«Кровь королей»

Кровь королей (fb2) - Кровь королей 250K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Игорь Агафонов

Игорь Агафонов КРОВЬ КОРОЛЕЙ

К вечеру со стороны Пропонтиды потянуло приятной прохладой. Свежий морской бриз свободно врывался в окна императорского дворца, и тяжелая пурпурная занавесь слегка колыхалась. Потянув носом соленый воздух, император решительно отодвинул полог и вышел на балкон. Покинув роскошный личные покои, отделанные дорогим мрамором, красным деревом и золотой лепниной, Лев Фракиец, владыка Восточной Римской Империи, оперся о балюстраду и стал смотреть на запад, в сторону далекого Ипподрома.

Великолепный закат окрашивал в оранжевые тона аллеи, дорожки и бассейны обширного парка, широко раскинувшегося вокруг дворца. Лев знал, что в этот час в парке довольно людно. Многочисленные придворные любили прогуливаться там по идеально ровным дорожкам, обсуждая дела, ведя философские диспуты или же просто отдыхая от дневных забот. Некоторые искали уединенные места в дальних уголках парка, в стороне от дорожек и, обнаружив излюбленную беседку, увитую лавровыми ветвями, порою предавались там забавам со своими возлюбленными, а то и просто с красивыми рабынями и танцовщицами. Лев улыбнулся, вспомнив несколько подобных приключений — в былые годы и он не чуждался таких развлечений.

Солнце садилось за громаду Ипподрома, отражаясь бликами на мраморных колоннах и стенах. А дальше, за Ипподромом, раскинулся огромный город.

Константинополь дышал и ворочался, подобно гигантскому зверю, разлегшемуся на берегах Пропонтиды. Сотни тысяч людей сновали по его роскошным кварталам и бедным улочкам, занятые своими делами. Константинополь — столица мира, город, пришедший на смену великому некогда Риму…

— Вот ты где прячешься, старый мешок!

Хрипловатый женский голос вырвал императора из блаженного полузабытья.

Верина. Кто еще, кроме законной супруги, позволил бы себе так обратиться к императору Востока? Да и она позволяла себе такое, только когда они были одни. Он терпел, никогда не находя в себе сил в открытую возражать ей.

Верина обладала какой-то странной властью над ним, еще с первого дня их знакомства в одной из таверн великого города, когда будущий император был еще малозначительным офицером. С тех пор прошло двадцать два года, но власть ее чар не уменьшилась. Только теперь это были не чары прекрасной юной девушки, а напористая уверенность зрелой женщины. Императрицы.

Император с тоской отвернулся от прекрасного заката и встретил настороженный взгляд супруги. Верина подрастеряла свою красоту, но в свои сорок лет все еще оставалась привлекательной. Да и юношеский пыл ее, тот пыл, что покорил когда-то сурового Фракийца, никуда не исчез. Сам Лев, недавно разменявший восьмой десяток, давно отказался от любовных забав, Верина же постоянно меняла любовников. Друг с другом они делали вид, что никто ни о чем не догадывается, хотя Лев наперечет знал, с кем именно спала его любвеобильная жена. Дворцовые шпионы исправно доносили ему об этом, но обычно он не предпринимал никаких мер до тех пор, пока кто-нибудь из неосторожных юнцов не принимался болтать об этом. Такого болтуна немедленно обвиняли в любом подвернувшемся преступлении и, не давая сказать и слова, отправляли в далекую ссылку. До места назначения они обычно не доезжали…

Шаркающей походкой Лев подошел к изящному столику и наколол на серебряную вилку устрицу.

— Что ты решил? — Верина буквально сверлила его взглядом.

— Решил? О чем ты?

— О чем, о чем! — передразнила она. — О том, что происходит на западе, вот о чем!

Император медленно прожевал устрицу и взял еще одну.

— Я отправлю поздравления Антемию. Что еще я могу сделать?

— А его сыновья?

— Прокопий и Ромул поедут в Рим, к отцу. Таково его желание, и я не вижу, почему бы мне удерживать их в Константинополе.

Верина подошла к нему неспешной кошачьей походкой, заглянула прямо в глаза. Император, не выдержав, уставился на блюдо с устрицами.

— Старый ты дурень. Они же заложники. Пока они здесь, мы можем быть уверены, что Антемий не станет злоумышлять против нас. То есть, замыслы-то у него будут, а вот действовать он не сможет.

— У нас остается Маркиан, — пробормотал Лев, наливая себе вина.

— Да, Маркиан, — кивнула Верина. — Маркиан, который так очаровал нашу дочь, что Леонтия не только не желает на него доносить, но и стала его вернейшей сообщницей!

— Ну о чем, о чем ты говоришь? Какой сообщницей? В чем? Они муж и жена.

Почему тебе везде мерещатся заговоры?

— Почему? Да потому, что все вокруг только и думают, кто сядет на трон после тебя! Вот почему!

— Пока что я еще жив, — буркнул Фракиец, глотая вино. — А после меня…

Императором будет наш внук. Я уже думаю о том, чтобы провозгласить его Цезарем и своим соправителем.

— Лев еще ребенок! Ему всего пять лет, ты забыл об этом, дурья башка? Кто будет регентом? Кто будет стоять за его троном?

— Сколько раз мы будем возвращаться к этому разговору? У него есть отец.

Зенон командует нашей армией, он сохранит власть для сына.

— Мерзкий развратный исавр! Я ни за что не отдала бы ему Ариадну, если б не ты!

— Так было нужно. Иначе, Аспар сидел бы сейчас на моем месте.

— Да, этот хитрый алан думал, что трон уже упал ему в руки… Хорошо, пусть будет Зенон. Но подумал ли ты, чем нам грозят победы Антемия и этого его нового военного магистра, Красса?

— Да чем они нам грозят? На Западе будет мир и покой. Рим вновь станет сильным. Возможно, вместе мы все же сможем одолеть вандалов…

— При чем тут вандалы?! Антемий спит и видит, как объединить Империю. Под своей властью разумеется!

— И снова я повторю — с чего ты это взяла?

— Да это же очевидно! Ты не послушал меня тогда, когда отдавал Леонтию его сыну, не послушал, когда отдавал ему в руки власть над Римом, так послушай же хоть теперь, когда его легионы могут пойти на Константинополь, как только он решит, что наступил благоприятный момент!

— Я не стану слушать глупую болтовню и наветы.

— Ах, он не станет! Нет, станешь! Станешь, старый болван! Я знаю, почему ты благоволишь Антемию. Ты до сих пор переживаешь, что лишил его законного трона. Считаешь, что у него было больше прав, чем у тебя. Вот почему ты всегда оказывал ему покровительство!

Верина разошлась не на шутку. Ее лицо раскраснелось, изо рта брызгала слюна. Теперь она совсем не выглядела привлекательной. Император спокойно поглощал устрицы, запивая вином. Дождавшись, пока супруга выскажет все, что хотела, он отложил вилку и сказал:

— Антемий не враг нам. И мы должны благодарить Бога, что он послал на помощь Риму армию Красса, и за то, что варвары не угрожают более Вечному Городу. Антемий — патриот Рима, точно также, как я. Он никогда не начнет смуту в Империи. По крайней мере, до тех пор, пока у нас есть внешний враг.

Я не беспокоюсь ни о чем потому, что моими усилиями на Востоке царит порядок. После меня императором станет мой внук, и никто не сможет оспорить его права. За ним будет стоять армия — вся она в руках Зенона и Василиска, твоего, между прочим, брата. За него будет народ Константинополя — я это знаю, народ считает Льва единственным законным наследником. Вот поэтому я ничего не стану предпринимать против Антемия и его сыновей. Я никогда не дам первым повода к войне с Римом. Запомни это, Верина, запомни хорошенько!

Он развернулся и, по стариковски прихрамывая, направился к выходу.

— Старый дурак… — прошептала ему вслед императрица. — Ты еще пожалеешь об этом…

Легионы шли через Родан. Наведенный за день мост скрипел под упругим шагом легионеров. Стоя на западном берегу в окружении легатов и офицеров, Красс внимательно наблюдал за переправой.

В гостеприимном Арелате Красс дал отдохнуть своим солдатам два дня. За это время он пополнил поредевшие когорты новобранцами из местных. Одержанные победы подняли боевой дух граждан Арелата и это позволило набрать здесь около двух тысяч солдат, восполнив потери, понесенные в сражении против Виктория. И все же гибель третьего легиона сильно уменьшила боевые возможности римской армии. Под началом Красса было теперь лишь пять легионов, семь тысяч вспомогательных войск, включая остготов и германских федератов, а также четыре тысячи всадников — всего тридцать шесть тысяч бойцов.

Глядя на восток, на убегавшую вдаль серую ленту Домициевой дороги, Красс хмурился. Перед ними лежала Аквитания — сердце владений Эвриха. Аквитания, признавшая власть варваров, давно и прочно занятая вестготами. Здешнее население в лучшем случае будет нейтрально, так с неохотой признал Полемий в разговоре с Крассом. В свое время готы защитили Аквитанию от других варваров, не дали разграбить ее вандалам и аланам, истребили разбойников-багаудов. Теперь они поддерживали в этих землях порядок, местные землевладельцы породнились с варварами и будут стоять за них до конца — выбора у них нет.

Эврих сумел уйти, выиграв несколько дней. С собой он увел пятнадцать тысяч бойцов. Маловато, чтобы противостоять римлянам в открытом бою, но вряд ли король визиготов сделает такую глупость. Красс полагал, и Полемий был с ним согласен, что Эврих попытается набрать новую армию. Он мог собрать готские гарнизоны со всей Аквитании, вызвать войска из Арвернии и отряды, расквартированные в Иберии. Не следовало забывать и о союзниках Эвриха — саксы уже проявили себя, а в море все еще болтался флот вандалов. В общей сложности, как полагал Полемий, Эврих мог рассчитывать на пятьдесят-шестьдесят тысяч воинов. Но чтобы собрать такую армию ему требовалось время. Вот это-то время и должен был выиграть Красс. Подумав о потерянных в Арелате двух днях, Красс закусил губу:

— Так ты думаешь, Эврих будет оборонять этот Немауз? — спросили он, обернувшись к префекту.

— Не сомневаюсь, — ответил Полемий, кутаясь в длинный плащ, с реки тянуло прохладным ветром. — Немауз сильно укреплен. Любая армия, идущая вглубь Аквитании упрется в его стены. Эврих знает, что задержать тебя у Немауза — его единственная надежда. Готы будут драться до последнего солдата. Можно, конечно, осадить город…

— Нет времени на осаду. Немауз придется брать штурмом. Или обходить.

— Я бы не советовал оставлять город в тылу. Слишком близко он к Арелату — двадцать пять миль, один дневной переход. Снабжать тебя припасами мы сможем только по Домициевой дороге, а она идет мимо Немауза. Немауз придется брать.

— Сам разберусь, — буркнул Красс.

Он вновь задумался. Последние когорты шестого легиона вступали на аквитанский берег.

Во времена Красса Немауз, закрывавший теперь римлянам путь в Аквитанию, был небольшой галльской деревушкой. В своем времени проконсул никогда даже не слышал такого названия. Позже Цезарь поселил здесь своих ветеранов.

Процветающий город вырос из военного лагеря и до сих пор сохранил его характерные черты. При взгляде с окрестных холмов, Немауз выглядел как римский лагерь, обзаведшийся каменными домами вместо палаток и деревянных строений. Могучие стены высились на шестьдесят локтей, город опоясывал глубокий и широкий ров, который правда не успели еще заполнить водой — готы не ожидали, что им придется обороняться. Но в остальном Немауз был готов к бою. Ворота стояли запертыми, на стенах виднелись многочисленные солдаты.

При взгляде на эти стены Кассий, осматривавший вместе с Крассом укрепления Немауза, даже присвистнул. Они производили не меньшее впечатление, чем стены Арелата. Но Арелат сам открыл ворота союзникам, на его стены не нужно было лезть, здесь же…

— При штурме мы потеряем много людей, — сказал квестор. — Слишком много.

— Можешь предложить что-то другое? — Красс был раздражен тем, что Кассий говорит очевидные вещи.

— Можно оставить заслон.

— Разделить силы? Опять? Прошлый раз нам это дорого обошлось!

— Если мы догоним Эвриха…

— Если! А если не догоним? Что если он выведет свою армию к Немаузу, пока мы гоняемся за ним по все Аквитании? А ведь к нему подходят и другие войска.

Нет, квестор. Немауз нужно брать. Слишком важен этот город, если мы хотим вести войну в Аквитании. Проклятый Эврих знает это и, думаю, оставил тут достаточный гарнизон.

— Знаешь, это напоминает мне Арелат. Эврих тоже уперся в его стены, когда выступил против нас.

Красс усмехнулся:

— Я тоже подумал об этом. Эти два города — как близнецы. Стоят и смотрят друг на друга через два берега Родана… Надеюсь, мы не повторим недавней судьбы армии Эвриха. Как и он под Арелатом, мы не можем долго стоять под стенами Немауза.

Кассий сорвал травинку и сунул в рот:

— И все же мне жаль бросать легионеров на штурм. Здесь лягут тысячи, это сразу видно.

— А почему легионеров? У нас есть германцы.

— Одними германцами тут не обойтись. И потом — как они отнесутся к приказу идти на стены?

— Кто их спросит?! Они солдаты и обязаны подчиняться!

— Увидим. Не нравится мне, как этот Вилимер ведет себя последнее время.

Слишком он наглый, как и все варвары.

Красс не ответил. Несколько минут они стояли молча, потом Красс повернулся к лагерю, но вдруг, словно передумав, остановился.

— Ты чувствуешь то же, что и я, Кассий?

— Что именно? — удивленно спросил квестор.

— Я… боюсь. Боюсь ошибиться. После гибели Октавия и его легиона я все время думаю, правильно ли мы поступаем? Должны ли мы продолжать войну? Не лучше ли было остановиться на Родане?

Кассий перестал жевать травинку.

— Я не понимаю тебя.

— Не понимаешь? Наверное потому, что ты молод. Тебя увлекает эта война, признайся. А у меня уже голова болит от всех этих новых варваров, их вождей, от всех этих провинций, вроде бы знакомых, но на самом деле совсем других. И за мной тридцать тысяч наших людей. Сколько из них уже погибло! А сколько погибнет еще?! Наши солдаты — все, что у меня есть. Все, что связывает меня с моей прежней жизнью. Я боюсь потерять их. Клянусь всеми богами, мне не хочется бросать их на стены Немауза! Но есть ли другой выход? Я не вижу его!

Кассий никогда не видел Красса таким. Да, проконсул был уже стар, но он упорно сопротивлялся старческой немощи. Все, и он в том числе, привыкли видеть Красса всегда бодрым и уверенным в себе. Квестор вдруг подумал, что Красс был больше, чем их полководцем — он был их символом. Как рассеянный легион собирается вокруг аквилы, так и они сплотились вокруг триумвира в этом чужом для них мире. Да, он был символом прежнего Рима и его власти. Без Красса… Нет, об этом не стоит и думать! И потому Красс не имел права на слабость. Только он способен вселить уверенность в легионы.

«Мы начинаем задумываться, что мы здесь делаем», — подумал Кассий. «Не у одного Красса появляются эти мысли. Но пока Красс с нами, пока он отдает приказы, солдаты будут знать, что они бьются за Рим. Не за нынешний жалкий город, растерявший былую гордость и силу, но за наш, прежний Рим…»

— Пойдем, — неожиданно мягко произнес Кассий, беря полководца за локоть. — У нас есть еще пара дней, чтобы принять решение. Мы ужу били варваров, побьем и здесь. Красс тяжело оперся о его руку, и они двинулись к поджидавшей их турме охраны. Опасения Кассия оказались напрасны. Мгновения слабости остался позади и, когда декурион, приветствовал их военным салютом, Красс ответил привычным жестом. Походка его вновь стала твердой, а глаза смотрели по-прежнему жестко.

— Мы возьмем этот город, Кассий, — проконсул взлетел в седло, отказавшись от помощи декуриона.

Куда только делась вся его грузность? Будто снова тот юноша, собравший свой первый легион в Иберии и бивший там марианцев, Красс положил руку на меч и с вызовом посмотрел на стены Немауза.

— Рим всегда побеждает. Не так ли, бойцы?

— Да здравствует Красс! — дружно откликнулась турма.

Развернув коней, они понеслись к лагерю.

Несмолкаемый стрекот цикад заполнял ночной воздух, вплетаясь в обычный шум большого военного лагеря. Потрескивало пламя костров, слышались шаги и оклики часовых, из палаток доносился мерных храп воинов. Римский лагерь спал, набираясь сил перед намеченным на утро штурмом Немауза.

В палатке Вилимера тускло горела свеча. Ее мерцающий свет выхватывал из темноты могучую фигуру вождя. Вилимер не спал, расхаживал из угла в угол, меряя палатку шагами. Гигантская тень прыгала туда и сюда под ее пологом.

Вождь остготов словно кого-то ждал. Наконец полог палатки откинулся, и внутрь скользнули двое: седобородый гот в кольчуге с мечом у пояса и юноша в римском плаще с капюшоном.

— Где тебя носит, Фретила? — бросил Вилимер, тут же прервав свое хождение и остановившись у ложа. — Почему я должен полночи ждать твоего человека? Это он?

Оба почтительно поклонились вождю, юноша откинул с лица скрывавший его капюшон, а старый гот развел руками:

— Да, это Эвердинг, о котором я тебе говорил. А задержались мы потому, что ему надо было пройти сюда неузнанным.

— Приветствую тебя… — начал было Эвердинг, но Вилимер недовольно махнул рукой и потянулся к оставленному на столе большому жбану с пивом.

— Не знаю, зачем ты хотел, Фретила, чтобы я встретился с ним. Из того, что ты мне рассказал, я понял одно — Эвердинг служит Эвриху, а значит он наш враг. Зачем мне говорить с врагом?

— Я не враг тебе, Вилимер, — Фретила открыл было рот, но Эвердинг опередил его. — И Эврих тебе не враг. Скорее даже друг. И даже родич по крови королей готов.

— Видали мы родичей… — Вилимер разом отхлебнул половину большой деревянной кружки и грохнул ею об стол. — Ты говоришь от его имени, римлянин?

— Я римлянин только по матери, — усмехнулся Эвердинг. — Но отец мой был готом. Так что я не чужой вам.

— Выслушай его, вождь, — сказал Фретила. — Он говорит правильно.

— Если бы не ты, я бы слушать его не стал. Но раз уж вы здесь, пусть говорит. Вилимер опустился на ложе, слегка откинувшись на волчьи шкуры.

Глядя на Эврединга, он вынул кинжал и принялся подбрасывать его, ловко ловя за рукоятку.

— Говори, я слушаю.

— Завтра Красс пошлет твоих готов на стены Немауза. Ты был на военном совете и знаешь это. Но знаешь ли ты, что вам придется убивать своих братьев? Немауз защищают такие же готы, как твои воины.

— Ну и что? Мы уже убивали их.

— Я знаю. Знаю и то, что твоим воинам это не нравится.

Вилимер с силой вогнал кинжал в ножны.

— Мои воины верны мне и будут драться с тем, с кем прикажу я!

— Это так. Но скажи мне, вождь, что обещал тебе Красс?

— Какое тебе дело до этого?

— Я хочу знать, ради чего ты забыл голос крови? Хочу знать, что же стоит того, чтобы пойти против своего народа? Хочу знать, какова цена предательства?

Вилимер с рычанием вскочил на ноги и выхватил меч. Острая сталь замерла на волосок от горла Эвердинга, но юноша даже не шелохнулся. Фретила тяжело дышал, переводя взгляд с одного на другого.

— Убей меня, если хочешь, — спокойно сказал Эвердинг. — Но я сказал правду. Когда готы идут против готов — это братоубийство, а тот, кто заставляет братьев по крови биться друг с другом — предатель.

— Кто это говорит?! — прохрипел Вилимер, не отводя меча. — Не ты ли здесь первый предатель?!

Эвердинг слегка помотал головой.

— Я никого не предавал. Я — гот по крови и служу своему народу и королю.

Но я пришел не для того, чтобы бросать тебе в лицо обвинения. Прости, если мои слова больно ранят, я не хотел оскорбить тебя, Вилимер. Я знаю, что ты искренне заблуждался. И хочу предложить тебе честное дело, достойное такого великого вождя, как ты.

Вилимер медленно убрал меч от горла Эвердинга, но не спешил вложить его в ножны. Эвердинг утер со лба выступившие капли пота.

— Можешь не говорить, я и так знаю, чем соблазнил тебя Красс.

Вилимер метнул свирепый взгляд на Фретилу, старый гот опустил глаза.

— Красс предложил тебе стать королем визиготов, — продолжал Эвердинг. — Но подумай сам, выполнимо ли его обещание? Если даже римляне смогут сокрушить королевство Эвриха, — а этого никогда не будет, — готы станут видеть в тебе врага и предателя. Они никогда не покорятся тебе. Тебе никогда не стать королем Толосы. Ты должен и сам это видеть, не может быть, чтобы такая мысль не посещала тебя. Да и что останется от твоей армии после этой войны? Сейчас ты ведешь за собой семь тысяч мечей. Сколько их останется завтра? Сколько ляжет под стены Немауза, сражаясь за чужое дело и чужие знамена? Сколько останется после битвы за Толосу7 После похода в Испанию?

Вилимер молчал.

— Ты потеряешь всю армию. Поля Аквитании покроются трупами твоих воинов и воинов Эвриха. А торжествовать будет Красс и его римляне. Ты думаешь, после этого Красс выполнит свое обещание?

— Что ты предлагаешь?

Вождь вложил меч в ножны и вновь взялся за кружку. Знаком указал Фретиле на стол, и тот взялся за жбан.

— Эврих моими устами предлагает тебе союз. Союз равных вождей. Союз доблестных готов, пусть и разделенных волею судьбы на два народа, но оставшихся братьями. Послушай голоса крови, не иди против совести. Стань плечом к плечу с нами, и Эврих не забудет этого.

— Он дело говорит, вождь, — вставил Фретила, разливая пиво по кружкам.

— А ты помолчи! — Бросил Вилимер и вновь посмотрел в глаза Эвердингу. — Что еще можешь сказать?

— Ты достоин быть королем, Вилимер. Эврих признаёт это. После нашей общей победы, когда римляне будут отброшены за Родан, ты сможешь увести своих воинов в Испанию. Вы получите обширные и богатые земли. Ты из рода Амалов, по крови и происхождению ты можешь быть королем. Ты им станешь. Король Вилимер, владыка Испании!

Фретила подал кружку Эвердингу и взял свою. Но вождь не спешил пить.

— Допустим… — сказал он. — Допустим, я думал, что Красс может не сдержать обещания. Но почему я должен поверить, что его сдержит Эврих?

— Эврих не может тебя обмануть. Даже если бы он захотел, это будет изменой в глазах его собственных воинов. Но Эврих уважает тебя, как равного. Он никогда не пойдет на обман. Да и зачем? Земель у нас много, даже слишком.

Вестготы рады своим братьям! Вместе нам будет легче править римлянами.

Земель и добычи хватит на всех. И помни, вождь Вилимер, Крассу никогда не победить. Против него поднимется не только вся сила готов, но и вандалы и саксы и даже римляне Аквитании и Испании. Его легионы будут раздавлены с твоей помощью или нет. Но Эврих хочет, чтобы ты, его брат, был рядом с ним в этом бою. Готы не должны поднимать меч друг на друга! Или нет у нас общих врагов? Римляне презирают нас, они никогда не согласятся признать в тебе равного им. Для них ты всегда был и останешься грязным варваром. Тогда как для своих братьев-готов, ты — король из священного рода Амалов. Что скажешь ты мне, Вилимер?

Голос Эвердинга звенел от вложенной в последние слова страсти и внезапно умолк. В палатке повисло молчание. Слышно было только, как стрекочут цикады.

Огонек свечи прыгал по стенам.

Вилимер долго смотрел в глаза Эвердингу, но тот не отводил взгляда. Рука вождя легла на рукоять кинжала, пальцы сжимались и разжимались. Мгновенье текло за мгновением. Вождь первым опустил глаза. Затем хмыкнул и поднял кружку:

— Выпьем, — глухо сказал он. — Выпьем за вечный союз двух народов. Мы — готы, и мы должны биться плечом к плечу. Как в старые времена! Против трусливого и подлого Рима!

— За короля!

Кружки со стуком сдвинулись. Вилимер отер усы и, приняв решение, хлопнул Фретилу по плечу:

— Поднимай людей!

— Вон там деревушка какая-то вроде, — сказал Утер, пытаясь разглядеть подножье горы сквозь утренний туман. — Если глаза меня не обманывают, конечно.

— Ну и что? — спросил Фульциний, присаживаясь на один из многочисленных валунов. — Нам-то что до того?

— Да ты, я погляжу, совсем отупел, — бывший король с сочувствием посмотрел на него. — От голода, верно. Там мы достанем припасов! И сможем о девушке расспросить.

Марк устало помотал головой. Два дня, что они убили на поиски, почти лишили его надежды. Отыскать Ливию и негодяя, который ее увел, в этих местах казалось невыполнимым делом.

Вокруг расстилалась совершенно дикая местность, а ведь они были не более чем в двадцати милях от Эбуродуна. Однако дорога, ведущая к Вьенне и Лугдуну, давно свернула на север, к западу же от нее раскинулись почти не освоенные человеком края, где все оставалось так, как было с незапамятных времен еще до прихода римлян. Вокруг поднимались южные отроги Котских Альп.

Невысокие, но крутые горные склоны густо заросли лесом, во многих местах выходили на поверхность пласты известняка, окрашивая свободные от растительности вершины в белый цвет. То и дело попадались древние дольмены, сложенные когда-то предками галлов, а однажды они наткнулись на поросший мхом алтарь, и Утер сказал, что то было место поклонения мрачным подземным богам, где друиды приносили в жертву людей.

Никаких следов Ливии и ее похитителя они не нашли. Фульциний, совершенно не ориентирующийся в здешних краях, волей неволей вынужден был предоставить руководство поисками Утеру, и теперь они постепенно двигались к западу. Марк смирился с таким выбором направления, все равно он не мог предложить ничего лучшего, Утер же считал, что разбойник пойдет именно этим путем.

— По южной дороге вот-вот пройдет римская армия, — говорил он. — Путь на восток отдаляет его от готов, на север ушли Петрей и священник. Остается только запад. К тому же, двигаясь туда, он приближается к армии Эвриха.

Доверившись Утеру, Марк шел теперь туда, куда вел его бывший король.

Утер тщательно затоптал остатки костра и подобрал свой почти опустевший мешок.

— Вставай и пошли, — сказал он, направляясь к едва заметной тропке, спускавшейся к подножию горы и петляющей между огромными мшистыми валунами.

Фульциний поднялся и поплелся за ним.

Вскоре деревню уже можно было хорошо разглядеть. Два десятка бедных домов, крытых соломой, засеянные пшеницей поля, огороженные выгоны для скота — обычная галльская деревушка, на какие Фульциний вдоволь насмотрелся за время службы в легионах Цезаря. За пять сотен лет, казалось, не поменялось ровным счетом ничего. Однако Утер оказался более наблюдателен.

— Что-то людей там многовато, — сказал он, когда они почти закончили спуск. — И я не я буду, если вон там не стрелки тренируются.

— Свернем?

— Поздно. Нас уже заметили, мы ж не таились совсем. Вон те парни в нашу сторону поглядывают. Ладно, в случае чего отобьемся. Что нам разогнать пару десятков крестьян?

Когда они шли через выгон, навстречу им от ближайших домов выдвинулись три оборванца, вооруженные копьями. Утер презрительно посмотрел на них, но остановился. Фульциний застыл рядом, положив руку на меч.

— Кто такие? — спросил заросший бородою крепкий мужик. — Чего тут надо?

— Шпионы Гирция, не иначе, — с ненавистью бросил юнец в бесформенной шапке. — На копья их поднять, и делов!

— Рот закрой, я тебе позволения болтать не давал, — остудил его бородач. — Так кто вы такие?

— Мы путники, — ответил Утер. — Припасы у нас закончились, хотим узнать, не продадут ли нам здесь еды?

Бородач сплюнул и растер плевок пяткой.

— А мне сдается, шли вы не покупать, а за так взять. Рожи у вас не больно-то добрые. И оружие вон болтается. Не ожидали нас тут увидеть?

— Не ожидали, — согласился Утер. — Но мы не разбойники, если ты это имеешь в виду. За все, что берем, мы честно платим. Не сомневайся, мы честные люди.

— Посмотрим, какие вы честные… Отдайте мечи и идите за нами.

— Вот еще выдумал, — не выдержал Фульциний, которого это пререкание с крестьянами начало раздражать. — Не хотите торговать, обойдемся. Дайте-ка лучше пройти по-хорошему.

— Сам видишь, добрый человек, — сказал Утер. — Если мы захотим, вы нас не остановите. Так что…

— А против пяти десятков тоже такой смелый будешь?! Живо давай сюда меч!

Бородач протянул руку к поясу Утера, но в тот же момент его рука оказалась зажата в тисках. Утер крутнулся на месте, и бородач каким-то непостижимым образом оказался на земле, шипя и прижимая к груди вывернутую кисть. Двое других среагировали на удивление быстро. Тотчас взятые на изготовку копья ударили разом, но Фульциний оказался быстрее. Ловко уйдя от нацеленного в живот копья, он перехватил древко и вырвал его из рук опешившего юнца. В следующую секунду, получив тупым концом копья под дых, юнец свалился на землю, хватая ртом воздух. Его товарищ также лишился копья и, внезапно споткнувшись об ногу Утера, присоединился к двум своим незадачливым товарищам.

— Для таких как вы меч не нужен, — наставительно сказал Утер и невозмутимо зашагал к деревне.

— Что-то они там о пяти десятках болтали…

— Если они такие же вояки, не страшно.

Но даже его уверенности поубавилось, когда у ближайших домов дорогу им перегородили с дюжину крепких парней. В руках у них было разнообразное оружие: вилы, топоры, копья и даже два-три настоящих меча. На хмурых лицах читалась отчаянная решимость. Путники остановились шагах в десяти от замершей толпы.

— Что-то не похожи они на мирных поселенцев, — сказал Утер. — Но не хотелось бы их убивать.

— Как бы они нас сами… не того, — негромко ответил Фульциний, вынимая меч.

— Спрячь оружие. Драться будем только в крайнем случае, — бросил Утер.

— Эй! Есть тут кто, с кем я могу поговорить? — сказал он, обратившись к «крестьянам».

Через толпу протолкался совсем юный паренек. На вид Фульциний дал бы ему лет семнадцать, не больше. Аккуратно подстриженные темные волосы и тонкие черты лица выдавали в нем аристократа. Он был бы очень красив, если бы не ужасный шрам, пересекавший правую щеку. По одежде паренек также отличался от прочих — чистая белая туника и алый плащ с поблекшим золотым тиснением свидетельствовали о более высоком статусе их обладателя.

— Я — Гай Минуций, — сказал он звонким голосом. — Эта деревня находится под моей защитой. Что вам здесь надо?

— Мы просто хотели купить съестного, — ответил Утер. — Но твои люди напали на нас. Мы не хотим драки и взять у нас нечего, но если придется, будем защищаться. Если я правильно понял, нас приняли за шпионов какого-то Гирция.

Мы даже не слыхали этого имени, так что вы можете нас не опасаться.

— Мы никого не опасаемся! — гордо сказал юный Минуций. — Мы свободные люди, и если вы действительно честные путники, вас здесь не тронут. Только еды вам продать мы не сможем, нам самим не хватает.

— Что ж, поищем в другом месте, — Утер пожал плечами. — Если ты не против, мы пойдем.

— Нет, — вмешался Фульцний. — Я бы хотел поговорить с тобой, Минуций. Мы ищем одну девушку. Ее похитили. Может быть, ты сможешь помочь нам?

Минуций ненадолго задумался, оценивающе глядя на них, потом махнул рукой в сторону деревенского трактира.

— Давайте поговорим. Все равно, я не могу отпустить вас просто так. Мне надо убедиться, что вы не служите Гирцию. Идите за мной.

Он повернулся и зашагал по деревенской улице. Все еще держа руки на рукоятях мечей, Фульциний и Утер последовали за ним, провожаемые не слишком доброжелательными взглядами вооруженных крестьян.

— В этих местах правит Гирций, — рассказывал Гай, когда они расположились за плохо оструганным деревянным столом в маленькой деревенской харчевне.

Несмотря на заверения юного патриция, что еды его людям не хватает, вино у него водилось. Правда на редкость дрянное, но и это лучше, чем ничего.

— Он владеет обширными поместьями вокруг Вапинкума. На его землях трудятся тысячи рабов и свободных крестьян. Впрочем, свободные живут здесь не лучше рабов. Гирций выделил им землю, но за это требует непомерной платы. Те, кто не может платить обязаны обрабатывать его поля и виноградники. Все здесь он считает своей собственностью, а земли с крестьянами раздает своим подручным.

Вапинкум он превратил в свою столицу. Городской префект — друг Гирция и во всем послушен ему. Сенат состоит из его родственников и должников. В общем, в окрестностях Вапинкума Гирций — это закон и власть. Он создал конную дружину по образцу варварских вождей и жестоко расправляется со всеми, кто осмеливается проявить хоть малейшее неповиновение. Так вот мы здесь живем.

Утер внимательно слушал, время от времени прикладываясь к вину.

— Но ты, Гай, не из крестьян, как я понимаю, — заметил он.

— Гирций отобрал нашу виллу. Его люди убили моего отца и братьев, а сестру… Не хочу даже говорить об этом!

Минуций хватил кулаком по столу. В его глазах плескалась несдерживаемая ярость.

— Я поклялся убить старого негодяя. И я сдержу свою клятву, чего бы это мне не стоило. Я собрал всех обездоленных и униженных Гирцием и мы не даем ему жить спокойно.

— Но пока дела у вас идут не блестяще, — сказал Утер. — Эти крестьяне не воины, мы уже убедились в этом.

— Они свободные люди и готовы защищать свою свободу. Этого достаточно.

Утер промолчал, но губы его сложились в скептическую усмешкую.

Воспользовавшись паузой, Фульциний, которому не было дела до местных разборок, спросил о том, что его волновало.

— В горах недалеко от Эбуродуна, на нас напала шайка разбойников-готов.

Они похитил девушку из благородной семьи. Одному из мерзавцев удалось уйти от нас и мы потеряли его след где-то в здешних краях. Вы ничего об этом не слышали?

Минцуций покачал головой.

— Нет. Но скажу тебе, что люди Гирция постоянно разбойничают в округе.

Старый развратник любит молоденьких девушек, и я не удивлюсь, если ее доставили ему для утех. Присоединяйтесь к нам! Мы вместе сожжем гнездо отвратительного ублюдка!

Утер только хмыкнул.

— Взять Вапинкум с толпой крестьян? Я слышал, этот город — настоящая крепость. Он защищает перевал Котских Альп. Чтобы «сжечь это гнездо», как ты говоришь, понадобится целая армия.

— Если Ливия действительно там, мы возьмем его, — мрачно сказал Фульциний, с отвращением отхлебнув очередную порцию здешнего пойла.

— О да! Если она там. Но это же только догадка нашего нового друга… А скажи-ка мне, друг Минуций, чью сторону держит Гирций?

— Свою.

— Что ты имеешь в виду?

— То, что сказал. Еще недавно здесь стояли бургунды. Они должны были защищать нас от варваров, но на самом деле, бургунды отлично спелись с мерзавцем и вместе с его людьми грабили нас, как только могли. Но месяц назад бургунды ушли, говорят Гундобад повел их на Рим. С тех пор мы о них ничего не слышали, и Гирций сам себе господин. Он не признает римскую власть, а над жалобами префекту Полемию в Арелат только смеется. Тех, кто решился жаловаться ждут тюрьма, а то и что похуже. Впрочем, помощи от префекта нам все равно нет никакой.

Ходят слухи, — и я им верю, — что после ухода бургундов Гирций снюхался с готами. До нас дошли вести, что в Вапинкуме побывали люди Эвриха. О чем они говорили с Гирцием, мне неизвестно, но с тех пор ублюдок совсем распоясался, стал открыто говорить, что Полемий и римская власть ему не указ и скоро он сядет здесь, как законный наместник «короля Эвриха». Вот почему, когда вы сказали, что на вас напали готы, я подумал, что вашу Ливию, — правильно? — могли доставить ему в Вапинкум. С готами здесь только он имеет дела.

— И здесь измена… — пробормотал Утер. — Альпийский перевал в руках готов. Вот что, Минуций, позволь нам остаться здесь до вечера, отдохнуть и перекусить. К вечеру мы дадим тебе ответ.

— Что ж, будьте моими гостями!

— Придется признать, что они нас переиграли, — сказал Красс, тяжело вздохнув. — И ведь как все хорошо устроили, мерзавцы!

В голосе триумвира Кассию послышались едва ли не восторженные нотки, и это ввергло его в еще большее раздражение.

— Трибун, который отвечал в эту ночь за охрану Декуманских ворот, заслуживает самого сурового наказания, — сказал он, едва сдерживаясь. — Почему сигнал тревоги был подан так поздно? Почему охрану несли варвары Одоакра? И ведь часть из них присоединилась к мятежникам! Нам надо еще благодарить богов, что они не напали на лагерь. Потери были бы огромными!

— Да, да, — ответил Красс, явно думая о чем-то другом. — Квинт Вибий, безусловно виновен. Но нам сейчас стоит порадоваться, что мы избавились от изменников и подумать о том, как взять Немауз.

Кассий с сожалением посмотрел на старого полководца. Красс, безусловно, сильно сдал за последнее время. Армия только что разом лишилась шести тысяч бойцов. Мало того, они усилили противостоящего им врага, а Красс словно бы этого не заметил. Со все большим раздражением квестор подумал, не впадает ли Красс в старческое слабоумие?

До сих пор в ушах квестора звучал ночной сигнал тревоги, прогремевший над римской армией, как труба всемогущего Фатума. Спешно одевшись, Кассий бежал по встревоженному лагерю к Декуманским воротам. Никто ничего не понимал, легионеры хватали оружие, думая, что на лагерь внезапно напали враги. У ворот он застал только последние уходящие отряды готов, но не мог ничего сделать, потому что стоявшие здесь германцы только удивленно смотрели на них, но повиноваться были готовы лишь своему вождю. Одоакра же не было на месте. Как оказалось позже, в эту ночь он задержался у Красса, обсуждая какие-то второстепенные вопросы снабжения. И теперь Одоакр сидел на совете мрачнее тучи — как и Кассий он понимал, насколько уход остготов ослабил их войско. На взгляд Кассия, теперь и речи быть не могло о штурме Немауза.

Оставалось лишь осадить этот город и ждать подхода подкреплений из Галлии и Италии. Конечно, это давало возможность Эвриху собрать рассеянные войска и превращало войну в затяжную, но погубить тысячи легионеров на стенах Немауза казалось еще большим безумием.

Так он и сказал Крассу, однако старый проконсул не принял его возражений.

Когда же Кассия поддержали легаты, — все, кроме Лициния, — лицо триумвира побагровело.

— Как я сказал, так и будет! Легионам готовиться к штурму. Это мой приказ.

Все возражения можете засунуть себе в задницу. Молчать! И слушать приказы.

Завтра на рассвете мы атакуем сразу со всех сторон, но главный удар направим против восточных ворот…

«Он сошел с ума», — думал Кассий, слушая, как Красс излагает диспозицию легионов. «Атаковать без подготовки? Завтра он положит нас всех под стены Немауза. Забери меня Орк, если он не сошел с ума!»

Утро двенадцатого дня до августовских Календ выдалось пасмурным. Солнце едва проглядывало сквозь плотную пелену облаков, а на полях вокруг Немауза лежал густой туман. Прошлым вечером по приказу Красса часть войск снялась с лагеря и полностью окружила город. С первыми проблесками рассвета запели букцины римских легионов, поднимая солдат. Воины наскоро завтракали и спешили построиться по манипулам и когортам, занимая места против выделенного им участка стены.

Вслед за пронзительным ревом букцин туман прорезали четкие команды центурионов, и из белой пелены, скрывавшей все на расстоянии нескольких десятков шагов, показались первые римские воины. Было что-то завораживающее в этом слитном движении выходящих из тумана десятков тысяч людей, построенных в безупречные боевые порядки. За день римляне заготовили множество штурмовых лестниц и целые охапки фашин, которыми собирались завалить ров, и теперь тащили все это на себе. Первые ряды центурий прикрывали себя и товарищей огромными ростовыми щитами, наспех сработанными в ближайших рощах. Однако ни баллист, ни онагров и скорпионов, использовавшихся обычно при осаде крепостей, не было видно. Армия Красса имела неплохой парк осадных машин, но, собираясь вести маневренную войну в Нарбонне, Красс не стал тащить их с собой, и сейчас легионам предстояло идти на стены без поддержки артиллерии. Не успели толком срубить даже осадные башни, хотя несколько их незавершенных остовов возвышались то там, то здесь, явно открывая защитникам города намерения осаждавших.

Казалось, Красс вообще не скрывал от гарнизона Немауза своего намерения штурмовать город. Скорее наоборот. Все подготовительные работы велись открыто, а к стенам весь день то и дело отправлялась легкая кавалерия и отряды стрелков. Прикрываясь щитами, они вступали в перестрелку с защитниками, а также обменивались насмешками и оскорблениями. Из этих перепалок стоявшие на стенах готы также могли сделать вывод, что римляне решили не вести долгой осады, но попытаются взять город штурмом. Поэтому готская стража всю ночь простояла на стенах, а едва рассвело и стало ясно, что римляне выступают из своих лагерей с намерением атаковать, на стены поднялся весь гарнизон, готовясь отражать штурм.

Среди легионеров распространялись слухи, что защитников в городе мало, поэтому солдаты спокойно смотрели на могучие стены и башни Немауза, у подножия которых многим из них предстояло остаться навсегда. Но Кассий, располагавший более точными сведениями, так спокойно смотреть на них не мог.

Он знал, что Эврих оставил в Немаузе более трех тысяч солдат. Мощные стены и четырнадцать башен старой римской крепости казались неприступными, такого гарнизона было вполне достаточно, чтобы держаться здесь долго, даже против вдесятеро превосходящей числом армии. Кассий не сомневался, что штурм будет отбит, но Красс по-прежнему не желал слушать никаких возражений.

Сам проконсул не спал почти всю ночь, лично обходя посты, и Кассий сопровождал его, до последнего надеясь отговорить от безумной затеи. То и дело Красс останавливался, подолгу глядя в ночную тьму, туда где возвышались стены Немауза. Пристальный взгляд Красса казалось что-то выискивал там, на стенах, но до римлян доносилась лишь приглушенная расстоянием перекличка часовых, да время от времени на стене загорались огни. Только под утро Красс скрылся в своей палатке, однако проспав лишь около двух часов, он выглядел вполне отдохнувшим и бодрым, сытно и с аппетитом позавтракал и, вытер руки о тунику, усмехаясь каким-то собственным мыслям.

— Ну, — сказал он затем, — Сегодня я буду обедать в Немаузе. Легионам — строиться!

И вот они выстроились. Пять легионов готовились идти на стены, слепо веря своему полководцу. В этот день Кассий не получил командования. Поднявшись на холм, расположенный к северо-востоку от главных городских ворот, он стоял рядом с Крассом, глядя на разворачивающиеся вокруг города когорты.

По этим воротам, две арки которых были забраны окованными железом створами, Красс собирался нанести главный удар. Они назывались воротами Августа и возле них заканчивалась Домициева дорога. Здесь стояли сразу два легиона и вся кавалерия, но не ни одной осадной башни Красс тут не оставил.

Все они были сосредоточены на других участках стены, хотя какой-то особой пользы в этих недостроенных конструкциях Кассий не видел, разве что отвлечь на себя часть вражеских сил.

«Что же задумал Красс?», — в который раз спрашивал себя Кассий, но не находил ответа. Старый проконсул задумчиво стоял на холме, сложив на груди руки, и не спешил подавать сигнал к штурму. Легионы стояли в строю уже около часа, но пока дело ограничивалось все теми же подвижными отрядами, выдвигавшимися к стенам, чтобы обменяться с готами несколькими выстрелами и вновь отступить к основным боевым порядкам. Надеялся ли Красс измотать таким образом защитников?

«Если и так», — думал Кассий, — «Наши воины устанут быстрее». Бойцовский настрой может просто перегореть в них от долгих часов бесполезного ожидания и тогда результаты этой атаки будут еще хуже.

Красс, однако, не реагировал на его настойчивые просьбы дать команду к атаке, отвечая лишь раздраженным ворчанием, и Кассий начал подумывать, что может быть полководец наконец образумился, увидев воочию мощь укреплений Немауза и не станет устраивать бесполезной бойни. И вот, когда Кассий почти совсем уверился в этой мысли, Красс внезапно повернулся к ожидавшему наготове букцинщику и поднял руку:

— Пора, — сказал он. — Шестой и Четвертый должны стоять. Остальным легионам — атака!

И тут же пропела труба. Ее звонкий голос подхватили букцины других легионов, и вот уже воздух взорвался нарастающим криком — распаляя себя перед битвой, легионеры подхватывали боевой клич:

— Рим! Рим! — гремело повсюду, и земля дрогнула под мерным шагом когорт.

Три легиона, пятнадцать тысяч солдат, разом пошли на штурм.

Приблизившись к стенам на расстояние выстрела из лука, легионеры перешли на бег, и тут же со стен полетели стрелы, находя первые жертвы.

Сжимая рукоять меча сведенными пальцами, Кассий видел, как падают убитые, но никакой ливень стрел не смог бы остановить натиска легионов. Дело должна была решить рукопашная схватка. Умело прикрываясь щитами, солдаты забрасывали ров фашинами и тут же к стенам вздымались лестницы.

Что происходит в других местах, Кассий не мог разглядеть, но у ворот Августа события разворачивались для римлян не слишком успешно. Основную надежду здесь Красс возлагал на тараны, которые катили по Домициевой дороге к самым воротам, но солдаты явно не спешили подставляться под стрелы и камни. И хотя бой на стенах уже завязался, основные силы римлян, сосредоточенные против восточных ворот, все еще не вступили в дело. Видимо, Красс решил ждать, пока готы плотно ввяжутся в бой на других участках.

К полудню сражение все еще продолжалось, и, судя по донесениям, которые то и дело приносили отправленные легатами контуберналы, происходило то, чего с самого начала опасался Кассий. Легионы несли большие потери, но нигде не могли закрепиться. Штурм превращался в бессмысленную бойню, и Красс хмурился все больше. Кассий видел, как он кусает губы и нервно расхаживает туда сюда, то и дело поглядывая в сторону стен. На взгляд Кассия пора было трубить отход, чтобы избежать умножения бессмысленных жертв.

— Что это? — выкрикнул вдруг кто-то, указывая в сторону города.

Красс немедленно прекратил свои хождения и посмотрел туда. И тут же лицо его озарила широкая улыбка.

— Шестой и Четвертый в атаку! — скомандовал он. — И кавалерию в бой!

Кассий не верил своим глазам. Ворота Августа открывались. И тотчас же, словно сопротивление готов вдруг прекратилось, волна римских плащей перехлестнула через стену сразу в двух местах. Он видел, как когорты бросили ненужные теперь тараны и устремились к воротам. И как летела, обгоняя их и врываясь в обреченный город, кавалерия галлов.

— Победа! Победа! — гремел восторженный крик, а Красс все улыбался, радостно потирая руки. И тут Кассий понял — проконсул знал, что все так и будет. Откуда-то он точно знал это и лишь ждал момента. Теперь уже было ясно — Красс все-таки взял Немауз.

— Попробуй этих павлиньих языков, сенатор. Они в соусе из меда, оливок и каких-то рыб, что водятся у берегов Крита. Секрет этого блюда известен только моему повару. Восхитительный вкус, на мой взгляд!

— Благодарю, — сухо ответил Паулин, осторожно зачерпывая пригоршню снеди, разложенной на изящном серебряном блюде.

Возлежа за роскошно накрытым столом, он чувствовал себя неуютно, хотя хозяин изо всех сил старался угодить гостю. Однако привычный к аскетичным трапезам Паулин про себя возмущался такой расточительностью и чревоугодием.

Смущало сенатора и присутствие за столом супруги хозяина. Более чем легкомысленно одетая юная дочь императора возлежала рядом с мужем, лениво отщипывая виноградинки и томно посматривая на обоих мужчин.

Внешне Леонтия сильно напоминала Верину, какой она была в молодости, и хотя никаких слухов о ее похождениях при дворе не ходило, глядя на нее Паулин не сомневался, что она втайне блудит. Воистину, женщина далека от Бога и падка до плотских утех! Не желая подвергаться нечестивым соблазнам, Паулин отвел взгляд от короткой зеленой туники Леонтии и исподлобья взглянул на Маркиана.

Сын императора Запада и внук императора Востока имел фигуру атлета, его могучим бицепсам позавидовал бы любой цирковой силач, а великолепный нос с едва заметной горбинкой выдавала принадлежность к благородному роду владык Империи — какой контраст с кривоногим обрюзгшим Фракийцем! Паулин невольно залюбовался его чеканным профилем и тут же подумал, что не случайно кое-кто в Константинополе перешептывается, будто именно Маркиан должен был бы стать истинным императором, если бы не наглость покойного ныне Аспара и прочих варваров.

И все же старый сенатор с трудом сдерживал раздражение, которое вызывал у него сын Антемия. Совсем недавно отец этого юноши возобновил богомерзкие жертвоприношения и игрища, вновь открыл языческие капища и вот-вот ввергнет Рим в пучину вероотступничества. Нет, живо еще проклятое семя Юлиана Отступника! И Антемий и Маркиан — его потомки, пусть и не по прямой линии.

Но зачем же эти двое пригласили его за свой стол? Для чего Маркиан подстерегал его, словно охотничий пес и так настойчиво звал к себе? Хотят услышать последние вести из Рима? Возможно, ведь Паулин одним из первых прибыл в Константинополь с рассказом о невероятных событиях, связанных с Крассом и его легионами. Но только ли это интересует честолюбивую чету?

— Так ты говоришь, мою сестру собираются вновь выдать замуж? — спросил Маркиан как бы между делом, рассматривая хрустальный бокал с вином.

— Да. За сына Красса. Я слышал, этот вопрос уже решен.

— Интересно…

— Бедная сестренка, — вздохнула Леонтия. — Только что избавилась от одного мужа, и вот уже другой. Он хоть красив?

— По крайней мере, он молод, — ответил Паулин, и супруги рассмеялись, оценив намек на старика Рицимера. — Но дело не в этом. Он язычник, как и все, кто явился с Крассом. Я уже говорил о тех непотребствах, что творятся в Городе. Не в силах терпеть такого попрания святой веры, я вынужден был покинуть Рим и явиться сюда. Твой отец…

— Мой отец — добрый христианин. Уверен, он поступит как должно.

— Сомневаюсь, — желчно ответил сенатор. — Он разрешил все эти бесовские игрища и сам принимал в них участие. Добрый христианин не может так поступать.

— Ну, ну, светлейший муж! Ты преувеличиваешь. А я вот слышал, что сам Папа терпимо и с пониманием отнесся к заблуждениям наших далеких предков. Истинно христианское поведение, ты не находишь?

— Они варвары! Нет, они хуже варваров! В амфитеатрах вновь льется кровь, открыто приносятся жертвы — все, как во времена гонений на христиан. Я считаю, что этому необходимо положить конец. Чем раньше, тем лучше.

Потворствовать же языческим культам недостойно императора. Я сказал это в лицо Антемию и повторю тебе, несмотря на все твои павлиньи языки и соусы.

Маркиан великолепно владел собой. Его ленивое выражение лица ничуть не изменилось.

— Я позвал тебя, Пулин, не затем, чтобы с тобой ссориться, — сказал он. — Я лишь хотел узнать, что происходит в Риме. Благодарю тебя за подробный рассказ. Кстати, ты уже побывал у патриарха?

— Акакий слишком занят, — нехотя признался Паулин. — Пока он не принял меня. Но я добьюсь встречи и расскажу ему обо всем. Если римский епископ не готов возвысить свой голос в защиту веры, я буду искать правды у константинопольского патриарха.

Маркиан наклонился вперед и вдруг мелко затряс головой, подозрительного кого-то напоминая:

— Да, да, да! — жарко зашептал он, делая большие глаза — Акакий должен объявить священный поход на Рим и вымести оттуда всю ересь. Искоренить! Все, до последнего! Как во времена Феодосия. Надо устроить им новый Фригид!

Мерзкие язычники! Фу, какая гадость. Меня просто тошнит от них. Поверишь ли?

Даже вот кушать не могу, так они мне омерзительны.

Паулин задохнулся от возмущения. Он внезапно понял, кого передразнивает юнец — до того получилось похоже.

— Ах ты… Ты…

Леонтия звонко расхохоталась, и Маркиан вторил ей, откинувшись на ложе. Не в силах выносить такое наглое поношение, Паулин вскочил, опрокинув блюда с павлиньими языками. Блюдо со звоном грохнулось на пол, и тут же в дверь заглянул раб.

— Проводи господина! — крикнул ему Маркиан, давясь от смеха. — Рад был встретиться с тобой, Паулин.

— Нечестивцы, — бормотал старый сенатор, спешно покидая триклиний. — Проклятье этому дому!

— Наконец-то он нас оставил. Надоедливый старикашка. И скучный. Зачем ты хотела с ним встретиться? — спросил Маркиан, едва шаги Паулина затихли.

— Хотела послушать, что он расскажет. Послы твоего отца говорят слишком туманно. И что ты об этом думаешь?

— Мне не нравится эта свадьба.

— Мне тоже. Кажется, тебя обошли, любимый!

— Что ты имеешь в виду?

— Не понимаешь? Этот брак очень опасен для нас. Он путает нам все планы.

— Ты об Алипии и этом… Публии Крассе?

— Как ты догадлив, дорогой мой супруг! — Леонтия изящно склонила голову и провела пальцами по щеке, убирая прядку волос. — Все, что мы с тобой слышали, говорит об одном — твой отец совершил большую ошибку. Хотя, может быть, у него не было выбора. Этот брак дает возможность Крассу претендовать на власть в Риме.

— Этого не будет. Я законный наследник отца.

— Да. Теоретически. Но чем ты подкрепишь свои претензии? Армия в руках Красса. А теперь в его руках еще и дочь императора. Дальше все просто. Нас обошли!

Леонтия сказала это с легким придыханием, как будто нечто не особенно важное, а при последних словах вздохнула и откинулась на ложе, вытянув длинные стройные ноги, совершенно не прикрытые туникой. Несмотря на то, что Маркиан думал сейчас совсем о другом, он невольно залюбовался женой.

«Мне повезло!», — подумал он. «Она не только красива, но и умна. Редкое сочетание! Да, Маркиан, ты счастливец. Любимец Венеры, как сказали бы раньше».

— Полагаю, отец и сам не в восторге от этого брака, — сказал он, поглаживая Леонтию по бедру. — Мне кажется, это вынужденный шаг. В конце-концов, Красс заслуживал благодарности за избавление Рима от Рицимера.

Разве не так?

— О, конечно! Но зачем же так приближать его к трону? Нет, любимый, это ошибка. А ошибки… следует исправлять.

— Верно. Но как? Если отец так решил, уже ничего не поправить. И потом, с Крассом придется считаться. Он важная фигура на Западе. У Рима теперь новая армия, и эта армия подчиняется Крассу.

— Верно. Только мне кажется, теперь все стало гораздо лучше, чем было. Нет больше мерзкого Рицимера с его дикими варварами. Красс отправляется в Галлию — пусть там и останется. Пусть они с Эврихом уничтожат друг друга. И тогда мы придем в Италию вместе с новым войском, которое даст тебе мой отец, и когда придет время, ты станешь императором Рима. Настоящим императором. Не таким, как другие. Тебе не придется оглядываться на варваров, потому что их больше не будет. И тогда мы создадим новую династию императоров. Ты и я — мы превзойдем Цезаря и самого Августа и нас будут славить от Геракловых столбов до Евфрата.

— И всему этому мешает один только Публий Красс, — заключил Маркиан.

Его рука поднималась все выше, касаясь уже самого края короткой туники.

Леонтия с наслаждением изогнулась под его лаской и прикрыла глаза:

— Ты же знаешь, я не хочу оставаться только дочерью императора…

— Что ж, моей сестре не привыкать быть вдовой! — сказал Маркиан и решительно отставив бокал, занялся довольной супругой уже всерьез.

Старый раб за дверью только покачал головой, слыша стоны и вздохи юных супругов. «Вот это любовь!», — подумал он. «Бывает же такая на свете!»

По вечерам Форум Константина обычно бывал полон народа. Здесь вечно толклась праздная молодежь в цветах венетов или прасинов, попивая вино, зубоскаля и задирая прохожих, сновали повсюду вездесущие торговцы, собирали слушателей бродячие проповедники. Но сегодня над Константинополем сгустились тучи, и хляби небесные обрушили на огромный город целые потоки воды.

Начавшийся ливень быстро разогнал гуляк, превратив мощеные улицы в быстро несущиеся ручьи, и только по-настоящему важное дело могло бы в такую погоду выгнать кого-то из дому. Видно, как раз такое дело нашлось у закутанного в плащ до самых глаз неизвестного, что не поднимая головы быстро шел через форум. Человек этот явно стремился к таверне «Под головою Льва», расположившейся прямо напротив колонны Константина, а то, что он шел пешком, вместо того, чтобы удобно расположиться в лектике, говорило о его не слишком благородном происхождении.

В некотором отдалении от человека в плаще, следовали двое крепких парней в синих туниках и коротких палиях, из-под которых выглядывали ножны мечей. Оба поеживались под струями ливня, но ни на миг не спускали глаз с маячившего перед ними плаща. Впрочем, их присутствие нимало не беспокоило незнакомца.

Едва фигура в плаще переступила порог таверны, к ней рысцой подлетел хозяин заведения, совершенно лысый, краснолицый и грузный Клеон. Он словно бы только и ждал, что этот визит осчастливит его заведение.

— Добро пожаловать, госпожа, — полушепотом пробормотал он. — Все готово, лучшая комната, как обычно. Тебя уже ждут.

Та, кого он назвал госпожой, молча кивнула и проследовала за ним к лестнице на второй этаж. Двое сопровождающих ввалились в таверну следом за ней и тут же заняли столик у лестницы, пустовавший, хотя таверна была набита народом, искавшим тут убежища от дождя и приятной компании.

Клеон предупредительно забежал вперед и сам распахнул дверь своей лучшей комнаты. В воздухе витал запах мирра, ярко горели свечи, а богато накрытый стол мог бы поспорить с лучшими трапезами императорского дворца. За столом расположился молодой муж, одетый по-военному, и явно отличавшийся большой силой. Впрочем, с обликом сурового воина странно контрастировали напомаженные завитые волосы, нарумяненное лицо и подкрашенные глаза.

Доблестный муж жадно ел жирную курицу, запивая ее вином прямо из бутылки.

Едва знатная гостья переступила порог, Клеон низко поклонился и притворил дверь, а сидевший за столом муж не спеша отложил обглоданную кость, вытер руки о снежно-белую скатерть и чуть привстал:

— Привет, Верина, — сказал он. — Что-то ты задержалась.

— И я тебе рада, дорогой племянник. — Супруга императора сняла мокрый плащ, бросив его на ложе. — Хотя и рассчитывала, что брат соблаговолит откликнуться на мое приглашение.

— Неужели ты думала, что Василиск может бросить армию? Пока готы стоять под Филиппополем, он не может отлучиться и на день. — Он предупредительно налил ей вина, и Верина, благодарно кивнув, присела к столу. — Но к чему такая таинственность? Мне нелегко было проникнуть в город неузнанным. Меня здесь слишком хорошо знают.

— «И любят», забыл добавить. Ты, Армат, никогда не избавишься от своего хвастовства. Василиск рассказал тебе, для чего я хотела его увидеть? Ты вообще знаешь о последних событиях?

— В общих чертах. Дядя дал мне прочесть твое письмо.

— Как мило с его стороны. Но перейдем к делу. Как я и писала, недопустимо, чтобы Антемий настолько упрочил свое положение на западе. К сожалению, император — мой супруг, не разделяет моих опасений, поэтому нам придется действовать тайно. Однако все, что мы делаем, делается на благо Империи и, в конце-концов, это необходимо не только нам, но и самому императору. Не сомневаюсь, он нас поймет и поддержит. Позже. Когда все уже будет сделано.

Армат покончил с курицей и переключился на блюдо жареной рыбы. При этом он не сводил глаз с Верины.

— Я вижу один возможный путь ослабить Антемия. Теперь, когда армия Красса ушла в Галлию и увязла в войне с Эврихом, северные границы Италии открыты.

Если кто-то из варваров решит воспользоваться такой возможностью, это никого не удивит.

— Кто-то? Ты имеешь в виду алеманнов? Они не дураки пограбить, но подтолкнуть их к большой войне будет непросто. И потом, их больше привлекает Галлия. Она как-то ближе.

— Галлия им не по зубам. Это и надо растолковать глупым варварам. В Галлии их встретят мечи бургундов и франков, тогда как Италию защищать некому.

Огромные богатства лежат и ждут, когда вожди алеманов смогут прибрать их к рукам. Беззащитные города…

— А откуда тебе известно, что у Антемия не осталось войск в Италии?

— Дурак! Это неважно. Но в это должны поверить варвары. Есть у Василиска подходящий человек, которого можно было бы отправить в Аргенторат?

Армат задумчиво почесал кончик носа.

— Кажется, я знаю такого человека. Есть у меня один очень толковый комит.

Сам он из германцев, тех, что перешли к нам на службу после битвы на Болии.

Прекрасный воин, очень умен и, главное, отлично знает, как обращаться с варварами. Хмм… Пожалуй, твой план может и удаться. Сейчас у алеманов есть единый король. Гибульд его имя. Он у них в большой силе. Достаточно будет подкупить его одного, а не целую прорву мелких заносчивых вождей. Я слышал, этот Гибульд жаден до крайности, а, кроме того, честолюбив сверх всякой меры — ему не дают покоя троны Эвриха и Гундиоха. Он мечтает о таком же королевстве алеманнов на землях Империи.

— Вот и прекрасно. Сыграйте на этом. Отправьте своего человека к Гибульду.

Не жалейте посулов и денег — пусть алеманны нападут на Антемия! Тогда у него не будет возможности интриговать против нас.

— Можно попробовать. Но алеманны не пойдут через Альпийские перевалы. Если получится склонить их к походу в Италию, они двинутся через Норик. Защищать его некому, так что путь на Италию будет для них открыт.

— Подробности мне не интересны. Просто сделай это.

— Как хочешь. Лично меня больше волнует мятеж Теодориха, чем то, что творится на Западе. Я думаю…

— А тебе думать не надо! Просто сделай, как я сказала. Понял меня, племянник?

— Да понял я, понял.

— И вот еще что… Сегодня мне донесли, что моя юная дочь вместе с любезным ей Маркианом строит собственные планы. Они задумали устранить Публия Красса, который стал мужем Алипии. Неплохо придумали, правда?

— Ты шпионишь за собственной дочерью?

— Я слежу за всеми, кто вызывает у меня подозрения. Особенно с тех пор, как Леонтия перестала советоваться со мной. К счастью, рядом с ней всегда есть верный мне раб… Так вот, мы немного изменим их великолепный план.

Надо не просто избавиться от сына этого выскочки, но сделать так, чтобы все подозрения пали на Антемия. Пусть он сам разбирается с Крассом. Мне не нравится, как они замечательно спелись. Передай Василиску, что действовать надо быстро. Император уже снаряжает посольство в Рим, и наш человек должен в него войти…

Скромному содержателю таверны «Под головою Льва» было невдомек, что под его крышей решаются судьбы Империи. Он протирал посуду, время от времени поглядывая на двух громил, поглощающих жареного барашка, и гадал, сколько денег оставит ему уходя знатная госпожа. Каждый ее визит приносил Клеону немалый барыш и потому он не задавался вопросом, кто же такая в действительности эта загадочная незнакомка. «Меньше знаешь — крепче спишь» таков был его девиз.

«Верно, любовник тут ее ждал. Мужа, наверное, опасается», — думал Клеон.

«Ну да мне никакого дела до этого нет. Пускай почаще встречаются, и денежки мне приносят».

А ливень, между тем, превратился в грозу. Молнии сверкали над Пропонтидой и раскаты грома сотрясали огромный город, заставляя торопливо креститься суеверных людей.

— Когда нам выступать?

Гай Минуций, облаченный в кольчужную рубаху с мечом на поясе и луком в руках выглядел довольно воинственно, чего никак нельзя было сказать о его разношерстной армии, суетливо копошившейся вокруг них.

Фульциний, устав от попыток привить вчерашним крестьянам хоть какую-то дисциплину, сидел на замшелом стволе поваленного дерева и полировал меч. Это занятие позволяло хоть как-то подавить закипавшее раздражение. Привыкший командовать римскими солдатами, он отчего-то полагал, что точно так же сможет вести за собой и галльских крестьян. Не тут-то было! Хотя, после отъезда Риотама, все они, включая Минуция, безоговорочно признали его право отдавать приказы, заставить их что-то делать оказалось не так-то просто.

Руганью и пинками Фульциний кое-как поднял их ранним утром и заставил как можно скорее покончить с завтраком. Теперь они заканчивали последние сборы, готовясь идти в свой первый настоящий бой. Глядя на их бестолковую суету, Фульциний не сомневался, что для многих он станет и последним.

Для нападения для Вапинкум — цитадель изменника Гирция — юный предводитель «свободных людей» собрал почти целую манипулу. Включая его самого, их было сто сорок три человека. По словам Минуция, дружина Гирция включала в себя около пяти десятков профессиональных солдат. Такое вот получалось соотношение сил, и Марку оно совсем не нравилось. Вся надежда была на разработанный Риотамом план военной кампании, который они теперь старательно претворяли в жизнь. Вот только старания у этих людей явно было больше, чем умения.

— Так когда выступаем? — нетерпеливо повторил Минуций.

— Как только твои люди будут готовы, — ответил Фульциний, не поднимая головы. — Время в запасе у нас еще есть, но неплохо было бы и поторопиться.

Мы должны оказаться в засаде до того, как они там проедут, а не после.

— Я подгоню тех, кто еще копается.

— Давай.

Фульциний внимательно осмотрел меч и, вложив его в ножны, легко вскочил на ноги. Вокруг поляны шумели огромные древние дубы, что помнили, верно, еще тевтонов и кимвров. Где-то в их кронах, приветствуя рассвет, щебетали пичужки.

«Пора», — решил Фульциний. «До той дороги топать еще около мили, да сколько еще потом этих вояк по местам расставлять…»

— В колонну стройся! — зычно заорал он. — Выдвигаемся! Отстающих не ждем!

Хотите пропустить всю потеху?! Так я вам и позволил!

Они шли сквозь глухие леса, раскинувшиеся у подножья горы Геза, что возвышалась на тысячу локтей, господствуя над окружающей местностью. С ее вершины наверняка можно было увидеть Вапинкум, лежавший в долине, со всех сторон окруженной горными склонами. Эта долина и была вотчиной Гирция. Здесь находились его богатые виллы и подвластные ему деревушки.

План Утера заключался в том, чтобы выманить солдат Гирция из-за стен Вапинкума, заманить их в засаду и уничтожить. Другого пути взять неприступную крепость не существовало. Взяв с собой того самого бородатого крестьянина, что так недружелюбно встретил их у деревни Минуция, Утер сменил одежду на лохмотья, без сожаления остриг свои волосы на здешний простой манер и отправился в логово Гирция. Эти двое должны были изобразить предателей, решивших заслужить прощение и награду, выдав местонахождение лагеря «разбойников», собиравшихся, якобы, напасть на одну богатую виллу, расположенную в пятнадцати милях от Вапинкума, к западу от горы Геза. На взгляд Фульциния план этот был слишком рискованным. Кто сказал, что Гирций поверит двоим перебежчикам, а попросту не прикажет казнить их на месте? Но, увидев изменившийся до неузнаваемости облик Утера и услышав его выговор — точь-в-точь как у здешних крестьян — даже он признал, что план может удаться.

Бывший король отправился в Вапинкум еще затемно и теперь должен был уже говорить с Гирцием, если конечно все шло так, как было задумано. Фульциний беспокоился за него, хотя их знакомству не исполнилось еще и пары недель.

Однако за то время, что они вместе скитались по здешней глуши Марк успел неплохо узнать этого человека, и он ему нравился. Занявшись знакомым делом и вновь обнажив меч во имя Рима, Риотам оживал на глазах, из бледной тени отшельника вновь становясь вождем, за которым готовы идти его люди. Если он все-таки доберется до Арморики, Рим получит надежного и сильного союзника.

Тем более обидно будет погибнуть здесь, в честной, но в общем-то мелкой и ничего не решающей стычке.

С некоторых пор Фульциний начал сомневаться, верно ли он поступил, бросив Петрея и отказавшись выполнить приказ старого центуриона. Чувства, которые он испытывал к Ливии, заставили его поступить так, заставили изменить присяге и долгу и теперь, немного остыв, Фульциний начал думать, что поступил недостойно римлянина. Впрочем, отступать уже было поздно. Он должен освободить Ливию, и он это сделает или погибнет. Ну а тогда ему уже будет все равно. Фульциний старательно гнал от себя вполне разумную мысль, озвученную Утером еще в той деревне: что если Ливии нет в Вапинкуме? С чего он взял, что, вступая в борьбу с совершенно не знакомым ему Гирцием, спасает тем самым девушку? А что, если это совсем не так?

— Послушай, Марк, я все спросить тебя хотел, да как-то времени не было.

Фульциний обернулся. Минуций догнал его и зашагал рядом.

— Ну, спрашивай.

— Странный вопрос, наверное… Можешь не отвечать, если не хочешь. Мне достаточно того, что ты и Утер на нашей стороне. Без вас мы бы не смогли все так здорово сделать.

— А мы пока ничего и не сделали.

— Не важно. Сделаем. Но все же, кто вы такие? Мы очень удачно встретились, и я начинаю думать, что Бог действительно существует. Вот только я никак не могу понять… Что вы не из простых — это сразу видно. Вы — солдаты, я бы даже сказал командиры. Утер…

— Спроси его сам. Я не привык трепаться о тех, кого нет сейчас рядом.

— Хорошо. Но ты-то ведь здесь. Ты отлично говоришь на латыни, но, уж прости, речь твоя звучит для меня очень странно. По виду на варвара ты тоже не похож…

— Что это ты еще выдумал? Я римлянин.

— Это меня и удивляет.

— Почему?

— Не знал, что среди римлян еще есть солдаты. И ты не настолько стар, чтобы быть ветераном последних легионов. Но ты не можешь быть и каким-нибудь комитом или другим высшим офицером. Вот мне и непонятно…

— За тем поворотом уже лежит наш овраг. Сейчас не время болтать. Но когда мы победим, я тебе расскажу. Обещаю.

— А не забудешь?

Фульциний только усмехнулся в ответ.

Это место они с Утером выбрали заранее. Находилось оно в двенадцати милях от Вапинкума. Дорога здесь делала крутой поворот, огибая большое болото, и ныряла в овраг. С обеих сторон над ней высились крутые склоны, заросшие ельником. Во многих местах корни деревьев проросли сквозь глинистые стены оврага и выбивались наружу, причудливо сплетаясь друг с другом. Лучшего места для засады, пожалуй, и не найдешь.

Хотя Фульциний заранее продумал, кого и куда стоит поставить, на деле это оказалось не так-то просто. По обе стороны оврага он размесил два отряда вооруженных луками и дротиками. Они вступят в бой, когда люди Гирция попадутся в ловушку. Саму ловушку должен был захлопнуть два десятка под командованием Минуция. Они засели на выходе из «ущелья», заранее приготовив огромную кучу камней и поваленные стволы деревьев. Все это они должны были обрушить на дорогу, как только отряд Гирция минует поворот. От мысли создать здесь завал заранее Марк отказался — если во главе отряда будет толковый командир, это может заставить его сразу же повернуть назад, а тогда весь план рухнет.

На случай если враг попробует пробиться сквозь завал, Фульциний разместил сразу за поворотом дороги еще два десятка парней, вооруженных длинными копьями. Он надеялся, что с такими силами Минуций сможет сдержать любой натиск, пока в бой не вступят главные силы. Захлопнуть ловушку должен был еще один отряд, который Фульциний возглавил сам. Им выпадала самая трудная задача — перекрыть врагу путь к отступлению, загородив дорогу стеной щитов и копий. Таким образом, люди Минуция должны были атаковать врага сразу со всех сторон и при том, находясь в гораздо более выгодной позиции. Добавив к этому численное превосходство, можно было надеяться на победу, однако успех целиком зависел буквально от каждого бойца.

Нисколько не доверяя умению своих людей устраивать засады, Фульциний несколько раз выходил на дорогу и не спеша проходил вдоль стен оврага, внимательно оглядывая склоны. Предусмотрительность оказалась не лишней — кое-кто из бойцов выбрал неудачное место, тут был слишком чахлый кустарник, а там — слишком тонкое дерево, некоторых выдавал блеск оружия, а иных яркий плащ или туника, с которыми они не подумали расстаться.

Наконец, все были расставлены по местам, и Марк убедился, что каждый полностью понимает свою задачу. Только после этого Фульциний вернулся к первому повороту и, вскарабкавшись на склон, занял свой наблюдательный пост — теперь оставалось только ждать.

Всадники появились с севера. Они мчались рысью по старой дороге, спеша поскорее разделаться с «бандой» Минуция. Вскоре Фульциний, надежно укрытый густым подлеском, уже смог их пересчитать. Тридцать один человек — все, кроме одного, в кольчугах и шлемах, у многих к тому же были щиты. А этот один… Утер, конечно. В одной тунике, безоружный и с обеих сторон от него охрана. Не очень-то доверяя ему, враги, похоже, взяли его с собой не только в качестве проводника, но и как заложника на случай предательства. Что ж, скоро они узнают, что он их и правда предал. Вот только как же спасется бывший король, когда все начнется? Об этом они не задумывались, а теперь уже было поздно.

Фульциний привстал на колено и поднял руку. Сигнал тотчас же передали по цепочке к другому концу оврага — люди Минуция приготовились. Спустя еще пару минут всадники ворвались в «ущелье», сразу же наполнив его топотом копыт.

Лихой громкий свист заставил их всех вскинуть головы, и тотчас же с грохотом посыпались камни, мгновенно образовав завал на дальнем конце дороги. Падая, камни подняли тучу пыли. Видно было, как встают на дыбы кони и сбиваются в кучу всадники, пытаясь не попасть под обвал. Уши заложило от ржания коней и проклятий.

— Бей! — заорал Фульциний что было сил, бросаясь вниз во главе своего отряда.

Запели стрелы, полетели дротики, вонзаясь в скопление людей на дороге.

Два-три человека свалились с коней и тут же были затоптаны, но остальные опомнились быстро — и весь план чуть не пошел псу под хвост. Вопреки расчету, враги не стали пытаться прорваться сквозь баррикаду, вместо этого они развернули коней и, прикрываясь щитами, повернули обратно. Отряд Фульциния еще не успел выстроить свою стену щитов, как в нее уже врезались всадники, остервенело рубя мечами направо и налево. Люди валились под копыта, как сухие стебельки камыша — дорога покраснела от крови.

Марк ловко ушел от удара налетевшего на него солдата и, нырнув едва не под лошадиное брюхо, резко ударил снизу. Клинок вонзился в тело, человек вскрикнул и ткнулся в шею коня. Но это был лишь единичный успех — воины Гирция прошли сквозь заслон, разметав и растоптав весь отряд, оставив на земле лишь пару своих. Тут бы все и закончилось, если бы предводитель врагов не обманулся легкостью, с которой досталась ему победа. Он приказал своим развернуться, надеясь все же покончить с бунтовщиками. А может он хотел непременно расправится с тем, кто завел его людей в эту ловушку — Утер с непостижимой легкостью ушел от своих охранников в самом начале заварухи и вертелся ужом, избегая ударов сразу двух всадников. Как бы там ни было, прорвавшиеся уже из окружения солдаты рванули назад. Это и было их роковой ошибкой — в бой вступил отряд Минуция, а едва лишь завязалась новая схватка, главные силы «разбойников» атаковали, бросившись вниз по склонам.

Все дальнейшее превратилось в кровавый кошмар и безумную рубку. Повсюду мелькали копья, мечи, лошадиные морды, оскаленные в крике лица. Жестокой свалке, казалось, не будет конца, и Марк думал лишь о том, как выжить среди ударов, сыплющихся со всех сторон. В какой-то момент он вновь оказался рядом с Утером — бывший король уже завладел длинным кавалерийским мечом и крутил им вокруг себя с бешеной скоростью.

Все закончилось также внезапно, как началось. Внезапно убивать стало некого, вокруг были только свои. И,как ни странно, в этой мясорубке Фульцний не получил ни одной раны.

— Победа, — сказал Утер и смачно харкнул на дорогу. — А я снова живой, гляди-ка.

Да, это была победа, но досталась она дорогой ценой. Повсюду лежали трупы.

За три десятка солдат Гирция они заплатили почти сотней своих.

«Центуриона, который так организовал засаду, стоило бы разжаловать. Или похуже что с ним сотворить», — подумал Марк. «А кто это тут у нас центурион?

Не ты ли, Марк Фульциний? Хотя здесь не римская армия, а эти крестьяне не легионеры. Так что будем считать, что это победа».

Вложив меч в ножны, Фульциний оглядел поле боя. Повсюду валялись трупы, целая гора окровавленных изувеченных тел. Славно поработали вояки Минуция!

Да и наемники Гирция, по правде сказать, не хуже. Громко кричали раненые, но на них не обращали внимания. Пережившие первый бой крестьяне обалдело вертели башками, видно все еще до конца не веря, что они живы, в то время как их товарищи навечно остались здесь.

— Быстро, быстро! — кричал Утер, подталкивая особо задумавшихся в спину. — Снимайте с них доспехи, надевайте на себя. Вы там! Лошадей, лошадей ловите!

А, проклятие!

Последний возглас вырвался у него, когда он добрался до баррикады.

Фульциний увидел там группу людей, столпившихся вокруг лежащего на земле тела. Юному Гаю Минуцию, похоже, не повезло. Его голова покоилась на коленях одного из солдат, другой заботливо поднес баклагу с водой к губам вождя.

«Ну, хоть жив вроде», — подумал Фульциний, подходя ближе.

Гай был жив, но, поглядев на его рану, Марк только с досады прищелкнул языком. Меч вонзился слева под ребра, пробив кольчугу. Кровь обильно выступила из раны.

— Как ты? — спросил Утер, склонившись над юношей.

Минуций облизнул пересохших губы и, с трудом разлепив их, едва заметно усмехнулся.

— Паршиво. А ты как думал? Но обо мне не беспокойтесь. Возьмите Вапинкум.

Убейте Гирция.

Он бормотал что-то еще, но слов различить было уже нельзя. Глаза Минуция закрылись, он тяжело дышал.

— Придется выделить людей отвезти его туда, где ему смогут помочь. Да и остальных раненых тоже, — сказал Утер, покачав головой. — Но мы не можем терять время…

— Эй, ты, — бросил он белобрысому парню, который поддерживал Минуция. — Возьми еще троих и позаботьтесь о раненых. Отправь кого-нибудь в ближайшую деревню, возьмите там телегу, иначе вы их не дотащите.

— Вряд ли они найдут там лекаря, — заметил Фульциний.

— Все в руках Божьих. Мы здесь ничем не поможем, пока не возьмем Вапинкум.

А уж там лекарь найдется. Ты давай тут не стой, снимай лорику. Сойдешь за их командира, по росту, вроде, похож. Его, кстати, Гернот звали…

Красс решил задержаться в Немаузе еще на один день, предоставив легионам краткий отдых. За это время он надеялся дождаться подвоза обещанных Полемием припасов из Арелата, а, кроме того, вместе с ними должны были прибыть последние добровольцы, решившие вступить в римскую армию под впечатлением от разгрома главных сил готов.

Среди тех, кто присоединился к его армии особенно выделялся старый центурион Деций Сей. Полемий указал на него, как одного из героев, благодаря которым Арелат устоял во время жестокого штурма. Старый солдат с мрачным лицом сразу понравился Крассу. Говорил он мало, но всегда по делу, за плечами у него был большой опыт военных компаний, и Красс доверил ему командование когортой, сформированной из вступающих в армию добровольцев, а также допустил к участью в военном совете.

Совет этот прошел сразу же как только Немауз был очищен от последних остатков готского гарнизона. Когда стало ясно, что город им не удержать, небольшой отряд готов попытался укрыться в превращенном в крепость амфитеатре. Однако их было слишком мало, чтобы успешно защищать огромную арену и легионеры быстро выкурили их оттуда. Всего при штурме было убито около трех тысяч готов, пленных было на удивление мало — только те, кто догадался сдаться легионерам. После того, как пали ворота и готы бежали со стен, в городе началась резня — граждане Немуза сполна отплатили варварам за все обиды.

Римская армия при штурме серьезных потерь не понесла. На все вопросы Красс, усмехаясь, отвечал, что благодарить за это следует Одоакра и его людей, которые под видом перебежчиков проникли в город. Как обстояли дела на самом деле, Красс предпочел помалкивать, считая, что не пришло еще время открыто говорить об этом.

Военный совет, на котором присутствовали все командиры римлян, решал один вопрос — как поступить дальше? Теперь, когда в руках римлян был Немауз, прочная связь с Арелатом и галльскими провинциями, из которых Красс мог черпать людей и припасы, была обеспечена, и можно было подумать о том, как окончательно разгромить Эвриха. Часть легатов и офицеров стояла за марш на Толосу, столицу вестготов. Осадив и взяв этот город можно было распространить власть Рима на всю Аквитанию и, выйдя к Лигеру, соединиться с наместником Северной Галлии Сиагрием.

С другой стороны, Вибий Цестий, командир букеллариев, предлагал идти к Пиренеям. Заняв горные проходы, можно было рассечь силы готов надвое, отрезав от Аквитании войска находящиеся в Испании. Кроме того, Цестий утверждал, что испанские провинции сохраняют верность Риму и станут превосходной базой для продолжения войны.

— Готы так и не смогли покорить Иберию, — говорил он. — Бетика и Лузитания на юге все еще свободны. Они утратили связь с Римом, но по-прежнему признают себя частью Империи. Тарракон также еще держится. Они присылали послов в Рим, прося помощи против Эвриха. Еще недавно мы не могли оказать ее, но теперь все изменилось. Войдя в Иберию, мы будем встречены с ликованием и при полной поддержке населения легко разобьем готов. Таким образом, Аквитания окажется окружена со всех сторон. На западе — Океан, на севере — Сиагрий, с востока Арелат и на юге — наша Иберия. Готы не продержатся долго. В Аквитании же полно предателей, и они будут стоять за Эвриха. Война здесь затянется, а в это время Испания без нашей помощи может пасть.

Против этого плана яростно возражал Паоний. Этот сенатор из Арелата по слухам был очень богат и владел обширными землями. В свое время, лет десять назад, он был префектом Галлии, а сейчас, хоть и был уже в годах, присоединился к армии вместе со своими букеллариями. Этот крепкий старик с живыми черными глазами, даже в походе не желающий расставаться с роскошью, требовал идти на Толосу.

— Взяв их столицу, мы закончим войну! — кричал он, багровея, в лицо Цестию. — Ты всю жизнь прожил в Риме, а смеешь рассуждать о Галлии и Испании, будто родился тут. Толоса — вот ключ к победе! Возьмем ее, и власть готов рухнет. Магнаты Аквитании увидят, что у Эвриха нет больше военной силы. Увидят, что готы — это никто, это — тьфу! И тогда они отвернуться от самозваного «короля». Приползут к нам на брюхе, вымаливая прощения. Но мы прощать их не станем — о, нет! Я об одном прошу тебя, великий Красс — не слушай оправданий аквитанских собак! И ни в коем случае не позволяй им оставить свои имения. Они уже предали Рим один раз, предадут и другой…

Красс слушал их спор с непроницаемым лицом, но про себя усмехался. Этот Паоний чем-то напомнил ему себя самого. Красс видел его насквозь — сенатор думает совсем не о том, что так старательно выставляет на показ. Его заботит не слава Рима и даже не разгром готов. И на войну он так рвется вовсе не для того, чтобы спасти Галлию от ненавистных варваров. Нет, Паоний думает лишь о том, как увеличить свое состояние. Наверняка, он уже прикидывает, какие земли и конфискованные у предателей виллы достанутся ему и его семье.

Сложись дела по-иному, и, вполне возможно, он со своими букеллариями стал бы верным сторонником Эвриха. Теперь, конечно, он видит, что быть верным Риму выгоднее. Необходимо сделать так, чтобы так же думала вся здешняя знать. Без этого победить будет трудно…

— Могу я сказать? — неожиданно вмешался в спор Деций Сей.

— Говори, — кивнул Красс, хотя большинство присутствующих с неодобрением глянули на простого центуриона.

— Первым делом нам следует взять Нарбон. Без этого мы не сможем полностью контролировать Домициеву дорогу. Владея Нарбоном, мы держим в своих руках путь на Толосу и Бурдигалу, а также самый удобный подход к Пиренеям. Ну, а кроме того, Нарбон — единственный порт готов. Через него они могут поддерживать связь с вандалами. Флота-то у нас нет и море все еще в руках в Гейзериха. Овладев Нарбонской провинцией, мы можем идти в Испанию или же двинуться на Толосу, как ты решишь. Но взять этот город надо первым делом и во что бы-то ни стало. Так я думаю.

— Поддерживаю, — тут же сказал Цестий. — Я тоже считаю, что к Пиренеям надо идти через Нарбон.

Даже Паоний, подумав, кивнул:

— Разумно, — сказал он. — Нарбонская провинция богата и порт Наброна нам пригодится.

Других предложений не последовало. Вариант старого центуриона понравился всем, одновременно откладывая решение основного вопроса еще не некоторое время.

— Решено, — подвел Красс итог военного совета. — Через день мы выступим на Нарбон. А сегодня мне еще нужно повидаться со здешним епископом. Он настойчиво просит меня о встрече, а Полемий советовал мне не пренебрегать его дружбой.

Вода была невероятно прозрачной, сквозь нее можно было видеть каждую трещинку на мраморных блоках имплювия. Отражаясь от водной глади, солнце, заглянувшее в перистиль, придавало ей удивительный серебристый оттенок. И, странное дело, там, где вода вливалась в имплювий, она бурлила и кипела, но в остальном ее поверхность оставалась ровной и безмятежной. Вода изливалась из лепного сосуда. Искрясь и играя ее струи падали вниз, в небольшом водовороте плясали песчинки, а в стороны разбегались волны, но они тут же гасли, будто что-то мягко останавливало их, отталкивая назад. Созерцание источника и звук бегущей воды завораживали, наполняя все существо зрителя безмятежностью и спокойствием.

— Дивный источник…

Красс поднял голову, встретившись взглядом с Домицием. Лицо епископа Немуза озаряла легкая улыбка.

— Ты должен был увидеть это чудо. Поэтому я пригласил тебя сюда. Надеюсь, ты не пожалел, что принял мое приглашение?

Красс подумал, что искать расположения этого человека ему советовал Полемий. Префект говорил, будто Домиций имеет большое влияние на христиан не только в Немаузе, но и во всей южной Галлии. Его поддержка могла бы доставить Крассу верность римского населения городов, которые предстояло отнять у вестготов.

— Разумеется, я не жалею, светлейший муж. Источник и правда чудесный.

— Он очень древний. Давным-давно, когда римляне только пришли сюда, на месте Немауза уже было селение галлов. Они почитали этот источник, как чудо.

И он творил чудеса. Больные, испившие из него, исцеляются. Всем остальным он дарит покой и умиротворение. А что еще нужно несчастным заблудшим душам?

Господь сотворил это чудо на радость нам, и мы должны благодарить его за это.

— Боги творят много чудес, — осторожно ответил Красс, гадая куда клонит епископ.

— Бог един. И да, он творит чудеса, чтобы мы могли узреть его волю и безграничную силу. Последнее его чудо — твое появление здесь. Твое и твоих легионов. Бог дарует надежду римлянам и всему христианскому миру. И вот уже Немауз свободен от еретиков-готов. Нашим церквям более ничто не угрожает.

Уверовал ли ты в могущество Божье?

— После того, что случилось с нами, мне трудно не верить в богов, если ты спрашиваешь об этом.

— Я спрашиваю, признаешь ли ты единого Бога-Творца и единосущного с ним сына, господа нашего Иисуса Христа?

Красс присел на возвышение имплювия и опустил руку в воду. Она была приятно прохладной.

— В мое время я никогда не слышал об Иисусе. Но здесь все говорят о нем. И я готов признать, что он существует. Почему нет?

— Рад это слышать. Пусть это будет первым шагом на пути твоего обращения в истинную веру. Я надеюсь, благодать Божья снизойдет на тебя и твоих воинов, ибо только с его помощью вы сможете одолеет нечестивых готов.

Красс про себя усмехнулся. Неужто жрец искренне полагает, что он отступится от отеческих богов ради этого восточного культа? Впрочем, Красс не стал разубеждать священника. Пусть думает так, если это позволит получить его расположение.

— Полемий говорил мне, что ты имеешь большое влияние на христиан Аквитании, — сказал он, стряхивая с руки капли воды.

— Я всего лишь скромный служитель Божий. Но да, чада церкви прислушиваются к моим словам. И я по мере сил помогу тебе. Готы погрязли в арианской ереси, их король — гонитель истинной церкви, а кроме того, они грубые варвары. Всем честным римлянам правление готов ненавистно и радости находиться под их властью никто не испытывает. Я разошлю людей по городам с вестью о близком избавлении. Надеюсь, это поможет твоей армии… Сегодня я служу благодарственный молебен за возвращение Немауза под руку Рима, а также произнесу проповедь перед моими прихожанами. Придешь ли ты вечером в церковь? Помолишься ли вместе со мной? Испросить помощи Божьей в военном походе было бы мудро с твоей стороны.

— Я приду. И готов помолиться вместе с тобой.

«Почему бы и нет?», — подумал Красс. «Нам пригодится помощь всех богов, сколько их ни есть на Земле».

Можешь ты кривиться поменьше? — едва слышно спросил Красс, склонившись к уху Кассия. — Не стоит так открыто выражать свое презрение здешним жрецам.

Их помощь может нам пригодиться.

Кассий пожал плечами и так же тихо ответил:

— Могу, если ты настаиваешь. Мне-то что? Но очень уж тоскливо в этом храме, ты не находишь? Не то что, скажем, наши старые добрые Луперкалии!

— Ты просто зол на христиан. Не пойму, кстати, почему. А сравнивать Луперкалии с этой службой просто глупо. Лучше бы вспомнил торжественные моления в храме Юпитера.

— Там тоже было не так скучно. И я не злюсь на них. Я их просто не понимаю. Они чужды нам. Чужды римскому духу вообще.

— И я так полагаю. Тем не менее, прояви уважение к их верованиям. От тебя, поверь, не убудет. А Домицию будет приятно.

— Как скажешь.

Молебен за освобождение города от готов проходил в христианском соборе, явно переделанном в храм из базилики. Жрецы Иисуса в роскошных облачениях то и дело что-то бормотали, хор, состоящий из юношей, в нужные моменты им подпевал. При этом священники бродили туда и сюда, помахивая небольшими жаровнями, с курившимися в них благовониями. Жаровни распространяли сильный запах ладана.

Служба в целом не произвела на Красса особого впечатления. Сидя на приготовленной специально для него богато убранной скамье, — а стояла она на возвышении, лишь немного уступающем месту, которое занимал сам Домиций, — Красс откровенно скучал. Не будучи набожным, он никогда не приходил в восторг, посещая жреческие церемонии и в своем времени. Здесь же все было для него, как верно заметил Кассий, и вовсе чужим. Однако, желая выказать уважение Домицию, Красс лишь благожелательно улыбался, делая вид, что вслушивается в возносимые христианами молитвы.

— Может, ты все же откроешь мне тайну? — прошептал вдруг Кассий, слегка повернув голову.

— Какую такую тайну?

— Как мы взяли Немауз?

— Нашел место говорить об этом!

— Место это не хуже других. Даже лучше. Здесь нас, пожалуй, никто не может подслушать. А делать нам все равно нечего. Я чувствую, эти песнопения нам еще долго слушать придется. Так как?

— Но ты уже знаешь, ворота открыли люди Одоакра. Я ничего не скрывал…

— Это то, что известно всем. А я хочу знать, почему готы впустили их в город.

Красс едва заметно усмехнулся.

— Хорошо. Тебе я скажу. Впрочем, теперь это уже не имеет большого значения. Помнишь Эвердинга?

— Разумеется.

— Он шпион Эвриха. Именно поэтому он так старался убедить нас, что бургунды нарушили мир.

— Так значит эта гадюка виновна в гибели Третьего?!

— Нуу… Я бы так не сказал. Слишком многое тут сошлось, одному Эвердингу я бы не поверил, но о том же сообщал и Полемий. Словом, как мне ни тяжело, гибель Третьего во многом на моей совести. В конце концов, это я принимал решение.

— Все равно! Подлый предатель должен был понести наказание! Где он сейчас?

— Скорее всего, с Вилимером. Ведь это он убедил его предать нас.

— Я поражаюсь тебе! Ты знал обо всем и ничего не предпринял!

— А что я должен был, по-твоему, предпринять?

— Как это что? Схватить мерзавца и отдать палачам.

— Вот уж нет! Хватать известного нам шпиона — большая глупость. Его надо использовать. И я это сделал.

— То есть ты…

— Именно! — глаза проконсула буквально сияли самодовольством. — Я не сомневался, что он попытается склонить Вилимера на сторону Эвриха. Ведь они оба готы. И я обсудил это с Вилимером. Ну а потом наш гот великолепно сыграл свою роль. Эвердинг был убежден, что остроготы переходят на их сторону, вот поэтому гарнизон Немауза впустил в город новых «союзников». А чтоб они не вздумали проявить чрезмерную осторожность, я распустил слухи, что мы будем штурмовать город, пока не возьмем, чего бы нам это ни стоило. Таким образом, они решили, что чем больше солдат будет на стенах — тем лучше.

— Постой! Но ведь воинов Вилимера не было в городе.

— Конечно. Это были люди Одоакра.

— Где же тогда сам Вилимер? Где его семь тысяч мечей?

Красс перестал улыбаться и как-то неуверенно поерзал на своем месте, зачем-то одернув тунику.

— Он должен был уже присоединиться к нам. И привезти голову Эвердинга. Но почему-то его до сих пор нет. Я разослал разведчиков в окрестности Немауза.

Семь тысяч воинов — не иголка, но пока о них нет известий.

Они замолчали. Пение христианских жрецов стало громче, моление приближалось к концу.

— Мне кажется, — сказал вдруг Кассий, не поворачивая головы, — Ты перехитрил сам себя, доблестный Красс.

Проконсул ничего не ответил.

Утром следующего дня римская армия выступила в поход на Нарбон. Зная, что вся Аквитания по-прежнему принадлежит готам, Красс вынужден был оставить в Немаузе достаточно сильный гарнизон — четыре когорты под командованием Сервилия. Прощаясь со старым ветераном, Красс еще раз напомнил ему, что Немауз необходимо удержать во что бы то ни стало. Если готы подойдут к городу, Сервилий должен был немедля слать гонцов в Арелат и к самому Крассу.

Падение Немауза отрезало бы поредевшую римскую армию от «своей» Галлии и могло привести к печальным последствиям. Епископ Домиций, присутствовавший при этом, поклялся, что в случае необходимости рядом с легионерами на стены встанут все граждане от мала до велика, но не позволят готам вновь отнять только что доставшуюся Немаузу свободу.

Потеряв во время штурма убитыми и ранеными около тысячи воинов, а также оставив здесь гарнизон, Красс имел теперь под своим командованием всего лишь двадцать шесть тысяч солдат — от Вилимера по-прежнему не было никаких известий, — и среди них всего лишь две тысячи всадников.

Хотя настроение в армии, гордой одержанной победой, было бодрым, ни Кассий, ни сам Красс не разделяли восторга легионеров. Обоих тревожило создавшееся положение. Куда исчез Вилимер? Где его семь тысяч воинов? На этот вопрос не было ответа. Без остроготов армия римлян сравнялась по силам с войсками Эвриха и при этом она должна была действовать на вражеской земле, среди мощных крепостей, каждюу из которых пришлось бы брать штурмом.

Рассчитывать же на подкрепления из-за Родана не приходилось — Арелат и так бросил на чашу весов все, что мог.

Легионы шли по Домициевой дороге. Впереди были стены и башни Нарбона, и никто не знал решится ли Эврих дать под ними решающее сражение римлянам.

— Меня удивляет, дорогой Феликс, что ты все еще остаешься моим гостем.

Нет, не подумай, твое общество меня только радует, беседовать с тобой истинное наслаждение. Увы, в наших краях, особенно после того, как всем здесь стали заправлять бургунды, нечасто встретишь столь мудрого и сведущего в богословии мужа… Однако, мне казалось, ты спешишь в Рим. Особенно после того, как ваше посольство к Гундиоху увенчалось успехом, и вы узнали все, что хотели. И, тем не менее, ты остаешься в Лугдуне. Что же заставляет тебя предпочесть мое общество блеску столицы?

Феликс вздохнул, взял оливку с простого медного блюда, повертел ее в пальцах и положил на место. Епископ Патий смотрел на него с искренним участием. Его глаза буквально лучились добротой и заботой, и Феликс подумал, что не случайно многие христиане в Лугдуне называют своего епископа святым.

Этот глубокий старик был не только крепок в вере Христовой, но и всегда готов прийти на помощь ближнему, в чем бы сей ближний ни нуждался — в куске ли хлеба, в утешении ли или добром совете. Да, именно на таких людях держится святая церковь даже там, где господствуют варвары-ариане!

— Я сам не знаю, что мы здесь делаем, почтенный Патий, — ответил Феликс. — Гундиох был не слишком любезен, но, — еще раз спасибо тебе, — принял нас довольно скоро, а также заверил, что с его стороны Риму нечего опасаться.

Теперь мы знаем, что все слухи, распускаемые готами, были подлым обманом. Мы провели здесь достаточно времени, чтобы убедиться — Гундобад действовал сам по себе, не советуясь с отцом и даже вопреки его воле. Гундиох не таит обиды на римлян и остается верен союзу. Все это мы теперь знаем…

— Так что же удерживает тебя в Лугдуне? — вновь спросил Патий, наполняя кубок прозрачной водой из глиняного кувшина — епископ не пил ничего иного, укрепляя свою веру аскезой.

— Что же, как не Петрей? Центурион не желает возвращаться! Он словно с цепи сорвался.

— И не говори! — Патий торопливо осенил себя крестным знамением. — Это страшный человек и к тому же закореневший в язычестве. Не мое дело тебе советовать, дорогой Феликс, но я не могу понять, что ты делаешь в компании этого изверга в образе человеческом?

Феликс с трудом подавил улыбку. Петрей был, вероятно, единственным человеком, которому удалось внушить епископу Лугдуна неприязнь к своей персоне. Неприязнь, настолько острую, что с каждым днем Патию было все труднее ее скрывать. Феликс не сомневался — после общения с центурионом Патий подолгу молится, чтобы очиститься от неподобающей святому отцу ненависти к ближнему своему.

Дело усугублялось еще и тем, что жили они в собственном доме епископа, расположенном при церкви святой Бландины. Выходки центуриона то и дело пугали и смущали здешних обитателей, послушников и монахов. Не было никаких сомнений, что Патий терпит все это лишь из глубокого уважения к Феликсу. И от этого Феликс чувствовал себя еще более неловко.

— На самом деле Петрей не лишен достоинств. Хотя я действительно не понимаю, что с ним случилось. Раньше я не видел, чтобы он так себя вел. Не могу понять…

Дверь внезапно грохнула о стену, как будто ее распахнули пинком. Впрочем, можно было не сомневаться, что так оно и было — сразу вслед за этим келью наполнил пьяный хохот.

— Вспомнишь… недоброго человека, так вот и он, — пробормотал Патий, быстро перекрестившись.

— А, жрецы! Как всегда, в сборе… Хо-хо! Славно погулял сегодня старый Петрей! Ох, и славно!

Не обращая внимания на испепеляющие взгляды двух иерархов церкви, центурион грохнулся на ложе и тут же всплеснул руками, уставившись куда-то на стену.

— Вот это баба! Сиськи что надо. Я бы ее…

— Господи, прости! — воскликнул Патий и стремглав выбежал из кельи, едва не опрокинув стол.

— Имей же совесть, Петрей! — произнес Феликс, недовольно покачав головой.

— На этой фреске, как я тебе уже говорил, и не раз, изображена святая Бландина, покровительница Лугдуна, чьим именем названа церковь, в которой мы с тобой и остановились.

— Да мне-то что? Голая баба, она и есть голая баба.

— Чтоб ты знал, ее жестоко замучили язычники. Сначала ее клали на раскаленные угли, а потом в ивовой корзине бросили зверям, и они терзали ее плоть. И только когда на теле святой мученицы не осталось уже живого места, язычник зарезали ее, видя, что Бландина не отречется от веры Христовой даже под самой зверской пыткой.

— Ага. Веселые у вас бабы. Ну и ладно, главное, что этот твой друг нас в покое оставил.

Феликс с подозрением поглядел на центуриона.

— Постой-ка… Да ты ведь и не пьян вовсе!

— Точно. Вернее, пьян, но не сильно.

— Зачем тогда ты, во имя всех святых, устроил этот цирк?! Наш добрый хозяин Патий был просто в ужасе от твоих слов!

— Вот и хорошо. Не верю я этому святоше.

— Не стоит бросаться такими словами, Петрей. Патий — мой добрый друг и славный римлянин.

— Конечно. Один твой «добрый друг» уже чуть было не отправил нас всех в Элизий. Второго мне не надо. А этот Патий… Он либо продался бургундам, либо просто непроходимый дурак. Ни то, ни другое нам ни к чему не нужно.

— Где это ты набрался подобных сведений? В кабаках, тавернах и лупанарах?

Там, кажется, ты проводишь все свое время?

Петрей наклонился и принялся расшнуровывать калиги:

— Этот ты верно заметил, жрец. Провожу. В кабаках. В тавернах. В лупанарах. И не один. А с моими хорошими друзьями бургундами…

Феликс поняв, куда он клонит, стал внимательно слушать. Петрей, между тем, стащил сначала одну калигу, потом другую и не спеша разместился на ложе.

— Так вот, жрец, — сказал он. — Один раз я ошибся. Из-за меня там, на юге погибли наши солдаты. Слухи до Лугдуна уже дошли. Второй раз я не ошибусь. И я не вернусь к Крассу, пока не сделаю все, что можно для нашей победы.

Дай-ка выпить.

Феликс наполнил кружку и протянул центуриону. Тот приподнялся на локте, отпил и вдруг громко фыркнул, едва не обрызгав священника.

— Вода?! Сам пей эту гадость! Хорошо, что я прихватил с собой мех доброго вина.

Он снова сел, развязал мех и принялся пить. Его кадык так и ходил под кожей.

— Уфф… — Петрей утер губы и снова растянулся на ложе. — Денек был…

Значит так, люди Гундиоха болтают, что воевать с римлянами они, вроде, не собираются. Пока что. Но слушок один до меня дошел. Кое-кто из моих новых друзей под большим секретом поведал, что скоро должны зашевелиться северные варвары — алеманны. А зашевелятся они не просто так. К ним едут особые послы, от кого — неизвестно. То ли от Эвриха, то ли еще от кого. Я этим делом заинтересовался, узнал, что посольство вчера прибыло в Лугдун, и Гундиох с их главным встречался. Это некий германец именем то ли Онульф, то ли Хунульф. Он везет на север богатые дары и следует в Аргенторат. Еще я узнал, что алеманны сильны, их опасаются и сами бургунды, а потому Гундиох будет очень рад, если эти варвары двинут в Италию. Говорят, у них пятьдесят тысяч мечей.

— Алеманны нападут на Италию? Но это ужасно! Кто отправил к ним этого человека? Говоришь, он германец? Не Эврих ли за ним стоит?

— А Эвриху служат греки?

— Что?

— Греки, говорю. Появился тут один… Деньгами сорит. И вроде как он с этим путешествует, с Хунульфом. Сегодня ночью мой бургундский друг обещал нас познакомить. Не за так разумеется. Так что готовь монеты, жрец.

— За этим дело не станет, но послушай, Петрей, если все обстоит так, как ты говоришь, не должны ли мы предупредить императора? И Красса?

— Неплохо бы было. Послать только вот некого. Проклятый Фульциний — чтоб у него хер отвалился! Хотя… Один раз мы уже обосрались. С бургундами. Теперь я хочу сначала сам во всем убедиться. Если сегодня все выгорит — можешь собираться домой. А если нет… В общем, не нравится мне этот Хунульф. И кажется мне, ждет нас с тобой дорога в Аргенторат.

— К алеманнам?! Господи помилуй!

Петрей усмехнулся своей страшной ухмылкой, а шрам на его щеке стал совсем багровым.

— Посплю маленько. А то ночь, чую, бурная будет. Как стемнеет, разбудить не забудь, жрец.

Феликс горестно покивал головой. Рука его потянулась к кувшину, но, вспомнив про мех с вином, святой отец передумал. Когда он развязал бурдючок, келью уже наполнял могучий храп центуриона. До темноты оставалось около часа.

Петрей втянул носом свежий ночной воздух. Пахло жареной рыбой, отбросами и конским навозом. Плотнее запахнувшись в плащ и заодно проверив, свободно ли выходит из ножен меч, центурион двинулся в сторону Старого Форума.

Его путь пролегал среди заброшенных, а кое-где и полуразвалившихся зданий.

Тут и там на дороге встречались выбоины, видно было, что о ней давно уже никто не заботится. Древняя столица Галлии знавала лучшие времена, но сейчас большинство жителей покинули ее сердце — Железный холм, на котором располагались великолепные некогда дворцы, театры, фонтаны и храмы, а также знаменитый на всю Империю Амфитеатр Трех Галлий. Ныне все это было забыто и медленно разрушалось от времени. Ночная тьма лежала на старинных кварталах Лугдуна. Свет виднелся лишь внизу, в долине Родана, где теперь обитали граждане города, да на двух холмах, что ближе к Саоне — там возвышались сторожевые башни, занятые бургундским гарнизоном.

Время от времени навстречу попадались темные фигуры — рабы, спешившие с запоздалым поручением хозяев да парочки, ищущие уединения среди молчаливых камней старого города. Петрей спускался с холма нетвердым шагом гуляки, не теряя однако бдительности. В этот час запросто можно было нарваться на любителей пошарить в чужих кошельках — никакой ночной стражи при бургундах в городе не водилось и всевозможные темные личности чувствовали себя здесь вполне вольготно. Впрочем, то ли потому, что Петрей не производил впечатления того, кто готов безропотно расстаться с деньгами, то ли еще почему, до таверны со скромным названием «Звезда Галлии» он добрался без происшествий.

Таверна эта находилась на первом этаже старого здания, построенного, как говорили, еще во времена Константина Великого. Ее хозяин уверял всех, что построил «Звезду» дед его деда, и он же стал первым владельцем самой знаменитой таверны Лугдуна. С тех пор старший сын рода Лутациев неизменно получал в наследство звание нового хозяина «Звезды» после того как прежний отходил в мир иной. Впрочем, так это было или не так, никого особенно не заботило. Гораздо важнее было то, что у Лутация подавалось действительно лучшее в Лугдуне вино, его повар-раб готовил лучшее в Лугдуне жаркое, а при таверне, на втором этаже, располагался лучший в Лугдуне лупанар.

Возможно, поэтому во время последней смуты лет пятнадцать назад, когда город переходил из рук в руки и его попеременно захватывали бургунды, готы и войско Эгидия, таверна «Звезда Галлии», наравне с церковью Святой Бландины, оставалась едва ли не единственным зданием, избежавшим разграбления победителями. Сейчас это заведение облюбовали бургунды. Платили они хорошо, и старый Лутаций не мог пожаловаться на убытки — каждую ночь общая зала была полна, вино лилось рекой, столы ломились от яств, а шлюхи не знали покоя.

Еще на улице Петрей услышал пьяные выкрики и усмехнулся — веселье в самом разгаре. Двери таверны, как всегда, были гостеприимно раскрыто, но, как оказалось, не для всех. Едва центурион собирался переступить порог, как в него чуть не врезался совершенно голый парень. Судя по скорости с которой он покидал таверну, ускорение ему придали здоровым пинком под зад. Петрей увернулся, и юноша грохнулся на землю, подняв облачко пыли. Вслед ему из дверей грянул хохот.

— Варвары… свиньи, — бормотал юнец, возясь в пыли. Размазывая по лицу слезы и сопли, он пытался подняться, но то ли потому, что он был изрядно пьян, то ли из-за поврежденной правой руки, получалось у него плохо.

«Да, парень, тебе тут явно не рады», — подумал Петрей, входя в общую залу.

В нос ударил аппетитный аромат жареного мяса и могучий колбасный дух. В полумраке освещенного факелами зала, стояло не меньше десятка огромных дубовых столов. Скамьи были заполнены до отказа. Разносившие кушанья и вино рабы с трудом протискивались между клиентами заведения. Судя по одежде, большую часть посетителей составляли бургундские воины, но было и несколько местных торговцев и, конечно, же девки.

За одним из столов царило особое оживление. Вокруг него столпилось не меньше дюжины варваров и все возбужденно орали. Из-за их спин нельзя было разглядеть, что там происходит. Появление Петрея не осталось незамеченным.

Едва он переступил порог, высокий германец в богато расшитом плаще и с мечом у пояса схватил его за плечо:

— Хо-хо! Кого я вижу! Петрей!

Усмехаясь, центурион обнял бургунда, похлопав его по спине.

— Здорово, Хаген! Гуляешь, значит? Кого это вы тут раздели?

— А…, — Хаген пренебрежительно махнул рукой. — Хлыщ какой-то. Поспорил с Гере, что он мужчина, а не дохляк и падаль. Гере предложил проверить у кого рука крепче. А он, дурак, согласился. Об заклад поставили все его деньги и одежу. Ну и… сам видел, чего слово хлыща стоило. Постой-ка!

В глазах Хагена мелькнул озорной огонек. По-прежнему обнимая Петрея за плечи, он подтолкнул его к столу.

— А ну-ка, други! — заорал он зычным голосом. — Расступись! Дорогу давай, говорю!

Варвары раздались в стороны, и центурион увидел странную сцену. За столом напротив друг друга сидели двое бургундов. Одного Петрей помнил по прошлым гулянкам. Это был Фолькер, друг Хагена и командир сотни бургундского гарнизона. Другого, — настоящего гиганта с ручищами не меньше лосиной ляжки, — Петрей видел впервые. Оба, похоже, играли в какую-то игру. Правую руку каждый поставил на стол, они сцепились ладонями и яростно пытались уложить руку противника. За спиной каждого толпились болельщики, подбадривая своего бойца громкими криками.

Сразу было видно, что Фолькер изнемогал в борьбе. На лбу у него выступил пот, на висках вздулись жилы, глаза только что из орбит не лезли, но его рука неумолимо клонилась к столу. Противник сотника, напротив, был совершенно спокоен и даже усмехался в густые усы. Казалось, он не прилагает никаких особых усилий и борется как-то даже лениво что ли, совсем неусердно.

— Ну, что, ребята, — сказал он, вертя лохматой башкой. — Не пора ли кончать с Фолькером? Другие, поди, ждут, а?

— Я… тебя… еще уложу…, — прохрипел Фолькер, напрягая все силы.

— Давай! Вали его! — заорали зрители. — Вали! Вали!

— Народ требует, — сказал гигант, усмехаясь в усы.

Внезапно он чуть привстал и резко дернул плечом, раз, другой…

— Ааааа!!! — зарычал Фолькер, пытаясь удержаться, но тут его рука стукнула о столешницу, а сам он чуть не свалился под стол.

— Гере! Гере!

Зрители вопили как резаные, а многие к тому же стучали кружками по столу.

— Это Гере! — проорал Хаген в ухо Петрею. — В борьбе на руках он непобедим! Фолькера уложил! Меня уложил! Да всех вообще!

— Отдавай-ка пояс, друг Фолькер, — сказал между тем гигант. — Мой он теперь, нет?

— Твой, твой, — пробормотал сотник, расстегивая кожаную перевязь с изящной серебряной пряжкой. — Чтоб тебя девы Вотана затрахали насмерть, дубина здоровенная! Он в сердцах грохнул пояс на стол, резко повернулся и, расталкивая людей, двинулся в угол, поближе к очагу.

Здоровяк спокойно забрал пояс, основательно приложился к кружке, затем утер усы и обвел залу насмешливым взглядом:

— Ну, кто еще станет против меня? У кого тут довольно храбрости померяться силами с Гере? Есть тут мужчины еще или нет?

Бургунды загоготали, но ни один не рискнул сесть на оставленное Фолькером место.

— Так я и знал, — протянул Гере. — Ну что ж, тогда пришло время славно напиться…

— Постой!

— Хаген? Да я тебе уж два раза укладывал. Ты что, пояс силы у Тора украл, а? Или… монета лишняя завелась?

— Нет, Гере, не надейся! Бороться с тобой буду не я.

— А кто?

— Да вот этот парень!

Хаген вытолкнул вперед центуриона.

— Кто ж такой? — спросил Гере, приглядываясь к Петрею. — С виду не больно крепок. Хотя по роже видно — рубака.

— Давно ты к нам не захаживал просто. Это ж Петрей, римского попа, что к Гундиоху прибыл, охраняет.

— Понятно, — протянул Гере. — Ну, садись, римлянин. Слабаки вы все, но раз уж хочешь силой со мной померяться…

— Да я вроде не рвался, — хмыкнул Петрей, усаживаясь за стол.

— Давай, давай! — Хаген похлопал его по плечу. — Покажи себя.

— Ну раз так… — Гере запустил пятерню в свою густую гриву. — Я за простой интерес не борюсь. Что поставишь, дружок?

Петрей оценивающе посмотрел на неожиданного соперника, почесал бритый подбородок… и грохнул на стол ножны с мечом. Гере прищурился.

— Вот так, значит? — сказал он. — И что же должен поставить я?

Центурион пожал печами:

— Угостишь всех вином, идет?

— Почему нет? Все равно ты проиграешь, дружок.

Усмехнувшись, Петрей поставил локоть на стол. Великан повел плечами, пошевелил пальцами и обхватил ладонь центуриона мертвой хваткой.

— Десять денариев за нашего Гере!

— Восемь на римлянина!

— Идет!

— Шесть против одного за Гере!

— Ставлю!

— Давай, римлянин, не подведи! — выкрикнул Хаген. — Я на тебя поставил.

Начали!

Вокруг стола столпилось уже два десятка зрителей. Те, кому не хватало места, пытались пробиться сквозь плотное кольцо спин, толкались, подпрыгивали в надежде увидеть хоть что-нибудь. Бургунды орали на весь зал.

Пахло потом, луком, вином и пивом.

На могучем предплечье Гере вздулись вены. Шрам на лице Петрея стал багровым. Руки не двигались. Со стороны могло показаться, что они просто держаться за руки, и только дрожь напряженных до предела мышц выдавала отчаянные усилия, прилагаемые обоими противниками. Прошла минут, другая…

Кричали уже все, и в этих криках было все больше и больше изумления — такого не ждал никто. В первый раз непобедимый Гере встретил достойного соперника.

Сначала гигант перестал ухмыляться, затем судорожно вцепился в стол.

Напрягая все силы, три раза он пытался резким рывком выиграть схватку, — напрасно. Лицо его налилось кровью, глаза едва не лезли из орбит, но Петрей был невозмутим, разве что на лбу центуриона выступил пот, казалось, он ждет чего-то, и вот — никто не успел уловить, что же случилось, — Гере издал сдавленный хрип, и вдруг — рука могучего бургунда рухнула на стол.

В зале повисло гробовое молчание. Петрей медленно разжал пальцы и утер пот. Он ничего не говорил, только смотрел на противника. Тот распрямился, потер руку и повертел головой, словно оглядывая таверну.

— Ну знаешь… — сказал он, наконец. — Не ждал я такого от римлянина. Вот это рука! Ты — настоящий мужчина, не хуже бургундов! Боец!

— Уговор не забыл? — спросил Петрей.

— А то! Эй, хозяин! Где там тебя черти носят?! Вина всем! За мой счет!

Зал разразился бурными криками восторга. Внезапно возникшее напряжение рухнуло, по таверне уже сновали служанки, спеша обнести всех кубками полными рубинового напитка. Зазвенели монеты, переходя из рук в руки. Те, кто ставил на римлянина, радостно потирали руки. Петрей хотел было встать из-за стола, но его остановила та самая рука, которую он только что припечатал к столу.

— Постой! Раз уж я по твоей милости угощаю всех этих слабаков, то неужели, — клянусь распятым Исусом! — я не угощу тебя, римлянин? Как твое имя?

— Петрей. Я с радостью выпью с тобой, славный Гере, но не сейчас. У меня тут есть одно дело.

— Что за дела в таверне? Есть, пить, девок щупать! — Гере расхохотался так, что на столе задрожали кубки. — Ладно, римлянин, делай свои дела и возвращайся. Я буду ждать тебя.

Центурион кивнул и неспешно направился к дальнему концу зала. Пока он шел, его четыре раза окликнули, приглашая за стол. Каждый хотел выпить с тем, кому удалось превзойти могучего бургунда. Петрей кивал, улыбался, пожимал руки, но с пути не сворачивал. Наконец он добрался до длинного стола за которым пылал очаг и суетилась кухонная прислуга. Здесь же расположился хозяин таверны, толстый и почти лысый одноглазый Лутаций. Приглядывая за рабами, он то и дело на них покрикивал, а особо нерасторопных награждал тумаками и подзатыльниками. При этом он время от времени обходил зал, приветливо болтая с посетителями, интересуясь не желают ли дорогие гости еще чего-то покушать или испить вина.

— Привет тебе, Лутаций, — бросил центурион.

— А! Достойный Петрей! Рад, рад тебя видеть! Экое ты сегодня представление устроил моим гостям!

— Он здесь? — спросил Петрей, не обращая внимания на благодушие хозяина.

— А как же! Конечно, здесь. Я предложил ему двух лучших девочек, и он не смог отказаться. Я сразу понял, что за вкусы у старого развратника, знал, чем ему угодить.

— Где он?

— Послушай, Петрей, я — истинный патриот Рима и готов служить святому делу. Поэтому я выполнил твою просьбу. Но ты понимаешь, все это будет в моем заведении. Что могут подумать люди, если поднимется шум? А я ведь дорожу своей репутацией…

Петерей выудил из-под плаща увесистый мешочек и сунул его хозяину.

— Держи. Все, как договаривались. Можешь пересчитать.

— Что ты, что ты! — пробормотал Лутаций, поспешно пряча мешочек. — Я тебе доверяю. Только знаешь что? Не убивай его, ладно? По крайней мере не в «Звездочке».

— И не собирался. Так где он?

— На втором этаже. Вон лестница. Третья по счету дверь слева. Девочек…

— Не трону я твоих девок.

— Постой! Видишь вон того парня у лестницы? Он с твоим греком пришел.

Охрана, наверное. Сидит там, не ест, не пьет, по залу глазами зыркает.

— Ясно.

Не слушая больше лепетания хозяина, Петрей развернулся и, слегка пошатываясь, направился к лестнице, нащупывая под плащом меч.

Горбоносый чернявый парень в шерстяной тунике сидел на нижней ступеньке лестницы, исподлобья оглядывая зал. Его левую руку от локтя до запястья обвивал тонкий кожаный ремешок, похожий на те, что используют кулачные бойцы, а на поясе висел внушительный кинжал. Направляясь к лестнице, Петрей прихватил по пути огромную кружку пива, — пена аж стекала через край, — и теперь шел, радушно протягивая ее вперед. На лице он изобразил самую что ни на есть глупую ухмылку завсегдатая таверн и горького пьяницы, а левой рукой поудобнее перехватил под плащом ножны с мечом.

— Э-ге-гей! Что скучаешь один, добрый муж?! Не распить ли нам чудесного напитка?

Горбоносый поднялся на ноги и окинул Петрея презрительным взглядом.

— Я не пью эту дрянь, варвар, — сказал он с четким восточным акцентом.

— Это кого ты варваром назвал, негодяй?! Я к нему, как к лучшему другу, а он…

Центурион покачнулся, изображая пьяного, и половина содержимого кружки оказалась на тунике стража.

— Ах ты дерьмо свиное! Я ж тебя… — горбоносый в ярости ухватил Петрея за плечо, и тут же получил тычок концом ножен по дых. Он отшатнулся, хватая ртом воздух, согнулся пополам, и Петрей от души приложил его кулаком по затылку.

Все произошло настолько быстро, что почти никто ничего не успел толком заметить.

— Пить со мной отказался, собака, — пояснил Петрей трем бургундам, сидевшим ближе всего к месту событий. Все трое расхохотались в усы и подняли кружки.

Все так же пошатываясь, Петрей переступил через тело поверженного противника и поднялся вверх по широкой лестнице.

Второй этаж освещала тусклая масляная лампа. Было здесь мрачновато, но довольно уютно. Стены, расписанные нимфами и фавнами, предающимися любви в разнообразных позах, вполне могли бы привлечь внимание знатока. В дальнем конце коридора виднелась огромная голова лося. Лось смотрел свирепо и недовольно. Должно быть потому, что кто-то выковырял у него один глаз.

Петрею, впрочем, некогда было любоваться красотами убранства, помня слова Лутация, он подошел к третьей двери слева, прикрытой тяжелым алым пологом.

Из-за двери доносились то ли всхрапывания, то ли довольное похрюкивание.

Скрипела кровать. Не раздумывая, центурион обнажил меч и, отдернув полог, толкнул дверь.

На столиках вдоль стен горели десятки свечей. В центре комнаты стояло огромное ложе с балдахином. Посреди одеял и подушек лежал на спине до крайности тучный муж, волосатый, словно африканская обезьяна. Жир на боках и ляжках аж подрагивал при каждом его движении. На его бедрах примостилась девочка лет двенадцати. Сосредоточенно закусив губу, она покачивалась вперед-назад, и от каждого ее движения толстяк довольно похрюкивал. Вторая девчонка ерзала в изголовье ложа, прижимаясь к лицу развратного мужа.

Занятые своим делом, они не заметили внезапного появления Петрея, пока он не ткнул острием меча волосатую ногу.

Толстяк вскрикнул, дернулся — девочки полетели на пол, и на центуриона уставилось разъяренное потное лицо землистого цвета, изборожденное морщинами и потеками румян. Все это обрамляли клочки волос, свисающие по обе стороны круглой лысины.

— Пошел вон, скотина! — взвизгнул толстяк, неожиданно тонким голосом, но тут же, заметив меч и решительный взгляд посмевшего обеспокоить его наглеца, изменился в лице и быстро отполз назад, прижавшись к спинке ложа.

— Что… что такое? Что тебе надо? — забормотал он, не отрывая глаз от меча.

— Эй, девочки, — сказал Петрей, слегка мотнув головой, — Вас Лутаций зовет. Быстро пошли! А нам надо поговорить со старым другом наедине…

Девчонки переглянулись, разом подхватили туники и стремительно упорхнули за дверь.

— Кто ты такой? — выдохнул толстяк. — Как ты сюда попал? Тронешь меня — живым отсюда не выйдешь!

— Да ну? А я вот думаю, это ты отсюда не выйдешь. Но если расскажешь все, я, так и быть, не трону твою мерзкую тушу. Сможешь и дальше девок портить. А если нет…

Петрей резко опустил меч туда, где все еще покачивалось мужское достоинство толстяка. Тот вскрикнул и попытался закрыться руками.

— Я те быстро висюльку отрежу, — мрачно пообещал Петрей. — Руки убрал!

Толстяк всхлипнул и, тяжело дыша, попытался вжаться в спинку ложа.

— Ну что? — Петрей медленно повел мечом вверх, уткнув острие в жирное брюхо. Выступила кровь. — Говорить будешь, ослиное дерьмо?

— Убери… Убери меч! Я все скажу!

— Молодец. Все понимаешь. Зовут тебя как?

— Маврикий. Позволь…

— В Аргенторат едешь? К алеманам?

Маврикий затрясся, по его щекам текли слезы.

— Можешь не отвечать. Я и так знаю. Кто вас послал?

— Император. Мы — послы императора Льва! Никто не смеет тронуть меня, иначе гнев императора…

— Заткнись. Какое у вас поручение? Что вы хотите от варваров?

Толстяк молчал. Только губы дрожали.

Петрей повел мечом вниз, среди густой поросли на животе Маврикия проступила красная полоса.

— Второй раз спрашивать не буду.

— Я не знаю! Не знаю всего! Все знает только Хунульф! Он возглавляет посольство. У него все инструкции!

— Да ну? А ты вот прям ничего не знаешь? Зачем тогда тебя с ним отправили?

С девками кувыркаться что ли?

Меч уткнулся в низ живота, Петрей надавил сильнее.

— Ааааа!!! Хватит! Оставь! Мы должны… должны убедить Гибульда напасть на Италию. Пока там нет войск. Я не виноват! Мне приказали! Я на службе императора!

— Тессера? Письма? Это все у тебя?

— Нет! Все у Хунульфа. Он… он за все отвечает.

— Где мне его найти?

— На постоялом дворе у переправы. Там, где Антониева дорога начинается.

— Сколько у вас людей?

— Пятеро.

— Смотри, мешок дерьма, если ты меня обманул…

— Я говорю правду!

— Я проверю, старый козел. О, смотри какой фавн! На тебя похож!

Толстяк повернул голову, и Петрей резко ударил его оголовком меча по затылку. Не вскрикнув, Маврикий кулем рухнул в подушки.

— Отдохни пока, — пробормотал Петрей, пряча меч в ножны. — Пятеро, говоришь… Ладно, и не то еще бывало.

Быстро обыскав одежду Маврикия, он обнаружил лишь мешочек с деньгами. Ни тессеры, ни писем, у толстяка, разумеется, не было. Немного подумав, Петрей прихватил деньги и вышел из комнаты. Надо было спешить — время перевалило за полночь, а до переправы на Антониевой дороге еще идти и идти.

* * *

Речка Вардо многое повидала. Когда-то на ее берегах жило галльское племя вольков. Вольки были малочисленны и слабы, и ныне от них осталось лишь несколько замшелых камней на месте древних святилищ. Два из них замерли возле брода, обреченные веками смотреть на каменистое дно, едва прикрытое прозрачной водой, бегущей на восток, к Родану. Течение здесь было сильным — белые буруны кипели вокруг скользких булыжников, что намертво вросли в дно, а мелкая галька стачивалась до остроты стрелы. Здесь, примерно посередине реки, была единственная удобная переправа. Выше по течению от самых истоков в Севеннских горах, шли бесчисленные пороги, а ниже берега заболачивались, и илистое дно становилось слишком топким. Этим бродом шли когда-то воины Цезаря, здесь переправлялись легионы многочисленных римских узурпаторов, а позже вандалы и готы.

Двум камням, замершим, точно стражи, по обеим сторонам брода, было не привыкать. Каждый из них еще сохранил следы грозных ликов кельтских богов, вырезанные в незапамятные времена безвестными резчиками, и теперь эти лики спокойно взирали на новую, — какую уже по счету? — армию, решившую воспользnbsp;оваться бродом Вардо. Быстрые воды взвихрились вокруг копыт сотен коней, а шум воды мешался с криками, ржанием и фырканьем. Все, как в прежние времена. Древние идолы ничему не удивлялись.

Фретила придержал коня, пропуская длинную колонну всадников. Авангард уже переходил брод — кавалерия остготов шла на север, будто еще один приток впадающий в Вардо. Впереди качался лес копий — шесть тысяч всадников, большая сила, но будет ли ее достаточно, чтобы совершить то, что задумал вождь? В конце концов, перед ними лежит огромная Галлия, и они были здесь не единственной силой. При мысли о многочисленных армиях, борющихся сейчас за эти земли, Фретила подумал, что все их воины здесь — всего лишь капля в море. Там, за спиной, под стенами Немауза, оставались многочисленные римские легионы, а еще дальше к югу десятки тысяч солдат Эвриха. Впереди же, за Лигером, лежала страна Сиагрия, и его армия тоже в несколько раз превосходила тех, кто был под рукой Вилимера. А ведь в союзе с Сиагрием еще и франки.

Эти три силы спорили сейчас за власть над Галлией. Но были и другие. Те же саксы, сидящие на островах в устье Лигера. Или бритты Арморики. И, конечно, бургунды, обосновавшиеся в Лугдуне. Но всем им, так или иначе, придется выбирать, под чьи же знамена встать. Что значит их войско в шесть тысяч мечей, среди всех этих армий, топчущих сейчас землю Галлии? Они здесь пришельцы. По мнению Фретилы, Вилимеру следовало бы держаться одной из сторон — римлян, к которым он примкнул изначально. Либо вестготов, к которым он вроде бы согласился переметнуться вчера ночью. И никто, даже Фретила — правая рука короля — не догадывался, что Вилимер решил начать собственную игру. Обида поднималась в душе старого гота — молодой вождь не счел нужным спросить его совета, принимая решение, от которого будет зависеть судьба всех его воинов. На то он, конечно, и вождь, чтобы решать самому, но все же, все же…

Мимо колонны, подстегивая вороного коня, мчался всадник. Плащ развевался у него за спиной, лицо раскраснелось.

— Стой! — Фретила поднял руку и дернул поводья, загораживая ему дорогу.

Всадник осадил коня, и вороной, чувствуя гнев хозяина, заплясал на месте.

— Что здесь происходит, Фретила?! Куда идет армия?! Где Вилимер?!

— Уймись, Эвердинг. На твоем месте я не стал бы шуметь. Поблагодари Господа, что вождь о тебе до сих пор не вспомнил. Отъедем в сторону.

Эвердинг быстро успокоил коня, но сам успокаиваться не собирался:

— Мы должны двигаться на запад, на соединение с Эврихом. Но мы, клянусь всеми святыми, идем на север! Объясни мне, в чем дело, я собирался добраться до Вилимера, но…

— Не стоит. Скоро он сам до тебя доберется. Мы идем в Арвернию.

— Зачем?! Король обещал мне…

— Он передумал! Молчи и слушай. Вилимер обманул тебя, да и меня тоже. Он не собирался присоединяться к Эвриху. У него иной план. Еще два часа назад я и сам об этом не знал. Хотя мог бы и догадаться, слишком много времени проводил он последнее время с этой крысиной мордой…

— С кем?

— Какой-то человек Одоакра. Знаю только, что зовут его Культро. Это он вел отряд федератов, которые присоединились к нам ночью и которых мы послали в Немауз. Сам он туда не пошел, остался с нами. Думаю, это он ведет сейчас наше войско. Дорогу показывает.

— Но это значит… Немауз!

Эвердинг побледнел. Фретила услышал, как он скрипнул зубами.

— Я должен говорить с Вилимером!

— Не надо. Он прикажет… Уже приказал. Смотри-ка вон туда!

Со стороны брода ехали пятеро всадников. Они всматривались в лица солдат, но тут один из них, видимо, заметил того, кто был им нужен. Он что-то крикнул, махнул рукой и кони перешли на рысь.

— Парни из ближней дружины. Они за тобой. Беги. Беги скорее!

Эвердинг бросил лишь один взгляд, и все понял.

— Почему? — бросил он через плечо, уже разворачивая коня. Чуть задержался, ожидая ответа.

— Вчера в палатке, я говорил искренне. Вождь — нет. Я считаю, он ошибается.

Эвердинг кивнул и хлестнул коня. Вновь взвился его черный плащ, а чуть погодя мимо, ругаясь, пронеслась пятерка дружинников.

Фретила долго смотрел им вслед. Удаляющиеся точки неслись вдоль акведука, в сторону Гремящих Ключей, что давали воду Немаузу. С детства привычный к седлу седой воин оценил стать вороного коня и не сомневался — Эвердинг уйдет от погони. Он молча кивнул своим мыслям и не спеша поехал вперед, туда где бурлил и кипел брод через Вардо. Авангард войска остготов был уже далеко, они шли в сторону укрепленной Уцетии, но путь их лежал дальше — в Арвернию.

Так решил Вилимер, вождь и король остготов.

Древняя крепость возвышалась на высоком холме, на вершину которого вела лишь одна дорога, сбегавшая по его южному склону. Подобно гнезду хищной птицы, крепость господствовала над зеленой долиной, лежащей в западных отрогах Севенн, и одновременно казалась здесь инородным телом, какой-то чужеродной постройкой, по недоразумению возведенной на плоской вершине холма. Более уместно здесь смотрелась бы изящная вилла или прекрасный дворец — настолько мирно выглядела долина. Цветущие сады перемежались зелеными лугами, всюду струились прозрачные ручьи, тут и там стояли богатые виллы.

Утеция всегда была тихим и мирным местом, настоящим благословенным краем, где любили отдыхать патриции Немауза и Арелата, где издавна селились уходящие на покой легионеры. Впрочем, благодаря этим последним здесь и возникла крепость. Ветераны, из тех, что вчера еще стояли в строю легиона, не сразу привыкали к размеренной жизни обыватели, а некоторые так и вовсе до конца своих дней не могли забыть пронзительный звук букцин. Мирная жизнь нагоняла на них тоску. Своеобразным ее выражением и стала неприступная крепость Утеция, ее высокие стены и башни, взметнувшиеся к небу в этом неподходящем месте, в одном из самых спокойных уголков Империи.

Однако времена Империи миновали. С тех пор не раз прокатывались здесь армии узурпаторов и полчища варваров. Вот когда возведенная тосковавшими по военным лагерям ветеранами крепость обрела новую жизнь и стала убежищем для здешних жителей. Утеция ни разу не была взята штурмом. Глядя на ее могучие укрепления варварские вожди только качали головой и проходили мимо. И лишь когда Империя, а точнее ее жалкая тень, сама отдала земли к западу от Родана вестготам, Утеция открыла ворота и, скрепя сердце, впустила готский гарнизон. Впрочем, гарнизон этот не был особенно велик. Куда важнее небольшой Утеции был для готов лежащий в двадцати пяти милях к югу Немауз.

Остановив коня у подножья холма, Вилимер поднял руку, заслоняя глаза от слепящего солнца, и посмотрел вверх. Стены крепости, подпираемые могучими контрфорсами, казалось, вырастали из земли, вздымаясь ввысь на сотню локтей.

Сложенные из тщательно подогнанных друг к другу обтесанных камней, они казались неприступными. Внимательно присмотревшись, среди зубцов можно было разглядеть маленькие фигурки воинов. Ворота Утеции были закрыты. Крепость приготовилась к бою.

— Нечего и думать, — сказал Фретила, вытирая пот с лица. — На эти стены нам не подняться. Без долгой осады крепость не взять.

Вилимер чуть повернул голову:

— Я тебя о чем-то спросил? Если ты забыл, я еще не решил, как с тобой поступить.

— На мне нет вины, вождь. Эвердинг сам…

— Да. Конечно. Он сам обо всем догадался! Надо было сразу его посадить на цепь. Если бы ты его не отпустил, мы бы не стояли сейчас тут, как стадо баранов!

Фретила счел за лучшее промолчать. Вождь был взбешен задержкой, ярость его искала выхода и попасть сейчас под горячую руку было очень легко.

Им предстояло пройти двести миль по гористой местности, покрытой густыми лесами, где жили разве что какие-нибудь пастухи и охотники. Найти достаточно провианта, чтобы прокормить шесть тысяч воинов, не говоря уж о лошадях, на всем пути до Арвернии не представлялось возможным. Утеция была единственным местом, где можно пополнить припасы и разжиться фуражом, однако, вступив в долину, готы обнаружили, что местные патриции и владельцы вилл, опасаясь войны, укрылись в крепости, свезя туда запасы продовольствия. Виллы стояли брошенными под присмотром рабов и не пожелавших трогаться с места стариков — поживиться там было нечем.

Взять крепость не было никакой возможности, начинать же осаду было и вовсе глупо — мало того, что осаждающие страдали бы от голода больше, чем осажденные, так еще и войско Красса в любой момент могло появиться здесь, чтобы покарать изменников. Задерживаться под стенами Утеции Вилимер не мог, он сам ясно понимал это и потому злился. Фретила не понимал, на что рассчитывал вождь, и в глубине души надеялся, что он образумится и либо вернется к Крассу, либо решит двигаться на соединение с Эврихом, оставив свой безумный замысел.

Однако Вилимер не казался обескураженным. Он распорядился окружить холм и выставить дозорные отряды. Воины получили возможность слегка отдохнуть и перекусить, но приказа разбить лагерь не последовало. Воины, которым пришлось провести в седле всю ночь и почти весь день, роптали. Они готовы были подчиняться вождю, но ведь не пошлет же он их на стены тотчас! К тому же день клонился к концу, вот-вот начнет смеркаться — ясно, что никакого штурма не будет, так почему бы и не отправиться на боковую?

На взгляд Фретилы, Вилимер вел себя странно. Он даже не попытался вступить в переговоры с засевшими в крепости. Казалось, он чего-то ждет. Но чего?

Вилимер не отослал его прочь, и потому старый воин не мог покинуть его, также как и десяток дружинников личной охраны. Хорошо зная характер вождя, они старались не привлекать его внимания, лишь с завистью поглядывая на простых солдат, которые хотя бы могли поесть и вытянуться на земле, давая отдых усталому телу. «Чего же он ждет?» — думал Фретила, украдкой поглядывая на мрачное лицо вождя, обращенное к крепости. Все больше и больше крепла уверенность, что ожидание это как-то связано с Культро, которого Фретила окрестил про себя «Крысиной мордой». С некоторых пор он стал правой рукой Вилимера, причем совершенно не ясно за какие заслуги.

«Кто такой этот Культро?», — размышлял старый гот, пережевывая ломоть вяленого мяса, который он извлек из седельной сумки. Мясо было жестким, но это лучше, чем ничего — горячей пищи пока все равно не предвидится.

Федерат, простой солдат, командовал у Одоакра десятком, большего ему не доверили. Невзрачный такой на вид, вытянутое лицо и щетинистые усы придавали ему сходство с крысой. Фретила помнил, что первый раз он встретился с Вилимером еще в Плаценции, в самом начале похода. Тогда мерзкий крысеныш едва сумел добиться встречи с вождем. Они говорили долго. О чем? Этого Фретила не знал, но после той встречи Вилимер часто с ним виделся. У старого гота не было никаких сомнений — внезапное решение бросить римскую армию и идти в Арвернию было связано с Культро. Вот и теперь «Крысиная морда» куда-то исчез. Еще с полдороги до переправы через Вардо ускакал на запад, к Севеннам. Причем один.

Прожевав мясо, Фретила с трудом проглотил его — кусок не лез в пересохшее горло. Он потянулся к меху, но вспомнил, что тот давно уже пуст. В такой жаркий день пить хотелось все время. Фретила облизал пересохшие губы и вновь покосился на Вилимера. Словно отлитый из меди древний бог, вождь смотрел прямо перед собой. Ничто не выдавало в нем простого человеческого желания поесть или выпить воды. И никто не осмеливался заговорить с ним.

Покачав головой, Фретила спрыгнул с коня и двинулся к зарослям плакучих ив, начинающихся шагах в двадцати от дороги. Оттуда доносилось заманчивое журчание — в чем, в чем, а в родниках и ручьях эта земля недостатка не знала. Утолив жажду и омыв пылающее лицо прохладной водой, он наполнил мех и не спеша двинулся обратно.

«Смотри-ка», — с удивлением подумал он, вновь выбравшись на дорогу.

«Явился, крысиная морда… Но кого это он с собой привез?»

Рядом с бывшим федератом стоял приземистый римлянин, одетый богато, как одевалась здешняя знать. Круглолицый, толстощекий, с пучками седых волос вокруг лысой макушки, он все время улыбался и кланялся Вилимеру. Возле рослого и статного вождя остготов толстый римлянин смотрелся нелепо, но, несмотря на это и всю его показную подобострастность, держался он на удивление уверенно.

Одного взгляда на двух лошадей, которых вел в поводу подскочивший конюший, хватило Фретиле, чтобы понять — эти двое проделали неблизкий путь и очень спешили.

— Вот благородный Эвантий, о котором я тебе говорил, — сказал Культро, отряхивая запылившийся плащ. Присутствие вождя, похоже, ничуть его не смущало. — Он пользуется большим уважением среди лучших мужей Утеции. Я объяснил ему, как идет война, и Эвантий готов оказать нам всю необходимую помощь. Утеция откроет ворота.

— Это так? — спросил Вилимер.

— Правильно ли я понял, великий вождь, что вы идете в Арвернию и от нас вам нужны лишь припасы? — вопросом на вопрос ответил Эвантий. — Вы принадлежите к армии нового военного магистра Красса и действуете по его указаниям?

— Да, — кивнул Вилимер. — Мы принесли вам свободу. Эврих больше не правит этими землями, они возвращаются под руку Рима. Но мы должны идти дальше, требуется освободить еще и Арвернию. В этом походе нам нужна пища для людей и зерно лошадям. Если Утеция даст нам все это, мы даже не станем входить в крепость. Задерживаться здесь нам некогда, время не ждет…

Заметив, что его люди принесли вина, хлеба и мяса, Вилимер спрыгнул с коня и протянул руку за кубком. Кубок он тотчас передал Эвантию, оказывая римлянину высокую честь, затем взял еще один.

— Выпьем же за победу над Эврихом и свободную Галлию! — сказал он, чуть улыбнувшись. Эвантий с поклоном принял вино, слегка пригубил, собираясь что-то сказать, но Вилимер перебил его.

— Разве так пьют за свободную Галлию? — спросил он с усмешкой. — Вот так надо!

Одним долгим глотком Вилимер осушил кубок и отбросил его в сторону.

— Передай тем, кто в страхе прячется от меня за этими стенами, пусть не боятся! Не надо дрожать за свои шкуры. Пусть выйдут и сядут со мной за стол.

Мы не обнажим меча, но преломим хлеб и разделим вино. Мы пришли как друзья.

И получив фураж, немедленно двинемся в путь. Как я и сказал, мои воины не войдут в крепость, но останутся здесь. Мы станем лагерем на ночь, а утром нас здесь не будет. Если, конечно, за ночь нам доставят припасы. Если же нет…

Знайте, в этот самый момент, армия Красса входит в Немауз. Власти Эвриха положен конец. Завтра к вечеру легионы будут здесь, и если Утеция по неразумию желает продолжать упорствовать в поддержке Эвриха, ее ждет осада и гибель. Так и скажи, когда будешь разговаривать с ними. Запомни мои слова и передай в точности.

— Я рад это слышать, — ответил Эвантий. — Высокородный муж…

Тут Культро чуть заметно толкнул его в бок, Эвантий кашлянул и продолжил:

— Я хотел сказать, твой посланник уже передал мне все это и я заверяю тебя, все патриции Утеции приветствуют возвращение под руку Рима. Власть Эвриха мы терпели только лишь покоряясь силе. Слава Богу, теперь все изменилось. Не сомневайся, скоро вы получите все требуемое.

Если ты не против, я сразу же поднимусь в крепость.

— Иди. Я дам тебе глашатая и охрану. Возвращайся с мужами Утеции. Ночью мы будем пировать вместе, а утром простимся.

Глядя вслед патрицию, медленно всходившему на вершину холма, Фретила думал о том, сам ли Вилимер придумал этот блестящий обман, или вести себя так вождя надоумил его новый советник. «Похоже, и в этот раз у них все получится. Ну что ж, в конце концов, может это и не так плохо. Арверния, говорят, далеко. Если мы укрепимся там, когда еще у Красса или Эвриха дойдут до нас руки… Им ведь еще надо друг с другом разобраться. Прав ли я, сомневаясь в решении вождя? Время покажет!»

— А этот римлянин хитер… — услышал он за спиной и обернулся.

Гримбальд, командовавший личной дружиной вождя, говорил редко, и от того его слово звучало особенно веско.

— Толстяк-то? С чего ты взял? По-моему, так наоборот, это вождь ловко его обманул.

— Да я не про Эвантия говорю. Я про нашего нового советника.

— Крыс… Культро? Какой же он римлянин?

— Такой же, как этот Эвантий. Иначе как бы они так быстро спелись? Или ты думаешь, я слепой и глухой?

— Погоди, Гримбальд! Но ведь Культро из скиров, он служил у Одоакра…

— Ну и что? Он, конечно, усы отрастил и старается говорить, как они, но я-то скиров хорошо знаю, да и не только их. Нет, Фретила, любимец нашего Вилимера — римлянин, хотя и хочет казаться одним из нас. Но меня-то не проведешь.

— Но Вилимер-то знает об этом?

— Наверное. На то он и вождь. Только виду не подает. А значит, так и должно быть. Не мое это дело, Фретила, да и не твое. Вождь знает, что делает. Вот так я тебе скажу. Ладно, пойду посмотрю, как там мои на ночлег устроились. Не перепились бы на радостях…

«Вот оно как», — подумал Фретила. — «Выходит, это я слепой и глухой. Надо ж так проморгать! Да, он хитер. Хитер, мерзавец, крысиная морда! Но мы еще посмотрим, чья возьмет, время покажет…»

Вилимер сдержал слово, войско готов осталось у подножья холма. Всю ночь Утецию окружала цепь лагерных костров. Выслушав Эвантия, укрывшиеся в крепости римляне поспешили избавиться от многочисленных и опасных пришельцев. К утру припасы были доставлены и погружены, а в полдень шесть тысячь остготов снялись с лагеря и быстрым маршем двинулись на север, вступая в горные долины Севенн.

Римская армия шла на юг по Домициевой дороге. За два дневных перехода они преодолели сорок миль. Вокруг лежали земли Нарбонской провинции. Цветущая долина, ограниченная с севера горами Севенн, а с востока водами Родана, давно уже находилась под властью Рима. Некогда она славилась своими виноградниками и была густо заселена, но вторжения варваров оставили здесь куда более глубокий след, нежели в землях за Роданом. Хотя короли готов, завладев Нарбоном, стремились возродить богатство провинции, люди не спешили возвращаться сюда. Слишком долго лилась здесь кровь и пылали пожары, слишком часто выбивали пыль из камней Домициевой дороги войска разных армий, проходя по ней то туда, то сюда.

Легионы шли к Нарбону. По левую руку от них плескалось море, а вокруг, под лазоревым небом, раскинулись зеленые луга, рощи и виноградники. Старые ветераны только качали головой — такая чудесная земля пропадает! Почтовые станции и постоялые дворы вдоль дороги были разрушены и сожжены, виллы покинуты, а в обоих городках, мимо которых они прошли, еда теплилась жизнь.

К вечеру первого дня похода, войска подошли к Амбрузию и по большому каменному мосту перешли широко разлившийся Видурий. Вопреки опасениям Цестия, которыми префект поделился с Крассом, укрепления Амбрузия не были заняты готами, древние стены и башни смотрели на переправу пустыми глазами бойниц, а в самом городе обитала лишь горстка людей, влачивших жалкое существование. Та же картина предстала перед римлянами и в Секстанции — в этот городок они вошли на следующий день.

— Эврих оставляет за собой выжженную землю? — спросил Красс, проезжая через заросший травой маленький форум.

— Нет, — ответил Паоний. — Здесь давно уже так. Десять лет назад, когда готы воевали с Эгидием, отсюда ушли последние жители. Торговля с Арелатом прервалась, дорогу забросили. Теодорих пытался возродить Амбрузий — место все-таки важное, мост, переправа, но у него плохо получалось. Здешние жители готам не очень верят.

— Если так пойдет дальше, у нас могут возникнуть проблемы с припасами.

— Не думаю. Пока Немауз в наших руках, дорога на Арелат открыта. А, кроме того, тут не везде такое запустение. Форум Домиция по-прежнему процветает.

Его винодельни зря не простаивают! Хорошо бы заполучить его в целости и сохранности…

К вечеру девятого дня до Августовских Календ легионы достигли Форума Домиция. Уже начинало темнеть, и Красс приказал разбить лагерь в миле от города, как обычно разослав разведчиков по окрестностям. В тот же вечер в лагерь прибыл посол Эвриха.

Он явился в сопровождении всего лишь двух слуг и невозмутимо стоял на претории в окружении десятка солдат охранной манипулы, терпеливо ожидая, когда Красс согласится его принять. Красс не спешил. Во-первых, не следовало показывать послу варваров, что римляне хоть немного заинтересованы в ведении переговоров, а во-вторых, Красс не считал, что за два месяца, проведенных им в этом новом мире, он уже достаточно разбирается в политике и расстановке сил, чтобы решиться вести переговоры без советников. Велик был шанс ошибиться в чем-то, но ошибаться проконсул не имел права. Поэтому-то послу Эвриха пришлось провести на претории не менее получаса. Этого времени хватило, чтобы собрать в палатке полководца Кассия, Паония и Вибия Цестия.

По мысли Красса, Цестий был полезен тем, что служил в Риме и будучи одним из главных помощников Антемия, несомненно был в курсе всех важных дел, ну а Паоний отлично разбирался в том, что творилось в Галлии. Оба они сразу же узнали посла. Красс не совсем понимал, чем вызвано их удивление, но, выслушав Паония, понял, с кем ему предстоит иметь дело.

— Это Арванд, — сказал сенатор, скривившись как от зубной боли. — Негодяй и предатель. Не понимаю, как он вообще посмел явиться сюда! Советую тебе приказать схватить его и удавить. Сначала можно, конечно, выслушать, что он нам напоет, раз уж пришел.

— Подло нападать на посла, — добавил Цестий, — Но, раз дело касается Арванда… Я согласен с Паонием.

— Чем же он вам так не угодил?

— Пять лет назад Арванд был префектом Галлии, — сказал Паоний. — Я хорошо его знаю. Поначалу все им восхищались — так разумно он вел дела. Но потом оказалось, что негодяй снюхался с готами и решил всех нас предать. Не знаю, что ему предложили взамен, но полагаю наместничество под властью Эвриха.

Мало ему было собственного богатства, хотел наложить лапу и на наше добро.

Это он сообщил Эвриху о войсках Риотама, призванных Антемием для нашей защиты. Это из-за него бретоны попали в засаду и были истреблены.

Благодарение Богу, замыслы мерзавца были раскрыты! Мы перехватили письма, которые он писал Эвриху, и подлеца вызвали на суд в Рим.

— Как же он избежал наказания? А что избежал, это понятно, иначе он не стоял бы сейчас на претории.

— А он и не избежал. Антемий приговорил его к смерти. И вполне заслуженно, добавлю я от себя. Увы! Префектом Рима тогда был Сидоний. Они с Арвандом большие друзья. Сидоний сделал все, чтобы спасти эту тварь, а император прислушивался к нему. Казнь заменили изгнанием, и наш Арванд отправился куда глаза глядят. Теперь ясно, что глаза его глядели в сторону Эвриха. И это не удивительно — змея вернулась в змеиное гнездо. Теперь ты понимаешь, почему я советую тебе не отпускать подлеца, раз уж он сам приполз сюда? И как только наглости хватило?!

Выслушав Паония, Красс кивнул и вызвал контубернала:

— Приведи сюда посла Эвриха, — приказал он и добавил: — Судьбу Арванда я определю позже, пока же стоит его выслушать. Если Эврих предложит мир…

— Отвергни его, заклинаю тебя всеми святыми! Нельзя оставлять недобитую готскую гадину. Аквитания должна достаться нам! Риму, хотел я сказать…

— Я понимаю тебя, Паоний, — усмехнулся Красс. — Но послушаем, что скажет нам Эврих устами Арванда.

Полог палатки откинулся и Красс с интересом принялся рассматривать вошедшего посла готов. С первого взгляда было видно, что этот чуть полноватый муж с румяным лицом и живыми черными глазами не был германцем.

Более всего, — внешностью, манерой держаться и даже своим облачением, — он походил на римского патриция. Тем более удивительно, что такой муж делает среди варваров?

Остановившись перед Крассом, Арванд едва заметно улыбнулся и склонил голову, прижав руку к сердцу:

— Приветствую тебя, доблестный Красс! — произнес он хорошо поставленным голосом. — Несказанно рад лично приветствовать прославленного героя!

Признаться, мне трудно было поверить в то, о чем говорят все вокруг. Но теперь, стоя перед тобой, я вижу — молва не ошиблась. Именно таким должен быть великий римлянин времен расцвета Республики. А твои легионы! Никогда не видел столь блестящего войска. Прими же мои искренние приветствия и заверения в безмерном почтении и преданности!

Красс почти слышал, как заскрежетал зубами Паоний. Бывший префект даже открыл было рот, чтобы ответить Арванду, но сдержался, не решаясь первым нарушить молчание.

— Мне странно слышать твои слова, — сказал Красс. — Насколько я понял, ты прибыл в качестве посла так называемого короля Эвриха, и при этом заверяешь меня в своей преданности. Арванд, не так ли? Мне много рассказывали о тебе.

Ты предал Рим и своего императора, сговорившись с варварами, которым и сейчас служишь. Твоя измена привела к гибели римской армии. Так что не пытайся лестью заслужить мое доброе отношение. В моих глазах и в глазах всех честных римлян, ты — гнусный изменник, прислуживающий варварскому вождю, знай это. Тем не менее, я выслушаю тебя. Что хочет сказать мне Эврих?

Арванд насмешливо взглянул на советников Красса, потом вновь посмотрел в глаза военного магистра.

— Не сомневаюсь, что могли рассказать тебе эти люди. Поаний всегда ненавидел меня, завидуя моим успехам. Плохой из него свидетель! Да и в советники взял ты его напрасно. Он думает лишь о собственном кошельке, благо Рима для него пустой звук.

— Ах ты, гадюка болотная! Сын ослицы! Я тебя…

Красс едва успел остановить шагнувшего вперед Паония, тот уже занес руку, чтобы от души приложится к голове предателя. Арванд даже не шелохнулся.

— Не оскорбляй моих людей. Тебя защищает лишь священное звание посла. Но если ты продолжишь свои оскорбления, я забуду о нем. Говори скорее, да покороче. У меня мало времени.

— Хорошо. Король Эврих очень удивлен твоими действиями. Готы ничего так не желают, как жить в мире с Империей, но, перейдя Родан, твоя армия вступила на наши земли. Эврих верит, что все случившееся было недоразумением, и ты не желаешь войны, точно также, как и он сам.

— А сам Эврих, выходит, Родан не переходил? Не штурмовал Арелат? Не шел с мечом по римским земля в Галлии? Так что ли?

— Готы перешил реку только затем, чтобы взять под защиту жизни и достояние римлян во время смуты в Италии. Эвриху было известно, что бургундский военный магистр Гундобад, изменив законному императору Антемию, забрав войска, которые должны были охранять Галлию, повел их на Рим, на помощь своему дяде изменнику Рицимеру. Гундиох не преминул бы воспользоваться этим, чтобы разграбить Массилию и Арелат. Естественно, узнав об этом, король Эврих не мог в такой час оставить законного императора Антемия. Поэтому двинул свою армию на помощь ему. Дальше же случилось страшное недоразумение, приведшее к гибели как римских, так и готских воинов. Король уверен, что этому недоразумению следует положить конец, и теперь, когда Рим силен, как и прежде и законная власть восстановлена, нам следует жить в мире и дружбе.

Красс едва не рассмеялся в лицо послу — настолько невероятным образом тот вывернул наизнанку грабительские планы Эвриха!

— Так вот как вы объясняете свою разбойничью вылазку? — сказал он. — Избавь меня от подобной лжи. И я, и ты отлично знаем цену твоим словам. Готы шли грабить и убивать. А если бы их не смогли остановить, они вошли бы в саму Италию. И вовсе не для того, Э чтобы «помочь законному императору». Не надо рассказывать мне безумные сказки. Я еще не сошел с ума, чтоб им поверить. Ты говоришь, Эврих хочет мира? И что же он предлагает? Каковые его условия?

Арванд покачал головой:

— Ты все не так понял. Вернее, тебя неверно проинформировали. В действительности все было так, как я и сказал. Я могу доказать тебе это, если ты…

— Нет, я этого гаденыша точно задушу! — сказал Паоний. — Позволь?

— Видишь, Арванд? — спросил Красс. — Если ты будешь продолжать считать нас доверчивыми младенцами, нам с тобой говорить не о чем. Так что просто передай мне, что предлагает Эврих.

— Как прикажешь. Римская армия должна отойти за Родан. Тогда между нами может быть заключен мир, а граница по Родану останется нерушимой на вечные времена.

— И это все?

— Все. Король Эврих более ничего не требует.

В палатке послышались возмущенные голоса, казалось, каждый хочет сам ответить наглому послу, но Красс поднял руку и все тотчас умолкли.

— Вот как? — медленно проговорил Красс. — Не требует, значит? Тогда послушай меня и передай своему варварскому вождю. Передай ему, что требует проконсул и военный магистр Марк Лициний Красс и чего требует Рим. Эврих должен освободить незаконно занятые им римские провинции в Аквитании и Иберии. Вся его армия должна сложить оружие и сдаться на милость римского народа. В этом случае его судьбу и судьбу его людей определит Сенат.

Возможно, готам будет позволено продолжать службу под римским командованием.

Это все, что я могу обещать.

— Ты шутишь?! Это даже не условия, это…

— Если же Эврих не согласится на мои условия, я перебью всех его варваров до последнего, а его самого притащу в Рим в цепях. Если тебе нечего больше сказать, иди и передай мои слова Эвриху.

Арванд побледнел, но не замедлили с ответом.

— Ты говоришь так, будто уже победил. Будто разбил войско готов в бою и взял их города. Будто мы сейчас стоим не у самых ворот королевства готов, а уже где-то на берегу Океана у последней крепости. Но разве это так? Подумай, Марк Красс. В Аквитании тебя ждет жестокая война. Не обманывай себя. У Эврих людей больше, чем у тебя. Войска из Испании уже отозваны, и тебе предстоит иметь дело со всей мощью вестготов. Даже если ты победишь, — а это невероятно, — у тебя просто не останется сил, чтобы удержать границы Империи. Вандалы, бургунды, алеманны и саксы хлынут на ее земли, которые тебе уже нечем будет защищать — все твои легионы останутся под стенами Нарбона и Толосы, лягут мертвыми в лесах Аквитании и на перевалах Пиренеев.

Такова была бы цена твоей победы над Эврихом, но ты, повторяю, ее не добьешься.

Подумай и о судьбе римских провинций в Испании. Сейчас только воины готов стоят между ее городами и дикими свевами. Их король Ремисмунд только и ждет, чтобы готы ушли сражаться с тобой, а как только это случится, орды свевов затопят полуостров, предавая все огню и мечу. Испания будет разорена — и это также цена твоей победы. Ты видишь — война с готами приведет Империю к гибели. Так может ты передумаешь, и согласишься на справедливые условия мира, предложенного королем Эврихом? Это спасет сотни тысяч жизней и только так, в дружбе с готами, ты сможешь вновь привести Рим к процветанию. Выбирай же — истребительная война и разорение римских земель, или мир и спокойная жизнь Империи. Я все сказал.

— Думаешь напугать меня своим красноречием, Арванд? Не выйдет. Мои условия неизменны — сдавайтесь на милость Рима без всяких условий. Или попробуйте сразиться с моими легионами. Мы уже разбили вас, теперь добьем до конца.

Иди. Ты должен немедленно покинуть наш лагерь.

Арванд хотел еще что-то сказать, но, повинуясь приказу Красса, Кассий подхватил его под локоть и вывел из палатки.

— Преклоняюсь перед твоей решительностью, великий Красс! — сказал Паоний, довольно потирая руки. — Мы раздавим наглых варваров, не сомневаюсь!

Напрасно только ты отпустил этого негодяя…

— Ты тоже так считаешь, Цестий? — спросил Красс, обернувшись к молчавшему все это время префекту.

— В его словах есть доля правды. Война предстоит нелегкая. Но… Мы всего лишь солдаты, ты принял решение, и мы будем сражаться. А вот свевов, и правда, не стоит сбрасывать со счетов…

К воротам Вапинкума они подъехали в сумерках. Подумав немного, Утер решил не рисковать, предпочтя потерять несколько часов, но зато теперь врагам труднее было бы распознать его военную хитрость. Три десятка крестьян, надев броню и взгромоздившись на уцелевших коней, изображали наемников Гирция, остальные полсотни следовали между ними, сбившись плотной группой. Это были «пленные», оружия у них не было, но каждый всадник вез с собой лишний меч и щит. Сам Риотам маскироваться не стал, продолжая играть роль предателя, он ехал рядом с Фульцинием.

— А что будет, если они нам не поверят? — спросил Марк, осадив коня в сотне шагов от ворот.

— Тогда это будет самый короткий штурм города, — пожал плечами Утер. — Но они поверят. Этих крестьян они в грош не ставят. Давай, вперед!

— Кто такие? — раздалось со стены.

— Глаза раскрой! — Хрипло крикнул Фульциний, пытаясь изменить голос и стараясь разглядеть хоть что-нибудь против света факелов.

— Вернулись, что ли?

— А то! Подарок Толстяку привезли! — «Толстяком», как сказал Утер, люди Гирция называли хозяина. — Открывай ворота!

Несколько томительных мгновений прошли в полном молчании, но вот заскрипели ворота и тяжелые створки начали расходиться. Фульциний подался вперед. Дорогу ему заступили двое солдат с факелами. Марк нагнул голову, стараясь скрыть лицо.

— Все что ли вернулись? — спросил один, высоко поднимая факел. — Ну, как говорится… Эй! Ты кто такой? Где Гернот?!

Притворяться дальше не имело смысла. Марк бросил коня вперед и ударил фрамеей. Солдат захрипел, лезвие высунулось у него между лопаток.

— Бей! — заорал Фульциний, влетая в ворота.

Позади свистнул меч Утер, второй солдат съехал по створке ворот — на его лице застыло безмерное удивление, а отряд уже ворвался в город. Бывшие «пленные», которым мгновенно раздали оружие, устремились вперед нестройной толпой, оглашая улицы грозным ревом.

— К башням, Марк! — орал Утер, вращая мечом. — Бери два десятка, и очистите их! Остальные за мной!

Они мчались по темным улицам погруженного в сон Вапинкума. Маленький городок тотчас наполнился топотом копыт, громкими криками и лязгом оружия.

Повсюду мелькали факелы, огромные тени прыгали по камням мостовой и стенам домов. Марк вел свой отряд к двум башням, возвышавшимся у восточной стены.

Здесь, как сказал Утер, размещались оставшиеся в городе воины Гирция.

Стремительно преодолев три-четыре стадия, они ворвались на небольшую площадь и тут же, на ходу соскакивая с коней, бросились к деревянным воротам.

Нападения тут никто не ждал, а потому это была не битва, это была резня.

Только трое стражников оказались вооружены, но их смели сходу, остальных незадачливых вояк, почти всех полупьяных, вытаскивали из постелей, а то и прямо из-за столов и убивали на месте. В четверть часа все было кончено — оставив за собой полтора десятка трупов, Марк, не медля, повел своих на форум.

Здесь главные силы их армии, под командованием Риотама, штурмовали укрепленный особняк Гирция. На озаренном факелами форуме творился полный хаос. Яростно воя, крестьяне выбивали ставни в окнах, пытались пролезть внутрь, их встречали мечами, копьями и даже второпях подхваченными тяжелыми скамьями — застать врасплох самого Гирция явно не удалось, его немногочисленная охрана, рабы и домочадцы отбивались изо всех сил.

Тяжелые дубовые двери трещали под ударами мраморной статуи, которой два десятка опьяненных кровью бойцов били на манер тарана.

— Раскачивай! Раскачивай! — орал Утер, сам ухватившись за неподъемный пьедестал в первых рядах. — Вы мужики или бабы беременные?! Раз, два, взяли!

В момент, когда Марк влетел на форум, могучий удар потряс дверь, и она с треском рухнула. Разъяренные мстители ворвались в дом.

— Гирция! Дайте мне Гирция! — вскричал Фульциний, охваченный горячкой боя, и расталкивая людей бросился в просторный вестибул, потрясая мечом.

Между тем, на форуме скапливалась толпа разбуженных шумом горожан. Они смотрели угрюмо, многие сжимали в руках топоры, ножи, вертела и прочее импровизированное оружие. Оглянувшись на них, Утер вышел вперед.

— Граждане! — сказал он. — Тирану пришел конец. Римская власть восстановлена. Больше не нужно терпеть — хватайте прислужников Гирция, доносчиков, прочих кровопийц! Тащите их на форум — здесь будет суд.

— Вот ты, — обратился он к стоящему впереди здоровяку, вооруженному молотом. — Кто таков?

— Корникс, кузнец я, — хмуро ответил тот.

— Вижу, человек ты здесь уважаемый. Поможешь разобраться, кто друг, а кто враг. Бери людей, действуй! А мы пока крысу из норы вытащим… Эй там, палите костры, чтоб светло было!

До горожан быстро дошло, что пробил, наконец, час свободы. Впрочем, судя по лицам, для некоторых это означало возможность безнаказанно свести счеты и всласть пограбить, но Утер рассудил, что с такими можно разобраться и позже.

Пока же его слова возымели действие — взмахнув молотом, Корникс выкрикнул несколько имен. Толпа взревела и бросилась на улицы. Утер кивнул и направился к дому. За его спиной несколько человек уже разводили огромный костер.

Как только рухнула дверь, организованное сопротивление обитателей особняка разом прекратилось. Ворвавшись в дом, люди Минуция добивали тех, кто не бросил оружие, искали и ловили пытавшихся спрятаться в многочисленных закоулках и комнатах. С отчаянными криками разбегались рабы, наспех вооруженные было хозяином. Они бросали оружие и, подняв руки, умоляли их пощадить.

Стремительно миновав вестибул, Фульциний выбежал в атрий. Здесь, прижатая к имплювию, все еще отбивалась челядь Гирция — трое или четверо слуг, вооруженных кто чем, но среди них выделялся высокий германец в синей тунике.

Вспрыгнув на бортик имплювия, он ловко размахивал длинным мечом, не подпуская к себе врагов. У его ног уже валялся окровавленный труп, на глазах Фульциния он ранил еще двоих. Столкнувшись с таким отпором, вчерашние крестьяне дрогнули и откатились к колоннам атрия. Германец захохотал и высоко поднял меч — челядь тут же сплотилась вокруг него, готовясь дорого продать свои жизни.

— Все равно перебьем, твари! — выкрикнул кто-то из нападавших. — На копья подымем!

Из окон второго этажа вырывалось пламя, — то ли дом уже подожгли, то ли само так вышло, — и в красноватых отблесках Фульциний всмотрелся в лицо германца. Что-то в нем показалось ему знакомым. Пять дней назад, когда они расставались с Венанцием в лесу под Эбуродуном, патриций описал ему предводителя разбойников. По словам Венанция, у того не хватало половины правого уха — в точности, как у этого. Могло ли это быть совпадением? Марк в это не верил.

— Эй ты, — сказал он, решительно шагнув вперед. — Не Сигерик ли тебя зовут?

Германец вздрогнул.

— Ты меня знаешь?

— Где Ливия, гад?!

— Кто?

— Девушка, которую ты похитил! Где она? Скажи и, может быть, я сохраню тебе жизнь.

— О чем ты болтаешь?

— Пять дней назад. Постоялый двор под Эбуродуном. Ну! Говори, ублюдок!

— Ах, вот ты о чем… — Сигерик усмехнулся. — Твоя что ли баба? Ну так я с ней хорошо позабавился. Она у тебя ничего, римлянин. Из нее выйдет хорошая шлюха! А уж как она…

Взревев, как раненый вепрь, Фульциний прыгнул вперед. Один из рабов, распаленный боем, попытался заступить ему путь, вскинув огромный топор. Не сбавляя шаг, Марк лишь слегка отклонился и вонзил меч в живот неуклюжего парня. Кровь хлынула на плиты атрия, Фульциний переступил через труп и тотчас лязгнули, столкнувшись, клинки — Сигерик сделал длинный выпад, пытаясь достать врага.

Насмерть перепуганные рабы побросали оружие и отступили к имплювию, но никто не посмел вмешаться в их поединок. Марк бился молча, с трудом сдерживая клокотавшую ярость. Сигерик больше не ухмылялся — в глазах римлянина он прочел свой приговор, но и трусом германец не был. Звенели мечи, слышалось тяжелое дыхание соперников. Все — и сдававшаяся челядь и бойцы Фульциния во все глаза смотрели на поединок.

— Где она?! — крикнул Марк, отбив очередную атаку. — Скажи и, клянусь щитом Марса, я пощажу тебя даже сейчас!

— Отправляйся в ад! — прохрипел Сигерик и, резко вывернув кисть, ударил мечом снизу вверх.

Зрители разом вскрикнули. Клинок просвистел на волосок от шеи декуриона — Фульциний лишь чудом успел уклониться — и тут же его собственный меч вонзился в широкую грудь германца точно посередине. Секунду Сигерик висел на клинке, его глаза вылезли из орбит, горлом хлынула кровь, на тунике мгновенно проступило большое темное пятно. Марк выдернул меч, и германец тяжело рухнул на пол.

Фульциний застыл над поверженным телом. Его месть свершилась, разбойник был мертв, но радости он не чувствовал — мерзавец так и не признался, где они прячут девушку, здесь ли она, да и жива ли вообще? А если и здесь — что если она попадется под горячую руку его солдат? Из таблинума, триклиния и кубикул доносились отчаянные крики, слышался женский визг — опьяненные местью крестьяне жгли и громили ненавистное гнездо Гирция.

— Что с этими делать? — бородатый Феликс тронул декуриона за плечо, разом возвращая к реальности.

Марк поднял голову, мельком глянул в перекошенные от ужаса лица рабов… И тут один из них, по виду совсем еще юноша, вдруг бухнулся на колени и пополз по пыльным плитам, простирая руки к Фульцинию.

— Господин! Пощади, господин! — трясущимися руками он вцепился в плащ декуриона, одновременно порываясь поцеловать его калиги. Марк брезгливо оттолкнул его ногой, но раб не выпустил плащ, только поднял вверх умоляющий взгляд черных глаз.

— Ты говорил о девушке… Сигерик не сказал тебе, но я знаю — знаю, где ее держат! Я все тебе покажу! Только не убивай!

Фульциний резко поднял его за плечи, у парня аж зубы лязгнули.

— Где она?! — выкрикнул он прямо в лицо рабу. — Веди быстро! Но если ты врешь…

— Я не вру, господин! Я знаю, где она, клянусь тебе. Жив Господь! Сигерик привез ее два дня тому…

— Хватит болтать! Веди!

Парень кивнул и, оглядываясь, побежал к таблинуму. Фульциний устремился за ним.

Богато убранный таблинум носил следы жаркой схватки: среди опрокинутых треножников и канделябров валялись два тела, все было перевернуто вверх дном, мозаичные полы заливала кровь. Четверо вояк, ругаясь, взламывали хозяйские сундуки. На Фульциния и его провожатого они едва обратили внимания.

Выскочив из таблинума в перистиль, молодой раб указал направо, где находились кухни и кладовые.

— Это там, господин, — бросил он на бегу. — Вчера твою женщину заперли в комнате у пекарни. Там у хозяина что-то вроде тюрьмы. Наверное, она еще там.

Пробегая мимо фонтана, Фульциний на миг замешкался. На мраморном бортике трое его вояк насиловали какую-то девку. Та кричала и вырывалась, и на миг Марк с ужасом подумал, что это может быть Ливия. Но нет — то была всего лишь рабыня. Ворвавшись в кухню, они застали там лишь кучку перепуганных слуг, жмущихся к большим котлам, от которых пахло бараниной, и, не задерживаясь, пробежали мимо потухшего очага ко входу в пекарню.

— Сюда, господин, — выдохнул парень, указывая на темную узкую арку, за которой скрывалась крытая галерея. Судя по тому, что двери вдоль ее стен были заперты, его бойцы сюда еще не успели добраться, и это было хорошо.

В конце коридора обнаружилась прочная дубовая дверь. Сердце Фульциния бешено колотилось. Неужели Ливия здесь, за этой дверью? Если так — конец всем тревогам! С разбегу он толкнул дверь, но та лишь чуть вздрогнула.

— Проклятие! Тут заперто! А ключ…

— Ключ хранился только у господина, у Гирция, — торопливо пояснил раб.

— Ливия! — крикнул Фульциний и заколотил в дверь. — Это я, Марк! Ты там?

Ответь, если слышишь! Я пришел за тобой!

Он прислушался, из-за двери не доносилось ни звука.

— Похоже, там нет никого! — Марк обернулся и гневно посмотрел на раба. — Что скажешь?

— Не знаю, господин. Но девушка была там… Здесь, в кухне есть мраморная скамья. Тяжелая. Прикажешь?

— Бегом!

Вернувшись в кухню, они подхватили скамью и, пыхтя, втащили ее в коридор, причем юный раб старался изо всех сил, опасаясь рассердить грозного воина.

Дотащив скамью до двери, он тотчас же быстро сбегал в кухню за факелом, о чем Фульциний даже не подумал, а между тем в коридоре стояла такая темень, что и вытянутую руку было не разглядеть.

Дверь выдержала два удара. На третий замок вырвало из стены и они буквально влетели в тесную мрачную коморку. При свете факела Марк увидел голые стены и низкое ложе, покрытое шкурами — более в коморке не было ничего. На ложе лежала Ливия. Он сразу ее узнал, хотя теперь она совсем не походила на гордую красавицу-патрицианку — на лице багровели синяки и кровоподтеки, свалявшиеся волосы торчали в разные стороны.

— Ливия, — простонал Фульциний, падая перед ней на колени. — Что они с тобой сделали?!

За спиной тяжело дышал слуга Гирция, факел дрожал в его руках, но Марк не видел сейчас ничего, кроме мертвенно-бледного лица девушки.

Он схватил ее безвольно повисшую руку и тут же в ужасе выпустил ее — по запястью стекала липкая кровь, а на полу натекла уже целая лужа. Что-то звякнуло, и Марк машинально поднял с пола длинный ржавый гвоздь. Некоторое время он тупо смотрел на него и вдруг, поняв, что именно этот гвоздь и послужил ей орудием, с криком отшвырнул его от себя.

— Ливия! — простонал он, хватая ее за плечи. — Зачем?! Зачем?!

— Господин! Скорее! Может, ее еще можно спасти!

Фульциний обернулся. Юноша торопливо рвал тунику, протягивая ему длинную полосу ткани. Не раздумывая, Марк схватил ее и принялся туго перевязывать руку Ливии выше запястья.

— Боги! Боги! За что?! — бормотал он, чуть не плача.

Покончив с левой рукой, он схватил правую и едва не выпустил ее — вена была разрезана вдоль всего предплечья, рука казалась почти черной от крови.

Даже его, привыкшего к страшным ранам, замутило при виде того, во что превратилась вена, расцарапанная гвоздем. Кто мог подумать, что у юной девушки хватит духу сделать такое?

Давясь слезами, задыхаясь от разыгравшейся в душе бури, он все же кое-как перетянул ее руку, хотя где-то на краю рассудка уже маячила холодная мысль — все, что он делает бесполезно, возможно, Ливия уже мертва… Но Марк не мог заставить себя сделать то, что следовало сделать с самого начала — проверить, бьется ли еще жилка на ее шее. Он просто не мог это сделать.

Слишком страшно было узнать.

— Юнона, помоги мне! — пробормотал он, собравшись, наконец, с духом, и протянул ладонь. И в этот момент девушка открыла глаза.

— Марк? Это ты? — прошептала она еле слышно. Фульциний склонился к самым губам, чтобы уловить слова, больше похожие на простой выдох.

— Это я, я… — тихо сказал он, сглотнув застрявший в горле комок. — Все позади. Теперь все будет хорошо.

— Слишком поздно… Я должна была умереть.

— Но почему?! Почему?

Голос ее прерывался, Фульциний едва различал, что она говорит. И мучительно было видеть, как жизнь с каждым словом покидает ее.

— Только так… можно было спастись от них. После них я не могла уже быть с тобой. И ни с кем. Они получили мое тело, но меня они получить не могли. И я все-таки их обманула… Прощай, Марк. Я… любила тебя. Я буду ждать. В Элизии. Твои римские боги примут… меня, хотя я и молилась Христу. Но ушла я как римлянка. Ведь так, Марк? Так… будет?

Ее глаза смотрели куда-то вдаль. Не на него, нет, но куда-то в неведомые смертному пространства Вселенной, те, что лежат за последним пределом. Марк уже видел такой взгляд, — за годы службы он похоронил немало друзей, — и теперь он знал точно, ее не спасти. Она уйдет так, как хотела. И, хотя он не был патрицием, он понимал ее. Честь римлянина — превыше всего. Он понимал, но принять не мог.

Ее глаза остались открытыми, но жизни в них уже не было.

— Да, — сказал он. — Так будет, Ливия. И мы еще будем вместе.

Он наклонился и поцеловал ее холодные губы, потом осторожно, едва касаясь, провел ладонью по ее лицу, закрывая глаза. Невероятным усилием он заставил себя встать и поднять ее легкое тело на руки.

Раб отшатнулся, случайно встретив его взгляд. Сказать он ничего не пытался, словно понимал, что в такой момент слова не нужны. Неся ее на руках, Фульциний медленно пошел к выходу.

Он шел сквозь коридоры и комнаты разгромленного особняка, и даже увлеченные грабежом солдаты замирали, прекращая свои дела, провожая его взглядом. Юный раб испуганно жался к нему, опасаясь расправы, но никто не обращал на него внимания.

На форуме пылали разложенные кругом костры, прогоняя тьму, ярко освещая сцену суда, который задумал провести Утер. Кто-то притащил из таблинума мраморный солиум Гирция с подлокотниками в виде львиных голов и теперь на нем разместился бывший король. Возле его кресла стояли несколько солдат и уважаемые граждане Вапинкума, среди которых выделялся кузнец Корникс.

Шагах в десяти от солиума под охраной двух десятков солдат и горожан замерли согнанные в кучу пленные. Было их человек десять, многие изрядно побиты. Большинство подсудимых были близки к обмороку: кто-то заметно дрожал, кто-то порывался упасть на колени, кто-то умоляюще протягивал руки к победителям. Лишь двое или трое стояли, высоко подняв головы и, по крайней мере внешне, не выражая испуга.

За пределами освещенного круга темнела масса горожан, сюда собрались, наверное, все жители Вапинкума. Каждому хотелось увидеть расправу над ненавистным тираном и его приспешниками. Над форумом стоял гул голосов.

Фульциний ступил на форум, не видя перед собой ничего. Люди удивленно расступились, давая ему дорогу, и он пошел через озаренную пламенем площадь прямо к солиуму. Утер поднялся ему навстречу.

— Не успел… — еле слышно прошептал он и покачал головой.

Марк остановился, не дойдя до солиума трех шагов. Все хранили молчание.

— Это Ливия? — спросил Утер.

Фульциний кивнул. Слова не давались ему. Риотам сочувственно положил руку ему на плечо.

— Как это вышло? Они убили ее?

— Нет, — с трудом выдавил он. — Она сама. Ей пришлось, после того, что они с ней сделали. Я не успел совсем немного. Если бы мы не медлили, она была бы жива!

Последние слова он почти выкрикнул и, сжав зубы, обернулся к кучке пленных. Обожженные его ненавидящим взглядом даже самые смелые опустили глаза.

— На все воля Господа, — сказал Утер. — Я понимаю и разделяю твое горе. Мы устроим девушке достойное погребение. Но сейчас народ ждет наших слов.

Пришло время судить негодяев. Ты нужен мне, Марк!

— Позволь? — вперед выступил Корникс. — Моя жена и другие женщины позаботятся о ней. Они приготовят ее к погребению. Сразу после суда мы можем провести обряд. Я передам им тело.

Он шагнул было к Марку, но Утер отстранил его.

— Это разумное предложение, Марк, — сказал он. — Я прикажу сложить погребальный костер. Пока же ее нужно приготовить к обряду. Кто лучше женщин справится с этим? Это не займет много времени.

Не сразу, но Фульциний позволил ему взять тело Ливии. Руки его безвольно опустились. Между тем Корникс подозвал из толпы высокую темноволосую женщину и что-то сказал ей. Утер передал им тело и они быстро зашагали сквозь расступившуюся толпу.

Корникс быстро вернулся и занял место за креслом Утера. Бывший король встал и поднял руку, призывая к молчанию. В наступившей тишине он громко и торжественно сказал:

— Для тех, кто меня еще не знает, я — Риотам, военачальник на службе Рима.

А это — Марк Фульциний, офицер римской армии. Вместе с людьми достойного Гая Минуция мы пришли в Вапинкум, чтобы покарать изменника и предателя Гирция. Я хочу, чтобы с этого дня все вы знали — римский закон вернулся в Галлию.

Никто более не сможет безнаказанно попирать права римских граждан. Сегодня мы предадим справедливому суду тех, кто посмел поставить себя выше закона, тех, кто предал Рим, снюхавшись с его врагами и варварами. Да свершится правосудие, во имя Господа!

Произнеся эту речь, он сел и бросил уже обычным голосом:

— Давайте их сюда по одному.

Стража вытолкнула вперед первого из захваченных пленных.

Фульциний, оглушенный внезапной потерей, почти не видел и не слышал, что происходило перед солиумом. Утер выслушивал свидетелей, иногда задавая вопросы, давал высказаться обвиняемому и тут же выносил приговор.

Он приговорил к смерти трех солдат Гирция, на которых многие граждане указали, как на насильников и убийц. Судьба этих варваров-наемников ни у кого не вызывала сомнений. Слишком велика была ненависть к ним жителей города. Слишком долго они творили здесь, что хотели, пользуясь полной безнаказанностью на службе своего патрона.

Корникс сам вызвался быть палачом и тут же, после суровых слов приговора, рубил головы осужденным. Мечом он орудовал мастерски, а рука его, казалось, вовсе не уставала. Тела казненных тотчас утаскивали крючьями и сбрасывали в ров с нечистотами. Головы Утер приказал сохранить, с тем, чтобы утром выставить их на кольях.

Четверо доносчиков и двое богатых горожан — близких друзей Гирция и неизменных участников его оргий, отправились вслед за наемниками. В их защиту свидетельствовали только заплаканные, близкие к истерике жены и дети, однако Утер счел, что они не могут быть беспристрастны, при том, что обвинители в один голос утверждали обратное. Возбужденная толпа хотела было расправиться и с родственниками ненавистных доносителей, но Утер твердо пресек беззаконие.

Еще двоих обвиняемых бывший король оправдал. В защиту трясущегося торговца шкурами и лысого винодела вступились друзья и соседи, утверждавшие, что на них клевещут должники и завистники. Торговца шкурами защищали слишком многие, а насчет винодела высказался и сам Корникс.

— Я хорошо знаю Сальвия, — сказал он, склонившись к уху Утера. — Тот, кто его обвиняет, должен ему десять денариев. Да, Сальвий, склонялся перед Гирцием и поставлял ему вина, но лишь потому, что боялся за себя и семью. Но он никогда не доносил и не искал милости кровопийцы. Это честный человек, я за него ручаюсь.

Утер кивнул и приказал выдать обвинявшему Сальвия парню десяток плетей, что тут же исполнил сам Корникс под насмешки толпы. Незадачливый обвинитель тут же поспешил скрыться.

— Ну а теперь — перейдем к главному блюду, — сказал Утер. — Ведите Гирция.

Ропот поднялся на форуме, когда стража вывела и поставила перед солиумом бывшего хозяина Вапинкума Авла Гирция. Это был коренастый муж, с сединой, пробивавшейся в коротко стриженных волосах, и, несмотря на солидные годы, вполне еще крепкий. Тело его, хотя и погрузневшее и заплывшее кое-где жирком, все еще хранило следы былой силы.

Гирций встал перед солиумом и, скрестив на груди могучие волосатые руки, исподлобья посмотрел на Утера и стоявших за ним людей. Его тяжелый взгляд словно пригвождал к месту и лишь столь же уверенные в себе люди могли выдержать его, не опустив глаз. Это был взгляд человека, привыкшего повелевать.

— Вижу, на мое кресло уселся, — сказал он. — Жаль, я не приказал забить тебя насмерть. Еще утром у меня была такая возможность. Тогда, помню, ты со мною по-иному держался.

— Ну, теперь-то, как видишь, роли переменились. И вот уже ты стоишь передо мной, и я выношу тебе приговор. Закон и справедливость всегда торжествуют, как бы мерзавцам, вроде тебя, ни хотелось о них забыть.

— Что ж… Собаки затравили льва и теперь могут вволю потешиться, гавкая на него.

— Это ты что ли лев? Нет! Ты и есть подлый пес, что кусал римского льва исподтишка. Думал, продался готам, так теперь на тебя и управы не будет? Рим далеко… А Рим — вот он, пришел и требует у тебя ответа.

— Да? И кто же ты такой, чтобы говорить от имени Рима? Я вижу перед собой вожака шайки разбойников, который обманом захватил мой город и теперь творит беззаконие.

— Грабителя ограбили! — хмыкнул Утер. — Ладно, мне недосуг с тобой препираться. Приговор тебе вынесут граждане твоего, как ты говоришь, города.

Граждане! Чего заслуживает наглый мерзавец?!

— Смерть! Смерть! — взвыла толпа. — Отдай его нам!

Гирций лишь презрительно усмехнулся.

— Сам видишь. Твои преступления не нуждаются в доказательствах. Слишком многих ты здесь убил, ограбил, подверг насилию. Пришло время платить по счетам. Впрочем… Есть один человек, который, думаю, очень хотел бы пообщаться с тобой прежде чем ты отправишься в ад. И он, как никто, заслужил это право.

Утер встал и обратился к толпе:

— Граждане Вапинкума! Я понимаю ваш гнев и желание немедленно, здесь же расправиться с этим злодеем. Клянусь вам — он не уйдет от расплаты!

Правосудие свершится завтра, наберитесь терпения. Сегодня утром в схватке с наемниками Гирция был ранен Гай Минуций, тот самый, чью семью уничтожил злодей, чьими поместьями он завладел. А ведь это Минуций собрал и обучил воинов, покончивших с тиранией. Я не могу отнять у него право самому расплатиться с Гирцием. Утром Минуций прибудет в город, и тогда мы вынесем окончательный приговор.

— Да здравствует Минуций! — послышались крики. Молодого вождя крестьян, очевидно, в городе знали. Впрочем, было и много возмущенных возгласов, люди хотели немедленной расправы.

Опасаясь, как бы разочарованные горожане не перешли к активным действиям, Утер приказал увести Гирция и держать в особняке под надежной охраной. Тот шел с высоко поднятой головой, презрительно поджав губы. Впрочем, даже ему изменила выдержка, когда из толпы полетели камни и комья земли. Некоторые таки попали в Гирция, и стража поспешила увести его, пару раз чувствительно приложив тупыми концами копий.

— Напрасно ты оставил его в живых, — покачал головой Корникс. — Пока Гирций жив, в городе не будет спокойствия. Многие все еще могут поверить в чудесное избавление. Мертвый Гирций был бы лучшим свидетельством!

— Подождите, — ответил Утер. — Никуда он не денется. Но я не могу отнять у Минуция радость самому совершить возмездие. В конце концов, именно ему мы обязаны сегодняшним днем. К тому же, завтра вы выберите новых декурионов городского совета. Мне кажется, сегодня их число поубавилось.

— Это да, — усмехнулся кузнец. — Те, кто остался, служили Гирцию и теперь они все кормят ворон.

— Что ж, пожалуй, на сегодня достаточно. Пора распустить народ по домам.

Надо еще… Но тут из дверей особняка показался Феликс. Он волочил за собой какого-то тщедушного человечка. Тот упирался и о чем-то слезливо умолял.

— Вот, еще одного изловили, — бросил бородач, бросая пленника в середину круга. — В сундуке прятался. Крысеныш какой-то.

— Пустите меня, добрые люди! — немедля заголосил тот, ползая в пыли. — Я не из людей Гирция! Я всего лишь мирный торговец книгами, негодяй сам меня обобрал, не заплатив…

— Кого я вижу! — оборвал его причитания Утер. Подавшись вперед, он внимательно разглядывал добычу Феликса. — Старый знакомый. Теперь уже книгами торгуешь, а раньше вроде бы шерстью перебивался… Вот это повезло мне сегодня! Вот уж повезло, так повезло!

Человек поднял голову, и Фульциний тотчас узнал Луция Аррия — того самого лжеторговца, что навел на них банду Сигерика и удрал, едва завидев Утера, в ту ночь, когда они искали Ливию. На лице Аррия мелькнули, быстро сменяя друг друга, ненависть, ужас, отчаяние. Он тоже понял, в чьи руки попал.

— Та-ак, — сказал Утер. — Ну, уж теперь ты от меня не уйдешь. А ты, Феликс, ошибаешься. Это не какой-нибудь там крысеныш. Это настоящая змея.

Такого предателя еще поискать! Нет, народ сегодня без зрелища не останется.

Узнал меня, гад?!

Арий не ответил. От страха он, казалось, лишился речи, но Утеру ответ и не требовался.

— Конечно, узнал! Там, в лесу я тебя упустил, но сегодня ты никуда не денешься. Прощайся с жизнью, свинья!

Утер поднялся и пнул валявшегося в ногах предателя. Арий вскрикнул, отлетев на пару шагов, но встать даже не попытался.

— Этот человек виновен в измене Риму и императору! — громко провозгласил бывший король. — Это его стараниями римская армия была разбита за Роданом год назад, а еще раньше он же предал союзников-бриттов. Вот с какой падалью водил дружбу Гирций! Гирция мы оставили на завтра, но с этой змеей покончим сейчас. Достоин ли подлый изменник смерти, добрые граждане?!

— Убей! Убей! Смерть ему! — кричала толпа.

Утер хищно усмехнулся и склонился над Аррием.

— Хочешь ли ты сказать что-нибудь в свое оправдание? — спросил он. — Хотя, что ты можешь сказать?

— Пощади…, — размазывая по лицу слезы и грязь, проскулил Луций. — Пощади, господин!

Утер резко приподнял его за тунику и взглянул ему прямо в глаза.

— Сейчас я убью тебя, тварь, — сказал он. — Но хочу, чтобы ты знал, почему умираешь. Ты ответишь мне и Господу за Дероха, за Хелога, за Донарта. За всех, кто остался лежать на поле смерти при Деоле. За двенадцать тысяч славных воинов, которых ты обрек на смерть своим предательством. Тебе и теперь нечего мне сказать, ублюдок?

— Пощади…

Утер швырнул его на землю и вынул меч.

— Приговор вынесен. Смерть предателю. Видит Бог, роль палача мне претит, но ради моих павших товарищей я сделаю это сам. На колени, скотина!

Уже ничего не соображая, охваченный ужасом, Аррий медленно встал на колени.

— Да свершиться правосудие!

Утер поднял оружие, но, вопреки всем ожиданиям, не отсек предателю голову.

Крутанув меч, он вонзил его в живот Луция и резко дернул. Кровь хлынула на пыльную землю, вывалились кишки. Аррий со стоном упал, напрасно пытаясь зажать руками страшную рану, а Утер стоял над ним, глядя как тот бьется в последней агонии.

Предатель умирал около четверти часа и все это время бывший король, не двигаясь, смотрел на него. Может быть, он вспоминал погибших друзей, чьи отомщенные, наконец, души сейчас ликовали на небесах.

Пресыщенная кровью толпа расходилась молча. Разошлись и их воины — большинство направлялось в таверны, спеша промочить горло после наполненного смертями и свершившейся местью такого длинного дня. Рядом с Утером остался один лишь Фульциний. Он тоже смотрел на мучения того, по чьей вине они попали в этот городок, где окончилась жизнь, той, кого он любил, но радости он не чувствовал. Эта смерть, как и смерть Сигерика, не могла вернуть ему Ливию.

«Боги, почему же вы так жестоки?», — думал он. «Этот мир мне и так чужой.

Но вам этого мало. Вы забираете всех, кто мне дорог. Одного за другим.

Сначала друзья, потом… Что у меня осталось? Что теперь у меня осталось?

Ради чего еще стоит жить?»

— Всё, — сказал вдруг Утер, повернувшись к нему. — Змея, наконец, издохла.

Пусть падаль останется здесь. Пойдем выпьем, друг Марк. Тебе это нужно. Да и мне тоже, пожалуй…

Сначала послышался звон ключей, потом лязгнул тяжелый железный засов, и дверь с недовольным скрипом отворилась. Она определенно не любила открываться и выпускать на волю узников.

Петрей прищурился и поднял руку, заслоняясь от яркого света — глаза успели привыкнуть к темноте. В дверь просунулась голова бургундского стражника.

— Римлянин, выходи, — сказал он и отступил в сторону.

Центурион поднялся на ноги, почти не сомневаясь, кого он увидит за дверью.

Он не ошибся, в коридоре стоял Феликс. Покачав головой, священник с неудовольствием оглядел узника.

— Пошли, герой, — сказал он. — Хотел бы я знать, для чего ты устроил все эти ночные безумства. Какая муха тебя укусила?

Петрей невозмутимо пожал плечами, но отвечать не стал — не хватало еще болтать при стражниках. Все то время, что они шли через широкий двор лугдунской крепости, говорил один только Феликс.

— О чем ты только думал? — сокрушался он. — Мне пришлось самому обратиться к королю Гундиоху. Но и моего слова было бы мало. Хорошо еще, добрый Патий согласился за тебя заступиться. Хотя и сделал он это скрепя сердце. Два епископа за тебя просили! Это ты понимаешь? Впрочем, нечестивый Гундиох мог и не прислушаться к нашим словам, да за тебя поручился некий Хаген и еще какой-то бургундский офицер — настоящий титан, судя по виду. Мне показалось, их заступничество в глазах старика было более весомым, чем наше. Ну да, слава Богу, тебя все же выпустили.

Они остановились перед воротами, ожидая пока их откроют. Здесь же у ворот стражник вернул Петрею отобранный при задержании меч.

— Это же надо додуматься — ограбить греческого купца! За этим ли мы прибыли в Лугдун? Я был о тебе лучшего мнения, Петрей!

— Я и сам был о себе лучшего мнения, — сказал центурион, едва они покинули крепость. — Надо было прирезать грязного развратника. Зря я Лутация пожалел.

— Как?! Ты еще и убийство готов был совершить?! Впрочем, о чем я толкую…

— Послушай, жрец. Не надо тут причитать. Это тот самый грек, о котором я тебе говорил. Тут у нас целое посольство к алеманам направляется. И я узнал, кто их отправил. Император Лев, если проклятый грек не соврал.

— Лев Фракиец?! — Феликс остановился, изумленно воззрившись на центуриона.

— Император Востока натравливает алеманов на Италию? Но это невозможно!

— Почему?

— Лев всегда был верным сыном Империи. Это он направил Антемия в Рим, он послал ему в помощь войска против вандалов. Нет, в это невозможно поверить!

Лев никогда бы так не поступил! Твой грек клеветал на него.

— Не думаю. Я хорошо его спрашивал. А, проклятие! Не будь я таким болваном, узнали бы точно. И Хунульфа этого я бы достал. Он уже почти был у меня в руках. Кто интересно, вызвал бургундскую стражу? Да не стой ты, быстрее пошли. И так целый день потеряли.

— Но, во имя святого Павла! Расскажи мне, что там случилось? Я знаю только, что ты в «Звезде Галлии» напал на греческого торговца Маврикия, ограбил его и, оглушив, направился на какой-то постоялый двор к Агриппиевой дороге. Там ты заявил спутникам Маврикия, что их товарищ не смог расплатиться с хозяином «Звезды», потому как был ограблен, и ему нужно передать деньги. При этом ты назвался охранником Лутация. Двое спутников Маврикия отправились с тобою в «Звезду», но по пути тебя задержала бургундская стража. Обвинил же тебя тот самый Маврикий. Правда он почти сразу исчез, может еще и поэтому тебя выпустили — как же тебя судить, если обвинитель сбежал?

— Сбежал, значит, ублюдок? И остальные, наверное, с ним. Все равно надо проверить. Пошли!

— Куда?

— На тот постоялый двор. Хотя, постой. Я сам туда пойду. А ты возвращайся к Патию и приготовь лошадей, чтоб мы могли сразу выехать, если придется. Чую я, ехать придется.

— Никуда я не пойду, пока ты мне не объяснишь, что здесь происходит! И ты один по Лугдуну шататься не будешь, в конце концов, я за тебя поручился!

Если ты опять попадешься бургундам, не ручаюсь что снова смогу тебя вытащить.

— За меня не волнуйся. Я быстро обернусь. И если уж так хочешь знать, хотя теперь это и не имеет значения, я собирался прикончить людей Хунульфа, которых он отправил со мной, а потом вернуться и довершить дело. Не получилось. А жаль.

— Но зачем?!

— Как это зачем? Нельзя допустить, чтобы это посольство добралось до алеманнов. Эх! Если бы я прикончил Маврикия, сейчас бы уже все было в порядке. Ну а теперь… Не знаю. Надо попытаться догнать их.

— Но почему, во имя Господа, ты не обратился к бургундским властям?!

Гундох пока что союзник Рима и, по крайней мере на словах, соблюдает федератный договор. Его солдаты могли бы задержать всех этих послов и выяснить, кто собирается поднять алеманнов и для чего.

— А просто всё. Не доверяю я варварам.

— Я с тобой скоро с ума сойду! Так что теперь делать?

— Как я и сказал. Я проверю, точно ли они покинули город. А ты готовься к отъезду. И еще… Твой Патий совсем мне не нравится, но ничего другого все равно не остается. Скажу, пусть отправит надежного человека в Рим. Надо сообщить нашим, что варвары могут двинуться в Италию. Пусть будут готовы.

Сделаешь?

— Что мне остается?

— Ничего. Жди меня через час. Если все так, как я думаю, мы выедем еще до заката.

— В Аргенторат? — спросил Феликс упавшим голосом.

— Да. Да не забудь тессеру. И золота прихвати. Все, что осталось, или может этот епископ еще что подбросит — на святое ведь дело! Если не успеем перехватить негодяев в дороге — попробуем сами послами представиться. Что бы с нами ни случилось, надо остановить вторжение, иначе Крассу придется туго.

Не ожидая ответа, Петрей запахнулся в плащ и быстро зашагал по улице к Агриппивевым воротам.

— И не только ему, — пробормотал Феликс, глядя в след центуриону. — Но мы попытаемся. Как бы там ни было, а ты прав — ничего другого нам не остается.

Расположенный точно на полпути между Немаузом и Нарбоном, Форум Домиция был городом виноделов. Основал его консул Гней Домиций Агенобарб, тот самый, что построил Домициеву дорогу, связавшую Италию с Иберией. Было это в те времена, когда римляне только-только пришли в южную Галлию, неся на своих мечах римское право и римский образ жизни.

Идущая вдоль побережья Домициева дорога стала той ниточкой, вдоль которой двигались легионы республики, уничтожая самостоятельность местных галльских племен. Следом за легионами шли торговцы, присматриваясь к богатым землям Нарбонской провинции, оценивая хозяйственным римским взглядом, какую прибыль можно из них извлечь. А уже за торговцами потянулись и римские поселенцы.

Тонкая ниточка быстро превратилась в важнейшую торговую и военную артерию, обеспечившую власть Рима на юге Галлии. Расположенные вдоль нее городки росли и богатели также быстро.

Ко временам Империи Форум Домиция расцвел по-настоящему, здешние вина были известны и ценились в самом Риме, а налоги, поступающие в городскую казну, давали возможность украсить город, сделать его еще красивее, удобнее и привлекательнее для граждан. И даже в смутные времена узурпаторов и варварских нашествий, город не приходил в упадок — вино было нужно всем.

Мощные городские стены и башни были построены при поздней республике и все прошедшие с той поры века поддерживались в отличном состоянии. В спокойные годы Империи городской сенат и куриалы вряд ли видели в них необходимую защиту, но они украшали город, давая ему возможность соперничать со «старшими братьями» — Немузом и Нарбоном. Позже, когда Галлия превратилась в арену постоянной борьбы претендентов на императорский пурпур и проходным двором для варварских орд, этим стенам не раз пришлось укрывать за собой горожан.

В тот черный год Империи, шестьдесят шесть лет назад, когда огромные орды варваров перешли по льду замерзший Рен и широким потоком растеклись по Галлии, Форум Домиция выдержал жестокую осаду и два яростных штурма, но так и не открыл ворота вандалам. Хотя живыми свидетелями тех событий оставались лишь несколько глубоких стариков, город хорошо помнил ужасы осады и голода, и поэтому, когда утром восьмого дня до Августовских Календ восходящее солнце озарило выстроившиеся в виду стен римские легионы, город забурлил.

На форум, к мраморной статуе основателя города славного Гнея Домиция Агенобарба, стекались все — от последнего нищего до магистратов и уважаемых граждан. Граждане пребывали в полной растерянности. Говорили об огромной римской армии, идущей к Нарбону, о том, что город уже окружен и что командир готского гарнизона Вамба получил приказ Эвриха удерживать Форум Домиция любой ценой. Со скоростью лесного пожара распространялись слухи, что в городе нет продовольствия — к осаде никто не готовился и, конечно же, о том, чтобы сделать необходимые запасы провизии никто не позаботился. Многие с горечью и ненавистью говорили, что готам нет дела до горожан — сами-то они припасами обеспечены, а что будет с гражданами Форума Домиция Вамбе плевать, ведь главное для него — выполнить приказ короля.

Этим утром, один из богатейших магнатов Форума Домиция, владелец крупных виноделен, Юстиниан вопреки обыкновению встал с первыми лучами солнца и явился на форум в сопровождении четырех дюжих бургундов из личной охраны — в городе было неспокойно и ходить одному по улицам в такое время было бы неразумно, да и не подобало такое его высокому положению. Стоило ему появиться на форуме, как его многочисленные клиенты и просто обычные граждане устремились к высокой фигуре магната, словно ища защиты. Все задавали один вопрос — что делать? Обычно не расположенный к общению с «чернью», на сей раз Юстиниан изменил своим привычкам, советуя горожанам успокоиться и ждать развития событий.

— Сограждане! — громко произнес он, обращаясь к толпе со ступеней заброшенного, но по-прежнему внушительного мраморного храма Вакха. — Не беспокойтесь! Еще вчера сенаторы и куриалы приняли решение обратиться к Вамбе. Депутация лучших граждан уже направилась к готским казармам. Мы предлагаем сдать город мирно, без сопротивления. Уверен, Вамба прислушается к нашим словам и выполнит волю всего города. Осады не будет! Ведите себя спокойно, не провоцируйте готскую стражу!

Толпа недовольно загудела. В этот момент между спинами протолкался болезненного вида юноша в изрядно помятом парагадисе. Германцы тут же заступили ему дорогу, но Юстиниан, узнав друга собственного племянника, сделал им знак пропустить юношу.

— Геронтий! — сказал он, улыбаясь. — А я полагал, уж тебя-то от книг ничто оторвать неспособно!

— Слава Богу, ты здесь, господин! — быстро проговорил тот, не обращая внимания на приветствие. — Там Константин выступает перед народом. Призывает вооружаться и идти к готским казармам. Я пытался отговорить его, но… Уже появилась готская стража. Они сейчас его схватят!

— Проклятый безумец! — выругался Юстиниан. — Где он? Веди!

Видя, что народ не собирается расступаться, он махнул рукой бургундам и те врезались в толпу.

— Дорогу! Дорогу господину! — зычно орали они, вовсю орудуя ножнами. — Расступись!

Следуя за германцами, Юстиниан и Геронтий быстро продвигались к центру форума, где возвышалась статуя Агенобарба. Толпа сомкнулась за ними и тут же, словно только и ждала какого-то вожака, двинулась к месту событий.

Когда они добрались до высокого мраморного постамента, с которого невозмутимо озирал площадь консул Римской Республики, отряд готской стражи из десяти человек уже рассеял народ и овладел постаментом. Люди, однако, не расходились. Они угрюмо смотрели, как готы заламывают руки нескольким юношам, награждая чувствительными ударами тех, кто осмелился сопротивляться и вырываться. Оружие они пока в ход не пускали, но, судя по мрачному взгляду голубых глаз командира стражи, момент этот был уже недалек.

— Расходитесь! — крикнул гот, надсаживаясь, чтобы перекричать гул толпы и крики избиваемых за его спиной арестованных. — Город на военном положении!

Собрания запрещены! Будете здесь стоять, мечами разгоним!

Юстиниан быстро приблизился к лестнице, ведущей на пьедестал, остановившись в тени статуи Агенобарба.

— Что здесь происходит? — нарочито спокойным тоном спросил он, глядя на готского командира. — Вон тот юноша — мой племянник. Я за него ручаюсь.

Отпустите его, я сам за ним присмотрю. Обещаю, больше он не будет…

Договорить он не успел. Метко брошенный из толпы камень ударил одного из солдат в лицо. Тот вскрикнул и вскинул руки, будто запоздало пытаясь защититься. Между пальцев потекла кровь. Командир готов хлестнул по толпе злым взглядом из-под шлема.

— Взять вон того! — приказал он, указывая куда-то в толпу. — Не жалей их, парни!

Пятеро воинов спрыгнули с постамента и обнажили мечи. Толпа отшатнулась, но на пути у готов оказался Юстиниан со своими людьми.

— Успокойтесь, добрые люди! — сказал он, примирительно поднимая руку. — Не надо крови. Мы можем мирно все…

И тут один из солдат, видимо слишком буквально поняв приказ своего командира, рубанул магната мечом. Но чуть раньше вылетел из ножен клинок бургунда, в последний момент отразив смертоносную сталь. На миг все на площади замерли, а потом все взорвалось боевыми кличами и лязгом мечей. На их хозяина напали и бургунды не раздумывая вступили в схватку. Самого Юстиниана бесцеремонно оттолкнули назад, он даже не успел вмешаться, как уже полилась кровь.

Видя, что готам оказывают вооруженное сопротивление, толпа вдруг стала безумно храброй. В стражников полетели камни и горожане, крича, ринулись на постамент. В несколько минут все было кончено — готов попросту растерзали, а отчаянно отбивавшегося командира буквально искололи мечами, отнятыми у его же солдат.

— Бог ты мой… — пробормотал Юстиниан, увидев такое стремительное развитие событий. Но он тут же взял себя в руки, ясно понимая, что пути назад теперь нет.

— Константин! — крикнул он, хватая спасенного племянника за плечо. Тот довольно ухмылялся, хотя из разбитой губы текла кровь.

— Дядя! Спасибо тебе! Я…

— Потом! Потом я тебе еще покажу за то, что ты тут устроил, негодяй! Но сейчас слушай меня. Бери двух моих людей… — Синдольт! Эккеварт! Пойдете с ним. — И бегом к южной стене. Помнишь, я показывал тебе потайной ход?

Выйдешь из города и как можно скорее доберешься до римского лагеря. Пусть атакуют немедленно. Проведешь их в город тем самым ходом. Вперед, и да поможет тебе Господь!

Толпа бушевала, все еще терзая мертвые уже тела ненавистных готов. Секунду Юстиниан глядел вслед племяннику, затем обернулся к Геронтию. Юноша с ужасом смотрел на кровавую расправу.

— Ты! Беги к моему дому. Не медли! Прикажи собрать клиентов, рабов, в общем всех, кто найдется. Пусть вооружаться и как можно скорее идут сюда.

Стой! Вот мой перстень, чтобы тебя послушали. Давай!

В дальнем конце форума, возле таверны «Жезл Диониса» прошло какое-то движение, все головы обернулись туда.

— Солдаты! — послышались приглушенные выкрики. — Готы! Сюда идет конный отряд! Не меньше полусотни!

Толпа заколебалась. Юстиниан выступил вперед, встал прямо перед статуей на залитом кровью только что отвоеванном постаменте и высоко поднял руку, привлекая внимание.

— Слушай меня, Форум Домиция! — изо всех сил крикнул он. — Проклятые готы обрекли нас на голод, страдание и кровь! Смерть всем нам, наши горящие дома, наши изнасилованные жены и дочери — вот что они уготовили нам. И все ради того, чтобы Вамба мог сказать своему королю еретику Эвриху, что сделал все возможное и города не сдавал. Но мы говорим — нет! Мы — римляне. Через час римская армия войдет в город. Нам нужно продержаться всего лишь час. И мы сделаем это! Разбирайте скамьи, тащите камни, ломайте двери домов — вооружайтесь, чем можете! Я поведу вас на казармы готов!

Толпа ответила дружным ревом. В этот момент луч солнца, коснулся мраморной статуи Агенобарба и тем немногим, кто смотрел в этот миг на лик Гнея Домиция, показалось, что консул древней Республики чуть прищурил глаза и улыбнулся в бороду, гордый как никогда за граждан своего города.

Если Эврих рассчитывал задержать римлян под стенами Форума Домиция, его план полностью провалился. Благодаря неожиданному восстанию граждан, город был взят в течение нескольких часов, готский гарнизон частью перебит, а частью взят в плен — дорога на Нарбон была открыта.

Решив не задерживаться в городе виноделов, Красс оставил здесь одну центурию и такое же количество вспомогательных войск, а сам, не давая отдыха армии, двинулся дальше по Домициевой дороге. Сорок миль, разделявшие Нарбон и Форум Домиция, римляне преодолели за два дневных перехода и к полудню седьмого дня до Августовских календ перед легионами открылись высокие стены главного порта державы вестготов.

Вечный соперник Массилии и Арелата, Нарбон богател на приморской торговле вот уже шесть веков. Однако последние годы Империи оказались далеко не лучшими в его долгой истории. Разоренная прошедшими по ней полчищами варваров, Южная Галлия только-только начала приходить в себя под твердой властью вестготов. К тому же, все эти годы морская торговля страдала от вандальских пиратов, сделавших западное Средиземноморье своей вотчиной, и лишь недавно королям готов удалось добиться от старого Гейзериха обещания не трогать торговые суда нарбонских купцов. И хотя для вандальских пиратов, почуявших вкус наживы, слово короля, сидящего в далеком Карфагене, значило не так, чтобы много, морские пути все же вновь начали оживать.

Короли готов хорошо понимали, что от процветания их единственного порта на Средиземном море напрямую зависит благосостояние державы, и их усилия не пропадали напрасно. Граждане Нарбона, в отличье от других городов провинции, не просто терпели власть готов, но были, пожалуй, самыми лояльными подданными нового государства, не считая разве что аквитанских магнатов.

Особое положение Нарбона в державе вестготов давало им надежды, и небезосновательные, на лучшие времена, особенно после того, как Римская империя не смогла и не захотела защитить своих граждан от варваров. Поэтому, командовавший гарнизоном Нарбона магнат и патриций Панихий Намациан нисколько не опасался повторения событий, произошедших в Форуме Домиция.

Вести о разгроме Вамбы дошли до Нарбона вместе с немногими беглецами, вырвавшимися за стены павшего города и опередили следовавшую за ними по пятам римскую армию не более, чем на несколько часов. Узнав о таком повороте событий, Намациан лишь презрительно скривил губы — все это только подтверждало его мнение о превосходстве природных галльских аристократов над дикими варварами, коими он про себя считал готов. Придерживаясь такого мнения, Намациан, тем не менее, признавал силу готов и полагал, что свежая кровь пойдет лишь на пользу древнему благородному народу Галлии. Возможно поэтому Эврих ценил Намациана наравне с другими галльскими магнатами, перешедшими на готскую службу, такими, как Викторий, Арванд и Винцентий. В верности этих людей можно было не сомневаться даже после закончившегося неудачей похода за Родан. Намациан, как и все они, не питал никаких иллюзий относительно собственной судьбы в случае поражения готов и был полон решимости удержать Нарбон во что бы то ни стало.

Имея под своим командованием почти двенадцать сотен солдат и принимая во внимание надежные укрепления Нарбона, прикрывавшие город с суши, а также тот факт, что портовый город не будет испытывать никаких проблем со снабжением, — ведь противник не располагает флотом, — Намациан не сомневался в успехе. К тому же он знал, что за пределами городских стен, где-то в глубине Аквитании, король Эврих стягивает сейчас в кулак все силы державы вестготов, чтобы в решительном бою разгромить впервые за многие годы посмевшую перейти Родан римскую армию: оставляя границу по Лигеру неприкрытой отзывались из северных городов гарнизоны, покидая Иберию, подходила армия Винцентия, стекались из городов и вилл дружины аквитанских магнатов.

— Идут, кажись, — командовавший стражей ворот угрюмый бородач Тульга сплюнул вниз со стены.

Намациан кивнул, глядя на север в сторону Домициевой дороги. Там, где ее прямая стрела прорезала поросшие редким кустарником холмы, виднелась темная масса, среди которой в лучах полуденного солнца то и дело что-то поблескивало. Это шла римская армия. Шла, чтобы взять Нарбон или остаться под его стенами навсегда. Намациан поправил шлем и посмотрел на запад.

Оттуда вскоре должна подойти армия Эвриха. Пройдет день, два, неделя — кто знает сколько? — пыль повиснет уже над Аквитанской дорогой, и тогда…

«Да», — подумал Намациан, возвращаясь к прерванным размышлениям. «Судьба Галлии решится под стенами Нарбона. И это произойдет очень скоро. Что ж, все в руках Божьих, но мы сделаем все, что возможно».

— Закрыть ворота, — приказал он, обернувшись к свите. — С этого момента город переходит на осадное положение. Прочитать мой приказ на площади. Сотню Алики к Домициевым воротам. Да, и еще — прислуга баллист готова? Ждать моей команды. Поприветствуем их…

Небо на западе хмурилось. Серая хмарь неумолимо плыла на восток, затягивая голубой небосвод клубящимися тучами, сквозь которые едва просвечивали солнечные лучи. Далеко на западе можно было разглядеть вспышки молний — там бушевала гроза, и гроза эта приближалась к Нарбону.

Старый рыбак Эвтропий неторопливо вышел из своей хижины, примостившейся на склоне холма и, кашлянув, посмотрел на запад. Да, спешить было некуда.

Сегодня в море не выйти. Он втянул носом влажный воздух и покачал головой.

Гроза будет, как пить дать будет.

С порога хижины старого рыбака открывался вид на Нарбон и его окрестности.

Внизу лежал глубоко вдающийся в сушу залив, на водах которого покачивалась его рыбацкая лодка. Дальше к северу на равнине раскинулся город, словно крепостной стеной прикрытый с запада грядой высоких крутых холмов, а еще дальше, через долину реки Атакс, бежала вдаль старая Домициева дорога.

Кто другой мог бы и залюбоваться прекрасным видом, но Эвтропий прожил здесь всю жизнь и красота местности заботила его меньше всего. Чуть больше беспокоила его война, что внезапно разразилась недавно. К Нарбону подошли неприятельские войска, как говорили, из самого Рима и вот уже неделю они стояли под стенами города, не пытаясь, впрочем, обложить его со всех сторон и начать правильную осаду. Будто ждали чего-то.

Чего они ждали, старый рыбак не знал, да это его и не заботило. Он продавал им рыбу, а платили они исправно, полновесной римской монетой. Ну а что? Покупатели, как покупатели, не хуже других. А то, что они окружили Нарбон — что с того? Эвтропию не было дела до игр полководцев, магистратов и королей. Он был рыбаком. Его дело — хороший улов.

Ветер с моря принес пронзительный крик крачек. Эвтропий кашлянул еще раз и почесал седую голову. Придется, видно, дома остаться. В такую погоду в море не выйдешь…

— Дедушка! Дедушка!

Мальчишка лет двенадцати выскочил из-за угла хижины. Судя по тому, как он запыхался, бежал со всех ног. Должно быть, аж с вершины холма. И охота ему лазить туда?

— Битва будет! С запада идет король Эврих, я видел! Там целая армия, их очень много!

— Ну и что? Нам-то с тобой что с того? А вот гроза будет, да. Так что в море мы не пойдем. Сети, пожалуй, починить можно…

— Да какие сети?! Какие сети, дедушка?! Смотри! Римляне снимаются с лагеря! Вон они, идут к Аквитанской дороге, наверно, хотят готов там встретить. Можно мне посмотреть?!

— А сети кто чинить будет?

— Я потом! Я успею!

Мальчишка рысью припустил по тропе, только пятки сверкнули.

— Эй?! Ты куда?!

Старый рыбак покачал головой. Да разве удержишь его теперь? Вот ведь незадача! Хоть бы скорее они закончили там дубасить друг друга…

— Разведчики сообщают, армия Эвриха приближается по Аквитанской дороге.

Сейчас они в двух милях от наших передовых заслонов.

— Четвертый и Двадцать пятый готовы?

— Да, проконсул.

Кассий замер у входа в палатку, ожидая приказаний. Красс медленно прошелся из угла в угол, и квестор отметил про себя, как тяжело он дышит.

— Что ж, значит — время пришло. Хорошо, что Эврих все же идет сюда. Я боялся, он не станет действовать так, как нам нужно. Помоги.

Красс кивком указал на доспехи, и Кассий, положив шлем на стол, поднял лорику полководца.

— А нужно ли нам это? — заметил он. — Твой план небезупречен. Все будет зависеть от стойкости легионов.

— От нее всегда все зависит.

— Если готы все же прорвутся до того, как…

— Мы уже обсуждали это на военном совете. Забыл, квестор? Варгунтий и Копоний поклялись выстоять. И я им верю.

— Я больше верю в палисад, который мы там неделю строили. Но все равно, это слишком рискованно. Не лучше ли было…

— Я не могу ждать, — раздраженно бросил Красс, затягивая ремень шлема. — Все должно решиться в одной битве и как можно скорее. У меня нет времени бегать за Эврихом по всей Аквитании.

— Я только высказал свое мнение. Но теперь уже все равно поздно что-то менять.

— Вот именно. Иди, Кассий. Тебе пора вести своих. И помни — ждите сигнала!

Что бы ни происходило — ждите сигнала! Не подведи меня.

— Не подведу, проконсул.

Кассий поднял руку в салюте, развернулся и быстрым шагом вышел из палатки.

Красс еще немного постоял, слыша, как за тонким пологом фыркают кони конуберналов. Боль в груди была почти нестерпимой, это мешало думать, а сейчас ему, как никогда нужна ясность рассудка. Он не может проиграть эту битву. Сегодня решится все. Каждый должен исполнить свой долг до конца. И он в том числе.

Красс быстро налил себе вина, залпом выпил и тяжело ступая, направился к выходу.

«У меня нет больше времени», — подумал он.

Молодой контубернал протянул ему повод коня.

— Там у них что-то вроде палисада построено, — докладывал старый гот с седыми усами, свисающими чуть не до плеч. — Долина Атакса вся перекопана.

Колья, рогатки… На Аквитанской дороге стоят тысяч десять. Остальная их армия, похоже, за ними. Мы покружили вдоль их линии, пока нас не отогнали их всадники. Я в бой не вступал, они нас тоже преследовать не стали. С места не двигаются. Ждут нас.

— Все, как я говорил, — отметил Арванд. — Мои люди из Нарбона сообщили все точно.

Эврих задумчиво посмотрел на восток. Небо там все еще оставалось чистым, за ними же по пятам шла гроза. Они словно несли ее с собой к осажденному Нарбону и римской армии под его стенами.

Король визиготов привел с собой почти сорок тысяч бойцов. Это были войска, собранный со всей Аквитании и подошедший из Испании корпус Винцентия. Более пяти тысяч воинов выставили магнаты Аквитании, приведя с собой дружины своих букеллариев — отменных воинов, преданных своему повелителю. Две тысячи наемников саксов прибыло с островов в устье Лигера. И еще около тысячи человек было у Намациана в осажденном городе.

Этой армии противостояли сейчас менее тридцати тысяч римлян, у которых почти не было кавалерии, — так, по крайней мере, сообщали лазутчики, — и Эврих был намерен раздавить, наконец, проклятые легионы, разом покончив с этой неизвестно как появившейся у обреченного уже Рима силой. Но король не спешил кидаться в бой, очертя голову.

Он приказал армии остановиться в миле от линии римского палисада и выслал разведчиков. Ему не нравились римские укрепления, но король понимал, что противостоят ему отнюдь не дураки. Красс явно не стремился к схватке с могучей кавалерией готов и хотел отсидеться за линией наспех построенных укреплений. Насколько она сильна и насколько проходима для всадников?

Обойти город и выйти к нему с других направлений не представлялось возможным. Гряда высоких крутых холмов была недоступна для кавалерии, главной ударной силе его войска. Римляне заняли единственный подходящий путь — Аквитанскую дорогу и долину Атакса. Впрочем, естественно, что так и должен был поступить римский полководец. Если окажется, что пробиться по долине Атакса будет чересчур трудно, придется перейти к «осаде самих осаждающих».

Да, именно так. Губить свою армию в бесплодных атаках на мощные палисады он не станет ни в коем случае. У римлян была неделя. Успели ли они за это время возвести настолько надежные укрепления, что от прямой атаки придется отказаться?

Этого Эврих не знал и потому одно за другим выслушивал сообщения разведчиков.

— Что там за укрепления? — бросил он. — Говори точно. Кавалерия может пройти?

— Думаю, может. Но сначала придется поработать пехоте. Надо завалить ямы, свалить палисад.

— И долго придется… работать? — усмехнулся Винцентий. Комит Испанских провинций, — высокий муж с гривой иссиня-черных волос и благородным римским профилем, — стоял рядом с королем, расправив могучие плечи, обтянутые блестящей кольчугой.

— Да как тебе… О! Тогда, на Лигере, когда мы с Фридерихом стояли против Эгидия, у римлян тоже были палисады. Но сильнее, чем здесь. А ведь мы тогда прорвались. Да, здесь укрепления не такие сильные. Это точно.

Эврих кивнул. Он помнил битву на Лигере.

— Все разведчики доносят одно и то же, — сказал Винцентий. — Похоже, мы сможем пройти. Прикажешь?

— Не спеши, комит. Я должен посмотреть сам. Если это правда, мы атакуем.

Он повернулся к замершему неподалеку Викторию. После своего бесславного возвращения из-за Родана, комит Аквитании поседел еще больше. И теперь почти всегда молчал.

— Викторий, если разведчики говорят правду, ты поведешь нашу пехоту на римские укрепления. На этот раз ты должен оправдать мое доверье. Я тебе очень советую.

Викторий вздрогнул и медленно поднял голову. Потом вдруг резко кивнул:

— Не подведу! Мы пройдем сквозь них. До стен Нарбона. Или же я не вернусь с поля…

— Ну, будем прощаться, друг Копоний? Мне пора к легиону.

— Так уж прощаться, Варгунтий! Брось! После битвы мы еще выпьем с тобой…

Ладно уж, так и быть! Ту флягу фалернского, которую ты все хотел у меня выменять.

Старый легат уже надевал шлем, но тут замер и вдруг рассмеялся:

— Да неужели?! Копоний сам обещает открыть заветную флягу? Не верю! И никто во всей армии не поверит!

— Клянусь Вакхом! Чтоб мне вино в горло больше не лезло, если слова не сдержу. Так что давай там, помни об этом. Думаю… Да, к вечеру управимся.

Жду тебя в моей палатке.

Они обнялись, похлопав друг друга по алым плащам.

— Боги за нас, друг, — сказал Копоний. — Помнишь, вот так же мы стояли под Нолой, еще у Суллы, молодыми трибунами. И как ты весь трясся перед первой битвой, а я тогда тебе говорил…

— Врешь ты все. Там просто холодно было!

— Конечно. И тот наглый патриций, как его там… Забыл! Тоже от холода, наверно, описался. Ну, тебе пора.

Копоний хлопнул друга по плечу и тот, развернувшись, двинулся к лошади.

Но, сделав несколько шагов, вдруг остановился и посмотрел куда-то в сторону запада, где то и дело сверкали далекие молнии.

— Копоний, — медленно выговорил он. — Думаю, это хорошо, что солдаты не знают всех планов. Каждый видит лишь свое место в строю и товарищей рядом.

Но я-то знаю, что это — последний бой Четвертого.

— А если бы знали они? Что изменилось бы?

Варгунтий вскочил в седло. Усмехнулся, глядя в глаза старого друга.

— Ничего. Ничего бы не изменилось! Они — лучшие в армии. И Красс это знает. Иначе он не поставил бы нас сюда. У них есть только Легион. И они умрут вместе с ним. Прощай, друг!

Вороная кобыла рванулась с места в галоп. За ней, отставая, прянули кони контуберналалов, ожидавших чуть поодаль.

— А я не прощаюсь! — крикнул им вслед Копоний. — И фалернского мы все равно сегодня отведаем, старый хрен! Даже не думай там подыхать, один я не пью…

— Шевелись, шевелись, коровы беременные! — орал центурион третьей когорты, подгоняя своих. — Баба родить успеет, пока вы до места дойдете!

Кассий шел вместе со всеми, карабкаясь по крутому склону, оскальзываясь на мокрой траве, цепляясь за ветви деревьев. Они взбирались на первый из трех холмов, перевалив которые, должны были выйти во фланг армии готов. Квестор вел Двадцать четвертый легион Сисенны и две тысячи федератов, и до места, где они должны были ожидать сигнала к атаке, им оставалось пройти еще восемь миль. Это около двух часов, если повезет. Точно такой же маневр проделывал сейчас Шестой легион Лициния с приданными ему федератами, которых вел сам проконсул. Только под другую сторону долины Атакса.

— Слишком поздно мы вышли, — выдохнул Одоакр, подтягиваясь к очередной ветке, удачно подвернувшейся под руку. — Можем и не успеть.

— Раньше было нельзя. Эвриху могли сообщить из Нарбона.

Предводитель германцев ничего не ответил.

Мысль, что они не успеют, не давала покоя, гнала вперед, лучше, чем витис центуриона солдат. Весь план битвы зависел от того, продержатся ли легионы Варгунтия и Копония те несколько часов, что потребуются им для обхода.

Устоят ли два легиона против всей готской армии? Если бы они стояли за хорошими укреплениями, в этом можно было не сомневаться. Но рвы, палисад и рогатки — всего, что они построили там, — было слишком мало. И не потому, что не успели выкопать достаточно глубокие ямы и вбить достаточное количество кольев. Нет, они бы успели. Но так приказал Красс. Эврих должен был проглотить наживку. Его армия должна была атаковать, и поэтому осторожного короля готов не должны были слишком уж впечатлить оборонительные сооружения римлян. Вот почему Четвертый и Двадцать пятый будут стоять за слабой оборонительной полосой. В этом и состоял план. Конечно, за линией легионов оставался еще резерв — тысяча всадников Цестия, но они вряд ли могли бы переломить ход сражения. Их задачей было преследование бегущих готов, если, конечно, до этого дело дойдет. И были еще несколько когорт Двадцать третьего легиона, оставленные в качестве заслона против Нарбона.

Впрочем, на эти когорты рассчитывать не приходилось. Гарнизон города вполне мог вмешаться в битву и, по приказу Красса, заслон не мог быть снять ни в каком случае.

Кассий не знал, началась ли битва. Увидел ли Эврих, что его армия сможет преодолеть палисады? Поверил ли он, что против него выстроены все римские легионы? За рядами Двадцать пятого и Четвертого стояли воткнутые в землю шесты, на которые нацепили старые плащи, разбитые шлемы и все прочее, что сумели найти. Это была идея того центуриона из Арелата — Деция Сея. Крассу она понравилась и удачно дополнила его план.

Да, план был хорошо. Но если он не сработает… Красс все поставил на удачный бросок костей. Если готы уничтожат два легиона раньше, чем остальные смогут ударить, армию римлян ждет гибель. Она будет разорвана на части и легко разбита. Красс шел на огромный риск, и Кассий в душе не одобрял такого решения старого полководца.

— Шевелись ты, крыса дохлая! — послышалось сзади и Кассий вздрогнул от неожиданности, будто центурион обращался к нему. — О чем там задумался?!

Жопу забыл почесать?! Я тебе покажу жопу! Я тебе…

Стиснув зубы, легионеры карабкались по склону холма.

Ударяя мечами в щиты, пехота готов приближалась к линии римских укреплений. Передние ряды прикрывались щитами, задние тащили связки фашин, чтобы заваливать рвы. Среди массы готских воинов выделялся отряд саксов, размахивавших грозными боевыми топорами.

— Римские псы! — кричали они. — Кровью умоетесь, дети шлюх! Мы ваших жен имели! И матерей! И сестер!

Римский строй стоял молча. Фланги Двадцать пятого легиона, который должен был принять первый удар, прикрывали шесть когорт Четвертого. Остальные когорты Копония составляли вторую линию. А еще дальше, напоминая огородные пугала, стояли лишь шесты с напяленными на них плащами. И за ними тысяча всадников Цестия.

Не дойдя сотни шагов до палисада, огромный прямоугольник готской пехоты остановился. Двадцать тысяч солдат ждали команды. Хотя саксам это было не по нутру, ждали и они — все знали, Эврих скор на расправу. Нарушить дисциплину — значит прямиком отправиться в ад.

Викторий вышел вперед. В этот бой он шел пешим. Недавний позор битвы при Дюрантисе, когда он бежал одним из первых, не должен был повториться.

Сегодня он победит или умрет здесь. Так решил комит Аквитании.

Несколько минут он смотрел на римский строй. Викторий помнил эти ряды алых плащей и похожих на корыто щитов. Помнил, что пробить этот строй нелегко. Но сегодня у него нет выбора. Приказ Эвриха был ясен и четок — пехота должна разрушить палисады, расчистив путь кавалерии. А для этого придется отбросить римлян назад.

Он потянул меч из ножен. Поднял клинок, направляя вперед и вверх.

Оглянулся на замершие ряды солдат и глубоко вдохнул:

— За короля! — выкрикнул он. — Бей римских псов! Эврих! Эврих!

Готы и саксы взревели ранеными быками, грохот оружия заглушил громовые раскаты.

— Эврих! Эврих! Смерть! Смерть!

— Вперед! — заорал Виктория, что было сил. — До смерти!

Он еще что-то орал, бешено вращая мечом, а двадцать тысяч германцев уже неслись на римлян неудержимой горной лавиной. Так начался бой при Нарбоне.

— Пилум к броску! Бей!

Высоко поднимая щиты, чтобы закрыться от смертоносного ливня, готы лезли сквозь вбитые в землю рогатки и колья, пробиваясь к палисаду, за которым стояли легионеры. Трижды накрывал их железный дождь, и каждый раз на землю валились те, кому в этот день боги определили остаться на поле. Стальные наконечники пилумов, брошенных руками легионеров, пробивали щиты, прибивая руки к дубовым доскам, падая сверху, вонзались в шею и плечи, но задние ряды напирали — и тем, кто пережил очередной залп, не оставалось ничего, кроме как с ревом лететь вперед.

Правда, на левом фланге готы с разбегу влетели в небольшое болотце, не замеченное разведкой, и, сыпля проклятьями, продирались вперед по колено в жидкой грязи. Но в центре и с правого фланга они добежали до палисада. В ход пошли топоры и специально заготовленные тараны, вверх поднялись щиты, образуя настоящую крышу — римляне за палисадом продолжали поражать атакующих камнями, дротиками и стрелами.

В то время, как первые ряды, подобно морскому прибою, бились в римские укрепления, те, кто стоял позади, спешно заваливали фашинами ямы и рвы, выдергивали и валили заточенные рогатки, готовя путь кавалерии. На правом фланге саксы, подсаживая друг друга, лезли на палисад, свирепо вращая огромными топорами. И вот, несмотря на все усилия защищающих укрепления когорт, палисад начал поддаваться безумному натиску. Сначала в одном, затем сразу в нескольких местах, бревна рухнули — в проломы с воплями устремились штурмующие.

— Седьмая когорта отходит! Секст Марций убит, центурион Фурий принял командование, просит хотя бы манипулу.

С самого начала сражения Варгунтий внимательно наблюдал за битвой. Вдоль линии укреплений носились его контуберналы, постоянно сообщая о ходе боя.

Уже четыре раза он отправлял в бой свежие центурии, закрывая наметившийся прорыв, но теперь положение становилось угрожающим.

Хотя на правом фланге, где перед палисадом находилось моховое болото, враг не достиг никакого успеха, с левого фланга напор готов был страшен — проломов было уже столько, что в некоторых местах легионеры рубились с врагом лицом к лицу, не полагаясь больше на преимущества палисада. Теперь начал подаваться и центр — враг бросал туда все новые силы, у Варгунтия просто не хватало людей, чтобы закрыть все проломы, слишком протяженной была линия обороны. Старый легат видел, что когорты правого фланга, по-прежнему удерживающие палисад, вот-вот попадут в окружение.

Оставалось только одно.

— Трубить отход! — скомандовал он. — Оставить укрепления!

Повинуясь сигналам букцин и командам трибунов, стоявшие в резерве когорты немедленно образовали вторую боевую линию, оставив в своих рядах промежутки, сквозь которые могли пройти оборонявшие палисад центурии. Эта линия была гораздо короче первой, ее правый фланг прикрывало болото, но зато перед ней уже не было укреплений.

Когорты первой линии отходили в образцовом порядке, держа строй и прикрываясь сомкнутыми щитами, так что варвары не успели воспользоваться их отступлением и, кинувшись преследовать разбитого, как они думали врага, неожиданно столкнулись с новой линией римлян. Пропустив товарищей, когорты второй линии быстро сомкнули ряды, и готы с разгону налетели на скутумы. Бой вспыхнул с новой силой.

Первые капли дождя упали на истоптанную тысячами ног землю. Прямо над полем грянул оглушительный раскат грома.

Вогнав окровавленный меч в ножны, Викторий жадно приник к баклаге, протянутой ему кем-то из солдат охраны. Вырвавшись из боя, комит взобрался на небольшой холм возле болота и оглядел поле сражения.

Вдоль линии палисада громоздились кучи трупов. За час здесь полегло три тысячи готов, вперемешку с ними лежали тела семисот-восьмисот римлян. Бой продолжался в сотне шагов от палисада, а его воины спешно растаскивали то, что осталось от укреплений. Римляне отступили, но теперь фронт сократился и Викторий больше не мог использовать свое численное превосходство. Одну за другой враги отбивали атаки его пехоты, а время шло. Но он должен выполнить свою задачу! И сделать это надо как можно быстрее.

Редкие пока еще капли стучали по шлему. Викторий поднял голову к небу.

«Если разойдется, будет нехорошо», — подумал он. «Земля тут быстро размокнет, кавалерия не пройдет».

Впереди от римского строя откатилась очередная волна. В этот раз его прочность пробовали саксы.

— Проклятые трусы! — зло сплюнул Викторий.

— Это же саксы, — прогудел в ответ командир его личной дружины. Гоур, как и большинство его букеллариев, был из племени алан и отличался просто великанским ростом. Говорил он на ломаной латыни и порой понять его слова было непросто, но в бою ему не было равных. — Эти грязные крысы только жаб ловить могут на своих островах. Отправь нас, господин, и мы сломаем их строй.

Десятки выкриков тут же поддержали слова командира. Викторий видел, что его аланы рвутся в бой. Он оглядел ряды воинов с белыми плюмажами на шлемах и с гордостью подумал, что если кто и сможет смять римлян, то это его отборная тысяча.

— Хорошо, Гоур. Мы пойдем первыми. И я сам поведу вас.

Паоний стоял над воротами покинутого римлянами лагеря рядом с Вибием Цестием и во все глаза смотрел на равнину, где уже больше часа гремела битва. Двадцать пятый легион застыл, как скала, и об эту скалу бессильно разбивались, то и дело накатывающиеся волны прибоя. Варвары с криками бросались вперед, видно было, как вдоль строя короткими вспышками мелькают росчерки стали, строй легиона чуть подавался назад, красная линия колебалась, но вот в какой-то момент натиск внезапно ослабевал, и варвары катились назад, оставляя за собой пестрый ковер из убитых и раненых, а легион быстро выравнивал строй, ожидая новой атаки.

Они видели уже четыре такие атаки, и с каждым разом красная линия становилась все тоньше. В строю оставалось не более половины легионеров.

Паоний в волнении кусал губы, в последний раз ему показалось, что вот сейчас готы пробьют этот строй — слишком далеко подались назад римляне, слишком долго они не могли отбросить назад врага. Но, вопреки всему, легион вновь устоял. Это казалось чудом.

— Почему не отвести их назад? — в волнении спросил он Цестия. — За ними стоит Четвертый, они могли бы сменить их.

— Нельзя, — ответил префект императорской гвардии. Ноздри его раздувались, видно было, что старый солдат сам рвется в битву. — Варвары у них на плечах, смешают строй и конец. Смотри!

Из глубины поля, на смену только что разбитым отрядам, подошли свежие.

Впереди шли сотни воинов с белыми плюмажами на шлемах. Выстроив что-то вроде клина, прикрывшись щитами, как будто подражая римлянам, они устремились вперед, словно гигантский таран. Грохот столкновения донесся даже до лагеря.

Стальной кулак отборной пехоты Виктория обрушился на тонкий строй легиона.

— Конец, — прошептал Паоний, во все глаза глядя туда, где происходила ужасная резня.

Каждый миг на землю валились десятки людей. Видно было, как строй легиона изогнулся дугой, среди красных сагумов замелькали белые плюмажи гвардии Виктория. Шаг за шагом легионеры медленно отступали назад, теснимые лучшими воинами комита Аквитании. Над полем стоял треск сталкивающихся щитов, кричали раненые и умирающие, но все перекрывал торжествующий рев аланов и готов:

— Викторий! Викторий!

За спиной римского строя, прямо напротив лагеря, приготовились к бою когорты Четвертого легиона. Никто уже не сомневался, что приходит их черед принять на себя удар, Двадцать пятый сделал все, что было в человеческих силах.

Свежие когорты чуть расступились, освобождая место для тех, кому посчастливится вырваться из этой ужасной рубки, но вдруг, — Паоний едва не задохнулся, не веря своим глазам, — красная линия замерла. Над полем сгустилось почти физическое напряжение — строй вновь качнулся, но в этот раз — вперед.

— Какие воины! — пробормотал рядом Цестий. — Вот это бойцы!

Это было похоже на чудо, и один Юпитер ведает, чего стоило измученным боем легионерам, это последнее усилие. В тот день Двадцать пятый сделал больше, чем было в человеческих силах. И строй варваров дрогнул. Сначала от него отделилась одна белая точка, затем еще три и вот уже лучшие воины Виктория прянули назад, как стая мальков.

Не помня себя, Паоний орал, как мальчишка, хлопая Цестия по плечу. Но префект не ответил ему.

— Кончено, — сказал он и Паоний сразу осекся.

Двадцать пятого легиона больше не было. От пяти тысяч солдат, вступивших в бой два часа назад, осталась лишь горстка с ног до головы забрызганных кровью людей. Их было не больше трех сотен, но все так же реял над ними золотой орел.

Когорты Копония двинулись вперед, чтобы сменить покрывший себя славой легион, и Паоний ожидая, что уцелевшие храбрецы отойдут в тыл, двинулся, было, вниз, чтобы узнать, жив ли Варгунтий, но, оглянувшись через плечо, замер на месте:

— Бог мой! Что они делают?!

— Они атакуют. Сами.

Три сотни легионеров бросились вперед, преследуя убегающих варваров.

Паоний решил, что атака безумна — что может сделать горстка отчаянных храбрецов против всей готской армии? «Их сейчас сомнут», — подумал он, глядя на спешно разворачивающийся навстречу строй вражеской пехоты. Но, как оказалось, легионеры не собирались бросаться в безнадежную битву. Пробежав несколько сотен шагов, они захватили небольшой холм, на котором совсем недавно развевалось знамя готского военачальника. Составив щит к щиту, солдаты приготовились драться на вершине холма, а следом за ними сомкнутым строем, идя по трупам, уже наступали когорты Четвертого легиона.

Однако варвары не приняли боя. Над полем прогремел рев трубы, и пехота врага подалась назад. Свою задачу они уже выполнили — палисад был разрушен, рвы завалены фашинами. Теперь на поле боя вступала кавалерия готов.

— Проклятие! — выкрикнул Цестий. — Где же Красс?! Они не выдержат удара…

А, была не была! Я сам их встречу. А там — как Бог порешит.

— Ты в своем уме? Там двадцать тысяч тяжелой конницы. Вас стопчут и не заметят. И как же приказ? Мы должны быть в резерве!

— Какой, к черту, резерв?! Легион не устоит. А мы хоть первый натиск погасим, если повезет. Ты со мной?

— Эээ… Нет. Это глупо. Да и приказ все же. Но моих людей я тебе дам.

— Сенатор… — усмехнулся Цестий. — Давай быстрее, время не ждет!

Кусая губы, Кассий уже полчаса наблюдал за развернувшимся в долине Атакса сражением. Он видел последний бой Двадцать пятого легиона и сейчас с нарастающим волнением смотрел, как разворачивается для атаки кавалерия готов. Вспышки молний сверкали на остриях тысяч копий, могучие кони месили копытами землю, хрипели, стремясь сорваться в неудержимый галоп. И вся эта огромная сила готовилась обрушиться на последний оставшийся в строю легион.

— Да чего же мы ждем?! — яростно прошептал он. — Почему нет сигнала?!

Время атаковать!

— Спокойнее, вождь, — ответил Одоакр. — Красс отдал ясный приказ. Мы должны стоять, пока не услышим сигнал.

— Поздно будет…

С неба хлынули потоки дождя. И в это время готская кавалерия рванулась вперед. Лес копий опустился для таранного удара, за плечами всадников, словно крылья хищных птиц, развевались плащи, вперемешку с раскатами грома метался над полем боевой клич готов:

— Эврих! Эврих!

— Не удержат, — пробормотал Одоакр. Кассий не ответил, все его чувства были сейчас там, где катилась на строй легиона огромная масса тяжелой конницы.

Но навстречу конному валу вдруг вылетел небольшой отряд римских всадников.

Это была тысяча букеллариев Цестия — гвардия императора Запада, цвет римской армии этого времени. Вынужденные обходит болото на левом фланге и холм, на котором все еще держались остатки Двадцать пятого легиона, готские всадники вынужденно стянули фронт атаки — на это и рассчитывал Цестий, бросая своих людей против двадцатикратно превосходящего их врага.

Две волны всадников столкнулись с ужасным грохотом. Копья били в щиты, кони налетали друг на друга, те, кто пережил первый удар, хватали мечи, — на линии столкновения завязалась жестокая рубка, но исход ее был предрешен, — тысячи готских всадников напирали на небольшой отряд Цестия. И тут, спеша воспользоваться заминкой в рядах врагов, вперед двинулся Четвертый.

— Сигнал, вождь! — проорал Одоакр в ухо Кассию. Только тут квестор стряхнул наваждение, поглощенный происходящим, он и правда чуть не пропустил долгожданный рев римских букцин — на другом конце долины солдаты Красса пошли в атаку.

— За мной! — выкрикнул Кассий, поднимаясь во весь рост. — Смерть варварам!

За наших братьев! За Рим!

Двадцать четвертый легион и германские федераты стремительно спускались с холма, заходя во фланг смешавшей строй армии готов.

Разгром был полным. Оказавшись в окружении, видя со всех сторон римские значки и наступающие легионы, готы дрогнули. Несмотря на все старания Эвриха и других вождей установить порядок, армию охватила паника. Отдельные отряды начали без команды прорываться из кольца, другие бежали, бросая оружие, иные сдавались римлянам. С начала последней атаки прошло менее часа, а римлянам осталось лишь преследовать бегущих врагов. План Красса удался, но к радости от одержанной победы примешивалась изрядная доля горечи — победа досталась римлянам дорогой ценой.

Ливень внезапно начавшись, так же внезапно прекратился. Среди разрывав туч проглянуло солнце, осветив тусклыми лучами безрадостную картину. Двадцать тысяч готов и восемь тысяч римлян осталось лежать на поле сражения. В доспехах, забрызганных кровью, Кассий шел среди трупов и комок подкатывал к горлу, когда он видел алые плащи легионеров Двадцать пятого, тех, кто, выполняя приказ, не отступил ни на шаг, и чья доблесть дала римлянам время для победного маневра.

У подножья холма сидели и стояли, опираясь на скутумы, несколько сотен изможденных людей в изрубленных доспехах, многие были изранены — это было все, что осталось от легиона. Они почти не разговаривали, многие то и дело прикладывались к походным флягам. Над телом Варгунтия рыдал, не скрываясь, Копоний.

— Как же ты это так? — едва слышно говорил он. — А фалернское-то мое? Не верю, не верю…

Кассий отвернулся, чтобы не видеть горе старого легата. И тут же его взгляд наткнулся на скорбную процессию — несколько всадников несли на плаще своего командира. Цестий был еще жив, но глубокая рана в груди не оставляла сомнений — до утра он не доживет.

«Красс пожертвовал этими людьми ради победы», — подумал Кассий. «Был ли он прав? Красс… Но где же он сам?»

Только сейчас квестор понял, что полководцу давно бы следовало появиться.

Он в тревоге посмотрел туда, где возвышался орел Шестого легиона. Почему Красс не спешит ободрить людей, отдать приказ, что делать дальше? Где же он?

Охваченный внезапной тревогой, Кассий обернулся к контуберналу, вскочил на коня и помчался к дальним холмам, с которых спустились солдаты Шестого.

«Неужели?!» — с ужасом думал он. «Боги! Только не это!»

Красс лежал на земле под значком легиона. Тень орла падала на его грузное тело. Кто-то позаботился ослабить ремни его лорики, кто-то сунул под голову скатанный солдатский плащ. Рядом сидел Лициний, его шлем покоился на земле.

Неотрывно глядя на Красса, легат Шестого то и дело проводил рукой по щеке и качал головой.

— Что с императором?! — крикнул Кассий, спешиваясь на ходу и холодея от страшного предчувствия.

Лициний не ответил. Молчали и трибуны с контуберналами.

Кассий присел на колено, склонился к лицу проконсула.

— Он еще дышит! Лекаря…

— Послали уже, — тихо ответил Лициний. — Но он не успеет…

— Что произошло? Он ранен?

— Нет, квестор. Красс сам вел нас в бой. Я был рядом. И вдруг он начал клониться с коня, мы его подхватили, в седле он уже не держался. Сердце не выдержало… А он хотел одного — чтобы солдаты ничего не заметили. Последний приказ был — продолжать атаку. Я думал…

— Кассий… — толстые губы Красса чуть шевельнулись, глаза на миг приоткрылись. — Это ты? Я ничего не вижу…

— Я, император.

— Мы… победили?

— Да. Готы разбиты. Эврих бежал. Я приказал преследовать.

— Хорошо. Что-то со мной… Больно в груди…

— Тебе не стоит говорить, император! Лекарь сейчас будет.

— Лекарь… Нет. Я должен сказать, пока есть еще время… Я ухожу к предкам. Я знаю это. Но Рим… Рим остается. И он должен… должен стоять вечно! Помни, Кассий! Поклянись мне… Ты… поведешь легионы… Рим…

Император… Мой сын…

Кассий склонился к самым его губам, но все равно едва слышал. С последними словами голос Красса пресекся, грудь перестала вздыматься, сердце проконсула больше не билось.

Квестор медленно выпрямился. Вслед за ним, глотая слезы, поднялся Лицний.

— Я клянусь тебе, — произнес Кассий, прижав к груди сжатый кулак. — Клянусь продолжать твое дело, насколько хватит сил. Ты занял достойное место среди предков, великий сын Рима.

Контуберналы, трибуны и простые легионеры склонили головы. Так, победив при Нарбоне, ушел Марк Лициний Красс, Император.

Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg