Джордж Гордон Байрон

Стихотворения (1803-1809)

Жанр:

Поэзия: прочее

Автор:

Джордж Гордон Байрон

«Стихотворения (1803-1809)»

1724

читать постранично

Настроики

Фон текста:

Текст
Текст
Текст
Текст

Аа
Roboto
Аа
Garamond
Аа
Fira Sans
Аа
Times

Джордж Гордон Байрон Стихотворения (1803–1809)

При отъезде из Ньюстедского аббатства

Ньюстед! Ветром пронизана замка ограда, Разрушеньем объята обитель отцов. Гибнут розы когда-то веселого сада, Где разросся безжалостный болиголов. Воет ветер; трещит от любого порыва Щит с гербом, говорящий в унынии нам О баронах в броне, что вели горделиво Из Европы войска к палестинским пескам. Роберт сердца мне песней не жжет раскаленной, Арфой он боевого не славит венка, Джон зарыт у далеких твердынь Аскалона, Струн не трогает мертвого барда рука. Спят в долине Креси Поль и Губерт в могиле, Кровь за Англию и Эдуарда пролив. Слезы родины предков моих воскресили; Подвиг их в летописном предании жив. Вместе с Рупертом в битве при Марстоне братья Бились против мятежников — за короля. Смерть скрепила их верность монарху печатью, Напоила их кровью пустые поля. Тени предков! Потомок прощается с вами, Покидает он кров родового гнезда. Где б он ни был — на родине и за морями Вспоминать вашу доблесть он будет всегда. Пусть глаза отуманила грусть расставанья, Это — не малодушье, а прошлого зев. Уезжает он вдаль, но огонь состязанья Зажигает в нем гордая слава отцов. Вашей храбрости, предки, он будет достоин, В сердце память о ваших делах сохранит; Он, как вы, будет жить и погибнет, как воин, И посмертная слава его осенит.

1803 г.

Перевод В. Иванова

К Д…

Когда я прижимал тебя к груди своей, Любви и счастья полн и примирен с судьбою, Я думал: только смерть нас разлучит с тобою; Но вот разлучены мы завистью людей! Пускай тебя навек, прелестное созданье, Отторгла злоба их от сердца моего; Но, верь, им не изгнать твой образ из него, Пока не пал твой друг под бременем страданья! И если мертвецы приют покинут свой И к вечной жизни прах из тленья возродится, Опять чело мое на грудь твою склонится: Нет рая для меня, где нет тебя со мной!

Февраль 1803 г.

Перевод А. Плещеева

Эмме

Пора настала — ты должна С любовником проститься нежным. Нет больше радостного сна — Одна печаль пред неизбежным, Пред мигом горестным, когда, Оковы страсти расторгая, В страну чужую навсегда Уйдет подруга дорогая… Мы были счастливы вдвоем, И мы не раз с улыбкой вспомним О древней башне над ручьем, Приюте наших игр укромном, Где любовалась ты подчас Притихшим парком, речкой дальней. Прощаясь, мы в последний раз На них бросаем взгляд печальный… Здесь, на лугу, среди забав, Счастливых дней прошло немало: Порой от беготни устав, Ты возле друга отдыхала, И дерзких мушек отгонять Я забывал, любуясь спящей, Твое лицо поцеловать Слетался вмиг их рой звенящий… Катались мы не раз вдвоем По глади озера лучистой, И, щеголяя удальством, Я залезал на вяз ветвистый. Но минули блаженства дни: Я, одинокий, как в изгнанье, Здесь буду находить одни Бесплодные воспоминанья… Тот не поймет, кто не любим, Тоску разлуки с девой милой, Когда лобзание мы длим, Прощаясь с той, кем сердце жило. И этой муки нет сильней: Конца любви, надежд, желаний… Последнее прощанье с ней, Нежнейшее из всех прощаний.

1805 г.

Перевод Н. Брянского

Отрывок, написанный вскоре после замужества мисс Чаворт

Бесплодные места, где был я сердцем молод, Анслейские холмы! Бушуя, вас одел косматой тенью холод Бунтующей зимы. Нет прежних светлых мест, где сердце так любило Часами отдыхать, Вам небом для меня в улыбке Мэри милой Уже не заблистать.

1805 г.

Перевод А. Блока

При виде издали деревни и школы в Гарроу-На-Холме

О, если бы Юпитер вернул мне ушедшие годы!

Вергилий О детства картины! С любовью и мукой Вас вижу, и с нынешним горько сравнить Былое! Здесь ум озарился наукой, Здесь дружба зажглась, чтоб недолгою быть; Здесь образы ваши мне вызвать приятно, Товарищи-други веселья и бед; Здесь память о вас восстает благодатно И в сердце живет, хоть надежды уж нет. Вот горы, где спортом мы тешились славно, Река, где мы плавали, луг, где дрались; Вот школа, куда колокольчик исправно Сзывал нас, чтоб вновь мы за книжки взялись. Вот место, где я, по часам размышляя, На камне могильном сидел вечерком; Вот горка, где я, вкруг погоста гуляя, Следил за прощальным заката лучом. Вот вновь эта зала, народом обильна, Где я, в роли Занги, Алонзо топтал, Где хлопали мне так усердно, так сильно, Что Моссопа славу затмить я мечтал. Здесь, бешеный Лир, дочерей проклиная, Гремел я, утратив рассудок и трон; И горд был, в своем самомненьи мечтая, Что Гаррик великий во мне повторен. Сны юности, как мне вас жаль! Вы бесценны! Увянет ли память о милых годах? Покинут я, грустен; но вы незабвенны: Пусть радости ваши цветут хоть в мечтах. Я памятью к Иде взываю все чаще; Пусть тени грядущего Рок развернет — Темно впереди; но тем ярче, тем слаще Луч прошлого в сердце печальном блеснет. Но если б средь лет, уносящих стремленьем, Рок новую радость узнать мне судил, — Ее испытав, я скажу с умиленьем: "Так было в те дни, как ребенком я был".

1806 г.

Перевод Н. Холодковского

К Мэри, при получении ее портрета

Твоей красы здесь отблеск смутный, — Хотя художник мастер был, — Из сердца гонит страх минутный, Велит, чтоб верил я и жил. Для золотых кудрей, волною Над белым вьющихся челом, Для щечек, созданных красою, Для уст, — я стал красы рабом. Твой взор, — о нет! Лазурно-влажный Блеск этих ласковых очей Попытке мастера отважной Недостижим в красе своей. Я вижу цвет их несравненный, Но где тот луч, что, неги полн, Мне в них сиял мечтой блаженной, Как свет луны в лазури волн? Портрет безжизненный, безгласный, Ты больше всех живых мне мил Красавиц, — кроме той, прекрасной, Кем мне на грудь положен был. Даря тебя, она скорбела, Измены страх ее терзал, — Напрасно: дар ее всецело Моим всем чувствам стражем стал. В потоке дней и лет, чаруя, Пусть он бодрит мечты мои, И в смертный час отдам ему я Последний, нежный взор любви!

1806 г.

Перевод Н. Холодковского

Сердолик

Не блеском мил мне сердолик! Один лишь раз сверкал он, ярок, И рдеет скромно, словно лик Того, кто мне вручил подарок. Но пусть смеются надо мной, За дружбу подчинюсь злословью: Люблю я все же дар простой За то, что он вручен с любовью! Тот, кто дарил, потупил взор, Боясь, что дара не приму я, Но я сказал, что с этих пор Его до смерти сохраню я! И я залог любви поднес К очам — и луч блеснул на камне, Как блещет он на каплях рос… И с этих пор слеза мила мне! Мой друг! Хвалиться ты не мог Богатством или знатной долей, — Но дружбы истинной цветок Взрастает не в садах, а в поле! Ах, не глухих теплиц цветы Благоуханны и красивы, Есть больше дикой красоты В цветах лугов, в цветах вдоль нивы! И если б не была слепой Фортуна, если б помогала Она природе — пред тобой Она дары бы расточала. А если б взор ее прозрел И глубь души твоей смиренной, Ты получил бы мир в удел, Затем что стоишь ты вселенной!

1806 г.

Перевод В. Брюсова

Подражание Тибуллу

Серинф жестокий! Ты ль неверным сердцем рад Мученьям без числа, что грудь мою язвят? Увы! Стремилась я лишь муку утишить, Чтоб снова для любви и для тебя мне жить. Но плакать над судьбой я больше не должна, И ненависть твою излечит смерть одна.

1806 г.

Перевод А. Блока

Подражание Катуллу

Елене

О, только б огонь этих глаз целовать Я тысячи раз не устал бы желать. Всегда погружать мои губы в их свет — В одном поцелуе прошло бы сто лет. Но разве душа утомится, любя. Все льнул бы к тебе, целовал бы тебя, Ничто б не могло губ от губ оторвать: Мы все б целовались опять и опять; И пусть поцелуям не будет числа, Как зернам на ниве, где жатва спела. И мысль о разлуке не стоит труда: Могу ль изменить? Никогда, никогда.

16 ноября 1806 г.

Перевод А. Блока

Воспоминание

Конец! Все было только сном. Нет света в будущем моем. Где счастье, где очарованье? Дрожу под ветром злой зимы, Рассвет мой скрыт за тучей тьмы, Ушли любовь, надежд сиянье… О, если б и воспоминанье!

1806 г.

Перевод Вс. Рождественского

К М.С.Г

В порыве жаркого лобзанья К твоим губам хочу припасть; Но я смирю свои желанья, Свою кощунственную страсть! Ах, грудь твоя снегов белее: Прильнуть бы к чистоте такой! Но я смиряюсь, я не смею Ни в чем нарушить твой покой. В твоих очах — душа живая, — Страшусь, надеюсь и молчу; Что ж я свою любовь скрываю? Я слез любимой не хочу! Я не скажу тебе ни слова, Ты знаешь — я огнем объят; Твердить ли мне о страсти снова, Чтоб рай твой превратился в ад? Нет, мы не станем под венцами, И ты моей не сможешь быть; Хоть лишь обряд, свершенный в храма, Союз наш вправе освятить. Пусть тайный огнь мне сердце гложет, Об этом не узнаешь, нет, — Тебя мой стон не потревожит, Я предпочту покинуть свет! О да, я мог бы в миг единый Больное сердце облегчить, Но я покой твой голубиный Не вправе дерзостно смутить. Нет, нам не суждены лобзанья, Наш долг — самих себя спасти. Что ж, в миг последнего свиданья Я говорю — навек прости! Не мысля больше об усладе, Твою оберегаю честь, Я все снесу любимой ради; Но знай — позора мне не снесть! Пусть счастья не сумел достичь я, — Ты воплощенье чистоты, И пошлой жертвой злоязычья, Любимая, не станешь ты!

1806 г.

Перевод А. Голембы

Ответ на прекрасную поэму, написанную Монтгомери, автором "Швейцарского странника" и озаглавленную "Общий жребий"

Ты прав, Монтгомери, рук людских Созданье — Летой поглотится; Но есть избранники, о них Навеки память сохранится. Пусть неизвестно, где рожден Герой-боец, но нашим взорам Его дела из тьмы времен Сияют ярким метеором. Пусть время все следы сотрет Его утех, его страданья, Все ж имя славное живет И не утратит обаянья. Борца, поэта бренный прах Взят будет общею могилой, Но слава их в людских сердцах Воскреснет с творческою силой. Взор, полный жизни, перейдет В застывший взор оцепененья, Краса и мужество умрет И сгинет в пропасти забвенья. Лишь взор поэта будет лить Нам вечный свет любви, сияя; В стихах Петрарки будет жить Лауры тень, не умирая. Свершает время свой полет, Сметая царства чередою, Но лавр поэта все цветет Неувядающей красою. Да, всех сразит лихой недуг, Всех ждет покой оцепененья, И стар, и млад, и враг, и друг — Все будут, все — добычей тленья. Всего дни жизни сочтены, Падут и камни вековые, От гордых храмов старины Стоят развалины немые. Но если есть всему черед, Но если мрамор здесь не вечен, — Бессмертия заслужит тот, Кто искрой божеской отмечен. Не говори ж, что жребий всех — Волной поглотится суровой; То участь многих, но не тех, Кто смерти разорвал оковы.

1806 г.

Перевод Н. Брянского

Строки, адресованные преподобному Бичеру в ответ на его совет чаще бывать в обществе

Милый Бичер, вы дали мне мудрый совет: Приобщиться душою к людским интересам. Но, по мне, одиночество лучше, а свет Предоставим презренным повесам. Если подвиг военный меня увлечет Или к службе в сенате родится призванье, Я, быть может, сумею возвысить свой род После детской поры испытанья. Пламя гор тихо тлеет подобно костру, Тайно скрытое в недрах курящейся Этны; Но вскипевшая лава взрывает кору, Перед ней все препятствия тщетны. Так желание славы волнует меня: Пусть всей жизнью моей вдохновляются внуки! Если б мог я, как феникс, взлететь из огня, Я бы принял и смертные муки. Я бы боль, и нужду, и опасность презрел — Жить бы только — как Фокс; умереть бы — как Чэтам, Длится славная жизнь, ей и смерть не предел: Блещет слава немеркнущим светом. Для чего мне сходиться со светской толпой, Раболепствовать перед ее главарями, Льстить хлыщам, восторгаться нелепой молвой Или дружбу водить с дураками? Я и сладость и горечь любви пережил, Исповедовал дружбу ревниво и верно; Осудила молва мой неистовый пыл, Да и дружба порой лицемерна. Что богатство? Оно превращается в пар По капризу судьбы или волей тирана. Что мне титул? Тень власти, утеха для бар. Только слава одна мне желанна. Не силен я в притворстве, во лжи не хитер, Лицемерия света я чужд от природы. Для чего мне сносить ненавистный надзор, По-пустому растрачивать годы?

1806 г.

Перевод Л. Шифферса

Первый поцелуй любви

А барбитон струнами

Звучит мне про Эрота.

Анакреон Мне сладких обманов романа не надо, Прочь вымысел! Тщетно души не волнуй! О, дайте мне луч упоенного взгляда И первый стыдливый любви поцелуй! Поэт, воспевающий рощу и поле! Спеши, — вдохновенье свое уврачуй! Стихи твои хлынут потоком на воле, Лишь вкусишь ты первый любви поцелуй! Не бойся, что Феб отвратит свои взоры, О помощи муз не жалей, не тоскуй. Что Феб музагет! что парнасские хоры! Заменит их первый любви поцелуй! Не надо мне мертвых созданий искусства! О, свет лицемерный, кляни и ликуй! Я жду вдохновенья, где вырвалось чувство, Где слышится первый любви поцелуй! Созданья мечты, где пастушки тоскуют, Где дремлют стада у задумчивых струй, Быть может, пленят, но души не взволнуют, — Дороже мне первый любви поцелуй! О, кто говорит: человек, искупая Грех праотца, вечно рыдай и горюй! Нет! цел уголок недоступного рая: Он там, где есть первый любви поцелуй! Пусть старость мне кровь беспощадно остудит, Ты, память былого, мне сердце чаруй! И лучшим сокровищем памяти будет — Он — первый стыдливый любви поцелуй!

23 декабря 1806 г.

Перевод В. Брюсова

L'amitie est l'amour sans ailes[1]

К чему скорбеть больной душою, Что молодость ушла? Еще дни радости за мною; Любовь не умерла. И в глубине былых скитаний, Среди святых воспоминаний — Восторг небесный я вкусил: Несите ж, ветры золотые, Туда, где пелось мне впервые: "Союз друзей — Любовь без крыл!" В мимолетящих лет потоке Моим был каждый миг! Его и в туче слез глубоких И в свете я постиг: И что б судьба мне ни судила, — Душа былое возлюбила, И мыслью страстной я судил; О, дружба! чистая отрада! Миров блаженных мне не надо: "Союз друзей — Любовь без крыл!" Где тисы ветви чуть колышут, Под ветром наклонясь, — Душа с могилы чутко слышит Ее простой рассказ; Вокруг ее резвится младость, Пока звонок, спугнувший радость, Из школьных стен не прозвонил: А я, средь этих мест печальных, Все узнаю в слезах прощальных: "Союз друзей — Любовь без крыл!" Перед твоими алтарями, Любовь, я дал обет! Я твой был — сердцем и мечтами, — Но стерт их легкий след; Твои, как ветер, быстры крылья, И я, склонясь над дольней пылью, Одну лишь ревность уловил. Прочь! Улетай, призрак влекущий! Ты посетишь мой час грядущий, Быть может, лишь без этих крыл! О, шпили дальних колоколен! Как сладко вас встречать! Здесь я пылать, как прежде, волен, Здесь я — дитя опять. Аллея вязов, холм зеленый; Иду, восторгом упоенный, — И венчик — каждый цвет открыл; И вновь, как встарь, при ясной встрече, Мой милый друг мне шепчет речи: "Союз друзей — Любовь без крыл!" Мой Ликус! Слез не лей напрасных, Верна тебе любовь; Она лишь грезит в снах прекрасных, Она проснется вновь. Недолго, друг, нам быть в разлуке, Как будет сладко жать нам руки! Моих надежд как жарок пыл! Когда сердца так страстно юны, — Когда поют разлуки струны: "Союз друзей — Любовь без крыл!" Я силе горьких заблуждений Предаться не хотел. Нет, — я далек от угнетений И жалкого презрел. И тем, кто в детстве был мне верен. Как брат, душой нелицемерен, — Сердечный жар я возвратил. И, если жизнь не прекратится, Тобой лишь будет сердце биться, О, Дружба! наш союз без крыл! Друзья! душою благородной И жизнью — с вами я! Мы все — в одной любви свободной — Единая семья! Пусть королям под маской лживой, В одежде пестрой и красивой — Язык медовый Лесть точил; Мы, окруженные врагами, Друзья, забудем ли, что с нами — "Союз друзей — Любовь без крыл!" Пусть барды вымыслы слагают Певучей старины; Меня Любовь и Дружба знают, Мне лавры не нужны; Все, все, чего бежала Слава Стезей волшебной и лукавой, — Не мыслью — сердцем я открыл; И пусть в душе простой и юной Простую песнь рождают струны: "Союз друзей — Любовь без крыл!"

29 декабря 1806 г.

Перевод А. Блока

Элегия на Ньюстедское аббатство

Это голос тех лет, что прошли; они

стремятся предо мной со всеми своими

деяниями.

Оссиан Полуупавший, прежде пышный храм! Алтарь святой! монарха покаянье! Гробница рыцарей, монахов, дам, Чьи тени бродят здесь в ночном сиянье. Твои зубцы приветствую, Ньюстед! Прекрасней ты, чем зданья жизни новой, И своды зал твоих на ярость лет Глядят с презреньем, гордо и сурово. Верны вождям, с крестами на плечах, Здесь не толпятся латники рядами, Не шумят беспечно на пирах, — Бессмертный сонм! — за круглыми столами! Волшебный взор мечты, в дали веков, Увидел бы движенье их дружины, В которой каждый — умереть готов И, как паломник, жаждет Палестины. Но нет! не здесь отчизна тех вождей, Не здесь лежат их земли родовые: В тебе скрывались от дневных лучей, Ища спокойствия, сердца больные. Отвергнув мир, молился здесь монах В угрюмой келье, под покровом тени, Кровавый грех здесь прятал тайный страх, Невинность шла сюда от притеснений. Король тебя воздвиг в краю глухом, Где шервудцы блуждали, словно звери, И вот в тебе, под черным клобуком, Нашли спасенье жертвы суеверий. Где, влажный плащ над перстью неживой, Теперь трава струит росу в печали, Там иноки, свершая подвиг свой, Лишь для молитвы голос возвышали. Где свой неверный лет нетопыри Теперь стремят сквозь сумраки ночные, Вечерню хор гласил в часы зари, Иль утренний канон святой Марии! Года сменяли годы, век — века, Аббат — аббата; мирно жило братство. Его хранила веры сень, пока Король не посягнул на святотатство. Был храм воздвигнут Генрихом святым, Чтоб жили там отшельники в покое. Но дар был отнят Генрихом другим, И смолкло веры пение святое. Напрасны просьбы и слова угроз, Он гонит их от старого порога Блуждать по миру, средь житейских гроз, Без друга, без приюта, — кроме Бога! Чу! своды зал твоих, в ответ звуча, На зов военной музыки трепещут, И, вестники владычества меча, Высоко на стенах знамена плещут. Шаг часового, смены гул глухой, Веселье пира, звон кольчуги бранной, Гуденье труб и барабанов бой Слились в напев тревоги беспрестанной. Аббатство прежде, ныне крепость ты, Окружена кольцом полков неверных. Войны орудья с грозной высоты Нависли, гибель сея в ливнях серных. Напрасно все! Пусть враг не раз отбит, — Перед коварством уступает смелый, Защитников — мятежный сонм теснит, Развив над ними стяг свой закоптелый. Не без борьбы сдается им барон, Тела врагов пятнают дол кровавый; Непобежденный меч сжимает он. И есть еще пред ним дни новой славы. Когда герой уже готов снести Свой новый лавр в желанную могилу, — Слетает добрый гений, чтоб спасти Монарху — друга, упованье, силу! Влечет из сеч неравных, чтоб опять В иных полях отбил он приступ злобный, Чтоб он повел к достойным битвам рать, В которой пал Фалкланд богоподобный. Ты, бедный замок, предан грабежам! Как реквием звучат сраженных стоны, До неба всходит новый фимиам И кроют груды жертв дол обагренный. Как призраки, чудовищны, бледны, Лежат убитые в траве священной. Где всадники и кони сплетены, Грабителей блуждает полк презренный. Истлевший прах исторгнут из гробов, Давно травой, густой и шумной, скрытых: Не пощадят покоя мертвецов Разбойники, ища богатств зарытых. Замолкла арфа, голос лиры стих, Вовек рукой не двинет минстрель бледный, Он не зажжет дрожащих струн своих, Он не споет, как славен лавр победный. Шум боя смолк. Убийцы, наконец, Ушли, добычей сыты в полной мере. Молчанье вновь надело свой венец, И черный Ужас охраняет двери. Здесь Разорение содержит мрачный двор, И что за челядь славит власть царицы! Слетаясь спать в покинутый собор, Зловещий гимн кричат ночные птицы. Но вот исчез анархии туман В лучах зари с родного небосвода, И в ад, ему родимый, пал тиран, И смерть злодея празднует природа. Гроза приветствует предсмертный стон, Встречает вихрь последнее дыханье, Приняв постыдный гроб, что ей вручен, Сама земля дрожит в негодованье. Законный кормчий снова у руля И челн страны ведет в спокойном море. Вражды утихшей раны исцеля, Надежда вновь бодрит улыбкой горе. Из разоренных гнезд, крича, летят Жильцы, занявшие пустые кельи. Опять свой лен приняв, владелец рад; За днями горести — полней веселье! Вассалов сонм в приветливых стенах Пирует вновь, встречая господина. Забыли женщины тоску и страх, Посевом пышно убрана долина. Разносит эхо песни вдоль дорог, Листвой богатой бор веселый пышен. И чу! в полях взывает звонкий рог, И окрик ловчего по ветру слышен. Луга под топотом дрожат весь день… О, сколько страхов! радостей! заботы! Спасенья ищет в озере олень… И славит громкий крик конец охоты! Счастливый век, ты долгим быть не мог, Когда лишь травля дедов забавляла! Они, презрев блистательный порок, Веселья много знали, горя — мало! Отца сменяет сын. День ото дня Всем Смерть грозит неумолимой дланью. Уж новый всадник горячит коня, Толпа другая гонится за ланью. Ньюстед! как грустны ныне дни твои! Как вид твоих раскрытых сводов страшен! Юнейший и последний из семьи Теперь владетель этих старых башен. Он видит ветхость серых стен твоих, Глядит на кельи, где гуляют грозы, На славные гробницы дней былых, Глядит на все, глядит, чтоб лились слезы! Но слезы те не жалость будит в нем: Исторгло их из сердца уваженье! Любовь, Надежда, Гордость — как огнем, Сжигают грудь и не дают забвенья. Ты для него дороже всех дворцов И гротов прихотливых. Одиноко Бродя меж мшистых плит твоих гробов, Не хочет он роптать на волю Рока. Сквозь тучи может солнце просиять, Тебя зажечь лучом полдневным снова. Час славы может стать твоим опять, Грядущий день — сравняться с днем былого!

1807 г.

Перевод В. Брюсова

Георгу, графу Делавару

О, да, я признаюсь, мы с вами близки были; Связь мимолетная для детских лет — вечна; Нам чувства братские сердца соединили, И нам была любовь взаимная дана. Но краткий миг сметет, что создано годами, — Так дружбы легкая непостоянна власть; Как Страсть, она шумит воздушными крылами, Но гаснет в миг один, когда не гаснет Страсть. По Иде некогда бродили мы весною, И, помню, юных дней блаженны были сны. Как твердь была ясна над нашей головою! Но бури хмурых зим теперь нам суждены. И память милая, соединясь с печалью, Нам детство воскрешать не будет с этих пор; Пусть гордость закалит мне сердце твердой сталью, Что было мило мне — отныне мой позор. Но избранных моих я, друг, не унижаю — И вас, по-прежнему, я должен уважать, — Нас случай разделил, но тот же случай, знаю, Заставит вас назад обет неверный взять. Остывшую любовь во мне не сменит злоба. И жалобную боль я в сердце не впущу: Спокойно мыслю я, что мы неправы оба, И вам легко простить — как я легко прощу. Вы знали — жизнь моя всегда горячей кровью На первый ваш призыв откликнуться ждала; Вы знали, что душа, вспоенная любовью, Пространства и года преодолеть могла. Вы знали, — но к чему, напрасно вспоминая, Разорванную цепь стараться удержать! Вам поздно, над былым печально поникая, О друге прежних лет томительно вздыхать. Расстанемся, — я жду, мы вновь сойдемся вместе. Пусть время и печаль соединят нас вновь; Я требую от вас — одной защиты чести; Пусть распрю разрешит прошедшая любовь.

1807 г.

Перевод А. Блока

Дамет

Бесправный, как дитя, и мальчик по летам, Душою преданный убийственным страстям, Не ведая стыда, не веря в добродетель, Обмана бес и лжи сочувственный свидетель, Искусный лицемер от самых ранних дней, Изменчивый, как вихрь на вольности полей, Обманщик скромных дев, друзей неосторожных, От школьных лет знаток условий света ложных, — Дамет изведал путь порока до конца И прежде остальных достиг его венца. Но страсти, до сих пор терзая сердце, властно Велят ему вкушать подонки чаши страстной; Пронизан похотью, он цепь за цепью рвет И в чаше прежних нег свою погибель пьет.

1807 г.

Перевод А. Блока

Посвящается Мэрион

Что ты, Мэрион, так грустна? Или жизнью смущена? Гнев нахмуренных бровей Не к лицу красе твоей. Не любовью ты больна, Нет, ты сердцем холодна. Ведь любовь — печаль в слезах, Смех, иль ямки на щеках, Или склон ресницы томной, — Ей противен холод темный. Будь же светлой, как была, Всем по-прежнему мила, А в снегах твоей зимы Холодны, бездушны мы. Хочешь верности покорной — Улыбайся, хоть притворно. Суждено ль — и в грустный час Прятать прелесть этих глаз? Что ни скажешь — все напрасно; Их лучей игра прекрасна, Губы… Но чиста, скромна, Муза петь их не должна: Она краснеет, хмурит брови, Велит бежать твоей любови, Вот рассудок принесла, Сердце вовремя спасла. Так одно сказать могу (Что б ни думал я — солгу): Губы нежные таят Не одной насмешки яд. Так, в советах беспристрастных Утешений нет опасных; Песнь моя к тебе проста, Лесть не просится в уста; Я, как брат, учить обязан, Сердцем я с другими связан; Обману ли я тебя, Сразу дюжину любя? Так, прости! Прими без гнева Мой совет немилый, дева; А чтоб не был мне в упрек Мой докучливый урок, Опишу тебе черты Властной женской красоты: Как ни сладостна для нас Алость губ, лазурность глаз, Как бы локон завитой Ни прельщал нас красотой, Все же это плен мгновенный, — Как нас свяжет неизменно Легкий очерк красоты? Нет в нем строгой полноты. Но открыть ли, что нас свяжет, Что пажам вас чтить прикажет Королевами всего? Сердце, — больше ничего.

10 января 1807 г.

Перевод А. Блока

Лок-на-Гар

Прочь, мирные парки, где преданы негам, Меж роз отдыхают поклонники моды! Мне дайте утесы, покрытые снегом, Священны они для любви и свободы! Люблю Каледонии хмурые скалы, Где молний бушует стихийный пожар, Где, пенясь, ревет водопад одичалый: Суровый и мрачный люблю Лок-на-Гар! Ах, в детские годы там часто блуждал я В шотландском плаще и шотландском берете, Героев, погибших давно, вспоминал я Меж сосен седых, в вечереющем свете. Пока не затеплятся звезды ночные, Пока не закатится солнечный шар, Блуждал, вспоминая легенды былые, Рассказы о детях твоих, Лок-на-Гар! "О тени умерших! не ваши ль призывы Сквозь бурю звучали мне хором незримым?" Я верю, что души геройские живы И с ветром летают над краем родимым! Царит здесь Зима в ледяной колеснице, Морозный туман расстилая, как пар, И образы предков восходят к царице — Почить в грозовых облаках Лок-на-Гар. "Несчастные воины! разве видений, Пророчащих гибель вам, вы не видали?" Да! вам суждено было пасть в Кулодене, И смерть вашу лавры побед не венчали! Но все же вы счастливы! Пали вы с кланом, Могильный ваш сон охраняет Брэмар, Волынки вас славят по весям и станам! И вторишь их пению ты, Лок-на-Гар! Давно я покинул тебя, и не скоро Вернусь на тропы величавого склона, Лишен ты цветов, не пленяешь ты взора, И все ж мне милей, чем поля Альбиона! Их мирные прелести сердцу несносны: В зияющих пропастях больше есть чар! Люблю я утесы, потоки и сосны, Угрюмый и грозный люблю Лок-на-Гар!

1807 г.

Перевод В. Брюсова

К музе вымысла

Царица снов и детской сказки, Ребяческих веселий мать, Привыкшая в воздушной пляске Детей послушных увлекать! Я чужд твоих очарований, Я цепи юности разбил, Страну волшебную мечтаний На царство Истины сменил! Проститься нелегко со снами, Где жил я девственной душой, Где нимфы мнятся божествами, А взгляды их — как луч святой! Где властвует Воображенье, Все в краски дивные одев. В улыбках женщин — нет уменья И пустоты — в тщеславье дев! Но знаю: ты лишь имя! Надо Сойти из облачных дворцов, Не верить в друга, как в Пилада, Не видеть в женщинах богов! Признать, что чужд мне луч небесный, Где эльфы водят легкий круг, Что девы лживы, как прелестны, Что занят лишь собой наш друг. Стыжусь, с раскаяньем правдивым, Что прежде чтил твой скиптр из роз. Я ныне глух к твоим призывам И не парю на крыльях грез! Глупец! Любил я взор блестящий И думал: правда скрыта там! Ловил я вздох мимолетящий И верил деланным слезам. Наскучив этой ложью черствой, Твой пышный покидаю трон. В твоем дворце царит Притворство, И в нем Чувствительность — закон! Она способна вылить море — Над вымыслами — слез пустых, Забыв действительное горе, Рыдать у алтарей твоих! Сочувствие, в одежде черной И кипарисом убрано, С тобой пусть плачет непритворно, За всех кровь сердца льет оно! Зови поплакать над утратой Дриад: их пастушок ушел. Как вы, и он пылал когда-то, Теперь же презрел твой престол. О нимфы! вы без затрудненья Готовы плакать обо всем, Гореть в порывах исступленья Воображаемым огнем! Оплачете ль меня печально, Покинувшего милый круг? Не вправе ль песни ждать прощальной Я, юный бард, ваш бывший друг? Чу! близятся мгновенья рока… Прощай, прощай, беспечный род! Я вижу пропасть недалеко, В которой вас погибель ждет. Вас властно гонит вихрь унылый, Шумит забвения вода, И вы с царицей легкокрылой Должны погибнуть навсегда.

1807 г.

Перевод В. Брюсова

Хочу я быть ребенком вольным …

Хочу я быть ребенком вольным И снова жить в родных горах, Скитаться по лесам раздольным, Качаться на морских волнах. Не сжиться мне душой свободной С саксонской пышной суетой! Милее мне над зыбью водной Утес, в который бьет прибой! Судьба! возьми назад щедроты И титул, что в веках звучит! Жить меж рабов — мне нет охоты, Их руки пожимать — мне стыд! Верни мне край мой одичалый, Где знал я грезы ранних лет, Где реву Океана скалы Шлют свой бестрепетный ответ! О! Я не стар! Но мир, бесспорно, Был сотворен не для меня! Зачем же скрыты тенью черной Приметы рокового дня? Мне прежде снился сон прекрасный, Виденье дивной красоты… Действительность! ты речью властной Разогнала мои мечты. Кто был мой друг — в краю далеком, Кого любил — тех нет со мной. Уныло в сердце одиноком, Когда надежд исчезнет рой! Порой над чашами веселья Забудусь я на краткий срок… Но что мгновенный бред похмелья! Я сердцем, сердцем — одинок! Как глупо слушать рассужденья — О, не друзей и не врагов! — Тех, кто по прихоти рожденья Стал сотоварищем пиров. Верните мне друзей заветных, Деливших трепет юных дум, И брошу оргий дорассветных Я блеск пустой и праздный шум. А женщины? Тебя считал я Надеждой, утешеньем, всем! Каким же мертвым камнем стал я, Когда твой лик для сердца нем! Дары судьбы, ее пристрастья, Весь этот праздник без конца Я отдал бы за каплю счастья, Что знают чистые сердца! Я изнемог от мук веселья, Мне ненавистен род людской, И жаждет грудь моя ущелья, Где мгла нависнет, над душой! Когда б я мог, расправив крылья, Как голубь к радостям гнезда, Умчаться в небо без усилья Прочь, прочь от жизни — навсегда!

1807 г.

Перевод В. Брюсова

Тщеславной леди

Зачем, беспечная, болтать О том, что шепчут втихомолку, А после — слезы проливать И упрекать себя без толку? О, ты наплачешься со зла, Под смех наперсниц вероломных, За весь тот вздор, что ты плела Про вздохи юношей нескромных. Не верь прельщающим сердца Любезникам благообразным: Падешь добычею льстеца, Не устояв перед соблазном. Словечки ветреных юнцов Ты с детским чванством повторяешь. Поддавшись им, в конце концов И стыд и совесть потеряешь. Ужель, когда в кругу подруг Ты рассыпаешь ворох басен, Улыбок, реющих вокруг, Коварный смысл тебе не ясен? Не выставляйся напоказ, Храни свои секреты свято. Кто поскромней, ведь та из вас Не станет хвастать лестью фата. Кто не смеется из повес Над простофилею болтливой? В ее очах — лазурь небес, Но до чего слепа — на диво! В любовных бреднях — сущий рай Для опрометчивой хвастуньи: Поверит, как ни привирай, И тут же выболтает втуне. Красавица! Не пустословь. Во мне не ревность рассуждает. Твой чванный облик не любовь, А только жалость вызывает.

15 января 1807 г.

Перевод Л. Шифферса

Автору сонета, начинающегося словами: "Мой стих печален»

Хотя сонет твой, без сомненья, Скорей печален, чем умен, Но разве слезы сожаленья У нас способен вызвать он? Мое сочувствие сильнее К себе другой бедняк влечет, Чья скорбь горит еще больнее: Кто на беду твой стих прочтет. О, этот стих без чар едва ли Возможно вновь перечитать. В нем больше смеха, чем печали, Ума же вовсе не сыскать. Коль хочешь ты, чтоб нам страданье Заледенило в жилах кровь, То дай скорее обещанье Свои стихи прочесть нам вновь.

8 марта 1807 г.

Перевод С. Ильина

К моему сыну

Взор синий, золото кудрей — Ты слепок с матери твоей, Ты все сердца к себе привлек Улыбкой, ямочками щек, А для меня в них мир другой! — Мир счастья, сын мой дорогой! Но ты не Байрон, так кого ж, Мой мальчик, ты отцом зовешь? Нет, Вильям, от забот отца Не откажусь я до конца, И мне простит мой грех один Тень матери твоей, мой сын. Укрыли прах ее цветы, Чужою грудью вскормлен ты. Насмешкой встречен, наг и сир, Без имени вошел ты в мир, Но не грусти, ты не один, С тобою твой отец, мой сын. И что мне злой, бездушный свет! Природой пренебречь? О нет! Пусть моралисты вне себя, Дитя любви, люблю тебя. От юных радостей один Отцу остался ты, мой сын. Недопит кубок жизни мной, Не блещет волос сединой, Так младшим братом будь моим, А я, мой светлый херувим, Всю жизнь, какая мне дана, Как долг, отдам тебе сполна. Пусть молод, ветрен я, ты все ж Во мне всегда отца найдешь, И мне ль остыть, когда мою В тебе я Элен узнаю, И мне, как дар счастливых дней, Мой сын, ты дорог тем сильней.

1807 г.

Перевод В. Левика

Строки, написанные под вязом на кладбище в Гарроу

Места родимые! Здесь ветви вздохов полны, С безоблачных небес струятся ветра волны: Я мыслю, одинок, о том, как здесь бродил По дерну свежему я с тем, кого любил, И с теми, кто сейчас, как я, — за синей далью, — Быть может, вспоминал прошедшее с печалью: О, только б видеть вас, извилины холмов! Любить безмерно вас я все еще готов; Плакучий вяз! Ложась под твой шатер укромный, Я часто размышлял в час сумеречно-скромный: По старой памяти склоняюсь под тобой, Но, ах! уже мечты бывалой нет со мной; И ветви, простонав под ветром — пред ненастьем, — Зовут меня вздохнуть над отснявшим счастьем, И шепчут, мнится мне, дрожащие листы: "Помедли, отдохни, прости, мой друг, и ты!" Но охладит судьба души моей волненье, Заботам и страстям пошлет успокоенье, Так часто думал я, — пусть близкий смертный час Судьба мне усладит, когда огонь погас; И в келью тесную, иль в узкую могилу — Хочу я сердце скрыть, что медлить здесь любило; С мечтою страстной мне отрадно умирать, В излюбленных местах мне сладко почивать; Уснуть навеки там, где все мечты кипели, На вечный отдых лечь у детской колыбели; Навеки отдохнуть под пологом ветвей, Под дерном, где, резвясь, вставало утро дней; Окутаться землей на родине мне милой, Смешаться с нею там, где грусть моя бродила; И пусть благословят — знакомые листы, Пусть плачут надо мной — друзья моей мечты; О, только те, кто был мне дорог в дни былые, — И пусть меня вовек не вспомнят остальные.

2 сентября 1807 г.

Перевод А. Блока

Эпитафия Джону Адамсу, носильщику из Саутвелла, умершему от пьянства

Джон Адамс здесь лежит, Саутвеллского прихода Носильщик; он носил ко рту стаканчик свой Так часто, что потом несли его домой; Ничья бы проб таких не вынесла природа! Так много жидкости он в жизни похлебал, Что вынести не мог; на вынос сам попал!

Сентябрь 1807 г.

Перевод Н. Холодковского

Надпись на чаше из черепа

Не бойся: я — простая кость; Не думай о душе угасшей. Живых голов ни дурь, ни злость Не изойдут из этой чаши. Я жил, как ты, любил и пил. Теперь я мертв — налей полнее! Не гадок мне твой пьяный пыл, Уста червя куда сквернее. Быть винной чашей веселей, Чем пестовать клубок червивый. Питье богов, не корм червей, Несу по кругу горделиво. Где ум светился, ныне там, Умы будя, сверкает пена. Иссохшим в черепе мозгам Вино — не высшая ль замена? Так пей до дна! Быть может, внук Твой череп дряхлый откопает — И новый пиршественный круг Над костью мертвой заиграет. Что нам при жизни голова? В ней толку — жалкая крупица. Зато когда она мертва, Как раз для дела пригодится.

Ньюстедское аббатство, 1808 г.

Перевод Л. Шифферса

Не вспоминай…

Не вспоминай тех чудных дней Что вечно сердцу будут милы, — Тех дней, когда любили мы. Они живут в душе моей. И будут жить, пока есть силы — До вечной — до могильной тьмы. Забыть… Все, что связало нас? Как слушал я стук сердца страстный, Играя золотом волос… Клянусь, я помню, как сейчас, Твой томный взор, твой лик прекрасный, И нежных уст немой вопрос. Как льнула ты к груди моей, И глаз твоих полупризыв, Полуиспуг — будил желанье… И мы сближались все тесней, Уста к устам, весь мир забыв, Чтоб умереть в одном лобзаньи!.. Потом склоняла ты чело, И глаз лазуревую негу Густых ресниц скрывала сень, Она — как ворона крыло, Скользя по девственному снегу, — На блеск ланит кидали тень… Вчера пригрезилась во сне Любовь былая наша мне… И слаще было сновиденье, Чем в жизни новой страсти пыл; Сиянье глаз иных — затмил Твой взор в безумьи наслажденья. Не говори ж, не вспоминай Тех дней, что снов дарят нам рай, Тех дней, что сердцу будут милы, Пока нас не забудет свет, Как хладный камень у могилы, Вещающий, что нас уж нет!..

13 августа 1808 г.

Перевод Т. Щепкиной-Куперник

Надпись на могиле ньюфаундлендской собаки

Когда надменный герцог или граф Вернется в землю, славы не стяжав, Зовут ваятеля с его резцом И ставят памятник над мертвецом. Конечно, надпись будет говорить Не кем он был, — кем только мог бы быть. А этот бедный пес, вернейший друг, Усерднейший из всех усердных слуг, — Он как умел хозяину служил, Он только для него дышал и жил, — И что ж? Забыты преданность и труд, И даже душу в нем не признают: Его кумир, всесильный господин, На небесах желает быть один. О человек, слепой жилец времен! Ты рабством или властью развращен, Кто знал тебя, гнушается тобой, Презренный прах с презренною судьбой! Любовь твоя — разврат, а дружба — ложь, Ты словом и улыбкой предаешь! Твоя порода чванна и горда, Но за нее краснеешь от стыда. Ступай к богатым склепам — и не стой Над этой урной, скромной и простой. Она останки друга сторожит. Один был друг — и тот в земле лежит.

Ньюстедское аббатство, 30 октября 1808 г.

Перевод Игн. Ивановского

Ты счастлива

Ты счастлива, — и я бы должен счастье При этой мысли в сердце ощутить; К судьбе твоей горячего участья Во мне ничто не в силах истребить. Он также счастлив, избранный тобою — И как его завиден мне удел! Когда б он не любил тебя — враждою К нему бы я безмерною кипел! Изнемогал от ревности и муки Я, увидав ребенка твоего; Но он ко мне простер с улыбкой руки — И целовать я страстно стал его. Я целовал, сдержавши вздох невольный О том, что на отца он походил, Но у него твой взгляд, — и мне довольно Уж этого, чтоб я его любил. Прощай! Пока ты счастлива, ни слова Судьбе в укор не посылаю я. Но жить, где ты… Нет, Мэри, нет! Иль снова Проснется страсть мятежная моя. Глупец! Я думал, юных увлечений Пыл истребят и гордость и года. И что ж: теперь надежды нет и тени — А сердце так же бьется, как тогда. Мы свиделись. Ты знаешь, без волненья Встречать не мог я взоров дорогих: Но в этот миг ни слово, ни движенье Не выдали сокрытых мук моих. Ты пристально в лицо мне посмотрела; Но каменным казалося оно. Быть может, лишь прочесть ты в нем успела Спокойствие отчаянья одно. Воспоминанье прочь! Скорей рассейся Рай светлых снов, снов юности моей! Где ж Лета? Пусть они погибнут в ней! О сердце, замолчи или разбейся!

2 ноября 1808 г.

Перевод А. Плещеева

Расставание

Помнишь, печалясь, Склонясь пред судьбой, Мы расставались Надолго с тобой. В холоде уст твоих, В сухости глаз Я уж предчувствовал Нынешний час. Был этот ранний Холодный рассвет Началом страданий Будущих лет. Удел твой — бесчестье. Молвы приговор Я слышу — и вместе Мы делим позор. В толпе твое имя Тревожит любой. Неужто родными Мы были с тобой? Тебя называют Легко, не скорбя, Не зная, что знаю Тебя, как себя. Мы долго скрывали Любовь свою, И тайну печали Я так же таю. Коль будет свиданье Дано мне судьбой, В слезах и молчании Встречусь с тобой!

1808 г.

Перевод С. Маршака

***

Прости! Коль могут к небесам Взлетать молитвы о других. Моя молитва будет там, И даже улетит за них! Что пользы плакать и вздыхать? Слеза кровавая порой Не может более сказать, Чем звук прощанья роковой!.. Нет слез в очах, уста молчат, От тайных дум томится грудь, И эти думы вечный яд, — Им не пройти, им не уснуть! Не мне о счастье бредить вновь, — Лишь знаю я (и мог снести), Что тщетно в нас жила любовь, Лишь чувствую — прости! прости!

1808 г.

Перевод М. Лермонтова

Даме, которая спросила, почему я весной уезжаю из Англии

Как грешник, изгнанный из рая, На свой грядущий темный путь Глядел, от страха замирая, И жаждал прошлое вернуть. Потом, бродя по многим странам, Таить учился боль и страх, Стремясь о прошлом, о желанном Забыть в заботах и делах, — Так я, отверженный судьбою, Бегу от прелести твоей, Чтоб не грустить перед тобою, Не звать невозвратимых дней, Чтобы, из края в край блуждая, В груди своей убить змею. Могу ль томиться возле рая И не стремиться быть в раю!

2 декабря 1808 г.

Перевод В. Левика

Стансы к некой даме, написанные при отъезде из Англии

Пора! Прибоя слышен гул, Корабль ветрила развернул, И свежий ветер мачту гнет, И громко свищет, и поет; Покину я мою страну: Любить могу я лишь одну. Но если б быть мне тем, чем был, Но если б жить мне так, как жил, Не рвался я бы в дальний путь! Я не паду тебе на грудь И сном блаженным не засну… И все ж люблю я лишь одну. Давно не видел я тот взгляд, Причину горя и отрад; Вотще я не жалел труда Забыть о нем — и навсегда; Да, хоть я Альбион кляну, Любить могу я лишь одну. Я одинок средь бурь и гроз, Как без подруги альбатрос. Смотрю окрест — надежды нет Мне на улыбку, на привет; В толпе я шумной потону — И все один, люблю одну. Прорезав пенных волн гряду, Я на чужбине дом найду, Но, помня милый, лживый лик, Не успокоюсь ни на миг И сам себя не обману, Пока люблю я лишь одну. Любой отверженный бедняк Найдет приветливый очаг, Где дружбы иль любви тепло Его бы отогреть могло… Кому я руку протяну, Любя до смерти лишь одну? Я странник, — но в какой стране Слеза прольется обо мне? В чьем сердце отыскать бы мог Я самый скромный уголок? И ты, пустив мечту ко дну, Смолчишь, хоть я люблю одну. Подробный счет былых потерь — Чем были мы, что мы теперь — Разбил бы слабые сердца, Мое же стойко до конца, Оно стучит, как в старину, И вечно любит лишь одну. И чернь тупая не должна Вовек узнать, кто та "одна"; Кем презрена любовь моя, То знаешь ты — и стражду я… Немногих, коль считать начну, Найду, кто б так любил одну. Плениться думал я другой, С такой же дивною красой, Любить бы стало сердце вновь, Но из него все льется кровь, Ему опять не быть в плену: Всегда люблю я лишь одну. Когда б я мог последний раз Увидеть свет любимых глаз… Нет! Плакать а не дам о том, Кто страждет на пути морском, Утратив дом, мечту, весну, И все же любит лишь одну.

1809 г.

Перевод В. Рогова

Примечания

1

Дружба — любовь без крыльев (франц.)

В настоящий раздел вошли стихотворения Байрона из четырех его юношеских сборников, изданных в 1806–1808 гг.: "Летучие наброски" (Fugitive Pieces, 1806), "Стихи по разным поводам" (Poems on Various Occasions, 1807), "Часы досуга" (Hours of Idleness, 1807), "Стихотворения оригинальные и переводы" (Poems Original and Translated, 1808), из сборника "Подражания и переводы" (Imitations and Translations, 1809), а также стихотворения, относящиеся к этому периоду и публиковавшиеся в других изданиях.

При отъезде из Ньюстедского аббатства

Впервые опубликовано в сборнике "Летучие наброски", 1806.

Ньюстедское аббатство было основано в 1170 году. В 1540 г., после упразднения монастырей, стало владением предков поэта.

Аскалон — крепость в Палестине. Достоверных сведений об участии предков Байрона в крестовых походах нет.

Креси. — Во время Столетней войны в сражении при Креси (Северная Франция) в 1346 году войска английского короля Эдуарда III нанесли поражение армии французского короля Филиппа VI.

Руперт — родственник английского короля Карла I.

Марстон. — В 1644 г., во время английской буржуазной революции, армия Кромвеля нанесла поражение армии Карла I в сражении при Марстон-Мур.