«Бриз для двоих»

Полина Поплавская Бриз для двоих

Предисловие автора

Я приехала в Париж ранним апрельским утром. Автобус остановился у Северного вокзала, а оттуда полчаса ходьбы до гостиницы, где для меня был забронирован номер. Приезд в Париж – это всегда праздник, на который сладко отзывается сердце. Я была налегке – мой багаж прилетал завтрашним авиарейсом, поэтому, перекинув через плечо дорожную сумку, я отправилась пешком.

В булочных еще продавались горячие круассаны, бойко торговали маленькие уличные рынки – к восьми утра, когда начнется уборка улиц, они свернут работу, а еще через полчаса все эти валяющиеся сейчас под ногами смятые обертки, пластмассовые стаканчики и тарелки от французского фаст-фуда без следа исчезнут, и туристическая Мекка явится своим паломникам свежевымытыми тротуарами с витающим над ними нежным ароматом зацветающих деревьев.

Мне никогда не удавалось побыть в Париже беззаботной туристкой, о чем я, впрочем, нисколько не жалела. К юбилею Сергея Дягилева, в начале прошлого века покорившего столицу Франции своими «Русскими сезонами», в Театре Елисейских Полей готовился вечер одноактных балетов с французскими артистами и российским постановщиком, у которого мне предстояло работать переводчицей.

Десять лет назад Олег поставил в Перми свой первый балет, потом балетмейстеру аплодировали Москва и Петербург. Мне самой довелось репетировать в одной из его постановок, но зрители меня в ней уже не увидели – за месяц до премьеры я тяжело повредила ногу, и вскоре была вынуждена навсегда расстаться со сценой.

Мы встретились вновь, когда я осваивала свою нынешнюю профессию «балетного переводчика». Олег предложил мне поработать с ним во Франции, куда его пригласили ставить спектакль в одной из парижских антреприз.

Язык танца универсален и не нуждается в переводе. Казалось бы, и балетмейстеру слова не нужны – достаточно лишь показать придуманные движения танцовщикам. Но это не так. Для одних балетмейстеров действительно главное – показ, для других (в России их меньшинство) – рассказ. Олег принадлежал ко вторым.

Репетируя, он намечал лишь основной рисунок танца, в рамках которого позволял артистам импровизировать. Танцовщики строгой академической школы не всегда оказывались на это способны. Все знают, что характеры большинства балетных персонажей довольно просты: Жизель доверчива, Джульетта простодушна, а Одилия коварна. Даже талантливой исполнительнице этих партий трудно найти в них что-то новое, но именно этой новизной всегда отличались постановки Олега.

Как это ему удавалось?

Он считал, что главная задача балетмейстера – научить артистов улавливать дух того времени, в котором жили их герои. Для этого посещались музеи, читались книги, просматривались фильмы… На бытовом уровне Олег мог объясниться по-французски и сам, но когда он приносил в зал художественные альбомы и томики стихов, а репетиция становилась похожей и на лекцию по истории, и на поэтический вечер одновременно, ему требовался переводчик.

Сначала танцовщики удивлялись, но постепенно энтузиазм балетмейстера передавался им, и тот самый «дух времени» воцарялся в репетиционном зале. Работа становилась захватывающей, по-настоящему творческой. Присутствуя на репетициях, иногда я отмечала про себя: вот этот жест исполнительница главной роли подсмотрела на одной из картин Лувра…

* * *

Стоя под душем в гостиничном номере, я, как всегда, не могла поверить своему счастью – я снова в Париже!.. Высушив волосы, позвонила маме. Она сказала, что в Петербурге ветрено и опять идет мокрый снег. Я поежилась, представив, как бегут по Большому проспекту Петроградской Стороны мои продрогшие сограждане, придерживая вырывающиеся из рук зонты…

А здесь, под окном гостиницы, нежились на солнце разноцветные пятна цветущих крокусов. Женщины, только что освободившиеся от теплой одежды (март был холодным), шли по улице в остроносых лодочках. Я улыбнулась, зная, что через несколько дней они сменят их на кроссовки. Вопреки распространенному мнению, в одежде и обуви парижанки превыше всего ценят удобство. Просто сегодня они отдавали дань весеннему настроению…

В дверь номера постучали – горничная принесла мою выглаженную одежду. Накинув на белый плащ длинный шелковый шарф от Парфеновой, подаренный мне в прошлом году на двадцатисемилетие, я вышла на улицу.

Балетмейстер должен был прилететь завтра утром, а сегодня я предоставлена самой себе и могу делать что угодно.

Весна, Париж, взгляды идущих навстречу мужчин…

Но через два часа этой волшебной прогулки ноги сами привели меня на Елисейские Поля, к зданию театра, украшенному знаменитыми горельефами Бурделя. Здесь состоялась премьера «Весны священной» Стравинского, здесь парижане, не жалея ладоней, аплодировали труппе Сергея Дягилева…

У входа было многолюдно. Я посмотрела в афишу – может, пойти на утренний спектакль? Однако в этот день утреннего спектакля не было. Афиша приглашала на вернисаж некоей Джудит Гринвуд.

Это имя мне ни о чем не говорило. Но выставка открывалась в фойе театра через пятнадцать минут, и я решила подождать…

* * *

Через два часа я, совершенно очарованная, вышла из театра, и даже залитые солнцем Елисейские Поля не затмили впечатления от увиденного.

Это была первая персональная выставка Джудит Гринвуд, молодой американки, живущей в Париже. Стоя перед входом в театр, я невольно подслушала разговор, из которого узнала, что художница недавно вышла замуж за влиятельного журналиста, известного светского льва, и тот пригласил на вернисаж кого только мог. Ссориться с ним опасно, вот все и притащились. А иначе кому бы пришло в голову пялиться на рисунки его американской провинциалки, да еще в такой чудесный денек?..

Ситуация была, в общем, понятной, я вздохнула и не ушла только из чувства противоречия. И ничуть не пожалела об этом – первый же из увиденных мной рисунков доказывал несомненный талант «американской провинциалки».

Джудит Гринвуд рисовала балет, и на ее работах царствовало движение. Лица танцующих она намечала несколькими штрихами, подписей не было, но, едва взглянув на очередной лист, я, видевшая на сцене большинство французских балетных артистов, сразу их узнавала. В портретах было запечатлено самое важное – и самое неуловимое…

Переходя от рисунка к рисунку, я мысленно сравнивала художницу с моими любимыми Сомовым и Серовым: они, работавшие в Париже в начале прошлого века, умели чувствовать самую душу танца. Теперь это удалось никому не известной американке Джудит Гринвуд.

И лишь последняя из выставленных работ не была связана с балетом. Она сопровождалась подписью: «Эмили Краун», ниже стояли две даты, как я поняла, рождения и смерти, их разделяло семьдесят шесть лет. На рисунке была в профиль изображена худощавая пожилая женщина с короткой стрижкой и тонкими чертами лица. Она сидела за столом и, подперев рукой подбородок, смотрела в открытое окно. Ветер играл с полупрозрачной занавеской…

* * *

Назавтра я приехала в Театр Елисейских Полей уже вместе с балетмейстером – знакомиться с труппой. Мне очень хотелось показать Олегу выставку, но он, как всегда перед началом работы, нервничал, и я понимала, что сейчас ему не до рисунков.

А потом началась работа над постановкой, не оставлявшая времени ни для чего другого… Через несколько дней, проходя театральным фойе, я уже не увидела на его стенах поразивших меня рисунков.

Но прошла еще неделя, начались первые репетиции на сцене, и я заметила в зрительном зале молодую рыжеволосую женщину с большим блокнотом на коленях. Это была Джудит Гринвуд.

Мой роман – о ее судьбе.

Полина Поплавская,

Париж – Санкт-Петербург, 2002

Глава 1

– Все, этот глаз готов… – Джулия отклонилась в сторону и оценивающе взглянула на свою работу.

– Дай посмотреть.

– Нет, после.

Она еще долго заставляла сестру то запрокидывать голову и смотреть в потолок, то выпячивать губы, то растягивать их. Наконец Джулия отодвинулась и, улыбнувшись, сказала:

– Теперь смотри.

– Я стала похожа на тебя, – спустя полминуты проговорила Джуди.

– Ты стала похожа на женщину! – Джулия подошла к шкафу и, распахнув обе створки, начала быстро щелкать вешалками.

Джуди пристально вглядывалась в свое изменившееся лицо, приблизив его к зеркалу почти вплотную.

– А что, я не была похожа на женщину?

– Ну, может, я не так выразилась, – Джулия поддела одну из вешалок и, вытащив платье, стала его рассматривать, крутя вешалку на пальце.

– На кого же я была похожа? – Джуди оторвалась от своего отражения и повернулась к сестре. – На мужчину? Или, может, я выглядела существом бесполым?

– Ну-ну, не кипятись, – Джулия повесила платье обратно в шкаф и опять защелкала вешалками. – Твоя соседка – как ее? – ну помнишь, ты звонила, говорила, что она двойню родила?

Джуди молчала.

– В общем, она, конечно, женщина, у нее этого не отнять, судя по тому, как активен этот рыжий коротышка.

Джуди невольно улыбнулась.

– Ну, наконец, ты оживилась! – Джулия зажала под мышкой вешалку с одним платьем и полезла за другим.

– Она, между прочим, опять… – начала Джуди.

– Что?! – перебила Джулия и ловким движением перекинула оба платья через спинку кресла. Сев на низенький пуфик, она смешно вытаращила глаза. – Просто фантастика!

Джуди, не удержавшись, засмеялась. Джулия тоже пожурчала низким глуховатым смехом.

– Так вот, – уже серьезно продолжила она основную свою мысль, – эта детородная машина, безусловно, тоже…

– Зачем ты так зло?

– …тоже женщина, кто будет спорить? Но разве она… женщина, Джуди?

– Что же, по-твоему, только разряженная и размалеванная…

– Почему сразу «разряженная, размалеванная»? Я же не о проститутках говорю! Женщина должна нравиться себе самой, любоваться собой, быть уверенной в своей неотразимости, в своей красоте, шарме.

– Я не любовалась собой, но я нравилась себе, – задумчиво проговорила Джуди.

– Боже мой! Я не говорю, что ты уродина, что на тебя невозможно смотреть. Но… – Джулия на секунду сдвинула брови и подняла вверх острый ноготок багрового цвета, – помнишь, в детстве ты рисовала?

– Да, – лицо Джуди внезапно поблекло, несмотря на макияж. – Помню. – Голос ее прозвучал глухо.

– Но ты же поняла, что настоящий художник из тебя не выйдет, что игра не стоит свеч. А ты ведь неплохо рисовала.

– Неужели? – резко отреагировала Джуди. Джулия, наконец, заметила, что выражение лица сестры изменилось.

– Ну вот, опять злишься… – Она легко поднялась, подошла к Джуди и запустила красивую кисть в рыжие кольца волос сестры. – Сестренка, – голос ее потеплел, – ты очень хорошо рисовала. Я, правда, мало что в этом понимаю, но мне нравилось. А относились мы к этому твоему увлечению так скептически…

Джуди повела головой, высвобождаясь из-под руки Джулии.

– … потому что понимали: вряд ли ты добьешься успеха.

– А успех – это главное, да?! – почти крикнула Джуди. Она смотрела на сестру снизу вверх и глаза ее, так тщательно подчеркнутые рукой Джулии, гневно сверкали.

– Ого! – усмехнулась Джулия. – Если ты сегодня так же будешь смотреть на своего кавалера, успех тебе гарантирован.

Джуди передернула плечами и отвела взгляд.

– Мне вообще не очень-то нравится эта затея. Ты подумай сама, ведь он знает меня такую, какая я есть, а тут я явлюсь… Словно это я для него… словно мне так уж важно…

– А что – не важно?

– Ну, ты же знаешь…

– Ах, оставь! Неужели лучше вечно ждать, выплакивать глаза? – Джулия отошла и снова села на пуфик. – Иди, смой косметику, а потом взгляни на себя в зеркало. Да присмотрись хорошенько! Хотя ты же все равно не заметишь! – Она пренебрежительно махнула рукой. – Может, если бы я видела тебя каждый день, и я бы не заметила…

– Не заметила чего? – почти испуганно прошептала Джуди. – Я так сильно подурнела? Состарилась?

– Нет, ты выглядишь молодо. И не подурнела. Но ты… как-то вся поблекла. И главное, глаза. У тебя были самые прекрасные в мире глаза, я так тебе завидовала! – Джуди изумленно посмотрела в зеркало. – Не каждый любитель порисовать, пусть даже у него есть к этому способности, может стать художником. Так же не каждая женщина имеет право называться женщиной. Дело не в косметике. Главное – это ощущать себя женщиной. А красивая одежда и хороший макияж только помогают в этом. Я хочу, чтобы ты изменилась сама и изменила свою жизнь. Сегодня, может быть, что-то сдвинется, хоть на дюйм – и то хорошо. А то, что ты будешь выглядеть эффектно, вряд ли этому помешает. Почему не попробовать? Джуди! Ты меня слушаешь?

– Да, – рассеянно ответила сестра, по-прежнему всматриваясь в свое лицо.

– Ну, хватит болтать! Иди сюда, будем выбирать платье!

– О, да он ничего! – пропела Джулия, наблюдая из окна, как высокий мужчина в элегантном дорогом костюме прикоснулся губами к руке Джуди, а затем распахнул перед ней дверцу серебристого «форда мондео». – Ну, дай Бог тебе, детка!

Поначалу Джуди чувствовала себя неловко в вечернем платье сестры, ее почти пугало собственное лицо, то и дело выплывавшее из часто встречавшихся в тот вечер зеркал. Но понемногу ей стало доставлять удовольствие прохладное прикосновение узкого атласного платья, тяжесть собранных в тугой пучок на затылке волос – прежде она никогда такой не была. Смущали, но одновременно приятно волновали частые пристальные взгляды мистера Джонса («Ах нет, что вы! Просто Роджер, прошу вас!»), и даже когда Джуди замечала, что взгляд его плавно скользит с ее лица вниз по шее, плечам, полуобнаженной груди, это заставляло трепетать от стыда, но все же приятно льстило. Единственное, что мешало – это неотвязные мысли о Рэе. Словно она видела происходящее не только своими, но и его, Рэймонда, глазами. В ее воображении он смотрел на нее взглядом, полным ярости. Рэй, Рэми…

Она очнулась от прикосновения Роджера к ее руке.

– Что с вами, Джуди? Вы словно не здесь, не со мной…

– Простите, я давно не бывала в ресторане, может, поэтому немного рассеянна.

– Ну, ресторан – это, наверное, громко сказано… Просто одно из приморских кафе, здесь таких множество. Впрочем, что это я вам рассказываю, словно вы нездешняя. Мне часто приходится общаться с приезжими, видимо, кое-что стало входить в привычку.

Роджер смотрел ей прямо в глаза и говорил очень тихим голосом, оттого казалось, будто он говорит что-то интимное. Ладонь его мягко, но крепко удерживала руку Джуди.

– Вам здесь нравится?

– Очень, – ответила она довольно громко, чтобы сбить его полушепот.

Роджер отпустил ее руку, откинулся на спинку стула и рассмеялся:

– «Очень»! Как вы просто и емко ответили. Вы прелесть, Джуди!

Глава 2

– Вставай, Шарль, мой мальчик, – легко, едва касаясь, Фрэнк провел кончиками пальцев по темным волосам.

– Щекотно… – ответил ему сонный голос.

– Нам обоим пора собираться. У меня еще не уложены вещи. Да и тебе нужно быть в форме, не правда ли?

– О да! – длинная смуглая нога выползла из-под одеяла и обвилась вокруг Фрэнка. – Ты плохо будишь…

Усмехнувшись, он попытался высвободиться.

– Я приготовлю кофе.

– Но ты ведь еще меня не разбудил.

Фрэнк наклонился и медленно провел кончиком языка по гладкой коже от колена до бедра. И тут же парусом взметнулось одеяло и накрыло его жаркой волной.

Через несколько минут он спросил:

– Ну, а теперь проснулась? Вставай, не то опоздаешь. Ты всегда так долго собираешься…

– Я не поеду, Фрэнки, – Шарлотта села в постели и закурила.

Он молча смотрел, как ее тонкие смуглые пальцы покачивают длинную сигарету. Обернувшись, Шарлотта взглянула на него с удивлением:

– Ты не рычишь, любовь моя?

– Нет. Потому что ты сейчас же встанешь…

– Может, ты хотя бы выслушаешь?

– И не собираюсь. – Фрэнк встал, накинул халат и вышел.

Она проводила его глазами.

– Перестань обращаться со мной как с маленькой! – Голос ее стал злым, пальцы нервно мяли сигарету.

– Ты сама хотела работать, Шарли, – спокойно сказал Фрэнк, появившись в дверях. – В этом не было необходимости, но ты требовала предоставить тебе возможность сделать карьеру. Ты сама решила, что хождение по подиуму – это предел твоих мечтаний. И что же? Прошел год, и ты поняла, что это не очень-то веселый и легкий труд? – Он снял халат и бросил его на постель. – Но теперь, милая, я настаиваю: ты поедешь и продлишь контракт еще на год. А там посмотрим.

– Фрэ-энк! – крикнула Шарлотта ему вдогонку, бросила сигарету в пепельницу и, не одеваясь, устремилась за ним.

Длинным отполированным ноготком она ковыряла стену, искоса поглядывая, как он то подставляет под душ лицо, то приседает, то резко поворачивается и нагибается. Понимая, что он хочет ее рассмешить, Шарлотта все же упрямо дулась. Она решила, наконец, добиться, чтобы он выслушал и понял ее.

– Фрэнк! – позвала она, не отрывая взгляд от стенки.

– А?

– Почему ты не хочешь брать меня в Штаты?

– Тебе нужно работать.

– Вранье! Ты просто меня стыдишься. Я ведь знаю – я ей не понравилась. Ты один раз показал меня и с тех пор даже не заикался…

– А? Что ты там бормочешь, я не слышу.

Вода лупила Фрэнка прямо по макушке и водопадом срывалась со лба. Волосы облепили голову – казалось, будто он в шлеме. Не удержавшись от улыбки, Шарлотта все же попыталась не растерять свой решительный настрой на серьезное объяснение.

– Я не хочу… – начала она.

– Что?..

Она повысила голос:

– Я не хочу больше работать у Жана!

– Он что, пристает к тебе?

– Да нет, как раз наоборот.

На мгновение Фрэнк замер, и Шарлотта успела заглянуть ему в глаза.

– Вот в чем значит дело… – значительно проговорил он, но тон его был привычно ироничным.

– Нет-нет, ты не понял! – она потерла лицо ладонью, словно пытаясь найти точные слова.

На белом фоне стены ее тело казалось еще смуглее, чем было. Одной ступней она уперлась в стену, и узкое согнутое колено чуть подрагивало от напряжения. Фрэнк завороженно смотрел, как ровные белые зубки впиваются в атласную мякоть нижней губы… На мгновение он со странной ясностью представил, как сейчас они прокусят ее до крови и алая капля медленно скатится по подбородку, шее и, оставляя влажный след на своем пути, докатится до круглого темно-коричневого соска…

Он резко тряхнул головой, повел из стороны в сторону крупным торсом, разметав вокруг себя брызги.

– Ты что? – вскрикнула она.

Он подставил руку под струю и направил в ее сторону.

– Фрэнки!

– А ты не хочешь принять душ, мой мальчик? – Он потянулся к ней мокрой ладонью.

– Нет, – игриво улыбаясь, она вжалась в стену, – я уж после тебя, папочка…

– Иди сюда! – позвал он и, схватив ее за тонкую кисть, притянул к себе.

Глава 3

С небольшим чемоданом в одной руке и плащом в другой Фрэнк вышел в залитый солнцем холл аэропорта. Остановившись, он огляделся. Долго искать не пришлось. Фрэнк улыбнулся, увидев невысокую женскую фигуру, направлявшуюся к нему. Издали ее можно принять за молодую женщину… Туфли и шляпа подобраны в тон бежевому брючному костюму. Эта строгая однотонность выделяет Эмили из толпы встречающих, одетых уже почти по-летнему пестро.

– Здравствуй, милый! – Она протянула ему суховатые маленькие руки, и Фрэнк принял их в свои большие ладони.

На стоянке их ждал старенький белый «фольксваген» Эмили, который она любила, словно живое существо. Опустив стекло, Фрэнк вдыхал аромат океана, который после долгого отсутствия так остро ощущается на побережье. Мимо проносились знакомые места, веселый майский ветерок трепал волосы, и на губах Фрэнка появилась счастливая улыбка. Каждый раз дорога из аэропорта начиналась при полном молчании. Эмили знала, что пока она Фрэнку не нужна. Спустя некоторое время он сам повернулся к ней.

– Знаешь, я ведь едва не опоздал на самолет. А теперь представить себе не могу, как бы я остался в сером, дождливом Париже.

– Ах, Париж! – мечтательно проговорила Эмили. – Я любила его и дождливым, и пыльным… Неужели он еще существует? Для меня он – как сон…

– Я много раз предлагал тебе съездить туда.

– Нет-нет, – почти перебила она.

– Понимаю. Ты не хочешь сверять сон с реальностью.

– Да. Тот сон и эта реальность вряд ли сойдутся… Я достаточно стара и уже успела усвоить, что воспоминания, как и мечты при их исполнении, умеют превращаться в пустоту.

Фраза прозвучала печально, но выражение лица Эмили было при этом довольно лукавым. Фрэнк не ответил, наблюдая, как легко она управляет машиной, а потом, словно вспомнив что-то, спросил:

– Что ты получила в подарок на сей раз?

– Сам увидишь.

Лицо ее казалось серьезным, но Фрэнк знал, что вопрос доставил ей удовольствие.

Едва «фольксваген» свернул на неширокую и тихую Эшли-стрит, у Фрэнка внутри что-то задрожало, и, испугавшись, что не сможет скрыть собственную сентиментальность, он отвернулся от Эмили, но при этом ухо и щека его, обращенные к ней, покраснели. Заметив это, она чуть усмехнулась подкрашенными светлой помадой губами.

Она сразу же оставила Фрэнка одного, сославшись на необходимость что-то купить в магазинчике на соседней улице. Напрасно он пытался скрывать свои чувства. Эмили помнила, как блестели его глаза, когда он впервые приехал сюда после трехлетнего «разрыва». Она и тогда понимала, что дело не только в ней, отчасти заменившей мать уже взрослому, двадцатитрехлетнему мужчине, но и в доме, улице, городке… Рано потерявший родителей, никогда не имевший постоянного дома, перебрасываемый от одних родственников к другим, Фрэнк хоть и не обрел здесь счастья, все же был принят этим домом и его хозяйкой как свой, тот, кого давно ждали. И после отъезда отсюда, все его последние годы были столь же неприкаянно бездомны, как и детство – несмотря на квартиры в Нью-Йорке и Париже, счета в банках и множество знакомых в разных городах и странах.

Оставшись один, Фрэнк поставил чемодан у входной двери и направился в гостиную медленным и осторожным шагом, словно там его ждало что-то таинственное. В гостиной действительно царил полумрак. Фрэнк подошел к одному из окон и раздвинул шторы. На чайном и журнальном столиках, на каминной полке и даже прямо на полу у одного из кресел стояли хрупкие, цветного стекла вазы с узкими горлышками, напоминавшие бокалы для вина. Фрэнк улыбнулся странной ассоциации: он вспомнил, как в одной французской деревушке попробовал что-то вроде каши из виноградного сока, она была вкусной, но, пожалуй, чуть приторной… Он силился вспомнить название или рассказанный ему хозяином дома очень простой рецепт, но память, приученная оставлять в хранилище только самые необходимые сведения, выдавала лишь запах, вкус, цвет… Фрэнк подошел к той вазе, что стояла на полу, присел на корточки и взял в руки один из чуть приоткрывшихся бутонов. Сиреневый тюльпан доверчиво склонил нежные лепестки на его ладонь.

– Я положил трубку на рычаг. Ты не против? – шутливо улыбаясь, спросил Фрэнк.

– О! – Эмили театрально приставила ладонь ко лбу. – А я совсем забыла. Я как раз говорила, когда принесли…

– Да, я видел это великолепие, – сказал он, вздохнув.

Она взглянула на него вопросительно:

– Ты собирался приехать раньше. Тебя что-то задержало в Париже? – Выражение его лица, мгновенно изменившись, чуть не испортило ей настроение. – Нет, не говори, я и так, кажется, знаю. Лучше давай выпьем за твой приезд.

– Мы должны выпить за тебя, ведь сегодня твой день.

– За меня ты еще успеешь. Ну… – Она налила немного вина в пузатые бокалы с витыми ножками. – Я рада тебя видеть, Фрэнк.

– А я тебя, Эми.

Бокалы прозвенели почти как колокольчик у ее двери, и лицо Эмили осветилось улыбкой. Она давно научилась ловить хвостик того мгновения, которое потом можно будет назвать счастливым.

– Да, кстати, – отпив, заговорил Фрэнк, – я, кажется, заглянул всюду, но насчитал только… шестьдесят штук. Двенадцать ваз – ведь так? Но ведь их должно быть…

– Пойдем, – перебила Эмили и, взяв его за руку, потянула за собой.

Они поднялись наверх и остановились у дверей спальни.

– А! – улыбнулся Фрэнк понимающе.

– Сюда ты, как истинный джентльмен, конечно, не заглядывал? – Улыбаясь, она толкнула дверь.

На трюмо, по бокам овального зеркала стояли две старинные хрустальные вазы. Они отражались в зеркале, и оттого ваз становилось четыре. Еще одна небольшая вазочка из белого фарфора поместилась на ночном столике – под определенным углом зрения она выплывала из угла комнаты, точно зазеркальное пространство способно было множить, отдалять и приближать цветы, казавшиеся на расстоянии искусно сделанными из бархата.

– Какое богатство! – воскликнул Фрэнк.

– Неправда ли? Такой необычный цвет… Я даже изменила своим пристрастиям и оставила сиреневые за пределами спальни. Эти больше подходят. Словно диковинные ночные птицы…

Цвет тюльпанов, трудно определимый, смешавший в себе оттенки ярко-синего, лилового, даже черного, напоминавшего цвет спелой сливы, но темнее и насыщеннее, делал их столь необычными, что Эмили и Фрэнк не могли не ощутить их таинственность, их волнующее волшебство.

– Ну… – наконец произнесла Эмили, – теперь хватает?

– Да.

– Семьдесят пять, мой мальчик. Простая арифметика. Но идем же. Не то опоздаем.

Несмотря на свое отношение к Эмили, ее подруг Фрэнк переносил с трудом. Во время праздничного ужина он то и дело удалялся, пользуясь словоохотливостью Анны и Хермины, засыпавших Эмили всевозможными сведениями об успехах и неудачах детей, шалостях внуков, стервозности невестки Анны и ветрености зятя Хермины, а также сплетнями о личной жизни общих знакомых – даже тех, кого Эмили не могла вспомнить. Она лишь изредка задавала вопросы и отпускала ироничные замечания, большей же частью помалкивала, потягивая мартини с плавающими в нем вишенками.

– Дружок, – обратился Фрэнк к одному из официантов, – я хотел бы сделать заказ и взять с собой.

– Я вас слушаю, сэр.

– Э… что-нибудь французское…

Официант поднял брови.

– Только не лягушек, конечно…

Белобровое лицо официанта осталось непроницаемым.

– Может быть, rognons, сэр?

– Почки?

– Да, зажаренные с шампиньонами.

– Подойдет.

– Грудинку?

Фрэнк кивнул.

– Отлично, – отходя, он пожал плечами. – Пожалуй, гурманом меня не назовешь…

Фрэнк не любил сам выбирать блюда. Даже посещая рестораны в обществе юных девушек, он всегда вручал им меню и подчинялся их выбору. А если возникали вопросы, обращался к официанту, но, выбрав блюдо, тут же забывал его название и любое, самое изысканное кушанье поглощал так же незаметно для себя, как пиццу или гамбургер.

Он вернулся к столу, поймав на себе удивленный взгляд пышногрудой блондинки за соседним столиком. Да, конечно, он странно выглядел в обществе трех престарелых дам.

– Куда ты все убегаешь, милый? – обронила Эмили и снова повернулась к Хермине. – Дорогая, зятя нужно любить, как сына. Тем более, что сына у тебя нет.

– Но… – поперхнулась Хермина.

– Так, как я люблю Фрэнка…

Фрэнк незаметно подмигнул блондинке. Та сразу покраснела и опустила глаза.

– Пойдем, потанцуем? – обратился он к Эмили.

– Я так давно уже не танцевала, – проговорила она и легко поднялась из-за стола.

Лишь одна пара плавно двигалась под тихо журчавший гитарный наигрыш, в котором угадывался когда-то популярный французский шансон. Вслед за Фрэнком и Эмили еще две пары поднялись из-за столиков. Фрэнк заметил, что блондинка, не отрываясь, наблюдает за ним. И, когда они с Эмили в следующий раз оказались возле ее столика, он из-за плеча Эмили улыбнулся и снова подмигнул ей. На этот раз красотка, чей спутник увлеченно жевал, глаз не отвела. «Наверное, одно из обязательных посещений ресторана семейной парой, – подумал Фрэнк. – Его лысине уже ничего не хочется, а ее формам хочется еще очень многого». Ему вдруг стало смертельно скучно от легкости возможной, но совершенно не нужной победы.

Во время танца Роджер слишком сильно прижал Джуди к себе, и рука его стиснула ее талию, словно стальной обруч. Чтобы не встретиться с ним губами, Джуди повернула голову, подставив щеку его прерывистому дыханию.

– Может, уедем отсюда? Отправимся куда-нибудь еще? – проговорил Роджер.

– Да, конечно, – рассеянно ответила Джуди. «Чему, интересно, улыбается эта пожилая дама?» – подумала она, увидев проплывающее мимо лицо Эмили. Джуди любила наблюдать за людьми, она всегда пыталась разгадать их мысли и чувства. Сейчас она готова была представить себе всю настоящую и прошлую жизнь этой женщины в строгом, но нарядном черном платье… Их глаза на мгновение встретились, и взгляд Эмили показался Джуди столь проницательным, что ей стало не по себе.

А взгляд Джуди вернул Эмили к настоящему.

– Какие печальные глаза! – задумчиво проговорила она, проходя к столику. – У той, в светло-зеленом, блестящем…

Фрэнк посмотрел, но только пожал плечами – он увидел лишь удаляющуюся обнаженную спину да тяжелый узел волос, отливающих медью.

Анна и Хермина стали наперебой расхваливать их танец, легкость и изящество Эмили, чуткость Фрэнка. Эмили слушала рассеянно, ее уже начала утомлять их болтовня, тем более, что она понимала: сейчас они завидуют тому, что она только что танцевала с молодым красивым мужчиной, что этот мужчина, ее зять, к тому же бывший зять, относится к ней с нежностью, какой им не дождаться и от собственных детей, тому, что выглядит она молодо и до сих пор смотрится стройной и привлекательной. Они завидовали ей сейчас так же, как и сорок, как и шестьдесят лет назад…

Спустя четверть часа, немного удовлетворив американское любопытство по поводу климата Франции, популярных курортов, парижских нравов, рассказав пару анекдотов из жизни известных даже в южно-американских штатах фамилий, Фрэнк снова поднялся и вышел на улицу. Стемнело и сразу стало прохладно – как всегда в мае по вечерам. В ста шагах шумел океан, наполняя воздух ароматом соленой влаги. Фрэнк глубоко вдохнул и задержал дыхание. Он даже прикрыл глаза на несколько секунд. Ему захотелось перейти набережную, спуститься по гранитным ступеням, снять обувь, пройтись босиком по узкой песчаной полосе, а затем сбросить с себя этот парижский костюм, дорогой галстук…

– А куда мы поедем? – услышал он женский голос позади себя и посторонился, дав дорогу выходящей из кафе паре.

– В одно чудное место, Джуди.

Фрэнк опять увидел длинное светло-зеленое платье, туго обтягивающее упругие бедра и волной расходящееся ниже колен, пару завитков на шее, под тщательно уложенным узлом волос… Мужчина усадил свою даму в отливающий серебром автомобиль, стоявший почти у самого входа в ресторан. Обходя машину, мужчина прошел мимо Фрэнка и взглянул ему в глаза. Фрэнк вздрогнул от блудливой улыбочки, скользнувшей по губам этого человека. Улыбочка была адресована лично ему, Фрэнку – именно такой усмешкой он сам не раз обменивался с товарищами по колледжу, уводя с танцев очередную девицу.

Лицо Фрэнка исказила гримаса, но мужчина уже захлопнул за собой дверцу. «Форд мондео» поехал по набережной, спугнув прогуливавшуюся парочку.

А Фрэнк забыл и об океане, и о не закуренной сигарете – до того сильно овладело им чувство гадливости не только по отношению к этому франту, но и к самому себе.

– Ты был на улице? – спросила Эмили, когда он вернулся в зал. – Та женщина только что вышла… Должна была пройти мимо тебя…

– Да, – резко перебил Фрэнк. – Но глаза я не видел.

Эмили изумленно смотрела на него, пораженная тоном, каким это было сказано.

– Зато видел задницу, – добавил он.

– Что с тобой? – холодно спросила она. Отвернувшись и немного помолчав, она взяла его за руку, не поворачивая, впрочем, головы. – Поезжай, проветрись. Сейчас придет Шон, вряд ли тебе хочется с ним общаться. Заезжай за мной через час.

– Хорошо, – тихо ответил Фрэнк. – Извини, Эми. Ничего не сказав, она легонько пожала его руку. К счастью, подруги Эмили в это время о чем-то оживленно спорили и не заметили тени, пробежавшей по лицу виновницы торжества.

От выпитого вина, необычности ощущения себя в вечернем платье, с прической и макияжем, от всей ресторанной атмосферы, а в особенности от настойчивых знаков внимания малознакомого мужчины, Джуди захмелела и ощущала себя окруженной сверкающим разноцветными веселыми блестками туманом. Сейчас все, что говорила Джулия, казалось ей справедливым, она корила себя за то высокомерие, с которым прежде относилась к сестре, считая ее недалекой и погрязшей в заботах о своих туалетах, не интересующейся ничем, кроме поклонников и престижности выбора знакомых. Теперь Джуди уже жалела, что прежде отвергала этот мир элегантных леди и джентльменов, мир красивых вещей, дорогих блюд, вкусных вин, мир танцев, в котором мужская рука крепко сжимает твою талию, а учащенное дыхание бьется о твою раскрасневшуюся щеку… Тот мир, где даже леди с седыми волосами, забыв обо всем на свете, счастливо улыбаются и кажутся себе и окружающим молодыми и прекрасными…

Роджер остановил машину, вышел и помог выйти ей.

– Куда это мы приехали? – спросила Джуди с таким выражением лица, с каким, верно, Алиса из сказки Кэррола ждала все новых и новых чудес, уже почти не удивляясь им.

– Как куда? – Роджер улыбнулся.

Они вошли в просторный холл, и он направился к человеку за высокой конторкой.

– Ваша дама… – Портье взглянул на него с едва скрытой насмешкой и повел рукой в сторону стеклянной двери, в которую они только что вошли.

Роджер, который собрался было обратиться к нему, с полуоткрытым ртом обернулся.

– Джуди! – крикнул он и поспешно пояснил: – Должно быть, что-то забыла в машине… Мы сейчас вернемся.

Портье кивнул, сделав нарочито серьезное лицо.

Каблучки Джуди быстро удалялись, их стук уже заглушали оживленные голоса прохожих, шум проезжающих автомобилей, песня девочки в соломенной шляпе с банджо в руках у дверей кафе на противоположной стороне улицы. Роджер пробежал несколько шагов, но передумал и вернулся к машине. Его распирала злость и желание добиться своего во что бы то ни стало.

Быстро догнав беглянку, он резко затормозил и выскочил из автомобиля.

– Что это значит, Джуди?! – закричал он, нагнав ее и крепко взяв за локоть.

– Оставьте меня! – тихо, но решительно произнесла она. Она смотрела на него не со злостью и яростью, как ожидал Роджер, а испуганно и робко. Поэтому он ослабил хватку и произнес мягко, как только мог:

– Вы не так меня поняли…

– Не так? Вы потащили меня в грязный отель – «чудное место», как вы сказали…

– Это вовсе не грязный отель! – возмутился было Роджер, но сдержал себя и добавил уже спокойно: – Это лучший отель в городе, там очень уютно.

– Пустите, – рванулась она.

Он выпустил руку, но преградил ей дорогу.

– Забудьте об этом, Джуди! Вы хотели, может быть, еще где-нибудь посидеть? Возможно, потанцевать? Или… покататься, посмотреть на вечерний город? Может, прогуляться пешком или посидеть на пляже? – Мысль о пляже вызвала у Роджера спазм где-то в нижней части живота.

Джуди молчала, не двигаясь с места, но, как только он перестал бросать в пустоту свои вопросы, двинулась снова, пытаясь обогнуть его.

– Джуди, – произнес он негромко, – ну простите меня, я идиот.

Она уже прошла мимо, но, услышав эти слова, остановилась и повернулась к нему.

– Отвезите меня домой, мистер Джонс.

– Как вам будет угодно, – покорно ответил он.

Фрэнк чувствовал себя пристыженным, словно провинившийся школьник. Заехав в кондитерскую, он был готов к новым поводам для раздражения.

– Ваш заказ сейчас принесут, одну минуту.

Интересно, как специалисты по замешиванию теста и взбиванию крема осуществили его идею порадовать Эмили «чем-нибудь французским»? Но когда он взглянул на торжественно вынесенный торт, то от души рассмеялся. Из невысокого бисквитно-кремового островка вырастала миниатюрная Эйфелева башня, сложенная из тонких вафельных трубочек, наполненных взбитыми сливками, нугой и мармеладом. Разноцветные шлепочки глазури скрепляли трубки на каждом стыке, придавая ей сходство с детской пирамидкой. Это хрупкое архитектурное сооружение с большой осторожностью поместили в коробку с высокой крышкой, перевязали ленточками, и Фрэнк, с застывшей на губах глупой улыбкой, бережно поместил коробку на заднем сиденье машины.

Дома у Эмили он быстро и ловко накрыл стол на две персоны, поставил у приборов по свече, а посередине стола – привезенную им бутылку «божоле». Торт был водружен на каминную полку, также между двух подсвечников. Из большой коллекции Эмили Фрэнк выудил пластинку Эдит Пиаф, поставил ее на старинный проигрыватель, а затем принес из своей комнаты еще одну пластинку и огромную книгу в яркой глянцевой обложке. Когда все приготовления были окончены, он закурил и вернулся в машину.

Подъезжая к ресторану, он заметил входящего туда мужа Хермины, Шона, и не стал останавливаться. Шон был утомительно общительным человеком и неизменно приставал к Фрэнку с рассуждениями о смысле и назначении искусства. Совершенно не разбираясь в предмете спора, он всегда так горячо отстаивал свои смехотворные суждения, что Фрэнк давно уже избегал его общества. Как профессионал, он вообще не любил обсуждать с непосвященными все, что хоть как-то касалось дела, которым он занимался.

Он немного поколесил по городу, а потом вновь свернул на набережную. Машин здесь было не так много, как в центре, в основном они отдыхали, ожидая своих хозяев у дверей ресторанов, кафе, баров, танцевальных клубов и казино, что тянулись вдоль всей набережной, полукругом обрамляющей город. Еще раз миновав ресторанчик, где Эмили отбывала ежегодную дружескую повинность, Фрэнк остановился у дверей какого-то бара и зашел пропустить стаканчик. Редко употребляемый им виски слегка обжег горло. Сидящий рядом у стойки мордастый тип в кожаной куртке с поднятым воротником бросил удивленный взгляд на костюм Фрэнка и пренебрежительно скривил губы. Но ожидание бесконечных поводов для раздражения, владевшее Фрэнком еще полчаса назад, уже покинуло его. Он только пожал плечами и, не допив, вышел на воздух.

Оглядевшись по сторонам, он перешел улицу и спустился к воде. Взметая холодный песок босыми ногами, он брел по пляжу, зажав под мышкой снятые туфли. Он вглядывался в темное небо, почти беззвездное в этот вечер, в сумрак океана, с отчетливой размеренностью подгонявшего свои волны почти к самым его ногам, и на душе его было легко, а в голове царила блаженная пустота.

Потом Фрэнк заметил маячившее впереди, в некотором отдалении, светлое пятно. Он вгляделся и различил контуры фигуры. Еще через несколько шагов, которые невольно стали шире и быстрее, глаза разглядели рядом с первой вторую темную фигуру повыше ростом. Пара остановилась, мужчина расположился на песке, а женщина подошла к воде. Фрэнк тоже остановился. Эти люди не нарушили внутреннего покоя, которым он только что наслаждался, они вряд ли могли заметить чье-то присутствие, а Фрэнк сейчас не прочь был полюбоваться на романтическую прогулку влюбленной парочки. Женщина подобрала подол платья и, осторожно ступая, вошла в воду. Мужчина что-то крикнул и сбросил с себя пиджак. Вскочив, он стал стаскивать брюки, и даже на таком расстоянии торопливость его движений бросалась в глаза. Женщина повернулась, и ее платье неожиданно сверкнуло нежно-зеленым. Фрэнк резко развернулся и стремительно зашагал по пляжу в обратную сторону.

Какое-то время до него еще доносились их возбужденные голоса, но вскоре он вновь остался в тишине наедине с самим собою. Однако раздражение не проходило, а лишь усиливалось. Он сам не мог понять, почему случайное стечение обстоятельств кажется ему чуть ли не назойливым преследованием, посягательством на его, Фрэнка, душевный покой. Перед его глазами стояла картина, которую сейчас, должно быть, он мог увидеть, если бы остался и дальше просматривать эпизод чужой жизни, словно фрагмент кинофильма.

Он видел брошенные на песок мужские носки и галстук, откинутое в сторону платье, волосы, падающие на плечи и грудь, брызги, застревающие в этих волосах… Отчего эта банальная сцена так бесила его? Ведь он даже не видел лица женщины, ее якобы печальных глаз, его не волновали ее чувства, как не волновали они того, кто сейчас, должно быть, нес ее на руках из воды, чтобы положить на песок. К мужчине же, с его блудливой улыбочкой и торопливыми движениями рук, Фрэнк испытывал омерзение. Он снова вспомнил свои перемигивания с однокашниками и понял, что должен разобраться, понять, что так мучило его весь этот вечер.

Присев на песок, он вытащил пачку сигарет и вспомнил движение, каким Шарлотта отодвигала крышку коробочки и тянула сигарету, зацепив ее своими острыми ноготками. Потом он неожиданно вспомнил зовущие глаза блондинки в ресторане, и снова Шарлотту, ее подрагивающее узкое колено и капельку крови… которую он только представил тогда, а потом неожиданно увидел перед собой искаженное лицо Норы: «Грязный бабник! Ты весь провонял дешевыми духами, весь пропитался вонью проституток, ты… ты без устали ублажаешь каждую встречную женщину, но когда доползаешь, наконец, до нашей постели, мне остается лишь наслаждаться твоей пресыщенной утомленностью! И ты еще смеешь…» Волна подкатила совсем близко, едва не коснувшись его ступней. Фрэнк бросил в нее окурок и встал. «Что с тобой, мой мальчик? – появилось перед ним лицо Эмили. – Нет, лучше не говори, иначе мы поссоримся…»

На гранитных ступенях он отряхнул ноги от песка, обулся и поднялся на набережную. Прогуливающихся пар и веселых шумных компаний поубавилось. Не спеша, Фрэнк дошел до «фольксвагена», сел за руль и взглянул на часы: Эмили уже больше часа «наслаждалась» беседой с друзьями без его поддержки, а он знал, каково ей это. Пора было приходить на помощь. Не более пяти минут езды и – вежливые улыбочки, поцелуи мимо щек, в воздух, прощальные поклоны и взмахи рук. А потом, в машине, утомленная извиняющаяся улыбка бывшей тещи: «Отчего я не отказываюсь от этих ежегодных снотворных празднеств, Фрэнки? – Взгляд, устремленный вдаль, постаревшее от усталости лицо. – Отчего я зову их раз в месяц на воскресный обед, а иногда позволяю им напроситься на чашечку кофе в прочие дни? Отчего я слушаю их болтовню, переношу плоскость их острот, стараюсь не замечать их дурной вкус?» Старенький «фольксваген» тронется с места, Эмили улыбнется деланно бодрой улыбкой, так и не ответив на свой вопрос, а дома зажгутся свечи в бронзовых подсвечниках, озарив наполненную ароматом цветов гостиную, и прозвенят бокалы, и закружится пластинка, и ее лицо вновь помолодеет и засияет своей благородной красотой.

Эмили, отчего я не родился раньше, отчего не стал одним из многочисленных твоих поклонников, и почему твоя дочь оказалась столь на тебя непохожей? Может быть, Никки унаследует твое изящество, твой ум и сдержанную страстность твоей натуры?

…В каждой женщине он пытался даже не разгадать, а хотя бы найти загадку, но, поговорив четверть часа, понимал, что и в этом подземелье просторно, но пусто, как и во всех остальных… А потом, сжимая в объятиях очередную жертву своего неутолимого любопытства, вглядываясь в запрокинутое лицо, проводя пальцами по изгибам тела, он думал лишь о том, как выбраться из этого лабиринта, исхоженного вдоль и поперек и так и не преподнесшего ему сюрприза. Лишь в Шарлотте, казалось, он нашел если не клад, который искал долгие годы, то хотя бы несколько жемчужин…

В окне промелькнуло и осталось позади длинное светло-зеленое платье. Не задумываясь, Фрэнк затормозил и дал задний ход.

Джуди какое-то время не замечала сопровождавшего ее белого «фольксвагена». Она шла босиком, забыв о зажатых под мышкой туфлях. По лицу ее катились слезы, горло перехватывало от сдавленных рыданий.

– Простите, не могу ли я помочь вам чем-нибудь? – решился, наконец, заговорить Фрэнк. – Может, вас подвезти?

Услышав рядом мужской голос, Джуди испуганно отшатнулась.

Фрэнк остановил машину и открыл дверцу. И тут женщина с заплаканным лицом бросилась бежать по набережной, словно за нею гнались с ножом. Он некоторое время сидел в недоумении, с застывшей на ручке дверцы ладонью, а потом захлопнул дверь и нажал на газ. Он проехал мимо ресторана, где его ждала Эмили. Бледно-зеленое пятно мелькнуло в конце набережной и исчезло. «Ну, она и бегает! – подумал Фрэнк и только теперь спросил себя: – А зачем я, собственно, за ней гонюсь? Дурочка, мечтающая о сказочном принце. Неужели такие еще остались? Мне казалось, что даже эти, наивные, все охотнее стягивают с себя платье и позволяют гладить свое тело мокрым мужским ладоням прямо на песке, считая, что это и есть та самая любовь, о которой сложено столько дурацких песенок. Но куда же она побежала?»

Он не стал сворачивать с набережной на центральный проспект, а, бросив машину у перекрестка, быстрым шагом пошел по узкой улице, довольно темной и совершенно пустынной.

– Черт меня дернул… – бросил он сам себе, но только прибавил шагу.

Довольно скоро Фрэнк увидел стену, в которую упиралась улица.

– Тупик, – с досадой пробормотал он, но тут возле самой стены, как недавно на пляже, мелькнуло светлое пятно… Он почти побежал.

Джуди сидела на ступеньках последнего дома, все еще босая, запрокинув вверх мокрое от слез лицо с закрытыми глазами. Неслышно подойдя к ней, Фрэнк подумал, что когда-нибудь в цепи его воспоминаний всплывет это лицо с расползшимся макияжем, сбитая набок прическа, ладони, обхватившие плечи, босые ступни, поставленные носками друг к другу. Сейчас он не был кладоискателем, не чувствовал ни малейшего любопытства и не надеялся найти в этой женщине никаких тайн. Ему было просто жаль ее, продрогшую южным майским вечером, который оказался для нее холодней, чем для других.

– Вы можете просидеть здесь хоть до утра, но если вас заметит кто-нибудь из жителей этих домов, возможно, вам придется провести ночь в полицейском участке.

– Почему? – хрипло спросила Джуди, не открывая глаз. Кажется, она даже не удивилась, услышав его голос. – Разве мы живем не в свободной стране? Разве мы не можем ходить по улицам в любое время суток? – Голос ее звучал монотонно, несмотря на высокопарность произносимых слов.

Фрэнк улыбнулся.

– Живем. Можем, – ответил он не без иронии. – Но они тоже живут в свободной стране и имеют полное право выразить свое недовольство вашим пребыванием вблизи своего жилища в столь поздний час. Конечно, полиция с уважением отнесется к вашим правам, но прежде захочет установить вашу личность, род занятий, а возможно и сексуальную ориентацию.

Джуди наконец открыла глаза и повернула к нему лицо.

– Но зачем?

– В полиции задавать подобные вопросы не советую.

– Но вы-то, надеюсь, не полицейский?

– Нет, вам повезло.

– Тогда скажите: зачем? – Она смотрела на него требовательно, и в голосе ее слышалось упрямство.

– Что «зачем»? – слегка опешил он.

– Зачем… Нет… – Джуди помолчала, словно собираясь с мыслями. – Что вам нужно от меня? – Она снова уставилась на него немигающими глазами.

– Ничего. И уж, во всяком случае, совершенно точно я не собираюсь соблазнять вас, если вы этого опасаетесь.

– Ну конечно… – зло проговорила она.

– Нужно смотреть в глаза человеку, глаза не умеют лгать, – сказал Фрэнк.

– Я не вижу ваших глаз, здесь темно.

– Так пойдемте на свет, Джуди.

– Откуда вы знаете мое имя? – вскрикнула она, вскочив со ступенек.

– Не волнуйтесь, – Фрэнк посмотрел на нее снизу вверх и вдруг почувствовал, что в цепи его воспоминаний это звено, окрашенное нежным зеленоватым светом, станет одним из тех немногих, что не вызывают ни раздражения, ни раскаяния. – Я стоял у дверей, когда вы выходили, но, наверно, вы меня не заметили.

– У дверей? – В лицо Джуди бросилась краска, но, слава Богу, незнакомец не мог этого заметить – было слишком темно. Она почему-то решила, что он стоял у дверей отеля.

– Да, у входа в ресторан. Я выходил покурить… Он достал пачку и протянул ее Джуди.

– Нет, спасибо.

– Я знаю, в Америке теперь мало кто курит, – Фрэнк жадно затянулся.

– А вы…

– Я живу во Франции.

– Но…

– Я не француз, нет, просто живу в Париже уже несколько лет. А сюда приезжаю время от времени. Ну так что, пойдемте на свет, Джуди?

– Да, пойдемте.

Какое-то спокойствие и даже умиротворение овладели ею за последние несколько минут.

– Только обуйтесь, вы и так уже продрогли. – Фрэнк снял с себя пиджак и накинул его на плечи Джуди.

От его голоса, от неторопливых движений его рук веяло надежностью и непоказной силой. Слегка придерживая пиджак пальцами скрещенных на груди рук, она пошла за мужчиной, чьего имени не знала, по темной узкой улице к выходу на набережную, по которой полчаса назад она бежала, задыхаясь от слез.

Когда до набережной оставалось с десяток шагов, Фрэнк обернулся. Джуди почувствовала, что он хочет сказать ей что-то именно здесь, в полумраке этой улочки, и сердце ее вновь испуганно сжалось.

– Джуди, у меня нет ни чистых, ни грязных намерений. Я сам не знаю, почему поехал за вами, а потом пошел вас разыскивать. Иногда… правда, редко… вдруг чувствуешь себя человеком, который в силах помочь другому человеку. И не важно, что я мужчина, а вы женщина. Вы понимаете меня?

– Да, – пробормотала она, – спасибо.

– А теперь давайте пропустим по стаканчику бренди в ближайшем баре – вам необходимо согреться, – и я отвезу вас домой.

Она молча кивнула.

– Здесь нельзя парковаться, – сказала Джуди, когда они подошли к «фольксвагену».

– Ну что ж… – Фрэнк взглянул на прикрепленный к лобовому стеклу бланк. – Пусть повисит тут еще немного.

Эмили взглянула на часы: Фрэнк заставлял себя ждать, чего раньше не случалось. Темы для разговоров были исчерпаны, и ей все труднее становилось мило улыбаться.

Она покивала попыткам присутствующих предположить, что могло задержать ее бывшего зятя: все пытались острить, дамы игриво, а единственный за столом мужчина – мрачновато. Когда все высказались, она произнесла:

– Так, может, пора доставить мои дряхлые кости в их одинокую хижину?

Шон просиял, дамы защебетали. Эмили поняла, как радостно они будут обсуждать по дороге домой, что бывший зять, которого она только и знает, что нахваливать, не забрал ее из ресторана. Укатил на ее же задрипанном «фольке», пришлось ей прибегнуть к помощи Шона… И пойдет перешептывание о ее жизни, пронесшейся ураганом и затихшей в этом мутном болотце, кто-то будет чесать языком, перебирая ее светлые минуты, ее годы, полные боли…

Автомобиль Шона затормозил у дома 35 по Эшли-стрит. Эмили прикоснулась щекой к напудренным щекам подруг, протянула Шону руку, которую он с подчеркнутой галантностью поднес к губам, и вышла из машины. Движения ее стали менее легки и изящны. Она устало добрела по скрипучему гравию до крыльца, приоткрыла дверь, обернулась и взмахнула рукой.

– Спокойной ночи, Мили! – крикнула Анна из окошка и послала ей воздушный поцелуй.

Возможно, она ошибается? Может, они вовсе и не собираются злословить на ее счет? Неужели это она сама так озлобилась, что соорудила вокруг себя ограду и сделала себя одинокой…

Где же Фрэнк?

В гостиной горел свет, но его не было. Зато ее глазам предстал сервированный на двоих стол с бутылкой вина и свечами. Эмили подошла к камину и изумленно воззрилась на смешное подобие Эйфелевой башни. Затем заметила открытый проигрыватель. Не подходя к нему, она зажгла свечи, выключила свет и только тогда нажала на кнопку «Р1ау». Закрутился черный диск, легонько зашуршала игла.

– Та-рьям, та-рьям, та-рьям…

Слушая несравненный голос великой француженки, она опустилась на диванчик. Что-то твердое лежало рядом, касаясь ее бедра.

– Мирей Матье! – взяв в руки пластинку, прочитала она. – Где он только достает виниловые пластинки, теперь ведь их, кажется, вообще не выпускают. А это что? – Она с трудом подняла и взвалила себе на колени книгу. – Энциклопедия. «Все о цветах». С ума сошел! – Эмили рассмеялась, но тут же начала торопливо переворачивать страницы.

Отведав грудинки с rognons и выпив уже по второму бокалу, они вновь заговорили о странном случае, сведшем Фрэнка с той самой женщиной, на которую обратила внимание Эмили.

– Впрочем, такое бывает. Если бы вы встретились через несколько дней в Париже, это, может, что-то и значило бы, но встретиться спустя полчаса вблизи того же самого ресторана – что здесь поразительного?

– Да, действительно, – Фрэнк улыбнулся и уже не в первый раз отметил: – Тем более, что она не поразила меня в самое сердце, Эми. У нее печальные глаза, очень красивые печальные глаза. Но в остальном…

– Ты слишком избалован.

– Я искушен. К тому же, она вообще странная. Слава Богу, что не стала откровенничать, как это обычно бывает: выкладывают первому встречному всю подноготную, лишь бы душу облегчить.

– Ты так не любишь женщин, Фрэнки? – грустно улыбнулась Эмили.

– Я говорил не только о женщинах, в тяжелые минуты это свойственно всем…

– Но женщин ты все же не любишь, – перебила она.

Он промолчал, и она, улыбнувшись, перевела разговор на другую тему:

– Ты устроил мне французский вечер, это так трогательно.

– Ерунда! Это смешно, и только. Особенно…

– Торт? Он великолепен. И мне не терпится разрушить это сооружение. Начнем с верхушки или срубим под корень?

– Тебе решать, – посмеиваясь, ответил он, любуясь ее блестящим взглядом и задорной улыбкой, – но сначала выпьем. Я снова хочу выпить за тебя.

Она, протестуя, вытянула вперед ладонь.

– Да, да, – не давая себя перебить, продолжал Фрэнк. – Я поднимаю этот бокал за женщину, которую люблю… Эми, ты самый светлый человек из всех, кого я встречал.

– Полно, Фрэнк, я не люблю тостов. – Она снова сделала протестующий жест.

– Нет, позволь! Ты из тех людей, что дарят радость, чью улыбку носишь в себе очень долго…

– Ты пьян, Фрэнк. – Он не смотрел ей в лицо и не мог видеть, что та самая улыбка, о которой он говорит, исчезла, а губы Эмили дрогнули. – Прошу тебя…

– Что с тобой? – Он вдруг заметил, что по ее лицу ползут слезы. – Прости меня, – он взял кисть, лежавшую на столе, в свои ладони.

– Все это слишком, Фрэнк. – Она не стала доставать платок, а вытерла слезы кончиками пальцев, но и это движение было грациозно.

Ругая себя за неуместную высокопарную болтливость, он поспешил заговорить о другом:

– Я подарил тебе бесполезную книгу, да?

– Почему же? Теперь я постараюсь вспомнить все цветы, полученные мною в жизни.

– Разве это возможно? – усмехнулся Фрэнк.

– Ну, хотя бы те, что остались в памяти, самые красивые или необычные.

– Не думал, что тебя интересуют цветы как таковые.

– Фрэнки, – Эмили вновь улыбалась, – меня мало что в жизни не интересует. Разве лишь то, что я уже слишком хорошо знаю. Ну, давай же наконец выпьем.

Отпив по глотку, они занялись демонтажем Эйфелевой башни.

Глава 4

Попрощавшись с Фрэнком возле своего дома, Джуди поднялась на третий этаж и остановилась. Мысль о предстоящем разговоре с сестрой наполнила душу стыдом. Ей хотелось бы прошмыгнуть незамеченной, стянуть с себя блестящую чешую, прыгнуть в постель, нырнуть с головой под одеяло и забыть этот вечер, как дурной сон. Но у нее не было ключей, поэтому пришлось нажать на кнопку звонка, и не один раз – пока, наконец, на пороге не появилась заспанная сестра. Вглядевшись в лицо Джуди, Джулия поняла, что обсуждение вечера не предвидится. Они молча вошли в прихожую. Джуди сбросила туфли и босиком прошла в ванную. А Джулия открыла шкаф и достала початую бутылку коньяка, к которой она раза три за день уже прикладывалась. Сестра вернулась быстро – розовощекая, с мокрыми волосами. Запахнув на груди халат, она молча опустилась на стул.

– Наверное, ты не хочешь рассказывать? – все-таки начала Джулия, разливая коньяк по бокалам.

– Дай мне лучше молока, – перебила ее сестра.

– Хорошо. Еще чего-нибудь? Может, кукурузных хлопьев?

– Да, пожалуйста, немного, только оставь на завтрак.

Джулия мелкими глотками пила коньяк и крутила пальцами ножку бокала. Конечно, сегодня ее любопытство вряд ли будет удовлетворено. Но идти спать вот так… Это грозило бессонницей. Джулия любила заниматься не только своими, но и чужими проблемами, просчитывать развитие событий, давать советы, подбадривать, гладить по головке. Две близкие подруга никогда не предпринимали без ее одобрения ничего серьезного и четко следовали ее рекомендациям. Надо заметить, обе были счастливы со своими мужьями, а одна успешно сочетала счастливый брак с бурным романом на стороне. Но Джуди была не подругой, а сестрой, и с детства они были настолько разными…

Джулия пила коньяк, и с каждым глотком раздражение ее росло. Джуди невозмутимо пила молоко, держа запотевший стакан в обеих ладонях. Было совершенно понятно, что с ней приключилась какая-то неприятная история, но в таком случае она должна нуждаться в утешении, поддержке, совете.

– Тебе звонил Рэймонд, – вдруг сообщила Джулия новость, которую еще два часа назад решила не передавать сестре.

Джуди оторвалась от стакана и изумленно уставилась на Джулию. Та покраснела и отвела глаза.

– Ну?

Джулия молчала.

– Ты пошутила, да? – почти с надеждой спросила Джуди.

– Нет. Он звонил часа два назад.

– Господи, он не звонил четыре месяца! – Джуди встала, оперлась ладонями о край стола и нависла над Джулией. – Он оставил номер?

– Нет.

– Я так и знала! Что ты ему сказала?

– Правду.

– Что?! Какую правду?

Джулия налила себе очередную порцию коньяку.

– Поживу с тобой еще месяц – придется обращаться к «анонимным алкоголикам», – попыталась пошутить она, но Джуди не отреагировала. – Я сказала, что у тебя свидание. Сказала, что ты в ресторане с высоким красивым элегантным мужчиной.

– С высоким, – проговорила Джуди, выделяя каждое слово, – красивым, элегантным… мерзавцем!

Сестра метнула на нее снизу вверх пронизывающий взгляд.

– Можно подумать, Рэй очень благороден… – заметила она.

Джуди села и взяла свой коньяк. Выпила одним махом и, поставив бокал на стол, безвольно опустила руки на колени. Рэй… когда она забыла о нем? Ведь в ресторане она все время ощущала его рядом. Но во время танца… А в машине она уже была пьяна и ей хотелось чудес. Только на набережной, когда она шла босиком, не вытирая слез, чей-то смех преследовал ее, бился в уши, громкий, насмешливый. Ей казалось, что это Роджер все потешается над ней, хотя он и остался далеко позади. Потом ее окликнул мужчина в белом автомобиле, и смех сразу исчез. Все-таки это не был смех Роджера, это Рэй преследовал ее, гнался за ней по пятам, хохоча и издеваясь.

Джуди бросилась лицом в лежащие на коленях ладони и зарыдала.

– Джу, детка! – почти обрадовалась Джулия. – Что же с тобой приключилось, сестренка? Расскажи мне.

Та отрицательно помотала головой.

Джулия решила, что на какое-то время сестру нужно оставить в покое, а потом снова попробовать разговорить. Она тихо встала и ушла к себе.

Джуди чувствовала себя преступницей. Все, кто знал ее, уже давно махнули рукой: она никогда не освободится от любви, не приносящей ей никакой радости, она думает только о Рэе и говорит только о нем. Да, она не представляла себе, что ее жизнь может измениться, что в ней появится какой-то новый, незнакомый мужчина, а самое главное – что она когда-нибудь сможет разлюбить Рэя. Они встретились восемь лет назад… И за эти восемь лет прожили вместе не более трех с половиной. И еще ни разу она ему не изменяла. Зачем? Ей нужны только эти глаза, эти сильные руки, эти широкие плечи. Она привыкла отклонять ухаживания, делать строгое лицо, на вопрос «Вы замужем?» отвечать «Да», а на вопрос «Свободны ли вы вечером?» – «Нет. И завтра тоже». Иногда ей хотелось просто улыбнуться в ответ на чью-то мужскую улыбку, но она боялась, что это может быть неправильно понято. Среди знакомых у нее была репутация жертвы большой и глупой любви, незнакомых же она отпугивала своим неприступным видом.

Полгода назад Джуди впервые почувствовала, что устала от своей большой любви, и это было совсем новое ощущение: ведь раньше она приходила в отчаяние, иногда ей казалось, что она сходит с ума, но она никогда не уставала любить.

Это случилось после последнего приезда Рэя. Он пробыл всего две недели и был с нею холоден и циничен. Джуди билась в стеклянную стену, что уже давно выросла между ними, пыталась разбить ее, не боясь пораниться, но стекло стало слишком толстым… И, словно израсходовав последние силы, после отъезда Рэя она неожиданно быстро успокоилась. А потом в ней проснулось совершенно новое ощущение – это было предчувствие любви, ее приближения. Джуди готова была смеяться над собой, но ощущение не проходило, появилась жажда, и она требовала утоления…

Обхватив руками колени, она сидела, уже не плача, прислонив висок к стенке холодильника. Так вот что это было за предчувствие! Стоило только один раз ответить улыбкой на улыбку, стоило в первый раз за столько лет на вопрос «Вы замужем?» ответить «Уже нет»… Идиотка! Утолила ли ты свою жажду?!

Джулия так и не услышала рассказа сестры об элегантном «мерзавце». Весь следующий день между ними висело угнетавшее обеих молчание. Джуди не хотела ни о чем рассказывать, а заводить разговор о Рэе не решалась – это могло закончиться ссорой, а она и без того чувствовала себя опустошенной. Джулия ощущала себя ненужной, лишней и в чем-то виноватой. «Но в чем, в чем?» – беспрестанно спрашивала она себя.

Джуди почти не выходила из своей комнаты. Лишь когда звонил телефон, она выскакивала и хватала трубку, но звонки были не ей, и она передавала трубку сестре, глядя куда-то в сторону. Не трудно было догадаться, что Джуди ждет звонка от Рэя, и Джулия злилась, но сдерживала себя – она тоже понимала, к чему приведет разговор на эту тему. «Неужели опять? – думала она. – Неужели так всю жизнь и просидит у телефона?»

А Джуди то лежала, свернувшись клубочком и наматывая на палец прядь волос, то перебирала письма и фотографии, то бессмысленно водила карандашом по чистому листу бумаги.

Она попробовала набросать портрет Рэя: разлет бровей, темные глаза, чувственные, красиво очерченные губы… Карандаш не слушался ее, каждая деталь давалась с трудом. В конце концов она скомкала лист и бросила его на пол.

Утром Джуди влезла в деловой костюм, привычно перехватила волосы на затылке и взглянула на себя в зеркало. Она осунулась, побледнела и вообще выглядела не лучшим образом. Ее охватила злость на весь мир: на Роджера, Рэя, Джулию и, главное, на саму себя. Она скинула надоевший пиджак, сбросила узкую юбку, рванула ворот шелковой рубашки… А потом вокруг ее ног легкой волной колыхнулась длинная, до земли, юбка, джемпер тонкой вязки ласково обнял плечи. Джуди распустила волосы и водрузила на голову мягкую шляпу с загнутыми круглыми полями.

Так она мало походила на секретаршу, ну и что? Она достала из сумочки помаду и слегка подкрасила губы.

– Куда ты? Решила прогуляться? – Невыспавшаяся Джулия окинула сестру удивленным взглядом, а когда дверь за нею закрылась, прошла в ее комнату с чашкой кофе в руках.

Здесь царил беспорядок: постель не убрана, на полу – потрепанный альбом с фотографиями, на столе – груда писем, какие-то пожелтевшие рисунки… Джулия взяла один из них в руки и сразу поняла, что этот рисунок не из старых, а сделан недавно. На листе была изображена сидящая женская фигура. Женщина обхватила колени, уткнувшись в них лицом. Была видна лишь макушка да четкий пробор, длинные волосы шалью окутали всю фигуру, носки ступней по-балетному вытянуты.

– Что сие означает? – вслух произнесла Джулия и отхлебнула из чашки.

Джуди расположилась на своем рабочем месте, включила компьютер, проверила биржевые сводки, которые, впрочем, никогда не претерпевали изменений за выходные дни, потом принялась просматривать намеченную на сегодня работу.

Бетти, как всегда, опоздала на десять минут и влетела ураганом.

– Босс?.. – вскрикнула она.

– Нет, – Джуди качнула головой и сделала нарочито серьезное лицо. – Но однажды…

– Ну, не уволит же! – сразу успокоившись, Бетти беспечно махнула рукой, уселась за свой стол и, раскрыв маленькое зеркальце, принялась вертеть головой, рассматривая то нос, то брови, то подбородок… – Ты не представляешь себе, до чего бурный выдался уик-энд. Сейчас бы выспаться… – Она томно потянулась.

Но Джуди не проявила к «бурному уик-энду» никакого интереса, и Бетти поджала губы.

– Ты, как всегда, вся в работе… – она окинула Джуди оценивающим взглядом. – Решила сменить костюмчик?

– А что? – Джуди не отрывала взгляда от монитора.

– Да ничего. Тебе идет. И распущенные волосы лучше хвоста.

– Спасибо, если это комплимент.

Мистер Спарк бережно внес в дверь свой небольшой круглый животик.

– С началом рабочего дня, девушки! – без улыбки поприветствовал он секретарш и так же бережно понес себя в кабинет.

– Доброе утро, мистер Спарк! – хором ответили они.

Когда за боссом закрылась дверь, Бетти скорчила рожу, а Джуди усмехнулась.

День шел, как обычно. Бетти отвечала на звонки клиентов, время от времени переключая разговор на телефон Джуди, в обязанности которой входило распределять полученные партии товара по сети магазинов, сотрудничающих с их фирмой.

В середине дня босс вызвал Бетти к себе. Вернувшись, она подкрасила губы и принялась варить кофе.

– Что-то сегодня клиентов нет, – взглянула на нее Джуди.

– Да, вот только первый ожидается. Кажется, босс всерьез решил сотрудничать с его фирмой.

У Джуди сжалось сердце.

И недаром: через несколько минут в приемной появился мистер Джонс. Даже не взглянув на Джуди, он подмигнул Бетти, отчего та порозовела, и прошел к Спарку. Бетти, одернув короткую юбку, понесла им кофе.

В ушах Джуди опять зазвучал преследовавший ее на набережной смех.

Пробыв у Спарка около часа, Роджер вышел и на этот раз взглянул на нее. На его лице сияла самодовольная ухмылка.

– Спасибо за кофе, Элизабет, – галантно поклонился он Бетти.

– Боже, какой мужчина! – пропела она, как только за ним закрылась дверь. – Вот бы познакомиться поближе!

– Попробуй.

Джуди вспомнила, как открылась дверца его серебристой машины, когда она вышла на улицу после работы, как Роджер выскочил, как ласково смотрел… «Позвольте подвезти вас…»

Прошло еще три четверти часа, и Спарк вызвал ее к себе. С упавшим сердцем она вошла в кабинет. Спарк внимательно посмотрел на нее.

– Ну, что там, Джуди? Без проблем?

– Да, сэр. Только мистер Лайл сказал, что еще не продал предыдущую партию.

– И?

– Он хотел бы встретиться с вами завтра и обсудить условия. Просит сбавить цену.

– Ладно, посмотрим. Я сам позвоню ему и договорюсь о встрече, если она, конечно потребуется.

Повисло молчание.

– Какие-нибудь указания, сэр? – спросила Джуди и сделала невольное движение в сторону двери.

– Нет. Но… Джуди, – Спарк встал и пододвинул ей стул, – сядьте, я хочу поговорить с вами.

Она покорно села. Еще до вызова Спарка она по ухмылке Роджера поняла, что этот разговор состоится. Ее босс не терпел романов на работе. Но что же Роджер мог ему рассказать?

– Джуди, э-э… – попытался начать Спарк, но тут же замолчал и некоторое время похаживал по кабинету, перенося с великой осторожностью свое тело с места на место. В конце концов, он остановился напротив нее и решительно произнес: – Джуди, вы как работник вполне меня устраиваете. И вообще вы мне симпатичны. Помните наш первый разговор?

– Да, – сказала она, глядя в пол.

– Отлично… – он снова помолчал, готовясь произнести главное. – Так вот, повторяю, я всегда вам симпатизировал. Вы стали моей правой рукой, Джуди, это можно сказать без преувеличения. Но что особенно нравилось мне, так это ваша ответственность, серьезность… – Спарк почувствовал, что путается.

Некоторое время он молча ходил по кабинету, изредка бросая взгляды на Джуди, словно ожидая, что она ему поможет. Но она тоже молчала.

Наконец он перестал ходить и сел в кресло.

– Джуди!

Она оторвала взгляд от пола, почувствовав, как запылали щеки.

– Тут мистер Джонс, – с нажимом произнес Спарк, – позволил себе… Болтливость, конечно, не красит мужчину, – заметил он мимоходом, – в общем, он похвастался своей победой, очередной победой…

Джуди поняла, что сейчас разрыдается от стыда и обиды. Подобное чувство она испытывала лишь в детстве, когда за плохую отметку ее отчитывал отец. Но мистер Спарк не был ей отцом, а она уже не была маленькой девочкой, трепетавшей перед суровой логикой взрослых, всегда точно знающих, как следует поступать в том или ином случае.

– И мне было весьма огорчительно услышать, что речь идет о моей служащей, и… не о Бетти, чему бы я не удивился. – Спарк пренебрежительно махнул рукой.

Джуди удивилась: босс никогда не позволял себе оценивать одного работника в присутствии другого. Видимо, слова Роджера задели его всерьез.

– Поймите, Джуди, – он наклонился к ней через стол, – мистер Джонс… У него репутация Дон-Жуана, о чем вы, вероятно, не знаете… Если вы надеетесь, что из этого выйдет что-то серьезное… – Джуди изумленно воззрилась на Спарка. – Ну, вот видите, вы и сами все понимаете…

– Мистер Спарк, – глухо проговорила она, снова опустив глаза и на этот раз глядя на стопку бумаг на столе, – я не знаю, что именно вам сообщил мистер Джонс, да для меня это, честно говоря, уже и не важно. Простите, что я не оправдала ваших надежд.

Спарк понял, что она собирается сказать, и протестующе замахал руками.

– Джуди, можете не продолжать! Я не собираюсь вас увольнять! Вовсе нет…

– А что же? – подняла она взгляд.

– Просто я хотел вам напомнить о том разговоре, когда я вас принимал на работу. Напомнить и предупредить, предостеречь… Неужели я кажусь вам таким монстром? – он попытался улыбнуться. – В конце концов, это ваше личное дело.

– Мистер Спарк, – вставая, решительно начала Джуди, – я понимаю: вы решили отечески пожурить меня и надеялись, что я пообещаю вам впредь быть послушной девочкой.

«Что она несет?» – было написано на лице босса, но Джуди уже не могла остановиться.

– Однако я не считаю себя виноватой в чем бы то ни было и не готова выслушивать подобные выговоры. Кроме того, у меня нет желания видеть физиономию мистера Джонса, а от этого я, видимо, не буду избавлена, если останусь работать у вас.

Спарк был ошарашен и никак не мог подобрать нужную фразу, чтобы прервать Джуди.

– Но… – промямлил он.

– Я отработаю положенный срок, но прошу вас как можно скорее подыскать мне замену. Может быть, на первых порах Бетти справится?

Не дожидаясь ответа на свой вопрос, Джуди резко развернулась и вышла из кабинета.

Быстро прибрав свое рабочее место, она направилась к выходу.

– Куда ты?! – изумленно воскликнула ей вслед Бетти. – Еще два часа до…

Но Джуди даже не дослушала ее.

Домой идти не хотелось, и она отправилась гулять. Она не жалела о том, что вспылила в разговоре с боссом. Вообще-то вспыльчивость была ее слабым местом, иногда Джуди горько раскаивалась в своих непродуманных словах и поступках – но только не сейчас. Спонтанно принятое решение словно прорвало какую-то невидимую паутину, в которой она барахталась весь вчерашний день. Неожиданно ей стало легко, и только одна-единственная мысль: Рэй, Рэй, позвонит ли он еще? и как она сможет оправдаться перед ним? – могла сейчас мучить ее. Но эту мысль Джуди оставила на потом. Она додумает ее там, в своей комнате, глядя на его фотографии. Там она расскажет его улыбающемуся лицу все и, может быть, найдет те самые, нужные слова.

Утром Фрэнку предстояло возвращаться в Париж, и после обеда он решил прогуляться. Его тянуло к океану. Фрэнк был заядлым купальщиком, да и просто посидеть на берегу было порой настоящим наслаждением. За полчаса дойдя от дома Эмили до ближайшего выхода на набережную, он спустился на пляж. Здесь кое-где были распластаны тела загорающих. Некоторые пытались купаться, но больше было тех, что, стоя по колено в воде, брызгали друг на друга водой и повизгивали, то ли от холода, то ли просто потому, что им весело.

Фрэнк снял обувь и закатал рукава рубашки. Он долго брел по песчаному берегу мимо обнаженных тел приезжих северян, мимо кокетливо прикрывшихся широкополыми шляпами южанок, напротив, берегущих кожу от загара, мимо перемазанных в песке малышей, как всегда строивших свои непрочные замки.

Пройдя вдоль всей набережной, Фрэнк вышел на ту часть пляжа, где людей почти не было. Здесь песок постепенно сменялся галькой, среди которой попадалось много камней, и ступать было уже не так приятно. Набережная осталась позади – свернув, она перетекла в центральный проспект, а вдоль пляжа потянулись дорогие особняки любителей океанских видов.

Фрэнк дошел до самого конца пляжа, где начинался подъем на довольно высокую и крутую скалу. Здесь, под угрожающе нависшей над головой каменной глыбой, он сел, бездумно глядя в даль океана, подносившего тихие в этот час волны к самым его стопам. Просидев так довольно долго, он все же решил искупаться.

Он поплыл, широко загребая еще не успевшую прогреться воду. Вскоре он был уже далеко от берега. Тело разогрелось, но ноги совсем замерзли. Он развернулся и поплыл назад, подумав, что уже давно не плавал и не стоило так рисковать в холодной воде. И, словно в подтверждение этим мыслям, левую ступню вдруг свело резкой судорогой. Стараясь не терять самообладания, он мощно заработал руками и правой ногой, но боль в левой мешала движениям, концентрируя на себе все его внимание. Движения становились лихорадочно-торопливыми. «Так и утонуть недолго», – подумал он, взглянув в изумрудную ледяную глубину под собой, и сквозь соленую влагу посмотрел на берег, который был уже не так далеко – до нависающей скалы, казалось, подать рукой… Но маленькая женская фигурка на скале придала расстоянию реальный масштаб. Фрэнк поплыл, ни на секунду не спуская глаз с этой фигурки. Он думал, что это его женщина, она ждет его. Она поможет ему выбраться из воды, разотрет полотенцем… А потом они будут пить горячий чай в ее доме на берегу… У Фрэнка потемнело в глазах, он уже не видел даже скалу, только женщина там, наверху, все так же сидела, обняв колени, прижатые к груди, и теперь ему казалось, что она парит в воздухе.

Едва не потеряв сознание, он все же доплыл. Лежа на теплой гальке, откашлялся и принялся растирать левую ногу. Понемногу боль стала отпускать, хотя пальцы все еще отказывались двигаться. Фрэнк натянул на мокрое тело одежду и, не обуваясь и чуть приволакивая левую ногу, стал карабкаться наверх по довольно крутому подъему. Им овладело горячее желание увидеть лицо этой незнакомой женщины, ощутить тепло ее рук…

Но наверху уже никого не было.

Оторвав взгляд от розоватых пенных облаков в иллюминаторе, Фрэнк откинул голову на пружинисто-мягкий валик кресла и прикрыл глаза, думая о делах, которые ждали его в Париже. Нужно срочно заканчивать статью для журнала: до выпуска осталось не более двух недель, а ему еще предстоит посетить пару выставок. У Шарлотты на днях показ, надо оценить ее старания. «Шарль, мальчик мой…» Прошло всего три дня, а он соскучился словно за три недели. Как только он мог вспоминать ее в ряду пошлых девиц своей разгульной юности? Все-таки он нашел свой бриллиант из заветной шкатулки, маленький бриллиант, сводивший его с ума.

…Ее не было дома. Он обзвонил всех, кого мог, – ее не было нигде. Впрочем, неудивительно: он никогда не мог ее найти, она приходила к нему сама, чувствуя через пространства запруженных толпами улиц, сквозь стены сотен домов его клич, его зов, его весеннюю песню…

Два часа он промаялся, слоняясь по квартире. Принял душ, перекусил, включил и тут же выключил телевизор, в спальне взялся за книгу, вскоре отбросил и ее.

В замок вставили ключ. Фрэнк почувствовал, как возликовало его тело, сразу откликнувшись на этот звук.

– Папочка! – звонко крикнула Шарлотта с порога и, уронив по пути сумочку, отбросив туфли, расстегивая на ходу все пуговицы, все молнии, ринулась в спальню.

Так и не поднявшись с постели, он раскрыл объятия. Она прыгнула в них и припала ртом к его губам. Откинувшись через минуту, она рассмеялась, ее согнутые в коленях ноги сжали его бедра.

– Фрэнки, Фрэнки, я так соскучилась…

Они любили друг друга, словно в первый или в последний раз, словно никогда до и уже никогда после… Яростный водоворот закружил их и повлек в разверстую пылающую пучину.

Почти месяц прошел с тех пор, как Джуди заявила боссу о своем уходе, и вот уже неделю она была безработной. Джулия уехала, как только узнала об этом увольнении, и Джуди могла поклясться, что слышала, как из груди сестры рвалось злобное клокотание. Но ссоры так и не вышло: Джуди приходила поздно и сразу закрывалась у себя. Даже в день отъезда сестры она пришла за полчаса до выноса чемоданов. Джулия, наклонясь и занеся одну стройную ногу в такси, снизу вверх глянула на Джуди, но та отвела глаза.

– Звони, – сказала она, когда Джулия уселась в машине, – и прости, что испортила тебе отдых.

Джулия открыла было рот, но между ними уже повис прощальный взмах руки Джуди.

Всю эту неделю она почти не думала о том, как будет жить дальше. Пока она не нуждалась в деньгах, а от одной мысли о поиске работы начинало мутить. И она решила тянуть до последнего. Целыми днями она читала, смотрела бесконечные глупые шоу по телевизору, бессмысленно водила карандашом по бумаге, не позволяя линиям складываться во что-то более или менее осмысленное. Иногда она загорала, изредка окуналась в зелень океанической воды, становившейся с каждым днем все теплее, и часами бродила по улицам городка, которые в это время года заметно оживились.

Однажды, когда улицы уже засверкали призывными вечерними огнями, Джуди, сворачивая с центрального проспекта на набережную, вспомнила о том необычном вечере и по пустынной, будто вымершей улочке дошла до тупика, где она сидела тогда, заплаканная, на крыльце последнего дома… Ей вдруг захотелось увидеть того мужчину в дорогом костюме… Она даже не узнала тогда его имени, слишком была занята собой, своими переживаниями. А сейчас… сейчас бы они, наверное, могли поболтать. Выпили бы снова бренди и разговорились бы. Джуди казалось, что он должен быть интересным собеседником. От этих мыслей ей стало ужасно тоскливо, хотя она и понимала, что тоска эта не относится к конкретному человеку: просто у нее давно уже не было близких друзей, не было никого, с кем можно было бы выпить и поболтать…

Так прошла неделя, за ней другая. Иногда позванивала Джулия и читала нотации. Джуди слушала рассеянно, наматывая на палец телефонный провод.

– Да, конечно… Более решительные шаги? Не сейчас, Джу, недели через две… Пока я живу припеваючи, ни в чем себе не отказываю. Мистер Спарк платил неплохо, я сумела кое-что отложить. Ну, нет уж, туда я больше не вернусь. Закончим этот разговор, Джу.

И снова она бессмысленно водила карандашом по белому листу, снова перечитывала старые письма и всматривалась в фотографии. Рэй! Что ты смотришь так укоризненно? Позвони, милый, ведь это все чепуха, ведь я люблю тебя, тебя, и никого больше…

Глава 5

Этим летом Нора с Никки приехали раньше обычного. Эмили была рада видеть внучку. В последний раз они приезжали на рождественские праздники и пробыли всего четыре дня, здешняя дождливая зима раздражала, и обе – и мать, и дочь, – рвались обратно в Нью-Йорк, чтобы покататься на лыжах, почертить коньками по льду, покидаться снежками – каждая в своей компании, разумеется. Но сейчас речи о скором отъезде не шло: обе пропадали на пляже, постепенно превращаясь едва ли не в чернокожих, и, похоже, ладили. Эмили прогуливалась рано утром и попозже вечером, когда солнце уже начинало садиться. Никки иногда сопровождала бабушку и трещала без умолку, вспоминая самые интересные школьные происшествия, давая характеристики педагогам и соученикам, копируя и передразнивая, весело хохоча или тараща глаза. Она выболтала кучу сведений о маме, ее друзьях и приятелях, о двух маминых бой-френдах, мелькнувших в их жизни за этот год, причем вдавалась в такие подробности, что Эмили слегка краснела и, пряча улыбку, хмурила брови: «А вот это вряд ли твое дело…»

С дочерью Эмили почти не виделась. У Норы в городе осталось множество друзей, и она каждый день с кем-нибудь да встречалась. Часто приходили к ней, и тогда Эмили старалась не выходить из своей комнаты и порой досадливо морщилась, слыша громкие голоса, доносившиеся снизу.

Никки скоро завела себе парнишку, старше ее года на два, ему было лет четырнадцать-пятнадцать, и он уже старательно выбривал верхнюю губу. По утрам у двери дома появлялся этот узкоплечий подросток в сопровождении двух своих сестер, тринадцати и шестнадцати лет, казавшихся одногодками. Николь выскакивала на крыльцо в белых шортах и белых мягких туфлях, оттенявших ее бронзовый загар, и, весело подпрыгивая, добегала до калитки, а за ней, заражаясь весельем, устремлялась вся компания.

Лето шло своим чередом, но на исходе июня Нора все-таки засобиралась в Нью-Йорк.

– Не знаю, оставить Никки у тебя или послать ее в лагерь. Ей здесь неплохо, но и в лагерь она хотела. К тому же переносить ее долго сложно, уж я-то знаю.

– Она мне не в тягость, – сказала Эмили. – Но решать вам. А что… – она помолчала, – разве тебе уже у меня надоело?

Нора метнула на нее угрюмый взгляд.

– Нет, – ответила она. – Но дела…

– Ты всегда приезжала в середине июля, – не обращая внимания на поправку, сделанную дочерью, продолжала Эмили, – а тут вдруг уже в июне…

– Извини, – сварливо перебила Нора.

– Ты знаешь, что я этому рада. Я так редко вижу Никки… и тебя тоже. Вот я и подумала, что вы останетесь на весь сезон…

– Я не могу, у меня дела. – Нора встала из-за стола, не дожидаясь, когда мать закончит завтрак.

Она вышла, но спустя несколько минут вернулась.

– Дело в том, – начала она, встав за спиной у матери, и тон ее был настолько резок, что Эмили едва не поперхнулась глотком кофе, – что я всегда в начале июля бываю в Нью-Йорке. Разве ты не заметила?

Эмили не повернула головы. Только почувствовала, как задрожала чашка во внезапно обессилевших пальцах, и поспешила поставить ее на стол.

– Всегда? – переспросила она. – Разве?

– Во всяком случае, в последние годы. И ты знаешь, почему.

– Прошу тебя, – Эмили порывисто встала, – не будем продолжать этот разговор.

– Но ты сама начала его!

– Неправда. Впрочем, это не важно. – Боком, не глядя в лицо дочери, Эмили прошла мимо нее и поднялась к себе.

Несмотря на открытые окна, в комнате уже было душно. Эмили включила кондиционер и прилегла.

Ее дочь Нора в День независимости должна быть в Нью-Йорке. Нора непременно хочет быть в Нью-Йорке… Бог с ней, пусть! Каждый год она отмечает в Нью-Йорке День независимости, каждый год четвертого июля она покупает цветы и, должно быть, выпивает за день несколько стаканов виски с содовой. Но почему она только теперь об этом заговорила? И когда это случилось в первый раз? Пять лет назад? Десять? Во время учебы в университете? А может, еще в школе, когда она отправилась в Нью-Йорк провести несколько дней в компании тети Рэчел и двух ее прыщавых отпрысков? Что она знает, что помнит о том Дне независимости? Когда, когда она перестала быть ее тихой и ласковой Норой? Да и была ли она вообще когда-нибудь – ее? Как зло звучал голос дочери… Неужели она стала ей врагом? Неужели она испытывает к матери только ненависть?

В течение двух часов Эмили оставалась неподвижной, застыв на застеленной постели. Но мысли ее метались, путались, рвались. От этого мельтешения начала кружиться голова. Эмили встала и выдвинула нижний ящик ночного столика, который не открывала уже очень давно. Она нашла коробочку с «успокоительными», как их когда-то назвал доктор Боровски, таблетками и проглотила двойную дозу. Потом снова легла.

– Бабушка спит, – сообщила Никки матери, заглянув в спальню.

Нора нахмурила брови.

– Это старость! – жестко сказала она и передернула плечами. – Спать между завтраком и обедом!

На следующий день Эмили предприняла попытку поговорить с дочерью. Теперь она винила себя во всем: в том, что была недостаточно внимательна к ребенку, получившему серьезную душевную травму, была занята восстановлением собственного внутреннего равновесия, не предполагая, что маленькая девочка, жившая в одном с ней доме, нуждалась в том же самом, и возможно, даже больше нее. А она… Ей горько было замечать, как, взрослея, Нора становится похожа на отца. Возможно, она, не отдавая себе отчета, переносила на нее свою неприязнь… и девочка это чувствовала. А потом, когда Эмили наконец поняла, что дочь потеряна, что они стали чужими друг другу, разве задумалась она о причине этого, разве попыталась понять Нору? Нет, она словно ждала этого, как будто всегда была уверена, что иначе и быть не может. И кто знает, какие бури бушевали тогда в этой, теперь столь ожесточенной по отношению к матери душе? Ведь когда-то Эмили видела восхищение в детских глазах, замечала, как дочь пытается быть похожей на нее. Конечно, это было до… Но тогда они несомненно любили друг друга, и только она, мать, виновата в том, что это чувство исчезло.

– Нора, детка, – начала Эмили, улучив момент, когда Никки уже отправилась с друзьями на пляж, а Нора еще только собиралась последовать ее примеру, – ты не торопишься? Я хочу поговорить с тобой.

Дочь взглянула на нее с изумлением.

– «Нора, детка», – раздраженно передразнила она. – Что это с тобой?

Уже по началу разговора было ясно, что ни к чему хорошему он не приведет. Но отступать было поздно.

Нора принесла два легких коктейля. В бледно-желтой жидкости плавали кубики льда, при каждом глотке скользившие по стенкам стакана, норовя прикоснуться к губам.

– Нора, – вновь приступила к разговору Эмили. – Я много передумала и перечувствовала за это время…

– Если можно, без предисловий, более кратко и менее красноречиво.

«Какое хамство!» – подумала Эмили, но промолчала. Она собрала всю волю, чтобы сдержать собственный непокорный характер и не затеять обычную словесную перепалку. Но фраза Норы сбила ее с мысли. Волнуясь, Эмили не могла сразу найти слова для продолжения и вдруг, неожиданно для себя, попросила:

– Останься на этот раз со мной! Не надо, не надо ехать!

– Ах, вот в чем дело! – произнесла Нора, и на ее губах появилась презрительная усмешка.

– Доченька! – почти крикнула Эмили, словно пытаясь этим криком зажать Норе рот, – я виновата перед тобой! Я только сейчас поняла, как…

– Это смешно, мама, – вставая, сказала Нора. Лицо ее было серьезно и холодно. – Эта жалкая роль не для тебя. Ты всегда умела ценить себя. И это достойно уважения.

– Мне нужно не уважение моей дочери…

– А что же? – перебила Нора. – Любовь? Полно, мама, ты давно уже сама не любишь меня и не ждешь от меня проявлений дочерних чувств. Для такого рода вещей есть Никки. И не только… – Она горько усмехнулась. – С моей помощью ты, можно сказать, обрела сына… Твои нежные с ним отношения стали последней каплей…

– Он вырос без родителей, без дома… – потерянно проговорила Эмили. – Ему нужна была ласка, нужна была мать.

– А мне – не нужна была? – воскликнула Нора. – Он ее приобрел! Но за мой счет! Впрочем, – она поджала губы, – у меня ее никогда и не было. Я тоже выросла без матери… и без отца.

Она резко развернулась и вышла. На какое-то время Нора поднялась к себе, а потом ее гордый профиль промелькнул в дверях гостиной. Эмили не окликнула дочь. Она встала и выглянула в окно. И смотрела на высокую женщину, удалявшуюся от дома уверенной быстрой походкой, пока та не скрылась из вида.

– Взгляни-ка, – Рэй легонько толкнул локтем водителя такси и кивнул на переходившую через улицу женщину.

Майка на тонких бретелях облегала высокую грудь, прямая, до колен, светлая юбка подчеркивала ровный загар красивых ног. Лица он, правда, не разглядел – слишком быстро женщина прошла мимо, но на лицо он всегда смотрел в последнюю очередь.

– Так что? – спросил таксист. – Может, выйдешь? – Он подмигнул пассажиру.

– Нет, – Рэй внезапно помрачнел, – сейчас мне надо в другое место.

Спустя несколько дней Нора уехала. Эмили больше не пыталась поговорить с ней, и они даже не попрощались: Эмили просто не смогла заставить себя спуститься вниз. Она только наблюдала из окна, как дочь что-то наставительно говорит Никки, взмахивая иногда указательным пальцем перед ее лицом. «Классная дама», – подумала Эмили и сейчас же упрекнула себя: снова это ироничное высокомерие!

Нора в последний раз помахала дочери из машины. Наверх, на окна комнаты Эмили, она так и не взглянула. А ведь Фрэнка мамочка непременно провожает – и встречает, и провожает, оседлав свою развалюху. «Нора, мой тебе совет, не потеряй его, ты вряд ли встретишь еще такого мужчину. Он чудный, как ты этого не видишь?» – «Мама, он бегает за каждой юбкой, а на меня, твою дочь, не обращает никакого внимания, ты находишь это чудным?» – «Ах, это все такая ерунда, поверь мне! К тому же ты сама делаешь ошибку за ошибкой, сама отталкиваешь его», – и ни слова больше, только ироничная улыбка. Кажется, она даже хотела, чтобы они расстались, ведь она-то не потеряла Фрэнка, только из приличия не виделась с ним какое-то время. Фрэнк… Нора с силой хлопнула дверцей автомобиля. Почему до сих пор воспоминание о нем причиняет ей боль? Неужели никогда она не сможет подумать о нем равнодушно? Нора не просто злилась, одно упоминание этого имени приводило ее в бешенство. А Эмили празднует с ним каждый свой день рождения и еще смеет упрекать ее в том, что она не хочет к ним присоединиться… Верно она ответила, – нет у нее матери и никогда не было, она была лишь воспитанницей этой страшной женщины, так и не осознавшей всю степень своей вины… Как она вообще может жить, как смогла прожить эти тридцать лет? Неужели даже кошмары ее не мучают? «Я только теперь поняла…» – что ты поняла, мама? Что отняла у меня отца? Что приложила руку к тому, чтобы я потеряла мужа? За что ты мстишь мне всю жизнь? За то, что я родилась?

– Время полета до Нью-Йорка – один час пятьдесят минут. Наша авиакомпания надеется, что вы приятно проведете это время.

– Да уж черта с два! – проговорил мужской голос рядом.

Нора оторвалась от своих мыслей и повернула голову. Ей ослепительно улыбнулись.

– Терпеть не могу летать, – пояснил попутчик.

– Так не летайте! – раздраженно заметила она.

– В машине слишком долго и жарко. А поезда смертельно надоели.

«Странный тип», – подумала Нора, пожав плечами в ответ.

– Просто я слишком много ездил в последнее время, – он помолчал. Потом, окинув ее внимательным взглядом, возобновил разговор: – Готов поклясться, я вас где-то недавно видел. Только вот где?

Нора скривила губы: какая банальность!

Джуди бесконечно перебирала в памяти все события последних дней. «Ну, здравствуй, дорогая… Что ты так побледнела?» И бешеные глаза. И дрожащие губы. И тяжесть руки. Не было страха. И не было обиды. Только опустошенность. Она так и не смогла ничего ему объяснить… Но такая ревность – разве это не свидетельство любви? Значит, все же любит. Но где же счастье, которое призвана приносить любовь?

Его руки, властно сжимающие ее плечи, притягивающие к себе… Она так скучала по этим сильным рукам. И хриплый от возбуждения голос – ей так нравилось, когда он говорил во время секса, все равно что… И эти губы, от их поцелуя кружится голова – столько лет уже кружится голова!

Но почему, почему от всего этого теперь разит такой невыносимой пошлостью?

Ярко-желтое, апельсинового цвета платье, подчеркивавшее все формы безупречной фигуры соседки, слепило Рэю глаза. Светлые волосы, ярко-желтое платье и смуглая от загара кожа. Ему нравились «шоколадные» женщины. «Шоколад с апельсиновым соком в придачу», – мысленно усмехнулся он.

Между тем он едва ли не исповедовался этой женщине, стараясь смотреть в глубину зеленых глаз, а не в глубину выреза платья.

– Наши отношения уже давно дали трещину, – говорил он, – но все же… воспользоваться моим отсутствием… Пока я работаю, она заводит мерзкую интрижку… Это так больно!

– Да, – задумчиво проговорила Нора, глядя в иллюминатор. – Я понимаю вас. Я сама слишком хорошо знаю, что такое измена любимого человека.

– Вы? – с почти искренним изумлением переспросил Рэй. – Кто осмелился изменить столь прекрасной женщине?

И на этот раз она улыбнулась в ответ.

Четвертого июля Никки, как всегда, выскочила на крыльцо, сверкая белыми шортами и веселой белозубой улыбкой. Подружки по случаю праздника принарядились, нацепив на себя всяческую бижутерию: браслеты в виде змей, висячие серьги и даже тонкие цепочки на лодыжке у каждой. Старшая, к тому же, подкрасила губы ярко-алой помадой. Юноша был одет в пеструю рубашку – по животу и спине тянулись бело-красные полосы, а небесно синие плечи и грудь были усыпаны звездами.

– Ты сегодня вместо флага? – рассмеялась Никки и щелкнула парня по носу, словно это он был младше ее на два года.

Эмили глядела на удалявшуюся по улице компанию из окна.

Четвертое июля… Тридцать два года прошло. Она прожила тридцать два года после того страшного Дня независимости. Она сумела прожить эти годы, почти не вспоминая о том дне, вычеркнув его из своей жизни. Только черты дочери иногда напоминали ей это красивое мужское лицо: у Норы были зеленые отцовские глаза, его нос с небольшой горбинкой, его пшеничного цвета волосы. Только губы она унаследовала от матери, и так же, как Эмили, поджимала их, сердясь, так же морщила, улыбаясь. А у Ричарда губы были крупные, красиво очерченные, чувственные…

Эмили прикрыла ладонями лицо: «Что это со мной? Зачем я думаю об этом?» Она думала об этом уже не первый день: словно заводная игрушка, одни и те же мысли, сопровождаемые определенным набором образов прошлого и настоящего, проносились по одному и тому же пути, описывая круг за кругом, и движение это ничто не в силах было остановить.

Эмили доела порцию гренок, выпила два стакана грейпфрутового сока и отправилась в библиотеку. Но ее рука скользила по корешкам книг, не останавливаясь ни на одной… Вздохнув, она вышла из библиотеки. Посидела в кабинете у компьютера. Она занималась переводами с итальянского и французского. В последнее время переводить приходилось в основном бульварные романы, что особой радости не доставляло. Иногда, впрочем, попадались довольно милые, написанные с несомненным вкусом вещицы. Переводчик с именем, Эмили не нуждалась в деньгах и могла бы не утруждать себя подобными занятиями, но она всю жизнь была трудолюбива, не выносила сидения без дела, и теперь работа давала ей ощущение собственной востребованности. Иногда ее просили переводить научные статьи, необходимые для работы над университетскими дипломами, и это ее развлекало, не принося никаких денег, так как просили обычно приятельницы, пекущиеся об образовании своих отпрысков. И сейчас на мониторе высветился один из таких научных текстов, напичканный непомерно удивлявшими ее химическими терминами. Дальше двух фраз дело не двинулось. Ей стало скучно.

Она отправилась в спальню, где в последние дни проводила слишком много времени. Она стала недопустимо много лежать и иногда, к своему стыду, обнаруживала, что опять задремала на три четверти часа.

Но сейчас ей не спалось. Сон приходил, когда она уставала от монотонной круговерти мыслей, доходила до полного изнеможения. Сейчас же этот бег только начался и еще не успел утомить. Прошло три часа. Она не меняла положения тела и неотрывно смотрела на зеркальную поверхность, отражавшую невысокую деревянную спинку кровати, темно-синее покрывало и ее правую ступню с выступающим бугорком косточки под большим пальцем – ей всегда трудно было подобрать себе обувь из-за этих увеличенных косточек. Отражение в зеркале связывало ее с реальностью, напоминало о том, что она лежит у себя в спальне, что ей уже семьдесят пять и она может позволить себе роскошь полежать днем, тем более, если ей нездоровится. Нездоровится… Да нет же, она себя нормально чувствует… Только не встать, и даже, кажется, рукой не пошевелить…

А перед глазами, заслоняя зеркало, опровергая отражавшуюся в нем реальность, шел кинофильм с приглушенным звуком, и главной героиней разыгрывающейся мелодрамы была она сама.

С улицы донеслись громкие звуки. Джуди перегнулась через стол и взглянула в окно. Движение было перекрыто. По улице шел оркестр, заполняя все окружающее пространство веселым зовом духовых. Звездно-полосатые котелки, разноцветные воздушные шары со смешными рожицами, костюмы индейцев, ковбоев, солдат времен Войны за независимость, маски бывших президентов, накладные уши и носы все это перемещалось вслед за оркестром по направлению к центру.

Джуди захотелось спуститься, слиться с толпой, дать захлестнуть себя бездумному веселью. Но у нее не было припасено маски, и даже солнцезащитные очки – самый простой и банальный выход из положения – валялись в столе со сломанной дужкой. Она подошла к зеркалу и вгляделась в свое лицо. Нет-нет, с таким глазом нельзя показываться на людях. Даже в этой толпе на нее будут показывать пальцем. Какое уж тут веселье!

– Здесь похоронен мой отец, – сказала Нора и присела на корточки рядом с квадратной могильной плитой.

– «Ричард Краун», – прочел Рэй и сдвинул брови. Ему было неловко, он совсем не знал, как вести себя в таком случае. Рассчитывал весело провести праздник в компании очаровательной женщины, а она потащила его на кладбище.

– Почему ты пришла сюда именно сегодня? – помолчав, спросил он.

– Как? Ты не понимаешь? – не отрывая взгляда от надписи на плите, произнесла Нора.

Рэй напрягся.

– Он что – был военным, твой отец?

Она отрицательно качнула головой.

– Нет, просто он погиб в этот день, четвертого июля. Тридцать два года назад.

Рэй совсем приуныл. Какой уж тут праздник! Весь день придется держать платочек у ее глаз и сочувственно поглаживать ее загорелую руку.

– Тридцать два года? Ты была совсем маленькой?

– Да, мне было четыре. – Она помолчала и добавила: – Сейчас мне тридцать шесть.

– Я уже подсчитал, – улыбнулся Рэй и тут же снова посерьезнел: – Он что, болел?

– Нет, я же сказала – погиб. – Голос ее дрогнул.

– А-а… я, видимо, не расслышал. А что…

– Его убили, – не дослушав вопроса, ответила Нора.

Она резко поднялась. По выражению ее лица Рэй понял, что продолжать расспросы не стоит.

– Хочу выпить, – Нора попыталась улыбнуться, но улыбка вышла натянутой и невеселой.

– В этом случае я – самая подходящая компания! – оживился Рэй. Ему было по-настоящему жаль ее и хотелось разогнать тучи, сгустившиеся в душе его новой знакомой, хотелось услышать наконец, как звучит смех этой женщины.

Бабушка ждала ее к обеду. Но Никки совсем не хотелось есть. Они уже перехватили по хот-догу, выпили по бутылке обжигающе холодной колы, а затем еще попкорн, две порции мороженого… Но бабушка будет сердиться, если она не явится к обеду. Должно быть, цыплята уже на огне, и Берта сосредоточенно мельчит салатные листы или выжимает сок из плодов манго.

Они подошли к воротам.

– Подождите здесь. – Николь знала, что пригласить на обед своих друзей может только с позволения Эмили. Это означало добавить работы Берте и заставить бабушку провести час в компании трех чужих подростков, которые, Никки это понимала, не придутся ей по вкусу. Но она знала и то, что отказа не будет. Впрочем, лучше всего было бы получить разрешение не обедать. Празднества продолжались, да и к тому же сегодня они еще не были на пляже. Никки хотелось захватить ракетки и отправиться прямо туда.

Берта действительно занималась салатными листами, тщательно промывая их и складывая в высокую горку.

– Привет! – сказала Николь, заглядывая на кухню.

– Здравствуйте, мисс, – широкоплечая Берта с улыбкой обернулась.

– С праздником! А где бабушка?

– Не знаю, Николь, я ее еще не видела.

– Хорошо, пойду поищу.

– Передай ей, пожалуйста, что обед будет готов через полчаса.

Никки заглянула в библиотеку, в кабинет, а потом взлетела по деревянной лестнице наверх и постучала в дверь спальни.

– Эми! – негромко позвала она и приоткрыла дверь, – бабушка…

Эмили сидела на краю постели, согнувшись пополам. Глаза ее были закрыты, брови страдальчески изогнуты, лицо поражало мертвенной бледностью. Она была неподвижна.

– Бабушка! – глаза Никки расширились от испуга. Она присела на корточки перед скрюченной фигурой и, коснувшись плеча Эмили, снова позвала ее.

Лицо бабушки дрогнуло, но глаз она так и не открыла. Потом попробовала шевельнуть посиневшими губами, но они, видимо, не слушались. Только теперь Никки заметила, что правая рука Эмили плотно прижата к левому боку, и сообразила, в чем дело.

– Берта! Берта! Берта!!! – заорала Никки, с грохотом слетая по лестнице.

Николь так и не удалось в этот день помахать ракеткой и понырять. Только поздно вечером она вернулась в опустевший дом. Эмили осталась в больнице. Доктор сказал, что это инфаркт. Никки испугалась этого слова, решив, что бабушка умрет. Но человек в голубом халате, тот, от кого сейчас все зависело, успокоил ее, со всей ответственностью заявив, что Эмили непременно будет жить, и, возможно, через неделю будет уже дома.

– Только нужно беречь бабушку, – доктор положил руку на плечо Никки, – не заставлять ее волноваться по пустякам. – И, помолчав, добавил: – Не по пустякам тоже.

Никки осталась на ночь в комнате Эмили. Глотая слезы, она легла в постель бабушки и никак не могла успокоиться и уснуть. Это был первый случай в ее жизни, поставивший перед ней вечные вопросы: что значит потеря близких людей, в чем смысл жизни и назначение смерти. Николь не стала звонить матери, отложив этот звонок на завтра. Сама того не осознавая, она, оставшись один на один с бедой, взяла ответственность на себя, чтобы, наконец, почувствовать себя взрослой.

И вот пришел момент, когда Джуди поняла, что пора позаботиться о завтрашнем дне. Ей давно уже не к кому было обратиться за помощью: из-за отвратительной привычки Рэя брать в долг довольно крупные суммы и забывать об этом она растеряла всех своих друзей. Кому-то она деньги вернула, кто-то, зная ее ситуацию, сам отказался брать их у нее, но отношения испортились со всеми без исключения. Джуди почти физически ощущала, как с каждой встречей уходит что-то важное – незаметно, постепенно, небольшими порциями. Решив не дожидаться, когда за столиком в кафе или с чашкой кофе в руках на диване в гостиной она почувствует, как повисло тяжелое, ищущее и не находящее способа закончиться молчание, Джуди сама перестала звонить друзьям и с болью осознавала, как все реже и реже звонят ей. Это произошло три года назад, примерно в то же время, когда она устроилась к Спарку. Именно тогда работа заменила ей все – прошлое, заполненное общением с давно знакомыми людьми, откатилось куда-то на периферию сознания и в основном возвращалось в снах: в этих снах они по-прежнему ходили веселой компанией на пляж, катались на автомобиле Мэтью, громким смехом привлекая к себе внимание прохожих, или просиживали часами в баре у дома Стивена – в маленьком баре с якорями на дверях и окнах, где почти никогда не бывало незнакомых лиц. Стивен был влюблен в нее в школе, они месяца три ходили, взявшись за руки, между его и ее домами, порой задерживаясь в этом баре на часок-другой. Потом влюбленность прошла, но дружеские отношения не испортились. Джуди безобразно напилась на его свадьбе, но не потому, что была огорчена, а потому что страшно завидовала – это был период сплошных свадеб, а Рэй твердил, что «все это» не для него, и Джуди знала, что ей, скорее всего, так и не удастся надеть белое платье невесты… А потом у друзей пошли дети. В последние годы новость о чьей-то беременности уже не вызывала у нее восторга, хотя признаться в этом даже самой себе она не решалась.

Бывало, она случайно встречала кого-нибудь из бывших друзей. Они рассказывали о себе и общих знакомых, но потом ей нужно было говорить что-то о своей жизни, и при упоминании имени Рэя по лицу собеседника неизбежно пробегала тень, разговор начинал спотыкаться… Так что лучше было вообще ни с кем не встречаться.

«У нас вы подыщете для себя достойное место в жизни» – прочитала она в газете и скривилась: «Что за стиль!», но все же сняла трубку.

– Ваш возраст?

– Двадцать восемь.

– Образование?

– Колумбийский университет. Экономика, менеджмент.

– Последнее место работы?

Джуди назвала фирму мистера Спарка, сообщила адрес и телефон.

– Рекомендации?

– Конечно. Да, еще: занималась рекламой. Знаю французский.

– Отлично. Вы хотите сказать, что мы не должны ограничиваться вакансиями менеджера? Вас могут устроить и другие предложения?

– Да-да, – обрадовалась Джуди, – именно.

Эти губы были созданы для того, чтобы целовать. Нора опьянела сразу, как от бокала хорошо выдержанного вина. Его губы щекотали, дразня, ее сосок, его пальцы блуждали по ее влажным губам, и она ловила их ртом, пытаясь втянуть как можно глубже.

Потом он вынул из-под ее головы подушку и, взбив ее, подложил под спину Норы. Неторопливость и обстоятельность его движений дразнили ее так же, как его губы и пальцы. Она посмотрела на него снизу вверх. Он замедленным движением раздвинул ее колени, и его взгляд заскользил по устремленному к нему женскому телу.

…Телефон прозвонил раз шесть, прежде чем Нора заставила себя взять трубку. Для этого ей пришлось лечь поперек Рэя. Притворяясь спящим, он наслаждался прикосновением ее груди к своему животу, жаром, исходившим от ее тела, и ждал того момента, когда она закончит разговор.

– Хорошо, – услышал он, – вылетаю первым же рейсом.

Нора положила трубку и попыталась отползти обратно, но сильные руки крепко обхватили ее за плечи.

– Пусти, Рэй, – попыталась сопротивляться она, но захлебнулась его поцелуем, долгим и ненасытным. Она уже почти сдалась, ее тело хотело любить, но…

Нора вырвалась и откинулась на свою подушку. Рэй сидел молча. Было видно, что он в недоумении и обижен.

– Прости, милый, – заговорила, наконец, она, – но я не могу. Сейчас не самый подходящий момент.

Он все еще молчал.

– У меня серьезно заболела мать, я должна ехать обратно. Моя дочь там совсем одна и напугана.

– Что с матерью? – Видимо, с этой женщиной не избежать постоянных выражений сочувствия!

– Инфаркт… кажется.

Нора выскользнула из постели. Пока она приводила себя в порядок и наскоро собиралась, Рэй дремал. Потом они позавтракали, перекинувшись двумя-тремя ничего не значащими фразами.

В вестибюле аэропорта, ожидая объявления рейса, они неловко обнялись и с минуту простояли так, глядя друг на друга, скользя взглядом от глаз к губам и обратно, словно стараясь запомнить…

– Может, и ты тоже полетишь? – тихо проговорила Нора.

– Зачем?

– К жене, – она отвела взгляд.

– Нет, нам… нужно отдохнуть друг от друга.

– Смотри, потеряешь ее.

Рэй понимал, что Нора сейчас неискренна, это было очевидно. Впрочем, она и сама знала, что ведет себя глупо.

– Вряд ли, – стараясь выглядеть беспечным, возразил он. – И потом, это не в моих правилах – удерживать женщину.

– А зачем же ты ездил?

Он промолчал, только взглянул на нее с ироничной улыбкой: видимо, улыбка означала, что у него свои правила игры, и он не собирается их раскрывать.

– Ну, прощай, – сказала Нора и отодвинулась от него.

– Надеюсь, с твоей мамой все обойдется.

– Да…

Они еще помолчали.

Нора скользнула взглядом по его губам, Рэй перехватил этот взгляд и сделал движение к ней, но она чуть отпрянула назад, и он остановился.

– Твой рейс, – сказал он, услышав женский голос, объявлявший посадку.

Нора кивнула и подхватила свой небольшой чемодан.

Стеклянные двери захлопнулись, кто-то вошел вслед за Норой, потом кто-то еще, и вот уже Рэй не мог разглядеть ее безукоризненно прямую спину, ее светловолосую гордо посаженную голову… Он вздохнул и направился к выходу.

Джуди думала о Рэе, беспрестанно думала о нем. Он никогда не бил ее. Что это было? Безумная ревность? Но можно ли этим оправдать его?

Он ударил ее один раз, а когда она попыталась что-то крикнуть, ударил еще, потом еще раз… Разве такое можно простить?

Но потом он опустил лицо в ладони и так стоял посреди комнаты, а Джуди сидела на краю постели и плакала. И это длилось бесконечно.

А затем он присел перед нею на пол и обнял ее ноги.

– Прости меня! Как я мог…

– Это ты, ты прости меня! – закричала она, не в силах видеть его слезы, и попыталась объяснить, что произошло и почему это произошло.

Ей было необходимо, чтобы он понял – она на пределе, она просто не может больше так жить, ей хочется иметь нормальную семью, хочется чувствовать, что любимый человек рядом, что она нужна ему; ей хочется засыпать и просыпаться с ним, она устала ждать его, устала, обнимая подушку, думать о нем, ревнуя его к воображаемой женщине, которая может быть с ним в этот момент.

Но он ничего не захотел слушать.

– Мне все равно, что было! Мне совершенно все равно! Не смей говорить об этом! – и хлопнул дверью.

Он спал в той комнате, где обычно останавливалась Джулия. Джуди не пошла к нему. Она всегда приходила к нему, когда они ссорились, ложилась рядом и обнимала его. Но сейчас это казалось ей невозможным, немыслимым. В какой-то момент она все-таки встала и подошла к двери, но передумала. Сегодня он оттолкнет ее – это ясно.

Уже под утро, после нескольких бессонных часов, Джуди вдруг почти рассердилась: да в чем, собственно, она виновата? Разве позволила бы Джулия своему Тэнни бросать ее на полгода и больше, даже под предлогом особо важных дел? И стала бы она обнимать подушку? Да и кто бы то ни было из прежних подруг Джуди – кто бы простил хотя бы одну оплеуху?!

Она встала в настроении высказать ему все. А если он посмеет еще раз ее ударить – что ж? Тогда конец.

Но Рэй, увидев ее заплывший за ночь, отливающий сине-лиловым глаз, бросился к ней, обнял, спрятал ее голову на своей груди и зашептал:

– Милая, милая, девочка моя… Прости меня…

Все решительные слова застряли у нее в гортани, Джуди поперхнулась своей злостью, и волна нежности к нему захлестнула ее душу.

Задыхаясь, он шептал почти бессмысленные слова, а ее соскучившееся тело не могло насытиться…

И все было как всегда. Удовлетворившись, он повернулся на бок и задремал. А она обхватила колени, уткнулась в них лицом и неслышно заплакала. Может, это были слезы радости, как бывало раньше, но возможно – разочарования. Как бы то ни было, через три дня, когда Рэй объявил, что ему необходимо уехать, Джуди не расплакалась, как обычно, и не стала задавать никаких вопросов – она кивнула и стала складывать вещи в его дорожную сумку.

Она понимала: что-то сломалось в ней, и, наверное, уже давно. Иначе она никогда бы не приняла приглашение Роджера, иначе не вспоминала бы того незнакомого мужчину, который поддержал ее в трудную минуту, и ее не томила бы тоска по кому-то, с кем можно поговорить, кому можно излить душу. Рэй больше не заменял ей весь мир, хотя она все еще любила его.

Джуди вдруг захотелось встретиться со Стивеном, Мэтью, Мэрион, Джоанной – с любым из тех, кто был так дорог ей когда-то. Но снять трубку и набрать номер – а она до сих пор хранила в памяти все номера телефонов друзей, – было слишком смелым и почти невозможным поступком для нее. Рэй стоял между ней и ее друзьями. Рэй, поняла она вдруг, теперь не заменял ей весь мир, нет, но он стоял между нею и миром, между нею и жизнью. И жить она могла, только убрав его со своего пути.

Одно дело понять, другое – осуществить. Его глаза, губы, руки крепко держали Джуди в плену. Отказаться – значило: никогда больше не увидеть этих глаз, не поцеловать этих губ, не ощутить ласковой тяжести этих рук на своем теле. Вырваться – означало: перечеркнуть восемь лет жизни. А жить – означало: остаться одной. Джуди была уверена, что никогда больше не полюбит. Рэй – любовь всей ее жизни, разве после восьми лет такой любви можно встретить кого-то, кто вызовет похожие чувства? И все же, все же пора расставаться…

Она металась от надежды к отчаянию. Сейчас как никогда она нуждалась в работе. Не только из-за денег, а потому что работа, на которой необходимо сосредоточиться, могла бы отвлечь ее от этих бесплодных мыслей.

– Ей необходим покой, – сказал врач. – Вы живете вместе?

– Нет, мы с дочерью живем в Нью-Йорке, – ответила Нора.

Он нахмурился.

– Слишком далеко. А здесь у вас есть еще кто-то: родственники, близкие друзья?

– Нет.

– И вы не можете забрать ее к себе? Теперь нахмурилась Нора.

– Боюсь, что нет. Вернее, мы могли бы, конечно, но, насколько я знаю свою мать, она на это не согласится.

Доктор пожал плечами.

– Тогда попросите кого-нибудь присматривать за ней. Наймите человека.

– Сиделку?

– Нет, – он улыбнулся. – Просто нужно, чтобы она не была одна. Не тот возраст, не то здоровье.

Еще до того, как забрать мать домой, Нора обратилась в первое попавшееся агентство по найму с просьбой подыскать «милую, образованную, ответственную девушку», впрочем, не указывая конкретно, что от нее потребуется.

– Мне никто не нужен, – резко отреагировала на это Эмили.

– Но доктор сказал, что тогда тебе придется перебраться к нам.

– Это невозможно!

– Я тоже решила, что ты будешь против. Хотя и не понимаю, почему…

У Эмили задрожали губы, и Нора поспешила переменить тему.

Наконец поступило предложение, но Джуди была неприятно поражена: фирма, о которой шла речь, тесно сотрудничала как с компанией Спарка, так и с фирмой Джонса. Трудно найти работу в деловом мире небольшого городка, не желая встречаться с некоторыми представителями этого мира…

– Есть еще одно предложение, – глядя в глаза Джуди и растягивая слова, проговорила служащая агентства. – Немного, правда, неясное…

«Милая, образованная, ответственная». Только в последнем Джуди была уверена. Она всегда ответственно относилась к своим обязанностям. Что касается остального… «Милая» – что это означает? Что под этим подразумевается? Сама себе она кажется милой…

А вот Джулия вечно находит в ней какие-то изъяны. Впрочем, Джулия саму себя считает эталоном женственности и не переносит то, что не стремится быть похожим на нее.

Через полчаса нужно выходить. Джуди собрала волосы в пучок, надела один из строгих деловых костюмов. Прическа в сочетании с костюмом, на ее взгляд, придавала даже чрезмерное выражение ответственности ее похудевшему лицу, но… Возможно, это и есть то, что надо. Чтобы скрыть желтизну вокруг глаза, пришлось нанести на лицо слой тонального крема. Обычно Джуди почти не пользовалась косметикой, поэтому провозилась довольно долго. И все же синяк можно было разглядеть. Сумасшествие! – в таком виде идти к работодателю. А! Будь, что будет! И, ободряюще улыбнувшись своему отражению в зеркале, Джуди отправилась на Эшли-стрит.

Она дважды нажала на желтую кнопку. Электрический звонок издал нежный, мелодичный звук старинного дверного колокольчика. Через полминуты Джуди услышала неторопливый перестук каблуков и постаралась изобразить на своем лице выражение ответственности в сочетании с милой ненавязчивой улыбкой. Ей открыла высокая красивая женщина, которая быстро оглядела ее, но Джуди почему-то поняла, что замазанный синяк уже замечен и принят к сведению. Это не могло придать ей уверенности, но она постаралась не выдать охватившее ее чувство неловкости и стыда. Любезно, но без улыбки, ее пригласили в дом.

Сидя в гостиной за круглым столом красного дерева с мраморной белой столешницей, Джуди водила подушечкой указательного пальца по его прохладной серебряной окантовке, понимая, что от взгляда хозяйки не ускользнет это движение, выдающее ее волнение. Впрочем, она почти сразу же подумала, что ей будет в мягкой форме отказано, и ею овладело то же безразличие, какое она испытала во время решающего разговора с мистером Спарком. Все же она старалась отвечать на вопросы как можно точнее и сохраняла на лице то выражение, какое придала ему еще перед дверью. Это было трудно, не только потому, что результат разговора был заранее известен, но и потому, что собеседница не нравилась Джуди, и она сама не была уверена, что хотела бы получить эту работу. Джуди не привыкла относиться к работе как к каторге, и поэтому непременным для себя условием считала ту неосознанную симпатию, что возникает – или не возникает – между людьми при первой же встрече. Эта женщина чем-то напоминала ей Джулию, хотя, безусловно, в отличие от сестры, она обладала безукоризненным вкусом. Заметная разве что с очень близкого расстояния косметика лишь подчеркивала ее правильные черты, тогда как Джулия считала, что, если она пользуется косметикой от Маргарет Астер, то все должны это видеть. Светло-серая батистовая блузка чуть отливала серебром, но оттенок был мягким, лишенным блеска. Джуди невольно вспомнила блестящую зеленую «чешую», которую одолжила ей Джулия в тот памятный вечер, и ей стало неловко, словно эта элегантная женщина, сидевшая сейчас напротив, могла ее видеть тогда.

В гостиную заглянула девочка-подросток, окинула Джуди беглым, скользящим взглядом, от которого разглядываемый просто не успел бы смутиться, и тут же исчезла. Собеседница Джуди, по-видимому, мать девочки, извинилась и вышла. Джуди захотелось встать и потихонечку проскользнуть к дверям.

Разговор и так подходил к концу, сейчас она получит вежливый, обоснованный отказ. Впрочем, может быть, сразу и не откажут, а попросят позвонить через пару дней. Но уйти было невозможно – при всей своей импульсивности Джуди никогда не позволяла себе нарушать правила приличия.

– Эми! – влетела в спальню Никки. – Там какая-то строгая мисс пришла устраиваться к тебе секретаршей!

Эмили скривилась.

– Да ты не волнуйся! – Никки присела на край постели и погладила бабушкино запястье. Она теперь старалась обращаться с Эмили как можно бережнее. – Мама сама хочет от нее отделаться, она ей не понравилась.

– Почему?

– Мама сказала, что у нее… – девочка сделала страшные глаза и, не удержавшись, прыснула, – что у нее синяк под глазом!

Никки зашлась смехом. Эмили невольно улыбнулась, как всегда, чуть сморщив губы, но тут же сделала строгое лицо.

– Не понимаю, что здесь смешного, – урезонивая разошедшуюся внучку, проговорила она. – Мало ли что случилось с человеком…

Она о чем-то задумалась, а Никки все еще вздрагивала от подавляемых изо всех сил приступов рвущегося наружу хохота.

– Подай мне халат, – вдруг сказала Эмили и откинула легкое покрывало.

Она тщательно причесалась, не отвечая на удивленный взгляд Никки, и направилась к двери.

– Ты что – собираешься спуститься? – спросила внучка.

– Да.

– Тебе же еще нельзя…

Но Эмили уже вышла, и лицо ее выражало упрямую решимость.

Нора с гостьей стояли в дверях гостиной, видимо, уже прощаясь. Эмили попыталась приглядеться к претендентке на роль помощницы, но в последние годы зрение заметно ослабло – хотя машину она все еще водила, не испытывая трудностей. Все, что она смогла разглядеть – это неплохо сидевший, но все же чрезмерно строгий, не по сезону, костюм цвета выцветшего неба и гладко зачесанные волосы, увенчанные на затылке пышным, тяжелым узлом. Однако для Эмили не имело большого значения то, что она хотела разглядеть, она и так уже приняла решение: если дочь против – значит, она будет за.

– Нора! – негромко окликнула Эмили.

Нора и Джуди подняли головы. Эмили стояла наверху, опираясь на деревянные перила лестницы.

– Мама! Зачем ты поднялась?! – Нора произнесла это мягко, но чувствовалось, что она очень недовольна. Все последние дни она говорила с матерью мягким и одновременно настойчивым тоном, как говорят с расшалившимися детьми. К тому же сейчас они были не одни.

– Попроси девушку пройти в кабинет, Нора, – тоном, не терпящим возражений, произнесла Эмили.

– Мы уже все обговорили… – возразила было Нора, но сразу осеклась.

Она повернулась к Джуди и впервые за время их общения попыталась улыбнуться. Улыбка свидетельствовала о чувстве неловкости, испытываемом этой невозмутимой женщиной, и поэтому доставила Джуди некоторое, почти жестокое, удовольствие.

– Понимаете, мама все привыкла решать сама… Вас не затруднит?..

– Нет-нет, конечно, – пришла ей на выручку Джуди. – Я охотно поговорю и с ней, тем более, что…

– Да, возможно, вам придется общаться. Я ведь только посредник…

Джуди узнала ее сразу, как только вошла в кабинет. События того вечера пронеслись перед ее глазами с удивительной ясностью. Джуди вспомнила счастливую улыбку на лице этой женщины, ее глаза, глядевшие куда-то далеко, за много миль или за много лет от того ресторана и того вечера, а потом так пронзительно взглянувшие на нее, Джуди… За эти два месяца она осунулась и постарела – видимо, болезнь оставила свой неизгладимый след.

Эмили молча указала Джуди на кресло и села сама. Джуди ждала скользящего взгляда, которым, наверное, обладали все члены этой семьи, но старая леди, напротив, без всякого стеснения рассматривала ее…

Вдруг брови Эмили удивленно приподнялись.

– Позвольте, – не совсем уверенно произнесла она. – Мы ведь с вами уже встречались…

Джуди струсила и решительно замотала головой:

– Не припоминаю, простите…

– Да-да, – задумчиво произнесла Эмили, – вполне возможно, что вы не помните. С чего бы вам меня помнить?.. – Прошла, должно быть, минута, прежде чем она заговорила снова: – Вам, наверное, уже сказали, что я не совсем здорова. За мной, так сказать, нужен присмотр. Хорошо, что хоть нет необходимости в девице в белом халате… Вы, я надеюсь, не медсестра?

– Нет.

Джуди была предупреждена Норой о том, что миссис Краун недолюбливает медсестер и необходимо скрывать, что Джуди когда-то окончила курсы и даже почти год проработала в больнице.

– По правде сказать, – тут Эмили наклонилась поближе к Джуди и произнесла доверительным шепотом: – я их не переношу.

Джуди не сумела скрыть улыбки, на которую, видимо, и рассчитывала Эмили.

– А вы хорошо улыбаетесь… – сказала она, – когда делаете это искренне.

Джуди смутилась. Та приклеенная улыбка, которую она водрузила на лицо, заслышав шаги Норы и с которой вошла в кабинет, теперь ей самой показалась глупой и жалкой.

Некоторое время обе женщины молчали, однако отчего-то это молчание не было для Джуди тягостным.

– Вы любите такой стиль одежды? – наконец спросила Эмили.

Джуди опешила.

– Простите?..

– Я вовсе не хотела вас обидеть. У вас чудный костюм, и он вам очень к лицу.

Джуди смутилась еще больше.

– Но… может, я ошибаюсь, однако, я редко ошибаюсь… – Эмили сама первой рассмеялась над тем, что сказала, а затем с улыбкой продолжила: – Почему-то мне кажется, что вы любите одеваться как-то иначе. Понимаете, чувствуется, когда человек оделся потому, что так надо, а когда он одет так, как ему нравится.

Джуди не успела ответить – да и что бы она смогла ответить? – как в комнату заглянула Нора.

– Мама! – произнесла она все тем же мягко-настойчивым тоном, – тебе категорически запрещено вставать вообще, а тем более так долго оставаться на ногах.

– Нора, детка, – совершенно невозмутимо проговорила Эмили, – разве я не учила тебя, что прежде чем войти, все воспитанные люди стучат?

Нора поджала губы: это было уже слишком! Передернув плечами, она удалилась с видом оскорбленного достоинства, уже не стесняясь чужого человека, невольно оказавшегося посвященным в непростые семейные отношения.

– Вообще-то моя дочь права, мне действительно пора вернуться в постель, – сказала Эмили. – Надеюсь, я вас не очень напугала своей чрезмерной прямотой? – Не дожидаясь ответа, она встала. – Дочь позвонит вам, как только соберется меня покинуть. Думаю, это случится очень скоро.

Джуди не знала, куда деть глаза. В такую щекотливую ситуацию она еще ни разу не попадала. Только на улице, отойдя не меньше, чем шагов на двадцать от дома, она, наконец, немного расслабилась и, оглянувшись назад, в недоумении пожала плечами.

А Эмили, лежа у себя в спальне, морщила в улыбке губы. «Какой маленький городок, – думала она, – какой до смешного маленький городок!» Она вспомнила, как говорила Фрэнку, что нет ничего поразительного в том, что он встретил эту женщину с печальными глазами спустя полчаса вблизи того же самого ресторана. «Да, и ничего нет удивительного в том, что теперь именно она появилась в моем доме. Еще одна случайность, без этих случайностей жизнь бы просто-напросто остановилась…»

Глава 6

Берта разрезала пополам каждую грушу. Получилось двенадцать половинок. Груши были спелые, сочные, и, удалив из каждой сердцевину, она сложила губы трубочкой и втянула в себя сладкий сок с ладоней. Затем тщательно сбрызнула груши лимонным соком и принялась наполнять ямки жирным творогом. Покончив с этой нехитрой работой, она бережно уложила отяжелевшие плоды на выстланное салатными листами блюдо и занялась приготовлением соуса. Вскоре блюдо окрасилось кроваво-красной, с прогалинками зелени, густой жидкостью и приобрело законченный вид.

Берте было дано указание накрыть стол без шика, по-домашнему. На отполированную поверхность овального, красного дерева, стола легли две маленькие скатерти, на них Берта поставила фаянсовые тарелки цвета слоновой кости и стаканы дымчатого стекла. Она раздвинула бледно-желтые шторы, и летнее солнце залило столовую ярким светом.

Джуди сначала вспоминала об этом странном посещении, пытаясь предположить, позвонят ей или нет, и что делать, если позвонят. Хотелось бы ей работать с этой странной дамой, при первой же встрече дающей непрошеные советы и ставящей на место своих домашних в присутствии постороннего человека? Это было признаками явной невоспитанности, но в данном случае о невоспитанности речи не шло. Миссис Краун, видимо, просто считала себя выше всех правил, а может, она всегда была несколько эксцентричной особой. Во всяком случае, Джуди не могла однозначно ответить на заданный себе вопрос. Ее смущала манера поведения этой старой женщины, однако в то же время в ней было что-то обаятельное.

Но дни проходили, звонка не было, и Джуди уже стала забывать об этом эпизоде. Она собралась снова зайти или позвонить в агентство, так как работу нужно было найти в самое ближайшее время – иначе ей пришлось бы потревожить свой небольшой банковский счет, который она привыкла считать неприкосновенным запасом. И тут раздался звонок, звонила сама миссис Краун, из чего Джуди сделала вывод, что ее дочь так и не согласилась с решением матери. Джуди не успела еще собраться с мыслями, как уже ответила: «Да, непременно буду», – и только положив трубку, задумалась, не пожалеет ли она о сделанном шаге. Мысль о том, что ее будут с утра до ночи поучать, не радовала – Джуди сама была достаточно своенравна и не терпела нравоучений ни от старшей сестры, ни даже от родителей. Попытка мистера Спарка сделать ей внушение вызвала моментальную реакцию, и теперь Джуди опасалась, надолго ли хватит у нее терпения, чтобы выносить советы нового «босса». И все же перспектива работы у миссис Краун чем-то привлекала… Так или иначе, но в назначенный день Джуди стала собираться на Эшли-стрит, 35.

Строгий деловой стиль, по мнению миссис Краун, не подходит ей? Так что же надеть на этот раз? Ведь старая придира в первую очередь оглядит ее с головы до ног, нимало не стесняясь! Внезапный задор овладел Джуди, и она достала из шкафа давно заброшенные вещи во вкусе Рэя, которые он когда-то покупал ей сам. Чаще всего она чувствовала себя в них неуютно и надевала их только по его требованию, но в последние годы он все реже просил ее одеться «для него» и почти не обращал внимания на то, как она выглядит…

Она надела короткую кожаную юбку, короткую майку, так называемый «топ», и кожаную же жилетку, а потом не скупясь подвела глаза и накрасила губы яркой помадой. Этот стиль был ей не только не близок, но и не привычен, в отличие от делового, к которому Джуди успела привыкнуть за несколько лет работы в офисах. Но сейчас ею двигало и неосознанное желание позлить даму, лезущую со своими непрошеными советами. Волосы на этот раз она собрала в пышный хвост, какие носят девочки-подростки, примерно такого возраста, как внучка миссис Краун. И неожиданно веселый бесенок заплясал в глазах Джуди. Может, старой леди понравится игра «кто-кого»?..

На этот раз строгий костюм был на Эмили. И тон ее был по-деловому сух. Она казалась совершенно здоровой, и Джуди даже усомнилась, действительно ли ей так уж нужна помощь. Эмили показала ей дом, а потом пригласила в столовую. Обед прошел при полном молчании, Джуди иногда взглядывала на Эмили, но та словно забыла о ее существовании. И вновь поведение хозяйки задело Джуди. «Что за странная женщина!» – подумала она. После обеда они перебрались в гостиную, и Эмили наконец заговорила.

– Если честно, – сказала она, – я пыталась убедить дочь в отсутствии необходимости присмотра за мной, но она заставила меня выслушать врача, и мне ничего другого не оставалось, как согласиться с его доводами. Однако ваша работа не будет слишком обременительной. Разбирать бумаги, может быть, иногда помогать мне с переводами, сопровождать в поездках или во время прогулок… Да и то, я полагаю, немного прогуляться перед сном я могу и без вашей помощи. Одним словом, вам придется быть… раньше это называлось компаньонкой. Чтобы мне не было одиноко, – тут Эмили передернула плечами. – И хотя мне вовсе не одиноко, – она немного помолчала, – моя дочь считает, что мне нужен человек, который мог бы отчасти заменить родственника или подругу. В общем, обязательные звонки каждый день, частые посещения и такая невеселая компания, как скучная старая дама. Предупреждаю, что человек я прямой, недовольство свое скрывать не стану и, возможно, буду даже резка. Раз уж вы мне за родственника или подругу… Согласны ли вы на такие условия?

– Да, – тотчас же ответила Джуди.

Что-то в голосе Эмили, в выражении лица, с которым она произнесла все это, заставило ее отбросить сомнения.

Она появлялась в доме на Эшли-стрит три раза в неделю, иногда чаще. Миссис Краун была по-прежнему сдержанна, не позволяя приблизиться к себе. Джуди поняла, что получила эту работу только потому, что дочь хозяйки была против ее кандидатуры. Временами Джуди казалось, что она неприятна своей «подопечной», но она старалась не обращать на это внимание, относясь к общению только как к работе. Бесенок, заставивший ее однажды вырядиться в кожу, опять забрался в глубокую норку, и Джуди перестала продумывать свой наряд перед каждым визитом к Эмили, тем более, что той, казалось, было все равно. Джуди даже не всегда была уверена, что она вообще замечает ее присутствие. Но как только Джуди стала носить свои любимые вещи, в которых чувствовала себя естественно и комфортно, Эмили почти сразу же отреагировала.

– Знаете, Джуди, – сказала она как-то, когда они вышли на прогулку, – вам, безусловно, шли все ваши наряды, но в последнее время вы мне особенно нравитесь. Возможно потому, что нравитесь самой себе.

С этого момента началось заметное потепление. Хотя они все еще мало говорили друг с другом, Джуди ощущала, что миссис Краун теперь гораздо ближе к ней, что, сидя в кресле напротив в кабинете, или за обедом в столовой, или во время их пешеходных и автомобильных прогулок, Эмили находится в ее обществе, а не где-то далеко отсюда. И если прежде каждый раз накануне визита Джуди испытывала неприятное ощущение своей ненужности, даже стыд – казалось, она получает деньги за то, что навязывает свое присутствие весьма независимой старой леди, – то теперь мысль о нескольких часах, которые придется провести в обществе миссис Краун, не только не пугала, но была уже почти приятна.

Они чаще стали выбираться за город, проезжая тихими проселочными дорогами, что белесыми змейками вились меж обожженных солнцем полей, к пустынным каменистым пляжам, по которым подолгу бродили, время от времени присаживаясь на плоские горячие валуны и безмолвно глядя в даль океана.

Однажды Эмили предложила Джуди взять купальники, и, раздевшись, они одновременно подошли к воде.

– Вы уверены, что доктор ничего не имел бы против? – еще раз спросила Джуди.

– Думаю, он покачал бы неодобрительно головой, но потом непременно проявил бы снисходительность, – Эмили улыбнулась. – Не будьте уж столь осторожны, Джуди!

Джуди улыбнулась в ответ и туго закрутила свои пышные волосы на затылке.

Они вошли в воду вместе и поплыли рядом, едва не задевая друг друга. Купание явно доставляло Эмили удовольствие.

– Вы не часто плаваете, миссис Краун? – спросила Джуди.

– В последнее время почти никогда. Даже Никки не может уговорить меня показать мое дряблое тело пляжным толпам. Да и вообще я люблю тихие, безлюдные, можно сказать, дикие места.

– Я тоже, – подхватила Джуди, – но я и в городе пытаюсь найти островки покоя. А почему бы вам не приезжать сюда вместе с дочерью и внучкой?

– Вряд ли это вызовет у них восторг. Они как раз любят быть в центре внимания. – Плавно развернувшись к берегу, она добавила: – Я вполне понимаю их, это свойственно молодости.

Джуди тоже повернула назад и, задумавшись на мгновение, нерешительно возразила:

– Не знаю, я всегда любила уединение. Хотя любила и компании, недостатка в веселье не было…

– Вы говорите так, словно вам, как и мне, семьдесят. Верно, вы и теперь довольно насыщенно проводите свободное время…

– Да, конечно, – изменившимся голосом проговорила Джуди и поспешила продолжить свою мысль: – Но с природой необходимо оставаться один на один, в тишине, чтобы расслышать ее голоса, разглядеть цвета и все их оттенки, почувствовать запахи…

Потом они лежали на круглых, обточенных океаном камнях. Эмили внимательно слушала разговорившуюся Джуди и смотрела на нее своим проницательным взглядом.

А когда они уже вернулись к машине, Джуди наконец решилась задать не дававший ей покоя вопрос:

– Миссис Краун, возможно, мой вопрос покажется вам странным, но не знаете ли вы, в городе много «фольксвагенов» этой модели?

– Не знаю, Джуди, хоть городок и невелик, автомобилей в нем предостаточно. Но боюсь, что такой развалюхи, как у меня, нет ни у кого.

– Почему же вы не приобретете что-нибудь другое? – спросила Джуди, садясь за руль.

– Самая верная примета старости – безграничная власть привычек. Этот автомобиль – мой старый друг, очень старый и очень верный. А от друзей не отказываются только потому, что они вышли из моды. Его, правда, частенько приходится отдавать в заботливые руки автолекарей, так что за те деньги, что потрачены на его ремонт, возможно, я могла бы купить не одну машину новой модели, но зачем? А почему вы спросили?

Джуди ответила не сразу, делая вид, что поглощена дорогой.

– Видите ли, – наконец произнесла она, – я как-то познакомилась с одним французом, вернее американцем, но живет он в Париже, и у него был такой же «фольксваген», просто в точности такой же – у меня хорошая зрительная память. Вряд ли он взял его на прокат. Вот я и подумала, что это машина каких-нибудь его здешних друзей…

– Что ж, может быть. Значит, я не одинока в своих пристрастиях. – Губы миссис Краун морщила лукавая улыбка, но Джуди не отрывала взгляда от дороги и не могла ее заметить. – Извините за бестактность, это романтическая история?

– Нет, – совершенно искренне ответила Джуди, – он просто помог мне… в трудную минуту. Я даже не знаю его имени. Ваш автомобиль сразу же напомнил мне тот случай, и я до сих пор никак не могу от этого отвлечься…

Прощаясь в тот день с Эмили, Джуди, как всегда, сказала:

– До свиданья, миссис Краун.

Но Эмили слегка придержала ее за локоть, словно боясь, что Джуди, не дослушав, уйдет.

– Зовите меня по имени, прошу вас.

С того дня Джуди отправлялась на Эшли-стрит с радостью, а Эмили, просыпаясь, первым делом вспоминала о предстоящем визите Джуди и вставала в хорошем настроении. Их прогулки стали более продолжительными, и теперь они редко проходили в молчании. Женщины обменивались впечатлениями по любому поводу, будь то необычный оттенок воды, перебежавшая дорогу белка, причудливая форма подобранного на пляже камня или глуповатое выражение лица полицейского на посту при въезде в город. Дистанция, соответствующая разнице их положений, сохранялась, но потребность в общении друг с другом появилась у обеих. Они вместе занимались переводами, и иногда от души потешались над неуклюжестью слога или пошлостью сюжета оригинала, подолгу сидели в библиотеке, попивая сок или легкий коктейль, делились впечатлениями от прочитанного, а иногда Джуди читала что-нибудь вслух. Постепенно общение с Эмили стало необходимым для нее, и иногда ей даже бывало неудобно получать деньги за то, что не стоит никакого труда и доставляет удовольствие. Посещения дома на Эшли-стрит стали более частыми, и нередко теперь Джуди проводила там почти весь день.

И все же в свободное время на нее по-прежнему наваливалась тоска, возвращались безрадостные размышления, бесплодные сожаления, неясные надежды, сменяющиеся отчаянием… Вновь вечерами Джуди поглядывала на телефон, упорное молчание которого изредка нарушали лишь звонки Джулии и Эмили. Она опять упрямо и привычно ждала.

Но когда, вернувшись домой после очередного визита к Эмили, Джуди обнаружила там Рэя, это явилось для нее полной неожиданностью.

Фрэнк взял в руки картонку и пробежал глазами перечень блюд. Жан ушел в изучение меню с головой. Его ухоженные длинные волосы красивой волной спадали на плечи. Время от времени быстрым движением растопыренной ладони он откидывал их назад. Наконец он предложил Фрэнку салат «бон фам», консоме с овощами и яйцами, жаркое из кролика, и на десерт – «кольбер». Фрэнк, как всегда, мало представляя себе, что скрывается за каждым из названий, кроме вполне понятного кролика, охотно согласился с этим выбором. «Бон фам» оказался щедро заправленным сливками и горчицей сельдереем, перемешанным с мелко нарезанными яблоками; кролик в соусе из белого вина был превосходен, но что особенно пришлось Фрэнку по вкусу, так это «кольбер» – поджаренные во фритюре и обсыпанные сахарной пудрой абрикосы, в которых вместо косточек оказались шарики сладкого риса.

– Так о чем ты хотел поговорить? – спросил Жан, вытирая полные губы салфеткой.

Фрэнк уже готов был отказался от запланированного разговора, ограничившись обычной застольной болтовней с другом. Но Жан смотрел на него вопрошающим взглядом, и ему пришлось сделать над собой усилие.

– Я хотел поговорить о Шарлотте, – сказал он.

– А что такое? – Жан внимательно посмотрел на Фрэнка, и вдруг брови его взлетели вверх: – Она что, беременна?

– Нет-нет, – поспешил успокоить его Фрэнк.

– Впрочем, что это я так разволновался? – медленно проговорил Жан. – Я, конечно, нашел бы, кем ее заменить, и это скорее стало бы ее проблемой… или твоей.

– Да, – усмехнулся Фрэнк, – мне пришлось бы выложить кругленькую сумму…

– Так в чем все-таки дело?

– Дело в том, что Шарлотта не удовлетворена отведенным ей местом… Ее не устраивает то, что ее используют на вторых ролях.

– Ах, вот оно что… – Жан еще раз провел салфеткой по губам и бросил ее на стол. – Ох уж эти девчушки. Стоит им ступить на подиум или сняться в массовке, как они уже грезят о всемирной славе.

– Речь не об этом… – Фрэнку было ясно, что разговор ни к чему не приведет, но он все же продолжил: – Ей хочется чего-то достичь, а она не видит никакой перспективы…

– Я понимаю, – перебил Жан, – что ей хочется войти в первую пятерку моих девочек, а не быть фоном. Она действительно в резерве…

– Вот видишь, – успел вставить Фрэнк.

– Давай начистоту, Фрэнк. Ты попросил меня взять Шарлотту к себе, потому что тебе хотелось, чтобы она не болталась без дела. По крайней мере, я так тебя тогда понял.

– Да, но с тех пор прошло немало времени, она взрослеет, ей хочется большего…

– У меня она вряд ли сделает себе карьеру, – вздохнул Жан. – Видишь ли, Фрэнк, с моей стороны это был лишь жест дружбы, я счел возможным оказать тебе эту услугу. Но я не могу сделать ее примой только из любви к тебе…

– Я тронут… – нахмурившись, начал Фрэнк, но Жан опять перебил его:

– Не кипятись, пожалуйста. Поверь, это не предмет для ссоры. Может быть, она когда-нибудь и сделает карьеру модели, но только не у меня.

– Но почему? Разве она не красива?

– Красива, наверное… Но не в моем вкусе. Я, знаешь ли, предпочитаю несколько иное.

– Да? – Фрэнк испытывал сильнейшую досаду и сам на себя сердился за это. Испортить давние дружеские отношения с Жаном из-за прихоти Шарлотты было бы несомненной глупостью.

– Юные незрелые девочки-подростки, тонкорукие и длинношеие – это, знаешь ли, не тот образ женщины, который мне нужен.

– А каков же твой образ? – с интересом спросил Фрэнк.

– Ну… Бриджит Бордо, например, что-то вроде… Эта нынешняя мода на инженю мне не близка. Ты видел Софи?

– Ту, что была вся в черных перьях?

– Фу, как ты говоришь о гордости моей коллекции… Софи для меня просто находка, именно то, что надо.

– H-да, – кисло проговорил Фрэнк, стараясь не смотреть в глаза оживившемуся Жану, – у нас с тобой разные вкусы.

– Да нет, мне нравятся самые разные женщины – что касается личной жизни… Но работа – совсем другое. Образ модели, над которой я работаю, должен совпасть с образом той, кто ее покажет. Шарлотта, я думаю, все понимает. Она кожей чувствует то, что я уже битый час пытаюсь растолковать тебе. В последнее время она ведет себя иначе, пытается создать образ этакой соблазнительной и таинственной… – Тут он осекся, и по его лицу промелькнула какая-то тень.

Это не укрылось от Фрэнка, в душе которого шевельнулось беспокойство.

Разговор еще какое-то время продолжался, но потом иссяк. По сути, обсуждать было нечего.

Они прошли пару кварталов пешком, добрели до площади Звезды, где были припаркованы их автомобили, и распрощались.

Жан уехал, а Фрэнк какое-то время рассеянно наблюдал за толпой туристов, высыпавших из автобуса.

– Перед вами знаменитая Триумфальная арка, – услышал он фразу, произнесенную на не совсем чистом английском, и поспешил сесть за руль.

Фрэнк вытащил из ящика стола наброски статьи и включил компьютер. Предстояло собрать все мысли, разбросанные на нескольких исписанных его мелким почерком листах, и спаять их в единое целое. Это был самый ответственный момент в работе: чтобы сделать по-настоящему хорошую статью, – а он никогда не позволял себе писать проходные статейки, – необходимо сосредоточиться, нужен соответствующий настрой. Но его не было. Промучившись с полчаса, Фрэнк вернулся в спальню и присел на край постели. Шарлотта спала, разбросав тонкие смуглые руки, словно пыталась обнять всю постель разом. Фрэнк напряженно вглядывался в ее стриженый мальчишеский затылок. Какое-то время спустя она пошевелилась, а потом плавно перевернулась на спину и так же раскидала руки, словно изображая распятие. Ее поза вдруг навела Фрэнка на свежую мысль о «Голгофе» – картине молодого лионского художника, в числе других попавшего в круг его зрения. Он вернулся к работе.

Он не слышал, как Шарлотта встала. Руки, внезапно обвившие его шею, почти напугали его.

– Как ты неслышно подошла… – пробормотал он, не отрывая взгляда от текста на экране.

Шарлотта потерлась щекой о его щеку. Потом взъерошила Фрэнку волосы и стала накручивать их на палец. Он, казалось, не обращал на это никакого внимания.

– Фрэнки… – прошептала Шарлотта прямо ему в ухо.

Он что-то промычал в ответ, а его пальцы продолжали свой бег по клавишам. Тогда она снова стала гладить его волосы и наматывать их на палец. А потом слегка потянула черную прядь… Фрэнк вскрикнул.

– Шарлотта, – сказал он строгим голосом, поводя головой, чтобы освободиться от ее руки, – прекрати.

– Слушаюсь, папочка, – голосом обиженного ребенка откликнулась она и вышла.

Но очень скоро вернулась. На этот раз Фрэнк спиной ощущал, как она почти беззвучно передвигается по комнате. Он легко мог представить себе надутые губки, сведенные брови…

Подойдя к окну, Шарлотта посмотрела на окна соседнего дома, на стайку воробьев, перелетавших с крыши на дерево под окном и обратно. Она тихонько засмеялась, подумав, что этих птиц можно было бы привлечь за нарушение правил уличного движения, – попробовал бы кто-нибудь из пешеходов так скакать с одной стороны улицы на другую! Потом она оглянулась на Фрэнка. Если бы он спросил, чему она смеется, то, конечно же, она бы не ответила – ведь это так глупо! – но… он и не спросит.

Отодвинув стопку книг, сложенных на подоконнике, Шарлотта разместилась рядом и подтянула колени к подбородку. Фрэнк краем глаза заметил ее движение, и то, как она села, напомнило ему что-то, но он не смог поймать мимолетный образ. Шарлотта поерзала, пытаясь найти удобное положение для своего худенького гибкого тельца. А Фрэнк уже сбился с мысли и тщетно пытался нащупать ту нить, что только что вела его к выходу из лабиринта. Шарлотта, без сомнения, делала все, чтобы обратить на себя его внимание. Она вытянула ногу, подняла ее довольно высоко и, растопырив пальцы, взглянула на них снизу вверх прищуренным глазом. Она так выглядела при этом, что Фрэнк с трудом сдержал улыбку, делая вид, что поглощен работой. Правда, он уже не печатал, но по-прежнему не отводил взгляда от компьютера. Затем Шарлотта чуть приспустила свой атласный халатик, обнажив плечо, и стала, словно в раздумье, водить по плечу ноготком… А потом вдруг развернулась лицом к окну и прямо на широком подоконнике встала на четвереньки, выставив Фрэнку свою маленькую попку. Тут уж он не сдержал улыбки: ни о какой работе дальше не могло быть и речи – она добилась своего! Но именно поэтому он решил хотя бы внешне не поддаваться.

Поглядев на что-то за окном, она соскочила с подоконника и подошла к Фрэнку. Наклонилась через его плечо и прочла пару фраз, шевеля губами и щуря глаза. А потом вдруг одним быстрым движением уселась к нему на колени, заслонив собой монитор. Взгляд ее, устремленный прямо в глаза Фрэнку, вопрошал: «Ну, что ты теперь сделаешь?» Фрэнк сделал суровое лицо и отвел глаза в сторону. Он терпеливо ждал. Она немного посидела, не шевелясь, и медленно сползла с его колен. Оставшись один, Фрэнк пожалел о том, что вел себя так, – теперь неизбежны слезы и объяснения. Но должна же она когда-нибудь понять, что ему необходимо работать! Он не может потворствовать всем ее капризам. Каждый раз, как он садится за работу, она непременно хочет съездить куда-нибудь поужинать, показать ему свой новый наряд, посмотреть в его компании комедию… Или именно в этот момент ей хочется заняться любовью, и если он осмелится отказать, то потом она обязательно ответит тем же и будет долго его мучить.

Он еще с четверть часа делал вид, что работает, а потом выключил компьютер. Рабочее настроение испарилось, выстроившиеся было в стройную схему основные положения статьи снова разбрелись, а некоторые мысли уже казались ему банальными. Нужно дать себе отдых, иначе все, что он сделает сейчас, потом придется вычеркнуть.

Шарлотта, все в том же, алом, с черной окантовкой, халатике сидела в кресле, поставив правую ступню на матового стекла цветок с четырьмя голубоватыми лепестками. Высунув от усердия кончик языка, она тонкой кисточкой наносила лак на маленькие ногти и то и дело крутила длинной ногой, отодвигая в сторону мешавшее смотреть колено. Фрэнк сел в черное кожаное кресло по другую сторону стола и взял в руки журнал мод. Без всякого интереса пролистав его, он поднял глаза и стал наблюдать за Шарлоттой. Только сейчас он заметил, как она подросла за прошедшие два года.

* * *

Вскоре после разрыва с Норой Фрэнк окончательно решил перебраться во Францию. До этого он приезжал сюда довольно часто, визиты становились все более продолжительными, и Нора уже давно была уверена, что у него во Франции есть постоянная любовница. Каждый его отъезд из дома – сначала из того дома, где хозяйкой была Эмили, а потом из их квартиры в Нью-Йорке, – сопровождался изматывающими скандалами, и поэтому с каждым разом он возвращался все позже. Два-три дня превратились сначала в две-три недели, потом – в два-три месяца… Но все же он возвращался.

Фрэнк вообще был весьма нерешителен в разрывах. Каждый свой более или менее серьезный роман он тянул до последнего, пока женщина сама не понимала, что это конец и ничего уже не вернуть. Он никогда не пускался в объяснения, предпочитая отмалчиваться, а что еще может так разозлить женщину, как упрямое молчание и холодность в ответ на ласки? Если же опостылевшая возлюбленная отказывалась делать очевидные выводы, Фрэнк просто удалялся. Избегал встреч, не отвечал на звонки и, наконец пойманный и припертый к стенке, на произнесенный с гневом или сопровождаемый рыданиями вопрос «Так значит все?!» – отвечал, отведя взгляд: «Да».

Тем труднее ему было решиться на разрыв с Норой, хотя совместная жизнь давным-давно превратилась в ад для обоих. Но столько лет… И Никки, и Эмили… Сам бы Фрэнк никогда не решился уйти окончательно. И когда это сделала она, он испытал облегчение. Отослав Никки к бабушке, Нора переехала к какому-то бейсболисту. Это был ее первый роман за годы их супружеской жизни, о чем она зачем-то сообщила Фрэнку в прощальном письме. Пространное письмо, видимо, было призвано вызвать у него ревность и чувство раскаяния. Может быть, она даже рассчитывала, что Фрэнк попытается ее вернуть, но он не испытывал никакого желания снова видеть ее лицо изо дня в день. Тем более, раз с этим спортсменом она «впервые за девять лет почувствовала себя женщиной»! Чего ради он будет мешать ее счастью? То, что она лукавила, он понимал. Когда спустя два месяца Нора ушла от бейсболиста к владельцу картинной галереи в Бостоне, Фрэнк не был удивлен. И дальше ее жизнь без него протекала так, как он и предполагал: один герой сменял другого, и Фрэнк почти всякий раз слышал от Эмили новое имя или просто брошенное вскользь: «Кажется, у нее снова сменился партнер…» Впрочем, ему это было безразлично. Он сам почти всю свою жизнь перелетал от одной женщины к другой и, когда настроен был говорить правду самому себе, не мог ответить на вопрос: было ли это поиском идеала или обычной распущенностью.

Прежде чем обосноваться в Париже, он объездил всю Францию, время от времени возвращаясь в пустую нью-йоркскую квартиру. Работа связывала его с Америкой. Но эти частые переезды, квартира, где больше не звучал смех дочери, тогдашняя отчужденность Эмили, чувство одиночества при обилии знакомых… Однажды, зачем-то перебирая альбомы с фотографиями, которые Нора то ли забыла, то ли не захотела забрать с собой, он поймал себя на том, что с тоской вспоминает семейную жизнь, жалеет о разрыве… Тогда, рассердившись на себя за это проявление слабости, он и решил уехать или, по крайней мере, сменить квартиру. Как раз в это время сотрудничество с парижскими издательствами стало постоянным, к тому же он получил заказ на книгу об американском искусстве, и это было как нельзя более кстати – вопрос решился сам собой. Фрэнк окончательно перебрался в Париж и теперь бывал в Штатах наездами – по делам или в гостях у Эмили, когда отношения с нею снова наладились.

В Париже у него было несколько романов, правда, с годами любовные истории становились все более скоротечными и менее запоминающимися. Он уже забывал имена своих возлюбленных и обстоятельства своего с ними знакомства, забывал лица и умилявшие его привычки, а в памяти оставались одна-две ровно ничего не значившие детали. Однажды Фрэнк не узнал на одном из приемов представленную ему поразительной красоты брюнетку. И только когда она с явным недоумением отреагировала на какую-то произнесенную им несколько двусмысленную любезность, он вдруг вспомнил вечер в Ницце, блондинку с изумительным лицом… Боже, стоило поменять цвет волос – и вот уже перед тобой другая женщина! Но как же можно было забыть такую красоту? «Старею», – решил тогда он.

В Париже, до знакомства с Шарлоттой, у него была лишь одна довольно долгая, по его тогдашним меркам, и памятная история, но она настолько вымотала Фрэнка, что вспоминать о ней он не любил так же, как о своем браке. То была жена одного дипломата, и она чуть было не бросила своего замечательного мужа ради американца, имени которого никогда прежде не слышала, статей и книг которого не читала. Она была умна, красива и легка в общении, но в то же время амбициозна до умопомрачения. Ее приверженность туалетам от «Torrente», призванным демонстрировать роскошь, сразу же ясно показала, что этот роман вряд ли ему по силам. Она была из тех, что искали встреч, звонили глубокой ночью – он не брал трубку – и затем гневно задавали вопросы. На последнюю встречу с ним – а обоим было ясно, что встреча последняя – она пришла в черном наряде, к которому не слишком подходил ее гнев: здесь больше бы пристали слезы. И Фрэнк был так жесток, что сказал ей об этом. Конечно, это не слишком соответствовало правилам поведения джентльмена, но он просто не смог удержаться…

Может, потому он так и бросился тогда к Шарлотте, что ее мало интересовала разница между стилями домов «Lapidus» и «Carven»… Живя в Париже, она все же жила в другом городе, чем те женщины, с которыми он встречался. У нее были дурные манеры, она покусывала заусеницы и ругалась скверными словами, мешая французские и английские скабрезности, но в ней не было снобизма и высокомерия, она была естественна, и Фрэнку показалось, что она – сама жизнь, сама юность… Он чувствовал себя Пигмалионом, а Шарлотта идеально подходила на роль Галатеи, с той разницей, что единственным его желанием было ничего не менять в этом существе.

Они встретились в дешевом парижском баре, она пила пиво и хотела заказать себе чего-нибудь покрепче. Он угостил ее перно. Она быстро опьянела, и он предложил проводить ее домой или просто посадить в такси. Она отказалась, заявив, что не хочет домой и не хочет расставаться с ним. Тогда он отвел ее к себе, снял с нее рваные ниже колен джинсы и уложил в постель, а сам устроился в другой комнате на диване.

А утром Фрэнка разбудил ее голос. Она звала его из спальни. Прикрываясь простыней, Шарлотта похлопала ладонью по постели, приглашая его сесть. Он сел, потом прилег, облокотясь на руку и слушая ее болтовню. Она рассказывала о родителях, о сестре и брате, о школе, которую недавно бросила. Потом последовал душещипательный рассказ о несчастной любви к некоему Кристоферу – как понял Фрэнк, журналисту какой-то бульварной газетенки. «С ним я тоже познакомилась в баре, но в другом». Ей, как, впрочем, многим в ее возрасте, нравились взрослые мужчины – «без прыщей и такие большие, сильные, с мышцами…» Этот Кристофер попользовался малышкой, а потом, ничуть не задумываясь, уступил ее своему приятелю. «Он пошел еще пива купить, а эта скотина давай меня лапать и лезть со своими вонючими поцелуями! Я от него по всей квартире бегала, а Кристо пришел и сказал только, что нечего ломаться и строить из себя недотрогу». Фрэнк испугался, что сейчас последует рассказ о насилии, но она переключилась на сетования по поводу мужского цинизма и жестокости. Как он понял, насиловать ее не стали, а просто выставили за дверь и велели больше не являться, чем она была крайне уязвлена. Шарлотте казалось, что она все еще по уши влюблена в этого Кристофера, и Фрэнк, сам превратившийся за время общения с ней в наивного подростка, этому поверил. После чего был безмерно удивлен, когда Шарлотта вдруг без лишних слов выскользнула из-под простыни и в мгновение ока оседлала его. Он не нашел в себе сил сопротивляться, но ощущение, что он совершает по меньшей мере неблаговидный поступок, не покидало, пока он послушно выполнял все ее приказания, находя особое наслаждение в безоговорочном подчинении столь юному существу. Ей едва исполнилось пятнадцать, он был старше на двадцать один год.

Сначала Шарлотта навещала его, когда ей этого хотелось, приходя поздно вечером и удаляясь после полудня. А однажды она пришла с огромным потрепанным чемоданом и объявила, что окончательно разругалась с «динозаврами», как она называла родителей, и что идти ей некуда. Кроме того, Фрэнк – любовь всей ее жизни, и она хочет быть с ним. Насчет последнего Фрэнк не был так уж уверен, но он успел привязаться к этой девочке, ждал ее появления и при воспоминании о ней испытывал сильное желание. Так как же он мог прогнать ее? Они стали жить вместе.

Но одно дело было встречаться с ней по ночам, а другое – поселить ее в своем доме, ввести в свою жизнь, познакомить с друзьями… Вопреки приличиям, Фрэнк пошел и на это, вообразив, что безумно влюблен и, наконец, счастлив. Она не начала раздражать его ни через месяц, ни через два, как это обычно с ним случалось. В Шарлотте была та новизна, которой Фрэнку, видимо, и не хватало. У него никогда не было столь юных девочек. В его юности подружки изо всех сил старались казаться взрослыми, а потом его влекли лишь зрелые женщины, и даже когда глаз отмечал женские лица на десяток лет младше, то это все же были вполне взрослые девушки. Шарлотта была еще ребенком и в то же время страстной и со временем все более изобретательной любовницей. И он готов был преодолеть любые препятствия, чтобы отстоять право держать ее при себе.

Родители не искали ее, а Фрэнк никогда не интересовался, встречается ли она с кем-нибудь из своей прошлой жизни – с братом, сестрой или хотя бы с подругами, ведь были же у нее подруги? Но Шарлотта была болтлива лишь в то первое утро, впоследствии же говорил в основном Фрэнк, а она слушала или, скорее, делала вид, что слушала. Все чаще он ловил себя на том, что тон его становится назидательным, посыпались советы, как вести себя, как одеваться, как и о чем говорить. Каждый раз перед выходом «в свет» Фрэнк читал ей лекцию, и она внимательно слушала. Шарлотта оказалась хорошей ученицей, настоящей Элизой Дулиттл, и Фрэнк чувствовал, как сам все более вживается в роль мистера Хиггинса. Это его не радовало, он боялся, что, усвоив его уроки, Шарлотта потеряет свой шарм, пленительное своеобразие. Но выхода не было: ввести ее в круг своих знакомых в том виде, в каком он ее получил, было невозможно. И так весь Париж знал, что он живет с «нимфеткой», а за его спиной перешептывались блюстители нравственности. Одно время Фрэнк даже побаивался, не придет ли кому-нибудь в голову привлечь его к ответу… Но шли недели, месяцы, и постепенно шепот стал затихать, только те, кто хорошо знал скоротечность его привязанностей, удивлялись продолжительности этого, казалось бы, пустякового, романа.

На исходе первого года их совместной жизни Фрэнка стали раздирать противоречивые чувства. Он видел, что Шарлотта меняется. По крайней мере, вела она себя уже совершенно иначе. Это была все та же девочка, еще не распрощавшаяся с детством, несмотря на вполне взрослый образ жизни, но она уже казалась воспитанной в иной семье, в иной среде. «Моя Элиза» – называл ее иногда Фрэнк в разговоре с друзьями. Когда, спустя полгода после знакомства, он взял ее с собой в Америку и, будучи страстно влюблен и оттого не в состоянии обдумывать свои поступки, показал ее Эмили, то девочка, конечно же, сделала все, чтобы отпугнуть его бывшую тещу, выдав весь свой специфический английский словарный запас прямо за столом, сервированным по случаю их визита по всем правилам. Чувство юмора Эмили дало сбой, и, оставшись наедине с Фрэнком, она наговорила ему Бог знает каких колкостей. (Тогда он и не пытался вникать в суть ее слов, но теперь начинал понимать, что именно она ставила ему в вину… Больше они, правда, к этому вопросу не возвращались, старательно обходя все темы, которые могли бы коснуться возлюбленной Фрэнка).

Спустя еще несколько месяцев, в течение которых он без устали вдалбливал ей правила поведения в обществе, Фрэнк уже мог не бояться за то, что ему придется по ее милости краснеть, и перестал контролировать каждое ее слово и каждое движение. Но этого ему показалось мало. Шарлотта была его ребенком, его любовницей, но она не была его другом. Он не мог поделиться с ней мыслями, осенявшими его в процессе работы и казавшимися ему свежими и оригинальными. Иногда Фрэнк все же не мог удержаться и зачитывал ей куски будущей статьи, но она слушала, все время кивая, чтобы не разочаровать его, и это, в конце концов, заставляло его прерывать самого себя… Он страстно желал обрести в лице Шарлотты настоящую спутницу жизни и в то же время не хотел, чтобы она менялась. Взрослая, хорошо воспитанная, умная женщина – такой она должна была стать со временем. Но тогда исчезнет этот очаровательный взбалмошный ребенок, мальчишка-сорванец, который, возвращаясь со скучных приемов, первым делом тащит его в спальню, схватив за галстук: «Три часа только об этом и мечтала!» Как достичь одного, не уничтожив другого, Фрэнк не знал. Но он мучительно пытался нащупать, что бы могло сделать их друзьями, пытался заинтересовать ее чем-то из того, что было интересно ему самому.

…Шарлотта прочла Дюма и бредила графом Монте-Кристо. И тогда Фрэнк решил свозить ее в Прованс. Сам он был просто влюблен в эту провинцию и надеялся заразить своей любовью Шарлотту. Ведь они могли бы даже перебраться туда, почему нет? Шарлотта казалась ему созданной для Прованса. Он закрывал глаза и представлял ее себе веселой арлезианкой, наряжающейся первым майским утром[1] в традиционные алый бархат и белые кружева.

Сначала они остановились в Марселе с его шумными жителями, ароматами пряной еды и искрящейся морской голубизной, проступавшей в просветах между домами. Фрэнк повел Шарлотту в Старый порт и вскоре на небольшом катере, носящем гордое имя «Массалия»,[2] они отплыли к острову, на котором высилась неприступная твердыня замка Иф. Шарлотта была в полном восторге, а тщательно сохраняемая дыра в стене, благодаря которой спасся ее любимый герой, привела ее просто в неописуемое волнение! Фрэнк решил несколько поумерить ее пыл, заметив, что Монте-Кристо – герой вымышленный, но Шарлотта не пожелала об этом и слышать! Все же он был рад, что угодил девочке.

Однако затем радость его стала потихоньку таять. Notre Dame de la Garde, к подножию которого они поднялись вместе с толпой туристов, оставил Шарлотту совершенно равнодушной. Как и амфитеатры Арля и Нима, не говоря уже о других красотах этих древних городов. Фрэнк рвался посетить недавно открывшийся в Ниме новый музейный комплекс, но Шарлотта наотрез отказалась идти с ним, а оставлять ее одну в гостинице он не захотел. В Арле они попали на корриду, и Шарлотта оживилась. Но она была разочарована тем, что матадоры так ловко и, казалось, безо всякого труда выдергивают специальной палкой с металлическим наконечником кокарды, торчащие между устрашающими рогами черных быков Камарга.[3] Быки неслись по улицам Арля с бешеной скоростью, и требовалось немалое мужество, чтобы просто приблизиться к ним, но Шарлотта твердила одно: «И никакой крови, никакой крови!». Фрэнк объяснил, что эта коррида – провансальская, а испанская бывает весной, в пасхальные дни, и пожурил свою спутницу за кровожадность. «Вот и надо было ехать на Пасху!» – огрызнулась она и надула губки. Праздник посещения Прованса был безнадежно испорчен. В Авиньон они даже не поехали и возвращались в Париж, не отрывая взгляда от окон, за которыми ничего нельзя было разглядеть из-за ночной темени и сумасшедшей скорости TGV,[4] и не произнеся за все время пути ни единого слова.

Шарлотта завинтила пузырек с лаком и поставила на стол. Потом она положила на нежно-голубой цветок стола обе ноги, скрестив их, – получилось очень красиво.

– Что смотришь? – спросила она.

– Вспомнил вдруг наше знакомство, как ты позвала меня утром и как болтала, рассказывала о себе, о своей жизни…

– А… – без интереса отозвалась она. – Я уже почти забыла. Давно это было!

– С тех пор ты о своих родных ни разу не говорила. Ты не виделась с ними? Знаешь о них что-нибудь?

– Ты что, решил отправить меня домой? – Она вдруг встрепенулась.

– Нет… – Фрэнк искренне удивился сделанному ею выводу. – С чего ты взяла? Что странного в том, что меня интересуют твои родные? Я даже не знаю, чем занимается твой отец.

Шарлотта сделала скучающее лицо и сквозь зубы ответила:

– Торгаш, ничего интересного…

– Ты ошибаешься, – неестественно оживившись, проговорил Фрэнк. – Раньше быть торговцем было очень почетно. Их уважали, и не за нажитые ими богатства, а за мужество, которого требовала эта профессия.

– Мужество? – Шарлотта хихикнула.

– Да. В средние века заниматься торговлей считалось настолько опасным делом, что даже в тех городах, где запрещено было носить оружие, купца штрафовали, если он выезжал за ворота без панциря и хорошего меча. Представь себе, – Фрэнк поднялся с кресла и, поставив на него ногу, оперся одной рукой о свое колено, а другую устремил куда-то вдаль, – верхом на рослом коне, в прочном панцире, с мечом и самострелом, сопровождаемый свитой вооруженных слуг, купец едет за товаром в далекие страны. Море бороздят пиратские корабли, в лесах и ущельях – засады разбойников-рыцарей.

Шарлотта сняла ноги со стола и подалась вперед. Глаза ее были широко открыты.

– Дороги отвратительны, – продолжал он, – и если телега сломается и ось коснется почвы, товар купца по закону становится собственностью владельца земли. В любой местности его могут заточить в тюрьму за долги какого-нибудь земляка, о котором он, может быть, и не слышал, и тогда он будет томиться до тех пор, пока с родины не пришлют выкуп. Согласись, чтобы не испугаться всего этого, нужны мужество и твердая воля. А смелый человек всегда вызывает уважение.

Закончив свою речь, он посмотрел на нее сверху вниз. Шарлотта давилась от смеха.

– Что с тобой? – удивился он.

– Какой ты потешный, папочка!

– Мне показалось, что тебе интересно… – растерянно проговорил Фрэнк. Он уже сам стыдился своего порыва.

В его памяти опять всплыла их поездка в Прованс и то, как он пытался занять ее древними легендами, которыми так богат этот край. Сарацины и крестоносцы, римляне и варвары, трубадуры, слагающие песни в честь Прекрасной Дамы, и мстительные мужья, преподносящие своим женам на блюде сердце возлюбленного… Здесь есть где разгуляться воображению. Не этим ли всегда питались юные души? Но Шарлотта оказалась на редкость неромантичной. А может, это характерно для всей нынешней молодежи? Впору было почувствовать себя глубоким стариком.

Фрэнк молча поднялся и вернулся на свое рабочее место.

– Интересно, – голос Шарлотты полетел ему вдогонку, – а какое отношение твоя лекция о мужественных купцах черт знает каких веков имеет к моему папаше?

Фрэнк не ответил. Он думал о том, как она выросла. И прежде она могла осмеять его и выставить в глупом свете в его же собственных глазах, но раньше она все же восхищалась им. Он был взрослым, умным, далеко не бедным человеком. Его занятий искусством она сторонилась, ничего в этом не понимая, его знаниями не интересовалась, но она ценила в нем то, что он был так непохож на ее отца, брата, тех мальчишек, с которыми она встречалась, даже на того журналиста, что посмеялся над ней. Так представлялось Фрэнку, так, наверное, и было на самом деле. Но она выросла. А ему все кажется, что она та девочка, которая сидит, ждет его возвращения и по-прежнему не может обойтись без его наставлений и советов.

– Ты опять уселся за свой компьютер? – Шарлотта стояла за его спиной, и выражение лица у нее было самое решительное.

– Мне нужно работать, – спокойно заметил он.

– А мне нужно поговорить с тобой. И не о всякой ерунде, а о деле.

Фрэнк снова перевел глаза на монитор. Минуты две царило молчание. Даже спиной он чувствовал, что Шарлотта злится.

– Ты так и не рассказал мне о разговоре с Жаном… – требовательным тоном произнесла она.

«Какого черта она разговаривает со мной таким образом?!» – возмутился Фрэнк. Но он отлично знал, что сам избаловал ее, как можно избаловать ребенка, с которым общаешься на равных.

Он встал и прошел мимо нее. Она пошла следом. Он снова сел в кресло и вытащил из-под журнала пачку сигарет. Она безмолвно принесла пепельницу, тоже села, вынула из протянутой Фрэнком пачки сигарету и принялась, по своему обыкновению, крутить и мять ее. Фрэнк никогда не мог понять, зачем она это делает. Возможно, она переняла это движение у отца или брата, куривших дешевые, туго набитые сигареты? Он перегнулся через стол и чиркнул зажигалкой. Шарлотта затянулась шумно, с жадностью. Она явно пыталась изобразить волнение. Глаза ее были устремлены на Фрэнка и требовали ответа.

– Шарли, – через силу заговорил он, – Жан дал мне понять, что ты занимаешь в его агентстве то место, какого, по его мнению, стоишь, и ничего другого тебе ждать не приходится. Ты не в его вкусе, – Фрэнк избегал смотреть на нее, – его вдохновляет иной тип женщины…

– О, да! – раздраженно воскликнула Шарлотта. – Я знаю! Он все этаких грудастых подбирает! Иной тип! Вдохновение! Какого черта! Было бы что пощупать! Как пощупает – так и тащит на подиум!

– У каждого свой способ подбора… – попытался отшутиться Фрэнк.

– Но как ты не понимаешь, у меня идеальная фигура для этой работы! Что его не устраивает? Может быть то, что он не осмеливается переспать со мной?

– Как это «не осмеливается»? – не понял Фрэнк. – Что ты хочешь этим сказать?

– Ведь он твой друг, и он не может, ну просто никак не может переступить через эту дружбу! – Шарлотта резко взмахнула рукой и бросила сигарету в пепельницу.

Фрэнк внимательно взглянул на нее. Теперь уже она избегала его взгляда.

– О чем ты?

Шарлотта молчала. Она снова схватилась за сигареты, но он вырвал пачку у нее из рук.

– Довольно курить. Отвечай!

И вдруг она разрыдалась. Ее худенькое тело тряслось, словно его бил озноб.

– Так я и знал! – с отвращением к ней, к Жану, к самому себе медленно проговорил Фрэнк. – Ты что – предлагала ему свои услуги?

Шарлотта спрятала мокрое лицо в ладонях, и до Фрэнка долетел лишь судорожный всхлип.

Впервые ему захотелось отстегать ее ремнем, да так, чтоб остались красные полосы через всю спину. Захотелось причинить ей острую физическую боль. Он вскочил и в одну секунду оказался возле вжавшейся в кресло фигурки. Грубо отодрав ладони Шарлотты от ее лица, он резким движением вздернул вверх ее подбородок. Лицо Шарлотты было мокрым и несчастным, глаза полны слез, рот сведен, но все это не вызвало у Фрэнка ни малейшей жалости.

– Маленькая дрянь! – отчетливо проговорил он. – Да понимаешь ли ты, что ославила меня на весь Париж?

– Пусти! – закричала она и выбила его руку из-под своего подбородка. – Ты мне не отец и не муж! И ты сам себя давно ославил связью с несовершеннолетней!

Фрэнк чуть не задохнулся от нахлынувшей ярости. Несколько секунд он смотрел, как Шарлотта утирает слезы, и ему казалось, что сейчас он схватит ее за эту мальчишескую челку и так и потащит к двери, бросив вдогонку чемодан с драными джинсами и парой поношенных маек. Он представил себе, как она стоит на лестнице, короткий халат едва прикрывает худенькое тело… Длинные смуглые ноги, тонкая шея, острый носик… С дрожащими руками он вернулся в свое кресло, долго не мог вытащить сигарету из пачки, а потом без конца чиркал зажигалкой – палец соскальзывал, не желая повиноваться.

Шарлотта, казалось, уже совсем успокоилась и теперь с нескрываемым любопытством поглядывала на него. Она не ожидала от Фрэнка такой вспышки гнева, привыкнув к его покровительственной снисходительности и всепрощению. Вины своей она не осознавала: подумаешь, а что здесь такого? Строит из себя папашу! То не говори, так не сиди! Ну-ка покажи, что ты себе купила? Э, нет, это слишком вульгарно, это тебе не по возрасту, а это просто не твой стиль… Сколько можно! Вот, купил ей мобильный телефон – как она радовалась, как целовала его, дурочка! И только потом поняла, что вовсе это не для того, чтобы сделать ей приятное, просто-напросто теперь он может вытаскивать ее отовсюду, когда ему вздумается. Как приспичит навалиться на нее всей своей тяжестью, так и звонит: «Шарль, мальчик мой, где ты?» Будто она существует только для этого! Дома за человека не считали, все «мала еще!», и здесь, как в постель тащить, так взрослая, а в остальном то же самое!

Она вдруг вспомнила, как подсела к столику Жана и положила руку ему на колено, так, чтобы не заметила Софи. А Жан весь напрягся, словно она его не погладила, а когтями впилась. И потом, отвозя ее домой, битый час читал лекцию о том, что допустимо, а что нет. «Что скажет Фрэнк?» А что, черт возьми, может сказать Фрэнк? Разве она его собственность? Разве не вправе она сама распоряжаться своим телом и своей жизнью? Ну и не надо! Подумаешь! Нужен ей этот Жан! Ничего нового он выдумать не может! То уши Лапидуса вылезут («Шелк, шелк – вот что нам нужно! Он заменяет собой все: бархат, парчу, шерсть и мех! Нынешний шелк многолик и неузнаваем!»), то Пако Рабанна («Нет ничего более сексуального, чем женская грудь, очертания которой проступают сквозь серебряные кольца кольчуги…»). Зачем ей нужен этот второразрядный модельер, когда Париж наводнен всемирными знаменитостями?! На прошлой неделе Лали представила ее Эрику Мартенсену, и тот взглянул на нее с интересом. Да-да, с интересом! И улыбнулся ей. Это, конечно, еще ничего не значит, не такая уж она дурочка, чтобы этого не понимать, но если приложить усилия, встретиться еще раз, потом еще… Кто знает?

Шарлотта вдруг поняла, как далеко увели ее мысли, а глаза Фрэнка по-прежнему устремлены на нее, и этот взгляд не предвещает ничего хорошего. «Чего доброго, еще и ударит», – подумала она. Но нет, все, хватит! Что может дать ей этот занудный критик-искусствовед? Правда, она привязалась к нему, с ним бывает весело, особенно когда он начинает дурачиться, а не строит из себя престарелого умника. Впрочем, он ведь и есть престарелый умник, кто же еще? Только она больше не нуждается в его назойливой опеке. Если хочет с ней спать – пожалуйста, но поучать ее больше не надо. Ей скоро семнадцать, и она уже год с лишним сама зарабатывает себе на хлеб. Шарлотте захотелось немедленно высказать это Фрэнку, но все-таки она не решилась… Вскочив на ноги, под пристальным взглядом Фрэнка она ушла в спальню.

Он подождал несколько бесконечно тянувшихся минут. Потом вошел в спальню. Внутри у него все кипело, и он сам боялся того, во что могла вылиться эта с величайшим трудом сдерживаемая ярость. Шарлотта, уже одетая в новые узкие джинсы и джинсовую жилетку на голое тело, вынимала из шкафа одну за другой свои вещи и бросала их как попало в большую сумку – видимо, она всерьез собралась уходить. Несколько минут назад Фрэнк представлял себе, как тащит ее к двери и, в одном халатике, оставляет на лестнице, захлопнув дверь перед ее носом. Но теперь, глядя на эти сборы, он понимал, что никогда не смог бы этого сделать, поэтому и ее поведение казалось ему только глупой демонстрацией. Словно она прочла его мысли и решила опередить его. Нет, не ты выставишь меня, я сама уйду! – кричали движения ее рук, сдергивавших с вешалок бесконечные платья, юбки, брюки, рубашки, майки, жилетки, пиджаки…

– Шарли, – позвал Фрэнк.

Его ярости как не бывало. Вернее, она свернулась клубком на сердце и давила своей тяжестью. Но все же это было отступление. Шарлотта не ответила, продолжая свое занятие.

Тогда он тихо вышел из комнаты и, вернувшись в кресло, закурил очередную сигарету. Руки перестали дрожать, и сигарета больше не прыгала в пальцах. Но через минуту ему снова стало не по себе. Он понял, что его преследуют бесконечные повторения. Рано или поздно в каждом романе наступает заключительный этап. Он может длиться сколь угодно долго, но его начало всегда легко определить. Ссор может быть великое множество, однако лишь одна вдруг становится началом конца. И если Фрэнк, зафиксировав этот момент, обычно продолжал вести себя по-прежнему, то его партнерша, сделав тот же вывод, могла одним махом приблизить финишную черту.

Он вспомнил, как много лет назад девушка по имени Уитни раздраженно передернула плечами и сказала ему: «В таком случае, не провожай меня!» Он забыл, из-за чего они тогда повздорили, но не забыл, что именно в тот вечер ему впервые не хотелось тащиться с ней рядом по ночному городу. Ее слова он до сих пор вспоминал с благодарностью – она избавила себя от многих ненужных вопросов, а его – от бессмысленно-упрямого молчания в ответ.

Второй случай был в Париже не так уж давно, когда в его жизни уже появилась Шарлотта, но его сосредоточенность на ней еще не исключала кратковременных увлечений другими женщинами. Только в последнее время Фрэнк понял, что бесконечная смена имен, лиц, тел, привычек утомила его так, будто он не по собственной воле, а под чьим-то давлением спешил от одной женщины к другой, из одного запутанного клубка отношений к другому. Женщина, о которой он сейчас вспоминал с благодарностью, оказалась подругой той самой жены дипломата и поклонницы дома «Torrente», что, впрочем, не смущало ни ее, ни Фрэнка. Как-то, после бурного соития, он в шутку заметил, что от ее пронзительных криков у него закладывает уши. Она моментально парировала: «В следующий раз заклеишь мне рот скотчем!» Но следующего раза так и не состоялось, так как на предложение встретиться телефонная трубка томно ответила ему: «Милый, я думаю, нам следует остановиться…» И снова он испытал огромное благодарное облегчение. А ведь любая другая из его женщин проглотила бы эту «шутку» спокойно…

И вот теперь у Фрэнка появилось ощущение, что ситуация повторяется в третий раз. Сколько бы ни было между ним и Шарлоттой непонимания и ссор, никогда он не испытывал такой ярости, такого неистового раздражения. Возможно, это и было начало конца. Недаром, глядя на ее склоненную стриженую голову, на кончик языка, время от времени медленно проползающий по верхней губе, он мысленно просмотрел весь фильм, отснятый на пленку его памяти, фильм под названием «Шарлотта». Возможно, в этой юной неопытной девушке уже достаточно мужества и силы, чтобы, почувствовав первое прохладное дуновение ветра, разом поставить последний титр: «FIN». При этой мысли Фрэнк почувствовал внезапную тоску – словно Шарлотта уже ушла, оставив его бесконечно просматривать одну и ту же видеокассету. Нет-нет, это не было началом конца, как вся их история не была очередным романом, увлекательным в начале и утомительным в конце. Шарлотта просто пугает его, это обычная женская уловка с собиранием вещей. Ведь сколько времени возится! Давно бы уже собралась, если бы…

Словно в ответ на его мысли, она появилась в дверях и, с трудом дотащив сумку до середины комнаты, села на диван.

– Будь любезен, вызови мне такси, – сказала она, не глядя на Фрэнка.

– Зачем? Я отвезу тебя, куда скажешь, – он все еще пытался относиться к этому, как к затянувшемуся женскому «фокусу».

Шарлотта скривилась.

– Нет уж! Я не хочу, чтобы ты знал, куда я еду, и потом доводил меня своими приходами… Впрочем, я и сама вызову.

Она поднялась, но Фрэнк одним прыжком настиг ее и преградил дорогу. Теперь ему стало ясно, что она не шутит, это не каприз и не временная мера, чтобы проучить его. Она бросает его! Впервые от него уходит женщина, которую он боится потерять! Его ярость вскинула голову, как притаившаяся кобра. Он вцепился в худенькие плечи…

Шарлотта в джинсовом наряде была очень похожа на мальчишку и дралась, словно мальчишка – ожесточенно и яростно. Бой был без правил. Она так страстно влепила Фрэнку между ног, что он взвыл и на мгновение выпустил ее. Но тут же догнал и сгреб в охапку. Она извивалась, брыкалась, лягалась, кусалась, но он все же удержал ее и, внеся в спальню, бросил на постель. Он стоял над ней, будто насильник, настигший свою жертву ночью в безлюдной местности, где можно даже не зажимать рот. Выбившись из сил, она вжалась в кровать и затихла, испуганно глядя, как стоящий над нею мужчина с незнакомым страшным лицом не спеша стаскивает с себя брюки.

– Не трогай меня, ублюдок! – взвизгнула она, но тут же осеклась, потому что незнакомец вдруг жутко осклабился.

Она метнулась было куда-то в сторону, но он поймал ее, больно схватив за волосы, и подмял под себя. Стащив с нее джинсы, он ногой откинул их на пол и рванул молнию на жилетке. Как ни старалась Шарлотта освободиться, как ни пробовала ударить, укусить, у нее ничего не выходило. Оба ее запястья крепко держала его рука, а тело было беспомощно распластано под навалившейся тяжестью… Плача от обиды и унижения, она впервые ощущала себя в таком полном подчинении у грубой мужской силы. И постепенно ее судорожные всхлипы превратились в полные мучительной страсти стоны, поразившие впервые воспользовавшегося женской слабостью Фрэнка.

Глава 7

Не было покоя и Рэю. Беспокойная натура вечно влекла его куда-то – к новым манящим перспективам. Он был похож на альпиниста, что, преодолев только половину подъема, вдруг с изумлением обнаруживает невдалеке другую вершину, гораздо выше, прекраснее, соблазнительнее и стремглав спускается вниз, чтобы отправиться к подножию новой высоты. Но и ее не успевает покорить, увлеченный уже новым видом, новой целью. У Рэя всегда наготове были наполеоновские планы, которые он никому не позволял критиковать, а каждую свою неудачу расценивал как знак свыше, как указание оглянуться вокруг и поискать более достойную цель.

Шлейф самых разнообразных видов деятельности тянулся за ним. После окончания университета Рэй занимался аудитом, и уже тогда начались его длительные поездки в другие города. Потом он с головой ушел в коммерцию, надеясь со временем открыть свое дело, но планы его менялись слишком часто… Что только не продавал он за эти годы! Автомобили и соли для ванн, надувные кровати и вновь входившие в моду женские чулки, посуду с антипригарным покрытием и всевозможные виды мебели – спальни и гостиные всех эпох, на любой вкус. Иногда ему приходилось начинать с должности рекламного агента, но, обладая коммерческой жилкой, Рэй быстро поднимался по служебной лестнице. За что бы он ни брался, все ему удавалось. Но каждый раз за пять минут до окончательной победы ему подворачивался вдруг такой шанс, который никак нельзя было упустить, какой бывает лишь раз в жизни, и он снова бросал все, пускаясь вдогонку за призрачной птицей удачи. Импульсивность и несдержанность Рэя привели к тому, что у него не осталось друзей. Не задерживались у него и деньги – сколько бы он ни зарабатывал, все быстро куда-то уходило: на подарки женщинам, на помощь родным, на собственные удовольствия. Он так и не приобрел своего жилья, снимая квартиры просторные, богато обставленные, в престижных районах или же тесные, с беднотой вокруг, за добрых полтора часа езды до центра – в зависимости от того, что мог себе позволить в тот или иной период жизни. Так же менялись его автомобили.

Порой, устраивая шикарную вечеринку, он начинал покровительственно похлопывать гостей по плечу и, подвыпив, пускаться в разглагольствования о таланте, который выпадает на долю одному из ста, а прочим приходится всю жизнь довольствоваться жалкой ролью рабочей пчелы. Естественно, это не встречало бурного восторга. Но он никогда никого не хотел обидеть, просто хамство было присуще его широкой натуре так же, как и щедрость.

Несмотря на постоянные перемены, кое-что в жизни Рэя все же оставалось неизменным. В Гринвилле ему всегда были рады мама, две сестры и племянница. Он приезжал к ним только тогда, когда бывал «на подъеме», привозил кучу подарков, сорил деньгами и неизменно одаривал каждого члена семьи довольно крупной суммой. Нередко за время своего пребывания в Гринвилле он тратил практически все, что у него было, но уезжал при этом чрезвычайно довольный собой. Вся семья гордилась им. Рэй давно уже решил, что ни мама, ни сестры не должны знать о его проблемах – для них он должен быть образцовым сыном и братом. Оставшийся без отца в возрасте пяти лет – тот ушел от матери Рэя к другой женщине – он был окружен заботой и лаской и рано научился ценить это. Чувство благодарности к матери и сестрам теплой волной омывало его сердце, когда неудачи, казалось, готовы были сломать его. Сознание того, что он огорчит маму, неприятно удивит сестер, подстегивало его к принятию смелых и иногда рискованных решений, большинство из которых оказывались удачными. Пропав из вида родственников на несколько долгих месяцев, Рэй вдруг сваливался, как снег на голову, сияющий и щедрый, и ни у кого не поворачивался язык упрекнуть его в том, что он заставил их волноваться. И кто бы из них мог подумать, что всего полгода назад этот самоуверенный и импозантный бизнесмен рыскал в поисках любого, самого скромного заработка! Удачливый умница Рэй – только таким знали его в родном городе.

И был лишь один человек, перед которым он мог предстать в любом состоянии и к которому чаще всего являлся в нерадостные моменты своей жизни… Этим человеком была Джуди.

Он возил ее в Гринвилл, подумывал даже поселить ее там, чтобы вся семья была в сборе. Но быстро понял, насколько ему это невыгодно. Пришлось бы выбирать: или надевать для жены ту же маску, что для матери и сестер, или раскрываться перед ними так же, как перед ней. К тому же между его родными и Джуди сразу возникло непонимание. Именно из-за различия тех ролей, что он играл в их жизни. Мать и сестры почувствовали, что Джуди недостаточно восхищается Рэем и даже с какой-то иронией относится к его словам. А Джуди с изумлением взирала на то обожание, которым его окружала семья. Это могло перерасти в конфликт, которого он не собирался допустить.

Он отвез Джуди обратно, и с тех пор идиллия, царившая в его взаимоотношениях с семьей, ничем не нарушалась. А Джуди было уготовано совсем иное.

Она стала для Рэя той отдушиной, без которой он уже не мог обходиться. Когда его дела шли в гору, он нечасто вспоминал о ней и редко приезжал – лишь время от времени звонил и успокаивал обещаниями скоро появиться. Иногда он посылал ей деньги, обычно это случалось на праздники – Джуди давно уже настояла на том, что будет брать у него деньги только тогда, когда они наконец станут жить вместе, а пока она сама в состоянии себя обеспечить. Слушая жалобы приятелей на непомерные запросы жен, Рэй не раз с гордостью говорил о ее независимости.

Он называл ее женой – возможно потому, что еще ни разу не встречал женщину, которая смогла бы привязать его к себе более, чем на полгода. Несколько лет назад он тратил немыслимые деньги на одну смешливую куколку, которая бесследно исчезла, как только его карьера сделала очередной виток и Рэй оказался в тяжелом нокауте. Казалось бы, он должен был переживать, но в нем даже не было злости на куколку – было лишь чувство неизбывной вины перед той, кому он нужен и без единой монеты в кармане. Тогда он вернулся к Джуди. Она, конечно, знала о куколке, но, как всегда, простила. Сколько клятв было дано им тогда и как легко они были потом забыты! И все же место Джуди ни разу не занял никто.

Что это было? Любовь? Рэй не лгал, говоря Джуди о любви. Он вообще редко прибегал к сознательной лжи. Когда нежность до краев заполняла его душу и грозила перелиться через край, он говорил: «Я люблю тебя». Он никогда не испытывал подобного чувства ни к кому другому и поэтому называл его любовью. Но Джуди изводила его ревностью, она завидовала той кукольной хохотушке, что сводила его с ума одним покачиванием бедер. Джуди тоже хотелось сводить его с ума, заставив забыть не только обо всех женщинах на свете, но даже о работе. Однако ее страсть не находила отклика, натыкаясь на сдержанность и внешнее безразличие Рэя. Только ссоры рождали бурю эмоций, и Джуди все чаще бессознательно искала повода для них. Дойдя до полного исступления, они расходились по разным комнатам, чтобы еще долгое время гневно щуриться в темноту и строить новые бесчисленные оскорбления, учитывающие все слабые места противника. Для каждого было очевидным, что больше они уже не смогут быть вместе, но прежде чем навеки вычеркнуть этого ненавистного человека из своей жизни, необходимо было высказать ему все, все!.. А следующим утром Рэй напряженно ждал знакомого звука: босая, Джуди тихонько пробирается к его постели, и он знает, как замирает сейчас ее сердце – от страха, что он оттолкнет ее…

В последнюю ссору, когда неведомо откуда взявшаяся бешеная ревность впервые вызвала у него желание причинить Джуди физическую боль, она утром не пришла к нему. Он впервые ударил ее, и она впервые не пришла. Многое в тот раз оказалось впервые. Никогда прежде он не бросался к ней сам – всегда лишь позволял прильнуть, зашептать на ухо примиряющие слова… И потом не сразу, а словно нехотя отвечал на ее ласки. Но в этот раз его просто бросило к ней, им побитой, им униженной. За какие-то несколько мгновений Рэй вдруг понял, сколько боли причинил ей за все прошедшие годы, – боли, несравнимой с той, что испытал он сам, узнав о ее измене. Но острое чувство раскаяния быстро прошло: Рэй ощутил, что вина может связать его по рукам и ногам, а этого он ужасно боялся. Ему казалось, что теперь он должен быть с ней, потому что виноват перед нею, потому что она слишком давно и слишком беззаветно любила его, потому что, не встреть Джуди его, возможно, она была бы счастлива, а значит, он должен сам постараться сделать ее счастливой.

Должен… Чувство долга по отношению к матери и сестрам присутствовало в Рэе, но оно не было основано на сознании своей вины, оттого не тяготило. Это было, скорее, приятное бремя ответственности. В случае же с Джуди это была долговая тюрьма, куда Рэю, как честному человеку, надлежало явиться самому. Никогда еще он не испытывал к ней такой нежности и никогда не чувствовал себя настолько загнанным в угол. Впервые он уезжал от нее, осознав, что не волен освободиться, что, выйдя за дверь и уехав куда угодно, все равно должен будет вернуться. Он привык считать себя абсолютно свободным человеком и вдруг в одночасье оказался пойман в ловушку, расставленную им же самим. Джуди не могла не ждать его. А он не мог не возвращаться.

Встреча с Норой помогла ему на какое-то время вновь почувствовать себя свободным, но как только он остался в Нью-Йорке один, чувство зависимости от собственной вины опять вернулось, и он перестал ему сопротивляться. Его тянуло в маленький курортный городок на побережье. Тянуло к Джуди. Но и не только к ней. Словно на карте военной операции, стрела, указывающая направление на юг, в самом пункте назначения вдруг раздваивалась, поражая сразу две цели. Первой была Джуди, а второй… Нора.

Мысль о Норе возвращала ему уверенность в свободе собственного выбора, к которой он привык. Этой женщине он ничего не был должен, он мог не бояться ее слез и гневных обвинений. Между ними не было никаких обязательств, не было щемящих душу воспоминаний.

Да, садясь в глубокое кресло и пристегивая ремни, Рэй летел к Джуди, чтобы попытаться исправить все ошибки, решить все вопросы. Но закрыв глаза, он представлял себе лишь загорелое тело Норы, обжигающее каждым своим прикосновением.

* * *

– Где ты была? – настороженно спросил Рэй, заметив, как радостно блестевшие глаза Джуди при виде его испуганно заметались.

– На работе. – Она сняла с плеча плетеную сумку и бросила ее в кресло.

– Что за работа? Ты вернулась к Спарку?

– Нет. Нашла кое-что совсем новое.

– И что же это такое? – Он ждал подробного отчета.

Они всегда рассказывали друг другу обо всем мало-мальски интересном, что произошло за время разлуки, с той поправкой, что Джуди было нечего скрывать от Рэя, а он корректировал свои рассказы, удаляя из них все женские имена, за исключением имен коллег и жен приятелей. Правда, обычно он слушал рассказы Джуди вполуха – ведь в ее жизни не происходило ничего нового, ничего, что могло бы его заинтересовать. Ну и что, что она встретила Стивена? Ну и что, что его жена ждет ребенка? А Джуди хотела дать понять Рэю, как ей не хватает друзей и как она завидует каждой беременной женщине, встреченной на улице. Она не могла сказать этого прямо, но надеялась, что, выслушав ее рассказ о встрече со Стивеном, Рэй сам все почувствует. Но он не понимал, он не слушал, он отмахивался. Однако новая работа – это стоило того, чтобы послушать.

Глаза Рэя вопрошающе смотрели на Джуди. Отчего она так смешалась? Что за работа, о которой нельзя сказать просто и прямо? А может, дело вовсе не в работе? Он внимательно оглядел Джуди. Длинное, жатого материала, облегающее черное платье без рукавов и крупной вязки накидка с бахромой – стиль семидесятых, так любимый ею и вновь входящий в моду. Босоножки на толстой подошве, плетеная сумка, накидка – все цвета слоновой кости. Вещи были новые и явно дорогие – за годы работы в рекламно-коммерческих компаниях он научился отличать оригинальные вещи от подделок.

– А ты, видно, неплохо зарабатываешь – смотрю, гардероб пополнился. Так что за работа?

Как этого давно не было – чтобы Рэй обратил внимание на то, что на ней надето! Но с какой иронией это произнесено! Чего это ты, мол, вырядилась? Джуди вдруг разозлилась. Да уж не для тебя, это точно!..

В последние дни они с Эмили обошли, кажется, все более или менее приличные магазины в центре. «Смена сезона предполагает смену наряда, – сказала Эмили. – Безусловно, можно сохранить свой стиль, но что-то новое все же должно появиться. Осень предлагает нам иные краски, чем лето. Осень навевает на нас совершенно иное настроение. Она приходит каждый год, но каждый раз она не та, что была в прошлом году. Другие листья опадают, другие дожди льют, и ветер иной. – Джуди разбирал смех. – Что вы смеетесь?! Конечно, я несу чушь. Но мне простительно: я стара, а с возрастом люди, уж поверьте мне, вовсе не умнеют…» В магазинах она выбирала кое-что и для себя, но в основном цепляла пальцем вешалку и принималась вертеть ее перед Джуди, совершенно так же, как это делала Джулия.

Таким образом гардероб Джуди действительно заметно пополнился новыми вещами, причем исключительно такими, какие носишь годами, и все не в силах с ними расстаться, словно с близкими друзьями. Правда, когда Джуди высказала эту мысль Эмили, та строго заметила: «Вещь – это только вещь, она не имеет души и привязываться к ней нельзя. От старых вещей надо избавляться. Для женщины это просто обязательно. Я же уже говорила: каждое время года требует обновления. Можно, конечно, зимой вытащить прошлогодний замызганный свитер, но куда приятнее купить новый. Вы даже не представляете, насколько иначе при этом воспринимается приход зимы. Вы словно приветствуете ее появление! А если в первый по-настоящему летний день вы наденете новый сарафан и пройдетесь в нем по набережной, разве ощущения будут те же, надень вы тот, что носили уже два лета подряд?» Перед столь убийственными аргументами Джуди, конечно, было не устоять.

– Э-эй, Джу! Да что с тобой?

Они сидели друг напротив друга. Джуди теребила бахрому накидки, а Рэй напряженно всматривался в ее лицо. Неподдельный интерес читался в его взгляде. Впервые Джуди встретила его не объятиями и не упреками, а вот так – словно они расстались сегодня утром. Словно она и не ждала его. А может, и вправду – не ждала? Джуди понимала его удивление, да и сама удивлялась себе: еще вчера она вопросительно поглядывала на молчавший телефон, а сейчас… Где обжигающая душу радость, отчего не пронзает тело ток, каким всегда ее било под взглядом Рэя?

– Что со мной? – рассеянно переспросила она. – Со мной все нормально.

– Нормально? – Брови Рэя взлетели вверх, но он сдержался: – Ты так и не сказала ничего о своей новой работе…

Она слегка усмехнулась, дав ему понять: она отлично понимает, что ему на самом деле кажется странным. Эта усмешка неприятно поразила его. Перед ним сидела другая женщина. Когда она успела так измениться? Или… что за игру она ведет, что за маску напялила на свое настоящее лицо?

– Меня наняли быть подругой у одной пожилой дамы, – наконец сказала Джуди.

Рэй рассмеялся. Смеялся он на редкость заразительно, Джуди никогда не могла удержаться, чтобы не последовать его примеру, и сейчас она тоже не смогла сдержать улыбку.

– Прости, но… что за ерунду ты только что произнесла?

– Разумеется, в подруги меня не нанимали… Но вышло именно так. В мои обязанности входит присматривать за семидесятипятилетней женщиной, у которой больное сердце.

– Так ты работаешь сиделкой?

– Нет, кем-то вроде компаньонки…

– Черт знает что! – начал терять терпение Рэй. – Чем ты, собственно, занимаешься?

– Мы беседуем, читаем, гуляем, катаемся на машине, делаем покупки.

– И это – работа?!

– Меня она устраивает.

– Еще бы! А что, эта дама одинока? Джуди вопросительно взглянула на Рэя.

– Если тебе платят просто за общение и раз вы, – он ухмыльнулся, – уже подруги, так может тебе и завещание светит?

– Можешь не рассчитывать! – Джуди резко встала.

– Я-то здесь при чем? Это тебе, может быть, повезет…

– У нее дочь, внучка, да еще и любимый зять в придачу.

– Ну и ладно. – Он сделал серьезное лицо и взял Джуди за руки. – Лучше скажи, ты что – совсем не рада мне? – В его голосе прозвучала нежность, от которой у нее мгновенно перехватило горло.

– Как ты можешь так говорить?

– Джуди… Джу…

Его губы были уже совсем близко, они жадно тянулись к ее губам. Электрический разряд наконец пронзил ее, не оставив и следа от недавнего равнодушия.

Давно уже им не было так хорошо друг с другом. Словно что-то вернулось, казалось бы, уже потерянное безвозвратно. И вдруг, когда трещина между ними грозила превратиться в пропасть, их бросило друг к другу, как когда-то, почти десять лет назад.

Они оказались тогда за одним столиком в университетском кафе. Джуди была со своей соседкой по комнате, хорошенькой и кокетливой. Рэй ждал кого-то и явно был недоволен тем, что они уселись за его столик. Он смотрел поверх их голов, а Линда постоянно шептала на ухо Джуди всякие глупости, и они обе хохотали. Джуди было неловко, она понимала, что парень принимает их смех на свой счет, но ничего с собой поделать не могла – подставляла ухо горячему шепоту Линды и зажимала рот ладонью. Рэй раз-другой взглянул на них, потом поморщился… Линда громко прыснула, заметив его гримасу, а Джуди стало вдруг настолько стыдно, что она густо покраснела и, вскочив, выбежала из кафе. Вечером Линда подняла на смех и ее, похваставшись тем, что познакомилась с парнем, сидевшим за их столиком. Он, кажется, ждал девушку, да так и не дождался – и решил утешиться новым знакомством. «Ну, а мне все равно! – заявила Линда. – Как познакомиться с красивым парнем – это не так уж и важно. Главное – во что ты сумеешь превратить знакомство! Кстати, он пригласил меня завтра после лекций прогуляться по парку и предложил взять с собой тебя. Пойдешь?»

Она отказалась, чем явно обрадовала Линду.

С этой прогулки Линда вернулась заполночь, когда Джуди уже давно тщетно пыталась заснуть. Линда шумно хлопнула дверью, споткнулась о коврик и громко чертыхнулась. Затем Джуди услышала, как она расстегнула застежки на туфлях, приоткрыла окно и чиркнула зажигалкой. Джуди чувствовала, что Линде не терпится изложить подробности свидания. Она щелчком отправила окурок в окно и тихонько позвала:

– Джуди…

Та не откликнулась.

Но потом ей вдруг почудился всхлип, за ним другой. Откинув одеяло, Джуди села в постели. Линда сидела на подоконнике и дрожащей рукой пыталась вытащить из пачки новую сигарету.

– Что с тобой? – спросила Джуди. – Ты решила выкурить всю пачку разом?

– Тебе-то что?!

– Да ничего… Просто завтра нам попадет за курение в комнате.

– Плевать!

– Как знаешь. – Джуди снова легла.

– Джу…

– Да? – Линда молчала. – Ну, что случилось? Я слышала, как ты хнычешь.

– Мужчины такие мерзавцы!

– Он тебя обидел?

– Не то слово!

Джуди встала и, завернувшись в одеяло, села рядом с Линдой на подоконник. Ей не хотелось слышать ничего плохого об этом парне, она давно замечала его, и чем-то он ей нравился.

– Ну? – спросила она, чувствуя, что Линде необходимо сочувствие.

Та провела ладонью по лицу, размазав по щеке тушь.

– Мы встретились, зашли в бар, выпили немного, а потом пошли гулять… – Она снова надолго умолкла.

– Ты можешь сказать толком: он что, приставал к тебе, да?

– Да. Но дело не в этом. Джуди поежилась.

– А в чем? Все зашло слишком далеко? – Линда не отвечала. – Ты хотела пофлиртовать, да? – Джуди уже с трудом сдерживала злость. – Обниматься, целоваться всю ночь… А вышло иначе.

Линда разрыдалась, и Джуди подумала, что она сама легко могла бы оказаться на ее месте! В чужих проблемах всегда отлично разбираешься, а в своих допускаешь ошибку за ошибкой… Разве она, Джуди, не пошла бы на свидание с таким парнем? Разве весь этот вечер не завидовала она Линде, которую пригласил красавец-старшекурсник?

– Нет, все не совсем так. Даже наоборот.

– То есть?

– Я этого хотела. А он…

Джуди вытаращила глаза:

– Так это ты к нему пристала? А он тебе отказал? Линда странно задергала головой – непонятно, утвердительно или отрицательно.

– Он предложил заглянуть к его другу, в дом сразу за парком… И я согласилась. Он… он так мне понравился, Джу! Потом… мы остались одни… Мы столько целовались – и в парке, и там… И я стала раздеваться, а он смотрел…

У Джуди перехватило дыхание, как в детстве, когда на экране кинотеатра бесконечно длился страстный поцелуй.

– Он смотрел, а сам так и не стал раздеваться. Это так унизительно – стоять совершенно голой перед одетым мужчиной! А потом он спросил, делаю ли я это за деньги или просто так…

– Дурак! – воскликнула Джуди.

– И… и как именно я это делаю.

– Что?!

– Он спросил: «И как же ты будешь меня обслуживать?»

– Мерзавец! Ну?..

– И все.

– Что «все»?

– Ну, он сгреб мои вещи, бросил их мне и велел убираться.

Джуди была ошеломлена.

– Ты понимаешь? – Линда снова закурила. – Он просто хотел меня унизить, еще в кафе поставил себе такую цель. Такое вот развлечение у мальчика.

– И он… больше ничего не сказал?

– Сказал… Он много чего наговорил, пока я одевалась! Обзывал меня и твердил, что из-за таких, как я, он больше вообще на женщин смотреть не может… – Она нахмурилась. – Слушай, а может, он импотент? – Джуди пожала плечами. – Или психопат, – задумчиво, словно ставя диагноз, добавила Линда. – Одно из двух.

– А скорее, и то, и другое, да? – не без иронии подсказала Джуди. Ее жалость куда-то подевалась, и только мысль о том, что Линда и без того получила чрезмерно жестокий урок, удерживала ее от явных насмешек.

– Возможно, – не почувствовала иронии Линда, – это шизофрения на почве ранней импотенции.

Она вдруг вся затряслась от смеха. Джуди удивленно смотрела на нее минуту-другую, а потом рассмеялась тоже.

Спустя полчаса обе уже спали, а утром стояли, опустив глаза, перед дежурным, выговаривавшим за курение в комнате, и уголки губ у обеих слегка подрагивали, словно всю прошлую ночь они веселились напропалую.

С тех пор Джуди почему-то на каждом шагу встречала Рэя. Он был большей частью довольно мрачен, и она сделала вывод, что он мрачный и жестокий тип. Окажись Джуди на месте Линды, она, наверное, поставила бы себе цель отомстить и строила бы бесконечные планы, представляя обидчика окровавленным, четвертованным… Но Линда, казалось, и думать забыла о своем неудачном любовном приключении. Правда, случайно сталкиваясь с Рэем, она опускала глаза и густо краснела. Он же не обращал на нее никакого внимания, зато внимательно смотрел на Джуди.

Однажды она наткнулась на его пристальный взгляд в магазине, куда зашла присмотреть себе джинсы. Она перебирала разложенные по полкам стопки, когда что-то заставило ее обернуться. У двери примерочной кабинки стоял Рэй, видимо, только что оттуда вышедший. На нем были джинсы с этикеткой, он хотел спросить мнение друга, со скукой посматривавшего в окно, но, заметив Джуди, не стал его окликать. Дождавшись момента, когда девушка почувствовала его взгляд и обернулась, Рэй приветственно взмахнул рукой и пошел к ней. Джуди не на шутку испугалась. Снова повернувшись к полкам, она вцепилась в джинсовую ткань.

– Девушка! – услышала она его голос совсем рядом, за спиной. – Я не знаю вашего имени…

– Джуди, – машинально ответила она, не поворачивая головы.

– Как вам кажется, Джуди, подходят ли мне эти джинсы?

Она медленно развернулась.

– Меня интересует, так сказать, женский взгляд…

– Женский взгляд? – зло переспросила она. – Мне казалось, вы ни во что не ставите женщин, и женское мнение не должно вас интересовать.

– А вы колючка, – мрачно произнес Рэй.

Она молчала и смотрела на него уже без тени смущения, и взгляд ее был полон нескрываемого презрения. В руках она держала какие-то джинсы, и весь ее вид демонстрировал, что она только того и ждет, когда Рэй отойдет от нее. Но он все стоял, бесцеремонно ее разглядывая. Постепенно лицо его просветлело, и вдруг он улыбнулся. От этой улыбки у Джуди внутри словно что-то оборвалось. Она просто погибла, увидев эту улыбку…

– Пожалуй, размер будет вам маловат, – кивнув на джинсы в ее руках, он отошел.

Джуди опустила глаза – джинсы, которые она держала, были детскими.

И Рэй приступил к осаде неприступной крепости. Джуди старалась не замечать его, не смотрела в его сторону, не отзывалась, когда он окликал ее, молча обходила, когда он пытался загородить ей дорогу. Она была уверена, что все его преследования – лишь изощренное издевательство. Их странные отношения стали предметом обсуждения университетских сплетниц, Линда насмешливо поглядывала на Джуди и о чем-то шепталась с сокурсницами – когда появлялась Джуди, они сразу же замолкали.

А Джуди… Она пыталась ненавидеть Рэя. Но, конечно, она уже была влюблена, и каждый ее день теперь начинался мыслями о нем: встретятся ли они сегодня, как он себя поведет, хватит ли ей сил не выдать своих чувств… Равнодушие и презрение были ее маской, но весь университет давно уже понял, что это маска, и только ждал момента, когда она, наконец, спадет. Так продолжалось почти весь учебный год, и на них уже перестали обращать внимание. История должна развиваться, иначе она становится неинтересной. И поэтому тот самый момент, которого жаждали любопытствующие, прошел незамеченным.

Однажды они оказались вместе на автобусной остановке: обоим нужно было в город. Джуди чуть было не развернулась, чтобы уйти, но остановила себя – какого черта, в конце концов! Ждать пришлось довольно долго, автобус, циркулировавший между городом и университетским комплексом, ходил не часто. Рэй смотрел на Джуди каким-то усталым, потухшим взглядом. У него все как-то не ладилось в последнее время, да еще эта девчонка, неизвестно чем его зацепившая…

Прошлым летом в нем проснулась жажда путешествий, он отправился колесить по соседним штатам и в одном маленьком городишке влюбился – впервые в жизни. Он застрял там на целый месяц. Он готов был уже бросить учебу, жениться и работать, чтобы обеспечить семью… Но на исходе этого безумного месяца, зайдя за своей девушкой, чтобы вместе отправиться на какую-то вечеринку, он ее не застал. Он обошел ее подруг, потом все бары и кафе. Затем вернулся к ее дому и стал ждать. Прождав до двух часов ночи, он решил, что это бессмысленно, но едва он успел отойти от дома, как из-за угла вывернул красный «порш» и, чуть не сбив Рэя, резко затормозил возле калитки. Одним прыжком Рэй оказался за ближайшим деревом. Высокий парень вышел из машины и, обойдя ее, открыл дверцу, а потом помог выбраться той девушке, которой Рэй собирался посвятить всего себя… А потом он обнял ее – так, как мог обнять только тот, кто уже обладал ею! Девушка рассмеялась низким счастливым смехом, и, услышав этот смех, Рэй выскочил из своего укрытия. Заорав: «Шлюха!», он побежал по улице прочь.

Еще несколько недель он наматывал километры, на день-два останавливаясь то тут, то там, и всюду выискивал глазами хорошенькое девичье личико, и вкладывал всю свою ненависть в ласковые слова, весь свой яд в обольстительную улыбку. Иногда он овладевал девушкой в машине, парке или на ее же постели («Тише, родительская спальня за стенкой!»), иногда же, доведя себя и свою жертву до исступления, вдруг в последний момент отрывал губы, убирал руки и долгим взглядом окидывал полуобнаженное, жаждущее тело. Он одевался и уходил, иногда молча, иногда наградив ошеломленную подружку званием шлюхи. Выражение лица девушки при этом нравилось ему даже больше, чем ее слезы, когда он после двухдневного романа садился в машину и насмешливо улыбался из окна: «Ты просто чудо, дорогая! Я завидую твоему будущему мужу!»

За одно лето Рэй приобрел опыт, который многие приобретают годами. Первая же боль научила его жестокости, которая приносила удовлетворение, но и опустошала душу. Он был неприятен сам себе, но остановиться не мог.

И вдруг появилась эта девушка с печальными глазами, такими наивными и одновременно такими мудрыми, словно их обладательница уже многое знала об этой жизни. Там, в кафе, она смеялась так же, как все эти пустоголовые девицы, но была первой, кто почувствовал его презрение и брезгливость, заставившие ее выскочить из-за стола. Он стал заигрывать с Линдой только из интереса – придет ли в парк ее подруга. Он был уверен, что придет, но ошибся.

Конечно, Рэй не был оригинален – если женщина демонстрировала ему свое безразличие, это задевало его. Тем более, что до сих пор ему никого не приходилось долго обхаживать. Поэтому он предполагал, что и Джуди не так равнодушна к нему, как пытается показать. И он поставил себе цель – доказать, что эта недотрога такая же доступная и легкомысленная, как и все, что до сих пор встречались на его пути. Но время шло, за несколько месяцев ничего не изменилось, и впору было уже признаваться в своем поражении… Однако Рэй не мог успокоиться. Ему было просто необходимо добиться ответной улыбки этой девушки, хотя бы улыбки…

На остановке Джуди сначала делала вид, что не замечает его, но это было уж очень глупо, и тогда она взглянула на него. В первый раз после встречи в магазине она смотрела прямо ему в глаза. Лицо его в этот раз отнюдь не сияло самодовольством, и он не показался Джуди таким уж красивым. Она слышала, что у него проблемы с учебой, что он повздорил с преподавателем и подрался с каким-то парнем, а все вместе это могло привести к исключению. И внезапно ей стало ужасно жаль его…

Она и сама не понимала, как он мог вызвать в ней такую сильную жалость. Но Рэй каким-то шестым чувством ощутил, что она взволнована. Ему очень хотелось подойти к ней, но он боялся, что она вновь оттолкнет его и это станет окончательным приговором.

Джуди заметила его растерянность. Где тот победоносный презрительный взгляд, где уверенность в своей неотразимости, которой прежде дышало каждое его движение?.. К остановке уже подъезжал автобус.

Первой в него вошла Джуди, затем Рэй. Немного поколебавшись, он сел рядом с девушкой, стараясь при этом не смотреть на нее. Так они и ехали, отвернувшись друг от друга, каждый сам по себе. И вдруг он почувствовал прикосновение ее плеча, а затем ощутил ее ладонь на своей руке. Его колено, на котором лежала рука, дрогнуло. Такого волнения он еще никогда не испытывал! Четверть часа назад Рэй хотел подойти к ней, но не решился, а теперь она сама, без слов, положила свою ладонь на его руку! Осторожно освободив руку, он переплел свои пальцы с пальцами девушки.

Они не расставались весь день, но в университетский городок вернулись порознь и скрывали свои отношения до самых каникул. А летом отправились путешествовать вдвоем.

Джуди спала, свернувшись теплым уютным клубком. Рэй полулежал, облокотившись на руку, и смотрел на нее. Давно он уже вот так не рассматривал ее. Обычно он засыпал первым… Но в эту ночь все было не так, как прежде, вернее, так, как прежде, но много лет назад, в первые несколько месяцев их совместной жизни. Сейчас ей, наверное, снились сны из их прошлого, а он не мог заснуть.

Сегодня, когда она вошла, он сразу почувствовал в ней что-то необычное, совсем новое, и потом это «что-то» не исчезло… Рэй подумал, что ее душа больше не распахнута для него. Хотя… он давно не присматривался к ней внимательно – эти взгляды лишь усиливали чувство его вины перед нею. Тогда, в прошлый приезд, когда Рэя гнала к Джуди бешеная ревность или оскорбленное самолюбие собственника, он был готов к тому, что может встретить совершенно чужую, уже не принадлежащую ему ни душой, ни телом женщину, и это предположение повергало его в яростное отчаяние. Но, несмотря ни на что, его встретила прежняя Джуди. А теперь… Да, в ней появилось что-то новое, но вместе с тем… Рэй вспомнил, как она вошла в комнату, вспомнил ее накидку, сумочку… И вернулся мыслями в то, соединившее их, лето.

Они тогда не так уж много повидали – только обе Каролины, Южную и Северную, это были их родные штаты. Само путешествие почти стерлось из памяти Рэя – ведь с тех пор он успел объехать чуть ли не всю страну. Они останавливались во всех сколько-нибудь примечательных городишках, а иногда оседали в номерах придорожных мотелей и день напролет занимались тем, что поедали чипсы, запивая их колой, прямо в постели, смотрели телевизор и любили, любили, любили друг друга… Они проехали по всему побережью и задержались в Чарльстоне.

Чарльстон! Рэй даже сел в постели. Плетеная сумочка, накидка с бахромой… И некий флер таинственности, первые шаги познания еще незнакомого мира, существующего рядом с тобой, но еще независимо от тебя, привкус морской соли на губах… По-настоящему он полюбил ее именно там, в Чарльстоне.

Чарльстон – город прошлого, консервативный, старомодно церемонный. В центре не найдешь ни одного строения моложе 1830 года – их запрещено сносить и даже нельзя менять их облик. Оттого этот город резко отличается от прочих старинных городов юга, сплошь осовременившихся. Когда здесь снимались «Унесенные ветром», даже не было необходимости строить декорации. Дух города под стать его архитектуре. Прямые спины, медлительное достоинство, вежливость и даже галантность присущи здесь практически всем, независимо от возраста и социальной принадлежности. Это город, который так и не сдался, это сам Юг, не покорившийся Северу. Только здесь можно встретить настоящих южан, прямых потомков тех, что когда-то ходили по этим улицам, жили в этих домах, а потом покинули их, оставив семьи, чтобы погибнуть, так и не согнув безукоризненно прямые спины. Чарльстонцы дружелюбны и гостеприимны, но, глядя на толпы туристов с севера, не произносят ли они про себя ненавистное слово «янки»?

Рэй сумел тогда ощутить своеобразие этого города, но он был обычным современным парнем, и история была для него всего лишь историей. Он и сам вырос в Гринвилле, где тоже полным-полно старинных зданий, о которых заботятся и которыми гордятся, но прошлое не волновало его и, уж во всяком случае, не трогало так, как трогало Джуди. Она же словно попала в родную стихию. Ее родной городок находился немногим выше по побережью, но он был лишь курортным местечком, какие можно встретить и в Виржинии, и во Флориде. Попав же в Чарльстон, она словно обрела саму себя. Приехав в майке и шортах, она, насмотревшись на здешние наряды, потащила Рэя по магазинам. С тех пор у нее появилась страсть к длинным, широким, развевающимся на ветру вещам. Сегодняшняя бахрома на накидке и плетеная сумочка напомнили Рэю ее тогдашние покупки. Особенно часто она надевала тем летом ярко-красный вышитый сарафан с бахромой, в котором присутствовали элементы костюма индейцев чероки.

Нарядившись в сарафан, Джуди вытаскивала любившего поваляться Рэя из постели, и они отправлялись на набережную Ист-Беттери, где магнолии и пальмы росли между особняками, помнящими еще блаженные времена гордого аристократического Юга. Двухъярусные открытые веранды особняков, обращенные к океану, вызывали у Джуди острую зависть к их обитателям. А Рэй смотрел на нее, и ему казалось, что она сама только что вышла из такого дома и сейчас сядет в карету, чтобы отправиться на маскарад и поразить всех смелостью своего наряда.

Ей удалось заразить не склонного к сентиментальности Рэя своей мечтой-воспоминанием о старом Юге. На рынке, где когда-то продавали чернокожих рабов, теперь толстые веселые негритянки торговали сувенирами. Представить их в качестве живого товара было невозможно, но расширенные глаза Джуди свидетельствовали о том, что ей это под силу. В какой-то момент Рэй испугался, как бы она не спустила все их деньги на эту ерунду, разложенную на длинных лотках: она переходила от одной торговки к другой, завороженно поглаживала пальцами разнообразные безделушки, приценивалась, примеряла… А он тенью следовал за ней, ощущая, что исчезни он сейчас, она этого и не заметит.

Тогда Джуди выбрала пару керамических бус и соломенную шляпу. Рэй удивился: оказывается, он это помнил!

Он вылез из постели. Искать пришлось довольно долго. До чего же Джуди неорганизованна! Почему бы не завести альбомы, не определить каждой фотографии свое место – нет, она предпочитает держать их в каких-то старых, рвущихся на сгибах папках… Наконец он выудил из одной папки несколько снимков и подсел к настольной лампе. Вот она, девушка в индейском сарафане, на шее – бусы, на голове – широкополая соломенная шляпа. Снимок был сделан на пляже Чарльстона. Ветер полощет сарафан и пытается унести шляпу, девушка придерживает ее рукой и, улыбаясь, смотрит куда-то далеко, мимо объектива… Ее рыжие волосы развеваются, кольцами закручиваясь вокруг полей шляпы…

Джуди почти не изменилась с тех пор, но девушка на фотографии показалась Рэю незнакомкой. Она и была для него незнакомкой тогда: принадлежа ему, она в то же время была настолько сама по себе, что Рэй готов был на какие угодно ухищрения, лишь бы заставить ее постоянно помнить о своем присутствии, подчинить ее. Все-таки он был слишком мужчиной, чтобы допустить, что он сам может подчиниться женщине и смотреть на мир ее глазами. А между тем происходило именно так: он приспосабливался к ней, а не она к нему. Он начинал злиться – возможно, это и определило все их будущие отношения.

Рэй был уверен, что в отношениях двоих людей один всегда подчиняет себе другого и иначе быть не может. И он пытался укротить ее: угадывая ее желания и устремления, осознанно поступал в разрез с ними, убеждая Джуди в том, что его решение правильно. Он хотел остаться собой и обладать женщиной, которую любил. И он остался собой, он обладал ею, но он сломал ее, изменил до неузнаваемости, а потом успел забыть, за что полюбил и какой она когда-то была!

Он перебирал фотографии, хранившие воспоминания о том лете, о том счастье. Вот Джуди, присев на корточки, пытается поймать что-то на песке – отлив оставил на мелководье маленьких крабов, и они ковыляют, пытаясь добраться до воды, – лови, Джу, будет, чем поужинать! А вот она на горе Чимни в Аппалачах: снова в том же сарафане, с заплетенными по-индейски, в тугие косы, волосами. Рэй ужасно устал, взбираясь на эту гору по деревянным ступенькам, а на вершине их поджидал ветер, сорвавший с него бейсболку. «Не переживай, Рэй! – она тебе все равно не шла!» Каньоны, горы, заросшие рододендронами и дикими азалиями, широкие луга… От фантастической красоты захватывало дух, и Джуди была просто вне себя от восторга. Ему стоило немалого труда, чтобы увести ее оттуда.

А вот снимок, где они вместе, – кто-то из туристов снял их на фоне дворца Вандербильтов. Рэй, как обычно, в джинсах и клетчатой рубашке, а Джуди вся в белом, словно невеста: длинная юбка, полупрозрачная блуза, туфли на высоких каблуках и шляпа в стиле «ретро», круглая, почти без полей, с небольшим цветком сбоку. Он уже забыл, что она бывала и такой тоже…

Последняя фотография напомнила Рэю о пристрастии Джуди к вязаным вещам. Он вспомнил, как неловко себя чувствовал, когда ловил удивленные взгляды окружающих: еще бы, ведь в тридцатиградусную жару Джуди напялила на себя вязаный, под горло, свитер да еще сверху накинула неимоверной длины шарф, а на голову – такого же рисунка шапочку. Широкие полотняные штаны, кеды на ногах, серый шарф, где-то у самого пола заканчивающийся широкой полосой шахматного рисунка и обрамленный опять-таки бахромой – это она на пороге паба, с огромной кружкой в руках! Это был даже не паб, а заведение в стиле старых салунов: некрашеные деревяшки, ковбойская одежда, развешанная по стенам, тут же большое деревянное колесо, снятое с какой-то видавшей виды телеги. Маленькая пивоварня достойна всяких похвал! Рэй вообще был любителем пива, но, надо сказать, мало где пил его в таких количествах и с таким удовольствием. Местное бочковое отменно, но и бутылочное Palmetto весьма недурно. Ну и напились они в том салуне на Кинг-стрит в Чарльстоне! Рэй никогда больше не видел Джуди такой пьяной и такой обворожительной. Она наступала на свой шарф и чертыхалась, поедая огромные креветки и свиные ножки в остром соусе, – типичную южную еду, к которой она привыкла с детства и которую обожала… В тот вечер Джуди была разбитной девчонкой, получающей удовольствие от того, что она шокирует окружающих. Какой разной она бывала в то время, непредсказуемой, попеременно то веселой, то грустной.

Рэй положил фотографии обратно в папку и выключил свет. Джуди спала, не меняя положения. Ему не угадать ее сны, не понять ее желания. Он смял ее жизнь, как лист бумаги, но не сумел прочитать знаки, запечатленные на нем. Неизвестно, что более мучительно: чувство вины за то, что он испортил так красиво начинавшуюся историю, или внезапное осознание того, что все как раз наоборот, – ничего он не смог уничтожить, не смог сломать и подчинить себе… Он по-прежнему не властен над ее душой.

Рэй лег рядом с Джуди и погладил ее по голове. Ужасная тоска давила его грудь, рука лежала на ее голове, и он не убирал ее…

Когда Джуди проснулась, то, еще не открыв глаза, ощутила непонятную тяжесть. Рэй спал, его лицо было совсем рядом. Она так привыкла к тому, что он отворачивается от нее, и, засыпая и просыпаясь, она видит лишь его спину…

Она долго еще лежала, разглядывая его лицо. Вот оно, счастье, о котором она так мечтала. Но рука Рэя все-таки была довольно тяжелой, и ей было неудобно. Она осторожно освободилась. Рэй не проснулся, но, потревоженный, потянулся во сне и, перевернувшись, устроился в привычной для него позе. Джуди улыбнулась и, накинув халат, отправилась готовить завтрак.

Проспав до полудня, Рэй, наконец, заставил себя подняться. Стоя под душем, он бегло перебрал свои ночные воспоминания и мысли и пришел к выводу, что они абсолютно бесполезны. К чему это самокопание? Что сделано, то сделано, ничего уже не изменить. Джуди – раскрытая и прочитанная книга. Вот сейчас она возится на кухне, хочет порадовать его чем-нибудь вкусным, а потом будет смотреть, как он ест, слушать его рассказы, и взгляд ее будет сиять любовью и счастьем. Когда-то, в Чарльстоне, он смотрел, как она макает копченую свиную ножку в соус и с наслаждением отправляет в рот, он следил за ее движениями, а она о чем-то болтала, время от времени облизывая губы. Но это было так давно, с тех пор все изменилось, они поменялись ролями, и его это вполне устраивает. Ну, разве она не счастлива? Ведь он всегда возвращается, ведь он любит ее. Чего еще может желать женщина? Смутно Рэй чувствовал, что лукавит сам с собой, что и его вовсе не радует то, что прошлого не вернуть, но эти мысли только бередили душу, и он гнал их от себя.

Джуди что-то пекла. Руки ее были перепачканы мукой, и она расставила их в стороны, чтобы не испачкать Рэя. Поцелуй был по-домашнему быстрым и нежным. Рэй сел на стул и стал наблюдать, как Джуди раскатывает тесто и нарезает его небольшими кусочками. Стол был уставлен маленькими плошками с тертым сыром, луком и мелко нарубленными яйцами.

– Что ты готовишь? – спросил Рэй, схватив пальцами горстку сыра и отправив ее в рот.

– Ну, Рэй! – Джуди погрозила ему пальцем. – Это тортильяс.

– Мексика?

– Да.

– Должно быть вкусно. – Он откинулся на стуле и направил взгляд в потолок: – Мексика! Там я еще не был, а ведь это так близко, просто рукой подать.

– Ты много где еще не был…

– Да, ты права. Штаты объехал почти все, немного Канаду, вот и все, пожалуй… Слушай, давай съездим в Мексику!

Она взглянула на него непонимающим взглядом:

– Ты хочешь ехать со мной?

– Да, а почему тебя это удивляет?

– Ты никогда не звал меня с собой.

– Неправда, разве мы не путешествовали с тобой по южным штатам?

– Ну, сто миль от дома – это не путешествие! Да и потом, это было так давно. С тех пор ты ни разу не изъявил желания видеть меня рядом в своих странствиях.

– Потому что речь шла о работе. А сейчас я предлагаю отправиться в Мексику просто так, отдохнуть, посмотреть… Поесть острую еду, которую ты так любишь, попить текилу…

– Ты еще помнишь, что я люблю?

– Джуди! Ну зачем ты так?

Рэй сдвинул брови. Что, наконец, происходит? Вместо того, чтобы прыгать от восторга и бежать собирать вещи, она препирается с ним! Нет, это невозможно, она неисправима! Все ведь хорошо, он хочет начать исправлять свои ошибки, он осознал свою вину и пытается вернуть хоть что-то из утраченного. Неужели это нужно объяснять? Разве чуткая умная женщина не способна сама понять, что им движет?

Она посыпала шарики тортильяс сыром и не смотрела на Рэя. Она ведь готовила для него, хотела ему угодить. Но при этом в ней было что-то совсем чужое, почти враждебное.

– Джуди! – Рэй понял, что нужно все же сказать что-то главное. Ведь женщинам всегда нужны слова – так уж они устроены! – Джуди, что происходит? Ты не представляешь, сколько я передумал в последнее время…

– Только в последнее?

– Не перебивай, пожалуйста, – начиная раздражаться, попросил он. – Как ты любишь все портить своим ехидством! Я знаю, что виноват перед тобой, ты вправе на меня сердиться. Наша жизнь совершенно не похожа на нормальную семейную жизнь, но… такой уж я человек, что делать?.. – Джуди молчала и по-прежнему не смотрела на него, но движения ее рук замедлились. – Мы измучили друг друга, Джу, пора остановиться и попробовать что-то изменить. Я знаю, что, будь у нас все хорошо, ты не стала бы изменять мне…

– А я тебе и не изменяла, – сказала она.

– Не перебивай! Мне совершенно неинтересно, что было, а чего не было! Ты прощала мне, и я готов простить тебе…

Она поглядела на него исподлобья, но промолчала.

– Я сегодня рассматривал наши старые фотографии и вспоминал, как мы были счастливы. И думаю, даже уверен в том, что мы можем быть счастливы и теперь.

– Сколько ни склеивай разбитую чашку, Рэй, она не станет целой.

Что она хочет сказать этой банальностью? Ведь этой ночью им было так хорошо…

– Но ведь сегодня ночью тебе было хорошо? Ты же любишь меня?

– Да. Да. – Джуди села и сложила белые, словно в перчатках, кисти рук на коленях. – Я очень люблю тебя, Рэй, не меньше, чем все эти годы, но… но я тебе больше не верю.

– То есть?

– Не верю в твое раскаяние, не верю ласковым словам, на которые ты был щедр вчера, и не верю в то, что что-то может измениться…

– Джуди, Джуди… – Он опустился перед ней на колени и уткнулся лицом в ее руки. – Прошу тебя, поверь, поверь в последний раз… Я сам устал от этих скитаний, от этих вечных перемен. Должно быть, я, наконец, повзрослел.

– Да, наверное.

– Давай съездим в, Мексику, отдохнем, а потом подумаем, где и как нам жить. Твое слово будет решающим, обещаю. Я знаю, что я совсем не прислушивался к твоему мнению… Просто привык решать все сам. Но это и твоя жизнь, и если ты с чем-то не согласишься, я не буду настаивать. Можно остаться здесь, можно уехать в Гринвилл или куда угодно, можем даже в Нью-Йорк перебраться, если тебе надоело захолустье.

– Это слишком далеко и, наверное, там слишком шумно…

– Боже мой! – воскликнул он и вскинул голову: – Подумать только, ты ведь еще ни разу не была в Нью-Йорке! С ума сойти!

Джуди, глядя на него, засмеялась.

– Что тут смешного? – обиделся Рэй.

– Столько пафоса, и при этом нос в муке.

Рэй провел рукой по носу и тоже улыбнулся.

– С тобой просто невозможно разговаривать! Любой серьезный разговор превращается черт знает во что… – пробормотал он недовольно.

– Я-то здесь при чем? Это твой нос… – Она мазнула по его носу пальцем и опять расхохоталась.

– Ах, так! – закричал Рэй и, вскочив, запустил руку в пакет с мукой, стоявший на столе.

– Не надо! – завизжала Джуди, но на нее уже сыпался белый сухой дождь… – Она схватила пакет и бросилась за выскочившим из кухни Рэем.

Они носились по квартире, выхватывая друг у друга пакет и осыпая друг друга мукой, пока Джуди, споткнувшись о подставленную Рэем ногу, не упала на еще не убранную постель. Рэй прыгнул на нее и, зажав так, что она не могла двигаться, залез одной рукой в пакет…

– Рэй! Нет! – закричала она и принялась извиваться и брыкаться изо всех сил.

Но он уже успел набрать пригоршню муки…

– Закрой глазки, хулиганка…

– Отстань! – со смехом Джуди зажмурилась и снова попыталась вырваться.

Рэй старательно размазал муку по ее лицу, и оно напомнило ему маску театра кабуки. Это показалось ему невероятно возбуждающим…

– Что, что ты делаешь? – Джуди давилась от хохота: Рэй, распахнув ее халатик, посыпал ее тело мукой.

– Прощайте, тортильяс! – сказал он, отбрасывая прочь пустой пакет.

– Ты ненормальный! – белыми губами произнесла Джуди.

– Просто хочу попробовать кое-что повкуснее твоих мексиканских пирожков…

По всей комнате летала белая пыль, и чувственные стоны перемежались громким чиханием и хохотом.

– Однако, какая гадость! – Серые катыши смывались с трудом. – Теперь придется тебе самому о себе позаботиться. Обжарь то, что я успела приготовить, слышишь?

– Угу. А ты?

– Я что-нибудь перехвачу по дороге. Я еще ни разу к ней не опаздывала!

– Но вы же подруги… – съехидничал Рэй.

Джуди промолчала.

Она обмоталась полотенцем и побежала одеваться. Рэй залез в душ и стал смывать с себя то, во что превратилась мука. Потом еще придется пылесосить комнату, иначе поваляться ему сегодня не удастся. Но все же это было восхитительно! Ничего подобного они ни разу не проделывали. Эксперименты в основном проводились с другими женщинами. С женой все должно было быть чинно. Оказывается, он зря в постели с нею строил из себя пуританина. В Джуди столько задора и веселья! Да, это все та же девчонка, что дерзила ему когда-то, что чертыхалась, наступая на свой шарф, и глушила пиво кружку за кружкой, стараясь не отстать от него…

Глава 8

Джуди запаздывала. Эмили снова собиралась пройтись с ней по магазинам. Она отлично понимала, что уже дважды поставила свою «служащую» в довольно щекотливое положение: всячески убеждала в необходимости приобрести вещь, при виде которой – Эмили была очень внимательна! – у Джуди загорались глаза, а потом доставала бумажник и оплачивала свои и ее покупки. Протесты Джуди не принимались: «В счет вашей зарплаты, дорогая…»

Эмили взглянула на часы: полчаса, это уже непонятно… Зазвонил телефон. Неужели она не придет? Такого еще ни разу не случалось, но ведь всякое может произойти. Эмили спустилась вниз и почти подбежала к телефону.

– Джуди?.. Ах, это ты, Нора… Нет, ничего, просто она немного опаздывает. Что? Позволь мне решать, что позволительно, а что нет. Перестань, пожалуйста, ты звонишь, чтобы повздорить? Как Никки? Почему же, меня это очень интересует… Хорошо, я перезвоню ей сама. Нора! Ты, кажется, не в духе, так какого же черта… Извини, сорвалось. Но, действительно, лучше уж совсем не звонить, чем так… А, ты говорила с Бертой… И что из того, что мы ездим на пляж? Ах, не в моем возрасте! Ну, спасибо, милая… Для перемен подходит любой возраст, у тебя еще будет возможность понять это…Нора! Тебе напомнить, что доктор велел мне беречь нервы? Да, Джуди обо мне позаботится… А ты хотела бы, чтобы престарелую зануду обхаживали даром?

В этот момент раздался звонок в дверь. Быстро распрощавшись с дочерью, Эмили открыла: на пороге стояла Джуди.

– Что это с вами? Отчего вы так покраснели?! – воскликнула Эмили и тут же осеклась: она поняла, что, подходя к двери, Джуди могла расслышать последние фразы…

– Я опоздала…

– Боже мой, это такие мелочи! Нам некуда торопиться. К тому же обычно вы пунктуальны, а иногда позволительно изменить своим привычкам. Ну, проходите же!

Обеим было неловко: Эмили оттого, что она не была уверена, не слышала ли Джуди ее слов, а Джуди оттого, что она их действительно слышала…

– Ну, мы едем? – Эмили была уже одета.

– Я бы хотела попросить вас отложить эту поездку.

– А что такое? – Эмили внимательно посмотрела на Джуди. – Что-нибудь случилось? Вы как-то необычно выглядите сегодня… Хотя я не берусь сказать, в чем это выражается.

Джуди смущенно улыбнулась и потупила взгляд:

– Ко мне приехал муж.

– Муж? – Брови Эмили взлетели вверх. – Так вы замужем?

– Да, – Джуди пожала плечами.

– Я и не знала, вы мне никогда не говорили… Но тогда понятно, что с вами сегодня!

Казалось, Эмили была не в восторге оттого, что Джуди замужем.

– Так что же вы? Нужно было позвонить и сказать, что сегодня мы не увидимся. Мужчины страшно эгоистичны, они требуют внимания…

– Работа есть работа, – почти перебила ее Джуди. По лицу Эмили пронеслась тень. Значит, она слышала слова про заботу по найму!

– Ну, зачем вы так? – пробормотала Эмили и вдруг схватила Джуди за руку: – Раз вы все же пришли, идемте, расскажите мне про мужа.

– Про мужа? Но зачем?!

Однако Эмили уже увлекала ее за собой в библиотеку. Они сели в кресла, и пожилая женщина с интересом уставилась на Джуди.

– Что же вы молчите? – спросила она.

«Иногда она бывает несносной! – подумала Джуди. – В конце концов, я только работаю у нее, почему я должна еще и посвящать ее в свою личную жизнь? Или это тоже входит в мои обязанности?»

Эмили вглядывалась в ее лицо своим бесцеремонно-пристальным взглядом. А что, если она способна читать мысли? Пожалуй, Джуди бы не удивилась!

Наконец Эмили отвела взгляд и откинулась на спинку кресла.

– Как я вас понимаю, если б вы знали! – тихо и медленно проговорила она. – Вам хочется сейчас побежать обратно, к нему, а я бесцеремонно вцепилась… – Она жестом остановила порывавшуюся что-то возразить Джуди. – Нет-нет, я знаю, что это так, и вы меня не переубедите. Конечно, жены не так уж часто рвутся к мужьям, но ваши глаза выдают вас. Вы влюблены в своего мужа… Давно вы женаты?

– Мы не оформляли наших отношений…

– Ну, это в наше время не так уж важно…

– Почти девять лет.

– Девять? – Эмили словно задумалась о чем-то. – Это много. Опасный срок.

– То есть? – Джуди почувствовала какой-то подвох.

Эмили встала и подошла к окну.

– Я знаю, вам сегодня в тягость мое общество…

– Вовсе нет!..

– Но потерпите немного… Перед вашим приходом я говорила с дочерью… Общение с ней всегда несколько выбивает меня из колеи, так что… я сейчас нуждаюсь в вас.

Джуди напряглась. При всей близости отношений они все же никогда не переступали определенной черты и не касались щекотливых тем. Их разговоры в основном носили отвлеченный характер, но сегодня Эмили сначала попыталась вызвать Джуди на откровенность, а теперь, кажется, собирается откровенничать сама.

– Вы так насторожились, когда я сказала, что девять лет – опасный срок… Это ерунда, конечно, – Эмили не оборачивалась, и голос ее звучал глухо, – но… Вы ведь понимаете, любая мать переживает за свое дитя. Моя дочь прожила в браке девять лет, и мне уже стало казаться, что, несмотря на всю сложность ее взаимоотношений с мужем, срок этот довольно внушителен. Не понимаю, почему я так решила, ведь сама я прожила с первым мужем гораздо дольше, и все же…

Она замолчала и вернулась в свое кресло. Лицо ее в считанные минуты осунулось и постарело.

– Дело в том, что я очень привязалась к зятю, он стал мне даже ближе дочери, намного ближе… Они жили сначала у меня, потом перебрались в Нью-Йорк. Нора объясняла переезд тем, что ей не хватает пространства, она задыхается в этом захолустье и здесь ей нечем заняться. Но на самом деле она просто ревновала ко мне Фрэнка, а возможно, и меня к нему тоже. Нора – собственница, если человек не принадлежит ей одной с ног до головы, она готова его возненавидеть так же сильно, как еще вчера любила.

– Но ведь это совершенно нереальное желание… – успела заметить Джуди.

– Отчего же? – с неожиданным раздражением ответила Эмили. – Отец Норы, например, принадлежит ей одной, потому что никому больше не нужен, а сам он вообще ни в ком не нуждается! Правда, он давно уже мертв.

Несколько озадаченная, Джуди промолчала.

– Так вот… У Норы с Фрэнком были непростые отношения, они совершенно не подходили друг другу… Вы с мужем, надеюсь, подходите друг другу? – Джуди не нашлась, что ответить. – Впрочем, это не всегда можно проанализировать, – словно и не заметив ее молчания, продолжала Эмили, – тем более, когда влюблен. Вы бы привели его сюда, познакомили бы нас – со стороны видно лучше.

Вид у Джуди был совершенно ошалелый. Эмили улыбнулась.

– Я шокирую вас своей бесцеремонностью? Не обращайте на меня внимания. Просто за то время, что вы у меня… работаете, я к вам очень привязалась, вы не безразличны мне. А старые люди имеют обыкновение печься о своих любимцах, знаете ли, поучать их, давать не нужные советы… Развод Норы и Фрэнка причинил мне настоящую боль, хотя я всегда была уверена, что им не следует жить вместе. Теперь я рада, что это произошло, только жаль, что внучка смотрит на все глазами своей матери и не желает общаться с отцом. Я, конечно, не пытаюсь ее переубедить… К чему я, собственно, все это говорю? – вдруг остановила она сама себя и провела ладонью по лбу. – Просто вы меня удивили тем, что вы, оказывается, не одиноки.

– А я выгляжу… одинокой женщиной? – спросила Джуди.

– Если честно, то да, – Эмили посмотрела ей прямо в глаза. – А если не одинокой, то… – она замолчала.

– Продолжайте, прошу вас!

– То несчастливой в любви.

– Вот как! – только и смогла сказать Джуди.

– Но сегодня вы выглядите совсем иначе! Видимо, у вас просто не все безоблачно… Наверное, был трудный период в отношениях, а теперь все налаживается…

Эмили не отрывала пытливого взгляда от лица Джуди, но та смотрела в сторону и молчала, предоставляя Эмили строить предположения.

– Кажется, я становлюсь бестактной до безобразия. Простите меня, если можете!

Джуди выдавила из себя улыбку:

– Ничего страшного. У нас действительно не все просто. – Ей было трудно говорить, но она чувствовала, что Эмили действительно движет не просто праздное любопытство. – Мне даже стало казаться, что все кончено.

– Я чувствовала, что вас что-то гложет…

– Да?

– Хотя вы, безусловно, умеете владеть собой. Но теперь… – напомнила она Джуди.

– Да, теперь, кажется, у нас появился шанс. Во всяком случае, мне хочется в это верить.

– Дай Бог, – задумчиво проговорила Эмили.

Она внезапно поднялась и без слов вышла. Джуди осталась сидеть в библиотеке. Она привыкла к тому, что Эмили может вот так, без всяких объяснений, удалиться, и уже не удивлялась этому. Через несколько минут пожилая женщина вернулась, держа в руках альбом с фотографиями. «Надо бы и мне завести наконец альбом», – подумала Джуди.

– Раз уж я упомянула то время, когда Нора с Фрэнком жили здесь… – Эмили положила альбом на колени Джуди, а сама встала за ее спиной. – Это свадьба: Нора, естественно, устроила все на широкую ногу. Она здесь довольно мила, не правда ли? И платье подобрано со вкусом, хотя я бы предпочла что-нибудь более скромное. Это она незадолго до родов. А вот Никки – здесь ей не более четырех недель… А это Фрэнк учит ее ходить…

Джуди хотелось захлопнуть альбом… Чужое счастье – или, по крайней мере, видимость его – уместившееся в одном альбоме. Словно фотография улыбающегося человека, молодого, полного сил, о котором знаешь, что он давно уже состарился, превратился в безобразного ворчливого старика и… и умер. Зять Эмили кого-то напоминал Джуди, но она не могла вспомнить кого.

– А это уже в Нью-Йорке, после развода. Видите, фотография обрезана – это Нора решила удивить меня выбором нового спутника жизни… Впрочем, у нее это не получилось – я всегда ждала от нее что-нибудь в таком духе… Спортсмен какой-то… Но обрезала она ее сама, когда перекинулась на кого-то другого. А вот – я очень люблю этот снимок! – Фрэнк уже в Париже, он прислал мне эту фотографию, когда мы только-только восстановили наше общение. Мне ведь пришлось, знаете ли, из чувства приличия разорвать с ним отношения. Слава Богу, что потом он позвонил мне…

Эмили явно хотелось пуститься в подробные воспоминания, но Джуди рассеянно кивала, не проявляя особого интереса, и Эмили останавливала себя.

– Хорош, правда? – спросила она, заметив, что Джуди как-то особенно долго и пристально рассматривает парижскую фотографию Фрэнка. – Надо сказать, что он принадлежит к тем мужчинам, которых годы только красят… Что с вами, Джуди? Вы сегодня без конца краснеете…

Джуди закрыла альбом:

– Ваш зять напомнил мне одного человека… Из прошлого, – солгала она.

Эмили лукаво улыбнулась:

– А я уж подумала, что вы знакомы…

Джуди отрицательно помотала головой:

– Нет-нет, но он очень похож на…

– Вашу первую любовь? – подсказала Эмили. – Что ж, в юности у вас был неплохой вкус. А ваш муж красив?

– Да.

– Впрочем, что это я спрашиваю, вы ведь все равно не объективны. Надеюсь, когда-нибудь я сумею составить собственное мнение. Ну, не смущайтесь так, дорогая! Я сегодня все время ставлю вас в неловкое положение… Что ж, пора возвращать вас вашему супругу. Жду вас послезавтра, мы все же должны отправиться за покупками. Мне необходим новый чайный сервиз: Берта умудрилась разбить две чашки за одну неделю! Так вы составите мне компанию?

– Да-да, конечно.

– Как это вы не добавили: «Это моя работа»? – Эмили улыбнулась. – Я бы не хотела, чтобы вы воспринимали наше общение только как работу…Нет-нет, – остановила она пытавшуюся что-то сказать Джуди, – не надо ничего говорить. Я и так все знаю. Идите, на сегодня вы выполнили свои обязанности.

Они обменялись улыбками, Джуди вышла, а Эмили открыла последнюю страницу альбома и вгляделась в лицо своего зятя.

– А ты еще способен вгонять девушек в краску, – сказала она фотографии и щелкнула по ней пальцем.

Эмили никогда не видела Рэя, не знала истории Джуди, но чувство беспокойства не отпускало ее. У них появился шанс! Что за ерунда! Сколько боли в глазах Джуди, боли, осевшей на их дне навсегда… Куда ее деть? Телесные раны заживают, оставляя рубцы и шрамы. Душевные же внешне могут исчезнуть бесследно, но на самом деле каждая из них неизлечима: рано или поздно какая-нибудь мелочь напомнит, воскресит, и сердце зайдется от невыносимой пронзительной боли.

Конечно, любая семья не застрахована от размолвок и ссор. С годами чувства притупляются, и самый близкий человек способен надоесть так, что порой кажется: любовь прошла бесследно. И тогда нужна встряска, необходима готовность пойти на риск, чтобы разобраться в себе, чтобы сжечь мосты или обрести тот самый, последний шанс.

Но нет, тут другое… Джуди горит, она пылает страшным и прекрасным огнем, что не признает компромиссов, не дает никаких шансов, тем огнем, который способен лишь сжечь дотла того, кто однажды поддался ему. Из этого огня человека необходимо выхватить, иначе конец предрешен. И у Фрэнка блестели глаза, когда он приехал сюда со своей юной француженкой. Его охватило то же пламя, что, видимо, уже много лет подряд сжигает Джуди, невиданный фейерверк, имя которому – страсть. Эмили пыталась спасти Фрэнка… Но ее позиция была слишком уязвимой, ведь как никак она была лишь бывшей тещей Фрэнка. К тому же Фрэнк и сам достаточно силен. А Джуди…

Когда-то всю жизнь Эмили взорвал подобный фейерверк. Пятнадцати лет отроду она встретила мужчину, который спустя три года стал ее мужем и с которым она прожила девятнадцать лет. Они любили друг друга, почти не ссорились, потому что муж обладал мягким характером и терпеливо сносил взбалмошный и властный нрав Эмили, и были счастливы. Так, наверное, и прожили бы до самой старости, но прирожденная страстность натуры Эмили рано или поздно должна была заявить о себе.

Ей было в ту пору тридцать семь, но выглядела она настолько молодо, что многие недавние знакомые считали, что у них с мужем значительная разница в возрасте, а он был старше ее всего-то на пять лет. Она была очень красива, на нехватку поклонников жаловаться не приходилось. Иногда Эмили дарила небрежный поцелуй какому-нибудь особенно настойчивому ухажеру, но ни разу не позволила себе ничего большего. Она была примерной женой, у нее была безукоризненная репутация. Даже что-то пуританское проскальзывало в ее суждениях – аристократическое южное воспитание давало себя знать. Свой темперамент Эмили зажала в тиски суровой морали, как ее прабабушка затягивала в корсет свою талию. Она была образованной рафинированной дамой, женой хорошо известного в научных кругах биолога.

И вот женщина, которая еще вчера дорожила своей незапятнанной репутацией и оберегала покой супруга, забывает обо всем на свете и становится притчей во языцех у всего города…

Она влюбилась. Нельзя сказать, что Эмили не любила мужа. Она испытывала к нему безграничную нежность, она ценила и понимала его, он был ей близок, как никто… Она любила его, но это чувство было ей не по росту.

Это был не тот размах, не тот накал. Это была любовь, которая не смогла устоять перед страстью. Эмили не сопротивлялась захватившему ее чувству, не задумывалась о последствиях, не колебалась в выборе. Она сожгла все мосты и сама отдалась всепоглощающему пламени.

Ричард был на три года младше нее. Он уже год с лишним наслаждался свободой, оставив жену и двоих детей. Этот человек был полной противоположностью мужа Эмили: неглупый, но не образованный, сильный и властный. Привыкшая к почитанию и обожанию Эмили вдруг оказалась в беспрекословном подчинении у человека, который, хоть и окружал ее заботой и ухаживал за ней так, как, по его мнению, подобает ухаживать за женщиной, но не понимал ее и не осознавал, что она отличается от тех женщин, с которыми он привык общаться. А Эмили была так влюблена, что Ричард с его грубостью, жаргонными словечками и ругательствами стал для нее олицетворением мужественности. Так в старину знатная дама могла отдать предпочтение конюху, от которого несло навозом и потом, и ни один сиятельный граф в белоснежных манжетах не был в ее глазах столь привлекательным.

Ричард многое умел, но плохо ладил с людьми. Он вечно бывал зол на чьи-то происки, подсиживания и наветы. За него держались, ценя его умения, и смотрели сквозь пальцы на его вздорный характер и частые выпивки. Но он все равно был уверен во всеобщей недоброжелательности. Если бы он был женщиной, то несомненно имел бы репутацию стервы, но он был мужчиной, а потому считалось только, что у него сложный характер и, к тому же, проблемы с алкоголем.

Он снимал дешевую квартиру на окраине города, по соседству с местной табачной фабрикой. Эмили появлялась там в его выходные, и в этой берлоге холостяка, с убогой мебелью и одноразовой посудой, недоеденными пиццами и пустыми пивными бутылками на столе, она была по-настоящему счастлива. Она боролась с этим безобразием, но с чрезвычайным трудом наведенное подобие порядка длилось недолго: стоило ей не появиться день-два, и Дик вновь приводил квартиру в более привычный для нее вид.

Виделись они практически каждый день. Муж Эмили полностью доверял ей, поэтому никогда не задавал вопросов, где она была и как провела день.

Она всегда сама делилась с ним всем, что казалось ей интересным. А теперь ей приходилось лгать, чтобы не заронить в нем подозрений своим молчанием. Впрочем, чем дальше, тем чаще она все же отмалчивалась. Ужин, обычно проходивший в оживленной беседе, теперь, бывало, походил на поминальную трапезу: муж внимательно посматривал на Эмили, пытаясь понять, что с ней происходит, а она избегала его взгляда и грезила наяву о своем любовнике.

Им не хватало встреч по выходным. Они не могли проводить вместе ночи, поэтому днем старались утолить ту любовную жажду, что одолевала их. Менялись места работы Ричарда – и менялись декорации их встреч. Сначала это была комната под самой крышей в автомастерской, где они познакомились, когда Эмили решила подлечить свой «ситроен», предшественник белого «фольксвагена». Потом – склад в магазине, где Ричард работал охранником. И, наконец, бесчисленные пустые помещения ремонтируемых квартир и офисов, откуда Эмили зачастую возвращалась с известкой в волосах и пятнами краски на платье.

Они напоминали двух сумасшедших. Едва появлялась Эмили, Ричард бросал работу, и они надолго исчезали. Затем он возвращался на рабочее место, а она, затаившись, ждала, когда он снова улучит момент, чтобы вернуться к ней. Конечно, они старались не привлекать к себе внимания, но это было невозможно. Косые взгляды, смешки и перешептывания стали неотъемлемым фоном их отношений. Но им это было почти безразлично. Они ни о чем не могли думать, кроме как друг о друге, о том моменте, когда их губы сольются, когда переплетутся тела и они вновь станут одним целым.

Муж Эмили был первым, кто почувствовал, что с ней что-то происходит, но последним, кто узнал, что именно. О его рогах судачил весь город, но он до самого последнего момента не ощущал их тяжести, предполагая все, что угодно, но только не то, что стал участником самой банальной и пошлой драмы.

Фейерверк страсти длился более полугода. Потом начался спад. Нет, Эмили была по-прежнему влюблена и готова отдавать себя без остатка, но Ричард… Он был ненасытен, и одной, пусть даже очень красивой и соблазнительной женщины ему было мало. Однажды Эмили обнаружила в его комнате чьи-то чулки, в другой раз от него исходил едва уловимый запах чужих духов… А главное, его глаза уже не вспыхивали так жадно, как это бывало прежде, его руки не торопились сорвать с нее одежду… Начались сцены ревности, упреки, слезы – словом, все то, что мужчина просто не в состоянии долго переносить.

Теперь Ричард встречал ее холодно и давал понять, что она отвлекает его от работы и компрометирует в глазах коллег и начальства. О том, что она давно уже погубила свою репутацию, он не вспоминал. Ведь она взрослая женщина, не правда ли? Так к чему строить из себя соблазненную школьницу? Эмили чувствовала его растущее раздражение, но ничего не могла с собой поделать: каждый день ему приходилось видеть ее заплаканные глаза, ее осунувшееся лицо. Ричард не был каким-то злодеем, и его чувство к Эмили было действительно серьезным. Но он не хотел менять свою жизнь, не испытывал желания снова связывать себя женитьбой и клясться в вечной любви и верности.

Они выходили на улицу, потому что он теперь предпочитал не афишировать их встречи перед коллегами, и Эмили начинала свой бесконечный, повторявшийся из раза в раз монолог, а Ричард молча курил, и лицо его было совершенно спокойным. По выходным она приходила к нему, как прежде, но теперь его часто не оказывалось дома. Эмили по привычке прибирала квартиру, что-то готовила (никогда прежде не занимавшаяся хозяйством, она за полгода научилась неплохо готовить), а потом ей не оставалось ничего другого, как только сесть за накрытый на двоих стол и, спрятав лицо в ладонях, горько расплакаться. Когда же она заставала Ричарда дома, он вдруг вспоминал, что ему необходимо срочно уйти, а на все ее расспросы бросал одну-единственную фразу: «Я никогда не отчитывался даже перед женой!» Эмили казалось, что ее Дика подменили другим человеком. Ведь тот, прежний, ее Ричард никогда бы не смог произнести подобное, да, он не слишком хорошо воспитан, но он никогда не был хамом. И у него не было от нее никаких секретов, она знала о каждом его шаге, они рассказывали друг другу о каждом часе, проведенном в разлуке… Тот Ричард любил ее, а этот… Он не гнал ее от себя и иногда даже занимался с ней любовью, а ей казалось, что пока он хочет ее, еще не все потеряно. Правда, в постели все теперь происходило не совсем так, как она представляла себе в грезах о возлюбленном. Секс имеет свою душу, а то, что происходило между ними теперь, больше напоминало гимнастические упражнения.

Возвращаясь домой, она бросалась на постель и рыдала: все, все кончено! Но ночь приносила с собой воспоминания и сны, переполненные недавним счастьем, и вновь оживала надежда, и Эмили просыпалась утром, почти уверенная, что все еще можно вернуть, что у них есть еще шанс… Его безразличие – только маска, говорила она себе. Она должна увидеть его еще раз. И никаких упреков! Что бы он ни сказал, как бы себя ни повел, необходимо делать вид, что все как раньше. Возможно, он только пытается укротить ее, подчинить себе. И она согласна подчиниться – лишь бы не потерять его… Эмили тщательно одевалась и старалась придать лицу беззаботное выражение, но все равно ее улыбка выходила вымученной, «все как раньше» – уже не получалось…

Наконец, сделав над собой невероятное усилие, она перестала ходить к нему. Она ждала, что Ричард позвонит – он не звонил. Иногда она приходила к его дому в тот час, когда он должен был возвращаться с работы и, спрятавшись за углом, смотрела, как он открывает дверь. Однажды она ждала его прихода дольше обычного и, конечно, стала строить совершенно определенные предположения, которые вскоре подтвердились: Дик пришел не один, а с молодой девушкой. Оба были заметно навеселе. В комнатке, по которой Эмили так успела соскучиться, включили музыку, которую никогда не включали при ней, – их с Ричардом вкусы и пристрастия были малосовместимы – и в окне заплясали тени. Эмили вышла из своего укрытия и, словно во сне, подошла к двери. Ей хотелось распахнуть ее, увидеть Ричарда и дать ему пощечину. Но это было так глупо: она ему не жена, он свободен, и у нее нет никакого права… Эмили достала ключ и повесила его на ручку двери. Дорогой она снова попыталась успокоить свою боль: он увидит ключ и поймет, что потерял ее, прошлое всколыхнется в его душе, он немедленно захочет увидеть ее, полный раскаяния и нежности…

В тот вечер она обо всем рассказала мужу. Нет, не обо всем – о том, что роман уже окончен, она не сказала. Тоска и отчаяние сводили ее с ума, а она говорила о том, что никогда еще не была так счастлива… Возможно, этим она хотела удержать ускользающую надежду. И в этот момент ей была почти безразлична та боль, что испытывал человек, с которым она прожила большую часть своей жизни. Она не смотрела в его глаза, не замечала его дрожавших губ, она упивалась своей болью…

Они уже давно не спали вместе. Для мужа у нее с некоторых пор появилась тысяча недомоганий, настойчивых рекомендаций и даже категорических запретов врачей… По-прежнему отгоняя от себя все недостойные Эмили предположения, он смирился с ее охлаждением и не переставал надеяться, что это временно, что это нервы, а может, она просто устала от него за эти годы и перерыв ей необходим. Он искал причины в себе и готов был обвинить себя в недостаточной внимательности, в том, что работа в последние годы зачастую не оставляла ему времени для полноценного общения с любимой женщиной. А главным, в чем он обвинял себя и что в его глазах оправдывало Эмили, было отсутствие детей. Жене уже тридцать восемь, а тоска по материнству может довести до нервного срыва любую женщину.

И только теперь он узнал правду, и все стало на свои места. В ту ночь, тщетно пытаясь заснуть, он впервые понял, что эта одинокая постель и эта тоска, высасывающая душу, – навсегда. И сознание того, что Эмили лжет, рассказывая о том, как счастлива с каким-то другим мужчиной, – а то, что она лжет, было очевидно для него – не доставляло ему никакого удовлетворения: он любил ее, и, может быть, ему было бы легче, если бы, причинив такую боль ему, она была действительно счастлива с другим.

Еще неделю они прожили вместе – вернее, под одной крышей – почти не встречаясь друг с другом. Эмили обедала в одиночестве. Правда, с некоторых пор она стала испытывать отвращение к еде, так что порой стол к обеду даже и не накрывался. Приступы дурноты делали ее существование просто невыносимым. Эмили думала о смерти, как об избавлении…

Через неделю после своего признания мужу она собрала самые необходимые вещи и ушла. Она явилась к своей близкой подруге, это был единственный человек, к которому она могла прийти в этом городе с чемоданом в руках. Эмили даже не подумала, что давно уже потеряла право на гостеприимство и сочувствие Памелы. Ведь та уже давно весьма недвусмысленно дала ей понять, что считает ее поведение недопустимым, ее интерес к подобному человеку – немыслимым, а саму Эмили – то ли развратницей, то ли сумасшедшей. Эмили оскорбилась тогда и наговорила Памеле гадостей, в числе которых было предположение, что подруге, видимо, так никогда и не удастся испытать оргазм и поэтому вряд ли она может понять, что свело ее, Эмили, с ума! Памела, которая действительно уже долгие годы общалась с сексопатологами и даже подумывала об операции, была поражена в самое больное место. На следующий же день Эмили приехала к ней с извинениями, получила прощение, но может ли женщина простить такое по-настоящему? И теперь, получив отповедь столь же жестокую, как и тот ее выпад, Эмили выходила из дома Памелы, понимая, что нет, не может.

Идти больше было некуда. Муж уже вернулся домой и, скорее всего, успел прочесть записку, оставленную на столе в гостиной… Она не могла вернуться домой. Она хотела умереть и чувствовала, что способна на это. Но для того, чтобы поехать в отель и выполнить задуманное, ей была необходима чья-то помощь – как последний толчок в спину. И толкнуть ее должен был Ричард.

Он открыл не сразу. Его бедра были обмотаны полотенцем, а по телу сбегали капли воды. Видимо, ее стук застал его в ванной. От вида его обнаженного тела у Эмили зашлось дыхание…

Ричард даже не стал скрывать своего удивления.

– Честно говоря, я тебя совсем не ждал, – подчеркнуто насмешливо произнес он. – Мне завтра рано вставать… И потом, я думал, ты все поняла.

– Да, – заставила себя заговорить Эмили. – Но мне совсем некуда идти…

– Выгнал муж? Давно пора! Я бы на его месте и дня не терпел.

Ей даже не было больно: казалось, тот орган внутри, что способен испытывать боль, уже атрофировался.

– Дик, мне только на одну ночь, я завтра уеду. Поверь, я вовсе не собиралась тебе досаждать, но…

– Ладно, – не дослушав, сказал он, – заходи.

В квартире царил небывалый порядок, в котором чувствовалась женская рука.

– Ты… живешь не один? – оглядевшись, спросила Эмили.

– Ты права.

Он удалился в ванную и вернулся уже в халате.

Ей хотелось спросить, кто же она, та женщина, что теперь хозяйничает здесь, и почему ее нет сейчас, но вопрос застрял в горле. Ричард предложил ей выпить, она отказалась, попросив горячего чая. Чашка в руке дрожала. Дик невозмутимо пил свое пиво. В комнате висело тяжелое молчание.

– Когда у тебя поезд? – спросил он.

– Не знаю… Мне все равно, куда ехать. – Она подняла на него полные слез глаза.

– Пожалуйста, не надо! – взглянув на нее, с раздражением произнес он. – Не начинай все сначала!

– Я и не думала, Дик!

Эмили уже злилась на себя – ну сколько же можно позволять себя унижать!

– Ладно, говорить тут не о чем! Пора спать.

Он снял покрывало с постели, бросил еще одно одеяло для Эмили и выключил свет. Она подумала, что сегодня она остается у него на ночь в первый и в последний раз. И происходит это совсем не так, как бывало в ее мечтах: обняться и заснуть вместе, смешав два дыхания в одно…

– У меня всего одна комната и одна постель, мадам, – сказал он в темноте. – Надеюсь, между нами не надо ставить перегородку?

Сбросив халат, Ричард лег. Вот он, последний толчок в спину, она получила то, зачем пришла. Эмили легла и затаила дыхание. Вряд ли ей удастся заснуть, зато у нее есть ночь, целая ночь для безмолвного прощания с ним. От его близости, от его знакомого запаха у нее кружилась голова… Вдруг он приподнялся и закурил.

– Так что же ты собираешься делать? – спросил он вполне миролюбиво. – Куда ты думаешь отправиться?

– Наверное, к маме. Больше некуда.

– Там, я думаю, уже тепло?

– Да.

– Не то, что здесь… Мерзкая слякоть! Возникла пауза. Казалось, Ричард хочет сказать что-то еще, но он курил и молчал, молчал…

– Ну, ладно, – наконец сказал он, – уже поздно… Спокойной ночи, Эми.

В этом пожелании прозвучала нежность. Нет, не может быть, ей просто показалось… Эмили почувствовала, как мучительная надежда снова оживает в ней. И чтобы убить ее, она стала представлять себе Ричарда в этой постели с другой женщиной – ну, например, с той молоденькой, длинноногой, чья тень извивалась тогда в окне. Но у нее ничего не выходило. Она не могла представить себе ее, по воле случая на одну ночь уступившую ей, Эмили, свое место.

– Дик! – Ее голос прозвучал неожиданно хрипло.

– Да? – не сразу отозвался он.

– Могу я попросить тебя об одном одолжении?

– Ну что еще? – Но недовольства в его голосе она не услышала, его не было.

– Дай мне руку.

Несколько секунд он колебался, но потом придвинул свою руку к ее руке. Их пальцы переплелись, и Эмили, отвернувшись от Ричарда, затихла. Вот и все, что ей нужно… Впервые за последние три месяца ей вдруг стало спокойно и хорошо. Эмили вдруг подумала, что, пожалуй, сможет даже заснуть. Жаль, что нельзя повернуться и обнять его. Ей захотелось крепко, до боли, стиснуть его руку, но она удержалась. Дик, казалось, уже спал… Спи и ты, Эми, спи.

Вдруг пальцы Ричарда шевельнулись. Или это ей только показалось? Да, конечно, показалось. Но несколько секунд спустя его пальцы снова легонько дрогнули. Не может быть! Наверное, он просто неспокойно спит. И руке, должно быть, неудобно. Эмили вновь ощутила его пожатие и на этот раз поняла, что это не показалось ей, это сигнал, и Дик вовсе не спит… Она решилась и ответила тем же. Его пальцы стиснули ее кисть чуть крепче, и тогда она тоже сильнее пожала его руку… «Да?» – спросила рука Ричарда. «Да!» – ответила рука Эмили. Он ослабил пожатие, и она раскрыла ладонь.

Оба лежали неподвижно, затаив дыхание, и только их пальцы скользили, касаясь друг друга, переплетались на мгновение и двигались дальше, к запястью, и снова сцеплялись, и опять, вздрагивая, робко соприкасались… По лицу Эмили уже текли слезы, никогда, даже в минуты страсти, она еще не была так счастлива. Но вот Ричард убрал руку и почти неслышно придвинулся к ней. Его пальцы легкими прикосновениями стали перебирать ее волосы. Она повернулась…

Эмили было все равно, что ей дарована только эта единственная ночь, что завтра в этой постели будет лежать другая женщина, – она жила мгновением, а оно превращало ее мечту в реальность… Утомленные, они заснули почти одновременно, обнявшись, переплетясь телами, и два дыхания смешались в одно…

Под утро Эмили проснулась от ставшего уже привычным ощущения подкатывающей тошноты. Она едва успела добежать до туалета… Ее выворачивало долго, до изнеможения. Когда она вернулась в комнату, Ричард не спал.

– Ну и звуки ты издаешь! Отравилась?

– Нет, – Эмили свернулась под одеялом. – Боже, как я замерзла…

– Но что с тобой?

– Я беременна, – глухо, в подушку, произнесла она.

– Беременна? Серьезно? Поздравляю, – в его голосе чувствовалась растерянность. – Ты сказала мужу? Наверное, нет, иначе он вряд ли выставил бы тебя за дверь… Ты сказала ему?

Эмили молчала. Что он несет? Это что, такое изощренное издевательство?

– Эми! Почему ты молчишь?

Нет, он не издевается над нею, он просто испугался и ждет, чтобы она его успокоила. Но этого он не дождется…

– А что я могу тебе сказать? – спокойно спросила она. – Ты ломаешь комедию и предлагаешь мне в ней поучаствовать?

– Что ты хочешь этим сказать?

– О Господи, – вздохнула она.

– Это что – мой ребенок?

– Видишь ли, мой муж бесплоден.

– Ну, бывает всякое… Иногда люди перестают надеяться, и вдруг… – Он умолк, видимо осознав, какие глупости говорит.

– Мы давным-давно уже не спим вместе, – сказала Эмили. – Я не умею прыгать из постели одного мужчины в постель другого.

– Но я тебя ни о чем не просил! – завелся было Ричард, но тут же опять притих: – Ты уверена, что…

– Уже два месяца, – не дослушав, проговорила она. Он обхватил голову руками.

– Мне ничего от тебя не надо, Дик, – почти прошептала она.

– Если бы это было так, ты бы мне ничего не сказала.

Может, он и был прав. Но разве она надеялась на то, что он обрадуется этой новости? Нет, ей просто хотелось, чтобы он знал.

Она села на постели и начала одеваться.

– Эми, – примирительным тоном заговорил Ричард, – куда ты? Давай без фокусов! Еще слишком рано.

Она не отвечала.

– Пойми меня, – пытался объяснить он, – у меня двое детей, и я сам понимаю, что отец я никудышный…

– Моему ребенку отец не нужен вовсе, так что тебе не в чем будет даже упрекать себя.

– Но зачем?! Ты еще встретишь кого-нибудь…

– Перестань, – отрезала Эмили, – это мой последний шанс. И я от него не откажусь.

Она была уже одета. Он встал и, накинув халат, помог ей надеть пальто.

– Прощай, – сказала она как-то тускло и буднично и, не глядя на него, вышла.

Он не стал ее догонять, да на это глупо было и надеяться. Она доехала до вокзала и взяла билет. Мысли о самоубийстве не возвращались. Слишком много она пережила за последние несколько часов, а у мамы ей будет тихо, спокойно. Там ей будут рады и ни в чем не упрекнут. А что делать дальше, она еще успеет решить.

Поезд отправлялся через два часа. Эмили покорно просидела все это время в зале ожидания. Потом прошлась по перрону и, уже перед самым отправлением ступив на площадку вагона, обернулась. Она посмотрела на здание вокзала, и слезы наполнили ее глаза. В этом городе она прожила двадцать лет, здесь была счастлива… Поезд тронулся, перрон медленно поплыл мимо. И вдруг из дверей вокзала выбежал мужчина, он в два прыжка пересек перрон и теперь мчался рядом, нагоняя вагон за вагоном еще не набравшего скорость поезда и заглядывая в окна…

– Ди-ик!! – закричала она.

Ричард услышал ее крик и забегал глазами, пытаясь отыскать ее. Наконец увидел, но поезд уже набрал скорость… Эмили высунулась и замахала рукой:

– Эшли-стрит, тридцать пять! Э-эшли-стри-ит! Тридцать пя-ать!

Ричард остановился и закивал головой. А потом поднял руку над головой и стоял так, пока не скрылся из глаз.

Глава 9

Эмили провела ладонью по лбу, отгоняя навязчивые воспоминания. Нельзя позволять себе так погружаться в прошлое. Сердце ныло, предостерегая ее… Однажды она так и останется там, не сможет вернуться обратно, в свою спокойную, благопристойную старость.

Джуди. Джуди. Может быть, предчувствие обманывает? Возможно, этой женщине, к которой она уже успела привязаться, и не грозит никакая опасность? Разве бывает просто в любви? Разве бывают идеальные мужчины? Эмили встретила одного такого… Но женщин влечет иное. Они только мечтают об идеале, а потом приносят себя в жертву, и порой самому недостойному из недостойных…

Но что она знает о муже Джуди и о проблемах этой пары? Синяк под глазом Джуди… Да, конечно, этого вполне достаточно, но все же… И вообще, какое она, Эмили, имеет право на вмешательство в чужую личную жизнь? Да и дадут ли что-нибудь усилия, которые она готова приложить, чтобы уберечь Джуди от беды? Не подтолкнет ли она ее, наоборот, к пропасти, не спровоцирует ли падение? И не лишится ли этой, уже ставшей ей необходимой, дружбы? Нет, надо выждать, узнать побольше. А пока пусть все развивается само собой. Время покажет…

Рэй убедил ее в том, что они обязательно должны поехать в Мексику. Джуди накупила карт и проспектов, и теперь они продумывали наиболее удобный и интересный маршрут. Рэй без конца водил пальцем по мексиканским дорогам и тыкал в тот или иной город, а Джуди пыталась заучить хотя бы несколько самых необходимых испанских фраз из приобретенного разговорника. Для нее это не составляло большого труда – хорошее знание французского облегчало задачу, но у Рэя получалось плохо, и урок испанского заканчивался общим хохотом. Правда, денег на поездку было явно недостаточно, но Джуди была готова ради такого случая пожертвовать своим банковским счетом. Вся ее жизнь, казалось, теперь зависела от этого путешествия. Рэй тоже возлагал на него большие надежды.

В их отношениях наступил небывалый покой – ни одного упрека, ни одной, даже мелкой, ссоры за целую неделю. Чувство вины перед Джуди не исчезло в Рэе, но попытка все исправить, стать другим человеком ощущалась им как подвиг, он добровольно жертвовал своей свободой ради счастья женщины – и это оправдывало многое.

Однако кое-что отвлекало его и от Мексики, и от Джуди… Здесь, в этом городке, жила Нора. Ее мать серьезно заболела, и, скорее всего, заботливая дочь сейчас проводит большую часть времени у ее постели. Но все же когда-то она отдыхает, выходит погулять или искупаться – ведь пляжи еще полны народу…

В те часы, что Джуди проводила на работе, Рэй выходил из дома и отправлялся бродить по городу. Он давно не ходил так подолгу пешком. Он петлял по старым улочкам, толкался на центральных проспектах, заходил в магазины, гулял по пляжу. И всюду его взгляд искал ее… Каждый раз, когда он возвращался домой, ему становилось тоскливо и пусто. И он не мог дождаться прихода Джуди.

А она никак не могла привыкнуть к его радостно устремленному на нее взгляду. Неужели, неужели все трудности миновали и сбываются ее надежды? И после стремительного падения в пропасть они снова сумели набрать высоту?..

Наконец, они приблизительно наметили дату отъезда. Теперь Джуди предстояло договориться с Эмили – ведь поездка должна была занять дней десять, а то и больше – но она никак не могла решиться на этот разговор. Джуди чувствовала, что Эмили питает какое-то предубеждение к Рэю, хотя прямо ничего не было сказано. Может быть, Эмили никак не забыть тот неловко замазанный синяк, с которым Джуди в первый раз явилась в ее дом? Но это ведь личное дело Джуди – помнить обиду или простить. Почему все пытаются вмешаться в их с Рэем отношения? Джулия, друзья, теперь вот Эмили. Впрочем, она еще ничего не говорила, а на ее молчаливое осуждение Джуди может не обращать внимания.

Настал тот момент, когда тянуть дальше было нельзя. Эмили выслушала ее с улыбкой.

– Мне это казалось, или вы действительно долго не решались изложить мне свою просьбу? – спросила она.

– Да, – смущенно призналась Джуди.

– Это меня обижает… Вы робеете передо мной, словно я строгая учительница. Конечно, мне будет не хватать вас, но тем приятнее будет потом снова оказаться в вашем обществе.

– Но я оставляю вас одну, тогда как моя работа как раз в том и состоит, чтобы вы были не одни…

– Иными словами, чтобы я была под присмотром, под контролем… А может быть, я даже рада случаю пожить вольно? – Губы Эмили сморщила лукавая улыбка. – Чувствовать себя поднадзорной так ли уж приятно?

– Но все-таки, – Джуди покачала головой, – мне кажется, будет правильно, если вы согласитесь на мое предложение. Сильвия очень милая девушка, возможно, вы и с ней подружитесь…

Эмили отрицательно покачала головой:

– Наверное, вам показалось, что я очень легко завожу дружбу. Нет. – Улыбка исчезла, и лицо пожилой женщины приняло печальное выражение. – Я всю жизнь теряла друзей, не умея идти на компромиссы, не прощая даже мелочей, а вот приобретать так и не научилась. Вы – исключение. Так сказать, подарок судьбы… – Она иронически улыбнулась.

Эмили так и не согласилась на то, чтобы Джуди кто-то заменял. Решено было, что Берта будет приходить чаще и проводить в доме больше времени.

– Конечно, долго ее общества я терпеть не могу, но иногда бывает даже любопытно послушать последние городские сплетни… А рассуждения Берты о событиях, происходящих в мире, отличаются порой оригинальностью. Когда вы собираетесь уезжать?

– Дней через пять…

Таким образом вопрос был решен, и теперь уже ничто не препятствовало отъезду. Оставалось только получить согласие Берты. У нее большая семья, к тому же она обслуживает еще один дом на Эшли-стрит… Джуди боялась любой мелочи, которая могла бы помешать их с Рэем планам.

– Как это – откажется? – удивился Рэй. – Кто откажется от лишних денег? Да она будет на седьмом небе от счастья!

И Джуди, ободренная его словами, набрала номер.

Рэй рассеянно просматривал очередной проспект. Текст был на испанском, и полагаться приходилось только на живописные виды. Но ведь они уже решились на поездку, теперь им нужна подробная информация об отелях, прокате машин, ценах. И кто только составляет эти проспекты?! А не заняться ли ему самому туристическим бизнесом?..

– …уделить миссис Краун больше времени и внимания…

Услышав это, Рэй поморщился. В первую очередь Джуди должна была сказать, что за это неплохо заплатят! Да, о туризме стоит подумать… Но вдруг Рэй захлопнул яркую брошюрку и уставился на Джуди. Она, радостно улыбаясь, отходила от телефона.

– Берта согласна, – сообщила она. – Так что можем ехать! Что с тобой?

Он как-то странно на нее смотрел.

– Как зовут твою старушку?

– Эмили, – не понимая, в чем дело, ответила Джуди. – Ты слышал, что я сказала? Берта согласна!

– Да-да, я и не сомневался в том, что она согласится… А полное имя?

– Полное имя Эмили?

– Ну да.

– Эмили Луиза Краун.

– Краун?

– Да, это фамилия ее мужа.

– А муж?

– Давно умер.

– Ты говорила, у нее есть дети?

– Одна дочь. Нора. Она меня нанимала на работу.

– Нора?

– Да, ты ее знаешь?

– Нет. Просто фамилия какая-то знакомая… – Рэй отвел глаза в сторону.

– Ой, Рэми, что-то ты темнишь… Если это опять бредовые мысли о завещании… – Она шутливо погрозила ему пальцем.

– А что, – ухватился Рэй за ее слова, – было бы логичнее облагодетельствовать того человека, который о тебе заботится, чем оставлять все дочери, которая не очень-то думает о своей больной матери. Она здесь живет?

– Кто, Нора? Нет, она живет в Нью-Йорке. Она приезжала, но уехала сразу же, как Эмили вернулась домой. Да я тебе говорила, ты что, забыл? Впрочем, это не важно… – Она подошла и обвила его шею руками. – Лучше скажи, когда мы едем?

На следующий день Рэй отправился в городской информационный центр. Он подошел к одной из девушек за стеклянной перегородкой и улыбнулся.

– Добрый день, мне нужен номер телефона…

– Имя?

– Погодите… Не местный, а нью-йоркский… Это возможно?

– Конечно, – девушка уткнулась в экран монитора, – минуточку…

Рэй ждал. От волнения его слегка поташнивало.

– Имя? Адрес?

– Я знаю только имя… – Рэй вспомнил, как Нора приникла к нему в лифте, но адрес… – Без адреса не получится?

– Почему же? Но, возможно, вы получите не один, а несколько номеров. В таком большом городе, как Нью-Йорк, может оказаться несколько человек с одним и тем же именем.

– Хорошо, пусть так. Имя: Нора Краун.

– Нора Краун, – повторила девушка и, нахмурив брови, опять повернулась к компьютеру.

Рэй мысленно уже набрал номер и, миновав всех тезок Норы, наконец услышал ее голос. Он придумывал первую фразу…

– Должна вас огорчить, – вдруг произнесла девушка.

– Как? – Рэй, уже готовый к тому, что получит дюжину Нор Краун, поднял голову. – Что – ни одной?

– Вот именно. Ни одной особы с таким именем в нью-йоркской базе данных не обнаружено.

Рэй вышел на улицу и остановился, поразившись собственной глупости. Как же он сразу не вспомнил, что Нора была замужем? Фамилия ее бывшего мужа, зятя этой престарелой миссис Краун, вот что ему нужно. Но как узнать? Не Джуди же расспрашивать, он и так уже вчера едва все не испортил… Что ж? После Мексики он отправится в Нью-Йорк, а пока надо перестать думать об этой женщине. Но мысль о том, что он не только не увидит ее в ближайшее время, но даже не услышит ее голоса, причинила ему неожиданную боль. Да что же это такое? Давно уже он с такой силой не желал женщину, не был так зависим от мыслей о ней. Рэй представил, как они с Джуди едут по Мексике, как ужинают в ресторане Мехико и занимаются любовью на пляже Веракрус, и испытал вдруг невероятную скуку. Все мечты и планы, занимавшие его последние дни, уже казались ему пустыми и неинтересными.

Мексика… Зачем ему Мексика? Чего он там не видел? Вот, пройди еще сотню шагов и наткнешься на мексиканское кафе, где официанты ходят в сомбреро, где тебе подадут чоризо, сопа де такитос или чилес рассенос и где текила не хуже, чем в Монтерее. К черту Мексику! Он не питает особой страсти к экзотике и нищете… Как вообще у него могла появиться такая идея?

Он уже начисто забыл о том, что Мексика должна была стать новой декорацией для их с Джуди любви, новым фоном для фотографий, которые обещали быть ничуть не хуже тех, что он недавно рассматривал ночью…

«Джуди, милая, мне необходимо уехать. Звонил Джек, я должен встретиться с ним в Нью-Йорке. От этого зависит контракт с «Дорсон-корпорэйтед», а ты знаешь, как это важно. Кроме того, возможно, мне удастся раздобыть сумму, которая совсем не помешает нам в Мексике. Целую тебя, мой котенок, не скучай. Я буду очень скоро».

Записка дрожала в руках Джуди. Ей было ясно, что в Мексику они не поедут.

В последние дни состояние духа Фрэнка оставляло желать лучшего. Он долго раздумывал, отправиться ли в галерею Стоденмейера или бросить приглашение в мусорную корзину. Вылезать из своей берлоги ему не хотелось, не хотелось и общаться с людьми. Куда-нибудь в джунгли, где ни одной человекоподобной твари, за исключением обезьян…

Все же он сделал над собой усилие и поднялся с постели. Несколько дней Фрэнк почти не вставал, почти не ел и только спал, словно в наркотическом трансе. И сейчас он заставил себя подняться только потому, что решил: если он пробудет в этом затворничестве еще какое-то время, то просто сойдет с ума.

Он испугался своего отражения. Исхудавшее лицо, круги под глазами, густая щетина – ни дать ни взять, парижский клошар! Привести себя в порядок тоже стоило ему неимоверных усилий и заняло довольно много времени.

– Rue de Renard, – сказал он таксисту, когда тот взглянул на клиента, облаченного в дорогой вечерний костюм, но с помятым, как после трехдневной попойки, лицом.

Галерея была полна народу. Фрэнк передвигался с бокалом в руке, останавливаясь на каждом шагу, чтобы поприветствовать ту или иную важную персону французского дизайна: он обменялся рукопожатием с Филом Старком, перекинулся парой фраз с Маттиа Боннети и поцеловал руку Элизабет Гаруст. Когда он, наконец, сумел обратить внимание на экспозицию, силы его уже были на исходе. Однако здесь многое стоило внимания, и Фрэнк оживился, глядя на светильники Жиля Рибо и понимая, что не сумеет удержаться от покупки: вот этот напольный светильник должен отлично вписаться в интерьер его квартиры…

Выйдя на улицу, сплошь заставленную в этот вечер дорогими автомобилями, Фрэнк представил себе, как возвращается в свое пустое жилище… Может быть, вернуться, найти кого-нибудь, с кем можно провести вечер за светской болтовней: рассуждениями об искусстве, пересыпанными последними сплетнями? Сплетнями, в число которых с этого вечера войдет и новость о том, что Фрэнк Дорсон явно не в форме… Нет, уж лучше снова в свою берлогу!

Фрэнк вытащил из кармана телефон и, немного поразмышляв, набрал номер.

– Мишель? Да, это я. Никуда не пропал, но ты и сам мог позвонить. Да, было бы неплохо… Я отправляюсь прямо туда. Жду.

Он отправился на бульвар Сен-Жермен и занял столик в «Кафе де Флор». Мишель не заставил себя долго ждать. Он был облачен в шерстяной свитер грубой вязки и бородат.

– Однако, мы будем странно смотреться вместе, – пробормотал Мишель, окинув взглядом костюм приятеля.

– Тебя это смущает?

– Нет, а тебя?

– Нисколько. Что будешь пить?

– Начнем с пива.

– Гарсон! Пару «биер алазасьен» и креветки. Уже слегка навеселе они покинули «Кафе де Флор» и, перейдя улицу, зашли в «Липп».

– Бутылочку кальвадоса и воды, – попросил Мишель.

– Кто бы сомневался, – буркнул Фрэнк. – Странно, что ты пишешь картины, а не романы. Что за уклонение от генеральной линии всей твоей жизни?

– Э-эх! Мне все равно не удалось бы написать ничего стоящего…

Вечер закончился в мастерской Мишеля, где Фрэнк не бывал уже целую вечность. Новые работы друга показались ему гениальными, о чем он тут же и сообщил, но Мишель, кажется, принял эту оценку за пьяный бред. К предыдущей выпивке добавился вермут «шамбери касси», после чего оба уснули на узких диванах, даже не разувшись…

Вскоре весь Париж, знающий Фрэнка, судачил о его трудностях. Особенное оживление вызывал тот факт, что Фрэнку пришлось выплатить неустойку своему другу, у которого «эта нимфетка» работала моделью (в этом месте брови рассказчика выразительно приподнимались), так как она просто-напросто решила больше не являться на работу. И ведь все это можно было предсказать заранее, не так ли?

– Что ты наделала, Шарли? – сделав страшные глаза, проговорила Фелиция.

– О чем ты? – Шарлотта закинула одну длинную ногу в высоком сапоге на другую.

– Твой Фрэнк совсем покатился куда-то… Шарлотта засмеялась.

– Неужели не жалко? – Фелиция отхлебнула из маленькой чашечки дымящийся кофе.

– Что за ерунда! Почему это я должна его жалеть? Он меня изнасиловал!

– Ой! – вскрикнула Фелиция.

– Да, так вот, подруга… – Шарлотта мерно покачивала ногой. – А я его еще жалеть буду? Я себя не на помойке нашла, чтобы всякий старый козел…

– Да, да, да, – раскрыв рот, качала головой Фелиция.

– Джуди? – Эмили была удивлена, но того изумления, которое, как полагала Джуди, вызовет сегодня ее появление на Эшли-стрит, не было. – Вы не уехали?

Она впустила Джуди и, жестом пригласив ее следовать за собой, поднялась в спальню.

– Так что у вас случилось? – спросила она, опускаясь на постель. – Вы опять поссорились с мужем?

Джуди объяснила, что Рэя вызвали в Нью-Йорк, что это срочно и очень важно и поездку пришлось отложить.

– Мне так неудобно… Я ведь договорилась с Бертой.

– Да, я знаю. Ничего страшного, – Эмили явно была расстроена. – Все просто переносится, не правда ли? Так и не расстраивайтесь.

Джуди внимательно смотрела на нее. Что-то не так, что-то стряслось, но что? Она не решалась спросить, а Эмили лежала безмолвно, словно забыв о том, что она не одна. Так прошло несколько долгих минут. Наконец Эмили очнулась и взглянула на Джуди.

– Простите, – сказала она. – Я, кажется, задумалась.

– Ничего, – Джуди попробовала улыбнуться. – Но мне кажется, вы чем-то расстроены…

– Да, – перебила ее Эмили, поднимаясь. – Вы правы. Я расстроена. И, честно говоря, очень рада вашему присутствию здесь. Мне сегодня звонила дочь…

Джуди поняла, что она неминуемо будет посвящена, а значит, и вовлечена в клубок семейных взаимоотношений, но сейчас она ничего не имела против – ей хотелось отвлечься от собственных невеселых размышлений, отодвинуть на задний план свои проблемы и заняться чужими.

– Она получила большое удовольствие, сообщив мне весьма неприятное известие…

– Что-то случилось?

– Да, хотя… все живы и здоровы, и у нее опять новый мужчина. Я, конечно, за нее рада… – Эмили умолкла.

– Так что же случилось? – напомнила Джуди и внутри у нее что-то сжалось от непонятного предчувствия… Но каким образом то, что должна была сообщить Эмили, могло касаться ее? Нет, конечно, к ней это не может иметь никакого отношения! Чужое несчастье может тронуть до глубины души, но все же оно так и останется чужим.

– Фрэнк, мой зять… Вы уже знаете, как я к нему отношусь… Какая-то сорока принесла Норе сплетни о нем.

– Но он же, кажется, во Франции… – робко вставила Джуди.

Сердце ее екнуло. Фрэнк! Она вспомнила фотографию в альбоме: он сидит за письменным столом, склонившись над листом бумаги, рука еще дописывает что-то, а глаза уже оторвались от работы и исподлобья смотрят в объектив. Выражение лица серьезно и сосредоточено, он еще весь там, в той мысли, что осталась на бумаге. Снимок почему-то очень волновал Джуди – словно это она сама позвала Фрэнка и нажала на кнопку фотоаппарата.

– Да, но у Норы везде шпионы, между прочим, ей уже донесли о наших с вами, так сказать, неформальных отношениях… Ну, а уж за Фрэнком она следит все эти годы особенно пристально, ждет, когда можно будет порадоваться его неприятностям… Вот, кажется, и дождалась.

Джуди опять представила себе мужчину на фотографии. Он неожиданно шевельнулся, но выражение лица осталось таким же сосредоточенным, и тихо произнес: «Иногда… хочется побыть просто человеком, который в силах помочь другому человеку. И неважно, что вы женщина, а я мужчина». Краска прилила к лицу Джуди, но Эмили ничего не заметила, она смотрела в пол.

– Фрэнк всегда был привлекательным мужчиной и пользовался популярностью у женщин. Сам тоже не обходил их стороной. Это слабо сказано: в какой-то момент мне даже показалось, что его интерес к женщинам принимает почти патологический характер, он просто не пропускал ни одной юбки.

Джуди нервно теребила край своей блузы.

– Тогда, наверное, вашу дочь можно понять… – заметила она.

– Да, ее трудно осуждать, но, поверьте, если бы она действительно хотела, то смогла бы сделать их совместную жизнь хотя бы сносной, она же только усугубляла противоречия и даже, не исключено, подталкивала Фрэнка к поиску приключений. Когда мужчину дома ждут бесконечные упреки, жалобы, слезы, обвинения в неверности… Но речь не об этом. Когда они разошлись, Фрэнк какое-то время менял женщин, не связывая свою жизнь ни с одной из них. Но потом…

Джуди невольно напряглась.

– …Уже в Париже он связался с девчонкой, девочкой-подростком. Представляете, разница в двадцать лет! Но дело даже не в этом, если бы она была хоть немного поумнее… Просто несносный ребенок.

– Вы видели ее?

– Да, представьте, он сам был так глуп, что привез ее сюда. Наверное, полагал, что ее непосредственность искупает все остальное. Но мои взгляды оказались не столь широки. Дело опять-таки не в том, что она слишком молода и слишком вульгарна. Просто это снова не то, что ему нужно! Причем в гораздо большей степени, чем моя дочь. А между тем он влюбился, как, наверное, только и может влюбиться зрелый мужчина в маленького мальчишку-хулигана.

– Мальчишку? – не поняла Джуди.

– Да. Она больше похожа на невоспитанного мальчишку, чем на юную девушку. У Фрэнка появилась некоторая извращенность вкуса, которую я раньше за ним не замечала…

Джуди улыбнулась:

– Простите, но мне кажется, в вас говорит ревность…

Эмили вскинула голову. Она явно была сердита, непонятно только на кого именно: на Фрэнка, его юную подругу или на Джуди – за смелость ее замечания.

– Может быть, отчасти вы и правы… Но только отчасти! Любой матери, а я отношусь к Фрэнку, как к сыну, свойственна придирчивость в таких вопросах. Но поверьте, я очень терпима и понимаю, что влюбленные склонны не замечать недостатки своих избранников. Дело не в том, кого любит человек, а в том, как он любит.

– Что вы имеете в виду? – прищурилась Джуди.

– Ну вы же знаете, природа любви многообразна: любовь-нежность, любовь-дружба, любовь-страсть… Видов довольно много. Я противница чувства, которое способно погубить человека, которое не придает ему жизненной энергии и не приносит радости, а подчиняет себе, превращает в раба… Одним словом, я противница страсти. Страсть – изобретение и оружие дьявола, и в этом я совершенно согласна с церковью!

Она перевела дух. Джуди молчала, ошарашенная этой речью, в которой было столько страсти – того самого чувства, против которого она и была направлена.

– Так что же все-таки случилось? – Джуди подозревала, что Эмили может еще долго распространяться на отвлеченные темы.

– То, что рано или поздно всегда случается, когда речь идет о страсти, – как-то устало ответила Эмили. – Страсть раздавила свою жертву.

– И жертва – ваш зять? – не без иронии спросила Джуди.

– Да, конечно. Джуди пожала плечами:

– По-моему, он мало похож на жертву.

– Но почему вы так решили? Вы же не знакомы… – Эмили пристально вглядывалась в лицо Джуди, словно уличая ее во лжи.

– Да, но я видела фотографию…

– А… – несколько разочарованно протянула Эмили. У Джуди уже не в первый раз мелькнула мысль, что пожилая женщина что-то слышала от Фрэнка о том вечере, но сама Джуди ни за что не согласилась бы признаться, что они уже виделись тогда – и с Фрэнком, и с Эмили.

– Видимо, он надоел своей девчонке. К тому же, наверное, она выжала из него все, что могла, и нашла кого-нибудь побогаче. Запросы у подобных девиц немалые, аппетит только растет, а Фрэнки далеко не Рокфеллер. Ну и… Нора, конечно, собрала всю грязь, какую болтают… А болтают, что Фрэнк… – Эмили приложила руку ко лбу и прикрыла глаза, словно ее мучила головная боль, – изнасиловал эту девушку, когда она пыталась уйти от него. А потом запил… И теперь шатается по всему Парижу в сопровождении всякого сброда, побывал уже в полиции из-за драки с каким-то журналистом, а драка, конечно, тоже произошла из-за девицы… Издатель, с которым Фрэнк сотрудничает, забил тревогу, так как Фрэнк уже дважды его подвел… Я не знаю, что во всем этом правда, что домыслы, но ясно, что мальчик в беде. Боже мой! Я так надеялась, что он достаточно силен и опытен…

– Простите, но я все равно не могу считать его жертвой, – сказала Джуди. Какой-то дух противоречия двигал ею. – И жалости к нему не испытываю. А те почти мистические свойства, какие вы приписываете страсти… Так можно оправдать что угодно! Уходит девушка, он ее насилует – это им движет страсть и отчаяние, не так ли? Затем он опускается на дно – опять-таки: он ведь страстная натура! А если он вдруг найдет эту несчастную девушку и прирежет ее, вы тоже станете его оправдывать, утверждая, что он был в состоянии аффекта и не мог контролировать свои поступки? И виною всему… страсть?

Джуди неожиданно увлеклась спором и была уверена, что со стороны Эмили последует ответная реплика, но подняв глаза на миссис Краун, она испугалась: лицо Эмили стало серым, и она смотрела мимо Джуди немигающим, остановившимся взглядом.

– Что с вами?! – Джуди схватила ее за руку. – Простите! Вам нельзя волноваться, а я, вместо того, чтобы поддержать и успокоить вас, затеяла дурацкий спор… Миссис Краун! Что с вами?

– Ничего, – с видимым трудом проговорила Эмили. – Пожалуйста, Джуди, оставьте меня одну… Побудьте внизу, я позову вас.

* * *

На следующий день Джуди переехала к Эмили. Ее об этом не просили, но она посчитала, что миссис Краун не стоит оставлять одну даже на несколько часов.

Джуди считала себя виновницей того, что здоровье Эмили ухудшилось, хотя ее и удивляло, как одно-единственное возражение могло так повлиять на состояние этой женщины. Возможно, причиной были все-таки не слова Джуди, а неприятности Фрэнка. Подумать только! Кажется, Эмили не питает особой привязанности к дочери: случись с ней такое, стала бы она так переживать? Джуди представила себе Нору, и усомнилась в том, чтобы с ней когда-нибудь могло произойти что-то подобное. Но так волноваться из-за бывшего зятя… В конце концов, он взрослый человек и сам способен отвечать за свои поступки…

Теперь, оставаясь одна, Джуди подолгу разглядывала фотографии Фрэнка и особенно пристально вглядывалась в последнюю, парижскую. Она все больше думала об этом человеке, все чаще вспоминала тот вечер. Он не показался ей тогда таким сумасшедшим, каким она представляла его теперь. Хотя… мало кто гонялся бы за незнакомой женщиной по ночным улицам просто из желания помочь – уже в этом было что-то необычное. Джуди вспоминала минуту за минутой, старалась припомнить каждое слово незнакомца, каждое его движение, то, как он наклонился над бланком, прикрепленным к стеклу «фольксвагена», – все же это был тот самый «фольксваген»! – как заказывал бренди в баре… Вспоминала и пугалась настойчивости этих воспоминаний. Ведь в жизни столько случайностей! Ну и что, если случайный знакомый оказался близким родственником ее хозяйки? В маленьких городах таких совпадений великое множество. Между ними ровным счетом ничего не было, ничего, о чем можно было бы вспоминать и раздумывать. Встреться они завтра – вполне возможно, пройдут мимо, не узнав друг друга. Разве так не бывает: проносится в толпе знакомое лицо и целый день проходит в мучительном поиске одного-единственного, необходимого воспоминания? Иногда, наконец, его удается нащупать: ах, да! это тот, кто ехал со мной вместе в Даллас! – просто сосед по поезду, всю дорогу пристававший со своими пошловатыми и несмешными историями… А иногда так и не вспомнить, и мучаешься до тех пор, пока не выбьешься из сил и не махнешь рукой: а, какая разница!

Эмили была очень ласкова с Джуди и о том разговоре не вспоминала. Но слабость не отпускала ее, лицо почти сливалось с подушкой… Потом, когда она, казалось, почувствовала себя немного лучше, Джуди решилась спросить:

– Эмили, вы, должно быть, по-прежнему переживаете о Фрэнке?

– Конечно, милая.

– Но это вредит вам…

– Что же вы предлагаете? – Эмили пожала плечами. – Разве можно приказать себе не думать о чем-то? Не волноваться, не переживать? Если бы это было так просто!

– Но тогда, может быть, стоит уточнить информацию? Возможно, все не так и страшно. Вы ведь сами говорили: это только сплетни и неизвестно, что в них правда, а что домыслы.

– Я тогда звонила Фрэнку, два дня подряд набирала его номер, но его не было. Как его найти иначе, я не знаю.

Эмили казалась растерянной. Джуди стало по-настоящему жаль ее. Она тоже чувствовала себя растерянной. На днях она звонила Джеку в Нью-Йорк, ей ответили, что он около месяца назад уехал в Саудовскую Аравию и пока еще ничего не сообщал о сроках своего возращения. Этого было достаточно, чтобы понять, что Рэй обманул ее. Других способов найти его у Джуди не было, да и надо ли было искать?

Она оставила на своем автоответчике номер телефона Эмили, но звонков не было. Если бы такое случилось раньше, вряд ли бы ей пришло в голову удивляться. Но после того, что было… Зачем тогда были все эти слова, планы, мечты? Джуди даже не чувствовала себя обманутой, оскорбленной, покинутой. Она была озадачена и потеряна. И, несмотря на совершенно разные причины, Эмили с Джуди в эти дни находились примерно в одном и том же настроении. Но Эмили, занятая своими мыслями, понятия не имела о том, что волнует Джуди, а Джуди всем сердцем сопереживала ей.

– Но, Эмили, – возразила она. – Мало ли, почему его не было дома.

– Я оставила сообщение.

– Ну, может быть, он почувствовал по вашему голосу, что вы чем-то обеспокоены, и догадался, чем именно. Вы относитесь к нему, как к сыну, а он, возможно, относится к вам, как к матери… – Эмили кивнула. – И боится вашего осуждения. В трудные периоды людям свойственно забывать самых близких людей, даже прятаться от них, потому что им… просто стыдно. Может быть, стоит позвонить ему снова?

Эмили задумалась.

– Наверное, вы правы, – наконец проговорила она. – Но я не могу ему звонить. Просто не могу. Если он не хочет сейчас общаться со мной, то пусть так и будет. Но я так хотела бы помочь ему! Хоть чем-нибудь.

* * *

Прошло несколько дней. Курс лечения, назначенный врачом, дал свои результаты. Эмили снова начала подниматься, но прежнего интереса к жизни, которым еще недавно она так восхищала Джуди, теперь не было. Словно во сне пожилая и больная женщина передвигалась по дому, мало, без аппетита, ела и почти не говорила. Джуди хотелось как-то растормошить ее, увлечь чем-то, но порой она боялась даже заговорить.

Телефон молчал. Казалось, Эмили и не ждет звонка, но Джуди была уверена, что это не так. Сама она вздрагивала от каждого телефонного перелива, мчалась, как на пожар, но это была Берта, или медсестра сообщала время своего прихода для очередной инъекции, что были предписаны Эмили. Джуди стала терять терпение. Она ничем не могла помочь себе и, побуждаемая жаждой хоть какого-то действия, решила помочь Эмили. В этом было что-то авантюрное, была доля того сумасшествия, которое жило в ней, в Эмили и во Фрэнке. Ей не полагалось влезать в семейные отношения, проявлять непрошеную инициативу. Но она уже вдохнула в свои легкие воздух этого дома, впустила в душу непростой мир этой семьи и теперь не могла отделить свои проблемы от проблем Эмили. Если она в силах помочь, значит, должна это сделать.

И Джуди, словно воровка, залезла в записную книжку Эмили, чтобы найти телефон Фрэнка. Она робела, набирая номер, и почти обрадовалась, когда услышала: «Вы позвонили в квартиру Фрэнклина Дорсона. Меня нет дома. Буду рад услышать ваш голос, прослушав запись, и обещаю перезвонить. Итак, кому я понадобился?» Джуди улыбнулась, но сообщения оставлять не стала. Она набирала номер по нескольку раз за день, но слышала все ту же фразу. Наконец, она даже рассердилась и на вопрос, кому понадобился этот неуловимый Фрэнклин Дорсон, заявила: «Не знаю, как скоро вы сдержите обещание перезвонить, но, если сочтете возможным, поинтересуйтесь здоровьем небезызвестной вам миссис Краун». После этого ее полеты к телефону стали еще стремительнее. И однажды Джуди услышала незнакомый мужской голос, который с некоторым удивлением осведомился, кто она такая.

– Я работаю у миссис Краун.

– Ах, да! Она мне говорила. Это вы мне звонили?

– Да, я.

– Ну, конечно, тот же голос. И, к тому же, вы не слишком любезны.

– Вы, надо сказать, тоже.

– Послушайте! Вы странно ведете себя…

– Мистер Дорсон! – перебила его Джуди, которая была уже не на шутку рассержена. – Я работаю у миссис Краун, но это не означает, что я нахожусь в какой бы то ни было зависимости от вас, не так ли? – Фрэнк, видимо, не сразу нашелся, что ответить. – Кроме того, звонок вам был моей личной инициативой, – продолжала она. – Миссис Краун ничего о нем не знает, и я просила бы вас не говорить ей…

– Вот видите, – попробовал пошутить собеседник, – все же кое в чем вы от меня зависите.

– Это больше в ваших интересах, чем в моих, – парировала Джуди. – По вашей милости миссис Краун снова слегла, а вы даже не удосужились поинтересоваться…

– Что с ней? – встревожился голос.

– Все то же. Сердце. Ей совсем нельзя волноваться, по крайней мере сейчас, пока она еще очень слаба и любая неприятная новость сводит на нет все усилия медицины.

– Боже, что за слог! – невольно заметил Фрэнк. Джуди усмехнулась: его реплика напомнила ей Эмили, и она подумала, что он действительно подходит на роль ее сына, – но промолчала.

– Ну хорошо, а почему, как вы выразились, она слегла «по моей милости»?

– Вы сами могли бы догадаться! – Джуди и не подумала менять тон.

– Как быстро летают вести через океан…

– Дурные – да.

– Вы что, тоже в курсе?

Джуди растерялась. Хотя по тому, что и как она говорила, было ясно, что она хорошо осведомлена во всем, признаться в этом было все же неловко.

– В курсе чего? – запутавшись сама, она попыталась запутать его.

В трубке раздался смешок.

– Да, Эми выбрала помощницу себе по вкусу… Вы чем-то напоминаете мне ее.

– Она сейчас отдыхает, – проигнорировала это замечание Джуди. – Я отнесу ей телефон?

– Если вам не трудно…

Притворив за собой дверь спальни, Джуди облегченно вздохнула. Лицо Эмили сразу посветлело, когда она протянула ей трубку со словами: «Кажется, это ваш зять». Авантюра удалась! Джуди была уверена, что Фрэнк не проговорится. И ничего страшного с ним не приключилось. Она только удивлялась сама себе: как можно было разговаривать таким образом с незнакомым человеком, да еще с родственником хозяйки?!

Но ведь он не был для нее незнакомым! Наоборот, ей казалось, что она знает его уже так давно. В тот вечер она была для него открытой книгой, ей нечем было прикрыться от его понимающего взгляда, а теперь и она сама знала то, что он наверняка хотел бы скрыть…

Джуди услышала, что Эмили зовет ее, и быстро поднялась наверх. Та, улыбаясь, вернула ей трубку.

– Отнесите вниз, пожалуйста, – попросила она. – Все же позвонил!

– Я рада, – сказала Джуди. – Все оказалось не так уж страшно, не правда ли? – Она поправила одеяло и присела на край постели.

– Да, – впервые за последние дни Эмили выглядела оживленной. – Естественно, половина слухов – вранье.

– Вот видите! А вы себе места не находили…

– Я устала, – Эмили прикрыла глаза. – От всего устаю, даже от радости! Это старость…

Джуди тихонько поднялась.

– Я спущусь вниз к обеду, – не открывая глаз, проговорила Эмили.

– Да-да, – проговорила Джуди и бесшумно выскользнула из комнаты.

На следующий день Фрэнк позвонил снова. Джуди хотела сразу позвать к телефону Эмили, но он остановил ее.

– Я, собственно, звоню вам. Я решил навестить Эмили. Как вы думаете, мой приезд не слишком взволнует ее?

– Думаю, ваш приезд пойдет ей на пользу, – ответила Джуди и испугалась: Фрэнк приедет, и они столкнутся тут нос к носу! – Так вы будете говорить с ней?

– Нет, я хотел бы, чтобы это стало сюрпризом. Так что… – он понизил голос и проговорил как-то даже интимно: – сообщаю только вам… К сожалению, я не знаю вашего имени…

– Джуди, – похолодев, выдохнула она.

– Красивое имя, – сказал он. – Я вылетаю послезавтра рано утром, у вас буду после полудня. Встречать меня не надо.

Будто кто-то собирался его встречать!

– Хорошо, – машинально ответила Джуди.

– Ну, что ж, Джуди, будет приятно повидаться с вами, – тон Фрэнка стал откровенно заигрывающим.

Повесив трубку, она задумалась. Они не должны встретиться, это ясно. Ей совсем не улыбается компенсировать парижские неудачи Фрэнка, отбиваясь от его заигрываний. Строит из себя Казанову! Подумать только, воспоминание об этом человеке согревало ей душу в трудные минуты! Чем он отличается от Роджера? Просто в тот вечер у Фрэнка случился приступ абстрактного человеколюбия и как раз подвернулась женщина, нуждавшаяся в поддержке и утешении. Джуди почувствовала, как покраснела при одной мысли о том, что ей придется смотреть в глаза этому человеку. Нет, они не должны встретиться. По крайней мере, сейчас…

Она не стала ничего говорить Эмили. Возможно, Джуди рисковала потерять место, но на работе она привыкла ограждать себя от отрицательных эмоций и избегать отношений, выходящих за рамки деловых. Эмили – это Эмили. Но Фрэнк… Зачем ей еще один Роджер, разве ей уже не достаточно печального опыта?

И она твердо решила исчезнуть из дома Эмили до появления Фрэнка и вернуться только после того, как он отправится обратно в Париж. Предупредив Берту о приезде Фрэнка и о собственном, на время его здесь пребывания, отсутствии – «Мне надо уладить кое-какие свои дела. И это самый удобный момент. Миссис Краун будет не одна, да и вы, Берта, я надеюсь, поможете…» – она черкнула записочку для Эмили и стала собираться.

Когда Джуди, с небольшой сумкой в руках, сворачивала с Эшли-стрит, из-за угла вывернуло такси. Обернувшись, она проследила, как машина доехала до дома под номером тридцать пять и остановилась. Дверца автомобиля распахнулась… Джуди поспешно отвела взгляд и свернула за угол.

За несколько дней, проведенных в доме Эмили, она успела отвыкнуть от своего жилища. Теперь ей показалось, что здесь тесно и уныло. Но главное – пусто. Она поняла, что, если она останется дома, то будет слоняться по пустым комнатам, сидеть у телефонного аппарата, перебирать фотографии и письма, вспоминать, думать и плакать. Все тот же замкнутый круг. А ведь Фрэнк наверняка пробудет здесь дня три. И все эти ничем не заполненные дни…

Она переоделась в брючный костюм цвета кофе с молоком. Это было последнее приобретение, предназначенное для «встречи с осенью». Джуди всегда была придирчиво самокритична, и сейчас она себе не нравилась: то ли дело было в одежде, то ли в страдальческом выражении лица, совершенно не подходящем к этому костюму (к нему бы пристала несколько отвлеченная улыбка, выражающая самодостаточность и довольство собою), но она смотрела на свое отражение в зеркале с неприязнью. Потом она вспомнила, как Эмили поделилась с ней мыслью, вычитанной в какой-то книге: «Красивая женщина, которая видит в зеркале свое отражение, может считать, что это она и есть. Женщина же некрасивая знает, что она – это не только то, что она видит в зеркале».

«Секрет шарма спрятан в душе, – пояснила тогда Эмили. – Именно своеобразие души оживляет и одежду, и жесты, и улыбку, придает загадочность взгляду, словом, составляет ту таинственную ауру, которую невозможно увидеть, но можно ощутить. Проходит молодость – о, как быстро она проходит! – и остается лишь она, ваша душа, единственная и необыкновенная, и только ее свет может озарять ваши черты, делая их привлекательными и в сорок, и в пятьдесят, и позже…»

Где она, ее душа? Джуди видела лишь свою оболочку, и она ей не нравилась. Когда-то давно, еще до знакомства с Рэем и в первые месяцы их романа, она нравилась самой себе. Тогда чувство еще не охватило ее всю целиком, не подчинило себе. Джуди смотрела на Рэя и любила его, смотрела на свое отражение в зеркале и любила себя, переводила взгляд на вид за окном и могла замереть в восхищении; она влюблялась в новых знакомых, будь то мужчины или женщины, любила своих старых друзей, ей нравилось бывать в одиночестве, но она от души веселилась в многолюдной компании. Что же случилось потом? Когда любовь заслонила от нее этот мир, который радовал и удивлял ее каждый день? В какой момент Рэй вдруг стал всем и его лицо приблизилось настолько, что все прочее превратилось лишь в фон? И куда при этом подевалась она сама? С тех пор, как Джуди подружилась с Эмили, она снова стала ощущать почти забытый вкус к жизни, – нет, конечно, это было не то, что в юности, но ее глаза все чаще с интересом останавливались на чем-то, и жизнь вокруг, чужая, не касающаяся Джуди жизнь с ее радостями и печалями, захватывала, включала в себя… И вот Рэй опять легко и просто смел эту многодневную тяжкую восстановительную работу. Ее глаза снова были обращены внутрь, они снова бесконечно разглядывали страдающую душу. Вот она, в зеркале, ее душа. Это вовсе не оболочка, нет, это именно душа, и она не дарит никакого света ее лицу и не вызывает никакой симпатии. Джуди заплакала и отошла от зеркала.

Она пересчитала деньги и собралась. Ей не нужно много вещей, поездка займет всего несколько дней. В конце концов, хотя бы иногда маму и сестру надо навещать. С тех пор, как мать переехала к Джулии, Джуди видела ее очень редко.

Она забыла позвонить и уточнить время отлета. Оказалось, что за прошедшие с момента ее последнего посещения родных полтора года произошли изменения в расписании, и самолет на Цинциннати улетал теперь поздно вечером. Джуди была раздосадована. Это значит, что надо возвращаться домой, а она не хочет, не может сейчас там находиться! Но не гулять же по улицам в течение девяти с лишним часов!

Она прошлась по вестибюлю. Вышла на улицу, поглядела на пассажиров, выгружающих тяжелые чемоданы из багажников, на подскакивающих к ним носильщиков… Нет, она никуда отсюда не двинется. Так и просидит весь день в аэропорту. Она вернулась в холл и села в удобное кресло. Посидит, а потом пойдет в кафе, перекусит. Потом прогуляется и снова посидит. И все время будет наблюдать за торопливыми движениями улетающих и неторопливо-утомленными только что прилетевших.

Джуди поднялась и подошла к расписанию. Надо взять билет, а потом можно даже поспать в кресле. Она открыла рот, чтобы произнести «Цинциннати», но ее глаза, еще машинально скользившие по сетке расписания, вдруг зацепились за слово, которое… которое сами собой выговорили ее губы:

– Нью-Йорк, пожалуйста, – произнесла она. Самолет на Нью-Йорк вылетал через час. Джуди сама не понимала, зачем ей в Нью-Йорк и досадовала на себя за то, что без всякой цели едет туда, где сейчас Рэй… И, видимо, только потому, что там он… А может, его там и нет. Может, она хочет посмотреть Нью-Йорк, ведь она, американка, умудрилась дожить чуть ли не до тридцати лет и не видеть самого знаменитого города своей страны! Иностранцы прежде всего посещают Нью-Йорк… Отчего же ей не провести там парочку свободных дней? Уж если не Мексика… Настроение было ужасным. Все собственные доводы казались неубедительными. Но все же Джуди не изменила решения.

За короткое время Фрэнк постарел и стал соответствовать своему возрасту. Его глаза смотрели как-то иначе.

– У тебя появились седые волосы, – заметила Эмили.

– Уже давно. Неужели ты только сейчас заметила?

– Да.

– Не надо, Эми! – Фрэнка смущал ее пристальный взгляд. – Моя седина никак не связана с моими проблемами. Я начал седеть лет в тридцать, просто с годами седых волос стало больше и теперь они заметнее. Но неужели я выгляжу стариком? – Он улыбнулся.

– О, нет! Тебе даже идет.

Господи, как она постарела! Теперь ей вполне можно дать ее семьдесят пять. Что делает болезнь!

– Знаешь, я хочу прогуляться, – сказала Эмили. – Но в последнее время я гуляла в компании и успела привыкнуть к этому. Ты сможешь меня сопровождать?

– Конечно!

Фрэнк помог ей подняться и спустился вниз. Вскоре Эмили позвала его. Она стояла наверху, держась за перила, и в том, как она стояла, было столько неуверенности в собственных силах, что у него защемило сердце. Фрэнк привык видеть ее легко, чуть ли не вприпрыжку спускающейся по этой лестнице и теперь был почти поражен произошедшей с нею переменой. Он был совсем не готов к тому, что Эмили может заболеть, ослабеть, может нуждаться в помощи и уходе. Он бегом поднялся к ней и подал руку. Эмили оперлась на нее и, осторожно ступая, стала спускаться.

Боже, она здесь просто чахнет в одиночестве! А эта девушка, то ли сиделка, то ли секретарша, возможно, она старательно отрабатывает свои деньги, но ведь она чужая ей. Правда, он еще до разрыва с Шарлоттой знал, что Эмили нездорова и лежала в больнице, но известие о том, что она уже дома, тогда его совершенно успокоило. Он не мог представить ее такой – старой, почти беспомощной…

Они гуляли около часа, и Эмили все тяжелее опиралась на его руку.

– Честно говоря, я не ожидала, что ты приедешь, – говорила она, глядя на еще по-летнему синее небо. – Тебе самому плохо, я знаю…

– Что за ерунда? Почему мне должно быть плохо?

– Не лукавь, Фрэнки, – Эмили покачала головой. – Тут не требуется особой наблюдательности.

Он промолчал.

Когда они вернулись в дом, Эмили сразу же направилась к телефону.

Положив трубку, она задумчиво проговорила:

– Значит, действительно уехала…

– О ком ты? – спросил Фрэнк.

– Джуди… ну, девушка, что работает у меня, уехала.

– И что? – не понял он. – Ты не знала об этом?

– Представь себе, нет. Я ее видела сегодня утром, за час до твоего приезда, и она ничего мне не сказала. А потом Берта передала мне записку. Оказывается, Джуди собралась проведать мать и посчитала, что этот момент самый удачный, раз я буду не одна…

– Так, может быть, она права? – Фрэнк был удивлен тем, что Эмили явно расстроена. – Хотя, конечно, она должна была договориться с тобой заранее.

– Не в этом дело! – с досадой произнесла Эмили. «А в чем?» – хотел спросить он, но сдержался. За время его отсутствия в жизни Эмили появился новый человек, и всем прочим пришлось потесниться, это ясно. Он вспомнил женский голос в телефонной трубке. Это был голос человека, обеспокоенного состоянием Эмили и даже имеющего право вмешиваться в дела хозяйки. Что-то похожее на ревность шевельнулось в душе Фрэнка. Раньше, когда он приезжал, все внимание обычно было направлено на него. А сейчас Эмили, кажется, предпочла бы компанию девушки, которая заботится о ней за плату и при этом позволяет себе хозяйничать в доме. Старые одинокие люди вечно заводят себе какие-то игрушки: внуков, животных, растения или совершенно невозможных друзей. Какая-нибудь сиделка может настолько втереться в доверие хозяйки, так влезть ей в душу, что родственники раскрывают рты от изумления, ознакомившись с завещанием. Но Эмили всегда была здравомыслящим человеком, и вряд ли болезнь так быстро могла превратить ее в выжившую из ума старуху.

– А что это за девушка, Эми? – спросил Фрэнк.

– Что за девушка? – Фрэнку показалось, что Эмили как-то лукаво взглянула на него.

– Это совершенно невинный интерес, – улыбнулся он. – Почему ты вечно подозреваешь меня в донжуанстве?

– Потому что ты и есть Дон Жуан.

– Да Господь с тобой!..

– Ну-ну… – ироничная улыбка морщила ее губы. – А девушка… Надеюсь, ты скоро сам ее увидишь. Только, боюсь, она не в твоем вкусе.

– Я вижу, что моя репутация безнадежно испорчена! – искренне возмутился Фрэнк.

Глава 10

Джуди стояла на смотровой площадке Эмпайр-стэйтс-билдинг и пыталась вспомнить все, что знала об этом городе, американском городе-мифе, Нью-Йорке.

Нью-Йорк… Он же Нью-Амстердам… Трехсотлетний юноша, обладающий самой запоминающейся внешностью, чье лицо никогда не спутаешь ни с каким другим. Где-то внизу на огромном пространстве стоят десятки небоскребов, между ними несутся крохотные игрушечные автомобильчики и снуют какие-то букашки… Взгляд ее скользил: Ист-Ривер, Бруклинский мост, Гудзон с его пристанями и пароходами… Джуди смотрела на этот город-спрут, и в ее глазах блестели слезы. Так же, обвеваемая ветром, она стояла когда-то на вершине горы в Аппалачах, и ее длинные рыжеватые волосы тоже летели куда-то…

За два дня, проведенные в Нью-Йорке, она успела начисто забыть о том, что здесь может находиться Рэй, что ее поездка как-то связана с мыслями о нем. Теперь ей казалось, что она всю жизнь мечтала побывать здесь, и вот, наконец, мечта сбылась. Слишком давно она никуда не ездила. Поездки к маме и Джулии в счет не шли – это было свиданием с родными, но не встречей с мечтой, с самой собой – той, что когда-то влюблялась в незнакомых людей и пейзажи, на мгновение выхватив их взглядом из окна машины…

Джуди вдруг поняла, что она страстная путешественница, ей захотелось увидеть все страны, все города. Увидеть Мексику! Одной, без Рэя. Разве для этого нужны провожатые? А потом поехать в Европу… Куда бы ей хотелось прежде всего? Ах, не все ли равно?! Англия, Франция, Испания, Италия – каждая из стран манила ее из своего дальнего далека… А услышать скандинавскую речь? Полюбоваться на австралийские просторы?

Она шла по Бродвею, ела мороженое в Таймс-сквере, ехала в такси по улицам Бронкса и Бруклина, а мысленно уже гуляла по Мадриду, переплывала Ла-Манш, нацеливала фотоаппарат на прыжок кенгуру, подобный полету…

И в то же время она наслаждалась Нью-Йорком, стараясь навсегда запечатлеть его на фотопленке своей памяти. Люди-букашки, коробки небоскребов внизу, блеск гудзонской воды… И прогулка ранним утром – разве найти лучшее время суток для неторопливой пешеходной прогулки? – по каким-то улицам в районе гудзонских доков: она уже решила, что заблудилась, пробираясь вдоль бесконечных заборов каких-то складов и вздрагивая при виде выскакивавших прямо под ноги ободранных кошек, – как вдруг, свернув в какую-то улицу, облегченно вздохнула, увидев все тот же Эмпайр-стэйтс-билдинг. Он был еще окутан утренним туманом, но самые верхние этажи уже розовели от солнца, поблескивали окнами, а вокруг еще несколько громад ждали, когда же солнце дойдет и до них, а внизу, в ущельях, было прохладно, в них таяли предрассветные сумерки… Она долго стояла перед этим зрелищем, как вкопанная.

И так же на следующий день она замерла на Пятой авеню перед Музеем Гугенхейма. Джуди никогда не считала себя поклонницей конструктивизма, но эта громадная белая, расширяющаяся кверху железобетонная спираль показалась ей прекрасной, совершенной. Она поднялась на лифте на самый верх и стала спускаться оттуда по спирали, неожиданно оказавшейся галереей с внутренним двором. Картины, висящие на кронштейнах, словно парили в воздухе на белом фоне стены. Сезанн, Модильяни, Пикассо, Леже, Клее, Кандинский, Бранкузи… Джуди была счастлива от увиденного. Этот музей, в котором столько света, воздуха, зелени, где так просторно и легко этим картинам и скульптурам, совершенно покорил ее.

Единственное, чего ей не доставало здесь, – это спутника, с которым можно было бы поделиться восторгом, увидев в его глазах то же восхищение, которое испытывала она. Вдруг перед ней словно промелькнули глаза Рэя… Нет, это не он. Да она бы и не подумала тащить его сюда. Он либо зевал бы демонстративно, либо сразу бы вышел на улицу, а Джуди уже не могла бы сосредоточиться, зная, что он раздраженно вышагивает туда-сюда перед входом, награждая входящих недовольными взглядами. Она мысленно перебирала дорогие ей лица… Вспомнился сосредоточенный взгляд парижанина, но Джуди, как будто испугавшись такого предположения, поспешно отогнала видение. Наконец, она решила, что ни с кем бы ей не было так хорошо здесь, как с Эмили, и поняла, что уже успела соскучиться по ней.

Не спеша, она брела по Манхэттену, теперь уже несколько рассеянно глядя по сторонам. Остановившись у «Говернор Клинтон отеля», она некоторое время пораздумывала и подошла к телефонному автомату…

– Да? – ответил мужской голос.

Джуди несколько растерялась.

– Что? Вас не слышно! Погромче, пожалуйста! – заорала трубка прямо в ее ухо.

– Могу я поговорить с миссис Краун? – заставила себя произнести Джуди. Она не привыкла отступать от задуманного, хотя уже и пожалела о своем звонке.

– Да, пожалуйста. Эми! – закричал голос куда-то в сторону. – Это тебя, кажется, твоя пассия…

У Джуди взлетели брови. Вот как! Господин парижанин уже сделал выводы? Но она едва не задохнулась от возмущения, услышав:

– Что же вы так внезапно сбежали, Джуди? Уж не меня ли испугались?

Вопрос был задан тихо и торопливо, видимо потому, что Эмили была уже поблизости, и Джуди не успела ответить на него, перед тем как услышала:

– Джуди, милая, я так хотела познакомить вас с зятем!

Фрэнк стоял рядом и иронично улыбался, глядя на радостно возбужденную Эмили.

– Где вы были? Конечно, я знаю музей Соломона Гугенхейма! Спасибо, я бы тоже не отказалась побродить там в вашей компании… Но подождите… Как? Ну, не смейтесь, Джуди, прошу вас… Ведь вы собирались к родным, в Цинциннати… Ах, ветер переменился… – Эмили засмеялась, – и занес вас в Нью-Йорк?.. Полно, вы меня не разыгрываете? Где? – Лицо Эмили неожиданно приняло изумленное выражение, и Фрэнк насторожился. – Повторите, пожалуйста… Напротив, дорогая, это важно… – Она повернула голову к Фрэнку и прошептала, прикрыв трубку ладонью: – Тебе о чем-нибудь говорит ее местонахождение, пересечение Седьмой авеню и Тридцать первой стрит?! А? – Ее худые плечи задрожали от смеха.

Настал черед удивляться Фрэнку.

– Милая моя, что за совпадение! – продолжала Эмили в трубку. – Но раз так получилось, у меня к вам просьба. Зайдите к моей дочери, вернее, к моей внучке… Если застанете, то попросите написать для меня что-нибудь, и пусть пришлет мне пару своих последних фотографий… Фрэнк! Стоит ли упоминать о том, что ты здесь? – спросила Эмили нахмурившегося зятя, снова прикрыв трубку рукой.

– Тогда она точно ничего не передаст, – улыбнулся он.

– Не говорите Николь о Фрэнке… Джуди, я бы никогда не попросила вас об этом, если бы вы не упомянули, где находитесь… Вы просто в трех минутах ходьбы от дома Норы… – Она продиктовала адрес. – Спасибо, милая… Жду вас! Фрэнк? Он пробудет три дня. Но я надеюсь, что вы появитесь раньше… Я хотела бы показать ему новые снимки Никки. Мы ждем вас, слышите? – Эмили положила трубку. – Этот звонок, наверное, съел все ее сбережения… – произнесла она, глядя куда-то поверх головы Фрэнка. – Не надо было посылать ее туда – с Норой так трудно общаться. Она может обидеть девочку.

«Да этой девочке, – подумал Фрэнк, – палец в рот не клади. Еще неизвестно, кто кого обидит».

Дверь открыла чернокожая девушка в белом переднике и с белой кружевной наколкой в волосах.

– Мисс Дорсон нет дома, – ответила она, довольно бесцеремонно разглядывая гостью. – Она уехала на уик-энд за город, к подруге. Вернется только послезавтра к вечеру.

– А миссис Дорсон? – спросила Джуди и сама испугалась своего вопроса: что, если Нора окажется дома? Разговор предстоит не из приятных!

– Ее тоже нет, – со скукой протянула девушка. Ну что ж, подумала Джуди, поручение она выполнила, и не ее вина, что визит оказался напрасным.

– Прошу прощения, – с явным облегчением сказала она. – До свиданья.

– Погодите! – остановила ее девушка. – Что передать миссис Дорсон?

– Ничего, – Джуди пожала плечами.

– Но я должна докладывать обо всех посетителях, – возмутилась негритянка. – Это моя обязанность, понимаете?

– Тогда можете сказать, что заходила секретарь миссис Краун.

– А! Это мать миссис Дорсон, верно? – девушка сочла необходимым продемонстрировать свою осведомленность.

– Да. Я проездом в Нью-Йорке и решила узнать, не нужно ли что-нибудь передать для миссис Краун. Может быть, миссис Дорсон было бы интересно услышать о здоровье матери.

– А… – скука вновь просквозила в голосе девушки.

– Передайте, что было ухудшение, но сейчас уже немного лучше, – сказала Джуди и, чуть поколебавшись, добавила: – Наверное, вашей хозяйке стоило бы позвонить миссис Краун самой.

Она повернулась, даже не взглянув, какое впечатление произвела ее последняя реплика, и удалилась.

* * *

Джуди вышла на улицу и огляделась. Куда направиться теперь? Неплохо бы перекусить, решила она и зашла в кафе, в витрине которого приветливо дымилась чашка кофе. Ей захотелось сладкого, и она выбрала большой кусок торта с высокой шапкой крема. Отхлебнула горячий кофе и сняла ложечкой шоколадную башенку. Но ложка застыла возле ее рта. Джуди отвела взгляд от окна и несколько секунд просидела так в оцепенении. Потом она со звоном бросила ложку в тарелку и выбежала из кафе.

Пробежав несколько шагов, она пошла медленнее, стараясь не потерять из виду заслоняемую время от времени прохожими пару. Она даже взбежала вслед за ними по ступенькам дома, из которого вышла не более четверти часа назад, но у самых дверей остановилась. Что она делает? Это настоящее сумасшествие! Может, показалось? – шевельнулась в ней надежда. Но нет, она не могла обознаться. «Милая моя! Какое совпадение!» – прозвучал в ушах голос Эмили. Действительно, какое совпадение!

– Ну, подожди, не спеши… – Смеясь, Нора пыталась увернуться от его жадных настойчивых губ. – Сумасшедший! – Она удержала его руку.

…Кристина пела так, что могла переполошить весь дом.

– Нельзя ли потише? – грозно уставилась на нее Нора.

– Простите, – нимало не смутившись, пробормотала девушка. – Ужин готов.

– Хорошо, можешь идти, ты мне сегодня больше не понадобишься.

Кристина быстро собралась, чувствуя, что хозяйка ждет не дождется, когда же она уйдет, но в дверях вдруг вспомнила:

– Миссис Дорсон!

– Да? – В голосе Норы послышалось явное нетерпение.

– К вам заходили…

– Кто? Я никого не ждала. Что за манера являться без предупреждения!

– Она назвалась секретарем миссис Краун.

– Вот как! – шагнула к девушке Нора. – И что же понадобилось этой особе?

– Она сказала, что здесь проездом и зашла спросить, не хотите ли вы что-нибудь передать… Или, может, вам интересно было бы узнать о миссис Краун. Она просила передать, что миссис Краун стало хуже, а потом… вроде лучше…

– Черт знает что! – раздраженно заметила Нора. – Она что, тоже говорила так невразумительно или это твоя голова не может удержать ничего, кроме дурацких песенок?

– Простите, – пробормотала Кристина.

– Ну, ладно… Что еще?

– Ничего.

– Больше она ничего не сказала?

– Нет, – Кристина боялась, что то, что она сейчас скажет, вызовет гнев и без того раздраженной хозяйки, – но она посоветовала вам…

При слове «посоветовала» Нора вскинула голову.

– Ну?

– … позвонить и поинтересоваться здоровьем миссис Краун, – совсем тихо закончила Кристина.

Лицо Норы побагровело.

– Если это все, то можешь идти, – сказала она, уже едва сдерживаясь.

Кристина шмыгнула за дверь. Нора вошла в спальню, где на постели раскинулся Рэй, и присела в его ногах.

– Ты представляешь себе?! – воскликнула она и замолчала, ожидая его вопроса.

Но Рэй молчал. Нора подняла на него глаза и наткнулась на беспокойный, бегающий взгляд, тут же скользнувший прочь.

– Что с тобой? – спросила она.

– Ничего.

– Но я же вижу!

Рэй не мог притворяться, но и не хотел говорить правду.

– Я все слышал. Мне кажется, что из-за меня ты совсем забыла про свою мать, и я чувствую себя виноватым.

– Что за бред! – Нора почти рассердилась. – Ты еще многого не знаешь, я потом расскажу тебе. Это слишком больная тема. Но как тебе это нравится?! – вернулась она к тому, что ее беспокоило. – Эта не пойми кто является сюда и…

– Ну, зачем ты так? – попытался встрять Рэй.

– Как? Разве я не права? Она назвалась секретарем миссис Краун! Какой, к черту, «секретарь»?! В первый раз она явилась к нам с огромным синяком под глазом! Уж не знаю, как она его заработала, но сам факт… Конечно, нужно было отказать ей, что я и сделала, но ведь Эмили приятно перечить мне по любому поводу и она, в пику мне, взяла ее на работу и, более того, сделала своей наперсницей! Все, чтобы мне насолить! То эта нежная дружба с Фрэнком, то…

– А ты его все еще любишь, – снова вмешался Рэй, чтобы переключить Нору хоть на что-нибудь другое.

Но она уже разошлась не на шутку и не могла остановиться, не обращая никакого внимания на все более мрачневшего Рэя.

А он был подавлен. Словно сама его совесть приходила сюда, чтобы напомнить о своем существовании. Джуди в Нью-Йорке! Зачем? По поручению хозяйки? Или в поисках его? Но знать, что он здесь, у Норы, она не могла никак. Случайность… Какое счастье, что она не застала их дома! Рэй моментально покрылся холодным потом, представив себе, что могло бы произойти, окажись он лицом к лицу с Джуди здесь, в этой квартире. Как он не подумал, что играет с огнем? Но такого он никак не мог предположить…

Джуди в Нью-Йорке, Джуди сегодня приходила в эту квартиру, и сейчас она где-то здесь, в одном с ним городе! Он вспомнил последние проведенные с нею дни и зачем-то взглянул на Нору. Распаленная гневом, она показалась ему некрасивой. Ему было неприятно смотреть сейчас на ее лицо. Он вспомнил, как сгорал от желания в лифте, и прикрыл глаза.

– Я устал, Нора, – сказал он громко, чтобы пресечь беспрерывный поток ее обвинительной речи.

Она замолчала. Он не открывал глаз.

– Прости, я увлеклась, – прошептала Нора примирительно. – Будем ужинать?

– Что-то не хочется… Может, попозже? Я немного полежу.

– Да, конечно. А я пока приму ванну…

Как только она вышла, Рэй открыл глаза и взгляд его уперся в белый потолок. Он вспомнил белые мучные «перчатки» на руках Джуди и как он уткнулся в них носом. Он уже не мог вспомнить слов, что произносил тогда с таким чувством, но помнил запах, исходивший от ее рук. И чувствовал его сейчас… Рэй снова закрыл глаза, и белая пыль полетела ему в лицо, и он черпал ее горстями, и японская маска что-то шептала ему белыми губами.

* * *

В тот же день Джуди вернулась домой. Два дня она пролежала, почти не вставая. Палец ползал по стене, вычерчивая причудливые узоры, взор блуждал… Она больше не перебирала фотографии, не вспоминала, не плакала. Не было даже боли, и, казалось, ее самой тоже уже не было – она исчезла, растворилась в звенящей бесконечностью пустоте…

На третий день, уже под вечер, она заставила себя подойти к телефону. Трубку взяла Эмили.

– Это я, Джуди. – Она сама не узнала своего голоса.

– Что с вами? Что-то произошло?

– Н-нет…

– Но я же чувствую. Мы вас ждали раньше, когда вы приехали?

Джуди не смогла солгать и промолчала.

– Фрэнк уезжает сегодня, – не дождавшись ответа, снова заговорила Эмили. – Через два часа он должен уже быть в аэропорту. Вы не могли бы подъехать до того, как он уедет, то есть в течение полутора часов? – Голос Эмили звучал мягко.

– Я ничего не привезла для вас, – с трудом произнесла Джуди. – Ваша внучка была в гостях у подруги и должна была вернуться только через два дня, миссис Дорсон тоже не было дома.

– Да, я знаю, что вы заходили туда, Нора мне звонила. Жаль, что я понапрасну вас побеспокоила.

У Джуди не хватило сил возразить.

– Но мы ведь ждем вас не как посыльного! Я скучала без вас, Джуди. И мне бы хотелось познакомить вас с Фрэнком.

– Боюсь, я не успею.

– Но вы постараетесь, не правда ли? Во всяком случае, я вновь остаюсь одна и нуждаюсь в вашей опеке. Так что, – Эмили засмеялась, предваряя свою шутку, – вы сегодня же должны приступить к выполнению своих обязанностей. К тому же, я еще слишком слаба, да и успела привыкнуть за последнее время, что кто-то рядом постоянно. Поживите у меня еще недельку-другую, если это вам, конечно, не в тягость.

– Да, конечно…

Больше всего на свете ей хотелось снова вернуться в свою постель и забыть и об Эмили с Фрэнком, и о Рэе с Норой, и особенно о самой себе…

Но надо было идти. Надо было привести себя в порядок и отправиться к человеку, который нуждался в ней. Джуди подумала, что Эмили, наверное, единственный человек, который действительно нуждается в ней. Но ведь могло бы не быть и ее… Джуди могла бы оказаться в пустыне, где только пронизывающий горячий ветер и ни одного огонька во тьме, что послужил бы маяком. А сейчас у нее есть этот огонек, он зажжен специально для нее. Стоит только добрести до него и, может быть, станет легче…

Подъехало такси, и Эмили вышла проводить Фрэнка.

– Жаль, что Джуди не успела подойти, – сказала она. – Я надеялась, что она сама отвезет тебя в аэропорт на моем «фольксвагене».

– И у нас было бы время познакомиться по дороге, не так ли? – засмеялся Фрэнк. – Ты неисправима, Эми!

– Ты не понял меня, мой мальчик, – с какой-то горечью произнесла Эмили. – Я и не собиралась заниматься сводничеством. Тем более, что Джуди страстно влюблена в своего мужа. Но я хотела, чтобы вы подружились, это правда. Ну, что плохого было бы, если бы два близких мне человека симпатизировали друг другу?

– Я и так симпатизирую твоей Джуди, – сказал Фрэнк, открывая дверцу такси. – Так что, передавай ей сожаление по поводу несостоявшегося знакомства и надежду на то, что все еще впереди, – он подмигнул Эмили и сел в машину.

– Не забывай старуху, Фрэнки…

– Я непременно навещу тебя, как только смогу. Может быть, на День Благодарения.

– Надеюсь увидеть тебя хотя бы до Рождества. – Эмили махнула пару раз вслед такси и повернула к дому.

Ее небольшая фигура, не утратившая с годами гордой осанки, медленно удалялась по посыпанной гравием дорожке. Фрэнк смотрел в заднее стекло, пока машина не повернула, и вдруг услышал чей-то негромкий вскрик. Девушка, вышедшая из-за угла, отскочила в сторону.

– Ты что – спишь на ходу?! – заорал в окошко таксист.

Девушка втянула голову в плечи и почти побежала.

– Ну, что за люди! – пожаловался таксист. – И так по нескольку раз за день!

– Наверное, замечталась о чем-то, – откликнулся Фрэнк.

– Ох, уж эти мне мечтатели!

– Джуди, детка…

На лице Эмили было написано страдание. Джуди поняла, что это всего-навсего зеркальное отражение того, что выражает ее собственное лицо.

Эмили повела ее в гостиную. Они сели в кресла, и Эмили взяла руки Джуди в свои ладони.

– Ну что же с вами приключилось, милая моя девочка? – В ее голосе было столько материнской заботы и боли, что Джуди едва сдержала готовое вырваться рыдание.

Заметив это, миссис Краун только крепче сжала ее кисти. Теперь их сцепленные руки напоминали хрупкий мостик, ненадежную переправу, но ведь и она иногда может быть единственным спасением.

Рэй не понимал себя. Нора по-прежнему нравилась ему до безумия. Но чувство неизбывной вины перед Джуди вернулось, и каждый час, проведенный с Норой, теперь только усиливал его вину. Он увязал в болоте и не знал, как спастись. Он метался от мыслей об одной женщине к требовательным ласкам другой и не мог решить, что же ему нужно. Он долго ходил вокруг телефона, прежде чем, наконец, набрал номер телефона Джуди. От волнения у него пересохло во рту. Что ей сказать? Чем оправдаться на этот раз? Ведь все было так замечательно, они сумели сблизиться, наслаждались каждой минутой, проведенной вместе, строили планы, мечтали… Разве он не был рад этому и разве не это всегда считал счастьем? Джуди принадлежала ему, он сумел не потерять ее…

Услышав ее голос, Рэй сначала испугался, но уже через мгновение понял, что это автоответчик. Джуди сообщала, что ее можно найти по следующему номеру… Он не сразу запомнил все цифры и перезвонил еще раз.

Эмили мелкими аккуратными глотками пила кофе, сосредоточенно глядя в темную внутренность чашки.

– Как все-таки ужасно болеть! – проговорила она, допив и поставив хрупкую чашку на блюдце. – И быть старой! Если бы что-нибудь одно, так еще куда ни шло, а то старость и болезнь – все разом! Я пью кофе, делая вид, что здорова, что мне можно… Но ведь это самообман: разве я могу забыть, что в нем нет кофеина?!

– Вы зря так сокрушаетесь, – возразила Джуди, – кофеин вреден, и сейчас многие молодые и здоровые люди предпочитают такой же самообман.

– Да! Все помешались на здоровье! Это уже стало каким-то бедствием! Согласитесь, все должно быть естественно и иметь свои рамки. Но когда люди с утра до ночи только и думают, как бы еще оздоровиться, это просто смешно.

Джуди промолчала, хотя и была согласна с Эмили. Просто ей не хотелось поддакивать старческому брюзжанию.

Переливисто прозвонил телефон, Джуди сделала движение к нему, но Эмили была ближе и взяла трубку сама.

– Да? Здравствуйте. Да, я миссис Краун, вы не ошиблись. Да, это верно, такая особа обитает в моем доме, – она улыбнулась в сторону Джуди, – и сейчас у вас будет возможность услышать ее голос.

Она протянула трубку удивленной Джуди и поднялась.

– Я вас оставлю, чтобы не мешать.

– Алло? – Джуди одновременно пыталась жестом остановить Эмили, – я вас слушаю, говорите.

– Джу, это я, – произнесла трубка голосом Рэя. Джуди, предполагавшая, что это Джулия наконец-то отыскала ее, потеряла дар речи.

– Прости меня, – сказал Рэй, – я опять провинился…

С размаху, словно пластмасса жгла ей руку, Джуди бросила трубку, но промахнулась – трубка повисла на шнуре, продолжая звать:

– Почему ты молчишь? Джу!

Эмили, успевшая пройти всего несколько шагов, обернулась.

Джуди всхлипывала, прикрыв рот ладонью, и тянулась другой рукой к телефону, собираясь нажать на рычаг. Но неожиданно Эмили опередила ее и подхватила покачивавшуюся трубку.

– Молодой человек, – произнесла она строгим голосом, – боюсь, вы выбрали не самый удачный момент для звонка…Хорошо, я передам ей. Нет, сейчас она не сможет поговорить с вами. Как с вами связаться?…Сколько таинственности! Что ж, до свиданья.

Джуди сидела, спрятав лицо в ладонях.

– Извините, – проговорила она, не поднимая головы.

– Ерунда! – решительно отрезала Эмили. – Но в конце концов вы расскажете мне, что произошло, или я так и буду теряться в догадках? Конечно, это ваше личное дело, но… Вы думаете, мне легко, не имея понятия о том, что с вами происходит, пытаться вам помочь? Я должна вам помочь, Джуди, вы понимаете? Вы нуждаетесь в помощи, и помочь вам, боюсь, некому. Кроме меня.

Джуди кивнула.

– Ну, так я слушаю, – сказала Эмили, усаживаясь в кресле.

…Странное дело! Когда ей потребовались силы для того, чтобы вытащить Джуди из душевного кризиса, эти силы явились как по мановению волшебной палочки. Походка Эмили вновь стала легкой, и она опять выглядела гораздо моложе своего возраста. С Фрэнком дела обстояли не так уж плохо, во всяком случае, не настолько, как она боялась. И теперь ей нужно было «поднять на ноги» Джуди. Эмили принялась за дело и уже трудно было разобраться, кто из них кого опекал.

Перемены, произошедшие за какую-нибудь неделю, были настолько очевидны, что Джуди сочла возможным заговорить о своем возвращении домой.

– Неужели вы действительно хотите покинуть меня? – удивилась Эмили.

– Но ведь вы уже поправились. Теперь я, скорее, у вас в гостях… Необходимости в моем постоянном пребывании поблизости уже нет и я могу посещать вас, как раньше.

– Но, Джуди! – Эмили всплеснула руками. – Вы что же, хотите обратно в свою пустую квартиру? В свое одиночество, в свою тоску? Опять лежать, плакать… Ведь вы сами говорили, что здесь вам легче!

– Да, – Джуди опустила глаза, – но мне не хочется обременять вас. Когда я прихожу сюда на несколько часов, то могу настроиться на нужный лад, а находясь здесь постоянно, боюсь, не смогу избавить вас от этих… приступов…

Тихие истерики продолжались и после того, как Джуди открыла перед Эмили свою исстрадавшуюся душу. Посреди самого отвлеченного разговора мелькала вдруг какая-то фраза, и этого было достаточно – Джуди спешила выбежать из комнаты, а Эмили оставалась сидеть в одиночестве, нахмурив брови и покачивая головой.

– Нет, милая, я категорически против вашего возвращения домой. Может быть, вы считаете, что я стремлюсь держать вас при себе из эгоистических побуждений…

– Я не считаю так, Эмили.

– …и это, наверное, отчасти соответствует действительности. Но только отчасти! Я считаю, что на сегодняшний день мы нуждаемся друг в друге. Так что, я вас не отпущу.

Обе невесело рассмеялись.

* * *

Однажды усилия Эмили уже пошли прахом: только у Джуди начал просыпаться интерес к жизни, как ее снова стащили в еще более глубокую яму, и вытянуть ее оттуда теперь стоило большого труда. Эмили не знала, что предпринять. Она решила не форсировать события и дать Джуди хоть немного оттаять, понимая, что для нее становится проблемой любой разговор, прогулка, улыбка… Конечно, она старается честно отрабатывать деньги, но Эмили не удивилась бы, если бы она попросила расчет, посчитав, что не справляется со своими обязанностями. Эмили очень боялась этого и была терпелива, не обращая внимания на пролитый мимо чашки кофе и рассеянное «да» в ответ на заданный вопрос… Она тащила Джуди на прогулку, по магазинам, заставляла читать вслух, загружала переводами. Именно ради нее Эмили приняла предложение одного издательства, специализирующегося на высокой поэзии, сделать новые переводы нескольких французских поэтов XVI века для небольшого сборника.

Эта работа была серьезной, не в пример тому, чем Эмили занималась последние годы. Но она решила, что им обеим необходимо чем-то увлечься, подчинить свои интересы какому-то важному и захватывающему делу, которое объединило бы и сблизило их. Ведь несмотря на то, что Эмили знала теперь о Джуди больше, чем кто бы то ни было, это не сделало их ближе друг другу, но даже несколько отдалило. Джуди стала теперь стыдиться своей откровенности, того, что рассказала Эмили все.

От Рэя Джуди необходимо оградить, решила Эмили, и на следующий его звонок ответила отказом:

– Джуди приболела и ей не стоит вставать. Ничего страшного, легкая простуда. Надо полежать в тепле и попить горячего, только и всего…

Потом он еще пару раз звонил, но трубку снимала Берта и, проинструктированная хозяйкой, действовала в том же ключе. Правда, ей врать не пришлось: в первый раз Джуди сопровождала Эмили в поездке за город, во второй обе были заняты переводом. Тогда Рэй попытался уговорить Берту отвлечь Джуди от работы: «Понимаете, я ее муж! – чуть не кричал он. – Мне необходимо сообщить жене очень важную вещь!» Но несговорчивая Берта твердила свое: «Вы можете все передать через меня, а если я ее побеспокою, мне попадет от хозяйки».

Рэю было ясно, что Джуди пытаются изолировать от него, и это казалось ему ужасной наглостью! Главным теперь стало не столько добиться прощения, сколько добиться самого разговора. Ему не дают поговорить с женой! Но это не могло быть ее собственным решением, он слишком хорошо знал Джуди. Бросать трубку – пожалуйста, таким образом она часто выражала ему свое возмущение. Но стоило ему, выждав день-другой, перезвонить, как она уже начинала осыпать его упреками, что служило первым шагом к примирению. Рэй был зол на мать Норы и уже готов был согласиться с оценками самой Норы, вначале его неприятно поразившими. Иногда ему хотелось сказать ей: «А ведь твоя мамаша действительно порядочная стерва!», – но тогда было бы не избежать объяснений, а он боялся, что Нора узнает правду. Конечно, она знала, что у него есть жена, но то, что это та самая… это известие могло вызвать непредсказуемые последствия.

Деньги были на исходе. Дела стояли. Впервые личная жизнь мешала его карьере. Он встретился с Джеком, наконец-то вернувшимся с востока, и узнал, что дела с «Дорсон-корпорэйтед» продвигаются туго.

– Немыслимые условия! Просто немыслимые! – жестикулировал почти черный от загара Джек. – Этот Дорсон, он просто выживший из ума старик! Как хочешь, Рэй, но, если ты считаешь меня партнером, будь добр прислушиваться к моему мнению.

– Ты же знаешь, я способен уломать кого угодно, – резонно заметил Рэй, – хотя, конечно, Дорсон не из сговорчивых… Дорсон… Стоп!

Он влетел к Норе в крайнем возбуждении.

– Нора!

– Да? – она занималась своим лицом и была не в восторге, что Рэй застал ее за этим занятием.

– Твоя фамилия Дорсон… Эразм – редкое имя! Эразм Дорсон, случайно, не твой родственник?

Облокотясь на спинку стула, она насмешливо смотрела на Рэя.

– Ми-илый! – сказала она нараспев. – Моя фамилия Краун, а Дорсон – это фамилия мужа…

Рэй хлопнул себя ладонью по лбу:

– Совсем забыл!

– Эразм Дорсон действительно родственник Фрэнка, его двоюродный дядя.

– Он мне очень нужен, этот Эразм, – сокрушенно произнес Рэй. – Понимаешь ли, в чем дело…

– Я с ним знакома, – перебила Нора и отметила про себя, как Рэй вскинул голову, – но, к сожалению, тебе помочь не смогу.

– Почему?

– Я привыкла придерживаться одного принципа, – произнесла она с обворожительной улыбкой, – никогда не путать деловые отношения с личными и не использовать последние для решения деловых вопросов.

Рэй был поражен. Вот это женщина! Она кричит от наслаждения в его объятиях, но полностью обладать ею он никогда не будет. Только сейчас он понял, с кем имеет дело. Порода! Характер! Она так напускается на свою мать, но ведь она не что иное, как ее повторение…

– Ну и не надо! – бросил он с таким видом, словно она отказывалась от данного прежде обещания. – Обойдусь!

У нее на глазах он собрал вещи и, не попрощавшись, вышел. Нора не остановила его, демонстративно не обратив внимания на то, как он медлил у двери…

Дверь лифта плавно закрылась. Что за женщина! Да нужен ли он ей вообще? Никаких эмоций! Одно упоминание о бывшем муже, этом Фрэнке, способно привести ее в бешенство, а тут… ледяное спокойствие. Конечно! Что он для нее? Просто сексуальное приключение! Не он, так кто-нибудь другой, такая женщина не останется без партнера. И ради этого он бросил Джуди? Бросил?.. Никого он не бросал! Джуди его жена, остальное не имеет значения. Он обязательно решит все вопросы с этим Дорсоном и поедет к ней. И – Мексика! Ведь они так мечтали о Мексике!

Поздно вечером Нора отложила книгу, которую читала в постели перед сном, и потянулась к телефону. Она медленно перелистала лежавший рядом блокнот, откашлялась и набрала найденный номер.

– Мистера Дорсона, пожалуйста. О, прошу вас, я хочу сделать ему сюрприз… Благодарю. – Пока ее соединяли со старым дядюшкой Фрэнка, Нора покусывала нижнюю губу. – Добрый вечер, дядя Эрик! Как ваше здоровье? Уверена, вы теряетесь в догадках, кто бы это мог быть…

Глава 11

Звонки Рэя прекратились, но на душе у Эмили было беспокойно. Она знала, что препятствия лишь разжигают решимость, и, скорее всего, это лишь временное затишье, а в ближайшем будущем стоит ждать новой, более настойчивой атаки. Эмили не выдержала и даже позвонила Норе, надеясь выяснить, с ней ли еще ее новый друг. Разговор, конечно, ничего не дал, они почти сразу же поссорились. Но дня через два позвонила Никки, и уж тут-то Эмили выведала все, что ее интересовало. Итак, Рэй, судя по всему, расстался с Норой, а значит… Значит, скоро он наведается к Джуди. Она оживится, у нее снова заблестят глаза, а потом… Потом – новое разочарование, новая боль… Любящая женщина может прощать бесконечно, пока, наконец, становится некого прощать. Нет, нет! Этого нельзя допустить! Еще немного, и Джуди уже нельзя будет спасти! Она импульсивна и решительна. Она способна на безумные поступки… Ни за что! Эмили готова была стать той стеной, что помешает Джуди снова встретиться с Рэем.

Приняв предложение издательства, Эмили не ошиблась. Джуди с головой ушла во Францию шестнадцатого века, и Эмили поняла, что Джуди относится к тем людям, которых может излечить по-настоящему интересная для них работа. Джуди призналась, что поэзия средневековья и Возрождения – малознакомый для нее материал, и с тем большей увлеченностью она погрузилась в изучение всего, что могло пригодиться в работе. Исторические экскурсы, биографии поэтов, филологические исследования, уже существующие переводы на английский… Чтение стихов вслух, волшебство французской речи, романтический флер этой поэзии и этого времени… Ни походы по магазинам, ни новые наряды, ни проникновенные разговоры не вызывали такого оживления, такой радости. Глаза Джуди по-прежнему были печальны, и Эмили подозревала, что она все еще плачет перед сном, но каждый день были эти несколько часов, когда Джуди уходила от своих проблем и горестей – туда, в иной, прекрасный и необычный мир, где, возможно, с удовольствием осталась бы навсегда…

– Скажите, Эмили, – однажды спросила она, – что вы думаете о теории перевоплощений?

– Реинкарнация? – переспросила Эмили, на мгновение удивившись, но тут же поняв, чем вызван вопрос. – Не знаю, милая, я как-то далека от религиозных доктрин… А что?

– Мне просто интересно ваше мнение, – несколько смущенно сказала Джуди. – Я не могу сказать, что верю в это, но иногда мне кажется…

– Что вы уже жили когда-то? – улыбнулась Эмили. – Такое случается со многими. Иногда определенная ситуация напоминает что-то, чего совершенно точно в этой жизни не происходило. И сам собой напрашивается вывод, что глубинные пласты памяти посылают нам импульсы, ассоциации, смутные воспоминания… Возможно, это правда, а может, только приятный самообман: ведь если мы уже жили когда-то, есть надежда, что смерть – это не только конец, но и начало. – Она вновь взяла отложенную в сторону книгу, но, едва опустив в нее глаза, тут же подняла их: – Если я не ошибаюсь, вам кажется, что вы жили во Франции середины шестнадцатого столетия и, возможно, даже лично знали кого-нибудь… А может быть, вы чувствуете, что были… – тут она постучала ногтем по раскрытой странице, – например, Луизой Лабе?

Джуди засмеялась. Она хотела возразить, но Эмили с воодушевлением продолжала:

– Ну, да! Представьте! Это вас прозвали «прекрасной канатчицей»,[5] это ваш дом стал настоящим литературным салоном, это вам посвящали стихи ваши гости – лучшие поэты Франции… И – послушайте! – разве это не вы написали? – Эмили подняла книгу, загородившись ею от Джуди, и прочла тихо и торжественно:

Смотри, ведь все живое умирает, Коль связь души и тела разорвать: Я только плоть, ты – суть и благодать. О, где теперь душа моя витает?[6]

Джуди слушала, затаив дыхание, а потом проговорила:

– Да… Сейчас мне действительно кажется, что я сама написала эти стихи.

– Они в вашем духе, – заметила Эмили.

– Но я говорила все-таки не о каком-то конкретном времени. Да, сейчас я во Франции… Но, помните, я рассказывала о нашей давней поездке? Там, в Чарльстоне, я ощущала себя…

– Скарлетт? Джуди улыбнулась:

– Может быть, но не обязательно. Просто я была оттуда… Иногда что-то происходит, и я перестаю быть собой, обретаю новую судьбу, влезаю в иную кожу. Фантастическое ощущение! Это случается и при чтении хорошей книги. Я не отождествляю себя с каким-то героем, но я живу там, с ними, и это уже не совсем я… А потом я словно просыпаюсь и возвращаюсь к себе настоящей…

Так шли дни. Эмили выбрала долгий путь постепенного восстановления душевного спокойствия своей «подопечной», другой возможности помочь ей она не видела. Разговоров, способных причинить Джуди боль, Эмили не заводила, даже имя Норы перестало произноситься в доме. И как будто мир и покой царил в отношениях и в душах… Между тем, Эмили каждый раз с болью во взгляде провожала удаляющуюся, скрывающуюся за дверью своей комнаты фигурку Джуди. Чем пропитан воздух этой комнаты? Какие мысли и воспоминания витают под ее потолком? Эмили постоянно оглядывалась назад, смотрела, словно через лупу, на свое прошлое, разглядывала себя – ту… Этот образ проецировался на Джуди, они превращались в одно целое, и тогда Эмили становилось страшно… Каждый день, попрощавшись с Джуди, она возвращалась на тридцать лет назад, но теперь это уже не было переживанием своей судьбы, бессмысленным просмотром причиняющей боль пьесы. Теперь это был учебный видеофильм, который ей хотелось показать Джуди, чтобы убедить в пагубности страсти, чтобы удержать на краю и спасти…

Но все же Эмили ошибалась в своих худших предположениях и опасениях. Она отождествляла Джуди с собой, какой была тридцать с лишним лет назад, а между тем, Джуди была не столь уж похожа на нее. Вернее, она была более похожа на Эмили нынешнюю, чем на Эмили сорокалетнюю. Та сила и та любовь к жизни, что пришли к Эмили с годами, уже были в натуре Джуди. Задавленные страстью, эти качества все же не исчезли, и встреча с Эмили, общение с нею, постепенно возродили их. Да, последние события почти сломали Джуди, но проделанная душевная работа вовсе не была перечеркнута, как предполагала Эмили. И обрести себя теперь было значительно легче. Джуди пыталась увлечься тем, что могло бы заслонить ее личные проблемы, и работа стала для нее спасательным кругом.

Уединяясь в своей комнате, она уже не бросалась на постель и не утыкалась лицом в подушку, как в первые недели после возвращения из Нью-Йорка, когда жизнь, казалось, остановилась, а душа неуклонно зарастала пустотой, от которой лишь боль была избавлением. А теперь, едва затворив за собой дверь, Джуди садилась за стол и устремляла взгляд в окно. В кронах деревьев гулял ветер, и желтеющие листья трепетали, словно оборки на бальном платье во время танца, – время от времени какой-нибудь листок не удерживался на ослабевшем черенке и срывался, тогда Джуди приподымалась и следила за его плавным кружением вниз. Облака стремительно неслись по небу, уже утратившему свою голубизну: кони, зайцы, бегемоты, крокодилы, неведомые чудища, – Джуди так любила в детстве наблюдать за их причудливыми формами. С наступлением сумерек в доме напротив загорались окна, и она следила за передвижением безмолвных фигур в окнах: вот хозяин дома вернулся со службы и ужинает вместе с женой и детьми, вот он курит трубку в гостиной (эта старомодная привычка очень нравилась Джуди), вот в зеркале отразился засветившийся экран телевизора, а вот и потух, и сейчас жена задернет штору в спальне… Незнакомая чужая жизнь, повинующаяся каким-то своим законам, казалась Джуди столь же интересной, как и полет листа, притягиваемого землей, или бег погоняемых ветром облаков, а лай соседской собаки волновал ее так же, как звон телефона, приглушенно доносящийся из соседнего, через забор, дома. Жизнь вокруг шла своим чередом, не подозревая, что кто-то наблюдает за всеми ее проявлениями со стороны, а Джуди наслаждалась своей одновременно и непричастностью к происходящему и безусловной вовлеченностью в эту круговерть.

Иногда же перед ее глазами, устремленными в окно, представали воображаемые картины, и взгляд ее блуждал, не останавливаясь ни на чем, а зубы покусывали кончик карандаша. Потом взгляд перемещался вниз и, наконец, цеплялся за белоснежное пространство листа бумаги, дразнившее своей пустотой. Подобно тому, как она боролась с пустотой в собственной душе, Джуди боролась и с пустотой чистого листа: сюжеты рождались под нажимом грифеля один за другим.

Кленовый лист, изогнувшись черенком, изо всех сил пытался оторваться от удерживающей его ветки, женщина, выгнув спину, приближала лицо к зеркалу, кошка грациозно приподымала лапку, стараясь зацепить коготками свисающий с вешалки шарф, мужчина в кресле чиркал зажигалкой у расширяющегося конца трубки, торчащей из угла его рта… И так до бесконечности: на краю стола уже возвышалась стопка рисунков, а посередине ждал своей очереди, притягивая и маня, новый чистый лист…

Французское Возрождение, овладев душой Джуди, потребовало себе места и на этом белом пространстве. И вот появились мужчины в блузах с кружевными стоячими воротниками, в беретах и лавровых венках, с пером и свитком в руках, но непременно со шпагой на боку, красавицы в пышных нарядах, подставляющие руку для поцелуя, скачущие кони с пригнувшимися к их шеям седоками, скрещенные в бою шпаги, фехтовальные позы – чего тут только не было! Джуди пыталась превратить любимые ею словесные образы в зрительные. Так появился портрет пожилой женщины, чем-то отдаленно напоминающей Эмили. Женщина сидела на старинном стуле, согнувшись над пряжей, опираясь локтем о край стола. Лицо ее обрамляли оборки чепца, а высохшее тело было перетянуто крест накрест теплым платком. Джуди потратила на этот портрет целый вечер, а когда работа была закончена, вывела под рисунком:

Когда, старушкою, ты будешь прясть одна, В тиши у камелька свой вечер коротая, Мою строфу споешь и молвишь ты мечтая: «Ронсар меня воспел в былые времена».[7]

Портрет недаром походил на Эмили, этот образ действительно как-то ассоциировался для Джуди с той, что так много значила для нее теперь. Ей очень хотелось подарить рисунок Эмили, но она боялась, что элегантная, несмотря на возраст, Эмили обидится. Кроме того, Джуди боялась еще одной в своей жизни отповеди.

В детстве она рисовала вдохновенно, без устали, пробовала писать акварелью и маслом, увлекалась пастелью. И никак не могла остановиться на чем-то одном, ею владела страсть к экспериментам. Это вызывало раздражение педагога в художественной школе, а особенно бесило родителей, вообще считавших творческие профессии чем-то несерьезным, а главное, не сулящим хорошего заработка. Джулия присоединилась к ним, как только обрела право высказывать свое мнение, и Джуди была поднята на смех старшей сестрой и ее подружками, после чего, разозлившись, бросила школу. Но рисовать она все-таки продолжала, правда, теперь уже втайне от других. Последний удар по ее страсти нанес Рэй. Он не желал терпеть никакого увлечения, которое могло отодвинуть на второй план его самого, и, сам того не сознавая, уничтожал все, что составляло внутренний мир Джуди. Но любовь овладевала ее душой, захватывая участок за участком, оставляя все меньше места для прежних увлечений. В конце концов, Джуди устала бороться и была вынуждена признать, что окружающие правы, а она тратила время на чепуху.

И вот прежнее увлечение вновь напомнило о себе, из бессмысленного вождения карандашом по бумаге стали рождаться образы. Джуди не ставила перед собой никаких целей, но теперь уже ничто не заставило бы ее отказаться от этой «чепухи», от этого «детского баловства», выплеснувшегося наружу из потаенных уголков души.

Рэй был изумлен той легкостью, с какой ему удалось уломать старика Дорсона, и гордился своей победой вдвойне: ведь он добился ее безо всякой помощи и протекции! У него появилась мысль, что Нора нарочно подстегивала его к тому, чтобы он сам заключил эту сделку, ведь если бы она помогла ему, то он неизбежно упал бы в ее глазах. Джуди непременно согласилась бы помочь, и потом он чувствовал бы себя обязанным ей, его бы тяготило сознание того, что ему, мужчине, пришлось прибегнуть к помощи женщины, воспользовавшись ее связями… Выходит, Нора ему же оказала услугу – так что же его так злит? Это высокомерие, эта нарочитая демонстрация равнодушия… Разве он сможет забыть, как топтался у дверей в ожидании ее оклика? Да способна ли она вообще – любить? Если да, то, значит, к нему, Рэю, она этого чувства не испытывает. Но что толку снова перемалывать то, что уже миновало? Он едет к Джуди, ему необходимо увидеть ее, объяснить… Что объяснить? Необходимость измышлять новую – которую по счету! – ложь мучила Рэя, как никогда прежде. Он устал лгать, ему хотелось сказать на этот раз правду, всю правду – и будь, что будет! Но он понимал, что этого нельзя делать, ведь тогда он наверняка потеряет Джуди… Какой он застанет ее сейчас? Прежней уверенности, что все обойдется, у него уже не было.

Он заехал домой, хотя и предполагал, что Джуди там не окажется. Квартира выглядела пустой и заброшенной. Кажется, она и приходить сюда перестала – на всем слой пыли… Рэй послонялся по комнатам. Если бы она была здесь, если бы плакала и осыпала его упреками, как раньше!.. А в этой пустоте их совместного жилища было что-то зловеще символичное. Рэй сам бы не смог объяснить, чем он напуган, но это было именно так – его что-то словно гнало отсюда, и он с поспешностью пытался закрыть за собой дверь, как будто от того, как быстро он повернет ключ в замке, зависело, догонит ли его притаившееся в квартире чудовище.

Уже спустившись вниз, он вспомнил, что не знает адреса этой самой миссис Краун. Возвращаться в квартиру, где по справочнику он мог бы все выяснить, Рэй не хотел – для него было гораздо проще зайти еще раз в тот информационный центр, где он не так давно пытался узнать нью-йоркский адрес Норы.

Вскоре он стоял у дома под номером 35 по Эшли-стрит и медлил: он ведь так и не придумал ничего, ничего… Правда, можно потупить глаза и молчать. Молча и покорно выслушать все, что накипело у нее на душе. Она ведь может и не спросить ни о чем, в последнее время она редко требовала от него отчета. Да ладно, обойдется! Нечего трусить! Только бы эта старая карга не путалась под ногами…

Джуди попросила отпустить ее на часик. Эмили не стала спрашивать, куда она идет: может быть, к себе – ведь вернувшись из Нью-Йорка она еще ни разу не была дома. А может, просто хочет погулять в одиночестве. Да мало ли что! Не все же молодой женщине киснуть подле старой брюзги… Что-то новое появилось в Джуди в последнее время, словно тайна какая-то. Может, влюбилась? Эмили очень не хотелось этого… Эгоизм? Ревность? Нет, не в этом дело… Эмили улыбнулась той мысли, что промелькнула у нее в голове: ах, ты, несносная старая выдумщица! Что ж, все бывает… Время покажет… Все-таки, – вернулась она к своим размышлениям, – влюбиться Джуди никак не могла, просто потому, что все время находилась рядом с ней и выходила одна разве что за покупками.

Залился звоном дверной колокольчик. Эмили поднялась с кресла, хотя слышала, что Берта уже пошла открывать.

– Кто там, Берта? – спросила она, приоткрывая дверь библиотеки.

– Джуди спрашивают… – Берта явно была смущена.

– Джуди? Иди, я поговорю, – сказала Эмили. Она уже поняла, кто это. За те несколько шагов, что отделяли ее от входной двери, лицо Эмили приняло каменное выражение.

Долгое южное лето все-таки кончилось. Схлынули волны приезжих, будоражившие город почти полгода. Начало ноября на побережье уже не оставляет никаких сомнений в том, что и над этим раем властны все те же законы, что царят повсюду. Никого не очаровывают пронзительные ветры, несущиеся с океана, тяжелый мокрый песок на пляжах, то и дело начинающий накрапывать холодный дождь, мокрые желтые листья, прилипающие к капюшонам и зонтам, жижа под ногами в садах и парках. Все это можно найти и у себя дома, и загостившийся любитель жаркого южного солнца внезапно чувствует острую тоску по родному городу, а аэропорт и вокзал в середине ноября переполняются теми, кто спешит покинуть увядающий и подтекающий курорт.

Джуди не спеша шла по заметно опустевшим улицам, и осенний мир был наполнен для нее поэзией и красками. Его увядание казалось ей радостным, оно так соответствовало настроению, владевшему ее душой… Она нарочно пошла кружным путем, чтоб как можно дольше наслаждаться встречей с осенью.

Кроме того, впереди ее ждала еще одна волнующая встреча, и Джуди чувствовала себя так, будто шла на свидание с человеком, который был когда-то ее первой любовью. Радость смешивалась с боязнью разочарования, и сердце неслось вскачь. А шла она всего-навсего в тот магазинчик, который частенько посещала в юные годы и старательно обходила в последующие.

Вывеска гласила: «Все для художника», что вполне соответствовало содержимому прилавка. И Джуди надолго задержалась у витрины.

Когда-то она приходила сюда после уроков и застывала. Карманных денег у нее было очень мало, и каждая кисть или набор карандашей становились поводом для битвы. И всегда оставалась мечта: в следующий раз куплю вот это. Какое же это было счастье, когда, зажав в кулаке отвоеванные у родителей пять долларов, она бежала в магазин, каким торжеством светился ее взгляд, когда она входила сюда! Пожилой продавец только посмеивался в пышные усы, и нисколько не сердился – даже когда она бродила по его владениям, ничего не покупая, а лишь переводя взгляд с одной коробки на другую и подолгу простаивая в отделе, где были выставлены на продажу пейзажи местных художников, резные подсвечники и копилки, миниатюрные статуэтки…

Теперь за прилавком сидела молодая большеносая девушка. Встрепенувшись при появлении возможного покупателя, она вскочила и улыбнулась вполне стандартной улыбкой. Джуди отказалась от ее услуг, девушка кивнула, ничуть не огорчившись, и отошла в сторону, чтобы не загораживать товар, а Джуди погрузилась в созерцание своей детской сокровищницы…

Оставив в магазине немалую сумму, она вышла на улицу, неся объемный бумажный пакет с таким видом, с каким женщины несут пакеты с логотипами фешенебельных магазинов одежды.

По мере приближения к дому предвкушение будущей радости все более охватывало ее. Сколько лет ее рука не держала кисти, как давно ей не приходилось радоваться удачно подобранному сочетанию цветов, точно переданному оттенку…

На перекрестке, к которому она направлялась, мелькнула знакомая фигура. Джуди замерла. Мужчина, похожий на Рэя, садился в притормозившее такси. Да нет, померещилось! Господи, что же это?! В самые светлые моменты, когда она уже готова позабыть все, так угнетавшее ее долгие годы, непременно что-то напомнит, всколыхнет душу…

* * *

Рэй был вне себя от бешенства. Старуха оказалась невыносимой! «Джуди мне как дочь»! Но ведь у нее есть дочь, какого ж черта пестовать взрослую женщину, которая у тебя чуть ли не в прислугах, которой ты платишь деньги… За что Джуди получает эти деньги? За то, чтобы ее учили жизни, воспитывали, указывали, с кем и как ей жить? И это Джуди, независимая, самостоятельная, такая строптивая… Он боролся с этой строптивостью, он ломал ее, но ведь он это делал для себя, а не для экспериментов скучающей старухи! Как Джуди терпит такое наглое вмешательство в их отношения? Они вместе уже много лет, они пережили столько кризисов, столько раз были на грани разрыва, но ведь ничто не смогло их разлучить. Когда друзья и родственники осаждали Джуди своими советами, всегда не лестными для него и зачастую содержащими суровый приговор, он постарался убрать их с дороги. Он нарочно ставил ее перед выбором, заранее зная, что ничем не рискует. Из недоброжелателей, постоянно сующих свой нос в их личные отношения, осталась теперь только Джулия. Мать Джуди тоже была не в восторге от выбора младшей дочери, но та совершенно не интересовалась ее мнением. А вот Джулия порой бесила Рэя – после каждого ее приезда он заставал Джуди здорово накрученной, она даже говорила какими-то чужими, не свойственными ей словами. Но та стерва – она хоть сестра, тут уж ничего не поделаешь. Но эта-то! Кто она такая, эта миссис Краун?! Какое право она имеет читать ему морали! И он еще слушал ее, опустив голову! Да, конечно, она его огорошила новостью, что все в курсе его отношений с Норой, и особенно тем, что Джуди видела его там, в Нью-Йорке, шедшего с ней в обнимку. «Вы понимаете, что наделали? Способны ли вы почувствовать хоть на минуту то, что тогда творилось в душе бедняжки?» Да, он осел, конечно, возразить ему было нечего. Если хотя бы Нора не была ее дочерью! А то не очень-то красиво получается: бросил одну, чтобы провести время с другой, а теперь оставил и ее, чтобы с повинной головой вернуться к первой… Не за одну, так за другую он должен был получить. Правда, было бы естественнее, если бы ему влетело за дочь – к этому он отнесся бы с пониманием. Но Джуди… она ведь его, а эта старуха пытается разрушить отношения, выдержавшие столько лет…

Рэй метался по запущенной квартире. Ему было плохо здесь, но снимать номер в гостинице, имея собственную квартиру, – это просто смешно! Да и будет ли там лучше? «А если вы намерены слоняться возле моего дома, то предупреждаю: я вызову полицию, молодой человек!» Нет, каково? И почему он поддался на этот шантаж?!

Он раз за разом набирал отпечатавшиеся, видимо, уже навсегда, в памяти цифры. Долгие, долгие, невыносимо длинные гудки… Он с трудом удерживался, чтобы не швырнуть трубку об стену. Как он мог покорно выслушать целую обвинительную речь, а потом позволить захлопнуть дверь прямо у себя перед носом?! Никто еще не унижал его так, он не привык к унижениям!

Наконец, перестав набирать номер миссис Краун и не в состоянии больше находиться в высасывающей из него душу своей пустотой квартире, Рэй вышел на улицу. Заглянув в первый же попавшийся бар, он надолго осел там. Взвинченный и мрачный поначалу, с повышением градуса в крови он все больше веселел и вскоре оброс компанией, на которую спустил уйму денег. В компании оказались и девушки… Одну из них он увел с собой. После Норы он еще не спал с другими женщинами, а ведь прошло довольно много времени. Ему не хотелось размениваться по пустякам, он чувствовал себя почти героем, пытаясь хотя бы воздержанием загладить вину перед Джуди, но ему хотелось остроты ощущений, он мечтал о чем-то столь же необычном, как та игра с мукой… И вот, вместо того сюрприза, который сулила ему встреча с женщиной, с которой он жил уже много лет, Рэй получил банальную оргию с первой попавшейся шлюхой.

Подходя к дому, Джуди заметила мелькнувшее в окне лицо Эмили. Она взглянула на часы. Конечно, она отсутствовала почти три часа, а уходила всего на один. Немудрено заволноваться.

Эмили открыла дверь прежде, чем Джуди успела нажать на звонок, и Джуди почему-то сразу поняла, что встревожена она вовсе не ее долгим отсутствием.

– Вы ходили за покупками? Или что-нибудь интимное? – поинтересовалась Эмили.

Ни один из вопросов не был задан с расчетом получить ответ. Какая-то суетливость чувствовалась в тоне Эмили, в ее мимике.

– Миссис Краун, – прямо спросила Джуди, – здесь без меня ничего не произошло?

– Нет, – Эмили пожала плечами, – с чего вы взяли? Просто… у меня странное настроение, знаете ли… Вы не могли бы посидеть у меня? Я хочу поговорить…

– Да, конечно. Только… – Джуди кивнула на свою сумку.

– Сделайте все, что считаете необходимым, а я буду ждать вас. Если вдруг я опять засну… Впрочем, я не засну. Приходите.

Обе поднялись наверх и разошлись по комнатам. Джуди выложила из пакета свои приобретения и с сожалением посмотрела на них. Ей хотелось прямо сейчас попробовать… Но оторваться гораздо труднее, чем не начинать! В конце концов, Эмили – это ее работа.

Переодеваясь, Джуди вернулась мыслями к тому странно возбужденному состоянию, в котором ее встретила Эмили. Наверное, звонила Нора. Сердце Джуди екнуло. Нет. С Фрэнком опять что-нибудь? В левой стороне груди снова кольнуло. Черт возьми! Да какое ей дело до всех этих чужих ей людей!

Может быть, опять звонил Рэй? Но с тех пор он ни разу не пытался с ней связаться. И разве стала бы Эмили так волноваться из-за его звонка? Но, так как именно это предположение непосредственно ее касалось, Джуди на всякий случай приготовилась воспринять новость с достоинством. Эмили опять будет убеждать ее расстаться с Рэем. Но ведь они и так уже расстались!..

Эмили полулежала, опираясь спиной о высокую деревянную спинку кровати. Глаза ее были закрыты, и Джуди в первую минуту подумала, что она дремлет.

– Входите, – произнесла Эмили, не открывая глаз. Джуди подошла к ее постели и поставила рядом стул.

– Вы хотели поговорить со мной…

– Да, – Эмили говорила медленно, с закрытыми глазами, словно во сне. – Вас, верно, удивит то, о чем я хочу поговорить с вами. Вернее, о чем я хочу рассказать вам. Помните наш разговор о Фрэнке? Вы тогда еще резко высказались… Ну, о том, что этак все можно оправдать…

– Да, помню. – Значит, все-таки дело во Фрэнке! Что он еще выкинул? – Я тогда была крайне несдержанна и теперь раскаиваюсь в том, что подлила масла в огонь.

– Не нужно извиняться. Если бы вы знали, что ваши слова вызовут такую реакцию, вы, конечно бы, не произнесли их. Вы очень тактичный человек, Джуди… Но не в этом дело! – прервала сама себя Эмили и, открыв глаза, устремила взор куда-то далеко. – Я позвала вас, чтобы пооткровенничать, и эта непрошеная откровенность, учитывая высказанные вами тогда взгляды, вполне может стоить мне изрядной доли вашего расположения. Тем не менее, я должна рассказать вам…

Поначалу все было просто волшебно. После стольких унижений и страданий Эмили снова была счастлива. Она получила развод. Бывший муж прислал ей кроме всех необходимых бумаг маленькую записку: «Благодарю тебя за подаренные мне годы счастья. До самого конца моя жизнь будет освещена воспоминаниями. Надеюсь, ты будешь так же счастлива в своем новом браке, как я был счастлив в нашем с тобою». Она расплакалась, разгадав эту нехитрую последнюю попытку удержать ее любовь…

Они с Ричардом обвенчались. Он окружил ее заботой, он был нежен. Эмили не спрашивала ни его, ни даже себя саму, почему он бросился за ней тогда. Главное – он любил ее, в этом не могло быть никакого сомнения.

Когда появилась Нора, он стал образцовым отцом. Эмили занималась дочерью лишь тогда, когда он был на работе. Да и то не всегда: Ричард нанял няню, считая, что одна Эмили не сможет справиться с ребенком. Тогда она стала писать небольшие статьи в местный журнал для женщин, а потом, вспомнив о своем образовании, занялась переводами.

Когда появилась Нора… Да, именно после рождения дочери с Ричардом стали происходить перемены. У Эмили все чаще возникала мысль, что причиной их воссоединения была ее беременность, и только она. В Ричарде проснулся отцовский инстинкт… Однажды, еще до рождения Норы, она услышала обрывок телефонного разговора: «Синди, – говорил Дик, – черт возьми, я ведь по закону имею на это право! Что значит, они сами не хотят меня видеть? Это ты их накручиваешь! Столько лет? Ну и что?! Сколько бы ни было! Я их отец. Какой бы он ни был расчудесный, он не может заменить им настоящего отца. Синди… Черт!»

Тогда Эмили не испытала никакой ревности. Она считала, что Ричи должен общаться со своими детьми от первого брака. Она была готова посоветовать ему что-то. Но он не обращался к ней за советом и ничего не рассказывал. А с тех пор, как появилась Нора, Ричарда интересовала только она. Он созрел для отцовства и весь сосредоточился на дочери, с которой ему никто не мог запретить видеться.

Теперь, вспоминая, как он прикладывал ухо к ее животу, как проводил по нему ладонью, Эмили краснела от стыда: ведь она-то принимала эти ласки на свой счет! Нет, конечно она не ревновала его к собственной дочери, но все-таки чувствовала себя обманутой: ее словно наняли на роль матери, просто для того, чтобы это место не пустовало.

Когда Норе исполнилось два года, они переехали в Нью-Йорк. И здесь все сразу же полетело под откос.

Эмили и тут подыскала себе работу. Это было солидное издательство, которое платило неплохие деньги. Она впервые по-настоящему увлеклась делом, но Дик с самого начала этого не одобрял. Он считал, что это блажь, пустая трата времени. Работа женщины – ее семья!..

На самом деле Ричарда раздражало то, что положение жены на так называемой общественной лестнице ощутимо выше его собственного: мало того, что она была из аристократической семьи, так еще и занималась интеллектуальным трудом. Но если раньше он только брюзжал по этому поводу, то теперь, в Нью-Йорке, просто бесился. Возможно, причиной явилось то, что ее работа стала приносить ощутимый доход и называть ее «женской блажью» было уже трудно.

Если бы Эмили бросила свою работу… Но тогда нашелся бы иной повод! В Нью-Йорке они вели более открытый образ жизни, чем в провинции, и у Эмили, которая в свои сорок с лишним выглядела на тридцать, появились поклонники. Временами Ричард демонстрировал ревность, но Эмили знала, что это только игра, пусть даже он верит в нее сам. В действительности ему нужен был лишь повод для ссор – она сама его больше не интересовала.

Куда уходит любовь? Кто знает!.. И сейчас, спустя столько лет, Эмили не смогла бы ответить на этот вопрос. Иногда, глядя на мужа, она говорила себе: «Он любил меня. Не так давно. Совсем недавно. Совсем недавно он был другим». И вздрагивала, понимая, что повторяет свою же ошибку: то же самое она твердила себе, оправдывая собственную слабость, твердила и шла к нему за новой порцией унижений…

Теперь он опять говорил с ней сквозь зубы – презрительно, подчеркнуто насмешливо. Как и тогда, он перестал делиться с ней чем бы то ни было и… устроил себе отдельную спальню. Разница была в том, что Эмили уже не упрекала, не плакала, не умоляла объяснить… Она уже не требовала и не просила любви.

Ричард пропадал у друзей. Она завела кучу приятельниц. Он стал много пить. Она не отставала и в этом. Он начал исчезать на несколько дней и, конечно же, не давал никаких объяснений. Она и не требовала их, но однажды сделала то же самое. Тогда он впервые ударил ее, после чего, убежав из дому, она отсутствовала три дня.

Где она проводила эти ночи? Были ли у нее любовники? Да, были. До встречи с Ричардом она была верной и преданной женой первому мужу, потому что он уважал и любил ее. Она держала в узде свой бешеный темперамент, потому что этот человек стоил того. Она свыклась с мыслью, что никогда не станет матерью, потому что он стоил даже такой жертвы… Конечно, сейчас она поняла, что потеряла. Наверное, понимала и тогда. Но ничего не могла с собой поделать.

А Дик не стоил жертв. Он вообще не стоил ее любви. Никто еще не унижал ее так, и ни с кем она не была столь высокомерна. Ничего не осталось от той близости, что была когда-то между ними. Ничего не осталось от той страсти. Произошла роковая метаморфоза: любовь переродилась в ненависть. И со всей страстью, на какую оба были способны, они бросились в эту ненависть, как когда-то бросились в любовь.

Бой был не на жизнь, а на смерть. Ничем иным, кроме как гибелью одного из них, это противостояние закончиться не могло. Но вряд ли кто-нибудь мог предположить, что «гибель» окажется не просто поэтическим образом, а буквально – смертью.

Алкоголем и побоями Эмили была доведена до полного нервного истощения. В минуты, когда рассудок брал вверх, она понимала, что стоит на пороге безумия. Но чаще она не отдавала себе отчета в собственных поступках. Насколько безукоризненной была ее репутация в далеком прошлом, настолько сомнительной она стала сейчас. Эмили не скрывала своих связей с мужчинами. Как искусно она лгала первому мужу, бегая на свидания к Ричарду! Во втором браке это умение не пригодилось: она не скрывала и не стыдилась ничего.

– А что ты прикажешь мне делать? Ты не прикасался ко мне столько времени!

– Я не могу спать со шлюхой!

– А раньше я, по-твоему, ею не была? Ошибаешься! Иначе я не связалась бы с тобой!..

Она стала циничной и упивалась этим.

Эмили взглянула в лицо Джуди, в ее застывшие от ужаса глаза: догадывается ли она, что последует дальше? И не уйдет ли из этого дома, дослушав рассказ до конца?

– Я знаю, – сказала Эмили, – вы осуждали мою дочь за ее отношение ко мне. Думаю, вы не будете столь суровы к ней, узнав финал этой истории…

Джуди молчала. Ей хотелось сказать «не надо, я и так все уже поняла», но она молчала. Эмили должна была досказать. А Джуди должна была дослушать.

…Теперь спор шел о том, кто радикальнее нарушит общепринятые правила поведения, следуя правилам игры.

Если бы он просто ушел к другой женщине, то не смог бы по-настоящему отомстить Эмили. Он отлично понимал, что она к нему теперь испытывает, и был достаточно умен, чтобы не рассчитывать на то, что она будет сильно горевать о потере.

И он поступил иначе. Он не ушел, он просто привел другую женщину к себе домой. Норы не было, и можно было не опасаться, что неминуемый скандал коснется детских ушей.

Расчет оказался верным. Как бы сильно ни изменилась Эмили, что-то основное из того, что было впитано ею с детства, осталось. А то, что происходило, уже не вписывалось ни в какие рамки, это было просто неслыханно!

Сейчас, по прошествии тридцати с лишним лет, можно, конечно, рассуждать о том, что нужно было не поддаваться на заведомую провокацию, и это стало бы для него настоящим ударом, а возможно, ее полной победой. Но… Ричард слишком хорошо знал ее. И все же не знал до конца.

Это было третьего июля. Впрочем, нет, вечером третьего еще, собственно, ничего не произошло. Она уже легла, когда вернулся Ричард. По тому шуму, с которым он ввалился в дом, Эмили поняла, что он пьян. «Лишь бы не надумал выяснять отношения!» – подумала она.

– Как это нет? – услышала она его громкий, слишком громкий голос. – Дома! Сегодня наша леди решила спать дома. Я тоже! Сегодня она решила спать одна! А я вот нет! Пусть завидует!

В ответ прозвучал женский смех. Эмили соскочила с постели. Мимо ее комнаты вслед за тяжелыми шагами Дика не очень уверенно простучали высокие каблуки. Она приоткрыла дверь и в узкую щель увидела обнаженную женскую спину и длинные ноги.

Сначала ей показалось, что она спит и ей снится кошмар. Потом она открыла дверь пошире, вышла и, неслышно ступая босыми ступнями, направилась к той двери, за которой скрылся ее муж с любовницей. Но, почти дойдя, она испугалась первого же долетевшего до нее звука и бегом вернулась к себе.

Она так и не заснула той ночью. Рассвет застал ее в гостиной – в ночной рубашке, со стаканом в руке.

Стакан каждый раз мгновенно оказывался пуст, и она наливала снова, и снова, и снова… Она очнулась от голоса Ричарда.

– Вот! – воскликнул он. – Полюбуйся, Бетти, на мою жену.

– Весело же тебе с ней, наверное, живется… – засмеялась та, кого назвали Бетти.

– Да уж! Ты когда-нибудь бывала так пьяна в одиннадцать утра?

Бетти все смеялась, припадая к его плечу:

– Может, нам лучше вернуться в постельку? Я не выспалась!

– Ну, нет, – он приобнял ее, – туда мы еще успеем… Эй, крошка, – Ричард подошел к Эмили и тряхнул ее за плечо, – очнись!

– Оставь ее, Ричи!

«Ричи, Ричи, так звали кого-то, кого я любила…»

– Э-эй, послушай! Твой супруг проголодался. Ты не устроишь нам трапезу?

Она подняла голову и с трудом проговорила:

– Уйди, скотина.

Длинноногая девушка захохотала еще громче.

– Ну, – развел руками Ричард, – теперь, Бетти, ты можешь сказать, что видела и слышала настоящую леди… Но я действительно проголодался. Пойдем перекусим. – Уже дойдя до дверей, он вдруг резко обернулся. – Да! Совсем забыл, дорогая! Мы ведь свято чтим праздники! И отмечаем их в семейном кругу! Ты, я вижу, успела начать без меня – ай-яй-яй! Придется и мне нарушить традицию. Но позволь хотя бы поздравить тебя… – Он подошел к Эмили и потянул ее за руку.

– Что ты делаешь, Ричи? – изумилась Бетти. Глупая Бетти, она не понимала, что, возможно, была нужна ему только ради этого единственного момента!

– Как это – что? Хочу поцеловать мою милую женушку! Не целовать же мне ее затылок!

Да, Эмили была пьяна, но его настойчивые издевки все-таки несколько отрезвили ее. Если бы он ушел, она снова провалилась бы в хмельное забытье. Но ее встряхнули и подняли.

– Оставь меня в покое! – закричала она, вцепившись в воротник его рубашки.

Он так резко отпустил ее руку, что она с трудом удержалась на ногах. Воротник затрещал под ее пальцами.

– Алкоголичка! – он попробовал толкнуть ее, но Эмили опередила его, отвесив ему затрещину.

– Ричи, уйдем! – крикнула Бетти, осознав, что в этом семейном скандале не так уж много смешного.

Но разъяренному Ричарду удалось, наконец, освободиться от цепких пальцев Эмили, и от сильного толчка она полетела в угол комнаты. Он дал ей подняться и снова оказался рядом… Из-за застилающих глаза слез боли и ярости она не могла разглядеть лицо Ричарда, а ей хотелось разглядеть его, это ненавистное лицо…

– Ну? – ухмыльнувшись, спросил он. – Так дай же, крошка, я все-таки поцелую тебя…

Какая-то не очень ясная ей самой мысль заставила Эмили протянуть руку за спину. Она нащупала пустую бутылку…

Раздался звон. На ее босые ноги посыпались осколки.

– Что-о?! – заорал Ричард и в бешенстве бросился на нее…

Дико завизжала Бетти. И, сразу же умолкнув, зажала рот обеими ладонями. Через минуту ее в доме уже не было.

* * *

Джуди дослушала это, стоя у окна, спиной к Эмили. По наступившему молчанию она поняла, что рассказ окончен, но повернуться было выше ее сил. Все ее существо было потрясено страшной историей Эмили. Она была там. Она была одновременно и Эмили, и Ричардом, и первым мужем Эмили, и этой девушкой Бетти…

– Зачем вы все это мне рассказали? – тихо спросила она.

– Не знаю. Появилась потребность поделиться с вами самым больным…

– Неправда! – бросила Джуди и выбежала из комнаты.

Она забежала к себе только для того, чтобы схватить ключи от своей квартиры. Нет, она не собиралась бросать Эмили, но провести эту ночь здесь было немыслимо. Сначала ей надо было как-то сжиться с услышанным…

Дойдя до перекрестка, она поймала такси и, назвав шоферу адрес, вспомнила, как несколько часов назад видела на этом же перекрестке очень похожего на Рэя мужчину, который тоже садился в такси…

Непрошеные слезы хлынули градом, ей было не унять их. Таксист внимательно рассматривал ее в зеркало.

Машина остановилась возле ее дома. Разыскивая в сумочке бумажник, Джуди услышала доносившуюся из дома музыку и мельком взглянула на свои окна. Рука ее застряла в сумке. Окна были освещены. И прямо у одного из них Джуди увидела женскую голову…

– Вы не могли бы отвезти меня обратно? – сказала она таксисту и откинулась на спинку сиденья.

Глава 12

Какое-то время Рэй не мог решиться снова появиться у дома миссис Краун. Он даже не мог заставить себя позвонить. Он вынужден был признать, что боится этой женщины. Но дел в городе у него не было, и он медлил с отъездом только из-за Джуди. Сначала он надеялся, что рано или поздно она сама придет домой, хотя бы для того, чтобы навести в пустующей квартире порядок. Но ее, похоже, совершенно не волновало, в каком состоянии находится их совместное жилище. И он перестал ждать. Но что-то все же удерживало его здесь, какое-то упрямство. Рэй и сам уже не знал, действительно ли ему так необходима эта встреча, это объяснение. С каждым днем ему все меньше хотелось прилагать какие-то усилия, чтобы претворить в жизнь свой план. Эмили обладала завидным даром убеждения, он все чаще вспоминал ее слова и подсознательно уже готов был согласиться с ее доводами, хотя перед самим собой делал вид, что это не так. «Вы, как я полагаю, более подходящая пара для моей дочери, чем для Джуди. Она не нужна вам, так зачем же вы ее мучите?» – так сказала ему миссис Краун. Может, она права? И он искусственно пытается сохранить изжившие себя отношения? Способен ли он так измениться, чтобы подобных ситуаций больше не возникало? Ведь и сейчас его тянет не столько к Джуди, сколько к Норе, такой же заносчивой и высокомерной, как и ее мать. Джуди он, кажется, уже потерял… Нору тоже. Вернуть? Но кого из них? Он не мог понять самого себя, не мог ничего решить. Однако надо было все-таки возвращаться к делам, и напоследок он решился заехать на Эшли-стрит.

Рэй чувствовал, что этот визит сам собой решит что-то. Если ему суждено быть с Джуди, значит, они увидятся и поговорят, если же этого не произойдет – значит, судьба распорядилась иначе, и ему останется только покориться ей. И что тогда? Попробовать вернуться к Норе? Нет, это еще безнадежнее… Она обдаст его таким холодом, что он не оттает до самого лета. Но, черт возьми, почему он должен непременно связывать свою жизнь с какой-то из этих двух женщин? Разве не прекрасна свобода? Свобода от всех обязательств, от всех привязанностей! К тому же, давно уже пора заглянуть в Гринвилл, навестить маму и сестер…

Итак, сначала Чикаго, потом Нью-Йорк, и вновь на юг, в родной Гринвилл. Но до отъезда все же надо попробовать увидеться с Джуди – хотя бы для того, чтобы выяснить, что же решила судьба.

Берта зачерпнула ложкой выделившийся из тушки сок и равномерно полила уже подрумянившуюся индейку. Едва она закончила эту процедуру, как кто-то позвонил в дверь. Ворча на ходу, что вечно ей мешают заниматься ее прямыми обязанностями, Берта пошла открывать. На пороге стоял тот самый мужчина, которого велено было не принимать и на звонки которого отвечать отказом позвать Джуди. Выражения лиц Рэя и Берты в эту минуту были одинаково растерянны: Берта оказалась перед необходимостью дать решительный отпор, а Рэй искал в себе решимость взять крепость приступом.

Но ни один из них не успел еще произнести ни слова, как за спиной Берты послышались шаги.

– Кто там, Берта? – услышал Рэй голос миссис Краун.

– Это я, – ответил он, опередив прислугу.

– Возвращайся к индейке, Берта, – сказала Эмили. – Входите, Рэймонд. Вы не возражаете, если я буду вас так называть? – Изумленный Рэй неопределенно пожал плечами. – Ну, что же вы стоите?..

Усадив гостя в глубокое кресло в гостиной, она села напротив и, выпрямившись, улыбнулась.

– Вы удивлены, не так ли? Совсем недавно вас не пустили дальше крыльца этого дома, а теперь… Не хотите ли кофе? – Рэй отрицательно помотал головой. – Да, наверное, стоит выпить что-нибудь покрепче… Вы знаете, мне не дают пить. Представляете, даже кофе – только без кофеина! А уж об алкоголе и речи быть не может… Но ведь сегодня День Благодарения, праздник…

В руках у Рэя оказался низкий бокал.

– Коньяк недурной, не правда ли? – Эмили отпила пару глотков и поставила свой бокал на стол.

Рэй поступил так же.

– Не скрою, вы и сегодня вполне могли оказаться перед закрытой дверью, если бы… – она развела руками, – если бы Джуди не уехала.

– Как? – выдохнул Рэй.

– Да, к своим родным, вы, наверно, знаете, куда…

– Она даже не заехала домой, – совсем растерявшись, пробормотал он.

– Но речь не о том, – продолжала Эмили. – В прошлый раз я была резка с вами. То, что сейчас я говорю другим тоном, вовсе не означает, что я изменила свое мнение. Нет, могу повторить вам все то же самое. Но, Рэймонд! Я хочу, чтобы вы сами поняли, что я права! У ваших с Джуди отношений нет будущего, и вы, я думаю, рано или поздно придете к такому выводу. Все когда-то кончается, но лучше остановиться вовремя… Понимаете ли вы, что я хочу сказать?

– Да, – ответил он, глядя в пол.

Он хотел знать, что диктует ему судьба. И вот она диктовала свои повеления голосом женщины, сидевшей в кресле напротив.

– Вы можете и дальше портить ей жизнь. Я вряд ли смогу помешать вам. Но, во имя всего святого! Ведь она, наверное, все еще дорога вам…

Рэй молча кивнул.

– Так пожалейте ее! Она совершенно измучена. Она никогда больше не сможет поверить вам. И прошлое, как бы оно ни было дорого вам обоим, останется только прошлым… Решайте сами, – Эмили слегка наклонилась в его сторону и протянула ему руку, – решайте. А сейчас… – она пожала его пальцы своими, показавшимися Рэю очень хрупкими, и поднялась, – подождите немного.

Она удалилась, и Рэй перевел дух. Да, она совершенно права, она просто сказала за него то, в чем он боялся признаться самому себе: у них с Джуди все кончено. Впервые эта мысль не причинила ему никакой боли, лишь сознание собственного одиночества отозвалось гулкой пустотой…

Но чего же он ждет и почему не уходит? Рэй предчувствовал, что ему приготовлен еще какой-то сюрприз, и не был уверен, что он окажется приятным.

В гостиную кто-то вошел. Рэй сидел спиной к двери и боялся обернуться. Так что, это была шутка? Джуди все же здесь и старуха просто подготовила его к разговору?

– Мама сказала, что ко мне пришли, – узнал он знакомый голос, – однако, должна признаться, меньше всего я ожидала увидеть тебя.

Они стояли друг напротив друга.

– И ты разочарована? – спросил Рэй, скользя взглядом по ее лицу.

– А ты как думаешь? – без тени улыбки вопросом на вопрос ответила Нора.

– Я думаю, ты все-таки рада меня видеть.

– Ты самонадеян.

– Но разве я не прав?

Они не отрывали друг от друга жадных немигающих глаз.

– Как ты нашел меня?

– Адрес твоей матери находится в городской базе данных.

– Простой способ.

– А что, я должен был объездить всю округу и совершить при этом несколько подвигов?

– Это было бы неплохо…

– Нора! – Рэй больше не в силах был сдерживать себя.

– Я соскучилась по тебе, – ответила она. «Судьба?» – подумал Рэй, на мгновение оторвавшись от ее губ.

Тяжелый период в жизни Фрэнка закончился, во всяком случае, ему так казалось. Боль немного отпустила, и дышать стало легче… Но ему не хватало некой точки опоры, чего-то, что придало бы жизни смысл, озарило бы ее ясным светом…

В начале ноября, когда с неба сыпал крупный мокрый снег, и было ветрено и сыро, Фрэнк оказался в одном городишке, почти ничем не отличающемся от других мелких французских городов. Художника, к которому он ехал без предупреждения, в этот час не было дома, и Фрэнк решил прогуляться по окрестностям, заранее представляя себе все, что может увидеть.

Его ожидания оправдались: церквушка двенадцатого века, местный замок, памятник «A nos morts»[8] и табличка на одной уютной вилле: «Petit nid».[9] После шумного многолюдного Парижа здесь можно было отдохнуть душой.

Хозяин дома принял его по-провинциальному радушно. Фрэнк посмотрел его новые работы и отобрал две из них для выставки. На кухне суетилась сестра Жюльена, Анни, и оттуда неслись дразнящие запахи. Когда они сели за стол, Фрэнк почувствовал, что по-настоящему голоден. На деревянном, выскобленном до белизны столе дымились горшочки с луковым супом, хлеб был нарезан крупными ломтями, из высокого тяжелого кувшина в толстостенные стаканы полилась струя красного вина… Фрэнк был очарован неторопливой обстоятельностью и простотой почти деревенского быта этой семьи. Белые руки Анни принесли рубленое мясо с бобами и морковью, покрытые золотистой корочкой сырные шарики и тушеные каштаны, только что снятые с огня и обжигающие пальцы…

Художник курил трубку, протянув ноги к камину, и для полноты картины ему не хватало только бороды. Анни, стоя на коленях на стуле, склонилась над белокурой кудрявой головкой дочери, монотонно заучивающей:

– I shall read, he shall read…

– He will read, – поправила девочку Анни.

– He will read, – повторила белокурая Софи. Анни исподлобья взглянула на Фрэнка. «Трудный у вас язык!» – сказал ее взгляд. Фрэнк улыбнулся.

Он остался ночевать у гостеприимных хозяев и провел с ними весь следующий день, потому что его машину пришлось отправить на небольшой ремонт в местную автомастерскую. Его общество, кажется, не только не тяготило брата и сестру, но даже было приятно им, а ему и вовсе было по-настоящему хорошо.

Жюльен снарядился для «похода на этюды» и ушел бродить по окрестностям, Фрэнк остался в доме. Просматривая небольшую библиотеку художника, он, по возможности незаметно, наблюдал за его сестрой. Но его внимание не осталось незамеченным ею. Проходя мимо Фрэнка, она каждый раз улыбалась, глядя в его сторону, хотя он и делал вид, что поглощен перелистыванием пожелтевших страниц старых изданий. Фрэнка восхищала та ловкость, с которой Анни справлялась с повседневной работой, будто это и не стоило ей никаких усилий. Ему нравились ее движения…

Когда она собралась за покупками, он увязался за ней. Протягивая Анни длинную булку, продавщица так пристально взглянула на Фрэнка, что сестра художника смутилась. Фрэнк заметил это и потом, когда она вошла в следующий магазинчик, уже не стал заходить вместе с нею, а остался ждать на улице. Она словно поняла, почему он это сделал, и благодарно улыбнулась ему.

Отнеся покупки домой, они отправились к школе – встречать Софи после уроков. Говорили они немного, но Фрэнк понял, что Анни далеко не глупа, остроумна, но не многословна и не смешлива. Редкие качества для женщины! Он был очарован ею, ему все больше нравилось ее лицо, ее походка уже казалась ему восхитительной… Давно забытое ощущение, будто что-то легко щекочет душу, – ощущение зарождающейся влюбленности постепенно охватывало его.

Кругом было бело, снег скрипел под ногами, воздух был свеж и пахуч. Софи прыгала вокруг них на одной ноге, Фрэнк увлеченно болтал обо всем на свете, а Анни улыбалась и наклоняла голову то к одному, то к другому плечу. В этом ее движении было что-то очень трогательное, и Фрэнк уже знал, что запомнит этот жест и, заметив его у кого-то другого, непременно вспомнит эту женщину, ее улыбку, снег, тишину и запах морозного воздуха…

Темнело. Оттого, должно быть, снег казался каким-то неестественно, неправдоподобно белым. В парке он еще не был исхожен, и они бродили между деревьями, протаптывали дорожки, стараясь ступать след в след. Потом Софи бросила во Фрэнка снежком, от неожиданности он взвизгнул не хуже любой школьницы, что, наконец, рассмешило Анни. Они принялись лепить снежки и, запуская их друг в друга, носились по всему парку… Потом Фрэнк споткнулся и упал, а Софи вскочила на него верхом и принялась осыпать снегом, приговаривая: «Вот тебе, дракон, получай!» А он, вывернувшись, погнался за ней с криком: «Да, я дракон и сейчас спалю тебя своим огнем!» Время от времени в этой беготне он улучал возможность коснуться Анни, обнять ее, создавая видимость шуточной борьбы. А она смеялась, и глаза ее сияли…

Вдруг, в тот момент, когда они, переводя дух, оказались друг напротив друга, Софи подбежала к матери и что было сил толкнула ее сзади… Анни оказалась в объятиях подхватившего ее Фрэнка…

– Поцелуйтесь! – крикнула маленькая проказница.

Смутившись, Анни отодвинулась от Фрэнка.

– Простите, – пробормотала она. – Софи растет без отца… И вы ей очень понравились.

Девочка стояла в сторонке и, насупившись, смотрела на них.

– А по-моему, она ревнует, – сказал Фрэнк.

– Да, и это немножко. Хотя… как это глупо!

– Вы думаете? – прищурился Фрэнк. – Дети все чувствуют. Во всяком случае, она крикнула именно то, чего мне хочется весь сегодняшний день…

Анни молча отвела взгляд.

– Я дракон! Береги-ись! – закричал Фрэнк и снова сорвался с места вслед за припустившей девочкой.

Всю дорогу до Парижа он вспоминал Анни, ее сияющие глаза и этот крик Софи: «Поцелуйтесь!» Какого черта он спасовал, ведь можно было последовать приказу, сделав вид, что это только игра… Нет, нет, Анни не та женщина… А снег кружился в свете проносившихся мимо фонарей, снег летел в лобовое стекло, слепил глаза белизной, заносил дорогу и жизнь…

На открытие выставки вместо Жюльена приехала Анни, что стало для Фрэнка приятной неожиданностью. Он часто вспоминал ее за прошедшие несколько недель – так всегда бывало, когда его отношения с женщиной обрывались в самом начале, еще не успев принять какую-то определенную форму. Анни приехала вместе с дочерью.

– Я решила, что пора показать ей Париж, – сказала она, когда они разместились за столиком в кафе и Софи принялась расправляться с высокой горкой разноцветного мороженого.

– А она никогда прежде здесь не бывала?

– Да нет, она даже родилась здесь… – Анни опустила глаза. – Мы жили здесь с мужем три года, прежде чем уехали в Алжир.

– Вот как!

– Но Софи вряд ли что-то помнит, ей было два с половиной, когда мы уехали.

– И долго вы были в Алжире? Анни усмехнулась:

– Тоже три года, как-то все подчиняется принципу троичности…

– А потом?

– Потом я вернулась домой, и вот скоро… три года, как мы живем вместе с Жюльеном.

Фрэнк засмеялся:

– Значит, грядут перемены? Приближается роковой срок?

На этот раз Анни даже не улыбнулась, напротив, очень серьезно взглянула на него:

– Не знаю. Мы ладим, нам хорошо. Всем троим. Но… кто знает…

Фрэнку показалось, что ее слова как-то относятся к нему. Уж не думает ли она, что он может изменить ее жизнь? Женится на ней, удочерит Софи и заберет их в Париж? Эта мысль его неприятно царапнула. Отчего женщины, почувствовав мало-мальски не пошлый интерес к себе, молниеносно вцепляются своими прелестными щупальцами в того, кто может взять на себя всю ответственность, решить все проблемы? Почему им всегда нужен поводырь, спаситель? Почему они не могут сами преобразить свою жизнь? Вот он, Фрэнк, смог же пересилить себя, а женщина в подобной ситуации выпадает из жизни не на месяц-два, зачастую ее жизнь прерывается на долгие годы, хотя им-то, увядающим так быстро, как раз нельзя терять драгоценного времени! И пока не найдется кто-то, кто захочет спасти ее, она не живет, а лишь страдает и ждет… Черт возьми! Если она хочет в Париж, так пусть и едет, но он-то, Фрэнк Дорсон, здесь при чем?

Наверное, эти мысли отразились на его лице, потому что Анни как-то особенно пристально посмотрела на него, словно пытаясь разгадать, о чем он думает…

Снега не было, и, казалось, им обоим не хватало того скрипа под ногами, той белизны…

– Нотр-Дам! – сказала Анни. – Я даже забыла, как это красиво…

Своды уходили ввысь, к небесам… Фиолетовые с розоватостью витражи, застывшие каменные фигуры… И подсвеченные гладиолусы у подножия Мадонны, и тишина… Софи ерзала на прохладной деревянной скамье, глазея по сторонам. Фрэнк держал руку Анни в своих ладонях, а она словно и не замечала этого, устремив взгляд под своды собора.

Она нравилась Фрэнку, очень нравилась. В ней был покой, тихая улыбка светилась на ее лице и была самой сутью ее натуры. Почему-то ему всю жизнь встречались совершенно другие женщины: страстные, импульсивные, властные. А может быть, просто именно такие нравились ему. Раньше. А теперь, теперь хотелось чего-то совсем иного. Такие, как Анни – редкость, счастливая находка. Что произошло у нее с мужем? Ведь это просто ангел, а не женщина. Глядя на то, как она легко и нежно касается золотистых мелких цветков зимнего жасмина, Фрэнк вспомнил, как заподозрил ее там, в кафе, в посягательстве на его свободу. Ему стало стыдно. Ведь надо было додуматься! Да даже если и так, он должен быть только счастлив. Это то, что ему нужно. Покой, ласка, нежность, забота… Верность, преданность… А не жениться ли? А?

Сначала она отказалась остановиться у него.

– Нам надо ехать домой.

– Но ведь не сегодня же! Уже поздно. Я понимаю, что вас смущает. Но ведь я останавливался у вас, считайте это ответным жестом гостеприимства с моей стороны.

– Это совсем другое дело, и вы это понимаете, – покачала головой Анни. – Не надо лукавить.

Фрэнк заглянул ей в глаза:

– Тогда не лукавьте сами. Вам ведь хочется остаться. Так зачем подчиняться каким-то условностям? Вы боитесь сплетен? Но ведь это Париж, у вас не осталось здесь никаких знакомых, чьих же пересудов вы боитесь? К тому же, – он взял за руку Софи, – ребенку пора в постель. Да и вам надо отдохнуть. Я не отпущу вас, слышите?

И она повиновалась.

Утомленная за день девочка быстро заснула. Анни мелкими глотками пила разогретое вино и внимательно слушала болтовню Фрэнка. Бесценное качество для женщины! Каждая мало-мальски умная женщина знает, что для мужчины необходимо сосредоточенное и восхищенное внимание. Женщина, умеющая слушать, слушать и удивляться всему, что бы ни рассказывал мужчина, пусть даже он несет полный бред, может быть уверена в том, что он уже более чем наполовину ее.

Конечно, он попробовал поцеловать ее. Но она не далась. Фрэнк отсел и насупился. Потом взглянул на нее и изумился: глаза Анни были полны слез, но на губах – все та же тихая улыбка. Лицо ее светилось, озаренное этой улыбкой, и даже слезы сверкали маленькими бриллиантами. Фрэнк опустился на колени перед этой странной прелестной женщиной и поцеловал ее безвольно опущенную на колени кисть. Потом другую. Анни робким движением коснулась его волос. Он, наконец, понял: это страх, она боится поверить, боится снова разочароваться. Мысль о том, что он ни за что не должен позволить себе хоть чем-то обидеть эту женщину, мелькнула в его голове. На мгновение он испугался той ответственности, что может привязать его сильнее всякой страсти, и чуть было не встал, едва не раздумал вступать на этот путь, но… Но ее пальцы смелее погрузились в его волосы… И Фрэнк понял, что ему уже не остановиться.

Они задержались у него на целую неделю. Уже на третий день Фрэнку стало казаться, что они с Анни давно женаты и счастливы. Правда, это было совсем незнакомое ощущение счастья – без душевных потрясений, без телесного озноба. Это не было лихорадкой, сумасшествием, манией, тем ни с чем не сравнимым полетом над пропастью, что заставляет сердце замирать и бешено колотиться, – это было нечто совсем другое…

«Я влюблен? – спрашивал он себя и не мог ответить на этот вопрос. – Если да, то почему все так? И возможна ли такая любовь? Любовь ли это? А если не любовь, то что?»

Только на вокзале он, наконец, решился и сделал ей предложение.

– Я… – ее губы дрожали. – Я не знаю. Фрэнк, ты не шутишь?

– Конечно, нет!

– Мне нечего тебе ответить, прости. Я была не готова… к такому.

Фрэнк был немного разочарован. Он всего во второй раз в жизни делал женщине предложение. Первый раз случился слишком давно, и он успел забыть свои тогдашние ощущения. А сейчас у него не было никаких сомнений в том, что Анни согласится. Ведь, черт возьми, это стоило ему немалых усилий! Но она и не отказала. Может, ей нужно благословение брата… В том, что она по уши влюблена в него, Фрэнк не сомневался.

– Я приеду к вам на Рождество. И ты ответишь. Да?

Она кивнула.

Фрэнк хитро прищурился:

– Будем считать, что ты уже ответила. Поняв его уловку, она рассмеялась.

– До Рождества! – крикнул Фрэнк ее машущей из окна вагона руке.

– Я буду ждать! – донесся ее голос.

Жениться! А почему нет? Фрэнк находился в приятном возбуждении. В его воображении разворачивались картины будущей семейной жизни, далекой от бурь и безумств, наполненной тихой радостью взаимопонимания, уважения и привязанности друг к другу. Конечно, это не совсем то, что он привык считать любовью, вернее, совсем не то. Любовь и покой несовместимы, любовь как раз противоположна покою. Но, может быть, это исключение, редкий случай, выпавший на его долю? Ну а если это не любовь, что тогда? Фрэнк представил себе такое чистое, такое милое лицо Анни, представил, что видит его каждый день в течение месяца, в течение многих месяцев… Не станет ли она раздражать его? Не наскучит ли ему эта тихая семейная заводь? Но ведь когда-то надо положить конец одиночеству, а лучшей жены, чем Анни, ему все равно не найти…

Хотя согласие предполагаемой невесты еще не было получено, Фрэнк не удержался и похвастался паре приятелей грядущими переменами в своей жизни. Париж жаден до сплетен, и вскоре об этих переменах знало не менее двух десятков человек.

…Он только что вернулся из порядком вымотавшего его похода по магазинам и укладывал приготовленные для Анни, Софи и Жюльена подарки в дорожную сумку, как вдруг услышал, как кто-то вставил ключ во входную дверь. Он оглянулся. На пороге стояла Шарлотта. Он так давно не видел ее, что в первый момент даже не узнал. Глядя немигающим взглядом прямо ему в глаза, она неторопливым движением развязала пояс своего короткого, отороченного мехом пальто и, распахнув его, уперла руки в бока. Профессиональной походкой она прошла к столу и остановилась рядом с Фрэнком.

– Что это тут у тебя? Рождественские подарки родственникам? – Шарлотта провела пальчиком по разноцветным сверткам. – А для меня что-нибудь найдется?

Рука ее остановилась на самом маленьком свертке. Шарлотта потянула за розовую ленточку, поддела ноготком блестящую обертку…

– О! – сказала она, когда на ее ладони оказался темно-синий футляр, и подняла глаза на потрясенного Фрэнка. – Думаю, мне понравится то, что внутри… Ты не будешь возражать, если я не стану ждать Рождества? Я так нетерпелива, так любопытна!

С ехидной торжествующей улыбкой она откинула крышечку…

Выставка продлилась два месяца. За одну из работ Жюльена удалось выручить неплохую сумму, продажей пришлось заниматься Фрэнку, хотя он и знал, что не возьмет причитающие ему комиссионные. Сам художник должен был приехать на закрытие в середине января, и Фрэнк ждал его приезда со страхом: почему-то ему казалось, что Жюльен должен быть по-патриархальному суров. Но встреча оказалась доброй, они зашли выпить по стаканчику и с удовольствием проболтали целых два часа. Жюльен был очень доволен тем, что картина продалась, и благодарил Фрэнка за помощь. Через некоторое время Фрэнк понял, что художник ничего не знает об их отношениях с его сестрой.

Как это могло случиться? Она ничего не сказала ему? Как она объяснила свое недельное пребывание в городе, где у нее не было ни родных, ни знакомых? Он даже не знал, что Фрэнк обещал приехать к ним на Рождество. Странно! Даже если Анни не стремилась выйти за него замуж, не могла же она предположить, что он не сдержит обещание? Ведь она наверняка ждала его приезда и знала, что он будет добиваться ее согласия…

– А как Анни? – устав ждать, Фрэнк не удержался от вопроса.

– Хорошо, – спокойно ответил художник. – Наверное, уже успела соскучиться по нашему холоду и слякоти. Там ведь Бог знает какая жара…

– Где? – Фрэнк был настолько потрясен, что даже не смог изобразить приличествующий ситуации вежливый интерес.

– В Алжире, – Жюльен развел руками. – Моя сестра путешественница! Из Алжира сюда, отсюда в Алжир, все не может решить, где ей лучше.

– Когда она уехала? – взяв себя в руки, уже вполне безразличным тоном спросил Фрэнк.

– Почти сразу после возвращения из Парижа. Сказала, что виделась здесь с Альбером, мол, он был в Париже тогда же, когда и они с Софи, и вот – решила вернуться к нему. Не знаю, правильное ли это решение, но я не привык ей диктовать. Даже от советов воздерживаюсь.

Фрэнк хотел спросить о муже Анни, кто он, как относится к жене и дочери, почему они расстались… Но вовремя остановился.

Все сложилось как нельзя лучше. Никто никому не причинил боли. Однако самолюбие Фрэнка было уязвлено. Ведь он мог бы приехать тогда с кучей подарков, с тем кольцом в темно-синем футляре, которое сам собирался надеть на тонкий палец Анни… Ему было жаль упущенной возможности наладить свою жизнь, он был уверен, что это был тот самый шанс, что дается раз в жизни. И они оба – сначала Анни, потом он – отказались от этого шанса.

Жизнь вновь покатилась по старым рельсам. За те несколько месяцев, что они не виделись, Шарлотта сильно изменилась. Теперь она была, или, по крайней мере, казалась, взрослой независимой женщиной, и вела себя соответственно. Фрэнк не спрашивал, каким образом она зарабатывает себе на жизнь и как жила без него. Конечно, ему хотелось знать это, но спрашивать он боялся. Боялся, что она снова исчезнет из его жизни. Он завалил ее подарками, был нежен и готов снести все…

Она стала иначе, более стильно и уже совершенно по-женски одеваться, даже вознамерилась отпустить волосы. Эти перемены были неприятны Фрэнку. Конечно, она нравилась ему и такой, но то, что в ней сводило его с ума, – исчезло. И теперь он пытался поймать это неуловимое нечто, вернуть, очистить Шарлотту от стандартного грима красивой, знающей себе цену и умеющей себя преподнести парижанки. Угождая и подчиняясь ей во всем, он неуклонно гнул свою линию в том, что было для него самым важным. Он закалывал ее уже успевшие отрасти волосы и напяливал на нее кроссовки, джинсы, широкую мужскую рубашку и смешную кепку, какие любят носить подростки, не отличающиеся примерным поведением.

Переодевшись, она мгновенно превращалась в то странное создание, полудевочку-полумальчика, с которым он когда-то встретился в дешевом баре.

В таком виде Шарлотта некоторое время передвигалась по его квартире, злясь и не скрывая своего возмущения, а Фрэнк наблюдал за нею… Конечно, ей хотелось послать его подальше, но ведь женщине льстит восхищение и желание, женщины сами часто выдумывают все новые маски, которые способны поддержать так быстро гаснущий мужской интерес. С Фрэнком же не нужно было прибегать к помощи фантазии. Красивое белье, духи и косметику можно было приберечь для других. И, ворча, Шарлотта втайне была даже довольна, что так легко может довести его до крайнего возбуждения: просто пройтись той походочкой, что ходил ее братец, да потом еще потомить немного:

– Убери руки, не то нос расквашу!

И все! И старичок, покраснев как рак, рвет пуговицы на ее рубашке…

Но любая роль способна надоесть исполнителю. С каждым днем ее все больше бесила эта игра, этот образ, эта роль, из которой она уже выросла, как выросла из своей старой одежды.

Фрэнк не был счастлив. Да, он готов был сделать все, что угодно, лишь бы не потерять Шарлотту во второй раз, но в то же время он мучился. Его мучили вопросы, которые он не смел ей задать и которые без устали задавал самому себе, мучил ее насмешливый взгляд, когда она возвращалась под утро и сонно потягивалась, направляясь в спальню, а он не позволял себе даже рта раскрыть, его мучило сознание того, какой унизительной, смешной, но опасной болезнью он болен, мучило предчувствие, что все это может плохо закончиться, ведь его властная мужская натура рано или поздно должна заявить о себе… Распутать этот клубок вряд ли было возможно, его нужно было разрубить одним махом. Но сам Фрэнк был не в состоянии это сделать.

Однажды Шарлотта не пришла не только ночью, но и на следующий день. Не пришла она и вечером, и утром. А когда ее не было уже четвертый день, Фрэнк решил, что это конец. Без объяснений, без ссор. Просто ушла, исчезла, растворилась. Искать? Он пытался найти ее тогда, в первый раз, но ему выставили такие кордоны, что теперь он и не думал пытаться.

Вечером этого четвертого дня он обнаружил под своей дверью бумажный листок: «Приходи сегодня в клуб «Мари-Жак». Буду ждать тебя до полуночи. Шарль». Фрэнк бросился выяснять адрес этой дыры с идиотским названием и полчаса спустя уже заказывал себе выпивку, озираясь по сторонам. Клуб был неплохо оформлен, впрочем, банально. Фрэнка вообще мало интересовали все эти ночные заведения с бильярдными столами, кегельбанами, полуголыми девицами, которых можно было за определенную плату пригласить в отдельный кабинет. Фрэнк мог просидеть не один час за стаканчиком «сансерра» в «Клозери де Лила» или в «Кафе де Флор», все равно – в компании с симпатичным неглупым собеседником или в полном одиночестве, и это не казалось ему пустой тратой времени, прожиганием жизни. А здесь, как представлялось ему, люди занимаются странным занятием – убивают время, или, по крайней мере, убегают от него. Атмосфера подобных мест пропитана удушающей пустотой и скукой, пресыщенностью и развращенностью. Здесь Фрэнк чувствовал себя рыбой, выброшенной на берег.

Шарлотта все не показывалась, а он не мог уйти, не дождавшись ее. Смотреть по сторонам было не слишком приятно, и Фрэнк предпочитал направлять взгляд в свой бокал. Вскоре он был уже слегка пьян, и ему стало легче. Люди вокруг показались не такими уж противными, и он стал наблюдать то за одной парой, то за другой. Вскоре он понял, что попал в гей-клуб: женщин здесь было мало, зато в глаза бросались тихие мужские пары, явно интересующиеся только друг другом. Может, Шарлотта подшутила над ним? «Шарль» – она редко называла себя так…

Тихий музыкальный фон иссяк и раздался волнующе хриплый голос Нины Хаген. Все оживились и развернулись к небольшой круглой сцене в центре зала. Фрэнк тоже повернулся. Чего ждать? Если его догадка верна, то юных женоподобных мальчиков, игриво подергивающих бедрами и оттопыривающих пальцами резинку собственных трусов.

Так и оказалось. Но, черт возьми, он никогда не интересовался мужчинами! Его возбуждает та Шарлотта, которую он встретил у стойки бара и которая действительно напоминала мальчишку-хулигана, но при чем здесь это?

Однако он не уходил и продолжал пить ром, не отрывая глаз от сцены. Там танцевали шестеро юношей в костюмах и шляпах, с одинаковыми усиками в стиле начала века. Игра со шляпой была основным элементом танца: юноши постоянно снимали и надевали свои головные уборы, подбрасывали их, крутили на одном пальце, а также менялись с партнерами, посылая свою шляпу в полет через всю сцену. Фрэнк был несколько удивлен: что может быть возбуждающего в костюме, усиках и летающих по всей сцене шляпах? А может быть, это просто танцевальный номер, безо всяких эротических штучек? Однако все вокруг с таким интересом следили за этим странным танцем, словно были уверены, что вот сейчас-то все и начнется…

И действительно – началось. Танцоры, до этого общавшиеся между собой лишь посредством шляпного обмена, теперь стали медленно приближаться друг к другу. Фрэнк почувствовал, как начинает нарастать напряжение в зале, и сам ощутил это нарастающее напряжение в себе. Встретившись наконец на середине сцены, танцоры разбились на пары. Музыка внезапно оборвалась, наступила минутная тишина, резанувшая по нервам не хуже оглушительного аккорда, а потом началось танго. Резкий разворот, вот один партнер откинулся на руку другого… Фрэнк застыл со стаканом в руке. Это было самое потрясающее танго из всех, какие он когда-либо видел.

И вдруг, вместо того, чтобы в последний раз откинуться на руку партнера, те юноши, что, судя по движениям, брали на себя роль женщин, проскользив руками по телу тех, что были в этом танце мужчинами, с акробатической ловкостью оказались между их расставленных ног. Раскрытые ладони фиговыми листками легли между ног, а шляпы упали с откинутых коротко стриженых голов, почти коснувшихся пола. Фрэнк подумал, что этим парням не нужно раздеваться, они и так способны завести всех, кого возбуждает однополая любовь… Однако он чувствовал, что и сам заведен. И почему-то это не было противно и не смущало.

И вновь сменился музыкальный фон. Фрэнк понял, что пошла эротическая часть номера. Под вздохи и вскрики, несущиеся из динамиков, юноши принялись медленно кружиться в объятиях, поглаживая друг друга, припадая губами к шее, встречаясь кончиками высунутых языков… Фрэнка бил озноб, он решил было сделать глоток, чтобы освежить пересохшее горло, но зубы стукнули о край стакана, и он поспешно отставил его на стол. Черт возьми! Что же будет дальше?! И, словно в ответ на его мысль, один партнер из каждой пары встал за спиной у другого и, взяв его за бедра, резким движением прижал к себе. Потом те, что стояли сзади, стали мять скрытые пиджаками груди своих партнеров, а стоявшие спереди изображали наслаждение, откидывая головы назад… А потом те же руки начали расстегивать пуговицы, полы пиджаков резко распахнулись… И тут Фрэнка ждал шок: под каждым из пиджаков обнажились женские груди. Девушки с усиками задергались, изображая оргазм, и номер закончился.

…Домой он возвращался в подавленном состоянии. Зачем Шарлотта послала его в этот клуб? Чтобы он понял про себя что-то для него неприятное? И как он купился на этот глупый старый трюк с переодеванием! Не отличить мужчину от женщины! Но черт возьми, что же она хотела этим ему сказать? Что его привлекают мужчины? Или женщины, переодетые в мужчин, играющие мужскую роль? Наверное, так и есть. Ведь происходившее на сцене по-настоящему возбуждало его. Ну и что с того?

Он вошел в квартиру и, не зажигая света, сел в кресло. Его мутило. Внезапно дверь в спальню приоткрылась, заставив его вздрогнуть. На пороге стояла темная фигура в шляпе. Черт! Он потянулся к светильнику и щелкнул выключателем. Юноша, вроде тех, из клуба, с такими же усиками, но еще и с тростью в придачу, насмешливо смотрел ему в глаза.

– Шарлотта! – строго сказал Фрэнк.

– Шарль, – поправила она.

Она подошла и стала извиваться перед ним, играя с тростью: она танцевала с ней, как с партнером, гладила загнутую ручку, словно чью-то голову, наконец, просовывала трость между ног и двигала ею… Все это происходило в тишине, нарушаемой лишь тяжелым дыханием исполнительницы и зрителя.

– Прекрати! – наконец закричал он. – Это не смешно!

– Ты так думаешь? – понизив голос, проговорила Шарлотта.

Она подошла к нему вплотную и вложила трость в его руку, потом села на нее и принялась елозить…

Фрэнк бросил палку и оттолкнул Шарлотту от себя.

Она рассмеялась.

– Ты что же, не хочешь меня? – сказала она, расстегнув пиджак и поглаживая свою грудь. – Ну? – Другая ее рука скользнула к поясу и протиснулась глубже.

Фрэнк чувствовал, что сходит с ума.

– Ну же, Фрэнки, я ведь сама сегодня решила поиграть в эту игру, что же ты теряешься? Или ты любишь заставлять? Ты любишь, когда сопротивляются, не так ли?

Пошатываясь, он вышел из квартиры. На лестнице его догнал ее смех.

Когда он добрался до своих любимых кафе, сосредоточенных в районе Монпарнаса, то уже с трудом держался на ногах.

В эту ночь он сторонился любого общества – как мужчин, так и женщин. Очнулся он от толчка в плечо: пожилой полицейский укоризненно покачал головой.

– Простите, – пробормотал Фрэнк, обнаружив, что заснул на парковой скамье. – Я должен заплатить штраф?

– Если у вас еще осталось, чем заплатить…

– Сейчас, – Фрэнк полез в карман.

– Иди-ка лучше домой, приятель, – сказал полицейский.

Но Фрэнку не хотелось домой, он боялся, что там его ждет Шарлотта. Он зашел в метро и провел там не меньше двух часов. Он взметал носками ботинок желтые билеты, устилавшие пол, брел по бесконечным переходам и едва не заблудился в них, на минуту испугавшись, что так и не сможет выбраться хоть куда-нибудь. Он вглядывался в переплетающиеся монограммы вагонов, выходил на каких-то станциях и снова спускался, задержавшись у входа поглазеть на извивы растений в старинных решетках…

Когда, наконец, он оказался дома, то уже не чувствовал под собой ног от усталости. Ему было все равно, дома ли Шарлотта. Ему хотелось спать.

Шарлотты не было. Не было и ее вещей. Фрэнк понял, что узел разрублен. Но он был уже не в силах ни о чем думать. Скинув куртку и сбросив ботинки, он рухнул на постель и заснул тяжелым, непроглядно черным, похожим на обморок сном.

Глава 13

На Эшли-стрит Рождество прошло тихо. Крутились пластинки, Эмили рассказывала Джуди о Париже, где когда-то провела несколько чудесных лет, и они мечтали о том, как отправятся туда вместе, едва лишь здоровье Эмили позволит ей предпринять столь дальнее путешествие.

– Я, наверное, и не узнаю Парижа, столько лет прошло! Но ведь у нас там есть свой человек, – и она подмигнула смутившейся Джуди.

Чем чаще Эмили заговаривала о Фрэнке, тем больше Джуди о нем думала, словно поддаваясь внушению.

И все же ей казалось, что жизнь кончена. Любовь, семья – это все для других, а у нее, Джуди, нет больше сил. Пустота, пустота, блаженная гулкая пустота внутри. Не надо заполнять ее новой болью. И даже новой радостью – не надо.

Если чем и заполнять, так только тем, что несет в себе покой, а если и будоражит, то лишь воображение. Можно мечтать, упиваться прекрасными стихами и покрывать белые листы все новыми рисунками… Графика оказалась ближе Джуди, она редко бралась за краски – для этого необходим был какой-то особый настрой, и чаще всего Джуди оставалась недовольна тем, что получалось, бросая большинство работ недописанными. Она почему-то скрывала свои занятия от Эмили, а та не допытывалась, чем Джуди так подолгу бывает занята в своей комнате, но догадки строила самые разные.

Одно Эмили знала наверняка: Джуди больше не плачет о своей горькой судьбе. Да, она несчастлива, но не плачет. И очень нуждается в любви, в чьей-нибудь, хотя бы ее, Эмили, любви и понимании. Эмили тоже нуждалась в любви, и поэтому, думала она, они нужны друг другу. Ей не хотелось отпускать Джуди от себя, она мечтала, что именно Джуди будет держать ее за руку, помогая отходить из этого мира, а потом стоять в шляпке с вуалью, прикрывающей полные слез глаза, и слушать напутственную речь священника. Поэтому она так настойчиво вспоминала Фрэнка. Конечно, ею двигал старческий эгоизм, но не только он: она искренне считала, что Джуди и Фрэнк могли бы стать прекрасной парой, – наверное, потому, что Эмили любила обоих и хотела, чтобы каждый из них был счастлив.

Самый короткий месяц в году приближался к концу. Работа над книгой была завершена, и в жизни обеих женщин образовалась какая-то дыра. Они не говорили об этом вслух, но с грустью ощущали одно и то же. И тут издатель, которому очень понравились переводы, сделал новое предложение: продвинуться еще дальше в глубь веков, взявшись за средневековых авторов. «Трубадуры! – восклицала Эмили в сильнейшем волнении. – Франсуа Вийон! Джуди, да вы понимаете, что это такое?!» Джуди понимала: новая работа сулит богатую пищу для захватывающих фантазий, для вариаций «на тему» на еще не заполненных белых листах…

Фрэнк звонил редко. Рождество прошло без него, потому что у него была «срочная работа», а потом он жаловался на непрерывные простуды с высокой температурой… Эмили не очень-то верила этим отговоркам, а предположение, что у Фрэнка новый роман тоже не радовало ее, так как вовсе не соответствовало ее планам.

…И вдруг, когда работа над переводами средневековых авторов была в разгаре, он позвонил и объявил, что собирается приехать. Узнав об этом, Джуди не сумела скрыть замешательство.

– Кажется, вы боитесь моего зятя? – спросила Эмили.

А Джуди и сама не понимала, отчего так боится встречи с этим человеком. Неужели она боится, что он узнает ее? Но тот вечер был так давно, и воспоминания о нем уже не вызывают в ней прежнего чувства стыда. Или она опасается, что поддастся его мужскому обаянию и… Что «и»? Она не может полюбить, не может! Так что же тогда? Страх пораниться, обжечься о чью-то насмешку, непонимание, получить удар в самое уязвимое место – ведь не всегда люди причиняют боль нарочно, иногда они даже не понимают, что наделали одним неосторожным словом, о котором сами тотчас забыли… Но в любом случае имя «Фрэнк» было связано для Джуди с предчувствием опасности. Фрэнк мог стать причиной каких-то перемен в ее жизни, она это чувствовала. Но она не хотела больше никаких перемен, она вообще не хотела, чтобы в ее жизни что-то происходило. Покой – это все, что ей нужно теперь. «Оставьте меня в покое!» – хотелось ей крикнуть маме и Джулии во время недолгого пребывания в Цинциннати. «Оставьте меня в покое!» – хотелось ей крикнуть всему миру, которому, между тем, не было до нее никакого дела…

Эмили вовсе не хотела ставить ее в неловкое положение, напротив, она опасалась, что какая-нибудь мелочь может перечеркнуть ее надежду на то, что эти два человека найдут друг друга. А они должны найти друг друга. С ее помощью, но… сами. Такую парадоксальную задачу поставила перед собой Эмили.

– Джуди, я вижу, вы не в большом восторге от того, что вам придется встретиться с Фрэнком, – так начала Эмили партию, в которой подыграть ей должна была сама судьба. Джуди неопределенно пожала плечами, но уверять в обратном не стала. – Мне не хотелось бы доставлять вам хоть какое-то неудобство. Поэтому у меня возникла идея… Что, если я дам вам отпуск, недельки на две-три? Это, я думаю, вам совсем не помешает.

– Вам виднее, – Джуди снова пожала плечами. – Если будет во мне необходимость, то я приеду.

– Нет, вы не совсем правильно меня поняли. Да я еще и не сказала всего.

Джуди насторожилась. Уж не хочет ли она отправить ее…

– Я хотела бы попросить вас съездить…

– Нет! – невольно вскрикнула Джуди.

– …во Францию, – договорила Эмили. – А вы что подумали?

– Куда, миссис Краун? – изумилась Джуди, решив, что ослышалась.

– Во Францию, дорогая! А если точнее – в Прованс.

– Но… зачем?

– Как зачем? Я думала, что, как только вы услышите, то сразу поймете. Нам нужен материал, Джуди, есть кое-какие вопросы, которые можно прояснить лишь там… К тому же, я там была и мне до сих пор памятны мои ощущения. Неплохо бы напитаться тем духом и вам. Кроме того, я просто хочу сделать вам такой подарок, ведь вы сами говорили, что мечтаете путешествовать?

Джуди никак не могла поверить в то, что Эмили говорит серьезно.

– А лучшего места для того, чтобы совместить все сразу, не найти. Работа, отдых, впечатления! Ну, вы согласны?

– И вы еще спрашиваете? – Покраснев, Джуди засмеялась. – Это поистине королевский подарок!

– Что же было дальше? – Рэй держал руки Норы в своих и заглядывал в ее сухие воспаленные глаза.

– Я три года жила с бабушкой. А Эмили, естественно, угодила в тюрьму.

– Твоя мать была в тюрьме? И сколько лет она там провела?

– Лет! Она не провела там и месяца! Питер, ее первый муж, полный, по-моему, идиот, так и остался на всю жизнь влюбленным в мою мамочку. Он человек влиятельный и не бедный, а за деньги и с помощью связей делается все. В общем, ей удалось избежать тюрьмы…

– Он помог женщине, которая бросила его ради твоего отца? – спросил удивленный Рэй.

– Да! Ты можешь это себе представить?!

Рэй встал и зашагал по комнате.

– Я считаю, что это и называется благородством.

Нора невесело засмеялась:

– Вот уж не думала, что ты станешь рассуждать о благородстве! Ты хочешь сказать, что и сам способен на такой поступок?

– Я – нет. Но я в состоянии отдать должное чужому благородству…

– Что ж? – вздохнула Нора. – Пусть он будет последним рыцарем, по ошибке родившимся не в том веке! Но я не понимаю, почему убийца – а она ведь убийца! – живет себе спокойно, и даже угрызения совести ее не мучают…

– Неужели ты бы хотела, чтобы твоя мать провела десятки лет в тюрьме?

– А почему бы и нет? – Нора вскинула голову.

– Послушай, – сказал Рэй, снова подсев к ней и положив ладонь ей на голову, – что ты строишь из себя? Ведь ты не такая, совсем не такая…

– Откуда тебе знать, какая я… – пробормотала она, опустив глаза.

– Я чувствую… Ну же, рассказывай, как ей удалось избежать тюрьмы?

– Она была не в себе, уж не знаю, на самом ли деле или только притворялась. Думаю, притворялась. Моя мать очень здоровый психически человек, поэтому представить ее в состоянии аффекта я просто не могу. Я думаю, она хотела его убить. Но все признали ее невменяемой, кроме того, приплели сюда еще и самооборону… Ведь если кого-то решили спасти, то уж формулировки найдутся! И она вместо тюрьмы угодила в клинику.

– Для душевнобольных?

– Ну да…

– Неизвестно еще, что лучше, – заметил Рэй.

– Ах, перестань! Роскошная клиника: отдельная палата, книги, журналы, прогулки – никаких ограничений. Она могла выйти, сесть в автобус и просто уехать, представляешь? А ведь она была опасна для общества!

– По-моему, ты не права, – сказал Рэй, понимая, что перечить все равно бессмысленно.

– Ей было там совсем неплохо, уж поверь мне! – взволнованно продолжала Нора. – К тому же, и там она умудрилась завести себе любовника.

– Что? – удивился Рэй. – Какого-нибудь тихого помешанного?

– Нет! Это был главный врач клиники!

– Ты наверняка выдумываешь.

– Выдумываю? Да он до сих пор поздравляет ее с каждым праздником!

– Это говорит лишь о том, что твоя мама очень привлекательный человек. Она, должно быть, была красива когда-то, но она еще и интересный собеседник, это сразу чувствуется, даже я попал под ее обаяние…

– Может быть, я и не права, – неожиданно сдалась Нора. – Возможно, главный врач не пользовался ее взаимностью, но это не так уж и важно. Главное то, что ей были созданы самые комфортные условия. Она сама говорила, что отдохнула там.

– Видимо, уж очень несладко ей жилось с твоим отцом.

– А ему с ней! Рэй, дорогой, я столько лет слышала об отце одни только гадости! Но я ведь помню, помню его! Он был чудесным, – Нора прикрыла лицо ладонями, – чудесным! Мы так дружили! Это был единственный друг в моей жизни!.. А она отняла у меня отца, отняла друга… И что дала взамен? Ничего! Я для нее была напоминанием о ненавистном человеке, вечным напоминанием… Я знаю, даже мое лицо причиняло ей боль, потому что я похожа на отца.

– Нора, так не бывает, мать не может ненавидеть свою дочь…

– Я не говорю, что она ненавидит меня. Но она меня не любит. И в детстве не любила. Мной занимался только отец, потом бабушка. А после смерти бабушки мама все время нанимала каких-то теток для того, чтобы освободиться от меня, отсылала учиться подальше от себя. А теперь я оказываюсь неблагодарной дочерью!

– Ну, успокойся, – растерянно пробормотал Рэй. Ему хотелось помочь ей, но как тут поможешь? – Ты говоришь, что отец был единственным твоим другом, – Рэй решил увести разговор от Эмили, – но как такое может быть? Ты была еще слишком мала, когда его не стало. Почему у тебя не было друзей? Ты не производишь впечатление необщительного человека.

– Я общительна. У меня всегда было много приятелей. Но никого, кто стоил бы дружбы. Да, я была слишком мала, но я очень хорошо помню отца. И он стал для меня идеалом друга и идеалом мужчины одновременно.

– Идеалом? Не думаю, что он был идеальным, таких просто не бывает.

– Конечно, но для меня он навсегда остался самым лучшим человеком на свете. Может быть, потому, что я не успела дорасти до того возраста, когда начинаются разногласия и ссоры… Да, я смотрю на него через розовые очки, но как еще можно помнить давно ушедшего дорогого человека? Самого дорогого… Потом я очень хотела найти кого-то столь же сильного, надежного, все понимающего… Но ничего не вышло. Никто не выдерживал сравнения. А может, мне просто не везло. Когда мне показалось, что я нашла настоящего друга, я немедленно в него влюбилась…

– Он тебя бросил?

– Нет.

– Не выдержал сравнения?

– Вот именно! Помню, я повздорила с матерью, а так как отношения были уже очень напряженные, то я решила проучить ее и… ушла из дома.

– Сколько тебе было?

– Пятнадцать.

– Ты ушла к нему?

– Нет, что ты! Я была слишком хорошо воспитана. Я прибежала к подруге, но ее родители сделали мне выговор и отправили домой. Тогда я нашла дом на отшибе, где давно уже никто не жил. Там было темно и пусто. К тому же стояла осень, я продрогла, а в этом заброшенном доме даже не все стекла были целы. Я поняла, что не смогу заснуть в этой сырости и добежала до ближайшего телефонного автомата. До сих пор помню, как пальцы срывались, пока я набирала его номер…

У Рэя вдруг сжалось сердце. Он ясно представил себе дрожащую от холода худенькую девочку…

– Я попросила его принести мне что-нибудь теплое… ну, чем можно было бы укрыться, во что можно было бы завернуться.

– Он не принес?

– Он сказал: «Ну, Нора, милая, уже ночь, холодно, а я только что из ванной…» Надо сказать, что мы с ним часто ссорились и к тому моменту он, наверное, не был уже так влюблен в меня, как раньше… Но он так был мне нужен тогда!.. Это был хороший урок. Подумать только: одна-единственная фраза, и ты понимаешь, что все кончено.

– И как же ты провела ту ночь? – Рэй передернул плечами.

– Не очень весело, как ты понимаешь… Хорошо еще, что никакой бродяга не наведался… – Она помолчала, снова переживая то, что чувствовала тогда, много лет назад. – А потом, – снова заговорила она после паузы, – я встретила Фрэнка. Он был таким… В общем, я решила, что, наконец, нашла то, что искала.

– И ошиблась?

– О да! Он очень понравился Эмили. И она очень понравилась ему. А я, я вдруг куда-то подевалась… Он утратил ко мне всякий интерес. И Эмили, вместо того, чтобы использовать свое влияние на него и помочь мне, только подливала масла в огонь. Я думаю, она даже хотела, чтобы мы расстались.

– Я уверен, ты опять преувеличиваешь, – возразил Рэй.

– Все за нее заступаются! Даже ты!

– Я только пытаюсь быть справедливым. А ты что, хотела бы, чтобы я кивал и поддакивал, во всем с тобой соглашаясь?

– Нет, – улыбнулась Нора, – конечно, нет, милый.

– Ну, так что же? Ты говорила о своем муже.

– Я не могу сказать, что он плохой человек, – задумчиво проговорила она.

– А мне казалось: ты его ненавидишь…

– Просто он причинил мне слишком много боли. Может быть, не всегда даже понимая это. Я слишком сильно поверила в него, открыла душу… А ему оказалась не нужна ни моя душа, ни даже мое тело. Наверное, что-то во мне было не так. А может быть, я слишком сильно любила его. Так сильно, что моя любовь душила его, мешала ему жить. Во всяком случае, моя любовь была ему не нужна.

Рэй слушал, опустив голову. Он думал о Джуди. О Фрэнке. О Норе. Как все похоже! Твою роль где-то в другом месте исполняет другой мужчина, а женщины, вспоминая, произносят одни и те же слова. Наверное, и Джуди когда-нибудь будет говорить о нем вот так: спокойно, трезво, почти равнодушно анализируя причины разрыва.

– Сейчас он сам попал в такую же ситуацию. Страдает по какой-то девчонке, которая и мизинца его, должно быть, не стоит. Что ж, каждый рано или поздно вынужден испить эту чашу…

– Нора! – воскликнул Рэй. – Я не узнаю тебя…

– Что? – она повернула к нему голову.

– Куда подевалась та злоба, с какой ты раньше говорила о нем? Что случилось?

– Не знаю… Может быть, случилось то, что появился ты. А знаешь? – Она усмехнулась, переводя разговор на другую тему: – Потом, примерно через месяц я встретила того парня, мою первую любовь… И знаешь, что он сказал мне?

– Что же?

– «Куда ты пропала? Почему не звонишь?»

– Хочешь, я найду его и отправлю к праотцам? – смеясь, обнял ее Рэй.

– Зачем? У него трое детей, глупая покорная жена, лысина на полголовы…

– По-моему, тебе жаль его.

– Нет. Когда я в последний раз видела его, от него слишком несло алкогольными напитками. Я не могу жалеть человека, оскорбляющего мое обоняние.

Рэй рассмеялся.

Итак, судьба решила за него: он должен остаться с Норой. Но Рэй не любил слова «должен» и теперь его уже угнетала та легкость, с какой он отдал себя в руки случайного стечения обстоятельств, называемого судьбой. Иногда в его голове вновь возникала мысль о блаженной свободе, свободе от всех привязанностей, от всех уз… Но две новости, последовавшие этой зимой одна за другой, окончательно убедили его в том, что его участь решена.

Во-первых, Рэй вдруг оказался перед фактом своего возможного будущего отцовства. Джуди, у которой в первый же год их совместной жизни случился выкидыш, больше ни разу не беременела, а он не очень печалился по этому поводу. И вдруг такая новость! Нора беременна!

Сначала он растерялся, потом расстроился, осознав, что опутан по рукам и ногам… Но, посокрушавшись об утраченной свободе, понял, что все-таки рад! Правда, он был весьма озадачен вытекающей из этого обстоятельства необходимостью осесть, найти постоянную работу, приносящую стабильный доход и не связанную ни с какими рискованными авантюрами.

И тут подоспела вторая новость, которая по-настоящему ошеломила даже его, привыкшего к самым невероятным фокусам фортуны. Эразм Дорсон пригласил его для беседы, и Рэй узнал, что его деловые качества произвели на этого ушлого старичка приятное впечатление, а так как в данный момент, в силу произошедших в штате его компании перемен, ему не на кого положиться, то он и предлагает Рэю возглавить небольшой филиал компании в Торонто.

– Новое предприятие, да еще и не в Штатах, это не так просто, – говорил Дорсон, внимательно разглядывая Рэя. – Конечно, будет немало трудностей. Но я уверен, что вы справитесь.

Началась подготовка к свадьбе и к отъезду, который должен был состояться сразу после нее.

– Нора, – приступил Рэй к вопросу, который – он сам бы не смог объяснить, почему! – был для него важен: – Ты уже сообщила матери? Она приедет?

– Тебе не кажется, что она не в том состоянии, чтобы разъезжать – тем более по столь незначительным для нее поводам?

– Но ты же не можешь знать наверняка, что она думает.

– Рэй, – Нора погрозила ему пальцем, – я боюсь Эмили, как иные женщины боятся красивых соперниц… Ты ей явно симпатизируешь. А это скользкая дорожка. С Фрэнком все полетело к чертям прежде всего потому, что Эмили стала для него значить больше, чем я.

– Она никогда не станет для меня значить больше, чем ты. Но мне неприятен раздор между вами. Мать и дочь не должны так относиться друг к другу.

– Ты хочешь в одночасье распутать клубок, который запутывался годами…

– Да нет же! Я только прошу тебя быть немного помягче… Ведь как бы она ни была виновата, ей тоже пришлось несладко.

– Она сделала все сама, собственными руками.

– Да, но будь снисходительна! Ведь ты женщина, откуда такая непреклонность, такая жесткость? Знаешь, дорогая, в самой независимой женщине должна быть слабость, нежность… А ты пытаешься выглядеть железной леди!

Нора никогда не слушала ничьих увещеваний. Да никто особо и не пытался примирить ее с матерью. Фрэнк просто встал на сторону тещи, не стараясь что-то изменить. Рэй был первым, кто не осуждал ее, но в то же время не во всем с ней соглашался и упорно гнул свою линию. Ей это нравилось. Он давил на нее, но это давление не раздражало. Может быть, она просто утратила ту категоричную уверенность в своей правоте, которая всегда была ей присуща, и стала мягче? Может, ей наконец захотелось побыть пластилином в сильных мужских руках. Или… или тоска по матери, по ее любви и пониманию, которую она уже столько лет пыталась изжить, вдруг заявила о себе, прорвалась…

Так или иначе, но Эмили была приглашена на бракосочетание дочери. Приглашение передал Рэй.

– Мы будем ждать вас, миссис Краун, – сказал он.

– Я не обещаю… – Эмили положила трубку и повернулась к Джуди: – Нора выходит замуж.

Лицо Джуди ничего не выразило.

– Вы слышите? – спросила Эмили.

Она не сомневалась: чем быстрее Джуди узнает обо всем, тем лучше. Быстрее отболит.

– Слышу, – ответила Джуди бесстрастным тоном. – Я рада за нее. – Она поднялась и вышла.

– Джуди! – крикнула Эмили, последовав за ней. – Я не хотела сделать вам больно.

– Вы и не сделали.

Ей действительно не было больно. Новость стеклянным шаром упала в ту пустоту, что наполняла ее, и Джуди ждала звона, а его все не было, потому что пустота оказалась бездонной…

Когда самолет набрал высоту, она вспомнила этот образ стеклянного шара: вот, брось такой шар отсюда, и он будет долго лететь и, конечно, рано или поздно долетит до земли и разобьется, но ты этого уже не увидишь и не услышишь…

Глава 14

Эмили снова сама вела «фольксваген». Ветер трепал концы ее легкого шарфа, врываясь в машину через приспущенное стекло. Март прогнал недолгую слякотную южную зиму, еще пара недель – и все вокруг засияет свежими красками: небо станет синим-синим, серый океан приобретет изумрудный оттенок, а солнце добавит золота и облакам, и волнам. Пальмы и кипарисы, оживлявшие унылый зимний пейзаж, станут лишь частью всеобщего зеленого праздника, что охватит природу. Солнце прогреет землю, песок и воду, и через месяц сюда потянутся толпы тех, кто пытается опередить время, получить лето раньше положенного срока.

Фрэнк смотрел в окно, и они молчали. Эмили всегда давала ему возможность напитаться красками, вдохнуть пахнущий океаном воздух…

– Ну, рассказывай, – сказала она, когда они расположились в гостиной с бокалами в руках – Фрэнк всегда привозил с собой что-нибудь по-французски вкусное.

– Да что рассказывать, Эми? – улыбаясь, возразил он. – Совершенно нечего. Все по-старому.

– Не лукавь, милый! – На самом деле Эмили добивалась его откровенности не из простого любопытства: ей хотелось развеять собственные опасения, что Фрэнк снова не один, а значит, место рядом с ним, отведенное ею для Джуди, занято. – Все это отговорки! Ты жаловался на парижскую сырость и простуды, будто ты мой ровесник, а не полный сил молодой мужчина!

– Зима действительно была на редкость сырой…

– Фрэнки! – Эмили укоризненно покачала головой.

– Ну, что ты хочешь знать? – Он наконец сдался.

– А ты не догадываешься? Когда речь заходит о таком ловеласе, как ты? Les femmes, mon sher, les femmes! – Фрэнк опустил голову, словно грешник на исповеди. – Так я и думала! – воскликнула Эмили. – Ты неисправим! И что же это? L'amour?

Фрэнку не хотелось вспоминать о Шарлотте. А об Анни рассказывать он тем более не мог. Глупая история! В последний момент, уже купив обручальное кольцо, он просто забывает о прелестной женщине, а она сбегает, как только ей делают предложение.

– Прости, но у меня нет сил говорить обо всем этом, – честно сказал он. – В одном могу тебя уверить: я снова один. Совершенно один, и очень этому рад.

– Рад? Даже так?

– Представь себе. Я устал от всех этих связей, устал от женщин. Я уже не могу их видеть…

– Что ж, – усмехнулась Эмили, – предлагаю взглянуть на мужчин. – Фрэнк поперхнулся вином. – Нельзя же так буквально понимать любую шутку! – сказала она. – Что с тобой, Фрэнки? Проблемы с чувством юмора?

– Просто не ожидал подобной шутки от тебя.

– Значит, ты не так уж хорошо меня знаешь, милый… Ну, ясно. Ты устал от связей и женщин. Еще бы! Странно, что эта усталость не наступила раньше. Ничего, отдохнешь – и опять пустишься во все тяжкие.

Фрэнк пожал плечами. Он не собирался спорить с Эмили, тем более, что она явно была в боевом настроении.

– А вот твоя бывшая жена, похоже, уже отдохнула, – поднося бокал к губам, промолвила Эмили.

– Новый спутник жизни? – без интереса спросил Фрэнк.

– Вот именно. Ты правильно выразился. Она выходит замуж.

– Как?

Фрэнк действительно был удивлен. Чтобы Нора снова решилась на столь серьезный шаг… Ему казалось, что она так и будет теперь менять партнеров по два раза в год, не давая никому завладеть своей душой и жизнью… Значит, он ошибся.

– И что же он такое? Она уже успела загнать его под свой высокий острый каблук?

– Неужели ты думаешь, что ее интересуют мужчины, с которыми это можно проделать?

– Но в противном случае этот брак развалится через пару месяцев. С настоящим мужчиной Нора жить не сможет. Вернее, это он с ней не сможет.

– Ты на себя намекаешь?

Эмили была задета высказываниями Фрэнка. Она даже готова была рассердиться по-настоящему. В конце концов, Нора ее дочь, или он совсем забыл об этом? Нашелся настоящий мужчина! Пресмыкался перед этой девчонкой, не умеющей связать двух слов даже на своем родном французском! Запил, когда она от него сбежала! Повеселил весь Париж!

Ничего этого она не произнесла вслух, но Фрэнк все равно расслышал каждое слово, пронесшееся у нее в голове.

– Извини, наверное, я до сих пор зол на Нору… Но лишь на следующий день Эмили рассказала ему все: о Норе, о Рэе и о Джуди. На Фрэнка история произвела то впечатление, на какое Эмили и рассчитывала: прежде всего, он проникся сочувствием и симпатией к Джуди, чей образ был нарисован Эмили с особой любовью.

– И опять ее нет, – с сожалением сказал Фрэнк. – Почему-то нам никак не удается познакомиться. Мне кажется, она действительно интересный человек. Одно то, что ты так с ней сблизилась, уже говорит о многом…

– Ничего, еще увидитесь. Я решила дать ей немного отдохнуть. Мы в последнее время много работали, и, надо признаться, основные тяготы легли на ее плечи. Впрочем, она очень талантлива.

– Ты покажешь мне плоды ваших трудов?

– Сборник еще готовится. Они все никак не могут решить некоторые вопросы, связанные с оформлением. Редактор считает, что читатель будет доволен, если к красивым стихам прибавятся красивые иллюстрации, а все остальные относятся к этой идее скептически. Ведь это непросто – найти достойного художника, который смог бы проиллюстрировать такую поэзию. Лично я считаю, что это очень сложная задача. Кроме того, стихи говорят сами за себя и не нуждаются ни в каких вспомогательных средствах.

– Я говорил не о книге. Мне интересна ваша работа, а не то, как именно она будет издана.

– Ах вот что! – Эмили была польщена интересом Фрэнка. – Тогда ты будешь первым читателем. Если, конечно, не брать в расчет сотрудников редакции.

Они разместились в ее кабинете. Эмили включила компьютер, но не позволила Фрэнку сесть за него:

– Я сама почитаю тебе вслух… – Найдя то, с чего ей хотелось начать, Эмили повернула голову: – Если бы ты обладал поэтическим даром, то непременно написал бы что-нибудь в этом роде:

«О, стыд мне и позор! Одуматься пора б, С седою головой резон угомониться. Отныне лучше бы рассудку покориться, Бежать бы от любви, от этих цепких лап».[10]

– Это Пьер Ронсар, – дочитав, сказала она смеющемуся слушателю. – Ну, что, продолжать?

– Конечно!

– Так ты все же решила ехать?

– Да.

– Вы не поссоритесь в день ее свадьбы?

– Надеюсь, что нет. По крайней мере, я приложу все усилия к тому, чтобы этого не произошло.

– Мне кажется, ты стала относиться к ней теплее…

– Может быть. Мы редко видимся, а значит, и редко ссоримся. Когда она приезжала в последний раз, на День Благодарения, то мы даже вполне по-семейному отпраздновали.

– Берта приготовила индейку?

– Да, все, как полагается. Ты знаешь, мне кажется, этот человек положительно на нее влияет.

– Это странно, судя по тому, как он обошелся с твоей Джуди.

– Ты тоже не лучшим образом обошелся с моей Норой. Просто они не подходили друг другу, как и вы с Норой. Так бывает… Отец Норы совершенно не подходил мне, и если бы я вовремя сумела остановиться…

– Не надо, Эми…

Накануне своего отъезда в Нью-Йорк, на свадьбу дочери, Эмили решилась, наконец, предпринять задуманный ход. Она обратилась к Фрэнку с просьбой съездить в Прованс.

– Куда именно? – засмеялся он.

– В Авиньон, дорогой мой. Мне нужны кое-какие материалы из тамошней библиотеки.

– Но разве нельзя попросить прислать их? – Он подозрительно взглянул на нее. – Что-то ты темнишь…

– Да нет же! – Эмили испугалась, что он откажется. – В этот раз издательство хочет от меня еще и комментариев, и довольно подробных… Так ты съездишь? Ведь ты сам говорил, что просто влюблен в Прованс, воспользуйся же поводом…

– Да, конечно, я рад буду поехать туда. Но боюсь не справиться с поручением. Я же ничего в этом не понимаю!

– Я тебе все объясню. Поверь, в этом нет ничего сложного. К тому же, я уверена, что там сидят милые девушки, которые охотно тебе помогут…

– Милые девушки? – засмеялся Фрэнк. – Препротивные старые девы!

– Ах! – Эмили всплеснула руками. – Так они уже успели состариться! Как давно я не ходила по библиотекам!

* * *

Фрэнк проводил Эмили в аэропорт, а сам вернулся на Эшли-стрит. Самолет в Париж улетал поздно вечером.

Дом был пуст, и Фрэнк пожалел, что не улетел вчерашним рейсом. Он не привык находиться здесь один. Обложившись альбомами, он просидел некоторое время над старыми фотографиями. Потом перекусил на кухне. Затем расположился в библиотеке, перечитал пару рассказов Фолкнера и отложил книгу.

Непонятная тоска давила грудь. Возможно, этот дом, который когда-то был и его домом, слишком велик для него одного. Теперь, когда Нора собралась обзавестись новой семьей, он чувствовал себя здесь незваным гостем. Скоро здесь зазвучит смех ее второго ребенка, как когда-то звучал смех Никки. И появится мужчина, который станет Эмили зятем. Не век же они будут сидеть в Канаде, когда-нибудь непременно приедут навестить Эмили, приедут всей семьей…

Вдруг его посетила неожиданная мысль: а что тогда будет с этой девушкой, Джуди? И почему, черт возьми, зная все, она до сих пор не отказалась работать у Эмили?

Фрэнк вышел из библиотеки и поднялся наверх. Войдя в одну из комнат, он понял, что не ошибся.

Он прилег на застеленную покрывалом постель. И о чем же она думает здесь перед сном, эта незнакомая женщина, даже лица которой он не может себе представить? Ее бывший муж завтра женится на его бывшей жене. Как странно все переплелось! Жизнь преподносит порой такие сюрпризы…

Эмили считает, что для Джуди так лучше, и, возможно, она права. Как была права, когда советовала ему уже на втором году его брака с Норой уйти – уйти, пока они еще не возненавидели друг друга. Она была права в своем неприятии его отношений с Шарлоттой. Она мудра. Но как дорого ей обошлась эта мудрость!..

Поднявшись с постели, Фрэнк прошелся по комнате и сел за письменный стол. Потом выдвинул ящик стола и вытащил оттуда большую пачку рисунков…

Он покинул комнату Джуди, лишь когда уже пора было собираться в аэропорт. Перед выходом из дома он зашел в кабинет Эмили и положил перед компьютером несколько отобранных им листов. Потом написал короткую записку хозяйке и уехал.

В самолете он открыл сумку и достал из нее тот рисунок, что взял с собой. Его почему-то не волновало, что это самая настоящая кража.

…Женщина сидела, обняв колени и так низко склонив к ним голову, что видны были только прямой пробор да макушка. Длинные волосы шалью окутывали тело, ступни были по-балетному, с напряжением, вытянуты. Правильнее сказать – женщина не сидела, она парила посреди белого пространства листа, парила в воздухе…

Глава 15

Фрэнк решил не откладывать поездку в Прованс, тем более, что ему не работалось. Тоска, навалившаяся на него в доме Эмили, переправилась с ним через океан и не желала отпускать. Веди меня, моя тоска…

Время от времени он доставал рисунок Джуди и подолгу в него вглядывался. Да что же это такое? То он, лежа на ее постели, строит догадки о том, что думает и чувствует она, мучаясь от бессонницы; то она, движимая каким-то своими впечатлениями, оставляет на бумаге образ, что так взволновал его…

Он приехал в Авиньон утром и сразу же направился в местную библиотеку. Но, быстро устав от поиска интересующих Эмили сведений, пошел прогуляться по городу. Выпив немного вина в открытом кафе на берегу Роны, Фрэнк заметно повеселел.

Не спеша он добрел до знаменитого авиньонского моста и, глядя на медленную воду, с удовольствием выкурил сигарету. Поискав урну и не найдя ее, он затоптал окурок и носком ботинка зашвырнул его в кусты. А подняв глаза, наткнулся на пристальный взгляд остановившейся в нескольких шагах от него девушки. Да уж, нечего сказать, похвальное поведение для приличного человека… Но смотреть так пристально тоже не слишком-то прилично, тем более, женщине.

Но она уже отвернулась от Фрэнка и теперь глядела куда-то вдаль, даже не на развалины моста, а минуя их, выше и дальше.

Внезапно налетел ветер, и спустя несколько минут Рону было не узнать: тихая и ленивая до этого, она забурлила и стремительно погнала гребешки частых волн.

Фрэнк сделал шаг по направлению к девушке. Она обернулась и взглянула на него вопросительно.

– Мистраль, – негромко сказал он и неопределенно взмахнул рукой, пытаясь жестом объяснить, что речь идет о ветре.

Она кивнула и опять повернулась к воде. Фрэнк подошел еще ближе и остановился прямо у нее за спиной. Она не могла этого не почувствовать, но никак не отреагировала.

И вдруг Фрэнк чуть не в ухо ей пропел:

– Sur le pont d'Avignon… – и умолк в ожидании.

– On у danse, on у danse…[11] – расслышал он в ответ.

– Вы из Америки? – понял он даже по одной пропетой вполголоса фразе.

– Да, – она ничуть не оживилась при встрече с соотечественником.

– Откуда?

– Из Цинциннати.

– Я там никогда не был, к сожалению. – Он очень внимательно посмотрел на нее. – Скажите, мы с вами раньше не встречались?

Девушка усмехнулась.

– О! – спохватился Фрэнк, – только не сочтите это за обычную банальность… Ваше лицо действительно кажется мне знакомым.

– Так бывает, – сказала девушка.

– Да, – задумчиво повторил он, – так бывает.

«О, стыд мне и позор! Одуматься пора б, С седою головой резон угомониться…» —

твердил он себе вечером перед сном. Глядя в потолок гостиничного номера, он вспоминал, как уверял Эмили в своей усталости и отсутствии интереса к женщинам. «Мистраль, это все мистраль…» – думал он, засыпая.

Мистраль трепал ее длинные вьющиеся волосы, цветом напоминавшие осенние порыжевшие листья.

– Муж не только убил красавца трубадура, но и преподнес его сердце жене на ужин. И прекрасная Серемонда ответила мужу: «Мой повелитель! Поскольку ничто на свете не сравнится для меня с сегодняшним ужином, дабы не осквернять его, клянусь вам более никогда не притрагиваться к еде». И бросилась с самой высокой башни замка Русийон, который стоял, между прочим, на скале, и, конечно же, разбилась. Но кровь прекрасной Серемонды, напитав землю, превратилась в охру. С тех пор в Русийоне добывают лучшую в мире охру семнадцати оттенков.

Она улыбается и придерживает закрывающие ей лицо пряди одного из семнадцати оттенков русийонской охры…

Она взбегает по ступеням высокомерно-белого дворца и машет ему рукой. Но он не следует за ней, а стоит и любуется ее маленькой фигуркой во входной арке.

– Ну, что же вы? Идите сюда! – доносится ее зов.

Ее руки трогают шляпы, поглаживают кружева, прикладывают к бедрам цветастые юбки. Воскресенье. В Авиньоне базарный день. И нуга тает у них во рту, а в полиэтиленовый пакет один за другим отправляются кулечки с фаршированными оливками, тремя сортами сыра, горячими, исходящими дразнящим ароматом слоеными пирогами… Еще нужна бутылка вина – и можно отправляться к Роне: сесть где-нибудь на пологом берегу и поглаживать ладонью пробивающуюся из провансальской земли щетинку молодой травы…

Вино! В Ле-Бо-де-Провансе Фрэнк потащил ее в винный погребок Sainte Berthe, где они купили бутылку отличного Blanc de Blanc. Его спутница признала, что никогда не пробовала вина вкуснее этого. Ле-Бо! Разве они могли не посетить этот древний город, отданный – со всеми своими улочками, храмами и площадями – художникам, музыкантам и актерам? Как блестели ее глаза! Как горели щеки! Фрэнк смотрел на нее, не отрываясь, а она не отводила глаз от сокровищ, разложенных прямо на земле…

В Ниме они побродили сначала по Carre d'Art, вмещающему в себя не только экспозиции современного искусства, но еще и библиотеки и мастерские художников, а затем отправились в другой выставочный зал – Maison Carrée, который часто называют французским Парфеноном. И надолго застыли перед этим хорошо сохранившимся храмом, напоминающим знаменитый храм Аполлона в Риме.

А в Арле, некогда столь могущественном, они отправились бродить по таинственным ночным улицам, которые, постепенно сужаясь, вели в одном направлении. Фрэнк не стал предупреждать, что ждет их там, впереди, и сполна насладился впечатлением, которое произвела на его подругу представшая глазам картина. Дома отступили назад, а они стояли над освещенной громадой амфитеатра. Древний камень казался красноватым, зловеще чернели впадины арок…

Они объездили чуть ли не весь Прованс. Но Джулии – так звали девушку, в которую Фрэнк уже был влюблен – пора было возвращаться домой. Он вызвался поводить ее по Парижу, через который лежал путь в Штаты, и, сверкнув глазами, она радостно согласилась. Ей не хотелось уезжать, и он это чувствовал. Ему тоже не хотелось расставаться с нею. Но ни слова об этом не было сказано. Более целомудренных отношений с женщиной у Фрэнка еще не было.

…И вот – Париж! Высокие, заросшие плющом ограды, позеленевшие статуи, таинственные изображения на гербе, священная Мадонна в нише, туман, обволакивающий остроконечные крыши домов, с их фронтонами и башнями…

Place de Vosges… Место дуэлей и тайных свиданий, плащей и полумасок, где под аркадами встречались герои комедий Корнеля, а в крутоверхих особняках жили и сам автор, и Мольер, и Гюго…

Они стояли посреди замкнутой со всех сторон площади и видели не толкающих друг друга в фонтан мальчишек, а чинно прогуливающихся мушкетеров и мольеровских жеманниц…

Через площадь Бастилии – на остров Сен-Луи, где старые дома, уютные кафе, и нет той толкотни, что повсюду, а ноги ходят, не чувствуя усталости.

Фрэнк говорил и говорил. Джулия была захвачена его рассказами, она проживала их, как собственную жизнь. А он думал, что так слушают, так верят только дети.

Он предложил ей переночевать у него, но она отказалась, и он не посмел настаивать. Он даже не проявил ту мягкую настойчивость, с помощью которой мужчины часто добиваются от женщин многого. «Что ты делаешь? – взывал его мужской опыт. – Если ты не дашь ей понять, насколько она желанна, то неминуемо потеряешь ее!»

Но Фрэнк не мог пересилить себя. Он чувствовал, что она боится чего-то, – может быть, не только прикосновений, но и слов, требующих ответа. Ведь любые слова о том, что ты чувствуешь, требуют ответа от того, к кому они обращены. И он молчал. И сходил с ума, потому что скоро она исчезнет из его жизни.

Фрэнк стоял у здания телеграфа и терпеливо ждал. Джулии нужно было отправить телеграмму домой, и она попросила его подождать снаружи. Он догадывался, чем вызвана эта просьба: она не хочет, чтобы он узнал ее адрес, она не хочет, чтобы он смог разыскать ее потом. Это говорило о многом, и Фрэнк был подавлен.

– Все, – сказала она, выходя к нему.

– «Вылетаю, встречай, целую»? Долго же вы раздумывали над подобным текстом!

– А с чего вы взяли, что я столь лаконична?

– Неужели вы отправляли восторженный отзыв о красотах Парижа?

Его раздражение не прошло незамеченным: Джулия взглянула на него удивленно.

– Нет, – спокойно ответила она. – Если уж вам так хочется знать мой телеграфный стиль, то – пожалуйста. Я написала:

«Блажен, кто странствовал, как встарь Улисс лукавый Иль как герой, что смог руно завоевать, И, опытен, умен, повлекся к дому вспять, Чтоб доживать в семье медлительно и здраво».[12]

Посмотрев на Фрэнка, она расхохоталась.

– И кому же, если не секрет, вы посылаете подобные послания? – спросил он.

– Человеку, способному их оценить…

Она не дала ему адреса, не назвала своего полного имени. Она даже не позволила ему отвезти себя в аэропорт. Он проводил ее до гостиницы и, уже не опасаясь напугать, решительно взял за руку.

– Не надо, – сказала она.

– Но почему? – Он не мог подобрать слов, которые обычно так легко, сами по себе, складывались в его голове в нужные фразы.

– Так.

– Но все же… как мне найти вас? – волнуясь, наконец выговорил Фрэнк.

И вдруг она коснулась пальцами его губ, запрещая продолжать.

– Я сама найду вас, – услышал он и не успел удержать ее руку.

– Найдете? Но как? Возьмите мой телефон! – Он полез в карман за визитной карточкой, но она уже взбегала по ступенькам отеля…

– Я найду вас! – повторила она, крутанув стеклянную дверь.

Глава 16

– Джуди, милая, я всегда знала, что вы талантливы, но и предположить не могла, что вы – художник.

– Я всего-навсего любитель, дилетант, недоучка, – ответила Джуди, неприятно пораженная тем, что Эмили рылась в ее вещах.

– Есть и другие мнения. Причем мнения профессионалов.

Джуди вскинула голову:

– А! Так это он!

– Кто «он»?

– Ваш бывший зять! Какого черта? Кто дал ему право?

Эмили, наконец, поняла.

– Но, послушайте, Джуди, ведь ничего страшного не случилось. Это, конечно, не самый красивый поступок, но он принес пользу.

– Какую пользу? Если я скрывала, значит, на то были причины…

– Да дайте же мне договорить, наконец! – Эмили повысила голос, и Джуди замолчала. – Фрэнк посоветовал мне показать эти работы в издательстве. Он считает, что они должны стать иллюстрациями к сборнику. Да у меня и у самой есть глаза! В общем, каждому из этих рисунков уже подобрано место, и дело за малым – необходимо лишь ваше согласие.

Джуди была настолько ошеломлена, что не сразу нашлась, что ответить.

– Нет, – подумав, сказала она, – это всего лишь домашние зарисовки, пустяк… Я не могу позволить это напечатать. Тем более в такой книге. Нет!

Эмили убеждала ее долго и безуспешно. И лишь когда телефонная трубка удивленным голосом редактора спросила Джуди: «Но почему, собственно, нет?» – она не стала повторять, что это пустяк и баловство, а тихо проговорила: «Я подумаю».

Эмили мучило любопытство: встретились они или нет? Видимо, нет. Эмили казалось, что, если бы встреча состоялась, то Джуди непременно поделилась бы с ней этим известием. Но Джуди молчала.

Как же так? Ведь они должны были встретиться! Два человека приезжают в один и тот же город, приходят в одну и ту же библиотеку и выполняют одно и то же задание. Эмили полагалась на судьбу, а она такая шутница… Что, если Фрэнк посещал библиотеку в первой половине дня, а Джуди приходила туда вечером? Еще более вероятное несовпадение: Джуди оказалась там раньше Фрэнка, и, зная ее ответственное отношение к работе, можно было предположить, что она сначала выполнила поручение Эмили, а потом уже позволила себе отдых и к моменту появления в Авиньоне Фрэнка в библиотеку уже не ходила.

Ну а случайная встреча на улицах города, наводненного туристами, маловероятна… К тому же Джуди вообще могла уже уехать из Авиньона, ведь она побывала и в Ниме, и в Арле… Перебрав возможные варианты, Эмили убедилась в том, что ее затея не удалась. Судьба распорядилась иначе. Конечно, они встретятся. Встретятся здесь, в ее доме. Но даст ли это что-нибудь? «Фрэнк, это Джуди». – «Очень рад». – «Джуди, это Фрэнк». – «Приятно познакомиться». Какая уж тут романтика, какая судьба? Попытайся она хоть как-то повлиять на их отношение друг к другу, это сразу же будет замечено, и она превратится в старую, выжившую из ума сводню. Веселенькая перспектива!

Джуди не рассказала Эмили о встрече с Фрэнком. Как только она увидела его на авиньонской набережной, у нее сразу же мелькнула мысль, что тут не обошлось без Эмили. Но как она могла предугадать, что Джуди окажется у авиньонского моста именно в тот момент, когда Фрэнк будет ожесточенно затаптывать свой окурок? К тому же, он не был с ней знаком, он даже не видел ее фотографий… Может быть, Эмили рассчитывала, что Фрэнк вспомнит тот давний вечер и узнает в ней свою давнюю случайную знакомую?

Но он ее не узнал, просто ее лицо показалось ему знакомым! Если бы она в тот вечер произвела на него хоть какое-то впечатление, разве смог бы он настолько забыть ее? А что же теперь? Оставшись один, он бросился за первой попавшейся юбкой! Будь на ее месте любая другая женщина, было бы то же самое.

Но в то же время Джуди не могла не признаться себе: чувство, которое она испытывает к этому человеку, больше всего походит на… да, на влюбленность. Она была влюблена.

Господи, каким это было счастьем – путешествовать вместе с ним по Провансу, бродить по Парижу! За несколько дней общения Фрэнк стал для нее близким и дорогим человеком. Ничего не зная о ней, он сумел стать ее другом, и такого понимания, такого совпадения вкусов, интересов, ощущений раньше у нее не было ни с кем.

Да, она любила Рэя… Любила, как любят родных по крови людей – ни за что. Она любила его лицо, голос, походку, привычки. Она должна была его видеть, слышать, ощущать, иначе ее чувство начинало задыхаться от нехватки того, что его питало. С Фрэнком было иначе: теперь, отделенная от него пространством океана, она чувствовала его присутствие так же, как если бы он находился в соседней комнате. Но в ответное чувство она не верила. С самого начала она сказала «нет» безумной надежде на возможное счастье. Он не может ее любить. Иначе он не смог бы забыть ее после той первой встречи. Просто ему одиноко сейчас, одиноко и пусто, а пустота требует заполнения. Пока Джуди сопротивляется – Фрэнк будет стараться сломить это сопротивление, но как только она сдастся, его интерес исчезнет, перекинется на кого-то еще… Да, ей хотелось оказаться в объятиях этого человека, но она должна сдержать себя. Любовь приносит ей одни страдания, а она не хочет больше страдать.

Но что же будет, если они встретятся вновь? Сможет ли она устоять? Ах, поскорей бы он нашел кого-то, кто заполнит пустоту его жизни!

Джуди лукавила сама с собой. Ответив на чувство Фрэнка, она, возможно, впоследствии снова испытает боль потери любимого человека, но, отказавшись от любви, она обрекала себя на эту боль уже сейчас.

* * *

Джулия была потеряна для него, но он не мог не думать о ней. А думая, физически ощущал, как убывает его душа.

Он жил, как всегда. Работал, встречался с приятелями, бродил по городу. Пил, не позволяя себе напиваться. Глядя на него со стороны, никто бы не сказал, что этот человек носит в себе беспросветное отчаяние.

Он снова и снова рассматривал рисунок Джуди. И вспоминал ту женщину на скале, когда он чуть не утонул, тот недолгий мираж, несбывшуюся, невозможную мечту. Женщина, промелькнувшая тенью вдалеке, пролетевшая быстрокрылой птицей над его головой, растворившаяся в тумане, стелющемся над водой, скрывшаяся за облаками, несущимися по небу… Та женщина тоже была Джулией. Два образа сливались в один.

Как профессионал, Фрэнк высоко оценил дарование Джуди. И не сомневался, предложив ее рисунок для выставки молодых, еще никому не известных художников, которую затеяла его приятельница, владелица художественной галереи Сюзанна Брие.

Рисунок ей понравился, но одной работы для выставки было мало. Фрэнк сказал, что видел и другие.

– Ну так принесите все, что у нее есть, а я выберу самое интересное, – предложила Сюзанна.

Он пообещал, не решившись признаться, что действует без согласия художницы. Приближался очередной день рождения Эмили, и Фрэнк надеялся, что, встретившись наконец с Джуди, он убедит ее не скрывать свой талант от мира.

Чтобы не решать эти вопросы во время праздника, Фрэнк вылетел на пару дней раньше, не предупредив об этом Эмили. Он опасался, что, узнав о его приезде, Джуди опять куда-нибудь исчезнет. А ему по-настоящему хотелось помочь этой девушке, талантливой, достойной успеха, но, видимо, такой же одинокой, каким теперь он ощущал себя и сам.

Он рассчитывал на то, что она откроет ему дверь, но это сделала бурно обрадовавшаяся Эмили. Уже полчаса они сидели в гостиной, а Джуди все не появлялась. Тогда, рассказав о своем разговоре с Сюзанной Брие, Фрэнк выразил желание поскорее встретиться с Джуди.

– Она ушла гулять, – сказала Эмили. – Тебе повезло, что я осталась дома, а то пришлось бы ждать под дверью – мы гуляем подолгу. Но сегодня меня все время клонило в сон… Теперь-то, конечно, мне уже не до сна! Я так рада тебя видеть! Так рада, что ты не уедешь обратно в Париж на следующий же день, как обычно… – Она на минуту задумалась о чем-то и вдруг заявила решительно: – Ступай-ка поищи ее. Она должна быть на пляже, в западном конце пляжа… Ну, помнишь, там еще такая громадная несуразная глыба висит над самой водой… Джуди почему-то облюбовала этот камень и может сидеть там часами… Я думаю, будет лучше, если ты поговоришь с ней там, а не здесь, в моем присутствии. Здесь, мне кажется, разговор будет носить более официальный характер. Должна предупредить: Джуди упряма, и она очень сердита на тебя… Хотя я считаю, что твое лазание по чужим столам, – Эмили прищурилась и укоризненно покачала головой, – на этот раз простительно…

Но Фрэнк ее не слышал. Он перестал что-либо воспринимать, услышав о камне на пляже…

Вода была холодной, но все же он разделся и вошел в нее. Отплыв немного от берега, развернулся и поплыл обратно. И только тогда позволил себе взглянуть…

Вот она, эта скала. Фрэнк боялся, что там никого не окажется, что Джуди на этот раз изменила своей привычке и отправилась в какое-нибудь другое место. Но… на скале, у самого ее края, сидела женщина.

Она сидела точно так же, как на своем рисунке. Она не могла видеть его. А он, отчаянно волнуясь, ждал того момента, когда подойдет к ней, и она подымет голову, услышав его шаги…

Наскоро одевшись, он побежал наверх, скользя мокрыми босыми ступнями по каменистому подъему. На скале никого не было. Он слишком заигрался! Он повторил все чуть ли не буквально, не хватало только судороги… Фрэнк подошел к краю скалы, взглянул в темную, подкрашенную зеленью воду… Конечно, вернувшись в дом Эмили, он найдет там Джуди. Но ведь он хотел найти не Джуди, а женщину с рисунка…

Он спустился со скалы и не спеша обулся. Потом снова поднялся наверх, решив посидеть там, на краю, и выкурить сигарету.

Стряхнув столбик пепла на серый камень, Фрэнк насторожился. Ему показалось, что кто-то подошел к нему сзади, хотя он и не слышал шагов.

Он обернулся и тут же вскочил, выронив сигарету. Перед ним стояла Джулия.

– Я наблюдала за вами, – улыбаясь, сказала она. – Вы кого-то искали?

– Но разве… – он показал жестом на то место, где она недавно сидела. – Это были вы?

– Да, – кивнула она, не без удовольствия наблюдая за его смятением.

– Так вы и есть…

– Да…

– Но… зачем? Она молчала.

– Вы не сдержали своего обещания, – сказал Фрэнк, постепенно приходя в себя, – вы обещали найти меня.

– Я знала, что вы сами меня найдете.

– Джулия! – он замотал головой. – Джуди! Вы…

– Я очень рада вас видеть, Фрэнк, – проговорила она, – и простите меня за тот розыгрыш. Зато вы стали мне другом… – Она осеклась и пристально взглянула на него. – Если, конечно, я не слишком самоуверенна… Я могу считать вас другом, не правда ли?

– Другом? – Сердце его, только что грозившее разорваться от неожиданного счастья, заныло: – Нет, Джуди, нет… – Он шагнул к ней.

– Что ж, извините, – произнесла она ледяным тоном. – Вы идете домой? Передайте, пожалуйста, Эмили, что я скоро вернусь.

Обомлевший Фрэнк смотрел, как она удаляется, и не находил в себе решимости догнать ее. Потом все же заставил себя сдвинуться с места и зашагал, все ускоряя шаг, пока не побежал.

Когда он догнал Джуди, она стояла, прислонясь спиной к высокому каштану. По ее лицу текли слезы.

– Простите меня, – сказал он, тоже встав спиной к стволу, но с другой стороны. – Я все понимаю. Вы любите другого… Хорошо, пусть я буду только другом, хотя мне это будет нелегко… Только не плачьте!

– Что это? Да что же это? – шептала Джуди, понимая, что ей никуда не сбежать от самой себя, никуда не деться от него…

Она откинула голову, упершись макушкой в каштан, и сказала тихо, но внятно:

– Вы ошибаетесь, Фрэнк. Я не люблю другого. Я люблю вас.

Примечания

1

Первого мая в Арле выбирают Королеву города.

(обратно)

2

Древнее название Марселя.

(обратно)

3

Местность в дельте реки Роны.

(обратно)

4

Скоростные поезда во Франции.

(обратно)

5

Прозвище поэтессы Луизы Лабе было дано по роду занятий ее отца и мужа.

(обратно)

6

Русский перевод Н. Шаховской.

(обратно)

7

Русский перевод В. Левика.

(обратно)

8

«Нашим усопшим» – фр.

(обратно)

9

«Маленькое гнездышко» – фр.

(обратно)

10

Русский перевод А. Ревича.

(обратно)

11

На авиньонском мосту, Все танцуют, все танцуют… – Начало старинной песенки (фр.).

(обратно)

12

Жоашен дю Белле, русский перевод А. Парина.

(обратно)

Оглавление

Предисловие автора

Глава 1

Глава 2

Глава 3

Глава 4

Глава 5

Глава 6

Глава 7

Глава 8

Глава 9

Глава 10

Глава 11

Глава 12

Глава 13

Глава 14

Глава 15

Глава 16

Реклама на сайте