Татьяна Кузовлева Одна любовь
А вы – Серебряного века
Такие разные певцы,
Чьих строк серебряное эхо
Сквозь пограничные столбцы
Летело, по сердцам рассеясь.
И так захватывало дух,
И восклицалось: «Ходасевич!»,
«Иванов!» – выдыхалось вслух.На что и как вы жили-были,
Какие боли, беды, были
Вмещались в ваши зеркала?
И родина или чужбина —
Кто бил точней из-за угла?
Вы все по тропке леденелой
Теперь ушли за горизонт —
Бесстрастный Блок,
Безумный Белый
И шляпой машущий Бальмонт.И я черчу, сосредоточась,
Над Временем незримый мост
Среди великих одиночеств
К ночному блеску ваших звёзд.I ДНЕВНИК
* * *
Живём, не разнимая рук,
Благословляя боль объятья:
Очерчен заповедный круг
Ещё до таинства зачатья.
В нём осязаем каждый звук,
Священны имена и даты,
И чем теснее этот круг,
Тем нестерпимее утраты.И потому в пути, в дому,
В лихие дни, в ночные праздники
Я не отдам вас никому —
Земного круга соучастники.* * *
Всё начиналось ярко.
Всё впитывалось быстро.
Стучало сердце жарко,
Выбрасывая искры.
Влюбляясь и ликуя,
Повсюду рифмы слыша,
Училась я вслепую
Ходить по краю крыши.Дрожа, и замирая,
И от бесстрашья плача,
Но всё же понимая,
Что не могу иначе.Что мне – напропалую, Над пропастью – всё выше.
…Я до сих пор вслепую Иду по краю крыши.
СНЕЖИНКА
Обжигаясь, тая, умирая
Бабочкой, стремящейся в огонь,
От любви и нежности сгорая,
Упадёшь ты на мою ладонь.
О восьмиконечная, резная,
Хрупкая, почти что неземная,
Падчерица вечной мерзлоты, —
Как сбежать от стаи ты решилась,
Невесомой, как тебе кружилось,
Как тебе срывалось с высоты?Сколько от дождя до снегопада
Странствовала ты, моя отрада,
Капелька, хрусталинка, душа?
Как смогла в перерожденье вечном
Сердце от распада уберечь ты,
Воздухом разреженным дыша?Где ещё меж тем и этим светом,
От земли взлетающие летом
И к земле летящие зимой,
Вдруг сойдутся в точке изначальной
Два пути несхожих и случайных,
Два летящих встречно – твой и мой:Яркой вспышкой, нестерпимой болью
Расставанье мне проколет грудь.
…Я боюсь пошевелить ладонью,
Чтобы эту близость не спугнуть.ГРОЗА В БРАТИСЛАВЕ
Послушай: под кровом чердачным
Свет лампы ходил ходуном,
И ливень выплясывал смачно,
По жести стуча каблуком.
В каком-то безумном экстазе
Рвал ветер полночную мглу,
И души князей Эстерхази
Роптали, столпившись в углу.Я спутала век. Одиноко
Мне было в храмине чужой,
И сломанный зонт однобоко
Топорщился рядом со мной.Не мог он сдержать эту силу,
Угрюмо ущербность тая, —
Такой же, как я – однокрылый,
И лишний такой же, как я.* * *
Ольге Заботкиной
Из сумрака запущенной квартиры
Сквозь зеркала, сквозь стены, сквозь гардины
Он проступает – призрак, образ, дух
Той женщины – красавицы, танцорки,
Которой и партеры, и галёрки
Рукоплескали, не жалея рук.В балетной стати, в чуть лукавом взгляде,
В испанском ли, в цыганском ли наряде —
Во всём петербуржанка. И во всём —
То сдержанна, то вспыльчива, то вздорна.
И тайно кровь барона Бенкендорфа
Блуждала в ней и жгла своим огнём.Наследница изысканных портретов,
Детдомовка, блокадница, балетом
Лишённая тепла, одна как перст,
Она в любви искала лишь защиты.
Её мужчины были знамениты,
И каждый для неё был – тяжкий крест.А может, всё же крылась в том пружина,
Что с ней жесток был любящий мужчина
Затем, что он не понимал одно
И гневался на женщину напрасно:
Бывает так, что красота бесстрастна,
А разбудить – не всякому дано.* * *
В сумерках утренних на подмосковном шоссе
Там, где сугробы застыли, синея и горбясь,
Жду, замерзая, когда по моей полосе
В гору поднимется медленно сонный автобус.
Вот он покажется, тусклые пяля глаза,
Шумно вздохнёт и замедлит свой бег по привычке.
Возле меня остановят его тормоза.
Лязгнув и кашлянув, он заспешит к электричке.Я отогреюсь среди полушубков и шуб,
Куревом и чесноком надышусь до тошноты.
Уши заложит мотора усталого шум,
Однообразно заспорит с кондукторшей кто-то.Вечная книга зачитана будет до дыр.
Сумерки эти едва ли в ней главное смыли:
Как не реален и призрачен утренний мир,
Как не реален и призрачен ты в этом мире.Хрупок ледок, по которому жизнь моя вновь
Утром легко к твоему устремляется взгляду...
Жалостью я называла когда-то любовь.
Нежностью – надо.ВЕТЕР НАД ГУДЗОНОМ
Зачем ты случайному зову
Навстречу рванулась, строка?
Здесь ветер гудит над Гудзоном,
Гоня по воде облака.
Вот так и тебя он погонит,
Срываясь внезапно на свист,
Подхватит, закружит, обронит,
Забудет, как высохший лист.
Вернись! Твой роман с ним не вечен,
Вам вместе не быть никогда.
Он лишь со скитаньем повенчан
И рвётся незнамо куда.
К бумаге его не приколешь,
У ветра – особый резон.
Ты хрупкою рифмой всего лишь
Заденешь свинцовый Гудзон.
* * *
В преддверье лета, в предвкушении сирени,
В высоких сумерках, где молча гибнут тени,
Где зверь готов смахнуть остатки лени
Ритмичными ударами хвоста;
Где в чащах спит голодный дух охоты,
Где так опасны рек водовороты
И дробная кукушкина икота
Отсчитывает годы неспроста, —Там воздух над деревьями слоится,
Там всё острее проступают лица
Всех тех, кто так мучительно любим.От нас совсем немного надо им:
Упоминанье имени, когда На небе всходит первая звезда.
И, трогая свечи живое пламя, Почувствовать, что нет границ меж нами.
* * *
Возвращаются ветры на круги своя,
И с востока на запад летит колея
И без пауз – к востоку, по кругу.
Ах, как кольца свиваются туго!
И космический холод касается лба,
По касательной рвётся и тает судьба.
Сколько ей – сколько мне до исхода?
Всё дарю, чем ещё поделиться могу,
И отсюда, где мы друг у друга в долгу, —
Всё раздав, налегке, на свободу...* * *
Меж каньонов, карьеров, откосов сыпучих,
Где, царапая дно, ветер гонит песок,
Где нависли жилища, как гнёзда, на кручах,
Где таинственной птицы звенит голосок;
Где нанизано небо на шпиль кипариса,
Где берёза роняет листву к декабрю,
Где листается книга цветочных капризов,
С лепестковым лепечущим лёгким «люблю» —Там моя, не привыкшая к вечному лету,
Оживёт, отогреется, дрогнет душа,
Этот путь, это время и эту планету
В триединстве вобрать безоглядно спеша.Я как будто забуду студёные ночи,
Нежность снега и вьюги настой колдовской,
Но окажется слишком короток и прочен
Поводок.
Он всегда у меня за спиной.Потому и мечусь между тех, кто любимы, Где две суши одним океаном свело...
В нашей жизни, наверное, всё совместимо.
Но у каждого – время и место своё.
Каменный каньон,
Лос-Анджелес* * *
Памяти Риммы Казаковой
Всю жизнь – как по лезвию бритвы.
Назад отводя локотки,
Ломала привычные ритмы,
Ловила движенье строки.И в страстном сражении с ложью,
Её угадав за версту,
Одна, без страховки, без лонжи
Искала свою высоту.И жизнь свою неудержимо
Сжигала, пока не сожгла.
Любима была, нелюбима.
Но главное всё же – была.Но главное – не изменила
Ни сути, ни цели своей.
И всех, кто обидел, – простила.
И всё раздала из вещей.И там, у Святого порога,
От плоти освобождена,
«Грешна ли?» – услышав от Бога,
Покорно ответит: «Грешна».И прежде, чем снова вернётся,
Иные освоит пути.
А нам ещё только придётся
Всё это однажды пройти.А нам ещё словом и взглядом
Искать на земле её след,
И видеть, и чувствовать рядом
Живой и немеркнущий свет.НЕ НАДО ЗАЖИГАТЬ ОГНЯ…
Тамаре Жирмунской
1
…В пальто распахнутом по улице
Идёшь, подхваченная маем,
И лишь у горловины пуговица
Раскрылья лёгкие сжимает.
Короткой оттепели крестники,
Мы жили строчками крылатыми, —
Влюблённые, почти ровесники,
Сплочённые шестидесятыми.Там вновь – весенняя распутица,
Вокруг то солнечно, то сумрачно,
Там ты опять идёшь по улице,
Слегка помахивая сумочкой, —Несёшь средь говора московского
Лица рисунок романтический,
Как с полотна Боровиковского
Сошедшая в наш век космический.
2
Скупей улыбки, встречи реже,
Но всё же в сокровенный час
В кругу ровесников мы те же
И те же голоса у нас.Мы пьём неспешными глотками
За то, что снова мы не врозь,
За лучшее, что было с нами,
За тайное, что не сбылось.И блещут тосты, строки, взгляды, И смех взрывается, звеня…
Лишь зажигать огня не надо. Не надо зажигать огня.
* * *
Памяти Беллы Ахмадулиной
Иным елей на сердце – гром оваций.
Другим – в тиши плетение словес.…
Но как стихам без голоса остаться,
Серебряного голоса небес?Без – льдинкою царапавшего горло…
Без – тело распрямлявшего в струну…
Как он звучал торжественно и горько —
Я ни один с ним голос не сравню.В нём были беззащитность и отвага,
И плачу я, наверно, оттого,
Что – вот стихи. Их стережёт бумага.
Но голос, голос! – не вернуть его.* * *
И полнолуние,
И тонкий плач койота,
И рвущийся с цепи у поворота
От запахов беснующийся пёс,
И тьма, что куст у дома поглотила,
И свет в окне, где тень твоя застыла,
И вырвавшийся, как из карантина,
Совы внезапно ухнувший вопрос —Всё то, что было до сих пор ничейно,
Что не имело вроде бы значенья,
Вдруг обрело разгадку, смысл, свеченье:
Мир – это только наша плоть и кровь.И мы – его бессмертье и движенье,
Его ядро, в котором исключенья
Немыслимы.
На всех одна любовь.
Каменный каньон,
Лос-Анджелес* * *
Энергия любви и сила света —
Миропорядок изначально прост.
Не все вопросы требуют ответа.
Порой важней, что задан был вопрос.
* * *
Выходит, что всю жизнь мы ждём убийства,
что следствие – лишь форма ожиданья,
и что преступник вовсе не преступник,
и что...
Иосиф Бродский. Посвящается Ялте
…и никто не знает, чья это была вина.
Просто воздух убийства в парадном заночевал.
Просто громко стучала о волнорез волна,
Просто чаечьи горла пронзительный ор порвал.
Впрочем, может быть, это отчаянья женский крик
По убитому, или страсти последний стон.
Всё сошлось в одно: Ялта. Сцена. Соблазн. Тупик.
И кровавый дрожит у страсти в руках пион.Ну а там, где соблазн и страсть, там судьба – мишень.
Там случайно смерть из случайного бьёт ствола.
И какая разница, ночь это или день,
Если жизнь осталась, а страсть из неё ушла.Там случайно всё: шахматист, капитан, Она.
Капитанский сын с парабеллумом. Не хотел…
На троих мужчин – выпадает одна вина,
Каждый – сам по себе.
Но один на троих прицел.
Кто из нас подспудно смерти своей не ждёт?
Кто идёт домой, подворотен не сторонясь?
И никто не знает, чья пуля его собьёт
И что между ним и убийцей всегда есть связь.И за всеми словами, так резко рвущими слух,
Пантомима ломает и сводит за актом акт.
И не важно – чайка кричит
Или мечется Бродского дух.
Просто смерть бывает случайной.
И это факт.НОЛЬ
Он лишь образ… Пустое место…
М. Письменный. Маракис
Когда на сцену вызван Ноль,
Сперва как плод воображенья,
Он так искусно входит в роль,
Что обнуляется мышленье.
И вот уже он не фантом —
Он ладно сбит и ладно скроен.
Он входит без стесненья в дом, —
А вслед за ним жильцов хоронят.Его не распознать в лицо.
Изменчива его орбита.
Ноль – ёрник, и его лассо
Вкруг шеи вкрадчиво обвито.И с ним вращение Земли
И звёзд небесное вращенье —
Всё чертит в воздухе ноли:
Ноль – Смерть. И тот же ноль – Движенье.Живую душу взять – изволь!
(За мёртвые – в ответе Гоголь).
Пока летит в пролётке Ноль,
Дай мимо пролететь.
Не трогай —Сшибёт. Погибнешь ни за грош.
А если и рванёшься следом,
Наткнёшься за углом на нож,
Застряв меж тем и этим светом.Ни вера не спасёт, ни боль
За тех, кто жмётся у обочин,
И глянешь в зеркало – там Ноль
Подмигивает и хохочет.* * *
А в парке ночном, когда запахи листьев остры,
Меня окружают в молчании справа и слева
Сатир, проступивший в проломе дубовой коры,
И вросшая в ивовый ствол непорочная Дева.
Он рвётся к ней с дуба, спеленат, распят, одинок,
Запутавшись в космах, пробив древесину бесстыдством
Весёлый Сатир, воплощённый соблазн и порок,
Пугающий Деву своим озорным первобытством.Таинственно всё, что почти не реально на вид.
И жизнь многомерна, нам тьму превращений пророча.
Недаром под утро, потупившись, Дева молчит
И тёмный Сатир замирает лукаво до ночи.Недаром так непредсказуемо сходятся в нас
И стыд, и порок, и гульба, и приверженность долгу.
Иначе зачем бы, зажёгшись в душе, не погас —
Огонь, без которого жить и темно, и без толку.Иначе зачем бы жила в моём сердце вина
За всё, что случайно, к чему не подобрано слова,
За то, что до вдоха последнего обречена
Душа отзываться ночному запретному зову.* * *
Над навсегда и никогда
Горит обманная звезда —
Насмешливая и пустая.
Шаг в сторону не есть расстрел.
Оставь в своей судьбе пробел,
Цепь до конца не замыкая.
И странствуя между людьми,
Оставь пространство для любви
И для души оставь немного,
Пока не явлено тебе
Последнее звено в судьбе —
Знак, что окончена дорога.* * *
Памяти Тани и Бориса Слуцких
Над рекой и холодной, и чёрной,
Цепенеющей в лунных мазках,
Узкоглазая женщина с чёлкой
Замерла на дощатых мостках,
И движеньем коротким и резким
От мостков оттолкнулась слегка,
И таинственным вздохом и плеском
Ей откликнулась шумно река.
Будто ждали они этой встречи,
Знали обе – не будет иной.
И светились покатые плечи
Под ущербно застывшей луной.Был едва ощутим запах горя,
Словно дальнего запах дождя.
И чертила я «Таня + Боря»,
От обоих беду отводя.
Помню, ветер срывался надрывно.
Помню, шли от реки вчетвером.
…Как была моя вера наивна
В то, что мимо прокатится гром.Унесло, смыло ливнем обильным.
Был костёр – побелела зола.
И любовь, что казалась всесильной,
Никого из двоих не спасла.* * *
Вмешаться в ход времён, переступить черту —
Смиримся, что не нам,
Что в гулком мирозданье
Не нам остановить мгновенье на лету,
Но издали смотреть и сдерживать дыханье.
* * *
Второго августа, как встарь,
Илья-пророк развеселится,
И громом грозовую хмарь
Его расколет колесница.
И после, ровно в этот день,
Пометит реку, по приметам,
Из леса вышедший олень —
Прощанье с летом.И первый жёлтый лист смахнув,
Оно движение замедлит,
Чтоб завтра, свежестью дохнув,
Очнуться золотым и медным.И этот день на рубеже
Ознобом пробежит по коже:
Он вроде бы прошёл уже,
Но всё-таки ещё не прожит.* * *
Прощальное тепло, повремени,
Всё лучшее случается нежданно.
Ах, Сонечка, как быстро тают дни,
Ложась под ноги листьями каштана.
Ах, Сонечка, с годами всё тесней
Душа к душе – с тревогами и снами.
И всё неотвратимей и ясней
То, что пребудет, то, что будет с нами.Ах, Сонечка, к нам жизнь всегда щедра,
Так сопрягая наших судеб звенья,
Что никакая разума игра
Код не раскроет перевоплощенья.Но этот поздний беспечальный свет —
Ещё не раз он плечи нам обнимет,
И мы пойдём за облаками вслед,
Пока однажды ни сольёмся с ними.Блуждая там, где счёт времён лукав,
Почти не веря в новое начало,
Мы всё-таки вернёмся, услыхав:
«Смотри, опять с небес звезда упала!».Ах, Сонечка…
* * *
Ночь новогодняя. В парке, похоже,
Кто-то затеял снегов ворожбу.
Господи Боже, ответь мне, за что же
Я наперёд свою знаю судьбу?
Неотвратимо означено словом
Всё, что беру я, по жизни кружа.
И не понять в этом мире суровом,
Кто мои судьи и кто сторожа,Что я ищу в нём, извечно тревожном, Чей у дверей караулю я след…
«Ты береги меня…» – выдохнуть можно. Жаль, невозможно расслышать ответ.
ОБИДА
Там, где ель, распрямившись пружинно,
В небе дальнюю метит звезду,
Я иду, не касаясь снежинок
И не зная, куда я иду.
Только слышится мне за спиною
Хрипловатая брань воронья.
И летит, и кружит надо мною
Грех великий – обида моя.Так и ходим, навроде двух пугал,
От домашнего прячась огня,
Пока сломлена, загнана в угол,
Не отхлынет она от меня.Всё пройдёт – будет утром забыто
То, чем ночь была обожжена.
И, вчерашнюю вспомнив обиду,
Улыбнусь: да была ли она?* * *
Что обиды?
Дай им только волю —
Захлестнут мгновенно с головою.
Их перетерпеть бы и забыть
В гамлетовском «быть или не быть?».
Лучше лёгкий вдох и лёгкий выдох.
Лучше бы, не помня об обидах,
Свечи запалить, налить вина.
Всё проходит в мире. Жизнь – одна.И не важно, чья была вина.
* * *
Когда судьба отхороводит,
Счёт встреч сравняв и счёт потерь,
Любовь, как странница, уходит,
Оставив приоткрытой дверь.
Бесшумна и полуодета,
Скользит в предутренней тиши,
И нет свидетелей, и нету
Вокруг и рядом ни души.Пробрызнет дождь легко и дробно,
Случайным облаком влеком,
Потянет из дверей ознобно
Влетевшим с воли ветерком.И ты неспешно и спокойно
Отметишь, сон согнав с лица,
Осыпавшийся подоконник
Снаружи, справа от крыльца,И краску старую фасада,
И пробормочешь: «Боже мой,
Давно чинить всё это надо…».
И дверь закроешь за собой.* * *
Не надо прощаний, не надо
Удерживать ветер в руке.
Достаточно и полувзгляда,
Чтоб выйти за дверь налегке.
Не надо, не надо прощений.
Любой – без вины виноват.
Но пуще всего – возвращений
Не надо, не надо назад.Всё сгладится, пусть и не просто.
Останется в горечи глаз.
Наверно, наряд не по росту
Достался кому-то из нас.И узел никто не разрубит,
И, что б ни стряслось наперёд,
Никто никого не погубит,
Никто никого не спасёт.* * *
А. П.
Как капризно июль
Гонит пух по московским асфальтам!
Наши судьбы без устали крутят скрипящую ось.
Будь же благословенно, что прожито было с азартом,
То, что тратилось щедро и с юности не береглось.Это нынче мы сделались так непростительно скупы:
Экономим минуты, легко растранжирив года.
Это мы – это ветер обжёг наши смуглые скулы.
Это дней драгоценных за нами встаёт череда.В этой жизни, пожалуй, нам надо не так уж и мало:
Чтобы дом устоял на семи сумасшедших ветрах,
Чтобы по-пастернаковски ночью свеча трепетала,
И озноб не стихал, и рождались слова на губах.Там, где век захлестнул нас петлёй перемен торопливых,
Где дороги не сходятся, вдаль параллельно скользя,
Пусть ведёт тебя дальше твой ангел,
твой вольнолюбивый,Между прошлым и будущим, где потеряться нельзя.
* * *
Зачем считать свои года?
Они особой жизнью живы,
Напоминая иногда
О том, как мы нетерпеливы,
Как мы сперва торопим их,
Потом спешим от них отречься,
И цифр пугаемся больших,
Чтоб ненароком не обжечься.Но есть один простой закон,
Он отвергает зимний холод:
Тот, кто любим – тот защищён,
И кто необходим – тот молод.ШЕСТНАДЦАТЬ ЛЕТ
Даниэлле
О это превращенье вечное:
Ещё не сброшен детства кокон,
Но бабочкой трепещет женщина
Во взгляде, в том, как вьётся локон.Ещё и замкнутость и скованность,
И грусть, порой неодолимая,
Но видится сквозь замурованность
Та грация неповторимая,
Перед которой снег молитвенно
На землю падает усталую
И прикрывает нежно рытвины
Там, где её стопа ступала бы.
И я стою смущённо около,
И я смотрю, заворожённая,
Как крылья, влажные от кокона,
Расправленные, напряжённыеВот-вот свободою наполнятся,
Подхватятся ее потоками,
И небом трепет их запомнится
И звёздами, от нас далёкими.И долго – в голосе ли, в жестах ли —
Пускай пребудет сокровенное:
То – изнутри – свеченье женское,
Во все столетия бесценное.СТАРЫЙ ЗАМОК
Постой! Зачем входить туда, где, множа страх,
Летучей мыши писк пронзительно-печален.
Ведь прошлое давно здесь превратилось в прах,
Лишь силуэт любви впечатан вглубь развалин.
Вглядись, здесь призрак жив того, кто был влеком
Сто лет назад сюда неутомимой страстью,
Полураскрытых губ кто целовал излом
И кто на стол швырял тузы в четыре масти.Ты видишь, он пришёл. Гляди, его рука
Зелёного сукна касается любовно.
И он спешит туда, где шелестят шелка,
Где тесно для двоих и дышится неровно.И, освещая свод, Луны сияет диск.
И призрак меж руин, как будто на арене.
Остановись! Оставь ему его каприз.
И пощади его – не тронь чужое Время!СОФИ НИКОЛЬ
Загадка вечная: откуда
Оно берётся – это чудо:
Ресницы, загнутые вверх,
Глаза, распахнутые настежь…
И думаешь: какое счастье —
Что вызван к жизни Человек,
Который был зачат любовью
И назван Мудрость, то есть Софья.
И я прошу её: изволь
Счастливой быть, Софи Николь!
Тебе – весна и соловьи.
Целую пальчики твои,
Грустя, что мне не проследить
Судьбы твоей святую нить.
* * *
Бигль по имени Чарли густых королевских кровей
Не нашёл, не обрёл в Калифорнии пары своей.
Но зато, избежав беспокойства при виде подруг, Он глядит философски на мир и на всё, что вокруг.
Положив крутолобую морду на лапы свои, Он с печальным достоинством думает о бытии.
Но когда о бессмертии душ рядом с ним говорят, Вдруг глубоким и тёмным собачий становится взгляд.
И тогда я цепляю к ошейнику злой поводок, Мы идём, торопясь, к перекрёстку знакомых дорог,
И скрывается Чарли в кустах, как в дремучем лесу, И выносит прилипший цветок голубой на носу.
Он прочёл эту книгу, где запахи вместо страниц, Где шерстинки койотов и белок коснулись ресниц
И где кроется таинство переселения душ — В этом важном познанье наш разум пока что не дюж.
Но о том, что давно уже сорвана с тайны печать,
Бигль по имени Чарли обязан до срока молчать.
Каменный каньон,
Лос-АнджелесПОЛНОЛУНИЕ
Раз в месяц за окнами круглая встанет луна.
И сон отойдёт, а захочешь уснуть – не уснёшь.
Из многих причин непременно найдётся одна —
Такая, что душу безжалостно втянет под нож.
И вытянет узел ошибок, обид и потерь,
О чём про себя и на людях – уж лучше молчок.
Чему только щель приоткрой – и тогда твою дверь
Навряд ли спасут и щеколда, и ключ, и крючок.Но всё же, но всё же с другой посмотри стороны:
Бессонницы, как и вампиры, боятся утра.
И звёздочка медленно гаснет близ полной луны.
И скоро рассвет – петушиного крика пора.Он трижды взовьётся и трижды зарю возвестит.
И сон возвратится. Но всё же не ведомо мне:
Зачем в полнолунье так сердце тоскливо щемит
И что его тянет так неодолимо к Луне?* * *
О лете жестоком,
о зное, о дыме и гари;
Об окнах московских,
слепых от удушливой хмари,
Об этих восьми
бесконечных неделях, о многом:
О солнце,
белевшем на небе зловещим ожогом;
О том,
как за всполохом шёл огнедышащий всполох;
О выжженных напрочь лесах и обугленных сёлах;О сгинувших в пламени людях,
о рухнувших птицах…
Всё минет,
но как мне от памяти освободиться:Ведь там, где поднимутся снова леса и жилища, — Под каждой травинкой там тлеет своё пепелище.
* * *
Сергею Филатову
За что – за зелёное и голубое,
За каплю дождя, за листок зверобоя,
За вечный и горький отечества дым,
За всё, что когда-нибудь станет тобою,
За всё, что вовеки не станет твоим —
Неужто за всё, что не создано нами,
Нам право рожденья даётся взаймы?Какими словами, какими дарами,
Какими трудами расплатимся мы,
Когда за собой поведёт нас отсюда
На свет и на суд Ариаднова нить?
Мы смертны. Мы хрупки. Мы живы,
Покуда
Умеем прощать и умеем любить.И счастливы тем, что не просим у неба
Ни благ и ни манны лукавой судьбе,
А только лишь силы и только лишь хлеба —
По крохе голодным и кроху себе.* * *
…И поймана строчка,
и остановилось мгновенье,
Вот-вот и задышит
готовое стихотворенье.
Но странная рифма
вопьётся в строку, как зубило,
И перевернёт
всё, что прежде задумано было.За нею рванутся
по-новому мысли и строки.
Бог знает,
откуда и кем нам даются уроки.Так в жизни:
идёшь по везучей своей, невезучей,
Пока не наткнёшься,
пока не споткнёшься о случай.И перевернёт он судьбу твою, перелопатит.
А к счастью ли это —
понять целой жизни не хватит.* * *
Это жизнь:
Когда падает тьма,
Начинается время охоты.
И доносится из-за холма
Плач и смех тонконогих койотов.
Это смерть:
Чуя тяжесть в крови,
Запах самки койота вдыхая,
Пёс несётся навстречу любви,
А встречает кровавую стаю.Это благо:
Не знать до конца,
За каким тебя ждёт поворотом
Зов любви, или выплеск свинца,
Или встреча с голодным койотом,Или вдруг остановит часы,
Что не мыслили хода без боя,
Тот, Кто жизни и смерти весы
Недрожащею держит рукою.А пока, ставя лапы вразброс,
Напрягаясь всем телом до дрожи,
В лай надрывный срывается пёс.
И мороз пробегает по коже.
Каменный каньон,
Лос-АнджелесОДИНОКИЙ ЯНВАРЬ
1
И к той колее, где по камням – босая,
И к той, от которой живое – прочь,
Где неразрешимых вопросов стая
Крадётся следом из ночи в ночь, —
Привыкнешь к любой.
Если будет нужно,
Пройдёшь сквозь кладбище наугад,
Не испугавшись ведьминой, вьюжной
Пляски и не повернув назад.И слезы жёстко в себе задавишь.
Сомкнёшь до боли бескровный рот.
И от бессилья рухнешь тогда лишь,
Когда чья-то жалость тебя собьёт.
2
Я тебя оставляю идти по другой колее.
Что поделаешь, если всё строится просто и жёстко:
Я иду поперёк всех счастливых дорог на земле
И подальше, подальше, подальше от всех перекрёстков.Проводи меня взглядом. И хватит. Ты выстрадал сам
Всё, что жизнью подброшено было тебе на дорогу.
Всё, о чём не расскажешь, и всё, что не взвесить весам,
Разве только небесным, послушным дыханию Бога.И пока что я в силах свой груз, не сгибаясь, нести,
Хороня в себе то, чем грешно мне делиться с другими,
Я осколки всех бед зажимаю так сильно в горсти,
Что сочится нечаянно кровь под ногтями моими.Но едва я заслышу, как рядом позёмкой звенит
Бестолковый февраль, разметая ступенек уступы,
Я поспешно шагну к ним, легко уходящим в зенит, —
И снежинка остудит мои пересохшие губы.
3
И лёд ломается. И снег сошел на нет.
В глуши, в тиши, где мнилось всё постылым,
Спасительной свечи вбираю свет
И чувствую, как он идёт по жилам
Горячей, оживляющей волной.
И я, раздвинув шторы, – мир раздвину,
И что февраль насквозь пропах весной,
Уверую. И подбородок вскину.* * *
Берёзовая прядь колышется
Едва-едва.
Стихи не пишутся, не слышатся —
Молчат слова.
Они с угрюмой льдины сколоты
Не для листа.
Душа звенящей стужей скована —
Она пуста.Но если прядь ещё колышется,
То будет срок —
В стволе, стряхнувшем снег, услышится,
Как бродит сок.И вытают слова,
Молчавшие
Все холода,
Как в марте варежки пропавшие,
Из-подо льда.ВОРОНА
Липы пустая крона.
Ранний апрель. Весна.
Строит свой дом ворона —
Веточка, ветошь, слюна.
Здесь ей сидеть прилежно,
Слушать не день, не два
Жизнь, что в скорлупках нежных
Бьётся едва-едва.Вёсны всегда вероломны.
Холодно. Ветренно. Стрёмно.
Но над кромкой гнезда
Реет гордо и скромно
Веер её хвоста.* * *
Листая судьбы, встречи, годы,
Я осознала наконец:
Мне ближе мрак земной свободы
Высокой вольности небес.
Я здесь от запахов пьянею,
Спешу, дышу,
А там одно:
Чем выше небо, тем плотнее,
Тем безвоздушнее оно.* * *
Опавшие листья от влаги обмякли.
То снег, то дожди обметают крыльцо.
На каждой еловой иголке – по капле:
Чуть тронь, и сорвётся, как с пальца кольцо, —
Сорвётся, к разлуке беда напророчится,
Слезой оставляя невидимый след.
И в мире повеет таким одиночеством,
Больнее какого не будет и нет.
АРХИВ
Сняли креп. Перестелили койку.
В шкаф убрали черные платки.
И снесли поспешно на помойку
Рукописи и черновики.
И они темнели в стылых лужах —
Пачками, вразброс или вразмыв.
Оказался никому не нужен
Автором покинутый архив.А наутро приключилось диво:
Словно кто-то их собрал с земли.
Может быть, в небесные архивы
Ангелы их за ночь унесли.* * *
Памяти
Евгении Самойловны Ласкиной
Узка, как продолжение дороги,
Журнальная каморка. Ералаш
Бумажный. Я застыла на пороге,
Взлетев как ветер на второй этаж.И не было той птицы несуразней:
Застенчива, немыслимо худа,
Как смертник ждёт неотвратимой казни,
Дрожа, ждала я Вашего суда.Взгляд отмечал над шторой паутину.
Но слух – он ждал со страхом Ваших слов.
За них, помогших распрямить мне спину,
Целую Вас почтительно и длинно,
Как Вам писал когда-то Смеляков.Границы нет меж ближних и меж дальних.
Одна из тех, кто Вами был согрет,
Я этим поцелуем благодарным
Вас воскрешаю через много лет.И вижу Ваше ясное свеченье,
И смуглое прекрасное лицо.
Окно. Арбат. И чувство притяженья.
И родственности тайное кольцо.* * *
Давать советы —
Бесполезный труд.
Чужих ошибок горестная повесть.
Но только кликни – и к тебе придут
Советчик – сердце и советчик – совесть.
И я их голоса в своей крови
Несу, храню и заглушить не смею.
И знаю: лишь перед лицом любви
Становимся мы чище и щедрее.И понимаю – в будущем и днесь —
Вот человек, в нём всё смешалось чудно.
Люблю его таким, каков он есть,
Не жалуясь, что это слишком трудно.Отмерена любовь на небесах.
Но даже здесь, где надо жить отважно
И где гуляют гирьки на весах,
Тебе воздастся за любовь однажды.* * *
Там, где ухает филин пророчески,
Где сосны поднебесная стать,
Где готова по имени-отчеству
Я любую травинку назвать,
Где не надо ни славы, ни почестей,
Там маячит двойная беда:
И боязнь потерять одиночество,
И боязнь, что оно навсегда.* * *
В полярном мире, где на всё своя причина,
Из двух начал одно господствует всегда,
Как небо над землёй, над женщиной – мужчина
И как в моём окне – над полночью звезда.
Нет равенства нигде, благодаренье Богу,
А там, где все равны, – кладбищенский покой.
То в гору, то с горы. То до, то от порога.
Пока не дрогнет путь оборванной строкой...Простим же тех, кто нас обидел иль не понял.
Простим, кто нас забыл, кто избегает встреч.
Я другу говорю: «Позволь моим ладоням
Защитно и легко твоих коснуться плеч.Нас здесь никто не ждал, быть может, только птицы,
Здесь если справа – Бог, то слева – Люцифер.
Нам многое уже, наверно, не простится.
И каждый путь кроит на собственный манер».Но там, где Жизнь и Смерть сближаются вплотную
Небесною звездой, прорезавшею тьму, —
Там судит нас Господь за нашу жизнь земную
И молча Люцифер нас отдаёт Ему.* * *
А в прошлой жизни я была, наверно,
Пятнистой, рыже-серой дикой кошкой —
Той, у которой взгляд янтарно-карий
И кисточки на кончиках ушей.
И это я могла бесшумно жертву
Настичь, прижать и отволочь под корни
Огромной ели —
К радости котят...Но обрела иную оболочку
Моя душа. С печалью я лишилась
Кистей на чутких кончиках ушей.
Моей спины нервическая погибь
Теперь ждала любви, а не охоты.
Но по ночам я в глубине душиЖду робкий шорох мыши или зайца
И, вслушиваясь в мартовский надрыв
Котов, весенней исходящих страстью,
Я ощущаю странные напасти:
Дрожь, выжиданье, собранность, порыв…И думаю: какая срамота! (Мне выпало родиться в год Кота).
* * *
Здесь Слово толкуется разно
И спутан порядок вещей,
Здесь преодоленье соблазна
Бывает соблазна сильней.
Здесь стиснуто время до боли. И скользко так – только держись.
…А в общем – обычное поле, И в общем – обычная жизнь.
Не каждый здесь мечен любовью,
Как детскою оспой щека,
Как метит со страстью слепою
Пчела сердцевину цветка.Но тот, кто и в пору шальную
Несёт, не боясь ничего,
Божественный след поцелуя, —
Тот вечен.
Я верю в него.II ПИСЬМА
* * *
Одной тревогой с каждым сведена,
Одной любовью связанная туго,
Я говорю: – Очнись, моя страна,
И встрепенись от севера до юга.
По-царски ты возносишь судьбы ввысь.
По-царски ты швыряешь оземь души.
Очнись, страна, в любом из нас очнись
И откровенья каждого послушай.И разбуди всех, кто живёт во сне,
Всех, кому совесть небеса даруют,
Чтоб на вопрос:
«А что в родной стране?»
Не донеслось:
«По-прежнему воруют…»И между нами связь не оборви,
Когда несу тебе по гребням буден
Я горькое признание в любви
Одной судьбы – средь миллионов судеб.* * *
Вам,
Кто меня за плечи взяв
Защитно, как сестру,
Привёл меж заповедных трав
К полночному костру;
Кто мне не пожалел тепла,
Кто ждал меня в дому,
Вам всем,
К кому я трудно шла
И шла легко к кому;Вам,
С кем свело меня само
Доверье – взгляд во взгляд,
Я не стихи пишу – письмо
Который год подряд.Покамест ветер поберёг
Моей судьбы свечу,
С надеждою «Храни вас Бог!»
Я над письмом шепчу.И там, где вас пугает тьма,
Где вы – никто, ни с кем,
К вам свет от моего письма
Дойдёт сквозь холод стен.Дойдёт – и припадёт к вам сам
В звенящей тишине,
Как я бы вдруг припала к вам
Или как вы – ко мне.* * *
И когда две ласточки взрежут небес полотно,
И поймает дрожанье воздуха стрекоза,
И тяжёлый колос в землю сольёт зерно,
И две рыбы замрут в запруде – глаза в глаза;
И в гортани льва провернётся утробный рык,
И Земля покачнётся, про свой забывая вес,
И два облака встречных сойдутся внахлёст и встык,
И глубоким вздохом глухой отзовётся лес, —Вот тогда ты поверишь, что смерть не сильнее нас,
Просто мир на разлуки щедр, а на встречи скуп.
И душа станет легче тела в мильоны раз,
И слова станут легче пуха, слетая с губ.И строка к строке – обозначат начало дня,
Всё, что прожил ты, подводя под единый свод.
И пока ты смотришь, как кофе бежит с огня
И как пёс-страстотерпец кроссовку твою грызёт, —Мчится скорый поезд, глотая дорожный смог,
Пролетая жизнь и на спусках не тормозя.
И всё то, что каждый из нас удержать не смог,
Ни догнать, ни обнять, ни окликнуть уже нельзя.* * *
Володе
Ты мне сказал: «Не бойся никого,
Пока я жив, с тобой беда не станется,
А я уйду – с тобой любовь останется.
Ты и тогда на бойся никого».Когда-нибудь и я сгорю дотла.
Моя спина распрямлена любовью,
И полночь звёзды стелет к изголовью,
И над тобой моя душа светла.Который год ты не смыкаешь глаз.
Нас скорость лет качает на уклонах.
И детский лоб, горячий и смышлёный,
В моих ладонях ищет твой приказ.И потому неразделим наш груз,
И потому, не сгорбленная бытом,
Я недоступна сглазу и обидам.
Но я боюсь. Я за тебя боюсь.За сон твой, прерываемый звонком,
За взмах руки, за шаг неосторожный,
За этот взгляд, тяжёлый и тревожный,
Над белым, над нетронутым листом.За слово, пригвождённое к строке,
Из-под пера скользнувшее случайно.
За то, что так покорно и печально
Снежинка тает на твоей щеке.О этот вечный страх перед судьбой
И эти слёзы над своей любовью —
Счастливой ли, несчастной ли, слепой ли —
Благословенной тем, что мы с тобой.Ведь для чего-то всё-таки, вглядись,
На снежном поле слитны наши тени,
И даже бестелесное сплетенье
Ведёт туда, где жизнью длится жизнь.* * *
Я вижу в случайном
Декабрьском дне:
Качается чайка
На стылой волне.
И ветер изменчив,
И дюны тверды.
Край неба помечен
Осколком звезды.И так же случайна,
Как всё в этом дне,
Случайная чайка
На зыбкой волне.Случайность явлений —
И сквозь времена
Несут поколенья
Судьбы письмена.Случайность рассвета.
Случайность имён.
Случайности этой
Не писан закон.Но встреча свершилась —
И ей исполать
За случай, за милость,
За право страдать.За дикую чайку,
За ветер слепой…
Я тоже случайно
Пошла за тобой.* * *
Володе
Ну что тебе сказать?
Здесь, в этом мире ветхом,
Где каждый одинок,
где нет похожих дней,
Где царствует зима
в своём обличье редком,
Где снег, как чуткий барс,
пластается по веткам,
Так неуютно мне
без близости твоей.Ну что тебе сказать?
И надо ли? И ждёшь ли?
Когда звучит двух душ
безмолвный разговор,
Когда твои следы
присыпаны порошей,
Когда опять тону
я в нашей жизни прошлой,
Шепча себе самой
смертельный приговор.Так мечется луна,
ныряя с лёту в тучи,
Так прорастает боль
откуда-то со дна.
Так я шепчу в ночи:
– Раз ты ушел, не мучай!
И отведи свой взгляд,
прищуренно-тягучий.
Дай притерпеться мне
к тому, что я одна.Пускай в пустой ночи
меня врачует снежность,
Пусть выдумаю я,
что рана заросла,
Что без тебя прожить —
простая неизбежность.
Но что мне делать с тем,
что называют – нежность?
Возьми её – она
сожжёт меня дотла.* * *
…Я между Вы и ты
Ищу подобье брода.
Я там, где темноты
Пугается свобода.
Я там, где зыбок свет,
Я там, где чёт и нечет,
Я там, где нет побед
И где молчанье лечит.Там, где искусство жить
Диктуют пораженья.
Где может всё решить
Одно прикосновенье.Где тыщи лет подряд
Любовь дороже хлеба,
Где взгляда ищет взгляд,
Как землю ищет небо.Где череду недель
В кольцо свивает вьюга.
Где ночи ищет день,
Как ищем мы друг друга.* * *
То клевером засохшим, то крапивой,
То колосом надломленным овса,
То голосом охрипшей ивы,
Не растерявшей веры в чудеса, —
Мне пишет осень.
Лёгкие конверты
Ложатся утром у моих дверей.
На них темнеют поцелуи ветра,
По ним гуляют запахи зверей.К ним прилепились беличьи ворсинки,
Семян цветочных запоздалый пух.
Я их читаю быстро, без запинки,
Не шевеля губами и не вслух —Так принимают письма от любимых,
Так приникают лбом горячим к ним,
Простой порядок слов неповторимых
Озвучивая голосом родным.Так павший лист ещё живёт и дышит.
Так строки оглушают в тишине…
…Ты спрашиваешь, кто мне письма пишет.
Мне пишешь ты. И осень пишет мне.СЕВЕР
Здесь сущее связано кровно,
Здесь, гулом тесня берега,
Тяжёлые мокрые брёвна
Выносит на отмель река.
Здесь чаечий возглас, как бритва,
Над тёмной волной занесён.
Здесь ветра глухая молитва
Напутствует дерева сон.Здесь совы кричат одичало.
Здесь путник у страха в плену.
И здесь я, наверно, с начала
Когда-нибудь путь свой начну.Медведицей трону малину,
Лисой прокрадусь в темноте.
Бесшумною рысью застыну
И выгорблю шерсть на хребте.И зренье со слухом направлю
Туда, куда вам не попасть.
И только два чувства оставлю
Из множества: голод и страсть.* * *
Когда смолкают крики птиц,
Когда на небе месяц вышит
И в нежной ямке меж ключиц
Душа пульсирует и дышит,
Мне видится иная жизнь,
Где не было потерь покуда,
Где бормочу я: «Задержись» —
Невесть кому, невесть откуда.И где-то там, у края сна,
Как бы из гулкого колодца,
Звучит мелодия одна,
Но я-то знаю: оборвётся.Уйдёт, как тихий дождик – в сушь,
Напрасной обернётся мукой:
Где так щемяща близость душ,
Там всё кончается разлукой.Я это вызнала. Я впредь
Должна замкнуть и слух, и двери.
Сближает, разлучая, смерть.
Она не знает про потери.СТАРИКИ
В одежде ветхой, с тёмными кошёлками,
Со мглою катаракт и глауком,
С отёчными, сухими, серо-жёлтыми,
С одышкою, шажком, почти ползком.
Улыбчиво. Отзывчиво. Без вредности.
Обидчиво. Сварливо. День за днём.
На пенсию, что за чертою бедности.
Перед чертой, где ни души кругом.Изношены. Использованы. Выжаты.
Унижены. Забыты. Не нужны.
За прошлое своей страны – пристыжены.
За собственные беды – прощены.Мешается с землёй листва опавшая.
Всё сызнова. Преемственность. Родство.
Великая, и горькая, и страшная
История народа моего.* * *
Четыре имени шепчу в ночи пустой:
Мария, Иисус, Господь и Дух Святой.
Марии говорю: «Пойми и защити!». Христа прошу: «Направь к любви мои пути!».
А Господа молю, чтоб дал он силы мне Помочь тем, кто сейчас с бедой наедине.
И как награду я во мраке вижу свет. Я знаю: Дух Святой оставил этот след.
Раздвинул небеса – и вот уже, легка, Слетает с губ моих нежданная строка.
И зажигает Он в моей душе свечу. Я одиночеством за этот миг плачу.
РОДИТЬСЯ В РОССИИ
Гарри Бареру
В полночном окне серебрится созвездье Стрельца.
И год на излёте, и время итогов настало.
Родиться в России и жизнь в ней прожить до конца,
И не затеряться в снегах её —
это немало.Родиться в России, где с Западом сросся Восток,
Где совесть и власть никогда не обрящут согласье,
Где ценится жизнь не дороже, чем водки глоток,
Где всё, что разбито, зачем-то приписано счастью…И всё-таки здесь
наших судеб таинственный стык
И страх, что без нас это небо когда-нибудь рухнет.
И всё-таки этот, по-пушкински чистый, язык,
И всё-таки эти – в ночи – посиделки на кухнях.И общая память.
И это зовётся судьбой.
В ней главных огней, что бы ни было,
мы не гасили.В ней труд и любовь.
В ней, насыщенной и не простой,
Особенный смысл обретает —
родиться в России.СТЕПЬ
Здесь беркут бесшумные чертит круги.
Вся жизнь его – воля, расчёт и терпенье.
И крылья упруги его и туги,
И твёрд его клюв, и остро его зренье.
Здесь мышь вековому инстинкту верна.
Здесь поиск еды – категория риска.
Отважно петляя в полыни, она
Заранее знает, что смерть её близко.И я здесь в какой-то из жизней была.
Я терпкий кумыс из бутыли пила.
И страсти иные во мне заслоня,
Охотник и жертва вселялись в меня.И я – то парила кругами в ветрах,
То в горькой полыни свой прятала страх.
Мне эта раздвоенность душу прожгла.
И всё-таки жертвой я чаще была.И даже сегодня, в безберкутный день,
Затылком я чувствую беркута тень.
У беркута – сила, у беркута – власть.
У жертвы всего лишь защитная масть.Но так повелось, что везде и всегда Кому-то – победа, кому-то – беда.
АЗИЯ
Лоб, полумесяцем меченый,
Узеньким полукольцом:
Азия – спящая женщина
С чуть плутоватым лицом.
Что тебе грезится, мудрая,
Сквозь непроглядность ресниц?
Слышу за войлочной юртою
Ржанье твоих кобылиц.Скользкой стрелою ужалена,
Выжжена пламенем смол.
Вот уж коленом прижал тебя
Рыжебородый монгол.Вот оно, племя Батыево,
Яростно мчит на закат.
Помнишь ли, Азия, ты его?
Что ж твои губы молчат?Где твои всадники быстрые?
Приподнимись, позови!
Залиты кровью и выстланы
Трупами земли твои.Кажется, в ужасе кренится
Степь под пятой чужака.
Азия, Азия, пленница —
Слабые всплески зрачка.Но под серебряным стременем
И под копытом коня —
Степь, не подвластная времени,
Дышит, потомков храня.Дедами было завещано:
Местью карается зло.
Азия, спящая женщина,
Брошена через седло, —Но, ослеплённый надеждою,
Если бы враг увидал
Прячущийся под одеждою
Холодноватый кинжал…* * *
Твори добро – нет большей радости,
Не думай о себе, спеши —
Не ради славы или празднества,
А по велению души.
Когда кипишь, бедой униженный,
Ты от бессилья и стыда,
Не позволяй душе обиженной
Сиюминутного суда.Постой. Остынь. Поверь – действительно
Всё встанет на свои места.
Ты сильный. Сильные не мстительны.
Оружье сильных – доброта.БОМЖ
Галине Нерпиной
Уходит мой поезд в тупик, и захлопнулись двери.
Сигнальная кнопка мигает, на стыках дрожа.
И в гулкой утробе ползущего медленно зверя
Не сыщется жертв, кроме этих – меня и бомжа.Он зычно храпит, подложив под висок капелюху.
Вагонная лавка ему – что родная кровать.
«Судьба!» – бормочу, и состав отзывается глухо.
И створки дверные мне сил не хватает разъять.И едем мы с ним, неизвестно куда и насколько.
И главное, здесь никому не хватиться меня.
И разве что я не отмечена синей наколкой,
А так – мы попутчики, значит, почти что родня.Мы едем по миру, где спутаны вёсны и зимы,
Где сходятся грех, покаянье, молчанье и крик.
Где все мы равны изначально и все заменимы,
И каждый не знает, когда его поезд в тупик.А поезд ползёт, синеватые рельсы утюжа.
И кажется – можно в любую минуту сойти.
Нам были даны при рождении чистые души.
Спит бомж в электричке.
Храни его, Боже, в пути.* * *
Тане Кузовлевой
Рыдай, поэтесса,
Над нашим уютом убогим.
Стихи твои будут, как месса,
Услышаны Богом.
В заполненной строчке
Есть тайное вольное место,
Как раз перед точкой
А может быть, сразу за точкой…
Лев УстиновГрех рыдать мне над бытом —
В нём моя от рожденья стихия.
В мире, горем оббитом,
Слишком робко шептала стихи я.
Не во имя утех
Обращалась я к Богу за словом, —
Я молилась за всех
Обойдённых любовью и кровом.
Мне не выпал успех,
Но, строку обращая в молитву,
Я просила за тех,
Кто у горла предчувствовал бритву.
И в холодной золе
Тем тоске моей быть утолимой,
Что жила на земле
Среди любящих ради любимых.III НЕОБЩАЯ ТЕТРАДЬ
А. П.
* * *
В этом доме сменяются гости, как карты игральные,
И радушен хозяин, и ласков породистый пёс.
И стоят за окном кипарисы, как стражи печальные.
И внезапные ливни февраль пробивают насквозь.
И когда над каньоном лукаво луна затуманится
И любая травинка к ней в полный потянется рост,
Мое сердце не выдержит и безнадёжно обманется,
И меж былью и небылью выстроит призрачный мост.И ресницы сомкнув, я пройду по нему, словно зрячая,
Позабыв, что опоры не будет под ним ни одной.
Мне бы лучше проснуться – и сон этот переиначу я.
Мне бы лучше вернуться – да нет ничего за спиной.ПИСЬМА ИЗ КИТАЯ
1
В сочельник вымерз дом. Живая,
Я с ним осталась, неживым.
И я заснула, согревая
Его дыханием своим.
Там жил Китай. Там ниоткуда
Свет к моему струился лбу.
По бронзовым ладоням Будды
Читала я свою судьбу.И, как омытая водою,
Она была ясна, пока
Покоилась в Его ладонях
Моя холодная рука.
2
Между небом и небом
Одиночеством дышит покой.
Где и с кем бы ты ни был,
Ты моей окольцован строкой.Не от встречи до встречи —
Что мне редкие высверки встреч? —
Чем ты дальше, тем легче
Мне тебя для тебя уберечь,Чтобы словом нелепым Не обидеть тебя, не задеть.
Между небом и небом
Как мне жить? – ни упасть, ни взлететь.
3
Мне этой зимой не проститься со стужей.
Я горло шарфом обмотала потуже
Пред тем, как шагнуть из тепла за порог.
Харбинское солнце вставало белёсо,
И тени ложились графически-косо,
И ветер о мой разбивался висок.Тот ветер жестокий, что вымел в двадцатых
В Китай, за Амур, без вины виноватых,
Безжалостно сбитых с российских орбит.
Как много их сгнило в советских централах,
Как выжило их до ничтожности мало.
За выживших – кланяюсь в пояс, Харбин.
4
Мне говорят: она добра
К своим разноплеменным детям.
Мне говорят: она мудра,
А я не знаю, что ответить.Была бы доброй – из гнезда
Своих детей не выживала.
Была бы мудрой – никогда
Их хлебом бы не попрекала.Меня одёрнут: не злословь!
А я лелею, как умею,
Кровоточащую любовь
И к ней, и к тем, кто предан ею.Они её вдохнули дым,
Запомнили любую малость
И – лицемерие, с каким
Она от ближних отрекалась.
5
Я помню тот снимок, где тесно
Твой мальчик прижался к тебе.
Где вам ничего не известно
О будущей вашей судьбе,Об улицах Вены и Рима,
О комнатках жалких – внаём,
Где ты, словно в пропасть с обрыва.
Как птица с птенцом под крылом.Там почвы особенна хрусткость,
Там неба особенна гладь.
Но все же еврейская русскость
В вас будет и там проступать.
6
Я иду к тебе слепо,
Как из стужи идут на огонь.
Между небом и небом
Я держу над тобою ладонь.Я иду к тебе нежно,
Чтобы шрамы твои не задеть.
Я латаю прилежно
Слишком хрупкого времени сеть.Слишком воздух разрежен,
Слишком холодно на сквозняках.
Но дрожит, неизбежен,
Свет, оставленный в черновиках.А затянется крепом
То ль дорога моя, то ль строка,
Между небом и небом
Раздышу над тобой облака.
7
Снежинки на стекле искрились.
Позёмка свёртывалась в круг.
И сны, что мне в Сочельник снились,
Сбываться начинали вдруг.Китай и справа был, и слева,
Вплетаясь в сеть моих дорог.
И без пристрастия и гнева
Судил меня молчащий Бог.И стыли снежные завалы
Под окнами и у ворот.
И мне тепла недоставало
Весь бесконечно длинный год.* * *
Нет, ты полюбишь иудея…
О. Мандельштам
А из того, чем я владею,
Не в такт спеша, не в лад дыша,
Глубокой раной иудея
Поражена моя душа.
И я понять бесплодно силюсь:
За что, за чьи навет и ложь,
Мучительно любя Россию,
Ты в пасынках при ней живёшь.И от неё не ждёшь защиты.
Но, презирающий испуг,
Ты иронично и открыто
Глядишь на эту жизнь вокруг.Своих гонителей не судишь.
Бог не простит – так ты простишь.
Но ничего не позабудешь
И в гены боль свою вместишь.А мне, о чём бы ни молила,
Мне душу жгут сквозь образа
Глаза Иисуса и Марии —
Народа твоего глаза.И я стою с тобою вровень.
И как бы ни была слепа,
Всей русской, всей нерусской кровью
В тебя вросла моя судьба.И не предам, и не унижу,
Заглядывая в глубь времён,
Всего того, чем путь твой выжжен
И чем в веках он озарён.* * *
В это лето, спалившее зноем столицу,
Когда обморочны даже краткие сны,
Мне тебя не хватает, как воздуха – птице,
И как рыбе – прохладной речной глубины.
Это лето влечёт меня неодолимо
В глубь Петровского парка, где дышит земля,
Где меды источают столетние липы
И где пухом любви изошли тополя.Но и там моей муке не будет предела —
Бессловесно, безвестно, бесслёзно сгорю
И всё то, что сказать я тебе не успела,
Я тебе никогда уже не повторю.Но однажды вернусь твоей тенью слепою,
Может быть, задержусь ненадолго в окне,
И всё то, что не понято было тобою,
Отзовётся неслыханной болью во мне.* * *
Поверь, Иерусалим:
Моя была бы воля,
Губами бы сняла
С твоих камней слезу.
Здесь вертикаль любви
С горизонталью боли
Образовали крест,
И я его несу.
Я знаю, хрупок мир
И вечность ненадёжна,
И не точны слова,
И уязвима плоть.
Но истина одна
Светла и непреложна —
Одна у нас Земля,
Один у нас Господь.Прости, Иерусалим,
Я вряд ли вновь здесь буду.
Но будут жечь меня
На северных ветрах
Жар полдня твоего,
Твоей ночи остуда
И за твоих детей
Неистребимый страх.ИСТИНА
Этот город называется Москва.
Эта улица, как ниточка, узка.
Эта комната – бочонок о два дна. И приходит сюда женщина одна.
Меж ключиц её – цепочка горьких бус. Он губами знает каждую на вкус.
Он снимает их, как капельки с листа. А она стоит, как девочка, чиста.
Это чёрт её придумал или Бог? Это бредил ею Пушкин или Блок?
И кому была завещана в века Эта бронзовая тонкая рука?
Эти тёмные печальные зрачки Отворяли все затворы и замки.
Ей доступны все дворцы и все дома. Это входит в двери Истина сама.
Это Лермонтов, мальчишка и гусар, Ночью губы воспалённые кусал.
Он не знал её, не ждал её, не звал. Он разломленные плечи целовал.
И тогда, как наскочившая на риф, Разбухала эта комната от рифм.
А она ломала руки, как лучи, И срывала цепи бусинок с ключиц.
И лежали они весом в Шар земной На прямых ладонях Истины самой.
Комментарии к книге «Одна любовь», Татьяна Витальевна Кузовлева
Всего 0 комментариев