КРОВЬ И КОСТЬ
1
В моей природе два начала, и мать, баюкая меня, во мне двух близнецов качала: кость трезвости и кровь огня. Но кровь и кость, два равных рвенья, вступив с младенчества в борьбу, отметили мою судьбу печальным знаком раздвоенья.2
О музыка, тебя ли слышу я над собою по утрам? Ты крест в мою вставляешь крышу, и дом — не дом уже, а храм! Всесильная, одна ты можешь и кровь, и кость в себя вобрать. Ты мне едва ли жить поможешь, зато поможешь умирать.ПРЕЕМСТВЕННОСТЬ
ПЕРО
Судьба дала мне часть крыла перо, но я в ином скелете давным-давно уже была с крылом на этой же планете. Меня ко сну вела звезда, а утро, над листвой пылая, выталкивало из гнезда, когда пернатою была я. Дубравы сделались лысей, исчезли древние поверья, но стая реющих гусей еще мои носила перья. И перья дикие неслись вдаль, над горами и долами… Потом они спустились вниз, чтоб шевелиться над столами певцов, чиновников и дев надолго прикрепиться к дому и, до отказа проскрипев, всё передать перу иному. Перо (прильнувшее к ребру) незнатного происхожденья златому вечному перу дает чудесное рожденье.КАМЕЯ
Душа моя отмечена пороком, но с ней должна идти я до конца. Она всегда стояла к жизни боком и видела лишь часть ее лица. Жизнь полностью рассматривать не смея, я вижу только профиль бытия. У матери моей была камея, такая ж однобокая, как я. Камея спит, застыв в тугой оправе, она от всех отвернута лицом. Но жизнь свою винить она не вправе, что та ее оправила кольцом. Кольцо своей чертою золотою черты камеи украшает, но уста ее покрыты немотою и выйти из кольца ей не дано.ВОДОЛАЗ
Родители забыли положить в дорогу мне стремление к кипенью. Я медленно, я смирно стала жить, умея отдаваться только пенью. О сердце, над которым голова неустранимой тяжестью нависла! Произношу я прежние слова, но все они полны иного смысла он стал отчетлив, как весенний день, а между тем осенний на пороге: срывает ветр последних листьев сень, и листья с хрустом ходят по дороге… Я плохо вижу то, что в вышине (высь для меня на глубину похожа), но подготовлена я к тишине подводного нетронутого ложа. Не увлекаясь ни добром, ни злом, совместно жесткой будучи и хрупкой, я от всего отделена стеклом с одной необходимой сердцу трубкой. Лист осени летит, желтит окно полет нередко вызван высыханьем… В стекле своем спускаюсь я на дно с искусственным, как водолаз, дыханьем. Родители старались положить в дорогу мне живую волю к бденью. Но наяву я не пыталась жить, имея тягу только к сновиденью.CЕСТРЫ БРОНТЭ
О времени не спрашивай счастливых, несчастным памятники приготовь: дай мрамору из золота курсивы и ангелам дай каменную бровь. Легко сгорает оболочка тела, внутри которой угольный костер. От близких труб деревня закоптела, но черный крест над ней еще остер. Эмилия, о дикий сок лаванды, о лилия, о мертвый соловей! Таясь от всех ты уносила в ланды избыток тщетной гордости твоей. Живут грехи былого поколенья: порок детей восходит к их отцам. Но дух cтрадания для окрыленья дает перо заклеванным cердцам. И вот Шарлотта с грузной головою пером гусиным вскрыла бедный кров, где три сестры во мгле внимали вою неумолимых северных ветров. Перо она на редкость крепко держит: cтроенье из неправильных костей, к несчастью, в тесноте своей содержит притушенный огонь больших страстей. Скрыв страсти под непрочной оболочкой, держу и я чернильный край крыла. Дочь лекаря, я пасторскою дочкой одной из Бронтэ — некогда была. Увы, для нас в конце, как и в начале, преграда счастью — внутренний наш суд. Но вдохновенье, знание печали и время — неудачников спасут.ЗЕМЛЯ
Невольно ослабляя напряженье распластанного в воздухе крыла, подвластна птица силе притяженья, как в косном этом мире все тела. Но хрупкий ком, садящийся на кровы, на разные поющий голоса, сбирающий крупицы у подковы, опять уносится под небеса. И перьями приподнятая птица без трепета висит на высоте, откуда человеческие лица чуть видимы, как гвозди на кресте. А человек, уставший от полета, от содроганий вечного пера, обычно ищет теплого оплота гораздо ниже горного ребра, гораздо ближе к чавкающим недрам гостеприимной низменной земли защитницы незыблемой и щедрой, которой в горе жаждут корабли.КУЗНЕЦ
Лишь кость чиновника сидит над беспросветными листами, а кровь его в окно глядит на осень с красными кустами. Пусть куст — как пламень за стеклом, как камень — долг, трудов виновник… C люстриновым своим крылом похож на ворона чиновник. Он гнет над знаками скелет без воли, без негодованья, но кровь его — лелеет след от прошлого существованья. Была чернильница пуста, гусиные летали перья, и возле зелени листа гуляли дикость и доверье. Там, c ярким жаром пред лицом, он был в нездешнем освещеньи он был цыганским кузнецом в предшествующем воплощеньи.УХО
Судьба, ужель ошиблась ты, родив меня не музыкантом? C высоким лбом, c широким бантом ушла б я в нотные листы… Бетховен не был мне отцом, но даст, быть может, мне наследство к усовершенствованью средство глухое ухо пред концом. Пред смертью, тягостно дыша и чуя над ушами крышу, ужель тебя я не услышу, о музыка, моя душа?БАБУШКА
Изъяны предков достаются детям, и внучка болью бабушки больна. Любовью звали бабушку, и этим моя судьба предопределена. О бабушка, жила ты в желтом доме, где рукава сходились на спине. Остался желтый облик твой в альбоме, а рукава — ты завещала мне. Как два пути с единым назначеньем, живут во мне раздельно кровь и кость. Стремится кровь к тебе своим теченьем, но кость моя — тебе незваный гость. Лишь только ночь подходит к изголовью, два дерева меня на части рвут. Быть может, и меня зовут Любовью, но я не знаю, как меня зовут.ЗМЕЯ
Скучает осень, влагой к нам стекая, и думаю, на осень глядя, я: душа усталых как бы мастерская, в которой память — первая швея… По садику, c оборчатым нарядом, c зонтом, гуляла бабушка моя. Уже тогда, шипя греховным ядом, к ней райская приблизилась змея. Гудели лесопильные заводы, не заглушая пенья той змеи, но не хватало бабушке свободы, чтоб выявить возможности свои. Не знаю я ни страсти душ ушедших, ни бабушкиной фабрики лесной, но желтое жилище сумасшедших о ней напоминает мне весной. Шипением и тусклым блеском ока томительно судьбу мою двоя, свернулась в существе моем глубоко от бабушки приползшая змея. Пусть плакать не умею я глазами, пускай люблю любовью неживой, но голос мой, исполненный слезами, поет над ядовитой головой. Любовь, земным рожденная началом, скрывает свой неукротимый рост: конец любви сливается с началом свой собственный змея кусает хвост.БРАТ И CЕСТРА
Рассветный холодок остер. Луна бледнее перламутра. На берегу воды костер раскладываю я под утро. Но, свой огонь водой туша, я знамение вырожденья слилась горячая душа во мне с холодной, от рожденья. Бывает жизнь и житие. Но житие обычно в ранах. И мной — земное бытие, увы, проходится в двух планах. Две разнородные струи сплотились под одною кожей: струя животной жизни и поток, на облако похожий. Пожар, сжигающий дворы, и пена на пустом пароме… Два лика — брата и сестры живут в едином костном доме. На кровлю падает луна… Который час — не знаю точно. Спроси сестру мою — она отзывчива и непорочна. Как осень — веткой золотой, как паутинной сеткой птица, она живет моей мечтой она и жертва в ней, и жрица. А брат мой — долгий взгляд в себя и диалог с самим собою, где, настоящее губя, всё прошлое выходит к бою. О брат мой, о моя сестра! я жизни придаю значенье, но жизнь над пламенем костра, как дым, уходит в отвлеченье.ДВОЙНОЙ ОРЕХ
Идут дожди. Луна на лоне луж лежит щекой то правою, то левой. Ты наяву, душа, живешь как муж, но ты во сне всегда бываешь девой. Еще во мне твой голос не угас: должна ты петь и плакать до могилы. (В живой душе всегда пленяет нас соединенье слабости и силы.) Увы, сквозь слой домашнего стекла тебе давалась света только мнимость. Пусть в девственных лесах ты не была тебя манила их непроходимость. Там неподвижны змеи, как бревно, и там же к дубу ластится лиана. В таких лесах была давным-давно и дичью, и охотником Диана. Не ты ли, как стрела ее, остра, не ты ль, как тетива, персту покорна? Одновременно брат ты и сестра, душа моя! И жернов ты, и зерна. Тебе в удел дарован звучный глас и глаз, провиденьем вооруженный. C одною грудью, c кожей без прикрас такую жизнь уже имели жены.КРУГОВОРОТ
Земля от солнца и дождя являет сонмы превращений, а ты всё та же, проходя ряд сложных перевоплощений. Вначале будучи струей первичной влаги мирозданья, зеленой стала ты змеей в года библейского преданья. За пищей, травами шурша, большие корни задевая, ползла ты жадно, о душа, холодная и огневая. Имея каменный устой, в век камня ты была пещерой. В кольце арены золотой стояла ты со львом и c верой. Сгибались бедные цветы под гнетом рыцарской подковы. Там, будучи колдуньей, ты сжигала кров средневековый. А романтичные года отметили твой стан крылатый, когда, тоскуя иногда, воздушной девою была ты… За восковым — стеклянный век взнесет здоровые строенья, но даже новый человек тебя использует — для пенья.ТРУБА
Для неживого жития я предназначена судьбою: больших страстей не знаю я и счастья не беру я c бою. Дала мне мать свою губу, отец мой — трубку слуховую, дабы любила я трубу играющую, духовую. Ночных страстей в тебе уж нет, ты о дневной не помнишь снеди, душа, когда закатный свет на выгнутой играет меди. Напутствуемая судьбой, сопровождаемая снами, соедини мой рот с трубой, и звук и свет да будут с нами.Примечания
БЛИЗНЕЦЫ
Печатается по: БЛИЗНЕЦЫ — Вторая книга стихов — Объединение русских писателей во Франции. Париж, 1946.
КРОВЬ И КОСТЬ
Переведено на английский язык и вошло в антологию Modern Russian Poetry. An Anthology with Verse Translation, London, 1966. P.476: Blood and Bone.
КАМЕЯ
Это стихотворение С.К.Маковский (видный литературный деятель эмиграции, а в дореволюционном прошлом — основатель и редактор петербургского журнала "Аполлон") опубликовал в Сборнике объединения русских писателей во Франции: Встреча, Париж, Сб.1 (1945). С.21. С.Ю.Прегель поместила его в своем журнале: Новоселье, Н-Й; П., № 20 (1945). С. 21–22.
Расхождения:
1. 6 только < лишь 1
16. кольца ей < кольца — ей
ВОДОЛАЗ
Ранее без названия опубликовано в Современных Записках. (((((. С. 191–192.
Расхождения:
3. смирно < поздно читайте:
сердце и неутоленность. Пусть вдоль дорожки муравьиный полк влачит свой груз, к труду имея склонность… О музыка, о чистая звезда, лучистая дорога в перелеске. К родителям сырая борозда, и утром крест окна на занавеске.25-28.
Ужель так трудно попросту любить, идя к концу дорогой неотложной? Но ты в стекле, его нельзя разбить. За ним безумье. Будь же осторожной.СЕСТРЫ БРОНТЭ
Ранее под названием "Шарлотта Бронтэ" опубликовано в "Русских записках" № 20/21, 1939. С. 64–65.
Ланды — Landes — заболоченная низменность вдоль побережья Бискайского залива, отделенная от моря полосой дюн шириной около восьми километров. Здесь — дюны.
Расхождения:
у ангелов там каменная бровь. О времени не спрашивай счастливых, несчастным — памятники приготовь.После 8:
Вокруг церквей едва-ль ограда номох, и звон, и карканье ворон. Больных людей пускать туда не надо: уныньем их обдаст со всех сторон.9. сок < куст
10. соловей! < Соловей.
После 12:
О, долгое отсутствие свекрови, о, круглое отсутствие кольца, о, варка алкоголику моркови, и дождь, и назидание отца!13. живут грехи < Уходит грех
14. следы оставив детям, не отцам…
15. Но дух страдания < Зато страдание
16. дает < дают
23. в тесноте < в глубине
24. огонь больших < пламя всех
Далее были выпущены две строфы:
как я боюсь людей совсем хороших: от них исходят тусклые лучи. Лишь из глубин, шиповником поросших, бегут ко мне горячие ключи. Но лишена я подлинной свободы, не в ту струю поппала я, не в ту! Безумие и боль моей породы благоразумьем связаны в быту.25. Скрывая страсть свою под оболочкой,
26. держу и я чернильный < перо беру я — острый
30. удачная любовь — чужой сосуд…
КУЗНЕЦ
Неоднократно публиковалось: Грани 44, 1959. С.75; Муза Диаспоры Избранные стихи зарубежных поэтов. 1920–1960. Frankfurt am Main. 1960. Под ред. Ю.К.Терапиано. С.266; Temira Pachmuss. A Russian Cultural Rivival. A Critical Anthology of Emigré Literature before 1939. Knoxiville. 1981. Р.399.
БАБУШКА
Публиковалось: Грани 44, 1959. С.75; Муза Диаспоры. С.267.
Комментарии к книге «Близнецы (стихи)», Анна Присманова
Всего 0 комментариев