«Черные пески»

Черные пески (fb2) - Черные пески [litres] (Наследники (Живетьева) - 2) 1199K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Инна Живетьева

Инна Живетьева Черные пески

© Инна Живетьева, 2016

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

© Электронная версия книги подготовлена компанией ЛитРес ()

Часть I

Глава 1

Темка рывком поднял голову, прислушался. Все так же гудела за окном метель и тикали напольные часы. За высокими позолоченными дверьми королевского кабинета было тихо. И за другими, ведущими в коридор, – тоже, бдит внутренняя стража, на разговорчики не отвлекается. Уф, кажется, никто не заметил, что порученец дрыхнуть изволил. Княжич потер занемевшую щеку, глянул на циферблат с ажурными стрелками. А время-то к десяти! Это он почти час спал, вон и в приемной стало холоднее.

Встал, потянулся всем телом. Нет уж, лучше в седле, чем вот так, за столом. Сел на корточки перед печкой, открыл заслонку. За горячим железом ворочался черно-красный с проседью пепла зверь, и Темка сунул ему в лапы полено. Посидел, глядя, как тот приспосабливается обгрызть добычу. Жар дурманил и без того тяжелую голову. Как же хочется спать! Позавчера лег уже под утро, вскочил рано. Вчера толком не спал, вернулся к полуночи, да пока дождался, чтобы отчитаться перед Эдвином, всего и осталось часов пять вздремнуть. Сегодня опять кукует – не может порученец отправиться спать раньше короля без его на то дозволения, вдруг нужда какая появится. Лучше бы не появилась: метель, холодно, и зверски хочется спать.

Тихонько лязгнула заслонка, скрывая пламя. Темка поднялся, неслышно ступая, как учил Александер, подошел к высоким дверям. Неразборчиво донесся голос адъютанта, потом его сменил быстрый говорок королевского летописца. Нет, ну должен же король отдохнуть перед встречей посольства! Скорее бы угомонился и порученца отпустил.

Чтобы не заснуть, побродил по комнате, постоял у окна. Из щелей несло холодом, пронизывая шерстяной мундир. Сад был почти не виден за белесой круговертью. Серединный месяц – Пихтовый – всегда славился вьюгами, вот и старается покровительница зимы Морра, заметает Турлин. Второй день не утихает, страшно на улицу высунуться – сразу хлестнет смерзшимся в колючие крупинки снегом, попытается сбить с ног, сунуть за шиворот ледяную руку. На границе с Миллредом теплее, но там злее морозов калит землю война. Будь милостив, Росс-покровитель, обереги отца, Марка, Александера, Шурку. Помоги Митьке, где бы его ни носило. Сколько уже прошло – и та зима, самая страшная, когда пол-Иллара было захвачено мятежниками, и лето, и уже вторая зима на переломе, – и никаких известий. Эдвин обещает, что княжич Дин вернется, но все нет побратима.

Темка придвинулся вплотную к стеклу, вгляделся. Вряд ли метель утихнет к утру, ишь как завывает. Может, хоть она задержит посольство? Только Роддара им сейчас и не хватает! Точно без него у Иллара мало бед.

Послышались голоса. Темка отскочил к столу, вытянулся, одернул мундир и только тогда сообразил, что это не из кабинета, а со стороны коридора: кто-то доказывает страже право побеспокоить короля. Вошел капитан Радан, следом еще двое, одетых по-дорожному, – один высоченный, второго за ним и не видно. Пахнуло морозом и конюшней.

– Ждите. Я доложу, – бросил капитан и прошел в кабинет.

Княжич повернулся к поздним посетителям. Матерь-заступница! Может, он все еще спит?

– Митька?! – ошеломленный, уставился на побратима. – Откуда?!

Тот усмехнулся, стянул зубами перчатки, дохнул на покрасневшие руки.

Как и прежде, они не умели встречаться после долгой разлуки и топтались, хватая друг друга то за локти, то за плечи.

– Уй, да ты ледяной! Давай сюда, к печке. В такую погоду собаку из дома не выгонят, вас-то чего понесло?

– Торопились обогнать посольство.

Митька положил ладони на теплые изразцы, прижмурился от удовольствия. Его спутник – Темка узнал ладаррского летописца, князя Наша, – тоже подошел, открыл заслонку и протянул руки к огню.

– Вот, вернулся, – улыбнулся побратим.

Митька сильно вытянулся, на пол-ладони наверное, уже выше Темки, однако не так раздался в плечах. Лицо стало жестче, суше, сейчас в княжиче Дине еще больше чувствовалась кровь северян. Только веснушки остались прежними – их не брали ни холодные ветра, ни время. Был друг не в мундире, в темном походном камзоле без герба, и выправка у него стала вольнее.

– Что же ты раньше…

Из кабинета выглянул барон Радан, сказал:

– Проходите.

Улыбка пропала, как и не было. Митька шепнул:

– Плохо все, Темка, Роддар братскую клятву вспомнил, – и торопливо шагнул следом за князям Нашем. Двери за посетителями закрылись.

Темка поднял сброшенные перчатки, положил на печь. Закрыл заслонку. Все-таки не верилось. Он вытащил нож, погладил раскинутые орлиные крылья. Легонько стукнул по острому кончику. У-уй, больно! Торопливо слизнул выступившую на пальце красную каплю. А ведь не сон это, Создатель! Вправду Митька вернулся!

Сумерки глянцево отсвечивали в окнах, скрывая заснеженные деревья. Маленький зал в Офицерских покоях наполнился теплом, но Митька все равно тянулся к огню. Темке казалось: еще немного, и побратим влезет в камин целиком. Но тот лишь аккуратно пристроил сверху еще одно полешко.

– Ну какой ты, к шакалу, северянин? – Темка вытянул ноги поближе к огню.

Митька чихнул, заставив дрогнуть языки пламени. Взял кружку.

– Фу, Арсений как сварит, так непременно какую-нибудь гадость. А еще королевский лекарь! Брр! – но отхлебнул по-честному, так, что потом еле отплевался. – Тут не северянином, медведем надо быть. И спать себе в берлоге. Тьфу, ну надо же, гадость какая. Чего он там намешал? – глянул придирчиво в кружку, качнув темную жидкость.

Темка пошевелил пальцами в сапогах, наслаждаясь теплом.

– Ты давай не отвлекайся.

– Ага. – Митька выудил из кружки сморщенный листик, оглядел брезгливо и выбросил в камин. – Помнишь легенду о Мире и брате ее Родмире? Покровителях…

– Миллреда и Роддара, – перебил Темка. Бабка Фекла рассказывала, такое не скоро забудешь. – Помню: Миру ее муж, Дарек, из-за жадности и трусости хотел отдать роддарским наемниками, но вмешался Родмир, всех положил и погиб сам.

– Ну да. Так вот, по родству покровителей один из владетелей Роддара принес братскую клятву соседней королеве: не нападать на их земли и защищать как свои. Дело было давнее, клятва подзабылась. Там вообще мирно жили. Конечно, бывало, разбойнички объявятся, или так, с дуру или из зависти к соседям залезут. На такое Роддар внимания не обращал, обычные ведь дела для пограничья. Но когда пришли мятежники… Темка, посольство должно было приехать раньше. Не знаю, почему решили посмотреть, не справится ли Иллар собственными силами. Их, впрочем, устроило и наше отступление – главное, война ушла от границы. Но сейчас коннетабль снова гонит мятежников к Миллреду. Мне кажется, – Митька сказал с нажимом, давая понять – это не просто его мнение, недаром они так спешили к королю, – дело не столько в том, что набеги на Миллред повторятся. Больше опасаются, что князь Крох уйдет через границу. Сам понимаешь, что тогда будет.

Митька наклонился, выбрал полешко потоньше и положил в камин. Стряхнул с ладоней в пламя белые чешуйки бересты. За стеной давно неразборчиво бубнили офицеры, но сейчас их перекрыл голос капитана Захария. Песня была из новых, о погибших на переправе через Неру, и у Темки заныл бок. Хорошо его там зацепило.

Тогда все произошло очень быстро: качнулся под ногами плот, поднялась стеной холодная осенняя вода. И тут же исчезла опора, закрутило, потащило, захлестнуло волной. Темка закашлялся, отплевываясь. Мокрые волосы лезли в глаза, катившийся над переправой многоголосый крик и звуки выстрелов оглушали. Саднило под ребрами, и в темно-свинцовой воде расплывался красный след. Накрыло новой волной, Темка рванулся на поверхность, но что-то тяжелое мешало всплыть. Замолотил испуганно руками, забился и чудом вырвался. Ухватился за то самое, мешающее, но почувствовал ткань и отпрянул от убитого. Намокший мундир сковывал, сапоги колодами тянули вниз. Да еще в бок, казалось, вцепился огромный пес и повис, не давая пошевелить рукой. Темка в ужасе запрокинул голову, хватая губами воздух. Закачалось перед глазами осеннее небо. Бесконечная хмурая синь нависала над кипящей ледяной рекой: мертвые и живые, лодки и плоты, обломки парома, лошади – все смешалось; от пушечных ядер волны вставали на дыбы, пули взрезали воду. «Олень-покровитель», – беззвучно крикнул Темка в это небо. Плеснула в рот вода, больно ударило в плечо куском бревна. Он-то и спас: княжич зацепился за деревяшку, отдышался. Повезло, что берег пологий. Когда толкнулся под ногами песок, уже и не надеялся выплыть.

Митька слушал пение Захария молча, ловя каждое слово, пробивавшееся через стену, – переправу-то держал князь Дин. Плачущим вскриком закончил капитан: «…Нера, красная река». Дин-младший наклонился к огню так близко, что зазолотились волосы, алым высветилась щека. Поправил полешко – без надобности, оно и так лежало неплохо. Когда выпрямился, лицо его снова было спокойным.

– Во главе посольства едет крег, по-нашему – князь, Альбер Тольский. Он брат нынешнего владетеля Роддарского, – заговорил Митька, но его перебили – стукнула дверь.

Темка оглянулся и вскочил:

– Принцесса Анхелина, – он склонил голову. От неожиданности сердце бухнуло, как колокол.

Анна повернулась к сопровождавшему ее королевскому адъютанту:

– Благодарю вас.

Капитан Георгий хмуро кивнул и прикрыл за собой дверь.

– Эмитрий, – холодно сказала принцесса. – Уже второй раз ты приезжаешь во дворец и не являешься ко мне даже поздороваться. Так вот, я пришла сама! – Она вздернула голову, словно поставила точку точеным подбородком. – Хоть и «не место королевской дочери в Офицерских покоях», – передразнила кого-то.

– Я тоже очень рад тебя видеть, Анна. Но я не посмел бы ворваться к принцессе в такой час.

Темка и не знал, что Митькин голос может звучать так тепло.

– Какая ты стала… взрослая.

Глядя, как узкая ладонь принцессы легла на плечо побратима, огладила дорожный камзол, Темка почувствовал глухо заворочавшуюся ревность. Вот еще напасть!

– Здравствуйте, княжич Артемий, – наконец повернулась Анхелина. – Думаю, вы простите, что я сначала уделила столько времени нашему гостю.

Губы принцессы улыбались, но глаза цвета зимнего неба смотрели очень серьезно. У Темки пересохло в горле, и он лишь судорожно кивнул.

Поставили к камину третье кресло, посредине. Анна опустилась, чинно расправила юбки; из-под подола показался носок голубой атласной туфельки.

– Знаешь, Митя, у нас в последнее время ложатся поздно. Суетятся, готовятся. Папа вон все еще сидит в кабинете, мама казначея мучает. А мне горничная наболтала, что ты приехал. Я думала, ты у княгини. – В недосказанной фразе чувствовался вопрос.

Митька неловко повел плечами. Он не рассказывал Темке, как встретился с матерью, но тот видел, каким друг вернулся – очень быстро, странно быстро для полутора лет отсутствия.

– Нашла Георгия, он сказал, что ты здесь. Пришлось пригрозить: если меня не проводит, то пойду сама и буду спрашивать дорогу у каждого встречного, – рассмеялась принцесса. – Правда, он через полчаса за мной вернется.

Снова запел Захарий. Анхелина наклонила голову, прислушиваясь; качнула пальцем жемчужную сережку. Отсветы пламени чуть оживили обычно бледное лицо, легли нежным румянцем на высокие скулы. Потрескивали в камине дрова, метель бесилась за окном, и так уютно показалось Темке в этом полутемном зале, что век бы сидел.

– Как Марк? – спросил Митька.

– Воюет. К нему благоволит коннетабль, говорит, у Марка талант полководца.

– Завидуешь?

– Не-а! Вот честно! Я понимаю, что битвы во многом выигрываются в штабах. Но водить карандашом по бумаге не по мне. – Слов не хватало, княжич даже оглянулся на стену, за которой пел Захарий, тот бы смог объяснить, у него язык подвешенный. – Вот когда враг – перед тобой. Не на бумаге, а вот он. И ты знаешь, что должен пройти, ну, или просто не сдвинуться с места, не пустить. Когда за тобой – твоя земля. Дом. Мама, и вообще… Хоть зубами вгрызайся, но не отступи. Даже если пули рядом, или врукопашную. Это так… Так… Да пусть кто-то хоть испридумывался на бумаге! Но без тебя победы не будет. Просто – не будет. Вот если ты, конкретно ты, струсишь. Тьфу, не умею я говорить!

Анна смотрела с испугом. А Митька, кажется, понял.

– Обидно, знаешь, – признался Темка. – Весной будет восемнадцать, могу со своим отрядом воевать. А король не отпустит. Я знаю, он сам говорил, что опытный порученец ему нужнее неопытного сопливого командира. Так и сказал, слово в слово. Вот Марк остался бы при штабе, хотя ему там трудно. Знаешь, как получается: чем больше уважают одни, тем больше ненавидят другие. Прихлебатели, шакалья задница!.. Ох, простите, принцесса.

У Анхелины дрогнули уголки губ.

– Вы становитесь старше, Артемий. Или вас огрубила война?

– А ты все та же, Анна, – Митька спас растерявшегося побратима. – Совсем не изменилась. Как за хрустальной стеной жила.

– Ты меня вспоминал?

– Да, – Митька чуть зажмурился. – Часто. Тебя, Темку. Лето, еще то, до войны…

Темка тоже вспомнил лето, берег Красавки и собственные стенания: «В скучное время мы живем». Вот дурак!

– Расскажи хоть, где был, – попросила Анхелина.

– Да много где. В Миллреде, на роддарской границе. В Вольном союзе, у моря. Ну, в Ладдаре, понятно. Тур меня, кстати, с семьей познакомил. Я еще прошлой осенью там был. То есть у нас осень, а у них уже снег. В Лодск попали на Моррин. Ну, это день покровительницы Морры, когда первый настоящий снег ложится, такой, что стаять уже не должен. – Митька улыбнулся. – В Ладдаре вообще все очень строго, чинно, там таких вольностей, как у нас, не допускают. А на Моррин совсем по-другому. Самое развлечение – снежками кидаться. Обижаться не принято, даже если хорошо вмажут.

– Снежки, кончено, весело, – кивнул Темка. – Но почему ты не возвращался?

Митька глянул как тогда, после первого их поединка. Темке показалось даже, что сейчас скажет: «Я обещал», но побратим ответил:

– У меня был приказ короля.

Вот только бы этот приказ – тот самый, в котором четко сказано, чего именно ждут от Эмитрия Дина, был с самого начала, а не когда просидел ползимы в столице Ладдара Лодске.

Тяжелая была зима. Иллар проигрывал войну. Слишком много оказалось недовольных королем, поверивших обещаниям князя Кроха вернуть былые вольности. Нашлись и трусы – себя они называли благоразумными, – которые предпочли сдать земли наступающим мятежникам; надеясь, что тогда война прокатится быстрее и оставит нестрашный след. Вспомнились старые распри, и к мятежникам примкнули те, кто мечтал под шумок отомстить или перекроить земельные наделы. Шли к Кроху младшие сыновья, которые не наследовали родовые замки и надеялись выслужить себе собственные уделы. К месяцу Ясеня мятежники стояли в трех дневных переходах от Турлина.

Митька же в это время разъезжал с туром по Лодску, бывал в королевской библиотеке, стоически выносил званые обеды, которые давала старая княгиня Наш. И каждый вечер просил у Росса милости для побратима. Правда, в ту зиму начала затягиваться рана, оставленная миллредскими пожарами, – мятежники уходили все дальше, не до медового края им было.

Первое время Митька верил туру Весю, что они вот-вот отправятся в дорогу. Потом начал торопить. Когда же причины для задержки стали плодиться точно кролики, родились первые подозрения. Тур Весь так и не смог его убедить, что гонец из Иллара задержался в пути. Порой Митьке казалось, что будь возможность – ладдарский летописец вовсе не передал бы подписанный Эдвином приказ.

Король велел быть глазами и ушами Иллара при ладдарском посольстве в Вольном союзе, и Митька под именем княжича Наша честно выполнял его волю. Благо, что в этой игре тур держался той же стороны.

В портовом городе Нельпене шла война. Приказы на ней отдавались шепотом и фехтовали не шпагами, а словами; предавали и продавали, и порой клочок бумаги стоил многих жизней. Тут не стреляли из пушек, но могли подкараулить с ножом или поднести бокал с ядом. Воевали за Иллар – повезут ли хлеб в разоренную мятежом страну или тихонько выждут, пока там передохнут с голоду. В Нельпене, в свите ладдарского летописца, Митька был нужнее, чем в королевской армии с оружием против отцовских солдат. Раз так, неважно, что тайная жизнь посольства как у болотных жителей – в тине да тухлой грязи. Зато княжич Дин обнаружил недюжинный талант слышать недосказанное и читать меж строк. Когда весной в Иллар пошли караваны с зерном, в этом была и Митькина заслуга.

Тяжелее пришлось в Ваддаре, где они прожили несколько летних месяцев. Там не желали победы ни королю, ни князю Кроху, и готовы были поддержать и тех и других. Надеялись, что Иллар погубит сам себя, тогда останется лишь прийти и взять чужие земли. «Быть глазами и ушами», – напоминал себе Митька, слушая, как делят Иллар ваддарские князья. Там тоже шла война, и Митька на ней был ранен, получив отравленным стилетом под ребра в уплату за лишние знания. Княжич пролежал под присмотром лекаря всю осень и начало зимы, зато князю Кроху не ушло оружие, переправку которого так долго и тщательно готовили. Мятежники тем временем отступили от Турлина, их гнали в сторону миллредской границы, и Митька с князем Нашем снова поехали в медовый край.

На этой войне княжич Дин разучился безоглядно верить даже туру. Разве что доверял иногда, точно зная, что король Далид поддерживает зятя.

Но как рассказать, объяснить Темке и Анне?

Открылась дверь, заглянул капитан Георгий.

– Еще не прошло получаса, – строптиво сказала принцесса.

Адъютант кивнул, признавая.

– Княжич Дин, пойдемте.

Все правильно, с Митькой король поговорит отдельно, не при ладдарском подданном, как бы ни был тот лоялен.

– Принцесса Анхелина, я вас провожу. Артемий, а тебе, кажется, было велено отправляться спать.

***

Роддарское посольство принимали в полдень на закрытом Совете. Темка, стоя за королевским троном, мог хорошо разглядеть крега Альбера Тольского. Стар посланник – смуглое лицо изрезано морщинами, но спину держит прямо, взгляд темных глаз тверд. В длинных волосах – слишком длинных даже для северной ладдарской моды, не говоря уж об Илларе, – лишь пара узких серебряных прядей. Волосы не собраны лентой, падают вороным крылом на спину и только на лбу перетянуты узким кожаным ремнем. Рука свободно лежит на оголовье меча, блестит черный камень в серебряном перстне. Большой нос с горбинкой делает крега похожим на коршуна.

– Приветствую вас, крег Тольский, и вас, посланцы Роддара, – произнес Эдвин. Никто бы не угадал по его ясному голосу, что король далеко за полночь сидел над бумагами, что привезли ладдарский летописец с племянником.

– Здравствуй, король Илларский, – низко, хрипловато ответил роддарский князь. – Я пришел к тебе заключить договор.

– Надеюсь, мы будем говорить о мире, а не о войне.

– Без войны не бывает мира, – качнул головой посол. – Наш народ принес клятву покровителю своему Родмиру, что не будет воевать на землях сестры его и покарает тех, кто нарушит покой медового края. Но Иллар не чтит границу, а значит, мы должны поступить с ним как с захватчиком.

– Ты знаешь, крег, что не Иллар, а мятежники Иллара пришли с войной. Ты знаешь, что сейчас мои войска бьются с ними, и мы не успокоимся, пока не падут их знамена.

– Знаю. Только потому я и стою перед тобой, король, а не веду армию на твои земли. Наш владетель сказал: если вы, люди Иллара, подданные короля или мятежники, обязуетесь не тревожить Миллред и возместите – хоть зерном, хоть золотом – тот ущерб, что нанесли соседям, то мы не придем к вам с войной.

– Я отправлю караваны в Миллред. Но я не могу отвечать за деяния мятежников.

– Тогда ты слабый король.

Сказано было без упрека или желания оскорбить, скорее крег просто высказал вслух свое давнее подозрение. Темка вспыхнул от гнева. Знает ли этот коршун, как отстаивали Турлин?!

– Не тебе судить, – холодно обронил Эдвин.

Крег чуть вздохнул.

– Ты молод, король. Слушай же наши условия. Не позднее первого дня Яблоневого месяца в Миллред должны прийти караваны. Сейчас же мы увезем с собой десять заложников из знатных родов. Если люди Иллара придут с оружием в Миллред, заложников убьют. Если караваны не будут отправлены, заложников убьют. Если вы усмирите бунт, заложников отпустят. Если ты откажешься – мы придем к тебе с войной.

Чуть слышно всколыхнулись в зале. Кто-то ужаснулся: почти на верную смерть посылать людей. Другие вздохнули с облегчением, мол, что такое десять человек, если грозят войной? Но все понимали – против Роддара сейчас Иллару не выстоять.

– Я дам ответ завтра.

Крег чуть склонил голову.

– Хорошо, король. Завтра ты покажешь тех, кто поедет с нами, или же я передам тебе карахар.

– Совет окончен.

***

Вышивать надоело, спутались нитки незаконченного кружева, хоть обрывай их с коклюшек. Тоскливо поскрипывают деревья за окном, гудит надоедливо метель. И хочется, ужасно хочется снова попасть в Офицерские покои! Но так гневался отец, таким ледяным тоном отчитывала мама, что Анна и не пытается нарушить запрет.

Одно спасение – в книгу с головой. Да не из дворцовой библиотеки книгу, а взятую у княгини Наш. Королева не одобряет романы такого рода, и Лада ни за что бы не дала принцессе сочинения Ларнея, но не до того сейчас матери Эмитрия. Что-то произошло между ней и сыном, недаром княжич остановился в Офицерских покоях. Кажется, чтобы спровадить побыстрее принцессу, Лада отдала бы и строго-настрого запрещенные девицам даррские «Наставления невесте». Анна даже пожалела, что не рискнула попросить тяжелую книгу, изукрашенную, по слухам, сотней миниатюр. Но и этот томик в кожаной обложке с позолотой помог утешиться.

Прогорели дрова в камине, нужно было кликнуть слуг, но принцесса продолжала сидеть в кресле, закутавшись в шаль и подобрав ноги. Анна читала «Плач Магды по Ромуну». Рыцарь уехал воевать и оставил в родовом замке молодую жену. За ней-то и повторяла еле слышно принцесса:

– Возлюбленный мой, я хочу быть пламенем костра, что согреет тебя на привале. Я хочу быть деревом, что укроет тебя от зноя. Водой – чтобы напоить тебя и прикоснуться к устам твоим…

Принцесса подняла голову, уставилась невидяще на алые угли. Прикоснуться к губам… Жесткие, обветренные, обкусанные стужей. Притронуться пальцами, легко, самыми кончиками. Почувствовать тепло дыхания… Или так: он возвращается с мороза, Анна встречает и подает чашу с горячим вином. Он обхватывает руками – его ладони поверх ее – и, не отпуская, тянет чашу к губам…

Принцесса тряхнула головой и вернулась к книге:

– Хочу быть гребнем, чтобы волосы твои скользили меж пальцев моих.

Да, и волосы у него жесткие. Провести бы ладонью, убрать их со лба.

– Хочу быть свечей, что разгонит для тебя тьму, и воском в руках твоих, повелитель мой.

Анна бездумно коснулась шеи, повела рукою вниз. Пальцы задели колючую вышивку на парче, обвели глубокий вырез и легли на грудь. Птицей заколотилось сердце. Почудилось – не свои легкие руки, а его, привыкшие держать шпагу и повод коня, притронулись к коже.

Принцесса испуганно столкнула книгу с колен. Матерь-заступница! В холодной комнате в жар бросило. Руки дрожали, пришлось сплести пальцы и спрятать меж колен, сминая ткань. Сердце успокаивалось, выровнялось сбившееся дыхание.

И такая тоска охватила, словно от чуда какого отказалась. Сама, своей волей.

Лежала на полу книга, распахнув страницы. На черно-бело-синей миниатюре Магда застыла у окна, глядя на дорогу, по которой уехал Ромун. Счастливая Магда! Она-то знала, каково это, когда тебя касаются руки, огрубевшие от оружия, и берут так же властно, как держали бы меч или узду необъезженного коня.

Анна потянула, ослабляя, шнуровку на лифе. Дышать стало свободнее, и она приспустила рукава, оголяя плечи. Глубоко вздохнула и сдернула ткань вниз. Показалась небольшая грудь, еще не ставшая пышной, как у придворных дам. Анна накрыла ее ладонями, вздрогнула – собственные пальцы показались ледяными. Странно твердыми были соски, и прикосновение к ним вызвало боль – но такую сладкую, что Анна тихонько полувыдохнула-полупростонала. Воском в его руках…

Лея, не вводи во грех! Не искушай невозможным!

Мурашками пошла кожа, но не оторвать рук. Закрыть глаза, представить – это он гладит ее тело, в его горсти помещается грудь, его пальцы чуть сжимают сосок. Кружится, кружится, кружится голова, сохнут губы, тянет внизу живота – горячо, больно-сладко. И все на свете готова отдать, лишь бы и вправду коснулись те, другие ладони.

***

Они снова сидели в малой гостиной в Офицерских покоях. Только не пели за стеной, а угрюмо молчали. Темка устал за день, промерз, мотаясь по городу с поручениями, и сейчас отогревался у камина.

– Тут какая хитрость, – говорил Митька, – чтобы охранять границы, роддарцы должны прийти на миллредские земли. А кормить их кто будет? Вот и получается: мятежники, может, и не сунутся, зато свои подчистят. Да и сколько им там стоять? До шакальего облысения? Перейти границу роддарцы не смогут – это уже война с Илларом. Совсем не такая война, какую задумывал князь Крох. Он бы тогда двинулся на Миллред и подставился бы под бок Роддару. А сейчас им самим через медовый край войска пришлось бы вести. Тоже вопрос, как получится.

Темка кивнул. Он давно уже понял, что война – это не только сражения.

– А еще вроде как года два назад с кем-то из вернувшихся наемников в Роддар пришел мор, косил народ несколько месяцев. Мы в Миллреде об этом слышали, их медуницы ездили лечить. Говорят, после Роддар стал скуп, как тот, у кого в кармане дыра образовалась. Еще много что говорят, вот знать бы, сколько в том правды. Есть же какие-то причины, по которым владетель не торопится с войной. Есть, а мы узнать не смогли! – Митька пристукнул ладонью по подлокотнику кресла. – Ладно… Главное, нам дали отсрочку. Но, знаешь, карахаром они не просто пугают, братская клятва есть братская клятва.

– Да что такое этот карахар?

– Черный платок, символ мести. – Митька помусолил руку, стирая с пальцев чернильные пятна. – Карахар рвут на две части и одну из них посылают врагу. Война заканчивается, когда какая-нибудь из половин намокнет от крови противника. Символ, понимаешь? Если его получает глава семьи – это обещание убить всех мужчин. А если король…

– Уничтожить страну, – выдохнул Темка.

– Мы не выдержим войну с Роддаром – сейчас. – Побратим смотрел на огонь. – Получается, нам спасением стало, что королевские войска отступали почти до Турлина, набеги-то в Миллред прекратились. Приехало бы посольство тогда… – Митька не договорил, зябко передернул плечами. – Эдвин согласится.

Темка тоже так думал. Он, хоть и не всегда знал смысл поручений, все равно догадывался, какой ответ готовит король.

– Иди спать, – мягко сказал Митька. – А то в кресле захрапишь.

Темка упрямо мотнул головой: жаль терять время на сон. Как же он скучал! Да, рядом был Марк. Лишившись повода ненавидеть и презирать его, Темка и сам не заметил, как начал восхищаться другом, особенно тем, что самому не давалось. Вот уж по праву князь Лесс ходит в любимчиках у старого коннетабля! С Марком можно болтать часами, он многое понимает с полуслова. Только ему Темка признавался в честолюбивых мечтах, не боясь, что поднимут на смех. Но как же скучал по Митьке! Непонятному, способному вывернуть наизнанку самые простые вещи и поставить с ног на голову. А он, шакал побери, вдвоем с дядюшкой шатался по приграничным землям. Опасно там: осталось слишком много нищих и озлобленных, потерявших все. Уже не раз и не два приходили сообщения о грабителях, убивающих ради мешка зерна. Сколачивались банды, держащие в страхе округу. Голод делал их жестокими, первая нажива развращала. Навести же порядок в тех краях у Иллара не хватало сил.

– Ты вот что скажи. – Темка почесал бровь, не решаясь задать вопрос. – Ты как, под своим именем ездил?

– Нет, – нехотя признался Митька. Сказал, оправдываясь: – Нас бы в Миллред иначе не пустили. Сам посуди, оружия родового у меня не осталось, мундир в таких поездках только мешает. В бумагах значусь как княжич Наш, племянник ладдарского королевского летописца, – он скривился.

– Слушай, а северянин не предлагал тебе уйти в его род?

– Было дело. Я отказался, конечно.

Темка наклонился к камину, поправляя кочергой дрова. И так, спрятав лицо, спросил:

– А ты совсем-совсем не можешь согласиться? Никак?

– Темка, да ты что?!

Удивление и боль смешались в голосе побратима. Темка с досадой плюнул в угли, объяснил сумрачно:

– Понимаешь, я бояться стал, когда Марка чуть не убили. По осени еще…

…Королевские войска отходили. Дорога, разбитая наступлением, теперь и вовсе превратилась в непролазную грязь, не помогало и солнце, пригревавшее с безоблачного неба. Лафеты вязли, ругань возчиков не смолкала. Ладдарские битюги хрипели в упряжи, суетилась вымазанная по уши пушечная обслуга. Армия двигалась медленно. Умирающий в предгорье отряд давал ей это время. Ох и проклинали даррского князя, решившего оказать поддержку мятежникам! Если бы не он, не пришлось бы сейчас отступать. Идти без передышки ночь, утро, чуть ли не на руках тащить пушки.

Порученцы обогнули застрявшую телегу и снова выехали на дорогу. Выбравшись из леса, та развернулась, стала шире. По обе стороны потянулись сожженные поля, уже исчерченные колеями. Березовая рощица, золотившаяся на взгорке, казалась чудом. Тонкие белые стволы светились, сияли влажные от утреннего дождика листья.

– Красиво, – сказал Темка.

Марк окинул взглядом черное поле с редкими иглами сгоревших колосьев, глянул недоуменно. Темка показал на березы.

– Наверное, – не стал спорить уставший побратим.

Дорога заворачивала, приближаясь к рощице. Проехали мимо, вминая золотые листья в грязь. Сразу за взгорком потянулись заборы – подъезжали к большой деревне, стоящей на перекрестье трактов. Тут ждал обещанный передых.

Когда-то деревня была богатая и мирная – добротные дома виднелись за невысокими, в полроста, изгородями. До войны Леженский край славился богатыми ярмарками, на которых бойко торговали зерном не только с илларскими купцами, но и с иноземными. Сейчас же замерли мельницы, стоящие на холме. Крайним уже не суждено ожить – остались лишь обугленные остовы. Темка вспомнил черные поля. Похоже, и тут не удастся разжиться ни продовольствием, ни фуражом. Жители настороженно смотрели из окон, самые смелые вышли к оградам. Низко кланялись королю, роняя шапки под ноги. Тревожно поглядывали на дорогу: там, у леса, начали ставить палатки, поднялись дымки первых костров.

Выбежал староста, бухнулся на колени. Темку поразил сухой, безумный блеск его глаз.

– Ваше величество, смилуйтесь! – Мужик рухнул на дорогу, пачкая рубаху и вминая пальцы в грязь. – Зерна осталось – самим в рот не положить, половину бы земли по весне засеять. Смилуйтесь! Четыре коровы на деревню. Хоть одну молочную оставьте. Как детей кормить будем?

Эдвин молчал, и тогда заговорил капитан Радан:

– А в лесах еще сколько укрыли?

Зыркнул староста:

– Ни одной, видит Создатель! Ученые уже… Вон, на краю погоста, все лежат, кто укрыть пытался.

– Веди в дом, – велел капитан.

Темка с Марком оставили лошадей на деревенском выпасе и возвращались задворками, там, где огороды полого спускались к реке. На берегу сохранились только одни мостки, и с них уже стирали солдатские рубахи. Порученцы побрели по серому песку, но вскоре пришлось взять выше – потянулась стена камышей, стало топко. Камыши молчали, хотя раньше, Темка мог поспорить, в этих краях была добрая утиная охота. Постепенно затихли голоса женщин, зато послышались мужские. Побратимы вышли к покосам. Несколько мужиков споро работали вилами, перекидывая стожок на телегу. Тут же стояли двое солдат. Значит, фураж будет.

Крестьяне глянули недоброжелательно, один так и вовсе чуть ли не с ненавистью. Первое время Темка никак не мог понять: ну почему? Королевские войска сражаются ведь и за них тоже! Но когда осталась за спиной не одна деревня, где под бабьи вопли кололи последних коров и под тяжелое молчание мужиков выгребали запасы зерна, то понял. Какая им разница, кто лишает последних крох: королевские солдаты или мятежники?

Острия вил посверкивали на солнце; мужикам стало жарко, некоторые стянули рубахи, и их худые спины пошли разводами пота. Один из солдат, молодой, поглядывал на работающих с завистью. Телега наполнилась, сено перетягивали веревкам, когда подъехал небольшой отряд. Темка поморщился, узнав княжича Леония Бокара. Повернулся, торопясь уйти. Но Марк не двинулся с места.

– Забираем, – велел Бокар. – Медленно работаете. Нам еще телега положена, где она?

Мужики отмалчивались, смотрели угрюмо. Бокар раздраженно огляделся, видно, помнил королевский указ, запрещающий столкновения с мирными жителями. Темка усмехнулся: хорошо, что не ушли. При свидетелях Леонию придется придержать хлыст.

Бокар поймал усмешку, процедил что-то ядовитое. Княжич Торн сделал вид, что поправляет ремень, Марк просто встал рядом. Потом-то Темка пожалел, что не ушли сразу. Не подумал, ох не подумал, что война и дураков хитрости учит. Кто не помнит уроков – тех смерть выкашивает.

– Я понимаю, трудно, – неожиданно сочувственно обратился Бокар к крестьянам. – Но нам нужно. Нужно, поймите. Это сейчас мы отступаем, но придет день, и будет последний бой с князем Крохом. После никто уже не покусится на ваше добро.

Мужики стали лишь угрюмее – слышали такое не раз.

– Если, конечно, не найдутся последователи. У Кроха вон сын есть.

Обожгло ужасом, как ледяным ветром хлестнуло. Темка глянул на Марка: у того закаменело лицо.

Бокар наклонился с седла:

– Вон его сын, видите? Темноволосый.

«Он врет!» – хотел крикнуть Темка, но яростный взгляд побратима приказал заткнуться. Шакал побери! Зная правду о происхождении друга, опровергнуть слова Леония невозможно. Язык не повернется. И Марк не простит.

– Не верите? Так спросите!

Бокар усмехался. Он выигрывал в любом случае: начнет ли Марк отнекиваться или подтвердит. Темке показалось даже, что Леонию слаще покажутся оправдания Лесса.

Крестьяне завертели головами. Лишь тот, угрюмый, как остановил взгляд на Марке, так и не спускал уже глаз.

– Удивляетесь, что не под арестом, а в королевском мундире? Так вроде как служит. Хитрый, пока еще не поймали, ну да ничего, за ним присматривают. Вы спросите, спросите! Если не струсит, так признается. Ну, что молчишь? Ты же выродок Кроха! – изгалялся Леон.

– Я – князь Лесс, – медленно выговорил Марк.

– Ага, почуял, как жареным пахнет, и отрекся. Шустренько так. Или тебе папенька присоветовал? Чтобы к королю поближе, а? Он – урожденный Крох, сын, его родная кровь! – Столько ярости было в голосе Бокара, что сломило последние сомнения крестьян.

Руки сжались на черенках вил, мужики подступили ближе к порученцам.

Бокар ухмыльнулся.

– Ну, мы поехали. Счастливо!

Его отряд умчался, оставшиеся солдаты растерянно смотрели на крестьян.

– Крохов выродок! – прошипел угрюмый. – Твоего папаши шакалы убили моего сына. Видит Создатель, будет справедливо, если я выпущу кишки тебе.

Ком склизкой земли вылетел из толпы, ударил Марка в плечо.

– Не подходить! – Темка выхватил пистолет. – Назад!

– Защищаешь?! Крохов прихвостень!

– Предатель!

Комья сыпались градом, Темка вскинул руку, закрывая лицо. Пока не решались шагнуть ближе, но все яростнее крики, все плотнее напирают. Эх, коня бы! А то ведь Марка голыми руками разорвут или на вилы наденут.

– Отойти! Солдаты, сюда!

Но у телег остался лишь один, другой бежал в сторону деревни.

Их оттесняли к реке, угрюмый – нет, теперь пылающий ненавистью – выступил вперед. Рычит по-звериному, вилами Марку под ребра примеривается. Этот не промахнется. Темка выстрелил в воздух, яростный крик был ответом. Камень просвистел рядом с виском, второй ударил в грудь. Ноги уже вязли в мокром песке.

– Уходи, – прошипел Марк, пытаясь закрыть княжича Торна собой. – По воде уходи.

Угу, как раз успеет – пока побратима убивать будут. Темка выстрелил. Мужик схватился за простреленное плечо, но вилы не выпустил. Марк тоже выхватил пистолет, направил на толпу. Но ведь не сдержишь – найдутся те, кто рискнет полезть под выстрелы, и все, сомнут. Или просто забьют камнями. Вот раненый уже шарит на земле, выискивая что потяжелее. «Олень-покровитель, какая глупая смерть!» – пронеслось в голове у Темки.

– Прочь! – От деревни вынесся отряд, кони летели на мужиков. Те попятились, кто-то побежал, кто-то упал, прикрывая голову. Александер прорвался к порученцам, загородил собой. Темка оттер грязь с лица и заметил, что руки у него дрожат.

– Всех вязать! – приказал Александер солдатам.

– …А потом? – спросил Митька.

– Раненого повесили. Остальных выпороли, – об этом вспоминать было противно. – Они подняли руку на королевских солдат, – сказал, точно оправдываясь.

– А Бокар?

– Что Бокар… «Разве князь Лесс скрывает свое происхождение?», «Я просто правду сказал!». Выкрутился. Хотел вызвать его на дуэль, да Александер припомнил королевский указ. Знаешь, я тогда подумал, в бою же не заметно, откуда в кого пуля. А потом представил… Чтоб из-за такой мерзости, да самому Шакала в покровители, да пусть он…

В коридоре послышались голоса – расходились офицеры. Когда затих шум, Митька сказал:

– Нет, Темка. Все-таки я – Дин. Я принимал честь рода как свою, значит, и позор его – мой. А то что же, как сладкое, так себе, а как горькое, так сразу и сбегать?

Глава 2

Метель утихла, на смену ей пришел мороз. Большой тронный зал топили с полуночи, но все равно веяло холодом от стен. И тишина стояла – ледяная.

Эдвин запретил надевать черное, но десять семей по праву могли повязать ленты скорби. Что мятежникам слово короля! Милостью великой Матери-заступницы будет, если заложники вернутся. Кто по уговору, кто по приказу идет – но всем крыса в сердце вцепится, когда заключат договор. Всю ночь сегодня в десяти домах не погаснут свечи: матери и жены, сестры и невесты будут творить молитвы.

Крег Тольский со своими воинами стоял перед троном. Меч посла в ножнах, он держит более страшное оружие: свернутый черный платок. Разверни его, полосни по ткани ножом и брось половину перед королевским троном, прямо к ступеням, на которых сидит принцесса, – и быть войне.

– Оставь его себе, крег Тольский, – сказал король. – Иллар отдает заложников.

Лицо Альбера осталось спокойным, он бережно убрал карахар.

– Покажи мне их и назови их имена.

Эдвин протянул руку, адъютант вложил свиток. Читать мог – и должен был – кто другой, не король. Но Эдвин сам произнес каждое имя:

– Князь Мартин Селл из рода бронзового Селезня.

Вышел, чуть прихрамывая, седой мужчина. Темка помнил: его покалечили в бою на Нере.

– Князь Юдвин Раль из рода бронзового Барсука.

Наверное, Юдвин только в этом году получил право на свой отряд. А что уже князь, так война поторопила многих наследников. Пожилая женщина качнулась – удержать, не пустить – и уронила руки.

– Князь Федрий Верд из рода Коня.

Ненамного старше Юдвина. Рядом с ним девочка с заплаканными глазами – похоже, что сестра.

Так, один за другим, встали у трона четверо князей и шесть баронов: юнцы, старики или покалеченные в сражениях. Крег окинул заложников взглядом.

– Не очень-то щедр Иллар. Но условие выполнено: они все знатных родов. Что же…

– Подождите, крег Тольский!

Неслышно ступая по каменным плитам, Митька вышел к послам. Ледяным ежом заворочалось у Темки в груди предчувствие.

– Крег Тольский, вы недовольны выбором короля?

Роддарский князь повторил сухо:

– Условия выполнены. Я предполагал нечто такое. Правда, надеялся на большее благородство.

– Так возьмите меня.

Шум пролетел по залу зимним ветром, вскрикнула княгиня Наш. Судорогой свело Темкины пальцы, стиснутые на эфесе.

– Ты так знатен? – поднял брови крег. – Но даже по законам вашей страны ты еще не получил право вести за собой в битву.

– Ничего, мне до восемнадцати немного осталось. И мне точно уже больше шестнадцати, значит, за себя самого и свой род я могу отвечать. Что же до знатности, то я – княжич Дин из рода Орла.

Впервые на лице посла мелькнуло нечто похожее на удивление.

– Да, я сын мятежника. А король Эдвин принял мою клятву верности.

Крег впился взглядом в княжича, точно изучал карту перед боем: куда ввести конницу, где поставить пехоту.

– Ты как два края одной раны. – Кивнул: – Что же, если Иллар не против, я готов заменить одного заложника другим.

Митька повернулся к трону, прижал ладонь к груди.

– Мой король, отпустите меня.

Нет! Не надо, взмолился Темка. Создатель, разве мало было?

– Прошу вас, мой король, – голос Митьки дрогнул, но смотрел он требовательно.

Схватилась за виски княгиня Наш. Угрожающе хмурил брови ладдарский летописец. Только принцесса не смотрела на отца, склонила голову.

– Хорошо.

Похоронным звоном оглушили Темку слова короля.

– Князь Федрий Верд, вы остаетесь.

– Спасибо, мой король. Благодарю и вас, князь Тольский. – Митька поклонился на обе стороны.

Крег посмотрел на нового пленника с уважением.

– Если договор будет нарушен, я буду просить владетеля, чтобы тебя убили последним.

Создатель! Будьте вы прокляты с вашим договором, с вашим карахаром! Ненавижу! Не-на-ви-жу…

– Но пока Иллар выполняет договор, мы должны гарантировать безопасность заложников, – сказал крег. – Согласно нашими обычаями, мы нанесем метку на лицо каждого. Знак, что этот человек под охраной владетеля. Знак, что пленник и не может покинуть пределы страны.

– В Илларе не клеймят людей, – голос короля загустел от гнева.

– Не клеймо, метку. Шрам. Это наши обычаи, король. Разве ты хочешь, чтобы твоих людей убили в случайной стычке? Или застрелили как лазутчиков? Владетель не дает пустых обещаний. Шрам станет защитой, пока не придет срок и его не уберут. Договор будет заключен, как только я смочу карахар в крови десятерых заложников. Эта меньшая кровь, король.

Будьте вы прокляты!

– Иллар согласен на договор.

Крег вытащил длинный узкий нож. Солдат из посольской свиты подошел к Митьке со спины, согнутой в локте рукой обхватил его лоб, плотно прижал голову к своему плечу.

– Зачем? – шевельнулись губы побратима. – Я не собираюсь вырываться.

– Знак должен лечь ровно.

Узкое лезвие коснулось Митькиного лица на три пальца ниже глаза. Двинулось к виску – за стальным кончиком потянулся набухающий кровью след. Тяжелая капля скатилась к прикушенной губе. Еще четыре коротких черты – и заострилась стрела, возникло оперение. Темка видел, как Митька вздрагивал при каждом прикосновении ножа. Создатель, как же больно, когда режут по живому!

Крег коснулся раны свернутым карахаром и уступил место. Один из раддарцев прижал к лицу заложника смоченную чем-то тряпицу. Митька дернулся, но его держали крепко.

– Все, отпускай. – Тряпицу отняли от лица.

Княжич поднял руку, ладонь дрожала, не касаясь щеки.

– Зуд скоро пройдет, – успокоил крег. – Зато шрам не пропадет раньше времени, и только наши лекари смогут убрать его бесследно.

Еще девять раз выпивал кровь карахар. Когда на лицо последнего заложника легла метка, крег спрятал черный платок.

– Договор заключен. Мы выезжаем послезавтра.

***

– Митька, ну зачем?!

Голос у Темки такой, что сразу вспомнилась Рыжая башня в Южном Зубе. Митька провел рукой по стеклу, смахивая иней. Тут, в дальнем коридоре, не топили, и стоял такой холод, что изо рта вырывался пар; зато никто не помешает. Льдинки собрались в ладонь, Митька прижал их к щеке, чуть ниже раны. Зуд немножко утих.

– Есть несколько причин.

– Кто бы сомневался! – Темка метнулся в узком проходе от стены до стены, пнул деревянную панель. Митьке казалось, он слышит, как кипит в побратиме ярость, самая худшая из всех возможных – бессильная. – Создатель, ну зачем?! Дерьмо шакалье!

Митька снова поскреб стекло. За окном сквозь ранние сумерки и медленно падающие крупные хлопья снега виднелся лишь тусклый свет фонаря в руке стражника. Может, потеплеет? Не хотелось бы в дорогу в мороз отправляться. На стекле неясным силуэтом отражался сам Митька, а потом рядом возник и друг. Глядя в смутное отражение, Митька сказал:

– Тем, он мне все-таки отец. Он. Мой. Отец.

Побратим дернул плечом.

– Я понимаю, что надежды мало. Но если это поможет предотвратить новую резню в Миллреде… Не надо, Темка. Я же сказал, что понимаю. Но пусть хоть вот такая возможность, – Митька сложил пальцы щепотью, – я должен ее использовать.

Судя по Темкиному лицу, он не верил даже в самый крохотный шанс.

– И потом, это ведь мой род, значит, отвечать должен я. Мой долг и мое право – стать заложником.

– Что, нашел, как искупить?

Темка злился, и потому Митьке не хотелось оправдываться, говорить, что дело не только в том обещании на Орлиной горе. Все намного сложнее.

– Это просто какое-то идиотское самопожертвование!

– Когда ты не стал стрелять в моего отца, тоже было – идиотское?

– Да! – в запале выкрикнул Темка.

– Тогда почему тебе можно, а мне нельзя?

Побратим выругался, его отражение пропало, и Митька услышал, как тот снова пинает стены.

– Знаешь, он мне сказал тогда, ну, у вас, в Торнхэле: «Если бы княжич Артемий выстрелил, мне было бы уже все равно. Не успею всю горечь испить». Я понимаю – мятеж, война. Понимаю, что на самом деле моя жизнь ничего не стоит. Но если отец пойдет в Миллред, я ведь тоже… почти не успею. Но так надо, Темка. Если я ненавижу эту войну – я должен сделать хоть что-то. Не все же предавать.

Темка вернулся, тяжело сел на подоконник. Митька подумал, глядя на сгорбленную спину друга: нет, не верит, что князя Дина может остановить жизнь сына.

– Да не хорони ты меня раньше времени! Все, хватит. Будет как будет.

Побратим еще какое-то время молчал, стискивая кулаки так, что побелели костяшки. Потом поднял голову.

– Переночуешь сегодня у нас? Меня отпустят, я попрошу. – Он сказал спокойно, но Митька все равно вспомнил Южный Зуб и Рыжую башню.

– Конечно, раз приглашаешь.

Да и что ему делать тут, во дворце. Митька удержался, не поежился, вспомнив разговор с матерью. Хорошо, что он уже совершеннолетний. Это отряды водить рано, чужими жизнями распоряжаться, а своей – пожалуйста. Как отсчитал Создатель шестнадцать, так никто не может запретить хоть в наемники, хоть в солдаты. И в заложники – тоже.

– А вообще, у меня есть еще одна причина попасть в Роддар. Я в Ладдаре узнал. – Он положил руку на холодное стекло. За ним шел снег, совсем как тогда.

…Да, снег падал крупный хлопьями, налипал на плащ. Замело улицы, выросли сугробы и сугробики на крышах, оградах, резных навесах. Сверкали на солнце деревья, обросшие пушистой бахромой. Покровительница зимы благоволила Лодску, столице Ладдара, недаром на Моррин так повезло с погодой.

Холодный ком больно ударил в ухо, сбил шапку. Митька оглянулся: у края дороги стояли смеющиеся девушки, одна напоказ стряхивала с перчаток снег. Подбитые лисьим мехом плащи у обеих были распахнуты, из-под капюшонов выбились прядки волос (у той, что кинула снежок, – светлые, почти белые, у другой – золотисто-рыжие), и княжич невольно засмотрелся. Тур чуть усмехнулся и неторопливо поехал вперед, поглядывая на ярмарочные шатры.

Светловолосая сказала что-то рыженькой, и обе снова покатились со смеху.

– Милая барышня, ваш бросок был удивительно точен. – Митька соскочил, поднял шапку и отряхнул от снега. – Княжич Н-наш к вашим услугам, – как всегда, он чуть запнулся, представляясь чужим именем.

– Меня зовут Лина, княжич Н-наш, – передразнила светленькая.

– А меня – Вета, – улыбнулась рыженькая.

Митька окинул взглядом наряды девушек, посмотрел на стоящую неподалеку открытую коляску. В ней, накинув на колени меховую полость, дремала важная старуха. Кажется, новые знакомые звались скорее Линианой и Веталиной. А еще, кажется, он нарушил традиции Моррина.

– Эмитрий, – исправился, чуть склонив голову.

– Вы ведь приезжий? – угадала Лина.

– Совершенно верно. Мы недавно пересекли границу и только сегодня попали в Лодск.

– Княжич, наденьте шапку, а то вы будете похожи на Грея. – В глазах Лины плясали смешинки, они подрагивали и в уголках губ, отражались в жемчужных серьгах.

Митька провел ладонью по волосам, снимая налипшие снежинки.

– А кто такой Грей?

– Вы не знаете этой сказки? Вета, какой серьезный молодой княжич! Он, наверное, вообще не любит сказки.

– Обещаю полюбить, если вы мне расскажете.

– Сказки? – фыркнула Лина.

Митька смущенно развел руками.

– Ну хорошо! Когда-то давным-давно в Лодске жил юный рыцарь по имени Грей. Он был так благороден и хорош собой, что в него влюбилась сама Морра. Похитила и унесла в свой ледяной дворец. А чтобы он не рвался домой, наложила чары: замела снегом его память. Но Грей так любил свою землю, свой род и свою невесту, что горячее сердце растопило снег, и пленник все вспомнил. – Лина толкнула локтем подругу в бок и спросила: – А у вас, княжич Н-наш, есть невеста?

– Милые барышни, я так мало похож на вашего Грея, что не схож с ним и в этом. – Митька оглянулся: тур отъехал далеко. – К сожалению, мне надо спешить.

– А вы будете на королевском балу? – спросила Вета, когда княжич уже сидел в седле.

– Не знаю. Но если да, то обязательно найду вас.

Тура Митька нагнал, когда тот подъезжал к площади. Весеней с легкой насмешкой покосился на племянника, но ничего не сказал. Митька же никак не мог согнать с губ дурацкую улыбку.

На площади под звон бубнов и резкие звуки дудочек плясал медведь, вокруг носились ряженые. Княжич достал медь, бросил в протянутую шапку. В огороженном углу налетали друг на друга бойцовые петухи, их подбадривали ревом. Тут же расхваливали товар разносчики, верещали и басили зазывалы. Парил огромный самовар, вкусно пахло горячими, свежеиспеченными сахарными плюшками. Высоко над толпой виднелось прибитое к столбу колесо. К ободу что только не привесили: от новых сапог до связки баранок. Коренастый паренек как раз добрался до середины столба и выдохся. Снизу орали что-то обидное. Потом вылетела морковка, ударила неудачника по заду, и тот медленно стал съезжать.

С трудом проехали через площадь, выбрались на улицу – широкую, но сейчас забитую шатрами. Пробились к перекрестку, свернули. Сюда гуляние не докатилось, и к дому рода Совы добрались без помех.

Как и большинство поразивших Митьку зданий Лодска, столичный дом Нашей был крепок, приземист и угрюм – может, из-за узких окон на каменном фасаде. Его несколько оживляла серо-белая сова на фронтоне. У гостей приняли лошадей, и по очищенной от снега тропе провели к дому. На высоком крыльце, прикрытом навесом, никого не было, что по илларским обычаям считалось невежливым.

В просторном холле, слишком темном из-за узких окон, ало светились в огромном камине угли. На медвежьей шкуре лежали две гончие, они повернули к гостям узкие морды, но даже не рыкнули. Кроме собак и слуг тут их тоже никто не встретил. Сняли мокрые от снега плащи и шапки, и князь Наш уверенно пошел по боковой лестнице на второй этаж. Митька, не задавая вопросов, пристроился следом. Молча дошли до высоких дубовых дверей, тур постучал.

Створки распахнулись сразу, на пороге стоял важный седой слуга в расшитом камзоле. Увидев гостей, поклонился и пропустил. Они вошли в небольшой светлый зал; окна и тут были узкими, зато горели лампы, и пламя в камине не прижималось к углям, а поднималось яркими языками, хваталось за кованую решетку. Все – стены, диваны, стулья, – обито бежевой с золотом тканью. Высокая печь, тоже затопленная по случаю холодов, выложена белыми изразцами.

У камина в высоком кресле сидела пожилая дама в жемчужно-сером платье. Она махнула рукой, приказывая слуге выйти, плотно свернула пергамент, который читала перед тем.

– Здравствуй, Весеней, – глубоким, совсем не старческим голосом сказала дама.

– Мама, – тур склонил голову.

Митька тоже поклонился:

– Княгиня Наш.

– Ты все-таки привез его. Подойдите.

Митька двинулся следом за туром, стараясь не задеть стоящие на высоких подставках вазы и фарфоровые статуэтки. Остановился в паре шагов от кресла, из-под ресниц глянул на княгиню. Когда-то она была красива – об этом говорили высокий лоб и узкие скулы, – но сейчас лицо изрезано морщинами. Жемчужное ожерелье, лежащее на груди, только подчеркивало старость.

– Похож на Ладу. Кровь наша видна. Глаза наши. А вот взгляд дерзкий больно.

Митька плотнее сжал губы.

– Вот, видишь, – свернутый лист коснулся подбородка, заставил поднять голову. – Дерзкий мальчик! С таким хлопот не оберешься.

Глаза у старой княгини светлые, как у мамы. Но мама не умела смотреть так властно.

– Ну иди пока.

Тур ободряюще кивнул племяннику, когда тот повернулся к двери.

Митька спустился вниз – там слышались голоса. Может, кто из слуг покажет, где гостевые комнаты. Странный дом: слишком узкие окна, плохо освещенные коридоры, толстые стены – Митька приложил ладонь к косяку, промеряя. А еще в Илларе любят камины, а тут все больше попадаются выложенные изразцами печи. Или как в комнате княгини – и то и другое.

Идя на голоса, княжич оказался в огромном, жарко натопленном зале. Только одно окно не было закрыто ставнями, горели лампы, отсветы падали на развешенное по стенам оружие и медные окантовки медальонов со звериными головами – волков, кабанов, лосей. Митька прошел вдоль стены, тронул кольчугу: похоже, кольцо в волосах тура как раз отсюда. В центре висел щит с гербом. Сова сжимала в лапах клинок и свиток – род Нашей издревле славился мудростью и отвагой. Янтарные глаза, прорезанные темной щелью зрачка, в упор смотрели на княжича. Точно оценивали: так ли уж хорош шестнадцатилетний Эмитрий, чтобы взять его под крыло? Покровитель рода Динов возражать не будет – ведь он больше века умирает в ущелье Орлиной горы. Митька чуть качнул головой: нет, мудрая птица, я не приду к тебе на поклон. Большая честь принадлежать роду Нашей, но хватит предательств.

– Княжич! – прилетел далекий голос. – Вас князь к себе требуют.

Митька вышел в коридор и увидел слугу: тот шел, задрав голову к потолку, и кричал:

– Княжич!

– Тут я.

Слуга глянул удивленно, словно и впрямь надеялся обнаружить гостя среди переплетения балок. Сказал чопорно:

– Вас князь велели сопроводить в гардеробную.

…Митька остановился перед зеркалом. Цвета Моррина – белый, серебряный и голубой, потому на княжиче белоснежный камзол с серебряной расшивкой. Жесткий воротник, широкие манжеты, серебряные с жемчугом пуговицы – давно Митька не надевал такое, больше привыкнув к скромной одежде. Выгоревшие добела волосы, отросшие ниже плеч, пришлось перехватить голубой лентой. Почти сошедший загар неожиданно проявился и переменил цвет глаз с темно-серого на серебристо-светлый.

Все хорошо, но из оружия положена лишь шпага, и зудит пустота на месте пистолета.

– Ты и вправду похож на Ладу, – подошел тур. – Ох, племянничек, готовься – быть тебе обстрелянным.

Митька глянул недоуменно.

– Из самого приятного на свете оружия: девичьих глазок. Ну, не красней, не красней. Все, поехали.

Да, бал – не главное, что ждет во дворце. Король Далид пожелал видеть племянника королевского летописца. Митьке тоже интересно встретиться с ладдарским правителем – у Далида самая большая библиотека из всех известных, ни один король не относится с таким почтением к рукописному и печатному слову.

Музыка – сначала обрывками, незаконченными скрипичными фразами, – за стеной сыгрывается оркестр. Вот уже угадываются мелодии. Кажется, Митька пробыл в этой комнате больше часа. Все так же пишет, не поднимая головы, секретарь. Медленно выводит буквы, прорисовывает каждый завиток. Дважды приходил слуга, подбрасывал дрова в печь. А Митька ждет. Волнение, утихшее было, снова покалывает в кончиках пальцев. Чтобы успокоиться, княжич рассматривает приемную. Покои короля Далида удивляют простотой. Мебель обычная, такую можно встретить и в купеческом доме. Лепка на печи – листья плюща; изразцы с мелким, невыразительным рисунком. Даже положенные портреты и те в темных тонах. На одном наследник Ладдара. Митька вгляделся в строгое, слегка одутловатое лицо. Нет, совсем не похож на сестру, королеву Виктолию. Сейчас принц уехал на север, вести переговоры с купцами Вольного союза.

Взвились скрипки – и сразу оборвалась музыка. После паузы – начальные такты ладдарского полле. Готовятся к балу. За окном уже темнеет, скоро начнут съезжаться гости, а король все беседует с летописцем за закрытыми дверьми.

– Княжич Наш!

Митька вздрогнул, не заметив, как вошел слуга. Неприятно покоробило обращение, и он глянул угрюмо.

– Пройдите к королю.

Полутемная комната открылась перед Митькой. Между плотно закрытыми портьерами не пробивалось ни лучика. Только лампа на столе освещала Далида и тура. Закрылась за спиной дверь, отрезая льющийся свет и музыку.

– Ваше величество, княжич Дин из рода Орла, – поклонился Митька королю. Тур, стоящий у стола, качнул укоризненно головой.

– Подойди, – негромко велел Далид. Старый король сидел в кресле, накинув на плечи меховую накидку. Митька приблизился, его обдало теплом от алеющих в приоткрытой топке углей.

Далид придвинул к себе лист, один из стопки лежащих с краю. Митька кинул быстрый взгляд – и уже не от огня, от гнева бросило в жар. Это же его записки! По настоянию дяди княжич сделал с них копии, но вот уж не думал, что они окажутся у ладдарского короля. Тур не спросил, даже не сказал, что взял Митькины бумаги.

– Я прочел. Сколько успел, конечно. – Далид говорил очень тихо, и Митьке пришлось напрячься, чтобы не упустить ни слова. – У тебя талант, юноша, уж в этом мне поверь. Ты смог остаться на тонкой грани между навязыванием личного мнения и сухим перечислением фактов. Твои записки отражают не только суть, но и дух происходящего. Конечно, еще нужно учиться, но будет жаль, если ты загубишь такой дар.

Тур незаметно толкнул Митьку ногой, и тот поклонился:

– Благодарю вас, ваше величество.

– Мне известно, что князь Наш готов принять тебя в свой род, но ты необдуманно отказался. Надеюсь, что пребывание в Лодске изменит твое решение. Я дам тебе разрешение бывать в моей библиотеке. Думаю, такой вдумчивый юноша найдет там для себя много интересного.

Ничего себе! Митькин гнев чуть поутих.

– Я ценю таких людей, как твой дядя и как ты, юноша. И потому предлагаю то, что не предлагалось еще чужеземцу. Два года, оставшиеся тебе до восемнадцати, ты можешь продолжать ездить с князем Нашем. Потом поживешь здесь, моя библиотека велика, тебе понадобится время. Ты даже сможешь попасть в закрытый архив, я распоряжусь.

Чем дольше говорил Далид, тем сильнее точила когти о душу тревога. Слишком все хорошо, хоть медом поливай.

– Князю Нашу, понятно, тоже придется задержаться в Лодске, раз уж он решил готовить себе смену.

Митька бросил быстрый взгляд на невозмутимое лицо дяди.

– Ты еще не понял? – удивился король. – Юноша, ты получаешь шанс стать королевским летописцем Ладдара.

Матерь-заступница! Пораженный, Митька повернулся к туру. Золотое перо из хвоста птицы-удачи – вот чем были слова Далида. Стать королевским летописцем – самое дерзкое желание, загаданное княжичем. Вспыхнула радость – и погасла. Остудил ее холодный ладдарский ветер.

– Конечно, это предлагается не илларскому княжичу Дину. – Светлые, водянистые глаза короля в упор смотрели на Митьку. – А княжичу Нашу, подданному Ладдара.

Митька облизнул пересохшие губы.

– Я, ваше величество, род не меняю, а потому…

– Юноша, не произноси непоправимых слов, – взгляд короля потяжелел. Не такого он ждал от княжича из разоренного мятежом королевства. – У тебя еще будет время подумать. И осознать. – Далеким грозовым раскатом прокатилась угроза. От королевских милостей не отказываются, как от сдачи в деревенском трактире – такое не прощается.

– Благодарю вас, ваше величество. – Митька склонил голову, спрятав глаза.

Открытие бала, более строгое, чем в Илларе, почти не затронуло княжича. Не шел из головы разговор с королем. Трудно, когда со всех сторон твердят: ты не прав, так тебе будет лучше, глупо упрямиться, да и никому не нужно. Как бы ни был тверд в решении, а все равно начнет подтачивать изнутри.

– Оставлю тебя, – Весеней тронул племянника за локоть, – встречу маму.

Музыка подхватила первые пары. Пожилые дамы расселись на диванчиках, придирчиво наблюдая за танцующими, мужчины завели разговоры. Кто-то уже уединился на небольших застекленных террасах, сквозь витражные двери виднелись силуэты. Митьку кольнуло: в Илларе мало кто рискнет так сделать – побоятся намека на тайный сговор.

Среди светлых платьев и камзолов мелькнула темная накидка, расшитая рунами. Предсказатель из Дарра неторопливо шел между гостями, отвечая на приветствия. Король Далид ценит мудрость других народов, при его дворе можно встретить и ваддарского поэта, и илларского картографа. Девушки хихикали и прикрывались веерами, провожая старика взглядами. Наверняка каждая мечтала выспросить мудреца о своей судьбе, но подойти не решались. Митька отвернулся, ему вспомнился сочувствующий взгляд купца из лавки с амулетами: «У твоего рода нет покровителя». Бал, волновавший радостными предчувствиями, потускнел. Митька почувствовал себя чужим.

Княжич отошел к окну. Падал снег, и разноцветные стекла раскрашивали его красным, розовым, голубым и зеленым. Дворцовая площадь казалось пестрее, чем бальный зал, полный дам и кавалеров в белом и голубом. Там не затихало гулянье, были видны отблески костров и широкие хороводы. Смутно проглядывался помост, на котором кукольники давали представление. Промчалась тройка, запряженная в сани. Полозья взрывали рыхлый снег и скребли по мерзлой земле. Не верилось, что мама называла Лодск тоскливым городом. Княжич чуть улыбнулся: вот она, ошибка летописца – поверить первому взгляду. Какой бы показалась столица, окажись Митька в Ладдаре месяцем позже? Замерзшим лабиринтом с заметенными улицами?

– Здравствуйте, Грей, – прозвенел знакомый голос. – Ах да, вы же говорили, что непохожи на него, – Митька обернулся: перед ним стояла Лина в белоснежном с голубым кружевом платье.

– Здравствуйте! Очень рад вас видеть. А где же ваша подруга?

Лина развернула веер, спрятала улыбающиеся губы, остались видны лишь смеющиеся глаза.

– Княжна Веталина Вельд даже на Моррин робка и сдержанна. Может, княжич, вашей смелости хватить на двоих?

– Надеюсь, что так и будет.

Как хорошо, что Митьку учили танцевать! Конечно, княжичу давно не доводилось этого делать, но тренированное тело фехтовальщика не подвело. А золотисто-рыжая княжна так легко двигалась, что могла составить пару и более неумелому кавалеру. Веталина молчала, чуть отвернув голову, даже если того не требовала фигура танца. Иногда бросала на Митьку быстрые взгляды из-под ресниц и слегка краснела. Это волновало княжича, но все, на что он решился, – лишь чуть сжать лежащие в его ладони тонкие пальцы.

Музыка растаяла. Митька предложил Веталине руку и повел к седой женщине в серебряной парче. Во время танца княжич натыкался на ее пристальный взгляд и чуть сбивался, словно кто толкал в плечо.

– Мама, это княжич Наш, – представила Веталина и снова покраснела.

– Ваша дочь великолепно танцует, княгиня Вельд. Я был бы счастлив пригласить ее еще раз, с вашего позволения.

– Вы родственник королевского летописца?

– Совершенно верно, княгиня, – прозвучал густой голос тура. Митька и не заметил, как дядя вернулся, ведя под руку княгиню Наш. – Рад вас видеть.

Лицо новой знакомой смягчилось. Митьку удивило одобрение во взгляде, каким его окинула бабушка.

– Дамы, простите, но мы вынуждены оставить вас, – тур положил руку Митьке на плечо, увлекая за собой. Княжич успел заметить досаду на лице Веталины, и сладкой волной омыло сердце.

Князь увел племянника на терраску и прикрыл стеклянную дверь, ведущую в зал. Тут было холодно, не спасали даже выставленные в окованных ведрах угли.

– Я задержался, но ты, кажется, не терял времени зря.

Митька пожал плечами, мол, что об этом говорить.

– Король сделал тебе заманчивое предложение. Признай, это так.

Княжич вынужден был кивнуть.

– Если же тебя смущает холодный прием бабушки… Малыш, попробуй посмотреть ее глазами. Ты отказался войти в наш род, отверг его. Мало того – предпочел род отца, запятнавший себя предательством. Выбор между знатным семейством Ладдара – и именем отщепенца, в чью пользу ты его сделал?

Митька понимал, что разговора не избежать, мало того – он будет повторяться раз за разом. Очень трудно твердить «нет» человеку, которого уважаешь.

– А еще она сильно обижена на твою мать. Как Лада могла отказаться вернуться домой!

Шакал побери, хорошо, что тур не знает всей правды. Думается, тогда княгиня Наш ни за что бы не примирилась с выбором дочери.

– Малыш, не только ради себя, ради твоей матери. Подумай сам, всем было бы лучше, войди ты в род Совы. Женился бы потом на девушке из хорошей семьи. Как княжич Наш, ты бы составил в Ладдаре хорошую партию.

Митька не стал отвечать, повернулся спиной к окну и смотрел, как проплывают за стеклянной дверью пары. Веталина невесомо скользила по мозаичному полу. У державшего ее за талию молоденького лейтенанта было счастливо-глупое лицо, девушка же не обращала на кавалера внимания, явно выискивая кого-то в зале.

– Кстати, семья Вельдов очень влиятельна при дворе. Старший брат Веталины – королевский адъютант, Далид очень благоволит к нему.

До стоящих на холодной терраске доносились голоса, музыка и смех. Один танец сменился другим. Мимо двери прошел слуга с подносом, уставленным бокалами. Потом остановились двое, мужчина попытался обнять девушку за талию, но та оглянулась и потянула кавалера туда, где диктовал правила вальс. А Митьке вдруг вспомнилась сожженная деревня в приграничных землях. Молоденький пастушок чудом выжил, забившись в глубокий подпол. Выжил, но сошел с ума. Сидел у обугленного остова колодца и пытался наигрывать на дудке веселую песенку. Замерзшие пальцы и сорванное кашлем горло рвали ее на отрывистые, сиплые вскрики. Пастушок сердился, ругался на дудку, колотил руками по стылой земле. Обижался, отбрасывал непослушный инструмент и сидел, нахохлившись, как замершая птица. Но потом снова подбирал дудку, подносил к губам, наигрывал начало – и срывался.

Митька качнул головой:

– Моя родина – Иллар. Ты же знаешь, тур. – Он усмехнулся, снова найдя взглядом Веталину. – Что-то меня второй раз уже женят. Не рано ли?

– И кто был первым? – заинтересовался дядя.

– Король. Говорит, когда-то лелеял планы выдать за меня Анхелину. – Митька произнес это с улыбкой, показывая, что не нужно воспринимать всерьез. Но Весь кольнул племянника взглядом и задумался.

Тур ушел. Митька не хотел возвращаться в зал, хоть и продрог уже изрядно. Через огромные окна террасы он смотрел на освещенную площадь. Костров на ней стало больше, и уже несколько троек лихо пролетали из конца в конец. Вот ведь: за спиной празднуют, на веселье смотрит, а его тоска мнет. Эх, Темку бы сюда! Уже больше четырех месяцев не видел побратима. Хоть бы он не лез лишний раз под пули, не приведи Создатель повязывать по княжичу Торну траурную ленту.

На мгновение голоса за спиной стали громче, нахлынули волной звуки музыки и запахи – кто-то вышел на терраску. Митька оглянулся. Предсказатель из Дарра поклонился княжичу.

– Не помешаю?

– Нет, что вы, – Митька постарался ответить вежливо.

– Сегодня многие просили меня рассказать об их судьбе. Только не вы, княжич. – Предсказатель подошел так близко, что Митька уловил пряный запах, идущий от его накидки. – Но думается мне, вы единственный, кому действительно нужна моя помощь. Знаете ли вы, – старик замялся, не решаясь сказать, – …про вашего покровителя?

– А что видите вы? Говорите, не бойтесь.

Старик сложил руки ковшом, провел по лицу, словно благословляя сам себя.

– Ваш род потерял покровителя.

Шакал побери!

– Да.

– Если вы мне расскажете больше, может быть, я смогу помочь вам советом.

Митька не открылся даже туру. Но почему-то для этого старика слова легко сплелись в короткий рассказ.

Предсказатель думал, перебирая пальцами накидку. Руны то терялись в ладони, то снова показывались.

– Что же… Я вижу один путь: узнать, как ваш род потерял покровителя и постараться искупить вину. Вряд ли это есть в хрониках, и давно нет свидетелей тех дней. Но слышали ли вы о Хранителе прошлого?.. Я так и думал, что нет. Роддарцы не любят говорить о себе. Загадочный народ. Они оторваны от земли, их благополучие не в созидании, а в чужих войнах. Но невозможно жить как перекати-поле, такие королевства были известны истории, и все они умерли, все, кроме Роддара. Нужно иметь что-то святое на своей земле, быть к чему-то привязанным. Таким для Роддара стало прошлое. Нет более точных и полных хроник, чем те, что хранятся при дворе владетеля. Числом много меньше ладдарских, но каждое слово – на вес золота. Только в Роддаре есть человек, которого называют Хранителем прошлого. И дело не столько в том, что он обладает многими знаниями. Есть у него дар: Хранитель может увидеть былое. Не спрашивайте меня, как. Я не отвечу, никто не ответит. Но если хочешь узнать прошлое своего рода, попробуй найти Хранителя.

Глава 3

Темка тронул за локоть:

– Поехали.

Вцепиться бы в ограду, прижаться лицом к стылому железу и завыть как волчонок. Выветрился запах пожарища, а Митьке все равно им пахнуло. Не мог представить, так посмотри – вот оно, сожженное гнездо.

– Ну Мить…

Давно стоят у разоренного особняка, на них уже оглядываться начали. Стража подъезжала, документы проверила. Нате, смотрите, княжич Дин домой вернулся. Так у них рожи вытянулись, смешно прямо.

– Поехали, – резко сказал Митька.

К ночи мороз крепчал, пока добрались до столичного дома Торнов, иззябли. Ввалились в тепло, чуть не сбив с ног открывшую им девочку с фонарем в руках.

– Княгиня Полина! – звонко закричала служанка на весь дом. – Княжич Артемий приехал!

– Оглушишь, скаженная, – рассмеялся Темка.

Застучали где-то каблуки, засуетились слуги. А Митька застыл столбом, чуть прикрываясь ладонью от бьющего в глаза света. Ни за что бы не узнал, если бы не звонкий голос да растрепанная рыжая коса.

– Элинка, ты, что ли?

– Она-она, вредная стала – ужас! – Темка торопливо развязывал плащ, стряхивал снег. – Раздевайся, чего стоишь?

Лисена фыркнула, повела плечиком.

– Добрый вечер, княжич Эмитрий, – улыбается, точно самого желанного гостя встречает. Взгляд остановился на метке-стреле, стал растерянным.

– Здравствуй, – Митька наконец-то примирился с тем, что вот эта рыжекудрая девица – маленькая Шуркина сестра. Вроде и не подросла особо, и кудряшки все так же из косы выбиваются, а поди же ты – совсем другая. – Подожди, тебе сколько лет-то?

– Шестнадцатый, княжич Эмитрий!

– Ничего себе…

– Мама! – Темкин голос слышался уже где-то далеко. – Мам, я княжича Дина привез!

Ему ответили что-то неразборчиво, Темкин голос стал глуше, но Митька разобрал гневные нотки.

– Кажется, мне не рады, – заметил он, отдавая плащ слуге.

Элинка снова повела плечиком, точно начертила руну неизвестного Митьке алфавита.

– Не говори глупостей, – Темка выскочил в холл, – пойдем.

Вошли в большую, жарко натопленную гостиную. Митька поклонился:

– Добрый вечер, княгиня Торн. Простите, что приехал без вашего позволения.

Глаза Темкиной матери смотрели тревожно, но ответила она ровно:

– Мы рады гостям, княжич… Эмитрий.

Показалось, или княгиня постаралась избежать проклятого «Дин»? Темка подошел к матери, взял за руку. Как бычок, боднул в плечо. С княгини словно изморозь сошла, она тепло улыбнулась сыну, растрепала ему волосы. Митька скользнул взглядом в сторону.

– Мам, он завтра уезжает. В Роддар.

Митьке захотелось прикрыть шрам, но он даже не наклонил голову.

– Но ведь… Ох, Создатель! – княгиня судорожно собрала у горла тонкую шаль-паутинку. – Что же такое делается?! И король позволил?

– Да, княгиня Полина.

Хозяйка горестно качнула головой.

– Куда только Матерь-заступница смотрит! Темушка, переодевайтесь и спускайтесь к ужину. Элинка, собрали на стол?

– Да, княгиня.

Митька быстро обернулся. Тут, на свету, он лучше смог рассмотреть Лисену. Девочка – или девушка? – стояла на пороге столовой, заложив руки за спину, и с любопытством смотрела на гостя. Заметив его оценивающий взгляд, перебросила косу на грудь, улыбнулась, блеснув белыми зубками. Нет, ну надо же, какая выросла!

– Чего задумался? – толкнул в плечо Темка.

Княгиня Торн то ли махнула рукой – все одно уже ничего не исправить, – то ли просто пожалела княжича Дина, но нервозность, так явственно ощущаемая при встрече, пропала. Она спрашивала Митьку о погоде в Лодске и о традициях ладдарского двора. Улыбаясь, вспоминала Темкины шалости. Сам княжич Торн или возмущенно отрекался, или с усмешкой вставлял неизвестные матери подробности. Неслышно скользила по столовой Лисена, преувеличенно серьезно выполняя свои обязанности. Правда, все равно вмешивалась в разговор; язык у нее был остренький, и Темка не всегда находил достойный ответ. Рубиново светилось в бокалах вино, свежо похрустывали накрахмаленные салфетки, и грела спину изразцовая печь. Так спокойно и уютно Митька не чувствовал себя уже очень давно. Покидая столовую, он искренне сказал Темкиной матери:

– Спасибо за такой вечер, княгиня Полина. Я буду вспоминать его.

Темкина мама провела ладонью по Митькиным волосам.

– Пусть будет милосерден к тебе Создатель, – вдруг обняла княжича, коснулась лба губами. – Помоги тебе Матерь-заступница, мальчик.

Митька наклонил голову, скрывая намокшие ресницы.

А ночью пришла тоска. Скрутила разом, как полковая прачка скручивает солдатскую рубаху.

Митька лежал в темноте, вслушиваясь, как спит дом Торнов. Уже далеко за полночь, в гостиной отбили часы. Иногда поскуливает во дворе молодой пес. Княжичу хочется подвывать ему. Завтра снова в дорогу. В самом трудном путешествии можно утешиться ожиданием возвращения – а куда возвращаться Митьке? Кто его ждет? Тур любит племянника, но слишком уж уверен, что знает, как тому лучше жить – в Ладдаре, в роду Совы. Отец, может, вспоминает – с болью или проклятием. Никому Митька не нужен, кроме побратима. Но почему-то мало этой дружбы, невыносимо тянет жилы тоской, морозит одиночеством. Как того, сказочного Грея. Только Митьке не растопить снег. Как там было? Любил землю свою, свой род и свою невесту. Не нужен Митька на своей земле. Род его проклят и покровителем оставлен. А невесты нет, хоть дважды, пусть и не всерьез, сватали.

А мама… Неужели нет в ней другой любви, кроме той, запретной, к королю? Создатель! Кому молиться, чтобы хоть на миг прижаться к душистому платью, ощутить на плечах теплые руки, услышать: «Митенька, сыночек…»

Кому, Создатель?!

Ответить: «Мама, мамочка моя!» Сесть на пол у ее ног, уткнуться в колени. Нет защиты более хрупкой, чем ладони, скользящие по волосам, и все-таки нет покоя надежнее, чем под материнской рукой.

Тосковал, рвался в Турлин… А уж как бежал по дворцовым коридорам, тур еле поспевал следом.

– …Мама! – дверь от удара распахнулась, ударилась о стену.

Знакомая комната, все с тем же запахом розовой воды и ванили, освещенная лампами и пламенем камина. Из кресла, подвинутого ближе к огню, поднялась княгиня, всплеснула руками.

– Митя! Весеней, и ты здесь? Ох, закрывайте быстрее дверь, так дует. Вот уж не ожидала! Братец, только не говори, что приехал уговаривать меня вернуться в Ладдар.

– А почему бы и нет, сестренка? – Чтобы поцеловать руку Ладе, гиганту пришлось склониться. – Ты – птица нашего рода, пора лететь обратно.

– Мудрый-мудрый совенок, – княгиня высвободила руку, постучала пальцем брату по темечку, – Я не вернусь. Даже не начинай уговаривать.

Митька замер у порога. Перед его глазами словно разворачивался спектакль, в котором он был зрителем – но не участником.

– Что мама? Ты видел ее? Сердита? – продолжала меж тем расспрашивать княгиня.

– А как ты думаешь? Видел, конечно. Нужно же было познакомить Эмитрия с бабушкой. И сердита, еще как сердита.

– Да уж! – Серебряный смех наполнил комнату. – И как тебе бабушка, Митя? Надеюсь, уж она-то настояла на своем и мой сын наконец принял родовое имя Нашей?

Митька откачнулся от двери, подошел к княгине.

– Нет, мама. Я по-прежнему остаюсь наследником рода Динов.

Лада нахмурилась.

– Митя, я думала, путешествие образумит тебя.

– Да, мама. Ты совершенно права, – ровно сказал Митька. – Образумило. Я утвердился в своем решении.

– Весеней! – Рассерженная Лада повернулась к брату.

Князь развел руками.

– Твой сын упрям не меньше, чем ты сама.

Обида заставила Митьку вспыхнуть. Упрямство?! И такое говорит тур?

– Это не упрямство!

– Да, не упрямство! Это глупость! – вспылила мама. – Митя, я так ждала тебя. Верила, ты одумался, отказался от позорного имени – и все будет как прежде. А ты? Думаешь только о себе! А обо мне ты хоть раз вспомнил? Ты понимаешь, что ставишь под удар мое положение при дворе? Если бы не Виктолия, еще не известно, где бы я сейчас была.

– Дома, – проворчал Весеней. – Чем тебе тут в Илларе намазано, что ты вернуться не хочешь?

– Тебе не понять, братец. Ты никогда не сидел подолгу под матушкиным крылом. Ты даже не представляешь, что это – пережить зиму в Лодске. Тоска и белая скука!

Митьке казалось, что мамины слова отскакивают, точно бусины от пола, бестолково разлетаются по комнате.

– Хочешь, чтобы я и сыну своему пожелала той же участи? Проспать всю жизнь в столице Ладдара? Пусть войдет в род Совы и пользуется на здоровье милостью нашего короля, Эдвин с удовольствием возьмет его на службу и приблизит к себе.

– Лада, опомнись! Ты думаешь, на войне ему будет лучше?

– Он не воюет, он с тобой.

Весеней только головой покачал.

– Ты ошибаешься, если думаешь, что мой путь так уж безопасен.

Митька почти не вслушивался в прыгающие бусинки-слова. Княгиня все равно не скажет правду, ту, которую когда-то оплакивали свечи в маленьком домике за Верхнехолмскими лесами. Чтобы перебить пустой разговор, вставил резко:

– Мама, я не собираюсь отказывать от имени своего рода.

– Твоего рода? А ты помнишь, что твой отец сделал со своим родом? Он клялся под Орлом, что будет беречь меня, а как вышло? Володимир сломал жизнь и тебе, и мне. И все ради каких-то дурацких мечтаний. Теперь понятно, в кого вырос таким эгоистом мой сын! Весь в папочку… Жалости в тебе нет, так будь хотя бы благоразумным! Ты понимаешь, что губишь свое будущее?

– Это как посмотреть.

Княгиня переплела пальцы так, что хрустнули суставы.

– Митя, ты вынуждаешь меня…

– К чему, мама? – голос дрогнул. – К чему же? – словно тонкие струнки рвались в горле.

– Ты сам понимаешь, – пробормотала княгиня, отводя глаза.

Митьке хотелось закричать, как маленькому ребенку в темной комнате: «Мамочка!» Но кого звать сейчас?

– Мама, ты… – лопнули последние струнки, Митька крутанулся на каблуках, вылетел в коридор.

Хлопнула за спиной дверь. Как отрезало.

Митька был рад сбежать к Торнам, а то ходил бы неприкаянным псом – вон, совсем как тот, что воет за окном, – у покоев княгини Наш, не решаясь постучаться и не решаясь уйти.

Уехал, а теперь уснуть не может, вертится на постели, то сбивая подушку комком к изголовью, то расплющивая ее затылком. Собачьи жалобы истравили душу. В жарко натопленной комнате душно, Митька уже и одеяло сбросил. Зажечь лампу, достать из сумки недочитанный трактат? Сложатся буквы в слова, слова – в текст, но не затронет он Митьку. Только попусту взглядом по строчкам водить.

Княжич поднялся и какое-то время сидел на постели. Пес во дворе расходился и выл все жалобнее. Митька не выдержал, оделся и вышел в коридор. Пойти поискать библиотеку, что ли. Может, найдется что для легкого чтения.

Заплутал княжич Дин быстро, потерявшись в темных коридорах и лестницах. Стало прохладнее, видно, тут ночью не топили, и уже выстыло. В открывшейся же гостиной с огромными окнами вовсе было зябко, но на небольшом столике для рукоделия горела свеча. К столику придвинуто кресло, в нем сидит Лисена, подтянув коленки к подбородку и укутавшись шалью. Казалось, рыжие волосы вобрали солнечный свет, так они сияют в темноте. Скрипнула доска под Митькиными сапогами – и девочка вскинула голову, испуганно стягивая на груди платок. Увидев княжича, торопливо зашарила по полу в поисках комнатных туфель.

– Чего не спишь? Да сиди ты.

– Не знаю, – пожала Элинка плечами, – Ночь какая-то… длинная.

Митька подошел ближе, присел на низенькую скамеечку. Лисена похлопала ресницами, глядя на него сверху, а потом прыснула со смеху. Митька тоже улыбнулся: наверняка обычно в кресле сидела княгиня, а у ее ног устраивалась служанка.

– Замерзнешь.

– У меня шаль теплая, козьего пуха.

Сейчас, с распущенными волосами, закутанная в платок, Лисена уже не выглядела такой повзрослевшей. Девочка водила пальцем по холодному подлокотнику, порой отнимая руку и согревая ее дыханием. Митька в накинутом мундире тоже слегка озяб.

– Княжич Эмитрий, а помните лето? Как в деревнях хороводы водили вокруг костров…

– На свадьбах, – кивнул Митька.

– Ага, но только на свадьбах уже ближе к осени было. А помните, я еще с вами не хотела идти, когда вы подарки дарили? С Артемием ходила, ну да, да, напрашивалась, а с вами – нет.

Княжичу слышались звуки плясовой, чувствовался запах яблок и вкус домашнего вина – но этого он не помнил, и лишь улыбнулся смущенно.

Элинка спрятала руки под шаль, поежилась. Митька подумал, что эта рыженькая девочка наверняка плохо переносит зиму. Вот ведь странно: кажется Лисена теплой, как весеннее солнышко, а сама себя согреть не может.

Затрещала, отбрасывая искры, свеча. Элинка наклонилась снять нагар, и кудри волной легли Митьке на колени. Пахнуло ромашкой и почему-то сухим песком, прогретым солнцем.

– У тебя волосы летом пахнут.

Лисена медленно повела головой, пропустила рыжее золото между пальцев.

– А хотите на память?

Она порылась в корзинке с рукоделием, вытащила ножницы. Щелкнули лезвия. Локон упал в Элинкину руку, свернулся пружинкой.

– Вот, – протянула на открытой ладошке.

Митька взял, коснувшись ее пальцев.

– Да у тебя руки ледяные! Иди в тепло! Давай быстрее.

– Хорошо, княжич Эмитрий. Я свечку вам оставлю, а то заблудитесь. Мне что, я тут каждый косяк знаю. Или, может, проводить вас?

– Проводи, а то и вправду заблужусь.

Девочка наклонилась, выискивая под креслом туфли. Митька нерешительно покачал ладонью, на которой лежал рыжий огонек. Что теперь с ним делать? Помедлив, убрал в карман.

Пусть. На память о лете.

Тени были густо-синими, хоть пригоршней черпай. А верхушки сугробов поблескивали на ярком солнце от остро-голубого до светло-изумрудного и блекло-желтого. Княжич и не знал, что можно увидеть столько красок на белом, казалось бы, снеге. Спасибо, Ларр, за утихшую метель, Митька постарается запомнить Турлин таким. Вот этот парк, что тянется по правую руку от въезда, – припорошенный снегом, пустынный, словно заколдованный Моррой. И площадь, где стоят готовые к отъезду роддарцы и прощаются с заложниками близкие.

– До встречи, малыш, – тур сгреб племянника по-медвежьи. – Ну и дорожку тебе Создатель метит.

Грустно смотрит Анхелина, греет руки в собольей муфте. Темка сумрачно уставился себе под ноги. Эти трое – все, кто пришел проводить Митьку. Напрасно княжич оглядывался на каждый стук дверей – мама не выходила. Истекают последние минуты, крег Тольский уже готов сесть в седло.

– Я просил разрешения хоть до городских ворот с тобой. – Темка придерживал под уздцы каурую Ерьгу, королевский подарок, голыми, без перчаток руками. Пальцы у него уже побелели на морозе. – Король не пустил. Ну почему все так! Как нарочно нас разводит.

Снова хлопнула дверь, взметнулись голоса – вышел Эдвин, ведя княгиню Наш, укутанную в темную меховую накидку. Виктолии с ними не было – она простыла, и лекарь запретил ей выходить на мороз. Лада опиралась на королевскую руку и что-то говорила негромко, горестно заламывая брови. У Митьки внутри заметался раненый зверек: неужели мама специально не приходила? Лишь бы вот так сейчас идти с королем, иметь право на его сострадание? Ну не может же быть отъезд сына всего лишь поводом!

– Вот видишь, пришла, – прогудел тур.

– Да, – натянуто произнес Митька и быстро шагнул вперед, оставляя друзей за спиной.

– Эмитрий, – король положил руку ему на плечо. – Я постараюсь…

– Не надо, ваше величество. Это мой выбор.

Эдвин обнял его.

– Ты должен вернуться. Ты нужен Иллару. – Широкая ладонь накрыла затылок княжича. – Ты мне нужен, Митя, понимаешь?

Митька вжался лицом в его плащ. Да что такое, который день глаза на мокром месте. Слюнтяй! Ох, не приведи Создатель расплакаться сейчас! Но какое же это горькое счастье.

– Эдвин, позвольте же и мне проститься с сыном.

Митька поднял голову и успел увидеть, как мама коснулась королевского плеча.

– Конечно, Лада. И разрешите сказать, княгиня, что я восхищен вашей выдержкой.

– Ну что вы, мой король, я всего лишь…

– Мама, ты хотела проститься со мной? – перебил Митька.

– Оставлю вас. – Король отошел, и словно паутинка потянулся за ним взгляд княгини. Но вот Эдвин затерялся среди свиты крега, и Лада повернулась.

Княжич Дин ждал. Раненый зверек, воющий внутри, не давал сделать первый шаг. Мама рассеянно поправила воротник Митькиного камзола, разгладила на плече дорожный плащ.

– А ты сильно вытянулся, – сказала с непонятной грустью. – Наверное, будешь высоким, как твой отец. – Ее руки скользили, то проверяя завязки плаща, то бессмысленно снова и снова укладывая воротник. – Митенька, ты прости меня, я наговорила тебе… Но все так запуталось в моей жизни. Не сердись, прошу. – Княгиня притянула сына, поцеловала. – Благослови тебя Матерь-заступница.

А вот сейчас слез не было.

– Пора! – тур показался за спиной Лады.

Во дворе засуетились, громче стали женские голоса. Темка подвел коня. Ну что же, пора так пора. Митька оглянулся на белую громаду дворца, на стоящего на крыльце короля. Ослепило солнце, висевшее между башенками.

Княжич взлетел в седло, принял от Темки повод. Крег, возглавлявший свиту, уже выехал за ворота. Митька сдернул перчатку, схватил побратима за руку, обжегшись о ледяные пальцы. Наклонился, почти прижимаясь к лошадиной шее, зашептал:

– Темка, ты только помни, у меня ближе тебя никого нет. Ты мне и брат, и побратим, и друг, и кровник. Будь осторожен! Храни тебя твой Олень!

– Мы еще увидимся, слышишь?! Мы увидимся!

***

Снег падал на обнаженные торсы и тут же таял. Поблескивали капельки на коже, солнце ярко вычерчивало рельефы мышц. Если бы Митька был художником, он бы нарисовал двух бойцов с ножами в руках. Неподвижны, только еле уловимы глазу напряжение икр, натяжение кожи на плече – развернутом, готовом к удару. Мгновение до того, как рванется к противнику остро отточенное железо и, может быть, брызнет на снег кровь. Митька знает, что ткань камзола – не такая уж серьезная защита, но все равно вид обнаженных тел страшит. Эти двое парней задирали друг друга с самого начала. Весельчак Торст с трудом разводил их, разряжая напряжение необидной шуткой. В Илларе еще сдерживались, но в Миллреде стало понятно, что простой ссорой дело не кончится. Останавливало лишь то, что драться предпочитали на своей земле.

Вот блюститель проходит между поединщиками; шутник и балагур Торст серьезен в этой роли.

Нарисовать бы в черно-белых тонах, и только зимнее солнце – красным. Но как передать это словами?

– Почему они разделись? – спросил Митька еле слышно.

– Сложно назвать одну причину. – Крег обыденно невозмутим и разъясняет так, словно они неторопливо едут бок о бок, а вовсе не рисует в эту минуту блюститель на снегу круг. – Показать уверенность в своих силах, подтвердить, что не нуждаешься ни в какой другой защите, кроме своего мастерства. Знак, что поединок не остановится, пока не прольется кровь.

Блюститель соединил концы линии, воткнул кинжал в снег. Теперь никто не в праве перешагнуть черту, пока схватка не закончится. Торст еще раз оглядел поединщиков, махнул рукой:

– Бой!

Взвился снежный вихрь.

Поединок был красив и страшен. Первозданная, чистая ярость билась в кругу. Теперь-то Митька в полной мере оценил обычай: мертвых лучше хоронить на родине, раненых оставлять у земляков.

Кричали роддарцы, подбадривая одного и ругая другого, за их воплями не слышны звуки ударов и рычание бойцов – лишь видно, как щерятся они, точно дикие звери. Митька и сам не понял, как закричал тоже. Он слился с многоголовым чудищем, жаждущим увидеть кровь.

Веером брызнули красные капли, ударили в распаханный снег.

– Дава-а-а-ай! – орало чудище.

– Бе-е-е-е-е-ей!

А может, был просто крик без слов.

Уже не капли – всплеском хлынула кровь. Нож вошел под грудину.

– Да-а-а-а! – завопило чудище.

Тело проигравшего осело в протопленное кровью ложе. Победитель качнулся, рухнул на колени. Сгреб в ладонь снег, белый с красными каплями, и жадно начал хватать пересохшими губами.

Торст вытащил кинжал, замыкавший круг.

– Бой закончен, – голос у блюстителя хриплый, точно он сорвал его в крике. – Бой был честным.

У Митьки подрагивали руки и тоже пересохло горло. Спиной вперед он выбрался из толпы, мотнул головой, пытаясь отдышаться. Хватануть бы снега, растопить во рту до холодной влаги. Но вспомнил, как победитель глотал бело-красные комки, и затошнило.

Матерь-заступница, что же это? Себя не помнил.

Роддарцы расходились, возбужденно обсуждая поединок. Двое заворачивали убитого в плащ.

– Да пусть бы все повырезали друг друга, – сказал кто-то из заложников. Митька не разобрал, кто именно.

Проваливаясь в снег, он вышел к дороге, нашел свою Ерьгу. Казалось, кобылка смотрела с укоризной, мол, и чего тебя туда понесло. «Нужно, – мысленно ответил ей Митька. – Понять, что за люди такие, которые живут войной».

***

– Княжич Артемий!

Он оглянулся с раздражением: кому еще понадобился? И так голова кругом идет. Два часа до отъезда, офицеры мечутся по Турлину, а уж порученцы и вовсе ног под собой не чуют.

У тяжелой портьеры, прикрывавшей высокое, от пола до потолка, окно, стояла принцесса. Темка оглянулся воровато и нырнул за бархатное укрытие.

– Я подумала, мы не успеем проститься, вы все время заняты.

Княжич молчал, растеряв от неожиданности слова. На фоне покрытого инеем окна светловолосая Анхелина в пелерине из голубой норки была словно призрачная жительница Сада, спустившаяся на землю. Казалось кощунством говорить с ней.

– Ну вот, я и сейчас отвлекаю вас. – Принцесса глянула в сторону королевского кабинета. – Что же, не буду задерживать.

– Простите, Анхелина! – опомнился Темка, и от неловкости совершил еще большую оплошность – назвал королевскую дочь просто по имени. – Простите, – растерянно повторил он.

– Знаете, Артемий, – принцесса не заметила бестактности, – я поняла недавно, что нестрашно, когда уезжают. Можно ведь ждать. Думать вечером: вот еще один день прошел, возвращение стало ближе. Это счастье – просто ждать, когда точно знаешь, что вернутся. А сейчас никто не знает. Ты ждешь, а может, и некого. Молишься, а по нему уже клинок порохом посыпали.

«Она о Митьке», – подумал Темка.

– Княжич Дин вернется, принцесса, – сказал он угрюмо.

Анна как-то странно глянула, чуть растерянно улыбнулась.

– Конечно, Эмитрий вернется. И вы возвращайтесь, Артемий. – Принцесса протянула руку, пальцы дрогнули, и сверкнул изумруд в массивном перстне.

Темка чуть снова не окаменел. Для такой чести мало быть наследником серебряного рода, только золотая лента позволяет подобную вольность. Княжич осторожно приподнял руку принцессы, поразившись, какая она нежная и хрупкая по сравнению с его. Затаив дыхание, коснулся губами белоснежной кожи. Холодом обжег перстень и горячим – рука принцессы. Княжич не удержался – шевельнул губами, делая поцелуй еще более недозволенным, и у него перехватило дыхание.

– Возвращайтесь, Артемий, – тонким, детским голосом снова попросила Анна, когда княжич поднял голову.

– Принцесса Анхелина, – от волнения Темка чуть не пустил «петуха», – видит Создатель, как я хочу вернуться к вам. Будьте благословенны, принцесса.

***

Здешние горы не похожи на ваддарские, разреженные долинами. Они закрывают горизонт от края до края. Митьке кажется, что и день тут короче – кряж подолгу не выпускает солнце, рано прячет. Но как бы ни были коротки дни, путешествие идет к концу. Скоро столица. Тревожно. Заложники, и без того неразговорчивые, вовсе замкнулись. Каждый свою думу катает. Митька тоже молчит, он сочиняет письмо для Темки. Жаль, что на самом деле оно никогда не будет написано.

«Ехали через Миллред, и я ждал ненависти к нам. Но видел скорее жалость. И не только к нам – но и к соседям их и покровителям роддарцам. Крег объяснил, что медуницы и в самом деле преисполнены печали, видя, как люди убивают друг друга. Нет, я вовсе не хочу представить миллредцев совсем уж беспомощными, добродушными слабаками. Как молодая мать, полная любви ко всему живому, готова перегрызть горло тому, кто попытается погубить ее младенца, так и Миллред будет защищать и защищаться. Но видит Создатель: лишь на одной безумной надежде бросается женщина на хорошо вооруженного воина. Так и тут не смогут противостоять армии.

Ты скажешь: был уже в Миллреде, мог видеть все и раньше, что же удивляешься теперь? Был. Но разве можно увидеть страну через дым разожженного тобой пожара? Слышать сквозь крики расстреливаемых людей? Только поездка с туром стала первым моим понимаем медового края – первым, как глоток из огромного озера. Темка, ты бы знал, как непохожи они на нас! Мне кажется, проще договориться с воинственными роддарцами, чем с улыбчивыми медуницами.

Жаль было, когда выехали к границе. Словно из теплой весны разом шагнули в зиму. Но, знаешь, я бы не хотел остаться в Миллреде навсегда. Порой завидую им, но чтобы жить так – нужно иметь другую душу.

Впрочем, мы уже в Роддаре.

Я не знаю, правда ли похож народ, земли населяющий, на эти самые земли. Но здесь, в горах, роддарцы кажутся не такими, как у нас дома. Представь волка, загнанного на пустое подворье. Там нет врага, равного ему, но все равно зверь настороже, и ступать, и смотреть, и нос держать будет иначе, чем в лесу. Ты можешь возразить, что и в лесу хищник не беспечен. Это так, но насколько естественнее его напружиненность, нежели настороженность.

Ну вот, скажешь, опять забрался в дальние степи. Хорошо же, расскажу тебе о земляках.

В нашей маленькой общине – назвать отрядом сборище стариков, калек и юнцов язык не поворачивается, – так вот, в нашей общине есть свой глава, бронзовый князь Мартин Селл. Князь из тех, кто больше проводит времени в походах, нежели в родовом замке. Он суров и немногословен. Дисциплину поддерживает армейскую. Роддарцы только рады этому. Знаешь, мне кажется, мы их интересуем не более чем любая другая дань, какую могли взять с Иллара. Не то чтобы с нами плохо или пренебрежительно обращаются, нет. Но вспомни, как обычно везут пленников, как стерегут, не поощряют их разговоры между собой и охраной. Тут же такого нет. Едут и едут. Как на прогулке. Мы, конечно, не собираемся бежать, но такое равнодушие несколько оскорбительно.

Впрочем… метки наши видны и понятны каждому, вот ведь дерьмо шакалье!»

Митька отвлекся, подумав, что ругательство, написанное на бумаге, наверняка приобрело бы совсем другую силу, нежели произнесенное. Все-таки жаль, что придуманные строчки мгновенно тают. Эх, получить бы от Темки ответ! Это было бы что-то вроде «Митька, ну ты даешь! А правда там каждый город – как крепость? Нам завтра наступать. А если они такие разини, я бы попробовал удрать просто ради интереса».

Удрать… Смешно, ведь они едут в Роддар по королевскому слову. Темка, понятно, не стал бы сбегать. Но с удовольствием обсудил бы возможность.

Княжич перевязал повыше воротник плаща. Тропа поднималась в гору, становилось холоднее. Едущий рядом барон Водим Сегор прятал покалеченную руку под меховой отворот, придерживая повод левой. Правая у него все время мерзнет после ранения, трудно будет, когда поднимутся выше. Мартин Селл недаром велел Митьке ехать рядом с бароном. Со старым Дробеком делит дорогу князь Юдвин Раль. С Юдвином Митька мог бы приятельствовать – тот всего на пару лет старше княжича Дина. Но молодой князь зол и говорит лишь на одну тему. Не навоевался Юдвин. Наверное, есть у него свой счет к мятежникам, слишком уж звонкий гнев, точно закаленный ненавистью. А еще Юдвину обидно, что король счел его настолько бесполезным.

Это слово – «бесполезные» – было их проклятием. Митька догадывался, почему Эдвин выбрал именно этих людей, но понимание делало стыд лишь еще горче: откупился Иллар чем подешевле. Конечно, королевство в трудном положении. Конечно, правильно не ослаблять его, отправляя сильных князей, опытных полководцев. Конечно, в число пленников не попал никто из родов, влиятельных при дворе, значимых для Иллара. Но стыдно и горько. Всем, кроме Митьки, который стал заложником по долгу и праву. Это отделяет его от земляков, и уж тем более не нравится Юдвину.

Меховой воротник обындевел и неприятно морозил щеку. Княжич очистил намерзшие капельки, сунул нос поглубже в тепло и продолжил:

«Знаешь, у нас до сих пор не отобрали оружие. Я неточен, прости. У нас нет пистолетов, но на шпаги никто не покушается. Зря я готовил речь, дабы позволили оставить твой нож. У роддарцев все-таки действительно другое отношение, даже на мирных землях Миллреда, просыпаясь, первым делом они тянутся к оружию. Право слово, им смешно опасаться нашего бунта. Да и понимают, конечно, что никто из нас не пойдет против слова короля, а потому шпаги наши не покинут ножны. А может, им просто странно лишать нас оружия, как странно было бы лишить, например, сапог.

Все-таки, получается, пишу больше о роддарцах. Ты удивишься, но у меня с крегом Тольским установилось нечто вроде приятельских отношений. Пожалуй, он единственный, кто проявляет к нам, как к чужеземцам, интерес. Думается, это оправданно – их воины не сидят всю жизнь дома, и где только не встретишь роддарских наемников. Брат же владетеля обречен быть привязанным к стране. Я так понял, что крег Тольский по значимости своей и по роду деятельности похож на наш Совет золотых князей».

…Впервые крег заговорил с Митькой у границы с Миллредом, еще на илларских землях. Ночевали в деревне, когда-то, до мятежа, богатой.

Княжич, осоловевший после ужина, привалился к теплому печному боку, вытянул ноги и лениво наблюдал, как хозяйская дочка убирает со стола. У нее из подола торчала ниточка, и полосатый котенок устроил охоту.

– Уйди, Мыська! – Девочка оттолкнула безобразника, тот сердито выгнул спину.

Тощий чумазый котенок мало походил на пушистого красавца, любившего играть с клубками королевы. Но Митька опустил руку, шевельнул пальцами:

– Кыс, иди сюда. Кыс-кыс.

Зеленые глаза уставились, ловя движение. Напружинились лапки, дернулся полосатый задик – прыжок! Митькина ладонь оказалась в пушистом кусаче-царапучем плену. Княжич поднял котенка, увлеченно грызущего слабыми еще зубками пальцы. Разбойник никак не хотел успокаиваться, как ни гладил его Митька, ни чесал за ухом. Пришлось спустить на пол, и котенок тут же умчался за занавеску, где гремела посудой хозяйка.

– Что поделать, не каждого можно приручить, – раздался рядом голос.

Митька повернулся: из спальни вышел крег, уже без камзола. За его спиной было видно, как молодая невестка-вдова со старшей хозяйской дочкой стелют гостям.

Князь Альбер сел рядом, согнувшись и поставив локти на колени. Митьке показалось, что лопатки вот-вот прорвут рубаху и вывернутся жесткими крыльями.

– Я вспомнил, что слышал о тебе. Но думал, ты из рода Нашей.

– Мой дядя просил, чтобы я не называл себя, – холодно отозвался Митька.

– Князь Наш путешествует давно. Наш Хранитель говорит, что был бы не прочь, сведи его судьба с ладдарским летописцем.

– Наверное, тур мог бы сказать то же самое, но в наших землях мало знают о хранителях.

– О Хранителе, – поправил крег.

Митька чувствовал: не стоит спрашивать – если захочет, князь Тольский расскажет сам.

– Эмитрий, завтра рано вставать, – сухо сказал князь Селл с другого конца комнаты.

Княжич глянул недовольно: ему не нравилось подчеркнуто-враждебное отношение к роддарцам. Но все-таки встал, учтиво извинился перед крегом.

Илларцам постелили в соседней комнате. Юдвин, стоявший у порога, пропустил Митьку, но преградил ему дорогу дальше.

– О чем вы с ним говорили? – Князь впился взглядом, готовясь не упустить малейшего признака лжи.

– Это мое дело, – Митька попытался уйти, но Юдвин не выпускал.

– Нет уж, не хватало еще, чтобы Динов щенок у нас за спиной с этими сговаривался.

Митька вырвался, сказал через плечо:

– Я не собираюсь драться. Не время и не место. Чешутся кулаки – поищи другого.

Глава 4

Солдат кутался в два одеяла. Его уже растерли самогоном и дали принять внутрь, а он все не мог согреться. Тут, ближе к Дарру, теплее и горные реки не сковывает льдом, но вода в них обжигающе-студеная. Глядя на трясущегося солдата, княжич сам был готов закутаться в плащ по уши.

Темка сидел на мешке, привалившись к колесу лафета. Рядом суетился Шурка, обтирая взмыленного Каря. Сегодня коню и порученцу досталось, немало отмахали по каменистым тропам. Еще и за королем приходилось гоняться – армия наступала, и если пару часов назад штаб был в одном месте, то по исполнении поручения вполне мог оказаться в другом, ищи-свищи. Но тут если не сам Эдвин, то кто-нибудь из его свиты появится непременно, рано или поздно. Княжич повел носом в сторону походной кухни. Хорошо бы – попозже, успеть перекусить горячего. А что хоть кто-нибудь да явится – можно не сомневаться. Разведка еще утром ушла через мост, по единственной в этих местах дороге. Уже за полдень, но известий пока не было никаких. Солдат, что трясся под одеялами, единственный добрался с той стороны, вплавь через реку. Войска, втягивающиеся в предгорье, готовы двигаться дальше, а значит, вернувшегося поторопятся выслушать.

Каша, видно, еще не готова. Повар заглянул в котел, понюхал и даже пробовать не стал – опустил крышку. Темка шмыгнул с досады. От сухарей уже в глотке першит, так хочется горяченького!

– Шурка! Марка не видел?

Мальчишка помотал головой.

Темка снова уставился на повара. Подумалось: Марка бы сейчас не каша занимала, он бы как пень сидеть не стал, а отправился искать короля. Кажется, князь Лесс воюет каждую минуту и вообще не признает привалов. Темка так не умеет. Он поудобнее привалился к колесу и натянул шапку пониже: не поест, так хоть поспит.

– Ваше величество!

Темку выдернул из полудремы возглас. Он разлепил глаза и увидел, как вскочил солдат, теряя наброшенные на плечи одеяла. Кружку, однако, не выпустил. Порученец поднялся, отряхнул штаны.

– Докладывай! – велел солдату Эдвин и сел на бревно, лежащее у костра.

Адъютант уже суетился, расставляя охрану. Темка шагнул за пушку, надеясь, что ему дадут послушать.

– Атаковали нас сразу.

Капитан Георгий выругался шепотом, солдат испуганно втянул голову в плечи, и адъютант процедил сквозь зубы:

– Продолжай.

– Князь Ренс успел закрепиться на горке, как раз на повороте дороги, – поторопился оправдаться посланец. – Прут к мосту, шакальи дети. Князь пока сдерживает, но один отряд успел обойти, с тыла поджимают, – он показывал широкой ладонью, как проползли мимо высотки, как наступали, и капитан все больше мрачнел. Солдат косил испуганно на адъютанта. – Там с одной стороны речка, но до нее дотянуть надо, с боем только прорываться.

– Покажи на карте, – перебил король.

Капитан Георгий развернул бумагу. Солдат тупо глянул на испещренный пометками лист, ткнулся к карте с кружкой, сконфузился. Наконец с помощью королевского адъютанта разобрался, отчеркнул ногтем небольшую горку.

– Меня, значит, предупредить послали. Как совсем стемнеет, отходить будут. Вот тут, по дороге.

– Поздно! – Эдвин провел ладонью по карте, точно хотел стереть мост – единственный путь к Дарру.

Солдат вытянулся, спрятав кружку за спиной.

– Георгий, собирай штабных.

Капитан дернулся было, но король остановил:

– Постой, нет, не надо. – Эдвин смотрел на солнце, неизбежно плывущее к горизонту. – Теперь им отходить уже нельзя, дорогу потеряем. Как там князь, сможет?

– Так… если на то милость Росса будет, – затоптался солдат. – Прут, прям хорошо прут, шакальи дети. Они же того…

Король отмахнулся, повернулся к адъютанту.

– Георгий, когда сможем переправиться?

– Не раньше, чем завтра к полудню. Вот чего у Кроха не отнять, так это ума. Вывернулся, гад! Недаром в горах еще за Адваром гонялся.

«Ладно бы вывернулся, – подумал Темка. – Он еще и нас прижал. Росс-покровитель, неужто ты благоволишь такой сволочи?!»

– Ренс должен удержать дорогу.

– Прикажете вернуться? – солдат постарался не лязгнуть зубами. – Да только, ваше величество, князь четверых послал, а, видать, я один дошел.

– Хоть двадцать, – голос короля был ледянее Букового ветра. – Кто из порученцев есть?

– Я! – Темка выглянул из-за пушки.

Эдвин лишь кивнул на знакомый голос. Он уже писал, примостивши лист на колене.

– Капитан, на вашу ответственность. Князь Ренс не должен уйти оттуда. Даже если вы положите всех порученцев.

Дальше его провожать не будут. Темка раздевался, поглядывая на свинцовые перекаты с белыми ошметками пены. Шурка торопливо увязывал одежду в узел, мундир он сложил подкладом внутрь, чтобы хоть немного сохранить тепло. В тюк же засунул пистолет и ножи.

Холодные камни с тонким слоем снега обжигали подошвы, Темка не раз помянул шакала, пока спустился к воде.

– Ну, благослови тебя Росс. – Капитан Георгий быстро обнял княжича. Кольнули голую грудь ледяные пуговицы мундира.

Темка пристроил узел на голове и по скользкой гальке вошел в реку. Главное, чтобы не свело ногу, а то бултыхнется как подстреленный поросенок. Вода хлестнула, сразу обхватив по щиколотки. Княжич выругался вполголоса. Но другого пути нет – в обход через мост не успеет, да и наверняка его уже перекрыли те мятежники, что прорвались под выстрелами князя Ренса. Войска их вышибут и не поморщатся, но некогда ждать. Что же, на переправе через Неру не теплее было.

Течение сбивало, норовило уволочь за собой. Перестало чувствоваться под ногами дно, и княжич поплыл. Наверное, когда парни из окрестных Торнхэлу деревень добывали с островка маальву, вода была уже не такой ледяной. Да и ждали их по возвращении теплые кожухи, согретые у костров, и ядреный самогон. Порученцу же предстоит сначала добраться до занятой князем горки.

Темка то погружался в ледяную воду, то выныривал – мокрые плечи тут же драло холодом. Как ни старался княжич, его сносило, и те, кто провожал, наверняка давно потеряли его из виду за скалами. Пора было выбираться, но речушка, набиравшая мощь в горах, билась о камни и не давала пловцу приблизиться к берегу. Темка все хуже чувствовал ноги, руки казались облитыми липким дегтем – так медленно они стали подниматься. Он уже не пытался плыть наперерез, отдался течению, опасаясь только, чтобы не ударило о крутой берег. Узкий проход меж скал открылся неожиданно, и за несколько отчаянных гребков, что сделал порученец, ему показалось – не успеет. Но все-таки зацепился за скользкий валун, подтянулся, выбрасывая себя на гранитную площадку.

Буковый ветер тут же принялся за княжича, облизывая его ледяным языком. Темка кое-как обтерся, натянул одежду. Сложнее всего оказалось застегнуть пуговицы, скрюченные пальцы не гнулись. Но еще до того, как расправил на плечах плащ и натянул перчатки, проверил оружие. Порох в кожаном мешочке остался сухим, пистолет тоже не забрызгало водой. Тюк подмочило, и хуже всего пришлось штанам, сейчас прилипающая ткань неприятно холодила зад, и Темка усмехнулся, еле справившись с прыгающими губами: будет ему дополнительное ускорение. Впрочем, лезть напролом не стоит. Шум реки заглушал все окрест и, вполне вероятно, стук копыт тоже. Мятежники не идиоты, должны понимать: если кто и попытается проскользнуть, то только тут.

Темка зубами перетянул шнуровку на перчатках, теперь снег не набьется, даже если придется лежать в сугробе. Потуже нахлобучил шапку, вздрогнув, когда мокрые кончики волос коснулись шеи. Проверил за пазухой пакет. Ну, помоги, Олень-покровитель!

Везло слишком долго. На первых мятежников порученец наткнулся сразу у берега. Они проехали почти над головой княжича, распластавшегося по крутому склону. Камушки из-под копыт простучали по Темкиной шапке. Из-за шума воды он услышал лишь обрывки разговоров. Кажется, солдаты недовольны: с реки дует промозглый сырой ветер, лошади с трудом пробираются по узким тропам. Один из мятежников густым басом доказывал, пересыпая речь солеными словечками, что никого тут быть не может, окромя шакальего призрака. Темка не стал его разубеждать и ускользнул, благословляя ревущую реку, спеша затеряться в черно-белом нагромождении камней и снега.

Второй патруль заметил издалека: темные точки двигались по снежному полотну, все дальше уходя к дороге. Княжич только успел поблагодарить Росса, как трое конных отделились. Темка прыгнул под скалу, одной рукой сбив козырек из снега, другой запахнулся плащом. Застучали по ткани комья, обрушился с шуршанием сугроб. В тесном убежище просидел долго, никак не мог разобрать: то ли сердце колотится, то ли копыта стучат. Зато надышал и немного согрелся. Правда, чуть не уснул – убаюкала бы навечно Морра!

Один раз обманулся. Все всматривался: кто же притаился за скалой, пока ветер не сбросил с лежащего плащ и не показал бело-пурпурный мундир. Вот он – один из троих недошедших.

Долго везло. Темка думал об этом, распластавшись за камнями и даже не пытаясь приподняться. Два выстрела уже взбили снежную пыль, отщелкнули каменное крошево. Княжич коснулся пересохшими губами снега, выругался. Тут его могут держать до шакальего облысения. Точнее, пока кто-нибудь не обойдет и не расстреляет сверху. Чуть шевельнулся, сдвигаясь, – и тут же предостерегающе ударило рядом, и кто-то расхохотался. Живым хотят взять.

Нет уж, сами вы облысеете. Темка распутал завязки плаща, осторожно свернул его. Бросок! Плащ в одну сторону, порученец в другую. Сверток подбросило, когда в него попала пуля. Махнуло над самой головой княжича, ударило в камень. Осторожно, на животе, Темка начал смещаться вниз. Снег забивался под рубашку, но холода он почти не чувствовал. Удобная расселина щерилась темной пастью, приглашая скользнуть внутрь. Что Темка и сделал, правда ободрав бока и больно стукнувшись коленом. Сразу рванул по ней вверх, цепляясь за камни, как какой-нибудь жук. Уже выбираясь, услышал ругать. Вот так, меньше ржать будете. Хвост вам шакалий, а не королевский порученец.

Ящеркой пополз между камней, уходя от опасного места. Не догонят: в объезд – потеряют, а по расселине Темка-то с трудом пробрался. Только колотило сильнее – «убитый» плащ остался на камнях, а шапку потерял во время отчаянного рывка. Наткнись сейчас на патруль, осталось бы прижаться к скалам и отстреливаться, убегать сил уже не было.

Потом стало жарко, Темка даже расстегнул мундир. Начали слезиться глаза, и приходилось подолгу всматриваться в черно-белую мешанину. Раз почудилось – всадник, но оказалось дерево, изогнутое ветрами. Целился в него, как дурак.

Тени стали глубже, когда Темка добрался до высотки. Не помнил, как умудрился проскользнуть в брешь и каким чудом уберегся от выстрелов своих и чужих. Как с него стягивали мундир и обряжали в теплый, пахнущий хлебом и овчиной, кожух. Только когда в горло полилось что-то обжигающе-холодное, от запаха которого перехватило дыхание, пришел в себя. Оттолкнул руку, нашел взглядом среди обступивших его людей человека в мундире с аксельбантами.

– Князь Ренс, у меня приказ короля.

– Да, мы нашли пакет. – Князь посторонился, и Темка увидел приготовления: огромный костер, на который бросили мокрые, в снегу, ветки. Густой дым пополам с паром поплыл над горами в тронутое закатом небо. Солдат накрыл его сложенным кожаным мешком, дым пополз в стороны. Взмах – освобожденный, он снова поднялся к небу. Помоги Росс, чтобы увидели сигналы и поняли – приказ доставлен.

Княжич закашлялся, в горле и груди пекло, а ему снова подсовывали кружку. Голова стала горячей и тяжелой, Темке показалось – сейчас сорвется и запрыгает по камням. Но чьи-то руки удержали, опустили на мягкое. Сверху теплой тяжестью лег еще один кожух.

– Спите, княжич. Милостива будет Матерь-заступница, так не заболеете.

Выстрелы ударами отзывались в голове, и все время хотелось пить. Темка соскребал снег с камней и клал в рот. Растапливал до холодной жижи, и только потом глотал. Понимал, что для его горла, в котором поселились сухие горячие ежики, это вредно, но отказаться от прохладной влаги не мог. Ничего, немного еще продержаться.

Ночью пытались выбить с высотки. Сквозь тяжелый сон Темка слышал выстрелы, но глаза не открывались, и княжич снова проваливался в горячее, липкое небытие. Осознание происходящего вернулось утром, когда солнце уже висело высоко и мятежники снова атаковали. Ночной бой сильно проредил оборонявшихся, и Темка сразу полез к наспех наваленной каменной баррикаде. Все бы ничего, и шакал с этой жаждой, если бы каждый выстрел не откликался болью в затылке.

Короче становились тени. Реже стреляли со стороны королевских войск. Порох кончается, да и меньше тех, кто может держать оружие. Князь Ренс тоже ранен, рукав набух кровью. Ругается князь: не могли левую прострелить! «Поторопи их, Росс-покровитель», – просит княжич. Знает ли отец, что Темка заперт на этой горке? «Поторопись, папа!»

То ли тени расплываются, то ли ползет кто. Темка пальнул на всякий случай, и тут же прокатился над позициями голос князя:

– Дерьмо шакалье! Кто стреляет? Руки оторву!

И снова затишье. Темка, не утруждая себя лишними движениями, лизнул присыпанный снегом камень. Пресные капли скользнули в пересохшее горло и тут же растаяли.

– Снова идут, – сплюнул сосед. – Вон, слева.

– Приготовиться!

Темка приподнял тяжелую голову. Точно, идут. Прут даже.

– Сомнут, Матерь-заступница, – шепчет сосед. – Что мы в них, камнями кидать будем? Ох, Создатель, не оставь детушек сиротами.

Княжич собрал растрескавшимися губами еще снега. Усмехнулся: он ли касался ими тоненьких пальцев принцессы? Не верится.

Накатывали и откатывали – как волна билась. Оставались убитые и раненые – то тут, то там тянулся стон, слышалась молитва, выкрикивались проклятия. Один из раненых лежал на камнях прямо перед Темкой, звал маму, зажимая красными руками живот. Порученец покосился на князя, уловил момент, когда тот смотрел в другую сторону, – и выстрелил. Дернулся мятежник, захлебнулся стоном: «Ма-а-а…»

Зло ощерился князь:

– Я сказал не переводить попусту!

Казалось, вечность уже прошла на этой высотке. Темке почудилось даже: они все давно убиты, но не попали в Сад Матери-заступницы, а прокляты вести нескончаемый бой. И когда на дороге показалась королевская конница, порученец удивился.

«Успели», – подумал он, слизывая последний снег с торчащего перед носом камня.

– Слышь, успели, – прокашлял Темка соседу. Тот не ответил, смотрел красной воронкой вместо глаза, красным же была залита борода.

***

Узкая тропа влилась в широкую дорогу, и уже не поднимались, а спускались в долину. Крег и Митька ехали рядом.

– Конечно, чаще называют Рагнер. Но на самом деле имя ему – Рагнер-крег-борн. Когда-то был Рагнер-борн, то есть «Каменный город». Добавив же «крег», стал княжим, или властным, или правящим городом. Крег – не просто князь, как принято считать у вас.

– Владетель живет в городе?

– Нет. Внутри Рагнера есть крепость Корслунг-хэл – это резиденция владетеля.

– Корслунг-крег-хэл? – уточнил Митька, постаравшись выговорить правильно.

Альбер с улыбкой качнул головой.

– Вот он – корслунг, – указал на герб, вышитый на камзоле. Митька уже видел на оружии и на плащах чудное животное – крылатого коня с головой коршуна.

– Корслунг – зверь не нашей земли, водятся они в Садах. Один был пожалован Матерью-заступницей покровителю нашему Родмиру за воинскую доблесть. Корслунг – гордый зверь, он мало кому покорится. Добавлять еще и «крег» – все одно что назвать волка волчьим волком.

Дорога становилась оживленной, неспешно едущий отряд обогнала карета. Качнулась штора – видно, путник любопытствовал. Митька поймал себя на том, что смотрит вслед карете с затаенным нетерпением – скоро и он въедет в Рагнер, столицу Роддара. А вот остальные илларцы, напротив, становились мрачнее. Только старик Дробек устал так, что был рад любому концу путешествия.

– Заветная мечта наших мальчишек – увидеть Родмира верхом на корслунге.

– Я бы тоже хотел.

– Увы, княжич, могу обещать вам лишь мраморных крылатых коней. Рагнер славится своими каменных дел мастерами.

Митька кивнул, вспомнив города Роддара. Закованные в крепостные стены, устремленные вверх множеством башен с высокими шпилями, они поражали лепниной на фронтонах домов, статуями-указателями на перекрестках, затейливыми каменными «стражами» у ворот – каких только причудливых зверей не рождала фантазия мастеров. Не меньших чудес княжич ждал и в Рагнере.

Город действительно удивил сразу. Столица – сердце Роддара – не пряталась за стенами. Если другие города подавляли мощью заградительных сооружений, то Рагнер открыт каждому. Но именно в этом чудилась еще большая угроза. Глядя сверху на лежащий в горной чаше каменный город, Митька вспомнил поединок в снежном кругу. Рагнер был похож на бойца, снявшего рубашку, и горе тому, кто придет с войной. И все же он красив, словно высечен талантливым камнетесом. Видна четкая паутина дорог, сходящихся к центру, туда, где в окантовке стен блестят заснеженные крыши Корслунг-хэла.

Княжич скинул перчатку, тронул щеку – шрам явственно чувствовался под пальцами. Зуд прошел давно, но забыть о рубце не давали взгляды. Мало шансов у меченого чужеземца на встречу с Хранителем. Как понял Митька из оброненных крегом фраз, уважение к Хранителю в Роддаре не меньше, чем к владетелю.

– Поехали, – поторопил князь Тольский угрюмых пленников.

В долине ветер утих, стало теплее. Рагнер-крег-борн начинался сразу, вроде только проезжали мимо скалы, а уже тянется рукотворная стена, виднеется за ней дом. Митька понял, почему город так назвали, – ничего, кроме камня, в нем и не видно. Мощеные улицы, сложенные из камней ограды, массивные дома. Казалось бы, мрачным должен быть Рагнер, но фасады сглаживались плавными глухими арками; тонкие колонны поддерживали узкие козырьки крыш; игольчатые башни, похожие на перевернутые сосульки, тянулись в небо, соперничая с горами. Порой с одной стороны улицы на другую перекатывались каменные дуги, на них гроздьями висели летучие мыши – если бы не размеры, можно было бы принять за живых, – или распластывались и вовсе неведомые чудища, свешивали шиповатые хвосты и разевали пасти.

Изваяний действительно было много, и не только обещанных мраморных корслунгов. Встречались и виденные ранее каменные гады с узкими провалами зрачков, и массивные быки с длинными гривами, и хищные кошки, изготовившиеся к прыжку. А еще – змеи, то стоящие на хвостах, то свивающие чешуйчатые тела в кольца, ни в каком другом городе Митька не видел столько змей. Но, конечно, больше всего крылатых коней. На одном из них сидел пацаненок в драном кожухе, на поясе у него болтался деревянный меч. Мальчишка проводил путников любопытствующим взглядом.

Становилось многолюднее, статуи встречались все более причудливые, и вырастала стена Корслунг-хэла. Дорога вышла на перекрестье, дальше она загибалась вкруг крепости. Слева была высокая ограда, справа – небольшая площадь с еще одним корслунгом. Крег свернул, мимоходом провел по птичьей голове, стряхивая снег, тронул кончик крыла.

За площадью поднимался дом, по виду – нежилой, часть окон забита досками, другие же прятались за ставнями. Хорошо бы – конец пути. Митьке не понравилось ехать под взглядами роддарцев. Будь он котом, давно бы вздыбил шерсть и зашипел от такого внимания.

Крег стукнул кулаком в ворота, и почти без промедления открыли. Кажется, их тут ждали. Набежали слуги, приняли навьюченных лошадей, ухватились за тюки.

– Пожалуйста, за мной, – позвал крег, поднимаясь по широкому крыльцу к высокой двери. Над ней нависала каменная птичья голова, точно собираясь долбануть клювом незваных гостей.

В холле оказалось тепло и уютно. Девушки в вышитых передниках присели перед пленниками, степенно склонился лакей.

– Здесь вы будете жить. – Альбер остался у порога, он даже не снял перчатки и не стряхнул с плаща снег.

– Чей это дом? – спросил Митька, разглядывая еще одного корслунга, крохотного, стоящего на лестничной площадке.

– Один из моих, – равнодушно отозвался крег. – Устраивайтесь, – и князь Тольский откланялся.

Когда-то дом любили, это чувствовалось сразу. В нем давно никто не жил, но внутри заброшенным он не выглядел. Казалось, кто-то навещает его, как старика, приносит гостинцы и развлекает.

Комната, что отвели княжичу Дину, понравилась сразу. Небольшая, скудно обставлена – зато у окна стол, на котором примостились плетеная корзинка для бумаг и чернильница в виде колодца. Митька подошел, приоткрыл медную крышечку. Хм, чернила свежие. Да и перья, что лежат тут же, не выглядят старыми. Княжич заглянул в корзинку: хорошие листы, не пожелтевшие от времени. Все точно специально приготовлено.

Почему-то эта любезность хозяев вызвала не благодарность, а тревогу.

Княжич подошел к окну. Высоко. Внизу – каменные плиты, очерченные глухой стеной внутренних построек и оградой, виднеется единственный проход между сараями. В углу двора стоят прикрытые рогожей сани. Митька прижался к холодному стеклу, пытаясь разглядеть стену дома. Нет, без веревки, если придет нужда, не спуститься.

В дверь постучали и открыли, не дожидаясь ответа. Лакей в черно-сером камзоле сказал, глядя поверх Митькиной головы:

– Княжич Дин, вы приглашены на ужин. Карета заедет за вами через три с половиной часа.

– К кому?

Слуга поклонился и шагнул назад, прикрыл за собой дверь.

Карета пришла без опоздания. Молчаливый лакей открыл дверцу. Митька оглянулся на соотечественников. Князь Селл смотрел с тревогой, Юдвин – подозрительно. Княжич хотел бросить: «Я ни к кому не просился!» – но сдержался. Тревога, похожая на ту, с которой Митька рассматривал свежие чернила, не утихала.

Долго ехали вдоль стены, мимо запертых ворот и мимо открытых. Митька решил уже, что объедут Корслунг-хэл и выедут на другую сторону города, когда карета свернула к утопленной в толще камня решетке, за которой виднелось темное дерево. Сопровождающий просунул руку между прутьями и стукнул кулаком. Сорвался снег, припорошив его плащ.

Сначала открылись ворота, потом поползла вверх решетка. Стена оказалась намного толще, чем виделась из гор, въехали не во двор, а свернули в крытую галерею – темную и пахнущую сыростью. Дорога пошла вверх, Митька вцепился в сиденье. Поворот – и еще одни ворота, из частой решетки. За ними показалось небо, наполовину скрытое громадой дворца и горами.

Дверца открылась, приглашая на выход. Митька спрыгнул со ступеньки на заснеженный двор, маленький, зажатый стенами. Чуть ли не четверть двора занимало крыльцо, каменный свод которого поддерживали змеи, вставшие на хвост и пригнувшие головы. В пастях они держали колокольчики. Справа и слева от крыльца стены рассекали узкие проходы, тоже перекрытые решетками. Из них тянуло сквозняком, заставляя колокольчики звенеть.

Княжич был уверен, что уж тут-то потребуют сдать оружие, но перед ним молча распахнули дверь. Открывшийся полутемный зал показался бы мрачным, если б не лежащий на полу ковер, затканный рыжими подсолнухами. Ковер казался неуместным в каменном замке, может, потому его и не берегли – топтали как хотели.

Следом за молчаливым слугой Митька прошел анфиладой – с каждой комнатой становилось светлее, в окнах сменялись дворики, все просторнее и изысканнее украшенные каменными статуями. Двое слуг, застывших у резных дверей, шевельнулись по знаку сопровождающего. Открылись створки, и княжич очутился в самом странном кабинете, который он когда-либо видел.

Дверь открывалась ровно посредине стены. Слева пол из темных каменных плит, справа выстлан деревом, небольшие дощечки слагаются в сложный узор. На левой половине – огромный стол, на котором стоят две лампы и массивный прибор для письма; окна прикрыты портьерами. На правой – изящные кресла вокруг накрытого столика; расшитые шторы подняты, и зимнее солнце играет на бокалах, высвечивает алые глубины вина, налитого в пузатую бутылку. Прямо – огромный камин, жерло которого увито змеями все с теми же колокольчиками в пастях. Перед камином лежит молодой золотистый сеттер и грызет мосол. На гостя он даже не взглянул, лишь стукнул хвостом по полу. Кроме собаки, больше никого в комнате не было.

Митька огляделся, все более удивляясь. Кабинет так плотно заставлен, что похож на дорогую лавку антиквара. Смешались эпохи, точно кто пробежался по прошлому и надергал, что под руку попалось. Вон высокая напольная ваза с черно-красным выпуклым рисунком, такие возили из Дарра лет триста тому назад. Рядом кованый пюпитр, они вошли в моду во времена Митькиного детства. У Динов тоже такой был, и приглашенные на музыкальный вечер певцы выставляли на него ноты. У старого изящного клавесина пристроился новый массивный табурет. Расписная ширма – на ней милые пастушки в веночках, любимый сюжет короля Гория, отца Эдвина, – наполовину скрывает часы в виде башни.

– И как, вам нравится, княжич? – громко произнесли за спиной.

Митька торопливо повернулся, склонил голову перед хозяином. Надо же было так увлечься, чтобы не заметить, как вошел этот высокий старик в теплом домашнем камзоле.

– Я рад познакомиться с вами, княжич Дин. Да вы проходите, вот сюда, – старик указал на кресло, придвинутое к накрытому столу. – Вы уже поняли, у кого находитесь в гостях?

Единственное предположение, которое было у Митьки, казалось невероятным ему же самому. Но старик усмехался, и княжич сказал:

– У Хранителя прошлого.

– Я рад, что не ошибся в вас. Да вы садитесь, Эмитрий. – Хозяин опустился в кресло, не по-старчески ровно держа спину. – Но для соблюдения приличий все же представлюсь: Хранитель Курам.

– Княжич Эмитрий Дин из рода Орла, – в тон ему ответил Митька.

Вино было отменным, еда – изысканной. Хозяин не спешил развлечь гостя легкой беседой, принятой за ужином, и Митька тоже ел молча. После голодного Иллара и сытной, но грубоватой походной пищи нежное мясо, тушеное с овощами в вине, хотелось смаковать. Позвякивала посуда, хрустально отзывались бокалы, встречаясь с горлышком бутылки. Стучал костью по полу сеттер, порыкивал на неподатливый мосол. Хранитель заговорил, только когда отодвинул тарелку и вытер пальцы белоснежным платком.

– Если бы не мятеж, княжич Дин, такие вечера были бы для вас обыденностью. Род Орла славился знатностью и богатством.

– Я помню. И что вы ждете услышать: проклятия отцу или королю?

– От кого другого, может, и ждал бы. Но ты, кажется, уже имеешь представление о многогранности правды в нашем мире, – Курам неожиданно оставил официальное «вы».

– Что дает вам право так думать? – настороженно спросил Митька.

– Агрина, – позвал Хранитель собаку. – Принеси свиток с лентой.

Собака бросила мосол, метнулась к столу и тут же вернулась к хозяину, держа в зубах перевязанные бумаги. Курам легко распутал узел, развернул листы и протянул гостю.

Почерк аккуратный, незнакомый. А вот текст – его, Митькин. Списанный с тех бумаг, что остались у тура Веся, копия которых лежала на столе короля Далида. Конечно, из этих записок не делали секрета, Митьке даже польстить должно, что Хранитель заинтересовался ими. Но снова та же тревога шевельнулась крысиным хвостом.

– Что же, видно, ваши соглядатаи действительно есть при ладдарском дворе. Почему вы показали мне их? – спросил, возвращая бумаги.

– Право, княжич, не настолько уж это секретные сведения. Каждый король подозревает у себя шпионов. И каждый прав.

– Но не каждый может получить такое вот доказательство.

– Какое уж тут доказательство, – улыбнулся Хранитель. – Мало ли, как еще могли их раздобыть? – Голос его звучал наигранно-фальшиво.

Митька смотрел, как Агрина ластится к хозяину, подсовывая рыжую башку под ладонь. Можно было о многом спросить и многое сказать, но он произнес:

– Вы не верите, что Иллар сможет выполнить условия договора.

– Да.

– Но тогда зачем ваш владетель…

– Братская клятва есть клятва. Владетель должен был что-то сделать во исполнение ее. И он дал шанс Иллару.

Наверное, Хранитель ждал, что Митька возмутится: заложники были обречены заранее. Но княжич молчал, и Курам сказал с сожалением:

– Ты зря вызвался ехать.

– Это мое решение. Зачем вы все-таки хотели меня видеть?

– Ладдарский летописец слишком известен, чтобы я пропустил его приезд в Миллред и не обратил внимания на его спутника. А талантливых людей ценят не только при дворе короля Далида. Я рад познакомиться с тобой.

– Сколько лести, Хранитель Курам. Что вам от меня нужно?

Хозяин погладил собаку, пропуская колечки шерсти между пальцами. Агрина счастливо вздохнула.

– Знаешь, чем страшна война? Тем, что сейчас ты не поверишь, скажи я: «Ничего». Но это так, княжич Дин. Ты мне просто интересен. И потому я столь откровенен с тобой.

– Или потому, что ваш владетель все равно нас убьет.

– И поэтому тоже. Налить еще вина? Урожай твоего года рождения.

Митька подставил бокал.

***

Промокла от пота рубаха. Одеяло точно камнями набито – не скинуть с груди. За занавеской хнычет ребенок, поскрипывает люлька. Пахнет кислыми щами, и из-за этого скапливается слюна, противно-горькая. Но чтобы сплюнуть, нужно повернуть голову, и Темка глотает.

Стук двери. Громкие – слишком громкие! – голоса. Испуганно выдохнула хозяйка:

– Ваше величество!

Занавеска отлетела в сторону, Эдвин шагнул в тесный закуток. Темка попытался встать, но король остановил:

– Лежи. Отец уже был?

– Да.

– Оставил кого с тобой?

– Да, мой король! – Шуркин дерзкий голос спас Темку от необходимости проталкивать слова через воспаленное горло.

Эдвин придирчиво оглядел мальчишку в зеленом, цвета рода Торнов, камзоле.

– А ты кто такой?

– Сын капитана вашего величества Александра Демаша, Александр Демаш-младший, – звонко отрапортовал Шурка.

– Помню, твой отец хорошо служит.

– Благодарю, ваше величество.

Королевская ладонь тронула Темкин лоб. Расстроенно качнул головой Эдвин.

– Ну, выздоравливай, Артемий. Ты молодец. Я не забуду.

Темка слышал, как охала за занавеской хозяйка, провожая короля, и жмурился, чтобы не заплакать от обиды. Все уходят – и отец, и Александер, и Марк. А он остается с ранеными в маленькой – полтора десятка дворов – деревушке. Шакалья простуда!

Глава 5

Замок вырастал из горы и казался ее ровесником. Поднятый над донжоном штандарт выгорел, и Марк не мог толком разглядеть герб: кажется, белая птица на голубовато-зеленом фоне. На карте замок значился как Утес, вот и пойми, что за род им владеет. Марка не было, когда его заняли, точнее – вошли без боя, и он до сих пор не удосужился разузнать подробнее о хозяевах. Некогда: Темки нет, одного из порученцев, молодого барона, позавчера убили, вот князь Лесс и мотается за троих.

Ворота давно требовали ремонта и вряд ли бы выдержали осаду; скорее всего, мятежники тоже оказались за стенами без выстрелов, потому и пощадили хозяев. Снег в захламленном дворе превратился в кашу, и усталый Санти еле переставлял ноги. Марк не стал мучить коня, спешился, пошел в ту строну, куда тянулась дорожка из раструшенного сена. У конюшни наткнулся на Александера, тот тоскливо смотрел на прохудившуюся крышу, которую двое солдат покрывали соломой. Увидев Лесса, капитан сплюнул.

– Дыра, как у шакала задница. Лошадей только гробить.

Марк погладил Санти, спросил:

– Оставить-то можно? А то мне к королю.

– Оставляй, что уж теперь. Баба, одно слово. – Пояснил в ответ на вопросительный взгляд порученца: – Хозяйка тут, князь за месяц до мятежа скончался. Спился, говорят. Шакалят по двору гонял, синеньких. Княгиня да княжна остались. Тут Дин стоял, их не тронули.

– А что за род? – Марк хлопнул Санти по крупу, отправляя с конюхом.

– Рельни из рода Чайки.

Так вот что за птица на гербе. Странно: занесло же род с морским покровителем так далеко от побережья. С таким именем – жить в белокаменном дворце у самого моря, чтобы полоскали штандарт соленые ветры и чайки – живые чайки – летали над башнями. А вместо этого – загаженный двор, полуразвалившийся донжон и маленькие дворцовые покои, явно построенные в те времена, когда дела хозяев уже пришли в упадок.

Княжна Чайка. Марку представилась хрупкая беловолосая красавица с темными бровями вразлет – как птичьи крылья. Интересно…

Марика посматривала в окно на снующих военных и раздумывала над шкатулкой с украшениями. Что надеть? Жемчуг? У нее хороший жемчуг, но сережки, право слово, какие-то детские. Ожерелье с крупным изумрудом – самое дорогое, что есть у Марики? Но не будет ли слишком вызывающе? Нитку гранатов? Но бордовое платье, к которому она так подходит, стало мало. Как же трудно выбрать, когда в замке гостит сам король!

Мечталось когда-то Марике очутиться в огромном бальном зале (говорят, потолок украшен чудной росписью, витражи составлены из тысяч и тысяч кусочков, лепнина – в три геральдических цвета: золотой, серебряный, бронзовый, и даже огромные полотнища портьер сплошь затканы золотыми нитями). Проскользить по мраморному полу, опуститься в глубоком реверансе (и чтобы прошуршало новое шелковое платье, легло волнами): «Ваше величество, княжна Марика Рельни из рода Чайки благодарна за ваше приглашение». Часто перед сном она закрывала глаза и представляла: вот король чуть склоняет голову в ответ, улыбается королева… Ах как жаль, что нет в Илларе принца! Впрочем, Марика вскоре нашла, кем его заменить, – наследниками золотых родов, княжичем Крохом и княжичем Дином. Пожалуй, Крох-младший ей нравился больше – его род прославила воинская доблесть, что Марика считала лучшим для мужчины. Мечту свою княжна скрывала, понимая – поднимут на смех. Разве может наследница обнищавшего рода из крохотного приморского городка Нель, такого маленького, что его порой забывают считать в Вольном союзе, рассчитывать на аудиенцию у илларского короля?

Нель Марика ненавидела. Ненавидела его сонное спокойствие, пропитавший все запах рыбы, влажные ветра, весенние штормы и зимнюю свинцовую воду. С надеждой прислушивалась к яростным речам матери:

– Уедем! Нельпе пусть затопит этот городишко! В конце концов, у меня в Илларе великолепный родовой замок, получше этих «хором», – на этих словах она всегда презрительно кривила губы.

Марика и тогда подозревала, что мать преувеличивает. Ну откуда у баронской дочери большой замок? Всем известно, что князь Рельни взял илларскую красавицу Марину с долгами вместо приданого. Тут уже кривилась Марика – внешностью она пошла не в мать.

Понимала княжна: никуда они из Нель не уедут, на побережье у отца доходное дело. Было доходное. Пока не начал он все чаще и чаще заливать вином неудавшуюся жизнь – красавица-жена его так и не полюбила, шпыняла с поводом и без повода, даже наследника не родила. Пить в одиночестве отец не желал, и из дома Рельни не выходили гости. Деньги не таяли – лились рекой. Вот тогда-то княгиня Марина и решилась на переезд. Из огня да в полымя…

Первым разочарованием оказался родовой замок матери. Каменные своды давили, огромные камины требовали слишком много дров, и большую часть комнат просто не отапливали. Отец нашел себе развлечение в подвалах – там сохранились хорошие вина. Мать мечтала переехать в Турлин, за этим занятием она почти забросила хозяйство, и Марика, поскучав какое-то время, прибрала его к рукам. Следом подобралось и второе неприятное открытие: переехать в столицу они не смогут, что столица – на достойное приданное Марике ничего не остается.

Смерть отца и войну княжна встретила ожесточенным «чем хуже, тем лучше». Когда мятежники подошли к замку, Марика лишь пожала плечами в ответ на страхи княгини. Грабить у них уже нечего, а что тронут беззащитных женщин – не верила, слишком много слышала в детстве материнских сказок о благородстве илларских дворян. Пока княгиня Марина суетливо прятала последние драгоценности, Марика вышла на крыльцо и встретила князя Дина как гостя. Те несколько дней, что мятежники пробыли в замке, княжне как праздник стали. Казалось, даже каменные своды стали выше – их приподняли голоса, а комнаты посветлели от белых аксельбантов. Марика хозяйкой ходила по замку, с затаенной радостью принимала комплименты и хотела, чтобы мятежники задержались как можно дольше.

Но они уехали, и сонное спокойствие Утеса стало еще невыносимее. Как ранее Марика ненавидела Нель, так теперь – горы. Раньше – шум моря и свист ветров, теперь – неподвижную тишину, изредка колыхавшуюся отзвуками обвалов. В Турлин, Создатель! Могла бы – птицей туда полетела.

Жадно ловила слухи, что приносили слуги из окрестных деревень или привозили с податью крестьяне. Королевские войска наступали. Княгиня молила Матерь-заступницу, чтобы война прошла стороной и армия выбрала другую дорогу. «Вот дура, – думала Марика, сцепив зубы. – Когда еще выпадет такой шанс!» Она тоже молилась, но об обратном. Наверное, ее просьбы были жарче.

Королевские войска Марика тоже встретила на крыльце. С жадным любопытством вглядывалась в приближающихся всадников – и сердце укатилось в низ живота, забилось горячей рыбкой, когда княжна разглядела штандарт Эдвина.

…Марика решительно закрыла шкатулку: ладно, пусть будет жемчуг. Уже хотела отойти от окна, когда увидела черноволосого парня, торопливо пересекавшего двор. Он казался слишком юным, чтобы воевать. Пожалуй, даже чуть-чуть младше самой Марики.

Княжна торопливо застегнула замочек ожерелья и выскользнула из комнаты. Пробежала к боковой лестнице и встала на площадке, готовая притвориться, что только-только тут очутилась. Оправила платье, подумав с досадой, что оно стало неприлично тесным. Постаралась изящнее уложить теплый платок, оставив приоткрытой грудь.

Чайка-покровительница, вот это везет! Со стороны центральной лестницы послышались шаги (княжна неторопливо начала спускаться) – и показался сам король Илларский в сопровождении офицеров. Марика торопливо поклонилась, но Эдвин ее не заметил. Он спешил, и навстречу ему поднимался тот самый черноволосый парень. Прежде, чем юнец приветствовал короля, тот окликнул его:

– Марк!

Марика замерла на ступеньке: сам Эдвин обращается просто по имени!

– К закату князь Торн должен быть тут, съездишь, поторопишь.

– Донесение от…

– Князю Кириллу отдашь, – король отмахнулся от пакета.

Юнец согласно кивнул, но Эдвин уже сбегал вниз. Жаль, король уезжает. Но зато будет к ужину, иначе не стал бы назначать встречу.

Ну и замок! Темный, сырой. Хотя чего другого ждать, если конюшни довели до такого состояния. Тут не людям жить – привидениям фамильным. Им-то ноги на лестницах не ломать. Понастроили! Марк задрал голову, разглядывая. Центральная лестница круто поднималась вверх, точно собиралась пронзить замок до самой крыши, но потом передумала и повернула в сторону; от нее разветвлялись боковые проходы – то прямо, то чуть вверх. Вот и разберись: поднялся на этаж или два. Хоть бы лампы зажгли, что ли. Порученец помянул шакала и услышал:

– Могу я вам чем-нибудь помочь?

Стало светлее: с боковой лестницы сошла девушка, державшая в руке лампу.

– Я княжна Марика Рельни.

Марк от разочарования даже не сразу ответил. Перед ним стояла высокая смуглянка. Темные глаза словно обведены сажей, над верхней губой – пушок, да в придачу ко всему этому – крупный нос с горбинкой. Светлое платье плотно облегало фигуру и было тесным на груди. Заметив взгляд Марка, девушка плотнее запахнула теплый платок. Вот уж кто меньше всего походил на княжну из рода белой птицы Чайки!

– Князь Лесс к вашим услугам, княжна. Я ищу коннетабля.

– Пойдемте, я провожу вас.

Марк шагнул следом и, оказавшись на одной ступеньке с княжной, обнаружил, что Марика с него ростом.

– Позвольте, я возьму лампу.

– Пожалуйста, князь. Лучше подняться тут. Осторожно, держитесь ближе к стене. Сюда, князь. Знаете, я очень рада, что наконец-то пришли королевские войска. Было так страшно.

Темные глаза доверчиво смотрели на Марка, и порученец нашел нужным сказать:

– Мятежники не вернутся, мы их отжимаем в горы.

Они свернули на узкую лестницу, и княжна пошла впереди. Теперь Марк видел черную косу, свисавшую ниже талии. Марика подобрала юбки, и ткань сзади натянулась. Двигалась княжна грациозно, порученец даже пожалел, когда подъем закончился и они вышли в коридор. Справа тянулся ряд узких высоких окон, разбавляя полумрак серыми полосами. Быстро темнело – небо заволакивали тяжелые тучи.

– Мы пришли, вон та дверь.

Марк и сам уже слышал глухие голоса.

– Могу я вам еще чем-нибудь помочь? – Девушка с улыбкой смотрела на Марка. Подняла руку, отбросила со лба темный завиток.

– Да. Скажите, как род Чайки оказался настолько далеко от моря?

– Разве это так уж странно? – удивилась Марика. Плывущие по небу рваные тучи причудливо чередовали свет и тени, то высвечивая лицо княжны, то приукрашая полумраком.

– Конечно. С таким покровителем нужно жить на побережье. А вы разве не хотели бы?

– Вы так говорите, князь, словно сами предпочли бы Вольный союз.

– Не знаю, море я ни разу не видел, – с сожалением сказал Марк. – А вы, княжна?

– Раньше мы жили в Нель, это такой маленький город на побережье. – Марика шагнула к окну. – Посмотрите вон туда. Нет, чуть левее, – ее плечо мимолетно коснулось плеча Марка.

Там, куда показывала княжна, тучи плотно густились, закрывая горы и сливаясь с сизым цветом снега.

– Когда приходит гроза, мне иногда кажется, что мы никуда не уезжали, и я все еще в нашем замке, Нельхэле. Знаете, очень похоже.

– Вы скучаете по морю, да?

Марика внимательно посмотрела, усмехнулась чему-то.

– Ну разумеется, князь.

– Спасибо, что показали мне это, – Марк мотнул головой в сторону окна.

– Красиво, правда? Только тут не пахнет, как на побережье – рыбой, солью, водорослями. Даже не знаю, чем еще. Морем. И не шумит. Видите ли, князь, я не привыкла к тишине. Море, оно то шуршит, знаете, катает гальку на берегу, перебирает. То ревет, разбивается в пену, – глаза Марики поблескивали, как омытые водой черные камушки; она смотрела на порученца в упор. – Кричат чайки. Я слышала их каждое утро, рассвет начинался с их криков. Я просыпалась и вслушивалась – каким будет сегодняшний день. Окна моей спальни выходили на море, и, еще не вставая, я знала, как ложится на берег волна, спокойно там или стоит ждать шторма… Ну вот, война, а мы говорим о море. – Княжна чуть смущенно улыбнулась. Марк и не знал, что на смуглом лице румянец смотрится так красиво.

– Разве это плохо? Мне нравится говорить о море. – Ему было жаль, что Марика оборвала рассказ. Да и девушка уже не казалось ему столь некрасивой, как поначалу. Даже темный пушок над губой ее не портил. – Но мне, к сожалению, надо к коннетаблю.

– Вечером мы устраиваем для гостей ужин. Вы будете на нем?

Марк пожал плечами. Судьба порученца непредсказуема.

– Мне бы хотелось, чтобы вы были.

Платье выглядело не так жалко, как в то время, что стояли в Утесе мятежники. Слежавшиеся складки успели разгладиться, затхлый запах выветрился и сменился ароматом цветочной воды. Вот только на груди оно, как и большинство старых нарядов, стало тесноватым, и ничего с этим Марика поделать не могла. Слишком узко в талии – пришлось велеть потуже затянуть корсет. Подол короток, хоть и отпустила подгиб. Раздобыть бы хоть три мерки даррских кружев! Пришить по краю широкие, в ладонь. Ладно, танцев все равно не предвидится, посидит за столом и так.

Как хорошо, что снова есть повод надеть красивое платье, уложить волосы в изысканную прическу. Сдается, королевская свита устала без женского общества не меньше, чем офицеры князя Дина. И этот Маркий Лесс очень мил. Марика тихонько засмеялась. Знал бы он, с каким отвращением вспоминает княжна запах сырой рыбы! Ей кажется, она никогда не избавится от него; даже тут, в Илларе, порой чудится в складках одежды. Но ради такого черноглазого и соврать не грех. Молоденький, и уже князь. Очень близок к королю. Не дает Марике покою тот окрик: «Марк!» Так просто. Судя по всему, он порученец. Доверенный порученец. Почему? Личные заслуги? Известный род? Нет, Марика не слышала о Лессах, но она наперечет знает только золотые рода. Жаль, что нет у Маркия на мундире ни серебряных, ни бронзовых аксельбантов. Ему бы пошли, лучше, конечно, золотые. Может, у него погиб на войне отец, и король взял мальчика к себе в память о соратнике? Или тот проявил чудеса доблести, и Эдвин не смог не отметить молодого князя? Король со свитой задержится в замке на несколько дней, у Марики будет время разузнать.

За ужин краснеть не пришлось. Королевский повар, обследовав кладовую Утеса, велел разгрузить телегу с продовольствием. Княжна тайно радовалась, что догадалась спрятать запасы в старом погребе, а сама качала головой, глядя, как вносят корзины: «Все вывезли. Мы просили, говорили – с голоду умрем. А вывезли». Теперь вот будет несколько перемен блюд, да непростых, тем же королевским поваром приготовленных.

Снегопад занавесил окна плотными шторами, свет ламп придал уют огромному залу, тени скрыли потертые гобелены и выщербленную лепнину на потолке. А дырки на скатерти Марика велела заставить посудой.

Вечер начался удачно. Князь Лесс встретил княжну у двери, проводил к столу. Ее усадили между Эдвином и капитаном Георгием, королевским адъютантом. Пока маменька щебетала, Марика хозяйкой распоряжалась за столом. Старания ее были отмечены, и, поднимая кубок за гостеприимство рода Рельни, король повернулся к княжне. Марика раскраснелась и по взглядам офицеров понимала, как хороша сейчас.

И вот такой великолепный вечер стремительно портился. Княжна сжимала в руках салфетку, жалея, что не может использовать ее как кляп. Ну прекратит мать болтать или нет! Княгиня, оказавшись между королем и коннетаблем, точно ошалела и не замолкала ни на минуту. Марика зубами скрипела, слушая, что та несет. Домашняя наливка – к сожалению, кроме нее, нечего выставить на стол, – оказалась слишком крепкой для Марины.

– Нет, ваше величество, я была в Турлине всего лишь дважды, первый – совсем маленькой девочкой. Столица мне показалась чудом! Что поделать, я родилась всего лишь дочерью барона из приграничных земель, и не могла даже представить, что такая роскошь существует.

Ну зачем всем знать, что Марика – княжна только по отцу, а не по обеим ветвям рода?!

– Второй раз меня туда повез муж, князь Рельни, после свадьбы. Вы, наверное, поражаетесь мезальянсу? – Княгиня кокетливо захихикала, – Но я была сказочно хороша собой. Сказочно хороша! Ну-ну, не надо, от моей красоты осталось не так уж много. Да? Благодарю вас, коннетабль Кирилл. Но видели бы вы меня в юности! Сказочно, просто сказочно! Жаль, моя дочь пошла не в меня.

Марика стянула нож, опустила руку под стол и кольнула себя через платье, лишь бы сдержаться. Ну, маменька, спасибо!

– Ваша дочь прелестна, – пробормотал король, не глядя на княжну. Кажется, Эдвина тяготил затянувшийся ужин.

– Ах, не утешайте меня, ваше величество. Нехороша, увы! Вся в отца, что поделать! Вы знаете, ваше величество, меня очень беспокоит судьба Марики. Дать за ней хорошее приданое я не могу, у нас всего и есть, что только этот замок.

Марика стиснула нож. И за Утес, маменька, благодарю. Взглянув на него, разбегутся даже самые смелые кавалеры.

– За свое будущее я не боялась, понимала – такая красавица в девицах не засидится, и с долгами возьмут, и еще счастливы будут, что соглашусь. А вот бедняжка Марика…

Укол вышел болезненным, и пришлось поправить юбку, чтобы не запачкать ткань кровью. Ну, мамочка!.. Вон, князь Лесс уже и не смотрит, уставился в тарелку. А так все хорошо начиналось! Дура! Чтоб ее Создатель языка лишил! И тут княгиня сказала единственную умную вещь:

– Впрочем, зря я так волнуюсь. Не думаю, что мы переживем следующую зиму. Вы же видели – деревни обезлюдели. В сторону заката дым так просто столбами стоял, пожгли, наверное. Мы не ездили, боимся. А ведь последнее подъедаем. Может, удалось бы какие запасы вытрясти, но не слуги же пойдут? Солдат у нас нет. Какие уж тут солдаты! Дрова и то не знаю, как запасать будем. – Голос княгини угас и неожиданно заговорил король:

– Мне кажется, ваша дочь получила хорошее воспитание.

Княгиня оживилась и попыталась что-то сказать, но Эдвин продолжил:

– Я отправлю ее в Турлин, к королеве. Пусть найдет место при дворе.

Марика выронила нож, он предательски прозвенел, упав на каменные плиты.

– Одну? А как же я?

Ну, маменька!

– Простите, княгиня, но королевский дверец – не гостиный двор, чтобы привечать там всех, – тяжело уронил коннетабль. – Будьте благодарны, что король проявил участие к судьбе вашей дочери.

Марина Рельни залилась краской.

– Спасибо за ужин, – Эдвин отодвинул кубок.

Стулья с грохотом проехались по полу. Следом за королем из-за стола поднялись и остальные.

Стихли шаги, слуги притаились за дверью, точно мыши. В огромном зале остались лишь княгиня с наследницей. Марика задумчиво смотрела на мать, с лица которой все никак не сходили красные пятна. Губы у княгини подрагивали, в глазах блестели слезы. Злость у княжны прошла, и сейчас она жалела мать, не осознавая еще, сколько в той жалости снисхождения.

Раненых было много. Мятежников пытались обойти Грозовым ущельем, но те вовремя извернулись и ударили сбоку. Разгромили подразделение из войск князя Торна и немного потрепали отряд Леония Бокара. Княжич из рода Быка сам рвался в наступление. Но прикрывать отход остались солдаты с лычками Оленя.

Убитых тоже много. Большинство осталось там, в ущелье.

Марк был рад, что Темка еще валяется с простудой в оставшейся далеко позади деревеньке. Порученца, что отправили с князем Торном, убили. Марк понимал, что в той бойне было неважно – солдат или вестовой, но ему все равно казалось, что в последний момент Создатель подменил карты.

Во дворе Утеса пахло кровью. Раненых унесли под крышу, но остались стоять телеги. Две из них, груженые, были накрыты рогожей. Вымазанное красно-бурым сено свисало клочьями, и его теребил ветер, пытаясь расклеить слипшиеся травинки. Красными же пятнами отмечена проложенная в сугробах тропа, ведущая к дворцовым покоям – там обосновался лекарь. Возле пятен крутились собаки. Марк скатал снежок и швырнул в худую суку с торчащими сосками. Собака приподняла губу, но не решилась зарычать и отступила. Наверняка она вернется, стоит порученцу уйти, но Марку некогда разгонять голодную стаю – князь Торн просил сообщить, как придет последняя телега. Она как раз въезжала, и лежащий на ней солдат с раздробленными ниже колен ногами беспрестанно кричал от боли.

На крыльце куталась в пуховой платок Марика. Ветер трепал подол, высоко открывая щиколотки, мел поземкой по комнатным туфелькам.

– Что вы тут стоите? – Князь Лесс схватил девушку за холодную руку и бесцеремонно потащил за собой. – Простудитесь. Да и нечего тут смотреть.

Дверь укрыла от снега, но не спрятала от Марики войну. Раненых оставляли в холле первого этажа, и тут пахло кровью еще сильнее; ругань заставила бы смутиться и дворовую девку. Марк повел княжну дальше и остановился двумя этажами выше, чуть не доходя до покоев князя Торна.

– Вы совсем замерзли. – Он обхватил смуглую руку, грея в своих ладонях.

– Я испугалась.

Широкие брови Марики сошлись на переносице, верхняя губка чуть оттопырилась, делая пушок заметнее, но сейчас он казался даже трогательным. Марк поднял руки, дохнул теплом на ледяные пальцы княжны.

– Мы там под пулями кувыркались, а этот с девицей любезничает! – Бокар подошел незаметно. – Хорошо устроился.

Марк выпустил руки Марики, неторопливо обернулся.

– Ну ты-то кувыркался не под пулями, а когда драпал со своими людьми.

– Ах ты…

– Придержи язык, прояви уважение к княжне. А если хочешь что сказать, так пойдем, выйдем.

Бокар ухмыльнулся, повернулся к Марике.

– Простите, княжна. Я действительно проявил неуважение. Еще раньше.

Предчувствие метнулось в душе Марка крысой.

– Я должен был сообщить вам кое-что, княжна Рельни. Моя вина, я до сих пор не сделал этого. Вы ведь, княжна, репутацией рискуете. По незнанию, конечно, что вас оправдывает. Но кто разбираться будет, тем более сейчас, когда вас ко двору пригласили, к королеве.

Как чесались у Марка кулаки заехать в эту гнусную рожу! А еще лучше – выхватить пистолет и всадить с полушага пулю в поганый рот. Никогда еще Марк не испытывал такого, даже когда Бокар натравливал на него крестьян.

– Князь-то Лесс у нас известного рода. Да, кня-я-язь? – с издевкой протянул Леоний. – Из него князь… Княжич он. Княжич Маркий Крох из рода Лиса. Да-да, наследничек мятежника.

Марк давно уже научился спокойно встречать такие слова, но вот повернуться, взглянуть на княжну Чайку казалось невозможным.

– Место при дворе – лакомый кусочек, а вы так неосмотрительны, княжна! Не будьте так опрометчивы в знакомствах.

– Опрометчива?

Марк ждал чего угодно, но только не этой легкой улыбки.

– Вы правы, княжич Бокар, порой я бываю очень опрометчива. И потому стараюсь полагаться на мнение более опытных, знающих людей.

«Нет, не стрелять в эту рожу, – передумал Марк, глядя, как толстые губы Леония раздвигаются в улыбке. – А бить, чтобы с первого же удара юшка потекла. И не останавливаться. Всмятку».

– И знаете, княжич Бокар, я думаю, что в Илларе самое весомое мнение – королевское. А как все знают, король Эдвин благоволит князю Лессу.

«Спасибо, княжна Чайка!» Марк приподнял руку Марики и коснулся губами пальцев.

Бокар протопал мимо как разъяренная ломовая лошадь. Хлопнула дверь – казалось, замок покачнулся.

Марика смотрела с любопытством.

– Так вы действительно княжич Крох? Сын предводителя мятежников?

– Да.

– Это так… – Марика беззвучно шевельнула губами, точно пробуя слово на вкус, прежде чем произнести: – так трагично.

– Ну что вы, княжна. Все намного проще. Как видите, мятеж идет к концу. И вы сами только что сказали: я в фаворе у короля. Мое будущее определено и, думается, будет не менее блестящим, чем у наследника золотого рода, – Марк приукрасил бы и больше, лишь бы княжна Чайка не вздумала его жалеть. Странно, что эта девушка когда-то показалась ему некрасивой. – Простите, мне нужно спешить.

– Конечно, князь. Идите, создавайте свое прекрасное будущее.

Марку на мгновение стало неприятно: знала бы она, какую весть несет сейчас королевский порученец. Князь Торн сам хотел опознать убитых солдат. Да нет, пусть лучше – не знает. Пусть война не затронет более княжну Чайку.

Сказал бы кто Марике, что можно увлечь парня пустыми разговорами о море – расхохоталась бы. Но князь Лесс слушал как привороженный. Княжна уже язык стерла, пересказывая легенды. Конечно, Марика могла разом прекратить эти встречи, но как они тешили самолюбие! Мальчик-мечта смотрел на нее темными глазами, и было в них восхищение, чем дальше, тем больше уже не столько рассказами, сколько самой княжной. Так смотрел, что у Марики губы пересыхали. А он все никак не решался поцеловать. Княжна исподтишка расспросила о князе Лессе, и услышала много дифирамбов его храбрости и отваге, даже те, кто недолюбливал Кроха-младшего, и они отдавали ему должное. «Дурачок, – думала Марика снисходительно. – Под пулями не робеет, а поцеловать не может». Но сегодня все сбудется, так решила княжна. Она и место для прощания выбрала поукромнее – на восточной стороне замке, в маленькой гостиной, куда и слуги заглядывают редко.

– Мне жаль, что я уезжаю раньше вас, княжна Чайка.

Они стояли у окна, и горы сахарно светились под восходящим солнцем. Марика опустила глаза, перебрала кружево на груди.

– Король Эдвин так добр, что отправляет нас с обозом. Столько раненых, князь Лесс! – Запрокинула голову, словно бы в отчаянии. Подосадовала на свой высокий рост. – Столько раненых… Вы берегите себя, Маркий.

– Спасибо, княжна Чайка.

– За что же?

– Мне никто не говорил этих слов.

– Я буду молиться за вас… Марк, – опустила на мгновение глаза, точно в смущении, и снова – в упор. – Каждый день. Пусть сбережет вас покровитель. – Тронула ладонью вышитый на мундире герб.

Марк перехватил ее руку, прижал.

– Княжна Чайка…

Почти незаметный полушажок, согнуть в локте вытянутую руку. Марк шепчет у виска:

– Я буду помнить вас, княжна Чайка.

Она чуть повернула голову, и губы наследника Кроха коснулись щеки. «Можно, дурачок мой», – подумала Марика, качнулась к нему ближе.

Поцелуй вышел неловким, и у княжны приятно защекотало в груди: «У него это в первый раз!» И хоть была достаточно искушенной, так же просто коснулась в ответ губами. Ладони Марка легли ей на плечи, сминая кружево парадного платья – сначала тяжело, неловко, а потом все увереннее. Но если руки уже вело природное мужское чутье, то губы оставались по-детски сомкнуто-деревянными. И тогда Марика словно бы ненароком тронула их кончиком языка. Пальцы князя напряглись, как судорогой их свело. Княжна уже смелее лизнула – от уголка к уголку, и еще раз, пока не ожили и губы. Торжествующая Марика скользнула языком ему в рот, прижалась всем телом к князю, точно ни одной косточки у нее не было, а только жаркая плоть.

Вот теперь ты действительно будешь помнить княжну Чайку, а не глупые побасенки про море.

Часть II

Глава 6

Когда-то давно Митька ездил с туром в монастырь на берегу Искеры. Тогда как раз начали восстанавливать старую часовню, ту, с которой монастырь вел свою историю – на полвека более долгую, чем Турлин.

Часовню ремонтировали с местной неторопливостью, и когда утром Митька оказался рядом с ней, рабочие еще не появились. Вообще не было видно ни души, если не считать толстого гуся, бродившего по заросшему бурьяном двору.

Митька шагнул в дверной проем, и его обдало холодом. В часовне скопилась ночная прохлада, но дело было не столько в ней: один шаг – и княжич перенесся в странный мир, где настоящее и прошлое существовали одновременно, как годовые кольца на срубленном стволе дерева. Прожитое башней было так велико, что молодые слои казались тонкой, невесомой корочкой. От этого спрессованного прошлого и пробрал Митьку озноб.

Княжич запрокинул голову, разглядывая высокий свод. Проломы в стене уже заложили, наметили к восстановлению арки, но фрески на куполе пока не тронули. Митька вглядывался в тусклые, осыпающиеся краски, выискивая сохранившиеся детали, – и чуть не вскрикнул от неожиданности. Огромные глаза на узком лице (так когда-то было принято изображать Матерь-заступницу) смотрели ласково и с таким неземным понимаем, словно видели всю Митькину жизнь: от первого крика до последнего выдоха. И не только Митькину – всех тех, кто когда-то стоял в этой часовне, и тех, кто еще придет.

То, что испытал тогда, почти забылось, чтобы вновь родиться тут, в Рагнере, самом старом городе из когда-либо виденных княжичем.

Митька мог часами бродить по улицам, рассматривая арки и шпили, лепнину на стенах и скульптуры. Он уже научился различать, каким из корслунгов несколько десятилетий, а каким минуло не меньше четырех столетий. Трогал каменные перья и, казалось, прикасался к прошлому и будущему одновременно. Ведь эти крылатые кони стояли тут еще до рождения Митьки и будут стоять после его смерти. Неважно, когда это произойдет: убьют ли заложников в эту зиму или Иллар сдержит слово и их отпустят. Пусть не верит Хранитель, но Митьке-то ничего другого не остается.

Метка на лице отгораживала княжича от жизни города. Разговоры при нем стихали, лавочники и трактирщики были безукоризненно вежливы, и даже прилипчивые нищие обходили заложника стороной. Только любопытная малышня позволяла себе откровенно пялиться на чужака.

Мощеная улочка, зажатая между домами, привела княжича к трактиру. Митька толкнул отполированную множеством прикосновений дверь и сменил зимний холод на удушливую жару. Посетители оглянулись. Хоть они часто видели тут илларца, да и Митька знал многих в лицо, никто не поздоровался.

Княжич прошел к стойке. Перед ним возникла кружка с подогретым вином и тарелка с полосками вяленого мяса. Вино тут подавали паршивое, мясо – слишком сильно вымоченное в уксусе. Но в этот трактир по обычаю заглядывали наемники, вернувшиеся домой. Тут можно было узнать, как велики заработки в королевских армиях и чем предпочитают расплачиваться купцы из Вольного союза. Сговориться о совместном путешествии или попросить передать весточку. А если других тем не найдется, так обсудить войну в Илларе.

Митька бросил шапку и плащ на пустой стул – все равно никто не сядет рядом с заложником. Повернулся спиной к залу. Тишина, наступившая с его приходом, постепенно набухала голосами.

Вышел Митька через час, так и не услышав ничего нового. Вроде завязла королевская армия в предгорье, но об этом говорили уже давно. Княжич сбежал с крыльца и повернул туда, где темнели стены Корслунг-хэла. Почти сразу скрипнула дверь, и за спиной заскрипел снег. Кто-то шел следом, не отставая и не обгоняя. Сворачивая в переулок, княжич бросил через плечо взгляд. Ну точно, тот парень, что посматривал, вопреки обыкновению, на него в трактире. Митька поначалу принял его за соглядатая, приставленного к заложникам, но слишком уж явным был интерес.

Не отстает. Занемела от напряжения спина, так и тянуло положить руку на эфес. Жаль, что не взял коня. Но что же ему надо? Не грабитель же, в самом деле. Митька свернул на узкую пустынную улицу, и шаги за спиной пропали. Неужто отстал так просто? Не верится. Или передал другому соглядатаю? Княжич оглянулся, сделав вид, что поправляет плащ. Ни души. Почему-то это встревожило ещё больше. Но через несколько кварталов преследователь вынырнул из арки и снова пристроился следом. Вот и ладненько. Митька специально выбрал эту улочку: она заканчивается тупиком, маленькой площадью с неработающим сейчас, зимой, фонтаном. Три вставшие на хвост змеи раскрытыми пастями ловили снег, и в неглубокой чаше под их переплетенными телами намело сугробы.

Княжич подошел к фонтану, смахнул перчаткой снег с изгиба змеиного тела. Шаги приближались. Митька отсчитал пять и повернулся, все-таки положив руку на эфес.

– Что вам угодно?

Парень – сейчас княжич рассмотрел, что он его ровесник, – смотрел задиристо, и это окончательно склонило Митьку к мысли, что нет, не соглядатай. Тот бы не стал демонстративно изучать шрам на скуле так долго, что у княжича чуть дернулась щека.

– Так что вам угодно? Подраться? – усмехнулся, задним числом сообразив, что подражает Марку: уж кто-кто, а князь Лесс умел встречать назойливое любопытство.

На лице парня проступило сожаление.

– Может, и хотел бы, да вы под охраной владетеля.

– Мое присутствие в Рагнере чем-то оскорбляет вас? Или вы недолюбливаете Иллар?

– Да нет. Мне просто интересно, как у вас умеют драться.

– Думаю, тренировки владетелем не запрещены, – сказал княжич, распутывая завязки у горла. Плащ он повесил на змеиный хвост.

– Не боишься? – с наглецой спросил парень.

– А ты? Это я для тебя под охраной владетеля, а ты для меня – нет.

Митька думал, что противник разозлится, но тот улыбнулся, показав сколотый зуб.

– На кулачках? На ножах?

– На шпагах.

– Без защиты?

– Без.

– Идет!

Княжич понимал, что как фехтовальщик он стоит не так уж и много. В том возрасте, когда они впервые скрестили шпаги с Темкой, можно выиграть, фантазируя и изумляя противника. Но сейчас Митьке явно не хватало техники. Последние регулярные тренировки приходились на время службы в Северном Зубе, немного погонял племянника и тур Весь, но с летописцем они занимались урывками – Митька многое узнал, но плохо закрепил. А когда княжич носил белые лычки мятежника, он и вовсе мало уделял времени занятиям.

Противник достался хороший по всем статьям: и мастерство, и интуиция, и сила, и выносливость – ни на что не поскупился Росс. Митька проигрывал раз за разом, но его скорее огорчало не это, а разочарование на лице парня.

Острие пропороло воздух в опасной близости от плеча, Митька же отклонился больше чем нужно – и пока возвращался в позицию, шпага роддарца успела очутиться у груди. Княжич Дин застыл, только скосил глаза на почти касавшуюся камзола сталь.

– У вас все так паршиво? – сплюнул парень.

– Нет, конечно.

Шпаги вернулись в ножны. Митька снял плащ, отряхнул его от налипшего снега.

– Я средненький фехтовальщик.

В глазах противника – неподдельное изумление, перерастающее в отвращение. Митька вопросительно поднял брови.

– Вот так взять и себя обгадить. – Парень сплюнул.

– Правильная оценка своих сил называется «обгадить»?!

– А если бы ты бабу не мог уходить, так тоже бы орал на всех перекрестках?

– Это разные вещи, – выдавил Митька.

– Тогда вы никогда против нас не устоите. «Разные вещи», – с отвращением повторил парень. – Или ты полоумный какой? Я же вижу, мог бы здорово фехтовать. Ладно, кому не дано, но ты-то…

– Есть более интересные занятия.

– Какие же? – парень спросил с жалостью, наверное, утвердился в мысли, что Иллар откупился душевнобольным.

– Понять прошлое, описать настоящее, подумать о будущем. Моя дорога не воинская.

– Скажи еще, что ты летописец, – хмыкнул собеседник.

Митьку это почему-то разозлило. Он вспомнил про лежащие у Хранителя Курама переписанные свитки, предложение короля Далида и резко ответил:

– И скажу. Да, я летописец.

– Брешешь.

Митька пожал плечами: не веришь, твое дело.

– Еще скажи, что посвящение прошел! – наскакивал возмущенно роддарец.

– Какое?

– Ага, не знаешь даже! Для летописцев какое положено!

– Не знаю. Наверное, это у вас принято, у нас такого нет.

– А кто тогда может подтвердить, что ты не врешь?

Митька разозлился:

– Да, например, ваш Хранитель Курам!

Он думал, противник вспыхнет праведным негодованием. Или рассмеется: ври, да не завирайся. Но недоверчивость и отвращение сменилось уважением – так быстро, что Митька поразился.

– Меня зовут Дымок. – Парень чуть склонил голову.

– Княжич Эмитрий Дин из рода Орла. – Митька ждал всплеска любопытства, но, кажется, нового знакомого не так сильно интересовал мятеж в Илларе, чтобы помнить все имена. – А почему – «Дымок»?

Парень взлохматил волосы, действительно дымчатого оттенка.

– А еще я чуть на пожаре не угорел. А что, у вас принято вот так сразу полным именем?

– Конечно.

– А меня зовут Дымком, – сказал, как отрезал. – Все-таки фехтованием ты зря не занимаешься.

– Зря, – покаялся Митька.

– Хочешь, будем тренироваться вместе?

– А тебе зачем? Как противник я против тебя немного стою.

– Интересно. У меня же весной второе совершеннолетие будет.

Уже потом, когда Митька сблизился с Дымком – если так можно сказать о роддарце – он понял, что стояло за этим любопытством. В Илларе знатные восемнадцатилетние наследники получали право на свой отряд, в Роддаре же все, хоть крестьянин, хоть сын крега, уходили на год-два в чужие королевства – это и называлось вторым совершеннолетием. Первое наступало в шестнадцать – когда мальчишка получал право стать солдатом своего владетеля. Нет уважения тому мужчине, кто всю жизнь просидел дома. Исключение делалось лишь для владетеля и Хранителя – они принадлежали родной земле.

Странные установились между княжичем и роддарцем отношения – и не приятели, и не враги. Словно заключили перемирие до той поры, пока Дымок не уйдет в наемники и, может, станет противником Иллара. Или пока владетель не будет вынужден выполнить свою клятву. От Дымка узнавал Митька о событиях на родине, правда, маловразумительно: «Воюют. Вроде, жмут мятежников». Они вообще мало беседовали, если подразумевать под этим диалог, их общение сводилось к монологам. Митькиным – о воинских традициях Иллара и Ладдара. Дымок говорил со шпагой в руке. Юный роддарец вбил себе в голову, что летописцу грех пренебрегать талантом фехтовальщика, и гонял Митьку до седьмого пота. Княжич не только плащ скидывал, но и камзол, рискуя простудиться под зимними ветрами.

Дымок и не представлял, как сильно смущало Митьку их знакомство. Княжич был уверен, что воинственный народ Роддара вызовет у него отторжение, но пока же чувствовал интерес и уважение к чужим, таким непохожим, обычаям.

***

Карь звучно хрупал зерном и косил на Шурку глазом. Подобрал губами остатки, фыркнул недовольно.

– Ну нету больше, честное слово. Даже не нюхай меня, нету. Ничего, скоро твой хозяин выздоровеет, нагоним своих. Там-то уж накормят, будь спокоен.

Шурка успокаивал не коня – себя. Сегодня ровно двадцать дней, как они торчат в этой деревушке с дурацким названием Каменный гриб. Спасибо Матери-заступнице, пошел княжич на поправку. А то первое время Шурка чуть не плакал, глядя, как мечется Темка по кровати, слыша хриплый кашель. Княжич бредил, звал маму, просил отца поторопиться, порывался что-то рассказать Митьке, уговаривал Марка. Только Демаша-младшего он не вспомнил ни разу.

Шурка же почти не отходил от княжича. Менял пропотевшее белье, обтирал тело мокрой тряпкой, кормил с ложечки и заставлял пить горький отвар. Лишь когда усталость валила с ног, уступал место хозяйке дома. И то спал вполглаза, вскидываясь на каждый резкий звук и голоса.

Кроме недосыпа мучил Шурку голод. Как ни трудно в армии, а все равно накормят. В предгорье же, дважды перепаханном войсками, голодали. Княжичу Шурка подсовывал лучшие куски, довольствуясь остатками. С фуражом тоже сложности, староста уже в открытую ворчит, осмелел, как королевские войска ушли подальше. Скорее бы Артемий мог ехать! Хоть и пошел на поправку, но еще слишком слаб, чтобы путешествовать верхом.

Карь обиженно всхрапнул. Шурка погладил коня по белому пятну на морде и заторопился в дом. Через двор он пробежал рысцой, торопливо нырнул в сени, прячась от ветра.

Печь, затопленная с утра, еще не остыла; мальчишка приложил к ней руки, отогреваясь. В доме было тихо, лишь напевала младшая невестка, покачивая люльку. На полу возились погодки – брат с сестрой, сосредоточенно перетягивая друг у друга соломенную куклу. Хозяйка сучила из шерсти нить, навивая ее на веретено. В углу топтался тощий козленок, подбираясь к брошенной на лавку рубахе. Вот только едой тут и не пахло.

Шурка прошел за занавеску. Раньше в отгороженном углу спали хозяин с хозяйкой, сейчас место уступили княжичу. Шурка, пристраиваясь на ночь, кидает на пол тулуп. Если Темке приспичит встать – обязательно наступит. Но княжич много спит, говорят – это хорошо, сил набирается. Вот и сейчас дышит ровно, хрипов не слышно. Ну, будет на то милость Матери-заступницы, еще несколько дней – и поедут. Как раз двое раненых собираются в дорогу, компанией веселей да и не так опасно.

Надо бы мундир почистить. Решит княжич ехать, а у Шурки все готово. Он и скажет: «Ну, молодец! Что бы я без тебя делал!» Шурке так хочется, чтобы Артемий это сказал. Конечно, он не ради благодарности выхаживает, но обидно, что княжич всех зовет, кроме него. Ну да, кто ему Демаш-младший – малек неблагородных кровей. А ведь скажи: прыгни, Шурка, со скалы – прыгнет.

Первое воспоминание о княжиче очень раннее. Весна, двор в блестящих лужах, ярко-голубых, как небо над ними. Огромный конь – такой огромный, что Шурка запросто пройдет у него под брюхом, если осмелится, конечно. Даже издали смотреть и то страшно: вон как косит глазом, переступает огромными ногами. Князь Торн поднимает наследника, усаживает в седло. Артемий подбирает узду, сжимает коленями лошадиные бока. Шурка замирает от страха и восхищения. Конь неторопливо идет, стуча подкованными копытами. А княжич кричит что-то радостное, он совсем не боится.

Дай Шурке волю – ходил бы за наследником хвостом. Очень уж интересно, как Артемий учится фехтовать и лазить по скалам, драться и стрелять. Все у него получается, точно Росс благословил. А уж смелый какой! Шурку давно интересовало, зачем княжич по утрам ездит на Орлиную гору. И – ох, прости, Матерь-заступница! – как-то раз увязался следом. Заметь его Артемий, так Шурка бы со стыда сгорел, но любопытство тянуло вперед, как мыша за усы. До самого ущелья с ненадежным мостом-деревом. Шурка холодным потом покрылся, всех покровителей вспомнил, пока княжич шел на ту сторону. Лежал в кустах, придавленный ужасом и гордостью: вот он какой, княжич Артемий Торн! Ничего не боится! Правда, ради чего Темка рисковал, так и не понял. Ну постоял на той стороне, а зачем? Заколодило с тех пор Шурку: самому бы пройти! Дважды забирался он на ствол – и слабели ноги, мягким становилось дерево, покачивалось, как лодка на реке. На третий раз загадал: сейчас не сможет, значит, никогда. Трус он тогда. И пошел. Долго потом Шурке этот переход снился. Полз, точно таракан – руками-ногами цеплялся. Как на ту сторону перебрался, землю целовать готов был. Распластался на брюхе, лежал, воздух хватал губами. Что княжич такого видел в ущелье – не разглядел, хоть и стоял долго. Да, впрочем, не до того было – повизгивало внутри: «Еще же обратно идти!» Не боялся бы Шурка позорно заблудиться, выискивая обходную дорогу, так не рискнул бы. Пришлось лезть. Стыдно вспоминать, как полз и ревел от страха. Скулил: «Помоги, Матерь-заступница!» А Темка сколько раз туда мотался – и не сосчитать. Побратимов туда водил. Шурка и не сомневался, что те пройдут над пропастью – не может быть у княжича друзей-трусов. Эх, разреши тогда Артемий – бегом бы побежал, забыл про молитвы. Только кивни он Шурке!

А в Пески как княжич ходил? Шурка побывал, так долго потом тошнило. Вот где пекло! Думал, изжарится живьем, останется от него одна высохшая шкурка. Гордился, что перенес испытания без жалоб, надувался, как глупый индюк. Пока не сообразил: не подвиг это был для княжича – в Пески ходить.

Черные дни, когда считали Торна-младшего погибшим, Шурка и вспоминать не мог. Пусто стало. Казалось, крикни – даже эхо не ответит. Болтался по крепости и все понять не мог: ну как же так, Темки – и нет? И не будет никогда больше… А княжич – живой. Такие муки вынес и не сказал. Герой, самый настоящий, как в летописях.

За мыслями и работу закончил. Вернулся в закуток мундир повесить. Хоть и старался не шуметь, но Артемий открыл глаза.

– Воды? Или поесть?

– К шакалу, – княжич уставился на потолок, что-то зашептал, загибая пальцы. Видно, сбился. – Тьфу! Сколько мы уже тут?

– Сегодня ровно двадцать дней.

Темка сел, попробовал босыми ногами пол.

– Б-р-р-р-р. Сапоги дай.

Шурка с грохотом кинулся под кровать и там услышал:

– Если удержусь в седле, завтра же уедем.

Удержится, Шурка уверен. На одном упрямстве удержится. Но лучше было бы хоть до послезавтра потерпеть.

Выбрался с сапогами, помог одеться.

– Слушай, а чего тебя так обтесало, аж скулы торчат? Не болен? – спросил Артемий.

Шурка не понял, какой тревоги в голосе больше: за него или за предстоящий отъезд. Мотнул головой.

– Ну тогда беги седлай, – велел княжич, натягивая перчатки.

А все-таки жаль, что они уезжают, подумал Шурка, доставая потник. Закрутят Артемия армейские дела, будет рядом побратим – и вообще про Демаша-младшего не вспомнит.

***

Снова был Моррин, и в огромном зале кружились бело-голубые пары. Музыка становилась то громче, то тише – словно волны накатывали. Княжич встал на цыпочки, пытаясь найти среди танцующих рыженькую Веталину. Но мимо, мимо, мимо летели пары, все быстрее, и уже кружилась голова, и музыка гремела просто нестерпимо. «Орел-покровитель!» – выдохнул Митька и тут же укорил себя за кощунство. Стало тихо, танцующие расступились, и в центре зала княжич увидел девушку в голубом. Она стояла к нему спиной; рыжие кудри спускались ниже пояса, цеплялись за кружева на юбке. Митька хотел подойти, но его как приморозило к полу. Стремительно холодало, и уже кололи кожу острые иглы снега. «Подождите, я же не Грей! – неизвестно кого попросил Митька. – Я замерзну!» Слова льдинками пристыли к языку, так и не прозвучав. «Я не Грей», – еле шевельнул губами. Девушка точно услышала и обернулась – очень медленно, отводя от лица тяжелые пряди волос.

Это была не Веталина. В роскошном бальном платье перед Митькой стояла Лисена. Совсем близко: руку протяни – и дотронешься до рыжих кудрей.

– Я не Грей, – просипел окоченевший Митька.

– Конечно, – согласилась Элинка, подходя еще ближе. – Ты – Митенька.

Княжич вдруг оказался в кресле, придвинутом к жаркой пасти камина. Лисена – уже в простом темном платье – сидела на подлокотнике и гладила Митьку по голове. Пахло от ее ладоней мамой – розовой водой и ванилью. Рыжие волосы падали Митьке на плечи, спускались на колени, укрывая одеялом – самым теплым на свете. Княжич запустил в кудри руки, чувствуя, как быстро они отогреваются. А волосы все струились, закрывая и укутывая Митьку, – рыжие волосы, напоминающие о лете. Разморило, и, уже засыпая, княжич попросил:

– Не уходи.

– Ну что ты, я не уйду, – пообещал голос над ухом. Но чей – он уже не мог узнать: то ли мамы, то ли Лисены.

…Митька проснулся с сожалением. Даже глаза открывать не хотелось. Что-то хорошее снилось – и не вспомнить. Он плотнее завернулся в одеяло, глубоко размеренно задышал, надеясь снова задремать и поймать ускользнувшее видение. Но вместо этого все отчетливее слышались звуки раннего утра: перестук копыт – проехал патруль, скрип тележного колеса и звяканье колокольчика – молочник спешит распродать свежий удой, тюканье топора – колют дрова для кухни. Митька зябко передернул плечами, не мешало бы и в доме подтопить, комната к утру выстыла.

Вставать не хотелось. Вчера – точнее, уже сегодня – долго не тушил лампу, и сейчас голова была словно паклей набита. Очень уж уставал Митька из-за крохотных буковок, которые приходилось выводить на маленьких листах, почти слепляя слова и упирая одну строку в другую. По три страницы черновиков умещались на двух оборотах клочка бумаги размером чуть больше ладони. Большие листы княжич сжигал сразу же, маленькие прятал за подклад камзола. Митька был уверен, что комнату в его отсутствие обыскивают. Он не хотел, чтобы соглядатаи прочли откровения капитана Жака, отцовского приближенного, или мечты одного из ординарцев князя Кроха – умелого, но недалекого паренька; яростные высказывания отца; по-деревенски неторопливые рассуждения пожилого солдата; последние слова оружейного подмастерья, казненного в Кареле, или проклятия старосты из глухой деревушки, оказавшей мятежникам неожиданное сопротивление. Митька вспоминал их всех, пытаясь понять: ради чего, почему они пошли воевать, что для них значит смерть врага или гибель товарища. Конечно, так осмыслить войну – это все равно что пытаться сложить пустыню из песчинок. Но упрямо продолжал засиживаться далеко за полночь, то глядя невидящими глазами в стену, то выводя крохотные буквы.

Может быть, он просто цеплялся за эту работу, чтобы не сойти с ума от обреченности.

Хорошее настроение, рожденное сном, пропало. Княжич решительно вытолкал себя из-под одеяла. Громко помянул шакала, когда ступни уперлись в холодный пол. Быстро оделся, застегнул камзол на все пуговицы, но плащ накидывать не стал и вышел из комнаты. В гостевой части дома еще спали, но с первого этажа доносился невнятный шум, там возились слуги. Никого не встретив, Митька перешел в восточное крыло. Узкая дубовая дверь, окованная железными полосами, тяжело поехала по полу, открывая винтовую лестницу. Княжич не брал лампу, не стал зажигать и факел, пристроенный у двери. Он двинулся на ощупь, наматывая витки внутри узкой башни. Здесь было сыро, зябко и очень тихо, лишь собственное дыхание отражалось от стен.

Наверху за Митьку тут же принялся ветер, выдувая последние остатки тепла. Княжич нахохлился, сунул кисти рук в рукава камзола. Небо еще только начинало светлеть по краю. Солнце, и так поднимающееся по зимнему времени поздно, еще долго не покажется из-за гор.

Отсюда, с восточной башни, хорошо виден теснящийся на склоне каменный город, его шпили вырисовывались на пасмурном небе, точно заостренные прутья решетки. Справа темнел Корслунг-хэл, над ним виднелся край горной гряды. Горы были везде, и Митька порой чувствовал себя мышонком в ладони у великана. Он тогда опускал веки и представлял пологий берег Искеры, песчаную полосу, протянувшуюся между водой и травой, низкой, выгоревшей уже к середине лета. Ярко-голубое небо, чуть светлее, чем река…

Митька подышал на замерзшие пальцы, вслушиваясь в звуки утреннего города. Дожидаясь. И он пришел – торжественный, тяжелый гул. На площади перед воротами Корслунг-хэла, на толстой перекладине, поддерживаемой двумя каменными столбами, висел колокол. Митька не спрашивал, как он называется, не желая отказываться от придумавшегося имени: «Крег-колокол». Каждое утро бито ударялось о могучие стенки, рождая тяжелый звук: бо-о-ом… бо-о-ом… бо-о-ом… Наверное, ему вторили колокольчики с крыльца Хранителя, тоненько позванивая под ветром; Митька их слышать не мог, но ему все равно чудился этот переклик.

Звуки колокола растекались по улицам Рагнера, ударялись о стены домов. Они были так тяжелы, что, казалось, не поднимались, а оседали на булыжниках мостовой. Небо оставалось пустым. Митька всегда помнил, что небо над ним пусто. Никогда – ни в запале, ни в тоске – у него не вырвалось: «Орел-покровитель…» Но здесь, на башне, посреди чужого города, хотелось молиться, и Митька звал Ларра, хранителя родного королевства. Губы шептали слова заученных в детстве молитв, то договаривая до конца, то обрывая. Княжич говорил с Ларром так, как мог бы просить, стоя на самом деле перед покровителем: сбивчиво, торопясь напомнить о каждом, кто дорог.

Колокол затих. Митьке чудилось, что разбуженный город еще гудит еле слышно и каждая башня хранит отзвуки, колышутся штандарты и дребезжат флюгера. Он даже потрогал холодный камень – конечно, тот был недвижим и тих. И небо было все так же высоко и пусто, его не потревожили гул колокола и так и не сорвавшееся с Митькиных губ «Орел-покровитель…»

Вспомнил! Во сне-то он позвал хранителя! И тот помог, да, точно помог – Митька помнил тепло, пришедшее на смену холоду, и запах лета, и рыжий теплый шелк под руками. Вот странно, ему снилась Лисена.

К завтраку княжич вышел тщательно одетый и причесанный. Сдержанно поздоровался с другими обитателями дома.

Князь Селл вместо ответного приветствия сказал:

– Гонец приезжал. Хранитель ждет тебя к обеду.

Как обычно, известие обрадовало и вместе с тем заставило напрячься.

Разговоры с Курамом выматывали. Приходилось следить за речью – Хранитель не терпел неточных формулировок, Митька же привык тщательно обдумывать фразу лишь перед тем, как той лечь на бумагу. Причем неторопливо, а не в том бешеном ритме, в котором велся диалог. Хотя стороннему наблюдателю он показался бы плавной беседой.

Курам обычно преподносил факты, позволяя Митьке самому делать из них выводы – тут же, немедленно. Стоило княжичу оплошать, как в глазах старика проскальзывало сожаление: потратил, мол, время на бестолкового собеседника. Митька, который легко выслушивал насмешки Дымка, даже полунамек Курама воспринимал болезненно. Порой после разговоров с Хранителем голова казалась выжатый как лимон – остались только пожульканные лохмотья и раздавленные косточки. Но стоило Кураму долго не присылать приглашения, и княжич начинал беспокоиться. Митька очень ценил расположение этого человека, но была и другая причина: слова даррского предсказателя.

– Свел дружбу, – брюзгливо сказал старик Дробек. – Хоть бы толк какой с того был. Вот о чем вы там беседуете, хотел бы я знать, когда Роддар нам войной грозится? Что ты ему там рассказываешь?

Такой разговор начинался не в первый раз, и Митька не стал оправдываться или возмущаться. Старик все равно будет ворчать. И хорошо еще, если не упомянет род Динов. Выслушивать намеки на связи с мятежниками надоело.

Не обошлось.

– Короля чужими руками не свалить, так и передай этому роддарцу! Слышишь, ты, сопляк?!

– Хватит, – коротко оборвал князь Селл.

Юдвин, так и не успевший вставить слово, зло сверкнул глазами.

Митька опустил руку в карман, шевельнул пальцем – и его оплел шелковистый локон, помогая успокоиться.

Время до обеда промелькнуло – как и не было, еле работу для Курама успел закончить. Митька недовольно поднял голову от летописи, когда постучали в дверь.

– За вами приехали, княжич.

– Иду!

Карету больше не присылали, Митька ездил на королевском подарке, Ерьге, под конвоем – да нет, конечно же, в сопровождении стражника в плаще с вытканным личным знаком Хранителя – змеей.

Только в Роддаре змея соединяла в себе три символа: мудрость, память и умение созерцать, видеть скрытое. Она по праву украшала герб Хранителя, заменяя покровителя рода. Змеей же была отмечена частная школа, куда принимали без оглядки на знатность, но только избранных, тех, кто мог потом пройти испытание и назваться летописцем. Как Митька жалел, что в родном Турлине нет такой школы! Спасибо Хранителю, занимается с пришлым мальчишкой. Митька ведь не просил, о таком – нельзя, и у таких, как Курам, не просят. Но в один из вечеров Хранитель развернул лист, полученный из Ладдара, и по косточкам разобрал Митькино сочинение. Да так, что княжичу казалось, даже Агрина смеется над глупыми ошибками. Митька не вспылил и не надерзил в ответ, виноват-то был в первую очередь сам: как написал, так и получил. Навоображал себе, нашелся летописец!

Курам же спокойно закончил говорить, свернул лист и бросил на стол между бокалами с недопитым вином. Глянул на княжича с любопытством: мол, и что ты теперь будешь делать? Митька взял свиток – как хотелось бросить его в огонь и не вспоминать более о жалких своих попытках! – и сказал:

– Пожалуй, действительно стоит переписать.

Хранитель чуть опустил веки и еле заметно кивнул. Митька подумал еще, что это была проверка, и он ее прошел. Наивный! Она не закончилась и по сей день. Вот и сейчас Курам оборвал на полуслове рассказ о горных оползнях и спросил:

– Каким был день, когда вы въехали в Рагнер-крег-борн?

Митька прикрыл глаза, втянул ноздрями воздух, точно пытался учуять в затхлом кабинете зимнюю свежесть прошедшего дня.

– Когда спустились с гор, ветер утих. Небо ясное. На снег смотреть больно – так сверкает под солнцем. Наверное, утром был снегопад, сугробы еще не сгладило, они пышные, как кучевые облака.

Глава 7

Плащ промокал. Темка сдвинулся, пытаясь найти место посуше, – да куда там! В редком осиннике за полосой бурелома лишь ноздреватые сугробы и небольшие грязные прогалины, укрытые прелой листвой. Еще слева тянулся овраг, но в него княжичу не хотелось точно. Благо хоть обзор оттуда плохой, а то непременно загнал бы Александер в мокрую снежную кашу. Эх, переменчив Ясень-месяц! То нежданная, ранняя оттепель, вот как последние дни. То вернутся заморозки, застынет все льдом, так будет дело. Впрочем, и сейчас лежать на промокшем плаще радости мало. Зато солнышко хорошее, почти весеннее.

Выстрелы за спиной не стихали, но и не становились громче. Первое время княжич оглядывался, словно мог разглядеть за деревьями бой, а теперь просто ловил на слух, как дела на той стороне леса. Темкина задача – следить за полем и узкой тропкой, уходящей за холмы. Не так давно по ней верхом пролетел Марк, торопясь доложить: не успела уйти королевская свита. Пока сворачивались, наскочила на них разведка мятежников, вот-вот подтянутся еще. Слава Россу, что и король, и коннетабль уехали утром. Остальным уже не прорваться, милость Создателя будет, если гонец успеет проскользнуть. Марк сможет, Темка уверен. Князь Лесс – лучший среди порученцев. Да и видеть нужно было, как выслушал Марк приказ: ему – ехать, Темке – оставаться. Он обязательно доберется и приведет подмогу, иначе и быть не может.

Темка снова завозился, подбирая под живот плащ. Пока тихо. С этой стороны – глинистые холмы. Пригревшее солнце огладило их так, что атакующие будут скатываться, как вода с жирного гуся. Но оставлять без присмотра узенькую каменистую тропку нельзя, вот и лежат в грязи княжич Торн, капитан Александер и Шурка. Капитан чуть покусывает ус, вглядываясь в холмы. Шурка с неостывающим азартом берет на прицел то одинокую, отбившуюся от леса осинку, то какого-то мелкого зверька, заполошно мчащегося по полю.

Княжич нашарил в кармане пару сухарей, уже чуть обмякших с краю. Спросил, приподнимаясь на локте и заглядывая через Александера:

– Шурка, хочешь?

– Ага.

От еды Шурка никогда не отказывается. Александер говорит: растет. Неужели и Темка столько ел в его возрасте?

Захрустели. Шурка, как хомяк, запихал сухарь за щеку, не отрываясь от ружья: сейчас он «охотился» на обтрепанный зимними ветрами куст. Темка грыз неторопливо. Александер проворчал:

– Вот нашлись два мыша! То возятся, то хрустят.

– Па-а, да не волнуйся ты так. Спорим, я не промахнусь? – Шурка сместил прицел в сторону осинки.

– Ну спасибо, сынок, успокоил, – усмехнулся капитан.

Темка понимал: нервничает. Очень уж лакомая добыча скопилась в лесочке, чтобы отступились. А успел Марк или нет – один Росс знает. «Успел», – разозлился Темка. Ну не может побратим погибнуть сейчас, когда все больше и больше жмут мятежников. Знает Темка, как чешутся шрамы на спине Марка. Создатель не может допустить, чтобы осталась его боль неотомщенной. Темка усмехнулся, вспомнив, как напутствовал капитан Георгий побратима: «На рисковое дело идешь. Ну, тебе не впервой. Выберемся, напомню королю: грех такого порученца без награды оставлять». Марк кивнул равнодушно, для него другое важнее. А Темка не удержался и, помогая седлать коня, сказал злорадно:

– Князь Крох озвереет, если Эдвин тебя наградит, – хихикнул, глядя на задумавшегося побратима. – А если король тебе ленту повяжет, то вообще дерьмом шакальим подавится.

Эх, как бы Темка сам хотел преклонить перед Эдвином колено, протянуть ему меч, чтобы обвязал его король золотой лентой. Чтобы отец смотрел с гордостью, чтобы Леоний Бокар лопнул от злости. И чтобы недозволенное прикосновение губ к руке принцессы стало разрешенным.

Часто Темка вспоминал Анхелину в ореоле света, сочившегося через затканное инеем стекло. Казалось, это не шутки зимнего солнца, а сама принцесса, ее светлые волосы, бледное лицо сияли, точно у Матери-заступницы на иконе Сошествия из Сада на землю. Как нежна ее кожа, кажется, Темка мог поцарапать ее обветренными губами. «Возвращайтесь, Артемий» – хрустальный перезвон в голосе. Он вернется, пусть сейчас лежит в грязи и вслушивается в выстрелы за спиной – все равно вернется. Марк успеет. Успеет! Зря крыса рванула когтями душу, заставляя вспомнить и эти слова Анны: «Молишься, а по нему уже клинок порохом посыпали». Нет, не бывать тому. Не желает Темка ни Митьку, ни Марка в Сад провожать. Как права принцесса: «Нестрашно, когда просто уезжают». Марк – лучший, он сможет.

Темка дожевал остатки сухаря, собрал языком с ладони крошки. Пощупал вокруг себя: возись не возись, на сухое не переляжешь. Ну и шакал с ним. Лучше вспомнить еще раз: зимняя прохлада дворца, Темка торопится, и тут его окликнули… Снова все та же мысль: а может, не только о Митьке говорила? Сама позвала, сама руку протянула. Сама! Создатель, а вдруг есть хоть крохотное местечко в сердце принцессы и для него, Артемия Торна? Олень-покровитель! Страшно и сладостно так думать, и все больше находилось подтверждений. Темка и сам уже не понимает – действительных или придуманных.

Княжич окинул взглядом надоевшие холмы (за спиной все так же стреляли, не ближе и не дальше) и повернулся к капитану.

– Александер, а ты когда первый раз влюбился?

Показалась голова любопытствующего Шурки, мальчишка еще мусолил сухарь, и одна щека у него вздулась, точно пчела цапнула.

– В пять лет, – уверенно сказал капитан. – Правда-правда. Приезжали к вам гости, уж не помню кто. С дочкой. Сейчас скажу – малявочка, а тогда казалось – барышня. В том возрасте, когда еще платьица короткие носят, ну, щиколотки видны, кружавчики там, панталончики. У меня, правда, тогда не до панталон интерес был. У нее по подолу были вышиты лошадки – друг за другом, золотые на темном. И так меня эти лошадки поразили, что я в девочку и влюбился. Все подкарауливал во дворе, когда она выйдет.

– Я серьезно, – обиделся Темка.

– Так я тоже. Думаешь, раз в пять лет, то несерьезно? Там такие лошадки были!

– Да ну! Тебя послушать, так вон Шурка женихаться должен.

– Я?! Вот еще! – В голосе мальчишке звенело возмущение. – Мне что, делать больше нечего?

– Вы следите, – одернул капитан, и все снова повернулись к холмам.

Темка вслушался, отмечая, не изменился ли характер боя. Влился какой-то новый перестук, но Александер не поднимал тревоги, и княжич не сразу, но сообразил, что где-то неподалеку устроился дятел. Надо же, остались, видно, привыкли к войне.

– А если серьезно, – заговорил, не отводя внимательного взгляда от тропки, капитан, – то я долго ошибался, принимая за любовь обычное влечение.

Темка улыбнулся чуть горделиво: у него все не так.

– Тебе-то война подгадила. Самый возраст на барышень заглядываться, а какие тут барышни? Или, может, ты успел присмотреть кого в Турлине?

Александер вроде как спрашивал, но Темка понял: капитан догадался.

– Нет, – бывает такая ложь, о которой знают и произнесший, и услышавший.

– Ох, смотри, Артемий. Сам понимаешь. Любовь любовью, а род твой знатен, требования особые.

«Знатен», – с горечью подумал Темка. Да не так, как Александеру кажется: недостаточно серебряной ленты.

– И девушки… – капитан замялся. – Девушки, Артемий, разные – к одним только со сватами, а к другим глупостью было бы…

С запада раздались выстрелы. Капитан резко повернулся, вгляделся в осинник.

– За тропой следите! – крикнул он мальчишкам.

Бой разгорался, одиночные выстрелы сливались в залпы. Сначала стреляли близко, потом – дальше. Темка вслушивался, казалось, не только ушами, но и затылком и спиной.

Капитан вдруг с силой толкнул княжича, и Темка покатился в овраг. Александер швырнул следом сына и прыгнул сам. Темка выругался, провалившись в мокрый снег. Рядом барахтался Шурка. Княжич отодвинулся, вскидывая ружье: кто-то ломился через бурелом, не разбирая дороги.

– Э-э-эй! – долетел голос. – Отбой!

Темка опустил ружье. Спасибо, Матерь-заступница! Милостив Росс!

Марк снова крикнул:

– Эй! Живы?

– Уши надеру! – загремел голос капитана. – Кто так ходит? А если бы нас тут уже положили? Если бы засада была? Под пулю прешь? Дурь башку застит? Смотри, вынесет вместе с мозгами.

Шурка от греха подальше осторожно попятился. Темка радостно полез из оврага, провожаемый гневным капитанским рокотанием:

– И этот туда же! Князь Лесс, а вы куда отступаете? А ну стоять!

Все, понял Темка. Если «князь Лесс», да «вы» – не миновать Марку нагоняя.

– Да стою я, стою. Что я, не видел, что ли, – не было тут боя, – оправдывался побратим.

***

Митька пододвинул кресло ближе к огню. Говорят, в Миллреде уже тепло, значит, и Иллару выпали солнечные деньки. А в Рагнере снег валит который день. Сонная Агрина добрела до гостя, ткнулась мокрым носом ему в руку. Княжич погладил ее по золотистой спинке. Решив, что долг гостеприимства исполнен, собака отступила к стене и легла рядом с высокими часами.

– Угощайся, – предложил Хранитель, пододвинув миску с засахаренными фруктами. Движением руки Курам отпустил слугу и сам налил вина.

– Благодарю. Вот, я принес: возможные причины Озерного бунта.

– Да, я посмотрю, – рассеянно кивнул Хранитель.

Княжич Дин вздохнул: ему хотелось поскорее услышать оценку своего труда.

– Я начал читать и про даррскую войну.

Раньше Митька не сильно углублялся в историю тех земель и тех лет. Знал: был в Даррском королевстве бунт, как раз в тех местах, что сейчас заметены Черными песками. В некогда красивом Озерном крае, получившем свое имя по Синь-озеру. Бунт жестоко подавили, и с разоренных земель беженцы хлынули в Иллар. Среди них было много озлобленных, растравленных, вооруженных; они брали силой то, чего лишились на родине. Король Илларский Селет такого не потерпел и выслал войска.

– Подлая война! Из жадности единой.

Войска собрали раза в три больше, чем нужно, чтобы оградить собственные земли. Селет решил: лучшего момента, чтобы прибрать к рукам соседские угодья, и не представится. Дарр оказался не настолько слаб, чтобы отдать свои, но и не достаточно силен отхватить чужие. Через полтора года война закончилась, границы остались прежние. И тысячи погибших, умерших после, в голодные годы, на перепаханных сражениями землях.

– Я вот думаю, Хранитель: была война. Жестокая война. Наверное, казалось, нет страшнее бедствия. Каждая семья, живущая в тех местах, заплатила ей дань. Каждая! Думали, погибших будут чтить долго. Помнили, детям рассказывали. А потом забыли. Только в хрониках и осталось. Может, кто еще скажет: а мой прадед… Вот сейчас война. Ее ведь тоже забудут. Все забудут! Как погибали. Как казнили. Может быть, сейчас у нас там бой, и кто-то погиб. Его ждут, а он погиб. – Голос перехватило.

Митька попросил мысленно: «Олень-покровитель, обереги своего княжича, будь милостив!» И далеким эхом, тайно от самого себя: «Росс-покровитель, отца…»

– Вот, а потом забудут. Как ту, даррскую, и не только ту, но и прочие. Знаете, Курам, если бы люди могли помнить дольше, может, все было бы по-другому.

– Войны начинают короли.

– Но сражаются – люди.

– Мне странно слышать такое от мальчика, не так давно надевшего мундир и с радостью отправившегося служить в далекий гарнизон.

Митька усмехнулся. Кажется – десятилетия прошли с того дня, как стоял перед королем и говорил: «Из рук ваших принимаю родовой меч…»

– Ты ехал учиться воинскому ремеслу.

– Учиться защищать! Это долг мужчины. Мой долг. Но призвание свое я вижу в другом.

– Стать летописцем, – снисходительно кивнул Курам.

– Нет, не так.

Бровь Хранителя приподнялась удивленно.

– Стать летописцем, чтобы узнать правду. А сейчас еще скажу: не дать забыть. Иначе толку в моих изысканиях! Я не хочу, чтобы так быстро забывали.

– Благая цель, – вяло улыбнулся Курам. – Мне будет жаль, если ты погибнешь.

Княжич тронул пальцем скулу, провел по нитке шрама.

– А наше испытание ты бы рискнул пройти?

– «Награда прошедшему – право называться летописцем», – процитировал Митька.

– Да. Всего лишь.

По окончании испытания дают не золотую побрякушку или роскошно изукрашенный пергамент, а суровую нитку, чтобы завязать вокруг запястья правой руки. На нитке той три бусины: каменная, деревянная и стеклянная – прошлое, настоящее и будущее. Ее не носят напоказ, в Роддаре и без знаков отличия знают, чьим рассказам можно доверять.

Курам рассматривал Митьку сквозь пустой бокал и чуть кривил в усмешке губы.

Того, кто не выдержал испытания, презирают, как хвастливого зарвавшегося юнца, ни один роддарец не доверит ему свою спину.

– Да. Но вы все равно не позволите чужеземцу.

– Налей вина.

Хранитель сегодня казался странно рассеянным. Вот и сейчас он смотрел в окно, на завихрения белой мути, словно ему и дела нет до гостя, непонятно даже, зачем пригласил.

– Метель начинается. Одна из последних. Мир перерождается. Каждый год – из холода в тепло. – Курам отхлебнул вина и неловко, громко стукнув, поставил бокал. Агрина вскинула голову, посмотрела внимательно на хозяина. Тот морщился и тер пальцем висок.

– Вы себя плохо чувствуете? Позвать кого?

– Не надо. Задерни шторы.

Митька отгородил кабинет портьерами от снежной круговерти.

– Да, метель. Может быть, последняя. Впрочем, это я уже говорил. Что такое для тебя метель?

– Снег. Холод. Лошадям трудно найти дорогу. Пешком – вязнешь в сугробах. Стрелять почти невозможно. В метель вообще трудно воевать. Я не люблю метели.

– Так ты же не любишь воевать, – поддел Хранитель.

– Да. Но там сейчас воюют другие.

Курам вздохнул еле заметно, словно говоря: опять ты за свое.

– Последняя метель – не просто снег и ветер. Это смятение мира. Именно в такое время особенно податливы наслоения времени.

Сердце закаменело до боли, и только через несколько мгновений тяжело стукнуло и снова погнало кровь по венам.

– Ты готов стать проводником? – слишком буднично спросил Курам.

«Нет», – испугался было Митька. Но Хранитель дважды не спросит.

– Да.

Конечно, да. Теперь он знает: Курам не так уж властен над прошлым. Его дар – вывести на дорогу и помочь в пути. Куда же приведет тот путь, по каким местам пройдет – во власти проводника.

– Сегодня у тебя получится. – Курам снова потер висок, глянул на застывшую почти на шестерке минутную стрелку. – Вслушивайся в пульсацию времени. Тебе трудно услышать его, и потому смотри на циферблат. Слейся с ритмом. Стань им. Войди в поток и плыви. Вынырни там, где необходимо. Ткань времен дрогнет, когда отобьется полчаса – у тебя есть этот миг.

Митька откинулся на спинку кресла, положил руки на подлокотники. Часы хорошо видны, в свете лампы отливают желтизной медные цифры и окантовка. Зацепился взглядом за тоненькую стрелку. Рывок – сдвинулась с места, – выдох. Вдох – пока стоит на месте. Рывок – выдох. Вдох – пауза. Движение – выдох. Вдох. Круг замкнется, но время не остановится – и начнется новый оборот. Ритм извечен, хоть и непривычен человеческому дыханию. Но движется стрелка, и Митька живет с ней воедино. Захрипел механизм предвестником удара – княжич судорожно стиснул резные подлокотники.

– Бо-о-ом!

Толчок!

– …Эй, открывай!

Лязг засова, скрип петель – сначала приходят звуки.

Стук копыт. Гремят колеса по камням.

Пелена спадает с глаз, так солнце высвечивает в туманный день, сначала проявляя контуры, потом рождая форму и цвет.

Крепость. Очень старая – башни не выдавлены наружу для лучшего обстрела и сливаются со стенами. Чудится в ней что-то знакомое, словно видел когда-то. Распахнуты ворота. Въезжает громоздкая карета, запряженная четверкой лошадей.

…Стонет дерево – в часах гаснет отзвук удара.

– Я видел! Хранитель, я видел!

– Ну, это несколько громко сказано. Так, тень, не больше, – размеренный тон Курама гасит отчаянную радость. Впрочем, Хранитель тут же добавил: – Но твой успех превзошел мои ожидания, поздравляю.

– Крепость, да, вы тоже видели? Там такие башни… Как не хватает чего-то… Если бы… Да! Торнхэл! Еще не перестроенный, старый. Ну да, без Западной башни совсем другие линии. Но точно – Торнхэл! – Митька осекся.

– Продолжай.

– Или Динхэл, – ответил нехотя. – Замок когда-то принадлежал нам, но был потерян. Отдан роду Оленя. Не знаю, почему так вышло, этого нет в хрониках.

– Что тебя связывает с этим родом сейчас?

– Вы так уверены, что связывает?

Хранитель не счел нужным ответить. Митька выпрямился.

– Княжич Артемий Торн, наследник рода серебряного Оленя, – мой побратим.

– Интересно, – протянул Курам. – И когда вы обменялись оружием?

– Сразу после того, как узнали о мятеже, – четко, без запинки ответил Митька.

– Переплел Создатель. – Хранитель помассировал висок. – Вот уж выдалась сегодня метель.

– А можно, я попробую еще раз?

– Да. Когда часы будут отбивать пять.

Курам потягивал вино и смотрел на княжича с любопытством. Сейчас, когда разрешение было получено, Митька рискнул спросить:

– Хранитель, а почему? Я же знаю – чужеземцам не любят открывать тайны.

Курам выплеснул остатки вина в камин – зашипело, и опять взвилось пламя. Агрина недовольно приподняла голову и с тяжелым вздохом снова опустила ее на лапы.

– Скажи, ты чувствуешь своего коня? Когда он послушен, а когда не желает подчиниться? Когда можно послать в галоп на радость ему, или когда он может только нехотя переставлять ноги?

– Конечно, – ответ был краток, по большому счету он и не требовался.

– Я же, Хранитель, чувствую время, как ты чувствуешь коня. Сегодня – хороший день для скачки.

Митька вспыхнул от негодования.

– А я что, хороший конь?

Курам ухмыльнулся.

– Ты научился быстро делать выводы. Если тебе так приятнее, думай, что ты хороший проводник. Тебе ведь нужно что-то там, в прошлом. Я был бы плохим Хранителем, если бы не учуял твой интерес. Что? Неужели тебя так волнует, почему твои предки потеряли замок?

– Может быть, – Митька открыто встретил взгляд Курама. Ведь действительно может быть, что проклятие рода связано с Торнхэлом.

– Да? – лениво удивился Хранитель. – А я думал, тебя больше тревожит потеря покровителя.

Кровь бросилась Митьке в лицо. Так он знал! Все время знал и играл с ним, точно сытый кот с отчаявшейся мышкой.

– Вы… – княжич задохнулся от ярости.

Хранитель приподнял вопросительно бровь.

– Зачем вы – так? – выдохнул Митька, с трудом разжимая сведенные судорогой пальцы. Казалось, что на деревянных подлокотниках осталось десяток вмятин.

Хранитель подался через стол, жадно заглянул гостю в глаза.

– Вот теперь, мальчик, из тебя выйдет отличный проводник.

– Конь, вы хотели сказать?

– Нет. Теперь – нет. Ты жаждешь пройти свою дорогу.

Митька отвернулся, пытаясь справиться с собой. Услышал размеренный голос Курама:

– Может, Создатель будет милостив и тебя не расстреляют в Рагнере. Тогда я узнаю, какую нить ты вплетешь в историю. А вплетешь обязательно, такие, как ты, не остаются в стороне. Сейчас же я хочу увидеть начало.

– Знаете, Курам, – Митька медленно повернулся, – я давно понял, что нити истории вымочены в крови.

Хранитель улыбнулся. Княжич снова вцепился в подлокотники. Ему не нравилось, когда Курам смотрел так – снисходительно-понимающе, словно весь Митькин путь уже предопределен.

– Да, это будет любопытная история, – только что Курам говорил как мудрый старец, и вот мальчишеская ухмылка изогнула его губы. – Ну-ну, не топорщи перья. Это для тебя – боль души твоей. Я же видел слишком многое и могу позволить себе роскошь остаться просто наблюдателем. Готовься, мальчик, – он кивнул на часы. – Помни, ты должен увидеть начало истории.

С трудом удалось унять бешено колотящееся сердце, соединить выдох с движением стрелки.

…Серая муть рассвета сочится через открытое окно, мягко обволакивая фигуру восьмилетнего мальчишки. Он ежится в тонкой рубашке, но не покидает насиженного места. У Митьки аж под ребрами екнуло – мальчишка сидит верхом на подоконнике, одна нога в комнате, другая снаружи болтается, а судя по краю крепостной стены, что виден в окне, достаточно высоко.

– Ильт, ох и сверзишься ты когда-нибудь!

Второй мальчишка, может, года на три-четыре постарше первого, лежит на постели, забросив руки за русоволосую голову. Он вставать еще не собирается, зевает сладко.

– Ну чего тебе не спалось, скажи на милость?

– А тебе бы только дрыхнуть! Все на свете продрыхнешь. Вставай, Брис. Дороги зовут нас! – пропел Ильт, взмахом головы отбрасывая длинные темные волосы и пришпоривая стену.

– Двор тебя зовет, куда ты свалишься. – Брис отвернулся, натянул одеяло на голову. В карих глазах Ильта – огорчение. Митька видит, как шевелятся его губы, но звук уже вязнет в тумане, следом пропадает и видение.

Эхом отдается в корпусе часов удар. Последний из пяти, отпущенных Курамом.

– Подкрепись. – Хранитель протянул бокал, полный темно-багряной жидкости. У Митьки действительно пересохли губы, и тонкое дорогое вино он выпил словно квас в придорожном трактире.

– Ты видел. – Курам, как обычно, не спрашивал, утверждал. – Я тоже. Но видеть – мало. Ты должен чувствовать ту дорогу, что вела тебя. Ты знаешь больше, ты должен лишь вспомнить.

Митька не помнит, он просто знает, не понимая, откуда:

– Тот мальчик на окне – Ильтарий Торн. Второй – Брислав Дин. Оказывается, наши предки были близко знакомы.

– Еще, – поощрил Курам.

– Княгиня Торн гостит в родовом замке Динов уже третий месяц. По их землям идет мор, к счастью, княжеская семья не успела вернуться домой после празднования Именования Матери-заступницы. Дины, их старые знакомые, предложили кров. Тем более княгиня Дин должна скоро разрешиться от бремени и уже не может выезжать.

– Все?

Слова закончились, как будто иссякли чернила, и перо скользило по чистой бумаге, не оставляя следа.

– Нет, – ухмыльнулся княжич, – я еще знаю, в кого Темка не боится высоты.

С шумом почесалась Агрина, привалилась золотистым боком к часам. Собака помогала миру обрести недостающую материальность, а то Митьке чудилось – протяни руку, и проткнешь стол насквозь. Вот уже снова чувствуется жар от камина и дует из-под двери.

– Я читал в родовых хрониках о Бриславе Дине. Герой ваддарской войны. Князь Дин был стар для походов, а княжич проявил себя храбрым воином. Но почти сразу после победы уехал. Что с ним стало – неизвестно. Про Ильтария наши хроники не упоминают, в них вообще не пишут о Торнах. – Митька нахмурился. – И мне это не нравится.

***

Звенит обледеневшая дорога. То вверх идет, то круто сворачивает, обходя скалы, то спускается. Вот и приходится Марку больше пешком, чем верхом. Такие они – даррские горы. Завязла в них королевская армия, скрылись мятежники. Второй день рассылают в разные стороны разведку, выискивая, куда можно ударить. Крох умеет воевать в горах, за Адваром гонялся на юго-западной границе. А первый отряд водил в тех горах, что на западе, когда шли последние бои с королем Ваддарским. Вместе, кстати, с Темкиным отцом служили. Опытен Крох.

Дорога выпрямилась, покатилась в долину, где дымила трубами деревня. Санти втянул ноздрями воздух и прибавил шагу.

– Пароль? – грозно спросили из-за камней.

– Седой пес.

– Проезжай.

Марк проскакал центральной улицей, остановился у дома старосты, снова назвал пароль – уже другой. У коновязи заметил Темкиного Каря, возле которого хлопотал Шурка.

– Княжич твой где?

– Там, к соседям определили, – кивнул мальчишка на массивный дом с резными ставнями.

В кои веки в королевской свите царило спокойствие. Порученец нашел капитана Георгия, тот сидел у окна и что-то писал неторопливо. Адъютант сдвинул лист, но Марк успел прочесть: «Любушка ты моя золотая, выпало отдохнуть…»

– Донесение от разведки. Отряд барона Легака.

– Давай. Можешь отдыхать. Через час – построение.

Порученец глянул вопросительно, и капитан усмехнулся:

– Узнаешь. Хорошее.

Марк вышел на крыльцо, пожмурился на весеннее, но еще холодное солнце. После такой дороги хотелось развалиться на чем-нибудь мягком и долго-долго лениться.

– Шурка, Санти обиходишь?

– Ага.

Марк перешел в соседний дом, цыкнув на голосистую шавку. На кухне возилась баба, и тянуло запахом свежеиспеченного хлеба.

Темка, скинув мундир, сидел прямо на полу, на полосатых домотканых половиках. Перед ним была расстелена карта, на углу которой спал кот.

– Что нового нашел? – спросил Марк, расстегивая форменные пуговицы.

– Смотри – если мы пойдем вдоль границы, сначала краем гор, а потом в обход Черных песков, то точно выйдем к Северному и Южному Зубу. Может, Крох туда и рвется, а?

На месте Южного Зуба лежал кошачий хвост, Темка сдвинул его пальцем.

– Не знаешь, что за построение сегодня? – спросил Марк, падая на застеленную кожухом лавку. Говорить про крепости он не хотел, сразу начинала ворчать застарелая злость на Эмитрия, что не уберег тогда друга.

Полосатый хвост снова лег поперек границы, дернулся недовольно. Темка хмыкнул и аккуратно завернул его коту под брюхо.

– Не-а. Спрашивал Александера, тот темнит. А папа как раз через час и будет. Может, речь скажут? Пламенную. Во-о-ду-шев-ля-ю-щу-ю, – выговорил по слогам. – Слышал же, не хотят солдаты в горы лезть, побаиваются.

– Не уверен, – вспомнил Марк посмеивающегося адъютанта. – Хотя речи не избежать, куда без нее.

Солдаты действительно опасались даррских гор: несколько успешных засад, которые организовали мятежники, добавили страхов.

– Папа вечером обещал рассказать про бои в горах, – сказал Темка, глядя, как кот снова выпростал хвост на южную крепость. – Ты уже обедал? А то пошли.

Бело-малиновый строй вытянулся вдоль улицы. Ближе к королю – свита, коннетабль с золотыми князьями. Эдвин против обыкновения не в темном камзоле, а в цветах Иллара. Марк понял: речью тут не ограничатся.

Вышел вперед коннетабль. Хоть и стар князь Кирилл, а голос его силен, как у молодого:

– Король наш желает отметить наградами тех, кто проявил доблесть в боях, преданность короне и мужество.

Эдвину подали бархатку, на которой сиял Золотой Щит. Марк услышал, как рядом выдохнул с восторгом Темка. Щит – награда не такая уж редкая, но сначала жалуется Бронзовый, затем – Серебряный и лишь после – Золотой. Бронзовый многие князья носят, а полных кавалеров насчитается едва ли с десяток.

– Князь Игарь Торн из рода Серебряного Оленя!

Встрепенулся Темка, зашептал жарко, не поворачивая головы:

– У папы первый Щит за ваддарскую границу, второй – за Адвара.

Зависть медвежьими лапами смяла Марка. Он бы тоже хотел сказать: «У моего отца…» Покосился на побратима: тот сиял, глядя, как награждают князя Торна.

– Ну вот, Игарь, будет Иллар гордиться еще одним полным кавалером Щита.

– Благодарю, мой король.

Темка все шептал что-то, а Марку хотелось крикнуть: «Замолчи!» К счастью, снова заговорил коннетабль; у короля в руках поблескивал Бронзовый Щит.

– Капитан Святослав Радан, барон из рода Снегиря!

Марк проводил барона взглядом. Уважают капитана Радана, но князю Лессу не забыть изматывающих допросов. «Что же я за урод такой, – подумал Марк, – и порадоваться ни за кого не могу».

– Княжич Артемий Торн из рода серебряного Оленя!

Вот она – неподдельная радость, теплой волной омыла сердце, защекотала в горле.

– Иди, ты что? – толкнул локтем окаменевшего побратима. Темка глянул на него непонимающе, снова на короля – и точно на крыльях вылетел.

– За доблесть и отвагу прими из рук короля орден Росса-покровителя.

– Благодарю, мой король! – Темка, кажется, чуть не пустил петуха от восторга.

Князь Торн с гордостью смотрит на наследника. А уж Темка так просто лучится, что весеннее солнышко. В глазах – хмель, губы непослушно в улыбку растягиваются, как не пытается княжич сдерживаться.

– Поздравляю, – шепнул Марк побратиму, когда тот вернулся в строй.

– Князь Маркий Лесс из рода Ласки!

Марк глянул удивленно, шагнул из строя.

В руках короля – орден Росса-покровителя. Громко, для всех:

– Ты заслужил эту честь, князь Лесс. – И тихо, только для своего порученца. – Ты достоин. Помни об этом, Марк.

Глава 8

Небывало долгая оттепель освободила поляну, но тут, ближе к опушке, снег еще прятался в тени деревьев. Девки, пристроившиеся на бревнах, захихикали, глядя, как Марк осторожно пробирается по тронутой вечерним ледком тропке. Что за племя, все им смешным кажется: и парни, волокущие из леса охапки хвороста, и солдаты, ошалевшие от долгого затишья. Королевский порученец, видно, тоже смешон.

– Смотрите, какой офицер молоденький! – громко сказала одна, и подруги – ну с чего, с чего? – засмеялись громче.

Марк не обманывался: про него это, деревенским девкам все, кто с аксельбантами, – офицеры.

– Что вы в одиночку по кустам прячетесь? Идите к нам!

Он чуть поклонился, благодаря за приглашение.

– Идите! – не унималась девка. – Мы частушки петь будем!

Снова захохотали. Вот ведь! Марк свернул к деревьям, проваливаясь в снег, добрался до склоненной ветром березы. Тут хорошо: можно спокойно смотреть на деревенское гулянье, а его самого от костра не видно.

Пламя уже расцвело, и девки теребили молоденького пастушка: ну начинай, давай же! Тот, даром что совсем малек, цену себе знает. Ждет, когда все утихомирятся, и только потом достает свирель. Марк и не знал раньше, что деревянная дудка может рождать такие звуки. Словно кружево плетет в вечернем воздухе, тонкое, воздушное. Его подхватывают девичьи голоса, вплетают свои нити. Первые песни – нежные, робкие, как начало весны. Потом свирель зазвучит веселее, недалеко и до плясок. А где пляски, там уже и частушки. Ох и забористые тут частушки слагают! Ничего, среди королевских солдат тоже свои мастера есть, найдут, чем ответить.

Марк отложил нож – слишком темно, чтобы и дальше кромсать дерево. Не получается морской зверь, все больше на безухую собаку с рыбьим хвостом смахивает. Нет в пальцах князя сноровки как у капитана из Семи Башен, что за вечер под рассказ заезжего купца вырезал фигурку. Жаль, потерялся подарок Николса. Можно, конечно, найти другого умельца, но не хочет Марк о таком просить. Он повертел неудачную заготовку. Ну как есть собака безухая. Размахнулся, швырнул подальше.

– Эй, ты чего кидаешься? – спросили из кустов. Затрещали сучья, знакомый голос помянул шакала. – Так и знал, что ты где-нибудь здесь, – Темка присел рядом, с наслаждением вытянул ноги. – Фу-у-у, помотался сегодня. Помяни мое слово, недолго нам тут торчать, скоро двинемся.

Марк кивнул: да, что-то затевается. Недаром король и коннетабль почти весь день совещались, вызывая то князей, то проводников из местных. Затишье уже дней десять как тянулось, а тут вдруг засуетились. С чего бы? Противник активных действий не предпринимал, как прижали его к горам, так и сидит. Патовая ситуация: королевские и мятежные войска связывают друг друга. Князь Крох пытается отступить к Дарру, но граница заперта горами. Говорят, есть какие-то тропки, но вести по ним армию рискнет разве что самоубийца. Представляет Марк, как бесится Крох: пройти бы в Дарр, развернуться – а там и миллредские земли, выход из ловушки. Договор с Роддаром не остановит, что мятежному князю заложники, что ему карахар?

– Ты меня не слушаешь! – Темка ткнул локтем в бок.

– Слушаю-слушаю, – рассеянно отозвался Марк.

– С такой-то рожей? Отвлекись, эй! Вон, слышишь, как поют?

– Угу.

Пели хорошо, вокруг костра уже тянулась первая нитка хоровода.

– Ну так повторяю. Галюся, старостина младшенькая, чуть свет моталась к бабке в лесок. Девки, не будь дуры, выследили. Привораживать, ясное дело, бегала. Пока бабка ее вокруг колодца водила, девки в кустах сидели, слушали. – Темка захохотал. – Угадай, про кого сегодня частушки будут?

Марка это интересовало в последнюю очередь, он лишь пожал плечами.

– Эх ты, дубина! Про тебя! Тебя Галюся привораживала!

– Какая еще Галюся? – рассердился Марк. Вот еще нашлась деревенская дура!

– Я же говорю, младшая старосты. Ну такая, – Темка показал руками пышные женские формы, – белобрысая. Смотри, как бы тебе бока не намяли, у Галюси ухажер есть, с серьезными намерениями к ней подкатывает.

– Тьфу ты, не было печали!

– Да ладно. – Темка отсмеялся, прикрыл умиротворенно глаза. – Слушай, а по-честному? Ну смотри, сама же в руки идет. Не думал, а?

Никакой Галюси Марк не помнил, все они на одно лицо. Даже не лицо – тело, вот что первое вспоминалось Марку. Груди в распахнутом вороте рубашки, полные плечи, круглые колени. Все горячее, спелое. Хотелось мять податливое тело, вжать в душистое сено, навалиться сверху… Марка пугали эти желания, в такие минуты он сам себе казался по-животному тупым, как и все эти Галюси. Князь Лесс мог бы начать их ненавидеть, деревенских скороспелок и ранних, ненасытившихся вдов, за то, что они заставляют ощущать себя таким. Но ведь даже княжна Чайка вспоминалась, как не должно думать о девице из благородного рода. Так мучительно-сладки были сны, в которых она его целовала, и таким стыдным пробуждение!

– Ну честно, а? – не отставал побратим. Голос его упал до хриплого шепота.

Марк глянул туда, где распался хоровод и где перекликались – еще просто подразнивая друг друга, разогревая, – лучшие певуньи.

– А ты сам-то? – спросил у Темки.

Резкий звук сигнального рожка заставил их обоих вскочить. Срочный сбор для королевской свиты!

Промчались через деревню. Окна в доме старосты светились, и у коновязи суетились ординарцы. Темка успел выкрикнуть на бегу:

– Вот Галюся просчиталась, надо было дома сидеть, а не на гулянке пятки бить.

Они не опоздали. На лавках вдоль стен сидели князья. Мрачный капитан Георгий стоял у стола, упершись кулаками и нависая над свернутой картой. Но кресло, поставленное для короля, еще пустовало; не было и коннетабля. Марк укорил себя: зачем ушел, раз чувствовал – что-то затевается?

Порученцы остались у двери, сели на старый сундук, кисло пахнущий овчиной.

– Как думаешь, что у него? – прошептал Темка, кивнув на свернутую карту. – Ты не помнишь, миллредская – она ведь не такая?

Марку как раз показалось – именно она, но сказать побратиму не успел. Вошел Эдвин, следом за ним показался коннетабль. Все встали, король жестом усадил обратно и сам опустился в кресло.

– Князь Кирилл, прошу вас.

Коннетабль вытянул из-под руки адъютанта карту, развернул. Закаменело Темкино плечо – сухие старческие пальцы скользили по границе с Миллредом. Марк нашарил руку побратима, стиснул: держись!

– Вернулась разведка. – Коннетабль говорил негромко, чуть пожевывая губами. – Мятежники разделились, часть ушла Козьим перевалом в Дарр.

– Невозможно! – выдохнул кто-то. – Он безумец!

– Как видите, князь рискнул, – сухо ответил коннетабль. – До границы с Миллредом он доберется дней через семь. Да, доберется. Не стоит заранее надеяться, что горы сделают за нас нашу работу. Мы же, сами понимаете, можем двигаться лишь в обход, а это в два раза дольше.

Значит, предают не только ублюдков, наследников тоже не жалеют.

– Хочу заметить, что князь Дин остался здесь, держит оборону и нас к тропам не пропустит. Прошу к карте.

Эти слова не относились к порученцам, и Марк смог повернуться к Темке. Шакал побери! С таким лицом только собственный приговор слушать. Побратима колотила дрожь.

– А если как пересекут границу?.. – шептал он. – В Роддаре узнают быстро.

– Да успокойся ты! Ну? Слушай, я не верю, что Эдвин вот так бросит заложников. – Марк старался говорить убедительно. И не вспоминать, что король уже жертвовал и им самим, отдавая палачу, и Темкой, отправляя его через горную реку, и сотнями солдат.

– А что он сделает, что?! – страшен крик, задавленный до шепота.

Если бы Марк знал! Дерьмо шакалье, жалко парня, кажется, Дин-младший пошел не в папочку. Но во сто крат больнее за Темку.

– Ты не вздумай его хоронить раньше времени, понял?

Марк вздрогнул, столкнувшись с яростно-внимательным взглядом побратима. Он точно ножом сдирал кожу, распластывал мозг, добираясь до глубинных мыслей.

– Не смей!

– Я не хороню, успокойся. Смотри, сейчас король будет говорить.

Действительно, князья снова сели. Эдвин дождался, когда в комнате стало тихо.

– Я помню о заложниках. Уже отправлен гонец в Роддар. Будем надеяться, что владетель примет мои заверения.

– Пока мы не пересекли границу, еще можем оправдаться, – заметил капитан Георгий. – Если же начнем боевые действия в Миллреде, то договор точно признают нарушенным.

– Иллар не собирается оправдываться, – припечатал король. – Я сказал – заверения. Я обещал владетелю очистить Миллред от мятежников так быстро, как это возможно. В чем дело?

Без стука ворвался барон Радан. Его дорожный плащ был заляпан грязью, капитан тяжело дышал.

– Мой король, гонец. Утверждает, от князя Кроха. Вот, – он протянул пакет.

Эдвин провел пальцем по личной печати Кроха, взломал ее. Лист не был исписан и наполовину, король быстро пробежал строчки глазами, но еще некоторое время не поднимал голову. Только когда негромко кашлянул коннетабль, Эдвин заговорил неестественно ровным голосом:

– Князь Крох собирается захватить город Минвенд, что недалеко от границы. Предлагает попробовать догнать его. Или же осадить город. Если в течение пятнадцати дней он не увидит моего штандарта под стенами, то устроит резню, а затем двинется дальше, в глубь Миллреда. Князь пишет, что лучше Иллару погибнуть в войне с Роддаром, чем загнить в мнимом благополучии. Также князь выражает надежду, что мне пришлют карахар. Он полагает, что еще до исхода лета роддарцы смочат платок в моей крови.

Старик-коннетабль, всегда сдержанный, ударил кулаком по столу и крепко, по-солдатски, выругался.

Пламя качнулось, лизнув ламповое стекло; траурной отметиной легла копоть. Слышно было, как у околицы все еще голосят частушки.

– Марк, скажи честно, ты веришь? – Темка остановился.

– Да. – Когда так спрашивают, лучше уж соврать.

– Крег обещал, что Митьку казнят последним. – Побратим метнулся к окну, Марку стала видна его сгорбленная спина. Крохотная комнатка, в которой жили порученцы, давала Темке не больше пяти шагов от стены до стены. – Владетель не обязан ждать гонца. Марк, да что ему гонец! Все сказано еще зимой.

Еще не стих хохот, а свирель уже наигрывает новый зачин. Пес во дворе загремел цепью, гавкнул нерешительно. Люди, беспрестанно снующие возле дома, сбивали охранника с толку. Марк уже привык к тому, что смерть на войне обыденна, но сегодня особенно трудно с этим примириться. Что же, видно судьба Темке хоронить побратима. Пистолет тогда, почти два года назад, Марк отвел. За измену король не осудил. Сколько раз могло просто шальной пулей убить, так Росс уберег. А все одно выходит. Правду говорят – не живут без покровителя. Дин-старший, если в бою не погибнет, так плахи дождется. Уйдет род Орла.

Низко согнувшись под притолокой, вошел хмурый Александер.

– Марк, к королю.

– А я? – вскинулся Темка.

Капитан холодно глянул на воспитанника.

– А на что ты сейчас королю? На войне убивают, сам знаешь. Знаешь, а разнюнился! Какой из тебя сейчас порученец?

Темка одернул мундир, застегнул пуговицу у горла.

– Все, я готов, – слова упали, как деревянные шарики.

***

Вино как в песок уходило, не брало. Крикнуть, чтобы подали горькой? Все равно уже шуршат слухи: князь Дин пьет второй день. Шепчутся: погубит он нас, может, стоило с князем Крохом уйти? Или самим податься в горы, спороть белые нашивки и убраться подальше от мятежа? Когда князь идет лагерем, сотни глаз следят за ним: да нет, вроде не пьян, брешут, поди, смутьяны. Нет, не брешут. Пьет князь Дин, но не берет его вино.

Ночь уже опустилась на горы, темная, с крупными звездами, каких не увидишь с равнины. Звезды растравили князя, точно пьяненького школяра. Молодой оболтус, вырвавшийся из-под опеки родителей, любит порассуждать, возвращаясь из трактира, мол, прах мы перед лицом Создателя; умрем, а звезды все будут светить; дерьмо мы на подошве вечности, и нечего мнить о себе. Так и Володимиру хочется крикнуть:

– Создатель, покарай меня! Дерьмо я, Создатель!

Видит Орел-покровитель, князь желал Иллару только блага. Честь свою – всего рода! – на кон бросил, сына изломал. Теперь вот сидит в этих горах и заливается вином, не пьянея. Они проигрывают войну, да. Дерутся уже не за Иллар, за собственные шкуры. Но Володимиру и в голову не приходило, на что может решиться Дарий.

…Адъютант князя Кроха пришел поздно вечером, когда лагерь уже затих. Володимир, уставший от напряженно-тихого противостояния больше, чем от яростных атак, нехотя натянул мундир и поплелся к Кроху. Проходя лагерем, привычно оглядывал караульных, прислушивался, но увиденное и услышанное ускользало, не оставляя ни малейшего следа. Князь чувствовал себя очень старым в этот вечер.

Откинув полог, вошел, недовольно сощурившись от резкого света. Видит Создатель, Володимир предпочел бы подольше брести по уснувшему лагерю. Ожесточенная ярость Кроха была неприятна, она заставляла действовать, предпринимая одну за другой бессмысленные попытки. Все они заканчивались одинаково – кровью, большей или меньшей, с той или с другой стороны, а чаще – с обоих.

Вот и сейчас Дарию не сиделось на месте. Мерил палатку шагами, напруженный, готовый хоть сейчас в седло – и в атаку. Дальний угол, в котором помещалась постель, задернут, но Дин был уверен, что предводитель мятежников еще и не думал ложиться. Поднялось раздражение: самому не спится, так чего других дергать?

– Росс свидетель, я не хотел прибегать к такому.

Такое начало заставило Володимира насторожиться.

– Мы проиграли.

Князь Дин, стараясь оставаться спокойным, сел к жаровне, вытянул руки над алыми углями. Дарий произнес то, за что обычно сам вышибал зубы.

– Мы проиграли, – повторил тот с напором.

– Я слышу.

Нет страшнее хищника, чем загнанный в угол. Володимиру стало тоскливо.

– Но и Эдвин не победит.

Руки никак не согревались. Что это – признак старости? Дин зябко потер ладони.

– Мы пойдем в Миллред.

– Дарий, ты сошел с ума! – Князь Дин вскочил, чуть не опрокинув жаровню.

– Может быть. Но Иллар таким не останется. Пусть не я, так роддарцы это сделают.

– Иллара тогда уже не будет.

– Значит, не будет.

Силы, так неожиданно пришедшие, оставили князя. Володимир тяжело опустился в кресло. Что же, то, чего он боялся, все-таки произошло.

– Мой сын…

– Его нужно было казнить за измену еще полтора года назад.

Князь Дин сгорбился, снова протянул руки к жаровне. Ровное тепло обволокло ладони.

– Вот, смотри. – Крох зашуршал картой. – С пушками Козьим перевалом пройти, конечно, сложно.

Жар накалил руки, они стали гибкими и уверенными, как змеи, живущие в теплых краях.

– Но если обогнуть ущелье с запада… Получится! А потом я устрою такую резню, что Эдвин не посмеет не прийти. Война – будет. – Дарий улыбнулся. – Заодно и рыжих шлюх проредим.

Нож – родовой нож Динов – впаялся в ладонь. Прыжок – жало метнулось к шее Кроха.

Боль! Володимир налетел на выставленный локоть, согнулся – удар сверху вбил в столешницу. Громкий голос Кроха, чьи-то руки на плечах. Князя Дина толкнули обратно в кресло. Меж плывущими перед глазами черными пятнами Володимир увидел вооруженных офицеров и Дария. Крох смотрел с высокомерным сочувствием, так жалеют соратника, ставшего беспомощным калекой.

– Жаль. Я надеялся, видит Росс. Ты ведь был отличным солдатом, Володимир. И тонким политиком. Помнишь ту миллредскую деревушку? Ну, где вы прирезали первую рыжую тварь.

– Валтахар, – прокашлял Дин, сглатывая кровь.

– Может быть. Тогда я подумал: ты – моя правая рука, ты – мой тыл. Мой союзник. Показалось, есть в тебе что-то, кроме ненависти к Эдвину. А то слишком уж повод нелепый, – князь ухмыльнулся. – Думал, я не знаю? Трудно не заметить, как княгиня Дин облизывается на короля. Точно последняя нищая шлюха.

Навалились двое на плечи, посадили обратно.

– Не надо, Володимир. Вот уж семейка неугомонная: то сыночек пытался меня угробить, правда, чужими руками. То папаша с ножом бросается. Глупо, Дин. Ну что ты так взбесился? Не знал, что ли, про жену? Знал. За наследника беспокоишься? Боишься, что владетель ему шею свернет? Так хочу тебе напомнить: этот сопляк предал тебя первым.

Больнее, чем от ударов.

– Если бы, – прошептал Володимир.

Дарий вопросительно поднял брови, но князь Дин замолчал. Странное равнодушие охватило: расстреляет ли его Крох как изменника или тихо прирежет тут же, в палатке, – по большому счету, это уже ничего не изменит. Но не было удивления, даже когда Володимир услышал:

– Отпустите его.

Хватка, удерживающая Дина в кресле, исчезла. Но князь не пошевелился.

– Я не собираюсь убивать тебя, Володимир. Ты все равно не сможешь мне помешать. Ты мне даже поможешь. Да, и не смотри так на меня. У тебя останется достаточно солдат, чтобы вы сидели, как кость в горле у короля. И ты не сдашься, – понимающая улыбка приподняла усы, – нет, только не Эдвину.

Володимиру осталось лишь наблюдать за сборами. Да, после того как король отнял жену, сына, родовые земли и честь рода, сдаться ему князь Дин не мог. Будь проклят Дарий, так точно все рассчитавший!

***

Городская тюрьма содержалась в отменном порядке. Все просто и надежно: лежак, застеленный грубым, но теплым одеялом; стол, на нем таз для воды и кувшин. Не очень светло, но достаточно, чтобы охранник мог рассмотреть узника. Решетка вместо двери. Из отличного железа решетка. За ней узкий проход, освещенный лампами. Напротив еще одна решетка, там камера Мартина Селла. После того как князь прикрикнул на желчного старика Дробека, Мартин еще не произнес ни слова. Иногда посматривает на Митьку. Боится, наверное, что мальчишка опозорит Иллар истерикой. Не бойтесь, князь. Митька помнит, как выходил на казнь невиновный Марк. Он тоже сможет.

Сможет. Непременно. Правда, очень страшно. Митька и не думал, что будет так страшно. До тошноты, до озноба, от которого не спасает одеяло. Даже руки дрожат, и княжич прячет их в карманы. В левом натыкается на гладкое, шелковистое, и прядка обвивает палец. Митьке она кажется теплой, но, скорее всего, он просто помнит яркую рыжину. Прикосновение успокаивает, и уже не так трясутся руки.

Да, страшно. А еще очень горько. Не вышло ничего у Митьки. Когда-то отец преподал урок, как можно жертвовать честью. Сын ответил ему предательством. Стоит ли теперь удивляться? Но горько, впору завыть раненым зверьком.

Даже помолиться некому. Не услышит умирающий Орел.

Загремели замки, послышались голоса. Потянуло запахом горячей каши с мясом. Поваренок останавливался у каждой камеры, наполнял чашки и протягивал через решетку. Князь Селл принял ужин, поблагодарил кивком. Мальчишка повернулся к княжичу Дину, просунул аккуратно чашку. Митька не встал, мотнул отрицательно головой. Он хотел есть, даже сосало под ложечкой. Но так тошнило от страха, что княжич опасался блевануть после первого же глотка.

– Ну? Хорошая каша, – огорчился поваренок. – С мясом.

Митька отвернулся к стене.

– Эмитрий Дин! – повелительно сказал Мартин. – Извольте поесть.

– А может, он голодовку объявил? – с издевкой крикнул из соседней камеры Юдвин. Митька слышал, как опасно тонок голос молодого князя, того и гляди, сорвется в истерику.

Встал, принял у поваренка чашку. Мальчишка смотрел на него с любопытством.

Спасибо, не пожалели масла для заключенных. Комки каши легко скользили через сведенное судорогой горло. Сначала Митька давился ароматным, вкусным варевом, потом пошло легче.

Пустую чашку, как велено, поставил на пол, вплотную к решетке. Хоть было в камере зябко, но Митька все же снял камзол, сложил аккуратно. Забрался под одеяло и закрыл глаза. Уснуть бы. Но как забыть, что уже завтра владетель решит судьбу илларских заложников?

Колокол молчал. Его время – утром и вечером, сейчас был полдень, и бронзовый бок тускло отсвечивал под солнцем. Крупные хлопья снега ложились на кованые завитки, оттеняя рисунок: звери и птицы. Колокол отрезан от Митьки строем солдат. Вся площадь поделена солдатами: оттеснена молчаливая толпа, поставлены в центр заложники, окружен колокол, там, на помосте, стоит роддарская знать, среди них княжич увидел крега Тольского. И оставлено пустое место у стены. Кажется, владетель решил их судьбу. Но что-то не торопился появиться и огласить приговор.

Как тихо на площади. В Турлине бы воздух кипел от разговоров, а тут молчат даже дети. Падает снег на мостовую, забеливает город, точно задался целью стереть любое воспоминание об оттепели. А когда заложников вели в тюрьму, под сапогами чавкала грязь, искрились сосульки и вокруг первых ручьев суетились мальцы, пуская лодочки.

Гулко закашлял старик Дробек, подтянул потуже завязки плаща. А Митьке почему-то совсем не холодно. Вчера так мерз под теплым одеялом, а сегодня стоит с непокрытой головой под снегом – и хоть бы озяб.

В воротах Корслунг-хэла показался человек. Он шел неторопливо, словно не было перед ним застывшей толпы. Наверное, Хранитель прошлого мог позволить себе и не такое. На припорошенной снегом мостовой оставались черные следы, отмечая путь: между солдат к колоколу. Курам поднялся по ступеням. Митька вяло удивился, заметив, что не змея вышита на его плаще, а корслунг. Крег Альбер опустился на колени и протянул Хранителю стальной обруч. Курам неторопливо надел его, и тогда склонилась знать, зашевелилась толпа на площади, снимая шапки перед владетелем Роддара.

Вот оно как…

– По праву владетеля этой земли. По долгу братской клятвы, – громко произнес Курам. – Повелеваю: за нападение на земли сестры покровителя нашего Родмира заложники должны быть казнены.

Горячо стало в груди, точно уже словил пулю. Митька глотнул холодного, пахнущего снегом воздуха.

– В честь милосердия покровительницы Миры расстреляны будут только трое.

Крег Тольский прошел между солдатами, остановился напротив пленников. Снова глухо закашлял старик Дробек, прижал ладони к груди. Так и вышел, повинуясь приказу крега. Следом за ним – Михалей и Юдвин.

Радость – не ему идти под дула винтовок! – подкатила к горлу, заставила Митьку сипло выдохнуть. Не сейчас. Пусть хоть несколько дней – но еще будут.

Трое выстроились у стены. Дробек прислонился к камню, прикрыл глаза. Старик болен, горы подточили его – но разве он не хочет жить? Михалей оставил дома жену и троих детей, перед самым отъездом он принял в дом двух осиротевших племянников. Вытянулся в струнку Юдвин, вот уж в ком клокочет ярость: не успел, ничего не успел.

Солдаты подняли ружья. Капитан с гербом Роддара на черном плаще оглянулся на владетеля.

– Нет! Вы должны казнить княжича Дина, слышите?

Отчаянный крик Юдвина Раля всколыхнул толпу на площади.

– Он сын мятежника! Это его отец напал на Миллред!

Желчный, всегда недовольный старик Дробек отклонился от стены, ухватил Юдвина за плечо:

– Замолчи.

Тот дернулся яростно, вырываясь.

– Думаете, я вместо себя подставляю? Видит Создатель – нет! Пусть меня убьют, пусть! Но его-то должны в первую очередь. Он носил белые аксельбанты! Он там убивал! По справедливости – его казните!

Стыд, душный, раздирающий горло стыд, пахнущий дымом сгоревшей Валтахары.

Дробек – откуда только силы взялись – толкнул молодого князя к стене. Сказал:

– Не позорься. Иллар не позорь.

Юдвин замолчал. Выпрямился. Но все равно смотрел не на офицера, командующего расстрелом, а на княжича Дина.

Митька не посмел отвести глаза.

***

Нежданно пошел снег – липкий, крупный. Он сглаживал дороги, убирал поля. Словно гигантский плуг, вспахивала белую целину армия. После королевских войск оставалась черная грязь и ошметки сугробов. Почти не делали остановок, но никто не жаловался на усталость.

Марк взглянул на побратима: эк его обтесало! Скулы торчат, губы высохли. А глаза горят – как у дикого пса перед дракой. Глупо, но Марк завидует сейчас Эмитрию. Стал бы Темка так за него, князя Лесса, в бой рваться? Король-то думал – бывшего княжича Кроха обуздывать придется, слово с него взял, а как бы не пришлось Марку побратима за руки держать. А вообще – обидно. И разговор с Эдвином душу точит, и зависть эта глупая, и ненависть, что колет взглядами соратников, с кем уже не первый день рядом воюет. В милости у короля Марк, а все равно не забывается, чей герб он носил когда-то, – вот и сейчас вспомнили. Эдвин даже с собой брать не хотел, собирался оставить при коннетабле в даррских горах. Князь Кирилл счел подходящим настроение для отчаянной атаки – обозленные подлостью Кроха, солдаты рвались в бой. Мятежников должны были попытаться выбить в долину, если же не получится – отжимать дальше до даррской границы, туда, где горы остановили Черные пески.

Как молил Эдвина Марк!

– Мой король, я должен ехать, пожалуйста! Вы же знаете, ваше величество!

Тяжел взгляд у короля. Но Марк выдержал, как и тогда, обвиненный в предательстве. Молчит Эдвин. Карта перед ним на столе расстелена, ярко освещена двумя лампами. На карте путь отмечен – в Миллред. За князем Крохом.

– Прошу вас, ваше величество!

На колени бы встал, да знает – не любит Эдвин, когда военные у него в ногах валяются. Марк уже на все готов. Только бы взяли.

– Я должен, мой король.

– Ты понимаешь, что тебе опасно показываться в тех краях? Стоит кому обмолвиться…

Марк сказал бы: «Ну вы же не берете с собой Бокара, так некому!», но он лишь склонил голову:

– Да. Я понимаю. Но я должен. Княжича Дина вы же отпустили, а он тоже ехал через Миллред.

– Он под охраной роддарцев.

За дверью спорят адъютант с коннетаблем. Оба недовольны, что король так долго занят с порученцем. Но Марк не выйдет отсюда, пока не получит разрешения. Разве что под конвоем выведут.

– Прошу вас, мой король. Позвольте мне ехать.

Смотрит Эдвин. Помнит ли он, что смотрел точно так же, когда отправлял Марка на пытки?

– Хорошо.

– Благодарю вас, мой король, – выдохнул, еще не до конца веря в то, что услышал.

– Но дашь слово, что не будешь пытаться убить князя Кроха. Его должны казнить в Турлине.

У Марка вырвалось с горечью:

– А вы поверите мне, ваше величество?

– Ты становишься излишне дерзок. Рассчитываешь на покровительство князя Кирилла?

– Простите, ваше величество.

– Даешь слово – и можешь ехать.

Марк – один из лучших фехтовальщиков. Он отлично стреляет. Не силой, так гибкостью и ловкостью берет верх в рукопашных сватках. И каждый день молит Создателя, чтобы свел его лицом к лицу с тем, кого когда-то называл отцом и считал земным воплощением Росса.

– Я, князь Лесс из рода Ласки, обещаю не убивать князя Кроха. Пусть его казнят в Турлине.

…И вот теперь Марк все ближе и ближе к Миллреду. Послезавтра будут у границы.

Разбита дорога, перемешан снег с грязью. Летят ошметки из-под копыт едущих впереди. Темка вдруг придержал коня, свернул на обочину.

– Александер, я догоню.

Марк тоже остановился, пропуская пеших. Темка оттирал с лица грязь и смотрел, как взбивают черно-белую жижу солдатские сапоги. Потом добивали дорогу пушки, которые медленно тащили ладдарские битюги.

– Не могу. Каря готов загнать, побыстрее бы туда. И хоть под колеса ложись, – Темка кивнул на пушки, – лишь бы через границу не перешли.

Марк понимал: каждый шаг к ней – Митькин шаг к казни. Княжич Дин хорошо держался в плену, кому, как не Марку, это помнить. Не посрамит Иллар и на роддарском эшафоте. Если, конечно, заложники еще живы.

Темка первый направил коня вдоль дороги, обгоняя медленно тянущийся обоз. Марк пристроился следом, радуясь, что побратим не видит его лица. Неужели все-таки он, князь Лесс, желает смерти Эмитрию Дину? Дерьмо шакалье! Митьку есть за что уважать. Сведи их Создатель другими дорогами, Марк был бы рад назвать Дина-младшего другом. А сейчас – поднимается глухая злоба, ворчит, словно одичавший пес. Когда вот так изводится Темка – из-за Эмитрия. Когда обрывает разговор или просто молчит, а видно же – думает о чем-то важном. Марк не спрашивает: все равно не скажет, оставляет другому побратиму. Или – единственному побратиму? Хоть и вернул Темка нож, князь Лесс давно уже не мальчишка, понимает – этого мало.

Как-то еще по осени, когда стояли последние жаркие деньки, Темка и Марк отправились купать лошадей. Хороший был вечер, тихий. Правда, Темка все маялся, точно хотел поговорить, но не решался, и, когда Марк предложил дойти до песчаный косы, обрадовался. Марк снял сапоги и шагал по мелководью, Темка топал по берегу, медово-красноватому от заходящего солнца. Отмахивался снятой рубашкой от комаров и ворчал: почему, мол, они к Марку не пристают.

– Ты вспоминаешь столицу? – спросил побратим, звонко хлопая себе по шее.

– Наверное. – Марк и сам не знал. Есть Турлин, и ладно.

– А я часто. – Темка настороженно глянул на него из-под упавшей прядки волос. Словно опасался чего.

– Маму? – как можно мягче спросил Марк.

– Ну да, маму, – слишком быстро согласился друг. – И вообще…

Санти, обиженный невниманием, поддал Марку в спину мордой, чуть не сбил с ног.

– Не хулигань. Что – вообще?

– Ну… А место-то занято. – Темка шел выше по берегу и увидел первым.

Марк вытянул шею: точно, всадник загоняет коня в воду. Почудилось – знакомая посадка. Видно, Темке тоже, он бросил повод Каря и побежал. Но почти сразу остановился. Парень только издали, в слепящем свете заката, походил на княжича Дина.

Темка глянул на подошедшего Марка.

– Пошли обратно, раз занято.

Про Турлин Темка больше не сказал ни слова, он вообще сделался молчалив.

Тогда Марк на мгновение пожалел, что не убил Эмитрия еще весной. Тогда – и сейчас. Темка бы уже примирился с гибелью побратима, а такая неизвестность – как долгая пытка.

***

Агрина встретила гостя как раньше: стукнула хвостом по полу и продолжила грызть огромный мосол. Курам сидел за столом в светлой части кабинета, рассеянно выбирал орехи с плоской тарелки.

– Добрый вечер, владетель.

– Я так и думал, что ты не поймешь, – чуть поморщился хозяин. – Садись. Орешек хочешь?

Митька взял длинный миндаль, сдавил в пальцах.

– Что же я должен был понять, владетель?

– Что все это время я говорил с тобой не как правитель Роддара, а как Хранитель.

– А разве можно так? Вы – один человек. По вашему приказу убили троих.

…Как ярко была видна кровь на белом. Когда расстрелянных накрыли плащами и унесли, пятна остались. Снег пытался их спрятать, но получилось у него не сразу – сначала он таял, попадая в красные лужицы. И как тихо стало в доме без брюзгливого ворчания старика Дробека, неторопливых рассказов Михалея – он любил травить байки, без яростных нападок Юдвина.

– Скажите, владетель, зачем вы придумали этот договор? Если знали, что Иллар не сможет его выполнить.

Курам со вздохом положил орех обратно на тарелку.

– Видишь ли, мне не нужна война с Илларом. Вы привыкли считать, что мы любим войны. Это не совсем так. Для нас война – работа. И она выгоднее, когда воюют другие, а мы лишь наемники. Война с вами принесет нам победу – и нищету на долгие годы. Сейчас мы не готовы содержать армию. Случись все чуть позже, да, признаю, мы бы с вами не церемонились.

Митька коротко усмехнулся: сейчас этого человека действительно невозможно называть Хранителем.

– Наш основной товар – наемники. Ты ведь слышал, что у нас был мор? Умерло слишком много мужчин. А если мы ради войны с вами отзовем тех, кто ушел? Теперь представь: война началась. Мы не сможем покупать продовольствие в Миллреде. Придется грабить Иллар, а что можно взять сейчас в его приграничье? Захватим ваши земли, а дальше? Нам их не поднять. Нет, к сожалению, сейчас война нам невыгодна.

Митька вспомнил ваддарских князей: они также обсуждали илларские земли. И как там, в Ваддаре, замутило от бессильной ненависти.

– Скажу откровенно: меня мало кто поддерживает, и даже мой брат настаивает на войне. За всю историю Роддара впервые владетель оказался наделен даром Хранителя и впервые он отказывается от войны. Видишь ли, именно благодаря своему дару я смотрю на некоторые вещи иначе. Но, опять-таки, благодаря дару, я знаю, что должен был сделать хоть какой-то ход в защиту Миллреда, дабы не прогневать покровителя нашего Родмира. – Курам усмехнулся. – Заодно успокоил Альбера и его сторонников. Владетелю тоже нужно на кого-то опираться.

Митька стиснул орех так, что заныли пальцы.

– Я и раньше понимал, что мы – разменные фишки. Но я надеялся, что нас разыграл Иллар, а оказывается, вы просто хотели успокоить крега Тольского и упрочить свое положение.

– Ты забываешь о братской клятве.

Мог бы, рассмеялся владетелю в лицо.

– Да какая это клятва, если вы из нее сделали повод для политических интриг?

– К сожалению, клятва все-таки существует, – сухо сказал Курам.

Митька отложил миндаль на стол, вынул из кармана завернутый в плотный лист пакет.

– У меня к вам просьба, владетель. Если вы казните меня, то, пожалуйста, пусть эти бумаги передадут илларскому княжичу Артемию Торну из рода серебряного Оленя. Я не стал запечатывать, вы же все равно захотите посмотреть.

– Это то, что никак не могли прочесть мои соглядатаи? – Курам не притронулся к пакету, но глянул с любопытством.

– Да.

– Ты желаешь услышать оценку своему труду?

– Нет, владетель.

– «Хранитель», – поправил Курам. – У тебя есть еще просьба?

Митьке захотелось зажмуриться. Купить право заглянуть в прошлое такой ценой? Да что же за род проклятый! Но Хранитель – владетель! – не предложит дважды.

Курам ждал. У Митьки вдруг закружилась голова, словно он увидел под собой ущелье Орлиной горы. Сдавило виски. Ну же! Что сделано, не исправишь. А как иначе узнать, чем прогневал Брислав Дин своего покровителя? Другого шанса не будет.

– Нет.

– Что ты сказал? – Кажется, Хранитель действительно недослышал.

– Нет, – громко повторил Митька.

– Вот как…

А нужен ли ему этот шанс? Может, завтра уже придется встать к каменной стене под молчание колокола. Княжич сгорбился в кресле, уронил руки между колен.

– Глупо, – услышал он голос Курама и кивнул, соглашаясь.

Да, наверное, глупо. Почему так: поступаешь правильно, а выходит – глупо? Как тогда, у короля Далида.

– Но я все-таки желаю узнать историю твоего рода.

Митька вскинул голову.

– Или ты против? Откажешься быть проводником владетелю Роддара?

– Вы это – как плату? – разжал княжич губы. – Как милость?

Он думал, что Курам рассердится, но старик сказал грустно:

– Мальчишка… Смотри на часы.

…Кажется, это фехтовальный зал.

За мутным слюдяным окном плавает круглая луна, похожая на сонную рыбину. Блеск ее чешуи мягкими пятнами лежит на полу. Ближе к центру зала он тускнеет, растворяется в густой желтизне – горят свечи. Канделябр стоит на полу, между мальчишками. Шестнадцатилетний Брис и двенадцатилетний Ильт – лицом друг к другу; идущий снизу свет накладывает причудливые тени.

Брис говорит шепотом, но постепенно голос его крепчает:

– Ильтарий Торн из рода серебряного Оленя! Вот мой нож с Орлом. Прими его, прими честь мою и славу рода моего.

– Брислав Дин из рода золотого Орла! Прими и ты нож с Оленем, а с ним честь мою и славу моего рода.

Оружие перешло из рук в руки. Мальчишки поддернули левые рукава рубашек. У Бриса чуть раздуваются ноздри, Ильт прикусил губу. Они постарались резануть одновременно – и кровь закапала на пол Динхэла. Неторопливо переплели пальцы, сомкнули руки, соединив раны.

– Вот, – неловко выдохнул Ильт.

– Ага, – в глазах Бриса мелькнула усмешка.

Разжали пальцы, княжич Дин поднял заранее приготовленные обрывки холстов.

– Давай перевяжу, – сказал он с той грубоватостью, за какой обычно прячут волнение.

***

Темка выпустил повод Каря и рванул напрямик, между палатками, по нетронутому снегу. Вспухали белыми взрывами сугробы под ногами. Плащ путался, цеплялся завязками за горло, и княжич скинул его. Отмахнулся от Александера, проскочил под носом караульного и все-таки опоздал. Роддарский гонец уже говорил с адъютантом. Вот они зашли в королевскую палатку, и сразу затем оттуда вышли князья.

– Папа! – Темка чуть не сбил с ног Торна-старшего. – От владетеля? Да?!

– Скорее всего. А ты чего раздетый носишься? Опять простудишься.

Темка глянул непонимающе, ухватил отца за рукав.

– Пап, я так просил Создателя… Ну не может быть, чтобы Митьку убили!

– Иногда я проклинаю тот день, когда для тебя выбрали Северный Зуб, – вырвалось у отца с горечью.

– А я, – у Темки перехватило горло, – я очень рад этому! Слышишь? Я рад этому!

…Тают снежинки на ладони. Одна, другая, третья. Высыхают капельки на коже. Темка внимательно следил за тем, как исчезают иглистые звездочки, словно нет в эту минуту ничего важнее тающего снега. Наверное, если бы увидел Александер, то задал бы взбучку – не дело королевскому порученцу в разгар дня прятаться за палаткой. Но Темка не мог выйти. Пусть время замрет. Солнце застынет. И только замерзшие слезы Матери-заступницы падают и падают на землю. Пусть так будет вечно, лишь бы не прозвучало: «Казнен». Темка пробует это слово, повторяя раз за разом, пока оно не утрачивает смысл и не становится нелепым, словно карканье ворона, тщившегося заговорить по-человечески.

Падает снег. За его пеленой слышны голоса, шаги, конский топот; вот прошли на смену часовые. Король наверняка уже выслушал посланца. Темка наклонился, ухватил в горсть снег. Заледеневшая ладонь почти не ощутила холод. Растер лицо. Он – королевский порученец, он солдат в свите короля. Надо идти. Но Темка все медлил, а потом появился Шурка, протянул плащ.

– Сейчас будут играть сбор.

Место Темки – среди порученцев, слева от Марка. Побратим глянул вопросительно. Темка отвернулся, уставился на королевскую палатку. Ждут. Падает снег. Темке хочется запрокинуть голову и поймать губами крохотные белые искорки. Они оседают на плащах и мундирах, на непокрытых головах, превращая всех в седых стариков.

Адъютант распахнул перед королем полог, вышел Эдвин. Король был холодно-сосредоточен, он держал в опущенной руке свиток. За его плечом виднелся роддарец – уставший гонец, совсем непохожий на вестника смерти. Чуть качнулся Марк, толкнул Темку в плечо.

Голос Эдвина хорошо слышен в тишине:

– Князь Крох захватил Минвенд, а значит, Иллар не выполнил договор. По приказу владетеля в Роддаре были казнены трое заложников.

«Митьку обещали убить последним!» – Темка зажмурил глаза, но все равно продолжал видеть падающий снег, только он стал черным.

– Были расстреляны: князь Жель Дробек из рода Куропатки.

В свите коннетабля есть его сын, Темка помнил герб.

– Князь Юдвин Раль из рода бронзового Барсука.

Нет, его Темка не помнил. Третий, последний – ну же!

– Барон Михалей Устан из рода Осы.

Темка открыл глаза. Подло радоваться, но Митька жив. Жив!

– Владетель дает пятнадцать дней, чтобы вывести мятежников из Миллреда. Если по истечении срока мы не сможем этого сделать – оставшиеся заложники будут казнены. С нами едет гонец из Роддара, он и будет свидетельствовать владетелю.

Росс-покровитель, сделай так, чтобы Темку не отослали с поручением. Он должен участвовать в бою за Минвенд!

Глава 9

Чем ближе к Миллреду, тем теплее. Запах приближающейся весны должен кружить голову, но пахнет дымом и лошадиным потом, тяжелым пехотным духом и оружейной смазкой. В тот день, когда пересекли границу, парило от земли и слепило глаза солнце. Темка расстегнул пуговицу на мундире. Душно. Плотным строем едут, без привалов.

Ушел ощетинившийся авангард, точно показал Иллар когтистую лапу. Встречают его пустые деревни – прячутся в лесах жители, уводя с собой живность. Могли бы не бояться: по королевскому приказу за грабеж и мародерство – казнь через повешение.

День пути оставался до Минвенда, когда наткнулись на сожженное поселение. Богатое село было, медовое, далеко от него встретились первые пасеки. Видно, не только в город товар возили, у себя тоже купцов принимали: ближе к тракту раскинулась базарная площадь. Наверняка, плясали на этой площади в свадьбы да гуляли в праздники. Вон столб, на который сапоги да связки баранок подвешивали и молодцам предлагали забраться. Сейчас у столба грудой лежали разбитые расписные кувшины, матово поблескивали черепки с золотыми пчелами.

– Ох, Матерь-заступница, – шептал Александер, глядя на черные остовы сараев, разобранные по угольку, по обуглившейся дощечке.

Все знали, какой пожар бушевал в деревне.

Вчера вечером остановились у перелеска. Еще не стемнело, но Эдвин не собирался появляться у Минвенда на ночь глядя. Странным выдался вечер, слишком спокойным после напряженного перехода. Темка пристроился у костра, а у него каждая жилка дрожала: быстрее, быстрее. Хоть беги. Напротив, через пламя, король. Отсветы плясали на его лице, высвечивали аксельбанты – золотые с серебром и бронзой. Эдвин тоже был странен в этот вечер: не гонял штабных, а просто сидел у костра. Никто не смел нарушить молчания, пока не вступил в освещенный круг капитан Георгий.

– Мой король, тут человек пришел, встречи с тобой просит.

– Так уж нужно? – спросил Эдвин, не глядя на капитана.

– Да, мой король.

– Что ж, зови.

Георгий качнулся в темноту и выудил из нее старика в плохоньком кафтане. Но, как ни ветха была его одежонка, на груди топорщила крылья вышитая пчела.

– Здравствуй, король Илларский, – старик низко поклонился. В голосе его не чувствовалось ни робости, ни заискивания.

– Здравствуй. Кто ты?

– А я и сам теперь не знаю, король. Был дедом Гнатом, жил бобылем в деревне Лаховейке. А сейчас так, не человек, а головешка потухшая.

– Говори все, Гнат, – поторопил капитан.

Старик мелко закивал седой головой.

– А то ж, скажу. Ваши тут проходили…

– Не наши, дед, не наши! – угрожающе поправил капитан.

– Да ты садись, Георгий. И ты, дед, садись, – сказал король.

Старик умостился на самом краю освещенного круга, прямо на земле, подвернув под себя кафтан. Капитан сел рядом с Темкой, тяжело положил на колени руки.

– Спасибо, король Илларский. Так вот, были тут… уж и не знаю, как сказать…

– Мы поняли, – в голосе капитана пророкотала далекая гроза.

– Ага. Так вот со всей Лаховейки они меня одного и оставили. Слово взяли, что дождусь я тут короля Илларского и обскажу ему все как было. Я вот и пришел. А слушать или нет – уж король решать будет.

– Сволочь! – Капитан плюнул в костер. – Специально разжигает.

– Георгий, пусть играют сбор князьям и свите.

– Мой король, стоит ли? – нерешительно возразил капитан. – Князь Крох того и желает.

– Играть сбор!

Молча слушали князья и офицеры рассказ деда Гната. Неискусен был старик, да Темка столько уже повидал, что вставало перед глазами пламя до небес, слышались выстрелы, и забивал ноздри вязкий запах.

…Чужеземцы пришли под утро, когда хозяйки только начинали ворочаться с боку на бок, поглядывая в окно: не пора ли палить лучину и идти к скотине. Крепко спали мужики перед новым днем. Досматривали сны дети. Собаки еще дремали в ожидании утренней похлебки, и кошки безбоязненно шмыгали по дворам, да, наверное, рыжий петух у старосты уже катал в горле дробное «ко-ко…», готовясь к выступлению.

Спала и медуница, единственная на всю деревню. Молодая, но даровитая: поля при ней родили богато, мед был – всем соседям на зависть. Мирно при ней жили, без особых ссор, разве что бабы какие сцепятся языками, ну так на то они и бабы.

Первыми пришельцев услышали собаки. Лаяли до хрипа, капала слюна с клыков на оттаявшую землю, врезался в горло ошейник – напрасно. Ломали двери, вытаскивали сонных, непонимающих. Босыми гнали по весенним лужам на базарную площадь. Дед Гнат поспешал со всеми, ловя губами влажный утренний воздух. Мало кто успел схватить что под руку попало – нож или полено, топор или косу. Кто успел – лег под пулями. Землю пахать, хлеб растить, мед делать густой и прозрачный умели, а вот воевать – нет.

Кричала на площади медуница:

– Оставьте их! Не троньте! Вам же я нужна! – На колени пред чужеземным князем встала, пачкая в грязи тонкую нижнюю сорочку, уронила в лужу золотые косы: – Пощадите! Меня берите, их-то за что?

Смрадной волной катились над площадью шуточки солдат. Кто-то дернул за ворот сорочки – лопнула тонкая ткань, соскользнула с плеч, открывая маленькую, не тронутую еще ребенком грудь. Медуница прикрылась скрещенными руками.

– Не троньте их! Милостью Матери-заступницы прошу!

Когда к столбу ее вязали, поднимали повыше, уже молчала. Только слезы текли. Многие плакали – по себе, по детям, по золотоволосой хранительнице. Сараи начали обкладывать хворостом, вот тогда уже заголосили в голос. Кто молился, кто проклинал. А рисковый Планк, сын Глашки-вдовы, кинулся на солдата, схватился за ружье. Сразу его и пристрелили.

Гната у самых дверей в сторону оттолкнули. К медунице поставили. Хотел старик ее участь облегчить, но смог лишь спрятать заледеневшие ступни в ладонях. Негоряча уже у Гната кровь, так хоть от ветра укрыл. Смотрели они оба, как занималось пламя – то медленным поступом, то кошачьим прыжком. Слышали, как кричали односельчане. Когда начали рушиться крыши, отстреливаясь искрами, поднял Гнат голову и увидел, что не золотом отливают у медуницы косы, а серебром.

Подошел князь:

– Старик, я тебя отпускаю, но с условием: встретишь илларские войска, все расскажешь как было. А приукрасишь, так я тем более не в обиде. Пошел прочь.

– Да как же я ее оставлю? – спросил Гнат, не выпуская из ладоней холодные ступни.

– Ну, твое дело. Можешь тут дожидаться, – равнодушно согласился князь. Небрежно поднял пистолет, выстрелил, почти не целясь. Гнат почувствовал, как дрогнули босые ноги. Выпустил: теперь уж точно не согреть.

Медуницу Гнат схоронил сам. На следующий день подошли соседи, помогли перебрать сгоревшие сараи. Что нашли, в одну могилу сложили. Звали Гната с собой, но тот остался на пепелище. Слово выполнить.

Темке казалось, он привык ко многому, но в ту ночь долго сидел у костра, подкармливая огонь веточками. Рвало душу, и уже не знал, кого ненавидит: князя Кроха или деда Гната. Понимал, что старик-то ни при чем, но шакалы бы его побрали с его рассказом. Впрочем, многие не ложились, не спали и король, и его адъютант.

Прогорали дрова, подергивались седым пеплом. Но пламя еще жило, оно текло в алых венах, оплетающих черные головни. Княжич не понял, когда опустил веки, – в бархатной тьме продолжали светиться огненные линии.

Проснулся Темка неожиданно и не сразу сообразил, где он. Не открывая глаз, прислушался к ощущениям. Сидит, привалившись спиной к дереву. Укрыт плащом, точно не своим, слишком тяжелый и пахнет непривычно. Рядом негромко звучат голоса.

– …не понимаю, зачем было подсылать деда?

Кажется, Георгий. И плащ, наверное, его – щекочет подбородок волчья оторочка.

– Дарий не хочет проигрывать. Не досталось ему, пусть не будет победы и у меня.

Темка не слышал еще такой усталости в голосе короля.

– Вот и злит, надеется, что я скорее уничтожу Минвенд, чем позволю ему выскользнуть.

– Вы пойдете на это? – глухо спросил Георгий, княжич еле разобрал слова.

Сердце пропустило удар в ожидании ответа.

– Не знаю. Если бы Роддар грозил только заложниками, все было бы проще.

Темка зашевелился, вылезая из-под плаща. Король замолчал, Георгий же сказал громко:

– Иди спать, Тема.

Княжич побрел в палатку. Он не хотел слушать дальше. Создатель, будь милостив, пусть Митька не узнает, что и Эдвин готов разменять его жизнь.

***

Роддар готовился к празднованию дня рождения покровителя Родмира. В Рагнере стало шумно, торжища не стихали до заката, благо весна удлинила дни. Илларцев перевели из тюрьмы обратно в дом крега Тольского, доброжелательно посоветовали непременно побывать на торжествах. Мол, такого они у себя точно не увидят. Это показалось утонченным издевательством, и заложники демонстративно не обращали внимания на предпраздничную суету.

Митька думал, что сейчас Хранитель не найдет времени для илларского княжича, но тот все-таки прислал приглашение.

– Там поедем, – сопровождающий махнул в сторону переулка.

Обычно выбирали главную дорогу, идущую вдоль стены Корслунг-хэла, но сегодня там было не протолкнуться: раскинули шатры, поставили прилавки миллредские купцы. Митька повернул Ерьгу, проехал под аркой, уже сейчас перевитой яркими лентами. Свисающая с нее каменная ящерица выглядела озадаченной – чья-то шаловливая рука украсила ее морщинистую шею кокетливым бантиком. Митьке даже почудилось, что гадина брезгливо дергает шкурой на загривке. Княжич уже привычно закусил губу. Боль – самый простой способ вернуть миру потерянную материальность. С тех пор как Курам стал каждый день выталкивать Митьку на дорогу через прошлое, реальность стала выкидывать странные штучки. Порой она истончалась и становилась совсем незначимой, а некоторые видения, напротив, казались весомее, чем собственные воспоминания. Вот хотя бы то, в трактире. Хоть сейчас закрой глаза, и всплывет: до звуков, до запахов, до вкуса кислого вина, которым Брис запивал тушеное мясо.

…Брис поморщился. Ильт, конечно, опять за свое. Может, схватить его, точно кутенка, за загривок и вытащить из зала? Хлопнет ресницами, вытаращит глаза: «Ты чего, братишка?» До шестнадцати лет дожил, а все не поймет, что не дело благородному отпрыску на постоялом дворе с чернью в азартные игры резаться. Скажет недоуменно: «А что такого?» И ведь не запрещено, шакал его куси! А объяснить Брис не может. Если наставники в Ильта такую премудрость не вбили, то куда уж Брису с его косноязычием о тонких материях рассуждать.

Ну вот, так и знал! Приволокли крышку от кадки, поставили к стене. Сейчас начнет ножи кидать, и не одного развлечения ради, а на спор, на медяки засаленные от простолюдинов. Брис с грохотом встал, не желая наблюдать дальнейшее. И так известно, что будет: сначала обдерет азартных, потом на кураже устроит целое представление и напьется за чужой счет. Под конец еще и девицу потребует, да не затем, что в шестнадцать лет интересовать должно. К стене поставит и на голову свечу водрузит. Спасибо Россу-покровителю, что и пьяная рука промаха не дает, а то не откупиться было бы от родни покалеченных, а то и зарезанных служанок.

Брис плотнее закрыл за собой дверь, отгораживаясь от шума. В обеденном зале уже азартно вопили и дубасили кружками по столам, даже на втором этаже было хорошо слышно. Княжич лег на лавку, прикрыл глаза. Сон не шел.

Кто-то заорал под окнами похабную песенку, ему ответили визгливой руганью. Протопали по коридору, спотыкаясь и поминая шакала. Брис слушал ночные звуки постоялого двора и злился. Ну, если Ильт будет завтра из седла вываливаться, точно схлопочет в ухо. Они опаздывали, послезавтра в Турлине заканчивают формировать отряды. Потом, видит Росс, останутся места лишь у тех командиров, к кому с дури да лени идут. Но выехать раньше княжич Дин не мог. Все сосед, князь Чадек. Ох, неспроста он крутится вокруг Динхэла! Жадность этого рода давно известна. Как тут оставишь замок на больного отца? Вот и пришлось сидеть точно на привязи, пока Чадек сам не отправился в столицу. Ему-то можно не торопиться, под своим флагом пойдет. А Брис опаздывает, дерьмо шакалье! Ильт – бестолочь малолетняя – не понимает, как важно попасть к нужному командиру, к тому, кто уже сейчас сильнее короля – князю Беслею Дромару из рода золотого Зубра.

Мысли были тревожные, но уже выезженные, и Брис легко усмирил их, напомнив: спать, завтра вставать рано. Натянул повыше одеяло и постарался дышать глубоко и ровно.

Надсадно мычала корова. Щелкал пастуший кнут. Брис открыл глаза. В комнате стоял полумраках, в щель меж ставнями вяло процеживался весенний рассвет. Постель Ильта не смята. Та-а-ак, и где же носило побратима? Или все-таки пристроил служаночку к правильному делу и сейчас придется его с сеновала выковыривать или по чуланам искать?

По коридору прошлепали босые ноги. Стукнуло в дверь, и сонный голос протянул:

– Ра-а-а-ассвет. Вставать будете?

– Да. Завтрак готов?

– Будет, – пообещали из-за двери и пошлепали дальше.

Обеденный зал был почти пуст. Под одним из столов лазила служанка, вытирая кисло пахнущую лужу. Она намеренно низко наклонялась и подтыкала юбки, показывая обтянутый зад. Верхом на лавке сидел Ильт, шевелил пальцами босых ног и с интересом разглядывал девицу. Неужто и впрямь?

– Сапоги-то где? – Брис опустился за стол. Толстая хозяйка, раздувавшая угли в очаге, глянула через плечо, но с завтраком не поторопилась.

Ильт громко, заразительно зевнул, потянулся с хрустом.

– Проиграл.

У Бриса ответный зевок застрял в глотке.

– Ага, в кости уже. Понимаешь, поставил один – думал, отыграюсь. Перебор. Ну, я второй. Не везет, как шакал гадит. Ну, я сразу за оба – седло. Думаю, тут уж…

– Проиграл?

– Ага!

Тяжелый гнев качнулся в Брисе, заставил ударить кулаком об стол. Ильт заморгал недоуменно. Брису хотелось схватить побратима за шкирку, уволочь на конюшню и швырнуть коню под ноги. В навоз мордой.

– Ты!.. – Гнев душил, и вышел только невнятный хрип. – Поедем-то как?

Ильт пожал плечами.

– Да ладно тебе! Задержимся до завтра, я и отыграюсь. Никуда же они не делись, их вон трактирщику заложили. Или вообще так поеду… Подумаешь!

– Задержимся! – Брис скрипнул зубами. Повернулся к толстухе: – Хозяин где? Зови!

Так он поедет… Не хватало еще в Турлин с босым поганцем заявиться. Послал же Создатель побратима! Появился хозяин, низко поклонился гневливому постояльцу. Брис швырнул ему под нос мешочек с деньгами. Хватит тут и за седло, и за сапоги.

Митька тогда не увидел, что было дальше. Наверное, Брис все-таки выкупил добро побратима, ведь в Турлин они добрались вовремя. Во всяком случае, в ваддарских горах княжичи Дин и Торн воевали под командованием Беслея Дромара. Воевали, как могли бы их потомки – Темка и Митька, не разведи их Создатель. Митька даже завидовал. Наверное, его желание влияло на то, что отдавало прошлое, недаром было столько видений, вроде бы никак не связанных с проклятием.

Первый бой. Хладнокровный Брис. Растерявшийся Ильт. Митька был рад, когда понял, что Брис не упрекнул за это младшего друга, сказал: «Ничего, второй уж точно твой будет». Оказался прав: в следующей сече, может, и не так много толку вышло от мальчишки, но сражался княжич Торн храбро. Отчаянно храбро, безрассудно.

Тот переход по заснеженным горам, когда Ильт простыл и Брис выхаживал его лекарскими настоями и ядреным самогоном. Ругался, проклинал безалаберного своего побратима, сунувшегося на перевал легко одетым, – и вливал ему гадостное питье, заворачивал ночью в несколько одеял, оберегал в походе.

Ранение Бриса. Ильт, поскуливая и слизывая с губ слезы, волок побратима подальше от боя по истоптанному снегу, и след за ними оставался широкий, отмеченный красным. Брис открыл глаза и спросил: «Ты чего ревешь, дурак?» Ильт заревел еще сильнее, в голос, никого не стесняясь, но уже от облегчения. Даже тогда Митька завидовал: все лучше, чем пытка неизвестностью.

Княжич так задумался, что не заметил, как въехал в ворота Корслунг-хэла. Тут тоже суетились: чистили от весенней грязи двор, отмывали статуи – один из слуг так замысловато ругал голубей, что Митькин сопровождающий придержал коня.

– Эк заворачивает! А у вас так умеют?

Княжич не сдержал улыбки.

– Умеют.

Солдат глянул недоверчиво, но спорить не стал.

– Ладно, поехали. И так вон какого кругаля дали!

Курам принял Эмитрия сухо и, не тратя время на разговоры, кивнул на часы. Стрелка как раз замерла в нескольких минутах от семи.

…Лапник в три слоя, сверху плащ. Костер кажется неестественно алым на фоне черного горного неба. Звезды непривычно крупные. И даже снег чуточку другой, серебристо-белый, делающий ночь не такой темной.

Ильт наклонился к котелку, подбросил щепотку трав – их горечь отгонит сон. Питье для тех, кто на страже. Солдаты ходят тропой от дороги мимо отвесных скал, вкруг небольшого плато, снова через дорогу и дальше вдоль обрыва, с которого утром бросали пленных. Полтора десятка кругов – и можно ждать смену.

Брис подошел, сунул кружку. Ильт наполнил ее коричневатым кипятком, поставил на снег остудить, и тот сразу протаял вокруг боков и под дном.

– Ну?

Вот паршивец: смотрит требовательно, привык, что от него ничего не скрывается. Брис сплюнул в костер, сказал раздраженно.

– Мы завтра пойдем Хвойным ущельем. Шакалья задница!

– Ну и чем ты недоволен? – Ильт спросил шепотом, с оглядкой.

Правильно, конечно, такое не для лишних ушей, но Брис не сумел сдержать раздражение и сказал громко:

– Князь Дромар атаковать будет, а мы так, фланги укрепим.

– Это тоже кому-то надо делать, – все так же тихо ответил Ильт.

– Да ты совсем трус или дурак?

Побратим глянул через плечо и снова наклонился над котелком, подбрасывая в кипяток снега. Он даже не соизволил облечь в слова: ты же знаешь, что нет.

– Когда ты только повзрослеешь, – уже негромко сказал Брис, выдернул кружку из сугроба. – Фу, гадость.

– Ты бы спать лучше шел.

– Успеется. Слушай, ты действительно не понимаешь, почему сейчас нужно быть рядом с Дромаром? Да повернись ты!

Ильт послушно сел к костру боком, преувеличенно внимательно глянул на старшего друга.

– Коннетабль не в чести у короля. Еще один промах – и его сместят, если вообще не зарубят случайно в бою.

– Следующим коннетаблем станет князь Дромар, я знаю, – кивнул Ильт.

– Ну так и понимать должен, почему я хочу остаться тут, рядом с ним.

– Понимаю, наверное. Но мне это не нравится. Мне вообще Дромар не нравится.

– Чем же? – Вот уж насмешил, право слово. Золотой князь, блестящий полководец – и сопляку какому-то, вояке неопытному, не нравится.

Ильт смотрел серьезно.

– Вот пленных сегодня, их можно было просто убить. А он в ущелье живыми сталкивать приказал. Зачем?

Брис удивился:

– Для устрашения. По праву победителя. Война же.

– Воевать тоже по-разному можно.

– И проигрывать. А Дромар всегда побеждает.

– Это мне и не нравится. Если бы он хоть раз проиграл…

– Сдурел? – Брис оглянулся. Не приведи Создатель, услышит кто, так долго разбираться не будут. – Тоже со связанными руками полетать хочешь?

– Вот именно, – совсем уж непонятно сказал Ильт.

Брис разозлился: что из себя этот сопляк строит? Пусть сначала научится сражаться как Дромар, а потом уж морду кривит. Победы ему, видите ли, не нравятся!

– Топай-ка ты спать, понял? И чтобы я больше такого не слышал, – коротко рубанул ладонью воздух.

– Слушаюсь, мой командир, – сумрачно отозвался Ильт. – Только, знаешь, ты вон сейчас руками совсем как Дромар машешь. Потом и воевать так же будешь?

– Да если бы я вполовину как он воевал, я бы Росса больше ни о чем не молил.

– Ну и… – Ильт не договорил, вскочил с лапника и пошел в сторону палаток…

Видение растаяло, оставив запах снега и горький вкус отгоняющего сон отвара. Митька облизнул губы.

– Плохо!

Княжич вздрогнул от резкого голоса Хранителя. Мир после возвращения был еще слишком зыбок и покачнулся от громкого звука. Митька глянул удивленно на Курама.

– Плохо. Ты тратишь время на ерунду. Останавливаешься, вместо того чтобы идти к цели. – Старик был рассержен.

– Откуда вы можете знать, важно это или нет? – огрызнулся Митька. Его что-то царапнуло в разговоре побратимов, но что – он не мог понять.

– Важно лишь то, как твой род потерял покровителя.

– А мне, может, важнее – почему он его потерял!

Курам засмеялся, и только тут Митька заметил, что Хранитель нетрезв. Что-то рановато, праздновать еще не начинали.

– Мальчишка! – Курам наклонился к княжичу, дыхнул на него вином. – Солдаты под флагом илларского короля перешли миллредскую границу. Молись Создателю!

– А вас-то что так тревожит, владетель? Вы же знали, что так и будет.

Старик откинулся на спинку кресла. Сказал неожиданно трезвым голосом:

– Сегодня готовили к празднованию икону с ликом Родмира. Особую икону… впрочем, неважно. Так вот, она была мертва. Доска, краски и ничего более.

Митьку передернуло: он вспомнил пустое небо.

– Покровитель недоволен нами. Может быть, ему нужна война?

***

Приказ короля: князя Кроха брать живым! Брать живым – повторяют князья. Живым – напоминают капитаны. Живым – разносят порученцы. Темка не рад приказу: сам бы пристрелил мятежного князя. За эту войну, за сгоревшую Лаховейку. За двух побратимов – Митьку и Марка. Понимает, что правильнее, если князя казнят в Турлине, но ненависть не хочет ждать.

Темка не может понять спокойствия Марка. Вон как неторопливо седлает коня, точно не в бой собирается, а в тыл с поручением. У Темки земля горит под ногами – быстрее в Минвенд! Марк гладит Санти по морде, сует коню сухарь.

– Выступаем! – клич впереди.

Княжич Торн взлетает в седло, Марк медлит.

– Ты что? – не выдержал Темка.

– А что? Все нормально.

От неестественно-ровного голоса побратима у Темки мурашки по спине ползут.

На подступах к городу бой будет коротким. Минвенд – мирное поселение, и за его ненадежными стенами не защитники, а захватчики. Настоящий бой ждет у небольшой крепости, давшей имя городу – в ней закрылся князь Крох с большинством своих солдат.

– Сволочь, дерьмо шакалье, – шептал Темка, глядя на крепостную стену. Там, среди мятежников, стояли связанные женщины и девушки. Веревки петлями обхватывали их шеи и крепились у ног.

– Георгий, я знаю, – произнес за спиной король.

Темка оглянулся: ведь адъютант молчал. Да и имело ли смысл говорить о том, что понимали все? Прошло уже с четверть часа, как стояли тут королевские войска. Уже дважды раздавался отчаянный девичий крик, короткий – падение было недолгим; тела недвижимо висели на веревках, и только ветер теребил золотистые косы.

– Солдаты не пойдут, – заговорил адъютант.

– Если я решу, значит, пойдут. Я сам пойду.

Еще один крик. Ветер вздул темную юбку колоколом, точно пытался удержать женщину.

– Передавайте приказ. Готовность к штурму.

Темка не хотел помнить, как брали Минвенд. Королевские солдаты лезли на стены по веревкам, на которых висели мертвые миллредские женщины. Темка и Марк тоже не стали дожидаться, пока вышибут ворота.

На мятежников приказ короля не распространялся, и их убивали жестоко. Темка сам видел, как капитан Георгий сначала отрубил солдату с белыми лычками руки и только потом рассек ему живот, так, чтобы мятежник умер не сразу. Пол был залит кровью, тут шел не бой – бойня. Темка оскальзывался и раз не удержался на ногах. Спасибо Марку, прикрыл, давая подняться.

Мелькали перед глазами свои и чужие; белые аксельбанты мятежников и белая отделка королевских мундиров стали одинаково красными. А потом Темка увидел Кроха – очень близко.

Крох отступал, пока не оказался отрезанным от своих в небольшом тупичке, заканчивающемся запертой решеткой. Темка услышал яростный выдох Марка и, понимая, что делать этого нельзя ни в коем случае, все-таки пропустил побратима вперед.

– Живым! – Яростный голос Эдвина услышали все.

Крох, прижимающийся спиной к железным прутьям, засмеялся.

– Лесс, уйди!

Приказ Марк не выполнил, но клятву, данную королю, помнил – он не пытался убить, а только ранить. Этот поединок Темка тоже не хотел помнить. Но все равно помнил: и как Марк перехватил шпагу в левую руку, и как он успел отклониться, пропуская сталь в двух пальцах от горла, и как упал на колени, зажимая бок. Уже не пытаясь защититься, а лишь откатиться к стене, пропуская капитана Радана. И как следом за Святославом рванулся кто-то еще, и Марк хрипло вскрикнул под его сапогами.

Последующее же запомнилось урывками: высокий узкий коридор, в котором гулко отдавался топот – королевские солдаты гнались за мятежниками. Боль ниже колена разгоралась все сильнее, штанина уже промокла, и в сапоге стало противно-липко. Дверь, вспухающая щепками, – через нее стреляли забившиеся в кладовую мятежники. Они цеплялись за полки, пока их выволакивали, обдирали пальцы в кровь, пытаясь удержаться, но их выбросили из окна. Холодный камень под спиной – раненая нога совсем отказала, и пришлось сесть. В коридоре было пусто, но с обеих сторон доносились крики, выстрелы, скрежет железа. Сначала затихло слева, и мимо княжича пробежали солдаты. Через несколько минут бой закончился и справа. Темка какое-то время еще посидел, зажимая простреленную ногу, потом встал, цепляясь за стену, и похромал разыскивать короля. Хорошо хоть, нашел его быстро.

От помощи отказался, сам выполз во двор, проклиная каждую ступеньку.

– Лекарь там, – мотнул головой солдат, сидящий на крыльце. – Проводить, княжич? Меня вот только в плечо задело. Так я на здоровом дотащу.

– Не надо.

Темка искал не лекаря, а Марка.

Друг устроился на ящике из-под пороха, сидел, сгорбившись и положив раненую руку на колени. Мундир был накинут на плечи, разорванная рубашка валялась на земле – вернее ее обрывки, остальное пошло на перевязку.

– Пойдем поближе к дверям, – сказал Темка. – Можешь?

– Могу. Но не хочу.

– Сейчас выведут Кроха.

Марк рывком поднялся, цепляясь за руку побратима. Темка скрипнул зубами, чувствуя, как снова потекло по ноге.

Князя Кроха вели под усиленным конвоем. Сразу за арестованным шагал капитан Георгий с ритуально обнаженной шпагой в руке. Темка поморщился: нашли, кому честь оказывать. Присутствие короля сдерживало, и неслись лишь глухие проклятия, они сливались в гул, от которого у Темки заломило в висках.

Мятежник окинул двор взглядом, сощурился на солнце

– Иди, – велел Георгий.

– А куда мне теперь торопиться? Я свое дело сделал. – Князь Крох посмотрел на Эдвина, спросил насмешливо: – Ну и что дальше, король? Утрешься карахаром?

Эдвин жестом поторопил конвой, и капитан приподнял шпагу.

Крох оглянулся – и бросился на адъютанта, широко расставив руки, словно хотел обнять его. Острие шпаги вошло в живот раньше, чем Георгий успел отдернуть руку.

– Лекаря! Живо!

Кровь толчками била из-под пальцев мятежника.

– До Турлина дотянет? – спросил король у спешно приведенного лекаря.

– Нет уж, загнусь по дороге, – пообещал Крох. Дернулся, вырываясь, но ему развели руки, прижали к земле.

– Доживет, мой король. Рана неглубокая.

Роддарский гонец уехал, как только войска Иллара пересекли границу Миллреда. Темка смотрел издалека, из лекарского обоза, как тот прощался с королем. Они успели в назначенный срок, но простит ли владетель погибших женщин Минвенда? Страха уже не было, осталась неимоверная, до тошноты, усталость. Хотелось закрыть глаза и чтобы все оставили в покое – отец с его заботой, Марк с молчаливым сочувствием, Шурка с навязчивой преданностью. Ничего этого не нужно сейчас Темке.

Королевская армия возвращалась к горам. Неспешно, давая солдатом отдохнуть после изматывающего марша и тяжелого боя, равняясь на медленно катившиеся телеги с ранеными. Ее нетрудно было догнать, и когда появился роддарец, все тот же, Темка не удивился. Он велел Шурке подать коня, скрипя зубами от боли в ноге влез в седло и подъехал к королю одновременно с гонцом. Эдвин глянул на порученца, но отгонять не стал. Развернул свиток, прочел, сначала про себя, потом громко, чтобы услышали многие:

– «Ценой за погибших жителей Минвенда и окрестных деревень стала жизнь троих заложников: барона Ивона Дакка, ненаследного барона Ромека Коля, барона Ольгия Мака».

Осталось четверо.

***

В таком огромном доме что десять, что четверо, нет большой разницы, но все равно казалось – стало пусто. Оставшиеся обитатели избегали друг друга, и только князь Селл пунктуально являлся в столовую.

Митька поправил перед зеркалом воротник, выпущенный поверх камзола, еще раз придирчиво осмотрел себя и спустился к обеду – впервые за эти дни.

Мартин кивнул приветливо.

– Добрый день, Эмитрий. Вы взяли себя в руки, я рад этому. Не хотелось бы, чтобы вы последовали примеру барона Визта.

Барон запил после первой казни. Четыре дня назад, когда под ногами хлюпала весенняя грязь и вызванные заложники шли, оскальзываясь, к стене, Визт, опухший с похмелья, вел себя просто непотребно: ругался, оскорбляя и владетеля Роддарского, и илларского короля, задирал солдат. Особенно барона возмущало то, что илларцев будут расстреливать на еще не убранной после празднеств площади. Он сквернословил даже над мертвыми.

Селл отпустил слуг и, когда остались в столовой вдвоем, сказал:

– Княжич Дин, я должен был спросить раньше. Сразу, как узнали, что владетель и ваш… – князь пожевал губами, подбирая слово, – знакомый Хранитель – одно и то же лицо. Осознаете ли вы, что должны быть осторожны?

– Да.

– Вы зачастили к нему с тех пор, как начались казни.

– Да. Я приглашен к нему и сегодня. В чем вы подозреваете меня, князь?

– Ни в чем. Ты не настолько глуп.

Митька хмыкнул: спасибо и на этом.

– Но, прошу, осторожнее. Ты намного ближе к владетелю, чем может позволить себе заложник.

– Я понимаю, князь.

Обед закончился в молчании.

День то вяло тащился, то двигался рывком. Митька слонялся по коридорам, слушая пьяные крики барона Визта. Заглянул в оружейку, но увидел там барона Водима Сегора, тот покалеченной правой рукой пытался удержать меч. Пробовал читать, но вникнуть не удавалось, приходилось снова и снова возвращаться к началу страницы. Поднимался на восточную башню и долго стоял под влажным, пахнущим весной ветром. Митька никак не мог соединить для себя двух людей: мудрого, любопытного Курама и расчетливого, циничного владетеля и потому нервничал перед каждой встречей.

Сегодня к тому же мучило предчувствие. Там, в прошлом, окончилась ваддарская война, и видения приходили мирные: возвращение домой; Ильт, задержавшийся в Динхэле, чтобы помочь побратиму с похоронами отца – Дин-старший так и не оправился после болезни; Динхэл, по истечении положенного времени освобожденный от траурных лент; немного скучные, но такие желанные после сражений будни. За этим спокойствием все явственнее чудилось приближение несчастья. Митька подозревал, что он уже близок к разгадке, и это пугало. Брислав вовсе не похож был на подлеца. Что же он сделал, чего не выдержал его покровитель? Сейчас Митька уже жалел, что увидел так много и успел привязаться к старшему брату прапрадеда нынешнего княжича Дина.

…Северо-западный ветер Торрен, приносящий первые холода, трепал поднятый над замком штандарт. «Так его, сорви к шакалу, – думал Брис, задыхаясь от ярости. – Разорви на клочки!» За спиной переговаривались чужие солдаты, хотелось обернуться и крикнуть: «Заткнитесь!» Но это вряд ли бы понравилось коннетаблю Дромару, и Брис сдерживался, стискивал зубы до скрипа. Он покосился на невозмутимое лицо князя Беслея. Нет, не поднимет он из-за Динхэла войска. Не стоит и просить.

– Хороший замок, – одобрительно сказал Дромар.

Отсюда, с холма, была видна стена с главными воротами и две башни. Над той, что выше, полоскался в закатном небе штандарт с леммингом. Шакалий род! Чтоб любой кусок поперек горла вставал Павлию Чадеку! Не простил князь, что обошел его Брис в королевских милостях. И за тот замок, что взял князь Чадек, а добыча досталась отряду княжича Дина, – не простил. А кто виноват, если Павлий – дурак непрактичный? Сам же и виноват, что вернулся после войны со вшой в котомке. Давился от обиды, на соседей глядя: род Орла добро свое только преумножил, вон даже замок прикупил меньшому княжичу. И выгадал, шакалий сын, момент! Мать с братишкой выехали в Динхэл-младший, взяв с собой хорошую охрану и тем ополовинив гарнизон. Сам Брис отправился перехватить коннетабля Дромара, чтобы напомнить о себе всесильному князю, поддержкой заручиться. Беслей с небольшим отрядом ехал к границе Миллреда и в Динхэле задерживаться не собирался.

Выждал Чадек и захватил родовой замок Динов. Захватил! Брису волком хотелось выть: побратим любезный сам ворота открыл, впустил гостя. Дурак, мальчишка! Взгрел бы, да наверняка такую цену платит Ильт за собственную глупость, с какой братская оплеуха не сравнится. От этого тоже выть хочется: держись, братишка!

– Такой штурмовать дорого встанет. А как просто его взяли, да, князь?

– Ильтарий Торн всегда отличался излишним… добродушием, – выдавил Брис.

– Или глупостью. Принять извечного врага как гостя… – Беслей пожал плечами.

Брис не удержался, кивнул. Он бы и близко к воротам Чадека не пустил, пусть бы тот хоть по всему Иллару растрезвонил о негостеприимстве соседей.

– А может, и не глупость. Насколько я помню, Ильтарий – младший. Родовой замок ему не светит. А у Павлия карман пуст, зато после войны он получил наследство: два замка, один на севере Иллара, другой на северо-западе.

– Нет! Ильтарий мне – побратим.

Коннетабль пожал плечами.

– Отцов и кровных братьев, случается, убивают, был бы кусок потолще и послаще.

– Нет! – Брис никогда до того не спорил с князем Дромаром. – Ильт, может, и дурак, и разгильдяй, но не предатель!

– Тогда почему же ты стоишь здесь, а не идешь своим тайным ходом?

Брис обмяк в седле, точно мешок с лебедой. Видел он, что можно сделать с пленными. Здоровенные мужики – и те ломались. Чадек в замке второй день, и Брис готов поклясться: сразу начал вытягивать из Ильта тайны Динхэла. Долго ли выдержит семнадцатилетний мальчишка?

Двух попыток у Бриса не будет. Князь Дромар не даст больше солдат, кроме тех, что стоят сейчас на холме, а их слишком мало. Либо на штурм, либо подземным ходом. Ход так устроен, что разведку впустят и выпустят. Дождутся, когда пойдет отряд, и рубанут по веревкам, что удерживают в толще стен кованые решетки. Упадут – и все, был ход, стали клетушки. Сверху, из частого ряда бойниц, полетят стрелы, и это еще милосердная смерть будет.

Солнце окончательно скрылось за стенами, штандарт стал невиден. Но Брис знал: он там, холодный ветер Торрен так и не смог его сорвать.

– Послезавтра я уведу своих людей, – сказал Дромар.

Князь торопится, у него свои дела, и Брису нужно быть благодарным за солдат, что все-таки согласен выделить коннетабль. Но душит злоба: нашлось же что-то важнее!

Ильт. Разгильдяй. Мальчишка. Смелый до глупости – или по глупости? Но под пытки – не в бой идти. Тут не смелость бесшабашная нужна, а стойкость. Минута за минутой, час за часом, и не на глазах у других, а наедине с палачом – от вчерашнего утра да сегодняшнего заката. Разве он выдержит?

– Мы будем штурмовать на рассвете, – сказал Брис. Поежился от ледяного ветра – налетевшего и почти сразу стихшего.

– Смотри, если зря положишь моих людей… – Дромар не договорил, припечатал князя Дина взглядом к седлу. – После штурма и обсудим твою службу, понял?

– Да, мой коннетабль. – Склонил голову.

Как не понять. Видит покровитель, Брис возьмет Динхэл! Ему есть за что сражаться: честь рода, место при князе и жизнь Ильтария. Да, Ильтария, шакал его побери! Пусть он по глупости впустил врага, пусть он выдал секреты замка, Брис простит побратима. Только бы не убил Чадек ставшего ненужным пленника!..

Видение истончилось, просыпалось – как мелкий серый песок сквозь пальцы. Алый закат превратился в каминный огонь, задернулся бархатными портьерами горизонт, и не степь уже под ногами, а деревянный наборный пол. Оформился подлокотник под сжатой рукой, коснулись ноздрей запахи. Митька еще никогда не возвращался так стремительно.

– Разве уже все?

– Ты сам отсек прошлое.

Княжич протянул руки к камину, отогреваясь после холодного ветра Торрена. Сказал, не глядя на Хранителя:

– Он так легко поверил. Почему?!

– Ты же видел.

– Видел. Но не понимаю.

– Потому что тебе кажется, что ты уверен в своем побратиме. Но разве можно знать заранее?

Митька вспомнил безумные Темкины глаза за мгновение до того, как горячее железо впечаталось ему в щеку. Отвечать Хранителю не стал, попросил:

– Можно дальше?

– Воля твоя.

Его. Но видение не приходило, рвалось настоящим на куски. Стены замка – пожар или пылает огонь в камине? Шум боя, сквозь него слышно, как стучит об пол костью Агрина. Стук превращается в грохот – выламывают ворота. Брис с мечом в руке мелькнул и пропал. Свалка у входа в башню. Князь Павлий Чадек, поднявший к небу изумленное лицо: двумя руками он держится за клинок, вошедший ему в живот. Лестница, залитая кровью. Кусочек рассветного неба в промелькнувшем окне. Снова князь Чадек – уже мертвый. Гулкое эхо в полутемном каменном коридоре, сводчатый потолок над головой. Брис, убегающий от боя.

…Победа – за ними. Как только Брис понял это, начал прорубаться в сторону, к незаметной двери с хитрым запорным устройством. У самого входа пришлось убить троих, кажется, попал под удар и солдат коннетабля. Князь скользнул за дверь, она дрогнула, приняв на себя чье-то тело. Брис не стал оглядываться, побежал по коридору, идущему в полой стене башни. Хриплое, сорванное дыхание казалось слишком громким.

На потайную дверь Брис налетел плечом, поднажал – и понял, что она заперта. Но и тогда он снова толкнул ее, раз, другой, все больше зверея. Заперта. Росс-покровитель, заперта! Неужто кто позаботился в горячке боя?

Долго водил ладонью по стене, забыв, какой именно камень сидит неплотно. Сунулся в тайник, моля Создателя, чтобы ключа там не оказалось, но пальцы натолкнулись на холод железа. Вытащил. Уронил, долго ползал на четвереньках, выискивая ключ в темноте. Потом сообразил нашарить на стене факел и запалить. Ключ сразу отыскался, легко вошел в скважину. Щелкнул замок. Брис сглотнул, вытер выступивший на лбу пот и открыл дверь.

Узкая длинная комната, левая стена разрезана темными провалами бойниц. Пустая. Брис поднял факел повыше, выискивая следы захватчиков. Но нет, сюда давно никто не входил. Князь Павлий Чадек не узнал о ловушке.

– Ненавижу! – крикнул Брис, не понимая, а кого он, собственно, ненавидит. Швырнул факел в стену, зарычал, как бывало в отчаянном бою. Он проиграл. Замок взят – но он проиграл. Дромар никогда не простит ему погибших. Золотой князь, коннетабль, не связывается с дураками.

Брис попер вдоль стены, точно раненый вепрь, рубя ведущие от барабанов веревки. Тайный ход отзывался скрежетом железа о камни и тяжелыми ударами – его перегораживали решетки, закрывая доступ к замку.

Хватит. Мысль была так холодна и спокойна, что Брис удержал руку. Да, слишком много тоже не хорошо. Он вернулся к выходу, нашарил у пояса колчан. Чадек наверняка разграбил запасы Динхэла и мог вооружить своих людей такими стрелами. Положил у бойниц, мол, забыли, когда кинулись защищать ворота. Еще одну стрелу Брис уронил у самого порога – убегали в спешке.

Дальше вело наитие, как казалось самому Брису, но на самом деле – опыт и знание замка. Комнату, где держали пленника, князь Дин нашел быстро. Охранник сбежал, но хозяин знал, где хранится запасной ключ.

Постоял, смиряя биение сердца. Шепнул: «Росс-покровитель, пусть он будет жив. Росс-покровитель, пусть он никому ничего уже не расскажет».

Толкнул дверь.

Первым сказал об этом запах – свежей, еще не заглохшей крови. Еще до того, как Брис увидел побратима, уже знал: жив. Шагнул к окну, раскрыл ставни. Рассвет выхватил из темноты лавку с привязанным к ней Ильтом. Побратим был без сознания, но живот, перетянутый ремнем, колыхался. Дыхание неровное, лицо – землисто-серое. Среди ожогов и тонких ножевых порезов Брис заметил длинную рану, нанесенную мечом, – клинок вошел между нижними ребрами. Успел, оказывается, мальчишка принять бой с захватчиками. Рана не зарубцевалась, видно было, что ее снова и снова открывали ножом.

Брис опустился перед лавкой, осторожно перерезал ремни. Зачерпнул воды из стоящего тут же ведра. Приподнял Ильту голову и плеснул в лицо. Побратим судорожно вздохнул, открыл глаза – испуганный, готовый к новой боли. Брис почувствовал, как напряглись у него под рукой плечи и тут же обмякли.

– Получилось… Ход… – сказал Ильт в два приема, закашлялся. – Я знал, вы пойдете…

– Молчи, тебе нельзя.

Ильт засмеялся. Брису стало жутко, а побратим смеялся, выхаркивая кровь и корчась у него в руках.

– Теперь можно. – Губы у него посинели, из раны потекла кровь. – Я так молчал…

Кровь капнула с лавки на пол. Брис скинул куртку, зажал рану. Лекаря надо, срочно, а то ведь помрет, дурак!

– Молчи.

– Так было больно… я не знал, что так больно… не сказал, – выдохнул гордо.

Мальчишка, сопляк.

– Да замолчи ты!

Росс-покровитель, ведь помрет же!

…И никто не узнает, что ход был свободен.

Брис плотнее прижал к ране куртку, надавил – Ильт дернулся у него в руках и зашелся в новом приступе кашля, разбрызгивая мелкие капельки крови. У Бриса выступила испарина.

– Больно… Теперь ты не скажешь «сопляк»… да?

«Его не выходить, – думал Брис. – Вон, слова вместе с кровью идут. Зачем зря мучить? Палач терзал, теперь лекарь будет. И все равно умрет. Уже бы умер, была бы рана чуть-чуть поглубже».

– Они меня так… а я не сказал… – Ильт слизнул кровь с губ, попытался улыбнуться.

Умрет и побратима за собой потянет. Дромар не простит. Ильт еще порывался что-то сказать, но Брис отбросил куртку и голой рукой нажал на рассеченный бок. Теплое, густое потекло между пальцами, захрипел Ильт – и Бриса ударило изнутри болью, хлестнуло ледяным ветром.

Огромный Орел мелькнул между побратимами, отбросил князя Дина крылом. Крикнул что-то – как кричат, сорвавшись в ущелье, – отчаянно, предчувствуя смерть. Перед глазами Бриса мелькнуло рассветное небо, поднялась отвесная скала. Удар! Качнулся под ногами пол, да что пол – весь замок вздрогнул, весь мир. Боль – точно каждая косточка переломана. Тоска – как душу вырвали. Громыхнул ледяной голос:

– Проклят! Тарет дон вед… – незнакомые слова звучали так, словно кто-то бил мечом по щиту.

Брис рухнул на колени, закрыл лицо измазанными в крови руками. Пусто, как пусто внутри… Орел-покровитель?.. И раньше не было ответа, но только сейчас Брис понял, что такое – мертвая тишина. Страшная, она давит на плечи, вот-вот размажет по каменным плитам.

Закашлял Ильт, завозился на лавке. Окликнул сорванным, непонимающим голосом:

– Брис?..

Орел-покровитель!..

…Больно. Как тогда, на Орлиной горе. Даже сильнее – давило на грудь, жгло, точно дышал горячим воздухом Черных песков. Голова кружилась, и Митька не сразу понял, что лежит. Горячее и шершавое мазнуло по щеке, и княжич открыл глаза. Агрина заскулила, снова лизнула. Митька погладил собаку и приподнялся.

Оказывается, он лежал на жестком диванчике в нескольких шагах от стола. Валялся перевернутый стул, капало на пол разлитое вино. Хранитель что-то сыпал в бокал и помешивал, звякая ложечкой.

– Выпей, – подошел он к Митьке.

Вино, сильно разбавленное водой, сверху плавают засушенные лепестки, и пахнет чем-то незнакомым, горьковатым. Щиплет язык. Сунуть бы в горло два пальца, проблеваться той мерзостью, что увидел. Но нельзя.

– Пожалуйста, – Митька вцепился в рукав Хранителя, – я должен дальше!

– Лежи. – Курам отобрал бокал, с силой надавил на Митькины плечи.

– Я не запомнил! – он рванулся из рук Хранителя: – Что-то сказали тогда, а я не понял!

– Да, предсказание сделано на том языке, что старше названия нашего города. Агрина, принеси.

Пес цапнул со стола листок и метнулся к хозяину.

– Вот, смотри.

Буквы знакомы, но слова, в которые они складывались – нет. Вед, тарет, мальток… Кроме одного: Дин.

– Вы переведете? – спросил торопливо, словно мог еще успеть вернуться в прошедшее и спасти Бриса от него самого.

– Нет. Не мое это дело – беседовать с покровителями. Я могу угадать лишь пару слов: «когда» и «враг».

– Тогда кто? Священники?

– Не думаю. Язык этот давно утрачен, согласно легенде на нем говорили звери-хранители в Саду Матери-заступницы. Я только раз слышал о человеке, который мог понимать его. Выходец из Дарра, из тех, что не сидят подолгу на одном месте.

– Когда вы о нем слышали? – Митька сел, осторожно качнул головой: вроде бы не кружится.

– Давно. Тогда он еще был молод и любил похваляться своими талантами. Может быть, он еще жив. На твоем месте я бы поспрашивал у мастеров амулетов, может, знают о земляке.

Митька кивнул, вспомнив торговца из маленькой лавки. Первого, кто увидел, что род Динов потерял покровителя. По их собственной вине. Создатель, какая же подлость! Митьку снова замутило.

– Хранитель Курам, я должен узнать, что произошло дальше.

…Почему-то в комнате выздоравливающего рассвет чище и невесомее. Подушку и край одеяла окрасило розовым, и даже лицо Ильта не казалось таким зеленовато-землистым. В полном дорожном облачении войти тихонько Брису не удалось, впрочем, он и не особо старался. Княжич Торн открыл глаза, повернул голову. Брису захотелось прикрыть лицо рукой в плотной перчатке, чтобы не увидеть снова все то же недоумение в глазах побратима.

Но сегодня Ильт взглянул спокойно, и Брис обрадовался было, но тут же понял – лучше гнев и обида, чем такое равнодушие.

– Я уезжаю, – сказал он быстро. – Прощения вымаливать не буду, такое не прощается.

Ильт молчал.

– Вот, возьми. – Брис положил на грудь княжичу свиток, скрепленный родовой печатью. – Это дарственная. Динхэл переходит в твое владение и зовется отныне Торнхэлом.

Ильт шевельнулся, пытаясь сбросить бумагу. Выкашлял:

– Не надо.

– Думаешь, откупаюсь? – Наверное, ухмылка вышла страшная, потому что Ильт прикрыл на мгновение глаза. – Да нет, просто так будет справедливо. Ты защищал этот замок до конца, тебе и владеть. А я в Иллар больше не вернусь. Прощай.

Ильт ответил взмахом ресниц: прощай. Показал рукой: нагнись ближе.

Брис наклонился. Проклятие, удар или плевок в лицо – он все примет безропотно.

– Я буду помнить… то хорошее… что было.

Глава 10

Патруль ехал вдоль реки. Длинные тени, проложенные закатным солнцем, тянулись к медовому краю и никак не могли тронуть чужой берег. На той стороне сидели рыбаки, свесив с невысокого обрыва босые пятки. Течение узкой, но вредной речушки все норовило утянуть лесу из конского волоса, и мальчишкам частенько приходилось вытаскивать удочки и забрасывать заново.

– Вроде не на червя ловят, – пригляделся Темка. – Интересно, на что?

– Тоже хочешь? – спросил отец.

– Посидел бы.

– Так иди на зорьке, кто не дает.

– Пап, ну ты что? Я с сержантом Омелей, в засаду на Овечьем броде.

– Вызову лекаря, даст он тебе засаду.

– Ай, да все зажило давно!

– Угу, скажи спасибо Карю.

Темка погладил жеребца по шее. Карь умница, понимает самое легкое прикосновение, дает хозяину поберечь раненую ногу. Подживает быстро, и княжич Торн скоро отправится с донесением к Эдвину. Королевские войска давят огрызающийся из последних сил мятеж, заставляя отступать вдоль даррской границы, сначала закрытой горами, теперь – Черными песками. Так, глядишь, до Северного и Южного Зуба доберутся. Марк рвется туда, но его не отпускает лекарь. А Темке совсем не хочется уезжать.

На миллредской границе под командованием князя Торна служится спокойно. Тут не стреляют, разве что какой дезертир – свой ли, чужой – пальнет со страху или отчаяния. Не срывают в походы, не бросают в атаки. Легко найти вдову, к которой можно подкатиться под теплый бок, – много их тут, вдов да солдаток. Но мало кому нравится эта служба. На опустошенных войной землях королевских солдат ненавидят: они защищают чужих, когда свои умирают с голоду. Дети впроголодь ходят, а интенданты требуют: дай, снова дай, вези хлеб в воинское расположение. Князь Торн в каждом послании напоминает королю, что опасается бунта.

Все так, но Темка уезжать не хочет. Неделю назад ему исполнилось восемнадцать, он имеет право принять от отца солдат и остаться служить здесь. Но короля ослушаться нельзя. Разве что согласен всю жизнь потом с этим своим собственным отрядом мотаться по захолустьям. Княжич с досадой почесал бровь и снова глянул на рыбаков.

– Ты смотри, поймал!

Маленькая плотвичка сверкнула чешуей, извернулась и шлепнулась в воду.

– Тьфу! Раззява!

Патруль, следуя прихотливым изгибам реки, свернул, оставляя рыбаков позади. Теперь двигались вдоль небольшого лесочка по узкой полоске влажного песка. Только на пригорке, где топорщился сухой клен, дорога стала пошире. Вороны, сидящие на ветвях, приветствовали солдат хриплым карканьем, улетать и не подумали. На клене, лицом к Миллреду, висели двое королевских солдат. Их поймали, когда они возвращались через реку с двумя туесами меда и поросенком в мешке.

– Сутки прошли. Омеля, задержись, – велел князь Торн сержанту, – похороните.

– Пусть бы висели, – хмуро сказал Темка.

Отец глянул недовольно.

– Разве вина их так велика, что нельзя проводить к Россу?

– Они нарушили приказ. Знали, чем для Иллара обернуться может, и нарушили!

– Тема, они просто голодные деревенские парни.

– Угу, и что теперь? Пусть из-за них Митьку расстреливают?! Ты забыл, чем за Горлиное село расплатились? Их там трое осталось! Всего – трое!

– Не кричи. И вот что, Артемий, если так и дальше будет продолжаться, ты больше в патруль не пойдешь.

– Это еще почему?

– Потому что ты стал стрелять раньше, чем успеваешь подумать. Вчера ты первый открыл огонь по плоту, так?

– А что, те мужики с вилами и ружьишком на свадьбу в Миллред собрались?

– Те мужики из деревни, которую сожгли мятежники. Им детей кормить надо. Им сеять нечего.

Темка упрямо смотрел перед собой.

– Ты думаешь, они понимают, что такое карахар, когда ребятишки с голоду пухнут? А что до княжича Дина…

– Скажи еще, что он сын мятежника, – перебил Темка.

– Княжич Дин сам решил. Он – солдат короля. Погибнет в сражении или его расстреляют роддарцы – это его судьба. Эмитрий принял ее, когда давал присягу.

Темка упрямо молчал.

– Не забывай, что служить короне – оберегать подданных короля. Тех самых, в которых ты стреляешь.

– Которые делают все, чтобы Роддар пошел на нас войной! Они такие же враги!

– Значит так, завтра с Омелей ты не идешь.

– Папа!

– Все! Я сказал.

– Слушаюсь, мой князь! – зло отозвался Темка.

***

Паук ткал торопливо, но аккуратно. Серебристая, еле заметная в полутемном углу паутина с утра была крохотной, сейчас уже разрослась до четырех Митькиных ладоней. «Дурак», – подумал княжич про паука. Придет служанка и смахнет тряпкой всю работу вместе с хозяином. Митька повернулся на бок, сбил комом подушку. Теперь перед глазами оказался стол, на котором лежали раскрытые книги и листы бумаги. «И я дурак», – вяло усмехнулся Митька.

Три недели назад расстреляли барона Визта. Он был так пьян на собственной казни, что упал прежде, чем выстрелили. Пришлось солдатам поднимать и прислонять Визта к стене. Четыре дня тому убили барона Сегора. Владетелю неважно, кто совершает набеги на миллредские земли: мятежники, дезертиры или оголодавшие крестьяне. В доме крега Тольского осталось двое – князь Селл и княжич Дин.

В дверь постучали.

– Обед накрыт, господин.

Митька снова лег на спину и уставился на паука.

– Княжич Дин, обед.

– Я слышал.

За дверью потоптались.

– Вам подать сюда?

– Нет. Уйди.

В паутине прибавилось несколько рядов. Митьке захотелось сорвать тонкие нити сейчас, не обрекая ткача и дальше на бессмысленный труд. Но для этого пришлось бы встать.

– Княжич Дин!

В дверь снова постучали, на этот раз властно.

– Войдите, князь Селл.

Митька изобразил движение плечами, словно вот-вот встанет. Невежливо, да. Но встречать гостя в грязной рубахе, не снимаемой уже четвертый день, босым и лохматым – тоже невежливо. Одно к одному.

– Княжич Дин, вы соизволите спуститься к обеду?

Митька мотнул голову.

Селл осмотрел разворошенную постель, брошенный комом на сундук мундир, стоящий на столе поднос с нетронутым завтраком. Митька подумал с тоской, что нравоучений не избежать.

– Встать! – командный голос князя Селла заставил вздрогнуть и кубарем скатиться с кровати. Митька вытянулся в струнку, как на плацу.

– Сопляк! Привести себя в порядок и спуститься в столовую. На все тебе – четверть часа.

Князь говорил как с новобранцем, и Митька против своей воли четко кивнул: да, приказ понят.

– Эй, воды княжичу Дину! – Голос Селла звучал уже в коридоре. – Да похолоднее.

Мундир выгладили торопливо и небрежно, Митька раздраженно одернул рукава. Глянул в зеркало. Что же, он умылся водой со снегом, надел свежую белоснежную рубаху, причесал и стянул лентой волосы. Все равно мало похож на того княжича Дина, который пересек когда-то роддарскую границу. У того не было темных кругов под глазами и вертикальной складки на лбу, а главное – тоскливого взгляда, такого безнадежного, что сам на себя глянешь, и повеситься хочется.

Жареное мясо, приправленное по роддарской традиции запеченной острой капустой, с трудом лезло в горло. Еще сложнее было поддерживать разговор с князем Селлом. Хотелось бросить вилку и крикнуть: «Да отстаньте вы, ради Создателя, от меня!» Бесконечный обед подходил к концу, когда вошел слуга и доложил:

– Хранитель ждет княжича Дина к ужину.

Митька поморщился. Вот уж кого не хотелось видеть.

День до вечера тянулся бесконечно. Единственное, что сделал за это время Митька, – смахнул паука вместе с его паутиной.

В ранних сумерках княжич Дин подъехал к Корслунг-хэлу. Прошел следом за слугой уже привычной дорогой в кабинет Хранителя. Агрина, лежащая у камина, глянула на гостя, стукнула хвостом об пол и коротко проскулила.

На приветствие владетеля Митька ответил невнятно.

– Принес?

Ах да, работа, что Курам задал еще неделю назад.

Митька качнул головой.

– Почему?

Княжич еле заметно пожал плечами. Объяснять не хотелось; если такой умный, поймет и сам, нет – не стоит и трудиться облекать в слова.

Агрина встала, подошла к Митьке и ткнулась в свесившуюся с подлокотника руку мокрым носом.

– Когда тебе будет восемнадцать?

Опять пустые вопросы. Зачем? Подтолкнуть время, сдвинуть с мертвой точки застывший вечер? Бессмысленно для того, у кого нет завтра.

– Вы же знаете.

– Представь себе, нет. Я помню лишь, что этой зимой у тебя не было второго совершеннолетия.

– Осенью.

– Ну, тоже можно. Не так уж долго и осталось. Видишь ли, если ты выдержишь, то по нашим законам будешь уже считаться совершеннолетним.

– Что выдержу?

– Испытание для летописца, что же еще.

Митька резко выпрямился в кресле, вспугнув Агрину.

– Вы предлагает такое чужеземцу? Вас не одобрят, Хранитель.

– Еще как одобрят. Все будут уверены, что ты не сможешь. Думаешь, откажутся от такого удовольствия?

– А вы? Вам разве это доставит удовольствие?

– Нет. – Курам улыбнулся.

– Не отвечайте, – посоветовал Митька. – Я и так догадался: вам просто интересно.

– Вот видишь, Агрина, – Хранитель стукнул ладонью о колено, подзывая собаку, – у мальчика все-таки есть шанс.

Пещера крохотная, в полный рост не встанешь, лечь – так ноги не вытянешь.

– Ты можешь выйти в любой момент, – сказал Хранитель. – Но тогда, сам понимаешь…

Митька кивнул. Если он тут замерзнет – вот уж идиотская смерть выйдет. Сел, подобрав под себя ледяные пятки. Когда шли сюда, рассвет только начал сочиться из-за гор и на камнях поблескивала изморозь. Холодно. Испытуемому не положены ни огонь, ни кафтан. Низко нависший свод и плотно сдавившие стены не дают согреться движением. Княжич устроился поудобнее, закрыл глаза и представил весну в Нельпене. Ветер по имени Сааль, цветущие яблони и густой запах пряностей, привезенных на крутобоких кораблях…

До заката было еще далеко, когда вернулся Хранитель. Митька глянул с тревогой: что-то случилось? Не могло испытание закончиться так быстро. Или снова границу Миллреда нарушили мародеры, и Роддар потребовал новую жертву? Но губы не разжал: сейчас не его время спрашивать.

Конечно, опять вместо Ерьги капризный буланый Клинок. Ишь, косит глазом. На таком трудно удержаться даже в седле, а Митьке снова придется довольствоваться одной уздечкой.

– Хороший, хороший. – Он погладил коня. Тот глянул высокомерно: сам, мол, знаю, без всяких пришлых сопляков. Спасибо туру, если бы не его уроки, княжич едва ли справился бы с надменным красавцем.

Галопом – по узкой тропе, что вьется между скалами так прихотливо, точно ее пьяный дух прокладывал. Сунуть пальцы в жесткую гриву, отогревая. Сжать горячие лошадиные бока. Вот и Рагнер. Прохожие посматривали на Митьку с изумлением.

В кабинете Курама тепло, лечь бы и заснуть. Хранитель спросил:

– О чем ты думал там?

– О весне в Нельпене.

– Хорошо. Садись, напиши так, чтобы и мне стало тепло.

Митька взял перо окоченевшими пальцами.

…Расскажи, напиши. Он третий день слышит это от Курама.

Бой на крохотной замковой площадке. Пиши. Нет, не так. О каждом бойце. Не придумывать, только то, что видел. Не сухо перечислять факты – заставить других услышать яростный хрип и увидеть капельки пота, блестевшие на солнце.

Утренний рынок, куда торопятся за свежей битой птицей и парным молоком. Ты слышал разговоры, так что волнует город сегодня? Или тебя больше занимал аромат горячих пирожков с требухой и острый чесночный колбасный дух? Неважно, что с самого начала испытания ты ничего не ел. Вспоминай. Так что волнует?..

Вот два текста. Один писан давно, другой лишь подделка под стиль того летописца. Какой из них – настоящий? Время идет, шуршит песок в стеклянной колбе.

Огонь свечи скользит по груди, вычерчивая узоры, то остановится – и тогда очень хочется закричать, то двинется дальше. Во рту солоно от крови, так закусил губу. Боль остается, даже когда свечу ставят на стол и кладут рядом с ней лист бумаги.

– Пиши. Что видел, что слышал, что чувствовал.

Карта расправляет потертые крылья. С ладони Хранителя падает кубик, катится и останавливается в ваддарских горах. На грани кубика высечен знак «торговля».

– Более двух столетий тут добывают самоцветы, но только при правлении короля Альдана их стали вывозить…

Грань «солнце» достается побережью Вольного союза. Митька помнит про теплое течение, что гонит к берегам Нельпа-покровитель, про весенние штормы, про затяжные осенние дожди. На кубике еще четыре знака: «война», «колосок», «зверь», «корона. Хранитель будет бросать его на карту до тех пор, пока не выпадут все, и не важно, если какие-то будут повторяться и повторяться. Рассказывай. Подробно, неторопливо, аккуратно подбирая слова.

Запоминай. Даже если стоишь на площадке высокой башни и кружится тяжелая с недосыпа голова. Кажется, что непослушное тело обволакивает течением, качает на волнах. Хочется закрыть глаза, раскинуть руки – и пусть несет… Митька тряхнул головой, отгоняя сон. Не помогал даже ледяной ветер, превращаясь на грани сна и яви в то самое течение, что укачивало княжича.

– Повтори. – Голос заставил вздрогнуть, прорвал на мгновение пелену перед глазами. Митька ясно увидел сидящего в кресле Хранителя. Курам кутался в плащ, укрываясь от ветра за каменным выступом.

Мысли, до этого похожие на снулых рыб, заметались. Митька подумал, что скоро они всплывут кверху брюхом.

– И осень наступила в Саду Матери-заступницы, как и положено для земных дерев, чтобы дали они плоды свои, – шевельнул Митька губами. Собственный голос показался тусклым, как чешуя давно выловленной рыбы. Опять рыбы! Нельзя думать про воду, это Митька знает еще с Черных песков. Но как же хочется пить. Когда ему давали воды? Уже и не вспомнить. Княжич испугался: а вдруг Курам спросит об этом?

Монотонный голос Хранителя похож на редкий дождь, что стучит по крыше беседки. Пахнет дымом – служанка принесла самовар. Свежая выпечка поблескивает лакированными сахарными боками, дразнит ароматом. Мама придирчиво пробует доставленное из усадьбы варенье. Митькино любимое – из крупного полосатого крыжовника, внутри каждой ягоды притаился кусочек ореха.

– Повтори!

Обрывки видений закружились вялыми осенними бабочками. Княжич с ужасом понял, что не слышал ни слова. Курам утверждает, что человек ничего не забывает. Но память пуста. Только стук дождя и вкус варенья, Митька облизнул пересохшие губы.

В глазах Хранителя – разочарование. Княжича как толкнуло изнутри:

– Чудо уместно лишь там, где течение обыденности замедляет свой ход или же закручивается водоворотом.

Алый закат слепил. Окна в зале для приемов высокие, и лишь наполовину стена Корслунг-хэла закрывает небо. Мужчины в плащах с вытканными корслунгами и змеями смотрели, как Хранитель Курам повязывает на руку мальчишке-чужеземцу нитку с тремя бусинами.

Митьке кажется, что это происходит не с ним. Не он – босой, в мятой рубашке и грязных штанах стоит перед столькими знатными людьми Роддара.

– Сюда. – Курам ухватил за плечо, и, провожаемые взглядами, они прошли к узкой запертой двери. На темном дереве извивалась громадная железная змея, замок прятался у нее в пасти. Ключ владетель вытянул из-под рубашки.

Узкий коридор уводил к центру Корслунг-хэла. Его перегораживали двери, охраняемые железными змеями. Все ключи для них Хранитель берег на груди. Митька думал, что они спускаются под землю, и потому удивился, когда из-за следующей двери показался свет. Вышли в крохотный дворик, со всех сторон окруженный стенами, такими высокими, что, казалось, они внутри башни. Во дворе стояла часовенка, сложенная из грубо обтесанных каменных глыб.

– По преданию, когда возле Рагнера начали строить Корслунг-хэл, то перенесли сюда прах покровителя Родмира и над его могилой поставили часовню, – сказал Хранитель.

– А на самом деле?

– На самом деле как таковой могилы Родмира нет. Дом Дарека и Миры сожгли, опознать никого не удалось. Все кости похоронили вместе. Но то, что сюда привезли землю, – правда.

– Но почему – здесь? – Митька показал на высокие стены.

– Потому что сюда вольны прийти лишь трех в случаях: владетель, перед тем как впервые выйти к своему народу, Хранитель, дабы испросить благословения, и летописец по окончании посвящения.

В часовне было темно, Курам зажег лампаду только у одной иконы. Покровитель Родмир на ней казался строгим и серьезным. Это был чужой покровитель, и Митька не ждал от него никакого знака и потому спокойно встал там, где велел Хранитель. Земляной пол часовни холодил пятки. «Могильный холод», – усмехнулся про себя княжич, вспомнив о захоронении. Шутка была дурацкой и даже кощунственной. Митьку раздражала и эта часовня, и торжественное молчание Курама. Эй, покровитель Родмир, твоему желанию угождают, желая смочить карахар в крови илларского короля!

Дернулся огонек в лампаде, покровитель на иконе взглянул княжича с укором и покачал головой. Нет, не на иконе – молодой парень в военном кафтане, с мечом в простых ножнах, отделился от стены и неслышно подошел к гостям. Сердито посмотрел на Хранителя, разве что пальцем не погрозил. Потянул меч, но, не достав его и наполовину, резко вдвинул в ножны. Произнес что-то беззвучно, лишь по движению губ угадывалось: «Не смей!» Лицо владетеля стало мучнисто-бледным, на лбу выступила испарина.

Парень – да какой парень, Родмир, покровитель Роддара! – протянул к лицу княжича руку. Митька почувствовал легкое движение воздуха, но не уловил человеческого тепла. Родмир с силой провел по щеке заложника. Кольнуло холодом, заставив на мгновение прикрыть глаза.

Лицо на иконе было все таким же строгим и бесстрастным. Шепотом молился Хранитель.

Митька тронул щеку, не поверил, судорожно ощупал.

– Хранитель Курам! – перебил молитву.

Судя по глазам владетеля, Митьке не почудилось – метка заложника, шрам-стрела, действительно исчезла.

– Кажется, княжич Дин, вам придется задержаться в Корслунг-хэле. Это слишком необычная ситуация, – сказал, наконец, Хранитель. Голос его звучал сдавленно.

«Я не просил вашего покровителя», – хотел огрызнуться Митька, но лишь спросил раздраженно:

– Умыться-то я могу?

Под охраной Митьку провели в небольшую, скудно обставленную комнатушку. Окно было закрыто тяжелой ставней; княжичу оставили свечи. Вскоре принесли таз и горячую воду в кувшине.

– И поесть! – крикнул Митька слуге.

Принесли и ужин – тушеную капусту с мясом, огромный ломоть хлеба. От запаха еды свело пустой желудок, но ел Митька неторопливо.

Свечи оплавились почти наполовину, когда появился слуга с Митькиной одеждой. Камзол выбрали парадный, рубашку – белоснежную. Не забыли даже ленту для волос.

Митька упрятал под манжету нитку с бусинами и толкнул дверь.

– Я готов.

В коридоре ждал не слуга, а двое солдат. Один пошел впереди, другой – на шаг позади княжича.

Закат уже потух, зал для приемов освещали десятки ламп. Роддарцы точно и не расходились после Митькиного посвящения. Вот только на Курамовом плаще была вышита не змея, а корслунг, и рядом с троном стоял князь Селл. Увидев Митьку, ободряюще кивнул, отсутствию шрама не удивился.

– Встань в четырех шагах от владетеля, – негромко сказал охранник.

Под взглядами присутствующих чуть дернулась щека, освобожденная от метки.

– Наш покровитель недоволен нами, – негромко заговорил владетель. Лица знатных мужей Роддара оставались холодно-невозмутимыми. – По велению Родмира илларский княжич Эмитрий Дин из рода Орла не может более оставаться заложником. Нам известно, что король Иллара взял в плен предводителя мятежников и что мятежные войска разбиты и отогнаны от границы Миллреда. Известно нам также, что миллредскую границу король Илларский защищает как свою. А раз так, то в знак доброй воли мы отпускаем княжича Эмитрия Дина. Он должен будет доставить послание королю Илларскому.

В руках владетеля появился лист, перевитый лентой и скрепленный печатью с корслунгом. По знаку Курама Митька приблизился и взял бумагу.

– Благодарю, владетель. Но я не единственный заложник, – сказал он дерзко.

– Если с той поры, как будут окончательно разбиты мятежные войска, илларцы не придут со злом в Миллред в течение трех месяцев, мы отпустим последнего заложника. Отпустим, но предупреждаем: не забывайте о карахаре.

Глаза в глаза владетелю. Врешь: мы всего-навсего фишки. Еле заметно качнул головой Курам: все изменилось.

– Тебя проводят через Роддар и Миллред.

Выступил высокий парень в полном воинском обмундировании, на плаще его была выткана змея. В руках он держал свернутую ткань.

– Пусть знак Хранителя послужит тебе защитой и памятью.

Парень приблизился, и Митька узнал Дымка – аккуратно причесанного и непривычно серьезного. Роддарец развернул сверток – на темном дорожном плаще извивалась змея.

***

Что-то гулко ухнуло и покатилось. Темка с любопытством задрал голову. Интересно, это что? Похоже на полную бочку, но какая бочка на чердаке? Через горницу просеменил староста, одновременно ругаясь на сыновей и извиняясь перед княжичем. Получалось забавно. Ой, влетит мальчишкам! Зря радовались, когда их отправили спать на чердак.

Скрипнула дверь, вошел отец.

– Чего сидишь? Завтра рано вставать.

– Это приказ? – глянул дерзко Темка.

– Колючка. – Князь взъерошил сыну волосы, сел за стол. – Ужинал?

– Тебя ждал.

Над головой забухали шаги, снова что-то загремело. Все-таки интересно, чем это они?

На пороге возник Омеля с мисками в руках, локтем он придерживал каравай.

– Я ему говорил, ешь да иди спать, а он рыкает, – наябедничал сержант.

Темка фыркнул.

– Во, или как еж: «фы» да «фы». Ушица сегодня хороша. А он фыкает!

– Ладно, Омеля, не ворчи, – попросил князь.

Ели молча, только стучали деревянные ложки да подмяукивал хозяйский кот, чуявший рыбу. Прокрался мимо постояльцев староста, борода и лысина его были в пыли.

Отец тщательно вытер ложку корочкой хлеба, отодвинул тарелку.

– Гонец приехал. – Князь вытащил измятый вскрытый пакет: – Читай.

Большую часть листа занимали обращение и подпись. Владетель Роддара извещал, что за набеги на миллредские земли расстрелян барон Водим Сегор.

Темка суетливо свернул лист и сунул в пакет. Значит, их там осталось двое. Крег обещал, что Митьку убьют последним. Пока он держал свое слово.

– Пакет тоже передашь королю.

Темка откинулся к стене, прикрыл глаза, загораживаясь от огонька лампы.

– Пап, пусть едет Марк.

– Князь Лесс поедет тогда, когда ему разрешит лекарь.

– Так это скоро уже! Марк ругается. Говорит, здоров и нечего его держать.

– Ничего, без него война не успеет кончиться.

Темка слышал, как тихонько стучал посудой Омеля. Шаги бывшего охотника были неслышны, казалось, рядом хлопотал домовой дух. Княжич открыл глаза, потянулся к столу и переставил лампу. Глянул на князя.

– Там стреляют, пап.

– Да. Но ты поедешь.

Сержант на цыпочках вышел, цыкнул во дворе на разлаявшегося пса.

– Думаешь, я хочу тебя отпускать? Сейчас, когда мятеж идет к концу?

– Так не отпускай, – отчаянно попросил Темка. – Да пойми ты, тут я буду защищать Митьку, а там – воевать против его отца!

– Нет. Ты не можешь остаться. Видит Олень-покровитель, как я хочу уберечь тебя, но не такой ценой. Ты становишься слишком жестоким. Обиделся?

Темка дернул плечом.

– Обиделся. Ну что же… Тема, я очень люблю тебя. Ты дал мне счастье, какое только может желать отец: гордиться своим сыном.

– Пап…

– Я не имею права просить: «не рискуй». Но, Тема, будь осторожен. Я знаю, когда победа так близка, это пьянит, и кажется, что вот сейчас уже ничего не случится. Ты, знаешь, нам с мамой… – князь не договорил, махнул рукой.

– Я постараюсь, честное слово, пап.

Помолчали. Во дворе поскуливал пес, топтался в огороде караульный. В крохотной баньке погас свет – сержант Омеля наконец угомонился. Кряхтел в соседней комнате староста.

– Так странно, что война скоро закончится, – сказал Темка. – Можно будет вернуться домой, жить с мамой. Видеть ее каждый день.

– Почему же только с мамой? – улыбнулся князь. – Привезешь в Торнхэл жену.

– Папа!

– А что? Восемнадцать тебе исполнилось. Думаешь, воевать можно, а жениться рано? Пора бы уже присмотреть невесту.

Да будь его воля, так никогда бы не женился. Анна, вот за кого бы просить: «Олень-покровитель, прими и не оставь в милости своей, храни и защищай. Она – твоего рода». Но ее никогда не выдадут за княжича, даже если он вдруг – Росс-покровитель! – заслужит золотую ленту на оголовье родового меча. Но жениться придется, Темка – наследник Торнов, и род не должен прерваться.

– А как ты познакомился с мамой?

– На балу после моей присяги. Полина как раз дебютировала. Мы танцевали, я нес какую-то околесицу, вроде того, что женщина из рода Кота должна быть мягкой, белой и пушистой. Полина рассмеялась и посоветовала посмотреть на кошку, у которой хотят отобрать котят. И я понял, что мне нужна именно такая жена.

– Что, вот прям за это и влюбился?

– «За это»! – передразнил князь. – Взрослый парень, а несешь чушь. Разве влюбляются за что-то? Вот сам когда… Ну-ка, ну-ка… Так, раз уши горят, значит, есть уже зазноба? Когда только успел?!

Темка уставился в стол.

– Что, не готов еще произнести ее имя всуе?

Княжич покаянно кивнул.

– Ладно. Подожду, когда сочтешь старика-отца достойным узнать эту тайну.

– Ну папа! Ты лучше про маму расскажи.

– Да, тогда-то я не влюбился, все мысли только о службе были. Потом уже, через два года. Приехал с ваддарской границы в компании таких же бестолочей. Вояка! Герой! Мундир повыше локтя прострелили, так я новый не хотел, велел этот заштопать. Да… почудили мы тогда изрядно. Ну а с Полиной встретился у кого-то из столичных знакомых. Нас тогда часто приглашали. Девушки, опять же, заглядывались. Правда, теперь твоя мать утверждает, что не она меня заманила, а я ее осаждал. Да ладно! Запомни, спорить с женщиной по такому поводу – самое глупое занятие.

– А насчет рода Кота мама права, – хмыкнул Темка.

– Да, – согласился отец. – Сынок, ты помни о ней, ладно?

***

Плащи со змеями помогали в Роддаре – их владельцам оказывали почет и уважение, давали лучше места за столом и комнаты на постоялых дворах.

В Миллреде роддарские плащи вызывали любопытство. Вот и в этой деревушке они не оставили равнодушной хозяйскую дочку. Она крутилась перед гостями, постреливала глазками, поводила плечиком под расшитой маками рубахой; благо, мать возилась в хлеву и пригляду не было. Дымок отвечал охотно, и вскоре девчонка почти забыла о втором нелюдимом госте. Митька забился в угол, положил на колени книгу, подаренную Хранителем, и сделал вид, что читает.

Княжич думал, что путешествовать с Дымком будет проще и интереснее, чем под охраной, неся на лице метку заложника. Но все оказалось сложнее. Тогда на долю илларцев доставалась жалость с примесью ненависти. Когда ездил с туром Весем, встречал настороженность. Сейчас в любом миллредском доме их принимали как желанных гостей.

Митька чувствовал себя вором.

Меж тем Оленка, хозяйская дочка, начала перемывать посуду. Дымок пристроился рядом, точил по ее просьбе нож.

– Пойдемте, – певуче зазывала Оленка, поглядывая на роддарца. – Мы костры жечь будем, песни петь. У нас же не просто так, у нас Динка петь будет.

– А кто такая Динка? – спросил Дымок.

– Так внучка нашей медуницы. Ну, пойдете?

– А чего же не пойти. Митька, эй, глаза протрешь. Да оторвись ты, пойдем, сходим.

Оленка смотрела бесхитростно, по-детски выжидательно, и видно было, как ей хочется заявиться на посиделки с двумя такими кавалерами.

– Пойдем, – постарался улыбнуться Митька.

– А Динка эта – хорошенькая? – поддразнивая, спросил Дымок.

– Будет, – кивнула Оленка. – А пока – я лучше.

Внучка медуницы оказалась тощей и угловатой, как обычная тринадцатилетняя деревенская девчонка. Вот только волосы – длинные, густые, цвета гречишного меда, выделяли ее среди прочих.

Как обычно бывало, поначалу не пели. Шушукались и хихикали нарядные девушки, причмокивали, катая во рту медовые тянучки. Степенно переглядывались парни, не пожалевшие ради такого вечера парадные рубахи: нужно же показать перед гостями, что они не лыком шиты, а кавалеры хоть куда. В других местах стоило бы опасаться, а ну как намнут приезжим бока – так, для порядку. Но в Миллреде гостей не тронут, пока, конечно, они будут вести себя вежливо.

Но вот вскинула Оленка голову, бросила звонко, певуче:

– Я на камушке сижу,

Туесок в руках держу.

Девушки подхватили дружно:

– Подойди ко мне, милок,

Спробуй, милый, мой медок.

Миллредские песни были похожи на илларские и на те, что пели на берегу моря или в ладдарской деревушке. Везде девушки просят у Дайны послать им суженого или жалуются Матери-заступнице на неверного возлюбленного, готовы позлить наглеца частушкой или подбодрить намеком робкого ухажера. Низались песни одна на другую, голос Динки вплетался в них робко, как позволительно младшей при такой певунье Оленке.

Кострам уже скормили весь хворост. Вечерняя прохлада заставила девушек закутаться в расшитые пчелами и цветами платки.

– А теперь ты спой, Динка, – попросила Оленка. – Для гостей спой.

У девочки был тонкий, хрупкий голосок, казалось, без опоры низкого, бархатистого Оленкиного, он сорвется. Но нет, вытягивала – совсем безыскусно, но очень мило; в общем-то, ничего удивительного в ее пении не было.

Динка пошла вокруг костра, но напрасно другие пытались поймать ее взгляд – внучка медуницы встала перед гостями. Митька вдруг перестал понимать слова, да они были и не нужны, как не требовались, скажем, от клавесина или флейты. Тихий вздох тоже был как музыка, но означал – песня закончилась. Динка улыбнулась, погладила Дымка по волосам.

– Ой ты какой! Всех любишь – и никого. Сегодня, вон, Оленка по нраву, а завтра и не вспомнишь.

У костра засмеялись, а певунья горделиво повела подбородком, тронула ладошкой затейливо уложенную и перевитую лентой косу.

– Но смотри, зацепит сердце какая красотка, живота не пожалеешь, лишь бы она твоей была. Отча-а-аянный, – протянула Динка с укором и восхищением.

– Эй, Оленка, а он тебе как, по нраву? – крикнул кто-то из девушек.

– Все вам расскажи, – фыркнула та.

– А ты другой. – Внучка медуницы повернулась к Митьке. – Тебе всех не надо, тебе одну, и чтобы любила. Но ты глупый. Тебя любят, а ты не видишь.

– С чего ты взяла?

– Песня сказала.

– Ну и кто же меня любит?

Пожала угловатыми плечиками:

– Сам ищи.

Ерунда, хотел отмахнуться Митька, но еще помнилась песня, и теперь чудилось в ней обещание: любят.

Динка отбросила с лица густые пряди цвета гречишного меда, глянула внимательно.

– А еще тебя что-то вот здесь грызет, – смуглая ладошка коснулась его груди, и Митькино сердце толкнулось, отвечая. – Пойдем.

– Куда?

– К бабушке. Ну пойдем же. – Она взяла Митьку за руку и повела за собой, словно младшего братишку. Их проводили почтительным молчанием.

В доме медуницы светилось окно, за стеклом сидела кошка и терла голову лапой.

– Видишь, гостей намывает! – показала Динка.

– Какой из меня гость? – Митька вырвал руку. – Зачем?

– Вот чудак! Тебе же надо, пойдем.

Столько в голосе девочки было уверенности, что княжич шагнул в калитку. Прошли тропкой вдоль дома; пес на привязи заворчал, но облаивать не стал. В темных сенях густо пахло травами и ягодой. Динка толкнула дверь, и Митька увидел медуницу. Женщина стояла у стола и процеживала через тряпицу молоко. В ее темно-медовых волосах лежала седая прядь.

– Ну что встал на пороге? Проходи. Повечеряешь с нами. Динка, достань посуду.

Митька переминался у двери, глядя, как Динка расставляет широкие деревянные тарелки и щедро сыплет в них первую пахучую землянику.

– Вы зовете меня за стол, а я был с теми, кто убивал вас. Там, в Валтахаре. И потом – тоже.

Динка со стуком уронила на стол деревянные ложки, испуганно оглянулась на бабушку. Медуница качнула головой.

– Сейчас ты пришел не как враг. Садись.

Он не должен был переступать порог, но, повинуясь ласковому голосу, прошел к столу.

В тарелку полилось молоко, тягуче опустился мед.

– Ешь.

Митька послушно взял ложку. Обычно любимое лакомство сейчас казалось безвкусным.

– Ты теряешь виллен, – сказала медуница.

– Что?

– Волю… Нет, не так. – Она свела в задумчивости брови. – У вас нет такого слова: «виллен». Воля, сила – только лепестки виллена. Судьба ведет человека, но и человек меняет судьбу – это и есть виллен. У одного он силен, у другого – слаб. Ты понимаешь меня?

Митька кивнул. Марк – вот уж у кого сильный виллен.

– Твой виллен похож на дерево, подсушенное жарким ветром. Напои его, пока не поздно.

– Как?

– Если ты спрашиваешь об этом, значит, я права, и твой виллен действительно уходит.

Митька провел пальцем по столешнице: древесный узор напоминал летящую птицу.

– У моего рода нет покровителя. Медуница из Валтахара сказала, что мы прокляты. Она не ошиблась. Вы говорите – «виллен». А я не знаю, как мне искупить вину. Перед вами, перед моим покровителем. Я… вы можете выгнать меня. Да вы на порог меня не должны были пускать. А я хочу просить вас о помощи.

Медуница ждала, и Митька вытащил завернутый в платок лист.

– Вы можете прочесть?

Медуница отвела листок подальше от глаз, присмотрелась к буквам.

– Да.

– Прошу вас!

– Но не сейчас. Когда мы умираем, нам открывается путь в Сад Матери-заступницы, к священным животным, что живут там. И перед калиткой Сада мы начинаем понимать язык, на котором они говорят. Найди умирающую медуницу, и она ответит тебе.

Дурацкий смех царапнул горло.

– Спасибо, что не посоветовали убить вас.

Митька ждал, что медуница оскорбится или разгневается, и готов был принять и то, и другое. Но та сказала:

– Бедный мальчик.

Хуже этого ничего быть не могло.

– Простите. – Митька рванулся из-за стола. – Простите! – крикнул уже от порога.

Он выскочил, зацепившись за что-то в сенях и задев плечом пук сушеной травы. Залаяла на убегающего собака. Митька свернул в сторону реки, на бегу расстегивая камзол и подставляя ночному ветру грудь, в которой металась, визжала и кусалась крыса. С шумом сбежал по склону – из-под сапог срывалась глина, и Митька чуть не упал. Рухнул у воды, замочив рукава по локоть, наклонился и начал пить, точно пес, а не человек. Холодная, отдающая тиной вода остудила крысу.

Княжич сел, убрал с лица мокрые волосы. Быстрее бы покинуть этот благословенный медовый край!..

Спустя два дня Митька и Дымок стояли на берегу совсем другой реки. Рассветный туман утягивал белесые лапы в камыши.

– Иди точно на ту сосну. Вон, видишь, с желтой макушкой. Если что, лучше бери левее, вправо слишком топко. Я подожду, как ты переправишься, – Дымок сплюнул, сказал с досадой: – А то еще стрельнут, не разобравшись.

Митька свернул плащ со змеей, положил рядом с роддарцем.

– Ты что?! Брезгуешь или опасаешься? Тебе его Хранитель пожаловал, вот и забирай.

Митька сунул плащ в сумку. Приторочил к седлу одежду и сапоги, тронул воду босой ногой. Спугнутые мальки брызнули в разные стороны. Княжич ухватил Ерьгу за повод, глянул на провожатого.

– Прощай.

– Пусть Росс не разведет нас на разные стороны, – по роддарскому обычаю ответил Дымок. Так говорят не каждому.

– Пусть будет милостив к тебе твой покровитель, – кивнул Митька.

Глава 11

Темка свернул к конюшне, завел Каря в пахнущую овсом и сеном полутьму. Из крайнего стойла высунулась морда, всхрапнула. Санти! Точно, он! Темка поднял руку, хотел погладить жеребца, но тот недовольно дернул головой. Не любит вольностей, только хозяину дозволяет. Вернулся Марк, спасибо Россу. Кобылка рядом с Санти тоже была знакома, но чья, Темка не помнил.

– Шурка! Каря возьми!

Мальчишка перехватил поводья, хотел что-то сказать, но княжич отмахнулся: некогда!

Сказал пароль охранникам, что застыли истуканами возле дверей. По широкой дубовой лестнице – бегом. Одернуть мундир, прежде чем показаться королевскому адъютанту. Капитан Георгий кивнул, разрешая пройти, и порученец шагнул в кабинет.

Спиной к нему стояли Марк и… Темка моргнул, отгоняя видение. Тот, второй, в штатском камзоле, обернулся. Митька! И без шрама на лице. Матерь-заступница! Броситься бы к нему, облапить, завопить от восторга. Но здесь король, нельзя, шакал побери! Темка выдохнул хрипло:

– Ваше величество, послание от коннетабля.

Эдвин махнул рукой:

– Да поздоровайтесь!

Темка рванулся, точно отпущенный с привязи щенок.

– Живой! – Схватил за плечи, чтобы удостовериться: нет, не чудится. – Благослови Росс! Ты как? Почему?!

Митька засмеялся.

– Милостью чужого покровителя.

– Остальное потом, – перебил король. – Артемий, на словах что было?

– Было, мой король. Пайки сократили уже вдвое. Князь Кирилл просил поторопить обоз.

– Нет обоза, – отрезал Эдвин. – Силой берем, а тут уже и брать нечего. Интенданты поехали на север. Так и передашь коннетаблю.

– Отправляться… прямо сейчас?

– Нет. Утром. Иди. Лесс, ты тоже.

Дверь за ними захлопнулась, Темка помотал ошалело головой.

– Марк, ты где его взял?

– Из кармана вынул, – почему-то сердито огрызнулся побратим. – Дня три-четыре прошло, как ты уехал, княжич Дин взял и нарисовался в расположении твоего отца.

– Что, вот так взял и пришел?

– Приехал. Слушай, я не знаю, что там вышло. Он не рассказывал.

Темка извелся, дожидаясь побратима. На месте не сиделось, и он мерил шагами комнату под насмешливым взглядом Марка. Иногда капитан Георгий поднимал голову от бумаг, смотрел укоризненно, но молчал. Темка продолжал маршировать от стены к стене мимо окон: за ними был виден задний двор и Шурка, водящий Каря. Княжич подумал мельком: молодец, видит, что коню остыть надо.

Брегет адъютанта пять раз отмерил по четверти часа, когда дверь открылась и появился Митька.

– Все! Я в полном вашем распоряжении.

– Тогда выметайтесь отсюда, – сказал капитан.

Они послушно вымелись. В коридоре Темка не выдержал, обнял друга.

– Почему они тебя отпустили?

Митька потер щеку, словно шрам все еще был и напомнил о себе болью.

– Я потом расскажу. Не здесь, ладно? Поехали в город, мне очень надо.

– Ну, пойду тогда отсыпаться, – сказал Марк, не двигаясь с места.

– Я думал, ты с нами, – удивился Темка.

Князь Лесс непонятно усмехнулся.

– Ну, с вами так с вами.

Проехал патруль, глянул внимательно на двух порученцев и одного в штатском, но останавливать не стал. Мелькнула, скрывшись в подворотне, служанка. Городишко и раньше был сонным, но сейчас вовсе стал тих и пустынен. Даже нищие исчезли со своих привычных мест.

– Из Южного так просто не выбить, разве что кучу народа положить. Митька, ты же помнишь, какой он. Ну вот. Думаете, хотят солдаты на штурм? Под конец-то войны? Разговорчики ходят, мол, осаду не снимать, так перемрут в крепости, и все дела. Нашлись умники! Тут от Черных песков не успели оправиться, как мятеж начался. Да сами же вдоль границы ехали, видели!

Побратимы дружно кивнули.

– Митька, помнишь, какой тут базар был?

– Угу. Пряники-солнышки, вкусные.

– Какие, к шакалу, пряники! Хлеб если кто вынесет, так за такую цену, хоть с себя все продавай. Стоп, отсюда, вроде, направо. Заглянем к барону? Как раз по дороге. Жив, нет?

– Давай. Только быстро, ага?

На знакомых воротах вывеска: «Продается» и знак – «Собственность короны».

– Думаешь, казнили? – спросил Митька.

Темка пожал плечами. Может быть. Барон был так предан роду золотого Лиса.

Пришлось долго стучать в ворота. Наверное, чиновник не верил, что могут явиться покупатели, и вышел неторопливо. Кажется, его оторвали от еды. Темка поморщился от густого чесночного духа, надоевшего до тошноты. Скотину забивали, не дожидаясь зимы, все одно падет от голода или уведут королевские солдаты. Мясо по жаре долго не хранилось, вот его и приправляли щедро чесноком, перебивая гнилостный запах.

Чиновник оглядел посетителей, особое внимание уделив серебряным Темкиным аксельбантам.

– Что желают молодые господа? – спросил вежливо. Взгляд его остался тусклым и безразличным.

– Мы хотели узнать, что случилось с владельцем дома.

– Убит во время уличных боев. Наследников не осталось.

– На чьей стороне? – уточнил Темка.

– Короны. Говорят, барон возглавлял местное народное ополчение.

– Благодарю.

– Я могу быть вам еще чем-нибудь полезен? – с плохо скрываемой скукой спросил чиновник.

Княжич молча развернул коня. Ворота закрылись, стукнул, входя в пазы, засов.

– Вот ведь, – удивился Темка. – Я думал, встретит Кроха с радостью.

– Поехали в лавку, – поторопил Митька.

По пустынным улицам стук копыт разносился особенно громко. В торговых кварталах тоже было тихо, большинство лавок закрыты. Только на крыльце одной стоял, скрестив на груди руки, хозяин. Он проводил всадников внимательным взглядом. Выехали на перекресток; на одном углу был трактир, тоже закрытый, на другом – церквушка с распахнутыми воротами. Темка остановил Каря.

– Вы поезжайте, я догоню. Я быстро.

В церкви было темно, тихо и пусто. Княжич не стал звать священника. На столике у двери лежали свечи, стоял деревянный короб с прорезью. Темка отсыпал из кошеля не глядя, выбрал свечу.

У иконы Матери-заступницы теплилась лампадка, высвечивая бледное лицо в золотистом ореоле. Темка поклонился, коснулся лбом простого деревянного оклада. Осторожно, стараясь не дышать, посадил на свечу огонек.

– Спасибо, Матерь-заступница, – беззвучно шевельнул губами. – Спасибо, что сохранила. Благодарю за милосердие.

Где-то заскрипела дверь, послышались шаги. Кажется, священник. Говорить с ним не хотелось, и Темка торопливо выскочил из церкви. Карь послушно ждал там, где его оставили. Княжич обхватил лошадиную морду.

– Ну, не фыркай. Дурак ты, не понимаешь. Дурачина! – Карь дернул головой, но Темка удержал. – Тоже мне, расфыркался! Митька же вернулся! Понимаешь, вернулся! Поехали, догоним.

Яркий полог, напоминавший о ярмарочном шатре гадалки, исчез, это было заметно издалека. Подъехали ближе и увидели, что окна прикрыты ставнями, пропала гроздь деревянных фигурок. Митька кулем свалился с седла, отчаянно толкнул дверь. Она оказалась открыта.

Лавка была пуста: ни купца, ни амулетов. Но узкая щель у притолоки задней двери светилась, неразборчиво слышались голоса.

– Эй, есть тут кто? – крикнул Митька.

Выскочила смуглая девчонка, на ходу оправляя подоткнутую юбку. Глянула без любопытства и затараторила:

– Уж простите, господа, не торгуем. Закрыта лавка.

– Позови купца.

– Так не торгуемы мы, уж простите.

– Позови.

Девчонка пожала плечиками, исчезла за дверью. Послышался ее раздраженный голос, что-то ответили, совсем тихо. Вышел щуплый мужчина в стареньком камзоле.

– Простите, господа. Лавка закрыта.

– Вы не помните меня?

Даррец сощурился, крикнул:

– Эла, принеси свету.

Появилась девчонка, поставила лампу на пустой прилавок. Сердито глянула на посетителей.

– Эла, иди, помогай матери.

Мастер амулетов повел раскрытой ладонью перед Митькиным лицом.

– А-а, тот мальчик, чей род потерял покровителя. Прости, запамятовал, как тебя зовут.

– Эмитрий Дин.

– Дин? – купец перевел взгляд на Темку и Марка, на их нашивки королевских порученцев. – Впрочем, не удивительно. Отец и сын проклятого рода… Да… что же, купец Варрас к вашим услугам. – Он поклонился, сложив руки и прижав к груди.

– Вот, – Митька положил на прилавок листок. – Это слова, сказанные, когда покровитель покидал наш род.

Варрас близоруко сощурился, поднеся бумагу к лицу.

– Вы можете перевести?

Купец покачал головой.

– Нет, язык священных зверей мне не знаком. Я могу растолковать, объяснить ритуал, но для этого должен быть перевод. Точный, дословный. В словах священных зверей много иносказательного, я знаю, как-то сталкивался.

– Сталкивались? А кто переводил тогда?

– Мой земляк. Нет, я не знаю, где его найти, он не сидел подолгу на одном месте. Хотя сейчас, может, уже и прижился где. Все-таки постарше меня будет, пора угомониться.

– Как его звали?

– Мастер Еран. Не спрашивайте, как он выглядит, прошло уже лет двадцать с тех пор, как мы встречались. В те времена Еран мечтал жить на берегу моря, может, и добрался туда. К сожалению, больше ничем помочь не могу. Простите, господа, нам нужно собираться.

– Вы уезжаете?

– Да, по необходимости. Сейчас тут трудно прожить мастеру амулетов, а у меня семья. Переберемся подальше от границы, к родне. Если вам понадобится растолковать перевод, то сможете найти меня в Паволе. Буду рад помочь, чем смогу.

– Подождите. – Марк отодвинул Митьку, встал перед даррцем. – Скажите, купец Варрас, кто покровительствует мне?

Раскрытая ладонь промяла воздух перед лицом князя Лесса.

– Тебя любит Росс, это видно. Но твой покровитель – Ласка.

– Спасибо. – Марк поклонился по даррскому обычаю, повторил: – Спасибо, купец Варрас.

***

Горизонт полыхал золотом. Митька нащупал фляжку, прикосновение к ее боку успокаивало.

– Жарко. – У Марка на лбу блестели капельки пота.

– То ли еще будет, – пообещал Темка.

Митька снова пожалел, что не смог отговорить друзей. Шакал его дернул за язык тогда, ночью!

…Словно кто в плечо толкнул, и Митька открыл глаза. В спальне Северного Зуба было тихо. Отсыпался после службы Темка, еле слышно посапывал уставший с дороги Марк. А у Митьки сон как сдуло. Кусала, точно блоха, непонятная тревога. Тихонько, стараясь не разбудить порученцев, княжич Дин встал и подошел к окну. Луна – огромная, вздувшаяся – висела над зубчатым краем стены. Дальше, за стеной, невидимые из окна, отливали серебром Черные пески. Митька очень хорошо помнил, как светились они ночами.

«Ты обещал», – голос возник как легкий ветер, и исчез, не оставив следа. Митька решил, что ему почудилось и меньше надо думать о Песках.

«Нет, – возразил голос. – Ты слышишь меня».

Митька ухватился за подоконник. Он забыл об этом голосе – заслонили мятеж и война, погибший Орел и проклятие рода. Да и не очень-то хотелось помнить, как умирал Темка, проще убедить самого себя: это был бред, чего не почудится от жажды.

«Умирал, – сказал голос. – И ты обещал мне».

– Да, я помню тебя, – прошептал Митька. – Я помню свое обещание.

«Приходи. Я буду ждать тебя у источника».

– Как? Я не распоряжаюсь собой, я служу королю.

«Проси его. Помни, ты – обещал!»

– Я помню! – Митька не заметил, как повысил голос. – Я не отказываюсь от обещания.

«Я буду ждать тебя четыре дня».

– Но если король…

«Четыре дня. Ты помнишь, кто подарил жизнь твоему побратиму?»

– Помню, – хрустнуло, словно песок на зубах.

«Это была милость, которую можно отнять».

– Не надо!

Полыхнуло жаром, голос прошуршал песком:

«Придешь?»

– Да! Приду!

Жаркий, горячий ветер дул в лицо, хлестал песчинками. Митька закрыл глаза, крикнул, сплевывая с губ песок:

– Ты слышишь? Я приду!

– Ты что?

– Приду!

– Сдурел?

Митьку тряхнули. Голоса были знакомые, а не тот – шелестящий песком. Княжич открыл глаза. Темка и Марк, один – испуганный, другой – недоумевающий.

– Ну чего ты? – Темка тряхнул еще раз.

– Я обещал ему вернуться. Я должен.

– Да кому, шакал побери?!

Под рукой на подоконнике – золотой песок с редкими вкраплениями бронзы и серебра.

– Не знаю. Он помог нам тогда, в Южном Зубе. Я обещал, что вернусь. Мне нужно быть у источника.

Темка буркнул сердито, заранее отметая возражения:

– Я еду с тобой.

– Нет, – отрезал было Митька, но ему шепнули: «Возьми с собой».

– Я тоже еду. – Марк произнес это так, что спорить – лучше уж сразу по лицу ударить.

Каких стоило сил уговорить короля отпустить их из Северного Зуба! Осада затягивалась, в порученцах Эдвин пока не нуждался. Митька же прицепился как репейник. Кажется, король разрешил отлучку, лишь бы тот отстал наконец.

Вот и приехали. Казалось, впереди лежит громадное отражение солнца – такое же слепящее и жгучее. Горячий воздух колыхался, одинокое засохшее дерево выглядело призрачно-ломким. Митька расстегнул мундир. Рубашка прилипла к мокрой спине, княжич пошевелил лопатками.

– Поедем или коней оставим?

– Жалко. – Темка погладил Каря по шее. – Лучше оставим. Тут все равно никого нет.

Лошадей привязали к сухому дереву, выбирая ветки покрепче. Кони нервно прядали ушами, им не нравилось соседство Черных песков. Темка снял мундир, кинул на седло.

– Не вольно ли? – спросил Марк. – Неизвестно, к кому идем.

– Пфе! Видел бы ты, в каком виде я здесь шлялся.

Митька усмехнулся.

– Да, не княжич, а босяк из нищей деревни.

– Вот и неправда! Штаны у меня из хорошей ткани были.

– Ладно, из обнищавшей деревни. Жаль, не сохранились. Сейчас бы нацепил по старой памяти.

– Я в них уже не влезу, – гордо ответил Темка.

– Шакал, ослепнуть можно. – Марк посмотрел на Пески из-под козырька ладони. – Идем или тут еще языки почешем?

Теперь Пески приближались медленнее, все ощутимее дыша жаром. Они уже не казались сплошь золотыми, покрылись бронзовыми жилами, кололи глаза серебром. Ближе к границе спекшейся земли, давно не рождавшей травы, бронза лежала широкой полосой. Митька первым ступил на песок.

– Могли бы и тропу проложить, – проворчал Темка.

– Вон, чем тебе не тропа, – показал Митька. Единственная, прямая, узкая, она уходила к горизонту.

– Пусти меня. – Темка оттер плечом. – Мне привычнее.

Шли след в след. Перед глазами маячила Темкина спина в прилипшей, потемневшей от пота рубахе. Слышалось дыхание Марка. Припекало все сильнее, вода во фляжке успела нагреться. Митька по привычке начал считать глотки, и вскоре с удивлением понял, что уже выпил положенную когда-то в Южном Зубе дневную норму. Но ведь держался тогда гарнизон, не сошли с ума, не поубивали друг друга. Создатель, спасибо тебе, что не оставил в тот час.

Солнце поднималось выше, тени укорачивались. Слепило глаза, мешало надежную бронзу с сыпучим золотом. Митька переставлял ноги, не отрывая взгляда от Темкиной спины. Тот шел уверенно, ни разу не оступившись с бронзы. Тропа повела влево, оставаясь все такой же узкой. Побратим остановился, Митька чуть не ткнулся ему в спину.

– Смотрите.

На горизонте золотое свечение разбавляли неяркие радужные сполохи.

– Мираж?

Темка прикрыл глаза ладонью, вглядываясь.

– Нет. Источник.

Не сговариваясь, прибавили шаг. Радуга уменьшалась, тускнела, пока не оказалась всего лишь тенью над небольшим родником.

– Это – источник? – удивился Марк.

– Балда! – фыркнул Темка. – Знаешь, как было здорово его найти?

Митька опустился на колени, провел по мокрому песку. Бороздки набухли водой, чуть подержались и размякли. Как только у Темки хватало сил ждать, пока наполнятся бурдюки?

– Сволочь Герман, – вспомнил Митька капитана.

Темка напился из горсти, кивнул:

– Это понятно. Но кто тебя звал?

– Я.

Митька вскочил, обернулся.

В нескольких шагах от источника стоял мужчина лет тридцати. Он был в непривычно длинной, до колен, богатой расшитой рубахе, коротких штанах и мягких невысоких сапогах. На боку незнакомца висел меч в украшенных серебром ножнах.

– Я – дух Песков.

– Ничего себе! – вырвалось у Темки. Дух не обратил на него внимания.

– Эмитрий Дин, я спас твоего побратима, и теперь ты должен вернуть долг. Жизнь за жизнь.

– Эй, это что еще за долг такой? – непочтительно перебил Темка.

– А ты не знаешь? – Дух ухмыльнулся. – Ты же, считай, помер тогда.

– Митька? Что за…

Шакал побери! Ну не хотел он вспоминать, как затухло под пальцем биение жилы, залила Темкино лицо желтизна. Рассказать, как убирал с его лица песок, темный от крови? Не смог. И сейчас отвернулся, чтобы не видеть недоумение в глазах Темки.

– Значит так, парень, – заговорил деловито дух. – У нас сейчас поединок будет. Сначала ты, конечно, попрыгаешь, чтоб как по-настоящему выглядело. А потом мне поддашься. Уразумел? Ну что вы глазеете? Поддашься обязательно, иначе… – Он вытянул руку и резко сжал кулак.

Темку словно под дых ударили: скорчился, хватанул воздух губами, и его вырвало желчью. Марк бросился к нему, Митька не сделал к побратиму ни шагу.

– Да помоги! – крикнул Марк, он волок задыхающегося Темку к источнику.

– Что же ты стоишь? – удивился дух Песков.

Родник иссякал, и, когда Марк дотянулся – остался лишь мокрый песок.

– Хватит. Я дам тебе победить.

Одно движение руки, и Темка со всхлипом втянул в себя воздух. Сел, потирая горло. Выдохнул хрипло:

– Ну и сволочь. Митька, не смей, понял?

– Пусть они не мешают нам, – попросил княжич Дин, и дух кивнул понимающе. Посоветовал Марку:

– Придерживай своего дружка. А ты, парень, не дергайся, я ведь могу и по-быстрому. – Сжал кулак, и Темка судорожно сглотнул, закашлялся.

Дух вытащил меч.

– Ты мне поддашься, – повторил он. – И не надейся убить меня, я все равно успею раньше, – мотнул головой в Темкину сторону.

– Митька, ты сдурел? – Княжич Торн вскочил, но по единственному жесту духа снова рухнул на песок, скорчился, обхватив живот руками. Прохрипел: – Ты, выродок шакалий, дерись со мной!

– Ты мне не нужен, – отрезал дух. Наклонился к песку, пошарил и вытащил меч. Протянул Митьке: – Убери свою шпагу, бой будет честным.

– Хороша честность! – возмутился Темка, и Марк ухватил его за плечо, не давая встать.

Митька несколько раз взмахнул мечом, опробовал стойку. Не по руке, и шпага привычнее. Впрочем, какая разница?

– Хорошо. Я буду с тобой драться. Дам победить. Но ты пообещаешь, что отпустишь их, – Митька показал на друзей. – И не причинишь княжичу Торну вреда.

– Митька, – тихо позвал Темка. – Не надо. Не заставляй меня тебя хоронить.

– Я все равно жив только милостью чужого покровителя, – Митька не повернулся. – Думаешь, я тебя хоронить хочу? Все, давайте начинать бой. Вы согласны на мои условия?

– Согласен. Только это должен быть хороший бой. – Насмешка исказила лицо духа, когда он крикнул: – Мой покровитель – со мной и за меня!

Княжич Дин до боли стиснул зубы, потяжелел меч в его руке.

Воздух пошел рябью, сгустилось марево над золотым песком. Мягким, неслышным прыжком вырвался из сгустка жара огромный шакал. Переступил лапами, вздыбил на загривке седую шерсть.

– Создатель! – выдохнул Марк.

– А ты как хотел? – зло сказал Темка. – Чтобы у такого… другой покровитель?

– Зато у княжича Дина вообще нет, – улыбнулся дух.

Митька слабел, Темка видел это по движениям побратима. Слабел слишком быстро, чтобы можно было списать на жару и песок под ногами. Зато глаза Шакала горели все ярче, он скреб лапами песок, облизывался и урчал. Шакал походил на кота перед миской сметаны, и страшно было думать, что же на самом деле лакал покровитель, увиваясь вокруг Митьки. Княжич Дин только защищался, отступая с бронзы к золоту. Седой хвост Шакала уже мел золотистые пылинки, и задние лапы приплясывали на зыбучих песках. Дух торжествующе ухмыльнулся. Митька опустил меч и глянул на побратима.

Создатель, не надо! Темка рванулся – что угодно сделать, хоть самому под клинок, лишь бы…

– Прекратить бой!

Порыв ветра раскидал противников, Темку и Марка прижало к земле. Песок застучал по спине, посыпался за шиворот.

– Прекратить! – снова крикнул громовой голос и ветер стих.

Темка сел, отплевываясь и протирая глаза. Рядом зашевелился Марк, еле слышно присвистнул. Митька и дух лежали на песке, между ними стояли трое: девушка с длинными золотыми косами, парень с мечом на поясе и крылатый зверь, похожий на коня, но голова у него была – коршуна.

– Ну и погань ты, Дарек, – с отвращением сказал парень.

Девушка подошла к Митьке. Шакал зашипел на нее по-змеиному, попятился, та лишь отмахнулась. Погладила Митьку по голове и возмутилась:

– Да он почти всю силу выскреб. Говорила я – торопиться надо.

– Успели же, – возразил парень. Сказал Митьке: – Ты извини, но уж больно охота было глянуть, как эта падаль станет драться.

– Ну и как вам бой, Родмир? – спокойно поинтересовался княжич Дин, поднимаясь.

Глупый смешок щекотнул Темку под ребрами. Это уж слишком!

– Покровитель Роддара – Родмир, – представил друзьям Митька. Повернулся к девушке: – А вы, наверное, Мира?

– Она самая, – подтвердил Родмир.

– Дарек, Мира и Родмир. Легенда не окончена?

– Совершенно верно. Правда, эта падаль хотела завершить ее по-своему, но его обман дал нам право вмешаться.

– Ты сядь, – Мира надавила ладонью на Митькино плечо. – Из тебя Шакал силу скреб. Не мутит?

– Есть немного.

– Убирайся отсюда, – Родмир шагнул к Дареку. – Пшел вон!

– Все равно Дин обещал. Он должен будет вернуться и закончить бой, – процедил Дарек, махнул рукой в сторону Темки.

Свело судорогой горло, Темка закашлялся. А когда поднял голову, ни Дарека, ни Шакала не было.

– Поговорим, – сказал Родмир, тоже опускаясь на песок. – Легенду о нас вы знаете. Но тут есть еще и вторая – о покровительнице Дарра. Полной дуре!

– Родмир! – одернула брата Мира.

– Чего «Родмир»? Дура же она. Нет чтобы правду рассказать, сказочками про источник забавлялась. Слезы ее, видите ли! Она и при жизни дурой была. Ну, решила собой ради города пожертвовать, так что с того, умнеют, что ли?

Мира поджала губы, не соглашаясь с братом.

– Ладно, – вроде как уступил тот. Задрал голову, зажмурился и крикнул: – Даррена, шакал тебя за подол, ты явишься или нет?

– Как был хамом, так и остался! – возмутился серебряный голосок.

Хранительница Дарра оказалась красавицей. Совсем юная, будь она человеком, Темка счел бы ее ровесницей. Длинные черные волосы заплетены во множество тонких косичек, у каждой на конце – крохотная монетка, и когда возмущенная Даррена тряхнула головой, поплыл звон, такой же серебряный, как ее голос. На смуглых щеках горел румянец, черные глаза полыхали гневом. Темка не удивился бы, если б Даррена выхватила из складок белого многослойного платья кинжал и бросилась на обидчика.

Родмир сказал пренебрежительно:

– Хватит представление разыгрывать. Твоя же вина. И глупость твоя, что прошлая, что нынешняя.

Даррена фыркнула, резким движением отбросила косы (снова серебряно зазвенело).

– Так мне говорить? Или сама будешь?

– Да уж говори, если тебя змея в язык укусила, – ядовито разрешила Даррена.

– Ну, ты видишь? – повернулся дух Роддара к сестре.

Даррена снова фыркнула, но, как показалось Темке, больше для порядка.

– Хорошо, Родмир, – черноволосая красавица смиренно опустила ресницы, и не верилось, что она только что была похожа на злющую кошку. – Говори все как есть, у тебя лучше получится.

Родмир хлопнул по песку, приглашая Даррену сесть. Та опустилась грациозно, подвернув ноги по даррскому обычаю. Платье обрисовало колени, и Темка отвел глаза.

– Начну сначала. Жила-была юная княжна. Красавица! Ну, сами видите, – Родмир кивнул на Даррену. – И вот умудрилась эта княжна спасти целый город. Жизни своей не пожалела, хоть только-только Весенний бал для нее отыграли. В других землях вспоминали бы спасительницу в молитвах, и хватит. Но горожане приняли ее как свою покровительницу. Потом город стал столицей, и Даррена получила все королевство. Ума, правда, ей это не прибавило.

Темка думал, что покровительница Дарра возмутится, но та лишь прищурилась, обещая: «Я тебе еще припомню!»

– Тут ведь какая штука вышла: Дарр всегда славился своими мудрецами, а умные люди и при таком покровителе проживут. Есть кем любоваться да восхищаться, а ума и своего хватит. Ей бы радоваться, а она обижаться вздумала. Мол, не ценят. И до того разобиделась, что отреклась от людей, живущих на берегах Синь-озера. – Родмир обвел рукой Пески, похоронившие под собой красивейшие земли. – Не знаю, чем уж они ей больше других насолили. Отреклась, и началось: то засуха, то ливни, то бунт, то война. А потом вот и Пески появились. Негде им было больше, только как тут.

– Извините, Родмир, – остановил Митька. – Но почему тогда Пески приходят к нам?

– Земли – это же и люди, которые на них живут, а сколько их через границу ушло! Вот вам подарочек и перепал. А Даррена… Нет, Мира, ты как хочешь, а я все-таки скажу, какая она есть…

– Ты уже сказал, – перебила сестра. – Забыл, что раньше Пески были больше? Сейчас они почти не двигаются, а если и случается, то быстро уходят.

– Ну и ладно, – насупился Родмир. – Дальше рассказывать? Ага. Коль она такая умная, хватило бы ума не скрывать правду, так, может, придумали бы, как проклятие снять. Сейчас я могу рассказать, Даррена разрешила. А то бы ни словечка, язык бы не повернулся. В общем, скрывала. Как признаешься, что такую дурость сотворила? Что по ее вине землю Песками захлестывает, по глупости ее и обидчивости? А еще понравилась нашей Даррене, что источник – вроде бы слезы ее драгоценные. Жалко ей, видите ли, сказку портить. Заодно, так уж вышло, и о Дареке легенда смолчала. Он не умер, как принято считать. Он был проклят за трусость свою и жадность. – Родмир положил руку на песок. – Горячий, да? Вы вон знаете, каково в таком от жажды мучиться. Дарек обречен вечно быть в этих Песках. Ничего другого для него нет. Жарит ему душу золотом, бронзой и серебром – что хотел, то и получил.

Темка пересыпал крупинки из ладони в ладонь. Все время – только это? Взмок, как представил такую муку.

– Не говорите, что слишком жестоко. Пески – страх и жадность Дарека. Не Создателем они для кары посланы, а самим Дареком рождены. Страх и жадность, у него ничего и нет больше. А родник… вы сами гляньте: на такую огромную пустыню – такой крохотный родник. Это то хорошее, что у Дарека в душе осталось.

– Но ведь есть, – вмешалась Мира. – Сколько им людей спаслось.

– Так, сестренка, наверное, у каждого подлеца хоть что-то, да есть. Вопрос только – сколько.

– А причем тут Митька? – перебил Темка.

– Ну как же, Дарек ведь освободиться хочет. А ему было сказано, что спасение его – в поединке. Вот и дерется. Думаете, вы первые? Он уже столько испробовал! Давал напиться умирающему, а потом посреди боя отнимал силу. С калеками дрался. С безумными. С деревенскими, которые никогда в руках меч не держали. С сопляками. А спасения все не было. Теперь вон что, связать побратимством. Но только думаю я, не на это он ставку делает. Не верит Дарек в дружбу, тем более в такую, чтобы собой пожертвовать. Он другое учуял: нет у рода Динов покровителя, а раз так – от Шакала защиты нет. Представляю, как он боялся, что ты вернешь себе покровителя! Но раньше не мог. Скольких уже мальчишек положил – и все без толку. Ждал, как тебе восемнадцать исполнится, а тут роддарский Хранитель на его стороне сыграл.

Митька поддернул рукав, показал нитку с бусинами.

– Да, ты теперь совершеннолетний. Думаешь, чего я так сразу появился? Ну вот. У Создателя терпение лопнуло смотреть, как Дарек хитростью проклятие снять пытается. Матерь-заступница за вас просила. Вот нам и позволено вмешаться.

– Благодарю. – Митька чинно склонил голову, словно на посольском приеме.

– Да ладно. Мне, если честно, очень не понравилось, как роддарцы братскую клятву исполнять придумали. Крутили, считали. Купцы нашлись! Нет чтобы просто прийти и защитить.

– Что же раньше молчали? – перебил Темка.

– Вмешался, когда смог, – отрезал покровитель. – От глупости и бесчестия охраны нет.

Родмир встал. Следом поднялись и остальные.

– Эмитрий Дин, тебе дается отсрочка, попробуй снять родовое проклятие. Ты должен вернуться и принять бой не позднее последнего дня Ивового месяца. За друга не бойся, его защитит от Дарека Матерь-заступница. Тебя никто не заставляет, но…

– Я приеду, раз обещал тогда. Если, конечно, ничего не случится. Война же.

– Подождите, – встрял Темка. – Вы же можете перевести, как снять проклятие. Так скажите нам.

Родмир качнул головой:

– Нет. На это мне разрешения не дано. Это дело рода Динов и их покровителя. Удачи. Тропа будет, идите.

Даррена поклонилась по даррскому обычаю, молча повернулась и пошла в Пески. На золоте оставались крохотные следы, они быстро сравнивались ветром. Дрогнул рябью воздух, и девушка исчезла. Темка окинул горизонт взглядом – точно, пропала, как и не было. От бескрайнего золота с серебряными просверками его затошнило, все поплыло перед глазами. Мира очутилась рядом, погладила по щеке.

– Это Дарек постарался, воду в яд превратил. Да ты не бойся, пройдет.

Бронза легла широкой полосой. Теперь идти будет легче – солнце не слепит глаза, а жарит в спину. Родмир свистом подозвал корслунга.

– Постойте! – Митька шагнул к покровителям и опустился перед Мирой на колени. – Я хочу попросить у вас прощения. – Он наклонил голову, и тут же вскинул: – Нет, не прощения. Нельзя искупить вину за все беды, что мы принесли на ваши земли. Просто… Мира, если бы не поединок с Дареком, если бы я был вправе распоряжаться своей жизнью, я бы отдал ее вам.

У Темки сжалось горло, точно Дарек снова потянул из него жизнь.

– Ты не убивал, – тихо возразила Мира.

– Но я не остановил тех, кто убивал, а значит, вины на мне не меньше.

Темка шагнул вперед и тоже встал на колени. Почувствовал, как опустился рядом Марк. Горячий песок жег колени через плотную ткань штанов.

– Если я выиграю поединок, я буду просить вас, Мира, в искупление…

– Не надо. Разве этим искупают? Новым горем для твоей матери, твоих друзей?

– Простите, Мира! – вырвалось у Темки. Он был согласен с Митькой, но других слов не знал.

– Простите, Мира! – отозвался Марк.

Покровительница Миллреда наклонилась и поцеловала каждого. Когда Темкиного лба коснулись ее прохладные губы – отступила слабость, пришло спокойствие, какое дает в детстве материнское объятие после долгих слез.

Родмир вскочил в седло, усадил впереди Миру. Корслунг распахнул крылья, взрывал ногами песок, но хозяин его удерживал. Смотрел оценивающе на илларцев. Темка подтянулся, как в строю перед королем.

– Я постараюсь удержать Роддар от войны, – сказал Родмир. – До встречи!

Корслунг рванулся с места в небо. От взмаха крыльев поднялся ветер, хлестнул песком, заставил прикрыть глаза.

Глава 12

Темка валялся в лопухах, сдвинувшись в узкую полоску тени. Его тошнило, желудок сжимался и подпрыгивал, точно княжич трясся в седле, как вчера, торопясь вернуться к назначенному сроку. Отлежаться не дали, пришлось сразу ехать с королевской свитой из Северного Зуба к Южному. Мотало Темку, как интенданта с хорошего перепоя. Марк и Митька старались держаться рядом, подхватить, если начнет падать. Но доехал. Сам не помнил – как, но доехал.

Княжич перекатился на живот и уткнулся носом в траву. От ее запаха тошнота стала поменьше. Порученец вздохнул: Александер чуть было не решил, что они ездили отмечать встречу, но как ни принюхивался, бражного духа не учуял. Но как же тошнит… То ли от яда дарековского, то ли от несостоявшейся Митькиной гибели. А может, от мысли, что на самом деле Темка уже умирал. Как странно: вот он, живой, валяется, нюхает лопухи, а его должны были похоронить в этих местах три года назад. Думать об этом не хотелось. Ни об этом, ни о будущем Митькином поединке и проклятии его рода, ни о покровителях, вышедших из легенды, – все так сложно, что попытки осмыслить вызывали лишь новый приступ тошноты.

– Княжич Артемий! – послышался Шуркин голос, и перед носом опустили кувшин, по глиняному боку которого скатилась молочная капля.

– Ого! – Темка сел. – Где достал?

– Где достал, там нету, – усмехнулся Шурка.

Вкусно. Еще бы хлеба горячего, пышного, как с торнхэлской кухни, а не тяжелый темный брусок, не пойми на чем заведенный, какой выдали сегодня на ужин. Впрочем, его тоже не было. Шел Темка мимо полковой кухни, а там повар отскребал от дна котла остатки пригоревшей каши. Котел гремел, точно колокол, но повар ругался громче, отгоняя молодого, чуть старше Темки, солдата. Тот лишь поглядывал исподлобья и не уходил: надеялся, что перепадет кусок. Глянул он и на порученца, ощупал голодными глазами: может, спрятал где хлеб. Темка остановился:

– Что, отобрали?

Съежился, не решаясь пожаловаться.

Княжич вытащил завернутый в платок ломоть, протянул.

– В следующий раз или сразу бей в морду, или иди к командиру. Понял?

Солдатик закивал, жадно запихивая в рот хлеб.

– Кто командир?

Проглотил торопливо, давясь:

– Княжич Бокар из рода Быка.

– Тогда лучше сразу в морду.

Махнул рукой: не научишь такого.

Пока тошнило, не жалел о хлебе, а вкус молока разбудил голод. Темка с трудом заставил себя оставить треть, вернул кувшин Шурке.

– Пей. Давай, я сказал.

Шурка допил молоко, облизнул белые усы. Вздохнул:

– Гонец приехал. Обоз завтра будет, но вполовину меньше, чем нужно.

– Откуда знаешь? – удивился Темка. Для таких известий большинство ушей – лишние.

– Так, случайно рядом был.

– Ты не болтай, понял? Намылят тебе шею за такие случаи!

Шурка обиделся:

– Я просто видел, что к королю этот пошел… княжич Бокар. Он за вами следил, как вы уехали. Только в степи отвязался. Думал, он чего про вас накапать хочет. Его выгнали. А я не успел уйти. Вот и слышал. Я не болтаю, я только тебе.

Темка снова перевернулся на живот, поставил подбородок на сжатые кулаки. Значит, не смогли собрать провиант. Дерьмо шакалье! Даже если ушлют за продовольствием в глубь страны, так пока телеги вернутся – на подножный корм придется переходить. Мятежники за хорошо укрепленными стенами могут долго сидеть, рассказывают, что перед наступлением королевских войск окрестные деревни подчистую грабили и все в Южный Зуб свозили. Воды там много: обычай, навязанный Черными песками, жив. Правда, ночью мятежники сделали вылазку, небольшой отряд ушел степью. Попробуй догони их по темноте. Куда отправились? Вряд ли за подмогой, кто рискнет поддержать проигравших? Но тогда зачем?

– Марк у коннетабля торчит?

– Угу. Там и король, и княжич Дин.

Да, король вынужден торопиться. Недаром перебрался сюда из Северного Зуба, не дает покоя ни себе, ни штабным.

– Княжич Эмитрий идет, – сказал Шурка.

Темка повернул голову. Точно, идет, бумагу какую-то тащит. Вот как у Митьки получается не думать о том, что произошло в Песках? Ни словечком не обмолвился, одним занят: Южный Зуб нужно взять как можно быстрее. Темку снова затошнило, когда он вспомнил утренний разговор.

– …чтобы меня пустили туда, к отцу. Я бы попросил его сдать крепость. Южный Зуб все равно возьмут, но сколько мы тут еще просидим? От нас бед, как от Черных песков. Я хочу, чтобы хоть этой вины на отце не было. Хватит! На нем и так слишком много.

– Сдурел?! Так он тебя и послушал.

– Тогда получится, я ему враг. А с врагом что делать? Допросить, а потом казнить. Знаешь, как допрашивают? Вот, или сдать крепость, или меня – палачу.

– Ну ты… Правильно тебя не пустили.

Усмехнулся. Глянул с жалостью, как на малыша неразумного.

– Не пустили, положим, потому что не верят.

– Дураки. И ты дурак. Князь Дин тобой уже раз пожертвовал. Когда пропустил Кроха в Миллред.

– А ты знаешь другой способ?..

Митька опустился в траву, развернул лист и уставился в собственноручно вычерченную схему Южного Зуба. Темка глянул равнодушно: уже сидели над ней. Водили пальцами, задерживаясь то на пороховых складах, то на запасах воды. Выискивая, можно ли взорвать. Южный Зуб очень стар, и не вспомнить, сколько раз его перестраивали, и сколько тайных ходов забыто, и сколько проложено новых. Дважды пыталась разведка проникнуть в крепость лазейками, которые знал княжич Дин – и дважды попадала в засаду.

Шурка сунулся к бумаге с интересом. Тыкал пальцем, расспрашивал Эмитрия об условных обозначениях, оглядывался на крепость, сверяя воспоминания со схемой. Темка лег на спину, закинул руки за голову. В высоком прозрачном небе, чуть тронутом закатом, висело облако, похожее на пышную булку. Все-таки придется штурмовать Южный Зуб. Хорошо, что король не пустит в бой Митьку. Неправильно это, когда сын на отца с оружием идет.

– А, ну да, конюшня, – надоедливо звенел над ухом Шуркин голос. – А тут у вас кладовые были, да? Ха! Ну я же помню, как оттуда копченым пахло. А тут почему не нарисовано? Ну вот, рядом с кладовыми. Ну тот, заброшенный ход.

Темка резко сел.

– Какой ход?

Шурка глянул недоуменно на княжичей.

– Да какой – обычный. Подземный, потом через стену. Княжич Эмитрий, вы что, не помните?

– Я не знаю там никакого хода.

– Да я вам через него записки таскал!

– Я думал – через ворота, – разозлился Митька.

Темка понимал досаду побратима: паршиво ему вспоминать о безвылазном сидении в замковой библиотеке, пока Герман держал гарнизон.

– Не-а. Чего мне лишку-то вашему капитану на глаза попадаться было? Я там как-то лазил, смотрю, ход, ну и по нему.

Темка хмыкнул: чтобы Шурка да пропустил возможность куда-нибудь забраться.

– Вот отсюда, из лесочка. Он такой… сильно заваленный.

– Ты вспомни, – попросил Митька. – Как тебе кажется, про этот ход знали? Кто-нибудь, кроме тебя, туда заглядывал?

Шурка прикрыл глаза, вспоминая. Потер шею.

– Да получается, вроде как нет. Мне вечно от мамки влетало, что весь в пыли. Если бы кто еще ходил, так пообтерли бы.

На степь наваливался день. Наползал неотвратимо, заставляя сжиматься тени и делая гуще запах травы, оружейной смазки и пота. Если бы Темка мог, он бы стащил день со степи, чтобы снова над головой виднелась Первая звезда.

Шурка ушел сразу после полуночи. Темка и Александер остались на опушке вглядываться в темную громаду Южного Зуба. Они ждали, когда она дрогнет и выпустит столб пламени. Капитан беззвучно шевелил губами: молился. Вместе с ними, поглубже в лесочке, ждали солдаты; чтобы не уснуть, они травили байки и посмеивались. Темка хотел подойти, одернуть их, но не решался оставить Александера.

Звезд становилось все больше, расшивала Матерь-заступница темное небо серебряными нитями. Сменились караульные на стенах Южного Зуба: первый раз, второй. Время уходило, и Темка вспомнил разговор у короля.

– …Значит, пошел бы? – Эдвин внимательно смотрел на капитанова сына.

– Да, мой король!

– И не страшно?

– Нет!

Король хмыкнул. Хмуро глянул капитан Георгий, сказал:

– Сопляк совсем. Не боится он… Ты хоть понимаешь, что с тобой сделают, если поймают?

– Княжичу Артемию было столько же, когда его пытали в Южном Зубе! – ощетинился Шурка. – Он выдержал, а я, думаете, не смогу?

Темку обожгло тогда страхом: не надо! Не приведи Росс! Он и сейчас просит: Росс, помоги ему! Будь милостив!

Первая звезда загорается первой и первой же гаснет. Но в эту ночь она оставалась дольше других. Только когда выполз розовый заспанный рассвет, Темка понял, что звезда ему просто чудится.

Зашуршало за спиной. На опушку выбрался Марк, лег рядом с Темкой и тоже посмотрел на крепость.

– Король приехал.

Побратим сказал негромко, но Александер услышал, оглянулся.

– Я так понял, до завтра ничего предпринимать не будут. Может, Шурка там где-нибудь сидит, день пережидает.

Пожалуйста, Росс-покровитель, взмолился Темка. Пусть так оно и будет.

День завладел степью и уже надумывал ползти в другие края, когда в Южном Зубе оживились. Замелькали солдаты, на башнях засуетились у пушек, проверяя, точно перед штурмом. Темка глянул в сторону позиций: король вышел из шатра вместе с коннетаблем и Георгием. Тоже смотрят на крепостные стены.

Какое-то время ничего не происходило. Потом Марк толкнул Темку в бок и показал на самую низкую, Рыжую башню. На ее площадку вывели мальчишку. Руки его были выкручены за спину, голая грудь расцвечена красным. Мальчишку толкнули к пушке и прикрутили к лафету, выбрав солнечную сторону.

Не внял Росс-покровитель молитвам! Глухо застонал Александер, вцепившись зубами в пустой рукав мундира. Пленника ударили один раз и больше не трогали, предоставив его солнцу, жажде и страху. Темка не сомневался: утром Шурку допрашивали, пытки не прекратятся и вечером. Мальчишка из королевского войска – подарок осажденным, не ведавшим, что творится в округе. А Шурка знает много, ведь все время крутится среди порученцев. Даже то, что обоз придет наполовину пустой, очень заинтересует князя Дина. Вспомнив о князе, Темка не мог не подумать о Митьке: где он сейчас? Тоже смотрит, как по приказу отца мучают Шурку?

Прошел час. Александер стоял, не двигаясь, и смотрел на сына. Ушел и снова появился Марк.

– Капитана Демаша просит к себе король.

В другое время он бы сказал: «Капитан Александер, вас к королю». Темка тоже поднялся и пошел следом за наставником.

Король ждал напротив Рыжей башни, стоя в тени тента. Темка с облегчением не увидел среди его свиты Митьки. Эдвин вышел навстречу Александеру.

– Капитан Демаш…

Его перебил возглас адъютанта, не отрывавшего взгляда от башни. Там снова засуетились, подошли к Шурке. Мальчишку отвязали, оставив руки скрученными за спиной. Подтолкнули к краю башни, демонстрируя. Видно было, что тот еле держится на ногах. Шурка поднял голову, вглядываясь. Александер подался вперед, махнул рукой. Мальчишка вдруг вспрыгнул на каменную кладку – и шагнул вперед. Так, слово под ногами еще был надежный камень башни. Мелькнул на фоне стены и слился с землей.

– Росс-покровитель! – дико крикнул Александер.

Капитана не успели остановить, он побежал к крепости. Перед его ногами взметнулась от выстрела земля, еще раз, а больше и не стреляли. Темка услышал эхо яростного приказа, после которого мятежники опустили оружие.

– Король, дай приказ штурмовать, – еле слышно шепнул капитан Георгий.

– Нет.

Адъютант не настаивал. Темка понимал, что сейчас, без подготовки, шансов взять Южный Зуб мало. Но так хотелось взмолиться: «Мой король, штурмовать! Сейчас!»

Александер возвращался, неловко придерживая единственной рукой изломанное тело сына. К капитану бросились помочь, но он решительно отстранился. Подошел к королю, опустил Шурку перед ним на землю.

– Ваше величество, мой род верно служит вам. А сейчас, – голос его пресекся, он закончил шепотом: – Я пойду, мой король…

– Да. Нет, постой. Капитан Георгий, орден Росса-покровителя.

– Они все в Северном Зубе.

– Послать немедленно.

– Король, вы разрешите? – Темка дернул с мундира свой. – Пожалуйста, мой король.

Эдвин кивнул, велел адъютанту:

– Не забудь потом отдать Торну.

Взял из Темкиных рук орден, положил на голую Шуркину грудь, исполосованную плетьми.

– Спасибо, мой король, – сказал Александер. – Он был бы счастлив.

– Иди.

Темка помог капитану поднять сына. Шуркина голова безвольно мотнулась, пачкая ладони княжича густой кровью.

– Не сейчас, Георгий, – сказал за Темкиной спиной король. – На исходе ночи.

…Все время рядом был Марк. Когда штурмовали, рвались в разнесенные пушками ворота. Когда сражались у кордегардии и Темку вжимали в угол, а потом выстрелили из окна в спину, суетливо, потому не особенно метко. В той свалке вообще нельзя было стрелять, слишком тесно. Марк был рядом, когда здоровенный бугай чуть не вышиб из Темкиной руки шпагу, и прикрыл. Когда их оттеснили от стены и Марк оказался окружен мятежниками, Темка успел к нему пробиться и отвести удар. Они были рядом, когда бой шел уже на ступенях дворцовых построек.

А когда Марк левой рукой зажал предплечье правой, опустив шпагу, у Темки рванулось в душе: «Побратим! Брат!» Но закричали от ворот, и во двор влетел всадник с королевским штандартом в руке. Эдвин в бело-пурпурном мундире рвался к левому дворцовому крылу, туда, где особенно яростно отстреливались мятежники и где вроде был князь Дин. Следом за королем поднажали солдаты, и Темка с Марком оказались в гуще боя. Княжичу Торну пришлось драться за двоих, никак не получалось вытолкнуть побратима куда-нибудь к стене, а под ногами уже хрипели раненые – то ли свои, то ли чужие. Уже почти пробились к дворцовой постройке, когда громыхнули пушки. Потом говорили: солдат, что оставался один на башне, сошел с ума, глядя на бойню во дворе.

Темка не успел зажмуриться – по лицу хлестануло каменным крошевом, потекло теплое, липкое. Кровь была чужая, княжич понял сразу. Его чудом не сбили и не затоптали, полуослепший, он почувствовал, что все бегут – и побежал тоже, чтобы не упасть под ноги. А потом громыхнуло второй раз, третий, ударило в спину щепой – и стало тихо. Темка упал на колени, скорчился, готовый к тому, что сейчас на него наступят, но никто не двигался. Бой затих, давая разобраться, где свои, где чужые. Замолчали пушки, и снова пошли в ход шпаги и пистолеты. Но там, где оказался княжич, оставалось тихо.

У Темки наконец перестали бежать слезы и колоть под веками, он огляделся. Рядом стоял на коленях Марк, уложив пистолет на рухнувшую балку; правый рукав набух кровью, но побратим, Темка знал, неплохо управлялся и левой. Пушечные выстрелы пришлись по дворцовой постройке. Справа стена обрушилась, левое крыло, отходившее от нее под углом, было почти цело. Очень низкое, не выше трех этажей, оно лишилось крыши. Оттуда, из полуразрушенного окна, хорошо простреливалось почти все пространство, можно было укрыться лишь под стеной. «Спасибо Создателю!» – выдохнул Темка, увидев, как капитан Георгий непочтительно выдернул Эдвина из-под каменного козырька, толкнул в переплетение балок – и чуть позже козырек упал, хрупнув подвернувшимся бревном.

Княжич приподнялся, чтобы оглядеть двор, досадливо дернул плечом на шипение побратима:

– Не высовывайся!

Коннетабль – или только его штандарт – застрял где-то у ворот. Дерьмо шакалье! Мятежники яростно рвутся к королю. Еще и обстрел сверху – так долго не продержаться. Хорошо устроились, гады, снизу их не зацепить. Не перестреляют, так не дадут из-под балок выползти. Взять самого короля – единственный шанс для мятежников спасти свои шкуры.

Княжич положил шпагу рядом с Марком, бросил ножны.

– Я туда, – мотнул головой в сторону месива из камня, бревен и человеческих тел.

Приходилось держаться за плечи мертвецов и ползти по балкам, лежащим на телах. Темка услышал стон, но не остановился. Быстрее наверх! Вот только прихватить ружье из рук убитого. С ним ползти стало неудобно, особенно когда пришлось ящеркой ввинчиваться в щель – каменную плиту удерживала балка, и Темке казалось, дерево похрустывает. Подержи ее немного, Росс-покровитель, а то мокрое место останется от княжича. Благополучно добрался до края и глянул вниз. Король пока в безопасности. У Эдвина расцарапано лицо, капитан Георгий пытается промокнуть кровь платком, но король отмахивается.

Темка нашарил камушек, бросил вниз – капитан, а затем король, подняли головы. Княжич ткнул рукой на осыпающуюся стену: «Я туда!» Показал на засевших стрелков: «Прикройте». Адъютант глянул на предстоящий Темке путь и выразительно постучал себя кулаком по лбу. Темка понимал капитана: забраться под обстрелом наверх – на грани возможного. Шакал не разберет, что и как держится, и когда рухнет. А дальше, к единственной площадке, откуда можно снять мятежников, и вовсе ведут две упавшие скосом друг на друга балки. Лететь с них высоковато, под ними – камни и доски. Узенькими кажутся снизу бревнышки, по таким и через ручей идти страшно. Но Темка понимает: это обман; высоты он не боится. Главное, чтобы все это не обвалилось.

Хранил своего княжича Олень-покровитель. Даже когда Темка вжимался лицом в доски, ожидая неминуемого удара. Пуля прошла мимо, взвизгнула от злости, ударившись о камень. Хранил Темку покровитель, но и поблажки не давал. Раз оползло под сапогами, и княжич скатился вниз, с трудом зацепившись за бревно. Пуля ударила рядом с пальцами и щепой раскровянило руку. Вот уж помянул мятежников и всех их предков! Спасибо еще, прикрывают снизу, а то и вовсе было бы головы не поднять.

Он добрался до перекрещенных балок, промокнул рукавом крупные капли пота, выступившие на лбу. Тем, кто внизу, кажется, что впереди самое трудное. Они ошибаются. Пулей мятежникам тут не достать, а разве это пропасть? Тьфу! Видели бы они ущелье Орлиной горы! Темка подбадривал себя, понимая, что разбиться и этой высоты хватит.

Поправил за спиной ружье и ступил на бревно. Жаль, нет сухих корней, что так удобно ложатся под руку. Да еще наклон этот дурацкий, нужно ступать боком, чтобы не соскользнуть. По шажочку, вперед. Там, где перекрестье балок, пришлось перелезать и сильно мешало ружье. Оставалась пара шагов, княжич обрадовался и сглупил: прыгнул на каменную площадку. Край осыпался, нога сорвалась. Кто-то там, внизу, вскрикнул. Темка успел зацепиться. Нет уж, он сможет, еще не до конца за Шурку рассчитался. Карабкался, сдирая кожу с ладоней. Все-таки забрался, бухнулся на живот. Теперь отдышаться хоть немного, вытряхнуть из рукавов и из-за шиворота набившийся щебень.

Княжич скинул ружье и на четвереньках пополз к краю. Вот отсюда засевшие в левом крыле мятежники будут как на ладони. Ага, забеспокоились. Это вам не из укрытия за королем охотиться, сейчас на вас охота начнется. Темка неторопливо насыпал на полку порох, тщательно прицелился, как на уроке у капитана Александера, и выстрелил. Есть! А, шакал побери, только ранил. В ответ внизу защелкали по камням пули, но княжич и бровью не повел – тут его не достанут.

Когда Темка снял третьего мятежника, положение внизу изменилась. Теперь там не отсиживались в укрытии, а огрызались яростно, давая возможность прорваться к дворцовым покоям солдатам коннетабля. Если отряды соединятся, то смогут атаковать.

В левое крыло ворвались, когда у Темки оставалась одна мишень. Княжич аккуратно поймал на мушку. Есть. С первого выстрела. Темка отложил ружье, раскинул руки и прижался к камню. Острый край царапал щеку, но княжич не шевельнулся. Вот и все. Он закрыл глаза и снова увидел летящее со стены Шуркино тело, почувствовал, как толкнулась земля.

Темка поднялся и пошел к балкам: бой еще не кончен, и его место – там. Идти над пустотой оказалось проще, когда никто не следит за каждым движением. Хотя нет, один смотрел, напружинив тело, – точно и впрямь смог бы подхватить княжича Торна, если тот сорвется. Дождался, когда Темка спустится, и сел, точно ноги у него подломились.

– Пошевели пальцами, – попросил Темка.

– Да нормально. – Марк выполнил просьбу. – Мякоть задело.

Бой шел еще долго. Рыжую башню брали приступом, и немало погибших осталось на ее винтовой лестнице. В комнате, где когда-то пытали Темку, чуть снова не ранили Марка. Потом крепость прочесывали, да не на один раз. Но князя Дина так и не нашли.

Уже потом, на допросах, открылось: князь ушел с несколькими верными людьми как раз в ту ночь, за два дня до штурма. Узнав об этом, Марк сплюнул:

– Шакал. Солдат бросил.

А Темке стало легче: Митькин отец не приложил руку к Шуркиной смерти.

Чуть поверни голову – ослепит вечернее солнце. А когда хоронили убитых, так же слепил восход. Он розово отражался на клинке, пока металл не посыпали порохом: Росс-покровитель, будь милостив к погибшему воину. Темка встал тогда на колени перед Шуркиной могилой, наклонился, чтобы коснуться ножа губами. Солнце спряталось за крепостную стену, но глаза все равно жгло и намокали ресницы.

– Артемий Торн из рода серебряного Оленя!

Король со свитой стоял у разбитых ворот Южного Зуба. Темка вышел из строя. Навстречу шагнул коннетабль, подал меч, тот самый, с которым когда-то присягал княжич и который передал ему отец в день совершеннолетия.

– Опустись на колено и протяни королю, – шепнул князь Кирилл.

Темка только сейчас заметил, что оголовье перевито серебряной лентой. Как подрубленный, опустился перед Эдвином, непослушными руками протянул ему меч. Король развязал узел, передал опавшую ленту коннетаблю. Темку охватил озноб, он испугался, что у него затрясутся руки. Новая, золотая лента, ложилась на рукоять. Король затянул узел.

– Княжич Артемий Торн! За доблесть и верность жалуется твоему роду золотая лента, и отныне зваться вам родом золотого Оленя.

Княжич поцеловал меч – и ему почудился вкус пороха. Порох на клинке, молитва Россу. Шурка, видел бы ты сейчас своего княжича, вот бы порадовался.

– Благодарю вас, мой король. Род Оленя всегда будет верно служить вам.

Бешено-счастливые глаза Марка, улыбка на Митькиных губах. Золотая лента на родовом мече – несбыточная мечта. А Темке все чудится привкус пороха, и тоска такая, что завыть хочется. Создатель, перекрои! Пусть не будет этого золота, но Шурка – живой.

Часть III

Глава 13

«Продается», – написано на приколоченной к обугленному бревну табличке; гвоздь забит косо и похож на гусеницу, проевшую желтую древесину. Табличка новенькая, еще не политая дождями и не подсушенная ветром. Митька надеялся, что она провисит недолго.

Княжич открыл незапертые ворота, пошел к дому, точнее, к единственному сохранившемуся крылу. Посыпанная гравием дорожка зарастала травой, гибкие зеленые побеги пробивались между камушками. А вот деревья, те, что ближе к дому, никак не отойдут от пожара. Погибли и клумбы с редкими сортами роз, которыми так гордилась княгиня.

Тропинка огибала остов центрального крыльца; ступени были засыпаны обугленными обломками досок. Сажу с мрамора еще не до конца смыло дождями, и казалось, камни тоже горели. Что-то тускло блеснуло. Княжич поддел дерево носком сапога. Колокольчик с двери. Медный. Когда-то блестящий, сейчас пятнистый, закопченный. Можно наклониться, выковырять из грязи. Но Митька поднимать не стал.

Стряпчий уже ждал. Разложил на уцелевшем бюро листы и с интересом ковырял лепнину на камине. Увидев Митьку, подобострастно поклонился.

– У меня хорошие новости, княжич Дин. Сейчас должен подойти покупатель, и, если условия устроят обе стороны, вы сегодня получите задаток.

– Меня устроят условия.

– Ну что вы! – стряпчий всплеснул ухоженными, как у женщины, руками. – Я бы не советовал так сразу… Стоит поторговаться, купец может дать и большую цену. Он хорошо поднялся на военных поставках. И очень хочет получить дом Динов.

– Меня устроят условия, – ровно повторил Митька.

Стряпчий, наверное, думает, что княжич Дин спешит покрыть какой-нибудь долг. Но Митька просто хочет побыстрее продать дом. Когда тут начнется строительство и будет пахнуть свежераспиленным лесом, а не пожарищем (хотя каким уж пожарищем, давно все выветрилось), может, окажется легче проезжать этой улицей. Сам Митька тут строить не будет, это как на могиле беседку возводить. Да и деньги на самом деле нужны, чем быстрее, тем лучше. Жизнь в столице после войны дорогая, а Митька еще много тратит на купцов и бродячих ремесленников, отставных солдат и беженцев. Он готов платить даже за крохи сведений о старом даррце, знающем язык священных зверей. Скоро пойдут караваны в Вольный союз, хорошо бы договориться и с теми купцами, а для этого тоже нужны деньги.

Интересно, что скажет мама, когда узнает, что дом Митька все-таки продал? Нахмурится. Выговорит сухо. А сама втайне обрадуется: теперь ей точно некуда уходить из дворца.

Сам Митька предпочитает жить в Офицерских покоях. Дом – это же не просто стены, а еще память об ушедших поколениях, и место, где тебя ждут. Такой дом для Митьки невозможен, а значит, пусть не будет никакого.

Дело с купцом сладили быстро. Когда Митька уходил, слышал, как сбивали табличку с надписью «Продается». Толстая гусеница-гвоздь никак не хотела покидать насиженное место. Княжич не стал оглядываться.

В Офицерских покоях, куда Митька заскочил переодеться – казалось ему, что мундир пропах дымом, – было тихо. Понятное дело, день на дворе, некогда рассиживаться. Но все-таки один из жильцов остался: выходя из комнаты, княжич услышал звук, с каким сталь входит в дерево.

Митька стукнул в соседнюю дверь и открыл, не дожидаясь ответа. Выдернул нож из косяка, прошел в комнату и рукоятью вперед протянул Марку. Князь Лесс в одежде, в сапогах валялся на постели. Взял нож и снова метнул в косяк, целясь в старую зарубку. Митька оценил точность и протянул Марку еще один – свой. Этот отправился в другой косяк, точно отмерив то же расстояние от притолоки.

Митька за ножами не пошел. Подтянул стул, оседлал его, сложив руки на спинке.

– Ну?

– Ты пропустил утренний доклад королю.

Митька ждал, глядя, как чуть подрагивают у Марка ноздри, словно от гнева или от горя.

– Приходил тюремный лекарь.

– Князь Крох здоров?

Короткая злая усмешка скривила губы Марка.

– Ну, здоров не здоров, на эшафот взойти сможет.

– Когда?

– Когда-когда-когда… Слушай, принеси нож, а?

Митька встал и услышал за спиной:

– После Весеннего бала Анхелины. Не омрачать дабы. Но до отъезда в летнюю резиденцию.

Значит, не позднее, чем через десять дней.

– Спасибо, – Марк принял ножи. – Тебе, кстати, письмо. В общем зале лежит.

Митька вышел, притворил дверь. Спустя мгновение услышал стук ножа.

Письмо было из Ладдара и запечатано лично князем Нашем. Митька провел пальцем по сургучному оттиску совы. Вот ведь – любит он тура, скучает, а вскрыть медлит.

«Здравствуй, малыш!

Я знаю, ты сейчас улыбаешься этому обращению, а потому пишу еще раз: здравствуй, малыш.

Что же ты делаешь, Митя? Война закончена, пройдет время – и детали ее останутся лишь в летописях (наших летописях, надеюсь, ты не забросил занятия). А ты будешь и дальше носить печать опального рода. Забудутся твои заслуги перед короной, будут помнить лишь имя мятежного князя, а с ним и твое. Ладно еще, ты бы хотел продолжить традиции рода Орла и служить короне мечом, ты же выбираешь иной путь. Не кажется тебе, что было бы правильнее принять и другое имя, и другого покровителя – Сову, символ мудрости? Далид хоть и недоволен твоим отказом, но король Ладдарский прислушивается к голосу разума, а не гнева, и предложение его остается в силе. Подумай, какую честь тебе оказали. Это ли не признание твоих талантов? Это ли не показывает, как тебя тут ценят? А что ждет тебя в Илларе, малыш? Не о себе подумай, так о даре своем – загубишь. Ты же талантлив, Митя. Не трать время попусту, приезжай. В конце концов, это твой долг перед Создателем, который одарил тебя столь щедро.

Да, род Вельдов в следующем месяце дает Весенний бал для Веталины…»

Дальше Митька читать не стал, он и так знал, чем заканчивается письмо. Если бы не такая настойчивость тура, может, княжич и хотел бы съездить в Лодск. Но не сейчас. Он не покинет Иллар, пока ищут князя Дина. Эдвин, который мог бы приказать, и тот не отсылает Митьку, хоть есть на него определенные виды. А тур упорно зовет. Как он не понимает? Или наоборот, понимает слишком хорошо и желает убрать племянника подальше от Иллара?

Митька свернул письмо и спрятал в карман. Надо будет сжечь при случае, не приведи Создатель, узнают о предложении короля Далида. Найдется ведь дурак, заподозрит в измене. Как Митьке надоела эта крысиная возня! Оглядываться, остерегаться, взвешивать каждое слово. Ну почему он должен доказывать, что имеет право жить у себя на родине? Имеет право носить герб с Орлом и быть верным короне?

Или все-таки уехать? Барон Радан подсказал Эдвину идею: отправить Митьку с посольством, но уже под настоящим именем. Мол, пригрел сначала ладдарский летописец родственника, а потом испугался. Опальный княжич – лакомый кусочек для интриганов. Наверняка задумают сыграть на обиде и безденежье, а то и на попранном самолюбии. Сложную, многоходовую игру затеять можно. Вот только не решил еще Митька, хочет ли он посвятить свою жизнь Тайной королевской службе. Слишком уж помнится грязь посольских интриг.

Впрочем, сейчас загадывать смысла нет. Скоро срок выполнять обещание, данное Дареку, а слова покровителя так и не разгаданы. Темка, конечно, хорохорится, успокаивает, что Митька и так справится. Но видно же – сам боится. Никакой зацепки! Митька был даже у известного путешественника, старого барона Леда. Тот слышал о старике, знающем древний язык, но тоже не знал, где его искать.

«Наверное, это как у смертельно больного, – подумал Митька. – Человек знает, что обречен, но вопреки всему надеется на исцеление».

***

Во всех деревнях в начале Ясеневого месяца устраивают гулянья. Весна – не самое удачное время для праздника, но традиция есть традиция. В этот день всем девушкам, которым исполнилось шестнадцать, переплетают две косы на одну. Целое лето остается на сговоры, а осенью начнут играть свадьбы.

Пару веков назад знатные семейства переняли эту традицию – в день шестнадцатилетия дочери дается пышный бал. Не важно, выпадет ли он на осень, зиму или, как у принцессы, – на первую половину лета, все равно название ему будет Весенний.

На рассвете девушке распускают волосы, мать берет гребень и расчесывает их под величальную песню. Вести руку нужно плавно, от затылка до самых кончиков, чтобы супружеская жизнь у дочери была долгая и гладкая. Если легко скользит гребень – муж достанется ласковый. Чем гуще захватывается прядь, тем богаче будет дом. Начать слева расчесывать – просить о рождении девочки, справа – о наследнике. После мать заплетает дочери косу, перевивая двумя лентами – одна родового цвета, другая белая.

Ленты с Весеннего бала хранят бережно. Как обменяют белую на другую, в чужих родовых цветах, так все – высватана. Случается, косу расплетают тут же, на балу, и сразу передают ленту свату. Но с принцессой Анхелиной такое не случится. Нет у Иллара соседей, с кем торопились бы скрепить союз, не отдаст Эдвин единственную наследницу в дальние земли.

К королевскому Весеннему балу начали готовиться чуть ли не за месяц. Даже в Офицерских покоях нет-нет да соскальзывал разговор на предстоящий праздник. Темка вслушивался, и сердце колотилось, как пойманный в шапку птенец. За несколько дней до бала княжич обзавелся привычкой вешать мундир так, чтобы было видно шитье на гербе. Ночью открывал глаза и ловил в свете луны золотистые искорки. Спасибо, Создатель, что по илларским традициям княжич золотого рода имеет право сам пригласить принцессу, а не ждать дозволения короля или королевы. Дождаться бы: день, да еще день, и еще…

И вот распахнулись высокие двери.

Большой тронный зал похож на цветочную клумбу: яркий, душистый. Все рады празднику – давно уже не веселились в Илларе. Пошиты новые платья, выкуплены модные духи, у лучших мастеров уложены прически, и обязательно вплетены в волосы живые цветы. Отглажены мундиры, наведен глянец на сапоги, начищены пуговицы и пряжки. И проклят дождь, второй день поливающий Турлин! Соорудили навес и застелили коврами дорогу до крыльца, но все равно охают дамы, подбирая подолы, и поминают шакала офицеры, глядя на заляпанные сапоги. Растеклись лужи вольготно, словно не перед королевским дворцом, а на деревенском дворе. Зато сразу же родилась новая сплетня: ах, князь Лесс, говорят, княжну Рельни на руках нес, чтобы бархатные туфельки не замочила.

Только дирижер имеет право не кланяться королю, как не кланяется коннетабль перед сражением. Сухой стук деревянной палочки по пюпитру, взмах руки – и поднимается музыка, разом захватывая зал. Танцуйте, гости! Бал продлится до утра, и вы успеете встретить свою любовь, безмолвно договориться о свидании или намекнуть на сватовство.

Темка пропустил первые три танца, для них кавалеров дочери выбирает отец. И четвертый – не успел бы пройти через огромный зал. И пятый, когда вдруг пересохло в горле и приготовленные слова рассыпались колючими песчинками. Только когда вот-вот должен был зазвучать шестой, Темка подошел, отрывисто поклонился и сказал:

– Принцесса, разрешите пригласить вас, – протянул руку ладонью вверх, и ее невесомо коснулись пальцы Анхелины.

Место первой пары в центре зала. Пока шли, княжич с волнением поглядывал на музыкантов. Что они сыграют? Пышный менуэт? В его сложных фигурах Темка может запутаться. Да что может, запутается непременно! Илларское полле, во время которого не размыкают рук? Или ладдарское полле, дозволяющее лишь легкое касание пальцами – пальцев? Благосклонна Матерь-заступница! Вальс кладет Темкину руку на талию принцессы. Можно смотреть на чуть отклоненную светловолосую голову, на золотистый локон, спускающийся на грудь поверх ожерелья из коронных металлов. Поймать быстрый взгляд из-под ресниц. Такой неожиданный, что Темка сбивается с шага. Чуть сжать руку и почувствовать ответное движение. Матерь-заступница, пусть вальс никогда не закончится!

Но музыка тает, и Темка ведет принцессу обратно. Не склонив головы, как требуется по этикету, – ему нужно видеть Аннины глаза цвета зимнего неба! – спросил:

– Принцесса, дозволено ли мне будет пригласить вас еще раз?

– Да, княжич Торн.

«Да, княжич Торн», – все еще слышит Темка, даже когда уже звучит другая музыка. Он не стал уходить далеко, чтобы видеть Анхелину, которую вел в танце ладдарский посол.

– Не смотри так, – услышал Темка голос побратима.

Митька подошел незаметно, встал рядом и тоже следил за Анной. Недобро шевельнулось в груди, разом припомнилось: ни с кем так не дружна принцесса, как с княжичем Дином.

– Это почему же?

– А потому, что еще немного, и начнут судачить, тут сплетниц хватает. – Митька глянул на друга с легкой насмешкой, но тут же стал серьезен. – Да ты что?

Темка понимал: глупый рвется гнев. А совладать с ним трудно. Хоть хватайся за рукоять шпаги, как за привычную опору. Митька шагнул вперед, закрыл его спиной от гостей.

– Ты что, серьезно, что ли? Сдурел?!

– Да, – выцедил меж стиснутых губ.

Митька беззвучно присвистнул.

– Не говори ничего, – отрезал Темка. – Я сам все понимаю. Нет, впрочем, скажи, тебе самому-то как Анхелина?

– А то не знаешь? Ну и влип ты! Ой, дурак!

– Да знаю я, шакал подери! Ты еще скажи: вон сколько девушек красивых, – Темка кивнул на проплывшую в танце смуглянку в розовом, – а я не по себе каравай ломаю.

– Мне Анна как сестра, думаешь, я не рад был бы ее с побратимом видеть? Но…

– Да знаю я! – слишком громко сказал Темка, на них оглянулись. Друг ответил любопытным извиняющейся улыбкой, ухватил княжича Торна за рукав и повел сквозь толпу туда, где стояли офицеры. Там спорили о войне и конях, об оружии и наградах. И совсем не говорили о любви: ту, что дорога, среди пьяного веселья поминать не станут, а о другой на Весеннем балу вроде как и неприлично.

Марика была как экзотическая птица, чудом залетевшая в илларский дворец. Пышные белые кружева на розовом платье казались причудливым опереньем.

– Скажи, хороша? – восхищался капитан Захарий.

Марк в который раз подумал, что далекие предки княжны поднимали на кораблях не штандарты с чайками, а черные флаги, и сыновей им рожали смуглые женщины с далеких островов. Чтобы спустя столетия проявилась в праправнучке их диковатая красота. Да, красота, хоть когда-то и показалась княжна грубоватой провинциалкой. Расцвела в королевском дворце Марика, и князь Лесс ревниво замечал, как восхищаются ею мужчины. Всего в княжне Рельни чуть-чуть больше, чем принято: не так много, чтобы сочли нарушением приличий, но достаточно, чтобы заметить ее среди других. Княжна Чайка смугла, темный пушок над губой только подчеркивает это, придавая лицу ту самую экзотическую прелесть, с которой не могли поспорить изнеженные дочери известных родов. Марика слишком высокая, но находилось достаточно подходящих кавалеров, а рост выделял княжну из толпы. Она вела себя смелее, чем могли позволить девушки под присмотром матерей. Оживленнее – так, что рядом невозможно оставаться безучастным. Было еще одно, о чем Марк подумал, тут же устыдившись: княжна Чайка – из обнищавшего рода. И кавалеры могут не опасаться пристального внимания родни, как со стороны девушки, так и своей.

Улетала экзотическая птица раньше, чем Марк успевал подойти. Но Лесс не собирался упускать свой шанс, и достаточно невежливо заступил дорогу какому-то юнцу в штатском.

– Княжна Рельни, не откажите в танце.

Не откажет. Ведь Марк до сих пор помнит тяжесть ее тела на руках и насмешливый шепот: «Князь, вы шокируете придворных дам». Будь благословен дождь!

Из пенно-белых кружев выскользнула рука в кремовой перчатке, легла Марку в ладонь. Князь Лесс сжал ее, точно спрашивая: «Ведь было то прощание в Утесе? Не почудилось?» Пожатие в ответ, быстрый взгляд: «Было».

Илларское полле – танец простой. Движение по кругу перемежается фигурами: раз, два, три, четыре, а на пять – повернуться и шагнуть друг к другу. Очень близко, так, что локти почти соприкасаются. Повернуть голову к правому плечу. Глянуть исподтишка, успеть шепнуть в завиток темных волос:

– Княжна Чайка, я обещал, что буду помнить вас.

Марика глянула с интересом, но музыка уже заставила сменить фигуру. Раз, два, три, четыре. Ее розовое ушко среди черных локонов – как перламутровая раковина.

– Не могу сказать, что сдержал слово.

– Вот как? – голос Марики набух обидой.

Снова шаг назад. Но теперь не живые, чуть подрагивающие пальцы лежат в ладони Марка, а твердые деревяшки. В новой фигуре княжна так резко поднимает руку, что Марк с трудом успевает поймать ее. Шаг вперед, повернуть голову.

– Ну и ладно, – бросает Марика холодно, и чуть быстрее, чем нужно, отклоняется.

…Четыре, пять.

– Я не могу так сказать, княжна Чайка, потому что думал о вас не по долгу принятого обязательства, – быстро сыплются слова, успеть сказать: – Я просто не мог не думать о вас.

Марку кажется, что он дыханием отогревает розовое ушко-раковину. Оживают пальцы Марики, чуть щекочут ладонь, гладят.

На счет пять Марк сминает пышные юбки коленями, темный локон цепляется за его эполет.

– Княжна Чайка, – шепчет он.

Раз, два, три, четыре. Пять.

– Княжна Чайка…

«Курятник», – подумала Лисена. В небольшой комнате, примыкающей к Большому тронному залу, и в самом деле стоял негромкий гомон, похожий на шум птичьего двора. Где же еще поболтать, как не тут, с другими горничными благородных дам. Трехслойные портьеры прикрывали служанок от взоров господ, но не мешали подглядывать в щелку: кто как одет, с кем стоит, и с кем танцует. Лисена просто диву давалась, слушая разговоры соседок по «курятнику», – они знали все и про всех, могли сделать далеко идущие выводы даже из такого незначительного происшествия, как случайно – случайно, ха-ха! – оброненный веер.

Лисена в пересудах участия не принимала, а то мама так потом отчитает, хоть из дома беги. Сама Дарика всем приветливо улыбалась, доброжелательно кивала: «Да, с погодой не повезло», «Хорошее кружево, узор тонкий» – и легко уходила от других тем. Дарику среди горничных не любили: сплетню не поддержит, нового не расскажет, да еще капитанская жена, а это повыше рангом, чем прочие. Элинка и на себе ловила придирчивые взгляды, но лишь поводила плечиком: «Курицы!»

Девушка оглянулась на мать и осторожно откачнулась за колонну. Смяла портьеры: простую тканую, парчовую и бархатную, открывая щелку. Вот княжич Артемий с друзьями – Эмитрием Дином и Маркием Лессом. Элинка вцепилась в ткань: к ним идут сама королева с принцессой. Виктолия доброжелательно кивнула в ответ на приветствия и тепло улыбнулась Эмитрию. Королева благоволит к княжичу, это все знают. А уж как к нему благосклонна Анхелина – и вовсе любимая тема в «курятнике». Королева что-то сказала, и княжич Дин протянул руку принцессе. У Лисены заболело под левой грудью. Как красив Эмитрий сейчас, когда ведет в круг Анхелину! Ровно держит спину, и это не чванливая осанка придворного, а привычка военного. Движения его изящны, но скупы. А от короткого поворота головы, когда становятся видны щека и уголок губ, у Лисены и вовсе душа заходится.

Кто-то ухватил за плечо, Элинка вздрогнула, испугалась, что покраснеет, и действительно залилась краской – жар пошел от шеи до лба. Мама шепнула:

– Иди за мной.

Лисена струхнула. В гневе Дарика – меж бровей пролегла глубокая морщинка, губы сжаты. А раз ведет подальше из «курятника», точно будет нагоняй.

В дальних коридорах сейчас даже слуг не встретишь, но Дарика затащила дочь на темную лестничную площадку, глянула вверх и вниз, и лишь тогда сказала, чуть громче стучащегося в окно дождя:

– Ты что творишь, девка? Ум потеряла?

Лисена хлопнула ресницами.

– Думаешь, я не вижу, как ты княжича Дина встречаешь?

Лисена по привычке хотела затеребить косу, но волосы были забраны в прическу, и пальцы ухватились за кружевной воротник. Дарика хлопнула ее по руке, чтобы не мяла наряд.

– Он – княжич, пусть и опального рода. Княжич! Конечно, и князьям не зазорно со служанкой в постель ложиться, но разве так я тебя воспитала?

– Мам, да я…

– Если я велю в разговоры не вступать, так ты их хоть слушай. Ладно бы на кого другого засматривалась, я бы тебя от позора уберегла. Но на Дина не смей!

– Сердцу не…

– Молчи! – Дарика повысила голос, но тот же оглянулась тревожно и уже тише продолжила: – Я не хочу потерять еще и дочь, Элинушка. Король воспитал его как сына, и сейчас держит при себе. А не приходило в твою маленькую детскую головку, – мать больно ткнула Элинке в лоб, – что у нашего короля нет наследника? А есть только дочь. Лучше отдать ее за воспитанника, а не за чужеземца.

– Да как отдать, если его отец – мятежник!

– Значить, сын будет еще больше благодарен королю, – отрезала Дарика. Оглядела дочь с тревогой: – Пока не успокоишься, не возвращайся. Ох, рано тебе во дворец, Элинушка. Тут улыбаться надо, даже когда сердце разбито. Давай я скажу, что тебя с поручением отправила, а ты поплачь, если невмоготу. – Коснулась губами дочериного лба, там, где только недавно стучала пальцем, вбивая премудрость. – Не сердись на меня, Элинушка, ты пока не понимаешь, каково это – быть близко ко двору.

…Поплачь. Лисена все слезы давно выплакала. Да и не плакать хочется, а посуду бить – яростно, с размахом, до звона в ушах.

Мама думает, это девичья блажь. Может, так и было когда-то, еще там, в Северном Зубе. Недосягаемым казался Эмитрий Дин, но не как наследник золотого рода, а как чудесный светловолосый белокожий мальчик – ну просто снежный мальчик. Может, так и остался бы Эмитрий для Лисены сказкой, если бы не тот весенний день, когда устроили княжичи гонки на плотах, да перевернулись. Элинка бродила по опушке, собирая первые одуванчики на венок. Вдруг крики, треск, вылетели на берег плоты и мокрые княжичи. Лисена с перепугу юркнула за деревья. Вода в Красавке была еще студеная, и первым делом наследники принялись скидывать мокрую одежду. Выходить Лисене было поздно, а пробираться через лес она побаивалась, вот и затихла мышкой. Не заметили ее. Артемий прыгал по берегу, вытряхивая из ушей воду, а Эмитрий повернулся к Лисене спиной и пытался отжать мокрую рубаху. Так близко стоял, что протяни руку – и коснешься торчащих позвонков. Вот эти позвонки, выпирающие, как у самого обычного мальчишки, и стали для Лисены откровением: не снежный мальчик княжич Дин, а самый что ни на есть живой.

Не про кого-то, про Эмитрия думала Элинка, замечая, как меняется ее тело. Оглаживала руками наливающиеся бока и тонкую талию, придирчиво рассматривала в зеркало еще маленькую грудь. Вот приедет Эмитрий и увидит не малышку Лисену, а красивую девушку Элину Демаш. А что она будет красивой, Элинка не сомневалась: маму и сейчас провожали восхищенными взглядами.

«Нашлась красавица!» – с ожесточением подумала Лисена, вкладывая в прическу выбившийся локон. Вспомнила, как хорош был Эмитрий рядом с белокурой принцессой, и чуть не выдрала прядку. Сдержалась, преувеличенно аккуратно вколола шпильку. Сейчас возвращаться в «курятник» нельзя: не сдержится Элинка, надерзит, если кто пристанет. Но и стоять на месте казалось невозможным. Лисена пошла по коридору, все ускоряя и ускоряя шаги, точно и вправду могла убежать от боли.

Темка отчаянно завидовал Марку, который вот уже в третий раз кружил в танце экзотичную смуглянку. Сам он больше не смел подойти к принцессе. Можно ли? Или и вправду доставит сплетницам радость? Прав Митька – Темке проще управиться с армейскими делами, чем сориентироваться в сложном мире этикета и традиций, негласных правил и переменчивых настроений. Можно было, конечно, просто спросить у княжича Дина, который вырос при дворе. Но именно к Митьке идти не хотелось, и нежелание говорить с побратимом еще больше усиливало досаду. Шакал паршивый! Ведь понимает, что нет Митькиной вины, и вообще ничьей и никакой быть не может в том, что Виктолия подвела к княжичу Дину принцессу. Понимает, а все равно стоит в нише, спрятавшись от взглядов за высоким вазоном, и злится: на Митьку, на себя, на судьбу. Тьфу, мерзость какая!

Княжич выбрался из укрытия, стараясь держаться как можно непринужденнее. Вежливая улыбка приклеилась к губам, и Темка подозревал, что выглядит донельзя глупо. Молодой наследник известного рода, получивший золотую ленту, приближенный к королю – он был слишком завидным женихом, и не мог избежать внимания девиц и их матерей. В одну ловушку Темка уже попался, наступив на непонятно откуда взявшуюся юбку, пришлось извиняться перед княжной и приглашать на танец. Так что шел Темка по залу, как по полю боя. Нет, в другое время он был бы не против жарких девичьих взглядов, но не тогда, когда все мысли заняты Анхелиной. И уж точно не под придирчивыми взглядами матрон, от которых язык присыхает к небу и забываются простейшие фигуры танца.

Митьку он нашел с трудом, едва не заблудившись среди бело-пурпурных мундиров. Побратим стоял между колоннами, и собеседника его Темка разглядел, лишь когда подошел ближе: король Эдвин, вот уж принесла нелегкая. Княжич мягко отступил, он бы ушел совсем, если бы не услышал:

– Ты всегда был очень дружен с Анной, я этому рад.

Митька чуть склонил голову и не ответил.

– Я видел, как вы танцевали. Красивая пара.

– Анхелина выросла красавицей, с ней любой будет смотреться принцем, – Митька произнес это с легкой улыбкой.

– Не любой, – голос короля, напротив, был серьезен. – Не место и не время, но я все-таки хочу напомнить тебе, кого бы я желал видеть рядом с дочерью. Ты же понимаешь, мне нужно иметь весомый повод отказывать сватам. Для иноземных принцев единственная наследница Иллара…

– И вы предпочтете помолвку Анны со мной? – перебил короля Митька.

– Да.

Темка до хруста, неслышного за музыкой, стиснул пальцы.

– Я бы хотел сделать Анну счастливой, ваше величество.

Гнев и боль. Ничего больше, разве что желание крикнуть в лицо побратиму: «Предатель!» Темка отскочил от колонны и быстро пошел вон из зала. Успеть спрятаться от внимательных глаз, пока окончательно не пожрет душу чудовище, имя которому гнев и боль.

…Митьке показалось, что он услышал шаги. Оглянулся, но никого не увидел.

– Да, хотел бы – как любой брат желает счастья сестре. Да, я знаю, дерзость говорить такое о королевской дочери, но Анна как сестра мне. Ни я, ни она не любим друг друга, как нужно для брака.

– Для принцессы дружба с избранником – уже счастье.

Все это княжич Дин понимал.

– Ваше величество, как вы можете желать для дочери брака с тем, кто сражался против вас? Я был мятежником и старался честно служить князю Кроху. Я предал корону.

– Тот, кто обжегся единожды, будет осторожнее. Ты уже знаешь цену предательству. А я знаю, какой ценой ты готов заплатить за верность Иллару – даже отцом и своей честью.

– И вы считаете, что такой человек достоин принцессы? – с горьким изумлением вырвалось у Митьки.

– Человек, ставящий преданность Иллару выше всего остального, – да! – Эдвин жестом остановил Митьку: – Мы поговорим об этом не здесь. А сейчас найдем Анхелину, и ты пригласишь ее на танец.

Митька оглядел зал, сказал с улыбкой:

– Принцессы нет.

Заблудилась. Ну и кто тут курица? Элинка с отвращением скривила губы. А еще дочь капитана! В двух лестницах и трех переходах заплутала. Вот куда ее шакал завел? Музыка еле слышна, шаги отдаются эхом. Правая стена сплошь в арочных окнах, за ними беснуется гроза. Вода подтекает и капает на пол, Лисена уже намочила в луже подол. Как есть курица! Полыхнула молния, высветила бесконечный коридор. Накатил гром, заставил звякнуть стекла в частых переплетах. Элинка испуганно зашептала:

– Матерь-заступница, милостива будь к дочери своей, да ниспошли ей благоволение, да помоги… ой, мамочка! – Лисена зажала рот ладошкой.

Потусторонний скрип, громыхнуло железо. В полумраке возникло светящееся пятно, поплыло навстречу Элинке. Обрисовалась тоненькая белая фигурка, воздушная, легкая, не идет, а скользит. Создатель! Да это же дух суетный, точь-в-точь как бабка Фекла рассказывала. Обереги, покровительница! Убежать бы, но нет сил вздохнуть, не то что сдвинуться с места. Лисена закрыла глаза ладонью, подглядывая между неплотно сомкнутыми пальцами. Дух неслышно приближался, уже стало понятно: огонь – это лампа в его руке. Может, пройдет мимо? Матерь-заступница! Бледная светловолосая девушка в расшитом золотом и серебром бальном платье остановилась, с интересом глянула на Элинку. Тьфу ты, шакальи проделки! Лисена опустила руку. Это же принцесса!

– Кто ты?

Какая она все-таки! Большие светлые глаза под темными ресницами, бледно-розовые губы. Тугие локоны падают на узкие белые плечи. В низком вырезе платья видна темная ложбинка между грудей. Совсем взрослая в Илларе принцесса. И такая красивая, что с ней не то что соперничать, стоять рядом не смеешь. А Лисена – самая настоящая встрепанная курица, сначала заблудилась, потом испугалась.

– Так кто ты?

Сердится. Свела изящные брови.

– Элина Демаш, ваше высочество. Горничная княгини Торн, – присела в низком реверансе.

Гнев сменился любопытством. Анхелина прищелкнула пальцами:

– Демаш… Демаш… Слышала, но не помню.

– Мой отец – капитан Александер Демаш, он служил вашему величеству.

– Моему отцу многие служат. А почему не князю Торну?

– Папу ранили, и он остался без руки. Был возвращен на службу королевской милостью, приставлен к молодым порученцам. После войны снова вернулся к князю, и сейчас он капитан Торнхэлского гарнизона.

– Я вспомнила! – обрадовалась принцесса, но тут же нахмурилась: – У тебя еще был брат.

– Да, ваше высочество.

– Артемий рассказывал. Мне очень жаль.

Элинка плотно стиснула губы. Прошло слишком мало времени с Шуркиной смерти, чтобы можно было вот так напоминать о ней.

– Ты давно служишь Торнам?

– Я родилась в Торнхэле, – с вызовом ответила Элинка.

– Вот что, ступай за мной. – Принцесса сунула ей в руки лампу и пошла, не оглядываясь. Лисену обдало нежным запахом духов. – Мне волосы переколоть надо.

– Я не умею так, – угрюмо сказала Элинка, глядя на локоны, перевитые лилиями.

Принцесса остановилась. Лисена думала, та разгневается, но Анхелина спросила с любопытством:

– Ты, кажется, сердишься на меня. За что?

– Ну что вы, ваше высочество.

– Не отводи глаза, Элина Демаш. Теперь я точно вижу – сердишься. Но разве я сделала что-то плохое? Тебе или дому Торнов?

– Напротив, вы очень добры, ваше высочество.

Принцесса склонила голову набок, словно разглядывала забавную зверушку.

– А я вспомнила, как тебя зовут на самом деле! Лисена, да?

– Это вам Эмитрий Дин сказал?

– А хоть бы и он, что ты так злишься?

– Простите, ваше высочество, – сказала, дерзко глядя в глаза Анхелине.

Принцесса подошла ближе. Элинке показалось, что запах ее духов оседает на коже, впитывается в новое, но такое простенькое платье горничной.

– Ты не угадала, мне говорил про тебя не Эмитрий, – Анхелина вгляделась в Элинкино лицо. – Тебе нравится княжич Дин, верно? Такая безрассудная дерзость…

– Капитанской дочери любить княжича? – выпалила Лисена. – Вы правы, ваше высочество, дерзость. Но разве Лея считается с этим?

– Ты перебила меня. Я хотела сказать, что такая дерзость возможна, только если безнадежно любишь.

– Откуда вам знать, принцесса? Вы-то счастливы в любви, вас просватают за Эмитрия! – Слезы сделали голос звонким и хрупким, как весенняя сосулька.

– Ты думаешь, для меня это счастье? Нет, Митя очень хороший, я бы радовалась этому браку. Но Лея всегда поступает по-своему, ты права. Я тебе не соперница.

– Какая же вы соперница… Вы красивая. Вы вся… такая… как ладдарские ирисы… – Элинка слизывала соленые капли, катившиеся на губы. Наверняка нос распух, и лицо пошло красными пятнами. Вот уж красотка, еще смеет княжича любить! Элинке стало так горько, что в горле клокотнуло рыдание.

Принцесса оглянулась тревожно.

– Пошли, нечего тут слезы лить.

Отняла лампу, ухватила Лисену за локоть и побежала, только стук каблучков эхом отдавался.

– Увидит кто, сплетен не оберешься. Нашла место, посреди коридора. Осторожно, лужа! Вон, светает скоро, – Анхелина махнула в сторону окна, за которым клубились тучи. – Я другой лестницей должна была идти, ближе, а там настоящий потоп. Мне волосы по-другому уложить надо.

Каблучки застучали по лестнице, музыка, доносящаяся из зала, стала громче.

– Если все шпильки мама вытаскивать будет, так ни одной величальной не хватит. Да я тебя не для этого звала, меня мастер Андрэ ждет.

Элинка была благодарна принцессе за непрерывный поток слов. Можно не отвечать, а промокнуть глаза, вздохнуть глубоко, успокаиваясь.

У резных позолоченных дверей Анхелина резко остановилась.

– Жди меня здесь, можешь туда зайти, за портьеру. И вот что, Элина Демаш, ты мне нравишься. Не у каждой хватит смелости с принцессой спорить. Ты ведь спросить хочешь, зачем меня ждать, так спроси.

– Зачем мне вас ждать, ваше высочество?

– Лампу обратно понесешь, – усмехнулась Анхелина, а потом быстро наклонилась и шепнула Лисене в ухо, щекотнув волосами: – И расскажешь мне про одного княжича. – Рассмеялась. – Да не бойся ты! Ничего тайного не спрошу. Да и не про Эмитрия вовсе.

Рассвет, сдавленный тучами, заглянул в окна Большого тронного зала.

Королева вынимала шпильки, освобождала поникшие лилии и складывала в расшитое полотенце, которое держала княгиня Наш. Митькина мама стояла, горделиво вскинув голову: не каждой выпадет такая честь. Светлые локоны принцессы, освобожденные, падали на плечи, укрывали спину. Величальная, которую завел тоненький девичий голос, ширилась, разливалась, точно река по весне:

– …А из Сада смотрит матушка,

Мать-заступница.

На голубку нашу белую,

На красавицу.

Скользит гребень, ревниво следят гости – не запутаются ли пряди. Виктолии приходится далеко отводить руку, чтобы до самых кончиков волос прошли деревянные зубья. Локоны закручиваются вокруг гребня, и кажется, что руки королевы скользят в облаке живого, подрагивающего золота. Рассыпается золото плащом по плечам и спине Анхелины. Темке даже прижмуриться хочется от его нестерпимого сияния, но глаз отвести не может: никогда еще не видел принцессу такой красивой.

С поклоном поднесли ленты: бело-пурпурную, королевских цветов, и просто белую. Виктолия разделила густые волосы на пряди, перехватила шелком. Анхелина стоит неподвижно, чуть запрокинув голову. Подрагивают ресницы, что-то дрожит в горле. Выводят девичьи голоса:

– Ей плетут косу, не ведая,

Кому лента приготовлена,

Кому лента заворожена,

Кому лента предназначена.

Непозволительно дерзко не то что молиться, думать о таком, но Темка просит: «Создатель! Мне никакой другой ленты не надо, дай мне эту!» Век бы берег.

Королева стянула ленты узлом. Длинная коса упала вдоль спины, принцесса чуть повела головой, почувствовав тяжесть. Все, хоть завтра могут сватать. Глаза Анны вдруг стали испуганными, и она качнулась к матери. Виктолия обняла дочь, поцеловала в лоб. Анхелина отстранилась, повернулась к отцу и по обычаю низко поклонилась.

– Благослови тебя Матерь-заступница и Ларр-покровитель, – произнес король положенные слова.

Зашумели подруги, окружили принцессу пестрым роем, повели из зала. У Темки в груди стало пусто, точно все вынули – и сердце, и легкие. Просватают Анну, не сейчас, так позже. Не будет у нее в косе синей ленты. Может, зеленая будет. Какое оправдание роду Динов, махом снимет опалу! Об этом Темка подумал с тяжелым гневом, стараясь не смотреть на побратима.

Глава 14

Плащ Марк накидывать не стал, и стылый ветер продувал мундир. Влажный после ночного дождя воздух мелкими капельками оседал на аксельбантах и Бронзовом Щите. У лестницы, ведущей на эшафот, разлилась лужа, и плотник забрасывал ее обрезками досок. Рядом стоял палач, ждал. Топор в кожаном чехле он держал, как мужик перед колкой дров. Марк все пытался угадать: тот ли это топор, который когда-то предназначался ему самому.

Темка качнулся, задел плечом. Марк чуть повернул голову, сложил губы в улыбке: все нормально. Он был благодарен побратиму за тревогу. За то время, что стоят тут – а ждут уже давно, – Темка не в первый раз пытается как-то подбодрить. Эмитрий тоже тут, по правую руку. Готов поддержать князя Лесса, но кто бы поддержал самого Митьку! Марк догадывается, о чем тот думает. Когда арестуют князя Дина, Эмитрию будет хуже. Все-таки – отец. Но пока никаких следов мятежного князя, хоть и разослали соглядатаев по всем границам, предупредили все посольства. Молится ли Митька, чтобы отца никогда не нашли?

А для Марка все скоро будет кончено.

Темка снова толкнул в плечо, пришлось-таки разжать губы:

– Да нормально все.

Побратим не услышал, скорее угадал. Судная площадь гудит множеством голосов. За оцеплением стоят так плотно, что какой-то женщине стало плохо и ее не смогли вывести. Распахнуты окна домов, выглядывают любопытные. Толпятся на балконах. Говорят, места там раскупили за несколько дней до казни. Мальчишки забрались на фонари, пересвистываются, машут друг другу руками. Они увидят первыми.

Через толпу протиснулся лейтенант, склонился к коннетаблю:

– Повозка застряла в грязи, пока вытаскивали – станина хрупнула. Скоро будут.

Плотник закончил, но от эшафота не убрался, с озабоченным видом ощупывал бревна-опоры. Палач шагнул на доски, укрывшие лужу, потоптался. В щели выдавилась жидкая грязь, запачкала щегольски начищенные сапоги. Заплечных дел мастер обтер ноги о ступеньку и прошел к плахе, гулко топая по сырому настилу. Следом поднялись стражники.

В дальнем конце площади голоса стали громче, солдаты в оцеплении напряглись. Показалась повозка, выехала на очищенную от толпы дорогу. Марк повел лопатками, преодолевая желание согнуться, спрятаться. Он боялся не казни, а вот этих криков, поднимающихся ураганом. Только королевский приказ удерживал толпу и не давал присоединить к проклятиям что-нибудь повесомее. Но все же кто-то решился, в мятежника полетело гнилое яблоко, ударило в грудь. Крох не шевельнулся. Ему наверняка мешали связанные за спиной руки, но держался он так же прямо, как когда-то входил в Тронный зал золотым князем.

Крик, родившийся в горле, поразил самого Марка: «Папа!» Стиснул зубы, чтобы не выпустить его на волю. Создатель, сдурел он, что ли?! Нужно вспомнить ледяной взгляд князя, его стальную хватку и вкус ремня, что грыз Марк, корчась под ударами кнута. Шершавую веревку на горле. Исполосованный светом факелов задний двор и глаза капитана Олега. Но виделось другое: одобрение на лице князя, когда мокрый от пота Марк опускал шпагу. Слышался голос: «А потом и тебе родовым мечом владеть, так не посрами». Создатель, да что же это?!

Князя ввели на помост. Марк поднял голову, он не хотел больше прятаться. Вот Крох кивнул бывшим своим товарищам по Совету – золотым князьям. Посмотрел на старика-коннетабля. Глянул в сторону порученцев, нашел отрекшегося наследника. Глаза в глаза. Марк успокоился: не отец – князь Крох, предводитель мятежников, смотрел на него по-звериному.

Снова заволновалась толпа, но уже на другом конце площади. Карета с илларским гербом подкатила к оцепленному солдатами возвышению. Вышел Эдвин, за ним – королева и принцесса. Виктолия прятала руки под плащом, не видно, комкает ли она кружевные манжеты, как обычно в волнении. Анхелина была мраморно бледна. Темка еле слышным шепотом помянул шакала.

Резко ударили барабаны, Марк вздрогнул. В плотном влажном воздухе они звучали глухо, но сразу перекрыли шум толпы. Князь Лесс тронул языком бугорок на внутренней стороне губы. Как прикусил тогда, на собственной несостоявшейся казни, так и остался след. Рокотали барабаны, и хотелось зажать уши, крикнуть: «Хватит! Заканчивайте быстрее!»

Тишина. Такая же гулкая, как барабанный бой. Темка снова задел Марка плечом.

– Есть просьбы? Или милости попросить желаешь? – по обычаю спросил палач. Сегодня он выплюнул это так угрожающе, что мало кто из осужденных решился бы воспользоваться своим правом.

Князь сказал:

– Да, я хочу завершить свои дела на этом свете.

Палач покосился на короля, тот кивнул. Князь Крох чуть насмешливо поклонился, благодаря за разрешение. Подошел к краю эшафота, сказал громко:

– Ничего, вы еще вспомните князя Кроха! Когда в ваши дома придут с оружием, а вы не сможете защититься. Когда за право жить по собственным законам будете платить соседям золотом.

Князь посмотрел на короля – видно, ждал, что Эдвин подаст знак палачу заткнуть мятежника. Но король спокойно слушал. Осужденный пошевелил связанными руками, набухли мускулы, казалось, разорвет веревки.

– Я, князь Дарий Крох из рода Лиса, клянусь своим покровителем… Да, клянусь! – Он крикнул так громко, как только мог, чтобы слышала вся площадь. – Клянусь, что наследничек мой бывший и не наследник вовсе.

Марк прикусил губу, впился зубами в старую метку.

– Вы обращаетесь к нему «князь Лесс», а он ублюдок, пригулянный мамашей от капитанишки. Ты знал, а, король?

Эдвин молча смотрел на приговоренного.

– Так пусть все знают – не моя это кровь. Никто из моего рода не лизал Эдвину сапоги, слышите? Никто! А этот князь Лесс – ублюдок! – Он глянул на Марка. – Помни, кто ты есть.

Против воли родились слова: «Я ублюдок». Марк сглотнул их вместе с кровью, сочившейся из губы.

– Ты ведь запомнил мой урок, так скажи всем, кто ты.

«Я ублюдок…»

– Я князь Лесс из рода Ласки! – крикнул Марк. – Отец мой был достойным человеком. Я благодарен матери, что она родила меня не от такой сволочи, как ты.

Его услышали все: те, кто поверил Кроху, и кто не желал верить.

– Ублюдок! Мало, видно, я тебя порол.

Палач глазел на Марка и не заметил знака, который подал король, и капитан Георгий громко сказал:

– Продолжать!

Снова ударили барабаны. Палач ухватил Кроха за плечо, но тот вырвался, сам шагнул к плахе. Крикнул что-то беззвучно в небо и опустился на колени. Положил голову на гладкое, еще без единой зарубки, дерево.

Марку удалось не зажмуриться.

***

Есть день в году, когда крестьянским ребятишкам не то что простительно, а просто необходимо ходить с грязными лицами. Они вымазываются мокрой землей, да еще бахвалятся друг перед другом, кто чернее. К вечеру от ребятишек не отстают и взрослые, и даже деревенские кокетки красят щеки грязью. Рыбаки лепят на лицо чешуйки, кузнецы посыпают бороды пеплом, мельники, понятное дело, мукой. Парни, бывает, соорудят себе берестовые коробы на головы, и в таком страхолюдном виде девок за околицей караулят. Те выйдут обязательно – грех рассвет не в лесу встретить. А еще считается, что зачатый в это утро ребенок родится здоровым и удачливым, ведь к нему покровитель будет особенно щедр.

Так празднует Именование Матери-заступницы чернь. Знать развлекается по-другому.

В летней королевской резиденции уже второе столетие подряд лелеют чудный сад, саженцы для которого привозят даже из заморских стран. Искусные мастера высаживают их так, что получается лабиринт, в котором легко уединиться. Порой слышатся голоса за зеленой стеной, но точно знаешь – не увидят тебя на укромной поляне. Запутанные тропы приводят на цветущий луг или к заросшему ряской пруду, под шатровую сень деревьев-великанов или озерцу, где в глубине ходят зеркальные карпы, а то и к искусственному гроту, выложенному изнутри камнями дивной красоты. Каждый найдет место по душе, чтобы встретить рассвет.

Гости, конечно, не пачкают лица, а надевают маски – простые или причудливые, как фантазия и достаток позволяют. Обязательное условие лишь одно: маска должна напоминать о покровителе. Будь то одинокое перо или распахнувшиеся от переносицы крыла, искусно собранные так, что похожи на настоящие вплоть до самых крохотных пушинок. Может – звериная морда или отороченная мехом шелковая маска. А то и кожаная, расшитая по краю зубами и когтями. Только королевская семья обходится бархатными, в цветах Ларра-покровителя – белое с пурпурным.

Под дубами накрывают длинные столы, вешают на деревья лампы и раскрашенные фонарики, застилают поляны деревянными щитами. А утром будет позволено многое…

Но все это – потом, пока же тянулся по дороге обоз. Впереди королевская семья, за ними знатные семейства Иллара со слугами и охраной, в арьергарде мощные ладдарские кони волокли тяжелые возы с сундуками. Постепенно обоз так растянулся, что распался на небольшие отряды. Последние еще не вылезли из грязи, в которую превратилась дорога после дождей, первые уже пылили по тем местам, куда ливни не дотянулись. Где-то в середине сломалась карета, ее попробовали объехать и застряли в канаве на обочине. Возчики переругивались, пытаясь убраться из столпотворения. Липкая жара, сменившая холодную морось, делала их ругань особенно изощренной.

Друзья съехали с дороги, выбрали свежий, недавно сметанный стожок, и завались в траву, пережидая, когда освободят проезд. Коней пустили пастись тут же, Митькина Ерьга кокетничала с изящным Темкиным Карем и мощным Санти Марка.

– Жара, – сказал Митька, подставляя лицо солнцу. – Такие ливни шли, думал, пол-Иллара затопит, а тут вон какая сушь.

– Молока бы, холодненького, – пробормотал Темка, жмурясь. – Совсем будет как в Торнхэле. Слушайте, давайте после отпросимся у Эдвина и махнем к нам, а? Александер будет рад.

Марк не ответил, он смотрел в небо, непривычно чистое, и перекатывал в зубах сухую травинку. Митьке хотелось протянуть руку и выдернуть ее, слишком уж напоминала о маленькой камере в стене баронского замка. Морозом по спине драло, даже в такую жару.

– Как все сразу получается: Весенний бал, казнь, Именование Матери-заступницы, – сказал Митька. – Любовь, смерть, жизнь.

– Не начинай философствовать, – зло оборвал Темка.

Побратим в последние дни был… как порох, сказал бы Митька, если бы не въелись уроки Курама. Нет, к Темке не то что с огнем, а порой и с мокрой тряпкой подходить опасно – вспыхивает. И главное, не угадаешь – когда. Ясно, почему молчит Марк, но с чего злится Темка, непонятно.

Показался еще один отряд. Митька с неприязнью разглядел штандарт: род Быка. Ох как счастлив княжич Бокар! Специально подкарауливает порученцев, лишь бы гадость сказать. Какой только грязью не поливает Марка! Может, все-таки проскачут мимо?

– Едет, гад, – скривился Темка, увидев, что свернули с дороги.

Марк перекатил в зубах травинку и продолжал смотреть в небо.

Всадники подъехали вплотную, тени от коней накрыли лежащих порученцев.

– Смотри-ка, кто тут отдыхает, – вякнули из свиты Бокара.

– Чего надо? – Темка сел.

Митька приподнялся на локтях, Марк остался лежать. Конь Бокара переступил рядом с сапогами князя Лесса.

– Все-таки интересно, Торн, где ты такое дерьмо выискиваешь? – спросил Леоний. – Ну и побратимы у тебя, один другого лучше! Предатель и ублюдок. Специально подбирал?

Темка взвился, но Марк успел ухватить друга за полу мундира и рывком усадил на место. Со вздохом сел, выплюнул травинку и сказал негромко, преувеличенно серьезно:

– Вот что, Бокар, я тебе скажу. Проваливай ты к шакалу в задницу, понял? Дорогу показать?

Леоний послал коня вперед, грозя задавить Марка.

– Ублюдок, как ты смеешь пасть разевать, когда тебя не спрашивали?

Марк не двинулся с места. Вытянул чуть ли не из-под копыт травинку, помял в пальцах.

– Пшел вон, я сказал, – и снова откинулся на спину.

Бокар зашипел, как дворовый кот, схватился за эфес.

– Дуэли запрещены королем, – напомнил Митька.

– Дерьмо шакалье! – заорал Бокар. – Да вы просто трусите!

Темка вскочил, выхватил шпагу.

– А ну слезай!

Бокар ухмыльнулся: теперь зачинщиком дуэли выставят Артемия. И отправится строптивый княжич Торн из золотого рода служить в дальний гарнизон, где от скуки даже мухи мрут.

Митька поднырнул под шпагу, отвел ее в сторону. Встал между противниками.

– Княжич Бокар, ехал бы ты, что ли? А то еще немного, и нам будет плевать на королевский указ.

– Вы слышали, что этот шакалий сын сказал о приказе короля? – оглянулся на друзей Бокар.

– Уезжайте, – повторил Митька, тоже берясь за шпагу.

– Да шакал с ними, – занервничал кто-то.

Всадники отъехали. Бокар оглянулся, сказал что-то, и его дружки загоготали.

– Мразь, – выдохнул Темка, с силой вогнав шпагу в ножны. – Какая мразь!

Марк перевернулся на живот и уткнулся лицом в сгиб локтя. Темка глянул на его напряженную спину и рухнул в стог рядом, толкнул друга, но тот не отреагировал.

Митька сел, запрокинул голову к небу. Какая-то птица, встревоженная таким количеством людей, кружилась над полем. Он не понимал: ну как так можно? Вот небо, очистившееся от грозы. Трава скошенная пахнет. Лошади рядом пасутся. Звенит кузнечик. Все такое мирное.

– Не понимаю! – сказал вслух.

– Чего не понимаешь? – спросил Темка.

– Нет, правда. Ну как так можно? – Митька повернулся к побратиму. – Вы же вместе воевали. Вместе столько пережили. Столько видели. Не вот это – мирное, а что мятежники принесли с собой. Вы же вместе были! Я не понимаю, ну как? В одну атаку ходили. Голодали вместе. Погибнуть могли – каждый, в любой день. Утром еще живой, а вечером… Нет, я понимаю – можно ненавидеть друг друга. Пусть. Я понимаю. Но как можно говорить такое, когда войну вместе прошли? – Объяснить не получалось, Митька мотнул в отчаянии головой. – Темка, помнишь, думали, если война, то враги все – там, на той стороне. Нет, я знаю, что на самом деле не так, и тут и там подлецов хватает. Но как можно пройти вместе такую войну и вот так грязью…

Митька замолчал, глядя на удивленное Темкино лицо. Он догадывался, что хотел сказать побратим: ну это же Бокар! Но раньше, чем княжич Торн заговорил, захохотал Марк. Перевернулся на спину, раскинул руки и задрыгал ногами. Смеялся до слез, еле выдавил:

– Митька, ой, не могу… Ну какой ты, к шакалу… тьфу!.. из тебя летописец, а? Если ты этого не понимаешь?

– Хороший, – огрызнулся Митька. – Чего ржешь-то?

Марк сел, вытер рукавом выступившие слезы:

– Да брось ты, не обижайся.

Митька хмыкнул с досадой. Сначала ржет как жеребец, а потом – не обижайся на него.

– Знаешь, – Марк снова потянул в рот травинку. – А может, ты и прав. В смысле, что ты хороший летописец. Пусть уж лучше пишут о войне те, кто и правда не понимает. Ты хоть подлость оправдывать не будешь.

– Подъем, – перебил Темка, кивнул на дорогу: там уже показались телеги.

Марк легко вскочил, поймал Санти за повод и повернулся к друзьям.

– Да, вот еще… Хватит меня по ночам караулить!

Темка принялся с обеспокоенным видом поправлять седло, Митька обирать траву с мундира.

– Ну прям овечки невинные. Бросьте, я же видел.

Темка покаянно вздохнул.

– Знаете, я три раза собирался с собой покончить. Делать это в четвертый по меньшей мере пошло. Стреляться я думал, из окна выбрасываться пробовал. Вешаться тоже, ага. Остается только утопиться, а я, как назло, плаваю хорошо.

Темка вдруг переменился в лице.

– Если бы ты тогда… Еще тогда! И нет тебя. Вообще нет. Я бы не узнал даже, какой ты на самом деле. Совсем бы тебя, получается, не было, – он поежился. – Тьфу на вас с такими разговорами. Поехали!

Место для отдыха из года в год выбирали одно и то же: на опушке дубовой рощи. Анхелина с удовольствием вышла из кареты, поправила шляпку, чтобы на лицо не падало солнце. Вокруг королевы уже суетились придворные дамы, вокруг дам – горничные, и гомон стоял на весь лес. Слуги постелили под деревьями ковры и разбросали на них подушечки. Несли сок и фрукты, веера и шелковые платки. Анхелина подошла к матери, сесть рядом. Ну какой это отдых? Шумят, дергают, суют под нос фрукты. Хотя некоторым нравится, глянула Анна на оживленную княжну Рельни.

Княгиня Торн протянула принцессе крупную землянику. Анна взяла ягоду, благодарно улыбнулась. Земляничина оказалось приторно-сладкой и только усилила жажду. Княгиня вернула тарелочку служанке с медными волосами, и принцесса вспомнила о рыжей девочке Демаш.

– Княгиня Полина, у меня к вам просьба. Может, она покажется вам несколько странной.

Королева повернула к ним голову. Анна постаралась, чтобы слова прозвучали как детский каприз:

– У вас есть служанка, Элина Демаш. Она помогла мне на Весеннем балу. Очень милая девочка.

В глазах медноволосой горничной метнулась тревога.

– Вы не могли бы отдать ее мне, пока будем в летней резиденции?

Удивленная княгиня переглянулась с королевой и после легкого кивка Виктолии сказала:

– Если так будет угодно принцессе. Дарика, позови Элинку.

…Деревья скрыли пеструю шумную опушку, и принцесса повернулась к Лисене:

– Ты не сердишься?

Элинка удивилась вопросу, спасибо, хоть ответ нашелся сразу:

– Разве можно сердиться на ваше высочество!

– Что, мама наказ дала, как себя вести? – улыбнулась Анхелина. – Дарика – твоя мама, правда? Я угадала! Так скажи, ты недовольна, что я тебя выпросила?

– Это честь для меня, ваше высочество.

– Ну вот, – расстроилась Анхелина. – Не надо так, пожалуйста. Ты мне за другое понравилась. От тебя жизнью пахнет. Настоящей! Не как во дворце, там слово не скажи, шагу в сторону не ступи, глаза поднимать не смей и всем улыбайся. Так от Мити пахло, когда он из поездок возвращался. А уж от княжича Торна! – с удовольствием засмеялась принцесса. – Когда княжна Рельни появилась, от нее так тоже пахло. Дорогой, войной, даже не знаю чем, но таким… настоящим. Она мне сначала нравилась. – Скорчила печальную гримаску: – А теперь Марика такая же, как и все прочие. Вросла во дворец.

– Княжна вам больше совсем не нравится? – не удержалась Лисена. Она слышала, как Артемий поддразнивал друга, намекая на созвучие имен: Марк и Марика.

Анхелина усмехнулась.

– Принцессе все должны нравиться. Но если честно, – она поманила Лисену пальцем, наклонилась и фыркнула в ухо, – терпеть ее не могу! Ну не стой, пойдем.

Элинка перехватила удобнее корзину с покрывалом и подушечками.

– Рельни, кстати, мои придворные девицы тоже недолюбливают. Она же некрасивая, Марика. Высоченная, смуглая, да еще с усами. Девицы ее даже «офицершей» прозвали. А успехом пользуется побольше, чем иные красотки. Как же такую любить? Но мне княжна за другое не нравится. Обманулась я в ней. Вот, пришли.

Открылась полянка. Сюда голоса с опушки доносились неразборчиво. Было слышно, как за деревьями ходит королевская охрана. Анхелина указала на поваленный ствол:

– Стели тут.

Лисена раскинула покрывало, уложила в развилку дерева подушечки. Принцесса села и потянула Элинку за руку, предлагая устроиться рядом.

– Это всегда так, когда сначала радуешься человеку, а потом оказывается – обманулась. И уже так его не любишь! – поморщилась Анхелина. – Но не будем о ней, право слово. Я тебя не для этого звала.

Лисена давно мучилась: о ком же хотела спросить принцесса? Тогда разговор не вышел: Анхелину обратно в Большой тронный зал сопровождал мастер Андрэ, кудахча над каждым локоном.

– Догадалась уже? – улыбнулась принцесса.

Элинка помотала головой.

– Что, правда – нет? Ларр-покро… ой… – всплеснула руками, – илларский покровитель мне точно не поможет. Ты подумай, о ком еще я могу у тебя спросить? Ну? – Анхелина чуть зарозовела, выжидательно глядя на служанку.

– Матерь-заступница! – охнула Лисена. – О княжиче Артемии?

«Да», – подтвердила принцесса взмахом ресниц и жарким румянцем. Элинка вглядывалась в ее лицо неприлично жадно, не как принцессу рассматривала, а влюбленную в Артемия девушку.

– Ну как, хороша я для княжича Торна? – Анхелина горделиво вскинула голову. – Хороша, я знаю. Я хоть и принцесса, но сердцем-то чувствую. Влюблен он в меня, Элинка. Я раньше только надеялась, а на балу точно поняла.

Княжич Торн влюблен в принцессу?! Матерь-заступница!

– Ты расскажи мне про него, ладно? Знаешь, мне про Артемия все-все интересно!

Лисена перебрала воспоминания, как бусины, увертливые шарики выскальзывали и раскатывались по закоулкам памяти.

– Вот, первое, что помню. Мне лет пять было, Артемию, выходит, семь. Вы знаете, ваше высочество, Торнхэл славится лошадьми. Во всей округе таких нет! Даже в Турлине наших коней знают. При таких лошадях быть – мальчишкам другого и не надо. Вот по весне и выбирают подпасков. Еще когда даже таять толком не начинает. Задний двор застилают соломой и выводят коня. Самого капризного! Обязательно неоседланного. Ой, такие страшные кони бывают! Смотришь, кажется, зашибет. К такому-то не каждый подойти рискнет. Ну вот, кто из мальчишек на нем удержится, тому и подпаском. А кто дольше всех – так ого-го какая слава на все деревни! Вот. Значит, привели коня. Огро-о-омный! Ужас. Холодно, у него пар из ноздрей. Конюхи говорят: «Горяч!» Я думала, правда внутри огонь горит и дым из ноздрей. Двор, как водится, сеном застелили. А толку с того сена? Слетишь, так расшибешься. Плакать нельзя, а то позору будет на всю деревню. Хоть как расшибся, а все равно покажи, мол, ерунда. Мальчишки стоят, друг друга пихают, а первым никто не решается. Ну страшно же, такой конь! И тут княжич Артемий выходит. Главное, не было никого, кто бы ему запретить мог: ни князя с княгиней, ни моего отца, ни дедушки Алекса. Конюхи пытались отговорить: не княжеское это дело, да маленький еще. Деревенские года на три-четыре постарше будут, и то не каждый к коню полезет. А разве Артемия переспоришь? Подсадили, конюх узду отпускать боится. Княжич как крикнет: «А ну отпусти!» Ну и отпустил… Артемий сразу слетел. Локоть разбил, колено разбил, бок ободрал. Ой, я видела, кровь, ужас просто.

– Но ведь не заплакал.

– Нет, конечно! Что вы, ваше высочество! Заплакал! – Лисенка возмущенно фыркнула. – Такой заплачет, ждите! Он даже в замок себя отнести не дал, сам хромал, пока князь не выбежал. Вот. А через год, как подпасков опять выбирать стали, так княжич Артемий дольше всех продержался.

– Он вообще ничего не боится, правда? – глаза у принцессы блестели.

– Нет. Простите, ваше высочество, неправда.

Недоуменно приподнялись бровки.

– Он за друзей боится, я точно знаю. Вон с ними какое…

Принцесса вдруг схватила Лисену за руку, сделала знак молчать. Кто-то шел через лес, ойкая и посмеиваясь. Между дубами показались три девицы, в одной из которых Лисена узнала княжну Рельни. Смуглянка явно заметила странную близость принцессы и служанки, и Элинка торопливо вскочила.

– Ваше высочество, – присела Марика в реверансе. – Вас ищут. Скоро отправляемся.

– Я сейчас.

Девицы не тронулись с места, и Анхелина нехотя поднялась. Лисена бросилась собирать подушки.

– Вы знаете, ваше высочество, – громко говорила Марика, пристроившись по левую руку от принцессы, – княжна Нелин рассказала забавную историю. Вам понравится, слушайте.

Лисена чуть усмехнулась, сворачивая покрывало. Она могла поспорить на что угодно, хоть на собственное приданое: Анхелину интересует одно-единственное, и ничего княжна Нелин про это рассказать не может. Да, придется Лисене в летнем дворце язык почесать. Что скрывать от себя, она этому рада: где Артемий, там и княжич Эмитрий, а уж про него Лисена готова говорить часами. Может, и сама что интересное от принцессы услышит.

Марк почти не соврал, он в самом деле считал глупым стреляться. Вот только иногда становилось плевать: ну и пусть глупо. А ради чего все терпеть? Косые взгляды и обрывающиеся разговоры, стоит Марку войти в комнату. Липкое любопытство придворных. Затаенные ухмылки слуг. Жалость друзей. Презрение. Брезгливость. Высокомерное недоумение. И постоянное ощущение грязи, точно в навоз вляпался и никак отмыться не можешь.

Тогда, после казни, Марку удалось отделаться от друзей, и он кружил по Турлину. Недоумевающий Санти был недоволен, тем более к вечеру снова засобирался дождь. Предвестником его пришел влажный холодный ветер, погнал по мостовой мусор. Улицы быстро пустели. Нищие и те разбрелись по берлогам, даже им было куда идти: в ночлежки или под мост. Санти одиноко цокал подковами по булыжникам. Быстро темнело, точно на город натягивали мокрый плащ. В домах зажигали лампы. Свет падал на мостовую узкими клинками из щелей между ставнями, просачивался из-за портьер – жильцы отгораживались, как могли, от ненастного вечера. Надевали халаты и мягкие туфли. Пили чай с клубничным вареньем или подогретое вино. Неторопливо беседовали с домашними. Делали все то, что когда-то казалось Марку скучным.

Он замерз еще с утра, к вечеру продрог окончательно, но не свернул ни к одному, даже самому захудалому трактиру. Сказанное с эшафота «ублюдок» висело плевком. Прийти с этим к людям казалось невыносимым.

Пошел крупный холодный дождь, Марк продолжал бездумно ездить по улицам. Если бы кто наблюдал за ним, то удивился бы странному выбору дороги: всадника мотало из стороны в сторону, точно конь и хозяин были пьяны. Марк же просто-напросто объезжал светлые отпечатки окон. Он отчаянно завидовал тем, для кого горел этот свет, так, как, наверное, не завидовал ни один самый старый и больной нищий. Никто и никогда не будет ждать Марка у окна, не зажжет для него лампу – кому нужен ублюдок? Он и права не имеет коснуться горевшего для других света, как бродяга не смеет осквернить прикосновением грязных рук икону Матери-заступницы.

Тучи клубились над городом, сталкивались боками и выдавливали друг из друга все новые и новые потоки воды. Волосы прилипли к шее, с них затекало за шиворот. Мундир и рубашка промокли насквозь, в сапогах хлюпало. Казалось, капает даже с ресниц. Марка сотрясала мелкая дрожь. Он подумал с надеждой, что обязательно заболеет и провалится в жар и беспамятство. И то и другое привлекало: согреться и забыть. Дождь наполнял улицы потоками воды, бросал под ноги коню всякую дрянь. Марк выехал из центра Турлина и оказался у городской стены. Но даже тут, в маленьких домишках, светились окна: горели крохотные огоньки на фитильках, плавающих в жиру. Улицы пошли немощеные, тяжелый Санти проваливался в грязь, рискуя оступиться и попасть в яму. Только ради измученного коня Марк свернул на поднимающуюся в гору дорогу, к единственному приличному кварталу в этих местах. Закоченевшие пальцы почти не чувствовали повод, но Санти и сам воспользовался случаем выбраться из грязи.

Стало светлее, хотя окна теперь прятались за высокими заборами. Но у ворот горели лампы, позволяя различить границу между сплошной стеной дождя и мостовой. Конь пошел бодрее, явно узнавая места и помня, что тут могут укрыть и накормить. Марк оглянулся и рванул повод: убраться побыстрее от дома коннетабля Кирилла. Санти всхрапнул недовольно, не желая повиноваться приказу, и Марк мешком осел в седле. Какая, в сущности, разница, куда ехать? Если суждено жить с клеймом ублюдка, так пусть коннетабль осудит первым.

Теперь Марк спешил, точно не терпелось ему увидеть брезгливый взгляд старого князя и с полным на то правом освободить если не мир, то хоть Турлин от своего присутствия. Показалось вдруг: дождь – тот самый, что гнался когда-то за княжичем Крохом по дороге в столицу, и вот теперь нагнал и уже не отпустит, а все прошедшее было лишь милостивой передышкой.

Перед самым домом коннетабля раскинулась огромная лужа. Санти растоптал ее край, и освобожденный поток хлынул вниз по улице, торопясь успеть, пока не залепило дыру мусором. Марк встряхнулся, как старый пес, вылезший из реки, и ударил кулаком по мокрым доскам ворот. Стучать пришлось долго, пока не открылось зарешеченное окошко и не спросили:

– Кто таков?

В голосе слышалось: кого шакал в такую погоду носит, заставляя мокнуть честных людей?

– Ну, кто таков? – повторили, пока Марк пытался справиться с дрожью.

Но, даже совладав с губами, он не мог ответить. «Князь Лесс»? Обольют грязью: «Нашелся князь, ублюдок шакалий». «Королевский порученец»? Так это пока нашивки не сорвали. В окошке показался внимательный глаз, оглядел с ног до головы вымокшего всадника и усталого коня, Марк понимал, как жалко они выглядят со стороны. Прежде чем окошко захлопнулось, успел пролязгать, стуча зубами:

– Я к коннетаблю. Передайте, что к нему Маркий.

– Что, просто Маркий? – хмыкнули за дверью.

– Да.

– Ну, жди, передам, – голос не сомневался, что мокрого бродягу не примут.

Марк съежился под ливнем. Казалось, прошла вечность и коннетабль давно приказал гнать прочь бывшего королевского порученца (конечно, бывшего, а как же иначе?), но стража поленилась тащиться к воротам, здраво рассудив, что дождь прогонит быстрее. Марк уезжать не собирался, он только выпустил повод и спрятал руки под мышками.

Ворота заскрипели, открываясь.

– Проезжай!

Санти радостно двинулся вперед, снова растаптывая край лужи. Оказывается, времени прошло не так уж много – вода не успела подняться.

Коня увели. Гостя повлекли на высокое крыльцо, оттуда – в теплые сени, освещенные лампой. В сенях пахло новенькими седлами, и Марку стало неловко, что он принес сюда запах воды и грязи. Кто-то уже тащил с его плеч мундир и рубашку – и тут же другие руки растирали жесткой теплой дерюгой. Марка толкнули на сундук, потянули с ног сапоги. Все делали молча, лишь сопели и пыхтели, и потому казалось, что не люди его обихаживают, а какое-то многорукое чудище. Марк прикрыл глаза и отдался в его власть. От тепла сразу разморило, желудок напомнил о себе резью – Марк ничего не ел с самого утра, он даже не позавтракал толком, занятый мыслями о казни. На плечи накинули удивительно теплый камзол, помогли влезть в сухие штаны, запихали ноги в мягкие комнатные туфли и повлекли дальше, из полутемных сеней в ярко освещенные комнаты. Довели до уютной столовой, в ней было что-то странное, и Марк не сразу понял, что это растопленный камин, который до осенних холодов должен оставаться пустым и безмолвным, а не трещать радостно дровами и плеваться искрами.

Князь Кирилл сидел за столом. Он оборвал приветствие:

– Садись. Выпей.

В руку Марка сунули кружку с чем-то теплым. По виду – вино, но запах напоминал скорее о булочках, и вкус оказался непривычно сладким.

– Старый рецепт: вино с корицей и медом, – сказал коннетабль.

Тепло от горла покатилось в желудок, снимая последнюю дрожь. Марк стиснул в руке пустую кружку, как сжимал перед боем рукоять пистолета.

– Согрелся?

– Да, спасибо.

– Ешь.

Перед ним оказалась тарелка, наполненная восхитительно пахнущим мясом. Розовые кусочки плавали в соусе, слегка прикрываясь зеленью. В желудке снова резануло, но Марк все никак не мог поставить кружку, точно расстанься он с ней – и исчезнет наполнившее его тепло, и вся эта комната растает, словно видение.

Князь кивнул слуге, и тот деликатно вынул кружку из рук гостя.

– Вы ведь все знаете, – сказал Марк.

– Да, знаю. Давно знаю. Эдвин рассказал мне, кто выдал заговорщиков. И почему ему можно верить.

Марку захотелось скорчиться, закрыть лицо руками. Все это время коннетабль знал, и обращался с ним как с настоящим князем. Было невыносимо стыдно, что он заставил уважаемого человека принимать участие в столь мерзком представлении.

– Ешь, – повторил хозяин.

Марк жевал старательно, но вкуса мяса почему-то не чувствовал.

– Заезжали твои друзья. Искали тебя. Я убедил их вернуться во дворец. Сказал, что ты там непременно появишься. Да, непременно. Или я зря ценю тебя столь высоко.

Марк опустил вилку.

– Да, ценю. У тебя удивительно светлый ум, и милосердие правильно сочетается с жесткостью. Это очень хорошие качества для полководца.

– Но как… теперь…

– А что – теперь? Как бы то ни было, ты – князь, твой титул подтвердил король. Эдвин знал правду, когда вручал тебе меч. Так что ты князь Лесс и по крови, и по королевскому слову.

Марк вспомнил слова даррского купца: ему покровительствует Ласка, значит, приняла в свой род.

– Может, Создатель прав, что дал тайне выйти наружу. Тайна, особенно та, что постыдна, вяжет страхом. Сейчас, когда самое страшное уже произошло, ты стал свободен.

– Свободен? – В горле пискнуло, Марк подавил истеричный смешок.

– Конечно. Все уже случилось, остается только принять последствия. И ты их примешь. Можешь посчитать это ценой, которую должен заплатить незаконнорожденный.

– Ценой за что?!

– Быть собой. Сейчас, когда твое происхождение известно, ты можешь себе это позволить.

– Быть ублюдком.

– Если тебе приятнее это слово, то да, ублюдком, – ядовито усмехнулся коннетабль. – Если это главное, что есть в тебе. Мне всегда казалось, у тебя другая сердцевина. Ешь давай, а то остынет.

Ночевал Марк у коннетабля. Когда утром князь Кирилл предложил вместе ехать во дворец – отказался. И увидел, как старик одобрительно кивнул.

У входа в Офицерские покои Марка ждали. Было бы странно, если бы княжич Бокар со своими шакалятами не воспользовался случаем. Компания расположилась на ступеньках, сам Леоний облокотился о белый вазон и довольно щурился, глядя на приближающегося Марка. Темка и Митька, стоящие тут же, Бокару не мешали: заткнуть ему рот, не устроив драки, они не смогут. Пожалуй, Леоний был даже рад их присутствию.

Тогда Марк впервые услышал брошенное другим, не князем Крохом:

– Ублюдок!

Князь Лесс понимал, что новое развлечение еще долго не надоест Бокару, и не был уверен: готов ли платить такую цену? И за что? За право быть королевским порученцем? Да к шакалу и право это, и мундир! Война закончилась, довольно. Можно уехать из Иллара в Вольный союз. В портовом городе найдется дело для хорошего солдата.

Марк и сейчас думал о том же: не тащиться за королевской свитой, а уехать. Оказаться подальше ото всех, кто знает правду о его происхождении. Сменить имя, в конце концов. Наняться на какой-нибудь корабль… и плевать, что подумает коннетабль, узнав о бегстве!

– Вон уже крышу видно, – сказал Митька, перебивая размышления Марка.

– Где? – приподнялся на стременах Темка.

Марк тоже поднял голову, высматривая летнюю королевскую резиденцию. Никуда он не уедет. Жаль расставаться с Темкой, впрочем, с Эмитрием тоже жаль. И вовсе не плевать на мнение князя Кирилла. Да, не уедет. Но как не хочется въезжать в ворота парка! Лучше бы праздник Именования Матери-заступницы и не начинался.

– Митька, – позвал Темка странным голосом. – А у тебя какого цвета камзол будет?

Марк глянул на побратима, скрывая усмешку: дошло, спасибо Создателю. Чем, интересно, голова забита, что только сейчас сообразил?

– А как ты думаешь? – отозвался княжич Дин.

В день Именования положен только один цвет – родовой. А значит, щеголять Эмитрию в зеленом камзоле. Тут если кто и забыл, все равно вспомнит, какого роду княжич.

– А маска? С домом сгорела?

– Нет, у мамы во дворце хранилась.

– А мне вчера коннетабль подарил, – сказал Марк. – Я купил шелковую, а он, оказывается, с мехом ласки заказал.

Глава 15

На ветках дуба висели два фонарика, золотистый и розовый. Разноцветные пятна ложились на камзолы королевских порученцев. Дальше по аллее фонариков становилось больше: красные, синие, зеленые, в полоску и в крапинку, с нарисованными цветами и птицами. Вокруг бальной площадки они висели целыми гроздьями, там было светло, как в безоблачный полдень. Здесь же, под дубом, густился вечер.

Мимо прошли две девицы под присмотром матерей. Темка услышал, как одна, тощая и вертлявая, сказала:

– Эта Рельни потому не танцует, что не может предпочесть одного целому десятку.

Подруга толкнула ее в бок и показала на Марка. Уставились на незаконнорожденного князя с любопытством.

– Немедленно пойдемте отсюда! – возмущенно сказала одна из матрон и увела оглядывающихся девиц.

«Вот дуры», – подумал Темка. Марка, казалось, это не взволновало.

Марика действительно танцевала мало, предпочитая блистать в шумной компании молодых людей. Высокая, в светло-голубом платье и в белоснежной маске, она казалась еще экзотичнее, чем на Весеннем балу. Темке хорошо было видно, как княжна Рельни прикрыла губы веером и засмеялась. Смех у нее был грудной, низкий, совсем не девичий, а женский. Темке он не нравился. Марк же все поглядывал на Марику, слушая Митьку невнимательно, хотя сам просил рассказать о роддарских поединках.

– Извини, – перебил он княжича Дина. – Я отойду.

Голос у него был точно на дуэль собрался.

До ярко освещенной полянки, где стояла княжна Чайка, было не больше десятка шагов. Марк подошел, и сразу все замолчали. Молоденькая дебютантка ойкнула и спряталась за брата. «Смотрят, как на зверюшку какую», – скрипнул зубами Темка.

– Княжна Рельни, – поклонился Марк.

Марика ободряюще улыбнулась, вопросительно приподняла брови. Темка выдохнул: спасибо, Создатель!

– Разрешите пригласить вас на танец, княжна.

Всего лишь легкое движение краешком губ, и улыбка превратилась в насмешку.

– Вы? Приглашаете меня? Господа, посмотрите, какая дерзость! – Марика схлопнула веер и указала им на князя Лесса. – Или глупость? Как вы думаете?

Все оживились, предвкушая развлечение. Темка услышал чье-то восклицание:

– Каков наглец!

– Ну что вы, господа, – очаровательно улыбнулась Марика. – Вы слишком суровы. Может, он просто не понимает. – Она повернулась к Марку: – Вы не можете пригласить меня. Я не танцую… – княжна Чайка сделала томительную паузу, – с незаконнорожденными.

Громко вскрикнула дебютантка, кто-то рассмеялся. Темка бы не выдержал, рванул в лес, подальше от позора. Марк слегка наклонил голову, словно услышал: мол, простите, танец уже обещан. Повернулся и пошел.

Темка видел, как воевал Марк, знал, что орден Росса получен им по праву. Но вот так повернуться и спокойно пойти казалось ему не меньшим подвигом. Посмеивалась Марика, изощрялась в остротах ее свита, возмущался старый князь, оказавшийся неподалеку. И то, что Марк не шагнул дальше в темноту, а остановился рядом с друзьями и повернулся к бальной площадке, тоже было подвигом. Да Темка лучше бы под обстрелом прошел! За что его Марика – так?! Ну, с Бокаром понятно, но княжна Чайка его разлюбезная – за что? Марк смотрел поверх голов танцующих, и Темке чудился стук барабанов, как тогда, во дворе маленького баронского замка. Митька вдруг заговорил о Рагнер-крег-борне, Темка глянул ошарашенно на побратима, а тот все рассказывал о каменных корслунгах, сравнивал их стати с илларскими и роддарскими жеребцами, показывал руками размах крыльев.

Музыка замолчала, обозначив короткий перерыв между танцами. Послышался смех, и Темке захотелось оглянуться. Казалось, это над Марком, наверняка уже разнесли сплетню. Засмеялись еще громче, заговорили оживленнее. Темка все-таки обернулся с досадой – и увидел принцессу. Анхелина сошла с деревянного помоста и направлялась прямо к ним.

Остановилась, взглянула на Марка и в наступившей тишине сказала:

– Князь Лесс, может быть, вы пригласите меня на танец?

Ахнули громко.

– Буду счастлив, принцесса Анхелина.

Рука об руку они вышли в центр бальной площадки, принцессе всегда – в первую пару. Музыканты медлили, и Анна гневно взглянула на дирижера.

Митька прошептал:

– Сумасшедшая!

Сумасшедшая, согласился Темка. А у самого в груди щекочет гордость: вот какая она, Анхелина! Смелая, честная, благородная! Самая лучшая. Спасибо, Анна!

Почти никто не танцевал, на бальном помосте остались лишь те, кто оказался там раньше скандальной пары. Под деревьями собралась толпа, подходили все новые и новые любопытные.

– Эдвин! – выдохнул Митька. – Ларр-покровитель!

Придворные засуетились, не зная, что предпочесть: быть подальше от королевского гнева или самим все увидеть и услышать.

А потом это и случилось.

…Было как помрачение. Темка громко смеялся, часто прикладывался к бокалу, внимал чужим шуткам, только бы не сорваться. Это же уму непостижимо – ненавидеть побратима! Ненавидеть до стиснутых на эфесе пальцев. Ненавидеть за то, что в поисках поддержки Анна повернулась к Митьке, и именно ему позволила спорить со своим отцом. За то, что когда Эдвин не захотел продолжать неприятный разговор при свидетелях, он отослал князя Лесса и княжича Торна, но не Дина. И сейчас, поглядывая издалека, как Митька и Анна стоят напротив короля – вдвоем! – Темка ненавидел друга все больше и больше.

Вспоминал, как часами был готов рассказывать о княжиче Дине, лишь бы слушала Анна. Еще и радовался этим крохам внимания. «Объедки подбирал», – с омерзением подумал Темка. Он презирал себя за такие мысли, и это тоже ставил побратиму в вину. Предал его Митька, предал! Знал, что Темка любит Анну, и согласился с королем. Женишок! Вот такой у него побратим: сначала отца предал, а потом друга.

«Матерь-заступница, что я несу!» – ахнул про себя Темка. Глянул испуганно на Марка и приятелей, словно те могли услышать, и отступил за деревья. За кустами шуршали и посмеивались, где-то в стороне хохотали и звали слуг с вином. Княжич продирался, не разбирая дороги, и остановился только на маленькой полянке, со всех сторон окруженной пушистыми сосенками. Маска давила, и Темка содрал ее, яростно растер лицо. Щеки горели, точно кто надавал пощечин. Так мерзко княжич себя еще не чувствовал. Хотелось крикнуть: «Подлец!» – и залепить самому себе оплеуху, но это было бы так глупо, что Темка лишь зарычал сквозь стиснутые зубы, дернул сосенку за лапу, обдирая ладонь.

Олень-покровитель! Помоги!

Хвоя на сосенке была мягкая, пахучая. На разломе веточки выступила смола, и в такой душный вечер не застывала, а липла к пальцам. Темка разгрызал зеленые иголочки, глотал горьковатую слюну. Он сейчас бы что угодно съел, лишь бы перебить мерзкий привкус непроизнесенных слов. Разве виноват Митька, что Анхелина знает его с детства? И разве странно, что она полюбила княжича Дина? Намного удивительнее было бы, если бы принцесса его не полюбила. Вот уж, поди, рада решению отца. Пусть будет счастлива.

Морок отступал, как отступает разбитая вражеская армия: оставляя за собой распаханные боями земли, пустые дома и вытоптанные посевы. Темка надел маску и пошел на звуки илларского полле. Вот шакал, он же Марка бросил.

Князь Лесс нашелся в компании молодых офицеров, там же стоял и Митька. Друзья смеялись над байкой, что травил Захарий, азартно размахивая руками. Анхелины и королевской четы не было видно, пропала куда-то и княжна Рельни. Темка подошел, Митька и Марк раздвинулись, впуская его в круг.

Байки лились одна невероятнее другой. Послушать, так не было никого удачливее на любовном фронте, чем королевские офицеры, а уж барышни им встречались как на подбор писаные красавицы.

– Эй, да вы гляньте, какая! – перебили очередного рассказчика. – Вот это, я понимаю, красотка!

Все с интересом обернулись.

– Ры-ы-ыженькая!

Покровителем Демашей был Росс, Элинке, всего лишь дочери солдата, нарисовали на щеке не меч, а щит. Синий щит с золотой каймой – в цветах рода, которому служит отец. Рыжие волосы, не прибранные в прическу, кудрями спускались до колен и золотились в свете фонариков.

– Хороша воительница!

– За такой можно и в бой!

Порыв ветра заставил девушку чуть выгнуться назад, придерживая волосы.

– А уж после боя, – причмокнул кто-то губами.

Темка глянул хмуро, оборвал шутника:

– Ее брат погиб у Южного Зуба, хоть ради памяти его не пошлите.

– Да ладно тебе, Торн. Чего ты? Хороша же, ты глянь!

Лисена подошла, присела в низком поклоне. Рыжие волосы почти коснулись земли.

– Княжич Торн, вас княгиня зовет.

Темка поморщился: как не вовремя! Неужели все-таки решила прочесть нотацию про недолжные знакомства?

– Ну пойдем.

За спиной свистнули. Сказали завистливо:

– Краля!

– Торн, оставь ее с нами, сам дойдешь!

Темка думал, что Элинка смутится, но та лишь повела головой, заставив кудри рассыпаться по спине. «Ну надо же, какая выросла», – подивился он.

– А я ведь обманула, княжич Артемий, – обернулась Лисена, когда они вышли на сумрачную аллею. – Вас не княгиня звала. Ой, не хмурьтесь так! Уже боюсь!

Темка остановился, спросил холодно:

– И к кому ты меня ведешь?

– Ко мне!

…Темка не спрашивал, куда они идут. Счастье уже просто смотреть в спину, укрытую туго завитыми локонами. Ловить взгляд Анны, когда она оборачивается. Кивать, соглашаясь со всем, что она скажет. Пусть глуше звучит музыка, теряется за деревьями освещенная бальная площадка, выше поднимаются зеленые стены лабиринта.

– Я покажу вам свое любимое место, – сказала Анна, подводя его к калитке, почти незаметной в зарослях можжевельника.

Пройдя через нее, они попали в чудесный сад. Деревья тут сплетались в беседки, и на толстых сучьях росли горящие лампы. Из травы поднимались каменные грибы, превращаясь в креслица. Неожиданно показывались озерца с темными, глянцевыми листьями кувшинок. Выступали из кустов мраморные покровители, увенчанные венками из живых цветов. Сначала шли по усыпанной разноцветной галькой дорожке, потом свернули на узкую, еле заметную тропинку и уперлись в каменную стену, увитую плющом

– Лампу захватите, – сказала принцесса, раздвигая плети. Открылся крохотный грот. – Как вам для встречи рассвета?

Темка шагнул следом. Мазнул по лицу, зацепился за эполет вьюн. При свете лампы вспыхнули слюдяные слезки на камнях, заблестело расшитое золотыми нитями платье принцессы, брызнули огоньки от бриллиантовых серег. Княжич прижался к стене, но в гроте было так тесно, что он смял пышные юбки Анны.

– Но тут мы не увидим солнце. – Темка поднял лампу, исследуя грот. – Разве что вьюн проредить.

– Но тогда увидят нас, княжич Артемий.

– Да, конечно, – пробормотал он, щурясь от бьющего в глаза света.

– Поставьте лампу, – Анхелина показала на небольшой каменный уступ, идущий на высоте колена.

Темка наклонился, пристраивая светильник. Ему пришлось отвести золотые кружева, чтобы ткань не прижалась к нагревшемуся стеклу. Теперь не слепило, но Темка не знал, куда деть пустые руки. Не стоять же перед принцессой навытяжку, как солдат на плацу!

– Нас все равно увидят, свет выдаст.

– Увидят не нас, а именно что свет, – возразила Анна. – Разве вы не знаете, княжич Артемий, что сегодня нельзя мешать встречать солнце?

– Но король…

– А что король?! Ах, какой скандал, я сама пригласила князя Лесса! Ой, какой ужас, сбежала от придворных дам. А мне надоело! Я тоже жить хочу. Один день в году я могу? Может, мне к следующему уже чужую ленту вплетут!

В запале принцесса шагнула вперед, и Темка оказался распластанным по стене. Лицо Анны было так близко, что княжич мог рассмотреть каждую ресничку. Принцесса подняла руку, сдирая маску, но та зацепилась за волосы и не поддавалась.

– Да помогите же!

Пальцы были так неловки, что Темка скорее не помогал, а мешал. А когда руки столкнулись, и вовсе замер – дубина дубиной! Анна вытащила маску из-под его ладони. Зацепившийся золотистый локон упал ей на лицо, и, холодея от собственной смелости, княжич отвел прядь. Кулачком, сжимающим маску, принцесса уперлась ему в грудь, и пуговица от мундира больно вдавилась в тело.

Вспомнилось вдруг, как лежал на прогалине, вжимаясь в землю и пряча голову за подтаявший сугроб. Тот, конечно, не защищал, плевался мокрым снегом, пропуская пули. Порученец должен был покинуть ненадежное убежище и метнуться через простреливаемую дорогу. В предчувствии рывка – встать! ну встать же! – сердце бухало точно так же, как и сейчас. Казалось, оно грохочет на весь грот и каменные стены пульсируют ему в такт. Анна выдохнула, ладонь ее раскрылась, роняя маску. Темка и сам вздохнул судорожно – точь-в-точь как перед тем броском под пули – и нашел губами губы принцессы.

Марк цедил вино и думал, что Темку отозвали очень вовремя. Друг бы не выдержал, вспылил. Марк и сам сдерживался из последних сил, слушая княжича Бокара. Тот куражился, распаляя сам себя. Он не замечал даже, что его приятели умолкли и поглядывают встревоженно. Наверняка же сами подзуживали и обрадовались, увидев Лесса в компании офицеров – задирать прилюдно интереснее, нежели в темном углу. Но сейчас явно были уже не рады: пьяный княжич рода Быка сам не понимал, что нес. Марк усмехался, но пальцы судорожно стиснули ножку бокала, когда Леоний сказал:

– Теперь-то княжна Рельни одумалась, слава Создателю!

Бокара кто-то дернул за рукав: хочешь позлобствовать, твое право, но девушку вмешивать не стоит. Тот отмахнулся.

– А ведь предупреждал ее… Или ты думал, кня-я-язь, – он ухмыльнулся, – что раз девица из нищего рода, то и на ублюдка позарится? Мамаши рядом нет, честь ее блюсти некому, вот ты и заторопился? А подумал, что о ней сейчас говорят?

В алой глубине бокала пляшет отражение фонарика. Странно, неужели дрожит рука? Марк поднял бокал, тронул губами терпкую жидкость.

– Хватит, – одернул капитан Захарий. – Иди лучше проспись.

– А чего хватит-то? Пусть знает! – Бокар оглянулся на приятелей, но те не поддержали, а кое-кто уже и шагнул в сторону, опасаясь скандала.

– Да он и так знает, пойдем. Ну, давай, – Леония обхватили за плечи, пытаясь увести.

Пьяный княжич пробовал трепыхаться, но его тянули подальше от Марка, и Леоний все-таки сдался:

– Ладно, пойдем. Дурака учить и то только портить. А уж ублюдка… Ишь, гляньте, опозорил девицу и стоит с довольной рожей, винцо попивает. Вот уж правду говорят, нет у ублюдков чести.

Марк швырнул бокал, целясь в ненавистную рожу. Попал, и на камзол плеснулось вино, закапала кровь из разбитого носа.

– А ну, доставай шпагу. Шпагу, я сказал!

– Сдурел, Лесс?!

– Остановите его!

– …приказ короля!

– …уберите Бокара шакалу в задницу!

Заговорили разом, но Марку было уже плевать даже на королевский приказ, запрещающий дуэли. С болезненным наслаждением, с каким прорывается гнойник, он смотрел, как зажимает переносицу Бокар, размазывая по лицу кровь.

– Марк, не дури!

– Донесут же!

– …в задницу шакалью!

Плевать! Зато Бокар протрезвел вмиг. Кровь кажется нестерпимо алой на его побелевшем лице, и вместо гнусной насмешки в глазах – страх.

– Ну, давай. – Марк шагнул вперед, и Леоний суетливо отступил. – Или у тебя шпага к ножнам приклеилась? Пошли! Вон туда, за деревья, пусть твой труп в сторонке поваляется. Быстрее, ну?!

– Да плюнь ты на дурака, Лесс!

– На дурака?! – развернулся, бросил яростно: – Теперь так, да? А когда он пакости за спиной шептал – посмеивались?! Когда в лицо хамил – слушали?! Бегите, доносите! Чего стоите? Ну? Я его все равно вызову. Мне плевать, слышите? Уже все произошло, чего мне еще бояться? Плевать! Стой, ты, падаль шакалья! Куда?! Принимай вызов! И только попробуй отказаться!

Кто-то ухватил Марка за локти, тряхнул:

– Успокойся!

Совсем близко – напряженное лицо Митьки. Губы шевелятся, четко вырисовывая слова:

– Тихо. Не кричи. Спокойно. Вот так.

Ярость действительно схлынула, осталась ледяная уверенность – он все равно пришибет эту сволочь Бокара.

– Какой, к шакалу, поединок? – спросил Митька. – Он же пьян. Это убийство будет.

Марк ухмыльнулся.

– А ты думал, я с ним так, потренироваться решил? Я его убивать буду. Эй, Бокар, не отползай!

– Убьешь, а потом? В опалу из-за дурака? Лейтенантом в дальний гарнизон? Или того хлеще – под расстрел?

Он мог крикнуть: «А какая мне разница?!» Но кругом стояли люди, Марк видел их лица: серьезные, испуганные, предвкушающие, любопытствующие – разные. И только одному Митьке можно было сказать: «А какая, собственно…» – тот поймет, что это не бравада и не кокетство.

– Бокар! – Потянул паузу, наслаждаясь белесым ужасом, проступившим на его лице. – Убирайся. Давай быстрее, пока я не передумал.

– Ты… – прокашлял Леоний, больше он не мог выдавить ни слова, только кривил губы.

– Ну? – Марк зло рассмеялся. – Еще скажи, что ты мне это припомнишь. Убирайся. Пшел вон. И если ты еще хоть раз откроешь свою пасть и вякнешь, я убью тебя. Слышишь? Клянусь, я убью тебя.

Княжич Бокар отступил на шаг, то ли не решаясь повернуться спиной, то ли пытаясь скрасить бегство. Его друзья давно уже маячили в отдалении, и Леоний попятился к ним.

– Эй, да отцепись ты. – Марк тряхнул рукой: Митька все еще держал его, не давая вытащить шпагу.

Дин смутился, отпустил. Над поляной повисла странная неловкость: приятели переминались, хмыкали, покашливали. Марк был благодарен, когда Митька громко сказал:

– Так, теперь, когда мы остались в более изысканном обществе, предлагаю выпить и пойти встречать рассвет.

***

Жара оставляла Турлин. Ночные феи приподняли головки, готовясь развернуть фиолетовые лепестки. Тени уже сгустились под деревьями, но выползти на тропинки им не хватало сил. Митька толкнул створку окна, впуская в комнату вечернюю прохладу. Ветер колыхнул портьеру, тронул лежавшие на столе бумаги. Сегодня не работалось, зря отказался от прогулки с друзьями. Митька сел на подоконник, вдохнул поглубже. Пахло цветами и мокрой землей – садовник с ведрами мелькал за деревьями, а чуть подальше, возле хозяйственных построек, гремел колодезной цепью его помощник.

Хороший вечер, а все-таки в дворцовом парке пахнет совсем не так, как в летней резиденции. Митька вспомнил рассветную степь и охапку мать-и-мачехи, которую послушно тащил, умирая от желания почесать нос. Вот ведь странность: вроде и не произошло ничего толком, а томит неясное предчувствие, как бывает по весне, в первую оттепель.

«Поеду», – решил Митька. Нужно увидеть ее, понять – чудится или правда. Он глянул виновато на разложенные свитки, на брошенный текст. Оторвался на середине фразы, почувствовав, что задыхается от горечи, скопившейся в горле. Хорошо бы, пока так ярко помнится, записать. А его, видишь ли, на прогулки потянуло. Тронул листы: «…лейтенант Фирек предложил наказать кузнеца и всех его подмастерьев…»

В последнее время Митька просиживает над бумагами далеко за полночь, как когда-то в Роддаре. Слишком быстро уходит Ивовый месяц, приближая назначенный Родмиром срок. Интересно, понимает ли Темка, почему Митька торопится? Кажется, да, недаром все злее заставляет его тренироваться. Ведь единственный шанс справиться с Дареком, так это успеть раньше Шакала. Митька старается, после учебной рубки хоть рубаху выжимай. Но зато вчера продержался несколько минут против Темки и Марка одновременно. День жестко расписан между королевской службой, тренировками и работой над летописью. Какое уж тут «поеду»… Надо вернуться к столу, взять перо. Не получается, так пойти в фехтовальный зал. Но как не хочется думать о войне, как не хочется брать меч! Митька решительно вышел из комнаты. Не хочется, ну и шакал с ними! Сегодня он все-таки туда поедет.

Мягкий вечер многих выманил из дома. Ближе к городской площади все больше гуляющих: и пеших, и верхом, и в открытых колясках. А сколько девушек! Знатные барышни под присмотром маменек или нянь. Пышно разряженные купеческие дочки. Смешливые горничные. Кокетливые модистки. Стайки провинциалок. Нарядные и не очень. В новых платьях и в довоенных нарядах. Черные, русые, золотистые, белые, рыжие, каштановые – какие только локоны не выбиваются из-под шляпок, украшенных живыми цветами. Митьке верхом на Ерьге казалось, что перед ним кружится множество маленьких клумб, ему даже хотелось зажужжать, как пчела.

Он сделал крюк, проехав мимо проданного дома. Сгоревший остов уже растащили и сейчас во дворе сгружали бревна. Остро пахло древесиной, что-то гулко падало, стучали топоры. Останавливаться Митька не стал.

Подальше от центра улицы пустели. У тех ворот, которые были ему нужны, – никого. Митька спешился и громко постучал. Он не заготовил никакой байки и растерянно посмотрел на открывшего ему слугу. К счастью, тот сказал первым:

– Вечер добрый, княжич Дин. А княжича Торна нет.

– Он еще не заезжал?

– Нет, княжич.

– Значит, я опередил. Я подожду. – Он уверенно отстранил слугу и вошел. – Княгиня дома?

– Не возвращались еще.

Это хорошо, врать Темкиной матери совершенно не хотелось.

– Я, пожалуй, подожду в беседке. Не провожайте.

Митька хлопнул Ерьгу по крупу, отправляя с конюшенным мальчиком, и двинулся к особняку. Светилось всего несколько окон, и на крыльце высоченный слуга зажигал фонари. Княжич прошел мимо, повернул направо, туда, где за кустами виднелась крыша беседки. Его должны были заметить. Должны были, иначе Митька себе все придумал.

В беседке, собранной из деревянных решеток, было темновато. Светлые пятнышки, повторяя резной узор, устилали пол, скамейку и столик, арочный вход светился предзакатно-розовым. Дальняя стена мешала разросшимся яблоням, и листики протиснулись сквозь решетку, притворяясь плющом. Но плющом не пахло, и это было просто отлично. Сколько уж времени прошло, а стоит растереть в пальцах лист, сразу вспоминается Торнхэл, серебристый лунный свет, заливавший галерею, и разговор с туром Весем.

Послышались шаги, и на пороге возникла тоненькая фигурка. Рыжие волосы, пушисто выбивающиеся из косы, светились от заходящего солнца.

– А княжича Артемия нет. Разве вам не сказали?

– Сказали. Но я решил подождать. Может, составишь компанию, не дашь заскучать гостю?

От Лисены пахло свежей выпечкой, корицей и чем-то сладким вроде клубничного варенья. Когда она смеялась, то откидывала голову и показывала зубки; один стоял косенько, и Митьке это ужасно нравилось, он старался вспомнить как можно больше забавных историй.

– Ой, по вам жук ползет! Да вот же!

Лисена сняла с Митькиного эполета небесную коровку. Посадила на указательный палец, протараторила:

– Лети-лети до Сада,

Пусть там будут рады.

Выполни желание,

Будет мне награда.

Красные с черными точками крылья раскрылись, и жук, мелькнув в пятнышке света, пропал. Лисена проводила его взглядом и снова повернулась к Митьке.

– А что ты загадала?

– Не скажу!

– Ну все-таки?

– Нет-нет-нет, – замотала головой, роняя косу с плеча. – Вы лучше расскажите дальше.

– Элина! – Негромкий голос был сух и жесток, как кнутовище.

Лисена вскочила. Поднялся и Митька:

– Добрый вечер, Дарика. Я жду Артемия.

– Он не сообщал, что будет.

– Странно. А собирался, вроде, заехать.

– Элинка, марш в столовую.

Девушка тенью проскользнула мимо матери. Дарика не уходила, смотрела пристально на Митьку.

– Я, пожалуй, пойду. Поздно. Наверное, он передумал.

Горничная княгини Торн молча посторонилась, давая дорогу. Митька выскочил из беседки, чувствуя себя нашкодившим щенком. Но это ведь глупо! Он круто развернулся, шагнул к Дарике:

– Зря вы так. Ну вы должны же меня по Южному Зубу помнить! Вы что же, думаете, я Элинку обижу?

Дарика качнула головой, сказала устало:

– Я как раз другого боюсь, княжич Дин. Вы бы и правда ехали. А то вон уже как стемнело.

***

Турлин открывался для Темки совсем с другой стороны. Княжич и не подозревал раньше, сколько в столице трактиров и кабачков, темных забегаловок и светлых обеденных залов. В одних стоит опасаться не только за кошелек, но и за жизнь – на одни золоченые пуговицы от Темкиного мундира какой-нибудь лихой человек мог погулять неделю, угощая товарищей и одаривая женщин. В других, наоборот, нужно позвенеть мешочком с деньгами, и найдется все, даже самые изысканные блюда, ставшие редкостью после войны.

Улочка Открытых окон оказалась не за тридевять земель, а просто на окраине. И не запретна она вовсе, езжай да смотри. Правда, в одиночестве на такую прогулку Темка все не решался. Митьку звать с собой было неловко, и он давно вынашивал идею подбить Марка. Пока же знал по слухам: дома там стоят не прикрытые заборами, не спрятанные в садах. Как только теплеет по весне, распахивают на первых этажах окна, придвигают кресла и в них усаживаются женщины. Даже днем на них платья без рукавов, с низкими декольте. Облокачиваются они голыми локтями на подоконники, смотрят на прохожих подкрашенными даррским угольком глазами. Одни молчат, другие и подозвать могут, а третьи вовсе крикнут вслед дерзость, да такую, что Темку бы жаром взяло. Дома в тех кварталах разные: и побогаче, и победнее. В некоторых лишь знать принимают, остальным путь заказан. Говорят, немало отпрысков из благородных семейств получили именно там свой первый опыт. Очень хочется Темке поглядеть, ему иногда даже снятся женщины с улицы Открытых окон. После таких снов стыдно вспоминать об Анне, об ее светлых волосах, о глазах цвета зимнего неба, тонких ключицах, на которых тяжело лежит геральдическая цепь. Впрочем, ключицы у принцессы уже не так уж и выпирают.

Когда Темка преувеличенно небрежно предложил Марку как-нибудь смотаться на улицу Открытых окон, он ждал чего угодно, но не такого. Думал, заодно развлечет побратима, а то сидит, уставившись в одну точку, и молчит.

– Нет, понятно, не сегодня. А, шакал побери, – аксельбант все никак не ложился правильно, – но как-нибудь, а? Послезавтра.

Князь Лесс полоснул мрачным взглядом.

– А что, Торн, ты княжича Дина не зовешь?

Темка глянул недоуменно: чего это с ним? Марк бросил зло:

– Ну да, Эмитрий у тебя для прекрасных душевных порывов, а я так, по шлюхам шляться.

– Да что за ерунду ты мелешь!

Лесс вытянул ноги, положил на лавку.

– Да ладно тебе. Не дети уже, чтобы ножиками обмениваться и в побратимство играть.

Ударило неожиданно, и оттого еще больнее.

– Я не играю, Марк. И ты – тоже не играешь.

Показалось, Лесс рванет, как тогда, рубашку у горла, крикнет: да что ты знаешь обо мне? Но нет, усмехнулся:

– Я же не про клятву. Ее ты соблюдешь. Только что стоит такое побратимство? Это же не вассалитет. Ты сам говорил Эмитрию, помнишь, что нет никакой разницы, возьмет он нож или нет.

– Да чего на тебя нашло?!

– Не нашло, Темка, в том-то и дело. Топай давай. А на шлюх посмотреть – компания не нужна, и сам справишься.

Княжич долго молчал, не находя нужных слов. А потом спросил, как чувствовал:

– Ты помнишь бой в Южном Зубе?

– Так то бой, – снова усмехнулся Марк.

Вломившийся без стука Митька заторопил с порога:

– Ну чего расселись? Все уже там.

Марк поудобнее устроился на лавке:

– Счастливо погулять.

Глаза у Митьки стали злыми.

– А ты снова собираешься тут отсиживаться? Только попробуй сказать, что тебя не звали! Капитан Захарий приглашал нас всех.

– С надеждой, что я не приду, – отрезал Марк.

Митька вдруг рванулся к Лессу, схватил его за грудки и зашипел в лицо:

– Трусишь? Я думал, ты можешь, а ты трусишь?

– Темка, убери от меня этого придурка! – От изумления Марк даже не вырывался.

– Я лучше сам тебе добавлю, – ответил Темка.

– Да отвяжись ты! – Марк тряхнул Митьку, но княжич Дин держал цепко, и они вместе грохнулись с лавки. Темка посмотрел на разгорающуюся драку и решительно вклинился между побратимами.

– Все, стоп! Прекратите!

Расцепились. Митька ощупывал ухо, Марк теребил разорванный воротник.

– Хороши, – протянул Темка, оглядывая друзей. – Так, князь Лесс, переодеваться. Княжич Дин, иди смочи ухо холодной водой. Вы-ы-ыполнять!

На Темкин командирский тон Марк фыркнул, но уже миролюбиво. Митька же прищелкнул каблуками, развернулся и пошагал выполнять.

В любимом трактире постояльцев Офицерских палат уже вовсю праздновали помолвку капитана Захария с баронессой Шейзи. Видел Темку ту баронессу: маленькая, шустрая, болтливая. Но заподозрить капитана в браке по расчету было нельзя, ведь род Шейзи из приграничья, война их разорила. Королевских порученцев приветствовали бурно: мальчишки первый раз принимали участие в большой офицерской попойке. Им быстро поднесли вина, да не в бокалах, а в больших пивных кружках.

Темка шарил взглядом по лицам, выискивая недоброжелательство и брезгливость. Что барон Схроль губы скривил, то ладно – дурак он, и всю войну в столице просидел, в дворцовой охране. Ласка-покровительница, помоги своему князю, пусть не обманет его радушный прием.

– Пейте! За здоровье капитана Захария и его невесты!

«Лопну, но выпью», – решил Темка, прикладываясь. Вино было крепкое, наверняка по известному офицерскому рецепту: наполовину разбавлено самогоном, на перце настояно. У княжича от первого глотка чуть глаза на лоб не вылезли. Но он допил до дна, опустил кружку, стараясь не хватать губами воздух, как выброшенный на берег карась. Рядом утирался рукавом Марк, судорожно сглатывал Митька.

– Счастья капитану и его невесте! – крикнул Темка. Ему подали закуску, и княжич впился зубами в хлебную горбушку.

Усадили за стол, хлопая по плечам, что в другой день было бы непозволительным панибратством. И почти сразу отвлеклись, громовым хохотом встретив опоздавшего капитана Удрека, известного своим занудством и трезвым до неприличия образом жизни. Не бывать ему на пирушке, если бы не уважали старого вояку, бывшего наставником для многих молодых лейтенантов.

Капитан, правда, от чарки за здоровье помолвленных отвертеться не пытался. Выпил, и даже от закуски отказался, занюхал рукавом. Широкими ладонями раздвинул сидящих, так, что кто-то чуть не сверзился с края скамьи. Сел рядом с Марком, крикнул громко:

– Еще налейте! Да горькой, чего ты мне это пойло тянешь. Вот, до краев лей. Прости, Захарий, чуть омрачу тебе денек. Выпить хочу за наследника сына моего покойного друга. – Удрек помолчал, давая время осмыслить эту конструкцию. – Друг мой в горах погиб, когда за Адваром гонялся. Я его сына до лейтенанта довел, до капитана парень уже сам дослужился. Я его капитаном, жаль, не видел, но и так могу сказать – хорошим он был, такие дерьмом не становятся. Говорили, казнили его за конокрадство. Так врут, сучьи дети, я перед Создателем готов свидетельствовать. Он парень честный был, настоящий. Выпить за него хочу. За капитана Олега Ярека. И чтобы сын его за отца выпил. – Удрек налил во вторую кружку, пихнул растерянному Марку: – Давай.

Князь Лесс запрокинул голову, выпил залпом. Как и Удрек, рукавом занюхал, но Темка видел: лицо спрятал, быстро промокнул ресницы.

Потом пили еще, отдельно за капитана и отдельно за невесту. Пили за первую брачную ночь. За стойкость капитана и нежность баронессы. За будущего наследника пили. За то, чтобы Захарий не забывал своих друзей («И подруг!» – крикнул пьяный голос). Много за что пили, Темка уже и не помнил.

Зато помнил, как сгибался в темном дворе, мучаясь еще и оттого, что не успел дойди хотя бы до угла. Митька стоял рядом, стучал его по спине и твердил:

– Да ты посмотри, какие звезды! В Ивовый месяц таких нет! Да ты посмотри!

А Марк до угла все-таки дошел и оттуда просил страдальчески:

– Дин, ох… чтоб тебя, фу, гадость какая… как шакал облизал… Звезды, чтоб тебя… Темка, давай его тоже, тьфу… так нап… напоим, ох, дерьмо шакалье… Чтоб ему… звезды…

– Не надо! Мне вставать рано. Я закончить не успел. Вот. Хотел, а не успел. Нет чтоб писать. Стою тут, как дурак, под звездами. Ну какие звезды, а? Вы гляньте!

– Темка! Нет, давай… тьфу, гадость… напоим. А то так нечестно!

Кажется, Митьку они напоили, или это их всех троих – Темка уже не помнил. Он был бы рад забыть и следующее утро, но оно отпечаталось во всех подробностях, точно железом выжгли в иссушенных мозгах.

Как пробирал их князь Торн! Темка уже и не рад был, что отец вернулся с миллредской границы. Заявился с утра в Офицерские палаты, зашел в спальню, где все трое маялись в полудреме, и пошел отчитывать. Темке казалось: все кишки наружу вытащил, прополоскал и на шпагу намотал. Ох и ругал! И сына, и побратимов его – хоть отползай подальше, если убежать ноги не держат. Громыхал голос так, что и соседи наверняка слышали и спешили на всякий случай убраться или плотнее закрыть двери. Каждое словечко как гвоздь в голову заколачивал.

Замолчал. Темка стоял, вытянувшись по струнке, и даже моргнуть не решался. Митька и Марк почтительно молчали.

– Радуйтесь, что капитан Александер в Торнхэле.

«Спасибо, Матерь-заступница!» – искренне порадовался Темка. Ну и всыпал бы им капитан!

Князь укоризненно покачал головой, и вышел, добавив уже из-за порога:

– Кстати, поздравляю с первым похмельем.

Марк рухнул обратно на кровать и простонал:

– Лучше бы пристрелил!

Постучали. Темка показалось: не в дверь, а прямо ему по голове.

– Кого еще шакал принес?

Всунулся молоденький, первые дни служащий, порученец. Он с любопытством осмотрелся и выпалил:

– Князю Лессу через час быть у короля!

– Пристрелите! – взвыл Марк.

Глава 16

Купеческий караван двигался неспешно, по-хозяйски вымеренно. Останавливались на ночлег в городах и деревнях, заезжали на местные торжища, сбывали товар и набирали новый. Марку нравилось путешествие. Не нужно ничего решать, выгадывать путь и мчаться, не давая отдыху ни лошади, ни себе. Не приходится выслушивать ядовитые уколы и насмешки, притворяясь глухим бесчувственным чурбаном. Никто не смотрит подозрительно и не подсиживает. А больше всего радовало, что, как бы ни была длинна дорога, как бы неторопливо ни наматывалась она на колеса, все равно закончится у моря.

Король не подозревал, что осчастливил порученца, велев ему проследить караванный путь – не принесла ли война какие сюрпризы, Иллару невыгодные. Наверное, Эдвин хотел заодно убрать незаконнорожденного подальше, пока не утихнет скандал. Марк от радости чуть на голову прямо там, в кабинете, не встал. Его беспокоило, правда, успеет ли вернуться до Митькиного отъезда, но король разрешил не дожидаться обратного каравана.

Нравились Марку неторопливые вечера, когда обоз сворачивал с дороги под деревья. Чем дальше от дома, тем меньше полей и светлых березовых рощиц, а все больше пропитанных смолой лесов, в которых пружинят под ногами осыпавшиеся иголки и валяются шишки. В Илларе тоже растут сосны, но совсем не такие, а низенькие, кривоватые. Здесь же, высокие и прямые, тянулись верхушками к небу. Марку нравилось, как они называются: «корабельные». Купцы в такие вечера не травили хитрые байки, набивая цену своему товару, как перед местными жителями, а вели степенные разговоры. Тут уж считалось делом чести не соврать даже в мелочи. Именно таким вечером, когда до границы Ладдара и Вольного союза оставался один перегон, Марк услышал о старике Ерше. Не поверил: столько искали, кого только не расспрашивали, а тут на тебе! Да еще, говорят, живет старик в Шари-порту и вроде никуда переезжать не собирался. Нет, не верилось. Но, может, и впрямь расщедрился Создатель на подарок?

Вот только ночи не любил Марк. Почему-то именно сейчас, когда закончилась война и князя Кроха больше не было, он стал приходить во сне. Словно мало ему тех слов, выкрикнутых с эшафота. Снилось одно и тоже – как убивали капитана Олега, как обвивал княжескую ладонь витый кожаный шнур и светило в распахнутые двери конюшни зимнее солнце. Слышался голос: «Скажи, кто ты?» – и Марк с ужасом чувствовал под щекой колючий ворс ковра, не сразу понимая спросонья, что это подоткнутый для тепла плащ. Самым мерзким же было, что во сне власть князя Кроха становилась безграничной. Марк послушно отвечал: «Я ублюдок» – и сам снимал рубашку в холодной конюшне. Задолго до рассвета, в самые глухие часы, порученец короля просыпался, сминал край плаща в сжатом кулаке и твердил про себя: «Я князь Лесс». Забыть, забыть того растоптанного мальчишку! Будь проклят Крох.

Марк и затем еще стремился к морю, что казалось – сбывшаяся мечта исцелит, как успокаивало когда-то поглаживание деревянной спинки с острым плавником. Дух захватывало: он увидит морского зверя живьем! Скоро, совсем скоро. Марку не терпится, но он даже мысленно не торопит караванщиков. В предвкушении тоже есть свое счастье, и князь вовсю смакует его.

***

Часы на башне Ларра пробили восемь, Митьки не было. Темка подкрутил фитиль лампы, освещающей фехтовальный зал, и принялся за работу. Отзвонило четверть. Да где носит побратима? Может, опять зачитался?

Половина. Темка отложил камзол. Пойти поискать? А вдруг разминутся? Шаги в коридоре. Открылась дверь, и появился Митька. Он даже не переоделся, был в мундире королевского порученца.

– Ну тебя где носило? – возмутился Темка. Поднял камзол, встряхнул. – Смотри, что я придумал. Сюда и вот сюда вшиваем свинцовые грузики. По рукавам тоже, обязательно. Будешь в этой штуке тренироваться, как будто уже устал. Скажи, вещь, а? Ну ты чего?

Друг продолжать стоять у порога, странно улыбаясь.

– Ну?

– Я был у короля.

Темка бросил камзол на лавку, подошел.

– Помнишь, слухи ходили, что кого-то тайно везут в столицу? Это моего отца.

– Так…

Темка ждал, что когда-нибудь князя Дина арестуют, но все равно растерялся.

– Точно. Мне Эдвин сам сказал. Через несколько дней будет в Турлине.

– И как ты теперь? – Вопрос был дурацкий, Темка поморщился.

– А что я? – Усмешка вышла совсем не Митькина, движение его губ напомнило Марка. – Приму предложение короля. Сам понимаешь, в моем положении ничего другого не остается. Ну что ты так смотришь? Не понимаешь, что ли? Помолвка с принцессой – это самый лучший выход.

– Но Анна!..

– Помню, влюблена в тебя, а ты любишь ее. Это же замечательно. Ты слишком честен, и не дашь моей невесте наделать глупостей.

– Бред. – Темка помотал головой. Его побратим говорит такое?! Митька рассуждает так расчетливо? Да быть того не может!

– Почему же бред? Влюбись Анна в кого другого, все было бы сложнее. Мало ли какой дурак или подлец подвернулся бы.

Может, в его словах и была правда. Но от такой правды становилось тошно.

– Анна давно меня знает, мы с ней очень дружны. Думаю, со временем она забудет свою детскую влюбленность и будет преданной женой. У вас все равно ничего бы не вышло. Оберегать твою безнадежную любовь? Зачем? Лучше уж я буду спасать себя, – добил Митька.

Да почему же быть того не может? Княжич Торн мог же ненавидеть побратима.

Митька ушел, дверь закрылась. Темка сел на лавку, уперся локтями в колени, положил подбородок на кулаки. Часы на башне Ларра пробили без четверти девять.

Что же теперь делать?

***

Тьфу, дерьмо шакалье, ну и воняет! Марк брезгливо шаркнул сапогом, оттирая налипшие рыбьи кишки. Чем дальше от Шари-порта, тем гаже на улицах предместья. Кажется, мундир уже насквозь провонял требухой. То-то усмехнулся оборванец, когда Лесс спросил, где Рыбачья улица. Точно, такую не пропустишь, по запаху найдешь.

Улица тянется вдоль берега. Огороды сбегают вниз, и крыши сараюшек почти вровень с нижними венцами домов. Хилые плетни цепляются за распахнутые калитки, почти у каждой сидит баба, потрошит улов, перекрикивается с соседками. Летают ножи: взмах – вспорото брюхо, долой кишки. Удар – голова в сторону. Улица кажется вымощенной чешуей, под ногами шмыгают кошки. Да, не так все представлял Марк. Сам Шари-порт оказался намного чудеснее, а припортовые трущобы, напротив, противнее. Был бы тут Митька, наверняка бы что-нибудь загнул про изнанку мечты, любит он такие штуки. А вот нюхать протухшие рыбьи потроха он любит? Марк как-то не очень, а бродит тут, шакал побери. И вообще, ему пора возвращаться в Турлин, доклад Эдвину написан. Вот уж намаялся с ним Марк! Он же не Митька – тот пишет лучше, чем фехтует. Тьфу, опять Дин!

Лесс спустился к морю, зашел в воду по щиколотку. На глянцевой коже останутся белые разводы, но лучше уж они, чем рыбьи кишки. Эх, испортит сапоги! А все из-за Дина. Что он ему – друг, брат, сват? Нет таких связей – побратим побратима. Марк накручивал себя все сильнее, и, наконец, разозлился. Давно уже хотелось сказать Дину какую гадость, но сдерживался, и только сейчас, разыскивая старика Ерша, ругался шепотом. Шатается из-за Эмитрия по трущобам, а ведь когда-то хотел пристрелить, показать Темке, что право он такое имеет: убить его побратима-предателя. Привел же шакал княжича Дина на миллредскую границу, отправил вместе с князем Лессом к Южному Зубу! Столько времени бок о бок ехали, не молчать же. Да и потом, в Турлине, в летней королевской резиденции… Честно, так Марк сам бы хотел иметь такого побратима. Только пересеклись их дорожки не под тем углом, развели, сделали врагами. Мучаясь сам, Марк хотел причинить боль и Митьке, вернуть той же монетой. Но Создатель расчел их по-другому. Одному – медяки, другому – золото.

Прибой все толкался в ноги, а Марк не уходил. Смотрел, жмурился на раздробившееся по воде солнце. Вот же оно – море! В первый день, сразу по приезде, Марк бросился в порт. Правильно хохотали над ним мальчишки, отирающиеся на причалах. Стоит такая дубина, раскрыла рот, запрокинула голову и пялится на корабли. Но Марк и не предполагал, что они такие огромные. Он тогда подошел к самому краю пристани, туда, где между сваями и крутым корабельным бортом колыхалась зеленоватая, остро пахнущая чем-то незнакомым вода. Она билась в деревянный причал, и воздух был пропитан горьковатой влагой. Корабль чуть покачивался, и казалось, он дышит, раздувая черные, в мутных наростах, бока.

Вот тогда, еще до того, как толком повидал Шари-порт, Марк влюбился в этот город. Потом уже подкараулил, как подходят корабли, становятся у причала и складывают, точно крылья, паруса. Увидел, как выгружают бочки, тюки, коробы – от некоторых пахло незнакомо-терпко, от других свербело в носу. Насмотрелся на иноземцев: смуглых, громогласных, с черными бородами, и сдержанных светловолосых великанов, маленьких раскосых торговцев и их охранников – широкоплечих бугаев с низкими лбами и широкими, вывернутыми ноздрями. Восхищался девушками: смуглянками и белокожими, брюнетками и блондинками, тоненькими и пышнобедрыми. Бродил запутанными улицами, заходил в лавки. Там можно было найти пестрые тонкие ткани и плотное сукно, пряности и поделки из незнакомого розоватого дерева. Карты – морские, дальних земель, соседних королевств. Забавных животных и птиц, экзотичные наряды, искусно выделанные кожи, тончайшие листы бумаги. Там торговали даже солнцем – его продавали кусочками, оправленными в серебро, медь или золото: медовое, темно-красное, прозрачное и матовое, с перламутровыми переливами внутри или с застывшими насекомыми. Жаль, некому было Марку везти янтарные украшения. Не для кого выбирать длинные нити жемчуга – от снежно-белого до нежно-розового. Марике наверняка бы понравились, подошли к ее смуглой коже. Еще месяц назад Марк мог быть счастлив, перебирая ожерелья и предвкушая, как сделает подарок. Представлял бы счастливую улыбку Марики, может, она разрешила бы поцеловать себя. Придумал бы, как на самом деле выдумал себе княжну Чайку. Настоящую Марику он и не знал, ту, которая могла бросить с насмешкой: «Я не танцую с незаконнорожденными». Но только все равно царапало по сердцу, стоило услышать надрывные крики белых птиц.

Зато с каким удовольствием он выбирал подарки друзьям! Ненужные, вроде огромных, закрученных спиралью раковин или засушенных морских чудищ. Ножи с костяными рукоятями. Костяные же резные пряжки и пуговицы. Кинжалы с чуть изогнутыми клинками, прячущимися в расшитых ножнах.

Марк улыбнулся, вылезая из полосы прибоя. А еще он видел живых морских зверей! Вот уж забавные создания. Морды плоские, точно они ими с разбегу о причал тормозят. Оглядел море: нет, сейчас не видно. Ладно, нужно идти.

Улица выползла на холм и, застеснявшись открытого пространства, прикрылась оградами посолиднее, в них и калитки понадежнее, и баб с рыбой не видно. На самой вершине – ладный дом, на нем вывеска: длинная рыбина с блестящей чешуей. Трактир «Наглая килька», говорят, одно из любимых мест старика Ерша.

Марк вошел, и дыхание сперло от плотного запаха рыбы жареной, соленой и копченой.

– Пожалуйте, пожалуйте! – налетел слуга в голубой рубахе, замахал расшитым полотенцем, точно гость был мухой и его следовало непременно загнать в угол.

– Ушицы не желаете? Свежий улов. Или селедочку, пряную, жирную. Нигде так не готовят, как у нас.

Марк хоть и пристрастился к рыбе, но дорога через предместье отбила всякий к ней аппетит. Разве что подсоленные икряные блинчики, которые так хорошо идут с местным пивом.

Определив по камзолу гостя, что тот не из простых, устроили недалеко от окна, под висевшей огромной деревянной рыбиной. Марк шлепнул ее по боку, и та закачалась на цепях. Заказ принесли быстро. Выкладывая хозяину монеты, князь добавил еще одну:

– Старик Ерш сегодня заходил?

– Нет, он хоть гость и частый, да не постоянный. Но, может, попозже будет.

– Как придет, проводи его за мой стол.

Пиво было так себе, зато блинчики – выше всяких похвал. Но, соленые, они требовали запивки, и пиво тоже быстро убывало. Когда напротив Марка сел загорелый старик с белыми волосами, пришлось повторить заказ.

– Вы меня искали, молодой человек. – Ерш не спрашивал, и Марк тоже не стал подтверждать очевидное. Теперь-то понятно, откуда взялось прозвище: старик был маленький и колючий – острые, вздернутые плечи, щетина на узком подбородке, усы-щеточки, заточенный книзу нос. Говорил он не особо почтительно, оглядывал Марка настороженно. Такого попробуй возьми – исколешься.

– Слышал, вы плавали на «Нелее».

Старик взял предложенное пиво, выпил сразу половину и отер усы.

– А еще брешут, что сама Нелея заглянула к нам на борт.

– И это тоже.

– А вы, молодой человек, до баек охочи?

– Да нет, байки мне как раз не нужны. Еще я слышал, что Нелея тогда говорила с вами и по вашему слову капитан повернул штурвал и смог выйти из бури. Мало кто удивился, что дочь Нельпе выбрала именно вас, вы давно известны своими странностями.

Старик Ерш усмехнулся.

– У нас говорят – кудесит.

Марк вспомнил Рыбачью улицу.

– Может, и кудесит. Если почти весь заработок на свитки тратит да читает их ночами.

– Вы, молодой человек, много чего обо мне слышали.

Марку надоело такое обращение, и он поправил:

– Я князь Лесс.

– А хоть бы и так. Нужда-то все равно у вас ко мне, а вы мне без надобности.

– Тогда последнее, что я слышал. Говорят, есть у вас такие свитки, в которых никто, кроме вас разобраться не может.

– Брешут. И кроме меня грамотеев хватает.

– Хватает, да. Но они не знают языка священных зверей.

Старик кольнул взглядом. Марк протянул лист:

– Вы можете перевести?

Ерш взял вроде бы без интереса, но развернул шустро и пиво отставил в сторону. Пошевелил губами, разбирая переписанные Митькой слова.

– Ну что же, князь, принимай приглашение в гости. Так сразу не переведу, время надо. Только предупреждаю: истолковать не смогу. Если что непонятно будет, то не ко мне.

Ерш снимал комнатку у рыбацкой вдовы. Хозяйка глянула на гостя с любопытством, видно, не часто приходили к старику, да и сам постоялец вызывал интерес. Ни у кого из соседей не было такого хозяйства, как у Ерша: книги, свитки, деревянные фигурки. На них даррец махнул рукой:

– Игрушки. Амулеты я давно не режу.

Марк думал, что старик будет листать старые книги, а может, молиться и просить милости у покровителей. Но Ерш достал чистый лист и старое перо и какое-то время сидел, вглядываясь в строчки. Потом начал рисовать, легкими линиями рождая силуэты зверей и птиц. Марку показалось неловким наблюдать за стариком, и он отвернулся к открытому окну. За ним шумело море, вороша гальку. У самой воды ходили чайки, их облаивал кудлатый щенок.

– Ну вот и готово. Очень любопытно.

Князь невежливо выхватил листок из рук Ерша. Одним взглядом охватил написанное.

– И все? Что это значит?

– Я же говорил: истолковать не смогу. А род-то не ваш будет, да?

– Не мой.

– Невеста? Друг?

Марк усмехнулся.

– Скорее уж как вы написали.

Старик вздернул брови.

– Вот даже как.

– Благодарю. – Князь высыпал на стол монеты. Помялся и спросил: – А почему вы больше не делаете амулеты?

Старик пошевелил темными пальцами, точно пытался ухватить инструмент.

– Веру потерял. Про шторм тот много брешут, а правду все равно не поймут. Слаб я оказался. Как смерть увидел, так и… ладно, князь, не твое дело. Но ты погоди. Мастерства у меня и впрямь нет, но тебе подарок сделаю.

Ерш подошел к полкам, загородив их спиной. Долго искал, часто оборачиваясь и поглядывая на гостя через плечо.

– Вот, твоя. – Старик протянул ему на раскрытой ладони маленькую деревянную фигурку.

Марк благодарно выдохнул:

– Спасибо!

Морской зверь с острым плавником привычно спрятался в кулаке.

***

Арест князя Дина шуму наделал мало. Может, страсти откипели, когда в столицу привезли и казнили князя Кроха. А может, просто к Эмитрию Дину относились лояльнее, чем к Маркию Лессу. Во всяком случае, в Офицерских покоях ничего не изменилось.

Темка резко рванул дверь малой гостиной, мельком поздоровался с собравшимися и встал перед Митькой.

– Я не собираюсь отказываться от тренировок. – Голос звучал холодно, именно так, как княжич репетировал. Фразу он тоже придумал заранее, понимая, что должен произнести ее прилюдно. Так, чтобы все подумали: это больше нужно Торну.

– Не отказывайся. – Митька встал, подхватил наброшенный на спинку кресла мундир. – Прямо сейчас?

– Да.

До фехтовального зала дошли молча. Темка злился, побратим шагал спокойно. Казалось, его совсем не волнует ссора.

– Ты уверен, что получится? – спросил Митька, выбирая учебную шпагу.

Темка кивнул, хотя был уверен как раз в обратном: не получится у них тренировки, дуэль выйдет, как когда-то с князем Лессом. Вот только защитный колпачок – Матерь-заступница! – Темка не снимет. И, точно подслушав его мысли, Митька спросил с усмешкой:

– Надеюсь, у нас действительно тренировка? Защитку срывать не будешь? Как с Марком.

Кровь бросилась Темке в лицо. Он не рассказывал – это их дело с Лессом, да и чувствовал себя княжич дураком, вспоминая о той дуэли. А Марк, выходит, разболтал. За его спиной растрепал Эмитрию Дину. Интересно, о чем они еще говорили? Что друг другу выболтали? И когда? Тут, во дворце? Или по дороге с миллредской границы? Недаром показалось Темке: что-то изменилось между бывшими врагами. Порадовался еще, дурак. А они вон какие разговоры вели. Эх, побратимы!

Будь это настоящий поединок, Темка проиграл бы сразу. Нельзя так отчаянно бросаться на противника, пренебрегая защитой и желая только одного – достать. Забывая, что на острие шпаги – защитный колпачок, и вспоминать с облегчением – не убьет, даже если не успеет остановить руку. Наверное, глаза у него стали бешеные, как говорит Александер.

Митька разозлился. До того он только защищался, не пользуясь Темкиной горячностью, сейчас же бросился в атаку, загоняя в угол. Его шпага обозначала смертельные удары: один, второй. Темка огрызался яростно. Он понимал, что бой становится опасным, но остановиться не мог.

– С ума посходили!

Княжич Дин придержал шпагу, Темка глянул поверх Митькиного плеча. На пороге фехтовального зала стояли офицеры. Удрек укоризненно качнул головой. Захарий не выдержал:

– Да какой шакал между вами пробежал! Вы же побратимы!

– Уж сейчас-то, Артемий, – тихо сказал Удрек.

Темка почувствовал, как жарко вспыхнули у него уши. Создатель, неужто и вправду думают, что из-за ареста князя Дина, из-за страха за шкуру и место при дворе Темка поссорился с побратимом?

– Я думаю, тренировка окончена, – сказал Митька. Поднял с лавки мундир и пошел к выходу. Перед ним расступились.

– Дела-а-а, – протянул Захарий. – Слушай, Торн…

Темка мотнул головой, обрывая капитана, и бросился следом за Митькой. Нагнал в коридоре, ухватил за грудки. Подтянул к себе и прошипел:

– Слушай, ты…

– Что я? – спокойно спросил Митька, даже не делая попыток вырваться.

Темка выпустил смятую рубашку, толкнул побратима кулаком в грудь.

– Ничего.

Митька усмехнулся.

– Ты дурак или действительно не понимаешь?

– Что я не понимаю? – крикнул Темка. – Ничего я не понимаю!

– Тогда объясню. Ты ведь думаешь, я тебя предал. Хотя я разве виноват, что король выбрал меня? Нет, и ты сам это знаешь. И я знаю, но ты мне вроде как побратим, так что вину перед тобой я чувствую. Сам подумай, тебе приятно было бы общаться с тем, кто считает тебя предателем и кого ты предаешь? А, ну как? Так вот мне с тобой – неприятно. Так что топай давай подальше, понял?

– Может, тебе еще и нож вернуть?

Митька поморщился.

– Давай без красивых жестов.

– Давай, – согласился Темка. – Плевать.

***

Пальцы гладили прохладные локоны и горячие уши, трогали бархатистую кожу щек и спускались на шею, зарывались в кружева и шелк и только цепь, свитую из коронных металлов, тщательно избегали.

– Темушка, что же с нами будет?

Будет? Может, отдадут принцессу замуж в чужое королевство, далеко-далеко от Темки. А скорее всего, просватают за Эмитрия. Если Темка останется служить в Турлине, то сможет видеть Анну каждый день. Слышать, как шуршит шелк ее юбок. Вдыхать запах духов. Ловить ускользающий взгляд. Она будет близко – и так далеко, словно увезли ее на край света. Если, конечно, Эмитрий вернется из Черных песков. Темке кричать хотелось, когда наваливались такие мысли. Создатель, пусть Митька вернется! Матерь-заступница, тогда он точно потеряет Анну!

Знает ли принцесса о планах отца, княжич спросить не решался. Сказанное вслух, это разведет их: долгом перед будущим мужем, долгом перед побратимом.

– Темушка…

Губы у Анны чуть сладкие – принцесса ускользнула из-под надзора придворных дам сразу после ужина. Пробралась темными тропинками в старую беседку в глубине сада, подальше от фонарей. Темка ждал, задумавшись, и не услышал ее легкие шаги. Не успел вскочить, принцесса оказалась у него на коленях, обхватила за шею. Ладошки у нее ледяные, а губы – горячие.

Зашумело в кустах. Темка оглянулся, принцесса испуганно вцепилась в его мундир. Нет, просто ветер.

– Отбой тревоги. – Он погладил Анну по спутанным локонам. – Нет там никого.

Лицо Анхелины, и так обычно бледное, сравнялось с лунным светом. Щека холодела под Темкиными пальцами.

– Ну ты что?!

– Я боюсь. – Принцесса вжалась в Темкину грудь. – Если узнают… Темушка, что с тобой сделают?!

– Не узнают, мы осторожны.

– А если все-таки?.. Темушка!

– Да плевать! Тебя не тронут, а что со мной – плевать.

Даже золотой ленты на родовом мече мало, чтобы посметь просить у короля руку его дочери. Что с ним сделают, если узнают? Ну не казнят же. Может, загонят подальше в какой гарнизон. Отец расстроится. Да, отца будет жалко.

Но разжать сейчас руки – невозможно. Темка наклонился, целуя принцессу в лоб, в закрытые глаза, в холодные щеки, в горячие губы, в просвечивающую на белом горле синюю жилку, шалея от прикосновений к нежной коже, от ее запаха. Анна ухватилась за его плечи, откинулась и тихонько застонала.

Глава 17

Барон Святослав и капитан Георгий как-то странно посмотрели на Митьку.

– Меня звал король. Я могу пройти?

– Да, – кивнул адъютант. Княжич спиной чувствовал, что Георгий проводил его взглядом.

Рассвет бил в лицо из огромных окон королевского кабинета, заставляя жмуриться.

– Проходи, – услышал Митька голос Эдвина.

Король сидел за столом, заваленным бумагами. Видно, их перебирали, раскладывали по кучкам и снова перемешивали. Новые белые листы и пожелтевшие старые, чистые и заляпанные, с золотыми обрезами и с разлохматившимися краями, вскрытые пакеты с раскрошившимися печатями и свитки, скрепленные выцветшими лентами.

– Садись.

Король тоже смотрел как-то странно. Неужели?.. Нет, не может быть. Еще ничего толком не сделано, Митька только начал. Но почему Эдвин не ложился этой ночью? Глаза у него покрасневшие, темнеет щетина.

– Что-то случилось, ваше величество?

– Да. Я хотел сказать, княжич… нет, извини, князь Дин… казни – не будет.

Вдруг стало трудно дышать, как на перевале в роддарских горах.

– Володимир покончил с собой. Застрелился.

Митька расстегнул у горла пуговицу мундира.

– Когда?

– Сегодня ночью.

Даже ничего не снилось. Помнится луна за окном, шаги караульных в дворцовом парке. Духота, замешанная на запахе ночных фей. Храп капитана Захария за стенкой. Не успел…

– Нашел вот, – король показал на бумаги. – Володимир писал мне, как идет сватовство Виктолии. Знаешь же, что он этим занимался? Да. Он и невесту мне привез, и траурную ленту по отцу. Многие к Кроху переметнулись, но от Володимира – не ждал. Мне его предательство тяжелее всего далось.

Митька застегнул мундир, но дышать было трудно, и он снова толкнул пуговицу в петлю.

– Но откуда у него…

– Пистолет. Кто-то передал, кто – пока не известно. Солдаты клянутся, что никто из них в одиночку к арестованному не заходил, и посторонних не было. Конечно, проведут расследование.

– Пистолет из тюремной оружейной? – Митька по-прежнему ничего не понимал.

– Нет.

Пронесли специально? Но как? И зачем? Если отец просил для того, чтобы покончить с собой – проще сунуть яд, дать веревку. Как можно было зайти в камеру, отдать пистолет и выйти? Ведь обыскивают даже охрану, Митька знает точно.

– Не понимаю. – Он замотал головой. – Может, его убили?

– Нет. Я был у Володимира, видел, что он действительно предпочел бы самоубийство публичной казни.

Митька снова затеребил пуговицу в ставшей неожиданно узкой петле.

– Когда вы были у отца?

– Вчера вечером.

Да, в тюрьме обыскивают всех. Кроме одного человека. Только он мог спокойно протянуть пистолет заключенному, выйти из камеры и дождаться, когда послышится выстрел. Никто бы не посмел его остановить. Но все равно…

– …виновного найдут и казнят, – сказал Митька вслух.

– Да, безусловно.

– Но почему?!

Пуговица оторвалась, полетела под стол.

– Он спасал тебя.

– Меня?!

– Я знаю, ты готовил побег.

Создатель!

– У тебя приготовлены кони и запасная одежда на постоялом дворе по северо-восточному тракту. Ты подкупил лейтенанта тюремной охраны, он сделал тебе копии ключей. У тебя в комнате нашли схему, где обозначены выходы из тюрьмы и проставлено время смены караулов. Из тебя получился плохой заговорщик, Митя. Ты признаешься или будешь отпираться?

– Признаюсь.

Король кивнул, он и не ждал другого.

– Думаешь, Володимир хотел, чтобы его сына казнили по обвинению в измене?

…Родной запах мундира: лошадиным потом, дымом костров, порохом и немножко мамиными духами.

– Вы сказали ему. – Митька не спрашивал, он был уверен.

– Да. Я узнал вчера вечером и сразу же пошел к твоему отцу. Зачем, Митя? Ну зачем?

Он поднял голову.

– Я должен был попытаться.

– Должен… Ты должен быть верен короне! Как ты мог? Так обмануть меня! Я столько тебе простил. Я столько для тебя сделал. Я сделал бы и больше, но князь Ледней не будет молчать.

– Князь Ледней?..

– Ты помнишь его?

– Конечно.

Как можно забыть: у князя тряслась седая голова, он смотрел не на сына, Фалькия, приговоренного за предательство к казни, а на Митьку – и старческие глаза светлели от ненависти. Наверняка он считал виновником перебежчика-Дина, хотя в чем была его вина? Но старый князь не желал об этом думать, он видел перед собой того, по чьему слову был оправдан Маркий Лесс и обвинен Фалький Ледней.

– Но при чем тут…

– Тот лейтенант, которого ты подкупил, – сын капитана из гарнизона Леднея. Капитан же очень предан своему князю. Да и понимал, что дело ты затеял безнадежное, и пытался хоть так спасти сына. Думаешь, князь Ледней упустит такую возможность? Завтра же вся столица будет говорить о заговоре. Да что завтра, уже говорит! Ну как ты мог, Митя? Как ты мог?!

– А вы хотели, чтобы я смотрел на казнь своего отца?

– Я бы отослал тебя из города.

Митька уткнулся взглядом в разбросанные по столу бумаги. Вздрогнул, узнав отцовский почерк, успел прочитать: «Эдвин, тут холодно и снежно…»

– Знаете, мой король, я так хотел больше никого не предавать. Не получилось.

Помолчали.

– Тебя будут судить.

– Я был готов к этому, ваше величество.

– Тебя будут судить не за заговор против короны, а за организацию побега. Это единственное, что я еще, – Эдвин выделил голосом, – могу для тебя сделать.

Митька бы крикнул: «Еще? Передать моему отцу пистолет для самоубийства – сделано для моего блага?!» – но такое не говорят королю.

– За дверью барон Радан. Отдашь ему шпагу.

Митька встал, помедлил.

– Ваше величество, я могу надеть черную ленту?

– Нет, Митя. Ты же знаешь – по мятежникам траур запрещен. Иди. Ты очень разочаровал меня.

Он был уже у дверей, когда Эдвин окликнул:

– Да, а княжич Торн знал о заговоре?

– Нет, мой король, я такого для своего побратима не хотел. Он не знал, милостью Матери-заступницы клянусь!

***

Семь шагов на три с половиной. Или на четыре, если мельчить. Справа, считая от двери, – узкий лежак, притрушенный соломой. Слева в одном углу табурет и крохотный столик, в другом – отхожее ведро. Напротив двери, под самым потолком, крохотное зарешеченное окошко, на треть засыпанное землей. Солнце в него не попадает никогда. Ночью тут зябко, как ни подгребает Темка солому, согреться не может. Его арестовали в коридоре, не дав зайти в Офицерские покои и взять мундир. Тонкая батистовая рубашка хороша для жаркого летнего дня, но не для тюремной камеры.

День отмеряется побудкой, скудным завтраком – кружка кипятка и кусок хлеба, после войны в Илларе голодно, и на заключенных предпочитают не тратиться. Обед – разваренные овощи, хлеба уже только полкуска. Ужин – пустой суп из квашеной капусты, вообще без хлеба. Воняет он мерзостно, но Темка съедает все, силы ему нужны. Чуть позже проходит по коридору охранник, стучит в двери – отбой. После шуметь не разрешается. Впрочем, это не особо разрешается и днем.

Монотонность существования нарушают только визиты капитана Радана. Все те же вопросы, и Темка то отвечает спокойно, то цедит сквозь зубы, то срывается на крик:

– Я не знал!

Капитан всегда остается невозмутимым. Разматывает прошедшие дни по минутам: где был, с кем виделся, когда разговаривал с Эмитрием Дином, кто присутствовал при разговоре. Может, Радан и поверил бы Темке, но тот молчит, сколько бы его ни спрашивали:

– Из-за чего вы поссорились с Дином?

Ответ «Это наше личное дело», капитана не устраивает, ничего другого Темка предложить не может.

– Я хочу тебе поверить, – говорит Святослав, – я все-таки успел узнать тебя. Ты честен, ты верен короне. Но почему вы так вовремя поссорились?

Темка молчит, щурится на крохотный огонек лампы. Его хватает лишь осветить лист бумаги.

Барон уходит, забирая с собой светильник. Темка может дальше мерить камеру шагами или сидеть на табурете, прислонившись затылком к стене. Он думает об одном и том же: как Митька решился на такое? И еще: какой же Темка дурак, что не понял сразу. О том, что будет, если ему не поверят, думать не хочется.

Всего несколько дней прошло с ареста, но они так похожи, так бесконечно длинны, что, кажется, скоро начнется осень, потом наступит зима, а для заключенного королевской тюрьмы ничего не изменится. Поэтому Темка удивился, когда открылась дверь и стражник велел:

– Выходи.

Барон Радан всегда приходил сам, лишая даже такой милости, как дорога на допрос и с допроса.

Коридор – двери, двери, двери по обе стороны – вывел к лестнице. Поднялись из подвала. Темка зажмурился. Свет, сочившийся через небольшое грязное оконце, показался нестерпимо ярким. Стало страшно: а если продержат в тюрьме месяц, два?

В комнате, большую часть которой занимали два широких стола, ждал капитан Радан. Стоял у окна, выходящего на небольшой тюремный дворик. Темка так засмотрелся на яркий полдень, что не стразу поздоровался.

Капитан кивнул и велел, указав подальше от двери:

– Встань сюда.

Отошел от окна, сел за стол, положил перед собой лист бумаги и начал перебирать перья. Темка уже знал, как тщательно капитан готовится к допросу, и терпеливо ждал.

В дверь стукнули, Радан громко откликнулся:

– Можно.

Ввели княжича, да нет, князя Дина.

Темка дернулся к побратиму. Его остановил не окрик барона, а холодный Митькин взгляд. «Дурак», – шевельнул Темка губами. Сейчас-то чего рожи строить? Друг повернулся к капитану, и Темка спохватился: вот для кого спектакль.

– Я хочу узнать, по какой причине вы поссорились. Артемий Торн?

– Я уже говорил, это наше личное дело.

– Эмитрий Дин?

У Митьки досадливо дернулся уголок губ. «Вот, наверно, корит себя, – подумал Темка, – что не придумал причину, которую еще тогда можно было прокричать всем».

– Вам же сказали: наше личное дело.

– Хорошо. Тогда у меня есть только одно объяснение, об этом я и буду докладывать королю. Артемий Торн узнал о подготовке побега для князя Дина и попытался отговорить друга. Эмитрий Дин с ним не согласился, потому и возникла ссора.

«Да, так», – был готов сказать Темка, но Митька успел первым:

– Нет.

– Боишься, что Торну придется отвечать за недоносительство? Но другой причины я не вижу. Вы поссорились из-за побега.

Капитан уже не спрашивал, он уверился в своем предположении.

– Да, – кивнул Темка. – Только я почти убедил княжича Дина отказаться от этой идеи.

– Нет, – перебил Митька. – Все было не так.

– Княжич Торн, вы поступаете совершенно верно, решив признаться.

Барон обмакнул в чернила тщательно выбранное перо.

– Да нет же! – яростно мотнул головой Митька. – Я вообще не хотел, чтобы княжич Торн знал. Незачем ему было. Я специально с ним поссорился, да. Но он-то со мной всерьез, вы что, сами не видели?

Капитан с досадой отложил перо.

– Видел. Вот и другие подтверждают: ссора была настоящей. У всех же на глазах происходило. Я знаю Торна, он бы не смог притворяться. Чем ты его так разозлил?

Митька коротко выдохнул и ответил:

– Княжич Торн влюблен. Я сказал ему по этому поводу гадость.

Ну зачем?! Пусть лучше так, за недоносительство, ведь сейчас спросит…

– Что-то я не помню никакой его симпатии, – сказал недоверчиво Радан. – И кто же она?

– А как вы думаете, барон Святослав, почему о ней знал только я? Наверное, есть причины. Даже если вы будете настаивать, ни я, ни княжич Торн не скажем вам ее имени. Думаю, Артемий скорее согласится пойти под суд.

– Торн?

Шакал побери!

– Да.

В глазах барона – сомнение. И желание поверить. Он снова взял перо.

– Оленем-покровителем клянусь, – устало сказал Темка, понимая, как нелепо должно все выглядеть в глазах барона. Как глупо и смешно по сравнению с побегом королевского заключенного.

– Но все-таки – кто она?

– Пишите, капитан Святослав: «Я, Артемий Торн из рода золотого Оленя, признаю, что знал о планах Эмитрия Дина».

Радан отшвырнул перо.

– Дурак! Простите, княжич.

Темка шагнул вперед – почувствовал, как за спиной напрягся охранник, – поднял и положил на стол перо.

– Пишите. Ничего другого я не скажу.

– Ты же только что клялся своим покровителем.

– Да. – Голова кружилась, стол изогнулся, приблизился к Темке и снова отступил. Княжич постарался сказать твердо: – Я не знал, что задумал Митька. Мы поссорились из-за девушки. Но если вам нужно ее имя, я лучше признаюсь в заговоре.

– Ты понимаешь, что это означает для тебя?

– Вы так добивались признания, а теперь отговариваете, – усмехнулся Темка.

– Ты осложнишь положение своего друга. Вас было двое – и это кое-что меняет. Заговор, в который втянут доверенный королевский порученец – слишком серьезное дело.

Темка глянул на побратима и сказал не барону, Митьке:

– Да. Но ничего другого я предложить не могу.

***

Сколько раз стоял Темка в Малом тронном зале – и не сосчитать уже. Забылось, слилось. Вот только помнится, как принимал меч из рук короля. Как поднимали штандарт с Оленем и отец, старший в роду, сел среди золотых князей. Помнит Митькину клятву, и как зазвенел упавший перед троном меч. И как побратиму метку на лице резали – помнит.

Этот день он тоже наверняка не забудет.

Скорее бы начался Совет! А то шепчутся за спиной:

– Что ни говори, кровь многое значит.

– Я еще тогда не понимал, почему король принял его присягу?

– Наконец-то. Мне никогда не нравилось, что сын мятежника так близок ко двору.

– О, смотри, а я не верила, что Торна выпустили.

– Мальчик спасал своего отца, это можно понять. Я бы хотел, чтобы мой сын был так верен роду.

– Но сначала он предал, несомненно. Не с пустыми же руками переметнулся на сторону короны.

– А он похудел, стал даже интереснее. Такая трагичность в глазах…

– Надо было тогда казнить, и все дела!

– Думаешь, Артемий и вправду не замешан?

– Яблочко от яблони…

– Странно, что не судят Торна. Я слышала, они побратимы. Правда?

– Надеюсь, приговор будет суров.

Тишина, наконец-то. Вошел Эдвин в сопровождении королевы и принцессы. Темка не смотрел на короля, все равно по его лицу ничего не угадаешь. Он смотрел на Анхелину, на ее гневно сведенные брови. Матерь-заступница!

Раскрылись двери в конце зала, ввели Митьку. Следом за арестованным шагал сам барон Радан с обнаженной шпагой в руке. Темка зубами скрипнул, как представил: вели княжича Дина – да нет же, князя Дина! – под конвоем по королевскому дворцу, он держал руки за спиной, и даже голову повернуть без разрешения не смел.

Побратим был, конечно, без оружия, но в мундире королевского порученца – белое с пурпуром. Поклонился правящей чете, чуть улыбнулся принцессе. Капитан Святослав коснулся Митькиного плеча, поворачивая в сторону от трона. Место арестованному – напротив золотых князей.

Княгини Лады не было. Митька и не хотел, чтобы мама стояла среди возмущенных придворных и смотрела, как судят сына. Но кольнуло больно: не пришла. Зато, конечно, пришел князь Ледней, Митька чувствовал его ненавидящий взгляд. Торжества на лице старого князя не было: никакой приговор Дину не искупит для него смерти единственного сына. Митька отвернулся, глянул на зеленого от волнения Темку. Неужели не понимает побратим – он не жалеет о сделанном? И суд королевский – это правильно.

Капитан Георгий зачитывал с листа. Все есть в той бумаге: как договаривался княжич Дин (да, тогда еще княжич) с хозяином постоялого двора, за сколько подкупил лейтенанта тюремной стражи, и прочее, и прочее. Митька не слушал. Голос Георгия сливался в неясный шум.

А какой яркий сегодня день! Солнце слепит через витражные окна, украшает пол россыпью цветных пятен. Митька щурится на свет, прикрывая измученные бессонницей глаза ресницами. Он всю ночь молился за отца, чтобы была милостива к нему хозяйка Сада. Чтобы простил Росс позорную для воина смерть – не от страха же, не из-за слабости душевной решился на такое Володимир Дин.

– Эмитрий Дин, признаешь ли ты вину? – спросил капитан Георгий.

Митька глянул непонимающе, и тот повторил, уже громче:

– Признаешь, что готовил побег? Отвечай и помни, что ты стоишь перед своим королем.

– Да. Признаю, ваше величество.

Всколыхнулся зал и сразу же затих. Молчит король, хотя должен объявить свою волю. Анхелина смотрит на отца умоляюще. Виктолия коснулась руки мужа, но Эдвин не повернулся к ней.

А день-то как хорош! Сияют витражи. К Митькиным ногам протянулась алая тень, к барону Радану – синяя.

– Князь Эмитрий Дин из рода Орла, – голос короля негромок. – Моей волей я лишаю тебя права служить Иллару. Лишаю земель, коими владеет род Динов в королевстве Илларском. Лишаю замков и всего в них находящегося.

Что земли, Митька и так не смог бы жить в Динхэле. Но дрогнула рука: прикрыть лычки на мундире.

– Эмитрий Дин, ты приговариваешься к изгнанию из Иллара. Если ты посмеешь вернуться, то будешь объявлен преступником и казнен.

Митька чуть наклонил голову, давя неуместный смех. К изгнанию, Матерь-заступница, к изгнанию! Вот уж тоже посмеется король Ладдарский Далид, будет счастлив тур. Распинался Митька: моя родина – Иллар, ни за какие блага ее не оставит. А его – к изгнанию. Матерь-заступница! Смешно!

Толкнули на центр зала, Митька оглянулся и увидел искаженное болью Темкино лицо. Хотел крикнуть: да мне смешно, понимаешь? Смешно, я не плачу. Но никак не мог совладать с губами.

– Успокойся, – шепнули рядом. Капитан Георгий. Ему Митька тоже хотел объяснить, но королевский адъютант тихо велел: – Митя, успокойся. Князь Дин!

Царапнул в горле смех и затих, как намордник на него нацепили.

Митька все-таки зажмурился, когда услышал треск рвущейся ткани. Громкий, на весь Малый тронный зал. Рванули с плеч, с рукава, с груди. Стащили мундир королевских цветов.

– Эмитрий Дин, есть у тебя какая-нибудь просьба? Вопросы?

– Да, ваше величество. Я могу пересечь границу в любом месте?

– Да.

– Тогда я, с вашего позволения, поеду через Дарр.

Митька склонил голову. Было больно, как будто нашивки спороли с живого тела.

Внутренние ставни закрыты, и тонкий луч света расчертил комнату пополам. Митька перешагнул через него, сел в кресло. Барон Радан сказал:

– Ты должен покинуть Офицерские покои.

– Да, я понимаю. Когда за мной придут?

– Уйдешь сам. Главное, чтобы до вечера тебя тут не было. Есть куда?

– Наверное, – пожал плечами. В конце концов, разве мало в Турлине постоялых дворов?

– Не больше трех дней на сборы, считая с завтрашнего утра. Если потом тебя увидят в столице, то арестуют, – напомнил Радан. – Королевская милость.

Митька кивнул: да, могли выкинуть за ворота в тот же день.

Радан закрыл за собой дверь, и почти сразу же постучали. Митька промолчал, не уверенный, что может по-прежнему распоряжаться в этой комнате. Не дождавшись ответа, посетитель все-таки вошел.

– Что в темноте сидишь? – сказал тур Весь, подходя к окну и щелкая засовом.

– Ты удивительно вовремя. – Митька прикрыл лицо ладонью от хлынувшего света.

– Выехал, как только услышал про арест твоего отца. – Тур тяжело прошел по комнате, сел в кресло. – Успел.

– Ты знаешь приговор?

– Конечно. Я же еще позавчера приехал. Хотел тебя увидеть, не пускали. Пока добился аудиенции у короля… Митя, ну что ты?

А что он? Просто свет бьет в лицо, выжимает слезы.

– Обошлось же, малыш.

– Обошлось? Ты говорил с королем? Он обещал помилование? – Надежда вспыхнула ярче, чем солнце.

– Так еще вчера, – удивился тур. – Вот он тебя и помиловал. Вроде да, наказал. Но это для других изгнание – нищета и забвение. Ты помнишь, тебя ждут в Ладдаре. А земли… – Весь махнул рукой. – Род Совы достаточно богат, чтобы забыть об илларских землях.

Выучка Курама не забылась, и Митька, сам того не сознавая, тянул из обмолвок и недосказанного тонкие нити, сплетая их в единственно правильный узор.

– Зачем ты был у короля?

– Так о милости и просил. Эдвин-то другую кару поначалу назначить хотел.

– Какую?

– Четыре года заключения в крепости. В одиночестве и в молчании.

– А потом?

– А потом ты бы вышел больным и нищим. Может, безумцем.

– Но я бы вышел. Понимаешь, я бы вернулся. – Дурацкий смех снова зацарапал горло.

– Митя, ты бы хоть подумал, скольких трудов мне стоило уговорить короля помиловать тебя, – укоризненно вздохнул тур.

Смех вырвался, заставил Митьку согнуться.

– Помиловать?! – Он хохотал, всхлипывая и задыхаясь. – Помиловать, Создатель!

Дверь распахнулась, в комнату вломился встревоженный Темка с Митькиной шпагой в руке. Заметив ладдарского летописца, друг выдохнул:

– Я уж думал… Здравствуйте, князь Наш. Митька, ну чего ты ржешь?

Смешинки царапали горло, как песок во время жажды. Митька с трудом проглотил их, встал.

– Тур, я полагал, ты умнее. – Не дожидаясь ответа, повернулся к Темке. – Помоги собраться. Какой-нибудь постоялый двор, подальше отсюда.

– Сдурел, что ли? Ко мне поедешь. Князь Наш…

– Если ты собираешься пригласить его на ужин, то не стоит, – перебил Митька. – Тур, я не перейду в твой род. Может быть, я приеду к тебе, я ведь понимаю, что ты хотел мне добра. Но дай время не простить, так хоть примириться. Я бы хотел собраться, прости, ты мне мешаешь.

Тур поднялся с жалобно скрипнувшего кресла, вежливо попрощался. Митька чуть усмехнулся, видя непонимание на лице друга.

– Я потом расскажу. Это так… смешно. Да не сошел я с ума! Вот честное слово. Правда, смешно. – Митька даже постарался хихикнуть в подтверждение, но вышел тягучий всхлип.

***

Вечер. Сумрак подползает к окнам. Какой длинный был день. Что же он никак не закончится?

– Эмитрий утверждает, что ты не знал. Я ему верю. Да и капитан Радан подтверждает.

Темка думал, его тоже будут судить, и потому удивился, когда позавчера утром выпустили из тюрьмы. Как плакала мама… У отца, кажется, прибавилось седины.

– Но если бы ты знал, княжич Торн, что бы сделал?

У короля на столе стоит миниатюра: портрет принцессы. Темка отвел глаза. Эдвин не торопит с ответом, лишь напоминает:

– Анхелина просила за тебя. Но это дело принцессы – быть милостивой.

Миниатюра оправлена коронными металлами – золотом, серебром, бронзой. Три цвета. Как в Песках. Темка вспомнил густой горячий воздух и режущую сушь в горле. Как он тогда сказал Александеру? Ну почему: решаешь вроде бы правильно, а все равно получается, что предаешь…

Принцесса улыбается с портрета. Какая сейчас-то Митьке разница? Уже никакой. И разве Темка не стал бы отговаривать его от этой безумной затеи? Побратим, узнав, что княжича Торна вызывают во дворец, сам велел отвечать так, как нужно королю.

– Я бы попытался остановить княжича Дина.

– Не думаю, что у тебя получилось бы.

Эдвину нужен точный ответ. Что такое королевская немилость, Темка знает, насмотрелся уже. Его не служба в дальнем гарнизоне пугает, хорошим солдатом не при дворе становятся. Анна! Разлука с ней – вот что страшит. Ну же!

– Я бы доложил вашему величеству. – Слова звучат сухо, точно песок осыпается. Тот самый, золотой, серебряный и бронзовый.

Эдвин отпускает кивком головы:

– Зайди в покои королевы. Анхелина так просила за тебя, вот сам ей и расскажешь.

– Спасибо, ваше величество.

Княжич Торн развернулся и пошел по пурпурной дорожке к двери. Легла в ладонь золоченая ручка. Закрыть за собой створку и забыть, никому никогда не рассказывать. Побратиму-то уже все равно. Или нет, крикнуть в лицо Дину: «А что ты хотел?! Я же присягал королю!» Митька поймет. Он даже поймет, чего именно испугался Темка. Надо же, у Германа под пытками молчал, а тут… Ведь не жизнью рискует, а всего лишь благополучием, призрачной надеждой быть рядом с Анной.

Темка в несколько шагов оказался у королевского стола.

– Простите, ваше величество. Я солгал вам.

– Артемий, ты понимаешь, что говоришь? – в голосе короля послышались раскаты гнева.

– Да, ваше величество. На самом деле я не знаю, сказал бы или нет вам о планах Эмитрия. Видит Создатель, я бы попытался его остановить. Но доносить на побратима – бесчестно.

– Ты присягал, Артемий Торн.

– Да, ваше величество.

– Упрямые мальчишки!

Княжич не видел еще, чтобы король так гневался.

– Что вы творите? Эмитрий должен был отречься от имени, а что сделал? А ты? Ты хранил у себя родовое оружие мятежника! Вон, нож и сейчас при тебе, после суда. Думаете, вам все так и будет сходить с рук? Обнаглели вконец! Мальчишки! Сопляки!

Слова короля хлестали, точно пощечины.

– Ты понимаешь, что я могу тебя следом за побратимом отправить в изгнание? Ты, королевский порученец золотого рода, посмел думать о том, чтобы скрыть заговор. Да за меньшее ленту срывают! Ты понимаешь?

– Да, ваше величество.

У Темки подгибаются ноги. Броситься на колени перед королем, просить о милости. Если сорвут ленту – отец не вынесет такого позора. Удержался, только заклокотало под ребрами, как во время пушечного обстрела.

– Я понимаю, ваше величество. Но что мне делать, если Митька – мой побратим?

Король уперся ладонями в стол. Темка ждет крика «Вон!» или «Охрана!» Арестуют? Под суд?

Эдвин садится, кладет перед собой сжатые в кулаки руки.

– Артемий Торн, ты не должен показываться во дворце до моего особого распоряжения. Иди.

– У меня просьба, мой король.

Эдвин в гневе. Темке кажется, что этот гнев король из последних сил удерживает в сжатых кулаках.

– Разрешите мне проводить Эмитрия Дина.

– Разрешаю. И убирайся!

Четко развернуться, держать спину ровно. До двери не так уж много шагов.

***

Шторы в королевском кабинете задернуты. Горит одна лампа, скупо освещая стол и лицо Эдвина.

– Спасибо, что поверили княжичу Торну, – сказал Митька. – Он действительно не знал, ваше величество.

Подумал: «Эх, Темка-Темка, зачем ты так – королю?» Ничего уже не изменить. Вот уж мается сейчас побратим, а Митька даже не успел ему ответить. Только Темка закончил рассказывать, как к дому Торнов снова явилась королевская стража: на этот раз за князем Дином. Митька вспомнил напряженное лицо побратима, испуганные глаза Лисены, застывшей на ступенях крыльца.

– Вина Артемия не была доказана. Правда, невиновность – тоже. Ничего, послужит подальше, на границе. Там видно будет. Но каков наглец, а? Распустились!

Митька молчал, пережидая королевский гнев.

– Я, кстати, догадываюсь, какая между вами вышла ссора. Ты думаешь, во дворце можно сохранить такую тайну? Мне давно донесли, куда исчезает по вечерам принцесса.

– Но почему тогда…

– Я позволил им встречаться?

– Нет. Почему вы не переменили свое мнение о помолвке Анны? Я понимаю, что уже поздно об этом, но почему?

Эдвин вздохнул еле приметно.

– Представь, что у меня так и не родился наследник. И что же? Кому я передам Иллар? Не Артемию же Торну, пусть он будет хоть трижды золотого рода! Не выйдет из него хорошего короля. Он слишком… прост. А Анхелина, – Эдвин улыбнулся, – уже выросла. Ей пришла пора любить. Пусть лучше это будет Торн, чем какой интриган, рассчитывающий подобраться поближе к королевской кормушке.

Митька быстро отвел глаза, вспомнив, как когда-то говорил Темке то же самое, желая ударить побольнее, оттолкнуть.

– Артемий, я же знаю, не позволит ничего лишнего, скорее он даже удержит Анну от неразумных поступков. Я сейчас подумал: это хорошо, что есть повод отправить его из Турлина. Безопаснее для Анны, пусть тешится этой любовью издалека. И сердце занято, и проблем нет.

– Тоска – не проблема? – незнакомым самому себе ломким голосом спросил Митька.

– Это удел женщин. Они всегда ждут.

Митька посмотрел на короля и не стал спорить. Это решение тоже не изменить.

– Только не говори Артемию, я бы не хотел, чтобы он наделал глупостей.

– Не скажу, – отрезал Митька.

Нет уж, пусть лучше побратим боится разоблачения, чем узнает, что был всего лишь игрушкой.

– Торн просил разрешения тебя проводить. Я позволил.

– Спасибо, мой король.

– Куда поедешь?

– Я же говорил, сначала в Дарр. А там видно будет.

– Почему не в Ладдар?

Хорошо, что можно сказать правду, умолчав про остальное, – Митьке не хотелось лгать королю.

– Потому что князь Наш слишком настойчив.

При имени королевского летописца Эдвин досадливо поморщился.

– Я ведь думал, Митя, ты привязан к Иллару. Думал, тебе лучше тюрьма, чем изгнание. Я долго не хотел верить твоему родственнику, но он был так убедителен. Правда, что ты говорил с Далидом о службе при его дворе?

Митька усмехнулся:

– Правда.

– Разочаровал ты меня. Не понимаю. Пойти ради Иллара на предательство рода и купиться на сладкий кус из рук чужого короля. Нет, не понимаю.

В голосе Эдвина и гнев, и обида. Митька почувствовал, как у него вспыхнули щеки.

– «Купиться», мой король? А разве князь Наш сказал, что я согласился?

– Нет, – после паузы ответил Эдвин. – Но…

– Я отказался, мой король.

– Вот как… Я его, выходит, не так понял.

Митька промолчал. Это князя Наша-то? Эдвин понял так, как хотел ладдарский летописец. И при этом тур – Митька уверен – не соврал ни слова.

– Видит Росс-покровитель, я завидовал Володимиру, что у него такой сын. Я был рад, что могу выдать за тебя Анну. А ты все так глупо отправил шакалу в задницу! – взорвался Эдвин, стукнул кулаком по столу. Дрогнуло пламя в лампе. – После всего, что я для тебя сделал! Ты мне отплатил – так!

Король встал, с грохотом отодвинул кресло. Вскочил и Митька.

– Я был готов доверить тебе страну и дочь, а ты променял… – Эдвин раздраженно ткнул рукой в сторону королевской тюрьмы. – Как ты мог, Митя?

Он чуть повел плечом.

– Я должен был. У меня не было другого выхода.

Смотрит король. Как тогда, в баронском замке, когда к нему привели арестованного княжича Дина. Нет, еще холоднее, еще тяжелее.

– Уходи, – сказал, точно шпагой ткнул.

Митьку уведут так же тайно, как и привели к королю.

– Я могу проститься с Анхелиной?

– Нет.

Про королеву Виктолию – госпожу Вику! – Митька спрашивать не стал.

– Прощайте, мой король.

Эдвин качнулся вперед, казалось – все-таки обнимет. Но нет, кивнул сухо.

– Ступай. Тебя проводят к княгине Наш.

– Она ждет меня?!

– Королевской милостью ей разрешено проститься с сыном, – отчеканил Эдвин.

Глава 18

Тихо в столичном доме Торнов.

Княгиня будет ночевать во дворце. Королева Виктолия, стоило ей заболеть, делалась вздорной и капризной. Постоянно дергала придворных дам, придумывая им сотню поручений, и не желала оставаться в одиночестве: боялась. С княгиней уехали и две горничные с Дарикой во главе.

Князь еще в обед отбыл на миллредскую границу. Темка был благодарен отцу, что тот благословил его в дорогу. Мама плакала, умоляла повлиять на строптивого наследника, но князь сказал: «Он уже взрослый. Ему с этим жить». Хотя сам предпочел бы отослать сына с посольством, что поедет в Роддар хлопотать за последнего заложника. Далеко от двора, и повод хороший – честной службой вернуть расположение короля, но Темка отказался.

Ужинали Митька и Темка вдвоем под присмотром Лисены. Она озабоченно хмурила бровки, поправляя расшитую парадную скатерть. Волновалась: не сильно ли легким получился ужин. Пусть уже темнеет за окнами, но мужчины все равно должны есть много и вкусно – именно так она сказала, разрезая истекающую соком свинину и поливая ее густым пряным соусом. Ночные феи, приколотые на корсаже Элинкиного платья – ради гостя, Митька в этом уверен, – казались необыкновенно милыми. Для князя Дина Лисена была единственным теплым огоньком в этот день, полный сборов в дорогу, выматывающих разговоров Темки с родителями и Митькиными воспоминаниями о прощании с княгиней Ладой.

Когда Темка, пребывавший во мрачном расположении духа, раззевался, Митька сказал:

– Иди спать. Я что-то совсем пока не хочу.

Лисена, конечно, не могла оставить гостя в одиночестве.

Остыл чай, сгустилась пленочка на свежем земляничном варенье. Прошел по коридору слуга, погасил большую часть ламп. Опробовал на луну голос дворовый пес. В столовой становилось душно, и они вышли в сад. Долго бродили в потемках под деревьями. А потом Митька и сам не понял, как оказался в комнатке Лисены.

– Помните, князь Эмитрий, мы сидели в беседке?

– Не говори мне «князь», ладно?

– Хорошо. А как тогда?

– Просто – «Эмитрий».

– Мама заругает.

– Но она же сейчас не слышит. А раз не слышит, так лучше вообще – «Митька».

– Придумали тоже, «Митька»! «Митя» – еще куда ни шло.

– Тогда говори «Митя», так даже лучше.

– Митя, – попробовала и фыркнула.

– Именно так, у тебя очень хорошо получается.

– Ладно… Митя. Ну помните, я попросила небесную коровку исполнить мое желание? Знаете, что я загадала? Глупость, вот что! Оно все равно не может исполниться.

– Что же такого ты загадала? Луну с неба?

– Ну вот! Что вы так улыбаетесь, как будто я ребенок? А я не ребенок вовсе! Для меня скоро Весенний бал будет. Понятно?

– Понятно-понятно. Так что же?

Лисена повела головой, откидывая за спину тяжелую косу. Глянула дерзко.

– Я загадала, чтобы вы меня поцеловали!

От рыжих волос пахло летом.

– Почему же – не может?

И от упрямо стиснутых губ тоже – летом.

– Почему же?..

…Земляникой, нагретой на солнце. Митьке даже почудился ягодный вкус, и, удивленный, он снова поцеловал Элину.

– Сбылось же?

– Ага.

Глаза у нее, оказывается, рыжие. Как у кошки. Близко-близко, Митька видит, как подрагивают ресницы.

– Сбылось, – как выдох. – Только я не верю.

– А так?..

Сладкие, земляничные, нежные. Шепчут:

– Митенька, я люблю тебя. Если бы ты знал, как я люблю тебя. Давно уже. Еще с Северного Зуба.

– Ну вот, а я не знал, – огорчился он. Сколько времени потеряно! – А ты мне снилась. Зимой. В Роддаре.

– Правда?

– Правда. Рыженькая ты моя…

Стучали в ворота. Размеренно, упрямо. Темка сел на постели. Что-то случилось. Бывало, выдергивали ночью, и приходилось срочно мчаться с депешей. Но сейчас за ним прийти не могли. У Темки до сих пор под ребрами колет, как вспомнит королевское: «Убирайся!»

Стук стал громче – теперь колотили в Темкину дверь.

– Княжич, там всадник. Говорит, он князь Лесс.

– Так открывайте! – громко велел Темка. – И в столовой пусть накроют.

Он торопливо натянул рубашку, набросил мундир. Успел Марк! По всему выходило, что раньше, чем послезавтра, его ждать не стоило, и Темка боялся, что побратим опоздает, ведь послезавтра – последний отведенный королем день до Митькиного отъезда. Но откуда Марк узнал? Суд был только позавчера, неужели успели расползтись слухи?

Князь Лесс в столовой жадно пил холодный брусничный отвар. Кивнул Темке, не отрываясь от кружки.

– Всю дорогу гнал?

– Угу. Санти там…

– Обиходят.

– Дома кто есть?

– Митька. Я будить не стал, пусть.

– Уф-ф, – Марк повалился в кресло. – Позови кого, сапоги снять.

Темка кликнул слугу.

Марк с наслаждением пошевелил пальцами босых ног, подумал – и потянул через голову пропотевшую рубашку. Швырнул на пол, к сброшенному камзолу. Темка разлил вино в два бокала. Пододвинул один Марку.

– Хорошо, что ты успел, – тронул бокал бокалом так, что тот отозвался хрустальным звоном.

– Нет. – Марк придержал руку. – Не за это. За переведенное проклятие рода Динов.

Темке захотелось вскочить на стол или просто закричать что-нибудь возбужденно-радостное. Но рядом с князем Лессом он старался быть таким же сдержанным, и потому лишь глотнул вина.

– Ну?

Марк с преувеличенным кряхтением перевесился через облучок кресла, поднял камзол и выудил лист. Помахал в воздухе и, не разворачивая, процитировал:

– Орел возродится, когда род Динов станет так честен и благороден, что враг придет просить за него.

– Так… – Темка присел на край стола. – А дальше?

– Все, – развел Марк руками.

Темка почесал в замешательстве бровь. Друг усмехнулся:

– Кандидатура есть. Осталась понять – кого и как просить. Ну что смотришь? Я, – Марк ткнул себя пальцем в грудь, – его враг. Помнишь, я даже убить его хотел?

– Ну и что? Он тогда был на стороне мятежников.

Марк резко поставил пустой бокал, чуть не переломив ему тонкую ножку. Сказал, как припечатал:

– А потом я пару раз пожалел, что не убил. Когда Дин был уже на нашей стороне.

Темка чувствовал: Марк не врет. Но не верилось, так же, как в сказанное когда-то: «Я незаконнорожденный». И, как тогда, он поверил.

– А сейчас?

– А сейчас я пойду просить за род Динов. Тебе мало?

Темка отвернулся, доливая еще вина. Сказал, глядя в стол:

– Извини.

– Только неясно, говорю же, кого и как просить, – напомнил Марк.

– Можно спросить у Варраса, он же обещал помочь, – Темка заговорил торопливо, сочиняя план на ходу: – Выехать лучше завтра, чтобы было в запасе время.

– Тогда мне бы умыться и поспать. Чур, меня будят последним.

– Подожди. Ты так примчался, уже все знаешь, да?

– О чем? Что король вышвырнул Эмитрия Дина из Иллара? Знаю. Сегодня утром услышал на постоялом дворе. Вот и погнал. Боялся, вас тут уже нет.

Темка бестолково переставил лампу.

– Эдвин очень прогневался, когда я просил дозволения ехать с Митькой.

– Кто бы сомневался. Так это все правда? Что он собирался устроить побег?

– Да.

– А тебя как в это не втянули?

Темка потер лоб. Ох, только не сейчас рассказывать об Анне!

– Долгая история, потом, ладно?

– Ладно. Но с тобой-то все обошлось?

– Как сказать… Должен прибыть не позднее первого числа месяца Орешника в крепость Зангер на ваддарской границе. С собой взять двадцать солдат.

Марк сосредоточенно рассматривал вино в бокале, и Темка добавил:

– Спасибо, что к Ваддару. Боялся, засунут совсем в какую-нибудь глушь.

– Укрепляет, – понимающе кивнул Марк. Чешутся у ваддарского короля зубки на ослабленный войной Иллар. – Ладно, пусть мне утром дадут бумагу и перо, составлю прошение по всей форме. Завтра вместе с докладом и передам, – он громко зевнул. – К шакалу умывание, спать, спать, спать.

Проводив князя Лесса в гостевое крыло, Темка свернул к Митькиной спальне. Может, разбудить, обрадовать побратима? Прислушался: тихо за дверью. Спит. Ладно, завтра в дорогу, а несколько часов ничего не решат. Стараясь ступать как можно тише, он отошел.

Сквозь тонкую занавеску просочилось солнце, легло теплым пятном на подушку, задело краешком светлые волосы. Лисене хочется их тронуть, но страшно: не разбудить бы Митю. Она приподнялась на локте, внимательно разглядывая его лицо.

Морщинка на лбу, еле заметная, но все же есть. Протянулась между бровей. Разгладить бы ее, чтобы и следа не осталось. Ресницы с золотинкой, к концам и вовсе светлые. Длинные, вон как легли. А на щеке, справа, веснушки! Две. А вот и еще одна, ближе к носу. И еще. Лисена сама не заметила, как начала трогать пальцем – на левой щеке и ближе к виску.

Митька открыл глаза.

– Ты чего?

– Веснушки считаю!

– И много насчитала?

– Все мои! – подтверждая право собственности, Лисена коснулась каждой поцелуем. Замерло Митино дыхание, не греет щеку. Тогда Элинка нашла губами его губы – жесткие, обветренные, и сама дышать забыла.

…Солнце ползет, захватывая подушку. Митька лежит на спине, Лисена смотрит.

– Ну чего ты?

– Я тебя запомнить хочу. Всего-всего! Вот, шрамик на плече, – тронула белую крохотную звездочку.

– Где?

– Да вот же! Ну светлый!

– Фу, тоже мне, шрамик. Уже и не помню, чем зацепило.

– А тут такой страшный, – растопыренная ладонь легла на Митькины ребра.

– Так это хорошо, что страшный, только шкуру попортил. Был бы аккуратненький, точно между ребрами – тогда было бы плохо.

Погладила зарубцевавшийся след ваддарского ножа, не удержалась – вздохнула. Береги его, Матерь-заступница!

– Ты так смешно загорел. Вот вырез рубашки, – обвела пальцем.

– А ниже? – заинтересовался Митька.

– А ниже ты совсем белый! – хлопнула его ладошкой по груди.

– Все, так нечестно! Ты меня рассматриваешь, я тоже хочу. – Митька сел, скомандовал. – Ложись. Прямо ложись. И волосы убери, – он смахнул с Элинкиных плеч рыжие пряди.

– Так? – смешинки прыгают на губах, щекочут.

– Так!

Митя стянул одеяло, отбросил в изножье кровати. Смотрит и молчит. От макушки до пяток взглядом прошел, и обратно. Лисене стало жарко, и к низу живота словно горячие ежики покатились.

– Ой, Митя, а глаза у тебя сейчас темные-темные!

– А у тебя – желтые, как у кошки, – ответил шепотом.

Плавит Лисену жар, сушит губы. Кажется – трещинами пойдет, как земля в засуху. Но Митька накрыл ее прохладным телом – и точно силу влил, дал второе рождение.

…Лежат. Теперь и Митька и Лисена смотрят в потолок. Рассвет набирает силу, переливается через подоконник. Элинка тронула Митино запястье – оно шевельнулась в ответ. Развернулась рука, ухватила ладонь в ладонь. Лисена фыркнула:

– Сил уже нет, а хватаешься!

– Будут, – пообещал Митька. – Я тебя еще не до конца рассмотрел. – Он приподнялся, сощурился от солнца – и кубарем полетел с кровати. – Шакалье племя! Меня же сейчас будить придут.

Лисена пискнула и прикрылась одеялом. Лея-покровительница, а ну как мама заявится! Одевались быстро, путаясь в одежде – и в собственных руках, когда сталкивались то ненароком, то специально.

У самой двери поцеловались еще раз.

– Я приду вечером. Пустишь?

Лисена постучала пальцем ему по лбу: вот глупый!

– Я тебя всегда пущу. Когда бы ты ни вернулся. Ты только вернись, Митя, пожалуйста!

– Ты же знаешь, я не смогу. Король принял решение.

Элинка поникла.

– Ну что ты, рыженькая моя? Все устроится, я попрошу Темку, и он привезет тебя. Слышишь? Я…

Лисена прижала пальцы к его губам.

– Не обещай. Я же все понимаю.

Дверь закрылась. Элинка зажмурилась, сжала руки в кулаки, прижала к груди. Осталось два дня – сегодня, завтра, и Митя уедет. Росс-покровитель, помоги ему! Матерь-заступница, обереги! Ну пожалуйста!

Девушка решительно вскинула голову. Еще придет время молиться и плакать. А пока Митя здесь, она будет только улыбаться. Элинка нашла гребень и решительно вонзила зубья в растрепанные волосы. А еще она будет красивой!

По-утреннему длинные тени от кованой решетки тянулись через дорогу. Было тихо, мало кто пользовался восточной калиткой, предпочитая главный вход или южный, ведущий через сад. Офицеры чаще выбирали северный, оттуда ближе к конюшням.

Охранник глянул на подъехавших равнодушно, но тут же лицо его вытянулось: разглядел гербы.

– Я постараюсь побыстрее, – сказал Марк.

Солдат медлил открывать ворота.

– Ну? – князь Лесс приподнял бровь.

– Сейчас. Ключ забыл, ключ, – пробормотал охранник и метнулся к караулке.

Темка сказал звенящим голосом:

– Побоялся. Думал, мы тоже хотим проехать.

Митька промолчал, безмятежно улыбаясь. Он вообще был какой-то странный. Вот чего цветет? С какой такой радости?

– Ладно, мы поехали, – бросил Темка.

Из караулки выскочил лейтенант, заспешил к воротам.

– Так тебя быстрее впустят, – добавил Темка, не удержавшись.

Зря испугался солдат: ни князь Дин, ни княжич Торн не собирались ломиться во дворец, предпочитая дождаться Марка в любимом трактире постояльцев Офицерских покоев. Просто дорога к нему вела мимо восточной калитки, к счастью, обходя стороной обычно оживленный главный вход. Темке совсем не хотелось показываться лишний раз у дворца.

В обеденном зале было пусто. Слуга сонно выслушал заказ и поплелся нога за ногу на кухню. Темка смотрел ему вслед, постукивая пальцами по столу. Не выдержал, схватил пустую деревянную солонку и метко запустил ленивцу между лопатками. Тот громко ойкнул и перешел на рысцу.

– Чего буянишь? – миролюбиво поинтересовался Митька.

– А ты чего цветешь?

– Утро хорошее. Понимаешь, бывает такое утро, – Митька жмурился как кот на солнце. – Я тебе потом объясню, ладно?

– Почему не сейчас? – раздражение сделало Темку обидчивым.

Митька поманил пальцем, заставив склониться к столу, и шепнул в ухо:

– А пока нельзя. Тсс!

Наверное, глаза у Темки стали бешеными. Друг попросил уже серьезно:

– Понимаешь, мне Создатель подарок сделал. Я и не думал, что сейчас могу быть так счастлив. Я знаю, это ненадолго, отъезд скоро возьмет свое. Шакал побери, ну почему уже сегодня! Я думал, завтра… В общем, пока я ничего не хочу помнить и ни о чем не хочу думать. Я просто хочу побыть счастливым.

Темка ничего не понимал. Что за подарок? Перевод проклятия? Да, здорово, что у Марка получилось. Но – счастье? Вот эта призрачная надежда?

– Не спрашивай, ладно?

Пожал плечами: ладно, не буду.

Принесли заказ, слуга резво накрыл на стол. Темке ничего в горло не лезло. Митька же налегал, как и должно перед походом. Марка все не было. За мутным оконцем виднелась пустынная улочка, огибающая королевский дворец с тылу. Тут уже не кованая решетка, а солидная каменная изгородь. У ее подножия трое мальчишек играли в «осаду». «Замки» у них были – Колькиному даже в подметки не годились. Два уже погибли под «обстрелом», когда, наконец, показался всадник.

Марк подсел к друзьям, вытянул у Темки из тарелки золотистое кольцо поджаренного лука.

– Все нормально, еду с вами.

– А что Эдвин? – полюбопытствовал Митька, тоже утаскивая с Темкиной тарелки, его собственная уже была пуста.

– Сказал, чтобы я убирался и вместе с Торном не смел показываться на глаза. Во всяком случае, до тех пор, как ты не покинешь Иллар.

– Тогда подождем, пока Темка все-таки соизволит доесть, и поехали. У него сегодня аппетита совсем нет.

Темка глянул на насмешливые лица друзей и поднялся.

– Тьфу на вас. Поехали.

– Погоди. – Марк дернул его за камзол, заставляя снова плюхнуться на лавку. – Княгиня Полина сейчас домой вернуться не может, я еле на минутку ее вызвал.

– Ну вот, – огорчился Темка. – Она думала, мы завтра поедем. Даже не попрощались.

– Княгиня просила передать тебе благословение и что ты все-таки дурак.

Темка хмыкнул.

– Ну не так, конечно, сказала. Но смысл примерно такой.

– Как здоровье королевы? – перебил князь Дин.

– Лучше. Но капризов хватает на всех придворных дам. Для тебя, кстати, у меня тоже благословение. От принцессы Анхелины. Очень сожалеет, что ей не дозволили с тобой проститься, но надеется свидеться как-нибудь в Ладдаре.

– В Ладдаре, говоришь? – усмехнулся Митька.

– Угу. И еще одно. Я прямо весь обвешан чужими благословениями, – в голосе Марка скользнула горечь. – Для княжича Торна, тоже от принцессы.

– Что она сказала? – жадно спросил Темка.

– Да просто, передай, мол, благословение на легкую дорогу. Ну, я все раздал. Поехали.

Теперь остановил Митька:

– Подожди. Ты не видел… княгиню Наш?

– Нет.

– А она?..

– Знала. Княгиня Торн ей передала. Я ждал, но…

– Ясно. Поехали.

Элинка мурлыкала под нос илларское полле и танцевала с воображаемым кавалером. Лежало на кресле забытое платье княгини, с которого девушка должна была спороть кружева. Упали ножницы, раззявив блестящую пасть. Не сиделось за кропотливой работой! Раз-два-три-четыре. Влево, приподнять юбку так, чтобы показались щиколотки. Ах, какие у нее щиколотки! Не у каждой знатной барышни такие найдутся. Плавно положить руку на невидимое плечо. Кисть у нее тоже красивая, узкая. А уж кожа какая белая, молочная, такой только рыжеволосые похвастаться могут. И вообще она лучше всех – ее любит князь Дин, Митя, Митенька! Элинка закружилась, колоколом взметнулась юбка.

Вдруг шум, топот, голоса во дворе. Вообще с утра было суетно, но Лисена не обращала внимания. Сейчас же обрадовалась поводу избавиться от надоевших кружев, выскочила в коридор. Поймала за кончик косы горничную Натуську.

– Чего там?

– Княжич с гостями уезжают, – повела пышными плечами Натуська, удивляясь, как это Лисена не знает.

– Куда?!

– Да известно куда, – томно тянула горничная. – Куда и собирались. С княжичем – фу ты! – князем Дином едут.

Схватить бы эту дуру за плечи, тряхнуть хорошенько:

– Да почему сегодня-то?!

– А я почем знаю? Тебе-то, Лиска, что за дело? Уедут и уедут, нам спокойнее будет.

Оттолкнула Натуську, метнулась во двор. А там уже и лошади оседланные ждут.

Княжич Артемий, стоящий на крыльце, оглянулся.

– Ну все, Лисен, поехали мы.

Уже? Но почему? Элинка привалилась обессиленно к стене.

– А княгиня? Может, вы ее дождетесь?

– С мамой я попрощался. Митька, ну ты чего? – крикнул через двор. Дин вышел из боковых дверей, тех, что ближе к Элинкиной комнате. – Заблудился, что ли?

Артемий сбежал с крыльца, перехватил друга, начал что-то втолковывать. Митя поверх его плеча на Лисену глянул, качнул головой: то ли – прости, то ли – прощай.

Распахнули ворота. Броситься бы туда, уцепиться за створки, не пустить. Но нельзя. Только смотреть, как уезжает. Кричать про себя: «Я ждать буду! Слышишь? Я буду ждать!»

Митя оглянулся. Ворота за ним закрылись, громыхнул засов.

***

«Ничего не хочу помнить и ни о чем не хочу думать», – сказал Митька и словно благословил тем дорогу. Пока не приедут – все равно не смогут ничего изменить, а раз так, то зачем думать о плохом?

Через пять дней должны были расстаться с Марком – тот поедет в Паволь, городок, где обосновался торговец амулетами Варрас. Расспросит – и к Орлиной горе. Так и сяк рядили, сошлись, что просить о милости нужно самого покровителя.

А пока – нежаркое солнце убывающего лета, мирная дорога, ведущая мимо оживающих после войны деревень. Ночевки в солидных гостиницах, где к столичным путешественникам относятся с почтением, или на опушках, когда можно дурачиться и болтать до первых звезд. И жадный интерес Митьки ко всему: к игре деревенских мальчишек и черно-белому коровьему стаду, нагло преградившему дорогу, к неторопливым разговорам со стариками и шутливым перебранкам с девушками, к ранней, не дождавшейся осени, свадьбе и к тонкой работе кузнецов из города Харсан. Даже к ежику, вышуршавшему из кустов и уставившемуся на путников любопытными бусинками глаз. Темке казалось – друг впитывает в себя Иллар, как впитывает сухая земля долгожданный дождь, не надеясь, что тучи скоро вернутся. Путешествие затягивалось, но поторопить князя Дина друзья не решались.

С Марком простились на выезде из Харсана. Митька сказал угрюмо:

– Неправильно это. Ну, что ты едешь снимать проклятие моего рода. Я должен был сам.

Марк глянул преувеличенно жалостливо.

– Умный ты, Митька. Но иногда – дурак дураком. Не сам он, можно подумать. Свалился же на мою голову!

– Марк… – Темка хотел сказать: «спасибо тебе», но встретил предостерегающий Митькин взгляд и осекся. Вышло: – Удачи!

Разъехались. Казалось, осталось что-то недосказанным, хоть разворачивай коня.

– Я думал, вы обменяетесь оружием, – резко сказал Темка, когда Харсан остался далеко за спиной и Митькино молчание стало невыносимым.

– А зачем? – тот пожал плечами. – Марку это не надо. В смысле, от меня, – он выделил эти слова, – не надо. Я же ему и в самом деле и друг, и враг, как ты не понимаешь!

Темка действительно не понимал.

– Бред шакалий! Придумал тоже: и друг и враг одновременно. Так не бывает.

– Протри глаза, – развеселился Митька. – Как видишь, бывает.

– Да, я не понимаю. Я некоторых вещей действительно не понимаю, – медленно произнес Темка. – Например, я не понимаю, что бы ты делал, если бы вытащил князя Дина из королевской тюрьмы.

Он давно хотел это спросить, но все не решался. Что ему потом делать с таким знанием?

– Помог бы выехать из Иллара.

– А потом?! – Темка остановил коня, ухватил Митькину Ерьгу за повод.

– Взял бы с отца слово не возвращаться. И не причинять вред Иллару и короне.

Темка только головой покачал. Ну как можно быть таким наивным? Сам же рассказывал, сколько значит для князя Дина слово.

Митька коротко усмехнулся.

– А еще я бы поклялся, что найду и собственноручно убью его, если он нарушит обещание.

Глава 19

– Эй, ты тут? – крикнул Марк, свесив голову в пропасть. Прозвучало глупо, и он покаялся: «Прости дурака».

Внизу густела темнота, дна ущелья не разглядеть. Марк провел рукой по краю обрыва – с тихим шорохом посыпалась земля. Матерь-заступница, если вниз лететь, так быстрее от страха сдохнешь, чем расшибешься. А страх – вот он. Сидит у Марка на закорках, ножки свесил и в ухо нашептывает: куда ты лезешь, идиот? Не стряхнуть захребетника.

– Идиот, – вслух согласился Марк и отполз от края. Даже вставать не стал, так на четвереньках и пятился, пока не почувствовал под ладонями густую траву.

Он лег на живот, прижался щекой к прохладному листу подорожника. Хорошо тут. Спокойно. Птицы над головой орут. Вон жук ползет, жесткая спинка в красных пятнах, черные лапы за травинку цепляются. Везет же ему – на полтравинки всего спуститься и надо. Марк сшиб жука щелчком. Ох, проклял бы род Динов, да некуда больше.

Все пошло не так, когда приехал в Паволь. Сначала долго разыскивал лавку, его все посылали не туда, тоже к мастеру по амулетам, но другому. Только под вечер нашел на окраине небольшой домишко с крохотной вывеской, долго стучал. Ему ответил женский голос: «Закрыто! Чего ломишься, не видишь? Иди, мил человек, иди отсюда!» Но, услышав, что приехал к Варрасу, мол, тот сам звал, отперли. Женщина в темном даррском платье глянула на гостя с любопытством и объяснила, что хозяина нет. Третий день как уехал по окрестным деревням в поисках нужной древесины. Варрас – мастер придирчивый, выбирает долго, и вернется не раньше, чем послезавтра, а то и позже. Ждать Марк не мог, он был готов отправиться следом, но никто не знал, куда именно Варрас уехал. Отговаривали: мол, обязательно разминутся. Пришлось остаться, мучительно высчитывая дни – успеть, успеть в Торнхэл до назначенного срока! Эла, кокетливая дочка мастера, звала прогуляться по городу, но Марк боялся отойти от лавки и упустить купца. Варрас приехал спустя четыре дня. Марк не дал мастеру ни минуты передышки с дороги. Тот, правда, успокоил, сказав, что лучше обращаться к покровителю тогда, когда в нем особенно нуждаются. Растолковал, как следует просить. Марк услышал – и предчувствие страха кольнуло под ребрами.

Торопился. Чуть Санти не загнал. А теперь валяется на травке, жучков рассматривает. Полдень в разгаре, договаривались, что сегодня, как солнце повернет к вечеру, Митька и Темка отправятся в Пески. Пора! Ну, пошел! С таким трудом оторвал себя от земли, точно корни успел пустить.

Веревка хорошая. Комель у сосны-моста крепкий. Узлы затянул надежные. Выдержит. Вот только поможет ли? Страшно, видит Создатель. Ведь нужно спуститься к самому сердцу покровителя и там просить. А Марк не муха, чтоб по отвесной стене лазить.

Он лег, вытянул руку, пытаясь нащупать ложбинку в камне – верх изломанного крыла. Ага, есть. Ногу поставить можно. Растопыренными пальцами повел в сторону: вот и следующая ступенька. Удачно перья легли, до самого края. Тяжело придется Орлу крылья отдирать.

– Идиот! – выкрикнул Марк, и глухое эхо на дне ущелья подтвердило.

Вот уж точно. Не подумал: а что будет, когда Орел освободится? Расправит крылья и взлетит. Растают каменные ступени, покатится Марк прямо на дно пропасти. И веревка не спасет. Ну уж нет, так не договаривались! Что он, самоубийца? Да и ради кого – Эмитрия Дина! Которого сам же убить хотел.

Родмир и Мира встретили у края Песков. Корслунг с любопытством склонил птичью голову, разглядывая лошадей.

– А можно его погладить? – спросил восхищенный Темка, и корслунг, не дожидаясь ответа хозяина, сам подошел к княжичу. Перья чуть пружинили под рукой и были шелковисто-гладкими. Крылатый конь прижмурился от удовольствия, точно петух.

– Ты ему понравился, – ревниво заметил Родмир.

– Он мне тоже. Красавец!

Корслунг одобрительно клекотнул.

– Я ждал вас к вечеру, – сказал Родмир.

– А чего тянуть? – ответил Митька.

Темка бы отложил поединок. Сплавали бы еще раз через Красавку. Повалялись бы на горячем берегу. Доели бы смородину с молоком и душистым хлебом. Искупали бы коней. Да мало ли чем могли заняться в жаркий солнечный день у реки. Вот только побратим маялся, невмоготу ему было ожидание. То ли поединок ждал, то ли увидеть не терпелось, вернулся Орел или нет.

Мира и Митька ушли вперед по бронзовой тропе. Родмир и Темка двинулись следом. Крылатый конь не хотел покидать кокетливую Ерьгу, оставленную у сухого дерева, и хозяину пришлось его окликнуть. Корслунг догнал их, обидчиво толкнул клювом Родмира в плечо.

– Хулиган, – проворчал тот. – Хулиган и гулена.

– Родмир, вы не знаете, вернулся покровитель или нет? Вы можете почувствовать? – спросил Темка.

– Нет. Если все хорошо, то он прилетит на поединок.

Создатель, помоги Марку! Будь милостив, позволь возродиться роду Динов. Орел-покровитель, если ты вернулся, дай знак! Темка запрокинул голову: белесое небо над жаркими Песками было пусто.

Крылатый конь ткнулся башкой в Темкино плечо. Княжич погладил его по перьям. Казалось, от корслунга веет прохладой и не так тяжело идти по Пескам.

– Сильно страшно было? – неожиданно спросил Родмир.

– Когда?

– Когда источник искал.

Темка пожал плечами.

– Наверное. Понимаете, возвращаться в крепость с пустыми руками тоже было страшно.

Он и сейчас помнил, как секли солдат, пытавшихся прорваться к запасам воды, и пахло кровью забитого скота в маленьком дворике.

– Да и отупел как-то от жары.

Мира и Митька – Темка слышал, – говорили о даре медуниц, не способных обратиться ко злу. «Как на прогулке», – подумал он, глядя в спину побратиму. Митька мундир не снял, и ему наверняка было жарко, но он не желал расстегнуть даже верхнюю пуговицу. На мундире герб – Орел на зеленом фоне.

– Простите, Родмир, я задумался.

Покровитель Роддара повторил:

– Насмешка, право слово, что тебя пытали из-за источника.

– Почему?

– Даже хорошее, что есть в душе Дарека, привело к боли.

– Источник нас спас.

Мира чему-то рассмеялась.

– Твой побратим нравится моей сестре, – заметил Родмир. – До сих пор не могу понять, как ее угораздило влюбиться в Дарека! Честно скажу, я вам еще и затем помогаю, что по-другому мне эту падаль никак не прижать.

Бронзовая тропа растеклась озером. Источника не было, лишь темнело влажное пятно. Дарек уже ждал, его Шакал стоял рядом, принюхивался. Корслунг фыркнул неприязненно, и Мира приласкала крылатого коня; на мужа она не смотрела.

Темка шагнул к другу. Что сказать? Пожелать удачи? Нельзя даже думать, что бой может окончиться поражением. Митька хлопнул по плечу, кивнул ободряюще, точно не ему, а Темке сражаться. Пистолет, шпагу, нож с Оленем отдал побратиму, повернулся к Дареку и велел:

– Меч.

Оружие перехватил Родмир, осмотрел внимательно, и только затем протянул Митьке.

– Благослови тебя Росс, – сказал Темка, отходя к краю бронзы, туда, где стояли Мира и корслунг.

Митька и Дарек замерли друг напротив друга. Шакал отирался рядом с духом Песков и все принюхивался, тянулся носом к князю Дину.

Темка запрокинул голову, прикрылся ладонью от солнца. Пусто. Орел-покровитель, ты так нужен!

Шакал тебя раздери, Эмитрий Дин! Чтоб твоим предкам и в Саду икалось! Ненавижу! Лучше бы пристрелил тогда. И знать бы не знал, какой ты есть, Эмитрий Дин.

Марк ругался и лез, цепляясь напряженными пальцами за каменные изгибы, выискивая малейшую щель, куда можно всунуть носок сапога. До крови ободрал правую ладонь, саднило так, что хотелось спрятать ее под мышку и заскулить. Стена все выше поднималась перед глазами. Дно словно и не приближалось, так же терялось в темноте. Вниз Марк старался смотреть пореже, а то сразу подкатывал к горлу тошнотворный комок. Хорошо хоть, веревка разматывалась свободно, не застревая.

– В ухо дам, – прошептал Марк. – Враг я ему или нет? С каким наслаждением я дам ему в ухо! Слышишь, ты, Орел? Обязательно дам! Все обойдется, правда? Ты подождешь, когда вылезу. Ты же не шакал какой, чтобы меня тут угробить.

Под ногой оказалась неожиданно широкая площадка. Марк остановился, покрепче ухватился левой рукой, правую же поднес к лицу. Вот ведь гадость какая! Еще и ноготь зацепил, чуть не сорвал. Пососал грязный палец, пытаясь унять боль.

– Дам в ухо! – пробурчал невнятно.

Больше всего Марка бесило, что он ползет по этой скале не столько ради Темки, сколько из-за этого Дина, чтоб ему пусто было! Как представил, поедет с Орлиной горы, оставляя Митьку без надежды, мерзко стало. Вот уж вышло бы по князю Кроху: нет у байстрюка чести. Если предавать таких, как Дин, – лучше уж сразу в обрыв вниз головой.

Ну и где тут орлиное сердце? Кажется, под левой ладонью теплее, чем под правой. Значит, туда. Варрас говорит, даже жарко будет. Марк переполз левее, еще. Мягко толкнулось под рукой, и даже испарина прошибла. Вроде ждал, что так будет, но оказалось страшным услышать бьющийся в камне пульс. Прижался к скале всем телом, ловя далекие колебания. Пульс бился редко, реже, чем у самого Марка – один удар на его пять. Живой. Создатель, и в самом деле – живой!

Марк осторожно двинулся дальше, туда, где становилось теплее и явственнее пульсировало. Ниже и левее, еще немного. Камень стал таким горячим, словно Марк держал под брюшко щенка. Под ноги попалась удобная ложбинка, в ней тоже эхом отдавался пульс. Встал, подтянул веревку, чтобы чуть провисала. Ну, помоги, Создатель!

– Я пришел, – негромко сказал Марк и глянул вверх. В переплетении трещин и каменных выступов он не смог угадать силуэт орлиной головы, и просто прижался щекой к теплому, пульсирующему. – Слышишь, я пришел. Я враг Эмитрия Дина. Я прошу за него.

Биение сердца в камне – все тот же один удар на пять Марка.

– Ты слышишь меня? Орел-покровитель!

Трудно удержаться, мешают толчки, и Марк плотнее вжался в скалу.

– Ну ответь же! Я враг Эмитрия Дина, я прошу за его род. Я прошу за него самого. Вернись.

Пальцы устали цепляться за каменное перо. По шее ползут капли пота, стекают между лопатками. Нет, не слышит Орел. Варрас говорил, нужно прижаться сердцем – к сердцу. Может, Марк просто не дошел? Он сдвинулся ниже, распластываясь по горячему камню. Вроде, колебания стали сильнее. Под левой ногой так и вовсе бьется, даже ступать страшно, точно на живого птенца. Значит, еще ниже.

От горячего камня кровь запеклась на ладони. Все труднее ловить уступы, они ускользают из-под ног. Вдруг Марка дернуло, не пуская вниз. Веревка застряла. Он начал потихоньку тянуть ее, то плавно, то рывками. Шуршало, сыпалось в запрокинутое лицо, но веревка не ослабевала. Пот мгновенно высох на спине: кончилась! Ее просто-напросто не хватило. Совсем немного, чтобы прижаться сердцем к сердцу окаменевшего Орла.

Глаза Шакала светились, переливаясь от янтарного до алого. Они завораживали, и Митька с трудом отвернулся. Теперь отблеск шакальих глаз чудился в сиянии Песков.

Дарек ухмылялся, он не сомневался в своей победе, и Митьке стало тоскливо: что толку от тренировок с разными придумками, если Шакал сейчас облизнется – и меч станет тяжелым, подогнутся от слабости ноги, заколотится суматошно сердце, собьется дыхание. Митька снова глянул на Шакала. Показалось, что и зверюга усмехается: нету у тебя покровителя, нету.

– Чего тянешь? – подхлестнул Дарек. – Мне не терпится убраться отсюда.

– Орел-покровитель! Да услышь же меня! Ты, истукан каменный!

Не слышит. Хоть заорись, вжимаясь всем телом в скалу.

– Дин же погибнет. Последний из твоего рода.

Пот заливал глаза, и Марк потерся лицом о плечо. Что же теперь, так и возвращаться? Он запрокинул голову. Там, высоко, небо перерезано краем ущелья; стягиваются тучи, обещая грозу. Наверное, Темка и Митька тоже смотрят, ждут.

Марк нашарил на поясе нож, тот самый, с Оленем, отданный ему когда-то на Орлиной горе. Бить по веревке с размаху не стал, пусть так делают те, кто боится передумать. Аккуратно начал перерезать волокна. Веревка сопротивлялась долго, Марк выбрал крепкую. Повисла. Что же, может, он еще успеет дотянуться.

Пополз. Теперь спускаться страшнее. Как глупо было бы сорваться именно сейчас! Вон он, чуть выпуклый камень. Пульсирует так, что заметно глазу. Марк прижался к нему, подстраиваясь в ритм: пять ударов его сердца на один Орла.

– Теперь ты слышишь меня? Я враг Эмитрия Дина. Слышишь? Я пришел. Пожалуйста, лети. Помоги ему. Он погибнет без тебя!

Показалось, каменное сердце забилось сильнее, сбился ритм.

– Давай! – крикнул Марк. – Взлетай! Сейчас же! Немедленно! Ну!

Только что под руками был шершавый камень, и вдруг стал гладким и скользким. Исчезла опора, и Марк полетел вниз, покатился по упругим перьям. Он пытался удержаться, но пальцам не за что было зацепиться. Крыло расправилось, поднялось – Марк покатился кубарем на птичью спину. Мелькнула перед глазами гладкая скала, потом небо – высокое, бесконечное. Он еще успел увидеть запрокинутую орлиную голову, а потом ударил порыв ветра, толкнул. Небо пропало – его заслонили огромные крылья. Громкий клекот прокатился по ущелью, сменился шумом ветра в ушах. Марк падал.

Митька шагнул к Дареку – и тень накрыла Пески, дохнуло прохладным ветром. Орел опустился рядом с князем Дином, раскрыл крылья и двинулся на Шакала. Тот зарычал, вздыбил шерсть на загривке, но все же попятился, пригибаясь.

– Орел-покровитель! – крикнул Митька.

Дарек отбросил меч, замотал головой.

– Я отменяю поединок! Слышишь, отменяю!

– Подними, – кивнул Митька на оружие. – И дерись. Ну?

– Я отказываюсь. – Дарек скрестил руки на груди. Шакал спрятался за его ноги, заскулил.

Митька растерянно оглянулся на откровенно ухмылявшегося Темку, на брезгливо скривившегося Родмира.

– Плюнь, – посоветовал покровитель Роддара. – Он теперь не рискнет. Падаль и есть падаль.

– Ненавижу! – выкрикнул Дарек. – Раз ошибся, так что, вечно мучиться?

– Раз? – Родмир тяжело глянул на бывшего шурина. – Тебе напомнить, сколько бесчестных поединков ты тут провел? Скольких убил, трусливо и подло? Убирайся, раз честно драться не хочешь.

Дарек выругался и отступил к Шакалу. Положил руку на мохнатую холку. Воздух подернулся горячей рябью, и проклятый с покровителем исчезли. Орел удовлетворенно клекотнул и взлетел, сделав круг над князем Дином.

Темка вдруг заорал:

– Все! Победа!

Он кинулся на Митьку, сшиб его с ног. Они покатились, награждая друг друга тумаками, как когда-то на берегу Красавки, даже горячая бронза показалась обычным речным песком. Хохотали, отплевываясь от песчинок, дрались бестолково, точно щенята. Все-таки Митька взял верх, уложив Темку лицом вниз и заломив ему руку.

– Сдаюсь! – дурашливо запищал побратим.

Митька отпустил его, перекатился на спину и посмотрел вверх. Орел кружил над ними, не улетая. Вот оно: непустое небо. Небо, в котором живет его покровитель. Спасибо, Марк! Благослови тебя Создатель!

– А знаете, что самое забавное? – ухмыльнулся Родмир. – Сказано: «Спасение придет через поединок». Не обязательно через победу, Дарек должен просто честно сразиться. Не трусить, не подстраивать свою победу. И все! А эта падаль… – махнул рукой. – Не понимает, ему такое даже в башку не приходит.

– Получается, Черные пески будут тут вечно? – Митька сел, сощурился на бескрайное золото, расшитое бронзой. Поднялся и Темка, помотал головой, вытрясая песок.

– Наверное, да. Даже если Дарек поймет, не думаю, что у него хватит духу снять проклятие. И Даррена уже не вернется.

– А при чем тут Даррена? – не понял Темка.

– Ну как же, забыл? Проклятие родилось там, где покровитель отрекся от своих земель. Если бы Даррена снова взяла их под свою руку, Пески вынуждены были бы искать другое место.

– А не хочет? – спросил Митька. – Неужто так обижена на людей?

Родмир горько усмехнулся.

– Не хочет… Представь, сколько тут всего накопилось: смерть, боль, тоска, подлость, отчаяние, предательство. Это ведь не просто земли принять, все, что на них есть – все твоим будет. Такое не каждый мужик выдержит, а тут девчонка, соплячка. Поздно уже. Раньше надо было думать, а эта дурочка… Ладно, Мира, не буду.

Но покровительница Миллреда смотрела не на брата, а куда-то за его спину, и Митька тоже повернулся. Кто-то шел по песку, не разбирая – бронза или золото под ногами. Солнце слепило глаза, не давало рассмотреть, и Митька не поверил, когда Темка вскочил и крикнул:

– Марк?!

Князь Лесс остановился, не доходя до бронзы пары шагов. Зыбучее золото чуть присыпало его сапоги. Митька поднялся; предчувствие крысиной лапой царапнуло под ребрами.

– Его очень тревожит, чем кончился бой, – пояснил Родмир и повернулся к Марку. – Поединка не было, Дарек удрал.

– Марк, ты откуда? Чего там стоишь? – тревожно спросил Темка. – Засосет же!

– Ему теперь можно, – негромко произнес Родмир.

Мира добавила:

– Он идет по дороге к Саду. Не подходите! Затянет.

Марк тоже вскинул руку: назад!

– Неправда! – крикнул Темка. Он подошел к самому краю бронзы, и Марк отступил.

– Правда, – сказала Мира. – У каждого своя дорога, его пролегла через Черные пески. Вы можете проститься, Марк слышит вас, хоть и не может отвечать.

– Да что случилось?! – повернулся к покровителям Темка.

– Как «что»? – удивился Родмир. – Вы же знаете условие.

– Да, – сказал Митька. – Когда род Динов станет так честен и благороден, что его враг придет просить за него. Ну и что?!

Брат с сестрой переглянулись, Родмир кивнул, уступая Мире право говорить.

– Вы ошиблись. Когда род Динов станет так честен и благороден, что враг придет пожертвовать собой за него.

Ошиблись! В одном слове…

– Но ведь Марк шел просить, не умирать. Это неправильно! – У Митьки поплыло все перед глазами, вспыхнули золотые и бронзовые всполохи. Создатель, не надо! Пусть лучше вечное проклятие, чем платить такую цену. Он поднял голову – Орел все кружил над Песками. – Улетай, слышишь?! Оставь меня, я не хочу так! Пусть Марк живет! Он не понимал!

Темка перебил, сказал безжизненно-ровно:

– Нет. Он понял.

Митька глянул на Марка. Тот поморщился брезгливо, словно говоря: прекрати истерику. Да, понял.

– Он сам захотел рискнуть, – негромко сказал Родмир.

Марк кивнул и отступил на шаг. Шевельнулись губы. Еще раз, четче выговаривая слово. Мира помогла:

– Он говорит: «Прощайте!»

Князь Лесс уходил, не оглядываясь. Темка упал на колени и молился, Митька разобрал отчаянное:

– Создатель, не забирай его! Будь милостив, прошу тебя. Отпусти его, Создатель!

– Поздно, – качнул головой Родмир. – Калитка Сада открыта и ждет. Она не может затвориться просто так, ее кто-то должен закрыть за собой.

– Тогда пустите меня на эту дорогу, – громко сказал Митька. – Я закрою эту калитку!

Темка вскинулся, он хотел возразить, но глянул на уходящего Марка – и промолчал, осел на песок. Митьке почудился запах земляничного отвара и затхлости, как тогда, в домике травницы, когда побратим целился в князя Дина.

– Я могу?

Марка уже не было видно, он растворился в сиянии Черных песков.

– Да отвечайте же, Родмир!

– Нет. На этих землях ни у меня, ни у сестры нет такой власти.

– Зато будет у меня!

Из-за корслунга выскользнула черноволосая красавица, прозвенели монетки на ее косах.

– Подслушивала? – недружелюбно спросил Родмир.

– А хоть бы и так! – вздернула Даррена голову. – Это мои земли.

– Это были твои земли, – жестко поправил Родмир.

– Да. Были. И я готова принять их обратно.

Охнула Мира, зажав ладошкой рот. Присвистнул Родмир.

– С ума сошла девка!

Даррена лишь повела плечиком. Сейчас, глядя на ее отчаянное лицо, Митька поверил, что эта девочка когда-то пожертвовала собой ради города. Она выплела из косы монетку, протянула покровительнице Миллреда.

– Вот, сделаешь.

Мира помедлила, но все-таки взяла.

– Если он не откажется.

Даррена тихонько вздохнула:

– Ну, откажется, так что же… Это все равно мои земли, мне и отвечать. Не хочу я, чтобы на них такие мальчики сражались, хватит. – Она подошла к Митьке, погладила его по щеке смуглыми пальцами. Они были сухими и горячими, вовсе не бесплотными, как тогда, у Родмира. – Прости, если можешь, что я так поздно пришла. Страшно было. Тебе ведь тоже было страшно?

Митька кивнул.

– Ну вот. А ты пришел. Я тоже смогу. – Она запрокинула голову к небу и крикнула, срывая голос: – Создатель, верни мне эти земли! Прости меня!

Родмир успел подхватить, и Даррена обмякла у него в руках, застонала. Из прикушенной губы вытекла капля крови. Покровитель Роддара сел на песок, опустил черноволосую голову себе на плечо. Мира метнулась к Дарене, положила ладонь ей на лоб.

– Ты не поможешь, – остановил Родмир сестру. – Сама захотела.

С нежностью, удивившей Митьку, он провел по волосам Дарены, звякнули монетки. Подошел корслунг, фыркнул и расправил крыло, закрывая их от солнца.

– Ей очень больно? – шепотом спросил Темка.

Родмир кивнул, стер еще одну каплю крови, побежавшую по подбородку. Он прижимал Дарену к груди, баюкая, точно ребенка. Казалось, покровительнице снится кошмар, так мучительно кривились ее губы, подрагивало горло.

Мира всхлипнула, вытерла глаза кулачком с зажатой монеткой, повернулась к Митьке.

– Эмитрий Дин, ты действительно готов ступить на чужую дорогу к Саду? Сейчас, когда проклятие с твоего рода снято.

– Да.

Митька старался не смотреть на Темку, он чувствовал – побратим рядом. Молчит. Митька был благодарен ему за это.

– Ты – последний из рода Орла. Подумай: целый род уйдет вместе с тобой.

– А Марк? Он тоже последний. Лучше уж мой… Род, в котором предают отцов и побратимов. Пусть он кончится на мне.

– А твой покровитель?

Все подняли головы к небу, где парил Орел. Он то поднимался, то опускался, облетая Пески по широкому кругу.

– Как ему быть? Он так устал от одиночества и боли.

Орел жалобно клекотнул, у Митьки сдавило в груди.

– Ты… окончательно решил?

– Да.

Прости, Орел-покровитель. Но так будет правильно.

– Попроси его заботиться о ком-нибудь, – сказала Мира. – Ему будет не так тоскливо.

Рыжая девочка с горячим, гибким телом. Сухие губы, что вышептывали в ключицу: «Митенька, я так тебя люблю, если бы знал!» Рыжие пряди спутывали руки, заползали между телами, Лисена все вытаскивала их, и Митька остановил: «Не надо». Страх причинить боль – и невыносимое желание обнять как можно сильнее, вдавить в постель, накрыть своим телом. Вот дурак, побоялся искать ее перед отъездом! Мол, незачем Элинке лишние проблемы с матерью, тем более он может не вернуться. Не подумал, ей-то как теперь? Даже не простились…

– Элина Демаш. Орел-покровитель, прими под крыло Элину Демаш, не оставь в милости своей. Храни и защищай. Она – твоего рода.

Клекотнул Орел.

– Он согласен, – сказала Мира. – И вы теперь повенчаны.

Митька усмехнулся. Вот уж не думал, что придется вот так: без согласия невесты, в Черных песках.

– Темка, если Лисена захочет, ты засвидетельствуй.

Побратим кивнул.

– Ну вот и все, – сказал Митька.

Метнулась птица к земле, промчалась над головами – ветром хлестнуло от огромных крыльев, и снова поднялась в небо.

– Орел проводит тебя до калитки, – сказала Мира.

– А какой он – Сад? – выдохнул Темка.

Покровительница Миллреда беспомощно пожала плечами.

– Не видели, – признался Родмир, все так же сидевший на песке и не выпускавший из рук Дарену.

Они не умели встречаться после долгой разлуки. Но и прощаться тоже не умели. Обнялись неловко.

– Я не хочу, – совсем по-детски сказал Темка. – Ну почему кто-то из вас должен умирать? – голос у него пресекся. – Ну почему?! За что, Создатель?

– Встречу – спрошу, – неловко улыбнулся Митька. Повернулся к покровителям: – Что я должен делать?

– Ничего, – у Миры в глазах блестели слезы. – Но ты лучше ляг.

Митька растянулся на жаркой бронзе, чувствуя себя донельзя глупо. Рвался дурацкий смешок: «Руки на груди складывать?» Но глянул в лицо побратиму – и осекся. У Темки в глазах боль плавится, точно снова жгут его раскаленным железом. Качнулся песок, будто Митька лежит на плоту, и его несет разлившаяся по весне Красавка.

Мира уронила монетку.

Теперь Александер благословлял свою идею проверить оружейную в Западной башне. Тогда поднимался неохотно, чувствуя, как мозжит в руке. С утра собиралась гроза, вот и ныла культя к непогоде. В такие дни капитан становился раздражительным, и солдаты предпочитали не показываться ему на глаза. Александер долго осматривал комнату, выискивая, к чему бы придраться. Подергал решетку на окне. Случайно глянул вниз и увидел всадника, мчавшегося к Торнхэлу. С удивлением узнал князя Лесса. Он-то что тут делает? И как гонит, даже любимого Санти не жалеет.

Капитан заспешил вниз, отдал приказ открыть ворота. Не приведи Создатель, что в Турлине случилось! Или дело в князе Торне? Тихо на миллредской границе, но милость Росса не бесконечна. Александер вышел на дорогу и успел увидеть, как всадник свернул в сторону, к Орлиной горе. Только пыль столбом. Да куда его понесло? Безлюдно в тех краях, и дороги-то толком нет.

– Закрывать? – робко спросил солдат.

Александер кивнул, вернулся в Западную башню. Но тревога все не уходила. Так бывало на войне: вроде и спокойно, но словно Росс в ухо шепчет, чтоб не расслаблялся. Редко обманывался капитан. Что же все-таки там понадобилось Марку Лессу? Не дело, конечно, за князем следить, но это земли Торнов. Александер высунулся в окно и крикнул седлать коня. Не догонит, конечно, но хоть глянет, куда понесло.

След уводил к Орлиной горе, потом заставил подниматься узкой тропой, вывел на поляну. Там стоял Санти, покрытые пеной бока тяжело вздымались. Загубит коня, паршивец, разозлился капитан. Только где же он сам? Так, проход между кустами виднеется. Александер поспешил туда и выскочил к краю обрыва. Темнело ущелье, расколовшее гору. Ненадежным мостом перекинулась через него сосна. На ней, ближе к вершине, лежал Марк, неестественно подвернув под спину руку.

– Эй! – окликнул капитан. – Ты живой там?

Не шевельнулся, молчит. Александер выругался. Что его туда понесло? Даже без страховки. Хотя вон, веревка привязана. Капитан потянул, и она легко выскользнула из пропасти. Конец обрезан. Да что же тут произошло?

Одной рукой, как смог, обвязал веревку вокруг пояса, оставив с запасом болтаться конец. Влез на бревно, из-под сапог посыпалась кора. Хоть на брюхе ползи! Но нужно торопиться: шевельнется мальчишка, и заказывай поминки Россу. Да живой ли он там?

Добрался, оседлал сосну, сжимая ее коленями, точно норовистого коня. Ну и высотища! Подтянулся к Марку, нащупал на шее пульсирующую вену. Живой! Странно, кровь между губами, точно с большой высоты упал и расшибся. Как же он так умудрился? И рука, видно, сломана. Александер подтянул конец веревки, понадежнее опутал Марка, проклиная свое увечье. Попробуй затяни узлы одной рукой. Зубами помогал, прижимал культей. Марк дернулся и застонал, когда веревка сдавила ребра.

– Терпи, парень, – прошептал Александер.

Марк открыл глаза. Глянул непонимающе на капитана, разжал губы, может, сказать что хотел, и закашлялся кровью.

– Тихо, тихо. Не дергайся, а то оба сверзимся.

Марк отвернулся, уставился вверх. Словно искал там что-то, тревожно водил глазами. Капитан не выдержал, поднял голову. Синь бескрайняя, какая и по весне нечасто бывает. Ни облачка, даже самого прозрачного. Надо же, и не заметил, как разметало грозу.

Ну, Матерь-заступница, все в твоей милости. Капитан сдвинулся назад, потянул за собой Марка. Вытащит! Зубами будет цепляться, а вытащит.

Был яркий день, и небо высокое, чистое. Был – и оборвался разом. Плавит закат бронзу и золото под ногами, слепит глаза. Темка и тропу не видит из-за слез. Капли катятся по щекам, срываются на Митькин мундир. Тело друга тяжело обвисло в руках, перехватить бы удобнее, но Темка не останавливается. Светлая Митькина голова лежит на плече, качаются ноги в такт шагам. Вынести из этих проклятых Песков, до Южного Зуба добраться. Не пришлось побратиму за него воевать, а ляжет рядом с солдатами. Что-то шуршит за спиной, точно сотни насекомых ползут и вот-вот схватят за пятки. Темка не оборачивается. Занемели руки, хриплым стало дыхание.

Раз показался Родмир на корслунге, спросил нерешительно:

– Помочь?

Темка не повернулся. Он почти не чувствовал рук, не понимал, шумит ли за спиной или в ушах, почудилось, или вправду на горизонте показалось призрачно-ломкое сухое дерево.

Митькина голова соскользнула с плеча, запрокинулась. Темка остановился. Не хотел класть друга на песок, но пришлось. Какое спокойное у Митьки лицо! Ни тревоги, ни боли. Наверное, легкая ему выпала дорога до калитки Сада. Темка вцепился зубами в пальцы, чтобы не завыть. Но рвалось из груди, заставляя раскачиваться, стоя на коленях над телом побратима. Эхом отозвался орлиный клекот. Металась у Темки над головой птица, то камнем бросаясь вниз, то взмывая вверх, становясь почти неразличимой.

Закат догорал, и все никак не мог сгореть. Алым светится горизонт, словно кто раздувал угли, не давая им остыть. Шорох за спиной становился все сильнее, и Темка оглянулся. Песок за спиной тускнел, кое-где виднелись проплешины, раздуваемые ветром. Казалось, громадные невидимые муравьи ползут единым фронтом, приподнимают золото, серебро и бронзу валом – и оставляют за собой обычный песок. Вот подкатились к Темкиным сапогам, прошебуршало под коленями и замерло, словно не смея тревожить мертвого Митьку.

Княжич встал, поднял тело друга и пошел. Снова зашуршало за спиной.

Тихо в доме, спят еще. За окном петух ходит, выводит свое «Ко-ко-ко-ко-о-о». Готовится встречать рассвет. Скоро взлетит на резные перила крыльца, взмахнет рыжими крыльями, потопчется, поудобнее цепляясь лапами. Вытянет шею – и закукарекает! Лисену обычно будит его сигнал, а сегодня не спалось. Словно перед дорогой – маетно, душно. Волосы прилипли к шее, сбились в узел под спиной.

Элинка села на кровати, небрежно заплела косу до середины. Руки двигались все медленнее, пока не остановились. Тревожно. Точно и впрямь вот-вот загремят колеса, покажется фургон, что увезет Лисену в другую, неизвестную жизнь. Начала загибать пальцы, в который раз пересчитывая. Нет, рано еще, не вернется Артемий. Хоть бы что передал с ним Митенька. Помоги ему, Матерь-заступница!

Лисенка накинула поверх сорочки платок, вышла в коридор, подметая длинными кистями пол. Босая, тихонько прокралась мимо материнской спальни к черному ходу.

Петух, уже топтавшийся на перилах, глянул ревниво: тебе, мол, чего тут надо? Мое это дело – солнце встречать. Белые выскобленные доски крыльца не остыли за ночь, и стоять на них босиком было приятно. Легкий ветерок, идущий с востока, пах росой. Он обдул шею, смахнул рыжие завитки, выбившиеся из небрежно заплетенной косы. Розовым разбавлялось небо. Лисена еще не видела солнца за высоким забором и домами Турлина, а петух уже оглушительно заорал, забил крыльями.

– У, скаженный, – погрозила ему напугавшаяся Элинка.

Вспыхнул рассвет, как будто солнце дернули за ниточку, выволакивая на небосвод. Чудной – золотой с алым, небывалый. Точно два огромных крыла распахнулись, разметали ночную синь. Ветер ударил в лицо, резкий, выжимающий слезы. Лисена сморгнула. Огромная птица летела к Турлину, заслоняя собой зарю. Элинка вцепилась в резной столбик крыльца. Ветер рвал с плеч платок, трепал волосы. Птица все приближалась, уже угадывалось, кто это. Жалобный клекот царапнул душу. Элинка замотала головой:

– Не надо, Создатель! Не надо!

Осела на ступени, глядя, как мечется от боли Орел. Сразу поняла, как сказал кто: нет больше рода Динов. Эмитрия нет. Мити, Митеньки.

– Матерь-заступница, что же ты не сберегла!

Лисена плакала, захлебываясь и поскуливая. Парила над ней птица, утешала, сама задыхаясь от боли.

– Ты теперь со мной останешься, да? – шепотом спросила Элинка, размазывая по щекам слезы. – Это он тебя прислал?

Почудилось: да. Словно теплыми крыльями накрыло. И теплом отозвалось внизу живота, неясным томлением. Охнула Лисена, приложила руку. Невозможно еще было знать, почувствовать, но Орел-покровитель ведал: зреет новая жизнь. Знала теперь и Элинка: сын у нее родится. Белоголовый, с серыми глазами.

– Ой, Матерь-заступница, что же будет, – зажмурилась от страха. – Как же я теперь, невенчанная? – и тут же прикрыла живот руками: не отдаст. Никому не отдаст!

***

Сумрачно в Малом тронном зале. Небо за окнами затянуто тучами, на Турлин идут первые весенние грозы. Капли уже катятся по витражам, заставляя плакать зверей и птиц. А Элинка не плакала. Смотрела сухими воспаленными глазами на брезгливо морщившихся придворных, на возмущенных матрон, на стыдящихся происходящего офицеров. Она не замечала ни сочувствия принцессы, ни тревоги на лице королевы, оплывшем, как бывает на последнем месяце перед родами. Не видела, что зал убран березовыми ветками с чуть набухшими почками – оберегами от злых духов для матери и пока нерожденного младенца, быть может, будущего короля Иллара. Она лишь чувствовала березовый запах, и еще выше вскидывала голову.

Элинке тоже приносили березовые ветки, тогда еще хрупкие от морозов. Княжич Артемий, вернувшийся к концу зимы из дальней крепости, притаскивал их целыми охапками, бросал у камина. Ветки оттаивали, пахли летом, и Лисена начинала плакать. Артемий бурчал тогда:

– Прекрати, слышишь? Тебе нельзя.

Князь Лесс, сильно исхудавший после болезни, тоже привозил обереги, смущенно отводил взгляд от Элинкиного живота. При нем Лисена старалась не плакать, стеснялась.

Уж тем более она не будет плакать перед королем и Советом золотых князей. Элинка вздернула подбородок. Она была готова воевать со всем светом. С любым, кто посмеет тронуть хоть словом ее маленькое чудо, спящее на руках.

– Мой король! Я, Артемий Торн из рода золотого Оленя, клянусь покровителем своим, что Эмитрий Дин из рода Орла венчался с Элиной Демаш. Этот мальчик, названный по рождению Димитрием Демашем, по праву может носить имя своего отца. Он – Димитрий Дин из рода Орла. Пусть будет в этом свидетелем его покровитель.

Зазвенели стекла от порыва ветра, ополовинило грозу – гигантские крылья отмахнули тучи. Освобожденное солнце ударило в окна так щедро, что многие зажмурились. Ребенок на руках Элины проснулся и недовольно заплакал.

Сентябрь 2006 – октябрь 2007

Оглавление

Часть I

  Глава 1

  Глава 2

  Глава 3

  Глава 4

  Глава 5

Часть II

  Глава 6

  Глава 7

  Глава 8

  Глава 9

  Глава 10

  Глава 11

  Глава 12

Часть III

  Глава 13

  Глава 14

  Глава 15

  Глава 16

  Глава 17

  Глава 18

  Глава 19 Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg