Звёздный смех стихи, пародии, сказка хромого кузнеца Наталья Тимофеева
© Наталья Тимофеева, 2016
Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero
Звёздный смех
Густился ночными тенями могучий орех, Вились светляки серебристыми блёстками света… Коснулся щеки моей звёздный таинственный смех, — Меня уносила в пучину галактик планета. И было мне так несказанно в тот миг хорошо, Как будто бы волей судьбы я, не чувствуя боли, К волшебному дару приникла погибшей душой, И не было лет, не щадивших мой разум дотоле. Как будто бы эта, желанная мне, тишина, Что мною в блужданьях по миру бывала искома, Дала мне себя ощутить дуновением сна Вдали от невзгод и вдали от родимого дома. От воли чужой не осталось в ту ночь ни следа, Лишь запахи трав щекотали мне ноздри полынно… И сердцу хотелось прощения, и навсегда Остался в душе звёздный смех, отвучавший недлинно.«В вуали облаков запуталась луна…»
В вуали облаков запуталась луна, Нежнее сна её заветное молчанье. Из серебра лучей ткёт саван мне она — Великой пустоты нездешнее созданье. Мне с ней на разговор короткие часы Отводит ночь, скупясь и о полётах грезя, В просторах темноты. Сиятельной росы Разбрасывая сеть, туман к ней в душу лезет. Скользит крыло совы и бреет тишину Свистящей нотой фа, задевшей ветер спящий… И все мы, как один, ныряем в глубину Вселенной, навсегда уйдя от смерти вящей.«Обмелело, выгорело небо…»
Обмелело, выгорело небо, Стал седым воздушный окоём. Зачерствела почва коркой хлеба, Так давно не ласкана дождём. Жар лежит слоёным одеялом, Преют роз поникших лепестки, Солнца свет воинствующим жалом Старит трав взошедшие ростки. Жадно ждёт прохлады тень денная, Под орехом полдничая мгой… Мотыльков цикориевых стая Синеоко нежничает… зной… Ласточки кричат, свистят, щебечут, Ловят одуревших сонных мух, Их птенцам по очереди мечут В клювы желторотые. Петух Не щадит соседский злого горла, — Голосит под лай пустой собак Невообразимо-звонким горном И не успокоится никак!Цареубийство
Их каждый день расстреливать ведут В глухой подвал Ипатьевского дома…. Их жизнь сто лет у вечности крадут, От раза к разу путаясь знакомо В том, было отреченье или нет, Распутина склоняя отглагольно, Ведь в золоте предавших эполет Кровь растворилась царская «невольно». Эй, сколько вас, гадателей судеб, Слагателей несвязных разумений? Нелёгок ваш непропечённый хлеб, Забывчив строй давнишних откровений. Но, заглянув за грани бытия В колодец тьмы, расщедрившейся светом, Вы можете стать зрячими, и я Осенена единственным ответом, — Смывать позор цареубийства с рук Придётся долго, больно и кроваво, А выстрелов подвальных долгий звук Смешался с плачем проданной Державы. Творить добро учиться — тяжкий труд, Вот, где таится подвиг отреченья. Себя забыть во имя… Только блуд Словесный стал синонимом творенья. Все борзописцы лгут в угоду лжи, Придуманною жизнью упиваясь, Не поминая: правда — это жизнь, А ложь — есть смерть. Пойдём и мы, преставясь, К престолу мира, что рождён Творцом, Рассказывать, оправдываться, плакать, Стоять, стеная, пред Его лицом, Жалея душ кривых мирскую слякоть… В неверии уже гнездится ложь, А в байках про царя её несчётно. И каждый лжец на Каина похож, Кичащегося чьей-то подноготной. Что знаем мы? Расстреляна семья. Царица, царь, наследник и девицы Нам никому, живущим, не родня, Но все мы знаем их родные лица. Кто благороден, рта не покривит, Не посмеётся, над бедой куражась, А перекрестит лоб и умолит Простить убийц за их поступок вражий. И только тот, кто от рожденья глуп, Слюною брызгать вновь начнёт знакомо… Их каждый день расстреливать ведут В глухой подвал Ипатьевского дома….«Кулачиха»
Своих детей оплакивала тихо, Не в силах с ложа смертного привстать, Ослепшая от горя «кулачиха», Моей бабули старенькая мать. Их ровно шесть загибло за Уралом, Куда сослали, да ещё один — На Курской, Павлик, как орёл, летал он, Да сбили немцы… Из её седин Страх века, обращённый в маску муки, Смотрел на мир незряче и не зло, И ложку не удерживали руки, И горе слёзной каплею ползло По сморщенной щеке её прозрачно, Да волосы пружинками вились… Отмыто тело ото вши барачной, Но в душу думы намертво впились. Муж помер раньше, мужики ранимей, И то сказать, достались Соловки Ему в судьбу от Родины родимой, А ей лишь Котлас. Сроки велики Для тех, кто жил, давясь краюхой чёрствой И укрываясь дырью на дыре… ГУЛАГ среди страны — лесистый остров, Там слишком многим сталось умереть, Но им двоим везло, — любовь спасала. Она свою «пятёру» отбыла, А муж бежал, зима не доконала, — Его следы метелью замела. Обобраны, поруганы, забыты Своей страной, распяты не врагом, Как жили у разбитого корыта Мои родные? Чёрным сапогом И трубкой дымной у рябого носа Тридцатый год запомнился не всем? Неужто нету кровопийцам сноса, И внуки их других не знают тем, Как клясть «врагов», ни за понюх попавших Под красный молох? Проклятая кровь У палачей, невинных расстрелявших, Да вот беда, плодятся вновь и вновь! Я слышала от них неоднократно, Мол, всех за дело гнали в лагеря, И пусть поймут они меня превратно, Но их самих не проклинаю я. Воздастся им, как предкам их кровавым, Что преступили Божеский закон. Они все ищут почестей и славы, И о себе разносят медный звон, Но Вседержитель ждёт заветной жатвы, Он Сам отделит зёрна от плевел И наградит весь род их многократно По сумме их не Божьих, страшных дел… А я всё вижу скрюченные пальцы Трудяги старой, выжившей тогда, Лежащей подле печки в нашем зальце, Как общая Российская беда… А после гроб стоял с её мощами Всё в том же зальце прямо на столе, И пахло поминальными блинами, И было непонятно, странно мне: Шли люди в дом и кланялись прабабке, Их лица были скорбны… Треск свечи И зеркало под тонкой чёрной тряпкой, И дождь небесной музыкой стучит, — Так будничны у смерти междометья, Мы все уйдём однажды, кто куда. Бесчестье дела — много хуже смерти, Бесчестье слова — общая беда. Воспоминанья бродят, в сердце тая И наполняя кровь своим огнём…. «Была твоя прабабушка святая» Сказал мне кто-то тем далёким днём…«Ванилью, горьким шоколадом…»
Ванилью, горьким шоколадом Катальп струится аромат. Могучим, богатырским рядом Они вдоль улицы стоят. В вершинах их резвится ветер, Сбивая хлопотливых пчёл С роскошных праздничных соцветий… А горизонт лилово-зол, Поспешно с чёрных гор сползая, Он тянет тучи громадьё, И в ней, извилисто сияя, Мелькает молнии копьё. Теснит удушье грозовое Земли распахнутую грудь, И вот уж небо — обложное, — Гроза прокладывает путь Над перепуганной равниной, И молкнут птичьи голоса, И травы тусклою патиной Мой обволакивают сад. И лишь кузнечики отважно Строчат в пространство звонкий скрип, Да громы катятся протяжно К подножию соседских лип… А я торжественно и чинно Стихии принимаю дар, Держа в руках бокал старинный, Небесный празднуя пожар…«У полнолуния в плену…»
У полнолуния в плену Не сплю, глаза в окно таращу На первобытную луну, Что ровный круг по небу тащит. Смотря с нахальством неземным В белёсо-сизом томном взоре, Она туманный сеет дым, В пустом разнежившись просторе. Иллюзий квантовый зрачок, Давнишний эталон лукавства, — Её приветствует сверчок В объятиях ночного царства. И только я с ней наравне Себя рассеиваю праздно, Чтоб атом к атому вовне В спираль творенья втиснуть связно, Земное сбросив чешуёй, И в свете запредельных истин Лететь за звёздной пеленой Отведать таинств евхаристий…«Приземлённость — не значит незрячесть…»
Приземлённость — не значит незрячесть. Чёрный цвет — не печаль и не смерть, — Это ночи сатиновой фрачность, Это омут зовёт в круговерть Струй холодных, и чёрной змеёю Из-под ног уползает тропа, Это фронт грозовой над землёю, Это маковых зёрен крупа, Аскетичная праздность покоя И келейность глухой тишины… Лишь на чёрном бывают порою Ярче белые пятна видны. Кружевами сгущённые тени Опояшут родное крыльцо, Я на тёплые сяду ступени, В чёрной шали упрятав лицо И вдыхая букет разнотравья… Жизнь моя — драгоценный ларец С разноцветной весеннею явью, Над которой трезвонит скворец.«На отмели ночи гуляют неяркие тени…»
На отмели ночи гуляют неяркие тени, И месяц двурогий их тихое стадо пасёт, А ветер улёгся в траву под ветвями растений, Где партию скрипки не спящий кузнечик ведёт. Пою аллилуйя июльскому звёздному плёсу, На нити галактик, плетущих небесную вязь, Смотрю в восхищении. Падают белые росы К подножию мира, от лунного света искрясь. Воздушные реки текут, чуть заметно качая Тепло и прохладу, и ампельных роз аромат… Я Божье творенье всем сердцем своим величаю, Душой становясь этой ночью богаче стократ. Наутро истают пророчества смутных видений, И в кратере сна защебечет, заплещется явь… И будут скользить вдоль стены поредевшие тени, Пускаясь по солнца лучу за минутами вплавь.«Что случилось с людьми, неизбежен ли угол паденья?»
Что случилось с людьми, неизбежен ли угол паденья? Сколько Божьих орбит мы покинули, выбрав позор? От рождения в лоне Творца и до перерожденья Человека неправеден век, хоть рассудочен вздор. Как же вышло, что мозг не вмещает величия мира? Каждый штрих на планете прекрасен, как сон золотой! Там, где пушки гремят, замолкает испуганно лира. Человечество космосом бредит с душою пустой. Ничему мы не учимся, в мрачной пучине сгорая Из амбиций и зависти, страстно алкая побед Над остатками разума, бег в пустоту подгоняя И смеша бесконечно Того, кто напутствовал свет. Мы венцами творения не были, грезя невинно, Что лохматые пращуры жили в глубинах пещер, С ветки дерева спрыгнув и мамонта жаря картинно, А потом докопались случайно до музыки сфер. Совместить невозможно любовь и паскудство обмана. Глушит ненависть нас, как медлительных рыб динамит. Нам из яств не сердечность дороже, а бренная «манна» В виде звонких монет, что для уха приятно звенит. Оглянись, человек! Посмотри, ты страшнее Медузы. По рождению — гений, по сути своей — людоед, Вместо органов чувств предпочтя гениталии с пузом. Апокалипсис станет расплатой фальшивых побед. После нас хоть потоп? Так при нас будут сера и лава. Недостойно живём, недостойным пребудет конец. И до нас были те, чья во прахе рассыпалась слава, Чьи следы перепутало время и вымел Творец.«Создатель настоял свой вечный эликсир…»
Создатель настоял свой вечный эликсир Из атомов мечты и призрачных материй, И нам не разгадать Его прекрасный мир, Живя всю жизнь в плену надуманных мистерий. А лунный лик зовёт коснуться облаков И распахнуть сердца свои навстречу Богу… Но мы себе других назначили богов, Теряя связь времён и разум понемногу. Четвёртый всадник скуп на жесты и слова, Он бледен и прекрасен в судном гневе… В часах кукушки нет, там прячется сова, Считая крохи жизни в лунном чреве.«…И что-то хочет мне сказать…»
…И что-то хочет мне сказать Плутавшее в лощине эхо… Мне этих слов не разобрать За шумом старого ореха, Как не понять его ветвей, Согласных с воздухом, движений, — Весь хаос из души моей Проник в рассудочность растений. Смешались прежние часы С моим непрочным настоящим… Пространства точные весы Судьбу намеривают спящим, Но я не сплю который год, Боясь, что пропущу потеху, Ведь сердце, беспокоясь, ждёт, Когда шептать наскучит эху…«Смакует утро жёлтая пчела…»
Смакует утро жёлтая пчела, С жужжаньем прячась в чашечке цветочной. Паук сидит в сети своей непрочной, А шмель гудит, рассеян и патлат, Летя стремглав, как будто наугад, Не разбирая ничего спросонок. Кузнечиков оркестр нестройный звонок, И нежный ветер овевает сад…«В душе моей кладбищенская тишь…»
В душе моей кладбищенская тишь, Я целый век в ней хороню погибших. Когда ночами лунными не спишь, Кого не вспомнишь из знакомцев бывших! Мне каждый час давался, словно бой, — Судьба на подношения горазда. Мог в сердце похозяйничать любой, В наивной жажде поразвлечься праздно. Я вижу человека не насквозь, Штрихи к портрету — лишь глаза и руки, Но как-то так с рожденья повелось, Что я прошла все древние науки О том, как подлость рядится в обман, Прикинувшись сочувствием с участьем, И соли не просыплет мимо ран, Не изменив своей пиковой масти, О том, как ненадёжна денег власть, Рисующая видимые блага, Как удаётся ей у тех украсть, Кого не засосала эта тяга. О том, что смысл имеет лишь любовь, А жажда знаний возвышает разум, Я знала с детства, но любая новь Сбивала с панталыку, правда, сразу Или немного погодя несла Душе и сердцу разочарованья. Как не сойти с ума, когда лишь зла Ты видишь очертания. Сознанья Давным-давно прибился окоём К безбрежной и надёжной вере в Бога… Мы плохо и бессмысленно живём, Когда Его не чувствуем чертога Ни в сердце, ни в загубленной душе, Не мыслим дня без суматошной гонки, Хоть каждый был Всевышним оглашен, Но… бранью рвал ушные перепонки… Какой подарок мне — благая тишь, Как хорошо вдали от суматохи! Когда ночами лунными не спишь, То чувствуешь в себе земные токи, Текущие согласно тишине Творения и милости Всевышней, И знаешь, — всё, что движется вовне, Крича и громыхая, стало лишней И чуждой жизни грязною волной, Несущей пену лжи и извращений, И вряд ли надоело мне одной, Но редко кто отважится течений Всеобщих в бездну эту миновать, Переменить свой быт, уйти от мира, Залогом счастья почитая стать Обычным человеком. Я — задира, Когда увижу, что кого-то бьют Не кулаком, так словом, встану грудью, Хоть правду правдой не всегда зовут, Её предпочитая всякой мутью Замыливать, кидать в неё комки Засохшей глины, пачкать словесами… Когда бы я безумела с тоски По благам эфемерным, а не в храме Рыдала бы о прожитых годах, Наверное, и мир бы мне желанным Тогда казался, но подходит страх Под сердце опалённое, и странным Он видится, являясь предо мной В своих пороках вечных и гордыне, В веригах, что зовутся суетой, И ничего не изменить в нём ныне Одним желаньем, только понимать Стремиться, в чём его предназначенье, Души своей пороки узнавать, Отпущенной на землю на мученье. Писание промыслило за нас Всё, что свершится в будущем столетье, Когда живущим горек всякий час И корка хлеба будет. Лихолетье Давно стучится в наши ворота, Но мы всё ждём чудес без покаянья, Не видя и не слыша, как тщета Нас тянет с князем мира на свиданье… И вот я здесь. Уже не первый год Молю судьбу и Бога, и пространство У вечности незамутнённых вод Включить меня стежком в своё убранство Из шитых из материи миров И дать вздохнуть свободно, без усилий… И пусть хоронит разум мертвецов В одной, давно оплаканной, могиле.«Громы грохочут гневливо в небесной гортани…»
Громы грохочут гневливо в небесной гортани. Плавится день от жары, замирая в тени. Клонится вниз виноградная плеть, будто в бане, Преют венцы белых роз… Угорелые дни. Смотрят, синея, цикория нежные очи, В небо готовые, снявшись, внезапно взлететь… Перья парят облаков, свой особенный росчерк Дав мне на сини небес, не спеша, рассмотреть. Еле шепча меж ветвей, ветры прячутся втуне, Ленью повенчана даль и великою мглой… Августа волглая блажь зачиналась в июне И, припечатана солнцем, лежит над землёй. Где-то дождят и гвоздят бесконечные сонмы Бешеных ритмов погодных — потопные дни. Здесь же укрыться нельзя от пылающей домны Солнечной ярости, только пожару сродни. Изнемогаю, пластаюсь в домашней прохладе, Где не достанет палящая знойная твердь… Пишет историю лета в Великой тетради Месяц, готовый вот-вот за него умереть.«Cмиренный вечер полон благодати…»
Cмиренный вечер полон благодати Из золотого тлена сентября, И ветер нежным голосом Амати Поёт в ветвях, забвением даря. Проглядывают звёзды голубые На сребротканом пологе небес, Где сполохи померкли огневые Закатного свечения, навес Туманной дымки белой поволокой Сравнял вершины острые вдали, Луна с востока выкатила око, И паутин в серебряной пыли Заметно стало тихое дрожанье… Ночная птица вскрикнула, стрелой Из сумрака промчавшись, как посланье Неведомого, и над головой Смутила струй воздушных натяженье, Гармонию нарушив тишины, Посеяв в сердце смутное волненье, Идущее из самой глубины Извечных недомолвок подсознанья, Где селятся печали бытия… И схима ночи облекла в молчанье Забытое моё, земное «я».«В тишине, исполненной молчания…»
В тишине, исполненной молчания И осенней спелости плодов, Есть великий заговор прощания С бесконечной горечью годов. В золотом отчаянном струении Переливов тлена сентября Тонет века бред и нестроение, Перед вечным холодом горя. И в последней прелести прощения Предвкушая негу и покой, Мир, что полон зависти и мщения, Отворяет небо надо мной. Он, меня отторгнув, в умирание, В затуханье смысла и добра Утоляет терпкостью познания Разум мой под спудом серебра. И, склонив седины к неизбежности И к нетленной сладости святынь, Погибаю от любви и нежности, Погружая душу в эту синь, Где аккорды бездны несмолкаемо Ровным пульсом движут ход планет, Где вибраций жизни нескончаемо Полон сотворённый Божий свет.«Осенило, — тебя здесь нет!»
Осенило, — тебя здесь нет! Это был только сонный морок… Говорил несусветный бред, Кто-кому и насколько дорог, Лепетал про любовь свою, О моей не сказав ни слова, Мол, со мной тебе как в раю, Рай забыв обиходить снова. Дескать, — птица твоя «фазан» Или «феникс», — уже не вспомню, Пальцем дробь ковырял из ран, Взор свой миру являя томный. И настойчиво, хоть поверь, Предлагал и моря, и страны… Ну, а я за собою дверь Затворила сегодня рано, Вышла в утро, как будто сон С плеч свалился с тобою вместе… И летели со всех сторон Птичьи звоны — шальные вести.Пародия — поэцкая коррида в Москве и области
Браслет. Мадрид, Коррида!
Рогачев Игорь
Посвящается Кубаловскому Браслету…
Прошедшая сиеста разрушила надежды на взаимность
Моё признание отвергнуто и холоден ответ
«Век матадора короток!», — резонно объявляется причинность
Но в память Дона Фрида принимает мой браслет!
Сегодня — UNICA ESPADA!!!
La solitario suerte
Для матадора это высшая награда
Шесть раз подряд продемонстрировать пренебреженье дуновеньем СМЕРТИ
и так далее
*** Рукоплескает зал поэту, он без фантазий был бы плох. На нём поэзия надета, как бычий потрох на горох. Гремят литавры славы вящей горохом в бычьем пузыре, Поэт в восторге настоящем слагает вирши на заре. Клокочет жар в груди остылой, седые вьются кудельки, — Поэту всё в поэте мило, он не страдает от тоски. Вообразив себя торерой, он видит мысленно Мадрид, Себя — за кислою мадерой…. — неподалёку бык стоит, Арену роет он копытом, косит его кровавый глаз… Толпа в одном дыханье слитном кричит, предчувствуя экстаз. Итак, поэт перо хватает и колет лист перед собой, Как будто бы в быка втыкает мулету. Этакой борьбой Он промышляет не на шутку, набито им полно быков, Иной раз встал бы на минутку, чтобы размять себе боков, Да вновь поэза не пускает, гундит над ухом день-деньской И бычью кровь на лист роняет поэцкой мощною рукой. А тут ещё одна загвоздка, — мечта, весомее всех мечт, Стройна, как русская берёзка, прекрасна, просто не убечь. Зовут мечту не по-простому, а то ли Фрида, то ли Фрейд, Поэту впору выпасть в кому, любовь — классический апгрейд. Мешая русское с испанским, поэт верзает новый стих, А бык трепещет в позе шпанской, короче, сильно он притих Перед броском. Трибуны встали и ждут, когда же в микрофон Польётся рифма-трали-вали, чтобы исторгнуть дружный стон. И ждали, видно, не напрасно: стих выпал, словно бычья месть, Мечта своей рукой прекрасной судьбы отобразила перст. Награда вновь нашла героя, в ней были образ и размер… А бык ушёл, арену роя копытом, от бессилья сер. Придёт ещё, призрев страдальца, покой нарушив и уют… Но, говорят, что бычьи яйца в аду поэтам подают…«Ни сочувствия, ни пощады, —…»
Ни сочувствия, ни пощады, — Нет у смерти открытых дат. Осень кружится листопадом, Солнце движется на закат. Росчерк света — аккорд прощанья, Смотрит вечность в моё окно. Я даю себе обещанья, Да не выполню ни одно. Поздно стало сиять восторгом, В сердце гулко до пустоты… Не бывает со смертью торга, И законы её просты. Только кажется, кто-то где-то Отмолил мне ещё чуток Зазевавшегося рассвета, Молодого вина глоток. И, чудя от минувших страхов, Как на крыльях, из мёртвой тьмы Я от боли лечу, от праха, От сумы моей, от тюрьмы….«Меж пурпурных и жёлтых роз…»
Меж пурпурных и жёлтых роз Лежит зелёной плащаницей Трава в сиянье росных слёз, В лучах рассветной багряницы. И щебет ласточек звенит Победной песнею небесной, Елеем аромат разлит В воздушной горнице воскресной. Спешит к заутрене пчела, Свой взяток погружая в чашу Медовой патоки… Тепла Моя обитель. Где-то краше, Я знаю, в мире есть места, Но мне дороже всех на свете Приют, где каждого листа И роз, и виноградных плетей Была виновницей сама, Их черенки втыкая в землю. И, если ждёт меня сума, Иной я доли не приемлю, Как, сросшись с каждым корешком, Остаться в этом поднебесье, Где с новым пройденным шажком Всё дальше злое мракобесье Всех, кто стремился разорвать Мой разум волею нездешней, Поставив Каина печать На путь мой пагубный и грешный!«Колокольчик звенит на улице…»
Колокольчик звенит на улице, Выкликает кого-то в путь. Чёрный конь над травой сутулится, — Цепь копытом не разомкнуть. Он тут целую ночь на привязи, Запечатан холмистой тьмой… Тени влажные тащат слизнями Из низины туман речной. Конь ушами трясёт, тревожится И вздыхает, как человек, А туман всё плотней творожится И секунд замедляет бег. Колоколец гранит звучание И теряет в пространстве звук… И всё явственнее молчание Тишины, что кружит вокруг.«Мне титулов и званий не снести…»
Мне титулов и званий не снести, Таким, как я, от званий просто плохо. Да и куда прикажете расти, Когда не любит выросших эпоха. Эпохе что, она — одна из тех, Кому, увы, неведомо прозренье. Ей характерен смех, но не успех, А крик и вой ей заменяют пенье. Когда-то в прошлом было всё и вся, Мы — лишь неяркий отсвет в зазеркалье. Спасителя о милости прося, Едва родство не празднуем шакалье. Под спудом дух таится? Этот спуд Давно лежит плитою неподъёмной, И, как тот дух ни кличут, ни зовут, Он мирно спит, забывчивый и скромный. Мы — дети лжи, виновные в грехе Размена страха Божья на пороки. Мы исстари нуждались в пастухе, И он пришёл, властительно-жестокий, Как хитрый князь над сутью вековой, Упавший в тартар без стыда и боли, И мы за ним прошествуем тропой Широкой прямо к вечности в неволю. Там стон и ужас тех, кто жил до нас, Их толпы толп, десятки миллионов, Чей разум чах над златом и угас Под действием божественных законов. Боялась я не вдруг сойти с ума, Устав не быть как все промеж безумцев, Но счастье есть, — пуста моя сума, С богатством предпочла я разминуться. Как тесно мне дышать среди людей, Чьи помыслы читаю без усилий! Пусть волосы мои снегов белей, Но думы за признаньем не носили. Мне хочется в ребячестве души Найти чуть-чуть свободного пространства, Чтобы пред собой хоть в чём-то согрешить, Забыв своё былое постоянство. Я в моралисты точно не гожусь, Но, отрицая грязь и бестолковость, Я столько лет над разумом тружусь, Что глупость мира для меня не новость.«Июль, июль, где алгебра твоя…»
Июль, июль, где алгебра твоя, В межзвёздных полустёртая пустотах? Ты потерялся в дебрях из дождя, Забылся каплей сна в пчелиных сотах. Ты больше не греховен, словно джаз, Ты не чудишь остротами творенья, Закрыло солнце глаукомный глаз, И цепь из туч расположила звенья Неровной вязью, рваной чередой По всей твоей печальной ойкумене… Ты замер, словно страх перед бедой Тебя сковал, или в больном колене Внезапный ступор крахом пригрозил Твоих надежд, грозы рассыпав стоны, И ты своих былых лишился сил, Смотря туда, где дышит Йеллоустоун…«Обязательно в жёлтом платье…»
Обязательно в жёлтом платье, В ожерелье из янтаря… Я раскрою свои объятья, Даже если раскрою зря. Ты ведь знаешь, не лицемерна, Всё всегда на моём лице. Может, жизнь и четырёхмерна, Жаль, двухмерна она в конце. Делим надвое, так случилось, Так уж в мире заведено. Не припомнишь, скажи на милость, Как влетела гроза в окно, Как топырила занавески И хлестала то в лоб, то в грудь, Повышая свой голос резкий? Память выключить не забудь! Обниму, не заплачу даже, Отпущу без больших затрат. Да тебе все, кто хочешь, скажут, — Ты и вправду не виноват.«Задник сцены пришпилен звёздами…»
Задник сцены пришпилен звёздами, А на сцене лишь ты и я. Роли нам не надолго розданы, Да и то лишь насмешек для. Мы актёры с тобой негодные: Две уключины по краям, А вокруг нас просторы водные, А меж нами — ненужный хлам. Не старайся тянуться жилами, Как Отелло, твой пафос — бред. Обещаньями можно лживыми Загасить даже рампы свет. Из суфлёрской ракушки слышится Пьяный голос склерозной тьмы. Не играется мне, как дышится, На краю у моей зимы. Я со сцены сойду, как с поезда, Полустанок мой пуст и свят. Будет небо прибито звёздами, И не будет пути назад.«Нет, я ничем себя не выдам…»
Нет, я ничем себя не выдам, Ни взглядом, ни дрожаньем губ. Давно забыла я обиды, И сердцу ты, как прежде, люб. Но между нами есть преграда, А я в интригах не сильна. И вновь случайной встрече рада, Хотя я тоже не одна. Клубами ветер гонит тучи, Срывая жёлтую листву. Наверно, я запомню лучше Твой голос, если наяву Услышу ноты не прощанья, А тихой радости земной, И в смехе прежнее звучанье… Ах, что ты делаешь со мной! Как призрак осени печален, Когда он память сторожит! Лес огнивеющий сусален, Ночными ливнями омыт. Он ждёт пощады или бури, Под синим небом бытия? Роняет золото и сурик Аллея памяти моя. От неизбежности не скрыться, Судьба рисует свой узор, И рок, мой беспощадный рыцарь, Несёт меня во весь опор. Вновь оглянулась на мгновенье, Расслабить руки не рискнув… К чему пустые сожаленья? Стих ветер, в облаке уснув…«Бессовестный, расхристанный и лживый…»
Бессовестный, расхристанный и лживый Куражится, кривляясь, новый век. Он ищет лишь удачи для наживы, Которой бредит всякий человек. Он говорит, не ведая предмета, Привычно вознося порок и лень, В его мозгу стандартные ответы На все вопросы есть на каждый день. Он поминает век социализма, Как сладкий мир незыблемой мечты, Мол, нас любила преданно Отчизна И каждый день дарила нам цветы. Дарила нам квартиры и машины, Вагонами дарила колбасу, А мы держались крепко за рейшины, Да ковыряли преданно в носу. И все вдруг позабыли про невзгоды, Про дурки, равнодушие властей, Про очереди даже в пиво-воды И нищету советских волостей. Да, обходились малым, в этом сила, Так что ж теперь вам блага подавай? Ведь всех нас ждёт разверстая могила, Так в чём печаль — хоромы иль сарай? И при советах было много вздора, И воровали так же, хоть убей, Другое дело — не было простора, Куда поехать в обществе *лядей. Мы, говорят, бедны все поголовно В то время были, а теперь смотри, Как олигархи здесь жируют, словно Три жизни в них заложено внутри. Откуда эта нечисть преисподней Повылезала в наш былой колхоз, Она, наверно, Богу-то угодней, А мы тут все измучились от слёз! Чужих богатств я сроду не считала, И к Родине претензий вовсе нет. Но подлецов она родит немало, И всем пред Богом нам держать ответ. И что тогда, что нынче, всё едино, За правдой — только к небу. Видит Бог Всё, что творим и думаем. Скотина Останется скотиной, и чертог Её не ждёт, где истина и разум Глаголом вечным услаждают дух. Самим не стать бы нам земной заразой, Умножившей количество разрух. Мы в словопреньях, дури, словоблудье Давно погрязли, словно детвора, Не чуя — мы безумцы, а не судьи, И протрезветь давно бы нам пора, Ведь дело не в богатстве или строе, Сберечь Творенье — это главный труд. Увы, увы, с оглядкой на былое Барахтаемся, не предвидя суд. И каждый, в правоте своей отличен, Готов вцепиться в горло без стыда Тому, кто только правдой возвеличен, До лжи не опускаясь никогда.Американский праздник мертвецов
Кому — поэзии вино, кому — восторг её объятий, А я — пристанища ищу в её обманчивых словах. Как много было на пути моём увидено распятий Пророков, брошенных толпой из пошлой зависти во прах! Распятье — место не моё, хотя за честь сочла бы кару Принять от пришлых мудрецов из фарисейской пустоты В свою погибель, но, увы, сама не раз давала жару Чтецам, писцам, лжецам иным, чьи упованья не чисты. От лицемерной болтовни меня бросает в жар и трепет, Да сколько можно на земле под Богом мерзости творить! Читая книгу Бытия, не знаю, как Создатель терпит Бесовской похоти и зла нечеловеческую прыть. В России праздник мертвецов, — какая гнусная задумка По развращению детей к слюнявой радости божков, Что скачут, словно циркачи, копыт не пряча и подсумков, В которых — адова смола для непотребных дураков. Вселенной вечный организм так чуток на любые сбои! Мы сами — боль её и хворь, и, приближая свой конец, Творца пытаемся опять бездумно превратить в изгои, Отважно подставляя лбы под чёртов гибельный венец. Видать, опомниться уже не представляется возможным. Улитка времени бежит, как иноходец по горам. Свобода боком вышла нам, твореньям вычурным и сложным, Неверья фиговым листком прикрывшим свой великий срам.«Дай, осень, мне примерить платье…»
Дай, осень, мне примерить платье С твоею прошвой золотой! Твои роскошные объятья Раскрыты нынче предо мной. Дымы до терпкости щемящей Сродни настоям дорогим, И сердце с радостью щенячьей Свои восторги дарит им. Летит и кружится веселье, Взметая сурик, киноварь… И лишь над пышной мудрой елью Не властна осень ты, как встарь. Она стоит, раскинув ветви, На фоне милой пестроты И шабаш красок молча терпит, Не шелохнув свои персты. И овевает ветер нежно Её немнущийся наряд, Ей обещая ворот снежный, Где сны алмазами горят.«Синичий посвист слышен вновь…»
Синичий посвист слышен вновь На ветке грушевой над садом. Здесь груши тяжким камнепадом Свою разбрызгивают кровь. Желты и липки их бока, И суетятся рядом осы, И заплетает травам косы Осенней нежности рука. И вьётся дикий виноград, Алея над моей оградой, — Земная роскошь, эльдорадо Души, мой праздничный наряд. Дымы, сплетаясь в вышине, Соединяясь с облаками, Над тесной жизни берегами Плывут, и тихо обо мне, Перемежая свет и звук, Им что-то шепчет знойкий ветер… Он знает обо всём на свете, — О встречах, горечи разлук…. В бравурном щебете синиц И в гулком грушевом паденье Живут прощальные мгновенья Моих осенних огневиц.«Смиренна осень без кокетства…»
Смиренна осень без кокетства В плену нездешней тишины. Её псалмам пристало петься, Где птицы больше не слышны, Но дух бесплотный увяданья Её прохладой обуял В хоромах смертных и прощанье Ей в блеске красок обещал. Она рассеянно и праздно Роняет в лету новый день… Лишь по стволам скользит неясно Её обугленная тень.«Пахнет йодом и прелью под старым орехом…»
Пахнет йодом и прелью под старым орехом, Под ногою, не найденный, колется плод. Я сгребаю листву, торопиться не к спеху, Время, словно улитка, по небу ползёт, И, свиваясь, дымы тают, ветром гонимы, Робко лижет огонь побуревшую плоть Отшумевшего лета, и шествует мимо Осязаемо вечер… И лунный ломоть На ветвях закачался пустых непропекой, Будто призрак бескровный над грешной землёй, И заката сомкнулось кровавое веко, Подведённое вкривь серебристой сурьмой. Терпко дымная даль задышала, прощаясь С днём, угасшим безвестно в ноябрьской глуши… Мой костёр догорел, ночи чёрная завязь Набухает пороком вселенской души.Валькирия поэзии
В радушном оскале улыбки
Тамара Москаленко
Давно не играю ролей,
Претит мне обман лицедея,
И зреть лица псевдо друзей,
Давно не прельщает затея…
А в масках паяцев толпа,
В радушном оскале улыбки,
На голгофе снимая с креста,
Распнёт за пергамента свитки…
*** Когда не достанет ролей, И больше не сдюжат подмостки, Мне главный сыграет злодей Мои афоризмы и сноски. Я каждую холю строку, Я каждое слово лелею, Но, руку упёрши в боку, Во мне он клеймит лицедея. Толпа мой триумф не поймёт, Оскал мой — предвестник разбоя… Но с губ моих капает мёд, Когда я предвижу героя. Уж полночь стучится ко мне, Но Герман спешить не намерен, Он ищет своё портмоне И топчется робко у двери. Но стих мой настигнет его Своею распятостью хлёсткой, И, если не станет врагом, Меня он взопрёт на подмостки! И я вам ещё покажу, Как надо лихачить с накалом, Я вас без сомненья ссужу Своим бесподобным оскалом!Предсмертный бред поэта
Татьяна Сокольникова (ФБ)
Ты пережди мою любовь
На правой стороне дороги.
Не бойся, что промочишь ноги.
Ты пережди мою любовь…
Ты будешь сниться по ночам.
Блеснет несмелая надежда…
Но сердце, выпав из одежды,
Вдруг потеряет свой причал.
*** Я переждать тебя готов, Трамвай мой первый и последний, Я рельс твоих прямой наследник, Спаситель бабок и котов. Я потерплю твой древний вид И твой немытый бок помятый, Твои железные заплаты, Где дождь брильянтами горит. Ты громыхнёшь, подняв рога, Фантомом бед моих и славы, Как старый эльф былой державы, Во мне почуявший врага. О, мавр дорог, моей тоски Не пересилит скорость света, Жесть колеса, на ось надета, Совьёт в клубок мои кишки… В последний судорожный миг Я пережду свой вопль и слёзы, Поняв — грядут метаморфозы, И я увижу Божий лик. И, в раж войдя, скажу Ему: «Ты дал мне дар, но тем обидел, Что разум, от меня отыдя, Дорогу заступил уму»… Где масло вылила Аннет, На рельсы сам шагнул без звука И сердце из кармана — в руку Успел переложить поэт.Учёному мужу
Однажды мне какой-то имярек, Сумняшеся в подпитии ничтоже, Пенял, мол, он простецкий человек, А у меня в стихах, помилуй Боже, Есть много слов, которые уму Его никак с наскока не даются, Мол, лезть в словарь мне стрёмно самому, А пальцы только веером и гнутся. Смотри, писал он день, потом другой, Ты совершенно нас не уважаешь, В словесности мы все ни в зуб ногой, А ты тут по старинке стих слагаешь. Уважь скорее ты простой народ, Не надо «класть» на нас, а надо «ложить», И словарей давно прогнивший свод Взорвать к чертям пора и уничтожить. «Зачем слова искать по словарям, У Людоедки Эллочки учитесь, Её словарь теперь вполне у дам Раскручен. Хоть от злости удавитесь, Но нравится и мне, когда жена Обходится обрывками глаголов, Когда она, величия полна, Мне подаёт, сказав «хо-хо», рассолу. Злокознен твой язык и неучтив, Он принижает значимость невежды!» И был тот имярек вполне красив, Нося свои учёные одежды. *** «Работаю над словом» я… лопатой, Сажая «логос» корень — к корешку. В словах была разборчива когда-то И радовалась каждому стишку. Теперь смотрю на мир я издалёка, Мне нравиться кому-то недосуг. Моя не всем понятна подоплёка, Зачем срубила под собою сук Известности, забросила собранья, — Мне пишет нынче некий имярек, — Похоронив изданья и старанья, Которыми был мой наполнен век. Пустое всё, скажу я вам без смеха, Есть смысл простой в сей жизни, он не там, Где с микрофоном выступленье — веха, Он здесь, под небом, с потом пополам. Вы яблоню когда-нибудь сажали? Она роняла в вашу руку плод? Тогда меня поймёте вы едва ли, А впрочем, кто вас, штатских, разберёт. Вы все теперь писатели, поэты, А я себя причислю к ним едва ль. Пообещай мне Боженька полсвета, Мне с садом расставаться будет жаль. Пишу стихи не хуже вас, но всё же Мне ваша слава — блажь и маета. Я на земле года свои итожу, И жизнь мою венчает красота. А что до песен, то они поются В Москве и дале, — все они живут… Так пусть ко мне с советом не суются Все те, кого я позабыла тут. В борьбе за микрофон они ослепли И потеряли самой жизни суть. И города, и книги лягут в пепле, Коль выберут народы мнимый путь. Сомкнётся время над людской неволей, Над ханжеством и бредом бытия, И даст-то Бог, воскреснет в чистом поле И расцветёт в нём яблонька моя!На Казанскую
На веточке тонкой и длинной, Листвою укрывшись от глаз, В саду поспевает малина — Ноябрьский малиновый Спас. Как раз на Казанскую нынче, Как капельки крови с небес… А ветер тихонечко хнычет И скачет, как маленький бес. Так много сбылось и случилось, И правды с неправдой срослось! Пронижет ли Божия милость Сердца хоть сегодня насквозь? В свой срок уходя ненароком, Успеем ли к небу воззвать И в мире глухом и жестоком Свой след отпечатать, как знать! Но каждый мой день, как последний, Живя и молясь о живых, Всеобщую слышу обедню За далью в местах дорогих. Там, в северных пасмурных весях, Где душу мне холод сковал, Где вьюги хмелели от спеси, Мой разум покоя не знал. Но платим за всё мы сторицей, И я заплатила сполна… Возможно, покой мой продлится, Я этого знать не вольна. Ему благодарна безмерно, Прошу я Творца об одном: Избавить Россию от скверны — Мой милый покинутый дом. И пусть без меня ей живётся Вольней и смелей, и честней… На сердце, как пятна на солнце, Печаль загустилась о ней. Срываю малину, кровавя Ладонь кислым соком, и вновь Прошу у небес, не лукавя, На землю низринуть любовь. Пусть люди, забыв свои споры, Взыскуют себе благодать, В Спасителе видя опору, Чтоб в вере до смерти стоять!Врёшь, не возьмёшь!
Не говори со мною о высоком…
Юрий Юрченко
Не говори со мною о высоком.
О_ н и з к о м чем-нибудь, поговори.
Нелепы, в пятнах клюквенного сока,
Античные — на кухне! — словари.
Хотя, и мне высокое не чуждо —
И глупо это было бы скрывать —
Пойдем! — я покажу тебе — прочувствуй! —
Старинную
высокую
кровать…
*** Из слов своих я строю вавилоны, Исследуя мудрёные ходы. Я залезаю на поэзы склоны И лью оттуда сотни тонн воды. Вы все во мне увидите поэта, Пусть будет вас немыслимая рать. Я покорю собой все части света, Куда меня умчит моя кровать. О низком я пишу и о высоком, О том, что знал и что давно забыл… На кухне словари я залил соком И клюквой все стихи избороздил. Но, если кто-то скажет, — ты не истен, Стихи твои не стоят ни гроша, Я так сложу в привете обе кисти, Чтоб стало видно два моих шиша. И пусть хлопочут критики иные, Меня им не свалить и не сломить. Ведут к кровати все пути земные С античности и раньше, может быть.***
Хмелели рыжие поля От запахов жары и прели, — В осенний день вплыла земля, Омывшись в дождевой купели. Гроза оставила блестеть На листьях огненные лалы, Патиной покрывая медь Дубов, пустила осень палы По склонам — уголь и кармин, Пастель и тушь, слепящий глянец… Сентябрьский ненадёжный сплин И ветреный листвяный танец Перемежаются во мне И растворяют без остатка Меня, летящую вовне За смыслом высшего порядка. Моя вина в моём родстве, В моей крови, с землёю слитой… А истина лежит в траве Листвою, ливнями омытой.«Безмолвное кивание ветвей, —…»
Безмолвное кивание ветвей, — В театре мимов нервное скольженье, В саду осеннем головокруженье, Скрещение ноябрьских осей. Снегами грезить — праздная печаль, — До красноты лозы нагреты листья, И хризантем позлащенные кисти Склонились долу. Ветренец и враль, Ноябрь скулит дождливостью и мглой, Округу полоняет без остатка, И гром гремит натружено и кратко В своей непобедимости святой.«Ветер качается на качели…»
Ветер качается на качели, Ловит, как в зеркале, звёздный свет В луже, вода мишурой на ели, — Осени скуден автопортрет. Тёмной палитрой ноябрь отмечен, Остью поникшей торчит лоза… Обделена полночь даром речи, Но ведь и нечего ей сказать. Где-то со всхлипом проснулся кочет, В горле гася неудержный крик… Осень сегодня заснуть не хочет, Холод ноябрьский под дверь проник. Что-то молитва нейдёт на разум, Сердце болит и сбоит слегка… Вечность обколотым лунным стразом Водит по плоскости потолка. Я далека от пустых раздумий, Гаснет во мне амплитуда лет. К их не большой, но тяжёлой сумме Осень добавила свой портрет.«И снова вечер. Тишь, да гладь…»
И снова вечер. Тишь, да гладь, Ни ветерка под облаками. Разлита Божья благодать Его отцовскими руками. Черты и резы из ветвей, Осенней прихотью раздетых, На фоне неба всё ясней Свои выписывают меты, — Изломы судорожны их, Черны неузнанные знаки, В заката струях огневых Их предсказания двояки. На белой мазанке-стене Нежны все тени и безмолвны Так, словно в неглубоком сне Плывут раздумчивые волны Желаний, прошлого тепла… И в аромате увяданья Янтарной горечью влекла Краса последнего прощанья, И мёдом жёлтых хризантем Земля елейно ворожила, И вечер был бездумно нем, И чья-то бережная сила В меня вливала серебро Воздушной праведности часа, И пульс в Адамово ребро Во мне, как бешеный, стучался…«Полынным мёдом хризантем…»
Полынным мёдом хризантем Полна сегодняшняя данность. Колышет ветер верховой Пустые плети жёлтых роз. Декабрь заводит много тем В свои затерянность и праздность, Как будто шутит надо мной, И мстит прохладой не всерьёз. Ему бы только разгадать, Что в сердце у меня таится, И озадачить пустотой Графитно-ломаных ветвей… Он долго будет рисовать Свои пространные границы Над зимней вольницей и мной Распоряжаться, как своей. Но я не сдамся пустоте, Как не поддамся суесловью. В моей монашеской тщете Есть суть весеннего листа. Пусть жизнь похожа на вертеп, Я не повесть пытаюсь бровью, Не изменив своей мечте, Не осквернив свои уста. Пусть пляшет мир, дыша войной, Её горящей плавясь плотью. Пусть пеплом воздух изнурён И полон слёз он и смертей, Я верю в разум, Боже мой, Любовь я слышу в каждой ноте… Нас всех обнимет вечный сон, — Недолог праздник у гостей. Я не прощу себе лишь то, Что совершила не по власти Ума, увлекшись хоть на миг Могучим зовом грешных чар. Но Ты, божественным перстом Мне указуя на напасти, Мне ниспослал безмолвный крик, Вложив мне в душу редкий дар. На перепутье не стою, Я для себя давно решила, Отринув суетность толпы, Уединиться для труда. Молитву верную мою Земли торжественная сила В свои надёжные столпы Вплела отныне навсегда.Ни Богу свечка, ни чёрту кочерга
Екатерина Волкова
Мы между Ангелом и чертом
всегда стоим. Ведь все — грешны.
Но душу обнажать не стоит —
не доискаться глубины,
не докопаться до причины,
что в нас, зачем и почему?..
И надо ли искать? Мы — половины
светотеней — идем во тьму…
*** Распополамилась намедни, Никак себя не соберу. Чёрт, — мой всегдашний собеседник Хоть поутру, хоть ввечеру. Зачем терзать пред Богом душу, Когда умею спать и жрать? Я грешной жизни не порушу, Да и зачем, когда нас рать! Всей глубины моей не видя, Иные мне пеняют, мол, Живёшь бездарно, так изыди, Как белая из шкафа моль. Себя балуя микрофоном И утешая кое-как, Я наполняю мир трезвоном, И плачет ангел мой, чудак. Когда ему рыдать приспичит, И надо мной сгустится мга, — Ни Богу свечка, гряну спичем, Пусть буду чёрту — кочерга!Своё кино
Андрей Ростовцев
ПОСЛЕ ПРОСМОТРА РЯЗАНОВСКОГО КИНО
Дар любви — случайный и игривый,
Летний, лёгкий, на пуантах пух,
Он сдувал с волос своей любимой,
Пока луч закатный не потух,
И свеченье сердца — кадр красивый —
Звуком флейты ворожил наш слух,
И теперь нам долго будет сниться
В смене кадров — в промельк, невзначай,
Наших милых на экране лица,
И слеза не вызовет печаль —
Просто золотистая ресница
В золотой упала чай.
*** С длинных век стрясая пыль ночную, Сон свой вспоминаю золотой. Я его по кадрам помятую, Он весь день витает надо мной. Пью ли чай или глотаю кофе Под обычный с маслом бутерброд, Приближаю сердце к катастрофе, Жир животный отправляя в рот. Жизнь моя — киношное колечко, — То веселье, то опять печаль… Снова в сон впадаю и, конечно, Как всегда, очки роняю в чай. Солнца луч втыкается иголкой В занавеску, прядая в окно… Я опять кладу себя на полку, Словно запрещённое кино…«Как драгоценное вино…»
Как драгоценное вино, Плескалась оторопь рассвета, Воздушно-розовый фиал К губам эола поднося…. Зеленотравое руно, Нездешним пламенем согрето, Одним касаньем рисовал Туман, — рассеянный босяк. Он тепло-хладен был и нем, Гася мерцающие росы, Он даль до неба закрывал, А близь в объятиях сжимал…. И луч, как быстрокрылый мем, Вонзался в ткань земную косо, И паутинных опахал Прозрачный шёлк обозначал. Воздушный замок из ветвей По небу плыл легко и ломко, Распято путаясь в плену У недосказанных обид… И было всех побед важней Мне утро с розовой каёмкой, Как будто на меня одну Был этот нежный свет пролит. И я мечтала лишь о том, Как выждать откровенье часа, Когда сольётся зов души С аккордом сути неземной… Рассветный ароматный ром По венам током жизни крался, И ветер мирно ворошил Клочки тумана подо мной.«Светает… Дождь стоит стеной…»
Светает… Дождь стоит стеной, Прибились хризантемы долу. Твердь отгуляла выходной, И грозовых раскатов соло Вступает в шуме резвых струй, И, тучу светом полосуя, Бежит к земле, их поцелуй Мгновенен и случаен всуе. На копие стихии зла Летит зловещий гений смерти, И сквозь тончайший звон стекла Слыхать, как ветер плети вертит Поникших скорбно мокрых лоз И, спотыкаясь о повети, Ворчит, расстроившись всерьёз, Дождя запутывая сети. Он рвёт воздушные пласты, Насквозь пронизанные влагой, И с шумом прядает в кусты С декабрьской бешеной отвагой… Стекает с крыши Божий гнев, Седые камни омывая, И стонет скрипом нараспев Кривая слива у сарая.«Сгустился воздух, как медовый сбитень…»
Сгустился воздух, как медовый сбитень, Закат подкрался, словно беглый тать… Коплю в душе разорванные нити, Нет прока мне о прошлом горевать. Ни пагубы, ни зла в глухом забвенье, В молчании — ни горя, ни обид. Пошли мне разуменья и терпенья, Чтоб встретить, Боже, всё что предстоит. Не прогневить бы сил Твоих небесных Своим порывом истину найти, Когда от горьких дум темно и тесно, — Ни одного просвета на пути. Настанет день однажды после ночи… Узнаю ли, успею ли дожить? Одна печаль давно мне сердце точит, Как мир слепцов вокруг меня блажит. «Мы не рабы, — кричат они в пространство, — Не Божьи мы, родившись от макак!» С каким глухим, беспечным постоянством Они вещуют и глаголят так! В безверии есть корень лиходейства И лихоимства там же корень есть, Любое чёрт задумает злодейство, — Для поруганья душ грехов не счесть. А кто-то скажет: «Что мне ваши догмы, Имею Бога я на дне души!» И так в свои слова упрётся рогом, Что Бога очень сильно насмешит. Боюсь ли я предстать пред Божьи очи? Конечно, да, не смерть же мне страшна! Жила, как все, до малого охоча, В большом и вечном радостно-грешна. Но, лютый ужас видя ежечасно, Которым люди века тешат глаз, Я понимаю, — все слова напрасны, Вселенский разум на земле угас. Вновь у порога истины ничтоже Топчу со всеми вместе тварный свет И понимаю, дал нам волю Боже И ум вложил, а дух и разум — нет. Их обрести в незримой тяжкой битве Дано не всем, и тот мертворождён, Кто по духовной не желает бритве Войти к Отцу, отринув вечный сон. Скорбит земля, омывшись тёплой кровью, Пророки и святые — не указ. И жрут друг друга с истинной любовью «Венцы творенья» каждый миг и час.«Деревьям больше нечем шелестеть…»
Деревьям больше нечем шелестеть, Шероховато бродит ветер низом. Декабрь играет в собственную смерть, Колючими снежинками пронизан. Здесь не сносить без шапки головы, Без печи не унять знобящей дрожи. Цветёт на окнах сизая полынь, И краток день, и свет его ничтожен. Итак, зима. Вновь будет враждовать С людьми её безудержная стужа, И будет ночь в дверях колядовать, И лунный лёд над крышами недужить. Устав торить бессменный Млечный Путь, Замедлит карусельное круженье И стихнет вечность, дав Земле уснуть И погрузиться в краткое забвенье. Усну и я не сердцем, но душой, Отринув жар, накопленный годами… Подёрнутся серебряной золой Осенние деньки и станут снами. Приснится мне утерянный простор Последних чувств, безумство неземное, Как непрощённый грех, как злой укор, Как чёрное проклятье родовое…Народный поэт
Сергей Вит Берсенев
Другу…
Не завидуй, мой друг, не завидуй…
Не ищи ворожбы между строк…
Как плетьми, злыми буднями битый,
я к себе беспощаден и строг.
Оттого, что оставили с носом,
что — с изнанкой неправедной храм,
в понедельник бываю несносным,
по субботам, естественно — в хлам.
Я в глазах твоих вижу обиду:
мол, скрываю секрет, не делюсь…
Не завидуй, мой друг, не завидуй…
Лучше я вдруг тобой удивлюсь!
*** Я рифмую с завидным усердьем, Рифмы просятся сами на слух. Ручку крепко держу троеперстьем, — Как ни бьюсь, не выходит об двух. Жив курилка, крут живчик поэзы, Хоть обужен словарный запас… И в какой я союз не пролезу, Но и там я стихам стихопас. Словно компас верчусь над магнитом, Нос по ветру, губа — на закат. Не накрыться бы медным корытом, — Я без званий не шибко богат. А до званий всегда был охочим, И теперь вот — «народный поэт»… Мне Есенин привиделся ночью, У виска он держал пистолет. «До свиданья, мой друг, до свиданья», — Говорил, словно Гамлета тень. И осенней прилипчивой ранью Начал я поэтический день. Путеводный клубок укатился, Был бумаги листок, словно мел… Рифмой я, как петлёй, удавился И поллитру случайно доел. Чёрным глазом Серёгино дуло, — Ужас тьмою мне темя сверлил, — Желваки его дёргали скулы… Он завидовать мне приходил!Суповой набор поэзии
Андрей Коровин
нет никакого юга
и севера тоже нет
есть только эта вьюга
точная как ответ
обреченные боги
на последней земле
алчны мы и убоги
черви в сырой золе
не возгорится пламя
некому поджигать
каждый из нас лишь камень
брошенный чтоб солгать
*** Падаю я в болото, Камнем иду ко дну. Как же мне жить охота И завести… жену! Червь я иль право-слово Что-то сумею речь? Вот уж кутья готова, И разгорелась печь… Стих суповым набором Вышел из недр моих, Дровня за тем забором, А нарисован — пих. Вот уж мне эти боги, Что сотворили свет, Мёрзнут без тапок ноги, Севера с югом нет.«Там время дышит сумрачно и скорбно…»
Там время дышит сумрачно и скорбно, И слышится порой библейский плач. Там бродит вечность с неподъёмной торбой И кутается в свой лиловый плащ. Спиралями закручены орбиты Неведомых затерянных миров, И сеются сквозь плазменное сито Обломки звёзд, и рвут земной покров. Величественны водные объятья, Качающие утлые челны Материков, где снова люди-братья Затеяли кровавый спор войны. Пророки все давно почили в бозе, Святые спят, нетленны, во гробах, Лишь грешный вид в сомнениях елозит, Брожение наследуя в умах. Как мало надо смертной оболочке, — Всего-то славы, денег и побед, Чтобы однажды довести до точки, До чёрной точки изначальный свет. Настало время собирать каменья, Бог долго терпит, только больно бьёт… За обнищанье душ и небреженье Он разума сердцам не подаёт. Конь рыжий роет тварный мир копытом, Летит огонь за всадником немым… И время вновь, с пространством перевито, Глумится повтореньем роковым. Кто пал в бою, тот счастлив поневоле, За правду лечь — умерить Божий гнев. И будет жизнь под небом лишь дотоле, Пока безумцы грянут, озверев, Со всей своей непостижимой дури Заряд смертельный в злобе неземной. А Божий всадник грозно брови хмурит Над гиблым полем брани вековой.«И каждый раз, как только дождь заходит…»
И каждый раз, как только дождь заходит, С подветренной спускаясь стороны, И солнце на небесном гаснет своде, Являются ко мне чужие сны. Они в моей дурачатся постели И призрачную жизнь свою ведут. Моё сознанье брезжит еле-еле, — Не выбраться из сонных этих пут. Дано мне видеть волей провиденья Грядущее из бархатных глубин Вселенной, — неземное откровенье, — Где триедины Дух, Отец и Сын. Тревоги нет, есть прелесть узнаванья, Нет страха тьмы, лишь внутренний огонь Мои обозначает притязанья И движет стрелки жизни посолонь. Канатные дороги паутины Запретных знаний чётче и видней, Всплывают невозможные картины Горячечной фантазией моей. И вот уж вижу ясно, что стихии, Отхлынув от порога бытия, Покинули алтарь Святой Софии, Бесплотным тяжким ужасом паря Над теми, кто сквернил и жёг святыни, Глумясь над первозванностью Балкан. И будет им несолоно отныне, И крест восстанет, славой осиян. Есть Бог, душа и промысел великий, Есть жертвенность и чистая любовь… И смотрят сверху праведников лики На наш с нечистой силой вечный бой. Пусть, словно козни, тучи грозовые Покинут мой затерянный придел, И сны мне пусть привидятся иные, Где ангел смерти будет не у дел. А явь страшнее сна, страшней ухода Из мира зла, невежества, потерь Под старой блёклой твердью небосвода, Где человек опасен, словно зверь. И каждый раз, как только дождь заходит, С подветренной спускаясь стороны, И солнце на небесном гаснет своде, Являются ко мне чужие сны…Экспромт к поэтам
Кто-то жмётся к Волошину, Кто-то — к Анне Ахматовой И, нежданно-непрошено, Кто-то лепит горбатого, — Не указ, дескать, классики, Я не хуже Есенина, Ведь пишу не побасенки — Про погоду осеннюю. С музой долго не чикаясь, Синь и стынь, виру с майною Отрифмуют, как инопись, С поэтической манною. Голосуют без имени, Жеребьюют без помысла, У Пегаса нет вымени, У поэтцев нет совести. Не овечки невинные Немтыри беспардонные, Не герои былинные, — Полудурки бездонные. Кто-то скажет, — пусть кружатся, Как обломки тунгусские, Мне ж по-прежнему тужится За язык, мы же русские! Пусть бы бегали голые Или пили без продыха Эти пустоголовые Миллион с лишним олуха. Только тяга к писательству Всё у них перевесила, Словно златоискательство, — Хоть погано, да весело. Им вручают то грамоты, То заветные пёрышки За бездарную пахоту, Да за звонкие пёрдышки.Потомкам сталинских палачей
Реставраторы подлой жизни, «Троек», казней, лесоповалов, Вы мечтали о коммунизме, Правда, дожили до развала. Вы скучаете о стакане Газировки за три копейки? А доносы ****ей и пьяни Вы не помните? Трёхлинейки Начинали весь этот ужас, А закончили пулемёты. Мир, до узкой полоски сузясь, По приказу мертвел комроты, А стена покрывалась кровью, А в сердцах застревали пули…. И стреляли со всей любовью Братья в братьев. Как будто ульи, Разоряли дома, и семьи Уходили в Сибирь потоком, Пропадало там «вражье» семя, Вымерзало в аду жестоком. Вы не помните это время, Вы, с курками на месте пальцев? Людоедское ваше племя — Генетический класс пытальцев. Что ж корёжит вас всех и плющит, Недострел проворонен дедов? Вы-то будете прежних пуще, Свежей крови хоть раз отведав. Вы, потомки и кандидаты В трёхкопеечные иуды, Вам не требуется мандатов, Ненавистники-словоблуды! В гробе вертится даже Феликс От негаданной вашей прыти…. Знают только таёжный месяц, Да Создатель число «убытий». Помним, свято храним в подкорке, Что случайно мы здесь и живы. Нашим пращурам псы на сворках И охранники рвали жилы…«Через голые ветви пролезла…»
Через голые ветви пролезла Сизым мороком волчья луна. Ветер выпростал мёртвые чресла Из ущелья с кремнистого дна. Он качнул небосвод чуть заметно, Навалился на мёрзлую ширь, Задышал и завыл, безответно Выдувая пустой монастырь Декабря. Перепряталась нежить Под навес из туманных теней, Где лучу в этот час не забрезжить, Не зажечь светозарных огней На тернистой тропе одинокой, Что под старым орехом лежит… Только смотрит луна волооко, И до странного хочется жить. Не завыть бы, подняв подбородок, Унимая проклятую дрожь, От разбойных украинских сводок, Перепутавших правду и ложь. Новый год в людоедском обличье Разевает мешок, словно рот… Я живу на своём пограничье. Мне война в душу градами бьёт. Что ж вы сделали, братья-славяне, Как дожили до жути такой? Я на поле невидимой брани Потеряла и сон, и покой. Погружаясь в безумия лету, Мир блажит от кровавой страды, В хаос ада толкая планету, Под собою не чуя беды… Я желаю всем счастья и света, Нашим власть предержащим — ума! Жду от Нового года ответа, Долго ль в сердце продлится зима.«Как райская птица, парю в зеркалах…»
Как райская птица, парю в зеркалах, Где движутся тени устало… В них свет серебристый лавандой пропах, Но этого света так мало! В реальности, будто в затворе, живу Простым суетным междометьем. Здесь ветры-апострофы дышат в траву И долгих симфоний не спеть им. Сливаюсь с недвижным покоем зимы, На страх не расходуя душу. Летят мои мысли из давешней тьмы, Как чайки от бури — на сушу. А хочется просто тепла и цветов В хрустально-алеющей вазе, И мирного неба, и песни без слов, Чтоб этого счастья не сглазить. И больше совсем не смотреть в зеркала, Где времени реет скольженье, И свет забирает рутинная мгла, Как вечный закон притяженья.«Саблезубо январь прихватил белоснежным морозцем…»
Саблезубо январь прихватил белоснежным морозцем Снеговую дорогу реки, забурунную гать… А в усадьбе моей он засыпал хоромину с торца, И лопатой старанья его предстоит обротать. По следам воронья, по кошачьим впечатанным ступкам Я читаю январский дневник, будто сложенный стих… И летит с высоты на лицо мне холодная крупка, Ветер вальсом кружит вдоль оград и деревьев седых. Но теплом отзываются стены саманного дома, Расплавляя на лестнице наледи тонкий покров. И синица строчит, горлопанка-трещотка знакомо, Возбуждая моих ненасытных дремучих котов… Прилетит Рождество золотою каретой к воротам. В сердце вечность вдохнёт, словно добрую весть, тишину. Небо нежностью звёздной обнимет и вышепчет что-то, Ни на миг не оставив меня в этом мире одну.Постновогодний модернизм
Татьяна Сокольникова
По рельсам железных дорог
проведу губами —
почувствуй мою тоску.
Одиночество всегда без рифмы.
*** Засыпал снег округу белой мучкой, Мороз на окнах вывел кружева… Грущу зимой с аванса до получки, Из них на шубу скопишь чёрта с два. И так тоска, подкравшись незаметно, Меня хватает вдоль и поперёк, Хожу, рифмую что-то беспредметно, — Мой верный поэтический паёк Ищу повсюду, в небе, на дороге, В лесу, на шпалах (лечь бы и заснуть!), Обила я об эти шпалы ноги, Но вот смогла до дома дотянуть. Снега по грудь, лопатой помахала, Хоть этот труд мне сроду не знаком, И скважину замочную сыскала, И к ручке приложилась языком….«Подарочно, безмолвно и беззлобно…»
Подарочно, безмолвно и беззлобно Завьюжило в сусальности денной. Запел огонь печной внутриутробно, И ветер дым развеял над трубой. У Святок воздух с запахами сказок И театральный пышный гардероб, Тулупный ворох снега и салазок Полозья, медно влезшие в сугроб… Пеку блины, — что ни замес, то песня, Пузырится от жара каждый круг… Морозец, новогодний зимний вестник, За окнами задорит свист пичуг. Они щебечут, порхают крылами, И сердце хочет с ними полететь Через стекло с хрустальными цветами Туда, где жизнь переборола смерть. Мне святочные не нужны гаданья, Угадано прошедшее судьбой…. Душой благословляю расстоянья, И свой приют, и небо над собой.Бесконечность творения
Марина Мельникова
Я НАЧИНАЮСЬ…
Я начинаюсь — зимняя, твоя…
с арбузным запахом от снежной круговерти,
такой, что заблудились даже черти
в чертогах королевских декабря.
Я начинаюсь… новая — в тебе…
а ты во мне закончиться не можешь,
нам суждено друг друга чуять кожей,
деля на пару в нас сошедший свет.
*** Я начинаюсь — зимняя, твоя… Совсем, как в Сочи нашем олимпийском, С горы Ахун и далее — по списку Пятикилометровая лыжня. Как продолженье, — Турция, ЮАР, Игольный мыс — моя ли оконечность? Потребуется не минута — вечность, Чтоб выпустить из поэтессы пар. Смешинки и снежинки — под язык, На ноги — боты, варежки — в кармане… Аэроплан мне нужен, а не сани, Вишь, протяжённа я, как материк. Вновь начинаюсь, меряйте меня! Не женщина я больше, а поэма! Я вся в себе закрытая система, Вкруг воздух реет, запахом дразня, В меня попав, он вырвется едва ль, — Ни дна в моём подвздошье, ни покрышки. Боюсь вот только, что намёрзнут льдышки, Ведь бродит белым призраком январь. Щекочет ноздри славы дерзкий дух, В моём краю он явно иностранец… Поёт на зорьке песенку петух, Я об клавиатуру стёрла палец. Вновь чую кожей, — кончилась лыжня, Упёрлась мысль в простое огражденье… Нет, нелегко писать стихотворенье, Когда так много дыма без огня. Продать талант свой чёрту — не возьмёт, А вопреки закону трансформаций, Снять кожу даже нечего пытаться, Хоть бейся сдуру головой об лёд!Романс Забвение
Забудьте обо мне, пора себе признаться, Как память ни тревожь, былого не вернуть. Уж лучше Вам не знать, — бессмысленно стараться, — Как я без Вас живу, куда свой правлю путь. И что за дело Вам, с кем я нежна бываю, Когда рассветный луч скользит ко мне окно… Да, с Вами было мне не надо даже рая, Но, кажется теперь, всё было так давно! Я не дала бы Вам секунды на раздумье, А Вы меня пытать решились целый год… Моя любовь была для Вас пустым безумьем, Так что же Вы теперь стоите у ворот? Летят снега в тиши, забвением и негой Мне душу полонят в безмолвии ночном… У времени в плену прошедшей жизни небыль, Но не страдаю я уж больше ни о ком.Экспромт о фортуне
Фортуна — это ветреная птица, Едва заденет вас своим крылом, И уж не дама вы, и не девица, А баба в ступе с длинным помелом. На вас все указуют, кто глазами, А кто перстами тычет невзначай… И вот уже молва бежит пред вами, И сплетен море плещет через край. Игра фортуны — это вам не шутки, Не спит завистник, чтобы вас унять, Лишь зазевались хоть бы на минутку, Как он залезет рядышком в кровать. И тут пойдёт губерния по кочкам, Мол, у неё несвежее бельё, Ей за стишки положено по почкам, Она их столько пишет, ё-моё! Не дай же чёрт фортуне вас отметить, Отсыпать славы, денег навалить, Вас не оставят без таких отметин, Что долго вы не сможете шутить. Вы превратитесь сразу в образину, И деревянной скажется нога… Откуда б взяться горестям и сплину, Но вот уже вы бездарь и Яга. Лети, фортуна, от меня подале, Я от твоих щедрот навеселе. И сколько б тут стихами не играли, Мои таланты вечно на нуле! Приберегу их для других уключин, Чтоб лодку чувств не смял водоворот. Фортуна — это, в общем, только случай, Игра без правил, где банкует чёрт!«О вздорной стерве в чёрно-терракотовом…»
О вздорной стерве в чёрно-терракотовом Вороны пели хрипло и вразброд Минорными простуженными нотами, Что лишь она одна и разберёт. Она смотрела барственно и, нехотя С себя убор снимая золотой, Бросала бусы спелыми орехами И представала нищенкой простой. Но не просила ни щедрот, ни милости Пронизанного ветром ноября, А солнце медно по небу катилось и Всё было безутешно, но не зря. Надежда каждой осени дарована, Хоть всякий раз, до нитки обобрав Её, приходит мачеха суровая, До февраля владычицею став. А там опять без колдовства и удали Любовь затопит жизнью целый свет… Вот только я здесь буду ли, не буду ли, Мне эта осень вряд ли даст ответ.Поэцкие цветные пузыри
Михаил Щерб
…Но за спиной дышал сосновый лес,
И камешек-янтарь, как леденец,
Лежал у ног, обсосанный волною,
И лопались цветные пузыри,
И тыкалось в ширинку изнутри
Упрямой, умной мордою коровьей
Желание — любовь на безлюбовьи….
*** Цветные пузыри моей судьбы Полопались давно по воле ветра. Мы все по чьей-то прихоти рабы… Желудка и кишечника в два метра. Все мы без перистальтики, увы, Пропащие, погрязшие в запоре. И не идёт мечта из головы Посрать с друзьями вместе в чистом поле. При этом, если палец обсосать, То можно им писать по вдохновенью На дюнах в вековечную тетрадь, Свою природу празднуя оленью. Я умной мордой в воздухе вожу, Глаза на всех бездумные таращу, Когда бы в руки дед не брал вожжу, Мой умный незлобливый древний пращур, Да не стегал мой круглый дряблый зад, Я был бы дураком и недотёпой, Но я пишу стихи про всё подряд, Поскольку рифму чую прямо жопой. Ширинку я раскрытой не держу, Всегда срамные заперты ворота… Но, если от желанья задрожу, То по-поэцки пожалеет кто-то. Придите же читать мои труды! Хоть я не Пушкин, но чего-то значу. Цветные пузыри моей судьбы Полопались. Я новых нахреначу!
Комментарии к книге «Звёздный смех», Наталья Тимофеева
Всего 0 комментариев