«Из стихотворений эмигрантских лет»

Казимеж Вежиньский

Из стихотворений эмигрантских лет

Весной 1978 года был привезен в Варшаву и перезахоронен на варшавском кладбище Повонзки прах Казимежа Вежиньского. Вежиньский умер в 1969-м в Лондоне, последние тридцать лет жизни провел в эмиграции.

А первая его книга вышла в Варшаве в 1919-м, мгновенно была распродана, тут же вышло второе издание, третье. Книга называлась "Весна и вино" и была полна, как вспоминала много лет спустя Мария Домбровская, "одной только радостью существования".

Между тем молодой Вежиньский yжe воевал в Польских легионах, был в русском плену, бежал из лагеря военнопленных, добрался до Киева, летом 1918-го пробрался в Варшаву. В ноябре 1918-го Варшава была провозглашена столицей возродившегося государства и сразу же любимцами столицы стала великолепная пятерка молодых поэтов: Тувим, Ивашкевич, Слонимский, Лехонь, Вежиньский, назвавших себя группой "Скамандр" и начавших издавать свой журнал "Скамандр". Скамандр - река, протекавшая близ древней Трои, но молодые скамандриты думали о современности. Эйфории варшавян в первые недели, месяцы, годы независимости отвечали напор и оптимизм новых поэтов. Они надолго утвердились на польском Парнасе. Вежиньский в 36-м получает Государственную премию по литературе, в 38-м его выбирают в Польскую академию литературы.

В сентябре 1939-го началась вторая мировая война. Судьбы поэтов "Скамандра" складываются по-разному. Ивашкевич остается в Польше, Слонимский едет в Париж, потом в Лондон, Тувим с Лехонем и вслед за ними Вежиньский после крушения Франции добрались через Португалию до Рио-де-Жанейро, оттуда - в Нью-Йорк. По окончании воины Тувим и Слонимский возвращаются в Польшу; Лехонь и Вежиньский, не приняв новую действительность, предпочли стать эмигрантами. Лехоня эмиграция убила, Вежиньского - обновила.

"Обновлением" стали для Вежиньского, как он вспоминает, его новые стихи первых послевоенных лет. "Я отдавал себе отчет, - пишет он, - что принадлежу к счастливцам, свобода которых недосягаема ни для какого террора. У меня было в распоряжении слово, вещь более долговечная, чем правящие режимы". В другом мемуарном эссе он высказывается еще определеннее: "С язвительным удовольствием я осознавал, что пишу вопреки мрачнейшей сталинской реакции, царящей в Польше, и с некоторым страхом понимал, что могу пользоваться сколько хочу счастьем писать все, что мне вздумается".