Сдержание
Баллада поэтического состязания в Блуа
Из "Большого завещания"
Баллада и молитва
Из жалоб прекрасной оружейницы
Баллада прекрасной оружейницы девушкам легкого поведения
Баллада, в которой Вийон просит у всех пощады
Из "Большого завещания"
Послание к друзьям
Баллада истин наизнанку
Спор между Вийоном и его душою
Рондо
Эпитафия, написанная Вийоном для него и его товарищей в ожидании виселицы.
Баллада примет
Г. К. Косиков. О литературной судьбе Вийона
Баллада поэтического состязания в Блуа
От жажды умираю над ручьем. Смеюсь сквозь слезы и тружусь, играя. Куда бы ни пошел, везде мой дом, Чужбина мне - страна моя родная. Я знаю все, я ничего не знаю. Мне из людей всего понятней тот, Кто лебедицу вороном зовет. Я сомневаюсь в явном, верю чуду. Нагой, как червь, пышней я Всех господ. Я всеми принят, изгнан отовсюду. Я скуп и расточителен во всем. Я жду и ничего не ожидаю. Я нищ, и я кичусь своим добром. Трещит мороз - я вижу розы мая. Долина слез мне радостнее рая. Зажгут костер - и дрожь меня берет, Мне сердце отогреет только лед. Запомню шутку я и вдруг забуду, Кому презренье, а кому почет. Я всеми принят, изгнан отовсюду. Не вижу я, кто бродит под окном, Но звезды в небе ясно различаю. Я ночью бодр, а сплю я только днем. Я по земле с опаскою ступаю, Не вехам, а туману доверяю. Глухой меня услышит и поймет. Я знаю, что полыни горше мед. Но как понять, где правда, где причуда? А сколько истин? Потерял им счет. Я всеми принят, изгнан отовсюду. Не знаю, что длиннее - час иль год, Ручей иль море переходят вброд? Из рая я уйду, в аду побуду. Отчаянье мне веру придает. Я всеми принят, изгнан отовсюду.Из "Большого завещания"
Я знаю, что вельможа и бродяга, Святой отец и пьяница поэт, Безумец и мудрец, познавший благо И вечной истины спокойный свет, И щеголь, что как кукла разодет, И дамы - нет красивее, поверьте, Будь в ценных жемчугах они иль нет, Никто из них не скроется от смерти. Будь то Парис иль нежная Елена, Но каждый, как положено, умрет. Дыханье ослабеет, вспухнут вены, И желчь, разлившись, к сердцу потечет, И выступит невыносимый пот. Жена уйдет, и брат родимый бросит, Никто не выручит, никто не отведет Косы, которая, не глядя, косит. Скосила - и лежат белее мела, Нос длинный заострился, как игла, Распухла шея, и размякло тело. Красавица, нежна, чиста, светла, Ты в холе и довольстве век жила, Скажи, таков ли твой ужасный жребий Кормить собой червей, истлеть дотла? - Да, иль живой уйти, растаять в небе.Баллада и молитва
Ты много потрудился, Ной, Лозу нас научил сажать, При сыновьях лежал хмельной. А Лот, отведав кружек пять, Не мог попять, где дочь, где мать. В раю вам скучно без угара, Так надо вам похлопотать За душу стряпчего Котара. Он пил, и редко по одной, Ведь этот стряпчий вам под стать, Он в холод пил, и пил он в зной, Он пил, чтоб лечь, он пил, чтоб встать, То в яму скок, то под кровать. О, только вы ему под пару, Словечко надо вам сказать За душу стряпчего Котара.. Вот он стоит передо мной, И синяков не сосчитать, У вас за голубой стеной Небось вода и тишь да гладь, Так надо стряпчего позвать, Он вам поддаст немного жара, Уж постарайтесь постоять За душу стряпчего Котара. Его на небо надо взять, И там, но памяти по старой, С ним вместе бочку опростать За душу стряпчего Котара.Из жалоб прекрасной оружейницы
Где крепкие, тугие груди? Где плеч атлас? Где губ бальзам? Соседи и чужие люди За мной бежали по пятам, Меня искали по следам. Где глаз манящих поволока? Где тело, чтимое как храм, Куда приходят издалека? Гляжу в тоске - на что похожа? Как шило нос, беззубый рот, Растрескалась, повисла кожа, Свисают груди на живот. Взгляд слезной мутью отдает, Вот клок волос растет из уха. Самой смешно - смерть у ворот, А ты все с зеркалом, старуха. На корточках усевшись, дуры, Старухи все, в вечерний час Мы раскудахчемся, как куры, Одни, никто не видит нас, Все хвастаем, в который раз, Когда, кого и как прельстила. А огонек давно погас До ночи масла не хватило.Баллада прекрасной оружейницы девушкам легкого поведения
Швея Мари, в твои года Я тоже обольщала всех. Куда старухе? Никуда. А у тебя такой успех. Тащи ты и хрыча и шкета, Тащи блондина и брюнета, Тащи и этого и тех. Ведь быстро песенка допета, Ты будешь как пустой орех, Как эта стертая монета. Колбасница, ты хоть куда, Колбасный цех, сапожный цех Беги туда, беги сюда, Чтоб сразу всех и без помех Но не зевай, покуда лето, Никем старуха не согрета, Ни ласки ей и ни утех, Она лежит одна, отпета, Как без вина прокисший мех, Как эта стертая монета. Ты, булочница, молода, Ты говоришь - тебе не спех, А прозеваешь - и тогда Уж ни прорух, и ни прорех, И ни подарков, ни букета, Ни ночи жаркой, ни рассвета, Ни поцелуев, ни потех, И ни привета, ни ответа, А позовешь - так смех и грех, Как эта стертая монета. Девчонки, мне теперь не смех, Старуха даром разодета, Она как прошлогодний снег, Как эта стертая монета.Баллада, в которой Вийон просит у всех пощады
У солдата в медной каске, У монаха и у вора, У бродячего танцора, Что от троицы до пасхи Всем показывает пляски, У лихого горлодера, Что рассказывает сказки, У любой бесстыжей маски Шутовского маскарада Я у всех прошу пощады. У девиц, что без опаски, Без оттяжки, без зазора Под мостом иль у забора Потупляют сразу глазки, Раздают прохожим ласки, У любого живодера, Что свежует по указке, Я у всех прошу пощады. Но доносчиков не надо, Не у них прошу пощады. Их проучат очень скоро Без другого разговора Для показки, для острастки, Топором, чтоб знали, гады, Чтобы люди были рады, Топором и без огласки. Я у всех прошу пощады.Из "Большого завещания"
Я душу смутную мою, Мою тоску, мою тревогу По завещанию даю Отныне и навеки Богу И призываю на подмогу Всех ангелов - они придут, Сквозь облака найдут дорогу И душу Богу отнесут. Засим земле, что наша мать, Что нас кормила и терпела, Прошу навеки передать Мое измученное тело, Оно не слишком раздобрело, В нем черви жира не найдут, Но так судьба нам всем велела, И в землю все с земли придут.Послание к друзьям
Ответьте горю моему, Моей тоске, моей тревоге. Взгляните: я не на дому, Не в кабаке, не на дороге И не в гостях, я здесь - в остроге. Ответьте, баловни побед Танцор, искусник и поэт, Ловкач лихой, фигляр хваленый, Нарядных дам блестящий цвет, Оставите ль вы здесь Вийона? Не спрашивайте почему, К нему не будьте слишком строги, Сума кому, тюрьма кому, Кому роскошные чертоги. Он здесь валяется, убогий, Постится, будто дал обет, Не бок бараний на обед, Одна вода да хлеб соленый, И сена на подстилку нет, Оставите ль вы здесь Вийона? Скорей сюда, в его тюрьму! Он умоляет о подмоге, Вы не подвластны никому, Вы господа себе и боги. Смотрите - вытянул он ноги, В лохмотья жалкие одет. Умрет - вздохнете вы в ответ И вспомните про время оно, Но здесь, средь нищеты и бед, Оставите ль вы здесь Вийона? Живей, друзья минувших лет! Пусть свиньи вам дадут совет. Ведь, слыша поросенка стоны, Они за ним бегут вослед. Оставите ль вы здесь Вийона?Баллада истин наизнанку
Мы вкус находим только в сене И отдыхаем средь забот, Смеемся мы лишь от мучений, И цену деньгам знает мот. Кто любит солнце? Только крот. Лишь праведник глядит лукаво, Красоткам нравится урод, И лишь влюбленный мыслит здраво. Лентяй один не знает лени, На помощь только враг придет, И постоянство лишь в измене. Кто крепко спит, тот стережет, Дурак нам истину несет, Труды для нас - одна забава, Всего на свете горше мед, Коль трезв, так море по колени, Хромой скорее всех дойдет, Фома не ведает сомнений, Весна за летом настает, И руки обжигает лед. О мудреце дурная слава, Мы море переходим вброд, И лишь влюбленный мыслит здраво. Вот истины наоборот: Лишь подлый душу бережет, Глупец один рассудит право, И только шут себя блюдет, Осел достойней всех поет, И лишь влюбленный мыслит здраво.Спор между Вийоном и его душою
- Кто это? - Я. - Не понимаю, кто ты? - Твоя душа. Я не могла стерпеть. Подумай над собою. - Неохота. - Взгляни - подобно псу, - где хлеб, где плеть, Не можешь ты ни жить, ни умереть. - А отчего? - Тебя безумье охватило. - Что хочешь ты? - Найди былые силы. Опомнись, изменись.- Я изменюсь. - Когда? - Когда-нибудь. - Коль так, мой милый, Я промолчу. - А я, я обойдусь. - Тебе уж тридцать лет.- Мне не до счета. - А что ты сделал? Будь умнее впредь. Познай! - Познал я все, и оттого-то Я ничего не знаю. Ты заметь, Что нелегко отпетому запеть. - Душа твоя тебя предупредила. Но кто тебя спасет? Ответь.- Могила. Когда умру, пожалуй, примирюсь. - Поторопись.- Ты зря ко мне спешила. - Я промолчу. - А я, я обойдусь. - Мне страшно за тебя. - Оставь свои заботы. - Ты - господин себе. - Куда себя мне деть? - Вся жизнь - твоя. - Ни четверти, ни сотой. - Ты в силах изменить. - Есть воск и медь. - Взлететь ты можешь. - Нет, могу истлеть. - Ты лучше, чем ты есть. - Оставь кадило. - Взгляни на небеса. - Зачем? Я отвернусь. - Ученье есть. - Но ты не научила. - Я промолчу. - А я, я обойдусь. - Ты хочешь жить? - Не знаю. Это было. - Опомнись! - Я не жду, не помню, не боюсь. - Ты можешь все. - Мне все давно постыло. - Я промолчу. -А я, я обойдусь.Рондо
Того Ты упокой навек, Кому послал Ты столько бед, Кто супа не имел в обед, Охапки сена на ночлег, Как репа гол, разут, раздет Того Ты упокой навек! Уж кто его не бил, не сек? Судьба дала по шее, нет, Еще дает - так тридцать лет. Кто жил похуже всех калек Того Ты упокой навек!Эпитафия, написанная Вийоном для него и его товарищей в ожидании виселицы.
Ты жив, прохожий. Погляди на нас. Тебя мы ждем не первую неделю. Гляди - мы выставлены напоказ. Нас было пятеро. Мы жить хотели. И нас повесили. Мы почернели. Мы жили, как и ты. Нас больше нет. Не вздумай осуждать - безумны люди. Мы ничего не возразим в ответ. Взглянул и помолись, а Бог рассудит. Дожди нас били, ветер тряс и тряс, Нас солнце жгло, белили нас метели. Летали вороны - у нас нет глаз. Мы не посмотрим. Мы бы посмотрели. Ты посмотри - от глаз остались щели. Развеет ветер нас. Исчезнет след. Ты осторожней нас живи. Пусть будет Твой путь другим. Но помни наш совет: Взглянул и помолись, а Бог рассудит. Господь простит - мы знали много бед. А ты запомни - слишком много судей. Ты можешь жить - перед тобою свет, Взглянул и помолись, а Бог рассудит.Баллада примет
Я знаю, кто по-щегольски одет, Я знаю, весел кто и кто не в духе, Я знаю тьму кромешную и свет, Я знаю - у монаха крест на брюхе, Я знаю, как трезвонят завирухи, Я знаю, врут они, в трубу трубя, Я знаю, свахи кто, кто повитухи, Я знаю все, но только не себя. Я знаю летопись далеких лет, Я знаю, сколько крох в сухой краюхе, Я знаю, что у принца на обед, Я знаю - богачи в тепле и в сухе, Я знаю, что они бывают глухи, Я знаю - нет им дела до тебя, Я знаю все затрещины, все плюхи, Я знаю все, но только не себя. Я знаю, кто работает, кто нет, Я знаю, как румянятся старухи, Я знаю много всяческих примет, Я знаю, как смеются потаскухи, Я знаю - проведут тебя простухи, Я знаю - пропадешь с такой, любя, Я знаю - пропадают с голодухи, Я знаю все, но только не себя. Я знаю, как на мед садятся мухи, Я знаю смерть, что рыщет, все губя, Я знаю книги, истины и слухи, Я знаю все, но только не себя.Г. К. Косиков. О литературной судьбе Вийона
Косиков Г.К. О литературной судьбе Вийона // Вийон Ф. Стихи: Сборник / Составление, вступительная статья и комментарии Г.К. Косикова. - М.: ОАО “Радуга”, 2002. – С. 374-483. (Номера страниц указаны в квадратных скобках.)
Хотя ныне Вийон прославлен далеко за пределами Франции, путь к этой славе был нелегким и занял почти четыре столетия.
Вийон необычен уже для своей собственной эпохи: на современную ему поэзию он не оказал значительного влияния. Показателем здесь может служить количество реминисценций из Вийона у авторов XV века. То, что таких реминисценций мы не находим у “серьезных” поэтов, еще не удивляет: пародийная направленность стихов Вийона была, очевидно, вполне ясна в ту эпоху. Однако же и авторы комических произведений (такие, как Анри Бод, Гийом Кокийяр) парафразировали Вийона достаточно скупо: отдельные выражения, обороты - не больше. Причина, вероятно, в том, что пародии Вийона были истолкованы в духе привычных норм бурлеска и буффонады, а с этой точки зрения он должен был представляться хотя и одаренным, но не очень оригинальным поэтом; ему могли отдавать должное, но вряд ли находили законным признавать в нем “мэтра” в эпоху повсеместного и бурного расцвета самых различных жанров “вывороченной поэзии”.
Как бы то ни было, Вийона знали и, очевидно, ценили, коль скоро первое издание его стихов было осуществлено уже в 1489 году, то есть через девятнадцать лет после появления во Франции книгопечатания. Издание предпринял [374-375] Пьер Леве, опубликовавший оба “Завещания” и баллады. В течение сорока с небольшим лет, вплоть до 1532 года, книжка, вышедшая у Леве, перепечатывалась около двадцати раз.
Новое издание Вийона осуществил в 1533 году поэт Клеман Маро. За девять лет - с 1533 по 1542 год - этот текст перепечатывался двенадцать раз. У нескольких крупных авторов XVI века, в том числе у самого Маро, а также у сатирического поэта Матюрена Ренье, можно найти реминисценции из Вийона. О Вийоне помнил Рабле, рассказавший в Четвертой книге “Гаргантюа и Пантагрюэля” две апокрифических истории из его жизни. Вот, пожалуй, и все или почти все.
Во всяком случае, Маро, говоривший в 1533 году о поэзии Вийона: “время, уничтожающее все, до сих пор не смогло ее уничтожить и тем паче не сможет уничтожить в дальнейшем, жестоко ошибся. После 1542 года о Вийоне достаточно прочно забыли на целых три столетия. Это не было ни ошибкой, ни недоразумением. Классическая эпоха XVII - XVIII вв., ориентировавшаяся на античные образцы, не признавала ни средневековой, ни даже ренессансной поэзии. Курьезным в этом смысле выглядит упоминание имени Вийона у самого Буало - кодификатора классицизма. Вийон, этот разрушитель всех известных ему поэтических норм, неуемный насмешник, предстает под пером автора “Поэтического искусства” как прямой предшественник нормативной поэтики XVII века:
Villon sut le premier dans ces siecles grossiers,
Debrouiller l'art confus de nos vieux romanciers[1]. [375-376]
Буало приписывает Вийону столь несвойственную ему роль, что невольно возникает подозрение: а не понаслышке ли был он знаком с его творчеством?
Заново открыли Вийона лишь в XIX веке, когда в 1832 году, после двухсотдевяностолетнего перерыва, вновь был издан томик его стихов[2]. Открыли Вийона романтики, тонко почувствовавшие именно неподдельность некоторых его интонаций, - открыли, но вряд ли можно сказать, что верно истолковали. Одно несомненно: эпоха романтизма создала грандиозную по размаху моду на Вийона.
Мода эта, очевидно, обладала силой эпидемии, не знающей ни своих, ни чужих, коль скоро даже утонченные эстеты из окружения Данте Габриеля Россетти сочли необходимым установить культ Вийона.
Начало, по всей видимости, положил Теофиль Готье, опубликовавший в 1834 году восторженную статью о Вийоне. Исполненная искренней любви к несправедливо забытому поэту, насыщенная цитатами из его стихотворений, цитатами, которые Готье сопроводил тонкими, оригинальными комментариями, статья эта произвела громадное впечатление и, по существу, бесповоротно решила судьбу творческого наследия Вийона, обеспечив ему небывалую популярность. Хотя о Вийоне писали и другие авторы (например, такой непререкаемый авторитет в вопросах литературной критики, как Сент-Бёв), Готье с блеском удалось сделать то единственное, что только и могло привлечь к Вийону внимание читающей публики, - ввести его в контекст поэзии XIX века, придать его стихам [377-378] современное для той эпохи звучание. Вот почему “изюминка” статьи Готье заключалась в сравнении Вийона не с кем иным, как с властителем дум всех поклонников романтизма - с Байроном. Готье как бы учил любить те стороны поэзии Вийона, которые могли быть перетолкованы в соответствии с духовными запросами его собственного времени. Но ему пришлось заплатить обычную в подобных случаях цену: извлекая Вийона из забвения, он извлек его и из того самобытного культурного мира, которому Вийон принадлежал, в котором он был укоренен. “Горестное разочарование в жизни”, “мрачный и глубокий взгляд на мир”, “безнадежная меланхолия” - вот “байронические” черты, которые Готье вынужден был приписать Вийону, чтобы привлечь к нему сердца своих современников. Даже то, что Вийон был вором и противостоял обществу совсем в ином смысле, нежели аристократ Байрон, отнюдь не смущало Готье. Напротив, он видел в этом обстоятельстве особую пикантность, хотя и сетовал на то, что грубый вкус Вийона снижал выразительные возможности его поэзии. “Вийон, по причине недостойного образа жизни, - писал Готье, - изливает свои жалобы менее изысканно, нежели элегантный соперник Браммела: но хотя его болезненный вопль смодулирован и не столь мастерски, от этого он не становится менее подлинным и душераздирающим”[3].
Готье словно дал сигнал. С кем только не сравнивали Вийона в XIX веке - с Руссо, Гейне, Мюссе, Гюго, Бодлером, с Верленом, Рембо, Ж. Лафоргом. Больше всего с Верленом, поскольку многим представлялось, что судьба “бедного Лелиана”, гениального, но питавшего пагубную склонность к вину, почти в точности воспроизводит судьбу “бедного Вийона”. [377-378]
Романтики не заметили в Вийоне его важнейшей черты - пародийной ироничности. Они узнали у него такие “вывороченные” жанры, как кок-а-лан, расслышали сатирические нотки “Завещаний”, но ясно, что не низкая, по их понятиям, буффонада и не насмешки над никому не ведомыми стряпчими и стражниками могли привлечь их в Вийоне. Романтики увидели в нем то, что им хотелось увидеть, - предшественника самих себя, трагического поэта с мятущейся, противоречивой душой. В сущности, они и не могли увидеть ничего другого.
Ведь именно потому, что пародирование у Вийона целиком и полностью основано на притворном вживании, на имитации чужой серьезности, оба его “Завещания” легко могут быть восприняты как действительно серьезные поэмы - в том случае, если мы не знакомы с объектом пародии или, тем более, даже не догадываемся о его существовании. А как раз так и обстояло дело в XIX веке, когда многие памятники средневековой поэзии попросту не были разысканы и опубликованы. Вийона не ощущали в его ироническом отношении к этой поэзии, не улавливали его сложной игры с ней, зато без труда воспринимали лежавшие на первом плане “образы Вийона” - образы, понятые как непосредственные “свидетельства души” поэта. А отсюда действительно оставался уже один шаг до сравнения его творчества с “исповедальной” лирикой Байрона и в особенности Бодлера или Верлена, до восприятия Вийона как человека, жившего во “зле”, мучительно и притягательно томимого его “красотой”. Такова, очевидно, причина возникновения высокой романтической легенды о Вийоне как о “проклятом поэте”. Понятно, что на истинной высоте легенда эта могла держаться лишь в сравнительно узком кругу знатоков и почитателей поэзии.
В среде широкой буржуазной публики, для которой не [378-379] только творчество Вийона с его архаическим языком и загадочными намеками, но и исповеди самих “проклятых поэтов” были далеко не всегда внятны и приятны, легенда неизбежно упростилась: Вийон постепенно превратился в певца “средневековой богемы”, а там и средневековой “малины”. Во всяком случае, популярный в начале нашего века “Роман о Франсуа Вийоне” Ф. Карко (Le Roman de Francois Villon. P., 1926) недалек именно от такого лубочного образа Вийона.
Между тем открытие его творчества начиная с XIX века шло и в ином направлении. В 1892 году известный историк литературы О. Лоньон предпринял первое филологическое издание стихов Вийона. Другое классическое издание было осуществлено в 1923 году Л. Тюаном. Сложность заключалась не только в том, чтобы расшифровать эти тексты - раскрыть многочисленные намеки, в них содержащиеся, идентифицировать безвестных “наследников”, понять арготизмы, но и в том, чтобы уяснить соотнесенность творчества Вийона со всей средневековой поэзией. Не одно поколение исследователей посвятило свою жизнь кропотливейшим изысканиям. Можно без преувеличения сказать, что Вийон оказался тем автором, в ходе изучения которого были открыты и осмыслены целые пласты средневековой поэзии. Лишь после этого иронический замысел обоих “Завещаний” обнаружился во всей своей грандиозности, лишь после этого стал приоткрываться не лубочный и не модернизированный, а действительный облик Вийона.
Русский читатель[4] смог познакомиться с Вийоном лишь на пороге XX столетия, когда в сборнике [379-380] “Французские поэты” (СПб., 1900) появился перевод “Баллады повешенных”, подписанный инициалами Пр. Б. Самый выбор этой баллады для перевода достаточно красноречиво говорит о том, что трагическая трактовка Вийона французскими романтиками, а затем и символистами оказала влияние и на его русских почитателей.
Правда, русские символисты - в отличие от французских - проявили к Вийону почти полное равнодушие. Лишь В. Брюсов перевел однажды “Балладу о дамах былых времен” (впервые - в альманахе “Сирин”, сб. II, СПб., 1913), но его, собственно, интересовал не столько сам Вийон, сколько формально-технические трудности жанра баллады, почему Брюсов и включил в конце концов названный перевод в сборник своих экспериментальных стихотворений “Опыты” (1918).
Иным оказалось отношение к Вийону со стороны утверждавшегося в то время акмеизма. Акмеистам, боровшимся против метафорической усложненности и суггестивной “туманности” символистских образов, ратовавшим за возврат к материальному миру, к “вещам”, предметная конкретность стихов Вийона импонировала в высшей степени. Публикация Н. Гумилевым перевода “Баллады о дамах былых времен” и отрывка из “Большого Завещания” (журнал “Аполлон”, 1913, № 4) оказалась своего рода боевой вылазкой против символистов, а в сопровождавшей эту публикацию статье О. Мандельштама “Франсуа Виллон” прямо говорилось, что в разрушении “оранжерейной поэзии” символистов творчество Вийона может сыграть ту же роль, какую в свое время оно сыграло в разрушении “риторической школы” высокого Средневековья.
Каковы бы ни были конкретные цели, преследовавшиеся акмеистами в их литературной борьбе, несомненно, что [380-381] переводы, выполненные Гумилевым, отличает высокая поэтическая культура, как несомненно и то, что переводы эти сыграли важную роль в популяризации творчества Вийона в России.
Назовем также публикацию Сергея Пинуса, переведшего значительную часть стихотворений Вийона и несколько десятков строф из “Большого Завещания”[5], хотя справедливости ради следует сказать, что переводы Пинуса, поэта-дилетанта, в литературном отношении несовершенны.
Подлинным событием в истории “русского Вийона” стала книжка И. Эренбурга “Франсуа Вийон. Отрывки из “Большого Завещания”, баллады и разные стихотворения. Перевод и биографический очерк Ильи Эренбурга”, выпущенная в 1916 году издательством “Зерна”. Эренбургу удалось ввести Вийона в орбиту русской культуры как живое поэтическое явление. Переводы, подобные “Четверостишию” (“Я - Франсуа, чему не рад. / Увы, ждет смерть злодея, / И сколько весит этот зад, / Узнает скоро шея”), которое любил повторять Маяковский, могут считаться классическими. Однако в целом у Эренбурга прозвучали не только не свойственные Вийону интонации трагической искренности, но и вовсе уж чуждые ему нотки чувствительности (в том числе и религиозной) и даже слезливости.
Как бы то ни было, именно переводы Эренбурга завоевали признание читающей публики, способствовав формированию устойчивого образа “русского Вийона”. Возможно, именно здесь кроется одна из причин того, что в течение почти полувека у Эренбурга, как у интерпретатора Вийона, не находилось соперников. Во всяком случае, ровно через сорок [381-382] лет после выхода его книжки к Вийону обратился не кто иной... как сам Эренбург, переработавший свои старые переводы, приблизивший их к подлиннику и опубликовавший в журнале “Иностранная литература” (1957. № 1)[6].
Небогатая, как видим, история переводов Вийона в России тем не менее достаточно интересна. Обратим внимание на два факта: во-первых, до начала шестидесятых годов Вийона никто не брался переводить полностью, хотя по объему его творческое наследие совсем невелико - около трех тысяч стихов; это, конечно, прежде всего связано с неимоверными трудностями, которые поджидают поэта, решившегося воспроизвести по-русски фантастически сложную словесную игру Вийона; во- вторых, в центре внимания переводчиков находилась примерно одна и та же группа стихотворений, которые принято воспринимать как “исповедальные”: “Баллада повешенных”, “Баллада-молитва Богоматери”, “Баллада о Толстухе Марго”, “Баллада о дамах былых времен”, “Баллада поэтического состязания в Блуа”, а также те отрывки из первой части “Большого Завещания”, в которых содержатся “жалобы Вийона”.
Издание, включившее в себя впервые выполненные Феликсом Мендельсоном (род, в 1926 г.) полные переводы обоих “ Завещаний”, а также пятнадцать из шестнадцати отдельных стихотворений, не входящих в “Большое Завещание” (в переводе И. Эренбурга и Ф. Мендельсона), было осуществлено в 1963 году (Франсуа Вийон. Стихи. Переводы с французского Ф. Мендельсона и И. Эренбурга. Предисловие Л. Пинского. М., Художественная литература, 1963).
В 1984 году автором этих строк было предпринято издание стихов Вийона на языке оригинала с параллельным [382-383] филологическим переводом на современный французский язык (Francois Villon. Oeuvres. Avec la traduction en francais moderne par Andre Lanly. Составление, предисловие и комментарии Г. К. Косикова. М., Радуга, 1984); в Приложение к этой книге (“Вийон в русских переводах”) вошли как дореволюционные (В. Брюсов, Н. Гумилев, С. Пинус, И. Эренбург), так и позднейшие переводческие работы Вс. Рождественского, Ф. Мендельсона, Валентина Дмитриева, Юрия Корнеева, Юрия Кожевникова, Галины Погожевой, Юрия Стефанова и Владимира Орла.
Это издание оживило интерес к творчеству Вийона, позволив поэту Юрию Кожевникову (1922-1993) в одиночку выполнить полный русский перевод его стихов (правда, без баллад на воровском жаргоне), опубликованный в 1995 году (Франсуа Вийон. Предуказанье. Завещание. Перевод, предисловие и комментарии Ю. Кожевникова. М., РУССЛИТ, 1995). Год спустя в Санкт-Петербурге в миниатюрной серии Вийон вышел в переложении Юрия Корнеева (1921-1995), предпринявшего и перевод стихотворений на жаргоне, но успевшего перевести лишь семь из них.
Первый и пока единственный перевод всех одиннадцати “воровских баллад” был выполнен Еленой Кассировой в 1992 году для издательства “Скифы”, но опубликован лишь шесть лет спустя издательством “РИПОЛ КЛАССИК”.
Такова литературная судьба средневекового французского поэта в России истекшего столетия, и хотя, благодаря усилиям многих переводчиков, мы теперь имеем несколько вариантов “русского Вийона”, ясно, что возможности для новых переводческих толкований его стихов остаются едва ли не безграничными.
ПРИМЕЧАНИЯ
1 “Неловкий, грубый стих тех варварских времен / Впервые выровнял и прояснил Вийон” (пер. Э. Линецкой).
2 Мы не говорим здесь об одиноком издании 1723 года, по-своему важном в историко-культурном отношении, но не сыгравшем заметной роли в судьбе поэтического наследия Вийона.
3 Gautier Th. Les Grotesques. Р., Michel Levy, 1856, p. 14.
4 О восприятии и о переводах Вийона в России см. также статью Л.Е. Пинского “Villon en Russie”. - Oeuvres et opinions, 1963, № 2.
5 Сергей Пинус. Французские поэты. Характеристики и переводы, т. I., СПб., “Жизнь для всех”, 1914.
6 См. также: Тень деревьев. Стихи зарубежных поэтов в переводе Ильи Эренбурга. М., Прогресс, 1969.
Комментарии к книге «Отрывки из "Большого завещания" и баллады», Франсуа Вийон
Всего 0 комментариев