Андрей Владиславович Шацков Осенняя женщина: сборник стихотворений
И снова август
Ильин день
Черной копотью небо завешано.
На исходе ненастного дня
То, что прадедов кровью завещано,
Обожгло в одночасье меня.
Тучи падают спелыми сливами.
По затонам гуляет гроза.
Вот и я поседел над обрывами
Над бездонными, щуря глаза,
Над путями, в закат невеселыми,
Где одна лебеда да полынь,
Где грохочет над русскими селами
Затихающий праздник Ильин,
Где любили и верили истово
В заповедной гречишной глуши,
Где крылами о дно каменистое
Задевали шальные стрижи.
И, опомнясь, стояли в безмолвии
На закраине той колеи,
Где сгорели грехи наши в молнии
Безрассудного гнева Ильи.
Фиолетовый стих
Памяти В. Д. Берестова
На рассвете сады молчаливы,
Легкой зыбью покрыт водоем,
Только слышно, как падают сливы
Фиолето-восиним дождем.
Перенявшие хитрости лисьи, Облетевшего, прошлого дня,
Ускользая от солнца огня,
Тихо падают сливы на листья
Чтобы вновь на успение лета Туч, опавших садов, васильков.
Мир укрыл плодоносный покров
Загустевших мазков фиолета:
Чтоб седатые мхи голубели, Заступали зиме в караул,
Бородой, оплетая кору,
Чтобы строгие синие ели
Чтобы август над миром лиловым Фиолетово-синим дождем.
Отлетал горевым сизарем,
Тихо падают сливы тяжелым
Август 2001
Прощай, Лазурь Преображенская
И золото второго Спаса.
Смягчи последней лаской женскою
Мне горечь рокового часа…
Б. Пастернак. Август
Туманится даль предвечернею мглою,
Смыкается ночь над душою бездомной.
Лишь голуби кружат опавшей листвою,
Лишь омуты глаз все черней
и бездонней.
И будут снега от Покрова пластаться,
И плакать капелями в день Евдокии.
И встретиться вновь тяжелей,
чем расстаться,
Чтоб стужей дышать на просторах
России.
Чтоб только во снах позадавнее лето
Опять приходило в твоем сарафане.
И лили грибные дожди до рассвета,
И пахли малиновым духом елани.
И благовест медленно плыл, зависая,
Дивясь разноцветных лугов узорочью.
И ты косогором бродила босая,
И плакала, если не виделись ночью.
И были слова горячи, но не лживы.
Теперь по приметам рассудим едва ли,
Что светлой печали задел положило,
Лишь первые звезды на землю упали.
Лишь белые росы от Первого Спаса
Легли, как пролог ледяного безмолвья,
Седою предтечей последнего часа,
Забытого верой, надеждой, любовью.
Август 2002
Август – время вкушенья плодов,
И медов и расчета по давности срокам.
Где-то в городе Рузе блуждает любовь,
Согревая последним теплом,
по дорогам.
Видно, чтот-о случилась не то и не так,
Как шептали стихи на лощеной бумаге.
Волочатся репьи на хвостах у собак,
И бездомные тати засели в овраге.
Но на весь этот со?ром, на древний
погост,
На Димитрия храм, изузо?ренный
дивно,
Зачарованно падают ливни из звезд,
Заповедно-желанные звездные ливни.
Ты со мной о желанье своем говори,
Все равно не исполнится, я ли не знаю.
Лучше кофе свари и варенье свари,
Я на гуще тебе что-нибудь нагадаю.
А под горкой уже холодеет река,
И горчит разнотравье полынью
и тмином,
И вальяжные в осень плывут облака
Мимо сосен и вечности дремлющей
мимо.
Золотые шары – на параде стрельцы —
В медных касках шутейное правят
сраженье.
И звенят колоколен резных бубенцы
В дни Успенья и в праздники
Преображенья.
Август – время идти к рубежу,
За которым зима, словно волчья пожива.
Может, в августе я вдругорядь расскажу,
Что на Вербное вербами наворожило.
Август 2005
И. Ш.
Жгут сухую ботву.
Над полянами август кружится.
Молодая картошка
остыть не успела в золе.
Нам с потерею лет
и с потерею лета ужиться
Невозможно никак,
потому что светло на земле.
Все мечталось:
прожить ну хотя бы полсотни,
и баста!
А потом как позволят врачи,
как свершатся дела.
Но опять ворожит
за окошком рябиновый август.
И высокие полдни
прозрачней слюды и стекла.
И звучит все нежней
твой по-прежнему девичий голос,
И в копне твоих рыжих волос
не видна седина,
И по-царски цветет
золотой, как они, гладиолус.
А быть может, что это
прощально горит купина’.
И над лентой реки,
что несет на закат свои струи,
меж кустов ивняка
по песчаному ложу скользя,
я тебя на бегу,
словно юность свою, поцелую,
позабыть про которую
в августа пору нельзя.
Тяжелеют плоды,
осыпая сады и дороги,
Уводящие в сутемь предзимья
и холод зимы.
Жгут костры.
Поздний август подводит итоги…
Ставший вечностью август,
в котором останемся мы.
Тридцатъ первое августа
Ушедшего лета последний звонок.
В реке холодеет водица.
В день Фрола и Лавра сплетенный
венок
Навряд ли когда пригодится.
Остатнее сено скирдуется в стог.
Осот зеленеет убого.
У осени много путей и дорог,
Но главная – в зиму дорога.
Накинь свою шаль, подними
воротник,
Не верь в безысходность итога.
У осени мало дорог напрямик,
Но главная – наша дорога.
И если листами и ветром сечет
И падают белые мухи,
Не думай: «Что было – сегодня
не в счет!»,
Былому не делай порухи.
Ушедшего лета последний венок
Бросай, наклонившись с обрыва…
Как мало в поэзии радостных строк,
В днях лета – дождям перерыва.
Как свойственно поэту
Ночной дозор
Сосны в ночную жуть
Шепчут былину-небыль.
Кони за лесом ржут.
Ты далека, как небо.
Поздний закат сгорел
Над межевым затесом.
В су?теми град Саркел
Взглядом грозит раскосым.
Белой росой блестит
Яд колдовских испарин.
Где-то мосты мостит
Через Донец хазарин.
Стали славянской крыж.
Отблеск огня спокоен.
Что ж ты опять грустишь,
Дней позабытых воин?
Или тебе невмочь
Двинуть свою десницу?
Или об эту ночь
Вспомнил красу-девицу?
Ночи совиный крест
Кружится на аркане.
«Счастье, конечно, есть
Где-то в Тмутаракани».
Вспомнилось, нету сил,
В лю?бых глазах ненастье.
«Я бы тебя простил,
Да не воротишь счастье».
Ветер – в лицо и злей.
Крепче сомкнитесь, губы!
Вновь с боевых полей
Кличут на подвиг трубы.
Над Русью осень
Любимая, в твоих родных глазах
Я вновь обрел все то, что знал дотоле:
Широкое нетоптанное поле,
Кресты церквушек, стены в образах
И сенокос, что в росах, как в слезах,
И ветер, что свистит о славной доле.
Так что еще сказать тебе одной?
Какие прошептать с любовью сказки?
О том, как ярче вспыхивают краски
Осенних рощ под алою луной.
Но кони ржут за сизой пеленой.
И закружились сабли в дикой пляске.
Земля была распластана щитом,
А рыжий лес звенел листвы кольчугой,
И князь, прощаясь с верною подругой,
В броне застыв на береге крутом,
Все забывал и помнил лишь о том:
Костер любви горит под листьев
вьюгой.
Была ладонь шершава и груба,
Когда ее девичьи руки жали.
Лишь жемчугами две слезы дрожали.
А князь шептал: «Прощай, моя судьба!
Упершись в небо, голосит труба,
И в бой зовут веков былых скрижали».
Любимая, я в облике твоем
Увидел то, что скрыла сказок синька:
Осенний лес, вдали твоя косынка.
И чистым полем в неба окоем
Несется витязь, сросшийся с конем.
Не забывай его, моя осинка.
Казанский эскиз
Небо басурманское белесо,
Азиатским зноем опален
Низкий берег, русские березы,
Кем-то приведенные в полон.
Полумесяц мусульманской веры
Вперил в Мекку раскаленный взгляд,
Западу из вотчин Едигера
Минареты стрелами грозят.
Было все: от ярмарки до драки,
От орды до царственных особ.
Таяло минувшее во мраке,
Уходило прошлое в песок.
Но ломилась от товаров пристань
И бурлак надсаживал плечо,
И ломился яростно на приступ
Матушки-Казани Пугачев.
И достались мне в двадцатом веке
Отголоском позадавних дней
Башня легендарной Сююмбеки
Да Коран прабабушки моей.
И один ответ на все вопросы —
Тот, что заучился наизусть,
Отчего в глазах своих раскосых
Я навек укрыл степную грусть.
Проводы зимы (вальс декабристов)
Весна – ты близко! Ощущаю
Твою загадочную синь.
Друзья, ко мне, на чашку чая,
Поручик, троньте клавесин!
Сыграйте что-нибудь такое,
Хотя б старинный мадригал.
И переполненный бокал
Я двигал звукам в такт рукою.
Гас вечер, стаи черных птиц
Вещали сумерек истому.
Меж аксельбантов и петлиц
Ты шла, ступая невесомо.
Присела около меня:
«Мой друг, темно, зажгите свечи…»
И вот на худенькие плечи
Упал тяжелый сноп огня.
Я звякнул шпорами, и мы
Плывем тихонько по гостиной.
На про?водах своей зимы
Танцуем этот вальс старинный.
И с заалевшего лица
Не сходит странная улыбка.
Все в мире призрачно и зыбко,
Лишь отбивают такт сердца.
Трубач тревогу протрубил,
И суета на коновязи.
«Здраст!.. Ваш!» – фельдъегерь
отрубил,
А сапоги в дорожной грязи.
Растает полк в объятьях тьмы.
Мой друг, наш след залижет заметь,
Но пусть твою тревожит память
Печаль о проводах зимы.
Звезда декабриста (монолог поручика Анненкова)
Французская шляпка, вуаль,
Фигура, обвитая флером…
Гори же, моя этуаль,
Гори над острожным забором.
За Нерчинском – только Восток.
А мысли уносят на Запад,
Где в прошлом – шампани глоток,
Где в прошлом – волос твоих запах.
Но Бог не услышит молитв.
Отплясана жизни мазурка.
Он крепок пока – монолит
Гранитных столпов Петербурга.
Штыков ощетиненных сталь,
Халат арестантский, куртина.
Гори же, моя этуаль,
Звезда декабриста – Полина!
До самой последней черты
Не будет лукавей кошмара:
Острог предвесенней Читы,
Венчание в церкови старой.
Кольцо из чугунной цепи.
Взахлеб поцелуй на морозе.
Конвойного оклик: «Не спи!»
И сани невесту увозят.
Я клятву свободе сдержал.
Имперская служба постыла.
Всеобщего счастья желал,
А счастья себе не хватило.
Кандальная злая печаль.
Набухшая почками верба…
Гори же, моя этуаль,
Даруй вдохновенье, Эвтерпа!
Уездный роман
Как нежен свет ушедшей осени,
Но остывает тверди пазуха.
Все больше стай в линялой просини.
Антракт. Природа держит паузу.
Купецкий город сладко почивал.
(Здесь в пятницу гуляла ярмарка.)
В рядах обжорных ели сочиво
И пили хмель казенный чарками.
И были горожанки в панике
От удалых гусарских выстрелов.
И продавали мед и пряники
Засевшие в лабазах выкресты.
И в бричке бегали каурые
По бездорожной грязи с топотом.
И были плечики понурые
Покрыты ситцевою лопотью.
Но были руки – алебастровы.
А очи были – аметистовы.
И инвалиды с алебардами
Нам в след в кулак себе посвистывали.
И улыбалась по-бедовому
С пустым ведром соседка встречная,
Как ты, смущаясь чувству новому,
Клонила голову доверчиво
На эполет, покрытый порохом
Еще недавнего сражения…
И на пути стояло Дорохово —
Предтеча нашего сближения.
Зима над Россией
Когда над Россией сгущается тьма
И льдом затянулись затоны,
Когда колесит издалече зима
И в такт громыхают вагоны,
Когда бесконечны унылые дни
И после «Прощанья славянки» —
Огни, полустанки и снова огни,
И снова в огнях полустанки
Мелькают виденьем в морозном бреду
И тонут в объятиях ночи,—
Россия, ты словно в двадцатом году
Не прячешь разбойные очи.
И снова с надеждой, что все впереди,
Что там – веселее и лучше,
С размаху рванешь на широкой груди
Степной пугачевский тулупчик.
И снова ломаешь коленца, присев
В похмелье бездумного пляса…
Сокрытый веками Батыев посев
Дождался урочного часа.
Россия, молись за уделы свои —
Крамола в полуночном стане.
Пусть каждый акафист, как Спас на Крови
Над дымной воронкою встанет!
Ни Гришка Распутин, ни Тушинский вор
Тобой не управят вовеки.
И птицы весной возвратятся на двор,
И тронутся стылые реки.
На этой земле
На Сретенье – лужи, на Пасху – пурга.
То степи, то чащи лесные.
Что скажешь? – «Россия —
и вся недолга?!»
Что сделаешь? Это – Россия.
Здесь нет колыбелей. Качают пращи
Каме?ния судеб бедовых.
И здесь не дают на разжив палачи
Отступникам тридцать целковых.
На этой земле, где сражаясь, не ждут,
Что к смерти состарится тело,
Доносчику первый достанется кнут
За слово его и за дело.
И дешева пусть подъяремная месть,
И нету для катов Мессии,
Но в этой земле Благовещенье есть,
Чтоб верила в завтра Россия.
Чтоб знала: в черед зацветет краснотал
Церковный от солнечной ласки.
Но будут погосты по свежим крестам
Считать не доживших до Пасхи,
И, в свиток свернувшись, чернеть небеса,
Кричать заплутавшая стая…
Что скажешь? – «Россия – кругом
чудеса!»
Что сделаешь? Участь такая.
Плач по российским поэтам
В небеса пошлет прощальный глас
Колокол людского покаянья.
Скольких нас не стало? Сколько нас
За чертой признанья и призванья?
Скольких нас не стало! Сколько нас Эшафот в утробе равелина.
Приняла российская равнина.
Ждал на Черной речке алый наст,
Скольких целовала вьюга в лоб! А душа – зегзицей со стены,
Скольким вслед струился шип змеиный!
Положи, Елабуга, на гроб
Асфодель Кавказа для Марины.
Мысью с древа грянется на травы. Как наград посмертных для поэтов.
Мы еще вернемся с той войны,
Где стихи – горящий край державы.
И пройдем по россыпи листов
Пасквилей, доносов и наветов.
И не хватит Родине крестов —
Реквием по юности (Леониду Колганову)
На годах-камнях семидесятых
Наше поколенье полегло…
Л. Колганов
А юность все-таки была,
Как некогда была Россия.
Зимою – снег, земля бела,
Под осень – грязь, дожди косые.
Нас нежно пе?стовали те,
Те – гимназистки и славянки,
Чьих под Сморгонью в немоте
Отцов покоятся останки.
Изящность бабушкиных рук
Мне вспоминать всю жизнь
с любовью.
Плыл электричек ближних стук.
Средь сосняка, по Подмосковью.
И знать откуда было мне,
Что оборотни взгляды вперили
В то, что любил в своей стране —
Великой и больной империи.
Наверное, я верил зря
В то, что сейчас зовут застоем.
Но были книги и друзья,
А остальное все – пустое.
Лишь: «Русь за нами!» – ратей клик
В дали мерещился туманной,
Лишь «Незнакомки» Блока лик
Манил в былое неустанно.
Бабушке
Рудневой Зое Владимировне – рожденной 6 февраля, упокоенной 16 февраля и день ангела имеющей 26 февраля
Юная бабушка, кто целовал
Ваши надменные губы?..
М. Цветаева
Бабушка, в мире уснувших страстей,
Где не заботят печали и толки,
Ждешь ли на Пасху желанных гостей,
Шьешь ли костюмы для праздничной елки?
Снимешь ли добрыми пальцами воск
Свечек, стекающих в жерла кануна?
Внук твой матер, поседел, словно волк,
Только душа неприкаянно-юна.
Только на памяти – осени дым,
В лужах стоит босоногое детство.
Только во взгляде с прищуром твоим
Крови степной иссякает наследство.
Бабушка, дождиком с горних высот,
Белой метелью с хвостом горностая,
Выпади, пусть, как упрямый осот,
Правнуки в небо твое прорастают.
Пластырем туч застилает глаза.
Смутен покой под Ваганьковской сенью.
Бабушка, где ты? Молчат образа.
Вещие сны не приносят забвенья.
Воспоминание детства
М. Г.
Дорога в Ильинку открыта,
Ворота – Казанский вокзал.
Как в детстве, колеса-копыта
Гарцуют по лестнице шпал.
Гудок оглушительно-четкий
К отправке сигнал подает,
И станций бесчисленных четки
Отщелкает поезда ход.
Куда мне деваться от лета?
Куда мне избыть эту грусть?
На улице солнечной где-то
Цветет по утру майский куст.
Мои полудетские были
Сквозь колкий шиповник бредут.
Отростки его на могиле
У бабушек наших растут.
Пока еще сердцем не поздно
Избыть суету бытия:
Я с вами – ильинские сосны,
Я помню вас – детства друзья.
Дорога в Ильинку открыта,
Ворота – Казанский вокзал.
Как в детстве, колеса-копыта
Гарцуют по лестнице шпал.
Март
Брызжет даль белизною и паром.
Свежий воздух пьянит, как первач.
По поляне блестящим гусаром
Проскакал одуревший косач.
Громким писком шальные синицы
Нас приветствуют в чащах сосны.
Мы на лыжах стоим – у границы,
У границы зимы и весны.
И в капельном разбуженном шуме
В синеве высоко-высоко
Облаков боевые ушкуи
Мчат под звонкие гусли Садко.
Незабвенные детские были,
Заповедного счастья миры…
Что ж вы голову так забелили,
Сорок зазимков, с этой поры?
Где вы, тонкие пальчики-спички,
Растопившие лед без следа?
Но несутся звеня электрички
В те родные места и года,
Где жилось с ощущеньем азарта,
Где дышалось легко на бегу
В первых днях долгожданного марта
По последней лыжне на снегу.
* * *
Нет, ничего не говори.
В ложбины лес струится кровью,
И золотые сентябри
Костром горят по Подмосковью.
Я позабыл, в какой главе
Давно прочтенного романа
Вот так же, по сырой траве
Стелился белый хвост тумана.
И босиком,
и босиком
По листопаду,
листопаду
Ко мне бегом,
ко мне бегом
Ты вырывалась за ограду.
Как листьев – лет волос с плеча,
И губы с запахом полыни.
И запоздалый клин крича
Тревожно тает в нежной сини.
А память сказку повторит.
В ложбины лес струится кровью,
И золотые сентябри
Костром горят по Подмосковью.
Прощание у стен Донского монастыря
В кирпичной чаше древнего собора,
Среди полуразваленных столбов,
Не опуская пристального взора,
Та женщина внимала про любовь.
Спускалось солнце плавным полукругом,
И мелкий снег по мрамору рябил.
Она меня своим считала другом,
И я об этом знал… но позабыл.
Забыл, что в этом мире все непросто,
Что горек сладкой встречи дикий мед.
Смотрели удивительные звезды
На двух теней озябших хоровод.
О нежность бесполезная поэта!
О повторенность и банальность фраз!
Ну кто тебя из солнечного света
Соткал такой, с морщинками у глаз?
И кто мне даст неведомые силы,
Словами не затмить твою красу?
В кирпичной чаше тихо спят могилы
И застывают хлопья на весу…
* * *
Эта ночь для двоих.
Тихо в комнату утро вплывает.
Серебристая пыль
Осыпает прибрежный балкон.
Нежный девичий профиль
На левом плече засыпает.
Мне встречались нежней
Лишь в полотнах рублевских икон.
Двадцать солнечных дней
Нам с тобою не будут обузой.
Двадцать солнечных дней
Нам с тобой не уйти от судьбы.
И взовьются стрижи
Над великой и плавною Рузой,
И с вечернего неба
Падут грозовые столбы.
Отойдет сенокос,
Отцветет на полянах цикорий.
Скоро осени цвет
Зажелтит полновесную рожь.
Я тебе расскажу,
Прошепчу тебе кучу историй:
Полуправду
И полузаветную ложь.
А когда расставанья
Настанет проклятое время,
Покачнется земля
И присохнет к гортани язык.
Мне останется дней
Незабвенное, сладкое бремя:
Эта ночь для двоих.
На плече моем девичий лик.
На Рузском шоссе
Я уйду по Рузскому шоссе
После расставанья на рассвете.
Солнца золотой карась – в лозе
Рвет тумана утренние сети.
Я пойду без тяжести в груди
К нежно розовеющему храму.
На реке ушкуйники лодьи
Из варягов в греки плавят, знамо.
Чуден благовеста ранний час,
Встреченный побудкой петушиной.
Семеренкой в Яблоневый Спас
Покатилось лето под вершину.
Скоро кликнет осень Алконост,
Спрятавшись за кроны вековые.
И дорогой этой на погост
Повезут отрубленные выи
Тех колосьев, что сейчас в росе,
Как отряд бойцов в кольчужной стали…
Я уйду по Рузскому шоссе
В зимние, нехоженые дали.
Завет
Шепчи мое имя, молись.
Я – молнией битое древо.
Развилка, уведшая влево.
Капканом отмеченный лис.
Шепчи мое имя, молись.
Застынь перед ликом иконным.
Я – пеший в нашествии конном.
Я – в черепа чаше кумыс.
Шепчи мое имя, молись.
Под крестоандреевским стягом
Есть место певцам и бродягам.
Им ведом грядущего смысл.
Шепчи мое имя, молись.
Ты станешь моим оберегом,
Опарою пашни под снегом,
Строкою, упавшей на лист.
Шепчи мое имя, молись!
На могиле М. И. Цветаевой
И будет предвечная болесть России
Болотным туманом ползти по земле,
И будут ее соловьи и мессии
Лежать на снегу иль болтаться в петле.
Марина Ивановна! Свят твой жеребий
И, словно звезда Вифлеема, высок.
Но узкой петлею затянется гребень
Елабужских вечнозеленых лесов.
Пребудет не скоро признанья награда,
Пребудет не скоро любовь на века.
А что остается? Кладбище, ограда
Кирпичного камня да Кама-река,
Да звон колокольный, густой
и умильный,
С вершин церковей сорока-сороков,
Да старые сосны, да камень могильный,
Да медная горстка людских пятаков.
А больше не надо, а больше не требуй.
Стою на юру средь сухих повилик.
Марина Ивановна! Темен твой жребий.
Марина Ивановна! Светел твой лик.
Северо-западная элегия
А дни все короче, все шире река
И рыба в залитые пожни теснится.
И белая ночь, как стакан молока,
Разлитый июнем – во сне не приснится.
Приземистый храм молчалив и суров.
Ошую – леса, одесную – болота.
Две вскинутых башни грозящих перстов
Закрыли в чудскую равнину ворота.
Все свечи сожгу перед ликом твоим,
Мой ангел-хранитель, забывший
о встрече.
Кому мы сегодня поминки творим,
Рябин и калин красноперые свечи?
Но если меня сохранит талисман
На черной воде, на извилистой трассе,
Мы выпьем с тобою, речной капитан,
Бельмастый чухонец – Василий Тарасов.
О дно челнока громыхают шесты,
И ноги с похмелья танцуют, как буквы.
Желтеют, рыжеют, буреют листы,
И только алеют созвездия клюквы.
Все кончено. Вечный покой сентябрю.
Пустые леса молчаливы и гулки.
В дорожный мешок упакую зарю,
Чтоб каменных плит осветить переулки.
Осень над Долгой
Стена, зеленая стена
Да клюквы алая пороша,
И небо выцветшего льна
Лучом зари стерню ерошит.
Очерчен жизни полукруг
Речной упругой тетивою.
Легла роса на мокрый луг.
Покой во всем… И нет покоя!
Колеблет свечка полумрак.
Дрова съедает огневица.
Тропа сползает в буерак.
Кричит в полях ночная птица.
И браги забродивший хмель
Манит с собой в леса и хляби,
Шепча, что на дворе – апрель,
А это северный сентябрь.
Пора, мой друг, виски белы,
И на поля ложится иней.
В последний раз – тесней столы,
Чтоб после никаких идиллий,
Чтоб не казался каждый куст
Порфирородную калиной,
Чтоб не раздался пальцев хруст
От трели песни соловьиной
И чтобы чувствовали мы,
Застыв над Долгою-рекою:
Над миром света власть и тьмы.
Покой во всем и нет покоя!
Памяти отца
Под утро на солнце блистает
За ночь не растаявший лед.
Последняя ласточек стая
Готова в прощальный полет.
В лесном ленинградском починке,
Где слажен родительский дом,
Заочно справляют поминки,
Привычным живя чередом.
Усопший, ушедший, убитый?
Что делать, хоть плач, хоть не плачь,
На вешалке старой забытый
Синеет покойного плащ.
Калина кровавой рукою,
Запа?лит свечу за окном,
И чайкой над Долгой-рекою
Уносится память о нем.
А где-то в московской портьере
Запутался солнечный луч,
Скрипят приоткрытые двери —
Не нужен покойному ключ.
Пылится с закладкою книга,
На фото печаль в пол-лица,
И давит на плечи верига
Грехов и заветов отца.
При жизни своей непутевой
Он был бескорыстен и прост
И внукам своим двухметровый
Почти заповедовал рост.
Мне ночью неладное снится.
Мне жизнь начинать, как с листа.
И тянется в небо, как птица,
Процветшее древо креста.
Осеннее «прости»
Осенних бабочек полет,
Осенняя ночи подсветка…
По небу полночью плывет
Большой Медведицы виньетка.
В предощущенье этих мест
Я исписал полста тетрадей.
(В них реквием и манифест
Любви забытой, новой ради.)
И не скрывал незваных слез,
Которые в глазах застыли,
Когда проснулся средь берез
Вдали от ленинградской пыли.
На речке Долгой, что бежит
И где-то там впадает в Лугу,
Нас в небе коршун сторожит
И в струях ходит язь по кругу.
Мы с другом, верным мне, вдвоем
Опять над рифмами колдуем.
Спирт неразбавленный допьем,
Свечу последнюю задуем.
Шумят за речкой дерева,
Их листодер сердясь листает,
А в печке щелкают дрова,
Но горница твоя пустая.
И будет таять снег в горсти
Осенним зазимком постылым.
Печаль моя, прошу, прости
За все, что не было и было!
Реквием
Поэта срезали свинцовые глаза,
Чтоб он упал на землю изумленно.
Он падал, а весенняя гроза
Играла марш на бубне небосклона.
Звенел апрель созвездьем зорь и вьюг.
Гремело небо траурным мотивом.
С бессильным взмахом исхудалых рук
Плыл человек в движенье некрасивом.
А та, к которой он дойти не смог
Всего лишь два иль три коротких шага,
Растаяла, как утренний дымок,
Забыв любви заветную присягу.
Как долго собирался туч нарыв
На землю первым ливнем хлынуть
в раже.
Она ушла, его приговорив на смерть,
Вослед не обернувшись даже.
И стук шагов был слышен на квартал,
А может быть, на целую планету,
Когда он имя горькое шептал
Перед концом,
как свойственно поэту.
Метели мая
Декабрь в Ленинграде
Над пропастью Нового года
Невольно стихают шаги.
По стеклам сечет непогода.
Хватают за полу долги.
Сверлит пустоту полустанка,
Гремя про былые дела,
Состава консервная банка,
Не «Красная…» и не «…стрела».
Стрела Петропавловки шпиля
Осталась в декабрьском сне,
Где белые хлопья кружили
И дыбился конь Фальконе,
Где шепот взволнованный женский
Ожег поцелуями рот,
Где тенью стоял Оболенский
В каре взбунтовавшихся рот.
Литья антикварного прутья
Из голой брусчатки растут.
Наверное, Гришка Распутин
Когда-то прохаживал тут.
И пахла навозом и квасом,
Застыла веков старина —
И страшного судного часа
Ждала в полудреме страна.
От пропасти Нового года
Невольно попячусь назад.
Что там обещает погода?
Неужто зимою – гроза?!
Неужто ни в снах, ни в подпитье
Забвенья не встречу нигде?..
И чудится айсбергом Питер
На масляной Невской воде.
* * *
Май жестокий…
А. Блок
Когда наступает с душою разлад
И шрамы на теле,
Как часто метели метут невпопад,
Как часты метели.
И падает Радониц снег на гранит,
Растущий из тверди.
И ангел-хранитель уже не хранит
От скорби, от смерти.
Темна в облаках неживая вода,
Глубо’ка трясина.
И к отчему дому тропа не видна
Для блудного сына.
На склоне змеей ускользнувшего дня
Лукавый проснулся…
И ты отвернулась тогда от меня.
И Бог отвернулся.
* * *
Какое лето отстояло!
Какая осень отгорела!
Вот-вот снега, как одеяло,
Падут, настанет белым-бело.
И станет память, словно заметь
И павшая потом пороша.
И ничего нельзя исправить,
Итоги прошлого тревожа.
Я разгадал твои загадки,
Я разрешил свои вопросы.
Осенних волн стальные складки
Ломали берега откосы.
И будет пепел над кострами,
Да первый лед в провале следа,
И воск свечи, что в древнем храме
Растаял в жаркий полдень лета,
И серп моста над перекатом,
Колодца рубленого чаша,
А в нем вода, незримым ядом
Отравлена, как встреча наша.
И никнут ветви краснотала.
И рвутся в небо сосен стрелы.
Какие лето отстояло!
Какая осень отгорела!
Реквием жаркому лету
Мне лето в этот год не удалось.
Я ждал его, как утренней побудки.
Я брел к нему, простуженный насквозь —
Со Сретенья итожа дни и сутки.
Шел червень в разноцветье буйных трав,
Варился туч кисель из голубики;
Бесстыдное, подол листвы задрав,
Хмелело лето, солнечные блики
Пятнашками носились по воде.
На Тихона затихнул птичий гомон.
Хлеб выспевал на теплой борозде.
Был окоем распарен и огромен.
Гремели грозы, солнце жаром жгло,
Спалив лугов зеленую заплату.
А время шло… И вовремя пришло
К осеннему Андрею Стратилату.
Шла осень в караванах журавлей
И в криках лебединого изгона.
Над зябью перепаханных полей
Висела мглы свинцовая истома.
На перекрестье всех лесных дорог
Горел листвы чахоточный румянец.
Вставал октябрь – целителен и строг,
И благостен, как Радонежский старец.
Я предъявляю лету полный счет
За все, что не сбылось и не сложилось:
За то, что солнце больше не печет,
За то, что стынет кровь
За то, что был застигнут на беду
Холодной лаской позднего привета…
Любимая, ты слышишь, я уйду.
Но, видит Бог, опять вернется лето!
в прокисших жилах,
За то, что был застигнут на беду
Холодной лаской позднего привета…
Любимая, ты слышишь, я уйду.
Но, видит Бог, опять вернется лето!
Осенняя женщина
Светает. В овраге промокла заря.
Чернеет бессонная ночь за плечами.
Осенняя женщина – дар сентября,
Оборванной гроздью лежит на топчане.
Осенняя женщина, вереска цвет
Пришелся как раз на любви именины.
Я снова с тобой покупаю билет
Один на двоих – в никуда, в осенины,
Гремящие жестью опавшей листвы,
Усталых древес, промотавших
наследство.
И нам не уйти от недоброй молвы,
Не скрыть беспокойное пальцев
соседство.
Антоновкой пахнут пустые сады.
Печально кружит лебединая стая.
На ангельских крыльях прозрачной
слюды
Осенняя женщина в небо взлетает.
Осенние женщины, кто вас поймет?
Кому по плечу непростая награда?
И будет охота с борзыми и влет
На женщин окраса осеннего сада.
И будут звучать средь осенних страстей,
От грусти Успенья до свадеб Покрова,
Прощальные оклики диких гусей,
Как поздней любви заповедное слово.
* * *
Сыплет небо черными грачами,
А березы – желтою листвой.
Ты мне снишься долгими ночами
В кружеве дождя над мостовой.
Незабытый облик чист и светел.
Прядь волос упала на висок.
Что ж еще? Сентябрь на целом свете
Догорает, нежен и высок.
На закат несутся птичьи стаи.
Косяки тревожат глубину.
Белы сне?ги, словно горностаи,
Запорошат нашу старину.
А потом над этой стариною
Первопутьем ляжет ломкий лед.
И без слов, с поникшею спиною
Осень, словно женщина, уйдет
В никуда в фате из снежной ряби
С глаз долой, из сновидений прочь.
Что ж еще? Низки и мрачны хляби,
Непроглядна стынущая ночь.
И дожить пытаясь до рассвета,
В изголовье комкая плечо,
Я благодарю тебя и лето.
И тебя и лето… Что ж еще?
О прошлом
Я снова в прошлом,
прошлое болит
Тебе одной завещанною болью,
Той, что зовется вечною любовью
И прорастает меж забвенья плит
Пусть неприметным – скромным
горицветом
Бессмертником, зажженным
звездным светом,
Сорвавшимся с заоблачных орбит.
Я снова в прошлом,
прошлое подчас
Уводит в заповедное былое,
Гнетущее подспудной кабалою,
Таящейся в морщинах возле глаз —
Размытых бесконечными дождями,
Тоскующими вместе с журавлями
О юности, о нежности, о нас.
Я снова с прошлым
в прошлом остаюсь
Навеки у зеркального затона,
Где отразилось небо, как икона,
А на иконе губ твоих искус,
Где до зимы хотелось верить
счастью,
Но полынья сомкнулась волчьей
пастью
И замер мир…
И рухнул неба груз!
Говорят
Говорят, что жива. Говорят, что здорова.
Говорят, обо мне вспоминаешь с трудом…
И ни отчего крова, ни теплого слова —
Только боль,
да и ту бережешь на пото?м.
Не поженски смела, но поженски
упряма,
Ты не хочешь менять на безделье дела.
Мне дороже, чем ты, только старая мама,
Да и та от волненья за сына сдала.
Все кручинится: сын поседел в одночасье,
Стали скулы острее, а губы сухи.
Я плачу за шальное минувшее счастье,
За шальные грехи, за шальные стихи.
За весенние, летние, зимние звоны —
Соловьев, звездопадов, метельных порош,
За последней любви неземные законы,
За последней разлуки холодную дрожь.
Только будет светиться везде твое имя
И над миром вставать за восходом восход.
Мы не стали одним,
и под нами двоими —
Непохожими,
дрогнул губительный лед
Ледостава,
пришедшего после Покрова
Не по правилам,
именно в этом беда…
Говорят, что жива. Говорят, что здорова.
Говорят, что грустишь обо мне иногда.
Лубок
Когда листвы осенней олово
На деревах осины мается,
Стою, забросив в небо голову,
И вновь предзимье вспоминается:
И забереги, и закраины,
И мост, висящий коромыслом,
И месяц, звездами огра?ненный,
И растревоженные мысли.
В затонах стыли пароходики
Средь ивняка и краснотала,
А на стене стучали ходики,
Покуда стрелка не устала.
Как сиротливо стало в горнице,
В которую не воротиться.
Но ты была совсем не горлица,
А неухватная жарптица,
Которая меня не ба?ловала,
Чернила жизни узорочье,
То притворялась и обманывала,
То в сны подглядывала ночью.
И я, не в силах с этим справиться,
Завел совсем другие песни
И по окошку стукнул ставницей,
И в след услышал брехи песьи.
И свежевыпавшей порошею,
За горькой ягодой-рябиною
Ушел дорогой скоморошьею,
Надев рубаху снегириную.
Аллея Голицына
В предзимье хлопнувшая дверь,
Среди лесов – аллеи прочисть.
Ну кто бы взялся нам пророчить…
Где я теперь? Где ты теперь?
Промчавший високосный год
Войны, усобицы, болезней
Нам стал с тобой прощальной песней,
Сломав привычки хрупкий лед.
Всю ночь проплакал окоем.
Собаки выли за оврагом.
Я уходил неверным шагом
Под очистительным дождем.
Среди замшелых вечных лип,
Что помнят звания и лица,
Среди которых брел Голицын,
К цилиндру желтый лист прилип.
За мной спешило в никуда,
Купаясь в грязных лужах, лето:
В них свет заката от рассвета
Был отличим не без труда.
Ключом негаданных потерь
Сквозняк аллеи запирая,
Казалась мне предтечей рая
В предзимье хлопнувшая дверь.
Крушина
Наваждение, сон или явь?
Лето жизни скатилось с вершины.
Эту истину сердцем приняв,
Посреди мелколесья крушины
Сокрушаюсь, горюю, грущу.
И с какого ни глянется бока —
Горькой ягоды черный прищур
Косит зраком вороньего ока.
Рощ крушины осенний погост,
Вер, надежд и судеб треугольник.
Я незваный,
но всетаки гость,
Нелюбимый,
но все же любовник.
Будет черен прибрежный припай
Льда в лохани бездонного пруда,
Будут битых волков черепа
В зимних логовах выситься грудой.
Волчьей ягоды горестный вкус,
Шелест осени крыл за спиною.
Взгляд мой пуст. Только траурный куст
Опаленный стоит купиною.
Возвращение в листопад
Какая осень крыльями шуршит
Среди юдоли уличного ада!
Меня уложат на багряный щит
И унесут в обитель листопада.
И грянет громом реквиема гул
Былой весны из Ветхого Завета.
И бабье лето встанет в караул
Над ложем онемевшего поэта.
Но я приподнимусь, отсрочить тщась
Миг расставанья духа с ношей тела.
Вернись, душа! Еще не пробил час,
Чтоб ты стрелой над памятью летела
К той, что за тридцать грошей
не предаст
Вернувшегося в прошлое мессию.
И плащаницы листьев алый наст
Опустится покровом на Россию.
Декабрь
Уходят дымом в небо декабри —
Ровесники мои и обереги.
Гори, звезда высокая, гори,
Пока глаза не запорошат сне?ги.
Покуда глина не простыла вглубь
На две казной предписанных сажени,
Приветствую тебя, декабрьдруг,
В последнем неоконченном сраженье
Стихов и прозы, лазов и пути,
Где каждый шаг возможет стать судьбою.
Веди меня, Введение, введи
В свой храм, захлопнув двери за собою.
Чтоб за порогом жизни суеты,
В лампадном свете, ангелами рея,
В морозных окнах чудились цветы,
Процветшие на Зимнего Андрея.
И чтоб дубов железная листва,
Опавшая покровом плащаницы,
Мостила путь к началу Рождества
И выводила души из темницы.
Пусть в мельтешенье скоморошных дат
Незыблемо пребудет та, что свята
Пришедшим в журавлиный снегопад,
Когда метель по-птичьему крылата!
Новогодний ноктюрн
Оторванным листом календаря
Кружился год, спускаясь по спирали,
И серпантинный мусор собирали,
Оставленный кончиной декабря.
На окнах морось, морок за стеклом,
Исход печали и печать исхода.
Как странно отмечать успенье года
В молчании за праздничным столом!
Минувшее, к утру твои шаги
Затихнут, унося больную память,
Лишь седины непрошенная заметь
Заволочит щетиной полщеки.
Останется истома на крестах
И шпилях захолустья Ленинграда,
Где выщерблен булыжник плац-парада
И чайки на разведенных мостах.
Над гулким Невским поздняя весна,
И лед Невы, как синий лед Байкала,
И светят звезды тускло вполнакала,
Но все прозрачней ночи белизна.
И медленно отходит поезд прочь
Из Ленинграда в смутное сегодня.
И белый свет в канун предновогодья
На белый снег роняет тихо ночь.
Стихи о зимнем одиночестве
Опять зима за наши за грехи
Великие и те, что весят мало.
Я достаю из ящика устало
Написанные к случаю стихи.
Они в тиши хранились целый год.
В них затаилось несколько отточий.
Я их писал в преддверье горькой ночи,
Когда опять зима ко мне придет.
А ты уйдешь – последняя любовь,
Верней, не ты, а тень былого счастья,
Которое не вечно, как причастье,
А требует усилий вновь и вновь
Исповедальных ма?ятной души,
Которая, как раненая птица,
Должна из горней выси возвратиться
На наши ледяные рубежи.
О, как не в пору выпал первый снег!
Не вовремя, не к месту, не по чину.
Я не узнал глубокую причину,
За что меня на холода обрек,
Как исстари писали – «тяжкий рок»,
И щурились значительно и строго.
В России к одиночеству дорога —
Кратчайшая из всех земных дорог.
Я научился праздновать один
Все даты, все свершения былого
И верить в силу собственного слова,
Как в голос крови и слова родни.
И может, мне за что-то повезет
Прожить от одиночества до лета,
Которое пребудет – и поэта
От хлада одиночества спасет.
Стихи о надежде
Проглянет вешнее лицо
Господь молчаньем наградил,
И руки выронили стилос.
Пока поэзия постилась,
Ко мне никто не приходил?
Чье там копыто у крыльца?
Откуда тянет запах серы?
И снова кружат дум химеры,
И веки – тяжелей свинца.
Увяла в Болдине трава,
Листва осенняя сгорела,
И, льдом отрезав дух от тела,
Зима, ты, кажется, права?
Что мне осталось? Побелеть,
Пустив за верею порошу,
И лишь оставленную ношу
Судеб любимых женщин петь?
Дыханье смрадное в ночи…
Но языки капелей сахар
Снегов слизнут. Поставь без страха
На подоконник три свечи.
Гляди в туманное кольцо
На Святки, гульбища, коляды
И жди. Из северного ада
Проглянет вешнее лицо!
И разомкнет Господь уста,
И разомкнутся реки к устью,
И вновь потянутся над Русью
Стрижи в заветные места.
И грянет первый гром вдали,
И промелькнет в прогале вербы
Весна с глазами Натали
И с нежной поступью Эвтерпы.
* * *
Посвящается Н. Ш.
Те женщины приходят по ночам
Из прошлой жизни, из минувшей дали.
Их покрывают звездные вуали,
Струятся плащаницы по плечам.
Они из той загадочной страны,
Которую покинул ты однажды,
Не утолив с тех пор тоски и жажды.
На волчье притяжение луны
Спеша, не пощадив кровавых ног,
Приняв межу за торную дорогу
И ощущая в сердце понемногу
Стальной зари расплавленный клинок.
Но речка заповедная текла,
И роща заповедная алела,
И женщина заветная летела,
Чтоб бабочкой стучать в проем стекла.
Чтоб, поднимая бесприютный взор,
Услышав звон призывного набата,
Ты протянул к ней руки виновато,
Зрачки в зрачки уставивши в упор.
По щиколотку в травах босиком
Та женщина звала тебя обратно
В былую юность, где любилось жадно
И пахли губы теплым молоком.
Пусть женщины приходят на порог
Из прошлого на позднее свиданье,
Чтоб было не напрасным ожиданье
Святой любви.
И да хранит их Бог!
Стихи о надежде
Я знаю – умчатся пернатые орды,
Затихнет листвы карусели круженье.
И будут простуженно плакать аккорды
Случайные в празднике странном
рожденья
Осенней любви, что нежна и сурова.
Она называется именем дивным.
И ты воплотишься в преддверье Покрова
Последним негаданно хлынувшим ливнем.
Потом простучишь по арбатской
брусчатке,
Спускаясь навстречу заката пожару.
Здесь Пушкин у двери заветной
перчатки
И трость подавал пожилому швейцару.
И здесь, где сошлись все пути и распутья,
Был к месту твой голос и смех
серебристый.
Чернели ограды чугунные прутья,
И пили пылающий пунш декабристы.
Я шел к тебе, буквы слагая и знаки.
Я нес тебе храм из словес на ладони.
И мне доверяли, не лая, собаки,
И следом бежали крылатые кони.
И это пребудет со мною отныне,
А если случится разлука-остуда,
И в теплых глазах твоих выпадет иней,
И кончится зазимком осени чудо —
Я знаю, что жизнь не закончится прежде,
Чем будут написаны светлые строки
О поздней любви, о последней надежде,
О той, без которой сердца одиноки.
Високосная встреча
Обняв коленей острые холмы,
Ты дремлешь в кресле, словно
в чреве завязь.
Очерчен свечкой абрис полутьмы,
За ним – богов губительная зависть.
Я ждал тебя так много трудных лет,
Завороженный грустью непонятной.
Среди порош мерещился твой след,
И на воде следов играли пятна.
Жизнь между пальцев струями ручья
Текла, кружилась, путалась и мчалась.
А ты была, наверное, ничья.
Мне так об этом с юности мечталось!
Я знал: во искупленье всех невзгод
Под синью неба, на поляне росной
Для нас настанет нашей встречи год —
Год нашей долгой встречи високосной.
И долгим эхом прозвучат слова,
Верней, одно завещанное слово,
И повилики рук на Покрова,
Сплетясь в кольцо, не расплетутся
снова.
* * *
В тугую воронку пространство
заверчено.
Опять колобродят февральские снеги.
Ты спишь до весны, улыбаясь
доверчиво.
Так спят подо льдом величавые реки.
Наверное, ты не была недотрогою,
Но смотришь в глаза горделиво
и прямо.
В окне семенит тишина над дорогою,
И холод сочится в скрипучую раму.
С небесною тайной случайно
повенчаны,
Не веря, что встреча – начало разлуки,
Поэты приходят на Сретенье —
к женщине
И тянут к теплу онемевшие руки.
А то, что пребудет за позднею встречею,
Библейские притчи укроют туманом.
И каждый судьбы своей станет предтечею,
В душе оставаясь обычным Иваном.
И вешней истомы сумятица нервная
Срывается первой капелью со стрехи.
Поэты вернутся к любимым на Вербное,
Когда ото сна просыпаются реки.
Какая долгая зима
Какая долгая зима.
Какая горькая кручина.
Какая веская причина
От зазимков сойти с ума.
Какая тряская трусца.
Какая скользкая дорога
В юдоли зимнего чертога,
Где воздыханьям несть конца.
Но обнажился южный склон
Холма и лед разбила щука
Хвостом, чтоб тихая округа
Прервала бесконечный сон.
Когда на землю из-под стрех
Ударят молодые струи,
Тебе простятся поцелуи,
Как мне простится смертный грех —
Что я сильней всего любил
Поэзию той мукой сладкой,
Что нас ночами над тетрадкой…
Про что же я? Опять забыл.
Забыл в смятении ума.
Но лишь глаза свои закрою —
Бреду весеннею порою
Туда, где галок кутерьма,
Туда, где белые грачи
Средь черных хлопьев снегопада
Летят, восставшие из ада.
Не возражай, прошу, молчи!
Переведи часы на час
Вперед, приблизившись к рассвету.
Прости, что в эту ночь поэту
Сомкнуть не приведется глаз,
Что в росчерке его пера
Нетерпеливая мятежность
И ожиданья безнадежность —
Весны, спасенья и добра.
Пора березового сока
Намывает речка перекаты,
Все слышнее жаворонка трель.
Гнезда прошлогодние крылатый
Занимает сызнова апрель.
И не вдохновляют иммортели,
Если расцветает краснотал.
В небе стай пернатые артели,
На земле – травы весенний пал.
Не платить последнего оброка
По оврагам плачущей зиме.
Вновь пора березового сока.
Вновь любовь бушует на земле!
Вот опять пришла не Бога ради,
А грехов во искупленье для —
Пасха в сарафановом наряде,
В цвет берез церквушки побеля.
И крестом, процветшим в облак
млечный,
Зацепив погожую зарю,
Осветила путь наш подвенечный
К скромному лесному алтарю.
И покуда гулко и высоко
Медные звонят колокола,
Вновь пора березового сока.
И земля, как белый свет – бела!
Перед Воздвиженьем
Как хорошо, что ты уже легла,
Когда заря за темный лес упала.
Ты ждать ее успения не стала.
Ночь тяжелела, словно одеяло,
И каплями стекала со стекла.
Как хорошо, что две твоих руки
Усталые сомкнулись под щекою.
Они давно не ведали покоя,
Как крылья птиц, кружащих
над рекою
Предсказанным морозам вопреки.
Но им пора, пора в далекий путь,
А нас с тобой Россия не отпустит.
Сентябрь в груздях и в журавлиной
грусти,
Плывущей понад Рузою до устья,
Где верески прибрежные цветут.
Ты спишь? Ответь, но глаз
не размыкай.
За окнами ни зги. И мы без света
Проводим молча наше бабье лето.
Воздвиженье придет в лучах рассвета…
Ты спи. И пусть тебе приснится май!
В том доме
По дому, где гуляют сквозняки,
Где брошен якорь верности и долга,
Опять брожу без цели и без толка
В предчувствии рождения строки.
Стучал октябрь мокрою листвой,
Бросал декабрь белый снег горстями
В окно, что зажигалось в старой раме
Под самой крышей в сутемь
над Москвой.
Под тем окном кормили голубей.
И на прохожих лаяли собаки.
Случались свадьбы, похороны, драки.
А ты была отрадою моей!
И дом, кренясь от ветра, уплывал,
Черпая лужи стенами-бортами.
И рифмы засыхали – там, в гортани.
И я тебя по шагу узнавал,
Когда в нарядном платье налегке
Ты по ступеням лестницы взбегала.
И лампочка горела вполнакала,
И золотилась пыль на каблуке
Французских туфель – тех, что до утра
Лежат на пестром коврике в передней
Моей надеждой, верою последней,
Что наша жизнь печальна, но добра,
Что наши дни тревожны, но легки,
А ночи на двоих не так уж долги.
И брошен якорь верности и долга
В том доме, где гуляют сквозняки.
И выпал снег
А снег упал и так давно лежит,
Сомнениям и мукам неподвластный,
Что кажется – белесый саван сшит
Любви неповторимой и прекрасной,
Бушующей о пору осенин —
Прозрачную и яблочную пору,
Когда Всевышний дланью осенил
Тех, кто пришел к венчальному престолу.
Российский быт мятежен и суров.
Ни для кого с младенчества не ново,
Что сменится октябрьский Покров
Пуховым платом зимнего покрова.
Под Новый год земля опять бела.
Опять в промерзших колеях дорога.
Здесь было много света и тепла,
Хотя их не бывает слишком много.
Весной забьют хрустальные ключи,
Но, чтоб дожить до Пасхи причащенья,
Есть таинство рождественской ночи
И иорданской проруби Крещенья.
И есть любовь, которая была
Иконной нерушимою стеною.
И выпал снег… Земля опять бела,
Как два крыла, простертых надо мною.
Спи, женщина
Спи, женщина. Покуда ночь права.
Дышать тобою – высшая награда.
Но сны полны губительного яда
И пробивает наст разрыв-трава.
Верь, женщина, я сызнова прощу
Твою игру краплеными страстями
И в галок над соборными крестами
Кольцом воспоминаний запущу.
Знай, женщина, в сумятице веков,
Среди балов, в лорнетах перекрестье
Мы проходили об руку и вместе,
Но стал невнятен звук твоих шагов.
Жди, женщина, хоть я уже не жду,
Что станет жизнь, как прошлое,
прекрасна,
Что будет снова солнечно и ясно
И слышен птичий гомон за версту.
Спи, женщина. По Млечному Пути
Любовь уходит из земной юдоли,
Оставив пуд невыплаканной соли
И вечное российское «прости!».
Что ж, женщина, да не судима будь!
Среди сугробов зимнего пространства,
Быть может, нам достанет постоянства,
Чтоб встретиться в былом когда-нибудь.
В ту ледяную пору января,
Когда любовь качали в колыбели
Крещенские московские метели,
Спи, женщина. Спасенья якоря
Опустятся с небес процветшим древом,
Чтоб, расплескав губительную ночь,
Двоим вернуться в прошлое помочь.
Спи, женщина, и сна не верь химерам!
Новогоднее
Год уходит. Декабрь в эпилоге,
И печаль новогодней пурги
Белым снегом легла на дороги,
На былые стихи и грехи,
На тропинки, рокады, проселки,
Что уводят из прошлого прочь
В край, где звезды украсили елки
В эту долгую-долгую ночь.
Тишина и серебряный иней
Опустились на наш палисад.
Бьют часы, и к былому отныне
Невозможно вернуться назад —
В январи, сентябри и апрели,
Что дарили нам календари.
Но свистят за окном свиристели,
Утром зори зажгут снегири.
И не надо печали ложиться
На склоненное грустью чело.
Свет любви, свет лампады-божницы…
И душе в Новогодье светло!
Опять начинается месяцев лествица
Завещаю Россию
Задолго до Светлого праздника вешнего
От комля столба, у заставы стоящего,
Под кашель простуженный старого лешего
И шорохи льда, переправы мостящего,
Метет по дорогам пурга-околесица.
Но дело неметно, как водится исстари.
Опять начинается месяцев лествица
От печки, где ели горят серебристые.
Беременна прошлого года загадками,
Пришла января суетливая проза.
Опять Рождество с надоевшими Святками,
Опять на Крещенье не будет мороза.
Под утро опять одолеет бессонница
И скрип половиц под шагами неслышными.
И дело к разлуке негаданной клонится,
Печальной разлуке под старыми вишнями.
И Виевы веки сомкнутся усталые.
Века разомкнутся в пространстве и времени.
И лишь снегириные сполохи алые
Рассыплются искрами в траурной темени.
Но звон колокольный густою октавою
Разбудит вчерашние сумерки синие.
Я в них остаюсь за чертой, за заставою,
А вам, сыновья, завещаю Россию,
Где никнут березы над прахом отеческим,
Над зимником битым стальными полозьями
В края, где не пахнет жильем человеческим
И звезды висят самоцветными гроздьями
Над русской землею, как ворот распахнутой,
От скал, где бушует волна океанная,
До степи полынной, нагайкой распаханной,
Где Разина песня звучит окаянная.
Размышление в сочельник
Царапая пальцами стылую твердь,
Кружит завывая метельколоверть
Средь сосен.
Но, словно «бессмертье» в наградных
листах,
Сочится сукровицей клюквы в лесах:
Жди весен!
Суставами веток скрипят дерева,
Спеша одолеть ледяной перевал
Николы.
И, прахом снегов по погостам пыля,
Идет в наступленье зима на поля
И долы.
Белее венчального платья парчи
И ярого воска молебной свечи
Свет снега.
И, с лютым морозом бороться устав,
Река начала слюдяной ледостав
От брега.
Пусть выпьет простор лубяные глаза
Того, кто забыл голоса, образа России!
Их душ купину согреют костры,
И вороном ночь упадет на кресты Косые.
Мне вечно блуждать между русских
равнин,
Рождеств и Крещений, святых именин
Любимых
И слышать, как мерзлую землю грызет
Стремящийся к солнцу зеленый народ
Озимых.
Рождественское
Непроглядны сумерки под елками.
В таинстве рождественской ночи
Холода сквозят меж рамы щелками,
Щелкают поленьями в печи.
Вся Россия ждет, на небо глядючи,
Первозвездья драгоценный дар:
Кривичи, радимичи и вятичи
По деревням, селам, городам.
На земле, где мною столько хожено,
Где делил с друзьями черный хлеб,
Вьюгой бездорожье запорошено.
Долог путь в рождественский вертеп,
От острога и горючей паперти
На Руси не зарекаться стать.
В женщине с глазами Богоматери
Узнаю свою родную мать.
Над землей, которой Богом дадено
Мужества на долгие века,
Проплывают о?блаки из ладана,
Мчатся снеговые облака.
Но в сугробы страхи и сомнения
Опадут, как прошлого листва.
В полночи высокое мгновение
Светлого начала Рождества.
На морозных равнинах
Запечатана речка
прощальным письмом.
Оплывает свеча
догоревшей зари.
На морозных равнинах
крещенским постом
Шелестят снегири
да свистят снегири.
Разгулялась метель,
превратилась в пургу,
И, хотя не размежит
волна берега,
Я тропинку к тебе
проложить не смогу,
Потому что зима,
потому что снега,
Потому что не греют
холодные сны
И по швам разошелся
нагольный тулуп,
И медведи в берлогах
не чуют весны,
И застыли слова
в узкой проруби губ.
И до первой травы
ни мизинным перстом
Не ударят
в зеленых лугах косари.
На морозных равнинах
крещенским постом
Шелестят ковыли
да свистят снегири.
Крешение
Не рассветает. Смутен зимний сон.
Метели бьют на вылет и на вынос.
На аналое – инея анти?минс,
На колокольнях – куколи ворон
Чернеют.
Непрогляден окоем.
Не рассветает. Сон медвежий смутен,
И не понять, толь сумерки, толь сутемь
Витают над разбуженным огнем
Лампады.
Но простуженный тропарь
Вещает, что близка весны примета —
День встречи с Новым Ветхого Завета,
День Сретенья, говаривали встарь
В России.
Здесь весомы, но нежны
Снега ложатся в тракты и дороги.
И чаще встреч – разлуки на пороге,
И чаще песен – ектеньи слышны
Под небом,
на которое рассвет
Вернется и с надеждой будет встречен
В день Сретенья, который свят и вечен
Для тех, кто верит, что разлуки нет.
Был снега шепот
На окна новорожденным узором
Ложился абрис птичьего пера.
Клубился пар. Зима брала измором.
Была люта, дебела, матера?.
Снегов февральских ровное круженье
Неслось поземкой, гранями шурша.
Был снега шепот, как остереженье
И как преодоленье – каждый шаг
В безмолвии, безвременьи, безверьи,
В бесправии бессолнечной любви.
В лесах, кишащих чудью, вепсью, мерью,
Где правят бесы гульбища свои,
Зрел март, всходя опарою сугроба.
Подрезы троек клали виражи.
В колючий панцирь ледяного гроба
Стучали струи пульсом синих жил.
Тянулся день – зимы в опереженье.
Свирель сосулек рассыпала звон…
Был снега шепот, как остереженье.
Был снега холод тягостен, как сон.
Весеннее возрождение
О, это чудо светового дня
В окне, открытом в уличные шу?мы!
И пусть сугробы важны и угрюмы —
Под ними затаились зеленя.
Тинь-тинь – капель, синица —
тинь-тинь-тинь.
Неисчислимы милости Господни.
Какая синь расплескана сегодня!
И в полыньях и в небе —
синь, синь, синь.
Такая синь не даст сойти с ума,
А уведет за стены городские,
Где по застрехам плачет Евдокия
И в Масляну сгорает Кострома,
Где все вершится возрожденья для
И в пору наступает льдин кочевье.
И на крылах несет весну Грачевник
В урочный день весны календаря.
Великий пост
Канон византийских слов
Псалты?ря покрыл страницы.
На утлых плечах крестов —
Смолье прилетевшей птицы.
С утра тверез пономарь
И дьякона рык раскатист.
Сейчас допоют тропарь,
Но не начнут акафист.
А в поле – уже весна
И робкая всходит озимь.
И клетка поста тесна
Душе, устремленной в просинь.
Но грузом вериг на ней
Лежит в ледяных оковах
Россия апрельских дней,
Россия страстей Христовых,
Распята меж двух миров
На двух веков перекрестке.
И отблеск свечей багров
Над черным оплывом воска.
Зарисовка
Все чаще капелей пульс,
Все ближе весны истома.
Отвалишь запора брус,
Шагнешь на приступок дома.
Осипший вороний грай.
Скупой воробьиный попрыг.
Протекший в углах сарай.
Загруженный льдами погреб.
Кривой колеи провал
От неба поля открыжил.
Кот зиму огоревал
И басом орет на крыше.
И Масляной блин забыт,
И в печку кулич не всажен,
Лишь кол февралю забит
На десять весенних сажен.
Под утро нырнет мороз
В гремящие жестью ведра.
Когда же пора стрекоз?
Когда же наступит ведро?!
В есна
Весна! Не едено, не пито
На мясопустную неделю:
Опять небесная орбита
Земли приблизилась к апрелю.
Искомкан лист бумаги в клетку,
Течет вода из буксы крана,
Сирени сломанная ветка
В грядущем завтра… слишком рано.
Еще земля, как с недосыпа,
Еще глаза, как с перепою,
Но жаворонок трель рассыпал
Над деревянной городьбою.
И воробей – Аникавоин
Кричит с распятия скворешен.
Весенний воздух чист и хвоен,
А запах хвои чист и вешен.
И падает капель ночами
На равноденствья равновесье,
И утро падает грачами
На растревоженные веси.
И кружит головы на круче
Обрыва волжского откоса
Весна, летящая из тучи
Лебяжьей нежностью на плесы.
Благовещенье
Залежалого снега шуршанье.
Перекресток веков и суде?б.
В молчаливых глазах ожиданье:
Минет ночь?
Будет день?
Будет хлеб?
Все мерещится: поле, колосья
Головою склонились к земле.
Но скрипят, примерзая, полозья
К ледяной поутру колее.
Кру?жит ветер поземки поло?вой.
Разгорается звездный пожар.
Над дорогами – сумрак лиловый
И дыханья морозного пар.
Будет день Благовещенья, сполох
Колокольный в безгласной ночи.
И взорвутся сугробы, как порох,
И взовьются, как сажа, грачи.
И великую истину снова
Приоткроет небесный чертог:
Будет свято Архангела слово.
Будет день!
Будет хлеб!
Будет Бог!
Апрель
Уже вот-вот закружится метель
Черемух, задурманящих округу.
Плескал в протоках синевой апрель
И прошлогодним дымом плыл по лугу.
Листва чадила, мокрая листва,
С Покрова утаенная под снегом.
И не было, казалось, колдовства,
Чтоб стать неодолимым оберегом
От позадавних сумрачных потерь,
Случившихся как будто ненароком.
Но ты настал, целительный апрель,
И, как водой живою, брызнул соком
Берез, освобожденных ото льда
Стремительным пришествием апреля.
Когда уходят в землю холода,
Сердца, хоть чуть, становятся добрее.
И покаянью в душах место есть,
И Вербное приходит воскресенье,
И на крылах несут благую весть
Посланники пасхального веселья.
Вербное
На Вербное кружился снег.
И дрожь метельных лихорадок
Ломала птичьих стай порядок,
Устроенный из века в век.
России вечная зима!
На Благовещенье сурово
Упали памятью Покрова
Снега, как оттиски клейма,
Из високосного былого,
Из продувного октября.
Но провозвестная заря
Сочилась с неба голубого.
И зажигала краснотал
Великопостными свечами.
И под холодными лучами
На склонах вереск расцветал.
И шла шуга по руслам рек
Зимы исходом и итогом.
И, как неправда, по дорогам
На Вербное ложился снег.
Светлый канун
Хмурень, просинец, снежень
проминули,
Март низринул зимы алтари.
Божьи длани над Русью раздвинули
Занавески пасхальной зари.
В небе белые лебеди маются.
Под шугой мечут щуки икру.
Колоколенки звонами каются
На простылом осеннем ветру.
И горит обветшалою лопотью
Прошлогоднего лета трава.
В мире пасмурно, сыро и хлопотно,
И бессмысленны всуе слова.
В кисее фиолетовой сутеми,
На исходе ненастного дня
Перед ликом Вселенского Судии
Строг молитвенный сполох огня.
И лежит за великими поймами
Рек, смывающих прошлого груз,
Гулевая, святая, пропойная,
Неуемная – вечная Русь.
И снова лето
И снова лето. Преклони
Перед влюбленностью колени!
Какие солнечные дни
И полдни без намека тени!
Как раскаленный воздух сух!
Какой дурманный дух от сена!
Кружится тополиный пух,
И перед ним склони колена.
Взойди на холм. Взойди вдвоем,
Чтоб лучше виделось с обрыва,
Как светозарен окоем,
Как замерло неторопливо
Литое зеркало воды
И чаек вычурные позы.
И только блестками слюды
Парят над озером стрекозы.
И я, запутавшись во лжи
И в объясненьях с кем попало,
Спешу упасть в объятья ржи,
Чтоб, руки разметав устало,
Следить, как снизойдет на нас
Ликующе и вдохновенно
Благословенный летний час —
Июня час благословенный.
Сырой июнь
Июньской погодой не балует лето,
Считая себя августейшей особой.
Но все же закаты живут до рассвета,
Но все же стрекозы кружат над осокой.
И чайки, с волны поднимаясь устало,
Кричат, как всегда, о минувшем тоскуя.
И дрогнуло сердце в кустах чернотала,
И вспомнили губы ожег поцелуя…
Но рано грустить, если ягоды скоро,
И колос по ветру пускает пшеница,
И синим огнем полыхает цикорий,
И силу в полях набирает душица.
С небесного свода дождинки-веснушки
На теплую землю прольются излиха.
Устав куковать, затаятся кукушки.
На Тихона день поубавится тихо.
Последнюю пятницу сирого лета
Отметим на празднество Лавра и Фрола.
А ныне – закаты живут до рассвета
И хмурая осень наступит не скоро.
Вдохновение
Когда туманы млечны и легки
И утвердилось лето на престоле,
Как женщина, тропинкой вдоль реки
Выходит утром вдохновенье в поле.
Как короток зари июньской век,
Вознесшей в небо вдохновенья пламя,
Но остановит время плавный бег
И пухом закружит над тополями.
И нежный абрис женского лица
Проявится в строке неясной тенью.
И нету слаще крестных мук Творца,
Спешащего навстречу вдохновенью.
Троица
Все тот же обрыв и все тот же песок,
И сосны щепо?тью трехперстья…
Я болен и слаб, и седеет висок,
И грустная сложится песня.
Скрипит колесо, набирая воды,
А раньше скрипело едва ли.
И рыбы не чертят в стремнине следы,
А ранее в сеть заплывали.
На Троицу ныне шальная жара
И высохли серые срубы.
И губы, что встарь целовал до утра,
Опять неприветливо-грубы.
Но в Троицин день со смятенной душой,
Забывшей про Божие слово,
Пребудут в скорбях над тщетой, надо лжой
Три лика Андрея Рублева.
Три ангела в блеске цветенья поры,
В июньской, безоблачной сини
Раскинут крыла от библейской горы
До северных храмов России.
И ляжет на мир благодатная сень,
Даруя живому прохладу,
И символом веры отмеченный день
Со звонниц шагнет за ограду.
И будет ниспослан березовый дух
Развеять уныния иго.
Я болен и слаб, но легка, словно пух,
Блаженного Васьки верига.
Пока светло
Скоро ласточкам ставить птенцов на крыло,
Скоро вспыхнут багрянца осеннего блики,
Но пока на просторах России светло
И покрыты поляны ковром земляники.
Удержать этот миг! Поддержать этот свод
Поднебесья, пока не разверзнулись хляби.
Только где то плечо? Где надежный заплот,
За который до срока не глянет сентябрь?
Разнотравного лета высокий венец.
Вековая услада второго покоса.
И шагает домой враспояску отец,
И бежит твое детство навстречу с откоса.
И журчит, разливаясь по плесам, река,
И играет в струе златоперая стая,
И глаза прикрывает от солнца рука,
И гремит у колодца бадейка пустая.
И до самого края заветной земли —
Малой родины – вечного счастья юдоли,
Синеву прошивают стрижи да шмели
И распахнуто в скатерти клевера поле.
И от зеркала луж, где вода, как стекло,
Отражаются сныть и лесные гвоздики.
И хотя на просторах России светло —
Скоро вспыхнут багрянца осеннего блики.
Успение
Лето кануло солнцем за ра?менье.
Медь заката пошла за пустяк.
Спас Ореховый – осени зна?менье —
На утиный встает перетяг.
Затихает церковное пение.
Неподвижна осока в пруду.
Богородицы кроткой Успение
Бабье лето ведет в поводу.
Стадо кленов гусиными лапами
Вперевалку топочет жнивье,
И развешано белыми флагами
Облаков кучевое белье.
Вот и все… Улыбаясь измученно,
Жаркий август бредет на погост,
Лишь пылится дороги излучина
Да Успенский кончается пост,
Да ложится роса на обочины,
На которых не видно души.
И ведут заполо?шные кочеты
Перекличку в осенней тиши.
Осеннее равноденствие
Как совесть – себе неверна,
Природа свершает злодейство.
Приходит за лето цена —
Осеннее равное денствье.
Как горек презрительный зрак
С коростою клюквы болота.
На цепи сажают собак
И в дом запирают ворота.
И осень играет в бору
В орлянку листами,
без правил.
Распяты на зябком ветру
Рябинные Петр и Павел.
И воронов черных зола
Кружит посреди мелколесья.
И с памятью худы дела
В качнувшийся миг равновесья.
Поземки, как лисьи хвосты,
Юлят средь проселочной грязи,
И жгут без пощады мосты,
И рушат судьбинные связи.
И ночь набирает права,
И день в половине седьмого
Угаснет, как эти слова,
Как это прощальное слово.
* * *
И снова – чадящее пламя зари,
И снова – туман пеленою.
Опять над Россией кружат снегири —
Кружат снегири надо мною.
Опять на кострах погребальных палят
Кленовые листья резные,
Опять над Россией метет листопад —
Метет листопад над Россией.
И медленно канут в былые века
Объятья на клеверном стоге.
Опять на Покров выпадают снега —
Снега покрывают дороги.
И, ведая наши худые дела,
Летят, унесенные грустью,
Крестом распростертые птичьи крыла…
Предзимье кочует над Русью!
Запоздалая осень
Дни поздней осени бранят обыкновенно,
Но мне она мила…
А. С. Пушкин
В предутреннем качании дерев
Есть место ворожбе и святотатству.
Зачем их растревоженному братству
Случайной птицы утренний напев,
Когда зиме вот-вот настанет срок
И рубище листвы укроет озимь?
Но буйствует невиданная осень
И уходить не хочет за порог
Очерченный, прогнозам вопреки,
Безжалостной, но мудрою природой.
Сто лет такою теплою погодой
Не хвастали друг другу старики.
И снова лес смятением объят,
Что затаился где-то лютый холод
И будет ветер, мрак и волчий голод
И снегопадом станет листопад.
Но ночь ясна. И будет ясен день,
Хоть смысл загадок осени не ясен —
Ее закат печален и прекрасен
И осия?нна сумрачная сень.
И, с птичьей стаей в воздухе паря,
Кружится над заветными местами
Несбывшимися осени мечтами —
Последний лист, как лист календаря.
Предзимье
Погружаюсь в зиму, словно в Лету.
Разбиваю сердцем первый лед.
Наблюдаю снежного балета
Без души исполненный полет.
Вспоминаю, лежа на диване,
Пасторально-выставочный вид:
Бабье лето в пестром сарафане
По-над Рузы берегом стоит.
Но в излом покрытых пылью стекол
Торопливо, душу бередя,
Мокрыми копытами зацокал
Мутный вал холодного дождя.
Отойдут сомнения и сроки.
Все покроют грузные снега:
Грязно-таракании дороги,
Треугольно-колкие стога.
Вот и все… Кончается предзимье.
Гонит ветер придорожный прах.
Вот и все… Осталось только имя,
Да и то застыло на губах.
Вот опять особенное что-то
Для чего, не знаю, губишь ты.
Отступаю с боем, как пехота,
И стихи сжигаю, как мосты.
Дорога к храму
Тоска над русскими равнинами.
О прошлом грезит каждый стог.
Опять над мокрыми купи’ нами
Стожары зажигает Бог.
Опять над заводью рассеянно
Курлычат в небе журавли.
Опять на родине Есенина
Свечу крестильную зажгли.
Застыла на осенней паперти
Россия с нищенской сумой.
С печальным взором Богоматери
Над скоморошьей Хохломой.
Над вековым Рязанским углищем,
Познавшим ратную беду.
Над воровским набатным Угличем,
Не уберегшим сироту.
Но в мире нет желанней болести
И нет прекраснее пути,
Чем по великой русской волости
Стезей осеннею пройти.
Чтоб вновь успеть вернуться,
к зазимью
В юдоль отцовскую спеша,
Чтоб не упало небо на землю
И не обуглилась душа.
* * *
На города, леса и веси,
На скаты крыш и поймы рек,
Как телеграмма с грустной вестью,
Неотвратимо падал снег.
О, сколько нежности и лени
В снегах, летящих без конца…
Сугробов белые колени
Согнула вьюга у крыльца.
Лежало русское пространство,
Надсадно кашляя пургой,
Передний край степного ханства,
Окраин запада изгой.
Но Божьим промыслом хранимо
Из края в край, из века в век…
Над всей землей неутомимо,
Неотвратимо падал снег!
Сны декабря
Был сон тягуч – не тот, который в руку,
А тот, который длится, как кошмар.
В дымящуюся холодом излуку
Речной пращи скатился солнца шар.
Смутны пути, судьба на перекрестьи,
И высоко до утренней звезды.
На волчьей свадьбе снова будут песьи
Предательски поджатые хвосты.
Что служится: заутреня, вечерня?
Закатный сполох яростен и ал.
Где козыри? Пошлет Никола черви
Иль вновь Аггей кресты наколдовал?
Декабрь хмур, и смотрят даты хмуро
С оставшихся листов календаря.
Безвременье… В чащобах сонных Бурый
Не ведает коварства декабря.
И длятся сны, и нет тому прощенья,
Кто предал соловьиные сады.
И тянут нить до праздника Крещенья
Раздвоенные ворога следы.
Час сумерек
Владимиру Фирсову
Час сумерек… Клеймена, но чиста,
Россия спит под ватным одеялом
Порош, укрывших землю снежным палом
В преддверии рождения Христа.
Час сумерек… Уже не ждешь гостей.
Вот-вот огонь затеплит печи дома.
Сиренева полоска окоема,
И в рамках окон нежная пастель.
Час Родины, раздумий о судьбе
Насельников бескрайнего простора,
Наследников величья и позора,
Неистовых в работе и гульбе.
Грязь Родины – не Божия роса.
Противовес крестов и обелисков.
Наград посмертных и расстрельных
списков,
И ангелов России голоса.
Час сумерек… Вечерняя заря
Открыла в небо горние ворота
Душе, что ждет канун солнцеворота,
Терзая горло песней снегиря.
Мы все уходим
Мы все уходим в чужедальний мир,
Не ведая назначенного часа.
Лишь елей запорошенных ампир
Застынет, как прощальная украса
Короткого последнего пути.
Когда одна останется забота,
Как от ворот родительских пройти
В разверзнутые Вечности ворота.
Земля хранит тепло твоих шагов,
И носит ветер отголоски эха,
Звеневшего средь низких берегов
Осколками русалочьего смеха.
Но затихает, одурманив слух,
Былое, беззаботное веселье.
Покров снегов – не Вознесенья пух.
И прошлому не будет Воскресенья!
Нить памяти, обрезавши живьём,
Бумажным змеем над родным погостом
Парит душа, курлыча журавлём
И плача заполошным Алконостом…
Мы все уходим в предрассветный час
Дымком, над почерневшим тёсом
кровель —
Не пропустить в безмолвье Судный Глас,
И встать строкой с ушедшим веком
вровень!
Комментарии к книге «Осенняя женщина», Андрей Владиславович Шацков
Всего 0 комментариев