших масш­табах). Зашел в промтоварный магазин «Вена – Париж». Помните наши магазины, когда там все, вплоть до носков, по спискам продава­ли? Так вот, этот еще бедней оказался. Зато у местного «валютни­ка» – очередь на улице, как когда-то у наших «березок».

Душу отвел в кафе «Флоридита», любимое кафе Эрнеста Хемин­гуэя. Пил его любимый замороженный дайкири. Фотографировал. Раз­глядывал фото Папы (для тех, кто не в курсе, – поклонники Папой его звали) на стенах. Здесь его культ, и, если кому интересно, этот культ я целиком поддерживаю.

Еда

Почти все знакомые спрашивают в первую очередь о еде, напит­ках и женщинах. Может быть, вас, уважаемые читатели, это тоже интересует?

Еда нехитрая, но добротная. Во всех ресторанах и забегалов­ках – говядина, свинина, курица, креветки и лобстеры, приготов­ленные на углях (про гамбургеры пока ни слова). Гарнир стандарт­ный: немного риса, немного жареного картофеля, помидор, огурец, капуста, мясо сверху посыпано маринованным луком.

Лобстеры (они же лангусты) свежие, в два-три раза дороже мяса. Если захотите, вам принесут еще живого лобстера и спросят вашего одобрения. Членистоногий при этом будет размахивать руками и но­гами, взывать к вашему великодушию, но если вы голодны, надежды ему придется оставить. Собственно, надежды лобстерам следует оставлять уже при входе в ресторан.

Если вы живете далеко от города, вам лучше иметь оплаченный вместе с путевкой ужин. Если в городе или рядом, советую предвари­тельно оплатить только завтраки. Тогда вы сможете вечером или днем обедать в разных местах. А это интересней и гораздо дешевле, чем только в гостинице.

Напитки

Конечно же, прежде всего – кубинские коктейли. Ром, соки, вода, лимон, лайм, мята, сироп гренадин... В разных комбинациях получа­ются совершенно разные коктейли. Очень популярен с кока-колой. Но на мой вкус, самые замечательные – дайкири и мохито.

Первый в разных барах делают по-разному. Чемпион среди дайки­ри я пробовал в Гаване, в кафе «Флоридита». Ром, лимонный сок, ли­монный сироп и много дробленого льда. Это уже не жидкость, а ледя­ная каша. Вкусно, особенно после раскаленных улиц. Почти как водка с селедочкой.

Мохито (mojito) – ром, лимон и лайм, мята, вода и лед. Слабый, освежающий и красивый – прозрачный, в тонком высоком стакане с длинной веткой свежей мяты.

Женщины

Изумительны. Красивы, стройны и ужасно сексуальны. Свободны в поведении. Если мужчина понравился женщине, она ясно дает ему это понять – открыто улыбается, подмигивает и строит всячес­кие глазки. Если же этот тормоз не понимает, что к чему, женщина может первой заговорить с ним. Но выглядит все это очень есте­ственно, не развязно.

У гида Луиса я пытался выяснить, как принято ухаживать за ку­бинской женщиной – что говорить, куда приглашать, какие подар­ки дарить?.. Луис подумал и дал совет:

– Скажи ей или покажи, что ты хочешь ее... полюбить.

Последний глагол звучал иначе, но я его слегка подредактировал. Только не думайте, что женщины на Кубе примитивны и развратны. Они естественны.

Выводы

За две недели я познакомился и даже подружился со многими людьми.

Полицейский с Сицилии Лука и римлянин Альберто, который не любит римских женщин за их заносчивость...

Гречанка Мелани и словенка Люсия – сумасшедшие стюардесски из Бахрейна. Сумасшедшие потому, что для отдыха, от постоянных

перелетов, они купили путевки на Кубу, Ямайку, Мексику и во Флори­ду. И все за двенадцать дней. Веселые девчонки...

Очень милая норвежская семья из Осло... Немка Кристина, не ме­нее страстная в кубинских танцах, чем сами кубинки. Две какие-то скованные, но красивые аргентинские куклы – Елена и Мария-Хосе... И конечно же, местные ребята – черные и белые – Рауль, Тоня, Эвелисис, Эль-Чино, Гектор, Дуня...

Однажды на дискотеке познакомился с женщиной. Говорили сна­чала по-английски, потом выяснилось, что она из России. Точней, рус­ская, а живет во Франкфурте-на-Майне. Работает в маленькой ев­рейской газете на русском языке. Сидим, болтаем, вдруг она извиняется, подходит к какому-то мужчине, что-то ему говорит, и они начинают обниматься и бурно радоваться. Оказалось, что это хозяин магазинчика в Милане, где Светлана, бывая в Италии, обяза­тельно покупает обувь...

Мир наш маленький. Еще меньше, чем я раньше думал. Но самое-самое главное: мир прекрасен. Хотя он мне всегда нравился. Ну, а та­кого отдыха, как на Кубе, у меня еще в жизни не было. Впервые я уез­жал из отпуска со смешанными чувствами – как всегда, дико хотелось домой и... не хотелось уезжать.

Май, 2000

КУБИНСКИЕ ПОВЕСТИ

Про людей

Мы – разгильдяи унылые, а они – веселые. Улыбаются, здорова­ются, знакомятся. Очень дружелюбны, радушны. Мулатки длинно и загадочно подмигивают на улице и днем, и ночью.

Про общественное питание

Заказ официанту: дайкири, кофе и поцелуйте от меня вон ту де­вушку.

Про целомудрие

Сицилиец Лука познакомился на дискотеке с негритянкой. Танце­вал ее, провожал, а на прощание она ему сказала:

– Я ничего не могу предложить тебе, кроме дружбы.

Про совпадения

На Кубе борются с проституцией. А я хожу в соломенной шляпе и, по-моему, похож на сутенера. Как бы чего не вышло.

Наблюдение

Как отличить кубинца от туриста. Если встречный не здорова­ется с вами и, тем более, не предлагает сигар – он турист. еще мне предложили трех молоденьких сестер.

Про изучение языка

Первые испанские слова:

– Уно сербеза!

– До сербеза!..

До трех считать необязательно, третья кружка пива по такой жаре может оказаться перебором.

Про волну

Выхожу из океана – стройный, красивый, ну просто Афродита, а волна догнала меня и пнула под зад.

Про Эвелисис

Иду – сидит Эвелисис.

– Давай, – говорю, – сфотографируемся вместе.

Она улыбается:

– Давай, – и еще подружку позвала.

Про Кристину

Смотрю – немка симпатичная, пританцовывает. Ну, думаю, Кри­стина, поди. Пригласил танцевать, представился, спросил, как ее зовут.

– Кристина.

Про любовь

А туристок любить гораздо дешевле.

Про неизбежность

Солнце перестало быть ослепительным и упало в океан. Медлен­но, но без вариантов.

Про Гавану

Было красиво. Задрипали. Осталось великолепие.

Про самоанализ

Сломал очки. Пришлось гонять по океану на водном мотоцикле без очков. Но это куда ни шло. Теперь вот сижу в баре, а солнце сле­пит. Буду смотреть в себя.

Про французов

Французы во время отличного концерта расходятся по номерам. У них, видимо, богатый внутренний мир.

Еще раз про любовь

У женщины за деньги вкус и запах кожзаменителя.

Не мой день

Мне дали подержать черепаху. Я ее уронил. Сегодня все из рук ва­лится.

Про обычаи

Дельфин вынырнул и нежно чмокнул меня в щеку. На Кубе все це­луются.

Про спорт

Сижу, пью пиво. Мимо летит парашютист.

Про женщин

Какие бывают женщины красивые!

Без комментариев.

Опять про мысли

Ни хрена нет мыслей.

Про настроение

Лошадь, впряженная в пролетку, бежит легкой рысью в ритме мамбы № 5.

Пошлость

Доброжелательность украшает женщину пуще бриллиантов.

Про нравы

Многие загорают без бюстгальтеров. Я тоже.

Про геополитику

Новый знакомый – на вопрос, откуда он:

– Денвер, Колорадо.

Все отвечают: из Германии, Франции, Аргентины, Норвегии, Ита­лии... А этот: Денвер, Колорадо. Кубинцы несколько раз переспраши­вали, но так и не поняли, что он американец.

Последний вечер

В баре. Музыканты собираются работать. Все уже стали родны­ми. Мои подружки Дуня, Тоня и Эвелисис, по очереди спрашивают:

– Ты грустный... Устал?

– Нет, девчонки. Но я завтра уезжаю, – и они вздыхают... Привязался к ним. И без вожделений. Они, как солнечные зайчики. И Куба теперь будет в моей памяти солнечным зайчиком.

Май, 2000

О НАЦИОНАЛЬНОЙ ГОРДОСТИ...

О национальной гордости и самосознании народов рассуждали все писатели, публицисты и мыслители. У меня тоже бывают мысли. За свою жизнь я придумал целых две мысли: «Нет страшнее зверя, чем голод­ный мужик» и «Большая грудь впечатляет, маленькая за душу берет». И еще я создал замысел усовершенствования человеческих отношений. Замысел прост, как и все гениальное: надо быть добрее друг к другу! Однако реализовать его не удалось, по причине отсутствия доброты во мне самом, что и будет видно из дальнейшего. Зато правдивости во мне – море, могу поделиться. Делюсь.

Итак, кто какую лепту внес в развитие цивилизации (наблюдения сделаны во время пребывания в самой гуще разных племен и народов).

Англичане придумали английский язык, накрыли им полмира, еще придумали футбол, Америку, половину Канады, Австралию, Новую Зеландию и т.д. Им есть чем гордиться.

Немцы придумали der (а может, и das) Ordnung (русское слово «по­рядок» очень далеко от немецкого содержания), философию и «мерсе­десы». Тоже неплохо.

Голландцы придумали пиво «Хейнекен», сыр «Маасдам» и свободную торговлю наркотиками. Последнее достижение настолько сомнительно, что заходишь в тупик, решая вопрос, хорошие голландцы или нет.

То же самое с испанцами. С одной стороны, они придумали Кубу, Латинскую Америку (которая придумала в свою очередь латиноамери­канскую музыку, танцы и коктейли мохито и дайкири) и лучшие в мире красные вина. С другой стороны – испанцы же во времена инквизи­ции попалили несметное количество женщин и бездарнейшим образом профукали Ф. Дрейку свою Непобедимую армаду (1200 галеонов, т.е. тяжелых кораблей). Не знаю, не знаю. Да еще итальянцев постоянно угнетали. Я бы на месте испанцев сидел и пока помалкивал.

Другое дело итальянцы! Эпоха Возрождения, живопись, скульптура, музыка и макароны – ко всему этому они так приложили свою итальян­скую руку, что кажется, все это придумано именно в Италии. Уважаю.

Французы. Говорят, что жареная во фритюре картошка – это кар­тофель «по-французски». Моя мама всю жизнь жарила картошку солом­кой с румяной корочкой и понятия не имела о том, как это называется. Говорят, что поза 69 – это «французский поцелуй». Ну-ну, а я, дурак, в молодые годы считал, что это мое личное изобретение. Сами францу­зы уверены, что именно они придумали бомонд, правила хорошего тона и всю европейскую культуру. И при этом далеко не с каждым францу­зом можно поговорить о французской литературе – там редко кто ее читает. Но, что несомненно, французы придумали нелюбовь к себе всех окружающих народов и купаются в этой нелюбви, и гордятся этим ку­панием. Так что, не берусь судить о степени их соучастия в нашем об­щем предприятии – мировой культуре.

Америка... В смысле, США... Ну, придумали они гамбургеры, хот-доги... Хотя есть сомнения: правомочно ли рассматривать их в этом очерке, поскольку Америку сначала придумали итальянцы с испанца­ми, англичане (см. выше), а потом еще допридумывал Голливуд.

Изобретения русских – водка и разгильдяйство. При этом, чтобы оправдать разгильдяйство, мы объявили, что водка это основа основ.

За сим очерк развития мировой культуры прошу считать окончен­ным.

Май, 2000

АМЕРИКА

Не волнуйтесь, я не уехал.

И не надейтесь – я не уеду.

Владимир Высоцкий

Город ужасов

Белый дом. Действующий. В определенное время по определенным маршрутам сюда, на первый этаж, впускают туристов. Поток лю­дей течет по коридорам. Много живописи, ваз с живыми цветами. Но без особой роскоши. Немного охраны. Здесь работает президент (жи­вет он на втором этаже, с семьей). А мы тут же топчемся. Тысячи людей каждый день бродят по твоему дому! Но таковы правила игры. В президента. В Америку. Ужас...

Сегодня еще меня в магазине мулатка клеила. Явно. Очень симпа­тичная. А я попросил ее помочь в выборе стирального порошка. И все. Ужас...

Капитолий. Зал Сената. Зал Конгресса. Фотографировать нельзя. Руками ничего трогать нельзя. В этих залах и в комнатах Белого дома решают судьбы мира. Ужас...

Американская засада

Можно со мной спорить по поводу решения судеб мира. Пожалуй­ста. Но я останусь при своих. Уж мою-то судьбу они решили будьте-нате. На два с половиной месяца так решили... Предложили участво­вать в конкурсе на стажировку в газетах США. Я поучаствовал. Шестнадцать редакторов из России, в том числе ваш покорный слу­га, учатся сейчас американской журналистике в разных штатах. Из нашей области здесь еще Ильдар Рехимкулов, редактор «Полярной правды». Он в жарком южном штате Алабама.

Если честно, мне очень хотелось поехать. Одна из причин: в глу­бине души я сомневался, что Нью-Йорк, Вашингтон да и сама Амери­ка (в смысле США) существуют на самом деле. А ну как это просто выдумка голливудская? Теперь я знаю точно: они есть! И еще как есть!

Своими глазами видел и вижу, своими руками щупаю, буду этим зани­маться еще два месяца.

Второй после Рима

Чаще всего иностранцы считают своим долгом ругать Вашинг­тон за эклектичность и помпезность. А мне город понравился. Здесь чувствуются мощь и незыблемость, широта американской натуры и уверенность в себе. Само собой пришло сравнение с Римом.

В Риме тоже ощущаешь силу и уверенность прошлого. В Вашинг­тоне – сила настоящего. Хотите знать, что я ощущаю в Москве? То, что я и другие немосквичи – дураки убогие. Во всех городах мира (уже и до Вашингтона добрался) чувствую себя на равных, а в родной сто­лице – только как материал, у которого быстро изымают деньги. Даже ездить туда не надо, согласитесь, что это и дома ощущается. Ну их! Не люблю. Лучше уж про Америку. Так вот, здесь у людей и лица такие же, как их главный город.

Лица и затылки

Запись на салфетке: «У американцев лица суперменов. На их ли­цах безмятежность и уверенность – в себе, в сотрудниках, в пиве, в стульях, в телевизорах, во всем. И в толстых лицах, и в тощих. То­щие тоже встречаются. Даже заморенный, замызганный слесарь вы­лез сейчас из подвала ресторана (что-то ремонтировал) и смотрит эрцгерцогом – по-доброму, но свысока и с прищуром. Как выглядят эрцгерцоги, честно говоря, не знаю, но мне кажется, именно, как тот слесарь. А еще у них мода на толстые, коротко остриженные затыл­ки. Только у их затылков вид более интеллигентный, чем у таких же наших».

Стереотипы трещат

Не люблю стереотипов. Ни о нас, русских (дескать, все пьяницы и разгильдяи), ни о ком-либо другом. Если веришь стереотипам, глаза с ушами не нужны – и так все знаешь. Как на меня кричали перед поез­дкой: не бери свой «Фаренгейт», Америка – страна без запахов, они парфюмом не пользуются! Да как же! Здесь плохо не пахнет (по­чти) – туалетом, потом, изо рта, а жареным мясом или духами очень даже пахнет. От белых женщин, особенно по вечерам, – свежим, «кензовым», от черных – сладким, сандаловым. Еще принято называть американцев самодовольными и равнодушными... В первый день в Вашинг­тоне раскрыли, стоя на улице, план города, и тут же сзади вопрос:

– Я могу помочь? – мужчина в белой рубашке, галстуке (это столичный стиль по будням), и приветливо улыбается, хотя по все­му видно, что идет по делам, а не шатается праздно. Они не равно­душны. Они не навязчивы. В чем нельзя упрекнуть американцев, так это в навязчивости. Грузить вас, тем более своими проблемами, они не станут, наверное, под страхом переселения в Россию.

Город Большие Вилы

Живу я в городе Гранд Форкс, штат Северная Дакота. Редактор газеты «Гранд Форкс Геральд» Майк Джейкобс говорит: «Наш город знаменит тем, что в 1997 году здесь были одновременно наводнение и пожары. То, что уцелело от воды, сгорело. Сгорело и здание нашей газеты (ему было 120 лет), за что мы и получили Пулитцеровскую премию».

На самом деле самую грандиозную журналистскую награду здеш­ний «Геральд» получил за то, что во время катастрофы ни на один день не прекратил выпускать газету.

Что означает название Гранд Форкс? В реку Ред Ривер на терри­тории города впадает река Ред Лейк Ривер, получается вилка, раз­вилка. Если немного адаптировать к нашему языку – Большие Вилы. Город для нас непривычный. 46 тысяч человек, но территорию он занимает громадную – дома одноквартирные. Лишь в центре есть большие каменные здания, но их немного. Как-то я, не спеша, догулял до дальней окраины (а живу в центре), на это ушло почти два часа. Ред Ривер делит город на две части – одна лежит в штате Северная Дакота, другая – в штате Миннесота. Но поскольку мэрия – в пер­вой части, то и город считается северодакотским.

Псих ненормальный

Я хожу пешком, остальные ездят на машинах. И, поди, думают: вот псих ненормальный. И детей от меня прячут, наверное. Детей ни на улицах, ни во дворах не видно. Лишь однажды вечером народ высыпал на улицы в центре – человек десять мне попалось навстре­чу. Наверное, полнолуние было. И еще два невероятных случая.

Однажды иду, а навстречу – человек! Ну, думаю, такой же сумас­шедший. Поравнялся он со мной, а у него лицо дауна. Двухсотпроцен­тного! И мы оба радовались нашей встрече. Он улыбался во весь рот, истекая слюной. Пешком ходит, потому ему даже тут права не да­дут. Хотя, на первый взгляд, права тут дают всем – взрослым и детям, здоровым и больным...

Еще раз иду – на улицах пусто. Дома красивые (одно-, двух-, тре­хэтажные), как игрушечки. Садики, лужайки, дворики, лавочки, скульптурки, травка, цветочки... Да будь у вас такое, вы бы летом в дом не заходили! У них же все как будто вымерло. Двери, окна закрыты, за окнами – никого. Но машины-то возле домов стоят – значит, кто-то там есть! Чем они там занимаются?.. И вдруг возле дома на кры­лечке человек сидит. Подошел – дедушка! Живой! Раскланялись мы с ним. Наверное, он такой старенький, что в дом войти уже не может. Или это скульптура такая была, кивающая, с улыбкой...

Я не могу понять

Из блокнота: «Вчера в баре пьяненький американец настойчиво доказывал мне, что я не русский, а испанец, в смысле латинос. Он едва не убедил меня. А если бы я с ним потанцевал под Сантану?..» Этот человек был одним из немногих, кто проявил ко мне интерес. Самая большая загадка: отношения между людьми здесь и ко мне, в частно­сти. Например, коллеги. Такое впечатление, что русские у них в редакции каждый день толкутся, глаза бы их уже не видели. Да еще, поди, чашки и авторучки тырят. (Ну, взял я несколько фильтров для кофеварки, так лишь потому, что у них магазины далеко – не каж­дый день сходишь.) Никто из коллег не поинтересовался, как мы жи­вем. Никто не полюбопытствовал: а что я пишу отсюда? Сегодня они здороваются, обнимаются, завтра – не видят тебя в упор. По­том опять – родные, потом опять не видят... И между собой они тоже так. Может, у них провалы в памяти по четным числам?

Белка на заборе

Зато живность тут очень забавная. Собак почти нет, бездомных нет совсем. Зато возле дома одного кот гулял, важный, с медалью на шее и привязанный к дереву. Только банджо ему не хватало. А белки прямо под ногами шныряют или, как кошки, по заборам лазают. Хотя заборы здесь большая редкость. И зайца видел, между домов бегал. Спросил у местных: домашний? Они говорят: дикий, из парка забе­жал. Я думаю, он не из парка сбежал, а из психушки. Считается, что в Америке нет зайцев, а только кролики, хоть и дикие. Не силен я, увы, в зоологии, но те звери, которые мне встречались, на кроликов, в моем понимании, меньше всего похожи. Самые настоящие серые косые уша­стые зайцы. Скворцы и еще какие-то птицы по земле скачут, того и гляди наступишь.

Не все благополучно

Но далеко не все тут гладко. Обилие колбасы и автомобилей не есть признак благополучия. На днях шестнадцатилетний мальчиш­ка, меня как-то знакомили с его мамой, выстрелил себе в грудь. На­шел дома пистолет, уехал за город... Дважды ему повезло: пуля про­шла рядом с сердцем, и проезжавшие мимо люди заподозрили неладное, остановились, увидели его и быстро привезли в больницу. Жить бу­дет... В городке неподалеку девятилетний мальчик повел машину (еще и друзей с подружками посадил) и сбил насмерть ребенка...

В прошлом году в Гранд Форксе зарегистрированы 1884 кражи (из них – 311 со взломом, 206 – автомобили). Есть масса других пре­ступлений – наркотики, оружие, сексуальные. Четыре убийства. А ведь Северная Дакота – один из самых благополучных в криминаль­ном отношении штатов США. Так вот, 60 процентов этих преступ­лений совершили подростки и дети. Мои знакомые здесь считают, что дети – их самая большая проблема...

Ой, изображаю из себя в одном, пусть и широком, лице психолога с социологом, а вам скучно поди. Все, не буду умничать, буду картинки писать забавные. Про индейцев и (как говорит одна знакомая) про ковбойцев. Тем более, что тут такое намечается!.. Но уже в следую­щем номере.

Омовение дымом

Маленький городок Эрскин в штате Миннесота. Там, прямо перед школой, которая в тот день уже не работала по случаю летних ка­никул, индейцы проводили акцию протеста. В центре они расстели­ли лоскутное одеяло, на него поставили большой барабан, вокруг раз­ложили какие-то ритуальные вещи, среди них – трубка с длинным витым чубуком, бубен, курильница, которую они предварительно разожгли... Черпая ладонями дым из этой курильницы, каждый учас­тник, словно водой, символически омыл лицо.

Предыстория митинга. Конец марта. В школе баскетбольный матч. Одна из команд состоит из школьников-индейцев. В перерыве на площадку высыпает группа поддержки команды белых, учителя и школьники, в костюмах индейцев и ковбоев. Ковбои кричат: красно­кожие, вон обратно в резервации! Задорная шутка получилась в ма­леньком глухом городке на севере США. Индейцы сразу заявили протест, потребовали отставки учителей. У коренных жителей этого материка есть свои общественные организации, например Движение американских индейцев. Его девиз: «Гром перед бурей».

В редакции потом меня спрашивали: не считаю ли я, что индей­цы готовы к насилию?..

Не страх, но печаль

Нет, мне так не показалось. Это был мирный и грустный митинг. Люди, которые всегда жили на этой земле, были ее хозяевами, гово­рят о расовой дискриминации, о том, что их культура умирает. Го­сударство ничего не делает, чтобы поддержать их языки, искусство, традиции.

– Государство забыло мой народ, – печально говорил один из участников митинга – Но мое сердце помнит, кто я такой.

Все это было для меня большой новостью. Я считал, что в циви­лизованных странах нет проблем с коренным населением, не состав­ляющим большинства. Судил по Финляндии и Норвегии, где саами – нация номер один. Увы, увы, США в этот пример не входят. И такое тут зло взяло: и они нас учат, как национальные проблемы решать!..

Но не везде американцы страдают короткой памятью.

Пионерская старина

Двумя днями позже я побывал на большом празднике в Форте Сиссетон, штат Южная Дакота, на традиционном историческом фестива­ле. Форт, конечно же, бывший. В прошлом веке это был укрепленный городок смирными жителями и военным гарнизоном. Теперь современ­ники раз в году собираются здесь, чтобы вспомнить старину. Сотни людей в старинных костюмах, тысячи зрителей. Мастера делают сте­ариновые свечи, кузнец кует подковы, что-то из дерева режут... Теат­ральное представление и костюмы, и пьеса из прошлого века... Гарцу­ет кавалерия в форме времен Гражданской войны... Дети учатся бросать томагавки... Стрельба из старинных ружей. Ружья сделаны в наши дни, но кремневые, точная копия тех, с которыми охотился еще Зверобой Фенимора Купера. Тут же солдаты наладили шестистволь­ный пулемет тех времен и стали стрелять из него очередями. А пик оружейного шоу – пальба из старинной пушки.

Ну и, конечно же, торговые палатки, где можно купить и ста­ринную, и современную под старину кухонную утварь, инструмен­ты, оружие, сувениры, одежду, украшения. Я видел наборы минера­лов, среди которых – аметист, амазонит, астрофилит, да и остальные показались подозрительно знакомыми. У нас точно та­кие же наборы можно купить! Я даже оглянулся – нет ли поблизос­ти Севы Баржицкого...

Не просто тут

Пожил тут и в голове стали бродить какие-то глупые мысли, вопросы... Ну, вот покорили вы эту землю, усмирили бывших ее хозя­ев, живете хорошо, но радости по этому поводу не ощущаете... Даже когда вспоминаете славное героическое прошлое. Почему? Зато, ког­да индейцы достали тамтамы, вы сразу насторожились: не будет ли насилия?.. Жилища индейцев – обычные дома. Резервация – обыч­ные поля с городками, деревеньками и фермами. Одни говорят, что жизнь там дрянная – нищета, болезни, неграмотность. Другие го­ворят, что индейцы сами виноваты, что у них – наркомания, пьян­ство, преступность... Хотя в Гранд Форксе индейцев совсем мало, а преступность высокая. И наркотики сюда завозят не краснокожие.

О митинге индейцев газета написала скупо и гладко – только как о локальном конфликте с учителями сельской школы. Но есть люди, и это белые американцы, которые говорят, что индейцы пра­вы. И, между прочим, среди митингующих и выполняющих обряды были и белые – взрослые и подростки... Одни вспоминают свое прошлое с болью и тоской. Другие – тоскливо и скучно.

Беда

Беда пришла вместе с ночной грозой. Как и обещали синоптики (здесь они почти не врут), после нескольких дней духоты грянула гроза. Молнии сверкали одна за другой, как из пулемета, град был такой, что я боялся за окно в гостиничном номере – выдержит ли. Оказалось, что град был цветочками. Утром мы поехали туда, где прошел центр грозы. Узенькая извилистая и тихая Тартл ривер (Черепашья речка) взбесилась. Бурным потоком она снесла железнодо­рожный мост, вышла из берегов и затопила громадные пространства. Рельеф штата Северная Дакота очень своеобразен – здесь нет ни­какого рельефа. Абсолютно плоские равнины, кое-где оживленные жид­кими лесочками (да и те посажены людьми). До ближайших холмов и оврагов на западе от «моего» города – 170 километров, на юге – больше 200. На восток и на север я заезжал на 150 километров – плоско, как шутки Петросяна. После грозы вместо ровных зеленых полей появились озера до горизонта. Под водой оказались всходы пше­ницы, кукурузы и сахарной свеклы.

Гилби

Часть маленького городка Гилби – в воде. Дороги местами скры­лись под водой. Все жители города вышли на работу. Все! Мужчины, женщины, дети и старики таскают тяжелые мешки. Инвалиды, как могут, помогают остальным. Работает даже нечто неопределенно­го из-за комплекции пола – человек из тех, которых показывают как самых тяжелых людей планеты, – может, мужчина, может, женщи­на... Люди наполняют песком прочные пластиковые мешки, грузят их на машины, отвозят к воде и складывают из мешков стену. Рабо­тают, как заводные, без охов, без жалоб, отдохнуть отходят лишь в том случае, когда кто-то подменяет. Да и то чаще всего, отдав ло­пату, начинают таскать мешки... Меня очень привлекает эта спо­собность американцев работать много, дружно и эффективно.

Завидовать нечему

Вообще, судя по новостям из телевизора, по тому, что я вижу сам, США – не такая уж благополучная страна, как нам кажется. В эти вот дни – в нескольких штатах наводнения, в центральных районах зверствуют торнадо (они наводят ужас даже с экрана телевизора), на юге и на западе – грандиозные пожары. Мы обсуждали эту тему с соседкой по рабочему месту в редакции, рыжей Крисс, и я просто бряк­нул: «Наверное, Бог на вас за что-то прогневался...» «Ты так считаешь?» – серьезно переспросила она и задумалась.

Можете смеяться, но мне этих людей жалко. Жизнь у них серая-серая, как наше небо во время первых снегопадов, а тут еще стихия разнуздалась. Вы думаете, я шучу по поводу их жизни? Кубинцы хро­нически голодны, но, как дети, радуются каждому дню, каждой ночи, всему, что их окружает. Американцы живут в достатке, с кубинцами не сравнить и близко, но смотрят почти на все вокруг с равнодуши­ем смертельно больного. Может, южней они другие, но здесь, на севе­ре, я наблюдаю это уже два месяца.

Итоги первой волны

В понедельник днем официальные службы заявили, что наводне­ние пошло на спад, и стали подсчитывать убытки. Погибли многие поля и будущий урожай, разрушены дороги и мосты, серьезно повреж­дены здания – от жилых домов до складов. Вечером в понедельник прошло заявление, что, по самым предварительным подсчетам, се­веро-восточная часть штата Северная Дакота понесла убытки на 42 миллиона долларов. Но подсчитано далеко не все. И закончилось тоже не все...

Убытки возместят – дома, имущество, поля и будущий урожай застрахованы. Но все равно – беда. Я уже говорил, что три года на­зад весь город Гранд Форкс оказался под водой. Мне показывали на стенах домов, где была вода, – почти на полтора метра затопило улицы. В апреле. И город горел. Я видел фото тех дней – это ужасно. Одна радость – они не так беспомощны, как мы. У них есть государ­ство, различные благотворительные общества, Красный крест, стра­ховые компании.

Но компенсировать можно не все. Люди гибнут. На одной из дорог машина сорвалась в воду – погибли два человека. В другой аварии тоже погибли два человека...

Сапоги на подушке

А вечером того же понедельника опять начался дождик. Сначала закапал робко – я в футболке пришел в гостиницу и не промок. Но к ночи засверкали молнии, загрохотал гром, и опять полило как из вед­ра. Я не поленился встать с постели и поставить туфли на стол. Окно в моем номере на уровне земли – проснусь утром, а туфли в воде плавают... Непорядок будет.

Снимаю шляпу и брюзжу

Я сильно ворчу, да? Ничего не могу поделать с собой. И мучаюсь. Всегда с таким удовольствием бывал в новых странах, всегда востор­ги, а тут... Я искренне хочу восторгов. Но имею недоумение. Да ту­пое ожидание. До ДМБ осталось четырнадцать дней...

Я преклоняюсь перед этой страной. Преклоняюсь всем своим ра­зумом, всей своей логикой, уж сколько их там мне отмерят. И не при­емлю эту страну. Всеми фибрами своей души. Между прочим, их же Марк Твен, глумясь по молодости над Европой («Простаки за грани­цей»), восклицает: «Меня могут обвинить в том, что я предвзят. Да. Но мне было бы стыдно, не будь я предвзятым!»

Не прав. Но буду спорить

Недавно сцепился в споре с эмигрантами (давно живут здесь). Я заявил, что в России сегодня свободы больше, что в Америке слишком много правил и ограничений. Меня разнесли по кочкам. В России не свобода, а беспредел, вседозволенность. Здесь же все и вся максимально защищены законами. А если людей какой-то закон не устраивает, они могут добиться его пересмотра. Примеры: смертная казнь и аборты.

Я, конечно, спорил... Но было мне горько и тяжко – правда была не на моей стороне. Лучше я про аборты скажу отдельно.

Собак и детей не бросают

Насколько я заметил, в Америке нет брошенных собак и детей. Ну, собаки – ладно, не так уж и важно. А вот дети... Дети здесь на­расхват. Вы ведь слышали, что американцы даже русских детей за­бирают к себе, даже очень больных. А о здешних и говорить нечего.

Чтобы усыновить ребенка, семья подвергается проверкам и испы­таниям. Даже ФБР тщательно проверяет последние десять лет жиз­ни каждого члена семьи, изъявившей желание взять чужого ребенка.

...Семнадцатилетняя Сара забеременела и решила не оставлять ребенка себе. Бюро по усыновлению нашло семью, которая возьмет будущее дитя. На шестом месяце Сару увезли на Гавайи. Там, кроме акушеров, роды будут принимать и будущие названные родители.

К счастью, я не автофанат

Уровень жизни, вне всяких сомнений, здесь очень высок. Многие продукты и товары стоят столько же, как у нас, и даже дешевле. Но зарплаты не сопоставимы. В газете средняя зарплата журналиста 650 долларов в неделю, есть звезды, которые получают по 1500. И это далеко не самый высокий уровень, в больших городах зарабаты­вают намного больше.

У нас хорошая машина еще долго будет предметом роскоши, зна­ком благосостояния. Здесь новая машина стоит от 9 до 30 тысяч долларов. В семьях по несколько машин. Права дают детям с шест­надцати лет, фермерским – с четырнадцати. Представьте, к шко­ле подкатывает громадный, как танк, «Шевроле-силъверадо», из две­ри водителя выскакивает ребенок...

Автомобили... Как хорошо, что я равнодушен к ним! Иначе бы я им все простил. Широкие улицы, громадные автостоянки на каж­дом шагу забиты машинами. Людей нет, одни машины. Здесь, в Гранд-Форксе, я чаще всего вижу «Шевроле». Однажды видел «Ауди», еще раз – старенький «Мерседес». Мой приятель мечтает купить за 5000 долларов «Фольксваген» 64-го года. Это здесь круто.

В то же время многие американцы предпочитают японские ма­шины. Их здесь много – на территории США есть японские автоза­воды. Это опять же к вопросу о благосостоянии – они не боятся, что кто-то отберет их хлеб. Работа здесь не дефицит. Молодежь лет до 30 работает в двух-трех местах. Много, очень много здесь хо­рошего, интересного, поучительного... Так отчего же мне неймется?

Параллельные миры

Люди. Их отношения. Я заметил, у них не принято делать что-то в качестве одолжения. Ни делать, ни принимать. Боязнь показать слабость? Не знаю. Но догадываюсь, почему именно итальянская ма­фия в свое время завоевала Америку. Помните у Марио Пьюзо в «Крес­тном отце», как ценят итальянцы именно одолжение? И как намер­тво связаны они этим.

Янки же, как мне кажется, живут так: если я не должен, то я и не должен. Шесть часов сидеть в баре на одном месте, пить пиво или ром с колой, говорить и изредка ходить в туалет. И так каждый ве­чер! Пить, говорить и писать. И не замечать ничего вокруг...

Женщины смотрят на мужчин настолько равнодушно, что хочет­ся потрогать – не резиновые ли? Но трогать нельзя! Можешь попасть под суд за сексуальные преследования. Есть симпатичные, стройные, есть красивые. Но сексапильность или хотя бы чертики в глазах та­кая редкость, что я помню все случаи, когда наблюдал их – три раза за два месяца. Отсутствие кокетства, равнодушие к противополож­ному полу наводит на следующие рассуждения. Я думаю, для них муж­чины – это разновидность чужих, alien. То есть, пришельцев, которые только и норовят, улучить момент и отложить свое ненавистное семя в неприкосновенное женское тело. У-у, паразиты проклятые!

Нет, они дружат с мужчинами, общаются с ними, опьянев к концу вечера, могут пообниматься, чмокнуть в щечку... Но очень уж холод­но и равнодушно.

А, и мужики такие же – попить, поговорить да в гольф поиграть на автомате. Ну, иногда еще на бильярде. Великая американская за­гадка: как они размножаются? Стоит ли удивляться, что у них та­кой дефицит детей!

Цветочки

Хорошая страна... Сильная... Богатая... Надежная...

Середина мая. Первое утро в чистеньком Гранд Форксе. Возле гос­тиницы – большой куст сирени. Настроение мое под стать утру – чистое и безоблачное. Улыбаюсь, подхожу к сирени, погружаю нос в нежную пену цветов и втягиваю воздух... А сирень не пахнет! И та­ких леденящих душу историй я могу рассказать много.

Но не стану. Пойду пиво пить и дни считать. Последние в этой стране чудес.

Не ворона

Я – дома. И этим я счастлив. И когда меня спрашивают, не хо­тел ли я там остаться, мне становится странно... Еще спросите меня, не хочу ли стать папуасом или марсианином! На время – мо­жет быть, но насовсем – увольте.

Там много русских. Так вот, когда я отдал должное их настойчи­вости, решительности и смелости, которые они проявляют, чтобы получить гражданство США, умная женщина рассказала мне анекдот.

Одна лихая ворона улетела осенью вместе с лебедями в теплые края. Приспичило ей. По пути она безнадежно отстала. И когда бла­гополучно долетевшие лебеди решили уже, что ворона погибла, она вдруг камнем упала с неба – измученная, отощавшая, обессиленная. Великодушные лебеди стали утешать ее: ты, дескать, ворона – сме­лая, решительная, сильная...

– Да, сильная, – соглашается ворона, – да, смелая, да, реши­тельная, но – дура-а-а!..

Так вот, пусть я и не лебедь белый, но и не ворона.

Однако нам пора в Нью-Йорк.

Он тоже есть!

Это невероятный город. Если европейские города можно так или иначе сравнивать друг с другом, то Нью-Йорк не поддается никаким сравнениям. Мы – шестнадцать российских издателей – единодуш­но решили, что это не американский город. Он – всепланетный. Здесь собрались и продолжают собираться люди со всего мира – на время и насовсем. Русская речь слышится постоянно – полмиллиона рус­ских. Он и впрямь состоит почти из одних небоскребов, по крайней мере, его центральная часть – остров Манхэттен. Он действитель­но сияет огнями и днем, и ночью, а Бродвей в темное время – сплош­ной фейерверк. Но главное, как мне показалось, – это дух города, его характер. Он настолько сумасшедший... что понравился мне.

Я не люблю больших городов. Толпы людей, замкнутое простран­ство, каменные мешки улиц и дворов затрудняют дыхание, раздра­жают, поднимают давление и недовольство жизнью. В Нью-Йорке я должен был совсем с ума сойти, ан нет. Впрочем... может, и сошел, потому что мне город показался добрым. Абсолютно сумасшедшим и добрым.

Недорогой город

Пожалуй, это самый недорогой из виденных мною американских городов. Нет, если вы пойдете по Пятой авеню, вы обязательно най­дете очень дорогие магазины (кстати, по моему твердому убежде­нию, самый дорогой город – Москва). Но если вы станете заходить в маленькие магазинчики на Бродвее или на 34-й улице, то найдете отличные товары по очень низким, даже для нас, ценам.

Например, отличный фотоаппарат, который у нас или в европей­ских странах стоит 400-500 долларов, там можно купить за 150.

А если в выходной день вы попадете на Шестую авеню, будете озадачены: уж не оказался ли я возле магазина «Арктика»?! Дикая уличная торговля! Да еще какая! От нашей отличается лишь цве­том кожи многих продавцов да многочисленными павильонами тай­ского массажа.

Вы можете поужинать и за 1000 долларов, и за 10, но тоже вполне неплохо. 10 долларов для американца – это приблизительно то же, что и десять или даже пять рублей для нас. Особенно низки цены в китайских ресторанчиках, но если вы капризны в выборе пищи, будь­те осторожней – очень своеобразно.

Есть там гостиницы с номерами до 1500 долларов в сутки, а есть за 50. Город рассчитан на всех и каждого. Может быть, он никого не балует, но и не отторгает никого.

Развлечения

Я уже говорил, что в Гранд Форксе люди в свободное время пьют в барах, разговаривают без умолку и в туалет бегают (пьют в основ­ном свой «Бад»). Удивительно! Газета забита брачными объявлени­ями, и почти все ищут друга или жениха обязательно fun – веселого. А на единственный за два месяца в баре моей гостиницы концерт отличной джаз-банды пришло человек десять... Видимо, я так и не понял, что такое веселье в Больших Вилах.

В Нью-Йорке, конечно же, веселей. На Бродвее вы встретите ир­ландских музыкантов, на другом углу – шотландца с волынкой, еще дальше – черные ребята крутят умопомрачительный брейк...

Побывал я и в одном из знаменитых бродвейских театров, смот­рел один из знаменитых мюзиклов. Сказать честно? Ожидал гораздо большего. Театр роскошный, декорации, костюмы – позавидовать только. Постановка и игра актеров на уровне провинциальной опе­ретты в самом невысоком смысле.

В плане веселья больше всего запомнился ирландский паб в Мин­неаполисе, штат Миннесота (да и весь город понравился). Это за­гадка! Оркестр: примитивная дудочка, бубен (наподобие знакомых нам таджикских) и два кусочка оленьего рога (тоже ритм отбива­ет). Представили? Ну на чем там играть?! Но ребята делают та­кую музыку, что на стуле подпрыгиваешь, расплескивая из кружки густой черный гиннес. Жаль, что я не был в тот момент ирландцем, а то в пляс пустился бы.

Хотите уехать в Америку?

Не знаю даже, что вам сказать... Страна богатая. И настолько слаженная, настолько эффективная, что напоминает единый громад­ный механизм. Но вот это как раз меня и озадачило. Люди – детали этого механизма.

В первые же дни я вспомнил голливудский фильм «Тайна загово­ра» (Мэл Гибсон и Джулия Робертс). Главный герой одержим идеей, что правительство или еще кто-то зомбирует американцев, дела­ет из них роботов и контролирует каждый их шаг. Фильм гротеск­ный, но что-то в нем есть от истины. В США постоянно с кем-то борются – когда-то с индейцами, потом с пьющими, потом с бутле­герами, с коммунистами, теперь с курильщиками... Пьяному садить­ся за руль машины можно, а курить в помещениях и даже не некоторых улицах нельзя! Когда есть враг нации, нацией легче управлять. На своем опыте мы это прекрасно знаем.

Так вот, американцы в глубинке очень напоминают детали меха­низма. Их жизнь ограничена и стандартизирована массой правил. Некоторые покажутся вам дикими. Например, если вы работаете вместе, то дружить вам не рекомендуется; о проколах коллег вы обя­заны тотчас докладывать руководству; при попытке познакомить­ся с женщиной вы рискуете попасть в полицию и под суд по закону о сексуальных преследованиях...

Если кому-то понравится так жить – пожалуйста. А я с боль­шим трепетом вернулся домой.

Май-июль, 2000

ВОТ НЕ ХОТЕЛ ГОВОРИТЬ ВСЛУХ...

Вот не хотел говорить вслух... Но попалась в руки «толстушка-ком­сомолка», и в тот же день по телевизору – «Моцарт и Сальери», потом фильмы, концерты и слова, слова...

Ровно двадцать лет прошло...

Теплый день. Впрочем, солнце не столько греет, сколько слепит бе­лым жестким светом. Людей в городе мало – отпуска. Сигарет и папи­рос в городе нет. Говорят – Олимпиада, все табачные изделия броше­ны в Москву и Ленинград. Много, видимо, курили спортсмены и болельщики. И ели, и пили немало – с продуктами тоже перебои, а особенно со спиртным. Ни вина, ни водки нигде нет. В «Академическом» выбросили в продажу какую-то бормотуху, народ так осатанел в гигантской очереди, что выдавил стеклянное окно во всю стену.

Проблема спиртного меня волнует – завтра день рожденья. И не просто, а дата – 25 лет. И это первый день рожденья на Севере. И толь­ко что я познакомился с хорошей девчонкой... Такой вот подарок на день рожденья – будущая жена. Про жену я еще не знал, но отметить по-хорошему хотелось. А выпить – нечего. И тут уборщицы-гардероб­щицы Дворца культуры (я там тогда работал) узнали о моей беде, и одна уступила мне из своих запасов (запасы были у всех, кроме меня) две бу­тылки портвейна «Кавказ»... Я был счастлив. До сих пор благодарен той женщине.

И вот, воодушевленный «Кавказом» и людской добротой, выхожу из Дворца через боковую дверь на улицу покурить. Сидят Ваня Муссо­нов, другие мужики – как коты щурятся на солнышко, греются. Потом кто-то пришел, не помню – кто, но лицо растерянное:

– Высоцкий умер... Би-би-си сейчас передало...

Я слишком слабый аналитик, чтобы даже за двадцать лет понять – что произошло. Кто он был? Кто он есть? Как и почему он овладел сот­нями тысяч людей? Если не миллионами.

Нет, можно, конечно, проверить гармонию алгеброй, разложить его песни по винтикам, по словам и строчкам... Не нужно!

Можно разложить нас в том времени на шаблоны, импульсы, на подсознательное ожидание свободы... нет, не свободы – воли. Свобо­да – для нас мутна, наше – это воля. Он был вольным. Вольным даже в казарме, на этапах того времени (не зря, наверное, великий путь в свет­лое будущее и дорога на каторгу состояли из этапов). И он был нами. Он был за нас. Смелым и вольным. И продолжает быть.

А Золотухин, который всегда называл себя лучшим его другом, и «толстушка» пишут о его страшных запоях и другие гадости. Дерьмо. Дешевка. Не хочу и говорить...

Вчера услышал его слова: «Я ненавижу сплетни в виде версий»... И утром прибежал пораньше в редакцию, чтобы убрать абзац из одного репортажа. Очень было заманчиво дать и вам бы понравилось, но не проверено, не доказано... Он по-прежнему поправляет меня. Лет трид­цать пять ненавязчиво и очень понятно подсказывает...

В Америке я порой с нетерпением ждал, когда закончу дела, закро­юсь от чужих людей и чужого языка в своем номере, сяду в кресло, хлеб­ну прямо из бутылки и окунусь в родное «Протопи ты мне баньку...» или в «Чужую колею», в «Я должен первым быть на горизонте»...

Я стою, как перед вечной загадкою,

Пред великой да сказочной страною –

Перед солоно – да горько-кисло-сладкою,

Голубою, родниковою, ржаною.

Грязью гавкая жирной да ржавою,

Вязнут лошади по стремена И влекут меня сонной державою,

Что раскисла, опухла со сна...

Да не умер он. Врут они все. Не слушайте их. Лучше послушайте

Его.

Июль, 2000

ОПЯТЬ ДОРОГА, ОПЯТЬ САМОЛЕТ...

Опять дорога, опять самолет... Если сложить вместе расстояния, которые мне пролетелось в этом году, получится, что я почти дважды обогнул земной шар. Это я не к тому, что мне теперь, как Валерию Чка­лову, положена медаль. Просто раньше приходилось пользоваться ус­лугами одного лишь Аэрофлота, а теперь...

А вы знаете, что в самолетах большинства авиакомпаний нельзя курить? Вот то-то же... 10 часов лету, а курить нельзя.

Я люблю компанию «Кондор» (не путайте с самолетами «Конкорд»). Это, как я понял, смешанная компания – немного германская, немно­го скандинавская. И молодая еще. Поэтому бортпроводники молоды и симпатичны, дарят подарки пассажирам: взрослым – сумки с зубны­ми щетками и носками, детям – игрушки, и стараются изо всех сил. И еще по телевизорам в салоне, кроме рекламных, документальных и ху­дожественных фильмов, «Кондор» постоянно дает информацию о по­лете – скорость, высота, сколько пролетели, сколько осталось, притом как в милях и футах, так в километрах и метрах. И еще вам показывают карту, где отмечен ваш самолет, его маршрут и ближайшие к вам назем­ные достопримечательности, например, замки в Шотландии или пля­жи во Франции, что очень поучительно. Когда где-то над Атлантикой «Боинг», принадлежащий «Кондору», попал в настоящую грозу, и его стало так кидать, что стюарды и стюардессы прекратили выдачу обеда, я был спокоен. Потому что там можно курить. Когда в ваших зубах му­жественно зажата сигарета, жить и умирать легче.

А вот когда, находясь в таком же «Боинге», но только от североамериканской авиакомпании «Дельта», я увидел, как совсем под нами встречным курсом промелькнул громадный лайнер, мне стало не по себе.

Скажем прямо, жутковато даже стало. Очень захотелось пойти в каби­ну пилотов и сказать: родные, эта... давайте как-то в сторонку отвер­нем, а то, что ж мы как по улице Бредова в час пик несемся? Но там ма­шины, а тут самолеты шугаются туда-сюда! Вы-то, конечно, мастера, но мало ли кто там встречным самолетом рулит... Тем более именно над вашей Америкой самолеты сталкиваются систематически... Но, как ви­дите, пилоты «Дельты» молодцы – я долетел. А вот наземные службы и стюардессы мне не понравились. Она спрашивает:

– Что вы будете пить?

– Томатный сок, – отвечаю.

– Со льдом?

– Никакого льда!.

Она черпает полный стакан льда и наливает слегка соку.

– Оставить вам банку с соком? – спрашивает.

– Да! Пожалуйста!

Она ставит банку на свой столик и уезжает с ним в бесконечность самолета. Какие-то они в «Дельте» замумуканные. Молодой стюард стал убирать остатки обеда. Он пытался большие картонные тарелки одной рукой запихивать в пластиковый мешок, который держал другой од­ной рукой. Когда он вывернул содержимое третьей подряд тарелки в проход и на пассажиров, он смутился и сообщил нам, что сегодня, ви­димо, не его день.

Два раза мы, шестнадцать российских журналистов, летали всей группой над США. И два раза терялся багаж некоторых из нас. Багаж потом находят и привозят в гостиницу. Но, согласитесь, негоже изда­телю главной башкирской газеты гулять по главному городу мира, ка­ковым я считаю Нью-Йорк, в шортах и затрехотных тапочках. Он всю жизнь ходит в костюме-тройке и в галстуке, он родился в этой амуни­ции, а тут... Позор на голову Башкирии!

А вот между Москвой и Цюрихом ту же «Дельту» обслуживают швейцарцы. Эти ничего. Особенно швейцарки ничего. Мы говорим: жаль, дескать, пять часов сидеть в аэропорту в ожидании следующего самолета, хотелось бы Цюрих увидеть. ...А швейцарки говорят: подой­дите, пожалуйста, к полицейским, они вам помогут. И ведь помогли! По 20 долларов с любопытного носа, и вот вам разовая виза на выход в город. Красивый город Цюрих, но это отдельная история.

«Люфтганза». Знаменитая «Люфтганза», услугами которой пользо­вались еще Герман Геринг, Карл Маркс и Барбаросса – настолько эта компания старинна. Подарков пассажирам она не дарит. Но зато все ее салоны, а не только первый класс, обставлены исключительно и нату­рально кожаными креслами. Мягкими и просторными, как ни у кого другого.

Еще в США была какая-то компания «Северо-западные авиалинии», но ее я даже вспоминать не хочу, потому что после часового полета в маленькой самолетке типа нашего ЯК-40 я приобрел форму половины бублика. Мое кресло стояло у борта, и ввиду малолитражности самоле­та мне пришлось изгибаться у закругленного борта. Не понравилось мне это. Но хирурги обещали распрямить меня. Надо бы еще к психиатрам обратиться – пусть закодируют меня от желания летать. Вы тут чита­ете эти строки, а я там уже полетел. Давненько я не летал. Ну чем не Валерий Чкалов!

Июль, 2000

МНЕ КАЖЕТСЯ, ОНИ ИЗОВРАЛИСЬ...

Мне кажется, они изоврались донельзя. Чего только не придумыва­ли: лодка налетела на подводную скалу... встретила мину времен второй мировой войны... столкнулась с другой лодкой... То одна версия, то дру­гая. И все это неубедительно и даже не очень умно. Сегодня кто-то опять говорит: вроде бы там была чужая субмарина. Не может такого быть – вроде бы! Чужую субмарину можно либо засечь, и тогда никаких сомне­ний не остается, либо не засечь, что с атомными подлодками чаще всего и бывает. Они сделаны так, что засечь их можно лишь теоретически.

Я не исключаю никаких версий. Но мне кажется, генералы знают намного больше. Если выдвигать версии, то не названы еще две.

Одна из торпед на «Курске» могла взорваться сама по себе. Такое бывает. В 1974 году, когда я прослужил первые полгода на Черноморс­ком флоте, недалеко от Севастополя погиб большой противолодочный корабль «Отважный». Причина: самопроизвольно сработал маршевый двигатель ракеты ПВО в кормовом погребе. То есть ракета сама по себе «попыталась лететь». Разгорелся пожар, пошел рваться боезапас, а ко­рабль – это пороховая бочка. Экипаж больше 10 часов держал корабль на плаву, из базы по боевой тревоге пришли десятки судов. Но остано­вить катастрофу было невозможно. Когда это стало ясно, отдали ко­манду покинуть корабль. На «Отважном» погибло более 30 человек.

Сегодня газеты сообщают, что на «Курске» должны были испытать какую-то новую торпеду, что именно она и могла взорваться. Не знаю, насколько правдоподобна эта версия, но ведь и это не исключено – не зря там были гражданские.

Еще одна гадость, которая случается там, где есть оружие. Не зря ведь говорят про незаряженное ружье, которое стреляет раз в год. Ка­кое-то время назад в одном из наших городов милиционер после пре­следования преступника перезаряжал пистолет и случайно прострелил ногу свидетелю...

Еще в рассказах Виктора Конецкого упоминается случай, когда из-за обычного таракана, залезшего в прицел башенного орудия, корабель­ная пушка пальнула не по мишени, а по флагманскому кораблю. Там, к счастью, все остались живы, потому история кажется забавной. Здесь же шли учения. И теоретически можно допустить, что какой-то из ко­раблей по жуткой ошибке выстрелил не учебной, а боевой торпедой, или же боевая ушла не в мишень, как должно было быть, а в подводную лодку...

Пройдет время, и мы все узнаем. Мир сегодня настолько мал, что хранить такие события в тайне невозможно. Неужели этого не понима­ют в наших верхах?! Видимо, не понимают, раз с таким упорством ста­раются прикрыть себя. И самыми невероятными версиями пытаются уйти от главного – почему наши спасатели оказались бессильны? По­чему так поздно обратились за помощью к другим странам?

Неужели все по той же причине?! Когда-то Максим Горький бросил лозунг, который так лихо подхватили большевики: незаменимых лю­дей нет! А может, и не только в большевиках дело. В России никогда жизнь людей не была большой ценностью – рубили головы, стреляли, прятали на каторге и в психушках во все века налево и направо. Это наша национальная черта.

«Эх, мне бы автомат – всех бы перестрелял!» – это наша нацио­нальная поговорка.

Создать сложнейший флот, с высочайшей степенью риска для лю­дей, и не иметь средств для их спасения – тоже по-нашему... И лгать, лгать... И плевать на людей. На живых и павших...

Норвежское телевидение в эти дни вело репортажи из «секретного города Североморска». В частности, показывали, как некоторые воен­ные снимали с себя форму.

Англичане и американцы задают вопрос: а имеет ли право пользо­ваться военным флотом страна, которая неспособна обеспечить его безо­пасность? А губернатор призывает журналистов не накалять страсти.

Август, 2000

ЗА НАС КРАСИВЫХ, НЕСМОТРЯ НА ТО, ЧТО УМНЫХ...

За нас красивых, несмотря на то, что умных! – этот тост я услышал несколько лет назад от одной мудрой и веселой кировчанки. Мне он понравился. Понравился своей жизненной простотой и неоспоримос­тью. Ну, кто еще может быть умней и красивей нас с вами, дорогой чи­татель?! Нефертити и Соломон? Да-к, когда они были! Давным-давно! А сегодня эти вакансии прочно заняты. Нами. Кто не согласен – в оче­редь...

Теперь о моей маме. Это не поток сознания, оно все связано. Моя мама лишь недавно открыла во мне два положительных качества. Она так и заявила, притом не без торжественности:

– В тебе все же есть положительные черты – ты пьешь кофе без сахара и ешь мало соли!

То-то радости в семье было. Мне понадобилось дожить до 45-го дня рождения, чтобы как-то порадовать маму. Ну, хоть что-то. А раньше одно и тоже же: ты много куришь, ты не так работаешь, ты неразборчив в связях, ты балуешь детей, а твои жены... Тут я кричу: стоп! Нету у меня жен!.. На что мама спокойно отвечает: это сейчас нет, а вот восемнад­цать лет назад, когда я сказала ей...

Впрочем, я уклонился от темы.

Я не согласен с мамой. Потому что недавно увидел в себе не два, а великое множество положительных качеств. Дело было так.

На семинаре по технике общения с нами (газетчиками) работали классные психологи из Питера. Весь первый день они настойчиво сби­вали нас в единую и дружную команду. Эффект был потрясающим. К вечеру, правда, позднему, мы уже так знали друг друга, так уважали и любили друг друга, как бывает далеко не во всех коллективах, где люди работают годами.

Приемов (про себя я называю их трюками) было много, но расскажу о двух, на мой взгляд, главных. Нас разбили на пары, дали 20 минут. В парах люди должны были расспросить друг друга обо всем – биогра­фия, вкусы, привычки, мировоззрение, вплоть до сексуальных предпоч­тений, если никто не возражает. Потом в течение одной минуты каж­дый должен был рассказать о партнере. Не просто рассказать, а красиво подать человека. Я повторяю, можно долго работать рядом с коллегой, но так и не узнать его в той степени, в какой мы раскрылись друг другу. Кроме того, слушая о себе, ты слышишь не то, что сам говорил, а то, что услышал твой собеседник. Только хорошее, но уже со стороны.

Второй трюк. Мы сидели ровным кругом, в центре – стул. Каждый должен был встать на стул и в течение минуты хвалить себя, любимого. Поначалу смущались. А потом как понесло! И про красоту, и про ум, и про трудолюбие, про доброту и душевность... И ведь эффект порази­тельный. До этого думал, что, к примеру, вот эта женщина, ну, так себе, а послушал ее, какие у нее глаза, какая улыбка, присмотрелся – черт, и впрямь не заметил...

Конечно, если вы уже давно знаете человека и испытываете к нему тихую ненависть... А впрочем, кто знает, я бы сыграл и с таким челове­ком – вдруг пройдет тихая ненависть.

Раньше я слышал, что неплохо бы себя хвалить, особенно по утрам, стоя перед зеркалом. Не пробовал. Есть в этом что-то от... э-э... скажем так, самозанятости, как говорит другая моя знакомая.

Там, на семинаре, я сразу стал прикидывать, где можно применить эти игры. И понял, что, где угодно – на работе, в новой (да и в старой) компании, дома с детьми, с женой (если у кого-то еще остались жены)...

Так вот, я предлагаю отредактировать приведенный в начале тост: за нас, красивых, несмотря на то, что умных... и добрых!

Август, 2000

СНАЧАЛА ВСЕ БЫЛО ХОРОШО...

Сначала все было хорошо: проснулся отдохнувшим, любовь, кофе, еще одна золотая медаль у наших спортсменов... Потом в ванной погас свет. Полез ремонтировать светильник. Стал его разбирать, уронил лам­почку. Подмел осколки. Долго пытался вставить жесткий алюминие­вый провод в гнездо, пока не сделал открытие: делали мой светильник не в обществе слепых, а где-то на фабрике безруких и безмозглых болва­нов! Сломал еще пару деталей, впрочем, совершенно лишних, но кон­такты прикрутил. Оказалось, что поломка не там. Полез в выключатель. И там все нормально. Пришел к выводу, что-либо я совсем растерял опыт и чутье электрика третьего разряда, каковым был в молодости, либо просто не стоит затевать такие дела, собираясь на работу...

Затащил в ванную настольную лампу, открыл краны и ужаснулся. Ждешь этого тепла, ждешь, а как дадут, хочется устроить акцию про­теста. Не мыться, например, месяц-другой, после чего пойти на прием к начальникам коммунальных и тепловых служб. И долго с ними бесе­довать по душам. И поближе, поближе и доверительно заглядывать в глаза. А они пусть носы воротят. То, что течет из крана горячей воды, водой никак нельзя назвать! Грязь, жижа, дерьмо какое-то... Может, по ошибке пульпу со второй фабрики погнали по квартирам?.. Да, да, да, мне сейчас скажут, что это издержки начала отопительного сезона, ржавых трубопроводов (очень похоже на трупопроводы) и т.д. и т.п. Я все понимаю! Но в душ лезть, даже при всем глубочайшем понимании их проблем, противно. Коммунальщики докладывают: промывку сетей выполнили! Чем они промывают?.. И куда они промывают?.. Но грязь из крана – это еще не все!

Побрел все же на работу. По дороге купил печенье от «Еврохлеба». «Сухарики» называется. Да еще и «сахарные». Продавец как-то заговор­щически предупредила, что они из дрожжевого теста... Лишь в конторе я понял, на что она намекала. Это и не сухари, и не булочки. Это черт знает что такое: черствое, твердое и вязкое одновременно и еще липкое от сахара. В общем, день начался замечательно! Но и это не все!

Стали выбирать красавицу месяца. И дамская половина дружно про­катила меня с девушкой, которая нравится мне. Но дамы – ладно. Нешто они понимают в красоте! Но юный Гладин, к ним примкнувший!.. Предатель!

– Хорошо же, Кайфа! – зашипел я. Придет под стены Ершалаима легион Фульмината, и наполнится твой город стенаниями, и вспомнишь ты, как отправил на смерть безумного лекаря!..

Гладин рот открыл. Кто, говорит, лекарь? Ну что ему скажешь! Об­ругал я его ренегатом Каутским и удалился в гордое одиночество этот «подвал» писать и вам жаловаться. А что я напишу после всех утренних приключений?.. Не стану ничего больше писать.

Сентябрь, 2000

СКОРО ЗИМА, А У МЕНЯ НЕТ...

Скоро зима, а у меня нет слов... Вот классики находили эти слова – увяданье, очарованье, печаль, природа замерла, застыла... Люблю я пышное природы увяданье... Впрочем нет, я лично этого увядания не люблю. Это не в пику Пушкину, упаси Боже! Но словами «люблю» и «не люблю» мне не передать те едва уловимые и светлые ощущение, что возникают от серого и сырого города, от деревьев, которые стараются удержать при себе последние листья, от покоя и тишины в лесу, в пар­ках. Мир и покой. Мне кажется, деревья знают: зима не навсегда. Она необходима, чтобы перевести дух, вспомнить, подумать, чтобы собрать­ся с силами к следующему кругу. Мир и покой. Именно в эти дни, когда золото и багрянец угасли, когда ветви деревьев беззащитно оголены, когда воздух застыл, храня остатки тепла, хочется и самому утихоми­риться и вспомнить, подумать и, может быть, даже понять.

Что узнал, что сделал, чего не успел или не захотел делать, что при­обрел, от чего отказался, кого обрадовал, кого обидел... Всякое бывает. Увы. Так или иначе, но пытаешься понять, зачем ты прожил и этот круг. Вопрос банальный, казалось бы, но, смотря, как его спрашивать.

Раньше казалось, что ты всесилен, что ты выбираешь, что ты хозя­ин и что ты всемогущ... Да, да, как же, как же... А листья желтеют, как бы ты не бился. И опадают. И воздух наполняется предощущением зимы и холода. А ты проникаешься сознанием того, что ты лишь частичка этого громадного и роскошного величия. И когда над головой млеет нереальный свет первого северного сияния, ты особенно остро ощуща­ешь себя всего лишь пылинкой, микрочастичкой, но чего-то огромного и нужного... Пусть будет – нужного.

И почему-то всплывают из памяти не строки поэтов об осени, а Че­хов, и совсем по другому поводу, но так верно: как в сущности все пре­красно на этом мире! Все, кроме того, что мы сами мыслим и делаем, за­бывая о высших целях бытия... Я намеренно не пишу цитату дословно, главное здесь суть, ощущение. Только вот в чем они – эти высшие цели?

Вот за моим окном тесно переплелись березы, рябины, еще какие-то деревья, под ними кусты, трава и даже злющая крапива – и ведь как-то они уживаются. И может, правда в том, что и я с ними? И с вами. И все мы – это одно целое, неделимое, прекрасное и хрупкое... Я уверен (а я уже редко бываю уверенным) – это так. Мы все – Одно. Не мной при­думано и никем не будет опровергнуто. Лишь бы не забывать.

Только не спрашивайте: а зачем оно, это Одно? Я не знаю. Мне пока не дано. Может, кто-то из вас знает... Поделитесь. Если этим можно делиться.

Октябрь, 2000

СЛЕТАЛ В ПИТЕР...

Слетал в Питер. По делам. Там тоже осень. Но про осень я уже пи­сать не стану. В прошлом номере о ней поговорил, так друзья обеспоко­ились: у тебя депрессия, что случилось? Ничего не случилось. Зато по­нял, что задумчивость (или изображение ее) мне не идет. Дураковатость и легкомыслие больше к лицу. К моему.

– Улыбайтесь, господа! Самые гнусные дела творятся с серьезным выражением лица, так что – улыбайтесь!..

Так, кажется, говорил Григорий Горин... Улетая в мае в США, я ку­пил сборник Горина – сценарии, пьесы, рассказы, очерки. Там дал его почитать русскому парню, новому приятелю. Сашка пришел в восторг от Горина, читал сборник запоем, мы обсуждали с ним детали и глав­ное (если мы добрались до главного), я рассказывал ему о фильмах по горинским пьесам, об актерах... И в те же дни Горин умер. И мы помя­нули его текилой. И пожелали Царствия небесного.

А вы говорите – улыбайся! Хотя иногда не улыбаться трудно. Ка­кой был ажиотаж в Питере в субботу! Вы думаете по поводу моего при­езда? Нет. Конечно, я тоже был желанным гостем и заметно нарушил привычное течение жизни жителей северной столицы. Целых трех жи­телей. Это мои новые друзья. Мы знакомы давно – по Интернету. И вот увиделись. Забавная это штука – межнациональная сеть. Благода­ря ей у меня есть друзья и знакомые в Питере, в Нью-Йорке, во Владивостоке, в Екатеринбурге, в Ханты-Мансийске, в Милане, во многих дру­гих городах. Вы знаете, у меня никогда за мою жизнь не было друзей в Москве, а теперь друзей в Москве много. Зовут в гости, заклинают не останавливаться в гостиницах... Но я в свои сорок пять лет уже тяжел и неповоротлив, а вот молодежь чувствует себя в мире – в мире! – так, словно в Апатитах. Благодаря компьютерам, обвязавшим каждый уго­лок планеты. Кстати, эти подвалы теперь читают черт знает где.

Но вернемся в Питер. Ажиотаж там вызвал одновременный со мной приезд президента Путина. Владимир Владимирович прибыли в род­ной город отметить свой день рожденья. Дороги и улицы то и дело перекрывали, жители и гости города, чертыхаясь, двигали в объезды. Милиция была принаряжена, улицы были выметены, ямы срочно засы­паны. Летящий по Московскому проспекту президентский кортеж впе­чатлял – сначала десяток милицейских машин с сиренами и мигалка­ми, потом десяток черных разномастных иномарок (в которой из них был первый джентльмен России – если жена его первая леди, то он ведь первый джентльмен, – трудно было догадаться), и в хвосте еще десяток милицейских машин.

Владимир Владимирович побывал на могиле Собчака, собрал дру­зей за праздничным столом, посетил Мариинку, где давали «Мазепу» (говорят, даже подпевал из президентской ложи). Ночевали мы оба в Пушкине. Я на даче Кочубея, а он уж и не знаю, где. Да и не важно.

Питерцы, с кем довелось общаться, сдержанно, но не без гордости обсуждали высокий визит. Не фигли-мигли все же, не забывает прези­дент, откуда он. И многих беспокоит личная жизнь президента. Гово­рят, что дети его не могут ходить в школу и просто на улицу, что жена его очень ограничена в действиях, поскольку непримиримые боевики вынесли смертный приговор семье президента России. Не знаю, так ли это на самом деле, но за что купил, за то и продаю.

...А в Питере осень. Большие желтые листья окончательно слетают с кленов, люди ходят в плащах и даже в пальто и ждут дождливого на­чала зимы. Как и мы впрочем. Мир маленький.

Октябрь, 2000

КАК БЫСТРО ГАСНУТ ЭМОЦИИ...

Как быстро гаснут эмоции! Вот только что, утром, я хотел писать о том, как мне стыдно за свою страну.

Накануне вечером я смотрел новости о конфликте Израиля и Пале­стины. И главными для меня были не репортажи с переговоров, не кар­тинки протестующих палестинцев, а интервью наших президента и министра иностранных дел. Россию не взяли на переговоры! Пренеб­регли ее готовностью мирить арабов и евреев! Ай-ай-ай, такая автори­тетная страна, такой большой специалист в глобальном миротворче­стве, а они, негодяи, отказались!.. Обида сквозила в глазах и словах и Путина, и Иванова. Прямо какая-то детская обида. И вот утром я ду­мал: да как же им не стыдно?!

Я хотел говорить о том, что страна, несколько лет ведущая на своей территории войну со своими же гражданами, не может пользоваться авторитетом в делах мира. Тем более, в таком сложнейшем вопросе, как мир между Палестиной и Израилем. Страна, которая допускает на сво­ей территории дикие антисемитские выходки, не может быть уважае­мой ни в каком цивилизованном государстве...

Как можно уважать государство, которое плевало на своих же граж­дан? Государство, где законы – самое последнее, что волнует лидеров. Обидно я для них говорю? А скажите, что было и остается главным в ха­рактеристике нашего нового президента? Не то, каким законам страны он привержен или какими недоволен, а то, с кем он дружит. Кого берет в свою компанию. Кто остался вхож в Кремль, а кому там больше не рады. Разве может быть авторитетным государство, где граждане под прези­дентом, как под Богом живут? Американцам, большинству рядовых американцев, в конечном счете, чихать, кто победит на выборах – демокра­ты или республиканцы, Буш или Гор. Потому что там есть законы, есть Верховный суд, есть Генеральная прокуратура. И кто бы ни пришел там к власти, страна останется прежней, и люди в ней будут жить так, как жили. У нас же все с замиранием сердца ждут, а куда станет рулить новый пре­зидент, новые законодатели. У нас не гадают, воры или нет Гусинский с Березовским, у нас гадают, захотят их посадить или не захотят...

Черномырдин собрался в суд на младшего Буша подавать – оскор­били Виктора Степановича! Обвинили в присвоении кредитов от МВФ! А где эти кредиты, собственно говоря? Может, у меня провалы памяти, но не припомню я, чтобы правительство отчитывалось, куда те деньги были потрачены? Понимаю – еще чего передо мной отчитываться! Но отдавать долги – нам с вами, не бывшему правительству. Канючить с протянутой рукой они умеют, а принять законы о безопасности капи­талов на территории страны – нет желания. Ах, увозят деньги из стра­ны! Да какой кретин будет их тут вкладывать в банки или в производ­ство? И мы еще хотим советы другим государствам давать?

В общем, вот так я думал утром – кипятился и брызгал слюной, произнося гневные внутренние монологи. А прогулялся до работы, сел за компьютер... Да ну их к монахам! Ну чего злиться? Ну, такие они, и по-другому не умеют. И мы такие. Увы. И надо ждать, терпеливо ждать, пока не сменится поколение – все уже было и нет ничего нового... Вот только жаль, что тормозом на пути к небу в алмазах – мое поколение.

Октябрь, 2000

КОГДА МЕНЯ СПРАШИВАЮТ! ПОЧЕМУ...

Когда меня спрашивают, почему вы так лояльны к власти, я смуща­юсь. Нам говорят: вы должны быть в оппозиции! К кому? Можно, под­сказывают, к местной власти... Смущаюсь я потому, что начинаю со­мневаться, а, может, и впрямь мы слишком благодушны и снисходительны. Может, и впрямь надо лаяться, выводить «на чистую воду», обличать и поучать...

Какое нам дело, что у города нет денег на ремонт дорог или на по­мощь бедным! Можно в каждом номере писать о ямах на дорогах, да­вать фотографии людей, которые роются в мусорных баках...

Можно припомнить старые обиды. Вот весной горсовет апатитский не освободил нас от арендной платы за здание. Почти десять лет у нас было сотрудничество – мы отдаем бесплатно газеты подопечным соц­защиты, ветеранам, школам, в СИЗО – в общей сложности более 300 экземпляров каждую неделю, мы бесплатно публикуем объявления культурных, спортивных и социальных учреждений города... Да мало ли, чего мы еще делаем. В ответ город освобождал нас от аренды. В этом году – лицом об стол. Мы говорим, ребята, мы типографию открыли, долги еще отдаем, зато восемь новых рабочих мест создали, люди на жизнь зарабатывают... А нам: нашли, чем хвастаться, вы людей набра­ли, чтобы эксплуатировать их! Еще больше наживаетесь!

Не все, конечно, так говорили и думали, часть, но – большая.

Хороший был повод встать в глухую оппозицию. И, честно говоря, желание было. Но потом подумали, подумали... Да черт с ними! Жалко их. Зачем как-то делить людей, противопоставлять их друг другу и даже стравливать. Зачем делать это в нашем маленьком городе?! И так жизнь не слишком сладкая, а если мы еще и перессоримся? Во всяком случае, только не с нашей помощью. Для нас, что богатые (по нашим провин­циальным понятиям), что последние бомжи, равны и интересны. И все достойны сочувствия уже за то, что пришли в этот мир и уйдут из него. И переход этот слишком короток, чтобы ссориться и враждовать. Хоть под каким знаменем – газетным, красным, зеленым...

Черт возьми, проповедь какая-то получается! Но я, правда, не люб­лю вражды. В любом виде.

Три коротких истории по поводу.

Когда-то в старом дворе у меня был сосед, который науськивал свою собаку на котов и кошек. Какая рожа у него была довольная, когда его пес настигал жертву. Помер мужчина. Желчь разлилась...

В доме, где я сейчас живу, есть старушка, мы о ней писали. Она кормит бездомных котов и кошек. Года два назад она почти ослепла и забросила свое кошачье сообщество. А не так давно в Кировске ей сделали операцию, и бабулька снова видит. И по-прежнему кормит бездомных животных...

На днях видел с балкона, как мужчина изо всех сил пнул котенка. Первая мысль была: вот у тебя эта нога и отсохнет! А теперь мне стыд­но. Мучаюсь. Ведь – отсохнет же...

Ноябрь, 2000

ЭХ, НАЧАТЬ БЫ НОВУЮ ЖИЗНЬ...

Эх, начать бы новую жизнь! Проснуться в понедельник, дать себе, еще сонному, пинка и – начать!

Отказаться от вредных привычек. Не есть по вечерам – раз. Бро­сить курить – два. Не зависать подолгу утром у окна или на балконе с чашкой кофе и сигаретой – три. Класть все на место сразу – докумен­ты, книги, газеты, видеофильмы... Ага, видеофильмы... Не смотреть ерунду всякую! Только самое интересное, самое полезное для ума и сер­дца. Не читать детективов, а только серьезную литературу – филосо­фию, искусствоведение, психологию. Не шляться по ночным клубам, не смущать девиц бесстыжим взглядом, спать ложиться до полуночи и вставать спозаранку.

Зарядка по утрам. Исключительно каждое утро, по пятнадцать ми­нут. И через день – спортзал, бассейн, сауна. Бриться ежедневно, а не оправдывать собственную лень тем, что раз в неделю кожа лица долж­на отдыхать от скобления бритвой. Не ахти какая нежная – пережи­вет. Идем дальше – на новую стройную фигуру пошить пару костю­мов. Хватит гопничать в кроссовках, джинсах и старых джемперах! Вон у меня один знакомый пошил костюм – для самодисциплины, говорит. И что бы вы думали – пить бросил. Пять дней не пил. Потом кос­тюм залил пивом, от воротника до манжет на брюках, но ткань хоро­шая – отмылась. Не это главное!

Главное – аккуратный и презентабельный внешний вид. В воскре­сенье, собираясь на спектакль, чуть было уже не надел рубашку и гал­стук, да в гардеробе не оказалось. Вот зарплату заработаю и – куплю. Галстуки я надевал три раза в жизни – две женитьбы и вступление в партию. Разводился и выходил из партии уже не так торжественно – в джинсах и джемперах.

А после этого... Ой... Да! А, собственно, почему бы и нет?.. После всех нововведений, почему бы и не жениться? Торжественно, с бибиканьем, куклой в раскоряку на капоте, фатой и свидетелями в алых муш­кетерских перевязях! И с невестой! Молодой, красивой и счастливой донельзя. Взять и лихо подкатить к загсу и заскрипеть тормозами... Ух, мороз по коже, дух захватывает! И тогда уже окончательно завести пра­вильный размеренный образ жизни.

Утром просыпаешься, тихонько выскальзываешь из-под супружес­кого одеяла (балкон запечатан и в квартире тепло), готовишь кофе, чай, горячий шоколад и ей в постельку:

– Рыбка золотая, пора вставать!.. А я вот тебе на выбор пригото­вил. Чего изволите? Что? Приду сегодня в шесть. Что? Да, зарплатка се­годня... Нет, рыбка, на шубку пока не хватит, а на колготочки наскре­бем... Куда-куда?..

Или вот иду я по улице в костюме и галстуке, стройный, подтяну­тый, выспавшийся и оттого румяный, благодушный и с молодой женой под ручку крендельком, а навстречу мне – вы. Я говорю:

– Привет! Как дела?

А в ответ:

– ??? А мы разве знакомы?..

И зарыдаю я горько. Стану ручки свои худенькие ломать и вопро­шать пространство: зачем? Чего ради?..

Да и нереально все это. Глупости. Впрочем, вот кто-то с нижних этажей месяц назад начал ведь новую жизнь. На моих глазах выбросил бутылку водки на крышу сберкассы. Полную! Так и лежит она там, толь­ко оторванная с одной стороны марка акцизная на ветру колышется. А сосед живет себе новой жизнью... Или уже не живет? Или это жена ему перемены устроила?.. А мне оно надо?

Ноябрь, 2000

СЕГОДНЯ УТРОМ Я ПЛАКАЛ...

Сегодня утром я плакал... Говорю об этом спокойно и даже не без гордости. Слезы не лил, пожалуй, с детства. Даже безответные любови не доводили меня до такого состояния. Даже, когда друзья уходили внезапно и навсегда, слез не было. Бывает, по каким-то поводам обидно до слез (если сурово по-матросски – до соплей), но чтобы плакать...

Теперь самое смешное. Это я книгу дочитал. И еще смешней – кни­гу Владимира Кунина. Того прикольного Кунина, который написал сериал о коте Кысе. Того Кунина, кто еще насмешил нас книжкой про Иванова и Рабиновича, которые «гоу ту Хайфа». Того Кунина, который еще до рассвета гласности выпустил невероятную и крамольную для тех времен «Интердевочку». А еще раньше, о чем я узнал сравнительно не­давно, по его сценарию сделали один из самых удачных фильмов о вой­не «Хроника пикирующего бомбардировщика»...

Владимир Кунин. «Мика и Альфред». Издательство «Геликон плюс». Санкт-Петербург, 2000.

Какой невероятный роман! Фантасмагория. Главный герой облада­ет сверхчеловеческими возможностями. И использует он их в самых невероятных целях – чтобы хоть как-то восстановить справедливость в этом мире. И этот герой живет в обычных обстоятельствах, среди обычных людей – добрых и жестоких, подлых и порядочных, слабых и сильных. И все эти качества присущи практически каждому персона­жу. Если бы я был критиком...

К счастью, я не критик. У нас есть знакомая, дядя которой в пре­жние времена работал литературным критиком. Мы, узнав об этом, восхитились:

– Надо же, у тебя дядя – настоящий критик!

– Ха! – пренебрежительно пожала плечами знакомая. – Они, писатели, пишут, пишут, стараются, а он сядет за стол разъ...т, и весь критик.

Так вот, критики еще сосчитают, сколько в «Мике и Альфреде» действующих лиц. Десятки, если не сотни. А все – живые, подлинные. Критики еще расчленят роман на составляющие, под микроскопом изу­чат его сложную композицию. Проведут аналогию с... Самое последнее дело (а если хочешь оскорбить и унизить автора – первое) говорить, что использовал он мотивы или приемы других писателей. Нет, я пишу как читатель и почитатель.

Сложнейший роман, читается на одном дыхании. Я знаю женщину, которая с этим романом ходила на спектакль московских звезд, чтобы читать в антракте. В роман так втягиваешься, что все время гадаешь – чем сейчас обернется очередная интрига, чем закончится эпизод... Не угадаешь! Настолько все неожиданно, необычно и нестандартно. Я не хочу пересказывать содержание! Оно – повороты событий – само по себе ценно. Вчера вечером я шел домой и предвкушал – что же там даль­ше? И я уже знал, что, как бы он ни повернул, будет здорово. Лишь за два-три десятка страниц до конца начинаешь понимать, чем все кон­чится. Понимать и протестовать – не надо! Но так хочет автор.

Кунин – мастер. Мастер интриги. Мастер портрета. Мастер языка. Если раньше мне просто нравились его вещи, то сегодня я склоняю го­лову перед ним.

Что? Матом ругается? Да, бывает. Но вот почему-то мат Лимонова меня оскорбляет и отталкивает. А у Кунина я его не замечаю. Честное слово. Зато...

«Наверное, за все грехи, совершаемые людьми на своей Земле, в то лето Бог проклял мир и обрушил на него чудовищную, нестерпимую, гибельную жару...

Полыхали леса. В гигантских кострах под жуткий вой пламени и оглушительную канонаду лопающихся от дикого жара могучих ство­лов вековых деревьев, в пепле и дыму погибали десятки тысяч Живот­ных и Человеков...

Там, где лесов не было, Люди заживо сгорали в своих домах. Под открытым сине-желтым небом, где не было ни домов, ни строений, Люди падали мертвыми от раскаленного удушья и беспощадных смер­тельных ударов разъяренного Светила...

А еще Люди и сами убивали друг друга. Как ни странно – чтобы отвоевать себе место под этим же безжалостным Солнцем...»

Это начало романа. Язык, на мой взгляд, великолепен.

Десять лет я ждал сильного романа. Настоящей литературы. Кто помнит, в 60-е, 70-е, в 80-е мы ждали от писателей чего-то нового и силь­ного. И они не обманывали наших ожиданий. Многие новые вещи мож­но было прочитать только в журналах, и надо было записываться в оче­редь и ждать месяцами, чтобы на два дня и две ночи получить вожделенную повесть или роман. 90-е стали мертвым сезоном в русском искусстве. Да, да, да, я не знаю всего, может, я что-то упустил. Может, я слишком строг и капризен. Но я ведь говорю о своих ощущениях. И вот я дождался.

«Мика и Альфред». Портрет России XX века. Боль России. И – при­говор. Громко и вычурно? Почитайте сами. И желаю вам испытать то же, что испытал я, и что зовется таким нерусским и таким редко упот­ребляемым (потому что очень редко встречается) словом – катарсис.

Декабрь, 2000

СКОЛЬКО СТОИТ ЧАЙ

Из личного опыта

Так уж сложилось, что поездить пришлось немало. Началось, еще когда служил на военном флоте, потом – туристом, но в основном по делам. После некоторого опыта, приезжая в страну, почти сразу выясняю, сколько и как тут принято давать чаевых. И дело не в моей безграничной щедрости (жаба душит в любом случае, когда надо день­ги отдавать), просто таковы правила игры.

В некоторых странах зарплата официантов или горничных бо­лее мизерна, чем даже у нас. На Кубе или на Мальдивских островах, к примеру, они получают 10-15 долларов в месяц. Жизнь обслуги отда­на на милость клиентов, на их чаевые.

В Италии чаевые давать не торопитесь – почитайте внима­тельно счет, когда вам его принесут. Некоторые рестораны или траттории десять процентов чаевых записывают последней стро­кой в счете. Я думаю, это началось с паломничества русских турис­тов. Русских там очень много, а чаевые они дают очень редко. И, ко­нечно же, не от жадности. Исключительно из уважения к человеческому достоинству официантов и барменов!

Не платил из принципа

Помню два случая, когда чаевых и я не дал. Один из них произошел в Швеции, в прекрасной гостинице на берегу порожистой реки. Муж­чина, мой ровесник в джинсах и клетчатой рубахе, с готовностью подскочил и помог дотащить нам до номера наши пакеты и сумки. Когда я полез в карман за мелочью, он смущенно улыбнулся и сооб­щил, что вообще-то он – хозяин этой гостиницы...

Другой случай произошел в США, точней – происходил, потому что тянулся он долго.

Гостиница в городе Гранд Форкс, штат Северная Дакота. Я про­жил там два месяца. В одном и том же номере. В ванной – кофевар­ка. К ней пакетики с кофе, сахаром, сухими сливками и пенопласто­вые стаканчики. Почти сразу я купил для кофе и чая фарфоровую чашку – пусть они сами пьют из пенопластовых. Так вот, горнич­ные за два месяца ни разу не вымыли чашку. Видимо, это не входило в их обязанности. Мало того, то запас кофе обновить забудут, то пол не пропылесосят, то полотенца не поменяют... Ну и фигушки вам! – решил я с чистой совестью. Никакой прогрессивки за халтуру и равнодушие.

Американские хитрости

Природная моя жадность чуть не свела меня с ума в баре той же гостиницы. Хочешь – не хочешь, а вечерами надо идти в бар. Ну, не торчать же у телевизора все время! Хочешь – не хочешь, а в баре надо брать выпивку. И, увы, платить чаевые. Так они, подлые, что делают: деньги берут за каждую выпивку. Взял пиво – плати два-три доллара. Чаевые как правило 10 процентов. Не будешь же ты 20 центов оставлять, оставляешь доллар. Местные так и делают. Нет бы – пьешь, пьешь, они записывают, а в конце и рассчитался. Ничего подобного – так менее выгодно. Жалко было... Я уже и гулял по вече­рам, чтобы мимо бара, и кинофильмы смотрел – благо 60 каналов и всегда можно найти что-нибудь любимое... Но как-то так получа­лось, что все равно конец вечера заставал меня в этом чертовом баре. В результате – потеря за вечер одного-трех долларов в виде чае­вых. Без нечистой силы там не обошлось.

Утешали меня два момента. Во-первых, я журналист, и просто обязан наблюдать за людьми. А где же наблюдать вечером, как не в баре! Во-вторых, трачу я не свои деньги, а их же, американские – за все платило правительство США.

Где платить приятно

Вот где я с легкостью расставался со своими копейками, так это на Кубе. Прежде всего, потому, что знал: с жиру они не бесятся, и мои чаевые помогают им элементарно выжить. Еще и потому, что люди меня обслуживали веселые, приветливые и дружелюбные. Они от души делали все, чтобы мне было хорошо. Поэтому оставлял чаевые (как правило, сдачу с доллара) и барменам, и официантам, и горничным, и прачке...

За час до отъезда из гостиницы «Четыре пальмы» я стал соби­рать вещи и на столе, среди книг, бумаг и купленных сувениров, на­шел кожаный чехольчик для зажигалки – красивый, добротный. Кто положил его туда, я так и не знаю. В мой номер входили лишь горнич­ные да прачка. Кто-то из них тихо-тихо сделал мне дорогой для меня подарок.

А как у нас?

А у нас чаевые для барменов и официантов редкость. Если их и оставляют, то в основном приезжие, и чаще всего – 10 рублей. Быва­ют чаевые и в 50 рублей и больше, но они от так называемых «кру­тых». Иногда посетитель делает подарки – шоколад, сигареты, шампанское и даже цветы. Но подарки уже не знак благодарности, а сигнал – клиент не прочь приволокнуться.

Иногда клиент требует счет и калькулятор и тщательно все проверяет. От такого чаевых не дождешься.

Что из всего этого следует? Зарплата наших барменов и офици­антов чаще всего очень невысока. Так что их благополучие зависит от нашей благодарности не только на словах.

Декабрь, 2000

НУ, ВОТ И ОПРЕДЕЛИЛСЯ ХИТ СЕЗОНА...

Ну, вот и определился хит сезона – гимн. Вчера полчаса слушал пре­зидента. Очень надеялся узнать, отдадут ли зарплату учителям, пока они не вымерли с голоду, согреют ли Дальний Восток, пока они там не вы­мерзли. Да и вообще хотелось бы знать, что там в следующем году нам приготовили, кроме обрезания местным бюджетам. Будем куда двигать­ся или все так же легкую чечеточку на месте продолжим выкамаривать? He-а, не узнал. Президент тоже все о музыке говорил. Боится он, что на Новый год, когда мелодия Глинки зазвучит в качестве гимна, народ (это мы с вами) даже не сообразит, что это гимн...

Озадачился я: в прошлые годы уже соображали, а в этом не со­владаем... А вот под старую мелодию, говорил президент, под кото­рую выросло столько поколений, под которую было одержано столько великих побед, которую все так хорошо знают... и бла-бла-бла, бла-бла-бла...

Чудненько! Славненько! А почему бы тогда и ЦК КПСС не возродить? Общественное мнение в лице Зюганова и Селезнева просто в восторге будет.

Ах, да! Старикам, говорят, под прежний гимн приятно станет! А я, дурной, думал, что им приятно станет, когда они нищими не будут. Товарищ, то есть, я, не понимает. Пусть голодные и ободранные, но под старую музычку. Вот вам и счастье. Правда, слова новые обещают при­думать...

Чушь какая! Абсурд. Даже в качестве реванша коммунистов – абсурд.

Только сейчас в голову пришло, а почему коммунисты не бьются за бесплатную медицину? Или за бесплатное жилье? Или за всеобщую заня­тость путем развития промышленности и сельского хозяйства. Неужели музычка – главное? Оно-то приятно, не спорю, но не очень сытно. Вот когда попьешь, поешь, обогреешься, за детей более-менее успокоишься, тогда на душе светло становится, а песни сами из сердца льются...

Вот не хотел же о политике, да, видать, пропитался. И о чем ни за­говори, все равно на политику собьешься.

О кино? Сразу съеду на народного артиста российского ТВ батьку Лукашенко. О цирке? Самая популярная реприза в сезоне – «ловля» магната Гусинского.

О душе?.. И о ней думал. И сразу опечалился тем, что нет сегодня среди наших политиков Сахарова, Собчака, Попова, того же Гдляна, нет даже Оболенского среди них. И на смену никто не пришел. Они были совестью, они были умом, они были душой нашей политики. И всего десять лет назад...

Вы как хотите, а я встану.

Без музыки.

Декабрь, 2000

МОЖЕТЕ НАЗВАТЬ МЕНЯ ПСИХОМ...

Можете назвать меня психом, но меня праздники раздражают. Толь­ко соберешься поработать по-хорошему, как тут же – хлоп, праздни­чек очередной. Праздник в душе иметь надо. И ежедневно. А по кален­дарю – глупости все это. Вот, как в календаре красной краской написано, так уже и надраться можно. А в другой день нельзя. Но в дру­гой день, правда, не встретишь двух мужиков, идущих под ручку, и один другому и всей улице декламирует:

– Он мне сказал: если ты, на..., женишься, это будет самый, на..., черный день в твоем календаре!..

Сильно было сказано. Это ведь литература самого высокого класса. Вот очередной лауреат какой-то большой премии сказал, что для свое­го романа он слова в трамвае придумывал. Как можно слова специаль­но придумывать, особенно – в трамвае (которых нет в Петрозаводс­ке!), я даже представить себе не могу. Может, это перевод такой корявый? В трамвае слова можно слушать. И слышать. Все равно лучше не придумаешь...

– А откуда твой муж?

– Да ниоткуда!..

Или вот еще в Питере подслушал:

– Наш препод женился, а жена от него на третий день ушла. Он у нас логику читает...

Как сказал бы один мой знакомый, прелесть какая!

Чего это я все про женитьбу да про женитьбу? Не надо! Ни к чему! Но пасаран! Лучше про трамваи.

Вот пишем мы о каких-то очень серьезных проблемах – политика, экономика, культура. Иногда очень остро, злободневно. Но реакции чи­тателей – никакой. Ну, изредка кто-нибудь позвонит, поругается, су­дом постращает... Правда, иногда (гораздо реже) говорят: «Спасибо за хорошую газету». На прошлой неделе, честное слово, женщина звонила и благодарила за интересный номер. Так приятно было, без календаря праздник получился. Да, так вот о чем-то серьезном – тишина. Но сто­ило нам сообщить, что в Петрозаводске есть трамваи – что тут нача­лось! Звонки, письма, визиты, тон от ехидного до злобного: нету трамва­ев в Петрозаводске! Ну, нет, так нет. Ну, троллейбусы. Подумаешь...

Главное ведь не в том! Главное, что праздники прошли. И еще, что­бы дети хорошо учились. И рыба чтобы на рыбалке клевала. И жирного чтобы на ночь не наедаться... А остальное – мелочи. Сквозь остальное прорвемся.

Декабрь, 2000

О ЧЕМ МОЖНО ГОВОРИТЬ ПОСЛЕ ПРАЗДНИКА...

О чем можно говорить после праздника? Только об одном – как погуляли. Меня всегда озадачивала эта особенность: смаковать детали пьянки-гулянки. Ну, ладно бы совершили что-нибудь важное, много­значительное для потомков. Ну, там собрались бы да зимний сад пост­роили или тараканов в каком-нибудь учреждении выловили раз и на­всегда. Так нет же! Речь идет только о том, кто сколько выпил, чего сказал, цепляясь языком за ножки стульев, и в какой салат каким лицом упал. И ведь чем больше выпили и чем больше лиц испачкали и салатов перевели, тем веселей все это обсуждать, когда головы уже не болят, а восклицания «да чтоб я когда-нибудь еще пил!» вызывают недоумение, мол, чего это я так погорячился.

Но самое смешное в другом! Как бы я ни осознавал глупость подоб­ных обсуждений, а ведь сам иногда в них участвую! А может, нам про­сто приятно вспоминать себя раскрепощенными? Пусть и кривеньких, как турецкие сабельки, но хоть на несколько часов не отягощенных мас­сой повседневных проблем, которые давят, гнут к земле, на четверень­ки пытаются нас поставить. А в состоянии легкого опьянения (зачас­тую не от алкоголя, но от всеобщего веселья) мы чувствуем себя орлами, соколами, жаворонками, ласточками и даже крошечными колибри. Хотя, конечно, если со стороны по-трезвому поглядеть, больше на дят­лов смахиваем. Ну и ладно! Зато в тот момент нам хорошо и весело. Оттого и вспоминать приятно.

Так вот, я мог бы рассказать вам, как весело и с фантазией мы прово­жали старый и встречали Новый год в редакции. Как дарили другу по­дарки и подарочки, как радовались и те, кто дарил, и те, кому дарили. Как некоторые из нас до сих пор не могут найти этих самых подароч­ков – не иначе как нечистая сила вмешалась. А как мы танцевали! О, как мы танцевали! И некоторые танцевали на стойке бара. Это же мечта каждой женщины потанцевать на стойке бара. Только в общественных заведениях вряд ли позволят, а в своем-то – запросто. Затем стойка и была сделана. А ваш покорный слуга в новогоднюю ночь был наряжен в сложнейший кубинский национальный костюм – шорты, майка, шля­па, темные очки и босые ноги. И все для того, чтобы по-настоящему танцевать латину (не бальную, но настоящую, кубинскую – томную и зажигательную). А потом пели караоке – в Интернете можно найти все, чего душа пожелает. Это такое увлекательное занятие! К хору на­ших певцов (который по стройности превосходил хор имени Пятниц­кого и квартет «Битлз») постоянно подключались новые певцы – гос­ти, зашедшие поздравить нас с Новым годом...

Впрочем, не стану я всего этого рассказывать. Неактуально оно уже. Новогодний поезд ушел. Следующая его остановка через 360 дней. Но жизнь-то продолжается. Скоро другой большой праздник. Давайте по­думаем вместе, как провести его. А потом и обсудить подробности. Я имею в виду день рождения газеты «Дважды Два». 26 мая нам испол­нится десять лет.

Была совершенно сумасшедшая идея пригласить в наши города на несколько дней кубинское шоу. Это был бы такой фейерверк, это был бы такой кураж для всех без исключения! Потому что кубинские танцо­ры и певцы не работают сами по себе, они всех заражают весельем, всех вовлекают в праздник. Но вряд ли получится. Не найти нам та­ких спонсоров, которые проплатили бы по меньшей мере 15 авиабиле­тов оттуда и обратно.

Но зато мы планируем провести театральную неделю – в наших городах благодарнейшая театральная публика. Конечно же, будут кон­курсы, концерты и т.п. Но! Почему я так рано заговорил об этом. Мы обращаемся за советами к вам, читатели. Может, у кого-то из вас по­явятся идеи, как еще веселей отпраздновать десятилетие «ДД». Звони­те, заходите, предлагайте. Будем искренне рады.

Январь, 2001

УТРО ВЫДАЛОСЬ ТАКИМ...

Утро выдалось таким, как обычно... Впрочем, нет. Проснулся еще до будильника и чувствую – выспался. Странно, вчера еле поднялся, как будто по мне каток всю ночь ездил, а сегодня – хорошо. Пока кофе варился, я стоял у окна, глядел сонно на площадь. Все на месте. Пло­щадь, дома, фонари, снег, люди ходят туда-сюда, машины ездят... Кар­тина, одним словом, привычная. Однако перемен хочется. Поэтому взял для кофе не обычную чашку – белую с черными разводами, а «дамскую», как я ее называю, – в цветочках. Решил, что этот жест станет залогом перемен на сегодня, началом их.

Может показаться, что у меня что-то плохо, что-то не так. Спасибо, что спросили, но все хорошо, все так. Только когда все одинаково, ров­но и прямо, хочется куда-нибудь вильнуть – направо там или, еще луч­ше, налево...

Значит, пью кофе и думаю о переменах. Сначала пора покончить с праздниками. Хватит! Доколе! Все отдыхают, а наша команда работает. Решили тут 1 января на работу не ходить и выпустить газету на шест­надцати страницах, так получили большое читательское неудоволь­ствие: читать, говорят, нечего! Возмутительно! – говорят. Виноваты. Каемся. Потому и жаждем окончания праздников.

Думаю дальше. Все же хорошо бы, чтоб литосфера земная провер­нулась, и у нас здесь экватор обозначился. Вот жизнь была бы! Тогда бы я не унылые сугробы на площади наблюдал, но буйный тропический лес, пальмы финиковые и фиговые. А по площади страусы с бегемота­ми бегали бы. Спишь утром себе и сквозь сон слышишь не скрежет и грохот бульдозеров, снег чистящих, а топот: дук-дук-дук-дук... Что такое?! Выскакиваешь на балкон. А внизу – страусы табуном: дук-дук-дук-дук... Красота!

Вот она, мечта моя заветная. Кольский полуостров стал бы вожде­ленным для фермеров Соединенных Штатов Америки и Южной Афри­ки. Они бы за бешеные деньги у нас землю в аренду брали и выращива­ли бы там маис, какао и маниоку. И разводили бы бизонов и антилоп гну. Мы бы мясо с маниокой кушали, а меха продавали бы африканцам и индусам. Потом что там, на новом севере, в Америке и Индии, холод­но будет. Жалко их. Мы бы им свою зимнюю и никому уже не нужную одежду как гуманитарную помощь раздали бы. Я бы свою шапку отдал и не раздражал бы своих сослуживцев – говорят, дурацкая шапка, а мне нравится... Потом мы еще курортов бы понастроили на Имандре да на морском побережье. К нам бы кубинцы и итальянцы ездили на пляжах поваляться, мамбу потанцевать. Ой, в «Алису» уже сейчас не попасть, а что же потом будет? Надо что-то думать. А можно на крыше Дворца культуры дансинг сделать!

Но есть в этих грядущих переменах и минусы. Уйму денег придется потратить на кондиционеры! И на шорты со шляпами. Ну, кондицио­неры «Севервидеомастер» завезет в достаточном количестве, а вот кто шортами займется – не знаю. Хорошо, что у меня есть.

Однако плюсов больше! За счет аренды плодороднейших в мире зе­мель, за счет богатых курортников, за счет падающих жирных кокосов мы бы совсем не работали. У нас праздники были бы каждый день! Фан­тазии хватит, будьте нате! День физика можно организовать. День ли­рика. День стоматолога. Художники, дворники, лифтеры (дай им Бог отдельного здоровья), сантехники, администраторы и инспекторы – сколько еще неохваченных профессий осталось. Или вот День инопла­нетянина... Тоже можно не работать, а на небо глядеть – не летят ли?..

Под такую вот внутреннюю музыку выпил я двенадцать чашек кофе, выкурил две пачки сигарет, съел пакет овсянки. И сказал решительно: хватит праздников, пора работать!

Пришел в контору, а люди звонят и поздравляют с наступающими Старым Новым годом и с Днем российской прессы...

Вот и поработал. Не судьба.

Январь, 2001

ХОТЕЛ ПОГОВОРИТЬ о том...

Хотел поговорить о том, что «Дважды Два» подорожает со следую­щей недели, но не получится. Нет, подорожание неизбежно, как наступ­ление морозов после этой оттепели. Не хотелось бы морозов, а что де­лать? Не хотелось бы дорожать, но деваться некуда – мы третий год на одной цене. За это время все кругом подорожало, мы стали в полтора раза толще, стали полноцветными. Поднять цену мы должны были еще осенью, но за счет выборов держались. Теперь же, как писала газета «Мончегорский рабочий», оттягивать дальше некуда. Такой заголовок у них был. На всю газетную страницу. Вот вы о чем подумали?.. Да?.. А они про долгострой больницы, если память не изменяет, рассказывали. Так вот, по-хорошему поговорить о подорожании «Дважды Два» не получится. Меня волнует другая тема...

Тут приятель звонил, весь расстроенный, сказал, что не спал всю ночь. Из-за Жванецкого. Михал Михалыч накануне вечером по РТР сде­лал политическое заявление: дескать, бабники как популяция вымира­ют... Мой приятель обиделся: а как же я?! Это он говорит. И я его пони­маю. Был бы я таким, тоже протест заявил бы. Уж про него столько рассказывают. Правда, не понять, чего больше – хорошего или плохо­го. Я, например, осуждаю его слабость к женскому полу. А вот одна моя знакомая недавно встала на его защиту: что же, говорит, дурного в том, что мужчина умеет красиво ухаживать за женщинами? Вот и ломай го­лову, чего женщинам больше нужно – верности или красивости. Я вот с ним как-нибудь проконсультируюсь, чего он такого им делает, и тоже научусь. А то газету делать умею. Плавать баттерфляем умею. Макаро­ны варить умею. В Америку даже теперь умею ездить! А вот главного... Правда, машины у меня нет. А как без машины за дамами ухаживать? На авто – совсем другой коленкор. Подкатываешь лихо так. Тормоза­ми скрипнул, дверцу приоткрыл: девочки, куда прикажете? Как будто есть еще вариант, кроме дороги на аэропорт. А там уже встал, покло­нился, сел, дал порулить, да так, чтобы помогать, приобнимая нечаян­но за плечи. А она хохочет, хохочет... А ты в уме прикидываешь, куда ее дальше везти, сколько ты бензину уже нажег и сколько денег завтра по­тратишь на среднюю левую ступицу правого заднего колеса – клапа­нами стучит, собака. А сколько мастер еще запросит за ремонт... И сколь­ко он бензину у тебя из бака стырит при этом... А дама все хохочет, хохочет... Она что, без машины похохотать не может? Вполне может. А если я ей порулить не дам, то и приобнять ее не смогу? До сих пор ведь получалось! Пусть редко, но все же получалось. Так зачем мне эта ма­шина? Ездить? А куда мне ездить? Если уж очень приспичит, такси вы­зову. А вообще пешком полезней ходить.

Так что, красивое ухаживание и владение автомобилем могут суще­ствовать и раздельно. Видать, секрет в чем-то другом. Может, кто под­скажет. Мужики, дайте совет-другой. А может, и дамы откликнутся. Хорошо бы их советы и пожелания выслушать да и опубликовать. Ис­ключительно анонимно. Но в назидание другим. Буду ждать откликов.

Февраль, 2001

КИСЛО-СЕРОЕ ПУТЕШЕСТВИЕ

Путешествие было стремительным и кисло-серым. Такой отте­нок ему придали несколько дней на Украине. Просветов в украинской жизни как не было, так и нет...

В Москве же – очередной семинар. Один из иностранных фондов поддержки средств массовой информации собирает раз в полгода спе­циалистов из российских и украинских газет. И только из свободных газет. Тех, кто живет на самостоятельно заработанные деньги. Се­минары интересные. Прежде всего, людьми. Боже, какие умнейшие газетчики есть в России! Рядом с ними просто болваном себя чувству­ешь. Утешает лишь то, что опыт «Дважды Два» там тоже ценят и кое-что перенимают.

Жили и работали за городом, потому в Москве был всего дваж­ды. Один раз ночью съездил друзей повидать. Другой раз – на вокзал.

Ах да! В центре зашел в какой-то пассаж – хотел подарки ку­пить. Не стал покупать. Даже при моей транжирной натуре цены впечатляют. «Блеск» московских торговцев не тускнеет. Я уже писал как-то, что Москва, по моим прикидкам, раза в два дороже Рима и Нью-Йорка. Ну и флаг ей, Москве, в руки. Жаль только, что вместе с флагом она держит в руках и деньги провинций. Наши, в том числе.

Вокзал

Курский вокзал встретил меня, как и всех, девушкой с микрофо­ном:

– Здравствуйте, мы из телекомпании...

Даже тормозить не стал. До поезда час, и на лохотрон времени нет.

– Молодой человек, к вам же обращаются!

Спасибо, думаю, за «молодого человека», хотя про себя ты меня не иначе как «жлобом старым» называешь.

Только подошел к суточным кассам, как нарисовалась шустрая востроносая дамочка:

– Вам куда ехать? Не берите билет в кассах! Он 900 рублей сто­ит, а проводники вас за 700 довезут. Подойдете к пятнадцатому ва­гону, там будет Ира...

Все знакомо. Когда-то в юности ваш покорный слуга ездил лет­ний сезон проводником. И, конечно же, мы возили «зайцев». И это была самая значительная статья наших доходов. Но «зайцами» мы зани­мались лишь тогда, когда в кассах мест не было. Наберешь народу – свое купе отдашь, кто на третьи полки с радостью лезет – ехать-то надо. А теперь, значит, пассажиров из-под носа МПС уводят. При­том сразу видно, что востроносая – не проводник, а посредник, имп­ресарио. Спорить с ней было бесполезно – ужасно настырная. Взял у нее бумажку. Отстала. Сразу налетела на очередного лоха. Подошел к кассе, купил билет. Не скажу, что я такой уж патриот нашего МПС, но ехать без билета через российско-украинскую границу не рискнул.

За билет с меня взяли не 900, а 780 рублей.

Потом, когда востроносая уже на перроне меня пытала (только что руки не выворачивала), зачем я не воспользовался ее предложени­ем, я для поддержания разговора сказал, что она меня на 120 р. на­греть пыталась. После чего она так настойчиво требовала показать билет, что если бы она меня уговаривала жениться на ней, я бы не устоял. Но билет не стал показывать – документ все же.

И еще мне телефонист понравился. В Москве система телефон­ных автоматов очень разнообразная. Вы покупаете карточку в вес­тибюле гостиницы, подходите здесь же к автомату позвонить – не тут-то было. Не соединяет. Набираете оператора. Тот, узнав, ка­кая у вас карточка, сообщает, что ближайший таксофон для нее – в четырех кварталах по Тверской. Но где купить карточку для конк­ретно этого прибора, оператор не знает.

Автоматы на Курском вокзале. Карточки продают рядом, у де­журного. Раза три я подходил к его кабинке – пусто. Вдруг подбега­ет парень – на этот раз курносый, но тоже шустрый.

– Я дежурный! Вам звонить? Куда?..

Мне деваться некуда – до отправления 15 минут, а предупре­дить своих, что еду, надо. Иду за курносым. Он приводит в закуток, где есть телефон отдельной системы. Достает из кармана кучу кар­точек, набирает нужный мне номер... За несколько минут разговора плачу 100 рублей. Зато мама рада, что я уже еду.

Поезда

Почему этот поезд Москва-Симферополъ (состав принадлежит второму) называется фирменным, я так и не понял. Может, потому, что проводницы были красивыми в моем вагоне. Одна блондинка, дру­гая брюнетка. Очень красивые. И ехать нам никак не мешали. То есть им не до пассажиров было. На каждой станции они принимали и выда­вали ящики, сумки, пакеты, брали деньги с пассажиров, не устоявших перед натиском агентов. А сколько трудов стоило за короткую сто­янку в Москве налепить для нас «китайцев»!

Восьмилетий мальчик в нашем купе, получив белье, пробурчал:

– А сюда ехали, так белье было в целлофан

Не стал я рассказывать мальчику, что это и есть пресловутые «китайцы» – постельное белье по второму кругу. Совсем грязное отбирают, а остальное сбрызгивают слегка водой, как будто толь­ко вчера из прачечной, складывают и выдают пассажирам. Тем более, что мальчик и так уже много знает. На вопрос соседок по купе, двух круглых крепких хохлушек, где его папка, он просто повторил то, что где-то услышал от взрослых:

– С чужой теткой сбежал. Сделал ей ребеночка и сбежал...

На обратном пути я ехал поездом Севастополь-Санкт-Петербург. Там не было ресторана. Впрочем, благодаря этому обстоятельству я узнал одну интересную истину в азербайджанском исполнении. Об этом чуть ниже.

Украина

Украинские таможенники стали страдать манией величия. Кля­нусь! Раньше они спрашивали, сколько долларов везешь. И узнав, что, например, двести, начинали сокрушаться:

– Та то ж мало! Та шо ж ты на двести долларов делать. Та, може, еще есть?..

Теперь они, при въезде в их страну, ошарашили меня вопросом:

– Сколько гривен везешь? – я только рот спросонок раскрыл...

– В смысле, сколько денег в перерасчете на гривны? Так я ж курса не знаю...

– Я спрашиваю – гривны есть?

– Нет, – ответил я незатейливо. Хотя очень хотел спросить: ну, где, дуболом ты эдакий, я в России гривны твои возьму?! И зачем?! С недовольным видом таможенник исчез. Обиделся, наверное.

Кстати! Если ваши знакомые с Украины станут размахивать руками и кричать, что вы там в своей России еще хуже живете (а они это любят делать), можете использовать простой аргумент:

– А, поди, в России сдай где-нибудь свои гривны. А вот у вас рубли на каждом углу принимают...

Украина (продолжение)

Запорожье – почти миллионный город. Все лето и часть осени там не было горячей воды. Месяц назад ее опять выключили. Ото­пление свели к минимуму. Я так замерз там за четыре дня, что в Питере первым делом пошел в сауну – греться.

Я предположил, что, наверное, кто-то из городских отцов подал в отставку или даже застрелился, дабы не иметь сраму.

– Да как же! – ответили мне местные. – Они сказали, что мы во всем и виноваты – не платим.

– Никто не платит?

– Нет, почти половина платит. Но отключили всех...

Однако бытовые проблемы у украинцев на втором плане. Их умы занимают сейчас виновность президента Кучмы в убийстве журна­листа и арест вице-премьера Тимошенко. Когда я высказал сочув­ствие последней, на том основании, что она женщина симпатич­ная, могли бы, дескать, кого и пострашней найти, на меня накинулись:

– Когда ее назначили премьером, на нее уже уголовное дело в За­порожье было заведено за махинации...

Украина (продолжение)

Три дня я выслушивал от мамы и от друзей какие-то мрачные апокалиптические истории про прежних знакомых: тот спился, тот в тюрьму попал, тот наркоманом стал, те голодают в нищете, те умерли или эмигрировали...

– Ребята, расскажите чего-нибудь хорошего, светлого! – взмо­лился я.

Мама почему-то восприняла мою просьбу как вызов:

– Что ты умничаешь! Нет у меня хороших историй!..

Друзья же слегка растерялись, призадумались...

– А! Мы машину купили! «Славуту»!

«Славута», по моим наблюдениям отличается от «Таврии» что к ней еще две двери приделали. А тарахтит точно так же. Одна­ко не омрачать же этим единственную хорошую историю, которую я услышал за четыре дня в стране, где когда-то вырос.

Мудрый Алик

Обратная дорога была более разнообразной. Фейерверком ее тоже назвать трудно, но тут были интереснейшие попутчики.

Я уже говорил, что поезд Севастополь-Санкт-Петербург шел без вагона-ресторана. Потому Алик и заглянул ко мне. Мое купе было распахнуто по причине духоты. Я лежал и читал «Дверь в лето» Хайнлайна, именно то место, где герой пьет со своим котом «за слабый пол – чтобы вовремя встретить и вовремя расстаться». И тут во­шел мужчина «кавказской национальности».

Пишу это выражение в кавычках, потому что не люблю его. Ина­че нужно определять «Кольскую национальность». То есть русский, саам, карел – неважно. Главное, что с полуострова. А я еще одного апатитского кубинца знаю... Однако вернемся в душное и пустое купе.

Невысокого роста, лет 30-35, в строгом темно-синем костюме с галстуком и белым кашне между пиджаком и рубашкой. Он был при­ветлив и радостен. Да, под полой пиджака угадывалась бутылка.

– Извини, брат, у тебя хлеб есть?

Я достал четверть батона в пакете и отдал ему. Он поклонился и поцеловал хлеб.

– Я могу купить, но ресторана нет. Алик, – представился он. – Пойдем ко мне в вагон. Выпьем, поужинаем!

Я вежливо, но твердо отказался.

– Тогда я еще зайду. Просто поговорить, – он улыбался так, слов­но сел в поезд ради встречи и разговора именно со мной.

Позже Алик на самом деле заглянул. Весь разговор передавать не стану, но лишь два момента.

– У меня жена, дети. Я других женщин тоже люблю, не могу без них. Но когда я с ними, а не с женой, я себя очень презираю. Презираю себя, понимаешь, да? Даже ненавижу...

Есть! Вот оно! Вот кто сформулировал тяжкую долю мужчин, их обреченность на самобичевание. Верным быть не могу, но это сто­ит мне постоянного самопрезрения.

Однако это еще не все. Алик продолжал:

– Вот ты скажи мне, что самое важное в жизни? Скажи! – при этом глаза его блестели, а весь он светился триумфом Валерия Чка­лова, перелетевшего через Северный полюс.

Я сдался без борьбы.

– Ты, может, думаешь, самое важное – этот костюм или этот вагон, или деньги... Нет! Я – горец. А мы, горцы, многое знаем. Кос­тюм станет трухой, вагон сломается, деньги уйдут. Вечны только воспоминания. Пока ты жив, воспоминания всегда будут с тобой. И жить надо так, чтобы было, что вспомнить. Я не забуду, что ты отдал мне хлеб...

За день до этого я с болью в сердце смотрел на отца. Всю мою жизнь я видел его энергичным, бодрым, здоровым. Еще несколько лет назад дородные хохлушки обволакивали его, крепкого 70-летнего му­жика, томными выразительными взглядами. И вот он сидит в крес­ле, понурив голову, изможденный после года болезней. Долго сидит, не двигаясь...

– Папуля, ты о чем задумался?

– А? Да так... вспоминаю...

Вот вам и молодой горец Алик.

Военные

Вагон поезда Санкт-Петербург-Мурманск был полностью забит армейскими офицерами.

– Что – война началась? – спросил я у майора, соседа по купе.

– Нет, на семинар ездили.

– Что-то новое изучали? Только военных тайн не выдавайте!

– Да я на этот семинар четвертый раз езжу, и все время одно и то же. Командование считает, что мы дома дурака валяем, вот и имитирует бурную деятельность.

В дороге познакомились поближе. Трое военных в моем купе были крепкими серьезными солдатами. Не по разу побывали в Чечне. Пови­дали всякое. Журналистов тоже видали...

Один из них рассказал, как прошлым летом пригласил командир части журналистов, чтобы посмотрели, как, в общем, неплохо солда­ты живут. И специально для гостей сварили вкуснейший зеленый борщ – щавель как раз подошел на сопках.

– Суки эти журналисты! – ругался потом командир. – Смот­ри, что в газете написали: солдатам есть нечего, так их дикой тра­вой кормят!..

Вопросы без ответов

В них стреляют. Их взрывают на минах. Командование забыва­ет, что они, пусть хоть и майоры и подполковники, тоже люди с чес­тью и достоинством. Им не платят вовремя денег... А они все равно какие-то доверчивые, как дети.

– Ну вот скажи, – обращаются они ко мне, словно к мировому судье или к аксакалу, – разве можно так? В кафе в Питере подсел к нам за столик парень штатский. Слово за слово, сколько, спрашива­ет, вы получаете? Три-четыре, отвечаем. А он: фи-и! А я – 21 тыся­чу! Неужели это правда?

– А кто вам мешал, – пытаюсь я отшутиться, – сказать, что вы по тридцать получаете?

Хотя тут не до шуток. Старший офицер, командир подразделе­ния, зарплата – 150 долларов в месяц... Хорошо, что я не министр обороны, а то от стыда пришлось бы выброситься из поезда.

Много они рассказывали про свою жизнь. Нового почти ничего не уз­нал – иногда общаюсь с флотскими офицерами. И раньше-то жизнь кад­ровых военных, на мой взгляд, медом не была, а в последнее время она – полное дерьмо. А они все равно служат. Верой и правдой. Родине...

– А вот скажи, – смущаются они, – ты можешь в своей газете эти вопросы поднять?

– Да поднимаем мы их все время. Толку от того...

– Ну хоть люди будут знать...

Так плохо, что смешно

Но самое забавное, многие беды в офицерской жизни их самих же и развлекают. В свободное от разговоров время они почти все чи­тали книжки Александра Покровского. Читали, друг другу цитиро­вали, смеялись... Правда, с оговорками: это про флот, но у нас ведь то же самое.

Я вспоминал, вспоминал, где я слышал это имя – Покровский... Ба! Да ведь у меня есть его книга – Кирилл Хвалъчик подарил, когда мы про «Курск» писали (Кирилл был когда-то курсантом военно-мор­ского училища). «72 метра» называется сборник. А я его как поста­вил на полку, так руки и не дошли. Поэтому, вернувшись домой, сразу за книжку... И оторваться не могу. Класс!

Не люблю параллелей, но исключительно для краткости скажу: его можно считать наследником Виктора Конецкого, но проза более жесткая, больше военная. Чем-то напоминает Кивинова с его «Мен­тами». Если коротко: литература развитого военного идиотизма.

Но не для всех. Дал штатским рассказик почитать. Да-да, – из вежливости покивали головами. Дал Мише Скоробогатченко (бывший подводник) – Миша хохотал... Нет, ржал до неприличия. И весь день бегал, пытался книжку стырить.

То, что его литература – для узкого круга, понимает и сам По­кровский. Один из рассказиков заканчивается постскриптумом: «Де­бильный рассказ, – сказала моя жена, – я лично ничего не понимаю». А мне рассказ показался очень правдивым и смешным. Не могу удер­жаться, чтобы не процитировать пару самых коротких вещей.

Из «Офицера можно»

– Что такое флотский смех? Это когда по тебе промахнулись.

– Боже мой, сколько не сделано... сколько не сделано... а сколько еще предстоит не сделать...

– Кя-як сейчас размажу... по переборке! Тебя будет легче закра­сить, чем отскрести...

– Я сейчас соберу узкий круг ограниченных людей, опираясь на них, разберусь, как следует, и накажу кого попало.

– Я вчера в первый раз в жизни подумал, осмотрелся, осмотрел­ся, взглянул на жизнь трезво и ужаснулся.

– Поймите вы, созерцательное отношение к жизни нам чуждо, чуждо... Этим занимались древние греки... и хрен с ними!

Эпилог

В общем, съездил и съездил. И вам рассказал. Вагоны, люди. Люди, люди, несколько мыслей и две открытые для себя книги. А ведь не­плохо съездил. Желаю и вам...

Февраль, 2001

ЧТО ЖЕ СТОЛЬ ПОРАЗИЛО МЕНЯ...

Что же столь поразило меня в записках придворной дамы Сэй Сёнагон? Почему-то всегда был уверен, что японцы как люди другой расы думают и чувствуют по-другому, не так, как мы. Тем более 1000 лет на­зад. Увы, никогда не интересовался Востоком. Время, когда жила и пи­сала Сэй, считается расцветом Японской империи. Позже будут саму­раи, боевые искусства, жестокое угнетение крестьян, междоусобные войны. А в то время, насколько можно судить по «Заметкам у изголо­вья», даже в императорском дворце слуги были наемными. Письмен­ность японская была относительно молодой – корейцы занесли из Китая.

На Руси литература появилась двумя-тремя веками позже. Но ка­кая-то она была, извините, европейская – походы, битвы, интриги, «махаловка», одним словом, «экшн», если хотите. А больше всего – приседаний перед князьями. Но вот что забавно. Наш родной и евро­пейский эпосы насыщены событиями, а читать, во всяком случае, мне, неинтересно. У этой древней японки событий почти нет, если не счи­тать визиты любовников. А не оторвешься. Что ты будешь делать!

А дело в том, что японская литература – о человеке, а не о его так называемых подвигах. Нет, ну подвиги, пожалуй, и были – князь Игорь там половцев усмирял (или просто грабил), или рыцари всё за гробом господним в святую Землю шастали. Но почему-то удовольствие мне доставляет не то, скольким ворогам или сарацинам голов нарубали. А то, как ценен глоток воды ночью. Или – что делает женщину счастли­вой и несчастной. Или – ощущение красоты и покоя при виде вишне­вой ветки в цвету...

Как это понятно! И – полезно. Вот считал, что восхваление перед женщиной бывших своих возлюбленных доставляет ей только боль, ан нет! Не только. Умная женщина, хоть это ее и задевает, извлекает урок – «легче судить, что к чему».

Психология, однако. Слово не очень хорошее в данном случае – грубоватое, казенное, но куда от него деться. Они были такими же, как и мы. Так же относились к детям и родителям, так же любили друг дру­га, так же одевались, пили, ели... И как изящно и красиво писала об этом Сэй Сёнагон тысячу лет назад.

Жаль мне нашу страну. Жаль людей, живших и живущих в ней. Ты­сяча лет резни. От холопов до царей. Заговоры, измены, остроги и катор­га, и плахи, плахи, пропитанные кровью. Власть! Страшное это дело.

Надоел я, пожалуй, этой песней, но власть уходит, как вода в реке, как поезд, несущийся мимо. И даже попади ты в этот поезд, рано или поздно придется выходить (хорошо, если на ходу не сбросят, как приня­то у нас). А вот искусство... Скульптура Древней Греции. Архитектура Рима. Живопись Возрождения. Чехов, Хемингуэй, Жапризо, Пристли...

А, впрочем, чего это я к вам пристал? У вас столько своих проблем! Какие там японцы, да еще и древние... А я вот лучше поем сейчас ра­створимых макарон, доработаю до конца дня, приду домой, залезу под одеяло и буду дальше читать Сэй Сёнагон.

Извините...

Март, 2001

В СУББОТУ ВЕЧЕРОМ...

В субботу вечером накатила легкая хандра... Во-первых, допивая коньяк (оставалось там граммов 65), поймал себя на том, что ни дня не проходит без спиртного. Ужас какой! То вина, то пива, а то и водочки, пусть капельку, но каждый день... И почему-то представил, как я на «Поле чудес», обшарпанный, опухший и небритый, пристаю к девуш­кам: мамаша, два рубля не дашь? До Кировска домой доехать не хвата­ет. А там дети плачут – папку ждут...

Не пора ли вступать в общество трезвости?

Кстати! Помните, в 1985-86 годах партия кинула клич: все в обще­ство трезвости? Пришел ко мне тогда Юра (в смысле – Юрий Ильич) Кругликов, принес какой-то из томов Бунина. Там – воспоминания о Толстом. Бунин однажды приехал к Толстому и рассказал, что теперь (100 лет назад – И.Д.) повсеместно создают общества трезвости. На что Лев Николаевич в присущей ему суровой манере ответил: «Это что ж, собираются, чтоб водки не пить? Вздор! Чтоб не пить, не нужно соби­раться! А коли уж собрались, то нужно пить. Все вздор, ложь, подмена действия видимостью его...» За точность цитаты не ручаюсь, но суть передал верно.

Так что, в общество вступать не стану, а за количеством алкоголя, потребляемого, надо бы последить. Но это не все, что опечалило меня в субботу.

Еще я наконец-то понял, что такое любовь... Увы, я смог это сформулировать. А коли уж открылись тебе такие тайны вселенной, то, счи­тай, впереди ничего радостного и нового не осталось. И так мне себя жалко стало, вы бы знали... Лег на диван, как был – в джинсах и джем­пере, и стал себя жалеть жалестно... Вот прав был Андрей Камуз, пере­водя то ли Рабиндраната Тагора, то ли Экклезиаста... Собственно, они уже были переведены на русский, но прозой, а Камуз переложил на сти­хи. Умел он это делать когда-то! Так вот, они втроем не зря заметили:

Умножишь знания – умножишь и печали.

Большая мудрость есть большая скорбь...

Умножил я свои печали. Умножил до невозможности. Теперь скор­бен и грустен, как бедуин без лошади. Или – без верблюда? Неважно. Наверняка, если бедуина заставить идти пешком через Сахару, он бу­дет печалиться, как я в субботу...

Что? Про любовь? А это – к Татьяне Степановне, у нее своя страни­ца есть... Мы в «ДД» границ не нарушаем. Ну, ладно. Только вы меня не выдавайте! Перехожу на шепот...

Любовь – это когда ты можешь от чистого сердца сказать своей девушке: милая, не мой посуду, я сам как-нибудь потом помою!

Вот так вот. Просто, как и все гениальное. Только не надо бурно аплодировать – Кузнецова услышит.

Мало того, этой сакраментальной фразой вы можете проверить – любит ли девушка вас. Если да, она посуду все равно вымоет. Тогда любовь взаимна. И хотел бы предупредить девушек: не играйте с любо­вью. Это вам не мячик и не колода карт. Один-два раза вы можете вос­пользоваться великодушием своего суженого-ряженого, но в третий раз он обязательно рявкнет: опять на кухне грязь развела?! Или молча вы­черкнет вас из списка... А оно вам надо? Любовь ведь нечасто встречает­ся. Не каждую даже неделю.

Март, 2001

МНЕ ВСЕГДА СТАНОВИТСЯ НЕЛОВКО...

Мне всегда становится неловко, когда меня хвалят. Чувствую себя обманщиком.

«Читаю взахлеб Ваш подвал...» Все письмо цитировать не стану – сказано, что оно личное. Жаль. Хорошее письмо такое. Теплое. И – таинственное немного. Спасибо.

И звонки... И опять – спасибо. Я искренне. Честное слово. Ой! Еще раз – ой.

Один мой знакомый, напропалую блаженный, все жениться хочет. Старый уже, замихрюченный такой, но невесту ищет. И что важно, пусть, говорит, она необязательно красивая будет, но – чтобы чест­ная. А ведь это типично и для женщин. Они, когда заполняют анкеты для знакомства в Интернете, чаще всего пишут: в партнере ценю, преж­де всего, честность.

Вот как ценится честность! А я ведь – врун! Натуральный. Пробы негде ставить! Вот принесут мне стихи, я почитаю и начинаю врать, что в стихах не разбираюсь, что такие серьезные вещи надо отправлять в се­рьезные издания, что только там оценят... И как только Боженька не трес­нет меня на месте молнией, боится, видимо, невинного автора зацепить.

Или вот на прошлой неделе мы напечатали седьмую страницу из старого номера. Стыдоба!!! Спасу нет! До сих пор краснею. Но по теле­фону отвечал бодро и решительно: все виновные наказаны – семерых уволили, троих расстреляли. Можете проверить по книге расстрелов, где они самолично расписались. А что я могу сказать? Что человек хо­тел лучше сделать? А так оно и было. Но проиграл. Что я его оштрафо­вал на рубль? Да. Но, поверьте, лиши мы его месячной зарплаты, это было бы менее чувствительно. Сказать еще, что он вторую неделю хо­дит, как в воду опущенный? Кому это надо? Прокололась «Дважды Два». Еще раз приносим сои извинения.

Ну а в мелочах-то наврать. Чтобы весело было... Святое дело!

– Как зовут Розенблюма? – спрашивает Щербакова.

– Михаил Исаакович! – главное, глазом не моргнуть.

Она тут же набирает номер:

– Здравствуйте, Михаил Исаакович... Как? Почему это? Да?.. Вла­димир Иванович?.. Ой, извините, Владимир Иванович, я только что разговаривала с Михаилом Исааковичем, и это по инерции...

Чуть позже она бегает по конторе с боевым кличем мести, а я пря­чусь под столом. Всем весело.

Еще я могу двадцать раз на дню обещать жениться – и все разным женщинам. Ой, врун! Это меня в юности старший товарищ обучил.

– Ты, – наставлял он, – когда женщину соблазняешь, обязатель­но обещай на ней жениться. Не бойся – она тебе не поверит. Она же не дура совсем. Но ей будет спокойней и приятней, что ты к ней не просто так подкатываешься, а с самыми серьезными намерениями!

Правда, этим советом я не воспользовался ни разу – а ну как пове­рит, что же мне делать тогда?.. Тем более, что сейчас я уже по двадцать раз на дню женщин и не соблазняю. Сметана не та... Обещаю, но так, бесперспективно, в качестве самого емкого комплимента. Коль наме­рен жениться, значит, оценил и красоту, и ум, и доброту, и весь комп­лекс сразу...

Ладно. Хватит трепаться. И когда я уже стану сурьезным мужчи­ной? То есть надену кустюм с галстуком, шляпу, насуплю брови и т.д. А пока я, как и двадцать лет назад, когда хвалят то, что пишу, тушуюсь и начинаю говорить уже совершенные глупости.

Март, 2001

КАЖЕТСЯ, ХВАЛЕНАЯ МОЯ ВЫДЕРЖКА...

Кажется, хваленая моя выдержка стала мне изменять. И дело не в том, что одна моя хорошая знакомая называет мой борщ супом. Представляе­те? Мой борщ, которому, по мнению экспертов, нет равных в подлунном мире, называть супом! Она бы еще Кармен-сюиту полькой назвала!

Дело в другом. В последнее время я лишен возможности патетичес­ки воскликнуть: куда катится эта страна?! Либо, как говорят братья-хох­лы, у мэнэ повылазыло (ослеп, то есть), либо на самом деле за окном моего вагона перестали мелькать глобальные пейзажи.

В конце 80-х закончился наш социализм. Было страшно, но очень ин­тересно: и что теперь? Все ждали капитализма – кто с надеждой, кто с ненавистью, но всем было интересно. 90-е годы многие считали переход­ным периодом. Да, набивали шишки на лбах, да, многое получалось ко­ряво и нелепо. Ну, страна большая, людей много, а они, как оказалось, разные. И наши рулевые хотели одновременно сохранить коммунисти­ческую «невинность» и обрести капиталистическую «порочность». «По­рочность» мы понимали как «много, очень много всего», а представле­ние о невинности было прежним – «всем поровну». К концу десятилетия попытки сделать хорошо и всем сразу стали словами, сначала будничны­ми, потом и вовсе только праздничными, в смысле – предвыборными. Но как бы там ни было, живя и барахтаясь в прошлом десятилетии, мы считали, что так и надо, что лицам, которые стояли и продолжают сто­ять у рулей, необходимо какое-то время, чтобы осмотреться и понять, куда же нам дальше брести, «грязью чавкая жирной да ржавью»...

Ой, как же прав был Владимир Высоцкий!

Так вот, все больше крепнет ощущение, что мы не бредем уже нику­да. Ни вперед, ни, извините, взад. Как-то у нас все тихо-тихо и серенько-серенько. Из последних пассажей в Госдуме запомнились обсужде­ние ареста Бородина и песни какого-то певца, который спел, что знает три матерных слова. Из президентских дел – утверждение старого гим­на и совещание в пять утра перед улетом в Корею. Из правительствен­ных. Ой! Сейчас долго сидел и вспоминал, кто у нас главный министр... Аж покраснел от стыда. Ага, вот! Касьянов заявил, что начинаем возвращать долги Парижскому клубу кредиторов. И все подхватили: ура! ура! возвращаем!!! Радости полные, как говорил мой брат, штаны. А вы обратили внимание, что для этого надо увеличить доходы в бюджет? То есть опять налоги и таможенные пошлины. Нет, мне это нравится! Получали кредиты тихо, скромно, а может, даже и мутно. А как возвра­щать, так всю страну под мобилизацию. Вставай, страна огромная, вста­вай в Парижский клуб...

Вот еще свеженькое и яркенькое событие! Некто Наздратенко на­значен министром рыбной ловли. Если я не ошибаюсь, это тот това­рищ, который много лет руководил Приморьем. При котором там не затихали свары, скандалы, интриги. При котором люди несколько зим подряд замерзали в своих домах. А редакторы районных газет перед телекамерами пели ему хвалебные песни (я чуть не сдох от боли и сты­да, когда увидел это жалкое зрелище). И когда, как нам казалось, Приморье подошло к полному вымерзанию, Наздратенко делают мини­стром. И он уже учит, как правильно рыбу ловить. Ребята, я чего-то не понял? Может, это разные персоны?

Мы уже не раз говорили, что у них там, в Москве, своя тусовка, свои дела, и нашими убогими провинциальными мозгами всего не понять. Но я в силах понять другое. Вчера подписал годовой балансовый отчет. И весь день был в ступоре, потому что сосчитал, сколько еще налогов платить. И большинство налогов – на их дела, на их тусовку.

Ну и откуда взяться оптимизму и выдержке?.. А ну его всё!.. Пойду варить борщ. И пусть только кто-нибудь попробует назвать его супом! Объявлю недоверие.

Апрель, 2001

ГДЕ КЛЮЕТ ЛУЧШЕ

Первые опыты

Фанатом этого дела себя не считаю, но, чего уж скрывать, было порыбачено...

Не ловить рыбу в украинских селах ты не имеешь права. Я и мои друзья росли добытчиками. Натырить яблок в совхозном саду, арбу­зов на баштане или наловить карасей, пескарей и линьков было свя­тым делом. И нам это нравилось. Удилища – из орешника (лещи­ны), крючки и леска (жилка) на вес золота, и – целыми днями на ставках, на речке.

Но самая рыбалка была одним летом на Десне. Мама работала сезон на базе отдыха, я при ней. До сих пор не могу понять, как она давала мне лодку – дюралевую «Казанку»? Десна была судо­ходной – громоздкие баржи, скоростные «Ракеты» сновали туда-сюда. Может, мама верила в меня, потому что плавал я, как рыба, может, намеренно поощряла во мне мужские качества. Мне тогда было одиннадцать лет.

Лещи и подлещики шли на червя, на хлеб, на тесто, окуни и щуки – на червя и на живца. Шли они легко и весело, как на перво­майскую демонстрацию. На утренней заре и на вечерней. А однажды в темноте я, видимо, веслом напугал щуку, и она вскочила в лодку. Жаль, я не догадался заранее сковородку в лодке разогреть. Впрочем, щука была молодой и слишком поджарой. Я ее отпустил. Интерес­но, пережила она Чернобыль? И если да, то как выглядят ее дети?

Нежная рыба

В Якутии, на Алдане, меня научили ловить осетра с наименьши­ми трудозатратами. Ведром черпаешь песок у кромки воды – там живут вьюны. Вьюны – будут наживкой на крупных тройниках и двойниках. Можно и на червя, но червя мелочь теребит и отвлекает от серьезных мужских разговоров под неспешное распитие белой. «Бе­лой» у нас в поселке Устъ-Майа называли все от 40 градусов и выше. Остальное – «красным».

Поздно вечером, а ночи там тоже белые, начинается рыбалка. На лодке завозишь донки подальше от берега – на сотню метров. На берегу ставишь из щепок сторожки. И садишься с друзьями у костер­ка. Тихо, покойно... И вдруг – всплеск. Ага! Осетр – рыба нежная и свободолюбивая. Когда он накалывается на крючок, то обязательно выпрыгивает из воды. То ли от удивления, то ли от возмущения, но знак подает верный. Остается определить по упавшему сторожку, на которой он донке, и вести его к берегу. Пока ведешь, он продолжа­ет изображать из себя дельфина – играет изо всех сил. Хотя какие уж для него игры...

Еще мне повезло проверять сети подо льдом. Так повезло, что едва пятки не лишился. Не придал значения снегу, попавшему в валенок. А температура минус пятьдесят. Но пятку сохранили. Она у меня те­перь на серванте стоит как память. Ой, что же я вру mo?! У меня ведь и серванта нет! Но как бы там ни было, проверять сети на та­ком морозе – дело не самое увлекательное. Да еще на реке с сильным течением. Но справились. Зато, пока домой доехали, осетры и, изви­ните, стерляди не просто замерзли, а превратились в дубовые чур­ки. И строгали мы их тончайшим манером, посыпали стружку солью и перцем и опять же под «белую». Это и есть строганина знамени­тая. Роскошная закусь! Из всего вышеозначенного меня удивляет, как папенька разрешил мне пить, мне ведь семнадцать с половиной было. Видимо, тоже из меня мужчину делал.

Про войну ни слова!

Рыбалку в Средиземном море, когда я служил под знаменами адмирала Ховрина, я как-то живописал. Повторю лишь, что самым впе­чатляющим уловом были три (вот не помню, в прошлый раз я гово­рит три или две?) мурены одновременно. Рыба-змея. Метр-полтора длиной и в руку толщиной. Рот больше, чем у моей математички в старших классах, когда мы ее доводили донельзя. А во рту – миллион зубов в несколько рядов. И эти мурены по-змеиному извивались, заплетались в немыслимые узлы и при этом были злыми, как троекуровская псарня. Нехорошее зрелище. Я от души поздравляю вас с тем, что вы не видели этого зрелища. А мясо у мурен – нежнейшее и белоснеж­ное. Или военным морякам любое свежее мясо кажется нежнейшим...

И еще раз ни слова

Ну, если уж ничего не говорить про военную рыбалку на юге, то и про военную рыбалку на севере нельзя упоминать. Тяжелый труд. Монотонный и изнуряющий. Донку с тяжелым «дураком» (кусок за­литой свинцом хромированной трубки с припаянным тройником) на конце опускать на глубину 80-100 метров и дергать ее непрестанно. Всем телом своим рассыпчатым. Тело немеет, руки устают, пальцы режутся. Кровь брызжет, стаканы опрокидываются... Onс! Какие стаканы? А вы все про то же... А вот и не угадали! Стакан это та­кое на военном флоте специальное приспособление от качки. Чем больше стаканов этих специальных, тем меньше качает. Вот «ба­ночка» – это сиденье. «Голяк» – веник. «Стакан» – приспособле­ние. Все просто. Но что в этой рыбалке хорошего – треска в Барен­цевом море только свежая попадается. Стоит ли говорить, что вкус у нее нежнейший.

Свинья, а не рыба

Рыбалка в Индийском океане запомнилась мне своим фактом. Ло­вить рыбу на рифах, почти на экваторе, ночью, под низкими густы­ми звездами, когда твоя джонка кажется тебе последним оплотом суши – меня это впечатлило. Да, чего-то наловил – крупного, ко­лючего, лицом, цветом и формой на морского окуня похожего, только каждый кило по полтора-два. Но самое интересное осталось там, в воде. Несколько раз толстая леска рвалась под жестокими ударами чего-то сильного и сволочного – даже на ощупь чувствовалось. Мес­тные объяснили: либо большой скат, либо барракуда. Свинья она пос­ле этого! Хоть бы морду показала. Я ее, барракуду, никогда в жизни не видел и могу уже и не увидеть.

Родные

Но самый большой подлец и негодяй – наш родной северный сиг. Это не рыба! Эта капризная московская институтка! Носишься за ним по всем озерам и под нос ему то опарыша жирного, то мотыля сочного, то шитика самого симпатичного, а он, сиг, морду все равно воротит. Ветра нет или дует не с той стороны, давление падает, не выспался, настроения нет... Как дал бы! Но зато, когда ты его вычислишь, когда ублажишь и вызовешь его расположение, когда сделаешь ему подсечку и станешь вываживать, а он, как истинный боец, выгнет твое удилище, заставит леску звенеть струной и будет сто­ять насмерть... Даже средних размеров сиг, в отличие от южных «оп­портунистов», с криком «русские не сдаются!» пытается вас к себе в холодные воды опрокинуть! Не знаю точно, что такое загадочный «момент истины», но думаю, что вот это он и есть, – когда ты ведешь его, своего сига, к своей победе.

Опять засады на воде

Так где лучше клюет? Так и быть, скажу. В Норвегии на русских траулерах. По доллару за кило трескового филе, морского гребешка, филе окуня, два доллара за кило разделанного жирнейшего серого пал­туса. И все это лишь слегка охлажденное. А вы мне говорите: рыбал­ка, рыбалка. Мой вам совет: если вы не член общества рыболовов и охотников, поезжайте в Норвегию! А иначе вас поймают и посадят. Вот так вот! Как говорил герой рязановского фильма, тебя посодют, а ты не лови!

Апрель, 2001

ОНА МЕНЯ НЕ ПОНИМАЕТ!..

Она меня не понимает!..

Он меня не понимает!..

Губки поджаты, ручки заломаны в знак обиды, отчаяния и безыс­ходности. Компец, приехали! Все идет прахом, все пропало! Любовь прошла...

Меня ужасно забавляют взрослые люди с претензиями на понима­ние их противоположным полом. Это именно про любовь. Хорошо, я буду говорить о себе. Исключительно. Чтобы никого не обидеть и не задеть. Но при желании эту выкройку вы можете примерить на себя.

Чем дальше живу, тем меньше пытаюсь понять женщину. Простите – Женщину. И все больше убеждаюсь, что это занятие для мазохис­тов. Боюсь, что инопланетянина я пойму быстрей. А чего? Вот иду я – навстречу инопл какой-нибудь зеленый. Здорово! – говорю я ему и соображаю: коль он прилетел, и тем более вступил со мной в контакт, значит, ему интересно. Цель прилета тоже можно вычислить: либо под­ружиться, либо завоевать, либо просто понаблюдать. Логично? Жен­щина же может преследовать все эти цели одновременно и еще 77 дополнительных. Мало того, цели эти могут меняться каждые шестнадцать секунд, не говоря уже про долгие годы супружеской жиз­ни. Вы будете напрягаться, вы заработаете грыжу, пытаясь понять, чего же хочет ваша любимая. Наконец, вы, истощенный и обессиленный, во­образите себя Архимедом: ага, открыл! И опять стрельнете мимо.

– Дорогая, я купил телевизор!

– Лучше бы ты купил мне шубу...

– Дорогая, я купил тебе шубу!

– Чокнулся – у нас телевизор паршивый...

– Милая, я люблю тебя, но не смогу хранить тебе верность.

– Ненавижу бабников!

– Милая, я буду верным только тебе.

– Терпеть не могу врунов!

– Я хочу на тебе жениться!

– А оно мне надо?!

– Я не смогу на тебе жениться...

– Сволочь!..

Впрочем, тема слишком банальна, чтобы уделять ей много внима­ния. Хочу сказать о другом. Я не пытаюсь понять женщину. Я стараюсь ее ощутить. Как весеннее солнце. Как запах моря. Как радость летнего утра. Как светлую печаль мокрого осеннего дня. Как музыку Вивальди. Как заснеженные горы. Как вкус красного чинцано – в нем и сладость, и горечь, и терпкость, и хмель... Как прыжок с парашютом и без него (ни того, ни другого не делал, но могу представить благодаря женщи­нам). Как покой в своем же младенчестве, пахнущем молоком и мамой. Как изумительно прекрасную, но уходящую жизнь...

Какие могут быть претензии к солнцу за то, что оно светит не только для меня? Какие могут быть претензии к парашюту – ты ведь сам плохо его уложил? Какие могут быть претензии к жизни, – какая есть, такая и есть. Либо наслаждайся, либо сиди тихо и не тошни окружающим.

Пишу и сам себе напоминаю Джоконду – то ли улыбаюсь, то ли чего... В любом случае вид, наверное, такой, как будто я что-то понял. Не верьте!

Иногда мне кажется, что женщина гораздо умней мужчины. Муд­рей его. Иногда мне кажется, что именно женщина – главное существо, а мужчина – так, вспомогательное, чтобы ей легче. Иногда мне кажет­ся, что если свести все виды искусства воедино – музыку, живопись, скульптуру с архитектурой, поэзию и прозу, кино, театр и цирк и все прочее, если из всех этих чуд сделать одно, получится мизинчик Жен­щины. Не больше.

Но мало ли что мне кажется! Да и скажи я об этом вслух – мужики поймают меня и посадят на цугундер. И водиться со мной перестанут. И потанцевать не пригласят (тьфу!).

Апрель, 2001

СТОЮ УТРОМ У ОКНА...

Стою утром у окна, пью кофе и думаю... Ага, ага, демократы опять меня осуждать станут: Дылёв докатился до того, что описывает, как он утром кофе пьет, так он скоро свой утренний туалет подробно разживописует! Это они меня уели так. А чего – мой утренний туалет тоже инте­ресен. После массажиста приходит парикмахер – парик мне приделыва­ет. Потом камердинер распахивает платяной шкаф и предлагает выбрать костюм под настроение. Жаль, на мою фигуру только один костюм мож­но напялить. Второй не налезет. А вот галстуков... Послушайте, а почему бы по два галстука сразу не носить?! Или по три! Надо идею Кардену подкинуть. Подойти так и сказать: ну что, брат Карден, идею тебе дарю...

Хотите страшную тайну? Только уж больше никому! По прочтении съесть. Галстуки я надевал три раза в жизни: два – когда женился, и еще раз – когда в партию вступал. Выходил из партии и разводился уже менее торжественно. Хотя эмоционально и исторически выход и разводы были более значительны. Нет, внешне все спокойно, благопри­стойно, но внутри – последний день Помпеи. Крах коммунистичес­ких идеалов был для меня сродни ослеплению, оглушению и, может быть, даже оскоплению. Да, вам смешно. А я с детства был красным. Все было понятно и достаточно просто. И вдруг – хлоп! И ни хрена не ясно. И все надо придумывать самому. И каждый день продираться сквозь дебри мнений, сомнений... Да что я вам рассказываю – вы сами через это прошли.

И вообще, о чем это я?! Через окно в мою комнату ломится солнце, щурит мне глаза, морщит нос, а я вам занудствую. Прошу великодуш­ного прощения.

Так вот, стою я утром у окна... Нет, ну я же не виноват, что самые интересные мысли мне утром приходят в голову. Если вообще прихо­дят. Утром они на самотеке, и я люблю этот час. Когда никто не дерга­ет, не рассказывает о своих проблемах, не требует разобраться и напи­сать, но только не называть его фамилию... Это так здорово! «Я вам расскажу, кто у нас негодяй, вы напишите, но мою фамилию не назы­вайте!» Да что там про негодяев! Напишут, что у них в подъезде грязно, и без подписи. Забавно. Страх? Наверное. И, мне кажется, не перед кем-то, а вообще – страх.

Тварь ли я дрожащая или право имею? – так, кажется, формулиро­вал Федор Михайлович Достоевский. Но он-то вопрос решал по-свое­му: не тварь, если бабушку по голове топором тюкнул (только не надо кричать, что я трактую слишком вульгарно – схема именно такой по­лучилась). Но ведь, чтобы не быть рабом, тварью, необязательно бабу­лек рубать направо и налево. Можно просто прямо стоять. Ой, слова, какие жесткие – раб (это я Чехова еще вспомнил, который по капле раба из себя всю жизнь выдавливал), тварь... Я такими словами не пользуюсь. Люди слабы и беспомощны. Все. Только некоторым удает­ся прятать свою слабость, зато другие ее подчеркивают. И давайте их просто пожалеем.

Так вот, стоял я и думал, глядя в окно: а вот возьму и подстригусь наголо. Выгоды налицо: экономия шампуней и времени, которое я трачу на укладку волос. И меня будет видно издалека. И все станут обращать на меня внимание и спрашивать: что случилось? А я стану отвечать: вши за­велись! А еще лучше, объявлю, что это в знак протеста против чукотско­го сепаратизма. Вы скажете, что наши чукчи, слава Богу, сепаратизмом не балуются. Ну, а в будущем? Мало ли что... Или не в протест, а в под­держку. В знак солидарности, например, с британскими фермерами. Они перебьют всю скотину, больную ящуром и бешенством, а потом узнают, что я в их поддержку налысо подстригся, и легче им станет. Жалко фер­меров английских – не везет им в последние годы.

В общем, как только придумаю достойную причину, так обязатель­но и дам себя оболванить. А может, вы подскажете? Я вам за это фото­карточку себя лысого подарю.

Май, 2001

АМЕРИКУ ПРЁТ...

Америку прёт направо и налево...

Вот сказанул и задумался: а может ли переть страну? Пожалуй, все-таки может. Особенно такую, как Америка, в смысле – Соединенные ее Штаты. Под предводительством ее нового президента. Я думаю, Буш еще не понял, что его предвыборная гонка закончилась и началась его дорога в отставку. А что вы хотите? Каждое начало – это, кроме всего прочего, начало и конца (вот как я сегодня философски настроен). А младшенький Бушик, кажется, раздухарился не на шутку и собрался окончательно рассобачиться с теми, кто и без него большой любовью к Америке не пылает.

Ну, Бородин на данный момент уже спетая в американском стиле песня, послушаем теперь, как она зазвучит в Швейцарии (а что, аллите­рация фразы «Бородин, Бородин воровал – не воровал» очень удачна для тирольских гортанных переливов).

Но вот шпионско-дипломатическая оперетка получилась у амери­канцев знатно – шумно и весело. Я никого не осуждаю, просто не мог не заметить, что в шпионаже обвинили 50 наших дипломатов. Причем с самого начала назвали имена четверых, но добавили, что до лета бу­дет еще 46. Я понимаю: был бы дипломат, а шпионом мы его сделаем, не сомневайтесь. Может быть, так оно и есть (притом с обеих сторон и не только в нежных отношениях между Россией и США), но тогда вообще зачем затевать эти кокетничанья – вы нам присылайте дипломатов, но мы их рано или поздно обвиним в шпионаже...

Самолет над Китаем. Шпионский. Американская версия: летел он по своим делам, никого не трогал, а китайцы загнали его в китайское пространство и посадили на китайском аэродроме. Ах, какие вредные эти китайцы! И опять американцы кричат: не смейте даже заходить в наш самолет – это наша территория! Ну, хоть не требуют намазать сво­им летчикам лица китайским вареньем и облизать их же. А ведь запро­сто могли бы.

Сербия. Вполне допускаю, что Милошевич должен сидеть в тюрьме. Но как-то оно выглядит... Вот когда вы его посадите, тогда мы вам и ста­нем помогать! Тоже не исключаю, что они имеют право на такой подход. Но они ведь доиграются со своим давлением до того, что сплотят сербов, и именно вокруг Милошевича. Точней, вокруг идеи независимости и на­ционального достоинства. Вот представьте. Вы голодны и кто-то пред­лагает вам: пни своего нелюбимого соседа – получишь хлебушка. Мо­жет, вы и пнете, а может, и нет. А то еще и грызанете руку дающего...

Я, увы, не силен в международной политике. Впрочем, во внутрен­ней тоже не силен. Кто чего возглавляет, кто куда перешел, кому чего сказали, а кого куда послали... Есть люди, которые хорошо разбирают­ся во всех политических интригах и баталиях, увы, это не я. Скучно мне. Какие бы команды ни сидели, например, в Кремле, мы идем той доро­гой, на которую вступили лет 80 назад. Однако то, что США за после­дние три месяца из вальяжного сибарита превращается в суетного и пре­тенциозного скандалиста, даже я заметил.

Молодой Буш, по всей видимости, решил идти по стопам папень­ки. Но одной пустыни ему уже маловато, явно он решил замутить бурю по всей планете, авось, где-нибудь да пройдет. Ну-ну...

Май, 2001

ЧТО ТЫ ДУМАЕШЬ ПРО СКАНДАЛ...

Что ты думаешь про скандал на НТВ? – этот вопрос в последние дни задают мне многие знакомые. И действительно, что я думаю про скандал на НТВ?..

А ничего хорошего я об этом не думаю. Ситуация совершенно иди­отская. С одной стороны – ничего нового. Вспомните Череповецкий комбинат, водочный завод «Кристалл», и многое подобное, где старая команда, ведомая старыми лидерами, не хочет видеть новых хозяев. В итоге – баррикады, суды и прочие безобразия.

С другой стороны, все же свои братья-журналисты. Как-никак кол­леги, свой цех, свой союз, солидарность... Да и сам канал – явный ли­дер в профессиональном плане.

С третьей стороны, вызывают досаду разговоры о свободе... У кого свобода? У московских телекомпаний? Я вас умоляю! Иногда оппози­ция – да. Но не последовательная, а так – наскоками. Когда выгодно. Как можно говорить о своей свободе, если за тебя давно и много уплочено?

С четвертой стороны, пусть не всегда, но хоть периодически фити­ли вставляют отцам нашим.

С пятой, не могу судить, что есть хорошо: вставлять по заказу, ког­да это кому-то выгодно, или вообще уж помалкивать?

С шестой... Закон. Закон, ребята, закон. Жаль собратьев, жаль «сво­боду», но ведь закон. И элементарная логика: кто деньги платит, тот и заказывает... Мне лично не нравится, кто поставлен во главе. В то же время мне не нравится, как рассуждают энтэвэшники: подумаешь, три-четыре миллиона долларов!.. (Это вот они так считать привыкли, да?) Да хоть один доллар – но он же не твой! Но мало ли кто и что мне не нравится...

Одновременно мне не нравится, как на ОРТ их поливают грязью. Тот же Леонтьев. Так хочется сказать: что же ты делаешь, родной?! Ну, не согласен ты с ними, но что же ты злорадствуешь, что ты, как пес цеп­ной, на них кидаешься!..

Кстати, ОРТ в последнее время все больше напоминает телевиде­ние застойных времен – у нас все хорошо! План призыва выполним, перепись, как бы ни было трудно отлавливать ненцев в тундре, прове­дем, Германия – сестра родная. Вот только НТВ там чего-то митингу­ет да паводок на Дальнем Востоке ожидают, но это мелочи, прорвемся. А у «них» там все неважно. Америка с Китаем ссорятся, ящур в Европе бушует и даже праздник с воздушными шарами в США не удался – погода подкачала, а шары чуть в городской пруд не попадали...

И все носятся с Пал Палычем. Весь этот год мы только и слышим: виноват – не виноват. «Они» говорят – виноват, «мы» говорим – нет. Да ё-моё! Это что – последний страдалец в России? Остальным уже до тошноты хорошо?

Жалко, когда журналистов обижают. Но многие ли журналисты жалели Ельцина в последние годы? Как его клевали, как его поносили и грязью обливали. А меня это и забавляло, и обескураживало. Опять Игорек накаркал. При Ельцине на журналистов руку не поднимали. А теперь: посягают на свободу слова!!! Догавкались? Потому что свобода слова во многом понималась просто: пиши, за что заплатят.

Сурово пишу, по-матросски. Потому что о своем. Потому что не понятно: то ли просто хозяева НТВ решили о себе напомнить, то ли на самом деле гайки нам будут закручивать. Нам – это я и вас, уважаемые читатели, имею в виду. При смене режимов реставрация почти всегда неизбежна. Пусть на короткое время, но неизбежна.

А по поводу НТВ... Не болейте уж слишком. Они там разберутся.

Май, 2001

ВЕСНА, И НАДО БЫ ГОВОРИТЬ О ЛЮБВИ...

Весна, и надо бы говорить о любви. Но почему-то не идет у меня эта печальная тема. Почему печальная? А что может быть веселого, когда уходит любимая женщина?..

Ой, вру я все! Лицедействую. Но как там классик говаривал? Над вымыслом слезами обольюсь?..

Куда уходит женщина? А куда они вообще уходят?

В никуда. Они растворяются. Во времени. В годах, зимах и летах. В днях, часах, секундах...

Мужики – те конкретней. Они уходят обычно к другой. Да-да, к той, у которой ни кожи, как всегда, ни рожи, и дура дурой, и руки не оттуда... И общественность в лице его бывшей и ее подруг недоумевает: чего же им, сволочам, надо??? Да спросили бы у самого мужика. Но – бесполезно. Он и сам не знает причин. Будет бурчать виновато: ну... так получилось...

А женщины уходят по-другому. Нет! Не люблю обобщений. Моя Женщина уходит. Растворяется... Никогда не видел привидений, но, я думаю, она на него сейчас похожа. Полупрозрачная зыбкость. Ее тихо колышет теплеющий весенний воздух. И сквозь нее видно. Не улицу, не лес и небо. Мою сволочную натуру видно сквозь нее, уходящую... В никуда. В космос. В холодный и чужой. Ай, бросьте! Такой ли уж он холодный, как нам кажется? Дышать там не сможем? А надо ли там дышать? И надо ли там пить? А говорить? А любить?..

Недавно в полусне фантазировал: люди – это всего лишь оболочка для душ. Как одежда для нас, как дома. Души из космоса селятся в тела. Может, передохнуть, обогреться, а может, это наказание для них ка­кое-то или, напротив, премиальные. А когда тело ветшает, рушится, душа уходит скитаться дальше. Это на меня так подействовала смерть одного человека. И еще – новая (для меня) теория: нет элементарных частиц, есть вибрация пространства. То есть, мы и все вокруг – не материя в привычном понимании. Мы сгустки вибрации пространства. Может ли вибрировать ничто?

Поделился своей теорией (которая ведь тоже ужасно не нова) с дру­гом, а тот стал ворчать: тю-у, только обогреться – скучно... Я подумал и предложил компромисс: ну еще пива попить, поговорить за жизнь. Дело другое! – согласился друг. А я еще подумал и добавил, про себя: и полюбить...

Чушь такая! Бред собачий!

Вокруг столько важных новостей. Наш президент выразил крайнюю озабоченность обострением конфликта в Израиле. Чечня? Какая Чеч­ня, когда гибнут палестинцы и израильтяне – дяди и тети родные! А наше правительство намерено восстанавливать экономику Югославии. Браво! Мильон восторгов! А еще мы Ираку начинаем помогать... А прав­долюбу и лужкововеду Доренко провокацию устроили. Конечно, про­вокацию! Наверняка не Доренко сбил военно-морского офицера, а офи­цер отобрал у Доренко мотоцикл и сам себя сбил этим мотоциклом. Чтобы задушить свободу слова, как говорит телеведущий... Только вот где тот Доренко и где та свобода слова... В разных галактиках.

Ой, так все это противно. Гадко. Тут весна, а я должен смотреть на лица вице-президента Ирака и Сергея Доренко. Брыдко.

А с другой стороны, ну и что, что – весна? Что я могу сказать вам об этой весне? Лишь то, что, судя по холодине, наводнения у нас с вами не будет. Радостно вам?

А мне – нет. Уходит любимая... Нет, самая любимая женщина... А может, и единственно любимая. А может, и не уходит. Или ее вообще не было?..

Ах, если бы знать всю правду. Можно было бы в космос отправлять­ся. Без челнока. Своим ходом.

Тело – пристанище души. А где живет любовь?..

Май, 2001

МЕЛОЧИ, КОТОРЫЕ НАС РАЗДРАЖАЮТ...

Мелочи, которые нас раздражают, – страшная бомба замедленно­го действия. Я знаю человека, который развелся с женой только пото­му, что, как он сам говорит, она тарелки после мытья неправильно скла­дывала. Надо было по росту ставить их в сушилке, а она абы как это делала. Он терпел десять лет. А потом взял и ушел.

– И только поэтому?!

– Да нет, конечно, – печально возразил он. – Она еще за десять лет так и не поняла, что я люблю есть большой вилкой, и подавала мне десертные, маленькие, а я их терпеть не могу!..

Можно, конечно, попробовать и перевоспитать человека, хотя бы в мелочах. Но я лично не собираюсь никого перевоспитывать. Тому есть три причины.

Во-первых, если человек привык что-то делать так, а не эдак, то и пусть делает. Свободу надо уважать даже в мелочах. Ну. крутит твой собеседник пуговицу на твоем пиджаке, тебе что – пуговицы жалко? У тебя тоже есть привычки, которые наверняка не всем нравятся, но ведь терпят.

Во-вторых, можно, конечно, говорить каждому, что некрасиво брать с моего стола фотографии и мусолить их, разглядывая. Меня это ужас­но раздражает. Еще в карманах моих пошарьте – что там интересного! Но как-то неловко делать элементарные замечания. Так и занудой не­долго прослыть. Представляете, все станут говорить: ой, Дылёв – та­кая зануда, не разрешает фотокарточки на его столе разглядывать и в карманах евонных шарить!

Один раз я рявкнул на человека. Тот только что машину ремонти­ровал (по рукам было видно) и вот этими руками он берет с моего стола пачку снимков... Я и не выдержал...

И что у нас получается? Два постулата:

Пусть каждый живет как хочет.

Не нуди.

А может быть, суть и не в мелочах, а в самом человеке, которому эти мелочи свойственны. Вот есть такие люди, что раздражают вас од­ним своим присутствием, а может, и просто существованием. Однаж­ды у нас стажировался человек. Его временное рабочее место было за моей спиной. Я его не видел и не слышал, но он меня раздражал. И не только меня. Видимо, флюиды у человека какие-то, как ботинок не по ноге. А бывают люди, с которыми тепло и уютно. Посидеть рядом с такими, даже молча, приятно, а может быть, и полезно для здоровья.

Слишком неуверенной заметка получается – все «может быть», да «видимо», да «наверное»... Вас это не раздражает? Дело в том, что с воз­растом я все менее категоричен в суждениях. Особенно в тех, что каса­ются людей. Да и дергать вас за веревочки нервов тоже не хочу.

Когда мне было года три-четыре, меня укусила собака. Соседская. Она грелась на солнышке, а я ее гладил. Она лежала, лежала, а потом взяла да и цапнула меня за руку. Я разревелся. А гораздо позже попы­тался понять ту псину – чем я ей не угодил. Долгое время считал, что по глупости малолетней гладил я ее против шерсти. Наверное, так и было.

А теперь не исключаю и другой вариант: слишком долго я ее гла­дил. И достал.

Итак, вывод. И в любви, и в нелюбви, и даже в равнодушии знай меру. Сильно сказано. Теперь еще выяснить бы, где эта мера?

Июнь, 2001

Не сойти мне с места…

А в адресах я гораздо толще

Путешествовать можно по-разному. Лучше, конечно, самолета­ми, пароходами, верхом на лошадях, на худой конец – пешком. А еще можно – с помощью компьютера. Интернет, электронная почта. Недавно обратил внимание на то, как много людей в адресной книге моего почтового ящика. 45 человек. Для меня, ленивого на письма, который даже маме всегда писал редчайше и оправдывался дурацкой шуткой «я пишу теперь только за деньги», столько адресов – неве­роятное и непонятное явление.

И самое забавное, что со многими я веду активную переписку. Бывает, если два-три дня кому-то не бросишь хоть несколько слов, получаешь озабоченное: что случилось, ты там не вымер?.. Если это мужчина, отвечаешь: нет, сукин сын, не дождешься! Если женщина, отправляешь цветы, пусть виртуальные, но все равно красивые

А есть еще оперативная связь – когда можно просто болтать с помощью того же компьютера (благо когда-то давно на флоте меня выдрессировали пользоваться клавиатурой, как заводного зайца ба­рабаном). Ты пишешь, а твой собеседник сразу читает твои слова и отвечает тут же. И можно спросить, как там погода в Милане. Или послушать жалобы приятеля на волков, которые совсем обнаглели и достают его жилой квартал в пригороде Миннеаполиса. Или горячо обсудить с приятелем из Екатеринбурга разницу между водкой и те­килой...

«Подонки»

Раз в месяц моя машина выбрасывает на экране так называемое письмо от самого близкого друга детства:

«Ты еще жив, скотина свинская? Ты никогда первым не напишешь! А вот я тебе уже написал, так что давай отвечай». Это он в своем Торонто сидит и изображает дикую занятость канадского населения.

Когда Володя приехал туда с женой и с двумя детьми, крутился, как проклятый. Работал в пекарне по ночам, днем готовил и пода­вал еду в своем малюсеньком кафе при еврейском культурном цент­ре, рано утром развозил заказчикам кошерную пищу. 16-17 часов в сутки. У нас так работать не принято. У нас принято завидовать красивой жизни в западных странах.

«Но потом я понял, что всех денег не заработаешь. Понял после третьей аварии. Два раза на светофорах засыпал и стукал машины впереди, а потом на хайвее перевернулся. Уснул за рулем и ушел в кювет. Вылез из машины и понял, что пока лучше быть бедным, но живым...»

А вот уже Гаев орет из Запорожья:

«Гарик, подонок, говорил сегодня с твоей мамой, она очень обеспо­коена тем, что ты неделю не звонишь...»

А вот Магне из Норвегии демонстрирует познания в русском языке:

«Hi, sukin syn!.. – и подпись, – biggest sukin syn. (Самый большой сукин сын.)

Люблю я письма от близких и дорогих мне людей. Впрочем, люблю письма от всех, пусть не от таких близких, но тоже очень дорогих.

Наши за границей

Вот Анюта Гарбуз из своей любимой Швейцарии рассказывает, как объедается апельсинами, на которые весной в этой стране знат­ный урожай, и просит присылать ей газету в электронном вариан­те. А чуть позже, мягко ругаясь по-немецки, жалуется, что не может прочитать газету – ее швейцарский компьютер не умеет читать «Дважды Два».

И еще сообщает по моей просьбе, почем там в Базеле картошка и сахар. Про картошку не знает (при глобальном разделении людей на картошечников и макаронников она относится ко второй части), а вот сахар, говорит, на наши деньги 21р за кило, почти как у нас. А еще говорит, что в базельском кантоне проблемы с русским – не с кем покалякать на родном языке.

А вот с другого конца света, с Аляски, тоже дорогой мне человек:

«Моя жизнь спокойна, грущу реже, но по-прежнему скучаю по сво­им, по друзьям, по русской еде, по сауне... Сдала экзамен по правилам дорожного движения, теперь учусь водить. У меня свой компьютер – сейчас это мое главное хобби. Слушаю радио России, некоторые про­граммы ТВ можно смотреть по компьютеру. Читаю газеты. Здесь тоже появились друзья, и хорошие, но...»

Еще раз о макаронниках

Добрались до моей любимой Италии.

Анна-Лиза. Шебутная, немного сумасшедшая (как и положено жен­щине, в которой бурлит древняя смесь крови этрусков и галлов), оба­ятельная и крайне доброжелательная. В который раз задает прово­кационный вопрос: когда ты приедешь? У нее не дом, а постоялый двор для друзей со всего мира. А подружились мы благодаря моему нахальству. 13 лет назад она была гидом в нашей группе советских журналистов. Познакомились. А спустя восемь лет, я опять ехал в Италию и позвонил ей. Представляете, сколько туристов из России она повидала за эти годы! Но она даже не удивилась, а сразу стала кричать в трубку:

– Игорь, я тебя умоляю, обязательно заезжай к нам в Сальсамджиоре, я тебя умоляю!..

А когда я заехал, она воскликнула:

– Теперь я тебя узнала!..

С тех пор мы друзья. Перезваниваемся, переписываемся и мечта­ем съездить друг к другу в гости.

А вот Джузеппе Джанлука Граньери, пожалуй, приедет в Апати­ты этим летом. Лука живет на Сицилии. Он сицилиец. Ага? О чем вы подумали?.. Не угадали. Он полицейский. Когда, при знакомстве, я узнал об этом, то, само собой, спросил:

– Ты, как комиссар Катанья, борешься с мафией?!

Лука скромно потупился, пожал плечами:

– Да...

Парень окончил университет в Риме, говорит на нескольких язы­ках. Мечтаю вытащить Луку сюда с его «бандитского» острова и познакомить с нашими милиционерами. Пусть опытом поделятся. Ну, в смысле – в баню съездят, на шашлыки и прочее. Да и девчонки у нас очень даже ничего, а он парень неженатый.

Коллеги

А вы знаете, как делают газеты в Улан-Удэ? А в Вятке? Ну, хотя бы в Вологде? (Вы догадались уже, что это все Россия?) Там и в других городах у меня тоже друзья. И еще коллеги.

Два года назад на одном из московских семинаров я увидел муж­чину и сразу назвал его братом. Даже не знаю, почему. Потом ока­залось, что между нами много общего. Даже притом, что он бурят,      а я вроде как русский. Слава Дагаев издает и редактирует газе­ту в Улан-Удэ.

С ним и с другими мы поддерживаем связь, учимся друг у друга.

Из Вятки меня просят прислать адрес шведской фирмы, торгую­щей полиграфическим оборудованием. С этим вопросом обращаюсь к шведскому коллеге. Тот советует, чтобы побыстрей, сразу сделать запрос в шведский центр в Мурманске. Делаем. Ответ уходит в Вят­ку... И все это по электронной почте в течение двух-трех часов. А вы говорите, я писем писать не люблю...

Мир на ладони

Перечислять всех, к кому я путешествую по компьютерным се­тям, долго...

Что-то Майка в Нью-Йорке притихла, не пишет. Наверное, рабо­ты много.

Зато Инга из Стокгольма скоро в Питер приедет. Вот пристро­ит своих домашних кота и собаку, диких косуль, которые выходят из лесу и объедают цветы вокруг ее дома, и приедет.

Москвичи (несколько человек) притихли. Всю зиму собирались на лыжах у нас кататься, обсуждали все детально, но так и не смогли вырваться, теперь им стыдно. На свадьбу вот зовут. А я тоже не поеду. Тоже некогда. Подумаешь, праздник!

Ну вот, почтовый ящик в компьютере подал свой мелодичный го­лос. Коротенькое письмо из Пензы от приятеля и коллеги. Надо от­вечать. Поехал я в Пензу...

Май, 2001

ПРИШЛА ПОРА ПОКАЯТЬСЯ...

Пришла пора покаяться и рассказать историю. Почти десять лет она несла на себе гриф «совершенно секретно». Но за давностью срока даже секреты ЦРУ перестают быть таковыми. Тем более, что наша история будет поинтересней каких-то там шпионских списков.

Съездил я на рыбалку. И надо сказать честно, рыбалка не удалась. Три сижка. Да такие субтильные, что даже кошка моя на меня с укором посмотрела и не стала их пользовать.

А буквально накануне я приобрел для фотоаппарата специальное устройство, с помощью которого можно снимать очень мелкие пред­меты. Сфотографировал копейку, погибшего от моей же руки тарака­на, что-то еще и тут на глаза попался сиг. И решил я сделать портрет этой рыбы.

Но просто портрет рыбы – скучно. Из спичечного коробка (это был еще старинный коробок, из тонкого дерева) вырезал я два ромбика, раскра­сил их художественно фломастером и воткнул сижку в черепушку, акку­рат в те места, где у нормального существа уши растут. И сфотографиро­вал. Портрет получился удачным. Все выглядело очень натурально.

Вскоре мы готовили страницу про рыбалку. Среди пары рыбацких баек поместили и портрет сига. И написали, что вот до чего докатилось экологическое состояние озера Имандра – рыбы уже мутируют, уши у них растут. И задали риторический вопрос: а что по этому поводу ду­мает доктор Крючков?..

Ну, пошутили, как всегда, удачно и забыли быстренько. Однако на следующий после выхода газеты день в редакции появился доктор наук. Был он возбужден и с газетой в руках.

– Где он?! – воскликнул Василий Васильевич.

– Кто?

– Где этот сиг?

– В каком смысле?

– Куда вы его дели?

И тут вместо того, чтобы покаяться, мы закусили удила и пошли врать. И так пошли, что остановиться уже не было никаких сил. Мы рассказали, что рыбу нам приносили рыбаки, показали, дали сфотогра­фировать и унесли. И неведомо куда.

Очень обескуражился Василий Васильевич. Он говорил, что зря мы отдали, что такое существо должно было найти свой последний приют в «Кунсткамере», что мы довели природу до крайне абсурдного состоя­ния... Лишь однажды он насторожился:

– А вы уверены, что это не подделка?

Ой, ой, ой, грехи наши, грехи... Стыдно до сих пор. Но нам уже было страшно сознаваться, и мы, преданно глядя в глаза ученому, стояли на своем. Мы сказали, что не уверены, но ведь всякое бывает...

Дело в том, что Василий Васильевич в те годы был, пожалуй, един­ственным защитником природы в таком высоком ранге. Экология была для него настолько святым делом, что он даже не заметил в газете руб­рики «рыбацкие байки», не обратил внимания на шуточный тон всей страницы. И еще доктор Крючков никогда не отказывал нам в интер­вью, в комментариях, сам часто публиковал свои статьи в разных газе­тах. И на этот раз он пообещал подготовить статью.

С вытаращенными глазами мы остались ждать. И еще мы решили, что должны ему все объяснить, каким бы скандалом это ни грозило.

Он пришел через пару дней и сразу подозрительно переспросил: вы уверены, что это была не шутка? Мы честно признались: нет, не увере­ны. Тогда он спросил, трогали ли мы эти уши руками, каковы они на ощупь? Мы признались, что в голову не пришло потрогать эти уши. И тогда он поведал нам о своих сомнениях. Дело в том, рассуждал он, энер­гично шагая из угла в угол комнаты, что мутации могут вызвать (за тер­минологию я не ручаюсь – как понял, так и передаю) у животных лишь те органы, которые были у его предшественников по эволюции. Увы, уши у животных проросли на стадиях, появившихся после рыб. Пото­му сиг не может мутировать путем отращивания ушей. Логика была убийственной, рассуждения нашего консультанта убедительными, ин­тонации твердыми. И мы охотно поверили авторитетному человеку. Стороны сошлись на том, что это, видимо, была чья-то шутка. Василий Васильевич на прощание советовал нам более тщательно работать с материалами. Мы обещали.

А наш сиг с ушами получил всемирную известность. Его портрет опубликовала даже французская газета «Пиккардийский курьер» (там почему-то сразу поняли, что это шутка). И, между прочим, гонорар мне не заплатили. И я был вынужден стрелять сигареты у моего друга Кло­да Тремери. Но это совсем другая история.

Июнь, 2001

ЗДРАВСТВУЙТЕ, ДОРОГИЕ...

– Здравствуйте, дорогие радиослушатели!

Звучит бодрая жизнеутверждающая музычка...

– У микрофона сегодня ваши любимые ведущие Игорь Николае­вич и его постоянный собеседник Игорь Николаевич!

– Стоп, стоп! Игорь Николаевич, а вам не кажется, что мы собьем слушателей с толку – как-то все одинаково получается...

– Ничего подобного, Игорь Николаевич! Мы ведь будем говорить разными голосами! Я стану, как всегда, говорить сиплым низким басом, а вы будете говорить тихим и бархатным внутренним голосом!

– Ну, не знаю... что получится...

– Да уже получается! Уже...

В студии звонит телефон.

– Ага! Вот и первые слушатели! Как вас зовут?

Голос в трубке: «Неважно. Пока вы там... (свисток) занимаетесь, в городе на все лето воду горячую (очень длинный свисток) отключают на (свисток из трех букв)!!!»

– Вот! Вот такие звонки не могут нас не радовать! Люди неравно­душны к судьбе родного города!

– Да чихал он на город... Ему вода горячая нужна... Из его собствен­ного крана...

– Уважаемый собеседник! Ничего не отключают! Мэр Апатитов всенародно признан лучшим менеджером России, а лучшие менедже­ры России свои города без горячей воды не оставляют! А за лучший воп­рос десятилетия вы получаете главный приз недели портрет мэра!

В трубке короткие гудки, а на первом плане появляется фото главы города Михаила Егорина.

– А теперь конкурс для самых сообразительных!

Звучит похоронный вальсок «Бывали дни веселые за нашей с вами школою...»

– Сколько будет дважды два?

– Игорь Николаевич, вы бы еще про бином Ньютона спросили...

– А вот могу поспорить, что угадают!

Звонок. У телефона Леша:

– А вы бы хоть намекнули как-то.

– Хорошо! Намекаем: это такая... цифра!

В трубке сопение. Наконец, робко:

– Двадцать четыре, что ли...

– Почему?!

– Ну, я такую цифру знаю. Жена говорит, что мне лет столько.

– А при чем тут дважды два?

– Так я ж звоню в «Дважды Два»! Или куда я попал?..

– На пальму ты попал, Леша! У тебя за окном пальма растет, вот ты на нее и попал!

Короткие гудки. Звучит песня из кинофильма «Титаник» в испол­нении народного хора «Заполярье». На заднем плане звенит стекло, булькает жидкость, Игорь Николаевич проспорил Игорю Николаеви­чу и проставляется.

– Пока вы тут смотрели сценарий, вот что я подумал. Точней, вспомнил. Смотрел я на днях по телевизору передачу о происхожде­нии человека. Оказалось, что неандертальцы не были нашими предка­ми! Все, чему меня в школе учили, все неправильно! Вот вас, Игорь Ни­колаевич, чему в школе учили?

– Ну... родину любить...

– То-то я смотрю – вы ее любите. С маленькой буквы слово «ро­дина» произносите. Ну, да ладно. Так вот, мы произошли от такой по­луобезьяны гомосапиенс, которая вышла из Южной Африки...

– Это – Мандела, что ли?!

– Сами вы, Игорь Николаевич, мандела! В смысле – Нельсон.

– Не... Нельсон одноглазый был...

– Нет, вы слушайте сюда! Так вот, эти африканцы пришли в Евро­пу и стали там жить. А неандертальцы там уже жили. Эти наши с вами предки были такие красивые – носатые, длинноволосые, как Леша Щербаков, только нечесаные. А неандертальцы – с сильно выпуклы­ми надбровными дугами, челюсть вперед... Да вот вы потом в зеркало посмотритесь, сможете их представить. Но самое интересное, они не ссорились друг с другом!

– Не пили, что ли?

– Да нет! У них все было – так чего ссориться? И таким образом они рядышком жили 150 тысяч лет! А потом неандертальцы – хлоп и исчезли. И никто не знает, отчего!

– Так, поди, они в бюджетной сфере работали и голодали...

– Да не было тогда бюджетов!

– А депутаты были?

– Депутаты? Не знаю... А куда же без депутатов! Но важно другое. Я смотрел и размышлял. Что вот гомосапиенсы и их предки, гомо-траливали какие-то, которые на смену обезьянам пришли, жили больше двух миллионов лет!

– Ну и что? Долгожители... Раньше экология хорошая была...

– Да какая экология – ледник за ледником! Каждые сто-двести тысяч лет! Нет, это их вид жил так долго. Носили шкуры нестиранные, рыбу ловили руками или палкой, мамонтов били каменюками, прику­ривали от молний... И так из года в год, из поколения в поколение, из века в век! Ужас! Два миллиона лет, и все без йогуртов, без колбасы, без радио и видиков! А женщины? Как они без колготок жили? Уму непос­тижимо! И вот лишь в последние пять-семь тысяч лет прогресс начина­ет прогрессировать. Появляется цивилизация – пушки, бани, секс-шопы, туалетная вода «Фаренгейт»! Потом люди в космос полетели, Казахстан получил независимость, украинцы придумали сало и самогон... И все это ради чего?

– Что – ради чего?

– Ну, ради чего – эволюции, революции, контрреволюции, про­гресс и цивилизация?

– Ради того, чтобы платили налоги вовремя?..

– Да нет же! Ради того, чтобы 26 мая 1991 года в Апатитах начала выходить газета «Дважды Два»!

– A-а... Так что – наливаем?

– До свидания, дорогие радиослушатели!

Звучит песня «Хеппи бёсдей» в исполнении Юрия Абрамова и хореографического ансамбля «Мечты». На заднем плане внутренний шепот:

– А что это за газета такая – «Дважды Два»? За что пьем-то?..

Июнь, 2001

НЕЗАВИСИМОСТЬ? ОТ КОГО?..

Независимость? От кого?! Так или чуть-чуть иначе мы спрашиваем друг друга, когда заходит речь о празднике 12 июня. Мы делаем удив­ленное и снисходительное лицо: о чем вы, какой праздник?! И впрямь, придумали черт-те что – День России, День независимости... На со­вершенно пустом месте!

Вот накатили бы на нас орды монголо-татарские, да нагайками нас, да мечами и копьями, да лошадьми нас топтать степными мохнатыми. И женщин, и детей наших – в рабство. А остальных данью обложили бы так, что налоги наши счастьем показались бы. И гнули бы мы спины, и дохли бы с голоду лет триста, а потом уже собрались бы всем миром и положили бы на поле мужиков горами кровавыми и прогнали бы татар с монголами. И сразу же на другую сторону – против литовцев с поляка­ми и прочими немцами, и там еще половину мужиков из оставшейся по­ловины потеряли бы. И вот потом бы уже и праздновали независимость...

Или вот сто пятьдесят лет назад было, помните? Английский крей­сер вошел в Кольский залив, встал напротив единственного тогда на полуострове города Колы и три дня бомбил мирный поморский город. И стер его с лица земли. А мы бы потом дождались, чтобы ушли англи­чане, и праздновали бы тоже от души...

Или вот еще раньше французы пошли на Россию. Спалили кучу го­родов, Москву спалили, а потом мы им как врезали, до самого городу Парижу гнали их...

Эх, везло нашим предкам, правда? Им-то уж было, какую независи­мость праздновать. Не то, что нам, сирым.

Про гражданскую войну и лагеря сталинские говорить не стану. Это же счастье такое было, несказанное! До сих пор многие глазки закаты­вают и вспоминают, как это хорошо было! Идешь по улице, а пьяный матрос – хлоп тебя из ружбайки. За что? – хотел бы ты спросить. А за то, что ты ему шпионом показался. Или – контрабандистом, спеку­лянтом и прочей контрой, а добрый Владимир Ильич велел таких на месте расстреливать. Или – достал тебя сосед, а ты жалобу на него в органы. И нет соседа. А потом и тебя таким же макаром. Зато власть была, уважение к власти было, а для нас, русских, это самый главный смысл жизни.

Ну и последняя страшная война. Как-то она у нас больше с полити­кой связывается, а не со свободой. «Под руководством коммунистичес­кой партии и лично товарища Сталина»...

Да вот хрен вам, а не политика! А какое политическое руководство было в битве на Чудском озере? А при Куликовской битве? А в Бородин­ском сражении? Да, князья там, цари, полководцы, но были они скорее символами. Люди шли на смерть за Родину, за Русь. И гибли тысячами, сотнями тысяч, а в последней страшной войне миллионы сложили го­ловы, чтобы мы сегодня свободными были, чтобы Родина наша была. Имя ей для нас – Россия.

От чего независимы? Да от многого – от ханов, князей и магист­ров, от царей и императоров, от секретарей и отцов всех народов, от опричников, охранки, НКВД и КГБ... Свобода – она, как здоровье. Есть, и не думаешь, не замечаешь, а вот как скрутит в три погибели, как взво­ешь от боли, так тогда только ныть и начинаешь: как хорошо было...

Чудные мы! Власти городские не поздравили горожан. Игнориру­ют? Да нет, на выходной-то ушли. Предприниматели и другие, кто под­нялся за последние десять лет, тоже молчат в тряпочку (кроме тех, что футбол устроили). Вот в шестой школе начальник детского лагеря (!) помнила и провела конкурс рисунка на асфальте в честь Дня России... И все, вроде бы.

Чудные мы... Батогов нам, крови, дерьма по уши, и вот тогда толь­ко мы начинаем свободу любить.

Ну, да все равно – с праздником. Хоть и с прошедшим. Родина ведь не проходит.

Июнь, 2001

Я НЕ ПОНИМАЮ ХОДА ИСТОРИИ...

Я не понимаю хода истории. Знаний по обществоведению на школь­ном уровне, истории и философии в университете и теории этногенеза Гумилёва мне не хватает, чтобы понять, почему народы иногда сходят с ума. Не отдельные особи, а миллионы их, связанных одной террито­рией и обустройством. Миллионы! Одновременно! С ума!

Вероятно, на следующей неделе я буду в Германии (на недельку при­гласили по делам). Потому читаю сейчас их литературу, публицисти­ку, чтобы не выглядеть полным болваном. Загадочная страна. Страна поэтов и философов, мощнейших писателей-философов. Страна, без ко­торой невозможно представить мировую культуру. И – нацизм. И – вторая мировая война. И – холокост... Жуть.

Лет двенадцать назад я побывал в лесах восточней поселка Октябрь­ский, там, где строили железную дорогу к Терскому берегу. Там остат­ки сталинских лагерей – сторожевые вышки, колючая проволока, ре­шетки, бараки. Их жуткий до сих пор вид поставил точку на моей затянувшейся завзятой пионерско-комсомольской юности. Потому что там наконец до меня дошло: милуй нас, Боже, от идей, которые овладе­вают массами. От любых идей. Самая мудрая, самая изящная мысль, про­ходя через мозги тысяч и миллионов, чаще всего оборачивается идио­тизмом. И невозможно предвидеть, что чем обернется.

Почему идеи немца Маркса, жившего в Британии, воплотились в России? И почему сложнейшая теория равенства преобразовалась в свя­тую простоту: отобрать и поделить, а кто не согласен – расстрелять? Почему философия Ницше стала фундаментом нацизма и геноцида? Почему за учение Христа, учение доброты и смирения, пролиты реки крови – войны, казни, пытки?..

Кстати, о смирении. Вычитал у Готфрида Бенна – немецкого по­эта, писателя, публициста – забавную мысль: «Молитва и смирение – это заносчиво и претенциозно, это притязание на то, что я действи­тельно ЕСТЬ нечто, тогда как я склонен считать, что на самом деле есть только НЕЧТО, проходящее через меня». Блестяще! Для меня. Всегда считавшего, что смирение и есть не что иное, как гордыня.

Доктор Бенн, будучи одним из сильнейших поэтов прошлого века, не эмигрировал из Германии. За что некоторые поносили и обвиняли чуть ли не в пособничестве нацистам. Я думаю, это все равно, что за­числить Ахматову в ряды неразгибаемых сталинистов. Так вот, этот военврач Вермахта в размышлениях о вине и искуплении пишет о Роде и Соне. Знаете, о ком это? О Раскольникове и Мармеладовой! Офицер Третьего Рейха говорит о русских героях русского Достоевского, как об очень близких, родных людях! И это понятно.

Непонятно, я уже говорил, почему народы сходят с ума. Почему вдруг племя, народ, раса, так тщательно себя берегущие в течение сто­летий, вдруг бездумно выбирают смерть?

Я могу и ошибаться, но мне кажется, вся первая половина прошлого века – это один процесс самоуничтожения европейской расы. Первая мировая война, гражданская война в России, самоуничтожение советс­кого народа – репрессии, вторая мировая... Для кого и зачем было то безумие?

Завтра – годовщина Великой Отечественной.

Начало Ужаса, Какого Свет Не Видывал.

И который уже забывается.

Может, так надо?

Чтобы легче...

Или нельзя забывать?..

Июнь, 2001

СЕМЬ ДНЕЙ В ГЕРМАНИИ...

Семь дней в Германии удивили...

Собирался ехать и волновался. Ведь это та самая страна, которая... Стереотипы сильны. Слово «Германия» вызывало ассоциации: Гитлер, гестапо, Хатынь и Мамаев курган, «тигры» и «юнкерсы», блокада Ле­нинграда... На той войне семнадцатилетним пацаном был ранен мой отец, погибли два его брата, дед оказался в плену... Германия... Самая страшная война в истории человечества связана с этой страной...

Уютные, красивые и очень зеленые города. Милые, доброжелатель­ные люди. Вежливые, внимательные, умные. Трудолюбивые. За полве­ка они создали новую страну. Восстановили почти полностью уничто­женные бомбежками города. Создали такую атмосферу, что сюда стремятся те, кто должен был бы считать ее врагом на все века: русские, арабы, турки, африканцы, евреи, поляки, украинцы и другие. Из 82 мил­лионов населения страны – 7,3 миллиона иностранцы. Только с нача­лом нашей перестройки в Германию приехало почти три миллиона пе­реселенцев немецкого происхождения, большинство из бывшего СССР.

В Берлине, да и в других городах, где я побывал, постоянно слы­шишь русскую речь. В Гамбурге, примеряя пиджак, консультировался с русскими, которые тоже что-то покупали. Там же, в Гамбурге, сидя на улице в кафе, услышал не просто русский, а до боли знакомый, почти родной голос – через столик от меня сидел Лев Дуров и что-то ожив­ленно рассказывал собеседникам. Я, как робот, выхватил из сумки фо­тоаппарат, взвел затвор... и не стал снимать. Неловкость овладела, хо­тите верьте, хотите нет. Дуров был, как мне показалось, с семьей на отдыхе. Не стал я изображать из себя папарацци.

Да, в Гамбурге мы были в театре: давали оперу Веббера «Призрак опе­ры». Сильно. Очень сильно. Голоса и оформление завораживают настоль­ко, что первое полуторачасовое действие смотрится на одном дыхании. Невольно вспомнил мюзикл на Бродвее в Нью-Йорке, где был год на­зад, – хваленый Бродвей может отдыхать. Или вообще поискать другую работу. Нам сказали в театре, что «Призрак оперы» каждую неделю идет уже одиннадцать лет, и постоянно с аншлагами (цена самого недорогого билета на галерке – пятьдесят марок, или двадцать три доллара, или ужин на двоих в недорогом ресторане, или хорошие джинсы на распродаже).

Страна, как вы уже поняли, мне понравилась. Вот переварю впечат­ления, разложу их в голове по полочкам и расскажу о поездке детальней.

Июль, 2001

ХОЧУ НАПИСАТЬ СОВЕРШЕННУЮ

Хочу написать совершенную глупость, чтобы, читая этот бред, вы думали: какой он все-таки дурак, а я такой умный!.. Но не выходит у меня! Какую мысль ни подумаю, а она глубока, широка и остроумна. Боюсь, вам даже скучно будет читать.

Вот на днях, глядя на одетых в легкомысленно-летнее представи­тельниц арийской расы, сочинил очередной рассказ. Точней, даже не сочинил, а прозрел им. Озарило меня, то есть. Рассказ называется так: «Об истоках интернационализма и даже где-то космополитизма».

А звучит само произведение следующим образом: «Грудь женщины наднациональна». А?! Каково?!

Сильно и до самой глубины. Вы, конечно, можете продолжить о женских ножках, животиках, шейках, но это уже будут чистейшей воды компиляции. Не советую. Вторичность не украшает. И не обла­гораживает.

А вот еще история о том, как таможенник в аэропорту нарушил ти­хое и непритязательное течение моих мыслей.

Идем по зеленому коридору (оружия, наркотиков, золота нет, так что декларации не заполняем), и один из таможенников обращает вни­мание на меня. Точней, не на меня, а на цвет мой. При очень больной фантазии меня можно принять за арабского шейха или чеченского тер­рориста. Вот таможенник и спрашивает, куда это я собираюсь и с какой целью. Я честнейшим образом смотрю ему в глаза и отвечаю, что лечу в Германию в составе группы редакторов газет. Он еще раз смерил меня взглядом с ног до головы и тихо изумился:

– Вы – редактор?!

Вот же-ж паразита кусок! Ну да, в джинсах я, ну да, в кроссовках (любименьких), в футболке, так что ж, я теперь совсем на редактора не похож? И в бане мне, может, раздеваться нельзя? И что за манера оце­нивать содержание, исходя из одной только формы?! Да вы, батенька, формалист! – заявил я таможеннику. – Да я, любезнейший, просто большой либерал и, не побоюсь этого слова, демократ. Да вы мне в душу загляните! А он отвечает: сию минуту! Укладывает меня на транспор­терную ленту и пропускает через рентгеновский аппарат, которым чемо­даны просвечивают. Я еду в темноте, ничего не вижу и волнуюсь ужасно: а ну как там у меня ничего не засветится. Это что же получится – пустой я внутри, бездушный совсем, да? Однако выезжаю из ящика, а вокруг уже публика, и все аплодируют и цветы мне подносят. Оказалось, что черно-белый монитор показывал меня изнутри в самых ярких и радуж­ных красках. Вот такая у меня душа – яркая и впечатляющая! Мелочь, но было приятно...

Ладно, конец этой истории я наврал. Жутко наврал. Не просвечи­вали меня, и не то что разноцветной, а вообще никакой души внутри меня не обнаруживали. А вот другая история, как я в Гамбурге виски в баре заказывал, так она от начала до конца – чистая правда.

Захожу в бар. А времени далеко за полночь. И я уже устал от встреч, разговоров, прогулок и впечатлений, короче, пора принять. А бар боль­шущий, длинный, и во всю его длину стойка тянется, и народ вдоль стойки толпится. Подхожу скромно к уголку, смотрю: там бармен в такт музыке извивается. Я жестами привлекаю его внимание. Жестами – потому что у него на голове наушники. И еще про себя думаю: стран­ный бармен – музыку на работе слушает. Но мало ли, как у них, у бар­менов гамбургских, принято, чего я им указывать стану. Он, наконец, меня заприметил. Кричу ему сквозь музыку громкую:

– Виски! Скотч!

Он снимает наушники: чего, мол? Я совсем уже ору:

– Скотч!!! Бите зе-ер!!!

А он как-то странно на меня посмотрел, подумал, повернулся на­зад, свистнул, крикнул чего-то и опять наушники надел. Прибежала девочка-официантка, взяла заказ. Я на парня глянул повнимательней, а перед ним вертушки проигрывателей, микшерский пульт, и он на них музычку наяривает... Короче, ди-джей это был.

Но виски мне все же принесли.

И где только наша не пропадала...

Июль, 2001

ЕВРОПА ПОПАЛА!

Журналисты, политики и... проститутки. В Германии мне довелось в основном наблюдать представителей этих трех профессий

Свободная страна

Политики жалуются на журналистов. Политики считают, что журналисты могли бы проявлять к ним больше уважения. Например, сюжеты по ТВ идут не более 30 секунд, а какой политик может за полминуты рассказать все, что он может рассказать, пообещать все, что он может пообещать? О работе ТВ придумали даже новый тер­мин: инфортеймент. То есть программы телевидения больше похо­жи на информационные шоу.

Политиков терзают сомнения: может быть, обществом в Гер­мании реально управляют средства массовой информации?..

При этом политики не забывают клёпнуть на своих конкурен­тов из других партий.

Заместитель пресс-секретаря Христианского демократическо­го союза жаловался, что в последние годы темпы развития страны замедлились. Караул! И между слов давал понять, что вина лежит на Социал-демократической партии Германии, которая у власти именно в последние годы. А при них не то, что за экономику, за нра­вы нельзя ручаться: новый мэр Берлина – гомосексуалист! О чем он сам заявляет!..

На что социал-демократы резонно, но в очень приватных беседах, объясняли нам: да, заявил, по-честному. Не стал ждать, пока журна­листы раскопают. А вы спросите у бывшего мэра, члена ХДС, куда он дел несколько миллионов марок из городского бюджета? Растратил! Потому и в отставку ушел...

Но и те, и другие единодушны в следующем: демократия – свя­тое. И как бы политики ни ворчали на журналистов, они сами гово­рят: свободные журналисты – свободная страна.

Контролеры

Журналисты более равнодушны политикам. В том смысле, что неудовольствия им не предъявляют. Это закономерно: чем политик, простите за примитивизм, «хуже», тем больше хлеба на нем можно заработать.

Журналисты считают своей задачей напоминать политикам, что на власть их уполномочили избиратели. И – на время.

Попытки как-то ущемить права журналистов иногда случают­ся. Но те имеют мощнейших защитников в лице Союза журналистов и Союза издателей. Перед нашим приездом в Бундестаге обсуждали тему: должен ли журналист по требованию суда выдавать свой ис­точник информации? Сошлись на том, что не должен.

А вот в Великобритании и в России считают, что суд вправе по­требовать выдачи. А зачем? Ведь информация уже опубликована. И если она не содержала государственной тайны, то любопытство вла­сти объясняется лишь желанием отомстить. Найти «предателя» и разорвать его на части, чтобы другим неповадно было.

СМИ в Германии считают политическим контролем.

Очень знакомо

А вот у местных газет, класса нашей с вами «Дважды Два», те же проблемы, что и в России. Жесткая критика в маленьких городах – весьма проблематична. Чуть ли не каждый день журналисты встре­чают мэра, начальника полиции, архитектора и других – в магази­нах, в пивных барах, на улицах. И занимать по отношению к ним не­примиримую позицию, то есть собачиться, очень сложно. С другой стороны, редактор газеты в городе Бремерхаафен (в полтора раза больше Апатитов) уверен:

– Мы намеренно уравновешиваем отрицательную и положитель­ную информацию, потому что газета тоже отвечает за жизнь в на­шем городе. Мы должны писать прежде всего о том, что идет на пользу городу.

Можно спорить о такой позиции, но «ДД» здесь заодно с немцами.

Для справки: газета «Нордзее цайтунг» в Бремерхаафене выхо­дит ежедневно и стоит в розницу 2,1 марки – 1 доллар США, 29 рос­сийских рублей! По объему она лишь в полтора раза превосходит «ДД».

А вы говорите, «ДД» дорогая. Независимость бесплатной не бы­вает. Кстати, в мэрии Гамбурга не хотели общаться с российским журналистами, пока не узнали, что мы из независимых газет.

Знают наших!

По поводу ангажированных СМИ. У германских политических партий нет своих газет и других СМИ. Напрасная трата денег, счи­тают немцы. А про газеты, издаваемые за счет городских, област­ных или федерального бюджетов, они вообще долго не могли понять. Тратить бюджетные деньги на то, что и так дает прибыль?.. Убы­точная газета им так же непонятна, как убыточный ресторан или убыточный автомобильный завод.

Тут можно было бы предположить, что страшно далеки они от российской действительности, ан нет... Вот их мысли по поводу на­шего президента.

Некоторые решения Путина эффективны, однако решения Ста­лина были очень эффективными. Немцы считают, что если Путин вернет государству в демократической России должную роль, будет хорошо. Но добавляют: хотя вряд ли он на этом остановится, что уже видно.

Наш президент понимает, что пришел к власти только благода­ря средствам массовой информации. И еще лучше он понимает, что эти же средства могут его от власти отторгнуть.

Но это все их немецкие предположения. А мы-то понимаем, как наши президент, правительство и законодатели до невозможности благо­говеют перед свободой вообще и перед свободой слова в частности.

Кстати, немцы считают, что и сильная, и слабая Россия – про­блема для Европы.

Десерт

Жить несколько дней в Гамбурге и не пройтись по знаменитой Репербан было бы неверным. Вы бы меня не поняли.

Это улица красных фонарей. Сплошные кинотеатры, варьете, стрип-бары, секс-шопы и все такое. Как будет бордель по-немецки, не знаю, но вывески «секс на экране и в жизни» говорят сами за себя.

Девушек, торгующих телом, я видел сначала в Берлине. Строй­ные, красивые девчонки в минимальных ярких нарядах стоят вдоль некоторых улиц, «голосуют».

На Репербане я разглядел два типа девушек. Одни одеты про­сто – джинсы, легкие курточки, футболки (по виду студентки), сто­ят они вдоль тротуара. Когда мимо идет мужчина, девушка делает шаг вперед – привлекает к себе внимание. Может заговорить и даже взять за руку. Их десятки, и они очень вышколены, дисциплинирова­ны – не орут, в толпу не сбиваются.

А еще там есть маленький квартальчик (когда-то читал о нем у Бондарева в «Береге»), Женщин в этот квартал не пускают. Там сте­ны первых этажей стеклянные. Женщины тоже в минимальных по­кровах, сидят, как на витрине. Манят пальчиком, заговаривают в приоткрытое окошко. Это обслуживание, как я понял, высокого клас­са. С одной поболтал.

Немка лет тридцати трех. В другом городе у нее двое детей. Го­ворит, что клиенты бывают каждую ночь. Цена – триста марок (сто сорок долларов) за полчаса.

Тут мой коллега стал возмущаться: так дорого! И мы с ней в один голос спросили: ты собрался платить? А я добавил: давай я для тебя поторгуюсь. Платить он не собирался. Я тоже. Она приглашала захо­дить в другой раз. Женщина приятная, красивая и доброжелательная.

На лицах моих коллег была некоторая брезгливость. А я вот пишу и думаю: а почему продавать тело – плохо, а душу – норма? Это я о политиках и журналистах продолжаю. А вот у нас в России, если надо, в ход идут и душа, и тело, и мать родная. И не брезгуем ведь...

Июль, 2001

ПРИ ВСЕМ МОЕМ БЛАГОДУШИИ...

При всем моем благодушии, при всей удовлетворенности окружаю­щими и даже собственным внутренним миром есть вещи, которые я не люблю.

Вот только что шел на работу и со мной поздоровалась... Нет, она из­дали стала улыбаться, а потом уже и поздоровалась очень милая женщи­на. А я ее не узнал. Вот стыдоба-то! Я тоже улыбнулся (со стороны, навер­ное, как дебил), расшаркался с ней, прямо под светофором, но кто она, так и не понял. Тут вы скажете, ну и ладно, она ведь была в темных очках, и ты был в темных очках. Так-то оно так, но темные очки не повод, чтобы не узнавать женщин. А может, именно ее я искал всю свою долгую и бес­путную жизнь! Теперь на целый день занятие обеспечено – буду мучительно совмещать ее лицо с картинками из прошлого, может, идентифи­цирую. А если нет, то рана не заживет долгие годы. Не люблю я себя такого, когда женщин не узнаю. Таким меня можно выставлять в меди­цинских училищах как наглядное пособие по кретинизму.

Еще я не люблю, когда мужики при рукопожатии торопятся. То есть, захватывают своей клешней только мои пальцы и тискают их. А паль­цами я не могу ответить тем же, и мое пожатие получается вялым и про­тивным, как гнилая дыня.

Во! Еще я не люблю овсяную кашу с дыней. Только что завтракал. И ведь знал же, что гадость получится, а купил и сделал. Мало того – съел. Морщась от противности. Чехов когда-то написал сравнение: как кошка, которая от голода вынуждена есть на огороде огурцы...

Как-то приятель рассказывал. Его семья уехала в отпуск, а человек, которому поручили пригляд за котом, ушел в загул на три недели и за­был про кота. Когда отпускники вернулись, кот их чуть не сожрал с порога. В поисках пропитания он открыл кухонные шкафчики, распот­рошил пакеты с сушеными травами – ромашка, мята, кора дубовая и тому подобное. Мало того, из квартиры начисто исчезли тараканы – были сожраны одичалым животным.

Еще я не люблю, когда приходится ставить себя в зависимость от общественного мнения. Да, со мной такое бывает. А с вами? Ну, это ког­да вдруг – стук под диафрагму: а что люди скажут? На одной загра­ничной фотографии у меня есть парень с коротко остриженными и вык­рашенными в соломенный цвет волосами. Но местами оставлены черные пятна. Одним словом, раскрас «под леопарда». Говорю дочери, что мне это нравится, сил нет, а она: давай и тебя так покрасим! А я ей: что ты, что ты! Сразу скажут, климакс у Дылёва начался... Хотя мало ли кто и что про меня говорит, что же теперь – не жить в свое удовольствие?

Или вот серьга в ухе. В мужском. Мне нравится. Опять же у дочери как-то отобрал клипсу, тоненькое колечко серебряное, пришел на рабо­ту. Так никто в тот день не работал – ходили на меня смотреть и по закоулкам шушукались: шеф с ума сошел. К вечеру клипсу снял. И не потому, что я такой уж конформист. Просто она мне ухо нащемила. Ухо стало большим и красным.

Вот и все, что отторгает моя натура. А остальное люблю и ценю. И наслаждаюсь. Утренним дождиком. Полуденным солнцем. Друзьями. Большим плоским монитором, за которым сейчас пишу. Новым пид­жаком. Чистой, холодной водой. И горячей тоже. Густой зеленью за окном. Своим любимым городом. И людьми, живущими в нем. И чита­ющими мою газету. Нет, ими я просто горжусь...

Что это я рассюсюкался? – спросите вы. А хотя бы потому, что лето. Разве не причина? А осенью я еще что-нибудь придумаю.

Июль, 2001

БОЛЬШИЕ, ШИРОКО РАЗРЕЗАННЫЕ...

Большие, широко разрезанные глаза, пухлые, чувственные губы, кудрявые волосы и ласковое, теплое биополе... Я уже был готов полю­бить ее. Да нет же! Я уже любил ее всеми фибрами своей широкой души. И ликовал. Я пел, как Паваротти, танцевал пасодобль, как Барышни­ков, читал стихи, был остроумным, проницательным и галантным. Мой, слегка побитый молью, хвост пышно распустился сам собой, живот втя­нулся, глаза сверкали. Вот она! Судьба моя долгожданная! Я нашел тебя! Спасибо, Господи, что Она есть! Но тут она спросила:

– А почему вы не пишете о том, что в Кировске нет увеселитель­ных заведений? Таких, как в Апатитах.

– Так ведь все об этом и без нас знают. Что же об этом писать?

– Вот потому вашу газетку и скучно читать...

Ненавижу, когда нас «газеткой» называют. Вполне возможно, что таким вот образом она хотела раззадорить, распалить меня до кипения. Увы, увы... Грудь моя впала, живот провис, а мачо внутри меня зевнул и убрался восвояси. Конец истории.

А жаль. Какие у нее глаза!.. У меня есть знакомый, который при встрече с женщиной вместо «здрасьте» обычно говорит обеспокоенным тоном:

– Светочка Петровна (или – Танечка Ивановна), что это вы так плохо сегодня выглядите? Уж не заболели?

Он на самом деле обеспокоен. И ему совершенно невдомек, что дур­ное настроение даме он обеспечил минимум до вечера.

Нет, я – не дама. Но у меня, как справедливо заметил классик, свой жанр в душе имеется.

Так получилось, что на прошлой неделе я особенно активно общал­ся с читателями.

– Я тебя прошу – не пиши об этом!

– Извини, я не могу обещать...

– Ну не пиши!..

Подобное мы слышим часто. И тут я не отвечаю взаимностью. Об одном не напишем, о другом промолчим, третьего «не заметим»... И о чем газета получится? А вот если я стану просить знакомых коммерсан­тов: не торгуй колбасой (краской, карандашами), мне она не нравится...

И на нас обижаются. И даже читать прекращают.

– Я вашу газету не читаю, потому что 38 лет назад вы напечатали фото, которое мы просили не печатать!

– Помилуй, душечка, да 38 лет назад нас еще не было!

– Ну восемь. Какая разница?

Да, в общем, и впрямь нет разницы. Но какое неизгладимое впечат­ление мы произвели. Почему в Кировске нет увеселительных заведений? Ну не судьба им там быть! Как не судьба Апатитам иметь горнолыжные трассы наподобие кировских. И я рад, что так получилось. Потому что в противном случае я так и не узнал бы, что Она есть. Только вот поче­му она такая вредная?

Июль, 2001

ПОРА ВОССТАНОВИТЬ СПРАВЕДЛИВОСТЬ!..

Пора восстановить справедливость! Ни об одном из знаков Зодиака не сказано столько гадостей, как о Львах! Ну, может, и сказано, да я про другие знаки не читаю. Я и про свой-то читал невнимательно. Но разве можно такое читать?!

Почему вы, Львы и Львицы, такие упрямые? – восклицают аст­рологи. И тут же заламывают руки по поводу того, что Львы тщес­лавны, что им не хватает скромности, и что они просто болтуны. А вот еще про львиное самодовольство клевещут и про желание пода­вить и подчинить себе всех окружающих. Придурки! Не Львы – ас­трологи. Ну, разве может умный человек сказать, что мы, Львы, толь­ко надеваем маску добродетели, но на самом деле добродетелью не обладаем. И еще нас называют притворами, поверхностными дура­ками, падкими на лесть...

Каково?

У меня есть масса знакомых Львов и Львиц – милейшие люди. Са­мое забавное, что есть между нами взаимопонимание и симпатия. Иног­да даже сначала чувствуешь к человеку доверие, а потом узнаешь, что он – Лев. А знакомых астрологов у меня нет. Знаю в лицо одного Глобу. Бе-э-э... Гундит чего-то там, гундит... Умный, спасу нет. Вот такие про нас, душек, и сочиняют пасквили:

«Ни один другой знак не может уйти от любовника навсегда с та­кой законченностью и безразличием, как Лев».

А другие что, уходя, вешаются от переживаний?! Да, уходим! Из­редка. Но кто нам в душу заглядывал?

Лабуда эти ваши гороскопы. И астрологи – лабуда. «Львы управ­ляют Пятым домом...» Тогда каждый начальник домоуправления дол­жен быть Львом, на его участке куча пятых домов. А если он не Лев, значит, он не соответствует занимаемой должности?

Девчонки, родные, а вы видели, что они про вас написали: Львицы пользуются дешевой косметикой! Вот я подарю вам на днях по бутылке «Шахерезады», так вы в меня этими бутылками не кидайтесь, вы их в Глобу запульте.

Не сдавайтесь, Львы! Помните, что вы родились в те дни, когда Куба, Канада и Абхазия стали независимыми. Когда Русь замирилась с Визан­тией и даже стала дружить с нею. Когда Греция свергла диктатуру чер­ных полковников. Именно в эти дни основаны такие славные города, как Вятка и Детройт. Кстати, одиннадцать лет назад в эти дни в СССР были сняты ограничения на продажу алкоголя, а попросту закончился идиотизм под название повальная борьба с пьянством путем пития в подполье под одеялами. В эти дни казнили декабристов и согнали со сцены Боба Дилана, который в 1965 году на фолк-фестивале впервые вышел на сцену с электрогитарой. Они освистали его и выгнали. Это, наверное, были астрологи.

А 28 июля 1586 года некто сэр Томас Хэрриот впервые привез в Евро­пу картофель. Да в Белоруссии ему памятник должны поставить, и в эти же дни!

А 31 июля 1928 года на заставке киностудии Метро Голдвин Майер впервые появился рычащий лев, между прочим. Тоже ведь неспроста. Хорошая студия...

Ну да, бывает, мы и рычим. Но вы нам в глаза в тот момент посмот­рите – глаза у нас все равно до-о-обрые...

Вот так-то, кирики-мокродырики... Странно, мой знакомый лев Кирик родился 23 июля, а праздновать Кирика-мокродырика начали только 28-го... Неувязочка вышла.

В общем, Львы! Эту чашку кофе я поднимаю за нас красивых, не­смотря на то, что умных. Мы-то знаем, какие мы хорошие.

р-р-р-р...

Август, 2001

АНГЕЛ МОЙ

Светлая история

Участвовал я как-то в одной почти научной конференции в сто­лице. В зале человек триста. Вполуха слушаю докладчика а глазами исследую аудиторию на предмет женского присутствия. Сидел я в какой-то боковой ложе, на возвышении, откуда все хорошо было вид­но. Зал выглядел удручающе – серые костюмы с белыми рубашками и галстуками. Мужики, то есть. И вдруг где-то на другом конце – женщина! Лица ее я не разглядел по причине своей подслеповатости, но ее аккуратно подстриженные светло-рыжие волосы показались мне солнечным светом среди этого серого уныния. Я весь изъерзался до перерыва – страсть как хотелось рассмотреть ее поближе. Если че­стно, уже в тот момент у меня появилось редчайшее и чудное чув­ство – предощущение любви.

Перерыв на кофе. Я спрашиваю своего коллегу и сожителя (в смысле соседа по номеру в гостинице), не знает ли он, что за дама. Он знает! Встречал ее где-то, но, убей, не помнит, как ее зовут. А это и не важ­но. Я тащу его за собой, подходим ближе, он изображает радость и удивление:

– Привет! Сколько лет, сколько зим! Как поживаешь? А вот, кста­ти, – Серега. Познакомьтесь...

Больше он нам не нужен, и он исчезает из нашей жизни. Да, начи­нается наша жизнь. Жизнь урывками, пунктирная, мучительная и ра­достная, счастливая и печальная...

Анна...

Два или три дня в Москве. Чуть ли не в первый вечер пытаюсь ее склонить к близости. Но я не могу сказать ей, что уже люблю ее – бешено, нежно и преданно. Потому одним из моих аргументов был:

– Ну ты же никогда не занималась любовью с видом на храм Васи­лия Блаженного!

Увы, Блаженный не прошел. Не заценила. Хотя потом призналась, что вела себя, как дура – потеряла такие вечера. А мне все равно было хорошо с ней. Говорить о влюбленных, как о двух половинках, – глупо и даже пошло, и все же... До сих пор уверен, она была тем человеком, ко­торого не было у меня долгие годы, а может быть и никогда.

Через два месяца она приехала ко мне. Работы у меня было много, но я старался побыстрее ее заканчивать, после чего, как ошпарен­ный, летел домой. Она ни разу не намекнула, что ей скучно и одино­ко. Дома меня ждал ужин, что, впрочем, было и не столь важно. Глав­ное, что она светилась радостью. А я так просто парил над землей. И она уже не сдерживалась. И удивлялась себе:

– Боже, я даже не подозревала, что способна на такое!

Это была неделя счастья. Абсолютного. Огорчало лишь то, что скоро ей возвращаться домой. Но, с другой стороны, скорая разлука, наверное, обостряла наши чувства. Помню еще, что было тепло и солнечно, и в доме моем было все время светло. И свет этот, воля ваша, шел от нее.

Расставались мы как-то отчаянно, как будто умирали. Потом были письма. Какие чудные письма она писала! И стихи. Легкие, изящ­ные, остроумные. И стихи были обо мне. И называла она меня, как никто никогда не называл: ангел мой. Мне даже неловко было.

В начале зимы мы опять встретились. Просто не выдержали и съехались в Москве. Сняли комнату. Где-то на окраине, но нам было абсолютно все равно, лишь бы никто не мешал.

И в этот раз Анна плакала. Горько и безысходно. С первого из этих трех дней. Мне тоже хотелось плакать. От печали и от бессилия.

Тут надо немного сказать о ней, чтобы понять суть.

Она работала и работает довольно большим начальником. На ра­боте ее даже в глаза называют «генеральшей». И не потому, что отставной ее муж был офицером и сыном генерала. Она на редкость сильный человек. Всегда собранная, сосредоточенная, всегда здраво­мыслящая. Стройная, крепкая фигура, красивое лицо, интеллигент­ные и женственные манеры. Но красота ее выглядела неприступной и холодной, как Миланский собор, как скульптура Ники Самофракийской – любоваться можешь, но надежды оставь. Как я растопил этот лед? До сих пор ума не приложу. Даже не пойму, как я вообще подошел к ней. Мне кажется, понаблюдай я за ней чуть больше, никогда не ре­шился бы на приступ. Но, видать, судьба была.

И вот этот сфинкс, генеральша Анюта рыдает у меня на груди. И сам я, толстокожий и невозмутимый, давно принимающий жизнь такой, как она есть, и без личных претензий, носом шмыгаю, и такое отчаяние во мне, что сил нет. Она никогда не сможет переехать ко мне. Работа – хрен с ней, но у нее дочь-инвалид и больная мама. И я не смогу уехать туда – семья. Как мы были несчастны!

И было холодно, сыро, и с неба густо валил тяжелый мокрый снег – начиналась зима...

Когда бывает совсем тошно, я звоню ей. Нет, не поныть, не пожа­ловаться, а просто услышать ее голос. Удостовериться, что она – не сон, что она есть на самом деле. И услышать это горько-сладкое:

– Ангел мой...

Август, 2001

САМАЯ УЖАСНАЯ НОВОСТЬ...

Самая ужасная новость за прошедшую неделю: я, видимо, мазохист! К такому выводу меня подталкивают два факта: второй день у меня болит зуб, а я все не иду к доктору, и – я по-прежнему люблю женщин.

Ну, со вторым более-менее понятно – это по инерции, на рефлек­торном уровне. На днях я вдруг понял, что мне уже 46. Цифра 45 вос­принималась еще относительно оптимистично, но 46... Есть в ней что-то гнетущее. И четная к тому же. Не люблю четности, кратности. Двуличие какое-то, приспособленчество, готовность к слепому услуже­нию. Такая она цифра гнусная, 46, что кажется: пора прекращать со ста­рыми привычками. Не ходить, к примеру, по выходным в кроссовках, не волочиться за женщинами. Иначе, что люди скажут!..

И тут еще зуб. Болит, собака. С утра анальгин жую. А к доктору не иду. Вы спросите, почему? Отвечаю: зуб-то последний! Он мне дорог как память о беззаботной молодости. Бывает, открою рот перед зерка­лом, полюбуюсь им и вспоминаю, вспоминаю... Эх, было время! А док­тор возьмет и выдернет его. А вдруг память мою отшибет? Встречу вас на улице, вы мне: здравствуйте, Степан Петрович! А я: пардон, не имею чести... Впрочем, французский язык я тоже забуду, он ведь из моей мо­лодости. Кто Степан Петрович?.. И о чем это я?..

А, о том, что я мазохист. Хотя вот прислушиваюсь к зубной боли – нет, удовольствия никакого. Видимо, оно на уровне подсознания. За что мне такая судьба?! Нет бы, на старости лет патриотом стал!

На днях иду по «Полю чудес» и слышу. Дама в возрасте и длин­ном сером кардигане вещает перед двумя дамами в помятых лицах и одеждах:

– Не надо пить эти шкалики! Это американцы все придумали, и шкалики тоже, чтобы мы быстрей тут вымерли, а они нашу Россию зай­мут! Мы на нервах все вымрем, а они тут как тут...

Дама говорит, а ее аудитория переминается с ноги на ногу и норо­вит прошмыгнуть между ларьков в лесочек. Но вижу, что слова лекто­ра находят отклик в их душах, потому что шкалики они застенчиво пря­чут за спины. Вот был бы и я патриотом, я бы вам тоже рассказывал, что все наши беды от американцев – низкие пенсии, дожди, комары-пара­зиты, реклама тампаксов по телевизору и сериалы про любовь в бра­зильских джунглях. Нет, сериалы – это не американцы, это марсиане. Это чтобы мы сидели у телевизоров и не видели, как они высаживаться станут... Хорошо быть патриотом. Знатно...

Или – почему я не стал исследователем? Вот одна моя знакомая исследует действительность на предмет присутствия в ней сантехни­ков из домоуправления. Она три раза их уже вызывала, ей только обе­щают: ждите с половины восьмого. Она ждет, сантехники не приходят, она опять звонит в домоуправление, ей с раздражением отвечают: а чего вы хотите, ваша заявка на 13:30 поставлена. Она опять ждет, а их опять нет. Знакомая так увлеклась исследованиями, что бросила работу и от­менила личную жизнь. Я ей говорю, сантехники от домоуправления – это что-то сродни коммунизму, который нам обещали. Или райским кущам, которые нам все еще обещают (прости, Господи). Она не верит. Она все еще надеется встретить Его – последнего сантехника. Ну что же, истинные исследователи – они всегда блаженны.

Не нравится мне страдать комплексом Захер-Мозоха. А не нравит­ся, то и не буду! Да и зуб уже прошел, пока вы меня тут отвлекали. И женщины куда-то разбежались. Так что, все в порядке. А цифра 46 – такая ерунда. И похуже цифры бывают.

Август, 2001

ЮРИК ИВАНОВ УМЕР

Юрик Иванов умер. Умер так же тихо, как и жил. Не хочу вспоми­нать, чем он болел и сколько ему было лет – неважно. Познакомились мы в начале 80-х. Я только пришел в «Кировский рабочий». А он как раз начал свои первые опыты. Пытался писать сказки и присылал их в газе­ту. Иногда их публиковали. Потом мы стали заезжать к нему. Когда ехали в Полярные Зори, Сидорин, а следом Рыжова (редакторы) давали нам задание: заехать в Африканду и проведать Юру. Первое впечатле­ние: парень с большой головой и вялыми руками, в кресле. Ноги у него совсем не работали, руки – очень плохо, голова была ясной. Даже по своей квартире он мог передвигаться только на руках отца. Но он мог писать, набирать номер на телефонном аппарате.

Когда появилась «ДД», мы продолжали к нему ездить. Свейн-Эрик привез из Швеции специально для него три инвалидных кресла – для квартиры, для улицы и самоходное, на аккумуляторах. Жаль только, что он не захотел выезжать на улицы своего тихого уютного поселка Африканда-2. Знаете, почему? Стеснялся. Говорил, что ему неловко – детвора сразу обступит, да и взрослые...

Зато он не стеснялся работать. Находил новости, формулировал их, передавал нам по телефону. Публиковал их и в других газетах, сдавал на радио и телевидение. Мы иногда пеняли ему за веерную рассылку, иногда безжалостно сокращали места, где Юрик начинал рассуждать и комментировать факты. Не знаю, хорошо или плохо, но в работе мы не делали скидок на его состояние, оценивали его как профессионала. Зато когда кто-то начинал ныть и жаловаться на судьбу, жалеть себя самого, а иногда и со мной самим такое бывало, я вспоминал, что настоящее горе у него, у его родителей, а все остальное – чепуха. Не знаю, жалел ли он себя сам. Ни разу не слышал. Тихий – да, скромный – да, но в то же время настойчивый, упорный, и, к счастью, великодушный. Иногда он имел право затаить обиду на нас – за недостаток внимания, за жес­ткость, наконец, за то, что мы здоровы – ходим, ездим, живем полной жизнью... Но он прощал нам это. И в глубине души я восхищался им. Каждый день он старался жить по-настоящему, и это ему давалось. Он был нужен. Немногие здоровые могут этим похвастаться. Правда, вот ушел он тихо и незаметно.

Сегодня позвонила его мама и сказала, что Юра умер еще 21 июля. А мы и не знали. Он и раньше мог пропасть на какое-то время – то ли болезнь обострялась, то ли еще что. Мы не тормошили его. Знали, что пройдет немного времени и тихий Юрин голос произнесет: «Игорь Николаевич... Там есть кто-нибудь, кто у меня информацию примет? Пусть перезвонят, я буду ждать у телефона...»

Когда-то мы хотели привезти его в Апатиты, в редакцию. Чтобы он увидел, что здесь и как, чтобы увидел людей, с которыми говорит по телефону, с которыми вместе работает. Он постеснялся. Я очень наде­юсь, что теперь он может вырваться из своего дома, из своей маленькой комнаты, где он был частью мира, где он сам дал себе прозвище Русская Недвижимость. Я очень надеюсь, что теперь он видит, как рябина в еще зеленом лесу начала наливаться красным оттенком, как горячим сереб­ром отражается солнце в озерах, как бесконечно падает с плотины ма­ленькая трудолюбивая речка Нива. А может, он и у нас побывал... А может, он сейчас у меня за спиной читает эти слова? Жутковато. Но я очень хотел бы этого.

Август, 2001

НАДО, ГОВОРЮ Я СЕБЕ...

Надо, говорю я себе, писать легко и непринужденно. И весело. И на любые темы. Чтобы почитал человек, и стало ему хорошо, тепло на душе. И во всем надо находить положительные стороны, чтобы будить поло­жительные эмоции.

Вот, например, жизнь тысяч и тысяч сограждан недавно кувырком пошла. Кто опоздал на собственную свадьбу, кто – на похороны отца, кто сам умер где-нибудь тихо на перроне, у кого-то сделка многомил­лионная развалилась... Это я все про задержки поездов в честь приезда дорогого корейского гостя. Но ведь не ты же там был! – говорю я сам себе. Ура! Мне повезло.

Правда, за месяц до этого я сидел в самолете, в городе Берлине, лиш­них два часа. Вместе со мной – еще пара сотен пассажиров. Стюардес­сы, глядя нам в глаза с упреком, гасили наш ропот рассказами о боль­ных детях, что не смогли улететь рейсом за час до нас. Патетически вопрошали: неужели мы не согласны подождать больных детей? Мы со­глашались. И даже наблюдали за входом в самолет. Детей не погрузи­ли. Ни больных, ни здоровых. Врали стюардессы.

Лишь позже я узнал, что в тот день в Питер прилетал какой-то фран­цуз Ширак. Половить в ресторане рыбы вместе с нашим президентом. И я полагаю, наш борт сидел на берлинском поле, потому что Пулково перекрыли. Но тут уже вы должны порадоваться, потому что не вы, а я опоздал на рейс до Мурманска. И билет мой пропал. Зато я на 21-й по­езд успел. Летел оскипидаренной каштанкой, но зато понял, что порох есть еще где-то там.

Теперь вот меня радует забота нашего правительства о нас, россий­ских журналистах, и о вас, российских читателях и телезрителях. Ино­странные специалисты, занятые на подъеме «Курска», по контрактам, не имеют права рассказывать о своей работе журналистам. Российским. Самому последнему чайнику из Зимбабве или Гваделупы могут расска­зывать, а нам – нет. Что это, как не забота о наших нервах? Или это «добро» на разгул фантазии? Секретность? Агентам ЦРУ и киргизской разведки можно рассказывать, а российским журналистам – нельзя. Очень секретно.

Как нас с вами держали за... помягче скажем, неглавных, так и про­должают за них держать.

Делаю вывод. Задача государства нашего – не благополучие его граждан, а удовлетворение гостей, кем бы они ни были. Так и вижу наше государство – стоит на полусогнутых, улыбается заискивающе и даже приседает: чего еще изволите?

Весной этого года в Апатитах собирались журналисты Баренц-региона. Знаете, что меня обескуражило? Реакция российских гостей на внимание к ним.

– Да что вы с нами носитесь! Вон – финны, шведы, норвежцы, а мы уж сами как-нибудь, с краешку...

Я боюсь, коллеги так и не поверили, что иностранцы не имели пе­ред ними никаких преимуществ. По крайней мере, для нас.

Как на кухне, по пьянке, с ножом на оппонента кидаться – это мы мастера. А как показать достоинство там, где это совсем не будет лиш­ним – фигу.

Обидно.

Ну вот и стало вам легко на душе... Ладно, в следующий раз поста­раюсь о веселом поговорить. Если дефолта не будет. А то тут министр финансов Кудрин забожился, что обвальной инфляции рубля не будет. Боюсь, не к добру это. Но так хочется верить министру.

Сентябрь, 2001

ЖИЗНЬ ТАКАЯ ЧУДНАЯ...

Жизнь такая чудная! Ждешь одного – получаешь другое. Ведь зна­ешь же, что ты – самый умный, а хвать – на пиво денег нет. А если ты такой умный, почему ты не богатый? Несправедливо как-то. Или вот знаешь, что ты такой красивый, стройный, а девушки тебя не любят. Ну, одна-две еще кое-как переваривают, а вот чтобы в массе да взахлеб, так нет.

А бывает, задумаешь что-нибудь великое. В космос, например, сле­тать. Или скульптуру изваять, Венеру там хибинскую, и забить всей

Пергамской скульптурной школе баки. И только соберешься, скафандр проверишь, ракету заправишь, резцы грамотно заточишь... А жена кри­чит: пылесос почини, сколько можно без пылесоса жить! Или же надо идти с друзьями пиво пить. Мелочи и бытовуха съедают год за годом, и планы жить красиво и грандиозно чахнут и плесневеют, как кусочек ва­реной колбасы, затерявшийся в дальнем углу холодильника.

Вот неделю назад я собрался думать о душе. О своей, естественно. Прочитал роман одного легкомысленного француза Дидье ванн Ковелера о запредельной жизни, кстати, так и называется – «Запредельная жизнь», и решил, что пора уже. Роман, между прочим, очень недурной. Герой умирает, но какое-то время еще присутствует с теми, кто думает и говорит о нем. И многое из того, что думают и говорят о нем, не со­впадает с его собственными представлениями. И узнает он немало но­вого и не согласен со многим, но, увы, дело закрыто, и ничего даже са­мым легким штришком не подправить.

Да, так получилось, что одну за другой я прочитал две книги, кото­рые начинаются почти одной фразой. У Ковелера: «Я умер в семь утра». Отечественная Марина Юденич свою книжку «Я отворил перед тобою дверь» начинает почти так же, только от имени женщины, и вместо семи утра фигурирует рассвет. Не буду гадать, кто у кого сдул первую фразу и вообще замысел. Только француза я прочитал увлеченно, а манернос­ти нашей девушки осиливал через пень-колоду, лишь бы поскорей доб­раться до конца. Француз заставил меня как-то иначе посмотреть на смерть, более легко и, надеюсь, более мудро. Девушка лишь вызвала об­легчение, когда, окончательно запутавшись в нескольких героях, убила их всех руками палестинских террористов.

Однако оставим девушку, мы же знаем, что девушки и без литера­турных опытов украшают этот лучший, благодаря им же, из миров. То есть одним лишь своим присутствием.

Так вот что увидел французский герой, точней, душа его. Главное он увидел. Повседневная суета, нелюбимое дело, пылесосы, огороды, скобя­ные товары, которыми он торговал, друзья и многое-премногое, что каж­дый день наполняет жизнь каждого из нас и жрет наши силы, – никчем­но и ненужно. А главное, как он понял, когда уже поздно было, – сын и его картины. И две женщины – жена и не жена. И все оказалось нео­жиданно не таким, как он считал при жизни.

Загадочна это фраза: «Подумать о душе». Толковать ее можно по-разному. Мне кажется, это означает посмотреть на себя и на дела свои со стороны. С той стороны. И не ждать своего туда перехода, а еще здесь напрячь фантазию и воображение и глянуть, чего ж ты тут навытворял. И кому оно было нужно...

Но, боюсь, нам не дано. Посмотреть и оценить. Если было бы дано, кисли бы мы в депрессиях зеленых. А может, мы все правильно делаем?

Мой любимый Чехов когда-то поражался тем, как все прекрасно в этом мире. Все, за исключением того, что мы сами мыслим и делаем, когда забываем о высших целях бытия...

Вот еще докопаться бы до этих целей. Или вообще не думать о них...

Сентябрь, 2001

И ЧЕГО СЕБЕ ЛЮДИ...

И чего себе люди не придумывают! За всех расписываться не стану, а про себя скажу: фантазер – пробы негде ставить! Вот в последние дни придумал сам себе, что читаю самую страшную книгу из всех, что ког­да-либо читал. Я ее боюсь! Честное слово. Начинал в течение года не­сколько раз. Прочитаю десяток страниц и откладываю. До более кис­лых, что ли, времен. Потом, думаю, вот – настроение подходящее. Начну заново, опять – мороз по коже, жуть ужасная. И опять отложу. Это стало напоминать мне игру котенка (я очень похож на котенка, кто меня знает), когда он сам себе что-то страшное напридумывает и скачет от этого чего-то боком-боком, шерсть дыбом и еще фырчит. Однако с седьмого раза втянулся...

Теперь я себе жабу напоминаю перед удавом – как она визжит, упирается, в глазах ужас и отчаяние, а лезет к нему в пасть. Не видали? Жуткое зрелище. Вот и я так же, только с книгой – не оторваться, и нет-нет да дрожью крупной передергивает. Ага, заинтриговал? Да, я знатный интриган!

«Осень патриарха», Габриэль Гарсия Маркес... «Сто лет одиноче­ства» буквально проглотил едва ли не в подростковом возрасте. Что я нашел в то время у Маркеса? Ума не приложу. Позже перечитывал – и тоже без отрыва. И «Полковнику никто не пишет» – сильнейшая вещь. Но «Осень» это уже что-то надлитературное, что-то сверхчеловеческое. Мне кажется, что даже самый гениальный человек написать это не мог. А кто? А вот не знаю! Сами фантазируйте.

Как-то приходит наша репортер и рассказывает про одно очень офи­циальное лицо:

– Встретила на улице, он как разбухтелся: за такие репортажи сечь тебя, говорит, надо. Прикинь, фантазии у него какие...

С веселыми девчонками я работаю. Обожаю их. Так вот, о светлых фантазиях. Когда мне становится тошно и почему-то о женщинах ду­мать не хочется (увы, уже такое случается), я думаю о нашем будущем ресторане. А почему бы и нет? Вы послушайте, как это будет!

Еду в Италию. К друзьям. Ну, вот хотя бы на Сицилию, к полицейско­му Джузеппе Джанлуке Граньери. Быстренько дружусь там с хозяином какой-нибудь траттории. Решаюсь принять крещение (до сих пор в не­христях числюсь), пусть католическое, но ведь все равно христианином буду. И нового друга, хозяина траттории, прошу стать моим крестным отцом. Это первая часть плана. У меня будет крестный отец на Сицилии.

Часть вторая, отечественная. Начинаю открывать в Апатитах ита­льянский ресторанчик. И на открытие приглашаю крестного – папу Марио или там Пьетро. Не ради спонсорской помощи, ради праздника. Представляете, класс какой будет! На презентации мы с папой Марио будем лично стряпать пасту – спагетти, каннеллоне, лазанью, тортеллини и прочее... Черт побери, вы уже поужинали, поди, а я еще не обе­дал. Ладно, переживу. Так вот, сам стану готовить и сам подавать. Но только читателям «ДД». Так и буду спрашивать: «ДД» читаешь? Зна­чит – лучший клиент! Получи порцию с привеском да еще со скидкой! А на десерт – траппы за счет заведения. По миру пойду быстро. Но тут уж как судьба...

Есть у меня еще пара фантазий. Но место уже закончилось. В дру­гой раз как-нибудь.

Сентябрь, 2001

ТЕМА НОМЕР ОДИН...

Тема номер один сегодня: США, террористы, война... Не хочу!!! Противно и настроению и убеждениям моим.

Лучше я расскажу вам мысль, посетившую меня на днях. Прочитал где-то про девочку, которая во втором классе стала преследовать маль­чика – то подзатыльник даст, то кнопку на парту положит. Девочка просто влюбилась.

И до меня, наконец, дошла прописная истина: большинство «кони­ков» люди выкидывают именно для того, чтобы привлечь к себе внима­ние. А внимание привлекают, потому что не хватает любви, тепла.

Ребенок капризничает... К вам гости пришли, у вас разговоры се­рьезные, а ему то не так, это плохо. Или просто скачет перед телеви­зором, мешает. Или вы читаете, а ему – то пить, то писать, то селед­ки... Ребенок хочет, чтобы вы хоть как-то показали, что любите его, что он вам дорог.

Школьник спорит с учителем... По любому поводу. Поправляет, огрызается, «умничает». Мне кажется, и здесь ребенок хочет, чтобы его заметили и согрели вниманием, любовью.

Любимая взбрыкивает. Или больной и немощной сказывается, или, напротив – агрессивна, цепляется, навязывает выяснение отношений, ведет к вульгарному скандалу... Не хватает ей ласки и внимания. Она сама может не понимать этого, «коники» из подсознания порой выскакивают.

Старички чудят. Капризничают. И, как вам кажется, нарочно пыта­ются довести вас до белого каления...

А сами вы??? Как только вы перестаете в достаточной мере любить себя, ваше тело и ваш дух устраивают акции протеста: хандра, недомо­гание, желание лечь и умереть, чтобы никого не видеть, не слышать... Как они все осточертели! Эгоисты!

Чем все заканчивается. Как правило... Подшлепником маленько­му (или криками и постановкой в угол). Школьник изгоняется из клас­са – без родителей завтра не приходи! Любимая или любимый риску­ют получить то, чего попроще, – именно скандал. При взаимном оскорблении сторон и их ближайших родственников, с битьем свадеб­ных сервизов и даже лиц. Старики могут услышать, какими они стали несносными и как вам надоели их фокусы.

Да. Да, да! Они получают по заслугам. Потому что выходки все их безобразны. Ведь можно же напоминать о себе как-то иначе, помягче, побольше такта и дипломатии!

Вот только в отношениях с самим собой вы чаще всего находите компромисс. Или даже – консенсус. Пора! Пора в магазин за обнов­кой или – новую прическу с маникюром, или – побаловать себя лег­ким романом, пора вспомнить, что сам себе ты тоже очень дорог, и при­чинить самому себе какое-нибудь плотское или духовное удовольствие.

И все же... От вас ждали (просили, требовали) совсем другого. Люб­ви. Тепла. Ласки. Внимания. И зачастую – маленькой капельки.

Так чего хотели террористы от США? Кто-нибудь пытается узнать: не кто организовал, но зачем? Буш, словно посредственный актер на съем­ках посредственного кино, кричит: священная война! Крестовый поход! Против кого?! Против талибов? Конечно, американцам обидно до соплей: они же этих талибов так пестовали и лелеяли, а тут – на тебе! Зачем вой­на? Неужели умнейшие люди, каковыми американцы себя считают, не понимают, что войну террористам они проиграют. Уже проиграли. Пи­лоты-камикадзе были в разное время подготовлены на военных базах США. При чем тут Афганистан в данном случае? Неужели люди, кото­рые только и делают, что учат других, не понимают, что это эмоции? И что нельзя ставить весь мир в зависимость от негодования, пусть и само­го справедливого. Хренотень назревает. Большая. И для всех.

А почему бы не спросить: чего хотели террористы? Ясно, что вни­мания и любви от Америки. А как? В какой мере и на каких условиях?

Мой сын уверен, что это была бы демонстрация слабости.

А мне кажется, это было бы признаком силы. Большой и мудрой.

Сентябрь, 2001

СЛИШКОМ БОЛЬШОЕ ЗНАЧЕНИЕ...

Слишком большое значение стал придавать своим «подвалам». Ве­дусь на хвалу с хулою. В итоге стал думать заранее, чего бы такого очень умного сказать. И наверняка получается скучно. Сказать чего – всегда есть, а умного – почти не бывает. В итоге – вымучено и пресно... Даже блокнот завел... Нет, завел мне его Леша Попович – привез с Тибета. Написано, что этот блокнот – целиком ручная работа, выполненная на высоте 2700 метров настоящими гималайцами. Вещь редчайшая. Бо­юсь (аж бледнею), не то, что в наших городах, в России таких блокно­тов – раз-два и обчелся. А я его именно для «подвалов» пользую – записывать стал чего-то.

Сейчас полистал и вижу: в последнее время часто думаю о том, что мы странная нация. Или сообщность. Неважно.

Странные мы люди. Фаталисты самодельные. Вот смотрите сами. Еду в такси. Перед постом ГИБДД водитель говорит: пристегнись, а то оштрафуют. Пристегиваюсь. Он тоже. Проехали пост, он сам отстег­нулся и меня по-дружески отстегнул. А я ведь уже не хотел, я уже ре­шил соблюдать безопасность. Говорят, что ремень при столкновении часто выручает. Почти все рано или поздно сталкиваются. Но ремнем щелкают для инспектора...

Мой знакомый возит любимую жену на переднем пассажирском сиденье. Вот погодите минутку, я сейчас позвоню ему и спрошу, какое место в машине самое опасное. Звоню. Спрашиваю...

– Водительское и пассажирское рядом.

– Так какого же хрена ты возишь на самом опасном месте свою любимую жену?

– А она сама туда садится!..

Давно пытаюсь понять, где мы разучились ценить человеческую жизнь? Помните анекдот о вступающем в партию: пить-курить брошу, женщин любить не буду, жизнь за партию отдам, потому что кому та­кая жизнь нужна. Может, не ценим, потому что плохо живем? Но ведь живут же и похуже – эфиопы там или узбеки.

А вот эта поножовщина пьяная, когда режут собутыльников, ру­бят топорами. Сидят пьют, говорят о политике, или о том, как рань­ше лучше жилось. Начинается спор, и самый азартный хватается за нож. Эта тема для диссертации по психологии. Раньше я был никто, дерьмо, и даже не на палочке, жил тихо и вякнуть не мог. А теперь я – человек свободный, чего хочу, то и говорю, депутатов и президента выбираю, а эта вот гнида – собеседник мой – нагло со мной не соглашается!.. Ну и так далее.

Лет семь назад в лесу машина с пассажирами разбилась. Люди были ранены, но живы. В Мурманске долго думали, отправлять вертолет или нет. Дорого! Жаба задушила, отправили машину. А люди, пока машина ехала, замерзли. Насмерть. Зато керосин кто-то сэкономил.

Как можно говорить: так этим американцам и надо? Как можно го­ворить: так этим арабам и надо? Это же люди!!! Только мы можем так языками ляпать, так легко распоряжаться чужими жизнями, потому что не ценим свои собственные.

Я не агитирую. Делюсь просто. И это притом, что мы умные – про­бы негде ставить. На днях сидим в баре, а рядом компания обсуждает, как американцам поступать должно. Кого и чем бомбить. Да так горя­чо обсуждают, да так серьезно и уверенно. Спора не было, ребята про­сто друг другу всестороннее знание вопроса демонстрировали. Я уже Бушу хотел звонить, советниками их рекомендовать. А когда они вы­ходили из бара, со ступенек попадали.

Кстати, почему-то Буш раздражает не меньше Усамы бин Ладена. Выскочил из бункера, как черт из табакерки, и ну ракетками помахи­вать, как будто это теннисные ракетки. Крестоносец хренов.

Сентябрь, 2001

Я ОТКРЫЛ НОВУЮ НАРОДНУЮ ПРИМЕТУ...

Я открыл новую народную примету! Когда-то мы с Мишей Морош­киным собирали народные приметы. А чтобы они звучало более солид­но, называли их саамскими. Например, если снег к сентябрю в горах не сошел, значит, лето холодное. Или: если семеро собрались водку пить, то восьмого они ждать не станут. Но если ждут, то именно восьмой за водкой побежал.

Так вот, новая народная примета: если с утра в трубах забулькало, это к добру! И добро будет выражаться не только в том, что батареи теплыми станут, ибо теплые батареи не есть самоцель. Теплые бата­реи – это неограниченные наши возможности!

Ты можешь больше не ощущать себя папанинцем на льдине. Ты можешь очиститься от скверны, которая несколько дней сама слетала с твоего языка по адресу сами знаете кого. Ты можешь снять с себя семь пар спортивных штанов, 18 свитеров и футболок и 33 шерстяных носка. И как цивилизованный человек, исполненный самоуважения и чувства собственного достоинства, лечь под одеяло хоть в полном неглиже.

Есть люди, спящие в кальсонах, пижамах, ночнушках и футболках, а есть, которые – в неглиже. В полном. А когда ты можешь сам решать спать тебе голым или в шубе, – это и есть демократия. Тебе говорят: пошел ты на..! А ты туда не идешь. Ты идешь, куда хочешь. Это и есть демократия. Истинная.

Однако душу мою переполняют сегодня не восторги и не глубочай­шие рассуждения о судьбах мира. Как сказали бы в Одессе, я сегодня имею вопросов, и может, вы имеете на них ответов...

Вот почему женщины, не пьющие водку и даже спирт, любят само­гон? А? Когда моя мама приезжает и привозит традиционно свою горил­ку (или с поездом передает), мои знакомые дамы сразу слетаются, как мотыльки на свет, и быстро, но в то же время не без изящества, выкушивают одну-другую литру абрикосовки или малиновки. Когда-то давно одна моя знакомая, человек очень строгих правил и твердых убеждений, крайне законопослушный, интеллигентный и очень образованный, вы­пивая рюмашку хорошего самогона (в то время начисто запрещенного законом) вкусно и с достоинством произносила: божественный напиток...

Впрочем, женщины – сами по себе загадка, а уж их вкусы и при­страстия и подавно необъяснимы.

Еще вопрос: почему мяукает кошка Щербаковой. Нет, не забегайте вперед! Дело не в любовных ее, кошки, переживаниях. Хозяйка, всту­пив в предварительный сговор с ветеринарами, давно надругалась над женской природой Астарты (попросту – Асти) и лишила ее всяческих половых принадлежностей. Кошка все равно мяукает. Чем обескуражи­вает хозяйку. Вы скажете, что кошке общения хочется. На что Щерба­кова, будучи не в настроении, отрежет: не о чем мне с ней разговари­вать! И тут вступаю я. Не о чем разговаривать, потому что тем у вас общих нет. А ты вот купи ей губную помаду, колготки, маску для лица и гель для тела, в парикмахерскую ее запиши, на маникюр – и вам бу­дет, о чем поговорить!

Главное – общие темы. И тогда мы будем друг другу милы и инте­ресны. И всегда будем нужны друг другу.

Однако на сегодня общие для нас с вами темы я исчерпал. Дальше по извилинам замельтешили лично-производственные дела, которые я оставлю при себе. А за сим вынужден откланяться.

Сентябрь, 2001

ВЫ ЖДЕТЕ, ЧТО Я СТАНУ РАССУЖДАТЬ...

Вы ждете, что я стану рассуждать о войне в Афганистане, о войне в Абхазии, об авариях самолетов и прочих бедах, что обрушились на пла­нету? Не буду. Не хочу о грустном, о разгильдяях и придурках, о смер­ти и прочем вечном. Вам и без меня уже тошно...

Кстати! Специально тяну время, не начинаю подвал писать – жду, когда кофе хороший принесут. В гостиной (почему-то многих удивля­ет, что в редакции есть гостиная комната) кофе имеется, но он совсем какой-то пызарный, как говорит одна моя знакомая. Вроде и Nes, вроде из нами же распечатанной банки, а действует на меня, как первая бере­менность. Тошнит от него, значит. Неужели и кофе научились подде­лывать? А чего? Выпаривают где-нибудь в гараже, рассыпают по банкам и запечатывают. Интересно, руки хоть моют?..

А знаете ли вы, уважаемые, кто и зачем придумал растворимый кофе? С теми, кто не знает, поделюсь: читал где-то, что американцы приду­мали. Во время второй мировой войны. Чтобы солдатам американским было легче переносить военные тяготы. Чтобы вот так, сидя в окопе,

Джон с Биллом наварили кипяточку, попили кофейку и ощутили забо­ту родины. Пытаюсь вспомнить, что придумала в годы войны наша Ро­дина для своих солдат... Есть! Штрафной батальон! Тоже сильно помо­гал переносить военные тяготы.

Нет, мной не овладели проамериканские настроения. Мной сегод­ня владеют очень даже непроамериканские настроения. Но из песни слова не выкинешь.

Кофе... Одно из величайших изобретений человечества. Не раство­римый, а вообще. Как продукт. Когда я впервые увидел в посвировской теплице кофейное дерево, не поверил, что вот из этих красных ягодок, чем-то напоминающих вишню и кизил одновременно, получается вот это горячее, запахом и вкусом сводящее с ума... Нет, напротив, ум вправ­ляющее. Особенно первая утренняя чашка из кофеварки или из джезвы-турочки... Тьфу ты, что ж они кофе-то не несут?

А вы подаете кофе любимому(ой) в постель? Не подаете? И вас все равно любят? Значит, у вас есть другие достоинства. Я всегда подавал. А они все равно уходили. Может, чай любили или простоквашу? Я пы­тался удержать их по-разному. Одной даже зонтик подарил. Она в дождь и ушла. Под зонтиком. Ну, да не промокла, надеюсь...

Зима на улице прокидается. Как мигалка милицейская – то рабо­тает, то не работает. Засыплет нас снегом, запуржит, сверху морозом звонко припечатает, и будем ждать следующей весны. И греться друг о друга. Толкаться локтями и коленями, тянуть на себя одеяла, фыркать и поругиваться, но все равно будем греть друг друга. А иначе не выжить. Особенно зимой.

Так стоит ли толкаться?

Октябрь, 2001

ЗИМА СВАЛИЛАСЬ...

Зима свалилась. Осень возникает из тумана, весна – из солнечных лучей на мокром снегу, лето... Что такое лето и где оно бывает? А зима свалилась. Сначала пальцем слегка коснулась, льдистым ноготком раз-другой царапнула, а потом вдруг – хлоп и свалилась на наши головы сразу всей ладошкой. Мягкой и белой. Но холодной такой!.. Как одна моя знакомая, которую я зову Снежной Королевой. Красивая, но холодная.

Смотрю утром в окно – а снег желто-оранжевый. Солнце пробива­ется утреннее. Красотища! И думаю, как нам повезло, что мы родились

на этой красивейшей из планет во Вселенной. Место для появления нам досталось роскошное – моря и озера, водопады, леса и луга, цветы, пер­сики, женщины.

А чего вы плечами пожимаете? На Меркурии хотели бы родиться? В жидком или парообразном состоянии? Да, там, пожалуй, не мерзли бы, но как бы вы там пиво пили? Или как бы примеряли вот эти вот дурац­кие ботинки с обрубленными носами, эти ласты на каблуках? Или вот припарили бы в гости к друзьям, а солнечный ветер дунул, и все рассо­сались в разные стороны, в том числе и закуски, потому что они тоже в виде газов и паров на Меркурии.

На Юпитер хотите? Учтите, что там вы будете плоскими. По при­чине зверской силы тяжести. Распластанными, как блин тончайший. И с температурой раз в восемь ниже абсолютного нуля. И будете там не ходить вприпрыжку, а ползать медленно и грязно. И одно там, на Юпи­тере, развлечение: когда раз в миллион лет сумасшедший космонавт шмякнется о ледяную поверхность, вы будете сползаться, как червяки, с радостными хрипами: презентация, презентация!.. А женщины как там выглядят? Вы можете себе представить даже самую красивую женскую грудь при 100-кратной силе тяжести? Словно не силиконом или синте­поном грудь накачали, а ртутью. Ага, противно? Так я и говорю: оно вам надо – жить на Юпитере?

Про другие планеты и вспоминать не стану. Земля лучше. Одно­значно.

Нет, ну, конечно... И тут без претензий никак не обойтись. Мы ведь так устроены, что претензии – главный смысл нашего существования. Я уже говорил как-то, что лично меня по большому счету не устраивает наклон земной оси. Вследствие чего Северный полюс оказался совсем рядом с нами.

Еще у меня есть претензия к нашему общественному питанию. В праздники массовую торговлю беляшами и котлетами в тесте мы обес­печивать научились, но вот как бы еще эту еду свежей продавать. Хотя, с другой стороны, в праздники спрос большой, и, чтобы все гуляющее народонаселение обеспечить, надо начинать жарить эти беляши и кот­леты за месяц-два до дня продажи. Ладно, этот вопрос снимаю.

А так больше претензий нет. Все хорошо. Все чудненько. Чего и вам желаю.

Октябрь, 2001

КАК ПОХОЖИ НА ЛЮДЕЙ ОБЛАКА...

Как похожи на людей облака!

Это открытие я сделал на высоте десять тысяч метров. Сделал и стал вспоминать – сам придумал или где-то вычитал. Так и не вспомнил. Не исключено, где-то когда-то читал или слышал, и оно осело в омуте подсознания до поры до времени.

Облака бывают белыми, пушистыми, нежными и ласковыми. А ка­кими невероятно красивыми бывают они на восходе солнца в Среди­земном море! Вы видели когда-нибудь перистые облака на восходе сол­нца где-нибудь в районе рассыпанных горохом греческих островов? Я видел. Давно, когда служил на флоте. Со стороны солнца они отлива­ют мягким золотом, в середине – нежно алые, розовые, а дальше све­тятся серым перламутром.

Люди тоже бывают такими красивыми. А еще облака и люди быва­ют черными, мрачными. Или просто плачут. Тихо и печально или на­взрыд. Облака, как и люди, могут спасать – от жары, от лазерных при­целов из космоса, а могут сами сеять смерть. Могут гасить пламя, а могут испепелять людей, леса и города. Странные они такие, облака. Порой они сбиваются вместе в сплошное море, как на митинге, а иногда зага­дочно одиноки.

А как они любят изображать! Они такие артисты. Я видел однажды облако, как две капли воды похожее на крокодила. А в другой раз – на медведя. Однажды облако на закате изображало передо мной букву Н. Зачем оно занималось этим?.. А зачем люди порой изображают из себя умных и добрых? Но это еще ладно! А вот зачем они изображают него­дяев и циников? Мы-то с вами знаем, чаще всего – это защитная маска, боязнь показать слабость, ранимость. Но – зачем? Неужели прослыть подонком лучше, чем мудрым и безобидным? Слишком уж старый, так чтобы быть хитрым, слишком уж мудрый, так чтобы быть сильным... Так, кажется, пел Бутусов стихи Кормильцева? Умнейшие строки.

А интересно, облака могут изображать генералов и губернаторов острова Борнео? Или очень ранимых на пустом месте девушек? Честно сказать, не знаю.

Зато как они переменчивы! Только что было круглое, плотное и вот прямо на глазах вытянулось, стало стройным, изящным, прозрачным... Эх, мне бы так! Не в смысле ветрености, а в смысле мобильной комплекции.

И берутся они непонятно откуда, и исчезают в никуда...

(А записывают ли облака телефоны, куда ни попадя? И теряют ли это, что ни попадя? И получают ли потом письма: зачем же вы взяли мой номер телефона, если так ни разу и не позвонили?..)

И вот плывут они над нами – вольные и веселые, глядят на нас сверху и, поди, думают: какие они чудные, эти люди, вот каждый сам по себе – личность, вселенная, а как вместе – так бестолочь...

Вот о чем думал я на высоте десять тысяч метров. И может быть, в эти минуты на дома в Куинсе падал из облаков аэробус, и люди горели заживо. Однако об этом я узнал, когда спустился на землю.

Октябрь, 2001

ХОТЕЛ РАССКАЗАТЬ О ЧИТАТЕЛЯХ...

Хотел рассказать о читателях... Читатели у нас роскошные. Звонит женщина: по нашей просьбе вы написали о трех процентах в пользу Сбербанка при оплате детских садов, так вот – мы не удовлетворены вашей публикацией! Журналист начинает объяснять, что и как, чита­тельница спорит: Сбербанк не прав! А мы и не говорим, что он прав. Объясняем еще... Получасовой разговор заканчивается ее выводом: вы не проконсультировались у юристов, чем вы там занимаетесь!

Приходит читатель и, потрясая газетой, говорит, что по нашему объявлению он поехал в Мончегорск устраиваться на работу, а его не взяли!.. Выясняем. Оказалось, читал он новость о том, что некоторые жители Апатитов и Кировска нашли работу на «Североникеле» в охра­не. О том, что там еще есть работа и на каких условиях ее предоставля­ют, в заметке речи не было. Опять плохая газета...

Нам, конечно, приятна такая вера в силу печатного слова, но иног­да она обескураживает. А почему бы сразу к юристам или в домоуправ­ление не обратиться? Мы можем что-то узнать, проконсультировать, написать, но мы не заставим людей работать так, как на ваш взгляд, они должны работать. Увы.

Кстати, иногда люди обещают пожаловаться и на нас – то в дру­гую газету, то в администрацию президента. Обидно, что мы не можем удовлетворить всех. А кто может? Тут я от локальных вопросов неза­метно перехожу к глобальным и даже где-то философским.

Что есть удовлетворение? Что есть удовлетворение вообще? Я сижу в репортерской комнате за ничейным компьютером. И сейчас специ­ально по вашей просьбе проведу ассоциативный блиц-опрос. Что есть удовлетворение?

Жека: – Оргазм.

Наташа: – Оргазм.

Лена: – Присоединяюсь к предыдущим ораторам!

Ольга: – Когда есть не хочется.

Татьяна Степановна: – Вы меня смущаете... Вы такие легкомыс­ленные.

Надя: – Оргазм... Ну а чего вы?.. Это же один из основных инстинк­тов...

Стоп!

О всеобщем удовлетворении я их спрашивать не стану, потому что ответ предвидеть несложно...

Итак, к каким выводам мы приходим, дорогие товарищи? Чем дол­жна заниматься газета, чтобы удовлетворить своего читателя?.. Да?.. Мы не согласны!

Вот не зря же западные газеты не консультируют своих читателей. Если только по вопросам подписки или размещения рекламы и объяв­лений. То есть по своей непосредственной специальности. У нас же это от советских времен осталось.

Тогда газеты были партийными, являлись коллективными органи­заторами, и, если они публиковали критические статьи, объекты кри­тики испытывали нечто оргазму совершенно противоположное. По­скольку вслед за публикацией частенько следовал вызов на ковры горкома, обкома или самого ЦК. Критикуемый обязан был устранить недостатки и сообщить об этом в газету. На деле, конечно, и вызовы были нечастыми, и устранение недостатков с сообщением об оном но­сили обычно формальный характер. Но таковы были правила игры. Люди должны были верить в действенность печатного партийного сло­ва, и многие свято верили в него.

Между нами говоря, если иной раз газета критиковала не того, кого можно было критиковать, чувство совершенно противоположное оргаз­му испытывали редактор и корреспондент. Но это тоже были правила игры: знать, кого можно.

А теперь никто никого никуда не вызывает. И не исправляет недо­статков и упущений. Одно лишь может нас с вами удовлетворять: мы узнали и рассказали вам и теперь вы знаете тоже. О чем? Да обо всем, что пишет всегда ваша газета «Дважды Два».

Ноябрь, 2001

НАМ И НЕ СНИЛОСЬ

Проходная библиотека

– Испуганные дети ничему не научатся! – сказал директор шко­лы в небольшом шведском городке Фэрила.

Чудные эти шведы. Вы никогда не угадаете, каким образом лет десять назад они перестроили свою начальную школу! Учителя сами(!) рисовали планировку классов, коридоров, комнат для отды­ха, сами выбирали цвет стен, мебель и т.д.

В итоге это здание внутри меньше всего похоже на школу в на­шем понимании. В классах – столы и стулья расставлены, как дома. Под стенами компьютеры, доски в разных концах, десятки карт и дру­гой, извините, наглядной агитации свернуты под потолком, будет надо – развернутся. И цветы, цветы – и все живые, множество книг, детских и недетских рисунков и картин.

Во всех комнатах (классами не могу их назвать) – кухонные стен­ки с электроплитами и чайниками-кофейниками...

– Это зал заседаний риксдага? – спрашивают мои друзья здесь, глядя на одно из фото оттуда.

– Нет.

– Ну тогда кабинет директора концерна «Вольво»?

– Да нет же! Это в школьной столовой!

И еще. Я больше не верю, что шведы мало читают. Библиотекой в этой школе гордился бы наш университет. Но главное в ней даже не множество книг. Она расположена, как проходной зал. Если зайти в школу с центрального входа, то вместо вестибюля идешь сначала через библиотеку, лавируя между стеллажами с книгами, потом по­падаешь в столовую, а дальше уже всё прочее...

Вместо подзатыльника

Ладно, скажу честно, эта школа считается одной из лучших в Европе. Забавно, что расположена она не в столице, а в 300 кило­метрах от нее.

Некоторое время назад здесь решили, что к современным техно­логиям детей надо приучать с минимального возраста. Теперь у каж­дого школьника, начиная с первого класса, есть портативный компь­ютер-ноутбук Эппл-Макинтош. И не в школе (там навалом обычных компьютеров), а в личном пользовании. Говорят, они даже с учите­лями порой связываются из дома через Интернет.

И трепещут, трепещут

Здесь не бывает родительских собраний. Если родителей и при­глашают в школу, то исключительно индивидуально.

На многие вещи шведы смотрят не так, как мы. Более тонко, что ли. Друг к другу, и к школьникам в том числе, они относятся тре­петно. И детей на самом деле не пугают, но делают так, чтобы они думали.

Мы сидели в классе, а я разглядывал узор на папках для бумаг. Сра­зу даже не понял, в чем суть узора. И вдруг... Боже, да это же не про­сто рисунки, это люди, но ракурс сверху. Люди самые разные – дети, мужчины, женщины, сидят, стоят, идут. И что, спросите вы? А то, что ребенка сразу приучают, что одни и те же вещи выглядят по-разному с разных точек зрения. А уж человек – тем более. Мелочь? Не думаю...

Коллеги

В школе есть своя газета (размножают на принтере). Делают ее дети лет 12. Работают очень серьезно. Каждый номер готовится очень тщательно. На первой странице свежего номера было интер­вью с учительницей, родившей двойню, под заголовком «Наша училка родила сразу двоих и одного сорта».

Вероятно, эти ребята продолжат учиться журналистике и в гим­назии. Так вот, гимназия поразила меня еще больше.

Сам себе министр

Три последних года в гимназии ученики осваивают какую-нибудь профессию. Мы были в группе журналистики. О том, что у них компь­ютеры с Интернетом, что у них своя фотолаборатория, что у них масса другой техники, догадаться несложно. Тут я открыл рот по другому поводу. Нервным читать дальше не рекомендую!

Учитель сам составляет программу обучения в старших классах, сам подбирает учебники, сам рассчитывает бюджет класса, сам за­щищает свою программу в коммуне. Я, конечно же, не поверил ушам своим. И воскликнул: как так?! Тогда удивились они: а как же иначе? Ведь именно учитель отвечает за своего ученика, за его подготовку и знания.

Кстати, профессия учителя в Швеции тоже не слишком высоко оплачивается. Но зато учителя имеют все возможности работать творчески, то есть – получать от работы максимум удовольствия. С нагрузкой 12-16 часов в неделю.

Взрослые боятся школьников

Чем занимаются старшеклассники, изучающие журналистику?

Все три года – фотодело, основы журналистики, история жур­налистики и история кино. Компьютер, Интернет, веб-дизайн. Эс­тетика, природа, религия (только в последнем классе), обществове­дение, шведский и английский языки, математика. Наравне с математикой стоит физкультура – 100 часов на три года.

Еще 50 часов эргономики (организация рабочего места). Есть 100 часов руководства проектом, по-нашему – как создать собственное дело. Это основная программа. Дальше – дополнительная. На выбор: математика, искусство или кулинария (что-то одно). Видеосъемка, звукорежиссура, газетный дизайн, программирование, психология, кинокритика, история.

В течение пятнадцати недель за три года ребята должны прохо­дить практику в газетах, на радио и телевидении. Преподаватели говорят, что устроить их очень сложно. Хотя бы потому, что стар­шие журналисты боятся таких практикантов – уровень их подго­товки очень высок, а опыт – дело наживное.

В школу на такси

Кроме журналистики, старшеклассники в гимназии Льюсдала мо­гут выбрать естествознание, программирование, электротехнику или обществоведение.

Обучение бесплатное, но вообще-то стоит по 7000 долларов США в год. Учеников кормят в бесплатной столовой, но есть еще кафе, где можно поесть за деньги. Ученикам выдают проездные на авто­бус. Если же кто-то живет на отшибе, то утром его привозят в школу на такси.

Иностранцам здесь тоже можно учиться, но два условия: знание шведского языка и оплата учебы.

Завидно

Если за три года журналистика вам не надоела, вы можете по­ступать в университет. Но поверьте, уровень знаний и умений, ко­торый ребята получают в старших классах гимназии, профессиональ­ных знаний и умений, выше, чем после наших университетов. И суть не только в том, что они богаче. У них просто своя точка зрения, другой ракурс.

Ноябрь, 2001

Я ВОЗДЕЛ РУКИ К НЕБУ...

Я воздел руки к небу и взмолился:

– Будь музой моей, дай мне первую фразу очередного подвала!

А она мне прохладненько:

– Не, муза вдохновлять должна, крылышками обмахивать, пылин­ки сдувать, а не фразы выдавать, иначе я сама писать стану...

Вот так я опять остался без музы. Опять вокруг пусто, опять вдох­новение лишь по поводу дивана, опять молчаливый телефон, холодная постель... Или постель – не музина компетенция?

Муза... Прежде, чем обращаться к ней, по всем канонам классичес­кой поэзии, надо бы определиться сначала – к которой из девяти.

Покровительницу астрономии Уранию я тревожить не стану – хотя некоторые астрономические соображения у меня имеются. Полигим­ния и Терпсихора тоже не будут мною обеспокоены – к песнопениям и танцам мои подвалы отношения не имеют. История? Да, порой я рас­сказываю разные истории, но, боюсь, для науки они ценности не пред­ставляют, так что и Клио мне, увы, не подходит...

Ой, вы думаете, я такой умный, что помню всех муз наперечет? Та не, это передо мной словарь античности открыт на букве «М».

Так, сколько там их осталось – пять? Эрато – девушка хоро­шая, не спорю. Она заведует лирикой и особенно – эротической поэзией. Какие строки она нашептала когда-то Василию Федорову!

...И соблазняешь ты меня

Не яблоком одним зеленым,

А сразу спелыми двумя!

Правда, сам Федоров позже с ума сошел, за что и получил Государ­ственную премию. Я думаю, сошел, потому что явно Эрато покинула его. Но про Федорова – это отдельная история. Любили русские по­эты и писатели с ума посходить... Однако посудите сами, если я стану для вас подвалы писать в виде эротических стихов?.. Да у меня и фанта­зии не хватит!

Эвтерпа? Пусть она на своей флейте Филе Киркорову посвистывает, лирическая песнь – его прерогатива. Каллиопа? Нет, не бывать мне Гомером, а моим опусам – эпической поэзией.

А трагедией им бывать? Упаси Боже! Значит, и Мельпомена не ста­нет мне покровительствовать. Уж очень любит она, чтобы герой вос­ставал против всех и вся и погибал красиво. Нет, аффектация не по мне.

И остается она... Признаюсь, я сразу знал, что только она и никто более. Но я не морочил вам голову, а еще раз, уже с вашей помощью, пытался вникнуть и еще раз глянуть со стороны – не ошибся ли при выборе давным-давно...

Она, нежно мною любимая...

Почти тридцать лет назад я встретил ее а Московском музее изобразительных искусств имени Пушкина. Рядом с гордо взметнувшейся безголовой богиней победы Никой Самофракийской она была скромна и незаметна. Она сидела в уголке, усталая, опустошенная долгим тяже­лым спектаклем. На коленях – маска с уже не веселым, но каким-то вымученным оскалом. Что-то есть в ней такое, что хочется нежно об­нять ее, отдать свой жар, отогреть, чтобы она ощутила меня, мою лю­бовь, чтобы поверила в счастье и небо в алмазах. Если долго смотреть на нее, появляется уверенность, что под складками белого тонкого хи­тона – живое и теплое женское тело... Тьфу, наваждение!

Это Талия. Изваял ее задолго до начала нашей эры скульптор из Пергама. Имя его неизвестно.

Так вот, если и есть у меня муза, то зовут ее Талия (кстати, «цвету­щая»). Зато вот только сейчас я понял, почему женщины отказываются быть моими музами. Им ведь лирику подавай, песни и танцы, на худой конец – трагедию, а я – комик. Не нравится это девушкам.

А думаете, мне самому нравится? Но поверьте, участвовать в коме­дии веселей, чем в трагедиях и мелодрамах. Присоединяйтесь!

Декабрь, 2001

И ВНОВЬ Я ПРЕКЛОНИЛСЯ...

И вновь я преклонился перед итальянцами. Пизанская башня. Стоит она, как вы уже догадались, в городе Пиза. Стоит 828 лет. Точнее, ровно 828 лет назад ее начали строить. В честь очередной победы над сарацина­ми. Строили, строили, выгнали три пролета из восьми запланированных, и тут случилась беда. То ли покурить отошли строители, то ли у них год был на яйца неурожайным (они, говорят, на яйцах раствор замешивали), однако новостройка возьми и наклонись. Стали они думать и гадать – бросить стройку или как? Думали-думали и решили...

Вот этот момент только русские люди и могут понять, ни францу­зам, ни американцам таким оригинальнейшим методом рассуждать не дано. Пизанцы помянули в сердцах путану Эву и сказали дружно: хрен с ним, авось да не упадет! И достроили башню.

Когда-то давно я рассказывал, что во время первого визита в эту стра­ну обратил внимание на сходство русских и итальянцев. Это наблюде­ние я отгонял как глупое, пока не наткнулся где-то на мысль Герцена (того самого, который любил в колокола приударить). Больше ста лет назад Герцен писал о том, что между русскими и итальянцами много общего. Только русского следует рассматривать как трагическую пародию на ита­льянца, а итальянца – как комическую пародию на русского.

Так что, если решение достроить башню сикось-накось напомина­ет вам что-то до боли родное, не удивляйтесь.

В общем, сделали они свою колокольню высотой 55 метров (это приблизительно две наших девятиэтажки, одна на другую поставленных) и загордились ею. Да так загордились, что эта кривизна стала симво­лом, извините, Пизы. Они на нее даже юного Галилео Галилея загоня­ли, чтобы он вниз на головы туристам кидал всякие предметы и тем самым открывал законы природы. А башня тем временем продолжала крениться...

Между прочим, кособокие колокольни для Италии – дело обыч­ное. Их там десятка два наберется (говорят, что русские – пьяницы, да?). Просто Пизанская удалась так, что кривее некуда. В начале про­шлого века Пизанская башня в верхней точке отклонялась от вертикаль­ной оси на 4,3 метра (данные из итальянских проспектов), а в конце века отклонение достигло 4,6 метра...

Да, вы уже имеете полное право сурово спросить меня: к чему это все?! Уно моменто, сеньори!

Двенадцать лет башня была закрыта на ремонт. Архитекторы и стро­ители проделали уникальную работу и остановили падение. Мало того, выровняли колокольню на тридцать с лишним сантиметров и дали га­рантию, что простоит она еще лет триста, даже если туристы будут ла­зать по ней, как макаки, днем и ночью. И вот объявлено: башня откры­лась. Но открылась без запланированных торжеств.

Поверьте, лишить итальянцев праздника – святотатство. Погулять они любят не меньше нашего. Но никто не возмутился. Праздник отмени­ли по той причине, что совсем недавно, и сентября, в американском городе Нью-Йорке произошла страшная трагедия, где погибли тысячи людей...

Я преклоняюсь перед городом Пиза. Американцы уже давно весе­лятся на развалинах своего Нью-Йорка. Американцы, подняв погибших как флаги, под шумок прибирают к рукам остатки неамериканизированной планеты. В конце концов, большинству американцев абсолют­но по хрен и Пиза, и Италия, и вообще вся Европа. А итальянцы до сих пор скорбят о погибших в далекой Америке. И отменяют праздник, ко­торого ждали, по сути, 8оо лет...

Я горд тем, что живу в Европе. И тем, что между нами – русскими и итальянцами – много общего. Это лишний раз укрепляет мою веру в наше будущее.

Декабрь, 2001

ТАК, ВСЕ ГОТОВЫ? ВСЕ НА МЕСТАХ?..

Так, все готовы? Все на местах? Поехали! Свет! Занавес!..

Боже, как много народу... И как ярко бьют прожектора, только бы слезы не потекли. О прожекторах где-то уже было... У Высоцкого. И все! Все! Надо собираться с мыслями... А чего это ты Бога всуе поминаешь? И какого Бога? Не крещен, не обрезан, не приобщен, а туда же... Да не тяни же, черт тебя побери!

Добрый день, дорогие мои! Доброе утро, вечер, ночь! Начинаем наш подвал – последний подвал в уходящем году! Сегодня в программе – исключительно пожелания всем и каждому на 2002 год.

Нет, для начала позвольте поздравить вас с тем, что день становит­ся длиннее. И хоть мороз на улице, и не все еще поняли, где будут встре­чать Новый год, не все подарки куплены, а день прибывает. Даже я, край­не недоверчивый в силу своей профессии человек, после 22 декабря начинаю свято верить в то, что солнце с каждым полднем поднимается выше и выше и что теперь-то уж все будет хорошо. И вот вам первое пожелание.

Пусть у вас всего прибывает (за исключением болезней и массы тела). Пусть прибывает дня, здоровья, друзей, денег, красивых нарядов, по­ложительных эмоций и мудрых мыслей, пусть прибывает возможнос­тей и даже талантов. Пусть каждый из вас на радость соседям научится играть на скрипке или на барабанах. Пусть прибывает проницательно­сти и человеколюбия одновременно. Пусть прибывает на дамских туа­летных столиках флаконов, тюбиков и коробочек, а в потаенных мужских местах – заначек. Пусть у каждого из вас прибывает любви! И неважно – количественно или качественно – и так хорошо, и эдак великолепно...

Вот только не знаю, что с тещами делать? Их тоже пусть прибыва­ет? Но боюсь, если когда-нибудь вам придется начинать мемуары с фра­зы «А тещ прибывало», это будет выглядеть несколько вызывающе.

Да, и пусть у вас будет много детей! А что? Кататься, поди, любите. Я и катался, и возил...

...Вот я везу саночки с сыном, тяжело закутанным, потому что мо­роз, от конца улицы Зиновьева через стадион пятой школы к остановке у «Арктики» – на «восьмерку», чтобы ехать до ДК, а там опять на са­ночках вниз до Северной. Сыну – три годика. Это было двадцать лет назад...

Вот пожелать бы, чтобы лет вам не прибывало. Ой, как хотелось бы пожелать... Но, по крайней мере, пусть у вас будет поменьше ощущения этих чертовых лет. Не поддавайтесь!

Дети, говорите? Да – побольше! Потому что европейская раса уменьшается, гаснет. Пора заняться воспроизводством. Но одновремен­но пусть у вас не возникает вопросов, чем кормить и во что одевать этих негодяев, детей, пусть они будут здоровы и счастливы!

И пусть, когда вам будет холодно, найдутся дрова, чтобы разжечь костер. А когда будет холодно внутри, пусть всегда найдется человек, который отогреет вас и внутри. А когда вам станет тошно и одиноко, когда вы, опять же по Высоцкому, устанете бороться с земным притя­жением и заляжете, чтобы хоть немного увеличить расстояние до пет­ли, пусть близкий и родной человек скажет вам о своей любви, пусть скажет, что лучше вас нет никого на всем белом свете...

Вот мы и пришли к банальностям, тривиальностям и избитостям: ЛЮБВИ И СЧАСТЬЯ ВАМ ВСЕМ, РОДНЫЕ!

С Новым годом!

Можно закрывать занавес и гасить свет – еще столько дел до завет­ной полночи.

Ваш и только ваш – Игорь Дылёв и вся команда пиратской шхуны под названием «Дважды Два».

Декабрь, 2001

Иностранный легион

Николай Дылёв

Решено – сделано

После долгих переговоров и дискуссий в Интернете с теми, кто пытался попасть в Иностранный Легион, я взял путевку в Москве на автобусный тур за 250 долларов и поехал. После нескольких дней путешествия по странам Восточной и За­падной Европы добрался до Парижа. Там ушел от группы и поехал уже по своему маршруту.

Сначала на метро, потом на автобусе (номер автобуса, кстати, у меня был неправильный, и мне пришлось потра­тить еще какое-то время, чтобы разобраться). После не­скольких часов скитаний по пригородам я попал в парижскую резиденцию Легиона Форт де Ножен.

Внутри

У ворот Форта меня встретил капрал-шеф, взял у меня пас­порт и отвел в просторную комнату, в которой мне пришлось вытряхнуть на стол все содержимое сумки и вывернуть кар­маны. После осмотра вещей он оставил меня одного. Затем пришел другой капрал и забрал меня. Меня записали, сразу из­менив имя и фамилию, дату рождения, переодели в голубой спортивный костюм, отвели в казарму, после чего сразу от­правили в офицерскую столовую мыть посуду...

В общей сложности в Форте де Ножен я провел пять дней. Меня и еще одного парня из Ростова постоянно назначали в наряд по столовой. Еда легионера-новобранца шокировала нас.

Далеко не каждый в России может позволить себе такую еду. Отборные, по нашим понятиям, и дорогие сыры, мясо, фрук­ты. Вы можете себе представить, чтобы свежий, отличный виноград выбрасывали в мусор подносами? Поначалу мне очень хотелось надавать капралу, который выкидывал еще теплые бифштексы, по рукам с криком «Шо ж ты, гад, делаешь?!»

Один раз нас свозили на медкомиссию в какой-то госпи­таль на предварительный медосмотр.

Потом повезли в Париж на вокзал в сопровождении двух кап­рал-шефов. Нас было двенадцать человек, из них – трое рус­скоязычных. Из Парижа – в Марсель. Оттуда – в небольшой городок Обань, и, наконец, – в расположение 1-го полка Иност­ранного Легиона. Там же находится и штаб самого Легиона.

Перво-наперво нас повели фотографироваться, а потом уже переодеваться. Все вещи забрали, описали и опломбиро­вали, а выдали походный ранец со всем необходимым – несес­сер с отличными туалетными принадлежностями, белье, по­лотенца, тапки и прочее.

Тесты

В первый же день с нами начали активно работать. Пос­ле переодевания всех повели в учебный класс, где мы прошли так называемый психотехнический тест. Отвечали на вся­кие вопросы «да» и «нет» (причем каждому выдавали анке­ты на его родном языке), рисовали деревья, определяли, куда будут крутиться шестеренки. Считали квадратики в трех­мерных пирамидках и т.п. Все это дело продолжалось при­мерно часа два. Затем – медицинский тест. Тут уже нас осталось шесть человек (остальные на следующий день уехали домой). Медицинский тест ничем не отличался от медосмот­ра в Париже и продолжался до ужина. После ужина нас оста­вили убирать столовую.

Проснулся по подъему и подумал, что у меня сломались часы. Оказалось, шли они правильно – четыре утра. Отбой был в 23:00. Перед отбоем обязательно в душ. Пока мылись, раза три нам устраивали тревогу: мы одевались. Выбегали на плац... В первые дни было тяжеловато. Некоторые из-за этого вернулись домой, но мы втянулись, и скоро синяки под глазами от недосыпания пропали.

На следующий день – физический «Тест Купера». Нужно было за двенадцать минут пробежать семь кругов по четыре­ста метров. Можно меньше. Но не больше – отправят домой.

Затем меня три раза таскали в «гестапо». Так они назы­вают свою внутреннюю спецслужбу. Спрашивали (по-русски) одно и то же. Всю биографию с самого рождения, где учусь, где работаю, что нравится, что не нравится, почему хочу слу­жить, как добирался, хочу ли быть парашютистом, в какой части, и т.д. Искали, в каком же месте я проколюсь, где вру. Брали отпечатки пальцев. Для них важно, чтобы я не чис­лился в розыске у Интерпола. Наконец, от меня отстали. И всю следующую неделю мы работали.

Работа

Несколько дней дежурили в офицерской столовой (кста­ти, там никто, вплоть до офицеров, не боится «черной», по-нашему, работы).

Ездили в дом ветеранов – вскапывали огород. По жела­нию ветераны Легиона живут в таких домах на полном обес­печении. Среди них был даже русский старичок, который вое­вал за Францию еще в Индокитае в конце 50-х. Кто может и хочет, работает по хозяйству – фермы, огороды. Начиная с обеда, они потихоньку пьют, поют песни. Чем-то это похоже на психушку. Большинство из них всю жизнь прослужили в Легионе.

Самая ответственная работа, что мне доверили, сбор бумаг в урнах штаба полка, и даже Легиона, и их уничтоже­ние. С помощью специальной машины.

Со всей планеты

В Легион едут из всех уголков земного шара. Были амери­канцы, французы, немцы, англичане, китайцы, корейцы, япон­цы, арабы, африканцы. Но основная часть, конечно же, это вы­ходцы из бывшего соцлагеря – поляки, словаки, венгры, литовцы, эстонцы, белорусы, украинцы и русские. В основном компании формировались по языковым группам, но были и оди­ночки, например, к нам, русскоязычным, приблудился кореец. Мы с ним сдружились еще в Париже. Пообщаться ему было больше не с кем, он с нами и держался. Объяснялись кое-как, на пальцах, научили некоторым русским словам...

Вообще компания подобралась отличная, веселая, никто не гнул пальцы и не кричал, какой он крутой, жили дружно. Из-за русских никогда не заставляли всех бегать вокруг ка­зармы – это такой вид дисциплинарного взыскания. В ос­новном бегали из-за французов (провинности: плевки на пла­цу, громкая порча воздуха), или из-за одного недоделанного англичанина (то спит где-то, то в туалете засиделся).

Руж или не Руж

И вот настала пятница, когда должна была решиться наша судьба – переведут нас в Руж или нет. Руж – это уже окончательно отобранные волонтеры, ждущие отправки в учебный лагерь Кастельнодари. Там им предстоит выдер­жать пятнадцать недель очень жестких тренировок: они будут спать по несколько часов в день, совершать длитель­ные марш-броски. В конце – рейд, в ходе которого новобран­цы должны будут за три дня преодолеть около сотни километров в условиях, приближенных к боевым. Тем, кто пройдет испытания, торжественно вручат Cepi Blanc – белую кепи, предмет гордости легионера.

Потом их привезут обратно в Обань, а оттуда уже рас­пределят по полкам Легиона, где и продолжится их служба. Первый контракт, заключенный с легионером на пять лет, предусматривает двухгодичную командировку на заморские территории Франции. Это может быть Африка или Латинс­кая Америка. А вообще легионеров готовят к участию в бое­вых действиях в любой точке мира, если того потребуют ин­тересы Франции.

Примерно из двухсот человек, приехавших в течение од­ной недели, до заветной пятницы «дожили» всего тридцать, в руж из них отобрали восемнадцать.

Я в руж не попал. Нам выдали примерно по 300 долларов, билеты на поезд до Парижа, отвезли на вокзал в Марселе. Дальше мы ехали своим ходом. Сначала на Страсбург, отту­да на электричках по Германии. Во Франкфурте-на-Одере сели на киевский поезд. Из Киева я уже ехал один. До Москвы, а от­туда уже в Апатиты.

Почему я туда поехал и почему вернулся домой, не буду пи­сать. И все же не без тоски вспоминается строй легионеров, марширующих по-своему и поющих «honneur, fidelite» – «честь и долг». Впечатляет. Ведь на самом деле в мире осталось очень мало мест, где этим словам придают особое значение. Одно из таких мест – Французский Иностранный Легион.

ПОСЛЕСЛОВИЕ ОТ ОТЦА

Подтверждаю. Было. И я до сих пор пользуюсь тем несес­сером, правда, туалетные принадлежности в нем за десять лет не раз сменились. Эту сумочку с эмблемой Легиона я ото­брал у сына сразу по его возвращению. В качестве компенсации, доставленной этим несостоявшимся легионером, не­рвотрепки.

2002 год

ТАКОГО ПЕРДИМАНОКЛЯ СВЕТ НЕ ВИДЫВАЛ...

Такого пердиманокля свет не видывал: Энрике Иглесиас отказался целовать Анну Курникову! Вы можете себе это представить? Отказ, как сообщают информационные агентства, случился во время съемок му­зыкального клипа. При этом младшенький придумал совсем оскорби­тельный повод: дескать, у нее на губе простуда выскочила. Нюра, гово­рят, расплакалась и чуть не ушла в монастырь, съемки были прерваны на несколько часов. Компец Энрике! Анина маменька теперь наверняка в суд подаст за оскорбление дочери и ущемление ее прав и засудит негодяя, который посмел манкировать национальной гордостью РФ. Того и гляди, он откажется целовать спикера Госдумы Селезнева!

Однако, чем бы ни руководствовался певец, сказал он нам всем глав­ное: хватит праздников, хватит пить, есть, курить и целоваться, пора дело делать!

Я очень надеюсь, что сквозь ярко-мутную череду праздничных дней и ночей вы, мои любимые, прошли с минимальными потерями и с мак­симальными приобретениями в виде подарков, новых друзей и даже где-то любовей. А теперь давайте присоединимся к Энрике Иглесиасу! Не поймите это как призыв не целоваться с Курниковой – кто хочет, пусть целуется. Однако давайте уже и работать. Ведь дел накопилась тьма тьмущая!

Главное – составить план: чего – кому. Апатитскому городскому Совету предстоит разучивать фразу: «Нет денег!» И хором, и соло, и вместе с мэром и его заместителями, на разные лады и с разными оттен­ками – с сожалением, печально, равнодушно, с раздражением, а порой даже оптимистично.

Апатитским хоккеистам надо учиться играть в хоккей без клюшек, на которые, в частности, и нет денег.

Женщинам, рожденным под знаком Водолея, пора звонить в редак­цию и записываться на фотографирование для конкурса «Ищите Жен­щину». А почему женщины, которым 18 лет исполнилось не в прошлом году, пренебрегают нашим конкурсом? Стесняются? А вот возьмем лич­но меня – я ужасно стеснительный, однако во всех конкурсах красоты участвую – тут ведь дело принципа. Так что, звоните. Давайте прове­дем этот год под девизом: все – в красавицы!

Отделу образования в Апатитах надо составлять программы обуче­ния детей без учебников. Да и не нужны эти книжки – один вред от них и вольнодумство. Главное, чтобы дисциплина была! Чтобы на уро­ки не опаздывали, чтобы старших почитали и с учителями не спорили.

Туристическим агентствам можно сделать хорошие деньги. Надо разработать маршруты безопасных пеших прогулок по городам. Люди хотят знать, где ходить, чтобы не получить по голове палкой, чтобы не выдернули сумку, чтобы просто не набили лицо. Маршруты нанести на карту, карту продавать гостям и жителям города.

А для нашего правительства и законодателей работы вообще непо­чатый край! Какие налоги еще придумать и куда их девать... Как и даль­ше платить копейки врачам и учителям, но чтобы они работали. Как окончательно добить милицию на местах... Как совсем заткнуть неза­висимые газеты, радио и телевидение, чтобы не портили картину. Все ведь знают, что журналисты во всем виноваты. Рост насилия – журна­листы. Наркомания – журналисты. Нестабильность в экономике – журналисты. Бездуховность – они же. Дыры в бюджете – а кто еще...

Эх, вскочил я на конька заезженного! Но хоть как-то надо вспом­нить о большом празднике – Дне российской прессы...

Спасибо, спасибо за поздравления! Кланяюсь, смущен, тронут, сма­хиваю розами скупую слезу... Хотя... это что же?! Опять праздник?! Опять – за стол?! Ну...

Всех нас с нашим праздником!

Январь, 2002

ВОТ И СФОТОГРАФИРОВАЛСЯ НА...

Вот и сфотографировался на новый паспорт. На последний паспорт. На последний билет туда. В один конец. Вы думаете, я пишу эти строч­ки и у меня кислая рожа? Ничего подобного! Может, вам и надоело слу­шать, но я не устану повторять, что жизнь – очень интересная и забав­ная штука.

Несколько лет назад от кого-то услышал историю. Незнакомая ста­рушка в питерском троллейбусе постаралась приободрить мужчину средних лет.

– Молодой человек, – сказала она, – что же у вас такой мрач­ный, безрадостный вид? Вот мне – 75 лет, а мне все равно интересно жить, хотя бы потому, что у меня впереди самое загадочное собы­тие, – и при этом она улыбалась.

Когда становится тошно, я вспоминаю эту старушку. Билет в один конец... Помните песенку «One way ticket» (в русском варианте «Синий-синий иней»)? Не хочу вслушиваться, о чем они точно поют, мне доста­точно слов «билет в один конец» и веселой заводной мелодии. Под нее и уходить веселей было бы... Стоп, стоп! стоп! Мы ведь о жизни, а не о противоположностях ее! Тем более, что свою молодость я и так про­длил на полтора года – то есть паспорт просрочил. И если меня в ми­лиции посадят на цугундер за кокетливое разгильдяйство, мне даже оби­деться нельзя будет.

Как я получал свой первый паспорт 30 лет назад, честно, не помню. Кажется, это было в полуподвальном помещении домоуправления. Помню, что в серо-зеленой книжице был раздел «Место работы», где первая запись сообщала: учащийся средней школы № 63 г. Запорожья. Потом добавились записи о работе лаборантом в средней школе, мотористом-рулевым теплохода «Удод» на якутской реке Алдан, операто­ром сталеплавильных печей на заводе, опять же в Запорожье... Тот пас­порт изъяли, когда меня призвали в ВМФ. Я это к тому, что в период строительства социализма паспорт был чем-то вроде второй трудовой книжки.

После службы я получал уже новый паспорт, который до сих пор при мне. На первом фото мне 21 год, я в усах (по инерции все еще имел вид гвардии старшины первой статьи!), и лицо у меня злое и мрачное, как у клюнувшей на «дурака» и вытащенной из морских глубин зубат­ки. Дело было так.

Я приехал из своего микрорайона почти в центр фотографировать­ся. А мне в ателье говорят: надо в пиджаке. Я съездил домой, надел свой единственный пиджак (в котором потом два раза женился), вернулся в ателье. Там мне сказали, что нужен еще галстук. Я сообщил, что галсту­ка у меня нет. Мне ответили, что это мои проблемы. Я съездил домой, взял один из многочисленных отцовских галстуков. Теперь мне в ате­лье сказали, что пиджак должен быть темным, а тот, что на мне, беже­вый, не годится... Тогда я вышел на улицу, дождался первого прохо­дившего мимо парня моей комплекции и попросил у него на пару минут пиджак. И все же сфотографировался. И вы хотите, чтобы я таки улы­бался на той фотокарточке? Я вас умоляю!..

Как я менял фото в 25 лет, тоже не помню. И вот теперь – после­днее фото... Ну, во-первых, есть повод обмыть это дело. Давненько я не собирал друзей – аж во вторник вечером это было, а сегодня четверг. Во-вторых, хоть по поводу паспорта совесть не будет мучить, а она и так истерзана донельзя. И, наконец, чтобы не было скучно, можно ме­нять заграничные паспорта. Или потерять новый... Еще раз: стоп! Его ведь для начала получить надо.

Так что – не все еще потеряно.

Январь, 2002

МЕСЯЦ В ОКНЕ...

Месяц в окне

Ярко и холодно светит...

Хорошо, что Чубайс далеко.

Это я опять начитался любимых японцев и сделал начало в стиле хокку. По-моему, сильно получилось. Лет 20 назад к Нине Михайловне Рыжовой, лучшему из лучших редакторов «Кировского рабочего», при­шла тетя с тремя толстыми потрепанными тетрадками. Там были сти­хи. И не просто стихи, а, как тетя призналась:

– У меня сильно красивая лирика...

Я не помню ни ее имени, ни ее стихов, но выражение не забуду. По­тому что я и сам порой грешу «сильно красивой лирикой». Чаще всего, конечно, в прозе. Но вот опять японцы...

Не ворчите, пожалуйста! Гораздо было бы хуже, если бы я вчера этот подвал записывал, потому что вчера я читал сборник русского эротического фольклора. Ох, и фольклор... Ох, и эротический... Если бы вче­ра, то подвал начинался бы так (народные слова меняем на «тра-ля-ля»):

Заглянул в окошко тра-ля

Месяц тра-ля яркий,

Рыжий тра-ля-ля далёко,

Пусть тра-ля-ля сам себя!

Так что я вам совершенно искренне говорю: давайте отбросим лжепатриотизм и обратимся к японцам. Дети за нас краснеть не станут.

Глядя на яркий месяц за окном, я думал, как здорово японцы празд­ники устраивали. Приглашали к себе гостей, например, любоваться пер­вым снегом... Или – осенним дождем... Или – слушать ночной шум сосен... Или – сверчка. Нет, они, как я понимаю, клюкали под это дело тоже неплохо. Один из поэтов лет пятьсот назад сказал по секрету, что сидит под сосной с четырьмя рюмками деревенской саке, а остальные там любуются цветущей вишней. Вот видите, саке (она же водка, толь­ко рисовая) вполне сочетается с тончайшей эстетикой. А мы водку хле­щем только за трудовые достижения, притом неважно чьи – строите­лей, шахтеров, пострадавших от репрессий. Или пьем ее по каким-то суетным поводам: проводы тещи в деревню, открытие пункта приема стеклотары рядом с домом, последний паспорт...

Вот под японским влиянием я мечтаю теперь вырваться на выход­ных на базу куда-нибудь. Программа простая: бродить по лесу, любо­ваться елями в снегу и слушать тишину. Думаете, без шашлыков не сто­ит? Ну, мангал можно прихватить. Почему же и нет? Потом, отойдя от мангала, двинуться дальше. Найти в зимнем лесу цветущую вишню и полюбоваться ею. Сверчка послушать? Тоже можно. Однажды в нашем кубрике, на нашем военном корабле, поселился сверчок. Ох, и строчил он, особенно по ночам. А были мы на боевой службе, в открытом Сре­диземном море. Мне нравилось, а ребята матерились жутко. Дня три ругались, потом разобрали вентиляционную трубу и казнили насеко­мое. А мне до сих пор печально по этому поводу. Хотя прошло двад­цать пять лет.

Нет, если серьезно, то куплю вот цветок какой-нибудь бесхитрост­ный, поставлю в вазу и буду тихо дома им любоваться. А вам потом ощущения расскажу. Только вазы у меня нет...

Январь, 2002

МЕЛКО ПЛАВАЕШЬ, ГОВОРЯТ...

Мелко плаваешь, говорят мне знакомые. В мире такое происходит, в стране такое вытворяют, а ты все про внутренний мир, про кино да книжки, про японцев каких-то. В общем-то, тоже верно. Нет бы – рас­суждать, как бы (извините) анализировать, обличать, выводить на чис­тую воду, призывать к построению и мобилизовывать... Но я ведь не военкомат. И не народный контроль. И совсем не похож на пророка Иезекииля.

Стоит ли менять восхищенный пейзажем взгляд на пену у рта?

Теперь мне скажут: а как же обманутые, обездоленные и просто го­лодные люди? Если вы имеете в виду всех обездоленных, то не знаю. Загадочное, но неоспоримое слово «судьба» вас, конечно же, не удов­летворит.

Ровно одиннадцать лет назад, когда мы еще вынашивали планы га­зеты, Розалия Абрамовна Зыховская, журналист из Мурманска, восклик­нула, заламывая руки:

– Ну что ты зациклился на своей газете?! Что эта одна твоя газета?! А как же вся страна?! Страну поднимать надо!..

Я ответил, что, если я кинусь поднимать сразу всю страну, ничем, кроме моей же грыжи, это не закончится. А вот человек десять, кто бу­дет со мной работать, с голоду не умрут. Может, такой ответ звучал цинично, но, по крайней мере, он был честным.

Да, согласен, в стране такое вытворяют... Хоть новости не смотри. Когда я узнал, что содержание одного депутата Госдумы с его аппара­том обходится нам за год почти в четыре миллиона рублей, грязно вы­ругался. Но когда тут же я услышал, что содержание одного отечествен­ного сенатора (члена Совета Федерации) составляет более четырех миллионов, я начал впадать в тихое отчаяние. И не потому, что, на мой взгляд, это слишком дорого. А потому, что они не остановятся. Можно предположить, что депутатов Думы такой расклад просто оскорбит, и они найдут резоны увеличить свой бюджет. Но сенаторы наши тоже ведь исполнены достоинства и самоуважения – они обязаны будут принять адекватные контрмеры... Короче, боюсь, что конца и краю этой гонке не будет. Но разве могу я делиться с вами такой чернотой? У вас своих проблем мало?

Или вот выступает главный эколог нашего правительства и расска­зывает, что первый состав отработанного ядерного топлива приехал к нам из Болгарии. Помните, не так давно в Госдуме лаялись из-за этого закона? И нас убеждали, что, во-первых, это совсем не опасно, а, во-вто­рых, деньжищи какие нам светят!.. И тогда уже были подозрения: ой, нагреет кто-то на ядерном мусоре руки. И вот эколог сообщает, что 25 миллионов долларов за первый состав не легли на счета борцов за чис­тоту природы, как было обещано, а исчезли в одной из оффшорных зон. То есть – в черной дыре.

Знаете, если только о подобном говорить, писать, читать и слушать, можно с ума сойти. Или в политики податься. Поднимать всю страну. А кто поручится, что я тогда стану интересоваться не только тем, как пишется «оффшорные зоны», но и тем, где они находятся.

На мир можно смотреть по-разному. Можно смотреть из иллюми­натора самолета. И тогда Россия, Москва или Кировск с Апатитами ка­жутся муравейниками или ульями. А люди в них воспринимаются не иначе как популяция. Что, в общем-то, так и есть. Заглянем в словарь: «Популяция – совокупность особей одного вида, населяющая опреде­ленную территорию и в большей или меньшей степени изолированная от других таких же совокупностей...»

Да? Вам нравится быть особью в популяции и не более?

А можно смотреть изнутри. Где видно, что никакие тут не особи, а громадные миры. И в каждом мире такие похожие, но неповторимые радость и горе, страсти и логика, вражда и дружба, свои вкусы и по­требности, свои боли и удовольствия, свои проблемы, утехи, своя лю­бовь, наконец. То, что отличает нас от пчел, муравьев или беломорской селедки... Хотя кто знает, какие страсти бушуют там?

Так что я уж лучше буду о любви и дружбе. О детях и родителях. О том, как солнце на рассвете зажигает нежно-розовым светом окна в доме напротив. Негодяи уйдут. Солнце останется.

Р. S. 31 декабря первый канал телевидения немного потряс меня. Они вспомнили тех, кто ушел в 2001 году. Назвали человек двадцать. Писа­телей, актеров... И не было в том списке ни одного олигарха, ни одного политика. Подумайте вместе со мной...

Февраль, 2002

ЕСЛИ ТЫ НЕ ПРОСТИТУТКА...

Если ты не проститутка, ты все равно можешь ею прикинуться. Пос­ле этого поехать за границу, прийти в полицию Гамбурга или Монако и сказать, что тебя привезли сюда насильно или обманным путем, застав­ляют торговать телом, нежным и рассыпчатым, а ты сама хочешь жить целомудренно. И тебе подыщут работу, жилье и даже помогут матери­ально. Вот о таком нововведении в странах Западной Европы рассказа­ли мне по телевизору.

А еще рассказали, что страны Евросоюза значительно упрощают условия приема иммигрантов. Потому что в этих странах через год уже понадобится со стороны полтора миллиона специалистов в области информационных технологий. Это значит, что через год любой мало-мальски соображающий компьютерщик из России сможет смыться в Великую Британию или в Италию, где его примут с распростертыми. И ведь смоется! Потому что меньше, чем на родине, ему платить не будут.

Значит, девушки и хакеры уедут. А тут кто останется?

Нет, новости смотреть вредно. Потому что эти чертовы новости жизнь отравляют.

В России тоже не без новостей. Например, политические партии теперь будут получать деньги из государственного бюджета. То есть бюджетные деньги уже девать некуда, осталось кормить орлов Жири­новского, неразгибаемых зюгановцев, «единых», которые всегда гото­вы, и всех прочих. То есть инвалидов на ноги поставили, голодных на­кормили, бездомных приютили, врачи, учителя и прочие бюджетники зажили припеваючи, теперь партийцы карман пусть оттопыривают. И оттопырят, не сомневайтесь!

Еще мне нравятся новости из нашей родной армии. Опять бойцы с оружием сбежали. Каждую неделю где-то по просторам необъятной Родины бродят беглые солдатики с автоматами и пистолетами. И я уже не могу понять – армия у нас зачем? Вроде как нас с вами защищать, а получается, что нас от нее защищают – милиция ложится под очереди «Калашниковых». Однако генералы по поводу дезертиров скромно мол­чат, им некогда, они пытаются удержать в тюрьме журналиста Пасько. Достойное занятие.

Как вы уже поняли, настроение у меня сегодня брюзгливое. Быст­ренько ищем положительных эмоций! А положительные эмоции – в нашей газете. Вот про любовь пишем. Про хорьков и прочих домашних животных. И про Олимпиаду... Да, хотелось бы, чтобы нашим спорт­сменам везло больше, но все равно здорово. Красиво и увлекательно. Хотел телевизор разбить, но уже не буду. А то ведь не увижу, как наши лыжницы в эстафете всем нос натянут, как фигуристы золото возьмут, как хоккеисты кое-кому фитилей вставят... Пойду смотреть.

Февраль, 2002

А НЕ ПОРА ЛИ ПОГОВОРИТЬ О ПОДСНЕЖНИКАХ...

А не пора ли поговорить о подснежниках? Я понимаю, в столь труд­ное для страны время негоже предаваться умозрительным легкомыслен­ным настроениям, лишенным гражданской позиции. В такое время надо вещать суровую правду, обличать и выводить на чистую воду, надо идти на баррикады борьбы со злом и равнодушием, необходимо сплотиться на... Ой! Чего это я? Куда сплотиться на?..

Не хочу. И кто бы знал ту суровую правду. Тем более, что этот номер «ДД», в отличие от предыдущего, получается тяжелым, жестким – убий­ства, грабежи, отравления, деградация... Так что хотя бы тут не стану гундеть. Айда за подснежниками! Весенний месяц март за окном!

Только, если честно, я не знаю, где они растут и как их добывают. Ну, козе понятно – под снегом. А на какой глубине? И какой лопатой их брать оттуда? И куда складывать – в корзину или в ведро? Надо ли присаливать, чтобы до дому донести? Вопросов тьма. Ответов не знаю. Правдивых. Вот ведь пробел какой в биографии – ни разу не видел ра­стущих подснежников. Печально. Ландыши знаю.

В детстве даже специально в лес ходили за ландышами. Даже поля­ны знали, где они растут. Зелень, залитая солнцем (почему-то большин­ство детских воспоминаний именно залиты солнцем), словно снежком припорошена. Какие они нежные, эти белые колокольчики на тонень­ких стебельках. И ведь не на продажу собирали – для мам. И мамки радовались. И какой у них чудный аромат – у свежих ландышей. Духи и одеколоны с тем же названием пахнут похоже, но противно.

Впрочем, у нас с вами на Севере есть свои подснежники. Снег еще не весь стает, еще будут лежать грязные и жалкие остатки сугробов, а на проталинах под стенами домов брызнут солнышки мать-и-мачехи...

Фу, чего это я рассюсюкался? И впрямь весна, что ли, пришла?

А вот хорошо бы еще полезть в горы и принести орхидеи. А в на­ших горах растут орхидеи? Черт побери, не разбираюсь я в цветах – одни вопросы и недоумения. Вот покупать люблю, выбирать долго, компоновать. Почему-то южные ребята на рынке уступили свою при­вилегию – цветами торговать. А забавно это у них получалось. Идешь вдоль прилавков, а они:

– Слушай, спросить можно?

– Спроси.

– Цветы нужны? – и так это у них проникновенно и заговорщиц­ки получалось.

Однажды покупаю гвоздики (другого тогда не продавали), а торговец давай быстро все подряд выхватывать из ведра. Я возьми и выпендрись:

– Не спеши, дорогой, цветы надо, как женщину, выбирать.

Он только крякнул одобрительно. Выбрали очень тщательно. Спра­шиваю: сколько? А он делает абсолютно невинные глаза:

– Слушай, сам говорил, как женщину, да?..

А у меня есть знакомая, которая цветов не любит. Чудная. Зато она любит кошек. Вот я тогда возьму лопату и пойду кошек ей под­снежных накопаю – пусть радуется. Но опять вопрос: кошки под сне­гом водятся?

Март, 2002

ХОТИТЕ ПОЛУЧИТЬ ХОРОШЕЕ...

Хотите получить хорошее настроение на несколько дней? Посмот­рите фильм «Амели». По крайней мере, внутри меня уже неделю дер­жится светлое, теплое ощущение, и есть желание сделать нечто подоб­ное тому, что вытворяет героиня фильма. Ладно, когда гриппом заразился – хрипишь, кашляешь, покрываешься плесенью внутри и сна­ружи, но заразиться желанием интересно жить и быть счастливым... Такого со мной еще не было.

Вот живет девочка. Ну, девушка. Живет одна. Работает официант­кой в маленьком бистро. И всего-то, что у нее есть, – это кот и полусу­масшедший отец где-то на другом конце города. Ну, еще соседи и со­служивцы, каждый со своими тараканами в голове. Нормальных, в общепринятом понимании, людей, в фильме нет. Одно, что их объеди­няет, – каждый по-своему несчастлив.

Что делала бы нормальная девушка? Ныла бы, что жизнь не сложи­лась, что все плохо... Вот только не надо говорить, что в Париже нельзя жить скучно. У меня есть знакомая, которая органически не перевари­вает Апатиты и Кировск. Кроет их, на чем свет стоит. И мечтает уехать в Питер или в Москву. Типично, да? Но я почти уверен, что в больших городах она будет чувствовать себя такой же неприкаянной. Можно по­думать, что все поголовно москвичи из музеев и театров не вылезают. В середине 90-х я испытал что-то сродни шоку, когда покупал в кассах билеты во МХАТ, в Театр сатиры, в Театр Вахтангова перед самым спек­таклем. Раньше об этом и мечтать нельзя было – или за месяц, или по знакомству, или стоять перед входом и канючить лишний билетик. А теперь – полупустые залы.

Суть не в том, где ты живешь, а в том – хочешь ли ты жить, лю­бишь ли это дело.

В фильме нет ни Мулен Руж, ни Версаля, ни салонов кутюрье, ни других парижских праздников жизни. Жилой дом, метро, улицы, овощ­ная лавка. Просто девчонке Амели нравится делать людей счастливы­ми. Хоть на миг. И делать это незаметно, легко и непринужденно. И какое это, оказывается, удовольствие – и для нее, и для вас.

В фильме нет уже привычного, увы, насилия. И это так здорово! В последнее время тошнит: какой канал ни включишь – стрельба, дра­ки, кровь, вампиры, зомби... Тьфу, холера! Мафиози, бандиты, манья­ки. И ведь если стреляют, то всю обойму надо в упор высадить, а если бьют, то не меньше часа, и чтобы мозги по стенкам и крупным планом. А наше кино еще более гнусно выглядит, чем западное.

В этом же фильме нет ничего подобного, но с первых кадров – не оторваться, а на кульминации дух захватывает. Руки так и чешутся опи­сать одну из выдумок этой французской девчонки, но не буду. Лучше сами посмотрите.

Все ждали, что Оскар за лучший иностранный фильм достанется фильму Жан-Пьера Жане «Амели». Однако американские киноакаде­мики отдали награду боснийской картине «Ничейная земля». Может, оно и неплохое кино, югославы когда-то умели снимать. Но я глубоко убежден, что в прошлом году не было лучшей картины, чем «Амели». От души рекомендую.

Апрель, 2002

А ТЕПЕРЬ ПОСМОТРИМ НА ЕВРОПЕЙСКУЮ...

А теперь посмотрим на европейскую карту погоды... Эту часть из программы «Европейские новости» слабонервным лучше не смотреть. Париж – 19. Рим – 16. Берлин – 13. Мадрид – 17. Лондон... В Лондо­не, расположенном на маленьком промозглом, туманном островке, об­дуваемом всеми ветрами, омываемом всеми штормами, – и там 19! И везде плюс! За что?! Ну, ладно парижанам, римлянам и мадридцам это еще можно простить – туристы все время, культурные там ценности и все такое. Но чем братья-славяне в Варшаве лучше нашего? А у них – плюс 10. А викингам в Осло за что плюс 10? И после этого они смеют называть себя северным народом? А у нас унылый минус. Утром под­скакиваю и первым делом – к градуснику. А там – минус десять. Не­справедливо. Да, вы правы, просто так ничего не бывает. Все в равнове­сии. Недостатки климата есть плата за какие-то наши избыточные достоинства. И я знаю, за какие...

За ум и красоту наши!

Полюбил я тебя, убогую, за красоту твою неброскую... Этот стих один мой знакомый любит своей жене почитать на ночь.

Такое сочетание – большая в природе редкость. Быть одновремен­но умным и красивым, дано немногим. Разве что жителям Кольского полуострова. Да и то, если внимательно приглядеться, лишь в централь­ной его части. Зря вы улыбаетесь. Я совершенно серьезно говорю. У меня есть на то основания.

Когда я впервые приехал с горячей Украины сюда, северяне мне по­казались, мягко говоря, странными. Неразговорчивые, замкнутые. Мол­чат и молчат. А раз молчат, значит, фигню всякую про тебя думают... А вот то ли дело родные хохлы – все, что на уме, то и на языке. Да нет, на языке гораздо больше!

Прожил я здесь год. Поехал в отпуск. И еле дождался его оконча­ния. Как меня южане утомили! Тарахтят без умолку, в ушах звенит, вез­де лезут, все знают, всему учат и все норовят тебя хоть как-то попользо­вать. То ли дело – северные люди! Их не спросят, они и рта не раскроют, спокойные, невозмутимые, доброжелательные... Я давно не южанин и по поводу невозмутимости северян мнение мое, может, и изменилось, однако все остальное в силе. Хорошие люди.

Но это родное ближнее зарубежье. А дальние братья и сестры? Вот чем отличается, например, житель кировско-апатитского субрегиона от жителя какого-нибудь там Рима?

Моя приятельница-итальянка Анна-Лиза с севера Италии. Она, как и положено тем, кто имеет примесь галльской крови, мило грассирует и к римлянам относится сложно. Она их и любит, и не любит одновре­менно. Считает их высокомерными, потому что они за свою историю видели все. И считает, что им простительно многое. Потому что они видели все.

Так вот, если сравнивать с римлянами нас, мы не видели ни хрена. Что, впрочем, нисколько не умаляет наших достоинств и самоуваже­ния. У меня есть знакомые девушки (в моем понимании возраст девуш­ки от 15 до 60 с хвостиком), которые вышли исключительно из королев­ских фамилий – Романовых, Виндзоров, Валуа или Ваза, на худой конец. На самом деле, мама ее всю жизнь уборщицей отпахала – ми­лейший человек, папа, если был папа, – работяга в десятом колене, дед с бабкой – репрессированные крестьяне. А дочь – принцесса, пробы негде ставить. Откуда это? Я не осуждаю! Я наблюдаю и констатирую. Кстати, мужчинки могут не злорадствовать. Мы ведь тоже – принц на принце сидим и принцем погоняем. Несогласие собеседника на кухне после третьей бутылки расценивается нами как глубочайшее оскорбле­ние и карается многочисленными проникающими ножевыми ранения­ми. Такое право ведь только короли имели да шахи персидские...

А вы знаете, оно даже и неплохо, что мы ни хрена не видели. Не дай и не приведи, если бы нам суждено было бежать из Трои, покорять эт­русков, воровать сабинянок, перенимать цивилизацию древних греков и нести ее диким германцам, франкам и бриттам... Если бы это мы при­думали бани, римского папу, полюбили бы по очереди Клеопатру и за­резали Цезаря... Не дай и не приведи, если бы мы жили сегодня в самом красивом и самом загадочном городе мира... Да нам от самих себя спасу не было бы! Лучше уж по морозцу с утречка, но по-простому, без коро­левских кортежей. А то на улицах не разминуться будет.

Так что не отчаивайтесь – придет и на наши улицы жара. Когда-нибудь. Наверное...

Апрель, 2002

ДВЕ МЫСЛИ ВЛАДЕЮТ МНОЙ...

Две мысли владеют мной на этой неделе: зачем разрушили скульп­турное изображение мужского детородного органа в Апатитах и не слу­жит ли вспышка нашей американофобии подтверждением нашей же ущербности?

Два года назад, вернувшись из командировки в США, я в сердцах выбросил все негативы, которые там отснял. Фотографии 10x15 напеча­тал и выбросил. Этим я спел свое личное «гудбай, Америка». Теперь жалею. Очень хотел бы увеличить несколько удачных кадров и пове­сить дома на стену, но не могу. Почему я злился? Они не оправдали моих ожиданий. Но при чем здесь они? – спросите вы и будете совершенно правы. Сам придумал, сам поверил, а они виноваты. Чего я ожидал? Ну, конечно же, того, чего все мы ждем от окружающих, – внимания и вос­хищения. А они остались равнодушными. Им некогда было внимать и восхищаться. Потому что, как я уже рассказывал, они работают как про­клятые. Работают, работают и работают.

Сейчас только самый ленивый не пнет США. Их предают анафеме в думских дебатах, на каких-то искусственных митингах, в пьяных кухон­ных рассусоливаниях: наглецы, уроды, дураки... Особенно мне нравит­ся, когда американцев называют дураками. Самая богатая страна, где каждый сотый миллионер, – страна дураков? Притом миллионами они считают не наши рубли до последней деноминации, а свои доллары. А мы сидим в полном дерьме, и мы – умные.

На днях посмотрел фильм Спилберга «Амистад». Полтора века на­зад адвокат и два борца за права негров сцепились с президентом стра­ны и самыми влиятельными политиками. С одной стороны – угроза гражданской войны (которая несколько позже и началась), угроза раз­рыва дипломатических отношений с Испанией, авторитет президента. С другой – полсотни полудиких негров, насильно вывезенных из Аф­рики португальцами для испанцев. Победили негры и их защитники. Потому что Закон был на их стороне. Против были все резоны – целесообразность, мир в стране, международные отношения. Но вот Закон...

Страна, где самые рядовые граждане пользуются теми же правами, что и президент (Левински против Клинтона), что и самые богатые люди мира (антимонопольный комитет против Гейтса), не глупая, на мой взгляд. Да, возможно, их политики так же суетны, лживы и корысто­любивы, как и наши. Но там есть Закон.

А по второму вопросу... Месяц назад на крыше девятиэтажки под номером 3 на площади Геологов неизвестный, не побоюсь этого слова, скульптор весьма искусно изваял из снега мужской, не побоюсь и этого медицинского термина, член. Трехметровая скульптура гордо взметну­лась над городом. Было в ней что-то одновременно фривольное и оп­тимистичное, бесстыжее и жизнеутверждающее. Прошу заметить, мас­тер расположил свое творение не над детским садом и не над хосписом, а прямо над городским загсом. Неделю эта композиция веселила пуб­лику и придавала ей уверенности в завтрашнем дне. А потом по прика­зу городских начальников ее снесли. За что? Ладно бы оно как-то уны­ло и безобразно свисало с крыши, тогда – да, чтобы не раздражало. Видимо, чья-то мораль была оскорблена, чьи-то нравы были ранены. Все же Апатиты – очень высоконравственный город. То-то и населе­ние его сокращается. Да и раса вся европейская уступает место негроидам и монголоидам. Уж не по причине ли нашей стеснительности?

Апрель, 2002

ОПЯТЬ НА ЛЕТУЧКЕ РУГАЛИСЬ...

Опять на летучке ругались... Впрочем, слово «ругались» для нашей команды применимо с натяжкой. Про меня могут сказать: шеф разо­рался. Это означает, что я сказал кому-то: не прав ты, Василий Алибабаевич... И улыбался. Правда, улыбка эта, по моему собственному опреде­лению, змеиная. Не знаю, как улыбаются змеи, но думаю, именно так, как я, когда разозлюсь. Во всяком случае, моих детей эта улыбочка пу­гает, они под лавки шмыгают как ошпаренные...

Ругались мы, в смысле – спорили, по избитому поводу: не идем ли мы на поводу нездоровых и даже низменных читательских интересов, когда даем на первой странице заметки, где в заголовках – «смерть», «погиб», «убит» и т. п. Есть люди, которых шокируют подобные слова крупным шрифтом. И, тем не менее, они эти заметки читают. У крими­нальной темы самый высокий рейтинг. Да, страшно, да, противно, но читаем. Однако приписывать такой интерес нездоровью нашей психики, нашей кровожадности не стоит. Между нами, я думаю, что о нездо­ровье психики скорей говорит равнодушие к чужой беде. Несмотря на «продвинутость» по сравнению с братьями меньшими, человек все же существо, мягко говоря, коллективное. Трудно сказать, который из ин­стинктов больше руководит нашими поступками – сохранения соб­ственной особи или всего вида...

И позвольте еще раз напомнить гениальные слова шотландского поэта Джона Дона: «Не спрашивай, по ком звонит колокол, он звонит по тебе». И это не дидактика, не приказ и не совет, это констатация.

Тем не менее, на прошлой летучке мы объявили мораторий на «смертельные» заголовки на первой странице в течение месяца. Хотя...

На днях подросток убил приятеля. «Скорая» насчитала около 40 ножевых ранений на теле убитого. Что руководило убийцей? Какую вселенскую обиду он должен был испытать?..

Запрет мы объявили не только для того, чтобы поберечь читатель­ские нервы. От частого употребления даже самые хлесткие слова «сти­раются», теряют свою действенность. И не только слова, но и поступ­ки. Лет пятнадцать назад я писал заметку о том, как парень ударил ножом девушку, за которой ухаживал. Я брал интервью у нее прямо в реанимации, у него – в камере предварительного заключения. Исто­рия была необычной, я переживал ее долго. А вот вчера мне рассказали про убийство, и я чуть ли не пожал плечами – ну вот, еще один... Впе­чатлило в основном количество ран.

Печально. Не хочу заканчивать этой историей. Вспомню еще одну читательскую претензию, которую тоже обсуждали всей командой: вот вы про все пишете, везде успеваете, а почему вы не говорите, что хоро­шо, а что плохо? У вас своего мнения нет?

Есть! Своего мнения у журналистов «ДД» хоть отбавляй. Но это – очень интимное дело. Мало ли что думает журналист, а вдруг он не­верно думает? Пусть уж лучше он смотрит и видит, слушает и слышит. И вам докладывает. А если мы еще и комментировать станем – ника­кой бумаги на нашу газету не напасешься. А бумага нынче дорога. Так что, вы уж сами оценивайте.

Апрель, 2002

ПЕРЕЛИСТЫВАЛ НА ДНЯХ АЛЬБОМЫ...

Перелистывал на днях альбомы из Рима, Флоренции, Венеции и об­ратил внимание на одну особенность. Наиболее популярные сюжеты из Нового Завета у художников Возрождения: Благовещение, Мадонна с младенцем Иисусом, поклонение волхвов, снятие с креста, оплакива­ние. И очень редко мастера изображали вознесение Христа. Почему?

Ой, в связи с их живописью столько вопросов, столько вопросов... Только вот кому их задавать?..

Вот Рафаэль Санти постоянно писал образы Божьей Матери со сво­ей любовницы. Вот вас заворожила Мадонна в кресле или вы окамене­ли перед Сикстинской Мадонной, а рядышком – портрет черноглазой задумчивой красавицы Форнарины, любовницы Рафаэля. И это одна девчонка. Даже с точки зрения нехристя в этом есть что-то недостаточ­но трепетное... А тогда маэстро даже не скрывал, кто возбуждает в его творчестве божественные образы.

Хотя, умей я, я бы только своих любимых и рисовал.

Или возьмем Микеланджело. Принято взахлеб превозносить его талант, гений, но ведь он еще был и великим хулиганом.

Давайте вспомним одну историю. Очередной папа заказывает ве­ликому мастеру надгробие. Тот успевает изваять только одну централь­ную фигуру – отца и спасителя еврейского народа Моисея, после чего заказчик расторгает договор с мастером и посылает его так далеко, на­сколько ему позволяет святой сан понтифика. И я его понимаю. Моисей то получился с рогами! Будучи в Италии и стоя перед этим чудом, я попытался выяснить у гида, что хотел сказать этими рожками Микеланджело. Гидесса отреагировала так, словно я воздух испортил, и сухо заявила: это не рога, это нимб! Спорить я не стал.

И все же, зачем он праотца с рогами изваял?.. Он ведь на черта полу­чился похожим. Или другое произведение того же Микеланджело – Сикстинская капелла. Десять лет в общей сложности ушло у него на роспись потолка и одной стены в этой папской молельне! Получилось на славу, знатоки говорят, что капелла – одно из чудес света. Так вот, это чудо сразу после сдачи в эксплуатацию папа и его соратники хоте­ли уничтожить – содрать, заштукатурить и забелить. Оно им очень двусмысленным показалось.

Я, честно признаюсь, не папа римский, но я того же мнения. И суть не в том, что слишком много в картине обнаженной и некрасивой, при­митивно говоря, натуры. С натурой церковники справились – наняли другого художника, и он народу задницы голые, члены и прочую сра­моту поприкрывал – кому повязки набедренные дорисовал, а кому и целые штаны достались (через некоторое время более прогрессивный папа все это соскоблил и восстановил начальный вариант). Беда в том, что очень уж мрачным у него Страшный суд получился.

Не торопитесь недоумевать: что может быть радостного в конце све­та? Но там изображены не только отвергнутые и черти с пассатижами, там и праведники, и ангелы, и Божья Матерь, и апостолы. Так вот, даже у избранных очень странные лица. Они уже сдали зачет, они будут жить в раю, однако на их лицах – тревога, потерянность, боль и тоска. Дева Мария отвернулась от сына, вершащего этот, может, и праведный, но дей­ствительно страшный суд. Да и по лицу Христа не скажешь, что происхо­дящее доставляет ему удовольствие или хотя бы вдохновляет его. Не нра­вится ему все это, просто так уж сложилось и надо как-то это пережить... И лицо у него уже не страдающее, как обычно, а злое и даже злобное...

Конечно, мастер не видел страшного суда... Но почему он именно так его представил? И кто знает точно? Пастыри духовные, священнос­лужители прошлого, претендовали на знание, но кто их помнит! Апос­толов, и тех попробуй без запинки перечти. Вот точно знаю, был папа римский Сикст, потому что он заказал мастерам знаменитую капеллу и одноименную мадонну. А мастеров помнят, знают. Не всех тоже, но главных хотя бы. Только вопросов к ним много... Да и не только к ним...

Вот еще один: может ли некрещеный автор этих строк поздравить вас всех со Светлым Христовым Воскресением? Хоть и не ношу на себе предметов культа, а все же верю, что когда-нибудь станем мы терпимы­ми и незлобными, как Он учил. Знаю, что зыбко, понимаю, что при­зрачно, но в это – верю. Не хочу других вариантов.

Май, 2002

ХОРОШО, Я СМОТРЮ ТЕЛЕВИЗОР...

Хорошо, я смотрю телевизор, как правило, в одиночку. Иначе было бы стыдно. Слова всякие нехорошие выскакивают. Смотрю как-то аме­риканский документальный фильм о второй мировой войне, о том, как американцы бомбили Германию. Заключение звучало интересно: хоро­шо, что американцы открыли второй фронт, иначе Англия сама не спра­вилась бы с Гитлером, тем более, что немецкие войска стояли уже под Москвой...

Да? Перечитали? Слова плохие произнесли? Если нет, идем дальше.

Тот же мой любимый канал Discovery крутит на днях фильм о блока­де Ленинграда. Немного поговорили о голоде, немного о ленинградцах, о наших солдатах и матросах... Кстати, был такой кадр: на первом плане матросы в городе, с винтовками и патронами через плечо, а за ними пла­кат: «Защитим родную советскую Украину!» Однако этот момент можно пропустить, американцам, авторам фильма, сложно понять разницу меж­ду Ленинградом и, наверное, Севастополем. Это не главное.

Главная тема фильма – трудности группы армий «Север». То есть фашистских армий. Будь я любознательным юношей в Америке или строй­ной девушкой в Зимбабве и посмотри я это кино, я точно знал бы, почему немцы не взяли Ленинград. Причин было несколько. По версии фильма...

Во-первых, дороги в Ленинградской области. Маловато их. В Евро­пе такой проблемы не было – там всегда можно было в объезд насту­пать, а тут, если взрывали мост или партизаны блокировали дорогу, уже никуда и не добраться. Во-вторых, распутица. Германская техника ока­залась не приспособленной к нашей грязюке – узкие колеса, низкая посадка. Машины и танки по брюхо вязли на осенних дорогах. Потом начались морозы. Да такие, что глохли двигатели танков и лопались гусеницы. А дурное верховное командование рассчитывало только на блицкриг и не экипировало армию зимней одеждой. Бедные арийцы мерзли в летней одежде и не могли воевать победоносно. «Русская зима была кошмаром!» – заявил кто-то из ветеранов той кампании.

Но мало того – в снегу позиции русских не были видны артилле­ристам! Вот беда!

Так и это не все. В кадре мелькают наши солдаты с автоматами Шпагина (уж где их столько набрали зимой 41-го, не знаю), а коммента­тор жалуется, что в этом и было преимущество русских, так как герман­ские орудия и минометы на морозе отказывались стрелять, и русские автоматы стали решающим оружием в битве за Ленинград...

Плюс ко всему этому: «недомыслие» верховного командования нем­цев, которое присылало группе армий «Север» меньше новых дивизий, чем группам «Юг» и «Центр».

Да еще финны во многом виноваты. Они, вступив в войну на сторо­не Германии, лишь вернули территории, отхваченные у них Советским Союзом в 1939 году, но отказались замыкать блокадное кольцо с севера, не стали блокировать Ладожское озеро (именно здесь и была проложе­на Дорога жизни, благодаря которой вымерли не все ленинградцы).

И чуть ли не с сожалением голос за кадром подводит итог: климат, болотистый рельеф местности, неразвитая инфраструктура и ошибки верховного штаба...

И только один раз прозвучала фраза о стойкости защитников Ленин­града. Прозвучала, походя, словно о чем-то совсем незначительном...

Гниды! Это самое мягкое, что я говорил телевизору об авторах филь­ма. Люди отстояли Ленинград! У наших солдат в 41-м вообще техники не было, слава Богу, если старинных трехлинеек и патронов к ним на всех хватало. Немцы бедные мерзли, а наши что – в бобровых шубах парились? Немцы бедные гибли, ноет комментатор. Да кто их звал сюда? А наши солдаты все живыми остались? А в осажденном Ленинграде де­сятками тысяч умирали от холода и голода дети и женщины... Не дай и не приведи увидеть улицы родного города, усеянные телами женщин, детей и стариков!

И закончили они фильм знатно. Голос за кадром не без гордости говорит о германских солдатах, осаждавших Ленинград, о том, что в таких трудных условиях, отступая под ударами русских, вплоть до вес­ны 45-го они сохранили боеспособность. В кадре: немецкий генерал цеп­ляет бравым солдатам железные кресты...

У нас воруют нашу историю. Везде, и в нашей стране, в последнее время талдычат о совершенстве танков и самолетов Вермахта. Мода пошла такая. Есть и у меня знакомые, которые восхищаются: ах, «Пан­теры», ах, «Мессершмитты»! Откуда это? Обделались они со своей тех­никой. Победили то мы, с нашими танками и самолетами!

Накануне Дня Победы ОРТ показывает не наш документальный фильм «Великая Отечественная», а американское кино о войне. Где по­бедителями фашистской Германии, естественно, показаны американцы и англичане.

Мы еще и торгуем своей историей...

Май, 2002

СТРАТОСФЕРА УПАЛА НА НАШИ ГОРОДА...

Стратосфера упала на наши города во вторник утром. Я знаю, что это она. Именно в стратосфере вот так же пасмурно, холодно, сыро – то ли дождь, то ли град, самолеты обледеневают, и не хватает кислоро­да. Вы же знаете, что с кислородом у нас большие проблемы. И если бы во вторник утром по нашим улицам ездили самолеты, они, поверьте, были бы все обледеневшими. А чего? Заказываешь такси, выходишь, а перед подъездом нахохлился Су-27. Взбежал по лесенке, и – погнали наши городских.

Когда-то мне предлагали посидеть в кабине 27-го, да я не решился. Потому что туда бы меня еще кое-как втиснули, потоптавшись по голо­ве и плечам, но обратно – никогда. И сидел бы я там, как дурак, зажа­тый со всех сторон и с красным рычагом катапульты между ног. А вас водили бы на аэродром экскурсиями и симпатичные гиды-девчонки говорили бы: вот посмотрите, к чему приводит один из смертных гре­хов – чревоугодие.

Почему я так поесть люблю? Хотя бы раз в день, но обязательно чего-нибудь да съем. А вот мои дети между тем хлеба не едят. Дикие они ка­кие-то. Недавно у меня дома три дня хлеба не было, так я все макароны (целый пакет) слопал. Вареных, естественно. С сыром тертым. Знаю один магазинчик, где продается пармезан. Это, конечно, не настоящий парме­зан из итальянской Пармы, это просто очень твердый сыр из Прибалти­ки, но вполне достойный, чтобы в тертом виде им макароны посыпать. Так вот, когда я наконец купил батон и половинку черного, я их долго нюхал – какой чудный аромат. Это ведь главная еда. А они не любят.

Почему-то в памяти застряло из детства: мне года четыре, и мы с от­цом едим колбасу какую-то, типа “краковской”. Отец говорит, что хлеба надо кусать больше, чем колбасы, а я с ним спорю: колбасы – больше. Но потом то я все понял. А они даже борщ без хлеба едят. Надо бы их на предмет национальной принадлежности протестировать. Нерусские они какие-то. А впрочем, какая разница? Да будь они хоть монголо-татары, все равно мои. Жаль только, что их у меня так мало. А если бы восемнад­цать... Вот веселье-то было бы. И зачем я жениться бросил?..

Кстати, одна знакомая так ехидненько на днях спросила, чего это я о женщинах перестал писать – все уже закончилось? Наверное, да. Женщины меня раскусили. Они поняли, что серьезных намерений от меня не дождешься, и потеряли ко мне всяческий интерес. Да и какие могут быть женщины, когда в мире такая сложная политическая обста­новка! Может, оно и печально, но зато как славно в таком состоянии Чехов перечитывается. За окном – стратосфера промозглая, а я на кух­не пью кофе утренний и Чехова читаю.

Июнь, 2002

ДОКТОР ПРИДЕЛАЛ МНЕ НОВЫЕ УШИ...

Доктор приделал мне новые уши и сказал: теперь вы сможете иг­рать на скрипке. Мне нравится эта манера докторов обращаться к паци­ентам на вы. Впервые я заметил это в маленьком селе под Львовом. Сель­ский фельдшер, очень крупного телосложения и очень интеллигентный мужчина, обращался ко мне так: ну-с, на что жалуетесь? Это мне льсти­ло донельзя. Я чувствовал себя человеком уже в пять лет.

Так вот, с новыми ушами (они прямо из упаковки – ни царапинок, ни пыли) я смогу, по словам доктора, играть на скрипке. Но разве у нас купишь настоящую скрипку? И я не претендую на Амати или того же банального Страдивари, просто хотелось бы что-нибудь приличное, а не из ДСП, оклеенное кожзаменителем. Настоящая скрипка должна быть из натуральной кожи с перламутровыми клавишами. Придется в Москву ехать. А пока я наслаждаюсь тем, что слышу не только себя из­нутри, но и окружающую действительность.

Надо сказать, что новые уши – новое слышание. В итоге не распоз­нал голоса на автоответчике. Сначала она говорит: солнце мое, позвони мне... А потом она же, а может быть, и другая: сволочь, видеть тебя не могу! (Конечно, не может – я ведь за скрипкой уехал). «Солнце» мне, однако, больше нравится. Вернусь – непременно позвоню. Только вот – куда? Ладно бы у меня было много любимых женщин, стал бы каждой названивать, да и всего делов-то. А то ведь одна! А кто – не по­мню. Досада какая. Видать, доктор мне вместе с ушами и голову новую приделал. Надо бы в зеркало глянуть да с фотокарточкой в паспорте сли­чить. И сразу вопрос: если голова новая, смогу ли я ею говорить по-фран­цузски и есть лягушек? Давеча Клайман заходил, жаловался, что лягуш­ки у него в магазине не пошли. Кенгурятину разобрали, а лягушатину ни в какую, хотя лягушки выглядели весьма аппетитно – жирные, глазас­тые и в сахарной пудре. Жаль, что не могу помочь хорошему человеку. Вот бы еще глаза мне новые, посмотреть ими, что я тут вам пишу.

Дело в том, что хотите вы того или нет, но круг замкнулся. Я пишу эти строки, не сидя в конторе за компьютером, а ночью, при свете на­стольной лампы, за кухонным столом, авторучкой. Совсем как 25-30 лет назад. Только тогда у меня не было газеты и негде было публиковать бред тех времен. Он был чаще всего о несчастной любви. Впрочем, я не только графоманил. Еще было множество контрольных и курсовых. Осо­бенно – по Чехову. Будучи глубоко и искренне красным, я в то время все же недолюбливал революционера Маркса – из-за его однофамильца-издателя. Издатель Маркс в конце прошлого века скупил у Антона Павловича все, что он напишет до конца жизни. Говорят, что издатель надул писателя. А с другой стороны, Чехова ведь не силой или шанта­жом заставили подписать контракт. Тем более, сам Чехов, как мне ка­жется, не слишком серьезно оценивал свои работы. Лучшие работы в мировой литературе (тут я могу позволить себе предвзятость).

Нет, все же голова у меня старая осталась. Судя по тому, что новых и шибко умных мыслей не пришло. А что же вы хотели, если я сейчас переписываю ночное произведение, а сам думаю, что надо еще подарки купить родным, чемодан собрать и сделать отпускную прическу. Так что я побежал.

Июнь, 2002

БУДЬ Я ПЕССИМИСТОМ, Я БЫ НАПИСАЛ...

Будь я пессимистом, я бы написал следующий роман.

Он (герой) просыпается и, еще не раскрыв глаз, потягивается и пы­тается вспомнить, что хорошего ждет его сегодня, ради чего стоит вы­лезать из-под теплого одеяла в холодную атмосферу, закуривать нато­щак первую сигарету и брести в личные места общественного пользования. Даже если ничего значительного не предвидится, можно подумать о первом глотке горячего кофе и предвкусить, и улыбнуть­ся... Но вместо предвкушения герой вдруг испытывает беспокойство. Все еще лежа с закрытыми глазами, он пытается понять, откуда оно, а бес­покойство перерастает в тревогу и, словно фотография в проявителе в шизофреническом красном свете, обретает конкретные очертания...

Трам-та-ра-рам! – произносит он в сердцах. Он все понял. Это не­вероятно и страшно, это жутко до липкой горячей дрожи в спине. Захо­телось зарыться под одеяло с головой и позвать маму. Он понял, что за его распахнутыми окнами нет ничего. Ни-че-го! Исчезли улица с дома­ми из картона и глины, растаяли прозрачные хрустальные дворцы, нет больше робкой и бледной первой зелени на деревьях и не слышно щебе­та птиц, и от самих птиц не осталось ничего, даже ветерка в воздухе, потому что и воздух растворился в этом ничто.

Ужасно, но исчезли и белки на заборах, и сами заборы, ограждав­шие пожарную лестницу в бесконечное небо. Всю жизнь он мечтал пе­релезть через ограды и забраться по этой лестнице высоко-высоко, что­бы оттуда глянуть вниз и увидеть все сразу, и понять. Он верил, что обязательно поймет, что к чему и, главное, – зачем. Надо было только забраться на самый верх. Но лестница казалась такой ненадежной, под­ниматься по ней было страшно, и он все откладывал подъем на завтра, а теперь вот лестницы нет... Нет ничего и никого...

Это была не война. И не космическая катастрофа. Хотя как сказать... Смотря, что считать катастрофой и что считать космосом. Просто маль­чику исполнилось сорок лет, и он утратил иллюзии...

Но не желаю быть пессимистом. Оптимистом буду! И напишу сле­дующий роман.

Он проснулся и сразу стал радостно улыбаться. Потому что вспом­нил... Впрочем, он даже во сне не забывал ни на миг, как много у него друзей, как любят его окружающие. Притом мужчины любят сурово, по-дружески, как собеседника и собутыльника, а женщины – нежно, по-женски. И все желают ему добра, а он платит им трехкратной взаим­ностью. Еще он вспомнил, что у него сегодня получка, да такая, что го­лову сломаешь, куда деньги девать. Он еще с прошлого месяца не все потратил, хоть и пожертвовал большую долю на развитие водопрово­да на Сицилии. Мысль о том, что миллионы сицилийцев, как лето, так остаются без воды в кранах, несколько омрачила его утреннюю радость. Но он тут же вспомнил, что зато в его родном городе и во всей стране давно все хорошо, все такие сытые, довольные и толстые. И улыбаются, и говорят хорошие слова не только начальникам...

Тьфу ты... Какое счастье, что я не оптимист. А поскольку и не песси­мист, то кто же я? А я вам скажу! Сейчас я – отщепенец. Да, да, вы вот сидите в Апатитах и ждете, когда горячую воду отключат, а я черт-те где. Но не завидуйте, скоро вернусь, и мы будем вместе. Без горячей воды.

Июнь, 2002

ЛЕТ ТРИСТА НАЗАД, КОГДА Я...

Лет триста назад, когда я впервые оказался за границей, меня боль­ше всего поразили не полные товаров и продуктов магазины, не чужая, похожая на птичий щебет, речь, наконец, не сказочно знаменитые (увы, лишь на тот момент) француженки, меня чуть ли не потрясло простое донельзя открытие: люди там такие же, как и мы. Они так же ходят по улицам и сидят в сквериках. Им так же, как и нам, нужно пить, есть, любить (я видел, как они целуются). Они тоже носят туфли и щурятся от яркого солнца. Они удивляются, когда что-то поражает их вообра­жение, значит, воображение у них тоже есть. У них есть папы и мамы, фотоаппараты и машины... Правда, на своих машинах они обязательно пропускают пешеходов в любом месте дороги, но это мелочи. Может, они еще не осознали, что человек на колесах, пусть даже на самых затрехотных, это уже не человек, а полубог...

Сейчас я, конечно, уже чуть больше знаю о людях разных народов. Например, норвежская феминистка или белорусская крестьянка могут оскорбиться, если ты подашь им руку при выходе из машины. Или ку­бинец не поймет, почему ты не танцуешь на дискотеке – зачем тогда пришел? Или у некоторых народов воровство считается занятием нор­мальным. И не так, как у нас, когда тырят лампочки из своей же конто­ры или миллион-другой из бюджета, но при этом делают честные глаза и все отрицают. Там, наоборот, вором восхищаются и поздравляют его с удачным делом. Или вот есть страна, где людей делят только на пло­хих и хороших. И не в кино, но в жизни, в большой политике. Либо ты золото, либо – дерьмо, и тебя надо бомбить. Третьего варианта не дано. В наши мозги это не очень-то укладывается...

К какому выводу мы теперь приходим? Везде люди живут! Но как бы они ни жили, каким бы правилам и обычаям ни следовали, какого бы цвета ни носили кожу, все они любят... футбол!

Это что же в мире творится! Все страны и континенты, все племена и народы, все возрасты и профессии – все прикованы в эти дни к собы­тиям в Корее и Японии. Кто пляшет от радости, кто рыдает и рвет на себе волосы, кто таращит глаза и восклицает: ты видел?! А кто-то и зло­радствует: так им и надо!..

Телевизор смотрят и болеют даже те, кто никогда в жизни футбо­лом не интересовался. Болеют по полной программе – с криками, сви­стом, вздохами, с ругательными словами и ругательными жестами. Одна моя знакомая, вполне интеллигентная и сдержанная в жизни девушка, только за матч России и Туниса на обеих руках мозоли кровавые натер­ла – дули африканцам крутила. И ведь не зря крутила! Теперь она со­бирается дать восторженную телеграмму Карпину и иначе как «моей птичкой» его не называет.

Можно сказать, что имеет место не просто массовый, но всемирный психоз. Ну и что? Психоз психозу – рознь. Но психи в космос не лета­ют и симфоний не пишут. Зато сегодня, как никогда, видно: на этой маленькой и, в общем-то, уютной планетке мы все одной крови...

Июнь, 2002

ЕСЛИ БЫ Я УЧАСТВОВАЛ В КОНКУРСЕ...

Если бы я участвовал в конкурсе рыбацких мемуаров, я бы расска­зал несколько роскошных историй. Вот сейчас купил в том же «Рыбо­лове» удилище. Шесть метров, а легонькое, как пушинка. И цена под­ходящая – в пределах трех сотен рублей. Есть там еще какие-то очень современные по полторы тысячи, но у меня пальцы не растопырятся, чтобы такое удилище взять. Мои первые удилища были из лещины. Из лесного ореха то есть.

Мальчишками мы шли в лес, вырезали тонкие стволы орешника метра два-три длиной, сушили их на крышах сараев, закрепив, чтобы не изогнулись, и отлично ловили пескарей, карасей, линьков и даже щук с окунями. Если мы видели у кого-то длинное желтое удилище из бамбу­ка, на этого человека мы смотрели с завистью и восхищением. Леска (жилка) и крючки тоже были в глухих украинских селах жутким дефи­цитом, за ними ездили в райцентр Бровары или даже в Киев. Но такие праздники выпадали тогда один-два раза в год...

А сейчас между предпоследним и последним моими визитами в Киев прошло 34 года. Две недели назад я там был. Чего уж скрывать, краси­вый город. Море зеленых старинных парков, своя архитектура, чисто и, как и в детстве, празднично. Солнечным ранним утром пройтись по еще безлюдному Крещатику, позавтракать в открытом кафе под кашта­нами – уже лишь ради этого стоило проехать через Киев.

А накануне вечером у меня было смутное предощущение. Ехал в по­езде, пытался вспомнить Киев из детства, а что-то глубоко шевельнулось про Апатиты, про кого-то из знакомых, какую-то встречу... Ну, мало ли что от жары причудится. И вот в седьмом часу утра иду по Крещатику, навстречу – одинокий прохожий, поравнялся со мной, замедлил шаг...

– Простите, вы не Дылёв?

– Ну, в общем-то, – отвечаю, – да.

– Я из Апатитов...

Забавно, да? Впрочем, встреча сама по себе хоть и любопытная, но мало ли что в жизни бывает – где наши только ни бывают. А вот что прикажете делать с тем предощущением? Можете не верить, но я-то знаю, что оно было. Иногда такое бывает при встрече с женщиной. Ты не знаешь, ни кто она, ни даже как ее зовут, но тебя ни с того, ни с сего захлестывает: ОНА! Она, именно тебе предназначенная. И самое пора­зительное, такие уникальные случаи никогда не бывают односторон­ними. Ты видишь, что она смотрит тебе в глаза, и понимаешь, что чув­ствует то же, что и ты. Редчайшее и удивительнейшее явление. Поэт назвал его «предощущением любви». Что будет потом, не столь уж важ­но, главное, что еще долгое время после такой встречи и днем, и ночью ты думаешь о ней. С восторгом и тоской.

Вот и поговорил я о рыбалке. Но ведь я не участвую в конкурсе ры­бацких историй. А то обязательно рассказал бы вам пару роскошных случаев...

Июнь, 2002

РОСКОШНОЕ ПИСЬМО ПРИНЕСЛИ...

Роскошное письмо принесли нам сейчас почтальоны. Пустой, но заклеенный конверт, а на нем: «От кого – от Макса, откуда – Тамань. ДМБ». С обратной стороны прямо на конверте: «Целуйте, бабы, рель­сы, я еду домой».

Веселый парень этот Макс. А главное – решительный. Теперь вот держим своего фоторепортера на железной дороге, ждем девушек, ко­торые прибегут рельсы целовать. Интересно, много их Макса дожида­ется? Наверняка ведь ждут. Даже завидно немного стало...

Меня девушки не ждали. Когда призывался, была любовь, перепи­сывались год, наверное. А потом я зачем-то написал, чтобы она меня не ждала. Зачем, даже не знаю. Может, жалко ее стало – три года ждать не ахти какого чуда или изображать, что ждешь... А подарок я, согласи­тесь, сомнительный. А может, любовь такая была, несильная... Может, дураком был. Может, так надо было. По судьбе моей. Не знаю. Вот мам­ка с папкой меня ждали очень. И друзья. И я очень к ним торопился. Так торопился, что из Симферополя до Запорожья не стал поездом ехать (8-10 часов), а полетел самолетом. Все же три года ждал этого момента. Радости было!..

Мама уговорила меня приехать к ней на работу в форме. Я сначала заартачился, а потом сообразил, что мне-то нетрудно, а она будет счас­тлива показать меня сотрудникам. И я заявился к ней при полном пара­де – в форме № 3 (черные брюки, темно-синяя фланелька и бескозырка с рыжей гвардейской лентой), грудь колесом и в «орденах».

На гвардейском боевом корабле, который больше времени прово­дил в морях, чем у стенки в базе, считалось дурным тоном цеплять лиш­ние значки. Но те, которые мы носили, имели для нас значение. Во-пер­вых, самый главный наш знак (в военном билете он записан среди наград) «За дальний поход». Говорят, когда-то дальним походом считалась уже Турция, потом – выход в Средиземное море. Когда я служил, чтобы получить этот жетон, надо было выйти за Гибралтар. В Атлантический океан мы выходили. Таким же по важности был гвардейский знак. На Черноморском флоте было лишь три больших гвардейских корабля. Вы знаете, что гвардия – это отборные войска. Наш был самым гвардейс­ким среди отборных. И мы этим без лишней скромности гордились. Третий – знак мастерства. Я был очень неплохим радиотелеграфис­том и тоже не без гордости носил знак профи первого класса. И четвер­тый – красивый именной знак корабля «Красный Крым». Ну и комсо­мольский значок. Мы были молодыми и верили, что светлое будущее можно построить только под руководством мудрой коммунистической партии. Интересно, во что сейчас верят мальчишки?

Больше ничего мы не признавали, даже «Отличник боевой и поли­тической подготовки» считался у нас недостойной побрякушкой для пехоты.

Форма на мне сидела как влитая. Еще бы! Собственными руками я перешил ее специально к ДМБ. Практически ни одного машинного шва не осталось. И сам я стройный (без живота!) и жизнерадостный... Э-эх, время! Девчонки, девчонки, где вы раньше были?

Однако жизнь не стоит на месте. Теперь вот Макс возвращается. Надеюсь, вид у него будет бравый и презентабельный. И девчонки, если уж не рельсы, то щеки ему зацелуют. Кстати, кто встретит этого весело­го парня, передайте, что мы приглашаем его в редакцию. Пусть всем расскажет, как служилось.

Июнь, 2002

ПОБЕДИЛИ НЕМЦЫ...

Победили немцы... Какими бы радостными ни стали эти слова для современного европейца с прошедшего вторника, они были произнесе­ны гораздо раньше. «Победили немцы!» – для журналистов области это сакраментальная фраза...

Начало 80-х. Идет Праздник Севера. Мурманск с волнением встре­тил и обхаживает иностранных спортсменов из Норвегии, Финляндии, Польши, Германии и других. Это сейчас мы привыкли к иностранцам, как к родным, а тогда приезд каждого иноземного гостя был событием, пообщаться с ним было за счастье.

Областная газета на всю катушку и с полной ответственностью ос­вещает Праздник Севера. На час задержали выпуск свежего номера, для того чтобы дать оперативный репортаж с лыжного марафона. На со­ревнования отправили корреспондента, назовем его Сережа Петров. Петров знает пару иностранных языков, что в то время было редкос­тью. Он должен появиться в редакции в 19 часов и быстро написать ре­портаж. Его ждут редактор, ответственный секретарь, машинистка, кор­ректор, наборщица и верстальщица в типографии, печатники.

Надо сказать, что когда я первый раз увидел Петрова, то решил, что это, как минимум, главный редактор. Одевался он всегда солидно: кос­тюм-тройка, белоснежная рубашка, строгий галстук. И выглядел также солидно и несколько вальяжно. И вел себя подобающе. Пока дело не до­ходило до седьмой рюмки водки. После седьмой он становился проще.

В 19 часов Петров не появился. Мобильных телефонов тогда не было. И через час Петрова нет. Около девяти вечера, когда напряжение жду­щих достигает пика, звонит телефон. Милиционеры, которые работа­ют на Празднике Севера, уточняют, работает ли в газете некто Петров. При этом сообщают, что он отлично говорит по-норвежски, по-англий­ски, по-немецки и, кажется, по-китайски. Только по-русски ни хрена уже сказать не может...

Редактор объяснил милиции, что у Петрова очень ответственное редакционное задание, а потому везти его нужно только в редакцию и никуда больше. Через полчаса Петрова доставляют на рабочее место.

Редактор, ответственный секретарь, машинистка и корректор приво­дят Петрова в чувства: холодная вода на голову, кофе и разные слова. Пет­ров проникается, бьет себя в грудь и просит 37 минут для написания репор­тажа. После чего закрывается в кабинете. Все нервно ждут. В то время даже получасовая задержка газеты считалась катастрофой. Тем более – газеты областного комитета Коммунистической партии Советского Союза!

Через 37 минут Петров бодро заходит в кабинет редактора и реши­тельно кладет перед ним лист бумаги с репортажем с лыжного марафо­на на Празднике Севера. Репортаж состоит ровно из двух слов: «Побе­дили немцы!»

Точно такие же слова, да еще со вздохом облегчения, мы все в на­шей редакции произнесли во вторник. Почему мы болели за немцев, а не за корейцев? Потому что за корейцев болел весь судейский корпус. Очень сложно выиграть у команды, голы в ворота которой не засчиты­вают. Немцы все же выиграли. А с Кореи хватит и того, что мы, в редак­ции, специально к чемпионату, чтобы не убегать с работы, купили те­левизор «Самсунг». Пусть радуются.

Не могу болеть и за бразильцев. Просто не могу. Мужик, слегка по­лучивший мячом под зад, падает, хватается за голову, катается по тра­ве, корчась в судорогах, и требует уже подводить детей – прощаться... А сквозь пальцы поглядывает на судью: свистнет или нет? Воля ваша, но что-то мешает мне всерьез относиться к такому мужчине. Может, потому, что мне вообще больше нравятся женщины?.. Впрочем, о жен­щинах – это уже другая история.

Июль, 2002

ПРОСНУЛСЯ УТРОМ И, КАК ВСЕГДА...

Проснулся утром и, как всегда... Почему-то многие мои подвалы начинаются с фразы «проснулся утром»? Может, к доктору пора? Поче­му я лишь с утра ярко ощущаю мир и могу что-то сообразить? Но не это важно сейчас.

Проснулся, глотнул соку, справился о маменькином здоровье (она гостит у меня), поставил кофе... Все как обычно. Пока не подошел к зер­калу. Чтобы красоту несказанную навести. Зеркало у меня знатное. Это даже племяшка моя заметила: оно, говорит, стройнит. Хотя при ее ве­совой категории в 48 килограммов попробуй отразиться толстой. Но я сразу понял, о чем речь. Вот в некоторых магазинах ничего не покупаю: там кривые зеркала. Талия в них напрочь исчезает. А в моем – все по-честному. В моем я – стройный и красивый, как Майя Плисецкая. Но опять же не это сейчас важно.

Подошел я глянуть на себя и застыл... Потер, как советуют в книж­ках, глаза. Не помогло. В зеркале – моя прихожая, я сам. Только... со спины...

Спина и все остальное в норме – шорты зеленые, еще на Кубе поку­пал, «Поло клаб» называются, футболка желтая, старенькая, домашняя, затылок – подстричься бы пора, две, как и всегда, макушки... Мне еще с детства двух жен пророчили. Обманули. Ни одной не осталось... Но лица-то не видно! Ё-моё! Ну, зачем мне спина и затылок? Я в глаза сам себе хочу посмотреть, а никак.

Кручу голову влево, отражение тоже влево. Вправо – оно туда же. Обычно ведь наоборот, а тут вместе со мной. Крутанул головой, аж шея хрустнула, на какой-то миг увидел профиль свой греческий... Но в гла­за не смог заглянуть. Беда...

Огорчился я. Но в отчаяние не впадаю. Думаю, сейчас кофе попью, покурю, проснусь окончательно, и все будет на своих местах. Сделал по плану. Опять подхожу к зеркалу, но уже осторожно, сбоку. Загляды­ваю... Вид сзади. Мало того, в зеркале все стало мрачным, серым, пас­мурным и дождливым. На заднем плане тени какие-то мутные прокидаются, типы какие-то подозрительные, женщины без лиц и фигур... Ни лица, ни фигуры, ни каблуков с помадой, но я твердо знаю: женщи­ны. И все они там беззвучно бродят по своим делам, на меня никакого внимания не обращают, делают вид, что не нужен я им. А может, и впрямь не нужен? И я к ним там – в зеркале – лицом стою, а к самому себе – задом. То есть даже мое отражение меня не замечает, мною, род­ным, не интересуется. Стал я ему сигналы подавать: подмигивать, руч­кой помахивать, даже посвистел. Дескать, эй, парень, я тут, повернись ко мне передом... Не хочет. Нахохлился, молчит и не замечает. Обидел­ся? Независимость объявил? Но так же не бывает! Не должно быть, по крайней мере. Не хочу, чтобы так было...

Пошел на работу небрит, нестрижен, нечесан. И весь день ломаю голову, как бы помириться. Фантазия дальше того, чтобы вечером по­ставить перед зеркалом пивка с рыбкой, не идет. А ведь так хотелось начать новую жизнь – светлую и праведную. И ведь уже объявил о ее начале накануне вечером. И вот вам – себя потерял.

Июль, 2002

ОШИБОЧКА ВЫШЛА

I

Стоял на балконе, любовался закатом. Красиво. Слева зеркалит Имандра, справа – холмистые леса, а еще правей – горы. Солнце, насвистывая что-то незатейливое, подбирается к горам и разлива­ется по небу кипящим золотом. Не знаю, больно ли смотреть на кипящее золото. На сталь – точно. А на золото... Ну, во всяком случае – трепетно, я думаю. А там, где закат заливает облака, зо­лото становится жемчужным, перламутр желто-красных оттенков.

Красиво до чего же... Даже на собственной душе красивей становит­ся. И тут балкон дрогнул слегка.

Пока соображаю, показалось или на самом деле, на северо-западе, на горизонте, появляется черная полоска. Странно – тучи, что ли? Полоска растет вширь, в высоту. Это уже черная туча, правда, еще далекая, но как-то быстро она прет! Сказать, как на дрожжах, – ни­чего не сказать. Всего за несколько секунд она расползается почти по всему горизонту. И вот уже можно догадаться, что она накрыла район Экостровского. А в небе добралась до низких тучек, закрыла их, и вот низкое солнце становится багровым и тает, тает за черным маревом... В воздухе – тревога, отчаяние. Все замерло. Даже свето­фор на переходе не мигает. Стою истуканом, и глаз не могу оторвать. Что это? Атомная война? Конец света?

И вдруг моментально в памяти: астероид! Я же читал про асте­роид, который проходит рядом с Землей. Не может быть! Это толь­ко в дурацких американских фильмах... Вот такой он и есть – конец всему?! А ты что, хотел фанфары и цветы, прощальные объятия? А самое страшное – нет страха. Может, потому что не один уходишь, а все – сразу и вместе. И все, и всё и без следа. Даже матерных слов нет. Лишь мелькает нелепое: ну хоть поужинать успел, под пару рюмок водочки, да хорошо, что посуду мыть не стал – совсем обидно было бы. Эх, надо было водку допить... А туча – вот она. И не туча, а стена пыли, камней, деревьев, дома рассыпаются, как спичечные... Эх, мать!..

Темнота.

Ну хоть темноту вижу. И грязи нет. Не липкий. Обмыли, что ли... А кто? Никого же не осталось.

Темнота.

Не люблю темноту. Даже спать не могу в абсолютно темной ком­нате. Глаза повылазили?..

Голос.

Бурчит чего-то. Недовольный...

Свет!

Мягкий белый.

Дядька сидит за столом. Стол стоит посреди поля заснеженно­го. Не холодно. Дядька равнодушно спрашивает фамилию, длину рук, цвет живота, просит надуть щеки... При этом он все тщательно записывает. Пальцем прямо на столешнице. Кручу головой, ищу оче­редь, надеюсь знакомых встретить. Никого. Пустое стерильное поле до горизонта. Я один. Пытаюсь, не заискивая, выяснить, как они так умудрились, что земляков моих не видно, – очередь должна быть.

– Каких земляков? – уточняет дядька и почесывает под мыш­кой.

– Ну, вот Миша, например. Танюшка...

– Ты про этих? – И он вынимает из-под стола фотографии, ко­торые висели у меня дома. Не дожидаясь ответа, дядька сообщает, что они дома: Миша собирает семью в отпуск, а Танюшка дочь купает...

– Так ведь катастрофа была! Астероид! – Я вскакиваю и от него­дования задыхаюсь. – Конец света ведь был!..

– Ну, братец, ты – это еще не весь свет.

– Так я же это... своими глазами видел...

– Ты как маленький, честное слово! – Дядька досадно кривит щеку. – А сильно умным себя считал. Конец света – дело индивидуальное. Кому конец, кому начало, кому свет, кому тьма...

И вдруг без перехода спросил:

– Рыбой будешь?..

II

Я ждал, что проснусь. Не получалось. Все та же заснеженная рав­нина до горизонта... А интересно, бедуины, когда под астероид попа­дают, в пустыню переносятся? Мне, может, снег и при жизни надоел, так и тут он же. Или они свою расположенность так показывают: дескать, все для вас, гости дорогие, по вашим вкусам и вашим при­вычкам... Однако дядька напомнил о себе:

– Так рыбой будешь?

– Какой?

– Какая разница... Касаткой...

– Касатка – не рыба! Млекопитающее. – И тут же я спохва­тился: – Но вообще-то я спорить не люблю...

– Значит, будешь.

– Нет!

– Почему?

– Они котиков едят.

– А ты котиков любишь?

– В том-то и дело, что люблю. Но не есть...

Стали мы перебирать подводный мир. Быть селедкой, треской и ставридой я отказался. Слишком уж лишены они индивидуальности – дуры дурами стадные. Косячные, то есть. Палтусом – кате­горически против. Он жирный, а мне и в этой жизни хватило такой беды. Ершом морским – наотрез. Поймают, засушат, и буду я ле­жать в каком-нибудь ларьке и пахнуть, как покойник или перепрелые портянки. Ужас! Бельдюгой? Увольте! Сами поняли, да? А вот китом, сказали, не заслужил. Что надо сделать, чтобы стать большим и могучим гренландским китом, не сообщили. Я подозреваю, что эту ипостась они исключительно для малой народности эскимосов при­держивают. И тут меня осенило:

– А можно – простой женщиной?..

Дядька даже голову поднял и перестал бубнить под нос:

– Оно тебе надо?

– Ну... Интересно.

Чувствовалось, что я ему поднадоел уже. Он опять почесал под мышкой и полез под стол. Чем-то он там шуршал – то ли бумаги перелистывал, то ли бутерброды разворачивал и ел. Наконец вылез, кряхтя:

– Вот. Есть одно местечко. Женщина. Только учти – простых женщин не бывает. Когда вырастешь, будешь пирожками торго­вать и...

– Нет!

– Почему?

– Я врать не смогу! Они же должны всегда говорить: пирожки свежие, сегодняшние! И в глаза покупателю смотреть. А пирожки эти еще их бабки жарили, до войны...

– Неужели врут?! Что же ты их не уличал?

– Им жить надо. Иначе ничего не продадут. Да и мало ли кто врет, что ж – каждого уличать? И потом, они ведь, может, свято верят в то, что нам с вами враньем кажется. Сами говорили – дело индивидуальное...

– Да ты философ, батенька! Или психолог?

– Какая разница, – потупился я и ковырнул ножкой.

Он наклонился ко мне и, воровато глянув по сторонам, спросил:

– Манекенщицей будешь?

Я тоже оглянулся и перешел на шепот:

– Какой?

– Самой настоящей. Французской.

– А итальянской можно? Ой!.. А если приставать начнут? Я ж красивый буду!

– А коленом в пах?

– Можно.

– А на каблуках сможешь?

– А то! От бедра!

– Записываем?

– Нет! Подумать можно?..

III

Все то же поле, все тот же дядька, все то же смятение в моей душе. Две недели мы морочим друг другу головы: он пытается меня куда-то пристроить, а я (сам себя не узнаю) не могу принять ни од­ного предложения. С одной стороны – спешить отсюда, вроде, неку­да, что там еще меня ждет. С другой – слишком уж тут монотонно. Лицо мое заросло щетиной, да, собственно, и не щетина это уже, а бороденка жиденькая, а вот дядька как был гладко выбрит, так ниче­го ему и не делается. На языке моем вертятся вопросы про этот мир, или что тут у них такое. И еще я хочу понять – зачем эта процеду­ра. Если гибель моя была неизбежной, то и чикаться не стоит – на­значили дальше, и все. Если у меня здесь выбор есть, то почему мне не дали выбрать там – погибать или нет. А я бы и не торопился. Мне и там хорошо было...

– А чего тебе там было хорошо? – вдруг заговорил дядька.

– Да все было хорошо! – и такая злость на меня накатила. – Зачем влезли, если сами не знаете, чего хотите?

– Чего хорошо-то было? В танке гореть хорошо было?! – вдруг заорал дядька.

– В каком танке, псих ты ненормальный?!

– В вашем драном Т-90! Ненавижу ваши танки и бомбы! Идио­ты!..

Дядька даже привстал за своим столом. Потом наклонился, дос­тал телевизор и включил его. На экране появилось скорбное лицо Фила Донахью. На чистом русском Фил стал рассказывать про какого-то Отто Дылермана, который со своим сыном на русском танке прикры­вал ударную турецкую пехоту в Шервудском лесу. При этом на экра­не крупным планом: я (!) застегнул танковый шлем, помахал в объек­тив рукой, и танк рванулся с места.

– Отзывчивые русские танкисты сами предложили помощь пе­хотинцам. Пять километров дороги ударная группа преодолевала двадцать восемь часов! Отто Дылерман с сыном подавили все огне­вые точки гренландских сепаратистов, однако блуждающая проти­вотанковая ракета угодила прямо в левое крыло их машины... Веч­ная память героям! – седая голова диктора скорбно поникла...

А я сидел, как парализованный: челюсть висит, во рту пересохло, глаза вытаращены.

– Я что – в психушку попал?

– Ты это брось! – обиженно откинулся на стуле мой чичероне...

– Какая турецкая пехота? Какое левое крыло?! Я не был маном, тем более в танке!

– А кем ты был?

– Журналистом! На берегу озера красивого! На Севере!

– Да брось ты. Вот тут записано, – он достал из кармана затерханную бумажку, – Отто, православный буддист, гражданин Африкан­ского советского союза. У вас там директором Диего Марадона, – и тут дядька потерял свою уверенность. Что-то он сообразил...

– Вы все напутали! – я так устал, что сопротивлялся из после­дних сил.

– Ты думаешь? – он внимательно стал смотреть на меня. Я понял: дядька читает мое сознание.

– Да... Ошибочка вышла... Ну, не взыщи. Не оттуда мы тебя изъя­ли. Не с того макета, – он досадливо цыкнул зубом. – Ладно, пока. Увидимся еще, – и попробовал улыбнуться.

– А пошли вы!..

Странно, кого я посылал? Стою на балконе. Смотрю на озеро и терпеливо жду, когда же она придет. И вот – звонок в дверь. Бегу открывать. Черт, посуду не помыл, некрасиво...

Боже, она светится мягким теплым светом и для меня. Если бы я мог кому сказать, как она прекрасна! Тянусь поцеловать ее, но она отклоняется:

– Всего полгода не виделись, а ты зарос, как гиббон. Марш брить­ся! – и глаза ее лучатся теплом.

Август, 2002

ЕМУ СОРОК ЛЕТ...

Ему сорок лет, а его Ленькой зовут. Он тихий и неприметный, не­большого росточка, но жилистый. И молчит. Даже когда выпьет, гово­рит мало. И заикается слегка. Зато когда надо не говорить, а делать, Ленька незаменим. На все руки мастер – столяр, сантехник, электрик, автомеханик. И о чем бы его ни попросили, днем или ночью, никогда не откажет – хоть квартиру отремонтировать, хоть в соседний город отвезти на машине, даже денег даст, если у него, конечно, деньги есть. Мужик, словом. А тут как-то выпили мы хорошо, слово за слово, и рас­сказал Ленька историю.

Было ему двенадцать лет. Жил он тогда в Поволжье, в деревне. Со­брался как-то зимой к старшему брату в районный центр. В выходной день сел в автобус и поехал. В автобусе Ленька дремал и представлял, как к брату заявится. Брат у него на заводе работает. Вот сидит он в суб­боту дома, чай пьет у окошка и вдруг видит – Ленька по улице идет. Пальто нараспашку, да еще улыбается и рукой машет. Брат глаза выта­ращит: ты что – один приехал? Ну, ты даешь! Совсем большим стал!.. А Ленька передачку от мамки достанет из сетки-авоськи – сало, колба­су домашнюю, варенье. Сладко мечталось.

Только автобус и полдороги не проехал. В соседней деревне сломал­ся. От Ленькиной деревни до этой шестьдесят километров, а до рай­центра – еще сто. Пассажиров было немного, они кто куда разбрелись. А Ленька один остался. Обидно, хоть плачь. И знакомых здесь никого. И автобусов больше не будет. Пошел Ленька обратно. Дошел до околи­цы. Земля до горизонта ровная и белая, и дорога в снегу накатана. И ничего больше. Солнышко светит, ветра нет, да все равно морозно – снег под валенками скрипит. Подумал Ленька, подумал, утер нос рука­вом и пошел к крайнему дому.

Там женщина была, хозяйка. Он рассказал ей, что к чему, и попро­сился переночевать, автобуса дождаться. Не хотела тетка впускать его, но впустила. Ленька сказал, что отдаст два рубля, и достал из кармана трешку. Тетка трешку взяла, а рубль сдачи пообещала вернуть, когда муж вечером придет. Леньке рубля хватило бы до брата или домой до­ехать. Она даже накормила его холодной картошкой и молоком напои­ла. А вечером пришел хозяин. Здоровенный пьяный дядька. Он стал кри­чать и матерно ругаться на жену: зачем чужого в дом пустила? А Леньке кричал, чтобы он убирался. Потом дядька сграбастал пацана за шиво­рот и выбросил из дома. Пальто с шапкой выбросил следом. А валенки Ленька и не снимал – холодно в доме было.

И вот тут Ленька уже не плакал. Оделся и пошел домой. Он плохо помнит, как шел. Знал главное – не садиться в снег. Они в школе рас­сказ учили, как мальчик сел в снег отдохнуть и увидел маму, а та его обняла, согрела. Только не мама то была, а сон. Последний в его жизни.

Замерз мальчик. Только теперь Ленька понял, какая страшная была ис­тория. Не стоять, не сидеть, идти и идти. Дорогу видно – луна светит, звезды, снег светлый. Есть хочется, да сетка с гостинцами в доме оста­лась. Идти и идти...

На краю его деревни стоит ферма, а при ней кочегарка. Утром ис­топник выходит на улицу по делу и видит недалеко что-то черное в сне­гу. Подошел, а это сынок младший Полунинский – Ленька. Скукожил­ся весь, языком не ворочает, но живой. Истопник его в охапку и в кочегарку. Раздел, растирать стал и отогрел Леньку.

До сих пор Леньке не верят, что он ребенком шестьдесят километ­ров прошел по зимней степи и жив остался.

– А тех ты больше не встречал?

Ленька понимает, о ком речь, и заикается больше обычного:

– Н-н-не в-встр-речал. Н-н-нет. Но мы с д-другом ездили туда, как лето наступило.

– Зачем?!

– Н-ночью. Мотоцикл далеко в степи ост-тавили. Подкрались с банкой б-бензина. И спалили дом...

Ленька смотрит мне в глаза. Одобрения или осуждения ищет? Хотя он, если уж говорит, то всегда в глаза смотрит.

Август, 2002

БРОСИЛ ПИТЬ. ЧАС НЕ ПЬЮ...

Бросил пить. Час не пью, два не пью... Так говорит один приятель. И при этом ему смешно. Имя называть не стану, потому что он именно так пить и бросает. Зато когда начинает, то пьет уж день, два, а то и дольше.

Позвонила женщина (я так и не сообразил, кто она) и поделилась своими наблюдениями:

– Дылёв, ты начал конкретно запивать! Я читаю твои подвалы, так вот мне кажется, что ты в последнее время пьешь беспробудно...

Странно. Именно сейчас, когда я почти и не пью, я стал напоми­нать кому-то алкаша. Впрочем, все алкаши уверены, что они почти не пьют. Двадцать лет назад у меня была беда. Личная. Ну, выпивал вроде бы иногда. А через год-два жена сказала, что я в течение нескольких месяцев каждый день был «на кочерге», и она уже стала бояться: я спи­ваюсь. А я ведь ничего вообще не заметил. Пронесло...

Увы, или – ура, но свою бочку я, видимо, опустошил. Жалкие кап­ли на донышке остались. Было время, когда я мог на спор выпить бу­тылку водки из горлышка и после этого всю ночь продолжал веселить­ся. Было время, когда я мог с друзьями с утра до позднего вечера пить пиво. Так мы проводили выходные дни. Ехали в центральный парк куль­туры и отдыха, где в пивбаре почти всегда было свежее разливное пиво (как непонятно звучит сегодня – пиво завезли!), привозили с собой рыбку вяленую и допоздна валялись на травке на берегу пруда, пили пиво и общались. Лебеди на пруду только недоуменно шеи вытягива­ли – как это в людей столько влезает? Всякое бывало. Я не буду расска­зывать все случаи – стыдно.

А потом... Может, само прошло, может... Вот смотрите. Сначала бабахнула Вселенная. Потом осколки и пыль сбились в одну плотную кучу, и загорелось Солнце. А из лишних деталей получились планеты. Потом появилась вода, в воде завелась протоплазма. Из нее сложились инфузории и рыбы. Одолеваемые любопытством, рыбы вылезли на бе­рег и стали жабами и динозаврами. Некоторые динозавры научились летать, другие вымерли. Первые дошли до нас в виде птиц, вторые – в виде тоскливых окаменелостей. Верблюды понесли свои горбы. Гольфстрим разгорячился и растопил ледники. Обезьяны однажды облени­лись и встали на задние ноги, чтобы не лазать по деревьям. Гомо сапиенс сжил со свету неандертальца. Египтяне всю свою жизнь в несколько тысяч лет положили на строительство пирамид. Александр Македонс­кий привел своих военных под эти пирамиды, не впечатлился и пошел дальше, в Индию. Римляне, чтобы полюбить Клеопатру, сколотили все известные страны в империю. Потом викинги уплыли в Америку, япон­цы придумали хокку, харакири и «Мицубиси Паджеро», итальянцы при­думали макароны, ирландцы – риверданс, французы просветили весь мир на предмет свободы, равенства и братства. Попов с Маркони при­думали радио, а китайцы – порох. Этим порохом убили миллионы и миллионы людей. И наконец – пришел я. Или – ты. Наш путь в этот мир был долгим. Через муки всех, кто был раньше – от мертвой мате­рии до наших матерей. И ради чего? Чтобы пить до беспамятства вод­ку? Или – выкручивать лампочки в подъездах? Или – лгать и подличать и презирать тех, кого ты перелгал и переподличал?

Как-то уже не хочется. Если вообще когда-то хотелось. Может, не­ловко? Перед теми, кто был до нас...

Экий я глубокомысленный. Глубже некуда. Хотя вчера стакан вина выпил. Знаю я место, где отличное французское вино продается по цене молдавского. Но вам не скажу. А то вы подумаете, что это скры­тая реклама.

Август, 2002

ЛЕТО В ДЕРЕВНЕ. НОЧКА ВЫДАЛОСЬ...

Лето в деревне. Ночка выдалось сухим и жарким. И когда жара была готова обернуться убийственной засухой, местные бабки собрались и стали лить воду на могилу удавленника. Самоубийцы, то есть. На сле­дующий день в Ночке пошел дождь...

Эту историю из жизни деревни Ночка рыжая Лена рассказывала мне в такси по дороге за город. Водитель, когда услышал, что колдов­ство сработало, повернулся и уточнил: только бабки могут лить воду на могилу удавленника? Рыжая Лена сказала, что не уверена, просто в Ночке живут теперь старики. Водитель такси пробормотал: надо бы попробовать.

– Зачем? – в один голос спросили мы.

– В хорошую погоду клиентов мало.

Это было в субботу. День был солнечным и теплым. А в воскресенье город накрыли тучи и пошел дождь, пришлось вызывать такси...

Я в общем-то случайно оказался в той компании. Сначала думал отметиться и тихонько исчезнуть, но задержался. Люди собрались интересные, и они рассказывали интересные истории. Та же рыжая Лена – великолепная рассказчица.

– Стоим в магазине перед витриной с колбасами. Я спрашиваю мужа, что такое пастурма? Пока он думает, вмешивается дяденька ря­дом. Вы его знаете (Лена называет имя и фамилию – действительно, знаем). Он назидательно сообщает мне, что пастурма – это мясо. И велит продавщице взвесить триста граммов пастурмы. Та взвешивает, заворачивает, называет цену. Дяденька отвечает: нет, пожалуй, не надо пастурмы, возьму-ка я лучше масла сливочного...

Я ехал домой и ругал себя за то, что в последнее время мало бываю среди людей. Живу анахоретом, а ведь люди по-прежнему – самое интересное, что есть в этом мире.

Не знаю, читает ли молодежь сегодня Евтушенко. Как-то его в пос­ледние годы затюкали, чуть ли не анафеме предали современные кри­тики и публицисты за его «благополучие» и «генеральство». Но, во-пер­вых, всякое благополучие относительно, а во-вторых, творчество художника и образ его жизни – совершенно разные явления. Почему Мастер должен быть голодным и оборванным? Для меня Евтушенко – важная часть моей молодости.

Людей неинтересных в мире нет.

Их судьбы – как истории планет.

У каждой все особое, свое,

И нет планет, похожих на нее...

Надо чаще бывать на людях. За последний месяц пересмотрел кучу кинофильмов, несколько было очень сильных, а в голове каша, почти ничего яркого. А вот пообщался с людьми и столько впечатлений. До этого был в гостях в начале лета и узнал историю про тихоню Леньку, который прошел 60 километров по зимней степи и не замерз. Эту по­трясающую историю я рассказывал недавно.

Может, я вампир? Может, мне нужна энергия людей, чтобы жить, в смысле – функционировать? А почему же я, когда готовлю канелоне или рыбную похлебку, кладу туда много чеснока? Вампиры чеснок на дух не переносят.

Вот и пришла пора разобраться с самим собой. А вы это сделали? Любопытно, можно ли разобраться с самим собой? Поделились бы, а?

Сентябрь, 2002

КАК МЫ УЗНАЁМ ДРУГ ДРУГА...

Как мы узнаём друг друга? Нет, не в понедельник после хорошей трехсуточной вечеринки, когда глаза не видят ни вокруг, ни внутри, а при первой встрече. Когда идешь по улице, а навстречу тебе – Она. Пусть даже с коляской. И видишь впервые и совершенно случайно, но – дикое желание остановить ее и мгновенье, заговорить. И, как дурак, давишь в себе это желание...

Хотел еще добавить: или он навстречу с сумкой через плечо – то есть сделать вид, что говорю не только от мужского полу, но вообще за всех. Однако передумал. Не могу я рассуждать от женского лица. А тем более ощущать за него. Врать сегодня не хочется. Даже за других мужи­ков расписываться не стану.

Пройдешь мимо... Лишь обернешься, открыв рот. А потом долго пилишь себя: ведь это была Она, зачем же ты не заговорил с ней, где-то ты такой умный – пробы ставить негде, так почему же ты упустил свою судьбу?.. И только внутренний голос давит обратно к земле ехиднень­ко: ага, ага, очередная судьба... Слышь, внутренний голос, пошел ты!.. Каждый мой день – моя судьба, каждый мой миг. И – каждая лю­бовь, ослепительная и огромная, как заснеженные горы. Неважно, как долго ты любовался ослепительными горами и дико хотел взлететь над ними, раскинув крылья, – миг или всю жизнь, время не умаляет их красоты и величия.

Странная ассоциация – любовь и зима... А она говорит: надо, что­бы жарко, чтобы не меньше тридцати, а лучше сорок по Цельсию, – только там можно жить и любить, и танцевать томно и бесконечно про коразон эспинадо и про эса ноче – про испанское сердце и ту самую ночь. А ты не можешь предложить ей ничего, кроме номера своего те­лефона, и потому идешь, идешь дальше, и вдруг...

Когда Женщина не отводит взгляда, это меня смущает. Это озада­чивает и ввергает в недоумение. Я начинаю дергаться, как таракан на веревке. Глаз не отвожу, но дергаюсь и стараюсь бочком, бочком – об­ратно под шкаф, на волю... Ну не глупец ли! А вдруг это твоя судьба? Да, третья за день. Ну и что? Сколько дано нам судеб на один длинный день? А сколько – на одну короткую жизнь? Кто знает? Намного позже, в который раз поражаюсь своей тупости. Потому что понимаю, Она говорила: сядь рядом, заговори со мной и ты узнаешь, какая я теплая, умная, веселая, ты увидишь, какая я красивая и неповторимая...

Задним умом я богат. Если бы наличие заднего ума приносило мне прибыли, а с них брали налоги, в городе никогда не выключали бы ото­пление...

Одних людей совсем никак не ощущаешь... Другие раздражают лишь своим присутствием за спиной. А третьих – не так оно редко и быва­ет... С ними сразу понимаешь: это твой человек. Близкий тебе, очень близкий, можешь доверять ему. И это уже не только о Женщинах. Му­жики, которым доверяешь, – тоже здорово. Но главное – как это по­лучается?

Сентябрь, 2002

ЕСЛИ ВЫ ДУМАЕТЕ, ЧТО КОКЕТСТВО...

Если вы думаете, что кокетство свойственно только прекрасному полу, ошибаетесь. Просто у мужчин и у женщин это по-разному полу­чается.

У женщин кокетство заложено от рождения. Когда моей племянни­це было два годика, она во мне души не чаяла. Я приходил с работы, Алена уже ждала под дверью, чтобы сделать заявление: дядя – кака! И с хохотом пыталась убежать. Я включался в игру, догонял ее, брал за ухо и сурово переспрашивал: кто дядя? Она шла на попятный и отвеча­ла: дядя – цаца. Но как только я отпускал ее, отбегала на пару шагов и тут же опять: кака! Игра была детской, но играла в нее Аленка очень по-женски. И тогда я понял, что кокетство у женщин заложено на генети­ческом уровне. Не ахти, какое открытие, но мне было 18 лет.

Есть люди, которые не одобряют подобного поведения. А мне нра­вится. И именно женское. Когда все получается легко и изящно, как у маленького ребенка.

Мой друг (это тоже было давно и не здесь), плакался:

– У меня нет никаких шансов! Она мне говорит, что пока одна, тоже вроде бы в меня влюблена, а как увидит меня, так лучше бы глаза ее не смотрели...

Между нами, будь я женщиной, я бы тоже его видеть не захотел – урод первостатейный. Однако, согласитесь, налицо – ее взаимность. Она, говорю, кокетничает с тобой таким образом, чтобы ты в ее присут­ствии старался быть выше, стройней, умней, наконец, чтобы соответ­ствовал тому, каким она тебя придумала. Приятель мне так и не пове­рил. Окончательно впал в отчаяние, и любовь пропала.

Вы же знаете, мужики любят язык простой и понятный. Как коман­да сержанта на строевом плацу: равняйсь! смирна-а! в койку! А экивока­ми нас можно и не пронять.

– Я тут в тренажерный зал стала ходить, попробуй, какие у меня теперь бицепсы, – и женщина сгибает в локте оголенную изящную ручку...

И я послушно прикасаюсь и получаю удар током, и вижу чертиков в ее глазах и все понимаю, и делаю все, как надо...

Но ведь чаще с нами приходится идти напролом, как в том анекдо­те: «Кум, я тебя боюсь, ты сейчас приставать начнешь! – А ты разве откажешь?! – Вот гад, уже и выпросил!»

Но зато когда мужики начинают кокетничать, это уже – симфо­ния, это Кармен-сюита! Самый простой и типичный мужской ход – обещать золотые горы. Колечко, шубу, Париж, море, просто денег, кол­басы, наконец. Притом обе стороны отлично знают: дай Бог, хоть шо­коладку. А если и гвоздичку красненькую, считай, что в Париже побы­вала. Но обеим сторонам такая прелюдия нравится. Это, наверное, как предварительные ласки – обязательно, но тем не менее приятно. А что делать, если мы такие великодушные. Женщина, говорят, ушами лю­бит, вот и пусть слушает, да?

Такой прием – это основной тип мужского кокетства и лучше от него не отступать. Я тут как-то попробовал. До сих пор стыдно. Изуми­тельная женщина, никогда раньше не встречал, практически на ходу, на улице, вдруг заявляет мне:

– Боже, я, наконец, тебя встретила!

Я обалдел. Сначала – паралич, а потом меня понесло кокетничать. Я всего лишь хотел задержать ее, остановить мгновение, а я тем време­нем собрался бы с мыслями и сказал, что я тоже так ждал ее... Но, по­скольку в генах моих такой тип поведения не заложен, скокетничал я сурово по-матросски. Я открыл рот и промычал:

– Н-не понял!

Ее взгляд остыл моментально:

– Извини, я ошиблась.

Однако не будем заканчивать на такой печальной ноте. Вот свежая история, подслушанная на днях нашим сотрудником.

Два мужика на ходу пьют пиво с утра пораньше. Перед ними идет стройная, хорошо одетая молодая женщина. Один из мужчинок:

– Смотри, девка какая! Класс! – и тихо добавляет с завистью: – И ведь кто-то же спит с ней...

Женщина оборачивается и бросает:

– Да такой же «синяк», как и ты...

Сентябрь, 2002

Фантасмагория

Пора. Ничто не держит больше. И зацепиться не за что. Ровно и скользко. Пора. Он легко поднялся, подошел к краю и...

Черт побери, еще недавно казалось, что отлетал. Что нет ни сил, ни нужды, ни желания. Что крылья обтерхались и годятся лишь смахивать гадко свисающую с потолка паутину. Он уже приготовил­ся только вспоминать. И щуриться сладко при этом. И морщиться от «больше никогда». И иронично улыбаться, когда, увы, другие, увы, летают...

Да разве в наше время так летали! Да мы в свое время!..

Которое ушло. Ушло, и ладно. Печально. Но ведь как было полётано...

Главное – было. И от души было! И в этом «было» уже есть горь­кое смирение и утешение покоем. Очень слабое. Вот и всё. И будем созерцать. И непременно – мудро созерцать. Тихо и ровно...

И – на тебе! Откуда что взялось? Откуда силы? А главное – желание! Что ли реквием уже включили? Но под него тоже славно летается. От винта!

На самом краю он крепко зажмурился. Может, крикнуть «Банзай»? А, и так сойдет... Но, видимо, все же крикнул. Или кричат не «види­мо», а – «слышимо»? Во всяком случае, когда он толкнулся ногами и на миг завис над бездной и непонятностью, распластанный, нелепый, готовый камнем рухнуть вниз, его заметили и повернули головы. И глаза вытаращили: кто? он? не может быть!

А ему уже всё-рав-но. Полет! Откуда он взял, что больше не мо­жет? Что больше не хочет... Город ушел вниз, стал мелким, игрушеч­ным и растворился в мутных облаках. А потом облака исчезли. Сверху и сбоку показалась ясная черная дыра, и она все росла и росла, стала громадной, и он понял, что это – космос, и не испугался, как раньше, холодной, на первый взгляд, пустоты. Там не пусто. Там звезды и сол­нечный ветер. И солнечный ветер можно оседлать и парить на его вихрях, изящно и плавно огибая звезды. Дух захватило от радости, слезы щекочут, эх, кр-расотища!..

Далеко улетел то? Оглянулся назад и обомлел – за ним такая толпа...

Сначала прыгнули, кто был поближе. За компанию. Потом – те, кто был за теми, кто был поближе. Следом – сиганула в полет со­седняя улица. Милиция сказала: непорядок граждане, – и тоже взмы­ла с обрыва. Потом, грузно повернувшись, – пожарные в тяжелых костюмах и касках. Продавцы пива и мороженого прикинули: а вдруг там жарко? – и туда же. Дворники... А что, дворники еще как лета­ют! И физики, и, само собой, лирики, и танкисты, и грузчики, и киров­чане, и китайцы с парагвайцами. Рожденные в Зимбабве особенно любят летать, а также – члены профессиональных союзов и обще­ства защиты животных. Дети революций, отцы демократий, горо­да-побратимы, национальные диаспоры... Все любят, в смысле, все летают, ну, то есть – любят. Пока есть силы. Католическим свя­щенникам нельзя, но они все равно втихаря это делают по-своему, неуклюже и с оглядкой, но пытаются. Я слышал, даже бухгалтеры умеют это делать, но, чего не видел, за то не ручаюсь. А впрочем, что ж они... Почему бы и им не летать – с счастьем взахлеб, с холо­дом в спине и пустотой в низу живота...

Столько людей летит сквозь солнечный ветер, изящно и плавно огибая звезды!

И лишь одна фигурка застыла на краю обрыва. Удивленно при­подняла плечи, головку набок, неподвижна, лишь ветер запутался в темных прядях. То ли крылья связаны, то ли принципы какие.

Толи просто ей не-до-то-го...

Как жаль.

Сентябрь, 2002

ОДИН МОЙ ЗНАКОМЫЙ, ЧУДАК...

Один мой знакомый, чудак, придумал способ развлекаться. Когда он выбрасывает старые брюки или туфли, кладет туда десять-двадцать рублей. Говорит, я положу одежду или обувь возле мусорки, ее кто-ни­будь подберет, носить будет, а если еще и денег там найдет, мне спаси­бо скажет. Ага, говорю, или лопухом тебя назовет. А тот отвечает: ну и что, тоже весело.

Странный он человек. Кажется, Лев Толстой заметил: мы любим людей не за то добро, которое они нам сделали, а за то добро, которое мы им сделали. Я как-то попытался подразнить своего приятеля. Гово­рю, вот сейчас бомж, который джинсы подобрал, купит на твои деньги «Трою», надерется и поколотит свою девушку.

– А вдруг он сегодня с голоду умирает, а на мои деньги хлеба ку­пит?..

Можно долго рассуждать о необходимости помогать тем, кто рас­считывает на твою помощь и совсем не хочет рассчитывать на себя. То есть, о нелегкости работы, так сказать, по вытаскиванию бегемота из болота, в то время как сам бегемот из болота вылезать не желает. Люди разные, как говорит Оля. Есть такие, кто с вашей одноразовой помощью выкарабкается из беды и больше туда не попадет. Есть такие, кто будет жить только вашей помощью, и если вы вдруг перестанете помогать им, вы окажетесь подлецом. Можно осуждать тех, кто помогает, – они под­рывают иммунитет человека, делают из него паразита. А тех, у кого зи­мой снега не выпросишь, нельзя судить – имеют право.

Как, черт побери, все сложно! Но придется еще и личное мнение от­крыть. А то вы скажете, что я как-то беспринципно рассуждаю, бесхребет­но даже. Кстати, когда-то любимая женщина пошутила... Вот уж не ожи­дал, что я так взовьюсь. Я как оплеуху ее шутку принял. Она пошутила так: хороший ты, – говорит со вздохом, – парень, да нет в тебе стержня... У меня аж дыхание перехватило, и глаза на лоб полезли. Мы поссорились тогда. Еще раньше другая любимая женщина шутила иначе, но тоже со вздо­хом: хороший ты парень, да дать тебе нечего. Но там ничего обидного я не видел. Если не считать обидной безответную любовь. А вот насчет стерж­ня... Личностного. Очень больно оказалось. Хоть и шутка.

Значит, что я думаю о благотворительности? Только самое хоро­шее. Пусть творящих благо будет больше. И необязательно деньгами. Вот как-нибудь ночью позвоните своему знакомому и скажите что-ни­будь вроде: извини, но я тут три дня думаю над тем, что ты сказал. Ка­кой ты все-таки умный!.. Он забудет, что вы его разбудили. Он станет любить вас еще больше. И всем будет хорошо.

Уступите женщине дорогу или место в автобусе. И обратите внима­ние, как она на вас посмотрит. Можете жениться на ней, не выходя из магазина. Или автобуса. Впрочем, тут я загнул. Наши женщины не при­выкли к такому политесу. Многие зыркают на вас, как на сумасшедшего или на афериста. А вы еще раз уступите. Подкараульте ее опять в две­рях и опять – шаг в сторону и голову чуть склоните. От подозритель­ности она перейдет к недоумению, от недоумения – к симпатии, от симпатии – к любви. Однозначно! А потом уже мирком да за свадебку.

Ах, вы уже женаты? Тогда отталкивайте ее локтем. Но дай вам Бог больше в женихах никогда не ходить.

Октябрь, 2002

БЕРЕГИТЕ СЕБЯ ОТ ЧУЖОЙ СУДЬБЫ...

– Берегите себя от чужой судьбы! – брякнул я тут как-то, а потом задумался... И ведь глубоко копнул, шайтан! Очень это страшно – жить чужой жизнью.

Я не хочу, чтобы молодежь поступала учиться сразу после школы. Можете кидать в меня камнями, но профессия на всю жизнь выбирает­ся. В семнадцать лет человек, как правило, ни жизни, ни себя не знает. И как он может выбрать свое место в ней?

На что ты способен? Не знаю. Что ты умеешь? Не знаю. Зачем же ты идешь туда? Не знаю...

И прирожденному учителю дают диплом инженера, у того, кто дол­жен был стать конструктором, – диплом экономиста, а хирург всю жизнь себя поедом ест за то, что не стал бухгалтером... И работа для них – каторга, тоскливое ожидание выходных и отпуска. Конечно, им не хватает на отдых даже тех двух месяцев, которые положены нам, се­верянам. А конец отпуска и выход на работу для них страшней предсто­ящего Страшного суда.

А случается и по-другому. Какое удовольствие видеть своих коллег, когда они возвращаются из отпусков через две-три, максимум через че­тыре недели. Порой прямо с вокзала – в контору. И светятся от счас­тья. За одиннадцать лет у нас в «ДД» поработало немало людей. Ухо­дили по разным причинам. В том числе и туда, где платят больше. Пятеро вернулись. Видимо – судьба.

А вот стоит ли жениться рано или замуж выходить, тут ничего не могу сказать. Бывает, ждут-пождут, тянут-потянут, наконец, на четвер­том десятке переженятся, повыходят... А все равно, год-два прошел – и опостылели друг другу. Так, что и домой вечером идти не хочется. Рабо­та не в радость, дома противно... С любовью еще хуже, чем в рулетку. Угадал – счастье, а в остальном не просто проиграл – беду получил.

Раньше я брал на себя смелость прогнозировать, теперь не берусь. Потому что я уже не могу судить, как буду смотреть через год-два (а может, и через неделю) на вот эту красавицу, умницу, спортсменку и комсомолку. И захочу ли я видеть ее дома, приходя с работы. Или – утром со сна. А что она будет думать обо мне? О чем мечтать по но­чам – отравить меня или задушить сонного? И все потому, что не учуяли в свое время чужого друг в друге.

Хотя, конечно, по-разному и с судьбой бывает. Не так-то просто ее распознать.

Многие Север не любят. Родились тут, всю жизнь прожили, а пла­чут: холодно, темно, тоскливо... А вот на юге! А вот там, где жарко! Да там, где море!.. Согласен, в общем-то. Сам море люблю и втайне меч­таю жить на берегу океана, теплого и бесконечного, загадочного и не­повторимого. Да еще в бунгало. И чтобы босиком ходить и в шортах. А в холодильнике – море пива. Для себя и для друзей... Да вот только какие там друзья будут? Тоска там будет зеленая. Друзья у меня здесь. Где опять зима. Надолго. Накрепко...

Желтые листья падают на белый-белый снег. Тлеют красные гроз­дья рябин. Сколько раз видел, сколько читал, сам писал, а все равно опять – в диковинку. И каждый раз в душе... нет, не печаль. Скорей – покой и умиротворение.

Зимой не надо тратить силы на обдумывание отпуска, не надо мель­тешить на огороде и в поездках за город. Зимой есть возможность стать белым и пушистым, и спокойным, как снег. И неспешно подумать о жизни, о друзьях и любимых. И позвать их в гости, накормить и напо­ить их вкусно, а в процессе вести неспешные беседы «за жизнь»... Или погасить свет в теплой квартире и стоять с любимой у окна, смотреть на ночной зимний город и фантазировать, чем и как занимаются наши общие знакомые – кто спит, кто читает, кто ссорится, а кто целуется...

Как там поэт говорил: «На свете счастья нет, а есть покой и воля...» Воля – она летом. А настоящий покой – только зимой и только у нас, на Севере. И пусть жители Африки, Индокитая и Крыма никогда об этом не знают. Жалко их. Плакать будут от зависти.

Октябрь, 2002

ПОЗДНИЙ ВЕЧЕР. ВСЕ УШЛИ...

Поздний вечер. Все ушли по домам. В редакции так тихо, что даже чудно. А может, это и не редакция вовсе? Когда идешь ночью по длин­ным коридорам военного корабля, можно представить, что это косми­ческий корабль, да еще чужой. Или наш, но заброшенный. Идешь и зна­ешь: в тусклом дежурном освещении за поворотами, за едва прикрытыми дверями и люками тебя подстерегают монстры или зеленые инопланет­ные люди, или растекшиеся по переборкам разумные, но кровожадные амебы... Ночью хорошо фантазируется подобным образом. Так развле­кал я себя во время ночных вахт в середине 70-х. А спустя лет двадцать посмотрел фильм «Чужие»... Увы, фантазии человека порой шаблонны.

В голове туго – много сегодня было всякого... Сходил к умываль­нику, плеснул в лицо холодной водой. В свое. Засоображалось лучше. Вода для меня – волшебная субстанция. Я давно знаю, что произошел не от обезьяны, а от рыбы. Только это секрет. Нехорошо отрываться от коллектива. Вода манит меня в любом ее проявлении. Но особенно, ког­да ее много. Когда она стеклась в море, или лучше в океан. Прилететь бы в Крым или на Таити и, не разбирая вещей, даже не заходя в гости­ницу, сбросить одежду у кромки воды, и – в нее... И лучше бы ночью. Растянуться на спине, распластаться на воде, руки-ноги врозь, и вос­торженно смотреть на звезды, и тихо покачиваться на волнах... Страш­но немного, но тем более роскошно. Я знаю, так уже было. Не на Таити, но мало ли мест хороших, с теплым морем и теплыми звездами.

А еще я нырять всегда любил. В детстве из воды, из-под воды меня вытаскивали с трудом. Впрочем, нянькались со мной совсем недолго. Лет с восьми уже одного сплавляли в Бердянск к родственникам, а те полностью доверяли мне. Отпустите вы своего ребенка одного на це­лый день к морю? Я – нет. Меня отпускали. А как же не отпустить? У меня ведь было подводное ружье. Из куска доски, ниточной катушки, резинки. Стрела из стальной проволоки, с расклепанным и заточенным гарпуном на конце. Все – своими руками. Хорошая была агрегатка быч­ков стрелять. Правда, испытал я ее на суше. На соседской курице. Такая нахальная была, везде лезла и грядки на бабушкином огороде разгреба­ла. Стрельнул я метко, но потом долго за ней, обезумевшей, гонялся, чтобы вещественное доказательство в виде стрелы из ее плешивого зада выдернуть. В курицу-то стрела слегка вошла, а вот бычков азовских на­сквозь прошивала. А нырять без маски приходилось. В то время маска была непозволительной роскошью. Представляете, какие весь день гла­зищи были у меня красные, как у вурдалака, поди.

А страх от воды я лишь единственный раз испытал. Не тогда, когда меня в Черном море судороги в холоднющей воде стали скручивать. Судороги не страшны. Я когда-то хорошие советы прочитал и пользу­юсь ими. Без иголок или другой лабуды. Главное – растянуть сведен­ную мышцу. Испугался я... Нет, не испугался, а заколотило меня круп­ной дрожью, до печенок, в Индийском океане.

Неделю я плавал среди кораллов, на мелководье, где самое интерес­ное. А потом все же отправился к краю рифа, метров за семьсот от бере­га. Пока плыл, не спеша, продумал, как буду себя вести, если вдруг аку­ла. А коралловый остров, он, грубо говоря, похож на гигантский усеченный конус с маленькой пипкой сверху. Пипка – это кусочек суши над водой диаметром сотня-другая метров. Вокруг нее глубина – метр-три. Тут как раз и растут кораллы, а среди них рыбы красивые живут. А на расстоянии в 300-1000 метров от пипки риф заканчивается, и край подводной горы-конуса резко, почти вертикально, уходит вниз. И вот когда я увидел, что подо мной не то, что дна нет, что подо мной – бездна, может быть, на несколько километров, вот тут мне стало жут­ко. Ох, и ощущение! До сих пор мурашки по коже. Даже возможная аку­ла мелочью показалась. И... еще хочу...

А хотеть, как вы знаете, не вредно. И даже не стыдно. До новых встреч.

Октябрь, 2002

МЫСЛИ МОИ В СМЯТЕНИИ...

«Мысли мои в смятении» – этот пример употребления слова «смя­тение» из словаря Владимира Даля очень мне сейчас подходит. После московских событий. Даль объясняет его тремя словами: тревога, со­мнения, нерешимость. Первые два я полностью разделяю. Кто следую­щий? Что еще приготовлено или приготовят? Ведь как все просто, ока­зывается: пришли и взяли в плен тысячу человек. И не в автобусе, не в самолете, а в театре, в центре благословенной столицы. Конечно, очень тревожно жить, когда знаешь, что в любой момент, в любом месте...

Говорят, правительство наше для более решительных переговоров созрело, что о референдуме в Чечне стали поговаривать, а тут – хлоп! Словно ответ: ни хрена, ни здрасьте, давайте воюйте!

А не пора ли заканчивать эту кровавую жвачку? И момент, прости Господи, очень подходящий. По крайней мере, для нашего правитель­ства. Если бы я веровал, то молил бы Бога или Аллаха о том, чтобы наша армия не активизировалась сейчас в Чечне, чтобы правительству наше­му и президенту хватило мудрости. Мудрость тоже разная бывает. Моя, если кого-то интересует, – уходить надо.

За эти дни запомнились два разговора. Один со знакомым политиком:

– Нельзя уходить! – уверен он.

– Почему?

– Нельзя создавать прецедент!

– Почему?

– Они все разбегутся!

– Ну, допустим, не все. А если кто захочет, пусть валит. От добра не убегают, а от дерьма – имеют право. Вот и будет видно, что вы, по­литики, им предлагаете.

– Но как это сделать? – теперь он спрашивает меня.

– А вот это, родные, ваше дело. Я ни в президенты, ни в депутаты не претендовал. Но если вы не знаете, как жить в мире, займитесь чем-то другим. На ваши места куча желающих, может, они что придумают. А так получается, зря вы хлеб едите...

Я понимаю, не все так просто. Но, черт побери, разве мы выбираем президента и депутатов для того, чтобы в стране была война? Чтобы вы боялись сесть в самолет или пройти по подземному переходу? Чтобы вы со страхом думали: мой сын пошел в школу, значит, скоро, всего че­рез десять лет, его заберут на войну!..

Другой разговор был с другом. Он совсем не политик, он не делает денег на чеченско-русской крови. Но он в своих рассуждениях туда же: нельзя их отпускать, они должны быть в составе России!.. Здесь я обо­шелся одной фразой:

– Твоему сыну семнадцать, через год его отправят в Грозный, и он будет держать их в составе России тебе, идиоту, на радость...

Больше друг не спорил. И еще у меня масса недоумения после мос­ковских событий. Какой газ?! – орут все в один голос. Да при чем тут газ? Точнее, разве это главное? И никто не говорит: а как там спецназов­цы? Есть раненые или, не приведи Господи, убитые? Конечно, – упре­кают их, – они противогазы надели! Честное слово, идиотизм какой-то. Лужков тоже газом интересовался. Лучше бы он ответил, каким образом рота (!) вооруженных до зубов солдат свободно прошла в театр в центре его города?

Почему надо уходить из Чечни? Лично мое мнение. Прежде всего, я против насилия в любом виде, в любом месте, в любых масштабах и ни под какими знаменами. Я уверен, каждый миг каждой человеческой жизни настолько бесценен, что отбирать его, подчинять кому-то – кощунство. Конечно, вы со мной не согласны. Человеческая жизнь в нашем государстве и в наших мозгах никогда не была и все еще не есть ценность. Тогда другой аргумент.

На войну поднялись чеченские женщины. Массово. Посмотрите на их демонстрации, на их воинственные молитвы. Мне кажется, что ими руководят уже не политики, не вера и даже не инстинкт самосох­ранения, но инстинкт сохранения этноса, народа. Воевать с подсозна­нием – гиблое дело.

Р. S. Нельзя отпускать Прибалтику! Нельзя оставлять Карабах! И столько было резонов. И кому стало хуже?..

Ноябрь, 2002

ЧТОБЫ НЕ БЫЛО СКУЧНО ЛЕТАТЬ...

Чтобы не было скучно летать туда-сюда, на прошлой неделе мне пришлось открыть новый вид изобразительного искусства и совершен­но новый же закон мироздания. Открыл я их и вздохнул с облегчением. По поводу искусства скажу лишь, что уже заказал к весне выставочный зал в Апатитах, а девчонки из редакции записались в очередь носить мои чемоданы по Парижу, Монреалю и Лоухам и греться в лучах моей мировой славы. Однако все это пока секретный, как сейчас модно гово­рить, проект. А вот новый закон мироздания могу изложить прямо здесь. Он касается пространства.

Прошу не путать с изысканиями Альберта Эйнштейна об относи­тельности пространства и времени. Моя работа – об относительности только пространства.

Суть открытия проста. Как и все гениальное. И звучит эта суть сле­дующим образом: пространство относительно!

А? Каково? То-то же! Возьмем табурет, на котором вы сидите. Что есть для него пространство? Кухня, нечто непонятное за немытым окном и некоторые части вашего тела. Табурет понятия не имеет о других мирах вне пределов его существования. Вы можете рассказать ему про моря и горы, про земляничные поляны и концертные залы, про Елисейские поля и товарно-сырьевую биржу. Расскажите. Но даже если табурет примет ваши слова на веру, для него все это – одна голая теория. Как для вас рассказы о четвертом и 117-м измерениях. То есть, в принципе, не исклю­чено, но не то, чтобы пощупать, даже представить невозможно!

Хорошо, табурет – это самый простой пример, vulgaris, как сказа­ли бы древнеримские греки.

Но вот летит частичка света фотон. От ближайшей лампочки. Псть! – и уткнулся в ваш пиджачок. А пиджачок-то черный! Фотончик не смог отразиться от него и запутался в непроходимой черной ману­фактуре, поглотился ею. И сказал себе фотончик: как ограничена, увы, вселенная, ничего-то в ней нет, кроме лампочки, сотни-другой газовых молекул да черной дыры, в которую я моментально канул...

А вот летит другой фотончик. Этот выскочил прямо из Солнца и во­семь с лишком минут летел до Луны, потом оттолкнулся от ее пыльно­серебристой поверхности и еще больше секунды летел до Земли, и – шасть туда же, в ваш черный пиджачок. Пространство этого фотона, безусловно, богаче. Но тоже ограничено.

И тем не менее жизнь фотонов и табуретов очень богата, так как живут они в трехмерном пространстве с длиной, высотой и шириной. Но обратимся к другому предмету нашего исследования. Вот, как спра­ведливо подметил поэт, ползет по стенке клоп, паразит домашний... Вся жизнь этого бедолаги двухмерна! Высота для него так же недоступна, как для меня исполнение Бетховена на арфе. Но и клоп – богатей по сравнению со следующим нашим подопытным объектом.

Вот он, наш верный друг, товарищ и брат, наш слуга и наш повели­тель. Он освещает улицы (если городские власти деньги не растащили), передвигает железнодорожные составы, плавит сталь, развлекает и гре­ет нас, он бьет и ласкает, убивает и вытаскивает с того света, он настолько овладел нашей жизнью, что мы молиться должны за его сохранение на веки вечные. Электрон! Основа электрического тока. Но что есть его жизнь? Движение по прямой. Еще более унылое, чем в колонне арес­тантов. Электрон не в силах даже шажок сделать вправо-влево или под­прыгнуть на месте. Вперед и только вперед. И это еще не все. Разорвите цепь (например, стырьте провода для сдачи в цветмет), и миллионы электронов застынут на месте. И может быть, навсегда.

В связи с моим открытием, просьба ко всем. Не воруйте провода и не выключайте освещение улиц. Не убивайте жизнь электронов. Не но­сите черные мрачные одежды (хотя в брюссельских бутиках сегодня все манекены в черном), не хороните в них свет, ведь некоторые его час­тички прилетели от далеких звезд! Зачем вам ответственность перед галактикой? Не держите табурет на кухне, выводите его хоть изредка в люди. У меня есть знакомый, он часто попадается мне на улице со стулом под мышкой. Это очень трогательно выглядит. И главное, не огра­ничивайте пространство человека. Особенно – близких вам людей. Дайте им свободу, и они будут благодарны вам. И Вселенная посмот­рит на вас дружелюбно и как на равного.

Тут вы скажете, что я говорю об относительности лишь относитель­ного пространства, то есть видимого нами. Безусловно! Но покажите мне тех, кто видел пространство реальное и кто знает, что есть реальность...

Я понимаю, мое открытие трудно применить на практике, в быту и на производстве. Увы, увы, фундаментальная наука – дело не всегда благодарное.

Ноябрь, 2002

МНЕ ПРИСНИЛОСЬ, ЧТО КОШКА...

Мне приснилось, что кошка кусает меня за руку, между большим и указательным пальцами. Я проснулся. Кошка пристроилась, чтобы уку­сить меня за руку, между большим и указательным пальцами. Собира­лась она цапнуть меня основательно, наложила пасть на мякоть руки и нервно крутила задом, перебирала по одеялу задними лапами в поис­ках опоры попрочней. Я убрал руку и сказал: пошла вон! И она глянула мне прямо в глаза с такой злостью, даже злобой, что я все понял. И уви­дел, что и она все поняла. Мне стало страшно...

Кошка эта не моя. Она гостит у меня. Приятельница уехала в отпуск, и я, уже не первый раз, приютил ее Пенелопу. Пенька – изящная, интел­лигентная сиамка. Мы с ней всегда ладили и не доставали друг друга...

В тот миг между сном и явью я вдруг понял, что кошка эта и не кош­ка вовсе, а какое-то страшное чужое Оно. И Оно собиралось меня зом­бировать своим укусом. И еще я понял, почему в последние годы дру­зья, знакомые и совершенно посторонние люди усиленно пытались навязать мне кошек. Почему у них самих есть кошки и коты, да не по одному. Почему они так странно ведут себя со своими любимцами – дарят им цветы и конфеты, заказывают для них по радио песни и сти­хи, выращивают огурцы на подоконниках. Я понял, что имел в виду бла­женный (или святой) Изя Ципман, когда говорил: «Сядет она напротив меня и смотрит в глаза, смотрит, смотрит, а я вижу – натуральная иноп­ланетянка!» Это он про свою кошку рассказывал. И ведь Изя исчез бес­следно. Пошел с кошкой в театр, она вернулась, а Ципмана и след про­стыл...

Заговор! Инопланетяне! А люди – рабы, домашние животные этих существ! Я понял, что если бы Пенелопа успела прокусить мою руку, я тоже стал бы для них покорной скотиной, набрал бы полный дом мурок и барсиков, облизывал бы их, ублажал, а они вили бы из меня верев­ки. Спали бы на моей постели, а меня согнали бы на подстилку, ели бы мою колбасу, гоняли бы в магазин за шампунем и йогуртами, шарили бы по моим карманам, обнюхивали мои пиджаки и устраивали сканда­лы: где ты, скотина, шлялся?!.

Не выйдет!

Но беда в том, что Пенелопа тоже все поняла!

– Ты покойни-и-ик! – взвыла она и кинулась на меня, при этом норовила вцепиться в горло. Мы упали с дивана, покатились по полу.

Не знаю, чья бы взяла, если бы мы не толкнули комод – с него упал телевизор и придавил кошке хвост. Пока она его вызволяла, я успел выс­кочить из спальни, захлопнул стеклянную дверь и подпер ее тумбоч­кой. Инопланетянка подскочила к двери, поднялась вертикально и ста­ла стучать лапой по стеклу:

– Открой, сволочь! Открой, дрянь!..

Только тут до меня дошло, что кошка говорит по-человечески. А была такая молчаливая, «мяу» лишнего не услышишь! И кроткая была, и ласковая...

– Шиш тебе! – злорадно ответил я и на самом деле показал ей шиш через стекло. Тут Пенька совсем осатанела:

– Хам! Жлоб!

Она долго еще обзывалась, пока я одевался. Она кричала, что я дег­радирую без нее и вообще пропаду. Я не стал спорить. Только псих бу­дет спорить с инопланетянами. Я просто ушел.

И вот я скитаюсь по улицам, ночую в промерзлых подвалах, ем, что удается стащить с прилавков на базаре (вчера долго грыз сырого омара). И наслаждаюсь свободой. Точнее, учусь наслаждаться горьким вкусом свободы.

Декабрь, 2002

СЛУШАЮ ПО УТРАМ ВИВАЛЬДИ...

Слушаю по утрам Вивальди. Я открыл его для себя четверть века назад. Тогда по случаю купил большую пластинку с концертами для скрипок с оркестром – для одной, для двух, для трех и четырех. Пер­вый из них на современном компакт-диске у меня называется красиво и загадочно: «L’estro Armoniko. Концерт № 6. Allegro»...

Как забавно устроены мозги человека. К каким неожиданным пово­ротам текут мысли под музыку Вивальди...

Они обвиняют его в формализме! Знатоки, так называемые. А что есть формализм? Что есть форма и что есть содержание? Абсолютного содержания не бывает. По крайней мере, не нам судить о нем. А то, что мы называем содержанием, – от наших собственных мозгов. От виде­ния, от опыта, от знаний, от темперамента и характера.

Когда-то я считал содержание романов Достоевского скукой смерт­ной. А содержание многих песен Макаревича коммунисты объявили крамольным и вредным. А содержание теорий Маркса одни восприни­мают как верх справедливости и гуманизма, другие встали под их зна­мена, чтобы грабить и убивать миллионы себе подобных. У каждого свой смысл в еде, в работе, в книгах, в закатах, в любви...

Одна знакомая говорит: если я сплю с мужчиной, не будучи за ним замужем, я чувствую себя шлюхой! Другая говорит, что это праздник.

Содержание чаще всего несовершенно и непостоянно. Один и тот же человек порой до неузнаваемости меняется за свою короткую жизнь. Меняет свои знания, привычки, идеалы, свой лексикон, даже дурной характер не так неисправим, как кажется. Даже такая незыблемая гро­мадина, как любовь к собственным детям, и та меняется со временем и может превратиться в свою полную противоположность.

Лишь форма относительно долговечна. А что есть форма? Где ее границы? Вот коробка с обувью. Безусловно, она есть форма. Но туфли ведь тоже – форма, содержащая ноги. А стопа человека – форма для костей скелета... Доберемся мы до атома, и что? Всего лишь форма су­ществования более элементарных частиц. Такие рассуждения отдают казуистикой, но все равно хотелось бы разобраться. Да?

Мне жалко человека, для которого музыка Вивальди бессодержа­тельна. А вдруг он и в Сикстинской Мадонне видит лишь пустую обо­лочку? И в Казанском соборе... И в скульптуре Родена... И в лице ре­бенка...

Что для меня музыка Вивальди и именно шестой концерт L’estro Armonico (как вкусно звучит само название)? Эквивалент прекрасного. Красоты холодной и обжигающей, воздушной и с легким привкусом горечи. Красоты совершенной. От которой слезы подступают к глазам. Которую можно сравнить со звездным небом, с морем, с лицами на ста­ринных фотографиях, с женским телом, с человеком вообще, только когда он не суетится, не лжет, не пачкает душу свою бессмертную и не пытается выгадать... У кого выгадывать? У Судьбы?..

Когда я слушаю Вивальди, я понимаю, что и сам я прекрасен. Пусть хоть на миг. Пусть хоть на грош. Но даже мне это порой необходимо.

Налью-ка рюмашку. За старого прохвоста Антонио.

Декабрь, 2002

ВСТРЕЧА

Маленькая драма

– Я люблю тебя. Как долго тебя не было...

– Ты ждал?

– Да.

– Ты всем так говоришь?

– Нет.

– Правда?

– Сегодня никому не говорил.

– А вчера?

– Ни вчера, ни позавчера... И чтобы я ни говорил раньше, то была не ты. И брось эти бабские штучки: «ты всем это говоришь?» Это из той же серии, как и «ты у меня после мужа второй!» Какая разни­ца? Я же сказал: Тебя люблю!

– Так неожиданно. Здесь... Разве бывает так сразу?

– А разве ты не видишь? И я же говорю: люблю. То есть сейчас, уже. А не буду когда-то... Ты знаешь, что будет завтра?

– Нет. Зато знаю, что будет через минуту, через секунду...

– Не надо. Это так печально. Ты будешь вдыхать мой запах. И тебе будет грустно.

– А чем ты пахнешь, кстати?

– Это мой запах. Слушай, так забавно. Ведь не хотел бриться. А зачем-то побрился. Мой внутренний голос умней меня. Вот сейчас был бы мятый, щетинистый. Ты бы посмотрела на меня с отвраще­нием?

– Не знаю... А как я на тебя смотрю?

– Как на чудо...

– Смешно. Но правда, так неожиданно. Я ведь тут случайно. Мог­ла минутой позже зайти...

– Судьба. Ты в судьбу веришь?

– А во что еще верить?

– Ну, в теорию Дарвина...

– Не хочу. Еще я верю в то, что мой мужчина есть. Только где он? Черт бы его побрал...

– Торопишься?

– Годы торопят...

– Я люблю все твои годы. Все дни и секунды. Я перецелую каждую из них, со всех сторон.

– Заманчиво.

– Ты боишься меня?

– Да. Боюсь. Что именно ты меня разлюбишь.

– Если бы я был занудой, я бы спросил: где ты была до сих пор?

– Тебя ждала.

– Спасибо. Я знал. Я даже свитер новый купил, чтобы тебе по­нравиться.

– Не хитри. Разлюбишь ведь.

– Сегодня ночью я не буду спать. Ветер будет биться в окна и тоскливо рыдать. А я буду думать о тебе...

– Разлюбишь?

– Я не знаю!!!

– Прощай...

– Постой! Я не знаю! Никто не знает. Ты скажешь: кому нужна моя правда? Но я не могу врать. Здесь и сейчас – ты весь мой мир. Больше в нем ничего. И никого! Только ты – твои глаза, твои воло­сы, твое изумление, твои несказанные слова, твое тепло... Я столько должен сказать тебе...

У него в кармане звонит телефон.

Она заходит в лифт.

Нажимает кнопку.

Двери закрываются. Как занавес в театре.

На следующий день газеты сообщили о небывалом факте. Лифт многоэтажного дома пробил крышу и улетел в небо. Он быстро ис­чез с глаз наблюдателей. В тот день было пасмурно, тучи были гу­стыми и низкими. Недостоверные источники утверждают, что в лифте была молодая женщина, кареглазая брюнетка в чем-то крас­ном. Одна из газет явила небывалый образец остроумия, предполо­жив, что лифт был использован либо в качестве белых крыльев, либо в качестве ступы.

Декабрь, 2002

ЯЙЦА КУРИЦУ УЧАТ...

Яйца курицу учат... Эту фразу я услышал еще от своей бабушки. Да-да. Когда я был маленьким, у меня тоже была бабушка. Звали ее Зинаи­да Андреевна, и до революции она служила на телефонной станции в Алупке в Крыму. И клиенты, в том числе и царь, дача которого была там же, называли ее барышней. Именно бабушка Зина частенько вос­клицала в мой адрес: «Вот еще, яйца курицу учить будут!»

Теперь и я дослужился...

Летом моя дочь сбросила по электронной почте своим друзьям (я оказался в их числе) забавные сентенции. Может, это из Карнеги, про­штудированного мною давно, когда его книги ходили еще в машино­писных перепечатках, не могу точно сказать. Важно здесь другое. Про­читал еще летом и можно было бы забыть. Ан нет! Некоторые вещи запали в память, а может, и в душу. Да, впрочем, сами полюбуйтесь:

В этом мире есть, по крайней мере, пять человек, кото­рые любят тебя так сильно, что способны умереть ради тебя.

Пятнадцать человек, как минимум, в большей или меньшей степени любят тебя, и ты знаешь далеко не каж­дого.

Единственная причина, по которой кто-то не любит тебя: он хочет быть таким же, как ты.

Одна твоя улыбка обрадует кого-то, даже если он не любит тебя.

Каждую ночь кто-то думает о тебе перед тем, как ус­нуть.

Для кого-то ты – целый мир.

Кто-то не смог бы жить без тебя.

Ты особенный и неповторимый.

Даже когда ты совершаешь самую большую глупость, из этого получается что-то хорошее.

Когда тебе кажется, что мир отвернулся от тебя, по­думай: может, ты отвернулся от мира.

Когда ты хочешь чего-то, но думаешь, что не сможешь этого добиться, ты, скорее всего, этого не добьешься. Верь в себя, и рано или поздно получишь то, чего хочешь.

Вспоминай почаще о комплиментах, которые тебе го­ворят. Забывай злобные высказывания и насмешки.

Если у тебя есть друг, не забывай говорить ему, как много он для тебя значит.

Отправь это письмо всем, кого ты ценишь, может, из­менишь чью-то жизнь к лучшему.

Говорят, нужна всего минута, чтобы заметить особен­ного человека, всего час – чтобы его оценить, всего день – чтобы его полюбить. И – целая жизнь, чтобы его забыть.

Если ты не отправишь это письмо никому, значит, ты слишком торопишься и у тебя нет времени для своих друзей. Сделай паузу, вдохни полной грудью. Чего же ты ждешь? Отправь его всем, кто важен для тебя.

Ну и каково? Не знаю, кто и как вывел цифры пять и пятнадцать, может, это просто символы, но кое-что мне показалось интересным. Если бы некоторые люди узнали, например, что я думаю о них, когда засыпаю, хочу, чтобы они пришли ко мне хотя бы во сне, вот бы они удивились. И не позвонить им, и не сказать о своих томленьях, потому что мы практически не знакомы! И у каждого из вас есть такое? Тогда и о каждом из вас кто-то грезит...

Или вот по поводу нелюбви. Вспомните, кто злобствует в ваш адрес, если есть такие. Может, причина действительно в том, что ваш образ жизни, ваш стиль, внешность, качества вашего характера недостижимы для него? И если так, то стоит ли отвечать ему взаимной нелюбовью?

Ну а про то, чтобы улыбаться и говорить друг другу хорошее, не грех напомнить лишний раз.

За сим позвольте откланяться и отправить это письмо всем, кто ва­жен и дорог мне. Читайте на здоровье!

Декабрь, 2002

БЫСТРЕНЬКО ПИШЕМ, ЧИТАЕМ И БЕЖИМ...

Быстренько пишем, читаем и бежим готовиться к празднику – по­купать подарки, закуски... Про алкоголь ни слова. Вдруг дети читают. Договоримся так: закуски пишем, остальное на ум пошло.

Только давайте сначала сделаем быстренько научное открытие. Давненько мы ничего научного не открывали. Я тут тихонько начал новую жизнь – в бассейн стал ходить. И сразу – раз, открытие от­крыл. Исключительно для вас.

На этот раз открыл я систему взглядов членистоногих и моллюсков на рыб. Они смотрят на них так же, как мы смотрим на птиц! Вот если бы на дне бассейна сидели крабы и лобстеры, они смотрели бы, как я красиво и плавно помахиваю крыльями-руками, и думали бы про меня: парит наш орел! Какая им разница – я это или рыба. И тут – побочное открытие!

Мы, люди, в воде гораздо совершеннее, нежели птицы в воздухе. Умеют птицы на боку летать? Нет! А на спине? А задом? Нет! А разны­ми стилями – кролем или по-собачьи? Да ни за какие миллионы! Вы можете себе представить, чтобы чайка или воробей летали саженка­ми, то есть, попеременно размахивая крыльями? Мне так просто смеш­но это представлять. Вывод: пернатые могут, конечно, кичиться тем, что они прямые наследники динозавров, однако гомо сапиенс гораз­до совершенней.

Следовательно, моллюски и членистоногие получают больше удо­вольствия, любуясь тем, как разнообразно и красиво мы над ними ле­таем.

Примечание. Не все членистоногие по дну ползают. Креветки, на­пример, вроде как плавают. Но разве можно назвать их судорожные дергания полетом? Непотребство одно, да и только.

И вот уже о празднике. После тяжелых продолжительных боев, пос­ле трехнедельных поисков, споров, ругани (хорошо, без рукоприклад­ства обошлось) «ДД» приготовила своим читателям подарок... Я пони­маю, что это наша работа, что подарки за деньги подаркополучателей уже и не подарки, но так принято говорить: артисты подарили песню, строители подарили новые очистные, доктор подарил больному отре­занный аппендикс... Вам уже надоело слово «подарок»? Вот и славно.

Одним словом, мы несколько освежили дизайн газеты. Надеюсь, вы это заметили. А если нет, то и не страшно. Газета стала более светлой и еще более праздничной.

И в последних строках позвольте перейти к главному.

С Новым годом вас, родные! Будьте счастливы! И пусть на каждого из вас кто-то смотрит снизу и восхищается: парит наш орел! Или: наша лебедь белая! То есть птичка ненаглядная...

Декабрь, 2002

СОЧИНИТЬ БЫ ЧТО-НИБУДЬ истинно...

Сочинить бы что-нибудь истинно полезное в хозяйстве. Посеять бы мудрое, доброе и вечное. Например, руководство по дрессировке трез­вых ёжиков. Согласитесь, пьяного ёжика любой научит вприсядку пля­сать да по телефону звонить, а трезвого...

Ну вот, на середине предыдущей фразы позвонил приятель:

– Ну что, узнал?

– Нет, не узнал.

– Понятно...

Мне кажется, он обиделся. Недели три назад он позвонил мне и вот в такой же момент, когда работа над номером доходит до точки кипе­ния, когда даже нахальные бакланы облетают редакцию стороной, что­бы крылья не опалить, он изложил свою проблему. В одной организа­ции, в таком-то отделе, работает девушка по имени Наташа. Наташа очень понравилась моему приятелю. И теперь я должен узнать для него ее телефон.

– Так и спросил бы у нее сам!

– Спрашивал, – в голосе тусклая обреченность. – Не говорит.

– А мне скажет?!

– Тебе скажет.

И он свято верит, что мне Наташа не сможет отказать, по крайней мере – в номере своего телефона. Я даже спорить с ним не могу. Эх, знал бы он, что мне девушки тоже не говорят свои телефоны. Вот Олю я, например, три раза спрашивал, а она – ни в какую. И мне ведь даже в голову не пришло мобилизовать своего приятеля в помощь.

А что если и впрямь мне отправиться к Наташе, а его к Оле подо­слать? А потом мы просто обменяемся номерами. Но это в случае успе­ха. В который я слабо верю. А может, эти имена для нас заговоренные? Ну вот как астрологи пишут: в этом тысячелетии звезды расположены так, что Оли и Наташи не скажут вам номера своих телефонов... А мо­жет, нам с ним на свои рожи в зеркало глянуть? Да на даты рождения в паспортах...

Вот эти даты и еще на одну единичку отодвинулись в прошлое. Во тьму, как говорят палеонтологи, веков. Глянуть на дату и сказать ему честно: родной, боюсь, мы с тобой если и интересны кому-то, то уже не девушкам, а именно палеонтологам... Но нельзя такое говорить. Даже мужчинам. Тем более, друзьям.

Но, черт побери! Что же я, как последняя свинья, себе веду?! Неуже­ли мне жалко для друга оторвать от стула свою широкую сущность и найти эту красавицу Наташу? А вдруг это их судьба? Ведь он уже три недели по ней вздыхает! И сохнет. Завтра же найду и допрошу на пред­мет телефонного номера. Наташа, готовьтесь! И учтите, что сопротив­ление бесполезно. Я активизирую все свои обаяние и красноречие, я расскажу Вам, какой он прекрасный и талантливый парень, и Вы уже заочно полюбите его. Он того стоит, честное слово.

И потом я смогу написать руководство по узнаванию телефонов у девушек по имени Наташа. И от меня не только другу, но и всем вам польза будет. И всем грядущим поколениям.

Январь, 2003

ПРИШЛО ВРЕМЯ СТРАШНОЙ ИСТОРИИ...

Пришло время страшной истории. Чтобы ужас сковал ваши члены, и ледяной холод разлился по позвоночнику, чтобы волосы встали ды­бом, и язык вспомнил давно забытое слово «мама».

Итак, начинаем! Есть жаркие страны. Есть такие жаркие страны, что вы и представить себе не можете. Птицы там не летают, а ходят по зем­ле. Потому что как только они взлетят, то сразу упадут вниз обуглен­ными головешками – столь низко в этих странах расположено солнце. А рыбы в морях, что омывают эти страны, плавают и резвятся среди рифов уже вареными. Такая горячая вода в этих морях. Если вы любите жареную рыбу или малосольную, вам нечего делать в этих странах. Не ехать же туда со своей свежей рыбой, чтобы зажарить там ее на пальмо­вом масле. Да, пальмы. Под ними можно спрятаться от лучей душегуб­ного солнца, но пальмы этого не любят. Они сразу начинают швырять­ся в изможденных туристов тяжелыми и твердыми, как булыжники, кокосовыми орехами. Туристы мечутся в панике и жалобно кричат: нихт шиссен, нихт шиссен! Но пальмы беспощадны. Один орех – один ту­рист. Как показывают результаты анализов, рядом с каждым бывшим туристом всегда лежит один орех. Вот крабам-то потеха. Рано утром на восходе солнца они стаями вылезают из воды, чтобы полакомиться пав­шими накануне под кокосовым огнем туристами.

В панике уцелевшие туристы выбегают из-под пальм, но там их поджидают солнечные лучи. Раскаленными стрелами они пронзают людей насквозь, от макушки до окаменелых пяток, люди вспыхивают и полыхают. И по всей округе тогда стоит запах пережаренного шаш­лыка. Притом далеко не лучшего шашлыка – без соли, без лука, без уксуса и перца.

Смотрите, смотрите, вот один шустрый туристик увернулся от лу­чей и прорвался к воде... Рано радуетесь! Не уйти ему от судьбы. На мел­ководье судьба его приняла вид большой черной тарелки с длинным острым хвостом. Это электрический скат. Перепуганный турист не смотрит под ноги, и напрасно. Как только он наступает на ската, тот, возмущенный хамским поведением (и совершенно справедливо воз­мущенный – вспомните, как вам наступали на ногу в переполненном автобусе), дергает ручку рубильника, и удар тока в 380 вольт подбрасыва­ет туриста на 47 метров из воды. Обратно падает скрюченное опаленное недоразумение, которое уже ничем не напоминает шустрого туриста.

Что? Вы говорите, скатов можно перепрыгнуть? Отлично! Прыгай­те! Но каждого Брумеля и каждого Бубку поджидают дальше зубастые, а порой и ядовитые мурены. Если бы вы видели рассерженную мурену! Змея в полтора метра длиной, толщиной с плечо культуриста, глаза выпучены хронической базедовой болезнью, пасть растопыривается так, что в нее свободно войдет ваша голова в собачьей шапке, но обратно не выйдет, потому что пасть оторочена несколькими рядами острейших зубов, и все они самым хищным образом загнуты внутрь... А кроме му­рен, там живут акулы и гигантские осьминоги. А солнце усилено про­зрачной водой, как увеличительным стеклом, – костры под водой раз­жигать можно. А острые кораллы! А хищные моллюски! Захлопнет раковину на вашей ноге – и будете стоять на месте, пока оно за год-другой вас не обглодает...

Ну так что? Вам все еще хочется в жаркие тропические страны? Уже нет? То-то же. Везде хорошо, где не мы. Но у нас все-таки лучше. А мо­роз... Мороз пройдет. Вы помните хоть один случай, чтобы мороз не прошел, и не наступила весна? Давайте уже к весне готовиться. Платья шить из ситца, как рекомендовал поэт, босоножки примерять, волосы в рыжий цвет красить. Главное – не прозевать ее, весну.

10 января 2003

КОГДА-ТО ДАВНЫМ-ДАВНО...

Когда-то давным-давно сформулировал открытие: самое страш­ное – мириться с собственной посредственностью. Наверное, тогда мне еще и тридцати не было, а вот уже какие мысли одолевали. И как толь­ко сформулировал, так и начал мириться. До сих пор мирюсь.

В Новый год побывал в... шкуре – грубо. Скажем, в амплуа обид­чивого человека. И понял, как тяжело им жить! Обидчивым людям. И вот уже две недели пытаюсь понять: отчего люди обижаются друг на друга? Притом, как кажется, на пустом месте обижаются. Но это на первый взгляд.

Странно мы устроены. С одной стороны, вот уже тысячи и тысячи лет приходят в этот мир тьмы людей: первобытные, египтяне, древние греки, австралийские аборигены, воинственные викинги, скифы и сла­вяне, монголы с татарами, этруски, дикие галлы, ставшие потом горды­ми французами, кельты и саксы, покорившие незаметно полмира, а сво­им языком – весь мир, неугомонные русичи, для которых власть слаще жизни, загадочные арабы, а китайцев-то, китайцев сколько побывало в этой жизни... К сожалению, слово «миллиарды» – не образное, про­чувствовать его невозможно.

Мне в последнее время представляется громадная воронка, водово­рот. По краям ее из космоса возникают и возникают новые жизни. Сна­чала медленно, потом быстрей и быстрей закручивает их течение, пере­мещает к центру, и там они исчезают, уходят, может, в тот же космос, может, в другое измерение. И весь этот гигантский водоворот состоит из человеков, из рук-ног-голов, из наших вер и неверий, из дремучести и озарений, из величий и ничтожества, из крови и любви... Если гово­рить точнее, но и циничней, – из нашей биомассы. Почему крутится этот теловорот, а тем более – зачем?.. Я думаю, мы быстрее измерим длину Вселенной, чем ответим на этот невинный вопрос.

Так вот, с одной стороны, дело, хотите вы того или нет, обстоит именно так.

Однако постарайтесь не впадать в отчаяние. Если вам повезло, и у вас два глаза, не смотрите на жизнь только одним. Другая сторона на­шей темы более веселая.

Каждый из нас, повторяю – каждый, в этом гигантском водоворо­те – громадный мир, Вселенная. Да, это банальность. Но ведь неиз­бежная, как таблица умножения. И каждый из нас претендует на ис­ключительность, на незаурядность. И, мне кажется, по праву. Уже одно появление в этом мире – блестящая и достойная уважения победа над теорией вероятности. Ваши знания, мысли, чувства, привычки, ваше тело и его красота достойны преклонения. И кто, как не вы, знает об этом. Только вот беда. Одни знают об этом и помалкивают в тряпоч­ку – кто из скромности, кто из понимания, что исключительность ха­рактерна для каждого. А другие уверены, что исключительность – его собственное и неповторимое в других качество. И вот тут на сцене по­являются герои Меня Не Ценят и Какие Люди Неблагодарные. Тяжело и ужасно их присутствие!

Ладно, меня накрыло на несколько дней, и сейчас я уже смеюсь (впрочем, не без печали) над тем приступом. А каково так называемым обидчивым людям? Ой, не завидую я им. Трудная у них доля. И говорю я это совершенно серьезно.

Смотри только на меня! Слушай только меня! Дружи только со мной! Люби только меня! Взгляд в сторону – измена, святотатство! Говори только то, что я хочу слышать! И еще ты постоянно должен кла­няться и благодарить меня за то, что я есть!..

И, как правило, эти претензии не выполняются. И в итоге – оби­ды, обиды, обиды... И ссоры, скандалы... И неврозы, язвы, инсульты... И быстрее к центру водоворота...

Не хочу быть обидчивым! Пусть каждый живет, как хочет! – говорю я себе и головой (дурной молекулой биомассы) об стенку – бум, бум, чтобы лучше запомнить. У нас у всех лишь один вариант! От края – к центру. И так быстро. Пусть хоть немного каждый по-своему... И – без обид.

Кстати, пока был ранимым и видел, и слышал только себя, успел обидеть множество людей. Невниманием, отчужденностью. За что те­перь и прошу прощения.

Январь, 2003

ЧЕГО ХОТЯТ БОГИ...

Чего хотят боги... Древние говорили: чего хочет женщина – того хочет бог. Древние не считали женщину виновницей грехопадений и сосудом соблазнов анафемских. Я произношу эту мысль на свой лад: чего хочет женщина – того хотят боги. Один бог гораздо проще одной женщины, его желания более ограничены. Сидит он там наверху и, знай, помыкает нами. Притом, каждый по своей узкой специализации – кто войной заведует, кто торговлей, кто песнями, кто любовью. И при этом каждый бог, надеюсь, всегда четко знает, чего хочет и как надо. Жен­щина же более гибка в своих желаниях и более эфемерна. А есть еще тени желаний, которые она и сама сформулировать не может, но ты должен их улавливать и выполнять. И ты должен угадывать даже те ее желания, которые возникнут лишь завтра... И не надо иронизиро­вать! Это интересно! Не нравится – отойди и не мешай другим. Все по-честному.

– Дорогая, вот шуба, вот цветы, вот бриллианты! – а она все рав­но не рада. – Почему?! Ты же мечтала!

– Да, мечтала, но как-то непразднично ты подарил... Как будто анализы в поликлинику сдал...

И тут есть три варианта.

Собрать все – и шубу, и цветы, и бриллианты – и отнести дру­гой. Которая от радости в обморок хлопнется. Но это значит, что лю­бишь ты не «дорогую», а себя – широчайшей души человека.

Сурово, по-матросски, ответить: и так сойдет! И все на самом деле будет похоже на сдачу анализов, когда лаборант говорит, что не в той баночке принесли, а вы досадливо морщитесь: и так сойдет. И если ваша жизнь с «дорогой» даже в праздник выглядит столь функционально, то какова же она в будни?

Проглотить молча. Ну, про себя можно пару монологов произне­сти со словами: «Подумаешь, принцесса египетская», но запомнить. И в следующий раз устроить праздник. Как? Думайте сами. У меня фанта­зии на свою жизнь не хватает. Вот составил бы кто-нибудь сборник фан­тазий «Знакомство. Секс. Дарение подарков». Самому туго выдумыва­ется, а делиться таким опытом не принято... Впрочем, ближе к теме!

Порой хочется, чтобы женщины не забывали о нашей суровой и бесхитростной мужской простоте (как удачно я заменил слово «примитив­ность»). Милые, вы еще не заметили, что мужчина гораздо лучше справ­ляется с вашими желаниями и капризами, если их четко озвучивать? А вы флюиды посылаете. А флюиды улавливать и читать непросто.

...Она сидит и мечтает, что Он сейчас вскочит с дивана и прямо в тапках сбегает за мороженым, потому что Ей сейчас больше всего в жиз­ни хочется любимого крем-брюле. А он не бежит. Подлец, негодяй, эго­ист!.. И невдомек Ей, что в этот миг он решает судьбы мира, тщательно обдумывает, как разрешить конфликт Америки с Ираком. Какое там мо­роженое!

...Она из ванной входит в спальню и уверена, что Он увидит ее но­вое белье и Его паралич разобьет. А он уже спит. Ситуация настолько банальная, что и упоминать не стоило бы. Обида смертная, любовь пра­хом. А спросила бы, почему Он уснул. А Он всю ночь накануне спасал людей из горящего дома.

Но я не оправдываюсь и не оправдываю коллег по полу. Мало того, я даже не уверен, имеем ли мы право спать без Ее разрешения или ду­мать о судьбе человечества, пока Она не уснула, и вообще расслаблять­ся, пока любим и любимы. И если любимая(ый) уходит, не значит ли это, что ты расслабился?..

Февраль, 2003

колокольчик динь-динь...

Колокольчик динь-динь... Мягкий женский голос нежно плывет над Полем чудес. Это в последнем киоске по обыкновению музыку крутят. Знакомый красивый романс, но чей, откуда, кто поет – убей, не могу вспомнить. И это мучительно и одновременно красиво. И тепло на ули­це, снег ночью выпал чистый и мягкий, под стать голосу. Колокольчик динь-динь...

А в Китае в этот момент бьют ногами парня в темных очках. Нет, очки уже определенно разбили. А может, и не бьют. Он захватил анг­лийских журналистов и потребовал, чтобы они рассказали о корруп­ции в Китае. И те, я думаю, с удовольствием записывали на пленку его заявления. Потом он всех отпустил, и его арестовали. И никакой бомбы у него не было...

А вот женщина продает газеты и улыбается. Спросите ее, чему она улыбается. А тому, что весна. Тому, что мы все пережили ноябрь, де­кабрь и январь и уже светло и до лета рукой подать...

Американцы испытали новую бомбу. Девять тонн. Управляемая со спутника. Она сперва создает над землей облако газа, потом поджигает его. Взрыв колоссальной силы. Мать всех бомб – так ее назвали воен­ные. Мать...

И там же, на Поле чудес, молодая женщина с большим животом под черной шубой говорит киоскерше:

– А можно мне триста граммов российского сыра?

Милая, что же ты робкая такая? А вдруг продавщица скажет: нельзя! Нет, не откажет. Она же не сумасшедшая, чтобы отказывать беременной...

Семьдесят два года назад с таким же животом ходила японская жен­щина. И родила она мальчика. И тот, как отец его и дед его, стал играть в театре Кабуки. И до сих пор играет. В частности, девятнадцатилет­нюю девушку. Так уж заведено в этом загадочном японском театре. И еще он носит замечательный титул «живое национальное достояние» Страны восходящего солнца. Он сейчас в Москве, смотрит наши сцены перед приездом своего театра.

Ой, какие смешные и трогательные собачонки – обтрепанные, го­лодные, непристроенные, но хвосты торчком, и обнюхивают друг дру­га на предмет возможной любви. В следующей жизни им будет награ­да, и они родятся людьми. Может, в театре играть станут, может, сыром торговать или на машине ездить... А романс все плывет: колокольчик динь-динь...

На Дальнем Востоке к двадцати годам тюрьмы приговорили двух киллеров... Нет, стоп, в этом слове налет дурной романтики. Убийц. Два года назад они убили человека. Лично им тот ничего плохого не сделал. Они просто получили заказ и убили.

К Полю чудес деловито шагает парочка: старушка сухонькая и моло­дой крепкий мужчина. У мужчины синяк под глазом, у старушки два – под глазом и на лбу. Ее синяки чернее и глубже. Шагают не то чтобы полюбовно, под ручку, но вполне мирно...

А в России опять реформа правоохранительных ведомств. Опять им работать будет некогда...

А минуту назад встретил тренеров-баскетболистов Жукова и Кар­пова. Раденькие такие, гордые. Особенно Жуков. А я бы тоже гордился. Жуковские девчонки заняли первое место на Северо-Западе...

Всего одна минута на Поле чудес. Чтобы купить пакет печенья «фекс с шоколадной стружкой». И столько всего... И колокольчик динь-динь...

Март, 2003

ЗДЕСЬ ВСЕГДА ДУЕТ ВЕТЕР...

Здесь всегда дует ветер. Пронзительный, холодный, напористый. Он взламывает окна, врывается в дома, и цветы в домах становятся ле­дяными, а кошки и собаки – злыми, кусачими. Это другая планета...

Ветер вламывается людям в головы, выдувает из них тепло и добро­ту и гудит, гудит. И люди бродят, как зомби, натыкаются друг на друга и на голые обледенелые деревья и издают головами звуки, как будто кто дует в пустые бутылки: у-у-у... у-у-у...

Здесь никогда нет солнца, никогда не бывает светло, а так – едва прозрачная серая муть, густая и зябкая. И сквозь нее видно лишь силу­эт дома напротив. А в доме напротив всегда горят только шесть окон, и все – на шестом этаже. И никому не суждено увидеть свой дом, а толь­ко этот постылый дом напротив. Никому и никогда.

И странные люди живут на этой чужой планете. Они как шары на бильярдном столе. Вместе бывают лишь тогда, когда их построят. Но это лишь видимость сплоченности. А в остальное время они катаются по столу, натыкаются друг на друга, толкаются. Руки они всегда дер­жат в карманах, а потому не могут ни обнять друга, ни просто друг в друга вцепиться и побыть вместе подольше, чем миг. Столкнулись, из­дали холодный короткий «цок» и – в разные стороны, и даже, если в одну, то с разной скоростью.

А еще люди здесь любят сидеть на высоте. На домах, на деревьях, на столах, на горшках – не важно, лишь бы не вровень с землей. Они говорят, что это красиво и что они так больше похожи на гордых ор­лов. Они и называют свою планету Планетой Орлов.

Странные здесь люди живут. В каждом из них – тысячи солнц и музыка. Печальная, но красивая. Однако не любят они того, что у них внутри. И уж совсем редко кто любит видеть свет и слышать музыку внутри других.

А как они общаются между собой – умора! Руки из карманов они вынимают, только чтобы фиги друг другу крутить.

Вот встречаются посреди улицы два местных инопла, и, который пообщительней, раз – фигу другому. Тот, недолго думая, в ответ тоже фигу, побольше. Первый потужится, побрызжет слюной и – еще боль­шую фигу. И вскоре каждый уже норовит треснуть собеседника фигой по голове. И все потому, что каждый считает себя лучшим. Почему, в чем, зачем – неважно. Лучшим, и все. У них даже закон есть такой спе­циальный: каждый – лучший, а все остальные – так себе. Между про­чим, единственный святой закон на этой планете.

Чем заканчивается общение? А тот, у кого последняя фига получи­лась меньше и мягче, считается проигравшим и должен уйти. Из жиз­ни. А чтобы не обидно было, они придумали сильную теорию: каждый ушедший вернется. Потом. Когда-нибудь. И говорят, возвращаются. Но, правда, своими глазами вернувшихся никто еще не видел. Зато такая теория придает им мужества и мудрости. Мудрость тоже очень муд­рая: вот потом, когда-нибудь, и будет хорошо, а сейчас и так сойдет!

А ветер все дует, дует, и за окном, и в доме, и в голове: у-у-у... у-у-у... Сказать, что ли, чего хочет... Внимания ему не хватает?..

Странная планета. Загадочная. Неизученная. Ну, почему она несет­ся не сквозь свет теплого Солнца, а сквозь мутный ледяной Ветер?

Март, 2003

ВЕСНА, ВОЙНА, РАБОТА, ГРИПП...

Весна, война, работа, грипп... Столько всего. В итоге: в груди – тос­ка, в душе – сомненья, как однажды выразились два поэта4. Но, конеч­но, война – главное сейчас и самое паршивое.

Мужчинки играют в войнушку. Обвешались побрякушками, раскра­сили рожи и пуляют, пуляют, а когда нашкодят – окно разобьют, к примеру, так сразу кричат: это не я, это Вовка виноват! А Вовка делает глаза честными-пречестными и кричит: да меня там и близко не было!..

Только войнушка взаправдашняя. И тут не говорят: ты убит, а ты ранен. Тут убивают на самом деле. И большей частью не друг друга. А женщин, которые этих мужчин рожали. И детей, которые растут, что­бы стать такими же упертыми придурками. И чтобы рожать дальше...

А если бы было по-честному, и уже погибли бы тысячи американс­ких детей и женщин? Страшно так думать, кощунственно, но кто умеет контролировать свои мысли! А если бы высокоточная ракета залетела не в Турцию, не в автобус с сирийцами, не на багдадский базар, а на 6-ю авеню в Нью-Йорке, где в субботу разворачивается многолюдный ры­нок? Они тоже стали бы кричать, что русские виноваты? Или вспомни­ли бы, кто все же давит на пусковые кнопки?

Кощунственно... Я хочу, чтобы такое кощунство и святотатство мелькнули в мозгах американских солдат и генералов. В мозгах Хусей­на и его прихлебателей. Впрочем, один отличился – австралийский летчик. Что-то в его мозгах замкнуло: может, маму свою вспомнил, может, детей, но он отказался бомбить.

Мужчинки играют в войнушку... Можно подумать, что их женщи­ны любить больше будут и эрекция у них усилится. Убогая фантазия.

Первобытная. И я не только про американцев. Хусейн имеет сказочное богатство – нефть. Но вместо того чтобы торговать нефтью, богатеть, обогащать свой народ, о котором якобы так заботится, он покупает ору­жие, создает армию, режет людей внутри своей страны, ссорится со всем миром. Почему человек отдает предпочтение бомбам, а не золоту за нефть? Был бы психиатром, я бы ответил.

А эти стратеги бомбят олимпийский комитет и музей Хусейна. И тут же кричат о гуманитарном праве военнопленных. О международ­ных законах... Ну что тут скажешь?

Да ну их! У нас ведь весна! И уже хочется за город. Развести костер, побродить по лесу. Посмотреть, как теряет девственность и старится снег... Вот чье старение и смерть не вызывают смятения и тоски. Поразглядывать почки на березах – не набухают ли еще? Позвонить Жен­щине и сказать: чудо ты мое чУдное... Но, черт побери, опять тянет к телевизору, к новостям...

Я склоняю голову перед журналистами там, в Ираке. Вот кто искрен­не и от души работает для нас и только для нас. Чтобы мы знали. Чтобы вруны ни с той, ни с другой стороны не могли запудрить нам мозги «пра­вотой» своего дела. Работают и гибнут. И если учесть пропорции, жур­налистов погибло уже больше, чем солдат. Вот же ж сволочная профес­сия. И самая лучшая профессия в мире. Я имею в виду настоящую журналистику, но не агитационную работу, так называемый пиар.

Март, 2001

КАРАУЛ! ОТЕЧЕСТВО В ОПАСНОСТИ!..

Караул! Отечество в опасности! Мало детей делаем, соратники. На­столько мало, что даже Государственная дума обеспокоена и готовит закон о том, как вывести Россию из кризиса размножения. Каким путем будем выходить? Неужели шведским?!

Лет тридцать назад то же самое беспокойство испытали невозмути­мые шведы. Сидели себе, сидели, потом – хвать, а нация-то исчезает! Караул! – точно так же закричали шведы, но на чисто шведском языке, и стали бороться. И объявили сами себя жутко сексуальной нацией.

Насколько я понимаю, именно тогда шведы ввели институт добрач­ного сожительства женихов и невест. Вполне богобоязненная нация вдруг заявила, что нет греха в сожительстве молодых людей, не осенен­ных узами брака. Шведы стали поощрять молодежь к совместной жиз­ни, дескать, до загса вы так лучше друг друга узнаете, и ваша семья ста­нет только крепче. Ох, и хитрым же был расчет, ох и коварным! Пока эти мальчики и девочки будут обзнакамливаться таким образом, гля­дишь, девочка и забеременеет, а мальчику уже и деваться будет некуда. Но даже если он, подлец, и денется, плевать с высокой шведской коло­кольни! Потому что одним шведом на земле уже будет больше!

Мало того, Швеция провозгласила у себя сексуальную революцию под лозунгом: любите все, что шевелится! Как традиционными сочета­ниями, так и нетрадиционными – по парам, по тройкам и так далее. К гениальным шведским изобретениям, обогатившим цивилизацию, к шведским спичкам и шведским стенкам, добавились и шведские трой­ки. Киноиндустрия и полиграфическая промышленность день и ночь стали клепать эротику и порно. Расчет и тут был прост и коварен: на­смотрятся да, глядишь, делом займутся. Советские идеологи всю слю­ну перевели, плюясь по поводу падения нравов в этой тихой стране, а тем хоть бы хны. Мало того, разврат (в смысле – занятия любовью) был возведен в ранг государственной политики, и, если мне не изменя­ет память, даже королева Швеции в то время сама объявила себя секс-бомбой № 1.

И наконец, страна широко распахнула двери для эмигрантов из Азии, Африки и Ближнего Востока. В страну потекла свежая, не примо­роженная севером кровь.

Так или приблизительно так спасались потомки викингов от паде­ния рождаемости, от исчезновения нации. Конечно же, были еще эко­номические поощрения, материальная помощь и подобное. Но это уже в прошлом.

А сейчас мне интересно, что придумают наши, российские, законо­датели? Что предложат коммунисты, аграрии и единороссы? Предста­вительнице какой фракции будет вручена корона секс-бомбы, короле­вы страстной и плодотворной любви. Или они будут говорить о тяжелом положении народа, о том, что при тяжелой жизни народ не размножается? Неправда! Тридцать лет назад шведы жили гораздо луч­ше нас, а ведь был же кризис. А эфиопы живут гораздо хуже, но там все в порядке. Тут нужны идеологические установки. Точнее, всего одна: любить! Притом любить конкретно и регулярно. Или все ограничится лишь запретом абортов?

Апрель, 2003

ГДЕ БЫ НАЙТИ ТАКОГО УМНОГО ЧЕЛОВЕКА...

Где бы найти такого умного человека, чтобы ответил на мои вопро­сы? Слишком много непонятного. Ответы у меня есть. Но – на чужие вопросы. Если вы меня о чем-то спросите, я обязательно и очень мудро отвечу. Но мы мастера решать чужие проблемы, считать чужие деньги и отвечать на чужие вопросы. А со своими...

Вот глобальная тема. А вам война в Ираке странной не кажется? Американцы усиленно бомбили здание олимпийского комитета, а те­лецентр, откуда народ агитировали на борьбу с иноземными шайтана­ми, не трогали. А мосты? Это же целая песня. Я допускаю, что Саддам не читал Ленина. Помните: мосты, телефон, телеграф?.. Но уж сами-то могли сообразить: если американцы в Багдаде не нужны, то мосты – взрывать. О взорванных мостах мы ничего не слышали. Зато видели, как танки въезжают по ним в столицу. А бои за столицу? Ее штурм огра­ничился стрельбой по журналистам. Много там странного было и есть. Я не удивлюсь, если через некоторое время сочинитель политических детективов Роберт Ладлем напишет роман. Вторжение Ирака в Кувейт в 91-м, теракт и сентября в Нью-Йорке и многое другое будет подано как операции, разработанные ЦРУ еще лет тридцать назад. А Саддам и Усама окажутся резидентами управления. Для США цель, с точки зре­ния циничных героев романа, будет оправдывать средства – подмять под себя мировую нефть и стать владыкой мира. И тогда многое станет понятным и оправданным. Пока же вопросов больше.

Но круг моих недоумений войной не ограничен. А почему, напри­мер, губернатор Лапландии (северная область Финляндии) дает прием для журналистов в одиночку? Больше ста журналистов из четырех стран, а она одна. Если не считать официантов и вахтерши при входе в гро­мадное здание. Мэр города Рованиеми на свой прием хоть супругу при­вел, а губернаторша одна отдувалась. Несолидно как-то. А вот я знаю страну, где губернаторы тоже прессу иногда собирают, но они окружены десятками заместителей, помощников, референтов, секретарей и прочих важных людей. И один важней другого настолько, что журна­листы теряются в такой массе, как комарики среди слоников. Может, это для того, чтобы побольше важных людей могли потрепать журна­листа по плечу и благословить: ну, ты это... давай там, пописывай... Конечно, рациональные люди скажут, что финны не зовут свиту из эко­номических соображений – ее, свиту, тоже ведь кормить-поить надо. Но почему тогда финны длинных речей не говорят? Поприветствовали на лапландской земле, выразили признательность за честь, которой жур­налисты их удостоили, и предложили уже наливать и закусывать по-хорошему. И лишь по ходу общались с желающими.

Вот они – истинные загадки природы! А вы говорите: космос. Да на Земле еще столько необъяснимого.

Например, одна хорошая газета на планете Земля объявила для чи­тателей фотоконкурс «Мой любимый человек». И уже имеет столько фотографий, что на несколько лет вперед хватит. Все фото не опубли­ковать. Приходится выбирать лучшие. Но это с точки зрения газеты они лучшие. А с точки зрения читателя, лучший снимок тот, который он сам принес. И как избежать смертельных обид? Придется поощрять всех. А как? Впрочем, тут мы что-нибудь придумаем.

Вопросов у меня еще много, а вот места в газете уже мало... Кстати, со следующего номера детская газета «Кошки-Мышки» будет опять из­даваться отдельно. И у нас будет больше места для репортажей, фото­снимков и новостей. Но это уже и не вопрос, а ответ.

Апрель, 2003

ЗАПАДНЫЕ КОЛЛЕГИ ПОПРОСИЛИ РАССКАЗАТЬ...

Западные коллеги попросили рассказать о ситуации на газетном рынке России. За всю Россию я отвечать не стал, а вот то, что происхо­дит в нашей области, знаю. Во-первых, газет в области издается не так много, во-вторых, треть этих газет печатается у нас, в «Дважды Два». Но объяснить шведам, финнам и норвежцам некоторые особенности российского газетного дела сложно, если возможно вообще.

Дело было после обеда. Сотня с лишним журналистов в зале исто­чала благодушие и снисходительность. Надо было публику расшеве­лить. Пришлось начать с игры: у вас миллиард долларов, как вы его ста­нете тратить? Я думаю, финн вложит их в туризм и акции компании «Нокия» и станет жить припеваючи. Швед тоже будет жить хорошо, потому что часть положит в банки, а часть – в компанию «Вольво». Норвежец купит пару нефтяных скважин, у них есть вкус к этому делу. То есть все соседи из денег будут делать деньги. И только русский бо­гач пойдет своим путем. Русский станет издавать газеты. И не для того, чтобы, как во всем мире, получать от них прибыль. Газеты будут убы­точными, порой разорительными, но без них не пробиться к власти. По крайней мере, в этом уверены те, кто к власти стремится. На Западе ка­питал – это уже цель. Желанная и конечная. В России деньги – это путь к власти и средство ее удержать.

Русский журналист за границей никак не может понять, почему вла­делец газеты не вмешивается в содержание статей. Ему объясняют, что содержание – это дело редактора, а хозяина интересует только при­быль. Русский журналист трясет головой: либо не верит, либо не может себе такого представить. Как же так – издавать газету и не вешать пуб­лике лапшу на уши? Такого не бывает!

В Мурманской области за последние два года появилось несколько газет. И все они либо принадлежат властным структурам, либо нацеле­ны на овладение этими структурами – в городах или в области. В ре­дакционных статьях декларируются независимость, работа на благо читателя, борьба за правду. На деле...

Два года назад в области появилась газета. Она резко взялась «выво­дить на чистую воду» областных чиновников и депутатов. Не поздоро­вилось и губернатору. На газету давили, подавали в суды, пытались кон­фисковать тиражи. Что в статьях было правдой, а что домыслами, трудно сказать. Губернатор лично выступал по телевидению и обещал засудить редактора. Наши источники шепотом сообщали: за газетой стоит мощ­ная московская группировка политиков и олигархов. Ставка – руковод­ство областью. Не знаю, рассматривал ли суд иск губернатора к газете. Может, я что-то пропустил. Однако недавно бывший редактор газеты назначен... вице-губернатором Мурманской области. И его новый на­чальник, сам губренатор, рассказывает по телевидению, какой талант­ливый и хороший человек этот самый бывший редактор...

Я думаю, это далеко еще не вся история. И давайте еще раз восхи­тимся политиками – какие они миролюбивые люди, как умеют между собой договариваться.

В этом году у нас выборы в Госдуму, в следующем станем выбирать мэра, губернатора и президента. Так что ждите новых газет.

Иностранные коллеги спросили, есть ли выход из ситуации. Я счи­таю, что нет. Впрочем, не могу не согласиться с мнением Ильдара Рехимкулова, редактора «Полярной правды». Он считает, что для начала в России нужен закон, запрещающий любым органам законодательной и исполнительной власти иметь свои средства массовой информации.

Хотя бы потому, что слишком дорого обходится налогоплательщикам их издание. Только вот кто такой закон примет? Те, кто уже этими сред­ствами владеет?

P. S. На радость коммунистам: идеи Ленина живут и процветают. В России газеты по-прежнему остаются коллективными пропагандиста­ми, агитаторами и организаторами. Ура, товарищи!

Апрель, 2003

СТРАННО РАССУЖДАТЬ, КОГДА ГОЛОВА...

Странно рассуждать, когда голова болит. Второй день. Болит и бо­лит. С какой стати? Может, пил? Да нет, в общем-то. Может, простыл?.. У одной знакомой заболел ребенок – температура под сорок, рвота. Так жалко детей, когда они болеют. Даже чужих.

– Что доктор сказала? – спрашиваю у знакомой.

– Говорит, что простыла...

Хороший доктор. Такой диагноз и я бы поставил. Потому с голов­ной болью к доктору не пойду. А то скажет: да у вас, батенька, менопа­уза начинается! Что я тогда делать стану?

Наверное, моя голова болит от раздрая в душе. Открыл для себя пес­ни Андрея Данилко. Раньше видел его по телевизору в образе Верки Сер­дючки, но никогда дольше секунды не смотрел. Ну мало ли на ТВ ненатуралов кривляется. Всеми не перелюбуешься. А тут вдруг услышал его песни. И понравились. Черт знает что. Но песни-то веселые и умные!

Если нам скажут: ваш поезд ушел,

Мы ответим просто, что подождем другого.

И чтоб на перроне скучать не пришлось,

Мы накроем стол и выпьем за любовь...

И дальше рефреном и задорно: все будет хорошо! Черт знает что! Все предельно просто, вызывающе просто, до примитива. Но именно так, как в жизни. Я не специалист в музыке, но мне видятся в его песнях пародии. Не лобовые, но стилистические – в текстах, в музыке, в аранжировках. Очень тонкие и очень ехидные пародии. То Алла Борисовна возникнет, то Маша Распутина, то «Воплi Вiдоплясова» и даже уходящий из памяти «U2». И все весело, смешно и... печально. А пьеса в стиле рэйв «По чуть-чуть» – это вообще талантливая трагикомедия о нашей жизни.

Я думаю, украинские патриоты, борцы за самостийность и чистоту языка, относятся к Данилко очень сложно. Он говорит и пишет на том языке, на котором говорит большая часть населения Украины: на жут­кой смеси русского и украинского. В городах, особенно в маленьких го­родах, во многих селах русский язык так и не освоили, а украинский основательно подзабыли. Но это никак не сказывается ни на крепости украинской горилки, ни на вкусе украинского сала.

Однако как только я испытал восторги по поводу этих песенок, сра­зу зажужжал тихонький сигнал тревоги: деградируешь, братец! У вас такое бывает? Раздрай в душе. Между «хочу» и «нужно». Впрочем, о чем я спрашиваю! Это же основная коллизия классической трагедии: раз­рыв героя между чувством и долгом. Когда хочется пива с креветками, а надо строить коммунизм. Ни к чему хорошему оно не приводит. Вот взять того же Гамлета. Ну, не хотел принц убивать своего дядюшку, тор­мозил, как мог. А папашка все являлся ему и талдычил: ты должен ото­мстить! И Гамлет выполнил свой долг. В итоге все умерли.

Ой, что же я все о мрачном таком? Лучше я вам историю из жизни расскажу. Правда, разрешения у героини я не спрашивал, но мы ее име­ни называть не станем.

Возвращается акушерка домой, подходит к двери. Вдруг сосед выс­какивает:

– Люся, выручай! – и тащит ее к себе в квартиру.

Там соседка рожает. Лежит на полу и натурально уже начала ро­жать. Наша акушерка несколько растеряна, но падает на колени перед роженицей. Первая мысль: руки продезинфицировать.

– Вася, – обращается к соседу, – спирт или водка есть?

Вася снисходительно улыбается и похлопывает ее по плечу:

– Люся, ты сейчас роды принимай. А пить после будем!..

Апрель, 2003

КАКИЕ ДЕВЧОНКИ В НАШЕМ ГОРОДЕ...

Какие девчонки в нашем городе стильные и красивые! Выезжаю из двора, и тут – она. У дороги стоит. Сначала – ноги. В тонких клешеных джинсиках голубого цвета. Курточка короткая кожаная. Голова косынкой яркой повязана. Ну там еще носик прямой, глазки такие, маг­нитные, притягивают, то есть. Встал я как вкопанный. Млею. А она меня не замечает даже. Нет меня. В природе не существую. Зато она для меня – вся природа. Ничего больше не вижу. Только что тут дорога была, куча снега грязного, кусты какие-то, с осени облезлые, машины задрипанные сновали... Все исчезло и ничего не соображаю. Про себя повторяю лишь: ну, глянь на меня, ну, пожалуйста... Стою и даже тро­нуться не берусь. Знаю, что мой «Мустанг» сейчас не заведется. Тоже оцепенел. Тут кто-то в окно: бум-бум!

– Ты чего тут торчишь?! – орет мужик небритый. – Проезд за­крыл!..

– Тише, дурной! – зашипел я. – Посмотри, девчонка какая...

Он как стоял, согнувшись, так и застыл в той же позе. Лишь успел заметить глубокомысленно:

– Ой, йо-о-о!..

Стоим вместе, любуемся. Как зовут ее, гадаем. Сошлись на том, что, поди, Аней. А как иначе? А спросить не можем – паралич полный.

Тут еще водители подоспели. Рты пораскрывали, память им поотшибало. Милиционер нарисовался, как свистнет – и:

– Нарушаете? Прекратите нарушать!

– Не свисти, денег не будет! Вон туда посмотри...

– Во блин! – сказал милиционер.

Такая толпа уже собралась. И никто глаз отвести не может. А она стоит и на публику не глядит даже. Публика гадать стала, что она в на­шем городе убогом делает. Такая девчонка должна прогуливаться по Монмартру в Париже или по Виа Форо Империале в Риме.

– Нет, лучше по Пикадилли, – влез кто-то со знанием дела.

– А где это? – спросили знатока.

– А черт его знает! Песня про нее есть красивая.

Милиционер тоже мечтательно вставил свои пять копеек:

– Могла бы и в органах служить...

– Ты чего – свисток проглотил ядовитый?

– Сами вы дураки! – обиделся милиционер. – Да у нас самые кра­сивые девчонки служат. Вон, королева красоты всей планеты из питер­ских органов! Я в Интернете читал...

– Нет, – перебил кто-то из водителей, – такая меньше, чем на принцессу, не тянет. Вот был бы я королем Монако, я бы ее удочерил. Чтобы принцессой была...

– Да что там твоя Монака! – перебил другой. – Я тут глобус раз­глядывал, так и не нашел твоей Монаки! Нет, ее принцессой английс­кой надо делать, на меньшее я не согласный...

Тем временем я созрел сделать политическое заявление. Я хотел за­явить, что все они, дураки и дебилы, могут жевать свои вставные челю­сти дальше, а я сейчас подойду к ней и познакомлюсь. Только сбегаю, куплю все цветы в киоске рядом, а потом встану на колено, прямо в лужу, и предложу ей быть моей принцессой... Да что там принцессой – ко­ролевой моей! Всю жизнь к ногам ее положу!..

И тут подошла моя жена.

– Сколько тебя, урода, ждать можно! Я что – нанималась?!

– Любименькая, да я не виноват! Машина не заводится. Вон у му­жиков спроси...

– Не заводится, не заводится! – загудели мужики. – Давно пора эту трахому на свалку выбросить. Ты прокачай ее, прокачай...

Жена села на переднее сиденье, мужики навалились и толканули нас через кучу грязного снега, сквозь облезлые с осени кусты, машина завелась, и мы поехали в горсобес. Пенсию мне оформлять...

Май, 2003

КИРПИЧ НА СКОВОРОДУ КЛАСТЬ...

Кирпич на сковороду класть не пробовали? А я вот теперь обяза­тельно пойду в магазин и куплю самый красивый и увесистый кирпич. Чтобы на сковородку было чего положить...

Это все передача «Рыболовный мир Рекса Ханта». Идет она по мое­му любимому каналу «Дискавери», а смотрят его далеко не все. Потому два слова о передаче.

Хант живет в Австралии. Каждый день сейчас «Дискавери» крутит его репортажи о рыбалке. Ловит он с друзьями разную рыбу и чаще все­го отпускает ее на волю. Это западная заморочка – поймать рыбину и отпустить. Я лично не уверен, что такая рыба выживет или останется здо­ровой: разорванный рот, содранная с тела защитная слизь, а главное – стресс. Представьте, вы собрались пообедать: насыпали тарелочку аро­матнейшего борща, приготовили бутербродик с селедочкой и лучком на черном хлебушке, налили рюмочку, она запотела сразу же, и только опрокинули содержимое рюмочки в рот и глубоко вдохнули носом за­пах хлеба... А тут неведомая сила хватает вас за челюсть и выдергивает из дома, тащит неизвестно куда, поднимает в небо... Да? Сильно? Но мало того, там, в небе, перед вами противная бородатая рожа самодо­вольно ухмыляется, смачно целует вас и кидает обратно на землю... Жить-то вы, может, и будете, но что это будет за жизнь? С трясением головы и членов, с неподконтрольным слюноотделением и круглосу­точным энурезом.

Не исключено, что рыба, которую эти фарисеи сначала ловят-мордуют, а потом, после поцелуя, отпускают на волю, элементарно сходит с ума и начинает лазать по деревьям. Впрочем, сегодня мы о другом. О кирпичах на сковороде.

Есть в тех же репортажах Рекса Ханта и кое-что небесполезное. Ре­цепты приготовления рыбы и ей подобных. Не помню имени повара, но работает он быстро, аккуратно и заразительно. Я уже подглядел у него необычные у нас соусы для вареной или паровой рыбы. Напри­мер, оливковое масло (можно и растительное взять) пополам с лимон­ным соком, с красным и черным перцем. Можно под таким соусом за­печь рыбу, можно и готовую полить. Вкусно. А на днях он готовил кальмаров.

Тушку кальмара очистить от пленки, вынуть хрящ изнутри, про­мыть. Перед этим приготовить соус: немного мелко нарезанного крас­ного стручкового перца, оливковое масло, немного соевого соуса вмес­то соли, черный молотый перец. Все перемешать. В этой смеси подержать тушки кальмаров в течение 1-3 минут. Дольше мастер не ре­комендует: вкус перца и соевого соуса перебьет вкус кальмаров. Тушки положить на разогретую сковороду... И вот тут в дело пошел кирпич!

Обычный кирпич, завернутый в фольгу, служит грузом для придавливания кальмаров (в данном случае) к сковороде. Гениально! Сколько раз я ломал башку, чем бы придавить то, что жаришь.

Жарить кальмаров по паре минут с каждой стороны. Мастер мамой клянется, что мясо получается нежным и вкусным. А подал он все это с зеленым салатом. На выходных попробую обязательно.

Когда-то давно, когда в магазинах не было ни рыбы, ни мяса, а прокидались одни кальмары периодически, я изобрел сам для себя котле­ты из этих головоногих. А еще раньше, когда служил на флоте под знаме­нами вице-адмирала Ховрина, ловил их на донку в Средиземном море. Но вот чтобы просто так жарить, да в таком соусе, да еще под кирпи­чом, – такого еще не было. А говорят, нет ничего нового под солнцем...

Май, 2003

ОПЯТЬ В ГРЕЦИЮ ПОТЯНУЛО...

Опять в Грецию потянуло. Сын по этому поводу обязательно и не без ехидства напомнил бы мне анекдот:

– Семен Ильич, я слышал, вы таки не едете в этом году в Грецию?

– Нет, Михаил Исаакович, в Грецию мы не ездили в прошлом году. А в этом году мы таки не едем в Италию...

Я уже признавался как-то в своей безмерной любви к Италии и к Кубе. Теперь пришла пора открыть самое сокровенное. Греция, где, кста­ти, не был, – предмет моих тайных вожделений. В университете я ув­лекся культурой античной Греции. Эллады. Меня всегда поражало, как 2500 лет назад можно было чувствовать более тонко и мыслить более ясно, чем сейчас!

Богу равным

кажется мне по счастью

человек, который

так близко-близко

пред тобой сидит,

твой звучащий нежно

слушает голос

и прелестный смех.

У меня при этом

перестало сразу бы

сердце биться...

Это откровение о сильной, как Солнце, и безнадежной, как претен­зии на бессмертие, любви Давид Тухманов положил на музыку в кон­церте «По волнам моей памяти». Только в песне не было трех после­дних строчек. Я умру от любви к тебе, говорит поэт, но смерть эта будет сладкой и радостной, потому что она от любви к тебе... Однако в конце стиха – попытка взять себя в руки:

Но терпи, терпи!

Чересчур далёко

все зашло...

Эти строки писала женщина. Сапфо. И, как считают историки, пи­сала их к женщине. Золотой век острова Лесбос. А другой поэт, Алкей, уже мужчина, сходил с ума от любви к Сафо, посвящал ей почти все свои стихи, но безнадежно, безответно. Как у них там все сложно было, запутанно. Две с половиной тысячи лет назад. Сто поколений! Немно­го? А сколько поколений своего рода вы помните?

Моя бабушка была на четверть гречанкой. Это значит, что ее бабуш­ка была гречанкой. И не из крымских греков. Эта история – наше се­мейное предание.

150 лет назад жил один русский моряк. И страстно любил он моло­дую гречанку. Моряк служил на торговом судне, часто бывал в Греции и всегда спешил на свидание со своей возлюбленной. И вот однажды пришли они туда, он прибежал к девушке, а она ему – от ворот пово­рот. Как? Почему? Все, говорит гордая гречанка, я тебя больше не люб­лю. Я выхожу замуж за богатого и местного, а ты мне больше не нужен.

– Ты хорошо подумала? – спрашивает моряк?

– Да! – ответила решительная девушка.

Однако морячок был не менее решительным. Схватил он девушку в охапку и утащил на корабль. А тот уже был готов к отплытию. Моряк надеялся, что девчонка передумает, но та ни в какую. Видимо, всю доро­гу брыкалась, кусалась и царапалась. За что и была высажена на пустом берегу Азовского моря в районе поселка Берда (сегодня город Бердянск).

И тогда... Это место особенно хорошо озвучивал мой двоюродный дядя:

– И пошла она берегом моря, и горько плакала...

И ничего удивительного! Она ведь даже языка русского не знала. Однако добралась до ближайшей корчмы на окраине поселка, как мог­ла, объяснила хозяину свою беду, и тот взял ее на работу. За стол и кров. А со временем наша спецпереселенка вышла замуж, нарожала кучу де­тей и стала моей прапрабабушкой. А ее дети тоже были плодовитыми. В Бердянске у меня много родственников. Мало того, я знаю в Апати­тах одну красивую девчонку, она из Бердянска. И есть в ней что-то по­дозрительно античное – профиль, волосы, цвет и разрез глаз... Ой, точ­но родная кровь.

Так моя прапрабабка – это всего четвертое от меня поколение. А с тех веков, с которых мы начали, сменилось 100 поколений.

И после всего вышеперечисленного вы станете судить вашего покор­ного слугу за то, что его опять тянет в Грецию? Тем более что меня в нее тянуло и в прошлом году, и в позапрошлом. И если я опять туда не по­паду, мне не привыкать. А вам тем более.

Май, 2003

НА ЛУБЯНСКОМ ПРОЕЗДЕ...

На Лубянском проезде – широкий зеленый бульвар. Зеленые газо­ны сплошь усеяны москвичами – пивко пьют с друзьями, семейно и в одиночку, лежат, сидят, расслабленные, жарой разморенные. А с двух сторон от сквера многорядные потоки машин несутся. Шум, смог. Но москвичам все нипочем. Они отдыхают на травке, под кустами и дере­вьями. Вывод: что-то в них все же есть человеческое. Москвич, а к при­роде его все равно тянет.

Открытое кафе на оживленном перекрестке. Народ за столиками пьет пиво, вино, ужинает (или поздно обедает). Вокруг бурлит го­род – люди, машины, сплошной шум голосов, моторов, шуршат шины по асфальту. И вдруг чужеродный звук: цок, цок, цок, цок... Мимо кафе верхом на крупной гнедой лошади проезжает девчонка лет двенадца­ти. Ноги в коротких стременах вразлет, на ногах мужские носки и рези­новые шлепки...

Чудно в столице. Здесь особенно видно, как люди друг друга тра­вят, давят, ругают, обсчитывают... За две кружки бельгийского пива, вареный язык с хреном и фаршированные баклажаны девушка Ира, за­медленная то ли жарой, то ли хромосомами, принесла счет: 805 рублей. Смотрю на кассовую ленту, соображаю...

– Миленькая, тут шесть кружек пива, а у меня было две.

– Да? – удивляется она и тоже долго смотрит в счет, но при этом шевелит губами.

Впрочем, может, я тоже шевелил губами. Ира удаляется. Где-то хо­дит, приносит тот же счет. Там рукой вписана другая цифра: 640 руб­лей. Я молча достаю блокнот, сделанный руками тибетских монахов, ручку, вырываю листок, пишу свой счет: получилось 400 рублей. Ира предлагает оплатить эту сумму. Извиняется, говорит, что очень много посетителей. Я плачу и советую ей записывать заказы, чтобы не путать­ся. Она опять извиняется. Расстаемся мы почти друзьями. В тот же ве­чер москвичи рассказали анекдот.

Официант в ресторане:

– С вас вышло 1000 рублей.

Посетитель:

– Но я же поел всего на 200!

Официант:

– Ну, значит, не вышло...

Почему именно в метро так увлекательно разглядывать людей? Не в автобусе, не на улице, не в самолете, а именно в метро. Длинные круп­ные планы. Попадаются очень любопытные лица. И тут я сам себе при­думал игру: по лицам определять, кто из попутчиков составляет счас­тье для своих окружающих. Начал играть. И быстро доигрался – понял, что счастье для ближних могут составить женщины (дети – само со­бой). Да и то не все. Порой на лицах читаются суетность, злость – та­кие вряд ли могут кого-то осчастливить. Но с мужчинами еще хуже. Сколько я ни вглядывался, ни один не показался достойным высокой оценки. Все же я очень предвзят. А вдруг я феминист?

Ну, а съезд Союза журналистов России прошел хорошо. Правление отчиталось. Народ в прениях выступил. Правда, сначала на арену вы­пустили спикера Госдумы Геннадия Селезнева. Он выразил солидар­ность с журналистами, вспомнил, что сам когда-то был одним из нас. И еще заверил съезд, что никогда не голосовал за законы, ущемляющие права СМИ и свободу слова. Еще бы, накануне выборов да признаваться в ущемлениях. Когда же спикер стал рассказывать о своей партии, деле­гаты начали тихо недоумевать. После Селезнева объявили другого де­путата, лидера другой фракции и партии, зал заулюлюкал. Я же вел себя прилично. Просто встал и ушел курить.

Но потом уже на трибуну выходили только журналисты. Союз, как я понял, крепнет. Ну и славно. Тем более что, не могу не похвастаться, в 1990 году ваш покорный слуга был одним из активных, не побоюсь это­го слова, создателей Союза журналистов России (на месте почившего СЖ СССР).

Засим позвольте откланяться из столицы. Жарко тут, шумно, душ­но, и пора отсюда. Чего и всем желаю.

Май, 2003

ДЕВЧОНКИ говорят: напиши...

Девчонки говорят: напиши про «Метаксу»! Это я спросил коллег в редакции, о чем написать из Греции в первую очередь. Они решили, что самое важное – это «Метакса», коньяк греческий. Но тогда, спра­ведливости ради, придется говорить и про узо – анисовую водку, и про рецину, белое греческое вино с добавлением хвойных смол. А о чем я стану рассказывать потом в путевых заметках? Это ведь еще только «подвал», а «подвал» – не рассказ о чем-то конкретном, но всего лишь ощущения, порой тонкие, до раздражения едва ощутимые, как дунове­ние ветерка с оливковых садов. Цветущих оливковых садов...

В какой-то момент возникли сомнения: а за границей ли я? Боль­шинство работников в гостинице говорят по-русски. Собственно, они и есть русские, грузины, армяне. Нет, нет, они – греки. Но приехали из разных стран. И в основном – из стран бывшего Советского Союза. А вот Ирини (ударение именно на последнем слоге), официантка в ресто­ране, приехала из Австралии. В последние годы греки стекаются в Гре­цию со всего земного шара. И все говорят на родном языке, знают песни своего народа, танцы, традиции, все – православные христиане. Де­сятки и даже сотни лет многие жили за пределами исторической роди­ны, но не забыли ее. Что это? А теперь собираются. А ведь Греция по благополучию и богатству чуть ли не последняя среди стран Евросою­за. Опять же – что это? Лет через двести-триста будет видно. Мне ка­жется, это возрождение когда-то величайшего народа. Я надеюсь на это.

Однако про их историю – потом, когда-нибудь. А сейчас будем просто получать удовольствие и подмечать. И радоваться.

Вот я каждый день радуюсь, что я не клептоман. Беспечные греки в своих крошечных супермаркетах и сувенирных лавках выставляют това­ры прямо на улице, а сами сидят где-то в глубинах магазинов. Тащи – не хочу. Но я ведь не клептоман. Оливок на рынке в Салониках попробо­вать прямо с прилавка – это да, это с удовольствием. Надо же выб­рать. Торговец сам активно угощает. Но и то после десятка (некоторые сорта с кулак величиной) попробованных стало уже неловко, а грек все настаивает: нет, ты вот эти еще отведай!

И опять же многие торговцы по-русски говорят.

Еще я радуюсь самим грекам. Они любят угощать. Бармены в баре, хлебом их не корми, дай угостить – кофе, коньяк, пиво. Так ведь и по миру можно пойти, да?

Еще я радуюсь тому, что вспоминаю давно забытый мною жанр – микроскопических повестей.

Вошла девушка с немецким лицом...

В те моменты, когда я не радуюсь, я рассуждаю. Вот лавки завалены сувенирами, многие очень добротно и интересно сделаны – украше­ния, керамика. Знатоки, конечно же, скажут: фигня, ширпотреб для туристов, никакой художественной ценности... В общем-то, так и есть.

Наверное. Но вот мне любопытно. А древние греки две-три тысячи лет назад, когда делали то, что дошло до нас хотя бы фрагментами, о чем думали?

– Сейчас как наваяю предметов высочайшего искусства, как удив­лю потомков через двадцать веков!

Или:

– Слеплю по-быстрому чего-нибудь да втюхаю заезжим финикий­цам и римлянам, будет на что вина купить да сыру...

Увы, никогда нам уже не узнать, что они там думали. Главное – делали замечательно.

Однако мне пора закругляться. Дежурный по гостинице Георгий лю­безно дал мне служебный компьютер и уже целых полчаса не слушает музыку. Трудно ему. А о Греции более подробно я расскажу чуть позже.

30 мая 2003

Пефкохори, Полуостров Халкидики, Греция

СОБОЛЕЗНУЮ ЖЕНЩИНАМ...

Соболезную женщинам и одновременно дико радуюсь тому, что не работаю модельером и фамилия моя не Дольче и не Габбана. Потому что если и дурю иногда дамам головы, то дурю по-честному: я – им, они – мне, но уж никак не ради наживы, не ради выгоды и чистогана. А вот модельеры и производители... В смысле одежды, обуви, парфюма и прочих дамских аксессуаров... Соболезную женщинам.

Как радовалась моя знакомая, когда купила туфли с длинными нос­ками. И так в них продефилирует, и эдак, и сядет ножка на ножку, и носочком помахивает невзначай, и все украдкой на них поглядывает. Дня три радость была бесконечной. А потом, готовясь встречать гос­тей, побежала она в магазин за выпивкой. И, конечно же, в новых ту­фельках. Возвращается домой, а солнышко светит, люди на лавочках сидят, подходит к подъезду, крыльцо – одна ступенечка, поднимает ножку и... Цепляется длинным-предлинным носком новенькой туфли за эту, будь она неладна, ступеньку. И летит, по ее собственному выра­жению, как бабочка на огонь, и приземляется на все точки передней части своего нежного девичьего тела. Грязно выругалась, поднялась, отряхнула еще секунду назад белый плащ и пошла дальше. Но самое примечательное в этой истории не то, что она упала – с кем не бывает.

Во-первых, от соседнего подъезда прибежали люди и спросили:

– Женщина, вас есть кому встретить?

А мы говорим, что люди у нас неотзывчивые.

Во-вторых, ни одной бутылки разбито не было! Мастерство – его, если есть, ни в каких башмаках не потеряешь.

И вот я сижу и тихо рассуждаю. Вот девки дурные! Зачем??? Чтобы нам, мужикам, больше нравиться? А стоит ли? Ведь если кого любят, то ее и в галошах любить будут, а если не любят, то, хоть на ходули встань, вряд ли поможет. Женщины мне могут возразить: не для вас, посты­лых, а для себя, для собственного удовольствия и самоудовлетворения. Но не слишком ли дорого дается это самоудовлетворение? Я вот знаю пару других способов... Впрочем, это уж дело вкуса.

Услышал эту историю от своей знакомой и вспомнил, как в Москве видел девчонку в туфлях с такими длинными носками, что даже я рот открыл. По полметра, не меньше. Поди, на каждом шагу падает бедная. Надеюсь, что она жива еще. Но каждый сам свою судьбу выбирает.

Жил когда-то в Мурманске писатель, Романов, если не ошибаюсь. У него я вычитал четкую формулировку, озвученную, кстати, одной из его героинь: «Женщина одевается, чтобы раздеваться». Может, и ци­нично, на чей-то трепетный взгляд, но правдиво. Впрочем, правда все­гда цинична. Это я к тому, что с нами можно и попроще, по крайней мере, без риска для жизни.

Могу угадать, что сейчас думают женщины. Чтоб ты понимал! – думают они.

Всё, тему закрываем. Лучше я расскажу вам совершенно отдельную и даже печальную историю.

Трагедия альтруиста: на всех дверях таблички «К себе».

Июнь, 2003

СМОТРЕЛ ТУТ КИНО...

Смотрел тут кино. Кажется, самое страшное из всех, что видел рань­ше. Фильм документальный. Снимали его чуть ли не в течение года на берегу речушки где-то в Южной Африке. Живут себе там крокодилы, бегемоты, бабуины, антилопы, буйволы, бородавочники (что-то вроде наших диких свиней) и птицы разные. Сначала фильм кажется забав­ным. Крокодилы пытаются ловить птиц и опасаются бегемотов, павиа­ны скандалят с крокодилами и почти их не боятся, птицы высиживают птенцов и отгоняют крупных ящериц, любительниц полакомиться яйцами... Потом постепенно начинается засуха. Температура перевалива­ет за 50 градусов. Птицы, самцы и самки по очереди, сидят в воде, что­бы перья промокли насквозь, а потом – на яйца, охлаждают их таким образом. Антилопы начинают обжигать ноги на раскаленном песке, а они ведь на копытах. Речка пересыхает, превращается в озерцо. Бабуи­ны роют в песке ямы, куда просачивается влага, и охраняют свои колод­цы. Антилопы иногда рогами отгоняют бабуинов и крадут воду из ям. А жители бывшей речки сбиваются все теснее и теснее, они уже пред­ставляют собой одну бесформенную массу, каждый пытается зарыться в остатки густой жижи, в которую превратилась река. И вот антилопы и обезьяны ходят по крокодилам, чтобы всосать в себя хоть каплю влаж­ной грязи. И крокодилы почти не реагируют – нет сил. Из грязи тор­чит и шевелится большой рыбий хвост – сом все еще жив. В конце кон­цов на месте реки, а потом озера – сплошная сушь. И везде трупы и скелеты животных. Жуть.

Как нам повезло! Мы люди, и наши головы хоть иногда что-то со­ображают. Как нам повезло в том, что живем мы на Севере. Как бы мы ни мерзли тут, есть беда страшнее холодов – жара и засуха. Как бы мы ни крыли нашу цивилизацию, нашу техногенность, наши ржавые тру­бы... «Водоканалу» – отдельное спасибо!

Мне кажется, лозунг «Назад к природе!» придумали люди со слабы­ми представлениями об этой самой природе. Все время своего существо­вания человек пытался обособиться, создать свою природу внутри, так сказать, традиционной. Стать максимально независимым от стихии и ее катаклизмов. Именно это и отличает нас от павианов и лягушек. Да, природа, порой красива, порой дружелюбна. Но красоту и дружелюбие свои она может зачеркнуть в один миг – землетрясением, извержени­ем вулкана, наводнением. А может все созданное своими природными руками уничтожать долго и мучительно – засухой или ледниками.

Говорите, кто-то этим всем управляет? Божественная сила? Не знаю, не знаю... Вопрос от общественности: а по-другому никак нельзя?

Если и управляет, то, мне кажется, таким образом. Сидят где-то в кос­мосе или в другом измерении два барбоса и режутся в игру типа компью­терной «Цивилизации». Есть там миссия «Умри последним». Это про за­суху в Южной Африке. Выиграл тот, кто ставил на крокодилов. Или есть миссия «Золотая пыль столбом» – про юбилей Санкт-Петербурга.

Мною тоже недавно играли. Миссия называлась «Полюби гречан­ку». Это про мой отпуск – подсунули денег, посадили в самолет, по­знакомили с греческими девчонками, но... Тот гад, что ставил на мое целомудрие, победил. Потому что я нашим девчонкам верность храню.

А вы говорите, в Африке или в Греции хорошо. Да лучше, чем у нас, нигде не бывает! Вот сегодня и Татьяна Кузнецова звонила из Ростова-на-Дону, спрашивала, как погода.

– Хорошо вам! – не без зависти прокомментировала она мой от­вет. – А тут пекло...

Июнь, 2003

ЭТИ ЗАМЕТКИ ВНИЗУ ТРИНАДЦАТОЙ ПОЛОСЫ...

Эти заметки внизу тринадцатой полосы вызывают самую разную реакцию у вас, уважаемые читатели. Я слышал, что в одной семье запре­тили детям-подросткам читать «подвалы» по причине их аморальнос­ти. Надеюсь, что дети в этой семье более послушны, чем я в их возрасте. Лет в двенадцать я спросил у мамы: что это за толстая книга? Она вых­ватила книгу из моих рук – тебе еще рано такое читать! – и куда-то спрятала. Ага! – сказал я сам себе. И на следующий день нашел книгу. Ничего особо «взрослого» я там не обнаружил. Книга даже показалась мне скучноватой. Это был «Декамерон» Джованни Боккаччо. А я в то время любил читать про военных летчиков и про пограничников. И еще упивался поэмой Константина Симонова «Ледовое побоище».

Подняв мечи из русской стали,

Нагнув копейные древки,

Из леса с криком вылетали

Новогородские полки.

По льду летели с лязгом, с громом,

К мохнатым гривам наклонясь;

И первым на коне огромном

В немецкий строй врубился князь...

Вот это литература! Это было по мне. До сих пор помню. Жаль, не умею стихов писать. Тут на днях сочинил про белую ночь. В двух стро­ках. То есть – талантливо. Но цитировать не стану. Там есть слово...

Не то чтобы ругательное, однако и не совсем благозвучное. Любители собак целомудренно заменяют его словом «девочка». В принципе и я могу заменить, но получится совсем загадочно:

ночь

грязно-белая девочка

А что я мог написать, если читаю сейчас... Впрочем, по порядку.

Звонит женщина на днях и упрекает, что я не говорю о том, что про­читал нового для себя. Поговорили о Людмиле Улицкой. Потом о Та­тьяне Толстой. Женщина переживала: книга последней «Кысь» не при­вела ее в восторг. Я признался ей в том, что и сам начал «Кыся» с интересом, а заканчивал из принципа – надо же было узнать, чем все кончится.

О прочитанных новинках не пишу, так как новинок не читал в пос­леднее время. В мозгах брожение. На кухне лежит тоненький «Краткий очерк истории философии». Именно – почитываю. Все хочу всерьез взяться, да что-то мешает. В гостиной лежит «Русский язык» Розента­ля. Дочь из Питера привезла по моей просьбе. Тоже подчитываю от слу­чая к случаю. Вот бы еще найти «Историческую грамматику русского языка». Когда-то в университете этот курс приводил в ужас девчонок из моей группы, а я до сих пор им удивляюсь – читал затрепанный учебник с упоением, как детектив. Увы, нигде не могу найти, чтобы ку­пить. В спальне лежит «Жизнь двенадцати цезарей» Светония. Нако­нец-то эта книга меня увлекла. Выборы скоро, однако. Может, пойму, зачем люди так рвутся к власти. Но торопиться не буду – дочитаю, потом и поделюсь с вами...

А еще собеседница сказала, что когда-то мой «подвал» помог ей пе­режить беду. И заплакала. И скомкано попрощалась. А я смутился.

Июнь, 2003

ЗАЧЕМ ЕХАТЬ В ГРЕЦИЮ

Кто придумал всё

Если какой-нибудь чудак скажет вам, что практически все, что нас окружает, придумали греки, вы можете спорить. Спорьте до хри­поты, до посинения. Только по губам его не бейте, вдруг он на флейте играет. И не спорьте на что-то конкретное – на пиво или на пендаль. Потому что и пендаль получите, и пиво проиграете. Увы, прак­тически все, что нас окружает, – от них. Просто это было так дав­но, а наша память хорошего долго не держит. Тут дай Бог не забыть, кто тебе вчера доброе слово сказал...

Мы строим свои дома так, как это делали греки три-четыре ты­сячи лет назад. Только, боюсь, наши столько не выстоят.

Мы пишем картины и ваяем скульптуры по тем же принципам.

Театр, музыка, оркестры, балет... За три тысячи лет к девяти музам человечество смогло добавить лишь одну, десятую, – кино­шную. Да и та родилась благодаря технологиям и просто объедини­ла древние виды искусства.

Основы тактики наземных и морских сражений – греки.

Многие виды спорта, спортивные залы и стадионы – от греков.

Вино – они же. Философия и медицина, парикмахерское и ювелир­ное дело, бронежилеты, бороды, мебель, патриархат, мощенные кам­нем дороги...

Греческим мифам больше трех тысяч лет, а они до сих пор будо­ражат вдохновение мастеров от всех видов искусства.

Даже такую вредность, как демократия, и ту придумали древние греки.

И стоит ли теперь попрекать меня тем, что я поехал именно в Грецию? Очень хотелось хоть одним глазком глянуть – откуда мы есть.

Первое утро

Зачем-то проснулся в шесть утра. Через открытую дверь балко­на пробивается солнышко, но все равно еще рано. Попытался поспать еще, и тут понял, что меня разбудило. Птицы щебечут! И сказал я сам себе: спать дома будешь, а тут – смотреть и слушать Грецию. И обонять. Накануне, 18 мая, я вышел из самолета в Салониках, и пер­вое – аромат цветов. Поверите? На бескрайнем летном поле – тонкий, нежный запах цветов вперемешку с легким ветерком. Это цвели оливковые сады. Не уверен, но пусть будут оливковые сады.

Греки

О характере народа за две недели много не узнаешь. И все же...

Сам видел, они очень гостеприимны, радушны, отзывчивы.

Говорят, что, если на вопрос «как дела?» ты ответишь греку: да неважно, он обязательно станет расспрашивать тебя о проблемах и предложит свою помощь.

Говорят, что за женщинами они ухаживают слишком уж робко, по­тому что боятся получить отказ. В итоге страдают и те, и другие.

Когда мужчины здесь танцуют в национальных одеждах, это выг­лядит забавно. Белоснежные рубашки, юбочки, лосины и черные жи­летки. Танцы мужчин совершенно лишены резких движений и тем более агрессивности, но по-женски изящны – тонкая плавная плас­тика напоминает их роспись по вазам, их украшения из серебра.

Кстати, то, что у нас всегда называлось танцем сиртаки, на са­мом деле зовется зорбас. Сиртаки и звучит, и выглядит иначе, но тоже красив.

И еще о характере. Турецкие истребители постоянно нарушают воздушное пространство Греции. Греки по каждому случаю заявля­ют протест. В прошлом году зафиксированы 2037 нарушений. Види­мо, Турция получила столько же протестов.

Отдельная история:

Курносая гречанка...

К русским относятся...

Хорошо. И даже очень хорошо. Как это ни странно, у нас очень много общего.

Прежде всего – религия. 98 процентов жителей Греции – право­славные христиане. Те же иконы, у священников те же одежды и те же животы под ними. Только в церкви у них можно присесть, а женщи­нам не обязательно покрывать головы.

Буквы греческого алфавита читаются так же, как и наши. Ну, не все, конечно. Они пользуются и древнегреческими символами, и ла­тинскими. Но слова «МАРМАРА» и «TABEPNA», надеюсь, поймет каж­дый. То есть кириллицу, думаю, взяли в свое время отсюда.

И они до сих пор помнят, как Россия помогала им в борьбе за неза­висимость.

Туркократия

Почти 500 лет Греция входила в состав Османской империи. В начале XV века турки завоевали эту страну, и лишь в начале XIX века греки отвоевали независимость. И теперь даже нашим неискушен­ным глазом нет-нет да и заметно влияние Востока.

Некоторые песни греков очень напоминают турецкие. Или наобо­рот? Кофе, который мы называем «кофе по-турецки», здесь называ­ют «греческим кофе». Сладости...

На церковных колокольнях установлены динамики, через которые на весь город транслируют службы, что ассоциируется с мусульман­скими муэдзинами на минаретах.

Говорят, грек может не пустить жену к доктору по одной лишь причине: доктор – мужчина...

Сезонная жизнь

Северная Греция. Халкидики. Полуостров Касандра. Городок Пефкохори (Сосновый холм).

Именно в мае городок оживает. Открываются гостиницы, панси­онаты, ресторанчики, магазины. Здесь даже самый маленький про­дуктовый магазинчик носит гордое название «супермаркет». Мест­ных жителей мало, большинство рабочих мест – сезонные, рассчитанные на туристов. На туристов здесь рассчитано, пожалуй, все, кроме церкви.

Ранним воскресным утром церковь напоминает о себе торопли­вым перезвоном колоколов и трансляцией службы через динамики на колокольне.

Светлые стены домов, красные черепичные крыши, солнце, улыб­чивые приветливые греки – многие здороваются с каждым прохо­жим, и настроение становится светлым, праздничным.

Сувениры

Сувенирные лавочки заставляют шалеть от изобилия. Украше­ния (особенно изумительны серебро и кораллы), керамика, стекло, поделки из ракушек, из камня и дерева. Всего много, и оно так разно­образно. И в каждой лавочке почти все – свое, оригинальное. А если что-то и повторяется, цены будут разными. Я обгулял весь городок, изучил все и купил подарки, а в последний день заглянул в лавочку рядом с гостиницей... И чертыхнулся. Там были очень интересные вещицы по самым низким ценам. Однако деньги кончились.

О качестве их сувениров можно судить по тому, что я привез из Греции вазу для цветов. Чтобы я пер за тридевять земель что-то крупнее браслета – да никогда такого не было. И все же она стоит у меня дома. Очень уж хороша. Теперь я могу ставить цветы не в бу­тылки из-под вина.

Гостиница

Я не знаю, что значит ее название «Пелли», но оно очень подхо­дит этой тихой уютной гостиничке на 75 номеров. Здания образу­ют уютный внутренний дворик в цветах и с бассейном. До моря мет­ров двести по оживленным улочкам.

В каждом номере балкон. Мой выходил на тихий маленький сад с алычой, оливками и еще какими-то деревьями. Здесь я и обедал. Часа в три приходил с пляжа и обедал на балконе оливками (несколько сор­тов), сыром, хлебом и пивом. Отчасти из экономических соображе­ний, отчасти из диетических (в тавернах мало не съешь). Ну, и мне так нравится.

Вот только кот... Выхожу на балкон после сиесты (это, пообе­дав, часок-другой вздремнуть в прохладном номере), а местный кот, черный, как и положено греку, прямо из пакета трескает мое пиро­жное с вишней и шоколадом. И он ведь не удрал воровато, а чинно отбыл с высоты полтора метра на землю, держа в зубах половину пирожного. И тут же стал заканчивать трапезу. На призывы к сове­сти отвечал невнятно, что-то вроде «моя твоя не понимай».

Кошки и собаки в Греции если не священные животные, то, по край­ней мере, их тут никто не пинает и даже не говорит им «брысь» или «пошел вон». Греки так же и к людям относятся.

Рестораны

Самая большая концентрация ресторанов – на набережной. Мно­гие в мае пустуют, но, говорят, в середине лета там места свобод­ного не найдешь.

У каждого ресторана стоят официанты. Они за сто метров оп­ределяют – сыт ты или голоден. И если голоден, поздороваются с особой вежливостью и предложат присесть.

Еда и питье

Меню везде разнообразны. Попробовал я знаменитую мусаку. За­пеканка из картофеля, рубленого мяса, баклажанов, лука и специй (все слоями). Угадайте – вкусно ли? Знаю теперь, что такое сувлаки. Шашлык из свинины или баранины, а можно из курицы или рыбы. Это еще одно общее место с турками: шашлык – сувлаки. А вот и италь­янцы: пита (похоже на пиццу). Закрытый пирог из нежного слоеного теста, как правило, со шпинатом, иногда с творогом или яблоками.

Или блины греческие – крепес. Сначала припекается одна сторо­на громадного блина (тесто пожестче нашего), блин переворачива­ется, и на один край повар кладет из судков начинку, которую вы ему показали: мясо, рыбу, овощи, сырную острую пасту, джемы, шо­колад – все комбинируется по вашему вкусу. И когда блин допечен, его сворачивают уголком и подают вам, истекающему слюнками...

Питье

Потерпите еще минутку, скоро уже на море пойдем. Только вот еще рецину попробуем.

Это легкое столовое белое вино с добавлением... хвойной смолы. Вкуса хвои я не почувствовал, но вино необычное, есть в нем какой-то шарм. Особенно в жару.

Красных вин не распробовал, а вот греческая водка узо (анисовка) тоже хороша.

Отдельно о «Метаксе». Никогда не ценил этот греческий коньяк (или бренди, если угодно), а там распробовал. Видимо, нужны были юг, закат, море и бесшабашное настроение, чтобы ощутить солнеч­ное тепло и мягкую музыку «Метаксы»...

Всё! Обошли магазины, пообедали, поспали, перездоровались со всеми встречными греками и – к морю!

Море

Море – оно, как любимая женщина. Неважно – бурное или ласко­вое, главное – оно есть. И рядом с ним ты чувствуешь себя сильным и беспомощным одновременно. Оно манит, завораживает, но даже рядом с ним, при полной его, казалось бы, взаимности, тебя днем и ночью терзает ужасная мысль: оно к тебе равнодушно.

Пляжи в Греции в большинстве бесплатные. А шезлонги и зон­тики – за деньги. Без зонтика можно быстро обуглиться. Я же оказался хитрым – нашел пляжи от прибрежных ресторанчиков. За шезлонг и зонт не платишь, но что-нибудь должен заказать. А почему бы и не выпить пивка из запотевшей кружечки? Тем более что тебе его, только ручкой махни, принесут Ана, Кристина или еще кто-то из официантов. Еще и спасибо скажут за оказанное внимание.

Вода уже в середине мая теплая. И еще она в Эгейском море очень чистая.

Купаются, кто в чем. Мужики – и в мини-бикини, и в трусах до колен, женщины многие загорают топлес.

Отдельная история:

Греческий мальчик прищемил руку и закричал на всю улицу:

– Ай, бл...ь!

Родная речь

Уже через несколько дней в моем блокноте появилась запись: «А есть ли в Греции греки?»

Русская речь на каждом шагу. В гостинице, где я жил, останавли­ваются только русские. Почти весь персонал – русские, от садовни­ка до жены хозяина. Последний, говорят, грек, но живет в основном в Москве. Зато жену, дочь и тещу выслал на лето в Певкохори. Теща, милая женщина, работает здесь же горничной.

Многие официанты и бармены – русскоговорящие. В Греции очень много иммигрантов из Грузии и Армении. Это так называе­мые понтийские греки (Черное море когда-то звалось понтом Эвксинским).

Родные до боли

Ну, и, конечно же, туристы. Это песня!

– Здесь нет черного хлеба! Я не могу без черного хлеба!..

– Ты купил бейсболку за четыре евро, а я видел в другом магазине по двадцать евро. Вот там настоящие бейсболки...

– Замучили своим ненавязчивым сервисом! Никаких развлече­ний – одна скука!..

– Без пошлины можно вывозить только шубу дешевле семисот евро. А что за семьсот купишь? Только ковричек прикроватный...

Узнали? Это соотечественники. Как они меня умиляют! Я мол­чал. Хотя в душе очень, по словам Жванецкого, произрастало.

Черный хлеб? Да когда же ты поймешь, что нигде в мире нет та­кого черного хлеба, как у нас, и надо либо со своим ездить, либо дома сидеть и трескать свой черный хлеб.

Бейсболка? Чем отличается та, что за четыре, от той, что за двадцать? Чем отличаются джинсы в магазине за две тысячи от тех, что на рынке за семьсот? Один и тот же китаец шил, одними и теми же нитками.

Про шубы молчу. Не разбираюсь. А вот сервис... Жить в гостини­це с завтраком и ужином за 20 евро (900 рублей) в день и иметь пре­тензии – это по меньшей мере невеликодушно. Я попытался объяс­нить двум питерским гранд-дамам, что скука – них внутри, а не снаружи. Однако гранд-дамы все равно потребовали книгу жалоб и накатали туда гневный спич.

Зато с иммигрантами общаться интересно.

Ирини

Милая общительная девушка. Полгода назад приехала в Грецию из Австралии. Ее родители покинули родину в 60-х, во время дикта­туры так называемых черных полковников.

Ей 28 лет. Там она была учителем греческого языка в начальной школе, здесь ее квалификацию не подтверждают. Работала офици­анткой за 550 евро в месяц, но это, конечно же, очень мало. При мне нашла работу – регистратором у какого-то доктора, больше пла­тить обещали.

Для меня было откровением, что австралийский английский по­чти не отличается от коренного английского.

Зачем она приехала на историческую родину, Ирини и сама ска­зать не может. В Австралии, по ее словам, уровень жизни выше, боль­ше социальных гарантий. Но приехала. И пока не жалеет.

Чалые

На вопрос, не хочет ли он назад, в Россию, Олег, не сомневаясь, от­вечает:

– Нет. Здесь я музыкант. А там был лабухом...

Олега многие знают в Апатитах. И брата его Андрея знают, и отца – джазмэна Владимира Лукича – многие помнят. Последние годы

Олег жил и работал в Мурманске: рестораны, изредка концерты, еще реже – гастрольные поездки за границу. В Греции он начинал с нуля.

Единственное, что у него было, кроме таланта, – метрика с за­писью «национальность – грек». Я отдаю должное правительству этой страны: откуда бы ты ни приехал, на каком бы языке ни гово­рил, если ты – грек, то тебе уже не нужны ни вид на жительство, ни лицензия на право работать, ни другие бумаги. Подаешь заявление и через какое-то время получаешь гражданство.

Первый год они с Леной, женой, вспоминать не любят. Бывало такое, что ели один хлеб. Хотя, как они сами говорят, умереть в Гре­ции от голода невозможно. Но у них тогда не было здесь ни друзей, ни знакомых.

Через год они забрали дочь Машу. И той пришлось очень нелегко: в школе, куда ее отдали, никто не говорил по-русски. Был единствен­ный учитель для работы с иностранными детьми.

Сейчас они снимают в хорошем районе Салоник трехкомнатную квартиру. У Маши много друзей, она свободно говорит по-гречески и чувствует себя гречанкой. Лена пока имеет случайные заработки, но Олег встал на ноги. Про него говорят: лучший джазовый пианист в Северной Греции (страна делится на Юг и Север).

В прошлом году в Афинах выступала знаменитая американская джазовая певица Шейла Джордан. Аккомпаниатором она пригласила именно Чалого.

Они очень гостеприимны. Олег работает сейчас в гостиничном комплексе (именно там собираются министры ЕЭС) в ста километ­рах от Салоник. По контракту ему выделили квартиру рядом с комп­лексом (пляж в тридцати метрах). Так они рады, что квартира двух­комнатная. Потому что к ним постоянно приезжают гости из России и будет, куда их поселить.

Афон

И еще одна группа иммигрантов и туристов в Греции – монахи и паломники на Афоне. Афон – святая гора, от нее получил название и длинный узкий полуостров в Эгейском море. Это, по сути, самостоя­тельная республика внутри Греции, ее еще называют «Удел Богоро­дицы».

На живописных склонах гор и берегах разбросаны больше сотни монастырей, скитов и келий. Здесь постоянно живет около 2000 мо­нахов, полсотни из них – русские (в было 10000, и по­ловина из них были русскими). Попасть на Афон очень сложно – про­шения, очереди. Пускают только паломников.

При мне газеты писали, что британский принц Чарльз провел несколько дней на Афоне, где у него ангажирована личная келья.

Самому древнему монастырю – более тысячи лет.

Когда-то здесь были полноценные городки и поселки, и все люди мирно уживались между собой. Но в один день (прекрасный или ненас­тный, судите сами) монахи собрали всех женщин и детей полуостро­ва и вывезли их морем на самый юг Греции. Просто взяли и насильно депортировали.

Живут они здесь прежде всего за счет иконописи. Афонские ико­ны считаются в православном мире чуть ли не самыми каноничес­кими. Это в основном копии старинных работ. Почти во всех суве­нирных лавочках в Греции можно купить иконы. Если вам нужна именно афонская, не спрашивайте продавца – его задача продать товар, смотрите на обороте: «настоящие» снабжены сертифика­том с печатью.

Газеты и язык

И еще по поводу русских в Греции. В Афинах издается, как мини­мум, три (я сам их читал) газеты на русском языке. Да плюс еще пара российских газет выходят там с греческими вкладками.

А вот греческий язык, я думаю, для нас очень сложен. Он древнее латыни, которая в свое время оказала большое влияние на романо­германские и на славянские языки. Я все слушал телевизор и пытал­ся уловить хотя бы мелодику языка. Очень сложно. Никаких анало­гий. Может, немного напоминает тюркскую группу. Но иммигранты говорят, что все не так страшно. Если учить серьезно, в течение года можно овладеть на приличном уровне.

Создатели

Каждый народ так или иначе играет в истории цивилизации свою роль. Когда-то я понял и честно признал, что Древний Рим явился хранителем культур и прежде всего древнегреческой. Он вобрал в себя все лучшее, что было придумано и сделано народами Средиземномо­рья, и в первую очередь греками, и сохранил. Чтобы потом Италия эпохи Возрождения отдала сохраненное всему человечеству. Так вот, если римляне хранители, греков я бы назвал создателями.

В начале этих заметок, я говорил: именно они придумали мно­гое из того, чем мы живем. И если не буквально, то подготовили пути и базу.

Прежде всего, греки пытались познать мир. С детской любознательностью, старались понять все до мелочей. Древние индусы и китайцы тоже создали мощные философские учения, живущие до сих пор. Но как только они доходили до своих богов, то останавливались. Вглубь уже, насколько я могу судить, почти не шли. Многое принима­ли на веру. Греки признавали богов. Но в умственный паралич перед ними не впадали. Они упорно шли к началу всего сущего. Схема простая: ну, хорошо, боги создали, но из чего? И – зачем?

2500 лет назад философ Левкип заявил, что все сущее состоит из невидимых глазу частиц, и предложил называть их атомами (не­делимые). Фантастика! Но так было. А бесконечность простран­ства и времени («космос» – их слово и понятие)? А диалектика? А движение атомов? А две тысячи лет назад измерить окружность земли!..

Умом и талантом

После публикации начала этих заметок из Греции знакомые гово­рили мне, что как-то сухо получается, без эмоций. Только информа­ция. Такое впечатление, говорят, что мне там не очень понравилось. Значит, я научился скрывать свои чувства.

25 лет назад я зачитывался древнегреческой поэзией. Зачиты­вался историей Древней Греции. Кстати, все время гложет ощу­щение, что почти ничего не знаю. Когда бывал в Москве, первым делом шел в музей изобразительных искусств имени Пушкина и бро­дил по залам античной скульптуры. И меня совсем не смущало, что там копии. Зато какие изумительные копии. Между прочим, когда в Ватикане увидел оригиналы Лаокоона и своей любимой Та­лии, был несколько разочарован. Время есть самое большое свин­ство. Оно не щадит ни искусства, ни человека, ни вообще челове­чества.

Чтобы тебя помнили дольше двух-трех поколений, надо создать что-то грандиозное или сделать очень страшное. Притом второй путь более надежен. Мы ведь подзабыли уже, что хорошего сделал Иван IV как царь всея Руси, а вот сына убил. Да?

А древние греки... Напридумывали и наделали на века и на тыся­челетия. Без крови. Умом и талантом. И спасибо им.

Июль, 2003

ОТКУДА ПРИХОДИТ ПУСТОТА...

Откуда приходит пустота? Гадкая... Нет. Гулкая... Тоже неточно. Черт возьми, как описать пустоту? Как описать Ничто? Когда внутри пусто, как в заброшенном ангаре. Пахнет кислятиной, пылью, сквозь трещины в бетонном полу пробилась колючая трава, бледная и убогая, сквозь дыры сверху сочится дождь, и только эхо шальным привидени­ем гулко и глупо мечется под сводами. И даже не печально. Пусто и никчемно.

А все, что недавно наполняло этот ангар, делало его нужным и не­заменимым – люди, вещи, орлы и куропатки, – исчезли. Ушли под воду вслед за Атлантидой или улетели на Марс. Неважно – куда, знать бы – почему?

Засуха приходит от Солнца. Где-то лопнула земля, вода ушла. Или река нашла другую дорогу... Мы западаем и пытаемся понять, почему он (она) больше меня не любит?! Еще спросите, почему деньги так быс­тро кончаются? Реки меняют русла, планеты уходят с орбит, гаснут звез­ды... Любовь проходит... Но в таком случает пустота понятна. А вот когда и любовь есть, и денег еще осталось, и дети отличники, и пах­нешь хорошо...

Можно копаться, анализировать, искать причину, а можно просто затаиться и ждать, когда пройдет. Ведь всегда проходит. Всегда лед тает, и начинают петь птицы, теплеет и хочется пива в хорошей компании...

А вдруг на этот раз останется? Тьфу, холера! – как говорит мой редактор и мой читатель Нина Михайловна. Поставить бы каждому внутрь регулировщика в форме и пусть палкой полосатой помахивает и свистком посвистывает: тоска – проезжай мимо, раздражитель­ность – быстро вали отсюда, благодушие – тормози, и любопытство стой, и доброжелательность – вот сюда, прямо посреди проезжей час­ти будешь стоять... И свисток регулировщику дать не простой, а чтобы «Шутку» Иоганна, дорогого нашего, Баха, высвистывал.

И когда ненужное скроется, а хорошее укоренится, тогда грянет сол­нце, и мы все рванем на озеро. Там нас будут катать на водных велоси­педах, на водных мотоциклах и водных автобусах. Кто боится воды, того на парашютах катать станут. Чтобы не обидно. А в сторонке будет сто­ять подводная лодка. На случай, если кто кислым и злым просочится. Такого будет ждать прогулка на подводной лодке.

И вообще, если ты сегодня злобный и опустошенный, сиди дома. Ах, никак? Работать надо? Ну, сделай что-нибудь с утра, чтобы повесе­лело. Клизму поставь теплую, может у тебя запор. Или подойди к зер­калу и скажи: ну ты, сукин сын, киснуть и дуться будешь, когда тебя черти на сковородку посадят, а тут еще не все потеряно! Маме позвони. Или детям. Или друзьям. Или женщине (мужчине). И назначь свида­ние. Она придет и скажет: милый, какая ты сволочь! И это будет ласко­во и с любовью. (Девчонки, только не гундите «где ты пропадал», он почувствует себя виноватым и опять растворится). А если с ним ласко­во, он придет и принесет цветы и скажет: ты самая лучшая на всем бе­лом свете! Сегодня. И это тоже будет правдой. (Но мужики, про цветы не забывайте, а то слышал я, некоторые без цветов, шоколадок и ласко­вых слов повадились. Вот как распубликую список, стыдоба-то полу­чится). И все будет хорошо. А больше нам ничего и не надо. Мы непри­тязательны. Нам лишь бы: все хорошо.

Пошел звонить маме, детям, друзьям и любимым...

Июль, 2003

ОДИН ДЕНЬ ИЗ ЖИЗНИ РЕДАКЦИИ...

Один день из жизни редакции. Это уже было. Об этом я уже живо­писал как-то. Но жизнь тем и интересна, что дни не повторяются. По крайней мере, для газетчиков.

Среда началась с осмотра второго этажа нашего здания. Приеха­ли мастера, и мы начинаем иметь ремонт. Или наоборот? Ходим по большим обшарпанным комнатам, меряем, считаем. Работы будет невпроворот, денег понадобится чертова куча. Мелькает шальная мысль: здание городское, хозяин и должен ремонтировать... Мысль гоню прочь – дождешься от них ремонта. А осенью новую газету от­крывать...

Только сел на место, пришли читатели, ищут Емельянова (человек в беде оказался). Мы писали о нем в прошлом номере, пишем в этом. Люди идут и идут, звонят и звонят, хотят помочь старику. Объясняю, что и как...

Следом приходит девочка Надя. Ей нужны фотографии, которые еще весной она приносила на фотоконкурс. Ищу фотографии, угощаю Надю южным яблоком...

Звонят из Мончегорской газеты, напоминают про обещанную для них статью об Апатитах. Они выпускают у себя карту Апатитов с рекла­мой наших магазинов, нужен еще небольшой спич о чудном городе меж­ду холодной Имандрой и седыми Хибинами...

Впрочем, какая она там холодная – Имандра. Вот дожить бы до вечера и съездить искупаться...

Звонят читатели: отключили горячую воду! А то я не вижу. А мы вместе с Мординсоном предупреждали. Никто не поверил. «Колэнер­го» каждый год пугает: отключим за долги. И вот когда все привыкли и уже перестали пугаться, они взяли и отключили. Вот Егорин в поне­дельник выйдет из отпуска, пусть занимается. У него весной выборы. Хотя если треть горожан не платит за квартиры и за воду с отоплением, что тут мэр может сделать? А с седьмой стороны, редко какой нормаль­ный человек пойдет отдавать деньги, если можно и не отдавать годик-другой. Система взимания квартплаты у нас ущербна. Пассивная систе­ма. Если мне деньги должны, я не жду у моря погоды...

Пришли строители. Хотят поздравить строителей с Днем строителя...

Звонит мама, интересуется, когда буду к ужину... Готовы фотосним­ки из Октябрьского, из приюта для стариков, с совещания предприни­мателей. Надо отобрать для газеты. Клайман похудел и выглядит фо­томоделью...

Зубов присылает сообщение из Казани: «Любой лист бумаги можно сложить пополам только семь раз». Спрашиваю: «Это была последняя татарская проблема?» «Да, – отвечает, – и я ее решил»...

Привезли стройматериалы. Посылаю разгружать помощника печат­ника, а тот показывает руку и жалобно заявляет, что не может тяжести поднимать. Пошел сам, помог таскать мешки с цементом. Адреналина поубавилось...

Приехал клиент из Мурманска, привез крупный заказ в типографию. Обсудили, договорились...

Забежала дочь, сделала политическое заявление: к 1 сентября по­худею!..

Прибежала Рощинская, спрашивала, где взять плошку для воды – подобрала сбитую машиной собаку...

Храмкова ворчит. Она кассир, и у нее сегодня четыре отпускника. Когда денег много отдавать, для нее нет страшнее горя...

Опять звонит мама... Звоню в стройфирмы, сравниваю цены на стек­лопакеты. Окна в здании бывшего детского сада громадные, рамы и ко­сяки рассохлись, перекорежились, отопить этот дырявый дом сложно. Попробуем хоть что-то переделать...

Все это только маленькая часть событий среды. Перечислять все визиты, звонки, проблемы и проблемки нет ни места, ни времени. Кро­ме меня, посетителями занимаются Кузнецова и Чернова. Больше жур­налистов нет – в отпусках. А газета в это время делается. Как? Да мы сами каждый раз удивляемся...

Идем по домам. Может, и усталые, но не довольные. Успели далеко не все, что нужно было бы успеть. А в памяти утренний эпизод.

На лавочке у дома сидит старенькая соседка. Увидела меня и про­сит пятьдесят рублей до 17-го. Даю. Она тут же передает их молодому мужчине, что сидит рядом с ней. Мужчина ободран, грязен, от него оглушительно разит перегаром и гнилью. Соседка оправдывается: сын сказал, не дашь денег на водку – убью...

Август, 2003

Я ВАС умоляю: не смотрите...

Я вас умоляю: не смотрите новостей по телевидению! Если вам до­роги ваши настроение, здоровье, жизнь, не смотрите и не слушайте! Если себя не жалко, подумайте о близких, о детях, о маме, наконец...

Один мой приятель так впечатлился потоками чернухи, льющейся с экрана, что побил жену, выгнал детей, заболел несварением желудка и решил сменить пол. В знак протеста. Вы тоже собираетесь менять пол?

Это же не новости, это кошмар какой-то! Это стрихнин на душу на­селения. Взорвали небоскреб. Горят леса. Гибнут люди. Дети остаются без дома и крова. И рыдают прямо в объектив. Педофилы распоясались. Засуха и пересыхание рек. Жажда. Землетрясение. Убийства. Упал вер­толет. Самым невинным в этой череде выглядит репортаж о пожаре в США – горят склады виски в штате Кентукки. И хоть их хваленый бур­бон слова моего доброго не стоит, все равно жалко – больше двух мил­лионов литров сгорело. Из солидарности с американскими коллегами-пьяницами я опечален. И ко всему этому, видимо, на десерт, наш президент на всю планету вдруг заявляет, что Россия – это часть му­сульманского мира. Я ничего не имею против мусульман. Не сомнева­юсь, что Аллах воистину акбар. Но против православных я тоже не вос­стаю. Как и против католиков, буддистов, раскольников, иеговистов и всех других верующих. Пусть все будут. Но зачем же всех строить под зеленые знамена? Под красными мы уже строились.

Сегодня утром я был особенно восприимчив к новостям. То ли они подбирают самое черное, то ли в мире действительно ничего хорошего не происходит... И ведь настолько втянулся, что сообщение о танце­вальном ансамбле из Испании прозвучало чуждо и неуместно в общем потоке гадостей. Первая реакция: а эти тут при чем?

Иногда вы, дорогие читатели, ругаете нас за то, что слишком много в «ДД» печальных новостей – криминальных и прочих. На редакци­онных летучках (не далее как в понедельник тоже было) мы самоедством занимаемся – слишком много проблемных материалов, мало светлых, оптимистичных. Это не искусственное дозирование, не внутренняя цен­зура... Впрочем, как хотите, так и называйте. Но мы стараемся выдер­живать равновесие. Если газета – это зеркало, то в ней должна отражаться вся жизнь. А вы ведь знаете, что в жизни все уравновешено – черное с белым, дерьмо с вареньем, мужчины с женщинами... Стоп, стоп, стоп! О женщинах ни слова. Сегодня. Сегодня я не настроен на серьез­ные темы.

Итак, к какому выводу мы пришли? Новости по ТВ не смотрим, га­зету «Дважды Два» читаем. Все просто.

Август, 2003

ПОЧЕМУ ЛЮДИ ТАКИЕ РАЗНЫЕ...

Почему люди разные? Настолько разные, что дух захватывает. Сде­ланы вроде бы все одинаково. Я имею в виду компоненты – углерод, водород с кислородом, немного кальция, железа... Костей всем поров­ну и по одному шаблону. Кишки метрами и мозги килограммами каж­дому, как в аптеке, отмеряны.

Технология производства неизменна. Причем что в Японии, что в Папуасии, что на нашей многострадальной родине. С точки зрения инопланетян, она монотонна и антисанитарна. С точки зрения самих участников – загадочна (все еще!) и привлекательна.

Наше появление на свет тоже разнообразием не отличается, если не считать, что некоторые, видимо, из нонконформизма, ногами вперед выбираются. Младенцы – черные, белые, желтые, красные – одина­ково жадно ловят мамкину сиську, орут, когда есть претензии, и настыр­но грызут все подряд, когда режутся зубы. А какие они все хорошень­кие! Даже рахитично пузатенькие негритосики вызывают умиление и желание посюсюкать с ними. И почти все одинаково ходят в детский сад, в школу, учатся считать, писать и уважать старших... И вот где-то тут начинается великое разделение.

Психологи скажут, что оно началось гораздо раньше – в младен­честве. Генетики скажут, что оно было всегда, на уровне молекул. Но мы ведь с вами не диссертацию пишем и не ответы даем, правда? Мы задаем вопросы. Почему характеры людей столь неповторимы?

Есть люди, с которыми легко и радостно, а есть такие, что молчали­вым присутствием душат и угнетают. Один все отдаст, даже просить не надо, другой прошлогодним снегом не поделится. Одному все интерес­но, он все хочет знать, другой тупо живет и ничто его не волнует. Один любит посплетничать, другой считает это ниже собственного достоин­ства. Один умрет с голоду, но не возьмет чужого, другой зарежет за бу­тылку водки. Для одного супружеская верность и дети – святое, а кому-то это все непонятно и странно. Один будет нести фантик от конфеты через весь город, пока урну не найдет, другой нагадит в лифте...

Разницы между людьми можно перечислять до бесконечности. Но почему возникают эти разницы? Просто – судьба? Почему кто-то по­нимает, что он не один в мире, что вокруг такие же люди, и, может быть, даже более достойные, а другой считает себя центром мироздания, тре­тий же вовсе ничего не считает, а живет амебой бесхитростной.

Да, конечно, вопросы риторические, безответные. Но я ведь просто человек и не могу обойтись без эмоций, без оценок.

Мне нравится, что есть брюнеты, блондины, рыжие, особенно жен­ского пола. Мне нравится, что есть оптимисты. Но и против пессимис­тов я тоже ничего не имею, порой они помогают более трезво смотреть на жизнь. Очень хорошо, что есть люди, помешанные на рыбалке, – с ними всегда интересно поговорить. Но так же интересно поговорить с верующими в Христа, в Будду или в Магомета. Если только они не пы­таются обратить тебя. А как здорово пойти в горы с тем, кто разбирает­ся. И попеть песен с тем, кто играет на гитаре. Или посмотреть хоро­ший фильм вместе с человеком, которому, как и тебе, нравятся Ирэн Жакоб и Брюс Уиллис. А работать с теми, кто любит это делать! А лю­бить того, кто и сам умеет любить...

И как грустно и тошно, когда воруют, насилуют, хамят, подличают...

Закон равновесия? Хорошо хоть не в прямой пропорции. Мне ка­жется, что на зебре жизни черных полос гораздо меньше, чем белых. Получается, я – оптимист? Чего и вам желаю.

Август, 2003

МИР СОШЕЛ С УМА...

Мир сошел с ума. Это первое, что приходит в голову, когда слуша­ешь свежие новости. Ровно два года назад террористы разрушили не­боскребы в Нью-Йорке и убили больше трех тысяч человек. Не затиха­ют взрывы в Израиле и Палестине, кровь, кровь, смерть. Заходятся в истериках антиглобалисты, дошло до того, что в мексиканском Канку­не один из активистов убил сам себя. Демонстративно. Чечня, Индия и Пакистан, Ирландия, Корсика... Давайте немного подумаем. Мне ка­жется, мир не сошел с ума. Он просто ума пока не набрался.

Все, что я перечислил, – явления одного ряда. Даже убийство ми­нистра иностранных дел Швеции, если оно связано с референдумом по евро, относится сюда же. Говорят, Анна Линд была активным сторон­ником перехода Швеции на единую валюту.

Так что же происходит? Как ни дико это звучит, человечество прогрессирует. И прогресс вступает в противоречие с одним из двух глав­ных инстинктов, которые руководят каждым из нас, – с инстинктом сохранения вида. Беда, что понятие «вид» в каждом из нас запрограм­мировано по-разному.

Несколько тысяч лет назад даже в просвещенной сегодня Европе человек мог выжить только в семье. Другого не было дано. В семье боль­шой, чумовой, по нашим понятиям, полигамной, а, следовательно, кро­весмешенной.

Потом появились семьи (роды, прайды, тейпы) стали объединять­ся в племена. Зачем – можно только гадать. Может, правы были Маркс с Энгельсом, и причиной тому развитие производительных сил. Мо­жет, люди смекнули, что племенем выжить легче, чем семьей. Может, просто девки в соседнем хуторе казались привлекательней... Не думаю, что объединение в племена шло мирно и радостно. Наверняка были драки, резня каменными ножами, насилие и сопротивление. Были свои буши и свои бен ладены. И чтобы племенной образ жизни устаканился, понадобилась не одна тысяча лет.

Почему объединялись племена? Локально, я думаю, от жадности и зависти. Может быть, афиняне позавидовали марафонцам – у после­дних, может быть, вино было более вкусным. А в Спарте оружие делали более искусно, чем в Афинах. А римляне, говорят, именно из-за женщин подчинили себе племя сабинян. Не хватало молодым темпераментным римлянам женщин. По какой причине они завоевали этрусков, италиков и прочих, затрудняюсь сказать (по другой версии, не завоевали, а мирно слились с ними). Но в итоге получились народы – греческий и римский (сегодня итальянский). Потом греки во главе с македонцами завоевали весь известный им в то время мир.

Чуть позже Рим завоевал Грецию и еще больший мир. Увы, все эти громоздкие по тем временам объединения развалились, и греко-италь­янского народа не получилось. Но это ведь пока. Две тысячи лет – ничто для истории человека. Вы уверены, что слияние Европы сегодня не есть продолжение того процесса слияния народов?

Как объединялись племена вятичей, кривичей, полян, древлян и прочих в русский народ, мы тоже слышали – набегами, резней, мордо­боем и насилием. Сколько раз понадобилось московитам жечь дотла Казань с Рязанью, чтобы казанцы да рязанцы почувствовали себя на­стоящими россиянами?

Я ни в коем случае не претендую на абсолютную правоту. Все это мои личные рассуждения. Но я уверен, в человеке заложена программа объединения.

Однако люди всегда делились на новаторов и консерваторов. И как бы ни западали вторые, новаторы рано или поздно побеждают. Первую обезьяну, вставшую на две ноги, соплеменники наверняка побили и выгнали из стада, а потом сами поднялись с четверенек.

Идет процесс слияния человечества в одно целое. Без народов, без наций, без рас. Вид еще более упорно, чем отдельная особь, стремится к сохранению самого себя. А мы все – черные, белые, желтые – вид. Еще недавно в США расовая дискриминация была нормой, сейчас даже на­мек на нее – дурной тон. Лет через триста они забудут, кто пришел из Европы, кто из Африки, кто родился на месте. Я уверен, допустим, че­рез тысячу лет не останется ни палестинцев, ни евреев, а их вражда бу­дет казаться потомкам страшными сказками. Остановить эволюцию? Все равно что остановить дрейф материков или движение планет.

Жаль только крови.

Сентябрь, 2003

НА МИРОВОМ РЫНКЕ КОФЕ – ЛАЖА...

На мировом рынке кофе – лажа. Цены упали до самой низкой за последние сто лет отметки. Еще в восьмидесятых было доллар трид­цать за кило, а теперь пятьдесят три цента. Доходы производителей падают. Куда катится этот мир? Конечно, Колумбия – один из трех основных поставщиков кофе в мир – вынуждена приторговывать ко­каином. Бразилия и, не побоюсь этого слова, Гондурас тоже торговали бы, да там, поди, кока не растет. Но с другой стороны, мы его можем покупать – кофе.

В восьмидесятых, когда он был дорогим, мы его не видели. Банка кофейного напитка «Летний», по большому знакомству, была счасть­ем. Так и осталось для меня тайной – из чего делали тот кофейный напиток. Растворимый. Который не растворялся даже в соляной кисло­те. Впрочем, не все было так страшно.

В 77-м я сыграл ДМБ (уволился в запас с флота) и возвращение в ска­зочную гражданскую жизнь связано у меня с кофе. В Запорожье тогда можно было купить небольшие пачки зерен да еще двух сортов – ара­бику и робусту. Я быстро их распробовал и отдал предпочтение перво­му. И каждое утро было для меня священным ритуалом. Родители ухо­дили на работу рано, и я оставался дома один. Я молол зерна в ручной мельничке, заваривал их в турке... Не заваривал – шаманил. Заливал только холодной водой, на слабом огне доводил до кипения три раза. Летнее солнце слепило глаза, аромат кружил голову. Потом я садился у распахнутого окна, закуривал первую папиросу и смаковал кофе. И за­катывал глаза... Лето, свобода, великолепный кофе, и вся жизнь впере­ди и весь мир передо мной.

Где и как я только не пил его! В конце восьмидесятых, будучи впер­вые в Италии, впечатлился сразу двумя видами – эспрессо и капучино. Тот растворимый капучино, что продают в наших киосках, имеет с ори­гиналом столько же общего, сколько свинья породы бабирусса с пред­водителем германских команчей Барбароссой.

Название у него от одежды монахов-капуцинов – белый и черный цвета. Во вспененное горячее молоко тонкой струйкой вливают немно­го крепкого кофе. И лучше не сыпать сахар, чтобы не перемешивать и не рушить пенную шапку. Итальянцы говорят, что настоящий капучи­но можно приготовить только из пармского молока – строго выдер­жанная жирность и какой-то особый состав. Я им верю. А их эспрессо – это бомба. Один глоток густой черной жидкости и – глаза на лбу, шерсть дыбом, сила земного притяжения ослабевает в восемь раз5.

В последние годы поражает меня кофе в Москве. Ценой. 150 рублей6 за чашку без гарантии качества. Во всем мире доллар – три, в нашей столице – пять. Любит столица деньги. По такой цене за границей я пил кофе лишь однажды. Две недели на острове в Индийском океане кофе подавали роскошно – мельхиоровые, а, может быть, и серебря­ные кофейничек, сливочница, сахарница, ложечка, но сам кофе бочко­вой. И вот после двух недель пытки попадаю в аэропорт и слышу аро­мат – даже уши зашевелились. Я как крыса за дудочкой крысолова иду на запах и вижу – он, настоящий, мамой клянусь! И выложил пятерку, не задумываясь. Да что та поганая зеленая пятерка после двух недель нечеловеческого воздержания! Но в Москве по такой цене покупать меня жаба душит. В Москве меня столько жаб душит, что я стараюсь туда и не заезжать вовсе. И вам не советую. Но это уже совсем другие истории.

А кофе, говорят, будет дорожать. Иначе его выращивание, собира­ние и обработка станут совсем невыгодными. Пятьдесят стран собра­лись – экспортеры и импортеры – и думают, как рынок спасать. Пусть думают. А я тем временем еще чашечку сварю.

Кстати, в год в мире производят 2,2 миллиона тонн кофе. А «Апатит»-то наш почти в четыре раза шибче будет.

Сентябрь, 2003

ВСЕ ЖЕ МОСКВИЧИ – СУЩЕСТВА...

Все же москвичи – существа инопланетные. По крайней мере, не­которые из них. На днях один из московских телеканалов заявил, что ведущие американские газеты опубликовали заказные статьи с резкой критикой нашего президента. И заказал их никто иной, как все тот же Березовский...

Это полночное заявление так меня возбудило, что я поднялся с ди­вана, надел тапки и пошел пикетировать ближайший ларек с лозунга­ми «Долой Чемберлена»!

Московским коллегам даже в голову не приходит, что статьи о по­литике и политиках можно публиковать не за деньги. Мало того, по себе они стали мерить всех. Эти статьи называются «джинса» (с ударе­нием на последнем слоге). Откуда название, даже не знаю, но оно есть. Надо быть либо дремучим, как сибирский валенок, либо циничным, как самка богомола, чтобы заявлять: «Вашингтон пост» и «Уорлд стрит джорнэл» берут деньги за написание и публикацию аналитических статей и дурят своих читателей. Дело в том, что капитал этих газет, я ду­маю, превосходит бюджет всей нашей страны. И купить их независи­мость это все равно, что купить ураган, чтобы с его помощью извести опостылевшую тещу. Увы, в США газеты независимы. И телеканалы. И радио. И с этой независимостью они носятся, как дурень с писаной тор­бой. И не столько из идейности, сколько из меркантильных соображе­ний. Будешь врать – потеряешь доверие. Не будет доверия – не будет рекламодателей. Не будет рекламодателей – газета (теле- радиоканал) умрет. Все просто. Кстати, это, может быть, единственное, в чем «Дваж­ды Два» берет пример у американцев (впрочем, у европейцев тоже). Единственное, но – главное.

Другое дело, что американские газеты, как и все американцы – это граждане своей страны. В самом полном смысле этого слова. Как сказал когда-то Юра Мошков после стажировки в США, каждый американец работает на свое правительство. И если в интересах США подтащить российского президента с нейтральной полосы между Шираком и Бу­шем поближе к последнему, то американские СМИ сделают все, что позволят их правила.

За что же критикуют их газеты нашего любимого президента? За тихое, но целенаправленное удушение демократии. Даже той убогенькой, что у нас есть. Война в Чечне продолжается. А это война не с дик­татором Хусейном, а со своим народом. Как ни крути, но чеченцы, по закону, такие же россияне, как и все мы. И конца краю этой войне не видно.

Всем газетам, радио и телевидению окончательно заткнули рот в предвыборной кампании. Мы не имеем права критиковать кандидатов. Даже если последний подонок, педофил и убийца, будет зарегистриро­ван в качестве кандидата, мы не имеем права открыто говорить об этом.

А чего стоит выступление на днях телезвезды сезона министра МВД Грызлова! Он просит увеличить срок задержания подозреваемых с трех суток до тридцати. Любого из нас можно будет закрыть в камере на месяц. Просто по подозрению. Лицо не понравилось... Не туда посмот­рел, не так ответил... Не к той партии примкнул...

И мы ждем, что после всего этого нас и нашего президента будут хвалить в Америке? Да мы святые.

Березовский купил «Вашингтон пост» и «Уорлд стрит джорнэл»... Большего абсурда не выдумать. А вот то, что Борис Абрамович припла­тил московскому телеканалу за такое заявление, предположить можно. Реклама по высшему классу.

В общем, ребята, выборы начинаются. Готовьте уши для лапши.

Сентябрь, 2003

Я ПРОШУ...

Я прошу: хоть ненадолго...

Черт-те что! Было такое задорное настроение, хотел всех развесе­лить сексуально-политическим заявлением. Заявление должно было выглядеть так: я счастлив тем, что я не женщина! Но надо же было вче­ра послушать, на ночь глядя, старую-старую песню...

Грусть моя, ты покинь меня.

Облаком, сизым облаком...

Помните? Вчера по радио эту песню пел Агутин. Точнее, не пел, а больше покрикивал. Но песни не испортил. А почему сейчас не объяв­ляют авторов того, что поют? Нет, как говорит сегодня молодежь, как бы авторов того, что типа поют. Наверное, потому, что большинство авторов провалится от стыда сквозь землю? Или не провалится? Как бы певец не проваливается, так что и с типа автором ничего не случится. Переживет. А мне было бы интересно услышать имена этих художни­ков слова и звука.

Но ведь такой вот песней можно только гордиться. Правда? И Ро­берту Рождественскому, и Микаэлу Таривердиеву можно было гордить­ся. Если песня пережила не только сезон, но и авторов, это настоящая песня. Правда?

Ты полети к родному дому,

отсюда к родному дому...

Странно, но «родной дом» у меня почти ни с чем не ассоциируется. Мы часто переезжали. По году-два жили в украинских селах, потом в городе. А может, «родной дом» – это детство, с папой и мамой, с их заботой и собственной безмятежностью...

Где-то далеко, в памяти моей,

Сейчас, как в детстве, тепло,

Хоть память укрыта

Такими большими снегами...

Вы скажете, что я становлюсь сентиментальным. Еще бы! В сорок восемь самая пора. Только в восемнадцать я тоже был достаточно сен­тиментальным. Хотя каждый понимает слова по-своему. Возможность с помощью песни заглянуть в себя, в память, как в старый запыленный альбом с заветными пожелтевшими фотографиями, я сантиментами не считаю. Иногда это нужно делать. Иногда даже полезно.

Берег мой, покажись вдали

Краешком, тонкой линией...

О чем они писали эти слова? Раньше я думал – о Родине. Песня, кажется, так и называется – «Песня о Родине». (Раньше слово «Роди­на» писали только с большой буквы, а слово «Бог» – с маленькой.) А вот теперь мне кажется, песня о чем-то другом. О чем вслух особо и го­ворить не принято. Помните покой, которого так жаждал булгаковс­кий Мастер? Может, это желанный берег?

Берег мой, берег ласковый,

Ах, до тебя, родной, доплыть бы,

Доплыть бы хотя б когда-нибудь...

Доплывем. И, может, на самом деле он будет ласковым. И не об­манет.

А сексуальное и даже больше политическое заявление я сделаю в следующий раз. И еще опечалю вас. А в этот раз, надеюсь, развеселил.

Октябрь, 2003

ПЕРЕД РАССВЕТОМ...

Перед рассветом меня разобрал кашель. Я так бухыкал, что пришлось подняться. Прошел в кухню, зажег свет над столом, набрал воды в чай­ник и включил. Чайник, как всегда, сначала резко зашумел, показывая, что тоже проснулся, а потом притих и весь окунулся в работу – воду нагревать. А я все кашлял и радовался, что соседи мои спят крепко. До­стал чашку темного прозрачного стекла, вынул из коробки пакетик с шиповником, взял вскипевший чайник и вдруг... Это было так неожи­данно и так впечатляюще, что я чуть не ошпарился кипятком. Над пло­щадью раздался оглушительный рев. Самолет падает? Иноплы приле­тели? Вторая версия мне понравилась больше. Опять взревело. Взревело так, что стекла в окне задребезжали... И тут до меня дошло – это лев!

Ага, ага! Вот тут вы окончательно решили, что ваш покорный слуга сошел с ума. Какие львы в Апатитах на площади Геологов?! – восклик­нете вы. Обыкновенные, – отвечу я. – Африканские.

Рядом с моим домом остановился наш старый знакомый – тульс­кий зверинец.

Как он роскошно рычит! Если услышать этот звук в лесу или в пус­тыне, да еще ночью, никакие памперсы не помогут. Мамой клянусь!

Стало так интересно, что я даже кашлять забыл. Выскочил на балкон.

– Ты чего? – спросил я его с балкона.

– Да так, – проворчал лев, – сон приснился. Как будто отстоял в магазине длинную очередь за мясом, подошел к прилавку, а там не про­давщица, а пудель в белом халате, и он мне говорит: брысь! Ты пред­ставляешь?

– Да, некультурно получилось. А меня недавно ротвейлер облаял. Хотел треснуть по его роже ногой, так с ним мальчик был лет пяти, маль­чик бы стал плакать...

– Кстати, – лев понизил голос, – а где у вас тут торговля собач­ками на развес?

– Да ну, еще на них деньги тратить. Утречком пройдись по дво­рам – полно собак бегает.

– Иди ты! Ничейных?

– Раз она за собой хозяина на веревочке не тащит, значит, ничей­ная. Угощайся!

– Спасибо...

Мне показалось, он мечтательно улыбнулся.

– Слушай, я все спросить хочу...

– Небось, про то, как тяжело в клетке жить?

– Да мы тут спорим постоянно по этому поводу...

– Ты не спорь, а думай. Вот ты скоро на работу должен бежать, а ведь не выспался. Все время ты кому-то что-то должен – помощь, день­ги, внимание. Каждый день десятки людей чего-то от тебя требуют, просят... Это ж с ума сойти можно! У каждого своя клетка. И мне кажет­ся, твоя похуже моей. Я вот лежу тут, как на диванчике, поесть мне все­гда принесут, развлечений хватает. Я на людей люблю смотреть, как телевизор получается...

– Ну, мы же по-своему судим...

– Правильно. А вот как вы своих женщин любите? Страхолюдины же! У каждой грива! Львица должна быть без гривы. Но с усами. Однако я ведь не пытаюсь навязать тебе своих девчонок...

– Да уж и на том спасибо.

– Ну ладно, вздремну я еще. Но ты, если чего не понятно, заходи. Или сам думай, – и лев сладко зевнул...

Так я и не попил чаю. Пошел еще часок покемарил до работы.

Октябрь, 2003

Я УЖЕ НЕ ЗНАЮ, ЧТО О НАС ДУМАТЬ...

Я уже не знаю, что о нас думать. О людях! Вот посудите.

Недавно я узнал, что за последние три тысячи лет вулкан Везувий извергался около ста раз. Помпеи и Геркуланум – далеко не единствен­ная беда, которую он натворил. Даже недавно, в сороковых годах про­шлого века, Везувий извергся и погубил сотни людей.

Смотрю я об этом документальный фильм и думаю: люди не долж­ны жить у его подножия! Даже если тебе повезет и катастрофы не слу­чится в отведенное тебе время, придут твои дети, внуки, и хотя бы их нужно уберечь от смерти в дыму и пыли, под градом скал и камней. Говорят, что во время извержения люди умирали (по крайней мере, две тысячи лет назад) от ожогов. Раскаленный воздух запекал человека внут­ри и снаружи. Надо бежать, бежать в любые города и страны, подальше от этого чудовища, от этой бомбы замедленного действия...

Вы согласны? Так вот, у подножия Везувия, в самой опасной близо­сти к нему живут три городка, в них – десятки тысяч людей. Спасате­ли говорят, случись сильное извержение, большинство людей погиб­нет. Их даже нельзя будет эвакуировать: городки старые, дороги узенькие, а выездов на автострады по одному...

Все всё понимают. Но живут. Недальновидность? Беспечность? Глу­пость? Я уже готов был приклеить им один из этих ярлыков. Но авторы фильма поперли наверх, к кратеру. И тут меня потрясло еще одно от­крытие (мое же).

Оператор показывал дымки в кратере, ученый что-то рассказывал о лаве, которая бурлит совсем рядом... А я не мог отвести глаз от другого. В кратере растут, пусть чахленькие, но все же настоящие, ярко-зеленые кустики и трава!

Представляете, каждые тридцать лет в среднем кратер наполняется кипящей лавой, а уже через десяток-другой лет здесь прорастает тра­ва... Инстинкт жизни неистребим. И люди подобны этой траве, обре­ченной на страшную смерть еще до рождения. Жить! Неважно, как и где, неважно, надолго ли, главное – жить. Главное и единственно при­емлемое. И что прикажете о нас думать?

Биомасса...

Есть такое чудное понятие. Все живое на планете – биомасса. И мы ее часть. И, судя по достижениям, вполне преуспевающая часть. Пожа­луй, самая агрессивная и самая изворотливая. Вы как хотите, но меня такое знание не повергло в уныние, а, напротив – приободрило. Те­перь, если я увижу, что в лифте опять кто-то нагадил, я не стану возму­щаться, а лишь вздохну: ну что ты с них возьмешь... Зато когда я стану перечитывать Маркеса или слушать Кругликова, то исполнюсь гордос­ти: из того же теста, но каковы талант и сила! И тихонько подумаю: может, и я не совсем безнадежен...

Чего и вам желаю.

Октябрь, 2003

ПРОСНУЛСЯ. СО СКРИПОМ...

Проснулся. Со скрипом. Причапал на кухню. Залил в кофеварку воды, кофе засыпал, щелкнул красной кнопочкой – не включается. Выдернул из розетки чайник, воткнул туда вилку кофеварки. Щелкнул кнопкой чайника и был удивлен – опять не включается. Странно. Долго думал...

При этом разглядывал в окно город под бледным жемчужно-розо­вым рассветом. Город такой же приторможенный, как и я, поеживается и о чем-то мечтает. О чем? О субвенциях из области? Почему бы и нет? Мечтаю же я о премии Букера. Нашу газету номинировали на Букеров­скую премию по разделу «молодая пресса Восточной Европы». В конце года будет ясно. Я бы ботинки новые купил. А Татьяне Степановне по­дарил бы новую лангетку для поломанной руки. Она опять руку слома­ла, а лангетку старую носит, от позапрошлогоднего перелома. Чудно. Судьбу моих ботинок и ее новой лангетки будут решать в каком-то

Гамбурге, где в квартале Красных фонарей, в самом сердце продажной любви, сидит за окном-витриной моя знакомая труженица любви по требованию... Ну, я же не виноват, что при слове Гамбург я вспоминаю эту милую женщину! Так почему бы и городу не помечтать о премиях?

Только для города они субвенциями называются. Правда, это не совсем премии... Сначала у нас деньги отбирают, а потом могут дать обратно. А могут и не дать. Смотря, как просить станем. И смотря, в каком они там будут расположении духа. Если в добром, а мы очень уж настойчиво канючим «дайте, дайте», они сделают выражение лица «до­стали» и скажут: достали, постылые, нате уж, и когда вам тепло не от­ключат, вспоминайте нашу доброту! А если они там в дурном располо­жении духа будут, субвенций не жди, крутись сам, как можешь. А, не дай Бог, совсем в дурном, то и секвестр сделают – отберут, что оста­лось. А нам взамен будут показывать, как олигархов в тюрьму сажают. Чтобы мы еще больше жизни радовались...

Так что, городу есть, о чем помечтать. А над городом с утра птицы летают. Кстати, о птицах! Опять на доме Геологов, 3 кто-то вылепил символ. Фаллический. Не понятно? Ну, член из снега трехметровой вы­соты! И вороны на нем сидят. На левом яичке (метр диаметром) одна, на правом – несколько, и на самом символе тоже одна расселась. Это, наверное, их начальник. А с чего бы ей выше всех сидеть?

Ой-ой-ой! Смотрите! Девять утра, а на крыше появились два мужи­ка и стали ломать символ!!! Ломом или доской его громят. Это, пола­гаю, рабочие из домоуправления. Вот жизнь! Как электрика или сан­техника от них не дождешься, а как с членами воевать – тут как тут с утра пораньше. Чем он им мешает?

А я бы на месте мужиков поостерегся. А вдруг он заговоренный? И вдруг их собственные символы не станут больше ничего символизиро­вать, кроме уныния?

Но какие у нас коммунальщики благопристойные! Рукоплескаю. От души. Институт благородных девиц. Да нет, круче. Девицы бы посмущались, но не полезли бы со снежными скульптурами воевать. Дорож­ки песком не посыпаны, люди калечатся, зато никаких снежных членов не наблюдается. И ведь эта история третий год повторяется. Может, дом, на хрен, снести, чтобы покончить с этим безобразием?

А любопытно – мужики за бесплатно эту работу выполняют? В расчетах за коммунальные услуги я еще не видел строчки «снесение фаллических символов на кровлях»...

А еще найти бы автора скульптуры. Мы бы ему приз выдали. А его не выдали бы никому и ни за что...7

Вот такие мысли лезут в еще сонную голову редактора. Уж какие есть. Зато по ходу этого сложного процесса я сообразил, что теперь нуж­но щелкнуть кнопкой кофеварки, а не чайника. Так что, буду кофий кушать. Чего и вам желаю.

Октябрь, 2003

ПО ТЕЛЕКУ КРУТЯТ СТАРЫЙ ФИЛЬМ...

По телеку крутят старый советский фильм «Три мушкетера». Как раз Атос страдает по поводу нехорошей сущности своей бывшей жены – леди Винтер. Он страдает, а мы сопереживаем, дескать, надо же – он такой вот хороший, а она такой гадюкой оказалась! Он так ее любил (по его, прошу заметить, словам), а у нее на плече клеймо! Бедный, бедный граф! Любопытно, папа Дюма прикалывался так (я этот роман воспринимаю как юморной, пародийный) или на самом деле нравы такими были? Ой, боюсь, что были. Ведь только самый ленивый писатель, за исключени­ем слепого Гомера, не эксплуатировал душещипательную тему трепет­ной мужской любви и коварной женской неверности. Одна Пенелопа верно ждала мужа все двадцать лет, а остальные героини, как правило, только муж в командировку – в поход крестовый или на поднятие це­лины, они строем сразу – шасть на сеновал. Муж страдает, мы состра­даем и возмущаемся женским коварством. А как же! Он ведь – граф! Или – князь (Каренин), или добропорядочный буржуа (Бовари), или, наконец, честный бандюган (Хосе)...

А попытаемся вспомнить обратную ситуацию.

Она его любит, а он не блюдет ей верности. Сама виновата! Правда? Или любила не так, или готовить не умела, или растолстела, как коро­ва, да еще в замызганном халате перед глазами шастала и тапками шар­кала... Как же тут другую не полюбить? Просто нельзя другую не полю­бить. А главное, что и женщины так думают. Иначе бы они давно насочиняли анекдотов «возвращается жена из командировки»... Вы зна­ете такие анекдоты?

Однажды звонит знакомая, просит зайти к ее мужу и сообщить, что она возвращается из командировки на три дня раньше (у них телефона не было). И объясняет: зачем мне лишние сюрпризы... Мудрая женщи­на. Преклоняюсь.

А как было при матриархате? Неверным мужьям тоже клеймо ста­вили? Я догадываюсь, в каком месте...

Все же общественная мораль – страшная сила. Говорят, по резуль­татам переписи в России замужних женщин гораздо больше, чем жена­тых мужчин. Эксперты предполагают две причины. Либо женщины более ответственно относятся к так называемому гражданскому браку, либо – полигамия. Красивое слово, правда, – полигамия?..

А вот первая причина, точней, формулировка хромает. Я до сих противлюсь этому термину – «гражданский брак». В дореволюцион­ной России, а на Западе и сейчас во многих странах, гражданским бра­ком называли тот, который зарегистрирован в мэрии, но не в церкви. В Советском Союзе почти все сочетались только гражданскими браками. А то, когда живут вместе, но не венчаны в церкви и не расписаны в загсе или мэрии, называлось явным прелюбодеянием. Чем вам не нравится этот термин? Любо... Деяние... Не гнусно ведь созерцание.

И вот это слово еще раз подчеркивает сложную сущность русского человека. С одной стороны – нехорошо, предосудительно и т.д. С дру­гой стороны, смотрите, как оно образовано. Приставка «пре» возводит слова в превосходную степень – «премудрый», «прекрасный». Прелюбо... То, что больше всего любо...

Но звенит звонок. Урок легкой семантики русского языка окончен. Сегодня обойдемся без домашнего задания.

Ноябрь, 2003

СТОЮ В ПОЛНОЧЬ У ОКНА, ЛЮБУЮСЬ...

Стою в полночь у окна, любуюсь городом. Надо отдать должное отцам – фонари, по крайней мере, в центре, горят исправно и красиво. Площадь освещена ярко, видно все, вплоть до окурков, брошенных вкладчиками у сберкассы. По тротуару от Поля Чудес в сторону МГРЭ идет девушка в комбинезоне. Рядом с ней рослый ротвейлер. Девушка, что называется, на кочерге. Водит ее из стороны в сторону, но настрое­ние у нее, чувствую, хорошее. Возле светофора девушка встречает пар­ня, заговаривает с ним, он угощает ее сигаретой, они закуривают... Ин­тересно, она губы перед прогулкой успела накрасить? А то вдруг это – Он, а у нее губы не накрашены!

То ли ее качнуло на самом деле, то ли она сама качнулась, но вот они уже стоят в обнимку. Собака бегает вокруг и, как мне кажется, ра­дуется за хозяйку.

Появляются новые действующие лица. Три женщины в возрасте. Они идут через дорогу на зеленый мимо парочки и, видимо, бросают какую-то реплику. Может, про собаку, может, про поведение молодежи. Навер­ное, девушка ответила им. Потому что женщины остановились на сере­дине дороги, развернулись и продолжают общаться с молодежью. Я боюсь за них – машины еще ездят. Но пообщались и пошли дальше.

Вдруг девушка отрывается от парня и – за женщинами. У сберкас­сы догоняет их, что-то говорит, обращается к собаке и показывает ей на женщин.

Надо понимать, отдана команда «куси»! К счастью, пес молод и глуп. Он не кидается на горло жертвам, а заливается лаем и прыгает вокруг. Мне кажется, он принимает все, как игру. Дамы начинают толкаться. Девушка падает. Поднимается, дает одной из тетенек пендаля и уходит вместе с собакой.

Женщины приходят в себя. И удаляются.

Я возмущен. Собакой травить мирных граждан! Тем более ротвейле­ром. В американских фильмах эту породу называют собакой-убийцей.

Негодовал я до следующего утра, пока не пришел на работу и не рас­сказал эту историю на летучке. И тут мои впечатления переменились. Наша Света Наглис в это время прогуливалась в том же месте.

Она не расслышала первую реплику женской троицы, зато потом хоро­шо слышала, что они говорили девушке с парнем, стоя посреди дороги:

– Они таким матом крыли, что мне неловко было слышать...

Предлагаю загадку: кто в этой истории оказался самым человечным?

Я ставлю на ротвейлера.

Ноябрь, 2003

НАША ЖИЗНЬ СОСТОИТ ИЗ УДОВОЛЬСТВИЙ...

Наша жизнь состоит из удовольствий и огорчений. Мне так кажет­ся. Что бы мы ни делали или не делали, в конечном счете все сводится к самому простому – хорошо нам или плохо. Ведь так? Съел яблоко – доволен. Разыгралась изжога – огорчился. Получил зарплату – хоро­шо. Отдал долги – плохо...

То, что удовольствия лучше огорчений, доказывать не надо. Если вы, конечно, не отягощены комплексом Захер-Мозоха и не упиваетесь своими мучениями. А вот как извлекать удовольствия? Что-то мы уме­ем. Но, думаю, далеко не все. Они ведь разные и извлекаются из жизни по-разному. Иногда достаточно нагнуться и подобрать, а иногда полу­чить его не менее сложно, чем пятиокись фосфора из бедной руды Олень­его ручья. Давайте делиться опытом!

Что доставляет удовольствие...

Первый глоток кофе утром. Не слишком крепкого, чтобы мозги враз не вздыбились, но ароматного. Глотнешь, закроешь глаза и улыбаешь­ся, чувствуешь, как зашевелились все клеточки в тяжелом со сна теле...

Почти так же действует первый глоток шотландского виски после напряженного дня. Всего глоточек. Как говорил один московский бомж, глотуля. Раздавишь его языком по нёбу, глотнешь, закрыв глаза и – потекло тепло, и ясно ощущаешь, как в плечах, в шее распрямляются скрюченные за день нервы, и становится тихо и солнечно...

В удовольствие сидеть за столом из светлого дерева. Но чтобы ни капли лака и краски, а только чистое, как слеза, дерево. Гладкое и одно­временно шершавое на ощупь. Приятно касаться его пальцами, легко и чувственно, словно это плечо женщины...

А как радостно надеть брюки, которые не надевал какое-то время, и почувствовать, что они застегнулись легче обычного! Пусть совсем чу­точку, но вроде бы свободней. И бежишь к зеркалу, втягиваешь живот... Черт, в общем-то, все не так страшно, можно жить дальше...

А вот помогите понять. Встречаешь знакомого, а он слегка «на ко­черге» и говорит, что читать тебя скучно, что пишешь ты «херню вся­кую», и для убедительности цитирует дословно то, что ты писал год назад... Огорчаться или тихо радоваться? И ты начинаешь ему подыг­рывать, дескать, виноват, ничего умного в голову не приходит, и зна­комый видит, что ты врешь, но ему все равно приятно, потому что ты врешь, чтобы сделать ему приятно...

И, научившись у него, встречаешь другого знакомого и говоришь ему, что вот когда-то давно он хорошо поступил, и ты хотел бы уметь так же, но тебе не дано... А тот смущается: да ну, пустяки, это же просто...

А какое удовольствие сказать женщине: ты – чудо! Но это не дол­жен быть дежурный комплимент, ты обязан быть искренним и знать, что она на самом деле – чудо. То есть, явление, именно – явление, невероятное и необъяснимое. Я сейчас не о любви и не о сексе – это слишком большие удовольствия, чтобы уместить их в короткой заметке. Я об удовольствии всего лишь знать, что ты знаком с женщиной, перед которой голова склоняется сама собой, а в груди вспыхивает свет. А их так много...

Кстати, о друзьях. Говорят, дружба мужчины и женщины невозмож­на. Протестую! Очень даже возможна. Просто она более разнообразна, чем дружба однополых существ. И тем более ценна. Что? Это любовь? Прошу прощения за встречный вопрос: а вы своих друзей не любите?

Я очень люблю своих друзей. И у них самая разная половая принад­лежность. Порой я листаю альбомы с фотографиями, и это истинное удовольствие. Боже, как много у меня любимых людей. Многие даже не подозревают об этом. О том, что они любимы мною... А почему, соб­ственно, я не всем еще сказал о своей любви?..

Впрочем, разглядывать фотографии – радость немного печальная. Того, что на них, увы, не вернуть... Один мой друг недавно расплакал­ся. Подвыпил слегка и зашмыгал носом, слезы потекли. Я испугался: что случилось?! Помнишь, говорит, и всхлипывает, как было хорошо, жаль, что этого уже не будет... Но и сейчас, говорю, неплохо, а будет еще луч­ше! Наверное, будет, но того уже не вернуть...

Ну, вот как-то незаметно мы от удовольствий перешли к огорчени­ям. Они так связаны. Однако это тема другого трактата.

Составить бы сборник опыта мудрых людей «Как извлекать удоволь­ствия из любых обстоятельств». Полезная была бы книга. Ведь есть же тысячи сборников кулинарных рецептов...

Декабрь, 2003

ПРОДОЛЖИМ ОБ УДОВОЛЬСТВИЯХ...

Продолжим об удовольствиях? В одной короткой заметке поделить­ся всем, чем может радовать жизнь, сложно.

Хорошо, когда работа нравится, когда на работу идешь с радостью, с предощущением... Ну, как на свидание с любимой. Дай Бог каждому такую работу. Впрочем, вот сейчас подумал... Может, суть не в самой работе, а в человеке?

Когда-то я работал помощником комбайнера, еще школьником. И мне нравилось. Я тогда был целомудренным романтиком (сейчас я по-прежнему романтик, но уже изрядно молью побитый) и остро ощущал себя на передовых позициях битвы за урожай.

А в пятнадцать лет я работал в сети ресторанов и кафе помощником механика. Главная обязанность: заправлять сиропом и углекислым га­зом автоматы с водой, холодильники в них – фреоном, если нужно. А еще мыть и чистить эти автоматы. Представляете, на юге летом жара, а мои автоматы работают, чистенькие и воду выдают прохладную и ши­пящую. Здорово было.

Ну, вести маленький теплоход по бесконечной реке Алдан в Яку­тии – об этом и говорить не стоит. Много дал бы, чтобы оказаться там снова. И не обязательно на тридцать лет назад, и сейчас было бы заме­чательно.

И сталь варить было интересно. Нагрузят тебе в печь чугунных чу­шек, твердых и хрупких, а ты как разваришь их, как вскипятишь, да спе­циями их сдобришь – магнием и марганцем, и получается сталь, и пла­вильщики разливают ее по формам – красиво до чего...

Ладно, в литейный цех или на судоходную реку не все попасть мо­гут. Поговорим о чем-нибудь доступном. Вот баня, например. Священ­ный ритуал, Кармен-сюита... Распарят тебя, нахлещут, вытолкнут в снег или под ледяной душ, польют теплой водой, намоют и опять польют... И по телу истома, и чувствуешь на лице своем выражение полного, край­не довольного жизнью идиота...

Но еще лучше распарить друзей, нахлестать их душистыми веника­ми (по пяткам, по пяткам побольше), вытолкнуть в снег или под ледя­ной душ, полить теплой водой, намять, намыть, опять полить и видеть, как лица друзей разгладились, ни забот на них, ни печалей, но лишь благодать и умиротворение. Смотришь на эти родные лица и не удо­вольствие испытываешь, а тихое счастье...

А еще хорошее кино. Лучше испанское. Когда ничего не угадать за­ранее, и все – сюжет, видеоряд, игра актеров – все тонко, изящно, как паутинка в пронизанном солнцем лесу, а на ней бриллиантами блестят капли росы...

А еще музыка. Полтора года назад купил диск с оперной музыкой. В современных ритмах (только не техно!). Моцарт, Доницетти, Верди, Бизе... Настоящая музыка и настоящие голоса Эммы Шаплин, Сары Брайтмен, Дидо... Это удовольствие. Настоящее.

Удовольствие проснуться утром и почувствовать, что болит не все, что может болеть, а хотя бы половина. А главное, чтобы сразу с утра – хорошее настроение. Чтобы сразу включить музыку, а потом потащить бумбокс за собой в душ. Да! Душ!.. Расслабиться и отдаться струйкам воды. Целиком и всеми фибрами души и тела. Как и следует отдаваться вообще. Либо целиком, либо никак. Иначе это похоже на постылую обя­занность. Или отправление надобностей.

Впрочем, самой жизни надо отдаваться целиком и без оглядки, без планов на следующую или на загробную. Что будет, то и будет, но глав­ное – то, что есть, здесь и сейчас. И тогда жизнь преподнесет вам мас­су удовольствий, только смаковать успевай.

Декабрь, 2003

ВОРОЧАЮСЬ ПОД ОДЕЯЛОМ...

Ворочаюсь под одеялом, раскрываю то одну, то другую часть тела пышного, уснуть не могу. Жарко. На работе за день промерз, а теперь жарко ему. И вдруг доходит: когда ложился спать, глянул машинально на градусник за окном – минус семь! Днем было минус двадцать. Про­гнозы – дрянь, обещали мороз до тридцати шести, а оно потеплело. В чем дело? Ага, думаю, началось. Литосфера проворачивается. Ну, нако­нец-то. Я уже как-то фантазировал по этому поводу. Затвердевшая ко­рочка нашей горячей планетки возьмет и провернется. Говорят, она иногда так делает. Может, раз в десять тысяч лет, может, раз в сто ты­сяч – неважно. Давненько не проворачивалась уже. Уже, поди, затек­ла вся, как я, когда долго читаю, лежа на одном боку. Уже ей хочется потянуться, почесать затекшие места, позу сменить... Да, хорошо, что я новые ботинки в зиму не стал покупать. Потому что завтра проснемся, а у нас экватор. На улицах лужи, снег растаял, дворники в веселом не­доумении. На первых порах сложно будет с едой. Пока антилопы, зеб­ры и – кого там, в Африке еще едят – к нам не переберутся.

Только бы Апатитская ТЭЦ не сломалась, чтобы электричество было. А то сало в морозилке пропадет. Два года лежит, а все как новое. А чего ему замороженному сделается. Главное, на первых порах продержаться. А там пальмы вырастут, бананы созреют. Кубинцы умные – у них бана­новые пальмы низенькие, можно, стоя на земле, срывать. А у нас же, как вымахают сдуру. Я ж на них не залезу. Это в детстве мог часами по шел­ковицам лазать, ягоды трескать, а сейчас и пытаться не стану – дерево подо мной сломается. Вовремя я многочисленными детьми обзавелся, уж кто-нибудь да бросит престарелому отцу бананчик сверху.

А я страусов буду разводить. Хорошая птица, мясистая. И яйца не­сет знатные. У меня знакомая есть, она любит куриные косточки грызть.

Вот уж страусиных погрызет в свое удовольствие. Так и вижу ее с бед­ренной костью страуса в руках и с удовольствием на лице...

Лежу, рассуждаю таким приятным образом, в спальню девушка за­ходит:

– Ну что ты бредишь? – говорит. – Нет бы, о чем умном рассказал.

Я сразу сообразил: на Новый год намекает, дескать, что я ей пода­рю. А я ее первый раз вижу. Женщины все же – существа не самого широкого масштаба. Какие-то праздники, стол, подарки, гости их вол­нуют, а проворот литосферы им до лампочки.

Тут еще две заходят и прямиком к окну. Одна другой говорит:

– Вот, смотри, окна не заклеил на зиму, а все по барам с друзьями шляется!

– Во-первых, как раз заклеил! Потому дома и тепло так. А в баре я сто лет не был! И с друзьями не виделся – с одним три года, с другим восемнадцать. Чего пристали?

– Да, да, да, нежная мужская дружба! – говорят они уже хором.

Ну, кобры! И за что я их только люблю? Хорошо, что у меня только три жены. Да и те скоро уйдут. Один из друзей, по поводу которых они ехидничают, поделился:

– Вот лет двадцать назад смотрел на девчонку и думал: все равно я тебя... полюблю. А сейчас смотрю и думаю: какая прелесть...

Он на пять лет старше меня, значит вот-вот и мой интерес к женско­му полу перейдет в область чистой эстетики...

И тут я, конечно же, проснулся. Слава тебе, Господи! За окном мо­роз, в щели все так же дует, планета тихо плывет через космос и кони­ков не выкидывает, жены не гундят, а мирно посапывают под боком. Все... Да, все три на месте. Пора на работу.

Декабрь, 2003

ЦЕНЗУРА, ЦЕНЗУРА, ЦЕНЗУРА...

Цензура, цензура, цензура... Российский народ требует цензуры! Эту мысль нам в последнее время аккуратно втюхивают официальные лица. Например, председатель Совета федерации Миронов. И еще коллеги с первых каналов: по данным опроса общественного мнения, 80 процен­тов россиян не возражают против введения цензуры... Кто их спраши­вал, как спрашивал – неважно. Главное – зачем якобы спрашивали. Чтобы рты позатыкать последним, кто не боится говорить хотя бы часть правды. Вы скажете, речь идет об аморальных передачах по телевиде­нию, о так называемой порнографии? А по мне уж лучше порнографию хорошую посмотреть, чем Петросяна с Киркоровым каждый день на каждом канале видеть.

Вам нравятся Петросян с Киркоровым? И еще Басков? Ради Бога! Наслаждайтесь! Я и не требую их запрета.

А еще на мой вкус стриптиз телесный красивей стриптиза духовно­го, как в некоторых передачах – «Окна» и им подобные. Тем более, что первый все же подлинный, если не считать силиконовых сисек, а вто­рой – голимые фальшь и ложь. Вам и «Окна» нравятся? На здоровье! Повторяю, я терпим к чужим преференциям. Но власть ведь не говорит то, что думает. Власть говорит «аморально» не про обнаженную нату­ру, а про войну в Чечне, например. Заметили, в последнее время первые каналы совсем редко стали показывать Чечню? Если не считать едино­душия чеченцев на выборах.

Большинство средств массовой информации либо куплены, либо запуганы властью – государственной или денежной. Свободных оста­лась малая толика, но их боятся. Для них и нужна цензура.

Не нравится – не смотри. Противно – не читай. Все просто. А зас­тавлять всех смотреть, слушать и читать то, что благопристойно на твой взгляд – это и есть диктатура. И начинается она, как правило, с огра­ничения свободы слова. Позвольте напомнить суть названия нашей га­зеты. Это из Джорджа Оруэлла из романа «1984». «Свобода – возмож­ность сказать, что дважды два – четыре. Если дозволено это, все остальное следует»...

На мой взгляд, сильные российского мира сего проявляют завид­ную дальновидность (вот бы в вопросах экологии так или образования).

Дело в том, что роль СМИ в нашей стране слишком преувеличена. Чет­вертой властью журналисты не стали, и станут не скоро. Сколько ни пиши даже самой страшной правды о власть имущих, никто не уходит в отставку, народ не подвергает их остракизму. Один крошечный при­мер: несколько лет назад тележурналисты рассказывали, как спикер Гос­думы Селезнев гонял в США самолет, чтобы привезти оттуда мебель. На государственные деньги, то есть на наши с вами. Опровержений не было. И что? Ничего. Селезнев по-прежнему в думе, все так же ходит в белом жабо. А мы все так же сидим, где сидели.

Когда колбаса, мыло и носки есть в свободной продаже, а не на бу­мажных талонах, о них не задумываешься. Уже кажется, так было и бу­дет всегда. Когда правду можно прочитать в газете или услышать по радио, ее не ценишь. Вот ночью, на кухне, да после третьей бутылки водки, но все равно шепотом... Это – да, это по-нашему. Да и потом, кому нужна эта правда? Тем более, она своя у каждого.

Не хочу каркать. Не хочу изображать из себя пророка Иезекииля. Но не нравится мне все это. Да, жизнь идет по закону маятника. От холоп­ства нас бросило к свободе, из бессловесного быдла нас шарахнуло в раз­ряд свободных людей, теперь же маятник должен, просто обязан, кач­нуться обратно. Интересно будет молодым. Это они даже представить не могут, каково ездить за сметаной и яйцами в Кандалакшу, за мясом и сыром в Питер. Это они не поверят, что потеряют доступ в Интернет, а за пивом с чипсами нужно будет часами стоять в очереди. Для них все это дико. А мы такое уже проходили. Скучно мне становится...

Январь, 2004

О ЧЕМ ВЫ ДУМАЕТЕ ПО НОЧАМ ?..

О чем вы думаете по ночам? Когда не спите. Или – когда засыпае­те. Именно в те минуты или секунды между явью и сном. Странное со­стояние. Жаль, такое неуловимое. И, мне кажется, фантастическое. Давным-давно именно в этот момент со мной произошла невероятная история. Я лежал на рундуке в кубрике, дело было во время службы на корабле, и прежде, чем заснуть, раздвоился. Я увидел свое тело на рун­дуке, кубрик, ребят. Они, как всегда, забивали козла на складном военно-морском столе из дюралюминия. И потом я моментально оказался в своем городе. Увидел маму с племянницей (тогда она еще не была заслуженной артисткой федерации, а трехлетней веселой мелочью). Они гуляли во дворе дома. День был ярким, теплым. Потом к ним подошел отец. Я смотрел на них сверху и молчал. Не потому, что не мог гово­рить, я даже не пытался заговорить, не хотел. Мне было так хорошо. Потом я вернулся в кубрик, в тело на рундуке...

Больше, как бы я ни старался, поймать это состояние не удавалось. Жаль. Так много хотел бы еще повидать...

Теперь чаще всего в момент засыпания у меня кружится голова. Нет, это не то состояние, когда я в семнадцать лет пришел с первой ночной смены на заводе, упал навзничь на кровать и видел, как развесистая ком­натная пальма надо мной кружится, как сумасшедшая. (Вопрос: может ли пальма быть сумасшедшей?) Там все было понятно. Коллеги-стале­вары посвящали меня в рабочий класс: в семь утра после смены мы пили в столовой «Солнцедар», а как магазин в восемь открылся, так и водоч­ки добавили по-хорошему. Но теперь-то «Солнцедара» не сыщешь!

Теперь, засыпая, я вдруг представляю, как сложно я и мой диван движемся в пространстве. Сперва – вместе с поверхностью планеты вокруг ее оси. Потом вместе со всей планетой – вокруг Солнца. А вся солнечная система – вокруг центра галактики. И при этом, если не ошибаюсь, по крайней мере, я это четко ощущаю, мы отдаляемся от центра галактики! Плюс ко всему вместе с галактикой летим от цент­ра вселенной! А скорости, представляете, какие? Только вокруг зем­ной оси – сотни километров в час!

Одно утешает: у негров, мексиканцев и прочих, кто живет на эква­торе, скорость кручения вокруг земной оси еще выше – 1666,7 километ­ра в час! В итоге, когда хоть слегка задумаешься о том, как вселенная нами жонглирует, становится обидно. Крутишься, крутишься всю не­долгую жизнь, а благодарности никакой! Кто бы это оценил по досто­инству... Вот плюну на все, сяду себе и не буду крутиться.

Тогда же, на корабле, я понял, что детство закончилось. Понял во время шторма. Волна была баллов восемь-девять, и мы не могли спря­таться за островами – шли учения. Трое суток нас, как коз Сидоровых, трепало то килевой, то бортовой, то смешанной качками. Но больше все­го раздражало даже неизбежность. Нельзя было по-детски сказать: чур, я больше не играю! – и отбежать в сторону, на твердое и надежное. Так и с нашими кругалями в космосе. И рад бы передохнуть, да не судьба.

Я уже рассказывал как-то про знакомого, который во время депрес­сии ложился на диван лицом к стене и заявлял: меня укачивает на этой маленькой грязной планетке...

Вот какие ощущения я ощущаю, какие мысли мыслю, в момент за­сыпания. Чушь? Целиком с вами согласен! Хорошо думать о женщинах. А еще лучше ощущать их. Прижаться сироткой к теплым и благоухаю­щим, отогреться и телом, и душой. Они обязательно отвлекут от мрач­ного и ненужного. Потому что начнут похрапывать, пинаться коленка­ми, ворочаться. И вселенский ужас отступит в такой увлекательной и понятной борьбе за одеяло. Что ли завести себе женщину для таких це­лей? А для того, чтобы сильней пиналась, интим не стану предлагать.

Февраль, 2004

ОНА ЗАКОНЧИЛА ПИСАТЬ...

Она закончила писать и глянула на часы. Три ночи. Вышла на кухню, закурила, погасила свет и стала смотреть на спящий заснеженный город. Смотрела и думала, что никому эта ее работа не нужна, что город каким был, таким и останется, в нем по-прежнему будут воровать, избивать, убивать, убивать жестоко и бессмысленно, без страха перед законом, пе­ред людьми, перед совестью... Какая совесть! Нет никакой совести! Есть лишь наслаждение от насилия над слабым. От его страха, страданий, смер­ти... Зачем об этом рассказывать другим? Зачем пропускать через себя чужую боль? Каждый раз чужая боль становится твоей собственной, надолго выбивает из равновесия, и давят сны, мерзкие и кровавые, а голов­ная боль не снится, а наяву рвет мозг... И кому это надо? Убитых не вос­кресить, искалеченных не поднять на ноги, подонков не переделать...

Такими сомнениями поделилась одна из наших сотрудниц на оче­редной летучке.

Иногда я завидую тем, кто не сомневается. Что бы они ни делали, они считают себя всегда правыми. Ни бессонных ночей, ни боли в вис­ках и затылке, ни язвы, ни дистонии... Или таких не бывает?

В среду по НТВ прошел сюжет из поселка Пушной. Там отключили отопление и обещают отключить электричество. В поселке – зверохозяйство. Тот, кто ездит машиной в Мурманск, наверняка видел женщин и мужчин, торгующих прямо на дороге шкурками песца и чернобурки. Как-то мы остановились там и разговорились с пожилой женщиной. Шкурки, которые она продает, – ее зарплата. В хозяйстве, говорят, нет денег. В то же время директор помешался на конном спорте и купил нескольких породистых лошадей. Зачем – никто не знает. Лошадок директор любит. Людей не очень. Люди там жили впроголодь. Теперь еще и мерзнут, дети болеют...

И тут начинаются сомнения. Да, женщина выглядела искренней, но свидетельства одного человека не имеют юридической силы. Да, в по­селке нет нормального магазина, хлеб привозят три раза в неделю, но может, магазин там и не нужен? Можете считать меня циником, но есть еще законы элементарной экономики. И только в одном я не сомнева­юсь: в самый пик морозов, сколько бы ни должен был поселок энерге­тикам, можно придержать отключения. Экономическая выгода здесь невелика. Так неужели энергетики, точней, те, кто ими командует, мо­розят поселок ради выгоды политической? Скоро выборы губернатора. Удар ниже пояса?

И сразу задумываешься, как НТВ подало этот сюжет. В кадре были только жители Пушного. Ни директора зверохозяйства, ни руководи­телей «Колэнерго», ни кого-то из правительства области не спросили: какие долги, что решил арбитражный суд, когда подадут тепло?.. Та­кой профессиональный канал, как НТВ вдруг дает столь поверхност­ный сюжет. Что это? Заказ? Вполне может быть... Опять кто-то в столи­це ополчился на наши областные власти? Если так, то работа грубая и... гадкая. Потому что телевизионщиков не волновали проблемы людей, они деньги отрабатывали за сюжет. И, боюсь, не сомневались, не терза­ли себя «лишними» вопросами...

Но что ответить нашей сотруднице?

Не бери близко к сердцу? Категорически – нет! Суть настоящей журналистики – именно брать и именно к сердцу. Чтобы вложить в ваши сердца. И впервые за двадцать два года работы в газетах я произ­нес вслух слова: это наша миссия, наш крест.

Впрочем, это ведь признак профессионала в любой области: отда­ваться работе целиком, но сомневаться.

Февраль, 2004

А С ВАМИ ТАК БЫВАЕТ?..

А с вами так бывает? Уснуть в полночь, проснуться в два и читать книгу. Книга печальная. Написал ее мудрый человек. И утомленный. «Они тщатся хоть что-то изменить в ходе истории. Хотя давно всем известно, что изменить ничего нельзя, однако отдельные безумцы все еще пытаются, не жалея ни себя, ни других...»

Книга о безысходности. Пока. Может, к концу появится надежда... Но пока все печально. А за окном – ночь. То есть – ничто. И так до пяти часов. А сна ни в одном глазу. Ты уже выспался. И тогда, чертыха­ясь, ты откладываешь книгу, решительно гасишь свет и лежишь. И тут мысли пошли... Ну хорошо, мысли – это громко. Тени мыслей. Они возникают и исчезают. И ведь некоторые кажутся оригинальными, не лишенными смысла. А еще какие-то невероятные сюжеты и повороты этих сюжетов, задумки. И чертыхаешься еще больше и чешешься ожесточенно – ведь забуду, ведь растают и никогда не вернутся. Как люди... Что? Мысли – как люди???

А почему нет? Люди материальны, а мысли нет? Весьма и весьма спорно. Мысль о превосходстве арийской расы – эфемерна? А мечта о классовой справедливости, о коммунистическом рае? А мысль подарить американскую свободу народу Ирака? Все начиналось с мысли. Самые благие и самые гнусные дела начинались с нематериального... Впрочем, как же без материи? А куда девать миллиарды нервных клеток и два кило противного на вид студня, именуемого мозгом? Джунгли, где в процес­се мышления заканчивается материя и начинается ничто. То есть, гото­вая мысль. Но и ее в чистоте первозданной не бывает. Нужны звуки, а для них воздух. Или буквы. Или жесты. Некоторые, черт побери, жес­ты очень выразительно передают определенные мысли и идеи... Боже, все забуду!..

Но не держать же рядом с койкой блокнот и бумагу! Может, купить диктофон и в полусонном состоянии наговаривать туда подобный бред? Ведь сейчас, проклиная все на свете, поднимусь – половина шестого, за бортом минус пятнадцать – и стану записывать. И чаю. Ароматно­го. Горячего. И только сюжет. Размытый, неопределенный, как марево над горячей землей...

Всего один сюжетец, господа...

– Рядовые! Адам и Ева! В шеренгу!.. Станоо!.. Вись! – сержант орал так, что кометы на другом конце галактики поджали хвосты и попрята­лись в черные дыры.

Накануне Адам и Ева отмечали День защитника Вселенной и по-хорошему поздравляли друг друга с праздником. При этом они никак не могли решить, кто поздравляет последним, и праздник продолжал­ся, продолжался... Стоит ли удивляться, что на построение они вышли не сразу, а дня через два. Всегда тщательно выбритый сержант успел обрасти густой щетиной, в невесомости она растет быстро. Когда бой­цы построились, командир понизил тон:

– Вам выпала честь выполнить секретное особой важности зада­ние: разведка в глубоком космосе!..

Нет, мы не пишем повесть. С ней мы потом разберемся. Пока толь­ко – сюжет, как и договорились. Одним словом, солдаты межгалакти­ческого спецназа Адам и Ева (это их боевые номера, имена нам все рав­но не выговорить) отправились в разведку. Кораблик им дали симпатичный – довольно большой, почти шарообразный, полностью автономный, с хорошим освещением и отоплением. Только, зная их при­вычку, от души праздновать по поводу и по настроению, источник теп­ла и света прицепили подальше, чтобы, надравшись, солдатики не ста­ли плевать на огонь и не сушили прямо на нем портянки. В космосе техника безопасности превыше всего. Задача была несложной: полетать на кораблике по краю незнакомой спирали, поглядеть, чего там и как. Только вот солдаты попали на задания разнополые. Собственно, у сер­жанта других и не было. И вместо выполнения боевых задач занялись они скоро черт-те чем, а именно – размножением.

Да, забыл сказать, корабль их назывался как-то непонятно, в пере­воде на один из более поздних солдатских языков название звучало так: Земля...

Март, 2004

НЕЛЕПЫЙ, КАК СНЕГОПАД В АПРЕЛЕ...

И что? Да так, ничего. Из-за окна навеяло. Бывают снегопады и в июне, но там они не столь тревожны. Там знаешь, сейчас солнце при­поднимет свой зад и растопит этот белый осадок. А вот в апреле... А ну как еще на месяц морозы со снегом зарядят? Запросто может случится... Но я не об этом хотел.

В последние дни думаю мысль: как бы не забыть, что мне самому было двадцать пять лет. И восемнадцать было. И даже восемь! Мне кажется, как только забуду, можно получать звание «старый мухомор». Само по себе звание на страшно, а вот последствия! Девушки разлюбят, друзья затяготятся моим присутствием, сотрудники перестанут приходить в мою комнату покурить и просто посидеть, даже молча. А за глаза все будут говорить: ой, он стал таким придурком... Или уже говорят?..

Во дворе матерились мальчишки. Мелкие. Лет по восемь. Совсем уже раскрыл рот рыкнуть на них, но закрыл. Потому что вспомнил ис­торию из детства.

Большое украинское село. Я в третьем классе. В воскресенье мы иг­рали в футбол на пустом школьном стадионе. Играли азартно и целый день. А в понедельник учительница закончила уроки и вдруг попроси­ла нас, футболистов, человек пять, остаться. Раздала нам листки бума­ги, мы достали ручки (по-моему, в 64-м году мы еще пользовались перь­евыми ручками и чернильницами). Недоумевать мы перестали, когда она велела нам написать аккуратно и в столбик все нехорошие слова, которыми мы пользовались накануне во время игры...

Вот это был номер!

Если бы она кричала, ругалась, поучала! Нет, она, как всегда, была спокойна и даже ласкова. Почему мы не провалились сквозь землю, до сих пор не пойму. Такого стыда я, может быть, никогда больше не ис­пытывал. И мы писали. Конечно же, не всё, лексикон у сельских маль­чишек побогаче будет, чем у городских, отвечаю. Но даже слово «сука» на бумаге тогда выглядело кощунственно. Не сговариваясь, мы перечис­лили самые безобидные слова, которые знали. Учительница собрала ли­стки, попрощалась и ушла.

Уверен, она даже родителям нашим их не показывала – нам хвати­ло с лихвой.

Так вот, что меня поражает сегодня. Эта сельская женщина, вполне вероятно, не училась в университете, не ездила на семинары, не было над ней тучи умнейших методистов от районных до федеральных. Она не участвовала в педагогических конференциях с невероятными назва­ниями типа «Нравственное поле вторичной жизнедеятельности в обо­зримом пространстве». Она просто была мудрой женщиной. И настоя­щим учителем. Всего год я учился у нее, прошло сорок лет, но я помню, что зовут ее Варвара Антоновна. Очень надеюсь, что зовут. Ей было тогда лет тридцать – тридцать пять, ровесница моей мамы. Я даже не знаю, как она окончила школу, потому что самые школьные ее годы при­шлись на войну, а Киевская область была оккупирована гитлеровцами. Кстати, справедливости ради, надо сказать, что некоторые школы ра­ботали и при оккупантах. Моя мама, там же, на Украине, училась в восьмом и девятом классах при немцах.

Так вот, после такого опыта мы в футбол играть не бросили, но к словам стали относиться более разборчиво. Потому на днях я и закрыл рот и не стал ругать мальчишек во дворе. Толку не будет. А чего-то ум­ного не придумалось.

Кстати, хвалите детей. Однажды я полюбопытствовал, почему в отличие от украинского языка слова «касса» в русском пишется с двумя «с». Варвара Антоновна спросила, откуда я знаю. Я ответил, что на вок­зале в Киеве видел. Она только и сказала, что я наблюдательный. И с тех пор я знаю, что я наблюдательный. И всегда лелеял и развивал в себе это качество. Мелочь? А мне нравится...

Так иногда хочется рыкнуть на детей. На своих, чужих – не важно. Крутятся под ногами, мешают, раздражают... Но тут же гвоздик в ос­татках мозгов: не забывай, паразит! Может, ты был еще хуже. Если, ко­нечно, дети бывают плохими и хорошими. Вот эта бумага была недав­но чистой, а значит, хорошей. Пока я не стал писать на ней...

Апрель, 2004

ПРОСНУЛСЯ ночью...

Проснулся ночью... Хотя, какая уже ночь! Так, видимость одна блек­лая. Нащупал бутылку с водой, глотнул прямо из горлышка и едва не поперхнулся. И машинально подумал: спасибо, что все обошлось, что не пришлось долго и мучительно кашлять... Весь сон улетел бы в свет­лый квадрат окна. Но мозги скрипят уже дальше: а за то, что у тебя вода есть, чистая и вкусная, разве не спасибо? Еще и какое спасибо! А то, что ты тело свое пышное рассыпчатое развалил на чистой постели и тебе уютно и тепло, разве не стоит твоего «спасиба»? Еще и как стоит! Это уж у меня в привычке: с мороза в теплый дом возвращаюсь – спасибо Юрию Петровичу, в душ залезу – спасибо Виталию Александровичу и Станиславу Львовичу, в подъезд зайду – отдельное спасибо Анатолию Карловичу за ремонт подъезда. И девчонкам, которые тут работали, и многим-премногим людям, без которых я бы просто не выжил...

Черт возьми, как мы все друг с другом увязаны, укручены, как моле­кула ДНК. Только в такой комбинации и представляем собой что-то. Вынь один атом, и все посыплется, и получится полная задница...

Г-м, кажется философы не употребляют таких слов. Классический философ употребил бы слово «хаос». Ну, а если я авангардный фило­соф? Или еще хуже – альтернативно-маргинальный? Тогда без этого слова никак не обойтись.

А еще хорошо, что я не родился бабуином, с большим красным «ха­осом». Хорошо хотя бы потому, что я пахну то «Фаренгейтом», то «Аква ди джио», а не старым нечесаным обезьяном. Хорошо еще и потому, что молодые бабуины уже давно загрызли бы меня в борьбе за бабуинских девушек. А я жив и здоров, сижу себе в сторонке и наблюдаю за молодежью, ухмыляясь в густые усы: ну-ну...

И хорошо, что я не кошка на содержании. Потому что хозяина це­лыми днями нет дома, а когда он приходит, то начинает говорить по телефону, и не обращает на меня никакого внимания, еще и ногой от­пихивает и приходится злобно кусать эту ногу, а он потом орет и мате­рится... Впрочем, это как раз уже приятно.

Я слышал, есть люди, которые все время ропщут. Почему у меня уши топырятся, почему я не живу в Париже, почему я не космонавт, почему у меня нет «Мерседеса» и телефон мобильный у меня без теле­визора, и в карты мне не везет, и семечки всегда пережаренные доста­ются... Тю, дурные!

А самцом богомола не хотели бы родиться? А табуретом в привок­зальном буфете? А курицей в Таиланде? А болельщиком «Депортивы ла Корунья»?.. Впрочем, как болельщикам нам еще слез лить, не перелить. Вижу, вижу не за горами растрепанные нервы, истерзанные сердца! Но не будем вперед забегать, у нас еще до чемпионата Европы месяц счаст­ливой жизни.

Итак, спасибо всем! Компьютеру, который все это выдержал, паль­цам, которые не забыли, где какие буковки, а самое большое спасибо вам – за то, что сил хватило прочитать мой спич под названием «Не ропщите да не ропщимы будете».

Май, 2004

А Я ВЧЕРА ПЯТЬДЕСЯТ ПЯТЬ ОТМЕТИЛ...

– А я вчера пятьдесят пять отметил!..

Встретил вчера знакомого. Перекинулись парой слов. Он пошел сво­ей дорогой, я своей. А потом он оглянулся и через плечо бросил:

– А я вчера пятьдесят пять отметил...

И так меня возмутили эти слова. Их смысл. Их безысходность. Я знаю его лет двадцать. Всегда подтянутый, бодрый, веселый. И сейчас он выглядит не хуже и совсем не похож на старпера, но какое все же свинство!

Бежит, бежит, несется это чертово время... Боюсь, ничего нового я не скажу по этой теме, но выскажусь.

И на работе девчонки разговорились о том же. Стали вспоминать, как одна из нас в сороковой свой день рожденья не то, что праздника не устроила, но даже на работу не пришла. Буркнула лишь, что две ночи не спит.

Жванецкий когда-то писал: суббота – понедельник, суббота – понедельник, мелькают, как в калейдоскопе, и деревья стоят то жел­тые, то зеленые...

На мой взгляд, беда не столько в том, что все это конечно, а в том, что неостановимо. «Остановись, мгновенье, ты прекрасно!» Кого не мучила эта идея? Для меня самое страшное слово – безысходность. И вспоминаю я его в связи с ходом времени. С бегом его.

Хотел описать несколько картинок из детства, из юности – да вы их сами видели, в своей жизни. Мама, молодая и самая красивая на свете...

Любовь, такая, что руки-ноги отнимаются, от прикосновения к пла­тью любимой, а весь мир исчезает, точней он делится на две части: лю­бимая и все остальное, и вторая часть такая маленькая, такая незначи­тельная... А потом свои дети – паразиты и душемоты, но из-за которых твое сердце тепло сжимается, и ты чувствуешь, что ты по-настоящему счастлив...

Или... Яркий полдень на границе весны и лета. Мы тащим из типог­рафии (тогда еще «Кировский рабочий») три полных бумажных мешка. Город почти пуст, потому что воскресенье. Но даже если бы прохожих было море, никто не догадался бы, почему у нас такие идиотски счаст­ливые лица. В мешках у нас – только что отпечатанный первый номер «Дважды Два». Мешки тяжелые, но мы тащим их с удовольствием. В редакцию на Гайдара. Четыре страницы. Пять тысяч штук. Через пару дней мы поняли, что напечатали слишком много, и второй номер вы­шел тиражом в три тысячи, но издательского опыта у нас не было, зна­ний, чтобы просчитать ситуацию тоже не было, зато было море опти­мизма. И авантюризма.

Номер открывался нахальным заявлением: нам друг без друга нельзя! Так мы обратились к вам, дорогие читатели. Начинали мы, по сегодняшним меркам, по правилам издательского дела, смешно. Ски­нулись по пятьсот рублей вчетвером, чтобы оплатить работу типогра­фии, написали и напечатали газету. Худо-бедно продали. Рассчитались с продавцами. Остались деньги на печать второго номера... И так да­лее. Сами получили зарплату где-то через полгода. И я купил жене бо­тинки. В ларьке возле рынка. Какая-то синтетика, но они были белые, такие красивые и такие современные... Я до сих пор счастлив по поводу тех ботинок. Хотя сейчас даже не посмотрел бы на них.

Кстати, стоила «ДД» тогда пятьдесят копеек. Как две буханки хле­ба! Правда, хлеб в магазинах был не всегда...

А продавали газету дети. Мы агитировали их в школах, отлавлива­ли во дворах, уговаривали. К нам прибегали взрослые и кричали: вы – сволочи, вы эксплуатируете детский труд! А другие жали нам руки и говорили: какие вы молодцы, вы учите их зарабатывать деньги...

А реклама появилась где-то к осени. И первым серьезным рекламо­дателем был Ваня Фролов. Когда он купил у нас целую страницу, мы опять были счастливы...

Так вот, в то утро, когда мы несли первый номер «ДД», на календа­ре было 26 мая 1991 года. Ровно тринадцать лет назад. С чем я от души поздравляю наших читателей, нашу команду и всю мировую обществен­ность.

И ведь как все относительно. Бегущее время для человека – свин­ство. А для газеты... Не так уж и плохо. По крайней мере, есть повод поднять вечером тост. За нас и за вас.

Май, 2004

УРА! ЛЕТО! – ЗАКРИЧАЛ Я...

Ура! Лето! – закричал я, когда увидел на календаре 1 июня. И стал за грибами собираться. Не успел шнурки завязать – уже июль. Не ве­рите? Посмотрите за окно! Хвосты пылят, рябины цветут, вчерашние школьники теряют аттестаты зрелости – это все приметы июльские.

Звонок в пять утра:

– У вас сын родился!

Вот черт! Вот это да! Сын! А я не готов как-то... Что там надо? Ко­ляску, пеленку, ботинки... И отметить, отметить надо! Друзей позвать, врагов – пусть все знают и завидуют. Так, где их телефоны...

– Папа, я диплом защитил!

– Кто?

– Я!

– Не понял, это кто говорит?

– Ты с ума сошел? Это я – сынок твой!..

– Подожди, а ползунок, пеленочку, а обдумать все, как следует?..

Время... Фантасты говорят: путешествия во времени. Романтики говорят: четвертое измерение. Философы: субстанция, континуум... Чушь все это. Мне так кажется. Нет ни субстанции, ни измерения. Есть всего-навсего признак сущего. Признак той же одиозной материи. Есть материя – есть время. Нет материи – извините. Как цвет, как запах. Можно путешествовать в цвете? В способности предметов отражать сол­нечный свет?

Хорошо. Будем проще. Мне кажется, что у каждого человека за пле­чами рюкзак. В него он складывает свою жизнь.

Вот мама дразнится: был у меня сыночек, звали его Игоречек, отда­ла я его чужой тетке, та его не кормила, не поила, только била... На «не кормила» я начинаю отчаянно реветь...

А вот «нулевой класс» образца 1961 года: сестра учит меня читать и лупит букварем по голове. А вот в девятом классе я перекатом беру план­ку на отметке метр сорок пять, и это лучший результат в классе...

Вечер, дождь, я стою во дворе и смотрю на ее окна – вдруг она выг­лянет, – и сердце останавливается...

И не успел обернуться, как уже в мощную оптику разглядываю аме­риканский крейсер и лица американских моряков. Обычные лица. И мы должны убивать друг друга?..

А вот и любовь! Друзья: Гарик, что ты делаешь? Гарик: дураки, что вы понимаете! Это любовь!!!

И дети пошли! Сын бегает по Дворцу культуры и кричит: Ихалёк, Ихалёк! Чего это он? – спрашивают дворцовские. Да меня зовет. А вот уже дочь заявляет: сяду на одиван и буду одеваться, а это значит, шесть лет прошло! А вот у нее уже проблемы с обувью, потому что по ее ноге обуви в городе не найти. Кроме мужской...

– А я диплом защитил...

Сколько напихано в моем рюкзаке! Можно перебирать до бесконеч­ности. А сколько не сохранилось – смято, раздавлено... И так у каждо­го. И рюкзак все больше и больше и все сильней давит на плечи. Вот почему старики гнутся к земле.

Только что рюкзачок был маленьким, плюшевым, в виде мышки или медвежонка, и вот он уже громадный, затерханный, в прорехах, вот-вот лопнет или лямки оторвутся... И зазвучит марш. И не Мен­дельсона.

Впрочем, на эту дискотеку мы всегда успеем. А пока надо все же на­деть пальто и сходить за грибами – июль на дворе. Хотя грибов я уже давно не ем...

Июль, 2004

ДОЖДАЛИСЬ ТЕПЛА?..

Дождались тепла? Ну почему не бывает золотой середины? Почему если прохлада, то со снегопадом, а если тепло, то дышать нечем?

Когда-то на Черном море под Алуштой я поздно вечером ловил рыбу. На вульгарные донки. Днем нырял с маской и ластами, обдирал с камней рапанов, чтобы вечером использовать их плотную мякоть как наживку. Забросил донки, а сам сижу с местными девчонками, вино такое же местное попиваю. В какой-то момент вспомнил, что я все же на рыбалке.

Тащу леску – туго идет. Зацеп, что ли... И чем ближе – тем туже. А уже темно, только луна да звезды делают ночь не черной, а бледно­серебристой. Вижу: на гальку прибрежную вслед за моей леской полено какое-то лезет. Я включил фонарь...

Его лицо у меня до сих пор перед глазами. Да, ботаники кинутся меня поправлять, дескать, у рыб лица не бывает. Очень даже бывает! Смотря, у какой рыбы и, смотря, при каких обстоятельствах.

Что я вытащил, даже не разобрал. То ли рыбу-черта, то ли древнего бычка кило на полтора. Черного цвета, в каких-то лохмотьях, голова в треть туловища и вся покрыта шишками и крупными колючками, ко­лючие жабры растопырены, как крылья петуха-параноика... Но и не это главное. Главное – как он меня смотрел. Глаза кровью налиты, а в них такая злоба, такая ненависть, что фонарь ярче загорелся. Эх, если бы у него руки были или я бы ему в воде попался! Не сносить мне пары орга­нов, ни за что не сносить. Мне неловко стало. Я извинился и отпустил рыба. Да, я сказал именно так: «рыб». Это был мужчина. Коллега мой по полу. И брат по разуму.

Так вот, в последние дни я сам себе напоминаю того рыба – глаза выпучены, и жабры судорожно шевелятся. Воздуху не хватает. Глотаю его, и наглотаться не могу.

И мысли крамольные в голову приходят: пойти на работу в шортах или это неприлично? Вам смешно? А по этому поводу у меня тоже исто­рия есть.

Боссы ростовского издательского дома «Крестьянин» на одном из семинаров рассказали о серьезной проблеме в их издательском доме: компьютерщик Вася стал ходить на работу в шортах!

– Ну и что? – спрашиваю. – У вас же там жара.

– Но это же неприлично! – глаза коллег сделались круглыми. – Это неуважение к коллективу и фирме.

Тут я понял, что они не шутят.

– Тогда, – советую, – увольте его на хрен!

– Но он лучший! Как никто в компьютерах и дизайне разбирается!

– Тогда отстаньте от него.

– Но он других развращает!..

Чем закончилась история с ростовским диссидентом от кутюр, не знаю. Может, его и расстреляли. Публично. Два раза. Но вот теперь я сам собираюсь в шортах на работу заявиться. И маюсь: очень уж не­прилично получится? Хотя кому какое дело? Воевать в шортах мож­но, а почему нельзя в них газету делать? Когда я служил под знамена­ми вице-адмирала Ховрина, у нас была так называемая «тропическая» форма одежды – шорты, безрукавка, пилотка с козырьком и санда­лии. Вид легкомысленный, но Шестой флот США в Средиземном море нас побаивался. А мне в конторе никого и пугать не нужно. Хорошо девчонкам – наденут юбки короткие крепдешиновые и наслаждаются прохладой. И еще просвечивают ими на солнце...

К чему это я все?.. Да! Погода хорошая! Поздравляю, сограждане!

Июль, 2004

КОТОРЫЙ ДЕНЬ мимо...

Который день мимо моего окна плотный поток туч быстро тянется к северу. Как громадная река. Но обычная река впадает в океан, а куда течет эта, из туч? Может, на Северном полюсе дыра открылась? Как тру­ба пылесоса, она тянет тучи и выбрасывает их в космос. И тучи там за­мерзают, кукожатся и грустят. Одинокие атомы космического водоро­да летят мимо и таращат глаза: вы откуда? Мы с Земли, – отвечают заиндевевшие тучи. Вы космонавты? – спрашивают водороды. Дуры мы! – отвечают бывшие тучи. – Не надо было лететь на Север...

А я поглядываю на серую, пышно взбитую реку в небе и читаю Кизи. Того самого, что сочинил когда-то «Полет над гнездом кукушки». Толь­ко теперь я читаю «Песню моряка». Нет, не читаю. Погрузился туда. Мир странных и симпатичных людей. Мир далекий и близкий – те люди живут на одной с нами широте, на Аляске. Да и долгота одна, только навыворот. Под влиянием Кизи возникла мысль: если тебе очень плохо, вспомни, что на одной долготе с тобой сейчас целых два полюса – Северный и Южный. И куда бы ни пошел, они всегда, с точ­ностью до миллиметра, на одной с тобой долготе. Так что, не очень ты и одинок...

Но если эта мысль вам не глянулась, послушайте самого Кизи: «Надо верить в благодать, а не в проклятия»... А? Каково?

Или вот еще: «В этом мире существует постоянство. Небеса истекут кровью, а океаны закипят, но сила притяжения никуда не денется. Все эти эйнштейновы прибамбасы милы и увлекательны, но если вы хоти­те гарантий, ставьте на Ньютона»...

Впрочем, все мысли говорят и думают герои Кизи, а сам Кизи в ав­торской речи не философствует, то есть, не брюзжит, как некоторые.

Как здорово встретить умную оригинальную мысль. Как полюбо­ваться красивым закатом или выиграть в лотерею...

Недавно, наконец, узнал, о чем воскресная вечерняя передача на ТНТ, кажется, «Правила секса». Увидел конец сюжета о племени масаев. Это у них, в частности, есть правило: гость, если остается ночевать, спит с женой хозяина. И еще у них совсем ровно дышат к любви на сто­роне (не собственной, а жениной или мужниной). Молодая красивая женщина говорила о любовнице мужа:

– Ей ведь тоже нужна любовь. Не меньше, чем мне...

Вот так! Она не читала Достоевского и Хемингуэя, боюсь, в словаре масаев и слово «гуманизм» еще не появилось... В который раз убежда­юсь, что мудрость и образование далеко не всегда связаны...

Но вот, позвонила знакомая, просит совета: как пристроить бездом­ного щенка? Это ее второй протеже за лето. Очень переживает за них. Я ей говорю: замуж тебе идти надо, балда! А она: так ведь не берут! А кто ж тебя возьмет, – говорю, – когда у тебя дома куча собак и кошек? Но не выгоню же я их на улицу – отвечает...

И правда, стоит ли ради мужа от друзей отказываться? Еще не из­вестно, каким тот муж окажется. А эти, меньшенькие, любят ее и пре­даны ей.

И пусть – каждому много любви.

Август, 2004

ОПЯТЬ ПСИХИ БУДУТ...

Опять психи будут колошматить. Одна радость – не только меня, но и всю прогрессивную часть человечества. Олимпиада начинается. На целых две недели сидение, лежание и стояние у телевизора обеспечено.

Этот год можно считать годом Греции. Сначала я там побывал. И страна меня очень удивила (от слова «диво», между прочим). Потом они чемпионат Европы по футболу выиграли. Чем удивили всю евро­пейскую общественность (американцам на европейскую жизнь плевать, четыре года назад, когда я жил в Штатах, ни на одном из шестидесяти каналов, которые принимал мой телевизор в гостинице, ни разу не упо­мянули о чемпионате Европы по футболу). И, наконец, греки потрясли всех тем, что закончили вовремя подготовку к Олимпиаде...

Сижу, думаю – с большой буквы «Олимпиада» или с маленькой? Пусть будет с большой. Даже если ошибка, в этом – мое уважительное к ней отношение.

Так вот, в середине июня я сам видел олимпийские объекты в Афи­нах – работы, на глаз, было, непочатый край. Стадионы, каналы, трам­вайные линии (греки под шумок трамвай в столице сделали), разные здания – все было где-то на половинной стадии, еще шли монтажные работы, об отделке и думать рано было. Потом, когда греки стали боч­ком-бочком приближаться к европейскому чемпионству по футболу, скептики (читай – люди трезвомыслящие) сказали: компец Олимпиа­де! Если они станут чемпионами, они еще полгода будут праздновать. И греки стали чемпионами. И праздновали. А теперь вот оказалось, что все построили...

Очень интересная нация. За тысячи и тысячи лет своей истории они видели все. И, тем не менее, умеют ценить жизнь, умеют радоваться ей, как дети. Странно.

В России жизнь начинается. Ведь сложно назвать полноценной жиз­нью рабство, забитость, невежество, в которых жило большинство на­ших предков в течение почти всей истории страны. Но мы уже устали, нас как нацию мало что радует (разве аресты или депортация олигар­хов). Греки же тонко ощущают вкус жизни. Смакуют ее как терпкое крит­ское вино или свою солнечную «Метаксу». И при этом все успевают.

С виду они расслаблены и безмятежны. И улыбаются. Им кричали: вы сорвете Олимпиаду! Они улыбались и отвечали: все будет хорошо. Их пугали: вы опозоритесь перед всем миром! А они даже фиги в карма­нах не крутили, они опять улыбались.

Мне говорят (от смешно мне от таких слов): зачем ехать в Грецию – в Турцию или в Египет проще! Это про отдых. Да, разницы почти нет – то же море, то же солнце, те же деньги. Но турок и египтян интересу­ют только ваши деньги. Грекам на деньги (по крайней мере, внешне) чихать. Им интересны вы – как личность, как гость. Это все равно, как либо пойти в ресторан, либо к хорошим друзьям. И в гости вы тоже не пойдете с пустыми руками, но это ведь не главное.

Короче, пусть боги – и олимпийские, и христианские, и мусуль­манские, и все прочие – хранят Грецию всегда, а особенно в эти две недели. Я за них переживаю.

Август, 2004

У МЕНЯ ЕСТЬ МЫСЛЬ...

У меня есть мысль, и я ее думаю. Так говорит одна моя знакомая. У меня тоже есть мысль. Одна, но зато шикарная!

Смотрю Олимпиаду и пытаюсь понять: ну какое мне до них дело? Ну, собрались со всего мира самые сильные, самые быстрые, самые лов­кие, ну, бегают, плавают, прыгают, колотят друг друга, железяками ки­даются, а как поколотят коллегу или оставят всех позади, так плакать начинают. Ладно, им в радость – медали, почет, премиальные, но мне-то что?! Почему у меня вместе с ними мурашки по коже и на глаза слезы порой наворачиваются? И ведь не только при наших победах.

Когда китаец порвал, как тузик грелку, на шпагах нашего многократ­ного чемпиона, я огорчился за соотечественника, но ведь и за китайца, никому досель неизвестного, порадовался. Когда сборная по футболу Ирака обыграла португальцев, я не злорадствовал, я искренне радовал­ся за Ирак. Их бомбят, они сами отстреливаются, как могут, но при этом еще в футбол играть успевают, да не абы как, а португальцев разделать умудрились! Обидно было, что наши гимнастки всего лишь на третьем месте (кстати, с судьями я не согласен, если кто меня спросит), но како­вы румынки! В их стране, по-моему, настолько дела никак идут, что Румынию даже в новостях не упоминают. Но спорт какой! Такой, что американцы от зависти зубами скрипят – что гимнасты, что пловцы. Только бы Америка бомбить за это Румынию не вздумала. Тоже ведь те еще орлы стали – чуть что не так, сразу бомбить.

Еще раз о китайцах. Одну мою знакомую коробит, когда китайцы выходят на помосты и на дорожки – боится, что опять медали им дос­танутся. Я ее успокаиваю: все по-честному, каждая четвертая медаль должна уйти в Поднебесную, такова неумолимая логика пропорций. Коль уж каждый четвертый на планете китаец, то и среди чемпионов их должна быть ровно четверть. Умом она соглашается, но сердцем все равно протестует. Женщина, что с нее возьмешь. Женщины ведь даже толком сыр не умеют завернуть после того, как доставали его из холо­дильника. Обязательно дырку в упаковке оставят, чтобы бок сыра засох и скукожился. Или крышку на бутылочку с кетчупом не навернут, а про­сто приложат. Ты потом хвать бутылочку, а в руках только крышечка остается, а бутылка – на полу.

В ответ же на справедливые претензии ты обязательно услышишь: буду я еще внимание свое тратить на такие глупости, как заворачива­ние сыра! Ну и какой после этого справедливости ждать от женщин по отношению к китайцам?

Сентябрь, 2002

МОЯ ДОЧЬ НЕ РАЗГОВАРИВАЛА...

Моя дочь не разговаривала со мной двадцать шесть лет. Теперь она не разговаривает со своей дочерью. Дура. Это у меня такое ласковое сло­во для дочери. Зовут ее Лена.

Мы отмечали ее день рожденья, шестнадцатый. Все было хорошо. Потом гости стали расходиться, она вышла на улицу прощаться. Я уб­рал со стола, выглянул из окна – стоит с парнем у подъезда. Я крик­нул, чтобы она недолго там стояла. Пока мыл посуду, разбил хрусталь­ный бокал. Последний из тех, что отец из Чехословакии привез. Глянул опять в окно – стоят. Крикнул, чтобы шла уже домой. Она в ответ: хорошо. И тут же они стали смеяться чему-то.

Я постели разобрал. Ее все нет. Тут у меня зуб разболелся.

О чем можно болтать в двенадцатом часу ночи? Кричу в окно, что завтра в школу. А она: знаю!

И опять оба: хи-хи-хи... Я надел тапки, спустился вниз и спросил: сколько можно? А она: да ладно тебе, чего ты разорался? И я ударил ее. По лицу ладонью. Я не видел ее глаз, у подъезда лампочка не горит. Она не заплакала и не сказала ни слова. Пошла домой.

С тех пор не было ни дня, ни ночи, чтобы я не жалел об этом. Но и прощения не просил. Потому, что был прав. А она перестала со мной разговаривать. «Да» или «нет» – и все. Год мы еще жили вместе, потом она закончила школу и уехала из дома. Поступила, как я думаю, в пер­вый попавшийся техникум, в торговый. Лишь бы от меня уехать.

А когда ей исполнилось 42, она позвонила мне и позвала в гости. И мы помирились. И плакали оба. Ой, сопли по щекам размазывали будьте-нате. И стало хоть немного легче. Мне кажется, я жил лишь для это­го момента.

А теперь у нее беда. Моя любименькая внучка Маруська не ночева­ла дома. Мало того, мамаша нашла в кармане ее куртки презерватив. И психует, дергается. Как будто ее водородом накачали и она вот-вот взор­вется.

Я ей говорю, да ладно, девочка уже взрослая, и у нее любовь, парень серьезный, в институте учится... А Ленка орет: ты, дед, совсем из ума выжил, ей только семнадцать, она еще школу не закончила! И рассказы­вает, что Машка получилась форменной хамкой, огрызается и дома, и в школе, учится из-под палки, а в голове одни гульки...

А я уже молчу. И не говорю, что у Маруськи к мамаше тоже претен­зии есть. Ну, то, что мать ее заставляет квартиру убирать и еду гото­вить – это ладно, тут я за дочь. А как быть с тем, что она сама своей дочке хамит? Маша говорит, что когда мать на вторую работу устрои­лась, в ларек, так с ней вообще невозможно разговаривать – орет все время, психует.

С одной стороны, дети неблагодарны. На вторую работу Лена по­шла ради дочери в общем-то. А с другой стороны... Ленка допрыгается, что дочь с ней перестанет разговаривать и сбежит от нее при первом удобном случае. Так, как это у нас получилось. А я еще 26 лет не протя­ну, чтобы видеть, как они помирятся. Вот и живем, на пороховой боч­ке. Я да две дуры мои через дорогу напротив.

Сентябрь, 2004

из жизни дятлов

Давным-давно, в молодости, довелось мне жить среди дятлов. Дятлы – существа забавные и трогательные. Долгое время я наблюдал их и вел заметки. Пришла пора публикации.

Любые совпадения и любые аналогии, поверьте, будут случайными.

ПРО ДЯТЛА ЭПИКУРЕЙЦА

Жил да был один дятел.

И то, и другое он делал с удовольствием.

ПРО НЕОЖИДАННОГО ДЯТЛА

Один дятел пошел на охоту. С ружьем, с пулями. Но никого не зас­трелил. После чего сказал:

– Удачная охота.

ПРО ВЛЮБЛЕННОГО ДЯТЛА

Один дятел полюбил девушку. И... безответно. Он тогда еще силь­ней ее полюбил. Девушка не отвечала. Тогда дятел потерял аппетит.

А жуки-короеды нашли аппетит дятла и присовокупили к своему аппетиту. Они-то к девушке были равнодушны. И стали жуки-короеды грызть кору на дереве с удвоенной силой.

А дятел все подкарауливал девушку в лесу и вопрошал ее: почему ты меня не любишь?

И пока он так безответно ее любил, жуки-короеды всю кору с де­рева объели, и началась на дереве экологическая катастрофа. Мало того, жуки-короеды совсем распоясались – стали устраивать на гиб­нущем дереве шумные оргии, приглашали цыган из Румынии и под их музыку лихо отплясывали мамбу. Но и это еще не все. На разухабис­тый мотивчик они распевали хором оскорбительного для Дятла со­держания песенку: нас на бабу променял!

В общем, жизнь разладилась.

А девушка все не отвечала Дятлу.

– Вот же ж... девушка! – думали про нее другие дятлы.

– И чего ей еще надо? – думали про нее другие девушки.

– Да пошел он! – думала сама девушка.

Кончилось тем, что девушка подружилась с жуками-короедами. Потому что они были веселыми.

ПРО ГОРДОГО ДЯТЛА

Один дятел вдруг понял, что пришло его время отличиться. Пе­ред ним на полочках лежали все возможности, чтобы отличиться. Но поскольку этот дятел был трудолюбивым, он и решил отличиться на ниве трудолюбия. И пробил в дереве дырку насквозь. Долго при­шлось ему дереву тюкать. В голове до сих пор гудит. Однако пробил. И замер от восторга перед собой. А когда отмер, стал искать практическое для дырки применение.

Для начала заглянул в нее одним глазом – ну, дырка. Видно через нее. Потоптался с ноги на ногу, повернулся и заглянул другим гла­зом. То же самое – через дырку глядится, но пользы от этого не ви­дать. Облетел он дерево и позаглядывал с обратной стороны. Нет, не видать пользы. И решил тогда дятел, что хоть практического применения его трудам не находится, он все равно отличился от остальных. И как начал гордиться собой. А жене и детям стал неус­танно рассказывать о поразительном своем трудолюбии. И все бы хорошо... Только дети его по-прежнему не слушались. А жена так и продолжала звать его:

Дятел...

ПРО ТО, КАК ОДИН ДЯТЕЛ СМЫСЛ ЖИЗНИ ИСКАЛ

Один дятел стал искать смысл жизни. Это он так сума сошел. Сперва пошарил в карманах. Нету. Потом стал головой вертеть по всем сторонам. Тоже не видать смысла. Э-э, догадался дятел, глаз у меня острый, да только смысл, пожалуй, далеко расположен. Пошел он в магазин оптических приборов и купил телескоп. В долги залез по самый гребешок, но купил. Наладил телескоп и стал смотреть в него то одним, то другим глазом. Не видать. То есть, кое-что видать – луну, звезды, кометы хвостатые и прочую дребедень, соседей в дупле напротив, как на ладони, разглядел, а смысла все нет. Тогда дятел опять пошел в магазин и остановился у микроскопа. Долго смотрел на него, но не стал покупать. И правильно, зачем дятлу смысл жизни, который только в микроскоп и можно разглядеть? Не должна жизнь замечательного дятла иметь микроскопический смысл. Не надо нам такого смысла!

И отправился дятел в путешествие.

Идет, видит – медведь сидит на пеньке и думу думает. Дятел к нему. Спрашивает, не знает ли медведь, где смысла жизни искать следует. Медведь ему: помоги предвыборную программу составить, я тебе денег много заплачу, вот тебе и смысл. Дятел только плечами пожал – ерунда это, а не смысл. Мне надо знать высшую цель моей жизни. И пошел дальше.

Встречает рыбака. Рыбак в речке тонет и кричит:

– Помоги, дятел! Утону ведь совсем!

– Нет, братец, – отвечает наш дятел. – Некогда мне, я смысл жизни ищу, – похлопал рыбака по плечу и пошел дальше.

Тут его жена и нашла. И стала кричать, что дятел совсем умом тронулся – дома дети голодные, ей самой к зиме надеть нечего, а он дурью мается. Это была их последняя встреча. Ушел из семьи дятел. Зачем дятлу семья с такими мелкими запросами!

Долго он ходил. Семь пар сапог истоптал, и жизнь его стала кло­ниться к закату. Закат красный такой, к морозу, видать, а над ним жизнь дятла наклонилась печальной немытой, нечесаной тенью. А что вы хотели? Дятел даже в баню не ходил, так занят был поисками.

И все же он его нашел! Смысл жизни.

Смысл лежал себе под кустом. И надо сказать, был он такой боль­шой, упитанный, гладкий и вид имел самодовольный. Дятел закри­чал по-иноземному: йес! – и так зарадовался. Потом успокоился и стал смыслу применение придумывать. В карман его не положишь – большой. В руках не понесешь – зацепиться не за что. Даже катить не получилось – тяжелый и давно лежит – в землю врос. Что с этим смыслом делать, дятел до сих пор не знает. Так и сидит при нем. Перья в колтуны сбились, пахнет от него плохо, даже комары сторо­нятся. Зато счастлив дятел, настоял ведь на своем.

А жена его иногда все же навещает. Принесет ему червячка там, жучков парочку, чтобы с голоду не помер. Жалко ей своего дятла.

О РАССУДИТЕЛЬНОСТИ ДЯТЛОВ

А еще дятлы – существа загадочные. Их можно брать домой на выходные дни, чтобы как-то разнообразить свой досуг. За ними очень интересно наблюдать. На первый взгляд они кажутся сильными, ре­шительными и даже грубоватыми. Однако после некоторых наблю­дений начинаешь понимать, что типичный дятел легко раним, рассудителен и склонен скорее к утонченному созерцанию, нежели к вуль­гарному действию.

Например, считается, что дятлы умеют все. Летать высоко под облаками, красиво петь, чистить перья себе и девушкам, варить мака­роны и сажать картофель, стоять за штурвалами атомных ледоко­лов, доставать звезды с неба, служить опорой арочных мостов и вооб­ще всей жизни, носить в клюве цветы и даже забивать гвозди в стены. Притом, что очень важно, все это одновременно. Однако на поверку многие умения дятлов оказываются легендой. Откуда такая репута­ция, трудно сказать. Ее истоки теряются в глубине веков.

Некоторые дятловеды полагают, что все эти умения были при­сущи дятлам очень давно, до изобретения диванов, гаражей и пива. Но эта теория слегка хромает, как и все прочие теории. Если цветы, песни и гвозди в глубине веков вполне могли существовать, то как быть с атомными ледоколами?

И в то же время каждый дятел, например, отлично знает, как надо управлять государством, и это знание не вызывает никаких сомне­ний. Однако практическими навыками в таком управлении облада­ют считанные единицы. Да и их опыт весьма сомнительного свой­ства... Дятлы свято верят: чтобы делать что-либо, не обязательно знать и уметь, главное – верить в свои силы и много и важно об этом говорить.

Итак, вернемся к повадкам дятлов.

Рассудительность. При всех своих умениях, перечисленных выше, дятлы предпочитают не суетиться и не напрягаться. Любое напря­жение ведет к повышенной потливости, а эти существа из соображе­ний личной гигиены потеть не любят. Поэтому вместо того, чтобы бежать за цветами или вбивать в стену гвозди (кстати, некоторые девушки считают это умение главным при выборе своего единствен­ного дятла) наш герой ложится на диван и начинает проявлять рассу­дительность. То есть – рассуждать. Наилучшим образом это получа­ется, если возле дивана есть бутылочка-другая пива и девушка. В таком случае рассуждения льются щедро и убедительно.

Если дятла не перебивать глупыми замечаниями, вы узнаете, как надо ремонтировать квартиры, как чистить дороги, как возрождать леса и поля, повышая при этом урожайность озимых. Бы узнаете, что нужно делать, чтобы не дорожал бензин, чтобы не стирались набой­ки на сапогах, чтобы мама не болела, но жила при этом в другой га­лактике, откуда поезда, к глубокому сожалению, пока не ходят. А если девушка проявит терпение, ее даже посвятят в страшную тайну – куда катится этот мир...

А на десерт ей пообещают к следующим выходным обязательно достать звезду.

О ЧЕСТИ ДЯТЛОВ

А еще дятлы любят честь отдавать. Не все, конечно, а только те, кто достигает определенного веса. Почему так происходит, труд­но сказать. Я думаю, чести у них набирается видимо-невидимо, и они ее отдают друг другу.

Встанет один дятел напротив другого, крылья прижмет, клюв кверху – кочергой не достанешь – и отдает ее, честь. А другой тоже стоит навытяжку и тоже отдает. Самое забавное, что ни первый, ни второй честь другу друга не берут, по карманам ее не распихивают, но отдают. Куда отданная честь девается, тоже никто не знает.

Есть гипотеза, что честь при отдаче оборачивается повышени­ем, но выглядит эта гипотеза не убедительной. Представьте себе: стоят два дятла, отдают друг другу честь и повышаются. Как они повышаются? Индивидуально или вместе с почвой? Если индивиду­ально, то некоторые дятлы имели бы гигантские размеры, до неба. Но ведь никто таких не видел. Может быть, они повышаются вмес­те с почвой? В таком случае надо пересматривать всю теорию обра­зования гор и среднерусских возвышенностей, а у нас другая сегодня задача.

Честь сама по себе не возникает. Чтобы ее было вдоволь, дятлы устраивают войнушки. Они так и говорят: что-то чести уже мало­вато осталось, пора войнушку устроить. Понятно, что войнушки против жуков-короедов. Почему? Да потому что эти негодяи и пре­датели хотели бы жить вовсе без дятлов. Известное дело, дятлы обижаются. И ведут войнушки.

Есть много разных способов воевать с негодяями. Их можно унич­тожать по одиночке, а можно – скопом. По одному жуков надо изво­дить клювом. Сядет дятел на дерево и давай его тюкать: тюк-тюк-тюк, тюк-тюк-тюк... Простодушный жук-короед выскакивает: кто там? А дятел его метким ударом – тюк, есть один! И так надо вое­вать без устали. Хороший метод, нечего сказать. Но многим дятлам он кажется устаревшим, неэффективным. Ну что это – по жуку в час? Разве это войнушка? Разве таким образом много чести добудешь, чтобы отдавать ее потом? Потому истинные дятлы предпочита­ют другие методы.

Один из них: слетать на заправку, купить бензину, облить дерево и подпалить его с четырех концов. Вот потеха! Жуки горят, как щеки у невесты при записи акта о гражданском состоянии. И горят с трес­ком, да большими кучами. Потом можно с чистой совестью похвалять­ся: мильон предателей уничтожено! Кто ж их сосчитает...

А вот чтобы сто мильонов на свою честь записать, надо сесть в самолет с бомбами и направить его на лес. Как жахнет – от жуков мокрого места не остается. Но тут важно – вовремя с подножки самолета соскочить и как бы в стороне остаться. Чтоб самого не зацепило. Однако ловкости дятлам не занимать – соскакивают. Ну, а если не успеет, то ему другие дятлы столько чести к могилке при­несут, даже на том свете мало не покажется.

Правда, в последних двух случаях вместе с жуками-негодяями гиб­нет другая живность – пуночки там разные, хомячки с червячками. Но на то она и войнушка.

Главное, чтобы у дятлов честь была. Чтобы отдавать ее щедро, не скупясь.

КАК ОДИН ДЯТЕЛ РАЗМЫШЛЯЛ О ЖИЗНИ И О СЕБЕ

Пришла пора одному дятлу помирать. Так ему показалось. Напу­гался он сперва, а потом лег и стал размышлять. Вот есть он, очень любимый собой и такой хороший дятел, а вот – остальной мир. И они между собой крепко связаны. И вдруг дятла не станет. И нару­шится равновесие мира (это все он в одной книжке вычитал). И мно­гое изменится и, наверняка ведь, в худшую сторону. Мир многое по­теряет и осиротеет... А еще и рухнет, не дай Бог. Если из дома вынуть важный кирпичик, тот ведь развалиться может. А он, дятел, – кир­пичик важный, значительный... И так ему жалко стало и себя, и мир, что плакать захотелось.

Это дятел был в сентиментальном настроении.

В следующий раз, когда наш дятел помирать собрался, он вдруг подумал: а ведь ничего не произойдет. Ну, предадут его земле, ну, со­берутся на поминки, сначала речи печальные будут произносить, потом напьются, начнут шумно о жизни разговаривать, друг друга перекрикивать, а еще и песен запоют, а, может, и попляшут. Поно­сят постные лица, а через девять дней, ну, через сорок, уж точно, и позабудут о нем. Жизнь-то продолжится... И лишь изредка некото­рые будут недоумевать почти по Горькому: а был ли дятел?.. И так ему обидно стало, но уже лишь за себя.

Дятел в тот раз пребывал в эгоистичном настроении.

А вот когда им владел оптимизм, а душа его опять отлетать вознамерилась, дятел вспомнил, что англичане говорят не «поме­реть», но «приобщиться к большинству». И понравилась ему эта мысль, и перестал он ножками сучить и землю когтиками карябать. Вспомнил он хороших людей, которые уже приобщились, друзей своих и родных, и стало ему легче. А вдруг и впрямь свидеться судьба? Там...

– А хотелось бы знать, – все глубже и глубже рассуждал дятел, – пиво там подают? А девушки как там себя ведут? Понимают ли они по-прежнему, что без настоящих дятлов их жизнь скудна и непразд­нична?..

И так каждый раз, как соберется наш дятел помирать, так рас­суждает по-разному, потому что палитра его настроений очень мно­гообразна. Было даже такое, когда он, лежа на одре, вдруг громко зая­вил: да и хрен со мной! В тот момент им владел искренний неподдельный пофигизм.

А потом он перестал этим заниматься – помирать, то есть. Жена помогла. В очередной раз, когда дятлу казалось, что он уже од­ной ногой там, с большинством, жена его даже скорбный вид на себя не напустила. Она стала ворчать, что вот и дупло он не доремонтировал, и мусор не вынес, и подружки ее к ним в гости ходить переста­ли, потому что он, напившись пива, пристает к ним... По мнению дятла, все это звучало так цинично и возмутительно, что он решил немедленно сменить жену!

Однако не сменил. Хлопот столько. Живет с прежней. Но и поми­рать перестал. В виду черствости окружения.

Август-сентябрь, 2004

САМОЕ РОСКОШНОЕ, САМОЕ СМЕШНОЕ...

Самое роскошное, самое смешное, не надоедающее развлечение у нас – мы сами. И при том – самое бесплатное.

Зачем платить деньги за выступление как бы юмористов? Зачем ехать в Питер на концерт даже самых любимых певцов и музыкантов? Наконец, зачем отрывать зад от дивана и идти во Дворец культуры на заезжих траченных молью артистов? Посидите во дворе на лавочке!

Сижу недавно, покуриваю, жду девушку. Подсаживается ко мне ве­теран. В домашних тапках и легком хроническом подпитии. Закурива­ет мою сигарету. Голова у меня занята серьезными рассуждениями: длиннее ли ноги девушки, которую я жду, чем вон то деревце? И удоб­но ли будет попросить ее, когда она подойдет, встать на секунду рядом с деревцем, чтобы понять, кто прав – я восторженный или я скептичный? И тут обращаю внимание: ветеран что-то мне усердно объясняет.

Прислушиваюсь. Суть его монолога сводится к следующему: все не так, все плохо, вот раньше было хорошо, раньше Сталин бы сказал, и все было бы хорошо, а сейчас...

Мне становится любопытно:

– Что он сказал бы?

– Ну, там... нефть или газ... Сказал бы, и – порядок. Сказал: под­нять колхозы, и подняли...

И тут меня такое зло разбирать начало. Да твоих же отца с мате­рью, дед, с тобой грудным ради этих пресловутых колхозов сюда, как скот, привезли подыхать в снегу! Сколько твоих братьев и сестер умер­ло здесь от голода и холода, чтобы кто-то где-то доложил: уря, колхоз организовали? Чтобы южная земля от бестолковости новых хозяев ро­дить перестала. Чтобы есть стало нечего. Чтобы на Украине обезумев­шие от голода матери детей своих ели. Чтобы русская деревня спилась, изворовалась, обнищала...

Увы, дед помнит лишь, что приказ Сталина выполнили. Это глав­ное. Главное – символ, а не реальные результаты.

Другой пример. Недавно в подмосковном городе Дзержинске от­крыли памятник Дзержинскому. Старый гипсовый развалился, мэрия отлила новый – из бронзы. Открывали торжественно. И говорили, ка­кой хороший человек был Феликс Эдмундович, как под его руковод­ством быстро окрепло молодое советское государство. И митингующие хлопали и утирали слезки...

И никто не спросил: а зачем его укрепляли? И – какой ценой?! Ради того, чтобы замешанное на крови и костях оно рухнуло уже через семь­десят лет? Похоронив под своими обломками миллионы своих же со­граждан! Да, было, да, это наша история. Я даже не сомневаюсь, что Дзержинский был отличным работником, организатором, министром-силовиком. Но с точки зрения нацистов Третьего рейха Гимлер тоже был отличным работником. Вы можете себе представить, чтобы сегодня в Германии официальные власти поставили памятник Гимлеру?

Не важно, ради какой идеи убивало молодое государство людей, важно, что убивало. Если бы речь шла о независимости Родины – один вопрос. Но кровь текла всего лишь ради власти. Власти над нами. А мы теперь радуемся и хлопаем в ладоши.

Почему наши мозги дальше символов, стереотипов, фетишей не хотят идти? Вот этот дед – жизнь прожил, столько повидал на своем веку, что удивить его трудно, а напугать и подавно нельзя. А ведь си­дит на лавочке неловко, бочком, на самом краешке, словно боится ус­лышать: а ну вскочил и марш строить беломорско-карибский канал! Ро­дина сказала: надо!..

Теперь наш любимый президент разъяснил нам, кто мешает бороть­ся с террористами. Не продажные милиционеры, которые за взятку про­пускают кого угодно и куда угодно, не генералы, которые десять лет тушат пожар террора, а он все разгорается, а наши губернатор Евдокимов и депутат Госдумы Чернышенко. Но ведь так получается! Губерна­торов и депутатов от территорий выбирать мы больше не будем. Это наш ответ террористам. Замечательно!

Кремль, уважаемые, нам не доверяет. Не оправдываем мы его чая­ний. Печально. Ну, хоть в наших деньгах, на которые мы их содер­жим, пока не разочаровались. Хоть что-то мы правильно делаем. Хоть какая отрада.

В общем, поехали, образно говоря, взад. Побольше власти. Всю власть. И выборы прикрыть. И цензуру ввести. И мосты, телефон, теле­граф... И тогда будет хорошо.

Кому?

Кто-то из мудрых говорил, что история повторяется. Но в виде фар­са. А вы жалуетесь, что у нас театра нет и филармонии. Все равно ведь весело...

Сентябрь, 2004

НАС ОПЯТЬ КУПИЛИ...

Нас опять купили! Газету. Целиком и полностью. Со всем нашим журналистским ливером. Теперь счастливый наш «обладатель» – наше дважды градообразующее предприятие.

Непонятно лишь, кто в ларек должен бежать...

Почему людям так хочется нас продать? Только похвалим магазин, кто-то говорит: хозяин магазина вас купил! Через неделю пнем тот же магазин, звонят и спрашивают: кто вам «заказал» его хозяина? Не ругаем власть – продались власти. Ругнем... Да какой там ругнем, просто зада­дим неудобный для власти вопрос, сразу крики: провокация! вы прода­лись оппозиции! Как-то прежний глава Кировска истерику закатил на­шему репортеру прямо на пресс-конференции: все сидят молчат, и только ты со своими вопросами лезешь!!! Уверен, если мы перестанем писать о власти, это тоже расценят, как провокацию – остракизм страшное дело.

Но писать о власти мы не перестанем. Она же, власть, на наши с вами деньги живет. И никто ее не принуждал, она добровольно пришла. Одно дело, когда тебя назначили, другое – когда ты сам взялся. Вопросы были и будут. Например, может ли глава города в рабочее время участвовать в политических митингах?

После публикации в прошлом номере интервью с начальником пресс-службы «Апатита» Макаревичем (речь шла о забастовке горняков) нас зачислили в союзники «Апатита». Почему-то уже забыли, что мы давали слово самим горнякам, их представителям, главе города, профсоюзному лидеру, сообщили о решении суда. Почему мы не должны были дать сло­во администрации? Другое дело, что администрация слишком долго, на наш взгляд, это слово обдумывала, но это уже ее проблемы.

Не было лишь нашей точки зрения, за что нас тоже упрекали. Но она слишком сложная. Точка зрения журналистов «ДД». Она даже у меня одного сложная и противоречивая. Потому что я и журналист, и работодатель одновременно. Правда, у нас другая система внутренних отношений.

Внутренние правила «ДД» запрещают нашим репортерам коммен­тировать и тем более оценивать факты. Наша задача: дать событие с разных сторон, и, надеюсь, иногда это удается. А судить – это преро­гатива читателя.

Первые две заповеди журналиста «ДД»:

– Не верь!

– Не суди!..

Уж и не знаю, нужно ли вам знать такие подробности нашей «кухни»...

Когда мы появились в мае 91-го года, многие партии и движения пытались склонить нас на свою сторону. Мы отбивались. Слова кончи­лись, и мы повесили на стене старый рваный рубль в большой раме и объявили: вот наше знамя! Нас стали поносить за вульгарность и про­дажность. От нас требовали самоотречения и бескорыстия. От нас тре­бовали идей. Увы, мы были правы, утверждая, что идеи преходящи, а рубль остается. Рубль, заработанный открыто, по твердым расценкам на рекламу и на газету оптом и в розницу. Многие коммунисты того времени давно стали демократами, многие антикоммунисты преврати­лись в яростных ленинцев, а мы по-прежнему работаем за деньги. Если читатель перестанет верить нам, мы потеряем деньги от тиража, мы потеряем рекламодателя. Есть газеты и другие СМИ, которые работа­ют якобы за идею, которым не нужны открытые деньги. Это признак ангажированности. Или, если хотите, продажности.

Ой, надоело гундеть. Но иногда досада разбирает, когда нас замуж выдают без нашего на то согласия. Мы еще не готовы, не нагулялись.

Октябрь, 2004

ОПЯТЬ ЗИМА... ПЛОХОЕ НАЧАЛО...

Опять зима... Плохое начало для заметки. Такие слова вызывают печаль, желание кому-то поплакаться на незавидную долю и дать под­затыльник детям. И я бы очень хотел начать сегодня сообщением: опять лето! Увы... Давным-давно, вступая в пионеры, я вытаращил от востор­га глаза и брякнул, что буду честным. С тех пор влачу этот тяжкий неоструганный, в сучках и задоринках, крест. Теряю друзей, жен, зубы и кудри, но влачу. Так что, как бы вы ни брыкались, но – опять зима...

Две тысячи пятая от рождества Христова...

Семь тысяч пятьсот двенадцатая (по византийской и, наверное, по иудейской системе) от сотворения мира...

А интересно, какая – от сотворения зим? Ведь не всегда они были – зимы. Когда-то планета была теплой, даже горячей, как вынутый из кипящего масла пончик. Миллионная? Миллиардная? И сколько зим еще сменится до тех времен, когда уже не станет весен и лет и Земля покроется снегом и льдом навсегда?..

«Навсегда» и «никогда» – гадкие слова. Гораздо хуже, чем «зима». Но мы с вами вряд ли увидим эту поистине печальную картину. И да­вайте не будем даже рисовать ее в нашем воображении. Есть дела более приятные.

Почему бы нам не подумать о новых праздниках. Вот если бы мы широко и весело праздновали приход зимы, она не казалась бы такой постылой. Высыпать на улицы по первому снегу! С лыжами, санками, коньками и шиповаными колесами для машин. И похвастаться друг перед другом, кто какие сани летом заготовил. И учредить призы зара­нее. И определить победителей в конкурсе дальновидных и заблаговре­менных. И чествовать их по заслугам. А тем, кто лето красное пропел, можно будет от души порадоваться. Потому что петь и плясать летом гораздо веселей, чем лыжи вострить. А зима... Ну и что, что зима? Авось, перезимуем! Не впервой! Как-нибудь друг о друга согреемся...

Или вот почему мы не отмечаем праздник начала начал? День рож­денья первого человека по имени Адам? Что за пренебрежение истока­ми? Ведь по преданиям Бог создал его ровно за пять тысяч пятьсот во­семь лет до нашей эры. И даже день точно известен – 1 марта! Почему эта дата до сих не помечена самым красным цветом в наших календа­рях? Ведь это наш с вами всеобщий праотец. Вот где гулянье можно за­катить по поводу рождения благословенного человечества. Устроить праздник любви и единения всего мира. Ну, хотя бы христианского с иудейским. Весело было бы...

А вы говорите: зима. Подумаешь – зима. Да, в Орле цветы еще на улицах цветут, а в Африке жара. Зато у нас есть мы – друзья, родные, знакомые и незнакомые... И если среди них будет много любимых, а еще лучше, чтобы – все были любимыми и любили, никакая зима нам страшной не покажется.

Октябрь, 2004

О ЛЮБВИ НЕМАЛО...

О любви немало песен сложено... Одну из них я смотрел недавно по каналу «Культура». Это был фильм от Национального географическо­го общества, наверное, американского. Фильм о любви членистоногих.

Нет, я знал, что между человеком и комариком разница небольшая, но даже не подозревал, насколько мы близки!

Вот большой комар длинноножка (что-то вроде знакомой нам страшной, но совершенно безобидной караморы). Самец длинноножки... Нет, язык не поворачивается его самцом называть! Кавалер подма­нивает даму едой. Висит на ветке, зацепившись передними лапками, а в средних держит какую-нибудь вкусняшку. Ну, какая дама не клюнет на хорошее угощение? Карамориха, тоже цепляясь передними лапками за ветку, подбирается к хитрюге и начинает откусывать от угощения. В этот момент он ее и любит, пока она трескает за обе щеки. И все в вися­чем положении. Романтично. Правда, бывают дамы, которые угощение-то норовят куснуть, но тело свое нежное подальше отодвигают. Тогда кавалер поступает здраво: угощение отбирает и уходит в поисках дру­гой более благодарной девушки.

Это мне напомнило историю, услышанную от одной знакомой. К ней ухажер пришел. С подношениями. А двадцать лет назад икра, сырокоп­ченая колбаса, сыр и сливочное масло, молодежь не поверит, были царс­кими подарками. Знакомая моя от лакомств не отказывалась, а вот вза­имностью ухажеру не ответила. Тогда он все сложил обратно в дипломат, не забыл и недопитую бутылку коньяку, и с достоинством удалился...

Но вернемся в наше кино.

Паучки-прыгуны тоже мне кого-то напомнили. Они, когда встреча­ются, начинают пританцовывать друг перед другом: лапками переби­рают, а передние высоко вверх вскидывают – на ирландские танцы похоже. Потом начинают обниматься и целоваться. Одна беда: у них зрение слабое, и только на стадии поцелуев прыгуны могут понять – разного они полу или одного. Но никаких излишеств в виде содомско­го греха паучки себе не позволяют. Как только выясняется, что продол­жения рода не получится, они игриво разбегаются в разные стороны.

А вот крабы-отшельники ведут себя, как настоящие мачо. Самец обычно крупней самки. Когда в душе самца наступает весна, то есть, когда пора любить, краб находит себе даму. Но ничем ее не подманива­ет, танцев ей не пляшет, серенад не поет. Он небрежно таскает ракови­ну с девушкой за собой по дну морскому, как чемоданчик с вещами для командировки. Правда, надо отдать должное, приносит он ее туда, где можно чего-нибудь перекусить. После ужина мужчинка приподнима­ет домик своей избранницы и стукает им о дно, встряхивает девушку.

Она возмущенно высовывается: ты что, дескать, с ума сошел?! А нашему мачо только того и надо. Потом, даже без прощального поцелуя, он уда­ляется на поиски другой, надеюсь, на это раз уже настоящей любви...

А вот бабочки-красавицы любят всего один раз в жизни. Сначала они живут месяц в виде гусениц, потом становятся куколками на пару недель, и уже из куколок появляются красивейшие бабочки. Они при­влекают друг друга цветом и запахами. Увы, смертельные это игры. Са­мец умирает сразу после соития, а его супруга успевает лишь отложить яйца и уходит вслед за своим Ромео... Как трогательно! Образец верно­сти, сюжет для дамских мечт и романов!

А вот паучиха черная вдова не надеется на порядочность своего из­бранника. Когда наступает время любви, черный вдовец приходит в ужас. И есть от чего! Самец раз в десять меньше своей девушки! Пред­ставьте, что обычный кот должен полюбить тигрицу. Подкрадывается он к ней по паутинкам долго и со скрипом, как на казнь египетскую. И он прав! Но любовь – страшная сила. Кто только ни пытался против нее выступить, а все тщетно. Так вот, когда все состоялось, паучок боч­ком пытается улизнуть с брачного ложа, но слишком он медлителен по сравнению со своей фурией. Она, еще переживая прелести страсти, цап его одной лишь лапкой:

– Ты куда, милый? А покушать? Мне завтрак в постель!..

Вы уже догадались, что завтраком служит незадачливый любовник. Такая вот леденящая душу история.

Мужики, какое счастье, что мы живем в цивилизованном обществе, и на страже нас стоят гуманные законы. Иначе... Даже страшно поду­мать! Да здравствует гуманизм!

Сколько уж о любви песен слышал, но всегда что-то новое узнаю.

Октябрь, 2004

КАКИМ ЧУДЕСНЫМ ОБРАЗОМ...

Каким чудесным образом устроена человеческая рука. Даже не вся рука, а только кисть. Когда я перебираюсь из кухни в комнату, к дива­ну, я могу взять зажигалку, сигареты, пепельницу, чашку с кофе – и все одной рукой. Пальцы – очень гибкие и функциональные инстру­менты. Никакой искусственный манипулятор их не заменит. При всем при этом прошу учесть, что подмышкой у меня зажата книга! Вы спра­ведливо поинтересуетесь, чем занята у меня этот момент вторая рука?

Вторая рука, точней, ее ладонь в этот момент вопросительным жестом повернута вверх и пальцы ее растопырены. Потому что в этот момент меня занимает вопрос: почему мозги человека не такие гибкие? А ведь в мозгах человека – не пять пальцев, а, говорят, миллиарды клеток, од­нако гибкостью своей они нас далеко не всегда радуют. Поразительно.

На этой неделе нашего Антона Штылёва не стали кормить в студен­ческой столовой. Работники столовой обиделись за то, что люди в ин­тервью со Штылевым (опубликовано в прошлом номере) жаловались на дорогую еду в вышеозначенной столовой. Жаловались люди, а край­ним оказался наш корреспондент. Кто видел нашего Штылева, тот пой­мет всю антигуманность этого пассажа. Тридцать кило живого веса при среднем росте! И ему отказали в паре пирожков...

Ну ладно, в Кировске три недели назад в некоторых магазинах хозя­ин запретил продавать нашу газету. После того, как некоторые кировча­не рассказали нам, что ездят за товарами и продуктами в Апатиты. Оби­делся. И стал нам доказывать, что продукты у него дешевле. Да нам-то, мягко говоря, равнодушно – дешевле или дороже. Люди так сказали. Мы, по сути, провели мини-исследование рынка. А нас – к стенке.

Помните старые истории о том, что гонцам, принесшим плохую весть, рубили головы? Видимо, так оно и было.

Еще одна тема мучает меня в последние дни. Дурные вести из апатитской ГИБДД. Сотрудник инспекции оказался замешанным в махи­нациях. Мы не стали писать то, что добыли из приватных разговоров с компетентными людьми. Не стали ссылаться на «источники, пожелав­шие остаться неизвестными». Слишком серьезная тема. Мы напрямую просили милицейских начальников дать информацию, которая не по­мешает следствию, но прояснит ситуацию для горожан. Увы, ни в Апа­титах, ни в Мурманске комментировать тему не стали. Я понимаю – тяжело. Я понимаю – стыдно. Но ведь горожане в данном случае – далеко не праздный контингент. Именно для их защиты и существует милиция. И именно на их деньги.

И потом есть тут еще один нюанс...

Лет десять назад к нам в редакцию пришел один из офицеров горотдела милиции сказал, что его сын продавал нашу газету и украл деньги...

Вы представляете, каково ему было?! Он легко мог сделать вид, что ничего не знает. Тем более, что те несколько рублей были уже списаны.

И фамилию продавца, «потерявшего» деньги, мы никак не связывали с этим офицером. Но он пришел. Это был мужской поступок.

Слово «честь» каждый понимает по-своему.

Например, честь мундира можно отстаивать скандалом в редакции. Можно закатить скандал по поводу своей воспитанности, которую га­зета, якобы, оклеветала. Можно орать на наших репортеров и обещать разбить фотоаппарат о голову того же репортера...

Ребята, но мы ничего не выдумываем. Мы слушаем людей, проверя­ем факты и публикуем. Мы снимаем на фото не личную жизнь, а то, что видят все. Почему же у некоторых наша работа вызывает такое раз­дражение? Вопрос, конечно, риторический.

Как-то бывший начальник отдела образования (он в городе уже не живет) нес полную ахинею на собрании родителей в одной из школ. А среди родителей был наш сотрудник. И написал он в газете лишь деся­тую долю того бреда. А начальник потом возмущался: почему коррес­пондент не представился? Надо понимать, что если бы он знал, что го­ворит перед корреспондентом, то не хамил бы людям? А без нас, значит, хамить можно... И тогда я сказал: пусть теперь всегда оглядывается – нет ли за его спиной репортера из «Дважды Два». Надеюсь, это помо­жет ему с большим уважением относиться к людям, которые от него зависят, но на чьи деньги он живет.

Нет. Все-таки человеческая голова тоже чудесным образом устрое­на. Только на свой манер...

Октябрь, 2004

«ДВАЖДЫ ДВА» СТАЛА ТОЛЩЕ...

«Дважды Два» стала толще на четыре страницы. И вы знаете, меня сегодня это волнует больше, чем ситуация в Америке. Почему меня не волнует ситуация в Америке? Да потому что там-то уж точно, как ког­да-то заметил мудрый Экклезиаст, что было, то и будет, что делалось, то и будет делаться... Кто бы ни стал их очередным президентом – Буш или Керри. Про Буша и Керри Экклезиаст ничего не говорил, это мое дополнение.

Четыре года назад, стоило мне на три месяца уехать в США, в Рос­сии стали ловить Гусинского. Сначала дали сбежать, а потом кинулись ловить. Как бы ловить. И вроде все было правильно: вот подозрения в нарушениях закона, вот постановления прокуратуры, вот повестка... И одновременно всех занимал вопрос: а что скажет президент Путин, когда вернется из командировки (президент в те дни ездил куда-то за грани­цу и как бы не был в курсе). Я следил за развитием событий по Интерне­ту и с ужасом ждал от друзей американцев каверзного вопроса: а при чем тут президент? Есть закон, есть суд, а президент не может стоять выше суда и закона, не может стоять даже рядом с ними, а только под ними, притом, он в первую очередь, потому что президент? – так должны были сказать американцы. Ура – не спросили и не сказали. Знаете, почему? Потому что им плевать на то, как мы тут живем и извиваемся.

Благодаря советской идеологии и Михаилу Задорнову мы твердо уве­рены, что американцы – полные придурки. Что американский образ жизни глуп, а президент их дебил. Только вот неувязочка получается: они дураки и богатые, а мы умные (пробы негде ставить) и нищие. Что значит богатые? В нашем понимании. Каждый сотый американец – мил­лионер. Цены на продукты и вещи намного ниже наших, зарплаты не­сравнимо выше.

Почему так? Думаю, потому что они чтут законы... Нет, не совсем точно. Законы они нарушают – могут зарезать, могут обжулить. Но там, где дело доходит до прокуратуры и суда – стена. Никакие прези­денты, никакие общественные мнения, никакие резоны и политичес­кие рассуждения не могут повлиять на решение суда. При мне богатей­шего в то время человека планеты Билла Гейтса возили мордой об стол за то, что он на полмизинца нарушил антимонопольное законодатель­ство. У нас бы быстро приняли поправки к законам, к Конституции, а там заставили отца современного мира дробить его пресловутый Май­крософт. Под угрозой тюремного заключения.

Скажу честно, я сегодня за них не волнуюсь. Кого бы они ни избра­ли. У них царь и Бог – сильный закон. А нам все сильную руку пода­вай. Закон не пожмешь с восторгом, не облобызаешь, не потреплет он тебя по холке, а нам без этого никак.

А мы тем временем добавили в газету четыре страницы. Точней так – детскую газету «Кошки-Мышки» со следующей недели опять делаем отдельным изданием, а «Дважды Два» будет по-прежнему вы­ходить на сорока страницах.

Ноябрь, 2004

КАКАЯ ДЕМОКРАТИЯ, КАКАЯ СВОБОДА...

Какая демократия, какая свобода слова, кому они нужны в этой стра­не и в этих городах? – так думал я в среду с утра пораньше. Думал я такие мысли, сидя в очереди, чтобы сдать кровь для анализов... Но луч­ше – по порядку.

Некоторое время назад задумал я эту заметку о свободе слова в на­шей стране. О том, как ее ограничивают, как зажимают. И был я уверен: как только власть начинает затыкать рты, значит, власти есть, что скры­вать. Значит, что-то там химичат.

Летом в отпуске узнаю, что прикрыли программу Парфёнова «На­медни». Расстроен, удручен. Хочу знать подробности. Покупаю газету (единственно читаемую мною «центральную» газету) «Аргументы и факты» и с трудом нахожу ма-аленькую заметку. Суть заметки: поду­маешь, делов-то! Не волнуйтесь, Парфёнов журналист хороший, без работы не останется... И тут моя удрученность сменилась вспышкой бе­шенства. И я очень громко, очень внятно и очень грязно выругался. В адрес коллег из «АиФ». Как вы смели такое сказать и даже подумать, шкуры продажные??? Уж промолчали бы лучше. Речь ведь не о Парфё­нове, речь о многих журналистах, которые все еще профессионалы, а не лакеи на побегушках у власти или денежных мешков. Речь о нашей с вами свободе. Больше я «АиФ» не читаю.

Передачу «Красная стрела» я не очень любил. Дело вкуса. Но всегда отдавал должное профессионализму и смелости ее авторов. И про себя думал: ой, догавкаетесь... Догавкались. Нет больше «Красной стрелы».

«Свободу слова» Савика Шустера особо не смотрел. Не люблю так называемые ток-шоу. Увы, нет больше на телевидении «Свободы сло­ва»... Символично.

Недавно на семинаре северо-западных журналистов выступал важ­ный чиновник из Архангельска. Бывший журналист, теперь заведует связями с прессой. Он важно рассуждал о том, что народу (он, видимо, знает, что такое «народ») не нужна пока свобода слова, рано ему еще, что «многие» требуют введения цензуры... Разглагольствовал он уверен­но и свысока. А я сидел и думал, что сейчас встану, пройду через зал и молча дам ему по морде. И молча сяду.

Не встал, не дал... Жаль.

Посмотрите, что происходит с тремя главными каналами нашего ТВ. Они уже не информируют нас о происходящем в стране и мире, они уже пропагандируют. Они наперебой кричат: как у нас хорошо! Ну, по мелочам есть еще недостатки, но курс какой правильный, жить стано­вится веселее, а будет еще лучше... Ой, как недавно все это было...

Обо всем этом я хотел говорить сегодня. Еще хотел рассказать, сколь­ко денег тратит центральная и местные власти на содержание своих средств массовой информации. Нигде в мире (в развитом мире, где люди живут хорошо) власти не имеют своих СМИ. Не тратят на них деньги налогоплательщиков. СМИ – это не способ траты, но средство зараба­тывания денег. И как только власть (любого уровня) начинает расходо­вать деньги на газету или телевидение, значит, будет вешать лапшу на уши. А зачем иначе дырявить и без того дырявые бюджеты?

А еще я хотел напомнить, что свобода – самое ценное, что может быть у человека. И начинается она со свободы слова. И заканчивается она удушением свободы слова...

Хотел-хотел, думал-думал... А потом раздумал. Сидя в очереди на сдачу крови.

В последнее время во все кабинеты поликлиники надо заходить в бахилах. Эти пластиковые чехлы на обувь продают внизу в аптеке по полтора рубля. Я согласен с медиками – грязь на улице, а через каби­нет проходят сотни людей. Только вот что меня поразило. Бахилы по­купают не все пациенты. Многие берут использованные. Залезают в урну под дверью кабинета, вытаскивают первые попавшиеся и надевают. Я глаза вытаращил. Они же грязные! Неизвестно, кто и чем их испачкал уже, какие палочки, бациллы и прочее дерьмо в них затаились. А потом руку, которой брали грязь, протягивают для сдачи крови... И так дела­ют молодые и пожилые и с виду вполне приличные люди! И еще я ус­лышал, что в другом медучреждении продает бахилы гардеробщица, но по четыре рубля, и она сама вынимает использованные из урны и торгует ими...

А я о какой-то демократии хотел говорить... О какой-то свободе сло­ва... Кому они нужны в этой молчаливой стране и в наших тихих стран­ных городах?..

Ноябрь, 2004

А ЖИЗНЬ ИДЕТ, ХОТЬ ТРЕСНИ...

А жизнь идет, хоть тресни! Идет полноценно, во всех направлени­ях, только успевай наблюдать и участвовать.

Девушку Аню волнует зачет по физике. Просит помощи в решении задач из раздела «кинематика». Почему я не умею решать задачи по ки­нематике? Я бы обязательно помог, поучаствовал...

А президента Беларуси Лукашенко волнует то, что на рекламных щитах по пути его следования на работу – иностранные девушки кра­суются. Велено этих снять, а повесить плакаты с белорусскими красави­цами. Патриотично. Жаль, что я не белорусская красавица...

Наши футболисты наконец вспомнили, как надо забивать голы, и показали эстонцам кузькину мать. И хорошо, что я не эстонский фут­болист, чего и вам сегодня не желаю.

А студента Колю интересует, должен ли мужчина брить подмыш­ки и лобок. Вам смешно, а парень даже организовал дискуссию в Интер­нете, сделал девушкам официальный запрос. Девушки советуют разное, но единодушно умоляют Колю не брить ноги, по их мнению, волоса­тые Колины ноги очень эротичны...

У правительства России тоже есть свои навязчивые идеи. Президент страны на днях с гордостью заявил, что скоро у нас будет такое оружие, какого никто в мире не имеет. Ракетно-ядерное оружие. Я разделяю эту гордость. Надо понимать, теперь уровень жизни в стране резко пойдет вверх, а нищета и пофигизм населения – вниз. Наверняка, закончится война в Чечне, в больницах появятся все лекарства, а рыба в Имандре будет клевать на голый крючок без учета атмосферного давления.

Вы иронично спросите, против кого будут использовать оружие? Я могу сделать предположение: против Злынковского района в Брян­ской области...

Дело в том, что глава этого района Николай Зевако, по сообщению информационного агентства РБК, официально заявил, что его район должен отделиться от России и перейти в состав Украины или Белорус­сии (район граничит с этими благословенными государствами). При­чина: нищета населения и равнодушие к этому областных и федераль­ных властей. Как поступает с сепаратистами наше правительство, мы знаем. Вот и пригодятся новые ракетки. Правда, Злынковскому району терять особо нечего – там, говорят, после чернобыльской аварии еще не оклемались. Здесь я никому не завидую...

Мурманский областной суд возвращает нас к сентябрьскому проте­сту горняков «Апатита». Областной суд отменил решение Кировского суда, кировские судьи не признали протест горняков противозаконным. Будем опять следить за развитием событий...

Что волнует меня лично? Вчера лишь узнал, что два года назад было закончено полное издание сочинений Виктора Конецкого. Забавно, что и здесь не обошлось без абсурда, мастером описания которого был Вик­тор Викторович. Собрание вышло в семи томах, но... в восьми книгах. Надо заказывать... А может, кто видел в наших магазинах?

В общем, жизнь идет. И она по-прежнему интересна и увлека­тельна.

Ноябрь, 2004

ПРОПАЛА КАССЕТА С ФИЛЬМОМ...

Пропала кассета с фильмом... Пропала книга... Давно хочу погундеть здесь по поводу невозвращенных фильмов и книг. Некоторых жал­ко. И совсем уже было собрался морали вам читать, но вдруг в голову пришло... А ведь с этими книгами пропадают из моей жизни и люди! Может быть, дорогие мне люди. Друзья. Любимые... Тихо и молча. А я вижу лишь то, что нет книги. Так глупо. Или мудро?.. Что дороже? Чем измерить? Человек появляется в твоей жизни, как свет полярного сия­ния. Из ниоткуда и – в никуда. Тихо, красиво, зыбко и загадочно... Только люди не всегда такие холодные.

Сейчас второй час морозной ночи. Мороз – за окном, второй час – везде, а мысли – в моей голове.

Мы все появляемся в этом космосе, как огоньки, и исчезаем. Тем­нота, темнота и вдруг – свет, кто ярче, кто скромней, и снова темно­та... Зачем? По какой причине? Почему загораются и гаснут звезды, мы как бы уже знаем. А почему загораются и гаснут люди... И не обя­зательно гаснуть – это смерть. Просто уходят из твоего поля зрения, из твоей жизни.

Мне почему-то видится так: мы все в хаотичном броуновском дви­жении, как молекулы воздуха, только все снято в замедленном темпе, под красивую музыку, например, под вальс Шопена. Мы движемся, каж­дый по своим делам и предназначениям, каждый в свою сторону, а все вместе – кто куда, непонятно и, на первый взгляд, бестолково. И боль­шая удача в том, что мы двигаемся не в одном направлении, и благода­ря этому есть шанс приблизиться друг другу, прильнуть (увы, порой и толкнуться) и какое-то время двигаться вместе... А потом все равно – каждый в свою сторону. Казалось бы, хаос, но в нем есть какой-то залог нашего с вами бытия (вот и Антона Павловича слегка процитировал)...

Бред ночной.

Книг жалко. А на самом деле – людей. Наверное. Наверное, моя жизнь без этих людей стала беднее. Стала неполной. Неполноценной... Как четырехтомник Жапризо без двух книг, уже не может быть четы­рехтомником... Как трехтомник Довлатова уже не трехтомник, потому что в нем тоже не хватает двух книг...

Забавно, но у меня тоже есть чужие книги. Вон на полке стоит Данливи. И Кафка стоит. И я ведь знаю, чьи они, но не позвоню, не догово­рюсь о встрече, не верну... Пока. Может, потом? Когда судьба. Интерес­но, они меня чертыхают?

А еще мне интересно, как получилось, что на моих полках скопи­лось столько «ненужных» книг. Ведь зарекался собирать лишь самое-самое. А все равно появляется «не мое». Надо бы перебрать, да отдать куда-нибудь. В библиотеку, что ли... Или... Устроить в конторе собра­ние книг для обмена? Кто хочет, может прийти и найти «свои» книги. И оставить свои «чужие»...

Остановлюсь. Если утром мне эта мысль не покажется абсурдной, опубликую. Обсудим...

Ноябрь, 2004

ВЫ ДУМАЕТЕ, ВАМПИРЫ – ЭТО ОБЯЗАТЕЛЬНО КРАСНЫЕ ГЛАЗА...

Вы думаете, вампиры – это обязательно красные глаза, клыки, гнусные рожи в крови? Это в сказках. А в жизни они – милые люди, модно одетые, улыбчивые... И пьют они нашу кровь через экраны те­левизоров.

Боже, что они показывают! Какой-то бред, чушь, пошлятину...

– Лена, это... э... скажи, ты это... спала с Васей? – задает вопрос ведущий.

– Я?! Да вы чё?! Вы чё?!! – гундосит в ответ дворовая девочка Лена...

Лет пятнадцать назад я познакомился с семьей, которая принципи­ально не смотрела телевизор. За редкими исключениями. Они считали телевидение пошлым. Это в то время, когда культура телевидения, на мой взгляд, была гораздо выше среднего уровня. Семья, мать и дети, читали книги – лучшее из мировой литературы. Вели беседы, интел­лигентные, содержательные. И это не был снобизм. Это был стиль жиз­ни, от которого они не отступали. Когда кто-то из них садился есть, даже в одиночестве (!), на столе обязательно лежали, где им положено, нож, вилка, салфетка, и не было на столе ничего лишнего – сервировка по высшему разряду.

Семья в вопросах этики и эстетики не имела двойных стандартов – это для важных, уважаемых людей, а для себя и так сойдет. Важными и уважаемыми людьми для них были они сами.

Так вот, о нашем современном ТВ. О развлекательных каналах. О так называемых шоу. Вы думаете, это просто пошлость и тупость? Я тоже так считал. Пока не понял: вампиры! Через экраны они медленно пьют наше время (считайте – кровь), нашу жизнь и за счет этого живут сами. Некоторые – главные – даже наживаются. Сидит моя дочь, тупо пя­лится в экран, а из нее жизнь вытекает, медленно, но неостановимо. А по ту сторону этого «зеркала жизни» кто-то пухнет, наливается жиром и деньгами... Фу, гадость какая! И хочется протестовать, запрещать, выключать... Но тут в дискуссию вступает другая сторона моей нату­ры. Противной, надо сказать, натуры.

Ну и что? Ты хочешь сказать, что твой образ жизни – лучше? Ум­ней? Интересней? Ты уверен? Жизнь – это всего-навсего ожидание кон­ца. И какое тебе дело, кто как ждет его? Это на твой взгляд – тупо и пошло, а кто-то вообще не знает, что такое пошлость или хамство. Не задумывается о них. И хорошо выглядит. И скорость ожидания конца у вас одинаковая. Ну, знаешь ты, где озеро Титикака, и что-то в молодос­ти читал о палатализации заднеязычных согласных, и что? Ты более счастлив? Ах, ты умней? Допустим. Пусть твой мозг чуть больше загру­жен, чем у неуча, но ведь и на тебя найдется множество более умных и более образованных. Ведь это всего-навсего тщеславие – осознавать свое превосходство (да и оно относительно). Кто кичится силой, кто-то богатством, кто-то красотой, кто новыми ботинками, ты – так называ­емыми мозгами, но суть-то одна – ждем-с... Один едет в «Мерседесе», другой – в трамвае, третий и вовсе пешком идет, но все – в один конечный пункт. И перед воротами останутся «Мерседес», красота, ботин­ки и твой так называемый внутренний мир. Из-за богатства рассобачатся наследники, красота сохранится на фото – нет-нет да кто и полюбу­ется, ботинки доносят, если не сильно стоптаны, а от твоего внутреннего мира не останется ни ши-ша...

Ну вот! Договорился... Мастер сам себя в угол загонять. И все же я – знаю. Я раскусил наше ТВ. И теперь повешу на телевизор связочку чес­нока. Говорят, вампиры его на дух не переносят. Гэть! – как говорят на Украине политическим противникам.

Декабрь, 2004

СНЕЖИНКИ ПЛАВНО КРУЖАТСЯ ЗА ОКНОМ...

Снежинки плавно кружатся за окном, опускаются все ниже, ниже и ложатся на и без них уже белую площадь. Площадь пуста. Только авто­бусы тужатся, урчат и едут по своим делам, маленькие – легко и дело­вито, большие – плавно переваливаясь с боку на бок. Автобусы наби­ты сонными теплыми телами людей. В седьмом часу утра начинку автобусов вряд ли можно назвать людьми, это пока лишь тела, мягкие хрупкие оболочки, люди внутри которых еще не совсем проснулись... И я у окна – не всё я, а пока лишь закутанное в плед тело у окна над площадью, в котором сонно шевелятся обрывки спросоночных ощуще­ний и мыслей. В зубах первая сигарета...

Пытаюсь представить снежинку – изящную, безукоризненно вы­полненную природой. А что такое – природой? Это ведь то, что полу­чилось само собой, без нашего вмешательства. Если что-то возникает само собой и нам это интересно, мы сюсюкаем: надо же, как природа расстаралась! А потом еще больше восторгаемся, когда эту природу ко­пируем. Пытаемся копировать. По сути, любое искусство – копирова­ние природы. Портреты, скульптуры, стихи и проза, кино и балет... Музыка лишь стоит как-то отдельно. Но, может, мне, сонному, это лишь кажется.

Все высокое, ради чего, как считают многие, и живет человек, есть наша суета внутри природы – либо ее познание, либо ее копирование.

Ах, Рафаэль! Ах, он вошел в века своей живописью! Да, да, конеч­но... Но этот парень просто умел талантливо изображать лицо и тело

своей любимой женщины Форнарины. И не менее талантливо прода­вать ее изображения с учетом конъюнктуры рынка. Нужна Божья Ма­терь? Я вас умоляю! С ребеночком? Без ребеночка? В полный рост или бюстиком?..

Ах, какие трагедии написал Еврипид? Так он все из жизни брал. Ну, принес Агамемнон свою дочь Ифигению в жертву, чтобы греки могли начать войну с Троей. Это что – плод воображения? Да наши полити­ки и детей, и маму продадут лишь бы «улучшить жизнь народа» путем уничтожения его на хорошей войнушке. Так что, и тут не из пальца высосано...

Я уж не говорю о мастерах, что писали пейзажи, натюрморты и рос­кошные женские тела. Некоторые писали и ваяли еще и мужские, но это не по моей части. Эта природа меня не влечет, если только в виде от­дельно взятой головы Алаферна.

Чехов не выдумывал, и Толстые не выдумывали, не говоря уж про Бальзака с Теккереем. Они наблюдали жизнь, ощущали ее, а потом про­сто изображали. Да, да, вы мне сейчас Булгаковым в нос ткнете – где он мог наблюдать Пилата! Но ведь ни белый плащ с кровавым подбоем, ни шаркающая кавалерийская походка, ни мигрени, наконец, тоже не высосаны из пальца. Это фантазия художника. Талантливая фантазия наблюдателя жизни. Все той же жизни.

Я иногда думаю: вот живописцев в наших городах много. И очень хороших живописцев. А почему у нас нет ни одного скульптора? Вот чтобы не из глины игрушку и не из камня пепельницу, а из мрамора что-то на века, на худой конец – из бронзы. И не бюстик вождя или первооткрывателя, а что-нибудь опять же вечное и концептуальное... Женщину, например... С большой буквы. Природу, одним словом. Или снежинку, но чтобы красивую и большую, и на площади и чтобы на постаменте высечь: в честь тех, на кого этот снег сыпался, сыпался, да так и не засыпал их, и чьи тела каждое утро едут в старых разбитых автобусах...

Декабрь, 2004

ПРО «КИРОВСКИЙ РАБОЧИЙ» И ПРО МНОГОЕ ДРУГОЕ

Две тундры

– Здрасьте! Вам корреспонденты нужны?

– А что вы умеете?

– Пока ничего, но научусь быстро...

Это было мое знакомство с газетой «Кировский рабочий». Точ­ней, с ее редактором. Почти двадцать пять лет назад.

За час до этого я приехал в Апатиты. Город знал по карте, по заметке в энциклопедии и по отзыву случайного знакомого – на юге встретились. Я услышал, что он из Апатитов и спросил: у вас там тундра? Тот обиделся: сам ты тундра! И рассказал, как здесь краси­во. Ия поехал. Купил билет в конце февраля и поехал. А когда прибыл, пошел по улице искать работу.

Первая попытка устроиться в «Кировский рабочий» закончилась провалом. И я понимаю Сидорина, бывшего тогда редактором, – при­шло что-то с улицы нахальное, еще и букву «г» мягко, на хохляцкий манер, произносит... Тем более, что Вячеслав Сидорин всегда был че­ловеком очень осторожным.

Так что, сначала я работал во Дворце культуры.

Об осторожности

Спустя два года я уже молодой журналист, и редактор вставляет мне «пистон» за джинсы. Дескать, не все же время ты по стройкам мотаешься, но все время носишь джинсы. А вдруг тебя в горком партии вызовут?

– Ну, попал! – попытался я отшутиться. – В ресторан нельзя, по девушкам нельзя, в джинсах тоже нельзя...

Накануне шеф ворчал на нас по поводу частого посещения ресто­ранов, где мы на глазах читателей партийной прессы раз-два в неде­лю выпивали слегка водки.

Редактор долго молчал, и я уже решил, что хватил через край со своим матросским юмором. Однако он не обиделся, а, видимо, обдумы­вал ответ:

– Игорь Николаевич, – пробурчал он себе под нос, – все можно. Но тихо...

Быть предельно осторожным – обязанность редактора. Хотя бы потому, что он должен был вылавливать из наших опусов всякие бяки политического, семантического и грамматического характеров.

Однажды Сидорин вернул мою заметку про открытые канализа­ционные люки на улицах со словами: «замечательно, оригинально». Я перечитал... Написано было сильно, экспрессия хлестала через край: «Неужели сантехникам трудно наклониться и привести в порядок свое хозяйство?»

Еще об осторожности

Да и время было такое – чтобы работать в партийной газете (а других не существовало), нужна была осмотрительность.

Был у нас тогда замом человек, который, говорили, вылетел из редакторского кресла в другой газете за опечатку в титулах Бреж­нева. Когда он дежурил по номеру – читал первый экземпляр газе­ты, чтобы подписать ее «в свет», – печатники в типографии выли и матерились. До утра мог читать – по несколько раз слева напра­во, потом один раз справа налево, по диагонали, по-моему, тоже читал. И у него были свои резоны. Однажды он рассказал историю.

В газету «Правда Украины» пришло письмо из Канады. Сын укра­инских эмигрантов писал, как он тоскует по исторической родине, как хотел бы вернуться, и прислал стихи. Очень добротные, очень для советской Украины лестные. Одно стихотворение опубликова­ли. В день выхода номера западные радиостанции («вражьи голоса») взахлеб комментировали этот факт и советовали читать акростих (первые буквы строк по вертикали). А там оказалось:

На москалiв, ляхiв и юд

точи ножi и там, и тут...

Говорят, уволили даже тех, кто проходил мимо редакции.

Так вот, однажды я зашел на работу в футболке с надписью не по-русски. Замредактора сразу отреагировал: попросил меня больше не носить эту чуждую нам одежду. Я стал объяснять, что у меня тут надпись про спорт, про теннис. Зам раздраженно поморщился:

– Не носи, я тебе говорю. Ведь обязательно какой-нибудь мудак прицепится.

И тут я брякнул:

– Вы первый, – сказал я, преданно глядя в глаза начальника...

Мне кажется, он меня до сих пор не простил.

Золотые годы

И вот Сидорин ушел в горком партии, а редактором стала Нина Рыжова. И мы распоясались. Нет, не пустились во все тяжкие, но ста­ли работать легко и свободно. Тираж «Кировского рабочего» при ней зашкалил за тридцать три тысячи. Да, выписывать местную газе­ту было обязательным для коммунистов. Да, конкурентов у нас на местном рынке не было. Как не было и самого рынка. И все же, наде­юсь, газета была интересной. Рыжова умела ненавязчиво делать так, что каждый из нас старался раз в неделю выдать «гвоздь». Если ма­териал ей нравился, она заглядывала в кабинет и делала автору ка­кой-нибудь презент – конфету, например. И это было как медаль. А я однажды даже «орден» получил – вяленого леща. Вяленый лещ тог­да, что провесной осетр сегодня.

И вот однажды захожу к Рыжовой, а она плачет... Плачущая Нина Михайловна – это была такая диковина, что я опешил. Оказалось, она только что получила внушение из горкома. За какую-то нашу публикацию. И в сердцах рассказала, что внушения ей делают каж­дую неделю. В основном после моих или Сережи Гилуча заметок. А мы ничего не знали. А она нас только хвалила. Я растерялся и не знал, как утешить ее. Изобразил пророка Иезекииля: сказал, что зато ког­да-нибудь потом мы будем вспоминать это время, как золотые годы газеты... По крайней мере, для нас, так оно и получилось.

Сентиментальный пофигист

Сережка Гилуч был в то время журналистом талантливым и пол­ным пофигистом. Но, как и положено, пофигизм служил ему лишь за­щитой. Однажды, попив водки, Серега расплакался...

До этого у него вышло несколько публикаций о движении в Апа­титах «металлистов» – поклонников «havy metall». Эти ребята с позволения горкома комсомола даже пытались оборудовать себе клуб в доме семь на улице Ферсмана в Апатитах.

Так вот, Сергей разрыдался, а мы пытались его утешить и узнать причину печали. Причина была неожиданной:

– Металлистов жалко, – размазывал Серега слезы по щекам. – Их никто не любит. Что вы ржете, придурки? Их еще и брейкеры бьют...

Брейк-данс пришел в Апатиты почти двадцать лет назад.

А еще Сережка выдал бесподобную идею: проводить на приз газе­ты соревнования по скейтборду. Мы заказывали в хозе, где был цех хохломской росписи, специальные самовары с деви­зом соревнований: «Ударим скейтом по бездорожью!» Электросамовар в то время был жутким дефицитом, а еще и с такой надписью...

Старший брат

Если Гилуч был моим другом и соперником, то другом и наставни­ком был у меня Морошкин. Михаил Серафимович (он же Серафимыч, он же Сарафаныч, он же Семикрылыч). Я учился у него писать, то есть складывать слова в мысль, а если надо, то и в ее отсутствие. Я учил­ся у него говорить с людьми и побуждать их поделиться информаци­ей. Учился воспринимать жизнь полегче, без излишней ажитации и драматизации. И еще тому, что среда – это «маленькая суббота», значит, можно, а порой и нужно, зарулить компанией в кабачок и взять «графинчик и по салатику».

Почетный цугундер

В начале я упоминал о руководстве нами нашими учредителя­ми – городским комитетом партии. Так вот, это руководство был на редкость демократичным и либеральным. В Апатитах и Кировске не было душно, нас не давили и на ковры не вызывали – если только редактора. Я «стоял» на настоящем ковре всего однажды, да и тот «привезли» в редакцию.

Однажды я приготовил заметку по материалам народных кон­тролеров о распределении через стол заказов дефицитных продук­тов в некоторых избранных организациях и учреждениях – копче­ная колбаса, красная рыба, икра и прочие деликатесы (господи, вот чушь какая была). Оказалось, какому-то из названных учреждений дали все, что и другим, кроме икры, и оно, учреждение, обиделось. И написало жалобу в горком: клевещут! И горком согласился. И меня – на цугундер.

Но цугундер выглядел своеобразно. В редакцию (!) пришли и при­ехали три (!) секретаря горкома КПСС и два (!) председателя горис­полкомов. Я сидел в первом ряду в красном уголке, они впятером сиде­ли в президиуме и... воспитывали меня. Больше в зале никого не было. Помню лишь фразу второго секретаря: это все равно, что рыться в грязном белье... Сегодня я совершенно с ним согласен, хотя сравнение красной икры с грязным бельем до сих пор кажется мне слегка натя­нутым. Но тогда я тихо ликовал – какие люди меня почтили! Пусть и неудовольствием, но какие люди!.. Сколько буду жить, столько буду помнить этот эпизод как награду судьбы. Без иронии!

В другом городе от меня и тапочек бы не осталось. В Кировске и Апатитах власти всегда были порядочными и чистыми, насколько это было возможным в те времена.

Вместо эпилога

От души поздравляю и сегодняшнюю команду «Кировского рабо­чего», и ту, с которой мне посчастливилось работать, с днем рожде­ния газеты.

И прошу прощения у тех, кого не назвал. Не помещусь тогда на странице. Хотя помню всех и люблю всех искренне и с легкой грус­тью – так, как любишь все, что связано с молодостью.

Декабрь, 2004

ПОСЛЕСЛОВИЕ ПОСЛЕ МНОГИХ СЛОВ

Закончил собирать, чистить, выбрасывать, сомневаться... Нет, со­мнения остались. Одно дело газета, и совсем другое – книга. Это ведь уже не на день-два. Очень боюсь, что когда-нибудь потомки, на этом или на том свете, придут и скажут сурово:

– И вот на хрена ты это наваял? Бумаги сколько перевел и деревь­ев! – и тресь меня этой книжкой по голове. А что я скажу?

Попытки писать замечены за мной лет с семнадцати. Если не счи­тать стихи о любовных страданиях, теми я уже в четырнадцать грешил. И вот с тех пор считаю себя графоманом. Ну, сейчас уже не так откро­венно, однако в глубине моей сохранились такие подозрения. Но, как бы там ни было, книга готова, пора отправлять издателю.

И еще. Сам себя спрашиваю, будет ли вторая часть издана? И сам себе отвечаю: посмотрим. Что будут говорить... А главное, как тираж разойдется – убытки ведь нам ни к чему. Ну, а хорошую прессу мы уж обеспечим. Чего ж ее не обеспечить, если газета своя.

Я вижу – вы дочитали. Добрались до конца. Спасибо.

Ваш Игорь Дылёв

Содержание

ЧТО ТАКОЕ МОИ «ПОДВАЛЫ»...      5

1998

В ПЕРВОМ НОМЕРЕ НОВОГО ГОДА...      8

НАШЕ ГОСУДАРСТВО НИКАК НЕ МОЖЕТ...      9

Я ЛЮБЛЮ ТЕБЯ, РОССИЯ...      11

КОГДА-ТО Я СЧИТАЛ ЭТОТ ДЕНЬ...      12

ГОВОРЯТ, 13-Е ЧИСЛО...      13

РИМ В МОЕЙ И ВАШЕЙ ПРОШЛОЙ ЖИЗНИ      14

1999

МОЙ ЗНАКОМЫЙ НА ВОЙНУ СОБРАЛСЯ...      20

КОСОВО. ДВЕСТИ НАШИХ ДЕСАНТНИКОВ...      21

СЕРО, БЛЕКЛО, СЫРО. В ДУШЕ...      22

ОНА БЫЛА НЕМНОГО НЕ ОТ МИРА СЕГО...      24

МНЕ В АЛЬТУ, СРОЧНО, ПО ДЕЛУ!      25

ПИЛ ВЧЕРА КОНЬЯК ПО ТЕЛЕФОНУ...      34

Я ЗАТРОНУЛ ВАС ЗА ЖИВОЕ!..      36

А ДАВАЙТЕ УЖЕ ПРАЗДНИК ПРАЗДНОВАТЬ...      38

У ГЛАВНОГО ДЕДА МОРОЗА ПЛАНЕТЫ ЗЕМЛЯ      40

2000

ВОТ МЫ УЖЕ И В 2000-М...      47

ВО ВСЕМ ВИНОВАТ РАБИНОВИЧ      48

ОБЩАТЬСЯ С ЧИТАТЕЛЕМ УЖАСНО...      54

С КРЮЧКОМ И ГРАНАТОЙ      55

ЛЮБЛЮ. ЦЕНЮ. ВНИМАЮ...      59

Я ДОЛЖЕН ДУМАТЬ СПОРНО...      61

В БЕЛОРУССИИ ОПЯТЬ БЬЮТ ЖУРНАЛИСТОВ...      63

Космос меня напугал      65

Солнечные зайчики      69

КУБИНСКИЕ ПОВЕСТИ      78

О НАЦИОНАЛЬНОЙ ГОРДОСТИ...      82

АМЕРИКА      84

ВОТ НЕ ХОТЕЛ ГОВОРИТЬ ВСЛУХ...      100

ОПЯТЬ ДОРОГА, ОПЯТЬ САМОЛЕТ...      102

МНЕ КАЖЕТСЯ, ОНИ ИЗОВРАЛИСЬ...      104

ЗА НАС КРАСИВЫХ, НЕСМОТРЯ НА ТО, ЧТО УМНЫХ...      106

СНАЧАЛА ВСЕ БЫЛО ХОРОШО...      108

СКОРО ЗИМА, А У МЕНЯ НЕТ...      109

СЛЕТАЛ В ПИТЕР...      111

КАК БЫСТРО ГАСНУТ ЭМОЦИИ...      112

КОГДА МЕНЯ СПРАШИВАЮТ! ПОЧЕМУ...      114

ЭХ, НАЧАТЬ БЫ НОВУЮ ЖИЗНЬ...      115

СЕГОДНЯ УТРОМ Я ПЛАКАЛ...      117

СКОЛЬКО СТОИТ ЧАЙ      119

НУ, ВОТ И ОПРЕДЕЛИЛСЯ ХИТ СЕЗОНА...      122

МОЖЕТЕ НАЗВАТЬ МЕНЯ ПСИХОМ...      123

2001

О ЧЕМ МОЖНО ГОВОРИТЬ ПОСЛЕ ПРАЗДНИКА...      127

УТРО ВЫДАЛОСЬ ТАКИМ...      128

ХОТЕЛ ПОГОВОРИТЬ о том...      130

КИСЛО-СЕРОЕ ПУТЕШЕСТВИЕ      132

ЧТО ЖЕ СТОЛЬ ПОРАЗИЛО МЕНЯ...      141

В СУББОТУ ВЕЧЕРОМ...      142

МНЕ ВСЕГДА СТАНОВИТСЯ НЕЛОВКО...      144

КАЖЕТСЯ, ХВАЛЕНАЯ МОЯ ВЫДЕРЖКА...      146

ГДЕ КЛЮЕТ ЛУЧШЕ      148

ОНА МЕНЯ НЕ ПОНИМАЕТ!..      151

СТОЮ УТРОМ У ОКНА...      153

АМЕРИКУ ПРЁТ...      155

ЧТО ТЫ ДУМАЕШЬ ПРО СКАНДАЛ...      157

ВЕСНА, И НАДО БЫ ГОВОРИТЬ О ЛЮБВИ...      158

МЕЛОЧИ, КОТОРЫЕ НАС РАЗДРАЖАЮТ...      160

Не сойти мне с места…      162

ПРИШЛА ПОРА ПОКАЯТЬСЯ...      166

ЗДРАВСТВУЙТЕ, ДОРОГИЕ...      168

НЕЗАВИСИМОСТЬ? ОТ КОГО?..      171

Я НЕ ПОНИМАЮ ХОДА ИСТОРИИ...      173

СЕМЬ ДНЕЙ В ГЕРМАНИИ...      175

ХОЧУ НАПИСАТЬ СОВЕРШЕННУЮ      176

ЕВРОПА ПОПАЛА!      178

ПРИ ВСЕМ МОЕМ БЛАГОДУШИИ...      182

БОЛЬШИЕ, ШИРОКО РАЗРЕЗАННЫЕ...      184

ПОРА ВОССТАНОВИТЬ СПРАВЕДЛИВОСТЬ!..      185

АНГЕЛ МОЙ      187

САМАЯ УЖАСНАЯ НОВОСТЬ...      189

ЮРИК ИВАНОВ УМЕР      191

НАДО, ГОВОРЮ Я СЕБЕ...      192

ЖИЗНЬ ТАКАЯ ЧУДНАЯ...      194

И ЧЕГО СЕБЕ ЛЮДИ...      196

ТЕМА НОМЕР ОДИН...      197

СЛИШКОМ БОЛЬШОЕ ЗНАЧЕНИЕ...      199

Я ОТКРЫЛ НОВУЮ НАРОДНУЮ ПРИМЕТУ...      201

ВЫ ЖДЕТЕ, ЧТО Я СТАНУ РАССУЖДАТЬ...      203

ЗИМА СВАЛИЛАСЬ...      204

КАК ПОХОЖИ НА ЛЮДЕЙ ОБЛАКА...      205

ХОТЕЛ РАССКАЗАТЬ О ЧИТАТЕЛЯХ...      207

НАМ И НЕ СНИЛОСЬ      209

Я ВОЗДЕЛ РУКИ К НЕБУ...      212

И ВНОВЬ Я ПРЕКЛОНИЛСЯ...      214

ТАК, ВСЕ ГОТОВЫ? ВСЕ НА МЕСТАХ?..      216

2002

Иностранный легион      219

ТАКОГО ПЕРДИМАНОКЛЯ СВЕТ НЕ ВИДЫВАЛ...      223

ВОТ И СФОТОГРАФИРОВАЛСЯ НА...      225

МЕСЯЦ В ОКНЕ...      226

МЕЛКО ПЛАВАЕШЬ, ГОВОРЯТ...      228

ЕСЛИ ТЫ НЕ ПРОСТИТУТКА...      230

А НЕ ПОРА ЛИ ПОГОВОРИТЬ О ПОДСНЕЖНИКАХ...      231

ХОТИТЕ ПОЛУЧИТЬ ХОРОШЕЕ...      233

А ТЕПЕРЬ ПОСМОТРИМ НА ЕВРОПЕЙСКУЮ...      234

ДВЕ МЫСЛИ ВЛАДЕЮТ МНОЙ...      236

ОПЯТЬ НА ЛЕТУЧКЕ РУГАЛИСЬ...      238

ПЕРЕЛИСТЫВАЛ НА ДНЯХ АЛЬБОМЫ...      239

ХОРОШО, Я СМОТРЮ ТЕЛЕВИЗОР...      241

СТРАТОСФЕРА УПАЛА НА НАШИ ГОРОДА...      244

ДОКТОР ПРИДЕЛАЛ МНЕ НОВЫЕ УШИ...      245

БУДЬ Я ПЕССИМИСТОМ, Я БЫ НАПИСАЛ...      246

ЛЕТ ТРИСТА НАЗАД, КОГДА Я...      248

ЕСЛИ БЫ Я УЧАСТВОВАЛ В КОНКУРСЕ...      249

РОСКОШНОЕ ПИСЬМО ПРИНЕСЛИ...      251

ПОБЕДИЛИ НЕМЦЫ...      252

ПРОСНУЛСЯ УТРОМ И, КАК ВСЕГДА...      254

ОШИБОЧКА ВЫШЛА      255

ЕМУ СОРОК ЛЕТ...      261

БРОСИЛ ПИТЬ. ЧАС НЕ ПЬЮ...      263

ЛЕТО В ДЕРЕВНЕ. НОЧКА ВЫДАЛОСЬ...      265

КАК МЫ УЗНАЁМ ДРУГ ДРУГА...      266

ЕСЛИ ВЫ ДУМАЕТЕ, ЧТО КОКЕТСТВО...      268

Фантасмагория      270

БЕРЕГИТЕ СЕБЯ ОТ ЧУЖОЙ СУДЬБЫ...      273

ПОЗДНИЙ ВЕЧЕР. ВСЕ УШЛИ...      275

МЫСЛИ МОИ В СМЯТЕНИИ...      276

ЧТОБЫ НЕ БЫЛО СКУЧНО ЛЕТАТЬ...      278

МНЕ ПРИСНИЛОСЬ, ЧТО КОШКА...      281

СЛУШАЮ ПО УТРАМ ВИВАЛЬДИ...      282

ВСТРЕЧА      284

БЫСТРЕНЬКО ПИШЕМ, ЧИТАЕМ И БЕЖИМ...      288

2003

СОЧИНИТЬ БЫ ЧТО-НИБУДЬ истинно...      291

КОГДА-ТО ДАВНЫМ-ДАВНО...      294

ЧЕГО ХОТЯТ БОГИ...      296

колокольчик динь-динь...      297

ЗДЕСЬ ВСЕГДА ДУЕТ ВЕТЕР...      299

ВЕСНА, ВОЙНА, РАБОТА, ГРИПП...      301

КАРАУЛ! ОТЕЧЕСТВО В ОПАСНОСТИ!..      302

ГДЕ БЫ НАЙТИ ТАКОГО УМНОГО ЧЕЛОВЕКА...      304

ЗАПАДНЫЕ КОЛЛЕГИ ПОПРОСИЛИ РАССКАЗАТЬ...      305

СТРАННО РАССУЖДАТЬ, КОГДА ГОЛОВА...      307

КАКИЕ ДЕВЧОНКИ В НАШЕМ ГОРОДЕ...      309

КИРПИЧ НА СКОВОРОДУ КЛАСТЬ...      311

ОПЯТЬ В ГРЕЦИЮ ПОТЯНУЛО...      312

НА ЛУБЯНСКОМ ПРОЕЗДЕ...      314

ДЕВЧОНКИ говорят: напиши...      316

СОБОЛЕЗНУЮ ЖЕНЩИНАМ...      318

СМОТРЕЛ ТУТ КИНО...      320

ЭТИ ЗАМЕТКИ ВНИЗУ ТРИНАДЦАТОЙ ПОЛОСЫ...      321

ЗАЧЕМ ЕХАТЬ В ГРЕЦИЮ      323

ОТКУДА ПРИХОДИТ ПУСТОТА...      335

ОДИН ДЕНЬ ИЗ ЖИЗНИ РЕДАКЦИИ...      336

Я ВАС умоляю: не смотрите...      338

ПОЧЕМУ ЛЮДИ ТАКИЕ РАЗНЫЕ...      339

МИР СОШЕЛ С УМА...      341

НА МИРОВОМ РЫНКЕ КОФЕ – ЛАЖА...      343

ВСЕ ЖЕ МОСКВИЧИ – СУЩЕСТВА...      345

Я ПРОШУ...      347

ПЕРЕД РАССВЕТОМ...      348

Я УЖЕ НЕ ЗНАЮ, ЧТО О НАС ДУМАТЬ...      350

ПРОСНУЛСЯ. СО СКРИПОМ...      351

ПО ТЕЛЕКУ КРУТЯТ СТАРЫЙ ФИЛЬМ...      353

СТОЮ В ПОЛНОЧЬ У ОКНА, ЛЮБУЮСЬ...      354

НАША ЖИЗНЬ СОСТОИТ ИЗ УДОВОЛЬСТВИЙ...      356

ПРОДОЛЖИМ ОБ УДОВОЛЬСТВИЯХ...      358

ВОРОЧАЮСЬ ПОД ОДЕЯЛОМ...      359

2004

ЦЕНЗУРА, ЦЕНЗУРА, ЦЕНЗУРА...      364

О ЧЕМ ВЫ ДУМАЕТЕ ПО НОЧАМ ?..      365

ОНА ЗАКОНЧИЛА ПИСАТЬ...      367

А С ВАМИ ТАК БЫВАЕТ?..      369

НЕЛЕПЫЙ, КАК СНЕГОПАД В АПРЕЛЕ...      371

ПРОСНУЛСЯ ночью...      372

А Я ВЧЕРА ПЯТЬДЕСЯТ ПЯТЬ ОТМЕТИЛ...      374

УРА! ЛЕТО! – ЗАКРИЧАЛ Я...      376

ДОЖДАЛИСЬ ТЕПЛА?..      378

КОТОРЫЙ ДЕНЬ мимо...      379

ОПЯТЬ ПСИХИ БУДУТ...      381

У МЕНЯ ЕСТЬ МЫСЛЬ...      382

МОЯ ДОЧЬ НЕ РАЗГОВАРИВАЛА...      383

из жизни дятлов      385

САМОЕ РОСКОШНОЕ, САМОЕ СМЕШНОЕ...      392

НАС ОПЯТЬ КУПИЛИ...      394

ОПЯТЬ ЗИМА... ПЛОХОЕ НАЧАЛО...      396

О ЛЮБВИ НЕМАЛО...      397

КАКИМ ЧУДЕСНЫМ ОБРАЗОМ...      400

«ДВАЖДЫ ДВА» СТАЛА ТОЛЩЕ...      402

КАКАЯ ДЕМОКРАТИЯ, КАКАЯ СВОБОДА...      403

А ЖИЗНЬ ИДЕТ, ХОТЬ ТРЕСНИ...      405

ПРОПАЛА КАССЕТА С ФИЛЬМОМ...      407

ВЫ ДУМАЕТЕ, ВАМПИРЫ – ЭТО ОБЯЗАТЕЛЬНО КРАСНЫЕ ГЛАЗА...      408

СНЕЖИНКИ ПЛАВНО КРУЖАТСЯ ЗА ОКНОМ...      410

ПРО «КИРОВСКИЙ РАБОЧИЙ» И ПРО МНОГОЕ ДРУГОЕ      411

ПОСЛЕСЛОВИЕ ПОСЛЕ МНОГИХ СЛОВ      416

Заметки

[

←1

]

Лет через десять правительство опорочит выдачу зарплаты в конвертах, дескать, в кон­вертах выдают «левые», неучтенные деньги. А у нас все двадцать лет кассир приносит всем конвертики. Просто потому, что такова культура выдачи заработанных людьми де­нег, даже после выплаты налогов.

[

←2

]

Позже я узнал, что кормят бомжей посетители баров. При расчете они платят за лиш­нюю чашку кофе или стакан вина, за бутерброд. Это называется «подвесить», например, кофе. А голодные знают об этом и иногда наведываются в бары за «подвешенным» уго­щением.

[

←3

]

Спустя несколько лет было построено новое здание таможни, уже перед самой границей.

[

←4

]

Из стихотворения Гёте в переводе Тютчева.

[

←5

]

Есть еще и кофе ристретто, но он совсем на любителя, очень и очень крепкий.

[

←6

]

Это старая цена, теперь часто встречается дороже.

[

←7

]

Авторы скульптуры сами пришли в редакцию. Молодые ребята. Мы им приз выдали – ящик пива.

Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg