«По замыслу Ганса-датчанина»

По замыслу Ганса-датчанина (fb2) - По замыслу Ганса-датчанина (Стихи, поэмы) 134K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Светлана Васильевна Кекова

Светлана Кекова ПО ЗАМЫСЛУ ГАНСА-ДАТЧАНИНА

* * *

1.

Села на ограду золотая птичка. Горевать о прошлом — горькая привычка. Забывать о прошлом — мелкая уловка… Золотая птичка, светлая головка. Светлая головка, маленькое тело: золотая птичка с неба прилетела и поёт о рае, нас погибших ради, золотая птичка, сидя на ограде.

2.

Бедный трагик с зарплатою нищенской, с пастернаковской рифмой в крови соловью на ограде кладбищенской говорит о бессмертной любви. Говорит покаянно, отчаянно соловьиного пенья вассал, что по замыслу Ганса-датчанина он искусством от смерти спасал. Стаи воронов вьются над хутором, рассыпаясь, как чёрный венец… Был он ритором, ктитором, тьютером — императором стал наконец. И, утратив свой пафос лирический, видит строки последние он: сторожит соловей механический дорогой императорский трон.

3.

Возле избы убогой горько цветёт полынь. Ты помолчи, не трогай бедных моих святынь. Жизнь моя стала ростом с маковое зерно, а над родным погостом стало от птиц черно. Что они ищут, птицы? Слёз золотой песок? Или вчерашней пиццы брошенный здесь кусок? Ясень стоит, как инок, путь к нему недалёк — папоротник, барвинок, синенький василёк, белых ромашек стайка, времени берега, зяблик, кукушка, чайка, иволга, пустельга…

* * *

Бог Асклепий уплыл куда-то врачевать беспокойный сон. И грустят два крылатых брата — Подалирий и Махаон. Не дано им времён и сроков знать, и делать во сне скачок — но уже молодой Набоков приготовил для них сачок. Что, любитель античной прозы, почитатель священных книг, миг случайной метаморфозы и тебя, как волна, настиг? Ты уже не бессменный стражник, стерегущий свои слова, а великий бессмертный бражник, бражник Мёртвая Голова.

* * *

Встал на стражу полдень ослепительный, по колено в солнечной крови, и следит, как матерьял строительный собирают молча муравьи. Вот один несёт иголку хвойную, и плечо его обожжено, а второй, как совесть беспокойную, держит в лапах длинное зерно. Муравьи — хорошие работники! Ты лежи в траве и загорай, а они, как Ленин на субботнике, будут строить муравьиный рай.

* * *

Постепенно и я узнаю, длилось прошлое вечность ли, миг ли? Слишком долго мы жили в раю, так что к этому раю привыкли. Но душа тяжела и суха даже в огненный миг испытанья… Узнаю эту землю греха, а над ней — облаков очертанья. Узнаю этот сумрачный сад, погружённый в пространство, как в воду… Там плоды золотые висят и сулят нам покой и свободу.

* * *

Я, услышав крыльев трепет, веки разомкну. Человек из глины лепит для себя жену. Перед сном он пьёт таблетки, смотрит на табло, а в грудной томится клетке лишнее ребро. Мышья норка, хлеба корка, розы на окне… Знаю я, кто будет горько плакать обо мне. В белой блузке из нейлона, в юбке из парчи я, как сон Пигмалиона, растворюсь в ночи.

* * *

1.

Ходят люди, как в тумане, потребляют жизни яд, и у каждого в кармане колокольчики звенят. Мальчик делает укольчик, вводит в вену героин, в это время колокольчик заливается над ним. Окликает день вчерашний колокольчик на холме, бьётся колокол на башне, сердце рыбы — на волне. Разговор о смысле жизни там смешон, где правит рок: в этом странном механизме звук на взводе, как курок. И последний колокольчик — чепуху и круговерть — прячет в бархатный чехольчик жизнь, похожая на смерть.

2.

Смотри — повсюду торчат кафешки, а люди — крошки и люди-пешки, но в привлекательной оболочке идут поспешно к торговой точке. Смотри — неоновый свет рекламы нам сообщает, что все мы — хамы, что нас исторгнут, как дыма клубы, ночные клубы и чьи-то губы. Смотри — не снежные спят вершины, а купол неба коптят машины, и хороводы нарядных кукол плюют словами в небесный купол. Ну что ж, у мира — свои резоны… Конечно, в городе есть газоны, где расцветают большие маки и где бездомные спят собаки.

* * *

Сумасшедший рыцарь твердит о любви и браке не кому-нибудь — всем известной Прекрасной Даме. Рождество удлиняет время на шаг собаки, а собаке нравится жить в городском бедламе. Ловит пёс оборванный мусор, летящий мимо, и к сухому снегу его прижимает лапой. А поэт молчит, дожидаясь вестей из Рима, — что же там, в энциклике, присланной римским папой? Римский папа славит порывы людей искусства, шлёт им шёлк заморский, роскошный ковёр татарский, а в могиле сжали свои кулаки до хруста горожанин Минин, сиятельный князь Пожарский. Бродит Блок безумный в стране ледяных туманов, и в обнимку с Верой бредёт Вячеслав Иванов, и кричит Бугаев, садясь за соседний столик: «Ты католик стал!» — и смеётся над ним до колик. И в России нищей стоят вдоль дорог вертепы, и воры в законе китайские рвут петарды, и любовь, мой друг, проще пареной стала репы — так под Новый год голосят под гитару барды. Кто им вторит, с плачем взывая: о горе! горе! Может быть, рыдают забытые нами предки? Не в подвале каменном, в центре Москвы, в соборе Гермогена держат, как зверя в железной клетке. Что, Марина, Осип, уже не затеплить свечки вам в церквах московских, хотя и написан «Камень»? Перед Ликом Спаса — солома, руно овечки, освещает их фотовспышки холодный пламень. Над Москвой-рекою как будто палят картечью. Может, это Гоголь грозит Запорожской Сечью, иль в глухой деревне из лёгких, как свет, пелёнок на огромный мир безмятежно глядит ребёнок?

Оглавление

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * * Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg