«Опыты религиозных исследований. Введение в теологию»

3883

Описание

Книга К.Хаукинса представляет собой введение в глубокое теологическое исследование Священного Писания. Автор рассматривает современные аналитические подходы, систематизирует проблемы и трудности при изучении религиозных дисциплин в их ключевых вопросах. Книга адресована студентам богословских учебных заведений и всем изучающим Священное Писание.



Настроики
A

Фон текста:

  • Текст
  • Текст
  • Текст
  • Текст
  • Аа

    Roboto

  • Аа

    Garamond

  • Аа

    Fira Sans

  • Аа

    Times

Кеннет Г. Хаукинз Опыты религиозных исследований

Предисловие автора. Кеннет Г. Хаукинз

Я не только рад, но и польщен тем, что мне дана возможность в нескольких словах предварить русское издание этой небольшой книги. Она была написана в ответ на настоятельную просьбу британских студентов, почувствовавших, что изучение теологии в университетах и колледжах подрывает их веру. Впервые книга увидела свет в Англии в 1972 г., затем в 1979 г. — в Соединенных Штатах.

Ныне же я задаю себе два вопроса. Во-первых, будет ли книга, написанная для англоязычного читателя, интересной и актуальной для русских? Во-вторых, прошло двадцать лет, и я хочу знать, по-прежнему ли сохраняют свою непреложность проблемы и вопросы, связанные с Библией и христианской верой, и готов ли я сам дать на них те же самые ответы? Поясню подробнее.

С тех пор, как меня попросили дать разрешение на публикацию русского издания и благодаря именно этой просьбе, я несколько раз побывал в бывшем Советском Союзе и нынешней Российской Федерации. Доброта, дружелюбие и гостеприимство, которые я испытал, принесли мне много радости и дали возможность обрести много новых друзей. Скоро я понял, что, несмотря на различие в языках, люди наших стран имеют много общего.

Говоря о религии с молодыми и старыми, с верующими и неверующими, со студентами и профессорами, я увидел, что нас волнуют они и те же вопросы. Более того, на исходе двадцатого столетия они нисколько не разнятся с теми, которые поднимались в середине века; они все те же, что и двадцать лет назад. Вдобавок я вижу, что и ответы, которые я хотел бы дать ныне, в основе своей остаются теми же.

Если бы я писал эту книгу сейчас, я, конечно, упомянул бы о других, написанных за последние двадцать лет. Возникают новые проблемы и вопросы. Но так ли они новы? Нет, они все те же, — лишь предстают в ином облачении. Независимо от языка и эпохи мы задаем одни и те же важные для нас вопросы: жив ли Бог, кем был Иисус? — и в неразрывнной связи с ними перед нами встает вопрос о Библии.

Действительно ли всерьез можно говорить о существовании живого Бога, или же мы имеем дело с устаревшей идеей? Был ли Иисус только человеком — пусть даже удивительно добрым, или же Он был единственным Сыном Божиим, как говорил об этом Сам и как о Нем говорит Библия? Да и сама эта книга — является ли она творением одних лишь рук человеческих, или же это поистине Слово Божие, в каком бы смысле мы это ни понимали?

Сегодня для нас вопрос о вере не сводится к простому «Почему я должен быть христианином, а не атеистом?» В мире немало религий, и вопрос звучит так: «Почему из всех религий я должен принять христианство?»

Мы можем долго и пространно обсуждать оба вопроса, и, рассмотрев все «доказательства» существования Бога, увидим, что они убедили наш разум, но не сердце. Или же нам станет ясно, что, несмотря на некоторую весомость аргументации, она не окончательна. Однако если мы рассмотрим свидетельства об Иисусе Христе, то увидим, что единственно возможным объяснением их будет то, что Бог воскресил Его из мертвых. Поэтому воскресение Христа сильнее всего прочего свидетельствует о том, что Бог существует и что Он — живой Бог, действующий в этом мире.

Равным образом мы можем исследовать все основные мировые религии, сравнить их и затем попытаться решить, какую следует принять и есть ли таковая вообще. На это, однако, можно потратить всю жизнь. Но если и тут мы рассмотрим свидетельства, касающиеся Самого Христа и Его воскресения, мы обнаружим совершенно уникальную личность и совершенно уникальное событие.

Перед нами встает вопрос: почему на всем протяжении мировой истории существовала только одна нравственно совершенная Личность, почему этого человека приговорили к смерти и как Он восстал из мертвых, дабы уже никогда не умереть? Человек Иисус был не только человеком, гласит Библия, но и Сыном живого Бога; Он умер не за Свои грехи, а за наши; Он восстал не Своею силою, но силою Божией. Если же это так, то тогда христианство — та религия, которую не может превзойти никакая иная.

Да, конечно, Библия — очень старая книга, однако считать, что все старое непременно устарело и уже не актуально, значит просто-напросто страдать «хронологической заносчивостью». Да, сегодня ее непросто понять и принять, но потому и была написана эта небольшая книга, которую я вам предлагаю.

Библия не доказывает, что есть какой-то Бог. Она начинается с того, что Бог несомненно существует и что Он — живой Бог, Сам открывающий Себя.

Дорогой русский читатель! Если ты воспитан на философии атеизма и не можешь допустить существование Бога, открой Библию, пусть не с верой в Него, но хотя бы с «рабочей гипотезой», что Он существует. Сделав это, ты сможешь посмотреть на все изнутри. Если же ты веришь в Бога, но не считаешь Библию Словом Божиим, прими как «рабочую гипотезу» живого Бога Библии, Который открывает Себя и Который действует в этом мире. Если же, не расставаясь с этой «рабочей гипотезой», ты увидишь, что Библия исполняется смысла и внутренней цельности, тогда, быть может, разумно будет допустить, что гипотеза верна. И, быть может, ты сам встретишь этого «живого Бога».

Эти слова — лишь введение в книгу. Прочти же ее. Однако книжка — лишь введение в Библию. Сделай еще один шаг, прочти Библию. И когда ты будешь это делать, пусть Божественный Автор встретит тебя.

Кеннет Хаукинз

Глава первая. Задачи и проблемы богословских исследований.

Что может испытывать человек, приступая к изучению теологии? Волнение, рвение, восторг, как и в начале изучения любого нового предмета, поскольку он сталкивается с новой областью знаний, новыми открытиями, новыми проблемами. Для посвященного христианина это связано с большими надеждами, так как этот предмет близок его сердцу, является частью его жизни. Есть люди, которые приступают к данному исследованию без личной веры, в смущении ума, не зная, чему верить? Для них исследование может быть поиском веры, желанием узнать больше, чтобы сделать осознанный выбор в принятии или отвержении христианства (или какой-то другой религии). Побудить к такому исследованию может непредвзятый, объективный интерес, жажда знаний, любопытство: что же такое религия? Эти лекции составлены не для таких людей (хотя они и могут найти их интересными), но прежде всего в расчете на посвященного христианина.

Всякая профессия по-своему опасна. Изучение божественного, теологии, библейские исследования и, наконец, религиозное образование не представляют исключения. Многие начинают подобные исследования, надеясь, что они приведут их к большей преданности Богу, духовному обогащению, проведению времени в постоянном наслаждении божественными благословениями. И многие заканчивают такое исследование разуверившись, чувствуя, что исчезли из их христианской жизни радость и уверенность, что если Библия раньше руководила и вдохновляла, то теперь она стала мертвой догмой, а молитва уже не имеет прежнего смысла. Да, богословие может оказать и такое воздействие. Т. Ф. Торранс однажды сказал: «В отрыве от основанной на опыте реальности живого и действенного Бога богословие может стать абстрактным и рационалистическим и застрять в сухих идеях, узких и неизменяемых взглядах, потеряв свою уместность в жизни веры» 1.

Но не все исследователи так наивно начинают и так жалко заканчивают. И уж, конечно, такой плачевный результат совсем не обязателен. Тем не менее, для многих богословское исследование — это время душевной и духовной борьбы, которая заканчивается если не полным провалом, то, по крайней мере, оскудением веры.

В связи с этим некоторые студенты, чтобы избежать разочарования, вообще предпочитают изучать другие дисциплины. Есть истинные христиане, которые намеренно никогда не прочтут религиозной книги, если ее содержание отличается от их собственной точки зрения; как они считают, она может повредить их вере, либо просто не будет иметь никакой ценности.

Поэтому Х. Джонс, относящий себя к евангеликалам, сетует на «непредвзятость» тех собратьев, которые готовы отыскать нечто ценное в книгах другой духовной ориентации; сурово осуждая установку на «открытость Божьей истины, где бы она ни находилась», он считает, что «это равносильно тому, чтобы закрывать глаза на окончательную, обоснованную, непогрешимую и авторитетную оценку, даваемую Писаниями по поводу всего, о чем они говорят, а говорят они обо всем, и с готовностью принимать то, что говорят представители светской науки». Он считает, что в Писании «содержится все, что по воле Божьей определяет уровень наших знаний и веры относительно того, что изложено на его страницах, в частности, относительно творения и истории человечества». Поэтому для него открытость и непредвзятость означают всего лишь «бесстрашную готовность извлечь все выводы из тех доктринальных формулировок, которые мы делаем». Любое переосмысление традиционных взглядов он осуждает как «уступку», считая, что прежде всего в этом повинны «новые евангеликалы» 2.

Но исследователь, ум которого приучен мыслить, не может держать свои духовные убеждения в опечатанном виде, какой бы предмет он ни изучал. В этом случае поступить так, как вышеупомянутые христиане, значит совершить интеллектуальное самоубийство или фактически отрицать свою веру. Исследователь нуждается в том, чтобы осмысливать свои убеждения и убеждения других и тем самым расширять свои познания.

Прилагая ум

Ум христианина принадлежит Богу точно так, как и любая другая часть его естества, поэтому он, ум, должен быть посвящен Богу. Хэлмут Тиелике сказал: «Всякий, кто избирает Христа своим совершенным и неделимым Господом, не должен делить себя на доверчивое сердце, отданное в распоряжение Господа, и на критическую или, что еще хуже, холодную голову, которую он оставляет при себе» 3. И в самом деле, Библия поощряет нас использовать ум в нашей христианской жизни. Нам заповедано любить Бога всем умом и всем разумением 4. Мы призваны припоясать чресла ума нашего и быть готовыми защитить основания нашей надежды 5.

Об этом необходимо говорить сегодня, поскольку широкое распространение приобрели некоторые умонастроения иррационального толка, «способные нанести большой вред нашей духовной цельности и интеллектуальной честности» 6. Так, например, Царнт, с пренебрежением относясь к рациональным доказательствам и свидетельствам, заявляет, что «вера сама в себе содержит доверчивость» 7, однако на наш взгляд при таком подходе надо говорить не столько о вере, сколько о доверчивости. Уже подчеркивалось, что в силу упомянутого тяготения к иррационализму «в некоторых кругах стало модным поносить К. С. Льюиса» 8.

Христианину нужно думать обо всем по-христиански, а это состояние достигается в результате долгого и сурового воспитания. Главная трудность состоит в том, что в основном информация относительно бытия, общества и истории поступает в сознание христианина из нехристианских источников, и он постоянно должен задавать себе вопрос: в гармонии ли эти познания с его христианскими убеждениями? 9

Легко быть христианином лишь в определенных сферах жизни. Быть христианином в мире нехристианском, или, как некоторые его называют, послехристианском, означает неизбежно испытывать конфликт идей, ценностей, побуждений и убеждений. Легче всего жить двуличным, когда одна часть нашего ума отдана духовным размышлениям, церковным богослужениям христианскому общению, а другая часть — достижению собственных целей, удовлетворению прихотей и удовольствий этого мира. Но это двуличие приводит к еще большей неудовлетворенности, ибо оно является неспособностью смотреть реальности в глаза. Если христианин считает, что честность есть высшая добродетель, то он будет стараться руководствоваться ею в своих взаимоотношениях с Богом, окружающими людьми, в своих исследованиях и во всей своей жизни. Это дается нелегко, ведь на возникающие проблемы нет ясных, четко приготовленных ответов. Но поскольку христианин всегда верит в одного всемогущего живого Бога, сотворившего человека и мир, должна существовать связь между представлениями христианина о Боге, человеке и мире. Христианство должно влиять на все его мышление.

Этот тезис в равной мере применим и к самим христианским убеждениям, так как вполне вероятно, что люди могут принимать их без соответствующего осмысления. Необходимо обстоятельно осмыслить и уяснить наши основные убеждения, необходимо, чтобы вся их совокупность не противоречила принципиальным положениям. Легко можно начать мыслить не по-христиански, даже если речь идет о христианских проблемах. Мы, например, можем спросить себя, действительно ли наш взгляд на молитву является полностью христианским, и в первую очередь это относится к нашим убеждениям относительно ее сущности, а, во-вторых, к тому, как мы ее совершаем. Ведь вполне возможно, что она в какой-то степени эгоистична и, может быть, почти окончательно обрела магическую форму. Именно по этой причине автор книги «Honest to God» говорит о «папочке в небесах». Это, конечно, пародия, однако надо опасаться, чтобы наши молитвы не стали пародией на молитвы подлинные.

И снова, опираясь на прошлое, мы можем сказать, что опыт подтверил слова Библии о том, что она есть Слово Божье, и мы можем и должны извлекать великую пользу из регулярного чтения ее страниц. Нам необходимо выяснить, действительно ли мы осмысляем Св. Писание в подлинно христианском ключе, и соответственно отыскать основу нашего осмысления. Приступая к новому курсу исследований, каждому студенту-христианину следовало бы разобраться в этой проблеме, пока она не обрушилась на него с ошеломляющей силой.

Обращаясь к Библии

Прежде чем завершить Свое земное служение, Иисус (согласно четырем Евангелиям) дал наставления Своим ученикам и призвал их готовиться к испытаниям.

«Сие сказал Я вам, чтобы вы не соблазнились», — напутствовал Он их 10.

В соответствии с наставлением Спасителя христианам необходимо знать, во что они верят и почему они верят именно в это. Через всю Библию настойчиво проходит мысль о том, что живой Бог явил Себя Самого и что Библия — богодухновенная запись этого Откровения.

«Бог, многократно и многообразно говоривший издревле отцам в пророках, в последние дни сии говорил нам в Сыне» 11.

Мысль о том, что верховное откровение было дано и записано, прослеживается во всем Ветхом Завете и явствует из слов Христа и апостолов. Более того, эта мысль представляет собой основную часть христианского благовестия. Поэтому студент-христианин должен уяснить ее во всех деталях и затем решить, готов ли он подчиниться этому авторитету. Такое подчинение не означает, что его собственным размышлениям пришел конец: оно скорее является их основой и представляет собой разумное послушание умом и сердцем, послушание живому Богу, явившему Самого Себя. Позднее мы скажем об этом подробнее.

Открытый разум

Нередко советуют ко всему относиться непредвзято, иметь широкий мыслительный горизонт. Эта рекомендация является вроде бы вполне оправданной, однако на деле она может представлять собой довольно тонкий способ «промывания мозгов» и навязывания чужих идей. Разум должен быть открытым, так сказать, сверху, чтобы в него попадали новые идеи, и закрытым снизу, чтобы все накопленные идеи не вытекали из него. Не мешает также помнить — и мы уже говорили об этом — что если он «открыт» чрезмерно широко, то в него могут навалить много мусора! Новый Завет предупреждает нас о том, сколь опасно по разумению быть младенцами, «колеблющимися и увлекающимися всяким ветром учения по лукавству человеков» 12. Студент должен быть восприимчив и открыт ко всему, чего он не знает, быть готов к решению возникающих проблем, однако это не значит, что ему надо выбросить из головы давно усвоенные и потому твердые познания. Не расставаясь с прежними знаниями, он должен в интеллектуальном смирении быть готовым к рассмотрению иных точек зрения. В то же время, постоянно прислушиваться ко всему значит попросту страдать серьезным неврозом. Мы должны принимать решения и иметь мужество следовать им. Если же мы позволяем, чтобы нас уносил «всякий ветер учения», то это свидетельствует лишь о нашей незрелости. Зачастую требование иметь открытый разум на деле означает иметь пустую голову. Иногда это совершенно очевидно. Есть люди, которые призывают студентов расстаться с уже сложившимися представлениями и начать думать заново. Нравственная сторона такого подхода весьма сомнительна. На деле здесь можно расслышать властный призыв: «Оставьте ваши убеждения и примите мои».

Вместе с тем, нельзя приветствовать и совершенную глухоту к восприятию какой бы то ни было проблемы. Бывает, что перемена в мыслях необходима, но не следует считать, что каждый вопрос совершенно доступен вашему пониманию. Если студент по опыту знает, что Библия — Слово Божье, и если Бог обращается к нему через нее, если, иными словами, он постиг, что все, что Библия говорит о себе, исполнено смысла и достоверности, то при обсуждении этого вопроса личный опыт должен играть важную роль в оценке рассматриваемых материалов. Проблемы, конечно, возникнут, и подходить к ним надо открыто и честно, однако нельзя забывать о принципиальном отношении к Библии. В свете всего того, что Библия говорит о себе, принимая во внимание все, что Сам Христос сделал для Ветхого Завета, и учитывая свой собственный опыт, студент, осознанно приступающий к разрешению каких-то проблем или поневоле столкнувшийся с ними, должен как следует подумать, может ли он отвергнуть авторитет Писания, не создав при этом еще больших проблем. Это, вне всякого сомнения, основной вопрос для всех, кто приступает к религиозным исследованиям.

Открытое сердце

Одну из наиболее коварных опасностей, возникающих в ходе религиозных исследований, можно охарактеризовать словами пословицы: чем больше знаешь, тем меньше почитаешь. «Тема всей Библии — живой Бог» 13, однако именно Он, живой Бог, Единственный, Кому надлежит поклоняться и служить, становится предметом холодного академического исследования, и новые знания о Нем становятся не путеводителем по жизни, а материалом для написания эссе. Необходимо сознательно избегать этого, прилежно продолжать индивидуальню молитву и совместное богослужение. Посвятив всю жизнь богословию, Этельберт Штауфер пришел к выводу, что «для теологии есть соблазн перейти в молитву» 14. Но ведь так и должно быть! Лютер сказал об этом так: «Изучаюший mandata Dei (то есть повеления Божии) останется спокойным, но слышащий Deum mandantem (Бога повелевающего) — как он не может не устрашиться?» О том же говорит и Антоний Блюм. Рассуждая о молитве, он предупреждает, что «сфера Божия опасна», имея в виду не какие-то сведения о ней, но реальную возможность вхождения в нее 15.

Перечень примеров мы закончим Й. А. Бенгелем, который в предисловии к своему изданию греческого Нового Завета, вышедшему в 1734 г., написал: «Te totum applica ad textum: rem totam applica ad te» (Сам всецело предайся тексту: все, что в нем, примени к себе») 16.

И когда христианин с открытым сердцем и разумом приступает к религиозным исследованиям, он, подобно Господу во дни Его земной жизни, получает возможность «преуспевать в премудрости и в возрасте и в любви у Бога и человеков» 17.

Глава вторая. Религиозные исследования

Многие религиозные учебные заведения меняют свои названия и из учебных заведений, изучающих Св. Писание, теологию или проводящих библейские изыскания, превращаются в заведения, занимающиеся религиозными исследованиями. Этот факт говорит об изменении как направления, так и отношения к исследованию. Теперь в религиозном мире считают, что прежние названия свидетельствовали о слишком узком подходе к исследованию. Они подразумевали отделение христианства от других религий, Библии — от других книг, священного — от светского, святого — от порочного. Но идея секуляризации, которая становится все более популярной (в различных смыслах и формах), устраняет такие разграничения. Религия — это жизнь, а жизнь — это религия; то, что сокрыто в глубинах человека, или то, что он реальнее всего ощущает, ныне именуется Богом. Поэтому ни один человек не может быть фактическим атеистом. Конечно, наибольшие возражения этому исходят от тех атеистов, которые негодуют, услышав, что на самом-то деле все время они были верующими людьми. Практическим результатом вышеупомянутых перемен является значительное расширение областей исследования.

На новых программах это отражается в том смысле, что Библия не занимает в них центрального места, как прежде. Отчасти это изменение намеренное, а отчасти — результат общих перемен. В некоторых случаях это делается сознательно, потому что Библия уже не считается исключительно важной и авторитетной, и теперь ее все больше и больше вытесняют из учебного плана. В других случаях программу расширяют для того, чтобы включить в нее изучение различных форм современной теологии и исследования религии (например, сравнительной религии, феноменологии, социологии, психологии и философии религии), в результате чего время, отведенное библейским исследованиям, резко сокращается.

Путеводитель в лабиринтах богословской мысли

Такая обширная тематика исследований имеет свою ценность, хотя и подвергает студента опасности запутаться в обилии охватываемого материала. В результате постепенного вытеснения Библии в той или иной мере начинает исчезать основа для религиозной мысли; ведь невозможно понять значимость современной идеи, не постигнув хотя бы что-либо из ее исторических корней. Тем более, что сегодня существует культ новизны, когда утверждается, что новое означает верное; и в то же время бытует мнение, что все традиционное никуда не годно. Но, задумавшись, начинаешь понимать законченную нелепость такого взгляда, хотя, к сожалению, его слишком часто принимают бездумно.

Когда смотришь на богословский мир через призму веков, то нужно быть слишком самоуверенным, чтобы заявить, что большей частью воззрения благочестивых мужей на протяжении двух тысяч лет были неверны и что истина главным образом осенила лишь живущих в последние несколько лет. В действительности исследование христианской мысли за последние две тысячи лет показывает, что над многими из современных проблем думали и до нас и находили ответы. Например, проблема, лежащая в основе нынешнего богословского спора об «Иисусе истории» и «Христе веры», это та же самая проблема взаимоотношения между человеческой и Божественной природой Христа, которая была основным спорным вопросом в первые три столетия христианской эры. Невзирая на все литературные особенности современной дискуссии, главной остается та же философская и богословская проблема, с теми же самыми решениями.

Еще Тиллих выдвинул, казалось, новые и глубокие идеи, но когда к ним присмотришься внимательно, то обнаруживаешь, что они своими корнями уходят в прошлое. Например, мы находим идею о «силе существа» у Ансельма, жившего девять столетий назад 1.

Изучение истории Церкви и христианских доктрин, охватывающее по крайней мере несколько первых столетий, всегда включалось в программу традиционных богословских занятий. Оно по-прежнему представляет огромную ценность, так как позволяет понять и дать осмысленную оценку современным религиозным идеям. Никто не имеет права серьезно рассуждать о доктрине Троицы, не ознакомившись прежде с раннехристианскими исследованиями этого вопроса. После такого ознакомления мы можем обнаружить, что наши прекрасные решения этих вопросов на самом деле не являются такими уж исчерпывающими, и тем самым мы обогатим свое понимание проблемы.

Широкий круг богословских исследований может сбить студента с толку. Ему нужно решить, признает ли он высший авторитет Библии или не признает его. Если признает, то тем самым обретает надежный путеводитель в лабиринтах современной богословской мысли. Но этот путеводитель не всегда будет давать ему готовые и простые ответы, ибо он не только исключает необходимость самостоятельного мышления, но, скорее, требует от нас исключительно глубокого осмысливания материала. Поэтому-то Лютер и сказал: «Я не приветствую тех, которые ищут для себя убежище в хвастовстве о Духе» 2, поскольку ни просвещение Духа при всей его важности, ни определенность Писания не исключают необходимости использовать наше мышление. Вот почему знание истории Церкви и ее учения так важно.

Религии мира

Изучение других религий (по отдельности или параллельно) все прочнее входит в состав учебных программ богословских учебных заведений. Очевидной причиной этому служит присутствие в Англии, к примеру, последователей этих религий и, как следствие, нужда и желание знать их. Другой причиной является то, что эти религии по праву представляют собой часть суммарного опыта человечества.

Исследуя другие религии, студент сталкивается с рядом проблем. Во-первых, очевидно, что все религии не могут быть истинными, так как некоторые из них взаимно исключают друг друга. Предполагать, что все религии в равной степени истинны, значит превознести терпимость выше разума. Например, если христианство говорит, что Иисус Христос есть Сын Божий, а ислам говорит, что у Бога нет Сына и что подобные заявления являются великим грехом, то эти религии не могут быть истинны обе. Конечно, некоторые современные трактовки христианства отрицают, что Христос (в настоящем и полном смысле) является Сыном Божьим, и это в некоторой степени стирает различия. Тем не менее, невозможно утверждать идентичность обеих религий, как бы виртуозно мы не пытались это доказывать.

Затем возникает вопрос: является ли Бог ислама (Аллах) и Бог христианства одним и тем же Богом? Некоторые будут настаивать, что это не один и тот же Бог, но если обе религии утверждают, что существует только один Бог, то они, следовательно, понимают этот вопрос одинаково, и поэтому спорить бессмысленно. Одновременно каждая религия претендует на обладание Священной Книгой, показывающей, каков Бог, но в Коране и Библии нет согласия, их взгляды на Бога различны. Поэтому представляется, что христианин должен согласиться с мусульманином в том, что существует один Бог; частично разойтись с ним в понимании Его природы и того, как Ему служить; и полностью разойтись в понимании того, как с Ним общаться: через Сына или не через Него самого.

Христианин, изучающий ислам, найдет контрасты мусульманства с христианством поучительными, и это может побудить его серьезней задуматься над собственными убеждениями. Он должен испытывать и проявлять любовь и терпимость к мусульманам, но это не означает, что он должен делать вид, будто думает, что они в равной степени правы. Если христианин принимает слова Христа «никто не приходит к Отцу, как только через Меня» 3, то он не может принять ислам.

Изучение восточных религий может оказать полезное влияние на христианина-европейца, побудив его поставить под вопрос свой образ мышления. В нашей материалистической цивилизации всем очевидно то, что существуют материальные вещи, а существование нематериальных, или духовных, реалий поставлено под вопрос. Для индуса же верно обратное. Он знает, что существует мир мыслей, духовный мир, а мир физический может быть чистой иллюзией. Такое открытие иногда может побудить прозаично мыслящего практика пересмотреть свои взгляды, а христианина — оторвать от чрезмерного увлечения предметами этого мира.

Можно поставить под сомнение то, что буддизм в его чистом виде — это религия, поскольку у буддизма нет ни Бога, ни богов, он имеет дело только с жизнью настоящей и тем, как ее следует проводить. Поскольку христианство тоже касается земной жизни, то, естественно, между этими двумя религиями должно быть нечто общее. Буддизм также может обратить наше внимание на определенную христианскую практику, именуемую медитацией, о которой мы часто забываем. Тем не менее, предмет созерцания у буддиста и у христианина будет разным.

Исследование различных религий мира может выявить некоторые между ними сходства, но оно также помогает увидеть огромные различия. Каждую из религий можно считать в чем-то уникальной. Христианство уникально своим отношением к истории. Оно не имеет мифов с вневременными событиями, такими, как умирание и пробуждение богов, но содержит историю Божьих действий в этом мире. Оно провозглашает не просто нормы жизни, но активное спасение. В итоге оно предлагает не нирвану, не безличное слияние с божеством индуизма, не материалистический рай ислама, но вечную жизнь с Самим Богом 4.

Научные исследования религии

Этот аспект религиозных исследований становится все более популярным в богословском мире. Один из его ведущих представителей Ниниан Смарт говорит, что если «целью христианской теологии является исследовать, излагать и проводить в жизнь христианскую веру, то научное исследование религии не занимается изложением и претворением в жизнь той или иной веры, хотя и имеет прямое отношение к такой задаче» 5. Он добавляет, что это исследование научно и ни в каком отношении. не является богословским. Скорее, оно относится к области феноменологии 6. Такой подход всего лишь означает, что религия исследуется как феномен или как нечто, имеющее место в жизни людей во всем мире. Научное исследование занимается религиозной стороной человеческого бытия. В первой своей стадии оно представляет чистое описание, затем следует поиск объяснений. По поводу теорий о происхождении религии Смарт говорит: «Пока еще невозможно доказать правильность ни одной из этих теорий, и большинство из них почти наверняка ложные» 7.

Здесь можно заметить, что такого рода исследование касается человека, а не Бога: это антропология, а не теология. Так что библейское утверждение, что Бог Сам открыл Себя, не принимается во внимание в таком исследовании. Исследуется только человеческая сторона религии. Тем не менее, Смарт все-таки делает интересное замечание, говоря, что идея неповторяющейся истории в иудейско-христианском откровении представляет «решительный разрыв с архаичным, мифологическим образом мышления» 8. Поэтому нам следует задать вопрос: может ли такое научное исследование в данном случае найти чисто человеческое объяснение, или оно допустит возможность Божественного действия в качестве объяснения? Если Бог есть живой Бог, то нам не следует надеяться, что мы сможем заключить все Его действия в рамки естественных категорий. Этот вопрос следовало бы рассмотреть глубже. Но в данный момент размеры и задачи книги не позволяют нам сделать это.

Две другие ветви такого «научного» исследования — социология и психология религии. И опять-таки эти предметы имеют дело с человеческой стороной религии: первый исследует общество, а второй — личность. Так, социология религии исследует ее способность соединить людей между собою в группу.

Некоторые люди считают, что психология опровергла религию, но это далеко от реальности. Психология религии на протяжении многих лет по праву являлась самостоятельной наукой, хотя и немногие писатели могут сделать подобные этому утверждения. Если человек верит в Бога, то для психолога эта вера является фактом, который он может исследовать; а является ли основа его веры подлинной или нет — другими словами, существует Бог или нет, — это вопрос не для психолога. Его интересует, что происходит в сознании человека и как эти процессы влияют на всю его жизнь в целом. Тот факт, что вера в Бога приняла именно такую форму, может быть в какой-то степени объяснен психологией восприятия образа Отца, но это никак не объясняет, почему же существует вера вообще.

Феномен обращения представляет собой особенный интерес для психологов (здесь мы имеем в виду религиозное обращение в простом смысле этого слова, а не «симптомы обращения» в психиатрическом смысле). Психологи исследуют человеческие факторы данного переживания, такие, как возраст новообращенных, их темперамент, прошлое и т.д. Они могут обнаружить результаты массовой истерии или психогенного внушения определенных принципов. Но они не могут обнаружить Божественное действие. Потому что оно, как явление высшего порядка, лежит за пределами их поля исследования.

Последний род исследования, который мы здесь рассмотрим, это философия религии. Направление этой науки с течением лет изменялось. «Непосредственным предметом философского теолога, — говорит Гейвуд Томас, — является не Бог, но язык о Боге» 9. Это соответствует современной лингвистической философии. Он также говорит, что предметом всей философской теологии является понятие о Боге 10. Так что исследователь берет за основу христианское вероучение и пытается понять его интеллектуально. В настоящее время не считается, что такое исследование ставит своей целью найти доказательства, свидетельствующие об истинности убеждений, хотя такие «доказательства» имеют определенную ценность в том смысле, что показывают «в некоторой степени метафизический характер религиозного верования и те области опыта, в которых, можно сказать, основывается такое верование» 11.

Философия религии шире философской теологии, потому что охватывает все религии, а не только христианство. В этом отношении она следует тому же самому образцу, что и феноменология религии. В действительности нет определенных границ, разделяющих различные области этого исследования; все они тесно взаимосвязаны, и из одной вытекает другая. В начале собирается описательная информация о религиозном опыте. Это феноменология. Такую информацию исследуют применительно к группам людей. Это социология. Ее также исследуют применительно к отдельным личностям. Это психология. Затем ее увязывают с пониманием всего остального человеческого опыта в нашем мире. Это философия. Но философия также может проводить свое исследование, взяв за основу христианскую веру в той форме, в какой она представлена в Библии.

Религиозный опыт

Мы видим, что новые учебные программы религиозных исследований не только шире по своему объему, но и своим направлением отличаются от старых программ богословских факультетов. Особое внимание теперь уделяется не изучению природы, атрибутов и действий живого Бога, а изучению человеческого опыта. Это соответствует общераспространенной в современном богословском мире тенденции делать ударение на опыт теперешний, настоящий. Чрезвычайно возрастает употребление наркотиков, обращение к трансцендентной медитации; погоня за особыми опытами в христианской религии и участие в различных движениях, таких, как Jesus People и тех, которые говорят о своем пребывании «высоко» в Иисусе.

Конечно же, вполне оправдано исследование религиозного опыта, и оно даже необходимо для того, чтобы предотвратить превращение религии в пустую бессмысленную форму. Как писал Джозеф Гард,

Истинной религии от жизни не оторвать,

Сердце должно что-то чувствовать,

Ум должен что-то знать.

Религиозный опыт необходимо исследовать и для того, чтобы убедиться, что он истинный, а не ложный. Но что касается самого христианина, то чрезмерное увлечение исследованием его христианского опыта может привести к плачевным результатам, например, к тому, что он сосредоточит свой интерес не на Боге, а на себе. Лютер сказал, что плотский человек «in se incurvatus», т. е. обращен в самого себя. Он же должен быть обращен к Богу. Вера в сущности своей — это взирание на Бога, а не взирание на себя. Следовательно, постоянно изучать христианский опыт — это значит смотреть в неверном направлении.

Конечно же, в таком исследовании студент подвергает анализу не только свой опыт, но религиозный опыт вообще. Тем не менее, сосредоточение на опыте неизбежно приводит к умалению проблем исследования Библии. Это в свою очередь ведет к тому, что религия рассматривается скорее через человеческий опыт, нежели как результат Божественного откровения. Более того, человеческая сторона религии выделяется еще отчетливее потому, что такое исследование рассматривает любой религиозный, а не только христианский опыт. По этой причине христианский исследователь подвержен опасности забыть о происхождении своего собственного религиозного опыта, родившегося в результате живого общения с живым Богом, Которого он познал во Христе, через чтение Библии и молитву, в церкви и индивидуально. Забывая это, исследователь подвергает себя опасности рассматривать свой меркнущий или уже померкший опыт как реликт своей большой невежественности в прошлом.

Мы теперь видим, что наше внимание было обращено на две противоположные опасности: первая — это холодное академическое интеллектуальное исследование Библии, которое является причиной исчезновения религиозного опыта (на что было указано в конце предыдущей главы); вторая же опасность состоит в чрезмерном выпячивании религиозного опыта. Но в исследовании эти две опасности одинаковы, потому что изучение религиозного опыта радикально отличается от переживания религиозного опыта. Исследование, как таковое, объективно.

Поэтому в своих занятиях студенту было бы разумно внять следующему совету Алана Ричардсона: «Представляется, что нас очень мало должно волновать то, что «эксперт» говорит о Боге или о религиозном опыте, если он никогда не знал Бога лично или сам не пережил религиозного опыта» 12. И мы можем добавить, что студент-христианин будет иметь ничтожный успех, если он перестанет познавать Бога и утратит религиозный опыт.

Но не все с этим согласятся!

Глава третья. Современные подходы в теологии

В настоящее время все большее значение придается объективному подходу в богословских исследованиях. Религиозные предметы поставлены на один уровень с другими дисциплинами, чтобы поднять их авторитет, и богословские исследования часто проводятся с претензией на объективность. Это в первую очередь означает, что религиозные убеждения или церковное членство уже больше не считается необходимым условием, которое ставили преподавателям данного предмета раньше. И в действительности есть преподаватели, не имеющие никаких религиозных убеждений вообще, либо потому, что они никогда их не имели, либо потому, что их собственные исследования подорвали или уничтожили те воззрения, которые они имели ранее. Некоторые утверждают, что это не имеет значения, потому что задачей лектора не является убедить, и что, более того, такие преподаватели могут быть прекрасными знатоками своего дела. При этом не берется в расчет, что студент может иметь личные убеждения, поскольку богословие изучается точно так же, как математика, история или естественные науки.

Но идея объективного подхода нуждается в серьезном рассмотрении. Очень важно то, что такой подход означает отсутствие предвзятости. Следовательно, под объективным изучением богословского вопроса подразумевается справедливый анализ соответствующего материала, ведущий к такому заключению, которое было бы также принято и другими как результат подобного исследования. Но на практике достичь этого не так-то просто. Например, может потребоваться субъективное суждение для того, чтобы решить, какой же материал относится к делу. И очень часто имеющихся данных бывает недостаточно для того, чтобы дать абсолютно объективную оценку. В действительности абсолютная объективность — это весьма труднодостижимый идеал. Следует заметить, что в мире естественных наук, который часто считается достаточно объективной областью исследования, теперь признано, что человек, проводящий эксперимент, является частью самого эксперимента. Более того, теории, образцы и парадигмы, которые принимает ученый, отобраны не на абсолютно объективной основе.

Т. Ф. Торранс в книге «God and Rationality» делает следующее замечание: «Удивительно, как много ведущих теологов по-прежнему придерживаются устаревшего взгляда на науку как на область независимого и беспристрастного знания» 1. К этому он едко добавляет: «Наша психология настаивает на том, что беспристрастность не является признаком разумности, но, напротив, ярко выраженного слабоумия!» 2. Другими словами, абсолютная объективность, в смысле совершенно беспристрастных суждений и оценок, это на самом деле иллюзия. Она принадлежит к канувшему в прошлое веку позитивизма.

Но есть подлинная объективность, которую Торранс описывает следующими словами: «Объективное мышление отдается во власть природы и реальности предмета для того, чтобы принять форму самого предмета, а не наделять его формой собственных предписаний» 3. Это идеал, к которому студент должен отнестись со всей серьезностью. Далее мы рассмотрим, какое огромное влияние на исследование оказывает то или иное понимание объективности.

Конечно, в ее глубоком смысле содержится один очень важный принцип: мы принимаем за истинное то, что факты подтверждают как действительно истинное, а не то, во что нам заблагорассудится поверить. Понимание этого может вывести человека из душевного равновесия. Мы можем на протяжении многих лет лелеять определенные религиозные убеждения и вдруг обнаружим, что они не имеют основания. Это поистине ужасающе. Тем не менее, если они в действительности не имеют основания, то для нас лучше это уяснить и обрести верные взгляды.

Современный богословский ученый мир

Но это весьма упрощенный взгляд на вопрос об основаниях нашей веры; и вот тут-то как раз студент может натолкнуться на определенные трудности. Печально, но некоторые христианские преподаватели говорят студентам, будто современные богословские исследования показывают, что уже неоправданно верить в то-то и то-то, ссылаясь при этом на различные взгляды, которые может иметь студент. Это в высшей степени несправедливо и далеко от объективного или научного подхода. Совеременные теологические исследования ничего подобного не показывают. Такого единомыслия в современном богословском мире нет. Дело в том, что современная богословская наука поставила под вопрос и подвергла исследованию каждый пункт христианского вероучения. И какую бы доктрину мы не взяли (здесь мы имеем в виду те доктрины, которые считались ортодоксальными в христианском мире на протяжении столетий), найдутся несколько ученых-богословов, которые ее отвергают. Но есть и другие ученые с равными познаниями и такой же осведомленностью, которые не считают нужным отклонять эти взгляды.

Примером этому может служить воскресение Иисуса Христа. Некоторые теологи считают, что это было исключительно «духовное» воскресение, т. е. ученики чувствовали, что каким-то образом Его дух по-прежнему оставался с ними, и Его присутствие казалось им настолько реальным, как если бы Он в действительности был с ними, хотя Его тело так и не возвратилось к жизни, а просто разложилось в могиле 4. Другие, тем не менее, утверждают, что воскресение, в самом полном смысле этого слова, имеет больше исторических доказательств, чем любое другое событие истории 5.

Ясно, что эти два противоположных заключения не могут одновременно являться результатом простой объективной оценки. Более того, недостаточно утверждать, что заключение одних истинно, а других — ложно. Сомнительность какого-либо взгляда еще не является доказательством его несостоятельности. Исключительно важно помнить, что есть много верующих людей, которые, будучи честными перед Богом, перед самими собой и добросовестными в следовании подлинному научному методу, делают выводы прямо противоположные тем заключениям, к которым приходит Дж. Э. Т. Робинсон, автор книги «Honest to God». Самым существенным является то, из чего мы исходим, приступая к рассмотрению имеющихся фактов.

Выбор исходной точки

Пример с воскресением Христа затрагивает много важных проблем, и поэтому может быть полезным для дальнейшего рассмотрения данного вопроса. Если мы начнем с предположения, что сверхъестественное, как таковое, не существует и что Бог никоим образом не вторгается в наш мир, так как это вопреки законам природы, но что Он всегда действует исключительно в согласии с этими законами, тогда следует, что Христос в буквальном смысле не воскрес из мертвых. И какими бы убедительными ни были факты, мы вынуждены дать им какое-то иное объяснение. Следует заметить, что те, кто в данной дискуссии исходят из такой предпосылки, исключают саму возможность доказательства. Если принять такую исходную предпосылку, то последовательность доводов будет безукоризненной или, по крайней мере, может быть таковой.

С другой стороны, если мы начинаем не с предположения, что сверхъестественное событие имело место, но допускаем, что возможность этого не исключена, тогда доказательства, свидетельствующие о том, что это событие на самом деле имело место, будут чрезвычайно убедительными. В данном случае последовательность доводов тоже безукоризненна (или может быть таковой).

Это же самое было ясно выражено теологом Лангмедом Кассерлеем, который резко критиковал некоторые направления в современном богословии: «Если… узкая и парализующая мышление философия закрыла наши умы для принятия возможности воскресения, то мы не сможем принять доказательства, даже если бы они были в тысячу раз более убедительны и последовательны, чем это есть на самом деле. Возможно, никакая другая область в историческом и литературном критицизме и исследовании не показывает так наглядно приоритет философии над историей, скрытого предположения над здравой мыслью и заключением, чем эта» 6

Лангмед Кассерлей не просто слепо, на веру принимает традиционный взгляд. В действительности он ясно видит, что новозаветные повествования о воскресении «в определенной степени неточны и противоречат самим себе» 7. Но его беспокоит то, что некоторые христианские исследователи «пытаются объяснить раннюю, широко распространенную веру в подлинность воскресения, выдумывая причины, абсолютно противоречащие всему тому, что содержится в дошедших до нас документах… Все свидетельства недвусмысленно говорят, что воскресение действительно было и что оно послужило основой апостольской веры (оно осуществило то, чего абсолютно не удалось достичь непосредственным общением с Христом как с человеком), а не апостольская вера выдумала воскресение… Зачем же тогда ученый-историк и библейский критик находят для себя убежище в таких измышлениях? Ответ ясен. Потому что они подходят к решению проблемы — является ли воскресение подлинно историческим событием — с умами, уже закрытыми убежденностью в том, что воскресение никак не могло иметь место» 8.

Примерно то же самое пишет Алан Ричардсон в своей книге «The Bible in Agc of Science»: «Исходная предпосылка, с которой исследователь начинает свое «научное» исследование Библии, определяет то, что он в ней обнаруживает» 9 И вопрос о воскресении является характерным тому примером. Тот же самый принцип применим ко всей Библии. Для Бультмана, который оказал огромное влияние на современную теологию, таковым явилось заимствованное из прошлого столетия предположение о том, что чудеса не происходят, и что Евангелия исторически недостоверны 10. Это определило его отношение к Библии в целом. И если мы не разделяем его исходных предпосылок, то маловероятно, что мы найдем его заключения приемлемыми. Но часть данной проблемы как раз заключается в том, что есть «предположения» и «исходные предпосылки», о которых прямо не заявляют, но которые имеют в виду как нечто само собой разумеющееся.

Подобная проблема возникает и на дальнейшей стадии исследовательской работы. Сделаны различные заявления о характере библейской литературы или о ранней Церкви; и есть опасность, что «из-за многократного повторения определенные взгляды начинают принимать за аксиомы», как это подчеркнул Стивен Нейлл. Поэтому-то он и дает нам следующий совет, говоря: «Нет ничего более важного, чем необходимость проверять каждую аксиому, подвергая ее всевозможному анализу» 11.

Это наглядно показывает одну из самых серьезных проблем для студента. Зачастую и в богословских книгах, и в лекциях он будет встречать исключительно знаменательные и весьма важные предположения. Эти предположения не всегда будут выражены прямо, но будут подразумеваться. Когда автор прямо излагает свою исходную точку, а также рассматривает иные возможные предпосылки, тогда у студента еще есть возможность подумать, принимать ему исходную точку автора или нет. Но трудность заключается в том, что он может и не подозревать о существовании таких предположений.

Другая сторона проблемы заключается в том, в какой форме представляется студенту современный богословский мир. Ему могут указать только на какую-то одну часть современного богословия, не имеющую широкого признания ученых. Поэтому Т. Ф. Торранс, сделав обзор и дав критическую оценку так называемой новой теологии, замечает, что «сосредоточение на чрезмерно крайних теориях, то и дело появляющихся на обочинах дороги христианской мысли, может сформировать ложное впечатление о том, чего же в действительности достигло постоянно развивающееся научное богословие» 12.

Можно рассмотреть еще один вид предположений. В недавно вышедшей книге «The Way of Transcendence» с подзаголовком «Христианская вера без веры в Бога» Алистер Ки категорически утверждает: «Непосредственного опыта боговосприятия нет, есть только опыты, которые истолковываются на религиозный манер» 13. Далее он заявляет: «Религиозный опыт означает религиозное истолкование опыта» 14. Подзаголовок может вызвать удивление у студента-христианина; он может показаться противоречащим самому себе. Содержание же книги это подозрение подтверждает, потому что обнаруживается, что вся аргументация автора основана на недоказанных, подобно вышеприведенным, утверждениях. Данный пример весьма важен, поскольку в религиозном образовании сегодня основной, очевидно, является та же самая предпосылка: особого религиозного опыта как такового нет, просто им называют способ толкования обыкновенного опыта. Здесь нам, главным образом, важно увидеть, что это фактически такое предположение, которое прямо противоречит незыблемым утверждениям Библии и христиан во все века. Студент должен решить: какие исходные предпосылки он изберет и почему.

Можно ли обойтись без предпосылок

Вероятно, из вышеизложенных рассуждений может показаться, что в идеале лучше бы не делать никаких предположений вообще. Именно этого и попытался достичь Бультман, как он сам объяснил в статье «Возможно ли толкование без предубеждений?» 15. Но чего он в действительности достиг, так это устранения прежних предпосылок, которые он впоследствии заменил на свои собственные. Он устранил предпосылки о Божественном вмешательстве: «Весь исторический процесс — это замкнутое единство… Эта замкнутость означает, что континуум (непрерывность явлений, процессов) исторических событий не может быть прерван вмешательством сверхъестественных запредельных сил, и что поэтому «чуда» в прямом смысле слова не существует». Следовательно, его личным предположением было то, что Божественное вмешательство не имело места.

Сет Эрландсон написал труд на тему «Возможно ли исследование Библии без исходных предпосылок?» 16, в котором объясняет, что иногда отдельные авторы пытаются убедить, что то или иное исследование проделано без предпосылок, т. е. без веры. Тогда получается, что к Библии нужно относиться как к любой другой написанной людьми книге и объяснять ее исключительно земными факторами. Таким образом, существует предположение, что Бог в библейские времена действовал точно так же, как Он действует и сейчас»; под этим подразумевается, что «Бог действует, как будто бы Его не было». Итак, опять становится очевидным, что предположения не устранили, а просто заменили другими. В действительности же они превратились из библейских предпосылок в небиблейские.

Из всего этого следует заключить, что нам не избежать предположений, но, по крайней мере, мы можем отдавать себе полный отчет в том, что они из себя представляют. Бультман пытался избежать исходных предпосылок Библии. Можно заметить, что сам он находился под влиянием аргументов своей эпохи (или, возможно, предшествующего поколения). «В чем мы действительно нуждаемся, — напоминает нам в связи с этим ван Анник, — так это в беспощадной критике собственных непроверенных предположений» 17.

В своей автобиографии К. С. Льюис рассказывает о беседах с другом. «Он написал небольшую статью-анализ того, что я назвал моим «хронологическим снобизмом», т. е. описание моего некритического принятия господствующих взглядов, присущих нашему веку, и предположения, что все устаревшее не заслуживает доверия лишь потому, что устарело. Вы должны выяснить, почему оно устарело. Было ли сделано опровержение этого взгляда (если «да», то кем, где и насколько убедительно), или он устарел и исчез, как стареют и исчезают моды? Если имело место последнее, то это нам еще ничего не говорит о его состоятельности или несостоятельности» 18. Эти слова были написаны подлинным ученым и смелым христианином и заслуживают серьезного внимания. Требуется мужество, чтобы не согласиться с «господствующими взглядами» или даже бросить им вызов, и сделать это, может быть, необходимо.

Библейская исходная точка

В заключение мы должны рассмотреть предпосылки, которые имеет сама Библия, и решить, приемлемы ли они для нас сегодня. В конечном итоге есть одна великая исходная предпосылка — живой Бог. Его существование не доказывается, но на протяжении всего Священного Писания принимается как само собой разумеющееся. Но Он не просто существующий Бог, Он есть Бог живой. Повествование Ветхого Завета представляет описание «развития взаимоотношений между живым Богом… и народом, богопознание которого было основано на реальном опыте; народом, которого Бог избрал как Свое орудие… Ветхий Завет не дает нам описания Бога, он не говорит нам ничего о том, каков Бог Сам в Себе. Из него мы узнаем лишь то, каков Бог в общении со Своим народом, в соприкосновении с израильской нацией, каким Он открывает Себя в действиях Своего Духа» 19.

Исходной точкой всей Библии является этот живой Бог, Который говорит, действует и вступает в общение с человеком; это живой Бог, Который постоянно сохраняет инициативу за Собой. Это Он создал мир и человека, и когда человек восстал против Него, Он взял на Себя инициативу в восстановлении взаимоотношений. Это живой Бог, Который управляет силами природы и ходом человеческой истории. «Реальность Бога для Израиля, — пишет Панненберг, — не исчерпывается тем, что Бог является Началом этого мира, т. е. естественного самоповторяющегося жизненного процесса и совершающихся событий. Следовательно, этот Бог может вторгнуться в естественный ход жизни Своего творения и непредсказуемым образом дать начало новым явлениям и событиям. Уверенность в том, что Бог постоянно совершает новые действия, что Он есть «живой Бог», составляет основу иудейского понимания реальности как линейного исторического процесса, движущегося к определенной цели» 20.

Поэтому история — это не просто то, что происходит, но то, что совершает живой Бог. Грех — это не просто нарушение законов, но разрыв взаимоотношений с живым Богом 21. Восстановление — это не просто покаяние, но дарование новой жизни 22.

В своем обзоре истории толкования Библии Р. М. Грант пишет: «Единство (Библии) основывается на фундаментальной предпосылке: Бог живет и действует в истории; Он избрал народ, чтобы этот народ был Его народом; Он управлял и продолжает управлять жизнью этого народа и его деятельностью, невзирая на восстание этого народа против Него. Без признания этой предпосылки, по крайней мере как «рабочей гипотезы», библейское толкование немыслимо» 23.

Живой Бог — вот что является исходной предпосылкой Библии. Принять Его как живого Бога, означает принять определенный взгляд как на природу, так и на историю. Мы должны решить, возможно ли и сегодня принять Его.

Мы не можем доказать существование Бога, как и не можем доказать того, что Он есть живой Бог. В философии фундаментальные предпосылки не могут быть доказаны, иначе они перестанут быть фундаментальными предпосылками. Их можно только проверить. И проверкой будет возможность построить цельную, логически последовательную философскую систему. Если это возможно осуществить, значит мы доказали, что то данные предпосылки могут быть верными. В Библии представлен цельный взгляд на природу и историю, где живой Бог управляет, действует и говорит. В ней абсолютно доказано, что ничто меньшее, чем этот несократимый минимум, не может являться основанием подлинно современного и истинно христианского мировоззрения. Без веры в живого Бога со всем тем, что такая вера включает в себя (кое-что из этого будет рассматриваться в настоящей книге), жизнь, история и этот мир для христианина не имеют настоящего смысла. И только тогда, когда Бог является живым Богом, возможно подлинно личное общение с Ним; и молитва тогда — это не одна из форм магии и не психологическое упражнение, но выражение такого живого общения.

Принять живого Бога есть акт веры. И он включает не только ум, которым мы выражаем нашу философию жизни и наше понимание Божьего самооткровения, но также посвящение всего нашего естества Ему. Потому что Он не только живой — Он есть Бог.

Глава четвертая. Позиции религиозных исследований

Так уже было отмечено, в области религиозных исследований и в особенности в области библейских исследований, которые являются главным предметом, рассматриваемым здесь, существуют значительно отличающиеся друг от друга точки зрения. Но нет такого взгляда, сторонники которого могли бы справедливо претендовать на то, что только лишь они подходят к решению вопросов подлинно научно и честно. И поэтому достойно сожаления, что в некоторых кругах не задумываются всерьез о возможной правильности иных взглядов; более того, позиции одной философской школы они обстоятельно излагают и разъясняют, иные же точки зрения если и упоминаются, то лишь вскользь, и тем самым подчеркивается, что они не заслуживают серьезного внимания. По этому поводу Леон Моррис, консервативный евангеликал, написав научную работу «Studies of the Fourth Gospel», счел необходимым начать ее с предисловия в качестве апологии. На основании собственного опыта он показывает, что если «не упоминать труды более радикальных критиков, то тебя обвинят в обскурантизме, т. е. крайне враждебнном отношении к просвещению и науке. Если же, с другой стороны, автор обращает внимание на то, что написали другие, и цитирует их, то его обвиняют в цитировании авторов, которые на самом деле не разделяют его основную точку зрения» 1. Более того, из-за предвзятого отношения к консервативным евангеликалам, поскольку «они являются рабами своих исходных предпосылок… и… вынуждены прийти к определенным выводам», автор вынужден просить читателя с серьезностью отнестись к книге и оценить ее аргументацию по существу 2. Как жаль, что в ученых кругах имеют место такие предубеждения, но такова реальность.

Опасно употреблять такие слова, как «либерал», «радикал», «консерватор» или «фундаменталист», поскольку они не совсем точно характеризуют исследователя, ученого или писателя и нередко употребляются с пренебрежительным оттенком. Так, Тиелике отмечает, что термины, «современный» и «консервативный» «не только расплывчаты, но и весьма обманчивы» 3. Г. В. Андерсон в книге «Critical Introduction to the Old Testament» также говорит, что «употребление терминов «консервативный» и «радикальный»… может ввести в заблуждение. У исследователя должна быть цель установить истину, а не защищать «консервативные» или «радикальные» выводы» 4. Более того, наклеивание ярлыков никак не назовешь объективным анализом противоположного взгляда, хотя это, к сожалению, имеет место.

Либеральная точка зрения

Термин «либеральный» означает, во-первых, «свободный», подразумевая свободу от рабства традиционных взглядов, а также свободу держаться подлинно научных методов исследования, к чему бы это ни привело. Это, конечно же, превосходный идеал. Но слово «либерал» теперь ассоциируется с таким образом мышления в теологии, сторонники которого отрицают чудеса и сверхъестественное и исходят из исключительно естественных и гуманистических предпосылок. Поэтому можно принять «либеральную» точку зрения, а на практике проявлять качества, противоположные либеральным, например, презирая другие точки зрения и осуждая их как ненаучные.

Радикальная точка зрения

Слово «радикальный» подразумевает стремление добраться до самой сути предмета или исследовать что-либо весьма тщательно. Но опять же этот термин обычно употребляют, говоря, скорее, о сделанных выводах, нежели о методах исследования, и им характеризуют точку зрения, значительно отличающуюся от традиционной. В действительности, после радикального исследования можно сделать вывод, что существование традиционного взгляда по-прежнему оправданно.

Консервативная точка зрения

Слово «консервативный» буквально означает способность помнить прошлое, но само понятие никоим образом не включает сохранение каждой идеи прошлого, равно как и не исключает радикального исследования. Этот термин подразумевает более осторожное принятие новых идей, а не их отрицание. Сторонник такого подхода также может превратиться в бездумно отвергающего необходимость критически переосмыслить традиционные идеи. С. С. Смолли напоминает нам о том, что понятие «консервативный» — это «скользкое» понятие и его значение не следует преувеличивать. То, что может считаться консервативным в Тюбингенском университете, вполне может быть названо радикальным в Кембридже 5.

На основании этого мы видим, что подлинный ученый-исследователь должен быть либеральным, что касается его кругозора, радикальным, что касается образа мыслей, и консервативным, что касается выводов. Это означает, что он исследует предмет насколько возможно глубоко, со всех точек зрения, сохраняя все, что положительно, и принимает новые идеи или теории, если на это имеются достаточные основания. Поэтому Стивен Нилл в своей работе «Interpretation of the New Testament» отмечает, что сторонники «либеральных» и «консервативных» взглядов расходятся в результатах, а не в методах исследования 6. «Не правда ли удивительно, — говорит Тиелике, — что границы теперь настолько прочно закреплены, что люди считают себя обязанными занять ту или иную точку зрения» 7. Это полезное напоминание. Только двух противоположных точек зрения нет: есть множество всяких промежуточных. А принимать безумно всякую новейшую идею — не означает (как некоторые любят воображать) быть радикалом, это значит быть поверхностным человеком.

Фундаменталистская точка зрения

Термин «фундаменталист» называют «отборным богословским ругательством». Его употребляют с таким широким спектром значений (и зачастую с исключительно пренебрежительным оттенком), что прибегать к нему в богословской полемике бесполезно. Первоначально это слово употребляли по отношению к тем, кто придерживался фундаментальных основ исторической христианской веры, а также когда речь шла о двенадцати небольших томиках, называемых The Fundamentals, в которых были изложены различные доктрины. Эта серия была опубликована в Америке в начале нашего столетия. Авторами содержащихся в этих книгах статей были известные ученые. Но теперь в богословских кругах этот термин обычно употребляют, подразумевая нежелание думать, или когда речь идет о человеке, не жалющем поразмыслить над современными богословскими исследованиями. Это может быть верно по отношению к некоторым из тех, кого называют фундаменталистами, но не по отношению ко всем. Алэн Ричардсон ставит знак равенства между фундаментализмом и «традиционной точкой зрения, теорией вербального вдохновения». Под этим он подразумевает, что «… вся Библия была написана человеческими писателями под диктовку Святого Духа» 8. Проблемы, которые данная тема затрагивает, будут рассматриваться в следующих лекциях. Здесь же мы только скажем, что под теорией вербального вдохновения не обязательно подразумевается теория диктовки Писаний Святым Духом.

Консервативно-евангелистическая точка зрения

Термин «консервативно-евангелистический» употребляется теми, кто придерживается фундаментальных основ исторической христианской веры, считая при этом, что ученому следует исследовать Библию и теологию, используя современные методы. Они, тем не менее, заявляют, что подлинно научные методы исследования не заставляют их оставить свои консервативные убеждения. В подтверждение можно обратить внимание на то, что в последние годы наряду с радикальным крылом образовалось значительное крыло ученых-теологов, стоящих на консервативных позициях, в связи с чем невозможно более отвергать консерватизм как не опирающийся на научную основу. Более того, есть выдающиеся ученые (Кулльмани, Моул и Панненберг), которые, не будучи консервативными, в результате своих исследований пришли к более консервативным выводам.

Буквалистская точка зрения

Термин «буквалист» теперь употребляют вместо термина «фундаменталист» в качестве безобидного ярлыка. Об определенной категории людей часто говорят, что «они понимают всю Библию буквально». Употребляющие этот термин как бы заявляют, что они сами намного более просвещены и понимают, что чудеса, например, не следует понимать буквально. Эта тема заслуживает более обстоятельного освещения, ибо, во-первых, никто никогда не понимал Библию буквально. Псалмопевец говорил, что горы прыгали как овцы, и холмы — как агнцы. Кто когда-либо понимал это буквально? В другом псалме сказано: «Да рукоплещут реки; да ликуют вместе горы». В одном месте пророк ожидает, что деревья будут рукоплескать 9. Действительно ли буквалист верит в то, что реки и деревья имеют руки? И более того, буквалист и притчи тоже не понимает буквально. Ясно, что проблема здесь не в понимании всего библейского текста в буквальном или переносном смысле. Это серьезная проблема экзегетики (правильного истолкования текста) — определить, что следует понимать буквально и что нет. Это, конечно же, не новая проблема. Еще в третьем столетии по Р. Х. Ориген ломал над этим голову 10.

Следует также обратить внимание еще на одну особенность: буквальное понимание какого-либо отрывка из Писания не мешает читателю извлечь из него определенный смысл. Некоторые думают, что это альтернативы. Но это не так. Например, если кто-либо понимает разделение вод Чермного моря в книге «Исход» буквально, т. е. полагает, что это действительно имело место, то это никак не препятствует ему видеть в этом событии действие Божье, имевшее огромное значение. И действительно, если этого на самом деле не было, то трудно понять, что же примечательного в том? Тогда это всего лишь притча. Но требовалось нечто большее, чем притча, для того, чтобы убедить израильтян, что живой Бог избрал их и избавил их!

Заключение

Учитывая вышесказанное, студент должен быть осведомлен о существовании различных взглядов и подходов к библейским исследованиям, понимая, что они заслуживают внимания. Какого бы взгляда ни придерживался сам студент, ему необходимо внимательно отнестись к другим людям и понять их точку зрения. То же самое относится и к преподавателям. Прискорбно, что некоторые отказываются сделать это. Считаться с мнениями других — это совсем не означает изменить свою собственную точку зрения, скорее это значит понять, из каких соображений человек придерживается тех или иных убеждений.

Трудно найти преподавателей, которые считают своим долгом «раскрывать» тех студентов, которые, как им видится, имеют «узкую» (подразумевая, консервативную) точку зрения, и пытаются убедить их рассматривать и более радикальные взгляды. Это неплохо, хотя, как кажется, такие преподаватели не считают нужным представить «радикальным» студентам «консервативную» литературу. Возможно, причиной тому является то, что полвека назад было мало литературы, которая бы имела достаточно высокий академический уровень и в то же время отражала консервативные взгляды. Однако сейчас подобной литературы предостаточно, хотя некоторые закрывают глаза на этот факт.

Существование столь различных точек зрения может обескуражить студента. Чтобы понять правомерность того или иного взгляда, необходимо исследовать как исходные предпосылки конкретного ученого (о чем мы говорили в предыдущей главе), так и общее отношение этих исследователей, принимая во внимание материал данной главы. И даже проделав это, необходимо продолжать читать книги и слушать лекции, представляющие различные точки зрения, тщательно взвешивая все приводимые доводы, и только после всего этого решать, что принять, а что отвергнуть. Но для того, чтобы быть готовым к этому, необходимо также исследовать некоторые другие вопросы первостепенной важности.

Глава пятая. Сверхестественное и чудеса

Сегодня один из наиболее спорных вопросов — это вопрос о чудесах и сверхъестественном. Он имеет фундаментальное значение для современной теологии в первую очередь потому, что его решение коренным образом влияет на подход исследователя ко всем остальным проблемам. И не только исследователя, но и каждого христианина, независимо от того, считает ли он себя исследователем или нет. Самым главным является вопрос: какова природа Бога живого и Его отношения к миру?

Предварительно необходимо уяснить одно обстоятельство. Совершенно невозможно упростить эту проблему, заявив, что радикалы отвергают чудеса, а консерваторы их признают. Хотя между ними и существуют большие расхождения во взглядах, все же они не столь кардинальны. Если даже и верно, что те, кто сами себя называют радикалами, отрицают чудеса, признавая их только в очень узком смысле, то нельзя ограничивать разрядом «консерваторов» тех, кто признает реальность и историчность чудес, а также сверхъестественное 1 (конечно, в глазах некоторых само признание чудес делает человека «консерватором»).

Нелегко дать определение чуду и сверхъестественному. Современный подход к этим проблемам до сих пор в большой мере обусловлен влиянием идей философа Дэвида Юма (1711 — 1776): он определяет чудо как нарушение законов природы. Учитывая, что законы природы обладают чрезвычайно высокой степенью очевидности (фактически очевидностью всего нашего опыта), почти совершенно очевидной оказывается невозможность чуда. Следовательно, Д. Юм дает такое определение чуду, которое исключает его всякую вероятность 2.

Придерживаясь этого принципа, мы можем дать определение сверъественному только тогда, когда определим, что такое естественное 3, а естественному можно легко дать такое определение, которое просто исключает возможность сверхестественного. Вместо того, чтобы пытаться дать точные определения, мы постараемся осмыслить основные понятия, касающиеся данного вопроса.

Библейская картина

Различие между естественным и сверхестественным в Библии не так очевидно, как это часто предполагается. И то и другое объясняется Божественным правлением. Бог Библии — это Бог живой, Который сотворил мир и все, что в нем, и Который продолжает им управлять. Он — Владыка сил природы, и Он же — Господь истории. Это цельная картина. Так, в 134 псалме автор объясняет Божиим правлением и обыкновенные явления, такие, как ветер и облака, и необыкновенные, связанные с Исходом. События, которые мы склонны называть чудесами, в Библии всегда просто объясняются как совершенные Богом без использования термина «чудо». Поскольку Он — Бог живой, Он постоянно действует в мире.

Таким образом, становится очевидным, что говорить о божественном вмешательстве с библейской точки зрения неверно, поскольку такое вмешательство подразумевает, будто мир обычно предоставлен самому себе, а Бог время от времени вмешивается, нечто в нем совершая. Библейская же точка зрения состоит в том, что Бог постоянно действует, и более правильно будет говорить о Его обычных и необычных действиях.

Тем не менее, идею «вмешательства» нельзя называть целиком ошибочной, хотя библейский термин иной: «посещения» 4. Под ним подразумевается, что, хотя Бог действует всегда, есть случаи, когда Он действует особенно значимым образом, либо милуя, либо творя суд, либо совершая то и другое вместе. «Нам необходимо вернуть исконный смысл понятию Бога живого, Бога Чермного моря и Синая, Властелина истории, посещающего нашу землю с властью и силой», — напоминает нам Алан Ричардсон 5.

Итак, библейский взгляд на чудеса и сверхъестественное не выделяет их в особую категорию как нечто отличное от природы, но саму природу относит к той же категории, а именно, к действиям Бога. Таким образом, вместе с Панненбергом, мы рассматриваем «законы природы как особые выражения верности Бога» 6.

Современный человек

«Современная наука не верит в то, что природный порядок может быть нарушен или, так сказать, перфорирован сверхестественными силами». «То же самое можно сказать и о современных исследованиях истории, в которых не принимается во внимание никакое божественное вмешательство…» «Современные люди считают само собою разумеющимся, что порядок природы и истории, как и их собственная внутренняя и практическая жизнь, никогда не нарушался вмешательством сверхъестественных сил». «Для современного человека мифологическая концепция мира — концепция эсхатологии, искупителя и искупления — является уже пройденным этапом». Так говорит Бультман 7. И тут же добавляет: «Можно ли предполагать, что мы должны пожертвовать своим пониманием, sacrificium intellectus (жертва разума-лат.), для того, чтобы поверить, что мы не в состоянии искренно считать истинным — только лишь потому, что такие понятия изложены в Библии?» Кёземанн вторит этим словам, полагая, что Иисус Евангелий с «чудодейственной аурой» «сверхестественности» может быть принят «только ценою sacrificium intellectus» 8. Р. Х. Фуллер в своей книге «Interpreting the Miracles» следует за своими наставниками: «Современный человек готов признать Иисусовы исцеления, объяснив их Его способностью к внушению; чудеса же природы — манна небесная, переход через Чермное море — он может только отвергнуть как святую легенду»; всякий, кто верит всем библейским чудесам, «требует жертвы интеллекта». Затем он добавляет (совершенно произвольно и не без некоторого интеллектуального снобизма): «Врачи и ученые, являющиеся христианскими фундаменталистами, — а таких много — принесли такую жертву, и в результате их религиозная и профессиональная жизнь стали целиком обособлены друг от друга» 9. Отметим, что он отвергает чудеса во имя науки, а затем отвергает ученых, с которыми не согласен, предполагая, что все, кто принимают чудеса — фундаменталисты, и что никто из них не осмыслил своих убеждений. Это необыкновенно авторитарный подход.

Итак, мы находим, что «современный» человек не может признать чудеса из-за «современной науки». Каким же тогда должно быть наше отношение к библейским чудесам? Одна из возможностей — относиться к ним как к чистой бессмыслице и поэтому игнорировать их. Другая возможность — рационализировать их. Именно это и делает Фуллер в только что цитированной книге. Если чудо может быть объяснимо чисто естественными категориями (такими, например, как чудесные исцеления, которые он приписывает внушению), то оно принимается, потому что в действительности это не чудо. Фуллер полагает, что некоторые другие чудеса тоже можно будет объяснить впоследствии, в ходе развития науки 10. Так что и их можно принять. Однако «чудеса природы» отрицаются, и Фуллер, таким образом, не признает подлинно сверхъестественных событий. Тем не менее, он не отвергает «чудеса природы» совершенно, но, верно следуя за Бультманом, видит некоторую ценность библейских повествований о чудесах.

Мифы

Бультман считает, что чудесные истории (miracle stories) соответствовали мировоззрению авторов Нового Завета, но не соответствуют нашему мировоззрению. «Было бы наивно полагать, — говорит он, — будто древнее библейское мировоззрение может возродиться» 11. Поэтому он не просто отвергает чудесные истории, но интерпретирует их. Поскольку каждый истолкователь Библии исходит из собственных предпосылок, Бультман тоже провозглашает свои. Его интересует, что из того, о чем говорит Библия, актуально для нас сегодня» 12. Это помогает понять ход его мыслей; его действительный интерес обращен лишь к настоящему, а не к прошлому. Мы должны добавить, что первой и наиболее важной предпосылкой для Бультмана была экзистенциалистская философия, как ее излагал Хайдеггер. Она сосредоточена на настоящем состоянии человека и на понимании этого состояния. Поэтому для Бультмана важным предметом исследования является значение чудес для понимания человеком самого себя. Он не воспринимает Новый Завет как исторически достоверное повествование, потому что он не ставит перед собой такой цели. Он считает, что чудесные истории суть «мифы».

Употребление этого термина может вводить в заблуждение, так как он может заключать в себе совершенство различный смысл. Иногда под мифами подразумевают небылицы, то есть истории, которые вообще не могут считаться истинными. Но не в таком смысле использует этот термин Бультман, как и современная теология в целом. Миф, как объясняет Маккуорри, есть «образ мыслей, при котором потустороннее и божественное представляется потусторонним и человеческим». Но есть еще одно значение, которым Бультман наделяет это слово, когда, например, говорят, что плоская земля — миф, и, таким образом, в данном употреблении миф есть «примитивная наука или примитивное мировоззрение», которое «неприемлемо и невразумительно для современного сознания» 13. Последние два значения термина смешиваются, и поскольку считается, что мы не можем принять миф второго типа, предполагается, что мы не можем принять и первый тип. Например, Бультман утверждает, что воскресение Христово — «совершенно мифическое событие» 14.

Демифологизация

Коль скоро чудесные истории — мифы, остается только один способ их понять — демифологизировать. Это слово означает — «размифологизировать» эти истории, то есть увидеть истинную сущность внутри мифологической оболочки. Так «воскресение Иисуса, претерпев демифологизацию, становится творческим проникновением в Его смерть, ведущую человека к концу себя самого и своих собственных ресурсов и, таким образом, открывающую путь к новой жизни» 15. Тут может показаться, что из этой картины Бультман полностью устраняет Бога, а то, что остается, лишь символическая история, которая дает человеку возможность ныне жить жизнью иного рода. Но в действительности дело обстоит не так, потому что «Бультман настаивает на необходимости говорить о Божием определяющем действии во Христе» 16. Таким образом, процесс демифологизации неполный. Основная идея демифологизации состоит в отрицании историчности, то есть в утверждении, что события в действительности не происходили. Тем не менее, остаются некоторые незначительные элементы истории и Божественного действия, которые выражаются всего-навсего в том, что был Иисус из Назарета и что Бог действовал в Нем.

Следующий пример показывает разницу между обыкновенным объяснением и практическим применением Писания и демифологизацией 17. Евангельская история об Иисусе, усмиряющем море, может восприниматься как исторически достоверная, а затем из нее может быть извлечен урок о том, что точно так же Иисус может успокоить мятущееся сердце, в каком бы эмоциональном состоянии человек не находился. Так, могущество Христа в физическом мире становится иллюстрацией (и, наверное, доказательством) Его могущества в мире духовном. В данном случае Бог живой представляется действующим в этом мире в Своем Сыне. Но когда рассказ демифологизируется, его историческая достоверность отвергается и он подается исключительно как иллюстрация сегодняшней жизни.

Если бы мы демифологизировали только одно библейское повествование, то это мало бы что изменило: наша вера во Христа осталась бы прежней. Но, как указывает Маккуорри в своей книге «The Scope of Demythologizing», «здесь не может быть никакого отбора. Вместе с чудесными явлениями природы отвергаются чудесные исцеления, а вместе с ними — эсхатологическое учение, повествования о Рождестве и о Воскресении; отвергаются в том смысле, что не признается объективный, исторический характер этих явлений. Затем отрицание проникает в область учения». «Какая это примитивная мифология, — говорит Бультман, — считать, что божественное существо приняло человеческую природу и искупило грехи людей своей собственной кровью!» 18.

Таков реальный смысл демифологизации. Все, что остается, так это философия возможности подлинного существования. Правда, делать такой вывод, может быть, не совсем справедливо по отношению к Бультману, так как он не исключает Бога вообще. Тем не менее, его точка зрения радикально отличается от библейской. Вместо живого Бога, который по своей свободной воле действует в этом мире, посещая и спасая свой народ 19 как в решающих исторических событиях прошлого, так и сегодня в сердцах и жизни тех, кто обращается к Нему, а также в делах этого мира вместо силы Святого Духа, действующей в человеке, нам говорят, что мы можем сами постичь возможности нашего существования. То, что человеку дано согласно демифологизированному Евангелию, так это понимание через встречу с Богом во Христе. Отсюда следует, что все, что Бог дает человеку, это всего лишь возможность. Бультман говорит о «трансцендентном Боге, присутствующем и действующем в истории» 20, но он говорит об этом с точки зрения человеческого существования.

В позиции Бультмана есть некоторая непоследовательность, она выражается в том, что его демифологизация в действительности неполная. Поэтому его последователи склонны отходить от его выводов либо к более консервативной, либо к более радикальной позиции. Среди сторонников радикальной позиции есть так называемые теологи «смерти Бога». Они утверждают, что Бог «мертв», но каждый из них наделяет это выражение своим особым смыслом. Вероятно, само существование таких теологов является грустным свидетельством мертвого состояния значительной части современной Церкви. Ибо в Церкви, где чтят и знают Бога живого, говорить о Его «смерти» совершенно абсурдно, какими бы ловкими ни были доводы. Это движение, наверное, является логическим завершением дела Бультмана, а может быть, и прямым его результатом. Ведь, в конце концов, если все божественные действия демифологизировать, то Бог уже ровно ничего не значит и Его несложно устранить вообще.

Свежим примером такого подхода может быть заявление Алистайра Ки, который считает Бультмана «довольно консервативным лютеранином». По его мнению, христианину нет необходимости верить в Бога просто потому, что в Него верил Иисус. Для Иисуса такая вера была абсолютно необходимой, но она была всего лишь частью Его мировоззрения; а поскольку нам необходимо отказаться от Его мировоззрения в целом, то мы должны отказаться и от Его веры в Бога. Так А. Ки заявляет нам, что для современного человека «камень преткновения — это Бог» 21. Единственно реальной проблемой в данном случае является то, что такие выводы называют христианством.

Должны ли мы демифологизировать?

Мы можем иметь собственное положительное или отрицательное отношение к бультмановской демифологизации, но действительный вопрос, на который мы обязаны ответить, состоит не в том, нравятся ли нам конечные результаты демифологизации, а в том, представляет ли она собой верную интерпретацию Библии.

Только мифы можно демифологизировать. При таком подходе к Библии исходят из того, что все, изложенное в форме исторического повествования, на самом деле — миф. Мы уже говорили о предпосылках вообще, а также познакомились с сутью бультмановских предпосылок. Он рассматривает чудеса (и не только чудеса) как миф, во-первых, потому, что, по его собственному предположению, они не могли происходить, и, во-вторых, потому, что он фактически не интересуется историей. Но ведь тогда это абсолютно голословные заявления.

Имеем ли мы достаточно оснований считать эти повествования мифами? К. С. Льюис сделал следующее важное замечание о том, насколько компетентен такой исследователь Библии, чтобы обнаружить мифы. Если человек провел многие годы за скрупулезным изучением Нового Завета и трудов других исследователей по этому же предмету, но не имеет широкого знакомства с литературой в целом и понимания ее, то «весьма вероятно, что он не заметит в ней очевидных вещей» 22. Для того чтобы понять, что такое миф, необходимо перечитать множество мифов. Поэтому весьма знаменательно, что Льюис, который был большим знатоком мифологии, подверг такой беспощадной критике тех, кто трактует значительную часть Библии как миф. Тот факт, что Льюис не был по профессии богословом, не может умалить достоинства его вывода, поскольку основанием для такой критики были его обширные литературные познания.

В целом бультмановский подход к истории весьма сомнителен. История занимает в Библии не случайное, а самое важное место. Как выразился Адольф Кёберле: «История спасения, непосредственно связанная с именем Иисуса, коренным образом отличается от мифологического мира. Ведь миф по своей природе не имеет исторического контекста: он описывает события природы, которые повторяются вновь и вновь в периодически меняющихся циклах» 23. «Во всей Библии Бог изображается непосредственно действующим в мире, в истории спасения. Поэтому те, кто отвергают историю и рассматривают ее как миф, занимаются не толкованием Библии, а изменением ее основного содержания» 24. «Библейский язык, повествующий о великих делах Божиих в истории, конечно, нуждается в истолковании, — говорит Алан Ричардсон, — но не в демифологизации, потому что это не миф» 25. В другом месте этот же автор говорит: «Тот, кто принимает свидетельство апостолов, что воскресение Христа из мертвых было реальным событием в реальной истории, поступит рассудительно, если совершенно отвергнет употребление терминов «миф» и «мифологический» в связи с Новым Заветом и его теологией… Евангельская история радикально отличается от тех легендарных рассказов о богах и олицетворенных силах природы, которые достойно называют мифологическими, поскольку они не касаются реальных людей или событий, которые могут стать объектом исторического исследования» 26.

Идя в ногу со временем

Мы могли видеть, что бультманская демифологизация подается как отвечающая нуждам «современного человека» и удовлетворяющая требования «современной науки». Сейчас было бы обскурантизмом игнорировать современного человека и современную науку, но и полная капитуляция перед тем, что, как предполагается, способен принять современный человек, в равной мере нежелательна. Требуется нечто более умеренное.

Критические замечания Джона Маккуорри достойны внимания в основном потому, что сам Бультман написал предисловие к той его книге, в которой содержатся эти замечания, и признал их справедливыми. Бультман говорил: «Мы не можем пользоваться электричеством и радио или требовать современного медицинского обслуживания при болезни и в то же время верить в новозаветний мир чудес и духа». Маккуорри просто отвечает на это, говоря, что фактически люди именно так и делают! Он добавляет, что как раз мировоззрение самого Бультмана устарело: «Он (Бультман) до сих пор с одержимостью придерживается того псевдонаучного взгляда на мир, который был популярен полстолетия назад, и все, что не вписывается в эту подразумеваемую картину мира, является, по его мнению, неприемлемым для современного человека и относится к области мифа» 27.

Теперь нам необходимо подумать над тем, можем ли мы сделать современного человека основой нашей интерпретации Библии. Конечно, нам действительно необходимо стремиться к тому, чтобы сделать Евангелие понятным, насколько это возможно. «Но теолог не обязан приспосабливать христианское учение к современному секуляризованному самосознанию, да он и не может делать этого» 28, — напоминает нам Маккуорри. Но это не новая проблема. В I в. по Р. Х. Павел пытался быть «всем для всех» 29, чтобы сделать Евангелие доступным, но в то же время он сознавал, что, поскольку он проповедовал распятого Христа, это было «для иудеев соблазн и для эллинов (язычников) безумие» 30. И вновь, выступая перед афинянами, Павел всячески старался сделать проповедуемую им весть понятной, связывая ее с представлениями своих слушателей. Однако делая это, он не шел на компромисс и не менял содержания вести, если даже оно прямо противоречило некоторым представлениям слушателей. Он бы никогда не демифологизировал благовестие, чтобы угодить «современным афинянам» 31.

Если мы считаем, что Евангелие неприемлемо для современного человека, то нам было бы полезно как следует подумать над следующими словами Герберта Баттерфилда из его книги «Christianity and History»: «Если мы думаем, что эти христианские верования не согласуются с двадцатым столетием, то можно с полным основанием сказать, что они, должно быть, в той же степени были несовместимы с устоями Римской империи первых веков Христианской эры, где все-таки была высокая степень цивилизации… У современного человека вряд ли есть такие препятствия на пути к религиозной вере, которые бы при тщательном их исследовании не имели в своей основе той фундаментальной проблемы, с которой человечество сталкивалось еще два или три тысячелетия назад. Те трудности и те альтернативы, которые мы имеем сейчас, вовсе не так современны, как многие думают» 32.

Таким образом, мы видим, что хотя побуждения к демифологизации могут быть благими в попытке донести основное содержание Евангелия современному человеку, на самом деле демифологизация как раз этого и не осуществляет, потому что для современного человека так же, как и было всегда, неприемлемо именно это основное содержание, а не только форма, в которой оно выражено. Более того, при демифологизации основная суть вести изменена, так как тема всей Библии — это живой Бог, а Евангелие — это Его спасение во Христе. Бог же Бультмана — это не Бог живой.

Чудеса, наука и история

Мы видим, что Бультман считает демифологизацию необходимой из-за «современной науки». Но что такое «современная наука»? Физика ли, химия, биология или другая область науки доказывает невозможность чудес? Нам также следует спросить: какие именно ученые это говорят? И затем мы должны уяснить, утверждают они это как ученые или это просто их философские рассуждения. Ведь можно заметить, что утверждение, будто наука опровергает чудеса, исходит скорее от теологов-радикалов, чем от ученых. На самом же деле есть много ученых, которые признают реальность чудес, и посему говорить, как это делает Фуллер 33, что все они фундаменталисты, пожертвовавшие своим интеллектом и отмежевавшие в сознании свои научные взгляды от религиозных, это грубейшее искажение фактов, которое всего лишь свидетельствует о предвзятости самого Фуллера. Сегодня такое общее понятие, как «наука» уже нигде не употребляется, за исключением начальной школы. Существует научный метод, есть отдельные области исследования, например, физика, химия и другие, следовательно, такая расплывчатая апелляция к «науке» неуместна.

То понятие «современной науки», которого придерживается Бультман, как уже было сказано выше 34, устарело. Различные области науки исследуют разнообразные явления в нашем мире и во Вселенной, но они далеко не охватывают всего. Наука имеет дело с регулярно повторяющимися событиями, а история имеет дело с событиями уникальными. Это означает, что, когда мы касаемся рассказа, повествующего о сверхъестественном событии, мы спрашиваем не о том, всегда ли такое событие происходит при таких же обстоятельствах, а о том, произошло ли данное событие в данном конкретном случае, то есть ставим вопрос не с научной, а с исторической точки зрения. Другими словами, вопрос о том, произошло ли чудо в том или ином случае, — это вопрос историков, а не ученых. Наука по своей природе не может опровергать чудеса. Противоположное представление о возможностях науки восходит к устарелому взгляду на законы природы как на нечто абсолютное и нерушимое. Во всяком случае, «закон» в науке нужно отличать от закона государственного. Законы природы описывают то, что случается, а не то, что должно случиться. Хотя они и могут нам сказать, что не случается, но они не говорят нам о том, чего не может случиться.

Некоторые старые научные представления, вроде простой причинно-следственной логики, сейчас оказываются неадекватными. Так, Вейсман говорит, что если логика верна, то квантовая теория должна быть ошибочной 35. Старый догматический взгляд на науку потерпел крах. Это имеет непосредственное отношение к вопросу о чудесах. Вот что пишет о книге «The Bible in the Age of Science» Алан Ричардсон: «В двадцатом столетии все шире признается, что вопрос, происходили ли новозаветные чудеса, может быть решен только посредством исторического исследования, а не исходя из догматических утверждений доквантовой физики» 36.

Науку также невозможно привлечь для доказательства реальности чудес. Поляни указал: «В той степени, в какой всякому событию может быть дано определение на языке естественной науки, оно принадлежит естественному порядку вещей… Было бы нелогично пытаться доказывать сверхестественное естественными опытами, так как ими можно выявить только естественные аспекты события, но никак нельзя охарактеризовать его как сверхестественное» 37. Таким образом, если бы можно было научно продемонстрировать возможность данного чуда, это являлось бы свидетельством того, что данное событие не чудо.

Касаясь воскресения Христа, мы имеем дело с одним конкретным событием. Мы не задаем научного вопроса о том, воскресают люди обычно или нет, но мы задаем исторический вопрос, произошло ли в данном конкретном случае такое уникальное событие, как воскресение Христово. «Заключение о том, произошло ли данное событие или нет (каким бы необычным оно ни было), в конечном счете должно быть сделано историком, и оно не может быть предрешено знанием естественных наук» 38.

Это представляет определенную проблему для историка. Если событие, о котором сообщается, никак не вписывается в его представление, будет ли он готов признать, что оно имело место? Историк не имеет прямого доступа к самим событиям, но через исследование сохранившихся свидетельств ему необходимо попытаться определить, что представляли собой данные события. Как говорит Ричардсон, «исторический метод не исключает возможности, что событие имело место, из-за того, что оно не вписывается в систему общепризнанных закономерностей; исторический метод позволяет установить, что событие, вероятно, имело место, поскольку такое предположение наиболее удовлетворительно объясняет имеющиеся свидетельства» 39.

Таковы некоторые положения современной теории истории. Но на практике историческое исследование часто попадает в зависимость от определенных взглядов. Например, Трёльч, чьи сочинения были столь влиятельны в начале века, сказал: «Считается, что современная философия неопровержимо доказала полнейшую непрерывность причинно-следственного процесса и продемонстрировала несостоятельность догматического супернатурализма церкви… Следовательно, нам остается принять идеалистическо-эволюционистскую теорию как единственно заслуживающую серьезного критического рассмотрения. Сама по себе эта теория представляет собой попытку доказать несостоятельность всех средств обособления христианства от остальной истории на основании чуда, а также она является попыткой показать чисто исторически обоснованность и значение христианской религии…» 40. В другом месте он утверждает, что исторический метод основывается на «применении аналогии», которая подразумевает принципиальную однородность всех исторических событий» 41.

Результат применения этого метода ясен. Держась принципа аналогии и однородности, историк говорит, что все события прошлого и будущего — одного и того же рода и, следовательно, мы понимаем прошедшее по сходству с настоящим. Таким образом, если в настоящем мы не сталкиваемся с чудесами, то мы не можем допустить, что они когда-либо имели место в прошлом. Мы исключаем возможность чудес, руководствуясь предположениями, а не доказательствами. Это еще раз указывает на важность исходных предпосылок. В данном случае историк отверг чудеса при помощи научной аргументации, что, как уже было сказано, недопустимо.

Теоретически историк должен без всякого предубеждения относиться к историческим свидетельствам, какими бы они ни были, и он должен признать любое событие достоверным, если того требуют доказательства. Но это идеал, которого трудно достигнуть, и светский историк с удивительной откровенностью говорит о том, что может иметь место на самом деле: «Когда историк сталкивается со свидетельством об особом событии, которое, как он глубоко убежден, никак не могло произойти, он всегда говорит, что очевидцы, было ли их двое или двести, находились в плену самообмана» 42.

Поэтому неудивительно, когда некоторые считают, что одних исторических свидетельств о чудесах и сверхъестественном недостаточно. Если человек не имеет, по крайней мере, подлинной готовности признать возможность таких явлений, то никакое количество исторических свидетельств не будет достаточным для того, чтобы его убедить.

Можно исходить из такой теологической предпосылки, которая также исключает вероятность сверхъестественного. Так, в рецензии на книгу, затрагивающую данную тему, У. Р. Хайндмарш сожалеет, что автор книги «не относится с полной серьезностью к той автономии, которую Бог Сам даровал Своему творению. Эта автономия не может быть нарушена Богом без искажения самой природы мироздания» 43. Но как христианин может узнать, «какова эта природа мироздания» и ее «автономия»? Хайндмарш явно отвергает библейское понимание Бога живого, действующего в Своем творении, и исповедует Бога деизма. Его понимание творения фактически обусловлено устаревшим пониманием науки, о котором мы уже упоминали. Более того, концепция автономии — отдельной личности или всего творения — по сути своей скорее гуманистическая, нежели христианская.

Настоящий обзор вопроса о чудесах и сверхъестественном представляет собой лишь введение. Студенту, желающему самостоятельно исследовать этот предмет, мы рекомендуем прочитать некоторые из книг, на которые здесь делались ссылки. По крайней мере, нам должно быть ясно, что невозможно законно и обоснованно утверждать, будто современный ученый мир, современная теология или наука и современные исторические исследования доказали невозможность чудес или сверхъестественного. Мы оставляем этот исторический вопрос открытым, а для тех, кто не имеет заведомо предвзятого отношения к определенным выводам, исторических свидетельств в пользу реальности сверхъестественного, то есть свободной деятельности живого Бога в этом мире предостаточно. Наиважнейший вопрос — реальность воскресения Иисуса Христа из мертвых. И если воскресение — исторически достоверное событие, то всякое другое чудо в Библии можно рассматривать в свете этого факта. К тому же одно-единственное сверхъестественное событие может разрушить всю бультмановскую теорию. Поэтому нам следует серьезно отнестись к вопросу о воскресении.

Глава шестая. Воскресение Христово

Если Христос не восстал, тщетна вера ваша и вы все еще во грехах ваших»1. Предельно ясное заявление! Воскресение — это суть христианства, и на основании всех имеющихся доказательств совершенно очевидно, что так было с самого начала. Итак, если бы не было воскресения, то не было бы и христианства.

Но в современном богословии все проблемы и вопросы, которые мы рассматривали до сих пор, как видно, дают о себе знать в связи с воскресением Христовым. Первый вопрос, который мы уже затрагивали, состоит в том, было ли воскресение физическим или духовным событием. Здесь следует согласиться со Стеном Нейллом, что «различие между физическим и духовным воскресением было непонятно людям того времени»2. Воскресение — не то же самое, что бессмертие души. Греки верили в последнее, но высмеивали первое3, потому что в их представлении тело, принадлежащее этому миру, должно быть отброшено, когда душа освободится от него через смерть. Однако и в Ветхом, и в Новом Заветах понятие воскресения подразумевает воскресение тела, хотя и не обязательно в той же самой форме. Так, Павел приводит сильные доказательства для христиан в пользу воскресения тела и его преображения4. «Кровь и плоть царствия Божия не наследуют», следовательно должно быть духовное тело. Павел не говорит о духовном выживании, но имеет в виду воскресение физического тела, которое в этом процессе преображается в тело духовное5. Общая картина воскресения Христова в Новом Завете (желаем ли мы признать это или нет) также представляет собой физическое воскресение. На это указывают пустая могила и описания физических явлений, например, предложение Христа Фоме дотронуться до Него6. Но это и преображение, поскольку воскресшее тело Христа не имело физических ограничений, и Он мог являться ученикам невзирая на затворенные двери7. «Было бы исторической и семантической бессмыслицей говорить о воскресении, не имея в виду конкретного физического чуда»8.

Иногда говорят, что воскресение мертвого тела не может принести никому никакой пользы, имея в виду, что сам по себе факт возвращения к жизни тела Иисуса не имеет религиозного значения. Однако согласно христианской вере в этом факте сокрыто нечто большее, чем просто воскресение тела. Дело не в том, что «Христос воскрес», но что Бог воскресил Его. Воскресение, таким образом, всегда рассматривается как действие Бога. Более того, это не просто действие Бога в прошлом: довод Павла, на который мы уже ссылались, состоит в том, что мы вновь восстанем к жизни, потому что Он вновь восстал к жизни. Это событие имеет отношение не только к будущему: сила Божия, явленная в воскресении, доступна христианину уже в этой жизни, сейчас9. Таким образом, мы видим историческое событие вместе с его значением.

Некоторые теологи уже давно проводят различие между немецкими прилагательными, означающими «историческое». Они употребляют historisch, подразумевая событие, которое просто имело место, и geschichtlich, характеризуя событие, имеющее определенное значение. Это различие восходит к Мартину Келеру, который первым прибегнул к такой дифференциации еще в 1896 г.10. Бультман придавал огромное значение этому различию. Мы уже видели, что его основной интерес составляет значимость «события» Иисуса для современного человека. И этот интерес так велик, что Бультман уже теряет его к самому этому событию. История сама по себе не имеет для него значения, и он не верит в воскресение Христа как в нечто случившееся на самом деле. Но он верит в Воскресшего. Однако несмотря на то, что для нас на самом деле важно значение события, трудно представить наличие какого бы то ни было значения, если события на самом деле не было.

Несколько другую трактовку этому различию между событием и его смыслом дает Дж. Э. Т. Робинсон. Он полагает, что верить в то, что Иисус воскрес физически, значит «смешивать категории»; есть два разных вида описания чего-либо: на человеческом языке и на божественном. Согласно первому, Иисус умер, остался мертвым, и Его тело еще может быть найдено. Но согласно второму, Бог воскресил Его из мертвых. Робинсон поясняет это: «Если нужно раздирать цельный («сшитый без шва») хитон истории, то что-то должно быть не так»11. Это риторика, а не доказательства. Ныне считается, что сверхъестественное, способное «нарушить» естественный ход истории, не существует, но в этом-то и все дело. Что же это за две категории, которые смешиваются друг с другом в веровании в физическое воскресение? Их нет ни в Библии, ни в самих событиях, они родились в голове доктора Робинсона. Ход его мысли легко проследить. Так, в своей книге «Honest to God» он отвергает Бога «вверху» («up there») или «вне» («out there») и воспринимает Его как основу бытия. Существование каждой вещи и природы в целом зависит от Бога, но Богу дано определение, исключающее возможность любого необыкновенного действия, которое бы могло быть расценено как чудесное или сверхъестественное. Сверхъестественное для Робинсона — это лишь один из способов понимания естественного, а не что-то самостоятельное. Поэтому-то он и истолковывает воскресение духовно, и это означает, что исторически Иисус не воскрес из мертвых.

Мы вновь встречаемся с проблемой истории и ее истолкования. Либо мы принимаем живого Бога Библии и признаем, что воскресение Иисуса Христа произошло реально и вписывается в общую картину реального, либо мы заменяем живого Бога на основу бытия и тем самым исключаем возможность реально происшедшего воскресения.

Воскресение и история

После Бультманна с его обесцениванием истории некоторые его последователи и преемники постепенно стали находить в Евангелии все больше и больше истории. Но по разным причинам воскресение остается проблемой. Борнкам утверждает: «События воскресения Христа из мертвых, его жизни и его вечного царствования находятся вне исторического исследования. История не может проверить достоверность и окончательно установить факты, связанные с воскресением Христа, как она может это сделать по отношению к другим событиям прошлого. Последний факт, доступный историческому исследованию, — пасхальная вера первых учеников»12. Он категорически отрицает заявления о том, что «весть о воскресении Иисуса есть всего лишь плод воображения общины верующих». «Это событие, свершившееся в это время и в этом мире», но «оно не может быть наблюдаемо и наглядно показано, как любое другое событие во времени и в пространстве»13.

Вопрос в том, может ли историческая наука заниматься исследованием сверхъестественных событий? Может быть, Борнкам своей формулировкой сам усложнил для себя проблему. Историческая наука не имеет прямого доступа ни к одному событию прошлого: о событии можно лишь делать выводы на основании имеющихся свидетельств. В этом отношении воскресение подобно другим событиям, его достоверность должна быть установлена на основании показаний и свидетельств. И если оно «недоступно наблюдению», то в равной мере это относится ко всем остальным событиям прошлого. Но его достоверность может быть «наглядно продемонстрирована, как и достоверность любого другого события», — таким же самым образом и, пожалуй, даже в большей степени, чем это можно сделать с большинством событий прошлого.

Кюннет также считает историчность воскресения «проблематичной». Ведь если воскресение находится внутри истории, то оно относительно, а не абсолютно; оно «стоит в одном ряду с множеством других известных и неизвестных факторов, дейстующих в этом мире»14. Он объясняет суть проблемы, возникающей при рассмотрении воскресения как исторического факта: «Когда смотришь на саму сущность вести о воскресении, то тогда она не иссякает в истории, а, напротив, явно указывает за пределы сферы истории»15. Он приходит к выводу: «Взаимосвязь между воскресением Иисуса и историей, без сомнения, значительна, но… понятие «историчности» не может охватить сути свидетельства о воскресении, которое скорее указывает на то, что превыше истории»16.

Отмеченное здесь Кюннетом обстоятельство чрезвычайно важно: он не может ни отвергнуть воскресение как «надисторическое» событие, находящееся за пределами научного исследования и логики, ни до конца объяснить его понятиями этого мира. С одной стороны, оно, разумеется, в истории — в смысле свидетельств о пустой могиле и воскресшем Христе, с другой же стороны, оно за пределами итории — в том смысле, что это есть действие Божие. Оно лежит за пределами истории только в том понимании, что причина события не находится в этом мире. Таким образом, мы можем сказать, что это Божие действие в истории.

Воскресение и доказательство

Другое направление современной мысли касается природы веры. Эти вопросы ясно обозначены в книге Хайнца Царнта «The Historical Jesus», которая представляет собой обзор некоторых выводов в современных богословских исследованиях. Царнт критикует Бультманна за отрицание истории из-за его богословских предубеждений17. Он считает, что своим отрицанием сохраняет принцип Реформации «только верою», и в этом отношении «Бультманн более прав, нежели вновь пробудившаяся ортодоксия»18. Далее, размышляя о воскресении, Царнт говорит: «Вера содержит внутри себя свою собственную достоверность и не нуждается в чудесах для ее подтверждения». От верующего «ожидается, что он не будет подкреплять свою веру недозволенными гарантиями, то есть тем, что «видимо», но будет следить за тем, чтобы она покоилась на «невидимом» и потому оставалась верой. Он всегда должен быть готов к тому, что все ложные основания веры могут быть разрушены исторической критикой»19. «Всякое желание найти исторические доказательства воскресения противоречит намерениям всех новозаветных свидетелей»20. Христиане «веруют не в свидетельства о воскресении, а в Воскресшего»21.

Такое полное разграничение веры и разума весьма неудовлетворительно. Оно радикально отличается от библейской концепции веры. Ветхий Завет содержит настоятельные советы израильтянам «помнить весь путь, которым Господь Бог ваш вел вас»22; воспоминания о том, что Бог сделал в прошлом, являются основанием для веры в Бога в настоящем. Десять заповедей были даны человеку как изложение Его обязательств, вытекающих из дарованного Богом освобождения: «Я есмь Господь, Бог твой, выведший тебя из земли египетской, из дома рабства. Да не будет у тебя других богов, кроме Меня…»23; вера и послушание зависят от знания того, что соделал живой Бог. «Вера» же Царнта скорее похожа на легковерие24.

Необходимо поставить вопрос: а что в действительности произойдет с верой, если «все ложные основания» будут разрушены «исторической критикой»? Многие студенты богословия оказались именно в таком положении. Иногда им преподают такое истолкование современной богословской науки, которое подразумевает, что теперь совершенно невозможно верить определенным догматам христианской веры, как, например, догмату о воскресении Христа25. Но нам необходимо видеть существенную разницу между заявлением о том, что «опоры» удалены (то есть, например, что воскресение не может быть доказано), и заявлением о том, что наука, например, опровергла возможность воскресения. Последнее утверждение попросту неверно, тогда как первое — под вопросом. Выступать в защиту веры, не имеющей опор, значит впасть в иррационализм.

Разграничение между верой в рассказы о воскресении и верой в Воскресшего на первый взгляд кажется правдоподобным, однако оно неправомерно. Безусловно, вера опирается на личность, а не на отрезок истории. Но вера в Воскресшего подразумевает веру в Того, Кто воскрес, а это включает исторический факт. Если то, что Он воскрес, не является историческим фактом, то Он — не Воскресший. И наоборот, можно спросить, возможно ли для человека в действительности верить рассказам о воскресении без того, чтобы в результате не уверовать в Воскресшего?

Вероятно, мы можем найти определенный смысл в разграничении Царнта, если рассматривать порознь зарождение и дальнейший рост веры. Вера во Христа как в Воскресшего Спасителя зарождается при чтении «рассказов» о жизни, смерти и воскресении Иисуса Христа и осмыслении значимости этих рассказов; за верой рассказам следует вера в личность, и это подразумевает установление и развитие личностных отношений между верующим и Христом. Рассказы и тут не теряют значения, поскольку узнать больше о Нем — это один из способов узнать Его лучше, хотя таковое познание Христа углубляется через личностное общение. Как и в чисто человеческих отношениях, знание человека и знание о человеке приобретаются вместе: личностное знание по-прежнему имеет реальное содержание.

Развития понятия веры, описанного Царнтом, мы находим у Тиллиха. Он говорит, что «вера… не имеет определенного содержания. Это просто вера ненаправленная, абсолютная. Она не подлежит определению… Абсолютная вера… лишенная сомнением всякого конкретного содержания, есть, тем не менее, вера»26. Это последняя стадия движения от библейской веры к иррациональности, и это прямой результат отказа допустить связь веры с историей. История же деяний живого Бога — это и основание веры, и гарантия ее рациональности.

Новозаветный призыв веровать в Воскресшего вопреки Царнту связан с фактами, свидетельствами и историческими доказательствами. Апостолы, первыми провозгласившие благовестие Воскресшего, сами были свидетелями, и фактически основным условием апостольства и являлось то, что они были свидетелями воскресения Христа27. Павел указывал на то, какое решающее значение имеет историческая достоверность события28.

Удивительно, почему Царнту не по душе историческое оправдание, поскольку он сам с одобрением цитирует вывод фон Кампенхаузена о том, что 15 глава Первого Послания к Коринфянам соответствует «всем требованиям исторической достоверности, какие в данных обстоятельствах предъявляются к тексту подобного рода»29. Он также одобрительно цитирует слова Эбелинга: «Воскресение направляет нас не к какой-то туманной и отдаленной мифической области, но к точно обозначенному месту в истории»30.

Именно теологи, а не историки пытаются удалить воскресение Христово из сферы истории. Заслуживает внимания то, что фон Кампенхаузен, будучи историком, со всей настойчивостью заявляет, что воскресение Христа «ни при каких обстоятельствах не может быть изъято из исторического исследования». Он также приводит веские доводы в пользу историчности пустой могилы Христа вопреки распространенной теории, будто это «легенда» более позднего периода31. Важным моментом в отношении факта пустой могилы является то, что хотя это и не доказывает воскресения, но если бы тело Иисуса было найдено, то это бы полностью опровергло воскресение.

Ситуацию можно резюмировать словами Панненберга: «Если исследователи-историографы догматически не держатся узкой концепции реальности, согласно которой «умершие не воскресают», остается неясным, почему историографы в принципе не могут признать воскресение Иисуса наилучшим объяснением таких событий, как встречи учеников со Христом, являвшимся им после распятия, и обнаружение ими пустой могилы»32.

Воскресение и бог

Историческое исследование воскресения Христа с убедительностью, свойственной всякому достоверному свидетельству, указывает на реальность этого события. Но кое-что оно оставляет необъяснимым. В вопросе о воскресении Христа камнем преткновения является то, что это событие не имеет аналогии. Очевидно, оно нарушает обычные законы истории. Но это не причина для его отвержения, если только мы предрешим, что все события не должны быть одного и того же рода33.

«Умерев и будучи погребенными в течение трех дней, люди не восстают из мертвых и не ведут себя так, как согласно имеющимся свидетельствам вел себя воскресший Иисус. Этот факт был хорошо известен до появления современного научного мировоззрения… Никогда и ни в какие времена не было возможно вписать воскресение Иисуса ни в какое мировоззрение, за исключением того, основой которого оно является… В воскресение веруют на основании исторической очевидности… Но можно ли действительно поверить, что Иисус восстал из мертвых?» — спрашивает Лессли Ньюбиджин в своей книге «Honest Religion for Secular Man». Он отвечает: «Нет — если ваша отправная точка находится за пределами этого мировоззрения».

Если, как было сказано выше, мы исходим из того, что сверхъестественное не существует и что Бог не вмешивается в ход событий, то никакое множество свидетельств не убедит нас в том, что Христос восстал из мертвых; мы должны будем пытаться объяснить факты каким-то иным способом. Необходимо будет найти удовлетворительное объяснение пустой могилы, встреч Христа с учениками по воскресении, объяснение происхождения и существования христианской Церкви, изменения священного дня с седьмого на первый день недели, а также изменения, которое произошло в самих апостолах. Но другого удовлетворительного объяснения до сих пор нет.

«Слабость экзистенциалистской теологии, — говорит Алан Ричардсон, — состоит в том, что она не дает убедительного рационального объяснения происхождению Церкви и ее веры, исходя из предположения, будто воскресение Христово не было историческим событием».

Но если мы с самого начала принимаем библейскую исходную предпосылку относительно природы живого Бога, то мы находим свидетельства о воскресении Христовом совершенно убедительными. Тогда мы не будем говорить, что воскресение невозможно, а зададим вопрос: каков же этот мир, в котором такое действие Бога имело место? И ответив на него, мы откроем себя, чтобы признать возможность и других особых действий Божиих как в прошлом, так и в настоящем. И наше отношение к воскресению Христа окажет влияние на наше понимание природы Бога и личности Христа в целом. Следствием этого явится реальность нашей христианской жизни и опыта в содружестве с живым Богом.

Глава седьмая. Библейская критика

Для некоторых людей Библия является столь священной книгой, что любое ее критическое рассмотрение они считают злом. Такой взгляд проистекает из недоразумения, ибо критика — это всего лишь использование критических способностей нашего мышления. Мы должны использовать их, если вообще хотим понять Библию. Критика — это не обязательное отыскивание ошибок, это исследование, и потому нет ничего дурного в критике как таковой. Если мы верим, что Бог сотворил наш разум, то (как уже сказано) мы должны пользоваться им1. Кроме того, у христианина нет нужды бояться истины: если его убеждения истинны, тщательное исследование не может повредить им, поскольку любая истина, каким бы образом она ни была открыта и к какой бы сфере ни принадлежала, всегда останется таковой. Впрочем, такое утверждение по сути своей несколько наивно, хотя и представляет собой принципиальную основу любого размышления и исследования. Нет сомнения, что возникнут явные противоречия, требующие своего разрешения, хотя этот процесс не всегда бывает легким или даже возможным. Перед лицом таких противоречий надо быть осторожным. Во-первых, необходимо следить, чтобы они подвергались корректному обсуждению, поскольку нередко люди путают практику и теорию. Зачастую эта тщательно соблюдаемая методика позволяет устранить возникшие трудности. Если складывается впечатление, что две противоположные идеи в равной мере обоснованы, лучше воздержаться от оценки, чем отвергать какую-то из них. Вполне возможно, что в дальнейшем проблема разрешится, однако даже если этого не произойдет, несправедливо отвергать одну из идей или теорий ради построения собственной стройной системы рассуждений. А такая тенденция в последнее время заявляет о себе в некоторых отраслях науки.

Если студент находит некоторые противоречия между своими верованиями относительно природы и действий живого Бога, а также сущности и значимости Библии, с одной стороны, и теориями, расцветшими под знаменем «библейской критики», — с другой, неумно отвергать то или другое без обстоятельного рассмотрения. Некоторые исследователи, усмотрев какое-либо противоречие в библейской критике, просто отвергают ее как нечто вредное. Однако студент, избравший своим занятием религиозные исследования, не может поступать таким образом. В любой сфере исследовательской работы он должен знать и изучать неприемлемые для него взгляды, и религиозные исследования — не исключение. Прямую противоположность такой установке составляют те, кто в свете библейской критики целиком и полностью отвергают богодухновенность и авторитет Библии. В действительности такая позиция является столь же косной и ненаучной, как и упомянутая выше.

Не надо думать, что в данном случае мы имеем всего лишь две противоположные точки зрения, непримиримые между собой. Применительно к проблемам авторитета Библии и библейской критики существует бесчисленное множество самых разнообразных взглядов, и по отношению к обеим студенту необходимо знать причину того, почему он занимает ту или иную позицию. Одно дело — принимать библейскую критику в принципе и совсем другое — соглашаться с ее выводами. В любом случае неправомочно говорить о ее выводах, поскольку слишком велик разброс мнений у разных ученых и в разных книгах; и те из выводов, которые в одно время казались наиболее достоверными, в другое подвергаются сомнению, претерпевают изменения и заменяются иными мнениями. Следует также отметить, что методы, используемые в библейской критике, в своих деталях тоже заслуживают критического рассмотрения, и поэтому нельзя расценивать их как нечто вполне приемлемое или же совершенно недопустимое. Необходимо исследовать ее методы и выводы, соглашаясь с нею там, где это действительно оправдано. Для студента эта установка может показаться непосильной задачей, однако в таком случае его работу уместно сравнить с работой присяжных. Как известно, доказательства по делу готовят и представляют эксперты, однако заключение об их весомости делают обыкновенные люди. Работа присяжных основывается только на честности и здравом смысле. Студент тоже должен объективно учитывать имеющиеся свидетельства и делать самостоятельные выводы.

В рамках данной главы мы намереваемся дать обзор такой области библеистики, как библейская критика, и рассмотреть подход к данной части религиозных исследований. В завершение уместно процитировать замечание Пенненберга: «Верующий может только надеяться, что реальность события, на котором он строит свою жизнь, будет постоянно подтверждаться по мере развития исторической науки. История историко-критического исследования библейских свидетельств (особенно Нового Завета) никоим образом не дает оснований для разочарования в такой вере»2

Текстовой критицизм

Существуют различные типы библейской критики, которые нам необходимо рассмотреть. Первый из них — текстовой критицизм. Цель его сводится к тому, чтобы путем исследования рукописей (а также древних переводов и цитат) выявить точный текст в его первоначальном написании и избавиться от ошибок, которые случайно вкрались в него при переписывании. Приведем пример. В одном из переводов Библии (Authorized Version) в 14-м стихе 2-й главы Евангелия от Луки небесный хор поет: «Слава в вышних Богу, и на земле мир, в человеках благоволение», однако в других переводах мы читаем: «… мир людям благоволения» или «меж людей, его радующих». Вся разница заключается в одной греческой букве: eudokia или eudokias. Похоже, что данные анализа рукописей в подавляющем большинстве свидетельствуют в пользу последнего слова (с s, т. е. сигмой), меняющего толкование этого предложения. Таким образом, более поздние переводы являются правильными.

Приведем другой пример. В 5-м стихе 1-й главы Книги Откровения (AV) мы читаем: «Ему, возлюбившему нас и омывшему нас от грехов наших Кровию Своею» (цитируется по русскому синодальному переводу. — Прим. перев.). Однако в более поздних переводах читаем: «освободившему нас от грехов наших кровию Своею.» Дело не в том, что переводчикам не понравилась идея «омытия кровью Агнца», просто и в этом случае рукописи обнаруживают расхождение в одной букве: в греческом тексте должно стоять слово lusanti (ludanti), а не lousanti (loudanti), что переводится как «освободил», а не «омыл».

Некоторые открыто осуждают текстовой критицизм, заявляя, что греческий текст, лежащий в основе английского перевода (AV) — правильный, и что т. н. усовершенствования, предпринятые в недавних переводах, по сути дела являются искажениями. Однако в действительности такая позиция свидетельствует о страхе и незнании реального положения дел в данном вопросе. Иногда говорят, что упомянутое «усовершенствование» текста характеризуется общей тенденцией принизить личность Христа, однако факты этого не подтверждают. Во-первых, ни один серьезный ученый не станет реконструировать текст, исходя из своих личных богословских пристрастий и не сообразуясь с убедительными свидетельствами рукописей. Если бы кто-нибудь поступил таким образом, другие ученые выявили бы всю непристрастность такого подхода. Во-вторых, текст или тексты (поскольку еще нет окончательного согласия на этот счет) не всегда принижают личность Христа; иногда имеет место и обратное. Например, в широко распространенном греческом Новом Завете «Kilpatrick»3 в 18-м стихе 1-й главы Евангелия от Иоанна вместо слов «единородный Сын, сущий в недре Отчем», читаем «единородный Бог».

Работа по отысканию первоначального текста еще продолжается, и, несмотря на то, что зачастую адекватность его прочтения кажется очевидной, проблемы, тем не менее, сохраняются. Не существует безошибочного метода определения правильного текста, и личную оценку приходится делать на основании имеющихся свидетельств. Однако эта оценка, эти суждения вовсе не произвольны, поскольку приципы текстового критицизма разработаны и продолжают разрабатываться.

Сталкиваясь с той или иной неясностью в тексте, важно помнить, что общее количество текстов с неопределенным прочтением весьма невелико. Нередко сочинения древнегреческих и римских авторов доходят до нас всего лишь в полудюжине рукописей, а иногда и того меньше, но в то же время существует по меньшей мере пять тысяч греческих рукописей, полностью или частично содержащих текст Нового Завета. Разница весьма значительна, но разночтений очень мало, и можно с уверенностью сказать, что ни один аспект христианского вероучения не выглядит проблематичным из-за неопределенного прочтения того или иного текста.

Применительно к Ветхому Завету возникают другие проблемы, и, похоже, что в некоторых местах ветхозветный текст искажен. Проблема, в частности, состоит и в том, что в некоторых случаях книга представлена в различных вариантах в еврейском тексте и греческой Септуагинте. В этой области предстоит еще много потрудиться, однако и здесь, имея под рукой современные переводы наподобие «Revised Standard Version», мы можем доверять имеющемуся тексту, не рискуя сбиться с пути.

Лингвистический критицизм

Библия была написана на еврейском, арамейском и греческом языках. На первый взгляд может показаться, что, несмотря на всю свою трудоемкость, перевод в итоге оказывается совершенно точным, однако в действительности добиться этой точности очень нелегко. Например, какое-нибудь еврейское слово может встретиться только единожды или дважды во всем Ветхом Завете и его значение остается не совсем ясным. Однако это же слово в слегка измененной форме может встретиться в других родственных древнесемитских языках, дающих ключ для понимания его значения. Таким образом, существует обширая область сравнительных исследований применительно к этим древним языкам. Что касается Нового Завета, то здесь постижению смысла греческих слов во многом может способствовать знакомство с их употреблением в папирусах делового характера, найденных археологами. Так, в 13-м стихе 15-й главы Евангелия от Луки (AV) мы читаем: «… собрав все…». Однако в Новой Английской Библии (NEB) имеется новое, уточненное значение, которое гласит: «… обратил всю свою долю в наличность…». Раньше считали, что греческий язык Нового Завета был языком особенным, для филолога-классика он представлялся деградирующим, а для верующих был «языком Святого Духа». Однако теперь мы знаем, что это вполне самостоятельный язык, называемый «koine», то есть «общий» язык простых людей. Некоторое время тому назад существовал список из 767 слов, которые встречались только в греческом Новом Завете и более нигде. Однако теперь, благодаря открытию и изучению папирусов, их число сократилось до пятидесяти и продолжает уменьшаться4.

Конечно, работа в этой области требует значительных познаний в древних языках, и студенту, вероятно, с нею не справиться, однако он должен следить за исследованиями ученых и пожинать плоды их труда, обращаясь к хорошим современным справочникам.

Ценность этих двух типов критицизма (текстового и лингвистического) очевидна и, несмотря на расхождения во взглядах ученых по различным вопросам, у студента здесь не будет особенных поводов для беспокойства, если, конечно, он не испытывает давления со стороны крайней формы фундаментализма, который считает злом всякую научную деятельность такого рода и перед лицом всего ученого мира упрямо настаивает на том, что Authorized Version и лежащий в его основе «общепринятый текст» является самым точным. Можно заметить, что фундаменталисты такого типа отрицают текстовой критицизм и основанные на нем современные переводы (особенно RSV) не по научным соображениям, а потому, что (как им кажется) сами ученые заблуждаются в своей вере5. Читатель должен решить, стоит ли ему считать такой довод обоснованным.

Литературный критицизм

Этот раздел библейской критики занят выяснением того, как была написана та или иная книга, когда и кем. Критицизм такого рода приложим ко всем видам литературы. Ученые, например, пытаются выяснить, действительно ли Шекспир написал все приписываемые ему пьесы или был кто-то еще, а также пытаются определить источники.

Некоторым исследователям кажется, что такая критика неприменима к Библии, поскольку Cвятое Писание есть Слово Божие и, следовательно, стоит особняком. Считается, что если Библия богодухновенна, то, следовательно, такая критика может оказаться непочтительной. Винсент Тэйлор в книге «The formation of the Gospel Tradition» пишет, в частности, что «такое исследование совершенно недопустимо для тех, кто придерживается строгой теории богодухновенности. С их точки зрения запись исходит непосредственно от Бога; Евангелие надо принять и истолковать, но анализировать и прослеживать историю текста нельзя». Однако далее он добавляет: «Мы с радостью признаем наличие божественного элемента в Евангелиях, но в то же время мы видим, что они появились на свет посредством человека»6.

Конечно, Библия содержит убедительные заявления о себе как о Слове Божием (о них мы поговорим позднее), однако она написана на языке людей и в литературных формах, принятых в человеческой практике. Нет сомнения в том, что в Библии присутствуют как человеческий, так и божественный аспекты, и ни один из них нельзя игнорировать. В ней в качестве различных литературных форм представлены исторические повествования, поэзия, Послания и Евангелия. Кроме того очевидно, что стиль сочинений заметно варьируется, свидетельствуя о тех или иных особенностях характера библейских писателей. Это гораздо более заметно при чтении на языке оригинала, а не в английских переводах, поскольку последние стремятся выровнять и сгладить стиль, скрывая имеющиеся различия. А они как раз таки и представляют собой человеческий аспект в Библии, который может являться предметом литературной критики.

Занимаясь литературной критикой Библии, важнее всего с самого начала не забывать о природе искусства. В данном случае речь не идет о точном исследовании, где на поставленные вопросы можно дать однозначно обоснованный ответ. Все выводы приходится делать путем обсуждения имеющихся данных, поскольку единого простого способа доказательств не существует. Фактически самое большее, чего мы можем достичь, это высокая степень вероятности, и то, что кажется вполне вероятным одному, может оказаться совершенно неправдоподобным для другого. Всякий вывод на деле является теорией, и об этом никогда не следует забывать

Несколько лет назад директор одного богословского колледжа предложил К. С. Льюису прочитать студентам доклад на тему «Современное богословие и библейская критика»7. Льюис говорил как человек сторонний, однако весьма сведущий в небиблейской литературной критике, и сказанное им заслуживает внимательного прочтения каждым, кто приступает к религиозным исследованиям. Будучи человеком иного круга, он имел определенное преимущество и, в частности, сказал: «Взгляды, с которыми вы ежедневно соприкасаетесь, обусловлены такими же исследованиями и господствующими мнениями, каковые присущи и вам. Это и может ввести вас в заблуждение». По мнению Льюиса очень многие библеисты не пользовались доверием как критики. «Мне кажется, что им недостает литературного вкуса», — заключил он. В качестве одного из примеров Льюис приводит высказывание Бультмана о том, что в 8-й главе Евангелия от Марка предсказание о Втором пришествии Христа, следующее за предсказанием о Его страданиях, якобы «несообразно стилю повествования». Льюис называет это «потрясающим отсутствием чутья» и, рассмотрев содержание евангельского отрывка, добавляет: «С логической, эмоциональной и образной точек зрения — последовательность совершенная. Только Бультман мог подумать иначе».

Этот частный пример поучителен, ибо Бультман не допускает, что Иисус мог предсказать Свои страдания, и потому считает, что Он и не предсказывал их и, следовательно, предсказание было введено в евангельское повествование с нарушением стиля. Критика Бультманна всецело обусловлена его исходной предпосылкой. Однако Льюис, не обремененный этим негативным предположением, находит то же самое повествование совершенно гармоничным. Его замечания актуальны для нас и в другом аспекте. Касаясь попыток реконструкции изначальных библейских текстов, он, в частности, говорит: «Все это сделано с огромной эрудицией и большим мастерством и на первый взгляд выглядит вполне убедительно». Однако личный опыт вызывает у него скептическое отношение к подобным реконструкциям. Критики постоянно стремятся показать, «как события общественной жизни направляли мысль автора в ту или иную сторону, какое влияние оказывали на него другие авторы, каким было его основное стремление» и так далее. В то же время применительно к своим собственным книгам, а также книгам своих друзей, Льюис отмечает, что ему еще ни разу не приходилось видеть, чтобы «хоть одна из этих догадок оправдалась даже в малом; метод оказывается совершенно несостоятельны»8.

Можно было бы пренебречь этими замечаниями как не относящимися к библейской критике, однако на самом деле они вполне уместны, ибо если теории относительно происхождения библейских книг не могут быть проверены, то нельзя забывать, что сходные теории, родившиеся в других областях и прошедшие проверку, были признаны ложными. Таким образом, необходимо по меньшей мере сдержанно относиться к подобным реконструкциям, расценивая их как гипотезу, а не как реальный факт.

А теперь обратимся к некоторым примерам из литературной критики. В этой связи показательны вступительные замечания Муйленбурга к Книге пророка Иезекииля9. Сравнительно недавно эта книга (в отличие от других частей Ветхого Завета) рассматривалась как принадлежавшая перу одного автора. Однако в последнее время многие критики подвергли эту точку зрения самому серьезному рассмотрению. Теперь речь идет о собрании разнородных материалах, принадлежащих различным писателям и относящихся к разным эпохам. «Существенные разногласия в выводах, полученных современными исследователями, — отмечает Муйленбург, — не убедили нас в их обоснованности… Мы считаем, что книга в целом принадлежит этому пророку и что даже пространные отступления, встречающиеся на протяжении всей книги, а также многочисленные толкования, напротив, принципиально характеризуют собственную точку зрения автора». Здесь мы имеем дело с тем случаем литературной критики, когда после обстоятельного исследования всех возможных решений окончательный вывод говорит в пользу принципиального единства книги.

Еще пример. Читая заголовки в «Authorised Version of the Bible», можно решить, что Послание к Евреям и Послание к Римлянам в равной мере принадлежат перу апостола Павла. Литературная критика изучила оба произведения. Послание к Евреям в действительности является анонимным, и на основании имеющихся данных (например, ранние ссылки на это Послание, а также сам стиль и содержание) можно, пожалуй, с уверенностью сказать, что Павел его не писал9а. Что же касается Послания к Римлянам, то здесь, напротив, литературная критика видит в нем одно из проявлений апостольского служения Павла.

Надо отметить, что не только люди консервативных убеждений сдержанно относятся к методам литературной критики. Например, Г. У. Андерсон, касаясь «инструментов литературного анализа» в книге «Critical Introduction to the Old Testament», в частности, писал: «Вполне допустимо, что эти инструменты нередко использовались нетворчески и схематично. Поверхностные противоречия и незначительные стилистические колебания расценивались как доказательства существования длительной редакторской правки и второстепенных источников. Некоторые критики требовали от древних писателей образцовой последовательности и отсутствия повторений, на что они сами не всегда способны»10.

Поэтому в конце книги Андерсон делает следующий вывод: «Невозможно во всех деталях воссоздать историю еврейской литературы библейского периода. Слишком много неясностей в анализе и хронологии. И тем не менее, можно проследить основные путеводные черты»11. Странно, однако, что после этого он добавляет: «Остается фактом… что Ветхий Завет представляет собой изученное тело литературного произведения…»12.

Ему вторит и Нейлл, который, делая обзор новозаветной библеистики, в частности, писал: «В богословии однозначное доказательство или опровержение встречается гораздо реже, чем в физике или биологии. Однако прогрессу препятствует упрямое обращение к гипотезам, в пользу которых никогда не проводилось надежных, удовлетворительных доказательств». Имеется прочная тенденция к принятию точки зрения, разделяемой каким-нибудь маститым ученым, или к неоднократной ссылке на авторитет без надлежащей проверки, в результате чего создается ложная уверенность в правоте того или иного положения13. Примерно так же высказался и Ван Унник, который в предисловии к «Studies in Luke — Acts» отметил, что «в силу частого повторения рабочие гипотезы постепенно утрачивают свой гипотетический характер»14.

Итак, мы подчеркнули, что природа литературной критики такова, что ее теории не подлежат окончательной проверке и в лучшем случае могут быть признаны вероятными. Поэтому вполне естественно наше желание узнать, существуют ли какие-либо внешние «контрольные» факторы, которые можно использовать для проверки упомянутых теорий и на каком основании мы рассматриваем их как приемлемые или неприемлемые.

Вклад археологии

Археология — это наука со своими собственными законами, и пренебрежение ими может привести к тому, что человек несведущий начнет использовать отрывочную и внешне подходящую информацию для того, чтобы доказать истинность содержания той или иной части Библии. В прошлом так и делалось, однако в настоящее время эта проблема решается на гораздо более высоком научном уровне. По существу археология создает фон, необходимый для проведения библейских исследований в различных аспектах. Имеются не только данные, свидетельствующие, что те или иные события действительно совершались, но и материалы, рисующие и освещающие жизнь и обычаи народа библейских времен. Кроме того, в настоящее время многое известно о культурной ситуации того времени.

Некоторая информация такого рода, актуальная для литературной критики Библии, живо представлена в книге К. А. Кичена «Ancint Orient and Old Testament». Он подчеркивает, что литературная критика возникла до расцвета археологии и, пользуясь множеством доказательств, утверждает, что некоторые теории, и по сей день находящие широкое признание, в действительности оказываются несостоятельными в свете археологических открытий. «Становится все очевиднее, что безотносительно к датировке тех или иных литературных форм художественные особенности древних ближневосточных договоров делают бессмысленными обычные критерии традиционной литературой критики»15.

Прежде всего бросается в глаза то, что форма Синайского завета (как он представлен в Книге Исхода и во Второзаконии) совпадает с обычным образцом договоров, принятых в конце второго тысячелетия до Р. Х., то есть того времени, когда, предположительно, он и был заключен; однако в то же время форма завета отличается от обычной формы договора, использовавшегося в первом тысячелетии, когда (согласно общепринятой теории документального анализа Пятикнижия) он был окончательно записан в своей подлинной форме. Все это ничего не говорит относительно датировки повествования и всего лишь подтверждает точность записи. Гораздо более существенно, что форма завета соответствует той, которая содержится в полном повествовании, вошедшем в нашу Библию, однако не соответствует форме, имеющейся в предполагаемых источниках (то есть в кодексах Яхвиста, Элохиста и т.д.). Объяснение, конечно, сводится к тому, что имеющийся у нас еврейский текст представляет собой первоначальную литературную форму, действительно применявшуюся в древности16. Прибегнув к обычному литературному анализу, мы окажемся в невероятной ситуации, когда форма договора, содержащаяся в более ранних источниках, не соответствует формам, существовавшим в древности, а форма, получившаяся при сложении этих источников воедино, напротив, соответствует той древней форме, к которой и относится этот составленный из разных источников документ.

Еще один тип аргументации, используемой в литературоведческом анализе, касается проблемы «дублетов». Его суть сводится к следующему: если в процессе анализа обнаруживаются два в какой-то степени сходных повествования, то предполагается, что в действительности это всего лишь одно повествование, сохранившееся в параллельных пластах предания. К такому случаю относят, например, две истории об Аврааме, выдававшем свою жену за сестру (сначала в Египте, потом в Гераре)17. Считается, что первая история представляет собой версию, содержащуюся в кодексе Яхвиста, а вторая — версию кодекса Элохиста, и обе относятся к одному и тому же проишествию. Однако эта теория осложняется тем, что существует еще одна сходная история, а именно история с Исааком, который поступил так же18. По мнению С. Х. Хука, последняя представляет собой «измененный вариант истории кодекса Элохиста», вставленный «позднейшим редактором повествования Яхвиста»19. «Вопрос о том, можно ли такое объяснение считать вполне удовлетворительным, обсуждению в данном случае не подлежит, — поясняет Хук. — Оно наверняка не удовлетворит тех, кто уже считает несостоятельной гипотезу о различных источниках Пятикнижия. Однако надо признать, что в то же время нелегко найти удовлетворительное объяснение всем этим повторениям, наличествующим в яхвистском замысле написания… истории спасения»20. Видимо, считается наивным предположить простое решение: Авраам в этом вопросе придерживался твердой линии поведения, а его сын просто последовал его примеру.

В том же комментарии Х. Дж. Мэй, пишущий о Книге Иисуса Навина, отмечает: «Полнейшая путаница, царящая в ветхозаветной библеистике, пытающейся на материале Книги Иисуса Навина провести различие между источниками Яхвиста и Элохиста, свидетельствует о всей трудности проведения такого различия»21. Таким образом, сама теория не объясняет того явления, ради объяснения которого она и была придумана. И тем не менее, значительная часть труда ученых уходит на то, чтобы еще более усложнить анализ библейского текста, а также на изучение работ своих коллег.

Но чтобы по достоинству оценить всю значимость приводимой аргументации, мы вновь обращаемся к археологии. Некоторые параллели к таким дублетам К. А. Кичен обнаруживает в других древних текстах22. Существуют древние повествования о двух царях — Тутмосе I и Тутмосе III, совершавших военные походы на Евфрат, воздвигавших стелы и охотившихся на слонов. Однако никому не придет в голову считать, что это всего лишь параллельные повествования об одной и той же цепи событий23. Следовательно, и в случае с библейскими повествованиями нам не следует думать, что две сходные истории в действительности являются двумя рассказами об одном и том же и что можно говорить о наличии различных источников.

По аналогии с вышесказанным считается, что два повествования о творении, представленные в Книге Бытия, имеют различные источники. Однако и тут Кичен приводит несколько литературных параллелей из древних текстов, где сначала представлен рассказ общего содержания, а затем обстоятельное повествование о конкретном событии24. В приводимых им случаях речь не идет о существовании различных источников. Исходя из этого, а также учитывая, что оба повествования о творении взаимно дополняют друг друга, тот факт, что их два, не может быть расценен как доказательство в пользу существования двух источников.

Используются, конечно, и другие аргументы. Так, например, считается, что различие стилей говорит о существовании различных источников. Однако применительно к рассказам о творении всякое различие проистекает из самой природы содержания. Кроме того, археологические данные показывают, что стилистические различия могут иметься даже в одном фрагменте сочинения, даже в одной надписи25. Таким образом, мы видим, что те особенности, которые применительно к Библии рассматриваются как свидетельство в пользу нескольких различных источников, могут заявлять о себе и в одном произведении. Отсюда явствует, что доказательства в пользу существования нескольких источников выглядят весьма сомнительно.

Следовало бы провести более широкое ознакомление с работой профессора М. Х. Сегала из Иерусалима, поскольку он весьма критически относится к теперь уже традиционной теории формирования Пятикнижия из разных источников26. «Эта теория, — пишет он, — использует только филологический и литературоведческий инструментарий и ныне представляет уже устаревший взгляд на вещи. Она полностью игнорирует богатые находки современной археологии… Скептицизм, исповедуемый этой теорией, а также ее педантизм, искусственность и абсурдные длинноты, характерные для текстологического анализа, когда однородные отрывки и даже отдельные стихи разбиваются на малые фрагменты и затем распределяются среди различных документов, якобы выявленных этой теорией, — все это уже встречало резкую критику, которая, однако, оказалась неспособной опровергнуть теорию… Основные положения системы, вначале бывшие всего лишь предположениями, по прошествии лет и от постоянного их повторения приобрели вид аксиоматических истин, контролирующих научное мышление и определяющих подход к проблемам библеистики… Ни еврейская литература, ни какая другая не могут представить еще одного примера создания литературного произведения, в котором участвовало бы столько составителей и редакторов из разных эпох, работающих одним и тем же методом, сколько упомянутая теория приписывает процессу формирования Пятикнижия. Однако помимо этой поражающей надуманности теория выдвигает крайне неправдоподобные предположения, не приводя никаких свидетельств их достоверности»27. Подход самого М. Х. Сегала к данной проблеме состоит в том, чтобы на принципиальном уровне признать, что автором Пятикнижия был Моисей (чему он находит серьезные основания в археологии), а затем, исходя из соображений критики, выяснить, какие части текста не могли быть им написаны. Сегодня никто, даже консерваторы, не считают, что все Пятикнижие принадлежит Моисею. Здесь мы не можем вдаваться в подробности, но, тем не менее, коснемся того типа критической аргументации, которой, с точки зрения Сегала, оказывается несостоятельным. «Мы не можем признать весомость тех аргументов, — пишет он, — которые, отказывая Моисею в авторстве, основываются на нашем современном рационалистическом способе мышления, относящем отрывки с описанием чудес к области легенд и на этом основании усматривающем их более позднее происхождение… Моисей сам мог рассказать историю необыкновенных событий, пережитых им, как цепь чудес Божиих во имя той великой цели, ради которой он трудился… И наконец мы не можем принять аргументацию, направленную против Моисея как автора Пятикнижия и основанную на современном гипотетическом воссоздании истории религии Израиля в рамках теории эволюционного развития. По сути дела, такие аргументы голословны, поскольку само это воссоздание основывается на непризнании Моисея автором и отрицании подлинности Пятикнижия как истории израильской нации»28.

Изучение предания

С археологическими исследованиями тесно связан так называемый традиционно-исторический метод. В ветхозаветной библеистике в этой сфере наиболее известен Иван Энгнел, считающий, что библейская критика зашла в тупик, поскольку она мыслит современными, а не древними категориями. «Необходимо, — пишет он, — освободиться от современных, не соответствующих той эпохе книжных взглядов, и рассматривать Ветхий Завет реалистически, как продукт древней ближневосточной культуры, частью которой является Израиль с его национальной литературой — Ветхим Заветом»29. Далее он добавляет, что в результате успехов археологии и филологии мы должны «совершенно по-иному подойти к библейскому тексту и преданию… По-новому ориентированное исследование в области истории идей и религий освободилось от доктринерского тяготения к теории эволюционного развития, которое было свойственно предшествующему периоду»30.

Здесь мы касаемся существенного момента, в котором данный тип критики радикально отличается от «ортодоксальной» литературной критики. Последняя во многом исходила из предположения о постепенном развитии религиозных идей и на этом основании считала, что «примитивная» идея свидетельствует о раннем происхождении отрывка, а более «развитые» или «передовые» идеи указывают на более позднее происхожение. Будучи чистой спекуляцией, этот принцип, однако, использовался для того, чтобы заново переписать историю религии Израиля. Энгнел же указывает на возможность иного подхода. «Основной принцип традиционно-исторического метода можно обозначить так: доверие к преданию, даже в его устной форме. Этот принцип диаметрально противоположен точке зрения литературной критики, которая фактически предполагает тотальное недоверие к преданию и тексту»31. Присовокупим и предостережение, сделанное Энгнелом, который, в частности, сказал: «Вряд ли стоит говорить, что традиционно-исторический метод пока что делает свои первые шаги и поэтому в большинстве случаев достигнутые им результаты надо рассматривать как предварительные»32.

В этом подходе важным представляется тот факт, что Энгнел со всей серьезностью стремится учитывать культурный фон написания ветхозаветных книг и в результате обнаруживает гораздо меньше текстовых изменений и большую достоверность содержания.

Параллельной работе Энгнела, касающегося ветхозаветной проблематики, является работа другого скандинава, Герхардссона, исследующего Новый Завет33. Учитывая иудейский культурный фон новозаветного периода, он утверждает, что предание восприняло слова Иисуса от Него Самого, не претерпев никакого развития и достоверно передав их далее (правда, он допускает, что раннехристианская Церковь придала евангельскому материалу иную форму). Такая точка зрения диаметрально противоположна тенденциям перерастания литературной критики в критику формы. Значимость работы Герхардссона выяснится впоследствии, поскольку ученые дискуссии на этот счет продолжаются, однако уже сейчас она обладает определенной весомостью, как попытка найти внешние оценочные критерии при анализе новозаветного материала. Эта работа оказывает сдерживающее влияние на необузданные формы спекуляции.

Критика и пророчество

Нередко приходится слышать, что в ветхозаветные времена пророк должен был провозглашать Слово Божие, делая это не столько в плане предсказания, сколько в плане передачи услышанного дальше. В каких-то случаях могло иметь место пророчество или предсказание, касающееся самого близкого будущего. Сначала пророк мог предостеречь народ от тяжелых последствий непослушания Богу, а затем, когда это непослушание все-таки совершалось, он предсказывал и наказание. Обычно считалось, что пророки не предсказывали отдаленного будущего, так как оно не имело непосредственного отношения к людям, внимавшим их слову, однако не мешало бы убедиться в правильности такого предположения. Происхождение еврейского слова, обозначающего пророка (nabhi), неясно, в какой-то степени его можно соотнести с аккадским словом nabu («возвещать») 34. Однако действительное значение этого слова в еврейском языке может быть определено только из способа его употребления. Мы видим, что на самом деле библейские пророки обращали свои взоры как в отдаленное, так и в ближайшее будущее. Отрицание возможности предсказания отдаленного будущего основывается на рационалистическом отрицании сверхъестественного начала, и поскольку такого начала якобы не существует, то, следовательно, и пророки просто не могли предсказывать отдаленное будущее. Если же в сочинениях того или иного библейского пророка все-таки имеется именно такое предсказание, то в данном случае некоторые критики приписывают весь отрывок более позднему писателю, тем самым сводя пророчество к предсказанию ближайших событий или превращая его в vaticinfum ex eventu, то есть «предсказание», сделанное после самого события.

Хорошим примером такой точки зрения является Книга пророка Исайи. Сейчас постоянно предполагается (и нередко расценивается как бесспорный факт), что существовало по меньшей мере два «Исайи.» Первый, то есть Исайя из Иерусалима, предстает перед нами в 1 — 39 главах Книги, а остальная ее часть приписывается анонимному пророку эпохи пленения. Иногда этому пророку приписывают только 40—55 главы, а оставшуюся часть — одному или нескольким другим писателям. Основной довод для такого членения Книги сводится к тому, что во второй ее части речь идет о событиях, совершавшихся спустя полтора столетия после смерти Исайи из Иерусалима. Поскольку пророчества, представленные в форме предсказаний, касаются этого позднейшего периода в некоторых подробностях, предполагается, что автор должен был жить именно в это время. Сейчас мы не будем выяснять, между сколькими людьми следовало бы поделить авторство этой Книги, наша цель сводится к тому, чтобы рассмотреть, какие именно аргументы использует литературная критика и являются ли они обоснованными.

В данном случае основанием для вышеприведенной аргументации является определение пророка как человека, говорившего народу только об их времени. Однако такая аргументация сама нуждается в доказательстве. Упомянутое определение можно подтвердить только путем удаления из сочинений пророков всех предсказаний относительно отдаленного будущего, заявив далее, что они никогда не говорили (и не писали) о нем. Такая операция основана на отрицании сверхъестественного. Пророк не мог предсказывать, и, следовательно, и не предсказывал отдаленного будущего. В результате такого предположения можно утверждать, что человек, пророчествовавший о пленении, должен был жить в период пленения.

Все это требует некоторых замечаний. Во-первых, Книга Исайи в ее настоящем виде является свидетельством именно такого предсказания, хотя этот частный вид критики попросту упраздняет его. Далее надо отметить, что во второй части Книги пророка Исайи подчеркивается, что Господь, живой Бог, Бог Израиля может предсказать будущее, и это отличает Его от других, ложных богов35. Однако именно это и отрицают многие критики.

Существуют и некоторые другие, дополнительные аргументы, связанные с языком, однако они не убедительны, поскольку определенные различия в стиле можно объяснить различиями в содержании и, кроме того, если исходить из анализа словарного состава, то может показаться, что 40-я глава книги не принадлежит перу «Второисайи», поскольку многие слова, встречающиеся в ней, нигде более не употребляются, хотя по стилю и содержанию она полностью согласуется с ним. Таким образом, лингвистической аргументацией можно доказать все, что угодно, и ее значимость не слишком велика.

Однако вопрос остается в силе и задать его можно по-иному. Если вера в живого Бога разбивает аргумент, согласно которому Исайя из Иерусалима не говорил и не мог говорить или писать о событиях, наступивших полтора века спустя, то, тем не менее, уместно спросить, почему и кому именно он должен был высказать эти пророчества. Если, взвесив все данные и тщательно исследовав все аргументы, студент решит, что сороковая и последующие главы написаны не Исайей из Иерусалима, а «неизвестным пророком эпохи пленения», значимость этих глав, тем не менее, сохранится. Кто бы из людей ни выступал в качестве посредника, в результате мы имеем божественное самооткровение.

Другим примером, связанным с проблемой пророчества, является Книга пророка Даниила. Похоже, что в данном случае многие датируют ее II в. до Р. Х., а не VI в., на который указывает она сама. Так, например, Норман Портьес в своем комментарии расценивает эту датировку как безусловно очевидную, попросту повторяя аргументы Драйвера, приведенные им в конце прошлого века, и не учитывая никаких новых свидетельств, появившихся с тех пор36.

Основной аргумент для такой датировки сводится к тому, что, несмотря на исторический контекст VI в., автор Книги в своих «предсказаниях» выдает основательное знание событий II в. Считается, что он не мог так подробно предсказать столь отдаленное будущее и что, следовательно, Книга была написана именно во II в. Кроме того, в поддержку этой теории выдвигаются утверждения о том, что язык Книги (еврейский, арамейский, а также несколько греческих слов) якобы требует более поздней датировки и что некоторые исторические ссылки на VI в. неправомочны.

Все это выглядит вполне убедительно, пока дело не доходит до фактов. Как мы уже отмечали, аргумент относительно предсказаний не убедит того, кто верит в живого Бога. Лингвистическая же аргументация также оказывается двусмысленной: на еврейском и арамейском могли писать как в VI в., так и во II в., причем то же самое относится и к греческому языку. Проблемы исторического характера находят свое разрешение, однако в дальнейшем мы сталкиваемся еще с одним моментом: дело в том, что в еврейской Библии Книга пророка Даниила не входит в перечень пророческих книг. Исходя из этого, можно усомниться в ее датировке VI в., однако если мы соберем воедино все возможные свидетельства, они не произведут на нас того впечатления, каким обладали вначале. Взвесив все данные, студент сам должен решить вопрос о датировке и если доводы обеих сторон его не убедят, ему, вероятно, придется набраться мужества и оставить вопрос открытым. Нам же остается напомнить, что значимость книги не определяется одной только ее датировкой.

Мы уже говорили, как та же самая проблема, связанная с пророчествами, заявила о себе в исследованиях новозаветной библеистики. Бультман не допускает, что Иисус мог предсказать Свои страдания и на этом основании делается вывод, что предсказания были сделаны раннехристианской Церковью уже после Его казни, а затем задним числом были включены в повествование о Его земной жизни. Однако здесь мы выходим к иному типу критики.

Критика формы

Данное направление библейской критики пытается проследить такое развитие форм предания, которое объединило рассказы о словах и делах Иисуса до того, как они были записаны в новозаветных документах, дошедших до нас. Мы рассмотрим этот метод применительно к Новому Завету, хотя он широко используется и в ветхозаветной библеистике. Анализируя его, мы убедимся, что он также включает в себя множество масштабных предположений, среди которых Редлих38 выделил следующие: до возникновения письменных Евангелий имел место период устного предания; это предание сохранилось в отдельных обособленных рассказах (за исключением повествования о страданиях); имеющийся материал мог классифицироваться сообразно своей литературной форме; христианская община ощущала практическую надобность в создании или сохранении этих устных форм; предания не представляют интереса с точки зрения хронологии или географии; наконец, изначальные формы устных преданий можно обнаружить путем изучения законов их существования и развития. Гатри, однако, отмечает, что «очень немногие из этих предположений можно считать обоснованными»39. Это, разумеется, не означает, что формальную критику надо отвергнуть, просто все ее предположения и тенденции необходимо постоянно проверять.

Не трудно сравнить процесс сохранения и передачи предания с игрой в «испорченный телефон», когда какая-либо фраза или короткий рассказ шепотом передается от одного играющего к другому и потом, пропустив информацию по кругу с дюжину раз, участники игры сравнивают конечный вариант с начальным. Часто результат бывает очень забавным. Однако при серьезном рассмотрении этого примера нельзя не согласиться, что сравнение такой игры с жизнью первохристианской Церкви — дело весьма неумное, даже если от него не могут удержаться некоторые во всем остальном весьма достойные ученые. В игре сообщение шепчут только одному лицу поочередно, и путаница в основном возникает из-за физической невозможности расслышать его явственно. Кроме того, это всего лишь игра, которая для того и задумана, чтобы повеселиться. В ранней же Церкви передаваемая весть расценивалась не как несущественный рассказ, а как нечто чрезвычайно важное. Ее не нашептывали, ее проповедовали и ею наставляли; ее слышали не один раз, а постоянно. Так что надо признать, что приведенное сравнение крайне неудачно.

Поучительным примером того, что действительно происходит при устной передаче христианского благовестия, может служить недавний рассказ о распространении христианства в Новой Гвинее. Там миссионеры призывали новообращенных туземцев распространять евангельскую весть среди соседних племен. Туземцы очень серьезно отнеслись к тому, чтобы усвоить ее как можно точнее, и картина выглядела примерно так:

«Ну-ка подожди, послушай меня теперь, — говорит один туземец другому. — Я повторю тебе эту историю, а ты гляди, чтобы я не соврал. Когда я приду в свою деревню, я хочу, чтобы все было точно… Так что сядь и послушай меня, а потом займешься своими делами»40.

Мы видим, сколь сильно здесь желание усвоить все в точности, и, пожалуй, этот пример гораздо более уместен, нежели упомянутая игра, поскольку сама ситуация очень напоминает ситуацию раннехристианской Церкви.

На первой странице своих «Essays on New Testament Themes» Кеземанн говорит: «Задача формальной критики сводилась к тому, чтобы показать, что весть Иисуса, переданная нам синоптиками, по большей части является не подлинной, но выдуманной верой обычной христианской общины на различных стадиях ее существования»41. Надо отметить, что все это являлось задачей и что, следовательно, относиться к этому надо соответствующим образом. Однако далее Кеземанн добавляет: современная критика «стремится показать, будто в синоптических Евангелиях содержится гораздо больше подлинного предания, чем это готова допустить противоположная сторона»42. Сам он считает, что в Евангелиях достаточно истории для того, чтобы «не дать христианскому благовестию раствориться в мифе»43, и для него такое положение вполне удовлетворительно. Мы еще раз видим, сколь сильно критика определяется исходными предпосылками.

Довольно часто приходится слышать, что Иисуса мы знаем только через раннехристианскую церковь, поскольку Сам Он не написал ничего. На этом основании делается вывод, что наше представление о Нем искажено, что мы знаем только «Христа веры», а «Иисус истории» для нас недосягаем. Взяв это сегодня за основу, библеисты стремятся к тому, чтобы обрести как можно больше информации именно об «Иисусе истории.» Здесь уместно напомнить, что коль мы и не можем постичь Иисуса непосредственно в Его «историчности», то же самое можно сказать о большинстве персонажей древней истории; мы знаем о них только по их воздействию на других людей44.

Отыскивая истоки евангельского материала, формальная критика обращается не к Самому Иисусу, а к раннехристианской общине. Однако будучи основной предпосылкой исследования, этот прицип, тем не менее, кажется весьма сомнительным. Во-первых, довольно странен тот вид критики, который усматривает в наличном материале нечто совершенно противоположное его реальному содержанию. Это, конечно, не означает, что критика вообще не оправданна, однако если конкретные свидетельства с достаточной очевидностью говорят о том, что все христианское благовестие восходит к Самому Христу и что именно оно создало христианскую общину, надо найти очень сильный аргумент, чтобы убедить в обратном, то есть в том, что благовестие было создано общиной. Рассматривая общину, можно, конечно, утверждать, что именно она явилась причиной возникновения благовестия, однако в таком случае надо выяснить, что же создало саму общину. Этого критика формы и не может сделать45. Творческое начало характеризует именно индивидов, а не сообщества, и, как сказал Пайпер, «настало время демифологизировать миф о творческой деятельности общины»46. И действительно, довольно странно думать, что «некая анонимная община обладала гораздо большей творческой силой, нежели Иисус из Назарета, вера в Которого и создала ее»47. Однако крайнее проявление формальной критики именно это и предполагает, в то время как все остальные, отыскивая источник составных частей предания, тоже сосредоточивают внимание не столько на Христе, сколько на общине.

Впрочем, надо отметить, что перемена акцентов все-таки имела место. В прошлом формальная критика, отыскивая источник предания, обычно прибегала к воссозданию «жизненной ситуации», в которой пребывала Церковь («Sitz im Leben»); теперь же признается, что такая установка («Sitz im Leben») правомочна и по отношению к Самому Иисусу. Это значит, что согласно прежнему положению соответствие какой-либо части предания самой ситуации раннехристианской Церкви расценивалось в том смысле, что она является источником этого предания. Однако в действительности такое положение безосновательно, т.к. сказать будто нечто может быть приписано Церкви, еще не значит доказать, что оно должно быть ей приписано. Поэтому теперь признается, что различные части предания соответствуют жизни Церкви и Иисуса, следовательно, они могли родиться в служение Иисуса и затем сохраняться Церковью. В результате этого расширенного подхода мы имеем возможность убедиться, что в Евангелиях содержится гораздо больше подлинного материала.

Как подчеркивали многие ученые (К. Ф. Моул48, Д. Гатри49, С. К. Нэйл50, Дж. Е. Лэдд51), существуют и другие моменты, в которых формальная критика весьма слаба. Во-первых, как отметил много лет назад Винсен Тэйлор, «критика формы особенно уязвима в вопросе об очевидцах. Если ее представители правы, то в таком случае ученики сразу после Воскресения должны были быть вознесены на небо»52. Вся идея о постепенном развитии предания или о создании новой его формы не учитывает того факта, что во время написания Евангелий существовали очевидцы описываемого. В частности, игнорируется роль апостолов, а ведь согласно имеющимся данным апостол был призван свидетельствовать об учении и делах Иисуса, и особенно о Его Воскресении. В его задачу входило не создавать или развивать, а сохранять53. Говорят также, что раннехристианская Церковь не интересовалась историей, однако, как подчеркивает Моул, имеются показания, свидетельствующие об обратном54. Фактически первохристиан интересовал не только Воскресший, но и Воскресение55. Для них оно было «уникальным событием, произошедшим в историческом времени»56. Кроме того, принято считать, что в раннехристианской Церкви не проводилось различия между фактами и их истолкованиями, а также между Иисусом до Воскресения и после него и что, следовательно, весть, исходившая от пророка ранней Церкви, могла, как нам представляется, быть приписана Иисусу в период Его земной жизни. Однако в 7-й главе 1-го Послания к Коринфянам проводится недвусмысленное различие между тем, что говорил Иисус во время Своего пребывания на земле, и тем, что позднее было воспринято от Него посредством Святого Духа. Считается также, что предание об Иисусе сохранилось в частях, проследить происхождение которых можно только порознь. Истинность этого утверждения не была доказана, а тот общепризнанный факт, что повествование о страданиях дошло в цельном и связном предании, как раз свидетельствует об обратном.

Переходя после этого краткого обзора к оценке формальной критики, обратимся к недавней редакционной заметке в «Expository Times», где, в частности, говорится: «Надо признать, что общий результат принес некоторое разочарование… Выводы весьма противоречивы, а оценка одних и тех же данных весьма различна… Читатель прежде всего чувствует, что исследования находятся на самой ранней стадии и что пройдет некоторое время, прежде чем можно будет четко определить общепризнанные достижения от интересных, но неубедительных гипотез»57. Это справедливая и полезная корректива к тому необоснованному догматизму, который иногда заявляет о себе в устных дискуссиях и в научной литературе.

Однако, как отмечает Лэдд, критика формы «весьма содействовала негативному евангельскому пониманию благовестия. Ей не удалось выявить всецело «исторического» Иисуса»58. Ее цель сводилась к тому, чтобы показать, что Иисус был только человеком, историческим лицом и что с развитием предания Он трансформировался в божественного Христа. Однако сразу надо отметить, что «всецело «исторический Иисус» — это всего лишь гипотеза современной критики, которая выводит свои предпосылки не из библейских рассказов, а из различных течений современной философии»59.

Редакционный критицизм

Позднейшая стадия развития формальной критики называется редакционным критицизмом. Один из еего представителей Норман Перрин написал книгу «What is Redaction Cziticism?»60. В ней студент может найти краткий обзор методов и задач этого направления, снабженный различными примерами. Мы же только поясним, о чем говорит автор.

Если критика формы имеет дело с отдельными частями предания, то редакционный критицизм занимается исследованием того, каким образом эти части объединялись в целое и как сформировались Евангелия. Таким образом, можно сказать, что редакционный критицизм исходит из положений критики формы и в своем развитии основывается на ней. Ныне считается, что евангельские писатели были не простыми собирателями материала, а настоящими авторами, и задача критики состоит в том, чтобы выявить, какие богословские мотивы ими двигали.

Применяя метод редакционного критицизма к Евангелию от Марка, мы не сможем избежать всей гипотетичности наших рассуждений, поскольку у нас нет возможности доказать или проверить полученные результаты. «Анализируя слагаемые евангельского повествования, например, речения и так далее, мы стремимся усмотреть, что же они говорят нам о Марке как о собирателе этого материала, его редакторе или создателе предания…» — пишет Перрин61. Однако увидеть, каким образом Марк собирает или видоизменяет предание, мы сможем только в том случае, если будем знать о качественном его состоянии до того, как Марк к нему прикоснулся. Но ведь именно этого мы и не знаем, оно является для нас лишь предметом критичесих спекуляций. Поэтому трудно представить, каким образом можно доказать, что Марк создал предание, отличное от уже имевшегося (хотя Перрин и пытается сделать это)62.

«Марк имеет право на то, чтобы его читали сообразно его собственным установкам, и после того, как несколько поколений ошибочно видели в нем историка, он заслужил право быть прочитанным как богослов», — пишет Перрин далее63. Конечно, полезно рассматривать Марка и как богослова, однако нет никакой необходимости противопоставлять его Марку-историку. Мы уже давно говорим, что Евангелия — это не биографии, однако это вовсе не доказывает, что в них нет биографического материала. Вполне может показаться, что евангелисты и не собирались писать только биографии или только историю, однако нет необходимости вообще устранять историю из Евангелий (как это любят делать некоторые ученые). Мы должны проводить различие между историей и летописью событий или дневниковыми записями. Группировка событий вокруг их основной темы может дать гораздо более ясную картину того, каким был Иисус и что Он делал, по сравнению с картиной, созданной дневниковой формой повествования, и поэтому ее по праву можно назвать точной историей происходившего. Поэтому, если Марк в какой-то степени отбирал свой материал как богослов, это вовсе не означало, что он переставал быть историком. Противопоставление богословских и исторических задач — это не результат исследования евангельского материала, а следствие предпосылки, согласно которой история не имеет значения. Но если история не интересует Перрина, то это вовсе не доказывает, что ею не интересовался Марк.

«В качестве исходной позиции, — пишет Перрин далее, — нам следует предположить, что Евангелия дают непосредственную информацию не об учении исторического Иисуса, а о богословии раннехристианской Церкви и что, следовательно, всякая информация об Иисусе, которую мы можем получить из них, должна пройти строгую проверку посредством тщательно выверенных критериев аутентичности»64. Заметим, что в данном случае идея, согласно которой Евангелия сообщают нам о богословии раннехристианской Церкви, а не об истории земной жизни Иисуса и Его учения, однозначно преподносится как предположение, как отправная точка. Однако через несколько страниц Перрин заявляет, что редакционный критицизм «заставляет нас признать, что Евангелие описывает не историю служения Иисуса, а историю христианского опыта на протяжении эпох»65. Все это выглядит весьма странно, поскольку то, что поначалу расценивалось как предположение и отправная точка, теперь рассматривается как нечто уже доказанное, причем доказанное посредством неприкрытого petitio principii, то есть положения, которое само нуждается в доказательстве.

Есть еще одно весьма широкое допущение, о котором мы уже упоминали в связи с критикой формы. «Раннехристианская Церковь, — продолжает Перрин, — не знала слова «исторический» в нашем смысле и, движимая интенсивным духовным опытом, не видела необходимости отличать слова, первоначально сказанные Иисусом бар Иосифом, от слов, приписываемых ему церковным преданием. В этом отношении Новый Завет весьма отличается от имеющихся у нас древних записей иудейских равви или греческих учителей»66. Здесь необходимо сделать два примечания. Во-первых, предположение относительно такой установки раннехристианской Церкви совершенно бездоказательно, в чем мы уже имели возможность убедиться (и на что указывал К. Ф. Д. Моул)67, а во-вторых, заявление о том, что Новый Завет весьма сильно отличается от записей иудейских равви, заслуживает более обстоятельного рассмотрения. Именно это и предпринял Герхардссон, в итоге пришедший к совершенно иным выводам относительно исторической достоверности Евангелий68.

Редакционный критицизм в отношении Евангелий от Матфея и Луки покоится на более надежном основании. Применительно к Евангелию от Марка сохранялась необходимость в абстрактном теоретизировании относительно первоначального состояния предания, а также того влияния, которое впоследствии на него оказал Марк. Сравнительный же анализ первых трех Евангелий достаточно ясно показал, что Матфей и Лука пользовались Евангелием от Марка, и поэтому можно увидеть, каким образом они это делали и какие изменения внесли. В этой связи часто цитируется пример, приведенный Борнкаммом относительно успокоения бури. Представители редакционного критицизма наподобие Перрина склонны замалчивать вопрос об историчности этого события, изучая в первую очередь заинтересованность евангелистов его богословским аспектом. Вполне возможно, что разные евангельские писатели по-разному расставляли богословские акценты, однако это ставит вопрос о том, принадлежат ли они им самим. А. Маршалл в своей книге «Luke Historian and Theologian»69 утверждает, что, во-первых, Лука насколько историк (все-таки историк!), настолько и богослов, и что, во-вторых, богословие он отыскивал в имеющихся у него источниках и пытался сохранять, а не создавать его.

Итак, мы видим, что, если критика формы подчеркивала богословское творчество раннехристианской общины, то редакционный критицизм акцентирует внимание на творчестве отдельных писателей. Он, конечно, может играть важную роль в привлечении внимания к богословскому смыслу евангельского повествования даже в его деталях70, однако нельзя не отметить, что в то же время редакционный критицизм пренебрежительно относится к истории, причем делает это бездоказательно, основываясь на одном лишь предположении70.

Перрин приходит к следующему выводу о значении редакционного критицизма: «Понадобится еще по меньшей мере лет десять или около того, прежде чем прогресс в данной области позволит ученым, заинтересованным в создании основы для обобщения полученных результатов, прийти к достаточному согласию между собой»71. «К сожалению, нельзя не согласиться, что пока мало единства в оценке полученных результатов»72, — вторит ему Моул.

Исходя из этого, студент должен осторожно подходить к редакционному критицизму, оценивая его перспективы.

Роль истории в евангельском повествовании

Мы уже не раз упоминали о проблеме истории, особенно в связи с воскресением Христа73. Приступим к ее дальнейшему рассмотрению. Многое в сегодняшней богословской мысли является отзвуком афоризма, сказанного Келером, согласно которому реальный Христос есть проповеданный Христос74. Примерно так же считает и Фуллер, утверждающий, что христианская вера — это вера в Христа, каким Он возвещен современной Церковью, и, следовательно, роль исторических изысканий в данном случае вторична; верующему же христианину не надо «бояться всегдашнего профессорского разномыслия и взаимного несогласия»75. Перрин же, подобно Царнту, идет немного дальше, считая, что единственное, что требуется, это вера, причем «вера как таковая принципиально не зависит от исторических фактов даже касающихся Иисуса… Вера, построенная на историческом факте, вообще была бы не верой, а трудом»76. Однако это уже экзистенциализм, а не библейская вера. В Ветхом Завете постоянно слышится призыв верить в живого Бога, известного нам из Его слов и дел. Одним из таких деяний Божиих был исход евреев из Египта и если бы этого не произошло, не было бы ни еврейского народа, ни религии Израиля. Так же и в Новом Завете имеется свидетельство о Воскресении как об историческом событии. Именно этот акцент на истории и отличает библейскую веру от язычества. «Языческие религии не чувствуют истории, однако в Библии особое внимание уделяется истории и историческим преданиям, как первичной сфере, в которой Бог являет Себя Самого, — пишет Дж. Э. Райт и далее добавляет: — Таким образом, откровение сокровенного протекает конкретно и определенно, поскольку оно всегда связано с деянием Бога в истории»77.

Итак, существуют два противоположных подхода к истории: Перрин говорит, что она необязательна, Райт же считает, что она принципиально необходима. Конечно, этим двум направлениям следуют и многие другие, мы же не можем принять ту точку зрения, которая нам почему-то понравилась; для того, чтобы сделать выбор, необходимо определенное основание. Как мы уже видели, свое отношение к истории Перрин делает основной посылкой в изучении Библии, однако Райт утверждает, что библейская позиция представлена именно у него.

Это важно, поскольку мы видим, что новозаветную историю отвергают не историки, а богословы78. «Нередко светские историки, стоящие в стороне от пропитанной экзистенциализмом атмосферы новозаветных исследований, просто не понимают, что же тревожит историка христианского»79, — комментирует Монтгомери, а Ф. Ф. Брюс на эту же тему замечает следующее: — «Историк сам должен решить, возможно ли извлечь какие-либо исторические материалы из Евангелий, и богослов здесь не должен вмешиваться; ни один уважающий себя историк не согласится с тем, что его изыскания неправомочны»80. Потому и Шервин-Уайт в своей работе «Историчность Евангелий и греко-римская историография» выражает «изумление» по поводу того, что доверие к греческим и римским историкам постоянно повышается, в то время как «иследование евангельских повествований, начинающееся со столь же многообещающего материала, приобрело весьма мрачную обратную перспективу»81.

Именно переизбыток экзистенциализма привел некоторых исследователей Нового Завета к такому неприятию истории, поскольку основной акцент этой философии связан с пониманием человеком своего существования и себя самого. Библия же прежде всего акцентирует внимание на живом Боге и на отношении к Нему человека. И поэтому, если мы начнем наши исследования на основе библейской предпосылки, мы обнаружим, что Библия полна истории.

Конечно, не вся современная библеистика поддалась этому антиисторическому настрою. Чтобы воспринять историю в более адекватной перспективе, студенту необходимо, в частности, изучить работы Ричардсона82, Панненберга83, Моула84 и Маршалла85. Отношение к истории является одной из основных проблем современного богословия, и похоже, что времена меняются. Сегодня даже самые радикальные ученые тяготеют к углублению исторических изысканий в новозаветном повествовании, а менее радикальные вообще никогда не отказывались от его историчности. Некоторые изменения в этой сфере (применительно к исследованию Ветхого Завета) можно проследить путем сравнения книги Остерлея и Робинсона с книгой Брайта86. Так, например, в книге Остерлея и Робинсона, написанной в 1932 г., о повествованиях о патриархах сказано следующее: «По-видимому, повествования, происхождение которых гипотетически нами прослежено, будут представлять сравнительно малую ценность для историка»87. В то время как в книге Брайта, написанной в 1960 г. (и пересмотренной в 1972 г., без изменения цитируемого нами места), мы читаем: «Повествования о патриархах… точно соответствуют эпохе, о которой они стремятся рассказать… Нельзя сомневаться в принципиальной историчности преданий… Многое можно сказать в подтверждение того, что предания о патриархах прочно укоренены в истории»88. И следует отметить, что такая перемена взглядов призошла в результате археологических и критико-исторических исследований.

Заканчивая этот краткий обзор, посвященный проблеме истории, приведем слова Дж. Райта, сказанные им двадцать лет назад: «Соприкасаясь с некоторыми богословскими кругами, начинаешь думать, что историческая критика Библии утвердила веру на столь шатком и ненадежном историческом основании, которое требует отыскания иного, более прочного фундамента… Однако так называемая деструктивная природа библейской критики преувеличивается и представляется в ложном свете. Напротив, сегодня мы с большим доверием относимся к принципиальной достоверности библейской истории (несмотря на все связанные с нею проблемы), чем это было возможно до появления исторической критики и археологических изысканий прошлого века и особенно трех последних десятилетий»89.

Единство библии

«С появлением критики подход к Новому Завету в основном стал аналитическим»90, — отмечает Хантер. То же самое можно сказать и о Ветхом Завете. В результате такого подхода подчеркивались расхождения и различия, имеющиеся в Библии, противопоставлялись друг другу книги закона и пророков, священство противополагалось пророческому служению, Евангелия — религиозной концепции Павла, Иисус истории — Христу веры, Ветхий Завет — Новому. Так что, по словам Раули, писать о единстве Библии полвека назад «значило навлечь на себя подозрение в застарелом обскурантизме»91.

Новый подход имеет синтетический характер. В 1943 г. вышла в свет книга А. М. Хантера «The Unity of New Testament», а в 1953 г. Х. Раули написал книгу под названием «The Unity of the Bible». Следует отметить, что синтетический подход не столько противостоит аналитическому, сколько дополняет его. Так, обстоятельно проанализировав новозаветный текст и выявив имеющееся в нем разнообразие и различие, мы обнаруживаем, что евангельские писатели, «используя различные обороты и разные категории мышления, стремились выразить их общее убеждение в том, что живой Бог ради спасения Своего народа говорил и действовал через Своего Мессию»92. Почти то же самое Дж. В. Андерсон пишет о Ветхом Завете: «Наряду с имеющимся разнообразием есть и нечто постоянное — исповедание веры в спасительные деяния Бога ради своего народа»93. По словам Раули, природа такого единства динамична, а не статична94. Поэтому в унисон сказанному звучат слова Найта, другого исследователя Ветхого Завета: «Даже видя, как возрастает Израиль в вере и мудрости, мы приходим к осознанию парадоксальной истины, а именно: на протяжении всей истории Израиля стиль его мышления почти не меняется. Например, дикая, первобытная поэзия дикой, первобытной женщины Деворы (Суд.5) по существу содержит в себе многое из веры позднейших пророков»95. Таким образом, динамическое единство просматривается в самом развитии живой веры в живого Бога.

Характерно, что подобный акцент на единство Библии исходит не от консервативных ученых, а от «большинства современных библеистов»96. Однако еще более важно характерное признание причины такого единства. По словам Раули «связующей нитью, придающей единство записываемому, является божественный элемент», поскольку определено, что данная запись — это не запись жизни и мыслей Израиля и Церкви, а «запись Божественного откровения»97. Студенту не мешает как следует обдумать слова Алана Ричардсона, сказавшего: «Чем дольше мы размышляем на эту тему, тем больше, по мере чтения своих Библий, нас поражает единство всей Библии, и с тем большей готовностью мы склоняемся к тому, что, по-видимому, Святой Дух каким-то образом все-таки причастен к этому98.

Но здесь мы выходим к теме, которую более подробно рассмотрим в отдельной главе.

Консервативные тенденции

На протяжении многих лет со стороны некоторых ученых наблюдается тяготение к более консервативным взглядам. Мы это уже видели, когда говорили о том, что в результате археологических изысканий ученые начали признавать большую историческую достоверность ветхозаветного повествования, а в результате увеличения числа критических исследований Евангелий — их подлинность. Конечно, не все ученые разделяют эту тенденцию. Некоторые из радикалов становятся еще более радикальными, и, тем не менее, Андерсон в своем «Critical Introduction to the Old Testament» говорит, что с некоторым основанием можно утверждать, что «в современной критике возникла «консервативная реакция»99. Так же и Смолли в своей статье «Современные тенденции в британских исследованиях Нового Завета» отмечает: «Во всяком случае, как мы увидим, исследование вопросов форм, а также богословских вопросов продолжает смещаться в сторону консервативной, но уравновешенной критики»100.

Раули считает, что тенденция к более консервативным взглядам объясняется не столько новыми познаниями, сколько новыми подходами. Критический метод обратился «против некоторых выводов, принятых с большой легкостью», однако в то же время этот новый консерватизм «качественно отличен и более основателен, нежели прежний уже просто потому, что в его основе — критическая ориентация, а не догматизм, а также потому, что он непосредственно базируется на конкретных свидетельствах»101.

Старый консерватизм», столь явно третируемый большинством ученых, с предубеждением относится к любой проблеме, не желая объективно взглянуть на современную библеистику, и поэтому (как мы уже видели)103 слово «консервативный» становится чуть ли не бранным. Именно по этой причине консервативные выводы принимаются с некоторым колебанием. Фуллер, исследующий четвертое Евангелие, отмечает: «Открытие рукописей Мертвого моря повысило вероятность того, что некоторые консервативные взгляды все-таки правильны. Весьма ответственные ученые, а не только люди с консервативными прогнозами (по-видимому, надо-«с консервативными склонностями»), начинают признавать гораздо более раннюю датировку Евангелия103.

Деление на «весьма ответственных ученых» и «людей с консервативными склонностями» представляет собой вопиющий пример аргументации посредством определения, чего не следовало бы ожидать от ответственного ученого.

Одним из важных проявлений консервативных тенденций в исследованиях Ветхого Завета, по словам Раули, является «трактовка Ветхого Завета как принципиально религиозной книги… Кроме того, подчеркивается… что Ветхий Завет является книгой, через которую людям дано Божественное откровение во всем его непреходящем значении»104.

Библейская критика и христианская вера

И наконец, если мы готовы всерьез отнестись к библейской критике, мы должны спросить вместе с профессором Моулем: «Не уязвляют ли научные изыскания мою веру в Иисуса, которого я знаю как живого Господа? Может ли критическая библеистика открыть что-нибудь такое, что сделает эту веру невозможной или бесполезной?»

Примечательно, что несмотря на утвердительный ответ («Да, теоретически может»), Моул, тем не менее, приходит к следующему выводу: «Те, кто через апостольское свидетельство и христианскую Церковь знают Христа как Спасителя и Господа, достаточно утверждены в Нем, чтобы быть уверенными, что с ними такое не случится»105.

Глава восьмая. Откровение и открытие или два взгляда на Библию

Существует два основных взгляда на Библию: как на повествование о Боге, ищущем человека, и как на повествование о человеке, ищущем Бога. Изображение божественной природы, данное в Библии, можно рассматривать как результат божественного самооткровения или как следствие самостоятельного открытия, сделанного человеком. Конечно, в этом вопросе, как и во многих других, полное разделение мнений на две противоположные части было бы явным упрощением, и, тем не менее, необходимо обстоятельно рассмотреть основное различие между обоими взглядами. Главный вопрос состоит в том, кто же, Бог или человек, должен быть в центре нашего внимания?

В религиозных исследованиях постоянно преобладает акцент на человеке, человеческой природе и опыте, и, таким образом, имеется тенденция к превращению богословия (науки о Боге) в антропологию (науку о человеке). Величие, слава и трансцендентная природа Бога до некоторой степени воспринимается как унижение достоинства человека, и поэтому иногда речь заходит о божественном смирении, которое представляет собой примечательную метаморфозу библейского учения о божественной благодати. Таким образом, и в религиозном воспитании, и в образовании имеется тенденция говорить не столько о Боге, сколько о человеке («кто я?»).

Библейский взляд на эту проблему противостоит данному направлению. Так, когда Моисей спросил: «Кто я?», его мысли были изменены и направлены на то, чтобы он узнал, кто есть Бог1. Так же и Иеремия, ступая на путь пророческого служения, думал о том, что он не способен к нему, но ум его был обращен от размышления о себе к размышлению о Боге, Который обещал помочь ему во всем, в чем он нуждался. Это не отдельно взятые стихи, таков настрой всего Писания, согласующийся с постоянно присутствующей сверхъестественной природой Библии, о которой мы уже говорили. Рассматривая Библию во всей ее ценности, мы постоянно видим, что именно живой Бог проявляет активность, отыскивая человека, а человек если и ищет Бога, то только отвечая на Его изначальную инициативу. Многие христиане повторяют вслед за Августином: «Я не искал бы Тебя, если бы Ты первым не нашел меня». Оглядываясь на свою прошлую жизнь, христианин нередко замечает, что выбор, который прежде казался ему абсолютным проявлением его собственной воли, теперь воспринимается как богоданный. Итак, в Библии мы находим сочетание божественного и человеческого, и задача состоит в том, чтобы всегда помнить это и видеть в правильной перспективе.

В принципе, библейская критика — это изучение человеческого аспекта Библии, однако, рассматривая его отдельно, мы можем прийти к ложным выводам. На примере с пророчествованием мы уже убедились, что представлять это служение как чисто человеческую деятельность по существу является отрицанием деяний живого Бога. Поэтому даже при изучении человеческого аспекта Библии критике необходимо учитывать наличие божественного элемента. То же самое применимо и к повествованиям о чудесах: признание их истинности оказывает влияние на литературную оценку многих частей Библии. И наконец, о процессе передачи и наследования предания применительно к Ветхому и Новому Заветам. Обычно он рассматривается как чисто человеческий; всякое участие в нем Святого Духа Божия молчаливо игнорируется. Однако, рассматривая Библию в целом (безотносительно к теориям о ее структуре), мы убеждаемся в ее примечательном единстве2. Поэтому, как говорит Найт: «Несмотря на свои разнообразные источники, Ветхий Завет являет нам такое единство мысли, которое не могло быть продуктом человеческого разума»3.

Влияние шлейермахера

В 1799 г. Шлейермахер опубликовал свою книгу «On religion: Speeches to its Cultured Despisers»4 (имеется русский перевод 1911 года. — Прим. пер.). Подобно Бультману, заявившему о себе более ста лет спустя, Шлейермахер пытался приспособить христианство к современному миросозерцанию и тем самым сделать его более приемлемым для современного ему человека. Во второй главе он утверждает, что практическая жизнь представляет собой сферу нравственности, размышление и созерцание входит в сферу науки, а религия — это только чувство5. Таким образом, в своей принципиальной основе религия может существовать без «чуда, вдохновения, откровения, указаний на сверхъестественное»6. Это был хитрый способ защиты христианства от критики: нельзя критиковать христианство, исходя из его содержания или присущих ему действий, поскольку это не его сфера существования; его сфера — это чувство, а оно выше всяких нападок.

Однако это новое определение христианства, а точнее, вообще религии радикально изменило его природу и оказало значительное воздействие на развитие богословия. Шлейермахера называют «отцом современной теологии». Он резко выступал против отождествления религии с определенным вероучением, поскольку религия, с его точки зрения, — это чувство, а не знание. Конечно, надо согласиться, что религия — это не просто знание и не просто вероучение, однако это не значит, что и то, и другое надо исключить из религии. В действительности же именно это и произошло. Как мы уже видели, результатом явилось обесценение истории7 и полное отрицание идеи «богооткровенной истины», что само по себе означает неприятие библейских утверждений о том, что Бог Библии — Бог действующий и говорящий.

Однако теперь положение меняется. Наряду с учеными, строго придерживающимися экзистенциалистского подхода к Библии и настаивающими на экзистенциальном ее истолковании (в результате чего исчезает потребность в откровении, совершающемся в божественных деяниях в истории или возвещениях), существует широко распространенная тенденция к пересмотру самой идеи откровения и, в частности, к признанию Бога являющим Себя Самого в Своих деяниях.

Бог действующий

Двадцать лет назад Дж. Е. Райт написал книгу «God Who Acts»8 которая подтверждает эту тенденцию. В ней автор, в частности, говорит: «В первую очередь Бог общается с человеком посредством Своих деяний, являющихся событиями истории»9. Однако надо отметить, что классическое изложение такого подхода было сделано Вильямом Темплом в его Гиффродских лекциях сорок лет назад10. Его убедительная аргументация и изящный слог послужили тому, что труды его нередко цитируются. Он приходит к выводу, что «сообщение истины — это не постижение ее разумом, а событие и оценка; в совпадении того и другого и состоит откровение»11. «Не существует богооткровенной истины. Есть истины откровения, то есть утверждения, являющиеся результатом конкретного размышления об откровении, однако сами они не являются непосредственно богооткровенными»12. Поэтому «в каждом отдельном откровении человек постигает не истину о Боге, а Самого живого Бога»13.

Все это звучит очень привлекательно и разумно, и если бы речь шла о простом выборе между «истиной о Боге» и «Самим живым Богом» (что и предлагает сделать Темпл), то мы, конечно, предпочли бы последнее. Однако такое противопоставление совершенно ложно. Как мы узнаем, что конкретно из всего происходящего в мире является действиями Бога? И если мы определим эти действия, как мы обнаружим самого живого Бога? Поэтому Райт, подчеркивая первенство божественных действий, тем не менее отмечает: «Очевидно, что такие события требуют истолкования, прежде чем мы уразумеем их истинный смысл. Следовательно, когда Бог действовал, Он так же и «говорил» различными способами, но особенно через избранных Им истолкователей»14. «Посредством человека Бог наделяет каждое событие сопутствующим ему Словом истолкования, и поэтому последнее составляет неотъемлемую часть первого»15.

Бог говорящий

Один из важнейших вопросов, лейтмотивом проходящий через все религиозные исследования, состоит не только в том, открывает ли Себя Бог вообще, а в том, «говорит» ли Он в каком-то реальном смысле. Большой вклад в обсуждение данного вопроса сделал Джон Балли в своей книге «The Idea of Revelation in Recent Thought»16. Балли строго следует Темплу, считая, что «Бог не дает нам информацию посредством сообщения, Он дает нам Себя Самого в общении с нами»17. Далее он утверждает, что нашел «примечательное единство взглядов в недавней дискуссии» на эту тему18. Однако найти такое единство нетрудно, если не принимать во внимание тех, кто его не разделяет. Балли, например, совершенно игнорирует сочинения Уорфилда19. Кроме того, вопреки самому себе он чувствует потребность выйти за рамки признания Бога только Богом действующим и поэтому говорит: «Все пророки и апостолы верили, что только с Божьей помощью они могут истолковать Его могущественные деяния»20. Далее он делает весьма существенное замечание: «Человек не может принять Христова спасения, не признав, что именно Христос может его спасти»21. Дело не в том, чтобы просто знать, что Христос умер, крайне важно знать, что «Христос умер за наши грехи»22. То есть вне истолкования событие теряет смысл.

А теперь полезно проследить, что же говорит на этот счет «современная наука». Балли утверждает, что на его стороне высокоавторитетный «Theological Dictionary of the New Testament» Киттеля. В статье этого словаря, посвященной греческому слову apokalupto — «являть», «открывать», Опке пишет: «Откровение — это не сообщение сверхъестественного знания… а действие Яхве во всей своей сущности»23. Балли оценивает этот словарь как «наиболее объективное и наименее традиционное научное исследование в рамках возможного»24. Однако Джеймс Барр в обстоятельном исследовании приходит к совершенно иным выводам. Он считает, что Опке в своей статье исходит не из анализа упомянутого греческого слова, а из «определенной концепции «откровения», являющегося, несомненно, центральным понятием почти во всей современной теологии». Кроме того, он считает, что «статья выдержана в стиле современного богословского словоупотребления» вместо того, чтобы основываться на библейском употреблении этого слова. Поэтому, рассматривая ветхозаветный контекст «откровения», Опке полагает, что Бог явил Себя в Своих могущественных деяниях, «хотя нигде в Ветхом Завете эти «деяния» не соотносятся со словом g-l-h «являть, открывать». Далее Барр добавляет, что Опке «практически не обращает внимания» на новозаветное употребление слова «откровение» (например, в 14 главе Первого Послания к Коринфянам, где оно взаимосвязано «с отдельным человеком в отдельное время»25.

Создается впечатление, что сама Библия не поддерживает утверждение, согласно которому божественное откровение совершается только посредством божественных действий. Далее выясняется, что все, кто пытался ограничиться именно таким пониманием откровения, с неизбежностью присовокупляли к нему и истолкование. Итак, мы обнаруживаем, что в Библии само действие и его истолкование идут рука об руку. Например, деяния Божии, совершенные Им во время исхода из Египта, были истолкованы Моисеем; период пленения был истолкован пророком Иезекиилем; а пророк Амос прямо говорит: «Ибо Господь Бог ничего не делает, не открыв Своей тайны рабам Своим, пророкам»26. Необходимо отметить, что согласно библейскому пониманию истолкование того или иного события исходит не от человека, а от Бога. «Откровение вкючает в себя два момента: событие как таковое и истолкование», — подчеркивает Кульманн27. «Включение спасительной вести в спасительные события весьма существенно для Нового Завета», — добавляет он далее28.

Однако необходимо пойти еще дальше. Не всегда Слово Божие сопутствует Божиим действиям ради их истолкования; иногда Оно предшествует им. Так, в истории с исходом из Египта Бог (согласно имеющемуся у нас повествованию) сначала говорил, а потом действовал, и, таким образом, «сказанное, а затем исполненное Слово Божие по существу было откровением Его самого и Его замысла»29.

Значимость факта, что Бог прежде говорит, чем действует, мы видим на примере взаимосвязи между Иисусом и Ветхим Заветом. Как сказал Панненберг:«Иисус- это откровение Бога, но только в свете ветхозаветных обетований»30.

Библия о себе и божественном откровении

В библейской теологии принято рассматривать такие темы, как учение о Боге, о Христе, о человеке и о его спасении, то есть анализировать то, что говорит по этому поводу Библия. Столь же важно учитывать, что она говорит и о себе. Мы уже немного узнали мнения библеистов, и теперь нам надо рассмотреть, что утверждает сама Библия. Пока речь шла об откровении Бога вообще и Его откровении в Его делах и слове, мы не рассматривали связь между откровением и Библией.

Ветхий завет об откровении

Утверждение о том, что Бог говорит, встречается в Ветхом Завете довольно часто. Известно, что фраза «Так говорит Господь» и подобные выражения встречаются в нем свыше трех тысяч раз. Для того чтобы почувствовать значение этой особенности, читателю достаточно обстоятельно ознакомиться с Книгой пророка Амоса (первый из пророков, чьим именем надписана Книга), отметив каждый случай употребления таких выражений. Речь идет не о том, что пророк, имея какой-то опыт богопознания, вложил в свои собственные слова то, что, как ему казалось, он должен был сказать народу. Скорее утверждается, что он, чувствуя довлеющею над ним силу Божию, не мог не сказать того, что говорил Бог. Амос не учился искусству предсказания и не хотел быть пророком; он говорил только потому, что не мог не говорить31. Именно таким обычно и был пророк.

То же самое можно сказать и о Моисее. Мы видим, что он сопротивляется призыву Божию, однако Бог Сам понуждает его: «Итак, пойди, — говорит Он, — и Я буду при устах твоих, и научу тебя, что тебе говорить»32. О Валааме мы читаем: «И вложил Господь слово в уста Валаамовы, и сказал…»33. Итак, мы видим, что Бог наделил Своих слуг теми словами, которые им надлежало сказать, то есть весть и сама форма ее выражения приписываются Богу34.

Говорится также, что «написал Моисей все слова Господни»35, однако это утверждение надо принимать с осторожностью. Как известно, первые пять книг Библии традиционно приписывались Моисею, но нельзя быть уверенным, что в приведенном стихе речь идет о всех пяти книгах. Очевидно только, что Моисей писал и что записанное им относилось ко «всем словам Господним». Равным образом утверждается, что Иисус Навин записал сказанное Богом36. В Книге Пророка Исаии говорится, что Бог обратился к пророку и повелел ему «начертать» изреченную весть37, а в позднейших ветхозаветных сочинениях эхом звучит это же утверждение применительно к «книге закона Моисеева, который заповедал Господь Израилю»38.

Итак, в Ветхом Завете постоянно утверждается, что Бог говорил рабам Своим, что некоторые, кому Он говорил, записали Его слова (хотя и неясно, в каком объеме), причем значительная часть ветхозаветного материала представлена в форме повествования о том, что говорил Бог. Конечно, утверждение — не доказательство, и здесь мы хотим только отметить его.

Христос и ветхий завет

Новый Завет довольно часто обращается к Ветхому, и мы можем с уверенностью сказать, что и по частоте, и по постоянству этого обращения первенство принадлежит Самому Иисусу39. Согласно Евангелиям Иисус обращался к Ветхому Завету в Своей земной жизни. Во время искушения Он отвечал сатане цитатами из него; Он не хотел поступать вопреки его учению40. Он очистил Храм, исходя из того, что было сказано о нем в Ветхом Завете41. Он знал, что ему надлежит пострадать, ибо об этом говорил Ветхий Завет42.

Иисус утверждал, что в Ветхом Завете говорится о Нем и что в Нем Ветхий Завет исполняется. Поэтому первым записанным словом Его в Писании было слово «исполнилось»43. Прочитав в назаретской синагоге 1 — 2 стихи 61 главы Книги Пророка Исаии, Он сказал, что «ныне исполнилось писание сие»44. Согласно четвертому Евангелию Он утверждал, что Писания свидетельствуют о Нем45. Согласно Евангелию от Луки Иисус, «начав от Моисея, изъяснял им сказанное о Нем во всем Писании»46.

Иисус считал Ветхий Завет богодухновенным. Говоря о разводе, Он цитирует 23 — 24 стихи из 2 главы Книги Бытия как слова, сказанные Богом, хотя в самой Книге эти слова авторские. Таким образом, Иисус расценивает ветхозаветный текст как Слово Божие, даже если приводимые слова и не приписываются непосредственно Богу47. Цитируя 109 псалм, Он поясняет: «Ибо сам Давид сказал Духом Святым…»; то есть написание псалма Он относит как к вдохновению, исходящему от Святого Духа, так и к труду библейского писателя48. В споре с саддукеями Иисус сказал им, что они заблуждаются, «не зная Писаний, ни силы Божией», а затем привел 6 стих из 3 главы Книги Исхода как сказанное Богом49. Таким образом, Он видел в Ветхом Завете источник истинного познания Бога и Его характера, а также окончательный ответ на религиозные вопросы.

Иисус признавал верховный авторитет Ветхого Завета. Он говорил, что пришел не нарушить закон или пророков, а исполнить, и «доколе не прейдет небо и земля, ни одна йота или ни одна черта не прейдет из закона, пока не исполнится все»50. Вовсе не предполагая упразднить закон, Он усматривал в нем более глубокий смысл и настаивал на том, чтобы он соблюдался не только в поступках, но также в мыслях и побуждениях51. Иисус рассматривал Ветхий Завет как Слово Божие, данное народу через Моисея и пророков, причем таким образом, что не принявший это Слово не сможет поверить, даже если кто из мертвых встанет52. Таким образом, Он рассматривал авторитет Ветхого Завета как достаточно очевидный и не нуждающийся в чуде для своего подтверждения.

Иисус постоянно ссылался на Ветхий Завет, показывая, что Его мысли заняты им53. Согласно евангельским свидетельствам Он по-разному оспаривал верования и религиозную практику современных Ему иудеев, однако ни разу не противоречил их взляду на Ветхий Завет как верховный авторитет в духовной жизни. Он утверждал, что говорит и поступает как наделенный божественной властью54, но никогда не противопоставлял это авторитету Ветхого Завета.

Ветхий завет и последователи христа

Таким образом, во всех Евангелиях видно, что Иисус рассматривал Ветхий Завет как Слово Божие и как высший авторитет. Мы видим, что, согласно обращениям к народу Петра (Деян. 2) и Павла (Деян. 13), апостолы последовали Его примеру. Возвещая об Иисусе как о Мессии, они постоянно обращались к Ветхому Завету.

Таким же образом и различные новозаветные писатели расценивали Ветхий Завет. Так, автор Евангелия от Матфея сам (в отличие от речений Иисуса, которые он записывал) неоднократно повторяет: «Да сбудется реченное Господом через пророка…»55. Автор Послания к евреям начинает свое послание словами:«Бог,… говоривший… в пророках…»56 Цитируя Ветхий Завет, он подчеркивает: «Как говорит Дух Святый…»57 Далее тот же автор приводит в первой главе семь цитат из Ветхого Завета и в каждом случае относит цитируемые слова к Богу.

Апостол Павел пишет: «Ибо Писание говорит фараону…»58, тем самым уравнивая по содержанию слова «Писание говорит» и «Бог говорит». И снова: «И Писание, провидя… предвозвестило…»59.

Петр в своем Втором послании, ссылаясь на Ветхий Завет, говорит: «Ибо никогда пророчество не было произносимо по воле человеческой, но изрекали его святые Божии человеки, будучи движимы Духом Святым»(2Петр.1:21); во Втором послании к Тимофею сказано: «Все Писание богодухновенно». Это не означает что Бог наделил человеческие слова какой-то особой ценностью или авторитетом, это значит, что слова Писания исходят от Самого Бога; Он «выдохнул» их60.

Свою книгу «Critical Intoduction to the Old Testament» Дж. Андерсон заканчивает следующими словами: «Новозаветные писатели используют Ветхий Завет не только как сценарий для драмы спасения, но и как запись первых актов этой драмы. Сам Иисус, по-царски свободно использовавший ветхозаветные Писания, Свой собственный труд понимал как их убедительное исполнение. Это использование остается высшим оправданием их места в христианской Библии»61.

В своем обстоятельном исследовании «The Authority of the Old Testament» Джон Брайт приходит к такому выводу: «Я совершенно поражен тем фактом — хотя Гарнак, например, сказал, что на него это не производит особого впечатления, — что Ветхий Завет был авторитетом для Самого Иисуса. Иисус не знал никакого Писания, кроме Ветхого Завета, никакого Бога, кроме ветхозаветнего; именно к этому Богу Он обращался со словом «Отец»62.

Именно таков верховный авторитет Ветхого Завета, утверждаемый им в отношении себя самого, признаваемый Иисусом Христом и в равной мере принимаемый апостолами и новозаветными писателями. Такое положение нельзя с легкостью игнорировать, однако прежде чем приступить к более глубокому рассмотрению его обоснованности, необходимо коснуться авторитета Нового Завета.

Христос и новый завет

Мы, конечно, не располагаем никаким повествованием, свидетельствующим об отношении Иисуса к Новому Завету, поскольку (в отличие от ситуации с Ветхим Заветом) он не мог быть написан до того, как земная жизнь Иисуса завершилась. Однако некоторые из Его слов в этом отношении весьма показательны. Согласно четвертому Евангелию Он дал обетование об Утешителе. «Утешитель же, Дух Святый, Которого пошлет Отец во имя Мое, научит вас всему и напомнит вам все, что Я говорил вам»63. Поэтому «когда же приидет Он, Дух истины, то наставит вас на всякую истину: ибо не от Себя говорить будет, но будет говорить, что услышит, и будущее возвестит вам. Он прославит Меня, потому что от Моего возьмет и возвестит вам»64.

Следовательно, рассматривая предания о словах и делах Иисуса, а также написание Евангелий, мы должны помнить, что в этой области Иисус обещал помощь Святого Духа. Рассматривая же возрастание и развитие ранней Церкви (как оно представлено в Деяниях апостолов и в Посланиях), мы также должны помнить обетование Иисуса о том, что Святой Дух «наставит на всякую истину». И наконец, рассматривая Книгу Откровение с ее апокалиптическими описаниями будущего, мы должны не забывать обетование о том, что Святой Дух возвестит нам его.

Новый завет об откровении

Новозаветные писатели постоянно утверждают, что Святой Дух, через которого Слово Божие пришло в Ветхий Завет, продолжал действовать, ниспосылая это Слово в благовествовании Иисуса Христа. Например, в Первом послании Петра (1 Пет. 1:10 — 12) утверждается, что древние пророки пророчествовали Духом, а получатели послания услышали Евангелие от «благовествовавших Духом Святым, посланным с небес». Начальные слова Первого послания от Иоанна утверждают, что автор послания — авторитетный свидетель откровения, данного Богом во Христе65.

Павел утверждает, что проповеданное им не есть слово человеческое, но слово Божие, и что Он дал заповеди «от Господа Иисуса»66. Он утвержает также, что избран как апостол Бога и что принял благовестие «через откровение Иисуса Христа»67. Он благовествует «не от человеческой мудрости изученными словами, но изученными от Духа Святого» и пишет далее, что «если кто почитает себя пророком или духовным, тот да разумеет, что я пишу вам, ибо это заповеди Господни»68.

Мы уже видели, какое большое значение придается Ветхому Завету в Послании к Евреям: Ветхий Завет и ветхозаветное откровение низошло от Бога, и, будучи записанным, оно считается Словом Божиим. Однако речь в Послании идет о том, что Новый Завет и новое откровение значимее ветхого, поскольку ветхое было написано Богом через пророков, а новое — через Сына Божия. Поэтому если Ветхий Завет обладает высшим авторитетом, то Новый Завет, если это возможно, должен обладать авторитетом еще более высоким69.

Мы уже рассматривали теорию Темпла, согласно которой в откровении воспринимается «не истина о Боге, но Сам живой Бог»70; ему вторит Балли, утверждающий, что Бог дает нам не сообщение, а общение71. Мы же видим, что в Новом Завете речь идет об информации, полученной в откровении, и об откровении Самого Бога. Поэтому есть основание говорить о «вере, однажды преданной святым»72; и посему Павел призывает фессалоникийцев «стоять и держать предания», «которым вы научены или словом, или посланием нашим»73. Равным образом он призывает Тимофея «хранить преданное» ему74, или, в буквальном переводе, «хранить залог», который, как показывает контекст, является залогом истины. Та же мысль проходит и во Втором послании к Тимофею. «Храни добрый залог Духом Святым, живущим в нас», — пишет ему Павел и призывает передать услышанную весть «верным людям, которые были бы способны и других научить»75. Далее Павел недвусмысленно касается событийной стороны откровения: «Как написано: «Не видел того глаз, не слышало ухо, и не приходило то на сердце человеку, что приготовил Бог любящим Его». А нам Бог открыл это Духом Своим»76.

Вербальная инспирация?

Сегодня идея вербальной инспирации непопулярна, однако популярность нельзя смешивать с истиной, и поэтому может возникнуть необходимость еще раз подумать над такого рода проблемами. Нередко приходится слышать, что до тех пор, пока не появилась библейская критика, Библия в течение многих веков воспринималась как непогрешимое, вербально богодухновенное Слово, однако с появлением библейской критики такой взляд якобы невозможен. Надо отметить, что это характерная черта строго радикального подхода: полное отрицание старого и столь же полное принятие нового. Сейчас, когда стала возможна более правильная перспектива рассмотрения этого вопроса, становится все более очевидно, что библейская критика как таковая не превратила Библию в чисто человеческое творение. В своей книге «The Authority of the Bible» архиепископ Кентерберийский пишет следущее: «Можно показать, что методы и выводы современных критических исследований не приводят к отрицанию авторитета Библии, но, скорее, способствуют нашему осмыслению тех путей, на которых она предстает как истинная, богодухновенная, как слово Божие, данное в откровении»77. Однако эти «пути» можно истолковать по-разному.

Мы уже видели, что наблюдается постепенное возвращение к признанию того, что откровение включает в себя Бога говорящего и Бога действующего. «Дело в том, что, стремясь отыскать действительно весомое учение об откровении, мы до некоторой степени не можем избежать теории библейской инспирации», — говорит Винсент Тэйлор78. Равным образом Джеймс Барр считает, что «непосредственная вербальная связь между Богом и отдельным человеком в конкретных случаях представляет собой, как кажется, неизбежный факт Библии и Ветхого Завета в частности. Бог по воле Своей может говорить конкретные вести в конкретных словах, обращаясь к тем, кого Он избрал»79.

Те, кто отрицают идею вербальной инспирации Библии, часто называют ее «теорией диктовки». Так, Царнт пишет следующее: «Согласно ортодоксальному пониманию Писания оно не развивалось и не наследовалось в процессе развития из поколения в поколение, как любая другая книга; Бог Сам надиктовал его, и библейские писатели, почти совсем лишенные всякой человеческой индивидуальности, служили всего лишь автоматическими орудиями Святого Духа»80. Далее он добавляет: «Таким образом, Библия не оказалась внезапно в один день на алтаре в Иерусалиме, полностью завершенной»; она отражает процесс длительного исторического развития81.

Сегодня даже неловко писать подобным образом. Это вовсе не честное изложение «ортодоксального понимания», а просто дешевая пародия на него, не научное утверждение или аргументация, а образец авторитарного высокомерия. Мы цитируем это только потому, что студентам так или иначе придется столкнуться с пародиями такого сорта в лекциях или книгах. Царнт или не знает, или нарочно искажает «ортодоксальное понимание». То, что кажется в нем столь спорным, в действительности вообще не имеет к нему никакого отношения. Поэтому нам лучше обратиться к Б. Б. Уорфилду, который научно защищает «ортодоксальное понимание» вербальной инспирации и, в частности, говорит следущее: «Конечно, эти книги возникли не внезапно, посредством какого-то чудодейственного свершения, полностью низойдя с небес, подобно брошенной фразе; напротив, как все другие результаты длительного развития, они являются следствием многих процессов, совместно протекавших на протяжении долгого времени… И необходимо учесть подготовку людей к написанию этих книг, — подготовку физическую, интеллектуальную, духовную, которая должна сопутствовать им на протяжении всей их жизни…»82. Далее Уорфилд добавляет: «Пожелав дать Своему народу ряд посланий, например, посланий Павла, Бог приготовил его к их написанию»83. И еще: «Мы не защищаем теорию механической инспирации. Согласно обсуждаемому нами учению каждое Слово Библии — Слово Божие, но верно и то, что каждое ее слово — слово человеческое. Такой взгляд сразу же устраняет множество обычных возражений за их полной неуместностью»84. И действительно, на каждое из возражений, которые Царнт приводит в своей пародии, Уорфилд ответил задолго до того, как тот выдвинул их.

Необходимо рассмотреть, что же понимается под «речением» Бога в полном смысле этого слова. Быть может, те, к кому Он говорил, слышали реальный голос наподобие человеческого? Во-первых, мы не можем отрицать, что, если бы Богу было угодно, Он сообщался бы именно так. Однако если сообщение было словесным, нет необходимости непременно считать, что оно оформилось посредством физического голоса (то есть реальных звуковых волн, распространяющихся в воздухе). Когда мы слышим обычный голос, акт восприятия звука в конечном счете осуществляется в нашем сознании или мозге. Так же, если человек Божий «слышал» Бога, этот процес в конечном счете мог протекать в сознании или мозге. Обращал ли Бог Свое Слово непосредственно к сознанию или нет — это сфера догадок, что само по себе интересно, однако не столь важно. Суть дела заключается в том, что божественному речению вовсе не обязательно оформляться материально, поэтому не следует отрицать его вероятность именно на этом основании.

Кроме того, необходимо отметить, что человек мыслит словами, и поэтому любой непосредственный опыт богопознания так или иначе тяготеет к вербализации. Правда, исходя из этого нельзя считать, что Бог не контролирует данный процесс, протекает ли он в форме «слушания» Бога или же написания Слова Божия. Таким образом, предавшись на волю Божию, человек Божий в богомыслии и написании Слова Божия использует свой собственный разум, однако в то же время может полностью оставаться под водительством Бога.

Доказательство

Мы должны попытаться выяснить, не существует ли какое-нибудь доказательство того, что Бог говорил и действовал, что Библия — богодухновенная и авторитетная книга. Задавшись вопросом, какого рода доказательство было бы для нас наиболее желанным и убедительным, мы увидим, что само существо дела исключает возможность окончательного доказательства. Однако если «факт вдохновенности Библии нельзя подтвердить независимым исследованием, — напоминает Пеккер, — то в таком случае этого нельзя сделать и применительно к таким фактам, как прощение и усыновление»85. Здесь мы сталкиваемся с простым затруднением логического порядка: принять чей-либо авторитет мы можем на основании более высокого авторитета, однако если Библия претендует на высший авторитет, а именно на авторитет Бога, то в таком случае у нас нет более высокого авторитета, к которому мы могли бы обратиться. И в конечном счете нам остается или принять его или отвергнуть. Однако принятие в данном случае протекает не вопреки доводам разума.

Истина Библии может быть убедительно доказана в той степени, в какой она является исторически достоверным повествованием. Например, археология располагает многими свидетельствовами в пользу того, что события, описанные в Библии, действительно имели место. Однако она не может доказать, что эти события были действиями Бога. И тем не менее эти свидетельства имеют важное значение, поскольку в противном случае, если бы имелись свидетельства о том, что упомянутые события недостоверны, это было бы опровержением. Иными словами, если описанных событий не было, ясно, что они не могли быть действиями Бога.

Истинное доказательство имеет практическую основу. Если мы принимаем как факт, что Иисус умер и воскрес, если мы принимаем как божественное откровение, что Иисус умер за наши грехи и что Бог воскресил Его из мертвых, если мы принимаем как божественное обетование, что через распятого и воскресшего Иисуса Христа мы можем получить прощение грехов, а также восстановить добрые отношения с Богом в надежде на вечную жизнь, которая начинается ныне и не кончается никогда — в таком случае мы чувствуем, что на собственном опыте переживаем все вышеперечисленное.

В известном смысле это акт веры, который представляет собой прыжок в неизвестность. Однако в действительности это не так, поскольку мы имеем свидетельства множества мужчин и женщин на протяжении многих веков, начиная от Авраама, примеру которых мы следуем. Авраам просто поверил Богу в слове Его, и это была вера, которой он был оправдан, о чем мы читаем в Ветхом86 и Новом Заветах87. Павел говорит об этом как об образце христианской веры, а автор Послания к Евреям прослеживает примеры такой веры на материале Ветхого Завета. Именно благодаря этим примерам наша вера не представляется нам всего лишь слепым прыжком во тьму.

Конечно, вера в Бога — это не то же самое, что вера в Библию, однако это вера в Бога, который говорил в Библии и на протяжении многих веков через Библию говорил миллионам людей. «Это не гипотеза или догма, а констатация факта, — пишет Алан Ричардсон и далее продолжает — Возражения тех, кто никогда не слышал Бога, столь же убедительны, как попытки дальтоника доказать, что нет никакой разницы между красным и зеленым»88.

Справедливости ради надо отметить, что упомянутый автор отвергает всякую теорию вербальной инспирации, которую воспринимает как диктовку Святого Духа и отождествляет с фундаментализмом. Однако мы уже показали, что вербальная инспирация — это не обязательно диктовка, это, скорее, руководство процессом написания слов, осуществляемое Богом так, что слова выражают именно то, что Ему угодно. Однако как раз об этом и говорит Алан Ричардсон. В действительности он отвергает теорию диктовки, а не вербальную инспирацию.

Еще одно свидетельство в пользу богодухновенности Библии кроется в примечательном единстве ее содержания, о чем мы уже говорили. Хотя это и не доказательство, однако, принимая во внимание повсеместную дискуссию о широком разнообразии источников библейских книг, можно сказать, что живая богодухновенность является самым простым объяснением этого единства.

И тем не менее для христианина окончательное доказательство — в Самом Христе. Именно отношение Христа к Писаниям (т. е. к Ветхому Завету) должно определять отношение к ним христианина. Трудно представить, каким образом христианин смог бы признать авторитет Христа, не принимая авторитета Писания, признаваемого Христом.

Теория вербальной инспирации и библейская критика

Мы уже касались этой темы, однако теперь, после раздельного рассмотрения библейской критики и теологии инспирации и авторитета Библии, нам необходимо вновь к ней вернуться. Мы видели различные предположения и предпосылки, нередко встречающиеся в библейской критике, а также убедились, что основной предпосылкой самой Библии является живой Бог. Мы отмечали, что значительная часть библейской критики по своей природе является всего лишь гипотетическим умозрением, сводящимся к достижению высокого уровня вероятности. Мы подчеркивали также, что согласно основным утверждениям Библии Бог предстает в ней как Бог действующий и говорящий и что сама Библия вдохновлена живым Богом.

Признать, что та или иная книга Библии богодухновенна, еще не значит определить, как или когда она была написана. Это признание не исключает возможности использования различных источников, а также вероятности позднейшего редактирования. Богодухновенность означает, что Бог участвовал в появлении книги на свет, однако не указывает, как это происходило. Теория диктовки исключает из этого процесса всякий человеческий элемент и тем самым фактически упраздняет возможность критики. Однако согласно библейскому взгляду на богодухновенность Бог прибегает к помощи людей, используя их разум.

Иногда, по-видимому, нелегко признать, что Бог, используя бренных и грешных людей, создал Библию, на вербальном уровне проникнутую Его Духом. В. Х. Бенэйбл проводит интересное сравнение с теорией информации, показывая, что полная последовательность информативного ряда обеспечивает точный прием информации из самых отдаленных пространств; таким образом, несмотря на видимые погрешности точность передачи все-таки имеет место. Эта иллюстрация может быть принята во внимание.

Серьезный конфликт между библейской критикой и теорией вербальной инспирации возможен только в том случае, если первая прибегает к нехристианским и небиблейским предположениям или использует не-состоятельные методы исследования, а вторая страдает небиблейской косностью. В принципе, для конфликта нет никаких оснований. Все это, конечно, может показаться смехотворным упрощением истинного положения вещей, однако не мешает вспомнить, что критика не может дать полного ответа на все проблемы библеистики, что исследователи спорят друг с другом, теории меняются по самым разным причинам, а некоторые из них (несмотря на то, что принадлежат весьма серьезным ученым) в действительности неприемлемы, поскольку неприемлемы их исходные предпосылки. С уверенностью можно сказать, что никакие подлинно «выверенные результаты» библейской критики не могут поставить под сомнение богодухновенность и авторитет Библии. Ранее мы подчеркивали, что в случае возникновения кажущегося конфликта необходимо исследовать основу каждого из якобы противоречащих друг другу фактов или теорий. Поэтому студенту, приступающему к религиозным исследованиям, необходимо изучить исходные точки, служащие основанием для признания богодухновенности Библии и ее авторитета, прочитав, по меньшей мере, какую-то вводную литературу по этой теме, поскольку эта глава представляет собой всего лишь весьма краткий очерк. Принимая во внимание всю крепость данных оснований, лучше отказаться от торопливого решения, нежели капитулировать перед возникшими трудностями. Не стоит отказываться ни от билейской критики, ни от учения вербальной инспирации. Не оставляя своих критических исследований, христианин, однако, может использовать Библию как Слово Божие и, читая ее, встречаться с Самим живым Богом.

Глава девятая. Некоторые проблемы ветхозаветной библеистики

ВВЕДЕНИЕ

Читать Ветхий Завет — все равно что есть большого краба: панцирь огромный, а мяса внутри почти нет». Быть может, это высказывание китайского пастора1 вызовет у нас некоторую долю сочувствия, однако и Дж. Боуден отмечает, что «на практике Ветхий Завет вполне резонно утрачивает свое значение»2. Нередко приходится слышать, что Ветхий Завет примитивен и что Бог Ветхого Завета — не Бог Нового Завета, поэтому иногда раздаются голоса, что Ветхий Завет устарел и, следовательно, его надо оставить.

Все это не ново; во втором веке христианской эры то же самое предлагал сделать Марцион, а последователи у него были всегда. Однако в случае с Марционом мы можем кое-чему поучиться, поскольку, убрав Ветхий Завет из Библии, он обнаружил, что ему придется устранить и значительную часть Нового3. В отличие от Марциона, мы не можем с той же легкостью отделить один Завет от другого, поскольку видим, что между ними существует «органическая взаимосвязь»4. И действительно, современное направление библеистики, известное под названием «истории спасения» и приобретающее все большую популярность, рассматривает спасительные действия Бога в их органическом, непрерывном единстве на протяжении всего Ветхого и Нового Заветов5. Около двадцати лет назад эту тесную взаимосвязь показал Раули в своей книге «The Unity of the Bible»6.

Ветхий Завет очень важен для понимания Нового Завета, и потому Райт отмечает, что «только благодаря углу зрения, преломляющемуся через Ветхий Завет, наши глаза улавливают свет, явленный во Христе; в противном случае этот свет тускнеет, и мы не видим его, как подобает»7. Сам Иисус был евреем, воспитанным на Ветхом Завете; на нем же было вскормлено христианство, столь многое от него заимствовавшее. Именно Ветхий Завет дал язык Новому и заложил его основу.

Однако эту взаимосязь необходимо исследовать более внимательно. Нередко приходится слышать, что отношение Ветхого Завета к Новому аналогично отношению (или противопоставлению) обетования и исполнения, закона и благодати, гнева и любви. Однако на самом деле мы обнаруживаем, что обратный порядок этих категорий тоже истинен; мы находим исполнение в Ветхом Завете и обетование в Новом, благодать в Ветхом и закон в Новом, любовь в Ветхом и гнев в Новом8. Несмотря на то, что акценты могут быть различными, оба Завета в равной мере содержат в себе перечисленные категории, и потому противопоставлять Ветхий Завет Новому — значит впадать в явное заблуждение. Нет сомнения в том, что существует определенный прогресс в самооткровении живого Бога, однако Он остается тем же Богом, Который являет Себя в Ветхом и Новом Заветах. Существуют различные периоды в выработке божественного плана спасения (от начала рода человеческого, во времена патриархов, исхода, вавилонского пленения, пророков и, наконец, Сына Божия), однако везде Бог остается все тем же спасающим Богом. Его милосердные и наказующие деяния проходят через весь Ветхий и Новый Заветы.

Если нам кажется, что наказание и гнев характерны только для Ветхого Завета, то не мешает вспомнить, что они встречаются и в Евангелиях, в словах и делах Иисуса (таких, например, как очищение храма), в Деяниях апостолов (смерть Анании и Сапфиры), в апостольских Посланиях (например, 1-я глава Послания к Римлянам) и в Книге Откровения, где изображена примечательная картина гнева Агнца. В то же время ветхозаветная весть пророка Осии о непоколебимой любви и всепрощении Божием звучит в совершенно новозаветной тональности.

Иногда приходится слышать, что Ветхий Завет изображает Бога достаточно примитивно, и потому в данном случае уместно вспомнить слова Дж. Райта: «Сегодня становится все понятнее, что прежние гипотезы о существовании в древнеизраильском культе Бога Горы, Бога Плодородия и Бога Войны, из которых якобы постепенно развился «этнический монотеизм» пророков, в действительности представляют собой вымысел, основанный на предположениях их авторов»9. Прежде чем впадать в необоснованное замешательство, наслушавшись заявлений о примитивности Ветхого Завета, гораздо полезнее посмотреть, о чем же на самом деле он говорит. Конечно, проблемы имеют место, однако, как показывает Райт, многие из них возникают вследствие ложного подхода, при котором иные ученые заранее стремятся отыскать примитивных богов, якобы имевшихся в древнеизраильском культе, а потом думают, что действительно нашли их.

Проблема антропоморфизмов

Говоря о Боге, Ветхий Завет часто использует лексику, характерную для описания человека. Он говорит о Его руке, Его очах, устах, дыхании Его ноздрей, о том, что Бог говорит, что Он посещает Свой народ, что Он любит его и так далее. Вся эта лексика обычно используется при описании человека, и потому уместно спросить, не просматривается ли здесь примитивный взгляд на Бога, который мы должны отвергнуть?

Мысль не нова. В свое время Филон Александрийский пытался «притушить явные антропоморфизмы в изображении Бога… оправдывая Бога философов»10. Однако Бог философов существует только для них, представляя собой объект философской аргументации. Приведем эпизод с Тиллихом; он, как известно, в угоду своей философской концепции Бога отрицал всякий антропоморфизм. Незадолго до смерти его спросили — молится ли он? Он ответил, что медитирует. Можно сказать, что он не имел личностной связи с тем богом, в которого верил.

Напротив, «опыт богопознания, присущий Израилю, в котором Бог предстает как живая Личность, израильскими мыслителями почти полностью понимался в категориях, свойственных описанию человека, то есть предполагающих мысль, речь и действие. В Себе Самом Бог непознаваем, он — «Бог сокровенный» (Ис.45:15; Иов.11:7; Пс.96:2; Исх.33:20)11. Далее Найт следующим образом поясняет такой вид антропоморфизма: «Мы не рискнем пренебречь этим образным мышлением только потому, что оно якобы «раннее» и «примитивное». Образное мышление лежит в основе всего библейского откровения. Так же и в Новом Завете оно используется не меньше, чем в Ветхом»12.

Можно привести и слова Дж. Райта: «Итак, антропоморфизм свидетельствует о личностном отношении Бога к истории, и считать, что мы можем пренебречь им, как принадлежностью примитивной стадии нашего религиозного развития, значит отъединить себя не только от Библии, но и от библейской концепции истинного смысла истории»13.

Приемлемое решение проблемы антропоморфизма около двухсот лет назад было предложено Иммануилом Кантом. Он советовал не выходить за пределы опыта и не надеяться, что, выйдя за эти пределы, мы сможем постичь вещи в себе. Следовательно, считал он, мы не будем приписывать Богу какие-либо свойства, «посредством которых полагаем объекты нашего опыта и, тем самым, избежим догматического антропоморфизма; одако мы припишем их отношению этого Существа к миру и выйдем к символическому антропоморфизму»14. Мы видим, что без такого символизма нам не обойтись, и его надо сохранять, если мы вообще вознамерились размышлять о Боге. Таким образом, если в размышлении о Боге мы используем человеческий язык, это не значит, что мы уподобляем Его человеку, это значит, что мы имеем с Ним связь не в меньшей степени, чем с человеком; человеческий язык описывает Бога в отношении, а не Бога в Себе.

Некоторые вопросы этики

Нравственные нормы Ветхого Завета создают разнообразные трудности для современного человека. Для начала обратимся к Джону Брайту, который сказал: «Очень интересно и довольно странно, что в тех случаях, когда Ветхий Завет задевает наши христианские чувства, он, по-видимому, не задевает «христианских чувств» Христа! Означает ли это, что в этическом и религиозном плане мы восприимчивее Его или, быть может, мы воспринимаем Ветхий Завет и его Бога не так, как Он?»15.

Прежде чем перейти к исследованию конкретных проблем этики, желательно представить общую картину ветхозаветных нравственных норм, которые, как может оказаться, отличаются от наших представлений о них. Всякому изучающему Ветхий Завет полезно прочесть недавно вышедшую небольшую книгу Дерека Киднера «Hard Sayings: The challenge of Old Testament morals»16. Во-первых, согласно Киднеру, мы обнаруживаем, что «нас призывают прямые высказывания и требования, а не нечто нерешенное»17. Полезно помнить, что Ветхий Завет был написан как книга жизни, а не как книга для изучения, и поэтому почувствовать исходящий от него призыв есть лучший способ понимать его.

Киднер подчеркивает, что ветхозаветное отношение к Богу — это отношение страха, знания, веры и любви. «Выясняется, что любовь — это прежде всего обязательство и лишь потом чувство. В этом слове сокрыта суть ветхозаветной нравственности, поскольку основание всех ее требований личностно: это живой Бог»18. Поэтому ветхозаветная этика, в сущности, представляет собой «послушание в любви», что является наивысшей возможной основой нравственности.

Серьезные трудности возникают в связи с повествованиями о массовых убийствах и войнах, а также в связи с некоторыми яростными проклятиями, которые, по-видимому, не согласуются с новозаветным образом Бога. Здесь уместно еще раз напомнить, что божественный гнев и осуждение встречаются и в Новом Завете. В этой связи хорошо сказал Найт: «Мы не имеем права пренебрегать древними повествованиями, содержащимися в ранних книгах Ветхого Завета, или воображать, что мысли о святом Боге, представленные в них, можно отбросить как «примитивные»… Сегодня, напротив, люди довольно часто легкомысленно болтают о Творце неба и земли… В своих мыслях и молитвах они обращаются к Нему с беспечной непочтительностью… На нашу погибель, мы забываем о всей значимости этих повествований»19. Таким образом, вместо того, чтобы запросто подвергать их сомнению, нам надо, чтобы сначала они, так сказать, подвергли сомнению нас. В их основе сокрыто богословие благоговейного трепета перед Богом, Его величием и святостью.

Во многих современных проповедях мы слышим, что Бог ненавидит грех, но любит грешников, и потому, как подчеркивает Найт20, может показаться неожиданным, что в Ветхом Завете «отношение пресвятого Бога к грешному Израилю выражено в гневе, причем не против греха, а против грешника…» (Исх. 32:9 — 10; ср. Иер. 12:8). Если мы чувствуем, что не можем принять это, то в таком случае наш взгляд на грех не так серьезен, как в Ветхом и Новом Заветах.

Та же самая проблема возникает и при рассмотрении так называемых «псалмов-проклятий» (например, 82-й псалом). Будучи христианами, мы можем воспротивиться употреблению таких проклятий, однако надо по-прежнему помнить «страшную святость праведного Бога»21.

Часто говорят, что если Ветхий Завет требовал «око за око, зуб за зуб»22, то Иисус противоречил этому повелению23. Прежде всего надо отметить, что в своем историческом контексте ветхозаветный закон представлял определенный прогресс — разрешалось требовать только равного воздаяния и не более. Иисус же сказал, что лучше и благороднее вообще не требовать возмездия, то есть предложил более развитую нравственную норму.

«Нравственную проблему» другого рода мы видим на примере Самсона. В Ветхом Завете он предстает как судия, воздвигнутый Богом и руководимый Им. Правда, жизнь его оставляет желать много лучшего, поскольку он обуреваем страстями, и тем не менее, его имя упоминается в Новом Завете среди тех, кто «верою» совершил великие подвиги24. И все-таки вряд ли кто посоветует нам следовать его примеру. Это с очевидностью вытекает из остального текста Писания, и мы действительно не собираемся этого делать, однако в то же время нельзя не усмотреть определенной ценности всего повествования. Конечно, израильтяне находились на низком уровне нравственного развития, и Самсон ничем от них не отличался, однако Бог действовал через него. Это не значит, что нравственной облик человека не имеет значения; речь идет о том, что Бог может действовать через человека несмотря на его несовершенство. Отсюда можно сделать очень утешительный вывод, не забывая, однако, что зло все-таки не проходит даром, поскольку страдания Самсона явились прямым следствием его неправедных дел. Таким образом, перед нами предстает гармоничная картина божественного попечения об Израиле, Его милосердия и правосудия.

Обрядовые постановления

Если мы принимаем Ветхий Завет так, как его принимал Христос (то есть как богодухновенное и авторитетное Слово), то в таком случае возникает практический вопрос: должен ли я в полном объеме соблюдать его постановления и повеления? Должен ли я, будучи христианином, пытаться соблюдать все обрядовые постановления Ветхого Завета? Проще всего ответить так: поскольку Новый Завет свидетельствует о том, что церемониальный закон нашел свое исполнение и завершение во Христе, то, следовательно, теперь он никак не касается христиан. Однако складывается впечатление, что в таком случае упраздняется сама идея богодухновенности и авторитетности Писания. Может показаться, что в свое время обрядовые постановления были авторитетны, однако впоследствии перестали быть таковыми.

Надо признать, что такой взгляд на проблему неправомочен. Во-первых, обрядовые постановления надо рассматривать и осмыслять в их историческом контексте. Если самооткровение Бога носит поступательный характер, то в таком случае нам надо выяснить, что Он открыл о Себе именно в этих постановлениях. Мы видим, что Бог настолько свят, что человек вообще не может подступить к Нему. Тщательно разработанные обряды как раз и служат для того, чтобы дать человеку эту возможность, которую он должен осуществлять с должным вниманием и почтением. В этом, конечно, выражается вневременная истина относительно природы Бога. Даже если сегодня эти обряды неприложимы к нам, характер Бога все равно остается тем же. Данный аспект божественного характера с нашей стороны должен отражаться в «страхе Господнем», о котором сегодня (как уже было сказано25) повсеместно и напрасно позабыли. Таким образом, можно сказать, что и сегодня обрядовые постановления несут нам свою весть.

Истолкование ветхого завета

Говоря о Ветхом Завете, необходимо вспомнить еще несколько моментов. Роули предостерегает нас от «топорного буквализма»26. Например, поэзию следует читать как поэзию и, быть может, сюда надо отнести и антропоморфизмы. Однако помимо этого все следует читать в контексте, поскольку известно, что текст без контекста может быть предвзято истолкован. Несмотря на то, что стало вполне привычным цитировать разрозненные стихи, недвусмысленно излагающие те или иные истины, всегда сохраняется опасность, что их вырванность из контекста может ввести в заблуждение. Например, в Книге Иова разворачивается долгий спор между Иовом и его «утешителями», а в конце Книги Бог упрекает этих «утешителей» за все ими сказанное. Совершенно ясно, что если мы возьмем отдельный стих из речи какого-нибудь «утешителя», он вполне может противоречить идее всей Книги. Поэтому, если мы считаем, что эта Книга богодухновенна, мы должны брать ее в целом и истолковывать отдельные стихи в свете этого целого. Признать богодухновенность Библии — не значит признать, что любой ее стих можно использовать как доказательство того или иного положения. Каждый стих надо осмыслять в его непосредственном контексте, который, в свою очередь, должен осмысляться в контексте всей Книги, а та — в свете всей Библии в целом. Только таким путем мы сможем прийти к «богословию Ветхого Завета» и к «библейскому богословию».

Повествования о творении и грехопадении

Итак, перед нами стоит вопрос, являются ли эти повествования мифом или реальной историей? Если это «миф», то, следовательно, все рассказанное в них в действительности не происходило; если же это «история», то в таком случае можно говорить о буквальном пересказе того, что на самом деле имело место. Лучше вообще не употреблять термина «миф», поскольку он достаточно полисемантичен27. По меньшей мере, мы можем рассматривать эти повествования как «историю» в том смысле, что творение «реально совершилось» и что Бог действительно сотворил Вселенную, мир и человека.

Этот вопрос, однако, можно сформулировать иначе: какую истину содержат эти повествования — религиозную или научную? Надо, впрочем, признать, что такая постановка вопроса заранее создает определенные проблемы, поскольку предполагается, что обе истины противостоят друг другу или носят альтернативный характер. Упомянутые повествования не научны в том смысле, что они и не предполагались быть таковыми. В то же время, если с научной точки зрения они неистинны, трудно допустить, что они истинны с точки зрения религиозной. Невозможно утверждать, что сотворение Богом Вселенной в научном плане ложно, а в религиозном истинно. Утверждение может быть истинным или ложным, однако его язык в большей степени может быть религиозным, нежели научным; и употребляться он может больше в области религиозной, чем в научной. Однако в рамках нашего единого понимания Вселенной религия и наука должны дополнять друг друга, акцентируя внимание на различных аспектах и не противореча одна другой.

Может показаться, что из библейских повествований мы признаем только факт творения, но не его метод, только общую картину, но не подробности. Но прежде чем прийти к такому заключению, надо весьма обстоятельно исследовать эти повествования и выяснить, что в них есть, а чего нет. Мы увидим, что 1-я глава Книги Бытия является самым возвышенным и величественным рассказом о сотворении Богом Вселенной, однако напрасно мы будем отыскивать какие-либо подробности того, как Он это сделал.

А теперь коротко рассмотрим, каким образом соотносятся друг с другом библейская и научная идеи о происхождении Вселенной и человека. Начнем со Вселенной. В целом, о происхождении Вселенной существуют две в равной мере весомые научные теории: теория «большого взрыва» и теория «непрерывного творения». Здесь мы коснемся только основных принципов обеих теорий. Согласно первой, если мы проследим историю развития Вселенной в обратном порядке, то в конечном счете придем к так называемому нулевому времени, когда произошел взрыв сверхплотной материи. В результате этого взрыва из сверхплотной материи возникла Вселенная, а затем звезды, солнце и планеты. В данном случае проблемы согласования науки и религии не существует. Можно сказать, что сначала Бог сотворил первоматерию (как об этом сказано в 1-й главе Книги Бытия), а затем сотворил взрыв и все, что за ним последовало. Таким образом, данную теорию можно рассматривать как попытку описать то, как творил Бог.

На первый взгляд может показаться, тем не менее, что со второй теорией дело обстоит сложнее. Согласно ее положениям Вселенная вообще никогда не начиналась, а творение материи продолжается до сих пор, всегда происходило и будет происходить. Нет необходимости вдаваться в подробности этой теории, но некоторые моменты надо отметить. Любопытно, что она для своего научного лексикона заимствует термин «творение». В известном смысле мы можем как-то понять выражение «Бог сотворил», однако трудно уловить значение слова «творение», если при этом речь не идет о творце. Глагол «творить» мы можем употреблять только с субъектом, но согласно этой теории творца нет. В таком случае более уместно было бы назвать ее теорией непрерывного «появления» материи, но тогда остается широкий простор для толкований. Нас же интересует, насколько так называемая теория непрерывного творения совместима с библейским повествованием. Рассуждая об этом, Э. Л. Мэсколл подчеркивает, что даже если она верна и начала Вселенной никогда не было, надо все-таки объяснить, почему она вообще существует. Следовательно, данная теория не только не противоречит библейскому повествованию о творении, но, напротив, предполагает его.

Сейчас нам важно просто показать, что в принципе между наукой и религией не существует противоречия в том, что касается учения о божественном творении. Поэтому относительно происхождения Вселенной можно сказать, что из Ветхого Завета мы узнаем о ее сотворении Богом, но не о том, как именно это произошло. За объяснениями мы обращаемся к науке.

Второй вопрос касается происхождения человека. Нередко он ставится в альтернативной форме: творение или эволюция? Однако такая постановка вновь предрешает результат, поскольку предполагается, что эти идеи несхожи и даже противоречат друг другу. Идея эволюции часто преподносится как полное и окончательное разъяснение, альтернативное вере в Бога. Нам же надо понять, что научная теория эволюции (независимо от того, истинна она или ложна) не может исключить Бога. Здесь мы тоже коснемся основных принципов, не вдаваясь в подробности. Хотя с момента своего появления эта теория была расценена как антихристианская и встретила сильное сопротивление со стороны духовенства и верующих, в настоящее время полемика почти угасла. Есть, правда, христиане, которые до сих пор резко противостоят теории эволюции как дьявольскому учению и считают, что признание этой теории (в любом смысле) означает пагубный компромисс и отвержение авторитета Библии. Многие, однако, считают, что между эволюцией и творением нет столь резкого противостояния. Если эволюционная теория истинна, то в таком случае она просто описывает то, как Бог сотворил животных, человека и вообще живые существа.

В библейском повествовании о сотворении человека мы находим два очень важных утверждения: Бог сотворил человека по Своему образу и сотворил его из праха земного. Следовательно, человек связан с самым высоким и самым низким началом. Если мы усвоим, что согласно повествованию мы, в сущности, прах, то в таком случае возражений против эволюционной теории, относящей нас к животным, не будет. С одной стороны, человек действительно просто прах и просто животное. Он появился благодаря творческому акту Бога, однако из Библии не ясно, пользовался ли Он при этом непосредственно земным прахом или же использовал другие материалы. Бог по всемогуществу Своему одинаково легко мог совершить акт творения в долю секунды и за миллионы лет. «Шесть дней», о которых идет речь в библейском повествовании, не способствуют нашему пониманию этого события, и нет никакой уверенности в том, что речь идет о шести днях в буквальном смысле. Многие усматривают в них простое деление акта творения на шесть частей. Отметим, что истолкование слова «дней» как периодов не является просто попыткой примирить творение с эволюцией; такое истолкование предложил Августин около пятнадцати веков назад29.

Библейское повествование о творении — это не просто рассказ о происхождении мироздания, это описание чего-то важного в отношении природы Бога, человека и Вселенной, а также описание связи Бога и человека, Бога и Вселенной и, наконец, человека и Вселенной. Бог Библии — это живой Бог, и это значит, что Он как живое Существо активно действует в сотворенном Им мире и всегда остается его Творцом в настоящем, а не в прошлом. Чудеса и сверхъестественное начало, описанные в Библии, целиком согласуются с таким образом Бога30. Кроме того, это живой Бог, с Которым человек, будучи его творением и отвечая на Его самооткровение, может вступить в личную связь31. Человек предстает как существо, которое своим телом связано с материальным миром, но в то же время сотворено по образу Бога и призвано «владычествовать» в Божием мире, представляя в нем Бога32. Человек был сотворен не как автономное существо (о чем сегодня довольно часто и тщетно пытаются говорить), а как творение Божие, истинное бытие и подлинная свобода которого должны были осуществиться в послушании Богу и в содружестве с Ним. Однако все сложилось иначе.

С историей творения тесно связана история грехопадения. Человек пожелал жить независимо от Бога, своего Творца, и быть автономным; история грехопадения, по сути дела, представляет собой историю непослушания Богу. В результате, вкусив зла, человеку пришлось познать добро и зло, и его природа извратилась. Вследствие грехопадения человек, оставаясь существом, сотворенным по образу Божию, противоборствует Богу, причастный Богу живому и праху земному, он в то же время оторван от Бога; будучи сотворен «хорошо весьма», он стал нечестивым33. Поэтому и современный человек обладает потенциально доброй, но испорченной природой, а это значит, что он способен как на самые благородные, так и на самые низкие поступки. Это значит также, что человек по своей природе греховен и, следовательно, не может найти Бога, если Бог по милосердию Своему не покажет ему обратную дорогу; и еще это означает, что разум человека настолько поражен грехом, что сам он не в состоянии постичь Бога.

История грехопадения имеет принципиальное значение для всей Библии. После того как совершенное творение совратилось со своего пути, начался долгий процесс божественного самооткровения и спасительных деяний, восстанавливающих человека в его содружестве с Богом.

И наконец, мы сталкиваемся с проблемой буквального понимания истории грехопадения. В известном смысле эта проблема не столь велика, как может показаться на первый взгляд, ибо как бы мы не рассматривали эту историю (буквально или символически), конечный результат остается одним и тем же: человек — это падшее творение с нереализованными возможностями, испытывающее потребность в божественном откровении и спасении. Признавая авторитет Библии, мы вынуждены признать как факт, что Бог сотворил человека и что этот человек пал, однако мы не можем достоверно знать подробностей этих событий, которые, в конечном счете, не столь важны.

Мы видим, что первые главы Библии, которые поначалу так нелегко принять, не только понятны, но и имеют принципиальное значение. При обстоятельном их рассмотрении проблемы исчезают. Конфликт с наукой вызван не принципиальным расхождением между наукой и Библией, а предвзятыми мнениями. В Книге Бытия мы обретаем не науку или миф, а подлинное Слово Божие.

Глава десятая. Христос и критицизм

Пожалуй, для студента одним из самых сложных разделов религиозных исследований является христология, то есть исследование вопроса о том, кем в действительности был Иисус Христос и кем Он остается. Этот вопрос вселяет тревогу, поскольку для христианина сама его постановка как бы бросает вызов средоточию и основам его веры в жизни. Однако это не дает права уклоняться от такого рода исследований — скорее напротив, ибо если христианство истинно в самом себе, оно выдержит любые испытания, если же оно ложно, то чем скорее мы узнаем об этом, тем лучше. Христианин, вера и убеждения которого прошли суровую проверку и который сумел выдержать нелегкое испытание, обретает немалую духовную силу. Не мешает вспомнить, что с самого начала Христос и христианство были предметом нападок, однако они выдержали это и торжествуют доныне.

Человеческая природа Иисуса

Беспокойство вызывает не только предмет исследования, но и способ его подачи. Часто приходится слышать, что в прошлом божественность Иисуса подчеркивалось столь сильно, что Его человеческая сущность почти не принималась во внимание; о Нем говорили как о Боге в человеческом одеянии. Поэтому теперь, убеждают нас, необходимо восстановить равновесие, что в действительности означает уход в противоположную крайность. Царнт, например, считает, что Иисус Христос, конечно, «больше, чем просто человек»; он принимает старую формулу — «истинный человек и истинный Бог», однако добавляет, что «говоря об «истинном человеке», необходимо иметь в виду, что в данном случае речь идет об Иисусе строго в пределах того, что исторично и, следовательно, исторически возможно; равным образом формулу «истинный Бог» надлежит истолковывать так, чтобы не упразднять любое исторически допустимое понимание «истинного человека». Поэтому он настаивает, что «Иисус как Сын Божий не содержит в своей природе ничего «надисторического», «сверхъестественного» или даже неестественного»1. Таким образом, мы видим, что, признав за Иисусом Его божественную природу, автор лишает эти слова всяческого смысла и делает из Него одного лишь человека.

В качестве еще одного примера можно упомянуть о статье П. Н. Гамильтона «Some Proposals for a Modern Christology»2. Отметив неразрешимые проблемы в том, что касается попыток «обяснить» воскресение3, автор разворачивает свою аргументацию по вопросу о природе Христа. Всякое действие, утверждает он, может быть Божьим или человеческим, но не тем и другим одновременно; какими бы познаниями мы не располагали, мы знаем, что Иисус был человеком, следовательно, Его действия были человеческими и, не будучи божественными, пребывали «в соответствии» с волей Бога4. «Ничто не должно ослаблять сопутствующую нам веру в человечество Иисуса», — добавляет он5 и говорит далее, что логически «нельзя описывать Иисуса как человека и в то же время утверждать, что Бог пребывает в Нем иначе, нежели Он пребывает в других людях»6.

К вопросу о логике

А теперь мы позволим себе отметить, что лежит в основе утверждений о чисто человеческом образе Иисуса. В обоих случах это «логика» упомянутых авторов, которая, по сути дела, является голым предположением, упраздняющим вопрос о том, был ли Иисус уникален по своей природе и если да, то каким образом. Предпосылка такова: поскольку Иисус был человеком, Он не мог быть чем-то большим, то есть или человек, или нет. Однако считать, что этот вопрос можно разрешить только «логикой», значит допускать полную автономию человеческого разума и полностью отрицать необходимость откровения. Такая точка зрения совершенно противостоит библейскому взгляду на Бога и человека. «Мои мысли — не ваши мысли, ни ваши пути — пути Мои, говорит Господь. Но как небо выше земли, так пути Мои выше путей ваших и мысли Мои выше мыслей ваших»7. «Мы, будучи людьми, — проницательно говорит К. С. Льюис по этому поводу, — знаем, о чем мы думаем, и приходим к выводу, что учение о воскресении, вознесении и втором пришествии несоразмерно нашим мыслям. Но, говоря так, мы, быть может, выражаем мысль Божью?»8. Нам может показаться, что, называя Иисуса истинным человеком и истинным Богом, мы противоречим нашей человеческой логике; но в таком случае нам надо убедиться, не является ли это логикой Бога. Все вопросы, о которых мы упоминали, говоря о религиозных исследованиях, соотносимы с проблемами христологии (предпосылки исследований, чудеса и сверхестественное, воскресение Христа, библейский критицизм, история и божественное откровение).

Приступая к изучению христологии, студент прежде всего должен помнить, что среди ученых нет единодушия в этой области и об этом не следует забывать, даже если ему покажется, что он располагает выводами, представляющими собой строго научную оценку материалов. Теория «достоверных результатов» сегодня весьма устарела, поскольку один перечень таковых приводит к иным выводам. В отчаянии студент может воскликнуть вместе с папой: «Кому решать, если доктора разноречивы?» Очень важно читать книги, содержащие различные точки зрения, и особенно те из них, в которых содержится критика общепринятого мнения. Читать по какой-либо теме только одну книгу, как предлагает Фуллер9, значит иметь об этой теме весьма однобокое представление; полезно почитать что-либо более консервативное, например, Кульмана10 и Карла Генри11, не помешает также разобраться во взглядах Моула12 и Маршала13. Читать только либералов и радикалов или только консерваторов значит в любом случае ограничивать свой кругозор; новозаветную теологию Концельманна14 желательно уравновесить теологией Иоахима Иеремии15, поскольку оба ученых используют радикальные методы исследования и радикально мыслят, но приходят к различным выводам.

Несколько основных посылок

Здесь мы хотим только рассмотреть методы, подходы и посылки, используемые в современной христологии, и тем самым дать начальный ориентир в дальнейших исследованиях. В своей работе «The Foundations of New Testament Christology» Фуллер как раз стремится заложить эти основания, и посему рассмотрим, как он их представляет.

Работа начинается с изложения его собственных «богословских предпосылок», и первая гласит, что христология — это «исповедание веры», «ответ на конкретную историю» и, следовательно, она «как таковая не является частью подлинного откровения или Божьего действия во Христе»16. Все это весьма примечательно, так как автор заранее решает, пользуясь исходным допущением, дать ответ на всю проблему целиком. С его точки зрения, христология представляет собой нечто открытое человеком, а не явленное Богом; она исходит не от Христа, а от Церкви. В таком случае получается, что в Евангелиях мы не найдем христологии, исходящей непосредственно от Христа, однако такое утверждение является всего лишь посылкой, сделанной до исследования имеющихся материалов. Из первой посылки вытекает вторая, согласно которой в Евангелиях рассказывается не об Иисусе в период Его земного служения, а о богословии Церкви, развившейся после того, как Он покинул землю. Это лишь предположение, весьма распространенное сегодня. Приняв эту посылку, мы приходим к выводу, что в Евангелиях нет ничего, что можно было бы принять без оговорок, поскольку все, что там имеется, Церковь могла изменить или даже выдумать.

Сколь бы ни были популярными эти два допущения и какая бы отточенная аргументация ни пускалась на их обоснование, они остаются допущениями, хотя и примечательными в своем роде, если мы учтем, что в итоге нам приходится вычитывать из имеющихся материалов прямо противоположное тому, что они собирались сказать. Поэтому не вызывает удивления, что Лэнгмид Кэссерли пишет о «глупости современной теологии»17.

Согласно третьей основной посылке в верованиях ранней Церкви прослеживаются обособленные периоды развития. Бультманн проводит четкое различие между ранней Церковью и Церковью периода эллинизма, считая, что последняя несет на себе ответственность за проникновение в христианство идей греческой философии. Хан прослеживает три периода до апостола Павла, и Фуллер согласен с ним. Согласно этой точке зрения первый период пришелся на палестинское христианство, второй — на иудеохристианство эпохи эллинизма и третий — на христианство среди обращенных язычников той же эпохи. Утверждается, что в своем развитии христианство прошло через эти три обособленнных периода и что «критические предпосылки и методы… дают нам возможность провести различие между оформившимися пластами предания»18. Основываясь на этой посылке, некоторые авторы «настоятельно подчеркивают, что христология в самых ранних своих формах не знала идеи о том, что Иисус обладал божественной природой; в палестинском окружении такая идея была немыслима»19.»Сама идея воплощения, допускающая вывод о предсуществовании, была совершенно чуждой христологии ранней Церкви», пишет Фуллер20, полагая, что ранние высказывания о Христе говорили только о том, что Он делал, и ничего не говорили о том, кем Он был. Согласно его точке зрения только с началом миссионерства среди язычников христианство стало говорить о том, кем был Иисус21.

Вывод из всего сказанного весьма серьезен, так как получается, что на самом деле Иисус вовсе не таков, каким Он изображен в Новом Завете. Возвышенный образ воплощенного Сына Божия, прямо или косвенно проходящий через весь Новый Завет, отметается как позднейший домысел, и мы остаемся с человеком, которого обожествили его последователи, обладавшие более творческими способностями, чем он сам.

Верны ли эти предпосылки?

Уместно спросить, на чем основано утверждение, что в раннем христианстве существовали обособленные церкви язычников, развивавшиеся независимо от иудеохристианских общин? Нейлл упоминает Концельманна, который дважды говорит о том, что ни в одном источнике, которым мы располагаем, нет никаких свидетельств того, что существовали какие-то обособленные церкви язычников. «Все, что мы о них говорим, обусловлено нашими более или менее сомнительными выводами», — указывает Нейлл, находя «странным», что Бультманн пишет сто страниц о «жизни и мышлении тех языческих общин, о которых мы не можем с уверенностью сказать, существовали ли они когда-либо вообще»22.

Материалы как раз свидетельствуют об обратном и не дают оснований говорить об обособленных общинах, воображенных Бультманном и Фуллером. «У нас нет свидетельств ни об одной христианской общине в мире, — продолжает Нейлл, — которая в своей основе не имела бы Ветхого Завета… Мысль о том, что и там существовали какие-то группы, которые не ощутили на себе взаимосвязи Церкви и Ветхого Завета и которые самостоятельно, пользуясь терминами и категориями, присущими эпохе эллинизма, развили учение о Христе, не имеющее ничего общего с Ветхим Заветом, не имеет под собой никаких оснований»23.

Упомянутая теория предполагает эволюционное развитие христологии и, как подчеркивает Моул 24, имеет в своей основе не только посылку о существовании обособленных общин, но и мысль о хронологической последовательности в формировании христологических идей. Однако несмотря на то, что каждая община имела свое лицо, «из этого вовсе не следует, что имела место прямая эволюция от «низшего» к «высшему», что христология в ее «высшей» форме не дает истинного изображения Христа, каким Он был изначально, и что какая-либо конкретная ее форма берет начало в каком-то конкретном регионе».

Мы уже говорили о единстве Библии, и в данном случае прежде всего важна мысль о единстве Нового Завета, поскольку в нем мы видим примечательное родство мыслей, даже если они выражены по-разному. Хантер, писавший об этом единстве почти тридцать лет назад, выявил «одну общую духовную установку по отношению к Иисусу… для всех и каждого «Иисус — Господь»25. «В своей основе христология Павла, — пишет он далее, — не имеет принципиальных различий с христологией ранней Церкви», что, в частности, можно видеть на примере сравнения 21-го стиха 2-й главы Деяний апостолов с 13-м стихом 10-й главы Послания к Римлянам или же 12-го стиха 4-й главы Деяний апостолов с 11-м стихом 3-й главы Послания к Коринфянам26.

Второй весьма важный вопрос — это вопрос о времени. Считается, что Павел засвидетельствовал наивысший этап развития христологии, однако ранние сочинения, явившие ее во всей полноте, появились всего лишь на двадцать лет позднее возникновения ранней Церкви. Шервин-Уайт, специалист по древней истории, признается, что больше всего его удивляет предполагаемый темп развития»27. Похоже, что времени было совсем немного, чтобы считать такую теорию обоснованной.

К вопросу о подлинности

А теперь рассмотрим методы, посредством которых пытаются определить, что в Евангелиях подлинно, то есть исходит от Самого Иисуса, а что нет. Эта тема до сих пор обсуждается и развивается. Фуллер утверждает, что если речение, приписываемое Иисусу, имеет какую-либо параллель в иудейском предании, если оно отражает «веру, практическую жизнь и положение» Церкви после первой Пасхи, его нельзя считать подлинным28. Сегодня такое утверждение кажется весьма произвольным. Совершенно необоснованно полагать, что Иисус не мог сказать чего-то такого, что имеет параллель в иудаизме. Непонятно, почему Он не должен был этого говорить. С другой же стороны, устанавливая, что то или иное речение как-то могло отражать жизнь ранней Церкви, мы вовсе не доказываем, что оно непременно должно быть ей присуще и никак не может быть связано с Иисусом. Крайне тенденциозно было бы утверждать, что любое речение «отражает» жизнь той или иной общины29.

Рассмотрим применение этого принципа на конкретном примере. Говоря о голосе с неба, который был услышан во время крещения Иисуса и был обращен к Нему как к «рабу», Фуллер утверждает, что именно ранняя Церковь осмысляла Иисуса в этих категориях, и, следовательно, «голос с неба надо рассматривать не столько как воспоминание Иисуса о Своем опыте крещения, сколько как проявление веры, характерное для самых ранних этапов существования палестинской церкви». «Его нельзя рассматривать как свидетельство того, каким образом Иисус осмыслял свое предназначение», — добавляет он30

Такие доводы совершенно неубедительны. На деле это вовсе не доводы, а просто утверждение. Никак не объясняется, почему же все-таки Церковь не могла унаследовать эту идею от Самого Иисуса. Говорить о том, что она выдумала ее и затем внесла в повествование о крещении, значит предаваться чистейшей спекуляции. Если не Сам Иисус, то кто или что явилось источником вдохновения для Церкви?

«Сын Человеческий»

В качестве другого примера можно рассмотреть, каким образом Фуллер трактует наименование «Сын Человеческий». В настоящее время оно является средоточием многочисленных споров, и поэтому полезно взглянуть на некоторые их особенности. «Иисус не мог отождествлять себя с грядущим Сыном Человеческим, поскольку тот должен был прийти в конце времен на облаках», — пишет Фуллер31. Согласно этому исследователю Иисус считал, что Его собственная миссия будет оправдана Сыном Человеческим при скончании мира32. Делая обзор книги Фуллера, Маршалл отмечает, что если Иисус не отождествлял Себя с Сыном Человеческим, а Церковь делала это, то, следовательно, образ Иисуса понимался неверно и Церковь исказила реальные события, наделив Его божественным самосознанием33. И опять стремясь вложить в имеющиеся данные прямо противоположный смысл, Фуллер перетасовывает их, причем делает это совершенно произвольно, бездоказательно и неприглядно. Такая трактовка литературы весьма своевольна.

Вслед за Бультманном он утверждает, что «в высказываниях о Сыне Человеческом есть внутренняя непоследовательность»34. Не делая никаких попыток примирить эти кажущиеся непоследовательности, Фуллер просто утверждает, что многие из высказываний неподлинны. В противовес этому Морна Хукер, исследовав все высказывания о Сыне Человеческом в Евангелии от Марка, приходит к выводу, что они взаимосвязаны и дают цельную картину35. По-видимому, такая точка зрения более истинна, нежели первая; лучше пытаться объяснить имеющиеся данные, чем произвольно их тасовать.

Те, кто отрицают подлинность этих высказываний, считают, что они порождены Церковью, и, стремясь это доказать, проявляют немалую изобретательность, объясняя их происхождение. Сюда, в частности, можно отнести К. Кольпе36 и Н. Перрина37. Примером крайне радикального критического подхода является и Концельманн. Он не задумываясь отвергает аргументы в пользу подлинности высказываний, а затем «разделывается» с каждым из них по отдельности или сразу с несколькими. Он, в частности, категорически утверждает, что речения о грядущих страданиях Иисуса на самом деле были пророчествами, написанными после реального события; высказывания о Сыне Человеческом на земле он отвергает одно за другим (по большей части не вдаваясь в разъяснения) на том основании, что они догматичны и, следовательно, были порождены Церковью. Что же касается высказываний о грядущем Сыне Человеческом, то согласно Концельманну два из них восходят к Книге Пророка Даниила и потому неподлинны (хотя это и не очевидно), одно ориентировано на утешение во время гонений и, следовательно, родилось в Церкви, — таким образом, остается только речение из 38-го стиха 8-й главы Евангелия от Марка. Оговорившись, что «в подлинности этого высказывания уверены почти все», Концельманн считает, что оно никоим образом не могло исходить от Иисуса, и тоже отвергает его38. Для тех, кто уже согласен, что христианское богословие вышло из Церкви, а не от Христа, такая манипуляция с материалом, по-видимому, вполне приемлема; однако для тех, кто не склонен считать, что Церковь обладала более творческими способностями, чем ее Творец, аргументы Концельманна кажутся крайне шаткими и неубедительными. Совершенно непонятно, почему Иисус не мог предсказать Свою смерть, и, кроме того, если высказывание каким-то образом соотносимо с жизнью Церкви, это вовсе не является доказательством того, что оно и родилось в ней; если же оно представляет собой цитату из Книги Пророка Даниила, то опять-таки совершенно непонятно, почему Иисус не мог ее процитировать. Мысль о том, что какое-то высказывание было утешением во время гонений, скорее подтверждает, что оно было сохранено во всей своей подлинности, и не доказывает, что кто-то сочинил его впоследствии, дабы утешить гонимых. В завершение можно сказать, что все, что «непостижимо» для Концельманна, вполне постижимо для других. По-видимому, заранее уверившись, что все высказывания родились в Церкви, он затем пытается это доказать.

О мере подлинности

Сложившаяся ситуация подводит нас к основному вопросу: возможно ли с точки зрения библейской критики рассматривать евангельские материалы как достоверные? Разнообразие мнений безгранично. Так, например, Перрин с самого начала заявляет, что бремя доказательства должно лежать (sic) на признании подлинности этих материалов39. Иными словами, до тех пор, пока какое-либо высказывание, приписываемое Иисусу, не будет признано подлинным, нам надо считать его неподлинным. Надо сказать, однако, что столь скептическая установка разделяется не всеми. Иоахим Иеремия, например, говорит прямо противоположное; подытоживая проведенное им исследование лингвистических и стилистических свидетельств, он заключает, что «в синоптической традиции надо доказывать не подлинность, а неподлинность речений Иисуса»40. Иными словами, до тех пор, пока не будет доказано, что речение, приписываемое Иисусу, неподлинно, мы должны считать его подлинным. Следует особо отметить, что к такому выводу Иеремия приходит после собственного прочтения имеющихся материалов, а не просто из пристрастия к консервативной точке зрения; и, чтобы быть честными до конца, надо также добавить, что он не считает подлинными все высказывания.

Проблема подлинности материалов Евангелий является вполне оправданной частью критического подхода к их изучению. Речь, однако, идет не о том, чтобы пытаться доказать истинность или ложность всей совокупности имеющихся данных, но о том, чтобы рассматривать каждый вопрос отдельно. Мы уже видели, что существуют прямо противоположные отправные точки. Ничего не говорится о работе Святого Духа в деле сохранения подлинных речений, однако всякий, кто это принимает, не может с легкостью отвергать предание, отраженное в Евангелиях, как принципиально неподлинное. В то же время признание работы Святого Духа не освобождает нас от необходимости весьма тщательного исследования речений, и, если они действительно подлинны, они выдержат проверку. Характерно, что в работах исследователей, утверждающих неподлинность основной части материала, иногда используется правдоподобная аргументация и нередко звучат весьма гипотические посылки. Для того чтобы убедиться в этом, достаточно взглянуть почти на каждую страницу в изысканиях Фуллера. Такие слова, как «очевидно» и «ясно», ни в коей мере не заменяют доказательств. Мы же видим, что, рассматривая слово «Сын» и выражение «Сын Божий» в аспекте осмысления Иисусом Самого Себя и Своего предназначения, Фуллер поступает следующим образом: один случай употребления этого слова, «по-видимому», не является подлинным, другой, «вероятно», таков же, а о третьем «можно думать», что и он примыкает к двум первым41. Наверное, он заранее решил, что имена Иисуса неподлинны.

Итак, мы видим, что современный критицизм сделал несколько довольно острых попыток опровергнуть подлинность речений, приписываемых Иисусу; и если мы считаем, что окончательный взгляд на личность Христа может сложиться только после изучения всех этих титулов, критики, как видим, начинают с того, что сразу отрицают подлинность большинства из них. Однако надо отметить, что такой подход весьма далек от единодушной поддержки и не все склонны говорить в пользу отрицания.

Исследуя материалы

Сомневаясь в том, что Иисус называл Себя Сыном Человеческим, и допуская, что такое наименование родилось в лоне Церкви, мы наталкиваемся на одно серьезное препятствие: все имеющиеся в нашем распоряжении свидетельства говорят о том, что Церковь не прибегала к этому наименованию. В Деяниях святых Апостолов оно встречается только один раз, да и то в особом случае42. Все, напротив, свидетельствует о том, что Иисус Сам пользовался им; в Евангелиях же никто не использует это имя в обращении к Иисусу или в разговоре о Нем, — не делала этого и Церковь. Следовательно, нет оснований утверждать, что Церковь приписывала его Иисусу, если ни Он, ни она не употребляли его. Более того, есть основания говорить о последовательном употреблении имени «Сын Человеческий» Самим Иисусом на протяжении Его земной жизни и о том, что впоследствии оно использовалось нерегулярно43.

Проверить теорию, согласно которой Евангелия свидетельствуют о вере Церкви и не содержат в себе подлинных речений Иисуса, можно путем сравнительного анализа двух сочинений, принадледащих перу апостола Луки, — его Евангелия и Деяний. Это и проделали Моул44 и Маршалл45, пришедшие к важным результатам. Есть основания считать, что Лука проводит четкое различие между двумя периодами — до и после Воскресения. Поэтому, видя, что в момент Воскресения Иисус наделен господством и властью, Лука как рассказчик в Евангелии называет Его «Господом», однако не вкладывает этого наименования в уста других людей. Сразу же после Воскресения его начинают употреблять многие46, и затем в Деяних Апостолов это происходит уже постоянно. Такая картина является весьма весомым свидетельством в пользу достоверности материалов Евангелий в аспекте употребления встречающихся там наименований.

Некоторые другие вопросы

Однако наша оценка личности Иисуса не зависит только от имен, которые Ему даются в Евангелиях. Говоря о целостном образе Иисуса, можно согласиться с Э. Швейцером, так озаглавившим одну из глав своей книги: «Jesus: the Man Who Fits No Formula»47.

«Это выглядит так, — комментирует Моул, — как будто здесь был некто, почти никогда, а может быть, и вовсе ни разу не посягавший на какое-либо звание для Себя, кроме звания страдающего и поверженного мученика, именуемого Сыном Человеческим, но в то же время ведший Себя так, как подобает наследнику всего царства, лишь изредка говорившему о Себе, дабы показать, что именно это и лежит в основе Его призвания»48.

Иоахим Иеремия показывает, что употребление Иисусом арамейского слова «авва» «отче» при обращении к Богу имеет весьма и весьма важное значение49. Иисус обращался к нему Своих молитвах, и это видно во всех пластах евангельских преданий. Складывается впечатление, что иудеи никогда так не употребляли этого слова и оно характерно только для Иисуса. Совершеннно не говоря ни о каком употреблении слова «Сын», можно отметить, что слово «авва», которое Он использует, самым наглядным образом свидетельствует, что Иисус сознавал Свои особые отношения с Богом как со Своим Отцом. Тот факт, что ранние христиане, говоря на греческом, тем не менее обращались к арамейскому слову «авва», подтверждает, что оно восходит к Самому Иисусу50. Его употребление зависело от Иисуса: так как он — Сын, который действительно может обратиться к Богу как к Отцу, через Него христиане могут входить в такие же отношения с Богом. Примечательно, что, хотя Иисус говорил «Мой Отец» и «ваш Отец», Он ни разу не сказал «наш Отец», показав тем самым, что Его сыновство уникально по своей природе и что никто в этом не может быть равным Ему.

Другим важным, хотя и не главным словом является слово «аминь». Иудеи часто произносили его в конце молитвы, как это делаем и мы, однако Иисус использовал его особым и неповторимым образом, произнося в начале некоторых великих возвещаний. Такое употребление свидетельствует о «необычном чувстве личной власти у Иисуса»51 и, кроме того, знаменует, что в этом маленьком слове сосредоточена вся христология52. Тот факт, что христиане не переняли такого употребления слова «аминь», является сильным аргументом в пользу того, что оно исходило из уст Самого Иисуса.

Можно рассмотреть и другие речения Христа, например, Его призыв «Приидите ко Мне»53. В Ветхом Завете пророки постоянно призвали народ вернуться к Богу, однако использовали такие слова как исходящие от Самого Бога. Они призывали не к себе, но к Богу, однако в данном случае Иисус Сам говорит как Бог, и это является еще одним примером верховной власти, скрыто или явно присутствующей в Его словах и делах.

Воскресение

Воскресение Иисуса — крайне важное и последнее событие, которое является предметом рассмотрения в христологии. Фуллер написал книгу, в которой он пытается объяснить чудеса чисто естественными причинами54, и поэтому нет ничего удивительного в том, что в своих христологических изысканиях он придерживается весьма осторожного взгляда на Воскресение. С его точки зрения, оно «означает, что Бог взял Иисуса из прошлого, дабы тот пребыл с Ним в Его вечном настоящем»55. Такое толкование имеет мало общего с Новым Заветом, — и это все, что мы можем сказать после нашего предыдушего обсуждения данной проблемы. Такая формулировка всего лишь по-другому говорит о том, что Иисус не воскрес.

В противоположность этому Моул рассматривает Воскресение как реальное и основополагающее событие. В книге «Phenomenon of the New Testament» он показывает, что без Воскресения не было бы ни Церкви, ни Нового Завета. Не случайно, что у Фуллера и Моула противоположные точки зрения на Воскресение и христологию. Вопреки Фуллеру и его единомышленникам Моул пишет: «Итак, положение дел можно (и должно) оценить следующим образом: верно, что какие-то группы ученых — и нельзя сказать, что незначительные — в известном смысле вновь отважились обратиться к историческому Иисусу, однако теперь они видят не какой-то образ либерально-протестантского толка, а личность, которая бросает вызов их пониманию, которая обладает сверхъестественной, Божественной природой и которая именно таковой и предстает на переднем плане апостольского благовестия»56.

Итак, мужайся, студент! Помни, что если некоторые радикально настроенные представители современной богословской науки посягают на личность Христа, если кто-то из ученых пытается свести на нет ту весть о Нем, которая хранится в Новом Завете, — помни, что есть и другие исследователи, которые, не уступая первым в основательности научного подхода, мало-помалу убеждаются, что образ Христа по-прежнему высок и неколебим. Честный ученый не может принимать или отвергать те или иные выводы только на основании своего личного пристрастия. Его задача — исследовать не только выводы, но и способы их получения. Будем надеяться, что студент, читающий эту главу, прочтет ее в свете всех остальных глав. Он увидит, что обстоятельное и серьезное изучение христологии, проведенное с верой в живого Бога, Который в прошлом действовал и говорил, нисколько не поколеблет, но, напротив, углубит его веру, и вместе с Фомой, узревшим воскресшего Иисуса, он воскликнет: «Господь мой и Бог мой!»

Глава одиннадцатая. Некоторые практические вопросы

Библейский канон

В изучении христианства Библия занимает особое место. Несмотря на то, что степень ее авторитетности оценивается далеко не однозначно, тем не менее принято считать, что каким-то авторитетом она все-таки обладает. Если же мы признаем, что Библия обладает особым авторитетом, нам надо выяснить, почему в ней представлен определенный перечень Книг, не допускающий добавления новых или изъятия уже имеющихся. Таким образом, мы поднимаем вопрос о каноне Писания.

В книге «What about The Old Testament?» Джон Боуден утверждает, что Библия получила свой особый статус «благодаря решению Церкви, которое стало таким же окончательным, как когда-то решение о каноне Ветхого Завета, принятое в иудаизме»1. Утверждение неверное, хотя и не новое. Существует мнение, что именно Церковь наделила Библию авторитетом. Боуден идет дальше и, задаваясь вопросом, является ли решение о каноне окончательным, приходит к выводу, что оно таковым не является. Поэтому он с одобрением цитирует слова о том, что нам надо не только «преобразовываться словом Божиим», но и «преобразовывать слово Божие2. Это уже совсем странно. Те или иные книги или являются Словом Божиим, или не являются таковым, и потому предложение, что мы можем «реформировать Слово Божие», совершенно бессмысленно. Здесь Боуден просто показывает свое собственное непонимание канона, а также незнание того, как он складывался.

Более точно об этом говорит архиепископ Кентерберийский в статье «Авторитет Библии», напечатанной в «Комментарии к Библии» А. С. Пика: «Несмотря на то, что канон Нового Завета выработала Церковь, это не значит, что тем самым она наделила Книги авторитетом. Скорее, она признала, что эти Книги имеют авторитет сами по себе и что это авторитет высший и божественный3.

Примерно так же говорит и Джон Брайт: «Определенные книги, которые уже считались особо авторитетными, были отобраны в качестве канонического Писания»4, и далее: «Устанавливая канон, Церковь не создавала какого-либо нового авторитета, а признавала и утверждала уже существующий. Книги были отобраны только потому, что за ними уже признавался авторитет»5.

Иногда говорят, что ветхозаветный канон был определен еврейским Собором в Ямнии в 90-м году по Р. Х. Однако в действительности этот Собор не утверждал данный канон как нечто новое, но просто подтвердил, что книги, уже признанные авторитетными, таковыми являются по праву. Процесс формирования ветхозаветного канона во всех его деталях нам неизвестен, и здесь мы не будем пытаться выяснить, какими объективными данными мы располагаем. Однако очевидно, что постепенно его Книги признавались авторитетными.

Подобно Ветхому Завету новозаветный канон формально был признан в Пасхальном послании Афанасия в 367-м году по Р. Х. Однако оно не утвердило канон, а признало уже существующий. Книги, вошедшие в Новый Завет, были признаны авторитетными в силу их собственной природы и присущей им значимости. Поэтому Моул, касаясь проблемы признания Евангелий, отмечает: «Их формальное признание в момент своего совершения явилось всего лишь общецерковным признанием того, что уже давно неслышно возрастало в церковном сознании»6.

Итак, если Библия — Слово Божие7 то и отдельные ее Книги — тоже Слово Божие, поскольку Бог руководил их написанием. Мы уже видели8, что инспирация Писания означает, что Бог буквально «выдохнул» его, а вовсе не то, что какой-то авторитет был извне привнесен в чисто человеческие книги. Поэтому формирование канона стало признанием богодухновенности, присущей строго определенным Книгам.

Если мы захотим проверить, правильно ли произведен отбор новозаветных Книг, нам надо взглянуть на те книги, которые не были признаны каноническими. Они опубликованы под названием «The Apocryphal New Testament?»9. По природе апокрифы весьма отличны от канонических книг. В них, например, содержатся чудесные истории, совершенно не похожие на новозаветные чудеса, по сути своей напоминающие обычную магию и не преследующие никакой цели. Поэтому, как пишет Моул, «нам неизвестен неканонический евангельский материал, который при проверке (если такая возможна) так или иначе не вызывал бы сомнения в своей подлинности или ортодоксальности»10.

Возникает вопрос о пределах канона: нельзя ли к нему бесконечно присовокуплять ценные книги? В конце концов, на протяжении многих веков была создана высокая духовная классика. Нельзя отрицать, что она имеет место и обладает большой ценностью, однако надо рассмотреть природу этой ценности и этого авторитета. Классика не говорит нам больше, чем сказала Библия, и сам ее авторитет берет начало в ней. В конечном счете вся ее ценность зиждется на истолковании и применении того, о чем уже сказала Библия. Эти книги вполне можно рассматривать как богодухновенные, однако богодухновенность библейских книг не только большая, но и иного уровня.

Библия представляет собой нечто завершенное. Ветхий Завет устремлен к чему-то грядущему, и печать его авторитета утвердил на нем Сам Христос. Новый Завет возвещает не только новый, но и последний период божественного плана спасения. Он возвещает, что последние дни, предсказанные Ветхим Заветом, уже наступили. С пришествием Христа начался Новый Век, и Новый Завет первый свидетельствует о нем11. До конца этого века, когда наступит завершение времени, ничего действительно нового не появится. Христос есть «последнее слово» Божие.

Таким образом, в Библии мы обретаем Слово Божие полностью. Библия не ограничена произвольными рамками, но все содержащееся в ней исходит от природы Божьего спасения и Его самооткровения. Здесь нет произвольного ограничения, поскольку (как показали века) в Библии содержится больше чем достаточно материала для того, чтобы занять человека на всю его жизнь. Конечно, существует постоянная потребность в понимании библейского текста и его реинтерпретации для нынешнего поколения, однако это всего лишь реинтерпретация того, что уже исчерпывающим образом дано нам. Постоянное требование «чего-то нового», заявляющее о себе в тех или иных кругах, не является признаком духовной зрелости или обретенного совершеннолетия — это всего лишь признак затянувшей юности. Для нас достаточно того, что «Бог, многократно и многообразно говоривший издревле отцам в пророках, в последние дни сии говорил нам в Сыне»12.

Предназначение библии

«Многих критиков настолько увлекло открытие, что Библия в действительности представляет собой слова людей, написанные ими в определенном историческом процессе, что они нередко вообще пренебрегают значением Библии как Слова Божия», — пишет Лэдд13. Если мы готовы признать авторитет Библии и Самого Христа, то в таком случае перед нами Книга одновременно божественная и человеческая. Если мы отрицаем всякое механическое представление о божественной диктовке, нам надо признать наличие человеческого аспекта в Библии, подвергнув его обстоятельному рассмотрению. Мы приветствуем библейскую критику как средство исследования Библии, однако это не значит, что нам надо признавать всякий используемый ею метод. Признание божественного аспекта Библии не дает нам принять те критические методы и аргументацию, в которых однозначно отрицается деятельность живого Бога (будь то в предсказаниях или сверхъестественных событиях). Изучая человеческий аспект Библии, мы не должны пренебрегать ее божественной стороной, и, следовательно, нам надо рассмотреть, почему она была написана, какова ее цель и что значит видеть в ней Слово Божие.

Часто говорят, что Библия — не научная хрестоматия и поэтому не надо обращаться к ней за научными данными. Но в конце концов можно сказать, что она не богословская хрестоматия и потому не надо обращаться к ней, чтобы учиться богословию. Библия всего лишь утверждает, что Бог явил Себя Самого, чтобы человек смог подчиниться Ему и праведно жить пред Ним. «Сокрытое принадлежит Господу Богу нашему, а открытое нам и сынам нашим до века, чтобы мы исполняли все слова закона сего», — читаем мы в Ветхом Завете14. И в Новом: «Все Писание богодухновенно и полезно для научения, для обличения, для исправления, для наставления в праведности, да будет совершен Божий человек, ко всякому доброму делу приготовлен15.

«Недостаточно сказать, что Ветхий Завет — это книга о Боге. Гораздо правильнее сказать, что Ветхий Завет — это книга, через которую Бог говорит и являет Свою волю», — подчеркивает Найт16.

Ели мы стремимся понять Библию как Слово Божие, мы должны признать наличие в ней человеческого и божественного аспектов, поскольку она не представляет собой простой перечень высказываний о характере Бога или Его воле. В свое время мы уже упоминали проблему истолкования библейского текста17. Теперь же нам надо отметить, что Бог явил Свою волю отдельным людям в определенных обстоятельствах. Необходимо исследовать эти обстоятельства и определить принципы, лежащие в основе откровения божественной воли, чтобы потом приложить их к современным условиям, поскольку наше общество не может совпадать с древним во всех деталях социальной жизни. Например, повеление о том, чтобы женщина покрывала голову18, необходимо читать с учетом того, какое значение имел этот обычай в Коринфе в I в. Из этого повеления не следует, что и сегодня женщина должна покрывать голову, поскольку теперь головной покров не считается признаком благоприличия. Признание Библии Словом Божиим не означает буквального ее понимания и предполагает обстоятельное ее иследование с тем, чтобы постичь ее подлинное значение. Это, конечно, не попытка избежать заповедей Библии, но всего лишь стремление узнать, что же они значат для нас сегодня.

Учение о богодухновенности Писания утверждает, что в процессе его написания Святой Дух Божий действовал в библейских писателях, однако в равной степени важно помнить, что работа Святого Духа тоже нуждается в объяснении Писания. Св. Писание — не «мертвая буква», поэтому, говоря в Писании, Бог говорит и в наших сердцах, «потому что Бог, повелевший из тьмы воссиять свету, озарил наши сердца, даба просветить нас познанием славы Божией в лице Иисуса Христа»19. И Сам Господь наш дал нам обетование о том, что Святой Дух откроет Его20. Посколько в Писании существуют человеческий и божественный аспекты, имеются также человеческий и божественный аспекты понимания Писания, и потому, проводя его историко-критические исследования, мы нуждаемся в помощи Святого Духа.

Применение библии

Рассмотрев вопрос о назначении Библии, мы пришли к выводу, что ее изучение ради знаний, а не ради жизни, является ошибочным и представляет собой злоупотребление Библией. Такой вывод может показаться странным, однако он неизбежен, если мы вообще воспринимаем Библию всерьез.

В книге «Earliest Chrition Confession» Кульманн напоминает, что первохристиане исповедовали Христа просто как «Христос есть Господь», и это исповедание сопутствовало официальному «Кесарь есть Господь»21. Поэтому быть христианином значило быть послушным Христу как Господу своей жизни. Владычество Христа было столь же реально, сколь реально было владычество кесаря. Поэтому изучение Библии в конечном счете должно сводиться к раскрытию воли Бога и Его Сына и к послушанию этой воле.

Описывая свою работу над переводом Нового Завета, Дж. Б. Филлипс неоднократно подчеркивал, что Писание казалось ему живым. Однако он же предостерегал от «ужасной возможности так расчленить предмет вашего исследования, что жизнь уйдет из него. Как только все его источники и составные части будут пронумерованы и помечены, это трепещущее, живое тело превратится в обыкновенный труп, распластанный на операционном столе теологии»22.

Поэтому на практике всякий раз, когда студент что-либо узнает из Библии или пишет научное исследование, он должен спросить себя: как это повлияет на мою жизнь? Для того чтобы написать исследование о святости Божией, пережитой пророком Исаией, надо самому пережить тот потрясающий опыт, каковым для Исаии было его видение23.

Следует заметить, что религиозные исследования нельзя вести на уровне, одинаковом со всеми прочими исследованиями. Они, конечно, требуют такой же умственной дисциплины и всесторонней образованности, а быть может, даже и большей, учитывая масштаб исследуемого предмета. Однако их нельзя проводить на чисто объективистском, отстраненном уровне, исключая риск. Бог — это «Ты», а не «Оно». С Ним надо встретиться, а не вести только о Нем дискуссии.

Существует два типа познания: познание материального мира и познание мира личностного. Мы можем знать о личности то же, что знаем о предмете, но познать саму личность — значит проникнуть гораздо глубже. Это значит иметь с ней связь. Знание теологии относится к первому виду познания, знание Бога — ко второму. Конечно, оба вида не отличаются друг от друга полностью, однако можно сказать, что знание теологии без знания Бога — ужасный жребий. И, тем не менее, с сожалением надо признать, что такое встречается нередко. В то же время знание Бога и Его Сына, есть жизнь вечная24.

Эддингтон рассказал интересную «притчу» о человеке, который ловил рыбу сетью с двухдюймовыми ячейками; осмотрев улов, он решил, что рыбы меньше двух дюймов просто не существует!25 Так и наука: пользуясь определенным типом сети, она «вылавливает» только определенную информацию. Этот же образ применим и к различным методам, используемым в библеистике. Литературная критика отыскивает такие источники, которые ищет; критика формы отыскивает устные формы предания; редакционная критика находит только определенную богословскую концепцию тех писателей, которых она изучает (и не видит исторического аспекта описываемых событий); историк же, напротив, отыскивает историю; истолкователь-экзистенциалист видит только экзистенциальное истолкование жизни; и наконец, тот, кто приступает к Библии с открытым и смиренным сердцем, обретает в ней Слово живого Бога. Рассматривая все эти установки, не надо выбирать единственно необходимую; скорее, мы можем использовать все подходы, пользуясь преимуществами каждого из них. Серьезные проблемы возникают тогда, когда, выбрав один-единственный метод, мы думаем, что с его помощью сможем обрести всю истину. Оправданно будет сказать, что различные подходы правильны в том, что они утверждают, и ложны в том, что отрицают. В таком случае вполне правомочно заявить, что евангельские писатели были богословами, однако, исходя из этого, не надо отрицать, что все записанное ими не было историей. Равным образом, признание человеческого аспекта в процессе написания Библии не умаляет ее значения как Слова Божия. Кроме того, изучение Библии в русле ее официально-академического исследования не умаляет того факта, что через нее живой Бог обращается к нам.

С практической точки зрения необходимо отметить, что, занимаясь библеистикой, очень легко начать читать книги о Библии, а не саму Библию. Прежняя библейская критика была одержима поисками литературных источников Библии и совершенно игнорировала содержание библейских книг. Реакцией на такую установку явилось развитие библейской теологии, которая стремится выяснить, о чем же на самом деле говорит Библия. Однако даже здесь можно углубиться в чтение книг по библейской теологии, не читая саму Библию. В результате начинается изучение не того, что говорит Библия, а того, что она якобы говорит с точки зрения различных ученых. В этом и кроется ловушка, причем не только для студента, но и для преподавателя. Поэтому всегда есть смысл вернуться к первоисточникам, в нашем случае — к Библии. В конце концов, подлинный источник христологии — не Кульманн, Фуллер или кто-то еще, а Новый Завет.

Студент может обнаружить, что его точка зрения совершенно отличается от точки зрения преподавателя, и в таком случае могут возникнуть серьезные проблемы. Здесь студенту прежде всего надо с признанием и уважением отнестись к более глубоким знаниям того, кто призван его учить, однако это не означает, что он обязательным образом должен принимать все, что ему говорит преподаватель. Если студент с чем-то не согласен, ему надо обстоятельно рассмотреть причину своего несогласия. Расхождение же во взлядах на авторитет Библии или на чудеса определяет полное их расхождение по многим другим вопросам. Студент никогда не разрешит всех проблем, и ему не следует претендовать на это, однако он может быть полностью уверен в том, что касается основы его верований.

Надо надеяться, что различие во всех взглядах не разрушит дружественной атмосферы преподавания, хотя, к сожалению, это не всегда так. Прискорбно, что в некоторых случаях студенты всегда получают заниженную оценку своим исследованиям в силу того, что они разделяют консервативные взгляды. Но тем не менее, гораздо важнее помнить, что независимо от своей собственной точки зрения надо знать и другие мнения. Если в своем исследовании студент, следуя научной честности и собственной порядочности, хочет изложить точку зрения, отличную от общепринятой, ему надо показать, что он знаком и с другими, более распространенными взлядами на этот счет, а также показать, почему он их не принимает. Любому учителю будет трудно не поставить хорошей оценки за такое исследование!

Для студента, принимающего Библию как Слово Божие, может стать проблематичным сохранять такое отношение к ней, сопоставляя ее со всеми своими академическими исследованиями. Около двухсот лет назад Джон Ньютон в письме студенту богословского колледжа написал по поводу Писания и молитвы: «Первое — источник воды живой, а второе — ковш, которым мы должны ее черпать»26. Таким образом, молитвенная практика предохраняет от духовного упадка и в то же время способствует извлечению духовных благ из того, что мы изучаем.

В книге «Basic Questions in Theology» Панненберг делает несколько важных замечаний о теологии и доксологии: «Доксология — это, по существу, поклонение. В нем, по словам Шлика, «я» приносится в жертву в акте славословия Богу. Только сохраняя установку на поклонение, можно говорить о Боге в богословском ключе… Если только ум сохраняет то, что богословские утверждения о Боге укоренены в поклонении Ему, можно защитить учение о Нем от ложных выводов»27.

Заключительные выводы

Религиозные исследования рискованны, однако этот риск может быть приемлемым. Все проблемы, с которыми мы сталкиваемся в исследованиях, в конечном счете сводятся к одному — нашему представлению о Боге. О Нем можно мыслить по-библейски, в категориях теизма как о живом Боге, сверхъестественном Существе, которое действительно есть и которое заботится о нас, действует и говорит. О Нем можно мыслить в уменьшенных понятиях деизма как о Боге, который существует где-то далеко и действует не непосредственно, а только в согласии с законами природы, внутри этих законов и в пределах естественных человеческих способностей понимания. Бог Библии — это живой Бог, Который смотрит нам в лицо, Который взывает к нам, Которым мы восхищаемся и Которому мы поклоняемся; бог иной же создан по нашему образу и, будучи объектом обсуждений, не очень нас беспокоит. Здесь наша основная предпосылка в религиозных исследованиях. Мы можем принять живого Бога, каким Он предстает в Библии, или же низвести Его до соответствия нашим собственным теориям, причем наш выбор окажет самое серьезное воздействие на наши исследования и нашу жизнь. Предостережением нам могут послужить слова Иисуса, обращенные к саддукеям: «Этим ли приводитесь вы в заблуждение, не зная Писаний, ни силы Божией?»28.

Согласно Евангелию от Иоанна обетование Иисуса таково: «Кто хочет творить волею Его, тот узнает о сем учении, от Бога ли оно, или Я Сам от Себя говорю»29. Как указывалось выше, весь смысл самооткровения Божия сводится к тому, чтобы мы вновь стали Ему послушны. Если мы готовы к послушанию, то в таком случае поймем и Его учение. Смиренное послушание и постоянная молитва — долг христианина, а для того, чтобы они были действенными, необходимо как благоговейное, так и научное чтение Писания. В этом нет противоречия. Истина, открытая в академическом исследовании, может быть использована в благочестивом размышлении, молитве и послушании, а исследование литературных проблем Евангелий (с помощью критики формы и редакционной критики) будет способствовать лучшему их пониманию, и, таким образом, сила Слова Божия может постигаться как призыв к христианской жизни, молитве и поклонению.

Изучая химический состав пищи, студент-биохимик, тем не менее, получает от нее удовольствие и не теряет аппетита; так же и студент, академически изучающий Писания, не перестает ими питаться и наслаждаться. Но это требует твердой решимости. Поэтому христианин может сказать вместе с псалмопевцем: «Всегда видел перед собою я Господа, ибо он одесную меня; не поколеблюсь»30. На всем же пути познания его главной целью будут слова Павла: «Для Него я от всего отказался… чтобы познать Его»31.

Оглавление

  • Предисловие автора. Кеннет Г. Хаукинз
  • Глава первая. Задачи и проблемы богословских исследований.
  •   Прилагая ум
  •   Обращаясь к Библии
  •   Открытый разум
  •   Открытое сердце
  • Глава вторая. Религиозные исследования
  •   Путеводитель в лабиринтах богословской мысли
  •   Религии мира
  •   Научные исследования религии
  •   Религиозный опыт
  • Глава третья. Современные подходы в теологии
  •   Современный богословский ученый мир
  •   Выбор исходной точки
  •   Можно ли обойтись без предпосылок
  •   Библейская исходная точка
  • Глава четвертая. Позиции религиозных исследований
  •   Либеральная точка зрения
  •   Радикальная точка зрения
  •   Консервативная точка зрения
  •   Фундаменталистская точка зрения
  •   Консервативно-евангелистическая точка зрения
  •   Буквалистская точка зрения
  •   Заключение
  • Глава пятая. Сверхестественное и чудеса
  •   Библейская картина
  •   Современный человек
  •   Мифы
  •   Демифологизация
  •   Должны ли мы демифологизировать?
  •   Идя в ногу со временем
  •   Чудеса, наука и история
  • Глава шестая. Воскресение Христово
  •   Воскресение и история
  •   Воскресение и доказательство
  •   Воскресение и бог
  • Глава седьмая. Библейская критика
  •   Текстовой критицизм
  •   Лингвистический критицизм
  •   Литературный критицизм
  •   Вклад археологии
  •   Изучение предания
  •   Критика и пророчество
  •   Критика формы
  •   Редакционный критицизм
  •   Роль истории в евангельском повествовании
  •   Единство библии
  •   Консервативные тенденции
  •   Библейская критика и христианская вера
  • Глава восьмая. Откровение и открытие или два взгляда на Библию
  •   Влияние шлейермахера
  •   Бог действующий
  •   Бог говорящий
  •   Библия о себе и божественном откровении
  •   Ветхий завет об откровении
  •   Христос и ветхий завет
  •   Ветхий завет и последователи христа
  •   Христос и новый завет
  •   Новый завет об откровении
  •   Вербальная инспирация?
  •   Доказательство
  •   Теория вербальной инспирации и библейская критика
  • Глава девятая. Некоторые проблемы ветхозаветной библеистики
  •   ВВЕДЕНИЕ
  •   Проблема антропоморфизмов
  •   Некоторые вопросы этики
  •   Обрядовые постановления
  •   Истолкование ветхого завета
  •   Повествования о творении и грехопадении
  • Глава десятая. Христос и критицизм
  •   Человеческая природа Иисуса
  •   К вопросу о логике
  •   Несколько основных посылок
  •   Верны ли эти предпосылки?
  •   К вопросу о подлинности
  •   «Сын Человеческий»
  •   О мере подлинности
  •   Исследуя материалы
  •   Некоторые другие вопросы
  •   Воскресение
  • Глава одиннадцатая. Некоторые практические вопросы
  •   Библейский канон
  •   Предназначение библии
  •   Применение библии
  •   Заключительные выводы
  • Реклама на сайте

    Комментарии к книге «Опыты религиозных исследований. Введение в теологию», Кеннет Г. Хаукинз

    Всего 0 комментариев

    Комментариев к этой книге пока нет, будьте первым!

    РЕКОМЕНДУЕМ К ПРОЧТЕНИЮ

    Популярные и начинающие авторы, крупнейшие и нишевые издательства