«Моя бабушка курит трубку»

Моя бабушка курит трубку (fb2) - Моя бабушка курит трубку (Поэзия нашей эпохи) 601K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Гарик Сукачёв

Гарик Сукачёв Моя бабушка курит трубку

Акция «Нонсенс»

Там, где кончается дождь

Там, где кончается дождь, все дороги в пыли. Здесь обращают слова в светлый жизненный путь. Здесь каждая песня – псалом, здесь рабство всеобщей любви, Здесь дети дебилы, здесь только могилы, Здесь солнце застыло над местом, где кончается дождь. Пролита кровь, брошен призыв. Серые птицы на черных холмах. Вечное время заката и вновь Светлое завтра, сегодняшний страх. И даже родившись, ты здесь не живешь. В этом Богом покинутом. Богом оставленном, Богом проклятом месте, где кончается дождь. Здесь отец – Шакал, здесь мать – Змея, Здесь любовь, как коней, пускают в галоп. Зубастые рыбы пожирают лещей, Блестящих, как сталь, в прозрачности вод. Дайте снега, дайте ветра, Дайте то, что умеет дуть и мести, Потому что я должен дышать только ветром, Даже там, где кончается дождь.

Нонсенс

Гитлер не ел мяса и любил детей — Это нонсенс. В этой книге нет мысли, но много идей — Это нонсенс. Тот, кому я кость в горле, попал под каток — Это нонсенс. Вчера утвердили понятие «Рок» — Это нонсенс. Нонсенс, какое глобальное слово — Нонсенс. Девочки в клипсах танцуют джигу — Нонсенс. Птицам над городом вольно дышать — Это нонсенс. Мне никуда не уйти и не убежать — Это нонсенс. Барышне в красном не страшен маньяк — Это нонсенс. «Агдам» много лучше, чем лучший коньяк — Это нонсенс. Завтра все будет не так, как вчера — Это нонсенс. И хотя я не верю в ущербность добра — Это нонсенс. Красным востоком займется заря — Это нонсенс. Улицы города выйдут в моря — Это нонсенс. Нам с детства долбили, что все «ништяк» — Это нонсенс. Но завтрашний папик нам скажет: «Дурак! Это нонсенс!»

Если ты хочешь уйти

Ты только не указывай мне, Что я неприятен тебе, Я просто не могу быть другим, я ненавижу менять. Ты только не вещай про смысл, Надежность и значимость цифр, А если ты хочешь сказать, то не стоит кричать. Песня летит вдалеке, это город уходит в леса, Белый король на коне ищет вечный покой. Птицы стремятся туда, где не живут поезда, И если ты хочешь уйти, то запри за собой. За каждым вопросом ответ, За каждым ответом вопрос, Но вряд ли хоть кто-нибудь знает надежный ответ. И мозг превращается в мох, И в сердце кончается бог, А утро рождает надежду две тысячи лет. Песня летит вдалеке, это город уходит в леса, Белый король на коне ищет вечный покой. Птицы стремятся туда, где не живут поезда, И если ты хочешь уйти, то запри за собой. Пустыня уронит пески, А кровь расстреляет виски, И неба тиски будут стискивать душу всегда. Я знаю слова, что пойти, Я знаю, что можно найти, А вечный маяк не погасит свой свет никогда. Слышишь, песня летит вдалеке, это город уходит в леса, Белый король на коне ищет вечный покой. Птицы стремятся туда, где не живут поезда, А если ты тоже пойдешь, то запри за собой.

Реки

Белый колпак

Я тебе подарю, Белый колпак. Приколи на него Золотую звезду. Раздобудь себе ночь И зажги в ней маяк. Но смотри, не забудь Про колпак и звезду. Я тебе подарю Белый колпак. Приколи на него Серебряный крест. Раздобудь себе холм, Чтобы видеть с него, Что лежит под тобой, Что творится окрест Я тебе подарю Белый колпак. Приколи на него Бронзовый серп. Поплыви по реке И смотри на него В отраженье воды, В отраженьи небес. Я тебе подарю Белый колпак. Приколи на него Осиновый кол. Разыщи страшный клад, Заключи его в твердь, Чтоб кого-то спасти, И накрой колпаком.

Вальс Москва

Каждый вечер желтый свет фонарей Поджигает ночей бикфордов шнур. И асфальт принимает удары ног По лицу и под дых. Усталые вены ночного метро; На «зеро» делают ставки и ждут Женщины с улыбками порочных старух И дети, которые не заснут. Я пою тебе песню любви, Москва, Город, который не чувствует боли И не щадит никого. Я люблю тебя, Москва, Я твой пьяный ребенок, Но я тобою рожден, И я с тобою помру. Он придет домой и снимет пиджак, Подойдет к окну и будет смотреть На провода и на окна пельменной. А когда он докурит, он встанет на стул И накинет веревку на крюк в потолке И проверит руками надежность петли, А потом он взлетит. Я пою тебе песню любви, Москва, Город, который не чувствует боли И не щадит никого. Я люблю тебя, Москва, Я твой пьяный ребенок, Но я тобою рожден, И я с тобою помру. Рыжий узор притаившихся крыш. Мокрый асфальт, как вчерашний гашиш. Где покачнувшись, остывшая трубка, Вновь протоскует гудок. Взгляд из-под кепки вспугнет голубей. Но левей двинется синий троллейбус, И желтые пальцы нежно обнимут Черный кирпич домино. Я пою тебе песню любви, Москва, Город, который не чувствует боли И не щадит чужаков. Я люблю тебя, Москва, Хоть не знаю за что. Но я тобою рожден, И я с тобою помру Нагнувшись слегка, она прошептала Но было так шумно, и ему показалось, Что он не услышал, и она улыбнулась И еще раз сказала одними губами. Он был словно пьян Как мальчишка дурачился И просил: «Повтори, еще повтори» И в темной парадной, поднявшись на цыпочки: «Я люблю тебя». Я пою тебе песню любви, Москва. Город, который не чувствует боли И не щадит никого. Я люблю тебя, Москва. Я твой пьяный ребенок, Но я тобою рожден, И я с тобою помру.

Скорый поезд придет в 6 часов

Скорый поезд придет только в 6 часов, Скорый поезд придет только в 6 часов. Он продал часы и купил билет, Хочется курить, курева нет. Скорый поезд придет только в 6 часов. Скорый поезд придет только в 6 часов, Скорый поезд придет только в 6 часов. В кармане лишь крошки, В голове только муть. Он просто устал, ему нужно уснуть. Скорый поезд придет только в 6 часов. Скорый поезд придет только в 6 часов, Скорый поезд придет только в 6 часов. Он уже не ребенок, он давно подрос. Он сбежал из дома, и это всерьез. Скорый поезд придет ровно в 6 часов. Скорый поезд придет ровно в 6 часов, Скорый поезд придет ровно в 6 часов. Его давно уже ищут, но вряд ли найдут. Потому что он здесь, потому что он тут. Скорый поезд придет ровно в 6 часов. Скорый поезд придет ровно в 6 часов, Скорый поезд придет ровно в 6 часов. Мать обзвонила больницы, А отец – всех друзей. Но никто не ответил Ни ему и ни ей, Что скорый поезд придет только в 6 часов.

Дорожная

Эй, ямщик, поворачивай к черту! Новой дорогой поедем домой. Эй, ямщик, поворачивай к черту, Это не наш лес, а чей-то чужой. Камней навалено — Ох, не продерись. А елок повалено, Только держись… Поворачивай к черту! Эй, ямщик, поворачивай к черту! Видишь, мигают не наши огни. Эй, ямщик, поворачивай к черту, Шапку держи да вожжи не урони. Здесь же елок повалено — Ох, не продерись. А камней навалено, Только держись. Поворачивай к черту! Все, брат, прорвались. Прямая дорожка. Вольное место, да в небе луна. Ты попридержи-ка лошадку немножко, Видишь, совсем заморилась она. Эх, дай папироску, я затянусь. Было же форсу, Богом клянусь, А прорвались же к черту!

Чем пахнут твои деньги

Дай мне шанс, и я пойду за тобой Туда, куда никто не ходил. Дай мне шанс, и я открою тебе Все то, что ты когда-то забыл. Я продам гитару, Чтоб купить тебе хлеб, Я отдам тебе все, Что во мне и на мне, Но прежде, чем ты спросишь Меня о цене, подумай. Чем пахнут твои деньги? Дай мне шанс, и я тебе расскажу, Как дети играют с дождем. Я тебе покажу, как крылатый божок Стережет сон влюбленных В алькове ночном. Как горят города, ожидая весну, В белом, холодном зимнем огне, Но прежде, чем ты спросишь меня о цене, Подумай, чем пахнут твои деньги? Это было лето, Это был день, И это была река. Над рекой с одной стороны была Черная туча, А с другой стороны — Желтое солнце в голубом небе. И дождь разделил реку напополам. Он ударил серебряной шпагой По стеклу реки. И река раскололась. Ты видел, как играют дети с дождем? Ты видел, как они убегают От солнца в дождь, И от дождя – в солнце? Ты помнишь этих детей? Ты помнишь их ангельский смех? Ты знаешь, что с ними стало? Ответь мне, где они теперь? Я продам гитару, Чтоб купить тебе хлеб. Я отдам тебе все, Что во мне и на мне. Но прежде, чем ты спросишь Меня о цене, подумай, Чем пахнут твои деньги?

На перекрестке Луны

Наш полет – в Ночь, Наш пароль – Страх. Эта поездка будет последней Улыбкой ночи на наших устах. Ты, может быть, что-то скажешь, но Не увидишь мой взгляд, Скрытый маскою тьмы. Я притаюсь, как серая мышь, На Перекрестке Луны. Подари мне образы прошлого дня. Протяни руки ладонями вверх. Если завтра что-то случится, Это можно узнать теперь. Помнишь, каким было море? Оно соткано было из Пены и Тьмы. Но с нами ничто не могло случиться На Перекрестке Луны. Твое имя – Смятенье, мое имя – Вопрос. Ты знаешь место, где прервется Линия нашей любви, Если ты улыбнешься, Протянешь мне руку и скажешь: «Смотри!» Я отвернусь, чтобы остаться На Перекрестке Луны. Ты слышишь, как бьется душа За белой стеной с именем «РОК»? Когда ты захочешь вернуться, Я буду уже далеко, Но когда ты посмотришь в небо И увидишь в нем золотые огни, Знай, это я разложил костры На Перекрестке Луны. Это я на Перекрестке Луны, Это я жду тебя на Перекрестке Луны.

Реки

Окуни губы в рояль, Черный, как твоя душа. Прислушайся, как текут Подземные реки, Которые никогда не найдут морей. Я пытаюсь быть логичным, Я пытаюсь себе объяснить Все то, что я никогда Не смогу понять. Ответы, я боюсь, что узнаю ответы На вопросы, которые всегда Так трудно задать. Я боюсь стать похожим на рояль, Черный, как твоя душа. Окуни губы в рояль, Черный, как твоя душа. Прислушайся, как текут Подземные реки. Которые никогда не найдут морей. Но я бы хотел стать рекой, Черной подземной рекой. Просто подземной рекой.

Я погиб на войне

Эй, мама! Я погиб на войне. На рассвете, Когда на Востоке вставал новый день. Мои легкие приняли пулю на вдох И отдали ей кровь. Сердце сказало «прощай» улетавшей Душе. Эй, мама! Я погиб на войне. Это было вчера, А сегодня я предан Земле. На закате, быть может, Тот, кем я убит, Упадет и обнимет твердь. И к нему подлетит И возьмет с собой Смерть. Видишь, строи уносятся в Рай? Мама, скажи нам: «Good buy», Мама, скажи мне: «Прощай». Мама, немного поплачь обо мне. Эй, мама! Я погиб на войне. Эй, мама! Нас убили в войне. Наши стоны запутает ветер В осенней листве. Наши слезы прольются дождями на землю, А солнце их высушит. Все наши слова провоют собаки Луне.

Между водой и огнем

Оглянись

Если воют собаки, Значит завтра луна. Время ночи не вечно. Хиросимой взорвется восход. Оглянись поскорей, Может быть, за тобою война. Оглянись поскорей. Может быть, тебя кто-то зовет. Для тебя будет день, день, день. Для него будет ночь, ночь, ночь. Для тебя будет тень, тень, тень. Для него будет дождь. На разрушенных стенах Вырастают цветы. Запах новой мечты Одурманит, заставит забыть, Что уже ЭТО было. До тех пор, как ты вышел из тьмы, Не спеши засыпать. Может быть, тебя кто-то зовет. Для него только ночь, ночь, ночь. Для него только сон, сон, сон. Для него только дождь, дождь, дождь. Для него только стон. Еще можно успеть, Если вспомнить ВЧЕРА. Реки пролитых слез. Всходы те, что на пепле взошли. Не спеши засыпать! Может быть, за тобою стена. Не спеши засыпать, Может быть, еще не все ушли. Может быть, уже день!

Странная птица Ло

Странная птица Ло. Твой город прекрасен, Но обречен. Слышишь их топот, там За Белой горой Они поят коней. Береги свой покой. Они мчатся к тебе, Чтоб забрать твои мысли, Которые ты так хранишь, Странная птица Ло. Выпей воды И закройся крылом. Видишь, горят их глаза, Ветер разносит Гортанную песнь. Береги свой покой. Они мчатся к тебе, Чтоб забрать твои мысли, Которые ты так хранишь. Странная птица Ло. Клетка разбита, А горло в руке. Видишь, их лица дрожат. Но это всего лишь восторг. Береги свой покой. Они взяли лишь тело, Но им совсем не нужны Твои мысли, Которые ты так хранишь, Странная птица Ло.

Он уехал в Париж

Он уехал в Париж, Она уехала в Химки. Он был из глубинки, Она – из Москвы. Но теперь и она из глубинки. Борец за свободу сел в самолет В порту Шереметьево-2. На белой карете умчалась она Туда, где никогда не болит голова. Свобода! Этот дурманящий запах. Свободный дух обоняют носы. Строи диссидентов восьмидесятых Следуют в сторону колбасы. Прощайте, герои. Он любил повторять: «Нужно все изменить!» Он умел ненавидеть. А она не могла, потому что Умела только любить. И когда он орал ей О том, что страна Давно захлебнулась в крови, Ей было страшно, потому что она Была из можайской семьи. Свобода! Этот дурманящий запах. Свободный дух обоняют носы. Строи диссидентов восьмидесятых Следуют в сторону колбасы. Прощайте, герои. И он уехал в Париж. Она уехала в Химки…

Ольга

Бей, бей проруха-судьба, Разбуди слов рябиновый слог. Постучи в дверь. Пораскинь снег По лесам вех, Да по полям рек. Кто-то не волен зажечь свет. Кто-то не в силах сказать «нет». Радугою стелется судьба – змея, Пожирает хвост, а в глазах – лед, А в груди – страх, а в душе – тоска. Больно ей, больно, да иначе нельзя. Но только вей, бей проруха-судьба, Разбуди слов рябиновый слог. Постучи в дверь, Пораскинь снег По лесам вех, Да по полям рек. Я так хочу притаиться на твоем плече, Рассказать слов, рассказать дум. В карманах порыться и достать лед. Охладить лоб, охладить лоб. Тикают часики: динь-дон, Да только стон-звон там за седою горой. Льется водица по траве век, По тебе и по мне, да по нам с тобой. Вей, бей проруха-судьба, Разбуди слов рябиновый слог. Постучи в дверь, Пораскинь снег По лесам вех, Да по полям рек.

Эй, брат, здравствуй!

Эй, брат, здравствуй! Как живешь? Эй, брат, здравствуй! Опять на улице дождь. Верно с солнцем что-то случилось, Или просто оно нырнуло во тьму. Но зато у меня есть отличная мысль — Сегодня я отменил войну. Я отвечаю – я отменил войну. Я отвечаю – я отменил войну. Эй, брат, здравствуй! Или нет ни черта, или просто темно. Эй, брат, здравствуй! Солдаты дождя рвутся в окно. В зеркале – очень странные глаза. Для моих глаз они слишком грустны. Но не волнуйся, Петька, все в порядке. Завтра не будет войны. Я отвечаю – завтра не будет войны. Я отвечаю – завтра не будет войны. Идея очень проста, Но в ней есть дух и есть кровь. Белое полотнище Христа. В середине – слово «Любовь». Пусть солнце скрылось за облака, И пусть все дни сочтены. Но одно я знаю наверняка: Это то, что завтра не будет войны. Я отвечаю – завтра не будет войны. Я отвечаю – завтра не будет войны.

Напои меня водой

Напои меня водой Твоей любви, Чистой, как душа младенца. Прилети ко мне стрелой. Восхитительной стрелой В сердце, в сердце. Я читаю твой шифр, Скрытый в словах На бледном, бумажном листе. Я закрываю глаза И чувствую ветер, Забытый тобой На песке. Ты видишь, как пляшут огни Индейских костров На лицах вождей Умерших племен. Там, где сомкнулся крут, Где волос пронзило перо, Я танцую танец огня. Погляди на меня и белым крылом Птицы Сирин коснись ручья. И Рассвет поцелует Зарю, А Заря разбудит свирель и позовет меня. Я слышу твой звук, чувствую запах твой. Я сплетаю сеть из пугливых нот, Чтоб ловить твой смех.

Непокоренная вера

В руках моих сердце — Озябшая птичка. На грешной душе Черной кошкой Свернулась печаль. Слова холодны, как сталь. Златой колокольчик смолк, Но, как ни странно, горит огонек. Непокоренная вера в добро, Непокоренная вера, Непокоренная вера в добро, Непокоренная вера. Ты хочешь ударить еще раз, Отчего же так больно? Но душа еще помнит Былую прекрасную боль. Эй, брат, Что случилось с тобой? Я знаю, ты не заколдован. Эй, что случилось с тобой? Что случилось с тобой? Непокоренная вера в добро, Непокоренная вера, Непокоренная вера в добро, Непокоренная вера. Эй, что случилось с тобой? Эй, что случилось с тобой? Видишь – горит огонек? Видишь – кружит мотылек Над беззащитным, Сжатым в ладонях теплом? Над светлым огнем. Над светлым огнем. Непокоренная вера в добро, Непокоренная вера, Непокоренная вера в добро, Непокоренная вера.

Я обожаю джаз

Песня не про него (сантехник)

Сидит сантехник на крыше, Он видит много чего: Он так же многое слышит, Но песня не про него. Сидит сантехник на крыше, Считает выручку дня. Он свежим воздухом дышит, Он не боится меня. Сидит сантехник на крыше, Сидит и думает: «Да! Ух, мне бы водные лыжи, Эх, я бы, точно, тогда Поехал к синему морю, Там очень много чего. Я там с волною поспорю». Но песня не про него. Сидит сантехник на крыше Под одинокой звездой. Он держит водные лыжи, Ему не надо домой. В его кармане деньжищи, Что можно много чего… На эти честные тыщи, Но песня не про него.

Playboy (Д. Певзнер, И. Сукачев)

Ты похожа на блюз, В ритме белого кайфа, С головою гуся и глазами совы. Ты равна по уму Перочинному найфу, Я тебе подарю Два кармана травы. О! Моя маленькая бейба, Побудь со мной. О! Моя маленькая бейба, Я – твой playboy. О! Моя маленькая бейба. Не покидай меня. О! Моя маленькая бейба, Ласточка моя. Ты выходишь опять На ночную работу. Я иду за тобой, Как послушный клиент. Ты стоишь у дверей Освещенного дота, И уводит тебя Пожилой претендент. О! Моя маленькая бейба, Побудь со мной. О! Моя маленькая бейба, Я – твой playboy. О! Моя маленькая бейба, Не покидай меня. О! Моя маленькая бейба, Ласточка моя.

Неприкасаемые

Дорога под землею

Дорога под землею, Дорога под землею, Дорога под землею. Дорога под землею В ступени и в стены. Дорога под землею К норам железных кротов. Я так хочу опять заблудиться. Я бритвой войду в эти вены. Я обожаю вдыхать этот кислый запах Мертвых цветов. Дорога под землею К норам железных кротов. На левой руке наколка «Валя», А мизинца нет. Наверняка он выйдет Раньше меня: Эй, Браток, сигареты нет? Но он спит. Он не слышит. Он, наверное, УМЕР! Дорога под землею… Дорога под землею, Где лица как камни. Туда, где живет Многоглазый, многозубый зверь. Захочешь ли ты Рассмеяться, Когда я тебе улыбнусь? Захочешь ли ты Заплакать, Когда я на секунду засну? Сможешь ли ты Умереть, Когда за мной навсегда Закроется дверь В дорогу под землею, В норы зеленых змей, В дорогу под землю, В АД!? Узор твоего плеча Молча чарует свеча. Я буду ждать у ручья, Я буду Я. Где узор твоего плеча Молча чарует свеча. Где узор твоего плеча Сжигает свеча. Научите меня рок-н-роллу И технике мысли. Подарите мне новые книги И новую моду. Покажите мне новые дали И новые выси. Посадите меня На хлеб и на воду. И когда я пойду погулять Наравне с Кастанедой, Разбросайте по полю Мои белые кости. Но я снова вернусь С победой. И вы будете плакать И смеяться от злости. На раз, два, три, четыре зажжется красный, Значит, будешь ты несчастный. На раз, два, три, четыре зажжется синий, Значит, будешь ты счастливый. На раз, два, три, четыре зеленый зажжется, Значит, все снова начнется. Начнется, начнется, начнется Дорога под землею…

Без четверти восемь

Без четверти восемь. Скоро закрытие. Бухло в кармане, А ключ в кулаке. Ему очень надо, надо, надо Заполучить ее На коммунальной заблеванной кем-то тахте. Он грузчик в молочном магазине — Его в другой магазин не берут. Спасибо соседке, Зав. секцией Зине, Он после отсидки Кантуется тут. Ему за тридцатник, Он тщедушный и битый. Когда рот откроет, сплошной сквозняк. Он вечно небритый, Никем не помытый. На нем, как на вешалке, рыжий пиджак. А она молода, Ей только тринадцать. Плохая цифра, но не в цифре же суть. Она же больная, и к нему не придраться — За сумасшедшую новый срок не дадут. И он весь дрожит, он лезет лапать и целоваться. А она смеется, ей так хорошо. Но ровно через час, в квартире номер семнадцать Он будет страшно и грязно Трахать ее. Мама, мама, мама, мама, больно! Мама, мама, мама, мама, больно! Мама, мама, мама, мама, м-а-м-а…

Эрегированный

Ты меня давно не любишь, Ты меня давно не ценишь. Ты мне не купила пива, Леля, Мотивируя, что нету денег. Ты не станешь хорошей, Я уже не надеюсь. И поэтому оставь в покое М-о-о-о-ой эрегированный… Ты никогда не ждешь Меня с работы, Не выписываешь мне газеты. Ты опять мне не купила пива, Леля, Хотя себе купила Польские конфеты. Вот ты какая, Леля. Очень плохая для Коли. И поэтому оставь в покое М-о-о-ой эрегированный… От тебя я слышу только упреки, От тебя я вижу только нападки. Ты подругам говоришь непристойности Обо мне и о моих повадках. Ты опять мне не купила пива, Но тогда для чего ты разделась? И поэтому оставь в покое М-о-о-ой эрегированный… Я выпью пол-литра брома, Когда тебя не будет дома. И тогда ты навсегда Оставишь в покое М-о-о-ой эрегированный…

Брел, брел, брел

Брел, брел, брел В росовый край на солнце. Плел, плел, плел Утренние венки. Мел, мел, мел Радугою крест оконца. Собирал Звездные медяки. Пел, пел, пел Песни ветрам Да птицам. Грел, грел, грел Душу хмельной росой. Не посмел Радостные зарницы Промочить Талой угрюм-слезой. Но случилась беда — Заплутал ввечеру. Закружился, зашел, Словно в омут попал. И не встретил следа, И не вышел к костру, Тяжким блуднем блудил, Пропадал, пропадал. Бел, как мел, Локоть изгибом камня. Лег на мол И на рукав реки. Засыпал В стеблях полынь-дурмана. Помирал В жарких тисках Тоски. Пересвет-Заря, Перезвон-Ручей. Разбуди меня, Тяжкий сон развей. Разрешись грозой Над моим челом. Окати водой, Охвати огнем. Брел, брел, брел…

Ассоль

Она сидит в кресле С лоснящимся плюшем И вяжет для кошки, Что спит на диване, Носочки из шерсти, Из розовой шерсти, Из ласковой шерсти, Чтоб кошке было тепло. А на стене зеркало, А на нем Открытки с артистами кино. Они все также молоды. Посмотри, Как некрасив и неопрятен Пучок ее волос, Схваченный сзади гребенкой. Костяною гребенкой, Треснувшею гребенкой, Купленной очень давно, Купленной слишком давно. Семь белых слонов, От большого до малого, Стоят на старом комоде На кружевах. На подоконнике – столетник, На подоконнике – герань. А ей уже шестьдесят, Ей уже шестьдесят. Но ее капитан Так и не приплыл, Так и не приплыл. Тот, кому она была Предназначена, Погиб на войне. И они не встретились, И они не встретились, И они не встретятся Даже на небесах, Даже на небесах. И она вяжет носки Из шерсти для кошки. А кошка проснулась И играет с клубком. А кошка не знает, Кошка даже не знает, Что эту старуху, Что сгорбилась в кресле, Что эту старуху… Когда-то звали АССОЛЬ.

Неприкасаемые часть II

След тишины

Когда я проснулся, Было примерно около пяти часов. Я спал всего два. Я посмотрел в окно, Но за коробками домов Не увидел лесов. Я посмотрел поверх домов, Но не заметил Ни серпа месяца, ни луны. Я пожал плечами и закурил, Я одел штаны И нащупал в кармане Теплый след тишины. И я нащупал в кармане Теплый след тишины. Я прошел на кухню И нажал выключатель, Но лампа не зажглась — Видно кончился ток. Я полез в холодильник За бутылкой «Клико», Но там дремал одинокий сырок. Я пожал плечами И вспомнил твой номер, И набрал твой номер, Чтоб узнать твои сны. Но гудки затаились, И я в трубке услышал Только теплый след тишины. Я одел пальто И вышел на улицу. Там плакал асфальт, И дремали такси. Я поднял камень И бросил в урну, И она отозвалась Нотою «си». Я пожал плечами И посмотрел в небо, Там уже умирали Чьи-то тихие сны. Я полез в карман И нащупал в кармане Только теплый след тишины

Право на выбор

Кто-то сидел в прокуренной кухне, А кто-то гулял босиком. Кто-то ночью не спал, Кто-то утром не встал. Кто-то целовался в лифте тайком. Кто-то думал: «Я, как Гребенщиков, Я даже круче умею петь». А кто-то встал у края крыши И захотел улететь. Но впрочем, У каждого есть право на выбор, Право на выбор. Обручальные кольца Пропил сосед — Он в запое две тысячи лет. На заборе написано «Виктор Цой», Но за этим забором ничего нет. Электричка опоздала на 15 минут, И ты боялась, что скажет мать. А наутро все изменится и перетрется, Но к вечеру вновь повторится опять. Но впрочем, У каждого есть право на выбор, Право на выбор. И кто-то снова будет грустить На кухне, А кто-то не сможет заснуть. Кто-то скажет: «Да я же люблю тебя, глупая». Чей-то автобус захочет свернуть. Кто-то поставит все на удачу, А кто-то бросит семью. Но только один хоть чего-то изменит — Тот, кто встанет на крыше, На самом краю. Тот, кто встанет на крыше, На самом краю. Но впрочем, У каждого есть право на выбор, Право на выбор.

Города, где после дождя дымится асфальт

Ветер падет на прокуренный снег, И взгляд превратит воду в огонь. Где мы просочимся В воронки столиц И разбросаем усталые руки На черных перинах ночей. Но что мы сможем понять? Но что мы сможем сказать О городах, о городах, Где после дождя дымится асфальт? Зажмурив глаза и замкнув на замок, В отрезок ужав единицу пространства, Пустые пропасти ртов, Что пахнут могилой За лживой оградой Акрополей наших отцов. Но что мы сможем понять? Но что мы сможем сказать О городах, о городах, Где после дождя дымится асфальт? Меня видели вчера, танцующим степ, На раскаленной игле. Я зарезан на рейде в районе Борнео В пьяной драке на корабле. Я тот человек, кто получал Заздравную чашу из рук палача. Я выпускал электрический ток Одним поворотом стального ключа В города, Где после дождя дымится асфальт. Где взгляд, как приказ Для начала движенья. А бритва является символом веры. А точка отсчета вселенной — Всего лишь бумага и формула букв. Я встретил вчера старика — Он умел глотать огонь. Он умел предсказывать судьбу. Но он ничего не знал, Но он ничего не знал О городах, о городах, о городах, Где после дождя дымится асфальт.

Окно на окраине

Мелкий дождь стучит по крышам, По деревьям, по углам. Русый мальчик еле дышит, Прислонил ладонь к губам. Напевает за оконцем Ветер тихие слова. Только сумрак, И к японцам до утра Сбежало солнце – огневая голова. Грусть и трепет расставанья, За спиной часы: тик-так. И от теплого дыханья На стекле вспотел пятак. Гривой туча за оконцем, А под нею звезд канва. Только ветер. И к японцам до утра Сбежало солнце – огневая голова. Грустный мальчик тянет пальчик, На реснице спит слеза. Он рисует рот и носик, И японские глаза. Дождь и сумрак за оконцем Да под тучей звезд канва. Только ветер, И к японцам до утра Сбежало солнце – огневая голова. Дождь и сумрак за оконцем, Да под тучей звезд канва. Дворник-ветер, Но японцем на стекле Смеется солнце – огневая голова.

Песни с окраины

За окошком месяц май

А за окошком месяц май, Месяц май, месяц май. А в белой кружке черный чай, Черный чай, черный чай. А в доминошне мужички, Мужички, мужички. Да по асфальту каблучки, Каблучки, каблучки. Зацокал в сквере соловей, Как шальной, как шальной. Сосед полковник третий день Сам не свой, как больной. Она не хочет, вот беда, Выходить за него. А он мужчина хоть куда, Он служил в ПВО. Орут под окнами коты День и ночь, день и ночь. От ихней сладкой маеты Поутру теплый дождь. Весной простужен и объят Город мой, город мой. И ветры весело галдят Над рекой, над Москвой. А в кружке чай давно остыл, И погас беломор. А на душе от слов и рифм Перебор, перебор. Ведь по асфальту каблучки, Ведь здесь орет месяц май. Здесь коты и мужички, Приезжай, приезжай. Здесь по асфальту каблучки, И здесь орет месяц май. Я подарю тебе Москву, Поскорей приезжай.

Это был ангел

Я спросил его: «Друг, Что ты делаешь здесь?» Он ответил: «Так, просто сижу». И спросил меня сам: Слушай, а курево есть?» «Вроде есть, – я сказал, – погляжу». Протянул сигаретку Ему я – он взял. И задумчиво так Закурил. Ничего я на это Ему не сказал, А сел рядом у края перил. Он курил и молчал, И о чем-то вздохнул. Я украдкой взглянул на него. Нет, не молод он был, Лет на сорок тянул. Было жалко за что-то его. Был устал он И даже, казалось, небрит, В волосах, словно пыль, седина. Весь ссутулился он, В чем-то грязном, больном Были два его белых, прекрасных Крыла. Докурил он окурок, Щелчком его пнул, Полетел огонек вниз и в ночь. Повернулся ко мне И слегка подмигнул, И сказал: «Ну, бросайся, Чего же ты ждешь?» Это был ангел. Это был ангел. Это был ангел. Я спросил его: «Друг, Что ты делаешь здесь?» Он ответил: «Так, просто сижу». И спросил меня сам: «Слушай, а курево есть?» «Вроде есть, – я сказал, – погляжу».

Горит огонь

Горит огонь, горит, Но что-то неможется, Что-то грустится мне, Что-то тревожится. То ли себя потерял, То ли раскис совсем. Что-то забыл, не узнал, Лодкою на мель сел. Горит огонь, горит Искрами по ветру. Да что-то не в лад, невпопад Ночью и поутру. Расправить ли плечи, сказать Слово, полслова ли? Или поехать, пойти, побежать В гору, под гору ли? Горит огонь, горит Все думками горькими. Болит голова, болит К похмелью, к попойке ли. Да что я, черт побери, Чокнутый, сглазили? Где светлые думы мои? Пропали, завязли ли? Горит огонь, горит, Не сходится с думами. Да как кто-то в душе бередит Рваными струнами. Да, ладно, ребята, пустяк, Что было – запомнили. Прижмусь я поближе к костру Лицом и ладонями.

Витька Фомкин

Где-то возле Ордынки Или возле Таганки, Или где-то еще, Заблудившись весной, На неверных ногах После выпитой банки Витька Фомкин, монтер, Добирался домой. А на улице ветер, Подворотнями – лужи, Да за каждым углом — Милицейский свисток. Дома Люська, жена, Заварганила ужин. Виктор Люсе купил На аванец платок. Вот какая-то арка — Мысль в Витьке пробудилась. А за ней и пузырь Начинает бурлить. Работящей рукою Витька лезет в ширинку, За ширинкой «братан» Очень хочет отлить. Вот она понеслась, Веселясь и играя, Заходила ручьем По шершавой стене. Витька даже вспотел, Рукавом вытирая Пот со лба, вспоминал О Людмиле, жене. За спиною три тени Появились так быстро, Что Витек не успел Устоять на ногах. Их под утро поймали, Они были таксисты. Монтировку нашли Рядом с ним в двух шагах. Витька Фомкин лежал Удивленный и грустный. А холодный асфальт Он собою накрыл. И уже не подарит В подарок он Люське Тот платок, что вчера На аванец купил.

10 000 километров

Между нами 10 000 километров. Все перроны, перегоны да дожди. Горы белых облаков И стаи ветров. Но я скоро уж приеду – подожди. Там, где я, – бабульки С пареной картошкой, Там подсолнухи Осыпались в кульки. Там мохнатые окошки Да лукошки. Там палят свои Цигарки мужики. Расплескался я Чайком вокруг стакана. Стал вчерашнею газетной полосой. Я – стоянка 5 минут, Рычаг стоп-крана. Я стал лесом, проводами Да луной. Между нами 10 000 километров, Утр, перронов и деревень во тьме. Но уж очень скоро В сереньком конверте Я приеду и прижмусь к тебе.

Но все это будет

Мы покинем вагоны и поезда. Мы уйдем из теплушек и эшелонов, Чтоб шагнуть на перроны И уйти в города С полустанков и станций В деревни и в села. Но все это будет Тогда, когда Закончится последняя война. В безмятежных перинах Мы забудемся сном. Нас согреют родные дома и постели. Мы достанем замки И покрепче запрем За дверями шкафов Фронтовые шинели. Но все это будет Тогда, когда Закончится последняя война. На прокуренных кухнях Мы заварим чайка. А потом разольем его В чашки и кружки. И в ближайшей пивнушке Мы дерябнем пивка. В магазине напротив Возьмем по «чекушке». Но все это, конечно, будет Тогда, когда Закончится последняя война.

Дроля (любимый)

Гарью, дымом да быльем Все судьба куражится. Или вьюга бьется в дом, Или только кажется. Без тебя и дом пустой, Без тебя мне мается. Дроля мой, ах, дроля мой, Где же ты шатаешься? За окошком вьюга зла Да пороша ранняя. А в печи – одна зола, А в груди – страдания. Иль на картах погадать, Да что-то не гадается. Дроля мой, ах, дроля мой, Без тебя мне мается. Поднимусь я в небеса, Заберусь на горы я, Чтоб найти твои глаза Да кудри твои черные. Я ж и баньку истоплю. Дам шелковые простыни. Дролечка, тебя люблю Без продыху, без остали. Гарью, дымом да быльем Все судьба куражится. Или вьюга бьется в дом, Или только кажется. Без тебя и дом пустой, Без тебя мне мается. Дроля мой, ах, дроля мой, Где же ты шатаешься?

Кризис среднего возраста

Вниз по течению реки

Вниз по течению реки, Где дельта теряется за поворотом, Вниз по течению реки, Мимо ржавых бакенов И красных холмов. Собери свои манатки: Фонарь, старый нож, гвоздь, яблоко и спички, Привяжи себя к попутному бревну И будь таков! Вниз по течению реки! (4р.) Автоответчик отзовется коротким гудком, На углу переулка кто-то взглянет в небо Просто так, просто так. Хромая собака перебежит дорогу, Жалобно взвизгнет, вспомнит о чем-то И испуганно спрячется за мусорный бак. Собери свои манатки: Платок, карандаш, просроченный единый, Пустую мыльницу и куклу без левой руки. Привяжи себя к попутному бревну, Оттолкнись от берега И просто плыви Вниз по течению реки. (4р.) … Сорок лет назад Произошел забавный случай. Один солдат играл в орлянку, И в результате игры он выиграл велосипед. И он крутил педали по пшеничному проселку, И встретил девушку у кромки леса, Он посадил ее на раму И быстро домчал домой. А потом, а потом он ушел в поход И так прославился, что стал генералом И героем сражений. А девушка 30 лет его верно ждала. И они стали семьей. И теперь она ходит по тонкой проволоке Под куполом цирка. А он глотает огонь и умеет Делать из дамских перчаток Маленьких золотых голубей. Собери свои манатки: Фонарь, старый нож, гвоздь, яблоко и спички, Просроченный единый и куклу без левой руки. Привяжи себя к попутному бревну, Оттолкнись от берега И просто плыви Вниз по течению реки.

Телефонные парни

В одиночку и парами в кухонный свет Входят в мой дом телефонные парни. И свет обретает и поступь, и след, И мышью прячется за дым сигарет, Когда в него входят телефонные парни. Они отвечают всегда невпопад, Их лица как лед, их улыбки как камни, Они мне соврут и во мне наследят, Они мне соврут и во мне наследят Телефонные парни, телефонные парни. Я, быть может, им даже в ответ улыбнусь, Или сяду на стуле смелей и вальяжней, Но они все равно никуда не уйдут, Никогда не уйдут, ни за что не уйдут Телефонные парни, телефонные парни. … Но можно потихоньку спрятаться в ванной И там открыть краны – синий и красный. И когда вода хлынет столбиком в трубы, То можно заплакать, и они не услышат, Телефонные парни (4р.)

Знаю я, есть края

Знаю я, есть края, Походи, поищи-ка, попробуй. Там такая земля, там такая трава. А лесов, как в местах тех, Нигде, брат, в помине и нет. Там в озерах вода, будто божья роса, Там искрятся алмазами звезды И падают в горы. Я б уехал туда, только где мне Достать бы билет? А билету цена – медный грош, Да простая копейка, Но его не найти, но его не купить. Билетершу в окошке об этом проси, – не проси. Мне один пассажир говорил, будто ехал туда, Но была кем-то сломана стрелка, А другой рассказал о каком-то Случайном такси. Мне один пассажир говорил, будто ехал туда, Но была кем-то сломана стрелка, А другой рассказал о каком-то Случайном такси. Я давно разузнал много малых И средних, и дальних маршрутов, Только все не туда, хоть купе и СВ, И всегда есть билеты на рейсы в различных портах. Только в этих портах и на станциях тех У меня никого почему-то, Может быть, потому, что все мои В тех прекрасных местах. Только в этих портах и на станциях тех У меня никого почему-то, Может быть, потому, что все мои В тех далеких местах. И теперь для меня Нет ни сна, ни покоя, ни места, Как доехать туда, как туда долететь, И кто сможет теперь мне помочь Или все рассказать О местах, что нет в карте От Владивостока до Бреста, Все об этих краях, куда Мне очень надо попасть. О местах, что нет в карте От Владивостока до Бреста, Все об этих краях, куда Мне очень надо попасть. Знаю я, есть края, Походи, поищи-ка, попробуй. Там такая земля, там такая трава, А лесов, как в местах тех, Нигде, брат, в помине и нет. Там в озерах вода, будто божья роса, Там искрятся алмазами звезды И падают в горы. Я б уехал туда, только где мне Достать бы билет? Я уеду туда, только где мне Достать бы билет?

Барышня и дракон

Барышня и дракон

Барышня нашла этот сверток случайно, Под лестницей между подвалом и лифтом. Это случилось в районе хрущевок Между Вокзальной и Красных связистов. Она приезжала выпить чаю И поболтать к подруге Наташе. Она бы его не заметила вовсе, Но вдруг услышала какой-то странный кашель. Это было похоже на кашель хорька Или какого-то другого мелкого зверька. Она спустилась под лестницу И сначала увидела фанерный ящик И доски в углу, А рядом с досками какой-то сверток. Он лежал чуть правее на цементном полу. И в этих тряпках, надежно спеленатый, Покоился маленький красный дракон. И как только барышня откинула тряпки, Он принялся скалиться и кашлять хорьком. Это было похоже на кашель хорька Или какого-то другого мелкого зверька. С его острых клычков стекала бурая пена, Он злобно смотрел и по-щенячьи скулил. Барышня захотела стереть эту пену, Но дракон очень больно ее укусил. И тогда она пошла в аптеку напротив И накупила бутылочек веселых цветов, Чтобы можно было кормить дракона И не бояться его острых зубов. Так они стали жить вдвоем, Она кормила его, а он кашлял хорьком Или каким-то другим мелким зверьком. Однажды барышня захотела сменить пеленки, Что были уже совсем несвежи. А он взлетел на маленьких Красных крыльях под потолок И стал над нею кружить. А потом он стремительно, выгнув спину, Бросился вниз, целясь в горло ее. Она отбивалась, но уже понимала. Что дракон сильнее, и он ее убьет. А он целился в горло ей и кашлял хорьком Или каким-то другим мелким зверьком. И к ней на подмогу примчался рыцарь, Хранитель ключа и священных рун. Он победил дракона и сковал цепями Из сплавов тяжелых сапфировых лун. А когда принц умчался, дракон заплакал. Он плакал и плакал день и ночь напролет. И когда прокричал девятый петух. Небеса возвестили, что дракон умрет, И она расковала волшебные цепи И к соседке Руфиме позвонила она, И пока соседка на кухне звонила, Она села на стул и тихо так умерла. Позвонили в милицию, позвонили в бригаду, Подошел участковый, небрит и устал. И он увидел ребенка мужского рода Весом 3.800, который сладко спал…

Песня вольного стрелка

В горах и предгорьях цветут эдельвейсы. В долине послышался крик коростели. Мы скоро увидимся, будем мы вместе, Дорога к тебе мою песню несет. О, Белла, чао! О, Белла, чао. О. Белла, чао, Белла, чао, Белла, чао, О, Белла, чао, Белла, чао, О, Белла, чао, Белла, чао, Белла, чао, чао, чао. Где братья уснули навек под землею, Уже прорываются первые всходы, Учуявшие небо и запах свободы. Там солнце к тебе мою песню несет. О, Белла, чао! О, Белла, чао, О, Белла, чао, Белла, чао, Белла, чао, О, Белла, чао, Белла, чао, О, Белла, чао, Белла, чао, Белла, чао, чао, чао. В провинциях малых, в домах под соломой, Где мельницы машут своими крылами, И женщины вслед долго машут руками. Их нежность к тебе мою песню несет. О. Белла, чао! О, Белла, чао, О, Белла, чао, Белла, чао, Белла, чао, О, Белла, чао, Белла, чао, О, Белла, чао, Белла, чао, Белла, чао, чао, чао. Пропахнув пожаром, раскатные грозы Опять полыхают, вдали полыхают, Но свет их нестрашен, он путь озаряет, Который к тебе мою песню несет. О, Белла, чао! О, Белла, чао, О, Белла, чао, Белла, чао, Белла, чао, О, Белла, чао, Белла, чао, О, Белла, чао, Белла, чао, Белла, чао, чао, чао. Так спите же, братья, под черной землею, В горах зацветайте опять, эдельвейсы! И грозы, горите! Ножи, режьте хлебы! И, женщины, плачьте! И всходы, всходите! Где нежность и солнце, где свет и надежда К одной лишь тебе мою песню несут. О, Белла, чао! О, Белла, чао, О, Белла, чао, Белла, чао, Белла, чао, О. Белла, чао. Белла, чао, О, Белла, чао, Белла, чао, Белла, чао, чао, чао. 19.10.1997 г.

Песенка про Тому

Когда мне стукнет 20 лет, Я убегу из дому — Он думал так, он так мечтал Всего лишь год назад. Но время быстро пронеслось, И он увидел Тому. И никуда, и ни зачем Совсем не убежал. Она работала в седьмом отделе гастронома, Он серый чек ей протянул И вдруг ее спросил: Простите, а как Вас зовут?» Она сказала: «Тома». И тут он понял: без нее Ему жить нету сил. Он предлагал поехать с ним К Курилам иль на Каспий. И уверял, что хочет стать Отличным моряком. Она смотрела на него Хитро, но не без ласки. А серый глаз ее сиял Недобрым огоньком. И вот однажды ввечеру К ее пришел он дому, И он увидел, что она Сегодня не одна. В квартире Томиной сидел, Рукою гладил Тому Какой-то смуглый человек И пил бокал вина. Он не решился попросить У Томы объяснений, И повернулся уходить, Она же догнала и прошептала: «Это брат приехал из Армении». Но понял он, что в этот раз Она ему врала. Он хлопнул дверью И ушел навек, бесповоротно. Ведь Томе он не смог простить Измены ни за что. И он уехал далеко, На станцию Капотня, А где в Москве живет она Не помнит уж никто. 1997 г.

Ритка Дорофеева

Что мне делать? Я пропал. Ритка, что ты сделала?! Твое тело – крахмал, Белей снега белого. Отравило мне судьбу, Отняло профессию. Ритка! Я тебе не вру Всей вот этой песнею. Ритка Дорофеева! Что же ты наделала?! Твое тело, вот дела, Белей снега белого. Я работал в РСУ цементобетонщиком, А теперь я на углу с розовым бидончиком. Бросьте, братцы, мне в бидон Рублики, копеечки. В Ритку я давно влюблен, Это вам не семечки. Ритка Дорофеева! Что же ты наделала?! Твое тело, вот дела, Белей снега белого. Мне прораб Кузьмич читал О женском поле лекции. Только я совсем пропал От твоей комплекции. Всю работу задвигал. Все планы и задания. И тогда Кузьмич сказал мне: «Леша, до свидания». Ритка Дорофеева! Что же ты наделала?! Твое тело, вот дела. Белей снега белого. И теперь сижу-тужу Бомжем на Арбате я. Напирает на меня Нищенская братия. Тычет палкой да культей, Мол уходи отселева. И хохочет надо мной Ритка Дорофеева. Ритка Дорофеева! Что же ты наделала?! Твое тело, вот дела, Белей снега белого. 27 июля 1998 г.

Ничего не надо

Ничего не надо, подай-подайте мне гитару, Шелковые струны да сере-серебрянные колки, Да родную женку, да ребят любимых, Да сынка-сынулю со мною рядом посади. Запоет гитара, заиграют струны, Загрустит о чем-то родная жена, Улыбнется Петька, чертыхнется Димка, А Шурка нарисует белого слона. В доме будут звуки, в доме будут взгляды, На столе бутылочка, а на плите чаек, Ничего не надо – лишь бы были рядом Милые мои ребята Ольга да Санек. Ничего не надо – лишь бы были рядом Милые мои ребята Ольга да Санек. Затрындит над ухом телефончик черный, В трубке дальний голос: «Горыныч, я живой!» Я воскликну: «Ванька!», а Шурка свистнет в трубку, А Ольга улыбнется: «Ванечка, родной!» Я воскликну: «Ванька!», а Шурка свистнет в трубку, А Ольга улыбнется: «Ванечка, родной!» Ничего не надо, подай-подайте мне гитару, Шелковые струны да сере-серебрянные колки, Да родную женку, да ребят любимых, Да сынка-сынулю со мною рядом посади. Да родную женку, да ребят любимых, Да сынка-сынулю со мною рядом посади.

Цыганочка

Что за жизнь, как черта А за ней – ни черта. А за ней ничего. Эх, не видать никого. Погляжу я прямо в край, А там держись, не зевай. Что б не взять, эх, не украсть, Что б за так не пропасть. По башке жизнь ключом, Только все нипочем. Глянул в бок, там в ночи Только пни да сычи. Я не пил, эх, не гулял, Я не крал, но пропал. Но сгорел я на раз От ее черных глаз. Ах, восемь бед – один ответ, Дай-ка, друг, мне сигарет, Дай-ка, брат, закурить, Чтобы сдуру не дурить. Ты играй, играй, играй, играй гармоника, Да не шибко так, не громко, а тихонько. Ты играй, играй, играй, играй рассказывай, О том как побьется мое сердце. Эх, гитара, струны звонки, Вы пропойте той девчонке, Как моя душа болит, эх, Как вино не веселит.

Нулевой километр

Посвящается другу Димке.

На нулевом километре, Где ольха и осины, Где гроздья рябины Себя снегирям отдают, Стоят два человека, Два нестарых мужчины И какую-то песню Негромко поют. А в песенке той и про ночь, и про день, А в песенке той про любовь и надежду. Про самых надежных и верных на свете друзей, Про стариков и детей, и про любимых, конечно. На нулевом километре, Где большие машины, Уезжая навек, на прощанье Уныло ревут, Стоят два человека, Два нестарых мужчины И о чем-то негромко Беседу ведут. А беседа про ночь, а беседа про день, Что такое любовь и что такое надежда. А беседа про самых надежных и верных друзей, Про стариков и детей, и про любимых, конечно. На нулевом километре, Где столбам снится небо, А по небу шатается Стая веселых галчат, Стоят два человека, Просто два человека. Они курят одну на двоих И о чем-то молчат. Их молчанье про ночь, их молчанье про день. Про любовь их молчанье и про святую надежду. Про самых надежных и верных на свете друзей. Про стариков и детей, и про любимых, конечно. 1998 г.

Маленькое тигровое колечко

«Здравствуй, милый, Я получила письмо, Как радостно было Увидеть твой почерк. Ты пишешь, что будешь На Рождество, И то, что скучаешь, И я соскучилась очень. А вчера над морем Стояла гроза, И пароходы гудели С какой-то болью. Я так люблю тебя, Твои глаза, Твою походку И шрам над бровью». Маленькое тигровое колечко — Ему цены никакой. Маленькое тигровое колечко, Я не расстанусь с тобой. Отложив письмо, Перестав писать, Она вдруг подумала: «Он приедет в среду. Ведь его надо встретить И где-то денег занять, Чтоб хоть что-то купить На стол к обеду. А с деньгами так туго, И никто не даст Перед праздником в долг Даже маленькой денежки. Хоть что-то бы Можно бы было продать, Но что же продать Бедной девушке». Маленькое тигровое колечко — Ему цены никакой. Маленькое тигровое колечко, Я не расстанусь с тобой. «Ровно 30 монеток, Я не могу больше дать. Торговля идет Нынче не бойко же, Но коль вы захотите Колечко забрать, Я охотно верну его Ровно за столько же. Не волнуйтесь, милая, Я сам отец. Я все понимаю — Это память о маме. Я положу его В самый конец Левой витрины, В углу, под часами». Маленькое тигровое колечко — Ему цены никакой. Маленькое тигровое колечко, Я не расстанусь с тобой. Во вторник, 20-го, в 9 утра. Когда прозвенели Над мостиком склянки, Брошен якорь и Подан трап На входе в залив у 12-й банки, Шагнув на берег, Улыбнувшись слегка, Моряк подумал: «Наконец-то мы вместе! Хорошо, что я прибыл До Рождества. И успею купить Подарок невесте». Маленькое тигровое колечко — Ему цены никакой. Маленькое тигровое колечко, Я не расстанусь с тобой. В припортовой лавчонке Он сказал продавцу: «Я так долго, браток, Был отсюда далечко. 840 дней Я не был в этом порту. Мне бы надо купить Для невесты колечко!» «Буду рад услужить! — Отвечал продавец, — Вы возьмите вот это — Отличный подарок. Ведь за ним не пришли!» И в витрину полез, И пред ним положил На затертый прилавок Маленькое тигровое колечко — Ему цены никакой. Маленькое тигровое колечко, Я не расстанусь с тобой. «Здравствуй, здравствуй! Неужель это ты?! А я только завтра ждала тебя! Как же я рада! У меня же не прибрано! Проходи! Не смотри! Я совсем не накрашена! Боже! Где же помада?» Он к груди ее нежно Рукою прижал, Она, ахнув, в объятьях Чуть-чуть задрожала. Осторожно другой Из бушлата достал он коробочку, В ней – невозможность сияла! Маленькое тигровое колечко — Ему цены никакой. Маленькое тигровое колечко, Я не расстанусь с тобой. 20.10.1997 г.

Стихи разных лет

Моя бабушка курит трубку

Моя бабушка курит трубку, Черный-пречерный табак, Моя бабушка курит трубку, В суровый моряцкий затяг. Моя бабушка курит трубку И обожает огненный ром, И когда я к бабуле заскочу на минутку, Мы с ней его весело пьем. У нее ничего не осталось У нее в кошельке три рубля. Моя бабушка курит трубку, Трубку курит бабушка моя. Моя бабушка курит трубку И чертит планы захвата портов, А потом берет в плен очередную соседку И продает ее в бордель моряков. Та – становится лучшей шлюхой, Та – становится женщиной-вамп, У нее – голубые корсет и подвязки, А на шее – атласный бант. У нее ни черта не осталось, У нее в кошельке три рубля, Но моя бабушка курит трубку, Трубку курит бабушка моя. Моя бабушка курит трубку В комнатенке хрущевки своей, Моя бабушка курит трубку И сквозь дым видит волны морей. Ее боятся все на свете пираты И по праву гордятся ей За то, что бабушка грабит и жжет их фрегаты, Но щадит стариков и детей! За то, что бабушка грабит и жжет их фрегаты, Но щадит стариков и детей! Хоть у нее ни черта не осталось! У нее в кошельке три рубля, Но моя бабушка курит трубку, Трубку курит бабушка моя. У нее ничего не осталось У нее в кошельке три рубля. А моя бабушка курит трубку, Трубку курит бабушка моя.

Я знаю

Я знаю цену смелости, Я знаю цену радости, Я знаю цену верности, Но я о том молчу. И все дороги пройдены. И реки все проплаваны, Но не нашел я до сих пор Того, чего хочу. Я видел реки глупости. Я песен слышал тысячи. Друзей имел и недругов, Любил и не любил. Но обернувшись в прошлое, Увидел много пошлого И навсегда о прошлом позабыл. Да, позабыто прошлое, Былое перечеркнуто. Оставил лишь хорошее, Чтоб взять его с собой. И уходя в свой дальний путь, С дождями и порошами, Я знаю твердо, что пойду Дорогою прямой. Пусть прошлое забудется, Пусть, что задумал, сбудется, Пускай судьба изменчива, Но пусть всегда везет. Пусть то, что мной намечено, Придет ко мне доверчиво, Пусть счастье человечее Навстречу мне пойдет.

Без названия

Когда мне было 15 лет, Я был влюблен отчаянно В девочку с черными Вьющимися волосами. Я ходил с ней на каток И даже в кино. На третий день я признался Ей в любви, Но она сказала: «Но у тебя нет джинсов, И поэтому я полюблю Твоего друга Сережку». Коварной красавице Я ответил: «У меня отличные брюки Серого цвета, В крупную белую полоску, С клешем от бедра. Из натуральной шерсти По 29 рублей за метр. Также на мне неплохой пиджак Синего цвета и батник С изображением разных цветов. А джинсы я куплю, Когда пойду работать. Ведь мне их не подарят предки, Как Сереге. Они у него были в турпоездке За рубежом! Но зато я написал для тебя Новую песню. А песня – не джинсы, Она не протрется И не превратится в ненужный хлам». Моя любимая мне возразила: «В данный момент меня не интересуют Твои песни. Я могу слушать на магнитофоне Хорошие группы: «Самоцветы» и «Слейд», А у них песни не в пример твоим. А от Сережкиных джинсов Я вообще балдею! Зачем мне парень без джинсов и с песней, Лучше у меня будет парень в джинсах. И тогда все девчонки свихнутся от зависти». Я ушел очень расстроенным, А красавица осталась с моим другом. С тех пор прошло десять лет. Я стал взрослым. Я сменил много джинсов. И я очень доволен, что не остался С этой девчонкой. Потому что она не поняла ничего. Штаны купит любой дурак, А песню надо сочинить самому. Вот и судите сами, Кто остался в дураках — Я или она?

Краснофлотец Степан

Краснофлотец Степан возвернулся домой, Евдокия его не дождалась. Пока спорил он с грозной крутою волной, Она с другом его обнималась. Краснофлотец Степан той измены простить Был не в силах коварной невесте. И решившись по-флотски ее утопить, Он ее подстерег в темном месте. «Евдокия! – взрычал он, как дикий сатрап, — Мое сердце болит и страдает! Разрази меня гром, укуси меня краб, Меня ваш экстремизм удивляет!» «Ах, оставьте, Степан, ваш воинственный тон. Мне нет дела до ваших амбиций. Я люблю Дормидонта, стахановец он, И решили мы с ним пожениться». «О! Невеста коварная, с глаз уходи!» — Взвыл Степан, рвя на шее тельняшку. Под тельняшкой наколка горит на груди: «Не забуду родную Дуняшку». Минул год. Дормидонт Евдокию подвел, Оказавшись на каверзы скорым. С ней натешившись всласть, городскую завел И подался на фабрику в город. Краснофлотцем Степаном гордится колхоз, Адмиралом его величают. Рыбнадзора начальник – отважный матрос, Браконьеры его уважают. Он срубил новый дом и завел порося, Обзавелся красоткой-супругой. Аграфена в медалях и вымпелах вся, Он гордится своею подругой. В этой песне морали совсем никакой. Я вам спел ее для развлеченья. Так да здравствует Партия – наш рулевой, Нас ведущая к новым свершеньям!

Неврастеник

Только это, только то, Что-то будет, что же, что? Я не знаю, я в бреду. Может, я попал в беду? Может быть, я заболел? Может, мне уйти от дел? Я не знаю, как мне быть? Что мне помнить, что забыть? Где-то счастье, где оно? Мне не все, не все равно. Я взбешен, попал впросак. Умный я или дурак? Мне бы что-нибудь хотеть — Может, выть, а может, петь? Вот задача, где ответ? Может, прав я, может, нет? Приходили доктора И сегодня, и вчера. И сказали, морща нос: «Невменяемый. Невроз». Уколов меня, сестра Мне сказала: «Спать пора. Засыпай скорей, усни, Пусть тебе приснятся сны». Засыпаю, рядом мысль: «В смысле – смысл или не смысл?» А подмышкой жжет вопрос: Что такое паровоз?»

Пассажир

Мой трамвайный билет Был оторван недаром: На Плющихе в трамвай Вдруг нагрянул контроль. И у тех пассажиров. Что ехали даром, Отразилась в глазах Бесконечная боль. Я стоял и смотрел, С легким чувством злорадства: Вам сегодня меня Не удастся поймать. Я терпеть не хочу Контроллерного блядства. Не хочу никому Три рубля отдавать!

Дождливый вечер в пятницу

Пасмурный вечер. Серые здания. Сигналы машин. Трамваев трезвон. В городе дождь. Город, градом израненный, Горбится крышами и моргает Глазами окон. Городу заснуть бы, но – нет, Не получается. Людям ведь дома сидеть не хочется. Дождь не помеха, какие глупости. Наверняка, он скоро кончится. И слышится жалобный города стон… Дождь, дождь, дождь Со всех сторон. В скверах влюбленные зонтиком делятся. На «Пушке» отважно грустит молодежь. Толпа оптимистов у входа в «Метелицу» Стоит, презирая навязчивый дождь. И слышится жалобный города стон… Дождь, дождь, дождь Со всех сторон. А назавтра растают тучи, Улыбнется город печальный. И нахальный солнечный лучик Заглянет в чью-то тихую спальню. Отряхнутся от влаги деревья, Загалдят воробьи про что-то. Лужи высохнут, станет теплее. И наступит суббота.

Остров «Сиеста»

Белые чайки, синее море, Красное солнце, желтый песок. Остров «Сиеста» – счастье без горя. Райский, воистину, он уголок. Остров «Сиеста» вам обеспечит Место в отеле с видом на пляж. Лучшие бары, дивные встречи: Остров «Сиеста» – милый мираж. Погода чудесна и непеременчива. Место для спорта: летай и плыви. Вы одиноки? Лучшая женщина Даст вам все прелести платной любви. Нас не затронут засухи с бурями, Волны «Цунами» до нас не дойдут. Слезы и грозы, каторги с тюрьмами Нам не испортят покой и уют. К дьяволу мысли, к черту сомнения! Пусть будут утехой они дураков. Да здравствуют нега и отдохновение, Остров «Сиеста» – на веки веков.

Апофеоз деревянному столбу

Я был деревянным столбом. Отточенным карандашом, Устремленным в пространство. Мои ноги в землю врыты, Мне никуда не уйти. Какое коварство. Морщины мои расползаются тысячей трещин, Но я не вечен, Я помру. Власа проводов хлещет ветер, Холодно на ветру. Скоро сменит меня бетонный стиляга, Борзый деляга. Разрушитель высоковольтных сердец. Плевать! Не страшно. Я не буду бревнышком дачным, Я сгорю! Я приму счастливый конец.

Кошки

Ночью на пустыре Парами тихо бродят тени. Ходят, словно во сне, И шуршат листьями деревьев. Белые стынут огни На столбах, как глаза слепые. Знают кошки одни, Что таят шорохи ночные. Город, точно плащом, До утра тучами укрылся. Кошки о чем-то своем Думают и не хотят делиться.

Анти и реальность

И день, и ночь, И снег, и дождь, И жизнь, и смерть, И там, и здесь. Бегут, молчат, Стоят, кричат, Любя и снова не любя. И тьма, и свет, И – да, и – нет, Нужны – тебе, Нужны – ему. Плюя и злясь, Разруша связь, Чужое «Я» в моем плену. Какие там антимиры! Спросите у Черной дыры: Здесь счастье есть? Не здесь!

Черная кошка

Пушистенькая, толстенькая, жирненькая кошка Проживает в нашем дворе. Хитрая, жеманная, коварная немножко, Большой отрадой служит детворе. Черная кошка ЗО-УО-АА! Черная кошка ЗО-УА! Пушистенькие, толстенькие, модные, красивые Коты за кошкой ходят гурьбой. И по двое, и по трое, и целым коллективом Поют ей серенады под луной. Черная кошка ЗО-УО-АА! Черная кошка 3О-УА! Но кошка воздыхателям не внемлет безответственно. Ее пленил красавец Сибиряк. И вечером встречается на крыше с ним, естественно. Вдали от хулиганов и собак. Черная кошка ЗО-УО-АА! Черная кошка ЗО-УА! Но время счастья минуло, она кота покинула, Сиамца-иностранца предпочтя. И Сибиряк уволенный ушел в Сибирь расстроенный, Кляня всех кошек в мире и себя. Красивая и смелая дорогу перешла, Черешней скороспелою любовь ее была… Черная кошка ЗО-УО-АА! Черная кошка ЗО-УА!

Мечтатель

В 21-м квартале живет мой друг. Он такой же, как все. Он один из всех. И когда на Востоке включают день, Он садится в метро, чтобы ехать вверх. Сущность будней ему не дано постичь. Покупая ворох свежих газет, Он в них ищет кроссворды, А может быть, он слагает стихи, Но не знает верный ответ… Он толкает землю своим башмаком И не знает значения слова Земля, Уходящее в глубь иудейских войн, Уходящее в глубь одинокого Я. Разгребатель истин спешит помочь: «Кто ты есть? Расскажи, не могу понять!» В двадцать первом квартале включают ночь, В двадцать первом квартале ложится спать Мечтатель.

Куда?

Куда летят листы? В ветреные будни? Куда летят стихи? В ветреные судьбы? Куда летят мечта и свет? Туда, быть может, где рассвет? Быть может, где огонь любви, А может, нет… Куда летят года? В будущее завтра. И мчатся поезда, Быть может, не напрасно Туда, где есть мечта и свет, Туда, быть может, где рассвет. Где все горит огонь любви… А может, нет?

Ловелас

У попа была собака, он ее любил. Она съела кусок мяса, он ее убил. «Люблю тебя, любимый мой», — Сказала мне любимая. А я сказал: «Любимая, Я тоже вас люблю». «По сути и по званию, Да и по содержанию Мы в общем-то единые», — Я снова говорю. «Я в общности позиций наших Полностью уверена И говорю уверенно о том, Что влюблена. И если преждевременно Я стану вдруг беременна, То буду, я уверена, До гроба вам верна». «Любимая! Послушайте, Ах, не травите душу мне, Зачем меня третировать Какими-то детьми? Я думаю, беременность — Не показатель верности. Я не какой-то там, вообще, Я, знаете, могу…» «Ага!» – сказала милая, — «Вы так заговорили, да? Мне после обвинения Вас видеть нету сил!» И мы расстались полностью. И я замучен совестью, Пристыженный, рассерженный, Другую полюбил. Мы встретились на лавочке, Вокруг порхали бабочки. Облобызал я новую любимую свою. «Люблю тебя, любимый мой», — Сказала мне любимая. А я сказал: «Любимая, Я тоже вас люблю…» и т. д., и т. п.

Василий Петрович

Друг Левы, Василий Петрович, не хочет быть модным. Он носит костюм из кримплена и галстук в цветочек. Он любит питаться в столовых второго разряда, На ужин беря неизменно зернистой икры. Василий Петрович живет в коммунальной квартире, Его уважают соседи по многим причинам. Во-первых, Василий Петрович всем чинит розетки, к тому же он может разбитую лампу сменить. Друг Левы, Василий Петрович, не имеет машины. Он ходит всегда на работу пешком до завода, И там неизменно он план выполняет досрочно, На три унитаза за смену дав больше стране. Друг Левы, Василий Петрович, способен на подвиг. Он часто детей и животных спасает в пожаре. Он через дорогу несет пожилую гражданку, При этом читая ей лирику Лю-шао-Цзы. Друг Левы, Василий Петрович, галантный мужчина. Он дворников и постовых угощает «Пелл-Меллом». Он дарит уборщицам лестничных клеток алоэ. И кормит отборным зерном пролетающих птиц. Друг Левы, Василий Петрович, идет по панели. Ему улыбаются встречные хмурые дяди: и он попадает под ехавший мимо троллейбус. И Лев неутешно над другом усопшим скорбит.

Василий Петрович (часть II)

Друг Левы, Василий Петрович, Не погиб в катастрофе. И этим по праву гордятся советские люди, И женщины дарят герою букеты фиалок, А дети Богемы ему дифирамбы поют. Друг Левы, Василий Петрович, – борец с алкоголем. Он зорко следит за упадком кривой потребленья. Он с гневом срывает с бутылок вина этикетки И клеит на них этикетки от соков и вод. Друг Левы, Василий Петрович, не чтит разгильдяйства. Он ярый сторонник и скромный знаток дисциплины, Он раньше 5 никогда не уходит с работы И раньше 8 никогда не приходит домой. Друг Левы, Василий Петрович, – дальновидный политик. Он шлет и в ООН и в ЮНЕСКО свои предложения. Его предложеньям все сразу внимают с восторгом И вводят эмбарго и вето на вывоз и ввоз. Друг Левы, Василий Петрович, стоит на трибуне, Ему улыбаются хмурые дяди в партере, И он попадает под пулю агента АНТАНТЫ, И Лев неутешно над другом усопшим скорбит.

«Не гонитесь за внешним эффектом…»

Не гонитесь за внешним эффектом, Не давайте мне денег на лапу. Я не стану салонным поэтом, Я не чту всемогущего ПАПУ. Я не верю брюхатым гомерам, Я слагаю неверные строчки, И где мне указуют примером. Я не ставлю положенной точки… Я глотал свою «Приму» и пиво, Я хотел себя кончить в шестнадцать. Заблудившись в плакатах и чтиве, Мне хотелось во всем разобраться. И лилейные речи летели, А мажорные марши играли. И сливались в черту параллели, Открывая могучие дали. Время сказок склонилось к закату, Когда я перестал удивляться. Я не чту всемогущего ПАПУ. Научите во всем разобраться!

Весеннее впечатление

«Прелестно, прелестно!» – кричали Московские белые чайки, А три пионера на Пресне В чижа в подворотне играли, А древняя дама с авоськой Гуляла Тверским до молочной, Гудели заводы. НИИ не стояли, И чайки прелестно кричали, И в буднях, грохочущих в небе, Рождалось чего-то такое. И очень хотелось, ну очень Кому-то пожать его руку. Хотя, откровенно, чего-то Конечно же и не хватало, Но пели на стройках малярки. И вторил им хор штукатуров. И вдруг ситуация как-то Сама, вроде, стала яснее, И взгляды сердитых смягчились, Веселые стали смеяться. И поняли люди, что скоро Наступит так жданное лето, Что зелень не зря на деревьях! И птицы не зря прилетели! Что снег весь растаял, и кошки Орут под окном неспроста! И город кипит ощущеньем. Сознанием и ликованьем. И вечером город не хочет ложиться В постели, ему не до сна. И все постовые побрились И теплые сняли шинели. Торжественно жезлы подняли И провозгласили: «Весна!»

«Зубастые рыбы…»

Зубастые рыбы В прозрачной воде Пожирают лещей, Белых как сталь. Желтые листья Осенних берез Лежат на столе Лесного пруда. Тело летит По незримой дуге, Врезается в воду И падает внутрь. Брызги воды, Возвращаясь домой, У солнца воруют Блеск и тепло. Зубастые рыбы Бросаются прочь, Оставив добычу. И части лещей Падают к дну, Как большие монеты, На дне поднимая Пылистый ил.

Белый король

Превратившись в сумрак, Дремлет Тишина. А Луна – безумна И обречена на век… Жмутся к полкам книги, В них рассказано о всем. Звезды, как вериги, Заковали небосклон… … Но за чертой Зубастых гор, Но за грядой, за грядой озер Белый Король и Конь Скачут туда, где нет заката. Белый Король и Конь Скачут туда – куда, туда – куда: Где в золотых лугах Воздух пьянят соцветья мяты. Белый Король и Конь Держат свой путь туда. И мелькают долы, Отметая прочь И печаль, и горе… Высекая искры в Ночь, Летят гордый Конь и Всадник В ведомый лишь им Или Рай, иль Праздник. Только приглядись, и ты увидишь, Что за чертой Зубастых гор, Что за грядой, там за грядой озер Белый Король и Конь Правят свой путь сквозь дым столетий. Белый Король и Конь Скачут туда… Где в Золотых лесах счастливо все, Что есть на свете. Белый Король и Конь Держат свой путь туда.

Отцы и дети (монолог гражданина в автобусе)

Ты не слышишь слова. Ты не слышишь совета, Ты плюешь на заветы И дело отцов. Ты не веришь в судьбу, Ты не веришь в приметы И приличных не видишь, К тому же, ты снов. Ты считаешь, что ты — Пуп Земли, а мы – лохи! Всем теперь хорошо, А тебе – ни черта! ТЫ огромный, как слон. Мы же мелки, как блохи. Ты богат чем-то там, Ну а мы – нищета. Ну, спасибо, родной, Ты нас всех разуважил, Вот ты нам показал То – какие мы есть. Кто ты в жизни такой? Что ты в жизни-то нажил? Только бошку дурную Да гонор, да спесь. Вот тебя бы послать На Турксиб и Магнитку. Вот тебя бы, заразу, На БАМ бы заслать. Во, стоит остолоп. Вишь, не прячет улыбку. Чо ему говорить. Тока нервы мотать.

Ты не верь

Ты не верь, что все кончается. Это глупые слова. Знаешь, снова возвращается Все, что кончилось вчера. И тоска, и одиночество — Это, право, ерунда. Солнце выйдет, темень кончится И исчезнет навсегда. Завернись в свой плащ простуженный, Намотай свой серый плед. Башмаки знакомы с лужами, Их лелеять смысла нет. И тоска, и одиночество Вмиг исчезнут, без следа. Солнце будет, темень кончится, Остальное – ерунда.

Дай мне руку!

Я проснулся сегодня, Чтобы сказать: «Я жив!» Я проснулся сегодня, Чтобы сказать: «Я не сдох!» Это красное солнце горит Над расстрелянным телом Земли. Я проснулся, чтобы сказать всем гадам: «Я жив!» Дай мне руку, Мы пойдем с тобой рядом! Дай мне руку. Я с тобой. Кто-то хочет Свободы задаром И больше никак. А другой верещит о каком-то Величии рас. Мы забыли, что такое Любовь, Но отлично знаем, где враг. А для того, чтоб получить свободу. Нас учат стрелять. Дай мне руку, Мы пойдем с тобой рядом! Дай мне руку. Я с тобой. Я ненавижу того. Кто хочет меня купить. Я ненавижу того, Кто хочет меня продать. И пока это солнце горит Над расстрелянным телом Земли, Я ненавижу того, кто хочет Тебя убить. Дай мне руку, Мы пойдем с тобой рядом! Дай мне руку. Я с тобой.

«22 революционных матроса…»

22 революционных матроса, 38 процентов к плану, 6 подневольных рабов, 1 в одиночной камере, 40 подбитых танков, 12-й долгожитель, 3 злые собаки, 100-й почетный зритель. 936 матросов, 801 экскаватор, 7 прорабов в смене, 52-й генератор. 10 челюскинцев в море, 2-я женщина в космосе, 37 параллелей. 1 пятилетний план. Предъявите свою активность! Проявите ко мне жалость! Разбейте еще одного Колчака. Но обеспечьте мою старость!

«Лишь только упадет на город нежный…»

Лишь только упадет на город нежный Судьбой окрашенный вечерний небосклон, Я выхожу из дома и с надеждой Иду туда, где тысячи ворон Кружат под мрачным небом над полями, Когда-то хлеб дававшими, и где Стоят столбы погостными крестами, Предупреждая о моей судьбе. Я там сажусь на грязный снег и замираю. Сижу и слушаю до полного темна. И снова внемлю, как под снегом умирает Великая Несчастная Страна.

Звезда микрорайона (кич)

Я был один, Я грустным был. Я ждал тебя, Но мой телефон молчал. Ты не пришла Ко мне домой, А я, как моряк, Искал в тебе причал. Где ты, Свет? Где твой след от подметок? «Отзовись! – я кричу сгоряча, Чья ты, чья?» Ча-ча-ча. Ты, ты, ты моя! Вся душа в крови, Но по колено в любви. Ты вспомни, Свет, Ночь и рассвет. Припомни ласки, Полные огня. Смеется он — Микрорайон, Над тем, что ты Умчалась от меня. Где ты, Свет? Где твой след от подметок? «Отзовись! – я кричу сгоряча, — Чья ты, чья?» Ча-ча-ча. Ты, ты, ты моя! Вся душа в крови, Но по колено в любви. Здесь! И только здесь! Со мной вдвоем Ты счастье обретешь. Так отзовись! И вернись! Мы знаем, что ты его любишь И снова придешь! Где ты, Свет? Где твой след от подметок? «Отзовись! – я кричу сгоряча, — Чья ты, чья?» Ча-ча-ча. Ты, ты, ты моя! Вся душа в крови, Но по колено в любви.

Ночь

Над землей Распахнула Ночь Звездный плащ, Сотканный из грез, Что журчат Ручейками слов В чьих-то снах, В чьих-то светлых снах. Я расправлю плечи, Оставляя теплый сон. Ветру я лечу навстречу В бесконечный небосклон. Так легко, Это так легко. Только я… Только звездный дым В той стране, Где царица – Ночь. Я один… Я совсем один. Я расправлю плечи, Оставляя теплый сон. Ветру я лечу навстречу В бесконечный небосклон.

1975-й

Забыто слово, Забыта фраза. Забыто много. Но только, чу… Я вижу снова Два серых глаза И школьный парк, И каланчу. В подъезде дома Был подоконник. Этаж второй, А лифта нет. Окурок курит Косматый дворник. Вид на помойку, Шестнадцать лет.

Рай (Тема к к/ф «Затерянный в Сибири»)

Рай – это лай собак. Рай – это только страх. А в зажатых ладонях Снег не станет водой, Он превратится в кровь. И в Великую реку Ручьями вольются Наша Ненависть и Любовь, Получив свой Рай. Ты видишь, метели метут. Ты слышишь: ветер, ветер, ветер! Это наши души Отчаянно ищут свой край. Великий Господь, услышь наш голос, Ведь мы твои дети, дети, дети. Дай нам своей любви, Хоть немного дай. Подари нам Рай. Сердце – не камень, Это вулкан. А глаза – это льдины, Но только весной. Вечные грешники катят свой камень вверх. Вверх! И хотя наша кровь Никогда не станет Водой или травой. Но, Господи праведный, Помилуй и спаси нас всех. Подари нам Рай.

Розовый след на белой дороге

В городе пахнет разлукой, и падает снег. Ветер гоняет обрывки афиш и газет. Значит, будет зима. Ровно две тысячи лет Будет снег, будет снег, будет снег. Белые хлопья Небо в лохмотья И на клочки разорвут, Ветры прольются И отзовутся пургой. Ровно две тысячи лет Будет лежать белый плед. Но пройдешь, Будет след, будет след. У-уу-уу-уу, на белой дороге. А-аа-аа-аа, розовый след. У-уу-уу-уу, а на белой дороге Останется только розовый след. Дай твои плечи. Вечер так вечен и бел. Желтые фары такси Разрезают метель. Это странное слово: «Пока!» В свете мелькнет рука, И опять Только снег, только снег У-уу-уу-уу, на белой дороге. А-аа-аа-аа, розовый след. У-уу-уу-уу, а на белой дороге Останется только розовый след. 1990 г.

«Где этот край?..»

Где этот край? Нам его не купить и не продать. Где этот край? Нам его не найти и не потерять. Видишь, небо горит. Это день предвещает закат. Слышишь, сердце болит. Но кто же, кто виноват? … Я оставлен тобой. Я знаю слова. Я умею слагать их в стихи. Но степная трава Не захочет поддаться движенью руки. И никогда, даже во сне, Не наступит покой. Кто виноват? Может быть, ты. Может быть, я. Может быть, мы?.. Но я оставлен тобой. Что-то не так… Что-то не то… Что-то не там… Что-то не тут… Может быть?.. Нет! Может быть?.. Да! Может быть, лгут! Будет весна, Утро новый подарит рассвет: Но никогда, уже никогда, совсем никогда Я не узнаю ответ: Почему я оставлен тобой?

Эксгибиционист

Этот мужчина живет напротив. Он любит женщин, которые спят. И если он днем – инженер на заводе, То ночью он – законченный сэксопат. Он – эксгибиционист! Он – маньяк! Включив «Спидолу» и взяв бинокль, Садится на стул и, открыв окно, Он хочет анфас, он хочет профиль, Он хочет женщину, пока темно. Он – эксгибиционист! Он – маньяк! Он нервно курит, сжигая губы, И фокусируя свой микромир, Он запускает свои флюиды В ночной переполненный эфир. Он – эксгибиционист! Он – маньяк!

Боль

Неужели все умерло? Неужели все умерло. Но земля не остыла Еще от шагов, Не увяли слова, Наши запахи в сумерках Льются тонкими струями Теплых ветров. Отпусти меня, боль, Отпусти. Что же стало, скажи? Что случилось? Ответь мне. Тени страшных стрекоз Все парят, все парят. То ли бабы ревут Или звери, иль дети, Или это опять По кому-то звонят. Мы совсем почернели. Превратились в сухие деревья. Выход снова не найден, Потому что не найден вход. Я хотел бы уснуть, Чтобы больше не бредить. Я хочу рассмеяться, Увидев новый восход. Отпусти меня, боль, отпусти.

Уйди от контроля На смерть Луцека

Дай мне небо в алмазах, Это твой шанс. Закати луну, как монету, за горы. Я готов утонуть в глубине твоих глаз. Я давно уж готов сжечь этот город. Припев: Уйди от контроля – это мой призыв. Уйти от контроля в концентрацию воли. Уйти от контроля – 14 букв. Уйти от контроля. Уйти от контроля. Меж двумя шагами роковая черта, А разгадку финала знает только асфальт. Между жизнью и смертью стоит высота. Баланс – это чушь, Если важен финал. Припев. Страх ощущенья – это путь вбок. Мораль, как расстрел, Как анафема, взгляд. Я хочу услышать, как поет Бог, Но почему-то слышу только вой собак. Припев. Где небо в алмазах, Где течет река, Где луна закатилась, Как монета, за горы, Не стреножены кони, Меч ласкает рука. Мы готовы войти и Сжечь этот город. 1994 г. Ялта.

«46 весен и 37 лун…»

46 весен и 37 лун Он глотал стихи И точил колун. Он умел резать Из огня цветы, Засыпая в траве, Не страшась наготы, Отвечая по полной За все и за вся. Все равно он помер — По-ве-сил-ся! Все равно он сгинул — Утонул в воде, Поищи, попробуй, Его нет нигде. Хоть заключи письмо За сургуч-печать, Все равно не поможет — плачь – не плачь. Отойди на шаг, Погляди в глазок. В перекрестке прицела — Томатный сок. И не страшно женщин, И не жаль тайги. Больше крыть уж нечем — Жги – не жги. Так мели, Емеля, Языком-метлой, Хоть твоя неделя, Не найдешь покой. Не найдешь ответа, Не дождешься сна, Просто это – край света, А за ним – ни хрена. Уходи, оглохни, Провались в дыру. Видишь – в шапке блохи Скачут по нутру. За плечом – плечо, В пузыре – моча, Трахни по башке Егора Кузьмича.

Убей, убей, убей, убей

Убей, убей, убей, Убей, убей, убей, убей, Убей меня, убей, убей. Белый петух забрался в просо. Белый петух не спит, не спит. Убей, убей, убей меня. Белый петух не спит, Спрячься в траве, Упади в листву, За взглядом узнай Прищур, пригляд. По Фаренгейту 638, По Гринвичу ровно 35. Убей, убей, убей меня. Убей, убей, убей. Где-то плавают рыбы, В чем-то бегают звери. Я дал 8 за 100, Что я не в прогаре, Или в угаре Или на сваре, Или за то, что Мой фант не в игре. Убей, убей, убей меня. Убей, убей, убей. Как быстро все кончилось, Кончина свершилась, Вновь все вопросы Остались открытыми, Однако, что самое Странное, сраное, Опять ничего, ничего не случилось. Убей, убей, убей, убей меня, убей.

Без названия стих

У Пети был брат Коля, Коля учился в школе. А Петя нигде не учился — Петя был просто герой. Коля пыхтел на уроках. А Петя торчал на тусовках, А также торчал он плотно На Роке, цветах и траве. И как-то на самом рассвете На свете не стало Пети. И фаны на всем белом свете Сказали: «Петя – наш Бог. Петян, мы тебя не забудем, Под Петю косить мы будем, И наши слова про Петю Напишем на каждом углу». А Коля стал в средней школе Не Колей, а братом героя, И все говорили: «Коля, Расскажь нам про брата Петра». А Коля дружился с Витей, И все говорили: «Смотрите, Это ведь тот самый Витя, Друг брата героя Петра». Просили, давай, расскажите, Поведайте. Коля и Витя, Каким он был, брат друга Вити, О чем и по ком он страдал? А Коля сначала стеснялся, Витян поначалу терялся, Но, видя вокруг уваженье. Они начинали гнать. И девочки нервно рыдали. Их парни, кряхтя, обнимали, И шла папироска по кругу, И лился сушняк и портвейн. И больно рыдали аккорды. И кулаки барабанили морды, И вновь возвращалися мысли К тому, что Петя – наш Бог. Наверное, так и надо. Наверное, в этом правда. Конечно же, надо верить. Кто спорит, что нужно любить? Я совсем не хотел смеяться, Но никому не дознаться, Ни Коле, ни Оле, ни Вите, Каким он все-таки был. И если вам скажут: «Я знаю. Мы вместе росли и бухали, Мы вместе и рядом страдали». Не верьте им, гонят они!

Король проспекта

Я – король проспекта, Я стою здесь давно. Я промок и продрог, Но мне все равно. Я купил в переходе У бабульки цветы. Меня два раза вязали ОМОН и менты. Припев: Я доеду, Люся. Люся, я доеду. Дождись меня, Люся, спать не ложись. Я приеду, Люся, Люся, Люся, я приеду. Только в тачки не содят, хоть удавись. Два червонца, Алтуфьевка, Братан, очень надо. Выручи, друг, ведь закрылось метро. Да не пьяный я, просто гуляла бригада, Отмечали «квартальную» и Рождество. Припев: Я доеду, Люся, Люся, я доеду. Дождись меня, Люся, спать не ложись. Я приеду, Люся, Люся, Люся, я приеду. Только в тачки гады не содят, хоть удавись. Довезите, братцы, Денег мало – так что же. Да не грязный я, что ты, Отряхнуться могу. Но пацан из «девятки» Хрясь мне по роже, Шарах в поддыхалку, И я опять на снегу. Хрясь, хрясь по роже. Грязь, грязь на коже. Хрясь, хрясь, и рожей в грязь. Хрясь, хрясь по роже. Грязь, грязь на коже. Хрясь, хрясь, и рожей в грязь. Я лежу на спине, Надо мной фонари. А на них снегири, А в глазах – упыри, Я в противном снегу. Как Папанин потерян. Где моя азбука Морзе? Ребята, где берег? Люся, Люся, Люся, Дождись моряка. Я – король проспекта, Я беспечен и весел. Я, как летчик Мересьев, Гребу локтями снег. Я прорыл траншею, В нее положат рельсы, По ним поедет трамвай, В нем будет 100 человек.

Янки Додсон

Он всегда косолапил, когда ходил, И как-то странно поводил плечом. У него было невнятное лицо, С таким лицом хорошо быть палачом. Лицо его было как сморщенное яблоко, Забытое червями в первом снегу. И сколько не силюсь, но цвет его глаз Я почему-то вспомнить никак не могу. Лет 15 назад у него был плащ, Такой, из болоньи, рублей за 30. Их продавали на каждом углу. И у него был портфель крокодиловой кожи, Их слали за водку нам прибалтийцы. Но кожа была 100 %-ный кожзам. Что он носил в этом портфеле, Не знал никто, и не ведал он сам. …Явно портфель был пустой, Без вопросов, наверняка. Я вспомнил, как я прозвал его — «Янки Додсон», я звал его «Янки Додсон». Каждое утро на втором этаже Я всегда пил кофе и смотрел во двор. Он проходил в своем сером плаще, Слегка озираясь, как опытный вор. И когда он скрывался За кустами, вдоль тропки — А кустов во дворе у нас было много — Я всегда говорил себе: «Янки Додсон, я знаю, Чем кончится эта дорога». …Я всегда называл его именно так — «Янки Додсон», я звал его «Янки Додсон» А когда вечерело, И мы с друзьями пили вино Или пели песни, Он всегда проходил мимо нас В плаще нараспашку, Суров, но весел. Походка его не была очень твердой, Но он крепко держал свой портфель под мышкой. Мы кричали ему: «Выпей с нами, Додсон». А он отвечал: «Пошли вы на хуй, мальчишки!» …Именно за это я и прозвал его — «Янки Додсон».

Канарейки, 9-й калибр и тромбон

Эй, налей-ка мне 200 грамм отпускного, Нахлобучь, вместо шляпы, На макушку тромбон. Я раздал все долги под честное слово И плюнул луной в пропитой небосклон. Припев: Кто скажет про мою девчонку. Что она совсем некрасива, Кто скажет про мои штиблеты, Что они совсем несвежи, Но зато я надраил все улицы В этом городе Беспощадным блеском Моей бессмертной души. Эй, налей-ка мне 200 грамм наудачу, Да еще приплюсуй к ним 9-й калибр. Побрей мне башку вместо меди на сдачу, И я сожгу все старые письма, А пепел брошу в сортир. Припев Эй, налей-ка мне 200 грамм на веселье, И когда я отсюда рвану по прямой. Раздав все долги, посадив канареек В прореху кармана, чтобы греть их рукой. Припев Эй, налей-ка мне 200 грамм на дорогу, И хотя все дороги протерты до дыр, Я врежу по звездам своим тромбоном И заряжу канареек в 9-й калибр.

Мой друг уехал

Мой друг уехал далеко И не вернется, и не вернется. Мой друг уехал далеко, А сердце стонет, рвется Туда, за дальние моря. За горы, за равнины, за поля, За хмурь косматых облаков, За солнце, за луну, за берег моря. Туда, где первым снегом занесен И стерт навеки след его ноги, Где птицы чертят черные круги по небу. Мой друг уехал. Мой друг уехал далеко, И стало грустно, и стало грустно. Мой друг уехал далеко, И стало пусто, пусто. А на дворе опять весна, Природа притаилась Пред рождением любви. И завтра будет новый день, Он будет весел и горяч, Как воин на монгольском скакуне, Сжимающий копье И с колчаном отважных стрел. Он будет на него похож — Того, кто не вернется никогда. Мой друг уехал, Мой друг уехал, Мой друг уехал навсегда.

Хочет хоть кто-то

в омуты, в броды. В посветы, в грозы, В петлю из солнца. Вскачь, в черноту. В чахлые счеты Веры и рвоты, В дым сигареты, Словно в свечу. Припев: Хочет хоть кто-то Укрыть меня пледом Или на ночь, Иль навсегда. Может хоть кто-то Смирить меня с небом? Может быть, нет. А может быть, да. Думы, как трели. Думы-перины И тамбурины судьбы. Как тамбура. И параллели комьями глины Слепою кобылою К свету костра. Припев: Но хочет хоть кто-то Укрыть меня пледом Или на ночь, Иль навсегда. Может хоть кто-то Сравнить меня с небом? Может быть, нет, А может быть, да. Славные бесы. Чумазые боги, Слезы-занозы кровью с лица. Снова колеса, снова дороги, Только луна, как шоссе, без конца. Припев: Хочет хоть кто-то Укрыть меня пледом Или на ночь, Иль навсегда. Может хоть кто-то Смирить меня с небом? Может быть, нет, А может быть, да. Может хоть кто-то Сравнить меня с небом? Может быть, нет, А может быть, да.

Плачь

Светофоры свет не жгут – ждут, Даже ветра след простыл – сплыл. То ли стужа, то ль жара тут, То ли трепет, то ли боль крыл. А по небу киноварь – марь, По дорожке одуванцы в цвет. Все как прежде, только жаль, жаль, Со вчера тебя теперь нет. Сказаны слова ли в вечер, Привечал ли, чаял наши встречи, Как любил, во что ты верил свято, — Никогда уж не узнать мне, папа! Не пришлось черкнуть и пары строк впрок, Не сложилось пары фраз враз. Просто я любил тебя как будто в долг, И по-прежнему люблю так. Как полынь-траву, лобзал лоб, Так неловко обхватив гроб. Но увел тебя к себе Бог, И не дал мне даже пары слов в долг. Скован кисеей черной, Скомкан красной кисеей. Речи на погосте вздорны, Доброй мысли на погосте – ни одной. Криками зашлась мама, Плачут все, как детки – жалко, Взять бы, улететь в кусты да ветки, Да и закричать там черной галкой: папа!

Watch TV

Где мой remote control, я отползу на пару метров. Здесь мой телек, тут моя тахта. Здесь не возьмут меня шпионы и злобные агенты. Здесь бутылка водки, здесь припрятана еда. Я буду watch TV, я буду watch TV. Я буду вуду, вуду буду, watch TV. Я буду watch TV, буду watch TV. Я буду вуду, вуду буду, буду watch TV. Мне ничего не надо, мне не важен никого Я в «Ростокино-Лада», не парюсь за авто. Последние герои боролись за успех, А я нажал на кнопку и вырубил их всех. Я буду watch TV, буду watch TV. Я буду вуду, вуду буду, watch TV. Я буду watch TV, буду watch TV. Я буду вуду, вуду буду, watch TV. Это вам не лезгинка, а твист! Я правлю телемиром, я бог его небес. Я создал «Русское лото», я создал «Поле Чудес». Хоть ты меня считаешь уродом и дебилом, Но я то сам себя считаю просто Бенни Хиллом. Я буду watch TV, я буду watch TV. Я буду вуду, буду вуду, watch TV. Я буду watch TV, буду watch TV. Я буду вуду, буду вуду, watch TV. Я буду вуду TV, вуду TV, Буду вуду, буду TV Я буду watch TV, буду watch TV. Я буду вуду, буду вуду, watch TV.

Третья чаша

Иногда мне кажется – бог давно умер Он тихо прилег и мирно почил Но один дальнобойщик клялся, что в Туле Бухал с ним в компании местных водил Они начали с красного, потом побежали за водкой. На запивку взяли паленый «Боржом». И когда покупали хлеб и селедку Вдруг Создатель кого-то пырнул ножом. Я не знаю что мне делать с моим Богом. Я не знаю что мне делать с моим Богом. Я не знаю что мне делать с моим Богом. Я не знаю что мне делать с моим Богом. Когда все невпопад и сжигает злоба, Когда страшная боль аорту рвет, Я зову лишь его, я призываю Бога, Но всегда опасаюсь, что он не придет. Когда сердце, как камень, срывается в пропасть Унылой, страшной, нудной тоски. Мне нужен лишь взгляд, мне не нужен локоть, Мне нужно пожатие Его руки. Но я не знаю что мне делать с моим Богом. Я не знаю что мне делать с моим Богом. Я не знаю что мне делать с моим Богом. Я не знаю что мне делать с моим Богом. Вдруг я вижу архангелов и каждый держит по чаше. «Честь» и «Позор» предлагают: «Бери!» «Так нечестно, ребята, не вашим, не нашим, Дайте мне чашку под номером три!» Но они лишь хохочат как-то зло и упорно, Тот что с «Честью» мне злобно: «Бери же, бери!» «Дайте, гады, другую» – кричу во все горло — «Дайте мне чашу под номером три!» Я не знаю что мне делать с моим Богом. Я не знаю что мне делать с моим Богом. Я не знаю что мне делать с моим Богом. Но я не знаю что мне делать с моим, С моим, с моим, с моим, с моим, с моим…

IKEЯ

Этот мир лишь стандарт магазина IKEЯ, Я не понимаю: кто я и где я? Я не знаю что делать, я не знаю как быть. Я еще не подох, но уже боюсь жить. Вот такая вот хуйня у меня, у меня! Вот такая вот хуйня у ме-у ме-ня! Я хочу быть волком, мне пихают в рот «Ролтон», Кость сосет доктор по фамилии Волков. Я не человек, я стандартный продукт, Я ничего не кипятил, но за мной уже идут. Вот такая вот муйня у меня, у меня! Вот такая вот хуйня у ме-у ме-ня! Я залезаю в net, жму какой-то клик, За ним какой-то чат, в нем какой-то freak. Мне не надо от него крутого детского порно, А просто найти эту падлу и дать ему в морду. Вот такая вот муйня у меня, у меня! Вот такая вот муйня у меня! Я ни черта не знаю, никому не верю Я ухожу от всех, но прихожу в IKEю. Я как слепая кляча, я унижен, я обложен, Я кружу по кругу, я почти уничтожен. Дайте мне стать хоббитом Фродо, дайте трахнуть принцессу. Скакать на долбаном пони по сраному лесу. Этот мир лишь стандарт IKEЯ, Но я хочу знать кто я, я хочу знать где я! Вот такая вот муйня у меня, у меня! Вот такая вот хуйня у ме-у ме-у ме-ня! Вот такая вот хуйня у меня, у меня! Вот такая вот хуйня у ме-ня! Вот такая вот хуйня у меня, у меня! Вот такая вот муйня у тебя и у меня!

О чем поет гитара…

Женщина плачет, ребенок не спит, О чем поет гитара? Вольная птица в небе кружит, О чем поет гитара? Ой, мой Боже, дорогой, О чем поет гитара? Ой, мой Боже, дорогой, О чем поет гитара? Первый подснежник на талом снегу О чем поет гитара? Жар снегирей на том берегу О чем поет гитара? Ой, мой Боже, дорогой, О чем поет гитара? Ой, мой Боже, дорогой, О чем поет гитара? Свет маяка в туманной дали. О чем поет гитара? На рейде уныло гудят корабли. О чем поет гитара? Ой, мой Боже, дорогой, О чем же поет гитара? Ой, мой Боже, дорогой, Так о чем же поет гитара? Все крыши ссутулились, в городе ночь. О чем поет гитара? Окна ослепли, их залил дождь О чем поет гитара? Ой, мой Боже, дорогой, О чем поет гитара? Ой, мой Боже, дорогой, Так о чем поет гитара? Только одно оконце не спит Вот о чем поет гитара! Кто-то кого-то ждет и грустит Вот о чем поет гитара! Ох, мой Боже, дорогой, Поет моя гитара! О вечной любви, святой, неземной Поет моя гитара… Вот о чем поет гитара… Вот о чем поет гитара… Поет моя гитара… Вот о чем поет гитара…

Белые дороги

Ничего не дается совсем просто так, Даже малый шажок, даже самый пустяк. И ничто не случится ни зря, ни назло, Эта фраза никчемна, тебе повезло. Белые дороги, белые дороги Исходили мои ноги все белые дороги. Белые дороги, белые дороги Исходили мои ноги все белые дороги. А в горле черствый комок и сердце так больно стучит. Я собою самим омерзительно ранен. Только снег за окном так чудесно, прелестно блестит. Я разменян глотками, он размерян шагами. Белые дороги, а белые дороги Истоптали мои ноги все белые дороги. Белые дороги, а белые дороги Истоптали мои ноги все белые дороги. Я пропитан вином, я страстями сожжен. Я себя не прощаю, но собой не раздавлен, Вот только снег за окном, божий снег за окном. Отчего-то по-детски прекрасно печален. Белые дороги, белые дороги Исходили мои ноги все белые дороги. Белые дороги, а белые дороги Истоптали мои ноги все белые дороги. Исходили мои ноги все белые дороги. Истоптали мои ноги все белые дороги…

Лейтенанты

Пускай еще пока не знали мы Ни сладких ласк, ни женских чар. Пусть на себе не испытали мы Любви пленительный угар, Но в двадцать лет уже обстреляны Мы в тяжких, гибельных боях И хорошо уже умеем мы Стоять на линии огня. Горели дни, пылали ночи те, И смерть летала хохоча. Нам не нужны чины и почести У нас есть звезды на плечах. Горели дни, пылали ночи те, Где смерть летала хохоча. Нам не нужны чины и почести У нас есть звезды на плечах. Пусть глупый держит за мальчишек нас, Дурак смеется за спиной, Но выполняли мы любой приказ, Ведя солдат в неравный бой. Подняв ТТ в атаку первыми Бросали юные тела. А сколь под звездами фанерными Лежит нас с Буга до Днепра. Горели дни, пылали ночи те, И смерть летала хохоча. Нам не нужны чины и почести У нас есть звезды на плечах. Горели дни, пылали ночи те, Где смерть летала хохоча. Нам не нужны чины и почести У нас есть звезды на плечах. Пусть наши звездочки неброские, Но не забыть нам никогда Ни Сталинградские, ни Псковские Бои, окопы, холода. Нам не забыть ни дни, ни ночи те, Ни те суровые года. Но здесь мы ставим многоточие, Все остальное – ерунда. Нам не забыть ни дни, ни ночи те, Ни те военные года. Но здесь мы ставим многоточие, Все остальное – ерунда. Ерунда, ребята! Вспомним, ребята, как Горели дни, пылали ночи те, И смерть летала хохоча. Нам не нужны чины и почести У нас есть звезды на плечах. Горели дни, пылали ночи те, И смерть летала хохоча. Зачем чины, зачем нам почести?! У нас есть звезды на плечах.

Нас было четверо

Я с ним ни разу в самоволку не ходил К избушке той, что притаилась у оврага. Товарищ мой мне очень часто говорил, Мол, ты – салага, мол, ты – салага. Марджинджа, Марджинджа, милая моя, Воевать на фронт пойду я, жди меня Марджинджа, Марджинджа, милая моя, Воевать пойду я, жди меня А я салагой не был никогда, Я выполнял все ворошиловские нормы — Я бил в десяточку фанерного врага И с трехлинейки, и с орудий дальнобойных. Марджинджа, Марджинджа, милая моя, Воевать на фронт уходим, молодцы, курсанты, братцы! Марджинджа, Марджинджа, Другой мой друг, хоть и закончил ФЗО, Но в мире спорта был в большом авторитете. Имел значки во всех ступенях ГТО И в межфабричной побеждал он эстафете. Эх, Марджинджа, Марджинджа, милая моя, Воевать на фронт уходим, молодцы, курсанты, братцы! Марджинджа, Марджинджа, жди меня! Мой третий друг – профессорский сынок, У них на Сретенке огромная квартира. Ему папаша бронь устроить мог, Но друг мой выбрал ромбы командира. Эх, Марджинджа, Марджинджа, милая моя, Воевать на фронт уходим, молодцы, курсанты, братцы! Марджинджа, Марджинджа, Всего нас четверо, мы разные совсем По воспитанию, по жизни, по законам. Но скоро уж присяга, а затем По эшелонам, по эшелонам. Но скоро уж присяга, а затем По эшелонам, брат, по эшело-o-нам. Эх, Марджинджа, Марджинджа, милая моя, Воевать на фронт поеду, жди меня Марджинджа, Марджинджа, жди меня!

Перезвоны…

Громыхают горизонты и пылают города, Все туда уходят фронты и мой полк идет туда. Там свинец, там дым и пламень и кровавая земля, Ухожу туда, родная, чтобы защитить тебя. Ухожу туда, родная, чтобы защитить тебя. Перезвоны, пересвисты в тихой роще до утра. С вами были мы так близки, это было лишь вчера. В перезвонах, в пересвистах улыбалась нам луна. Были мы вчера так близки, разлучила нас война. Были мы вчера так близки, разлучила нас война. Коль паду в бою неравном, сразу б мне не помирать, Чтоб ваш образ лучезарный в смертный час мне увидать А когда сомкну я очи и от ран скончаюсь я, Ваше сердце больно очень стукнет, вспомнив про меня. Ваше сердце больно очень стукнет, вспомнив про меня. Перезвоны, пересвисты в нашей роще до утра. Были с вами мы так близки, это было лишь вчера. В перезвонах, в пересвистах улыбалась нам луна Были с вами мы так близки, разлучила нас война. Были с вами мы так близки, разлучила нас война.

Иероглифы

Струятся как ленты, текут как пески, И лживо ласкают шагреневой кожей. Их лики и блики стучатся в виски Тех снов, что опять предлагают Прокруство Ложе. Остается упасть и забыться навек, Только сердце не хочет: «Не дамся, не дамся!» Но кровью из вен и из носа на снег Брызнул иероглиф: «Я жив, я остался!» Это лишь кровь, только теплая кровь, Она на морозе быстро станет красною льдышкой. Ты возьми эту льдышку в руки, положи эту льдышку в рот, Станет холодно, вкусно и немножко кисло. Перчатка из кроличьей шерсти, внутри так приятно тепла, Ее ты направишь на свет туда, где ночные фонарики. И увидишь на мягких ворсинках много тугого стекла Из мертвых снежинок, скатанных в шарики. И ты ужаснешься и вскрикнешь, Заплачешь навзрыд и навек, Но это лишь миг, как щелчок аппарата фотографа А потом ты спокойно ляжешь на снег И будешь есть жадно мои иероглифы. А потом ты очень спокойно обнимешь собою снег И вопьешься губами в мои иероглифы. Но это лишь кровь, только теплая кровь, Она на морозе быстро станет алою льдышкой. Ты возьми эту льдышку в руки, положи ее в рот, Станет холодно, вкусно и немножко кисло. Ты возьми эту льдышку в руки, положи эту льдышку в рот, Станет холодно, вкусно и немножко кисло.

Невезение

Я не видел, ребята, море Ни весеннее, ни осеннее Я не видел, ребята, море Невезение, невезение. Не ходил с моряками в плаванье Океанами, океанами И в штормах не бывал ни разу я С ураганами, с ураганами. Я не видел, ребята, горы Ни высокие и ни низкие. Я не видел, ребята, горы Ни далекие и ни близкие. Не видал лавины и пропасти, Не взбирался к вершине дерзко я, Потому что на нашей местности Лишь пригорочки с перелесками. Городов не видал, ребята, я Только с поезда, только с поезда. Городов не видал, ребята, я Только проездом, к фронту проездом. И вот эту песенку малую Уже не спою, я больше не спою, Потому что вчера под Варшавою Я погиб в бою, я погиб в бою. Я не видел, ребята, море Ни весеннее, ни осеннее Я не видел, ребята, море Невезение, невезение…

Черная весна

Ветер злой поднял вой Это неспроста, Между небом и землей Черная весна. Банды туч первый луч, Рвут со всех сторон. И как кровью, злым дождем Истекает он. Письма в пепел сожжены, Значит навсегда Между мной и тобой Черная вода. Больше нет прежних лет, Нет ночей без сна, Ведь между мною и тобой Черная весна Льет и льет с неба дождь И грязная вода Размывает нас с тобой Раз и навсегда. Письма в пепел сожжены — Это неспроста. Ведь между мной и тобой Черная весна Между нами навсегда Черная весна.

Коля «Огонек»

Из пятидесяти пяти – тридцать лет отсидки, Вот кумекай да смекай, в чем твоя лафа. Но в голенище сапога – набраная финка, И блатной авторитет жив еще пока. Но мы ж его учили, мы ж его просили: «Уходи в завязку, Коля, Коля, ты уже дедок. У тебя же просто не осталось творческого роста, И погоришь по мелочи ты, Коля Огонек». Но Коля с детства строгий, Коля двинул ноги По центральной площади, где большой вокзал. И в мужском сортире импортный мобильник, Просто вынув набраную финку, взял и отобрал. Но мы ж его просили, мы же говорили: «Уходи в завязку, Коля, Коля, ты уже дедок. У тебя же просто никакого творческого роста, И погоришь по мелочи ты, Коля Огонек.» Не сфартило Коле мобильнуть на волю — Выперлась с каптерки вдруг бабулька – божий василек. С шайкою и шваброй, и с больной подагрой, Но бабка смело засвистела в ментовской свисток. Но мы ж его просили, как мы говорили: «Уходи в завязку, Коля, Коля, ты уже дедок. У тебя же просто никакого творческого роста, И погоришь по мелочи ты, Коля Огонек.» ПМГ, наручники, ноют ноги-рученьки, АКМ к башке прижатый холодит висок. Понятые-дворники, потерпевший скромненький, Так сгорел-пропал навеки Коля Огонек. С ним недолго ботали ментовскими ботами, И сгорел-пропал навеки Коля Огонек. Но как мы говорили, как его просили: «Уходи, уходи в завязку, Коля, Коля, ты уже дедок. У тебя же просто не осталось творческого роста,» И погорел на мелочи наш Коля Огонек».

Сколько был я зол (карама)

Но сколько был я зол, сколько был не прав, Сколько истоптал я по пьянке трав. Сколько слез пролил, сколько слов забыл, Сколько надурил, сколько натворил. Хоть ты режь меня, хоть ты ешь меня — Не поймешь меня, не возьмешь меня. Хоть ты режь меня, хоть ты ешь меня — Не поймешь меня и не возьмешь меня. Ты не ходил со мной, хоть зову с собой. Не люби меня, хоть прошу любить — Ведь я сам себе и не сват и не брат, Очень часто я сам себе не рад. Хоть ты режь меня, хоть ты ешь меня — Не поймешь меня, не возьмешь меня. Да хоть ты режь меня, хоть ты ешь меня — Не поймешь меня и не возьмешь меня. Не проси меня – не допросишься, Не носи даров – не наносишься, Не смотри в глаза – тебе в них пропасть, Будешь плакать по мне, будешь ночью звать. Хоть ты режь меня, хоть ты ешь меня — Не поймешь меня, не возьмешь меня. Да хоть ты режь меня, хоть ты ешь меня — Не поймешь меня и не возьмешь меня. Так не зови меня – я же не приду, Ты привяжи меня – я все равно сбегу, Ты ударь меня – я рассмеюсь в ответ, Уродился я уж таким на свет. Хоть ты режь меня, хоть ты ешь меня — Не поймешь меня и не возьмешь меня. Да хоть ты режь меня, хоть ты ешь меня — Не поймешь меня и не возьмешь меня. Хоть ты режь, хоть ты ешь — Не поймешь и не возьмешь Хоть ты ешь, хоть ты режь — Не поймешь и не возьмешь меня.

Сре-тен-ка

Я бегу через окна забитых домов, Через плесень дворов, сквозь пыль переулков, Я бегу сквозь трясины пророков и снов Через жесть гаражей и пеплы окурков, Через граффити – все на зеро! Сквозь взгляд невпопад, сквозь шелесты платьев Я бегу сквозь нож под ребро Сквозь до боли шальные и злые объятья Сре-тен-ка, сре-тен-ка, сре-тен-ка, а-а-а… Сре-тен-ка, сре-тен-ка, Мой маленький и ласковый зверь, сретенка… Я бегу сквозь дурную, ненужную смерть В луже бурой мочи под лестничной клеткой Я бегу сквозь кору тополей Через перья синицы, сидящей на ветке, Через чьи-то следы на песке, Сквозь опоры мостов, сквозь игольное ушко Я бегу через что-то еще И мне душно, мне душно, мне душно, мне душно. Сре-тен-ка, сре-тен-ка, а-а… сре-тен-ка… Сре-тен-ка, сре-тен-ка, Мой ласковый и нежный зверь… Я бегу сквозь свистки постовых, Сквозь палатки газет, сквозь игральные фишки, Я бегу сквозь асфальт мостовых, Сквозь морщины старух, сквозь рекламные вспышки. Я бегу сквозь притихший партер, Сквозь закрытый web-сайт, сквозь гудок телефона. Я бегу сквозь кошку в траве Прямо в дыры озона, в дыры озона, Сре-тен-ка, сре… а-а… сре-тен-ка-ка… сретенка Сре-тен-ка, сре-тен-ка, Мой ласковый и нежный зверь… Сре-тен-ка, сре-тен-ка, сре-тен-ка, ка-ка-ка… Сре-тен-ка, сре-тен-ка… Сре-тен-ка, ааааа…

Трусики «бобо»

Каждый вечер одно и то же, Все тот-же какао, все в той же чашке. Все те же в коробке спицы, клубочки, Те же на полке в горшочке цветочки, Как бы ромашки, но не ромашки. Белые слоники, желтые рыбки, Все в той же пятилитровой банке Медная лампа под антикварку, Все та же тахта в начес наизнанку Та же пижама в тюремную клетку И тапки, дурацкие тапки. Хватит, хватит, хватит, хватит, хватит… Я помню эти трусики, трусики «бобо» С красными бантиками по бокам С синей резиночкой, нежной резиночкой Под ней был ажурный шелковый кант. Они так похожи на мои морщины, На мой дряблый живот или на анурез. На мой целлюлит и мою отдышку Мою мерзкую похоть при слове: «Секс, Секс, секс, секс!!!» Хватит, хватит, хватит, хватит, хватит… На столе лежит нож с эбонитовой ручкой, Ты режешь им хлеб, но лучше себя б. На столе пузырек, в нем твоя валерьянка. Но я налью в него завтра крысиный яд. И твои драные трусы с надписью «бобо» С когда-то красными бантами по бокам И мои потные руки, поганые руки Тянутся к этим поганым трусам Хватит, хватит, хватит, хватит!!! Хватит, хватит, хватит, хватит!!! Хватит, хватит, хватит, хватит!!! Хватит, хватит, хватит, хватит!!! Хватит, хва-хва-хватит! Хватит, хватит, хватит!

Грязная песня

Мы познакомились с тобою на танцах, Там все плясали модный танец «рэйв». Мы познакомились с тобою на танцах, Я сказал: «Мне близок Ник Кейв». Ты сказала: «Это олдово», Ты сказала: «Это не в кайф», Ты сказала: «Это не клево», И что это старперский драйв. А я хочу быть твоим сексуальным объектом, А я хочу быть твоим сексуальным объектом, Я так хочу быть твоим сексуальным объектом, быть объектом… Мы сидели с тобою в баре, Там про что-то кричал Курт Кобейн. Мы сидели с тобой в дискобаре, И я сказал: «Мне близок портвейн!» Ты сказала: «Это олдово». Ты сказала мне: «Сам его пей!» Ты сказала: «Это не клево», И что LSD явно главней. А я хочу быть твоим сексуальным объектом, А я хочу быть твоим сексуальным объектом, Я так хочу быть твоим сексуальным объектом, быть объектом… Мы встретились с тобою в больнице, Где у нас принимали мазок. Мы встретились с тобою в больнице, Где обнаружен у нас был гонокок. Ты сказала: «Что скажет мама», Ты сказала: «Я хочу умереть», А я ответил: «Это – олдово!» «Дура, бля, хватит реветь!» Я не хочу быть твоим сексуальным объектом, Я не хочу быть твоим сексуальным объектом, Я не хочу быть твоим сексуальным объектом, быть объектом…

Свободу Анджеле Дэвис

Таких, брат, ребят не найдешь. Я искал, но уже не надеюсь. Он носил платформяк под коричневый клеш И прическу «Анджела Дэвис». Свободу Анджеле Дэвис! От Анджелы Дэвис руки! Дайте свободу Анджеле Дэвис! Дайте свободу, суки! Били его все сразу: Школа, ментура, дома Почему ты такой, зараза, По тебе же, гад, плачет зона. Ведь ты же ни за грош пропадешь. В нем была до жизни жадная смелость Он носил платформяк под коричневый клеш И прическу «Анджела Дэвис». Свободу Анджеле Дэвис! От Анджелы Дэвис руки! Дайте свободу Анджеле Дэвис! Дайте свободу, суки! Свободу Анджеле Дэвис! От нашей Анджелы руки! Дайте свободу нашей Анджеле! Ну дайте ей свободу, суки! И гнобили его, за то, что вечно молчит И за то, что не в меру весел, И за то, что всегда на гитаре бренчит, Но не знает хороших песен. Он был вечный изгой, и всегда нехорош. Но в нем была эта странная смелость: Он носил платформяк и коричневый клеш И прическу «Анджела Дэвис». Свободу Анджеле Дэвис! От Анджелы Дэвис руки! Дайте свободу нашей Анджеле! Дайте свободу, суки! Свободу Анджеле Дэвис! От Анджелы Дэвис руки! Дайте свободу нашей Анджеле! Ну дайте ей свободу, суки!

Ночной полет

На снегу лежат следы Словно плеши, словно плеши. Поперек следов – столбы, На которых свет повешен, Он растерзан и раскис Полосатый, как тельняшка, Свет беспомощно обвис На троллейбусных растяжках. Только ночь, ночь, ночь… Только ночь, ночь, ночь… Только ночь, ночь, ночь… Только ночь, ночь, ночь… Я, как будто малый гном, Еле видный мальчик-с-пальчик, По дороге в гастроном Лишь неясно обозначен. И, не нужен, прохожу, Словно тень я, словно тень я, В зеркала окон гляжу, Не имея отраженья В эту ночь, ночь, ночь… В эту ночь, ночь, ночь… В эту ночь, ночь, ночь… В эту ночь, ночь, ночь… Где забытый светофор Встрепенется ритмом «Reggae», Как стрельнут в меня в упор Злые мысли о побеге, И сожмет виски в тиски Боль до умопомраченья, Я завою от тоски Без сомненья и стесненья. А когда отступит страх На секунду, миг короткий, Я как взмою на крылах Над бульваром и высоткой, И, над Яузой летя, Звонко свистнув что есть мочи, Пронесусь дугой шутя В черной ночи, между прочим. В эту ночь, ночь, ночь… В эту ночь, ночь, ночь… В эту ночь, ночь, ночь… В эту ночь, ночь, ночь…

Серенькие ежики

Серенькие ежики маленькие ножики Будут осторожненько по улицам гулять Востренькими ножиками раненьких прохожиков Серенькие ежики будут ковырять Черные да красные, синие да разные, Дамы не заразные в шелковых трусах. Возьмут под ручку ежиков с маленькими ножиками, И пойдут по улице, по улице гулять. Подворотни потные с мордами поблеклыми Встретят их так радостно, как родниньких гостей И в этих подворотинках ежики и тетеньки Будут делать страшненьких ужасненьких детей Ужасненьких детей Будут делать страшненьких ужасненьких детей Ужасненьких детей Будут делать страшненьких ужасненьких детей.

Людоед пойман

Я часто вижу его по утрам, когда бреюсь. Он плюет мне из зеркала прямо в лицо. И тогда я опасною бритвою режусь, Чтоб увидеть на нем след кровавых рубцов. Людоед пойман, людоед пойман, Людоед пойман, но не пленен. Людоед пойман, людоед пойман, Людоед пойман, и я явно не он. У него те же глаза, и та же улыбка, У него в левом ухе по отдельной серьге. Он смолит мой «Житан» и с соседскою Лидкой Он давно и надежно на короткой ноге. Людоед пойман, людоед пойман, Людоед пойман, но не пленен. Людоед пойман, людоед пойман, Людоед пойман, но я явно не он. Это я, а не он, когда жизнь на излете, Умею крылами Луну подметать. И несясь сквозь парсеки в таранном полете Насмерть биться о землю, но снова вставать. Людоед пойман, людоед пойман, Людоед пойман, но опять не пленен. Людоед пойман, людоед пойман, Людоед пойман, и я явно не он. Людоед пойман… Людоед пойман, но не пленен. Людоед пойман, людоед пойман, Людоед пойман, и я явно не он.

Полюби меня

Я иду Арбатом к мужикам в гараж, У меня под глазом перманентный бланш. А моя наколка – ветер и броня, Не видала в жизни толка – полюби меня. Я курю отборный, сборный табачок Пиджачок мой черный чешет ветерок. И бульварным морем проплываю я, Не видала горя, полюби меня! И в бульварном море пропадаю я, Не видала горя – полюби меня! Взгляд от подбородка, я весел и суров, А моя походка мелет пыль дворов. Я исполнен страсти жаркого огня Не видала счастья – полюби меня! Я исполнен страсти, воли и огня, Не видала счастья – полюби меня!

Самый маленький звук

Струна отзвенела, уснул саксофон, Он неловко укрылся плечами. Аккуратно закашлялся аккордеон, И тарелки, озябнув, смолчали. Контрабас как-то нежно взглянув на трубу, Вдруг вздохнул еле слышно бемольно. И когда дозвучал самый маленький звук, Стало больно, очень больно. И когда дозвучал самый маленький звук, Стало больно, очень больно.

Страсть

Твой взгляд – словно бритвой по глазам, А ласки твои рвут и душу и тело на клочья. Отдав всю себя этим грубым рукам, Ты выпьешь по капле меня этой ночью. Мы в аду, мой ангел, мы в аду. Хоть мы называем его сладким раем. Мы в бреду, мой ангел, мы в бреду. И мы это оба прекрасно знаем. Сгорая дотла в жаркой страсти своей, Мы прокляты будем навеки, навеки. Ты будешь глядеть из-под мокрых кудрей На то, как дрожат мои ноздри и веки. Мы в аду, мой ангел, мы в аду. Хоть мы называем его сладким раем. Мы в аду, мы в аду. И мы это оба прекрасно знаем. Мы в аду, мой ангел, мы в аду. Хоть мы называем его сладким раем. Мы в бреду, мой ангел, мы в бреду. И мы это оба прекрасно знаем. И мы это оба прекрасно знаем. И мы это оба прекрасно знаем.

Твой шепот и смех

Твой шепот и смех, и взгляд невзначай, А поступь, как трепет ветров, И в теплых руках пригрелась печаль, А в сердце, как в клетке – любовь. Никому не скажу, как любовью храним, Лишь тобой брежу злыми ночами. Над твоей головой высшей святости нимб И два белых крыла за плечами.

Человек-привычка

Обещал – не позвонил, Или ошибаюсь я, Где-то шлялся, пиво пил, По друзьям таскаешься. Обещания давал, Все как с веток листики, Грош цена твоим словам, И такой софистике. А у меня все отлично, Просто все отлично у меня, Просто ты – человек-привычка, Человек-привычка – это я. Просто ты – человек-привычка, Человек-привычка – это я. На фотку я твою смотрел, Аж от любови корчился, Так обнять тебя хотел, По ночам ворочался. Оборвал весь телефон, Перебил все вазочки, Но не встретил, не нашел Твои ручки-глазочки. А у меня все отлично, Милый, все отлично у меня, Просто ты – девушка-привычка, Девушка-привычка – это я. Просто ты – девушка-привычка, Девушка-привычка – это я. А у нас все отлично, У тебя и у меня, Просто ты – человек-привычка, Человек-привычка – это я. А у нас все отлично, У тебя и у меня, Просто ты – девушка-привычка, Девушка-привычка – это я. Просто ты – человек-привычка, Человек-привычка – это я.

Ночной народец

Ах, ночной народец, странные людишки, Все ведь не простые, каждый знаменит. Ведь когда-то жили и читали книжки, Заливал мне Коля с кличкою «Джигит». Из его рассказов правды не услышишь, Ни на три копейки, ни на червонец золотой, Так наврет, нагонит, так ввернет, распишет, Хлеще, чем Булгаков, глубже, чем Толстой. Сутенер подходит – дайте Ваш автограф, Бурная поклонница Вас жена моя. А коль интересуетесь, так мы быстро сходим, Фирма мы солидная, фирма мы своя. На Цветном билетики, на Цветном букетики, Там азербайджанцы с пивом и халвой, А на Трубной площади девочку на лошади Умолял о чем-то грустный постовой. На Цветном бульваре разное случается, И рядом, на Кузнецком, жизнь кипит рекой, Здесь они встречаются, иногда влюбляются, А с жизнею прощаются на почве бытовой. Рождественка и Сретенка, это только песенка, Я ведь парень Тушинский, хоть я здесь живу, А ночной народец, что Неглинкой бродит, Я странною любовью, но все-таки люблю. А ночной народец, что здесь ночами бродит, Я странною любовью, но все-таки люблю.

Песенка про табак

Мне жена говорит, что у нас все в моем табаке. В табаке, в табаке, в табаке, я не буду скрывать. Но зато я немного умею гадать по руке, И умею часами лежать и не спать. Я умею по кухне бесцельно слоняться в трусах, Или гладить кота, или просто уйти на балкон. Я умею молчать и совсем ничего не сказать Хорошо, что у нас все пропахло моим табаком! Я умею молчать и совсем ничего не сказать Хорошо, что у нас все пропахло моим табаком!

Колечки

Годы такие неправые, Годы такие дебелые. Кому-то колечки на правые, Кому-то колечки на левые. Кому-то колечки на правые, Кому-то колечки на левые. Слезами девчонки умоются, Мальчики быстро состарятся, Бабки вовек не отмолятся, Мамки вовек не отмаятся. Бабки вовек не отмолятся, Мамки вовек не отмаятся. Сядут в вагоны зеленые, Только версты перекатные Взгляды запомнят влюбленные, Или вовек безвозвратные. Взгляды запомнят влюбленные, Или вовек безвозвратные. А дома все будет по-прежнему, Те же друзья да товарищи, Только уже неизбежно им Помнить стальные пожарища. Только уж тем, кто остался жив, Взглядом прочесывать местности. Лес называя зеленкою, Видя родные окрестности. Лес обзывая зеленкою, Видя родные окрестности. Годы такие дебелые. Годы такие неправые, Кому-то колечки на левые, Кому-то колечки на правые. Кому-то колечки на левые, Кому-то колечки на правые.

Гибель «Курска»

Они вышли из порта, только глянул рассвет, Море нежилось тихим прибоем. Только чайки о чем-то кричали им вслед, И тревожно кружили над морем. Лодка шла на норд-вест, встав на намеченный курс, Выполнять боевую работу. И на солнце сверкая грозным именем «Курск», Уходила в глубокую воду. Черные ленты, а на них якоря, Любят матросы, знают моря, Прямо за бортом в дымке морской, За горизонтом берег родной. Но внезапно беда, и спасения нет, Страшный взрыв, тьма, заклинило люки, Лишь отчаянно бьется девятый отсек, Издавая прощальные звуки. Не спастись нам, ребята, больше воздуха нет, Нас раздавит сейчас перегрузка. Так услышьте ж, кто может, последний привет, От матросов погибшего «Курска». Водные толщи рушат наш борт, Прощайте навеки, дом наш и порт, Чайка печально над морем кружит, Наша подлодка в бездне лежит. Где чайка печально над морем кружит, Наша подлодка в бездне лежит. Передайте же волны родной стороне И морскому андреевскому флагу, Хоть погибли мы здесь на безжалостном дне, Но мы помнили нашу присягу. Передайте любимым, родным и друзьям, Что мы отдали все наши силы. И теперь наша лодка достанется нам, Обелиском и братской могилой. Наша лодка вовеки останется нам Обелиском и братской могилой. Черные ленты, а на них якоря, Любят матросы, знают моря, Где-то за бортом в дымке морской, За горизонтом берег родной. Где-то за бортом в дымке морской, За горизонтом дом наш родной.

Считалка Сказки для детей

Эна – Бена – Панки Банки – Твист – Путанки Джинсы – Все о’кей Night with Love – hockey. Эна – Бена – Бары Тары – Растабары Вылетаешь – ты Rock’n’ Roll – винты Эна – Бена – Диски Philip Morris – Whisky Сауна – Мочалка Вот и вся считалка

Зеленые капустницы Сказки для детей

Зеленые капустницы порхали предприимчиво На каменных полянах, в стеклянной Амазонии. И песни о любви счастливой и огромной Внимались их ногами, не трогая сердец. Зеленые капустницы ловили Черных Воронов И, звонко улыбаясь, летели к ним в гнездо. А вороны польщенные, но все же очень гордые, Им каркали снобически о тайнах бытия. А я стоял, вникающий во все происходящее, И этих ярких Бабочек сачком я не ловил. Зеленые капустницы порхали в Амазонии, Не трогая дремотности Коричневых жуков. Кто вас придумал, Инги и Кэтти, С дежурным коктейлем И улыбкой старух? Милые дурищи, малые дети, Вы заколдованы, вы заколдованы.

Самолет Сказки для детей

Ярким летним днем На морском песке Возлежало десять тысяч тел. В небе голубом и на высоте Белый самолет совершал полет. Летел! Десять тысяч душ, Повернув носы К небу, наблюдали Лайнера полет. «Он красив и дюж! Точен, как часы! Это – самолет», — Говорил народ. «Во, какой большой, А? Как он летит! В нем сидит пилот, Или даже два! Мама, он такой…! Мама! Ну, не спи! Мама, я бы прямо Ща бы за него пошла!» «Ну, как упадет?» — Мрачный гражданин Думал, флегматично Ковыряя нос, — Понастроят всяких Чертовых махин, А ты, лежи и жди, Когда он упадет!» А поэт лежал, Нервно лавр жуя, Силясь хоть чего-то Сочинить, вроде: «Самолет улетел в полет: В нем сидел пилот», — Дальше не идет. Десять тысяч душ, Повернув носы К небу, наблюдали лайнера полет. Он летел красиво, Точно, как часы. «Вот так самолет!» — Повторял народ.

Сказка

Сыну Саньке

Здесь злой Корунд, Потомок Янычаров Вперяет взор В далекие Вершины, И где-то рвется, Словно птица в небо, Тоскливый путник В хижину лесную. Там птицы Пфень и Пфя, Там пенье сойки. И рыцари сигают По протокам, Ища своих невест, Спасая слабых. И колдуны грызут Свой черный корень. Когда ж взойдет Заря, Вдруг все затихнет. Исчезнут все русалки И колдуньи. А рыцари На резвых иноходцах Умчатся прочь С невестами и скарбом. И только камень На дороге древней Останется валяться, Как валялся, Пока его к обочине Не скинет Нога животного Иль просто Человека. И будет молча изнывать В пыли дорожной Злодей Корунд — Потомок Янычаров.

Товарищ жлобин, красный командир (песнь) Сказки для детей

Я стою, раздвинув ноги, На проселочной дороге. Я стою, раздвинув ноги, И смотрю за горизонт. Там промчался на тачанке Дорогой товарищ Жлобин, А за ним рубать буржуев Мчался красный батальон. Дорогой товарищ Жлобин Машет крепкою рукою. А в руке сжимает саблю. Саблей рубит он врага. А на кожаном кожане Орден реет над полями, Дорогой товарищ Жлобин Этот орден заслужил. Мы Республику Советов Обожаем беззаветно. Мы Республику Советов, Словно женку, стережем. Дорогой товарищ Жлобин. Получив почетный орден, Он ровняет безвозмездно На себя весь батальон. Эх, с такими вот руками. Да с такими вот ногами, С этим пламенным мотором Главковерхом в пору стать. Я стою, раздвинув ноги, На проселочной дороге. Хай живет сто лет товарищ Жлобин, в Бога душу мать!

«Долго-долго-долго пляшет огонёк…»

Долго-долго-долго пляшет огонёк, Только-только-только между двух дорог. Глаз твоих прекрасных звонкие лучи, Светят ясно-ясно в ветреной ночи. Что со мною будет? Будет что с тобой? Что нам скажут люди, милый ангел мой? До самозабвенья, до земли сырой, До изнеможенья болен я тобой! Где смеются Боги, там демоны грустят Две сошлись дороги, где встретил я тебя. Медью раскалённой кровь кипит в груди Стану приручённый, будь не уходи! Смерть бери – не трушу, ведь жизнь она одна, А ну не трогай душу в ней живёт она. Глаз её прекрасных звонкие лучи Ясно-ясно-ясно светят мне в ночи, Ясно-ясно-ясно-ясно светят мне в ночи! Где смеются Боги, там демоны грустят Две сошлись дороги, где встретил я тебя. Медью раскалённой кровь кипит в груди Стал я приручённый, будь, не уходи! Я ж тобою приручённый, будь не уходи!

Первая встреча (Романс)

Ну что сказать Вам, я не знаю Слова – ничто. В них проку нет. Но Вас я нежно вспоминаю, Когда в окошках гаснет свет. Была зима, зима лихая. Шатра гирлянды над прудом. Гудки машин, звонки трамвая, С ротондой белою Ваш дом. Мы пили чай, Вы говорили Негромко, с легкой хрипотцой, Вы улыбались и курили, Вы были вежливы со мной. Я дерзок был и непокладист Не соглашался, спорил я, А Вы лукаво улыбались И молча, слушали меня. Теперь весна, листва из почек Рванёт по городу к Кремлю. Я Вас люблю Галина Волчек, Галина Волчек, Вас люблю!

Рассказы, сказки, заметки

Кукарача

Небо было синим. Паровозик был зеленым. Равнина. Это была равнина, не было деревьев, и не было ничего, воды не было тоже. Была равнина и белый забор. Я не видел Китайской стены, но забор был белым, как Китайская стена. А ворота были черными. Такие черные железные ворота, и там перед ними рельсы. Зеленый веселый паровозик с двумя вагонами засвистел и остановился, пухая белым паром, как старый курильщик. «Пух-пух-пух», – пухает паровозик, и дядька, рыжий, веснушчатый, смолит папироску. А рядом с ним стоит испуганный парень лет семнадцати.

Потом ворота открылись, и паровозик въехал за забор. Дядька опять неприятно ощерился и цыкнул желтым прокуренным зубом.

В общем, за забором тоже ничего не было. По кругу лежали рельсы на желтом песке. В центре круга стоял брюнет кавказской наружности, в черных кожаных брюках и такой же куртке, с хлыстом в руках.

Паровозик стал ездить по кругу. Испуганный парень потел, а кавказец щелкал кнутом и улыбался. Когда паровозик заканчивал очередной круг, он доставал из кармана брюк большой журнал с ручкой и выставлял оценку.

Было страшно, но под голубым небом грохотала «кукарача», и я догадался, что и паровозик, и брюнет, и «кукарача» будут всегда.

1988 г.

Птица

На улице лежал опрокинутый мусорный бак. Мусора было много, он весь высыпался наружу и гнил. У мякиша белого хлеба, который являлся одной из составных содержимого бака, суетились воробьи. Их было много, но каждый хотел есть. Поэтому они вели беспрерывные массированные атаки, выражаясь военным языком, на мякиш. Некоторые ловкачи отщипывали огромные куски и тут же пытались улететь, что было не так легко.

И тут с неба спустилась большая красивая птица. Она отогнала воробьев и стала клевать их хлеб. Птица косила круглым злым глазом по сторонам и ела, а если какой-нибудь смельчак пытался подобраться к мякишу, то она больно клевала его. Поэтому воробьи не приближались к птице, а только смотрели издали, как она жадно ела. Расправившись с хлебом, птица взмыла в небо и тяжело и некрасиво полетела восвояси.

А в это время маленький мальчик-трехлетка гулял в сквере со своим отцом. Он посмотрел в небо и сказал: «Папа, смотри, какая красивая белая птица, как ее зовут?» Отец тоже посмотрел вверх и ответил: «Это голубь – птица мира!»

1987–1989 гг.

Цветок и камень

Демонстранты двигались к городской площади, и это движение было планомерным и неотвратимым.

А впереди, примерно метрах в ста от этих отчаявшихся и уже разъяренных людей, стояла плотная шеренга солдат, а за шеренгой – еще одна. Третья шеренга была милицейская. Из громкоговорителей на бронетранспортерах гудели слова, призывающие всех немедленно разойтись по домам. Но люди все шли и шли вперед.

Тогда рупоры сказали, что в случае неподчинения войска будут вынуждены применить силу… Первая шеренга солдат зашевелилась, сзади бегали военные начальники и что-то отчаянно кричали.

Взвыли моторы танков и бронемашин, в толпу врезались лучи прожекторов, и толпа встала.

До солдат оставалось несколько шагов. Колонна людей, только что кричавшая и скандировавшая, вмиг смолкла. Смолкли и громкоговорители. И только танки там, за солдатами, угрожающе урчали, хотя их еще даже не было видно, они стояли на площади.

В первой шеренге стояли совсем молодые ребята – вэпэшники с испуганными и даже какими-то затравленными лицами. Рядовой Анохин стоял девятый с левого конца. Ему было девятнадцать лет, и его призвали два месяца назад из-под Пскова. Он смотрел на людей перед собой, и его трясло. Он никогда и ни за что не смог бы стрелять по ним.

…Но вид солдат начал пьянить демонстрантов. Среди передних послышались сначала отдельные выкрики, а потом все закричали разом на чужом, страшном языке. Анохин силился понимать слова и не понимал. От этого душа его стала нестерпимо тосковать.

– Братцы, идитя по домам, вам же лучше будет. Ну, братцы, идитя!

Но люди не слышали. И Анохин вспомнил, что вот так однажды в детстве лаяла та соседская собака, брызжа слюной и страшно щерясь. Она остервенело рвалась с цепи и дико вопила, когда он только открыл калитку, за которой лежал его красный резиновый мяч. Анохин не видел, как из толпы выскочил человек с металлическим прутом, пьяный и обкуренный. Он не видел, как человек нанес ему смертельный удар в переносицу, которая не была закрыта защитным забралом. И конечно, он не мог видеть, как упал и умер. Ему казалось, что он все стоит и просит разойтись их по домам, от греха…

«Ах ты, сука!» – заорал Костюхин. Он сначала ударил демонстранта ногой его в живот, а когда тот согнулся от боли, ударил со всей огромной силы, которая в нем была, дубинкой по голове раз, а потом уже падающего – еще раз. Бастующий рухнул на край тротуара виском и придавил его тяжестью головы и тела. И только тут грянули выстрелы вверх, полетели гранаты с газом и побежали люди.

Через день состоялись похороны демонстранта. Его тело несли через весь город под траурными знаменами. Плакали мужчины и женщины, на площади произносились речи, и люди клялись над гробом, что никогда не забудут его имени – имени национального героя. Только никто не видел, как выл на «губе» Костюхин, и как стукнуло и больно отозвалось сердце матери Анохина в далекой псковской деревне.

Декабрь 1989 г.

Гвоздычки

Проходя по своей улице мимо хоздвора продовольственного магазина, я увидел среди деревянных ящиков из-под овощей и фруктов старуху, которая очень внимательно что-то делала. Эта старуха заинтересовала меня, и я решил к ней подойти.

Оказалось, что старуха вытаскивает гвозди из ящиков и складывает их в одну аккуратную кучку. А если гвозди оказывались кривыми, то старуха маленьким молоточком выпрямляла их и потом клала все в ту же кучку. Я спросил старуху:

– Что вы делаете?

– Собираю гвоздычки, – ответила она.

– Вы что, все гвоздики здесь хотите собрать?

– Да, все. Все надо.

– Ну, соберете вы все гвоздики, и что тогда?

– А тогда я спокойно умру.

Декабрь 1989 г.

Рыбный батька

Лето. Жара. И времена, естественно, безалкогольные. Я зашел в ресторан при гостинице (жуткая забегаловка) и, отстояв больше часа в очереди, купил две бутылки пива. Пиво выпил с жадностью, хотя эту мерзкую жидкость только с большой натяжкой можно назвать гордым именем «Пиво». Но этикетка категорично сообщала, что это – пиво Елецкого пивобезалкогольного комбината. Эх, где вы, Пльзень, Лупоповицкий козел, Будвар и Окосим с веселящимися крестьянами?

Потом я вышел на улицу, на улице солнце изображало Доменную печь, идущую на рекордную плавку. Я прошелся по центральной улице затрапезного городишки, где магазины «Детский мир» и «Универмаг» являли собой полет фантазии и дерзновенность мысли местного зодчего.

Великий вождь на своем пьедестале гордо показывал рукой на то заведение, из которого я только что вышел – куда идти и куда, собственно, стремиться.

Я закурил. Сел на каменный пандус рядом с «Детским миром» и подумал, что неплохо бы помечтать о чем-нибудь эдаком вольнолюбивом, возвышенном или приятном. Но мысль пришла другая. Выпитое пиво пока ненавязчиво, но недвусмысленно заговорило о том, чем не следует пренебречь. И, повинуясь желаниям внутренних органов, которые подчас бывают сильней самых дерзновенных мыслей, я решил найти место, куда бы приткнуться.

Как раз напротив, за бывшими лавками провинциальных упырей (сосавших до великого перелома кровь мирового рабочего класса), а ныне превращенными в магазины «Рыба» и «Книги», находилась церковь с колокольней – бывшая церковь, теперь это был областной краеведческий музей, где были собраны почетные грамоты отцов города. Его я и решил осквернить. Войдя в церковные врата музея, которые постоянно были распахнуты настежь, я и совершил осквернение под сенью раскидистой липы в бузине. Тут же рядом со мной находились экскременты, оставленные одним из аборигенов, поедаемые прожорливыми мухами. Я огляделся по сторонам. Мой взор уронился на стены славного музея, и я понял, что это здание построено не в конце квартала, в период победного финиша пятилетки. Это было настоящее произведение искусства русской провинции. Все формы его являли собой религиозную смиренность и в то же время возвышенность. Аскетичность переплеталась с помпезностью, но с помпезностью легкой ненавязчивой и какой-то неуловимо обаятельной. «Эге, здорово!» – сказал я сам себе и решил совершить круговой обзор памятника.

Обогнув церковь сзади, я увидел прелестнейшую лужайку, а рядом с церковной стеной – гранитное надгробье в виде креста, на котором с одной стороны было написано «Павел Яковлевич Осипов. 1925 год», с другой – «От сыновей».

«Жил-жил и помер», – мелькнула глубокая мысль. И эта самая мысль повернула мое сознание на дорогу легкой меланхолии. Я присел на некошенную траву и призадумался.

«Да! – думал я, – тебе там, Павел Яковлевич, наверное, неплохо, лежи себе и никаких проблем, а может, тебя там и нет уже, может, тебя черви пожрали, скелет, конечно, может и есть, а всего остального нету, зато проблем никаких! А я тут сижу, как дурак, и курю, а сигареты кончаются, и денег мало осталось, и пиво дрянь, и жара, как в Африке, и домой в Москву хочется, и во всем городишке ни одной приличной бабы нет, то есть они, конечно, есть, но местные женихи за них еще голову откусят. А ты, Яковлевич, лежишь там и дела тебе до этого нет. Гад ты после этого, гражданин Осипов!»

Хотел я плюнуть, да неожиданно на траве и заснул. Сморило меня, жара, стерва, доконала.

Сплю я, оптимистические сны вижу, только какой-то запах в снах непонятный и вроде знакомый присутствует. Он и наяву еще до сна присутствовал, но я его не замечал, а он и во снах присутствует. И вдруг сквозь сон чувствую: кто-то меня легонько за плечо трясет. Ну, думаю, достал! Сплю, никому не мешаю, а он трясет. Сейчас, думаю, проснусь и за такие шутки в ухо врежу. Врежу, как пить дать. Это я во сне так думал. Но я хоть и во сне прибывал, а соображаю: «А если это местный да не один, да под два метра ростом? Так он меня сам здесь похоронит рядом с нетленными останками гражданина Осипова». Затаился я от этой мысли. Дышу редко. Думаю: уйдет, зараза, когда увидит, что человек во сне пребывает. А он опять за плечо теребить начал. Напрягся я. Дай, думаю, глаз приоткрою, погляжу, кто такой настырный меня трясет и сон нарушает. Приоткрыл я глаз и увидел, вроде рубаха черная. Приоткрыл побольше, вижу: над рубахой борода рыжего цвета. Ага, думаю: «Дед!» Небось бутылки собирает или тоже отлить пришел. Ну, думаю, дед, сейчас я тебе речь скажу пламенную и незлобную. Открыл я оба глаза и сел. И вижу, что рядом со мной Поп сидит на корточках. Ряса на нем черная, а сам рыжий как черт и физиономия конопатая. Сидит он и умильно так на меня смотрит. Не захотелось мне служителю культа грубых слов говорить, и поэтому я тихо и незлобно произнес:

– Ты что, папаша, спать мешаешь, ты что советскому культпросветстуденту сны видеть не даешь?

А он и отвечает:

– Сынок, – говорит, – милай, давай с тобой, друг любезный, чекушку на двоих раздавим. А то один не могу – душа не принимает.

Во, думаю, Поп! Водку пьет! А вслух вежливо отвечаю:

– Выпить можно, тем более времена безалкогольные, и к тому же со служителем культа мне выпивать пока не приходилось.

– Вот и хорошо, – говорит он, а сам из-под рясы четвертинку достает и аршинчик. – Только, – говорит, – сынок, закусить нечем.

У меня в кармане полтинник оставался мелочью, я и говорю:

– Сиди, отец, я мигом закуски притащу, тут рядом. – И побежал в магазин «Рыба», благо он был тут же рядом.

В магазине народу не было никого, и я купил за свои 50 копеек большую ставридину. Когда я вернулся назад, Поп сидел на том же месте.

– Взял, – говорю, – закуска студента, дар далеких морей, – и показываю ему рыбу. И вижу, что дедок мой погрустнел сразу как-то, с лица спал, пригорюнился.

– Я, – говорит, – эту рыбу твою проклятущую не только есть не могу, а и смотреть на нее боюсь.

Удивили меня его слова. Сел я и спрашиваю:

– Чем это вам такая чудесная копченая рыба не нравится?

Не ответил он мне на этот вопрос, а открыл зубами чекушку, налил в стакашок водочки, выпил и рясой занижал.

Удивился я, но настаивать не стал. Взял из его рук протянутую дозу, выпил и начал грызть пресловутую рыбину.

– А из-за этой треклятой рыбы все мои несчастья и происходят, – сказал Поп. – Я видишь, мил человек, и помереть-то как следует не помер и все время как бы между небесами и землей состою.

– Как это? – спрашиваю.

– А так. И помер и не помер.

«Странный дед», – думаю, видимо с головой у него беда, крыша едет.

– Выражайтесь ясней, – говорю. – Что значит помер и не помер, и при чем тут рыба?

– А при том, – тихо так и задумчиво отвечает он. – Почил я в бозе еще в одна тысяча девятьсот двадцать пятом годе, и величали меня при жизни Павел Яковлевич Осипов.

От этих слов я чуть не поперхнулся рыбой, которую по-прежнему грыз. Покосился я на могилу и вижу, действительно, крышка надгробия сдвинута, и в земле от этого образовалась дыра.

– Да ты не бойся, – улыбнулся Поп и тронул меня за плечо, увидев мой испуг. – На-ка, выпей еще!

Я выпил водки и ошалело, еще не веря тому, что услышал, спросил:

– Как же так?

– Вот я и говорю, – продолжает он. – Помер я, почил. А рядом с храмом нашим, вот с этим самым, рыбную лавку еще в 1920-м годе сделали. И пять лет до моей кончины такая вонь, прости господи, и у храма, да и в самом храме накопилась, что не продыхнуть.

Церкву в 23-м закрыли, паству разогнали, а через два годочка мне пришла пора пред очи Отца нашего предстать. Ну, похоронили меня честь честью. Сынки мои упросили новую власть похоронить меня рядом с храмом. Власть согласилась, не сразу, правда, но согласилась. Эти, которые здесь тогда в разных комиссиях да учкомах сидели, собирались клуб в церкви сделать. Так они сынам моим сказали, что могилка моя будет наглядным пособием по атеистическому воспитанию трудящих масс. С тем и разрешили.

И только, мил друг, меня похоронили, как тут же у моей могилки мужики водку пить зачали, да этой рыбой, будь она неладна, и закусывать. И провоняв, прости мою душу грешную, я перед Господом и предстал.

Хоть и велик Господь, но в Царствие Небесное меня не допустил. Дух, говорит, от тебя смрадный. Ты, говорит, на небесах этим духом всех ангелов небесных разгонишь. В райских садах, говорит, от твоего духу лежалыми яблоками нести станет. Иди в преисподнюю, может, там примут.

Ну да делать нечего. Подался я туда, куда бог послал. Прихожу, а мне говорят: «Ты что приперся? Нам праведники не нужны. Век по чести жил. Этого, который сверху, не гневал. На наши искушения не искушался, а теперь к нам пришел. А то, что рыбой от тебя прет – так это не заслуга. Иди ты к Богу и не возвращайся!»

И вот, друг любезный, сколько годков уж тут пролетело, а душе моей нет ходу ни на небеса, ни в преисподнюю.

Окончил Яковлевич свой рассказ и пригорюнился.

– А где же Вы, извиняюсь, водку достали? – спрашиваю я.

– А водку мне на Пасху Святую на могилке оставляют, и я ее потихонечку беру. Правда, не всегда взять-то приходится: крадут идолы. Ну, за эти годы у меня приличный запасец скопился. Может, еще выпьем?

– Отчего же не выпить с хорошим человеком, – отвечаю. Слазил он в могилку, достал шкалик, и мы выпили. Выпили мы, и не помню, как меня снова сон сморил…

Проснулся я от холода. Открыл глаза, вижу, вечереет уже.

Вот так сон, думаю. Приснится же такое. Посмотрел на могилку: нет, стоит могилка, как была, и ничего с ней не произошло.

Усмехнулся я, хотел встать. А только вижу, что рядом со мной скелет от рыбы лежит, стакашок да две пустые чекушки.

Задонск – Москва 1986–1991 гг.

Он

Когда это началось? Вчера или в уже далекой юности? Теперь я все чаще пытаюсь воссоздать в себе хронологию его явлений. Да, именно явлений. Он никогда не приходил, но всегда являлся. Однажды я в который раз не мог заснуть. Я ворочался в постели, то начиная считать про себя, то прислушиваясь к стуку будильника. Обрывки мыслей, кусочки песен и мелодий копошились во мне, превращенные в ноющий гул, тоскливый и неотвязный. Помню, в комнате было душно, и воздух лип к горлу, застревая в легких. Я встал. Подошел к окну, отдернул штору и увидел Его. Он стоял под моим окном и смотрел на меня, то есть он смотрел даже не на меня, а мимо или сквозь меня, или еще черт знает как. Одет он был по-прежнему: в темно-синий костюм с наглухо застегнутой черной рубашкой, лицо было скуласто, с небольшим подбородком. Смоляные густые волосы были раскинуты на прямой пробор, и коричневые глаза без зрачков смотрели в одну точку, не выражая ничего. Ужас охватил меня. «…Ужас сковал все его существо…» – как пишут в романах.

Нет, все ощущения, которые я пытаюсь трансформировать в слова, теряют форму и суть. Это как будто входишь в темный подъезд и сталкиваешься с большим черным догом, которого выводит на вечернюю прогулку старуха в черном плаще. Когда ты открываешь дверь, то не видишь ни дога, ни старухи. Дог лает, акустика подъезда усиливает лай, и ты попадаешь в ЭТО состояние. Оно длится или секунды, или доли секунд, но оно пронизывает всего тебя полностью, отключая мозг. Мозга нет – есть только вибрирующее тело.

Это произошло со мной у окна… Я нервно задернул шторы и лег в постель. Я знал, что Он там стоит и не уходит. И если я тихонечко подкрадусь и посмотрю в щель между шторами, то вновь увижу Его. Я закрыл глаза и заснул…

Наутро его не было, и я почему-то знал, что в этот день он не придет. Кто этот человек? Что ему нужно от меня? Или это тень из шварцевской сказки ходит за мной? Да и человек ли это?

…Однажды я шел домой. А чтобы пройти на улицу, на которой я жил, нужно перейти мост через реку. Я шел по мосту и на другой стороне увидел Его. Он стоял слева на насыпи, за довольно высокими кустами, но я его сразу узнал.

Был весенний вечер, и на улице было еще светло, но мне все равно стало страшно. Я даже хотел повернуть назад, но потом набрался смелости и, может быть, какого-то отчаяния, что ли, и пошел вперед. И снова ничего не произошло. Он опять не обратил на меня никакого внимания, словно это был не человек, а восковая копия человека.

…А полгода назад я долго болел. Напротив моей постели стояли тумбочка и стул, и на этом стуле Он просидел все время моей болезни. Сначала я боялся, а потом стал не обращать на него внимания. И он превратился для меня как бы в часть моей скудной мебели. Когда я выздоровел, он ушел.

Я в детстве боялся темноты. Когда я оставался один в черной безмолвной закрытой комнате, звенящая боль страха охватывала меня, и я плакал. В комнату входила моя мать и успокаивала меня. А если я долго плакал и меня не удавалось успокоить, она говорила, что всех детей, которые не спят ночью и капризничают, забирает Дрема. Он сажает их в мешок и уносит в лес. Странная смешная мама. Она думала, что я замолкал, потому что боюсь Дрему. А я не плакал от того, что боялся плакать. Наличие сразу двух ужасов – Темноты и Дремы – было непереносимо для моей детской души.

* * *

Потом началась война.

Я бежал по чужому городу, беспрерывно стреляя в фигурки, которые были впереди. Изредка фигурки оборачивались, и я видел слабый огонек и облачко дыма. Иногда кто-то падал рядом со мной, но я бежал дальше. Я чувствовал азарт в этом беге по узким улицам. Этот азарт затягивал и пьянил, бежать было легко и нестерпимо приятно.

Наверное, я неплохо стрелял, потому что фигурки время от времени падали после моих выстрелов, и через секунды я пробегал мимо безжизненного тела. Честно говоря, мы клали их, как кроликов. А они бежали и не думали сдаваться. Все рано это было бесполезно: мы не брали пленных – все озверели на этой войне…

…И вот я вижу, что впереди их осталось только двое, и они выдохлись. Расстояние между нами стало все больше сокращаться. И я уже хорошо видел их спины с темными кругами пота между лопаток. Я чувствовал, как уже сгорают их легкие, хотя ноги еще продолжают бежать. Это развеселило меня. Я обернулся к нашим, но увидел, что бегу один. Один уходил назад, двое стояли у телефонной будки и раскуривали сигареты, а остальные смотрели в мою сторону, смеялись и призывно махали мне руками. Я перевел взгляд на потные спины и увидел, что они сворачивают вправо, в какой-то проулок или двор. И я поднажал.

* * *

…Когда я вбежал во двор, то сразу же увидел их прямо перед собой. Я полоснул длинной очередью в эти хаки. И когда они рухнули, я увидел впереди, в этом глухом четырехугольнике двора из серого известняка, прилепившуюся к дальнему левому углу хибару, а в ее дверях старика с застывшим выражением ужаса на коричневом бородатом лице; а между стариком и мной – ребенка – мальчика лет трех, который бежал к деду. Я видел свои сапоги и дуло моего автомата. Я слышал свое дыхание и видел это детское тельце с русой головкой, с легким ежиком и пролысинкой на макушке. Ребенок не плакал и не кричал. Он убегал не оборачиваясь, втянув голову в плечи, сгорбившись, и его ручки, согнутые в локтях, как будто что-то отгребали или отталкивали от себя. Это было как в замедленном кино: мои ноги, мой автомат… правая рука дергает затвор… левая поднимает автомат… и между отверстием дула и пролысинкой на макушке мальчика возникает смертельная прямая… Но вдруг, где-то справа, у противоположной стены двора, я даже не увидел, а по-звериному почувствовал то ли чью-то фигуру, то ли просто силуэт. И тогда мой автомат резко качнулся в ту сторону и плюнул свинцом. Я обернулся и волосы зашевелились: по стене, оставляя красные кровавые полосы, медленно сползал Он. Он как будто садился, его коричневые глаза без зрачков смотрели на меня и не выражали НИЧЕГО, и только кровавые следы над его головой становились все длиннее…

* * *

– Вот такие, брат, дела, – сказал он, допивая вино. – Я, пожалуй, пойду.

Он встал, тяжело опершись на стол, и, пошатываясь, пошел к выходу. Он забыл расплатиться, но мне не хотелось ему напоминать об этом. Когда он открывал дверь, я его окликнул:

– А как же мальчик?!

Он обернулся:

– Какой мальчик?

– Тот, малыш.

– А-а-а. Жив. И дед жив… – и дверь захлопнулась за ним.

Я подозвал официанта и, расплатившись, вышел на воздух. Я шел по вечернему, ничего не подозревающему городу и думал о том, что теперь знал. Ничего не подозревающие люди спешили мимо меня: кто-то домой, кто-то развлечься, кто-то по делам. Все было по-прежнему. И от этого было еще более грустно. Я курил сигарету, брел, смотря под ноги, и думал. А когда подходил к своему дому, то в скверике, прямо против моего подъезда, на лавочке, я увидел одиноко сидящего человека. Это был ОН.

1988–1991 гг.

Я – убийца

Своих родителей я не успел убить – они умерли раньше. Им повезло. Они успели лечь в гроб до того, как я принял решение. И поэтому первой я убил свою тещу. Она была эдакой молодящейся дамой. Она вечно красила волосы «Блондораном» и шлялась по подругам.

Пять лет я терпел. Пять лет – после того, как мы решили съехаться. И за эти годы мы ни разу не ссорились. Я не могу сказать, что наши отношения были хорошими или плохими, скорей они были никакими. Она не мешала жить мне, я не мешал ей. Когда я говорил ей «доброе утро», она, улыбаясь, отвечала «здравствуй, дружок». И это изо дня в день! Я зарезал ее на кухне. Она стояла спиной ко мне у газовой плиты и что-то жарила. Сзади нее стоял стол и на нем лежал кухонный нож с черной рукояткой. Рукоятка была проклепана в двух местах, и поэтому на ней были стальные кружочки, по два с каждой стороны. Я тихо вошел и взял нож со стола. Сначала я ударил ее в спину. От удара она выпрямилась, она не закричала, а как будто насторожилась. Тогда я рванул нож на себя и вогнал его ей под правую лопатку. Она отвратительно завизжала, и тогда я начал ее резать.

Старшую дочь я подстерег в парке.

Поздно вечером она возвращалась с катка, на который всегда ходит с подругами. Весь вечер я жался к стене раздевалки и следил за ней. Каток был ярко освещен, а там, где была раздевалка, было не освещено, и поэтому она не могла меня увидеть. Я стоял и не знал, как и когда смогу ее подстеречь. Но я точно знал, каким образом я ее убью: веревка лежала за пазухой.

Мне повезло. Ее подруги остались с какими-то парнями, и она одна пошла домой. Когда она проходила через парк, я сначала догнал ее, а потом повесил.

Что касается сына, все было просто. Мы шли по узким мосткам через реку. Это было в деревне, и река там не очень широкая, но зато достаточно стремительна, и в ней есть очень глубокие места. Я просто столкнул сына в воду, и он утонул…

Я часто вспоминаю эту речку. Летом там хорошо порыбачить, особенно с ночевкой, когда можно поставить жерлицы, насадив на тройные крючки маленьких лягушат. Сидеть и ждать под стрекотание ночных сверчков, когда леска на поставленных в воду рогатках начнет разматываться, и тогда потихоньку начинать тянуть, то отпуская, то подтягивая леску на себя и вбок, а потом вытаскивать щучку или судака.

Жену я убил вчера. Когда мы легли в постель, я дождался, когда она заснет, а потом задушил ее подушкой…

В этом убийстве было что-то аристократическое. Когда я ее убивал, я представлял себе королевские дворцы и мятежных дворян, которые, отнимая жизнь у одного монарха, дают трон другому. Это было романтическое приключение.

Сейчас я знаю, я точно знаю, что теща опять сплетничает у подъезда с соседками. Жена отвела старшую в школу, а младшего в детсад и сама на работе. Но я-то знаю ТОЧНО, что они мертвы, и я умнее их всех. Я знаю, что сегодня совершу то, чего никто из них не ждет. Сегодня я совершу САМОУБИЙСТВО. И для этого мне нужно просто уснуть!

Керь (сказка)

М.У. посвящено

Если долго не спать ночами, а проснуться под вечер, когда электрички уносят за город, в темноту своих одиноких наездников, а белые кошки начинают открывать желтые семафоры для всего, что движется во тьме, можно вспомнить про тайный лаз в земле, который находится в секретном месте, которое находится в секретном углу, в земле, там, где кольцо трамвайных путей описывает дугу, и прохожие не пересекают железных линий.

И тогда можно вспомнить про девочку Марианну, которая живет в Москве и знает секрет. Она знает, что в тайный лаз, который находится в секретном месте, в укромном углу, всегда спускаются двое, молодой и старый, и зажигают там свет. Тогда нужно пересечь железные линии и приблизиться к Месту. Припасть к земле и прислушаться. И когда услышишь неясный шум, знай – они здесь. Открывай тайный лаз, и под ним будет решетка, а за ней свет и голоса.

И тогда откроются заветные двери в земле и станет больно глазам, потому что станет совсем светло. И голоса в земле затихнут, прислушиваясь, а потом старый испуганно спросит:

– Кто там?

– Гестапо. МосГаз! Открывайте. Вы окружены. Ваша карта бита!

И молодой выйдет наружу, опустив белобрысую голову на юную грудь, и накроет ее плечами. И сдастся на милость победителя. А старый закричит:

– Не подходи, убью!..

И начнет строчить короткими и длинными очередями.

И тогда надо приложить КЕРЬ к левому уху и прошептать волшебное слово АЛАНГА.

И тогда снизу сразу начнется артобстрел из тяжелой, средней и легкой артиллерии.

А когда все закончится, можно будет слушать грустный одинокий плач старика.

И тогда нужно закрыть тайное место и забросать его грязной, противно пахнущей землей, а потом уйти к кольцу трамвайных путей, которое описывает дугу, положить КЕРЬ на одну из железных линий и дождаться трамвая.

И когда трамвай беспощадно промчится и поедет дальше, согласно маршруту следования, указанному на прямоугольных досках и номере, надо поднять горячую пластину и уйти в неизвестном направлении, слушая жалобную ноту, которую пластина будет издавать. Но так можно поступить только, если услышишь плач старика. А если плач не будет слышен, то Создатель прольет с неба хляби небесные. И помчатся всадники, призывая всех в одно место.

И тогда разрушатся дома и деревья, а животные будут спасаться в диких горах и не спасутся.

А когда вода зальет все то, что раньше называлось землей, останутся только рыбы, которые будут пожирать друг друга, потому что есть будет уже нечего и незачем. И когда последняя рыба умрет, затихнет Океан и появится солнце.

Но оно тоже не услышит жалобную ноту. Потому что оно далеко. За 500 миллионов миль и 25 миллионов парсеков.

1992 г., г. Новая Каховка

У окна

Я ехал в вагоне скорого поезда в Москву из Саратова. Это было накануне нового, 94-го года. Поезд остановился на перроне какого-то городка. Он остановился всего на каких-нибудь 3 минуты, чтобы тронуться дальше, увозя меня к дому. Из простого любопытства, может быть, я подошел к окну и посмотрел в него. А может, я подошел не просто так, а что-то привлекло меня, чтобы выглянуть наружу. Что-то тихо звякнуло во мне, какой-то маленький молоточек стукнул по хрустальной шестеренке, и она, повернувшись, создала тихий звук. Но я не в силах сказать точно, было это до того, как я остановился у окна, или после. За окном был вечер и вечерний вокзал розово-серого цвета стоял передо мной с окнами из желтого электричества. Перрон был бел от снега. На снегу стояли трое-четверо мужиков в ушанках и унылый милиционер, который грустно посмотрел на меня.

Прозвучал свисток, и поезд потихоньку тронулся, навсегда разлучая меня и с вокзалом, и со снежным перроном, и с мужиками, и с грустным милиционером. Поезд тихо уезжал, а за окном шла баба в темном пуховом платке. Рядом с нею бежали собаки. Одна – большая, черная и кудлатая, а другая поменьше, черная же, но с белыми подпалинами. Баба что-то говорила собакам, а они, прислушиваясь, бежали рядом. Потом по путям прошел мужик-путеец в желтом жилете поверх телогрейки, чему-то улыбаясь. Потом проплыли мимо цистерны и какие-то бочки, за которыми мерцали огоньки окон деревянных домов. Три цыганки тащили какие-то мешки через пути. Тихо проплыла путевая сторожка со шлагбаумом. Наверное, 100 лет назад было так: и эти цистерны, и мужик-путеец, и сторожка со шлагбаумом, и цыганки со своими мешками; так же грустно и прекрасно.

И не есть ли та тоска, которая родилась во мне, тоской по Родине? Не есть тот тихий звук, который прозвучал в моей душе, – любовь?

Поезд уезжал домой, вздрагивая и качаясь на рельсах, а я сидел, писал эти строчки.

1993 г. вечер, поезд «Саратов-Москва»

* * *

На автоответчике гудки несказанных слов.

* * *

На Тверском – проститутки. Жаль, что так много блядей. И все равно наши девчонки Лучшие в мире!!!

* * *

Мне захотелось, чтобы собака, Которая случайно оказалась в подъезде, Была Посланцем. Наверное, эта мысль – мысль труса.

* * *

В пустом доме захотелось друзей И в то же время захотелось одиночества.

* * *

Вино, что искрится в бокалах, Чем-то напоминает слезы. Ну и пусть! Май 1994 г.

* * *

Он набрал ее номер и спросил:

– Это клуб? Его спросили:

– А какой вы номер набираете?

– Номер такой-то, – ответил он.

– А какой вам нужен клуб? – спросили его.

– Извините, я ошибся, – сказал он и бросил трубку. Но до того, как бросить трубку, он вспомнил, чей это номер, но почему-то спросил другое. Но ведь самое-то главное, что он звонил действительно в клуб по другому номеру, а набрал этот. И он подумал:

«А может, это она все напутала?! И вывела его рукой свой номер».

Ноябрь 1994 г.

Смерть демократа

Один демократ ехал в метрополитене. Он сидел среди сограждан и молча восхищался видом дверей с надписями «Не прислоняться к двери». Собственно, он сидел напротив этих дверей и поэтому восхищался. Еще он думал про народ, с которым он находился в данный момент. «Вот, вокруг как много людей в поезде метрополитена. И я среди них сижу, и ничего такого не происходит. Я в самой гуще событий».

Но демократ был настоящим, не каким-то там просто демократом, а всамделишным демократом с правильным лицом и зорким глазом. Этим самым глазом он мог, как аппаратом доктора Рентгена, посмотреть на все вокруг и сказать сразу свое рассуждение или даже прочитать доклад на вольную тему.

Когда поезд останавливался на станциях, из него выходили и входили граждане и гражданки. И демократ молча, но всей душой приветствовал передвижение сограждан и восхищался простой и незатейливой добротой простого народа.

На одном из перегонов между станциями демократ, не желая привлекать внимания и сохраняя инкогнито, чтобы быть в гуще событий, незаметно кашлянул в ладошку. Но, когда он кашлял, то сильно натужился и громко пернул. Человеческое стадо сразу пришло в движение и стало обращать на него внимание. Демократ смутился и весь покраснел. А гражданка, сидевшая рядом с ним, в цветастом платье, не стала зажимать нос, как все, хоть ей было противно. А участливо сказала: «Это ничего». Но демократ весь покраснел, потому что понял, что теперь его могут принять не за демократа, а за какого-нибудь исламского фундаменталиста или жидомасона. Он стал плакать и сморкаться в платок. На платке оставались зеленые сопли, и он брал их двумя пальцами с платка и нервно ел. Он всегда ел сопли, когда думал о судьбах страны. А гражданка в цветастом платье сказала, что сопли не так вкусны и предложила ему яблоко антоновку из авоськи, говоря в утешение, что оно тоже зеленое. Но демократ ей не поверил и все равно ел сопли и плакал.

А когда вагон метрополитена доехал до следующей станции, демократ вскочил на ноги и, обращаясь к дедушке с медалью за оборону Горы Шипка со словами «уйди, говно», выбежал из вагона.

Когда он пришел домой, он достал табельное оружие имени Стечкина и застрелился. Он не мог вынести той мысли, что он предал простой народ. Мораль: демократ поступил как патриот.

Дилер и брокер (д. и б.)

Однажды поссорились Д. и Б. Сначала они просто пихались, а потом стали бить друг друга по морде и обзываться Тришкой и Митрошкой.

Одна проститутка согласилась обслужить сразу двух граждан. Одного черного, а другого рыжего. Когда она с ними пошла в подъезд, то рыжий взял ее под правый локоток, а черный – под левый.

По дороге к подъезду между рыжим и черным возник спор на предмет первоочередности обладания телом. Рыжий очень радикально говорил, что первый – он, а черный не менее радикально опровергал рыжего. При подходе к подъезду разногласия радикально настроенных справа рыжего, а слева черного обострились, и они стали харкать друг другу на пиджаки. Проститутка, находясь между ними, видя, что разногласия обострились, сказала: «Не ссыте. Обоих обслужу одновременно».

Она была центристкой.

Синопсис художественного фильма «Дитя»

Я думаю, каждый человек или в какие-то минуты своей жизни, или только однажды сталкивается или даже оказывается внутри неких ощущений или чувств, которые невозможно передать словами. Примером может служить то состояние, что может возникнуть в каком-то конкретном бытовом месте, в котором Вы находитесь впервые и понимаете, что, действительно, никогда не были здесь прежде, но другое внутреннее чувство говорит Вам, что это уже было однажды, и все предметы, которые Вас сейчас окружают, уже существовали в той же структуре раньше. И Вы так же находитесь уже внутри этой структуры.

Такое состояние я когда-то назвал для себя «состоянием ожидания». Мне всегда казалось, когда это состояние посещало меня, что это некая подсказка, некий намек на что-то, чего я не могу понять сейчас. Я понимал, что передо мной возникает реальный образ, воплощенный в конкретные осязаемые, окружающие бытовые предметы и обстоятельства – который подталкивает меня через визуальное узнавание к более глубокой сути.

Может быть, наиболее «простым» примером могут являться сны, которые мы видим. Бывает, что наутро мы не помним, что видели во сне, бывает, что помним, но это не вызывает в нас никаких эмоций, которые можно назвать словом «странные». Но бывают сны, которые мы долго не можем забыть, к которым долгое время возвращаемся в мыслях, ища в них смысл, чувствуя, что смысл зашифрован, и если расшифровать его, то мы сможем узнать нечто важное для себя. Сны являются мыслями души, превращенными в образы, и самое интересное, что только после того, как мы увидим образ – рождаются в нас слова, которыми мы пытаемся сформулировать для себя этот образ.

То есть, только после того, как мы увидим конкретный образ, появляются слова. Это относится к снам. Но бывает, что мы можем чувствовать только образами, и эти образы не превращаются, собственно, в слова, хотя имеют свои названия, и это происходит в нашей реальной, повседневной жизни.

В фильме «Дитя» герой сталкивается с ситуацией, которая приводит его к таким ощущениям. Очень важно, чтобы Вы поняли, что эти ощущения, прежде всего, не мистические, они иные.

Я назвал эту историю для себя детективной. Но слово «детектив» для меня лишь удобное слово, т. к. оно предполагает динамическое развитие событийного ряда фильма.

В некотором городе происходит ряд смертей. Смертей разных: убийство, несчастный случай, болезнь, старость. Но неизменно рядом с мертвым телом находится новорожденный ребенок.

Это случается вначале картины, когда супруги каждый вечер, приходя домой после работы, слышат детский плач за дверью старухи-соседки. Это случается, когда случайный прохожий находит труп убитого старика-антиквара у дверей магазина и т. д. Но когда, как в первом случае, представители властей взламывают дверь в комнату старухи, почувствовав запах разложения человеческого тела: или, как во втором, когда юноша бежит звонить, чтобы сообщить о случившемся, и потом возвращается на место происшествия, ребенка никто не находит. Он исчезает. Хотя в первом случае слышали его плач, а во втором – видели.

Эти необычные обстоятельства будят в герое фильма, судебном эксперте криминалисте, переживания, о которых сказано выше.

Он пытается разобраться в своих чувствах и начинает расследование, свое собственное. Но ничего выяснить не удается, хотя он постоянно чувствует, что близок к разгадке происходящих событий. Он мучается и переживает, пытаясь понять, почему это происходит, и чувствуя, что он должен это знать.

Уже к финалу картины, его старая знакомая, которую он знает с детства, бросает ему случайную мысль о том, что для того, чтобы родился ребенок, другой человек должен умереть.

Она рассказывает ему эту сказку, которую он сам сочинил для нее в детстве, чтобы она не боялась похорон и мертвых.

Эти-то случайные слова и объясняют герою все. Он понимает, что, наконец, может объяснить себе суть странных происшествий в городе. Он спешит проверить свою версию.

Он звонит, но все родильные дома, чтобы ему сообщили о родах, которые должны произойти в ближайшие минуты, требует по городскому селектору, чтобы ему сообщили о фактах смертей.

И когда он узнает, что в одном из городских родильных домов родился ребенок, он с отчаянием ждет сообщения о чьей-либо смерти. Но селектор молчит.

Ребенок родился, и никто не умер.

На этом заканчивается фильм.

Я хочу сказать, что тот поток сознания, который превратился в конкретный объект – дитя, и сформи-ровался в логическую систему, разрушил сам ребенок, т. е. он появился, когда захотел и исчез, когда захотел, и с нами осталось только осознание. Осознание того, что мы ЭТО видели.

В заключении я хочу сказать, что мне невозможно объяснить самому себе до конца, о чем этот фильм.

Записки баталиста

От автора

Я долго думал, стоит ли опубликовывать эти рассказы. С одной стороны, прошло уже несколько лет. С другой – читатель увидит в них элементы подражания известным писателям прошлого. Но все-таки я решился. Потому что с этими рассказами, а, точнее, со временем их написания у меня связаны теплые и уже, отчасти, ностальгические чувства… В 1986 году в силу определенных обстоятельств я около полугода жил в семье моих друзей в Кунцеве. Семья состояла из Олега Сальхова, его очаровательной жены Ираиды и не менее очаровательной тещи Тамары Петровны. Еще в доме присутствовала собака под романтическим именем Гнида. Мы были молоды и не обеспечены, и если случались деньги, то они тут же превращались в еду и сигареты. Но так как у меня деньги случались реже всех, то меня просто кормили, что, впрочем, никого не тяготило и меня в том числе. Тогда мы зачитывались Хармсом и Зощенко. Хармс был только в «Самиздате», поэтому читать его было вдвойне интересно. И вот не помню когда, в какой день, я начал писать биографию гибели Славного Гвардейского Полка. Я набросал сначала пару рассказов и прочел их вечером на кухне, за сигаретой и чашкой чая под всеобщее одобрение. Так как мои литературные испражнения были приняты с большой теплотой, я обнаглел и начал писать рассказы поточным методом. Так случился цикл с большим количеством персонажей, от нижних чинов Русской армии до Императора. Олег Сальхов придумал для него название: «Записки баталиста».

…И вот теперь я держу в руках листки, залитые кофе и чаем, с этими рассказами и вспоминаю то славное время, тех милых и горячо любимых мною людей, которые в течение полугода были моей семьей и останутся в моем сердце на всю жизнь. Этот цикл я посвящаю им.

1. Славный гвардейский полк

Рядовой Мамонов доводил рядового Бизонова. Рядовой Бизонов застрелил Мамонова в спину, когда полк пошел в атаку.

Это видел рядовой Газонов – и рядовой Бизонов застрелил рядового Газонова в целях конспирации. Это видел рядовой Патронов. Он заколол штыком Бизонова, потому что Газонов был другом Патронова. Рядового Патронова уничтожил рядовой Наклонов, так как Бизонов приходился кумом Наклонову. Рядового Наклонова убрал взводный старшина Анахрененко в назидательных целях. Это видел поручик Фильдеперсман. Он пустил в расход взводного старшину Анахрененко за издевательство над младшим чином. Поручика Фильдеперсмана кончил капитан Иванов. Он не уважал Фильдеперсмана за антисемитизм. Капитана Иванова расстрелял генерал Фон-Сичкин за потерю офицерской чести. В генерала Фон-Сичкина попала шальная пуля, и он скончался от ран.

Так погиб Славный Гвардейский Полк.

2. Загадка природы

Полкового врача Вумного вызвали в лазарет. На операционном столе лежал легкораненый гвардии рядовой Патронов. Когда Вумный внимательно обследовал солдата, он обнаружил, что у рекрута нет одной ноги (левой) и одной руки (правой), а в груди зияет огромная дыра от прямого попадания осколочного снаряда.

Вумный пощупал у больного пульс и сказал: «Больной скоропостижно скончался».

– А от чего он помер? – спросила любопытная сестра милосердия.

Опытный эскулап поднял палец и сказал:

– Загадка природы!

3. Саперы

Саперы Кузин и Кукурузин пошли разминировать минное поле. Случайно они забрели на огород зажиточного крестьянина Макара.

Макара очень огорчил их приход. Он взял двустволку и принялся палить по незванным гостям картечью.

– Ой, мама! – промычал Кузин и упал замертво.

– Сапер ошибается только один раз, – обобщил Кукурузин и рухнул рядом.

Слава Павшим Героям!

4. Язык

Газонов и Патронов пошли в разведку за «языком». Вскоре они поймали толстого и смирного германца и притащили его в штаб. Главнокомандующий генерал Фон-Сичкин сердечно обнял и троекратно по-русски расцеловал «языка». Потом бесстрашный рубака достал носовой платок, утер навернувшуюся слезу и растроганно сказал: «В нашем полку прибыло!»

5. ***

Полковой повар Малохольнов варил суп. В супе не было ничего, кроме воды, соли и двух-трех листочков конского щавеля. Когда суп закипел, на запах соли стали слетаться мухи и другие козявки. Они стали падать в котел. К Малохольному подошел кавалер трех Георгиев рядовой Кукурузин и спросил:

– С чем суп?

Малохольнов посмотрел в котел и весело доложил:

– С мясом!

6. Аэроплан

В Славный Гвардейский Полк прислали аэроплан. Все очень обрадовались.

Главнокомандующий Фон-Сичкин сказал: «Теперь у нас есть аэроплан, и мы будем громить врага!» Полк пошел в атаку.

Через несколько минут аэроплан был сбит германцем. Все обиделись.

Генерал Фон-Сичкин сказал: «Теперь у нас нет аэроплана, и мы не можем громить врага».

Полк отступил на заранее подготовленные позиции.

Какой идиот станет наступать без авиации?

7. Остряк

Офицеры очень любили показывать аэроплан дамам. Дамы обычно спрашивали:

– Неужели это аэроплан?

– Аэроплан для милых дам! – каламбурил Фильдеперсман. Он был очень остроумен.

8. Конь

Генерал Фон-Сичкин сидел на коне. К нему приблизился Император.

– Это – лошадь? – спросил Император.

– Никак нет, Ваше Величество, конь! – не моргнув глазом сказал генерал.

– Конь-огонь! – констатировал Император и произвел генерала в фельдмаршалы.

Армии нужны честные главнокомандующие!

9. Шахматы

…Фельдмаршал Фон-Сичкин играл в шахматы с Императором.

– Мы – конем! – сказал фельдмаршал.

– А мы – слоном! – произнес Император.

– А мы – шахом! – сказал фельдмаршал и поднял фигуру.

– А мы – матом! – произнес Император и грязно выругался.

10. Рыбалка

Капитан Иванов ловил рыбу. К нему подошел поручик Фильдеперсман.

– Клюет? – спросил Фильдеперсман.

– Не клюет, – из принципа ответил Иванов.

Фильдеперсман отошел в сторону, достал из кармана бутылку водки и отпил.

Отдышавшись, он спросил:

– Клюет?

– Нет, – из принципа заметил Иванов. Фильдеперсман вновь отпил спиртного.

– Клюет?

– Не клюет! – отрезал из принципа Иванов.

К Иванову подошел генерал.

– Клюет? – спросил он.

– Клюет! – беспринципно ответил Иванов.

– Кто? – как бы в шутку спросил генерал.

– Фильдеперсман, – на полном серьезе констатировал Иванов.

Иванов любил софизмы.

11. Экспериментатор

Полковой врач Вумный был очень умным. Он увлекался экспериментальной медициной и любил делать всякие ампутации. Бывало, принесут ему больного, скажем, дизентерией вперемежку с бронхитом. Врач осмотрит его с ног до головы, а потом скажет: «Эге, батенька, что-то мне ваши руки (или ноги, или еще чего) не нравятся». И враз оттяпает ему руки, а то и с ногами вместе. И смотрит, чего будет. А больной лежит, конечно, смирно. Руками не машет, их у него нет. Дышать ему трудно, даже совсем невозможно от обиды. И по нужде сходить трудно, не на чем. А Вумный смотрит, как больной лежит бревном, и говорит: «А если, к примеру, ему заместо ног руки прилепить, а заместо рук ноги, чего будет?» Хорошо, несут ему из спиртовой банки руки с ногами от другого ампутированного. Вумный враз присобачивает ему их на то место, откуда они произрастают, и говорит: «Вот я присобачиваю ему руки с ногами, и по законам природы они должны прирасти. И все должно на нем зажить, как на собаке, согласно моей философской доктрине».

А больной лежит, конечно, еще более смирный, чем был, и вроде как дыхание затаил. Час лежит, два, потом темнеть начал, а на третьи сутки совсем почернел, и дух из него пошел, прямо скажем, какой-то не такой…

Вумный посмотрел на него и сказал: «Да он никак помер. Я думал, он просто дыхание затаил, а он уже окочурился». Послушал он больного, понюхал и говорит: «Ну да, точно помер, подлец, не выдержал научного эксперимента. Слаб оказался.

Срезался! Дыхалки не хватило!»

Сплюнул Вумный, папироску закурил, задумался весь. А потом просветлел и назидательно произнес: «Наука требует жертв!»

Оглавление

Акция «Нонсенс»

  Там, где кончается дождь

  Нонсенс

  Если ты хочешь уйти

Реки

  Белый колпак

  Вальс Москва

  Скорый поезд придет в 6 часов

  Дорожная

  Чем пахнут твои деньги

  На перекрестке Луны

  Реки

  Я погиб на войне

Между водой и огнем

  Оглянись

  Странная птица Ло

  Он уехал в Париж

  Ольга

  Эй, брат, здравствуй!

  Напои меня водой

  Непокоренная вера

Я обожаю джаз

  Песня не про него (сантехник)

  Playboy (Д. Певзнер, И. Сукачев)

Неприкасаемые

  Дорога под землею

  Без четверти восемь

  Эрегированный

  Брел, брел, брел

  Ассоль

Неприкасаемые часть II

  След тишины

  Право на выбор

  Города, где после дождя дымится асфальт

  Окно на окраине

Песни с окраины

  За окошком месяц май

  Это был ангел

  Горит огонь

  Витька Фомкин

  10 000 километров

  Но все это будет

  Дроля (любимый)

Кризис среднего возраста

  Вниз по течению реки

  Телефонные парни

  Знаю я, есть края

Барышня и дракон

  Барышня и дракон

  Песня вольного стрелка

  Песенка про Тому

  Ритка Дорофеева

  Ничего не надо

  Цыганочка

  Нулевой километр

  Маленькое тигровое колечко

Стихи разных лет

  Моя бабушка курит трубку

  Я знаю

  Без названия

  Краснофлотец Степан

  Неврастеник

  Пассажир

  Дождливый вечер в пятницу

  Остров «Сиеста»

  Апофеоз деревянному столбу

  Кошки

  Анти и реальность

  Черная кошка

  Мечтатель

  Куда?

  Ловелас

  Василий Петрович

  Василий Петрович (часть II)

  «Не гонитесь за внешним эффектом…»

  Весеннее впечатление

  «Зубастые рыбы…»

  Белый король

  Отцы и дети (монолог гражданина в автобусе)

  Ты не верь

  Дай мне руку!

  «22 революционных матроса…»

  «Лишь только упадет на город нежный…»

  Звезда микрорайона (кич)

  Ночь

  1975-й

  Рай (Тема к к/ф «Затерянный в Сибири»)

  Розовый след на белой дороге

  «Где этот край?..»

  Эксгибиционист

  Боль

  Уйди от контроля На смерть Луцека

  «46 весен и 37 лун…»

  Убей, убей, убей, убей

  Без названия стих

  Король проспекта

  Янки Додсон

  Канарейки, 9-й калибр и тромбон

  Мой друг уехал

  Хочет хоть кто-то

  Плачь

  Watch TV

  Третья чаша

  IKEЯ

  О чем поет гитара…

  Белые дороги

  Лейтенанты

  Нас было четверо

  Перезвоны…

  Иероглифы

  Невезение

  Черная весна

  Коля «Огонек»

  Сколько был я зол (карама)

  Сре-тен-ка

  Трусики «бобо»

  Грязная песня

  Свободу Анджеле Дэвис

  Ночной полет

  Серенькие ежики

  Людоед пойман

  Полюби меня

  Самый маленький звук

  Страсть

  Твой шепот и смех

  Человек-привычка

  Ночной народец

  Песенка про табак

  Колечки

  Гибель «Курска»

  Считалка Сказки для детей

  Зеленые капустницы Сказки для детей

  Самолет Сказки для детей

  Сказка

  Товарищ жлобин, красный командир (песнь) Сказки для детей

  «Долго-долго-долго пляшет огонёк…»

  Первая встреча (Романс)

Рассказы, сказки, заметки

  Кукарача

  Птица

  Цветок и камень

  Гвоздычки

  Рыбный батька

  Он

  Я – убийца

  Керь (сказка)

  У окна

  Смерть демократа

  Дилер и брокер (д. и б.)

  Синопсис художественного фильма «Дитя»

  Записки баталиста

    От автора

    1. Славный гвардейский полк

    2. Загадка природы

    3. Саперы

    4. Язык

    5. ***

    6. Аэроплан

    7. Остряк

    8. Конь

    9. Шахматы

    10. Рыбалка

    11. Экспериментатор Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg