«Варварство»

Варварство (fb2) - Варварство 877K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Ринат Рифович Валиуллин

Ринат Валиуллин Варварство Сборник стихов

В оформлении обложки использована картина Рината Валиуллина «Варварство»

Все права защищены. Никакая часть электронной версии этой книги не может быть воспроизведена в какой бы то ни было форме и какими бы то ни было средствами, включая размещение в сети Интернет и в корпоративных сетях, для частного и публичного использования без письменного разрешения владельца авторских прав.

© Валиуллин Р. Р., 2014

© ООО «Антология», 2014

© Электронная версия книги подготовлена компанией ЛитРес ()

Мир изменился, он стал более чувственным, уже не надо выдавливать слова из телефона кнопками, достаточно лёгкого прикосновения. Вот и поэзия требует того же чуткого отношения. Современной поэзии уже не достаточно наличия высокопарных слов: любовь, душа, страсть… тем более от людей, которые понятия не имеют, что это такое. Пришёл век сенсорной поэзии, которая сегодня требует виртуозной игры на всех пяти чувствах. Для того чтобы называться поэтом мало быть сочувствующим романтиком, переживающим лириком, влюблённым рыцарем или самовлюблённым нарциссом. Надо стать прозорливым психологом, завораживающим художником, тонким дегустатором, искусным кулинаром, честным адвокатом и, прежде всего, настоящим психом, хотя бы на бумаге.

Бездарность

Бездарность – это я, знакомьтесь. Рукой упавший на бумагу рассудка и инстинкта помесь, присяду рядом или лягу. Терпимость – это я, грубите, убейте словом предложение в слезах, уставившийся зритель, я предварительно их вытер. Преступность – это я, судите, двенадцать месяцев присяжных, жизнь временная – я любитель, любовником быть так напряжно. Тщеславие, оно в словах: здесь счастье, слава, честь, и тщетно скорбела гордость на бобах. Я не тщеславен стопроцентно, но предсказуем, как любой мужского пола, от первого до поцелуя, от выстрела до холостого.

Я люблю твою осень и зиму

Я люблю твою осень и зиму, наступающие вечерами, меланхолии с верхом корзину, огородами и садами. Выносить и проветривать долго молодой ослепительный мозг, на вопросы о времени – сколько? Отвечая количеством роз. Я люблю белоснежные зубы, что кусают мысли на фразы, рассудительны и не глупы, заразительный смех, заразный. Обожаю твоё послушание, за характер приму строптивость, что любви пока не мешают оставаться такой красивой.

Мужчина женщине

Жестикулируя, всё в этом космосе крутится вокруг вас, принимая очертания быта. На поле любовных ран и язв дирижёром намашу сюиту, посвященную красоте пережитков. Часть от прошлого всегда с нами, без неё проза жидкая, даже если стихами. Не вдумываясь, жалоба это или слоган, обращенный задницей или лицом. Я хочу мораль вашу потрогать, на аморальное оперевшись локтем. Я хочу ощутить вашу прелесть, не посягая наличное без надругательства, по словам в душу залезть, напечататься в вашем издательстве, забыв, как относитесь к репортёрам, искателям связей временных, в агонии познакомиться буду кричать хором: сегодня вы офигенны.

Я не люблю дома

Утро и вечер – серость, но согревает тепло, то, что имела смелость лето любить одно. Губ розовый куст, небритой щеки горизонт, вряд ли когда вернусь в объятий уютный дом. Вряд ли ещё смогу встретить чище слова иду… Под ногами рагу зимней простуды, слюна смешана с серым дождём, с тем, что рыдал вчера. Я не вернусь в твой дом. Я не люблю дома.

Стоит ли звонить бывшим?

Нет ничего хуже маринованных поцелуев. Они у меня в холодильнике. Открыл их как-то в ночи, тоскуя, на вкус такие противненькие. Может, у них истёк срок годности, и они давно паразитируют в силу своей губастой подлости, чувственность имитируя? Может, я уже не достоин той любви законсервированной? Хочу крикнуть: если кого обидел – сорри! Я не прошёл тестирование, а посему возьму в руки грудь первого размера мыши, придавлю ладонью чуть, и вы прочтёте то, что я слышу.

Четвёртая комната

В моей трёхкомнатной квартире ты была четвёртой комнатой, где даже в настроении противном, днём перечёркнутым, уютно теплилась заря в глазах, благоухала дрожь, являлись чувства на рогах прикосновением кож. Не нужен был стук языка о зубы, инструментом совершенным, чем слова, ты топливо по кровеносным трубам моим гнала. Сорвать одним движением ткань, как раздвигают одежду окон, чтоб разум в отключку – с интима пьяный, готовый рассмеяться в глаза порокам, давился мякотью и соком. Четвёртая комната любимая, откуда не хотел уходить… И утро находило меня здесь ленивым, вдохновлённым, беспутным.

Цитата

Я не могу её воспринимать цитатой — жизнь короче. Рассвет мне кажется помятым, если облака. Но подсознание в ночи пророчит, утром упадёт вода. Полураспад осеннего дождя, в разводе молекулы, расклеилась слезливая земля, захлюпала коричневым бесплодием от пошлых предложений октября.

Ночью ты ничей

Я мало спал, покоем этой ночью был разбужен, и месяц утончённый в сталь и темь уже не нужны. Окно завешано сукном от посторонних, таких же выспавшихся днём и полуголых. Замялся город, зашептал, и тоньше звуки. Они хранили мой портал тепла и скуки. Мужчина, женщины здесь нет и быть не может, Душа её среди планет летит кукожась. Она спит крепко, будто бы в последний раз, покоя зеркало сквозь веки на меня смотрящих глаз. Мне времени дневного не хватило, чтоб мысли интеллектом изнасиловать. Она спала – я думал о величии вещей, и каждый в сумме был по-своему ничей.

Соблазн

Тебя не раздеть словами, но нежностью в перепонку, в сумерках полигамии опять барабаню звонко. Продли перегретый вечер, где ночь обещала быть, зачем нам её увечить, когда суждено любить. Калечь моё честолюбие, бессовестности холодок, раз губы на то, чтоб пригубить, и сочность, чтоб выпить сок. Ворвись под рубашку руками, я мягче не слышал рук. У тела так много граней, мы грань переступим ту.

Утренник

Приветствовал окрестности затылок солнца, его будильник тих и суховат, снял одеяла с лиц, надел эмоции, на лифте поднимаясь в облака. Необъективное светило выпуклым зрачком на объективное бросало ватты, как бабочку ушастую сачком тепло ловили люди в прищуре виноватом. И этот день им отдан в растерзание в нём краткость счастья долгота занудства числом осознавая ценность задним оправдывают здесь своё присутствие. Среди домов уютных – хранилищ неолита цивилизация гуськом тянулась к жизни, искусствами на ценности разбитая она сама себе казалась лишней. Но люди в силу занятости этого не знали и наслаждались суматошным ритмом, авто… матически в железо одеваясь, железным сердцем силились влюбиться.

Диалог с мозгом

Ты общество моё на этот вечер, забывчивый и преданный старик безречный. Я выслушал советы, крики, как лицемерен, с остальными многоликий. В согласии с тобой до гроба трудно, женой не стал мне, уединился другом. Не спорь и не сходи с себя, когда уже микстура нерв разрыдавшийся укачивает. Сдуру был так резок в разговоре, пылок, ляг, успокойся, на плечо, как часть носилок. Я продолжаю врать, как ты не смеешь, хотя меня учил, так жни, раз сеешь.

На коленях

Потребность витала к тебе, на колени, к напильнику щетины небрежно рукою застеленной, как та постель из объятий мясных, вспорхнуть, убить поцелуями бледность губ и того, что кругом. Из зол отношений самое вредное: зависимость – быть, наркотик – вдвоём. Подсела безбожно, да что там колени, я вывернута, и колотит дрожь, небрежно рукою застеленная, когда ожиданием жмёшь.

О чём ты задумалась

– О чём ты задумалась, дорогая? – Вот уже несколько лет подряд мысли то перистые то кучевые, как те облака, что даль замыкали, не позволяют сбежать. Я думала денно и нощно, то лёжа, то длиной проспекта, о нашем союзе, казалось бы, прочном, в логику плюсов одетом. Присутствие жизни в каморке любви должно было её как-то развлечь, но взгляд потускневший всё больше в пыли, и всё монотонней речь. Не в силах аппендиксом вырезать, мемуары всё ещё греют за пазухой, хотя уже не настолько красочны, совсем не цветами пахнут, воткнутые в сердце, как в вазочку. Конвульсии настроения не прими за мольбу, откровение зрело в вопросе. Я жаловаться не ЛЮБЛЮ, как то, что было первостепенным, затухшее в росте.

Предложение

Как ты могла уснуть, когда пишу, мороча комнату головоломкой дыма? Скучищу по тебе письмом гашу, окурок отношений кропотливых. Я написал немного в полутьме, расстроенный далёким нахождением. В любовных письмах есть надежда на обмен, но ты укрыта сном – оружьем от общения. Слов нет, здесь предложение насквозь условное, пока не дашь ответа, я не хотел бы больше жить, я не хотел бы врозь. Прими его через луны набросок бледный.

Паэлья

Жарясь моллюском в паэлье иберийского полуострова, я не думал о смысле жизни, я вообще не думал. Заграницы объятие пёстрое и закатов багровые губы высосали всю любовь к высоким материям. Я был брошен, её необитаемый, в карнавале затерянный. Мои чувства лежали в кармане на безделье разменной монетой, здесь ненужные ино…странные. Я бы выплеснул их, да некому?

Бифштекс с кровью

Мяса любимого кусок на раскалённую сковородку постели, чтобы шкворчал в агонии, брызгая маслом, не жалея ни себя, ни твоего тела. Зубы белые белое бельё стаскивали. Ничтожества слов гарнир оставляю какому-нибудь поэту, пусть развлекается платонически. Милый друг, я чистописанию букв предпочту откровение это — жаркое, обжигающее досуг, никто никогда не выразит, но все знают, как филе загнанного спортсмена в бегстве за коротким наслаждением к краю, даже любовь потела, смешав в горячий коктейль эмоции, пот и жажду, форточкой рта разгоняя сумасшествие крови. Мозг отключён, или случилась оного кража средь бела дня на полуслове.

Долгорук

Сидя за столом, мне бы длинную руку — чайник достать, наполнить чувством бокал, почесать спину, как и распоясавшуюся скуку, скользнуть в спальню, где ты ещё есть, оставить на мгновение ладонь на лице, разогнать атмосферы месть, утра невзрачного пустоцвет, поменять диск, как круг ада, поставить что-нибудь райское. Много ли смертному надо, благополучием затасканному? Мне бы длинную руку, как длинное слово — выразить без преувеличений, перепутав существительные с глаголами, неприязнь с влечением, идею присутствия тела в полной гармонии с психикой, чтобы всё, что я ещё толком не сделал, не выглядело мизерно, чтобы всё, чего я ещё не коснулся, вызывало не боль, но муку, как надежда на лучшее. …Мне бы длинную руку.

Квартирант

Сидя в городе вроде нашего в виде сбрендившего человечества, я хочу о любви прокашлять, начихать на мораль невежеством. Город, вонзи ласковые зубы шпилями, флюгерами, крестами во взгляд, который, оценивая, губит или не замечает, что гораздо дряннее. Я как твой квартирант, изучая из-за руля закоулки, открываю молнией замка, где машины прилипли к бордюрам. Искусство, пьянящее в хлам. Хочу от однообразия очнуться. Пощёчину нежности влепи. Не приемлю секс как насилие друг над другом, игру в четыре ноги. Не люблю размышлять на предметы политики быта, лучше по тебе пошляться, по тротуарам души разбитым вплоть до её реанимации. Обнять тебя, насколько хватит ноги времени, выветрить ностальгию. Купола лысоватым теменем осветите мою квартиру.

Рэп однообразия

Убери парки, музеи, витрины, нечего кичиться, город, ты такой же, как и все остальные. Выйди из себя, из жилья, из машины, нечем крыть, человек, ты такой же, как и все остальные. Смейся, говори, думай, что говоришь, не будь истерично, общение, всё о том же и обо всех — ничего личного. Ненавидь, люби, не корчись от боли, душа… Бессмертная, как у всех остальных, ничего более.

Полнолуние, спи

Лысая ночь на небе, в ней утонула пусть вышедшая из чрева оцепеневшая грусть. Звёзды танцуют стриптиз, ты где-то рядом с ними. Им высота – нам низ. Спи в одеянии простынном, спи, я тебя найду завтра, любовь моя в телообразном дыму движимого с утра, пастой из тюбика «М» в пасть городища, народа. Завтра найду тебя, выспи ещё немного. Был бы я рядом – съел. Вечность тебя не трогал. Спи, затвори объектив. Ночь – не расстояние, только аперитив завтрашнего свидания.

Возьми моё тело в обмен на твой мозг…

Возьми моё тело в обмен на твой мозг, я там уже расставила мебель, перееду надолго, всерьёз, не думай, что это временно. В холодный декабрь мне незачем врать. Девушка разделась и всё — частиц кровяных заметалась икра. Кто больше хотел быть вдвоём? Нет, третьих я не потерплю, даже не смей колебаться, не вклеивай мне в глаза зарю и лживости радиацию. Будем жить долго вместе, мы разделись – и всё. Ты за меня ответствен, раз влюблён?

Застрелиться

Разглядывал себя в зеркало, как утварь. Я – кактус, с иголками вовнутрь. Не находил ни места, ни покоя под солнцем, что приветствовало стоя. Хотелось выйти – озоном застрелиться, закинув голову на неба белоснежный бицепс, где зелёными глазами зыркала весна, генетически распоясанная, провокаторша маленьких душ, больших желаний и чести крошечной, разливала солнечный пунш по извилинам, по окошечкам.

Побег

Наполнен череп умыслом, ты думал — смыслом. Худели чувства, полнота им не грозила. Они бежали прочь, как пузырьки игристого, в пространство вырываясь ностальгией. Ни слова (она мысленно за ними). Сбежала… Ты всё ждал. Четвертование души уже случилось, иди, сшивай своё отрепье и в памяти провал, задвинь расшатанную мебель.

Группа откровения

Я пришёл или пишу письмо. В любом случае это откровение. Прочтите, их накопилось мешок, на нём близорукостью зрение. Здесь я, бандеролью получите и распишитесь, надолго, я не за солью, какой есть, не взыщите. Умопомрачённый, сдвинутый, любитель тёплых местечек. Одиночество – мой север. Вы врасплох застигнуты, относитесь к этому (ко мне) легче, не пускайте лесть, выразите лучше удивление, дайте отсрочку мыслям, им не один день переваривать. Мои комплименты сползли бы быстрее ночи по вашей сорочке, я их выбросил, старенькие. Найду другие слова, если они понадобятся, выразить то, что уже закапано в глаза.

Не панацея, но снадобье

Не беспокойтесь, не ворвусь в вашу темноту без штанов, крикнув бессердечному чувству: займись же мною, любовь, что-то мне стало скучно. Скорее случится дуэль, как нож с вилкой на одной тарелке. Перед вами я безоружен, мадемуазель, бейте в самое сердце, молюсь за вашу меткость.

Ограничение

Пылесосом губ вытягивая слова из тела твоего, как из полового ковра, ублажая страсть, как вчерашнюю грусть, я расклеиваю любовь на площади стен, но тебе ли это или тем, кто придёт взамен? Чем так дорог твой силуэт, сотканный из правильных линий? Только образом в голове, ограниченной на красивых. Взмах ресниц – ветер в лицо, влажность век – в подсознании ливень. Я промок от него глупцом, полюбив, как меня любили.

Иди, поцелую

Тычется утро серебряной вилкой в глаз, значит, и этой ночью не переспал со смертью, обрекая выцветшую даль сесть, как земля на вертел, на мой карий хрусталь. Сколько бы он не вращался, не удастся мир, как тебя, полюбить с первого взгляда, упираясь мечтою распущенной в быт. Соглашусь с ним: любить так накладно. …Ты как свет – вторжение чрезмерно бодрит. Забери приборы холодных рук, розовых уст бокал. Конечно, тебя люблю. Нет, не хмур, с утра любая улыбка растрескивается в оскал, целуй – не целуй.

Я смогу отлистнуть этот пляж…

Я смогу отлистнуть этот пляж, как страницу из лета. Пусть оскалятся берега, даже когда их ласкает море. Здесь, раскинувшись в позе Христа и такой же раздетый, ощутил себя частью галактики и истории.

Гримпенская трясина

Какая же ты скотина, дверь открываю, и вновь гримпенская трясина, плечи ушли в любовь. Букет обещаний правды, флора туманит глаза. Чем же себя порадовать, если опять слаба? Твердят, но не делают твёрже мякоть веры – слова. Ложь глупее, ничтожней. Обманывая себя, я открываю дверь. Ждёт ли меня вчера, где ты стоишь теперь?

Как тебе этот лифчик…

Как тебе этот лифчик из ладоней моих не шёлковых? Вслух не трону о самом личном, перенежимся втихомолку, перепачкаем клятвами губы, растворённые в темноте, под веселье и смелость глупые. Утро к нам – я всё ближе к тебе, разгонюсь в ночи неотложкой, обезумевший, распорю душу проникновением кожаным. Я люблю, тебя слишком люблю сильно, чтобы не обнимать. Как охватывала тоска деревенская и городская без присутствующей тебя. Я люблю слишком сильно, чтобы большего не понимать: в этом чувстве так много дебильного, огорчавшего его сласть.

Выпьем с тобой не одну книгу ещё…

Выпьем с тобой не одну книгу ещё, перелистаем чувства — на доску разделочную их! Палачом выслужится искусство. Налей мне из глаз твоих слёз стакан и смех воткни в полость рта. Комичен до коликов самообман. Ты здесь – я хотел бы быть там, где главные персонажи, расстрелянные сюжетом, уже обнаружили жизни пропажу и в поисках её кричат: «Дайте света! Дочитывайте скорей! Может, мы ещё живы».

Отдых на одного

Разомлевший розоватой икоркой, на песочке вывернутая лоза, веки задёрнул словно шторками, скрыв скучающие глаза. Они отдыхали от тебя, примелькавшуюся за отрезок жизни, от точки А к телу Б, лежавшему рядом твоим эскизом. Счастлив от щиколотки до виска, но несвободен без голубого костра твоих хрустальных небес.

Любите меня, я пришёл

Любите меня, я пришёл вымазать вас поцелуями. Как себя любите, я чувственности лишён, её невесомости ситец скиньте суетный. Любите меня недолго шейкой голодной утки. К чему терпеть отношения, потом за собой волоком. Любовь не длиннее суток, сойдёмся, как выстрел с мишенью.

Донор

Опять ты пьёшь из меня кровь, молчишь, меняя подозрительность на оскорбление. Я вне себя, и мести отвратительный барыш тщеславием комкает твоё доверие, салфеточное, бледное, зазря. Не сомневался ни минуту в единственности женщины любимой, но людям свойственно как палец с чем-то путать духовное с вещественным, делая невыносимой не столько жизнь саму, но и её законы глупые. Опять ты пьёшь из меня кровь, молчишь. Не атмосферное давление ощущаю. Без Эйфелевой башни не Париж, без радости не настроение: плохое утро, плохие люди встали на работу, мы едем вместе. От серых лиц засерен город, тускнет каждый на своём рабочем месте, молчание поднимает ворот.

Реакция

Упали ресницы, за ними влажные веки, голос, упала температура. Весь организм – сплошная полость, зачем ты со мной так дурно? Зачем ты со мной так мерзко, жестоко, членораздельно, разыгрывал нервы лезвием оркестр виолончелей. Чем громче молчание, тем тише шум. Съело меня венчание под тягость разбитых дум.

Ментальная жестокость

Поэзия не так грустна, как жизнь. Ступенька вверх, ступени вниз, спускается не только солнце — руки безудержный каприз нашёл твоё оконце. Рядом дышишь и молчишь, не сомневаясь в целом мире, как во мне. Ты в мире целом, в спальне, я в другом прогуливаюсь горизонтальном. Время на часах мертвеет, пусть непонятое, но оно моё и постоянно. Ты – временна.

Брют

Прогоняя вечерний разум ливнем сухого, мы друг в друга войдём остриями углов, оттолкнув к сложному от простого интеллектуальную любовь. Струйкой углеродной позвоночника выдыхает наставление вино. Сердце перебилось раскуроченное, на твоё бессильно залегло. Я с тобой себя нашёл как человека, приютил домашним зверем чувство, дикое оно, и приручение тщетно, с ним не выспаться и не проснуться. Поцелуя мякотью закусывая брют, умножая удовольствие на два, мял неконтролируемую тягу лечь не только сердцем в твой уют.

Я скитался по твоему телу от груди до спины…

Я скитался по твоему телу от груди до спины и не мог остановиться. Вот где лечь хотелось костьми или нежностью застрелиться. Не пугала ночная шерсть, запах звёзд доносился млечный. Сколько руки освоили вёрст, я бы мог так прошляться вечность. Без устали, жажды чуть реки локонов утолили. Был ли счастлив когда-нибудь так, как здесь, где меня возлюбили?

Даная

Я в кресле, веки не смыкая, глотая с горкой восхищение, давился молча красотой. Диван, свет женщины – Даная, изящных черт пересечение, едва прикрытая холстом лежала, сферу разделяя, — логический итог любви напротив моего лица. Так богохульна и свята — вещественней бы не смогли на Суд представить для истца, но грация не пала ниже дивана – пьедестала ночи, день осветил избытки красок. Портрет к великому приближен гораздо ближе, чем художник под тенью отшумевших ласок.

Встретимся на Чернышевской…

Встретимся на Чернышевской, отниму тебя у толпы, многочисленной в недостатках, одинокой в своём совершенстве, совершенной, как я, и ты, соскользнувшая в руки, гладкая. Мы дойдём до бессилия ног, насекомыми на траву, шёпот леса речь перебьёт, утомляющий пекла жирок абстрагирует волю в мозгу в инфракрасный к солнцу полёт. Ты закроешь глаза, я тоже, лягут мысли в коробке на грудь, сердца пленного пересказы глубиной не растревожат, в содержанье не вникну, суть не доходит, как нежность, сразу.

У меня так точно не получится…

У меня так точно не получится… Не люблю хорошие отношения, мне нужен скандал, необходима драка мыслей за поражение, однако без зависти к чьей-то жизни ровной: со здоровым ростом благосостояния всё это для меня условность человечика ископаемого. Потеют горы снегом, мёрзнут, равнина жизни неприемлема как местожительство, подохнуть никогда не поздно, но жить спокойно – попустительство.

Адам и Ева

Сад. Разбрызгано солнце. Труп бледен, как беднота, разве кто-то погиб от губ, разве кто-то любил сильнее, чем я, тот же сад. Круг сменился другим – луна, невозможно, сильнее, чем я, невозможно. Сейчас я клянусь ощущением кожи и глаз, их рассвет бросил тень на мир, зачем ты открыла глаза? М и Ж как сортир, лишь по признакам ты и я. Как трудно даётся признание в любви, если искренности в нём яд, если встречный порыв, пригуби, оживи меня.

Грустью выклеивая стены в твоё отсутствие…

Грустью выклеивая стены в твоё отсутствие, не дочитывая книги до конца страницы, выключаю свет, скидывая с головы люстру. В толпу редких прохожих влиться выхожу из дома, в магазин за странными покупками. Сбрасывая по цвету в корзину трофеи чрева, измеряю любовь не днями, а сутками, мелодией из сплошных припевов. Скука одолела индивидуума, по одному человеку, по одной жизни, растянувшейся зимы ума и вторжения не его, так призрака. Шарится близорукая точка зрения, неразличим горизонт. Ответственность давно уже на везении, и давно нецелован рот.

Впадина

Со дна Марианской впадины, из материнского чрева я выбрался с криками, с матами помотать тебе нервы. Рос, возвышался и падал больно, с мягкого тела вставай, геркулесина, надо конец довести до дела. Кричал внутренний голос, стонала любовь в ночи, мир, представляющий полость, карабкаться вверх учил. Я на каком километре, как далеко от счастья? Жена под мной или девка, ломающаяся в одночасье?

Тепловой удар

Лучи как покойники из горящего крематория бегут, просовывая пятиконечные руки, жары оглушающая оратория глуше, чем в глазах равнодушие выпуклое. Я на зелёном стульчаке лужайки уснул безнравственно, муравьи отгрызли пальцы, сбежали, муха утащила булку ещё засветло. Беспалый и мудрый, вымученный шашлык июля забыл о морозах судороги. Лето, лето, тебя люблю ли я?

Убийство мужчины

Убейте во мне мужчину и всё живое, раз я вам настолько дорог. Засушите в гербарий ежовый раздробленное недоверием тело, сделав из души полог или то, что хотелось. Я вырежу слова на пьедестале ночи, вырву луну, как холодное сердце, прочтёте, препинаясь, все эти строчки, абсурд так хорош, когда кого-нибудь хочешь. Смейтесь надо мной. Смейтесь парусами розовощёкими, как я над вами когда-то вздыхал, что вырывались лёгкие. Лишь утро способно переубедить, что ещё не вечер, обнаружив меня в царстве вашей груди, лицемерной и безупречной.

Любовь моя, дай мне каплю чувств…

Любовь моя, дай мне каплю чувств на водопад желаний, туда ворвусь без образования. Подари то, что никому не дарила, не продавала, я тоской старинн, одиночество задолбало. Разве звёзды в небе? Никогда не видел, пребывая в Вэбе в изменённом виде. Разве глаза плачут? Никогда не слышал. Тучи – это мрачно, слёзы – это крыши. Разве люди любят, если им и без того отлично, оголяя зубов клумбы, притворством напичканные. Приходи. Любовь моя, повесим чувства на крючок в прихожей, наблюдая зачехлённые, что мы без них можем.

Генеральная уборка

Утро, ведро, вода, красота мыла пол, и это её не портило. Мыслей ушли стада вместе с тряпкой под стол. Вот он, твой подиум, признательность чистоты. Быт был талантлив изображать пародию. …Красота мыла полы.

Наполняя ванну

Позвоночником заката мачта паруса выгорала, подчиняясь ультрафиолетовой атаке, на себя натягивал лазурное покрывало. Прохладу моря телом, как термометром, мерил больному ему в агонии, мысли быстрее, чем по ветру покидали осени и весны межсезонье: летом нужны только билеты неважно, куда ты, на сколько, в генах уехать к другим рассветам, умытым бирюзовой солью.

Поэмка

Так вы замуж меня зовёте или прогуляться в бриллиантах ажурной городской сорочки? Рука вместе с сердцем объявляют капитуляцию. И того и другого так хочется. Будьте галантны с моим мандариновым сознанием, я вам доверюсь, как собачонка, сбежавшая от одиночества. По факту смерти оного влюблённость проведёт опознание. Похороните его, цветы на могилу и почести. В чехол все звёзды, звуки, словечки. Буду петь тихо, по-канареичьи, в тёплой шкуре ночи мамонтихи. Украдите меня из моей же жизни, она уже осточертела, насаженная на обстоятельств стержень, куда там амуру со своими стрелами. Он переводит стрелки с одного типа на другого, с образом сердца, как грелки, упорхнёт, чтобы стрельнуть в спину из логова. Бросите на кровать или в клумбу цветочную с ленточкой комплиментов. Осторожно: обучение может перейти в заочное, а любовь так скучна без объекта. Вы накормите меня поцелуями досыта, растаю, как вне электричества морозильная камера, не нашедшая лучше способа разморозить всё то, что замерло.

Откровенище

Ослеплю, легче управлять слепым. Как только увижу, так сразу взором голубоглазые цветы плесну вам из черепа вазы. Извилины повиснут лапшой на ушах, всё это и будет флиртом. Не надо, не стоит меня возвышать, я не настолько смирная. Предлагаете руку? Я возьму, если в ней есть деньги, вместе с сердцем, вы обещали большое, станцую с ним сальсу или меренги. А вы думали, я встану на кухне выколачивать из отбивной последнюю душу, как сознание из фантазии, если под мухой, выбирая, под кем ему лучше? Вам ли, художнику, интеллектуалу всего женского, обозначать моё место? Облицуйте своё лицо моим овалом, не спешите пока невестить.

Полная вегета

Спустил купленную щуку велений в пруд, она распотрошённая уплыла, раздвинув свободы глянец, бараньи рёбра пастись на луг, более не плотоядный – я вегетарианец. Успокойтесь, организмы из мяса, оценивая ваши продажность и купечество. Мне ли за бедность букв извиняться, я перестал язвить и кусать языком человечество. Рассаду тёпленьких слов высажу на подоконник, чем бы вы ни занимались, получите их мысленно или бандеролью, напомните только адрес. Сладеньких стишков накрапаю на могилку чувств, чтобы лежалось мягче. Со временем из вашего сердца прорастёт мраморный бюст и сухо заплачет.

Языком вылижу тротуары…

Языком вылижу тротуары, лишь бы стало на душе чище, вспотела кровля, включились ударные, шёл дождь, я по городу, как по земле днищу. Вырванные глаза оставляю на каждом здании, выдохом согреваю осень, сердце мне поручило задание выветриться и куда-нибудь деться. В челюсти набережной блёкнут плотным забором зубов – дома, губы, вывалились ступенями, мокнут в речке, как выгнанные в речь слова. Что мы говорим не так, делаем, что погоду выворачивает, паршивее настроения, пиная впереди, себя, часть от целого до полного саморазрушения.

Windows

Что-то не клеится, меняйте мировоззрение, как микросхему, не в окна выпадайте Билл Гейтса, идите сквозь стену. Если не сердце стучится, а бессердечие, за границей ищите любовь к своему отечеству. Корыстью не лапайте чувства, останутся отпечатки, стяните с лица искусственную кожу – оно в перчатке.

Ты вылепишь из меня статую…

Ты вылепишь из меня статую по образу и подобию, которой никогда не стану, из гипса фигуру матовую, идеальную и способную. Я не та женщина, хоть и талантлив скульптор, блёкнут зрачки от счастья, в них белизна кромешная, преданностью беспутная, сказочна и холодна, как зимою Дания. Тебе не отвыкнуть от очарования леденящего? Подожди, я принесу страдания в обёртке из настоящего.

Чистосердечно

Чистосердечно к тебе обращаюсь в стужу метели пыльной, я не вернусь и не обещаю, как не хотелось сильно. Ты в голове, платок русых прядей и утончённость движений, яркий пожар фонарей автострады, нас облака не поженят. Смех так беспечно сквозь белые зубы прыгал по воздуху счастьем, рифма скупа, метафоры скупы, преданные отчасти. Чистосердечно, с любовью, прощально я бы хотел в глаза, с инеем звёзды твои хрустальные, много ещё сказать.

Убей меня, если я стану таким

Из слов выделывается стихотворение, из гордости гимн. Убей меня за убийство времени, если расточительным стану таким. Не тот ли, кто истекает жалости кровью, страданием человечным раним, убей меня остротой тупою, убей меня, если я стану таким. Брошу окорок неподвижной души, где плоть на него стала похожа, убей меня, если я стану таким, убей меня, даже если это безбожно. Свет моих глаз в тебя, как в дым, он пахнет морским прибоем, он шумный. Убей меня, если я стану другим, если я стану благоразумным.

Бесконечно одинока…

Бесконечно одинока, словно ранняя заря, сверху падали жестоко, больно сыпались слова. Бледнолица, беззащитна, но от этого изящней, ты, далёкая от флирта, полюбила, не иначе. Бесконечно одинока, и заря тебе не пара, не знакомая с пороком, отвратительным и старым.

Доска объявлений

Замена совести души поношенных механизмов, обращайтесь, если тоскуете, как я тоскую. Откройте глаза и ими слизывайте страницы – я открыл мастерскую. Усыпление любых видов чувств, ликвидация пожаров сердца, по необходимости в ваше низменное облачусь, торчите на слове, как на инъекции. Всем водки сегодня, я буду читать, закусывайте! Не стесняйтесь, пусть слова разорвут мне Самсоном пасть за творческое разгильдяйство. Я верю примерно во что вы верите, и это катастрофически отдаляет. Пока моего голоса не угас сквозняк, духоту выветривайте, валяя то, что и я иногда валяю. Не слушайте, не читайте – всё х…. Доверьтесь организма столице, оно стучит, как подъезд – дверьмя, входите… а за столом – интуиция. Так мол и так, вот вам на изучение моего внутреннего голоса ор, помогите наладить общение, мы заплатим, товарищ ЛОР. Интуиция – это ваше всё, всё, что ещё только может случиться, в личку сбросьте ей письмецо, если сердцем не достучитесь.

Уже выходишь?

Страдаешь ли ты мужеством в скорлупках своей яйцеклетки? Как гордо звучит замужество, пахнуло с кухни котлеткой. Язвительное – женитьба, белоснежный алкоголизм свадьбы. Жаль… смелости ещё жить бы, страхам ещё гулять бы.

Инкрустация

В осенней парикмахерской полно деревьев, все золотистому горят отдаться, оправой оставляя чёрный стебель. Природа объявила инкрустацию. Дома, коробки спичек бытовых скандалов подсолнухами окон ищут солнце. Угроза вспыхнуть так сильна в ненастье, самозабвенно ум, накапливая мирный стронций, полураспад души передавал овалам. Красотки, те, что с красотой смешались, прекрасно отвергали, что прекрасны, на лицах высохла былая шалость. Серьёзны… Лето облетело и угасло.

Соловьям

Плагиатом с погоды пишу какую-то хрень, людям нравятся бзики. Может, пройдёт мигрень? Скорее возникнет. Соловьи-поэты, я вас уже не могу читать. Сахарные слюни спрячьте, ваша помпезность могучая придавила мою любовь телячью. Оставьте слова в покое, красота стихам неподвластна. Выплюньте что-нибудь такое, едкое и мордастое. Пусть разъест толстокожесть фраза, вытекшая глазом. Пишите, если не писать не можете, чтоб по щекам потекли алмазы.

Млечный путь

Опять вокруг одни женщины, почему я других не замечаю национальностей? Никогда мне не быть красотой обеспеченным, а я с ней всё ещё цацкаюсь. Умываюсь атмосферой до чистенького, что из космоса имеет вид голубого зрачка, и он пытается смотреть искренне на путь, обзвёзданный с молочка. Серость – я знаю, почему она меня окружает. Сколько не крути, не думай, а мозгом и сам сер. Пусть меня равнодушие человечье изжарит на предложении подсолнечном, не отрекусь от вер. И всё чаще я слышу, почему стихи так грустны, разве ты не создан развлекать других? Но форма моей любви губная, если хотите, устная, веселье я выжрал ранее, как аперитив.

Блюз

Линяет небо, закрывая жёлтый циферблат, губами шевелят деревья, стоят как вкопанные – не до сует. Я дегустирую миры из Вэба, природа объективно… не интересует. Вы скажете, я сух, скучище? Правы. Среди людей скучаю, лицо широкопрофильно с училища, примату нелегко среди приматов. Я вижу землю, в ней картофелем клубятся поколения. Не ройте яму, мне куда до них, с таким-то профилем, бессмертен незакапываемый гений.

Матеоризм

Успевает ли время за такими, как я, его отставание – как убийство. Утром выпущенный патрон благороднее грязи из-под ногтя. Одетый в люди, обутый в метро, уже снаряд — космос за пазухой. Пульсирует солнце, посылает… сигналы: в галактике засуха, дайте напиться любви, наглые мои желания не губастее ваших. Планеты в недоумении глазами вылезли из орбит. Очередь, за любовью стоявшая, перешла в наступление. Метеоризм в меня за матеоритом метеорит. Неужели опять не достанется? Запускаю ребро, как бумеранг, в глухую космическую деревню. Любовь – первый друг, первый враг. Обожаю тебя за вредность.

Выход в свет

Лицо, пучок эмоций, рвущихся наружу, у него нет выходных. Выходишь, здесь ты никому не нужен, альбом знакомых и двоюродно-родных. Рассматриваешь, как биолог, насекомых, под лупой сам… в молчании устье, впадая в Зазеркалья кому, уединиться бредишь захолустьем. О мерзком о себе ты знаешь, только ты и близость. Прекрасное на свет на вынос, размазывая взглядом общепризнанное, предполагаешь плюс, но в сумме минус.

Пакет неба

Я хотел бы вас целовать без сознания с ваших объятий, небом, высветленным в целлофан, развлекающимся на вате. Я хотел бы хотеть всегда, вы мне нравитесь до маразма, анатомия в слове страдать, я влюблён и любовью заразен. То болезнь распрекрасный недуг, упоительное хворание. Поцелуй – совершенство губ, обнимите, как обнимали бы.

The book(овски)

Я сер, мой мозг продолговат, и мне бывает одиноко. С Буковски под букетом жёлтых ватт из прозы нацедил немного водки. Мой вечер исключительно с собой, хоть автор периодикой толкает: «Не отвлекайся на фантазии, ковбой, паси животных моих мыслей на бумаге». Читать заразнее, чем ничего не делать, читать не вдумываясь. Душа покрепче ухватила тело, литературы ощущая грубость.

Графа

Кафе… Полно людей, целующих бокалы. Стекло на вкус прозрачное губам, их будто целовал официант, до операции приборы расставляя. Кафе… В лесу из стульев и столов темно, слова усеяли полы и ничего не стоят, оркестр вливает музыки вино, где вечер, там должно быть двое. Ночь вместо женщины однако… И кафе. Сосуд иссяк, посуда замолчала, графин закончил смену и домой к графе «любовь», что тоже содержимым пустовала.

Творцам

Хватайте глазами хитрыми от жизни кайф, хладнокровные животные — творцы, оборудуйте рай не дверьми, так окнами. Пусть их свет пылит в темноте, отметьтесь не жизнью, так смертью. Нас приняли не за тех на Земле, а вы не отвертитесь. На стол общепита накройте произведения духовной пищи. Отравите, пока мы не сгнили в библиотек чистилище после грязищи.

Я, состоящий из вчерашних котлет и свежих…

Я, состоящий из вчерашних котлет и свежих новостей, еду к тебе на свидание, чую… Опаздывать невежливо, даже к любимой давней. В душе олимпийские игры: нервы бежали и прыгали, чувство боролось, прижавши к уху мобильник. На том конце, аллолуи, бесцветный голос: – Где ты? – Скоро буду, лет через пять, пробки. Стою мыслью в улицах твоего мозга, сомнений бумажник транжирю робко, для тебя ли я создан?

Исповедь Дон Жуана

Перелом открытый не души, но уже сердца, ему не изреветься. Боитесь горячей крови? Наложите? Страха в штаны или хотя бы молчания швы. Я и так слышу, как бурлаки тянут ваших связок сопрано меццо. Сегодня буду тапёром, выслушайте и вы мой каприз. Нравишься ли? Да, вдохновляешь, я бессилия контрабандист, расцарапаю ноты до чёрных клавиш. Женщина зашла и села в печёнках. Это хуже, чем в сердце. Она переигрывает увлеченно клапанами моего оркестра. Эй, ты, муза, своей музыкой сбиваешь с ритма: – Ко мне, милый! И я у стройной ноги. Тузик, выдрессированный и забитый. Женщина родила, женщина и погубит любовью, опьянением с марихуану. Улечу ли, как многие, на ракете девятиграммовой недосягаемым спутником, я, прошедший ад Дон Кихота за донной до рая бездонного Дон Жуана. Излапайте меня, страницы книг, подшитые языком к позвоночнику. Я сочувствующий полупроводник к полуночному одиночеству. Завернитесь в ковёр шерстяных следов, разве вас когда-нибудь так гладили, чтобы руки напоминали вдох вдохновению, что украдено.

Лавочник

Люди улицы, срань господня перемешалась со сранью самих господ, каждый приспосабливается к ней сегодня, если вчера не сдох. Окуная голову в ванну искусства, распутывая клубок извилин, город впаривает мне чьё-то занудство из кирпича и глины. Мне бы без дома, без улиц, без людей лавочку, где на часах всегда без пятнадцати осень, где можно любить и творить беспорядочно, пока тебя не попросят.

Книга

Точка зрения там же, где точка опоры. Съела тьма стеклянные шторы, не на что опереться толком, преодолевая одноимённый путь. С вываренным в свёклу сердцем готова стать шёлковой. Тьма, день ослеп от собственного тщеславия, моргают звёзды. До них докричаться не хватит никакого дыхания. Почти не дышу, словно экономлю воздух последнего свидания. Оглавление повести подтверждает бытиё, где повесть – всё остальное тело. Пролистайте меня ещё, я бы этого очень хотела.

Выходные в чужом городе

Я встряхнулся, встал и пошёл. Пепельное небо, окурки зодчества. Памятникам среди нас хорошо бегать от одиночества. Припарковано светило, на солнцестоянке пусто и дорого. Луна: фонарь и охранник одного разлива. Я, пепел, в ожидании «скорого» шарю в своём кармане как карманник.

О любви

Окна расстёгнуты, глаза вытаращены, глотку сорвало лето. Сколько тащись – не вытащишь день одного цвета. Сколько люби – не вылюбишь до дна, до обложки женщину. Сколько хотеть – не выхотеть стервенную, нежнейшую.

Эйфелева игла

Вместо того чтобы сотрясать тишь, вместе с сердцем твоим в него же барабанить без толку. Уеду в Париж штопать душевную рану Эйфелевой иголкой. Нет, мне не плакать от чувств, перепаханных крестьянами твоего безумства. Лейтесь от поцелуевой бездны до паха красные реки бургундского. Я безнравственный моралист, жутко нравится всё красивое. На музыку кожи вашей батист подсел, вот откуда сочится плаксивость. – Уходите? – Ухожу… – раскачивались ответом бёдра. Тело моё замерло прощальной буквой, но, сдвинувшись с точки зрения мёртвой, выдохнуло: – Сделайте эту милость со скоростью не света, то хотя бы звука.

Я бы вас

Я бы вас, я бы вас, я бы вас, я бы здесь, я бы здесь, я бы здесь полюбил. Это только аванс умудрился бы в душу залезть. Я бы завтра, сегодня, сейчас, вы бы думать, ломаться, терзать. Я люблю — способен кричать, штукатуря устами глаза.

Насморк

У города насморк. Через ноздри водосточных труб утекает время, озоном смердит капризирующий труп настроения. Он сел на больничный, бледных стен щёки, заморозки сердца, в котором так много личного среди серого. Мосты в венах мерят давление, гипертонии пульс, шпиля поблекший мотив, воткнули в туманную грусть, как в презерватив. Город укрыт одеялом из пуха из дождевого, чахоточный, дремлет. Проведать больного небо спустилось на землю.

На площади

Шёл человек, головой ударяясь о небо, ногами спотыкаясь о бег. Он выдыхал словами — по городу шёл поэт. С собой разговор развязывал, с прочими вышивался скушно. Мигрени узор невысказанного либо недослушанного. Обкрадывало вниманием прекрасное, ставшее мерзким. Он шёл, а кругом Восстание, выплюнутое Невским.

Солнцу

Солнце, надень штаны, хватит изгаляться. Фигура у тебя не очень, шалишь, жёлтое сиятельство, шали — любые солнца погибнут ночью. Всякие мысли во сне умрут, кошмара шприцем попадая в вену. Страх – это тот, кого не ждут, но боятся самозабвенно. Ты всё ещё не оделось, солнце? Копошишься, улыбкой смазанное, как моя потягивающаяся любовница с похотливым заказом. Осуждаешь меня, бранишь, выпуская жёлтые слюни. Знаю я, космический шиш, жизнь моя в твоих щупальцах. Лампа, что ты можешь сказать. Все твои доводы – свет матом в миллионы ватт в абажуре безумных планет.

Музыкант

Я искал в песнях смысл, а нашёл только музыку. Время его высосало, выпячивая ностальгии пузико. Перемены на то, чтобы ничего не менять в итоге, и свободы глоток с глотками водки путаешь, как любовь с шоколадом. Не она пришла – аппетит, вот сладкое, за твою прохладу. Поцелуев налить? Вытяжка моя, из ребра музыку тебе пишу не покладая пера.

Пляж

Хочешь, подброшу? Я сегодня на машине времени. Где ты сейчас живёшь? В будущем хорошем или в прошлом его предвкушения? Район незнакомых тел и незавидных желаний. Во временном заблуждении в галактике каждый крайний, и каждый бредит сближением. Выходишь здесь? Замуж?.. Выходишь, как из автомобиля. Душа моя – пляж из камушек. Красиво же ты сорила!

От Данте

Мне красноречия инфекция от Данте досталась, чтобы ею вас достать. Мятежен?.. Что-то есть от Команданте, считайте, я влюблён… До ста .. морщинных лет вдвоём промучаемся, счастьем обливаясь. Нет, нам не будет скучно, если связь не обратится в зависть к чему-то несказанно лучшему.

Инжир

Я, выросший на миндале и инжире, среди фруктовых национальностей прочих, вымажу вас во взгляде жирном, в душных объятиях Сочи. Море забудете, оно везде солено до банального. Я тот вулкан, который вы будите, разбивая зрачков хрустальное. Успокойте меня, вам по силам. Высушим червоточину шампанским. Милым, готов быть милым, только дайте напиться знакомства шансом?

Антиласка

Я был бы ласков, но ночь, паскуда, включила лампы. Любовь, покуда постель стелила, сорвав одежды, прекрасна? Да, но руки прежде, они всегда чуть раньше мыслей, когда те души по духу близки. Мне ласка чужда в кошмаре страсти, в наследство грубость или дарственная.

Любовница

Здравствуйте, я ваша любовница. Не нуждаюсь, не утешайте меня развратом. Это не профессия, нечто менее плотское. Пациент, соблюдайте режим, пройдите в палату. На безлюбье и симпатии чувства, выньте их из морозилки. С кем вы могли бы ещё так буйствовать, одинокий, женатый, пылкий? Любовь. Постельный режим. Лечение. Я как наружное лекарство, принесу сезонное облегчение, царствуйте. Вы же хотели царствовать. Реанимация не поможет, сразу в морг. Считайте, что умерли безвременно. Я любовница, не уместен торг. Любовь моя, как и ваша, временная.

Ломка

Каменные простыни стен накинули усталость трупов. Люди уснули. Может, из них сердца вынули, мечты распустили слюни? Я расстарался не спать, назойливо высыпание, словно оно на коже. Обречённый на самокопание, самозакапываюсь в заспанном ложе. О чём мне думать, когда извилины обретают форму его, скомканного. Все отношения спилены. …Ломка.

Печёночный паштет

Предложение выглядит сложноподчинённым. Люблю ли я вас больше, чем свободу? Прислушиваясь к сердцу, сажаем в печёнки, меняется климат внутри… Погода согласна… И это значит – над собой издеваться. Любите ли то, что я люблю? Кожу, нежную под вашими пальцами, губы, целующие болтовню. Знаете? Я разрушаю привычные рамки шедевров и не создаю ничего взамен… Ничего, прыгайте на меня досады нервами, не вы ли жаждали перемен… Ещё? Не вы ли, разбивая лицо о мою красоту, решились разбить и сердце. Я только та, которой невмоготу любовь к себе оставить в наследство.

Исповедь циника

Скучно с вами, четвероногими, не догоняете. Пойду напьюсь. Можете считать меня алкоголиком. Ляжет полями на закусь Русь, её крестиками вышитые холмики. Есть что сказать, где тишина испачкала время мыслями. Выпить для меня не значит до дна, до места, где возвышали, но не возвысили. Словами, раскрасневшимися до вина, выскажусь, отравив перегаром поэмы чьё-то обаяние. Сколько любви в моей крови. Я чувствую, как её алкоголь наполняет вены.

Холодно вам, завернитесь в мой поцелуй…

Холодно вам, завернитесь в мой поцелуй, накиньте веки, как одеяла. Я безумством своим обязую разлюбить меня мало-помалу. Хоть любовь – животное теплокровное, будет выселено цинизмом. Выстрел… ангел взорванный, перистые облака над карнизом. Не смотрите на меня как на небо, я большего заслуживаю. Не прошу, а скорее требую: вы когда-нибудь жили с мужем? Вы когда-нибудь с нелюбимым спали, заедая шоколадом скуку, в перекатах костей и сала сомневающиеся в поступке. Вот и я не желаю, домысливая пропастью губ, та, что падает туда ещё живая, любовь на парашюте из мук.

Разбитое светом окно…

Разбитое светом окно. Я видел в него не раз города хищный рот, солнца сверлящий глаз, ветра нервозный фен, рвущий причёску деревьев. Я обращался ко всем радужным побережьем: молча любите её, слово в итоге унизит ту, что вот-вот пройдёт в образе вечной жизни.

Что любовь – проститутка избалованная…

Что любовь – проститутка избалованная, видал я страсти и поприличней, где чувства водопадом льются, а не капающей в ванной струйкой истеричной. …Еле выбрался, у неё больше ни минуты для моего разочарования. Замажь губы в поцелуев новьё до следующего обнищания. Слабак я?.. Скажешь, не выдержал испытание, где счастье вот-вот накормило бы, если бы не обстоятельства странные, а они всегда сильнее, не прячьтесь, гиганты, выпячивается ваше всё, как в глотке румяной гланды или из-под матки млекопитающий поросёнок. Женщина. Связь длиной с кабельный провод, а там равнодушное: «Слазь. Я бы хотела с другим попробовать…» И ты, брошенный как дитя, из воздуха рыбой выхватывая кислород, от а до бля, алфавитом заполняешь оставленный без присмотра рот. И гудки как будто паровоз въезжает в уши, предлагая голову на рельсы под стук своих колёс, только бы не слышать и не слушать, только бы он увёз. Каждый философски или оперативно отрезав, бросит отчаяния собаке кусок души больной, зальёт мозги и выставит вон из тела трезвость. …Освобождённый, брёл к себе домой.

Недостаточность

Не здоровайся и не прощайся, знаю тебя не понаслышке. Что ты меня преследуешь, счастье? Как выдох оглушающая одышка. Я не хочу быть счастливым, не истребляй животное редкого вида – время. Пусть утро опохмеляется кружкой пива. Я не смогу быть счастливым, пока несчастливо племя. Я не могу быть злым, даже когда доброта опускает руки, порядочность протягивает ноги. Какие ювелиры сделали человека золотым? Верните ему недостаток недостатков, боги!

Годяй

Алло! Мы по поручению человечины поздравляем. Разве не в курсе? Сегодня вы стали отъявленным негодяем, точнее, она об этом узнала. Пространство любви сузилось до ругани зала. Не расстраивайтесь, с кем не случается. Чем вы себе душу травите? Чаем? Сколько нужно чая, чтобы забыться, утолить жажду чести, которая всё ещё бычится и чешет самолюбие, разузоренное романтизмом. Не растрачивайте на эмоции слюни, нам после слизывать. Мы, нижеподписавшиеся годяи, так боимся этой приставки, рукоплещем, потяфкиваем, как кумиру болельщики. Суд идёт, отвернулось общество и собственная совесть, каплей жирной по стеклу одиночество. Профнепригодность.

Совращенное лето

Море. Солнце (кто бы на него надел тёмные очки), ультрафиолетовое увядание. Тёплый солёный бриз разбивает на парочки. Мозг на пляже не играет роли как физические данные. Я – совращающий тебя, лето, не первый, запыхавшийся старатель, еду за отупением, за песка полной кровати, так много людей в одной постели, голые, любвеобильные, способны ли ещё о чём-то мечтать, запараллелив извилины полиэтиленовым пакетом? Корчилось, шуршало море, мельчала лодка, расширяя даль. Вопросам-близнецам цинично вторил ЛЮБЛЮ, на твой уставив свой овал. На море так легко любить и расходиться так красиво. Закаты… Солнце всё в крови в бассейне слёз тонуло, стыдно кого-нибудь не полюбить у моря, в него войти не то, что в реку, количество не оговорено. Войди – и выйдешь человеком.

Негодяй в сердце

Негодяй в сердце? Кровопровод неисправен. Вызовите сантехника. Жижа отравленных вен уже поднялась до верхнего уровня падения духом, угрызения по Достоевскому. Вантузом рыщет ухо в поисках ласки, но адамово всякому евскому. Как она ненасытна, до самой ненависти изъест, обглоданная попытка любви… Облетевшей лес.

O'clock

Доживу ли я до утра? Как знать. Только солнечная муштра: здрасьте. День опять без меня не смог — разбудил, оторвав души сонно' клок — часы. Целует глаз кромешный свет, он так и лезет. Жизнь обострилась с ним в родстве, как лезвие. Осенний душ сухих стихов от древесины. Я не считал её творцом, хотя и сильно румянцем вымощен бульвар и солнцем падшим. Нога шуршала о сентябрь победным маршем.

Прогулка

Перекрестились улицы в моём сознании, стало религией то, что было зданием, то, что целовали с таким упорством, протягивая не руки, но горсти, убеждая не себя надеждой, но многих в марафоне мыслей коротконогих. И сам склонился к его величию, города – не люди, они практичнее. Засоряя собой улицы до его равнодушия, думая о лучшем – всё хуже я. Всё больше камней в огороде, где сад планировался фруктовый, только ветер сильнее по морде, зацелован асфальт подковами. Снова отношения выпачканы прогулками, и путь к сердцу почти пробит. В море качка костьми и булками, я слышу, о чём оно говорит.

Жениться? Чтобы по-настоящему…

Жениться? Чтобы по-настоящему полюбить вас, перед фактом поставить бога? На, мол, смотри, мы здесь вместе решили пожить немного. Благослови, не вникая в суть, опаздываем в загс — росписью перечеркнуть уверенность друг за друга. Сложить с себя ответственность в плену золотого круга, за пальцем вдохновению тесно, прополощу в традициях радость меня настоящего, чёрным по белому к алтарю, его сиятельству — разлюбить с изяществом.

Усталость принёс отдых…

Усталость принёс отдых, любовь обрекла на ненависть, тело в солёных водах, душа в безызвестности. Мякоть тепла арбузом, подчинение большинству. Муза, наевшись от пуза, стихи превращала в листву. Я ей о самом гранёном чувстве, послушай, женщина, губы тебе – сластёне со словом животрепещущим.

Я хотел бы высмеять море…

Я хотел бы высмеять море из границ своего побережья, мне так некому вылить порою что-то главное, заснеженное, замерзающее на глазах, как ресницы в – двадцать. Нет, не высказаться, где пора снова спрятать всё и скрываться от себя самого в пустоте потрясающего, большого шара, крутящего фуэте день за днём в состоянии шока. Положить, забить наконец и в депрессию в модное слово, рифмовать себя в ровный столбец, продавать за душою голову. Распродажа… Всё по дешёвке: тело, дух и немного мозга. Жернова скуластые жёвкой выдавали мою тревогу.

В зеркальной гостиной

В зеркало. Вы смотритесь в зеркало снова. Нет, прекрасны и никогда не померкнете, даю слово. Увяданию не прижиться на цветущем лице, двум фиалкам отражение опишет глянцевое правдоподобно, как Маргариту Булгаков, – красоту, но настоящая в Зазеркалье, куда я забирался не раз купаться в истоках нежности. Остаться там был горазд, пусть даже позже отверженным, выброшенным из вашей души, стёртым новыми увлечениями, как бы не закончилась она паршиво, прощения заслужит моя любовь… Двигаюсь в её направлении.

Вот, прими моё заявление…

Вот, прими моё заявление на белом бланке лица. В полный рост удивление. Я не по делу пришёл – по любви, переносицей мялось мнение, отнимая покой у брови. Ночь сыта прохладой, почата головка сыра, прикус темнеющий сада слабеет под цикад, оглушающих лиру. Кому это надо? Если мы уже закрыли глаза переводом двух языков, рук охватывающий азарт настигает любовь врасплох.

Дайте

Я не могу любить так, как хотел бы, мне не дано, как в книгах, – томно. Вытянемся рядом – стебли, выскажемся – бутоны. И я буду страдать, как все млекопитающие, разорванные обстоятельствами, наблюдая тающее лиц сиятельство. И я брошусь звонить, искать и не найду нужного слова, как брошенная в море тоска. Дайте хоть один шанс сбросить её на другого, дайте хоть повод изменить по-человечески, без видимой причины, легенде греческой. Избавиться от личины дайте.

Волшебник

И вы готовы исполнить любое моё желание без сожаления, солнце достать в пургу, поцеловать, как хочу, встать на колени. Кто вы – преступник или недоразвитый гений? Откуда такая осведомлённость, щедрость поступков, любовь? Ту, что мир утомлённый свёл к вызову проститутки, к застройке уютных углов. Любовь. А вы знаете, что это? Я не знаю. Покажите, как экскурсовод историю Рима, скоренько перелистнёте губами? Любовь. Мужчина на пороге признания, сколько вы выпили? Сколько я выпью вашей крови? Мои комплексы скрыты, ваши на поверхности, видны. Я бы не торопилась, в лапах любви, больше некуда. Изысканнее её, мудрее разве что книги, скорее даже библиотека. Дам вам шанс из тысячи, из миллиона мужчин. Введите страсть внутримышечно, пусть желание помолчит.

Она мне не нужна

Февраль короткий – 28 дней. По праву отсудила часть весна. Театр солнца в обществе теней, влюбиться силюсь, но она мне не нужна. Дробит теплом весна щербатый рот зимы. Любовь мне не нужна, она ушла в штаны. Деревья. Почки набухают, словно лица поутру. Их выражение – безмолвная вражда. Я, ослеплённый едким светом, веки тру. Любовь мне не нужна. Окно открыто. Радостный сквозняк. Слух режет птица лезвием ножа, полощет ветер дня голубоватый стяг. Я ей не нужен. Она мне не нужна.

Чайная церемония

Доедает свет остатки чая собеседников. День подходит к венчанию, средненький. Ничего не успел, не сделал главного. Завтра – объедки вчера или шанс попробовать заново. Беседа садится в тупик, как корабль на пустомелие, где тупи не тупи — церемония, запустение. Старый друг постарел. Как влияние, уважения мел висками выглядывало. Старый друг, старый свет закатом. Дружба тёплый вязала плед ненужными датами.

Граффити

На стенах извилин граффити, на коже чувств тату. Вы в памяти след оставите там, где я упаду под вас под влиянием слова, скорее даже молчания. Прожить бы всю жизнь так рискованно, без свадеб и без венчания. Я очень хочу… Пыльной жаждой испытываю мучения. Сегодня и завтра, каждый день, проклятый повиновением. Вам, единственному другу, любимому и честному, загнанная в угол, отдаваться естественно.

Мясо на вертеле

Слышу море, как хотел бы тебя. Жарит солнце, скалы режут глаза. Сколько я здесь провёл – неделю, минуту? Вылежанный, выскучился жутко. Высыпано время на пляже всех песочных часов и в отдельности каждого. Остановилось, высохло, пролетело, протыкая забвением среди прочих и моё тело.

Набоковщина

Лицо в задумчивости уподоблялось складкам мозга. Ты на боку с Набоковым могла финтить часами. Я мир вокруг себя воображением создал, его сомнения и грусть чесали. Расчёсанное тело сосуществования, незаживающая рана бытия, без красок так убого рисование. Я жил с тобой один, и ты со мной одна.

Избранное

Возьми меня в избранное, я бы там пожил и размножился в шкафу запылённых дум, среди размышлений сизых, где комфортом не блещет ум, где розовые витрины век закрываются, когда я целую, задыхаясь в пороке, иллюзия выкрикивает: «Полюбуйтесь, для вас танцую!» Я стану классиком ради тебя, чтобы чувствовать иногда эти пальцы и ускользающие глаза от меня к абзацу.

Пикап

Я обольститель женских душ, вырвавшийся из обыденности. Устрою словесный душ, чтобы хоть на мгновение и с вас смыть её. Открыть глаза, они ведь прекрасны. К реальности их привязать ленточкой красноречия атласной, выплёскиваться и журчать. Говорите, любите? Так и я люблю. Говорите, сильно? Так слабо с этим глаголом вообще не встретить. Не боитесь, что без намордника комплиментов вас одну могу зацеловать до смерти? Спущу всё своё обаяние и любовный мат, чтобы найти то, что вы искали, не унижая свидание обменом устаревших цитат, их эффективностью малой. Сниму одежду со слов, чтобы выразить своё восхищение, позже скинув её и с наших полов. Да здравствует взаимное порабощение!

Ноябрь в сердце

Серые, как лица, камни, холод проникся и полюбил, в сердце ноябрь. Среди мёртвых людей и их домашних могил иду, мне нужно так много любви, чтобы всё ожило. Нет ни женской жары beef-stroganoff, нечто более сильное. Солнечная погода, мёртвый город. С вами такое случалось? Время обиды и жалости повод. В сердце гостил ноябрь.

За границей самого себя

Снова будущее округляя до размера собственного кошелька, собираясь бросить в стирку одёжки отчизны, я хотел бы взглянуть на неё из далека и если не ярлык, то хотя бы повесить бирку. Безусловно лишь то, что не замедлив вернусь, и воздух другой, и воды не смогут меня изменить. Я уеду с желанием реанимировать грусть по той части атласа, что больше пребывает в тени. Кульминация путешествия способна в роман залистаться, а иначе какого поехал, охотник за галлюцинациями. Каменное искусство несопоставимо с утехой, музеи не греют, духовное не помацать. И если повезёт, то я, маленький обыватель большой любви, разлягусь на ней, на кожаном диване, как сумею. Всё самое ценное в этой жизни из двух половин (мир, мозг полушариями, ян, инь…), и каждая ждёт глобального потепления.

Снимите с меня шерстяные носки…

Снимите с меня шерстяные носки, не надо столько тепла, чтобы корчится позже в экстазе тоски, в полах её белья. Не плачьте так тихо, я никуда не уйду, босой без вашей любви, не брошу измученную ту, кем не раз был убит. Уговорите меня любить так, как вас любили однажды. Если вы не уснули, то и она не спит остальное неважно.

Книга, которую никто не любил

Я напишу стихи на салфетке, вы будете их целовать после обеда, не замечая привкус едкий и выведенные слова темнотой на светлом. Заключу метафору под стражу, чтобы было понятно яснее, в карцер её. Высказанное не так уж важно, оно побледнеет, как перед казнью лицо или перед книгой терпеливой, которую никто не любил за размеры. Вы взяли её в руки какого фига? Вам и быть первым. Прочтено несколько книг или журналов, но не в коня корм. Мысли умнее, зовут на пикник похавать зрелища и попкорн. Как я не люблю читать, зачем написано так много, выстрадано, куда вы слёзы по щекам без приглашения особого чувства выставили.

Не лечит стрит

Печальный май, что может быть печальней. Вопрос Шекспира – быт или не быт — так и завис в весеннем половодье. Сонетами стеснительных отчаяний не лечит парк, не лечит стрит. Я намывала окна, но выглядывала в форточку. Любовь огромна, чтоб в неё пролезть, ей надобно пространство, как влюблённость, крошечной не может быть и постепенно зреть. Жара палила, обрывая брюки в юбки, прелестен вид на скрытую зимой коллекцию сокровищ. Глаза мужские варварским желудком съедали, внимание приятно, но не трогало. Любовь моя ждала любви другой. Где есть единственный, там нет меня банального, клеймо как смысл жизни не ищу. Ты безответна, такие отвечай, я тоже поразительно капризна.

Признание в любви

Поцелуй — вот моё вами восхищение. Два, три, сколько можете без кислорода, не заметив уст похищения. Я от имени всего народа признаю красоту вашего сердца, ног и всего остального. Каждый хотел бы с вами раздеться, но выбор пал на меня в итоге. Чем могу развлечь, кроме слов? У меня не так много денег, однако я готов совершить ради вас не только подвиг но преступление. Они где-то на одной волне, блуждающие в романтизме. Жизнь их достойна, а смерть вдвойне, к вашим ногам любые капризы брошу, сложу все свои достоинства, не в них счастье. Наконец-то сойдётся в целое то, что раздваивалось и требовало доказательств. Сомнения не захватят меня интригами, как деревья на пороге весны, глядя друг на друга, обнажённые, фиговы, цвести, не цвести? Сколько времени пахнет любовь? Дольше ли, чем подаренная роза? Не знаю, не обещаю. За продолжительность снов ответят метаморфозы.

Лезвие

Подо мной никого. Ночь, единственное утешение. Глаза открыты. С искренностью окон взгляд, как выпрыгнуть в них попытка. Никого, одеяло тьмы, рядом бродили шорохи. Это мысли ворочались от сердца ходьбы, растянувшись длиннее ночи. Подо мной никого, ни дивчины. Пододеяльником я в могиле грёз, сложенный глубоко лезвием перочинным, месяц светил и мёрз.

Если небо затягивает скукой

Скука, по всему горизонту скука. Как вы до этого докатились? Радость жизни съели, как островитяне Кука, и даже не подавились. Будьте мастером держите себя в руках. Недержание так увлажняет климат. Трудно только на первых парах превозмочь себя, любимого. Не жалейте личность отдать на растерзание творчеству, если больше никому не нужны или никто не берёт. Грусти зачем ваши почести, взлохматьте поэзию страстью или холст. Напишите что-нибудь бешеное, изобразите. Души настолько изнеженны, что депрессируют уже по наитию, выбросьте из головы признание чужих людей. Признайтесь себе самому: я, такой-то такой-то, злодей, с каменным сердцем традиционно, привычно к могиле своей иду. Думаете, у вас так много времени и всё успеете? Ждёте, пока утихнет ветер северный? По случаю завели себе тётеньку, спрятались под её подол, восприятие сузив. Там и супница, и суп тёпленький. Думали, женский пол, так сразу муза? Но не тут-то было. Уют ограничивает до невозможного. Вплетается так органично, душу вашу гладит, как гложет, апатичную. Заламывает рассаду чувств, что же вырастет? Дерево карликовое? Скорее куст с фамилией без имени.

Без веских причин

Любила ли я? Конечно, любила, а как могло быть иначе. Ищу миноискателем твой взгляд в буднях ила, как не искала раньше. Найти и погибнуть, как некто хотел, увидев Париж, в омуте необходимость – сгинуть, если я не вижу, то ты хотя бы услышь. Моё неравнодушие и разрытое когтями тело вылечи, оно от холода корчится, белое, повешенное на плечи, от голода пряное, приколочено к стене твоих поцелуев, выдрессированное твоими руками. Видимо, я слишком близко уже, где-то на кончиках пальцев чувствую головокружение привстречного не танго, но хотя бы вальса. Нет, раньше такого не случалось, иначе всё, по-другому звучит. С тобой ощутила необратимую шалость любви без веских причин.

Одержимый новым знакомством

Прогноз погоды – олицетворение скуки. Дождь не похож на дождь, а снег на снег. Не на себя, на небо тучи наложили руки. Я образ принял безобразный – человек. Мешая воплощение грусти с осознанием, один оставлен с кучерявым мозгом на один. Расставшись, мы свободнее не стали, я, как и ты, уже найти кого-то одержим. Равнина постоялого двора не выровняла чувства. Я противоположность находил не только в гениальности полов, скорее даже в том, что ежедневно, грустно, развратно тело, но ещё развратней без мозгов. Терпением оплодотворённый, думал. Анализ – только форма забытая. Всё то, что складывалось, порождало сумму судьбы, которая ещё не верила в меня.

Эмиграция

Иногда не знаешь, что ответить, в кармане наскрёебывая чушь. Не найти спасибо для тебя при свете, я, пожалуй, темноты дождусь. Отблагодарю вечерним звоном, серебром ударится об дно слово, рифмой на века парализованное, обо мне заставит думать, о другом. Забеременеют мысли и размножатся в голове, как в проклятой стране, эмигрируют в соседние наложницами, но скучать не перестанут обо мне. Весенний пепел. Я разодрал весну, так ей и надо. Моя весна, я сделал всё, что смог, бельём упала отцветающего сада, возвышенная, уже у ног. Кормилица иссякла вдохновением, но губы по инерции тянул, цвет у самца теряло оперение, сопрано превращалось в гул. Роман короткий – одна обложка, кто сердцевину выел? Чем теперь страдать? Весенняя любовь – оплошность, и снова обнимаю тех, кого хотел прогнать. Порой прекрасною трагически раздавлен, влюблённости останки в пепельнице, затушенной усилием недавно, теплились.

Ко дню всех влюблённых

Город – опухоль мозга и печени, камни, выложенные со вкусом, но любить здесь нечего. Учёба так себе и безупречная, право на слушать, любить там нечего. Работа, мать её за ногу, вечная, деньги, карьера, любить там нечего. Плоть изучил от стопы до предплечия, живы инстинкты, любить там нечего. Царь – мужчина, но им правит женщина, брак – рутина, любить там нечего. Творчество – вялой душе затрещина, жажда признания, любить его нечего. Дева природа человеком калечена, после него любить там нечего.

Снова я…

Снова я, небритый, поздно, твой. Осторожные двери, усмехнулись глаза. Ты, качнув головой, скинула недоверие и свежесть волос назад. Снова твой на целую ночь, на утро, от шершавого подбородка до мыслей, до рук, мы её опорочим, мутную, обнимаясь то крепко, то робко, словно мечущие икру. Ты займёшь в рассудке всё пространство, много больше знаний моих. Как животное, теплотой заласканное, завернёшься в моей тени? Долго будет так продолжаться, насколько возможно, насколько соскучились. Как в порту кладь ручная у сердца, друг к другу, как регистрация, поцелуями вымученная. Попрошу подержать слова, как простые вещи, нет их в книгах, только в твоих глазах, в клетчатке бытия переменчивого замрут, и ты не двигай.

Шедевр

Когда в двух изумрудных пещерах глазниц, хранящих покой, открою свои музеи, пойму, что радость ущербна, и солнце жёлто-золой пока не увижу, пока вновь не прозрею, когда в ресничной брезгливости, защищаясь от звёздной пыли, светила неистребимого я найду слова, что вырасти смогли бы, даже если их скрыли во имя меня, любимого, когда замёрзну в твоих хрусталиках и ничего не будет глубже той глупости вытаращенной, захочется стать одновременно тут же мальчиком маленьким и мужем пронзительным.

Суслики

Люди, люди, отношения сусликов, парадная или люкс. С любовью, как у вас, малюсенькой, я никогда не свяжусь. Моя – она огромна, больше, чем космос атомный, страстью легла смотанной и будет до смерти изматывать. Случилась короткой, как счастье, глубокой, за яблоком, в глазное дно… Как этим можно разбрасываться, подарком она одной. Люди, люди, желания кроликов в клетке или в саду. Любовь показную, дохленькую, я никогда не пойму. Моя широка бесконечно, потушенная ночами, в пути оставила млечном звёзды с глазами отчаяния.

Weekend

Я два дня не был дома, два дня не писал. И куда ваши брови, и о чём ваш оскал? Я два дня не взирал на знакомые дали, только пальцы искали то, что я потерял. Я два дня в чьей-то жизни, я два дня не в своей, внутривенно непризнанной среди пьяных людей. Я два дня на природе отдохнул от любви. И всё правильно вроде от чего же грустил?

Авиа

Бокал вина нечем закусить, некем зацеловать, день по дешёвке солнце продал, повязкой осталась связь. Аэропорт. Люди метались, что им ещё временным суждено. Вместо тебя уста кумачом скрашивало вино. Всё. Проводил. Избавился от тела. Свободная касса чувств. Тянущее что-то больно кусало, не улетело? Вернулось.

Не отворачивайся

Не отворачивайся, я ещё люблю… Твоё недомогание хромое раскачивало веру на ходу, ходу часов, лишившихся покоя. Не отворачивайся, я ещё с тобой, так преданна, что предала бы счастье и, разругавшись напрочь с головой, безмозглая, невзгодам выпалила: «Здрасьте!» Не отворачивайся стороной луны обратной, бледной половины, в отличие от слов, поступки менее умны но поразительно значимы. Не отворачивайся, всё ещё люблю. Хранишь молчание, меняя внешнее на внутреннюю влагу, присутствие моё здесь не случайно. Я виноват лишь тем, что делаю во благо. Не отворачивайся, я ещё люблю, то самолюбие перетекло в другую любовь, которую краду, пожизненное получить рискуя.

Я бы выкурил папироску…

Я бы выкурил папироску под души флегматичный мотив. О насущном выстелит дым философски бирюзовых волнений залив. Разбираться в них нету смысла, разбираться в себе рутина, в других? Пауза – это то, что повисло во вдохновении никотина. Я бы выкурил папироску, расстелившись удобно в закате палёном натюрмортом или наброском, затянувшись на автомате. Любопытная дымка сойдётся с туманом, разлохматится связью, где улыбка зависит от солнца, там луна бесталанна. Зубы жмут папироску, и нечем смеяться, на фоне раздумий горизонты сойдутся в плоскость. Я не образумлюсь.

Непокорная

Я расчувствовался до самого сердца, а оно у тебя есть. Ощущаю его нагнетающий бум, разве встретились, чтобы раздеться? Промолчим, если выписано на лбу. Я растрогался нежностью, ранил так, как грубость едва ли способна. Встреча наша грешна исключением из правил, непокорная ты, будь всегда непокорна. Беспощадная ты, будь всегда беспощадна к нелюбви, к привыканию, к боли, ко мне. Я умею любить оставляя шрамы в душе, но не пятна полусладкой вины на игристом вине.

Осколок

Расстегну прогулкой улицу, выйду, выскажусь без единого слова, куполам, золотистым луковицам почтение выкажу от лица меня, городского памятника архитектуры конца XX века от Рождества Христова, у скалистых и хмурых побережий проспекта, где ночь поседела снова, я воздвигнут родителями, лиричен и звонок, зачатый в потёмках, монументальный, язвительный, искусства осколок влюблённый.

Мама

Мама, мама – священная песня от пришествия до прощания. Без мотива она уместна, упоительна без лобзания. Символ женственности недостижимой и значения бытия. Не скользнёт незаметно мимо моего немого нытья. Оплетая покоем властным беспокойство за мой портрет, образ выцветет, хоть в цветастое был когда-то давно одет. Не спеши говорить в прошедшем, я скучаю по настоящей, может, счастья и не нашедшей, как меня, в колыбельном плаче.

Па-смурные дни

Причащалась улица небом, хотелось налить и себе, уйти от реального в псевдо, ничего не требуя. Чистота меня не отмоет, нужна винная исповедь, сжавшееся внутреннее выставить. Тухнет вода в покое? Нажравшемуся благословение и лёгкость тяжёлых дум, что содержит мозг толстосум, привычки погоды в явлениях, лишь человеческие дурные. Подливаем их другим и себе, распузырившись виной на вине в пасмурные и смурные.

Флора и фавны

Когда на улице дождь, хочется продать всё, уехать подальше, но дальше Невского дело не шло, выходил, приручённый, гораздо раньше. Под беспорядочный свыше бег кремированных снежинок зонтами цвёл проспект. Возложенных на могилу настроения живо светились габариты предметов, подозрительным блеском капало прямо в мозг. Отчего же радость так бедствует или я её перерос? Дождь из детства не был таким противным, обоснованный в школе физически. Я любил молодые ливни за флотилию спичечную. Я любил молодые побеги влаги, взошедшей с неба. Что-то есть в этом мокром от снега чистое, искреннее. Сейчас не до них. Убранство мыслей спрятано в зонтики, нет глаз, нет сердца, рука за стебель тоненький складного букета держится.

Не стать бы описью имущества вселенной…

Не стать бы описью имущества вселенной, увлёкшись потребительской заботой, монетой дешевеющей разменной, трудом на рынке, вроде мяса что-то. Мигренью болен век и состраданием, надолго арендована душа в том мире, где на небе от отчаяния повесились и солнце, и луна. Слова устали возникать, противоречить, что бог и человек одна родня, когда творят, других не покалечив и понимая, что пришли не зря.

Я не люблю просто так

Я откровенно ветреный. Необходим единственный. Точки одной геометрии, только звучат воинственно. Мне не нужны отношения, поднаторевший роман. Движим сюжет к разрушению, я начитался в хлам. Близость моя беспечна, платье в который раз мир открывало в вечность, играешь ты или пас. Радость, она откровенна, сегодня ты и никто, другая, что лучше, наверное, это и есть тепло. Жадность до тела. Скупость. Разные по нутру. Желудку озеро супа, мне налейте весну. Чёрствость застыла в хлебе, как лаконизм в словах. Я от тебя не бегал, как от себя впотьмах. Бедность моих изречений или объятий жесть тоже имеют значение, чтоб не пролезла лесть. Мерзость простывшей ночи дарит жертве маньяк. Я не умею пророчить. Я не люблю просто так.

Искушённого не искусаешь

Искушённого не искусаешь, совращенную не совратишь. Клонит шею изнеженный ландыш от заката, что резок и рыж. Поцелуй у двери провожает, утоляя в последний раз. Псевдоним теряешь – родная, не использовав полушанс. Не скучай, даже если вечер, много будет ещё мужского. И не лей понапрасну на печень, обернётся с утра тоскою. Ухожу, как однажды явился, как и ты польстилась однажды. Не природная это милость — погибать без любовной жажды. С шариком ручки пинг-понг одиночества выиграл, кто дописал. Сон на двоих принимаю за почести, выход в полуфинал.

Бутерброд

Постель с утра растерзана до дыр не торжеством сражений, саблей света, как тосковавший на матрасе сыр из масла белоснежного и хлеба, Нет в доме никого, и кажется снаружи — от шкафа к миске кошка босиком трусила, вспоминая ужин. Шкаф книжный заперт, как ненужный интеллект. В слух стрельнувший будильник-снайпер сдвигает на великое скелет.

Сидела книга

Сидела на коленях книга, на подоконнике весна. Прошедшая любовь настигла, и отшумевшая она касалась солнцем, как губами, страницы скучные паля, литературу поедали лучи и пальцы второпях. Сидела на коленях книга, там, где совсем недавно ты, чужая силилась интрига понятным словом и простым прогнать навязчивое больно, кусавшее и ум, и душу. Мысль в прошлое ушла безвольно воспоминание жадно кушать.

Милый

Ах, милый Питер! Творческая слякоть причудливой извилиной барокко. Твоя душа Невою вынуждена плакать, слезами каменными о высоком. Безумный Питер, интеллектуал, не думай! Наслаждайся славой. Всё то, чего в тебе не наблюдал, на берегах обветренных представил?

Не плачь, зима

Не плачь, зима, уходить всегда трудно. Облезлые берега петляют по небу мутному, и люди, похоже, туда по водным спешат тропинкам, в разорванные снега, ныряя с опаской ботинком, как в рыхлые облака. Мокрые волосы леса причёсаны и блестят. Чтобы познать неизвестное, надо ускорить шаг. Чтобы создать весну, надо немногим больше: старую сбросить листву с плеч или с подошвы.

А

Вдыхает взгляд туманный парк, как лес безбрежный. Я то и дело невпопад с любовью прежней. Звоню, бессмысленно стучусь кардиакально. Скорее, это только грусть и взор хрустальный. Что положить на полку снов не поднималась рука, и в образе врагов любви усталость. Не достучаться до небес, день не приёмный. Ты по соседству где-то здесь, дома лишь город. Никто не бегал за другим, пешком отчасти в наручниках родной руки в потёмках шастали. Я был один, и ты одна, так и расстались, не выросли из чувств дома тоске на зависть. Я вспоминаю ту постель, метель желаний, скрип снега сорванных петель и расстояний. Когда нас холод не томил, он был послушен, владение всего лишь пыл, что смыло душем. Когда касание мольба руки над кожей, и рассыпалось на слова колье из дрожи. Всё идеально сверху вниз, в клубок извилин любовью пьяною сплелись и так и жили. Сегодня я почти один, и ты почти одна, среди моих картин, среди причин, спасибо грянет, как прощай, как добрый вечер, что ты случилась горяча в тумане млечном.

Богиня спит

Расстёгнута ширинка облаков, а её всё нет, весны. Сосульками тянулось ожидание крыш, вкус кислорода от коррозии снегов уныло отдавал мясным. Ты спишь ещё под нежностью, малыш. Я охраняю сон, то взглядом, то рукой ваяя образ. Часы стекали по стене за плинтус, усердно наполняя там украденную жизни полость, знак настоящего из плюса превращая в минус. Богиня спит… Просила не будить. Всем ликом пусть греет её веки тишь. Меня проснуться раньше честь постигла. Ты оторвись ещё под нежностью, малыш.

О любви к самому себе

Полюби себя сам, даже если противно. В небесах отстирают ливни. Полюби себя сам, даже если другая держит руками. Полюби себя сам, прежде чем кого-то ещё, горячо. Полюби себя сам, даже если не можешь, глядя на рожу. Полюби себя сам, прежде чем разлюбить эту жизнь. Полюби себя сам, прежде чем Бога. Он простит, он не строгий. Полюби себя сам так, как любишь терпеть. Жизнь опять коротка, не короче, чем смерть.

Инфузория

Под микроскопом я плацентой, надев инфузорные туфельки, отпадно выгляжу стопроцентно, ах, задохнётся глупенький. Здесь моя в старость вошедшая молодость ценна металлом, мажу, и крашу, и вешаю, дырок в природе так мало. Вечер… На привязи кавалер, вязкая, вязкая свадьба. Ночь… Нет, не свадьба, всего адюльтер Век… Вот возлюбленной стать бы.

Укуси

Укуси, если злишься, поцелуй, если любишь. Необдуманность – мышцы. Неосознанность – губы. Если слабый – умри, если сильный – не бойся. Недосказанность – крик, недоразвитость – подлость. На коленях – молись, торжествуй, если лёг. Проявление – слизь, покорение – стёб. Если рад – заводи, грустен – не распыляй. Там, где много слезы, слишком мало тебя. Воин смотрит на грудь, ноги – только предлог. Просветление – путь, достижение – пот. Откровение – глаза, отчуждение – взор. Отрицательный знак, минус – это укол. Вечность спрятана в лёд, жор лишением в торс. Изречение – рот, Вдохновение – нос. От размера зрачка кругозор не зависит. Красота – от ума, а казалось, что свыше.

Хреново

Хреново, что опять весна, а я не готов. В голове старая мебель, загородив восход. Сопливо, что под ногами, выцеливая шаг, скелет волок килограммы туда, где красиво и так. Обрыдло солнце счастливое, люди подхалимно за ним, выбросив похотливо мясо в разрезы витрин. Чудесно, и пары, и особи. Программа весенних игр, где цель, в ожидании способа добычи, открыла тир.

Щедр

Я не настолько скуп душой, чтоб выспаться случайно с кем-то. Прищучив мысль остатком сигареты, позволил размечтаться: – Не, не нужны хвостатые кометы, однако… Быт хоть свят, но тоже пахнет блудом. Я часто видел то, что не хотел бы. Я часто так, как не хотела ты. В цветах, что часть опухшего, но стебля — влияние распущенной среды. Худое тело, толстая душа, здесь не с кем выпить, нечем закусить. Движение – всё то, что не спеша. Забвение – когда уже зарыт. Мне нечего сказать, воспитан слушать в уединении, но с силой в духе. Топчусь по небу в располневших лужах, в ад или в рай попал, зависело от туфель.

Мрачная песня

Всё идеально для смерти, для жизни всё отвратительно, как и её попустительство через обилие отверстий, как и её разрушение до одухотворения. Ищут мужчина и женщина в сладости горечь трения. Чье-то отсутствие – смерть, чье-то наличие – жизнь. Мне не уцелеть, как и не родить. Мне не заболеть, как и не излечиться. Жизнь до неё – больница. Как идеальна смерть.

Летом

Я, одухотворённый и брошенный волной на берег, под тополем или под клёном разумным существом и зверем лежал и обнимал барашки плывущих в небе облаков, и мысли – вредные букашки, меня оставили без снов. Я, олицетворённый и состоявшийся как личность, вдыхал поляны дух ядрёный. Спокойствие так непривычно, глубокое, как взгляд любимой, непониманием согретый, насколько это допустимо под деревом на поле летом.

Оральное радио

О, как губителен избыток слов, оральное клокочет радио. На эшафот слепую бестолочь голов корысти затолкало ради… Но лучше говорить или молчать, расскажет в мемуарах одиночество где тишина повиснет на плечах уставшим снегом на коробках зодчества. С трудом немногословность по причине скромности и трепетного слуха часть речи предаёт кончине, чтоб сила голоса с годами не утухла

Ангел в курилке

Как трудно ангелу в аду, он там не нужен. Не машут крылья, низок потолок, и воздух красноречьем перегружен, табачный мрак, блестящий уголёк. Ирония. Невысказанность. Боль. Тянуло внутрь задумчиво дыхание, и никотина лёгкий алкоголь ненастьем затянул сознание. Курилка… Медитация… Сутулясь и принимая позу дыма, в себя щеками очарованную глупость в театре холода туманного игриво, кому досталась роль, кому окурки, зажаты в пальцах те и эти. Хлопками падал смех, как зацелованные в урну в агонии останки сигареты.

Лирик

Я не пишу, строчит язык, упругой мякотью костлявость обнажая жизни. Его хребет сломал утробный тонзиллит и кашель, суть вскрывающий капризно. Не могут руки без работы на столе, хотя горизонталь должна вести к покою. Шишкастый пульт переключая в голове, я не пишу, всего лишь буквы строю. Снимая с логики одежду до абсурда, в чём никогда вам лично не признаться, сухой язык сухие зажимают пальцы, и оттого литература скудна. Плетётся караваном образ жизни, где поведение – горбатый почерк. С экрана душу автора не видно, она без совести средь недостатков прочих. Так жадно о любви, что слёзы гаснут, оружие неповторимых глаз, когда читать становится опасно, когда письмо касается и вас.

Диалог с небожителем

Похорони, чтоб не смердела, любовь, зарой и не скорби. Бесчеловечная всецело по-человечески кричит. Я знаю этот крик до скрипа сухой воды остатка слёз. Как ты могла так слепо влипнуть, не пожалев на это слов? Как ты могла – он не услышал, свернул спектакль, грим густой смыл, так почувствовала лишней себя и мир весь остальной. Советы вновь неблагодарны за чашкой кофе или без подруг, и близких, и вульгарных, что лезут куда бог не влез. Достань закат и полюбуйся, что мёртвое в башке носить. Потеря сна, потеря вкуса, всё это временно, как стих.

Глазунья

Мне постепенно надоело говорить. Словесным измученный похмельем, с молчанием заключил пари. Как много в молчаливом вдохновения, когда так искренни глаза твои. Я наслаждался тем, что не сказал, не выплюнул последним поцелуем, как искренни твои глаза, на истину смотрящие простую под лунную дорожку в волосах. Я стал послушен тишине и пустоте, сиюминутно вяжущей уста в ночи, набросившей на нас шинель, как звёзды-пуговицы, искренни глаза и губы, развернувшись в карамель. Луна палила голубым теплом, темнее ночь запёкшейся крови. Молчание немедленным послом приобретало недосказанного вид, когда так искренни глаза твои.

Птица

Точно так же, как спелое солнце прикоснулось щекою к морю, он к тебе прикипел балконцем. – Подожди, я только зашторю. Закрывая взгляд бога на вещи и на те, что уже разбросали, обнимались бесстыдно плечи. – Залюби меня вусмерть, vale?[1] Воздух ныл, в нём не было мысли, здесь покою не переспится. Ножки койки полы прогрызли. – Ты меня окрылил – я птица.

Поэма (мужчина + женщина) – женщина

* * *

Я вам в уши вдую, чем вы сами боитесь отравиться, правду, откусите её простую, исказите гримасой не личики, но уже и не рыльца. Опоносившись смехом предсмертным, осталось всего ничего, откажитесь хоть раз от десерта, оправдав что-то горькое, но своё. Посмотрев на себя, а не в зеркало, почистив не зубы, а мысли, разве вы не замечаете, как померкли и жизнь превратили в убийство, как облысели фантазии на фоне великолепия, замазывая, замазывая морщинки своим бесцветием.

* * *

Не кабель оголённый, скорее кобель, развёрнутый шкурой души лирической, пусть строки тащатся, как любовь в постель. Выключу свет, читайте, ей светлее без электричества. Недосягаемые словом, не я, рассказывать будете вы, с разумом мобильным, даже спутниковым к любви, как к инфекции, не готовые. Не верите в любви моей силу и способ. Докажу, пёс с вами. Я же мужчина, а не философ. Пусть говорят губы, я буду целовать дёснами.

* * *

Вы хотите сыграть со мной в любовники, не боитесь увлечься, умереть безвременно от инфекции сердечной, стоит ли ускорять пульс ровненький? Вы же комфорта во мне ищете, по зубам ли страстей сухожилие? Не смогу на постели лечь красивой вышивкой, у ноги собакой покладистой, лживой. Прав. Со мной будет весело, в этом уверенность жирная. Белый свет своим завесила. Не богиня, вашей чувственности транжира я.

* * *

Вы пытаетесь мне голову заморочить изморосью взгляда, голоса, считайте, уже удалось, короче, не тратьте на прелюдию всю мою молодость. Вот рука, вот согласие, ключи от сердца получите позже, у вас их коллекция? Нет, меня это не тревожит. Несите руку, вам так идёт моя красота внеземная. Сколько раз за жизнь миф о ней слух женщины обнимает, чёрт, не надоедая. Но вы не повторяйтесь, а то наскучите, как выхоженный вдоль и поперёк бульвар. Боитесь этого заявления? Утолите мне жажду скуки коварной не прохладой, так отоплением. Даже в такую жару от горячей любви никто не откажется: от ветвистых сосен-старух до прозрачных подростков-саженцев. Что за люди, насколько влюбчивы. Хлеб, зрелище, комплименты, слияние. Кто по маленькому сходил в любовь — по большой соскучился, кто в большую вошёл – уже под влиянием.

* * *

С кем же вы целоваться бежали под куполом, с господом? С одним из его заместителей? Унося копну шёлка ржавого так стремительно. Или вы спешите к парню одолжить пару поцелуев, как поезду, приходящему по расписанию, который от вас уже никуда не срулит, в том-то и скука… Ну его. Может, в мужские вечерние губы, вырезанные пунцом в газоне щетины, молитву вдыхая жилистого парфюма, бросились к хищнику за интимом.

* * *

Что же вы раньше мне не сказали, что вы замужем? Моего красноречия губища алые, поди, надоели вам уже. Нет у меня никаких принципов, только вам же после мучиться, надевать на себя дом, словно гостиницу, с лицом провинившейся ученицы. Учить новую роль в старом спектакле, вознося его режиссуру. Чтобы чувства ещё сильнее плакали, не ломайте себе жизнь, не будьте дурой.

* * *

Слух словами избалован, руки кожей, красотой глаза. Вы поделитесь частью от малого, скрывая ожоги, опытом бледненьким страсть держа. Вы на диване духовке, булочка булочкой кондитерской, был бы острее язык, наглостью слюну свою вытер бы. Пусть поражение отзывается дольше эхом, чем любая победа. Я, свинченный из мышц и меха, хищнее всякого людоеда.

* * *

Вам нужен мой взгляд – держите, для красоты не жалко. Я знаю, что не интересую, но вам-то он необходим, хотя таких уже свалка. Днём и ночью ищете подтверждения собственной красоты в отражении лиц, зеркал, слов. Таланты без поклонников навязчивы и пусты.

* * *

Вы никогда не сможете меня бросить? Как небо эту звезду безжалостно, даже если возникнут вопросы, от которых ревность сжималась бы? Не ревнивы? Мало кому удаётся это в себе признать. А если я дам вам повод? И взгляд зависнет на молчании сиротливо, как эта луна. Не страхуюсь, просто хотела узнать вас лучше, хотя бы как знаю себя. Правы, в человечишке много чуши, но ведь роды её – любя. Как первый признак влюблённости, как первый поцелуй, если хотите. Много ли вы помните первых поцелуев? Мужская память к датам подобным так снисходительна. Вот губы, запишите! Час тридцать, первое июля.

* * *

Вы построили стену моей безопасности из нежности, и подолы её халатности тканью выстелились небрежно в недостатки вас и меня, превращаясь нелепо в достоинства до… Случавшееся – х…, анатомии книга толстая. Демон, кистью костлявых рук миловали меня, как глину, ваш портрет моему зрачку разрисовывали и лепили. Лепили речь, я ни слова не понимала. Чтобы вам, как себе, не перечить, уносимая в спальню из зала.

* * *

Разлюбите, я не боюсь, бросьте, если это повод, зла пословицу мне на бюст или только слово. Выскажитесь громко не губами, а глоткой. Я вас достала… Как книгу из шкафа или стакан с потеплевшей водкой, укутавшей альвеолы шарфом. Если вы не скажете, то это сделаю я со всей наглостью ласки. Нет, не были лажей те ночи, пока дни не стали адскими. Опустошён целый дом, банк ограблен. Глаголом разлюбить. Срезаны все замки. Преступление совершено вдвоём или только одним?

* * *

Или только один подкрался ночью. «Я больше тебя не люблю», – прошептал в ухо, как в скважину замочную. Ртутью холода капнул на сердце металл. Не любишь? Да кто тебе дал право, здесь выбираю я. Пока на противоядие не найду отрывы и не поверю, что действительно слаба.

* * *

Собирайтесь, едем на юг, первой вам место в оркестре – скрипке, чтобы сыграли ноктюрн морской, если не на нервах, то хотя бы инстинктах. На противне разгорячённом песка на грудь и попку сбежится публика, будет облизываться, глазами флиртуя. Нет ценности там, где цена высока, но девушка куплена моими поцелуями. Инстинкты, сколько пальцы не отрубай, не поддаются тренировке, и разум никогда не скажет: «Я люблю», сколько не занеживай кнопку. Не опускайтесь, вместе с уголками рта, не супьте, не борщи́те бровки. Я по натуре не кошак, не кот-баюн. Бесчувственность, как море, на сушняк там выплеснем.

* * *

На диване предложений вам со мною неудобно? Надо его разложить, а после и мы разложимся, как в объятиях гроба, когда всё уже надоест — даже жить. Ложитесь сегодня, у меня покрывало мыслей, укрою словами самые интимные места, они от нас независимы, как от разговоров перезревающие уста. Для рук ли, для глаз прелестные формы, для пошлости ли откровенность. Любовное разбивает штормом метафоры отколовшейся бедность. Открывая твоей плоти новые острова и чувствуя себя алчным Колумбом — красота ослепляет – захлопнулись ночью глаза. Я падаю духом в клумбу.

* * *

– Что же дальше ждёт эти отношения с глазами и небом ультрамарина? Вы оставили мне клеймо на шее, как на любимой скотине. – Не верите в моё признание, даже когда грустите, разглядывая в зеркало свои предплечия. Дайте мне очиститель, и оно станет чистосердечным. – Недосказанное на языке волосом дрожь барабанит сомнением снова и снова. Смогу ли я стать вашим, если не голосом, то хотя бы словом? – Отчитайте меня чем-нибудь вслух из личного или Маяковского. Вермут вашего тембра сух, раздавивший не одно плотское. – Стихи, вам не кажется это слишком банальным для большей любви? Хорошо, я сломаю своё представление, как мог бы стройность вашей ноги, чтобы вы никуда не ушли в истерике. – Может тогда позвоночник и я, вечная наложница рядом, ваша фантазия, как звоночек, а надо ли оно мне?.. – Надо.

* * *

Чем мой голос провинился перед вашим вкусом? Разве мало я твердил любовные мерзости над чашечкой кофе и капризного уха, разрумяненный выжимкой из бледности? Разве не мы предпочли патологию норме, возбуждаясь и возбуждая желание, под луной оформленное, не найдя в нём щедрости – оно всегда жадное. Ибо два незнакомых человека становятся друг другу ближе, чем нижнее бельё, ближе, чем счастье, или аптека для головы больной. Не умел я это делать, но соскучился, удобряя город сосуществованием, вывалился неприметной кучкой из жвачки невыплевываемой переживаний.

* * *

Нет любви – выпью пива. Распотрошу её в образе воблы. Жидкость, смотрящая на меня замужней женщиной игриво. Не было бы мужа, слопала бы. Не играйте с мужчинами в настольные игры. Глаза – не фишки. В вашей скуке любви на икринки, развлечения на икры, заигрывают женщины и мальчишки. Солод катком выравнивал в мозгу отношения неровные. Нервно лопались пузырьки. Что-то есть в красивых зрачках от коровьего, как в спасительном от красоты.

* * *

Вы хотите уйти, разве я могу вас удержать? Роза встрепенулась от этих слов, губ дрогнувших, чуть дыша. Разлюбить вас? Когда ещё любить не готов? Идите, если так угодно, если так себе угодите. Останусь здесь, выпотрошенный без вскрытия пустотой ненадолго. Буду кричать бессловесным ртом, пока не оглохнут соседи. Ломать голову или заламывать руки от нетерпения, чтобы не писать, не звонить, когда съедена горького любопытства последняя банка варенья. Почему? Закончилось то, что трепыхалось счастьем, вроде того сердца, брошенного в сучьях рёбер. Мою память какая отстирает прачка? Не покойник я, но как будто помер.

* * *

Я вам ещё не надоела своим бесноватым характером, стерва? Так и скажите: стерва — на лбу написано маркером. Вы ведь за это и любите и гладите, словно кошку. У меня с трепетным скудненько, вы бейте меня, но не трожьте! Я люблю боль, и причитать – не мой принцип. О чувствах заговорили коль, налейте, что вы щепотками сыпете. Щас схватите за живое, расскажите о духовной свободе, но я-то женщина, хоть и любимая, как животное, дикая по природе. Не нужны слова для полётов, меня отравляет их воздух. И облака походкой чаруют проспектов розги. Продажностью магазины, как книги, которые читать не надо, открыты… Спуститесь ко мне в низину, к пленнице тряпок и шоколада.

* * *

Решили, что я всё брошу и буду любить вас, как ошалелая? Застегните ширинкой эту оплошность, пока не дошло до дела. Мне некогда, в саду ваших словоформ пахнет полиграфией. Сделайте что-нибудь существенное. Этот форум закрыт, как источник листом фиговым. Мне некогда читать те письма, эти стихи, что вы себя изводите. Пригласили бы лучше в театр, в худшем случае на фильм, на губ половодье. Где ваша смекалка, где божий дар, мне не нужен слуга. Я дала спички, устройте если не любви глупой, то хотя бы влюблённости пожар. И чувства туда запичкайте.

* * *

Чем отдать дань вашему стройному телу? Выберите валюту. Готов стать героем или насильником сиюминутным. Чаша пьяного моря обнимает за талию вас, и оно не спокойно — волнуется гладь зеркальная, вздыхает солёной улицей. Красота стоит дорого, вовсе не продаётся. Вы сегодня замещаете солнце, море плейбоя?

* * *

Если бы я сказал вам: выходите за меня замуж, вы бы вышли? И бросили губы пунцовые навстречу моему предложению с предисловием лишним? И ваше молчание оглушило бы согласием, источником той самой лампы, которая никогда не гаснет. Я поднял бы на руки только то, что хотел бы всю жизнь носить, стройные линии радуги вашей красы. Страшно? И мне иногда бывает страшно. Здесь пугаться нечего, я же знаю, что такое любовь. Нет внутренности более человечной, так станьте хотя бы женой. 2010

Обласкайте с ног до головы…

Обласкайте с ног до головы, я сумею это сохранить. Там, где пятернёй пройдётесь вы, где губами тронете до глубины, я напьюсь и буду ещё пить. Разберите моё тело по слогам, гласные зависнут в тишине. Там, где хорошо случалось нам, исчезали правила, права, резал стон совсем не о беде. Поселите в клетке рёбер вдохновение, пусть стучится, как и вас, не отпущу. Хоть и понимаю оглавлением, что оно творить не может пленным, я на клеть накину из стихов парчу.

Журавлиная

Снова осень блеет, высохшие птицы, кто улетел, кто рухнул вместе с листьями, где пение, там и полёт. Хор на гастролях по весне чирикал возвратиться в забытый богом, но не человеком уголок, где можно жить, но легче застрелиться. Всё та же чёрствость чередой забора и равнодушие не по карману. Я слишком громко крикнул сорри, ты подыграла, как ни странно, и вслед за птицами в другие умыкнула страны. Забиты трубы сном и дымом, нанизал наволочку снег. Октябрь наполнил ноздри сыро унынием, хотя и грех.

Типография

Открытая газета шепчет, что там набрано, читаю от делать нечего, усмехаясь жабрами, я. Быдло, быдлее которого ещё поискать, даль моя безобидна, и вовсе не даль, а кусок дерьма, отложенный для лучших времён. Для таких, как я, выпускают журналы, газеты. Человечество́ ходило и будет ходить под стол, пока не научат в клозеты. Свёрнутые слова даже звучат по-другому, мертвее, чем мёртвая вода, мне, читателю убогому. Найду там то, что греет душу, а именно — чужие болячки, людям они игрушки. Играйте, девочки, мальчики.

Я скучаю

Я скучаю. Скучаю дико. Объяснить каприз невозможно. Заломилась извилина криком. Страсть к тебе – то не страсть к пирожным. Я скучаю… Скучаю жарко… Наизусть все даты и строчки, сообщение лучшим подарком в ожидании денно и нощно я скучаю… Скучаю, вяну! Голос дерзкий без многоточий. Где тот запах, родной и пряный? Отзовись, я скучаю очень, я скучаю. Всего два слова, что к любви приросли забором, не проходит синдром разлуки, там, где руки касались током…

Отсутствие чувства юмора

У меня нет чувства юмора, просто чувства, умеренная влажность век. Спрошу, собрав всю свою глупость: кроме меня, кто ещё так в любви нуждается, какой человек? Кисельным утром наполнена чашка, не раствориться в кофе. Окно пейзажем осенним испачкано и голосом: вчера вечером ваша душа попала в ужасную катастрофу. Водитель не справился с управлением. Фура, гружённая любовью, рухнула в пропасть. Погибли двое, погибли мгновенно. Я, испытывающий себя, как оргазм, твержу: не трогай телефон, нервом не ной. В ковчеге, который сдавал Ной, вспышка непонимания заразы. Рассталось нерасставаемое, банк отношений отказал в кредитах на ласки, вчера эмоций войска мамаевы хлынули из бутыли уст шампанским. Внутренность, пусто, простор или остекленение, будто пробрался вор и вынес что-то бесценное. Звонить – не звонить? Даже вещи сочувствуют, барышами никчёмности изъевши. Минута молчания превращает в отсутствие, вливаемся в клуб одиноких мужчин и женщин. Настроение покончило с собой выстрелом в улыбку. Надо бы переклеить обои в городе, хочу с жареными золотыми рыбками.

Незнакомство в кафе

Не переживая над тем, что рядом нет океана, представляю его, заказав капучино. Из фарфоровых берегов его ванны выходит женщина на разговор с мужчиной. Мысль в извилинах дыма затерялась от симпатии до господства. Круглый остров стола подчеркнул бескрайность, не обязывает незнакомство. Бледность лиц под тазик луны, души вывернуты, как самыми близкими. Обещает оно продолжение, но не сулит, не выласкивает, не обыскивает.

Инфинитив

Я безличный, как инфинитив, недолюбленный, как дитя, шагами любовный треугольник очертив, вырванный из нормальной жизни, по железнодорожным путям нервов настиг тебя, стал ещё ближе, чтобы подставить лицо пощёчинам поцелуев, дать договорить сердцу. Слышишь, как оно волнуется, живя со мной по соседству? Мне ли объяснять, как ты меня любишь, мне ли глаза закрыть на это. Смотри, как любовь проходит, ссутулившись, йогой твоего смятения ей не разогнуть скелета. Вот объятия руки, как улицы, гуляй и радуйся рядом с богом. Рядом с тобой я всесильный, как революция, чувства нахлынули кровопролитием багровым. Первый! Первый! Я второй или третий, в твоих отношениях чёрт сломал всё и госпитализирован. Ты не ангел, значит можешь ответить, я не дезертирую. Любишь? Это крем или майонез, от всеобщей безвкусицы не ощущаю вкуса. Огинский, сыграйте нам полонез, будем танцевать, пока остальные мнутся. Не любишь? Кто-то третий рано или поздно уходит или его оставят, как багаж, не заметив. Окурок бросится искать курок, который всегда на взводе. Женщина между двумя мужчинами одинока от переизбытка внимания. Что же приятней: преступление… Порока или выслезанное наказание? Все ещё любишь? В этом твоя невинность словно. Дай, выкурю безудержно сигаретой тебя и твою неровность. В голове ни одной мысли, смыто бриллиантами твоих зрачков. Тебя обнимаю, купаясь в шёлке, вызолоченным парчой. Утром оклемаемся.

Адмиралтейство

Здесь вены каналов, улиц, площадей заспанные лица. Небо подсело на иглу… город-кащей пасмурность колет шприцем. Медленная кровь людей и машин, переливание бессонницы. Раньше поднялся, кто за гроши рабствовал и горбился.

Братья брь

Сентябрь, октябрь, ноябрь. Все в очереди скучно, никто вперёд не лезет. В парке размножение швабр, лес оголяя впопыхах, наружность сбрасывает хлам ненужный. Дня не одолжит месяц своему ближайшему собрату, жадный до безумства. От этого старея, перебесится природа. И безвкусно разденется, не выключая люстру. Сентябрь… больше не пишите, не читает, листья разбросал, перенасыщен вдохновением. Не лейте, он не пьёт, подшитый. Его не жажда мучает – роса на облысении.

Диалог с моралью

Ваше высочество, мораль, падаю осенней прозой под солнца настенного бра, читайте по листьям метаморфозы. Птицы сентиментальны, даже не буду пытаться их перепеть. Они и так улетят в кунжутовое, миндальное. Могу отписаться в стол, если не влезет в степь. Иду с конвертом по минному полю, и вас окружили грустные мины? Уволить их всех? Уволю. Ни мяса с них, ни эндорфинов. Опять вы сошли с ума или столкнули вас. Забьётся в клетке тумана пульсирующий кровью Марс. Как мысль себе не принадлежит, попали под чьё-то влияние. Земли ревнивый сожитель, умойте сердце под душем кровоизлияния. Другие игры. Уберите игрушки, любвеобильного поток снесёт ваше мирское, скучное. Слышите, как уходит детство… Топ, топ, топ.

Колье

На цепь размышлений собаку злую больших поражений, что выгуливал, посажу вместе с печенью в кругу самых близких, в глазах твоих гречневых, под старые диски.

Взаимный залог

Я разговаривал с собой и в этом бреде искал насильственно покой с оттенком бледным. Переизбыток наших чувств на недостатке внимания и его уст, как беспорядка. То есть не серости сплошной, а вдохновения, которое на ней взошло, хотя и медленно. Души не чаял, это да, ВИНил, неЧАИл, как в сиротеющих садах твоих прощаний. Стал собутыльником с собой, и в этой пище тебя Мадонной молодой украл Да Винчи. Пропажа… В люди побежал а там кладбище, их красота ушла в овал, внутри безличие. Оно пугало наготой и лицемерием. Мы не были, кем был на тот момент во времени. Я рассуждал о чистоте и связи с миром, что пропаганден, как и те, сбесившись с жиру. Твердил мозги могуществом своих отверстий, могу ли я, как существо, поверить сердцу.

Пенсионный смотритель

Намыльте мне лицо плохими новостями, вывесите лапшу, где губы ваши загребают горстями, чешите, чешите язык, я тоже что-нибудь почешу. Вам ли обещано разбазаривать гниющему в вере народу, лица избытком расхаривая, тычетесь с экрана мордой. Грабьте, жрите и по кругу далее, пока и это не посчитаете скукой, губы ли те, что засалены, политики ли те, что суки. Пока нефть в ваших жилах будоражит куриный мозг, время окончательно выживет последних из стариков.

Вчера, 11.37

Не ударивший пальцем о палец, не покупающий любви из-за души бедности, переживаю внутреннего мира апокалипсис без тебя… Я комплекс неполных ценностей. Целую воздух, трачу почём зря кислорода прозрачный мёд, в то время как наши инопланетяне-друзья, возможно, голодают на вакууме среди звёзд. Они нам сигнализируют светилами окон (подбирают на орбиту вышедшие души), что при жизни те паразитировали в поисках чего-то лучшего и всё же сдохли. Как род вырождается, и я когда-нибудь чувствами вылюблюсь в убогие из дерзкого, сегодня же гуляем: возьму под уздцы троллейбус, верхом прокачу по Невскому. Пусть выпучит глаза витрин архитектура, город побежит огнями нас провожать, в память краеведческого музея штукатуря транспорта оседланного ржач. Зачем ты меня любишь так… Так сильно, как республику пьяную демократия. Тебе меня не выгулять бесхребетной рептилией, с намордником из симпатий. Всё, на что я способен, вытребовать у музы стихов сырых. Ты их развесишь бельём или воблой предложений сердечно-ручных порыв. Снимешь уголок в коммуналке моего сердца, приобретёшь недвижимость. Не двигайся. Мне до сих пор безумно жалко, что раньше не поселил тебя в алых обоев хижину.

Алкогольные реки…

Алкогольные реки, табачные облака. Я плыву за бессмертием, цель, как всякая цель, – далека. Сверху небом забота, снизу небом женщина. Мир прислушивается к сотовому, на войне, возмущаясь, женится. По залёту души прилив, просматривалось отчётливо, там, где ненависть по любви, там и брак по расчёту. Алкогольные реки, табачные облака. Я достигну бессмертия, раз смертельна цена.

Дома, как в парке

Любите, но не так, как хотелось бы, берёте привычно тело, как тюбик, выдавливая прелести моей фантазии. Мирный атом взорван ещё весной. Помните, как любовным матом стаскивали с меня тепло? Уст тронутых побережье темнотой не брезговало, листая книгу, море читало. Вы дерзкий, я нежная. Как в парк приходите домой. Цветы… Их любила больше, чем вас, разве внимание недостаток любви смоет в розовую архитектуру в вазе. Ботинки сняты, можно ложиться доверием на предплечие. Небо натягивает чёрные джинсы, на ужин жареная бессердечина. Какого отношениям не хватает… соуса? Пресное море, пресное. Любовь одеждой и голосом села… на общие интересы. Не перелётная, но хочу улететь, порхать по крайней мере. Скажите! Что золото – человека превращает в медь, в дерево.

Африканизмы души

Не надо в кружку, сегодня напьюсь из бочек. Я, выросший на литературных бакенбардах Пушкина, вашего гнева извозчик. Пишу письмо бревном вам, королеве шахмат, сегодня влюблён, как слон, не надо так охать и ахать. Дайте мне только шанс в будни забот слово втиснуть чрезвычайным послом из уст, разомлевших с хобот, с пометкой: влюблённый слон. Мои уши выросли от непослушания, прислушиваясь к ласке гипотетической, я, холодность отшелушивая, вас из списка нелюбимых вычеркнул. Люблю и, как всякий влюблённый слон, не зная меры, в одушевлении плотского мечусь розовыми вольерами, маленький, чувственный, скотный.

Страницы евангелия

Я переспал с ангелом, у меня выросли крылья, мешают спать одному, ворочаюсь в застывшей с кофе глине. Кофе не перепить, и я не пью. Они делают это в полёте, и мне пришлось улететь. Любопытно было, как разоблачаются ангелы… Бесподобно… Я думал, врёте …Какой хирург вырвет теперь крылья из беззаветного моего евангелия.

Претензия

Я не писал себе стихов, повествование качало колыбель грехов, и в наказание классический ввела мотив, как внутривенное той музыки, что полюбила Джона Леннона. Тень оставалась за столом, я с ней расстался, как расставался взгляд с окном, а с шеей галстук. Из кухни трудно уходить, где вечный чайник. Тень поедала пироги с моим отчаянием. Я вышел в заморочек сад, в огрызках ветви. Не принимал сегодня ад, в аду проветривание. Я не хотел служить в раю, где сладость птичья и Евы в яблочном соку до неприличия. Опять на кухню и за стол, где тень оставил. Прочесть пунцовое: за что? Её устами.

Окт

На улицу вышел октябрь, высморкался на проходившего человека, чёрных зубов ряд, в вальсе падающие веки. Поправил небо, попытался придать ему облаками форму античную, тщетно. Плюнул на проходившего человека распадом личности.

Петролеум

Налейте любви керосину, у меня с рождения жажда, и я стану автогигантом, чтобы въехать в ваше пространство жаркое, отхаркиваясь хореем и ямбом. Возьму за талию, как бокал, залпом непослушную галерею шедевров, вылакаю душу. Утону в штанах значимости своей для вас, объявлю вечное воскресение, нет границ рамок, неогранённый алмаз, я выжгу вашу печаль осеннюю. Видите, как плещется архитектура, в ухмылке воды отражение человечества, вылизанное гламуром, не Нева, это время течёт самодовольно в вашей крови, время цветёт пурпуром. Выспимся на потолке влюблённости, будет сваливаться тёплым одеялом простодушие. Чёрт с ним, смыкая черепов выгублённые емкости, чокнемся в лучшем случае.

Я был зачат безумием полов…

Я был зачат безумием полов, и даже пыль, каким количеством не знала слов и нежных сил, во мне прелюдий этих сумрак лексикон не выветрился суммой рта с умом. Что про родителей, они опять стена, её вопросом не сломать, их тьма. Как будто выставили, бросили за дверь, жилища где порог запачкан осенью теперь. Я вечер тёплый звал на встречу вместо сук. За моногамность, безупречный слух. С ним говорить, что про себя молчать, под листьев, вспомнивших иврит, ворча. Таких, как осень, много было здесь. Я больше не любил унылость, лес.

Обращение к статуе

Архитектура ветра, девушка, ты так серьёзна. Готов ли я к таким отношениям, мне же только оттаять с мороза, вдохновение приходит от женщин. Прекрасные в пыли, лишённые языка и слов. Где глухота, там все правы, не влезть в снега бесчувственных белков. Листаю лица, сколько их навстречу, каждое персона и не меньше. Поэт вынянчивает стих, который вырвала страницей женщина. Великие в пыли, те, что насиловали рифму вместе с прозой, в их похоти другие (ваши) незнакомки отцвели, вкусы поддались коррозии.

Бог и алконавты

Боже мой, что за манеры, пить с утра коньяк в стратосфере. Убирайтесь с моего участка, идите в ад, там барменом дьявол, у него есть прекрасный яд. Сейчас позвоню, вы же не против бухнуть на халяву. Это не далеко, пройдёте квартал инквизиции до улицы гильотины, или две станции метро с пересадкой на площади «Устал как скотина». Езжайте, не выводите меня из себя… Совсем безбожники. Оставьте хоть немного меня (бога) в вашей душе. Поймите, Бог тоже человек — сегодня переговоры сложные, идите к дьяволу, я к человечеству опаздываю уже.

Клетчатка

Ешьте, ноги, клетчатку тротуаров, в ней много витамина Я, которого так не хватает. От этого на мне облицовка траура, будто всю ночь бухая провёл, я строение 9 по улице неуверенности, корпус мой на квартиры делит, людей на закономерности. Вышел в город, а здесь ни покойника. ни дохленького приветствия. Холодный ветер устроился дворником, с порывами, но без сердца.

Осенний суп

В тарелке супа плавает осенний лист, исписана вечерним небом лужа, посуду разбивают изредка рассеянные ноги, доламывает фугу пианист — ветер — партитуру вывернув наружу, смолкает, понимая, что финал не интересен и не нужен. За собой подтягивает мужа тихая коляска, в ней будущего плач и смех, шлейф скуки и любви за ними, аж расчувствовалось небо плаксой, «фи» мира, выраженное зонтами, прокололо верх.

Удивляюсь твоей способности…

Удивляюсь твоей способности так быстро зализывать раны. День не умрёт от скромности, и ты, растерзанная драмой, поднимаешься и идёшь в него, в глазах насыпано столько потухших весенних снегов, что в вопросах нет прока и толка. Сколько должно быть тепла в маленьком организме, чтобы согреть того, кто тебя недавно унизил, чтобы спасти себя от нашествия самоубийства — оно всегда бродит где-то на задворках, жалость вызывая, как осень, выплюнувшая листья, лицо ли грустит, подкорка. Переживания челюстями шинкует в сплошную горечь, выставляя, как споткнулось очередное «люблю» о наречие «очень». Мигалка скорой помощи в синих зрачках, я сама – сквозь самостоятельности гарь, как время, всё выдержишь, несомненно, справишься, ненависти депрессивный удар.

Летний марш

Вымажу голову вечером улицей, глаз опущу в колодец двора. Сверху наездником благо опустится. Поздно. Июнь. Жара. Водкой души в руке стынет женщина, пьёт из глазниц стихи. То не мешало любить её меньше, звёзды опять велики. Трупом проспект загорает под ними, не замечая людей, что от себя в темноту уходили. Поздно. В июнь. В купель. Губы уже не могли целоваться, полуоткрытый рот, ночь-негритянка скинула платье, утром она уйдёт.

Бы

Ласками недоласканную, поцелуями недоцелованную, мне бы тебя опасную, мне бы тебя буйную, нежностью не изнеженную, устами не устланную, мне бы тебя безмятежную, мне бы тебя лунную, сердцем пустым рассерженную, малой душой задушенную, мне бы тебя заснеженную, мне бы тебя соскученную, тёплостью неутеплённую, винами невиновную, мне бы тебя влюблённую, мне бы тебя томную.

Примечания

1

Vale – (исп.) ладно.

(обратно)

Оглавление

Бездарность

Я люблю твою осень и зиму

Мужчина женщине

Я не люблю дома

Стоит ли звонить бывшим?

Четвёртая комната

Цитата

Ночью ты ничей

Соблазн

Утренник

Диалог с мозгом

На коленях

О чём ты задумалась

Предложение

Паэлья

Бифштекс с кровью

Долгорук

Квартирант

Рэп однообразия

Полнолуние, спи

Возьми моё тело в обмен на твой мозг…

Застрелиться

Побег

Группа откровения

Не панацея, но снадобье

Ограничение

Иди, поцелую

Я смогу отлистнуть этот пляж…

Гримпенская трясина

Как тебе этот лифчик…

Выпьем с тобой не одну книгу ещё…

Отдых на одного

Любите меня, я пришёл

Донор

Реакция

Ментальная жестокость

Брют

Я скитался по твоему телу от груди до спины…

Даная

Встретимся на Чернышевской…

У меня так точно не получится…

Адам и Ева

Грустью выклеивая стены в твоё отсутствие…

Впадина

Тепловой удар

Убийство мужчины

Любовь моя, дай мне каплю чувств…

Генеральная уборка

Наполняя ванну

Поэмка

Откровенище

Полная вегета

Языком вылижу тротуары…

Windows

Ты вылепишь из меня статую…

Чистосердечно

Убей меня, если я стану таким

Бесконечно одинока…

Доска объявлений

Уже выходишь?

Инкрустация

Соловьям

Млечный путь

Блюз

Матеоризм

Выход в свет

Пакет неба

The book(овски)

Графа

Творцам

Я, состоящий из вчерашних котлет и свежих…

Исповедь Дон Жуана

Лавочник

Книга

Выходные в чужом городе

О любви

Эйфелева игла

Я бы вас

Насморк

На площади

Солнцу

Музыкант

Пляж

От Данте

Инжир

Антиласка

Любовница

Ломка

Печёночный паштет

Исповедь циника

Холодно вам, завернитесь в мой поцелуй…

Разбитое светом окно…

Что любовь – проститутка избалованная…

Недостаточность

Годяй

Совращенное лето

Негодяй в сердце

O'clock

Прогулка

Жениться? Чтобы по-настоящему…

Усталость принёс отдых…

Я хотел бы высмеять море…

В зеркальной гостиной

Вот, прими моё заявление…

Дайте

Волшебник

Она мне не нужна

Чайная церемония

Граффити

Мясо на вертеле

Набоковщина

Избранное

Пикап

Ноябрь в сердце

За границей самого себя

Снимите с меня шерстяные носки…

Книга, которую никто не любил

Не лечит стрит

Признание в любви

Лезвие

Если небо затягивает скукой

Без веских причин

Одержимый новым знакомством

Эмиграция

Ко дню всех влюблённых

Снова я…

Шедевр

Суслики

Weekend

Авиа

Не отворачивайся

Я бы выкурил папироску…

Непокорная

Осколок

Мама

Па-смурные дни

Флора и фавны

Не стать бы описью имущества вселенной…

Я не люблю просто так

Искушённого не искусаешь

Бутерброд

Сидела книга

Милый

Не плачь, зима

А

Богиня спит

О любви к самому себе

Инфузория

Укуси

Хреново

Щедр

Мрачная песня

Летом

Оральное радио

Ангел в курилке

Лирик

Диалог с небожителем

Глазунья

Птица

Поэма (мужчина + женщина) – женщина

Обласкайте с ног до головы…

Журавлиная

Типография

Я скучаю

Отсутствие чувства юмора

Незнакомство в кафе

Инфинитив

Адмиралтейство

Братья брь

Диалог с моралью

Колье

Взаимный залог

Пенсионный смотритель

Вчера, 11.37

Алкогольные реки…

Дома, как в парке

Африканизмы души

Страницы евангелия

Претензия

Окт

Петролеум

Я был зачат безумием полов…

Обращение к статуе

Бог и алконавты

Клетчатка

Осенний суп

Удивляюсь твоей способности…

Летний марш

Бы Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg