Или же старый помещик Николай Дмитриевич Свиридов. В мрачном доме его всегда стояла тяжелая тишина. Прочно закрыты ставнями окна, на замках бесчисленные двери. Ни женского голоса, ни детского крика. Слуги ходят на цыпочках. На паркетных полах, на раззолоченных, но уже облупленных креслах валяется хлам. Старый барин шляется по задворкам и свалкам, собирая всякую дрянь, выброшенную крестьянками. Сортирует, отбирает, несет в дом. И хранит свои сокровища в парадных залах. Он морит голодом самого себя и своих крепостных. Из года в год ест только картофельную похлебку и заплесневелые ржаные сухари. Его подозрительность невыносима, скупость чудовищна. Старик одевается в длиннополый сюртук, который держится лишь на одних заплатах. Морщинистое лицо повязано бумажным платком с порыжелым портретом Наполеона, на ногах опорки, в руках палка с железным наконечником, чтобы легче переворачивать мусор.
Как-то старый помещик зазвал маленького Семенова в свой дом, угостил заплесневелым вареньем и неожиданно открыл дубовый шкаф.
— А здесь я держу своих «старушек», — засмеялся Николай Дмитриевич хрипло и радостно. — Только смотри никому не говори, что я тебе показал. У меня уже сто «старушек» и в каждой — по тысяче целковых…
На двух полках лежали «старушки» — пачки ассигнаций, перевязанные веревочками, на остальных — тугие мешочки, по-видимому, со звонкой монетой.
У скупого старика были незаконнорожденные дети от крепостных служанок. На детей он смотрел как на крепостных. Лишь незадолго до смерти отпустил он своих детей на волю, приписав в мещане.
По торжественным дням Свиридов являлся в усадьбу Семеновых. Одетый в старинный синий из грубого сукна фрак, садился на кончик стула у чайного стола. С особенным благоговением принимал чашку чая и тут же воровал со стола сдобные булочки, пряча их по карманам.
Выражался и писал Свиридов очень витиевато.
— Чинишко у меня самый маленький, дрянненький, я — коллежский регистратор Николай Дмитриев, сын Свиридов, — рекомендовался он.
«Ваши пернатые в ночь на двадцатое августа произвели злостное нападение на мою усадебную оседлость и, учинив жестокую потраву, истребили зеленые глубусы, именуемые арбузами, от коих у меня остались одни объедки», — писал он отцу Петра Петровича.
Комментарии к книге «Семенов-Тян-Шанский», Андрей Игнатьевич Алдан-Семенов
Всего 0 комментариев