«Стихи»

* * *

Мы шли в сухой и пыльной мгле

По раскалённой крымской глине.

Бахчисарай, как хан в седле,

Дремал в глубокой котловине.

И в этот день в Чуфут-Кале,

Сорвав бессмертники сухие,

Я выцарапал на скале:

Двадцатый год — прощай, Россия!

1920

* * *

Уходили мы из Крыма

Среди дыма и огня.

Я с кормы всё время мимо

В своего стрелял коня.

А он плыл, изнемогая,

За высокою кормой,

Всё не веря, всё не зная,

Что прощается со мной.

Сколько раз одной могилы

Ожидали мы в бою.

Конь всё плыл, теряя силы,

Веря в преданность мою.

Мой денщик стрелял не мимо —

Покраснела чуть вода…

Уходящий берег Крыма

Я запомнил навсегда

1940

* * *

Мороз крепчал. Стоял такой мороз

Что бронепоезд наш застыл над яром,

Где ждал нас враг, и бедный паровоз

Стоял в дыму и задыхался паром.

Но и в селе, раскинутом в яру,

Никто не выходил из хат дымящих, —

Мороз пресек жестокую игру,

Как самодержец настоящий.

Был лед и в пулеметных кожухах;

Но вот в душе, как будто, потеплело:

Сочельник был. И снег лежал в степях.

И не было ни красных и ни белых

* * *

Как когда-то над сгубленной Сечью

Горевал в своих песнях Тарас, —

Призываю любовь человечью,

Кто теперь погорюет о нас?

Но в разлуке с тобой не прощаюсь,

Мой далекий отеческий дом, —

Перед Господом не постесняюсь

Называться донским казаком

* * *

Жизнь не проста и не легка.

За спицею мелькает спица.

Уйти б на юг, и в казака

По-настоящему влюбиться.

Довольно ждать, довольно лгать,

Играть самой с собою в прятки.

Нет, не уйти, а убежать,

Без сожалений и оглядки.

Туда, где весело живут,

Туда, где вольные станицы

И где не вяжут и не ткут

Своих нарядов молодицы;

Где все умеют пить и петь,

Где муж с женой пирует вместе.

Но туго скрученная плеть

Висит на самом видном месте.

Ах, Дон, Кубань - Тмутаракань!

А я в снегах здесь погибаю.

Вот Лермонтов воспел Тамань. -

А я читаю и мечтаю,

И никуда не убегу...

Твердя стихи о Диком поле.

Что знаю я и что могу,

Живя с рождения в неволе.

И мой недолгий век пройдет

В напрасном ожиданье чуда, -

Московский снег, московский лед

Меня не выпустят отсюда

* * *

Эти дни не могут повторяться, -

Юность не вернется никогда.

И туманнее и реже снятся

Нам чудесные, жестокие года.

С каждым годом меньше очевидцев

Этих страшных, легендарных дней.

Наше сердце приучилось биться

И спокойнее и глуше и ровней.

Что теперь мы можем и что смеем?

Полюбив спокойную страну,

Незаметно медленно стареем

В европейском ласковом плену.

И растет и ждет ли наша смена,

Чтобы вновь в февральскую пургу

Дети шли в сугробах по колена

Умирать на розовом снегу.

И над одинокими на свете,

С песнями идущими на смерть,

Веял тот же сумасшедший ветер

И темнела сумрачная твердь

Товарищ

Перегорит костер и перетлеет,

Земле нужна холодная зола.

Уже никто напомнить не посмеет

О страшных днях бессмысленного зла.

Нет, не мученьями, страданьями и кровью

Утратою горчайшей из утрат:

Мы расплатились братскою любовью

С тобой, мой незнакомый брат.

С тобой, мой враг, под кличкою «товарищ»,

Встречались мы, наверное, не раз.

Меня Господь спасал среди пожарищ,

Да и тебя Господь не там ли спас?

Обоих нас блюла рука Господня,

Когда, почуяв смертную тоску,

Я, весь в крови, ронял свои поводья,

А ты, в крови, склонялся на луку.

Тогда с тобой мы что-то проглядели,

Смотри, чтоб нам опять не проглядеть:

Не для того ль мы оба уцелели,

Чтоб вместе за отчизну умереть?

Никто нас не вспомнит

Никто нас не вспомнит, о нас не потужит;

Неспешной водой протекают годы.

И было нам плохо и станет нам хуже, -

Покоя не будет нигде, никогда.

Да мы и не ищем спокойного года,

Да нам и не нужен покой :

Свобода еще с Ледяного похода

Для нас неразлучна с бедой

Помню горечь соленого ветра

Помню горечь соленого ветра,

Перегруженный крен корабля;

Полосою синего фетра

Уходила в тумане земля;

Но ни криков, ни стонов, ни жалоб,

Ни протянутых к берегу рук, -

Тишина переполненных палуб

Напряглась, как натянутый лук,

Напряглась и такою осталась

Тетива наших душ навсегда.

Черной пропастью мне показалась

За бортом голубая вода

В эту ночь мы ушли от погони

В эту ночь мы ушли от погони,

Расседлали своих лошадей;

Я лежал на шершавой попоне

Среди спящих усталых людей.

И запомнил и помню доныне

Наш последний российский ночлег,

Эти звезды приморской пустыни,

Этот синий мерцающий снег,

Стерегло нас последнее горе, -

После снежных татарских полей, -

Ледяное Понтийское море,

Ледяная душа кораблей

Из поэмы 'Новочеркасск'

Колокола печально пели.

В домах прощались, во дворе:

Венок плели, кружась, метели

Тебе, мой город, на горе.

Сноси неслыханные муки

Под сень соборного креста.

Я помню, помню день разлуки,

В канун Рождения Христа,

И не забуду звон унылый

Среди снегов декабрьских вьюг

И бешенный галоп кобылы,

Меня бросающий на юг

Из поэмы 'Перекоп'

Нас было мало, слишком мало,

От вражьих толп темнела даль:

Но твердым блеском засверкала

Из ножен вынутая сталь.

Последних пламенных порывов

Была исполнена душа.

В железном грохоте разрывов

Вскипали воды Сиваша.

И ждали все внимая знаку,

И подан был знакомый знак...

Полк шел в последнюю атаку,

Венчая путь своих атак.

..............................................

Забыть ли, как на снеге сбитом

В последний раз рубил казак,

Как под размашистом копытом

Звенел промерзлый солончак,

И как минутная победа

Швырнула нас через окоп,

И храп коней, и крик соседа

И кровью залитый сугроб...

...............................................

О милом крае, о родимом

Звенела песня казака

И гнал и рвал над белым Крымом

Морозный ветер облака.

Спеши, мой конь, долиной Качи,

Свершай последний переход.

Нет, не один из нас заплачет,

Грузясь на ждущий пароход,

Когда с прощальным поцелуем

Освободим ремни подпруг

И, злым предчувствием волнуем,

Заржет печально верный друг

Однолеток

Подумать только: это мы

Последние, кто знали

И переметные сумы,

И блеск холодной стали

Клинков, и лучших из друзей

Погони и похода,

В боях израненных коней

Нам памятного года

В Крыму, когда на рубеже

Кончалась конница уже.

Подумать только: это мы

В погибельной метели,

Среди тмутараканской тьмы

Случайно уцелели

И в мировом своем плену

До гроба все считаем

Нас породившую страну

Неповторимым раем

Отцу Николаю Иванову

Не георгиевский, а нательный крест,

Медный, на простом гайтане,

Памятью знакомых мест

Никогда напоминать не перестанет;

Но и крест, полученный в бою,

Точно друг и беспокойный, и горячий,

Все твердит, что молодость свою

Я не мог бы начинать иначе