«По ту сторону от тебя»

По ту сторону от тебя (fb2) - По ту сторону от тебя [Publisher: SelfPub] 3227K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Алекс Джиллиан

Пролог

– Это просто летний роман. – Нет, это беда!

Николас Спаркс «Дневник памяти»

Москва.

Мария

– Что ты тут делаешь? – Марк удивленно смотрит на меня, приоткрыв дверь. Хорошо, что он снимает квартиру, а не живет в общежитии. Было бы неловко приехать под вечер и в таком растрепанном виде предстать еще перед несколькими незнакомыми парнями. Я глупо улыбаюсь, не веря собственному счастью. Я вижу его. Боже, три месяца прошло. Как целая вечность. Мое сердце отчаянно колотится, заглушая разум. Я все смотрю и смотрю, отмечая каждую деталь. Густые ресницы, четко очерченные брови, чувственный рот, ссадина на щеке. Куда же без синяков и ушибов. Неугомонный Марк.

– Маша, прекрати улыбаться, как идиотка. Зачем ты приехала? – Холодный тон немного отрезвляет меня, но я еще во власти эйфории. Безумно, бездумно, бесконечно счастлива. Я вижу его глаза, растрепанную шевелюру, сильные мускулистые руки, придерживающие дверь. Все тот же Марк. Только выражение глаз другое; чужое, отстраненное, с примесью раздражения. Я бледнею, ощущая, как на смену любовной горячке, приходят ледяной страх и смущение.

– Извини, я думала…, – лепечу растерянно.

Марк сердито передергивает плечами и, схватив за руку, грубо затаскивает в квартиру. Хлопнув дверью, иронично рассматривает меня с головы до ног. Я сбежала на вокзал сразу после занятий в школе. На мне поношенное серое приталенное пальто, из-под которого виден подол клетчатой юбки, кожаные ботиночки без каблука, школьный рюкзак и пакет со сменной обувью. Волосы заплетены в простую густую косу. Но зато я накрасила губы и ресницы, пока ехала в поезде.

В глубине его глаз я вижу вспыхивающие смешинки и чертики. Это мой Марк. Он любит подтрунивать надо мной по любому поводу.

– Мама в курсе, что ты здесь? – его тон все также неумолимо холоден.

Я потерянно переминаюсь с ноги на ногу, пока он грозно возвышается надо мной.

– Маленькая дурочка, – Марк качает головой, в его взгляде бесконечно сожаление. – Давай, раздевайся.

Он помогает снять мне шарф и пальто. Потом я плетусь за ним на кухню. Квартира чистая и уютная. Удивительно, что девятнадцатилетний парень поддерживает свой дом в порядке. Как у него на все времени хватает? Хотя эту задачу мне не решить никогда. Марк – вундеркинд. Самый, что ни на есть, настоящий.

Только выглядит он не как чахлик-ботан в очках, а как модель для рекламы мужского нижнего белья. Пока я тихонечко пью свой горячий чай с засушенным пирожным, Марк сосредоточено изучает что-то в своем ноутбуке, полностью игнорируя меня.

– Почему ты злишься? – спрашиваю я, не выдержав напряжения. Марк бросает на меня раздраженный взгляд.

– Потому что ты – глупая маленькая девочка. Я думал, что мы все решили! Отец явно дал понять, что если мы не прекратим, то меня ждут крупные неприятности. И у меня нет оснований ему не верить. Он выкинул меня из дома, лишил материальной поддержки, запретил приезжать домой даже на каникулы. И ты считаешь, что после всего этого, я буду счастлив тебя видеть? Ты серьезно? – он вскидывает бровь, и я вся сжимаюсь под этим обвиняющим взглядом. Мне ужасно стыдно, по моим щекам текут слезы, которые я не в силах сдержать.

– Я поеду домой, – потеряно бормочу я, пытаясь встать. Он хватает меня за руку, рывком заставляя сесть на место.

– Сидеть! Домой она поехала. Следующий поезд до Твери только в семь утра. Ты понимаешь, что еще больше усложнила ситуацию? Они подумают, что мы тут черт знает чем занимались! Тебе не пять, ты должна хоть немного думать не только о себе, – раздраженно отчитывает меня Марк. Я молчу. Что мне еще остается? Но от чувства несправедливости сводит зубы. Он сваливает всю ответственность на меня, словно я одна виновата в том, что произошло. Словно я это начала. Хотя, может, быть, и я, но все равно обидно…. От горечи и боли поток слез только усиливается. Марк нервно меряет широкими шагами кухню. Никогда не видела его таким взбешенным и напряженным.

– А гостиница? – перестав всхлипывать, начинаю думать конструктивно, искать варианты.

– У тебя есть деньги? У меня – нет. Я тут выживаю, как могу. В МГУ учиться недешево, а если еще родные мать и отец предпочли тебя бесконечной толпе приемышей…, – он осекается, заметив, как широко распахнув глаза, я смотрю на него с недоверием и потрясением.

– Это я тоже? Да? Приемыш? Так ты считаешь? – мой голос дрожит, набирая силу. – Но знаешь, каждый рубль мы отработали сполна. И давай не будем забывать про пособия, государственные премии и награды, которые получают родители. То, что они делают, нужно, прежде всего, им самим.

– Как ты запела! – криво усмехается Марк. – Забыла, как тебя чуть не отправили обратно в интернат три месяца назад? Но нет, тебя опять понесло на подвиги.

– Никто не отправил бы меня в интернат, Марк. Я думала, что ты тоже скучаешь и хочешь увидеть меня, – тихо произнесла я. – Думала, что мы любим друг друга.

Марк резко и неприятно смеется, глядя мне в глаза. Его показное пренебрежение не настолько неожиданно, насколько унизительно. Никогда не думала, что Марк может быть настолько жесток.

– Ты красивая девушка и у тебя сногсшибательная фигура, и я просто трахнул тебя, потому что ты сама хотела, – безжалостно заявляет он. – Наверное, мне не стоило этого делать. Потому что ты слишком молода, и мы нарушили табу на отношения в семье, и в итоге все открылось. Однако я уже наказан, поэтому не считаю, что должен извиняться за то, что говорю правду. Скажи, в каком месте я сейчас тебя обманул?

Наверное, после демонстрации недовольства моим приездом, последние слова не стали откровением. Я не понимаю, для чего или для кого он устроил этот фарс. Понятно, что ни он, ни я, не верим в произнесенные слова.

– Ты скажи, Марк, – произношу я холодно. Мои слезы высохли, но внутри все горит и плачет. Заметив перемену во мне, он натянуто улыбается.

– Я уже все сказал, – равнодушно отвечает Марк. – Я постелю тебе на кухне. Через полчаса ко мне придет девушка. Будь добра, веди себя разумно и тихо.

Я отшатнулась, словно он меня ударил. Да, вот это действительно больно. В его лице что-то мелькает, и Марк протягивает руку, чтобы коснуться меня, но снова прячется в своей скорлупе подонка, и, сжав руку в кулак, убирает за спину.

– И она останется на ночь. Утром мы проводим тебя на вокзал. – это доносится уже из комнаты.

Я обреченно опускаюсь на небольшой диванчик у стены, на котором мне, по всей видимости, придется спать. Я не могу поверить, что все происходит наяву, а не в страшном сне. Еще два часа назад я была счастлива, я ждала встречи с парнем, который стал моей первой любовью и лучшим другом с момента, когда я переступила порог дома приемной семьи. Я была номер восемь. Сейчас у родителей пятнадцать детей, и они наконец-то решили остановиться. До ухода из семьи Марка нас было десять. Еще пятеро покинули дом раньше, завели собственные семьи. Но даже десять – это много. На самом деле мы все разные и по-своему привязаны друг к другу, но Марк с самого начала стал для меня близким человеком. И когда он говорит такие страшные вещи, я не могу поверить, не могу принять…. Это невозможно.

И я не понимаю зачем? И за что?

Только когда приходит его девушка, на меня накатывает реальность, разительно отличающаяся от моих фантазий. Она высокая и стройная, и ей явно больше восемнадцати. «Что за девочка?», спрашивает она у Марка манерным голосом. Я не могу отвести глаз от ее красного рта и рыжих волос. Юбка едва прикрывает ягодицы, декольте ничего, вообще, ничего не скрывает. Если так выглядит его тип идеальной девушки….

– Да так, – пожимает небрежно плечами Марк, прихватывая девицу за задницу. – Родители прислали одну из сироток кое-что передать.

Они уходят в комнату, закрывают за собой двери, и остаюсь на кухне одна. Сиротка. Сиротка… Это он обо мне.

Закрываю глаза, опуская голову на подушку. Мне не во что переодеться, поэтому я сняла только пиджак и колготки. Накрылась до подбородка пледом, который пах шерстью и Марком. Вспоминая наши совместные моменты из детства, начинаю беззвучно всхлипывать. Я невольно прислушиваюсь к звукам смеха и разговорам за стенкой. Им там гораздо веселее. Пытаюсь отвлечься и уснуть, но ничего не выходит. Мое сердце слишком болит и ноет. Я сгораю от стыда за свою самонадеянную глупость, которая привела меня сюда. Через час я уже измучена своими терзаниями так, что готова провалиться в беспамятство, но звуки в соседней комнате заставляют меня подскочить на месте. Конечно, я понимаю, что девушка такого вида не чаю пришла попить, но нельзя хотя бы не делать «это», так демонстративно громко. То, что я сейчас чувствую, не передать словами. Мне шестнадцать, а в таком возрасте девочкам кажется, что их любовь вечная и единственная, и самая сильная, и никто так еще никогда не любил.

Я проплакала всю ночь, уткнувшись лицом в подушку, чтобы заглушить рыдания. Утром подушка насквозь промокла от моих слез. А мое сердце разбилось вдребезги.

Первая любовь часто бывает несчастливой. Мой же случай отвадил меня от новых попыток завязать отношения на долгие, долгие годы. Ведь Марк был не просто парнем, не просто первым любовником. Он – единственный и близкий мне человек. Можно забыть предательство человека со стороны, случайного…. Но с нами все было иначе. Я любила его всеми фибрами своей души, всеми гранями этого чувства, которое он с такой легкостью отбросил прочь.

Утром я не заметила, как ушла девица с алыми губами и задатками порно актрисы. Прибывая в состоянии полной прострации, я не заметила появления на кухне Марка, который неожиданно проявил ненужную уже заботу и сварил мне кофе.

– Что с твоими глазами? – хрипло спросил он, садясь рядом. Меня затошнило. Я больше не хотела его видеть. Он отрезал меня от себя. У него получилось. И когда я подняла на него свой взгляд, это были мои последние слезы из-за мужчины. Я ничего не сказала, но, видимо, Марк и так все понял по выражению решимости и презрения в моих глазах.

Он встал, чувствуя исходящую от меня негативную энергию. Наши взгляды все так же были скрещены.

– Так будет лучше, Маш. Ты поймешь потом, когда вырастешь, – произносит он и разворачивается ко мне спиной. – Через два месяца я улетаю в Штаты. Буду учиться в Голливуде, в школе каскадеров. Было чертовски сложно, но я прошел отбор заочно, и меня рекомендовали влиятельные люди из нашего университета. И да, я бросаю МГУ. Можешь передать родителям, что я получил стипендию и сам справлюсь. Если придется, то буду работать ночами. Мне ничего от них не нужно. А еще можешь сообщить, что в начале прошлого года я перевелся с экономического факультета на факультет искусств. Не судьба сбыться их планам о великом математике или успешном бизнесмене.

– А меня ты за что наказал? – спросила я, вставая из-за стола. Быстро, нервной походкой прошла в прихожую и начала судорожно одеваться. – Удачи тебе в Америке. Доберусь до вокзала сама.

Мы замерли у дверей напротив друг друга.

– Ты прости меня, Машка, – произносит Марк. В его темных глазах ничего нельзя прочесть. Чужие, далекие, отстранённые. – Мне казалось, это так – игра. Мы были детьми, потом выросли. И что-то такое возникло между нами. Попробуй отнестись к случившемуся, как к эпизоду, неудачному опыту. Забудь меня. Так будет лучше.

Его взгляд застывает на мне, на моих губах. Протягивая руку, он касается моих волос, выбившихся из косы, заправляет за ухо. Такое нежное прикосновение, такое до боли знакомое, и бессмысленное после всех сказанных слов.

– Скоро между нами будут океаны. Я буду скучать по тебе, моя маленькая Джульетта, – печальная улыбка трогает его губы. – А ты даже не вздумай. – Марк наклоняется и касается губами моего лба. Я слышу его судорожное дыхание. Он держит меня за плечи слишком сильно, словно боится отпустить, а потом резко открывает дверь, позволяя мне уйти из его комнаты и жизни на долгие-долгие годы.

Мне шестнадцать лет, и мое сердце разбито. Конец света, ни больше, ни меньше. А для него – всего лишь эпизод.

Глава 1

«Несмотря на то, какие испытания могут разделить нас,

мы всегда найдем способ вернуться друг к другу.»

Лео Коллинз, к/ф Клятва

Пять лет спустя. Тверь.

Мария

– Маш, ты не можешь танцевать в клубах бесконечно. Мама рано или поздно узнает и тебе влетит, несмотря на то, что ты совершеннолетняя. Правила действуют, пока ты живешь здесь. Я молчу, что будет, если отец пронюхает. – Стелла забрасывает на стол длинные ноги, открывая флакончик с лаком для ногтей. Она красивая, стройная и кажется слишком взрослой для своих пятнадцати лет. Умная, целеустремленная; отличница и многократный областной чемпион по плаванию на коротких дистанциях. Я была совсем другой в ее возрасте, не хватала звезд с неба, училась средне и влипала в не самые красивые истории. Родители, хотя и не произносили вслух, но давно смирились с тем, что я самый непутевый член нашей многочисленной дружной семьи. Дружной – это не в кавычках. Мы и, правда, очень дорожим друг другом. Так нас воспитали. Сейчас с родителями осталось только семеро детей. Самая младшая Миленка, ей девять, и она почти хакер. Представляете, до какого уровня мне нужно тянуться? Нет?

Тогда я поясню.

Сейчас я почти самая старшая из тех, кто до сих пор висит на шее у приемных родителей. Если думаете, что наше государство настолько щедрое, чтобы обеспечить подобные семьи всем необходимым, то ошибаетесь. Если вам почему-то взбрело в голову, что родители берут в семью больше десяти человек, рассчитывая на пособия и льготы или руководствуясь другими меркантильными соображениями, то тоже ошибаетесь. Попробуйте воспитать хотя бы пятерых, даже если ваш дом – полная чаша. Сами воспитать, без помощи нянь, репетиторов и других приходящих людей. И не просто воспитать, а выпустить в мир достойных людей, специалистов, самостоятельных и успешных.

Мои родители не суперлюди. Они живые, настоящие, со своими слабостями, но с сильными несгибаемыми принципами. И они, как бы правильно выразится, утописты, мечтатели, которые вознамерились создать свою модель идеальной семьи. Пара трещин случалось, но в целом им удалось. Самым главным промахом стала я и … Марк.

Родители так много времени отдали приемным детям, внимания, любви и заботы, но при этом не смогли удержать родного сына, который больше пяти лет назад покинул не только город, но и страну. Не знаю, как им удалось пережить подобный удар, но сейчас, немного повзрослев, я понимаю Марка. Не могу его осуждать. Мы начудили, конечно, но я ставлю себя на его место и понимаю, почему все так случилось. Марк был лучшим из нас. Самым умным. Ему удавалось все, за что бы он ни брался. А брался Марк за многое. Когда он пошел в первый класс, мама выпустила книгу, точнее, пособие «Как вырастить вундеркинда». И даже премию какую-то получила. Родители очень им гордились, но никогда открыто не демонстрировали свои чувства, и строжили больше, чем остальных. Но ребенок есть ребенок, и ему обидно, что его, родного, любят, вроде как, меньше, чем приемных, хотя лично я разницы не замечала. И когда Марк на три года раньше сверстников окончил школу, то рассчитывал на какое-то особенное отношение родителей, но они только сильнее давили на него своим авторитетом и новыми образовательными программами; хотели, чтобы он стал гениальным математиком, ученым. И Марк мог бы! Сколько математических олимпиад было выиграно. И притом, что зубрилой Марк никогда не был. Просто чудо природы какое-то. И еще умудрялся активными играми увлекаться. Футбол, волейбол, карате, теннис и даже скалодром. В семнадцать увлекся мотокроссом (мотоцикл у него был и раньше, но он только в частном секторе мог ездить), чем чуть не свел с ума родителей. Но на тот момент он уже в МГУ учился, и им было сложнее его контролировать. Когда в первое лето каникул Марк приехал на месяц позже, сообщив, что участвовал в соревнованиях по гребле на байдарках на озере Байкал, и лазал по горам Урала, то предки поняли, что бесполезно сражаться с его чрезмерной активностью, и смирились. Сложнее было смириться с кое-чем другим. Но это отдельная история. И закончилась она некрасиво. Я могла бы чувствовать себя виноватой, если бы на тот момент была чуть старше.

Вернемся к нашей идеальной семье и самородкам, которых она взрастила.

Итак, мою маму зовут Елизавета Красавина, сейчас ей пятьдесят семь лет, и она все еще полна сил. Отец – Дмитрий Красавин, недавно отметил шестидесятилетний юбилей. У обоих высшее педагогическое образование. Мама – учитель начальных классов, папа закончил физвос. Мы живем в частном секторе, в пригороде Твери, в просторном и уютном доме. Два этажа, гостиная, спортзал, шесть спален. Не у всех детей есть возможность занимать отдельную комнату, но я на данный момент живу одна, чему безумно рада. У нас имеется приусадебный участок, двенадцать соток, на котором помимо бесконечных грядок находятся: баня, летний домик, огромный гараж для трактора, мотоцикла, культиватора, газели и семиместной подержанной иномарки. Родители считают, что дети с детства должны быть приучены к труду, и поэтому помимо работы на земле, нам еще приходится ухаживать за многочисленной скотиной: кролики, птица, коровы, козочки, свиньи. Куда без хрюшек?

Только не подумайте, что нас тут используют, как рабочую силу. Это не так. Существует четкое расписание, которое составляется с учетом многочисленных нюансов. Меня, например, ни разу не заставляли делать что-то, если я не хотела. Всегда можно поменяться обязанностями с братом или с сестрой. Не хочешь полоть картошку, иди мой посуду. И мама с папой не сидели дома у телевизора, пока мы пахали в хлеву или на грядках. Нет. Они всегда были рядом. Работали с нами, больше нас. Естественно мы жили своим хозяйством, ну, и на пособие, которое платило государство. На питание уходило не очень много, потому что в доме всегда было полно скотины и запасов с огорода, но вот с одеждой приходилось туго. Мы не жаловались. Никогда и ни на что. Небалованные. Никто из моих братьев и сестер ни разу не загремел в полицию, не украл, не стал участником скандала или заварушки. И когда три года назад мама получила президентскую премию «Родительская слава», мы собрались все вместе в саду, потому что в гостиной не хватило бы места для родителей и четырнадцати детей, у некоторых из которых уже появились свои дети…, и это было такое счастье. Отец сиял от гордости, но в тоже время в его глазах, как и во взгляде мамы читалась затаенная грусть. Пришли поздравить все, кроме родного сына. Конечно, Марк не смог приехать. Это не из Москвы на электричке прикатить. Он даже не знал про награждение, потому что с момента отъезда в Америку прекратил любое общение с родителями и с нами.

Маме было всего двадцать пять лет, когда она и ее муж приняли решение удочерить первых своих близнецов. Света и Юля. Новорожденные. Я знаю, что родители девочек погибли в автокатастрофе. Отец вез беременную жену в роддом, когда случилась трагедия. Малышек чудом спасли, выходили. Лиза училась на одном курсе с мамой близнецов, и поэтому эта история ее так задела. Она не могла остаться равнодушной, учитывая тот факт, что родственников у девочек не осталось. Оба родителя были детдомовскими. Лиза долго не решалась сказать мужу о своем желании взять малышек в семью. Тогда они сами жили в однушке, работали в школе за гроши и о своих детях даже не мечтали. Но сложилось так, как сложилось. На семейном совете было принято решение. Девочек сначала взяли под опеку, а потом через год удочерили.

Через два года девушка из органов опеки во время очередной проверки рассказала трагическую историю о мальчике, которого недавно распределили в дом малютки. Мамаша уснула пьяная или в наркотическом дурмане. Вся семья, включая двух сестренок погибла в пожаре, а он выжил, не получив ни одного ожога. Вынесли из огня пожарные. Родился в рубашке, так сказали. Артур. Тоже новорожденный. Мама хотела съездить, чтобы просто отвезти кое-какие вещи, оставшиеся после девочек. Ну, и вернулась в слезах. Через месяц они с отцом уже готовили документы на усыновление. Продали квартиру и все вместе с тремя детьми переехали за город.

Дом рос вместе с количеством членов семьи и широтой души моих родителей. Я знаю, что они любят всех нас. Гордятся нами. Хотят, чтобы мы выросли достойными людьми.

Свете и Юле сейчас тридцать два года. Обе закончили московскую медицинскую академию и работают по специальности в Москве. Юля стоматолог, Света – детский хирург. Обе замужем. У каждой дети родились. А тот мальчик, чудом спасшийся в пожаре, Артур, стал священником. Сейчас ему тридцать, работает в местной церкви, женился пять лет назад, двое сыновей, и жена девочкой беременная. Стоит ли говорить, что Артур частый гость и духовник нашей многочисленной семьи?

Следующим пополнением были близнецы-двугодки. Родители питали слабость именно к близнецам. Всегда их смотрели в первую очередь. Итак, следующие. Вика и Максим. Родители трагически погибли. Очень талантливые дети. Тоже упорхнули в Москву, закончив школу. Закончили МГУ, факультет искусств. Вика работает актрисой в театре, а Максим – модный фотограф. Сейчас им двадцать шесть каждому, красивые, успешные, свободные, материально независимые. Приобрели небольшой таунхауз в ближайшем в Москве пригороде.

Шестым стал Артем. Мать – поэтесса, умерла от рака, отец неизвестен. Взяли годовалым. Сейчас ему двадцать два года. Здоровенный, высоченный красавец-блондин с голубыми глазами. Нас часто принимают за родных, потому что мы похожи внешне. Немного отставал в умственном развитии, но мама вытянула. Отец натаскал в физическом плане. Сейчас у Темыча контракт с успешным российским хоккейным клубом, и он уже два года мотается по соревнованиям. Купил особняк в Москве и живет на широкую ногу. Я дважды останавливалась у него на лето, пока пыталась попасть в МГУ на юрфак, но оба раза провалилась. Параллельно пыталась попасть в хореографический колледж, но и здесь меня признали недостаточно талантливой. Вот такая я. Пирожок ни с чем. В семье не без урода, как говорится.

Седьмым ребенком в семье стал Божий дар , как однажды выразилась бабушка Люба. Она умерла, когда мне было восемь лет. Хорошая была женщина. Веселая, с юмором.

Мама забеременела Марком в тридцать три года. Именно он стал седьмым. Сразу две библейские важные цифры. Тридцать три – возраст Христа на момент его распятия, а семь – число дней для сотворения мира. Марк начал «чудить» сразу. Лизе Красавиной ставили бесплодие с двадцати лет. И забеременеть в тридцать три, и выносить без малейшего осложнения и нарекания врачей уже было событием особенным. Артур говорил, что родителям воздалось за благие дела и нравственную духовную жизнь. Церковь занимала важную роль в семье и детей приучали к религии, воспитывали по христианским понятиям.

В десять месяцев Марк пошел ножками и заговорил предложениями. В полтора года знал все цифры и буквы. В три научился читать, считать и писать, а в четыре уже рассказывал стихи на английском, знал, что такое дроби и умножал трехзначные цифры. В школу раньше шести лет не брали, и поэтому сильно опередить сверстников он не мог. Однако, вопреки ожиданиям, родителей, начальная школа далась Марку тяжело. Он знал программу, и ему было скучно. Он не умел вести себя, был неадекватен, спорил с учителями, ходил по классу во время уроков, мог уйти домой в любой момент. Его откровенно недолюбливали как учителя, которые недотягивали до уровня мальчика, так и ученики, с которыми Марк вообще отказывался общаться. Со стороны он мог казаться заносчивым и высокомерным, и отчасти эти черты присутствовали в его характере. В средних классах дела пошли успешнее. Прибавилось предметов, Марк заинтересовался различными кружками и спортивными секциями, и на базе общих увлечений сошелся, наконец, со сверстниками. А позже со старшеклассниками, потому что начал активно опережать школьную программу, перепрыгивая через классы. Одиннадцатый класс Марк закончил в шестнадцать лет с красным дипломом, медалями и грамотами. Но не побежал поступать в университет. Целый год отдыхал. Ну, а потом МГУ, прикладная математика. Поступил, даже не сдавая экзамены. Самородка взяли сразу. Не то, что некоторых неудачниц (не будем показывать пальцем).

В первое лето, когда Марк с опозданием, из-за своих байдарок, приехал домой, ему уже было без пары месяцев восемнадцать. Самоуверенный, взрослый, дерзкий. Я смотрела на него, как на небожителя, открыв рот. Пятнадцатилетняя малолетка, у которой еще даже грудь расти не начала.

Все девчонки в деревне были влюблены в Марка. А что творилось, когда он надевал кожаную косуху и выезжал из двора на своем черном мотоцикле! Некоторые дурочки практически вслед бежали. С девчонками у Марка складывались особенные отношения. Одноразовые. Родители не знали, что их сын немного гуляка, но до меня сплетни доходили. Я не сердилась, а наоборот, шлейф разбитых сердец, который тянулся, придавал его образу еще большую привлекательность.

Да, кстати, я оказалась восьмой по счету. Взяли меня после четырехлетнего перерыва. Я тоже, своего рода, особенный ребенок. Подкидыш. О моих родителях ничего не известно. А еще у меня был порок сердца. Врожденный и очень серьезный. Родители возили меня в Москву, где я перенесла три операции на открытом сердце в трехгодовалом возрасте. И шрам остался. Они вытащили меня с того света…. Больше других я должна быть благодарна, но, к сожалению, стала самым большим разочарованием. Из-за меня они потеряли сына. Из-за моей дурости и глупой детской влюбленности. Никто не снимает ответственности с Марка, но и я должна была думать головой, а не каким-то другим местом.

Большая любовь.

Сейчас даже вспомнить смешно. Стыдно. Шестнадцать лет! Я могла еще года два играть в куклы, не зная ничего об интимных отношениях. И Марк был прав, когда сказал потом, что дал мне то, чего я хотела. Эпизод. Я была разовая. Хотя нет. Многоразовая. Поймали нас далеко не в первый раз. Он меня не совращал, хотя родители и считают по-другому. Я сама на него вешалась. После, когда дело было сделано, Марк не видел смысла отказываться от того, что так откровенно предлагают. Если бы все можно было отмотать обратно, и вставить мои сегодняшние мозги той шестнадцатилетней дурочке, то все сложилось бы иначе. Хотя я не думаю, что Марк так уж несчастен в своей Америке. Родители лепили из него гения, чересчур давили, и требовали больше, чем от других. Он не жаловался, но я видела этот его загнанный взгляд мятежника. Я понимала его, как никто. Сейчас он, наверное, наслаждается своей свободой и даже не вспоминает обо мне. Не всем нам нужны родители, дом, тыл, близкие люди. Я же не просто была влюблена в него, он был моим другом, родным человеком. Мы все его любили. Но любил ли кого-то Марк?

Ладно, не будем о наболевшем. Неловко, тяжело и горько вспоминать такие моменты.

Остановились на мне? Итак, нас осталось на шее у родителей семеро. Игорь – старший. Ему двадцать один, хотя усыновили после меня. Он учится в Тверском педагогическом университете на учителя физкультуры, и всерьез увлекается футболом. Сейчас ждет контракт с каким-то клубом. Так что скоро тоже улетит в свободное плавание.

Марина моя ровесница, но она в семерку не входит. Она у нас фигуристка. Чемпионка. Появляется раз в полгода, не чаще. Вижу ее в новостях спорта и каждый раз ощущаю собственную никчемность.

Даже Стелла в свои почти шестнадцать уже без пяти минут мастер спорта по плаванию. Ванечка хоть и учится в десятом классе, но уже знает, кем хочет стать. Знакомьтесь, будущий кардиохирург.

Осталась только малышня. Очередные близнецы Вася с Женькой, мальчишки, им по одиннадцать лет, и Миленка – девять. Что из них получится, еще никто не знает, но боюсь предположить, что я так и останусь тем «самым слабым звеном» в нашей семейке гениев и талантов, если ничего не изменю.

И когда красивая, благоразумная отличница плавунья Стелла говорит, что мне необходимо бросить мои танцы и заняться делом, я с ней полностью солидарна.

– Завтра будет известно, попала ли я на юрфак в наш Тверской филиал Московского гуманитарно-экономического института. – выдаю я Стелле свой большой секрет. Зеленые глаза распахиваются от удивления, даже кисточка съезжает с ногтя и мажет лаком кожу.

– Серьезно? – шепотом спрашивает Стелла. Расплывается в улыбке, порывисто обнимает меня. – Молодец, а что молчала-то?

– Не хочу пока говорить. Вдруг опять облом.

– Но это же не Москва. Тут требования скромнее, – решила успокоить меня сестрица. – Класс. Я так рада.

– А еще меня в школу балета позвали преподавать. Через день по два часа. Вечерние сеансы получается.

– Обалдеть! Да у тебя белая полоса поперла.

– Тьфу, не сглазь. Хорошо, что у меня хотя бы сертификат на преподавание хореографии есть.

– Слушай, я не знаю, что там Москва придралась, но танцуешь ты круто. Только не эти вот гоу-гоу в клубе, а балет и бальные мне нравились, – Стелла мечтательно улыбнулась. – Танго, вальс…. А сейчас, что? Брр…

– Прозвучало так, словно я стриптизерша какая-то. Я, между прочим, в одежде танцую. И да, за вальс или белого лебедя в клубе никто не заплатит.

– Ну да, кожаные шорты и топ – это офигеть, какая одежда. Я молчу про обувь. И слухи, которые ходят на счет приват танцев.

– Это было один раз, – качаю головой заливаясь краской стыда. – И то, потому что мне парень понравился.

– Значит, не врут слухи? – прищурив глаза, спрашивает Стелла. – И как, не распускал руки?

– Нет, не распускал. И, вообще, маленькая еще.

– Да, брось ты, у меня все уже было, – заявляет Стелла, вызывая у меня изумленный вздох.

– Слушай, когда ты все успеваешь? Стоп. Это не тренер? Стелла! Смотри на меня.

– Нет, дура, что ли! Парень из команды. Вместе тренируемся, – «утешает» меня сестра. Черт, почему я не верю ей?

– Тебе шестнадцать, ты помнишь об этом? И о том, как дети появляются ты в курсе? – наставническим строгим тоном спрашиваю я.

– Я в курсе, что кому-то, вообще, шестнадцать было. Ты тогда о детях думала? – парирует маленькая стерва.

– Мне тогда думать нечем было. И с парнем этим, с привата ничего не было. Он мне в любви признавался, говорил, что полгода уже на меня смотреть ходит. Вот и все. Ты рано решила стать взрослой, Стелла, – сдержанно произношу я. – Ни к чему хорошему неразумные отношения не приведут. Понимаешь?

– Почему неразумные? – хмурится сестра.

– Твоя жизнь расписана по минутам. Впереди карьера, о которой многие только мечтают. Не просри это ради сомнительного перепиха.

– Почему же сомнительного. Мне понравилось. И не собираюсь я голову терять. Я не ты, чтобы, как в омут с головой. Ты же до сих пор ни с кем не встречаешься, потому что своего Марка ждешь. Дура ты. Еще меня учишь. Не вернется он. Где он и где ты, Машка! Какой дурак из Голливуда в Тверь вернется, за свиньями убирать?

Я ничего не ответила, проглотив обиду. Стелла та еще сучка, и ее слова задели за живое, но она отчасти права. Мне нужно прекратить жить прошлым. Только … сложно это. Смотрю на парней, которые оказывают мне знаки внимания, и понимаю, что ни один из них не сравнится с Марком. Не потому что он был красивее и умнее всех, хотя такой грешок за ним водится. Нет… Он был родным, близким, моим. Я любила его. Сложно забыть, когда по-настоящему….

Глава 2

Несколько месяцев спустя

Мария

Меня вырубает прямо на лекции. Я из последних сил делаю вид, что заинтересована тем, что вещает с трибуны высокомерный, просто лопающийся от собственной важности, красавец Солнцев Дмитрий Евгеньевич. Не абы кто, а заезжий прынц из самой столицы. Дорогущий адвокат по бракоразводным делам, который не проиграл еще ни одного процесса. Черт его знает, сколько отвалил этой звезде юриспруденции наш универ, чтобы заманить самого Солнцева в Тверь. Курс краткосрочный. Всего две недели, и конечно, я не могла не воспользоваться шансом. Посмотреть на звезду и просто покупаться в лучах его известности и успешности. Вдруг и мне перепадет. Обмен энергиями, знаете ли. Присосусь, чуть-чуть себе откачаю. Шучу я, конечно. Любопытство замучило, да и подружки все записались.

Подружки вообще история отдельная. Устроили на несчастного адвоката целую охоту, облаву, можно сказать. На лекции являлись в боевом раскрасе и лучших шмотках, которые были бы уместны в ночном клубе, но не на лекции в универе. И засранец Солнцев прекрасно замечая все уловки жаждущих заполучить в свои сети такую жирную акулу, вовсю флиртовал со студентками. Ему можно, он же заезжий, и не педагог, а так, лекции читает, делится опытом, шутками сыплет, историями из сытой жизни миллиардеров и их грызне, когда эти миллиарды делить приходится. Пару дней назад на первой лекции, мне даже нравилась его манера преподавания, но сегодня, после отработанной ночи в клубе, я просто не в состоянии сосредоточиться на словах Солнцева. Какой черт дернул меня сесть в первый ряд? На самом виду. Удрыхну, позорище будет.

Хочу напомнить, что в клубе я вовсе не развлекалась, а работала. Решила, наконец-то, съехать от родителей и снять себе квартиру. Уже выбрала даже подходящую. Небольшая однушка рядом с универом. С мебелью. Чистая. Не хватало всего пару тысяч на услуги риэлтерского агентства. В балетной школе зарабатываю совсем мало, поэтому пришлось снова вернуться в гоу-гоу, но это временно, пока на ноги не встану. Вечером внесу остаток и заеду. Если силы останутся…. Стелла радуется больше, чем я. Моя комната теперь ей по наследству перейдет. Сейчас я настолько вымотана, что не совсем понимаю, что чувствую. С одной стороны, я так привыкла жить с родителями, под их опекой и заботой. Мне будет не хватать их строгих правил и установок, советов, которые всегда кстати. Понравится ли мне самостоятельная, тихая, без списка обязанностей и расписания жизнь?

Поживем – увидим?

– Мария Красавина, вы кажется перепутали заведение. Это не конкурс на звание самый спящий студент года, – доносится до меня заносчивый голос с бархатистыми нотками. Хмм чувственно…. Я понимаю, что не справилась с усталостью и только что позорно задремала. Открывая глаза, пытаюсь проморгаться и сквозь полусонный туман рассмотреть лицо обращающегося ко мне Солнцева. Поганец чертовски хорош. Я бледнею и краснею, пытаясь найти остроумный ответ, но мозг все еще отключен. Откуда он знает мое имя? Ах, точно таблички на груди… Он, что пялился на мою грудь?

– Вы считаете, что только что удачно пошутили? – с вызовом спрашиваю я, поправляя растрепавшиеся волосы. Мне тут же хочется проглотить свой язык. Не знаю, что за черт в меня вселился. Аудитория, только что заискивающе хихикающая вместе с Солнцевым, замолкает. Я продолжаю моргать, испуганно глядя на удивленного, и даже заинтересованного преуспевающего адвоката. Его выразительные, умные, бесконечно грешные стальные глаза медленно скользят по моему лицу и ниже, я больше не верю, что его интересует табличка. Он нагло таращится на мою грудь.

– А вы считаете меня не остроумным? – с легкой хрипотцой в голосе спрашивает он, делая шаг ближе. Я могу разглядеть его чувственные губы и длинные ресницы. Он же должен быть занудой и ботаником! Это нечестно, что умный парень обладает еще и сексуальной внешностью. И он молодой. Не больше тридцати. Высокий, стройный, стильный. Шикарный. Стоп! Я, что, пялюсь на него? Боже, он мне нравится. Реально нравится. Уписаться можно.

– Нет, Дмитрий Евгеньевич. Все смеются, потому что вы богатый, известный и успешный. Но вы могли бы сделать вид, что не заметили, что одна смертельно-уставшая девушка задремала во время исключительно интересной лекции о «Правовом споре и гражданском судопроизводстве», – выдаю я все с той же заносчивой интонацией, нагло улыбаясь и глядя в самые восхитительно-красивые глаза.

– Мария, вы запомнили название темы. Это прогресс!

– Не льстите себе. Я прочитала на доске за вашей спиной, – ухмыляюсь я.

Он перестает улыбаться, потому что моя наглость уже перестала быть милой шалостью. Взгляд серых глаз темнеет, когда, сдвинув темные брови, он с раздражением смотрит на меня долю секунды, после чего твердым и беспрекословным тоном заявляет:

– Прошу вас покинуть аудиторию, юная леди.

Вздёрнув нос, встаю, закинув сумку на плечо. Аудитория в тихом ступоре, как и я сама, но храбрюсь из последних сил. Какая идиотка, но меня уже понесло.

– А кто сказал вам, что я леди? – фыркнула я. Прохожу мимо блестящего адвоката, одетого в исключительно стильный и строгий костюм, без единой складочки. Совсем как супергерой. Меня накрывает волной взбесившегося адреналина. Виляю задницей, обтянутой простыми поношенными голубыми джинсами. Сверху невнятный серый свитер, который в простонародье называется «лапша», на ногах спортивные несексуальные черно-белые кроссы. Я уже у двери, когда до меня доносится его ехидное и многообещающее:

– А это запомню, Красавина, – а следующие слова произнесены ледяным тоном. – И прошу вычеркнуть данный курс из мероприятий, которые вы запланировали. Надеюсь, мне не придется повторять дважды. Можете спать на других лекциях. Мы друг друга поняли?

Оборачиваясь, замечаю, как его взгляд быстро отрывается от моей пятой точки и скользит по груди и выше, пока не встречается с моим взглядом. Боже, меня пронзает эклектический разряд невероятной мощи. Даже коленки слабеют. Я чувствую, как между ног становится горячо. Я хочу этого засранца. Боюсь, что голос выдаст мое состояние, поэтому просто киваю и выскакиваю в коридор, захлопывая за собой дверь. Прислоняюсь спиной к закрытой двери, переводя дыхание. Черт побери! Что это сейчас было?

Дмитрий

– Александр Федорович, можно вопрос личного характера, – глядя в окно, выходящее на крыльцо университета, спрашиваю я у декана данного образовательного учреждения. Лысоватый и слеповатый Александр Федорович Пронин, поправив очки, важно и понимающе кивает, проследив за моим взглядом. Теперь мы оба смотрим на длинноногую блондинку, которая сидит на лавке, держа в руках огромный стакан кофе.

– Хороша, понимаю. Я тоже не смог устоять, когда на вступительных она несла околесицу. Красивая, но знаниями не блещет, к сожалению, – Пронин вздохнул. Я нахмурился, изучающе разглядывая Красавину Марию. Маша, значит. Откинув назад светлую копну идеально прямых волос, она подставила лицо солнечным весенним лучам, блаженно улыбаясь. Я вспомнил, как она смотрела на меня сегодня. Глаза синие, васильковые, мятежные. Мне она понравилась еще на первой лекции. Невероятная красавица, а ничего из себя не строит. И тело какое! Три часа прошло с нашей стычки, а у меня до сих пор эрекция. Вот черт, угораздило же. Приехал на пару недель и подсел на молоденькую студентку.

– Мне так не показалось. Вроде не дура, – произношу, не сводя с нее глаз. Она пьет свой кофе, смахивая с лица прядь волос. Никогда не торчал, сорри за жаргон, от блондинок, если честно. И, вообще, мимолётные романы – не мой удел. Я человек серьезный, не мальчик, чтобы по чужим постелям прыгать, да и постоянная девушка у меня есть. О свадьбе не думали, но все к тому идет. А тут, ухх, как накатило. Прямо чуть с ног не сбило. Причем, она и не старалась даже. Уснула , пока я из кожи вон лез, чтобы привлечь ее внимание. Все девчонки с курса наперебой задницами передо мной вертят, да, и вообще, в моей профессии я часто сталкиваюсь с красивыми, обеспеченными, ухоженными женщинами, которые жаждут моего внимания, но держу себя в руках, хотя иногда бывают небольшие исключения из правил. Я не святой, и не ханжа.

Но почему мне понравилась эта Красавина, да и понравилась ли? Это, конечно, вопрос спорный, но то, что у меня на нее нереальный стояк – это железный аргумент.

– Дорогой мой, Дмитрий Евгеньевич, никто и не говорил, что прекрасная девушка, которая так вам приглянулась, дура. Увольте. Она – милейшее создание, просто юриста из нее не получится, не тот склад ума. Мария танцами бредит одними. В балетной школе по вечерам работает. По ночам в клубах выступает, но там уже совсем другая хореография, – Пронин смущенно кашляет. – Вы только не подумайте, что я сплетни собираю. Просто город у нас маленький. Семья у нее непростая. У всех на виду.

– А что не так с семьей? – озадаченно спрашиваю я, еще не переварив информацию с танцами. Поворачиваю голову, чтобы взглянуть на декана.

– С семьей-то… – он как-то нервно пожимает плечами. – Семья хорошая. Показательная, можно сказать. Родители воспитали пятнадцать детей. Приемных. Путёвку в жизнь дали. Все на подбор медалисты, таланты, спортсмены. Куча наград всяких, свое хозяйство. И ни единого нарекания. Как бы сказать поконкретнее…. На фоне других детей, Маша Красавина не самая успешная. Я ее пожалел, если честно. Она же в Москву поступала несколько раз и в школу танцев ее тоже не взяли. Вернулась ни с чем. Когда к нам пришла, мне уже внучка про нее все рассказала. Кстати, Ира Самойлова, моя внучка. Она тоже на ваш курс ходит. Тёмненькая такая с родинкой на щеке.

– Да я помню. Умная девушка, – киваю я, не кривя душой. Мне не раз приходилось читать курс лекций по бракоразводному праву в самых разных университетах страны, и талантливых и смышленых студентов я вижу сразу.

– Вы знаете, Дмитрий Евгеньевич, она в конце курса хочет попробовать подать заявку на перевод в МГУ на аналогичный факультет. Я знаю, что вы там учились, многих знаете. Не могли бы посодействовать.

– Конечно, я подумаю, – автоматический киваю. – Так в каком, вы говорите, клубе работает Красавина?

– В «Лагуне», но я не говорил, – Пронин хитро улыбается.

Я отхожу от окна, бросаю взгляд на часы. У меня через пять минут выступление перед педагогическим составом. Просвещать приходится не только студентов. Но у меня сейчас есть несколько свободных недель на «благотворительность». Так я называю свои преподавательские подвиги, за которые мне, кстати, платят, но в разы меньше, чем за работу в суде. После последнего громкого нашумевшего дела с разводом двух поп-звезд, я решил взять паузу на пару месяцев. Необходимо отойти от потока грязи и пристального, неутихающего интереса к моей персоне. Все эти набившие оскомину бессмысленные ток-шоу и новые ненужные знакомства, которыми я не горжусь, но и отказать не могу. Слишком велики гонорары, которые я получаю, чтобы быть излишне щепетильным.

– Спасибо за информацию. До встречи. Я подумаю, что можно сделать для вашей внучки, – обещаю я на прощание и выхожу из кабинета декана. На самом деле мне даже думать не надо. Одного слова хватит, чтобы девушку взяли. Но я не хочу, чтобы меня одолели «просители» которых мне и Москве хватает. Каждая первая девушка, с которой я провожу ночь, пытается извлечь выгоду из моего к ней особенного отношения. Тоже самое с друзьями и коллегами. Никто и ничего не делает за просто так…. Иногда подобное потребительское отношение бесит, мне хочется послать всех к чертям и укатить на золотые пляжи Таиланда или других экзотических стран, где можно ничего из себя не изображать. Пить вино, загорать, веселиться, целовать женщин, которым плевать, кто ты.

Мария

– Машка, колись, что за муха на тебя сегодня напала? – спрашивает Ирка Самойлова, поставив свой поднос на мой столик. Обычно я обедаю с Наташей Прыгуновой, моей верной подружкой еще со школы, но сегодня ее нет на занятиях. Ирка – страшная сплетница и внучка декана. Мы с ней не подруги, скорее, приятельницы. Пару раз вместе тусовались на разных вечеринках. Пить она совершенно не умеет, зато мозги у нее работают, как надо.

– Ничего, просто бесит меня этот ваш супергерой, – фыркаю я, пододвигая свой поднос. – Только и слышно: Солнцев, Солнцев. Тошнит уже. Ну, задремала я, и что?

– Знаешь, Маш, мужику с таким эго было дико, наверное, видеть, как кто-то спит на его лекции, – Ира мечтательно улыбнулась. – Но он крутой. Как из телика или с обложки.

– Так с обложки и есть. Не удивлюсь, если с собой толпу визажистов и стилистов возит, – насмешливо говорю я.

– Дед сказал, что ему тридцать три года, и он не женат. И не бабник. Представляешь? С такой-то внешностью, – и снова эта глупая улыбка. Я оценивающе смотрю на Самойлову, расценивая ее шансы на то, чтобы привлечь внимание Солнцева. Смазливая, миниатюрная кареглазая брюнетка с полноватыми бедрами и родинкой на щеке. Парни ее любят, а я не вижу ничего особенного, кроме родинки. Хотя, что я понимаю в парнях? У меня, конечно, много братьев, которые выросли на моих глазах, но это совсем другое. С сестрами о взаимоотношениях с девчонками не говорят.

– Баба точно у него есть, такие мужики свободными не бывают, так что закатай губу, – выдаю я безжалостно. Ирка недовольно хмурится.

– Фу, какая ты, Машка. Дай помечтать, а? Жалко, что ли? А что у тебя случилось? Чего такая замученная и злая, как черт?

– Работала ночью. И сегодня снова ночная смена после переезда. Завтра не приду, наверное. Все равно суббота, – пожимаю плечами, убирая за ухо длинную светлую прядь.

– Какого переезда? – любопытствует неугомонная Ирка.

– Съезжаю от родителей. Хватит на шее у них висеть. И так дольше всех задержалась.

– А тебе от государства жилплощадь не положена?

– Мама занимается этим вопросом. Кучу бумажек и справок собрать надо, потом еще ждать… – мрачно сообщаю я, – Три года пороги обиваем.

– Ну, главное, чтобы не зря. Где сняла квартиру? Сколько комнат?

– Недалеко, через двор отсюда. Однушка, конечно. И ее бы потянуть. Опять пришлось в клуб проситься. В балетной школе копейки платят, на аренду не хватит. С голоду бы не помереть.

– Зато сама себе хозяйка. Есть кому помочь?

– Конечно, – усмехнулась я. – Спросила тоже. У нас семья огромная. Только свисни, толпа на помощь набежит.

– Невероятно, как вы так все дружить умудряетесь, – покачала головой Самойлова, с любопытством глядя на меня.

– А нам делить нечего, Ир. Все поровну. И родители никого не выделяют.

– Удивительные люди, – с восхищением кивнула Самойлова. Я печально улыбнулась.

– Не все так думают. Знаешь, сколько на них грязи льют. Завистники всякие. Деньги считают и пособия, а попробовали бы сами, как мама с папой, хотя бы одного поднять, человеком сделать, – с горечью произношу я. Это от души. Наболело. Насмотрелась на дураков. И пустые поклёпы в социальные службы писали и анонимные письма с угрозами и даже забор дерьмом обливали. Да уж, чего только не было. Но родители словно не замечали косых взглядов. Невероятная сила духа и веры в свое дело.

Дешевенький мобильник вибрирует в заднем кармане джинсов, отвлекая меня от размышлений.

– О, помощники активизировались, – улыбаюсь я, прочитав имя вызывающего абонента. Игорь, это который футболист и будущий учитель физкультуры. У него сейчас отпуск между играми, и он временно живет дома.

– Машка, привет! Что там с чемоданами и подушками? Когда везем? Артур уже приехал на своем фургоне, – бодро трещит в трубку вечно жизнерадостный Игорь.

– Мы же договаривались на пять часов. Еще только два. Куда ты спешишь? Или там Стелла воду мутит? Не терпится ей? – хмуро отзываюсь я.

– Ну да, Машунь. Она уже и чемоданы все вниз стащила, – хохочет в трубку Игорь. – Сука, да? Вот тебе и сестринская любовь. Пардон, забыл, что у нас тут духовник пожаловал. Артур, уши закрой. Я не могу себя постоянно контролировать.

– Игорь, давайте на четыре. Я тогда сбегу пораньше. Скоро буду. Грузите пока.

– Отлично. Все, ждем тебя, – бросает Игорь и отключается.

Я тяжело вздыхаю, смотрю на взирающую на меня с любопытством Ирку.

– Квартиру хочешь посмотреть? – внезапно спрашиваю я.

– Спрашиваешь!? – фыркает приободрившаяся Самойлова. – Конечно, хочу.

– А, поехали!

Ирку я отвезла в квартиру, попросила немного помочь с уборкой, и оставив наедине с ведром, тряпками и шваброй, отправилась в отчий дом.

***

Это было невероятное эпическое прощание. Собрались все, кто были в Твери на данный момент, чтобы попрощаться, словно я на другой континент собираюсь, с самой непутевой из Красавиных, и дать советы на будущее. Вдоль ворот выстроилась шеренга братьев и сестер, самых разных возрастов во главе с мамой и папой, сдержанно, но с блестящими глазами смотрящих на меня. Руководил парадом Артур, и он же громче всех рассуждал о выборе и чистоте души и прочей ерунде, которую он обычно плел, когда мы собирались все вместе. И я люблю каждого из них. По-особенному. Даже Стеллу, несмотря на ее мерзкий характер и дерзкий язык.

Меня всю затискали, обнимая, как в последний раз, заставляя клясться каждому, что я не пропаду и буду каждые выходные навещать родителей. Пришлось обещать, словно я могу долго продержаться без родных стен. Черт, я уже скучаю по всем. По мелким в особенности. Миленка, самая маленькая, ревела коровой. Какая глупая, мы же будем с ней видеться почти каждый день. Мама возит ее в балетную школу, где я преподаю. У Милки отлично получается, она очень пластичная и гибкая от природы. Мои педагоги то же самое говорили, когда я была в ее возрасте, но их мнение ровным счетом ничего не значило, когда я пробовала пробиться в Москву.

Когда пришла очередь Стеллы прощаться, она удивительно крепко обняла меня, шепнув в ухо:

– Оторвись, сестренка. Найди себе уже, наконец, реального парня. Я тебя люблю, хоть ты и дура непроходимая.

Я рассмеялась, целуя ее в щеку.

На самом деле все это было мило и трогательно. И пронзительно печально. Я шла к фургону, в который уже были загружены мои пожитки, чувствуя спиной взгляды моих родных. Я не хотела уходить. Просто время пришло. Мне так нравилось быть маленькой девочкой, но я заигралась. Уже из машины Артура, я бросила взгляд на летний домик, который в этом году покрасили в другой, насыщенно желтый, цвет. Не знаю, что случилось… но вдруг на глаза набежали слезы. Я помахала рукой веренице близких мне людей, особенно остро ощущая нехватку еще одного человека, который жил в моей душе и никак не хотел уходить.

Шесть лет прошло, но я все это время, как последняя идиотка в глубине души надеялась, что он приедет. Хотя бы раз приедет. Увидит меня и поймет, что я не была для него простым эпизодом, еще одним приемышем, который отнимал у него любовь родителей. А сколько ночей я провела в мечтах, что стану великой балериной, приеду в Голливуд, и он с ума сойдет, когда узнает меня на сцене? Детские бредни, и мне пора закончить с ними. Нужно жить, приняв то, что Марк не вернется, не вспомнит обо мне, а я никогда не стану великой балериной и не поеду в Голливуд.

Глава 3

«Лет через пять он встретит её в том же месте, на той же лавочке.

Но теперь она будет не одна… С ней дочь и тот, на чьем месте мог бы быть он.»

Олдер Жарк

Марк

Лос-Анджелес.

– Выпрыгивай, черт бы тебя побрал, – орет в рупор постановщик трюков Джош Каперски. Джимми Броуди, которого я дублирую, закрыв ладонью рот в ужасе, смотрит, как я вылетаю на ходу из машины, делая несколько кувырков. Костюм на мне продолжает гореть, когда я встаю на ноги, выпрямляясь в полный рост, и с улыбкой направляюсь к застывшей съёмочной группе. Меня поливают из огнетушителя. Главная актриса фильма, над которым мы работаем последние полгода, бежит ко мне с остывшим кофе. Сандра Коул почему-то уверена, что огня мне хватает в кадре. Кто-то хлопает и свистит, впечатленный моим умением поставить всех в ступор. Меня считают отчаянным, бесстрашным. На самом деле я просто профессионал. Не делаю ни одного неверного движения, шага, прыжка, падения. Иногда мне становится скучно, и я экспериментирую, как сейчас. В действительности никакой опасности для моей жизни нет. За шесть лет работы каскадером я ни разу не получал серьезной травмы. Несколько царапин, да и только.

– Ты меня в гроб сведешь, Красавин! Что я буду делать, если ты покалечишься? У нас осталось не так много кадров до финала, а ты развлекаешься. Клоун! – орет на меня Джош, пока я, безмятежно улыбаясь, пью холодный кофе и обнимаю одной рукой Сандру. Джимми все еще в небольшом шоке. А я думал, что за три года, что мы работаем в общих проектах, он уже привык к моему самодурству. На самом деле Джимми тоже отважный парень и часть трюков, которые я исполняю, мог бы делать сам, но решать не ему, а режиссеру, который старается лишний раз не рисковать актером, играющим главную роль, что частично оправдано. У Джимми нет такого опыта и специальной подготовки. Для него малейшая ошибка может стать фатальной.

– Расслабься, Джош, ты же знаешь, что у меня все под контролем, – равнодушно бросаю я.

– Парень, это круто! Дай пожать твою мужественную руку, – спустившись со своего помоста, ко мне идет сам режиссер – Роберт Мейн. Седовласый мужик со сложным характером. С ним не уживаются многие актеры, но терпят, потому что его фильмы почти всегда взрывают прокат. Мне легко работать с Мейном. Он всегда знает, что делает, и что хочет получить в итоге, бывает не сдержан, когда что-то идет не по плану, но результат того стоит. Мейн меня ценит, раз третий раз зовет сниматься с Джимми Броуди.

– Я всегда говорил, хороших каскадеров в Голливуде пруд пруди, а гениальный – один. И это Марк Красавин, – произносит Мейн без тени притворства, пожимая мою руку. – Молодец. Красавчик. Точно не хочешь попробоваться на мужскую роль? У тебя невероятный магнетизм. Смотри, как наша Сандра к тебе прилипла. – Мейн хохотнул, потрепав главную актрису за щеку.

– Нет. Я не актер, Роберт, но спасибо, – вежливо отказываюсь я от заманчивого для многих предложения.

– Зря, мальчик, гонорары другие, известность. Данные у тебя все есть. Бабы любят. Ты же у нас даже Джимми затмил, а у женского состава стопроцентный фурор, когда им становится известно, что за каскадёр будет работать в картине.

Сандра ревниво прижимается ко мне. Джимми прячет насмешливую улыбку. Он – голливудская звезда, секс символ, и, конечно, не видит во мне соперника. Мы, трюкачи, дублеры, каскадеры, живем в закулисье киноиндустрии, но и нам иногда обламываются сливки. Я не про Сандру. Этой сметаны я нализался вдоволь. Хотя пока моя Муза улетела на очередные съемки, я могу немного подурачится с Сандрой, или вон с той милой костюмершей. Я на самом деле не падок на известных актрис или моделей. В бесконечной веренице моих любовниц часто попадаются маникюрши, барменши, официантки, стюардессы, журналистки, писательницы, визажисты. Только не подумайте, что я бабник. Просто нахожусь в активном поиске. У меня даже статус такой стоит в сетях.

Костюмерша ловит мой заинтересованный взгляд. Я отчаянно пытаюсь вспомнить ее имя. Черт… Кажется, я его и не знал даже. Надо было спросить. Смеюсь над самим собой. Карла, моя официальная герл-фрэнд, говорит, что я возмутитель женского спокойствия. Не понимаю, о чем она, честное слово.

– Роберт, ты уверен, что не нужен еще один дубль? – спрашиваю я у режиссера.

– Все отлично. Отдыхай, Марк. Завтра в шесть на площадке. Много не пей, – он шутливо грозит мне пальцем, потом переводит грозный взгляд на Джимми и Сандру. – А вы, что встали, оболтусы? Работаем. Еще три сцены, а они даже текст не повторяют.

– Я наизусть знаю, Роб, – капризно надула губки Сандра, нехотя отлипая от меня. Я не намерен слушать их перебранки, поэтому покидаю эту чудесную компанию и иду в гримерную, где могу принять душ, переодеться и немного перекусить, а потом свалить отсюда, возможно, прихватив с собой хорошенькую костюмершу.

Видимо, правильно истолковав мой взгляд, девушка явилась сама, даже придумав причину. Ей, видите ли, понадобился мой костюм. Феерия! Мой сгоревший одноразовый костюм, который обычно летит в урну сразу после трюка.

– Зовут как? – спрашиваю я, широко улыбаясь, прекрасно зная, как действует на противоположный пол моя улыбка. И пусть ямочка у меня только на одной щеке, но зато все зубы свои и на месте. Снимаю по частям то, что осталось от специально предназначенного для горения мембранного костюма. Моя кожа не пострадала. Это в принципе невозможно. Горит только наружная сторона мембраны. Я даже температуры не чувствую. Тут главное, правильно рассчитать время.

– Мэри, – девушка смущенно улыбается. Я снова оценивающе разглядываю ее. Она меня – совершенно голого. Вижу, что мы нравимся друг другу. Она несомненно замечает мою выдающуюся заинтересованность. Смущается еще больше.

Она блондинка. У меня к ним слабость. С юных лет. Роковое влечение к одной блондинке стоило мне семьи. Я был молод, горяч. Я не мог простить родителям, что они не простили меня, что оказались такими принципиальными и упертыми. И ее не простил, потому что не мог забыть долгое время. А вообще, глупо все получилось. Мы были слишком юными. Сейчас я не совершил бы прежних ошибок.

Почему я думаю об этом, глядя на красивую девушку, которая ждет от меня первых шагов или хотя бы слов, приглашения, да просто знака…. Она блондинка, ее зовут Мэри. Маша по-нашему. Совпадения, которые не могут не вызвать ностальгию.

– Пойдешь со мной, Мэри? – спрашиваю я, бросая ей под ноги испорченный костюм.

– Хоть на край света, Марк, – улыбается девушка, поднимая реквизит.

Я удовлетворённо ухмыляюсь, направляясь в душ.

– Я имел в виду не квартиру или клуб, а душевую кабинку, Мэри. – произношу, не оборачиваясь. Захожу в ванную комнату, оставляя дверь открытой. Когда первые теплые струи попадают на мою кожу, я чувствую женские прохладные пальцы на своей спине. Мне нравятся девушки, которым не нужно объяснять, что к чему. Они не оставляют следов в душе и в сердце. Они дарят радость, удовлетворение и уходят. Чаще счастливыми, реже в слезах. Я никому из них не лгу, и, если после пяти свиданий девушка мечтает о кольце, то у нее что-то не в порядке с логикой.

С Карлой Грин вышла загвоздка. Ничего, что я думаю о другой, пока очаровательная Мэри работает своими сочными губами? Карла – известная супермодель и красавица. Этого мало, чтобы меня очаровать, но достаточно, чтобы я захотел с ней переспать. Это было банально. Клуб, вечеринка. Бурная ночь и тяжелое похмельное утро. Она ушла, не дождавшись пока я проснусь. Не пыталась написать свой телефон на моем плече, хотя на тот момент там уже и места не было. Люблю татуировки. Руки забиты почти полностью. Она просто по-тихому свалила. Я, можно сказать, и лица ее не запомнил. Но когда через пару месяцев встретил, Карла сама напомнила. Мы повторили сюжет. Клуб, секс, утро, свалила. И так повторялось раза три. На пятый раз мы все-таки обменялись телефонами. Так и живем. Она в Милане, я в ЛА. Встречаемся, когда удается вырваться, пару раз отдыхали вместе. Никаких обещаний и заверений в вечной любви и верности. Не уверен, что это то, что нужно, но меня она не напрягает, и вещи ее, разбросанные в моих съёмных квартирах, не раздражают. Уже прогресс. И я не хочу, чтобы ее трахал другой парень, хотя не уверен, что этого не происходит.

– Милая, если не хочешь остаться без удовольствия, лучше встань, – произношу я, чувствуя, что старания Мэри практически привели меня к финалу нашей с ней разовой лавстори. Девушка не дура. Поднимается с колен и поворачивается спиной, опираясь ладонями на стеклянную стенку душевой кабинки. Классный разворот. И попец отменный. Она прогибается, когда я глажу ее спину. Красиво… На ее спине выбиты маленькие крылышки. Мои пальцы ласково, почти любовно гладят их.

Несоответствие так часто встречается в мире, в котором мне приходится вариться. Крылья ангела накалывают девочки, который готовы отдаться первому встречному парню. Вот так просто…. Мне хорошо, я в малине, но остатки моральных ценностей, которые вложили в меня родители, все-таки порой взывают к разуму, позволяя осознавать, как неправильно происходящее сейчас. Но, кто я такой, чтобы читать морали прогнившему обществу? Я принимаю правила. И не чувствую угрызений совести.

Возможно, завтра я захочу стать другим. Из моей жизни пропадут разовые женщины, вечеринки, запрещенные препараты, постоянный экстрим и люди, которые рядом, пока ты пользуешься успехом.

Возможно, такое завтра никогда и не настанет.

Когда я заканчиваю с Мэри, она в изнеможении сползает на пол кабинки, я сажусь рядом и целую ее в лоб. Мне не хочется быть грубым.

– Спасибо, это было незабываемо.

Сколько раз я говорил эту фразу, прежде, чем уйти навсегда?

Есть ли в том, что мы с Мэри использовали друг друга для хорошего секса, который порадовал нас обоих, что-то аморальное? Мне так не кажется.

Я никогда не считал себя плохим парнем. И не был им. Моя жизнь сложилась так, как сложилась, и меня все в ней устраивает. Я свободен, никому ничего не должен. Я обеспечен и не обязан делить любовь самых близких людей с посторонними. Даже хуже – выпрашивать эту любовь. Пытаться заслужить.

Спустя годы, конечно, я понимаю, почему родители поступили так, как поступили. Они не думали, что я окажусь таким гордым и упертым, но я их родной сын, есть у кого учиться. Я столько раз пытался набрать номер отца. И только кажется, что просто сказать «привет, папа, это я – Марк. Прости меня. Я дурак.» На самом деле есть миллионы «но», которые не позволяют сделать решающий звонок, а годы идут, и я понимаю, что, возможно, я могу не успеть, но что-то внутри все время мешает, останавливает. Возможно страх осуждения, непонимания, разочарования. Они хотели для меня другой жизни, другой судьбы.

Я тоже хотел много чего…. Понимания, например. Безоговорочной любви.

Почему они не пытались найти меня? Ну, почему? Мне было девятнадцать. Мальчишка, который оступился, нарушив запрет, ну, и закон, конечно. Но так случилось. Произошло. Машка… она была невероятная. Я просто не смог устоять перед ней. Это молодость, которой свойственны ошибки и глупости. Хотя я никогда не считал Машу глупостью или ошибкой. Из всех детей, которых облагоденствовали мои родители, она была мне ближе всех. Не сестра, никогда. Нет. Подруга. Потом девушка, от которой у меня крышу снесло напрочь. Мы были сумасшедшие. Я чувствовал в ней тот же драйв, искру жизни, бунтарство и жажду адреналина, что и во мне.

И когда нас поймали, облив не грязью, а ледяным презрением, я понял, что у нас не будет никакого шанса…. Не в этом доме, где я уже не мог дышать под гнетом правил, бесконечных репетиторов, новых курсов, обязанностей, четкого распорядка. Над Машей нависла угроза вернуться в интернат. Хотя лукавлю. Отец угрожал мне, говорил, что, если я не одумаюсь, то он заявит на меня в милицию. Не думаю, что родители сделали бы это. Но тогда мы были напуганы и молоды. Я не мог ей ничего предложить. Положа руку на сердце, могу сказать, что, собирая вещи, я о Маше, вообще, не думал. А когда она явилась ко мне, банально испугался. Она говорила о любви, о каких-то чувствах между нами. Я же только начинал жить. Передо мной маячили перспективы, Голливуд, а Маша… она – просто Маша, просто в прошлом. Я поступил тогда жестоко, но юность не знает жалости. Сейчас мне кажется, что это был своего рода защитный рефлекс. Я стремился отодрать с мясом все, что держало меня в России. Я, как маленький мальчик, хотел топнуть ногой, заявить о себе. Я устал быть чьим-то планом, источником надежд и амбиций. Родители лепили из единственного сына гения, вундеркинда, пичкали новыми знаниями, опробуя на мне различные программы обучения. Знаю, что они хотели лучшего для меня.

А я просто хотел кататься на велосипеде, лазать по крышам, драться с мальчишками, гонять на мопеде и ходить на голове. Я хотел, чтобы у меня были нормальные родители и нормальная семья, а не показательно-благотворительное учреждение. Наверное, я эгоист. И мой переходный период обнажил кое-какие недочеты, прорехи в воспитании. Я слетел с катушек, ушел из-под контроля.

И до сих пор не вернулся.

Как странно, что небольшой эпизод с блондинкой Мэри обнажил старые раны. И в последнее время подобное случалось все чаще. Я думал о родителях, о Маше. Позвонить, написать отцу или матери я не осмеливался. С Машей та же история. Раз десять начинал набирать ее в поиске контактов, в интернете, и каждый раз на последних буквах… стирал.

Мне хотелось бы ее увидеть. Посмотреть, какой она стала. Маленькая Джульетта. Балерина. Изящная фигурка, большие лазурные глаза, белые волосы, которые, как фата. Красивая настолько, что сердце щемило. Возможно, я был пристрастен, но забыть ее, сидящей в летнем домике в позе лотоса, прикрытой только белоснежными локонами, было невозможно. Первые пробуждающиеся чувства, запретные и от того еще более острые и оголенные. Я должен был держать себя в руках, но мне было девятнадцать…. Слишком мало, чтобы здравый смысл мог взять верх над первой настоящей страстью. Вряд ли ее воспоминания пропитаны ностальгией и грустью, как мои. Может быть, с годами Маша смогла понять, что я не мог взять ее с собой. И мой некрасивый поступок был вызван смешанными чувствами, в которых боролись влечение к ней и желание уничтожить это влечение на корню.

Таких историй миллион. Сколько девушек и парней прошли через неудачные отношения в нашем возрасте? Разница только в том, что мы никогда не были случайными друг для друга. И эта связь, даже через океаны, никуда не делась. Не стёрлась и не покрылась пеплом. Я не думаю о ней каждый день. Конечно, нет. Мне и не нужно. Просто чувствую, что она где-то живет, радуется, плачет. Может быть, кого-то любит. И я желаю ей счастья. От души, от сердца. По-настоящему.

Глава 4

Мария

– Черт, я убью Вадима. Второй незапланированный выход. Я вообще без ног, – бросаю на ухо своей напарнице, слезая со сцены. Вика лишь ведет плечами, скользнув по мне бесстрастным уставшим взглядом.

– Чего ты жалуешься, Красавина? Тебе заплатят за лишний час? Заплатят. Радуйся. Все время недовольна, – фыркает Вика.

Мы вместе заходим в нашу комнатушку, где можно перевести дух, освежиться, поправить макияж.

– Работала, кстати, ужасно, – сообщает «подруга».

Я снимаю темный парик, освобождая из-под строгой резинки родную гриву, усаживаясь перед зеркалом.

– Сама знаю, – соглашаюсь я. – Устала сегодня.

Взглянув на часы, выдыхаю с облегчением. Четыре утра. Клуб через полчаса закроется. Можно спокойно снимать макияж, отклеивать ресницы…. Моя тяжелая голова мечтает о подушке, а измученное тело о горячем душе. Только беру из упаковки ватный диск, как дверь коморки распахивается и на пороге появляется Вадим Иванов, мой босс, управляющий клубом.

– Стоп, Красавина, – подскочив, он выхватывает диск и метко попадает в урну. – Там один чел просит приват.

Я выразительно закатываю глаза, раздраженно фыркнув. Серьезно? Мы миллион раз обсуждали этот момент. Мне хватило одного раза, чтобы слухи до сих пор бежали впереди меня.

– Нет, – ровным непоколебимым тоном говорю я, доставая еще один ватный диск. – Вадик, ты как маленький. Мне на лбу у себя написать. В випах не танцую.

– Он тысячу баксов дает, – торжественно объявляет Иванов, поглядывая на меня с нескрываемым превосходством и уверенностью.

– Хмм. Сколько? – Заманчиво, блин. Обычная цена не больше ста баксов.

– Тысячу. И он уже заплатил. Семьсот твои, если пойдешь, – подначивает Вадик. Змей-искуситель.

– Маньяк какой-нибудь? – с подозрением спрашиваю я.

– Не похож. Приличный, – пожимает плечами Вадик.

– Все они приличные, – ухмыляюсь я. Черт, мне очень нужны деньги. И станцевать перед очередным извращенцем мне не слабо. Камеры везде. Не тронет. Просто не хочу снова переступать табу. Но есть такое слово «надо». Особенно сейчас. Пять минут позора, и я могу не работать две-три недели по ночам.

– Вадим, если Машка не хочет, я пойду, – раздраженно и немного завистливо глядя на меня встревает Вика. Убила бы сучку. Я уже мысленно все деньги потратила.

– Не, я предлагал. Он ее хочет, – Иванов тычет в меня пальцем.

– Хрен с вами. Я иду, – резко встав на ноги, решаюсь я. Взглянув на парик, тянусь к нему, но в последний момент одергиваю руку. Хочет, чтобы я танцевала? Станцую, а уж в каком виде, это уже вопрос второстепенный. Главное, за все уплачено.

Вадим сам вызывается сопроводить меня к щедрому гостю, которого я про себя уже окрестила «извращенцем». Проходя через небольшой зеркальный коридор, я пожалела, что не надела костюм жар-птицы. Ткани в нем побольше, чем сейчас на мне. Не скажу, что я совсем раздета. Черные укороченные кожаные шорты, корсет, поддерживающий грудь, пиджак с шипами на плечах и высоченные шпильки. Жесть, конечно. Молчу о колготках в крупную сетку. Выглядит вульгарно, но, когда мы с Викой танцуем на сцене, я как-то об этом не думаю. Мы не снимаем ничего, кроме злосчастного пиджака, и нас не лапают. Это не стриптиз, но парни упорно пытаются заказать приват со мной или с Викой. С Викой чаще, потому что она соглашается.

Возле дверей вип-комнаты, Вадик останавливается, поправляет мои волосы.

– Хоть бы причесалась, а? Что за неуважение к клиенту? – проворчал он, нажимая на ручку, и практически толкая внутрь, – Не боись, все под контролем. – успел шепнуть он мне в спину. Засранец! Если что-то пойдет не так, он у меня получит по первое число.

Заказчика я замечаю сразу. Он сидит на дальнем диване. Смотрю на него, пытаясь рассмотреть в полумраке. Пялиться по сторонам смысла нет. Я здесь не впервые. Небольшая квадратная комната с зеркальными стенами, светодиодным и лазерным освещением, которое на данный момент максимально приглушено. Хрустальный шар переливается огнями над круглым устойчивым столом, который девочки обычно называют помостом.

Конечно, направляюсь к рабочему месту… походкой от бедра. Что-что, а двигаться эротично я умею. К каблукам привыкшая. Если нужно, и от маньяка убегу даже на двадцатисантиметровых шпильках. Улыбка профессиональная, широкая, дежурная, фальшивая. На заднем фоне звучит что-то тихое, развратное. Пофиг. Парень заметно напрягается, я замечаю, как он наклоняется вперед, кладя красивые рельефные руки на свои джинсовые колени. Он стройный и судя по стилю в одежде, не старый; спортзал посещает, если внимательнее посмотреть на открытые участки рук. Благо футболка позволяет разглядеть подробности. Забираясь на стол, я смотрю на него сверху-вниз, немного дерзко, но по-другому не умею. Замечаю тень улыбки на лице, внутри тревожно щелкает, и когда луч лазерного прожектора падает на него, выхватывая из тени черты лица, я от потрясения теряю дар речи.

Солнцев.

Вот дерьмо.

И похоже, говорю это вслух.

Дмитрий

– Красавина, как тебя в институт приняли с таким словарным запасом? – справившись с удивлением, которое вызвало экстравагантное появление моей студентки, я наконец-то начинаю понимать, что так сильно меня в ней зацепило. Точеные бесконечно-стройные ноги на расстоянии протянутой руки вызывают стойкое желание прикоснуться, потрогать, а еще лучше закинуть на свои плечи. Я просто не могу оторвать от них взгляд. И черт, у меня так стоит, что я едва сдерживаю порыв поправить ноющую эрекцию, болезненно упирающуюся в джинсы. И в таком состоянии я нахожусь уже несколько часов, наблюдая, как она работает на сцене. Блондинка она или в парике – неважно. Каждое ее движение действует, как разряд тока, как чистый афродизиак. Я прожил тридцать три года и даже приблизительно не испытывал подобного шквала эмоций, направленного на одну женщину. Это даже начинает меня бесить. Не знаю, какого лешего я уговорил управляющего на приват с Красавиной, потому что, судя по ее выражению лица, она мне не рада, и сбросить стресс по-быстрому у меня вряд ли выйдет.

– Дмитрий Евгеньевич, а разве мы переходили на «ты»? – переборов первоначальный шок, насмешливо бросает Мария. На ней столько макияжа, что хочется взять мокрое полотенце и смыть все, вернув красивые и изящные черты лица, которые я уже хорошо изучил на своих лекциях.

– Ты стоишь передо мной в трусах, Красавина. Не вижу смысла отбивать вежливые поклоны.

– Вы такой нудный, Дмитрий Евгеньевич и говорите, как мой брат священник. Где вы учились? В приходской школе?

– В МГУ, дорогая Маша.

– Я вам не дорогая…, – демонстративно фыркает Мария.

– Я бы так не сказал, учитывая то, что мне пришлось выложить за то, что ты еще даже не начала, две тысячи.

– Вот ублюдок! А мне сказал, что одну, – снова ругается она. Ох уж этот язычок!

– Что? Продешевила, куколка? Я дам сверху еще одну и лично тебе, если разрешишь прикосновения, – нагло выдаю я, понимая, что в ответ можно ожидать самую непрогнозируемую реакцию.

– Я не стриптизерша, – ледяным тоном отрезает девушка. С некоторым облегчением я перевожу дыхание. Ожидал худшего.

– Ты же сама сказала, что не леди. Значит, строить недотрогу глупо. Я запомнил, куколка, как обещал, – усмехаюсь в пылающее от негодования лицо.

– Что, совсем туго, да? Твоя, сто пудов нравственная замороженная подружка, не дает потрогать за задницу? А как же девочки-студентки? Ты только попроси. Любая даст, – с презрительным псевдо-сочувствием кивает она, щелкая пальцами в камеру, и тут же комнату наполняет мелодия. Что-то чувственное и медленное. Гортанно-хрипловатое. Сексуальное. Я не меломан, поэтому не силен в познаниях современных исполнителей. Но мне однозначно нравится.

– А ты? – хрипло спрашиваю я, облизывая пересохшие губы, глядя, как ее совершенное, стройное, хрупкое и гибкое тело эротично двигается под музыку.

– Что я? – наиграно-равнодушно спрашивает она, присаживаясь на корточки, и пробегая кончиками пальцев по моей щеке. Я подаюсь вперед, глядя в васильковые глаза, которые в неоновых огнях кажутся фиолетовыми. Меня просто накрывает. Безумие.

– Ты дашь? – конкретизирую я, вспомнив, о чем мы говорили… Мария закусывает нижнюю губу, и я судорожно втягиваю воздух. Ее взгляд полон тумана. Я не доверяю своим инстинктам, но мне кажется, что девочка всерьез раздумывает над моими словами. Я безумно хочу ее, но мне не нравится мысль, что она может вот так … с любым и за деньги. В ней есть что-то большее, что цепляет меня сильнее внешне привлекательной оболочки.

– В университете знают, что вы пытаетесь залезть в трусы своим студенткам? – спрашивает она неожиданно резко, толкая меня в грудь обеими ладонями. Я улыбаюсь, наслаждаясь игрой, красивой девушкой с дерзким язычком, танцующей для меня, и не перестающей сквернословить и хамить. Она плавно скользит изящными кистями по своему телу, оглаживая бедра, грудь, обхватывая себя за плечи, не переставая вертеть упругой подтянутой задницей. Откинувшись на спинку дивана, я почти не дышу, чувствуя, что еще пять минут и мне придется свернуть спектакль. Интересно, я один так на нее реагирую?

Она гладит внутреннюю сторону своих бедер, снова приседая и развратно раздвигая колени. Черт. О, черт… я обычно не ругаюсь, но это просто край. Снисходительная улыбка мгновенно сползает с моего лица, потому что стерва занимается форменным издевательством и прекрасно это понимает.

– Нравится, Дмитрий Евгеньевич? – вызывающе облизывая ярко накрашенные губы, спрашивает она. А это пошло, куколка. – Станцевать у вас на коленях?

«Только через мой труп» – мелькает в голове, но она уже встает своими каблуками на диван и ее кожаные трусы или шорты оказываются прямо перед моим лицом. Она хочет, чтобы я потерял контроль, хочет спровоцировать меня. Не дождется, я не дам себя вывести отсюда службе секьюрити. Не выйдет, крошка.

Все становится в разы хуже, когда она садится на мои колени, развернувшись спиной ко мне, и ее божественная задница опускается прямо на мой окаменевший от шока и потрясения член. И мне сейчас реально не смешно. Я вижу, как она делает какой-то знак в камеру. Я так понимаю, что выводить меня сегодня не будут. Светлые волосы бьют меня по лицу, пока она елозит на моих коленях, доставляя мучительное удовольствие.

– Черт, куколка, ты меня убьешь, – шепчу я, толкаясь бедрами вперед. С губ срывается неконтролируемый стон, когда она снова трется о каменную выпуклость на джинсах.

– Вам очень нравится мое выступление, как я посмотрю, – прерывисто выдыхает Красавина. Сучка. Еще издевается. Не могу больше… Плевать на камеры. Толкаю ее вперед, грудью на стол. Не сильно, но достаточно грубо, чтобы она поняла, что шутки кончились. Вжимаюсь эрекцией между раздвинутыми бедрами, оглаживая попку, которая теперь полностью в моих ладонях. Сжимаю ее ягодицы, толкаясь снова.

– Я могу тебя трахнуть? – наклоняясь шепчу я в ее затылок, не прекращая судорожных движений. Она что-то невнятное мычит, отрицательно качая головой. – Ты меня довела, понимаешь?

Переворачиваю ее лицом к себе. Теперь она верхом на столе. Лицо раскрасневшееся, губы призывно блестят. Я резко раздвигаю ее ноги, притягивая к себе. Мы, наверное, нарушили все правила, но никто не бежит ее спасать. Ублюдки. Мне ничего не стоит поиметь ее, и они даже не чешутся. Обхватываю ладонью ее затылок, запрокидывая голову. Она тяжело дышит, и выражение глаз выдает маленькую плутовку с головой. Куколка тоже завелась.

– Доигралась? – хрипло спрашиваю я, медленно опуская руку в глубокое декольте, резко дергая его вниз. Маленькая упругая грудь с задорно торчащими сосками оказывается прямо перед моим лицом, во власти моих губ. Я лижу ее соски, чувствуя, как она начинает снова двигаться, прижимаясь ко мне, трется о член, тихо постанывая. Никакая музыка не заглушит эти волнующие пронизывающие до мурашек звуки. Ее руки на моих бедрах… Черт. Я набрался у нее этих гадких словечек. Ее тлетворное влияние. Опускаю руку между нашими телами, забираясь в кожаные шорты. Натираю ее клитор, чувствуя, как она течет. Как изгибается, дрожа и хныкая. У меня крышу уносит напрочь, кусаю ее за сосок и потом впиваюсь в приоткрытый в стоне рот. Я хотел поцеловать сочные губы Красавиной с первого момента, как увидел ее. Этот поцелуй еще развратнее, чем секс, куда развратнее, чем любой секс, что у меня был до нее. Или у нас сейчас не секс? Тогда что это? Мой член дергается, приближаясь к разрядке, которую я пытаясь удержать. Усиливаю трение разбухшего клитора, одновременно вжимаясь членом в ее промежность… Долбанная ткань.

– Ах, ты сволочь, – стонет она мне в губы, резко выгибаясь. Кажется, мы перешли на «ты». Ее тело дрожит, когда она кончает, я не могу смотреть… это просто полный снос здравого смысла. Я прижимаю пальцы к ее клитору, чувствую пульсацию ее удовольствия. Черт, мне нужно быть в ней. Я так в этом нуждаюсь. Трусь эрекцией о ее бедро, хрипло, урывками втягивая воздух. Это горячо, бурно, невозможно. Опускаю глаза вниз, глядя на свои пальцы, покрытые ее влагой, и прозрачные капли, стекающие по ее раздвинутым бедрам. Это все… Снова целую ее истерзанный моими губами рот, и глухо стону, содрогаясь. Это какой-то трындец.

– О, черт, куколка. Я кончил, – кусаю ее губу, и снова горячо целую, проникая языком. Она такая невыносимо сладкая. У меня снова встает, несмотря на дискомфорт и сырость в джинсах. Позорище. Она хохочет, как одержимая, а мне совсем не смешно. – Я хочу еще. Поехали ко мне.

– Ты себя видел? Мачо с пятном на штанах? – она все еще нервно смеется, отталкивает меня и спрыгивая на пол.

– Эй, ты серьезно, сейчас просто уйдешь? – спрашиваю я, чувствуя, как в груди закипает гнев.

– Да. Ты просил потрогать. Я дала тебе потрогать, – пожимая плечами, заявляет маленькая бунтарка. Ее бедра все еще мокрые от возбуждения и оргазма, который я ей подарил, а она уже дерзит. Ну, не сучка ли?

– И многим ты даешь потрогать? – выразительно окинув ее взглядом, презрительно спрашиваю я. Девушка оправляет одежду, невозмутимо глядя на меня.

– Даже если так, твое какое дело?

Вздернув подбородок, она с вызовом встречает мой взгляд и какое-то время мы молчим, ощущая, как между нами сыплются искры.

Я залезаю в задний карман джинсов и достаю бумажник. Отчитываю тысячу долларов и подаю ей, не разрывая зрительного контакта. И эта сучка их берет, убирая в декольте.

– Было мило. Спасибо, – кивает она, направляясь к двери. Я беспомощно смотрю, как девушка, которая только что поимела меня во всех смыслах за мои же деньги выходит за дверь, все так же вызывающе виляя задницей.

Когда дверь за ней захлопывается, я впадаю в легкий ступор, потом начинаю нервно смеяться. Вот это я влип.

Мария

Как только я оказываюсь в пустой гримерке, вся бравада и уверенность летит к черту. Меня начинает реально трясти от перенесенных эмоций. От стыда. Похоти. Желания вернуть время назад и отказаться от приват танца. Поздно. Сама не знаю, как так получилось. Я не хотела… или хотела. В голове кавардак, коктейль из противоречивых эмоций. Не знаю, что со мной сделал этот зазнавшийся Солнцев, но я потеряла контроль, вела себя… Тьфу.

Это хуже, чем любая другая позорная ситуация в моей жизни. Но то, что произошло между нами…как наваждение, меня прострелило мощное эротическое безумие. После стольких лет полного равнодушия к сексу, за считанные минуты напрочь снесло крышу. Малознакомый парень. Нет, взрослый мужик. С деньгами, связями. Адвокат. Педагог. Гавнюк, каких мало. Он точно решит, что я шлюха. В голове снова и снова звучат его слова… «кончил», «хочу еще». Кажется, я тоже хочу, но уже по-настоящему. Что за безумие?

Может, стоило согласиться? Что я теряю? Все равно уже опозорилась. После такого фиаско не отмоешься. С первой минуты, когда я поняла, кто он, моя голова выключилась и включилась совершенно другая часть тела. Какой стыд. И самое противное, что все это время за нами наблюдали в камеры. Снова поползут сплетни, но теперь обоснованные. Я все-таки позор семьи, тот самый «урод», без которого не обходится ни одна образцовая семья.

– Ну, ты отожгла, девочка, – заглядывая в гримерку, присвистнув, ухмыляется Вадим. Бессильно зарычав, показываю ему средний палец руки.

– Гони еще штуку, Вадик, – разгневанно требую я.

– Семьсот, малыш. За такое шоу я бы и сам отдал, могла бы не просить.

Смирнов заходит внутрь, закрывая дверь. Как-то по-новому смотрит на меня. Его настойчивый взгляд напрягает, если честно. Мы сто лет знакомы, и Вадик никогда не подкатывал.

– Держи, – протягивает мне бумажки, но, когда я тянусь, резко убирает руку в сторону.

– Слушай, может, и для меня так отработаешь? Накину еще пятьсот.

– Пошел ты, – пренебрежительно фыркаю, демонстративно отворачиваясь. Смирнов примирительно берет меня за руку, вкладывая в ладонь доллары.

– Ладно, не сердись. Сразу бы сказала, что вы с ним знакомы. Я все понимаю.

– Серьезно? – скептически смотрю на Вадика, приподняв бровь. Его худое лицо вытягивается еще сильнее.

– Но это было шоу не для слабонервных. Не думал, что ты так можешь. Круто. Реально круто. Ты закроешь тут сама всё? Я пойду.

– Давай, Вадик. Закрою, – махаю на прощание рукой.

Оставаться в пустом клубе мне не в первой. Я чувствую себя здесь, как дома. Принимаю душ, привожу себя в божеский вид, натягиваю джинсы и свитер, любимые кроссовки, кое-где уже изрядно потертые. Волосы заплетаю в простой хвост на затылке.

Странно, но после горячего душа, мне немного полегчало. Отпустило, что ли. Две штуки баксов помогли справится с угрызениями совести. Я утешаю себя мыслью, что больше не увижу возмутителя своего спокойствия, а значит, и переживать не о чем.

Собрав сценические костюмы в спортивную сумку, проверяю все двери и окна, ставлю помещение на сигнализацию и часов в семь утра выхожу, наконец, в весеннее прохладное утро. Это была тяжелая ночь, но она кончилась. Слава Богу. Всё на месте, кроме моей совести.

В этот момент я действительно верила, что история с Солнцевым канет в лету, как только настанет новый день.

Но я ошиблась. У черного входа стоял черный спортивный Ламборджини с откидным верхом. Я бы прошла мимо… Могла бы.

Если бы не огромный букет роз на переднем сиденье. Не меньше ста штук, необъятный просто. Я такие букеты только в кино видела. И мужчин таких, если честно, тоже. У меня внутри все перевернулось, когда я посмотрела на спящее лицо Солнцева, который слишком долго меня ждал и уснул. Можно, конечно, посомневаться, построить из себя фифу или дуру, попытаться набить себе цену…

Он ненормальный просто. Как его не ограбили? Я тихонько подошла к водительскому сиденью, тайком разглядывая точеные скулы и густые ресницы. Когда-то Марк казался мне эталоном мужской красоты, но сейчас его лицо стерлось из моей памяти, стало размытым, далеким, как сон. Слишком долго я ждала его. Слишком долго мечтала о придуманном парне, которому было плевать на меня. Я жила вымышленной ненастоящей жизнью. Отталкивала людей, которые хотели любить меня, которых могла бы полюбить я.

И все-таки мне было грустно отпускать детские мечты, наши с Марком ошибки и полные безумия ночи. Я уже забыла, как это было, но я помню главное – я любила его, моё сердце рвалось из груди, когда он просто проходил мимо, ел, пил, смотрел телевизор, гонял на мотоцикле.

И в череде внезапно обрушившихся на меня воспоминаний момент первой встречи казался особенно важным. Я вошла в дом Красавиных маленькой совсем…. И сразу загремела в больницу. Следующие два года меня возили по врачам, несколько операций на открытом сердце. Я не помню боли или страха. Только мамины слезы и теплые руки. Они святые люди, наши родители. Марка и других детей привели в больницу, когда меня уже перевезли в Тверь. Они по очереди подходили и целовали меня, пытаясь приободрить, но я не реагировала. Все мне казались чужими, кроме… Марка. Он один не поцеловал меня, а сел на стул, внимательно глядя на повязку, перетянувшую мою грудь.

– Скажи-ка, малявка, а шрам останется? – спросил Марк. Я пожала плечами.

– Наверное.

Он улыбнулся, показывая очаровательные ямочки на щеках. Одну ямочку, но зато какую милую.

– Если кто обижать или дразнить будет… Ты мне скажи, я разберусь, – заявил Марк.

– Хорошо, – кивнула я, улыбаясь в ответ. Он взял мою руку, тихонько сжав и сидел рядом, говорил, как с ровесницей. Шутил и смеялся. Мне было легко с ним. Я полюбила его сразу. Беззаветно. На всю жизнь, как мне казалось.

А сейчас я стою, глядя на сексуального красивого мужчину, который почти три часа ждет меня с охрененным букетом роз, почему-то продолжая вспоминать, то, что давно покрылось пылью забвения. И мне грустно….

Я понимаю, что меня ждут перемены, которые перевернут мой мир с ног на голову.

– Дмитрий Евгеньевич, вы заблудились? – прочистив горло спрашиваю я. Он вздрагивает, открывая глаза. Протирает лицо ладонью, сонно моргая.

– Маш, ты долго. Там тебе цветы. Ты извини, если что. Садись, в общем, – нажимает кнопку на панели, и дверца поднимается вверх. Присвистнув в восхищении, я сажусь, двумя руками тяжеленный букет и перекладывая его назад. Дверца закрывается. Мы с Димой смотрим друг на друга, улыбаясь, как два идиота.

– Ко мне? – спрашиваю я.

– Куда скажешь, Маш, – кивает он, резко трогаясь.

Глава 5

«Всё замирало внутри от её смеха, от её голоса, будто он стоял на пороге вертолёта на совсем не учебной высоте и собирался прыгать впервые в жизни с парашютом, без инструктора, без обучения; где учат любить?»

Никки Каллен Арена

Дмитрий

Я уже и забыл, что существуют такие маленькие квартиры. Оказавшись в комнате, которая умещала только ветхий диван, стол, кресло и двустворчатый шкаф, я пожалел, что не увез Красавину к себе. Повсюду коробки. Наверное, переехала не так давно. Оглядев унылую обстановку несколько раз, тяжело вздыхаю, и вымученно улыбаюсь, заметив, что Маша напряженно наблюдает за моей реакцией.

– Не нравится? Домой поедешь? Я не держу, – тут же встает на дыбы. Взрывоопасная девочка. В два шага настигаю ее, беру пальцами одной руки за скулы и целую так, что мы оба начинаем задыхаться.

Она отстраняется первой. Щеки алые, зрачки широкие, губки припухли. Снова целую, лизнув нижнюю языком. Она стонет мне в рот, когда я хватаю ее за попку и прижимаю к своему паху.

– Ты в чистых джинсах. Рядом живешь? – спросила она, снова отстранившись.

– С тех пор, как тебя увидел, всегда беру с собой запасные, – с улыбкой говорю я, расстегиваю пуговицу на ее джинсах. Она шутливо бьет меня по пальцам.

– Врете, Дмитрий Евгеньевич, – хихикает она.

– Умело врать – моя работа, дорогая Мария. И твоя тоже. В будущем.

– Я не хочу быть адвокатом.

– Что делаешь на юрфаке?

– Сплю. Ты же видел.

Она снова смеется, откинув голову. Я зарываюсь ладонями в шелковистые локоны, перебирая их пальцами.

– Ты такая красивая, – шепчу я хрипло, целуя ее шею. Она обнимает меня за плечи, увлекая за собой на ковер. Ее ладони забираются под мою футболку, пока, стоя на коленях я стягиваю с нее джинсы. Я бросаю их в сторону и замираю, глядя на нее. Она гладит мой пресс, приближаясь к ремню на джинсах. Опираясь на одну руку, свободной я отодвигаю в сторону ткань ее белых трусиков, провожу пальцами по влажной промежности, нажимая на чувствительный бугорок. Мария приподнимает бедра навстречу моей руке, пока ее пальцы нервно пытаются справиться с моим ремнем. Она явно неопытна в раздевании мужчины.

– Расслабься, – шепчу я, замечая, как она немного зажимается, когда я начинаю ритмично ласкать ее клитор. При свете дня она не такая смелая. Я помогаю ей. Сам расстегиваю джинсы спуская их вниз, выпуская на волю свою эрекцию. Слишком много прелюдии на сегодня, мне необходимо взять ее, как можно быстрее. И судя по тому, как Маша постанывает и в нетерпении кусает губы, она хочет того же.

Развожу ее ноги, притягивая к себе за упругую попку. Снова сдвигаю в сторону намокшие трусики, потом просто сдираю их с нее напрочь. Ударяю по клитору головкой члена. Она вздрагивает, издавая сдавленные звуки.

– Боже… так хорошо, – выдыхает она, когда я толкаюсь во влажную глубину. И громко вскрикивает, когда я заполняю ее полностью. Сжимаю зубы, чтобы не закричать, настолько это остро, жарко, туго….

– Невероятно просто, – выдыхаю я, со звучным шлепком ударяясь снова между ее раздвинутых ног. – Ох*ть…

– Как не стыдно, вы материтесь, мистер адвокат, – сдавленно смеется она, глядя вниз, туда где соединяются наши тела.

– Ты довела, девочка, – с хриплым стоном выдыхаю я, ощущая каждой веной ее горячий жар. Пальцы находят ее клитор, и она кричит, не сдерживая себя. Я тоже. Феерия, помешательство.

Мы взлетали и падали, ныряли, задыхаясь от восторга, и поднимались на поверхность, опустошенные. На миг, чтобы снова броситься в этот бешеный омут чувств, ощущений, крышесносного эротического дурмана.

Это длится бесконечно. Могло бы длиться…. Если бы не работа. Реальность никто не отменял.

В два часа дня мне звонят из университета, спрашивая, по какой причине меня нет на курсах, которые я должен читать. Разговаривая по телефону, я с тоской смотрю на дверь ванной комнаты, за которой меня ждет голая Мария Красавина. Господи, я взрослый ответственный человек, профессионал с безупречной репутацией. Я никогда в жизни не опаздывал, жил по плану, не совершал глупостей…

Что, вообще, происходит?

Я сползаю с дивана, который так скрипел под нами, что, наверное, все соседи в курсе, чем занималась их соседка полдня. Сегодня же закажу для Марии новую кровать. А прямо сейчас мне нужно воспользоваться ванной комнатой. Я уже там сегодня был, и понимаю, что вдвоем там можно поместиться, только прилипнув друг к другу. Да, я не против…прилипнуть.

Мария

Я слышала, как звонил телефон Солнцева. Как раз настраивала душ, когда раздалась резкая мелодия его звонка. Я не закрыла дверь, и не торопилась выходить. На меня напало странное ощущение нереальности: что я выйду из ванной комнаты, и все окажется сном. Пустая квартира, заваленная неразобранными вещами. После пережитого физического и эмоционального всплеска, я ощущала себя совсем иначе. Даже отражение в зеркале изменилось. Мне не хотелось думать, искать названия и оправдания случившемуся, анализировать, сомневаться. Я хотела одного – прожить этот день так, как хочу. Я была счастлива, да… Может быть, я легкомысленная, но мне было удивительно хорошо с мужчиной, которого я едва знала, но успевшего пробудить все мои спящие чувства и желания.

Но самое опасное заключалось в том, что я не хотела, чтобы волшебство кончалось. Не хотела быть случайной и очередной, попавшейся под руку.

– Привет. Помочь? – сначала по моей спине прошелся ветерок, когда открылась дверь в ванную, потом уже я услышала его низкий чувственный голос, от которого все мое тело покрылось мурашками. Все мое размягченное удовольствием, уставшее, но такое легкое, обольстительное и невероятно сексуальное тело. Нескромно? Это не я, это он мне сказал.

Его горячие пальцы ложатся на мою талию, когда он забирается в крошечную кабинку, поворачивая меня к себе лицом. На наши лица льются струи воды, и, когда он целует меня, я слегка захлебываюсь, потому что вода попадает в нос. Дима смеется, толкая меня на стену, спасая от утопления… Мы хохочем и снова целуемся. Мои руки гладят его сильные плечи, мускулистые, надежные. Он скользит ладонями по моим бедрам, груди, плечам. Мой взгляд опускается вниз, исследуя его пресс. Не как с обложки, но рельеф однозначно ощущается. Мне нравится в нем все. Он красивый, умный, сексуальный. Я снова хочу его. В который раз за сегодня? Солнцев сочтет меня оголодавшей, но ведь так и есть. И его не нужно просить. Он знает. Каким-то невероятным чутьем чувствует, что я хочу, как и когда. Его пальцы, задевая клитор, проникают в мое лоно, снова и снова, и я тихо стону, закрывая глаза, полностью отдаваясь ощущениям.

– Тебе звонили. Нужно уходить? – спрашиваю я, когда он закидывает мою ногу на свое бедро, убирая пальцы, и я чувствую его полностью готовый член у самого входа. Я толкаюсь на встречу, не в силах ждать. Мне нужно это удовольствие. Мы оба знаем, что сейчас он никуда не уйдет. Он во мне… уже почти…

– Я хочу… – хнычу я, пытаясь получить желаемое, потираясь клитором о твердый, горячий член. Он обхватывает мои скулы, целуя в губы, лаская их языком и посасывая. Дразнится. Распластав меня по стене, он неожиданно одним толчком полностью заполняет меня до самого упора, мы оба стонем от изысканного и мощного наслаждения, обрушивающегося на нас вместе с горячими струями.

– Невероятно… – бормочу я. Снова и снова, пока очередной оргазм не лишает меня последних сил. Но мой супермужчина держит меня. Он сильный. Он не даст мне упасть.

Я так думала… я верила в это. Я не учла другое. Даже самого сильного мужчину может сломать женщина, если он любит ее, по-настоящему любит.

Я не слышу и не вижу, как Дима уходит. Я сплю, завернувшись в одеяло, совершенно измученная сумасшедшей ночью и не менее сумасшедшим днем. Нужно закрыть за ним дверь, поставить цветы в вазу. Мы их так и бросили в прихожей. Но я ничего этого не делаю. Каждая клеточка моего тела молит о покое и отдыхе. Никаких сновидений. Я мгновенно отключаюсь.

Когда я открываю глаза, уже темно. Нащупываю на комоде телефон, чтобы посмотреть на время. Три часа ночи. Я проспала шесть часов. Чувствую, что мне еще нужно столько же. Включаю ночник, и сразу вижу свои божественные розы в ведре, возле стены. Не забыть бы завтра сделать с ними селфи и выложить, чтобы девчонки обзавидовались. Дмитрий Евгеньевич обо всем позаботился. И ключи тут же на комоде и визитка с его телефоном… Хмм. Серьезно? Он думает, что я из тех, кто звонит первой?

Встаю, чтобы сходить в туалет… Лучше бы лежала. Чувствую мышцы там, где их и в принципе быть не должно. Ломит все тело, словно меня били сутки, а не доставляли искушенное удовольствие. Хотя, чему удивляться… Это практически первый раз после длительного перервыва.

И я не думаю о Марке.

Конечно, я не думаю о нем.

Глава 6

Дмитрий

Прошло три дня. Три бесконечных дня, по двадцать четыре часа в каждом, и каждый этот час, нет, даже минуту я хотя бы раз, но вспоминал о Красавиной. Она не выходила из моей головы, и это пугало. Даже во сне, даже на парах, когда на меня, открыв рот, смотрели сотни студентов, записывая каждое мое слово.

Я выпал из графика, из плана. Я даже есть перестал, спать…

А эта маленькая сучка так и не позвонила. Хотя я вроде, как мужчина, сам должен… Но что-то мешает, не дает сделать первый шаг. Я хочу остыть, но не могу. Еще больше разгораюсь. Уф. Кавардак в мыслях, в жизни, бардак в квартире, которую снимаю. Я столько раз в суде хладнокровно сражал оппонентов, действуя порой грязно, бесстрашно и уверенно, всегда точно просчитывая шансы на успех. Я в принципе безжалостный человек, повидавший немало, я не кристально чист. И не идеален, но башню мне так сильно не срывало ни разу. Какая-то девчонка, танцовщица, нищая студентка, без образования и выдающихся способностей. Только мордашка, волосы и попка, до которой я еще не добрался. А еще грудь и глаза, и губы… и смех, от которого все внутри переворачивается и замирает.

Ведьма!

И три дня уже прогуливает. Неужели из-за меня? Не хочет видеть? Ей не понравилось? У нее кто-то есть?

Хотя нет никого. Я все уже про нее выяснил. Целое расследование провел. С моими-то связями. Единственное темное пятно – ночные танцы в клубе, ну и то не стриптиз. Я надеюсь, почти уверен, что с другим бы она не позволила то, что позволила мне в вип-комнате. Да, и потом…. Ух! Жарко становится, стоит вспомнить. Мне сказали, что она, вообще, приват не танцует. Просто совпало. Нужны были деньги на съемную квартиру. Я много предложил. Она не устояла.

Черт, я понимаю, как это выглядит… но продолжаю искать ей оправдания.

Ничего не могу с собой поделать. Несмотря на то, что со стороны поведение Красавиной выглядит легкомысленным, а она сама доступной особой, я чувствую, что на самом деле все не так, как кажется. Мы оба попали в какой-то портал, где нас притянуло друг другу, да так, что не оторвать. Подобное случается в кино, но, чтобы в жизни….

Последняя лекция на сегодня. Смотрю на часы и захожу в аудиторию за минуту до начала занятий. Сотня человек студентов, не меньше. Обвожу взглядом ряды, выводя тему на интерактивную доску.

И тут меня прошибает, я застываю, когда встречаю дерзкий взгляд синих глаз. Явилась! В пятом ряду. Думает, что я не замечу? Спряталась? Даже пальцы дрожать начинают, спина под рубашкой покрывается потом. Пора начинать занятие, но я понимаю, что не смогу читать лекцию в таком взвинченном состоянии. Снова обвожу студентов суровым взглядом, засовывая руки в карманы брюк и становясь за трибуну. Поправляю микрофон.

– Добрый день, уважаемые будущие блистательные юристы, адвокаты и судьи. Я начну через минуту, сразу после того, как одна студентка, которая уже однажды выразила свое нежелание и неуважение ко мне и предмету, покинет аудиторию. Надеюсь, она меня услышала.

Я смотрю ей прямо в глаза, понимая, что поступаю жестоко и некрасиво. Но это единственный выход, чтобы не сбежать самому. Потом я извинюсь и все объясню. Потом.

Маша вспыхивает, потом бледнеет, собирая учебники и резко вставая. Ее глаза, когда она проходит мимо трибуны к выходу, полны обиды и гнева. А я не могу отвести взгляда от ее стройных ног и бедер, обтянутых джинсовой юбкой. Мой член изнывает по ней. Все эти три дня изнывал. Черт, я чувствую, как пот струится по спине, но и это не самое страшное…. Если сравнивать с тем, что происходит с нижней частью моего тела.

– Не больно-то и хотелось, мистер Задница, – тихо бросила она, но те, кто сидел впереди услышали и захихикали.

– Тишина в аудитории, – строго произношу я, поднимая руку. – Кто-то хочет поддержать Марию и последовать за ней? – обращаюсь к залу, который сразу же умолкает.

Дверь за ней закрывается, и я облегченно выдыхаю, переводя дыхание.

Два часа пролетают незаметно, я читаю лекцию на автомате, мысленно находясь далеко от аудитории. После пары студенты заваливают меня вопросами, как всегда обступив со всех сторон. Особенное рвение проявляют студентки. Сегодня мне хочется быть еще более милым, чем обычно. Я никогда не позволяю себе флирт на работе. Поэтому в моем понимании: «милый» – это вежливый. Через полчаса я устаю быть «милым» и покидаю аудиторию, прихватив кожаную папку с планшетом и собственной книгой по гражданскому праву, которую я написал пару лет назад.

Я иду по коридору, глядя на наручные часы и прикидывая за сколько времени смогу добраться до дома, чтобы переодеться, принять душ и поехать к маленькой возмутительнице моего спокойствия, когда вдруг замечаю Красавину возле окна. Она смотрит перед собой, кусая губу, и выглядит невероятно несчастной, потерянной. Трогательной. Я чувствую себя последним подонком, потому что я виноват в том, что она расстроена. Оглядываюсь по сторонам, отмечая, что кроме нас двоих в коридоре никого нет. Время уже позднее, основные предметы закончились. Действую на чистом адреналине, повинуясь эмоциям, наплевав на последствия. Не давая ей опомниться, хватаю за руку и затаскиваю в первую попавшуюся аудиторию, защелкиваю за собой дверь. Она роняет на пол сумку с книгами, глядя на меня огромными, блестящими от непролитых слез, глазами. Я пожираю ее взглядом с головы до ног. Мне кажется, что мы не виделись сто лет, а не три бесконечных дня. Она выглядит совсем девчонкой, и в тоже время женщиной, сексуальной и страстной. Джинсовая юбка, блузка с перламутровыми пуговками, распущенные по плечам белокурые волосы, подкрученные на концах, бежевые туфельки на каблуках, накрашенные реснички. Она принарядилась. Для меня. Черт, я уверен, что для меня.

– Извини, Маш… – произношу я, делая шаг вперед. Она отрицательно качает головой, предупреждающе выставляя руку.

– Ты унизил меня. Перед всеми. Теперь половина универа считает меня дурой. Тебя это позабавило? – ее голос срывается от гнева, грудь вздымается под тонкой тканью блузки. Мне кажется, я вижу очертания ее сосков. Пялюсь, как последний извращенец, и не могу ничего с собой поделать.

– Нет. Не позабавило. Я не мог читать лекцию, пока ты была в зале, – искренне ответил я, снова делая шаг вперед.

– Пошел ты, – яростно бросает она, обхватывая себя руками. – Пошел ты, Дмитрий Евгеньевич.

– Тебе нужно следить за языком, девочка, если не хочешь нарваться на неприятности, – холодно отвечаю я. Никто и никогда еще так со мной не говорил. – Я тебе не пацан с соседней улицы. Усекла? – я уже не на шутку завелся, но ей хоть бы хны. Она упирается спиной в парту, когда я настигаю ее. Отступать некуда. Маша не демонстрирует ни капли испуга.

– Отвали от меня, урод! – рычит она, когда я беру ее за талию и сажаю на парту. – Мне насрать, кто ты такой! Мне, вообще, до лампочки на тебя! Тоже мне птица важная. – Красавина смеется мне в лицо, совсем потеряв инстинкт самосохранения. Я делаю единственное, что может ее заткнуть. Целую этот глупый рот, который болтает всякую чушь. По заднице бы всыпать, но это успеется. Не видала отцовского ремня, так я ей охотно организую. Она шипит и рычит, и пытается меня укусить до тех пор, пока моя рука не забирается в ее трусики. Чтобы не говорил ее язык, тело рассказывает правду. Слова бессмысленны, и мы оба замолкаем, опьяненные желанием и близостью наших тел. Она сдается моим губам, выгибаясь и шире раздвигая ноги.

– «Отвали» и «урод» значит? – хрипло спрашиваю я, лаская ее сквозь ткань трусиков. Расстегиваю блузку, жадно сминая ладонями грудь.

– Что это? – спрашиваю я, показывая на тонкий белый шрам на правой груди. В прошлый раз я не заметил его.

– Не твое дело, – снова огрызается она.

Ну что за характер?

– А я думаю, что мое, – улыбаюсь я, как пьяный, лаская соски большими пальцами рук. – Все мое.

– Ща, размечтался, – фыркает Красавина. Я тяжело вздыхаю, резко задирая ее юбку до талии, и опускаясь на колени разрываю на ней колготки, отодвигая в сторону полоску стрингов и прижимаюсь губами к ее мокрой промежности, лаская языком пульсирующий бугорок.

– Ты ненормальный, псих. Ты совсем… ааах, черт бы тебя побрал.

Ввожу в нее пальцы, слушая ее жалобные стоны, и чувствуя насколько она уже готова к взрослым играм. Тянусь к брюкам, расстегивая ширинку. Поднимаясь, резко тяну ее за бедра на себя, вбиваясь до упора.

– Пошел я, значит? – сквозь сжатые от напряжения зубы спрашиваю я, зажимая ладонью Маше рот и трахая ее в бешеном ритме. Ее ногти царапают мои предплечья через рубашку. Парта ходит ходуном… Но нам плевать. Она кричит мне в руку, выгибаясь и кончая первой. Господи, это край. Ее мышцы сжимают меня почти до боли, содрогаясь в бесконечном оргазме. И когда я дохожу до грани, то абсолютно ни о чем не думая, кроме собственного удовольствия, кончаю прямо в нее.

– Смотрю, тебя заводит секс в общественных местах, мистер прилежный адвокат, – произносит Маша, снова научившись дышать и приподнимаясь.

– Меня ты заводишь. Неважно где. Не могу удержаться, – нежно произношу я, целуя ее в губы. – Мне никогда и ни с кем так хорошо не было. Это правда.

Она недоверчиво смотрит на меня и молчит.

– Вообще-то, я наделся, что ты скажешь в ответ нечто подобное.

– Мне очень хорошо с тобой. Мы же о сексе говорим, да? – осторожно уточняет Маша. Я выхожу из нее, нехотя разрывая контакт наших тел.

– Черт… – ворчит она, сдвигая ноги. – Я вся в сперме. Ты не мог презерватив надеть? Что за безответственность, вообще?

Поднимая голову кверху, я смеюсь до колик в животе. Она неподражаема.

– Я тебя обожаю, девочка.

– Ты выгнал меня с лекции, опозорил, а потом еще и поимел прямо в аудитории, причем без защиты. Как-то странно ты проявляешь свои чувства, – ругается маленькая бестия. – Дай мне сумку.

– Учить уроки собралась? – не смог удержаться от иронии. Надеваю боксеры, следом брюки, игнорируя просьбу девушки.

– Там влажные салфетки и запасные колготки. Не так же я пойду … вся, блин… – бросает на меня еще один гневный взгляд.

– Держи, бунтарка, – подаю ее сумку с легкой улыбкой.

Мы оба приводим себя в порядок. Маша при этом все время ворчит, обвиняя меня в самых разных преступлениях против ее чести и морального облика. Я пропускаю мимо ушей ее упреки и попытки вывести меня на эмоции. Еще одного раунда парта не вынесет.

– Пошли поедим где-нибудь? – предлагаю я, когда мы выходим на улицу. Она скептически смотрит на меня из-под длинных ресниц. Снова чем-то не довольна.

– Ага, а потом ты меня напоишь и снова воспользуешься моей девичьей доверчивостью.

Мы стоим у моей машины. Из окон декана нас прекрасно видно, иначе бы я заткнул ее рот губами. Я тяжело выдыхаю и, протягивая руку, убираю ей за ухо длинный светлый локон.

– Я не считаю, что ты доверчивая, или, что тобой легко воспользоваться. Ты спишь со мной, потому что тебе это нравится. А злишься на меня, потому что я вижу тебя насквозь. Ты хочешь, я хочу, к чему эти детские истерики? Я уеду через неделю. Мы можем наслаждаться оставшимся временем, а можем, разругаться и разойтись прямо здесь и сейчас. Ты этого хочешь?

Маша отрицательно качает головой, но смотрит на меня так, словно я только что разбил ей сердце. Что я не так сказал?

– В ресторан? – спрашиваю я. – Хочешь в кафе, в клуб или ко мне и закажем еду на дом. Смотри сама. – пожимаю плечами, озвучив ей весь перечень.

– Я не могу, – она отводит взгляд. Я раздраженно беру ее за подбородок, поворачивая к себе.

– Мы же договорились, – устало произношу я.

– У меня занятия. Точнее не у меня. Я веду уроки по хореографии в балетной школе. Ты можешь поехать домой или со мной и подождать меня там, – она неуверенно теребит ремешок сумки. Не сдерживаясь, я наклоняюсь и целую ее в лоб, обнимая за плечи. Мне кажется, что сейчас ей это нужно.

– Хорошо. Поехали, – киваю с облегчением. Открываю для нее дверцу, помогая сесть.

В зеркальном классе для занятий хореографией, я занимаю место на узком диванчике вдоль стены вместе с родителями учениц. Не понимаю, как я оказался здесь, и периодами ощущение собственного идиотизма накрывает меня с головой. Но, как только переодевшаяся в спортивный купальник и лосины Маша Красавина начинает занятие, я прекращаю думать о чем-либо, кроме нее. Я не знаю почему ее не взяли в Московскую студию танцев, ведь она невероятно талантлива. Каждое движение, жест – совершенны, выверены. А когда она встает на носочки в своих белых пуантах, отклоняя в сторону руку или изгибаясь, так что мне становится страшно, но при этом маленькие ученицы легко вторят за ее движениями – я даже забываю, как дышать. Я околдован. И внезапно понимаю, кого она мне напоминает… Балерину, танцующую балерину из сказки про стойкого оловянного солдатика. Или это была другая сказка. Неважно. Я легко могу представить ее на сцене, и не в кожаных трусах с вульгарным макияжем, а такой… похожей на мечту, на сон. Лебедь. Она похожа…. У меня щемит сердце и сбивается дыхание. Не думал, что являюсь таким ярым фанатом балета. Только не в балете дело. В ней. Ее улыбке, которой Маша одаривает своих девочек в промежутках между упражнениями, раздавая советы, помогая удержать тот или иной элемент. Так нежно, мягко, ее глаза светятся от любви к детям, и я понимаю, что она станет отличной матерью, которая отдаст детям все свое сердце.

Я бы хотел… увидеть это. Быть частью этого. Господи, как я могу мечтать о подобном, зная ее меньше недели?

Мне вдруг становится душно. Извинившись, спешно покидаю зал для репетиций и выхожу на улицу. Мне до ломоты захотелось закурить. Я не готов к подобному повороту. Не готов. Любовь не входит в мои планы. И девушка эта мне совсем не походит. Я прыгаю в свой «Ламборджини» и уезжаю.

До ларька с цветами. Покупаю самый большой букет и возвращаюсь.

Мария

Следующие три дня мы практически не расстаемся. Они выпадают на выходные, которые мы проводим в его квартире, занимаясь единственным занятием, которое нам пришлось по вкусу. Конечно, условия совсем другие, более роскошные. Огромная кровать, которую мы сломали в первый же день, огромная ванная комната с джакузи и просторной душевой кабинкой, огромная кухня с … широким столом, на котором удобнее, чем на парте, с огромной гостиной и двумя спальнями.

Дима меня совершенно избаловал, делая все возможное, чтобы я чувствовала себя комфортно. Разве, что с ложечки не кормил, хотя, кажется, и это тоже он делал. Вечерами мы выползали на прогулку, чтобы дойти до ближайшего кафе, поесть и выпить вина. Дома он тоже готовил, причем виртуозно, а я бездельничала. Точнее, доставляла ему радость, но другим способом. Это были безумные, страстные и беспечные дни. Я отключила телефон, и меня, наверное, потеряла вся моя многочисленная семья. Я не хотела слышать голоса из внешнего мира, которые заставили бы меня взглянуть на происходящее без розовых очков. Хотя… никаких очков я не носила. Просто отпустила ситуацию. Когда у машины, после секса в аудитории, Солнцев заявил мне, что у него осталась всего неделя на то, чтобы поразвлечься со мной, я поняла, чего хочет от меня этот мужчина и не питала никаких иллюзий. Если ему нравится использовать мое тело, то почему я не могу делать то же самое? Когда еще мне выпадет случай заполучить такого любовника? Цинично, но зато я не вру самой себе. Мы не говорим о чувствах, планах, не рассказываем друг другу долгие истории о прошлом и настоящем. Я даже не знаю, живы ли его родители, есть ли у него семья или девушка. Зачем? Если я узнаю больше, то….

– О чем задумалась, хулиганка? – обращается ко мне хозяин моего тела, как я в шутку называю его, подразнивая перед тем, как перейти к решительным действиям. Но он любит меня мучить, изощренно, со вкусом, губами, пальцами, языком и прочими другими атрибутами, он доводит меня до самых разных, но немыслимо-прекрасных высот удовольствия.

Сейчас мы просто лежим, уже не раз… В общем, я уставшая дремлю, а он, положив подбородок на мой живот, неожиданно решил поболтать. На самом деле, когда Дима задал свой вопрос, я считала дни. Сколько осталось. Он уезжает в среду вечером. Сегодня воскресение. Фактически два дня. Всего два…

– Пойдем завтра на свидание? Часов в восемь? – спрашивает он, потираясь щекой о мой живот. Я запускаю пальцы в его темную шевелюру. Мне нравится, когда он лохматый, немного небритый…

– А сегодня мы были не на свидании? – отзываюсь я, потягиваясь всем телом. Мне так хорошо, что страшно.

– Обычное среднее кафе.

– В Твери другого нет.

– Можем поехать в Москву. Всего-то два часа. Если на машине, то меньше.

– По дому соскучился? Тесно тебе здесь? – спрашиваю я, перебирая жесткие пряди. Он почти мурлычет, потираясь о мою руку.

– Да, на оба вопроса. У вас милый городок, но тут тоска смертная. Я бы хотел сводить тебя в роскошные рестораны, клубы и театры. Мы пошли бы на балет! – приподнимая голову, он широко и плутовато улыбается. У него красивые глаза, такие чистые, серебристые, живые. Они передают так много эмоций. Когда мы занимаемся любовью, я просто теряюсь в том потоке страсти и неутолимой жажде, которые вижу в них.

– А что сказала бы твоя девушка? – вопрос вырывается сам собой. Честное слово. Он и прозвучал, как шутка. Я не пыталась его подловить или уличить в чем-то.

– Она не узнает, – отвечает он быстро, тоже не успев вникнуть в суть вопроса. Мы оба замираем, глядя друг на друга. Дима кажется испуганным и растерянным. И я чувствую…. Отрицание и негодование поднимаются из глубин подсознания. Я хочу…я хочу, чтобы он слез с меня!

– Значит, девушка существует? – холодно спрашиваю я, отталкивая его.

– Маш, мы же договорились….

– О чем? Что ты неделю трахаешь меня, а потом валишь в свою Москву? Так можешь ускориться! Ты про бабу свою мог раньше сказать? Ты понимаешь, что это грязно и унизительно?

– Что за бред! – он хмурится, с недоумением глядя на меня, но уже встаю с кровати, заворачиваясь в простыню.

– Я ухожу. И не хочу тебя видеть, – заявляю я, направляясь в душ.

– Да, пожалуйста! Давай, вали, – раздраженно бросает мне в спину Солнцев. Еще, сволочь, и подушку мне вслед кидает.

Через пять минут он уже ломится в дверь ванной комнаты, умоляя меня выйти.

– Маш, давай поговорим, как взрослые люди. Ты ведешь себя неразумно. Открой дверь, – вкрадчивым мягким голосом умасливает меня этот Чеширский кот. Хренушки. Знаю я, как и каким местом он разговаривать собрался.

– Дима, лучше не усложняй, – говорю через дверь. – Будет только хуже. Пожалуйста. Я должна пойти домой и все обдумать. Отойди от двери и дай мне уйти.

– Маша, ну, ты как маленькая! Ты же меня ни о чем не спрашивала, – непреклонно заявляет Солнцев, ударяя ладонью по двери. Я нервно вздрагиваю, чувствуя себя полной дурой. Он прав, но мне не хочется слушать его доводы, объяснения и оправдания. Мне это не нужно. У него есть девушка, и он к ней вернется через три дня. Что еще я должна знать? Мне достаточно.

– Я остыну, и мы поговорим завтра, – обещаю я, решив пойти на осознанную ложь. – Давай по-хорошему?

– Да, что на тебя нашло?! – он уже кричит. Я молчу. – Маш, ну не глупи, – гораздо мягче, почти с мольбой. Я кусаю губы. Мне хочется притвориться, что я ничего не слышала, и для меня наличие девушки не имеет значения, что это я его использую, но это не так. Я не хочу быть разовой шлюхой, но именно ее он делает из меня. Не нужно было позволять…. Как дура, в омут с головой. Опять на те же грабли.

– Я все сказала, Дим, – тихо отвечаю, обхватывая плечи дрожащими ледяными пальцами.

– Ладно. Я отхожу, но завтра я приеду, и мы поговорим, – сдается Солнцев. Неужели я его «сделала»?

– Да. Завтра.

– Ты просто устала. Отдохнешь, выспишься. Я тебя отвезу.

– Нет, вызови мне такси. И, пожалуйста, я не хочу, чтобы ты смотрел, как одеваюсь. Можешь выйти на кухню?

– Я вообще-то у себя дома, – после небольшой заминки напоминает Дима. – Но я дам тебе собраться. – великодушно уступает он.

Последнюю фразу Солнцев говорит, удаляясь по направлению к кухне. Выдохнув, я приоткрываю дверь, выглядываю, чтобы убедится, что угрозы нет, и босиком бегу в спальню, чтобы собрать свою разбросанную одежду и хоть немного привести себя в порядок. Солнцев держит слово и терпеливо ждет, пока я соберусь.

– Такси прибыло, – громко сообщает он.

– Отлично, – отзываюсь я, выхожу в прихожую, одновременно с Солнцевым. Пока я надеваю кожаную куртку и туфли на шпильке, он стоит в двух шагах, сверля меня напряженным взглядом. Сумка висит на вешалке, прямо за его спиной. Выпрямляясь, я киваю, жестом показывая, что мне нужно. Он не спешит вернуть мою дешевенькую пародию на Прадо. Наши взгляды встречаются, и я с ужасом понимаю, что влюбилась в этого самодовольного ублюдка. И дело не только в крутом сексе. Он мне действительно нравится. Несмотря на внешнюю браваду и заносчивость, я чувствую, что Дмитрий Солнцев – неплохой человек, несомненно, неглупый и какой-то цельный. У него нет хаоса в голове, как у меня. С ним я бы не упала в пропасть, а наоборот…. Могла бы стать лучше, если бы мы встретились иначе, если бы я была хоть немного его достойна.

– Маш, я же не женат. Я не делал предложение. Но даже не это важно…– негромко начинает он, взывая во мне новую волну бессмысленной ярости.

– А что важно, Дмитрий Евгеньевич? Вам было бы неважно, если бы у меня на заднем фоне маячил молодой человек? – мгновенно вспыхиваю я.

– Но его нет, – он пожимает плечами, обтянутыми черной трикотажной футболкой. Дома Солнцев одевается максимально просто и удобно. Мне, черт побери, нравится видеть его растрёпанным в вытянутой футболке и хлопковых штанах. Такой Дима мне понятен и близок. Но завтра он снова наденет свой костюм, дежурную улыбку и непроницаемое выражение лица, а я останусь той же глупой наивной дурочкой, что и сейчас.

– А если бы был? Тебе бы понравилось, что я сплю с кем-то еще?

– Ее здесь нет, Маша. Я ни с кем, кроме тебя, не сплю, – раздраженно отвечает Солнцев. – А ты ведешь себя, как ребенок, а не девушка, которая знает, чего хочет. Выходит, я ошибся в тебе?

– Выходит, что так, – киваю я, глотая обиду. – Дай мне сумку.

– Маша, я действительно не понимаю….

– Дай сумку, я сказала! – срываюсь на крик. Дима буквально швыряет в меня мою псевдо «Прадо». В глазах едва контролируемая ярость.

– Идиотка! – рычит он, ударяя кулаком по косяку. Я выбегаю в подъезд, и дверь за мной с грохотом захлопывается. Возможно, он даже ее пнул.

Вот, черт, и легкий романчик на неделю.

Уже в такси даю волю чувствам… но заплакать не выходит, я просто закусываю до крови губы. Я сама не понимаю, почему меня так задели слова Димы о существовании подружки. Должна же была догадаться, что такой парень не может быть один, но я как-то представляла его в своего рода «свободных» отношениях со многими девушками. Мне было бы легче осознавать, что он бабник, и у нас с ним легкий короткий роман без последствий. Однако осознание того, что где-то есть женщина, которая считает его своим любимым мужчиной, возможно планирует свадьбу, детей и прочие совместные проекты…. Мысль о том, что он вернется к ней, будет делить с ней дни и ночи… Это невыносимо. Нечестно. Обидно. Я всегда была каким-то третьим сортом, и, хотя родители не говорили этого вслух и любили меня, не меньше, чем остальных… они были разочарованы. И не только история с Марком сбила меня с нужного курса. И не ранние взрослые отношения, в которые я прыгнула без оглядки. Я чувствовала свою вину за случившееся. Я подвела родителей, я подвела Марка. Из-за меня он уехал, из-за меня потерял связь с самыми родными людьми. Притом, что Марк ясно выразился, что для него наши отношения ничего не значили. И вот к чему привела моя глупость и доверчивость.

Наверное, я не хочу повторения. И, может быть, уже слишком поздно.

Очередной парень, который мне до чертиков нравится, уезжает в Москву, чтобы быть там с другой. Любимой, постоянной…. Достойной.

И этот факт никак не способствует поднятию самооценки и очень дерьмово выглядит. Лучше я остановлюсь сейчас, чем утону по самые уши.

Марк

Лос-Анджелес.

– Почему ты раздумываешь? Глупо отказываться от такого предложения, – Карла Грин откидывает за спину густые блестящие темные волосы, замирая в эффектной соблазнительной позе. Ей похер, что у бассейна, кроме нас еще человек тридцать, которые глазеют на нее. Она все никак не научится перестать «работать» на камеру. Не то, чтобы меня это бесит, нет… Выглядит она горячо, выпятив грудь, на которой едва держится желтое бикини. Просто иногда мне кажется, что я сплю с куклой. Красивой, неглупой, идеальной куклой. Карла неплохо играет, и я, чёрт возьми, не всегда уверен, что ее вопли в моменты близости не очередной актерский трюк.

Я молчу, разглядывая ее точеную фигурку. У нее великолепная полная грудь, что является большой редкостью для модели. И именно грудь, я думаю, стала ее козырем в достижении бешенного успеха, как и фантастически-красивое лицо, разумеется. Помню, первые месяцы, когда наши отношения перестали быть бешеным сексом на одну ночь, и стали более-менее, постоянными, я не мог от нее оторваться. Даже пару раз забил на съемки. Ох, и санкции мне накрутили. Но она того стоит. Я и сейчас ее хочу, но без прежней одержимости. Мне просто хорошо, комфортно, и престижно. Не многие парни из моей профессии могут похвастаться подружкой, которая не слезает с обложек журналов. Полмира мужиков мечтают ее трахнуть, а она дает только мне. Ну, я надеюсь, что только мне.

– Марк, я не понимаю, над чем тут можно думать, – капризно надув губки, Карла встает с шезлонга и направляется ко мне кошачьей походкой. Я вижу, как взгляды всех постояльцев отеля, вне зависимости от пола, прилипают к ее подтянутой заднице и длинным ножкам с красивым рельефом. Я продолжаю пить свое пиво, равнодушно глядя на нее сквозь темные линзы солнечных очков. – Что тебя смущает? Мне впервые предложили роль в одной картине с тобой.

– Не со мной, – небрежно уточнил я, сделав еще один глоток холодного освежающего напитка. У меня выходной. А в эти редкие дни свободы я позволяю себе все, включая пиво, вредную еду и посторонних женщин. – А с Джимми, от которого меня уже воротит. У меня есть предложение от Дилана Родригеса, гонорар меньше, но и работа непыльная и ехать никуда не надо.

– Марк, а как же я? Мне надоели эти мимолетные встречи с быстрым перепихом в гостиницах.

– Быстрым? – приподняв очки, я выразительно смотрю в наглые лживые глаза насыщенного цвета морской волны. Она смущается, что случается с ней крайне редко.

– Марк, я о другом толкую, – она приседает на край моего лежака, закинув ногу на ногу. Я даже не двинулся, – Тебе не придется менять команду. Проверенные люди. Режиссер тебя обожает. Съемки продолжительные – почти два года. Никуда не нужно бегать. Квартиру предоставят. Сценарий тянет на блокбастер. Это шанс, Марк. Для меня. Для тебя. Для нас. – наклонившись, она проводит пальцами по моей небритой щеке. – Я хочу, чтобы ты был со мной.

– Ты хочешь меня контролировать, – усмехаюсь я, хватая ее за запястья и усаживая на себя верхом. Думал, что после изнурительной ночи, которую мы провели вместе, у меня уже ничего так быстро не заработает. Ошибся. Близость сексуального и соблазнительного женского тела действует на меня безотказно. – Карла, я не стану комнатной собачкой. Если я соглашусь, то это будут отдельные квартиры.

– Почему? – в ее глазах мелькает обида. – Ты хочешь, чтобы я не знала, что ты водишь к себе разных шлюх? Чего тебе не хватает?

– А тебе? Зачем нам жить вместе? – сдержанно спрашиваю я. – Мы же устанем друг от друга. Даже секс наскучит. Не сразу, но это случится.

– Судя по тому, что я чувствую под собой, это случится не скоро, – Карла чувственно улыбается, прогибаясь в спине. Развратница. Отставляю бутылку на столик и кладу ладони на ее бедра, прижимая чуть ближе. Ее взгляд пьянеет, и черт, нам срочно нужно в номер, пока я не трахнул ее на глазах у десятка разгорячённых зрелищем постояльцев и гостей отеля. Ее пальцы скользят по моим татуировкам, любовно очерчивая контуры. И на ней так чертовски мало одежды…. – Но, если дело только в твоей боязни взрослых отношений, я согласна на отдельные квартиры.

– Мне не нравится Европа, – поглаживая стройные бедра, бормочу я.

– Не видала города, красивее Рима…. Не так далеко от твоей Родины. Могли бы поехать и познакомится с твоими родителями.

Я раздраженно хлопаю ее по заднице.

– Нет. Я просил не поднимать тему моей семьи.

– Но тебе придется однажды с ними встретиться. Не понимаю, что должно случиться, чтобы вот так кардинально отрезать…

– Карла! – рычу я, сталкивая ее. И мы оба поднимаемся на ноги. Она примирительно кладет руки на мои плечи, прижимаясь всем телом, но запал уже прошел.

– Больше ни слова. Обещаю, – клянется она. В сто первый раз. – Так мы едем в Италию?

– Я завтра еще раз все обговорю с Мейном.

– Он позвал тебя на личную встречу? – изумилась Карла. Я равнодушно пожимаю плечами.

– А что в этом такого?

– Я встречалась всегда только с агентами. Он даже на пробах ко мне не подошел. Слова не сказал.

– Мы с ним сто лет работаем вместе.

– Возьмешь меня с собой? – взмолилась Карла. Я раздраженно закатываю глаза. Что может быть хуже навязчивой бабы?

– Мейн просил меня явиться без сопровождения, – соврал я, и как оказалось не зря.

Этим же вечером я еду на виллу Роберта Мейна, оставив недовольную Карлу в отеле. Не думаю, что она будет сильно скучать, если честно. Карла Грин и скука – понятия несовместимые.

Мейн, как человек обеспеченный, знаменитый, безусловно талантливый, любит жить на широкую ногу. Стоит ли описывать тот комплекс домов, помещений для гостей, дополнительных бытовых сооружений и развлекательных площадок на самом берегу океана, которые я скромно назвал виллой? Шикарно, порой пошло, но не мне было судить человека, который каждый доллар заработал своим колоссальным трудом. Я восхищаюсь Робертом, и не потому что он снимает оскароносные фильмы. Мейн – появился из неоткуда, начал с игры в массовке и залез на самую вершину голливудских холмов. И, поминая о своем нелегком пути, он предпочитает самородков отпрыском актерских семей и чьих-то протеже, но иногда и ему приходиться идти на уступки. Это современный мир, где все покупается, даже принципы. Как ни грустно, но так и есть.

Я не одет в лучшее и брендовое, не облит туалетной водой. Моим кроссам, наверное, года полтора. Никакой тебе стильной прически. Короткий ежик волос, и выбритые на висках полоски, затылок почти до середины сбрит и от спины по шее вверх ползут татуировки. На висках, кстати, тоже есть. Наверно, родители пришли бы в ужас, увидев меня таким. В безбожно драных джинсах, майке, которая демонстрирует все художества на теле, пирсинг в ноздре. В языке был, но я снял. Вырос из этого. Хотя девчонкам нравилось. Им, вообще, нравятся экстремалы. Могу сказать, что обычно на съемочной площадке у меня поклонниц в разы больше, чем даже у Джимми. Когда Мейн впервые увидел меня с татуировками, он пришел в ужас, заявив, что теперь я не смогу дублировать «чистого» Джимми. В итоге теперь некоторые сцены я играю в телесном покрытии. Неудобно, но меня редко видно в кадре крупным планом. Я или лечу, или горю, или взрываюсь, или гоню на бешеной скорости, или падаю. Умираю, разбиваюсь…. Вариантов множество. И никогда не бывает страшно. Напротив, я всегда жду новых трюков с нетерпением. Многие предлагаю и ставлю сам. С Джошем Каперски, постановщиком группы каскадеров, в которой я числюсь, у нас часто случаются стычки на почве интересов. Он считает, что я прыгаю через его голову, а я считаю, что его фантазия выдохлась, методы устарели.

И Мейн не раз говорил примерно то же самое насчет Каперски.

Пройдя девять кругов разврата, а Мейн в этом деле толк знает, я нахожу режиссера в одном из крытых бассейнов с гостевыми спальнями и баром.

– Ты ли, Красавин? – блаженно улыбаясь и обнимая молоденькую огненно-рыжую девицу, спрашивает Мейн. Вторая, юная мулаточка с шоколадными глазами жмется к режиссёру с другой стороны. Привычная картина. Я давно уже ничему не удивляюсь. Шоу-бизнес и киноиндустрия – та еще грязная клоака. Я плаваю здесь, как свой. Сначала некоторые моменты казались неприятными, пошлыми, дикими, но я быстро втянулся. Ты можешь обвинять общество в развращенности и сытости, культивировании разврата, ощущая себя при этом эстетом и моралистом. Но оказываясь внутри этой прогнившей системы, ты постепенно меняешься сам, потому что поддаваться порокам нас научила Ева, мы запрограммированы на грех, нас за это выгнали из Рая. Обратно не позовут. Так для кого нужны правила и нотации святош? Хотя нет. Я люблю правила, потому что нарушать их раз за разом – так волнующе. Адреналин, всплеск эмоций. Мне нравится ходить по краю.

Я и сейчас иду… босыми ногами по краю бассейна. Девушки Мейна заинтересовано поглядывают в мою сторону. Им нравится то, что они видят, мне тоже…. Они хорошенькие, а Роберт давно уже не играет в эти игры. Откуда я знаю? Мы не раз напивались вместе. И как-то Роберт рассказал, к чему может привести неконтролируемая сексуальная энергия, используемая расточительно и неразборчиво. Обычная болячка закончилась для известного режиссера полной невосстанавливаемой импотенцией. Вот такая грусть-печаль, но это не значит, что в нем умер мужчина, который всю свою жизнь боготворил женщин. Мейн и сейчас окружает себя самыми красивыми девушками, которые радуют его взгляд и его стареющее тело расслабляющим массажем.

– Залезай к нам, – зовет Мейн, повелительно махнув рукой. Другой бы прыгнул в одежде, а я отрицательно качаю головой, присаживаясь на ступеньки, закатывая джинсы и опуская голые ноги в воду. Роберт скептически поднимает седую бровь, наблюдая за моим дерзким поведением.

– Я уже плавал сегодня, – отвечаю немного рассеянно, принимая стакан с темной жидкостью от мулатки, которую отправил Мейн угостить меня. – С одной акулой. – усмехнувшись, добавляю я.

– И эта акула так легко тебя отпустила в наш притон? – ухмыльнулся Роберт, хлопнув рыжую по заднице. – Ты видел какой станок? Если бы было чем пахать, а? А так, приходится только смотреть, ну и трогать. Это тоже приятно. Все в голове, парень. Ты думаешь тебя твой огурец заводит? Нет. – пренебрежительно фыркает, прижимая указательный палец к виску. – Мозг – эрогенная зона, фантазия. Вот был бы ты слепой, ты бы ее хотел? Ладно, о чем мы должны были поговорить?

– Не об огурце – точно, – усмехаюсь я, опираясь ладонями на прохладный кафель и немного наклоняясь вперед. – Ты собирался обсудить свое предложение насчет Италии.

– Да, – серьезно подтверждает Роберт. – Ты мне нужен, парень.

– Я работаю в Голливуде, – задумчиво хмурясь, произношу я.

– Там, где снимаю я – и есть Голливуд. Если я в Риме, значит, Голливуд в Риме. Усек?

– Усек, – пряча улыбку, согласно киваю я. – А если серьезно… Мне нужны сроки, перспективы.

– Три года, Марк. Это минимум. Исторический, мистический художественный фильм с элементами перемещения во времени, масштабными сценами. Что я рассказываю? Ты же читал сценарий. Ты дублируешь Джимми в роли Юпитера, твоя акула играет Весту.

– Я бы хотел работать только над трюками. Может быть дубляж отдать кому-то другому?

– Кому? Ты идеально подходишь. Если бы не твои татуировки, я бы тебя давно снял в одном из своих фильмов. Ты шикарно выглядишь в кадре.

– Ты говорил, – сухо отзываюсь я.

– Ну, ты засранец. Я – великий Мейн, его хвалю, а он мне рот затыкает. – Роберт смеется хриплым, немного резким смехом. Я попиваю халявный виски, думая… нет, не думая ни о чем. – Но я придумаю для тебя роль, и ты не отмажешься.

– Я – не актер, – отрицательно качаю головой.

– Ты лучше многих звезд, которые играли у меня.

– Я не играю, Роберт, – повторяю категорично.

– В том-то и дело. Ты настоящий говнюк, и даже ничего не играешь. Это надо показать людям, – сообщает Мейн с глубокомысленным видом.

– То, какой я говнюк? – смеюсь я. – Малышка, приплыви мне бутылку. – подмигиваю мулатке. Она мгновенно реагирует. Призывная улыбка не сползает с губ. Милая девушка. Фигура – огонь. Песочные часы. Пятый размер, крепкая попа и бедра шикарные. Кожа кофейного цвета. Я много перетрахал темнокожих красавиц и снова вернулся к родным белокожим. Они мне как-то ближе, и кожа у них на ощупь мягче и нежнее… и волосы. Хотя некоторые темненькие отжигают так, что ого-го. Темперамент у них знатный. Наши, беленькие девочки скромнее и сдержаннее в желаниях.

– Ты не воспринимаешь жизнь всерьёз, – произносит Мейн. – Живешь, как будто последний день. Я сначала думал, что ты просто псих, а ты – гений.

Я с грохотом ставлю стакан на бортик, расплескав содержимое. Внутри что-то натянулось от протестного яростного желания сбежать отсюда или нахамить Мейну.

– Никогда так не говори, – холодно произношу я, и мне кажется, что все во мне замерзает…. Слишком часто меня так называли. Слишком много надежд, слишком мало жизни. Я чувствовал себя проектом, дипломной работой, подопытным кроликом. Кем угодно, но не нормальным ребенком.

– Но это же правда. Я читал твою анкету. У тебя невероятные способности почти во всем. Языки, математика, ты закончил школу раньше других. Ты мог бы стать ученым….

– Этих данных не было в анкете, – я раздраженно, с недоумением смотрю на Мейна, не понимая, откуда он так много информации раскопал обо мне.

– Я же сказал, что ты мне нравишься, парень. А я хочу все знать о людях, которые приобретают статус моих друзей.

– Ого! – я приподнимаю бровь в искреннем изумлении.

– Ну, так что, Марк, ты едешь в Рим с нами?

– Уговорил, – сдаюсь я, – Еду. Завтра привезу подписанный контракт.

На самом деле было бы свинством отказаться от участия в проекте Мейна, после того, как он фактически предложил мне дружбу. От таких друзей отмахиваются только идиоты, к которым, как выяснилось ранее, я не отношусь.

– А теперь выбирай подарок, – плутовато улыбается Роберт Мейн, обнимая своих девушек. Мои глаза перебегают от рыжей к темненькой и обратно. Обе хороши, но не цепляют. Заметив мои сомнения и метания, Роберт понимающе кивает, тихонько посмеиваясь.

– Я знаю, Марк, что ты питаешь слабость к двум другим моим белокурым сиренам. Они в пятом домике слева. Предупреждены и ждут тебя.

– Как ты узнал, что я не возьму вот ее? – тыкаю пальцем в мулатку, которая уже обиженно поджала губы, поняв, что на сегодня ее приключения закончатся массажем.

– Я не знал. У меня всегда наготове есть второй вариант. И девушки тебя запомнили, сами напросились, когда узнали, что я пригласил тебя сегодня. И заодно я проверил, насколько ты искренен. Поверь, Джимми бы взял любую из предложенных, чтобы угодить мне.

– Это вежливость, возможно, – вступаюсь я за приятеля. Мы не ахти какие друзья. Но и не чужие друг другу люди. Я уважаю его, и не считаю лизоблюдом или льстецом. Джимми Броуди – самостоятельная звезда, которая проживет и без благосклонности Мейна.

– Из вежливости можно сказать: ты сегодня выглядишь не такой развалиной, как обычно. Ха-ха, – смеется Роберт. – Но трахать бабу, которая тебе не интересна, может только дурак. Ну, или порноактер. А ты знаешь, что у Броуди был такой грешок в юности?

– Да, он говорил, – киваю я, ощущая неловкость. Мейн склонен к перебиранию сплетен, что меня, честно говоря, всегда напрягало и отталкивало.

– Ладно, Марк, проваливай. Иди обработай моих крошек. Пусть они опять ноют и плачутся, что ты им все места натер, – Роберт снова громогласно хохочет. Пошлость – защитная реакция его неспособности удовлетворить свои сексуальный фантазии. Я его понимаю. Мне даже жаль Роберта Мейна, великого, признанного на весь мир режиссера и миллионера, который способен купить многое и многих… Действительно печально.

– Спасибо, Роб, – киваю я, направляясь к выходу.

– До завтра, парень.

Уже выходя на жаркий вечерний зной, я слышу за спиной довольное покряхтывание Мейна и его воркующий голос, обращенный к одной из девушек: «давай. Покажи мне сиськи, крошка. Я должен их увидеть. Хотя бы увидеть….»

Улыбаясь я направляюсь к указанному белому домику, где меня ожидает подарок. Год назад Роберт мне его уже дарил, но я не я, если не воспользуюсь.

Глава 7

Москва

Дмитрий

Чувствую себя мерзавцем. Никогда не задумывался, какого это – потерять голову из-за женщины. И вот, пожалуйста. Разумом я понимаю, что моей большой вины в случившемся нет, но все равно ощущаю себя негодяем. После моего возвращения в Москву прошла неделя, а я все не могу забыть малолетнюю дурочку, которая никак не покинет мои мысли и фантазии. Черт возьми, я просто помешался на ней. Как мальчик в период гормонального взрыва. Как подросток, впервые вкусивший запретный плод. Как иначе объяснить происходящее?

Любовь?

Какая любовь? Мы с ней даже не говорили почти. Ничего толком друг о друге не узнали. Все отношения – один голый секс без тормозов, самый бесбашенный и сумасшедший секс в моей жизни. Я и правда не думал, дожив до тридцатника с гаком, что такое бывает. Оказалось, что вон оно как. Простреливает. Навылет, до кишок. Заседает где-то на подкорке сознания, и не дает покоя. Я даже ловлю себя на мысли, что было бы неплохо напиться до бесчувствия, чтобы хотя бы ненадолго обрести забвение.

Когда Маша сбежала тогда, я через какое-то время успокоился. Самонадеянно подумал, что никуда не денется. Я взрослый, успешный, любая из ее подруг побежала бы за мной по свистку. И Маша явно ко мне тоже испытывает чувства. Нельзя подобное безумие в постели имитировать. Думал: угомонится, остынет, сама придет. Ага, мечтай.

В университет утром она не пришла.

Я чувствовал себя идиотом в десять вечера, стоя под дверями ее квартиры. Но она не открыла. Соседка сказала, что Маша уехала на такси утром. Оставалось только догадываться куда. Конечно, домой к родителям. Куда ей еще идти? В клубе ее не было, в балетной школе сказали, что она отпросилась. Адрес семьи Красавиных я знал, но поехать туда не мог. И как бы это выглядело? Что сказать?

«Маша, у нас еще два дня»?

Глупо.

«Поехали со мной»?

Пошло.

«Я тебя люблю»?

Неправда.

Хотя сейчас, черт побери, когда все во мне горит и болит, утратив ее, я начинаю сомневаться.

В институте до моего отъезда Мария так и не появилась, в своей квартире тоже, хотя я честно дежурил по вечерам, как дурак. На что надеялся?

Телефон у нее был отключен, но я продолжал слушать автоответчик, в глупой надежде на чудо. Оставляя миллион сообщений.

В тот вечер, когда я собирался выехать в Москву, решил задержаться еще на ночь. Предположил – Маша решит, что угроза миновала и вернется домой. Я ночевал в машине возле ее подъезда.

Она не появилась. Видимо, не судьба.

Я так думал, пока ехал по трассе в сторону Москвы, чувствуя себя полностью разбитым и опустошенным. Но не виноватым. Как бы не вспылила Красавина, оскорбившись, что у меня есть девушка, она повела себя глупо и трусливо, выбрав позицию страуса, который прячет голову в песок. Она испугалась того, что случилось между нами. Возможно, Полина, моя подружка, стала поводом, который Маша использовала, чтобы завершить то, что ее слишком потрясло. Она маленькая девочка, и я понимаю ее отчасти. Ее страхи и опасение. Даже ее недоверие.

Не могу понять себя в этой ситуации. Себя – уравновешенного, хладнокровного, взрослого, умного мужчину. Почему я до сих пор думаю об этом?

Вернувшись в родные места к привычному образу жизни и … к Полине. Я честно пытался жить так, как раньше, до Твери, до Марии Красавиной. И даже получалось. Полина ничего не замечала … сначала, и так искренне радовалась, что мы снова рядом. Первые дни и выходные мы провели вместе в моей квартире на Чистых прудах. Я проявлял необычайную нежность и внимательность, что, скорее, было продиктовано чувством вины за измену, нежели искренними чувствами. В постели у нас с Полей проблем никогда не возникало, но это не было огнем, вспышкой, стихией. Я не терял разум, не летал со звездами. Банальный, обычный, скучный секс пары, у которой давно закончилась фантазия. А ведь и правда… Мы уже пять лет вместе, и я ни разу не задумался о браке. О детях. Это ли не знак?

Первый скандал у нас случился два дня назад, когда я нечаянно назвал Полину Машей. Не во время секса, слава Богу. В магазине. Мы что-то выбирали, а я опять был в своих воспоминаниях и сорвалось. А вчера я забыл, что мы с Полей договорились пойти в кино. Я приехал домой с работы, лег спать, а часов в десять вечера она мне позвонила, сообщив, что я мудак. Слышать от нее такое – нонсенс. Полина – династический прокурор. Вся ее семья сплошные судьи и прокуроры. Мы и познакомились с ней на судебном процессе.

Поля старше меня на два года. Но отлично выглядит, и ей не дашь больше тридцати лет. Высокая, очень стройная шатенка с серо-зелеными глазами и веснушками на носу. Стильная, но сдержанная в выборе гардероба, в силу профессии. Очень серьезная, умная, образованная и интеллигентная. Мои бы родители ее оценили по достоинству и одобрили. Вначале отношений мы говорили часами, сутками…. У нас было так много общего. Работа, планы, амбиции. Мы делились опытом и строили грандиозные новые теории. Секс занимал в наших отношениях не самую главную роль, хотя тоже имел место быть. К тому же Полина уже была однажды замужем, еще в институте. Ранний неудачный брак. И теперь она не спешила, и я ее не торопил. У нее и шестилетняя дочь имеется, с которой мы отлично ладим.

В общем, все сложно. Чувствую себя в полном тупике. Однако на моей работе моральные переживания и всплески никак не отражаются. Заходя в свой офис в центре Москвы, где меня встречает личная помощница Ника Прокофьева с кофе и списком встреч на сегодня, я перестаю быть расшатанным и не выспавшимся из-за очередной бессонной ночи, включая привычный режим трудоголика. Мой разум умеет разделять работу и личную жизнь. Пока умеет… что радует.

Сейчас некогда расслабляться. Я одновременно веду несколько дел, которые пришлось отложить ранее из-за двухнедельных запланированных курсов в Тверском университете. Теперь же предстоит наверстать упущенное время и мгновенно включится в работу. Что я и делаю.

Первое дело весьма банально. Обеспеченная пара, обоим за пятьдесят, решили расстаться, потому что муж нашел помоложе. Жена не собирается уступать ни рубля из семейного бюджета, накопленного за тридцать с лишним лет брака. И супруг без особых претензий. Просто хочет, чтобы все было по закону, и уверенность, что бывшая жена потом не подаст новый иск, не досчитавшись машины или дачи. Такие простые дела мне малоинтересны, но я берусь за них, потому что платят прилично.

Я высокооплачиваемый адвокат, публичная личность. Меня часто зовут на различные шоу и передачи с разборками. Ненавижу все это, но гонорары нужно отрабатывать. Несмотря на то, что внешне кажется, что я вращаюсь среди пиарщиков, звезд шоу-бизнеса и журналистов, всего этого избалованного испорченного бомонда, многие приближенные знают, что я крайне редко участвую в вечеринках, не общаюсь с клиентами за стенами суда или офиса. Я живу своей жизнью, которая отгорожена от всех избалованных людей с экранов телевизора массивными стенами. Я иначе воспитан, и никогда не буду вращаться внутри этой мерзкой клоаки. Мне и так приходится по долгу службы видеть и слышать слишком много грязи. Да, ради гонораров, иногда и мне приходится поступаться принципами и играть нечестно, но только в случае если я уверен на сто процентов, что меня никто и никогда не подловит на грязной игре. Иначе в моем деле просто нельзя. Или ты честный и бедный, или такой, как я. Иногда приходится хитрить, искать грязное белье, платить частным детективам. Это низко, но работает.

Кстати, второе мое дело как раз из категории «непростых и требующих особого вмешательства». Развод сынка нефтяного магната и известной российской фотомодели. Развод сложен тем, что в браке парочка продержалась недолго – три года. Алиса сама подала на развод, заявив, что муж ее бил, неоднократно изменял. При этом, рассказывая свои дикие истории, девушка так искренне плакала, что я совсем ей не поверил, но за дело взялся, потому что был в курсе некоторых дел непутевого муженька красавицы. Проблема заключается в брачном контракте. Он составлен таким образом, что изменяющая сторона в случае развода ничего не получит. И вот вчера супруг Алисы прислал мне многочисленные фото с вечеринок, где его жена вела себя вызывающе. Есть снимки с поцелуями и непристойными обжиманиями с другими мужчинами. Выглядит все это, мягко говоря, не очень. Но я спокоен. Сцен секса нет. А поцелуй, даже ниже пояса, если целует не она – это не доказательство. Тем более, у меня есть справки о ее побоях, многочисленные свидетели неадекватного поведения горе-супруга. И мои проверенные сыщики достали просто взрывное видео супруга Алисы в вип сауне с проститутками. Досталось оно мне нелегально, но кому это будет интересно после оглашения судебного решения?

Есть еще один момент в моей работе, который меня напрягает. Не очень люблю работать с женщинами. Не поймите неправильно. Ничего личного. Просто женщина в разводе – это потенциальная хищница и несчастная девочка одновременно. Во мне они видят не только защитника, но и мужчину. И это, порой, их сбивает с пути истинного. У меня наготове несколько вариантов отказа в сексуальных отношениях с моими клиентками, которые поступают регулярно. Последнее случилось сегодня утром. Алиса, узнав, что ее дело в «шляпе» бросилась мне на шею со словами благодарности, а потом полезла в брюки, причем так естественно, словно для нее это было банальным и рутинным делом. Пришлось объяснить, что я не имею права вступать с ней в отношения, ибо если об этом станет известно меня от ее дела отстранят и ей придётся иметь дело с другим, возможно, менее опытным адвокатом. Обычно данная отговорка действует мгновенно, но Алиса не из тех, кто сдается. Она убрала руки от моей ширинки, и многозначительно улыбаясь, пообещала, что найдет меня, когда я перестану быть ее адвокатом. Вот уж осчастливила. Многие, кстати, пытались…. Найти. После. Безуспешно.

В общем, день проходит не очень обременительно. Уже около восьми вечера, когда я собираю бумаги, заглядывает Ника, моя помощница, сообщая, что ко мне поднимается Полина. Я киваю, ощущая внутреннее напряжение. Черт, я устал сегодня, и вечерней сцены с выяснениями отношений не выдержу.

– Привет, уже уходишь? – спрашивает она с порога, оценив ситуацию и меня, в пиджаке и с пальто в руках.

– Пойдем поужинаем где-нибудь? – предлагаю я, привычно целуя ее в щеку. Полина неопределенно пожимает плечами, пристально рассматривая меня. У нее какой-то странный взгляд, отстранённый и задумчивый. И выглядит она иначе сегодня. Никаких брючных костюмов и юбок-карандашей с тщательно отутюженными блузками. Темно-бордовое платье выше колен, отлично подчеркивающее ее стройную фигуру, сапожки на высоком каблучке и ярко-красное распахнутое пальто. Волосы красивого медового оттенка распущенны по плечам, губы накрашены красной помадой.

– Ты точно куда-то собралась, – улыбаюсь я мягко, испытывая странное чувство. Теплое. Она мне дорога, и мне приятно видеть ее такой раскрывшейся, красивой. Я всегда вижу ее именно такой, но наедине. Выходя за пределы нашего мира, Поля все время надевает свою светскую скорлупу, как и я… У нас много общего, ее дочь меня любит. Мы идеальная пара, но я все время думаю о другой.

– Да… – она неуверенно кивает, проходя к моему столу, бросая на него дизайнерскую сумку, которую я дарил на нашу третью годовщину. Я вижу, как сильно она напряжена.

– Что случилось? – встревоженно спрашиваю я, подходя сзади и кладя ладони на хрупкие плечи, с удивлением замечаю, что она дрожит.

– Хочу, чтобы ты правду сказал, Дим, – тихо, почти шепотом произносит Полина. Это настолько непривычно. Она – прокурор. В жизни такая же уверенная и жесткая, как на суде.

– О чем ты, Поль? – я опускаю голову на ее плечо, потираясь колючей щекой о ее нежную кожу. Она пахнет удивительно. И дорого. Духи тоже дарю ей я. Обычно. Все пять лет. Я не помню, как Полина пахла до меня…

– Только не унижай меня ложью и оправданиями, – выдыхает она почти со всхлипом, резко отстраняясь. – Я тебя люблю, ты знаешь. Но я не стану терпеть измены. Никогда. Я тебе говорила.

– Поль…

Она поворачивается, глядя на меня глазами полными слез и боли, у меня сердце обрывается, когда я понимаю, что не смогу ей солгать. Она и правда не заслужила.

– Я знаю, Дим. Я чувствую. У тебя на лице все написано, – произносит она надломленным голосом. – Я так оделась, чтобы ты запомнил не серую мышь, чтобы ты помнил, кого потерял.

– Какая мышь? Ты всегда была красавицей! Полина, мы можем поговорить без эмоций? Как взрослые люди? – спрашиваю я, приближаясь. Она протестующе вытягивает руки.

– Нет. Стой. Я все решила. И я не хочу без эмоций. Я устала без эмоций. Ты их где-то получил. И уже знаешь, как это, когда все по-настоящему.

– Это все твоя богатая фантазия, – пытаюсь отрицать очевидное, в очередной раз поражаясь ее проницательности.

– Брось ты, Дим. У меня никогда не было фантазии. Я – простая женщина, которой осталось не так много лет, чтобы найти нормального мужа и устроить свою жизнь, родить еще детей.

Внутри меня все холодеет, когда я понимаю, к чему идет разговор. Полина никогда не заикалась о детях, о семье. У нее есть дочь, и я считал, что она удовлетворила свой инстинкт к материнству. И я был спокоен, потому что не чувствовал, что время поджимает, что я многое упускаю, оставаясь холостяком.

– Что, испугался? – печально ухмыляется Поля, заметив мою выразительную реакцию. – Расслабься. Я говорю не о тебе. Мы и так много времени потеряли. Ты никогда не хотел серьезных отношений, ты не предлагал мне жить вместе. Тебе нравилось жить так… свободно, удобно. И ты не раз мне изменял, даже не спорь, но я раньше не чувствовала того, что потеряла тебя. Это были просто глупые, случайные романы, когда ты еще был моложе. Я знаю, что сейчас все иначе. Ты влюбился, и поэтому хочу уйти сейчас, чтобы не было больнее. Я не хочу ее видеть, а в том, что она появится, я не сомневаюсь. – голос Полины становится жестким. Она делает пару шагов, чтобы взять свою сумку, закидывая ее на плечо. Застёгивает пальто. Я смотрю на нее, не в силах сказать ни слова.

Она сейчас уйдет. А я просто позволяю ей это сделать. Как любая женщина она ждет слов, оправданий, громких признаний и полного раскаянья с моей стороны, она ждет…. Я вижу. В ее глазах еще горит надежда, что я ее остановлю, что успокою, прижму к себе. Они всегда ждут, даже если не любят. Женщине нужно, чтобы она была твоим центром, твоей единственной…

– Я был с тобой счастлив, Поль, – произношу я. Но я никогда ее не любил. И она видит правду в моих глазах. Мы всегда так хорошо друг друга чувствовали.

Никогда не видел, как умирает надежда. Она закрывает глаза, борясь с чувствами. Побледневшие костяшки пальцев, напряженные скулы. Я только что разбил ей сердце, но она пытается быть гордой.

Когда настанет мой час расплаты, я таким не буду.

– Будь счастлив, Дим. За вещами не приду. У тебя же нет моих вещей. Ни одной. За пять лет. Даже зубную щетку я всегда носила с собой. Наверное, мне нужно было быть умнее. Прощай, – произносит она, почти бегом покидая мой офис. Мою жизнь. Мои мысли. Но не мое сердце, потому что ее там никогда не было.

Я тяжело выдыхаю, опускаясь в кресло. Достаю сигареты из кожаного портфеля. В пачке не хватает пяти сигарет. Это шестая. В моей жизни не так много случаев, когда меня тянет закурить.

Это один из них. Один из тех случаев. Первый раз я выкурил сигарету после похорон матери. Мне было шестнадцать. Она разбилась в автокатастрофе. Полгода мама еще жила, но это была уже не она. Мы боролись за нее. Отец сделал все, что мог. Мы проиграли.

Вторая сигарета – четыре года назад. Когда от онкологии умер мой отец. Мучительная неравная борьба, через которую я прошел вместе с ним.

Третья сигарета – два года назад. Я похоронил сестру. Анафилактический шок. Мгновение, и я полная сирота. У меня никого не осталось, но я живу. Я не жалуюсь.

Пять лет Полина была рядом. Она была рядом, когда я боролся за отца, когда хоронил его, когда бился головой о стены, узнав, что сестра умерла. Почему мы не ценим ничего из того, что делают люди, которые любят нас такими, какие мы есть? Любят всей душой и сердцем?

Я щелкаю зажигалкой, затягиваясь, поднимая голову вверх и закрывая глаза. Последний раз я курил, уезжая из Твери. Не так давно. Неделя с небольшим. Влияние девочки Маши на меня тлетворно.

Она перевернула мою жизнь, при этом не делая ничего. Хотя… кое-что она делала, конечно. И как она это делала….

Я хочу ее. Она мне нужна. Мне не справится с этим безумием в одиночку.

Мария

Я вернулась в снятую квартиру через три дня после отъезда Солнцева. Я не находила сил заставить себя вернуться в город, к работе и учебе. Я могла думать только о нем, о своей жизни, глупости, ошибках, которые совершила. Мама не сказала ни слова, когда я появилась с небольшой спортивной сумкой, сообщив, что соскучилась и хочу немного побыть с ними. Просто обняла меня и по-матерински поцеловала в лоб. Мила, младшенькая, очень обрадовалась, и все эти дни, что я провела дома, не отходила от меня. Я занималась с сестрой танцами, мы гуляли, смотрели фильмы. Иногда к нам присоединялась Стелла, но это случалось очень редко. Отцу было не до наших тонких переживаний, он больше других был занят домом, огородом, животными и бытовыми неурядицами, а мама все чувствовала и понимала. Но никогда не лезла ко мне с советами.

Вместо этого она пригласила Артура. Брата – священника. Мне хотелось рассмеяться, когда он появился на пороге спальни Милы, которую я с ней делила, потому что Стелла меня в мою бывшую комнату не пустила. Засранка.

Священник мне был нужен меньше всего. Вот брат – да. Особенно такой умный, чуткий и понимающий. После Марка, Артур стал вторым человеком, из братьев и сестер, которого я выделяла больше остальных. Наш духовный наставник. Он все обо мне знал, но его сан никогда бы не позволил открыть эти тайны отцу и матери. И понимал меня Артур больше, чем родители. Его биологическая мать была алкоголичкой и наркоманкой. Возможно, это ее грехи он сейчас замаливал. Я замечала, как Артур нервничал, когда журналисты, часто навещающие нашу семью, начинали рассуждать о генетической наследственности. О биологических моих родителях ничего неизвестно, потому что я подкидыш, но и этот факт говорит сам за себя. Разве нормальные люди бросят ребенка возле дома малютки? Пока что дурным генам, видимо, подвержена только я.

от стыда, я рассказала Артуру, как вела себя в клубе в вип-комнате, и потом… Я все рассказала. О своем безнравственном поведении, о танцах в клубе, о непристойных желаниях и похоти, которая одолевает меня постоянно с того момента, как я дала ей выход с Солнцевым. Мне не было стыдно перед Артуром. Он – священник, принимает исповедь каждый день. Не такое слышит. И то, как Артур умеет найти правильные слова, говорит о том, что он выбрал верный путь.

Конечно, он никогда не осуждает, и очень тактично отводит глаза, когда я говорю об интимных моментах. Мне просто нужно выговорится, понять, что я делаю не так и почему.

– Я не могу одобрить добрачные отношения с мужчиной, Маш. Это запрещено церковью. Но твой Солнцев не женат, поэтому я считаю, что ты должна была дать ему шанс высказаться, – произносит Артур, когда я заканчиваю. – Ты убежала не от него, а от чувства вины.Ты уже не маленькая девочка, Маша.

– Я понимаю, – киваю я, сглатывая комок в горле.

– Ты – хорошая, добрая, искренняя девушка. И ты очень поддаешься эмоциям. Понимаешь, мужчины немного отличаются, – он потирает лоб указательным пальцем, другой рукой поправляя ворот на рубашке, – И если ты позволяешь кое-какие вольности, то мужчина реагирует. Не стоит винить только Дмитрия в том, что произошло. Вы согрешили оба. И тебе нужно подумать о том, чего ты на самом деле хочешь.

– Какая разница, Артур? – пожимаю плечами. Чувствую себя совершенно несчастной и потерянной. Откровенный разговор с братом вскрывает те внутренние пустоты боли и неуверенности, о которых я не подозревала. – Кто он и, кто я? Сам подумай. Я набрала его имя в поисковике, и ты бы видел, сколько всего я нашла. Ни одного плохого слова. Он просто – идеальный, звездный адвокат с незапятнанной репутацией и девушкой-прокурором, такой же идеальной, как и он. Оба из уважаемых интеллигентных и обеспеченных московских семей. А кто такая я? Какую конкуренцию я могу составить этой его прокурорше? У меня нет мозгов, чтобы экзамены достойно сдать.

– Не говори так, Маш. Ты хороша в другом.

– О, да. Это он заценил, – усмехаюсь я, забыв, что говорю со священником, хотя сейчас он и в мирском одеянии.

– Я говорю о твоих хореографических способностях, – строго отвечает Артур. Я виновато улыбаюсь, смущенно вспыхнув.

– Ладно, что теперь уже говорить. Солнцев вернулся в Москву к своей подружке и шикарной жизни, а я завтра поеду в город, чтобы выживать, как умею, учиться, крутиться на двух работах. Извини, что вылила на тебя эту грязь.

– Не переживай, Маш. Я всегда готов выслушать тебя, – Артур мягко мне улыбается. При принятии сана его нарекли Николаем. Но мы никогда не звали его так, хотя имя Артур действительно странно звучит для христианского священника. – И, пожалуйста, будь осторожна, старайся думать, прежде, чем что-то делать.

– Да, я учту твои советы, – вымученно обещаю я.

Хотя мы оба понимаем, что ни черта я не учту. Мой здравый смысл уснул в том момент, когда я родилась.

***

Вернувшись к учебе и работе, я немного отвлеклась от мыслей о Солнцеве и нашем сумбурном романе, если так можно назвать сумасшедшие несколько дней, проведённые вместе. Только, когда девчонки вспоминали его, болтая и сплетничая, я мучительно краснела, пытаясь не ляпнуть лишнего.

В конце недели меня и Ирку Самойлову неожиданно вызвал ректор в свой кабинет. Я напряглась, если честно. Ирка может не нервничать. Она внучка декана, мало ли что от нее понадобилось. А вот мне стоило волноваться. Я неделю загнула. Не сдала два зачета, и, вообще, не блещу успеваемостью. Если отчислят, не переживу позора. Это будет полное фиаско и разочарование для всей моей многочисленной семьи.

– Девочки, заходите и садитесь, – с улыбкой приветствует нас ректор, указывая на свободные кресла. Он чуть ли не лопается от довольства, и я слегка расслабляюсь. Отчислять с таким счастливым видом меня точно не станут.

– Маша, Ира, мои поздравления, – торжественно начинает ректор. – Вас обеих переводят в МГУ до конца курса. Вы смело можете собрать вещи отправляться в Москву хоть завтра, но я договорился на первое апреля. И нет, это не шутка. Поедете через неделю. Общежитие предоставят, поселят вместе. Ира, тебе стипендия назначена. Мария, а вам придется подтянуть оценки, чтобы ее заработать.

– Ура!! Не может быть, – взвизгнув от радости хлопает в ладоши Ира, вскакивая и кидаясь на шею декану. Я наблюдаю за ними с изумленным вытянутым лицом. Сказать, что я в шоке, все равно, что не сказать ничего. Я просто охреневаю, если быть до конца откровенной.

– Вы не перепутали фамилию? Там точно Мария Красавина? – недоверчиво уточняю я охрипшим от волнения голосом, все еще не осознавая свою удачу. Ректор утвердительно кивает, иронично скользнув по мне взглядом. И я… До меня постепенно доходит… Черт, все теперь поймут, каким местом я выторговала перевод в Москву. Краска ударяет в лицо, в горле мгновенно пересыхает. Если дойдет до родителей, мне конец. Кошмар. Позорище. Я убью этого самодовольного ублюдка. Дмитрий сукин сын Евгеньевич. Это его рук дело, точнее не рук, а связей. Он, что, решил, что так просто выпишет себе из Твери постельную игрушку? Шиш ему!

– Я не поеду. Я не подавала заявку на перевод. Это какая-то ошибка, – слышу я свое невнятное бормотание, ладони заледенели, сердце колотится, как сумасшедшее. Даже Ира смотрит на меня, как на дуру.

– Красавина, ты поедешь, – категорично и уверенно заявляет ректор. – Такие шансы даются далеко не каждой. Мне все равно, как ты получила этот шанс, но если не используешь его, то тебе тут точно ничего не светит, кроме сплетен за спиной.

А это очень честно и в точку. Ира порывисто хватает меня за руку, настойчиво заглядывая в лицо. Конечно, ей хотелось ехать с кем-то знакомым. Тем более, что она давно набивалась мне в подруги.

– Я бы тоже ему дала, но он не попросил, – с мягкой улыбкой произносит Ира. Дед шикнул на нее, но она лишь рассмеялась, пожав плечами.

– Все нормально, дедуля. Маш, мы едем, и все на этом. Если хочешь, я буду молчать до самого отъезда.

– Да уж, помолчи, – мрачно отзываюсь я. Конечно, мне приятно, что Ира меня не осуждает, и не будет болтать о переводе, пока мы не уедем. Если, конечно, я соглашусь. Все нужно обдумать хорошенько. У меня есть номер Солнцева, но я не смогу себя заставить позвонить ему. И все это время упорно продолжала сбрасывать его звонки. Солнцев затих четыре дня назад, и теперь я жалею, что не поговорила с ним, не нашла в себе смелости.

Сложно объяснить весь раздрай, который происходит в моей душе. Я счастлива, что он меня не забыл, и очень зла, что этот самоуверенный, наглый… невероятно сексуальный парень все решил за меня.

Когда этим же вечером я позвонила Артуру, сообщив новости, его вердикт только подтвердил уже принятое мной решение.

– Тебе нужно поехать, Маш. Ты должна принять дар судьбы, даже если считаешь, что как-то нечестно его заслужила. Бог ничего не делает просто так. Мне почему-то кажется, что твой Солнцев неплохой человек, и он поступит честно. Но я советую тебе быть острожной. Не принимай опрометчивых решений.

– Ты пытаешься сказать, чтобы я не ложилась снова в его постель в качестве любовницы? – уточняю я.

– Именно это, Маш.

Я чувствую, как он улыбается в трубку.

– Спасибо, Артур. Я тебя очень люблю.

– Я тебя тоже, Маш. И не забудь сообщить нашим. Готовься к грандиозным проводам. Да и встречам тоже. В Москве живет большая часть нашей семьи. Тебя не дадут в обиду.

Глава 8

Москва

Мария

Встречать меня вокзал явились все мои московские родственники. Когда мы с Ирой вышли из автобуса, и на нас обрушилась толпа незнакомых ей людей, пытающихся поздравить, обнять и расцеловать нас обеих, Самойлова просто опешила. У нас забрали наши вещи, затолкали в тонированный внедорожник и повезли в неизвестном направлении. Я беспечно улыбалась, а вот Ира пребывала в шоке. В машине с нами ехал Артем, это тот брат, который очень похож на меня внешне, или я на него. Успешный хоккеист и просто красивый и добрый парень с широченными плечами и золотым сердцем. За рулем был кто-то незнакомый, а Тема сидел рядом, постоянно то обнимая меня, то дергая за волосы, как детстве, не переставая заваливать вопросами. Мы смеялись, забыв об Ире напрочь. Я давно не видела Тему. Полгода точно. И это большой промежуток. Обычно наша семья собирается гораздо чаще. Пусть не вся сразу, но родители так нас приучили. Мы действительно очень дорожим друг другом, но есть еще один момент который мы уяснили с детства. Никто из нас никогда не спекулирует на успехе другого члена семьи. Каждый должен всего добиться сам. Никакой халявы. Это не жадность, а железные и, я считаю, правильные принципы, которые нам внушали с детства. Но сегодня меня будут баловать и угощать. В такие редкие моменты можно. И подарки на день рождения и праздники разрешены, если очень хочется подарить.

День пролетает, как мгновение. Сначала мы обедаем в шикарном ресторане, потом едем домой к Теме, где нас снова ждет застолье, но теперь уже с тихими разговорами, счастливыми воспоминаниями и просмотрами фотографий из детства. Благо гостиная Темыча уместила всех нас, и каждому нашлось место. Конечно, я была в центре.

Тема влез между мной и Ирой, которая немного расслабилась после двух бокалов шампанского, да и Артем как-то вдруг ее разглядел и разделил свое внимание между нами. Я не ожидала, если честно, что Света с Юлей вырвутся из своих многочисленных семей. Они близнецы, и что удивительно, замуж вышли тоже за близнецов. В один день. Про них даже репортаж был по-местному телевидению. Удивительная семья. Как они детей своих не путают? Когда я приезжаю в их загородный дом (они живут вместе, недавно съехались), у меня голова идет кругом. Не могу понять, кто чей. Смешно и странно. У одной сестры трое, у другой пока два мальчика. Как им удается мирно жить и не поубивать друг друга? Или это дело привычки? Мы же жили все вместе и не дрались.

Другая пара близнецов, которых родители приняли в семью после Светы с Юлей, прибыла в неполном составе. Приехала только Вика. Она работает актрисой в Московском театре уже лет шесть, не выходит замуж и не спешит обзавестись потомством. Макс укатил куда-то на съемки, он успешный фотограф. Тоже, кстати, холостяк. Что и говорить, творческие личности. Все парят, да летают. Я всегда смотрела на них, как на небожителей. Невероятно красивая парочка. Они хоть родились с разницей в минуту, но внешне совсем не похожи. Даже цвет волос разный. Вика рыжая, а Макс – блондин. Еще они совершенно сумасшедшие. И их таунхауз больше похож на арт выставку, чем на жилой дом. Они постоянно ссорятся и даже дерутся, но жить друг без друга не могут. Я в их обществе могу вынести не больше двух часов. Устаю от такой бешеной энергии, которая их окружает. А вот Марку было с ними легко. Не зря Вика его сегодня целый вечер вспоминала.

Нужно сказать, что о нашей с Марком истории знают не все. Тем, кто на момент нашего грехопадения покинули отчий дом, не сообщили о скандальном случае в семье. Родители хранили эту тайну под семью замками. Тема не только знал, но и видел. Он был вместе с мамой, когда она нас с Марком застукала. Подозреваю, что Стелле проболтался именно он. Может, кому-то еще. Тёма совершенно не умеет держать язык за зубами, но не от злого умысла. Просто такой вот он человек.

– Я слышала, что Марк до сих пор в Голливуде, – снова вернувшись к теме блудного сына, сообщила Вика. Все внимательно уставились на нее, в ожидании сенсации. Я же чувствовала себя неловко. Особенно под понимающим взглядом Артема. – Максим узнавал по своим каналам, и даже нашел его в сетях, но к нему так просто не добавишься. На заявки в друзья он не реагирует, и через агента с ним тоже невозможно связаться.

– Кто такой Марк? – шепотом спросила у меня Ира. Я пожала плечами.

– Еще один брат, – так же тихо ответила ей.

– Тоже приемный?

– Нет, родной.

Вика услышала наши перешептывания и посмотрела на Иру.

– В том-то и дело. Что родной. Ни один конфликт с родителями не может длиться столько времени. Какое-то глупое упрямство, гордость непонятная. Мы то, что ему сделали? Я, кстати, говорила, что он каскадером работает?

– Ему всегда нравилось совершать необдуманные поступки, – вырвалось у меня. Тёма по-дружески хлопнул меня по плечу.

– Тебе тоже, сестренка. Вы поэтому были неразлучны. Может, тебе стоит написать ему? – шутливо заявил он.

– Да, действительно, Маш, – поддержала инициативу брата Юля. Света энергично закивала, налегая на шампанское. – Вы же были неразлучны. Друзья не разлей вода. Тебе он непременно ответит. Почему нет?

Эти две почти сорокалетние мадамы точно не знают о пикантном секретике, но вот Вика в курсе. Хитрая сучка, специально завела эту тему. Вопрос в том, для чего?

– Не думаю, что это хорошая идея, – мрачно качаю головой. Сердце уже тревожно бьется, ладони потеют.

– Почему? Я уверен, что он ответит. Тебе – сто пудов. – самоуверенно заявляет Артем. Мне хочется убить его на месте. Кто-то уже тащит ноутбук, и что-то там ищет. Я не верю в происходящее. Остановите землю, я сойду.

Я в ужасе….

– Тема, ты ничего не забыл? – сквозь зубы цежу я, пронзая его яростными взглядами, но идиот только шире улыбается. Остальные возбужденно гудят, предвидя новое захватывающее приключение, на которое я не подписывалась. Не хочу, отпустите меня домой, на вокзал, в общежитие….

– Я все, дорогая Маша, помню. Но именно поэтому уверен, что у тебя больше шансов вытащить из сумрака нашего блудного Марка и вернуть его в семью.

– Если бы Марк хотел, то сто раз вернулся бы сам, – категорично заявляю я. Я не успеваю опомниться, как меня уже фотографируют, создают профиль. И руководит всем, конечно же Вика. «Пожилые» Юля и Света только пьяно хихикают. Мало им движухи дома… Мамочки. Вика водрузила мне ноутбук на колени, вся семья, которая была в сборе сегодня, выстроилась за моей спиной. Воцарилась гробовая тишина.

– Что это такое? – спросила я, тыкая в экран.

– Это его профиль. Не видишь, что ли? Отправляй заявку, – с нотками раздражения диктовала мне Вика. Вот блин. Не отстанут же.

– Это точно он? – с сомнением спрашиваю я, разглядывая аватарку с горящим человеком. Но имя, конечно, говорит за себя. Почему он не взял псевдоним? Идиот. Так не прячутся, если не хотят, чтобы их нашли. – Дайте мне выпить. – обречённо вздохнув, командую я. Мне протягивают сразу два бокала. И я выпиваю оба. Почти залпом. Мне нужно. Для храбрости. Напомните, что я здесь делаю? И кто эти люди?

– Кто знает, сколько на свете Марков Красавиных, а? Может в другой раз? – жалобно спросила я.

– Нет, – хором отвечают мне. И даже Ира… эта предательница, которая быстро снюхалась с моей безумной семейкой.

– Ладно, – смиренно киваю я. Надо-то только нажать мышкой на стрелку оправить заявку и все. Он даже не онлайн. Мне повезет. Непременно повезет, и Марк не ответит. А я потом удалю свой аккаунт. Он же не знает, как я сейчас выгляжу, мало ли кто к нему стучится… с таким же именем, как у меня. Хм…

– Все, можно дальше идти смотреть фотографии, – заявляю я, составляя ноутбук с колен на диван.

– А покажите мне Марка, – вдруг требует пьяненькая Ира. Меня ее дедушка прибьет. Скажет, что развратная Маша Красавина испортила нравственную Иру Самойлову.

– Сидим здесь и ждем ответа, – категорично заявляет Вика. – Тёма, найди альбом, где Марк есть. Что-нибудь из последних фото.

Ира сидит рядом, и я не смогла удержаться, чтобы не скосить глаза в альбом, разложенный на ее коленях. У меня тоже есть такая фотография. Даже сейчас она спрятана за обложкой паспорта. Я не фанатка, и не смотрела на нее года два, но выкинуть не могу. Не могу…. Ему здесь девятнадцать. То самое лето. Отросшие волосы, выгоревшие на солнце, зеленые глаза с чёртинками, чувственные губы, которые улыбаются мне… мне, ведь это я его снимала.

Как давно это было…У меня дух захватывало каждый раз, когда я смотрела на него. А сейчас я чувствую только глухую боль и сожаление. Мне кажется, что меня обманули, пообещав что-то большое, волшебное, невероятное, особенное, не дав ничего, кроме пустых надежд и несбывшихся желаний. Я так долго мечтала о нем. Так мучительно переживала его отъезд. Если бы они знали, то не заставили бы меня сейчас писать Марку. Они рвут мне душу и даже не видят этого. А Марк бы понял. Он всегда чувствовал мое состояние. Угадывал малейшие перемены, да и сам был таким же – переменчивым, взрывным. Сейчас я смотрю на его фото, и больше не чувствую того волшебства, что происходило со мной раньше. Только горечь. Просто красивый парень, в которого я когда-то по глупости влюбилась и напридумывала себе всякого.

– Классный, а? – мечтательно вздохнула Ира. – Такому бы я отдала свою девственность.

Я чуть в обморок не упала. А Артем заржал, как ненормальный. Вика загадочно ухмыльнулась, прикрыв губы ладошкой. И только Юля со Светой продолжили пребывать в блаженном неведении.

– У тебя еще есть, что отдать? – решаю перевести стрелки. Ира смущается, пожав плечами.

– Нет, но, если бы было…, – она хихикнула. – Ну, сексуальный парень. Глаза какие блядские.

– Ира, мы в приличном доме, – строго заявляю я. Тёма, совсем обнаглев, кладет руку на плечи Ирины.

– Маш, мой дом – какой угодно, но не приличный, но об этом Артуру не говори.

И в этот момент ноутбук запищал. Я желаю вид, что временно оглохла, но Вика снова водружает ноутбук на мои колени.

– Принял, – торжественно сообщает она, чуть ли не прыгая от радости. Все обрадованно гудят, и только я готова была провалится сквозь землю. Или хотя бы в камень превратиться. Нигде Медуза Горгона не завалялась?

– Пиши! – приказывает раздухарившийся Артем.

– Что писать? – беспомощно спрашиваю я. Пальцы дрожат, когда я берусь за мышку.

– Тебе лучше знать, – многозначительно отвечает Тёма.

«Привет, Марк. Это Маша. Помнишь меня?»

– Нет, это глупо. Я сотру, – пищу я в полном ужасе от происходящего балагана.

– Оставь. Нормально, – одобряет Ира.

– Отправляй.

Не знаю, кто это сказал. В ушах гудит, когда я отправляю сообщение. Секунды тишины тянутся мучительно медленно, пульсация крови в ушах оглушает.

«Привет, Джульетта, конечно, помню. У меня избирательная память, но разве можно забыть тебя? Не представляешь, сколько раз я хотел тебе написать.»

– Джульетта? Это он к чему? – озадаченно спрашивает Юля, отставляя в сторону бокал с шампанским и подсаживаясь ближе. Я уже не вижу никого… Реальность меркнет.

«Почему не написал?»

– Спроси, как у него дела. Когда он домой приедет. Скажи, что мы все здесь, и любим его, и помним… – диктуют мне со всех сторон. И только Вика мудро замечает:

– Пусть пишет сама. Не лезьте, а то спугнем его и так столько лет потеряли.

«Я не знаю, Маш. Сложно это так в двух предложениях объяснить…»

«А ты попробуй».

«Давай лучше, поговорим о тебе, Джульетта. Как ты жила эти годы. Замуж не вышла?

«Я думала, что первый вопрос ты задашь о родителях»

«Если ты написала по их просьбе, то я сейчас выйду из аккаунта. Я не собираюсь общаться с семьей».

«Почему ты так категоричен, Марк? Столько лет прошло. И я тоже семья».

«Время ничего не меняет, малыш. Я бы не хотел, чтобы они видели, что со мной сделало время».

«Разве ты делаешь что-то плохое?»

«Постоянно, Джульетта. Но ты же помнишь, что я всегда делал все самое плохое. Наверное, поэтому мы там, где мы есть. Я помню тебя ангелом, которого я испортил. Скажи мне, ты злишься на меня?»

– Я что-то не понимаю? – растерянно спрашивает Юля, втягиваясь в процесс.

Мне хочется закричать, хлопнуть крышкой и послать всех к черту. Мало того, что у первой за пять лет беседы с Марком собрался миллион зрителей, но он еще темы поднимает, которые не нужно, не стоит ворошить… незачем уже.

«Нет».

«Забыла?»

«Никогда. Ты же не чужой мне человек. Кстати, ты сказал, что не собираешься общаться семьей, а разве я не член – нашей огромной семьи?»

«Нет, я никогда не воспринимал тебя так, как других. В этом наша ошибка, маленькая Джульетта. Но я ни о чем не жалею, кроме последней нашей встречи. Но я был еще слишком глуп, чтобы понимать последствия подобных поступков и слов. Я так не думал. Правда. Прости меня, малыш.»

Я не знаю, какая из написанных Марком фраз добивает меня окончательно…. Может быть «прости меня» или «я ни о чем не жалею». Или эта долбанная «маленькая Джульетта», которая выдала наш секрет последним незнающим. Я захлопнула крышку ноутбука, потому чтоб была не в силах продолжать. Слишком сложно. И, видимо, до конца не отболело.

– Все довольны? – холодно обращаюсь я к притихшим родственникам. – Спектакль окончен. Мы с Ирой уходим. Аккаунт я удалю.

– Маш, извини, – выступает вперед протрезвевшая Света. – Мы же не знали. Но, блин, тебе было, как моей Алене. Шестнадцать? Он чем думал, вообще? А мы с Юлькой гадали, две дуры, что случилось….

– Пожалуйста, я прошу всех закрыть эту тему, – чеканю я по слогам, хватаю потрясенную пьяную Ирку и тащу за собой на улицу.

– Две минуты, Маш. Такси уже подъезжает, – кричит мне в спину Тема.

Он единственный выходит нас проводить. Загружает вещи в такси и даже едет с нами в общежитие, где тоже выполняет роль носильщика. Я не разговариваю ни с ним, ни с Иркой, прибывая в состоянии прострации. Включаю режим автопилота. Как я вообще могла позволить своим родственникам втянуть себя в подобную авантюру? От мысли, что я только что общалась с Марком, с моим Марком, меня потряхивало, бросало то в жар, то в холод, но первое, что я сделала, когда села в такси – это с телефона вышла в интернет и удалила аккаунт.

Он явно дал понять, что ему не нужна семья. В таком случае я не вижу смысла в общении.

«Разве ты делаешь что-то плохое?»

«Постоянно.»

Черт, что он имел в виду? И почему после этих слов мне стало так неспокойно и тревожно на душе? Может, это шутка. А, может, и нет.

Должно ли меня волновать то, чем занимается Марк?

Наверное, ведь, я сказала ему правду – мы не чужие люди.

Когда Артем ушел, Ира села рядом со мной и обняла за плечи. Она ничего не сказала, положив голову на мое плечо. Так мы и сидели почти до утра. Я не плакала. Просто не хотелось спать.

Весь следующий день раздавались звонки с извинениями, которые я по доброте душевной не могла не принять. Опять звонил Тёмка, вдруг осенённый идеей, что мы с Ирой непременно должны жить у него, а не в обшарпанной общаге. Возможно, ему пришлась по вкусу Самойлова, но я даже передавать его приглашение ей не стала, потому что уже знала, что в случае согласия уже утром явится доблестный дедушка и увезет Иру домой. Да, и мне не хотелось снова кого-то напрягать. Тема был прав, назвав свой дом неприличным. Он постоянно водил гостей, разных женщин, иногда даже шлюх вызывал. Устраивал шумные вечеринки. Наблюдать за всем этим бардаком снова не хотелось.

Мы приехали в субботу и поэтому у нас с Ирой был всего день на уборку комнаты, которую нам выделили, чем мы целый день и занимались. Вечером прогулялись до универа, чтобы знать дорогу, да и вообще, подышать воздухом. Зашли в магазин, чтобы затариться на неделю. Учеба начнется, некогда будет. Потом полночи готовили на общей кухне, перезнакомившись со всеми девчонками с этажа. Устали до чертиков в глазах и свалились спать без ног.

Ну, а понедельник, как водится, день тяжелый. МГУ нас встретил вовсе не с распростёртыми объятиями, но я, признаться, ожидала худшего. Наверное, в глубине души я опасалась, что уже на входе столкнусь с Дмитрием Евгеньевичем. Даже не знаю боялась ли я встречи с ним или тайно ждала….

Но пронесло, Солнцев не торопил событий и не явился.

День пронесся молниеносно. Вся эта суета с передачей документов, оформлением, потом знакомство с группой, которая встретила нас сносно, но напряженно. В конце учебного года обычно не переводят, но кому-то очень не терпелось…. Вечер прошел в хлопотах, в телефонных звонках маме и другим домочадцам. Ира успела подружиться с девушкой из соседней комнаты и зависла с ней за просмотром какого-то фильма, бросив меня одну. Точнее, меня звали, но я сама не пошла. Мне почему-то казалось, что в любой момент может появиться Солнцев, а пропустив столько звонков, личную встречу я «прохлопать» не хотела. Да, и что притворяться и лгать себе тоже. Я безумно по нему скучала все эти недели врозь, а мои сны были наполнены сексуальными видениями-воспоминаниями.

Однако, как показала практика, мои чувства оказались не взаимными, или Солнцев решил наказать меня за строптивость. Он не появился ни на следующий день, ни через неделю. Месяц прошел. Черт!

Еще две недели, сессия, еще месяц, а дальше уже каникулы. Можно ехать домой до самой осени. Какого черта, спрашивается, он меня сюда вытащил? Благотворительность? Чувство вины? Но за что? Ничего плохого Дима мне не сделал.

Можно, конечно, пересилить себя и позвонить. Хотя бы спасибо сказать, но это стоило сделать в самом начале, а не через месяц. Глупо, как же глупо все получилось.

Так я и жила. В постоянном ожидании. Ира, не внемля миллиону моих предостережений, закрутила роман с Темой. И я почти постоянно оставалась одна, что усугубляло мои душевные метания. В выходные еще сносно переносила. Ездила к Вике или к Юльке со Светкой или искала работу, но пока безуспешно. В общем, пока у меня оставалось немного денег, которые можно было растянуть до конца учебы. И поэтому я не спешила. На целый день проще найти работу. Буду пахать все лето, а потом растягивать накопленное. Мама экономить меня научила, да и я сама не транжира. Счет деньгам и цену знаю.

Когда в субботу, мне позвонил незнакомый абонент. Я аж подскочила. Сердце закололо от предвкушения. Неужели дождалась? Только почему с другого номера?

– Привет, Машка. Это Макс. Говорят, ты в Москву переехала, – раздается в трубке бодрый голос очередного брата. Я конечно, рада его слышать, но не настолько, как … Черт, ну и дура же.

– Привет. Ты вернулся. Как съемки?

– Всех снял, – смеется Макс. – Я тут не далеко. Буду через минут пятнадцать. Собирайся. Пожрем где-нибудь, поболтаем. На Вику хочу нажаловаться. Да, и вообще, есть разговор.

– Кто бы сомневался? Ты постоянно на нее жалуешься. Но разговор, надеюсь не по теме Марка? Если да, то я воздержусь и останусь дома, – сразу предупреждаю я.

– Марк не причем. Ты Вику прости. Она просто любит театр, вот и в жизни играть продолжает, – отвечает Макс, снимая у меня камень с плеч.

– Хорошо. Жду тебя. Черт, я даже не умылась еще.

Бросаю телефон и несусь в ванную. Слава Богу, очереди нет. Возвращаясь, бросаю взгляд на заправленную кровать Самойловой, которая уже три дня не появлялась. Ох, чувствую не избежать мне мести декана….

Быстро натягиваю джинсы и рубашку в клетку, расчёсываю еще влажные волосы. Три взмаха кисточкой туши, немного теней, губы можно просто покусать, чтобы такими бледными не были. И новенькие кроссовки розовые, Адидас, купила в дисконте по распродаже. Нравится мне Москва. Даже если ты нищий, у тебя есть шанс выглядеть прилично. И если ты живешь в общаге с девчонками из разных уголков страны и мира, которым, как и мне, приходится каждый день выживать, то у тебя есть все шансы узнать самые злачные места со скидками. Конечно, среди студентов большинство проплаченных золотых деток, но они не обитают в общаге. Логично же….

Когда я спускаюсь, как раз подъезжает Макс. У него снова новая машина. Теперь это черная Ауди последней модели. Шикарная тачка. Мне остается только вздыхать и облизываться. Прыгаю в машину, целую брата в щеку.

– А ты похорошела, – оглядев меня с головы до ног, произносит Макс, я пожимаю плечами, успев привыкнуть к комплиментам.

– Ты тоже, – отвечаю и почти не льщу. Макс симпатичный, даже слишком. Таких, как он, называют смазливыми. Голубоглазый блондин, весь такой расфуфыренный, ухоженный, утонченный. Шарфики, очки, часы дорогущие, обувь дизайнерская. Выпендрежник.

– Куда едем? – открывая окно спрашиваю я, подставляя лицо свежему ветру. Сегодня немного жарко.

– Сейчас, остановимся где-нибудь. Ты как к японской еде относишься, балерина? – глядя на меня с плутоватой улыбкой, спрашивает Макс, потом смотрит на мои новые кроссы и морщится.

– Нормально. Люблю роллы. Что не так с моей обувью?

– Тебе, может, помочь деньгами? Я знаю, что у нас не принято, но мы никому не скажем. На первое время, Маш?

– Нет. Я не возьму, – качаю головой. – Но спасибо. – добавляю со смущенной улыбкой.

Мы останавливаемся у небольшого летнего кафе. День сегодня душный, и я рада, что можно одновременно и есть, и воздухом дышать, и на прохожих глазеть.

– Так что с Викой? – спрашиваю я после того, как мы с Максом делаем заказ. Он достаёт пачку сигарет. – Ты не бросил?

– Не-а. Вика связалась со стриптизёром, – сообщает мне Максим. Я аж рот открыла. Виктория – не святая, но она, сколько я ее помню, всегда вела себя, как принцесса голубых кровей.

– Я в шоке, – выдыхаю, наконец.

– Я тоже, – закуривает Макс. – Приезжаю утром, а он ходит по кухне в чем мать родила.

– Да ты что?

– Ага.

– Жесть. А ты его не выкинул?

– Этот перекачанный урод еще и ко мне подкатить пытался.

– Вот засада, Макс. Тебе нужно съезжать от нее. Ты с Юлькой и Светой поговори. Они мозги ей вставят быстро.

– Уже говорил. Отправил делегацию. Час назад звонили, сказали, что бесполезно. Вика по уши втрескалась. Ладно, разберемся как-нибудь. Ты ей тоже позвони, Маш. Чем больше народу ей скажет, что она дура, тем быстрее она одумается.

– Обычно наоборот бывает, Максим, – печально замечаю я. – Но я позвоню, конечно, не переживай. У тебя, вроде, еще какое-то дело было.

Нам принесли суши, и мы на время прервали разговор, потом Макс рассказал мне, что в студию, где он трудоустроен, требуются модели и натурщицы. Работа не пыльная, платят сносно. Максим уже договорился о свободном графике для меня. Предложение на самом деле отличное. Все-таки иногда круто иметь столько успешных родственников со связями.

Мы уже доедаем, болтая о том, о сем, когда мой взгляд зацепляется за знакомый автомобиль. Москва не Тверь и здесь Ламборджини не редкость. Но вот Дмитрий Солнцев такой один. И прямо сейчас он направляется в нашу сторону. Я чуть не подавилась, пока в нервном напряжении наблюдала, как он приближается уверенными шагами. О, черт, черт… Солнцев божественно хорош. Скульптурные черты лица, брови вразлет, серые дымчатые глаза, которые прожигают насквозь. На атлетической фигуре костюм из серебристо-серой дорогой ткани под цвет глаз сидит просто идеально. Уверенный в себе, властный, дорогой, самодостаточный. Я забываю дышать, не могу думать. Во мне снова включается идиотка, которая хочет сбежать или провалится сквозь землю.

– Это к тебе, что ли? Ничего себе, сестренка. Губа не дура, а? Вике надо у тебя поучиться мужиков выбирать, – присвистнув, Макс наблюдает, как Дима заходит в кафе и с не самым доброжелательным лицом движется в нашу сторону. Максу не надо ничего говорить, он и так сам понимает. Встает навстречу подошедшему Солнцеву. Я фыркаю от смеха, но это нервное. Дима, видимо, истолковывает иначе, потому, как лицо его становится совершенно свирепым.

– Стоп-стоп, парень, —уловив вибрации агрессии, Макс поднимает ладони вверх в примирительном жесте. – Я точно не тот брат, к которому стоит ревновать.

Солнцев скептически рассматривает Макса, потом выгнув бровь недоверчиво – на меня.

– Брат? – коротко и зловеще спрашивает он.

– Да, – киваю я. – У меня их много. Привыкай. Привет, кстати.

– Кстати?

Я вижу, как у него дергается уголок губ. Солнцев едва не дымится от гнева.

– Это так ты мне спасибо говоришь? – ледяным тоном спрашивает он, нагло занимая место Макса.

– Ну, я пошел, Маш, – с улыбкой пытается меня бросить Иуда-Максим. Брат, называется. Защитник. Ага!

– Макс… – делаю большие жалобные глаза.

– Приятно было познакомиться…хмм.

– Дмитрий Евгеньевич, – не поднимая взгляд на моего брата, представляется Солнцев.

– Я Максим. Просто Макс. До свидания, Дмитрий Евгеньевич, – с пафосом произносит брат и подмигивает мне. – Маш, пока.

– Пока, – жалко пищу я, нервно махнув рукой Максиму. Точнее, его спине.

Итак, мы остаемся одни. Нет, в кафе много народу, но за столиком нас только двое. Я и он. Мое бешено колотящееся сердца и его неприступный взгляд, которым он вышибает остатки здравого смысла из моей головы, оставляя хаос эмоций и сумятицу мыслей. У меня мурашки бегут по всем частям тела, а ладони холодные, как лед.

– Напомните, Дмитрий Евгеньевич, за что я должна вам сказать спасибо? – набравшись наглости, смело спрашиваю я. Как только вижу его, все время хочу спорить и пререкаться. Словно скандальный черт какой-то в меня вселяется. Понимаю, что выгляжу неуравновешенной дурой, но ничего с собой поделать не могу.

– Ах, тебе напомнить, маленькая неблагодарная…– он осекается, и я замечаю, как гуляют желваки на рельефных скулах. Надо бы сбавить обороты, но куда там. Остапа понесло.

– Продолжайте, Дмитрий Евгеньевич. Что же вы? – насмешливо кривлю губы, и он автоматически смотрит на них, а я… подгибаю пальцы на ногах. Мне жарко. Горячо. Тушите меня…Что там говорил Артур? К черту Артура с его проповедями.

Солнцев протягивает руку, и положив ладонь на мой затылок, резко привлекает к себе впиваясь в мой рот голодным поцелуем. Я бы сказала, что он не столько возбуждающий, сколько болезненный. Когда я отвечаю, Солнцев смягчается, и вот тогда я начинаю плыть и гореть. Мне хочется плакать от переполняющего сердце чувства, когда его пальцы нежно перебирают волосы на моем затылке, сердце несется вскачь….

– Упрямая. Вредная. Маленькая ведьма. Ты бы не позвонила? – оторвавшись от меня и тяжело дыша, спрашивает он. Я выдыхаю, прижимаясь щекой к его подбородку, потираюсь, как брошенный котенок, нуждающийся в ласке.

– Нет, – честно отвечаю я.

– Чего ты хочешь, Маш? – в голосе Солнцева слышны ласковые и в тоже время усталые нотки. – Всю душу мне вымотала.

– Когда успела-то? – улыбаюсь я, поднимая голову и глядя в его глаза, в которых столько желания, неподдельной страсти и нежности. Он берет мое лицо в ладони и снова целует. Теперь это медленный, очень чувственный глубокий и сексуальный поцелуй, от которого я начинаю ерзать на стуле. Мне нужно больше… После стольких-то бессонных ночей, которые я провела в мечтах и воспоминаниях.

– Поехали… – он резко встает и тянет меня за собой.

– Куда?

– Куда-нибудь, где мы останемся наедине, – произносит он многозначительно. И я хочу. Черт побери, я так хочу того же самого… Но ничего не изменилось с нашей последней ссоры. А если один раз? Только один. Самый последний. Благодарный раз.

Но он и подумать мне толком не дает. Раз – и мы на улице. Два – и я сижу в его машине. Три – и мы несемся по Москве с открытым верхом на полной скорости, и я визжу от восторга.

Четыре…, и я в его квартире. Мне хочется сбежать, еще до того, как он открывает дверь, которая стоит больше денег, чем годовая аренда общежития. Серьёзно? На мне белье за триста рублей, а на капроновых носках дырка на большом пальце. В кроссовках же не видно…. Дура.

Дмитрий

Я не понимаю, что случилось, но как только мы оказались в квартире, Маша начинает нервничать. Даже раньше, еще до того, как она зашла внутрь, я почувствовал, как ее пальцы заледенели и сильно сжали мои. Вот и сейчас она напряженно расхаживает по гостиной-студии, рассматривая интерьер и всякие дизайнерские штучки. Знаю, что девочки любят всю эту красоту, безделушки, картинки, фигурки, хэнд-мейд и прочие уловки дизайнеров, которые наводили лоск в моей трехкомнатной квартире на сто двадцать квадратных метров. Живу я скромно, если сравнивать с самым бедным из моих клиентов. Но высовываться не люблю. Да, и зачем мне? Хватает места, в одной из спален я даже не был ни разу.

Маша не любуется моей отполированной идеальной обстановкой и начищенными до блеска полами. Мне кажется, она, вообще, ничего вокруг не видит, полностью погрузившись в себя.

– Выпить хочешь? – расслабляя галстук, спрашиваю я. Скидываю пиджак на французский диван, который привезли прямо из Парижа.

– Ты такой эстет, – наконец, говорит Красавина, оценивающе скользя по мне васильковым взглядом. Меня он смущает. Открытый и в тоже время непроницаемый. Туманный. Я не могу оторвать взгляд от ее губ, чувственных, налитых. Говорят, что мужики смотрят только на грудь, задницу и ноги. Да, но потом. В первую очередь – лицо. Глаза, губы. Еще для меня большое значение имеют ключицы. Люблю, когда они выпирают, такие беззащитные, хрупкие. Маша идеально подходит, она же балерина. Весит, как пушинка, но задница что надо.

– Почему эстет? Обыкновенный, – пожимаю плечами, проходя к стойке бара. Достаю с сушки два бокала. Не хочу сегодня крепких напитков. Я, вообще, редко употребляю. Заглядываю в бар, расстёгивая манжеты на темно-синей рубашке и закатывая рукава до локтя. – Итак, белое, красное? Сухое или полусладкое? – я пленительно улыбаюсь, замечая, как она снова тушуется.

– Сухое, наверное. Красное? Да, красное. – бормочет она, разглядывая в рамке на стене мои дипломы, грамоты, награды. Потом переходит к коллажу с семейными фотографиями. У меня редко бывают гости, иначе бы я разместил эти фото в своей спальне.

– Французское, итальянское, американское? Или, может быть, аргентинское? – спрашиваю я. Маша запрокидывает голову, и я могу видеть только ее спину и округлую обтянутую джинсами попку.

– Любое. Мне все равно.

– Тогда французское, – делаю выбор за нее.

– Ты похож на отца. Одно лицо просто. А сестра на маму, – замечает Маша, продолжая вторгаться в мое личное пространство. Но, если бы я этого не хотел, то отвез ее в гостиницу, так ведь? Но вариант с отелем даже не пришел мне в голову. Маша поворачивается и смотрит на меня, пока я открываю бутылку. Взгляд опускается на мои руки.

– Ты даже вино открываешь красиво, а говоришь, что не эстет, – улыбается она уголками губ, и у меня дух перехватывает от ее обаяния. Она так редко смотрит на меня так. Почему? Ведь я не сделал ей ничего плохого. – И семья у тебя красивая, как с картинки, – добавляет Мария, снова бросив быстрый взгляд на подборку с семейными фотографиями.

– Была, – отзываюсь я, разливая вино по бокалам. Сейчас я уже не испытываю резкой боли, как год назад. Только грусть и одиночество.

– Была? – во взгляде Маши отражается искренне недоумение, я беру бокалы и иду к ней. Она все это время, не моргая, наблюдает за мной. Я подаю ей бокал, и вижу, как дрожат ее пальцы.

– Никого не осталось. Так вышло. Я уже это пережил, – хрипло произношу я, убирая за ухо белокурый локон, нежно касаясь кончиками пальцев ее щеки. – Мы собирались жить здесь все вместе, а живу я один.

– Мне… это ужасно. Прости, что напомнила… – она перехватывает мое запястье, мягко сжимая своими прохладными ладонями.

– Я думаю, что ты должна знать обо мне хоть что-то. Это было бы справедливо. Ведь я знаю о тебе все.

– Нет. Так не бывает, – печально качает головой Маша, пригубив вино. – Можно, я спрошу, что случилось?

Я одергиваю руку, убирая в карман брюк. Вторую с бокалом подношу к губам.

– Конечно, – рвано киваю. – Мама разбилась на машине. Не справилась с управлением. Вылетела на встречную полосу. Это было давно. Отец – четыре года назад умер от онкологии. Сестра ушла внезапно. Я не ожидал. И это была сама тяжелая потеря, потому что после смерти родителей мы были очень близки.

– Что с ней произошло?

– Анафилактический шок. На отдыхе ее укусило какое-то насекомое. Очень быстрая смерть. Медики просто не успели доехать.

– Мне очень жаль, Дим. Это ужасно. Я могу представить, хотя мне никого терять не приходилось, и надеюсь, что еще долго не придется, – говорит Маша, и в ее красивых больших глазах блестят слезы. И это не жалость, настоящее и чистое сострадание. Не ожидал от нее такой чуткости. Мы же по большому счету чужие люди, которые только начали узнавать друг друга не только физически.

– Расскажешь, почему ты сбежала? – резко меняю тему, чтобы мы оба тут не разрыдались. Маша залпом выпивает свой бокал, и я с трудом удерживаюсь, чтобы не сделать замечание, что вино за двести долларов так не пьют.

– Были причины, если не забыл. Ты умолчал о девушке.

– Как видишь, девушка тут одна. И это ты.

– Мы болтать сюда приехали? Или я отблагодарить тебя должна? – неожиданно резко спрашивает Красавина, обходя меня, и направляясь к стойке бара, где стоит открытая бутылка. Она наливает себе еще, расплескав немного на столешницу. Облокачивается на стойку, с вызовом разглядывая меня. То, как она пьет вино десятилетней выдержки, говорит о двух вещах. Первое – она никогда не пила сухое вино такого качества. Второе – пить она не умеет, и ее необходимо в этом вопросе контролировать.

– Отблагодарить? Ты, о чем сейчас? – я прищуриваю глаза, ставлю едва пригубленный бокал на полку в стене. Сунув руки в карманы, я холодно изучаю вызывающую позу Марии Красавиной.

– Ну, ты разве не этого ждешь? Для чего ты устроил дурацкий перевод в Москву? Уж точно не по доброте душевной. Трахаться со мной понравилось? Так давай, чего тянешь? Никуда не сбегу. Можешь не стараться из себя джентльмена строить.

– Ты больная совсем, – потрясенно говорю я, приближаясь на расстояние вытянутой руки. Маша ухмыляется мне в лицо и начинает расстегивать свою рубашку нервными резкими движениями. Инстинктивно опуская глаза, я вижу простой атласный лифчик телесного цветы.

– Уж прости, я не твоя фифа из судейской семейки, на кружева мне папочка не заработал, – проследив за моим взглядом, насмешливо бросает Красавина.

– Нет, ты не фифа, – от ярости у меня скулы сводит. – Ты глупая маленькая сука. Наглая и невоспитанная. И если хочешь знать, раз уж ты везде засунула свой нос, то Полина сама всего добилась. – Я грубо хватаю полы ее рубашки стискивая на груди, разворачиваю и толкаю в сторону.

– Пошла вон отсюда. Дура, – рычу я. Меня достала эта идиотка. До ручки. Нервы просто вскрыла все. Ненормальная.

– Ах, ты сволочь! – она влепляет мне пощечину, и от потрясения, я не сразу понимаю, что произошло. Она меня не пощадила, даже ухо одно заложило от удара. Стискиваю челюсти, в порыве шагнув в ее сторону, но вовремя сдерживаюсь, сжимая кулаки и убирая за спину. У меня есть голова на плечах, в отличии от этой психованной Красавиной.

– Видимо, я действительно ошибся, – криво улыбаясь, произношу я, чувствуя, как на щеке дергается мускул от внутреннего перенапряжения. Глупость – это то, что я презираю в людях больше всего. А Красавина ведет себя, как полная … не могу даже слово подобрать. – Тебе пора, Маш.

Я решительно отворачиваюсь и, захватив бутылку, иду в спальню. Видимо, придется напиться. В одиночку. С горя.

– Дверь захлопывается сама. На такси не дам. Пошла ты, – не оборачиваясь, бросаю я.

– Можно мне ванной воспользоваться? – спрашивает она притихшим голосочком. Неужели голова включилась? Поздно, куколка.

– Дело твое. Мне плевать, – рявкаю я и грохотом захлопываю за собой дверь спальни.

– Идиот, – нервно рассмеявшись говорю вслух сам себе, плюхаясь на огромную кровать. Не так я представлял себе нашу встречу. Черт, она и правда с придурью. Ставлю бокал на прикроватную тумбочку, скидываю ботинки.

– Пошло оно все, – произношу я и глотаю прямо из бутылки.

Эстет, блядь. Смешно даже. Раз в жизни можно и из горла. Не чувствуя ни букета, ни вкуса, я осушаю до дна всю бутылку, швыряя ее в стену, но сука, она даже не бьется, а так хотелось, чтобы со звоном, с осколками. Как в кино. В фильмах все время бьется. Гребаные спецэффекты.

Это Красавина заразила меня своей одержимостью или психозом, или долбаным раздвоением личности. Я ей кто, вообще? Снова от гнева стискиваю зубы, вспоминая, как нагло и вульгарно эта соплячка со мной разговаривала. Еще и руки распускает, дрянь. Словно я мальчик, который ее за косички на перемене дергает.

Через пару минут я начинаю чувствовать себя странно. Вино ударяет в голову, точнее, реально бьет по мозгам. Я редко прикладываюсь к бутылке, поэтому мне не нужно выпить ведро, чтобы почувствовать эффект. Мне кажется, что я даже вырубаюсь на какое-то время. Когда снова открываю глаза, то чувствую себя еще пьянее. Комната плывет, в ушах шумит, в груди печет. Я прислушиваюсь к звукам в квартире, но это бесполезно. Все комнаты изолированы. Даже если врубить в гостиной динамики на полную, я не услышу.

Когда ручка двери поворачивается, то это оказывается не обманом пьяного зрения. Мое чутье не обмануло. Я был уверен, что Красавина никуда не ушла. Выпустив пар, она спокойно освежилась, где-то раздобыла мою рубашку, напялила на голое тело и явилась. И наглости хватило.

Не знаю, чего во мне было больше – желания убить ее, вытолкать прочь, содрав мою рубашку, или распластать на кровати и наказать другим способом.

– А что не ушла? Передумала? Мне твоих благодарностей не надо. Хватило уже, – ухмыляюсь я, насмешливо улыбаясь. Провожу ребром ладони по горлу. – Вот ты мне где. До чертиков достала.

– Прости меня, я переборщила, – тихо говорит Красавина, растерянно и робко глядя на меня.

– Черта с два, Маш. Просто отвали, – резко произношу я, наблюдая, как она подходит к валяющейся на полу бутылке и поднимает. Приближается к кровати и садится на самый край с той стороны, где я лежу, напряженно за ней наблюдая. Она держит в руках пустую бутылку, крутит в пальцах, изучая со всех сторон. Волосы скрывают ее лицо. Но мне не нужно смотреть, чтобы почувствовать ее отчаянное состояние. Сама виновата. Надо иногда включать мозги и закрывать рот.

– Сколько она стоит? – спрашивает Маша. Я скептически изгибаю бровь, – Я про бутылку.

– Двести долларов. Ты об этом пришла поговорить? Хочешь купить у меня бутылку? Там есть еще. Возьми так. Только избавь от своего общества.

– На такие деньги я живу неделю, иногда полторы. Как повезет. Это с питанием и проездом, – сухо произносит она. Или я тоже дурак, или она бредит.

– Тебе денег дать, Маш? – спрашиваю я с сарказмом. – Я дам. Правда, и отдавать, и благодарить не надо.

– Прекрати вести себя так! – вспыхивает она, поворачиваясь ко мне всем корпусом. Потерянное выражение ее глаз совершенно сбивает с толку. Верните мне мой разум и стабильную понятную Полину.

– Как? Как, Маша? Я просто отказываюсь тебя понимать. Ты постоянно взрываешь мозг. Я так не привык. Мне нужна женщина, которая меня будет уважать и ценить, а не вести себя, как неадекватная дура.

– Я просто пытаюсь сказать… – она вдруг закрывает ладонями лицо и начинает плакать. Я, вообще, в ступоре. И что делать в такой ситуации? Я не понимаю, как вляпался во все происходящее, и ощущение нереальности и абсурда никак не хочет отпускать.

Но если женщина плачет, то у мужчины просто нет другого выхода, кроме, как пожалеть ее. Что я и делаю. Я сажусь рядом, обнимая маленькую глупышку за вздрагивающие плечи.

– Все, Маш. Хватит. Я не злюсь. Ладно, проехали. Ты, как обычно, все неправильно поняла.

– Дело не в этом, – шмыгнув носом, Маша прижимается мокрой щекой к моей груди, и черт побери, вся моя злость улетучивается. Я даже забываю, что только что бутылки в гневе швырял.

– А в чем? – спрашиваю я.

– Мне стыдно, – всхлипнув, отвечает она. Я обхватываю ее лицо ладонями, заставляя посмотреть на меня.

– За что? – спрашиваю с удивлением.

– За то, что я – неудачница. И я глупая, ты прав. Все мои братья и сестры чего-то добились в жизни, а я ….

– Замолчи, – произношу я немного грубо, закрывая ее рот ладонью. – Слушай меня. Тебе двадцать лет, Маша. Моя сестра в твоем возрасте из клубов не вылезала. А ты пашешь на двух работах, учишься, ты детишек таким чудесам обучаешь. Ты, невероятная, Маш. Просто поверить в себя надо. Слышишь? И цель поставить. Хочешь балериной стать? Школу свою открыть? Что угодно выбирай. Главное – не жалеть себя, не сомневаться. И людей, которые тебе добра желают, не нужно отталкивать. И пошлость тебе не идет, Маш. Поняла меня? – требовательно спрашиваю я, отрывая ладонь от ее губ.

– Поцелуй меня, Солнцев, – шепчет она, забираясь на мои колени. – Ты такой умный, а у меня даже носки дырявые. Я поэтому и психанула. У тебя вино за двести баксов, а я в носках дырявых. Ну, стыдно же, а?

Маша пытается поцеловать меня, а я хохочу. Падаю на спину и ржу, как ненормальный. У нее, значит, носки дырявые, а виноват я. А по морде – мне.

– Я куплю тебе носки. Много-много носков.

– Ну, не смейся надо мной, Дима. Не надо, – смущенно просит Маша, наклоняясь и закрывая мой рот своими сочными губами. До смеха ли тут. Она сидит на мне, абсолютно голая под тонкой рубашкой. Сама жмется, как нашкодивший котенок. И кожа у нее, как шелк. Нежная, бархатистая, без единого изъяна. Я отрываюсь от ее губ, тяжело дышу, расстёгивая пуговицы на ее груди. Снимаю и отбрасываю прочь, накрывая ладонями упругие холмики. Маша шумно выдыхает, потираясь твердыми сосками о мои ладони. Она не скромная, робкая девочка. И далеко не такая дурочка, какой кажется. Возможно, она еще не осознает, насколько сильно в ней женское начало и интуиция. Эта мегера любого с ума сведет. А если еще ее огранить, как дорогую и редкую драгоценность, то ни у одного мужчины, который на нее посмотрит, не будет шанса. У Марии один недостаток – неуверенность в себе.

– Ты скучала по мне, куколка? – спрашиваю я, пока ее пальчики проворно расстегивают на мне рубашку. Она целует мою шею и грудь, лаская кончиком языка мгновенно взмокшую кожу. Я обхватываю ладонями ее ягодицы. Прижимая к своей вздувшейся плоти. Ответа на вопрос так и не дожидаюсь… Все мысли вылетают напрочь из головы, когда Маша растягивает мой ремень, спускает вниз брюки, вместе с трусами. Она смотрит мне в глаза, лаская мой член сначала пальцами, а потом и губами. В прошлый раз Маша не делала такого. Я просил, но она стеснялась. Я не хочу думать, что изменилось. Я боюсь пытаться анализировать ее поступки. Я просто чувствую, и это невероятный кайф. Это просто вынос сознания за грань обычного мироощущения. Моя ладонь путается в волосах девушки, которая делает мне минет, и при этом выглядит невероятно сексуально. Ее тело двигается, словно она специально искушает меня. Ее идеальное гибкое тело, по которому я схожу с ума. Я хочу поглотить ее всю, каждый кусочек этой атласной кожи. Сделать своей без остатка. До самого конца. Никаких границ. Выгибаясь, я резко толкаюсь в горячий и нежный рот. Нужно быть нежнее, но я просто не могу. Она невероятно хорошо сосет. Или я пристрастен.

– Ты просто супер, куколка, – со стоном выдыхаю я, наматывая ее волосы на ладонь и мягко отстраняя. Кончить в эти губы было бы запредельно приятно, и, думаю, она бы мне позволила. Но я хочу, чтобы она была со мной.

– Иди сюда. – шепчу я, подтягивая ее к себе, усаживая сверху. Сжимая красивую грудь, большими пальцами лаская чувствительные соски. Она громко стонет, когда я глубоко и быстро проникаю в ее горячее узкое лоно. Маша изгибается, отклоняясь назад, чтобы принять больше. Она невероятно тугая, горячая, влажная, страстная, отзывчивая. Я теряю разум, толкаясь все сильнее и сильнее, пока комната не наполняется звуками шлепков двух влажных тел и нашего судорожного дыхания, вскриков и стонов. Ее божественное тело движется в одном ритме со мной, не уступая, не поддаваясь. Она отдает все, но берет больше. Я рычу, чувствуя приближение оргазма, перекидываю девушку на спину и, резко раздвинув ноги, трахаю ее сверху. Она хрипло кричит, когда, встав на колени, я закидываю длинные ноги на свои плечи. Член дергается, увеличиваясь в размере, я чувствую, как содрогаются стенки ее лона, до слуха долетает финальный крик удовольствия. Мое сознание раздваивается, я словно смотрю на себя со стороны, настолько сильны ощущения, которые мне дарит горячее отзывчивое тело Маши.

Это настолько мощно и глубоко, что даже спустя десять минут, я все еще не могу отдышаться. Мое тело наполнено удовольствием и блаженством. Скатываясь с Маши, я вытягиваюсь рядом, не выпуская ее из своих рук.

– Я не знаю, награда ты моя или наказание, но я тебя больше никогда не отпущу, – произношу я, нежно целуя ее макушку, прижатую к моей груди.

– Было бы здорово, Дим. Мне тоже с тобой хорошо, – отвечает она, сонно зевая. – Давай поспим, а потом помоемся, хорошо? Мне просто не дойти.

– Я отнесу, маленькая.

Я ухожу, чтобы наполнить джакузи водой и мыльными пузырьками. Включаю в ванной комнате приглушенный свет, потом возвращаюсь за Машей. Она уже спит, свернувшись комочком, как маленькой котенок. Я осторожно и бережно беру ее на руку, такую легкую, непостижимо красивую.

Не знаю, почему я так завис на ней. В чем тут дело… Красота, дерзость, толика безумия в красивых синих глазах, юное гибкое тело. Секс невероятный. Все смешалось в одно чувство. Наверное, это любовь. Что еще могло такого прагматичного, иногда скучного делового мужчину превратить в романтика и героя-любовника. Я словно очнулся, пробудился после долго сна, вырвался из своей раковины и рутины. И не хочу обратно.

Марк

Работать на воде я не люблю. Джош Каперски, постановщик, несмотря на то, что мы постоянно с ним находимся в состоянии конфликта, редко ставит меня в подобные трюки. От Джоша вообще многое зависит. Он, прежде всего, должен чувствовать каждого из нас, пределы наших возможностей. И каким-то шестым чувством Каперски всегда выбирает парней правильно. Что удивительнее всего – я всегда в вопросе выбора каскадера на тот или иной трюк солидарен с Джошем. Наш то вспыхивающий, то угасающий конфликт носит личный характер. Я не люблю, когда меня сдерживают, ненавижу любые формы контроля. Еще с детства. Застарелая травма. Неотработанный гештальт. Джош же не любит, когда я без оснований импровизирую, рискую или усложняю трюк, придумываю свои детали. А мне жизненно необходимо вносить свои элементы, додумывать, переделывать, иначе я не умею и не хочу учиться.

Игра по правилам – не для меня. Но я не дурак, и мой риск всегда оправдан, что Каперски, как человек с огромным опытом, не может не понимать. Я слышал о Джоше много слухов, о его бурной юности, когда он, как и я, стремился переплюнуть всех и показать «класс», да так, чтобы дух у всех вышибло. Но в один прекрасный момент все его ребячества прекратились, и Джош Каперски уже много лет является только постановщиком, и ходит молва, что и этот пост он собирается в скором будущем оставить.

Парни, которые, как и я, выросли на его трюках, считают Джоша легендой в нашей нелегкой профессии, своего рода виртуозом, и представить на месте Джоша, как бы он меня не бесил, кого-то другого лично я не могу.

Сегодня произошел исключительный случай, и я летел на водном мотоцикле по заливу Санта-Моника, готовясь перелететь через двигающуюся навстречу белоснежную яхту. По сюжету я должен был вылететь с мотоцикла и красиво приземлится на палубу яхты. Трюк несложный, и я проделывал подобное не раз, но сегодня у меня возникли проблемы с равновесием. Может, дело в порывистом ветре, рассчитать скорость которого на момент прыжка у меня никак не получалось, может, во вчерашней переписке с Машей, после которой я не мог заснуть почти до утра.

В любом случае, день сегодня явно не мой. Я летал уже три дубля. Два раза свалился в воду, один раз приземлился на яхту, но не туда, куда нужно. Можно доснять уже на самой палубе, а потом скорректировать, но мне необходимо все сделать идеально, и я страшно зол на себя за ошибки, которые допускаю раз за разом. Как ни странно, Джош не орал, не читал нотации, не упрекал меня в безалаберном и легкомысленном отношении к работе.

Эпизод мы все-таки досняли с четвертой попытки. Можно сказать, легко отделался. Подумаешь, воды нахлебался, да пару ссадин на боку заработал. Не в первый раз. Подобные мелочи я стараюсь даже не замечать. Мышцы приятно ноют. Именно приятно, потому что работать на пределе своих возможностей – это то, в чем я нуждаюсь, как в воздухе.

Работа каскадёров на сегодня закончена, и парни потихоньку стали расходится, но съемочная группа работает дальше. Я отправляюсь в кабинку на берегу, установленную для трюкачей и прочего персонала. Там можно оставить вещи, переодеться, перекусить и принять душ. Неоднократное купание в специальном костюме в соленой воде не входило в мои планы, и душ мне жизненно необходим. Выходя из крошечной душевой в одном полотенце, я обнаруживаю Джоша Каперски, терпеливо ожидающего моего возвращения. Вопросительно смотрю на постановщика, направляясь к пластиковому стулу со своей одеждой. Он заикался на днях, что ему нужно серьезно со мной поговорить, но не уточнил, когда. Видимо, момент настал.

– Что-то случилось, Джош? – начинаю первым, чтобы не тянуть время. Долго зависать в его гнетущем обществе не горю желанием. Его лицо хранит непроницаемое выражение. Поворачиваясь спиной, я натягиваю футболку на еще влажные плечи, скидываю полотенце, одевая пляжные шорты.

– Напомни мне, Марк, сколько тебе лет? – спрашивает Джош Каперски. Оборачиваясь, я поправляю задравшуюся на животе футболку и собираю в карманы ключи от моего байка, кредитки и прочую мелочь, высыпавшиеся пока я одевался. В легком недоумении смотрю на Джоша, пытаясь припомнить многочисленные слухи и сплетни вокруг его легендарной личности. Мне не нравится его настораживающий пристальный взгляд, и неожиданная заинтересованность моей персоной. Вспомнив, что у него есть жена и две девочки как-то внутренне расслабляюсь. В области киноиндустрии приходится ежедневно отбиваться не только от назойливого женского внимания, но и от мужского тоже. Я перестал удивляться этому факту еще года три назад.

– Двадцать пять, а что? – спрашиваю с вызовом, разминая плечи. Джош наклоняет голову на бок, с иронией наблюдая за мной.

– Мне было двадцать семь, когда я пропал на три года. Ты же слышал об этом? – сухим, почти равнодушным тоном поинтересовался Джош, протягивая мне бутылку воды. Я благодарно киваю, хотя не отказался бы от чего-нибудь покрепче. Рабочий день закончился, можно и расслабиться.

– Да, парни что-то говорили, – припоминаю я, открывая бутылку.

– Как думаешь, что могло заставить человека на вершине своей карьеры уйти в тень, отказаться от участия во всех проектах?

– Я не знаю, – небрежно пожимаю плечами, потирая затекшую шею.

– А ты подумай. Что могло бы заставить тебя уйти сейчас? Когда ты полон сил, привлекателен, популярен?

– Я не знаю, Джош, – снова раздраженно качаю головой я. – И гадать не собираюсь.

– У меня была травма, Марк. Перелом позвоночника, – произносит Каперски. Я даже вздрагиваю от абсурдности его заявления. Перелом позвоночника? Окидываю изучающим взглядом его спортивную фигуру.

– Не легкий, когда можно вернуться в строй после каких-то трех месяцев в корсете… Я был парализован, ниже пояса. Врачи ставили на мне крест, и я три года прожил в Китае среди монахов, которые поставили меня на ноги, но я уже никогда не стану таким же физически сильным, как ты. Скажу больше, меня ждет мучительная старость, Марк. Адские боли. Они уже начинаются, а мне еще нет сорока. Ты спросишь, почему я говорю тебе об этом?

– Да, спрошу, – киваю я, чувствуя себя неловко. Обычно за такую откровенность приходится расплачиваться…. Джош не просто так завел эту песню.

– О чем ты думал, когда вышел сегодня на работу, Марк? – пристальные карие глаза смотрят на меня, словно он чертов чтец душ.

– Проблемы, женщины, может быть, бурная ночь? Ты – специалист, которых поискать еще, но ты молод, и самонадеян. Я был таким же. Всю ночь кутил, развлекался с лучшими девочками побережья, а потом приходил и отрабатывал лучше любого из моей команды. У меня все получалось на уровне инстинктов. Я всегда знал, когда нужно сделать необходимый элемент, я действовал на грани риска, но рассчитывал свои силы. У тебя тоже есть этот инстинкт. Мы похожи больше, чем ты думаешь. Ты считаешь себя неуязвимым, всесильным. Я видел, как ты меняешь элементы трюков, вводишь свои, несмотря на мой приказ следовать четким инструкциям. Неповиновение и бунтарский дух – мне знакомо это. Адреналин…. Как наркотик, на который подсаживаешься сразу, с первой дозы. А теперь представь, Марк, что ты полностью обездвижен. Ты не только не хозяин мира. Ты даже не управляешь собственным телом. А все, кто вчера считали тебя Богом, сегодня в смущении отводят глаза, услышав, что ты подыхаешь в какой-то клинике. Нравится перспектива?

– Не думаю, что мне стоит об этом думать, Джош, – раздраженно бросаю я, хватая со стула пачку сигарет, доставая одну и чиркая зажигалкой.

– Почему же? От подобной перспективы тебя может отделять всего одна ошибка, Марк. Одна гребаная ошибка, – Каперски делает шаг вперед. Выбивая из моих пальцев сигарету. – Одна сигарета, одна бутылка, одна шлюха, которая не давала тебе спать всю ночь, одна мысль не о работе, которую ты должен выполнить здесь и сейчас. И твоя чрезмерная самоуверенность.

– Эй, полегче, – рявкаю я, инстинктивно толкая наступающего Джоша.

– Еще раз придешь на площадку неготовым, вылетишь к черту! – интонация его голоса становится угрожающей и твердой.

– Я был готов. Все получилось, – принимаюсь спорить я, хотя выдержать его всезнающий сканирующий взгляд непросто. Ублюдок прав. – Я бы отработал с первого раза, если бы не погодные условия.

– От тебя до сих пор несет вчерашним виски, Марк. Не лги самому себе. Ты приехал сюда, полным амбиций. Невероятно талантливый, заносчивый, но неиспорченный парень, который был готов работать на износ. И что стало с тобой сейчас? Я всерьез думал, наблюдая за тобой, что наконец-то, нашёл человека, который может заменить меня в этом бизнесе, но нет, блядь, ты, как и многие другие, покатился по наклонной. Так тебя устраивает? Нравится прожигать жизнь? Когда ты упадешь, а это случится, если ты не остановишься, кто будет рядом?

– У меня есть семья, – огрызаюсь я.

– Ты уверен? – сурово спрашивает Каперски, – Потому что я – нет. Тот, у кого есть семья, не будет вести себя так, словно его единственная цель – это умереть так, чтобы все о нем запомнили. Хочешь стать легендой посмертно?

– Ты решил сыграть роль строгого папочки?

– Видимо, раз больше некому. Когда я оказался один на один со своей проблемой, моих родителей не было в живых, но у меня была жена, которая вытаскивала из пучины депрессии, апатии и жалости к себе. Она заставила меня верить, что я встану и вернусь в профессию. Я жил ради нее и дочери. Иначе бы сдох, наглотался снотворного или просто в петлю влез. Почему я говорю тебе все это, трачу свое время и нервы?

– Хотелось бы и мне знать, – ухмыляюсь я, одновременно испытывая непривычное чувство стыда. Каперски во многом прав, и за последние годы я изменился далеко не в лучшую сторону.

– Потому что мне никто не сказал этих слов. Никто не предупредил, что может меня ждать, если я не приторможу, не включу гребаный разум, который есть у всех. И это мой долг, как твоего наставника.

– Ты можешь спать теперь спокойно, выполнив свой долг, – бесцветным тоном отзываюсь я. – Это все?

– Марк, ты можешь и дальше изображать из себя циничного самовлюблённого мачо, который бухает по ночам, спит со всеми подряд, тусуется со звездными шлюхами и дружит с режиссерами, мне похер. Если это то, что тебе нужно, можешь уматывать прямо сейчас.

– Я тебя понял, Джош, – раздраженно киваю, нервно убирая руки в карманы шорт. Хочется курить, но при нем лучше не рисковать. – Я буду более ответственно относиться к работе. Никакой выпивки и секса накануне съемок.

– Да хоть утрахайся. Нельзя сочетать физические упражнения, алкоголь, никотин и ту хрень, что вы жрете в клубах. Наша работа, Марк – это жесткий режим. Ясно? И трезвая голова. Если чувствуешь, что ты не собран, не уверен, заморочен чем-то, то просто скажи мне. Я поставлю другого.

– Хорошо, Джош, – уже без всякого пафоса соглашаюсь я.

– Не нужно думать, что я придираюсь к тебе. Ты мне нравишься, Марк. Ты намного талантливее всех, кто работает под моим началом. Ты – лучшее мое приобретение за последние годы. Я хочу, чтобы когда-нибудь ты стал тем человеком, который заменит меня.

– Тебе еще сорока нет, Джош. Рано об этом думать.

– Врачи дают мне немного времени, в течении которого я могу медикаментозно справлялся с приступами боли. Когда-нибудь лекарства, которые еще могут мне помочь, закончатся, и тогда я перейду к более сильным препаратам, которые будут воздействовать на нервную систему так, что работать и ясно мыслить я не смогу. Учись на моих ошибках, мальчик. И не просри свою жизнь.

Каперски бросает на меня еще один испытывающий взгляд из-под нахмуренных бровей.

– И я не советую тебе работать с Мейном, но дело твое, Марк. Ты сам себе хозяин. Надеюсь, мы друг друга поняли, и ты без претензий. Ну, и, разумеется, все, что сказано здесь, не должно выйти за пределы этих стен.

– Я не трепло, Джош.

– Не сомневаюсь. До завтра, Марк.

И он стремительно уходит из кабинки, оставляя меня в противоречивых чувствах.

Каперски умудрился разозлить меня, польстить моему самолюбию, ударить по самому больному…. Как ему удалось так легко прочитать меня? Что это? Опыт, навыки психолога?

Однозначно после открывшихся новых обстоятельств мое уважение к наставнику заметно возросло. Он оказался прав по всем пунктам, которые обозначил. Я был не собран сегодня. Я выпил уже после полуночи, растревоженный короткой перепиской с Машей. Отрезав себя от прошлого, я вдруг погрузился в пучину воспоминаний, и совершенно оказался не готов к тем чувствам, которые испытал, глядя на фото в ее профиле. Профиль, который она сразу же удалила и вышла из сети. Я успел сохранить фотографию, и полночи пил, глядя в синие глаза девушки, которая когда-то любила меня больше, чем было позволено уставом нашей семьи. Мы нарушили все запреты.

Кто из нас сделал первый шаг, который привел к тому, что мы частично разрушили жизни друг друга? Был ли наш поступок вызовом, своего рода протестом против установленных навязанных границ и правил, жесткого распорядка, по которому мы жили из года в год.

Шагая назад в свое детство, я вспоминаю, как по вечерам ждал, когда все братья и сестры разойдутся по своим спальням, чтобы побыть вдвоём с отцом. Но мы не говорили о моих увлечениях велокроссом, скалолазанием и картингом, о моих мечтах об участии в автогонках, соревнованиях на байдарках, которые проводятся ежегодно в конце лета на местной небольшой речке. Ничего подобного мы не обсуждали. Отец заставлял меня ежедневно рассказывать биографию Бернулли, Декарта, Пуанкаре, Лобачевского, Гаусса, Гиббса; на латыни по понедельникам, английском по вторникам, немецком по средам, французском по четвергам, японском и китайском языках по пятницам и субботам соответственно. Иногда к нам присоединялась мама, чтобы тоже послушать «золотого» мальчика. Я учился в школе с математическим уклоном, где опережал даже усиленную программу, после уроков я ехал в лингвистический центр, где изучал языки. Если бы не мои увлечения активными видами спорта, то школу я мог закончить гораздо раньше и родителям удалось бы вылепить из меня нового великого математика. Не скажу, что математика – совсем не мое. Цифровые ряды, схемы, уравнения сами возникают в моих мыслях, когда я вижу определённую задачу, подлежащую решению. Это действительно дар, который я принять не захотел. Но и сейчас у меня есть толстая потертая тетрадь формата А4, куда я записываю различные тригонометрические ряды и собственные теории чисел, различные изобретения, построенные на математических моделях. Мой мозг нуждается в постоянной подпитке, новых знаниях, задачах, которые необходимо решать.

Родители отказывались понимать мое стремление к спорту и экстриму, четко озвучив свою позицию и не уступая ни на йоту. Несмотря на загруженный график моих ежедневных занятий, никто не отменял домашней работы, которая так же ежемесячно составлялась, как график. Я никогда не чувствовал себя частью семьи, не ощущал свой дом, именно как отчий дом. Для меня это всегда был лагерь, где каждый выполняет свою роль и функцию. И если других детей такая жизнь устраивала, то я, будучи единственным родным сыном, хотел особенного отношения. Больше любви, ласки, заботы и понимания. Я хотел быть лучше всех, и я был… Но родители никогда не выделяли меня. Даже наоборот, ко мне относились строже и требовательнее. Сначала мне казалось, что мне нужно больше стараться. Медали, грамоты, похвалы, которые сыпались со всех сторон, но не от родителей. Поняв, что я ничего добьюсь, заставляя себя заниматься тем, чего бы хотели для меня мама с папой, я немного опустил планку, освободив несколько часов в неделю на то, что действительно приносило мне удовольствие.

Адреналин… Джош Каперски правильно сказал, что это наркотик, на который подсаживаешься сразу. Я занимался многими видами спорта, используя каждую свободную минуту для тренировок. Родители были недовольны, но, если я справлялся с учебой и домашними делами, им не в чем было меня упрекнуть.

Отношения с братьями и сестрами у меня складывались по-разному. Глубоко не был привязан ни к кому, все время чувствуя невидимую преграду между ними и мной. Это был только мой заскок, психологический блок, с которым работать я не собирался и не хотел. Я ревновал своих родителей, ощущая себя обворованным, ущемленным. Хотя внешне своей нелюбви и ощущения превосходства я не демонстрировал. Думаю, что они все меня любили.

Невероятное облегчение подарило мне окончание школы. Я целый год отдыхал, занимался картингом, тренировался, экспериментировал с различными экстремальными видами спорта. Родители хранили молчание, позволив мне передохнуть этот год. Потом поступил в МГУ и сам не думал, что буду немного грустить, уезжая из пригорода Твери, в котором провел столько лет под постоянным прессингом и надзором.

Родители устроили праздник. Они любили все эти масштабные мероприятия во имя объединения семьи. Широкие жесты, громкие слова, огромный стол в гостиной, за которым собиралась гудящая толпа. Я ненавидел подобные сборища, не нуждался в них и не скучал ни по кому из тех, кто покидал наш дом.

Этот день запомнился тем, что именно я был центром внимания, и не потому что у меня был день рождения и так было нужно, чтобы все говорили только обо мне, дарили подарки и старались угодить. Может быть, печаль в блестящих глазах матери или ощущение скорой свободы, которую я уже чувствовал всеми фибрами своей угнетенной души, в этот вечер заставили меня быть чуть-чуть искреннее и добрее. Я помню, что Маша проплакала целый день. Хотя плакать она начала гораздо раньше, когда только узнала, что я поступил в университет.

Первая узнала. Сейчас уже сложно сказать, что выделило Машу из толпы других детей, которые выросли в доме моих родителей, но не оставивших в моей душе и памяти ничего, кроме раздражения.

Возможно, дело в ее внешней хрупкости и беззащитности. Болезненная, бледная, тихая, робкая. Такой я увидел ее впервые, когда нас привели в больницу, чтобы познакомиться с новой «сестренкой». Было в выражении глаз, которые доверчиво смотрели на меня, что-то такое, отчего щемило сердце. Я не жалел ее. Это было другое ощущение. Мы словно сразу, с первого взгляда заключили собственный пакт о неразглашении некой тайны, которую знали только мы. Да, только не было никаких тайн, кроме тех, что придумывали мы сами.

Я испытывал к ней нежность, желание защищать и смешить…. Ее улыбка, такая редкая вначале, всегда принадлежала только мне. Нам было легко вместе, несмотря на значительную разницу в возрасте. Позже, в школе, она уже так не ощущалась. Я просто был ее старшим другом, который защищал и заботился о ней, выбрав из всех, кого осчастливили родители самую хрупкую и красивую.

Даже в четыре года было понятно, что из этой маленькой феи с белыми волосами и кристально-синими глазами вырастет настоящая красавица. Фея… это определение подходит идеально. Она росла на моих глазах, но я никогда не считал ее своей сестрой. Когда Маша была рядом, она могла просто молчать, читая книжки, рисовать или играть со своими куклами, мне уже было комфортно и легко в ее присутствии. Не знаю почему, но наблюдать за ней было моим любимым развлечением. Я мог часами следить за сменой выражений на ее лице, пока она раскладывала на полу своих кукол, то отчитывая их, то жалея. Я делал вид, что сижу за учебниками, а сам не мог сдержать улыбки умиления, когда она рассаживала вокруг себя игрушки, раздавая листочки, которые служили им тетрадками. Она всегда выбирала для игр ту комнату, в которой находился я. Непреднамеренно. Просто нас примагничивало друг к другу, и сопротивляться этому было бесполезно.

Уезжая в Москву, я понимал, что расстояние разорвет эту связь. Только с Машей мы часами говорили о том, о чем я мечтаю, к чему стремлюсь. Она робко признавалась в том, что хочет стать балериной. Иногда я вместе с мамой забирал Машу из балетной школы. Мы присутствовали на занятиях всего несколько минут, но видения танцующей маленькой феи с тонкими ручками и ножками, хрупкой, парящей, словно ненастоящей, навсегда врезалось в мою память. Сейчас мне кажется, что я уже тогда в нее влюбился. Неосознанно и по-детски. Все мальчики мечтают о принцессах. У меня была самая красивая, самая волшебная и заколдованная из всех принцесс, но и самая маленькая. Слишком маленькая.

В Москве я недолго хранил память о своей маленькой подружке, погрузившись в новый свободный мир, к которому стремился. Мне нравилось все, кроме самого университета и выбранной профессии. Мне было скучно. Я изучал программу целого курса за какой-то месяц, а потом прогуливал занятия, пропадая с новыми друзьями из циркового училища. Через них я и вышел на Джоша спустя два года. Жизнь сложная и непредсказуемая штука, она действительно все расставляет по своим местам.

***

Я не замечаю, как на побережье опускаются сумерки. Честно говоря, я даже не понимаю, как оказался на самом удаленном пляже. Я иду вдоль берега, погрузившись в воспоминания после эмоциональной тирады, которую мне устроил сегодня Джош, разбередив забытые обиды, взлеты и падения, ошибки, которые привели меня в город грехов, ставший мне вторым домом. Глядя на океан, я вспоминаю, что уже полгода не занимался дайвингом, предпочитая свободное время тратить на вечеринки, выпивку, легкомысленных девчонок.

Мне стыдно, потому что я мечтал о другом. Не о таком будущем я рассказывал Маше. Где тот парень, который мечтал покорять горы и океаны, исколесить весь мир, забраться на Эверест, посетить места, где зарождалась цивилизация? Что случилось с моими мечтами?

В лучах уходящего солнца Тихий океан выглядит величественно, завораживающе. Этот вид хочется запечатлеть, но я не художник, а камера моего мобильного, несмотря на все пиксели не сможет передать и малую толику этого завораживающего медленного перекатывания волн, лениво и снисходительно лижущих белоснежный песок. Я видел его и другим; бушующим и диким, свирепым, готовым разорвать любого, кто приблизится. Я люблю океан. Наверное, я могу чувствовать себя по-настоящему свободным только здесь.

Воспоминания об отчем доме делают наливают свинцом мои мышцы, я снова ощущаю кандалы и тяжелые цепи, сковывающие движения.

Я сажусь на песок, насмехаясь в лицо своим страхам и разыгравшемуся воображению, провожу ладонью по лицу, закусывая губу почти до крови.

Я вспоминаю первое лето, когда вернулся в Тверь на каникулы. Я ездил с друзьями на Урал, а потом сразу домой. Встречать меня приехал отец, но первой из толпы в зале ожидания железнодорожного вокзала ко мне вылетела Маша. Она буквально запрыгнула на меня с разбегу. Ее волосы заслонили весь обзор, хлестанув по щекам и прилипли к моим губам, а она душила меня в объятиях. Папа сдержанно улыбался, пожимая мне руку. После вежливого замечания отца, Маша все-таки слезла с меня и просто висела на моей руке, обхватив ее двумя своими.

Маше было пятнадцать, и эмоционально она все еще была ребенком, но не внешне. Изменения бросились в глаза сразу, когда она перестала липнуть ко мне и, обходя машину, открыла дверцу. Во-первых, рост. Она стала гораздо выше, и ее стройные ноги – длиннее. Когда она шла, ей вслед оборачивались даже взрослые мужчины. Не знаю, о чем думали родители, разрешая ей надевать короткие юбки и обтягивающие футболки. Только слепой мог не заметить, что у нее появилась талия, округлая попка и грудь. Длинные светлые волосы струились по хрупким плечам, придавая ей совершенно фантастический вид. Русалка, фея, нимфа. В ней было мало земного. Из другого мира, подкинутая принцесса…. Я помню, как обернувшись, Маша поймала мой пристальный взгляд, скользящий по ее изменившейся фигуре, вспыхнув от смущения. Это был невероятно чувственный момент, когда мы словно впервые увидели друг друга по-настоящему. После она уже так часто ко мне не прикасалась. Мы потеряли друг друга, нашу дружбу, собственный мир комфорта и беспечности. Ощущение близости и трепета. Все исчезло. Изменилось, и не потому что я стал мужчиной, хотя в физическом и сексуальном плане я стал им еще в шестнадцать лет. Я не мог назвать причину. Сейчас мне понятно, но не тогда. Тот комфорт и душевное тепло, которое я испытывал раньше в ее присутствии, этим летом внезапно испарилось. Я не мог выносить рядом с Машей и получаса, не задевая ее, не раздражаясь. Я злился на себя, но не мог остановиться. И к концу лета от ее первоначальной радости, которая светилась в синих глазах, когда она запрыгнула на меня при первой встрече, ничего не осталось. Маша не понимала, за что и почему, и я слышал, как она плачет, убегая после очередной болезненной шутки или колкости в ее адрес. Я испытывал боль и чувство удовлетворения одновременно. Это был своего рода азарт, жестокий эксперимент – сколько она сможет продержаться?

Все лето мы ругались или просто игнорировали друг друга. И ни разу не пытались нормально поговорить. Я успокоился, когда до отъезда в университет осталось несколько дней. Просто что-то перещелкнуло в голове, и я понял, что в следующий раз смогу увидеть Машу в лучшем случае только в новогодние каникулы. В восемнадцать лет время тянется долго, очень долго. И полгода до зимних праздников мне казались вечностью. Она к тому времени могла возненавидеть меня так же сильно, как до этого любила. Я помню, как сам вызвался забрать ее из балетной школы. В Москве я сдал на права, и отец отдал мне ключи от семейной легковушки на свой страх и риск. Никогда не забуду выражение ее лица, когда она вышла с подружками и застыла, как вкопанная, увидев меня. Мне даже показалось, что она вот-вот сбежит….

Конечно, она подошла. Взяла себя в руки, попрощалась с подружками и села в машину. Мы ехали молча, она смотрела в окно, и ее светлые волосы прятали от меня выражение ее лица.

– Я хочу заключить мир, и попросить прощения, – произнес я, когда до дома оставалась сотня метров. Она повернула голову, глядя на меня океанами своих глаз. Ни упрека, ни злости, ни праведного возмущения.

– Хорошо. Забыли, – робко кивнула она. В ее неуверенной улыбке мелькнуло облегчение.

Оставшуюся неделю мы провели, как самые лучшие друзья, не расставаясь ни на минуту. Она даже занятия прогуливала. Мы вместе болтались по городу, мечтая о том, какими великими, счастливыми и богатыми станем завтра…. И когда наши пальцы, как бы невзначай переплетались, я слышал, как она задерживает дыхание, да и сам почти не дышал. Я определенно понимал, что чувствую, но Маше было всего пятнадцать, и я знал, что вечерами, когда все расходились по комнатам, она доставала из коробки под кроватью своих кукол и играла….

Так вышло, что в зимние каникулы я не приехал. Друзья опять соблазнили меня поездкой на Урал, где мы с парнями десять дней покоряли снежные вершины. Счастливое время. Маша страшно обиделась, потому что я даже не звонил ей. Точнее, звонил, но крайне редко. Чаще она сама набирала меня, и я даже не всегда брал трубку, и потом не перезванивал. К тому моменту в моей жизни было много краткосрочных романов, и я постоянно был кем-то увлечен, а воспоминания о красивой маленькой Маше померкли, стерлись, растворились, их – заменили новые яркие впечатления, знакомства, мимолетные отношения.

А потом настало то самое лето….

Глава 9

Мария

Я просыпаюсь за пару часов до рассвета, хотя дала себе задачу, не засыпать, вообще. Не выдержала, вырубилась. Солнцев с его экспериментами и невероятной выдержкой меня просто вымотал. Стоит ли говорить, как сильно я не привыкла к подобному накалу страстей. Частично все происходящее с нами меня до чертиков пугает. Нет, он не сделал мне ничего плохого, напротив, я голос сорвала. И не от криков о помощи…. Наверное, мне страшно от того, что я не хочу, чтобы наш безумный сон, жаркий, страстный, внезапный сон заканчивался. Но я не хочу быть навязчивой, не хочу заглядывать в глаза, ждать звонка, радостно вилять хвостиком, если он снова решит позабавиться с молоденькой девушкой без комплексов. Он же такой меня видит.

Не хотела засыпать, потому что собиралась свалить пораньше, как только Дима уснет, а он все не засыпал. Уйти по-английски, не прощаясь, как в кино. Я даже представила себя в роли этакой роковой красавицы, которая использует мужчин, а потом бросает их. Глупая, конечно, глупая. Во мне, как и в любой девушке моего возраста живет маленькая мечтательница, стремящаяся поставить мир мужчин на колени, но он… этот мир как-то совсем не спешит становиться.

Наверное, я недостаточно хороша.

Натягиваю пресловутые носки, один с дыркой на большом пальце, джинсы на голую задницу, потому что трусы не нашла. Точно помню, что снимала их в ванной, когда переодевалась в рубашку Димы. И еще точно помню, что уходить я собиралась не раз, находила свое белье, надевала, потом снова снимала… не сама.

Лифчик нашла в прихожей на ручке двери, а рубашку на полу. В общагу пустят только в семь утра. Придется в таком мятом виде сидеть на крыльце. Кошмар.

С тяжелыми мыслями о предстоящем холодном утре на свежем воздухе, я крадусь к входной двери с кроссовками под мышкой. Не очень-то похожа на роковую похитительницу сердец.

Растерянно смотрю на новомодный замок, совершенно не представляя, как он открывается. Осторожно, едва дыша, опускаю обувь на пол, тихонечко надевая. Потом начинаю крутить по очереди различные рычажки и штучки, которые могли бы помочь выбраться из этого дворца моего спящего принца. И когда, наконец, раздается характерный механический щелчок, я, радостно улыбаясь, сжимаю дверную ручку, опуская ее….

– Стоять! – останавливает меня грозный оклик.

Я вздрагиваю, чуть ли не подпрыгивая от страха, медленно оборачиваюсь. В одних штанах, с голым торсом, сложив на груди сильные мускулистые руки и лениво привалившись к косяку, Дима хмуро посматривает на меня стальными глазами, и совсем не выглядит сонным, что даже подозрительно. Волосы небрежно падают ему на лоб, смягчая четкие и правильные черты лица.

– Куда собралась? – спрашивает он, отрываясь от стены и ладонью нажимая на дверь, захлопывая ее.

– Дим, ну, не чуди только. Я домой. Мне учиться надо. Сам же меня в этот универ устроил. Надо теперь оправдывать доверие, знаешь ли, – пожав плечами, заявляю я. Он приподнимает брови, словно удивляясь моей наглости.

– Знаешь ли, – пародирует меня этот наглый засранец. – Моя куколка, что тем, кого я устроил в столь ненавистный тебе университет, учиться не обязательно. Моя личная протекция – гарантия получения диплома при любой успеваемости и посещаемости.

– Я обрадую Самойлову, – холодно отвечаю я, чувствуя неприятный осадок. Скольких еще он так себе из провинции выписал?

– Маша! – рявкает Солнцев, впечатывая меня в стену, – Это касается только тебя. – его губы в миллиметре от моих, и, о, черт, я снова начинаю возбуждаться. Этот мужчина сделал из меня нимфоманку, – И только тебя. Перестань бегать от меня. Я не отстану.

– А как же твоя девушка? Ей вряд ли придется по вкусу то, что ты водишь к себе всяких провинциалок, – срывающимся шепотом говорю я. Дима забирается под мою рубашку, сжимая ладонями чувствительную грудь. Это получается не специально, тело предает меня, и я инстинктивно выгибаюсь навстречу сильным мужским рукам, которые дарят мне столько удовольствия.

– Я с ней расстался. Точнее, она со мной. Неважно… – хрипло шепчет Солнцев, проводя своими губами по моим. От бесконечных поцелуев даже эта безобидная ласка кажется мне болезненной.

– Она бросила тебя, потому что ты бабник, – заявляю я, хотя от его слов у меня замирает сердце. В груди становится горячо от распускающейся в сердце надежды….

– Спасибо, конечно, – улыбается Дима, вытаскивая одну руку из-под моей рубашки и касаясь тыльной стороной ладони моей щеки. Такая нежность, от которой у любой девушки защемит сердце. Я смотрю на его мускулистые плечи, представляя, как обзавидывались бы мои тверские сокурсницы, увидев его таким… без делового костюма, без вальяжной надменности, без звездной самоуверенности московского преуспевающего адвоката.

– Но я не бабник. И почему-то мне кажется, что тебя это скорее огорчит, чем обрадует. Вы, девочки, испытываете болезненное желание исправлять плохих парней, которые никогда не исправятся. Воспитывать засранцев, не подлежащих воспитанию. Но вы же никому не верите. Вам жизненно необходимо сто раз наступить на грабли, прежде чем сделать выводы, – выдает он целую тираду, глядя вглубь моих глаз.

Возможно, то, что сказал Дима – это его общее суждение относительно всей женской половины, но в моем случае он промахнулся. Свои грабли я хорошо усвоила, да и Марк никогда не был плохим парнем. Не знаю, каким он стал сейчас…. Его поступки могли казаться некрасивыми, жестокими, но я всегда находила им оправдания.

Все это в прошлом теперь. Я много раз говорила себе нечто подобное, и снова делала шаг назад…. Я больше не хочу жить прошлым. Страх новой боли и нового предательства – вот, что меня останавливало и кидало в прошлое, в мир без чувств и эмоций. Мир воспоминаний, который я отшлифовала до блеска. Спрятав все некрасивое, нечестное, неправильное и злое. Прекрасные сны о первой любви. Стыдно признаться, что я до сих пор их видела.

– А если ты не бабник, то почему изменял своей бывшей девушке? – задала я резонный вопрос.

– Я просто стал заложником одной маленькой ведьмы, которая меня околдовала своими синими глазами. У меня не было выхода, – лукаво улыбается он, приподнимая мое лицо за подбородок.

– Как банально, Дим, – изображаю зевок, прикрывая ладонью рот. – Получше нет ничего в запасе?

– Получше, только это, – ухмыляется он, прижимаясь ко мне своей эрекцией.

– А это пошло! – краснею я. Низ живота сводит сладкой ноющей болью.

– Кто бы говорил, – фыркает Дима, подхватывая меня за задницу.

Через три минуты я снова в постели, а он стаскивает с меня джинсы с напряженным от страсти лицом.

– А как же мой университет? – слабо пискнула я, когда его большое сильное тело накрыло мое – хрупкое и маленькое в его сильных объятиях.

– Я твой университет, малышка. Учись, – смеется он, без всяких прелюдий проникая в меня до упора, срывая стон с моих губ. И я в который раз уступаю бешеному напору его страсти, сгорая сама. Я много раз слышала, что страсть опаляет, испепеляет изнутри, оставляя пепел и сожженные крылья. Я же чувствую другое. Моя страсть заставляет меня летать, парить. Мои крылья распускаются рядом с ним. Словно спящая долгое время принцесса, я открыла глаза и вдохнула полной грудью…. И мне понравилось.

Но наивно было полагать, что отношения с Дмитрием Солнцевым будут складываться легко. Он погорячился, сказав, что я могу не учиться, потому что пользуюсь его покровительством. Тот день был первым и единственным, который он позволил мне загнуть и провести в его постели. Уже следующим утром он отвез меня в университет сам. И встретил.

Заметив его Ламборджини с откидным верхом и его самого в идеальном костюме с галстуком и причёской а-ля «Мистер совершенство», я снова забуксовала. Ирка, которая выходила из универа со мной, заметив мое оторопевшее выражение лица, и явные наметки на побег в обратном направлении, пихнула меня в бок, покрутив у виска.

– Бери этого мужика за яйца, Машка. Не будь дурой, – шепотом проговорила она мне, – Другого такого шанса может и не быть.

Я, закусив губу, промолчала, с растерянностью разглядывая Дмитрия Евгеньевича, вполоборота стоявшего у своего шикарного спорткара, и посматривающего на блестящие на запястье часы. Уверенный. Стильный. Невероятно-сексуальный. Я видела, как девочки с курса, с которыми я успела познакомиться, здороваются с ним и, проходя мимо, сворачивают шеи ему вслед. Интересно, а в этом университете он тоже лекции читает? Мне не дает покоя то, что ко мне Дмитрий Евгеньевич начал клеиться еще в аудитории. Это было далеко не в вип-комнате клуба. Я почувствовала его заинтересованность прямо на лекции. Он пялился на мою грудь и все остальное. Если он проделал такое со мной, то почему бы ему не повторять подобное с другими? Как, например, с этими двумя девчонками в коротюсеньких юбках, виляющими перед ним задницами. Остановившись, девушки поздоровались, что-то спросили у Солнцева, при этом хихикая, как дебилки. И этот козел тоже им улыбался своей ослепительной, голливудской в тридцать два зуба. Кобель. Не бабник он, ага. Девушки пошли дальше, и Дима проводил их задницы заинтересованно-оценивающим взглядом, что точно не было обманом зрения.

– Ну, я пошла, Машунь. Давай, я в тебя верю. Сегодня не приду.

– Тёме привет, – киваю я.

– Ладно, передам.

Ирка сворачивает на тротуар, где стоит припаркованный не по правилам автомобиль моего Артема, легко запрыгивает в него, и машина резко срывается с места. Вот уж кто точно не собирается упускать свой шанс. Я не уверена, что у них получится что-то серьезное. Тема еще не нагулялся, но пусть Ира попробует. Кто знает? Все мы взрослеем. Когда-нибудь.

Дима, наконец, меня замечает, снимает очки, убирая их в карман пиджака, и ослепительно улыбается. Точно так же, как до этого двум клушам с задницами. Я закипаю.

– Привет, куколка. Дневник покажешь? – смеется он, протягивая ко мне руки. Я почти шиплю, ударяя по его ладоням, бросая свирепые взгляды. Он озадаченно хмурится.

– Дневник у школьниц. У меня зачетка, – рявкаю я, не собираясь поддаваться на его обаяние.

– Что опять с настроением? – спрашивает Солнцев, убирая руки в карманы.

– Ничего. Ты чего приехал? На девчонок поглазеть? Мало тебе все?

– Ты опять, Маш? – грозно спрашивает он, – Лучше остановись, потом пожалеешь.

– Конечно, еще скажи, что мне привиделось, будто ты задницы чужие рассматриваешь?

– Зачем мне чужие, если есть такая замечательная и Машкина? – этот лис снова хитро улыбается, все-таки умудрившись обнять меня за талию, целуя в макушку, – Дурочка маленькая. Поехали за вещами.

– За какими? – разомлев и пригревшись, вяло спрашиваю я. Бессонные ночи дают о себе знать. Плохо соображаю. И на парах опять спала.

– Твоими, – отвечает Дима, открывая дверцу машины и усаживая меня внутрь. Я блаженно откидываюсь на спинку, прикрывая глаза и чувствуя себя совершенно счастливой. За вещами, так за вещами… Стоп. За какими вещами?

– Куда-куда мы едем? – спрашиваю я. Дима надевает темные очки, трогается, включая музыку.

– За твоими, глупая. Ко мне переезжаешь, – безапелляционно заявляет он.

Я молчу, понимая, что сейчас спорить с ним бесполезно, да и не могу я, когда он рядом. Ни спорить, ни думать. Дерзить могу, глупости нести тоже, а вот что-то разумное предъявить – нет. Мозг отключается. Солнцев из тех мужчин, которые все делают по-своему, и ему по большому счету чихать на все мои хочу или не хочу. То, что я сейчас сижу в его машине – прямое тому подтверждение. Он цельный, взрослый и сильный. С ним так легко быть маленькой и слабой, расслабиться и позволить ему вести за собой.

Дима не ждет внизу, пока я выйду к нему с чемоданами, а поднимается в мою комнату, и помогает мне собрать вещи. Причем не кидает все подряд, как это привыкла делать я, а аккуратно складывает стопочками. Я закатываю глаза, пренебрежительно фыркая. Он смеется, обзывает меня неряхой и заставляет меня делать так же. И я даже слушаюсь. С ума сойти. После такой же нудной процедуры раскладывания моих вещей, но уже в его квартире, где под мои скудные пожитки Солнцев выделил целую гардеробную. А после пригласил меня отметить начало совместной жизни в ресторане. Когда выяснилось, что в рестораны, к которым привык блестящий адвокат Солнцев, мне надеть нечего, пришлось ограничиться обычным кафе. Я, конечно, предлагала надеть что-то из моих платьев, которые я считала очень даже удачными и стильными, но Дима счел их неприличными и годными только для работы в клубе, где мы так горячо и близко познали друг друга.

Солнцев заказал лучшее вино из того, что было в винной карте. Я предполагаю, что он привык к другому уровню, обстановке, другим женщинам, но я же не на аркане его сюда тащила.

– Как жить будем, Маш? Есть идеи? – разлив вино, Дима переходит к повестке вечера. Я тоже готова поговорить о… хмм будущем.

– Не знаю, – я пожимаю плечами. – Ты опытный у нас. Я сто лет ни с кем не встречалась, и ни разу ни с кем не жила. Мне толпы дома хватало.

– У тебя давно не было серьезных отношений? – как бы невзначай спрашивает он. Я киваю, пригубив вино. Кислое. У него дома вкуснее. Или теперь можно говорить «у нас»?

– У меня их, вообще, не было, – отвечаю я. И ведь не вру. То, что было у нас с Марком, сложно назвать отношениями. Тем более, серьезными. Тем более, в шестнадцать лет.

– Ну, ты же не девственница. Я бы заметил, – прищурившись, с иронией произносит Дима.

– Тебе список огласить? – с вызовом спросила я.

– Да, я хотел бы знать, – отвечает Солнцев, чем ставит меня в ступор. Я в растерянности, потому что мне казалось, что парни о таком не спрашивают. Что только девочкам надо знать обо всех бывших подружках, но не наоборот. Да, в принципе, девушек и спрашивать ни о чем не нужно: как выпьют – сами расскажут, причем не по одному разу.

– Зачем? – растерянно спрашиваю я.

– У меня на тебя большие планы, Маш. Не хочу сюрпризов, – говорит мне Солнцев без тени улыбки или эмоций. Включил адвоката. Сейчас зачитает перечень требований по пунктам.

– Какие планы? – не понимаю я.

– Далеко идущие, Маш. И самые серьёзные, – он берет бокал и медленно подносит к губам, не сводя с меня пристального изучающего взгляда. Я смотрю на эти чувственные губы, вспоминая, как и что они умеют делать… и где, и сомнения относительно моего согласия на его планы отпадают сразу.

– Сюрпризов не будет. Я не была плохой девочкой. Бурного прошлого у меня нет, – сообщаю я.

– Это я проверил.

– Досье?

– Разумеется, – самоуверенно кивает Дима, – Не забывай в какой сфере я работаю. Такого насмотрелся. Приходится быть острожным, Маш.

И от этой его деловой манеры вести разговор мне становится не по себе. В постели он мне больше нравится, или на кухне в одних пижамных брюках, когда варит нам кофе. Я не умею пользоваться его техникой. Теперь придется научиться. С ума сойти, я буду жить с самим Дмитрием Солнцевым. Раньше я о нем только в газетах читала, по телевизору видела.

– Возможно есть что-то, чего нет в досье? – спросил Дима, пронзая меня сканирующим взглядом. Я отрицательно качаю головой.

– Значит, случайные любовники? – он продолжает меня пытать.

– Дим, прекрати. Я тебе все сказала. Да, и какая разница, вообще? Я могу съехать, если тебя что-то не устраивает. Ты еще контракт заставь меня подписать на аренду, блин, тебя.

– Аренду меня? – он, наконец, оживает и смеется, – Слушай, а мне нравится.

– А теперь, успокой ты меня, и скажи, что не будешь контролировать каждый мой шаг, прослушивать телефон, читать почту и с часами ждать меня на пороге.

Солнцев изумленно вскинул брови, потом расхохотался.

– Я что похож на такого? – спрашивает он, когда приступ гомерического хохота сходит на нет. Я пожимаю плечами и киваю.

– Если честно, то да.

– Прости, если я произвожу на тебя подобное впечатление. Это отпечаток моей профессии. На самом деле я совсем не тиран и не помешан на тотальном контроле.

– Я рада, – с облегчением выдыхаю. – А свободные отношения? – тут же с подозрением спрашиваю я.

– Категорично – нет. Я собственник, но не одержимый. Я дам тебе личное пространство, но в разумных пределах. Мы будем учиться совместной жизни одновременно. У меня тоже подобного опыта нет.

– Ты готовишь. Я не люблю, – выдаю я, пока он добрый.

– Нет, – Солнцев отрицательно качает головой, – Я работаю, создаю тебе условия. Я оплачиваю все твои расходы, начиная с завтрашнего дня. Я помогаю тебе с учебой, и ты у меня закончишь университет с красным дипломом. Если хочешь, я решу вопрос с твоим поступлением в балетное училище. Могу купить тебе студию, где ты будешь вести свои занятия. Ты не будешь просто сидеть на моей шее и раздвигать ноги. Мне нужно, чтобы ты развивалась, становилась личностью, росла вместе со мной. И ты будешь красивой, успешной, образованной и стильной молодой женщиной. Я тебе обещаю, Маш. Я хочу тебя и такую, но, если ты не будешь меняться, превратившись в инфантильную содержанку, все закончится, мои интерес угаснет. Таких тысячи. Ты еще очень маленькая и многих вещей о мужчинах не знаешь. Я должен восхищаться тобой и каждый день открывать тебя заново.

– Звучит пугающе, – напряжённо произнесла я. И не лукавила. Дима говорил странные, непонятные мне вещи. Из которых в мозг впивалась только одна – мой интерес угаснет.

– Ничего сложного, Маш. У тебя огромный потенциал. И, да, малышка, я хочу, чтобы ты готовила. Не потому что я такой вот узурпатор. Мне хочется думать, возвращаясь с работы, что ты позаботилась обо мне, приготовив ужин. Опять же если ты допоздна училась или провела вечер с подругой, ничего страшного. Без проблем, я сам отлично готовлю.

– Есть еще пожелания? – сухо спросила я, допивая свой бокал вина.

– Да, – не заметив моей иронии, кивает Дима. – Не люблю пьяных женщин. И прошу звонить мне, если ты задержишься, если у тебя проблемы. Если ты скучаешь по мне, – он улыбается, добавляя чувственным шепотом, от которого по спине бегут мурашки. – Если хочешь меня….

– Мы, кстати, не обсудили секс, – нагло заявлю я. Солнцев откидывается на спинку стула, выразительно выгнув бровь, многозначительно скользя взглядом по моей груди.

– А что его обсуждать? По-моему, с этой стороной отношений у нас нет проблем и вопросов.

– Ну, а как же? По средам и субботам? Или как там обычно планируют? Каждый день такие марафоны я не выдержу. Сразу говорю, – предупреждаю я. Несмотря на теплящееся внутри возбуждение, я понимаю, что после последних двух суток я физически сегодня ни на что не способна.

– Ты привыкнешь, – «успокаивает» меня Солнцев, развратно улыбаясь.

– Даже не рассчитывай, – хмурюсь я. – Сегодня мы будем просто спать, и утром мы просто встанем и будем просто завтракать.

– Малыш, есть альтернативные варианты, – в серебристых глазах лукавые чертики.

– Ты сейчас про извращения? – испуганно спрашиваю я.

– Я сейчас про то, как сделать приятно своему любимому мужчине.

– Никогда, даже не мечтай, – покраснев, шиплю на него, сверкая глазами. В этот неловкий момент подходит официант с нашим долгожданным ужином.

Стоит ли говорить о том, что не прошло недели, как все «никогда» и «даже не мечтай» перешли в перечень допустимых интимных забав.

Глава 10

Дмитрий

Не было просто. Ни одной минуты с того момента, как … я ее увидел впервые. И не будет никогда. Я начал курить по ночам. Когда она спит…. Когда она спит, я не смотрю на нее часами, не любуюсь чертами ее лица. Я много думаю о том, что происходит с нами, со мной в частности. Я не понимаю этого. Чувствую себя наполненным и выпитым до дна одновременно.

Мы просто устали.

Первая неделя выбила меня из реального графика и полностью выжала, как лимон. Я думал о ней…. Постоянно. Я не мог работать, зная, что она там, в моей квартире в новых сексуальных вещах и белье, которые мы ей купили вместе. Я мечтал о ночи, когда снова получу свой подарок, чтобы распаковывать его снова и снова, пытаясь добраться до сути, до центра, до естества, но мне не удалось ни разу…. Маша прятала от меня свое сердце, свои мысли. Но я получал ее тело. Все без остатка. Снял все запреты, настроил под себя, как самый изысканный инструмент, который мог петь часами в моих руках, царапая душу, или спину… Я получил ее красоту, юность, ее нежность, смех и самый горячий сумасшедший секс, который только мог представить. Теперь все тайные фантазии я прокручивал наяву с девушкой, которая меня не любила.

Я не мальчик, который живет иллюзиями и такие вещи чувствуешь, понимаешь. У нее никого нет, и не думаю, что Маша из тех легкомысленных девиц, которые просто прибиваются к мужику с деньгами, чтобы потом дождаться следующего, побогаче, помоложе. У Маши имеется какой-то блок, словно она боится чего-то, не доверяет мне. И этот контраст выворачивает меня наизнанку. Я не могу сопоставить два образа одной девушки, которые уживаются в ней. Щедрая, чувственная любовница, которая откликается на каждое мое прикосновение ночью, и отстраненная, сдержанная красавица по утрам. В ее глазах иногда я читаю столько сомнений, сдерживаемых эмоций и противоречивых чувств, которые она не осмеливается высказать вслух.

К концу месяца стало легче. Мы смогли настроить радары друг на друга, найти общие точки соприкосновения, свою особенную зону комфорта, помимо постели. Я бы сразу поставил крест на наших отношениях, если бы Маша интересовала меня только в горизонтальном положении. Мне нравится выступать в новой роли учителя, покровителя, наставника. Я давно забыл, как необходимо человеку заботиться о ком-то, кто ему тебе дорог.

Утром мы всегда завтракаем вместе, причем готовим по очереди. Хотя я чаще. Жалко будить юную соню, особенно если она хорошо задабривала меня ночью. Злой мегере, которая позволяет только миссионерскую позу в те три дня в месяце, когда у нее не болит голова, никто не будет готовить завтрак в постель. Ни один дурак. Иногда вместо чашки кофе и тоста с маслом Маша предпочитает утренний секс, в чем я ни разу ей не отказал. Несмотря на ее переживания по некоторым аспектам, она втянулась и приспособилась к взрослым мужским потребностям очень быстро. С энтузиазмом я бы сказал. Что мне больше всего в ней импонирует – это полное отсутствие комплексов и зажимов в постели. Она не стесняется говорить, чего хочет, и не боится сказать нет, если я перехожу какие-то границы. Я веду к тому, что Маша не просто позволяет мне использовать ее тело, она является полноценным участником, иногда и часто – главным инициатором.

Да, эти первые дни, недели и месяцы выдались сложными, но счастливыми. Мы были одержимы друг другом, погрязли в нашей страсти и невероятной тяге другу к другу. Мы обрели что-то, чего никогда не имели и пытались сохранить так, как умели. Я отвозил ее в университет по утрам. Вечером она встречала меня с работы или ждала дома, или мы шли гулять по городу, сорили деньгами, смеялись, вели себя, как подростки, потом всю ночь кувыркались, а утром вставали, как ни в чем не бывало, полные сил.

Одной из проблем и причиной мелких ссор стало отсутствие у нее стремления к получению образования. Я пытался подтянуть ее по тем предметам, которыми владел сам, но она злилась, когда чего-то не понимала или просто ленилась. В период сессии я был свидетелем ее бесконечных истерик и срывов. Маша кидалась учебниками и курсовыми работами, заявляя, что все ей осточертело, и она завтра же уедет домой. Но не уезжала. Кто бы ее отпустил? Как итог – сдача сессии на отлично и назначение стипендии. Но я видел, каких колоссальных трудов ей это стоило. Мне образование давалось легче, шутя…. Я наблюдал, как она танцует, когда думает, что я сплю, как светится ее лицо и меняется выражение глаз.

Я понимаю, что должен помочь ей найти себя, стать счастливой. Я же ей обещал именно это, предлагая жить вместе. Нам необходимо поговорить, но я не уверен, что Маша готова. Сессия ее вымотала, в последние дни она вела себя немного отстранённо и зажато.

– Маш, ты могла бы снова попробовать поступить в хореографическое училище при большом театре, – предложил я этим утром во время завтрака. У нее начались летние каникулы, но она все равно вставала меня проводить, потому что мою работу никто не отменял. Она стояла у плиты, переворачивая лопаткой сырники, пока я просматривал новости и свое расписание в планшете. Взгляд невольно скользнул по едва прикрытой белой футболкой попке и длинным стройным ногам. Я купил ей гору разных красивых тряпок, но она предпочитала эту вытянутую футболку с олимпийским мишкой на груди. Выглядела она в ней, как школьница, а без нее, как гетера. Распущенные волосы струились по плечам, опускаясь тяжелыми волнами до самых ягодиц. Облако белоснежных волос… как в песне. Мне нравилось, когда на ней не было ничего, только белый, как снег, шелк, укрывающий от моего жадного взгляда.

– Я уже пробовала, Дим. Меня не взяли, – сухо ответила Маша.

– У меня есть знакомые и там тоже.

– Я не сомневаюсь, – она повернулась, поставив передо мной тарелку с творожниками, политыми сметной. Себе тоже положила, забираясь на высокий стул, напротив. – Но не нужно. Хватит того, что ты уже для меня сделал.

– Мы съездим в училище, ты просто посмотришь и решишь, хочешь там учиться или нет.

– Я старая уже для балета, – в голосе девушки прозвучали ожесточенные нотки. – Мне двадцать один через три месяца исполнится.

– Как экскурсия, Маш. Я тебя не принуждаю. Не захочешь, не надо. Я обещал тебе купить студию. Будешь учить сама. У тебя есть какие-нибудь специальные документы и разрешение на преподавательскую деятельность?

– Да. Но ничего не нужно покупать. Я сама справлюсь. Устроюсь куда-нибудь, – она пожала плечами, облизывая пальцы, и меня пробил мощный эротический разряд. Оставалась только напомнить себе, что через сорок минут у меня встреча, и я никогда не опаздываю. И вечером намечалось небольшое светское мероприятие. Пропустить нельзя.

– Со студией разберемся. Но я уже навел справки в училище, и нас там ждут послезавтра. Так что будь готова, – улыбнулся я, стараясь не смотреть на ее рот и ложбинку между грудей в глубоком вырезе.

–Дим, кто тебя просил? – нахмурилась она. – К тому же послезавтра я не могу. Мама звонила. Они меня ждут завтра. Я и билеты уже купила.

– Что? – потеряв дар речи, выдохнул я, резко отодвигая в сторону тарелку с завтраком и остывший кофе, – А мне сказать? В известность поставить не надо?

– Я только вечером вчера узнала. Билеты через интернет купила. Чего ты разозлился так? – тоже поднимая голос, набросилась на меня Маша.

– Я хренею… – тряхнул головой, запуская в волосы дрожащие от негодования пальцы.

– Не ругайся, тебе не идет.

– Я с тобой не только материться начал, я еще и закурил, и на работу, блядь, опаздываю. Ты вчера узнала. Что мешало сказать? – яростно вопрошал я.

– Ты бы работу отменил? – ее холодный взгляд мгновенно меня остудил. – Со мной поехал? Что?

– Нет, я… мог бы тебя отвезти, потом встретить….

– Я на все лето, Дим, – тихо проговорила Маша, пряча глаза.

– Как это? – не понял я. Вот это полный пи…ц. Она меня бросает? Вот так? За утренним завтраком?

– Дим, ты не нервничай. Просто мама приболела немного, и ей помощь нужна. Она же не знает, что я с тобой живу. У нас… ну… не принято так жить.

– Как «так»?

– Сожительствовать. У меня брат священник.

– Да, у тебя миллион братьев. И что теперь под каждого подстраиваться? Почему ты никому про меня не сказала?

– А что я скажу, Солнцев? – Маша вскочила и с вызовом посмотрела на меня, уперев руки в боки, – Что я живу с известным адвокатом, который устроил меня в МГУ, содержит меня, кормит, одевает, и пользует, как и когда ему вздумается. Так? Да? Ты сегодня опять на очередную тусовку идешь, ты меня берешь с собой? Нет! Я у тебя кроватная приживалка. За три месяца, что мы прожили ты меня ни с кем, кроме своей секретарши не познакомил. Наверное, я не дура и могу сложить два плюс два.

У меня от изумления брови поползли на лоб. Я даже злиться перестал. Ничего себе она напридумывала, и ведь если логически смотреть на вещи ее глазами, то она права отчасти.

– А ты не подумала, что я, возможно, такой человек, который не пускает в личную жизнь посторонних? Не подумала, что я делить тебя ни с кем не хочу? Что я счастлив с тобой вдвоём, и мне никого не надо. Такой мысли в твою глупую красивую головку не пришло?

– Однако ты идешь сегодня развлекаться. И далеко не в первый раз. И я вижу, как ты общаешься с женщинами, как смотришь на них. Мужчины, которые не находятся в поиске так не ведут себя. Спор бессмысленнен. Я в любом случае поеду домой. Меня попросили. У мамы болят суставы, а летом на участке работы много.

– Больше никто не может помочь? Из пятнадцати-то детей?

– Те, кто здесь живут, все или семейные с детьми, или работают. Трое малолетних с родителями. От них толку мало. Остаюсь только я. Сказать, что я сожительствую с мужчиной моим набожным принципиальным родителям – это все равно, что окончательное клеймо изгоя на себя навлечь. Дима, это мой долг, помочь маме и отцу, когда это необходимо. Они бы, не сомневаясь, бросились мне на помощь.

– Отлично, – я резко встал, с грохотом отшвырнул в сторону стул, подошел к окну, взяв с подоконника сигареты. Быстро набрал на мобильном телефоне номер своей помощницы и сообщил, что задержусь.

– Дима, если ты захочешь увидеть меня, то мы найдем способ встретиться.

– Тайком? – скептически спросил я, криво усмехаясь, – Как малолетние идиоты?

Она пожала плечами, обхватывая себя руками и отворачиваясь. Я курил, нервно постукивая зажигалкой по подоконнику, глядя на нее сквозь пелену дыма.

– У меня нет слов, Маш, – выдохнул я, чувствуя себя полным болваном. – Я не знаю, что сказать. Мне нужно идти. Я везде опоздал.

– Если ты хочешь расстаться, то я….

Я не дал ей сказать ни слова, резко хватая за локоть одной рукой, а второй закрывая ладонью ее губы.

– Слушай сюда, крошка, – жестко и твердо начал я, прижимая ее хрупкое тело к своему. – Я сейчас еду в офис. Вечером мероприятие отменить уже не могу, поэтому не ложись спать, и дождись меня. И мы поговорим. Ты все поняла?

Она кивнула, немного испуганно глядя на меня. Смягчившись, я поцеловал ее в лоб, убрал ладонь с ее рта и жадно поцеловал в губы.

– Не отделаешься ты от меня, Маша. Даже не пытайся, – заявил я, резко отпустил ее и вышел из квартиры.

И вот теперь снова и снова прокручиваю мысленно наш разговор, не в силах сосредоточится ни на одной задаче. Целый день я стараюсь гнать мысли об утреннем споре и скорой разлуке, хотя они прорываются под маску моей обычной сдержанности. Меня спасает то, что график забит поминутно, и времени на душевные метания у меня нет. День пролетает, как мгновение. Вечер еще более стремительно. Нервное состояние, сдерживаемое в течении всего дня, дает о себе знать, и я позволяю себе выпить лишнего и окончательно теряю чувство времени. Несколько раз я пытался вырваться с благотворительного вечера, я даже такси вызвал, но каждый раз меня кто-то задерживал. Наклёвывались новые клиенты, подходили старые, чтобы поблагодарить и поздороваться.

Домой я приезжаю на такси около двух часов ночи не в самом трезвом состоянии. Едва оказавшись в квартире, я сразу чувствую, что внутри никого нет. Меня встречает темнота и абсолютная тишина брошенного дома. Хлопнув дверью, я прохожу в нашу спальню. Я уже знаю….

Маша уехала. И на хрен ей не сдались наши разговоры.

Глава 11

Три месяца спустя.

Италия. Рим.

«А знаешь, если казаться не тем, кто ты есть на самом деле, можно получить не ту работу, не тех друзей, бог знает что еще. Не свою жизнь.»

Майкл Каннингем "Дом на краю света"

Марк

– Тварь, ублюдок, бабник. Чтоб ты сдох. Ненавижу тебя, – вопит, как ненормальная Карла Грин, застукав меня в гримерке с очередной костюмершей. Причем кричит и проклинает Карла меня, а лупит и волосы дерет моей менее удачливой любовнице, которая только и успела-то всего ничего…. Только начали, можно сказать. Было бы из чего скандал раздувать. Я ее даже не трахнул. Но Карле разве докажешь. Застегнув ширинку, я подтягиваю джинсы, опускаясь на стул, равнодушно наблюдая за женской дракой.

Когда несчастной растерзанной безымянной костюмерше удается смыться, Карла берется за меня. Не в физическом плане, а в моральном.

– Ты специально это делаешь? Скажи? – убирая с лица растрепавшиеся в кровавом бою волосы, спрашивает Карла, глядя на мое отражение в зеркале. Я беру с полки сигареты и, откинувшись на спинку стула, неторопливо закуриваю, закидывая ноги на стол с тюбиками с гримом. Не вижу смысла в словах и оправданиях. Поэтому молчу и с наслаждением выдыхаю дым… ну, и вдыхаю, конечно. Есть небольшая неприятность. Побитая девушка не доделала начатое, и у меня до сих пор стоит. Не падает даже от криков Карлы. Оценивающе скольжу взглядом по ее наряду богини, или кого она там играет. Белая сорочка, которая почти ничего не скрывает.

– Ты меня наказываешь за то, что уговорила тебя ехать? Или потому что я согласилась на эту роль? Зачем тебе понадобилась эта дешевка? – продолжает истерить Карла. Обычно она себя так не ведет. Но за последние полгода это раз шестой или седьмой, когда она не просто узнает, а становится свидетелем. Первые два раза она просто закрывала дверь и потом неделю дулась. Потом решила проявить характер. Но на меня не действуют бабские истерики. Скажу больше, они меня бесят, вызывают отвращение и отторжение. И да, мне, наверное, нравится бесить Карлу. Она, когда злая, в постели просто улет. Мне не хватает от нее живых эмоций. Так что те причины, которые она назвала – хрень полная. Я не извращенец, и не бабник. Я живу полной жизнью. Я наслаждаюсь свободой. Никаких границ. К черту идите, моралисты.

– Зачем, я спрашиваю? – срывая голос, заорала Карла.

– Мне захотелось, – спокойно отвечаю я, выдыхая струю дыма. Поправляю свою эрекцию, недовольно морщась. Весь кайф мне испортила, мегера.

Мой ответ подействовал на Карлу отрезвляюще. Она закрыла рот или потеряла дар речи. Ее взгляд в полном потрясении остановился на мне.

– А если мне захочется? – спросила она севшим голосом, устало опускаясь на соседний стул.

– Ты всегда можешь обратиться ко мне, – улыбаясь, говорю я.

– А если не к тебе?

Я тушу сигарету, поворачиваюсь и смотрю Карле в лицо. Протягиваю руку, обхватывая пальцами ее лепные скулы.

– Тогда ко мне больше никогда не получится, – ровно произношу я.

– Ты чертов эгоист, – Карла дергает головой, освобождаясь от моей хватки.

– Дорогая моя, мужчина от природы полигамен.

– Ублюдок.

– Это не правда. Родители зачали меня в браке.

– Ты просто ненормальный.

– Снова врешь, потому что у меня есть справка, что я психически здоров и дееспособен. Принеси мне выпить, милая. У меня стресс.

– У тебя? – она даже на ноги вскакивает. – У тебя?

– Да, любовь моя. Пожалуйста, будь благоразумна.

– Пошел ты, идиот.

Она идет к двери. Я провожаю ее насмешливым взглядом.

– Куда ты пошла, милая?

– Принесу тебе выпить, козел.

– Правильно, солнышко. Я тоже тебя люблю.

Вот так и живем изо дня в день. Мне не хочется пока ничего менять. Карла, как бы не возмущалась, остывает быстро. Обычно сразу после примирительного секса вся ее злость проходит. Мы никогда так долго и часто не были вместе. Вот видимо я и перегрелся. Редко выдаются дни, когда съемки проходят отдельно. Одну сцену, например, снимают в Пантеоне, а другую на фоне Колизея. Или, вообще, в Венеции. И Джимми еще подливает масла в огонь, постоянно повторяя, что Карла взяла цель на обручальное кольцо. Со мной вообще странные вещи происходят в последнее время.

Мне Маша снится. Часто. Неприличные сны, если не сказать грубее. Не хочется пошлить. Маша – это святое. Началось все с той короткой переписки полгода назад. Я, когда увидел, кто мне заявку подал, глазам не поверил. Даже не сомневался, если честно, добавить ее в список своих контактов или нет. Столько раз присылали другие … приёмные дети моих родителей, и я каждый раз отклонял. Нужны они мне, блаженные все до одного. Переписка короткая получилась. Ничего такого, все банально. Привет, как дела, прости за обиды. Чего так Машка испугалась – не понимаю. Аккаунт удалила, я какое-то время ждал, заглядывал. Ее искал. Бесполезно. Видимо, обманула, и до сих пор дуется. Наверное, причины у нее имеются, да и какой смысл сейчас ворошить старое. В этом я с ней солидарен, но фотографию сохранить успел. Она у меня в телефоне, в отдельном файлике.

Теперь, когда курю где-нибудь в одиночестве, или просто выпил лишнего и взгрустнулось, как кретин последний, достаю телефон и автоматически уже фото ее нахожу. И улыбка эта идиотская сразу от уха до уха. Может, это от переизбытка сисек и писек, меня в юность потянуло, к невинности, к чистоте. Хотя у нас с Машей тоже невинного мало было, да и чистого тоже. Просто она особенная была, и особенная осталась. Всех забыл, ее не могу.

Маленькая такая, нежная, глаза доверчивые, искренние. Она меня любила, я знаю. Хоть и маленькая была. А умела уже. Такие вещи сердцем чувствуешь. Не забываются они, даже после сотни других.

Достаю телефон и снова смотрю. Не изменилась она. Так, черты лица четче стали, резче, выразительнее. Плавность детская ушла. Глаза у нее невероятные. Глубокие, печальные, но есть в них какая-то чертовщинка, всегда была. Я, когда смотрю на нее, у меня по спине мурашки бегут и в груди щемит. Может быть, я просто по дому скучаю, ностальгия замучила. А Маша – она всегда мостиком была. Я дом ненавидел. Жил, как в тюрьме. Учеба. Учеба, графики, расписания, планы, репетиторы. С Машей просто было. С первого дня, как ее увидел, понял, что она – своя. Настоящая. Ни разу меня не подвела. А я так с ней некрасиво. Но, наверное, нужно так было, чтобы надежд никаких не осталось. Я бы не вернулся, а она бы ждала. Так – я просто стал неудачной первой любовью, а мог бы и жизнь сломать. Джульетта моя….

Не моя уже, конечно. Вон какая красивая стала. Когда на губы ее смотрю, так много воспоминаний в голове мелькает. Жарко становится. Не сто лет прошло. Шесть всего. Захочешь – не забудешь. Кого теперь она целует? Не хочу об этом думать, но все равно думается. Вроде, и права не имею, но внутри холодно и пусто становится, когда представляю ее с кем-то другим.

– Медитируешь опять? – резко спрашивает Карла, поставив передо мной бутылку пива. На сегодня мои дубли все отсняты, и я могу позволить себе расслабиться.

– Может, в клуб? – убирая телефон в задний карман джинсов, спрашиваю я. Карла садится мне на колени, кончиками пальцев лаская мои бицепсы, поднимаясь к плечам и выше, обхватывает ладонями мое лицо. Я теряюсь в догадках.

– Что ты задумала, женщина? – интересуюсь я, с ленивым любопытством разгадывая ее лицо, обращенное ко мне.

– Что я могу сделать, чтобы ты перестал вести себя, как придурок? – мягко спрашивает она, нежно поглаживая пальцами мои щеки. – Что я делаю не так, Марк? Почему в тебе постоянно живет этот дух противоречия. Я же не дура, понимаю и вижу, что ты делаешь. И зачем. Я не хочу за тебя замуж. Боже спаси от такого счастья. Просто мне нужно быть уверенной, что я не обнаружу у себя букет болезней на очередном медицинском осмотре.

– Я всегда предохраняюсь, Карла, – холодно напоминаю я на случай, если она забыла. На хрен, я тоже не дурак, никто не подловит меня на внебрачных детях.

– Я не об этом говорю, – она легонько ударяет меня по щеке, злится…

– Я услышал тебя, Карла, – произношу сдержанно, забираясь ладоням в глубоко декольте, сжимая округлую грудь. – Ты спросила, что можешь сделать для меня? – в моем голосе появляются игривые нотки. Карла морщит свой очаровательный носик. Я думаю, она давно уже чувствует на чем сидит, и мой вопрос и недвусмысленные намерения очевидны.

– Ты прекратишь выставлять меня дурой перед всей съемочной группой? – спрашивает она, целуя меня в уголок губ. Я грубо стискиваю ее задницу, не собираясь тратить время на всю эту розовую слюнявую возню.

– Так вот, что тебя волнует, хитрая ты лиса, – ухмыляюсь я, задирая одеяние до талии, одновременно расстегивая ширинку, – Никакого секса на территории …хмм съемочной площадки.

– И в отеле, – расширяет границы Карла, доставая из заднего кармана моих джинсов презерватив. Она всегда знает, где искать. Все знают…

– И в отеле, – соглашаюсь я, позволяя ее ловким пальчикам облачить меня в скафандр. Меня данный момент не напрягает. Кожа к коже – это не мое. Не хочу. Мне нужна эта преграда. Уверенность. Не хочу неожиданностей и сюрпризов.

– Только со мной, – шепчет она мне в губы, я захватываю ее рот, кусая нижнюю губку.

– Ты испорченный и отвратительный… ненавижу тебя, – бормочет она, опускаясь на меня. Она напряжена до предела. Может быть, даже не хочет меня. Это акт утверждения ее обладания мной. Глупая. Для меня это просто секс. Я получаю то, что она не дала мне получить с другой. Она тяжело дышит, двигаясь, как заведенная кукла. Ей нужно хотя бы немного ласки и нежности, после всего, что она увидела сегодня. Я не могу быть жестоким, хотя иногда так может показаться со стороны.

– Ты – лучшая, малышка. Обожаю тебя, – горячо шепчу я-то, что она хочет услышать. Мои руки начинают жадно исследовать ее тело, помогая ему немного расслабиться и отогреться. В конечном итоге, я всегда выигрываю и получаю то, что рассчитываю получить.

Со съемочной площадки мы едем в отель. Люксовый арт-отель, который находится в самом центре Рима. Удачное расположение, шикарные номера с джакузи на террасе, великолепный вид на исторические достопримечательности. Я в восторге от Рима, хотя он диаметрально отличается от Лос-Анжелеса. Пока что я нахожусь в некотором экстазе от новых впечатлений, но такое уже было. Рано или поздно, но я всегда возвращаюсь в город Ангелов. В город Грехов.

Сейчас у нас слишком много работы, и времени на изучение Рима остается не так много. К тому же иногда мне приходится вылетать на параллельные проекты. Я работаю не только на Роберта Мейна. Голливудская школа каскадеров, в которой я состою – это огромная организация. И если один из каскадеров, занятый в фильме, рекламе или просто в очередном шоу – вышел из строя, то ему срочно ищут замену… и приходится лететь. Африка, Австралия, Камчатка, куда направят. Я могу отказаться, конечно, и найдут другого, но я почти всегда соглашаюсь. Обожаю весь этот кипишь, перелеты, смены поясов. Два дня назад я засыпал в Италии, а проснулся в Японии, и даже не успев открыть глаза, включился в новый мир, заговорив на японском с представителями принимающей стороны. Четыре часа, на протяжении которых я несколько раз повторил трюк свободного падения со скалы, снятый с третьего дубля из-за сложных погодных условий, а не моего непрофессионализма, я вернулся обратно, в Рим. Итальянский я не знаю, здесь можно на английском. Все понимают. В фильме Мейна сложность в костюмах. То лошади, то мотоциклы. Сюжет перемещается между временем богов и нашими днями. Сейчас это модно. Я ничего особенного в сюжете не вижу, но мне и не нужно. Я не актер. Мое дело – трюки.

Мейн обещал нам снять квартиры, но живем до сих пор в отеле. Я не жалуюсь. Потому что номера очень хорошие. Кстати, другие каскадеры из нашей группы, размещены с гораздо худшими условиями. Чувствую, что однажды придется расплатиться за особое отношение сумасшедшего Мейна. Он точно придумает для меня роль, и только попробуй откажись. Вот что он ко мне привязался? Хотя пока плюсов от нашей дружбы намного больше. Минус один, в том, что мой номер находится в прямом соседстве с номером Карлы и обещание, по всей видимости, придется держать. Сейчас мы валяемся в ее кровати, потому что я не люблю трахаться у себя. Предпочитаю чужую территорию. О причинах не задумывался, просто так сложилось.

Она вылизывает мой пресс своим умелым и горячим язычком, пока я пускаю клубы дыма в потолок, снабженные противопожарными датчиками. Проделываю это далеко не в первый раз, но они ни разу не сработали.

– Я хочу, чтобы ты меня связал, Марк. Я такой фильм посмотрела. Улет. Может, попробуем? – поняв, что ее старания меня не впечатлили, делится своими фантазиями Карла, вытягиваясь рядом со мной. Я даже подавился от смеха. Хлопаю ее по голой заднице, потом скольжу ладонью по стройной пояснице.

– Тебе не понравится, крошка. В жизни все выглядит не так красиво, как в кино, – сообщаю я. – Ты можешь сходить в один из этих клубов и убедиться в том, что это не твое.

– Откуда ты знаешь? – нахмурилась она, пальчиком скользя по моим татуировкам на плече.

– Немного разбираюсь в людях.

– А я всегда думала, что нужно попробовать, чтобы понять.

– Я много чего пробовал, и знаю, о чем говорю. Тебе не понравится. Можем, поиграть с наручниками и повязкой, но мы уже не раз так развлекались. Нам становится скучно, малышка, – я улыбаюсь, замечая ее испуганное выражение лица и целую в кончик носа. – Я шучу. С тобой скучно не бывает.

– Карла Грин, ты где! Почему дверь не закрываешь, идиотка! – доносится до нас вопль из смежной комнаты, которая служит номеру гостиной. Голос женский.

– Кто это? – хмурюсь я. – Ты дверь не закрыла?

– Забыла, наверное. Мы же уже в лифте… Черт, это Алиса. Я совсем забыла, что мы договаривались.

– Алиса иду, – кричит Карла. – Алиса стой там. Я выйду. Не заходи.

– Стесняешься меня? – лукаво спрашиваю я, расплываясь в широкой улыбке. Карла уже надевает легкий шелковый пеньюар и расчесывает волосы.

– Если будешь выходить, прошу тебя – оденься. С рукавами что-нибудь, хорошо? Твои вещи в шкафу.

– Да? Откуда у тебя мои вещи? – удивленно вскидываю бровь.

– Сколько раз ты голый уходил от меня через балкон для остроты ощущений? – собирая волосы в пучок, спросила Карла. Я поднимаю руки в знак капитуляции.

Она фыркает, подмигивает мне и уходит к своей гостье. Я неспешно принимаю душ, одеваюсь в серые спортивные штаны, тянусь к толстовке, но передумав, бросаю ее на кровать и выхожу из спальни с голым торсом.

Карла замечает меня сразу, качает головой, раздраженно закатывая глаза. Девушки расположились на мягком цветастом диванчике с бутылочкой вина и клубникой. Примитивно.

– О, мой Бог! – выдыхает ее смазливая подружка, распахнув глаза, впивается в меня жадным взглядом. – Сучка, Грин, ты с ним спишь? Я тоже такого хочу. Где взяла, колись!

– Добрый вечер… – ухмыляясь, киваю я, вальяжной походкой направляясь к минибару за бутылкой джина. Физически чувствую на своей заднице взгляд подружки Карлы. И на спине тоже.

– Алиса Свердлова, – представляется гостья, – Каркуш, он везде так хорош? Ну, мышца такая не только снаружи, а? В штанах есть на что посмотреть?

Не подумайте, что девушка настолько невоспитанная, чтоб спросить подобное при мне. Вопрос задан на русском, который Карла изучала из каких-то своих соображений еще до карьеры модели. Еще до меня… Пригодились знания.

– Алис, его зовут Марк Красавин, и он тоже русский, – смущенно отвечает «Каркуша».

– Серьезно? – девушка явно несильно смущается из-за неловкого момента, – Черт, и откуда такой классный, а? Ты только глянь.

– Я из Москвы, – отвечаю я по-русски. Наливаю джин в стакан.

– Ты, что за гадость там пьешь? У меня водка есть. Будешь?

Я скептически поднимаю бровь, когда она достает из сумочки бутылку «Хортицы». С русской этикеткой.

– Из России привезла? – недоверчиво спрашиваю я.

– Да, я только прилетела, – кивает Алиса.

– Окей, девочки. Каркуш, ты как? – смеясь, спрашиваю я. Она бросает на меня убийственный взгляд.

– Как все, – отвечает мрачно.

Я убираю стакан, достаю стопки, наливаю в графин томатный сок, режу сыр, хлеб, открываю банку черной икры, все это укладываю на поднос и несу прямо на стол, с которого шустрая Алиса убрала и вино, и клубнику. И правда, что мы русские, и прочие братские народы бывшего СССР клубники не видели?

– Слава Богу, свой человек, – выдыхает Алиса, положив руку мне на плечо, когда я уселся между девушками. Мой взгляд заинтересованно заскользил по ногам Алисы. Стройные и длинные. Короткое платье с глубоким вырезом мало что скрывает. Грудь на месте, мышцы все подтянуты. Следит за собой, крошка. Макияж не броский, но в губки явно что-то добавила. А вот волосы свои – красивые, густые, гладкие приятного каштанового оттенка.

– Мы с Алисой несколько раз в Милане вместе работали, – поясняет Карла, бросая на подругу выразительный грозный взгляд, и та руки с моего плеча не убирает.

– Ну, дай за мужика красивого подержаться. Жалко тебе, что ли? Наливай, Марк, – кивает она мне. Я улыбаюсь. Она мне нравится. Настоящая такая. Живая. Русская. – Я кстати, тоже в Москве живу, но не так давно. Замуж вышла за миллионера. Бизнес по всему миру. Думала, любовь. А он подонок и извращенец. Еле ноги унесла.

Я разливаю водку по стопкам, томатный сок – по стаканам.

– Ну, за знакомство, – говорю я, поднимая свою порцию. Карла снова морщится, принюхиваясь к напитку. Смешная.

Мы по-русски «чокаемся» до стеклянного звона. Водка идет на ура, я уже забыл, когда вот так ее пил. Чистую, ничем не разбавленную.

– Кстати, Каркуш, я выиграла дело. И этот урод не отжал у меня мою половину по контракту, – сообщает Алиса, теперь она без стеснения ощупывает мой бицепс. – Ты, кто, вообще, Марк?

– Каскадер и дублер. Работаю сейчас с Карлой в одной картине, – отвечаю я. Алиса заворожённо следует пальцами по моему телу.

– Понятно, откуда такое тело, – причмокнув губами, кивает Алиса. Ее зеленые глаза смотрят в мои – зеленые. И мы улыбаемся друг другу. Карла заметно нервничает. – А зачем столько татуировок? Мне нравится, но просто их же без причины не бьют. Режиссеры не любят татуировки даже на суперзвездах.

– И как тебе удалось обскакать своего козла? – с нажимом спрашивает Карла, не собираясь позволять нам с Алисой перейти на тет-а-тет. Третьей лишней мисс Грин быть не намерена.

– Адвоката наняла лучшего в Москве. Денег стоил… – она разводит руками, сделав большие глаза, – Квартиру купить можно, вот честно. Но он того стоит. Такой мужик, Каркуш, ты бы видела.

– Ты о чем-то кроме мужиков, вообще, думаешь? – раздраженно спрашивает Карла, пока я разливаю еще по чуть-чуть.

– Не будь ханжой. Сама-то вон какого самца отхватила. И молчит, как шпион. Даже не похвастала. А я на этого адвоката и так, и сяк. Ты налил, милый? Умница. Ну, давайте. За встречу.

Я смеюсь, глядя, с каким отвращением Карла пьет водку. Но не отказывается, чтобы не выглядеть слабачкой в моих глазах.

– Он мне говорит: «Мне на работе нельзя», – продолжает Алиса, даже не закусывая. – Я думаю: «окей, малыш. После увидимся». А сегодня, ты представляешь?

– Что? Он с тобой что ли прилетел? – немного захмелев, растягивая гласные, спрашивает Карла. Я достаю сигареты, уже собираясь слинять, чтобы избавить себя от разговоров о мужиках и их достоинствах.

– Да, прилетел. И даже в том же отеле, что и я остановился. Но не со мной, блядь. А медовый месяц у него. Ты представь мое разочарование. И жена – сучка, не уродина даже. Марк, ты куда. Садись. А кто нам наливать будет? Кто нас утешать будет?

Алиса хватает меня за руку, когда я пытаюсь встать, и тянет обратно.

– Налей. Кури здесь. Мне не мешает, – разрешает она. Такая милая, да?

– Только же выпили.

– У меня стресс. Не нуди. Разлюблю.

Я снова смеюсь. Нереально забавная девушка.

– За любовь, Марк. Чтоб мне повезло. Хоть раз, повезло. Одни уроды попадаются, уроды и женатые. Один попался неженатый, так я не успела.

– За любовь. И за твою удачу, – улыбаюсь я. Карла пропускает. Ее щеки аллее розы. Готова, крошка. Много ли надо.

– И ведь, Марк, я же все проверила. У него девушка была, тоже из его сферы, юрист или судья. Не помню. Ну, обычная такая. Думаю, легко будет переплюнуть, не торопилась. И тут такой облом. Когда он успел-то? Хочешь, я его тебе покажу?

– Фотографии с собой носишь? – с иронией спрашиваю я. Карла, заметно оживившись, включается в беседу.

– Мне покажи, – она перегибается через меня, пока Алиса водит пальцем по экрану своего телефона.

– Сейчас. Я, Марк, фотки не ношу. Не фанатка. Он – звездный адвокат. Ну, то есть знаменитостей защищает и просто богатых людей. Так что, найти его пять секунд. Вот, – она протягивает телефон Карле, которая оценивающе разглядывает фотографию молодого брюнета в строгом костюме с наклеенной улыбочкой.

– Слушай, красивый, да. Сколько ему? Не рано зазвездился? – спрашивает Карла.

– Тридцать с небольшим. Родители тоже из судейских дел. Тут и про свадьбу есть. С размахом отмечали. Но я сама прочитала только в самолете, любуясь на то, как эти счастливые молодожены облизывают друг друга. Она из какой-то семьи нестандартной. Там куча детей усыновленных. Блаженные, в общем, все. Сиропа налили ведро. Я пока читала, чуть не стошнило. Явно заказная статейка. Дай, открою.

– Девочки, я все-таки покурю на террасе, – говорю, поднимаясь, потому что Карла опять собирается через меня тянуться. Они меня на этот раз отпускают, заставив сначала налить. С террасы я слышу, как бурно идут обсуждения наряда и внешности невесты. Я наклоняюсь вперед глядя вниз, на бассейн, который сейчас пустует. День выдался прохладный. Боковым зрением вижу Карлу, которая заходит и встает рядом.

– Марк, мне показалось… – неуверенно начинает она. Я поворачиваю голову, выпуская в сторону струйку дыма. Небо начинает краснеть и на фоне разгорающегося заката, Карла Грин с ее экзотической красотой выглядит просто фантастически. В такие моменты я понимаю, почему мы до сих пор вместе. Она мне небезразлична, но этого недостаточно для того, чтобы я хотел каждое утро на соседней подушке видеть ее лицо.

– Да, малыш. Я весь внимание, – мягко говорю я.

– У этой девушки такая же фамилия, как у тебя, – произносит Карла. Я не совсем понимаю, о чем она говорит.

– Какой девушки? – уточняю я, наблюдая за бордовыми и алыми всполохами в небе.

– Ну, Алиса рассказывала про своего адвоката, который женился. Вот у его жены такая же фамилия. Была.

– Я не слушал, если честно, – признаюсь я с улыбкой. Облокачиваюсь на перила, снова глядя вниз. – Мало ли таких Красавиных. Фамилия не самая редкая.

– Я видела ее фотографию у тебя в телефоне, – после небольшой паузы признается Карла.

Мое сердце пропускает удар. Может два, сигарета выпадает из ослабевших пальцев, я резко поворачиваюсь, глядя Карле в глаза. Она отводит взгляд, обхватывая себя руками.

– Где ты видела? – сквозь зубы спрашиваю я. – Какого черта, Карла? Кто дал тебе право?

– Марк, я думала, что это очередная баба. Я же не знала, что она твоя сестра.

– Она не моя сестра, черт побери. И никогда ею не была. Я – единственный ребенок в семье, – яростно кричу на нее, понимая, что причина моего гнева в другом. Мне плевать, что Карла залезла в мой телефон, но она коснулась священной территории. Туда нельзя. Никому нельзя.

– Прости, я не хотела тебя обидеть, – мягко произносит Карла. Она виновато улыбается, взяв меня за руку. – Я больше ни слова не скажу. Если сам не захочешь рассказать, я спрашивать не буду.

– Как зовут этого адвоката? – вполголоса спрашиваю я.

– Дмитрий Солнцев, – отвечает она. Протягивает мне телефон, где открыта крупным планом фотография из статьи. У меня перехватывает дыхание, потому что я узнаю ее. Конечно…. Машка.

– Отлично, – мрачно киваю, возвращаясь в номер. – Выпьем, девочки? – бодро спрашиваю я.

– Мы уже. Но ты наливай. И нам заодно, – пьяно хихикает Алиса. Она мне больше не интересна. На самом деле все чего я хочу, это уйти отсюда, закрыться в своем номере и напиваться до утра, читая статьи про урода, который женился на моей Машке. Не знаю, почему меня это так бесит. С одной стороны, я желаю ей счастья, но с другой, чувствую себя преданным, забытым. Настолько глупое и смешное чувство, нелепое до отвращения.

– А, может, в клуб? – вдруг предлагаю… я. Да, это действительно я.

Алиса даже в ладоши захлопала.

– В самый разнузданный клуб, – уточняет она. – Пока мы пьяные, нам можно все.

– Я – за, – без энтузиазма поддерживает Карла.

Через час мы уже едем в такси по ночному Риму в поисках клуба, который подошёл бы под критерии Алисы. И пока мы колесим по утопающему в огнях городу, я думаю о том, как могло так случиться, что из всех городов мира Маша и ее муж выбрали для свадебного путешествия именно Рим, в котором оказался я, хотя мог и не согласится работать в картине Мейна. Могло ли подобное совпадение быть случайностью, или это Вселенная строит козни, притягивая нас друг другу? Несмотря на расстояния и годы молчания, я всегда чувствовал, что Маша обо мне думает. И я о ней думал. Не как любовник и не каждый день, даже не каждую неделю. Просто знал, что она есть…. И было тепло от этого.

Удивительно, как такие красивые и романтичные мысли, посетившие меня в такси, а до этого на балконе, когда я любовался Карлой, могли закончиться полным крахом? Я про ночную вечеринку в «разнузданном» клубе. Приехали мы навеселе, и еще выпили. И что-то приняли. И снова выпили. Я обычно не экспериментирую, но тут словно черт вселился. Я знал, что Карле, вообще, лучше не наливаться. Пить она не умеет, и, тем более, одновременно с запрещенными препаратами. Алиса отрывалась и была всем довольна. И мы тоже. Все было нормально. Весело.

Вначале.

Атмосфера была весьма развратная и разнузданная, как по заказу. Голые танцовщицы и стриптизеры, эротические выступления. Посетители не сильно далеко отстали от обслуживающего персонала в плане скромности. И чем дальше, тем хуже.

Полный сбой моральных принципов, точнее их остатков, случился после или во время шоу, которое велось одновременно в нескольких залах. В двух словах, шоу неприличное с участием нескольких исполнителей. При этом подано не пошло, красиво, завораживающе и чего уж скрывать, горячо и возбуждающе.

Я не помню, кто был инициатором, не потому что хочу снять с себя ответственность. Нет. Я действительно не помню. В проблесках сознания мелькает приглушенный свет, вращающиеся диваны, прозрачные стеклянные стены, какие-то люди, глазеющие на нас, или занимающиеся тем же самым.

Я и Карла, Карла и Алиса, я и Алиса…. Если без подробностей. Потому что подробности растворились в литрах выпитого и ядовитом влиянии принятого. Не мы первые, не мы последние, кто поддается эротическому дурману подобных мест, общей энергии разврата и пьяной вседозволенности.

Мы могли бы это забыть, могли бы утром посмеяться вместе. Меня ничего бы не смутило, да и Карла смогла бы смириться с тем, что ее подружка оказалась на два фронта…

Мы могли бы это забыть и посмеяться утром, если бы остановились.

Но мы не остановились и перешли грань, за которой полностью отказывают тормоза. Если бы я не видел своими глазами, то смог бы притвориться, что ничего не было и со временем поверить в это. Мне было плевать на то, что делала Алиса и с кем. Но не Карла….

Моя память предает меня, не давая всей картины происходящего. Почему меня там не было, как я мог оставить ее одну? Где я был, и как долго? Только одна четкая картинка: я захожу в залитую светом комнату и вижу скачущую Карлу на каком-то парне. Я хватаю ее за волосы и швыряю на пол, после чего избиваю парня, который, скорее всего, так и не понял за что. Нас, конечно же, выводят из клуба. Алису мы так и потеряли. Я что-то кричу Карле и хлещу ее по щекам, она плачет. Как какой-то пьяный сон, который длится и длится.

В отеле мы продолжили ругаться. Она умоляла меня простить ее, но я бросил Карлу в коридоре и захлопнул дверь своего номера перед носом у бывшей девушки.

Я тоже виноват. Еще больше, чем она. Но я не смогу, я просто никогда не смогу к ней прикоснуться. Она не разовая шлюха, на верность которой мне было начхать. Я считал ее своей женщиной, несмотря на собственное блядское поведение. Это нечестно, и ей есть в чем меня упрекнуть. Черт, список может быть бесконечным, но я никогда не пытался выглядеть лучше, чем есть. Она знала, с кем связалась. Если бы я не видел. Не уверен, что Карла была верна мне все это время, но у меня нет доказательств ее измен, и я просто никогда об этом не думал. Она модель, актриса – категория женщин, на которых всегда повышенный спрос. Я все понимаю. Но принять не могу. И забыть не сумею.

Это точка.

Когда мы утром встречаемся в кафе внизу, на ней темные очки. Мне так ее жаль, что не передать словами. Мы завтракаем, не произнеся ни слова. Потом так же, как по команде, встаем.

– Ты едешь на съемочную площадку? – тихо спрашивает она, пряча руки в карманах белых брюк. Она одета во все белое, это стремление ее души к очищению. Я могу представить, как ей больно и стыдно. Но это ничего не изменит.

– Я не поеду. Останусь. Нужно побыть одному, – отвечаю я. Она вымученно улыбается.

– Что будем делать, Марк? – голос приглушенный и хриплый. Не сомневаюсь, что остаток ночи Карда провела в слезах.

– Ничего не будем делать, Карла, – качаю головой, – Прости меня, я виноват. Ответственность всегда на мужчине. Я должен был тебя контролировать. – бросаю не нее пристальный и твердый взгляд. – Я разрешаю тебе меня ненавидеть до конца своих дней.

– Ты меня бросаешь? – хрипло спрашивает она.

– Нет, малыш. Это ты меня бросаешь. Запомни эту мысль, пожалуйста. И никогда не забывай, – я беру ее за локоть и целую в щеку. – Удачного дня, мисс Грин.

Я ухожу, чувствуя на себе ее отчаянный взгляд. Конечно, нам придется видеться часто, чаще, чем хотелось бы. Ей будет больно и тяжело. А я справлюсь. Мое сердце не разбито. Ничего нового не случилось. Еще одна женщина осталась в прошлом. Мысли материальны. Я хотел свободу, и я получил. Неважно, какой ценой.

***

Возвращаться в номер не хочется. Через час я должен ехать на репетицию, чтобы отработать новый трюк, точнее, старый, но на новом месте. После недолгих колебаний принимаю решение пропустить. Я неоднократно проделывал этот трюк. Завтра с утра посмотрю местность, пару раз отработаю, и можно сразу в кадр.

Я не понимаю куда иду, пока не оказываюсь на площади Навона возле Фонтана четырех рек работы Бернини, одной из достопримечательностей Рима. Как странно, что подсознание вывело меня сюда. К отелю «Театро». Алиса говорила вчера, что остановилась здесь, а раз ее адвокат поселился с ней в одном отеле, значит и Маша здесь. Меня ведет какой-то рок, или я окончательно спятил?

Что я чувствую, понимая, что, возможно, нас разделяют какие-то метры?

Ничего.

Это не кино, не слезливый роман про благородных героев, у которых замирает сердце от любви к объекту мечтаний. Я просто стою, глядя на парадную лестницу, чувствуя себя дураком. Кому это надо, вообще?

На губах мелькает циничная улыбка, когда я смотрю на целующуюся возле фонтана парочку. Желания умиляться совсем нет. Я чувствую голод, и направляюсь в ближайшее кафе с витражами, на которых изображены сцены из балета «Белый лебедь». Очередное напоминание о Маше. Или я сам ищу повсюду символы и знаки. Схожу с ума, не иначе….

Кто, интересно, выбирал отель? Такое подходящее для нее место. Неужели ее муж так хорошо ее изучил? Любит ее. Точно любит, иначе не привез бы сюда.

Я заказываю кофе, потом подумав, порцию виски. Голова все еще трещит после бурной ночи, мне нужно выпить. Просто нужно и все. Смотрю на площадь с тысячами туристов, снова размышляя о том, как удивительно жизнь тасует карты. Ко мне подсаживается, какая-то девушка, начиная отчаянно флиртовать. Я отвечаю вежливо, но сухо. Не хочу давать надежд. Не могу послать открыто, хотя очень хочется.

Я даже не удивляюсь, когда вижу Джульетту на улице, в двух шагах от кафе. Наверное, я чувствовал, что это произойдет. Не зря же ряд совпадений привел нас обоих сюда сейчас. Но это шоу для меня. Тайный символ, который так и останется неразгаданным. Я улыбаюсь, вставая со стула. Меня притягивает к окну. Я ног не чувствую. Мистика. Время останавливается и замирает. Как долбаное кино. Ее мужа не вижу. На хрен он мне сдался. Хотя он рядом. Конечно, рядом, где ему еще быть?

Мир в тумане, и только она крупным планом в лучах света. Маша смеется, что-то говорит, оборачиваясь к нему, бежит вперед, возвращается, поднимается на носочки, словно танцуя, тянет своего спутника за руку. Столько движения на одном коротком участке пространства. Ветер бросает ей в лицо светлые локоны, прекрасные белоснежные светлые локоны, и она постоянно поднимает руки, чтобы убрать их. Она, как ребенок, который подпрыгивает от избытка чувств, когда радуется. Счастливая, легкая, как ветер. Я прилипаю к стеклу, происходящее больше не кажется смешным и глупым. Мои пальцы распластаны по прохладной стеклянной поверхности. Она не видит меня, окно непрозрачное. Это хорошо, я бы не хотел, чтобы Маша видела меня таким. После всей грязи, в которой я искупался ночью. Я смотрю на нее, не отрываясь. Ощущение нереальности накрывает, я просто парализован. А Маша полна жизни, каждый жест пронизан энергией, юностью. Я же был когда-то таким? Или нет? Нет.

Хочу запомнить ее такой. Летящие волосы, сверкающие голубые глаза, белое платье, струящееся свободными складками по хрупкому, стройному, прекрасному телу, которое когда-то было моим. Перед глазами плывет пелена, горячее дыхание срывается с губ. Мне кажется, что я чувствую озноб по всему телу, ломоту в мышцах.

Думал ли я, как сильно мне не хватало моей Джульетты, родителей, моего дома? Я заставлял себя жить, не думая об этом. Почему? Что мне мешало сделать первый шаг? Я забыл причины, которые увели меня прочь из отчего дома, но не находил смелости признаться в этом.

А сейчас я вижу лицо этой девочки, которой еще вчера было шестнадцать, словно и не было этих лет, и понимаю, что время выйти на тропу мира приближается. Она продолжает улыбаться и беспечно порхать, пока не оказывается, напротив. Если бы не стекло, я бы смог до нее дотронуться. Васильковый взгляд внезапно замирает прямо на мне, и я перестаю дышать, хотя знаю, что видит она не меня, а пресловутых балерин из «Белого лебедя». Ее улыбка угасает, становится грустной, как в тот день, когда я с ней прощался на пороге съёмной квартиры в Москве. И она делает то, что насквозь пронзает мое сердце: протягивает руку и касается стекла как раз напротив моей ладони. Мне кажется, что я даже чувствую тепло ее пальцев, биение сердца. Я смотрю в синие бездонные глаза и мне страшно, потому что это не игра, не фантазия. Это настоящее. То, от чего я отказался шесть лет назад. И когда она отворачивается, разрывая контакт, бросаясь на шею своему мужа, я вздрагиваю, как от удара и, шатаясь, словно пьяный, возвращаюсь назад, к своему столику.

Глава 12

«Она согласилась абсолютно искренне и не могла понять, почему в тот момент, когда она сказала «да», ей вспомнилось лицо Ноя.»

Н.Спаркс «Дневник памяти»

Мария

Я смотрю на обручальное кольцо на пальце, и резко одергиваю ладонь от стекла, словно сбрасывая пелену внезапного наваждения. Мы с Димой возвращались в отель, когда я увидела кафе с цветными витражами. Танцующие балерины. Сцена из балета «Белый лебедь». Сто раз проходили мимо, а я и не замечал, столько новых эмоций переполняли меня. А сегодня, как замкнуло, примагнитило. Лицо балерины, которая улыбалась, глядя прямо на меня, отчего-то казалось грустным и полным печали. Я на эмоциональном уровне ощутила исходящее от нее чувство опустошенности и тоски. Я дотронулась до нее, и словно током ударило. Стекло горячим показалось. Мистика просто. Мурашки по коже, даже легкое головокружение.

Я сумасшедшая. Смеюсь над своими фантазиями, оборачиваясь к Солнцеву, и бросаюсь ему на шею. Он подхватывает меня на руки и кружит, кружит… Мне хочется смеяться и петь. Обнять весь мир, и даже грустная балерина не испортит мое настроение.

Могла ли я подумать, три месяца назад, уезжая на вокзал и обливаясь слезами, что совсем скоро буду самой счастливой девушкой в мире. Я сидела в зале ожидания, переполненном спящими бездомными, нищими и просто пьяницами. В моей спортивной сумке лежали только мои скудные пожитки, и ничего из тех шикарных стильных вещей, которые покупал мне Дима. Я столько лет была сильной, не плакала, держалась, а сейчас сдалась. Слезы ручьями текли по щекам, время тянулось бесконечно. Я хотела одного – сесть в автобус и уехать домой, к маме… Туда, где пожалеют, поймут, и не будут устраивать допрос. Где все понятно и просто. Я не винила Диму в том, что произошло с нами, хотя мне было больно и обидно.

Я ждала его до часу ночи. Он всегда возвращался еще до полуночи, а в этот день – нет. Я увидела в его отсутствии определённый знак, сделала свои выводы. Дима не говорил напрямую, чего хочет от наших отношений в будущем. У него было только сейчас. Он не давал мне надежду, но я не могла не мечтать, а когда мечтаешь о несбыточном, очень больно падать. Солнцев не раз предупреждал меня, что не любит истерики, а я устроила разборки утром, вывалив все, что накопилось. Давно уже жила с ощущением, что являюсь всего лишь его девочкой для секса, которую удобно держать под рукой. Если бы я была кем-то большим, то он бы не прятал меня в стенах своей стильной дорогой квартиры. Он бы ввел меня в свою жизнь, в свой круг.

Сидя в гудящем зале ожидания, я бесконечно жалела и презирала себя за глупость. Мне казалось, что это конец, была уверена, что никогда больше его не увижу. Даже планировала забрать документы из университета, чтобы не чувствовать себя обязанной, еще больше униженной его благотворительностью. .

До поезда оставалось три часа, и я, совершенно измучившись, задремала. Не заметила, как кто-то сел рядом, взял мою руку. Не почувствовала, как этот кто-то надел кольцо на безымянный палец, а, проснувшись, поняла, что лежу на Димином плече. Я узнала его, не поднимая головы. Напряжение сковало все мои внутренности, в голове ни одной мысли…. Опустив глаза, я заметила кольцо на пальце, и от потрясения потеряла дар речи. Сомнений в том, что оно обручальное у меня не было. Не вчера родилась.

– Теперь у тебя еще есть сомнения относительно моего отношения к тебе? – хриплым измученным голосом спросил он. Я подняла голову и посмотрела в серые глаза, в которых отражалась безграничная гамма чувств. Он выглядел немного странно, помято. Хотя все равно невероятно привлекательно.

– Ты напился, что ли? – дошло до меня.

– Уже протрезвел. Так что, Маш? Принимаешь предложение или дальше бегать будешь?

Его взгляд серьезный и пристальный Он смотрел серьезным и пристальным взглядом прямо в мое сердце.

– Почему ты это делаешь? – спросила я. Мне действительно хотела знать. Не строить теории, не прислушиваться к эмоциям и ощущениям, а услышать правду. От него. – Ты не обязан, Дим.

– Ты думаешь, я бы купил кольцо, если бы не хотел этого? – его ладонь мягко обхватила мои скулы. – Я пол-Москвы исколесил, пока нашел идеальное кольцо для девушки, на которой хочу жениться. Измучил всех продавцов, заставляя показывать самые лучшие, самые дорогие…. А ты говоришь, что я не обязан. Ты просто неблагодарная маленькая сучка, Маша. – наклоняясь он поцеловал меня в приоткрытые губы, проникая языком вглубь, изучая, лаская, покоряя своей силе, натиску, желанию. Мое тело мгновенно налилось возбуждением, неистово-острым после эмоциональных качелей, которые я перенесла.

– Мне нужно тебя трахнуть, Маш, – словно читая мои мысли, прошептал Солнцев в мои губы. – Пошли в машину. – он встал и потянул меня за собой. Я шла, шатаясь и спотыкаясь. Голова кружилось, сердце хаотично колотилось в груди, в венах горело возбуждение, душу переполняло счастье.

Мне только что сделали предложение в зале ожидания среди алкашей и бомжей, а теперь собирались отыметь в машине. Чертовски романтично, ничего не скажешь. Мы оказались на сиденье, автоматически опустилась крыша. Солнцев поцеловал меня, больно и жадно, смял ноющую от желания грудь, когда я залезла на его колени, с нетерпеливым стоном прижимаясь к выпуклости на брюках. Тонированные окна спасли нас от любопытных зевак. Судорожно дыша я стащила с себя джинсы, он расстегнул брюки, спуская их вниз, вместе с боксерами. Мы так часто и разнообразно занимались сексом, что давно перестали смущаться и стесняться друг друга. Никаких комплексов, голая потребность ощутить его внутри, испытать удовольствие и получить разрядку. Места для маневра мало, поэтому я снова села к нему на колени, спиной, прогибаясь, наклоняясь немного вперед, хватаясь за спинку переднего сиденья.

– Это да, куколка? – хриплым срывающимся от желания шепотом спросил Солнцев. Его ладони сжимали мою грудь, играя с чувствительными сосками. Я с глухим стоном опустилась на его член и начала двигаться в сумасшедшем ритме. Он впился пальцами в мою задницу, помогая мне, покрывая обнаженную спину быстрыми горячими поцелуями.

– Определенно, Дмитрий Евгеньевич, – задыхаясь, произнесла я между тихими стонами, срывающихся с губ при каждом мощном толчке внутри меня. Я помню, что кричала в голос от наслаждения во время оргазма, упираясь лбом в переднее сиденье, выпадая из реальности. Я слышала, как он присоединился ко мне с гортанным рычанием, и мы прилипли друг к другу мокрые от пота, переполненные кайфом и эйфорией.

– Это навсегда, Маша. Ты понимаешь? – спросил Солнцев, лаская мои плечи, пока я вытирала нас влажными салфетками. В порыве страсти он забыл про презерватив. – Ты не передумаешь?

– Нет. Если ты не передумаешь, – засунув использованные салфетки в полиэтиленовой пакет, ответила я. Села рядом и натянула трусики, потом джинсы. Дима с дурацкой улыбкой наблюдал за мной, тоже надевая брюки и поправляя одежду.

– Не передумаю, – тряхнул головой. – Теперь я могу поехать с тобой к твоим родителям? Они позволят нам спать вместе? Или разложат по отдельным комнатам? Ни-ни до свадьбы?

– Думаю, что именно так и будет, – усмехнулась я. – Ты же купил кольцо не только для того, чтобы получить доступ к моему телу?

– Я купил кольцо, потому что люблю тебя и хочу прожить с тобой долгую счастливую жизнь, хочу вырастить наших детей достойными людьми и избаловать внуков. Хочу проводить с тобой все дни и ночи, показать тебе мир и научить быть взрослой и ответственной за свои поступки. Хочу сделать тебя женщиной, о которой будут мечтать все мужчины вселенной, а владеть буду только я один, – серьезно произнес он, глядя мне в глаза. У меня задрожало сердце от того, как искренне и сильно прозвучали его слова. Слезы наворачивались на глаза. Наверное, предложение он сделал мне именно сейчас, а там, на вокзале была репетиция.

– И я люблю тебя, Солнцев! – прошептала я слова, которые была уверена, больше никогда и никому не скажу.

И вот сейчас спустя три месяца после спонтанного оригинального предложения руки и сердца, мы прилетели в Италию, чтобы провести здесь медовый месяц. Дима обещал, что это будет именно месяц. Не неделя, не две, а целый месяц. Итальянские каникулы. Венеция и Милан еще впереди. В Риме мы остановились на три дня, и я просто не верила, что все происходит по-настоящему и я брежу, не сплю.

С того момента, как я увидела кольцо на своем пальце и до произнесенных перед алтарем клятв, мне казалось, что я живу в каком-то фантастическом сне или грежу наяву. Немного отрезвил меня и вернул с небес на землю брачный договор, который мы с Димой подписали сразу после церемонии. Огромное количество пунктов, которые я не читала, хотя Дима настаивал. Я не понимала, зачем нам нужен этот контракт. У нас же все по-другому, по-настоящему, по любви. Он слушал мои доводы, сдержанно улыбаясь, а потом вложил в пальцы ручку и сказал, что я должна подписать. Должна…. И я подписала. Солнцев не принудил меня, не заставил, он попросил, но осадок остался.

Мы праздновали свадьбу в шикарном ресторане в центре Москвы. Я хотела тихо и по-семейному, но Солнцев решил закатить пир горой. Я когда-то жаловалась, что не знакома с его окружением. И теперь поняла, что лучше бы так и оставалось. Мне не понравились люди, которые пришли на свадьбу. Фальшивые, пафосные, неискренние. Они рассматривали меня, как забавное насекомое с т высокомерными рожами, что хотелось назло начудить, и я держалась только ради Димы и своих близких, которые почти всей толпой приехали. Наша огромная семья не могла пропустить свадьбу года. Мама светилась от гордости. Самый счастливый день в моей жизни. Мы вместе плакали, когда она говорила слова, положенные сказать матери, отдающей дочь замуж. Ирка Самойлова пришла с Темой и умудрилась поймать букет, после чего Артем очень сильно напрягся. Вика заявилась со своим стриптизером, про которого рассказывал мне Максим, и выглядела счастливой, а не одураченной. Да, и стриптизёр ее оказался приличным симпатичным парнем. Макс просто ревнует. Они все время ругаются с Викой, а жить друг без друга не могут. Ох, уж эти близнецы.

Конечно, приехал Артур с женой и детьми. Самый младший, новорожденный, остался дома с бабушкой по линии жены. Артур тоже сиял от радости за меня, и Дима ему понравился. Они быстро нашли общий язык за те несколько дней, что мы провели с Димой у родителей. Стоит ли говорить о том, что все родные были в шоке, узнав, какого парня я себе отхватила. Сенсация. Мое имя, наконец-то было связано не со сплетнями и наговорами.

Света с Юлей приехали на свадьбу со всем своим семейством, мужьями и детьми. Марина вырвалась из своего графика, прилетев на два дня, чтобы поздравить меня. Без пяти минут олимпийская чемпионка по фигурному катанию. Ее узнали многие из знакомых Димы. Маринка была здесь, как рыба в воде. Не было только Игоря и Марка. С Марком – понятно все. А вот Игорь действительно не смог прилететь, футбольный клуб отказал в отгуле. Стелла дулась всю свадьбу, умирая от зависти. Она почему-то решила, что я должна была ей рассказать про Диму первой, а не ставить перед фактом, предъявив так сказать товар лицом. И вела она себя ужасно в последнее время. Самыми беспечными и счастливыми были младшие мальчишки-близнецы Вася с Женькой и Миленка. Участвовали во всех конкурсах и с детской непосредственностью наслаждались праздником.

День моей свадьбы не был идеальным, но, несомненно, он стал самым счастливым и запоминающимся в моей жизни. Мы были все вместе. Мои родители, мои братья и сестры, мой любимый муж, близкие подруги. Мне хотелось остановить мгновение, запомнить родных такими, как сейчас, светящимися от радости и гордости за меня. Хорошо, что каждую минуту засняли на камеру. Каждое счастливое мгновение. Я кружилась, пела, танцевала, как настоящая принцесса в изысканном свадебном платье и искусно переплетёнными волосами, в которых сверкали настоящие жемчужины и драгоценные камни.

А потом, когда все разошлись, когда стихла музыка, мы с Димой сели в лимузин, который повез нас в свадебные апартаменты в отеле, которые в качестве сюрприза снял мой муж. Лепестки роз на огромной постели, свечи, шампанское, клубника, пирожные…. Нас ждала самая длинная и изнурительная, самая страстная брачная ночь, обжигающая, пронзительная, наполненная нежностью и наслаждением.

Это была сказка, которую мне дарил Дима, наполнив собой все пробелы в моей душе, все мгновения моей жизни. Сказка, которая, мне казалось, будет длиться вечно. Я плыла на волнах свалившегося на меня счастья, скрестив за спиной пальцы, как делали это мы с Марком в детстве, чтобы не спугнуть удачу.

Теперь, когда я стала замужней женщиной, я почти не думала о Марке, хотя иногда в темноте ночи, когда Дима засыпал, прижимая меня к себе, я ловила себя на предательской мысли о другом мужчине. Я любила мужа, всем сердцем. Не представляла и дня без него, я боготворила и восхищалась им, не могла оторваться ни на минуту. И если Дима был моим сердцем, без которого ни один человек не сможет жить, то Марк…. Марк был моей душой. Я могла без него жить, но забыть окончательно, вырвать с корнем не получалось.

Марк

Мне не стоило напиваться, но я не сдержался. Голова все еще гудела от сотворенного накануне. Душа болела, измученная моей дуростью. Встреча с Машей окончательно выбила из меня эмоционального пофигизма, к которому я привык. Я чувствовал себя сбитым с ног, опустошенным, с выпотрошенными кишками, разбитым на хрен сердцем. Мне хотелось выйти из кафе и побежать вслед за ней, но, что бы я мог сказать? Кого бы она увидела перед собой? После всего, о чем мы мечтали вместе…. Хуже разочарования может быть только жалость. Ей плевать на то, что я почти голливудская звезда, она не дура, моя Маша, она увидела бы главное. Мою душу. Пустую и черную. Мои разбитые мечты и пьяные ночи, которые я провожу с кем попало, где попало.

Я чувствовал себя полным ничтожеством. И это нужно было запить. Вернувшись к столу и шлюхе, которая откровенно себя мне предлагала, я надрался в стельку. Мы сняли номер в том же отеле, где остановилась Маша со своим мужем. Я полночи жестко трахал шлюху, которая визжала так, что приходилось затыкать ей рот и не только руками. Я прерывался только, чтобы хлебнуть водки из горла, не запивая, и смыть пот. Словно бес вселился в меня, развратный и алчущий.

Я качусь в пропасть – осознаю я, глядя на свое отражение в зеркале душевой кабинки. Безумное выражение лица, пьяная мерзкая рожа, смуглое от постоянного пребывания на солнце тело, покрытое татуировкам, перекачанные мышцы. Не понимаю, что они во мне находят. Девица на коленях с моим членом во рту, а я ничего не чувствую. Возбуждение тела не касается души, в которой черная грязная пустота. Я ненавижу этот мир, себя и шлюху, которая сосет так, словно ее год не трахали. К черту. Я толкаю девицу, отдирая за волосы от своего члена, и выхожу и ванной комнаты. Она что-то кричит мне, я не слышу, быстро одеваясь. Ее лицо расплывается, имя я даже не спрашивал. Мне похер на нее. Она ничто, пустое место. Пешком возвращаюсь в свой отель, ни о чем не думая. Проваливаюсь в сон, едва положив голову на подушку. Не раздеваясь.

Встаю по звонку будильника с раскалывающейся от боли головой и мерзким привкусом во рту. Быстрый душ, кофе и чистая одежда не помогают избавиться от неприятного ощущения собственной ничтожности. На бритье времени не остается, прихожу на съёмочную площадку, как есть, пряча красные глаза за темными очками. Мейн сегодня не в духе и не обращает на меня особого внимания, чему я несказанно рад. Джоша здесь нет, он на другом объекте. Нотации читать некому, и я могу не париться по поводу своего состояния. Гримеры быстро приводят меня в форму. Джимми Броуди, если и замечает, что я выгляжу не лучшим образом и разит от меня вчерашним перегаром, как от бочки с вином, тактично помалкивает, вопросительно поглядывая время от времени. И Карла тоже…. Эта сучка делает вид, что мы лучшие друзья, словно я не видел, как ее трахал на моих глазах тот парень. Все они бляди. Все до одной. Не пройдет и месяца, как она найдет себе очередного идиота. Если уже не нашла. Сука. Никакого чувства вины не осталось. Только злость и раздражение. Не понимаю, что со мной происходит. Ненавижу всех, всех до единого.

Застегиваю костюм, надевая шлем и запрыгиваю в машину, которая по сценарию должна взлететь на мосту в воздух, столкнувшись с другой. Взорваться и рухнуть в реку. Ничего сложного. Гореть и взрываться мне не впервой. Это лучше, чем прыжки со скалы или небоскреба. Заморочек меньше.

С визгом трогаюсь с места после слов помощника режиссера «начали». Спортивная машина летит, как ветер. Но промежуток слишком короткий для полного ощущения отрыва. Люблю скорость. Этот трюк я репетировал несколько раз, осечек быть не должно. Вижу движущийся на меня автомобиль и начинаю маневр. В голове звенит пустота, вместо привычного выстроенного сценария. Желудок сжимается от болезненных спазмов и рвотных позывов. Слишком высокая скорость, нужно сбросить, я теряю несколько секунд, отвлекаясь на состояние своего тела, еще пропитанного вчерашним алкоголем. Что-то идет не так… Я совершаю ошибку, потом еще одну. По плану, когда машина подлетает в воздух, я должен выпрыгнуть из нее до того, как произойдет взрыв. Но потерянные секунды приводят меня к ряду незапланированных действий. Я выпрыгиваю, но позже, и меня задевает взрывной волной…. Русский мат срывается с губ вместе с воплем от острой боли, когда я чувствую, как специальный костюм плавится на мне, вместе с кожей. Уши закладывает, иначе я бы слышал вопли, крики, суету людей, которые бросились мне на помощь. Я падаю не в воду, как запланировано, а на бетонный мост…. И проваливаюсь во тьму от болевого шока, ощущая, как ломаются мои кости.

Только во время сна сознание дарит мне забвение, не пуская в реальность, в которой перебинтованное тело вытянуто на больничной койке. Связано по рукам и ногам. Обездвижено. В те минуты, когда прихожу в себя, чувствую только боль, агонирующую в каждой клетке тела. Мне сказали, что область ожога небольшая. И только на спине, немного на плечах и локтях. Со временем шрамы станут незаметными. Мне насрать на шрамы. Меня волнуют сломанные кости. Открытый перелом правой ноги, левая рука сломана в двух местах, переломанные ребра, вывернутое плечо, сотрясение мозга. Я могу двигаться и спина цела, но я все равно не могу не думать о том, что Джош рассказывал о своем случае. Долбаный пророк. Это он накаркал.

Первую неделю, пока я висел на растяжках приходилось особенно туго. Обезболивающие не помогали. Я ждал, Джош явится, чтобы ткнуть мне в лицо свои гребаные предупреждения. И не дождался. Приходили парни из команды, ребята из съемочной группы. Мейн даже заскочил. А Джош не посчитал нужным. Карла и Сандра являлись особенно регулярно. Обе выли, словно я помер, а не поломался немного. Врачи дали мне год на восстановление. И это в лучшем случае. Если кости срастутся правильно.

Охренеть, блядь. Целый год без работы, да я свихнусь. Страховку не выплатили, потому что в крови нашли алкоголь, но я не бедствую. Накоплений много. На год, два точно хватит. Дело не в деньгах. Я не могу тупо лежать и ждать, пока срастутся кости.

Первый месяц тянулся, как несколько лет. Я сходил с ума, превратившись в помешанного и злобного придурка, которого вскоре перестали навещать даже самые преданные. Когда меня сняли с растяжки и разрешили двигаться понемногу, стало легче, но все равно восстановление шло очень медленно. Безделье превратило меня в невротика, и чтобы хоть как-то себя занять, я попросил Джимми, с которым тоже успел разругаться, принести мне мою математическую тетрадь, кое-что из книг по теории вероятности и астрономии. Я так давно не занимался наукой, что первое время увлёкся, почти забыв о боли и дискомфорте от вынужденной ограниченной подвижности. Целыми днями я читал, делал пометки, проводил свои расчеты, делал выводы, строил математические ряды. Время пошло быстрее, но вот ночи… ночи казались бесконечными. Головные боли и бессонница, последствия полученной травмы не давали мне заснуть и часами лежал, глядя в потолок. Было время подумать о жизни. О прошлом и будущем, о совершенных ошибках.

Первое, что я собирался сделать, когда выйду не хромая, без костылей, на своих уверенных двоих ногах из этой богадельни – поехать домой. Не в -Анжелес, а в Россию. К родителям. Пришло время примириться, начать жить по-взрослому, без идиотских обид. Будет непросто, но это мой долг, как сына. Сына, который не оправдал их надежд и вел себя, как эгоистичный засранец.

Я много думал, вспоминая то, что натворил…. Не мог не думать. Каждая новая бессонная ночь водила меня по лабиринтам моей жизни, по самым темным закоулкам, показывая во всей неприглядной красе совершённые ошибки. Огромная куча дерьма на самом деле – вот как выглядит моя жизнь сейчас. Чтобы выбраться из нее, мне нужно начать с главного. Исправить то, с чего начался мой путь в пропасть. Каждому нужен дом и семья. Лежа здесь, в одиночестве, разбитый, беспомощный, я понял, как на самом деле нуждаюсь в близких людях, которым неважно какой я гавнюк, они все равно меня любят. Не они меня бросили, это я ушел. Я повел себя, как безответственный идиот. Я дерьмовый сын и брат, и чтобы снова начать себя уважать, я должен это исправить. Можно было начать со звонка, но я хотел лично, глядя в глаза, чтобы видеть эмоции и отклик. И чтобы они тоже видели, как искренне мне жаль. Как я стыжусь того, что сделал с собой. И того, как сбежал шесть лет назад, причинив боль девушке, которая доверяла мне больше, чем должна была. Сбежал, разорвав все связи с родителями и бывшими друзьями. Обида, ревность, жажда свободы, амбиции, риск, адреналин. Причин было много на самом деле. Но ни одной достойной.

Очень часто, закрывая глаза и призывая сон, я возвращаюсь в то лето. Я думал, что я все забыл, стерев многочисленные детали, слова и поступки. Но долгие бессонные ночи позволили вспомнить все… без прикрас и оправданий.

Тогда я снова приехал не сначала каникул, а после двух недель приключений в Китае. Экстрим, горы, легкомысленные связи с опытными китаянками, которые знают толк в сексе. Я приехал домой пресыщенный, уставший, слегка опустошенный. Выкатил из гаража свой мотоцикл и часами ковырялся с ним, доводя до ума. Вечером я садился на железного коня и уезжал в город, где болтался с приятелями по барам, развлекался с местными девчонками, которые, конечно, не дотягивали до уровня московских красоток. Маши на тот момент не было дома. Она уехала в Сочи на соревнования по бальным танцам, но я особо и не думал о ней, находя себе каждый день новые развлечения.

Маша вернулась в середине июля. Загоревшая, высокая, стройная, как статуэтка, сногсшибательно красивая, повзрослевшая. Она больше не бросалась на меня, визжа от восторга, как в детстве. Ее взгляд, останавливаясь на мне, становился серьезным, тревожным, немного грустным, и только улыбка всегда была нежной и искренней. Первые дни мы общались немного напряженно. Я не знал, забыл, как говорить с ней. Маша дулась из-за того, что я совсем не звонил. Постепенно отчуждение сошло на нет. Прежняя близость снова возникла, как происходило и раньше.

Когда я не болтался в город, мы смотрели какие-то фильмы, потом часами их обсуждали, она заставляла меня рассказывать о жизни в Москве, о моих друзьях, выпытывая все подробности. Я возил ее на тренировки и иногда ждал, наблюдая, как она занимается. Она казалась совершенством. Ни одного изъяна. Я готов был смотреть на нее вечно, и знал, что мне никогда не наскучит.

Но в девятнадцать лет просто смотреть неинтересно, недостаточно. Я хотел ее, хотел физически, еще с прошлого лета, но если тогда мой разум меня останавливал, то теперь я чувствовал, что Маша тоже испытывает ко мне не сестринскую привязанность, а нечто более интимное. Когда мы ехали на мотоцикле я, сжимая зубы, страдал от болезненного возбуждения, чувствуя, как ее грудь прижимается ко мне сзади, а острые коленки касаются моих бедер. Я сопротивлялся зову своего тела, справляя сексуальную нужду с другими девушками. Остатки здравого смысла постоянно твердили мне, что Маша совсем девчонка и с ней нельзя, как с другими. Просто взять и перешагнуть.

Она обижалась, если я не брал ее вечером в город, потому что догадывалась, зачем я туда еду. И потом полдня могла не разговаривать со мной, но всегда приходила первая, прекрасно зная, где меня можно найти. У нее всегда было особенное чутье. Маша часами сидела около меня в гараже, пока я ковырялся с мотоциклом. Только теперь она кукол не раскладывала, а на меня смотрела… У И от его настойчивого взгляда из рук все валилось, а Маша поднимала. Мы ругались часто, из-за всякой ерунды. Вспыхивали оба на пустом месте, наговаривали кучу глупостей, потом остывали, мирились.

Однажды мы здорово повздорили из-за того, что я в грязных ботинках прошел по гостиной, которую она только что прибрала. На Машину сторону встал Тема, который всегда был за нее горой. Они и внешне походили друг на друга, как брат с сестрой. Меня жутко, до остервенения бесило, что с ним у Маши тоже дружеские отношения. Особенно раздражало, как они оба хихикали над дебильными комедийными передачами для идиотов, которые я не мог смотреть, на дух не переваривал. Вот я и вспылил. Всем влетело. Маша швырнула в меня тряпкой, обозвав придурком. Я хлопнул дверью и уехал в город. Завалился с парнями в какой-то кабак, выпил. Много выпил. На девок не смотрел, не интересовали они меня в этот вечер. Я о другой думал, той, что дома осталась, злая, как черт. Вернувшись в сумерках, я пошел не к себе, а в летний домик в саду. Не хватало еще в таком состоянии на глаза родителям попасться. Не мальчик уже, конечно, чтобы прятаться, но порцию нотаций как-то слушать не хотелось.

Маша, как всегда, нашла. От нее не спрячешься, везде отыщет. Мы снова разругались, потом она расплакалась, а я успокаивать начал. Не знаю, как получилось, что мы в постели оказались. Это само собой произошло, естественно и непринужденно. Я обнимал ее, она меня. Слезы стирал с ее щек пальцами, шептал что-то. Потом ее дрожащие губы к моим прижались, и все…. Я не думал больше. Мы целовались долго, исступлённо, страстно. Она была неумелой, робкой, но отзывчивой, чувственной, сводящей с ума. Ее тело под моими пальцами было отзывчивым, гибким, а она сама просто невероятной. Я забыл, что ей шестнадцать, я не думал о последствиях. Я даже не предохранялся. Все случилось так стремительно, в порыве. Меня трясло от желания, остановиться было невозможно, и Маша не пыталась меня остановить. Я все-таки дал ей шанс уйти, но она им не воспользовалась.

– Джульетта, ты понимаешь, что мне мало просто целовать и трогать тебя? – спросил я, отрываясь от влажных припухших губ, глядя в раскрасневшееся лицо. Она кивнула, сияющие васильковые глаза доверчиво смотрели на меня.

– Ты не пожалеешь? – тихо задал еще один вопрос, снимая с нее футболку, прижимаясь губами к юной округлой невинной груди. Ее пальцы в моих волосах, ее губы шепчут мое имя и слова согласия.

Возвращаясь мысленно в тот день, я понимаю, что у нас не было выбора. Мы бы все равно это сделали. Не в эту ночь, так в другую. Нас слишком тянуло друг другу, преодолеть эту потребность, желание было невозможно. И мы сдались, поддавшись инстинктам и, признаться, это было самое сладкое грехопадение в моей жизни, самое чувственное и волнующее. Потерял голову, забыл про осторожность и ответственность. Я затащил школьницу в мир взрослых игр, не предупредив, что я могу ей обещать только один месяц, который остался до конца лета.

Мы разными глазами смотрели на наши отношения. Я просто удовлетворял свое желание, которое уже давно не давало покоя, наслаждался юным телом, пробуждающимся от моих прикосновений и поцелуев, распускающимся, как весенний бутон, сорванный слишком рано. В ее романтичном видении наш роман должен был длиться вечно и закончиться свадебными колоколами, я же точно знал, что ничего подобного не будет. Что я вернусь в сентябре в Москву, к своей прежней жизни, а Маша останется здесь. Но я ей не говорил ничего подобного. Мы, вообще, мало говорили с того момента, как начали спать друг с другом. Страх быть обнаруженными только подстегивал наши чувства, придавая им остроту. Мы находили десятки мест, чтобы уединяться и отдаться своим желаниям.

И, конечно, долго подобное безумство длиться не могло. Нас застукали. Мама и Артем. Не знаю, что им понадобилось в домике. Их, вообще, не должно было быть дома. И не было, когда мы с Машей решили уединится в нашем потайном месте. А потом уснули, уставшие и счастливые, не додумавшись одеться. Если бы на нас была одежда, мы могли бы придумать тысячу причин того, почему оказались в одной кровати посреди дня. Но объяснить, почему мы голые спим, прижавшись друг к другу, было сложно, да я и не пытался. Вечером, когда пришел отец, нас ждала долгая воспитательная беседа за закрытыми дверями. Мама тоже присутствовала, и она как-то сразу заняла позицию Маши, и даже села рядом с ней, по-матерински обнимала. Все презрение и негодование лилось на меня. Я выслушал о себе много нового. Отец пригрозил, что если я не остановлюсь, то он заявит в полицию, а Машу социальные службы изымут из семьи и отправят в интернат. Мы с отцом наговорили друг другу много лишнего. Разговор происходил на эмоциях, мы кричали. Никогда не видел отца в таком гневе. Маша плакала от стыда, закрывая ладонями лицо, только усугубляя мое положение. Я злился и на нее тоже за эти слезы. Меня выставили чуть ли не насильником, а она даже слова в мою защиту не сказала. Позже у меня состоялся отдельный и очень эмоциональный разговор с матерью. Она ни в чем меня не обвиняла, но, когда закончила, я чувствовал себя таким мудаком, что хотелось в собственное отражение плюнуть.

Я уехал в этот же день, на скорую руку собрав вещи. И это был последний раз, когда я видел родителей.

Теперь, спустя годы, оставшись один на один с совестью в замкнутых стенах клиники, где проходило мое медленное восстановление, я понимал истинные причины своего долгого молчания. Ни ревность, не обида, и даже не злость. Это был стыд. И только моя гордыня до последнего момента находила ему другие названия, ища оправдания, прячась за пошлостью. Наверное, я заслужил презрение родителей, как и все-то, что происходит со мной сейчас. И даже то, что случится со мной дальше. Весь этот кошмар, в который превратится моя жизнь, я запустил сам, своими руками, и это случилось именно тогда, шесть лет назад….

Пройдет еще немного времени, прежде, чем я осознаю, что моя ошибка заключалась не в том, что я прикоснулся к ней, поддался соблазну тем сумасшедшим летом, а в том, что оставил ее – девочку, которой суждено было стать или моим счастьем, или погибелью. Выбор всегда за нами.

Всегда. Никакой фатум ни за что не отвечает. Только мы.

Глава 13

Москва. Полгода спустя.

Дмитрий

– Дмитрий Евгеньевич, подождите секунду, – я уже выходил из зала суда, просматривая решение, которое только что получил. Мой клиент не присутствовал на заключительном слушании, он отдыхал на Бали с очередной любовницей, будучи уверенным, что беспроигрышный адвокат Солнцев сделает свое дело, четко и без проволочек. Я и сделал, но осадочек остался премерзкий. Как сказала бы Маша, «дерьмовое ощущение».

– Да, Полина Александровна, – оборачиваюсь я, быстро убирая документы в кожаную папку. Мы стоим в коридоре здания суда, стараясь не мешать снующим туда-сюда людям. Очередное совместное дело, но обсуждать его я не хочу ни с кем, даже с Полей. Она смотрит на меня с понимающим, но тревожным выражением глаз.

– Поздравляю. Очередная победа, – говорит она, разглаживая невидимые складки на юбке. После нашего не самого красивого разрыва, мы ощущаем некоторую неловкость при общении. – Все нормально? – спрашивает Полина, заметив, что я не отвечаю на ее улыбку, продолжая напряженно хмурить лоб. – Выглядишь уставшим.

– Нормально, Полин. Не всегда попадаются клиенты, с которыми приятно работать, особенно в моей сфере, – лаконично и сухо отзываюсь я.

– Пойдем, пообедаем? Мне нужно кое-что спросить. Здесь нельзя. Кругом уши, – она выразительно оглядывается по сторонам, я едва заметно киваю. Раньше мы постоянно обедали вместе, обсуждая сложные моменты в работе. Хотя по большому счету делать этого не имели права. Разглашение личной информации, все-таки. Хотя, если дело уже выиграно и закрыто, почему бы не обсудить некоторые детали. Мой настрой кардинально меняется, делая разворот на сто восемьдесят градусов, и я внезапно ощущаю острую потребность поговорить с кем-то. Маша не поймет, она далека от той специфики, с которой приходится работать.

Не сговариваясь, идем с Полиной в кафе, в котором часто обедали раньше. Сейчас я предпочитаю ездить домой, если Маша не учится, или заказываю еду в офис, чтобы не тратить время.

– Как живешь? – интересуюсь я, продиктовав заказ официанту. Полина вполне искренне улыбается, передёргивает плечами.

– Отлично, Дим. Как видишь, жизнь без Солнцева есть, – добавляет с сарказмом. – Встречаюсь кое с кем, но пока отношения на стадии общения.

– Нормальный парень? – спрашиваю я скорее из вежливости, нежели из интереса. Мы не чужие люди, и конечно, Полина мне не безразлична, я желаю ей всего самого лучшего, но ее личная жизнь меня больше не касается.

– Хороший, – кивает она. – Но сначала вы все хорошие. Жизнь покажет. Света о тебе часто спрашивает, ты бы позвонил ей. Ребенку не объяснишь, почему вдруг мамин хороший друг перестал приходить. Она привязалась к тебе.

– Прости. Поль, я думал, об этом, но считал, что ты против. Я обязательно позвоню и заеду на днях. Как она? К школе готовится?

– Да. Вовсю, – нежная улыбка стирает строгое выражение и лицо Полины становится очаровательным и милым. – Не помню, чтобы я так рвалась учиться.

– Я любил делать уроки, – вспоминаю с улыбкой.

– Серьезно?

– Да. И в школу ходил с удовольствием, и потом в лицей тоже бегом бежал. Про университет вообще молчу. Я до сих пор оттуда уйти не могу. То один курс читаю, то другой. Радуйся, Поль, твоя Света далеко пойдет. Смышленая девочка.

Нам приносят бизнес-ланч и напитки. Потеряв нить разговора, мы какое-то время молчим, без особого аппетита поглощая обед.

– Ты хотела о чем-то спросить, – напоминаю я, отодвигая тарелку с супом. – Это по делу Гракова?

– Да, его жены, – Полина тоже убирает в сторону недоеденный суп, складывая руки на столе. Выражение лица становится серьезным и сосредоточенным. – Я хочу поднять вопрос о проверке клиники, в которую ее упек муж.

– Теперь уже бывший муж, – взглянув на часы, нервно замечаю я. – Но думаю, этим вопросом стоит заняться. Предупреждаю, что обвинить его в сговоре с врачами психушки тебе не удастся.

– Ты замешан в этом? – в лоб спрашивает она. Ее прямота всегда меня раздражала. Цербер в юбке.

– Ты думаешь я бы тебе сказал? – скептически спрашиваю я, делая глоток обжигающего ароматного эспрессо.

– Дима, это женщина и так потеряла все. Мужа, деньги. Своих детей. Тебе ее не жалко?

– Полина, это моя работа, – сухо произношу я, встречая ее негодующий взгляд.

– Нет, твоя работа следовать закону, а не нарушать его, – Полина повышает тон, хотя прекрасно знает, что орать на меня бесполезно, как и убеждать в чем-либо.

– Не я упек жену Гракова в психушку. У меня еще есть голова на плечах.

– Но ты в курсе, – прищурив глаза, утвердительно кивнула Полина. – И все равно защищал этого ублюдка. Почему ты не послал его?

– Какая разница, Поль? Я или другой, – пожимаю плечами, чувствуя, что разговор начинает меня напрягать.

– Ты всегда был циничным и холодным в плане профессии, но есть же и у тебя какие-то принципы? – Поля смотрит на меня с разочарованием и злостью. – Помоги мне раскрыть цепочку лиц, которые причастны к признанию Грековой недееспособной. Дим, этот урод не хотел делиться нажитым. Он получил все, что хотел. Его жену нужно вытащить. Попытаться помочь вернуть ей детей, или хотя бы получить разрешение на совместную опеку. Помоги, Солнцев. Не будь таким безжалостным засранцем. Я понимаю, что эта тварь всех купила, но есть же какие-то границы. Совесть, в конце концов!

– Что ты предлагаешь? Чтобы я сдал своего клиента, чье дело, только что выиграл? Я похож на идиота, Поль?

– Дима, у меня есть дочь. Я даже представить не могу, что было бы со мной, если бы у меня ее отняли.

– Не сравнивай себя с Маргаритой Грековой. Эта женщина далеко не ангел, – бесстрастно сообщаю я.

– Никто не заслужил подобного ужаса, – оспаривает Полина, окончательно меня разозлив.

– Если бы ей были нужны дети, она бы пошла на мировую, а не устроила грызню за деньги, и не стала бы угрожать этому психу, что в случае развода он не увидит детей. И уж точно не начала бы шляться с молодыми мальчиками, еще не получив официального развода.

– Это позиция ее мужа. Я все это уже слышала сегодня. Мы с тобой оба знаем, как клепаются дела с изменами. Уверен, что большинство из того, что ты сейчас сказал – ложь, притянутая за уши, – категорично и уверенно заявляет Поля.

– Я не собираюсь никого спасать. Я не герой, Полин, я адвокат по бракоразводным делам. И всю эту грязь хлебаю ложками ежедневно. Я не могу помочь всем. Женщины должны включать мозг, когда выходят замуж за богатых и успешных мужиков ради бабла. За все приходится платить, и за красивую жизнь тоже.

– Надеюсь, что твоя жена включила мозг, когда выходила за тебя замуж, – выдает Полина, явно перегнув палку.

– Что ты хочешь сказать? – обманчиво-спокойным тоном спрашиваю я.

– Я хочу сказать, что пока она тебе удобна и интересна, ты можешь быть самым неотразимым и внимательным, но я боюсь даже представить, что ты можешь сделать, если она пойдет против твоей воли. Ты не думал, что Маргарита Гракова, встретив своего мужа, тоже видела его другую сторону. Если бы она знала, чем закончится их брак, то точно сто раз подумала бы, прежде чем принять предложение.

– Ты сейчас меня с Грековым сравнила? – холодно спрашиваю я, сжимая в кулаке салфетку.

– Нет, – Полина пожимает плечами, глядя в сторону. – Извини. Я просто…. Не знаю, что на меня нашло. Я так близко к сердцу приняла историю этой несчастной женщины. Я сама мать, понимаешь?

– Это не первое такое дело, Полин. Мы столько всего видели. Ты же знаешь, что конченных ублюдков я отказываюсь защищать.

– Да, я знаю. Прости, – она теребит кончики каштановых волос. – Я не хотела переходить на личности. Уверена, что ты любишь свою Машу и никогда ее не обидишь. Знаешь, я бы хотела, чтобы мы не теряли наше общение. Почему бы не попробовать дружить, как все цивилизованные люди?

– Ты говорила совсем другое, когда мы расставались, – все еще раздраженный ее словами, сухо напоминаю я.

– Я остыла и успокоилась. Можно встретиться вчетвером как-нибудь, посидеть, пообщаться.

– Мне это не нравится, Полин. Но я подумаю, – киваю я. В кармане пиджака вибрирует мобильный телефон. По мелодии я уже знаю, что это Маша. В груди теплеет, я чувствую, как улыбка сама собой расползается по лицу.

– Привет, куколка. Ты соскучилась? – спрашиваю я, забывая о присутствии Полины.

– Нет, я по другому поводу, – деловито отвечает Маша. С моих губ срывается смешок.

– Что, совсем не скучала?

– Ну, что ты, как маленький. Я по делу. Я нашла здание для своего центра, – триумфально и радостно выдает она.

– Подожди, ты вроде, студию смотрела…. Маш, давай мы вечером поговорим, ты покажешь фотографии, я проверю все документы.

– Нет. Ты должен приехать прямо сейчас, Солнцев. Если я потеряю этот объект, это станет катастрофой, – настойчиво щебечет моя жена.

– Маша, так дела не делаются. Что еще за здание? – спрашиваю я, чувствуя какой-то подвох.

– Я сброшу адрес. Приезжай. Мы с риелтором ждем.

– Черт, – вырывается у меня, когда Маша бросает трубку. Тут же следует сигнал сообщения с адресом. Полина с любопытством наблюдает за моим задумчивым лицом.

– Ты ругаться начал? – с улыбкой спрашивает она.

– Иногда, – рассеяно киваю я. – Полин, надо ехать. Я позвоню на днях, как обещал, или заеду. Свете привет передай.

– Хорошо.

Мы выходим вместе. Полина клюет меня в щеку светским поцелуем.

– Удачи, Солнцев, – говорит она на прощание.

Я ловлю такси, чтобы успеть приехать по адресу, который мне скинула Маша до того, как она наворотит дел, которые потом все равно мне разгребать.

Когда я понимаю, что Маша замахнулась на целое трехэтажное офисное строение в центре Москвы, то некоторое время прибываю в шоке и недоверчиво ищу в ее лице признаки фальши. Я все время жду, что она захлопает в ладоши, с хохотом заявит «Тада-дам, я тебя разыграла, а ты поверил?». Однако ничего подобного не происходит, риелтор заливается соловьем, показывая мне помещения, пока Маша радостно скачет рядом, пританцовывая от восторга и нетерпения. Услышав сумму в тридцать шесть миллионов, я прекращаю разыгрывать из себя идиота, хватаю Машу за запястье, резко разворачивая к себе. Риелтор тактично отворачивается.

– Слушай, может, сразу Олимпийский купим, а? – спрашиваю я довольно грубо. Маша удивленно хлопает глазами, явно не ожидая от меня такой реакции. Неужели она считает меня таким идиотом? Или я похож на такого? Черт, сколько раз я сталкивался с подобным? Но, чтобы тридцать шесть миллионов… Надо отдать ей должное, переплюнула всех.

– Тебе не нравится? – спрашивает она тихо, ее глаза мечутся по моему лицу почти испуганно. – Но это была твоя идея со студией. Ты сам сказал, что мне нечего делать в балетном училище, что у меня талант обучать детей….

– Студию, а не чертов фитнесс-центр, – стараясь говорить сдержанно, произношу я, хотя внутри все кипит от негодования. – Студия – это пара комнат, а не три этажа с бассейном. Ты считаешь, что я вот так взял и вынул тридцать шесть миллионов ради твоей прихоти? Ты меня за кого держишь?

– Я просто подумала, что могу… – растеряно пролепетала Маша, пытаясь освободить запястье из моей железной хватки. – Что, если предоставить более широкий спектр услуг, то можно привлечь больше клиентов. Я все посчитала, составила бизнес-план. Прибыль начнет поступать уже сразу, окупим вложения через два-три года. Проект не самый быстрый, но зато потом…. Я подумала, что если ты увидишь все своими глазами, то поймешь, что дело стоящее….

– Ты подумала? Какая новость, ты умеешь думать? – засовываю руки в карманы, окидывая ее насмешливо-оценивающим взглядом. – Если бы я не контролировал тебя, ты бы ни одной сессии не сдала. Если ты вдруг поняла, что хочешь подумать, просто скажи мне, и я все сделаю. Я ясно выражаюсь?

Маша шагнула назад, потирая запястье. В ее глазах появилось холодное нечитаемое выражение.

– Предельно, – кивнула она, развернулась, чтобы уйти, но в последний момент передумала. Снова повернулась ко мне лицом с полыхающими от гнева глазами. Сунула мне в руки папку с бумагами, или скорее ударила меня этой папкой.

– Пошел на хрен, Солнцев, – разъяренно бросила она мне в лицо. – Но, если тебе интересно, то можешь почитать. Там мои расчеты. Идиотские, судя по всему.

– Что значит «пошёл на хрен», ты охренела совсем? Стой, Маша, – я кинулся за убегающей от меня на высоченных шпильках женой.

Маша выбежала на улицу и сразу же поймала машину. Еще бы, я бы тоже перед такой сразу остановился. Хватаю ее за локоть, не давая сесть в такси, за что получаю смачный пинок в колено.

– Ты совсем спятила? – кричу я, от неожиданности отпуская Машу, и потирая поврежденную конечность.

Она захлопывает дверцу перед моим носом, но после длительного сопротивления, я все-таки оказываюсь внутри такси. Маша отодвигается от меня как можно дальше, водитель что-то возмущенно выговаривает, но я вижу только свою ненормальную жену, которая от досады кусает губы, время от времени бросая на меня ненавидящие взгляды. Я пытаюсь припомнить был ли я таким в свои двадцать два, и почти уверен, что нет. Что у нее с нервами? Я просто отказываюсь понимать эту девушку. Обычно она ведет себя адекватно и разумно, но бывают вот такие моменты, когда я просто в ступор впадаю от ее выходок.

– Маш, давай успокоимся, – примирительно начинаю я, она отворачивается, спрятавшись за упавшими на лицо волосами. – Я не сказал, что ты глупая или мне жалко для тебя денег, но и ты меня пойми, у любой щедрости есть пределы. Если у тебя были какие-то планы и идеи, то сначала могла со мной посоветоваться, а не ставить перед фактом.

– Я не хочу сейчас с тобой разговаривать, – произносит Маша обиженным голосом. – Возвращайся на работу. А я побуду одна и успокоюсь.

– Хорошо. Мы поговорим вечером, – тяжело вздыхая, поправляю галстук.

– Не этим вечером. Мне понадобиться больше времени, чтобы перестать тебя ненавидеть.

– Отлично. Класс, – криво усмехаюсь я. – Может, мне номер в отеле снять, чтобы не мешать тебе меня ненавидеть?

– Мне плевать, – Маша отворачивается и смотрит в окно. Такси останавливается напротив моего офиса. И у меня уже нет ни времени, ни желания на дальнейшие препирательства.

Я выхожу из машины, хлопая дверцей. Чувствую спиной прожигающий Машин взгляд, когда перехожу дорогу. Не оборачиваясь, захожу в офис, и даже успеваю на назначенную встречу. После у меня образуется окно в сорок минут, которые я трачу на изучение документов, которыми швырялась в меня Маша. К моему удивлению, бизнес-план, составленный моей женой, рентабелен и в перспективе с учетом небольших доработок может стать по-настоящему прибыльным. У нее, оказывается, есть задатки бизнесвумен и логика, и аналитические способности. Когда она успела провести такую тщательную работу? И ни слова не сказала, даже не обмолвилась. Хотя бы намек какой, вопрос наводящий. Видимо, я не так хорошо знаю свою жену, как мне казалось. И сказать ей, что она не способна самостоятельно думать, было грандиозной ошибкой. В том, что, Маша не дура, я никогда не сомневался, но сейчас просматривая бизнес-план многопрофильного спортивного центра, начинаю понимать, насколько она непредсказуема и невероятно талантлива. Дело действительно может стать стоящим. И сорвала она меня так срочно, потому что здание продавалось в полтора раза дешевле рыночной стоимости, по причине срочного отъезда прежнего хозяина. Об этом я узнал уже от риелтора, когда связался с ним для получения дополнительных сведений.

Тридцать шесть миллионов…. Черт, никогда не тратил столько на женщину. Я не жмот, просто жизнь научила не бросаться деньгами. Я столько раз сталкивался с девушками, целью которых было выудить, как можно больше дорогих подарков. Маша не такая, она моя жена, но, когда вместо студии, о которой мы с ней договаривались, я увидел трёхэтажный комплекс, сработал инстинкт, выработанный годами. Мне показалось, что меня тупо разводят, и я соответственно среагировал. Сейчас, изучив документы, поговорив с риелтором, я так не считаю, но все равно проконсультируюсь со знакомыми экономистами, чтобы быть уверенным, что тридцать шесть миллионов не вылетят в трубу. Решив не откладывать дело в долгий ящик, договорился с успешным и проверенным бизнес-консультантом на восемь вечера. Мы изучали детали Машиного плана два часа, после чего аналитик предварительно одобрил его, но попросил дать время для некоторых корректировок и исправлений. Покидая его офис, я испытывал странное смешанное чувство. С одной стороны, я был горд за Машу, которая очередной раз меня удивила, а с другой, чувствовал досаду и злость за то, что она какое-то время скрывала от меня свои планы.

Я вернулся поздно, ожидая чего угодно, но только не горячего ужина в мультиварке, и спящей в нашей постели жены, одетой в безумно-сексуальное белье с корсетом и чулками. Или я идиот, который совершенно не разбирается в женщинах, или просто мне попалась самая ненормальная из всех. Даже не знаю плакать по этому поводу или смеяться.

Я решил поступить, как взрослый и мудрый мужчина. Стараясь не шуметь, поужинал, принял душ и лег спать.

Маша разбудила меня часа в два или три ночи, но не для душещипательной беседы, разумеется.

– Ты же меня ненавидишь, – напомнил я, когда она, особого не церемонясь, стянула с меня трусы и забралась сверху.

– Еще как, – кивнула она. В темноте я видел только ее рассыпавшиеся по плечам белые волосы. – Но почему я должна отказываться от удовольствия? Я придумаю тебе другое наказание, Солнцев. Будь уверен.

И она сдержала слово. Сдержала, несмотря на то, что мы все-таки купили здание, я оплатил все расходы на создание фирмы на Машино имя, ремонт, дизайн, закупку оборудования и поиск квалифицированных сотрудников, потом еще кучу денег ввалили в рекламу. И вроде бы, эти общие хлопоты нас сблизили еще больше, внешне Маша не проявляла каких-то затаенных обид, выглядела вполне счастливой и довольной жизнью. Я уже и забыл, что мы когда-то ругались из-за покупки помещения, которое теперь было не узнать. Мне и самому безумно нравилось, то, что у нас получилось, хотя Маша была уверена, что открытие спортивного комплекса, большей частью ее заслуга. Идея-то, может, принадлежала и ей, но кто заплатил за все это?

Первый месяц после открытия оказался прибыльным, чем Маша не переставала хвастаться. Свой ноутбук с отчетами, она брала даже в постель, заставляя меня по сто раз за вечер признавать, что Маша умница, а я дурак, который в нее не верил. Это было забавно и несложно. Потому что мне нравилось, когда Маша радовалась, как ребенок.

– Я перевелась на заочное отделение, Дим, – как-то заявила она мне после долгих и страстных кувырканий в постели. Нужно отдать ей должное, момент она выбрала подходящий. Я был слишком доволен, расслаблен и благодушен, чтобы вступать в споры.

– Маша, нет. Не справляешься, найди себе помощников, заместителей. Как все умные люди делают. К тому же ты можешь передать вечерние группы другим тренерам. Оставь только часы в выходные. И, вообще, с каких это пор тебя стали интересовать спортивные современные танцы?

– С тех пор, как ты поманил меня балетным училищем, а потом обломал.

– Выбирай выражения, Маш, – хмурюсь я, рассеяно лаская ее спину, она лежит на мне, упираясь подбородком в мою грудь, перебирая пальцами мои волосы.

– Это выгодное направление, и для фигуры полезно. Я открыла класс гоу-гоу, но не надо орать прежде времени. Веду этот класс не я.

– Насчет фигуры… Мне кажется или ты немного поправилась? – спрашиваю я, скользя руками по округлившимся формам.

– Обычно женщинам не говорят о таком, Дим, – с укоризной произносит Маша. – Насчет заочного, дело решенное. Я уже все оформила. И даже не спорь. Сейчас или через четыре месяца, разницы особой нет.

– Я что-то не понял, ты уже перевелась? – вырываясь из сонной прострации, с нарастающим раздражением спрашиваю я. – Ты опять своевольничаешь? Мы же договаривались все обсуждать.

– Да, но я не забыла, что ты считаешь, будто у меня отсутствуют извилины. Я не собираюсь вступать в долгие препирательства, тем более, что они бессмысленны, потому что мне все равно пришлось бы перевестись на заочное после рождения ребенка.

– Чего? – я, окончательно просыпаясь, опрокидываю Машу на спину, грозно нависая сверху. Мой взгляд невольно скользит по изгибам ее тела, увеличившейся груди и выпуклому животу. Я не ослышался, и от понимания масштабов ее очередного «секретика из рукава», меня, мягко говоря, потряхивает.

– Она уже шевелится, – широко улыбается Маша, прижимая ладонь к своему животу. И от этой ее улыбки, счастливой, нежной, манящей, все желание всыпать ей по голой заднице, испаряется. Остается только … страх, потому что я знаю то, чего не знает Маша или не осознает.

– Она? – хрипло спрашиваю я, падаю на подушки и закрывая глаза, чтобы она не видела охватившей меня паники. – Какой срок?

– Пять месяцев, – в голосе Маши появляется напряжение, а когда до моего сознания доходит произнесенная только что фраза, я теряю самообладание.

– Что? – кричу я на нее, резко вскакивая. Она тоже приподнимается, бледнея и меняясь в лице. – Ты дура, Маш? Кто молчит о таком? Ты совсем ненормальная? Ты у врача была? Как такое, вообще, могло случиться? Ты же пьешь таблетки, или я что-то пропустил или забыл, когда мы с тобой решили, что нам пора завести детей?

– Завести детей? – прижимая к груди одеяло, яростно спросила Маша. Она слезла с кровати и начала нервно надевать пеньюар. – Детей не заводят, Дим. Они рождаются тогда, когда Бог посылает их нам. Я не знаю, как так вышло. Ясно? Может быть, я пропустила прием таблеток раз или два, не знаю. Что теперь уже говорить об этом?

– Пропустила? Что значит, пропустила? Тебе не шестнадцать. Двадцать два, пора включать голову. Ты совершенно безответственная. Тебе еще учиться два года. Центром кто будет заниматься? Черт, да даже не в этом дело! Ты меня ни во что не ставишь.

– Это не так. Я не знаю, почему не сказала сразу. Я хотела…. Но сначала злилась из-за той ссоры, когда ты меня безмозглой назвал, а потом боялась…

– Я не называл тебя безмозглой! – рычу я.

– Не ори на меня. Мне волноваться нельзя.

– Тебе до хрена чего нельзя, и трахаться всю ночь тоже. Тебе врачи не сказали, что физические нагрузки необходимо исключить, сексуальную жизнь ограничить?

– Ты гинеколог? – обхватив себя руками, с вызовом спрашивает Маша.

– Нет. Я просто знаю и все. Ты была у кардиолога?

– Нет, – она пожимает плечами.

Я хватаюсь за голову, чувствуя, как приступ паники сменяется смертельной усталостью.

– Завтра, – смотрю на часы. – Уже сегодня едем кардиологу, с самого утра. У тебя есть три часа, чтобы выспаться. – произношу я напряженным тоном.

– Завтра суббота.

– Да хоть первое января. Я найду тебе долбанного кардиолога. Поняла? Ложись. – снова срываюсь я, переходя на крик.

Когда Маша ложится, я встаю и направляюсь на кухню.

– Куда ты? – тихим жалобным голосом спрашивает Маша. Внутри все переворачивается, когда я, оборачиваясь, смотрю на ее потерянное лицо.

– Позвоню твоей матери. Обрадую. Я почему-то уверен, что ей ты тоже ничего не сказала, – произношу я уже спокойнее. – Спи, поговорим утром. Извини, что накричал.

Я закрываю за собой дверь, выхожу на балкон в гостиной, достаю сигареты и набираю номер Елизаветы Красавиной, приемной матери Маши.

Почти год назад, когда мы с Марией сообщили о своем желании пожениться, у меня состоялся разговор с этой невероятной женщиной широкой души и добрейшего сердца, которая смогла вырастить и воспитать достойными людьми пятнадцать детей. Разговора могло бы и не быть, если бы я не заикнулся, что собираюсь устроить Машу в балетное училище при большом театре.

Елизавета выловила меня в саду, когда никого не было рядом. В идеальном доме я один втихаря покуривал, страшно смущался по этому поводу и все время прятался. Но Лиза Красавина меня нашла. Наверное, по запаху. Я спрятал, а потом и затоптал сигареты, брошенную впопыхах, едва завидев мать Маши, направляющуюся кол мне.

– Дима, я могу отнять у тебя пять минут времени? Тебя сложно поймать одного, а мне бы хотелось поговорить с тобой наедине, – серьезно начала женщина. Я даже оробел. Не потому что Елизавета выглядела строгой или грозной. Напротив, она казалась моложе своих лет, очень стройная приятная с мягкой доброй улыбкой, невероятно обаятельной. Глядя в ее голубые чистые глаза соврать невозможно.

– Да, конечно. Я вас слушаю, – согласно киваю я. – Что-то с Машей?

– Она спит, но да, с Машей, – Елизавета отводит глаза, шумно выдыхает. – Я могла бы сказать тебе позже, но это было бы не совсем честно и правильно с моей стороны. Ты принял решение жениться на Маше, и мы с мужем уже его одобрили. Ты нам нравишься, и я вижу, что твои чувства искренни, я верю, что Маша будет с тобой счастлива. Но есть моменты, которые ты должен знать. Маша, она замечательная, необыкновенная, я очень к ней привязана, как и все мы, но она вряд ли понимает, как сильно ее все любят. Она немного зажата и не уверена в себе, поэтому иногда ведет себя импульсивно и эксцентрично. Это маска, своего рода защитная реакция. Не потому что мы ее не долюбили, нет. Поверь, мы сделали все, чтобы она чувствовала нашу любовь.

– И она чувствует. Она вас любит… – подтвердил я, недоумевая, к чему ведет Елизавета.

– Да, любит. Я знаю. Но ее неуверенность – это подсознательное, Дмитрий. Маша не знает, и никогда не должна узнать, как оказалась в доме малютки.

– Она говорила, что ее подкинули.

– Мы так ей сказали. Я хочу сказать тебе правду, чтобы ты научился понимать ее лучше, щадить ее, потому что ее сердце не выдержит еще одного предательства.

– Еще одного?

– Неважно. Я хочу сказать о другом. Мама Марии была больна. Никто не знал, и не догадывался, пока не родились дети. Погодки. Первый мальчик, вторая, через год, девочка. Постродовой синдром вскрыл некоторые психологические проблемы, и женщина стала вести себя неадекватно. Она не была замужем, гражданский супруг не выдержал нестабильного поведения сожительницы и бросил ее с двумя детьми. Это нанесло несчастной сокрушительный удар. Соседи слышали, как она била посуду и кричала не своим голосом, и вызвали полицию. Полиция опоздала. В кроватке, придушенная подушкой, лежала девочка, а она, эта несчастная безумная женщина стояла на балконе пятого этажа с мальчиком в руках. Ее не успели остановить… – Елизавета нервно сглотнула, я же, вообще, перестал дышать. У меня в голове не укладывалось. Я слышал, о подобных случаях. Женщины сходят с ума, брошенные своими любовниками, но это всегда было где-то далеко, в другом измерении.

– И женщина, и мальчик погибли. Машу спасли, с трудом. Она не дышала уже, а в больнице вскрылись проблемы с сердцем. Очень тяжелый порок, который усугубился на фоне стресса. Социальные работники искали отца и нашли, но он отказался от больного ребенка, как и бабушки с обеих сторон. Врачи ее приговорили, родственники бросили, а мать пыталась убить. Конечно, я не могла ей рассказать о таком. И ты не расскажешь, я надеюсь. Нашу семью хорошо знали, и про несчастную малышку мне сообщила медсестра из больницы, куда попала Маша. Ее история потрясла меня, я не могла пройти мимо такого тяжелого случая. Два года, забросив остальных детей, я ездила по лучшим кардиологическим клиникам страны. Ей сделали несколько сложных операций, и угроза жизни миновала. Маша не понимает всей серьезности последствий своего заболевания. Я виновата, но уже поздно что-то менять. Я с детства оберегала ее, не акцентировала внимание на проблемах с сердцем, которые окончательно никуда не делись. Не хотела пугать и расстраивать. Конечно, мы с ней постоянно посещаем кардиолога, но Маша считает, что это просто процедура, вроде визита к стоматологу раз в полгода. Пока она жила дома, я могла ее контролировать. Но сейчас у меня такой возможности нет.

– Вы хотите сказать, что, Маша больна? – по спине побежали мурашки, в горле образовался ком.

– Ничего страшного, если она будет следить за здоровьем. У нее часто скачет давление, и это может спровоцировать сердечные нарушения. Я приучила ее контролировать скачки, и она знает, какие нужно принимать лекарства. Ей противопоказаны серьезные физические нагрузки. Когда она собралась поступать в балетное училище, это я направила дополнительным конвертом медицинские документы. Предварительно я поговорила с кардиологами, которые разрешили нам спортивные секции и физкультуру, когда она училась в школе. Ответ был категорический – профессионально Маше заниматься любым видом спорта нельзя. Для общего укрепления мышц – пожалуйста. К тому же балет – это выступления, волнения, перелеты, часовые пояса, перепады давления. Я говорю тебе об этом, потому что ты взрослый и ответственный человек. Я говорила и с Машей, но она до сих пор, словно в розовых очках. Она не относится серьезно к проблемам с сердцем, а это опасно.

– Что я должен делать? – растерянно спросил я.

– Просто быть внимательным и бдительным, – мягко ответила Елизавета, взяв меня за руку. – Просто любить ее. Многого не нужно. У счастливых людей сердце не болит. Правда же?

– Наверно… – рассеянно пробормотал я, пребывая в растрепанных чувствах. – То есть я должен ее как-то отговорить поступать в балетное училище? Она так мечтает об этом.

– Да, я знаю. Ей сложно понять, что желания и таланта мало. Маша уверена, что врачи преувеличивают угрозу, но я не могу позволить ей рисковать.

– Да, спасибо. Я вас понял, Елизавета Владимировна, – произнёс я. Женщина поднимает на меня свои ясные глаза, и я понимаю, что это еще не все…

– Дима, я должна предупредить, что вы оба должны крайне серьезно отнестись к вопросу беременности. Двойная нагрузка на сердце. Маша должна состоять на учете с самого первого дня, когда узнает, что беременна. Никакой самодеятельности. Проконтролируй, пожалуйста, этот момент.

– Конечно. Можете на меня положиться, – уверено пообещал я.

«Можете на меня положиться.» Мать вашу, блядь! А теперь я стою на балконе босиком, дрожа от холода, с сигаретой в зубах, думаю, с чего начать разговор с тещей после того, как нарушил обещание. Не по своей вине, но какая теперь разница. Так, вроде, Маша сказала? Какая теперь разница.

Пять месяцев беременности! Хорош муж, даже не заметил. Да, и как тут заметишь? Она же танцовщица, тело все подтянутое, стройное. Не видать ничего. Как вспомню ее испуганную мордашку и дрожащие губы, так внутри все кровью обливается. Обнять бы ее и утешить, но клокочет все от ярости.

Я злился на нее не потому, что она молчала, хотя и за это ей нужно было всыпать крепкого солдатского. Я был в ярости от того, что она подвергла угрозе свою жизнь и жизнь нашего ребенка. Не маленькая девочка. Маша знает про свои проблемы с сердцем. И я отказываюсь понимать подобную глупость, иначе я назвать ее поступок не могу.

Я все-таки решаюсь и звоню Елизавете Красавиной, которая, несмотря на раннее утро, берет трубку сразу. Когда я обрисовываю ей ситуацию, она какое-то время молчит. Я пытаюсь объяснить, что мы вовсе не планировали детей, пока Маша не закончит образование, и даже речи об этом не было. И это так. Я никогда не хотел сделать из жены рожающую в год по ребенку клушу-наседку. Я хотел, чтобы Маша встала на ноги, поверила в свои силы, повзрослела, в конце концов. Я люблю ее, но она дитя, несмышленое и безответственное. Я не представляю, что Маша будет делать с ребенком.

– Дима, я приеду через три-четыре часа, и мы вместе съездим к доктору, у которого она состоит на учете. Не волнуйся, все будет хорошо, – сказала Елизавета, немного меня успокоив. По крайней мере, я не один буду с Машей воевать.

Уснуть мне так и не удалось, а вот будущая мамочка вырубилась и спала до самого приезда Елизаветы. Я думал, что самое сложное позади, но ошибся. Маша встала в позу, заявив, что ни в какую больницу с нами не поедет.

– Я отлично себя чувствую. У меня ничего не болит. Давление в норме. Волноваться не о чем, – короткими четкими фразами декламировала она в ответ на наши просьбы ее послушать голос разума… нашего, коллективного, раз своего нет. Спорить было бесполезно. Мы сдались, сойдясь на том, что в понедельник Маша пойдет в больницу вставать на учет, сдаст все анализы и посетит кардиолога.

Уже на пороге, прощаясь, Елизавета тихо шепнула мне:

– Сходи с ней, Дима. Не пускай ее одну.

– Разумеется. Вам и просить не нужно было.

Мама Маши уходит, а мы с ней остаемся одни в мгновенно накалившейся обстановке. Как насупившийся ежик, Маша с воинственным оскорбленным видом сидит в кресле, обняв себя за плечи и подогнув ноги.

– Еще и маме нажаловался. – с презрительным фырканьем бросает мне Маша. Я подхожу к креслу и сажусь перед ней на корточки. Ладони кладу на колени своей жены.

– Посмотри на меня, Маш, – мягко говорю я. Она еще больше хмурится, но не пытается меня оттолкнуть. – Пожалуйста. Я был не прав, накричав на тебя. Я извинился. Теперь посмотри на меня, я должен видеть твои глаза, когда скажу тебе кое-что важное.

– То, что я дура ты мне объяснил доходчиво, – шипит она, но поворачивает голову ко мне и смотрит в глаза. Меня не обманешь, я вижу скрывающуюся на дне синих глазах боль и страх, и растерянность. Она маленькая напуганная девочка, а я тот, кто всегда должен стоять рядом и защищать ее, даже от самой себя.

– Ты не дура, Маш, – качая я головой, нежно переплетая пальцы наших рук. – Ты моя жена, моя любимая сумасбродная жена. Ты превратила мою жизнь в американские горки, но я могу сказать с уверенностью, что ты лучшее – что подарила мне судьба. Это правда, Маш. Я люблю тебя любую. И тебе не нужно ничего мне доказывать.

– А как же открывать заново, иначе ты потеряешь интерес? Твои слова? Или я опять все придумала, – в ее голосе звучит горечь, и я с внутренним содроганием понимаю, что долгие месяцы Маша накручивала себя, вспоминая тот наш разговор. Все это время пытаясь быть достойной, удивительной, непредсказуемой. Она и бизнес-план этот придумала, чтобы меня поразить. Маленькая… Если бы я знал!

– Мои, Маш, но с того момента, как я сказал, что люблю тебя, они потеряли смысл, – произношу я, касаясь ладонью ее щеки. – Ты – самая невероятная женщина, и тебе ничего не нужно делать, чтобы я каждый день осознавал, как сильно мне повезло.

– Ты адвокат, – всхлипывает Маша, закусив губу. – А вы врать умеете. Красиво и виртуозно.

– Я никогда не врал тебе, – искренне говорю я, – И никогда не буду. Я хочу, чтобы ты знала, как много места занимаешь в моей жизни, в моем сердце. Я многих терял, Маш. Мою мать, отца, сестру. Это больно. Чертовски больно. Я чуть с ума не сошел. Я жить не хотел, но все вокруг говорили: крепись, будь сильным. И я был. Никого не осталось. Пустые стены. Одинокие ночи, женщина, которая была больше другом, чем любовницей. Серые дни. До конца жизни. Я все знал про свою жизнь на десятилетия вперед. А потом появилась ты. Ураган, цунами, ты снесла меня и опрокинула. Я в себя прийти не мог, я смеялся ночами над своим безумным наваждением. Я жить начал. Я, как в кино бывает, цвета и краски рассмотрел. Светло так стало, по-настоящему, словно меня из мешка вытащили. И я дышать начал полной грудью. Вот, что ты со мной сделала. Все, что я мог пожелать, я в тебе обрел. И если ты любишь меня, ты больше не будешь рисковать собой, Маш. Ты не будешь пугать меня до чертиков. Слышишь?

Я зарываюсь обеими ладонями в белоснежные локоны, пропуская шелковистые пряди между пальцами. Приподнимаясь, прижимаюсь губами к ее виску, чувствуя, как в груди бешено колотится сердце. Она плачет, я вижу мокрые дорожки слез на ее щеках, которые я собираю губами.

– Прости меня, Дим. Пожалуйста, прости, – шепчет она. Я крепко обнимаю ее, привлекая к себе.

– За, что маленькая? Ты преподнесла мне подарок, о котором я даже не мечтал. Давай сохраним его, ладно? – я кладу ладонь на ее живот.

– Я все сделаю. Ко всем врачам схожу. Клянусь, – щебечет Маша, накрывая мою ладонь своими прохладными пальчиками, – Я такая глупая. А ты самый лучший и самый умный.

– Почаще напоминай себе об этом, – улыбаюсь я.

Глава 14

Марк

Ее звали Моник Лоран. Наверное, ее имя – это единственное, что я знал о ней. Все остальное оказалось ложью. Призрачной, туманной, выдуманной со вкусом, красивой тайной. Она любила истории: о себе, обо мне, о будущем и прошлом. Сочиняла сходу. Я так не умею. Она появилась, чтобы подарить мне надежду, а потом забрать ее.

Я не запрограммирован на счастье. Мой удел быть за кадром. Тем, кто стоит на заднем плане. Моник Лоран пришла в мою жизнь, чтобы напомнить об этом.

Она родилась в Руане, во Франции, в обеспеченной семье, и рано потеряла родителей, попав на воспитание к сводному брату отца, тоже какому-то богатому отморозку, который приставал к ней в сексуальном плане, что и стало причиной ее бегства в Лос-Анджелес. Она сказала, что искала забвения.

Я поверил. Потому что сам был таким.

В городе Ангелов так легко отвлечься, затеряться среди толпы таких же безликих. Поэтому я и уехал из Рима, выбрал для восстановления клинику в Калифорнии. Вегас тянул меня к себе. И я всегда буду возвращаться сюда, где бы ни был мой дом.

Моник тоже попала под очарование Лас-Вегаса. Ауры легкости, раскрепощенности, абсолютной свободы. Мне нужно было пройти мимо. Не заметить ее. Но снова вмешался космос, и наши темные материи притянулись друг другу. Словно одна пустота могла перекрыть другую… Наивные.

Мы встретились во время прогулки во дворе клиники, где я проходил мучительные этапы восстановления. Почти полгода…. Вечность. Я был разбит, обозлен, обижен невниманием вчерашних друзей и одинок. Я нуждался в людях, но так их ненавидел, что боялся получить в ответ нечто подобное.

Несколько раз… На самом деле не меньше десяти мы виделись в небольшом больничном парке. Я на костылях, она на ходунках. Она всегда сидела на лавочке, а ходунки стояли рядом.

Почему я обратил на нее внимание? Потому что мне было скучно. Потому что медсестры меня не привлекали из-за их предпенсионного возраста, потому что мне становилось лучше, разбитое тело срасталось и хотело удовольствия. Потому что она была хорошенькая, не от мира всего и странная. Я не хотел обычную. Экстрим, но в эмоциональном плане.

– Меня зовут Моник Лоран, и я из Руана. А ты из России? – спросила она на английском, когда я в очередной раз прыгал на своих костылях мимо, пытаясь краем глаза заглянуть в ее блокнот, в котором она все время что-то рисовала.

– Да, – кивнул я. – Меня зовут Марк. Как ты узнала, что я русский?

– Доктор сказал, – улыбнулась Моник, протягивая мне блокнот. У нее было удивительное лицо. Темные ресницы, брови, очень белая кожа и черные короткие волосы, карие глаза и пухлые губы. Она напомнила мне Вайнону Райдер. Да, сходство было невероятное. Не то, чтобы я очень любил эту актрису или считал ее очень привлекательной, просто в ней сквозила толика безумной энергии, которая мне импонировала в тот момент.

– Ты спрашивала у доктора обо мне? – поинтересовался я, обратив внимание на ее пальцы. Кольца не было. Я открыл блокнот, в котором на каждой странице были нарисованы лица людей, выполненный карандашом. Очень точно. Я узнал многих пациентов и врачей. Себя. Меня было много. Я ей явно понравился.

– Да, спрашивала. Ты – единственный молодой сексуальный парень на всю клинику. Так уж вышло, что взглянуть больше не на кого, – ее улыбка стала ослепительной, несмотря на легкую кривизну зубов. Я просто замер, очарованный этой девушкой.

– Отлично рисуешь, – похвалил я, возвращая блокнот. – Спасибо за комплимент. Я могу его вернуть тебе. Я тоже давно поглядываю, но в таком виде – киваю на свои костыли. – не до флирта с красивой девушкой. А что с тобой случилось?

Моник сморщила носик, переводя взгляд на свой блокнот, открывая на чистом листе и что-то черкая там.

– Авария, – ответила она. – Неудачно вышло. Я немного выпила. – она вскидывает голову, глядя на меня своими большими почти черными глазами. – Но я не алкоголичка. Я посещаю психолога, это обязательная процедура, чтобы полиция не начала дело. Мои права отняли. И я тоже не в том состоянии, чтобы танцевать с парнями в клубах.

– Не хочешь спросить, что со мной случилось? – интересуюсь я ее, решив не развивать тему, которая ей была явно неприятна.

– Йоу, парень, ты каскадер, – она смеется заразительно и легко. – Вся больница обсуждает твои татуировки, Джимми Броуди, и твой член.

Поперхнувшись, я прочищаю горло.

– Что, прости?

– Ну, его член тоже обсуждают. Но вживую видели-то только твой, – Моник совершенно не смущена темой беседы. В ней есть что-то от Мейна.

– Ты хочешь об этом поговорить? – иронично интересуюсь я.

– Я бы предпочла увидеть, чтобы убедится, что слухи не врут.

– Ты сейчас шутишь? – уточнил я на всякий случай.

– Нет, но я не стану делать этого сейчас.

– И почему же?

Лицо Моник стало серьезным.

– Я девственница. И первый секс у меня будет только с мужем.

Я снова потерял дар речи.

– Но мы говорили не о сексе. Или я что-то не понял?

– Я соглашусь посмотреть на то, что все обсуждают только, если ты на мне женишься. Но этого не случится, поэтому предлагаю стать добрыми друзьями и скрасить печальные дни в клинике.

– С тобой мне скучно точно не будет. Я весь в предвкушении. Даже про костыли забыл, – улыбаюсь я. Моник светлеет, ее лицо розовеет от удовольствия.

– Есть предложения, как нам отметить начало великой дружбы?

– Как насчет кино?

– У меня нет ноутбука, – она пожала плечами. Я самодовольно ухмыльнулся.

– Значит, будем смотреть у меня.

Но как выяснилось, Моник совершенно не могла долго сосредотачивать внимание на чем-то одном. Первые полчаса она смотрела, потом начинала ерзать, болтать, шататься на ходунках по комнате и лазать по моим вещам. Удивительно. Но меня это не раздражало. Напротив, ее нервная энергия и привлекла меня. Хаос – вот, что она внесла в мою размеренную больничным распорядком жизнь. Глоток свежего воздуха в тюрьме.

Мы стали встречаться каждый день, говорили часами, а если расходились по своим палатам, то все свободное время переписывались. Я не пытался к ней приставать, хотя находил ее привлекательной и сексуальной. Моник, как истинная француженка была миниатюрной, едва доходила до середины моей груди. Стройная, изящная, красивая. Она любила красные платья, которых у нее было бесконечное множество. Мы часто находились вдвоем, могли позволить себе небольшой роман, но ее слова о девственности и замужестве меня почему-то тормозили. Я не поверил ей, но подсознание штука сложная и живет по своим законам.

– Почему тебя никто не навещает? – спросила меня Моник в один прекрасный вечер. После обязательных процедур, мы прогуливались перед сном. Я курил, она рисовала, как я курю. Было так просто. Так легко, пока она не задала этот вопрос.

– Моя семья далеко, – ровным голосом произнес я. Моник подняла на меня заинтересованный взгляд, захлопнув блокнот.

– Ты сбежал из дома? – спросила она, как-то сразу попав в цель.

– С чего ты взяла?

– Блеск в глазах… когда я спросила. И то, как ты ведешь себя. Я сразу поняла, что ты такой же, как я, – она положила руку на мой локоть. – Ты никому ничего не должен, Марк. Не чувствуй себя виноватым.

– А что насчет тебя? Почему ты сбежала?

– Мои родители погибли, а дядя по папиной линии, став моим опекуном, начал грязно меня домогаться. Мне было уже семнадцать. Взрослая девочка, – Моник слегка сжала пальцы. – Ему сорок, и он отвратительный. Я не могла оставаться в том доме. Пришлось сбежать. Здесь он меня бы никогда не нашел.

– И давно ты в Вегасе? – поинтересовался я, в надежде вычислить ее возраст.

– Четыре года. Я работаю на улице, пишу портреты, карикатуры. Неплохо получается, кстати. Туристы иногда очень щедрые попадаются.

– Не боишься? Красивая молодая девушка одна на улицах города грехов.

– Ангелов, Марк, – рассмеялась она. – И это им стоит меня бояться.

Она забавная. Хотя ее чувство юмора носит специфический характер, мне с ней весело. Я забываю о своих проблемах, слушая ее выдуманные истории и бесконечные рассказы о Моне и Пикассо, и о бездарном отвратительном Энди Уорхоле, чья слава не давала Моник покоя, потому что она могла часами говорить о его ужасных работах. Когда я засыпал, Моник накрывала меня пледом и рисовала спящим, потом уходила, оставляя рисунок на тумбочке с отпечатком своих губ.

Меня выписали первым. И, наверное, если бы не Моник, время, что я провел в клинике, показалось бы вечностью. Семь месяцев. Я опередил график на полгода почти. Мы прощались в стенах клиники. Моник не вышла меня провожать до ворот, но она была очень торжественна и прекрасна. У меня сохранился номер ее телефона и все контакты. И я не сомневался, что при желании мы без труда найдем друг друга.

Выйдя за ворота клиники, я вдруг остро осознал, что мне некуда возвращаться. У меня нет дома, нет друзей. Моя команда сейчас в Риме, а я в Вегасе.

Мейн позвонил мне, как только Джимми разболтал, что я вернулся. Роберт хотел взять меня в картину, но, увы, я не был еще физически готов приступать к работе. Мейн ожидал подобного поворота событий, поэтому предложил другой вариант. Он сдержал слово относительно сценария. И первые три дня после выписки я просидел в номере отеля, читая его наброски, которые Мейн написал для меня. Я не собирался играть в кино с «открытым забралом» … но было в герое что-то, цепляющее. Байкер, музыкант и наркоман, который всю жизнь ищет себя. Дебошир, гуляка, немного безумец, влюбленный в пианистку из семейки голубых кровей. Сплошная трагедия и трэш.

Наверное, миру понравился бы фильм. И я с удовольствием посмотрю его с другим актером в главной роли. Мне не хочется быть музой Мейна. Не хочется думать о том, почему он написал для меня именно такого героя, который в конце разбивается насмерть. Я не суеверен, просто хочу пройти мимо этой истории.

Я вспоминаю о Моник через пять дней. Да, это некрасиво. Но я редко совершаю красивые поступки. Вернувшись в реальность, я навестил многих знакомых, потом был увлечен сценарием, даже виделся с Джошем, который напомнил, что предупреждал меня о последствиях несерьезного отношения к профессии. Мы выпили вместе, и договорились о том, что он меня не уволит. Я рассказал, что Мейн написал для меня роль. Сам. Даже сценаристов не привлек. Рассказал о том, что я отказался. Джош полностью меня поддержал, считая, что Роберт оказывает разлагающее влияние не только на окружающих его людей, но и на тех, кто смотрит фильмы, которые он выпустил. Шизоидное кино. Так называл Каперски творчество Роберта Мейна. Да, в нем действительно что-то было от Альмодовара с его безумными сюжетами, от которых крыша едет даже у здоровых людей. Но Альмодовар – гений со странностями. А Мейн… Я даже не знаю, как его охарактеризовать. Его фильмы сложно забыть. Но вся их притягательность построена на отрицательных эмоциях. Человек так устроен, он запоминает плохие моменты куда лучше, чем хорошие. Особенно, если присутствует скрытый сексуальный подтекст, который является для Мейна болезненной темой.

И, конечно, окунувшись в привычную жизнь, я забыл о Моник. Когда через пять дней я набираю ее номер, то механический голос отвечает, что абонент не существует. Я звоню в больницу, и узнаю, что Моник выписали два дня назад. Все аккаунты в сетях она удалила. Я мог предположить только два варианта событий. Или Моник обиделась на меня. Или снова сбежала. Я не собираюсь играть в догонялки. У меня другие планы.

В двадцать шесть лет я, наконец, решил, что мне необходим собственный дом, в который я смогу без стыда пригласить родителей. У меня появилось свободное время и остались кое-какие скромные финансовые накопления. Я с энтузиазмом занялся вопросом покупки небольшого коттеджа в пригороде, со скромным участком и спортивной площадкой, где я мог бы тренироваться. Сразу после покупки, я планировал поехать в Москву, чтобы попытаться наладить отношения с родителями, а потом привести их сюда, показать свой дом, город Грехов и Ангелов, город моей мечты, который принял меня, как своего, и океан. Океан, ставший частью моего сердца. И закаты, полные огней.

Это были такие светлые мечты, такие чистые порывы и желания, впервые за долгие годы… Я чувствовал, что становлюсь лучше, что тьма отступает.

Но я ошибся. Я слишком долго ждал….

Глава 15

Мария

Я видела, как меняется его отношение ко мне. С каждым днем. В геометрической прогрессии. Неумолимо. Немыслимо. Жутко. Я боялась. Я боялась, что не переживу, если наступит обратный эффект.

Он любил меня так, что порой я задыхалась, чувствуя себя окруженной, поглощенной им. Его слова, поступки, прикосновения, забота и нежность, каждый жест и взгляд – все было пропитано любовью ко мне. Настоящей, живой, обжигающей. Я могла ее осязать, и купалась в счастье, но оно пугало меня. Ощущение беды, краха, оно всегда маячило где-то близко. Предчувствие грозы…

Я верила, что Дима не даст мне упасть. Он другой, верный, надежный, хотя доверять ему было сложно. Я моложе, заведомо глупее, наивнее. И дело не только в опыте. Я присутствовала на нескольких его заседаниях и пришла в ужас. То, как Солнцев работал в суде, напугало меня до чертиков. Я не узнала этого мужчину, жесткого, неумолимого, холодного, безжалостного. Я испугалась, увидев вторую личину моего мужа. С первой я встретилась, когда он читал лекции в тверском университете. Обаятельный, циничный, самоуверенный. С третьим я жила. Нежным, страстным, внимательным, одержимым моим здоровьем, таскающим меня на руках. Он делал меня счастливой. Но в тоже время заставлял бояться потерять это счастье. Утратить его любовь.

Что бы ни говорил мужчина после, в памяти женщины всегда останутся слова, сказанные первыми. Особенно, если они затронули глубинные внутренние страхи и комплексы. «Мой интерес угаснет, если ты не будешь развиваться…»

Искать счастье – мучительно долго, обрести – невероятно сложно, удержать – катастрофически тяжело, но потерять… потерять можно мгновенно. Когда оно так близко, осязаемо и безгранично, в глубине подсознания всегда живет страх лишиться, упустить….

И с первой минуты, как я осознала, что случилось с моей жизнью, когда в нее вошел мой муж, мне не было спокойно ни минуты. Я постоянно думала над тем, как стать достойной такого мужчины. Умного, сильного, гордого, властного, любящего и нежного. Мне хотелось доказать ему, что я не просто красивая кукла, которая радует его глаз и тело. Причины моей неуверенности шли из детства, я не считала себя достойной сначала родителей, потом Марка, который оставил меня, не моргнув глазом, теперь моего мужа, превосходящего меня по всем пунктам. Может быть, истоки брали начало еще глубже, в моем бессознательном. Я подкидыш, ненужная, недостойная. Что бы ни говорил Дима и мои приемные родители, факт того, что я казалась неуместной с самого рождения – никто не отменит. Это глубоко во мне, незаживающая рана, знание, которое мешало мне жить.

Поэтому я стремилась вырваться из программы, которую сама себе и установила. Одновременно с дневным обучением я ходила на бизнес-курсы, о которых Дима не знал. Именно там мне пришла идея о собственном спортивном комплексе, который мог бы принести куда более большую выгоду, чем студия узкой направленности. Мне хотелось удивить мужа. Я хотела, чтобы он заметил во мне большее, чем привык видеть. Но его реакция на мою инициативу повергла меня в шок. Я, возможно, перегнула палку, и сначала должна была предоставить ему на согласование бизнес-план, а потом уже тащить на объект. Я не знаю, что он напридумывал, но я видела ледяное циничное выражение его глаз…. Я никогда больше таким не видела своего мужа. Мне показалось, что я взглянула в лицо другого мужчины, незнакомого, презирающего меня, не уважающего меня, безжалостного. Даже на суде он был другим. Там был просто профессиональный адвокат, который четко и виртуозно делает свою работу. Жестко, уверенно. Твердо, бескомпромиссно.

Если честно, я сильно разозлилась тогда и испугалась. Еще больше испугалась, что однажды, когда Солнцев разлюбит меня и «интерес угаснет», я снова встречу этого чужого мужчину с холодными глазами, и он меня не пощадит…

Позже, когда Дима купил мне здание, из-за которого мы разругались, оценил мой проект, осыпал меня похвалами и оплатил все расходы на открытие, рекламу, ремонт и дизайн, я почти забыла о том конфликте. Но осадок остался. Мы занялись моим детищем, что только больше объединило нас. У нас появились общие интересы, планы, я испытывала невероятный подъём сил и энергии и была по-настоящему счастлива. Осознание причин своего возросшего энергетического потенциала пришло чуть позже. Как-то утром, на паре в университете я почувствовала себя плохо. На перемене я побежала в туалет и меня стошнило. Ирка была неумолима в своем приговоре. «Ты только вышла замуж и уже залетела? Но знаешь, ребенок – это то, что тебе сейчас нужно. Такой, как твой Солнцев из тех, кто никогда не бросит детей и их мать.» Я промолчала, сказав, что просто отравилась, но Ирка только многозначительно улыбалась, не вступая в дискуссии. Мой братец Артем уехал на соревнования, и теперь мы с ней виделись гораздо чаще. Ира помогала мне в спортивном центре, и мы вместе готовились к сессии. Она часто бывала у нас, когда Димы не было дома, потому что он не любил лишних людей. А лишними были все, кроме меня и его. Вернувшись в тот день домой, я сделала тест на беременность, который, конечно, же оказался положительным. После я долго считала, сопоставляя даты. У меня получалось почти три месяца. Как я могла не заметить? Это же элементарно. Два месяца отсутствовала менструация, а я настолько потерялась в водовороте последних событий, что потеряла счет времени. Безответственно и глупо. И в ушах почему-то стояли слова о том, что ребенок – это то, что мне нужно, чтобы окончательно охомутать Сонцева. Ира сказала не так, но имелось в виду именно это. И я боялась, что Дима так же подумает. Еще до свадьбы мы договорились подождать с беременностью до окончания университета. Три года. Я сходила к врачу, который назначил мне противозачаточные таблетки, выкупила на год вперед, и пила по графику, который был указан в инструкции… когда вспоминала. Моя ошибка. И только моя. Но как сказать об этом мужу, как признаться в том, что я снова повела себя, как неразумное дитя? А что будет с моим центром, как я закончу образование?

В голове мелькала еще одна мысль, когда я, полная тревог, засыпала рядом с прибывающим в неведении мужем. Мимолетная, постыдная…. Мысль о том, что теперь, когда я ношу под сердцем ребенка любимого мужа, между мной и Марком пролегли не просто океаны и годы молчания. Это был конец. Финальная точка. Граница между первой любовью и настоящей жизнью, будущим, в котором есть место только одному мужчине, которого, я, несомненно, обожаю всем сердцем. Но трепетная грусть разрасталась в моей душе, когда я думала о том, какой могла бы быть моя жизнь, если бы Марк не ушел за своей свободой, не оглядываясь, не сомневаясь, оставляя меня позади, не думая и не вспоминая. Почему я не могла сделать того же? Почему я до сих пор думала о нем, осознавая всю бессмысленность своих рассыпавшихся надежд. Светлая грусть посещает людей только о счастливых моментах. У нас с Марком были разные. Но во мне больше не осталось боли и обиды… Я просто хочу, чтобы он был счастлив. Так же, как и я… И даже больше.

Реакция Димы на новость о моей беременности была бурной, но другого я не ожидала. Точнее, ожидала худшего, боялась, что он подумает именно о том, о чем сказала мне Ира. Но Дима просто обвинил меня в глупости и сильно испугался за мое здоровье. Мама разболтала ему о моих проблемах с сердцем, и теперь он просто помешался на этой почве. После привлечения тяжелой артиллерии в роли мамы он немного сбавил обороты и угомонился. Но все равно отправил к кардиологу, после чего я загремела в больницу.

Все заботы о центре легли на плечи мужа, но он быстро вышел из положения, взяв на место опытного управляющего.

После выписки я вернулась к работе, но Дима постоянно капал мне на мозги, убеждая в том, что я должна думать о себе и ребенке, а о бизнесе подумает управляющий. Меня подобный расклад не устраивал. Получается, что я выпросила у мужа бизнес, поигралась и передала другому? Нет.

Я ходила на работу, усердно училась, вела активный образ жизни, напоминая мужу о том, что беременность – это не болезнь.

Дима был не согласен. Еще бы. Они с мамой сплотились против меня и постоянно занимались воспитанием.

В семь с половиной месяцев беременности я снова попала в больницу. Врачи больше не шутили и не улыбались. Перспектива маячила безрадостная нахождение в клинике до самых родов, которые в случае ухудшения состояния, будут экстренно вызваны. Я упала духом, если честно. Даже неделя в больнице казалась мне вечностью. Дима подбадривал меня, как мог. Приносил новые книги, фильмы, завалил палату цветами и подарками. Я улыбалась сквозь слезы, мечтая о том, чтобы попасть домой…. Мы не успели оформить детскую. Ничего не купили.

– Я все сделаю, малышка, – утешал меня Солнцев. Я лежала на его коленях, а он заплетал мои волосы в длинную косу. У него это получалось виртуозно. Я млела от удовольствия, забыв на время, где мы находимся.

– Нашей девочке повезет с папой, – говорию я.

– Почему ты так решила? – наклоняясь, Дима целует меня в макушку. – Ты удивительно пахнешь даже в больнице. Люблю тебя.

– Вот поэтому. Ты избалуешь ребенка так же, как избаловал меня.

– Она будет самой лучшей и счастливой.

– Не сомневаюсь. Как мы ее назовем?

– У тебя есть предпочтения? Мне нравится имя Ева.

– И мне, – я поднимаю голову, обнимаю мужа за плечи. Живот мешает мне прижаться к нему крепче, а мне так хочется. – Ева, значит. – счастливая улыбка играет на моих губах. – Очень красиво.

– Ты красивая, – выдыхает Дима, целуя меня в губы, он трется своим носом о мой, а я вспоминаю, как давно мы были близки, как муж с женой…. Неделя, две? Мне обидно, я хочу его. Он мне нужен. Мне не кажется, что радость тела может навредить моему сердцу.

– Я корова. С каждым днем становлюсь все больше. Ты даже больше не хочешь меня, – жалуюсь я, надувая губы. Но знаю, что это не так. Под моей ладонью прямое подтверждение его желания. Я двигаю рукой так, чтобы он почувствовал те же муки, что и я. Дима шумно вдыхает, упираясь лбом в мой лоб.

– Ты самая-самая сексуальная будущая мамочка. Давай, подождем немного, котенок. Я тоже сильно скучаю. Но это временно, – его пальцы мягко обхватывают мое запястье, не позволяя больше ласкать его эрекцию сквозь брюки.

– Ты не будешь изменять мне, Дим? – с тоской спрашиваю я, глядя в его потемневшие от желания глаза. Мы оба тяжело дышим, чувствуя себя неудовлетворёнными и нечастными. Я думала о том, как часто мужчины находят себе любовниц, когда жена носит под сердцем их совместного ребенка. Огромное количество случаев, о которых я слышала и читала.

– Никогда, малыш, – Дима нежно улыбается мне, ласково целуя в лоб. – Я не вижу других женщин. Для меня есть только ты и наша Ева. Я никогда не сделаю ничего такого, что поставило бы под угрозу наше счастье. Верь мне, маленькая.

– Я верю, Дима. Верю, – шепчу я, пряча лицо на его груди. Мне так хорошо, но сердце бьется больно и часто. Ощущение смешанное, я словно надежно укрыта крыльями ангела, а там сверху где-то над нами затаилась тьма, густая, тяжелая. Я не вижу, но чувствую ее дыхание.

Бог услышал мои молитвы, и после трех недель капельниц и уколов меня отпустили домой на неделю, но убедительно и строго наказали, что при первых признаках недомогания, головокружения или тошноты, срочно вызвать скорую. Разумеется, я готова была пообещать, что угодно.

Дима забрал меня и привез домой, по дороге сообщив, что взял неделю отпуска, чтобы быть со мной. На самом деле я была уверена, что он просто мне не доверял и хотел проконтролировать состояние моего здоровья.

Бросив сумку с больничными вещами в гостиной, я вхожу в нашу спальню… и не узнаю ее. Теперь это детская. В розово-бежевых тонах, волшебная детская для маленькой принцессы. С шариками, игрушками, различными чудесными вещицами, которые превращают комнату в настоящую сказку. У меня дух перехватывает…. Я хватаюсь за грудь в избытке чувств, а Дима за меня.

– Что, Маш? Плохо? Где болит? Почему слезы? – не на шутку испугавшись, он всматривается в мое бледное лицо, а я ревела и улыбалась, как дура.

– Это от счастья, Солнцев. Ты лучший.

– Я знаю, – выдыхает он с облегчением. – Помни об этом, – его руки обхватывают мои плечи. – Тебе нравится?

– Очень, – киваю я так активно, что кружится голова.

– Я все купил. Там посмотри…

Он берет меня за руку и ведет к шкафчику, оформленному, как сказочный замок с окнами, башенками… Невероятно. Я перебираю бесконечные розовые, золотистые, бежевые, нежно-изумрудные детские вещи, пинетки, костюмчики, ползунки. Огромное количество невероятно-красивых вещей.

– Ты спятил, Солнцев, тут на пятерых хватит, – смеюсь я.

– Я хочу, чтобы у нее все было самое лучшее, Маш. И у тебя тоже.

– Но у нас уже есть ты, Дим.

Я еще несколько часов изучала детскую Евы, не уставая поражаться фантазии и скорости дизайнеров. Я вздыхаю, смеюсь, умиляюсь. Я не верю своему счастью.

Вечером мы хотели навестить родителей, но быстро передумали. Эмоции слишком вымотали меня, и я не готова к новым, а там Милена, Стелла, близнецы не дадут мне покоя ни на минуту. Затискают, засыплют вопросами, одолеют опекой и вниманием. Потом мама опять отчет по здоровью спросит…. В общем, приняли решение просто пройтись по вечерней Москве перед сном, а потом лечь спать.

Прогулка получилась чудесная. Середина недели, немноголюдно, хорошая погода, тихий вечер, огни города, долгие разговоры, переплетенные пальцы. Мы давно не были одни вне стен палаты или нашей квартиры. Я чувствовала, что дышу полной грудью впервые за много недель.

Мы вернулись домой уже после десяти. Дима накормил меня невкусной полезной едой, уложил в кровать, сначала искупав в душистых пузырьках. От блаженства и неги закрывались глаза, но, конечно, я не позволила мужу отлынивать от выполнения супружеского долга. Прежде всего, мне необходимо было почувствовать себя желанной и сексуальной. Дима был очень острожен, нежен и не так активен, как обычно. Если бы не моя настойчивость, уверена, что он не стал бы рисковать.

После мы уснули совершенно счастливые, уставшие и расслабленные чудесным вечером и нашей любовью.

А утром случилась беда.

Проснувшись одна, я сразу почувствовала неладное. Что-то витало такое в воздухе…. Тяжелое, горькое, зловещее.

Запах сигаретного дыма, как предвестник непоправимого. Я знала, что Дима тайком курит, но ни разу он не курил при мне или в квартире с тех пор, как узнал о моей беременности.

Я нашла его на кухне, у открытого настежь окна. Он был полностью одет. Черные джинсы, белый свитер. Всклоченные волосы, сигарета в пальцах и дым…. Шум города заглушил встревоженный стук моего сердца, когда Дима посмотрел на меня. В его взгляде отражалась скорбь, сожаление и неуверенность.

– Что-то случилось? – севшим от волнения голосом спросила я. Дима отвернулся, чтобы закрыть окно. Его молчание сводило меня с ума.

– Простудишься. Возвращайся в спальню, – бесцветным тоном произнес он. Я резко приблизилась к нему, хватая за локоть и разворачивая к себе.

– Скажи мне! – потребовала я. Он обхватил ладонями мое лицо, нерешительно глядя в глаза.

– Маленькая моя, если бы я мог солгать, я бы сделал это… Я бы молчал до последнего, но ты все равно узнаешь.

– Ты пугаешь меня, Дима! – хрипло просипела я. – Говори.

Солнцев порывисто прижал меня к себе, гладя мои волосы и качая, как ребенка.

– Твой папа умер сегодня ночью. Инсульт. Врачи не смогли его спасти.

Я закрыла глаза, чувствуя, как пространство вокруг стало стремительно сжиматься. До моего сознания доходили встревоженные слова мужа, но я его уже не видела. Утонула в своей боли. Мой отец умер. Это все, что я понимала в тот момент. И я могла бы вчера увидеть его…. И все причины, по которым я это не сделала, теперь казались глупыми и нелепыми. Мое сердце трепыхалось, сбиваясь с ритма, но боль от потери близкого человека нельзя заглушить, нельзя отложить. Грудь горела огнем, мир вокруг закружился. Я чувствовала, что с каждым вздохом в легкие попадает все меньше воздуха. Вцепившись в мужа, я попыталась, сказать, чтобы он открыл окно, но уже не смогла. Темнота сгущалась, затаскивая меня вглубь, и я не могла ей сопротивляться….

Глава 16

«Она вернулась в его жизнь, как пламя, которое тянет свои языки прямо к сердцу…»

Н.Спаркс

Марк

Долбанное кино. Когда постоянно наблюдаешь, сколько дублей снимают операторы, прежде чем сделать только один стоящий кадр, перестаешь понимать, что хреновина, которую мы зовем жизнью, никогда не даст тебе второго шанса. Но я был тем идиотом, который хотел свой стоящий кадр, готовился к нему и строил планы. Клоун, возомнивший себя героем драмы с непременно счастливым концом. Я хотел все сделать идеально. Мудак….

Это даже смешно. Черный юмор. Вы можете поверить, что все, чем вас пичкают с экранов телевизора, полная муть, одна сплошная лужа розовых соплей. В жизни так не бывает. В реальном мире вас никто не спасет, не будет любить вечно, и прощать, вопреки всему. И если бы я был героем гребаного фильма, то, финальная сцена выглядела бы не так дерьмово. По закону жанра я бы успел приехать к постели умирающего отца, и мы бы еще надоели друг другу с бесконечными исповедями, которые закончились бы слезливым примирением.

Но у жизни свои законы. Ей похер, что ты там запланировал. Она чертит свои круги на воде.

Мне позвонил Джош. Ночью. Сказал, что моя мать с ним связалась. Понятия не имею, как она на него вышла, и даже думать не хочу, почему она не сделала этого раньше.

Еще пара недель, какая-то пара недель, и я приехал бы домой.

Когда шесть лет назад я уходил, то в сердцах бросил отцу, что ненавижу его и никогда не вернусь.

А теперь его нет. Его нет, и я никогда не смогу взять свои слова обратно. Он унес их собой.

Отец может мной гордится. В его памяти я сдержал слово, которое дал.

И я лечу в Россию, домой, возвращаюсь к месту преступления, чтобы похоронить вместе с отцом свои опоздавшие на шесть лет сожаления.

Восемь, может, десять часов. Не помню, да и неважно. Все равно поздно…. Для всего. Неудачник.

В самолете я отключился, накидавшись водкой еще в аэропорту, пока ждал вылет. Иначе бы просто спятил. Мне казалось, что меня раздели догола и бросили в кипящее масло. Даже хуже… Это мой ад, который я создал своими руками. Водка не унимала боль, но помогла отключиться на время. Я пил, пока летел. И пил в такси, которое везло меня в Тверь из Домодедово.

Мне было фиолетово смутит ли кого-то мой внешний вид: мятая пьяная рожа, татуировки по всему телу. Похер.

Осень в Москве отличается от осени в ЛА, но я, блядь, об этом не думал, когда рванул в аэропорт в том, что попалось под руку. Футболка и джинсы, летние кроссы. С собой у меня только документы и банковские карты.

Идеальная картинка для первой встречи. Такого я не ожидал даже в самой худшей из своих фантазий.

Я не замечаю изменений, когда захожу в ворота, из которых вышел почти семь лет назад. Туман. Я и реальность идем разными дорогами. Я по углям… Кошмарный сон. Я плыву, я ничего не понимаю, не вижу и даже не чувствую. Последствия эмоционального срыва, шока, смены поясов, двух выпитых бутылок водки.

Глаза матери я нахожу сразу, других не вижу. Они зеленые, как у меня. Полные слез. Я вижу это…. Боль и облегчение. Неужели она думала, что я не приеду? Наш зрительный контакт очень мощный. Я понимаю, насколько тщетны и глупы прожитые вдали годы. Она все та же, хотя и постарела и волосы поседели. Я не замечаю деталей, а она не видит то, в какого засранца превратился ее сын. Становится так тихо, что я слышу биение пульса в висках.

– Марк… – беззвучно произносят ее губы, когда она шагает мне навстречу. Черный платок и такое же платье. Взгляд матери прикован к моему лицу. Я пытаюсь что-то сказать, но слова застревают в горле, на щеке нервно дергается мускул, кулаки невольно сжимаются от охватившего меня напряжения.

– Мальчик мой, – это я уже слышу, эти слова она выдыхает в мою грудь, когда я обнимаю ее, своими разноцветными руками. И только, когда чувствую силу безусловной материнской любви, меня немного отпускает. Я выдыхаю, позволив себе поднять взгляд и посмотреть на тех, кто рос со мной под одной крышей.

Успели ли они сказать отцу, что благодарны ему за то, что он всю жизнь потратил, чтобы вырастить их стоящими людьми?

Вот они все, идеальные солдатики из коробки. И только один бракованный. Вундеркинд, гений. Пустышка.

Я надеюсь, что они успели. В отличие от меня. Я надеюсь, что они любили его, были рядом, заставляли гордиться с собой.

В отличие от меня.

Я смотрю в глаза каждому, но недолго. Нужно проявить уважение, несмотря на их открытые в изумлении рты и недоумевающие взгляды, которыми они сопоставляют в памяти прежнего меня и меня сегодняшнего. Я их понимаю.

Уродую все, к чему прикасаюсь, включая себя.

– Мне жаль, мам. Прости меня, – еле слышно, одними губами произношу я на ухо матери. Она кивает, заливая беззвучными слезами мою футболку.

Это совсем другая встреча, я планировал все иначе. Но кого интересуют планы? У меня было шесть лет на то, чтобы вернуться, но я этого не сделал. Какого черта, спросите вы?

Хотел бы я знать. Глажу ладонями спину матери, утешая ее, утешаясь сам. В груди становится тепло, несмотря на боль. Как я жил без этого?

Не знаю, сколько еще проходит времени, и я хотел бы надолго остаться в этом мгновении, когда мы с мамой на время утратили контакт с окружающим миром, вновь обретая друг друга, узнавая, укрепляя и восстанавливая связь, которая ослабла за годы моего бегства.

– Прости меня, – снова повторяю я уже увереннее. Она поднимает ко мне заплаканные глаза, светящиеся любовью, ладони ласково касаются моего лица.

– Я никогда не злилась на тебя, Марк. И отец тоже, – произнесит мама. – Мы ждали тебя. Каждый день.

Я закрываю глаза, потому что это больно. Мучительно больно, понимать, что ничего нельзя вернуть и исправить. Набор кадров, которые невозможно продублировать. Мама отстраняется, разглядывая меня. Я понимаю, что она видит…. Ни слова. Только горечь в распахнутых глазах. Кладет мне руку на плечо, разворачиваясь к остальным онемевшим от потрясения собравшимся.

– Тебе нужно поздороваться. Все приехали. Как иначе… – тяжело вздохнув, произносит мама.

Первым выдвигается ко мне Артур. Я протягиваю руку, отмечая, что святоша совсем не изменился. Блаженное выражение лица с налетом скорби.

– Соболезную, Марк. Скорбный повод для встречи, – произносит он, пожимая мне руку, невольно бросая взгляд на татуировки на моих пальцах. Конечно, там не розы… Потом подходят Макс и Вика, безумная парочка, Света, Юля, Тема… Я не замечаю, как все окружают меня, выражая соболезнования, задавая банальные вежливые вопросы. Я узнаю всех. Словно и не было этих лет. Сильно изменились только младшие дети. Выросли.

Мама усаживает всех за стол, девочки наливают чай, что-то готовят. Рядом со мной сидит Артур, по одну руку, и мама по другую. Все хотят говорить только обо мне. Горе, которое вернуло меня в Россию, на время отступает перед всеобщим любопытством. Я немногословно и кратко рассказываю историю своей жизни в Голливуде, опуская неудачный трюк и длительное восстановление после травмы. Из вежливости узнаю о судьбе каждого из собравшихся членов семьи, не сомневаясь, что все они проживают свои идеальные жизни в своих идеальных коробочках. Это длится бесконечно, мне хочется выпить, но я не хочу, чтобы маме было стыдно за меня. Уверен, что все и так заметили, что я приехал пьяный. Боюсь представить, что они обо мне все думают.

Я еле доживаю до момента, когда все разбредаются по комнатам. Народу много и придется сильно потесниться. Артур забрал Свету с Юлей в свой дом на соседней улице. Остальные остались. Мама отдала родительскую спальню, собравшись спать на диване в гостиной. Я решил лечь здесь же на тахте. Я просто хотел быть рядом с ней. Нуждался в этом морально и эмоционально. И чувствовал, что и маме тоже нужно мое присутствие. И у меня был вопрос, который я хотел задать с момента, когда обвел взглядом лица присутствующих.

И как только мы остались одни, я начинаю с него, хотя, конечно, имелась масса слов, которые я должен был сказать матери после долгой разлуки.

– Где Маша, мам? – спрашиваю я, когда она снова подходит, чтобы обнять меня. Я так отвык от подобных объятий, даже не думал, как сильно нуждаюсь в них. Мой вопрос почему-то заставляет ее напрячься. Мама отстраняется и смотрит мне в глаза. Долго. Словно ищет там что-то.

– Почему ее здесь нет? – перефразирую я вопрос.

– Она не смогла приехать.

– Я прилетел с другого континента, мам, – сухо напоминаю я. Она кладет ладонь на мое запястье.

– У Маши есть причины не быть здесь, – тихо произносит мама. – Тебе не нужно думать об этом. Маша приедет, когда сможет.

– Где она, мам? – настойчиво требую ответа, чувствуя, как в груди нарастает тревога. Мама сдается, тяжело вздыхая.

– Она в больнице. В Москве. Маша вышла замуж за хорошего человека. Сегодня утром у нее родилась чудесная дочка.

– Дочка? – переспрашиваю я, изумленно вглядываясь в мамино лицо. Она отводит глаза, и я понимаю, что это не все.

– Да, дочка. Ева. Они решили назвать девочку именем первой женщины. Рождение и смерть … рядом, – горько произносит мама. – Я хочу верить в то, что твой отец станет ангелом-хранителем этого ребенка.

Я закрываю глаза, чувствуя себя опустошенным. Я должен радоваться, что у Маши все хорошо, но это совсем другое чувство. Ни одного грамма радости. Я разбит. И я полон гнева и горечи.

Мне нужно выпить.

– Как она…. То есть с ней все хорошо? – спрашиваю я звенящим от напряжения голосом. Мама снова отводит глаза.

– Не совсем. У нее проблемы с сердцем, ты же помнишь. Беременность обострила ситуацию. Врачи наблюдали и все делали, чтобы она доходила до конца срока. Когда она узнала, что отец умер, то разволновалась. Потеряла сознание. Дима вызвал скорую, и ей вовремя оказали помощь. Сейчас опасность миновала. Ребенок родился здоровым. Ей придется задержаться в больнице, но самое страшное позади.

– Она в Москве? – спрашиваю я, сжимая в кулак руку. Непроизвольно. – Мне адрес нужен.

– Марк! – мама касается моего лица очень нежно и в тоже время с неумолимой силой. Смотрит в глаза, считывая все, что я не способен спрятать от нее. – Не нужно туда ехать. Забудь. Все в прошлом.

– Ты не понимаешь, – криво улыбаясь, я качаю головой. – Я уже один раз опоздал.

– К ней ты тоже опоздал, сынок. Ты сделаешь только хуже. Все в прошлом. Вы были детьми, глупыми, наивными. Что ты можешь сказать ей сейчас?

– Ничего. Может быть, я просто хочу, чтобы мы снова стали друзьями.

– Вы никогда не были друзьями, Марк. И братом с сестрой тоже не были. Она тебя любила. С момента, как в первый раз увидела. Я вас растила, я не слепая. Я надеялась на твой здравый смысл. Но что сейчас об этом? Мы все совершаем ошибки.

– Может быть, именно об этом я и хочу сказать.

– Она знает. И не держит зла. Маша счастлива со своим мужем. Не мешай ей, прошу тебя.

– Хватит, – резко говорю, вставая на ноги. – В этом доме есть спиртное?

– Марк, не нужно. Будет только хуже, – качает головой мать. Я мог бы поспорить, но момент неподходящий. Сдаюсь, поднимая руки. Качаю головой, стряхивая напряжение, но оно не отпускает.

– Пойду тогда покурю. Во двор, – бросаю я, направляясь к входной двери.

Дмитрий

Она похожа на меня. Глаза только Машкины. Синие-синие, и даже радужка голубая. Медсестры говорят, что все дети рождаются голубоглазыми. Но Ева лучшая. Я много слышал о том, что мужчины начинают ощущать отцовский инстинкт не сразу, но не в моем случае. Я наблюдал появление нашей девочки, и именно мне первому ее подали, потому что Машина жизнь висела на волоске. Я был перепуган до смерти, но тот момент, когда взял на руки собственного ребенка, мою плоть и кровь перекрыл все остальное. Я больше не одинок во вселенной. Моя частичка. Наше с Машей продолжение. Чудо. Настоящее чудо. Наверное, я плакал. Не знаю, как все эти чувства умещались во мне. Страх за Машу и безграничное счастье от встречи с собственной дочкой.

Несколько часов назад, когда Маша пришла в себя, мы вместе любовались нашей девочкой. Радость омрачал только тот факт, что Маше категорически запретили вставать. И хотя приступ вовремя купировали, она все еще была подключена к аппаратам, контролирующим ее сердечную деятельность. Но Маша могла смотреть и прикасаться к дочке, я видел, как ее переполняет нежность и любовь. А еще боль, когда она думает об отце. И чувство вины…

Врачи позволили нам побыть с ребенком целый час, и когда Еву забрали, взгляд Маши сразу погас. Я сидел рядом и гладил ее пальцы, стараясь не смотреть на иглы, впивающиеся в ее вены. Маленькая, бледная… печальная.

– Я не смогу похоронить его. Не могу простить себе, что поленилась поехать к родителям. Увидеть папу в последний раз…. Дима, мой отец был святым человеком.

– Я знаю, Маш. Они оба святые. Прошу тебя, ради нашей девочки, постарайся не волноваться. Я поеду на похороны завтра. Я буду там.

– Спасибо, – Маша сжимает мои пальцы, – Уже завтра. Как быстро. Два дня потеряла, провалявшись без сознания.

– Это из-за лекарств. Теперь все будет хорошо.

– Тебе нужно отдохнуть, Дим. Ты два дня около меня просидел. Ты мне нужен здоровым. Езжай домой, а я посплю.

– Не могу оставить тебя, – наклонившись, целую ее холодный лоб.

Понимаю, что Маша отчасти права, и мои силы после двух суток, проведенных в больнице не пределе. После стольких потерь в прошлом мне не привыкать ночевать в больнице, по теперь меня держит здесь не только страх. Впервые вся эта безумная суматоха со скорыми с мигалками, реанимацией и бегающими врачами закончилась чем-то волшебным… новой жизнью. И моя дочь стоит бессонных ночей и затекших мышц. Моя семья, жена, ребенок, дом, который больше не будет пустым.

Кто бы мог подумать, что наш с Машей безумный роман закончится свадьбой? Что она станет той, ради которой хочется свернуть горы, жить, дышать, просыпаться утром, совершать для нее поступки, которые еще недавно я считал бессмысленными и неуместными. Баловать ее, давать все, что она попросит. Даже больше, много больше. Мои две принцессы.

Медсестра заходит и дает Маше какое-то лекарство, после которого она засыпает. Я какое-то время наблюдаю за ней, за монотонно-пищащими мониторами. Ее сердце спокойно и стабильно.

– Дмитрий Евгеньевич? – окликает меня Машин лечащий доктор, заглядывая в палату. – На пару слов.

Я выхожу в коридор, осторожно прикрывая за собой дверь.

– Какие-то осложнения? – с тревогой спрашиваю я. Доктор отрицательно качает головой, заглядывая в свои бумаги.

– Нет, напротив. Показатели в норме, анализы тоже. Именно об этом я и хотел сказать, – произносит врач, потирая переносицу, внимательно смотрит на меня. – Мы понаблюдаем за вашей женой, подберем лекарства, которые она сможет пить с наименьшим вредом для здоровья. Я должен вас предупредить, что если вы захотите иметь еще детей, то предварительно должны пройти полное обследование. А лучше бы обойтись одним ребенком. Беременность – это двойная нагрузка на сердца, стресс даже для здорового организма. Машино сердце имеет свой ресурс, понимаете?

– Что вы хотите сказать? – внутри меня снова разрастается страшное предчувствие. Моего отца никто не приговаривал, никто не предупреждал, что конец будет мучительным и долгим, но зато врачи не забывали пичкать пустыми надеждами и шансами, которых у него никогда не было.

– Вы должны быть готовы к тому, что через несколько лет, в лучшем случае через пять-шесть, Марии понадобится пересадка. Будет лучше, если вы начнете готовиться уже сейчас. Маше лучше не знать. На лекарственных препаратах, которые мы подберем, она сможет вести обычную и вполне здоровую жизнь. Конечно, ограничения будут, но кардинально образ жизни менять не придется. Если пациент в курсе, что его время ограничено, он фатальным образом усугубляет свое состояние, опускает руки. С вашими возможностями сделать операцию жене за границей не станет проблемой. Я сказал вам, чтобы вы были готовы. Это дорого. Очень. Стоит иметь определенный резерв на непредвиденные расходы.

– Я вас услышал, – киваю я. Становится тяжело дышать. В глазах темнеет. Паническая атака, или просто смертельная усталость. – Мне нужно…. Вы предоставите мне список клиник, где я могу предварительно узнать условия?

– Конечно, – кивает врач, кладя ладонь мне на плечо. – Все будет хорошо. Медицина сейчас вышла на новый уровень. И проблема вашей жены вполне решаема. Не падайте духом, Дмитрий Евгеньевич. Вас ждет долгая и счастливая жизнь. Думайте об этом, и ничего плохого не случится.

Я смотрю на него невидящим взглядом. В голове стучит одна только мысль. Пять-шесть лет. А потом. Что потом? Она такая молодая, совсем девочка. Пересадка…. Это только звучит, как надежда на новую жизнь, но на самом деле это кошмар, который нам предстоит пережить. Я знаю, что и после пересадки долго не живут. Существуют многочисленные риски, осложнения. Почему, черт побери, за что?

– Спасибо, док, – вырывается у меня на автомате, когда я понимаю, что врач не сводит с меня встревоженного взгляда, прикидывая не требуется ли и мне укольчик успокоительного.

– Вам нужно отдохнуть, Дмитрий Евгеньевич. Езжайте домой, выспитесь. Марии ничего сейчас не угрожает. Она в надежных руках.

– Да, спасибо, – снова повторяю я, не в силах выжать из себя что-то еще. Док снова хлопает меня по плечу и растворяется в больничных коридорах.

Я прижимаюсь спиной к стене, закрывая глаза, переводя дыхание. Собраться, не паниковать. Быть сильным.

Сколько раз я еще должен пройти через это?

Засовываю руки в карманы белого халата, сжимая их в кулаки, сжимаю до хруста челюсти.

Никому не отдам. Мое. Не проиграю. Не в этот раз.

Когда волна паники покидает меня, оставляя горькое ощущение усталости, я провожу ладонью по лицу, стирая крупицы пота со лба, поворачиваю голову, и замечаю идущего по коридору высокого молодого парня.

Я вижу его впервые, но почему-то его лицо кажется знакомым. У меня очень хорошая память на лица, и, если бы мы встречались, я бы точно знал, кто он такой. Отрываясь от стены, с непонятным ощущением внутреннего беспокойства я наблюдаю за его приближением. Уверенная, даже немного расхлябанная походка.

Парень из тех, кого называют выпендрежник, позер, и наверняка, любимчик женщин, падких на подобный типаж самодовольных засранцев, прожигающих свою жизнь. А то, что передо мной именно такой образец, я не сомневаюсь. Немало повидал за свою карьеру. И похожие экземпляры попадались очень часто. Заканчивают они обычно в психушке или с пулей в голове, или с вскрытыми венами, из которых вместо крови течет алкоголь и дурь. Он смотрит прямо на меня, и я вижу то же выражение неприязни на его лице, что и он, я уверен, прочел на моем. В зеленых глазах парня, к моему удивлению, мелькает интеллект, я даже немного тушуюсь под их прямым взглядом. Когда между нами остается пара шагов, он резко останавливается, и я чувствую исходящую от него нервную энергию и силу. Халат он держит в руках, полностью покрытых цветными татуировками. Какая безвкусица и тупость. Джинсы и футболка подчеркивают его бугрящиеся мышцы. Стриптизёр или очередной тренер для богатых сучек? Он поворачивает голову, бросая взгляд на дверь палаты моей жены. Я замечаю, что и его шея покрыта дебильными рисунками, которые поднимаются по бритому затылку к вискам. Кто в здравом уме, сделает с собой такое?

Когда парень смотрит мне в глаза, чуть прищурив свои, я снова ощущаю смутную тревогу. Мне не нравится то, что он находится здесь. Мне не нравится его пристальный цепкий взгляд, которым парень сканирует меня, как чертов ренген.

– Я Марк, – представляется он глубоким низким голосом, который не подходит к его внешности. Делает шаг вперед и с явной неохотой протягивает мне руку.

– И? – с вызовом спрашиваю я, игнорируя его жест. Обычно я себя так не веду. Не знаю, что не так с этим парнем, но я чувствую исходящую от него угрозу, и все мои внутренние радары засекают сигналы об опасности.

– Марк Красавин. Я тот, кого ты еще не видел. Приехал на похороны отца, – игнорируя приличия он сразу переходит на «ты».

И эта его фраза невольно напоминает мне другую. Не про похороны. Предыдущая. «Тот, кого ты еще не видел». Когда-то давно, в кафе я столкнулся с Максом Красавиным, с которым Маша обедала, и он, заметив, что я двигаюсь к нему с кровожадным видом, поспешил развеять мои сомнения фразой «Я не тот брат, к которому стоит ревновать». Я тогда не придал этому значения. Но почему я вспомнил об этом сейчас? Моя интуиция никогда меня не подводила. Ни одного гребаного раза, иначе я не стал бы тем, кем я являюсь сейчас.

– Мои соболезнования, – произношу я неискренне, пожимаю протянутую руку, мимоходом отмечая, что даже фаланги у него забиты наколками. Мой аналитический ум, тем временем, поднимает факты, которые я знаю о нем. Единственный родной сын Красавиных, который много лет уехал в Америку, и ни разу не дал о себе знать. Не приезжал, не звонил, не общался с семьей. Что говорила мне о нем Маша?

Ничего.

Обо всех говорила, о каждом из пятнадцати, кроме этого.

Почему, черт побери?

– Я Дима, муж Маши, – представляюсь я, пытаясь сохранить хотя бы подобие вежливости.

– Я знаю, кто ты, – кивает парень. Высокомерное убожество. У меня нет других эпитетов.

– Мои поздравления, – сухо бросает мне этот гавнюк. – Я слышал, у вас родилась дочь. Как назвали?

– Ева, – отвечаю я, не собираясь вступать в долгие дискуссии. – Ты приехал Машу навестить?

– Да, – он пристально смотрит мне в глаза. – Мы не виделись шесть лет, а я улетаю сразу после похорон. Она не простит, если узнает, что я приезжал и не зашел к ней. – Он улыбается, неожиданно обаятельно, демонстрируя красивые белые зубы.

– Не думаю, Марк. Без обид, но я никогда от Маши о тебе не слышал. Не похоже, чтобы она сильно скучала, – произношу я, замечая, как гаснет улыбка этого самодовольного павлина, и напряженно сжимаются челюсти. Прищурив глаза, он смотрит на меня с долбанным превосходством, даже снисхождением. Какого хера, мальчик?

– Раз уж я здесь, то зайду, – отчеканивает Марк Красавин, просовывая руки в рукава больничного халата. – Или ты против?

– Конечно, проходи. Надеюсь, что ты прав, и она действительно будет рада тебя видеть, – сквозь зубы произношу я.

– Не сомневаюсь, – кивнул парень, открывая дверь палаты.

На самом деле все во мне кричало, что нельзя его пускать туда, но что я мог ему предъявить? Машиному здоровью ничего не угрожает сейчас. Марк два часа ехал из Твери, чтобы ее навестить, и потом снова уедет. Было бы глупо пытаться выпроводить его, несмотря на откровенно-нахальное поведение. Торчать в коридоре было мучительно, но идти вслед за ним, как какой-то ревнивец, глупо. Оставалось только надеяться, что я просто переутомился, и моя интуиция на этот раз меня подвела.

Мария

Я слышала, как отворилась дверь в палату, и неуверенные незнакомые шаги по направлению к моей кровати. Медсестра не могла пахнуть мужским парфюмом. И это не доктор, от которого исходит аромат только очистительной жидкостью для рук. Посторонние ароматы в больничной палате всегда улавливаются особенно остро. Я могла просто открыть глаза и посмотреть, но что-то мешало. Возможно, я догадывалась, кого увижу. Шестое чувство подсказывало ответ, и он был логичен. Ничего сверхъестественного и мистического. Я ждала его. Знала, что он придет . Похороны отца даже такой законченный эгоист, как Марк, не пропустил бы. И еще до того, как я открыла глаза, мое сердце уже знало, что это Марк. Я не ошиблась.

Из-за лекарств, которыми меня пичкали с утра до ночи, я вряд ли воспринимала реальность в полной мере, находясь в пограничном состоянии. Мой разум все еще лениво дремал, приглушенный препаратами.

Он стоял у окна спиной ко мне. Смотрел вниз, опираясь ладонями на подоконник. Как я могла узнать Марка в высоком широкоплечем парне с бритым затылком, покрытым странными рисунками черно-сине-красных тонов, в бесформенном больничной халате, к тому же стоящем ко мне спиной?

Я испытала смешанное непередаваемое ощущение, глядя на него и понимая, узнавая, точно узнавая в глубине души, кого я вижу. И все происходящее воспринималось, как сон наяву. Фантазия, вызванная побочным действием интенсивной терапии и мощным эмоциональным потрясением. Внутри что-то дрогнуло, натянулось, и окрепло. Словно сил прибавилось. Как можно не узнать эти эмоции? Рядом с Марком я всегда чувствовала себя сильнее, увереннее, свободнее. Я думала дело в его отношении, в том, что он принимает и воспринимает меня такой, какая я есть – с браком, с недостатками, с глупостями, которых пруд пруди. Но дело просто в нем. Он мог молчать, читать книги, творить заумные проекты, а я сидела рядом и лопалась от счастья. Боже, как давно это было, а кажется только вчера. Я так бесконечно долго ждала его, а он пришел, когда я окончательно оставила свое прошлое позади.

Ничего больше не имеет смысла. Но я рада его видеть. Просто так. Без причины. Потому что это Марк. Потому что я любила его с четырех лет, и он навсегда останется частью моей души, как сложное, болезненное и в тоже время красивое воспоминание.

Когда он немного повернул голову, я увидела его профиль, и вот тогда меня пробрало, потому что Марк больше не был размытой тенью на фоне окна. Сердце болезненно сжалось, когда я увидела, что татуировки покрывают не только затылок, но и шею, поднимаясь к выбритым вискам. И пальцы, кисти рук. Меня охватил ужас. Что он сделал с собой? Зачем? Марк всегда был таким красивым, что у меня замирало сердце каждый раз, когда я на него смотрела. Сейчас оно дрогнуло от недоумения. Непонимания, сочувствия. Только боль, глубокая душевная боль и внутренний протест против жизни, своей внешности и окружающего мира могут заставить сделать с собой подобное.

Приборы запищали, выдавая мое внутреннее состояние. Марк резко обернулся, шагнув ко мне.

– Привет. Извини, я тебя напугал? – он тревожно взглянул на мониторы, рисующие неровные зигзаги. А я смотрела на него. Его лицо почти не изменилось. Черты стали четче, мужественнее.

– Все нормально. Если будет плохо, набегут врачи. Иди сюда, – позвала я, протягивая руку. Марк взглянул мне в глаза, и я заблудилась во времени. Столько воспоминаний промелькнуло перед моим внутренним взором. Он сел на стул возле моей кровати, взяв мою руку, сплетая наши пальцы.

– Привет, Марк, – шепчу я, чувствуя, как на глаза набегают слезы. И, черт возьми, я видела в его зеленых глазах отражение тех эмоций, которые испытывала сама.

– Привет, Джульетта, – улыбается он свой задорной улыбкой, которая не изменилась даже спустя годы. И ямочка на щеке никуда не делась. Мы бесконечно смотрим друг на друга, забыв, вообще, кто мы и где мы, и что случилось…

– Что это? – спрашиваю я, опуская взгляд на его пальцы, покрытые рисунками, которые уже не кажутся такими ужасными, как вначале.

Он перестает улыбаться, просто смотрит мне в глаза. Я понимаю, как много раз ему задавали этот вопрос с момента, как он вернулся. Я не удивлюсь, если Марк не ответит.

– Это отражение моей души, Маш, – Марк пожимает плечами. – Я не задумывался, хотя черт знает сколько раз меня спрашивали.

– Ты давно приехал?

– Вчера.

– Мне так жаль, Марк. Мы не ожидали. Никто не мог подумать. Если бы были хотя бы какие-то предпосылки, я бы тебе написала.

– Я знаю, – он сильнее сжимает мои пальцы, опуская ресницы. – Я собирался приехать. Не успел, готовил дом, хотел забрать их на время, показать, как я живу.

– Уверена, что он видит сейчас нас и…

– Не говори ерунды, – резко обрывает меня Марк, и тут же виновато улыбается, глядя мне в глаза. – Извини. Не нужно, Маш. Я большой мальчик. Справлюсь. Я видел твоего мужа в коридоре, и могу сказать с уверенностью, что я ему не понравился.

– Ему, вообще, редко нравятся люди, не похожие на него. Но он классный, Марк.

– Не сомневаюсь, – с сарказмом произнес Марк. – Ты не поддавайся ему. Видел я таких.

– Что ты имеешь в виду? – напрягаюсь я, не совсем понимая куда нас завел разговор.

– Ничего. Просто помни, кто ты, Маш, – серьезно произносит Марк, накрывая мои пальцы второй ладонью.

– А ты помнишь? – спрашиваю я. Марк улыбается, изгибая бровь.

– Злишься? Никто не трогает твоего мужа, Джульетта. Я добра тебе желаю, только и всего. Он намного старше, я волнуюсь.

– Перестань, – гнев появляется внезапно, сметая эйфорию от первой встречи. – Спустя шесть лет ты приходишь и говоришь, что волнуешься? Ты думаешь, что это прокатит? Серьезно, Марк? Ты ни хрена не изменился.

– Ты тоже, малышка, – лукаво улыбается Марк. В глазах мелькают задорные чертики. – Но я не ругаться пришел. Хочу поздравить тебя с рождением дочери. Я хотел купить цветы, но так спешил, что забыл.

– Про цветы ты соврал, Марк. И не спорь. Ты даже не думал об этом. Но спасибо за поздравление.

– Ты меня раскусила, Маш. Не представляешь, каких мне сил стоило добыть адрес клиники. Мама отказалась мне помочь, сказав, что мне не нужно к тебе ехать.

– Возможно, отчасти она права, – произношу я, опуская взгляд на чернеющий причудливый орнамент в вырезе его футболки. Марк всегда был в хорошей физической форме, но сейчас я могу в полной мере лицезреть совершенный экземпляр мужской фигуры. Каждая мышца прорисована под тонкой тканью футболки и выглядит идеально. Странно, что сутки назад ставшая матерью, женщина, способна замечать подобные вещи. Хотя такую фигуру и девяностолетняя старуха не обойдет вниманием.

– Мне не стоило приезжать? – прямо спрашивает Марк, не собираясь ходить вокруг да около.

– Ты уже здесь. Какая разница? – пожимаю плечами, и он убирает правую ладонь с наших переплетенных пальцев, чтобы стащить с меня шапочку, которую на меня надели еще в реанимации.

– Так лучше, – улыбается он, дотрагиваясь до моих волос. Не уверена, что они достаточно чистые, чтобы я не чувствовала себя смущенной, но Марку, похоже, все равно. Он перебирает мои пряди с таким счастливым выражением лица, что мне становится смешно, я даже хихикаю.

– Красивая, – улыбается он уголками губ, глаза смотрят на меня серьезно. Изучающе скользят по моему лицу, что не может не нервировать. Я же знаю, как выгляжу, не наивная. Мне вчера делали кесарево сечение. Операция под местной анестезией, потому что общий наркоз мне противопоказан. Потом я провела сутки в беспамятстве, накаченная лекарствами, и в себя пришла только утром сегодняшнего дня. О какой красоте может идти речь? Он что, издевается?

Когда Марк согнутыми пальцами касается моей щеки, я, вообще, перестаю адекватно оценивать ситуацию.

– Что ты делаешь, Марк? – спрашиваю я резко. Он одергивает руку, отстраненно улыбаясь.

– Почему ты удалила аккаунт? Чего ты испугалась, Маш? – спрашивает Марк, пристально глядя мне прямо в душу. Приборы снова возмущенно пискнули, что не скрылось от его внимания.

– Твое сердце ответило за тебя, – говорит он тихо низким вибрирующим голосом.

– Ты странно ведешь себя, Марк, – напряженно произношу я, чувствуя внутри нарастающую тревогу. Марк опускает голову, проводит кончиками пальцев по коже на сгибе локтя, проткнутой иголками, по которым в вены подается лекарство.

– Я странно себя чувствую. Больно? Такие толстые иглы, – на выдохе говорит он. Моя кожа покрывается мурашками. Он смотрит мне в глаза и видит насквозь, как и я…. Но я не хочу ничего видеть. Мне больше не нужно.

– Ты видел наших? – благоразумно меняю тему. Он равнодушно кивает, – Как все изменились, правда?

– И были в шоке от тех изменений, которые произошли со мной. Тебя мой вид тоже пугает?

– Сейчас уже нет, – я снова невольно опускаю взгляд на татуировки на его пальцах. – Скажи, Марк, а твои мечты о Голливуде? Все получилось?

– Мечты и реальность редко совпадают, Маш, – он качает головой, отворачиваясь в сторону и глядя в окно. Отсюда нам видно только верхушки деревьев и небо.

– Но разве ты не об этом мечтал? Голливуд, свободная жизнь, экстрим каждый день, – натянуто улыбаюсь. Марк отпускает голову.

– Красивое кольцо, – произносит он. Мы оба смотрим на золотой ободок с сверкающими бриллиантами. Я чувствую щемящую грусть в выражении его глаз, когда наши взгляды снова встречаются. Голливуд не сделал его счастливым. Он так и не нашел там то, что искал. – Зачем ты так рисковала, Маш?

В его словах слышится упрек и непонимание, моя улыбка становится шире, естественней. Я понимаю, что он имеет в виду. Простой вопрос для меня.

– Дети – это не риск, Марк. Это тот самый смысл, ради которого и стоит жить… или умирать.

– Замолчи, – в глазах его мелькает гнев. – Не смей говорить о смерти. Не в твоем возрасте. Если твой муж знал о твоих проблемах с сердцем, почему он не обезопасил тебя?

– Марк, – прерываю я его яростную тираду. – Это не твое дело.

– Возможно, – соглашается он, – Но, если ты говоришь о смысле…. Какой смысл умирать в двадцать? Ради чего?

– Ради новой жизни. Тебе не понять, Марк. Ты не женщина. Мужчине никогда не почувствовать, что значит носить в себе новую жизнь, ощущать его, как чудо, продолжения себя. Ты не держал на руках своего ребенка. И не понимаешь, что выше этого счастья нет ничего. Давай не будем ссориться, – я примирительно пожимаю его горячие пальцы. – Ева такая красивая девочка. Ты обязательно должен ее увидеть. Может быть, ты изменишь свое мнение. Уверена, что в твоем Голливуде есть особенная девушка, и, возможно…

– Я не думаю, Маш, – поспешил оборвать меня Марк. – Я не готов стать отцом. Не уверен, что это мое. И девушки особенной у меня нет. Ты же меня знаешь, я не создан для серьезных отношений.

– Не уверена, что знаю тебя, Марк, – проглотив внезапно образовавшийся в горле ком, произношу я. Я ловлю себя на мысли, что злюсь на него. Мне не нравится его сарказм и ирония, слишком неуместные сейчас.

– Лучше, чем кто-либо из нашей веселой семейки, – отвечает он, снова перебирая мои волосы. – Ты приедешь ко мне, Маш? Когда-нибудь, когда подрастет дочь и у тебя появится время.

Его слова вызывают у меня улыбку.

– Моя дочь еще не скоро подрастет, но спасибо за приглашение. Немного некорректно приглашать только меня. Я теперь замужняя женщина.

– Я сказал то, что сказал, Маш, – произносит Марк, обхватывая пальцами мои скулы. – И я думаю, ты поняла, что я имел в виду.

У меня перехватывает дыхание, и я в недоумении наблюдаю за серьезным сосредоточенным лицом Марка. Он сейчас не похож на себя. То, как Марк смотрит на меня, нервирует и напрягает. Я слишком удивлена его странным поведением, что, когда он наклоняется и целует меня в губы, мне даже не приходит в голову оттолкнуть его. Он крепко удерживает мое лицо, не позволяя увернуться. Его язык очерчивает контур моих губ, и в этот момент я, наконец, прихожу в себя. Я даю ему несильную пощечину, и Марк отстраняется, лукаво улыбаясь. Я смотрю на его губы, которые только что меня целовали, и не могу поверить в то, что он сделал это. Ненормальный. У меня даже дар речи пропадает. Я впервые не знаю, что сказать.

– Ты долго раздумывала, Маш. Стоило вмазать мне гораздо раньше. Прости. Я, Бог знает, когда тебя теперь увижу. Не могу уехать, не забрав у тебя хотя бы поцелуй, – говорит он беспечно, словно случившиеся для него не более, чем нелепая шутка. Я вытираю губы тыльной стороной ладони.

– Ты идиот, Марк, – произношу со злостью. – Ты хоть понимаешь, как это неуместно?

– Не сердись, Джульетта, – улыбка с ямочкой на щеке меня обезоруживает. Совсем, как в детстве.

– Когда ты уезжаешь? – спрашиваю я, чтобы не акцентировать внимание не неловком эпизоде.

– Послезавтра, Маш, – Марк отводит глаза. – Мама согласилась со мной поехать, побудет у меня несколько дней. Младших детей заберут на это время Юля и Света.

– Мало им своего детского сада, – закатываю глаза. – Но так будет лучше для мамы. Будь с ней внимательнее, Марк. Ей сейчас необходима твоя забота.

– Ты учишь меня, как я должен себя вести с собственной матерью? – холодно спрашивает Марк, разрывая наш физический контакт и вставая на ноги. Руки в карманах, ноги на ширине плеч.

– Ты все еще считаешь нас сиротками, которые отобрали у тебя родителей? – спрашиваю я. Марк неопределенно передергивает плечами.

– Я никогда не думал так о тебе, – отворачиваясь, говорит он.

– Но я была единственной, кому ты сказал это, – упрекнула я, и тут же пожалела об этом. Я же решила отпустить все обиды, оставить в прошлом. Зачем мы все это бередим?

– Ты была единственной, кого я, вообще, любил в этой жизни после родителей. И, может быть, даже больше, чем их. Даже больше… Черт, – срывается с его губ нервное ругательство. Он чертыхается трижды, отходит к окну, проводит рукой по татуированному затылку, глядя куда угодно, но не на меня. Я второй раз за нашу непродолжительную встречу, не нахожу слов. Подтягиваю колени к груди, но тут же выпрямляю, захваченная врасплох приступом боли. Немного приподнимаюсь, опираясь спиной на подушки. На него не смотрю, потрясенная повисшими в воздухе признаньями. Мы молчим, и это мучительная пауза становится невыносимой. Мое сердце бешено стучит, о чем сигнализируют приборы.

– Тебе лучше уйти, Марк. Я думаю, мама была права, – произношу я тихо. Он поворачивается вполоборота, бросая на меня взгляд, в котором намешано так много всего, но даже не хочу разбираться в этом.

– Поздновато для признаний, Джульетта. Я понимаю. Прости, – Марк натянуто улыбается, порывисто приближаясь ко мне. Я вздрагиваю, почти испуганно прижимаясь спиной к спинке кровати. – Останемся друзьями? – он протягивает руку. Я вижу, как одна маска сменяет другую. Был ли он искренним хотя бы минуту за время нашей встречи? Чему я должна верить? Что за спектакль одного актера? И для кого?

Я скольжу подозрительным взглядом по невозмутимо улыбающемуся лицу. Марк замечает мое замешательство, садится на корточки перед кроватью, игнорируя стул. Я смотрю на него сверху вниз, чувствуя, как тревога отпускает. Я думаю, это вызвано отчасти тем, что его лицо находится на уровень ниже моего. Чистая психология.

– Извини, если я тебя чем-то обидел. Не хотел, растерялся просто, – произносит он низким приглушенным голосом. Я вижу, как от напряжения пульсирует венка у него на виске, как наливаются мышцы на руках. Он держит улыбку на губах, но она выглядит жалко, пока не сползает окончательно. – Поверь, в моей жизни все непросто, и приехать сюда тоже было чертовски сложно. Я хотел бы изобразить из себя беспечного идиота, баловня судьбы, которому все удается по щелчку. Красивая жизнь, которую ты представляешь, глядя на надпись Голливуд на калифорнийских холмах вовсе не так сказочна и безоблачна, Маш. Если сказать в двух словах, то это такое же дерьмо, как и здесь, но завернутое в красивую обертку. Извини, что выражаюсь так грубо. На самом деле я сейчас еще очень вежлив. Ты бы пришла в ужас, если бы знала, как я жил и что делал, как низко опустился. Мои трезвые дни можно сосчитать на пальцах…. Если тебе кажется, что ты возмущена и оскорблена тем, что я сейчас говорю, то поверь я не сказал и десяти процентов. Но я пришел к тебе не за пониманием и даже не прощением. Мне не нужна твоя жалость, соболезнования. Мне нужна ты в моей жизни снова. Все равно, как и на каких условиях. Пусть это будут сообщения, скайп, е-мейлы, но мне нужно .... Маш, если я почувствую, что падать ниже некуда, я должен знать, что есть человек, которому я могу рассказать об этом, и он не отвернется от меня с презрением. Ты не отвернешься. Я знаю. Мы были кем угодно друг для друга, но только не чужими. И ты не можешь отрицать, что так же чувствуешь нашу связь, как и я.

– Это так, – искренне отвечаю я, когда он замолкает, моя ладонь касается его щеки, гладко выбритой и нежной на ощупь. Столько лет я мечтала услышать от него эти слова, которые ранили и жалили мое сердце даже сейчас. – Но я буду дурой, если позволю себе укрепить эту связь, Марк. Я люблю своего мужа. По-настоящему люблю, и я никогда не сделаю ничего из того, что может причинить ему боль.

– То есть ты не позволишь мне писать и звонить? – Он поднимается на ноги, и теперь возвышается надо мной. Мой первый… любимый, вынувший из меня душу, предавший, разбивший сердце. Почему я не могу злиться на него? Почему не могу сказать нет?

– Если это все, что ты хочешь… – пробормотала я. Тень триумфальной улыбки мелькнула в зеленых глазах Марка.

– Я хочу много больше, но этого будет достаточно, – нахально заявляет он. – Не злись, пожалуйста… – заранее извиняется Марк и, наклоняясь, снова целует меня в губы. И прежде чем я успеваю возмутиться, отрывается, нежно пробежав пальцами по моим губам большим пальцем.

– Это еще не конец, Джульетта. Ты и сама это понимаешь, – шепчет он, делая шаг назад, он пятится к двери, глядя мне в глаза. – До встречи, Джульетта.

– Ты такой …, – возмущенно начинаю я.

– Классный? Я тоже люблю тебя, малышка, – и он уходит, хлопнув дверью.

Закрывая глаза, в изнеможении откидываюсь на подушки. Моя собственная реакция не поддается объяснению. Я должна злиться, но я улыбаюсь. Как последняя дура.

Марк

Я стремительно иду по коридору, мучительно пытаясь вспомнить, где выход из этой чертовой больницы. Мою спину обжигает взгляд адвоката, которому вряд ли пришлось по вкусу то, как я вылетел из палаты Маши и, не бросив ему даже вежливого «пока», умчался прочь. Мне плевать, если честно. Этот Солнцев может думать обо мне все, что угодно. Правды все равно не узнает…. Правды даже я не знаю.

Оказавшись на улице, я вдыхаю относительно свежий воздух, пытаясь привести в порядок мысли. В голове полный сумбур. Меня словно катком переехало. Сам от себя подобного не ожидал.

Что я делал? Что говорил? О чем думал? Маша решит, что я полный придурок. И будет права.

О, черт. Мне стыдно, и в тоже время все мои клетки перенасыщены адреналином, от которого меня потрясывает. Пальцы, сжимающие сигарету, мелко дрожат. Сердце бьется в груди болезненно и гулко. Я вдыхаю никотин, чувствуя, как он обжигает легкие, наполняя их ядом, но не чувствую облегчения.

Зачем я приехал? Что ожидал найти? Слишком много эмоций для одних суток. Одна боль наслоилась на другую. Я неадекватен, не могу собраться, разложить мысли по полочкам, придав им порядок и цельность.

Одно я понимаю ясно и отчаянно, осознавая тщетность надежды… Я вернулся домой, чтобы столкнуться лицом к лицу не с одной потерей. Дважды… Я дважды опоздал.

И мне некого обвинить в этом, кроме себя самого.

Закрывая глаза, я вспоминаю тепло нежной кожи под моими пальцами, трепет губ, таких сладких, родных до боли, до сумасшедшей потребности держать ее, держать вечно в своих руках…. Что я натворил?

Как слепой, я бреду по улице, нуждаясь в одинокой длительной прогулке. Не могу я приехать домой в таком состоянии? Куда ни посмотрю, в глазах стоит только ее образ. Печальная, нежная, растерянная, бледная, маленькая, болезненно-хрупкая, словно потерявшаяся под больничными одеялами. Она как будто не выросла и ей по-прежнему шестнадцать. Жена, мать, я не могу… не представляю ее в этой роли, несмотря на то, что видел, кого она теперь любит. А Маша любит его – в этом нет сомнения. Я слишком хорошо помню, как горят ее глаза, когда она влюблена.

Когда нам девятнадцать мы не думаем, что девочка, которую мы целуем сегодня, возможно, единственная из всего мира, способна дотянуться до сердца, согреть его и забрать – незаметно, неумолимо. Мы уходим, глядя за горизонт, не оглядываясь, не сомневаясь, уверенные, что там, в будущем, нас ждут новые победы и свершения, красивые женщины и успех. Но только эта девочка из вчера, из крошечного убогого города, не перестает жить в нашем сердце, и не имеет никакого значения, сколько пройдет лет, ничего не изменится.

Она будет там. Но уже не моя.

И я не могу ничего сделать, изменить или исправить. Слишком поздно. В ее глазах отражение другого мужчины, у нее семья, а я по-прежнему неудачник, который ищет свою свободу, свое место в мире.

Глава 17

У нас есть все, чтобы быть счастливыми, но мы несчастны. Чего-то нет.

Рэй Брэдбери

Полтора года спустя. Лос-Анджелес.

Марк

Я попытался.

После событий, перевернувших мою жизнь, я неожиданно понял, что нуждаюсь в переменах, в обществе, в людях, которые меня любят. Не скажу, что мне было просто менять свое мировоззрение, потому что в глубине души я все равно оставался одиночкой и эгоистом. Но я работал над собой. Поддерживала меня во всем и помогала мама. Она прилетала ко мне дважды. И последний раз привозила с собой мальчишек-близнецов Васю с Женей. Сумасшедшие выдались деньки. Мальчишкам по четырнадцать лет, самый взбалмошный возраст. Но мне понравилось, было весело. Они превратили дом в руины, но я не жаловался. Напротив, даже гордился, когда привел их с собой на съёмочную площадку, где мальчишки произвели фурор. По ним плачет цирковое училище. Я узнавал в них себя в детстве.

Следующим шагом стало знакомство мамы и Джоша Каперски, с которым мы стали общаться, куда больше, чем с Джимми Броуди, Робертом Мейном и прочими экс приятелями и собутыльниками. Я стал частым гостем у него дома. Познакомился с его женой и детьми. И Джош, в свою очередь, захаживал ко мне. Мы все чаще обсуждали вероятность того, что я однажды встану во главе голливудской школы каскадеров, и, хотя я был не готов взять на себя такую ответственность, Джош уверял, что справлюсь, потому что у меня есть дар к этому специфическому ремеслу. Я практически бросил пить, завязал с сигаретами. Здоровое питание, утренние пробежки. Никаких легкомысленных романов. Честно пытался встречаться с девушками, а не просто использовать их для секса, но не складывалось. Я сам себя не узнавал. И мне нравилось то, что я вижу в отражении по утрам. О причинах своего внезапного озарения я не задумывался.

Мама неоднократно пыталась заманить меня в гости в Россию, но я пока не был готов, да и график не позволял. После длительного перерыва, приходилось много тренироваться и работать. Мейн не оставлял попыток соблазнить меня на съемки в фильме, редактируя сценарий и высылая мне его с завидной регулярностью. Последняя версия понравилась даже Джошу. Он меня не отговаривал, но и поддерживать в данном вопросе не собирался. Я никогда не хотел славы, но в то же время, мне хотелось побыть ненадолго в шкуре Броуди, а не на заднем плане. Я мог бы сам сделать все трюки, не прячась за гримом и костюмами, прикрывающими мои татуировки.

Не скажу, что я совершенно изменился и начал избегать прежних приятелей. Я по-прежнему посещал светские тусовки, закрытые вечеринки, но не напивался там в хлам и не жрал всякую ерунду, затуманивающую мозг. Не залезал на потасканных многоразовых шлюх, и уходил до рассвета на своих ногах, и чаще один. На одной из таких вечеринок я столкнулся с Моник Лоран. Если честно, я глазам не поверил. Она сразу меня узнала, замахав руками, отчего ее платье задралось чуть ли не до талии. Я просто остолбенел от удивления. У нее были короткие фиолетовые волосы, а правое плечо и рука покрывала вязь черно-синих татуировок. Платье было настолько коротким, что когда она наклонялась, можно было увидеть ее прозрачное кружевное белье черного цвета и даже то, что под ним. Вырез на груди до пупа, обнажал ложбинку с упругими полушариями. Выглядела она вызывающе, если не сказать жёстче. Где та неординарная девушка– художница, с которой мы часами говорили об искусстве, которая запала мне в душу в клинике по восстановлению. Помнится, я даже пытался искать ее. И уж точно не ожидал увидеть в подобном месте и в подобном образе.

– Что ты здесь делаешь? – перекрикивая грохочущую музыку, спросил я. Моник широко улыбнулась, положив пальцы с готическим маникюром на сгиб моего локтя.

– Тебя ищу, – ответила она.

Я не поверил. Подумал, что это такая шутка.

Но Моник не шутила. Она, вообще, не умела шутить. Девчонка не из веселых. У нее имелось свое видение мира, собственного места в нем и моей роли.

Но об этом я узнал позже.

Мы танцевали всю ночь напролет, потом сбежали вдвоем, и до утра гуляли вдоль берега. Я рассказывал о последних событиях, которые произошли со мной с тех пор, как мы потеряли друг друга. Она слушала меня, и почти ничего не говорила, в ее темных глазах отражалось звездное небо. И тогда мне казалось это загадочным и влекущим.

Я приглашал ее к себе, но Моник отказалась. Поймав такси, она прыгнула внутрь, помахав мне на прощание рукой, и улетела в утренний рассвет, загорающийся на холмах.

Моник Лоран подсадила меня на самый банальный женский трюк из всех имеющихся в арсенале у коварных охотниц на мужчин. Я прекрасно понимал ее расчет, но все равно повелся, потому что она мне нравилась. И мне так давно по-настоящему не нравилась девушка.

Вернувшись домой, я даже не сразу смог уснуть. Хорошо, что в этот день мне не нужно было идти на работу. Честно заработанный выходной или отсыпной, как я обычно его называю. Повалявшись в джакузи, я залег в постель с ноутбуком. Мне хотелось поделиться с кем-нибудь переполняющими меня эмоциями. И был только один человек, которому я мог сказать, что взбредет в мою больную голову, посмеется вместе со мной, поругает или даст дельный совет.

Не знаю, как я жил раньше без нашего общения, и почему мы были настолько упертыми, гордыми, трусливыми. Все оказалось куда проще, чем мы думали. Все сложилось естественно и легко. Наша связь крепла, несмотря на океаны и километры, разделяющие нас. И ни слова о прошлом. Новая страница в наших запутанных отношениях. Мы не сговаривались, просто вышло так, как вышло. Друзья по переписке, смешно? Но только мне не до смеха. «Все равно как и на каких условиях». Я это сказал. Ни одного слова назад.

Открыв почту, я забыл взглянуть на время.

«Привет, Маш, – набираю я. – Не представляешь, кого я сегодня встретил. Помнишь, я рассказывал тебе про художницу, с которой мы вместе восстанавливались в клинике…»

Дмитрий

«На столе, где очутились солдатики, стояло много других игрушек, но самым приметным был красивый дворец из картона. Сквозь маленькие окна можно было заглянуть прямо в залы. Перед дворцом, вокруг маленького зеркальца, которое изображало озеро, стояли деревца, а по озеру плавали восковые лебеди и гляделись в него. Все это было куда как мило, но милее всего была девушка, стоявшая в дверях замка. Она тоже была вырезана из бумаги, но юбочка на ней была из тончайшего батиста; через плечо у нее шла узенькая голубая ленточка, будто шарф, а на груди сверкала блестка не меньше головы самой девушки. Девушка стояла на одной ноге, вытянув перед собой руки, – она была танцовщица, – а другую вскинула так высоко, что оловянный солдатик и не видел ее, а потому решил, что она тоже одноногая, как и он. "Вот бы мне такую жену! – подумал он, – Только она, видать, из знатных, живет во дворце, а у меня всего-то и есть, что коробка, да и то нас в ней целых двадцать пять солдат, не место ей там! Но познакомиться можно!" И он притаился за табакеркой, которая стояла тут же на столе. Отсюда он отлично видел прелестную танцовщицу….»

– Дим, Ева уже спит. К тому же я не думаю, что она поняла хотя бы слово из того, что ты прочитал.

Поднимая голову, я вижу в дверях детской Машу. Влажные после душа волосы распущены по плечам, нежная улыбка на безупречном красивом даже без макияжа лице. Шёлковая брючная пижама кремового цвета красиво облегает стройную фигурку. Я убираю книжку в сторону, снимаю очки. Дочка сопит у меня подмышкой, уткнувшись маленьким носиком в бок. Маша с умилением наблюдает за нами, а я не могу оторвать взгляд от нее.

С каждым новым днем она расцветает все ярче, меняясь к лучшему, все менее походя на ту девочку из провинции, которую я встретил в Твери. Маша училась не только быть женой и матерью, она превращалась в роскошную стильную женщину, уверенную в себе, умную, успешную. Она продолжала учится заочно в МГУ, заниматься своим центром без ущерба для семейной жизни. Как ей это удавалось, ума не приложу. Когда Еве исполнилось полгода Маша объявила конкурс на няню для нашей девочки. Я был против, но близилась сессия, и спорить было себе дороже. Теперь эта няня по имени Лариса Петровна, с двумя высшими образованиями и тридцатилетним опытом работы, практически поселилась в нашей квартире, став чуть ли не членом семьи. Маша старалась не оставлять Еву на попечении Ларисы Петровны очень часто. Но три-четыре дня в неделю к ее услугам прибегать приходилось. В выходные мы предпочитали быть вместе, втроем. Своей маленькой семьей. Маша не жаловалась, что мы с ней сто лет никуда не выходили вместе. Она, вообще, никогда не жаловалась. Маше хватило того, что мы раз в месяц ездили навещать ее маму. Ее родственники были частыми гостями у нас, но я уже привык и смирился.

На самом деле мне очень нравится ее семья. Я потерял всех своих близких в течении небольшого периода времени, а потом очень долго был один. Маша и ее большая толпа шумных родственников меня отогрели. Даже Артем, который изначально раздражал меня своей бестактностью и грубоватостью, теперь стал желанным гостем у нас. Мы иногда могли выпить в баре по пятницам, где он жаловался на Машину подружку Иру, которая слишком давит и ограничивает его свободу. Я не давал ему советов, выполняя роль слушателя. Человеку иногда нужно просто проговорить то, что его тревожит, и он сам найдет правильное решение. Сбивать с курса я никого не собирался, а, если ты начинаешь лезть в чью-то жизнь со своим видением, то именно это и происходит.

– Любимая сказка, – говорю я Маше, показывая на обложку книжки Ганса Христиана Андерсена «Стойкий оловянный солдатик».

Она проходит, тихо закрывая за собой дверь, присаживается рядом, глядя на меня своими васильковыми глазами.

– Чем она так тебе приглянулась? – улыбается Маша задорно, как девочка.

– Я тоже самое почувствовал, что и несчастный оловянный солдатик, когда тебя увидел танцующей в балетной школе.

– Что ты бедный, несчастный и недостойный меня – прекрасной принцессы? – рассмеялась Маша. Я обхватываю ее коленку, лаская кожу сквозь тончайший шелк.

– Вот бы мне такую жену. Я тогда сильно напугался, если честно. Меня прям прошибло. Я смотрел на тебя и думал, вот она – та самая, – поясняю я с улыбкой. Маша сколзит ладонью под мою задравшуюся футболку, мягко лаская мгновенно напрягшиеся мышцы. Наши взгляды встречаются, и я вижу, как судорожно она вдыхает, как вздымается под пижамой ее грудь. Она вдруг резко убирает руку, облизывая губы и встает. Господи, я готов ползти вслед за ней на коленях, поливая слюной пол, когда она движется к выходу из детской, как богиня сладострастия, красоты и изящества.

На пороге она оборачивается, глядя на меня взглядом, обещающим ночь, полную приключений и снятых запретов.

– Пошли спать. Переложи Еву в кроватку. Я жду тебя в спальне, – произносит она чувственным приглушенным голосом, от которого моя эрекция становится болезненно-твердой.

Я не из тех, кого приходится просить дважды.

Все, что обещал язык ее тела, Мария выполняет в стократном объеме. Мы укладываемся в два часа, но какие это оказались насыщенные два часа. Интенсивные, горячие. Маша не перестает меня удивлять, наполняя нашу сексуальную жизнь все новыми фантазиями. Я подозреваю, что она увлекается специальной литературой и ей нравится доводить меня до исступления, изучая грани нашего чувственного восприятия. Это слишком хорошо, чтобы быть правдой. Слишком….

Я много раз слышал от пар, которые приходилось разводить, что первые несколько лет их совместной жизни были страстными и чудесными, но потом взаимный интерес угасал. Не могу представить, что перестану хотеть Машу каждый день, каждую ночь. Да, и она не позволит мне ничего подобного. Ее тело так же жаждет страсти, как и мое. Я не вижу других женщин, хотя они периодически атакуют меня. Маша не ревнует, чувствуя, как сильно я одержим ею, как предан нашей семье. Тем не менее, ей не нравится мое общение с Полиной, хотя я неоднократно объяснял Маше, что мы с Полей работаем в одной сфере и часто сталкиваемся по работе. Она считает, что я не могу дружить с женщиной, с которой спал на протяжении пяти лет. Отчасти Маша права, но с Полиной нас в меньшей мере держала вместе постель. В первую очередь она была моим другом, который понимал меня и принимал вместе с моими тараканами, и она была рядом, когда я хоронил отца и сестру. Такие моменты сложно взять и вычеркнуть. Дочка Полины привязалась ко мне за пять лет, и до сих пор периодически мы ходили втроем в детское кафе. Маша, конечно, не знала. Я чувствовал себя некомфортно от вынужденной лжи, но Маша точно бы разозлилась или даже хуже – устроила скандал.

– Что ты решила насчет субботы? – спрашиваю я, вспомнив о ежегодном корпоративе коллегии адвокатов, который будет проходить в закрытом клубе в центре Москвы. Я говорил Маше, что нас обоих пригласили, но она уже месяц не могла определиться.

– Дим, ты знаешь, как я не люблю тратить выходные на всякую ерунду, – хмурится Маша, блуждая ладонями по моей спине. Мы лежим на боку, лицом друг к другу, все еще потные, вымотанные, но счастливые. Ее ноги обвивают мою поясницу, я перебираю пальцами ее влажные пряди, вдыхая пряный запах ее тела.

– Вечеринка с белыми воротничками – это ерунда в квадрате, – Маша кусает меня за губу, потом ласкает языком. – А я хочу быть с тобой. Всю ночь и весь день… хмм если нам повезет, и мы уговорим Еву поспать днем несколько часов.

Я смеюсь, сжимая Машину задницу. Она шумно выдыхает, прижимаясь ко мне плотнее. Я чувствую, как вершинки ее сосков упираются в мою грудь. По спине проходит волна дрожи.

– Ты снова твёрдый, – шепчет она мне на ухо. О, черт, эта женщина святого сведет с ума. Она двигается так, что у меня нет никакого шанса не дать ей то, что она хочет.

– Малышка, мне утром на работу, – стону я почти с отчаяньем, прикидывая, сколько времени мне остается на сон.

– Поздно, Солнцев, – хрипло смеется она, когда опрокидывая ее на спину я глубоко проникаю в нее. Мы замираем на мгновение, получая мучительное удовольствие от соприкосновения наших тел. И да, черт побери, это ощущение невозможно променять на сон.

Мы пропадаем еще на полчаса то яростного, то медленно-сладостного соития. Я вырубаюсь сразу после выматывающего оргазма, прижимая к себе хрупкое Машино тело. Она мягко освобождается и убегает в душ, но у меня нет на это сил. Все процедуры по уходу за собой проведу утром. В пограничном состоянии между сном и явью мне кажется, что я слышу несколько сигналов мгновенных сообщений, пришедших на Машин мобильный, который валяется на прикроватной тумбочке. Странно, кто бы мог писать под утро моей жене? Я не успеваю додумать эту мысль, проваливаясь в глубокий сон.

Мария

Выхожу из ванной в одном полотенце и скидывая его перед кроватью, ныряю под одеяло, вытягиваясь возле мужа и чуть ли не мурлыкая от блаженства. Никогда не думала, что семейная жизнь может быть настолько приятной. Каждая мышца моего тела сладко ноет, особенно те мышцы, которые внутри. Я обожаю своего мужа. Подружки пугают меня, что через десять лет разница в возрасте в двенадцать лет даст о себе знать, но я никого не слушаю. Если даже и так, мне тоже не будет двадцать лет вечно. Телефон издает короткий звук и я, резко перекатываясь на бок, протягиваю руку за мобильным, отключая звук.

Засада, как я могла забыть поставить на беззвучный режим? Если бы Дима не спал и проявил любопытство, у него определенно возникли бы вопросы, а, может быть, и нет. Мне пишут все члены моей большой семьи круглые сутки.

Разблокировав экран, читаю всплывающее сообщение:

МК: «Привет, Маш)

МК: Не представляешь, кого я сегодня встретил.

МК: Помнишь я рассказывал тебе про художницу, с которой мы вместе восстанавливались в клинике?

Морщу нос, чертыхаясь про себя, и глядя на часы в нижнем углу экрана.

Маша123456: Хочешь сказать, в клинике, в которую ты загремел, по собственной дурости почти на целый год? О, да я помню эту душещипательную историю. Какого хрена ты забыл в клубе? И, конечно, малыш, я не злюсь, что ты пишешь мне в два часа ночи. Привет, кстати. С добрым днем тебя. Спасибо, что дал выспаться.

МК: ???(((

Маша123456: Ладно, проехали.

МК: Прости, я потерялся во времени.

Маша123456: Если ты пьяный, я выхожу из чата.

МК: Крошка, я чист, как стеклышко. Не дуйся. Я почти не пил ночью. Да, и почему я должен оправдываться?

Маша123456: Ты не должен. Жизнь твоя. Хочешь просрать ее – в путь. Только я подробностей в таком случае знать не хочу.

МК: Я не понял, в чем твоя проблема, крошка?

Маша123456: Нет никакой проблемы. Проехали. Что с этой художницей?

МК: Это просто бомба, Маш. Она выглядела, как самый крутой кусок торта, если такое можно сказать про девушку. На ней почти не было одежды, и Моник сказала, что искала в этом клубе именно меня. Ты можешь в это поверить? Я – нет. Но, черт, Маш, она ненормальная. Не удивлюсь, если в этом есть толика правды. Нам было так кайфово общаться в клинике…. И я думаю, что из этого действительно может выйти что-то стоящее. Ты как считаешь, Маш?

Маша123456: Уфф, сколько букв. И как торт? Не подавился?

МК: ???

Маша123456: Куском торта не подавился?

МК: Я ее не трахал, если ты об этом. Почему тебя, вообще, это волнует?

Маша123456: Обязательно быть таким грубым? В любом случае, ты поступишь так, как считаешь нужным. Если тебе понравился этот торт, то ты явно собрался урвать от него кусок, так зачем меня спрашивать?

МК: Потому что мне не безразлично, Маш. Я рассказывал моменты, о которых никто, кроме тебя, не знает. Конечно, твое мнение имеет для меня вес.

Маша123456: Если я скажу, что эта твоя Моник мне не нравится, что я считаю ее темной лошадкой, ты в следующий раз при встрече, покажешь ей средний палец руки?

МК: Нет. Но я думаю, что ты просто ревнуешь, крошка. Моник классная, и если бы ты ее видела, то поняла бы меня. Еще раз прошу прощения, что не дал тебе выспаться. Но раз в два часа ночи, ты переписываешься с парнем, который живет на другом континенте, значит, и тебе небезразлично, что со мной происходит. Маш, я больше года был просто суперохуенным «отличником». Я чувствую, как над головой светится нимб. Как думаешь, я заслужил кусочек счастья?

Маша123456: Кусочек торта, хочешь сказать? Не думаю, что тебе нужна девушка, на которой почти не было одежды. Я вовсе не ревную, это просто смешно. Я замужем, так напоминаю, если ты вдруг забыл.

МК: Просто смешно, говоришь… Это вдохновляет, Джульетта, но я не верю тебе. Ты просто взъелась из-за Моник. Признайся, что ты бесишься, потому что она мне нравится больше, чем разовые подружки на ночь.

Маша123456: Твое самомнение просто зашкаливает, милый.

МК: Я не милый, крошка. И никогда не был милым. Но спасибо, малыш. Мне нравится, когда ты злишься из-за меня.

Маша123456: Ты невыносим. Пошел ты. Я просто высказала свое мнение. В чем твоя проблема, парень?

МК: У меня нет проблемы, милая. Я просто счастлив. Как думаешь, куда мне пригасить Моник завтра?

Маша123456: Почему бы не сразу к себе домой?

МК: Замечательное предложение. И самое главное соответствует моим желаниям и потребностям. Думаешь заказать цветы? Или – это банально? Клубника, шампанское – пошло?

Маша123456: Зачем заморачиваться, просто нагни ее над столом?

МК: Личный опыт, крошка? Твой адвокат таким образом завоевал твою любовь?

Маша123456: Не поверишь, как ты близок к истине. Клубника и шампанское были уже после. Иногда нам нужно тоже самое, что и вам. Как тебе такое равноправие полов? Дай ей поиметь тебя, парень, и уже завтра ты обнаружишь себя с обручальным кольцом на пальце и кучей детишек.

Маша123456: Эй, ты где?

Маша123456: Я спать пошла. Расскажешь, чем все кончилось. Фу, пошло прозвучало. Кончается всегда одинаково))).

Глава 18

Дмитрий

– Руслан Рамзанов, хмм… – я листаю толстую папку досье, разложенную на моем столе. Новая помощница Светлана Кудрявцева, протеже одного из старых знакомых, нервно топчется в дверях, не осмеливаясь зайти. Кофе на ее подносе стынет, но она все равно боится, зная, что если я занят, то могу разозлиться на внезапное вторжение. Я не самый агрессивный руководитель, но работа у меня нервная. Всякое бывает.

Полина сидит напротив меня с напряженным лицом. Заметив Свету, она жестом зовет ее. Та обрадовано подбегает и ставит поднос на стол.

– Я не думаю, что готов дать ответ, Полин. Этот Рамзанов мне не нравится, – протягиваю руку, чтобы взять кружку с кофе, откидываюсь на спинку, делая глоток ароматного напитка. Полина хмурится, помешивая ложкой сахар в кофе.

– Солнцев, тебе напомнить про историю с Грековым? То есть несчастную женщину запихать в психушку, чтобы отобрать детей и все, что она заслуживает по закону – тебе не претит, а помочь Руслану с наименьшими потерями для него расстаться с женой, которая вышла за него только из меркантильных побуждений, ты не желаешь? – с вызовом отчитывает меня Полина. Вот, что я терпеть не могу в ней больше всего. Мужской бескомпромиссный характер. Она все время пытается надавить на меня, манипулировать моим мнением.

– Я не стану связываться с Рамзановым и точка. В отличие от тебя я вижу в этом досье сплошные белые пятна, которые говорят о том, что человеку с таким достатком есть, что скрывать. И я обладаю своими источниками добывания информации, которые трубят, что Рамзанов – темная лошадка, с которой лучше не связываться. Мафиозная фигура, влияние которой берет истоки в Чечне, в самых высших кругах власти. Одного этого достаточно, чтобы я не взялся за дело. Никакой мафии и политики. Вопросы есть?

– Ты можешь обрести в его лице влиятельного покровителя, – настаивает Полина. Я наклоняюсь вперёд, кладу локти на стол.

– В случае успешного исхода. А если нет – то опасного врага.

– Ты никогда не проигрываешь, Солнцев, – для убеждения Полина использует безотказное оружие – лесть. На меня не действует. Я точно знаю, кто я и на что способен. Я не Бог. Отнюдь. Если я вижу, что дело спорное, я не возьмусь.

– Всегда бывает первый раз, Полин. Проиграть на деле Рамзанова – это все равно, что пуля в висок. Он человек, который не смирится с поражением, понимаешь?

– Да, Дим. Я знаю его лично, поэтому и говорю.

– Спишь с ним? – холодно спрашиваю я. Почему-то мне не безразличен ответ. Не потому что у меня чувства к Полине, хотя несомненно она не чужая мне. Скорее, дело в том, что мое место занял парень, который на ранг выше меня. Это бьет по самооценке. Когда Полина встречалась с начинающим молодым юристом из арбитражного суда, я даже не задумывался, но Рамзанов – другое. Личность колоритная, властная, мощная и опасная. Я волнуюсь, и, зная о некоторых наклонностях Руслана из достоверных источников, волнуюсь не зря.

– Не я, расслабься, Солнцев. Моя подруга. Она хочет за него замуж. Любовь с первого взгляда, – поясняет Полина, при этом загадочно улыбаясь. – Его брак рассыпался еще до встречи с Эвелиной.

– Отлично, – пожимаю плечами, чувствуя, как напряжение отпускает. – Пусть Рамзанов разводится, как положено. И женится на твоей подруге с чистой совестью. Или ты уже пообещала, что я буду представлять его интересы? – выгибаю бровь, вопросительно глядя на Смирнову. Судя по тому, как она уводит взгляд в сторону, я понимаю, что попал в цель.

– Да, – посмотрев мне в глаза, кивает Полина, я качаю головой, захлопывая папку.

– Прости, милая. Но придется передать ему, что у меня сейчас много параллельных дел, от которых уже невозможно отказаться.

– Не волнуйся, я найду, что сказать, – сухо произносит Полина, и внезапно улыбается, отодвигая в сторону нетронутый кофе. – Что насчет завтра? Ты уже выбрал костюм?

– А что завтра? – хмурюсь я, запуская пятерню в волосы. – Черт, точно. – вырывается у меня. – Как я мог забыть.

– Вы идете?

– Маша не хочет. Я пятьсот раз спрашивал, она так и не ответила конкретно.

– Солнцев, раз в год можно и почтить своим присутствием коллегию. Я понимаю, что ты у нас звезда, но уж будь добр, снизойди до нас смертных, – Полина смеется, поднимаясь. – Мне пора. Я надеюсь, что вы оба будете.

– Я подумаю. Ничего не обещаю, – задумчиво киваю я. Когда Полина уходит, быстро набираю номер жены. Она отвечает после трех гудков. На заднем фоне неразборчивое лепетание Евы.

– Дмитрий Евгеньевич, я само внимание, – бодро отвечает мне Маша.

– Привет, куколка. Как ты?

– Скучаю по вам, сэр, – смеется она. – Скоро ты?

Я смотрю на часы, потом на график встреч.

– В восемь точно буду, малыш.

– Фу, какой ты. Еще три часа.

– Потерпи, зайка. Как там наша девочка?

– Играет с девочками в парке. Она уже такая проворная. И болтает постоянно.

– Я слышу, – улыбаюсь в трубку. – Я люблю тебя, милая.

– Тебе что-то нужно? Хочешь, чтобы ночью я была плохой девочкой? – Маша снова хохочет, а меня бросает в жар.

– Ты всегда по ночам плохая девочка. Но я не откажусь от очень-очень плохой девочки, – понижая тембр голоса, произношу я, зная, как на жену влияют подобные интонации. – Ты так и не решила насчет с субботы?

– Так и знала, что ты звонишь по делу, – разочарованно отзывается Маша.

– Так что?

– Я не пойду. Ко мне Стелла приедет.

– Маленькая гадюка. Я счастлив, что меня не будет, – с сарказмом произношу я.

– Что значит «не будет»? Ты ночевать там собрался? Утром приедешь к пустым стенам.

– Ты ограбишь дом? – с улыбкой спрашиваю я.

– Поверь, я заберу самое ценное.

– Даже шутить на эту тему не смей, милая. Самое ценное я сумею сохранить даже ценой собственной жизни, – серьёзно произношу я.

– Не знаю радоваться или плакать по этому поводу. Звучит здорово, но только в случае, если я вхожу в список самого ценного.

– Всегда, Маш.

– Звучит, как клятва.

– Свои клятвы мы дали во дворце бракосочетания, – напоминаю я. – Ты точно не пойдешь со мной? Пара часов, Маш. Просто для галочки.

– Я умру со скуки. Представь двести человек нудных юристов, заумных судей и мрачных прокуроров. Траурная музыка. Белые воротнички, пафосные морды. Упаси меня от такого счастливого в кавычках вечера.

– Мне приятно твоя лестная оценка относительно моей профессии и моих коллег, – сухо отвечаю я. – Смотрю общество будущих стриптизеров, танцоров и качков тебе куда интереснее.

– По крайней мере, они ничего из себя не строят, Дим. Давай закончим на этом, иначе поругаемся, – примирительно просит Маша. – Тем более, ты забыл, что я плохая девочка. И очень-очень плохая. Меня нельзя пускать в приличное общество.

– Плохая ты только ночью и только для меня, – улыбаюсь я. – На самом деле, мне хотелось, чтобы коллеги увидели тебя. У меня самая красивая жена.

– Спасибо, Дим. Но мой ответ по-прежнему: «нет».

– Ладно, проехали. До вечера, куколка. Поцелуй Еву за меня.

– Уже целую. Пока.

Я отключаю вызов, и смотрю на телефон, продолжая глупо улыбаться. Мне повезло, черт побери. И пусть кто-нибудь попробует оспорить это.

Маша

– Где твой обмороженный? – подхватив на руки Еву и бегло оглядевшись, спрашивает Стелла. Я поднимаю брови, делая раздраженную гримасу.

– Прекрати так называть моего мужа? – cтрого говорю я. С недавнего времени она стала слишком придираться к Диме. И у них установилось что-то вроде холодной войны. Солнцев терпел ядовитый язык Стеллы, но исключительно ради меня.

– Ладно, я шучу. Он просто суперкрутой чувак, – закатывает глаза белокурая хулиганка, в то время как Ева тянет ее за волосы, причем ощутимо. Стелла садится на диван в гостиной, а я ухожу на кухню, чтобы налить нам чай. Ева хохочет и продолжает прыгать по Стелле, щипать ее и драть волосы.

Когда я возвращаюсь с подносом, девочки уже читают детские книжки. Не могу смотреть на них без улыбки. Стелла только кажется колючкой и кактусом. На самом деле она очень добрая и обожает детей. Она умеет быть милой, когда захочет.

Расставляю на кофейном столике кружки и тарелки с печеньем, фруктами и пирожными. Глядя на клубнику, невольно вспоминаю о разговоре в онлайн чате с Марком пару дней назад и хмурюсь. Он так и не писал мне с тех пор. Я даже не знаю, чем там закончилась история с его ненормальной Моник.

– Так где твой благоверный, говоришь? – подняв голову, спрашивает Стелла и вопросительно смотрит на меня. Я улыбаюсь уголками губ.

– Я не говорила. Но если любопытно, то у них ежегодный сход юристов. Что-то там отмечают в ресторане, – пожимаю плечами, присаживаясь рядом. Ева перебирается ко мне на руки и показывает пальцем на печенье, которое ближе всех лежит к ней.

– Ме, ме… – тянет она настойчиво. На ее особенном языке это означает «мне», «мне». Я грожу пальчиком, нежно целую щечку, приглаживая темные вьющиеся кудряшки. Дима говорил, что у него в детстве тоже вились волосы. Она так на него похожа. Мои только глаза.

– Нельзя, милая. Ты еще маленькая, чтобы есть сладости, – строго говорю я. Ева плачет, не получив желаемого. Стелла фыркает и забирает у меня ребенка.

– Мамаша, тоже мне. Зачем дразнишь ребенка? Если ей нельзя, то и не выкладывай.

– А тебя я чем, детским пюре угощать буду?

– Я обойдусь. Так адвокат твой тебя не взял, что ли? – мрачно спрашивает Стелла, хмуро глядя на меня.

– Я сама не пошла. Что я там забыла?

– Вот, Маш. Замуж вышла, дочь родила, в МГУ учишься, бизнес свой имеешь, а все равно, как была дура, так дурой и осталась! – выдает Стелла. Я изумлено таращу на нее глаза. Сестра крутит пальцем у виска. – Ты совсем, да? Маш, кто такого мужика одного отпускает на вечеринку, где полно этих акул, готовых его сожрать с потрохами? Ты спятила что ли? В клушу превратилась?

– Какая клуша? Ты о чем? – мне не нравится ни тон, ни предмет беседы, ни тем более доводы, которые приводит Стелла.

– Маш, быстро собралась и поехала в этот ресторан.

– Нет. Куда я Еву дену?

– Здрасьти, а я на что? Мы с тобой сколько детей вынянчили?

– Кстати, как там мама? Она говорила, что у нее давление снова пошаливает.

– Мама нормально. Все под контролем. Ты мне зубы не заговаривай. Собирайся я говорю.

– Стелла, я не хочу. Честное слово, мне там делать нечего.

– У вас должны быть общие интересы, вы должны быть вместе вне спальни.

– Откуда такие познания? – скептически спрашиваю я.

– Это прописные истины, Маша. Там будут красивые умные женщины, которые с ним на одной волне.

– Я уверена в нем.

– Нельзя быть ни в ком уверенной, даже в себе, – заявила категорично сестра.

А вот это в точку, подумала я, но вслух не сказала. Странное дело, Стелле всего-то семнадцать лет, а она такая умная. Откуда это у нее?

– Маш, без обид. Ты, конечно, потрясно выглядишь. Ухоженная вся, лощеная сучка, но мужики устроены иначе. Им все время хочется кого-то завоевать, осваивать и покорять новую территорию.

– Ты-то знаешь, – усмехаюсь я, ощущая легкий холодок пол ложечкой.

– Ты пойдешь, – уверенно заявляет Стелла, не обращая внимания на мой скептический настрой. И пусть все сучки от зависти рты поразевают, когда тебя увидят, а мужики слюной истекут.

Я еще пять минут пытаюсь пререкаться и противостоять, но Стелла один за другим приводит железные аргументы в пользу моего похода в ресторан, где проходит корпоратив. Хорошо еще я название заведения запомнила. Панорамный ресторан с шикарным видом на Москву «Белый кролик». Мы там годовщину свадьбы отмечали.

– Уговорила, – вздыхаю я. – Теперь главное собраться раньше, чем вернется мой муж. – добавляю, уныло направляясь в ванную комнату.

Дмитрий

Вечер не так уныл, как я ожидал. Во-первых, само место вдохновляет, и настраивает на какой-то легкий непринужденный лад. Я не могу не смотреть сквозь прозрачные стены на живописный вид, открывающийся с шестнадцатого этажа торгового центра «Смоленский Пассаж». Я здесь не в первый раз, но все равно дух захватывает. Горжусь своей страной с этой точки пребывания.

Второй довод в пользу хорошего настроения – обилие вкусных изысканных блюд и дорогих вин.

В-третьих, музыка не грохочет. Приглашенные звезды импонируют своей интеллигентностью и ненавязчивостью. Все тихо, скромно, без пафоса и лишнего шума, в стиле «Эй, ты посмотри на меня, давайте споем вместе, поднимите руки и так далее.»

В-четвертых, здесь нет моих прошлых-будущих клиентов. Коллеги меня не достают, и я просто могу сидеть за своим столиком в окружении двух потрясающе-красивых женщин, да простит меня Маша, и с независимым видом курить кальян с ароматом грейпфрута, время от времени потягивая красное итальянское вино известной марки Амароне. Кайф. Мне все нравится.

Одна из моих соседок по столику Полина Смирнова. Почему-то я уверен, что она специально договорилась с организаторами насчет наших с ней мест. Это так банально. Ей было бы неловко, приведи я сюда Машу. Или нет?

Думать сложно. Я уже немного пьян, но не настолько, чтобы не заметить, как Полина выглядит очень мило в темно-зеленом платье с открытыми плечами. Этакая царевна лягушка, но в хорошем смысле. Каштановые локоны, красиво уложенные в аккуратные завитушки, безупречный макияж и туфли на высоком каблуке. Почему, когда расстаешься с женщиной, она внезапно расцветает? Раньше нельзя было? Мне приятно смотреть на Полину, но это не тот интерес, на который она рассчитывала, наряжаясь в обтягивающее платье, рисуя глаза, как у Клеопатры. Я хочу, чтобы мы были друзьями. И это все.

Вторая красавица, кстати, вызвала у меня больший интерес, но опять же тут мог сыграть принцип новизны. Полину я сто лет знаю, пять лет я изучал ее не только морально, эмоционально, но и физически. А Эвелину Марсаль я первый раз вижу. Да, эта та самая ее подруга, которая мечтает выйти замуж за женатого короля мафии. Мне заочно казалось, что она просто дура, раз решила, что Рамзанов – принц на белом коне. Женская логика для меня полна тайн. Глядя сейчас на эту рыжеволосую Афродиту в ярко-красном платье, подчеркивающее каждый изгиб шикарного тела, я частично понимаю Руслана Рамзанова, который, по всей видимости, совсем потерял голову, раз решился на развод с династической женой. И было от чего…. Эвелина невысокого роста. Скорее, миниатюрная. Фигура просто фантастическая. Шикарная высокая грудь без всякой поддержки, обтянутая тонким шелком, размер четвертый, не меньше. Я не хочу, но то и дело заглядываю в декольте ее смелого платья. Она не против, и судя по ее заинтересованной улыбке, тоже находит меня вполне привлекательным. У нее удивительно тонкая талия, переходящая в округлые бедра, и длинные ноги идеальной формы. Дорогие туфли, я, как ценитель, такие вещи вижу сразу. И, вообще, молодая леди знает себе цену. Не зря же самого Рамзанова обольстила. Я бы не назвал ее классической красавицей. Она не молодая девочка. Тридцатник точно есть, хотя сохранилась превосходно. И еще долго будет сиять. До Маши Эвелине далеко, они диаметрально разные. Я, вообще, ни разу не встречал девушку, хотя бы на пятьдесят процентов дотягивающую до Машиной оценки в моих глазах. Моя богиня неповторима.

– Вам нравится вечеринка? – спрашивает Эвелина, когда Полина куда-то отлучается. Я неопределенно пожимаю плечами. У этой Марсаль красивые глаза. Насыщенного зеленого цвета. Может, линзы? Умные глаза. К моему удивлению.

– Если оценивать по шкале от одного до десяти, я бы поставил семь. Есть нюансы, которые мне кажутся спорными, – немного лениво произношу я.

– Например? – С улыбкой спрашивает Марсаль. Красные губы в тон платья. На другой выглядело бы пошло, на Эвелине сексуально и даже стильно. Она горячая штучка с мозгами. Нет, я не спешу с выводами. Мой опыт позволяет мне вешать ярлыки с первого взгляда.

– Вы, например, – выпуская клубы ароматного дыма, отвечаю я, – Полина привела вас сюда, чтобы уговорить меня помочь вашему дружку избавиться от надоевшей жены?

– Вы проницательны, – ухмыляется она, откидывая за спину длинные ярко рыжие волосы. Завораживающий цвет, если честно.

– Только дурак не понял бы. Мой ответ отрицательный в любом случае, Эвелина, – твердо и уверенно говорю я, обхватывая пальцами бокал с вином и поднося к губам. Женщина пристально следит за каждым моим действием.

– Почему?

– У меня свои причины, Эвелина, – сухо отвечаю я. – Поймите, завтра вы сможете стать этой же надоевшей женой, когда Рамазанов встретит новую красавицу.

– Я смогу его удержать, – уверенно заявляет Марсаль

– Вы наивны, как и все женщины, – усмехаюсь я.

– Ни одной минуты, – отрицательно качает головой Марсаль, – Вы циничный мужчина, и я могу вам сказать правду. – она тоже отпивает из своего бокала, наклоняется так, что ее шикарная грудь ложится на стол. Черт, я снова пялюсь, но это просто инстинкт…

– Какую правду? Что у вас безумная любовь на все времена? Поверьте, я сто раз слышал подобные истории, и все они закончились разводом, – небрежно сообщаю я.

– Наивными бывают влюбленные. А я не люблю Руслана. Мне нужны его деньги. Ради них я готова на все. Я поставлю его на колени, если будет нужно.

– Амбициозные планы, – не без нотки удивления хмыкаю я. – И почему вы решили рассказать мне о своих планах?

– Адвокатская этика не позволит вам выдать меня, – самоуверенно говорит Эвелина, падая в моих глазах на три пролета из пяти. Уровень два. Деточка, ты вылетела. Запрокинув голову, я хохочу, едва сдерживая слезы. Что-что? Какая этика?

– Ты забавная, – качаю головой, успокаиваясь и вытирая уголок глаза согнутым указательным пальцем. – Но так и быть я буду молчать.

Эвелина невозмутимо смотрит на меня. Сначала в глаза, потом ниже. Я не тушуюсь. Мне не в первой быть объектом разглядывания, и часто – домогательств.

– Хмм… – она задумчиво закусывает губу, продолжая оценивающе глазеть. – Интересный экземпляр.

– Это вы про меня, Эвелина? – с лучезарной улыбкой спрашиваю я. Она прищуривает свои кошачьи глаза, и медленно кивает.

– Жаль, что я не встретила вас раньше.

– Я, вообще-то, тоже женат, – показываю руку с обручальным кольцом.

– Ну, как видите, меня подобный факт волнует мало, – широко и многозначительно улыбается рыжая сучка. Я думаю, что если бы у меня возникло желание, то она дала бы мне, и долго уговаривать бы не пришлось. Абсолютное согласие читается в ее распутных глазах. Но я не хочу. У меня есть своя распутница дома. Самая лучшая и прекрасная из распутниц.

– Потанцуете со мной? – спрашивает Эвелина. В принципе, когда приглашает женщина, у мужчины нет никакого выбора.

Мы выходим в центр ресторана, сливаясь с толпой других танцующих под медленную мелодию пар. Эвелина кладет руки мне на плечи, прижимаясь куда крепче, чем требуют приличия. Мой пиджак висит на спинке кресла возле столика, а через тонкую рубашку грудь с острыми сосками чужой, жмущейся ко мне, женщины напрягает больше, чем следовало бы.

Во время танца, я чувствую себя неловко, некомфортно, и душно… Это не вызвано внезапным влечением к коварной рыжей соблазнительнице, хотя определённая реакция появится даже у святого в ответ на столь откровенный призыв в пристальном затуманенном взгляде изумрудных глаз. Я ощутимо напрягаюсь, когда она зарывается пальцами в волосы на моем затылке, поглаживая кожу подушечками пальцев и улыбаясь недвусмысленной улыбкой. Если бы это была очередная кукла, я бы просто ее послал, но Эвелина выглядела взрослой неглупой женщиной, которая решила сыграть в свою игру. Только я не из тех, кто так легко поддается на провокации.

– Вы пытаетесь соблазнить меня? – в лоб спрашиваю я. В ответ она улыбается шире, щекоча меня своими коготками.

– Вы не производите впечатление мужчины, которого можно соблазнить. По крайней мере, стандартным способом.

– Почему вы так решили? – не без любопытства спрашиваю я. Эвелина наклоняется ближе, и аромат ее цитрусовых духов, приятно щекочет ноздри. Мне определённо нравится, как пахнет эта женщина.

– Вы все еще влюблены в свою жену, – произносит она чувственным и низким шепотом. – И что бы я ни сделала, вы не посмотрите на меня так, как мне бы того хотелось.

– Полина посвятила вас в подробности моей личной жизни? – сухо спросил я.

– Необязательно, – запрокинув голову, Эвелина немного отклоняется, и ее декольте становится еще более открытым моему взгляду.

– У вас кольцо на безымянном пальце, вы не пялитесь по сторонам, и даже в вырез моего платья заглядываете тайком. Не волнуйтесь, Дмитрий. Мужчины, которые не заинтересованы, меня не привлекают. Однако спустя какое-то время мы могли бы вернуться к обсуждению данного вопроса.

– Спустя время? Вы считаете, что через год-два я изменю свое мнение?

– Разумеется, – кивает Эвелина, проводя пальцами по моей шее, над самым воротничком. – Я уверена. Мужчина, который однажды изменил одной женщине, непременно изменит и другой. Это закон, действующий безотказно на протяжении веков. Так уж устроены мужчины.

– Я склонен считать себя исключением из стада, о котором идет речь.

– Ваше завышенное самомнение и уверенность вызывают у меня улыбку.

– Вам смешно? – холодно спрашиваю я. Эвелина отрицательно качает головой.

– Вы можете вызвать огромную гамму чувств и эмоций. Но только круглая дура будет смеяться над вами.

Эвелина провела ладонью по моему плечу, спускаясь за спину и вниз. Я глазам не поверил, точнее собственным ощущениям, когда она хлопнула меня по заднице. Какая женщина будет хватать за задницу мужчину, которого впервые видит?

– Я смотрю, ты не скучаешь, милый, – раздаётся за моей спиной наиграно равнодушный голос, который я бы узнал из тысячи. Черт. Черт! Чувствую, как краска отливает от лица. Эвелина, поняв кто перед ней, нехотя отстраняется. Я поворачиваюсь, чтобы лицом к лицу столкнуться со своей женой. Я ни в чем не виноват, но все равно ощущаю себя пойманным с поличным. Когда мой взгляд встречается с глазами Маши, я вижу в них неверие и злость. Это плохо. Наверное, со стороны мы с Эвелиной выглядели не как случайные знакомые.

– Малышка, привет, – я беру ее за руку и тяну к себе. Ее пальцы ледяные, она вся напряжена. Мне нужно увести ее отсюда, успокоить, объяснить.

Что объяснить? Я даже пальцем не дотронулся до этой рыжей сучки, которая как ни в чем не бывало стоит рядом, с любопытством разглядывая Машу. Мою Машу, которая даст фору всем присутствующим здесь женщинам. Она потрясающе выглядит в черном платье-футляре, которое, как перчатка обтягивает изгибы ее совершенного натренированного тела. Белоснежные волосы распущены по плечам, идеально прямые и блестящие. Я смотрю в васильковые глаза, чувствуя, как у меня перехватывает дыхание. Мой взгляд скользит по плотной ткани ее платья, пытаясь угадать, есть ли под ним белье. Осмелилась бы Маша прийти на вечеринку чопорных и нудных юристов без нижнего белья? Моя Маша может. Но судя по ее разгневанному взгляду, выяснить наверняка у меня точно сегодня не получится.

– Меня зову Эвелина, – подает голос рыжая сучка, протягивая руку. Маша пренебрежительно вскидывает брови, но пожимает протянутые пальцы. – Я подруга подруги Дмитрия.

– Мария, – кивает Маша, снова бросая на меня убийственный взгляд.

– Эвелина. – лучезарно улыбаясь, повторяет свое имя Марсаль. – А вот и Полина. Вы знакомы?

– Приходилось встречаться, – подчеркнуто вежливо кивает Маша. Повернув голову, с тоской смотрю на приближающуюся к нам Полину, которая слишком приторно и радостно улыбается. Маша меня убьет. Чувствую, как она цепенеет. Мягко сжимаю ее пальцы, пытаясь хоть немного помочь ей расслабиться. Внешне она совершенно сдержана, вежлива и обворожительна, но я слишком хорошо знаю свою жену. В ответ на мое мягкое пожатие ее пальцев, она впивается когтями в мою ладонь. Тигрица. Чувствую, вечер обещает быть «томным».

Приходится присаживаться за столик и поддерживать видимость вежливой беседы. Я почти не участвую в женской дискуссии, находясь в подавленных чувствах. Маша обворожительно улыбается подходящим к нашему столику коллегам мужского пола, и, видимо, в отместку мне – несколько раз позволяет пригласить ее на танец. При этом упрекнуть ее не в чем. Безукоризненные манеры. Маша сама грация: утонченная, сексуальная, невероятная…. Когда она успела стать такой леди? Откуда у нее этот вкус, стиль? Кажется, что другая, совсем другая девушка танцевала в кожаных шортах в вип-комнате. Я сходил с ума по той Маше, но эта… эта просто поджигает мое сердце.

Я вижу, как мои коллеги реагируют на нее, и испытываю гордость вперемешку с гневом и ревностью. Когда она в третий раз уходит танцевать с очередным поклонником, я уже скриплю зубами. Возвращаясь, она замечает ходящие желваки на моем лице, и невинно улыбается сначала мне, потом Полине и Эвелине. И снова возвращается ко мне.

– Милый, а ты почему не пригласишь своих подруг потанцевать? Как-то скучно у вас, я посмотрю, – беспечно говорит она, пригубив вино из бокала. Лицо ее раскраснелось, глаза горят. И она больше не выглядит злой или обиженной. Что еще больше бесит!

– Да, Маш, скучно. Может, домой пойдем? – спрашиваю я, выразительно глядя на нее.

– Не будь занудой, Дим. Весело же. Давай, расслабься и отдыхай. Мне кажется, что пока я не пришла, ты был в более приподнятом настроении? – с милой улыбкой заявляет мне Маша.

Мне одному кажется, что она играет на моих нервах?

– Хорошо, Маш. Может, ради разнообразия потанцуешь со мной? – спрашиваю я. Она отрицательно качает головой.

– Какая скука, мы и так каждый день друг друга видим, – беспечно заявляет она.

Что-что? Я едва сдерживаюсь, чтобы силой не утащить чертовку домой, но она снова упорхнула к подошедшему лысоватому адвокату по трудовому праву.

В общем, вечер выдался не просто «томным». Маша всю душу мне вымотала, при этом не позволив себе ни намека на флирт или непристойное поведение.

Спросите, как я выманил ее из этого вертепа? Это было банально, но действенно.

Подкараулил собственную жену возле женского туалета, и практически силой утащил из ресторана, даже ни с кем не попрощавшись. Она, соблюдая видимость приличий, сильно не сопротивлялась. В лифте мы ехали не глядя друг на друга, разбежавшись по разные стороны. В кабинке были еще люди, разделяя нас, но я чувствовал, как взрывная энергия искрит и вибрирует между нами. Думаю, что и они тоже. Когда двери открылись на первом этаже, все выдохнули с облегчением.

Оказавшись на улице, я схватил Машу за руку, потому что она, разогнавшись на своих каблуках, рванула вперед. Резко остановившись, Маша обернулась ко мне, явно собираясь что-то сказать. Но я уже ловил проезжающее такси, вытянув свободную руку. Машина резко затормозила, как раз рядом с нами. Встретив Машин пылающий взгляд, я открыл для нее дверь. Фыркнув, она грациозно забралась внутрь. Я обошел машину, и сел с другой стороны. Сказав адрес водителю, повернулся к Маше, собираясь все-таки объясниться.

И нарвался на звонкую и тяжелую для столь хрупкой ручки пощечину.

– За что, черт возьми? – рычу я, чувствуя, как во мне вспыхивает волна гнева.

– Она трогала твою задницу, – гневно и громко отвечает Маша.

– Я говорил тебе про рукоприкладство, Маш? – яростно спрашиваю я, на что получаю еще одну пощёчину. Хватаю ее запястья, чтобы избежать дальнейших побоев.

– Она трогала твою задницу, и ты ничего не сделал, чтобы осадить ее, – шипит она, сверкая глазами. – Ты просто смотрел на ее сиськи и улыбался. Ненавижу тебя.

– Что я, по-твоему, должен был сделать? Закатить сцену? Для меня это было так же неожиданно, как и для тебя.

– Ха! Ха! И еще раз Ха! – Маша пытается вырвать руки, между нами завязывается потасовка, и я скручиваю запястья у нее за спиной, не позволяя нанести мне новые увечья, и так все лицо горит. – Я всегда знала, что ты такой. Так что никакой неожиданности не произошло. Ты предсказуем, Солнцев. Интересно: если бы эта сука схватила тебя за член, ты бы тоже молчал и получал удовольствие или трахнул бы ее в туалете? Ты же любишь публичные места, ублюдок! – яростно кидается она обвинениями. Мы оба на взводе, нужно включить рассудок и остыть, но мы выпили, а я не терплю пошлых сцен.

– Я первый раз видел ее, Маш. Ты просто спятила, если думаешь, что я способен на такое.

– Тем более, первый раз увидел, и готов трахнуть первую встречную шлюху в вульгарном платье, и не одну. Твоя Полина тоже чуть ли не облизывалась на тебя. Какой же ты омерзительный. Ты ни слова не сказал про Смирнову. Ни одного мужика за твоим столиком. По кайфу, да? Среди двух Барби, которые слюни по тебе пускают.

– Следи за тем, что говоришь. Иначе я заткну твой грязный рот галстуком, – предупреждаю я, окончательно теряя терпение.

– А почему не членом, мистер Мачо? – Бросает мне в лицо моя жена.

– Дура, рот захлопни, я сказал! – переходя на ее язык, кричу я. Маша к моему удивлению умолкает, глядя на меня широко-распахнутыми глазами и тяжело дыша от переполняющего ее гнева.

– Как скажете, Дмитрий Евгеньевич, – кивает она, вздергивая подбородок.

О черт, Маша окончательно обиделась.

Через полчаса напряженного молчания, мы оказываемся в квартире, где все уже спят. Кинув обувь и сумку в коридоре, Маша топает в нашу спальню, предварительно заглянув в детскую. Я следую ее примеру. Стелла спит вместе с Евой в кровати для маленькой принцессы. На самом деле, там уместились бы еще и мы с Машей. Сейчас я завидую невинному и беспечному возрасту Евы. Маша наклоняется и целует в лобик сначала нашу дочку, потом свою сестру. Ни та, ни другая не просыпаются, продолжая сопеть. Умиротворяющая картина, ничего не скажешь. Маша выпрямляется и идет к двери, не глядя на меня.

– Нам придется поговорить, – шепчу я, поймав ее за локоть, когда она проходит мимо. Маша одаривает меня ледяным взглядом.

– Иди к черту, Солнцев, – произносит тихо, и уходит из детской.

Я несколько минут любуюсь личиком дочери, и одновременно даю себе передышку и эмоциональную перезагрузку. Черпаю позитивную энергию.

Когда захожу в нашу с Машей спальню, то застаю ее возле туалетного столика, снимающей драгоценности и макияж. Судя по резким и порывистым движениям, сопровождающим данные процедуры, она так и не совладала со своим гневом.

– Ты можешь угомониться, Маш? Что такого случилось? Ты взрослая девочка, чтобы так реагировать на простое недоразумение, – произношу я ровным тоном, снимая галстук и расстегивая рукава рубашки, потом ворот. – Мне не в чем оправдываться. Меня совершенно не заинтересовала эта женщина.

– Я знаю, что я видела, – она поднимает голову, наши взгляды встречаются в отражении зеркала. Маша упрямо и непримиримо смотрит на меня.

– Это бред, если я хотел порезвиться с другими женщинами, то зачем бы столько времени уговаривал тебя пойти со мной? – задаю я конструктивный и логический вопрос. Но Маша лишь передёргивает плечами, кончиками пальцев нанося крем на контур лица.

– Ты знал, что я не пойду. Вот тебе и ответ, – перевернула она. – Я не сразу подошла, Солнцев. Я видела, как эта шлюха терлась о тебя, а ты глазел и облизывался.

– Не было этого, – повышая тон, произношу я.

– Давай, кричи на меня. Может, дочку разбудим. Пусть все слышат, – усмехается Маша, вставая и резко оборачиваясь ко мне. Я снимаю рубашку, швыряя в нее.

– Ты идиотка, которая ищет проблему там, где ее нет.

– Меня это бесит, Солнцев. Все время вокруг тебя кто-то крутится. То эта сушеная вобла Полина, то очередная назойливая клиентка, то студентки. В суде тоже одни бабы, словно медом намазано. А я сижу здесь. В четырех стенах большую часть своей жизни…

– Я купил тебе бизнес, – напоминаю я. – Я тоже могу сказать, что меня бесят перекаченные тренеры, которые работают в центре, и постоянно трутся возле тебя. Ты учишься, общаешься с друзьями, которых я даже не знаю. Я не лезу в твою личную жизнь, потому что доверяю тебе. Почему ты не можешь сделать то же самое?

– Что почувствовал бы ты, если бы увидел, что кто-то лапает меня за задницу?

– Оторвал бы руки.

– Мне стоило это сделать.

– Но вместо этого ты выносишь мне мозг.

– Еще скажи, что я стерва, которая все время тебя пилит, не хватает только бигуди и халата.

– Ты обещала быть плохой девочкой, а я получил злобную ревнивую фурию, которая весь вечер танцевала с другими и даже не смотрела на меня. А потом еще учинила физическую расправу в такси.

– Слишком слабенькое наказание для тебя, – фыркает Маша.

– Я просил не распускать руки? Мы взрослые люди, которые все могут решить разговорами.

– Иногда лучше хорошенько вмазать, чтобы отпечаталось в памяти. В следующий раз, когда очередная твоя «коллега» решит пощупать твой зад или перёд, ты вспомнишь, какой тяжелой может быть моя рука. Понял меня?

– Ты просто цербер в юбке.

– Я не собираюсь ни с кем тебя делить, и я точно не из тех, кто прощают и смиряются ради сохранения семьи. Если ты решишь, что меня тебе недостаточно, то предупреди заранее, мы с Евой соберем вещи и уедем.

– Этого никогда не произойдет, – твердо говорю я, делая шаг вперед, пристально глядя в глаза своей жены. Она злится, но при этом выглядит ранимой и уязвимой. – Прости, что я не, как там по-твоему, не вмазал ей хорошенько, когда почувствовал ее руки на своей заднице. Но я просто не успел, если честно. И я не смотрел на ее грудь. Я вижу только тебя, Маш. Ты – единственная в моей жизни. Ты и наша девочка.

– Ты всегда умел красиво петь, но я не вчера родилась, – хмурится Маша. Я кладу ладони на ее талию, притягивая к себе. Она шипит, как дикая кошка, стукая по моим рукам. Я игнорирую ее попытки оттолкнуть меня, потому что мы оба знаем, чем все кончится. Я притягиваю Машу ближе, скользя пальцами по ее спине, нежно целуя ее в висок, где бешено пульсирует венка. Она затихает, моя девочка, доверчиво поддаваясь ласке. Поднимаю пальцами ее лицо, целуя в губы. Глубоко и страстно, посасывая ее язык, кусая губы. Мои руки сжимают ее задницу, прижимая к моему телу, ближе, настойчивее.

– У тебя все в итоге сводится к сексу, Солнцев, – тихим прерывистым шепотом говорит мне Маша, когда я, задирая подол ее узкого платья, опускаюсь на колени, стягивая вниз крошечные кружевные трусики.

– Ты хочешь, чтобы мы легли спать и уснули, взявшись за руки? – шепчу я, проводя пальцами между ее бедер. Она делает шаг назад, упираясь попой на край столика. Косметика летит на пол.

– Нет, – отрицательно качает головой белокурая злючка, когда я раздвигаю ее ноги, опускаясь между ними. – Но я отменяю роль плохой девочки. На неделю. Твоя очередь потрудиться, чтобы заслужить мое прощение.

– Отлично. Ты моя госпожа на неделю. Как я могу доставить вам удовольствие, наипрекраснейшая? – ударяя языком по чувствительной точке, спрашиваю я. Маша хихикает, зарываясь пальцами в мои волосы. Ее тело напрягается, выгибаясь навстречу моим губам и пальцам.

– Начнем с этого, раб, – подыгрывает она.

Мы редко ссоримся, но, когда это случается, примирительный секс получается просто феерическим. И дело не в расстановках ролей, хотя тематические игры нам не претят. Мы оба не страдаем от комплексов, но на эмоциях, когда внутри все горит и пылает как сегодня, не нужен никакой сценарий. Мы меняемся ролями сто раз за ночь. Госпожа, рабыня, гейша, она сочетает в себе все, о чем может мечтать мужчина.

Маша сдается первой, требуя пощады или хотя бы передышки. Она просит пить и вырубается, стоит мне только подняться с постели. Сумасшедший день и не менее дикая ночь. Наклоняясь, я целую ее влажный лоб, накрываю одеялом и иду на кухню, чтобы попить и захватить стакан воды на утро. Проходя через прихожую, замечаю мигающий на полу, выпавший из брошенной сумки, телефон. Она бывает такой рассеянной иногда. Наклоняясь, я поднимаю мобильный, и в этот момент на него приходит мгновенное сообщение с уже знакомым мне сигналом. Маленькое диалоговое окно высвечивается на заблокированном экране:

МК: Поздравь меня, Джульетта. Я женился.

И следом еще одним сигналом приходит фотография улыбающейся парочки на фоне часовни, где-то в Вегасе, судя по обстановке. Девушка мне не знакома, но парня я узнаю сразу. МК. И нет, это не Московский комсомолец. Марк Красавин. Сложно забыть его эпатажное появление в больнице год назад и не менее эпатажный уход по-английски. Маша ни слова мне не сказала о том, что они общаются. Мне не нравится этот Марк. Сам не знаю почему, но каждый раз, когда разговор касается этого парня, я ощущаю внутренний дисбаланс. Мне стоит поговорить с Машей на эту тему. Возможно, есть что-то, что мне стоит знать, чтобы понять причины своих бунтующих внутренних радаров.

Однако новость о его женитьбе мне приносит странное облегчение. Удачи тебе, парень. Будь счастлив.

Возвращаюсь в кровать к жене, обнимаю ее и прижимаю к себе.

– Где моя вода? – сонно спрашивает Маша, не открывая глаза.

– На тумбочке с твоей стороны. И телефон там же. Твой брат женился.

– Мама звонила? Что за брат?

– Случайно прочитал сообщение, высветилось на экране, когда я телефон поднимал. Это Марк. И свадьба похоже веселая была. Где-то в Вегасе. Невеста в кожаной косухе, он в футболке. Ненормальные, – усмехаюсь я. Маша заметно напрягается в моих руках, приподнимается, протягивая руку за стаканом воды. Потом встает, берет телефон.

– Поздравить надо, – произносит она с улыбкой и выходит на балкон. Я пожимаю плечами и, обнимая подушку, вытягиваюсь на кровати.

Глава 19

Марк

Моник появилась снова на пороге моего дома на следующий день после встречи в клубе. Время почти полночь, я собирался спать, когда раздался звонок. Я даже не спросил, откуда у нее адрес. Знал, что она опять придумает очередную историю. Я предложил войти, но Моник отрицательно качнула головой. Она стояла на пороге, небрежно подпирая косяк. Этакая байкерша в укороченной косухе с шипами, кожаной мини юбке, коротком топе, открывающем живот с пирсингом и татуировками, в колготках в крупную сетку. Ботинки на толстой платформе. В руке откупоренная бутылка шампанского. Никогда не предполагал, что пьяная девушка в вызывающем прикиде может выглядеть сексуально.

– У меня к тебе предложение на десять тысяч долларов, – заявляет она, делая большой глоток из бутылки.

– Да? У тебя есть десять тысяч? – с сомнением спрашиваю я. Моник снимает с плеча рюкзак, открывая его и показывая небрежно смятые купюры, сваленные явно впопыхах. Я напряженно поднимаю голову и смотрю в ярко-накрашенные глаза.

– Ты кого-то ограбила? – задаю вопрос, который приходит в голову первым.

– Нет, наследство получила, – смеется она, – Какая разница, Марк? Давай, решайся. Машина внизу ждет. Оторвемся. А?

– Мне на работу надо утром.

– Отмени. Я думала, что ты крутой, а не зануда.

Прищурившись, я снова оценивающе скольжу взглядом по своей внезапной гостье. Стоит ли она дня отгула и взбучки от Джоша Каперски?

Определенно.

– Окей, малышка. Пять минут. Может, все-таки зайдешь?

– Нет, – качает головой. – Жду внизу.

Я наспех надеваю джинсы и футболку, легкие кроссы и выхожу на улицу. Возле входа стоит припаркованный лимузин черного цвета. Я не верю своим глазам. Она безумна. Моник опускает тонированное стекло, и машет мне рукой. Я смеюсь, качая головой. Во что я вляпался в очередной раз?

Внутри лимузин выглядит просто огромным. Подсветка, бар, кожаные диваны, столик, плазменные экраны, транслирующие музыкальные клипы.

– Уау… – вырывается у меня, когда я падаю на сиденье рядом с Моник. Она протягивает мне бутылку водки, а сама продолжает пить из горла свое шампанское. На столике перед нами стоят тарелки с фруктами, колбасой и напитками.

Я сомневаюсь недолго, в итоге атмосфера бесбашенности и драйва, исходящая от Моник оказывает свое влияние, и я откупориваю бутылку. Мы чокаемся бутылками, смеёмся и пьем. Никогда не пил водку из горла. Это что-то. Она течет по моему подбородку, а мне абсолютно плевать, как это выглядит со стороны. В лимузине только мы с Моник. Хохочем, напиваемся и снова хохочем, болтая обо всем на свете. Мне давно не было так просто с человеком противоположного пола, так интересно и забавно. Я хочу ее трахнуть, но это не на первом плане. Мне нравится просто быть рядом, смотреть и слушать весь тот бред, который несет ее милый ротик.

– Куда мы едем? – спрашиваю я с некоторым запозданием. Мой язык уже плохо слушается меня, но я еще немного соображаю.

– В Вегас. Хочу в казино, – заявляет Моник.

– Ты спятила? – вырывается у меня. Я делаю еще один обжигающий глоток, и беру несколько виноградин, чтобы зажевать неприятный привкус.

– Нет. Мы обязаны сорвать Джекпот и пожениться.

Я смеюсь. Она забавная.

Я идиот.

Через час мы въезжаем в Лас-Вегас. Остальное помню смутно. Мы заходим в разные казино, где спускаем все деньги Моник, потом все наличные, которые есть у меня. И везде, абсолютно везде заказываем выпивку.

Вываливаясь из очередного заведения в шумную толпу, я хватаю Моник, наплевав на толпу зрителей, и целую ее в губы. Она залезает ладонями под мою футболку, изучая пальцами рельеф мышц.

– Давай снимем номер. У меня остались деньги на карточках, – говорю я, чувствуя, что возбуждение достигло точки невозврата. Моник проводит языком по моим губам, сжимая сквозь джинсы возбуждённый член. С губ срывается шипение. Я почти уверен, что через минут десять я получу то, в чем нуждаюсь больше всего на данный момент, но меня ждет разочарование.

– Нет, – произносит Моник мне прямо в губы. Её ладонь хлопает по моей эрекции, заставляя дернуться от боли. И она, словно в утешение, снова гладит. Черт, я сжимаю зубы, чтобы не застонать. Вокруг шатаются такие же пьяные отморозки, как мы, и я не чувствую ни малейшего смущения.

– Нет? – я обескураженно смотрю на нее. – Только не говори, что ты девственница. Это даже не забавно.

Не помню, что отвечает Моник. Не помню, как мы попадаем в очередной бар или клуб, где снова заказываем выпить. Обрывками мелькают воспоминания о танцующих голых девицах прямо перед моим носом, помню пальцы Моник, расстегивающие мои джинсы. Сучка только раздразнила меня своими шаловливыми пальчиками, но кончить не дала. Дальше провал, и снова какое-то темное помещение, я прижимаю Моник к стене, задирая ее юбку. Моя эрекция прижимается к ее голой заднице, когда я спускаю с нее стринги. Мои джинсы уже расстёгнуты. Не знаю, кто из нас постарался. Моник опирается ладонями в стену, немного отталкиваясь и прогибаясь в пояснице. Она нетерпеливо постанывает, пока я одной рукой натягиваю презерватив, а второй трахаю пальцами ее влажную промежность. Девственница, блядь, насмешила.

– Вот так, крошка. Покричи для меня, – хрипло шепчу я, вдалбливаясь в нее одним ударом. Моник вскрикивает, откидывая голову. Ее пальцы впиваются в мои ягодицы. И когда я начинаю долбить ее в жестком ритме, она кричит, двигаясь мне навстречу. Она мокрая и горячая, охренительная. У меня не было секса почти месяц, и мне необходимо трахнуть прямо сейчас самую горячую девочку из всех, что я видел за последние годы так, чтобы у нас обоих искры из глаз посыпались. Она кончает, царапая ногтями стену, я слышу, как сыплется штукатурка. До сих пор не понимаю где мы. Моник внезапно отталкивает меня, и я выскальзываю из ее тела. Я не успеваю даже вопрос задать, как она опускается на колени, стаскивает презерватив и берет у меня в рот.

– Боже. О, черт, – стону я, когда она вытворят вещи, о которых я бы не осмелился попросить. Мне делали такое раньше, но профессионалки. Когда я кончаю, она продолжает стимулировать меня пальцами. До меня не сразу доходит, что девушка настроена на новый раунд. Не могу сказать, что меня сильно шокирует ее поведение, но некоторая степень недоумения присутствует. Наверное, это приятный сюрприз. К умелым пальцам снова присоединяется ее рот, она буквально глотает меня. Это сумасшедший кайф.

– Ты где этому научилась, крошка? – хрипло спрашиваю я, но ее губы заняты моим членом. Через минуту, я протягиваю ей презерватив, и она мгновенно надевает его, выпрямляясь. Вытирая губы, она смотрит мне в глаза, упираясь спиной в стену. В полумраке я вижу ее раздвинутые белые бедра и руку, которой она ласкает себя. У меня просто выключается мозг….

– Ты просто… – вырывается у меня, когда я закидываю ее ногу себе на поясницу, и глубоко проникаю в горячее пульсирующее лоно.

– Просто, кто…? – застонав, спрашивает она. Влажные шлепки наших тел друг о друга звучат гулко, словно эхом отдаваясь где-то над головой. Я не понимаю, о чем она меня просит. Ни одной разумной мысли в голове. Все ощущения сосредоточились в моем члене, проникающем в тело Моник с остервенением оголодавшего зверя.

– Еще, дай мне еще, – подстегивает меня эта ненормальная, которая еще недавно заявляла, что подарит свою девственностью только мужу. Фантазерка. Кончая, она рычит и кусает меня за плечо, и это, черт возьми, заводит. Меня еще никогда не кусали в экстазе. Царапали, пощечины отвешивали, одна дикая сучка как-то нос разбила, дернув неудачно головой. Но мы не закончили. Я продолжаю трахать ее, и теперь она смотрит мне в глаза, приоткрыв блестящие влажные губы. Она улыбается, ее взгляд плывет. Я просовываю руку между нашими телами и потираю ее клитор. Моник опускает ресницы, откидывая назад голову, больно ударяясь затылком о стену, спина ее выгибается дугой, и я трахаю ее сильнее, дергая вниз топ, и сжимая пальцами соски. Блядь, у нее пирсинг. Кто эта крошка? Вспышка горячего удовольствия пронзает поясницу, я сжимаю ее задницу, насаживая на себя в неистовом ритме, приближаясь к разрядке. Моник напрягается всем телом, ее бедра дрожат, пока она кричит от острого наслаждения. Смотреть на это просто невыносимо. Мой собственный оргазм лишает меня последних сил. Я выпускаю задницу Моник из своих рук, упираясь лбом в ее плечо и тяжело дыша.

Через пять минут, я почти в порядке. Натягиваю спущенные до колен джинсы, помогаю привести себя в порядок моей горячей подружке. Голова проясняется. Я немного трезвею.

– Блядь, мы что на улице? – спрашиваю я, оглядываясь по сторонам. Моник хохочет, дергая меня за руку и выводя из узкого прохода между двумя помещениями.

– Пошли выпьем, – говорит она. Серьезно? Я с ног валюсь. Я мечтаю о горячем душе, кофе, завтраке и теплой постельке. Еще Каперски нужно позвонить, чтобы предупредить, что меня утром не будет на объекте.

– Нет, я пас. Давай по домам, – отрицательно качаю головой. – Все было круто, но я – пас. Повторим в выходные. Хорошо?

Моник останавливается. Улыбается обольстительной улыбкой, обхватывая ладонями мое лицо и звучно целует в губы. Не лучшая идея, если честно. После минета, я это не очень приветствую.

– Ты такой милый, Марк, – говорит она. – Но я думала, что мы сначала отпразднуем, а потом поедем к тебе домой.

Я недоуменно смотрю в темные омуты колдовских глаз. Ко мне домой?

– Что отпразднуем?

– Тебе совершенно нельзя пить, Марк. Память отшибает, но ты такой забавный, когда в беспамятстве.

Моник отрывает ладонь от моей щеки, разворачивает так, чтобы я видел…. Ну, и? Рука. Что дальше? Я хмурюсь, вопросительно глядя на Моник. Она смеется и шевелит безымянным пальцем. Ну и что? Не понял… Стоп. Кольцо. Обычное тонкое золотое кольцо. Она замужем? И что? Мне плевать.

И тут до меня доходит…. Калейдоскоп обрывочных воспоминаний взрывает мозг. Поднимая правую руку, я вижу точно такое же кольцо на своем безымянном пальце.

Она замужем за мной. О, блядь. Это полный…. И как меня угораздило? Я же смотрел гребаную комедию «Свадьба в Вегасе». Мы не выиграли миллион, поэтому можно просто тихо развестись. Правда же? Я слишком потрясен, чтобы выдавить нечто внятное. Моник выглядит абсолютно счастливой.

– Кто такая Маша? – спрашивает она. Я вздрагиваю всем телом, у меня даже ладони леденеют.

– Почему ты спрашиваешь? – с нарастающим дурным предчувствием интересуюсь я.

– После церемонии, ты ей сначала звонил, потом писал сообщения, мы скинули ей миллион наших фото.

Закрываю ладонями лицо, чувствуя себя беспомощным мальчиком. Боже, поставьте меня в угол. Я так больше не буду.

– И она ответила? – мрачно спрашиваю я упавшим голосом.

– Не знаю. Я тоже не все помню, – пожимает плечами моя супруга. Гребаная водка и гребаный виски, гребаные текила и кокаин. Нужно было слушать Машу. Я боюсь даже заглядывать в свой телефон. Моник решает добить меня и говорит:

– Но зато ты долго говорил со своей мамой, потом я с ней. Она так нас поздравляла. Только ты наврал ей, что мы с тобой уже два года встречаемся.

– О, черт…, – стону я, приседая на корточки. Тихо развестись не получится. Мама непременно захочет увидеть невестку. Как я покажу Моник матери? С ее пирсингом, татуировками? Она же сумасшедшая. Трахать ее кайфово, но мне не нужна такая жена. Нет, черт побери.

Моник напряженно смотрит на меня, и постепенно ее улыбка гаснет. Видимо, до моей новоиспечённой женушки доходит, что я в трезвом уме никогда, даже ради самого обалденного минета в жизни не стал бы на ней жениться. Однако мне не чужды стыд и совесть. И чувство ответственности. Почти два года трезвой жизни сделали из меня человека. И одна пьяная ночь не может этого изменить. Моник не виновата в том, что я такой мудак.

– Ладно, крошка. Разберемся, – говорю я, вставая на ноги. Обнимаю ее за плечи, мягко целуя в лоб. – Поехали домой.

В такси Моник засыпает, положив голову мне на колени. Я глажу ее волосы, испытывая странное ощущение. Мне вроде как даже комфортно. Может, я зря паникую, и у нас есть шанс? Возможно, не стоит ставить крест, на наших отношениях. Попытаться в любом случае нужно. Она мне нравится, секс с ней просто дикий. Чудачка, так и я такой же. И если заняться ее образом, мама тоже примет Моник и полюбит.

Кстати, об ответственности. Смотрю на часы. Шесть утра. Нормально.

Набираю номер Каперски.

– Привет, Джош. Тут такое непредвиденное дело… – начинаю я.

– Да, знаю я. Оформил тебе неделю отпуска, – бодро говорит Каперски.

– Правда?

– Ну, конечно. Я тоже когда-то женился. Всем женщинам нужен медовый месяц. Но я даю тебе неделю. Поэтому оторвись, парень.

– Хорошо. Да… – невнятно бормочу я, – Спасибо… Джош, я … звонил тебе ночью, да?

– Твоя жена звонила. Говорила, что ты на работу не выйдешь. Ты там что-то мычал на заднем фоне. В общем, поздравляю. Ты, конечно, удивил. Я ее ни разу не видел. В следующую субботу приезжайте к нам на обед. Договорились?

– Да, хорошо, – киваю я, отключаюсь.

Что за хрень. Смотрю на список исходящих…. Господи, есть кто-то, кому я не позвонил? Что на меня нашло в тот момент? Открываю список смс сообщений. Бесконечное количество поздравлений со свадьбой. Видимо от тех, кому я назвонил. Перехожу к самой страшной для меня части, и захожу в чат, в котором мы обычно общаемся с Машей. По ходу прочтения переписки, я чувствую, как бледнею все сильнее. Когда я успел все это настрочить?

МК: Поздравь меня, Джульетта, я женился.

Дальше высланы не менее полусотни фотографий меня и Моник на фоне часовни и вывески Лас-Вегас, просто позирующих с обручальными кольцами и прочие кадры с моей блаженной пьяной физиономией, обжимающимся с Моник. Это трындец.

Маша123456: Это такая шутка? Ты пьяный?

МК: Я пьяный и женатый. Мы с Моник в Вегасе.

Маша123456: Поздравляю, Марк. Ты идиот.

МК: Пффф… Я звонил тебе сто раз, почему ты не брала трубку?

Маша 123456: Зачем ты мне звонил? Да еще и ночью. Марк, я удалю тебя на хрен из всех контактов.

МК: Я хотел просить твоего благословения.

Маша123456: Я сделаю это прямо сейчас.

МК: ???

Маша12346: Удалю из всех контактов. С меня хватит. Ты неисправим. Тем более, теперь о тебе есть кому позаботиться.

МК: Отлично. Но сначала скажи, чем ты была так занята? Трахалась со своим адвокатом? Он так хорош в этом, да?

Маша123456: Ты совсем охренел, Красавин? Тебя это, вообще, каким боком? Где твоя жена? Почему ты в брачную ночь пишешь мне весь этот бред? Может тебе вместо того, чтобы фантазировать насчет моей интимной жизни с мужем, заняться своей? А?

МК: Моник пошла взять нам выпить. Не волнуйся у меня проблем с личной интимной жизнью нет и не будет.

Маша123456: Рада за тебя. Но меня подробности не интересуют. Надеюсь, что, когда ты протрезвеешь, у тебя хватит ума извиниться. Я, наверное, должна изобразить, что безумно рада, что ты наконец остепенился. Но мы оба знаем, что ты просто слишком много выпил. И когда очухаешься утром, не пиши мне отчаянные письма с просьбой посоветовать тебе вылезти из дерьма, в которое ты влез. На этот раз давай сам. Я тебя предупреждала. И еще, имей совесть дать девочке шанс. Она выглядит очень ранимой.

МК: Значит, благословляешь?

Маша123456: Я больше всех на свете хочу, чтобы ты был счастлив.

МК: Я люблю тебя, Маш.

Маша123456: Я тебя тоже, идиот.

МК: Ты не поняла….

Маша123456: Ты просто перепил и разволновался. Все будет хорошо. Мне нужно ложиться спать. Утром рано вставать. Дочке кашу варить. Удачи тебе в новом статусе. Напиши, как очухаешься. Я маме пока ничего говорить не буду. Сам разберешься, когда сообщить.

– Черт… – вырывается у меня, бью себя кулаком по лбу, но легче от самоистязания не становится. Какой придурок! Я написал ей это… «Я люблю тебя, Маш.»

Идиот. Она так и ответила, сведя все к братско-сестринской хрени, которой между нами никогда не было. Нет бы воспользоваться… «Ты не поняла». Маша не дура, все она поняла, но никогда не признается в этом. Решит, что я полный придурок. Кто еще будет в день своей свадьбы говорить о любви другой замужней женщине? Пьяные признания, что может быть хуже?

Мария

Это был, наверное, один из самых худших дней в моей жизни. Сначала Дима попался на заигрываниях с рыжей секс-бомбой, которая хватала его за зад и тёрлась, как истекающая от похоти сучка. А он вместо того, чтобы вежливо послать наглую шалаву, пялился на ее сиськи. Я тоже оценила размер. Есть на что посмотреть. Но он мой муж, и должен смотреть только на меня. Не знаю, что потрясло меня больше: то как Дима заглядывал в декольте Эвелины или присутствие Полины, которая, как репей всюду появлялась, куда бы не пошел мой муж. Как женщина, я не могу не видеть, что она по-прежнему его любит, ну, или ей так кажется, для нее ничего не кончилось. И этот слепой, зацикленный на себе эгоист ничего вокруг себя, меня и нашей дочери не видит.

Я понимаю разумом, что Дима не стал бы мне изменять ни с той, ни с другой. И вины его особой в том, что он нравится женщинам – нет. Но когда-то мне удалось! Удалось сбить с ног эту скалу, приручить и укротить. Вдруг найдётся другая такая же? Я не могу об этом не думать, потому что Дима вращается в кругу породистых, умных, богатых, стильных, уверенных в себе женщин. Я тоже изменилась, и больше не так зациклена на своих комплексах по поводу нашего социального неравенства. Сейчас он любит меня, гордится моими успехами, любуется моей новой внешностью. Будет ли это длиться вечно? Я не знаю, и не могу не нервничать по этому поводу. И конечно, я вспылила. Весь вечер дразнила его, танцуя с его коллегами. Потом устроила разборку в такси, отхлестав по щекам. Выпустила пар, называется.

Самое приятное в конфликтах – примирение. И виноватый и злой Солнцев трахается еще лучше, чем просто возбужденный Солнцев. Это так было горячо и на грани, так невыносимо приятно. Я просто провалилась в сон, утопая в блаженстве. А потом случился новый пи*дец. Марк женился на девушке, похожей на гота. В Вегасе, напившись до отключки, целого года примерного поведения, и еще осмелился требовать с меня благословения, лить всякий пьяный бред с претензиями и признаниями в любви. Сказать, что я зла, все равно, что не сказать ничего.

Я убью этого идиота. Столько времени потрачено на длительные разговоры в чате, и все коту под хвост. Мама придет в ужас от этой его готической женушки. Сколько может продлиться их брак? Ставлю сотню, что через месяц максимум он подаст на развод. И я не ревную ни грамма, просто волнуюсь. Марк паталогически подвержен спонтанным решениям и поступкам, различным вредным зависимостям, которые щекочут нервы. Я не Нострадамус, но даже одного взгляда на эту девушку достаточно, чтобы понять – она не поможет ему удержаться на плаву, а потащит обратно к пьянкам, загулам, наркотикам. Я не считаю, что Марк безвольный, все гораздо сложнее. Его желание чувствовать жизнь, пропускать ее через себя слишком сильно. Так всегда было. Он не умеет останавливаться, берет верхнюю грань. Середина – это не его.

Рано утром Стелла застала меня на кухне с кружкой остывшего кофе, бессмысленно листающей фотографии счастливых и пьяных молодоженов. Мама позвонила полчаса назад. Оказывается, Марк и его новобрачная успели сообщить всем      родственникам о радостном событии. Может быть, я что-то упускаю? И это любовь? Разве он не рассказывал, как сильно разнообразило его жизнь общение с Моник в клинике?

– Ты как, сестренка? – сонно зевая, Стелла смотрит на меня чуть ли не с сочувствием. Я недоуменно пялюсь на нее, она кивает на мой мобильный. – Я в курсе, мне они тоже звонили. Крутяк, а? Шизики просто. Ты бы слышала, что за бред несли. Но весело у них там было реально, – смеется Стелла.

– Да уж, – киваю я без энтузиазма.

– Думаешь, туфта? Я в плане, выпили лишнего?

– Не знаю, – пожимаю плечами, чувствуя себя уставшей, обессиленной.

– Он ее, вообще, знал до свадьбы?

– Мне откуда знать? – агрессивно спрашиваю я.

– Эй, я просто спросила. Может, вы общаетесь. Мама что-то говорила об этом. Я причем, Маш? Не я же их расписала.

– Мне все равно. Это его жизнь. Извини, – виновато говорю, вымученно улыбаясь.

– Было бы все равно, ты бы не сидела тут всю ночь с таким лицом. Но ты не парься, меня бы тоже задело, Маш, – Стелла подходит ближе, обнимая за плечи. – Просто у тебя муж есть, и за ним приглядывать получше надо. – Тихо говорит она. Я хмуро вглядываюсь в лицо сестры.

– Ты что-то знаешь?

– Нет. Слышала, как вы ругались.

Я облегченно выдыхаю, обнимая Стеллу в ответ.

– Так, ерунда. Помирились уже.

– Знаешь, что сестренка? Ты иди отоспись, а я с Евой сама управлюсь. Позавтракаем, погуляем. Хорошо?

– Уверена?

– Конечно. Иди, спи.

– Спасибо, – целую сестру в щеку, чувствуя бесконечный прилив благодарности и любви.

– И телефон отключи, а то сегодня точно день семейного звонка будет, – Стелла улыбнулась. – Думаешь, привезет он ее сюда? Типа в гости, с мамой познакомить?

– Не думаю. Я уже мысленно сто баксов поставила на то, что они и месяц не проживут, – ухмыльнулась я.

– Отлично. Она страшная. Марка плохо знаю, но мне кажется он тот еще гавнюк. Упертый гавнюк. Давай я поставлю пятьсот на то, что брак продлится больше полугода, – Стелла задорно улыбается.

– Ты проиграешь, – уверенно смеюсь я.

– Посмотрим, – пожимает плечами Стелла. – Полгода – это фигня в Голливуде, где жизнь так кипит, что и на развод-то подать некогда.

– Так ты все продумала, – я шутливо стукаю сестру по плечу, и встаю. – Все, Стелка, спать пошла. Спасибо, что согласилась за Евой присмотреть.

Я легла в постель к мужу, будучи уверенной, что Стелла проиграет. Так долго Марк не продержится. И нет, я не считала, что Моник страшная. Под слоем макияжа я видела вполне миловидное лицо с определенной долей изящности. В ней было что-то пленительное, необычное. Но я видела и другую сторону этих качеств. Отчаянье…. Может быть, я придумываю, или ищу подоплеку к своей неприязни, но Моник показалась мне отчаявшейся, запутавшейся девушкой. Она не та женщина, которая нужна Марку. Ей не справится с ним, не удержать в рамках.

Но видимо, я все-таки недооценила Моник Лоран.

Спустя полгода мне пришлось отдать Стелле выигранные в спонтанном пари пятьсот баксов. А еще спустя пять месяцев он позвонил матери, сообщив, что они с Моник приедут на ее юбилей к двадцать шестому июля. Оставался почти месяц, но вся наша семья начала готовиться к встрече «блудного сына». Его по-прежнему звали так, несмотря на воссоединение с семьей три года назад.

Глава 20

«Хороших людей не существует. Есть только плохие, они нужны для того. Чтобы отгонять тех, кто еще хуже.

Сериал «Настоящий детектив».

МК: Привет, Джулс…

Маша123456: Фу, что за Джулс?

МК: Джульетта слишком долго. Много букв. Я ошибки делаю.

Маша123456: Ни разу не видела. Ошибки, имеется в виду. Чемоданы начал собирать?

МК: Ты же знаешь, что я всегда налегке. Встал, умылся, сел в такси и поехал в аэропорт.

Маша123456: Голый?

МК: Ты хотела бы увидеть меня голым?

Маша12356: Пфф, что я там не видела?

МК: Может, я сильно изменился, вырос)))

Маша123456: И поглупел. Марк. Я серьезно.

МК: Я готов, билеты купил. Вещи не собирал. Куплю все необходимое на месте. Да, что там надо-то? Пару шорт и пару футболок. Кину в сумку.

Маша123456: Ну, ты, вообще-то, не один едешь, Марк. Но, как всегда, говоришь и думаешь только о себе.

МК: Моник – самостоятельная девочка. Сама соберется. К тому же она прилетит на пару дней позже. У нее какая-то дальняя родственница померла в Руане. Она вылетела вчера еще. Закончит там дела свои и прилетит прямо оттуда.

Маша123456: Ты, вроде, говорил, что она сирота. В любом случае, тебе стоило поехать с женой. Похороны – это всегда тяжело.

МК: Опять начинаешь меня учить? Я предлагал. Она отказалась. Некоторые моменты легче переживать в одиночестве. Уж поверь мне, я знаю, о чем говорю. Волноваться не о чем. Ко дню рождения празднованию маминого юбилея она успеет.

Маша123456: Ты сказал, что она прилетит на пару дней позже, или я что-то не так поняла?

МК: Все правильно, Джульетта. Я решил скорректировать сроки. Было бы нечестно приехать на мамин юбилей, но пропустить твой. Или ты думаешь, что я забыл?

Маша123456: Наверное, забыл. Потому что у меня день рождения завтра.

МК: А у меня вылет через четыре часа.

Маша123456: Это какая-то очередная шутка?

МК: Нет. Какие шутки. Я уже такси вызвал. По нашим-то пробкам. Приедешь встречать меня? Домодедово, десять утра.

Маша123456: Ты сумасшедший, Марк. Наши знают? Или это сюрприз для всех?

МК: Не говори никому, Маш. Не нужно. Разберемся на месте. Так ты приедешь?

Маша123456: Даже не знаю. Мы с мужем собирались вечером в ресторан….

МК: Я тебя два с лишним года не видел, а ты не можешь выделить мне час в свой день рождения? Я с подарком, между прочим.

Маша123456: Час? Ты прикалываешься, да мне добираться до аэропорта только два часа. Ладно, проехали. Конечно, я приеду.

МК: Почему-то мне кажется, что ты сейчас одолжение мне сделала.

Маша123456: Мне просто кажется неловким, что ты прилетаешь в Москву в мой день рождения, никому ничего не сказав. Марк, тебя здесь сто лет не было, но некоторые легенды никогда не умирают. Я не хочу различных буйных фантазий наших родственников. Понимаешь, о чем я?

МК: Мне плевать, Маш. Я хочу поздравить тебя, не вижу в этом ничего неловкого. Задержусь в Москве на один день, и двадцать восьмого вечером приеду в наш отчий дом, где уже мы будем всей толпой отмечать юбилей. Я остановлюсь в гостинице, никого не буду напрягать. Посидим где-нибудь пару часиков, а потом можешь идти в свой ресторан. Не вижу никакой проблемы. Можем даже никому не говорить, что я приехал. Так устроит?

Маша123456: Ты предлагаешь мне соврать?

МК: Промолчать, Маш. Это разные понятия.

Маша123456: Марк, ты не можешь ни дня прожить без приключений?

МК: Нет, крошка, не могу. Если я ничего не делаю, то задыхаюсь.

Маша123456: Ладно, нужно звонить няне, пока не слишком поздно. До завтра. Господи, это даже выглядит абсурдно)) Я рада, что ты прилетаешь. Просто растерялась. Удачного полета.

МК: До завтра, и спасибо, Джулс.

Маша123456: Убью!!!

Мария

Я приехала раньше на полчаса. Как дура. Но на самом деле мне просто повезло с пробками, которых не было. Лариса Петровна тоже пришла пораньше, чем мы договаривались. Ева вела себя на удивление послушно и сговорчиво. Дима укатил на работу на моем БМВ, оставив в подземном гараже «Ламборджини», который был гораздо маневреннее. Все сложилось, в общем.

Я выпила два капучино из автомата и съела рогалик с джемом, пока выхаживала вдоль панорамного окна во всю стену в зале ожидания, поглядывая на вереницу отлетающих и приземляющихся самолетов. Отличное развлечение с утра пораньше в собственный двадцать пятый день рождения. Могла бы сейчас сидеть в салоне красоты и готовится к романтическому вечеру с мужем. А я тут болтаюсь, наспех причесанная, почти не накрашенная, но однозначно стильная … Я надела любимую темно-синюю зауженную юбку-карандаш, белую строгую рубашку с короткими рукавами и приталенный укороченный жакет кремового цвета, который таскала в руках, потому что день обещал быть жарким. И я уже жалею, что одела не босоножки, а туфли в тон жакета на высоченных шпильках.

Взглянув на золотые часы на запястье, я поднимаю голову и, наконец-то увидела Боинг, на котором летит Марк, завершающий посадку. Сумка, зажатая подмышкой, мешает, жакет тоже, туфли трут ноги, я чувствую себя страшно глупо, хотя причин, вроде, к этому никаких не было. И хотя самолет приземляется не на первой линии, обзор не загроможден другими самолетами. Я вижу, как подъезжает трап, и спустя пять минут начинают спускаться пассажиры. Марка узнаю сразу. Даже издалека его нельзя перепутать с кем-то другим. Глаза закрыты темными очками, футболка с короткими рукавами не скрывает красочные узоры, расползающиеся вниз по рукам, вплоть до костяшек пальцев. Конечно, отсюда пальцы разглядеть было нельзя, но я знаю, что татуировки там есть. Слава Богу, он был не в шортах и сланцах, что вполне можно ожидать от Марка. Голубые джинсы, порванные в нескольких местах. Видимо, русская мода от американской не сильно отстала. Мне не разглядеть обувь, но она явно закрытая. Не похоже на сланцы. И то, на что нельзя не обратить внимание даже через значительное расстояние – он в превосходной физической форме, а я, как владелица собственного спортивного центра, в таких вещах разбираюсь.

И когда я смотрю на него через окно, кивающего стюардессе, делающего какие-то игривые жесты, потом вальяжно, неспешно спускающегося вниз по трапу, меня посещает странное ощущение дежавю, время словно замедляется, и мне вдруг становится страшно. Не знаю почему… без причин. Просто внутренний страх, который мурашками проходится по спине, перехватывает горло, на время лишая кислорода. Это неправильно. Я не должна быть здесь, но и уйти уже нет сил.

Я выбрасываю пустой стаканчик в урну, перевожу дыхание, и сажусь в одно из кресел. У меня еще есть минута, пока автобус привезет пассажиров к зданию аэропорта. Открываю сумочку, когда слышу в ней писк сообщения.

МК: Я здесь, Джульетта.

Маша123456: Я тоже, Марк, – набираю я, с тревогой замечая, как дрожат мои пальцы.

Марк

Утро четверга. Будни. Я ожидал, что народу в Домодедово будет меньше, но большой муравейник под названием Москва никогда не дремлет. В самолете я тщетно пытался уснуть, перелет вымотал меня морально и физически. Слишком много мыслей, которые не дали мне ни минуты передышки.

Какого черта я, вообще, подорвался и решил лететь раньше?

Было ли решение спонтанным или я готовился к нему на протяжении месяцев, просчитывая нюансы?

Последнее точно нет. Я не тот, кто строит планы. И всё-таки мне кажется, что я шел к этому много лет, может быть, всю жизнь. Поднимаясь в небо, отрываясь от земли, теряя почву под ногами и приближаясь к Богу, в которого не верил… мы позволяем себе видеть шире, глубже, отрицая границы. Мне прививали веру с раннего детства, утренние молитвы, многочасовые службы два раза в неделю. Я ненавидел это. Все, что ограничивало меня. Ненавижу и сейчас. Для меня вера – это что-то за гранью примитивных мышлений стада людишек, которые всему ищут названия, смысл, жаждут обрести надежду на то, что там, за чертой еще один шанс исправить то дерьмо, что мы наворотили.

Но ничего нет.

Я знаю. Эта жизнь дана нам, как испытание. Может, как наказание. Это тюрьма, в которую заперли свободную душу. Я всегда чувствовал оковы, которые наложила на меня жизнь, и все, что я делаю – это противостояние, вызов судьбе, которой нет. Мои личные счеты с Богом.

Наверное, ему не нравится то, что он видит. Я понял, что мы можем бесконечно переставлять фигуры на доске, являющейся жизнью, но только я решаю, каким будет следующий ход. Условия игры меня не устраивают. Я не хочу больше чувствовать, как груз прежних ошибок тянет меня назад. Я не хочу больше сомневаться и пытаться заслужить одобрение.

Я очень старался жить так, как другие, принимая заложенную в генах модель поведения в обществе. Черт, я даже женился. Хорошее дело «браком» не назовут. Все слышали эту ироничную поговорку. Я же решил дать шанс нашему с Моник безумному пьяному поступку.

И я снова старался. Все вокруг говорили, что я должен нести ответственность. Мама, бесчисленные родственники, Маша, черт бы ее побрал.

Я старался и нес ответственность….

С Моник было непросто. Первые месяцы мы продержались на мощном сексуальном влечении. Я не обращал внимания на некоторые странности в ее поведении. Не замечал ее тяги к саморазрушению. Она была похожа на того меня, которым я был несколько лет назад. Первые три месяца мы были счастливы, беспечны. Я работал, возвращался домой, где меня ждала Моник в красивом белье, и готовая делать все, что пожелаю, до самого утра. Иногда мы ходили в клубы и на вечеринки, она часто напивалась, но вела себя так раскованно и вполне осмысленно, что я не видел в этом проблемы. Я больше не был тем идиотом, который бросил в специфическом заведении с определенной направленностью свою девушку в невменяемом состоянии, за что тогда мы оба поплатились. Кстати, после Италии мы с Карлой больше не виделись. Я слышал, что она часто меняет бойфрендов, употребляет наркотики и катится по наклонной. Не могу не чувствовать вины за то, как повернулась ее жизнь. Но сделанного не вернешь, не исправишь.

Мы с Моник жили весело и легко, пока она внезапно не пропала на три недели, отключив все телефоны, не оставив ни одной зацепки, ни слова объяснения. Я даже в полицию обратился, и именно тогда выяснилось, что женщины по имени Моник Лоран не существует. У меня в голове не укладывалось, как подобное возможно. Я позвонил в больницу, где мы познакомились, и выяснил, что ее документы не проверяли, так как она платила наличными и не пользовалась страховкой. Ее никто не навещал. Это был тупик.

Я пропадал на сьемках и никогда не задумывался, чем занимается в свободное время моя жена. Моник говорила, что она рисует. Я проверил ее мольберты, и действительно нашел несколько новых набросков залива, но за четыре месяца она могла нарисовать гораздо больше. Ее вещи, одежда, косметика, все осталось на своих местах. Словно она только что вышла в магазин или на утреннюю пробежку. И это пугало больше всего. Я каждый день проверял сводки, я звонил периодически во все больницы. Она словно под землю провалилась.

Спустя три недели я проснулся утром и обнаружил ее в кресле в дальнем углу комнаты. Она выглядела жутко. И была явно не в себе. Уже позже, в больнице, куда отвез Моник, по результатам ее анализов выяснилось, что в венах моей жены течет чистый алкоголь и героин. Я не знал, что делать. Как реагировать. Моник пришла в себе через неделю, проведенную под капельницами. Она сказала, что была в Вегасе с другими вольными художниками. Уехала, поддавшись порыву. Творческая личность и все такое. Я не уточнял подробности. Я просто оставил все, как есть. Моник умоляла простить ее, и обещала, что больше подобного не повторится. Я… поверил. Она осталась в клинике еще на неделю, и потом я забрал ее домой. Конечно, отношения изменились. Я требовал объяснить, почему она живет по фальшивым документам. Она упорно молчала. Мы ругались почти каждый день. Потом как-то смирился, пытался понять ее, быть внимательнее и нежнее….

Но через два месяца она снова пропала. И все по кругу. Я нашел ее в больнице с передозировкой. И тогда только Моник призналась, что была замужем, что ее муж и ребенок погибли в автомобильной аварии, что от горя у нее крыша поехала, и она опустилась на самое дно, в полицию загремела. Потом в реабилитационный центр. Хотела начать жизнь с чистого лица. А еще оказалось, что ей двадцать шесть лет, и она три года до свадьбы отучилась в Гарварде. Я был в шоке, но меня переполняло сочувствие. Конечно, я не мог ее бросить. И вот почти четыре месяца мы живем в хрупком согласии. Моник устроилась на работу. Стала говорить о детях, а я… я не хочу детей. Я не уверен, что, вообще, готов прожить с ней еще хотя бы год. Даже секс потерял первоначальную привлекательность. Иногда ей все еще удается всколыхнуть мой интерес, но внутри что-то сломалось безвозвратно после еще первого исчезновения. Я не мог ей доверять, и это сложно исправить.

Мои старания и ответственность, к которой все призывали, привели только к тому, что я понял, что живу не с той женщиной. И мне жутко и страшно, что моя жизнь пройдет вот так… в борьбе с ее тараканами.

Когда Моник неделю назад сказала мне, что ей срочно нужно ехать в Руан, оформлять наследство от дальней родственницы, я вздохнул с облегчением. Я уже знал, что вылечу раньше, мне нужен был повод и удобный момент.

Все сложилось.

Случайности иногда приводят нас к роковым моментам. Я должен проверить свои чувства, понять, чего я хочу, на что способен, чтобы получить желаемое.

Я не плохой человек, но тоже хочу быть счастливым.

И во время бессонного перелета я тщетно пытался разобраться в себе, что в принципе невозможно. Если бы люди так легко могли разложить по полочкам собственную душу. Не было бы столько ужасов в мире, который мы зовем своим домом.

Знаю одно – я на верном пути. Мое сердце ожидало этой встречи много-много лет, и даже если оно разобьётся окончательно, это того стоит. Я где-то прочитал одну мудрую, хотя и спорную мысль. Лучше сто раз разбиться, чем никогда не летать . И она стала девизом всей моей жизни.

Я увидел ее сразу. Зрительной стеной отрезал от толпы суетящихся безликих людей. Для нас двоих постороннего мира не существовало. Она смотрела на меня и была так же напугана, как и я. Связь между нами окрепла и натянулась, стоило ступить обоим на одну землю. Я закрыл глаза, переводя дыхание. Это она, черт побери. Мой астральный двойник, моя воплощенная половинка. Я снова живу и дышу, я вижу свою душу. Это никуда не денется, не исчезнет, пока мы живы.

Я иду через переполненный зал ожидания, и вокруг вижу только миражи воспоминаний. Они скользят сквозь, над, между нами, обрывками, кадрами, туманами…. Знаю, она тоже видит их. Призраки нашего прошлого. Короткие, далекие, незабываемые.

Она поднимается мне навстречу, прижимая к груди свою сумочку. Маленькая, мое сердце тоже рвется из груди.

Она вздрагивает, когда я касаюсь ее обнаженной руки, и мы оба смотрим на место, где соприкасаются наши вселенные. Мы ищем там искры и следы ожогов, но это внутри.

– Привет, – шепчу я, опуская голову и зарываясь губами в ее волосы. Целая вечность прошла, с тех пор, как я делал это в последний раз. Волшебные белоснежные локоны моей принцессы. Мир кружится вокруг нас, я точно знаю, что в других измерениях мы были вместе, а в этом не узнали. Я не узнал. Моя вина.

– Прости меня. – вырывается у меня, я кладу ладонь на ее напряженную спину привлекая к себе.

– За что?

Я целую ее в макушку и отпускаю. Не хочу, но я должен. Держу ее руку, глядя в бледное, но улыбающееся лицо.

– Неважно. Ты шикарно выглядишь. – мягко говорю я.

– И ты, – кивает она. – Где твой багаж?

– Вот, – улыбаюсь я, показывая на свой рюкзак. Она неодобрительно качает головой, но воздерживается от комментариев.

– Поехали поедим. Я пропустила из-за тебя завтрак, – предлагает Маша.

Я смеюсь от переполняющего меня счастья и позволяю ей вести меня. Куда угодно. Хоть на край света.

Мария

– Ламборджини? Серьезно? Твой муж олигарх или банальный панторез? – присвистнув, оборачивается ко мне, когда я щелкаю кнопкой сигнализации на брелке. Походкой от бедра направляюсь к водительскому сиденью.

– Возможно, у него просто хороший вкус? – оборачиваюсь так, что волосы волной рассыпаются по плечам, закрывая половину лица. Марк скользит по мне взглядом вниз и снова к глазам, нагло ухмыляется.

– С этим не поспоришь, Маш. Ты стоишь гораздо большего, – несмотря на циничное выражение лица, голос его совершенно серьезен. Глаза все еще скрыты темными очками, пряча от меня истинные мысли. Я заставляю себя думать, что мне все равно.

– Я бесценна, Марк, – наигранно смеюсь я. Он опережает меня в два прыжка, встает, загораживая собой дверцу Ламборджини.

– Не сомневаюсь. Но можно я за руль? Спортивные машины – моя слабость, – он широко улыбается, и я застываю, пораженная силой сексуальной чувственной улыбки и знакомой до боли ямочкой на щеке. В памяти всплывают моменты, которых не должно там быть, точнее, не сейчас…. Десять лет назад он улыбался так всем девушкам, которые носили юбки выше колена. Его волосы тогда были длиннее, и он постоянно проводил по ним ладонью, откидывая назад. Мы так часто смеялись вместе, так много мечтали. Как много лет прошло, но ощущения те же. От головокружения до дрожи в коленях. Сбитая с толку, застигнутая врасплох, я рассеянно киваю, обходя машину с другой стороны. Марк уже запрыгнул на водительское сиденье и открыл для меня дверь.

– Умоляю, давай только без твоих трюков, – строго предупреждаю я, пристегиваясь. – Это машина мужа, он уехал на моей. Как видишь, любовь к спортивным машинам у вас общая.

– И не только к машинам, Маш, – многозначительно растягивает он губы в горячей улыбке. Боже, дай мне сил не реагировать, не поддаваться, но я не могу…. Невозможно.

Меня спасает то, что, оказавшись за рулём Ламборджини, Марк полностью переключает внимание на автомобиль. Мы вылетаем с парковки, как пробка из бутылки шампанского, если не быстрее. Он сумасшедший, но я знала, на что подписывалась, позволив каскадеру сесть за руль, учитывая специфику его профессии и склонность к экстриму. Врубив на полную электронную музыку, Марк с радостным мальчишеским смехом полностью выжимает газ… Черт, мы летим! В полете подрезая другие машины, визжа шинами. Дима меня убьет, если я, вообще, выживу после подобной поездки. Я кричу на Марка, чтобы он сбавил скорость, но это бесполезно. Меня мотает из стороны в сторону, волосы залепили весь обзор. Когда на очередном повороте нас заносит, я визжу, на что засранец только громче смеется, выравнивая авто и снова ускоряясь. Боже, нам повезло, что сейчас не час пик, иначе аварии бы не избежать.

– Расслабься. Просто кайфуй, – кричит он мне, убавляя звук. Он поднимает вверх одну руку, делая неприличные жесты сигналящей нам машине. Я бы хотела от стыда спрятать лицо в ладонях, но вместо этого постоянно пытаюсь вытащить изо рта, носа и глаз свои волосы. Устав бессмысленно орать ему, что он придурок и убийца, перекрикивая свистящий ветер и все еще громкую музыку, вцепляюсь когтями в его руку, но ему по барабану.

– Сделай мне больно, крошка, – смеется этот мудак, наклоняясь ко мне.

– Смотри на дорогу, чудовище, – воплю я, понимая, что нас снова заносит.

Когда он резко тормозит у небольшого уличного кафе, не доезжая несколько километров до центра, я едва не врезаюсь носом в переднюю панель. Ламборджини тоже выдыхает с облегчением, и я бы посмеялась, если бы не была так до чертиков напугана.

– Американские горки, – отстегиваясь, поворачивается ко мне Марк, и хохочет в голос, оценив мой зеленый цвет лица и спутанный колтун волос. – Ты божественно прекрасна, Джулс.

– Идиот, ты…ты… – я никогда не думала, что могу так орать, но моего словарного запаса не хватало, я просто хватала воздух ртом, как рыба, выброшенная на песок. Черт, да я и чувствовала себя так же. Эмоции выплескивались через край.

Растопырив пальцы, я готовлюсь… даже не знаю… я разорву его на хрен. Он мог разбить машину, мог оставить без матери мою дочь. Черт. Да я чуть инфаркт не заработала.

Сердце колотится так, словно я три часа отработала в зале.

Марк перехватывает мои запястья, улыбка сползает с его лица, когда он понимает, что мне ни хрена не весело.

– Маш, все хорошо? – полностью глуша звук в салоне, виновато спрашивает Марк. Я тяжело дышу, постепенно приходя в себя. – Черт… – вырывается у него. Он резко отпускает мои руки, выходит из машины. Обойдя Ламборджини спереди, он буквально достает меня с сиденья, потому что в моем состоянии шока, я даже ремень отстегнуть не в состоянии.

– Пошли, – он берет меня под руку. – Приведешь себя в порядок в туалете.

Я молчу, мысленно посылая его с внезапно проснувшейся заботой на три исконно-русские буквы. У барной стойки, мы останавливаемся, и Марк просит для меня стакан воды. Я вовсе не благодарна, ведь это он виноват в том, что я чуть не умерла от страха, но воду выпиваю почти залпом. С грохотом ставлю стакан на стойку, бросая на Марка самый злобный взгляд, на который способна.

– Тебе легче? – мягко спрашивает он, взяв меня за руку, я безвольно, заворожённо наблюдаю, как покрытые красно-сине-черным орнаментом загорелые пальцы переплетаются с моими, бледными и тонкими. Он снимает очки, и я залипаю, глядя на него…. Между нами проходят разряды тока. Я буду поверхностной и банальной, если скажу, что дело только в физическом влечении. То, что происходит между нами – это не обыденный набор инстинктов, а нечто космическое, химическое, запредельное. Я смотрю в его зеленые глаза, нервно сглатывая. Спаси меня Господи. Я не хочу этого чувствовать. Мне хочется плакать от досады, от злости, хочется убежать прочь.

– Мне легче, – ровным тоном говорю я, стараясь выглядеть, как можно более хладнокровной и сдержанной.

Марк облегчённо вздыхает, с заметным сожалением выпуская мою руку и показывает, где находится туалет. Оказавшись внутри кабинки, долго смотрю на отражение в зеркале, наваждение немного спадает, уступая место нервному смеху. Я похожа на кикимору, а так старалась выглядеть шикарной леди с обложки. Возношу мысленную благодарность Всевышнему, когда чудесным образом нахожу расчёску в своей декоративной сумочке. Не менее пятнадцати минут проходит, прежде чем мне удается привести в порядок волосы, ополоснуть лицо, поправить потекшую тушь.

И вуа-ля, в отражении вижу повеселевшую и вполне приличную версию меня. Вытираю бумажными полотенцами руки, выдыхаю, и покидаю туалетную кабинку. Выхожу из затемненного коридора, в залитый солнечным светом зал кафе, сразу встречая изумрудный напряженный взгляд, направленный на меня. Марк расслабленно улыбается, машет мне рукой. Я хмурюсь, потому что он выбрал столик на самом виду. Возле широкого окна, где мы будем, как на ладони. Я не понимаю, почему меня это беспокоит…. Нам же нечего скрывать, так почему я чувствую себя так, словно совершаю нечто запретное, нечестное.

Он не сводит с меня изучающего детального взгляда, пока я приближаюсь. Я сажусь, поворачиваясь к окну вполоборота, чтобы с улицы было минимально видно мое лицо.

– Боишься, что нас кто-то увидит? – проницательно спрашивает Марк, склонив голову на бок. Плутоватая улыбка на чувственных губах снова ввергает меня в пучину запретных фантазий. Бегло прохожусь взглядом по мощной линии шеи, покрытой замысловатой вязью, мускулистым рукам и широченным плечам. Футболка настолько сильно обтягивает его атлетическое спортивное тело, что мне приходится с досадой признать, нет у него ни малейшего недостатка, помимо татуировок, но и они скорее привлекают мое внимание, нежели отталкивают, придают ему этакий шарм плохиша. Марк такой и есть. Плохиш с большой буквы. И да, он однозначно вырос. Наша последняя встреча в больничной палате вспоминалась, как сон, размытое видение под действием огромного количества лекарств. А во время общения в скайпе я видела по большей части только его лицо. В жизни, Марк обладает просто крышесносной энергетикой. Сумасшедший горячий парень, которого сложно не заметить даже на фоне самых идеальных красавцев. Он всегда будет бросаться в глаза, или, может, я предвзятый ценитель.

– Нет, я просто не хочу недоразумений, – отвечаю я с некоторым запозданием. Марк иронично улыбается, явно заметив мою заинтересованность его внешними данными.

– Что будешь есть? – быстро меняет тему разговора.

– Не уверена, что готова есть после такой веселой в жирных кавычках поездки, – с сарказмом отвечаю я. Марк подзывает официанта небрежным жестом.

– Уважаемый, будь добр, – начинает он, потирая подбородок. Несчастный официант слегка напугано изучает его художественно оформленные руки. – Бутылочку шампанского, десерт с фруктами, и чтобы взбитых сливок побольше, потом чизкейк и стакан минеральной воды без газа, с лимоном, если можно.

– Ты спятил? – шиплю я. – Я не пью шампанское, я не ем десерты. Я за рулем, забыл?

– А это я себе, – пожимает плечами Марк, кивая официанту. – Все, уважаемый, исполняй.

– А мне? – чувствуя себя конченной идиоткой, спрашиваю я. Марк пододвигает к себе пепельницу, выкладывая на стол сигареты, и игнорируя мое сморщившееся лицо.

– А тебе воду с лимоном. Сама сказала, что ничего не можешь есть, – снова пожимая плечами, говорит Марк, доставая из пачки сигарету и чиркая зажигалкой.

– Не понимаю только, зачем покупать спорткар, чтобы ездить на нем по правилам?

– Представь себе! И машина не моя. Я говорила, – оскорбленно отвечаю я.

– Тогда он еще больший зануда, чем я думал.

– Дима – не «ОН», – огрызаюсь я. – А мой муж, и у него вообще-то имя есть. Мне надоела эта твоя уничижительная манера, в которой ты отзываешься о нем.

– Я смотрю, ты настроена разругаться со мной, Джулс, – Марк выпускает в сторону дым, я фыркаю и машу перед лицом ладонью.

– Я ударю тебя, если снова так меня назовешь. Я не хочу ругаться, просто по-другому у нас не получается, – заявляю я. Марк самоуверенно ухмыляется, выгибая бровь.

– Помнится, были вещи, которые получались у нас куда лучше и приятнее, чем бесконечные споры.

– Пфф, еще бы времена мамонтов вспомнил, – закатываю глаза, пренебрежительно усмехаясь.

– Ты понимаешь, что прямо сейчас провоцируешь меня, Мэри? – опуская интонацию до вкрадчивые чувственных ноток, спрашивает Марк, глядя на меня своим фирменным прищуром бабника. Я не ведусь… Конечно, не ведусь.

– Боже, да что с тобой, парень. Я не Мэри, не Джульетта, не Джулс, не крошка. Как и у моего мужа, у меня есть имя. Простое русское имя. Или ты имеешь что-то против? – уже не на шутку разозлившись, спрашиваю я.

– Ты чего так завелась, Маш? – спрашивает Марк, снова затягиваясь и выпуская ровные кольца дыма. Придурок. Я, как идиотка, смотрю на его губы, на опущенные длинные ресницы… О, черт, хватит, Маша! Ты замужем. И Марк ни в какое сравнение не идет с Димой, но, черт возьми, он не хуже, а просто другой. Диаметрально разные мужчины.

– Чем тебе Мэри не нравится? – спрашивает он вполне миролюбиво и, похоже, без всякой подоплеки.

– А чем тебе Маша не угодила?

– Я обожаю Машу, – Марк, этот сученыш, тушит сигарету и облизывает губы, глядя на меня своими блядскими глазами. Хочется запустить в него стакан с минералкой, который мне принесли по его заказу. Когда он уже перестанет кривляться?

– Мне нужно, Маш, чтобы между нами было что-то только сугубо наше, личное. Понимаешь? Ты стала слишком взрослой для Джульетты, – он прячет улыбку в уголках губ, когда я от злости бросаю в него салфеткой. Его чокнутую жизнь спасает официант с шампанским и сладким заказом. Пока он неспешно выкладывает на стол шампанское, фруктовый десерт с горой сливок сверху и безумно-сексуальный чизкейк, от вида которого у меня собираются слюни во рту, я успеваю забыть, за что собиралась убить Марка.

– Я сам. Можешь идти. Спасибо, дружище, – он вежливо посылает официанта, который собирался открыть шампанское. Наблюдая за моим голодным выражением лица, с которым я смотрю на чизкейк, Марк невозмутимо открывает шампанское и наливает себе полный бокал. Потом пододвигает мне десерт.

– Это тебе, – щедро объявляет он.

Снимает со спинки стула свой спортивный дорожный рюкзак. Что могло туда поместиться? Шорты, футболка, две пары носков, трусы и зубная щетка?

– Не нужно мне таких жертв, – бормочу я, со страданием в глазах отодвигая вкуснятину обратно.

– Для тебя и заказывал. Я знаю, что ты обожаешь чизкейки. Мама пекла их виртуозно, и я таскал тебе лишний кусочек, когда выдавалась возможность, – с мягкой улыбкой, от которой внутри что-то предательски сжимается, ласково говорит Марк – Или ты думаешь, что я забыл?

– Спасибо, – говорю я, опуская взгляд на обратно придвинутое ко мне лакомство. Марк тем временем открывает свой рюкзак, доставая оттуда что-то прямоугольное в подарочной упаковке.

– С днем рождения, Маш, – произносит он тихо, протягивая руку и касаясь моей щеки кончиками пальцев. – Наверное, с этого стоило начать. Извини, что напугал тебя.

– Что это? – спрашиваю я немного севшим голосом. В горле застревает ком. В который раз за сегодня. Это какой-то пиздец, я готова разрыдаться. Эмоциональные качели, зачем я ввязалась в это? И, когда, когда, черт возьми, я сделала это? Вчера, согласившись, встретить его в аэропорту, или девять лет назад, отдав свою невинность, или двадцать лет назад, когда впервые увидела? Что же такое с нами, Марк? Я же не люблю тебя. Больше нет. Но что ты делаешь с моими чувствами, с моей душой, с моим сердцем и моей жизнью, просто глядя на меня своими зелеными глазами, в которых отражается июльское солнце и сам грех. Наше прошлое… несбывшиеся мечты, непрожитая жизнь. Я любила тебя слишком сильно, и фантомные чувства все еще рвут мне душу.

– Открой. Я долго думал, что подарить. Зашел в антикварный магазин и сразу увидел ее, – мягко произносит Марк. Он кончиками пальцев пробегает по моей щеке, убирая за ухо выбившуюся прядь.

Я с досадой замечаю, что мои пальцы дрожат, пока я открываю обертку. Передо мной удивительная резная деревянная шкатулка ручной работы, покрытая лаком. Я не понимаю в искусстве, но эта вещица явно принадлежит не нашему столетию.

– Красиво, – завороженно шепчу я.

– Открой крышку, – с улыбкой подсказывает Марк. Я выполняю его просьбу и зал заполняет красивая хрустальная мелодия. Именно так я могу охарактеризовать звуки, льющиеся из музыкальной шкатулки, но не это главное. На фоне зеркальной стенки из открывшейся ниши появляется маленькая изящная балерина удивительной тонкой работы. Можно рассмотреть волоски в собранной кверху прическе, черты и выражение лица. Невероятная красота. Она крутится под музыку, и я из последних сил сдерживаю подступающие слезы. Ничего особенного. Просто подарок. Но он подходит мне, именно мне. Я не знаю, как ему удается через столько лет молчания, расстояния и океаны, понимать и чувствовать меня …

– Тебе нравится? – немного смущенно спрашивает Марк, что само по себе удивительно.

– Прекрасный подарок, Марк, – мягко говорю я, глядя ему в глаза. – Спасибо. Я очарована.

– Хорошо, – с облегчением выдыхает он. – Я такой тебя видел, когда мама первый раз взяла меня в балетную школу. Помнишь?

– Конечно, – киваю я. – Мне было неловко, чувствовала себя, как буратино на шарнирах.

– Неправда, – Марк опровергает мои. – Ты потрясающе смотрелась.

– Ты просто предвзят, – с тихой грустью говорю я. Мы смотрим друг на друга, наверное, целую вечность. Столько несказанных слов…. Мы не произнесем и половины. – Ты так изменился, – вырывается у меня. Марк отводит глаза, снова тянется за сигаретой.

– Извини, я не могу остановить время, – натянуто произносит он, чиркая зажигалкой и откидываясь на спинку простого стула с железной спинкой. Признаться, я сто лет не бывала в придорожных кафе. Дима никогда бы не выбрал подобное заведение.

– И не нужно, – качаю головой, наблюдая, как он крутит в пальцах зажигалку. – Почему ты все-таки приехал, Марк?

– А ты, Маш? – выстрел в упор. Я теряюсь, падая в бесконечную зелень его глаз.

– Я не знаю. Я чего-то не понимаю, Марк? Объясни мне.

– У тебя день рождения. Я – твой… друг. Приехал поздравить, привез подарок. Я соскучился, мне просто нужно было увидеть тебя лично. Потом же не получится. Толпа наших родичей, суета, шум, гам, твой муж, моя жена.

– Если мы друзья, то нам они не помешают. Так ведь? – проницательно спрашиваю я. Марк щурит свои невероятные глаза, удивленно улыбаясь.

– Тебя не проведешь, крошка.

– Нет. Что-то случилось? Ты можешь просто сказать мне все, как есть.

– У меня все отлично, – отрицательно качает головой Марк. – И как видишь, ни одной новой татуировки за три года. Завязал. Почти не пью, но курить не брошу, – мальчишеская улыбка возвращает родную мне ямочку на левую щеку.

– Зря. Курение укорачи…

– Нет, только не лекции. Маша, стоп, – смеется Марк.

Я хмурюсь, потому что не люблю, когда меня перебивают.

– Ты всегда любила учить меня. Забыла, кто из нас старший? И самый умный, между прочим!

– Кто умный? – усмехнулась я, тряхнув головой. – Да ты хуже ребенка, Марк. Ты помнишь, сколько раз влипал в истории. Тебя же и в школе стороной обходили. Ходячая катастрофа. А помнишь во втором классе, ты принес на урок крота, которого в огороде поймал? В банке, и выпустил посреди урока. Маму тогда вызывали в школу.

– Отличная память, я посмотрю….

Облегченно вздыхаю, когда воспоминания уводят нас в безопасную область, в наше детство, безоблачное. Светлое, счастливое, невинное…

Марк пьет шампанское за мое здоровье, мы смеемся над нашими глупостями и шалостями, вспоминаем остальных членов семьи. Я доедаю свой чизкейк, запивая водой с лимоном. Это занимательно – можно говорить бесконечно, столько событий. Я думала, что забыла большую часть из того, что мы вместе откопали на чердаке наших воспоминаний.

Время летит, как ракета, отсчитывая минуты, часы. В уголках глаз от смеха собираются слезы, которые Марк вытирает, протягивая руку. Его прикосновения нежные, безобидные, но все равно вызывают дрожь где-то внутри меня. Это лишнее.

Я смотрю на часы, потом достаю телефон.

– У меня стилист через два часа, Марк, – произношу я. Он убирает руку, улыбка тает на губах. Взгляд становится задумчивым, сложным для восприятия. Он снова курит. Боже. Я пропахла дымом.

– Ну, конечно, волшебный вечер с мужем, – с иронией кивает он. – Ресторан. Свечи. Тебе еще не надоело? Сколько лет вы не меняли сценарий? Три?

– Марк! – холодно обрываю его я. – Это были чудесные три часа. Давай не будем портить впечатление. Поехали, я отвезу тебя в отель. Ты забронировал номер?

– Плаза, – сухо отвечает он, глядя в окно.

Я одобрительно киваю.

– Через двадцать минут будем там. Я успею в салон.

– Зачем? Ты и так красавица, – мне снова достается хмурый взгляд. Марк подзывает официанта, и тот несется со счетом.

– Ага. Особенно после бешеной поездки с тобой.

– Держи, дорогой, – не глядя в счет, Марк пихает туда две сотенную купюру. Нет не рублевую. Переводит на меня непроницаемый взгляд.

– Я извинился, Маш. Я не думал, что ты такая неженка.

– Я не неженка. Вот родите с Моник детей, тоже станешь серьезнее относиться к собственной жизни.

Марк молчит, но я вижу, как темнеет его взгляд, когда я упоминаю Моник.

– Мы не спешим с детьми, – сдержанно отвечает он.

Я встаю, и Марк поднимается следом.

– Не терпится с ней познакомиться. Мама тоже ждет встречи. Она так хотела приехать, но Вася болел весь год. То воспаление легких, то бронхит. Зима тяжелая была.

– Я знаю, – немногословно отвечает Марк на мое беспечное щебетание. Мы идем к машине на расстоянии вытянутой руки друг от друга, но я все равно чувствую, что он близко. Слишком близко.

– Не тяните с детьми, Марк. Это такое чудо. Ты не представляешь, сколько счастья в одном маленьком человечке. Мы с Димой иногда можем просто весь день любоваться Евой, а когда она была маленькая…

– Маша! – Марк резко прерывает меня, останавливается и берет за руки. – Это все очень здорово. Я рад. Что у тебя хорошо. Но я не спешу размножаться.

Я хлопаю ресницами, в некоторой растерянности глядя на него. Нервно киваю.

– Ладно, не настаиваю, – с наигранной небрежностью пожимаю плечами. Сажусь за руль и пристегиваюсь. Марк запрыгивает на сиденье, не открывая двери.

– А гореть больно? – внезапно спрашиваю я. Марк ухмыляется, игнорируя ремень безопасности и мой выразительный взгляд.

– По-настоящему я горел один раз. Я рассказывал. Но боль от удара была сильнее, чем сами ожоги. Вот позже – да. Это была каторга. Я больше не отвлекаюсь, когда работаю. Сам виноват. Ты можешь быстрее ехать? Я сейчас усну, – ворчит Марк. Я немного прибавляю скорость.

– Здесь нельзя выше восьмидесяти.

– Ты зануда.

– А ты не думал сменить профессию?

– Нет. Ты покажешь мне свой спортивный центр? Там есть зачетные девочки?

– Марк! Ты женатый человек.

– Звучит, как ты конченный придурок, на котором можно смело ставить крест.

– Перестань ерничать.

– Что? Боже, Маша, твой адвокат научил тебя новым словам. Что еще ты выучила?

– Ты фигляр, Марк, – смеюсь я. Он пытается подтрунивать надо мной, но не действует. Не обижаюсь.

Марк тоже смеется, включая музыку. Сумасшедшие ритмы наполняют салон, и я начинаю инстинктивно подтанцовывать. Головой, плечами, ладонями по рулю. И даже ногами. Забавно, потому что Марк делает то же самое. Мы два идиота, которые так и не выросли. На нас глазеют из соседних машин, и я дразнюсь, корча забавные рожи.

Через десять минут мы прибываем к месту назначения. Я паркуюсь возле отеля. Марк вырубает звук, поворачивая ко мне голову. Внешне он совершенно расслаблен и добродушен.

– Зайдешь на чай? – приподнимая одну бровь, игриво спрашивает он, пряча лукавую улыбку. Я пытаюсь поддержать игру, отрицательно качаю головой.

– Заманчивое предложение, но у меня час, чтобы добраться до салона красоты и привести себя в божеский вид.

– Ты и так божественно хороша, – заверяет меня Марк.

– Не убедил, – смеюсь я. – Тебе пора.

– Выпроваживаешь меня? – Он смотрит на меня с оскорбленным видом, едва сдерживая улыбку. Мне так хочется обнять его, поцеловать в щеку, но я не сделаю этого. Не осмелюсь. – Хочешь, я уговорю тебя зайти?

– Марк… – я сожалением начинаю я, глядя на часы. – Почти два часа. В восемь ужин с Димой. У меня еще куча дел. Давай завтра пообедаем? Ты говорил, что вечером поедешь к маме? Успели бы перекусить днем. Можно там же.

– У меня есть отснятый материал по фильму Мейна, со мной в главной роли, – выкладывает Марк свой главный козырь.

– Сукин ты сын! – вырывается у меня. Я распахиваю глаза, изумленно глядя на этого шпиона. – Ты все-таки согласился! И скрывал!

– Скоро моя физиономия будет смотреть на тебя со всех экранов мира! – кивает Марк не без самодовольства.

– Вот ты засранец, – выдыхаю я, испытывая смешанные чувства. – Ты же не хотел. Но, черт, это Мейн. Мейн! Ты будешь звездой… – я вдруг понимаю, что задыхаюсь. Мне снова хочется расплакаться. Так некстати всплывают воспоминания о моих детских мечтах о большой сцене. Популярности, концертах, подмостках, афишах. И Марке… Марке, который непременно должен был увидеть меня, искусать локти от досады, что потерял такую звезду. Какая ирония.

– Эй, ты не рада? – заметив мое замешательство, с тревогой спрашивает Марк, – Я хочу, чтобы ты посмотрела. Мне необходимо узнать твоё мнение. К черту твоего стилиста. Ты шикарна безо всякого гламура.

– Марк… – я с сомнением качаю головой.

– Малышка, пожалуйста. Полчаса. Если Мейн узнает, что я вывез диск с отснятыми эпизодами, он меня закопает. Я зря рисковал?

Вот зараза! Закусываю губу, все ещё сомневаясь. Времени в обрез, но плевать на салон. Я и сама могу накраситься. Стилист – это повод смыться быстрее. И тут такое… Меня просто раздирает любопытство.

– Чего ты боишься, Маш? Съем я тебя, что ли? – он чувственно улыбается.

– Вот еще, – фыркаю я. – Ладно. Полчаса, Марк.

– Хорошо, – согласно и подозрительно-радостно кивает Марк, поспешно выскакивая из машины. Черт, вот это задница. Я что? Пялилась сейчас на его зад?

Пока мы едем в лифте на седьмой этаж, я медленно включаю мозг, с запозданием понимая, что сотворила очередную глупость. Я всего на миг представляю, как смотрится наше рандеву с Марком со стороны. Я встречаю его в аэропорту, мы едем в кафе, где ржем, как парочка идиотов, целых три часа, потом я везу его в отель и поднимаюсь с ним в номер. Трындец.

В замкнутом пространстве все мои чувства обостряются, я смотрю на точеную линию скул Марка, на его чувственный грешный рот, и глаза, которые читают меня, как открытую книгу. Пытаюсь отвлечься, отводя взгляд в сторону, но бесполезно. Куда не посмотри, везде зеркала и наши отражения. Он больше не улыбается, не шутит, не сыплет остротами. Его глаза неотрывно смотрят на меня так, словно я лучше, чем чизкейк.

Да, что со мной нет так? Мой взгляд рассеянно скользит по его спортивной фигуре. Господи, в моем центре и близко нет подобного совершенства.

Мне жарко. Я чувствую себя мерзкой предательницей.

Я хочу его, чёрт возьми. Глупо отрицать очевидное. Мои соски твердеют, когда взгляд Марка опускается на мою грудь. Конечно… Ты просто шлюха, дорогуша. Он поднимает глаза и смотрит в мои, но не ухмыляется, не пытается снова обернуть все в шутку. Выражение его лица непроницаемо, линия скул напряжена, как и каждая мышца, которая попадает в поле моего зрения. Похоже не меня одну мучают запретные мысли и желания.

Когда двери лифта открываются на нашем этаже, я почти выбегаю из душной кабинки, пропахшей желанием и моим позором.

– Может, завтра? – наблюдая за тем, как Марк подносит к замку карту-ключ, пискнула я. Он отрицательно качает головой, распахивая дверь.

– Прошу, моя принцесса. – произносит Марк низким и волнующим до дрожи голосом. Дьявол.

Марк

Я смотрю, как она робко проходит в номер, стараясь держаться от меня подальше. Мне казалось, что этот момент никогда не настанет. С той минуты, как я увидел ее в аэропорту, испуганно и напряженно смотрящую мне в глаза, все мои мысли крутились вокруг одного желания – взять ее в охапку и утащить туда, где нас никто не потревожит. Никаких посторонних глаз. Только мы.

И сейчас, когда мы оказались там, где должны были быть изначально в моих тайных планах, я чувствую странную неуверенность. Закрывая дверь, я прислоняюсь к ней спиной, напряженно наблюдая за Машей. Я знаю, что мы на одной волне, и все, что чувствую я, передается и ей. Ошибиться невозможно.

Она подходит к стойке бара, проводя пальцами по столешнице, я смотрю на ее стройные бедра, обтянутые юбкой и не могу не думать, не замечать стоящую в центре огромную постель, которую Маша демонстративно обошла своим вниманием. Я вряд ли могу думать связно, анализировать свои поступки и действия из-за охватившего меня одержимого желания. Она поворачивается и вопросительно смотрит на меня, а я – на ее губы, которые Маша нервно кусает.

– Так и будешь подпирать дверь, или покажешь диск с фильмом? – спрашивает она с натянутой интонацией. Я не шелохнулся, немигающим взглядом глядя в распахнутые голубые глаза. Она вздрагивает, обхватывая себя руками, в выражении глаз мелькают осознание и злость.

– Нет никакого диска? Да? – нервно спрашивает она. Я медленно киваю, отрываясь от двери и направляясь к ней. Маша испуганно дергается назад, пятится, спотыкаясь, взволнованно и тяжело дыша. Я опускаю взгляд на ее грудь, мысленно посылая к черту здравый смысл. Она моя, всегда была и всегда будет. Мне плевать на обстоятельства, штампы. Я знаю, что прав.

– Нет никакого диска, – отрицательно тряхнув головой, невозмутимо признаюсь я. Машины глаза становятся еще шире. Злость вперемешку с желанием. Как я ее понимаю, запретный плод всегда сладок. Она издает отчаянный стон, натыкаясь на стену. Пятиться больше некуда. И бежать тоже. Тупик, Джульетта.

– Зачем? – задыхаясь, спрашивает Маша. Загнанная в ловушку маленькая птичка.

– Ты же не маленькая девочка, Маш, – произношу я хриплым от возбуждения голосом. Между нами расстояние вытянутой руки, я слышу, как стучит ее сердце, чувствую жар ее тела совсем близко. – И мы не гребаные друзья. Ты знала, к чему все идет.

– Что за бред, ты несешь? Конечно, мы друзья. Ничего больше, – кричит она. Я поднимаю руку и кладу указательный палец на ее подрагивающие губы. Она затихает. Ее глаза, как огромная вселенная, в которой могу жить только я и она. Ничего больше…

– Ничего больше…, – ухмыляюсь я ее наивности. Неужели она действительно верит в то, что говорит? А я верю только в то, что чувствую. И вижу в ее глазах, в самой глубине, которую она тщательно скрывает даже от самой себя. – Ты права, Маш, – шепчу я, проводя подушечкой большого пальца по ее чувственным губам, которые инстинктивно приоткрываются. – Нет, ничего больше, чем это.

Властно обхватывая ее лицо за скулы, я бесцеремонно впиваюсь в сочные губы, проникая языком вглубь ее рта и одновременно впечатывая свое тело в ее, распластывая по стене. Маша пытается оттолкнуть меня, но это бессмысленно, я как скала, которую уже не свернешь. Рассеянные удары по моим плечам я даже не замечаю. Целую ее губы целую вечность, пока она не отвечает мне, отчаянно всхлипывая. Я расстёгиваю ее блузку, опуская вниз чашечки бюстгальтера, и сжимаю пальцами твердые вершинки сосков. Хриплый стон срывается с ее губ, лицо алеет от страсти, и она совсем по-детски жмурит глаза, словно прячась от реальности, от самой себя. Наклоняя голову, я лижу маленький розовый сосок, потом ласкаю губами оба. Ее спина выгибается, а тело мелко дрожит, и я сам едва сдерживаюсь. Меня колотит от желания обладать ею, трахать до умопомрачения, пока она не забудет обо всем, кроме меня. Поднимая голову, я снова впиваюсь в ее рот. Наши языки сплетаются в жадном нетерпении. Со стоном вжимаюсь в хрупкое тело, чтобы унять болезненную пульсацию в джинсах. Волна дрожи проходит по моей спине, когда ее тонкие пальчики ложатся на мой затылок, а вторая хрупкая ручка забирается под мою футболку. Нет, черт возьми, крошка, ниже. Перехватываю ее запястье, прижимая женскую ладонь к разбухшей эрекции, толкаясь в нее со сдавленным стоном, когда она немного сжимает пальцы. Отрываюсь от влажных губ, глядя в затуманенные глаза.

– Расстегни, – прошу я, продолжая прижиматься к ее ладони, ласкающей мой член сквозь джинсы. Маша отрицательно качает головой. Мы смотрим друг на друга целую вечность. Разве она не видит, что я умираю. Мне нужно… Она мне нужна. Сейчас. Вся.

– Не делай этого, Марк. Ты убьешь меня. Пожалуйста, – неожиданно шепчет она, обхватывая ладонями мое лицо. Ее прикосновения такие нежные, любящие, но она просит не о том, о чем следует.

– К черту! – рычу я, грубо сминая ее губы. Ритмично имею ее рот своим языком, вынуждая забыть обо всех сомнениях, потеряться в желании получить меня, как можно глубже и дольше. Ладони шарят в поисках застежки по ее бедрам, и когда находят, отчаянно пытаюсь дернуть ее вниз, но не выходит. Молния заедает, давая Маше передышку, которая позволяет ей прийти в себя.

– Умоляю, хватит! – шепчет она. Задыхаясь, отталкивая мои руки от себя. В ее глазах неприкрытая боль.

– Я люблю тебя, Маш, – произношу я. И мир вокруг снова вибрирует, застывает, летит вверх тормашками, покрываясь льдами, сгорая огнем, я не думал, что так будет… Если бы я знал, то никогда не оставил бы ее.

Она смотрит на меня какое-то время туманным, все ещё немного потусторонним взглядом, в котором мелькают все оттенки пережитых эмоций. Я не знаю, зачем я сказал, и что ожидал услышать в ответ. Но точно не того, что случилось дальше.

Закрыв ладонями лицо, Маша разрыдалась, громко и в голос. Так горько, отчаянно, как не плакала даже в детстве, когда действительно был повод. Я растерянно смотрю, как она рыдает навзрыд, и ничего не могу поделать. Мое сердце бешено бьется, и я чувствую, как ее боль перетекает в мою. Мы, как эмпаты, чувствуем горе, охватывающее нас.

Я говорю ей, что люблю ее, а она плачет.

Касаясь ее волос, я вдыхаю их аромат, зарываюсь лицом в шелковые пряди.

– Прости меня. Прости. Прости меня, Маш, – шепчу я, прижимая к себе ее содрогающееся в горьких рыданиях тело. Я не знаю, за что конкретно прошу прощения. Так много всего. Наши разорванные жизни, параллельные миры, в которых мы пытаемся плыть против течения, но нас тянет друг к другу снова и снова. От этого не уйти, мы разрушим любые стены. Она должна верить, этого будет достаточно, чтобы справиться, выстоять.

– Ненавижу тебя, Марк. Зачем ты появился? – с неожиданной яростью спрашивает Маша, отталкивая меня от себя.

– Я только что озвучил причину, – отвечаю я, напряженно наблюдая, как она поправляет одежду. Отлично, она просто уходит? Вот так?

– Иди ты, знаешь, куда со своими причинами! – кричит она, тыкая пальцем мне в грудь, – Как ты посмел? Заманить меня сюда! Я просила тебя не трогать меня. Я не хотела всего этого…. Я мужа люблю, Марк. – бьет она мне в самое сердце. – Пойми ты, наконец. У нас дочка маленькая. Ты опоздал. У тебя тоже есть жена. А то, что я реагировала на твои… на то… – она сбивается и краснеет, отводя глаза. – Марк, это просто эмоции, ностальгия. Первая любовь и все-такое. Ненастоящее, наваждение.

– Неправда, – качаю головой, напряженно глядя в ее застывшее лицо. Маша смотрит мне в глаза твердо и уверенно. Это не та девушка, которую мне, казалось, я хорошо знаю. Мое сердце болезненно ноет. Я только что все испортил. Но что, что я сделал? Она получила мое признание, а я разбитое сердце. Все мои бывшие подружки сейчас аплодировали бы Маше стоя.

– Правда, Марк, – холодно и утвердительно говорит она. – Ничего больше не осталось. Я забыла. Больше не будет никаких встреч наедине. Это все, – отрезает она, скрываясь за дверьми ванной комнаты.

– Нет, черт. Нет, – кричу я, ударяя кулаком по стене. Снова и снова, пока не сбиваю костяшки в кровь. Мне хочется сломать все вокруг, снести эту долбаную дверь в ванной, вытащить оттуда Машу, распластать на кровати и сделать так, чтобы у нее не было выхода. Я могу это сделать. Могу. И никуда она не денется.

Но кем я буду, если сделаю подобное?

Отчаянно выдыхаю, прижимаясь лбом к холодной стене.

Этот выбор Маша должна сделать сама. И пусть сегодня он не в мою пользу. Завтра все может поменяться. Завтра будет новый день.

А сейчас… мне нужно покурить.

Глава 21

Дмитрий

– Свет, ты все сделала? Ничего не забыла, не перепутала? – строго, с нотками неудовольствия спрашиваю у своей помощницы, которая сидит в приемной и красит ногти. Девушка испуганно вскидывает голову, резко отодвигая пузырьки с лаком подальше от моего грозного вида. Ее пугливость меня раздражает. Неужели опять придется кого-то искать? Как мне надоели эти идиотки! Мысленно выдыхаю, пытаясь быть вежливым.

– Да… Да, Димитрий Евгеньевич, – тараторит Света, кивая головой так активно, что я начинаю не на шутку волноваться, что она у нее отвалится. Уголок губ невольно дергается в усмешке. – Встречи с завтрашнего дня все перенесены на понедельник, вторник, цветы вашей жене доставлены. Подарок курьер привез. Вот, – Кудрявцева протягивает мне бумажный нежно-розовый пакет с ярко-алыми розами. Я заглядываю внутрь. Упаковано красиво, придраться не к чему.

– Ты проверила, при тебе упаковывали? – требовательно спрашиваю я, глядя на часы. – Пора бежать. Так, что?

– Дмитрий Евгеньевич, подарок был уже упакован. Мне сказали, что в магазине вы смотрели уже и ожерелье, и серьги. Было как-то неудобно… Они же и чек положили.

Я изумленно уставился на свою помощницу, ослабляя галстук.

– Свет, ты серьезно? Положила чек внутрь? – недоверчиво заглядываю в пакет. Потом поднимаю тяжелый взгляд на пунцовую Свету. Обреченно качаю головой, вытаскивая чек и убирая его в бумажник. – Света! А розы белые послала? Не перепутала?

– Белые, – пискнула она.

– Ладно. До понедельника.

Беру пакет, свой кейс и покидаю офис. По дороге до парковки звоню в агентство по подбору персонала и делаю очередной заказ. Как они меня все достали. Испортить настроение своей дуростью в такой день.

Выезжаю с парковки, набираю номер жены. У меня наушник, поэтому никаких правил я не нарушаю.

– Привет, куколка. Я уже еду. Ты готова? – спрашиваю я. Поздравил я Машу еще утром. И не только на словах. Ей понравилось, хотя… Ей всегда и все нравится. Самая непривередливая, веселая и непредсказуемая женщина в мире.

– Да, – коротко отвечает она. Мне не нравится интонация этого короткого слова.

– Ты в порядке, малыш? Как там наша девочка?

– Спасибо за цветы, очень красивые. Ева отлично. Лариса Петровна только что привела ее с прогулки, она кушает и ждет свои полчаса мультфильмов.

– Маш, ты же знаешь, что я против телевизора для Евы. Это опасно для зрения и нервной системы.

– Давай сегодня не будем вступать в дебаты о том, как я должна воспитывать нашу дочь, – неожиданно резко отвечает Маша. Я хмурюсь, глядя в зеркало дальнего вида. Какой-то урод собирается подрезать меня, но я резко даю вправо, не пропуская его. Выкуси. Ухмыляюсь, когда урод жмет на тормоза яростно начинает сигналить. Иди на х…, козел, я знаю правила.

– Ты не в настроении? – интересуюсь у жены, делая определенные выводы.

–Ты начал отчитывать меня, как ребенка.

– Извини, Маш, я не хотел. Пусть будут сегодня мультики, как исключение. Довольна?

– Да. Я жду тебя. Приезжай, – бесцветно бросает мне Маша и отключается.

Я не придаю ее дурному настроению особого значения. Помню, как Полина каждый раз впадала в депрессию перед своим очередным днем рождения. Мне под сорок, и я не жалуюсь. Но нам проще, конечно. Однако и мне приходится два раза в неделю посещать спортзал, но не в Машином центре. Если честно, не могу смотреть на этих брутальных мужиков с каменными мышцами, которые ошиваются вокруг нее. Боюсь спятить. Лучше не видеть. В этом году она получила диплом, и теперь у нее времени на работу стало больше, что лично меня не устраивает, хотя я понимаю, что сделать из нее домохозяйку не получится. Я сам ей говорил, что она должна развиваться. Глупо теперь жаловаться.

Подъезжаю к дому, напевая под нос какую-то прилипшую с утра мелодию, поднимаюсь в квартиру, где меня сразу сбивает с ног маленькая принцесса. Ставлю на обувной шкаф кейс и пакет с подарком, и подхватываю дочку на руки.

– Папочка пришел! Папочка пришел, – повторяет Ева, обвивая меня маленькими ручками. Это такое счастье. Когда тебя любят просто так, за то, что ты есть. Она невероятная. До сих пор не могу поверить, что участвовал в создании ангела. Ева – моя маленькая копия. Мой цветочек. Я щекочу ее живот. Она хохочет и трясёт головой с темными кудряшками. Моя мать говорила, что в детстве у меня тоже вились волосы. Невероятно.

– А кто у нас самый красивый? – спрашиваю я, дергая Еву за кудряшку, целуя в щеку.

– Мама у нас самая-самая красивая, – сообщает мне шепотом Ева.

– Пошли проверим? – подмигиваю дочери, опуская ее на пол. Она вкладывает крошечные пальчики в мою ладонь, и мы заходим в гостиную, где собирает игрушки Лариса Петровна. По телевизору показывают мультфильмы, и Ева мгновенно переключается на ярких и весёлых человечков, которые поют и пляшут.

– Добрый вечер, – здороваюсь с няней. Я немного разочарован, что Маша не вышла меня встретить.

– Добрый, – приветливо улыбается Лариса Петровна. – Мария сказала, что сегодня мне лучше остаться на ночь.

– Да. Я не знаю, во сколько мы вернемся из ресторана. Поэтому было бы удобнее и вам и нам, если вы переночуете здесь, в гостиной.

– Хорошо. Я уже совсем скоро буду укладывать Евочку спать. Не волнуйтесь, мы справимся.

– Не сомневаюсь, – мягко киваю я и направляюсь к дверям спальни, захожу внутрь.

– Ух ты. Ева не обманула, – восхищенно улыбаюсь я. Маша сидит на стуле возле туалетного столика, накладывая румяна на точёные скулы. Ее потрясающие волосы упругими вьющимися локонами лежат на плечах. Она похожа на героиню вестерна. Красные губы, ярко-алое кружевное платье со свободными рукавами, глубоким вырезом на спине, и глухо закрытое спереди. Васильковые глаза загадочно мерцают, оттененные искусно наложенным макияжем, бледная кожа кажется фарфоровой, хрустальной. Прекрасна…. К совершенству невозможно привыкнуть. Я каждый раз буду замирать, глядя на нее, теряя дар речи.

– Что ты имеешь в виду? – спрашивает Маша, глядя на меня в отражении зеркала. Я встаю у нее за спиной, протягиваю руку и провожу пальцами по обнаженной спине.

– Ева, сказала, что мамочка самая красивая, – произношу я хрипловатым голосом. – Не слишком смело, Маш?

– Ты еще остального не видел, – улыбается она, сверкая белоснежной улыбкой.

– Боже мой, – вырывается у меня, когда Маша встает в полный рост поворачиваясь ко мне. Платье очень короткое, слишком яркое, но не это привлекает мое внимание, а черные колготки в мелкую сетку и красные лакированные туфли на высоком каблуке и толстой подошве.

– Тебе не нравится? – спрашивает она, кружась вокруг своей оси. Меня в жар бросает. И как теперь прикажете дожить до конца вечера?

– А так? – дразнит меня эта ненормальная, приподнимая подол по бедрам и показывая кружевные резинки с красными бантиками. Черт, это чулки.

– Ты издеваешься? – спрашиваю я, нервно сглатывая.

– Ты помнишь, что мы планировали?

– Я сейчас, вообще, могу думать только о том, чтобы развернуть тебя, задрать это платье и трахнуть по-быстрому. Других мыслей нет. И быть не может, когда ты одета вот так.

– По-быстрому я не хочу, – морщит носик Маша, выразительно задерживая взгляд на уровне моей эрекции. Я лишь развожу руками.

– Тогда придется ехать так, и следующие несколько часов прожить в муках.

– Фу, не будь примитивным, Дим. Ты забыл, что мы собирались поехать на разных такси? Я сяду у бара, а ты угостишь меня коктейлем.

– Я помню сюжет, малыш, – широко улыбаюсь. Вечер обещает быть горячим. Я уже в предвкушении, – Но ты наденешь плащ. – Строго говорю я. – Если таксист все это увидит, – окидываю жену страстным взглядом. – он тебя увезет куда-нибудь не туда.

– Хорошо, – смеется Маша. – Я тогда вызываю такси.

Пока она разговаривает по телефону, я возвращаюсь в прихожую за подарком и снова иду в спальню, с неудовольствием заметив, что няня и Ева по-прежнему смотрят мультфильмы. Подозреваю, что полчаса давно истекли. Нужно будет вернуться к этому вопросу завтра.

– Через пять минут, представляешь, как мне повезло? Я тебе тоже заказала. Твое приедет через двадцать. Ой, что это? Это мне? Подарки? Люблю подарки, – она улыбается и радуется, как ребенок, разрывая подарочную бумагу. Я невольно улыбаюсь, замечая невероятный контраст между ее образом и выражением лица. Роковая соблазнительница с улыбкой маленькой девочки. У любого от такой крыша поедет.

– Дима, опять кучу денег извел на камни! – ворчит она, доставая из футляра ожерелье из белого золота с крупными рубинами и серьги. Комплект мне понравился своим изяществом и благородным блеском. Изысканно и дорого. И удивительно подходит к платью, словно я чувствовал, что Маша наденет красный цвет.

– Мне нравится, – шепчет Маша, выдыхая с восхищением, примеряя ожерелье. – Помоги. – Просит она, поднимая волосы. Я с радостью прихожу на помощь, застегивая ожерелье, и целуя ее в плечо, потом в тонкую шею.

– Хватит. Щекотно, – смеется Маша, отстраняясь. Я горестно вздыхаю, вставая, и замечаю антикварную шкатулку на столике рядом с косметикой.

– Что это? – с любопытством спрашиваю я, взяв занятную вещицу в руки. Покрутив, открываю. Играет музыка, и я понимаю, что это. – Какая прелесть. Прямо как из нашей с Евой любимой сказки. Только там бумажный замок был. Кто подарил?

Маша отворачивается, застегивая длинные серьги.

– На работе, родители девочек из балетной группы, – отвечает она сухо. Ее телефон звонит, и Маша резко встает, взяв сумочку. – Мне пора. Это такси. Все. Увидимся там, прекрасный незнакомец, – она посылает мне воздушный поцелуй и скрывается за дверью.

– Плащ не забудь надеть, – кричу ей вслед, наблюдая за танцующей механической балериной.

Двадцать минут, значит. Вагон времени. Успею ополоснуться, надеть что-нибудь менее консервативное. Выбор пал на темно-синюю рубашку с металлическим блеском, с короткими рукавами и простые черные брюки полуспортивного кроя. Волосы оставил в легком беспорядке. Немного неидеальности не помешает.

Такси, разумеется, опаздывает на десять минут. И получается, что в ресторан я приезжаю позже Маши на полчаса. Чувствую себя неловко. Почти так же, как три месяца назад, когда снял номер в Аквамарине, и туда заявилась Маша в образе горничной. Мы ржали минут двадцать. Потом решили сделать еще один дубль. Я был уже морально готов, к тому, что увижу, и все прошло на ура. Дома она тоже часто наряжается или надевает секси белье со всякими там вырезами, кожаными вставками и шнуровками. В общем, скучать с ней не приходится.

Я захожу в выдержанный в классическом стиле зал с большими венецианскими окнами, стильными официантами и … бешеными ценами. Почти все столики заняты. Разряженная публика чинно восседает на своих местах, жует и манерно обменивается улыбками, музыканты виртуозно исполняют джаз. Я нахожу Машу взглядом. Ее спина просто божественно смотрится в неярком мерцающем освещении, как и ее бесконечно-длинные ноги, заброшенные одна на другую. Она сидит на длинном стуле без спинки. У каждой барной стойки в клубах и ресторанах обычно их занимают дамы с красивыми телами и легкими нравами. Но Машины ноги вне конкуренции. Она владеет спортивным клубом, сама дает уроки танцев, ее фигура безупречна и подтянута во всех местах. Я с раздражением замечаю, что к ней уже пытается подкатить какой-то грузный подпивший мужлан, но к тому моменту, когда я добираюсь до нее, Маше уже удается его отвадить. Стоп, я не должен думать о ней, как о Маше. Она незнакомка. Не моя жена, не мать моей дочери. А красивая сексуальная девушка, к которой я собираюсь подкатить.

– Здесь свободно? – спрашиваю я, выдавая свою фирменную улыбку в тридцать два. Присаживаясь на соседний стул. Она крутит в пальцах почти пустой бокал.

– Ты уже сел, зачем спрашивать? – откидывая волосы на одно плечо небрежным жестом, глубоким волнующим голосом отвечает незнакомка.

– На «ты» ?.. Так сразу? – вскидывая брови в притворном удивлении, спрашиваю я. Она смотрит на меня из-под опущенных длинных ресниц. – Виски, пожалуйста, –заказываю бармену. – Ты что будешь?

– А мне повторить, – она улыбается бармену.

– Коктейль? – интересуюсь я, с любопытством заглядывая в бокал.

– Да, Лонг-Айленд, – невозмутимо сообщает «незнакомка».

– Не слишком крепко для такой хрупкой девушки?

Она бросает на меня многозначительный убийственный взгляд. «Выключи папочку» называется. Приходится смириться…. Бармен ставит перед нами напитки.

– Я – Дима, – притягиваю руку. Она смотрит на меня с чувственной улыбкой. Не могу оторвать взгляд от ее кровавых губ. Уже представляю, как буду слизывать с них помаду, или как красные отпечатки покроют мою грудь, низ живота, и… надо выпить срочно. Очень срочно.

– Мария, – подает мне свои тонкие пальцы, я сжимаю их, улыбаясь, как кретин.

– Красивое имя.

– Банально, – фыркает она, двигая к себе бокал.

– Красивые губы, – исправляюсь я, наблюдая с замиранием сердца, как она обхватывает губами трубочку и потягивает свой коктейль.

– Нет, не то, – качает головой Мария.

– Невероятные ноги, – произношу я, опуская взгляд вниз.

– Уверена, что ты умеешь лучше, – ухмыляется она, глядя мне в глаза. Я облизываю пересохшие губы, делаю глоток виски.

– Я просто немного растерялся. Не часто пытаюсь склеить такую красивую девушку.

– Ты пытаешься меня склеить? У тебя плохо получается.

– Я же говорю, что не совсем умею это делать. Опыта недостаточно.

– Врешь. Ты просто не стараешься. Скажи мне, Дмитрий, ты женат?

– Нет.

– Нет? – Маша выразительно поднимает брови, и я чувствую себя виноватым за то, что соврал. Нелепость какая. – У тебя обручальное кольцо на пальце, – замечает она.

– Мы разводимся, – невозмутимо пожимаю плечами.

– Что случилось? – на лице ее мелькает удивление, но она старается выглядеть самоуверенной и максимально раскрепощённой.

– Она нашла себе любовника.

Маша какое-то время вопросительно смотрит на меня. Потом отворачивается и снова пьет свой коктейль.

– Как ты узнал об этом?

– Она сама призналась, – вхожу в раж. А это действительно забавно, если втянуться.

– А ты?

– Я – адвокат по бракоразводным делам.

– Ух ты, не повезло ей, наверное, – напряженно восклицает Маша. – Оставишь ей только нижнее белье и тапочки?

– Пусть это останется моим секретом, Мария. Я бы хотел поговорить о тебе.

– И у нее нет никакого шанса, что вы сможете уладить дело миром?

– У кого? – не понял я, уже настроившись на другую волну.

–У твоей жены. Ты сказал, что она сама призналась. Значит, она раскаялась. Или нет?

– Почему тебя это волнует, Маш? – прищурив глаза, спрашиваю я.

– Просто так, – она небрежно пожимает плечами, и я расслабляюсь.

– Тогда я просто так спрошу: не хочешь ли ты пойти и потанцевать со мной, Мария?

Спрыгивая со стула, подаю ей руку. Понятно, что я не так хорош в танце, как она, но, если честно, мне не терпится, ее потрогать. Хотя бы так.

– У меня есть предложение получше, – улыбается она, вставая рядом со мной. Вплотную. Я практически касаюсь губами ее волос.

– Правда? – севшим голосом спрашиваю я.

– Ты покажешь мне свою коллекцию марок? – чувственно шепчет она.

– Что? А…. Да, конечно. Пойдем. Я вызову такси.

Я немного растерялся, потому что мы планировали посидеть в ресторане подольше. После небольшого диалога, я бы позвал ее присесть за столик, где мы съели бы что-нибудь вкусное и изысканное. Я бы долго ее соблазнял и склонял поехать ко мне, точнее в номер, который мы заранее сняли….

Какой-то странный выходит вечер, странный разговор, а теперь спонтанный прыжок сразу в отель. Маша, как всегда, отклоняется от сценария.

В такси я смотрю на ее ноги, просто не могу оторвать глаз. Мое желание скручивает все тело, пульсирует в венах. Я даже думать не могу, зубы сводит, в висках шумит. Эти чертовы чулки, я хочу увидеть, как они крепятся. Мне нужна она без этого сексуального платья, или в нем, задранном до талии. Украдкой бросаю взгляд на затылок угрюмого водителя. Жаль, что мы взяли не вип-такси, где салон отделен от сиденья водителя перегородкой. Кладу ладонь на ее колено, ощущая, как под тонким нейлоном ее кожа покрывается мурашками. Она смотрит мне в глаза, мимо мелькают рекламные огни витрин, отбрасывая блики на ее прекрасное лицо. Обхватывая ее за шею, я накрываю ее губы своими, воруя ее стон, когда моя ладонь продвигается выше, по внутренней стороне бедра. Она сжимает колени, одновременно перехватывая мою руку.

– Ты торопишься, – шепчет Маша, прерывая поцелуй. Я не понимаю, что она говорит. Я несколько часов нахожусь в возбужденном состоянии. Вряд ли она понимает, что мужчине подобное ощущение вовсе не кажется приятным. Это больно, черт.

– Серьезно? – хрипло спрашиваю я, снова целуя ее. Она не дает забраться мне в трусики, и я сжимаю ее грудь, сквозь ткань платья, поглаживая соски большими пальцами. Она без бюстгальтера. У меня безграничный доступ.

– Мы приехали, – выдыхает Маша мне в губы, снова ускользая из моих рук. Расплачиваюсь с водителем и выхожу вслед за ней, в прохладную летнюю ночь. И только сейчас понимаю, что она ослушалась. Так и не надела плащ. Чертовка.

– Я тебя когда-нибудь выпорю, куколка, – обещаю я прерывистым шепотом, обхватываю ее запястье горячими пальцами и тащу за собой.

В фойе отеля едва дожидаюсь, пока администратор проверит бронь и выдаст нам ключи. Маша стоит рядом с лукавой улыбкой. Все вокруг пялятся на нее, но она словно не замечает. Я хочу ее закрыть собой. Начинаю думать, что мне бы пришлись по вкусу восточные традиции с паранджой.

– За что ты собираешься выпороть меня, Дмитрий? – громко спрашивает Маша, когда мы заходим в наполненный людьми лифт. Я вздрагиваю, глядя на нее в ужасе. Она сама невинность, и теперь все смотрят на меня, застыв, в ожидании ответа.

– Ты была плохой девочкой сегодня, – произношу я с невозмутимой улыбкой, что дается мне не просто. Я готов ее убить, а не отшлепать.

– Но я никогда не была хорошей. Разве хорошая девушка поехала бы с тобой в отель, зная тебя менее часа?

Мне хочется закрыть лицо ладонью, чтобы не видеть этих вытянутых лиц.

– Думаю, что нет. В таком случае, ты получишь двойную дозу наказания. За аморальное поведение.

– А ты опасный человек. Я начинаю сомневаться в принятом решении. Ты же не из этих извращенцев?

– Эти извращенцы, это кто? – пряча улыбку и едва сдерживаемый смех, спрашиваю я.

Благо ответить, она не успевает, к сожалению всех, увлеченных сценой, разыгравшейся перед ними. Лифт открывается на нашем этаже, и мы вываливаемся из него, держась за руки и хохоча до слез. Мы добегаем до нашего номера. Я открываю дверь, затаскивая Машу внутрь. Продолжая смеяться, она проходит, бросая сумочку на постель и наклоняясь, чтобы снять туфли. Задравшееся на подтянутой заднице платье позволяет мне увидеть края чулок, полоску бледной кожи. И красное кружево трусиков. Она издевается. Точно. Специально дразнит. Веселье мгновенно оставляет меня.

– Нет, оставь, – властно говорю я. Она выпрямляется, глядя на меня.

– Что, прости? – переспрашивает Маша.

– Туфли. Мне нравятся.

Номер выбран идеально. Тут нет ничего лишнего. Кровать, тумбочка, столик, два стула, душ и балкон. Это даже больше, чем нам нужно.

Я бросаю пиджак на один из стульев, начинаю расстегивать рубашку. Маша наблюдает за мной распахнутыми глазами, в которых сегодня я не могу ничего прочитать. Она выглядит другой в этом платье. Незнакомкой. Мне нравится.

– Я слизал твою помаду, – замечаю я, глядя на припухшие губы.

– Было вкусно? – спрашивает она, вздрагивая, когда я кидаю на стул рубашку и берусь за ремень на брюках.

– Очень, – киваю я, не отрывая взгляда от ее лица. Она кажется немного бледной, чуть-чуть испуганной. Наверное, так и должна выглядеть девушка, которая согласилась пойти в номер к мужчине. А он сразу начал снимать брюки.

– Может выпьем? – делает Маша попытку растянуть мои мучения.

– Нет, куколка, – качаю головой, приближаясь к ней. Тыльной стороной ладони провожу по линии ее скул. Она прикрывает длинные ресницы. – Повернись, – хрипло прошу я.

– Один бокал. Ты спешишь.

– Ты уже выпила. А я не любитель алкоголя. Давай перейдем к основному блюду. Я собираюсь съесть тебя, красная шапочка, – улыбаюсь я. Беру Марию за плечи и уверенно разворачиваю спиной к себе. Перекидываю длинные волосы на одно плечо, жадно целую оголенную линию шеи. Прижимаюсь своей измученной эрекцией к ее заднице, испытывая короткое облегчение от трения наших тел.

– Думаешь, это может ждать? – спрашиваю я. Маша прерывисто дышит, а я продолжаю целовать ее шею и плечи, лаская ладонями ее божественное сексуальное тело, сжимая поочередно грудь и ягодицы. С ее губ срывается шумный вздох, когда, задирая подол ее платья, я проникаю под резинку маленьких трусиков, провожу по промежности пальцами, толкая внутрь сразу два. Другой рукой я расстегиваю молнию у нее на спине, спуская платье с плеч, сжимаю полушарие груди, перекатывая между пальцами сосок.

– Чего ты хочешь сегодня, Маш? – хрипло спрашиваю я, вытаскивая из горячего лона свои пальцы, резко опуская к ногам красное платье, оставляя ее в трусиках, поясе с подвязками, чулках и туфлях.

– Все, – отвечает она, не оборачиваясь.

– Отлично, – удовлетворенно шепчу я, прижимаясь к ней сзади, обхватывая ладонями красивые упругие груди. – Начнем с самого простого.

Мягко толкаю ее вперед, одновременно сдергивая вниз по бедрам красное кружево. Мои брюки тоже на полу. Она так прекрасна с голой попкой и выгнутой спиной, открытая моему взгляду, готовая ко всему. Ко всему. Звучит, как мечта. Черт, по ходу сегодня мой день рождения. Я провожу кончиками пальцев по ее позвоночнику, замечая, как все ее тело покрывается мурашками. Хлопаю по упругим сочным ягодицам и вхожу в нее одним толчком, полностью, в самую глубь с протяжным стоном. Наконец-то. Она хрипло вскрикивает, сжимая меня внутренними мышцами, перед глазами все плывет, я сминаю пальцами ее задницу, проникая в нее быстрыми точными толчками.

– Сильнее, жёстче, – командует Маша. У меня голова идет кругом, я превращаюсь в один оголённый нерв, пульсирующий от удовольствия. Наши стоны сливаются, тела покрываются потом, отчаянно двигаясь в безумном ритме. Я наклоняюсь, прижимаясь губами к ее плечу. Может быть, даже кусаю его. Она кричит, приходя к финишу первой. Ее пальцы сжимают мое бедро, голова откидывается назад, волосы хлещут меня по лицу, а я провожу языком по линии ее шеи, слизывая капли влаги. Поворачивая голову, она находит мои губы. Мой язык проникает в ее рот в том же темпе, что и член.

– Что же ты делаешь, боже… – бормочет она, когда я пальцами раздвигаю ее нижние губы и нажимаю на чувствительный бугорок. Движения моих бедер становятся резче, я уверенно веду себя к долгожданной разрядке. Вбиваюсь в нее слишком сильно, и звуки, которые издаёт она, я и наши тела только подстегивают меня, лишая разума, оставляя лишь инстинкты и желания.

– О, черт, это слишком хорошо, малышка, – вырывается у меня, когда горячая волна, зарождаясь в позвоночнике, разливается по всему телу.

– Подожди-подожди, – стонет она, двигаясь мне на встречу. Малышка созрела на второй заход. Ритмично потираю разбухший клитор, делая круговые толчки бедрами. Ее напряженная спина блестит от пота. Она застывает, прежде чем, громко вскрикнув, опасть на согнутые руки. Я накрываю ее сверху, содрогаюсь всем телом.

– Боже, черт… – стону я, зарываясь лицом в основание ее шеи.

– Ты уж определись, милый, – хихикает Маша. Я перекатываюсь на бок, чтобы не раздавить свою хрупкую жену.

– Это было круто, Маш, – тяжело дыша, сообщая ей, отводя волосы, налипшие на ее лицо. Мы смотрим друг другу в глаза бесконечно долго.

– Я люблю тебя, – говорит она, и мое сердце болезненно сжимается. Не знаю, почему. Она столько раз говорила, что любит в самые разные моменты.

– Я тоже тебя люблю, малышка, – мягко произношу я, нежно целуя ее в губы.

– Но игра наша провалилась. Ты явно трахал сегодня не незнакомку, а меня. – обнимая меня за талию, Маша потирается носом о мой подбородок.

– Наверное, потому что моя жена мне интереснее любых незнакомок, – искренне говорю я. – Я был не слишком настойчив?

– Это теперь так называется? – она смеется, закидывая ногу мне на бедро. – У меня будет болеть неделю.

– Нееет. Мы же только начали? – приподнимаясь на локте, говорю я с возмущением. Маша качает головой, проводя пальчиками по моей щеке.

– Ты неподражаем, любимый. Как ребенок, ей Богу. А как же другие варианты?

Другие варианты мы использовали почти до утра. У нас редко получается побыть абсолютно вдвоем, и если выпадает возможность, то мы используем ее на полную катушку, ни в чем друг другу не отказывая. Дома, ночью, когда уснет маленькая террористка, особо не развернешься, но иногда мы устраиваем себе праздники. Такие, как сейчас.

Перепробовав полный перечень различных вариантов, которые устраивали обоих, мы долго плескались в душе, целуясь и ласкаясь безо всякой сексуальной подоплеки, потому что сил уже не было ни на что, кроме нежности.

– Я так не хочу, чтобы эта ночь кончалась, – уже в кровати с ноткой грусти признается Маша. Положив голову мне на грудь, она ласкает ладонью мой пресс, который после сегодняшних упражнений точно стал рельефнее, чем вчера.

– У нас еще будет миллион таких ночей, – с улыбкой отвечаю я, накручивая на палец длинные светлые пряди. Маша целует меня в область сердца, тяжело вздохнув. Я слегка хмурюсь, не понимая ее печали.

Тогда я еще не знал, как сильно ошибся. Не будет никакого миллиона ночей.

Глава 22

Дмитрий

Рано утром мы вернулись домой. Ева еще спала. Ее няня тоже. Мы прокрались на кухню, приготовили всем завтрак, и тихо хихикали, вспоминая события бурной ночи. Она выглядела абсолютно счастливой. Ее желание прикасаться ко мне каждую секунду казалось таким искренним. Маша словно оторваться от меня не могла. Я взял выходной, понимая, что после бессонной ночи правозащитник из меня никудышный.

– Во сколько завтра выезжаем к твоим? – уточняю я.

– Не знаю. Мама собирает всех в два часа, но я думала поехать пораньше помочь накрыть на стол.

– Ты думаешь, у нее мало помощником? – с лёгкой иронией улыбается Маша, усаживаясь мне на колени, обнимая за шею.

– А если все так думают, Дим? И в итоге никто не приедет помочь.

– Туше… – сдаюсь я. – Просто скажи во сколько. И я буду готов.

– Решим, – она смотрит на настенные часы. – Я побегу в центр. У меня через час занятия с девочками. Очень хотела отменить, но не получилось. – Маша виновато улыбается, пожимая плечами. – Я не долго. Пару часов.

– Ненавижу твою работу, – разочарованный в том, что она бросает меня, сообщаю я. – Проклинаю тот день, когда я купил тебе этот центр.

– Но «Диметра» становится популярной.

– Название наиглупейшее.

– Я назвала его в честь тебя.

– Ага, женским именем.

– Но, Дим, основной контингент все-таки девушки. И расчет сделан на них. Не дуйся. Это глупости какие-то.

– Малышка. Я не умею дуться, – улыбаюсь я. – И видел я ваш женский контингент. Накачанный и небритый.

– Мужской зал только один, а для женщин огромное количество услуг.

– Включая мужской зал, – мрачно подмечаю я.

– Фу, противный. Мне пора. Еву поцелуй, накорми, погулять сходите. – Маша пытается слезть с моих колен, но я крепко держу ее в своих объятиях.

– Беги, одевайся. Все будет сделано, согласно оглашенному списку, – нежно целую ее в губы и разжимаю руки. Маша спрыгивает на пол, получив звонкий шлепок по попке. Делает забавную гримаску и сбегает с кухни.

Мария

Во время занятия я думаю, о чем угодно, кроме самых занятий. Мои девочки очень послушные, заинтересованные в результате и сами знают, что и как нужно делать. Я сегодня не в форме. И это мягко сказано. Я соврала мужу, что у меня по расписанию дети и балетный класс, иначе он бы меня не отпустил. Рождение Евы сделало его сентиментальным. Если речь идет о маленьких девочках, он сразу становится гибким и управляемым. В остальном Дима больше диктатор. Меня это устраивает, пока наши интересы не сталкиваются. Иногда ему приходится уступить, что бывает крайне редко. В основном я ищу компромиссы.

Но сегодня меня волнует другое. Нет, не столкновение интересов, а чувство вины, стыд, нервное напряжение. Дима – он исключительный, цельный, сильный. В нем есть все, о чем может мечтать любая женщина. Я люблю его, и это никогда не подлежало сомнению. Эта сумасшедшая ночь должна была поставить точку в моих сомнениях, но не поставила.

К сожалению.

Я не знаю, почему так происходит. Может быть, я ужасная женщина, которая не ценит своего счастья.

Или просто дура.

Но я не могу выбросить Марка из головы.

И это какой-то кошмар, в котором я пребываю уже сутки, отчаянно пытаясь найти выход. Все мои нравственные устои нарушены. Я сама от себя не ожидала того, что позволила случиться с Марком. Если бы он был настойчивее…. Господи, что бы я тогда делала? Как бы пришла домой? Посмотрела в глаза мужу?

Я и так не могла избавиться от мерзкого чувства вины, когда Дима прикасался ко мне. Мне колоссальных усилий стоило вести себя так, чтобы Солнцев не заметил моего состояния. Конечно, ему удалось сделать так, чтобы я забылась. В этом плане он виртуоз, но утром, даже когда он держал меня в своих объятиях, я все равно думала о другом.

Чувствовала себя предательницей. Преступницей, развратной женщиной, но продолжала думать. Это было больше, чем ностальгия по первой любви, всколыхнувшие душу воспоминания. Я испугалась, когда осознала, что ничего на самом деле не закончилось. И живой, а не вымышленный Марк, из плоти и крови, имел на меня такое же воздействие, как и девять лет назад.

Я хотела бы подключить разум, но не выходит. Я пыталась, видит Бог. Приводила тысячи доводов, впустую….

Мне просто нужно пережить всего один праздничный день. А потом Марк уедет в свой Голливуд. Или останется на пару дней, но мы все равно больше не встретимся. Однако мысль об этом разрывает мне сердце.

Любая мысль о Марке разрывает мне сердце. И когда он сказал мне, что любит, я поверила. Не знаю почему. Просто поверила и все. Это правда, и что бы не думали о нем окружающие, только мне известен настоящий Марк. И я люблю этого Марка.

Вот такая неразрешимая дилемма. Мне всегда казалось абсурдным, когда героини фильмов или книг метались между мужчинами. Теперь я сама столкнулась с этим. И выбор очевиден. Его так просто сделать, и так сложно….

Я задаю себе простой вопрос.

Чего ты хочешь, Маша?

Этот же самый вопрос задал мне ночью муж.

Ответ не дает мне никакого решения.

Потому что я хочу их обоих.

Меня тошнит от самой себя. Я выключаю музыку, заканчивая занятие раньше на десять минут. Девушки начинают собирать коврики, убирать реквизит. Я пью воду из бутылки, глядя на свое отражение. Плохо отработала. Даже не вспотела. Дверь хлопает, выпуская первую девушку и впуская… я глазам не верю. Он осмелился.

О, черт. Это Марк.

В черной, обтягивающей литые мышцы, футболке, темно-синих джинсах, идеально сидящих на мускулистых бедрах и в темных очках – он выглядит горячо. Высокий, широкоплечий, с сильными руками, покрытыми разноцветными татуировками, которые заметны даже под футболкой, узкими подтянутыми бедрами и длинными мускулистыми ногами – он сразу становится центром особенного внимания собирающихся девушек, которые резко замедлились, с любопытством поглядывая на моего… моего кого? Дура! Раздраженно смотрю, как он останавливается в двух шагах от меня. Вальяжная походка, самодовольная ухмылочка. Остальные дуры тоже рты пооткрывали. Почему, черт возьми, он выглядит так…. Двухдневная щетина только подчеркивает рельефную линию его скул, чувственные губы приветственно улыбаются. Как он посмел явиться?

И почему после бурной, изматывающей ночи, я, вообще, могу смотреть на мужчину с сексуальной точки зрения? Что со мной не так?

– Классно смотришься, крошка, – бросает мне Марк вместо приветствия, детально рассмотрев меня. Не уверена, что он искренен. Я без макияжа, в спортивных серых бриджах и в белом топе с логотипом моего центра. Волосы собраны в небрежный пучок на затылке.

– До свидания, девочки, – произношу громко, выглядывая из-за спины Марка, пытаясь выпроводить самых любопытных. – Увидимся во вторник. За два часа до занятия ничего не едим. И сейчас тоже два часа голодовки. Помним?

Девушки согласно закивали, попрощались и потихоньку разошлись. Марк в это время с любопытством ходил по залу, рассматривая гантели разных размеров и другую атрибутику. Даже попрыгал на забытом кем-то из клиенток шаре.

– Что ты делаешь? – спрашиваю я, не удержавшись от улыбки. Марк снял очки, подарив мне выразительный зеленоглазый взгляд.

– А на что похоже? – он широко улыбается. Снова подпрыгивает на мяче. – Мне нравится. Возьмешь в группу?

– Марк, зачем ты пришел? – скрещиваю руки на груди и окидываю его тяжелым срезным взглядом.

– Извиниться, – говорит он, вставая, и прислоняясь плечом к зеркалу.

– Сколько можно извиняться?

– Я поступил эгоистично, обманом заманив тебя в номер, – искренне признает Марк.

– Проехали. Давай просто забудем, – прошу я, чувствуя предательскую дрожь в коленях.

– То, что я сказал тебе, Маш – это правда. Я не возьму своих слов назад.

– Я тоже, – твердо говорю я, мысленно аплодируя себе.

Марк моргает, молча глядя на меня. Я вижу, как дергается венка в уголке правого глаза. Он старательно сохраняет невозмутимое выражение лица. Но я вижу, как ему сложно это делать. Черт возьми, как же я понимаю его.

– Нам лучше не встречаться, Марк, – произношу я. Он убирает руки в карманы, отводя в сторону глаза, словно обдумывая мои слова. Потом снова смотрит на меня пристальным вопросительным взглядом.

– Себя боишься или меня? – спрашивает он.

– И то и другое, – даю честный ответ.

– Я против.

– Что? – изумленно вскидываю брови.

– Я не могу не встречаться.

– Практика показывает обратное.

– Но не после того, что случилось вчера.

– Ничего не было! – кричу я в сердцах, испугавшись своего голоса. Марк резко приближается, хватает меня за плечи. Я отступаю, толкая его в грудь.

– Ладно. Не трогаю. Все. Успокойся, – испугавшись моего свирепого вида, произносит Марк. – Заключим перемирие?

– Мы не ссорились, – огрызаюсь я.

– Мамочка… – раздается радостный вопль, вслед за грохотом распахнувшейся двери. Марк резко отступает назад, а я испуганно смотрю на дочь, которая несётся ко мне со всех ног. Черт. Надо было выпроводить Марка… Я же знала, что они приедут. В дверях появляется Солнцев, в его руках огромный плюшевый медведь.

– Маш, она выпросила у меня… – Дима не заканчивает фразу, заметив, что я не одна. Ева обнимает мои ноги, я перебираю ее кудряшки, собранные в хвостик на макушке. Мой муж пристально смотрит на Марка. И я уже знаю это хладнокровный ледяной оценивающий взгляд. Так же мой муж смотрит на своих оппонентов в суде.

– Мы встречались. В больнице. Я помню тебя, – произносит Дима, поворачиваясь и вопросительно глядя на меня. Ситуацию разрешает Ева.

– Ты кто? – спрашивает она, подходя к Марку. Он широко улыбается приседая на колени и протягивает руку.

– Меня зовут Марк. Я … вырос вместе с твоей мамой.

– Ты еще один мой дядя? – пряча за спиной маленькие кулачки, спрашивает Ева, с любопытством рассматривая Марка.

– Можно и так сказать, – после небольшой паузы, соглашается он.

– Ты приехал на день рождения к бабушке?

– Да. Ты угадала.

– Ты мне не нравишься, – выдает малышка.

– Ева, нельзя так говорить, – одергиваю я дочку. Беру ее за руку, нежно прижимая к себе. – Она просто тебя не знает, – смущенно поясняю я.

– Ничего страшного. Дети меня не любят. Видимо, они видят больше, чем взрослые, – с иронией произносит Марк.

– Прилетел раньше? – включает «адвоката» муж, сканируя Марка изучающим взглядом.

– Да. Решил навестить Машу, – невозмутимо отвечает он.

– В Москве живет не только Маша, – говорит мой муж. Я бледнею.

– Я уже был у Вики с Максом. Следующий на очереди Артем, – врет, не моргая, Марк. Я выдыхаю. Подхожу к мужу и беру его под руку.

– Клевый медведь. Это она для бабушки выклянчила? – спрашиваю я беспечным тоном, пытаясь разрядить обстановку.

– Нет, для тебя, – отрицательно качает головой Солнцев. По напряженной линии скул я понимаю, что ему дико не нравится то, что он застал тут Марка.

– Моя милая. Спасибо, – подхватываю дочку на руки и звонко целую в щеку. Ева радостно смеется, обнимая меня за шею.

– А бабуле мы купим зайчика. Ладно, мам? Там был такой больфой зайчик, есе больше, чем мишутка, – жизнерадостно сообщает мне Ева.

– Тебя подвести, Марк? До Артема? – спрашивает Солнцев.

– Нет. Спасибо. Я на такси, – холодно произносит Марк, смотрит на меня с блуждающей улыбкой.

– До завтра, Маш. Ева, пока! – потом переводит взгляд на моего мужа, небрежно кивает и, разворачиваясь, быстро покидает зал для аэробики.

– Я пойду переоденусь. Подождите меня здесь, – отпуская Еву на пол, говорю я, собираясь уйти. Дима останавливает меня. Поймав за запястье.

– Маш, что он на самом деле тут забыл? – глядя мне в глаза, ледяным тоном спрашивает Солнцев.

– Марк же сказал, – отвечаю я с наигранным недоумением. – А что не так?

– Мне не нравится этот клоун. Вот и все, – заявляет мне муж.

Дмитрий

Я смотрю, как она уходит, по-прежнему ощущая неясную тревогу внутри. Логически я понимаю, что ничего подозрительного в том, что сын приехал на день рождения родной матери нет. Ближайший к Твери аэропорт в Москве, тут много его братьев и сестер, которых он решил навестить до юбилея. И вот в этом нет никакой логики. Зачем навещать Машу сегодня, если он увидит ее завтра? И почему она выглядела такой испуганной, когда увидела нас с Евой. Словно я застукал ее за чем-то неприличным.

Не знаю, в чем тут дело, но мне все это не нравится. Я не хочу видеть голливудского разрисованного плейбоя рядом со своей женой. Возможно, я слишком мнителен, но я верю своей интуиции, а она говорит мне держаться подальше от этого гастролера. Возможно, причина моей антипатии в том, что я знаю этого Марка меньше остальных Машиных многочисленных родственников. И он производит впечатление неуравновешенного, склонного к эксцентричным поступкам парня. Я так же знаю, что женщины обычно падки на подобный типаж, что всегда казалось мне большой загадкой.

– Ты купила подарок? – спрашиваю я, пристегивая ремнями Еву в детском автомобильном кресле. Рядом усаживаю медведя. Нам с трудом удалось уговорить ее отказаться от зайца. Малышка очень настойчивая. Вся в мать. Я рос скромным нетребовательным ребенком, несмотря на то, что мои родители были обеспеченными людьми. Нас с сестрой никогда не баловали. Но я не могу ни в чем отказать Еве. Она мой маленький котенок.

– Да. Мама давно говорила, что мечтает о чайном сервизе на всю семью, но такого количества предметов нет ни в одном наборе, – пристегивая ремень, ответила Маша. Оборачиваясь, она подмигивает Еве. – Ты готова ехать, крошка?

– Да, – звонко отвечает малышка.

– А мишка готов? – улыбается Маша нежной светлой улыбкой. Я с беспокойством замечаю, что она выглядит уставшей. Нам нужно съездить в отпуск всей семьей летом.

– Мишка готов, – кивает Ева. – Поехали, папа.

– Слушаюсь, маленькая леди, – весело отвечаю я.

– Ремень, – напоминает Маша, когда я мягко трогаюсь, не пристегнувшись.

– Ты нашла набор? – возвращаюсь я к теме подарка для тещи.

– Нет. Я заказала, – сухо ответила Маша. – Сегодня доставят к вечеру. С именными чашками и блюдцами. Мама будет в восторге.

Пока я веду машину сквозь московские пробки, перещёлкивая в поисках радио без рекламы, Маша утыкается в телефон. Мы не разговариваем до самого дома. И почему-то это меня тревожит, хотя я понимаю, что Маша устала, не выспалась и ей не до пустой болтовни.

Дома мы обедаем, укладываем Еву на дневной сон. Маша засыпает рядом с дочкой, а я не мешаю. Ее телефон постоянно сигналит, раздражая меня своим пиканьем. Хочу отключить звук, но с раздражением замечаю, что экран заблокирован и защищен кодом.

Какого черта? Ей есть, что скрывать?

Я никогда не лез на ее личную территорию. У каждого из нас свои гаджеты, планшеты, ноутбуки. И я ни разу не заглядывал в ее почту, не читал статусы на страницах в интернете. Возможно, потому что у меня самого нет времени на «онлайн» жизнь. Хватает реальной. Но я понимаю, что Маша моложе, и принадлежит к поколению, которое стремительно осваивает виртуальную жизнь. Прогресс не остановить. У семейства Красавиных есть своя группа, в которой состоят все члены семьи и регулярно общаются. Даже дни рождения онлайн отмечают, если нет возможности приехать в родительский дом.

После смерти отца Маши многое изменилось. Елизавета Владимировна реже стала устраивать праздники. Видимо, без мужа у нее не было ни сил, ни настроения, ни энергии. Она всегда старается улыбаться и выглядеть веселой и бодрой, когда мы с Машей и Евой приезжаем, но перемены я чувствую подсознательном уровне. Она сдала, поседела. Мой отец был таким же после гибели матери. Сейчас мне кажется, что его болезнь стала следствием душевной боли. Он очень любил жену, и так и не смог до конца пережить ее ранний и внезапный уход. Елизавета Красавина точно так же не отпускает память о муже. Да и как можно, учитывая, сколько они вместе прошли и сделали? Сейчас у нее на руках еще четверо несовершеннолетних детей, которые входят в подростковый период. Сложные времена. Ей нелегко. И Маша чувствует это. Она никогда не говорит мне, но я вижу, как она переживает о матери. Она часто просит меня отвезти ее к ней. Часами сидит с Елизаветой на кухне, о чем-то разговаривая, когда Ева уже спит в детской. Мы могли бы так же ездить к моим родителям… если бы они были живы.

Вечером мне внезапно звонит Полина Смирнова и взволнованным голосом просит срочно приехать к ней. Я знаю, что без уважительной причины она бы ко мне не обратилась. Она не раз меня выручала, и отказать мне нельзя. Можно, конечно, но не по-мужски.

Маша с Евой готовят на кухне, хохоча и дурачась. В принципе, я могу вырваться на пару часов без ущерба для семейного спокойствия. Обещаю Полине, что приеду через полчаса.

– Маш, я отъеду на пару часов, – ставлю в известность жену, заглядывая на кухню. Она вся вымазана в муке, как и Ева, – Пироги печёте? – с улыбкой спрашиваю я, бегло оглядывая хаос, творящийся на кухне, или как любит выразиться Маша – художественный беспорядок.

– Да, к твоему возвращению, надеюсь, успеем, – отвечает Маша, вытирая лицо кончиком полотенца. – По работе?

– Нет, иду на свидание, – ухмыляюсь я. Маша смеется, показывая мне кулак.

– Смотри у меня, красавчик.

Я с улыбкой качаю головой, поймав ее за фартук, притягиваю к себе и медленно целую в губы. Она не обнимает меня, потому что все ее ладони покрыты мукой.

– Фуу, – кричит Ева, топая ножками. Малышка страшная ревнивица. Причем она не может определиться, кого к кому ревнует. Мы смеемся, разрывая поцелуй.

– Увидимся позже, – нежно шепчу я, отпуская Машу.

***

Добираюсь до дома Полины быстро и без приключений. По дороге заезжаю в магазин, чтобы купить сладости ее дочери и торт, как знак внимания хозяйке. У Полины большая квартира, но живут они с дочкой до сих пор вдвоем. Ни один новый парень не задерживается у Поли больше двух-трех месяцев. И мне кажется, что теперь ее этот расклад устраивает. Ей слишком нравится ее независимость. Однако, в глубине души я знаю, что ради меня она поменяла бы все свои принципы и стереотипы на диаметрально противоположные.

– Привет. Держи, – целую Полину в щеку, передавая в руки пакет с презентами. Наклоняюсь, чтобы снять кроссовки. – Что случилось? У меня выходной, между прочим.

– Привет. Ну, простите, ваше величество, что потревожила. Проходи в гостиную. Все расскажем, – Полина в домашнем костюме с бриджами и футболкой с сердечками на груди выглядит мило. Она заглядывает в пакет. – Солнцев, ты опять с конфетами и пирожными. Еще и торт. Я тебя убью.

– Это Свете. Не тебе, – поясняю я.

– Она у бабушки. Придется мне опять изменить диете, – вздыхает Поля. Я иронично улыбаюсь, качая головой.

– Какие диеты, ты в отличной форме.

– Хожу в центр твоей жены. Там отлично все устроено. Сервис великолепный, чистота, персонал отзывчивый. Я занимаюсь не в ее группе. У меня тренер Борис. Он просто шикарен.

– Не сомневаюсь, – закатывая глаза, усмехаюсь я. Мы заходим в гостиную, и улыбка сползает с моего лица, потому что на диване в стильном серебристом брючном костюме я вижу Эвелину, которая год назад пыталась уговорить меня заняться разводом ее криминального любовника. Она сидит вполоборота ко мне, лицо ее скрыто каштановыми волосами.

– Какого черта? – оборачиваясь, раздраженно смотрю на Полину. – Ты издеваешься?

– Просто выслушай ее. Прошу, Дима. Лине некуда было больше пойти. Она ушла из дома. И ей нужна помощь.

– Я тут причем? Черт, – ругаюсь я, перевожу взгляд на Эвелину, и она тоже поднимает голову. – Ого… – потрясенно выдыхаю я, когда вижу покрытое синяками лицо женщины. Она нервно сжимает руки на коленях. Черт, ее запястья тоже покрыты кровоподтёками и ссадинами.

– Ну, что сбылась мечта о прекрасном муже-миллиардере? – со злым сарказмом спрашиваю я. Все-таки она оказалась такой же дурой, как остальные. Лина закусывает разбитую губу, а Полина толкает меня локтем в бок.

– Дима, прекрати. Видишь, в каком она состоянии?

– А если бы я тогда помог этому ублюдку развестись, то сейчас, чувствовал бы ответственность за случившееся, – раздраженно говорю я. Беру стул и сажусь напротив жертвы домашнего насилия.

– Побои сняла? – грубо спрашиваю я. Лина всхлипывает, пряча лицо в промокший от слез и крови платок. Она коротко кивает, не глядя на меня. Неужели стыдно за собственную глупость? А сколько уверенности было, сколько пафоса?

– Что от меня хочешь? Я не следователь, привлечь его за избиение жены не могу. Или пиши заявление в полицию.

– Я написала. Приняли, но дело все равно затухнет, – тихо отвечает Эвелина. Ее голос сорван. Видимо она кричала, когда муж ее избивал.

– Зачем ты вышла за него? Ты же видела своими глазами, какими методами этот урод избавлялся от своей предыдущей третьей жены. Ты думала, что чем-то отличаешься? – с недоумением спрашиваю я.

– Мы все верим, что способны изменить мужчину, спасти его, сделать другим, – неожиданно дерзко отвечает мне женщина, с вызовом глядя в глаза. – Кому-то удается. Я проиграла бой, но не сражение. Мне нужен развод с компенсацией за моральный ущерб.

– Я отказался связываться с ним год назад. Почему должен сейчас передумать? – скептически спрашиваю я.

– Обстоятельства изменились. Рамзанов уже не такая шишка, – голос женщины больше не дрожит, и звучит уверенно и твердо,.– В бизнесе дела идут не очень. Многие партнёры перебежали к конкурентам. Авторитеты нынче неактуальны, Солнцев.

– В чем мой интерес? Не спорю, влияние Рамзанова уменьшилось. Однако мне по-прежнему не хочется связываться с этим дерьмом.

– Я заплачу больше, чем ты обычно берешь за свои услуги, – заявляет Эвелина деловым тоном. Я опускаю взгляд на ее дорогие туфли на высоком каблуке. Женщины…. Даже с разбитым лицом, они надевают лучшие туфли.

– Звучит так, словно я проститутка, – с сарказмом замечаю я.

– Эти услуги я бы тоже приобрела, но увы… вид у меня не подходящий. Да и настроение, если честно, тоже, – улыбается Эвелина и кривится от боли, когда одна из ранок на губе лопается.

– Вижу, ты не унываешь, – одобряюще замечаю я. – Это хорошо.

– Что ты решил? – спрашивает она, решив не тратить время на бессмысленные разговоры.

– Ненавижу мужчин, которые поднимают руку на женщину. Это мерзко. Я подумаю, Эва. Ничего не обещаю. Есть куда пойти? Он будет преследовать? Может быть, посоветовать тебе охранное агентство?

– С этим я разберусь, господин адвокат, – снисходительно отвечает жена криминального авторитета. Во что я собираюсь вляпаться? Оно мне надо, вообще? – Кстати, вы отлично смотритесь без строгого костюма. Господи, прозвучало слишком пошло.

Она флиртует? Возможно, это просто последствия пережитого шока. Я не должен сочувствовать. В работе подобные эмоции только мешают. Я всегда беспристрастен, руководствуясь только фактами и холодным рассудком. Но мне жаль Эвелину. Она производит впечатление сильной, неглупой женщины, но, как и все совершает абсолютно необдуманные поступки.

– Мне пора. Если я приму положительное решение, то позвоню до конца следующей недели, – сухо произношу я. – Будь осторожна, Эвелина.

Полина пыталась задержать меня на чай, но я чувствую себя слишком вымотанным этим днем и хочу поскорее вернуться домой. К сожалению, с обратной дорогой мне повезло меньше. Застрял в пробке на полтора часа.

Когда все же удается добраться до квартиры, Маша и Ева уже спят, на кухне царит идеальный порядок. В тарелке под полотенцем ждут вкуснейшие пироги, источая умопомрачительный аромат. Все-таки жизнь с двумя девочками имеет массу приятностей. Они все время балуют меня чем-нибудь вкусненьким. Улыбаясь, я щелкаю кнопкой чайника и сажусь за стол.

Глава 23

Марк

– Ты могла предупредить, что вылет задерживают? Почему мне пришлось самому искать информацию на сайте авиакомпании? – обрушиваю на Моник свой праведный гнев, когда она является не в пятницу вечером, а в шесть утра в субботу с самым невозмутимым видом.

– Мама ждала нас вчера, – упрекнул я молчаливо взирающую на меня Моник. Она сидит на кровати с натянутой спиной. Выражение ее лица, как всегда, непостижимо для меня.

– О чем ты думаешь, черт возьми? Скажи что-нибудь! – требую я. Но получаю в ответ холодное равнодушие.

– Я очень устала. Сейчас приму душ, переоденусь, и мы поедем, – подает голос Моник, когда я направляюсь на балкон, чтобы покурить.

– Отлично, – не оборачиваясь, бросаю я.

Через час мы все-таки выезжаем. Я взял машину на прокат, чтобы не зависеть от такси. В пригороде, где расположен родительский дом, без автомобиля совсем никак. Не хочу никого дергать и просить отвезти, если что-то понадобится.

Моник всю дорогу спит. С момента ее прилета мы сказали друг другу не больше дюжины фраз. А когда-то не могли наговориться. По полночи болтали о всякой ерунде. И скучно никогда не было и темы находились. И по началу, несмотря на спонтанность и нелепость нашего брака, я еще верил, что у нас есть шанс на что-то длительное, серьезное. Но выходки Моник с исчезновениями все во мне уничтожили. Я не знаю, когда… но мне придется ей сказать, что я собираюсь подать на развод. С каждым днем наши отношения все больше заходят в тупик. Я не понимаю ее, она ведет себя иногда совершенно неадекватно, а я не собираюсь бороться с ее заскоками. Думаю, что она тоже понимает, что наш брак не сложился. Мы разные люди, несмотря на то, что в самом начале мне казалось, будто у нас много общего. Я был влюблен в нее. Отрицать бессмысленно, я испытывал к ней сильные эмоции и не только страсть. Ей досталось в жизни. И все могло бы сложится иначе, скажи она мне правду, не играя роль человека, которым никогда не являлась. Сейчас уже поздно. Я не могу ей верить. Каждый день, как на иголках. Я боюсь прийти вечером домой и снова не найти ее. Моник – моя жена, я несу за нее ответственность, и она небезразлична мне. Оба ее исчезновения стоили мне огромных нервов. Я чуть с ума не сошел от беспокойства. Временное затишье вовсе не означает, что она не сорвётся снова.

Когда мы подъезжаем к воротам, я бужу Моник и даю ей наставления. Мы проговорили с ней основные моменты еще в Лос-Анджелесе, но лучше напомнить.

– Ты помнишь, что тебе не стоит увлекаться алкоголем? Моник, я серьезно. И никакого кокетства с моими братьями. Они могут неправильно понять. Ничего из подробностей нашей жизни. Давай просто переживем этот день, как идеальная американская парочка. Ты согласна?

Темные глаза смотрят на меня безо всякого выражения. Я пристальнее всматриваюсь в отстраненное замкнутое выражение лица. Поднимаю лицо Моник за подбородок, глядя в глаза. Зрачки неестественно расширены. Вот почему она такая заторможённая.

– Черт, – вырывается у меня. Яростно хватаю ее за руку, закатывая рукав легкого темно-синего платья из полупрозрачного шифона. Должен признаться, что моя жена не просто алкоголичка, которая иногда принимает легкие наркотики. У нее зависимость от героина. И видимо, неизлечимая. На сгибе я вижу свежие следы от уколов.

– Зачем? – кричу я на нее. – Зачем?

Беру за плечи и встряхиваю, как куклу.

– Прости. Мне было так плохо, – шепотом произносит Моник, виновато глядя на меня. Темные глаза наполняются слезами, и я чувствую, что мне необходимо покурить. Выхожу из машины, достаю сигареты.

Три минуты, чтобы перевести дух.

Это катастрофа. Странно, что она вообще приехала. Я застываю с сигаретой в зубах, когда Моник тоже выходит и встает рядом со мной, глядя на окна большого дома.

– Мне нравится здесь, – произносит она с мягкой интонацией. Ее улыбка неуверенно дрожит на красивых губах. Я напряженно смотрю на нее, пытаясь подобрать слова, и не могу.

– Ты понимаешь, что завтра тебя будет ломать? – как можно сдержаннее спрашиваю я. – Что ты будешь делать? Побежишь искать новую дозу?

– Нет. Я справлюсь. Обещаю, – беспомощно лепечет она.

– Зачем ты все портишь, Моник? А потом снова просишь прощения? Что с тобой не так? – бросая сигарету, я беру ее за плечи, вопросительно глядя в глаза в поисках ответов, но их там нет.

Она не успевает ничего сказать, потому что ворота начинают открываться, и к нам выбегает мама. Первой она обнимает Моник, целуя в обе щеки. Потом приходит моя очередь.

– Что же вы здесь встали, и не позвонили. А я смотрю в окно, смотрю, мальчик мой с красавицей своей стоит. Ты представляешь, все уже приехали! – эмоционально восклицает мама.

Я смотрю на часы.

– Еще только десять, мам, – озадаченно замечаю, – Вроде, в два договаривались. Мы выехали раньше, думали помочь с приготовлениями.

– Так и все тоже решили помочь, – смеется мама счастливым смехом.

– Вы идите с Моник, а я машину поставлю, – открывая дверцу, сажусь за руль и въезжаю в ворота, оставляя позади мою мать и жену, которые в обнимку направляются к дому.

Меня не покидало нехорошее предчувствие с самого утра, и теперь, когда я увидел вены Моник, оно только усилилось.

День обещал быть морально выматывающим, долгим и тяжелым. И мое предчувствие в итоге не обмануло.

Все оказалось еще хуже, чем я представлял.

Дмитрий

Суета больших семейных праздников меня напрягает. Я устаю от мельтешащих лиц, рук, перетаскиваемой туда-сюда посуды, стульев и прочей мебели. Мне доверили развешивать шары в саду на специально подготовленной площадке с большим столом по центру и лавочками. Огромные растяжки с плакатами в стиле «Поздравляем любимую мамочку с юбилеем» и в «65 все только начинается» натянул кто-то до меня.

Дети всей гурьбой играют на детской площадке с другой стороны дома под присмотром злючки Стеллы. Максим повсюду ходит с камерой и снимает каждый шаг гостей, его сестра-близнец Виктория исполняет роль аниматора и в костюме феи тоже развлекает детей, разрисовывая им лица и разыгрывая забавные сценки. Машина подружка Ирка Самойлова и Артем, привязав пару шариков, и уединяются в беседке. Странные отношения. Маша говорила, что Тема по полгода не появляется, не пишет, пропадая на соревнованиях, а Ира его совсем не ждет, с другими встречается. Никто не грустит и не скучает, но, когда Артем возвращается в Москву, страсти кипят по новой. Вот и сейчас, пошли «покипеть» видимо.

Перехожу от куста к кусту, пытаясь пристроить как можно больше шаров, но они не убавляются. Мне прислали на подмогу Марину, которую я, вообще, впервые вижу. Маша рассказывала, что она фигуристка, и по большей части живет за границей. Там же тренируется. Марина не выдерживает больше десяти минут столь муторного занятия, и, сказав, что ей нужно достать посуду, сбегает. Конечно, некому больше. На кухне хлопочут теща, Маша, Светлана, Юлия. Муж Юлии маринует шашлык, а муж Светланы колдует над мангалом. Я бы, кстати, тоже мог. Но нет, на тебе шары! Кайфуй…

Что за глупость? Неужели нельзя было заказать украшение в специальном салоне? Чувствую себя идиотом. Отправленной мне в помощь жены Артура, хватило ровно на пятнадцать шаров. Я считал.

Хочется курить и материться. Думаю о том, какой дурак надувал все сто пятьдесят шаров? Или у них специальный насос сесть? А развешивателя нет? «Нечаянно» лопнул три шарика. Артур посмотрел на меня укоризненно. Я мысленно перекрестился, хотя шибко верующим себя не считаю.

Смирение, помню.

Вешаю дальше. Наблюдаю за суетой, пытаясь отвлечься от монотонного занятия. На улице жарко. А я как раз на самом пекле. Жена Артура приносит мне воды, привязывает еще три шара и с чувством выполненного долга уходит. Я считаю сколько мне осталось.

Пятьдесят семь.

Черт.

– Привет, я Моник, – произносит сбоку приятный женский голос на-английском. Я поворачиваю голову, натягивая вежливую улыбку.

– Дима, – протягиваю руку. Она пожимает ее, пристально глядя на меня большими темными глазами. Я знаю, кто она. Жена Марка Красавина. Красивая девушка. Черные волосы, белая кожа, черты лица, словно нарисованные кистью художника. Очень интересная внешность. Ее можно смело отнести к разряду запоминающихся. Один раз увидишь – не забудешь. Но есть в ней какой-то излом. Уверен, что Моник что-то принимает. Я подмечаю подобные вещи, иначе в моей профессии нельзя добиться успеха. Не так давно они с мужем ругались, отойдя подальше от дома, чтобы избежать огласки. Я не вникал в суть склоки, но видел, как Марк вырвал у нее из рук бокал с шампанским, вылив содержимое. Потом развернулся и ушел в дом, бросив жену в тени яблоневых деревьев.

– Тебе помочь? – спрашивает Моник с рассеянной улыбкой. В ее длинных тонких пальцах тлеет сигарета. Я пожимаю плечами, и она воспринимает этот жест как согласие. Берет сигарету большим и указательными пальцами и еще пять шариков приказывают долго жить. Она бы продолжила «помогать» мне, если бы я не остановил.

– Немного осталось. Я справлюсь, – пряча улыбку, говорю я. Английским я владею в совершенстве, поэтому проблем в общении у нас не будет.

– Никто не заметит, если мы уничтожим остаток шаров. Артур зашел в дом. Боже, ты знаешь, что он священник? У них тут дурдом на выезде. Фигуристки, фотографы, врачи, футболисты, актрисы. Почему нет шизофреников, а? Скучно же. – спрашивает Моник, бросая окурок на газонную травку и доставая из пачки еще одну. – Будешь? – предлагает мне.

– Да, давай, – беру сигарету, Моник прикуривает мне, потом себе. Улыбаемся друг другу, как заговорщики. Одновременно затягиваемся. Моник наблюдает за мной своим затуманенным взглядом.

– Ты не куришь. Или мало куришь, – произносит с лёгкой доброжелательной улыбкой.

– Как догадалась? – любопытствую я.

– Я художница, вижу детали, – пожимает плечами. Смотрю на нее с любопытством.

– Не знал, – признаюсь я. – Здорово. А я адвокат.

– Знаю, – улыбается Моник, морща носик. – Нудно, но зато престижно. Ты крут, я читала.

– Ты читала обо мне? – удивляюсь я, снова затягиваясь.

– Да. Я интересуюсь многочисленной семьей Марка. И девочка у вас с Машей очень красивая. На тебя похожа.

– Ее в газетах точно не было, – качаю головой с легкой полуулыбкой. Моник лопает еще один шарик. И еще…

– Упс. Я помогаю просто, – невинно улыбается, пожимая плечами. Забавная. И без лишнего гламура. Стильная короткая стрижка, простое черное платье, стройная фигурка, туфли без каблука.

– В газетах, может, и нет, – продолжает она. – а вот у Марка много фотографий Маши и Евы. Он говорил мне, что твоя жена хотела быть балериной. Что за семья такая? Талант на таланте. Я, когда приехала, вообще испугалась. Столько лиц незнакомых. Елизавету, я, конечно, знала, и Машу сразу узнала. Она у тебя красавица невероятная.

Я больше не улыбаюсь, пристально глядя на Моник чуть прищуренными глазами. Жалею, что оставил на кухне солнечные очки. Я понимаю, что Моник не просто так подошла ко мне, и весь этот разговор ведет к чему-то важному для нее. Мне не нравится то, что она рассказала про фотографии Маши и Евы, которые, оказывается, есть у Марка. Как и то, что Моник из всех, кого увидела сегодня в доме, узнала только мою жену.

– Кстати, ты видел, какой подарок он ей привез? На день рождения. Специально вылетел раньше. Романтично, правда? Так по-братски, – с иронией усмехается девушка, выпуская струйку сигаретного дыма, не сводя с меня своих черных глаз. Что она несет?

– Какой подарок? – думаю «вслух». Внутри зарождается неприятное ощущение. Мне хочется заставить замолчать эту безумную девушку, но я, как под гипнозом, продолжаю слушать ее.

– Музыкальная шкатулка. Танцующая балерина. Так символично. Он завет ее «Джульеттой». Есть идеи, почему?

– Я не знаю. Может быть, что-то из детства, – бормочу я, оглушенный новостью о происхождении шкатулки в нашей спальне. Отвожу в сторону глаза, невольно находя взглядом Машу, которая как раз выходит с подносом, наполненным посудой для сервировки и идет к столу.

Не могу поверить. Маша солгала мне. Сказала, что ей подарили танцующую балерину родители детей, которых она тренирует. Но даже не это самое страшное. Раз подарок появился в нашем доме, значит, Маша забрала его как-то. Вывод очевиден. Она встречалась с Марком в четверг. Потом я застал его с ней в пятницу. Я спросил у нее, что забыл этот клоун в ее центре. И она снова солгала мне. Что за? Чувствую, как от напряжения сводит скулы, окурок обжигает кожу пальцев, догорев до фильтра, и я выкидываю его.

Поднимаю на Моник бесстрастный тяжелый взгляд. Она закусывает губу, и выглядит невероятно уязвимой.

– Я ничего не утверждаю. У меня нет никаких фактов. Да, и быть не может. Мы живем через океан от вас, – тихо, сбивчиво и нервно говорит очень быстро Моник, подходя ко мне ближе на шаг. – Но я нахожу странным то, что мой муж постоянно пишет ей, хранит ее фотографии, несколько недель по всему Лос-Анжелесу ищет ей подарок, а потом везет ровно в день рождения. Я долго ничего такого не думала. Правда, я верила, что это просто дружба….

– Долго ничего такого не думала? Вы женаты год, – скептически замечаю я, обрывая девушку. – Моник, всему, что ты перечислила, есть объяснение.

– Серьезно? – криво улыбается она, вздергивая одну бровь. В ее губах третья сигарета за то время, что мы здесь стоим. Я забыл про шарики. Маша уходит в дом за следующей партией посуды. На ней красное свободное платье и простые босоножки белого цвета.

– Какое объяснение? – спрашивает с истерическими нотками Моник, переходя в наступление и вторгаясь в мое личное пространство. Мой висок болезненно пульсирует, я отступаю, не собираясь выслушивать истерики ревнивой бабы, – А хочешь, я расскажу о нашей свадьбе?

– Лучше не нужно, Моник. Ты расстроена…

Она обрывает меня на полуслове.

– Я не расстроена. Он звонил ей каждую гребаную минуту, прямо с церемонии. Думаешь, поделиться радостью?

– Моник, тебе стоит поговорить о своих сомнениях с мужем. Не со мной, – произношу я сдержанно. Кладу ладонь на плечо девушке, пытаясь успокоить. – Дело ведь не только в Марке, правда? Ты употребляешь наркотики, Моник? – мягко интересуюсь я. – В таком состоянии некоторые вещи кажутся не такими, какие они есть на самом деле. Тебе стоит завязать. Ты молодая, тебе нужно подумать о своем здоровье.

– К черту, папочка. Нотаций мне твоих не нужно, – отмахивается Моник. Она нервно подносит к губам сигарету. Глубоко затягивается, потом резко выпускает дым. Выглядит спокойнее. – Я просто тебя поставила в известность. – заканчивает она.

– Это смешно, – качаю головой в ответ на слова девушки. На самом деле мне не до смеха. Я вижу, что Моник на взводе. Я боюсь, что она может понести этот бред кому-то еще. С Машей и причинах ее вранья я разберусь позже. И с этой странной дружбой, которая мне не нравится – тоже, позже. Не время и не место для разбора полетов.

Долбанные шарики кончились.

Выдыхаю.

– Пойдем, выпьем кофе? Или тебе лучше чай? – миролюбиво предлагаю я, пытаясь сменить тему и помочь девушке расслабиться.

– Нет. Спасибо, – с замкнутым видом качает головой Моник. – Иди, я покурю здесь.

– Ты в порядке? – я мягко касаюсь ее локтя, и она больше не пытается оттолкнуть меня.

– Да, спасибо. Извини, что вела себя, как дура. Забудь. Это просто нервы. – пожимает плечами Моник. Я понимающе улыбаюсь.

– Не нужно курить так много, но это не мое дело. Можешь пока присесть, заодно и место самое лучшее займешь, – я киваю в сторону огромного стола под установленным по случаю шатром. – Пойду посмотрю, не нужно ли еще помочь с чем-нибудь. Не скучай.

– Увидимся, – говорит Моник уже совершенно спокойно и даже беспечно улыбается.

Сначала я иду проведать дочь. Ева увлечена игрой и даже не замечает моего присутствия. Я вижу, как она и другие дети разных возрастов катаются с горки, прыгают в бассейне с шариками, носятся, как угорелые, догоняя друг друга. Виктории нигде уже не видать. Видимо, не выдержала шумной компании, в отличии от Стеллы, которая едва заметно мне кивает. Ни она, ни я вступать в диалог не горим желанием. Обхожу дом и поднимаюсь по крыльцу внутрь. Надо поговорить с Машей, но придется подождать до дома.

Слишком многое в этой истории кажется странным. С момента появления Марка в больнице четыре года назад и до шкатулки с балериной в нашей спальне. Меня тревожит то, что Маша никогда не говорит о нем. Словно его и вовсе не существует, а факты свидетельствуют о том, что на самом деле их связывают достаточно близкие… Нет, мне не нравится это слово. Теплые отношения.

Меня тревожит то, что она лжет мне, тайно с ним встречается. Меня тревожит то, что она принимает от него подарки и снова лжет мне, выдавая их за чужие. Черт возьми, если бы с такой дилеммой ко мне пришел очередной клиент, вердикт был бы категоричен и скор, но я не могу смотреть на вещи объективно, когда задействованы мои чувства. Когда речь идет о Маше, мне сложно мыслить здраво.

В доме шумно. Все суетятся, болтают, смеются, торопят друг друга. В гостиной собралась небольшая компания из Виктории, старших сестёр-близнецов, Марины и Марка. Он в центре женского внимания, и явно не выглядит смущенным этим обстоятельством. Играет на публику смазливый засранец. Широко улыбаясь и жестикулируя, Марк что-то рассказывает про свою шутовскую работу, женщины смотрят ему в рот, млея от удовольствия. Я неприязненно отмечаю, что в белой рубашке и черных брюках он выглядит менее легкомысленно, чем в футболках, которые специально куплены на размер меньше, чтобы подчеркивать бицепсы. Это же так примитивно. Но даже классический стиль он умудряется подстроить под себя. Рукава рубашки расстёгнуты и загнуты до самых локтей, открывая на всеобщее обозрения цветные татуировки. Никого, похоже, не смущает, что этот парень выглядит, как герой из трешевого боевика.

Мы сегодня с ним здоровались, и поэтому, когда я прохожу мимо, он бросает на меня быстрый непроницаемый взгляд и тут же переключается на облепивших его сестер. Мы почти незнакомы, но я на физическом уровне ощущаю воцарившуюся между нами неприязнь.

И этому может быть только одно объяснение.

Ревность.

Я не хочу и не буду разбираться с причинами этого чувства сейчас. Нахожу Машу на кухне с Елизаветой. Они о чем-то тихо разговаривают, и когда я захожу, умолкают, глядя на меня.

– Вам помочь? – вежливо интересуюсь я.

– Все уже готово. Нужно только на стол отнести. Сейчас все вместе и возьмемся, – напряженно улыбается Маша. Она выглядит грустной, даже подавленной, но изо всех сил старается это скрыть. Я вижу, как она бросает взгляд в окно и понимаю, что она смотрит на Моник, которая стоит на том же месте, где я ее оставил.

– О чем вы говорили? – спрашивает Маша, не сводя хмурого взгляда с жены Марка.

– Ничего особенного. Просто познакомились, – пожимаю плечами, прямо сейчас приняв решение не выдавать Моник. Я попробую помочь Маше сказать мне правду, не ставить перед фактом, что я знаю про шкатулку и ее свидан… встречи с Марком. Маша рассеянно кивает, поворачиваясь ко мне.

– Я знала, что она мне не понравится.

Удивленно вскидываю брови, но удерживаюсь от комментариев.

– По-моему, очень милая девушка, – разряжает атмосферу Машина мама. – Дим, давайте отнесем вот эти салатники. Ребята захватят остальное.

Через полчаса наконец-то полукруглый огромный стол под шатром в саду накрыт всевозможными яствами и вкусностями, все гости рассажены, шашлык готов и даже откупорена первая бутылка шампанского. Первые три бутылки. Первый тост произносит Артур. Конечно, это долгая речь, пронизанная религиозными мотивами, нравственная и нудная. Все потихоньку начинают зевать, кроме самой юбилярши, которая выглядит тронутой до глубины души и едва не плачет от умиления.

Невозможно не удивляться феномену семьи Красавиных, их сплоченности, взаимовыручке, искренности и теплому отношению друг к другу. Каждый из них по-своему уникален, и я не могу не восхищаться Елизаветой и ее умершим мужем, и тем, как они смогли создать свой собственный островок идеальной семьи.

Я достаточно рано потерял мать, потом отца и сестру. Иногда находиться здесь, среди парящей в воздухе атмосферы единства, очень сложно. И я не могу объяснить, в чем дело. Почему я чувствую себя чужим, ведь все ко мне так добры и внимательны. Я смотрю на Машу, которая с мягкой улыбкой слушает Артура, который еще только дошел до середины своей речи. Накрываю ее ладонь, лежащую на столе, и она инстинктивно, привычно прижимается ко мне плечом. Ее спина выпрямлена, осанка безупречна, подбородок вздернут. Рядом со мной сидит невероятно красивая уверенная в себе женщина, которая разительно отличается от той девочки, которая переживала из-за дырявых носков. Эта мысль неожиданно заставляет меня задуматься кое о чем еще.

Как сильно она изменилась? Мог ли я упустить что-то важное? Не слишком ли много свободы ей дал?

Протягивая руку, убираю волосы с ее плеча за спину и, наклоняясь, нежно касаюсь губами ее шеи возле мочки уха. Аромат дорогого парфюма волнует мои обонятельные рецепторы. Маша предпочитает свежие, прохладные или цитрусовые запахи. Никакой приторности и ванили. Я дергаю ее за сережку, и Маша шутливо бьет меня по пальцам. Она одела комплект с рубинами, который я подарил ей. У меня есть еще один подарок, но я приберег его на пятилетие нашей свадьбы. Уверен, что ей понравится.

Улыбаясь своим мыслям, пробегаю случайным взглядом по гостям с противоположной стороны стола. Натыкаясь на тяжелый немигающий взгляд Марка Красавина, невольно цепенею. Улыбка сползает с губ, и мы какое-то время напряженно смотрим друг на друга.

Я замечаю множественные детали: напряжённые скулы и играющие желваки, и яростные всполохи в зеленых глазах парня, и скомканную в сжатом кулаке несчастную бумажную салфетку. Он первым отводит взгляд. Я пытаюсь проанализировать то, что сейчас произошло, и не могу, потому что Артур, наконец-то, закончил, и пришло время чокаться бокалами и пить за здоровье Елизаветы. Далее грядет бесконечный поток громких и красивых поздравлений, благодарностей и признаний.

С шампанского собравшиеся переходят на более крепкие напитки, градус веселья повышается и уровень шума тоже. Прибегает оголодавшая гурьба детишек, и взрослые ненадолго уступают им свои места. Народ начинает циркулировать по территории. Кто-то танцует, кто-то жарит новую партию гриля.

Я сам не замечаю, как оказываюсь вовлеченным в копчение рыбы вместе с мужьями Светы и Юли. Представляю, как завтра будет пахнуть моя рубашка за пятьсот евро. У меня, кстати, неплохо получается. После двух бокалов шампанского и трех стопок коньяка общаться стало гораздо легче и проще. Мужья близнецов оказались неплохими мужиками, с которыми есть, о чем поговорить. Я на время отвлекаюсь от своих тревожных мыслей, но, когда вижу разговаривающих возле шатра Машу с Марком, мгновенно выключаюсь из общего разговора о возможной совместной рыбалке.

Обладая знаниями о науке, называющей «физиогномика», которая базируется на невербальных методах общения и коммуникациях, я могу заметить сразу две вещи, которые режут глаза. Марк вторгается в личное пространство моей жены, но она при этом не выглядит встревоженной или напряженной, что говорит о близости между ними. Но в тоже время, скрещенные руки на груди означают желание Маши держать дистанцию от этого человека или же… желание удержать саму себя от каких-либо опрометчивых действий. Марк говорит тихо, но настойчиво, даже нервно, словно пытается убедить ее в чем-то. Маша же практически не участвует в разговоре и почти не смотрит на собеседника. Ее стремление избежать зрительного контакта можно так же интерпретировать двояко. Он же не сводит с нее глаз.

Какого черта, сукин ты сын?

Я сцепляю челюсти, когда вижу, как татуированный сученыш кладёт руку на плечо моей жены. Она вскидывает голову, коротко что-то говорит и, сбрасывая его ладонь резким движением, разворачивается и уходит в сторону дома.

Он идет за ней, черт возьми.

По спине проходит волна ледяного озноба, которая распространяется по всему телу, заставляя мышцы сокращаться.

Смешанное ощущение неверия в происходящее и бешеная злость.

Я оглядываюсь и нахожу взглядом Моник, которая сидит на резной скамеечке вместе с Викой и Максимом, что-то оживлённо обсуждая.

– Так, как насчет следующей субботы? Отличное озеро. И место проверенное, – доносится до меня голос Андрея, мужа Светланы. Я перевожу на него взгляд, но практически не вижу. Я слышу шум крови в висках и ощущаю безумное желание что-нибудь сломать.

– Договорились. Я позвоню, – киваю я отстраненно.

– Ты куда, Дим? – спрашивает Андрей мне в спину, когда я разворачиваюсь и иду к дому.

– Сейчас вернусь, – коротко отвечаю я.

Дорога в пятьдесят метров кажется бесконечной. Я пытаюсь успокоиться, взять себя в руки и не делать поспешных выводов….

Но это сложно. Гораздо сложнее, чем что-либо в моей жизни.

В голове нет ни одной здравой мысли. Я в полном замешательстве. Все мои внутренние радары кричат о том, что я проживаю последние минуты своей счастливой жизни. В глубине души я уже знаю правду.

«Я не тот брат, к которому стоит ревновать».

«Он называет ее Джульеттой, как думаешь, почему?».

Я не хочу слушать разум. В такие моменты проще притворится слепым идиотом, но я слишком умен и самоуверен, чтобы закрывать глаза и жить в придуманном мире.

В доме тихо…В гостиной горит свет, но я не вижу там ни своей жены, ни Марка. Прохожу в коридор и двигаюсь в сторону кухни. Меня ведет моя интуиция, которая еще ни разу не подвела.

На кухне царит полумрак, но мои поиски окончены. Они здесь. И слишком увлечены друг другом, чтобы заметить, что их уединение нарушено. Я не могу поверить. Мне кажется, что это просто пьяный бред, обман зрения. Но процесс запущен и неумолим. Ледяная ярость поднимается откуда-то из глубин сердца и топит, смывает, разрушает все то, что жило там раньше.

Мне не нужно включать свет, чтобы различить бледные пальцы моей жены на смуглых щеках Марка Красавина и его татуированные руки, сжимающие ее задницу. Мне не нужно включать свет, чтобы различить, как страстно, почти отчаянно моя жена целуется с парнем, которого я мысленно называл клоуном. И мне не нужно включать свет, чтобы понять, что ей это действительно нравится.

Наверное, я начал догадываться еще раньше, просто не хотел верить. У меня был заготовлен свой сценарий на нашу жизнь. Возможно, ничего и не было. Я придумал все сам от начала до конца, включая Машу. То, что происходит, не случайная интрижка под действием шампанского…. То, что происходит – необратимый снежный ком, превращающийся в лавину с каждым новым оборотом, и началось это не вчера.

Может быть, я никогда по-настоящему не знал женщину, которая сейчас целует другого мужчину.

Я щелкаю выключателем, наблюдая, как парочка резко отлипает друг от друга, моргая и щурясь от яркого света. Маша смотрит на меня с ужасом и отчаяньем. Я мрачно ухмыляюсь, но это, скорее нервная реакция на перетянутые мышцы лица.

– Я смотрю, ты вовсю веселишься, любимая, – сардонически произношу я, чувствуя, как болезненно пульсирует венка на виске и напрягаются до скрежета скулы. Она все еще в шоке от того, что так глупо и банально попалась. Недоумение, страх, медленное осознание реальности, как вспыхивающая лампочка… ярче и ярче.

В отличие от наглого ублюдка, посягнувшего на мой идеальный мир.

– Послушай, она не причем… – начинает он, делая шаг в мою сторону. Я перевожу на него острый, как бритва, взгляд. Могу ли я убить его и не понести ответственность за преступление? Я всерьёз над этим думаю.

– Она отчаянно сопротивлялась. Я заметил, – едко отмечаю, глядя в самоуверенное лицо Марка Красавина. Ни тени смущения, растерянности или хотя бы подобия неловкости. Удивительный экземпляр. Совершенно бессовестный. Наглый. Испорченный. Гнилое яблоко среди остальных самородков. Я пытаюсь понять, что Маша нашла в нем и не могу.

– Дим… – начинает она дрожащим голосом. Но я обрываю ее сразу, не желая ни видеть, ни слышать, ни дышать сейчас с ней одним воздухом. Я словно впервые вижу ее, смотрю и не могу узнать.

– Просто заткнись, Маш, – стальным тоном приказываю я.

– Не говори так с ней, – вступается татуированный придурок. Я вскидываю брови, глядя на него с нескрываемым интересом.

– Удивительная самоуверенность, Красавин. Ты правда думаешь, что можешь вот так просто приехать сюда, лапать мою жену, и еще диктовать мне, как я должен с ней разговаривать? – насмешливо спрашиваю я, не чувствуя на самом деле ни капли веселья. Меня переполняет ярость, кипящий гнев, который я сдерживаю из последних сил. Одно неверное движение, и я убью его. Марк делает еще шаг в мою сторону, собираясь ответить, но Маша хватает его за руку.

– Не надо, не спорь с ним. Марк…. Просто уйди. Не надо сцен. Это мамин день, – произносит она тихим надтреснутым голосом. Марк поворачивает голову, глядя на нее. Я не вижу выражение его лица, но вижу ее….

Черт возьми, Маша…. Что ты делаешь, б**ь. Зачем? Чего тебе не хватало?

Мне хочется кричать и трясти ее, как куклу, но это вряд ли что-то изменит. Пять лет нашей жизни были перечеркнуты только что одним ее взглядом.

– Я помню, – кивает Марк, он перехватывает ее руку, которой она удерживала его за запястье, нежно сжимает ее пальцы. У меня в глазах темнеет от вспышки бешенной злобы. Резко дергаю ублюдка за рубашку, разворачивая к себе и бью кулаком в лицо. От неожиданности он теряет равновесие и падает на пол.

Последний раз я бил человека на тренировке по рукопашному бою в двадцать лет. Не думал, что день, когда мне понадобятся полученные уроки, снова настанет. Маша сдавленно кричит, зажимая дрожащей ладонью губы, испуганно глядя на меня. Она делает шаг в сторону Марка, но останавливается, когда я, сощурив глаза, медленно качаю головой из стороны в сторону.

– Только попробуй, – мрачно произношу я. Она цепенеет под моим взбешенным взглядом.

Красавин поднимается с пола, вытирая разбитую губу рукавом рубашки. На губах кривая усмешка.

– Нет, Марк… – кричит Маша, когда, сжимая кулаки, ублюдок собирается продолжить драку. Бросаясь вперед, она встает между нами, спиной ко мне. – Уходи, уходи, – как молитву шепчет она. – Оставь меня в покое, Марк. Хватит.

– Маша…

– Убирайся! – отчаянно, через боль кричит она.

Я вижу, как Красавин сжимает челюсти, окидывая ее тяжелым взглядом, и быстро выходит из кухни, оставляя нас одних. Она закусывает губу, глядя на меня все с тем же ужасом, что и вначале.

– Ди…

– Заткнись, я сказал, – отрезаю ледяным тоном. – Сейчас ты берешь Еву и едешь домой. Поговорим, когда я буду готов, – сообщаю я план ее дальнейших действий.

– А ты? Ты не едешь домой? – хриплый еле слышный голос полон боли. Я вижу, как потух ее взгляд. Она словно лишилась всех эмоций в одно мгновение.

– Это теперь тебя не касается, – отрезаю я, разворачиваясь и покидая место ее преступления.

– Дима… – надломленный голос за моей спиной, но я не оборачиваюсь.

– Ни слова. Домой, и быстро, – последний приказ, прежде чем я покидаю этот дом.

Может быть, навсегда.

Пока я уверенными быстрыми шагами двигаюсь в сторону припаркованного автомобиля, мой мозг пытается проанализировать случившееся, разложить по полочкам и сделать определенные выводы, выработать план действий.

Я всегда так поступал, сталкиваясь с проблемой.

Так устроен мой разум, натренированный годами пользоваться логикой в любых обстоятельствах.

Но я не учел того, что наступит случай, который не впишется ни в одну из моих схем. Нет правильного алгоритма действий, который я мог бы применить сейчас.

И нет ни одного единого шанса на то, что мы когда-нибудь станем прежними. Что бы не сулил завтрашний день, то, что случилось сегодня – разобьет наши жизни на «до» и «после». И дело не в поцелуе на кухне. Если бы это было просто пьяным наваждением… Если бы я был слеп и глуп.

Теперь вся наша жизнь мне кажется иллюзией, сном, пародией, идеальной картинкой, которая треснула, разовралась, стекла по холсту размазанными красками. Ложь, в которую она заставила меня поверить. Возможно, она не хотела лгать и тоже верила.

Я думал, что времена потерь для меня закончились с уходом сестры. Считал, что самое страшное уже случилось. Я был так уверен в своем стабильном будущем, в своей жене, и в нашей любви. Она не давала мне ни малейшего повода усомниться в ней, чтобы вот так, одним махом. Наотмашь.

Открывая машину, я сажусь внутрь, кладу руки на руль и смотрю на свои напряженно сжатые пальцы.

Я не сдамся.

Глава 24

Мария

Прошло уже семь дней после того, как Дима высадил меня возле нашего дома и, ни слова не сказав, уехал. Я постоянно думала о том, что должна была поговорить с ним, пока мы ехали из Твери, а не подавленно молчать, глотая слезы. Я должна была что-то сделать, остановить его, успокоить, убедить в том, что тот поцелуй ничего не значил. Но я молчала, потому что стыд и чувство вины словно парализовали меня. Как я могла объяснить ему?

Семь мучительных дней, полных агонии и самобичевания. Ко мне приехала Вика, чтобы я не сошла с ума окончательно. Я сама ей позвонила, пришлось рассказать всю правду, и она не стала учинять допрос с пристрастием, не читала нотаций, не вскидывала руки, горестно восклицая: «Как ты могла, Маша!» Она просто меня обнимала и позволяла плакать на своем плече. Никто так и не понял, почему мы тогда так резко уехали. Хотя бы один положительный момент. Скандал усложнил бы и запутал cитуацию еще сильнее.

Видит Бог, каждую минуту я сожалела, что позволила подобному случиться. Я не хотела…. Я бежала от самой себя и от того, что Марк заставлял меня чувствовать к нему, но он догонял, шел за мной, и всегда продолжал жить во мне. Это было безумием с самого начала. Сверхъестественная близость и ни малейшего шанса на то, чтобы быть вместе. Мы шли в разные стороны, но в то же время постоянно навстречу друг другу.

Я ненавижу его.

Он – бесконечный источник моей боли и хаоса.

Я люблю его. И всегда буду любить.

Но это не то чувство, которое может спасти мир или удержать стены.

Мы никогда не были бы счастливы вместе.

Он написал мне миллион писем с просьбой дать ему шанс.

Но он у него был.

Неважно сколько тебе лет, когда ты делаешь свой первый осознанный выбор.

Однажды он выбрал не меня.

Что помешает ему сделать это снова?

А Дима всегда был тем, кто крепко держал меня на земле, кто дал мне все, о чем можно только мечтать. Я не могла желать большего, но отступилась.

Никто не идеален. Я могла бы сказать ему правду. Я хочу объяснить.

Он настоящий, живой. Он мой.

Это было наваждением, ностальгическим провалом в прошлое. Мне так жаль. Я просто запуталась, ошиблась.

– Давай, я попробую съездить к нему в офис? Поговорю? – осторожно предложила Вика, устав наблюдать, как я мечусь по квартире, не находя себе места. Даже Ева притихла и особо не требовала моего внимания, чувствуя, что мамочке очень плохо.

– Не нужно, – отрицательно качаю головой. – Я пыталась звонить ему. И в офис тоже. Дима не хочет разговаривать. А его ассистентка говорит, что он занят.

– Неделя прошла. Нужно как-то решать проблему, а не прятаться, – говорит Вика, помешивая в кастрюльке кашу для Евы. Я так разбита, что ничего не могу делать. Кукла на шарнирах, которая потеряла управление над собственным телом. – Я отведу Еву в садик. А ты поспи. Выглядишь жутко. Ты ешь что-нибудь? – Вика обеспокоенно прошлась по мне изучающим взглядом.

– Не могу, – качаю головой, обхватывая себя руками. – Ты думаешь, он разведется со мной?

– Из-за поцелуя? – вскидывает брови Вика. – Не неси чепуху. Остынет твой Дима и явится домой.

– Я не знаю…. Он так на меня смотрел, – я поежилась, почувствовав, как волна мурашек прошлась по спине. – Я его таким видела только в суде. Я боюсь, Вик.

– Он любит тебя, Маш, – твердо произносит Виктория. – И ты не изменяла ему. Господи, да с кем не бывает? Неприятно, конечно, но не смертельно. Или ты убиваешься, потому что помимо всего прочего еще и из-за Марка страдаешь? – она пристально смотрит мне в глаза. – Не думай даже, Маш. Я понимаю, первая любовь и все такое. Вы встретились на месте преступления. Взыграли эмоции. Такое бывает, но это все. Точка. Остановись. Понимаешь, о чем я?

– Да, – киваю, глядя в сторону. – Я понимаю.

Мое сердце разрывает боль, и я закрываю глаза, переводя дыхание. Глубоко дышу носом, пытаясь расслабиться.

– Все хорошо? – обеспокоено спрашивает Вика, вглядываясь в мое лицо без единой кровинки. – Ты побледнела.

– Нормально. Уже лучше, – боль действительно отпускает.

– Это хорошо, что Марк уехал. Никаких соблазнов, – продолжает Вика тяжелую для меня тему. – На самом деле, все заметили витающее между вами притяжение. Он же глаз с тебя не сводил весь вечер, постоянно маячил рядом.

– Да, я просто не выдержала его давления. Я убежала в дом, чтобы выдохнуть и выпить воды, но он и там меня нашел….

– Но, если бы ты не хотела, ничего бы не было. Так? – проницательно замечает Вика, снимая кастрюльку с кашей с плиты. – Можешь не отвечать. Марк – ходячий секс. Я сама слюной истекла. Мы же не родственники, и поверь, ни одна из наших девочек не осталась к нему равнодушна. Так что я понимаю. Он, наверное, потрясающе целуется. Боюсь даже представить, что еще он потрясающе делает.

– Вика! – возмущенно восклицаю я.

– А что? Тебе можно, а мне и помечтать нельзя?

– Мне не смешно, – качаю головой, раздражаясь на ее беспечный тон.

– Маш, я просто хочу сказать, что с женской точки зрения прекрасно тебя понимаю. У тебя потрясающий муж, который тоже не менее горяч, но он такой … недоступный что ли. Не знаешь на каком коне к нему подкатить. Вот лично мне всегда было с ним не просто общаться, а Марк – душа компании, легкомысленный прожигатель жизни. И он всегда таким будет, Маш. Никаких иллюзий. Но если ты любишь его, то подумай. Люди встречаются, влюбляются, женятся, потом разводятся. И живут дальше.

– Я люблю Солнцева. Я даже думать не хочу о разводе, – уверенно отвечаю я.

– Может быть, ты просто боишься перемен? Если дело в Еве, то этот вопрос тоже решаем. Люди расстаются, имея детей в браке.

– Ты только что говорила, что я должна остановиться и оставить Марка в прошлом, – иронично напоминаю я.

– Да, – кивает Вика. Мягко улыбается и подходит ко мне, присаживаясь рядом со мной диван. – Я хочу сказать, Маша, что ты должна понять, чего ты хочешь для себя. Не для нас, не для своего мужа и дочери, хотя это важно. Несомненно, очень важно. А для себя. Прими правильное решение, иначе никогда не будешь счастлива.

– Ты бы смогла?

– Нет. И поэтому я одна. Но мы говорим не обо мне, – выражение лица Виктории становится непроницаемым, закрытым.

– Когда я наблюдала за вами на юбилее, не знаю, кого мне было больше жалко из вашей четверки. Каждому из вас необходимо принять для себя решение, и больше не мучить друг друга.

Я закусила губу, задумавшись. Вика все говорит правильно. Выбор, решение, но сказать и сделать – это разные понятия.

– Пойду, разбужу Еву, – поднимаясь с дивана, говорю я. – Вместе отвезем ее в сад. Хочу потом прогуляться, подышать воздухом.

– Правильное решение, – одобряет Вика.

День проходит, более-менее сносно, но потом наступает еще одна бессонная ночь, полная противоречивых мыслей и тревог. Мне необходима определенность. Я больше так не могу.

Утром я отвожу дочку в сад и снова набираю номер мужа, но он сбрасывает звонок. Тогда я звоню в офис, и о чудо, его ассистент, сообщает мне, что Дмитрий Евгеньевич готов со мной встретиться в его кабинете в шесть вечера.

Меня охватывают дурные предчувствия. Руки мелко дрожат, телефон выскальзывает из ослабевших пальцев. Он не приехал домой, а назначил встречу в офисе.

Он хочет развода?!

Стараясь не поддаваться панике, я звоню Вике и прошу забрать Еву вечером, а сама отправляюсь в салон красоты. Дима не должен видеть меня такой жалкой. Я хочу выглядеть уверенной, сильной. Я попрошу прощения, но не стану умолять. Не буду унижаться, чтобы он там себе не напридумывал.

Выхожу от мастера другим человеком, после чего направляюсь в магазин за правильным нарядом. Останавливаю выбор на перламутровом бежевом брючном костюме, стильном и элегантном одновременно. Высокие кремовые лодочки на шпильке и небольшая сумка от именитого дизайнера.

Я выгляжу на миллион, но чувствую себя хуже, чем в тот день, когда впервые переступила порог квартиры будущего мужа в рваных носках и поняла, насколько мы с ним разные. А потом я потратила годы на то, чтобы дорасти до него. Мне казалось, что я справилась….

Я приезжаю раньше на десять минут, и эта сука, его ассистентка, заставляет меня ждать в приемной строго до назначенного времени. Потом, правда, оказывается, что у Димы в кабинете встреча с клиентом. Солидный мужчина средних лет выходит из кабинета моего мужа без двух минут шесть, направляется к выходу, не забыв оглядеть меня с головы до ног любопытным оценивающим взглядом.

– Вы можете пройти, – сообщает секретарша мне. Я скептически ухмыльнулась, дерзко взглянув на Светлану. Так, вроде, ее зовут.

– Вы разрешаете? Неужели? – насмешливо спрашиваю я.

– Я просто выполняю свою работу, Мария, – устало отвечает девушка. – И она закончилась минуту назад. Прошу меня извинить, и всего доброго.

– До свидания, – киваю в ответ, мгновенно забывая о ее существовании. Выдыхаю и нервно сглатываю, глядя на закрытую дверь кабинета. Боже, дай мне сил пережить этот день. Вытираю влажные ладони салфеткой, бросаю в урну.

Еще один глубокий вдох, и я нажимаю на ручку и захожу в просторный кабинет с большими окнами, оформленный в светлых тонах. Много пространства, мало мебели. Мой муж выглядит идеально в своем идеальном кабинете.

Мое сердце пропускает удары, пока я просто смотрю на него, мысленно радуясь встрече. Я скучала по нему. Мы никогда не расставались так надолго. И пока я не вошла, не осознавала насколько сильно истосковалась по Солнцеву.

Не знаю наигранно это или нет, но Дима не сразу замечает, что я вошла. Какое-то время он что-то напряженно изучает в своем ноуте, пока я топчусь возле двери.

– Две минуты. Садись, – не поднимая головы бросает он будничным бесстрастным тоном. Я на ватных ногах подхожу ближе и сажусь в кожаное кресло для посетителей. Стол Димы просто огромен. Он абсолютно белый и кристально чистый. Я напряженно жду, сама не зная чего, пока он отбивает текст на клавиатуре. Поднимаю глаза на черно-белую абстрактную картину в рамке на стене. Никогда не разбиралась в искусстве. В отличие от моего мужа, который просто помешан на дорогих и редких вещах.

– Все, – произносит он и захлопывает крышку ноутбука. Откидываясь на спинку своего просторного кресла, он откатывается немного назад, и, щелкая ручкой, поднимает на меня непроницаемый пристальный взгляд. Я бледнею, чувствую, как кровь отливает от лица. Язык словно разбухает во рту, прилипая к небу, и я забываю напрочь все, что собиралась сказать.

– Смотрю, ты не сильно страдала, – скользнув по мне оценивающим взглядом, произносит Дима ровным тоном. Я не могу определить в каком он состоянии. Сейчас со мной разговаривает не мой муж, а звездный адвокат Солнцев.

– Мне пришлось потратить немало денег, чтобы выглядеть так, как сейчас, – честно признаюсь я. Выражение его лица не меняется. Такой же прямой немигающий холодный взгляд. Цепкий, жесткий, подмечающий все детали.

– Результат того стоит, Маша. Не жалей о потраченных деньгах. Как Ева? – лаконично спрашивает он. Я не верю собственным ушам.

– Скучает по тебе. Вика забрала ее из сада, – сообщаю я. Он, едва заметно кивает, задумчиво глядя мне в глаза, и что-то прикидывая в уме.

– Мы вернемся к разговору о Еве, после того, как разберемся с некоторыми моментами, которые я думаю, ты должна мне объяснить. Я дам тебе такую возможность.

– Спасибо, – с облегчением выдыхаю я.

Дима, прищурив глаза, натянуто улыбается и взглядом показывает мне на папку, которая лежит прямо передо мной.

– Открой, – коротко говорит он.

От ужаса у меня начинает тянуть живот. Только бы не бумаги о разводе…. Но там кое-что похуже. Я открываю кожаную папку и нахожу там бумажную распечатку нашей с Марком переписки. Тут не все, конечно. Видимо, Дима выбрал только те моменты, которые показались ему особенно «интересными». У меня кровь стынет в жилах, когда я пробегаю глазами по первым страницам. А когда я пытаюсь взглянуть на переписку глазами моего мужа, то становится только хуже.

***

МК: Замечательное предложение. И самое главное соответствует моим желаниям и потребностям. Думаешь заказать цветы? Или – это банально? Клубника, шампанское – пошло?

Маша123456: Зачем заморачиваться, просто нагни ее над столом?

МК: Личный опыт, крошка? Твой адвокат таким образом завоевал твою любовь?

Маша123456: Не поверишь, как ты близок к истине. Клубника и шампанские были уже после. Иногда нам нужно то же самое, что и вам. Как тебе такое равноправие полов? Дай ей поиметь тебя, парень, и уже завтра ты обнаружишь себя с обручальным кольцом на пальце и кучей детишек.

***

«Маша123456: Мне просто кажется неловким, что ты прилетаешь в Москву в мой день рождения, никому ничего не сказав. Марк, тебя здесь сто лет не было, но некоторые легенды никогда не умирают. Я не хочу различных буйных фантазий наших родственников. Понимаешь, о чем я?

МК: Мне плевать, Маш. Я хочу поздравить тебя, не вижу в этом ничего неловкого. Задержусь в Москве на один день, и двадцать восьмого вечером приеду в наш отчий дом, где уже мы будем всей толпой отмечать юбилей. Я остановлюсь в гостинице, никого не буду напрягать. Посидим где-нибудь пару часиков, а потом можешь идти в свой ресторан. Не вижу никакой проблемы. Можем даже никому не говорить, что я приехал. Так устроит?

Маша123456: Ты предлагаешь мне соврать?

МК: Промолчать, Маш. Это разные понятия.

***

Маша123456: Я больше всех на свете хочу, чтобы ты был счастлив.

МК: Я люблю тебя, Маш.

Маша123456: Я тебя тоже, идиот.

МК: Ты не поняла…

Но самые страшное ожидало на последних страницах:

МК: Ты не можешь игнорировать то, что между нами происходит, Маш. Молчание не выход. Нам нужно поговорить.

Маша123456: Я уже все сказала. Не думаю, что хочу дальше обсуждать несуществующие отношения.

МК: Если бы их не существовало, мы бы с тобой сейчас не переписывались.

Маша 123456: Окей, я выхожу из сети.

МК: Подожди. Извини.

Маша 1123456: Марк, то, что случилось, вышло случайно. Мы давно не виделись, разволновались, поддались эмоциям.

МК: Это ложь. Ты просто трусиха, Джульетта. Ты не могла не понимать, что может произойти, когда поднималась со мной в номер.

Маша123456: Я не хочу это обсуждать.

МК: Ты не маленькая девочка, и мы с тобой не друзья. Что, по-твоему, я собирался делать с тобой в номере? Смотреть фильм? Серьезно? Почему ты злишься на меня и выставляешь виноватым в том, что мы оба чувствуем притяжение?

Маша123456: Никакого притяжения нет. Все закончилось девять лет назад, Марк. Я замужем, ты женат. Я в Москве. Ты в Америке.

МК: Все можно изменить.

Маша 123456: Я закрываю эту тему, Марк. Все. Вопрос не подлежит обсуждению.

МК: Дай мне шанс, Маш. Всего одну попытку.

Маша 123456: Она у тебя была. Пожалуйста, хватит.

Далее бегло пробегаю взглядом по последним сообщениям Марка, на которые я не отвечала. Я помню содержимое почти наизусть, поэтому читать не имеет смысла. Кладу листы обратно в папку, закрывая ее. Мои ладони влажные, по спине струится ледяной пот. Я боюсь поднять глаза, но мне приходится это сделать.

– Занимательно, правда? – невозмутимо спрашивает Дима. Напряжение между нами становится настолько густым и осязаемым, что его можно резать ножом. Щелчки ручкой начинают действовать на нервы. Тишина в офисе давит на барабанные перепонки и звенит. Оглушительно звенит, взрывая мой мозг. – Нечего сказать?

Я продолжаю молчаливо пялиться на него, чувствуя себя полной дурой.

Он нервно бросает ручку на стол, впервые с момента, как я вошла, проявляя хоть какое-то подобие эмоций. Вставая, засовывает руки в карманы, расставляет ноги и смотрит на меня сверху-вниз темным нечитаемым взглядом.

– Начнем с главного, – произносит сквозь зубы. Теперь звон окрашивается всеми оттенками ярости. Контролируемой, скрываемой, горькой на вкус. Я ее осязаю. – Что случилось в отеле?

– Ничего, – неожиданно обретая дар речи, восклицаю я. – Ничего!

– Ничего? Я похож на идиота? – скептически спрашивает Солнцев. Лицо его застывает, как маска.

– Я говорю правду, – отчаянный шумных вдох. – Поверь.

– А я не верю. Как докажешь?

Он издевается надо мной. Я смотрю в стальные глаза и не вижу в них ровным счетом ничего. Я не могу разговаривать с этим человеком. Я его не знаю.

– Ты и сам понимаешь, что у меня с ним ничего не было. Зачем ты мучаешь и себя, и меня? Мне жаль, что так вышло. Я совершила ошибку, которая больше не повторится. Я люблю тебя. Я сто раз это говорила и скажу снова. Для меня нет других мужчин.

– Я тоже так думал, Маш. Но факты – упрямая штука, – произносит Дима, поворачиваясь ко мне спиной. Его широкие плечи напряжены. Я хотела бы подойти и обнять его, но он не позволит.

– Все не так, как кажется… – говорю я тихо.

– Все еще хуже, Маш, – отвечает он бесстрастно. – Помнишь, когда я только сделал тебе предложение, я задал тебе вопрос. Простой и конкретный.

– Нет.

– Есть ли что-то, что я должен знать до того, как ты станешь моей женой.

– Да, помню, – срывается с моих губ.

– Именно тогда ты должна была сказать о своих чувствах к этому … человеку.

– У меня нет к нему никаких чувств, – фальшиво переигрывая, снова восклицаю я.

– Зачем ты врешь мне, Маш? – с опасным спокойствием спрашивает Солнцев. – Я не слепой, не дурак. Немного понимаю в человеческой психологии. – Рваный вдох, свидетельствующий о том, что он с трудом сдерживает свои эмоции. – Оказывается, я никогда не знал тебя, Маша. Вот это самое страшное, что могло случиться. Оказывается, все это время нас было трое в постели. Отличная новость, не так ли?

– Это не так, не так… – всхлипнув, вскакиваю я. Собираясь подойти к нему, но ледяной властный оклик толкает меня обратно, заставляет сжаться, обхватить руками покрывшиеся мурашками плечи.

– Сядь на место, Маша.

Озноб охватывает все мое тело. Я могу только смотреть на спину человека, который еще недавно любил меня.

– Дима, я ничего не сделала. Тебе не за что меня ненавидеть. – прошептала я пересохшими губами. – Я поднялась с ним в номер, но ничего не было. Он сказал, что покажет кадры из фильма, в котором снимается, и я поверила. Все, что пишет Марк – это его домыслы. Я не собиралась вступать с ним ни в какие отношения.

– Собиралась, – безапелляционно и твердо произносит мой муж, глядя … черт его знает, куда он смотрит. Может быть, его глаза закрыты, и челюсти плотно сжаты. Безумное напряжение и отчаянное желание не сорваться, удержать лицо, не скатиться в истерику. Я разделяю его чувства. Это слишком больно и неумолимо. Меня охватывает безнадежная вязкая апатия. Я остро понимаю, что ничего больше не будет так, как прежде.

– Я думаю, что твоя вина в том, что Марк построил свои «домыслы» в том направлении, которое привело вас на кухню, гораздо сильнее, чем его. Мужчины редко слушают, что говорит им женщина. Они читают между строк. А между строк ты кричала, что хочешь его.

– Нет! – истерически кричу я, снова вскакивая на ноги.

– Да! – рявкает он, поворачивая голову в бок. Линия скул напряжена, мышцы шеи натянуты. – Сядь, – уже спокойнее, удерживая самообладание, выравнивая дыхание.

– Начни с правды, Маш. С самого начала, – еще один жесткий приказ. Это не просьба. И даже не требование.

– Давняя история. Я не сказала тебе, потому что …. Я не могу сказать, почему. Просто чувствовала, что ты не должен знать. Это не ложь, я просто промолчала. Да, и что я могла сказать? Мы вместе выросли, были близки больше, чем другие дети в нашей семье. Особенная близость, которая трансформировалась в нечто другое. Мне было шестнадцать лет, и гордится тут совершенно нечем.

– Шестнадцать лет! – со свистом втянул воздух мой муж, поворачиваясь, чтобы взглянуть на меня. Никогда я не видела на его лицо такого разочарования, презрения, гнева. – Он, что извращенец? – с презрением выплюнул Дима. – А ты, Маша, неужели в таком возрасте у тебя ни на что больше не хватило ума, кроме как раздвинуть ноги? Если это была первая любовь, то, чёрт возьми, можно за руку встречать рассветы. Разве нет?

Я ничего не отвечаю, глядя на него убитым, отрешенным взглядом. Вот почему я не сказала. Солнцев никогда бы не понял. Хотя сам далеко не ханжа. Дело касается меня, в этом проблема и причина его внезапно проснувшейся нравственности.

– Марк был старше на четыре года. Свою стадию рассветов за ручку он прошел, – произношу я, хотя понимаю, что лучше было бы промолчать, изображая раскаянье. Дима криво усмехается уголками губ, в глазах – пустота, презрение, неприятие. Никогда не думала, что мы доживем до такого момента.

– Ты его оправдываешь, – сухая констатация фактов. Еще один немигающий взгляд и в сторону, словно больно, слишком больно смотреть на меня.

– Ты просил говорить правду, и я говорю.

– Твоя правда пропахла лицемерием и несколько запоздала, – жестко произносит Солнцев.

– Я признаю свою вину. Мне очень жаль. Но я не изменяла тебе. Я совершила ошибку, но мы все оступаемся. Я же не святая. Прошу тебя, не делай из меня монстра, развратную женщину. Ничего такого не было.

– Откуда мне знать наверняка?

– Ты всерьёз думаешь, что я могла после… игрищ в отеле приехать домой, нарядится и ждать тебя, чтобы потом всю ночь напролет трахаться и с тобой тоже? Ты считаешь, что я способна на такое?

– Ты мне скажи, – хлесткий ответ-вопрос. На самом деле, я не уверена, что не способна. Я много раз думала, как бы я поступила, если бы Марк проявил настойчивость в номере отеля. И у меня нет ответа на этот вопрос.

– Что мы будем делать дальше, Дим? – в моем голосе звенит боль. И наши взгляды снова скрещиваются в немом поединке. Снова судорожный выдох, взгляд в сторону.

– Если бы не Ева, я бы развелся с тобой, – произносит Солнцев убийственно-уверенным голосом. – Я говорю, как есть, и не нужно смотреть на меня такими потрясенными глазами. Может быть, ты с ним и не трахалась, чего я никогда наверняка не узнаю, но ты этого хотела. Не могу поверить, что так в тебе ошибался.

– Это был просто поцелуй, – со слезами на глазах восклицаю я, чувствуя, как все внутри болезненно сжимается. Горькая ирония в его глазах заставляет меня осознать, насколько хорошо мой муж читает мои мысли и эмоции.

– Мы оба знаем, что это не просто поцелуй. Ты любишь его, Маш? – он бесстрастно смотрит на меня, но я знаю, что это только маска. Отрицательно мотаю головой, и Дима продолжает. – Если да, то, пожалуйста, уходи, насильно держать не буду, но никогда не отдам тебе Еву. Это тоже ты должна понимать, прежде чем примешь решение.

– Какое решение? Наша семья для меня самое главное, – говорю я, вкладывая в слова всю свою боль и отчаянье.

– Какие громкие речи, – подпирая спиной стену, бесстрастно произносит Дима, окидывая меня задумчивым пристальным взглядом. – Мне нужно время, Маш. Пару недель я поживу отдельно.

– Хорошо. Я понимаю, – киваю я с плохо скрываемым облегчением.

– Привезешь мне Еву завтра вечером. Адрес я тебе скину.

– Ты живешь в гостинице? – спрашиваю я, глядя на мужа робким неуверенным взглядом.

– Нет, – он качает головой. Делает несколько шагов вперед. Отодвигает в сторону свое кресло. Берет со стола листок и что-то быстро пишет на нем, а потом подает мне. – Это адрес нашего дома в поселке на Рублево-Успенском шоссе. Его строили три года по моему собственному чертежу. Идеальный чертов дом для идеальной семьи. Шикарный классический особняк в английском стиле на тысячу квадратных метров с километром прилегающей территории. Он должен был стать подарком на наш первый юбилей со дня свадьбы. Сюрприз не удался. Видимо мы с тобой храним разные секреты, Маш.

Потеряв дар речи, я просто смотрю на него, чувствуя, как болезненно колотится сердце в груди. Смотрю и понимаю, что никогда не смогу вернуть то, что между нами было. Солнцев не из тех, кто так просто забывает предательство. Можно хоть тысячу раз оправдываться и просить прощения.

Он меня не простит.

Никогда.

Сглатывая комок в горле, я опускаю взгляд на свое обручальное кольцо, шевеля пальцами.

– Я привезу Еву. Завтра, – произношу глухим, отрешенным голосом. Я не плачу, нет. Мои глаза сухие. Самые горькие слезы, они внутри, в сердце…. Невозможная боль.

Марк

– Красавин, быстро покинул площадку. Сдай в реквизит и через полчаса жду тебя в моем вагончике, – вне себя от ярости кричит в громкоговоритель Джош Каперски. Роберт Мейн спускается со своего царственного места режиссера и направляется к Джошу с решительным видом. Я как раз успеваю к самому интересному. Распорядитель трюков и режиссер в очередной раз устроили разборки из-за меня. Это действительно забавно наблюдать со стороны, как двое взрослых мужчин пытаются решить, как тебе лучше поступить. Словно у тебя самого нет головы на плечах. Может быть, и нет.

Я снова потерял контроль. Меня некому держать.

Скидываю шлем, бросая его на землю, туда же летит кожаная куртка. Я бросаюсь в сторону двух идиотов, наивно полагающих, что имеют надо мной власть.

– Какого хрена, Джош? Здесь я даже не на тебя работаю, – гневно набрасываюсь я на Джоша.

– Я ставлю трюки в картине. А весь фильм – сплошной трюк. Поэтому частично на меня, – спокойно опровергает мои слова мой бывший босс.

– Каперски, парень дело говорит, – вступает в наш спор Мейн. – Ты не можешь диктовать свои условия, срывать съемочный день, руководствуясь своей прихотью.

– Не прихотью, Мейн, – Джош даже не смотрит на режиссера. Его взгляд прикован к моему лицу. – Твой главный актер пьян в стельку. Если ты хочешь, чтобы он разбился в следующем кадре, то я не собираюсь в этом участвовать, ищи мне замену.

– С удовольствием, – рыкнул Мейн. Многочисленная съёмочная группа, притихнув, наблюдает за разгорающимся скандалом, время от времени перешептываясь. – Можешь проваливать, Джош. Незаменимых нет. Марк – профессионал высоко уровня. Сегодня нет сложных трюков. Две погони и драка. Ни малейшей опасности.

– Однажды этот профессионал уже чуть не угробил себя, – спокойно отвечает Джош, не реагируя на истерику Мейна. Отворачиваясь, он смотрит прямо на меня. – Марк, если твой выбор – снова катится в пропасть, из которой ты только вылез, я умываю руки. Пошли вы. Оба.

– Джош. Подожди, – запоздалое чувство вины где-то маячит на задворках сознания. Я догоняю человека, который был больше, чем просто моим наставником. Он мой друг, тот, кто всегда говорит в глаза то, что не скажут другие. Единственный настоящий живой человек среди этих кукол и манекенов, которые живут по шаблонам, руководствуясь продажными ценностями.

– Роберт, он прав, – оборачиваясь, смотрю на Мейна. – Я действительно не в форме, потому что всю ночь провел в клубе. Ты можешь выписать мне штраф за этот день. Прошу прощения за причиненные неудобства.

Приношу свои извинения режиссеру, окидываю равнодушным пустым взглядом застывших наблюдателей и торопливо удаляюсь вслед за Каперски.

Я догоняю его возле машины. Удивительное дело – прославленный каскадер водит классический Порше и никогда не нарушает правила движения. Не могу представить, что когда-то стану таким же скучным парнем через пару десятков лет.

– Эй, Джош. Постой, – окрикиваю я Каперски. Он оборачивается, глядя на меня разочарованным взглядом. Я снимаю шлем с моего мотоцикла, припаркованного рядом с Порше Джоша. Мне нужно чем-то занять руки. – Извини. Я снова облажался.

– Ключевое слова «снова». Что на этот раз? Проблемы с женой? Новая любовница? Какая опять глобальная катастрофа случилась? – спрашивает Джош, опираясь спиной о дверцу своего автомобиля. Я отвожу взгляд в сторону, хлопая по карманам кожаных штанов, которые являются собственностью студии. Я должен был вернуть их. Мои джинсы с сигаретами остались в вагончике. Черт.

– Ни то, ни другое. Я просто…. Иногда теряю почву под ногами, и словно проваливаюсь в тёмный тоннель, как гребаная Алиса в страну чудес. – Максимально искренне пытаюсь описать свои чувства.

– А более конкретно можешь сказать? – уже менее агрессивно спрашивает Джош.

– Мне иногда кажется, что я проживаю чужую жизнь. Не свою. Я словно в замкнутом круге, из которого никак не могу вырваться.

– Думаешь, алкоголь и шлюхи тебе помогут? – скептически спрашивает Джош. Взгляд его пристально сканирует меня, после чего он принимает странное решение. – Поехали в «Манго». Тебе нужно снова промыть мозги.

Он садится в подержанный пыльный «Порше», не спрашивая согласен ли я на очередную лекцию о смысле жизни от мудрого Джоша. Но мне необходимо поговорить с кем-то, чтобы не сойти с ума. Я выезжаю вслед за Каперски на своем мощном байке.

Конечно, я приезжаю первым. Мы нашли этот бар полгода назад. Вдали от центра города, не пафосный, уютный, с домашней атмосферой и улыбчивым персоналом. Официантка узнает меня еще с порога, приветливо махая мне рукой. Ее зовут Сандра, и в конце прошлой недели, перебрав в баре, я ночевал в ее комнатке, которую она снимает неподалёку. Не помню, был ли у нас секс, и это смущает меня, если честно, но судя по ее радостной улыбке, стесняться мне нечего.

– Привет, – улыбаюсь я, присаживаясь за столик. Кладу шлем на стол, разглядывая стройные ножки девушки, когда она застывает рядом с блокнотом и ручкой. Ее щеки розовеют, когда я медленно поднимаюсь взглядом вверх по стройной фигуре. Неплохое тело, но, если бы Сандра была на высоте, я бы запомнил подробности. Неинтересно. Отвожу взгляд.

– Сандра, я жду друга. Принеси нам кофе и что-нибудь на обед.

– Стейк с овощами подойдет? – сверкая белозубой улыбкой, спрашивает девушка, бросая на меня кокетливые взгляды.

– Да, спасибо. И пачку «Benson», пожалуйста, – вежливо добавляю я. Незаинтересованное выражение моего лица красноречивее любых слов. И девушка заметно грустнеет, удаляясь выполнять заказ.

Джош присоединяется ко мне минут через семь. Как раз к подаче заказа. Я пью свой кофе, наслаждаясь любимыми английскими сигаретами. Туман в голове постепенно проясняется. На самом деле я протрезвел гораздо раньше.

– Мне показалось, или в прошлый раз ты ушел из бара с той хорошенькой официанткой, которая не сводит с тебя жадного взгляда? – кивая в сторону Сандры, с лукавой улыбкой интересуется Джош. – Она выглядит подавленной. Вернулся к разовым приключениям. А мне показалось, что ты стал взрослее. – в голосе Каперски явственно слышны укоризненные нотки. Он с неодобрением смотрит на меня в ожидании ответа. Сбрасываю пепел, неторопливо затягиваясь. Рассеянно смотрю в окно на пролетающие мимо автомобили.

– Видимо, некоторые вещи не меняются. Не выйдет из меня примерного семьянина, Джош, – сухо отвечаю я, снова начиная утопать в липкой трясине апатии и бессильного гнева.

– Я так не считаю. Просто ты женился не на той женщине, раз возникают подобные мысли. Или у вас кризис первого года жизни. Мы с моей женой проходили подобный период в самом начале отношений. Иногда нужно просто переждать.

– Джош, я собираюсь подать на развод. Мы с Моник разные люди. Она еще более нестабильна и склонна к самоуничтожению, чем я, – сообщаю тоном человека, который принял решение и убеждать его еще раз подумать бесполезно.

– Я не стану тебя отговаривать, Марк. Моник, несмотря на кажущуюся веселость и легкий нрав, производит впечатление девушки эмоционально разрушенной. Ей нужен другой мужчина. Тот, кто ее будет приземлять и собирать.

– Хочешь сказать, что проблема во мне? – холодно спрашиваю я, с раздражением глядя в глаза Джоша. Тот уверенно кивает.

– Да, Марк. В тебе. Чтобы сделать человека лучше, заставить его самого захотеть стать лучше – нужно очень сильно любить. Фальшь и наигранность всегда чувствуются. Мы с ребятами ставили ставки на то, сколько продержится ваш брак.

Я криво улыбаюсь, вспоминая как Маша призналась, что проиграла Стелле пятьсот баксов. Вот они, мои два якоря. Джош Каперски и моя Джульетта.

– Не только вы, – опускаю взгляд на тлеющую в пальцах сигарету. Я ни одного дня не носил обручальное кольцо, а это что-то да значит. Тоже всегда знал, что мы не протянем долго. Наш брак держался на моем упрямстве.

– Так в чем причина, Марк? – вопросительно поднимает брови Джош. – Другая женщина? Она же есть. Не может не быть. Так сходят с ума только по двум причинам.

– И каким же? – иронично интересуюсь я, раздумывая над тем, стоит ли выдавать свой главный секрет другу.

– Психическое заболевание или любовь.

– Иногда это одно и тоже, – мрачно ухмыляюсь я, тыкая окурком в хрустальную пепельницу. – Но ты угадал. Это женщина.

– И что с ней не так? Неужели, существует баба, которая тебе отказала? Я хочу ее увидеть.

– Это невозможно. И она не баба.

– Почему невозможно? – удивленно нахмурился Джош, я достал новую сигарету, щелкнул зажигалкой, затянулся, постукивая костяшками пальцев по поверхности стола. Мышцы свело от нервного напряжения. Эта неделя далась мне нелегко. Ни одного трезвого дня. Кто-то скажет, что только слабаки заливают горе литрами виски, но я не могу иначе. И сегодня Джош вовремя остановил меня. В последние дни меня часто посещает мысль о том, чтобы спустить тормоза и позволить трюку стать реальностью, влететь на полной скорости в стену и закончить к чертям этот бардак, который называется моей жизнью. Нет ничего, что держит меня здесь, кроме матери. И я не имею права причинить ей подобную боль.

– Ее зовут Маша, и она живет в Москве, – начинаю я, уже понимая, что выдам ему всю историю разом на одном дыхании, пока еще пары алкоголя окончательно не выветрились из моей головы. Единственный способ анестезии для разбитого сердца.

Вывалив на Каперски все, что мучило меня последние дни, я не почувствовал облегчения. Блядь. Мне стало даже хуже, потому что в глазах друга я увидел жалость, сочувствие и долбанное осуждение.

– Я думаю, тебе лучше отойти в сторону, Марк, и дать ей время принять решение Ты не прав, парень. У тебя был вагон в запасе, но ты им не воспользовался, и несколько нечестно влезать в жизнь женщины, которую ты любишь, сейчас, когда она обрела свое счастье.

– Она его не любит, – выпаливаю я, но тут же уверенность покидает мой голос, когда в памяти всплывает выражение ее лица, когда она поняла, что ее муж нас застукал. – Не так, как меня. – уточняю хрипло, затягиваясь сигаретой. – Я не могу без нее. Понимаешь? Блядь, мы не переспали даже, я впервые в жизни отступил, хотя знал, что она не сможет сопротивляться.

– А вот это правильное решение. Марк, оставь на время эту историю. Если хочешь, чтобы она сделала выбор в твою пользу, в первую очередь – соберись и стань достойным этого выбора.

Да, черт, он абсолютно прав, но я пока не готов… Мне нужно время собрать себя по частям.

– Такие, как мы, Марк – адреналиновые наркоманы – все чувствуем острее и ярче, и поэтому многие наши парни заканчивают передозировкой или пускают пулю в лоб. Эти чувства сводят нас с ума. Ты должен справиться с ними, парень.

– Я попытаюсь, Джош, – отчаянно сжимая пальцы, я не замечаю, как обугленный окурок обжигает кожу. – Последние годы вы все мне помогали, Джош. И ты, и твоя семья, моя мать. Но больше всех – она, Джош. Маша. Я каждый день писал ей. Я спрашивал совета, я нуждался в утешении или хорошем пинке, и она все это мне давала. А теперь мне отвечает тишина. Закрытый профиль в соц. сетях. Мне нужна она. Я хочу знать, ради чего…

– Ради себя самого, Марк, – мягко прерывает Джош, глядя на меня с отеческой заботой и пониманием. – Ради себя самого и своего будущего.

Мария

Я переехала в новый дом ровно через две недели, которые тянулись для меня, как вечность. Несколько раз я отвозила Еву к нему, но не заходила внутрь. Дима встречал меня у ворот, забирал дочь и, бросая короткое «пока», уходил, оставляя меня наедине со своей болью и чувством вины.

Я все это заслужила. Да. Он прав. Миллион раз прав.

Но я не думала, что боль может быть такой острой, сжигающей душу. Наверное, я даже не представляла, не сознавала до конца, как сильно люблю его и нуждаюсь в том, чтобы и он… он тоже любил меня. Перепутав реальность и фантазии, я совершила ошибку, которая разрушила наше счастье, и мне предстояло исправить то, что я натворила. В одиночку. Он не станет мне помогать вернуть его доверие, и я не могу винить его за это упрямство и гордость.

Мне нужно быть сильной и крепкой. Уверенной в том, что я смогу. Иначе и быть не может. Иначе все потеряет смысл.

Чтобы не свихнуться окончательно, я ушла с головой в работу. Пропадала сутками в своем центре, придумывая новые проекты и воплощая их в жизнь. Дима сдержал слово и ровно через две недели позвонил мне утром и сказал, чтобы к вечеру я собрала все наши с Евой вещи. Я радовалась, как маленькая, и Ева тоже, пританцовывая, вся светилась и прыгала вокруг, радуясь моему хорошему настроению. Мне казалось, что худшее осталось позади. Первый тревожный звоночек прозвенел, когда Дима не приехал за нами сам, а прислал машину и грузчиков. Но радость от скорого воссоединения была слишком сильной, чтобы обращать внимание на подобные мелочи. Когда все вещи были погружены, мы с Евой сели в мой БМВ и поехали в наш новый дом навстречу счастливому будущему.

Нас встречала высокая женщина средних лет с непроницаемым выражением лица, которая представилась Юлией, и сообщила, что мой муж нанял ее на должность домработницы неделю назад. Позже она познакомила меня с пожилым садовником и еще одной помощницей по хозяйству – Мариной. Я не могла скрыть своего удивления, обнаружив, что теперь все обязанности по дому будут делать за меня. Но учитывая размеры дома, решение мужа выглядело оправданным. Я вряд ли смогла бы убрать все девять комнат, две огромные гостиные и другие подсобные помещения на территории участка в одиночку. В глубине души я считала, что Дима совершил слишком расточительное вложение. Нас всего трое, а дом казался таким огромным для нашей небольшой семьи. И только Ева была довольна всем, бегая по комнатам и играя роль гида для любимой мамочки, которая впервые переступила порог этого дома.

Я была потрясена масштабом и размерами нового жилища. Обладая врожденным эстетическим вкусом, Дима вместе с командой дизайнеров продумал все до мелочей, создав настоящий образец классического роскошного дома, и первые дни я не могла отделаться от ощущения, что живу в музее или дворце. Я боялась что-либо разбить или сломать. Ходила на цыпочках и не могла уснуть в огромной спальне на своей половине супружеской постели. Особенно долго я осваивала технику и все эти возможности «умного дома», которые запускаются с пульта управления. К концу недели няня Евы переехала к нам и поселилась в небольшом коттедже для обслуживающего персонала, который находился в отдалении от основного дома.

Я каждый день возила Еву в детский сад, а потом шла на работу, снова шла за дочерью, возвращалась домой, сталкиваясь на пороге с Юлией, которая отчитывалась о проведенной работе, о том, что ужин будет подан в малую гостиную в восемь и что мой муж снова задерживается в офисе, но почему-то сообщает об этом не мне, а домохозяйке.

Эйфория от мнимого воссоединения, в которое я так верила, когда паковала вещи, испарилась в первый же день, точнее ночь. Дима вернулся за полночь, отказавшись ужинать и холодно заметив, что я не обязана была его ждать, поднялся в нашу спальню, принял душ и лег в постель. На свою половину, не прикоснувшись ко мне. Даже не взглянув в мою сторону. Не сказав больше ни слова.

Я провела эту ночь, глотая безмолвные слезы, совершенно без сна.

А потом еще огромное количество таких же ночей. Иногда он целовал меня в щеку, желая доброй ночи и поверчивался спиной.

Я знаю, что должна была что-то сделать, разрушить этот барьер между нами, разбить стену отчуждения и непонимания.

Но я не знала, как…. Мы никогда не ссорились всерьез. Он никогда не был таким чужим.

Я чувствовала, что он оттолкнет меня, если я попытаюсь, предприму попытку к сближению. В его глазах больше не было желания, любви или страсти. Он был тактичен и вежлив, он даже иногда звонил мне, спрашивая мое мнение по тому или иному вопросу. Иногда мы обедали вместе, и я мучительно пыталась вести себя, как ни в чем не бывало. Выходило плохо, но Дима делал вид, что не замечает моих мучений. Я не знаю, думал ли он вообще о моих чувствах, или я перестала для него существовать. Его мысли стали для меня непостижимы, как и он сам. Я узнавала прежнего Солнцева только рядом с Евой. Для нее он не жалел искренних теплых улыбок и поцелуев. Он обожал нашу дочь, балуя ее безмерно, и я, погрузившись в мрачный мир неудовлетворённости и жалости к себе, не замечала, как постепенно теряю их обоих. Я даже не могла больше ходить куда-то втроем, потому что остро чувствовала свою неуместность. Меня словно не было. Я стала невидимкой.

Как-то на ужин к нам приехала Вика с Максом. Дима, как всегда опоздал, задержавшись на работе, но надо отдать ему должное извинился перед гостями и остаток вечера вел себя безукоризненно, в то время как мне хотелось разбить что-нибудь об его голову, лишь бы не видеть этих фальшивых вежливых улыбок, которые он расточал всем, включая меня, изображая неискренне и бездарно заботливого и внимательного мужа. И, несмотря на то, что упрекнуть Солнцева в плохом отношении ко мне было невозможно, я чувствовала, что нахожусь на грани ядерного взрыва. И дело не просто в отсутствии секса – он перестал смотреть на меня, как на женщину, он исключил любой тактильный контакт. Мне казалось, что вся наша прежняя страсть и нежность были лишь сном, иллюзией, прекрасным воспоминанием. Я зациклилась на том, чтобы найти объяснения, разумные оправдания тому, что происходит. Я отказывалась верить в то, что Дима мог просто меня разлюбить, что живет со мной исключительно ради дочери, и если я не перестану вести себя, как депрессивная дура, то и Ева отвернётся от меня.

Первое время я пыталась, искренне пыталась наладить наши с мужем отношения. Я была приветливой, терпеливой, внимательной. Я звонила ему, приезжала в офис, пока он не сказал, что мои частые появления отвлекают его от работы. Я покупала билеты в театр, кино, оперу, заказывала столик в ресторане, устаивала ужин при свечах, отправив предварительно Еву к бабушке. Я одевала самые сексуальные платья во время наших выходов в свет. Боже, а чего только стоили мои ночные наряды. Я перегибала палку, чувствуя себя все более несчастной. Это было унизительно – все то, что я делала для того, чтобы привлечь внимание мужа. Ночью я пыталась прильнуть к нему, обнять или просто прикоснуться, но он всегда убирал мои руки и отстранялся, никак не комментируя свое поведение. На мои вопросы он отвечал или молчанием, или стандартным «я слишком устал на работе».

В тот вечер, когда Вика и Максим ушли, заметив в шутку, между делом, что мое платье, мягко говоря, напоминает им реквизит из фильма для взрослых, я поняла, что все бессмысленно. Этот ад длился уже три месяца. Если бы он просто злился на меня…. Но здесь было другое. Ему больше ничего не нужно. Только наша дочь. Мы гребаные соседи, которые вместе растят ребенка.

Я сидела на столе, наблюдая, как закатав рукава рубашки, Дима моет посуду. Он никогда не брезговал домашней работой. Вот и сейчас не хотел тревожить никого из обслуживающего персонала. Лечь спать, зная, что в раковине полно посуды, Дима не мог. Чертов эстет.

В эту минуту я его ненавидела. Мое собственное преступление теперь казалось жалким и нелепым на фоне того, как он поступает со мной и какую боль мне причиняет своим равнодушным, подчеркнуто-вежливым отношением.

Рядом со мной стояла откупоренная бутылка вина и бокал, но я намеренно пила из горла большими глотками, прекрасно зная, как его бесит, когда я так делаю. Веду себя вульгарно и так же выгляжу. Абсолютная деградация. Мне плевать.

Я смотрела на его мощную спину, сильные руки и подтянутый зад, чувствуя уже до боли знакомый сексуальный голод, который не снимался даже бесплодными попытками удовлетворить себя самостоятельно. Боже, это даже звучит грязно. Я замужняя женщина, которую не хочет собственный муж. Потрясающий, мужественный, красивый и сексуальный муж, на которого оборачиваются женщины, когда мы идем по улице. И я тоже оборачиваюсь на него, я глаз с него не свожу. Я его ненавижу, безумно люблю, и сгораю от желания снова испытать то, что он может мне дать. Вот она, высшая мера наказания – осознавать, как много ты имела, и потерять это по собственной глупости.

Я так устала. Я просто выдохлась.

– Когда закончишь напиваться, будь добра убрать за собой, – закончив с посудой, Дима, вытирая руки, скользит по мне нечитаемым взглядом. Губы дергаются в пренебрежительной ухмылке.

– Не понимаю, как я мог повестись когда-то на это, – равнодушно произносит он, окидывая меня еще одним долгим выразительным взглядом. Я знаю, что выгляжу пошло в своем коротком платье с декольте почти до пупа, обтягивающее меня, как перчатка, задравшееся выше некуда, не оставляя ни малейшего места воображению. Уверена, он видит какой цвета у меня трусики, но ему совершенно похер.

– На мне было не «это», любимый, – насмешливо отвечаю я, ощущая себя невероятно уверенной и смелой после выпитой наполовину бутылки вина. – Кожаные шорты мало кого оставят равнодушным. Ты не единственный, кто попадается на этот крючок.

– Спасибо, что напомнила, – усмехается Солнцев мне в лицо, бросая полотенце на стол. – Что я не единственный.

Вся моя бравада моментально испаряется. Я хватаю его за руку, когда он собирается уйти, снова бросить меня в одиночестве, неудовлетворенную, несчастную и злую.

– Пожалуйста, прекрати, я так больше не могу, – шепчу отчаянно я. Он холодно смотрит мне в лицо, прищурив стальные безжалостные глаза. Осмелев я кладу его ладонь на свою грудь, чувствуя, как жар разливается по крови от одного только прикосновения. Практически насильственного, но я так изголодалась по нему. Мне все равно как, лишь бы больше не отворачивался от меня каждую ночь. Его взгляд становится тяжелым, пристальным.

– Так сильно хочется? – с издёвкой спрашивает Солнцев, сжимая мою грудь, бесстрастно наблюдая, как мои щеки заливает краска. Пальцами другой руки он проводит по внутренней стороне бедра и выше, по влажной ткани трусиков, забираясь под них. Я закусываю губу, когда сразу два пальца проникают в меня грубо и стремительно. Он сжимает мой сосок, растирая его подушечкой большого пальца. Я хватаюсь за его плечи, прикрывая ресницы и чувствуя, как от острого желания сводит низ живота. Я так хочу его, так безумно до боли хочу. Я тону в непроницаемых глазах мужа и судорожно дышу рваными резкими глотками кислорода, издавая приглушенные стоны каждый раз, когда его пальцы проникают в меня.

– Прошу тебя, – отчаянно извиваясь, шепчу я, касаясь его щеки ладонью со всей нежностью, на которую способна. – Я так тебя люблю, пожалуйста.

Я вижу, как он вздрагивает и меняется в лице, резко отстраняется, глядя на меня тяжелым взглядом потемневших глаз.

– Это не любовь, Маша. Тебя просто давно не трахали, – насмешливо бросает он, вытирая пальцы о подол моего платья и уходит, оставляя меня, униженную, оглушенную, разбитую на части.

Эту ночь я провожу в одной из спален, рыдая в голос. Это невозможно передать словами. Мой разум не принимает такую реальность. Я словно нахожусь в дурном сне, в одной из альтернативных реальностей в другом измерении. Потому что в этой реальности такого не могло случиться. Не с нами…

Один чертов поцелуй.

Я больше не считаю, что заслужила подобное отношение. Каждое преступление должно караться соизмеримым наказанием. Дима, как адвокат, должен был знать об этом. Мое наказание оказалось слишком тяжелым, мучительным и разрушительным.

Но я ошибалась, когда думала, что достигла своего предела.

Все эти месяцы, отчаянно сражаясь за свой брак, пытаясь вернуть внимание мужа, я не задумывалась о том, что его воздержание от близости со мной может быть не просто наказанием или охлаждением. Мне и в голову не приходило, что у него может появиться кто-то на стороне. Я так часто ревновала Солнцева раньше, но сейчас, зациклившись на своей беде, я почему-то упустила из внимания тот факт, что, возможно, где-то мой муж уже получил все, что ему нужно.

Такая мысль появилась чуть позже, точнее, не просто появилась, а стала свершившимся фактом, на который невозможно было просто так закрыть глаза.

Я узнала совершенно случайно. Он приехал с работы ночью, бросил в гостиной пальто и сразу поднялся наверх, в очередной раз отказавшись от нагретого ужина. Привычно проглотив обиду, я взяла пальто, собираясь его повесить в гардеробный шкаф, но оно выскользнуло у меня из рук и упало на пол. Из карманов вывалилась мелочь, ключи от нашей квартиры и …пачка презервативов. Мы с ним не занимались сексом несколько месяцев, хотя и раньше не пользовались данным видом контрацепции. Сразу после родов я поставила себе гормональный контрацептив, предохраняющий меня от беременности. Я смотрела на яркую коробочку с блестящими буквами и не верила своим глазам. Никогда не думала, что обычный прямоугольный предмет сможет вызвать у меня такой ужас. Я не могла себя заставить собрать рассыпавшиеся предметы обратно, и какое-то время смотрела на распечатанную пачку презервативов, как на ядовитую змею, которая вползла в мой дом, чтобы жалить меня еще сильнее…. Закрыв ладонью рот, чтобы не закричать от бессильной ярости, я зажмурилась, переводя дыхание. Протянула руку, чтобы брезгливо взять двумя пальцами и убрать обратно.

Я не сказала ему ни слова. Просто перенесла свои вещи в соседнюю спальню. Даже находиться с ним в одной комнате стало невыносимо. Все потеряло свой смысл. Я смотрела следующим утром, как он завтракает, улыбается Еве, смеется и дурачится с ней, как обычно вырезая меня из их веселого мирка. И я внезапно поняла, что с ним случилось.

Что случилось с нами.

Это было так просто.

Но неисправимо.

Я не знала, совершенно не знала, как можно исправить то, что мы натворили.

Мое сердце разбилось на осколки, когда я увидела на полу те презервативы, но даже не предполагала, кем была женщина, которая получила моего мужчину. Значила ли она для него что-то, или он просто удовлетворял свои потребности. Я не застукала их на месте преступления, я, вообще, ничего о ней не знала. И все равно боль была нестерпимой. Не злость, а именно боль, и желание закрыться от нее. Спрятаться. Задвинуть подальше.

И Дима делал то же самое. Отрезая меня от себя, закрывался от боли, которую я ему причинила. Я должна была догадаться раньше, но тогда я не была на его месте, не знала того, что знаю сейчас. Мое преступление было страшнее внезапностью. Не было никаких причин для того, чтобы возникла ситуация с Марком, кроме моих чувств к нему, которые были и …есть, но это все не то… не то, что мне нужно. Жаль, что поняла я это слишком поздно. Сейчас меня волновал только мой муж. И только он.

Несмотря на кажущееся равнодушие, Дима тем утром все-таки заметил, что со мной что-то происходит. Когда подошло время собирать Еву в детский сад, его обеспокоенный взгляд замер на моем лице, пристально изучая все оттенки моего отчаянья. У меня не было сил притворяться. Обняв Еву, я взяла ее на руки, целуя маленькую теплую щечку туда, куда только что ее целовали губы моего мужа. Я закрыла глаза, чтобы скрыть набежавшие слезы, пряча лицо в ее вьющихся кудряшках. Но дети не могут долго выдерживать объятия. Моя непоседа вырвалась, не дав мне восстановить душевные силы. Выдохнув я отпустила ее, поднимая глаза на мужа, который, как оказалось, пристально наблюдал за мной.

– Что-то случилось? – спросил он, вытирая губы салфеткой. Я задержала взгляд на его чувственных губах, думая о том, кого теперь они целуют и как часто.

– Ничего, – я отрицательно качнула головой.

– Ты перенесла вещи, – заметил он сухо, вставая из-за стола.

– Тебе пора на работу, – глядя на настенные часы, сказала я пустым невыразительным тоном.

– Ты не ответила, – настойчиво произнес Дима. Наши взгляды встретились. Я сделала шаг вперед. Еще один. Он смотрел на меня в замешательстве, пока я не приблизилась вплотную. Обхватив ладонями его лицо, я поцеловала его в губы с пронзительной нежностью. Мое сердце отбивало дробь. Так больно, что я едва могла дышать, но и оторваться от него нет было сил.

От него пахло кофе и разбитыми мечтами.

Он поднял руку и мягко обхватил мое запястье, но не отдернул, а нежно погладил легкими, едва ощутимыми касаниями.

– Что случилось, Маш? – тихо повторил он свой вопросы, когда я оторвалась от его губ.

– Все хорошо, Дим. Просто хотела пожелать тебе удачного дня, – прошептала я, мягко отстраняясь. – Пойду одевать Еву.

Я чувствовала спиной его напряженный взгляд, пока шла к лестнице. Я хотела кричать, но продолжала улыбаться.

Я всегда думала, что измена – это стыдно, это то, что нельзя прощать ни при каких обстоятельствах, это самый низкий вид предательства, самый разъедающий душу яд.

Но теперь, когда сама столкнулась с изменой, как с реальностью, моей реальностью, я не чувствую в себе такой уверенности, такой силы, которая позволила бы мне быть гордой, встать, собрать свои вещи, забрать дочь и уйти, громко хлопнув дверью.

Что значит гордость и достоинство, когда на кону будущее твоей семьи? Или, когда ты любишь, все равно любишь человека, который причинил тебе боль. А если ты чувствуешь ответственность и собственную вину за то, что он сделал? Как быть в таком случае?

Я решила не сдаваться в тот самый момент, пока смотрела, как выезжает с парковки «Ламборджини». Я смотрела ему вслед, заплетая волосы дочери в два веселых хвостика.

Не сдамся. Нет.

Глава 25

Марк

По мере того, как двигались к финалу съемки фильма, в котором я исполнял главную роль, заканчивались мои физические и моральные силы. Я работал по восемнадцать часов в неделю. Мейн не давал мне поблажек, ни дня передышки, а выходные отменил, когда мы вышли на финишную прямую. Все актеры ворчали и скрипели зубами, но приходили на съемочную площадку в назначенное время. Я был уверен, что это моя последняя работа в качестве основного актера, а не каскадера. Мейн требовал от меня того, что я дать не мог – настоящих живых эмоций. Но сукин сын все равно был доволен. Я видел, как горели его глаза, когда он просматривал отснятый материал.

– Ты – золотая жила, Марк, – произносил он в такие моменты. – Через несколько месяцев все женщины мира будут мечтать о том, чтобы слизать пот с твоего пресса.

Я только качал головой в ответ на подобные замечания. Наверное, мне должна льстить высокая оценка самого Роберта Мейна, но на самом деле я ощущал полное равнодушие. Мне было плевать, что в итоге у нас получится. Я согласился на эту авантюру из уважения к Мейну, и, если уж до конца быть честным, устав от его е-мейлов с обновленными версиями сценария. Иногда человеку проще дать то, что он хочет, чем убедить его оставить тебя в покое.

Как ни странно, но Каперски разделял мнение Роберта по поводу грядущего успеха фильма. Мы не раз спорили с ним по этому поводу.

– Ты просто не видел себя со стороны. Роль создана для тебя, – заверял меня Джош во время коротких перерывов на кофе и сигарету.

– То есть роль тупого гонщика, который все время бухает, жрет наркоту и трахает все, что шевелится, по-твоему, создана для меня? Мне должно это льстить, Джош? – с иронией спрашиваю я.

– Ты неправильно расставляешь акцепты. Твой герой – Майкл, он ищет себя, он свободен от чужого мнения и обладает невероятной харизмой. – рассуждал Каперски с умным видом знатока-киномана. – Он романтик в глубине души, которого не понимают окружающие, и поэтому его поведение – своеобразный вызов обществу.

Я закатываю глаза, поднося к губам сигарету.

– Я так глубоко не копал. Как ты можешь видеть то, чего я не замечаю, и, следовательно, не могу сыграть? Так?

– Не так. Тебе и не нужно ничего играть. Это ты и есть. Мейн видит тебя таким. Даже имя подобрал похожее. Абсолютное слияние. Я думаю, старый козел немного влюблен в тебя.

– Фу, Джош, – с отвращением морщусь я. – Всем известно, что дом Роберта до отказа заполнен самыми дорогими шлюхами Голливуда.

– Это ничего не значит. Как человек творческий, он может обрести музу в человеке любого пола, – возразил Джош. – Поверь мне, девушки будут с ума сходить по Майклу, как только картина выйдет в прокат. Ты должен быть готов к тому, что твоя жизнь резко изменится. Слава и успех – это самый тяжелый вид наркотика, а ты очень поддаешься зависимостям. Будь острожен, Марк.

– Ты снова за свое? – раздраженно спрашиваю я. – Мое поведение в последнее время настолько идеально, что я вижу нимб над головой в отражении зеркала в ванной, когда бреюсь утром.

– Как твои дела с Моник? – меняет тему Каперски. Я отвожу взгляд, пожимая плечами.

– Она снова пропала. Уже неделю нет, – отвечаю я глухим голосом. – Я даже в полицию не обращался. Сама появится.

– Что-то случилось? – с тревогой спрашивает Джош, обеспокоено глядя на меня. – Она же не могла уйти просто так. Ты говорил, что ваши отношения стали лучше.

– Лучше – это имелось в виду, что мы перестали ругаться и спорить каждый день по всякой ерунде. Но, если серьезно, то я сказал ей, что хочу развестись. Она несколько месяцев была адекватной и трезвой. Снова начала рисовать, записалась на танцы живота. Мне казалось, что это тот самый момент, когда я могу ей сказать, что не вижу будущего для нашего брака.

– Ты снова облажался, парень, – вздохнув, качает головой Джош. – Если женщина записывается на танцы живота, значит она собирается привлечь внимание своего мужа. Она старалась ради тебя, а ты ей про развод.

– Я не могу с ней жить, Джош, – устало выдыхаю я. – Мне очень жаль, что я так поступаю, но это сильнее меня. У нас мог быть шанс в самом начале, пока Моник не начала исчезать. Это же ненормально. Я даже не знаю, где и с кем она бывает в дни, пока я, как дурак, ищу ее повсюду.

– Я понимаю тебя, Марк, – участливым тоном произносит Джош. – Поверь, я не собираюсь осуждать твое решение. Развод всегда причиняет кому-то боль. Это неприятно и обидно, если одна из сторон хочет сохранить отношения. Но ты честен с ней, вот что главное. Ты обращался в полицию?

– Нет, – отрицательно качаю головой. – Там все сложно. Я не говорил тебе. Но Моник живет по поддельным документам. Она была замужем. Муж и сын погибли, она подсела на наркотики, во что-то вляпалась. Решила начать жизнь с нуля, и начала с имени.

Джош какое-то время изумленно смотрит на меня, задумчиво отстукивая пальцами дробь по поверхности стола. От вибрации звенит железная маленькая ложка в кружке, раздражая слух.

– Ты уверен, что это правда? Проверял информацию?

– Нет, – отрицательно качаю головой. – Зачем?

– Ну, а как ее звали до смены имени, ты спрашивал?

Пожимаю плечами. Каперски изумленно смотрит на меня, не скрывая своего раздражения.

– Почему ты не проверил ее слова, Марк? Ты не думаешь, что девушка больна? Что ты, вообще, о ней знаешь?

Разумные вопросы, которые задает мне Джош, рождают во мне волну паники. И я понимаю, что действительно должен был что-то предпринять. А не пустить ситуацию на самотек. Быстро и лаконично рассказываю другу все, что мне известно о Моник. Оказалось, совсем немного. Да, полный ноль, если честно.

– Послушай, Марк, – наклонившись вперед, тихо говорит мне Каперски. – У меня есть человек в органах, с доступом в разные информационные базы. Я обращусь к нему, и мы вместе приедем к тебе домой. Он посмотрит ее личные вещи, и, может быть, найдет то, что ты не видишь. А потом будем думать дальше.

– Хорошо… Да. Я тебя понял, – растерянно киваю я.

Мейн орет в громкоговоритель, что перерыв окончен и требует меня на площадку. Я возвращаюсь в кадр с тяжелым предчувствием скорой катастрофы. Мое состояние улавливает камера, и Роберт, матерясь на чем свет стоит, прогоняет меня домой, заявив, что не засчитает этот день и еще влепит мне штраф за сорванные сроки. Ублюдок. Теперь я начинаю понимать, почему прославленного режиссера так терпеть не могут актеры, которым довелось работать с этим самодуром.

Возвращаясь домой, я стараюсь не думать о Моник, хотя получается плохо. Я ничего не знаю о женщине, с которой прожил вместе полтора года. Сирота, художница, вдова.... Это все. Она никогда не говорила о себе. Больше о других людях. Придумывала истории о случайных прохожих: счастливые семьи, неверные жены, капризные дети, влюбленные старики, страшные сказки, придумывала и сама радовалась. И плакала иногда, и смеялась. Странная. Но все мое окружение, актеры, сценаристы, режиссеры, модели, поэты и композиторы…. Кто из них не странный? Я давно уже перестал каждого человека ограничивать какими-то рамками.

И мне нравилась в Моник эта ее непохожесть на других.

До того, как она начала исчезать, словно ее не было никогда.

Приняв горячий душ, я ложусь в постель голодный, потому что нет сил греть купленный еще вчера в ресторане ужин. По привычке, ни на что не надеясь захожу в чат, в котором окошечко пользователя Маша123456 выделено серым. Неактивна. Она не заходила сюда несколько месяцев. Не читала моих писем, не отвечала на звонки. Я перестал ей писать сразу же, как вышел из запоя. Черт, звучит дико. Иногда не могу поверить, что все это происходит со мной. Вспоминая свое детство и юность, я не в силах понять, как оказался здесь, что я делаю, куда иду. Возможно, мне никогда не узнать ответов на свои бесчисленные вопросы, бесконечные попытки найти свой путь, обрести мифическую свободу. От кого теперь я убегаю?

Что со мной не так? Люди вокруг меня страдают, даже если я люблю их и желаю видеть счастливыми.

Какое-то время смотрю пустым остекленевшим взглядом на неактивный аккаунт Маши, и швыряю телефон в стену, яростное рычание срывает с губ. Это то, что я начал чувствовать недавно. Гнев.

Третий телефон за месяц. Почему она так жестока? Почему, черт возьми?

Я ненавижу ее, потому что не могу не думать о ней.

Все стало только хуже. Я коснулся ее, вдохнул и отравился. Нет никакого выхода для меня, только взять ее, украсть и спрятать от всего мира. Но я не осмелюсь. Не настолько безумен.

И женат, черт побери.

Не помню, как я вырубаюсь. Не замечаю сколько проходит времени. Я давно не вижу сновидений. Усталость просто сваливает меня с ног, и я выключаюсь на несколько часов, давая мозгу небольшую передышку. Меня будит грохот внизу. Открывая глаза, я не сразу понимаю, что происходит. И пока ищу брюки, до меня доходит, что это кто-то барабанит в дверь.

Матерясь под нос, я спускаюсь со второго этажа вниз и открываю замок.

– Привет. Что с телефоном? – сухо спрашивает Каперски, проходя мимо меня в дом. Вслед за ним следует невысокий мужчина с цепким тяжелым взглядом неопределенного возраста в синей рубашке, галстуке и джинсах. Странный комплект, но я не знаток моды. Могу чего-то не понимать.

– Это Билл, – представляет Джош своего спутника. – Билл Райт. Он посмотрит комнату Моник. Ты не против?

Я обречённо вздыхаю, разводя руками.

– Раз уж вы здесь….

Отдых накрылся медным тазом. Мне стыдно за эти мысли. Я же должен быть благодарен Джошу за то, что он хочет помочь мне разобраться с исчезновением Моник. Пока Билл занимается своим делом, мы с Каперски отправляемся на кухню, где мне приходится делить свой ужин на двоих. Джош принес пиво, и, в принципе, я даже рад, что он здесь. Мы говорим о его семье и детях, о работе, о фильме, о мерзком характере Мейна. Ни слова о Моник.

Билл заходит к нам где-то через полтора-два часа все с тем же непроницаемым выражением лица и маленьким целлофановым пакетиком, в котором лежат некоторые вещи Моник.

– Я возьму? – спрашивает Билл Райт, заметив мой хмурый вопросительный взгляд.

– Да. Вы нашли что-нибудь?

– Я сообщу вам о своих выводах через пару дней, – сухо отвечает Билл. Переводит взгляд на Джоша, едва заметно кивая ему. – Я поехал. Что-то прояснится, наберу.

– Да, хорошо. Спасибо, Билл, – благодарит приятеля Каперски.

– Не за что, Джош.

– Откуда ты его знаешь? – спрашиваю я, когда мрачный тип уходит. Каперски пожимает плечами, наливая пиво в стакан. А я все время пью из бутылки или из банки.

– Уже и не помню. Наши жены давно дружат. Неважно, в общем. Так что с телефоном?

– Разбил, – прикуривая сигарету отвечаю я. – Неважно, в общем. – передразниваю я с улыбкой.

– Третий телефон. Проблемы с нервами?

–Ты считаешь?

– Я беспокоюсь. До сих пор пишешь своей возлюбленной из Москвы?

– Нет. Но звучит так, словно я романтический герой.

– Если ты себя так видишь, – с иронией пожимает плечами Каперски. – Значит, не пишешь?

– Нет.

– А она?

– Ты пришел поговорить о моих женщинах? – скептически интересуюсь я.

– Я пришел, чтобы ты тут не спятил от одиночества.

– Это невозможно. Я люблю одиночество.

– Тогда зачем бить телефоны, которые молчат?

Я моргаю, отводя глаза. Джош всегда знает, что сказать и как выстрелить в нужный момент. Мы действительно с ним похожи. И я нуждаюсь в настоящем друге очень давно.

– Спасибо, что помогаешь мне, – искренно отвечаю я.

Печальный опыт научил меня тому, что некоторые вещи нужно делать сегодня, иначе завтра может не наступить, или завтра может не быть тех людей, которым ты хотел сказать нечто важное. Я слишком долго опаздывал. Я пропустил свою долбанную жизнь, потратив годы на поиски свободы.

– Мне не сложно, – отвечает Джош, отодвигая в сторону пустой стакан. – Пора домой. Жена ждет, мы договаривались с ней поужинать в Марио.

– Круто, – без энтузиазма киваю я. – Передавай ей привет.

– Все будет нормально, парень, – Каперски по-дружески хлопает меня по плечу и направляется к выходу. – Не вставай. Я закрою дверь.

– До завтра. Отлично отдохнуть.

– Выспись, Марк.

Я слышу, как хлопает входная дверь, обвожу свою большую просторную кухню с современной дорогой техникой, оформленную в серебристо-белых тонах. Кристальная белоснежная плитка на полу, на которой я стою босыми ступнями, кажется ледяной, и все вокруг – тоже, холодным и пустым, девственно-чистым.

Я выстроил себе идеальный дом, наивно полагая, что он как-то сможет изменить мою жизнь к лучшему. Не вещи и не деньги меняют людей, а поступки и действия. Я смотрю на пустой стакан, который оставил Джош и думаю о том, как не сойти с ума, не свихнуться и продержаться еще немного.

Я возвращаюсь в постель и снова засыпаю, но уже не так быстро, как в первый раз. Посреди ночи меня снова будит шум, но это не стук в дверь. Где-то ближе. Совсем рядом. Протягивая руку, включаю ночник, и вздрагиваю от неожиданности…. И облегчения.

На полу, возле кровати, лежит Моник. Даже не лежит, а валяется, потому что шум, который я услышал, это был грохот падающего тела. Вскочив с постели, я подхожу к Моник. Перевернув ее на спину, проверяю пульс, отвожу волосы с лица, пытаясь заглянуть в глаза, смотрю ее вены. Похоже, всего лишь пьяная. Никаких новых проколов на сгибах нет. Да и разит от нее, как от мужика, который неделю не просыхал. Поднимаю девушку на руки и тащу в ванную, чтобы привести в порядок и смыть вонь. Никогда не думал, что докачусь до подобного.

После укладываю ее в постель, а сам ухожу в другую комнату. И не могу уснуть. Самое странное то, что мне даже не интересно, где она была, с кем или под кем. Все потеряло смысл. Мне больше ее не жаль. Я устал от Моник. От ее проблем и срывов.

Я встаю за час до выхода из дома, и все это время курю и пью крепкий кофе, ни о чем не думая. Моник все еще спит наверху, и, наверное, тоже ни о чем не думает. Хоть что-то общее между нами.

Проходит еще несколько дней. Моник молчит, я ни о чем не спрашиваю. Мы ведем себя так, словно она никуда не исчезала. Хожу на работу с утра, она на пробежку и на пляж с мольбертами. Билл Райт не звонит, чтобы сообщить результаты своего расследования, да и я забываю о нем. Какой смысл сейчас?

Через неделю я возвращаюсь со съемок раньше. Моник готовит ужин в фартуке с котятами. Она выглядит мило и по-домашнему. Пахнет блинами или оладьями. Я заглядываю через ее плечо. Все-таки оладьи.

– Ты рано, – улыбается она. Я беру одну готовую оладью с тарелки и откусываю.

– Вкусно, – хвалю я с довольным видом. – Съемки заканчиваются, осталось три эпизода. Вот, кстати, мы с тобой говорили… – кладу на стол папку с документами. – Почитай и подпиши. Я положил тебе крупную сумму на счет. Сможешь купить квартиру или дом, и еще останется. Это все, что я у меня есть, если честно.

Ее лицо застывает, она смотрит на меня без единой эмоции на лице. Белая маска. Огромные черные глаза, в которых можно утонуть.

– Моник, извини…Ты старалась, но я не могу. Прости, – мягко касаюсь ее плеча. Она не шевелится. – Я знаю, как тебе нравится этот дом, но я строил его для себя, для моей семьи. Понимаешь, еще до тебя. Я не хочу его делить, потому просто возьми деньги.

– Ты думаешь, мне нужны твои деньги? – металлическим голосом спрашивает Моник. Она медленно опускает ресницы, вытирает руки и снимает фартук. – Я уйду завтра. Хорошо?

– Конечно, – отвечаю я, с тревогой наблюдая за ее механическими движениями. Словно заводная кукла.

– Спасибо, – еще одна неживая улыбка.

– Я сейчас уеду ненадолго. С Джошем договорились выпить по стаканчику. А когда вернусь, помогу тебе собрать вещи.

– Я справлюсь. Иди, Марк. Отпразднуй свой развод. Бумаги подпишу. Сейчас прямо.

Моник роется в одном из выдвижных ящиков, находит там ручку и открывает папку, листая документы.

– Ты не читаешь.

– Мне все равно, – ставит подписи на последней странице, захлопывает папку, и поворачивается ко мне, впиваясь пальцами в край стола. – Все, как видишь. Без слез и истерик. Ты счастлив?

– Нет, – качаю головой. – Не ты сделала меня несчастливым.

– Дело не во мне… – ухмыляется Моник. – Я знаю, что говорят в таких случаях. Конечно, не во мне. Мы оба знаем, как ее зовут.

– Моник! – я делаю шаг вперед, но она вытягивает руку, не давая подойти ближе.

– Тебе пора. Я в порядке. Не волнуйся, – Моник вымученно улыбается, обходит меня справа и направляется к лестнице.

Я выдыхаю. На самом деле ожидал худшего. Битой посуды, расцарапанного лица, истерических воплей и оскорблений. Выхожу на улицу и иду по тротуару в неопределенном направлении. Про Джоша я соврал, потому что не хотел оставаться с ней наедине. Моник нужно время, чтобы прийти в себя, успокоиться, и мне тоже. Нелёгкое решение. Но верное. Я и так был чертовски терпеливым, я дал ей огромное количество шансов, которыми она не воспользовалась. Я предлагал Моник обратиться к психологу, снова получил категорический отказ, а мириться с ее загулами и проблемами с алкоголем я не намерен.

Гуляю несколько часов, пытаясь убедить себя в том, что сделал все возможное и невозможное для того, чтобы как-то склеить брак, но именно Моник не хотела меняться. Хотя по большому счету виноваты оба. Разве мог брак, заключённый на пьяную голову, продлиться долго и вылиться во что-то серьёзное? Хватит с меня серьезности. Снова возвращаюсь к одноразовым отношениям. И никаких головных болей, никакого чувства вины и ответственности. Все до банального просто. Голая физиология и удовлетворение потребностей. По-другому, у меня не получается. Потому что единственная женщина, с которой могло бы получиться, выбрала не меня. Хотя она даже не выбирала…. Я сам виноват.

Нет. Не могу. Не сейчас. Когда я думаю о Маше, все внутри покрывается кромкой льда, звенит и грозит треснуть, разлететься на крошечные осколки. И поэтому я не думаю.

Возвращаясь домой в сумерках, замечаю, что ни в одном из окон не горит свет. Неужели уже ушла?

Я захожу в темный холл, и сразу чувствую, что что-то не так. Щелкаю выключателем и вижу, что ее сумочка и туфли на месте. В груди неясная тревога, звенящая тишина давит на барабанные перепонки.

– Моник. Ты спишь? – громко спрашиваю я. И мне кажется, что мой голос зловещим эхом отражается от стен.

Я чувствую, как пульсирует венка на виске, как ладони становятся ледяными, пока я на ватных ногах поднимаюсь по лестнице в ее спальню.

Моник нет в комнате. Шёлковая рубашка аккуратно разложена на постели. На полу стоят тапочки, в ванной шумит вода…. С облегчением выдыхаю, нервно смеясь над своими страхами. Идиот.

– Моник, ты меня с ума сведешь, – говорю я, открывая дверь ванной комнаты.

С губ срывается свистящий хрип, когда я вижу Моник….

Красные ручьи выливаются из переполненной ванной, превращаясь в лужи, которые сливаются в кровавые озера. Ее глаза закрыты, на губах улыбка, и я не сразу понимаю, что она сделала…. Словно уснула. Но у меня нет времени на самообман. Моя жена вскрыла себе вены, пока я гулял по городу и утешал себя оправданиями. Если она мертва, то это я… я ее убил. Неважно, кто держал лезвие. Я хотел, чтобы она ушла из моей жизни, и она решила уйти из обеих… и из своей тоже.

Я набираю 911, вызываю бригаду скорой помощи, и бросаюсь к ванной, выключаю воду и достаю Моник из горячей кровавой жижи. Я весь пропитался ее кровью. Она течет, льется по моему телу, рукам, сводя с ума. Я задыхаюсь от запаха смерти и металла. Я что-то кричу, рычу, пока перетягиваю ее руки, не глядя на зияющие страшные раны. Как она могла, как осмелилась….

Я ищу ее пульс на шее, ничего, но мне кажется, Моник еще дышит, и я пытаюсь разбудить ее, докричаться до нее. Я не позволю тебе сделать меня убийцей. Ты не уйдешь так. Нет.

Я не помню, как оказался в больнице. Но в памяти засели длинные коридоры, по которым я метался, заламывая руки, врезаясь в стены. С того момента, как приехали врачи и занялись Моник, я словно отключился, впал в ступор. Туман и кровь. Повсюду. Я ехал с ней на скорой помощи, насквозь сырой… Я был близок к сумасшествию, как никогда раньше. Я потерял счет времени.

Смутно помню, как появился Джош и его жена. Нашли меня, бьющегося головой о стены белых коридоров. Они увели меня, отвезли к себе, заставили вымыться и дали чистую одежду. Я не хотел никого видеть, не нуждался ни в чьей помощи. Джош дал мне пощечину, а потом заставил выпить виски. После этого я уснул на диване в гостиной.

– Она умерла? – это был первый вопрос, который я задал Джошу Каперски, проснувшись утром. Он сидел в кресле и смотрел на меня. Видимо давно, судя по усталому выражению его лица. В воздухе витал аромат кофе, но я чувствовал и другой запах, который так и не вымылся до конца, пропитав каждую мою пору.

– Нет. Жива. И будет жить. Ты успел вовремя.

– Но было столько крови.

– Ей сделали переливание. Все нормально. С Софией работают психиатры. Она в безопасности. Ее родители уже вылетели из Лондона и скоро тоже будут здесь.

– С Софией? Родители? – в недоумении смотрю на Джоша, гадая, кто из нас двоих больше спятил.

– Мне нужно серьезно поговорить с тобой, Марк. Так уж совпало, что именно вчера Билл выслал мне отчет по Моник Лоран, которая оказалась на самом деле Софией Рид. Она англичанка, выросла в Лондоне. Закончила Гарвард, вышла замуж и родила одну за другой двух дочерей….

– О господи, она говорила, что в аварии погиб только один ребенок! – похолодев от пронзившей меня догадки, прошептал я.

– Никто не погиб, Марк. И ее муж, и дети живы. Они тоже едут сюда. Моник никогда не была твоей женой, потому что такого человека не существует. Но в Вегасе вряд ли стали бы проверять ее документы на подлинность.

Я чувствую, как мои виски пронзает боль, а все потому, что я ничего не понимаю из того, что говорит мне Джош. Он продолжает тихим голосом, с тревогой и беспокойством поглядывая на меня, а я не слышу, только обрывками. Что-то об аварии по вине Моник или Софии…. В машине, в которую она врезалась была женщина и ребёнок, которые погибли на месте. Ее судили. Два года колонии, проблемы с психикой. Попытки суицида, принудительное лечение в клинике, бегство в Америку и новые документы. Еще одна попытка суицида, еще одна авария, которую она спровоцировала специально, приводит Моник-Софию в клинику по восстановлению, где она и встречает меня.

Я слушаю Джоша и не могу понять, ничего не могу понять. Все ложь. Ни слова правды. Все это время я жил с сумасшедшей. Я жил с Моник Лоран, пока ее муж, дети и родители рассылали ориентировки о пропавшей Софии Рид во все инстанции.

Я не могу поверить, что все это происходит со мной, что я не сплю и не брежу, и не смотрю очередное тупое шоу. Я вспоминаю, как Моник говорила мне однажды, что она хотела начать все сначала. Но почему я? Почему она выбрала меня?

Видимо, я задал этот вопрос вслух, потому что Джош ответил:

– Ты спросишь у нее сам, когда будешь готов. И если ей разрешат врачи.

Глава 26

Дмитрий

– Ты проверял флэшку? Есть полезная информация? – завязывая мой галстук продев свои руки под моими, при этом стоя за спиной и наблюдая в отражении зеркала за своими действиями, с деланным равнодушием спрашивает Лина. Хитрая лиса. Смотрю на ее безмятежное лицо с безупречным макияжем и блуждающей довольной улыбкой и едва сдерживаю циничную усмешку. И где она научилась так виртуозно завязывать галстук, практически вслепую за несколько секунд? Талант, однако… или просто огромный опыт. Скорее всего, последнее. Эвелина та еще охотница на богатых мужчин. Последняя рыбка, правда, пришлась не по зубам. Не знаю, зачем я вообще взялся за это дело. Хотя, вру, конечно, знаю.

Мои услуги оплачены более чем достойно, причем не только денежными знаками.

– Я не силен в программировании, Лин. Передал флешку профессионалам. Но я уже тебе говорил, что мне не нужны проблемы с твоим мужем, – отвечаю я. – Если кодировщики обнаружат противозаконную информацию неличного характера, цифровой носитель вместе с содержимым будет уничтожен.

– Я знаю, что Рамзанов хранит на личном ноуте видеофайлы со своими игрищами, – твердо заявляет Эвелина, любуясь своей работой. Галстук выглядит идеально. – Отлично. – мягко с придыханием произносит она, забираясь руками под мой пиджак, и по-прежнему обнимая сзади. Ее подбородок опускается на мое плечо, что возможно только благодаря пятнадцатисантиметровым шпилькам. Она знает, как я обожаю ее красные туфли. На своих плечах…. Она приятно пахнет, сладкой помадой и сексом. Качественным сексом.

– Никто никогда не догадается, что совсем недавно твой галстук был завязан узлом вокруг моих запястий, – томно шепчет она мне в ухо, обдавая горячим дыханием. Её ладонь скользит по моему прессу вниз, пробираясь под ремень брюк. Я останавливаю ее властным движением, перехватывая запястье.

– Мне пора возвращаться в офис, Лин. Думаю, сегодня было всего достаточно, – выразительно улыбаясь, произношу я.

– Мне всегда тебя мало, Дим, – мурлычет рыжая бестия, прижимаясь ко мне всеми своими соблазнительными изгибами. Она хороша, но у меня назначена встреча на три часа. Дмитрий Солнцев никогда не опаздывает. Это не профессионально. Уж точно не из-за того, что ему приспичило еще раз трахнуть свою клиентку. Кривая усмешка играет на губах, когда я начинаю думать о том, сколько правил нарушил за последние месяцы.

И мне не стыдно. Уже нет.

Один раз переступив через собственные, казалось бы, железобетонные принципы и убеждения, начинаешь делать это с завидной регулярностью, потому что они уже перестают быть твоими принципами и убеждениями. И совесть – это та цена, которую ты платишь, предавая самого себя. И это по-настоящему, больно, до глубины души. Но один раз. Самый первый.

А потом ты забываешь о совести, вырезаешь ее с корнем, и живешь по новым нормам.

Я не думал, что подобное случится со мной, с нами. Уверенность в собственной неуязвимости меня подвела. Снова.

Я же реалист, обладающий огромным опытом наблюдений за чужими сломанными судьбами, предательствами, разочарованиями, изменами, разбитыми мечтами, похороненными надеждами. Я подкован со всех сторон.

Я тот, кто не проиграл ни одного судебного разбирательства.

Я логик и стратег.

А на деле еще один наивный идиот.

Как я мог так облажаться?

Как можно было быть таким самонадеянным, слепым, доверчивым… Таким идиотом в квадрате.

Столько раз я терпеливо слушал своих клиентов, которые плакали или сгорали от ненависти, жаждали мести или просто справедливости в кресле напротив меня, такого уверенного, снисходительного к чужой беде и боли. Я изучал их дела, недоумевая, как могли они совершать ошибки, самовольно вступать в обреченные отношения. Для меня все было прозрачно, понятно и предсказуемо. Далеко и не со мной. Чужие жизни, чужие проблемы, чужие беды. Я хладнокровно зарабатывал деньги, расчетливо предугадывая исход с первого взгляда на клиента. Я жил в своей идеальной коробке с идеальной семьей.

Почему же мое собственное отражение в зеркале не сказало мне ничего?

А то отражение, которое я вижу сейчас, мне не нравится.

Но, по крайней мере, теперь я сознаю, что делаю и с кем.

Просто и понятно.

Никаких сложностей.

– Что у нас завтра? – разочарованно вздыхая, Эвелина, проводит губами по моей шее и отходит в сторону, чтобы взять с прикроватной тумбочки мой кейс и подать его мне. Я благодарно улыбаюсь, скользнув взглядом по стройной фигуре Лины, обтянутой темно-алым платьем с глухим воротом, потом бегло осматриваю небольшой номер, который мы снимаем для определенных целей. Лина всегда сама бронирует номера в разных отелях. Это делается для того, чтобы нас не выследили, да и разнообразие нам претит. Я смотрю на ее выступающие соски под плотно прилегающим платьем, невольно вспоминая, что делал с этой грудью полчаса назад. А она у Эвелины просто роскошная, идеальной формы, чувствительная, привлекающая к себе внимание, во что бы ни была одета ее обладательница.

– Завтра у нас с тобой встреча в офисе. Нужно подписать перечень документов, предварительно ознакомившись в моем присутствии, – возвращаясь к теме заданного вопроса, отвечаю я, с трудом отвлекаясь от рассматривания выдающихся форм Эвелины. Она расплывается в широкой многообещающей улыбке.

– А мне надевать трусики на процедуру ознакомления? – спрашивает рыжая соблазнительница. Я с улыбкой качаю головой, поддевая ее подбородок пальцами.

– Лин, никакого секса на работе в офисе. Мы это обсуждали, – мягко напоминаю я.

– Но…

– Первый раз был исключением. Я был немного не в себе. Больше такого не повторится, – провожу большим пальцем по алым губам, и она приоткрывает их, пуская внутрь, влажно касаясь кончиком языка. Сучка, я снова не против засунуть между этих губ кое-то более внушительное. Но мое время стоит дороже, чем самый потрясный в мире минет.

– Хорошо, я забронирую номер. Поедем после… – шепчет она с придыханием.

– Нет, – качаю головой, бесстрастно и уверенно глядя в потемневшие от желания глаза. Резко одергиваю руку. – У меня другие планы. – бросаю я равнодушно, убирая в карман телефон и проверяя на месте ли ключи от машины.

– Трахаешь кого-то еще? – ядовито спрашивает Лина. Я, удивленный ее реакцией, вскидываю бровь.

– Я, вообще-то женат, и если у кого-то и есть право задавать мне подобные вопросы, то точно не у тебя, – отчитываю я ее хладнокровным тоном. Наверное, это слишком жестко.

– Ты скотина, Солнцев. Не знаю, как я тебя терплю с твоим похуизмом на все, – злится Эвелина, бросая на меня гневные взгляды.

– Угомонись, Лин, – миролюбиво говорю я с легкой улыбкой. – Завтра у меня запланирован поход с Евой в детское кафе.

– Разве твоя дочь не ходит в садик? – поджав губы, интересуется Эвелина.

– Там что-то случилось с отоплением. Она меня очень просила отвести ее поесть пирожных.

– А потом?

– Потом? – нахмурившись, спрашиваю я. Смотрю на наручные часы, потом на Эвелину. – Мне пора, Лин.

– Может, вечером? После кафе? Завтра пятница. Потом выходные. Это целых три дня, – в голосе Эвелины я явственно слышу неловкость и смущение. Я удивленно смотрю на нее. – Я не напрашиваюсь, Солнцев. Просто мне иногда хочется с кем-то поговорить. Кроме Полины. – уточняет она.

– Детка, я твой адвокат, – прищурившись, я бесстрастно улыбаюсь. – А еще мы иногда встречаемся, чтобы получить удовольствие. Я не твой друг, не твой парень. Если ты хочешь большего, то тебе стоит переключить внимание на кого-то другого. Поговорить, сходить на свидание, подержаться за руки, глядя на звезды – не ко мне.

– Я тебя поняла, – сухо отвечает Эвелина, выслушав меня. Ее глаза теряют влажный блеск, а взгляд так же холоден, как и мой. – Но, позвони, если захочешь получить удовольствие.

– Непременно, – наклоняясь, чтоб поцеловать ее в щеку на прощанье, – Аривидерчи, крошка. Мне все понравилось.

***

Я приезжаю в офис вовремя, даже раньше на пару минут. Ровно столько мне требуется, чтобы включить компьютер, достать дело клиента и освежить в памяти основные моменты. Алгоритм, выработанный годами, действует безотказно. Иногда мне удается работать на автопилоте, используя наработанные шаблоны и отточенные приемы. Но это только в классических случаях.

На данный момент, именно дело Эвелины Рамзановой является самым сложным, так как ее муж не согласен выплачивать те отступные, на которые она претендует. Отчасти я понимаю его мотивы. Они были женаты меньше года. И если бы я не видел своими глазами в каком состоянии Лина приехала к Полине, я бы не взялся за это проигрышное, по сути, дело. Я и собирался отказать ей, но Эвелина предоставила мне медицинские документы, освидетельствования о регулярных избиениях. На этом можно сыграть, но очень осторожно. Ни в коем случае не используя ультимативный подход. Я рассчитываю на мировое соглашение сторон. Лина убеждена, что одних эпизодов насилия мало. Она намерена утопить мужа, и ее гнев мне тоже понятен. Но тот риск, на который она пошла, скачав жесткий диск с компьютера мужа, кажется не вполне обоснованным. Лина уверена, что там есть записи порнографического характера, которые подтверждают факт измены Рамзанова, что в принципе не дает нам особых козырей, так как контракт составлен исключительно в интересах самого Рамзанова. В случае его измены не предусмотрено никаких последствий. Он подкованный неглупый и опасный тип, с которым Лине не стоило связываться. А сейчас ее вендетта просто неуместна. Я говорил ей, что не собираюсь участвовать в планах ее мести, и сдержу слово. Если на флешке есть что-то такое, за что Рамзанова можно привлечь к суду, я уничтожу цифровой носитель. И это не трусость, не слабость, а здравый смысл. Я не собираюсь рисковать карьерой ради женщины, которая просто хороша в постели.

Кто бы мог подумать несколько месяцев назад, что подобные мысли будут занимать мою голову сейчас.

То, что происходит с моей жизнью, сложно охарактеризовать однозначно. Это как бездна, на дне которой кишат змеи. Я не хочу туда заглядывать, потому что там, где сейчас, мне легче. Но все-таки я не в силах остановить процесс, и временная анестезия рано или поздно перестанет действовать, вызовет привыкание, отторжение, и я снова вернусь к началу. Мне придется смотреть в лицо реальности. Но сейчас, сегодня, я пока в состоянии контролировать хотя бы что-то, но завтра меня может накрыть эмоциональный хаос, который вот-вот взорвётся, сметая все на своем пути в радиусе сотен тысяч километров.

Задаюсь вопросом, сколько еще продержусь в состоянии безэмоционального автопилотирования собственной жизни, и не нахожу на него ответа.

– Дмитрий Евгеньевич? – в дверь заглядывает Светлана. Клиент ушел уже минут двадцать назад, а я все еще сижу и таращусь на его контракт, открытый в ноутбуке. Света неловко заходит, не закрывая за собой дверь. Она по-прежнему пуглива, как лань, но ее кофе стал в разы лучше.

– Да, – громко отвечаю я, поднимая голову.

– Ваша жена звонила. Несколько раз. Она сказала, что ваш сотовый номер не отвечает. И поэтому попросила передать, чтобы вы сегодня забрали Еву из садика или перезвонили ей, если у вас тоже что-то не получится, – запинаясь, смущенно говорит Светочка.

– Черт, – вырывается у меня, когда я достаю айфон, провожу пальцем по экрану и вижу высвечивающееся сообщение о двенадцати пропущенных вызовах. Забыл включить звук. Отключал на время горячей встречи с Линой. А звонила не только Маша. Хренова туча вызовов.

– Как же меня все достали, – с досадой выдыхаю я. Света все еще топчется на пороге. – Спасибо. – киваю ей. – Можешь идти. Дверь закрой.

Как только Света уходит, я набираю мобильный Маши. Она берет сразу, словно все это время сидела у телефона.

– Я заберу Еву, – коротко произношу без приветствий. Мы виделись утром.

– Чем ты был так занят? Я два часа подряд звонила, – с плохо скрываемой обидой, отвечает Маша. Я напрягаю челюсти, чтобы не сказать что-нибудь обидное. Мне не хочется ругани. День и так был дерьмовый, за исключением обеденного перерыва с Линой.

– Деловая встреча, Маш. Я же не спрашиваю, почему ты задерживаешься, – холодно отвечаю я.

– А ты спроси, Дим. Я же не против, – после небольшой паузы, тихо говорит она.

Я смотрю в окно, на мокрые хлопья снега, оседающего на окна и стекающего грязными подтеками. Я знаю, что однажды нам придется остановить это… Прекратить терзать друг друга. Но я продолжаю тянуть, понимая бессмысленность и неизбежность происходящего. Все равно, что пытаться остановить поезд на полном ходу. Поэтому безопасней просто наблюдать за крушением, и, может быть, принимать участие, но не пытаться никого спасти. Потому что поздно и невозможно.

– Мне не интересно, Маш. Увидимся вечером, – отвечаю я бесстрастным тоном, сбрасывая вызов. Мне хочется швырнуть телефон в стену, но я опускаю его на стол механическим движением, продолжая смотреть в окно стеклянным взглядом.

Я так много в жизни хоронил близких мне людей. Мучительно, стремительно, болезненно, но самая тяжелая, самая рваная рана от потери всегда последняя, и она же неизлечимая.

Мой телефон снова звонит, отвлекая от мрачных депрессивных мыслей. Я бросаю взгляд на экран. Полина.

– Да, Поль. Привет, – отвечаю я.

– Чем занят, Солнцев? – бодро спрашивает Смирнова.

– Работой, вообще-то. Есть предложения?

– Мы тут в парке с дочкой гуляем. Не хочешь присоединиться? Еву заберешь, и приходите вместе. Дело к тебе есть. Неофициальное.

– Хмм… – в недоумении потираю лоб кончиками пальцев. Полина смеется, поясняя.

– Маша звонила, тебя потеряла. Я в курсе, что твоя очередь за Евой идти.

– Тебе звонила? – все еще «не догоняю» я.

– Не тормози, Солнцев. Об этом тоже поговорить нужно. Ты что там чудишь, вообще? В общем, жду тебя в парке. Где обычно встречались. Или ты уже все забыл?

– Я помню, – раздражённо бросаю я.

– Класс. Я польщена, – восклицает Полина с наигранным восторгом. – Через час. Устроит?

– Да.

***

Я опаздываю. Это же не деловая встреча, неофициальная. Полина сама так сказала, никто ее за язык не тянул. И, вообще, с Евой невозможно ничего планировать. У детей свое понимание времени и пространства и с нашим, взрослым, они не хотят и не намерены считаться. Вместо десяти минут, ровно столько потребовалось бы мне, чтобы дойти до парка, мы с Евой добирались полчаса, разглядывая камушки, листки, перепрыгивая через грязные лужи, норовя вступить в них. Но цель была достигнута, и мы все-таки пришли к месту встречи. Ева знала дочку Полины, так как мы не раз выбирались на спонтанные прогулки с детьми. Девочки убежали играть на крытую детскую площадку, а мы забрели в кафе с большими окнами, через которые можно было наблюдать за детьми.

– Что у тебя там за срочность? – буднично интересуюсь я, помешивая ложечкой крепкий чай. На самом деле сахара там нет, а ложечка есть, и она помогает мне занять руки, которые в противном случае потянутся за сигаретами, а здесь курить нельзя, придется выходить на улицу, где холодно и сыро.

– Ну, если честно… – растягивая слова, Полина выразительно смотрит на меня сверху вниз. Ее взгляд задумчиво останавливается на моем галстуке и потом резко понимается к глазам. Губы кривит циничная усмешка. – Идеальный галстук. И завязан мастерски. Узнаю работу подруги.

Я, прищурив глаза, непроницаемо смотрю на Полину, пытаясь предугадать к чему нас приведет этот разговор. Я не отвечаю, не считаю нужным реагировать на чужие попытки выжать из меня информацию.

– Расслабься, Дим. Я не шантажировать тебя пришла, – беспечно улыбается Поля, поднимая свою кружечку с кофе за крошечную душку.

– Да, ты бы и не смогла, – передернув плечами, усмехнулся я. – Для шантажа нужна причина и цель. Так зачем тебе Маша звонила?

– А она не звонила, – Поля лучезарно улыбается и ставит кружечку на блюдце, складывает локти перед собой. – Она приходила. И представь себе, мое удивление и праведное возмущение, когда вдруг эта ангельская девушка с невинным личиком и добрыми глазами, набросилась на меня, как фурия с ужасными обвинениями в мой адрес.

– Какими обвинениями? – сухо уточняю я. В моей голове пока не укладывается мысль о том, что Маша могла заявиться к Полине и тем более набрасываться на нее.

– Она почему-то решила, что я сплю с ее мужем. Представляешь? – улыбка Полины стала шире. Я с раздражением подумал, что, наверное, Смирнова дождалась своей минуты славы и упивается происходящим больше, чем следовало.

– Она объяснила, что натолкнуло ее на подобные мысли? – спрашиваю я самым безразличным тоном, на который способен.

– Да. Ева хоть и маленькая девочка, но охотно рассказала маме, что тетя Поля и Света подарили ей шарик, который она благополучно лопнула, – поясняет Смирнова. – А еще она как-то видела нас выходящими из кафе, где мы с тобой иногда обедаем. Маша сложила два плюс два и у нее получилось пять. Конечно, я пообещала, что ничего тебе не скажу. И ты меня не выдавай. Просто мне не очень приятны подобные инциденты. Я, конечно, знала, что мужчина, однажды изменивший одной женщине, когда-нибудь проделает это со следующей. И признаться отчасти даже ждала этого. Мое женское эго требовало страданий и разбитых сердец. Не только моих. Но теперь мне уже не хочется, чтобы кто-то пережил то, что я, Дим. Не завидую я ей, – мрачно качает головой Полина. – Наверное, мне повезло, что мы расстались, пока не появились дети. Общие. – добавляет она.

– Ты сейчас отчитывать меня пытаешься? – прохладным тоном спрашиваю я, играя желваками на напряжённых скулах.

– Нет. Высказываю свое мнение. Не нравится – уходи, – она смотрит мне прямо в глаза. Прокурорша, блядь. И не сдвинешь ее, и взгляд отвести не заставишь. Наработанная стратегия.

– Что ты ей сказала? – спрашиваю я.

– Правду, – пожимает плечами Полина. – Что мы с тобой просто коллеги, которые иногда проводят время вместе без всякой интимной подоплеки. И ты знаешь, Маша поверила. Она мне понравилась, Дим. Я и раньше ее видела, но все как-то мимоходом. Мы и не общались толком. А интересная девушка оказалась. В ней действительно что-то есть. Особенное.

Полина пристально смотрит мне в глаза, а я в окно, делаю вид, что поглощён забавами наших детей.

– У Евы глаза ее. Чистые, светлые… – продолжат свой допрос издалека Смирнова. Я сжимаю челюсти, пытаясь не психануть.

– Первое впечатление обманчивое. Тебе ли не знать, – все-таки вырывается у меня яростное рычание. Поля пристально считывает мои реакции и эмоции, сопоставляя со сказанными словами. Ее ум всегда заставлял меня нервничать и раздражаться, когда она применяла свои методики по ведению допроса ко мне.

– Я знаю, Дим, как выглядят виновные люди. Много повидала на своем веку, – серьезно произносит Смирнова, немного наклоняясь в мою сторону. – Я знаю, как выглядят лжецы, притворщики и преступники. И я знаю, как выглядят несчастные люди. Подумай об этом, когда будешь снимать свой шикарный галстук не дома.

– Предупреждаешь меня? – ледяным тоном спрашиваю я.

– Нет. Предостерегаю. Ты помнишь, кто такой Рамзанов?

– Ты сама меня просила помочь Эвелине. Причем дважды, – напоминаю я с ироничной ухмылкой. – В чем претензии? Обоснуй.

– Трахаться с ней тебя никто не просил, – резко бросает Полина. Это звучит так грубо и пошло в устах другой женщины, что я вздрагиваю. – Это не только предательство по отношению к семье, но и нарушение профессиональной этики. Мы оба понимаем, что бывает, когда адвокат связывается с клиенткой. Если Рамзанов узнает, вам обоим крышка. С Линой все понятно. У нее отчаянная ситуация, и она по привычке пытается выплыть, хватаясь за мужчин. Но сейчас нельзя отвлекаться на личное. Не с этим делом. Ты знаешь, что есть информация о связи Рамзанова с детской порнографией? Если человек способен на такую низость, то можешь представить, что он сделает, если решит, что на его собственность посягнули.

– Все сказала? – равнодушно интересуюсь я, подзывая официанта. Она сдержанно кивает. Я оплачиваю счет и встаю.

– Увидимся. Еву пора вести домой. Прохладно.

– Иногда нужно прислушаться к стороннему мнению, Солнцев. – с обеспокоенным выражением лица произносит Поля. – Я добра желаю.

– Я знаю, – улыбаюсь. – Спасибо.

***

Когда мы с Евой приходим домой, Маши еще нет. Я отгоняю назойливое желание позвонить ей, переключаясь на заботу о дочери. Мы вместе ужинаем, играем, читаем сказки перед сном. Ева капризничает и спрашивает о маме, но усталость берет свое и малышка засыпает. Прикрывая дверь детской, я иду в свою спальню, чтобы принять душ и немного еще поработать за компьютером. Отвлечься не получается, и я постоянно поглядываю на часы в правом нижнем углу экрана. В одиннадцать часов я уже собираюсь набрать номер жены, когда слышу, как открывается входная дверь.

Монотонный стук каблуков по ламинату в холле, гостиной, потом по лестнице, затихают возле детской на несколько минут и снова возобновляются. Я слышу, как Маша проходит мимо моей комнаты. Знаю, что не зайдет, но все равно внутренне напрягаюсь.

Я мог бы закончить наши мучения прямо сейчас, но какое-то мазохистское существо внутри меня оттягивает неизбежное, продлевая агонию. После первой же ночи в одной постели с женой, когда она приехала с Евой в этот дом, я понял, что ничего не выйдет, не получится исправить. Я не смогу.

Каждый раз глядя на нее, я вспоминаю татуированные пальцы на ее бедрах, запрокинутую голову, и его губы, целующие мою женщину. Но хуже всего то, что Марк – не случайное увлечение. Я понял это из их переписки, пропитанной чувствами, флиртом и нежностью. Или еще раньше, когда этот заносчивый самоуверенный тип явился в больницу. Когда наблюдал за ними на юбилее, до того, как они уединились на кухне. Она его любит и давно. Любила еще раньше, чем встретила меня.

Когда вся картинка сложилась в моей голове, я вдруг понял, что никогда не знал свою жену. Никогда не знал Машу такой, какой она была с ним. Все ее слова, целые страницы непрерывного текста, где она писала ему о самых разных вещах и обо мне тоже. Ни в одной фразе я не узнавал ту Машу, которая жила со мной, спала со мной, клялась в том, что любит меня, а я верил. Я даже не сомневался. Ни одной секунды. Чтобы вот так, за несколько часов потерять все, все… Можно ли представить такую боль, даже хуже. Все внутри меня просто окоченело, застыло. Я листал снова и снова страницы с перепиской, сопоставляя с фактами, которые мне известны и не верил… Но отступать некуда. Есть только одна Маша, и она действительно все это писала другому парню, она встречалась с ним, была с ним наедине в гостиничном номере. Теперь я даже не удивлюсь, узнав, что она трахалась с ним, а потом спокойно приехала домой, чтобы пойти со мной ресторан, играя роль легкомысленной доступной девушки-незнакомки. Возможно, она и не играла, и был не только Марк. Я вспоминаю, как она отдавалась мне той ночью. Отчаянно и страстно, шепча о своей любви, и я не видел никакого подвоха. Слепой идиот. Целую неделю я прожил с этими мыслями, сходя с ума.

Маша была для меня всем, она и Ева. А теперь все равно что умерла. Но слабая жалкая часть меня хваталась за призрачные оправдания и шансы, которых не было. Я решил дать нам время, остыть и разобраться. Я мог бы отказаться от Маши, даже если мысль о том, что она уйдет, и уйдет к нему сводила меня с ума, но Ева – мой ангел, я никогда не расстанусь с дочерью. Ради нее я попробую переступить через себя и сохранить подобие отношений, хотя бы какое-то время.

Разговор, который состоялся в моем офисе и по моей инициативе, вымотал меня морально и физически. Один Бог знает, каких сил мне стоило не сорваться, не накричать на нее, не сжать ее горло двумя руками и трясти… Но она выглядела такой виноватой и потерянной, такой искренне сожалеющей о своем поступке, она клялась, что не трахалась с ним в отеле, и я снова верил. Но ее признание в том, что Марк был ее первым парнем, меня окончательно добило. Кто же будет тягаться с первой любовью женщины?

После того, как она ушла, я набрал номер Эвелины Рамзановой. Зачем?

Теперь я уже не помню. Хотя официальной причиной стало мое согласие взяться за ее развод. Она приехала через полчаса, и наверно, все поняла по моему лицу. Забралась на стол, расстегивая блузку, недвусмысленно предлагая себя.

И я взял, испытывая и болезненную похоть, и острое отвращение к себе. К ней, ко всем нам.

Тонкая мелодия в соседней комнате заставляет меня вздрогнуть, оторвавшись от тяжелых воспоминаний. Мое сердце словно ножом режут, когда я понимаю, что она сейчас сидит и смотрит на его подарок, думает о нем, презирая меня. Иногда я так сильно ее ненавижу, что сам себя боюсь. Она притащила в дом, который я строил для нас несколько лет, его долбанную побрякушку, как напоминание. Как можно быть такой сукой, имея ангельское лицо? Тишина в моей собственной комнате просто оглушает. Я закрываю глаза, стискивая челюсти, сжимая кулаки…. Все это бесполезно.

Через десять минут, я уже отъезжаю от дома на своем «Ламборджини», поставив последнюю жирную точку в приговоре моему браку. Я еду к Лине, предварительно ей позвонив, и в отличие от моей жены она вне себя от счастья, что ей выдалась целая ночь, вместо привычного часа-двух вечером или в обеденный перерыв. Лина встречает меня в кружевном белье и чулках с ажурными резинками, с рыжими волосами, волной струящимися по плечам. Она невероятно красивая женщина, но меня привлекает в ней не красота. Ее влечение ко мне абсолютно искренно, а это то, в чем я сейчас нуждаюсь больше всего. Быть нужным кому-то…. Я разрываю на ней дорогое белье и беру ее прямо на полу возле дверей, но Лина не против. Ей нравится моя некоторая агрессивность, которую я приобрел уже после истории с Машей. А мне нравится ее реакция и легкий веселый нрав. Мы перебираемся в постель и продолжаем там бесконечно долго, яростно, разнообразно. Это иногда кажется странным, чувствовать на себе чужие руки, прикасаться губами к чужой коже, вдыхать чужой запах. И все равно продолжать с каким-то отчаянным упрямством доказывать себе, что я способен, что я не потерялся окончательно, раздавленный ножками моей жены. И когда под утро удовлетворённая и счастливая Эвелина засыпает, обнимая меня, чувствую острое желание помыться и навсегда уйти отсюда, из этого номера. От этой женщины, к которой ничего не чувствую. Но я остаюсь и, закрывая глаза, засыпаю.

Мария

Теперь, когда я знала, что это не Полина Смирнова, все мои мысли в свободное от работы время занимал вопрос: «кто она?», с кем мой муж теперь проводит не только дни, но и ночи. Когда он уехал первый раз около часу ночи, я даже понять ничего не успела. Думала, что-то случилось. Ну, или самое нелепое – за сигаретами поехал. Я простояла у окна до самого рассвета, глядя на подъездную дорогу. И первый раз в жизни прогуляла работу. Отвела дочку в садик, а сама вернулась домой и спала весь день. Вечером собиралась устроить мужу сцену, но увидела его в идеальном костюме и с отчужденно-равнодушным лицом, и поняла, что не буду я устраивать никаких сцен. По привычке предложила погреть ему ужин, а он как обычно отказался. Мы разошлись по разным комнатам. А на следующий день он с работы не приехал. И подобные ночевки где-то на стороне стали происходить регулярно. Я даже боли не чувствовала, впав в какой-то ступор. Мне хотелось одного – ясности, определённости. Я почти ждала, что он придет и бросит мне бумаги о разводе. Это было бы легче и честнее, чем так мучить меня. Все мое чувство вины испарилось, растаяло под тяжестью душевных страданий, которые обрушил на меня мой некогда идеальный муж. Сделала ли я его таким или он всегда носил в себе хладнокровную жестокость? Мне казалось, что масштабы моего преступления несоизмеримы с тем, что вытворяет Дима.

Ближе к Новому году Дима внезапно выделил нам с Евой один из выходных, видимо почувствовав, что не только я становлюсь чёрствой к его загулам, но и Ева потихоньку снова становится маминой дочкой, потому что слишком редко видит папу, который приходит ночью (если приходит), воняя женскими духами. Он повел нас в парк аттракционов на ВДНХ, потом в цирк и детское кафе, где мы втроем объелись мороженным. При всей кажущейся идеалистической составляющей программы развлечений, я чувствовала себя настолько вымотанной морально из-за приклеенной к губам неестественной улыбки, что сил уже играть роль идеальной мамочки и жены не оставалось. Я наблюдала словно со стороны за смеющейся Евой и ее отцом, которые дурачились и веселились, наслаждаясь этим днем. Им снова было хорошо вдвоем. А я опять была лишней. Общаясь со мной, Дима едва скользил по мне отстраненным взглядом, подбирая тщательно взвешенные безэмоциональные фразы. Словно в суде. Словно я его долбанный оппонент, а не жена. Хотя какая жена…. Это так, формальность.

Когда Дима и Ева снова хохочут над какой-то шуткой, становится совсем тяжко. Я встаю, чтобы выйти на воздух. Мне нечем дышать и сердце бьется, как сумасшедшее. Конечно, они даже не замечают моего отсутствия. Я стою на холоде в одном джемпере и брюках минут двадцать, но никто не теряет меня, не бежит искать. В детстве я часто проделывала подобную хитрость, чтобы привлечь внимание родителей. И мамочка всегда искала меня, находила, а я, счастливая, смеялась…. Но детство кончилось.

Я возвращаюсь в кафе, и вижу спины моего мужа и дочери. Они даже не оборачивались, чтобы взглянуть, куда я делась, продолжая весело смеяться. Я подошла ближе, собираясь уже заявить о себе, но меня заставил застыть тоненький голосок дочери:

– Папочка, а почему маму не развеселили клоуны?

– Она же улыбалась. Мама просто большая не смеется так заразительно, как ты.

– Мамочка, вообще, больше не смеется. И ей совсем не весело. Ни капелюшечки даже.

– Почему ты так решила, хорошая моя? – мягко спрашивает Дима, гладя Еву по волосам.

– Мама всегда такая. Когда мы утром кушаем, она улыбается, а когда ты уходишь, мамочка не улыбается больше и часто плачет, а потом ходит грустная, – доверительно сообщает малышка.

– А ты спрашивала у мамочки, почему она плачет?

– Да. Конечно. Я всегда жалею маму, когда она грустит, – кивает темноволосый затылок моей дочери. На глаза набегают слезы. Я даже не думала, что мою девочку так тревожит мое настроение. Мне казалось, она ничего не замечает.

– И что мамочка тебе ответила, Ева? – в голосе моего мужа я явственно слышу напряжение. Срочно нужно вмешаться.

– Она сказала, что плачет, потому что ты ее больше не любишь. Это правда, папа?

Нет, пожалуйста, не отвечай. Я не хочу слушать твою ложь.

– Кто тут у нас такой серьезный? – снова надеваю улыбку и, изображая, беспечную идиотку, появляясь перед застывшим взглядом мужа и нежным —дочери.

– Мамочка вернулась, – хлопает в ладоши Ева. Наклоняясь, я обнимаю ее, целуя в лоб. Мое сердце сжимается и болит, когда я встречаю яростный взгляд Солнцева. Я не понимаю, почему он злится, что я опять сделала не так?

Ева засыпает по дороге домой прямо в машине. Я тоже дремлю, измученная этим тяжелым с эмоциональной точки зрения днем. Просыпаюсь от прикосновения ладони мужа к моему плечу.

– Пошли, Маш, приехали, – говорит он, удерживая одной рукой спящую Еву. Я иду за ним в дом на заплетающихся ногах, в голове шумят отголоски сна. И я чувствую, что завалюсь в постель, не смыв косметику.

Доверяю Диме отнести Еву в детскую и уложить в кровать, а сама едва волоку ноги в свою спальню. Снимаю свитер и брюки, складывая на стул, достаю из комода пижамные шелковые штаны и майку на лямках. Залезаю в кровать, обнимая подушку, чувствуя, как усталость заполняет голову туманом. Я уже сплю, когда дверь в спальню резко распахивается, ударяясь об стену. Подскакиваю, испуганно хлопая глазами, и глядя на ворвавшегося в мою спальню разъярённого мужа. По спине проходит холодок, когда я смотрю в его стальные ненавидящие меня глаза.

– Что случилось? – хриплым со сна голосом, спрашиваю я. Он даже не переоделся. Так, как был, и заявился. В джинсах и темно-синем свитере. С кожаными вставками на локтях.

– Это ты мне скажи, – сквозь зубы шипит на меня Дима. Я продолжаю в недоумении хлопать ресницами. – Какого черта ты забиваешь голову ребёнку этой ерундой? Хочешь выставить меня виноватым? Хрен у тебя поучится, Маша. Даже не думай.

– Что за бред ты несешь?! – восклицаю я, когда до меня доходит смысл Диминых претензий. – Ева просто ребенок! И говорит то, что видит и чувствует. Я при всем желании не могла бы ее заставить поверить в то, чего нет.

– У тебя отлично получается дурачить окружающих, Маш.

– О Господи, кто бы говорил!

– Не надо этих картинных заламывай рук. Не впечатляет, – насмешливо бросает он, окидывая меня презрительным взглядом.

– Так иди и впечатлись туда, куда обычно сбегаешь, когда сказать больше нечего.

– А ты права, Маш. Мне действительно больше нечего тебе сказать, – мрачно ухмыляясь, кивает он, разворачиваясь и покидая спальню, громко хлопая дверью. Настолько разъярен, что не думает, что может разбудить Еву, громыхая дверями. Оставшись одна, я, обхватывая себя за плечи и больше не могу рыдать, а тихо ложусь и смотрю в потолок. Он уезжает. Я слышу, как заводится мотор машины внизу, как свистят шины, когда он резко трогается с места.

На следующий день Дима не появляется, не звонит. Ему явно хорошо там, где он сейчас есть. Я понимаю, что так не может длиться вечно, что я просто не смогу и дальше терпеть подобное отношение. Нам необходимо поговорить без лишних эмоций, но каждый раз, когда я его вижу, все заготовленные речи испаряются из головы. Я теряюсь, как девочка, которая впервые увидела его пять лет назад.

Промучившись полдня, я решаюсь на серьезный разговор, набираю номер его мобильного, который, как всегда, не отвечает. Звоню его помощнице Светлане, которая вежливо сообщает, что Дима обедает со своей клиенткой в кафе Романс. Что ж делать нечего, придется вылавливать мужа по кабакам, раз он перестал домой ходить.

Я надеваю строгий темно-синий брючный костюм, а поверх шубку из голубой норки и сапоги на высоком каблуке, и еду в Романс. Все места в кафе заняты, о чем мне сообщает администратор на входе. Я киваю, сообщая, что здесь обедает мой муж, и меня оставляют в покое. Оглядывая переполненный зал, Диму я замечаю сразу. Он сидит с женщиной в красном платье, что-то с улыбкой ей рассказывая. Сукин ублюдок. Лицо рыжей сучки кажется мне смутно знакомым, и тут меня осеняет. Это же та самая баба, которая щупала его за задницу на корпоративе года два назад. Клиентка? Серьезно? Вспыхнув яростью и праведным гневом, я снимаю шубу, отдавая подоспевшему гардеробщику, и иду в зал твёрдыми и уверенными шагами. Стараясь сохранить лицо и не выдать обуревающей меня ревности. По мере моего приближения, успеваю заметить многие вещи. И интимную близость, с которой они вторгаются в личное пространство друг друга и легкие соприкосновения их рук поверх стола, и взгляды, которыми могут обмениваться только любовники, и гребанная бутылка вина с бокалами. Рыжая сука что-то говорит моему мужу, и этот козел смеется, запрокинув голову, одновременно кладя руку на спинку стула, на котором сидит его «клиентка».

– Добрый день. И приятного аппетита, – с лучезарной улыбкой произношу я, появляясь перед парочкой, как кролик из шляпы фокусника. Выражение лиц меняется, как по мановению волшебной палочки. Дима убирает руку со спинки стула своей спутницы, напряженно глядя на меня. И он не выглядит виноватым, пристыженным или пойманным с поличным. Непроницаемое лицо. Холодная равнодушная улыбка. Это его работа. Лгать, не снимая с лица профессиональную улыбку. Его выдала рыжая сука, которая явно нервничала больше, чем стоит нервничать женщине, которая просто обедает со своим адвокатом.

– Привет, что-то случилось? – Вскидывая бровь и откидываясь на спинку стула, спрашивает Дима. Я пожимаю плечами, присаживаясь, напротив.

– А разве для того, чтобы жена пришла проведать мужа должно что-то случится? – невинно улыбаясь, спрашиваю я.

– Я серьезно, Маш! – хлестко бросает Дима. Его клиентка даже вздрагивает.

– Я тоже, – твердо отвечаю я, глядя на него с уверенностью, которой давно не чувствовала. Перевожу взгляд на рыжую суку. Кажется, именно так я окрестила ее в прошлый раз. – Мы, кажется, виделись?

– Да, – вымученно улыбается она, – Меня зовут Эвелина Рамзанова. Дмитрий Евгеньевич занимается моим разводом.

– Да, я поняла. Это единственное, в чем преуспел мой супруг – разбивать чужие семьи.

– Ты иронизировать пришла, или тебе заняться нечем?

– Я пойду, Дим, – встает Эвелина, снова сдав его с потрохами своим этим интимным «Дим». Он едва заметно кивает, и она поспешно сбегает, бегло попрощавшись со мной. И ей еще сказочно повезло, что я не вытаскала ее рыжие патлы.

– Это она, да? К ней ты ездишь? – спрашиваю я, глядя в лицо человека, который столько времени наказывал меня за один единственный поцелуй, кувыркаясь с рыжей потаскухой, которая к тому же платила ему. Господи, это звучит еще более мерзко, чем выглядит.

– Говори, что хотела и уходи. У меня еще сегодня встречи назначены, – бесстрастно говорит Солнцев.

– Когда ты успел стать таким ублюдком? – изумленно спрашиваю я, вглядываюсь в равнодушные стальные глаза. Куда все делось? Волшебство и химия между нами? Притяжение и сумасшедшая страсть?

– Я всегда им был, – произносит он колким голосом. И я вздрагиваю, потому что удар достиг цели. – Просто ты не замечала, Маш. Как и я не замечал многого в тебе.

Я смотрю на него несколько бесконечных мгновений, обдумывая сказанное. А ведь он прав. Не замечала. Видела его настоящего на слушаниях в суде или с людьми, которые ему неприятны, неинтересны, невыгодны, и не задумывалась. Что это не маска, а он. Такой, каким его видят другие.

– Я хочу рассказать тебе то, что произошло на самом деле. То, что ты не прочел и не додумал в переписке, – произношу я сухо, вспоминая о цели моего визита. Я должна попытаться достучаться до него.

– Мне это не интересно, Маш, – снова мотает головой этот сукин сын. Я яростно сверлю его тяжёлым взглядом.

– Три минуты, мать твою, Солнцев, и ты можешь валить на все четыре стороны, – шиплю я разъяренно, и он снисходительно вскидывает брови. – Потому что мне тоже, поверь, опостылела твоя лживая манерная рожа.

– Думаешь, оскорбления в мой адрес помогут решить твою проблему? – равнодушно спрашивает он, демонстративно глядя на часы.

– Мою? – взвиваюсь я, как уж, готовая к прыжку в любой момент.

– Да, потому что у меня нет никакой проблемы, – небрежно пожимает плечами Солнцев.

– Значит, ты будешь не против, если я пойду по твоему пути? – с обманчивой мягкой интонацией, спрашиваю я. Дима хмурится, пытаясь понять, что я имею в виду.

– Уточни, что ты имеешь в виду? – опасно сверкнув глазами, интересуются Дима с наигранным равнодушием.

– Свободный брак. У тебя же нет проблем. Ты нашел себе утешение, может, и мне стоит заняться поиском, – выдаю я с невозмутимым видом на одном дыхании.

Мне кажется, что его губы бледнеют на несколько тонов, он даже не в силах сразу что-то ответить мне в своей снисходительно-язвительной манере.

– Ты охренела, Маш? Или совсем дура?

– А как ты думал? Ты полгода уже ко мне не прикасаешься. Желающих много, почему я должна отказывать….

– Рот свой закрой! – рявкает он, играя желваками, и все посетители мгновенно поворачиваются в нашу сторону. – Ты моя жена, – шипит Солнцев, понижая тон до свистящего от негодования шепота. – И пока документально это так – ты будешь делать то, что я говорю.

– Может, пояс верности мне оденешь?

– Понадобится – одену. Даже не сомневайся. Что ты хотела сказать кроме той мерзости, что только что вывезла?

– То есть твои потрахушки с этой сукой не мерзость?

– У тебя нет ни одного факта, ни единого доказательства, которые подтвердили бы твои голословные обвинения, – холодно взглянув мне в глаза, совершенно бессовестно отвечает мне муж.

– Да. Конечно, это ты у нас спец по доказательствам. Слова Богу, я не держала над вами свечку. Но речь и правда не об этом. Просто эта баба меня выбесила. Почему она, Дим? Из всех ты выбрал ту, которая меня выбесила еще тогда.

– Господи, да не все в жизни вокруг тебя крутится, Маш, – Солнцев проводит ладонью по волосам, и я замечаю, что ублюдок снял обручальное кольцо. У меня начинают трястись губы, но я держусь. Все еще держусь. – И я не собираюсь вести с тобой эти дискуссии о якобы моих интрижках. Ты не можешь ничем подтвердить свои слова.

– Конечно, ты по ночам по Москве гуляешь, а потом на работу едешь.

– Может быть и так. Пока нет подтверждения обратного факта.

– Где кольцо, Дим? Гулять по Москве мешает? – с горькой иронией спрашиваю я.

– Ты чего добиваешься, Маш? – опустив взгляд на свои пальцы, Солнцев какое-то время молчит, потом поднимает на меня взгляд, в котором мелькает подобие смущения.

И тут я сдаюсь, выдыхаю. Уверенность и ярость рассыпаются разбитыми осколками вчерашнего счастья, и я просто смотрю на него, красивого дорогого мужчину с хладнокровным взглядом циничного хищника, я смотрю на своего мужа, которого любила, но видимо недостаточно, чтобы спасти нас, защитить, склеить. Но разве он не обещал мне быть сильным, поддерживать меня в трудную минуту и любить до конца дней, в горе и в радости. Зачем же ты так?

– Зачем ты это делаешь, Дим? Для чего? Тебе нравится смотреть, как я страдаю? Но что дальше? Что? Ты понимаешь, что еще немного, и я просто тебя возненавижу. Ты хочешь, чтобы я ушла? Ты же молчишь, как я должна понять тебя?

– Включи фантазию, Маш. Уверен, ты для себя уже все решила. Зачем же меня спрашивать? – и снова этот остекленевший взгляд, который ничем не пробить. Я понимаю, что никакие мои слова уже ничего не изменят. И дело тут как раз в его фантазии. В том, что он сам себе придумал, и поверил.

– То, за что ты наказываешь меня, на самом деле просто минутная слабость, Дим. И ты знаешь, что я права, – слабо говорю я, протягиваю руку за бокалом с вином. Я за рулем, но мне уже все равно.

– Минутная слабость? – вскидывая брови, Солнцев складывает пальцы в замок, наклоняясь вперед. – Три года переписки. Ты считаешь меня идиотом?

– Ты просто не понимаешь….

– Объясни. Попробуй объяснить мне, почему в твоей спальне стоит подарок мужчины, который для тебя всего лишь минутная слабость?

– Дима, мне было шестнадцать лет. Это была первая любовь. Господи, не может быть, чтобы у тебя не было.

– Не было, Маш. Вот такого не было, – твердо отвечает он, и это многое объясняет.

– Ты злишься, что я не сказала раньше, но как я могла? Ты же тоже не рассказывал про всех своих любовниц, про Полину свою, с которой ты до сих пор дружишь.

– Я действительно с ней дружу, и лапать ее на темной кухне у меня не возникает ни малейшего желания.

– Все было не так, – отчаянно качаю головой. – Послушай, ты все время срываешься в эту пошлую область, где видишь только то, как я изменяю тебе с Марком, а этого не было. Я же говорила. Да, у меня нет доказательств, но ты же меня знаешь.

– Не знаю, Маш, – упрямо качает головой Солнцев. Я смотрю на него несколько секунд.

– Я могу рассказать сейчас.

– Уже поздно. Не думаю, что ты скажешь мне что-то новое.

– Мы действительно были очень близки с Марком с первого дня, как я попала в дом Красавиных после длительного лечения. Я же была слабая и болезненная. Меня все жалели, а он смешил, не сюсюкался. Мы как-то сразу подружились, а с возрастом, это чувство постепенно трансформировалось в нечто другое. Конечно, мы были глупыми, но в таком возрасте все совершают глупости. Я не буду лгать и говорить, что это была банальная влюблённость на фоне гормонального взрыва. Нет. Это была любовь. Первая и настоящая. Для меня. Вся разница в том, что я просто не могла предположить, что такая связь может оборваться, что он совсем не чувствует ничего из того, что я к нему испытывала. Я, конечно, сама придумала многое в этой истории, но то, как она закончилась, надолго заставило меня закрыть свое сердце. Нас застукала мама, и Марку пришлось уехать. Он учился в Москве, я ходила в школу в Твери. Он не писал мне, не звонил. Словно совсем забыв о моем существовании. Как-то я, не выдержав, разлуки сбежала к нему с Москву, с рюкзаком, сразу после занятий. Вся такая смешная и глупая. Конечно, Марк меня не ждал и разозлился, что я сбежала из дома. Он и полслова доброго мне не сказал, а потом привел свою подружку. Рыжую, кстати. С тех пор рыжие волосы для меня, как сигнал опасности. Было поздно, и меня оставили ночевать на кухне. Я всю ночь слушала, как он развлекается в соседней комнате со своей новой возлюбленной. А потом Марк сказал, что я для него была всегда одним из приемышей, и он попользовался мной, потому что я ему позволила. Я последний раз тогда его видела. Ехала домой на поезде и ничего не чувствовала, кроме опустошения и отвращения, а еще какой-то брезгливости к самой себе. Я дома уже таблеток наглотаться хотела. Марк не знает об этом. Никто не знает. Только мама видела, она меня и нашла с кулаком, наполненным какими-то разными цветными таблетками. Мы с ней долго разговаривали, но мне не стало легче. Если бы кто-то другой, не Марк, не такой близкий и родной человек, я бы пережила, а так… словно во мне сломалось что-то, потерялось. И от парней, как отрезало, смотреть не могла даже. Ни одного свидания за пять лет, Дим. Ты первый был. И ты первый и есть. Но и ты, ты тоже разбиваешь мне сердце. Как думаешь, могла я рассказать тебе такую историю? Да, я жила в таком стыде эти годы, глядя в глаза матери и отца, которые из-за меня сына потеряли, на братьев и сестер, которые почти все знали, но молчали. Я с тобой только в себя верить научилась, понимаешь? Потому что ты не знал ничего, и с тобой я могла быть любой, такой, какой хочу. Я почву под ногами обрела, а ты ее выбиваешь снова. Ты злишься, и я тебя понимаю, но попробуй понять…. Это просто наваждение было, помутнение. Марк появился и что-то во мне всколыхнулось, врать не буду. Я писала ему и жалею об этом, но мне казалось это какой-то игрой, нереальностью, чем-то ненастоящим, виртуальным. Почему я поехала с ним в отель? Он меня банально развел. Сказал, что у него есть диск с кадрами из фильма известного режиссера, у которого он сейчас снимается…

– Я читал об этом, – мрачно кивнул Дима, обрывая меня. Он выглядит уже не таким категоричным, как пять минут назад.

– Я ничего ему не обещала, Дим. Марк все придумал, – отчаянно шепчу я, протягивая руку и накрывая его ладонь.

– Сомневаюсь, Маш, – задумчиво глядя на меня, качает головой Солнцев, но руку не убирает. – Я видел вас. И ты все время забываешь о том, что у меня есть глаза и уши, и собственное мнение.

– То есть я больше ничего не могу сказать или сделать, чтобы переубедить тебя? Значит, вот так и закончим нашу историю? Здесь и сейчас? Потому что если ты намерен продолжать, то я больше не могу, – серьезно произношу я, твердо и решительно глядя в его глаза. – И я больше не хочу.

– Я думал о разводе, Маш. Все эти полгода я думал о разводе. Каждый день, – бесстрастно говорит Солнцев и внутри меня что-то отмирает, я выпускаю его ладонь, отводя в сторону взгляд. Я проиграла.

– Я не верил в то, что у нас есть шанс. Но какое-то упрямство не позволяло мне совершить решающий шаг. Я ненавижу разводы, потому что каждый раз вижу их в своей профессиональной деятельности. Я был уверен, что никогда не окажусь на месте своих клиентов. Мне наша жизнь казалась безоблачной и нерушимой. Я так тебя любил, что я придумал тебя, Маш. Так же, как и ты придумала меня. Выходит, мы оба ошиблись.

– Пожалуйста, хватит… – шепчу я сквозь слезы.

– А сейчас я смотрю на тебя, Маш, бледную, исхудавшую с темными подглазинами и искусанными губами, с отчаянным блеском в глазах, и не узнаю. И хуже всего то, что именно я это сделал с тобой. Не Марк, не ты сама, а я. Я превратил прекрасную сексуальную жизнерадостную девушку с сияющей улыбкой в дерганную измученную истеричку. Несколько месяцев назад мне даже в страшном сне не могло привидится, что я могу быть таким безжалостным по отношению к тебе. Но это сильнее меня, ничего не могу с собой поделать, Маш. Я смотрю на тебя, а вижу его, вижу вас вдвоем. И никакие твои слова не меняют этого. Я не упрямый и не принципиальный. Просто для меня нет варианта, в котором я могу быть с женщиной, которая не знает, кого хочет. Я люблю тебя, я все равно люблю тебя, но иногда одной любви мало, – голос Солнцева звучит глухо из-за переполняющих его эмоций. Это так странно завораживающе и дико, после полнейшего равнодушия вдруг такой поток.

Внутри меня разрастается сильнейшая боль, когда я вижу какая мука искажает лицо моего мужа, и понимаю, что основная борьба происходит сейчас.

– Я тебя люблю. Тебя. И если мы оба любим друг друга, что еще нужно, Дим? Что? – я касаюсь кончиками пальцев его щеки, провожу по губам, которые он плотно сжимает.

– Мне нужно подумать. Я не знаю. Ничего не понимаю, когда ты сидишь тут вся в слезах. Прости.

И он вот так просто бросает меня с разбитым сердцем, зареванную и ослепшую, убегая из кафе, словно сам вид мой ему осточертел до чертиков. Мне кажется, что все посетители в зале поняли, что только что произошло, и теперь смотрели на меня с сочувствием.

Я вытерла слезы, расплатилась по счету и вышла на улицу. Середина декабря. Недавно выпал снег и уже неделю держался крепкий мороз. У нас в пригороде Твери зима выглядела красиво, хрустально и сказочно, деревья, осыпанные серебром, поля, окутанные белым покрывалом, чернеющие палки нескошенной осоки, да вороны, сбивающиеся в стаи над дворами, где держат скот. А Москва утопала в грязных лужах, которые быстро убирали, но после очередного снегопада всегда появлялись новые. Я не люблю этот город. Он причинил мне слишком много боли. Я дважды потеряла здесь любимых мужчин. Возможно, сама виновата, но это не уменьшает моего горя.

Я стояла на тротуаре, рассеяно глядя перед собой, мешая прохожим, которые ворчали и толкали меня. Какой-то мужчина подхватил меня под руку, когда, шагнув в сторону, я поскользнулась и чуть не упала.

– Вам помочь? – мягко спросил меня приятный баритон. Я удивленно подняла на незнакомца глаза, тронутая заботой. Мужчина оказался высоким и симпатичным, в дорогом пальто, отороченном норкой. Я невольно ухмыльнулась, заметив, как он заинтересовано меня рассматривает.

– Может, вас проводить? – его улыбка становится шире. Он ошибочно принимает мою усмешку за призыв к дальнейшему действию. Я уже вырываю локоть, собираясь вежливо поблагодарить мужчину и пойти к машине, когда вижу надвигающую мрачную фигуру мужа со зловещим выражением лица. Мой незадачливый поклонник как-то сразу все понимает без слов и поспешно ретируется в противоположную сторону.

– Я смотрю, ты времени зря не теряешь? Уже на улице подбираешь себе любовников? – свирепо шипит на меня Солнцев. Я изумленно хлопаю глазами, пока он, схватив меня за руку, тащит к такси.

– Моя машина…

– Ты пьяная. За руль собралась? – рычит на меня муж, толкая в салон такси. Садится рядом, больно сжимая мое запястье. Мне кажется, что даже воздух внутри автомобиля пропитан его гневом. Я испуганно смотрю на его напряженный профиль, пока он диктует водителю адрес, и пытаюсь понять, как мы докатились до подобной черты? Что дальше? Он начнет меня бить? Или что?

– У тебя же были какие-то дела… – лепечу я, не понимая в чем опять заключается моя вина. Он поднимает на меня такой пронизывающий стальной взгляд, что я затыкаюсь и отворачиваюсь к окну.

Мы едем к дому в гробовом молчании, не считая болтающего ненавязчиво радио и раздраженных комментариев таксиста, недовольного навыками вождения других водителей. Дима делает несколько звонков в офис, отменяя встречи, а я просто пытаюсь удержаться от очередной истерики. Я боюсь своего мужа, боюсь того, что происходит между нами, а больше всего я боюсь завтрашнего дня, который может преподнести мне град новых ударов, а я еще от этих не отошла.

Мы заходим в дом, все так же не разговаривая. Он не смотрит на меня, и практически тащит меня за собой, больно дергая за руку, словно я сопротивляюсь или сама не способна идти самостоятельно. В гостиной я все-таки умудряюсь вырваться.

– С ума сошел, Солнцев? Мне же больно, – жалуюсь я, потирая запястье. – Что на тебя нашло?

Он стоит спиной ко мне у стойки бара и наливает себе воду в стакан.

– Когда ты говорила про свободный брак, это было серьезно? Ты собираешься завести себе кого-то? – не оборачиваясь, каким-то опасно-спокойным тоном спросил Дима. Я хмурюсь, чувствуя внутри глухое раздражение.

– Это все, что ты услышал, Солнцев? – снимаю шубу и бросаю ее на диван. – Я сказала про любовников тебе назло. Я так понимаю, теперь этот вопрос неактуален, потому что мы все-таки разводимся.

– Разве я сказал, что подал на развод, Маш? – еще один, по сути, бессмысленный вопрос. Как же я устала. Господи….

– Я сама могу это сделать. Хватит уже говорить со мной, как с идиоткой, Дим, – я сажусь на диван и берусь за молнию на высоких сапогах.

– Оставь. Не снимай, – он поворачивается, и смотрит на мои ноги. Потом медленно вверх и мне в глаза. Еще ничего не сказал, но я уже отрицательно качаю головой. Кривая насмешливая улыбка касается чувственных губ, он бросает на пол свое пальто. Потом пиджак, расстегивает рубашку.

Что? Мне не мерещится? Ты серьезно? После всего, что устроил мне сегодня? И я должна прыгать от радости? Пошел ты, Солнцев.

– Тебе жарко? – спрашиваю я, приподнимая одну бровь.

– Помнится, ты из штанов выпрыгивала, пытаясь привлечь мое внимание. Тебе удалось.

– Я передумала.

– Отчего же?

– Сэконд хэнд не люблю.

– Иди сюда, – он протягивает руку, расстёгивая ремень на брюках. Боже. Меня охватывает жар, но не от возбуждения. Какое там. Мне никогда в жизни не было так стыдно и неловко. Словно мы и незнакомы вовсе. Словно я впервые его вижу, мужчину, который раздевается в гостиной, пока я с ужасом смотрю на его поджарое тело.

– Это же просто нелепо! Ты меня не хочешь, – отчаянно бросаю я, вжимаясь спиной в диван.

Но Солнцев с триумфом опровергает мои слова, раздеваясь полностью. Совершенно голый возбужденный мужчина, и я в сапогах и в брючном костюме. Нет, это какой-то бред сумасшедшего. Это не я, не мой муж, не наша жизнь.

– Хватит, Дима! – кричу я.

– Я только начал. Иди сюда, или я сам подойду, – невозмутимое предупреждение или констатация факта.

– Это пошло, унизительно. Мы разводимся. Ты сам сказал. Прощального секса захотелось? Иди к своей рыжей шлюхе.

– Ты такая дура, Маш, – он качает головой и идет ко мне. Я верещу, спрыгивая с дивана с невероятной грацией, обегаю его, и несусь к лестнице, хотя стоило к входной двери, чтобы наверняка. Не побежит же он на мороз с голым задом. Я улепетываю от собственного мужа, который впервые за полгода решил меня осчастливить, и, наверное, ему в этот момент мое поведение кажется нелогичным. Я даже не знаю, преследует ли Солнцев меня, но вся эта странная суматоха и беготня вызывают какое-то нездоровое возбуждение, больше эмоциональное, нежели сексуального характера. Хотя, когда все эмоции на взводе перепутать не так сложно.

Он настигает меня во втором пролете, и я падаю прямо на лестницу животом, когда сильные властные руки резко хватают меня. Я утягиваю его за собой, и теперь его горячее тело наваливается на меня сверху. Мне хочется вопить, но я закусываю губы, и в этот момент мой ненормальный муж начинает ржать, как последний идиот гомерическим хохотом и до слез. Но при этом слезать с меня не собирается. И чем больше я дергаюсь, тем сильнее и крепче он прижимает меня к себе. Смех обрывается резко, превращаясь в хриплое тяжелое дыхание. Его тело напрягается, соприкасаясь с моим. Я чувствую его губы на своем виске, и понимаю, что нет никакого шанса остановить его. Все происходит быстро, как кадры черно-белого кино. Он стаскивает с меня брюки вместе с трусиками вниз до колен, дергает пиджак, отрывая пуговицы, задирает вверх бюстгальтер, грубо сжимая грудь. Все это занимает не больше нескольких секунд, а потом его бесстыжие пальцы касаются моей плоти, действуя привычными отточенными движениями. Идеально правильными, потому что он знает, что делать, а мое тело помнит его, даже если я не хочу, даже если я не узнаю его.

– Стоило убегать, чтобы так быстро сдастся? – шепчет мне самодовольная скотина в ухо, проникая в меня резким стремительным движением, заполняя полностью, и причиняя легкий дискомфорт из-за долгого воздержания. Я пытаюсь ему показать, что мне неудобно и больно, но Солнцев фиксирует мои руки, вытягивая над головой, продолжая свои намеренно грубые движения. Я закусываю губы, пытаясь удержать это ощущение унижения и боли, чтобы не позволить ему одержать верх, но я сдаюсь, все равно сдаюсь, ощущая влажное резкое скольжение внутри. До самого центра, и его глухие свирепые стоны, и звуки наших тел, которые ярко свидетельствуют о том, что оба любовника получают удовольствие от неистового соития. Когда вспышка оргазма ослепляет меня, заставляя все мое тело содрогаться, я чувствую во рту его пальцы и инстинктивно облизываю их, но только потом до меня доходит, как все это выглядит со стороны.

– Понравилось, куколка? – спрашивает Солнцев, и я понимаю, что он еще со мной не закончил. Его пальцы впиваются в мои ягодицы, приподнимая выше, насаживая сильнее, глубже. Мне больно, я пытаюсь сражаться с ним, но это его личная вендетта. Я не знаю, с кем он сейчас воюет. Не со мной. Ведь меня он уже победил. Со своими призраками, с несуществующим образом в его воображении. Я слышу его хриплый стон, и, дергая меня за волосы, он запрокидывает мою голову, целуя в губы. Глубоко и жадно. Его трясет, как в лихорадке, и я не знаю, что это … гнев, удовольствие, злость, желание?

А потом он отпускает меня, перекатываясь в сторону.

– Что с тобой происходит, Солнцев? – участливо спрашиваю я, глядя в его потемневшее, словно лишенное всех эмоций лицо. Провожу пальцами по напряженной линии скул, но он еще сильнее закрывается, отвергая мою ласку.

– Ты жаловалась, что тебя полгода не трахали. Теперь довольна? – спрашивает он, поднимая свой стеклянный взгляд.

И словно какой-то спусковой рычаг внутри меня соскакивает. Закричав не своим голосом, издав настоящий боевой клич амазонок, я бросаюсь на мужа, растопырив пальцы и заострив когти. Я помню про его пунктик относительно физического воздействия, но после того, что он только что сделал и сказал, мне уже все равно. Прежние правила не работают. Я рычу, бросаясь на него снова и снова. Царапая лицо, плечи, руки, которыми он пытается перехватить мои запястья. Я даже умудряюсь ударить ему лбом в переносицу, разбив нос. И когда он все-таки фиксирует мои руки, в ход идут зубы. Ему приходит оседлать меня, сковав по рукам и ногам.

– Все, Маш. Все, успокойся. Успокойся. Прости меня, прости, – повторяет он, пока я неистово бьюсь под ним. Надо было раньше так биться. Жалкая ты…

– Ненавижу тебя. Ненавижу, – кричу я, хотя понимаю, что это неправда. Не могу я его ненавидеть, особенно когда он смотрит на меня так испуганно растерянно, с окровавленным лицом. Приступ ярости кончается жалостью к себе, и я затихаю, тихо всхлипывая. Дима отпускает меня, помогает натянуть брюки, хотя это было плохой идеей, потому что сначала явно стоило принять душ. Он обнимает меня, как маленького ребенка, прижимая к себе, и я почти засыпаю под успокаивающий стук его сердца прямо там на лестнице.

– Вышло как-то неловко, но я пытался дать понять, что мне не нужен развод, Маш, – произносит он, когда я почти проваливаюсь в сон. Убаюканная его нежностью, по которой я так истосковалась. Ничто сейчас не оторвёт меня от него, никакая сила, и даже капающая на мои волосы кровь из его носа, который я разбила. Он это заслужил. Пусть мучается, пока мне хорошо.

– После всего, что ты вытворил, я не уверена, что хочу продолжать, Дим, – произношу я сонным хриплым голосом. Он целует меня в щеку, заляпывая своей кровью.

– Я больше не буду.

– Как в детском саду, Солнцев, – поднимаю голову и смотрю на него. – Нам нужно остановить кровь.

Помимо разбитого носа, вижу несколько царапин на щеке. Удовлетворённо вздыхаю и нежно провожу пальцами по всклоченным волосам мужа. Мне хочется убить его и расцеловать одновременно. Но пока еще больше убить.

– Маш? – заметив мой кровожадный взгляд, напряженно зовет муж.

– Зачем было спать с этой дешевкой?

– У тебя нет никаких…

– Я сейчас снова тебя ударю, – цежу сквозь зубы. – Я видела презервативы в твоих карманах, и я даже считала, черт побери, их меняющееся количество. Мы не в суде. И мне не нужно ничего доказывать.

– Давай оставим все в прошлом, Маш? Не будем ворошить…

– Как удобно. Погулял, развлекся и можно все в прошлом оставить, – усмехаюсь я. Солнцев стискивает челюсти, обхватывает мое лицо ладонями, сжимая сильно, оставляя отпечатки пальцев на скулах. Его взгляд лихорадочно горит, прикованный ко мне.

– Я без тебя умирал, Маш, – хрипло произносит он. – Каждую минуту, я с ума сходил. Я был сам не свой. Словно под наркотиком или в дурмане каком-то. Я убить тебя хотел, чтобы не мучится больше. И его тоже. Что ты делаешь со мной, Маш? Ты и сама не понимаешь…. Никогда не поймешь. Если бы ты могла заглянуть в мое сердце, ты бы ужаснулась и расплакалась. А потом бежала бы от меня обходными дорогами к своему клоуну в татуировках. Ты думаешь, я к нему ревную? Да он ничто. Мне ничего не стоит стереть его из нашей жизни, но только все это теряет смысл, если я тебе не нужен.

От его слов у меня внутри все переворачивается. Я обнимаю его и целую в губы, чувствуя металлический привкус во рту.

– Ты нужен мне. Конечно, нужен, – шепчу я исступленно.

Мне кажется, что я обманула нависшую угрозу над нашим браком. Я думала, что теперь ничто нас не сломит, не разрушит нашей любви. Ведь мы пережили худшее…. Разве нет?

Глава 27

Любовь – это трудный путь. Трудный, потому что он либо вознесет тебя к небесам, либо низвергнет в преисподню.

Пауло Коэльо

Два месяца спустя

Марк

Фильм вышел в первые недели января, и уже к концу февраля мое имя знала, мне кажется, каждая женщина от пятнадцати до бесконечности. Я не мог понять подобного ажиотажа вокруг моей персоны, и, хотя и Джон и Роберт предупреждали об оборотной стороне славы, я к подобному не был готов. Меня каждый день приглашали на телешоу, преследовали, пытались взять интервью, заснять в самом неприглядном виде, и я даже обзавёлся личным пиар-директором. Не скажу, что мне не льстило всеобщее обожание, хвалебные статьи. Фан-клубы в интернете и толпы поклонниц у дома. Несомненно, льстило. Я не мечтал об известности и статус секс-символа меня скорее смущал, чем радовал.

Мне кажется, что я согласился на это только ради Маши, потому что она обожала Мейна. Как режиссера, восхищаясь его странными фильмами. И герой похож на меня реального. Я, как наивный мальчик, почему-то надеялся, что, если дело выгорит и картина не провалится в прокате, Маша будет гордиться мной. Будет смотреть на афиши в кинотеатре и улыбаться, вспоминая обо мне. Наверное, цель достигнута. Ей не удастся так просто меня забыть. Пусть она не отвечает на мои письма, я приду к ней по-другому. Абсолютная глупость, но я уверен, что она не пропустит фильм. И непременно пойдет, чтобы посмотреть на меня, может быть, тайком от мужа.

Я не знаю, что подтолкнуло меня согласиться сняться еще в одной картине. Тоже скандальный мега-популярный режиссер, звездный состав актёров и сценарий, который просто пропитан предчувствием Оскара. Но это мне напел пиар-директор.

Популярность – странная вещь. Сначала напрягает. И ты пытаешься сбежать. Скрыться. Потом привыкаешь, втягиваешься и хочется еще. Не скажу, что в моем случае все так и было. Что-то действительно сложилось. Возможно, я хотел, чтобы меня было больше, еще больше, чтобы мое имя гремело со всех каналов, мое лицо смотрело со всех газет. Я хотел, чтобы ей некуда было скрыться.

Но я и так знаю, что Маша помнит меня, а значит, согласился на новую роль я не только ради нее, но и немножечко для себя. Джош меня не поддержал, решив, что я заигрался в звезду. Но мне действительно стало нравиться давать интервью, улыбаться поклонницам, раздавать автографы, позволять себе то, что простые смертные не могут. Я жил на широкую ногу, не пытаясь как-то контролировать свои расходы. Дорогие вечеринки, лучшие курорты. Джош устал наблюдать, как все его старания снова постепенно катятся к черту и просто перерастал мне звонить. У меня появлялись новые друзья, совсем другой круг общения, самые дорогие и красивые женщины, но я не был счастлив, не был доволен.

Но в действительности я не был удовлетворён. Ни новой женщиной, ни новой машиной. Во мне зияла дыра, пустота, выжженная именем Джульетты. Когда становилось совсем невмоготу я брал свой байк и носился по городу на бешеной скорости. Что я искал? Свист ветра, песок и пыль в лицо. Или смерть… Все слилось в один пустой бесконечный день. Бессмысленный и пустой.

Я хотел рисовать свою жизнь разными красками. Я искал свободу, чтобы оттенки были гуще и ярче, но нашел тюрьму, тупик, из которого нет выхода и целые ведра черной и липкой, как смола, краски. Я чувствовал себя мухой, которая угодила в эту вязкую жижу, брыкающуюся, но уже еле живую.

Я четко понимал, читая заголовки о звездах, которые нажрались наркоты, таблеток, покончили с собой, погиби в аварии, пьяной драке… понимал, что я следующий. Это просто вопрос времени.

А потом случилось то, что никто не мог предвидеть. В одном из заголовков я прочитал имя Джоша Каперски. И не поверил своим глазам. Самый внимательный и супермедленный водитель в мире погиб в автокатастрофе. Я долго сидел в своем номере в Майами, глядя на черные буквы, которые, сливаясь, превращались в огромную черную кляксу. Мой единственный друг погиб, а я узнал об этом из газет. Единственный, кому было не все равно, кто думал обо мне, не как о смазливом и безмозглом мальчике, которого можно выгодно продать.

Я сорвал съемки, разругавшись с режиссером и вернулся в Лос-Анджелес. Успел на похороны, и жена Каперски плакала на моем плече, повторяя, что Джош был бы рад узнать, что я про него не забыл. Наверное, во мне есть что-то роковое. Я сам этого не осознаю. Я люблю людей, желаю им счастья, но они все равно умирают. Сходят с ума, разбиваются. Может быть, Джульетте повезло, что она далеко.

Меня сняли с роли, и я стал еще более известным. Но как скандальная и нестабильная личность. Что ж… теперь Маша точно обо мне услышит.

Я закрылся в своем доме и несколько недель пил до умопомрачения, пока в один прекрасный день не приехала мама и не надавала мне звонких оплеух. После чего засунула в холодный душ прямо в одежде. Ей удалось вытащить меня из жуткой депрессии, и мы вместе приводили в порядок дом, разбирали счета. Которые теперь мне было нечем оплачивать. Я умудрился спустить все гонорары на развлечения и шлюх. Мне нужна работа, и самая высокооплачиваемая. Я понимал, что придётся выйти за дверь и взглянуть в лицо реальности, но упорно оттягивал этот момент. Мама не могла находиться около меня вечно и в тот день, когда она улетела в Москву, я написал Маше.

Я писал ей несколько часов, которые вылились в целую ночь и еще полдня. Начал и не смог остановиться. Не о любви к ней, потому что слишком много уже об этом было написано, и не это главное между нами. Я писал ей о том, что случилось в моей жизни с тех пор, как мы виделись с ней в последний раз, о Моник, которая оказалась Софией, фильме и славе, которая сделала меня еще большим кретином, чем я был, о Джоше Каперски и банкротстве, о бесконечном одиночестве и бессмысленности бытия. О моем глупом желании напомнить о себе через экраны кинозалов, о нашей несуществующей жизни в моих фантазиях. Я писал ей, и мне становилось легче даже от этого. Боже, если бы я знал, что она читает, то стал бы почти счастливым.

Однажды Джош во время наших задушевных бесед сказал мне, что я обожаю страдать, что и Машу выбрал в дамы своего сердца, потому что получить ее не могу. Что мне нужна мечта, иллюзия, нечто недосягаемое, как та свобода, за которой я гнался. Не знаю, что из его слов было истинно, а что нет. Но когда однажды утром после очередной пьянки я открыл глаза и, превозмогая жуткую головную боль, увидел на соседней подушке ее лицо, я подумал, что все еще вижу сон, и от этого вдруг стало отчего-то очень больно. Ее васильковые глаза смотрели на меня с неизбывной грустью, которой не было конца, и потом она коснулась моей щеки холодными тонкими пальцами и едва слышно прошептала:

– Мне так плохо, Марк….

Я вздрогнул, пронзенный ее болью до глубины души и поцеловал кончики ее пальцев. Мой взгляд заблудился в лазурных лабиринтах, из которых не было выхода, и я навеки стал пленником этих глаз. Прозрачная слезинка скатилась по бледной щеке, я стер ее пальцем, пробуя на вкус. Соленая и настоящая.

Как и Маша. Это не сон.

– Как ты… что ты… – растерянно бормочу я охрипшим со сна голосом, мучительно пытаясь вспомнить, что было вчера. Много алкоголя, непонятные личности и доступные девицы, которые, кажется не ушли. Окидываю взглядом полумрак спальни, сам не понимая до конца, что пытаюсь найти.

– Я прогнала твоих подружек. Пришлось их разбудить, – поясняет Маша, правильно растолковав мое смущение.

– Мне жаль, что ты это видела, – произношу я. Джульетта касается ладонью моей колючей щеки.

– Мне нет, – ее голос звучит отрешенно. И так же выглядит ее потухший взгляд. – Я слишком хорошо знаю тебя, чтобы надеяться увидеть здесь что-то другое.

– Я приму душ. Прости, что так….

– Ты не ждал меня. Тебе не за что извиняться. Иди. Ты не брился, наверное, несколько дней.

– Неделю, – признаюсь я. – Как ты вошла? – не могу удержаться от вопроса, – И что ты здесь делаешь?

– Не нужно задавать мне вопросов, Марк. Не сейчас, – голос ее ломается и, поворачиваясь на спину, она смотрит в потолок. А я на нее. Не могу поверить, что это не сон. Маша действительно лежит в моей постели в белом брючном костюме, а ее туфли валяются рядом, на полу, среди пустых бутылок, опрокинутых бокалов. Подсохшие пятна от вина и пепел, предметы чужого нижнего белья.

Как она не сбежала, увидев все это? Резко вскакиваю с кровати и начинаю разгребать горы мусора, тревожно поглядывая на безучастную ко всему Машу. Когда я заканчиваю, она уже спит. Я замираю на несколько минут над ней, глядя на опущенные ресницы, впалые скулы и нездоровую бледность. Случилось что-то ужасное, иначе бы она не приехала. Мне стыдно за то, что я безумно рад ее видеть, даже в таком разбитом состоянии, но это чувство сильнее меня. Касаюсь губами ее лба и ухожу в ванную комнату.

Отражение в зеркале не льстит мне, даже пугает. Боже, что это за чудовище со щетиной и подглазинами? Вчерашняя звезда, кумир малолетних идиоток, плейбой… смешно. Бреюсь, чищу зубы, залезаю в душевую кабинку под горячие струи, и постепенно начинаю приходить в себя. Упираюсь лбом в зеркальную прохладную стенку, позволяя воде течь по моему лицу и плечам. В голове полный хаос, виски скручивает похмельная боль, но не думаю о себе, не сейчас. Меня не покидает смешанное чувство нереальности и тревоги. Я понимаю, что должен помочь Маше, что она приехала именно за этим.

Я слышу хлопок двери ванной комнаты сквозь журчание воды, и через всего несколько секунд чувствую женские руки на своей спине. Не робкие и нежные….

Она разворачивает меня к себе властным и требовательным движением, повергая меня в шок. Я до сих пор еще не могу осознать, что происходящее – не плод моего одурманенного алкоголем воображения. Маша толкает меня в стену и, поднимаясь на носочки, впивается в мои губы. Что мне остаётся делать? Я хочу поймать ее взгляд, но не выходит, ее глаза плотно закрыты, выражение лица такое решительное и сосредоточенное, словно она годами планировала то, что сейчас происходит.

– Все в порядке, Маш? – спрашиваю я, прерывая поцелуй. Черт, так сложно думать, когда ее совершенно голое тело впечатано в мое. Между нами нет никаких преград кроме ее опущенных ресниц.

Она кивает головой, как слепой котенок, тыкаясь губами в мое предплечье и снова тянется к губам, тонкие пальцы зарывается в мои волосы, взъерошивая их. Я жадно скольжу ладонями по ее спине и ниже, сминаю упругую задницу, прижимая к своей эрекции. Наши языки переплетаются, и я глухо стону в ее сладкий рот, снова поворачиваюсь вместе с ней на сто восемьдесят градусов. Теперь Маша распластана по стене. Подхватываю за ягодицы, закидывая ее ноги на мои бедра. Хрипло выдыхаю, потираясь твердым членом о ее промежность. Черт, у меня голова идет кругом. Мысли бешено скачут одна за другой, прочь, прочь… Никаких больше сомнений. Она пришла сама, моя. Опускаю голову, обхватываю губами торчащий сосок, кусаю, лижу, посасываю. Мы кое-что с ней не закончили в прошлый раз. Я больше не буду правильным парнем. К черту сдержанность, нет терпения даже на прелюдию.

– Черт, крошка, скажи хоть что-нибудь… я с ума схожу, – срывающимся шепотом шепчу я ей в ухо. Ее пальцы впиваются в мои ягодицы, призывая к решительным действиям. Мне кажется, что она немного зажата, слишком напряжена, но ощущение улетучивается, когда я толкаюсь в ее тесное бархатистое лоно до полного погружения. Остается только безумный кайф и острое удовольствие, которое разливается по телу, вибрирует в каждой клетке. Маша двигается, лаская мое тело своим, кусая мои губы. Я не понимаю, кто кого из нас трахает и мне, честно говоря, все равно, потому что мои ощущения настолько мощные, что временами я словно выключаюсь из процесса, но тело помнит, что нужно делать, чтобы пожар не потух. Наши мокрые тела скользят, скрипят, и шлёпаются друг от друга. Зеркала запотели. Я едва могу дышать, хватая воздух рваными глотками. Я впечатываю Машу в стену, с каждым новым ударом приближаясь к обжигающему финишу. Иногда она всхлипывает, и я шепчу какие-то нелепые слова сожаления, жадно сминая ее губы.

– О, черт… – упираюсь лбом в зеркало за ее плечом, двигаясь еще интенсивнее, быстрее и глубже. Ее ладони на моих плечах расслаблены и безучастны, я слишком поздно это понимаю, в двух секундах от оргазма, который уже не остановить. Делая финальный резкий толчок, замираю, хрипло рыча от пронзительного острого удовольствия, скольжу пересохшими губами по ее щеке, утыкаюсь носом во влажные волосы, пытаясь отдышаться.

– Как же я скучал по тебе, Маш, – шепчу я, все еще крепко обнимая ее хрупкое, но такое сильное тело. Она отталкивает меня, приложив максимум усилий, и я, несмотря на свои сто килограмм мышечной массы и рост метр девяносто три, отлетаю в противоположную сторону, скользя ступнями по мокрому полу. Какого хрена?

– Как ты мог скучать по мне?

Я смотрю в высветленные непонятной мне яростью глаза Маши сквозь пелену пара.

– Как ты мог скучать по мне, если меня у тебя никогда не было? Все ваши слова – полное дерьмо. Лучше заткнись и свали отсюда, – она срывается на крик, я делаю шаг в ее сторону, намереваясь прекратить истерику, причиной которой являюсь не я. Черт, она права… ее вообще со мной сейчас не было.

– Что ты делаешь, Маш? Зачем? – в моей груди разрастается дикая боль. Она использовала меня для каких-то своих дебильных целей. А я, как дурак повелся. Сжимая кулаки, с силой впечатываю их в зеркало по обе стороны от нее, сбивая костяшки пальцев в кровь. Маша вскрикивает от страха, сжимаясь и глядя на меня с ужасом.

– Я люблю тебя, дура. А ты опять играешь со мной, – хрипло говорю, превозмогая желание снова сжать ее в своих руках, растерзать, распять и заставить кричать свое имя. Что-то неуловимо меняется в выражении ее лица, когда Маша, запрокинув голову, смотрит мне в глаза пронзительным взглядом, полным сожаления и боли. Не знаю, что с ней случилось, но это что-то ужасное, что-то, что сожгло ее изнутри и выжгло даже меня из ее сердца.

– Маша….– нежно, с отчаяньем шепчу я, касаясь пальцами ее щеки. Она отрицательно качает головой, перехватывает мои руки, опуская их вниз, потом ее теплые ладошки обхватывают мое лицо, она тянет меня к себе, прижимаясь лбом к моему лбу.

– Прости меня, Марк. Мне это было нужно, чтобы почувствовать себя живой. Мне так жаль, извини, – шелестит ее голос едва слышно.

– Ты не почувствовала? – с замиранием сердца спрашиваю я.

– Нет… – качает головой, и я вижу слезы, стекающие по ее щекам. Я не думал, что боль бывает с кулаками. Я ощутил физический удар прямо в солнечное сплетение, когда я меньше всего ожидал его. Меня даже шатнуло в сторону, но я устоял.

– Уйди, пожалуйста… – твердо и в тоже время потерянно шепчет Маша, не глядя на меня.

– Ты…– неуверенно начинаю я.

– Я ничего с собой не сделаю, Марк. Уйди.

Я ухожу, чувствуя себя разбитым и поверженным. Я мечтал получить ее много лет, но почему же у меня такое ощущения, что она далека от меня, как никогда раньше?

Чтобы не сойти с ума у меня два лекарства – алкоголь и бурная деятельность. Но я не могу снова выбрать первое, не сейчас, когда в моей ванной закрылась маленькая несчастная женщина, которую кто-то заставил очень сильно страдать, и я даже знаю, кто именно. Я понял сразу, стоило мне увидеть его. Как другие не замечали очевидного? Димитрий Солнцев – безжалостная машина для зарабатывания денег, но несомненно умеющий ослеплять, пускать пыль в глаза, но не мне. Я уверен, что он тоже возненавидел меня с первого взгляда, потому что я единственный видит, что он из себя представляет. И я единственный, кто никогда не пытается быть вежливым и милым с людьми, которые вызывают во мне лишь неприязнь. Дело даже не в ревности.

Я узнаю, что он сделал, а потом убью. Еще не знаю, как, но я сделаю это.

Маша появляется не раньше, чем через час. Я к тому времени заканчиваю уборку в спальне, и уже вовсю занимаюсь грязной посудой на кухне.

– Я надела твою футболку, – смущенно произносит она, когда услышав шаги, я поворачиваюсь с мокрой тарелкой в руках. – И твои носки… Я не нашла подходящей обуви, а тут так грязно, что босиком ходить опасно.

Я медленно киваю, изучающе скользя по ней взглядом. Мне стоит вести себя, как обычно, в саркастически-легкомысленной манере, но это почти невыполнимая задача. Она неловко жмется к косяку, не осмеливаясь пройти внутрь. Моя футболка Маше сильно велика и выглядит, как балахон, почти до колен, носки похожи гольфы, но мне не хочется шутить и улыбаться по этому поводу. Я смотрю на ее бледное лицо, сверкающие серебром высушенные волосы, на полотно сжатые губы. Куда ты спрятала мою принцессу? Верни мне ее. Верни нам нашу магию, наше безумное притяжение. Перестань смотреть на меня, словно я бездомный щенок, которого следует пожалеть.

– Я думала, у суперзвезд есть собственный штат прислуги, и они не занимаются мытьем полов и посуды собственноручно, – Маша делает еще одну попытку вывести меня из зачарованного состояния. Пена капает с тарелки на пол на мои домашние светлые брюки. Я не отвечаю, отворачиваясь к мойке, и продолжаю свое занятие.

– Если ты не в курсе, то я с некоторого времени из лиги суперзвезд перешел в лигу аутсайдеров. Все киностудии и режиссеры внесли меня в черный список, а мой агент выставил мне счёт на пол миллиона и свалил, – сухо сообщаю я.

– Прости, я не знала, – ее голос звучит ближе. Она все-таки вошла. Осмелилась. Каждая мышца в моем теле напрягается, когда я чувствую, насколько она близко. Запах моего геля для душа щекочет ноздри.

– Ты бы знала, если бы читала мои письма. Если бы просто интересовалась моей жизнью. Все таблоиды кричали мое имя последние месяцы. А ты не знала. Великолепно, Маш.

– Извини, – прикосновение ее ладоней к спине заставляет меня практически подпрыгнуть. Словно ожог. Словно сквозь хребет она пробралась своими пальцами и сжала мое сердце. Безжалостная девочка.

– Если снова собираешься трахнуть мой мозг, сразу говорю – не прокатит.

– Тебе же понравилось, Марк.

Она забирается ладонями под мою футболку, прижимаясь сзади своим упругим телом, которое пахнет мной. Но оно не мое…

– Маша, прекрати, – решительно отрываю ее от себя. Закрываю воду, и, поворачиваясь, нахожу ее сидящей на стуле и листающей недельную газету.

Наверное, я готов бы вечность – вот так смотреть на нее, в моей футболке, на моей кухне, листающей газету со статьями обо мне. Даже если в этих статьях одна грязь.

Вытираю руки и сажусь напротив. Она поднимает на меня фиалковый взгляд, улыбается одними губами. Не могу удержаться и улыбаюсь в ответ.

– Что будем делать? – спрашивает Маша, отодвигая газету в сторону. – Секса ты не хочешь. Есть у тебя нечего. Придется идти гулять.

Меня бросает в жар от ее слов.

– Кто сказал, что я не хочу? – возмущенно спрашиваю я. – Но позавтракать тебе нужно. Тебя кормили в самолете?

– Конечно. Но это было… – она смотрит на настенные часы. – Часов десять назад, – И давай вызови бригаду поломоек, я не хочу ночевать в такой грязи.

– У меня нет денег, Маш, – ухмыляясь, признаюсь я.

– Совсем? – недоверчиво спрашивает она.

– Совсем, – подтверждаю я с тяжелым вздохом.

– Значит, все, что тут пишут, правда? – она кивает на газету.

– Да, частично, – признаюсь я.

– Ты промотал гонорар за фильм за какие-то несколько месяцев?

– Так получилось, – пожимаю плечами, доставая сигарету из пачки на столе.

– Я заплачу. Я могу дать тебе денег, если у тебя проблемы, – предлагает Маша. И я уверен, что она делает это искренне и от души. Но в нашей семье есть принципы, о которых я не забыл.

– Я не возьму, – категорично отвечаю я.

– Тогда придется мыть полы самому.

– Я вымою.

– Не глупи, Марк. Звони в агентство по уборке. Сегодня я угощаю, а завтра ты пойдешь искать работу. Понял меня?

– Как скажешь, – с глупой улыбкой киваю я. Я соглашаюсь и выполняю ее пожелание. Звоню в долбанное агентство.

Мыть полы во всем доме самому совсем не хочется, если честно….

Она выбирает мне одежду, перекидав на пол половину гардероба.

– Марк, тебе сколько лет? Когда ты перестанешь одеваться, как подросток во время стадии отрицания? – возмущенно восклицает она, вытаскивая футболку с прорезями на спине и животе. – Любишь демонстрировать кубики, извращенец? Так одевались стриптизеры в клубе, в котором я работала.

– Ты работала в клубе? – у меня глаза лезут на лоб, когда она отвечает.

– Да, гоу-гоу. Не могла поступить в ВУЗ, пришлось подрабатывать тем, что умела.

– Не могу поверить… Ты же балерина.

– Нет, и уже давно. Мое сердце не переназначено для подобных нагрузок. Вот эта подойдет, – Маша бросает в меня белую футболку с эмблемой клуба каскадеров, в котором я работал когда-то…. «Тайгерс». Нервно сглатываю. Футболка напоминает мне о Джоше Каперски и всех сложных событиях, которые произошли в моей жизни в последнее время. И тут меня осеняет…

– Если ты не читала моих писем, то откуда ты знала, что не застанешь в моем доме Моник? – спрашиваю я, подозрительно сощурив глаза. Маша пожимает плечами, и моя футболка сползает вниз, практически обнажая правую грудь. Я отвожу глаза, чувствуя напряжение в паху. Ну уж нет. Больше она меня не получит.

– Я застала двух других девиц, и мне пришлось дать им денег, чтобы они свалили, – Маша невинно улыбается. – Как ты докатился до такой жизни? Хотя не отвечай. Давай проживем этот день без вопросов. Словно нам снова шестнадцать.

– Это будет сложно, Маш, – исподлобья глядя на нее, говорю я. Идея занимательная, но я понимаю, что она просто ищет способ убежать от самой себя. Мне известно, какими последствиями это чревато. Вся моя жизнь – прямое тому подтверждение.

– Брось, Марк. Правила простые. Никаких личных вопросов. Никакого прошлого. Ты и я, и Лос-Анжелес.

– Звучит здорово, – киваю я.

– Мне нравятся эти джинсы, – вдыхает она, показывая на пару голубых джинсов. Я выразительно вскидываю брови.

– Маш, они узкие.

– Твоя задница невероятно-сексуальная, Марк. Порадуй меня отличным видом.

– А чем порадуешь меня ты?

– Ты сможешь выбрать свое вознаграждение, когда мы вернемся, – многообещающе произносит Маша, глядя на меня.

– Ловлю на слове, – ухмыляюсь я, хотя на самом деле ни на что не надеюсь. Она улыбается и заигрывает со мной, но все это не настоящее. Я одеваюсь под ее задумчивым взглядом. Она снова не здесь и не со мной. Хочется крушить и бить все вокруг, но я улыбаюсь. Ради нее.

– Мне нужны большие очки и шляпа, если ты хочешь, чтобы я показал тебе Голливуд, театр Кодак, где вручают «Оскар», аллею славы и парк Студии Универсал. Беверли-Хилз, Родео-Драйв, стадион Колизей. Выбирай, куда хочешь попасть.

– А на твоем Harley-Davidson по побережью Тихого океана? – удивляет меня Маша, выбирая совершенно другое направление для знакомства с Лос-Анжелесом. – Ты давно занимался сёрфингом в последний раз?

– Год назад, наверно, – пожимаю плечами, пытаясь припомнить, когда же это было. – Я с удовольствием. Идея отличная. Но сначала отведу тебя в Даунтаун, сейчас выходные и деловой центр города словно вымер. Мы там вряд ли встретим толпу фанатов или журналистов. Перекусим в Старбаксе и сразу на побережье. Как программа? Постой, нет не Старбакс, – осеняет меня, – Мы пойдем в Японский ресторан на крыше отеля Хилтон. Красные фонарики, вид на буддистский храм. Миниатюрные японки. Ты любишь японскую кухню?

– Обожаю, – кивает Маша. – Только заедем по дороге в какой-нибудь магазин. Мне нужно купить джинсы и футболку. Я ничего не взяла из вещей.

– Сегодня я твой личный шофёр, принцесса, – улыбаюсь я.

Через час черный Harley-Davidson доставляет нас в самое сердце делового центра Лос-Анжелеса. Мы все-таки спрятали лица за большими темными очками на всякий случай, но опасения оказались беспочвенными. И хотя в выходные, когда офисы центра пустеют, на смену белым воротничкам приходят съёмочные группы, нам повезло, и я не встретил никого, кто бы меня узнал. Перед приездом в Даунтаун мы успели заскочить в бутик «Армани», где Маша прикупила себе темно-синие узкие джинсы и свободную рубашку в черно-белую клетку, концы которой она завязала на талии. Шпильки сменила на удобные кроссы. Получилось прикольно. Мне нравилось наше отражение в зеркале примерочной кабинки. Она казалась хрупкой и такой трогательной на фоне моей рельефной фигуры с цветными татуировками на руках.

Я думал, будет сложно не говорить о наших жизнях, о том, что выпотрошило и изменило нас, но оказалось, что нет. Не обязательно обсуждать накопившиеся проблемы обиды и трагедии, оставшиеся за плечами или грядущие катастрофы. Мы жили мгновением, смеялись и радовались этому дню, отличной погоде, улыбающимся официантам, наслаждались вкусной едой и обществом друг друга. Мы говорили о чувствах, но только о наших… тех, что соединили нас двоих, не относясь к третьим лицам. О том, как это здорово просто быть рядом, спустя столько лет. Сидеть на крыше небоскреба, глядя друг другу в глаза и болтать о всякой чепухе, ощущая порывы тёплого ветра на лице. Наш собственный космос. Один на двоих. Маша долго рассказывала о новостях нашей многочисленной семьи, о новом романе Вики с очередным непутёвым парнем, о выставке Макса, которая принесла ему бешеный успех, о свадьбе Темы и подруги Маши по университету, о новых детях Артура, спортивных достижениях Игоря и Марины, семейном счастье и благополучии в семейной жизни Светы и Юли. Она много говорила о Стелле и Милене, и из обрывков фраз и выражения ее глаз, когда она рассказывала о сестрах, я понял, что Маша относилась к ним по-особенному трепетно. Хотя Стеллу она часто обвиняла во вредности, но все равно ощущалось, что они очень близки между собой. Как странно, что совсем недавно мама рассказывала мне совсем другие истории…. Стоп. Тушу сигарету в хрустальной пепельнице и внимательно смотрю на Машу, которая болтая под столом ногой, с любопытством глядя по сторонам.

– Это мама сказала тебе, что Моник больше не живет со мной? – спрашиваю я, пронзённый внезапным осознанием.

– Да, но я бы все равно приехала. Так вышло. Мне нужно было. Но ничего не говори сейчас. Я не знаю подробностей, и мы договорились, что сегодня не будем говорить о наших проблемах, – напоминает Маша с тревожной улыбкой. И снова это стеклянное выжженное выражение в синих глазах.

– А Ева? Я не могу не спросить….

Маша понимающе кивает.

– С Евой все хорошо. Я оставила ее с мамой. Если бы я могла вывести ее из страны, я бы это сделала. Мне без нее тяжело. Давай закроем тему, – просит она, отводя взгляд в сторону.

Я соглашаюсь, мы возвращаемся к беспечной болтовне, вспоминая смешные моменты из нашей жизни. Время летит незаметно для нас, и из Даунтаун мы выезжаем уже вечером. Конечно, ни о каком сёрфинге уже речи быть не может. Мы несёмся вдоль береговой линии, навстречу теплому ветру. Маша обнимает меня за талию и визжит на крутых поворотах. Я счастлив просто потому, что она рядом. Я всегда мечтал показать ей океан, рассказать о том, как давно и неизлечимо влюблен в него. Бросив Harley-Davidson, мы бредем по пляжу босиком, держась за руки. Маша завороженно наблюдает, как огромные волны набегают на берег, выбрасывая ракушки, камушки и водоросли, какие-то щепки, чтобы следующая волна слизала их обратно и все по кругу…. В сумерках океан кажется черным и зловещим. Если бы я был художником, то нарисовал бы ему глаза и хищный рот с огромным языком и зубами. А утром он улыбается, потягиваясь, как спящая красавица, распускающая со сна длинную косу. Днем играет с нами. Дразнится, как ребенок, капризничает. Эти перемены особенно заметны, когда работаешь на воде.

– Почему я так давно не приходил сюда с доской? – недоумеваю вслух. – Я думаю, что мне стоит вернуться в команду каскадеров. Без Каперски там все изменилось, но это единственное место, где меня примут, не упрекая в нестабильности и невменяемости. Кстати, ты так и не сказала, смотрела ли фильм.

– Нет, не смотрела, – отрицательно качает головой Маша. Волосы падают на ее лицо, скрывая от меня его выражение.

– Отлично, – качаю головой я, отпуская ее руку, и поворачиваюсь к океану. Маша садится на песок и тянет меня за собой.

– Извини, – обнимает меня и кладет голову на плечо. Так хорошо, что даже обижаться на нее нет сил. Зарываюсь носом в шелковистые волосы и вдыхаю их аромат. – Я просто боялась, Марк. Любое напоминание о тебе вносит сумятицу в мою жизнь.

– Без тебя у меня нет жизни, – вырывается неожиданное, но искреннее признание. – Нет, она есть. Но в ней ничего нет. Не знаю, как еще выразить то, что чувствую.

– Я понимаю, – с коротким кивком отвечает Маша. – Я чувствовала то же самое. Тебе нужно попробовать впустить кого-то в свою жизнь. Кого-то нормального, Марк.

– Значит, ты уедешь? – я поднимаю голову и смотрю на нее.

– Ты же знаешь, что я не могу остаться, – она проводит кончиками пальцев по моим губам, линии скул, гладит волосы.

– Я могу поехать с тобой, – шепчу я, и она снова кладёт свои пальцы на мои губы, призывая к молчанию. Ее глаза излучают свет, впервые за сегодняшний день.

– Это невозможно, – качая головой, говорит Маша. Шум прибоя уносит ее слова, но они всегда будут звучать во мне. Невозможно. Как кинжал в грудь. По самую рукоятку. – Твой дом здесь. Я не знаю, как так вышло, но ты действительно принадлежишь этому безумному городу. Вы обрели друг друга, и вернуть тебя в пыльную Москву было бы кощунством. Океан, свобода. Слава. У тебя все будет хорошо. Я уверена в этом, Марк. Попробуй захотеть жить. Это главное, что толкает нас вперед. Желание жить. Без него все бесполезно.

– Я тебя люблю, Маш. Мне ничего не нужно без тебя.

– Я тоже тебя люблю Марк, – мягко говорит она, глядя мне в глаза, в которых я тону, как мальчишка. – И всегда буду любить. С четырёх лет и до смерти. Но мы что-то сделали не так, и уже ничего не сложится. Слишком большой разбег.

– Мы могли бы попробовать. Попытаться, Маш, чтобы потом никогда не жалеть, что мы не сделали этого, – обхватывая ладонями ее лицо, я нежно касаюсь ее губ своими, согреваю своим дыханием, позволяя понять, что я могу быть другим с ней. Любым, каким она захочет. Может, это самообман, иллюзия, но мечты для того и нужны, чтобы быть разбитыми кем-то.

Я не знаю, сколько мы сидим так. Океан ревет, ветер швыряет в нас крупинки песка, а мы ничего не замечаем, целуясь, как подростки, словно нашли машину времени и вернулись в прошлое. Хотя тогда я был смелее, потому что был … дураком.

По дороге назад мы заезжаем в придорожное кафе, покупаем готовую еду и возвращаемся в мой отмытый клининговой компанией дом.

Маша снова переодевается в мою футболку, заплетает волосы в косу, что делает ее похожей на маленькую девочку. Мы поедаем пиццу, глядя мой фильм. Я не хотел, спорил и ругался, что мне не нужны одолжения, оправдывался и убеждал ее в том, что я полная бездарность, но она настояла. В итоге я заснул прямо на диване, измотанный счастливым, но морально непростым днем.

А утром я обнаружил ее на кухне за столом перед открытым ноутбуком.

– Доброе утро, ранняя пташка, – говорю я, подходя к ней и целуя в щеку.

Маша смотрит на меня каким-то странным взглядом, выражение которого сложно так сразу разгадать.

– Я не ложилась, – признается она немного хриплым голосом. Я удивленно вскидываю брови.

– Что ты делала?

– Читала твои письма, – говорит Маша и протягивая руку, обхватывает пальцами мою ладонь. Внутри меня что-то тревожно замирает, когда я понимаю, что вижу в ее глазах.

– Не нужно меня жалеть, Маш, – натянуто говорю я, заранее принимая защитную позицию.

– А я не вижу причин для жалости. Во всех своих проблемах ты виноват сам, – она качает головой, вставая напротив меня. Я хмуро, наблюдаю, как ее ладони ложатся на мои плечи, – Я просто поняла, что не имела права поступать с тобой так, как вчера…. Я извинилась, но тогда это прозвучало неискренне. Просто я многого не знала. Ты нуждался во мне, ждал меня, а я пришла и использовала тебя, чтобы заткнуть собственную боль. Мне, правда, очень стыдно. Прости меня, Марк. Если бы это был кто-то другой, лучше бы это был кто-то другой… – выдохнула она с раскаяньем.

Я резко хватаю ее за талию и встряхиваю, как глупую куклу.

– Слава Богу, что это оказался я, Маш, – яростно выговариваю я. – Ты совсем уже спятила? Какой еще другой? Я убью тебя за такие мысли. И я не злюсь. Но ты щелкнула меня по носу. Переживу, не маленький.

– Прости. Давай это исправим, – произносит Маша.

Ее ладони спускаются с моих плеч на грудь, скользят вдоль линии пресса, любовно оглаживая рельеф.

– Не думаю, что это хорошая идея, Маш, – хрипло говорю я, мгновенно реагируя на ее почти невинные прикосновения.

Глава 28

«– Что ты собираешься делать?

– Я не знаю..

– Вернешься назад? В прежнюю жизнь? А последние 2 дня не имеют значения? Их будто и не было..

– Эти 2 дня были необыкновенными, но в то же время и безответственными…»

Николас Спаркс. Дневник памяти.

– Почему? – спрашивает она, глядя на меня туманным взглядом, забираясь ладонями под футболку и ощупывая мышцы спины, потом пресса. Я в свою очередь провожу по ее губам большим пальцем, чувствуя их мягкость и податливость. Кажется, мы поменялись местами. Последний раз в Москве я соблазнял ее, теперь она соблазнят меня. Я не жалуюсь, просто Маша больше не похожа на фантазию, она реальна и ее стройное подтянутое тело напротив моего тоже реально, как и наши вспыхнувшие чувства. Запрокидывая ее лицо и удерживая пальцами подбородок, я целую ее губы. Не так, как вчера на пляже, а жестко и властно, сминая нежный рот, порабощая его своим натиском.

Забираясь на стол, она расстёгивает мои джинсы, дергает вниз, обхватывая пальцами освободившуюся эрекцию, сжимая ладонями скользит вверх-вниз, заставляя меня глухо стонать в ее губы.

– Ты не торопишься? – срывающимся шепотом спрашиваю я, когда раздвинув ноги, она притягивает меня к себе. Я одним резким движением стаскиваю свою футболку, потом кладу ладони на ее бедра, поднимая вверх еще одну свою футболку, надетую на ней, подтягиваю ближе упругую попку, упираясь напряженным членом в развилку между ее ног.

– Я хотела сделать это еще на пляже, – признается Маша, глядя на меня, прикрыв глаза, прикасаясь к моему телу, рисуя круги на коже тонкими пальцами. – И когда смотрела фильм, и на спящего тебя… когда читала твои письма….

– Ты с ума меня сведешь, Джульетта, – бормочу я, двигаясь эрекцией между влажных лепестков, но не проникая внутрь. Дергаю вниз ворот футболки и опускаю голову к обнажённому холмику груди, пробуя твёрдый сосок кончиком языка. Она тихо всхлипывает, выгибаясь дугой, и обхватывает моё лицо, горячо целуя в губы.

– Ах… – вырывается у нее, когда я делают первый толчок и сразу чувствую разницу с тем, что было вчера. Ее влажный жар сжимает меня пульсирующими стенками, причиняя болезненное удовольствие. Я впиваюсь в ее губы, начиная ритмично двигаться, постепенно позволяя привыкнуть к размеру, принять полностью.

– Сильнее, Марк… – просит она, постанывая от мучительного наслаждения, которое обволакивает наши тела, заставляя их гореть и плавиться, влажно скользить друг по другу. Я мягко толкаю ее на спину, поднимая ее стройные ножки выше, сгибаю в коленях и ставлю себе пятками на грудь. Маша растерянно наблюдает за моими действиями, не совсем понимая, что я собираюсь делать с ней в такой акробатической позе.

– О, Господи… – всхлипывает Маша, когда я делаю первый резкий выпад под таким необычным углом. – Слишком, Марк. Тише…

– Прости, крошка, но я больше не могу быть паинькой. Сама просила сильнее. Терпи и не жалуйся. Держись за стол, малышка, – советую я. Делаю подряд несколько глубоких мощных толчков, сопровождающихся нашими стонами и шлепками влажных тел. Маша запрокидывает голову назад, отчаянно цепляясь пальцами за края столешницы. Я начинаю двигаться сильнее и резче, массируя членом особенную точку внутри ее лона, которая развита не у всех, и эта поза позволяет максимально почувствовать счастливую обладательницу весь спектр ощущений. Опускаю голову, целуя ее колени, закидываю ее пятки на плечи, опираясь кулаками в поверхность стола. Отличная тренировка и бешеный кайф. Пот градом течет с наших тел, пока мы яростно движемся навстречу друг другу. Когда Маша срывается на крик, я чувствую, как ее тело сжимает меня, делая еще больше, а потом меня самого выкидывает в пронзительный и бурный экстаз. Я опускаю ее ноги. Обхватываю руками стройное тело, припечатывая к себе. Слизываю капельки пота с ее верхней губы. Она судорожно дышит, все еще блуждая в эротическом дурмане. Сгребаю ее со стола и несу в ванную комнату, где мы вместе принимаем душ, нежно лаская тела друг друга. Маша выглядит немного смущенной, обвиняя меня в развращенности, когда я, опускаясь вниз, снова кладу ее колени на свои плечи, но это уже совсем другая поза. Ласкаю ее языком, заставляя извиваться змеей и просить остановить мучения. Я не даю ей закончить и несу в спальню, укладывая на чистые прохладные простыни, на которых мы снова неистово любим друг друга, словно до этого у нас обоих вечность не было секса. А потом она резко вырубается, а я лежу рядом и просто смотрю на то, как она забавно посапывает во сне, морщит носик, сжимает губки. Я едва сдерживаю улыбку, когда она бормочет мое имя. Прижимаюсь щекой к ее волосам и тоже засыпаю.

***

– Ты собирался искать работу, помнится… – жадно поедая купленную вчера в кафе картошку с курицей, говорит Маша, рассеянно скользя взглядом по моему обнаженному торсу. Мы проснулись час назад, и не придумали ничего более интересного, как снова заняться сексом. Правда, все вышло очень быстро, но не менее приятно и остро, чем в предыдущие разы. А сейчас, когда она облизывала губы, уплетая курицу, я невольно ловил себя на мысли, что не против снова вернуться к нашим развлечениям. Что там? Какая работа?

– Я позвоню на студию. Завтра, Маш. Обещаю, – улыбаюсь я, как голодный кот, который увидел перед собой целую миску сметаны.

– Марк, нет, – со смехом качает головой Маша, разгадав мои планы. – Ты меня сегодня порядком заездил, если не сказать грубее. Давай лучше в казино сходим?

– Проиграть мой Harley-Davidson решила? – спрашиваю я, притягивая руку и салфеткой вытирая ее подбородок. – Маленькая хрюшка.

– Ставить буду я, – сообщает Маша. – А ты будешь моим счастливым талисманом.

– Тогда нам нужно купить тебе сексуальное платье.

– Я согласна, но больше сегодня никакого секса.

– Клянусь, Маш. Даже мысли нет.

Мы забываем о нашей договорённости сразу же, как кончается первая бутылка шампанского, которую мы выпиваем в честь небольшого выигрыша. Все-таки я могу приносить не только несчастья. Атмосфера всеобщего веселья и свободы, приправленная шампанским, действует опьяняюще. Мы запираемся в туалете, хихикая как подростки, впиваясь друг в друга жадными губами, стремясь к быстрому и полному соединению наших тел. Мы трахаемся у большого зеркала, наблюдая в отражении за процессом и сильнее заводясь от этого. В двери кто-то периодически стучит, но нам нет до этого никакого дела.

После казино мы собираемся в клуб, но Маша засыпает в такси, и я прошу водителя отвезти нас домой, где заботливо укладываю свою принцессу в постель, а сам иду в душ. Еще один сумасшедший день пролетел, как мгновение. Я никогда не думал, что могу чувствовать себя настолько свободным и счастливым, принадлежа женщине. Одной женщине. А в том, что я принадлежу Маше нет никакого сомнения.

Реальность врывается нежданно. Я выхожу из душа, вытираясь махровым полотенцем, и слышу звонок Машиного мобильного телефона в сумочке, которая валяется на полу. Я поднимаю ее и достаю гаджет только для того, чтобы отключить звук, но вижу номер вызывающего абонента и отвечаю на звонок.

– Да, мама. Доброй ночи, – говорю я, выходя из спальни и одной рукой наматывая полотенце на бедра.

– Марк? – голос на том конце смущенно замолкает на какое-то время. Я спускаюсь в гостиную и сажусь в одно из кресел.

– Мам, все нормально, – произношу я, протягивая руку за сигаретами на столике, чиркаю зажигалкой и затягиваюсь, откидываясь на спинку кресла. – Ты не ошиблась номером. Маша спит, я не стал ее будить.

– Марк… Что же вы натворили, Марк…– вздыхает мама. Теперь это звучит, как упрек. Я почему-то раздражаюсь. Я устал от вечного осуждения наших с Машей отношений. Мне плевать, что вы там все думаете.

– Ее нужно разбудить, – твердым настойчивым тоном произносит моя мать. Она редко разговаривает в такой приказной манере. Значит, есть причина.

– Зачем? – спрашиваю я. – Можно на завтра перенести разговор? Она очень устала. Мне бы не хотелось ее будить.

– Марк, Маше нужно срочно вылетать обратно. Если бы я знала, что она здесь…. Вы такие глупые. Как можно так безответственно поступать? Двое взрослых людей, – возмущенно восклицает она.

– Мама, мы любим друг друга. И сами решим, как нам поступать, – упрямо отвечаю я, не собираясь вступать в бессмысленные споры.

– Очнись, мой милый мальчик, Маша любит двух людей в своей жизни. Это ее муж и дочь. И то, что сейчас она с тобой ничего не значит. Она к нему вернется. Даже если ей… не захочется.

Каждое слово матери, как безжалостная пощечина. Учитывая то, что она любит нас обоих, я не могу обвинить ее в предвзятости. Она искренна сейчас. Это ее видение, которое имеет вправо на существование. Но я знаю, что мама неправа. У нас с Машей все по-другому. По-настоящему.

– Что значит – даже если ей не захочется, – хмурюсь я, делая глубокую затяжку.

– Солнцев забрал Еву, и я так понимаю, что возвращать он ее не собирается. Маше нужно здесь быть. Разбуди ее, – хлёсткими короткими фразами выдает мама.

– Я ничего не понимаю…

– Она тебе не рассказала? – в ее голосе звучит недоумение.

– О чем? – спрашиваю натянутым тоном, внутри все холодеет, сжимается от дурного предчувствия.

– Пусть Маша сама расскажет. Я сама многого не знаю.

– То, что знаешь. Пожалуйста, – прошу я.

– Все это есть в газетах, Марк, – после небольшого раздумья произносит мама. – Она ничего мне не говорила. Я узнала, как и все, из новостей. Месяц назад в дом Маши и ее мужа проник один из его бывших клиентов, какой-то влиятельный богатый человек, он угрожал ей оружием, закрыв Еву в другой комнате. Потом появился Дима, и он выстрелил в этого человека. Маша была в шоке, все случилось на ее глазах, и она испугалась. Как иначе? В доме была ее дочь. Я не знаю, что произошло у них после этого с мужем, но она с Евой приехала к нам. Все это время не выходила из дома. Дима приезжал, и они сильно ругались, но я не слышала подробностей, да и не в моих правилах лезть в чужую личную жизнь. В последний раз она сказала ему, что подает на развод, это было при нас всех. Мне показалось, что она специально выдала ему свое решение не наедине. Маша казалась такой испуганной. Солнцев ничего не сказал, а попрощался и вышел. А утром она уехала. Я думала, что Маша где-то у подруг, жалуется, приходит в себя. Мне и в голову не пришло, что она может поехать к тебе.

– Я поговорю с ней, мам. Не волнуйся. Если нужно, то мы приедем, – напряженно произношу я, снова ощущая внутри волну негодования. Как и в детстве, мама все время пытается давить на меня. С другими детьми она ведет себя иначе. Возможно, в моем случае она считает, что имеет полное право указывать и решать за меня.

– Тебе не нужно приезжать, Марк. Не злите его. Ты сделаешь только хуже, – еще одна сбивающая с толку реплика заставляет меня содрогнуться от негодования.

– Не злите его? Ты смеёшься, мам? Ты думаешь, я боюсь этого высокомерного ублюдка?

– Стоит бояться, Марк. Поэтому я и переживаю за вас обоих. Я знаю, что она тоже меня поддержит. Я жду ее звонка, Марк.

Завершив разговор, я еще долго и напряженно смотрю на серебристый айфон с пресловутым яблоком на крышке, выкуривая подряд еще две сигареты. Мне хочется схватить этот неодушевленный предмет и швырнуть в стену или смыть в унитаз. А потом взять Машу в охапку и увезти на побережье, снять там хижину и не выпускать ее из постели, спрятаться от всего мира и просто быть рядом. Но это мечты, которым не суждено сбыться. Я должен встать, подняться в спальню и разбудить ее.

Мне хочется рычать и крушить все вокруг, хочется взять пистолет и перестрелять к чертям всех, кто отрывает ее от меня. Чертов Солнцев, какого хрена он, вообще, вцепился в нее? Она была моей задолго до того, как он появился и отравил все. Даже если я был виноват во многом. Но у нас все равно был шанс.

И сейчас он тоже есть. Но мне придётся выгрызать его зубами. И воевать нужно не только с адвокатом, но и с Машей, и со всей своей семьей, которая никогда не хотела принимать наши отношения, словно в этом было что-то запретное. Мы выросли вместе, но мы не кровные родственники, ничто не мешает нам любить друг друга.

Два дня. От осознания, что за десять лет в разлуке мы были счастливы всего два неполных дня, хочется рвать и метать, выть и бросаться на стены.

Поднимаюсь в комнату с тяжелым сердцем и несколько бесконечных минут слушаю в тишине ее мерное посапывание, наблюдая, как трепещут во сне ее длинные ресницы, как тени гуляют по красивому лицу моей любимой Джульетты. Моей принцессы, которую злой колдун спрятал от меня на долгие годы и снова призывает обратно. А может это я – злой колдун? Кто знает? Мы все давно поменялись местами. Я знаю только, что люблю ее – единственную и навсегда. Я потратил много лет, чтобы прийти к осознанию и принятию этой такой простой и сложной истины, но теперь, когда я знаю, как это, когда Маша у меня есть – я никому ее не отдам.

Наклоняясь, целую ее в кончик носа. Она хмурится во сне, и я касаюсь губами ее щеки.

– Проснись, Джульетта, – шепчу я.

– Нет, Марк, ты мне надоел, – ворчит Маша, вызывая у меня немного грустную улыбку. Она решила, что я снова домогаюсь ее. Я бы с радостью…

– Мама звонила, – произношу я, собрав всю волю в кулак. – Что-то срочное. Нам нужно лететь в Россию.

Маша распахивает глаза, растерянно глядя на меня. Я вижу, как быстро происходят эти изменения. Вся беспечность, игривость и нежность исчезают, оставляя место неприкрытому страху и тревоге.

– Телефон, – протягивая руку, требовательно говорит она. Я подаю ей айфон, Маша вскакивает и направляется к балкону. Распахивает его настежь и закрывается от меня стеклянной дверью. Я не слышу ни слова из телефонного разговора, но вижу, как она нервно ходит взад-вперед. Отчаянно жестикулируя, и зарываясь пальцами в волосы, дергая их в порыве негодования, кусая губы….

Когда она возвращается в спальню, все происходит стремительно и быстро. Маша бежит в душ, не сказав мне ни слова, но я и сам знаю, что нужно делать. Быстро одеваюсь, бросаю в рюкзак кое-какие вещи первой необходимости, собираю оставшуюся наличку. В пустых кредитках нет никакого смысла. Маша выходит через десять минут. Закрутив влажные волосы в пучок, она быстро одевает костюм, в котором приехала. Я говорю ей, что такси уже подъезжает, и она коротко кивает, не прекращая нервно метаться по комнате и кусать губы. Я вылавливаю ее из этой бессмысленной беготни, обнимаю, прижимая к себе.

– Все хорошо будет, Маш, – уверенно произношу я. Она утыкается лицом в мою грудь, тяжело дышит.

– Не будет, Марк. Он мне ее так просто не отдаст. Я собиралась уехать завтра. Как он узнал так быстро… Его даже Москве не должно было быть.

– Маша, успокойся. Просто расскажи мне все. Я подумаю, как помочь, – пытаясь успокоить ее я.

– Нет. Не сейчас. Поехали, – она вырывается, услышав внизу сигнал такси, несется вниз, сломя голову.

– Поехали, – вздыхаю я, закидывая рюкзак на плечо.

До аэропорта мы едем минут тридцать, и все это время Маша пытается онлайн купить билеты, чтобы не стоять в очереди в кассах.

– Ничего не понимаю… – отчаянно восклицает она, когда очередной платеж не проходит. – Или что-то с сервисом, или я не знаю.

– Попробуй с другого сайта, – предложил я, заглядывая в ее телефон. – Может, и правда неполадки.

– Я пробовала. И с разных банковских карт, – она смотрит на меня огромными глазами, в которых простирается целая бездна паники и страха. – Он заблокировал мои счета, – с отчаянным стоном произносит она, заходя в мобильные приложения своих обслуживающих банков, – Как, черт возьми? – беспомощно смотрит на меня. – Это личный счет, я же получаю на него зарплату от моего собственного спортивного центра, к которому он не имеет никакого отношения.

– Попробуй еще раз, – напряженно произношу я, мысленно подсчитывая хватит ли моих наличных денег на билеты.

– Нет. Обслуживание приостановлено. Все четко написано. Что мне делать, Марк? – ее испуганный взгляд застывает на моем лице.

– У меня есть около тысячи долларов наличности. Этого должно хватить на эконом класс.

– Я отдам тебе, когда прилетим, дома у меня тоже есть наличные деньги, просто я не брала рубли. Зачем мне рубли в Америке… – отрешённо глядя перед собой, бормочет Маша. Я обнимаю ее за плечи, и она, тихо вздохнув, снова прячет лицо на моей груди. Мне хочется защитить ее от всех невзгод этого мира, но я не знаю, как это сделать.

В аэропорту я беру на себя все хлопоты. Сам бегу за билетами. Денег хватает только-только. В Москве придется просить кого-то из родственников забрать нас. Маша звонит Артему, который всегда готов прийти на помощь, не задавая лишних вопросов, хотя и у него известие о том, что мы с Машей возвращаемся вдвоём из Америки, вызвало легкий ступор.

– Сколько у нас времени? – спрашивает она, глядя на электронные часы над проходом в зону регистрации.

– Еще три часа, – отвечаю я.

– Я звонила ему пятьсот раз. Он не берет трубку, Марк. Не знаю, что делать, – выдыхает она, зарываясь пальцами в волосы, выдергивая несколько прядей из собранного на затылке пучка.

– Послушай, она твоя дочь. Вы пока в браке. Он не может прийти и забрать ее. Ты не подала на развод?

– Нет, – Маша отрицательно качает головой, рассеянно глядя по сторонам. Нас не так много в зоне ожидания, как ни странно. Рядом полно пустых сидений. Я беру нам кофе из автомата на последнюю мелочь.

– Не впадай в панику сейчас, Маш, – я взываю к ее здравому смыслу. – Приедем и во всем разберемся. Это Россия. А у нас ребенка всегда оставляют с матерью. Тем более, ты не сделала ничего плохого. Ты не пьешь, не бросаешь дочь на чужих людей. В чем он может тебя упрекнуть?

– Не знаю… – качаю головой. – Но ты не понимаешь, Марк. Дима – адвокат по бракоразводным делам. Это то, в чем ему нет равных. И он очень любит свою дочь. На все пойдет, чтобы забрать ее у меня, если я решу уйти.

– Но ты же решила? – напряженно спрашиваю я, пристально глядя ей в глаза. Маша кивает.

– Я не могу остаться поле того, что случилось, – тихо отвечает она надломленным от душевной боли голосом. Она смотрит перед собой, и я снова чувствую это. Она отдаляется от меня, видит перед собой другого человека, каждая ее мысль снова принадлежит ему. Ненавижу его! Ненавижу.

– Расскажи мне, Маш. Я должен знать, чтобы понять, как тебе помочь, и с чем или кем мы имеем дело. Это важно, – я мягко сжимаю ее руки, убеждая открыться мне. Она колеблется, отводя взгляд, и я беру ее лицо в ладони. Заставляя смотреть на меня. Только на меня.

– Ты можешь мне доверять, Маша. Я рассказал тебе все, без прикрас. Я не пытался выглядеть лучше, чем я есть. Я просто был искренним. Прошу тебя, не закрывайся от меня, когда тебе плохо и страшно. Если ты промолчишь, как я узнаю, что за оружие использовать.

– Марк, никакого оружия. Хватит уже в моей жизни стрельбы, – резко говорит она.

– Мама сказала, что в ваш дом ворвался человек и угрожал тебе. Это так?

Маша опустила глаза, убирая мои руки, и поворачиваясь ко мне в профиль, положила пальцы на колени, мелко дрожа всем телом. Я бы хотел ее обнять, но чувствую, что сейчас лучше этого не делать.

– Все началось задолго до того, как Тимур Рамзанов позвонил в дверь моего дома, который я считала крепостью. Я сама ему открыла. Но началось все раньше….

Глава 29

«– Я тебя прошу, пожалуйста, представь свою жизнь…30 лет спустя 40 лет.. какая она? Если это жизнь с ним – уезжай! Уезжай, я тебя уже терял и, наверное, выдержу это снова, если ты именно этого хочешь, только не ищи лёгкого пути..»

Николас Спаркс «Дневник памяти»

– Все началось с того момента, когда Дима увидел нас с тобой на кухне во время празднования юбилея нашей мамы. Мы с ним не ругались, не было стандартного скандала с битьем посуды. Солнцев вел себя убийственно спокойно. Мы приняли решение пожить отдельно, чтобы… я не знаю, зачем ему нужен был тот тайм-аут, но, когда мы снова съехались и переехали в новый дом, ничего не наладилось. Он не шел на контакт, не хотел обсуждать наши проблемы. Он вел себя так, словно я просто часть интерьера. Не грубил, не обижал меня, по-прежнему заботился о дочери и обо мне. Но мы стали чужими. Чуть позже я узнала, что у него есть другая женщина. Он так и не признался в этом, но я знаю, что у него был роман. С одной из клиенток. Я выяснила, кто она. Рыжая наглая девица оказалась женой Руслана Рамзанова. Она подала на развод и хотела отсудить у мужа компенсацию за причинение насильственных действий в браке. Я не знаю, почему Дима выбрал ее, и как он изменил своим несгибаемым принципам. У меня не было доказательств его измены, но он не отрицал. Где-то через полгода таких странных отношений мы помирились. Почему я простила его? Наверное, потому что любила и верила, что он тоже меня любит. Мне казалось, что мы оба наломали дров, совершили ошибки, не смогли понять друг друга. Мы поговорили и поняли, что у нас еще есть шанс спасти брак. Все устаканилось. Я была уверена, что его роман закончен, да и как он мог продолжаться, если все свободное время мы проводили вместе. Это был второй медовый месяц. Прости, что заставляю тебя слушать такое, но ты сам просил правду. Ровно через месяц после примирения в дверь позвонили. Как я уже сказала, это был Руслан Рамзанов. Сначала он вел себя вежливо, спрашивал, где мой муж. Потом начал просить меня показать ему его компьютер и кабинет. Когда я отказалась, он достал пистолет. Я умоляла не трогать мою дочь, которая спала в детской. Рамзанов заблокировал дверь детской, и заставил меня пойти в кабинет мужа. Он мне угрожал, и конечно, я не смогла спорить с дулом пистолета. Он проверил какие-то файлы на компьютере, ящики стола, потребовал меня открыть сейф. Это было уже слишком. Я знала, что муж хранит там конфиденциальную информацию, касающуюся и его работы тоже. Рамзанов требовал отдать ему какую-то флешку, о которой я ничего не знала. И тогда он рассказал мне, что во время очередной проверки своей системы выявил утечку, запросил записи с видео камер и обнаружил, что кое-какие личные файлы на электронный носитель скачала его жена, и он твёрдо уверен, что эти данные она передала Солнцеву, потому что состоит с ним в любовной связи. Рамзанов добавил, что она пыталась шантажировать его, требуя деньги в обмен на информацию. Я пыталась спорить, но Рамзанов показал мне запись с его телефона, которую он сделал лично, сняв свидание его жены… и моего мужа, чтобы у него были неопровержимые доказательства ее измены. Он – богатый человек и мог бы нанять для слежки за ней кого угодно, но ему не хотелось, чтобы кто-то знал, что его жена – неверная шлюха. Я не знаю, для чего он мне говорил все это, запись могла быть сделана, когда угодно. Но он показал дату создания. Это было утром. Поэтому Рамзанов ворвался ко мне так внезапно, не подготовившись, на эмоциях, в запале. Не знаю, как он не убил их в процессе съемки. Угрожая пистолетом, он заставил меня позвонить мужу и спросить у него, где флэшка. Мне показалось, что Дима даже не испугался, не удивился. Он сказал мне успокоиться и ждать его. Он сказал… что флешка находится при нем. А это значит, что все слова Рамзанова – правда. Мой муж связался со своей клиенткой, грубо нарушив профессиональную этику, впутался в какую-то мерзкую историю с шантажом, подверг опасности меня и мою дочь. Я не могла поверить, у меня в голове не укладывалось, но передо мной были неопровержимые факты, с которыми не поспоришь. Когда появился Дима, все стало только хуже. Рамзанов схватил меня за горло и, тыча стволом мне в висок, начал требовать отдать ему украденный Эвелиной файл в обмен на мою жизнь и доказательства его профессионального преступления. За сексуальную связь с клиенткой Солнцеву светило долгосрочное исключение из коллегии адвокатов. И никакие старые заслуги ему бы не помогли очистить репутацию. Рамзанов показал Диме запись утреннего рандеву, выкрикивая какие-то жуткие ругательства. Я была в таком шоке, что ничего не понимала. Дима не смотрел на меня. Только на Руслана. Он был абсолютно сдержан. Спокоен, ни один гребаный мускул не дрогнул на его лице. Одна картинка плотно засела в памяти. Вот Солнцев поправляет галстук за двести евро, другой рукой протягивает Рамзанову зажатую между пальцев флешку, и тот, решив, что перевес на его стороне, ослабляет хватку…. Все происходит как в замедленной съемке, как в дешёвом кино. Я делаю шаг в сторону, зачарованно глядя на галстук моего мужа и его ухоженные пальцы, которые в следующую секунду исчезают под пиджаком. Одно мгновенье, и они появляются вновь, но уже сжимая небольшой пистолет серебристого цвета. А потом раздается выстрел. Какие-то доли секунды…. Рамзанов не стал бы убивать меня, я уверена. Он пришел за информацией, которая принадлежала ему. Я знаю, что он бы ушел, получив желаемое. Но Дима выстрелил. Хладнокровно и уверенно. Пуля попала Рамзанову в голову, резко отбросив назад. Я закричала… нет, это был даже не крик. Визг. Я была вся в крови этого человека. Дима оттащил меня от тела Рамзанова, повторя, что я должна сказать следователям, будто Рамзанов угрожал мне и дочери оружием. Дима не просил, он приказывал сказать, что у него не было другого выбора, кроме как выстрелить в неадекватного Рамзанова, размахивающего пистолетом. Я была в шоке. Кивая и соглашаясь со всем, на автомате замечая, как Дима передвигает тело, убирает телефон Рамзанова в свой карман, а потом дает мне четкие указания, что я должна сказать и показать. И когда через минуту ворвался спецназ, я уже начала понимать, что произошло нечто неправильное. Позже, уже после дачи всех показаний, я вдруг осознала, что Дима шел домой, зная или предполагая, что убьет Рамзанова, иначе зачем оружие? Я знаю, что пистолет есть в его сейфе в офисе, но он никогда не брал его домой. Дима вызвал спецназ и отлично понимал, что те приедут с минуты на минуту. Он полностью владел ситуацией, контролировал каждый шаг. И все равно выстрелил. Я забрала Еву и уехала к матери, потому что оставаться в этом доме больше не могла. К тому же шло следствие, и дом на какое-то время был опечатан. Диме не светил срок или судимость. Солнцев действовал в пределах допустимой самообороны, причем на своей территории. Но мне он приказал сидеть у мамы в Твери и не высовываться. Я знаю, что какое-то время нас охраняли. И если мама не замечала, то я видела дежурившие возле дома автомобили. Дима приходил раз-два в неделю, навещал Еву, пытался говорить со мной. Он ничего не объяснял, не оправдывался. Просто вел себя так, словно ничего не произошло. Каждый раз все заканчивалось ссорой. Я не хотела его видеть, я его боялась. Боялась собственного мужа. А еще я чувствовала себя преданной, одураченной. Солнцев продолжал мне изменять после того, как мы помирились. И он убил человека, хотя в этом не было необходимости, заставил меня лгать в его пользу, поставил под удар свою семью ради какой-то шлюхи. А когда я узнала из новостей, что Эвелину Рамзанову нашли с передозом в отеле в Риме, у меня началась настоящая мания преследования. Мне казалось, что и ее смерть не случайна, и что я буду следующей. Но Дима снял охрану и сказал, что нам ничего не угрожает. А я ответила, что хочу развода. Он не стал спорить и убеждать меня в обратном. Никаких уговоров, слов раскаянья. Сухо сообщил, что уезжает на три дня в Санкт-Петербург, и поговорит со мной, когда вернется. Как только Дима ушел, я попросила маму присмотреть за Евой, взяла такси и поехала в аэропорт. Мне нужно было увидеть кого-то нормального, родного и близкого. Забыть обо всем и сделать все, чтобы Солнцев не смог заставить меня передумать. Это все, Марк. Я все тебе рассказала. Я не знаю, как он узнал, что меня нет в родительском доме, как смог заблокировать мои счета и почему не отвечает на звонки. Нам придется бороться с ним, Марк. С человеком, который способен хладнокровно пустить пулю в лоб, чтобы спасти свою карьеру. Сейчас мне кажется, что именно по этой причине Дима стрелял. Он забрал телефон Рамзанова, и никто не узнал, что у него и Эвелины был роман. А потом и сама Эвелина тоже загадочно погибла. Я не думаю, что это Солнцев. Он не маньяк. Но я так напугана, что ничего уже не понимаю. Мне кажется, что я схожу с ума. И когда он предлагал мне обратиться к психологу, чтобы восстановится после пережитого стресса, я собиралась пойти у него на поводу, но мама мне сказала, что не нужно этого делать…. Почему она так сказала?

– Потому что твой умный адвокат мог использовать проблемы с психикой против тебя в суде, если бы встал вопрос об определении места жительства ребенка, – едва сдерживая ярость, произношу я. – Маша, это ужас… – обнимаю ее за плечи, ощущая внутри разверзающуюся бездну ненависти к человеку, сотворившему с моей Джульеттой подобное. Как она могла жить с этим придурком? И я, как идиот, сидел в четырех стенах, напиваясь каждый день и жалея себя, вместо того, чтобы быть рядом. Мне нужно было драться за нее, а не бежать, поджав хвост.

– Прости, что меня не было рядом. В очередной раз, – выдыхаю я в ее макушку. Она доверчиво жмется ко мне, и мне становится еще хуже.

Как мы докатились до такого, черт возьми?

На самом деле все так просто. Нужно было набраться смелости и признать наши чувства. Изменить наши жизни. Еще не поздно, но теперь придется решать гораздо больше проблем. У Солнцева есть фора. Я не знаю, что он задумал. В России у меня нет никаких связей, но я надеюсь, что мама сможет ей помочь по бюрократической части. Ее репутация безупречна. Наша семья много и часто соприкасалась с социальными службами, и у нее должны остаться знакомые, которые подскажут, как Маше вести себя, чтобы Солнцев не смог лишить ее дочери.

– Я сама во всем виновата, Марк, – тихо говорит Маша. – Но спасибо, что ты сейчас со мной. Мама говорит, ты и я – плохая идея. Особенно сейчас. Словно можно подобное прогнозировать. Пока я была дома, они все были рядом, каждую минуту. Окружили меня заботой и пониманием, но мне не становилось легче. Хуже…Я задыхалась. Только с тобой хочется жить дальше и бороться. Я словно глаза открыла, понимаешь?

– Я чувствую то же самое, Маш, – целую ее в лоб, как маленького ребенка, крепче прижимая к себе. – Мы больше не должны терять друг друга. Никогда. Мне так жаль, что я не успел, Джульетта, что приехал слишком поздно. Все из-за моей травмы. Я хотел раньше… Я думал… Я должен сказать тебе кое-что.

– Что? – с тревогой смотрит на меня Маша, а я убираю выбившуюся прядь ей за ухо. Мне хочется навсегда остаться в зале ожидания рядом с ней, как бы символично это не выглядело. По сути, вся моя жизнь – зал ожидания. Теперь я знаю, что всегда ждал только ее, но так поздно прозрел, столько совершил ошибок. Мы оба, но я – больше. Я – мужчина, ответственность на мне, даже если ошибается Маша.

– Я видел вас в Риме, Маш, – говорю я то, что никогда ей не рассказывал, не писал в письмах. – Вы только поженились. Кафе с балеринами на витражах, помнишь? Рядом с вашим отелем. Я увидел, как вы проходили мимо. Ты порхала, как прекрасная фея, и мне грудь прострелило, когда я понял, что не видел в жизни ничего и никого прекраснее тебя, я окаменел просто.Ты мне сердце тогда разбила, даже не зная, что я рядом.

– Подожди…Я помню, – Маша изумленно смотрит на меня, словно то, что я сказал не укладывается у нее в логическую цепочку мыслей. – Меня тогда словно примагнитило к этим витражам с балеринами. Этого не может быть.

– Мои пальцы были напротив твоих, Маш.

– Невероятно, – она опустила взгляд на свои ладони, словно вспоминая, погружаясь в тот день. Ее взгляд стал задумчиво-печальным, застывшим, она отвернулась, глядя в панорамное окно на отлетающие самолёты.

– Тогда бы ты ничего не смог изменить. Я его любила, – произносит она едва слышно. Мое сердце замирает на мгновение, но я должен задать еще один вопрос, который имеет для меня огромное значение.

– А сейчас, Маш? Сейчас у тебя остались к нему чувства? Если откинуть злость и обиды.

– Я не знаю, Марк. Хотела бы сказать, что нет, но не могу. То, что происходит со мной и тобой – это совсем другой мир, другая реальность и другая я. И я не могу понять с кем из вас я настоящая, Марк. Это ужасно, если честно, невыносимо больно, когда душа и сердце постоянно живут в диссонансе. Можно сойти с ума. Мне кажется, что ты был предназначен мне судьбой, если верить в такие бредовые романтичные бредни, но разорвав эту связь, мы попали в петлю времени, которая закрутила наши жизни замысловатым узлом, который мы до сих пор не можем распутать.

– Пришло время рубить, Маш, а не распутывать. Я обещаю тебе, что мы справимся вместе и больше никогда не потеряем друг друга.

Глава 30

«У неверности, расставаний и разводов свой этикет, унизительный и абсурдный, но стороны заняты, клятвы в вечной вражде принесены…»

Николас Спаркс. «Один день».

Мария

Месяц спустя

Я погрузилась в кошмар, из которого не было никакого выхода. И каждый день все становилось только хуже. Каждое утро начиналось со звонка моему адвокату, услуги которого я оплачивала деньгами, которые получил Марк за свой проданный в экстренном порядке Harley-Davidson. Он в порыве собирался продать и дом тоже, я с огромным трудом остановила его. Сумасшедший. Мы сняли квартиру в Москве, чтобы не ездить каждый раз на встречи с адвокатом два часа на такси туда-сюда.

Когда мы летели в самолете домой, я и не предполагала с чем столкнусь. Нет, я понимала, что все плохо, что Дима забрал Еву не просто так, но я была уверена, что смогу с ним договориться. В итоге я до сих пор ни разу его не видела и Еву тоже….

Еву тоже.

Иногда у меня сдавали нервы, и я кричала, кидаясь на стены, круша все вокруг. Марк в такие моменты не лез ко мне, не пытался успокоить. А просто ждал, когда меня отпустит. Нам не стоило жить вместе до развода, но только рядом с ним я не сходила с ума окончательно. Дома мы выдержали только неделю. Все эти сочувственные и недоумевающие взгляды, бесконечные советы и слова утешения. Я знаю, что они все хотели и хотят мне помочь. Вся моя огромная семья сплотилась и искала связи, которые помогли бы нам выстоять в противостоянии с Солнцевым.

Но с кем я сражалась на самом деле?

Кто этот человек, которого я любила, который любил меня, если верить его словам….

Прилетев в Москву, я первым делом отправилась в дом мужа, где мы прожили последний год, но меня не пустили за ворота. Остановила охрана, спорить с которой было бесполезно. Я вызвала полицию и человек из службы секьюрити предоставил полицейским документы, в которых говорилось, что Дмитрий Солнцев подал на развод, и согласно составленному брачному контракту, с момента подачи одного из супругов на развод, я автоматически теряю право на пользование имуществом мужа. Об этом пункте я уже узнала позже, когда перечитала брачный контракт. Он был составлен полностью в интересах Солнцева. Я ни на что не имела права. Если он любил меня, как мог думать о подобных вещах в день свадьбы? Или еще до… Конечно, он же составлял этот контракт заранее. Просто я не читала. Доверяла ему. Как полная дура. Адвокат по бракоразводным делам, я должна была задуматься….

Я поехала к нему в офис, но там тоже меня развернули. В квартире на Чистых прудах никого не было, замки поменяны, соседи ничего не знают. Солнцев по-прежнему на звонки не отвечал, а в полиции, куда я обратилась с заявлением о похищении дочери, мне покрутили у виска и сказали, что дочь со своим отцом, развод пока не оформлен, и значит, дела никакого нет. Если у меня есть претензии, я должна действовать через суд. Адвоката нашли быстро, не самого дорогого, но толкового, как мне показалось. Он сразу сказал, что у меня нет шансов на то, чтобы получить какое-то имущество или компенсацию от Солнцева, но за ребенка сражаться необходимо. Составили заявление, и пока ждали пока его рассмотрят, мне пришли бумаги о разводе. В России можно все, если есть деньги, но я не предполагала, что Солнцев сможет развесить со мной за две недели, с учетом того, что меня ни разу не вызвали в суд, хотя с его связями сложно чему-либо удивляться. Он забрал у меня все. Даже спортивный центр, который был оформлен на мое имя. Я опять читала договор через строчку, и многие нюансы пропустила, хотя тоже училась на юриста. Идиотка. Солнцеву удалось доказать, что бизнес был куплен на его средства, заработанные до заключения брака со мной. Устроил какую-то внеплановую проверку в центре, в ходе которой выявили нарушения, завели судебное разбирательство и заблокировали все счета. Я понимала, что он делает. Очень хорошо и четко понимала и логику, и каждый новый ход с его стороны. Из-за ширмы, за которой он прятался вместе с моей дочерью. Он хотел оставить меня без средств к существованию. По сути у меня были только те вещи, которые я забрала, когда уезжала с Евой к матери. Пара сумок и все. Наличные давно кончились, бизнес отошел ему. Здесь, конечно, не все безнадежно. И мне полагаются те средства, которые я заработала, но так как счета заморожены, нужно ждать, когда закончатся все эти судебные тяжбы по подставным нарушениям. Дима играл грязно, но я другого и не ожидала от него. Я подавала иск за иском, обращалась в социальные службы, на что получала самые нелепые отписки. Сергей Алешин, мой адвокат сказал, что до суда по определению места жительства ребенка бесполезно дергаться, и стоит тратить силы на то, чтобы хорошо подготовиться к сложному противостоянию. Он посоветовал мне устроиться на работу, снять приличную квартиру, в которой бы имелась отдельная комната для ребенка и постараться не влипать ни в какие сомнительные ситуации, не предпринимать необдуманных действий и просто ждать.

Ждать было невыносимо. Я не могла ждать. Полтора месяца без моей дочери сделали из меня нервную истеричку. Я устроилась на работу, в крупную компанию ассистентом, разбирала бумаги, но получалось не очень, потому что моя голова была занята другим. Меня едва не уволили за серьёзную ошибку на третий день. Пришлось взять себя в руки.

Хуже всего было осознавать, что я не знаю, где моя дочь. Не могу видеть ее. Я пыталась подстроить встречу, шпионила возле дома Солнцева, но никого из них так и не увидела, приходила в детский сад, где мне сказали, что с тех пор, как я увезла Еву в Тверь, ее не видели. Было ужасно смотреть в удивленные глаза педагогов, которые считали нашу семью благополучной и идеальной.

Я, кстати, поняла, как Дима узнал, что я уехала в Америку. Оказывается, к нашему совместному счету у него были подключены уведомления, которые приходили на его мобильный телефон, если я что-то покупаю. Мне подобных уведомлений в отношении его трат не приходило. Как только я купила авиабилет до Лос-Анджелеса, он узнал о моих намерениях и сразу начал действовать. Ему понадобились сутки, чтобы полностью лишить меня всего, чем мы когда-то владели вместе. Мне плевать на деньги, самое главное для меня – Ева. И мстить мне через дочь – это мелко и низко.

Когда Алешин только начал вести переговоры с Солнцевым, тот был готов согласиться на мою встречу с Евой в присутствии социальных работников, которые ходили ко мне, как к себе домой, изучая «мои условия», и каждый раз находя какие-то недочеты. И даже мамины связи не помогли. Все были куплены моим бывшим мужем. Я так радовалась, когда появилась надежда на встречу с дочкой, но слава Марка сыграла с нами злую шутку. Волна пошла из Лос-Анджелеса. Кто-то снял нас выходящими из казино, где четко видно, что я вишу на Марке, едва шевеля ногами, и еще пару кадров в Даунтауне, хотя мы были уверены, что нас никто не видел. Таблоиды пестрели заголовками с вопросами о том, кто новая подруга скандального актера, который своим единственным фильмом взорвал прокат, а потом пропал. Вторая волна его и моей популярности началась уже в Москве, потому что здесь выяснили, кто новая подруга голливудского актера. Пресса прошлась по моей семье, не щадя никого. Когда Марк показал мне эти заголовки в интернете, я пришла в ужас, понимая, что теперь Солнцев точно не согласится на мировую. И Боже, все выглядело так вульгарно и мерзко в глазах прессы.

Встреча с Евой была отменена, как и все переговоры до суда. Я держалась, считая дни. Несмотря на затягивание процесса со стороны Солнцева, суд был назначен на третье июня. Через неделю. С нашей стороны все было подготовлено. Я не видела причин для того, чтобы Еву передали на воспитание и постоянное проживание отцу. Я с этим никогда не соглашусь, даже если он купит всех судей и все суды. Я буду подавать иск, за иском, пока ему не надоест.

Пока я настраивала себя на борьбу и мотивировала тем, что совсем скоро увижу свою девочку, Марк продавал второй из трех мотоциклов. Нам повезло, что у него была их целая коллекция. Мне было неловко брать у него деньги, но на зарплату ассистента трехкомнатную комфортабельную квартиру в Москве не снимешь.

– Маш, я планирую выручить за «Майка» (у каждого его мотоцикла были имена) около трех миллионов. Я думаю, что нам стоит подумать об ипотеке, – заявил Марк как-то вечером, когда я вернулась домой едва живая после изнуряющего рабочего дня. Как новенькую меня нещадно гоняли все, кому не лень, и в моей ситуации оставалось только терпеть и быть милой. Хотя бы до суда. Сбросив туфли в прихожей, я села на колени к Марку, обнимая его за талию. У меня не было сил говорить, и я просто молчала, уткнувшись носом в его футболку. Говорил он, показывая мне квартиры в новостройках, которые мы могли себе позволить.

– Я могу продать дом, Маш. Зачем он мне? Я не уеду, если ты не поедешь со мной, – он вопросительно посмотрел на меня, и я снова категорично и уверенно отказалась.

Несмотря на то, что мы были рядом почти два месяца, бок о бок, все проблемы решали вместе, спали в одной постели, делили быт и домашние обязанности, я до конца не осознавала, что все это настоящее, навсегда, что мы вот так проживем до старости.

Когда мы с Марком шли по городу и я ловила на нем все эти взгляды, и, когда внезапно оказывались под прицелом фотокамер в самый неожиданным момент, и, когда ему звонили из Голливуда, предлагая проекты, от которых он отказывался, а потом выкуривал по полпачки сигарет на балконе, глядя на застроенную высотками неприветливую Москву, которая так разительно отличалась от Лос-Анджелеса с его пляжами, и веселыми жителями, с океаном, в который Марк был влюблен почти так же, как в меня, я в глубине души понимала, что однажды ему станет мало того, что сейчас он считает для себя счастьем и необходимостью. Он не принадлежит больше этому месту и этой стране. Он никому не принадлежит. Свобода, которую он искал, всегда была внутри него самого. Он излучал безграничный драйв, который и выловила камера, сделав кумиром миллионов. А еще я заглянула в его тетради с записями и оказалось, что он не бросил свои математические теории, я была поражена, как много соединяется в одном человеке.

Когда-то я была очень неуверенной в себе девочкой, которая не знала, кто ее настоящие родители и росла с осознанием своей ненужности и недостойности большую часть жизни. Моя приёмная семья была идеальной, и не все биологические родители так пекутся о своих детях, как наши родители заботились обо мне. Но в моем случае неуверенность была работой подсознания, которое формирует наш характер независимо от того, как сильно влияет на нас окружающая среда. Меня любили, но я все равно никогда не чувствовала себя достойной этой любви. То же самое происходило в отношениях с мужем. И, наверное, со временем он научил меня верить в себя, но сейчас я понимаю, что в реальности я верила не в себя, а в него. Я абсолютно растворилась в нем, позволив ему контролировать всю мою жизнь. Я и на себя саму смотрела его глазами. Вот почему Солнцев был так ошарашен, прочитав мою переписку с Марком. Он столкнулся с Машей, которую не знал.

Ирония в том, что с Марком ситуация повторяется. Я так же не уверена, что ему будет достаточно одной меня. Я не могу пока думать о будущем, и все наши мысли и планы сейчас связаны с Евой, но потом придется подумать. Придется… И мне уже страшно. Может быть, я не создана для отношений.

За четыре дня до суда случилось непредвиденное. Меня уволили. Без всяких объяснений и причин. Не прошла испытательный срок и баста. Просто и лаконично. Я впала в отчаянье. Устроила скандал, чего категорически нельзя было делать, но у меня просто сдали нервы. Я плакала, стоя у входа в офисное здание, чувствуя, как под ногами шатается земля.

Я не знала, что мне делать дальше. Работы нет, хороших рекомендаций, следовательно, тоже, еще и устроила разборки с истерикой. Я так скучала по своей девочке, что хотелось выть. Я села прямо на тротуар, размазывая руками слезы, сопли и макияж. Не знаю, сколько я так просидела, когда за мной приехал Марк. Понятия не имею, как он узнал, где меня искать. Я была не в себе, не помню, как уснула. Утром он ушел на работу. Неделю назад Марк устроился в крупный московский скалодром. Не может он без экстрима. А я осталась дома одна. Не понимаю, что на меня нашло, зачем достала из холодильника бутылку вина, которую мы как-то купили с Марком, но так и не нашлось повода, чтобы открыть. Все как-то навалилось, и раньше я никогда не искала забвения в алкоголе. Накатило просто. Роковая случайность. Я выпила-то два бокала, но с непривычки и от стресса сильно опьянела, уснула прямо за столом на кухне, а когда позвонили в дверь, открыла на автомате…

На пороге стояли инспекторы из социальной службы с финальной досудебной проверкой. Я пыталась объяснять, оправдываться. Я даже денег им предлагала, что они тоже зафиксировали в протоколе.

Вечером позвонил Алешин и сказал, что я сильно налажала, и нам придётся долго объяснять уже судье, что это был разовый случай, и что я не конченая алкоголичка, к тому же безработная алкоголичка, склонная к истерикам.

Единственный, кто меня понимал и не осуждал это Марк. И Стелла. Она приехала, чтобы поддержать меня перед судом. И я знаю, что на заседание приедут все. Все четырнадцать братьев и сестёр, и моя мама, чтобы поддержать на мою сторону. Чтобы бороться вместе со мной. Они все стоят того, чтобы я не сдавалась. Моя девочка стоит того, чтобы жить, сражаться и не опускать руки.

Я с трудом пережила эти три дня до самого важного после рождения дочери события в моей жизни. Я так волновалась и дрожала, что пришлось принять успокоительное, чтобы не показаться неврастеничкой.

Как я и думала, с моей стороны прибыла огромная группа поддержки. Со стороны Солнцева только его адвокат. Нелепо даже. Адвокат адвоката Солнцева. И еще какие-то свидетели, которых я никогда не видела. Сам он не соизволил явиться, назначив своим представителем официальное лицо.

Это было не судебное разбирательство, а настоявший фарс. Я ожидала, что будет непросто, но с самого начала стало понятно, что судья на стороне Солнцева, куплена им или я не знаю, что у него с ней за договоренность. Даже не разбирательство, а просто полное унижение меня, моего достоинства и личности. Бесконечный поток грязи и нелепых обвинений, которые ставили меня в полный ступор, что я даже не сразу находила, что ответить. Алешин тоже не ожидал подобного, растерявшись, особенно когда в ход пошли неопровержимые улики. Пресловутые записи с ютуба, где я пьяная с Марком возле казино едва держусь на ногах, вдогонку показания социальных инспекторов, которые накануне застали меня с полупустой бутылкой вина, фотографии, где я в сомнительном состоянии размазываю тушь, сидя на тротуаре. Далее пошли просто перечисления того, что я безработная, не имею собственной жилплощади, и живу на деньги любовника, который тоже имеет печальную известность, и был уличен не раз в употреблении наркотических веществ, пьяном вождении и неадекватном поведении. Так же подняли факты из прошлой жизни, нашлись свидетели, которые заявили, что я не просто работала в клубе танцовщицей гоу-гоу, но и за деньги оказывала сексуальные услуги в отдельной комнате, что, разумеется, было ложью, но кто поверит алкоголичке, которая оставила ребенка своей матери, чтобы уехать к своему любовнику и развлекаться там с ним, оплачивая свои развлечения деньгами из общего семейного счета. Когда пришла очередь наших с Марком соседей рассказывать, какая я ужасная и аморальная женщина, я уже перестала даже спорить, просто приняв наблюдательную позицию. Этот фарс длился два часа. Два часа поливания меня грязью. Надо отдать должное моим близким, которые со своей стороны опровергали показаниями каждое сказанное слово оппонентов, но это уже не имело значения. Судья знала, какой вынесет вердикт еще до начала судебного процесса.

Я слушала, как зачитывают решение, безучастно глядя в окно, и вспоминая день моей свадьбы. Почему-то именно сейчас, когда все было кончено, когда он растоптал меня, сравнял с землей, с грязью под своими ногами, отобрав все, что сам когда-то дал мне…я вспомнила, как он смотрел на меня, когда мы давали обеты. Это казалось таким настоящим…. Был такой же тёплый солнечный день, и в небе парили птицы. Мне казалось, что само небо улыбается мне, и так боялась однажды потерять свое счастье.

Я поняла, что плачу, когда мама, обняв меня, прижала к моим щекам платок, стирая слезы.

– Мы подадим апелляцию, Маш. Будет другая судья, мы подготовимся лучше. Не нужно сдаваться. Это только первый раунд.

Я не знаю, кто это сказал, но рассеянно кивнула, направляясь к выходу. Марк держал меня за руку, тревожно вглядываясь в мое лицо.

– Я в порядке. В порядке, – на автомате повторяла я.

Когда мы вышли на улицу, толпа вокруг меня не спешила расходиться. Я задыхалась, чувствуя, что близка к очередному срыву.

– Я хочу побыть одна. Пожалуйста, дайте мне побыть одной. Я просто пройдусь немного и вернусь домой. Марк, ты тоже. Не ходи со мной, – произнесла я, убегая от сочувствующих родственников, которые любят и переживают.

Мне жизненно необходимо перевести дыхание, подумать и привести мысли в порядок. Я не могу сейчас идти домой и видеть комнату, которую я приготовила для Евы. Я надеялась привести ее сегодня туда.

Это выше моих сил.

Меня не удерживают. Мы все очень хорошо знаем и чувствуем друг друга, и мой характер и упрямство тоже не для кого не секрет. Марк упирается дольше других, но взяв с меня обещание, что через час я позвоню, тоже отступает.

Но я не звоню ни через час, ни через два. Отключаю мобильный телефон, чтобы мне не надоедали звонками.

Я беру такси и еду к бывшему нашему с Солнцевым дому. Нет никаких планов или стратегий. Я сама не осознавала, куда еду, пока не оказалась перед закрытыми стальными воротами. Я не стала ругаться с охранниками, когда мне велели покинуть территорию. Просто сняла пиджак и, расстелив его на траве, сообщила, что никуда не уйду, пока мне не покажут дочь. И я знала, что действительно не уйду. Если понадобится, то и жить тут буду. Ни одного дня без нее больше не вынесу. Я существовала все эти недели одной надеждой, что суд решит наши с Солнцевым проблемы и вернет мне дочку.

Я никогда не собиралась лишать Диму общения с Евой, у меня и в мыслях такого не было, несмотря на мой гнев и обиду. Так почему же он так поступает со мной, так неоправданно жестоко?

Глава 31

Только пепел знает, что значит сгореть дотла.

Иосиф Бродский.

Мария

В два часа ночи начался дождь, и я промокла насквозь, ужасно замерзла, но не сдалась. Сил придавало то, что я видела – в окнах горит свет, и, значит, Солнцев дома. Когда-нибудь он покинет стены своей крепости, и я заставлю его ответить, где Ева. Меня ничто не остановит, ни его охрана, ни он сам. Я готова драться насмерть. Мне больше нечего терять.

В четыре часа утра, когда мои зубы стучали на всю округу, а я сама уже практически пребывала в бессознательном состоянии, появился охранник и сказал, что я могу войти. Непонятно откуда у меня взялись силы, но я не пошла – побежала, вслед за ним, словно только что получила дозу адреналина.

Я не знаю, на что надеялась… Может, что с порога на меня с криками «мама» набросится Ева или меня сразу отведут в ее спальню, и я хотя бы смогу посмотреть на нее, поцеловать в пухлую щечку, но в доме меня встретила тишина. Охранник отвел наверх, в мою бывшую комнату, где совершенно ничего не изменилось. Все лежало на своих местах, словно я никуда не уходила. От этого становилось жутко и не по себе.

– Дмитрий Евгеньевич велел вам принять горячий душ, переодеться в сухую одежду и спуститься с гостиную, – официально сообщил охранник.

– А Ева? – продолжая стучать зубами, спросила я.

– Ребенка здесь нет.

Я снова почувствовала, как силы покидают меня… от одной короткой фразы. Которая вынула из меня душу. «Ребенка здесь нет». Я не увижу ее сегодня.

Удушливой волной накатывает апатия и отчаянье.

Сколько можно? Зачем я тогда здесь? Я не хочу его видеть. Ничего не хочу. Отдайте мне моего ребенка. Это все, чего я прошу. Все, что мне по-настоящему нужно.

Но я должна воспользоваться шансом достучаться до бывшего мужа. Я сомневаюсь, что у меня получится, но раз я здесь – глупо не попытаться.

Снова собираю себя по кусочкам, чтобы двигаться дальше.

Я принимаю горячий душ, который не помогает избавиться от озноба, и шерстяное платье, которое я надеваю дрожащими руками, тоже не спасает от холода, пронизывающего меня изнутри. Возможно, это последствия эмоционального стресса или шока, в котором я пребываю с начала заседания суда.

Спускаюсь в гостиную, стараясь не дрожать и не клацать зубами. Автоматически замечаю, что не только в моей спальне ничего не изменилось. Гостиная тоже осталась в нетронутом виде. И только от меня прежней ничего не осталось.

Включен нижний приглушенный свет и поэтому я не сразу замечаю, что Солнцев уже здесь. Хотя, где ему еще быть, если он передал, чтобы я спустилась в гостиную.

Не видела его без малого два месяца, а создавалось впечатление, что сто лет прошло. Сложно узнать в этом бесстрастном, безжалостном и самоуверенном человеке моего мужа, который большую часть нашей жизни все-таки делал меня счастливой, и забыть об этом, вычеркнуть навсегда невозможно. Глядя сейчас в его непроницаемое лицо, я ощущаю, как внутри меня разрастается ледяная пропасть скорби и сожаления. Я любила это лицо с его волевыми чертами, внимательным стальным взглядом и чувственной линией губ. Высокий и сильный, он всегда немножко подавлял меня своим авторитетом и твердым характером. Рядом с ним так легко было быть слабой, не думать ни о чем и плыть по течению.

Моя ошибка. Нельзя расслабляться. Никогда нельзя расслабляться и отдавать свою жизнь в руки другого человека, даже если ты уверена, что он достоин доверия.

Почему мы оказались здесь и сейчас? Любящие супруги вчера и заклятые враги сегодня, которые никак не могут договориться и решить свои проблемы.

Мне никогда не понять, что у него в голове, хотя когда-то я думала, что знаю Солнцева лучше, чем кто-либо. Это не так, никогда не было так. Он показывал мне то, что хотел показать, оставляя слишком много себе. И я делала то же самое. Неосознанно мы строили стену, которая в конце встала между нами непреодолимым барьером. Мы нарушили свои клятвы. Каждый из нас нарушил. Не кто-то один. Виновны всегда оба.

– Где Ева, Дим? – стараясь говорить спокойно и сдержанно, спрашиваю я, но волнение слишком велико. Голос дрожит от напряжения и боли, которая колет меня острыми уколами прямо в грудь. Он упирается спиной в барную стойку, стоя в расслабленной позе, руки в карманах темных брюк, простой свободный синий тонкий свитер облегает широкие плечи, ноги немного расставлены, взгляд нечитаемый, тяжелый. Весь его образ говорит о контроле и владении ситуацией.

И опасности.

Я никогда не смогу забыть, как он хладнокровно выстрелил в человека у меня на глазах. И только жестокий и бесчувственный человек способен разлучить дочь с матерью ради личной мести. Разжалобить его слезами и мольбами не получится.

– Ты сегодня не увидишь Еву, Маш, – говорит Дима ровным уверенным тоном. Его внимательный взгляд отмечает мой нервный озноб. – Тебе надо выпить. Глупо было сидеть под дождем несколько часов подряд.

– Глупо прятать от меня мою дочь! – не удержавшись, яростно бросаю я. Дима какое-то время смотрит мне в глаза пронзительным жестким взглядом, потом поворачивается вполоборота, достает бокал, откупоривает бутылку виски и наливает почти до краев. Потом в два шага подходит ко мне и протягивает бокал. Я не хочу пить, но и ссориться и спорить по этому поводу бессмысленно. Я знаю, что не смогу ничего решить истерикой и требованиями. Я беру бокал, подношу к губам, делают маленький глоток, чтобы хоть немного согреться, отвлечься, расслабиться.

Он молчит и смотрит на меня. Невозможно предугадать ход его мыслей и следующих действий.

– Я подам апелляцию, Дим, ты же понимаешь? – Сжимая пальцами хрупкое стекло, с вызовом говорю я, вздергивая подбородок. Я собираюсь достучаться до его здравого смысла, которым он всегда так бравировал и гордился. Не думаю, что получится, потому что, когда дело касается нас, ни один его шаг невозможно объяснить. – И буду подавать бесконечное количество раз. Я никогда не сдамся.

Вкладываю в свой взгляд всю силу уверенности и гнева, которые наполняют меня в эту минуту. Переполняют и взрывают меня изнутри, ослепляя неконтролируемой яростью. Солнцев спокойно взирает на меня, небрежно пожимает плечами, делая несколько шагов в сторону открытого окна, и закрывает его. Я вздрагиваю, ощущая нехватку кислорода. Конечно, это работа подсознания…. Я чувствую себя мышкой, попавшей в клетку. Глупой наивной дурочкой, которая совершенно запуталась в происходящем.

– Я тоже не сдамся, Маш, – произносит Солнцев, вставая спиной к окну и опираясь ладонями на подоконник. – И я не проиграю, – твердо сообщает он. – Ты не глупая, сама понимаешь, что у тебя нет шансов.

– Ты не сможешь купить все суды. Не хватит ни денег, ни терпения, – жалко возражаю я. Мой голос противно и надтреснуто пищит.

– Думаешь? – скептически вздернув бровь, спрашивает Дима. – А мне кажется, что ты плохо оцениваешь ситуацию. Я могу предложить тебе вариант, – он выдерживает драматическую паузу, в течение которой меня поочередно бросает то в жар, то в холод. Я боюсь надеяться. Точнее я уже ни на что не надеюсь, только успев взглянуть в его пустые глаза, в которых не осталось ничего…. Холод и равнодушие. Месть, которую подают холодной. Это блюдо, которое он приготовил для меня, приправив своим презрением. – Вариант мне не очень нравится, – продолжает Солнцев. – Но в интересах Евы я готов пойти на уступки. Я не буду настаивать на лишении тебя родительских прав и ограничении встреч с ребёнком, но лишь в том случае, если ты сейчас составишь со мной соглашение о том, что согласна с тем, чтобы Евы жила со мной до достижения ею возраста, когда она сможет самостоятельно распоряжаться собственной жизнью. Тебе будет разрешено видеть ее два раза в неделю, и десять дней в году она может проживать на твоей территории в пределах Российской Федерации. Разрешения на вывоз за границу я никогда не дам, и этот пункт не обсуждается. Я готов составить соглашение прямо сейчас, это не займет много времени. Подумай, Маш.

– О чем, Солнцев? – едва удерживаясь от желания выплеснуть содержимое бокала ему в лицо, яростно спрашиваю я. Живот скручивает от боли и разочарование рвет душу. – О чем думать? Ты серьезно решил, что я могу согласиться?

– А у тебя есть выбор? – ледяным тоном спрашивает Дима. – Не согласишься сейчас, я лишу тебя прав на ребенка, – бесстрастно констатирует он.

– На каком основании? – срываюсь на крик, понимаю, что совершаю ошибку, показывая свою неуверенность, свой страх и боль.

– Разве в суде тебе не предоставили перечень доказательств твоей непригодности быть матерью для Евы? – самым будничным тоном интересуется этот сукин сын.

– Это все фикция. Любой грамотный судья увидит, что ты подтасовал факты.

– Мне снова перечислить моменты, которые подтверждены документально или показаниями свидетелей?

– Спасибо, мне хватило. Это было незабываемо. После стольких лет узнать, какая я на самом деле развратная шлюха, алкоголичка и ужасная мать. Это низко, это недостойно, это грязно.

– Будет хуже, если ты не примешь мои условия, Маш, – с мрачной ухмылкой обещает Солнцев. – Я могу многое. Сделаю так, что ни один суд в мире не отдаст тебе дочь. Хочешь поспорить? – прищурив глаза, он уверенно смотрит на меня стальным взглядом, в котором нет ни малейшего проявления сочувствия. Я отчаянно пытаюсь дышать, отгоняя волну паники, которая грозит поглотить меня с головой.

Я знаю, что каждое его слово – правда. Я могу потратить годы на борьбу с ним, и Ева вырастет, не зная меня…. Никогда не прощу ему этого. Ненавижу. Всем сердцем ненавижу его сейчас. И я не понимаю, как он может быть таким жестоким.

– Зачем ты так со мной? – хриплю я. Боль в груди становится невыносимой.

Он застывает на несколько секунд, рассматривая меня с недоумением в глазах. Словно я задала совершенно глупый, неуместный вопрос.

– А ты, Маш? Зачем ты так со мной? – спрашивает он, заставляя меня сжаться под его обвиняющим взглядом. Сердце замирает, пропуская удары. Так больно, что трудно дышать.

– Я? Ты бредишь, Солнцев?

– Прекрати, столько чертовых лет ты жила со мной под одной крышей и все это время называла меня Солнцев, – неожиданно срывается Дима, приподнимая свою маску несокрушимой уверенности. – Почему я должен отдавать тебе Еву? На каком, блядь, основании? Том, что ты мать? Так я отец. И что дальше? И у меня никого нет, кроме нее. Я не дам тебе увести Еву в Америку, так что придется сделать выбор, Маш. Хочешь ублажать своего татуированного мачо, ради Бога, но дочь останется со мной.

– Я никуда ее не увезу, Дима. Я клянусь тебе. Ты будешь видеть ее столько, сколько пожелаешь!

– Я сказал – нет! – рявкнул Солнцев, заставив меня вздрогнуть. – Я буду решать, когда и сколько моя дочь будет видеть тебя. Не наоборот.

– Но я никуда не уезжаю. Я останусь в России. Мы… я… куплю квартиру в Москве, – быстро поправившись, говорю я, но Дима замечает промашку. Он вскидывает голову, пронзая меня почерневшим взглядом.

– Решила и дальше из меня посмешище делать? – сделав шаг вперед, произносит Солнцев с опасной вибрирующей интонацией. Я инстинктивно пячусь назад. – Ты, вообще, понимаешь, что происходит? Мне приходится смотреть в глаза людям, которые смеются за моей спиной. Моя бывшая жена сделала меня мегапопулярной личностью, опустив до уровня героя скабрезных анекдотов. И я должен тебе быть благодарным за это?

– Я ничего такого не хотела….

– Да ты что? – усмехается Дима, стискивая челюсти. Он резко разворачивается и проходит обратно к стойке бара, открывает ящик, доставая оттуда желтый бумажный конверт.

– А это что? – спрашивает он с едва сдерживаемой яростью, бросая его в меня.

Я с опаской заглядываю в конверт, и мои щеки заливает краска, я снова задыхаюсь, но на этот раз от смущения. В конверте фотографии, которые были, по всей видимости, сделаны через окно на кухню. В Лос-Анжелесе, в доме Марка, на столе… Черт.

– Не похоже на изнасилование, правда?

Я не могу поднять глаза. Не могу посмотреть на него. Это слишком. Даже не стыд. Хуже. Боль, гнев, отчаянье, огромная черная дыра в груди. Там, где билось сердце, где жили мечты и расцветали надежды. Теперь, когда я знаю, что он видел, все кажется другим.

Я же хотела сделать именно это: специально отрезать, подвести черту, не оставить выбора. Я думала, что станет легче, но временная анестезия была слишком короткой. Теперь я понимаю, что на самом деле никогда не хотела причинить ему боль, не так, не таким образом. Я была на его месте. Я слишком хорошо знаю, что это такое. Я могла простить многое, но иногда пределы любого всепрощения заканчиваются, и ты понимаешь, что больше не получится, не склеится и не наладится. Я перестала верить ему, в моем сердце поселился страх и ушла уверенность в том, что он – моя крепость и опора. Это похуже измен, похуже лжи. Не исправить и не залатать.

– Мне жаль, что ты это видел, – произношу я тихо. И уже в следующее мгновение оказываюсь впечатанной в стену. Он грубо и больно обхватывает мои скулы, впиваясь пальцами и испепеляя своим гневом. На меня накатывают волны его горечи и боли. Я уже не пытаюсь понять, что им движет. Это человек-вулкан, который выглядит несокрушимой скалой, а потом взрывается, заливая все вокруг огненной лавой и посыпая пеплом.

– Тебе жаль, сука? – рычит Солнцев. – Я заплатил сто тысяч долларов за удовольствие полюбоваться, как моя жена трахается с другим. Ты все еще хочешь, чтобы я проникся к тебе сочувствием? Сколько еще любителей халявы явится ко мне, чтобы вымогать деньги за порнушку с твоим участием?

Я с замиранием сердца смотрю в сверкающие ненавистью глаза. Чувствую себя беспомощным кроликом, парализованным ужасом.

– Я больше не твоя жена, – произношу я, превозмогая страх, хотя голос дрожит. – И я не отобрала у тебя дочку, когда узнала, что ты продолжаешь свои шашни с рыжей шлюхой Рамзановой. Я никогда бы не опустилась до личной мести через ребенка.

– Конечно, нет, – ледяная усмешка раздвигает его губы. – Ты сделала лучше, бросив Еву, поскакала раздвигать ноги перед своей великой любовью. И как? Понравилось тебе, Маш?

Во мне что-то болезненно натягивается, а потом срывается, и я теряю ощущение реальности происходящего. Мне нужно перестать дрожать перед ним, научится давать сдачи, быть сильнее, увереннее, тверже.

– Ты же сам все видел, – переступив через инстинкт самосохранения, с вызовом заявляю. – Хочешь устного подтверждения?

– Я убью тебя, Маш, – неожиданно спокойно произносит Солнцев. Его серые глаза смотрят в мои целую вечность. Я вижу в них опадающий черный пепел наших разбитых надежд, сожженные страницы прошлого, осколки разбитых сердец. Мне хочется плакать, кричать, ударить его, отхлестать по щекам, обнять и просить прощения. – Что ты делаешь, дура? – спрашивает он, и каждое слово проникает в мое сердце. – Чего тебе не хватало? Разнообразия захотелось, на подвиги потянуло? Как тебе приключения, Маш? Дух захватывает? Весело тебе? Я устрою еще круче. Американские горки. Готова?

– Дима, дело даже не в нас. Мы должны сейчас думать о Еве, – упрямо возвращаюсь я к вопросу, который сейчас беспокоит меня больше других. Я гоню прочь тревожную уплывающую от меня мысль, которая настойчиво возвращается, переполняя меня острой душевной болью.

– Я передумал. Никакого соглашения. Пошла вон отсюда, – как хлыстом ударяет меня его безжалостный непримиримый тон, который не оставляет ни малейшей надежды на то, что он передумает.

Солнцев резко отпускает меня, отшвыривая меня в сторону. Он никогда раньше не говорил и не обращался со мной так грубо.

– Дима, дело не в наших обидах. Еве нужна мать, – потирая места, где больно впивались его пальцы, снова пытаюсь воззвать к здравому смыслу этого сумасшедшего.

Солнцев не смотрит на меня, ничего не отвечает. Его мрачная фигура вызывает во мне огромное количество противоречивых мыслей, ощущений и страхов. Я смотрю на рассыпавшиеся по полу фотографии, и он тоже.

Три месяца назад в этой гостиной Дима с таким же хладнокровным выражением в глазах, как сейчас, стрелял в человека, перепугав меня до смерти. Но сейчас, когда я лишилась всего, что по-настоящему было мне дорого, я больше не боюсь. Что бы ни случилось дальше, хуже уже просто быть не может.

Но я так часто ошибалась, прибегая к подобной мысли. Каждый раз, когда казалось, что это край, становилось хуже, еще хуже…. Я больше не могу, но должна бороться.

– Скажи… чего ты хочешь, Дим? – спрашиваю я безжизненным уставшим голосом, поднимая на него взгляд. На напряженных скулах играют желваки, мышцы и плечи напряжены, и все в нем кричит об опасности. – Что я должна сделать, чтобы ты успокоился и позволил мне воспитывать Еву? Быть с ней рядом, смотреть, как она растет. Мне на колени встать? Умолять тебя? Что?

– Ничего, – Солнцев отрицательно качает головой, снова опуская взгляд на фотографии под своими ногами. Выражение его лица бесстрастно, только линия скул напряжена до предела. – Ты уже наворотила дел сполна.

И что-то такое проскальзывает в его последней фразе…. Боль, горечь, разочарование, бессильная ярость, сожаление. Я смотрю, как темные волосы падают на высокий лоб, как раздуваются от сдерживаемого гнева его ноздри и сжимаются губы. Он не такой бесчувственный и сдержанный, каким хочет показаться.

Все, что мы сейчас говорили – было отражением нашей злости. Я должна попробовать сказать ему правду.

– Мне стоит объяснить, почему я уехала. Даже, если ты не хочешь слушать. Я все равно скажу…. После того, что здесь случилось. Когда Рамзанов погиб на моих глазах, я больше не могла с тобой жить. Ты можешь говорить, что угодно, но я знаю, почему ты стрелял на самом деле.

– Почему же, Маш? – холодно спрашивает он, поднимая на меня проницательный взгляд.

– Ты не хотел, чтобы информация о романе с его женой разрушила твою карьеру.

В его глазах мелькнуло потрясенное растерянное выражение, которое он тут же скрывает за ледяным ранводушием. Нахмурившись, Дима шагнул в мою сторону, и я шарахнулась в сторону. Некоторые инстинкты появляются очень быстро.

– Ты серьезно так думаешь? Что я убил человека не потому, что защищал свою семью, а, чтобы скрыть интрижку с Эвой?

– Полиция прибыла через пару минут. Ты знал, что они приедут. Рамзанов больше мне не угрожал, когда ты выстрелил. Он бы ушел и на этом все закончилось. Но ты выстрелил.

– Ты идиотка, Маш. Дура, каких мало, – он качает головой с пугающей настойчивостью наступая на меня.

– Ты убил его. Ты забрал его телефон, чтобы скрыть сделанную им запись. Ты заставил меня лгать. Но хуже всего, что ты продолжал спать с ней после того, как мы помирились. И все началось именно с этого. Если бы ты не завел роман с этой дрянью, никто бы не стал угрожать твоей семье. Я могу адресовать тебе твой же вопрос: чего тебе не хватало, Дим? Разнообразия захотелось?

– Мне не хватало тебя, Маш. – произносит он четким, переворачивающим мою душу наизнанку, голосом. – Я никогда не нарушал свои принципы, пока ты не появилась, пока не выжала меня, как лимон своими маленькими ручками.

– Конечно, так удобно во всем обвинить меня, – с негодованием восклицаю я. Мы стоим на расстоянии вытянутой руки друг от друга, в любой момент готовые нанести новый ядовитый удар. Как? Как мы докатились до этого? – Я так много слышала о том, какой страшный грех совершила, поддавшись один-единственный раз ностальгическому настрою. Всего один поцелуй. Ужасное преступление, за которое ты наказывал меня полгода, убивая своим презрением и изменами. И даже сейчас продолжаешь обвинять меня, хотя это ты разрушил все, что мы пытались спасти.

– Несколько лет переписки, ложь и свидания тайком, – перечисляет Солнцев. – Если бы это было, как ты выразилась, ностальгическим настроем, то ты не побежала бы к нему, воспользовавшись моментом. Тебе просто нужен был повод.

– Ты слышишь, какой бред несёшь сейчас?

– Это ты бредишь! Ты живешь с этим уродом и еще смеешь обвинять меня в чем-то. Ты даже не попыталась послушать то, что я говорил тебе.

– Ты лгал, Солнцев. Черт, это твоя работа – виртуозно лгать. Я видела своими глазами, что произошло, и я не такая дура, чтобы не сложить два плюс два.

– Твоего невероятного ума хватило только на то, чтобы прыгнуть в постель к парню, которого ты любила с детства. Так будь счастлива. Роди ему новых детей, оставь меня и мою дочь в покое.

Я замахиваюсь, собираясь ударить его, но его реакция оказывается быстрее, он успевает перехватить мою руку, больно выворачивая за спину с яростью глядя мне в глаза. Слезы обиды и боли обжигают глаза, я толкаю его свободной рукой, и когда он отпускает меня, шатаюсь, теряя равновесие. С трудом, но я удерживаюсь на ногах.

– Ты никогда меня не любил. Никогда…, – захлебываясь слезами, бросаю я ему в лицо. – Иначе не поступил бы так со мной. Иначе не было бы никакого брачного контракта, всех этих пунктов мелким шрифтом, которые ты использовал, чтобы лишить меня всего за жалкий месяц и превратить мою жизнь в ад. Если любят, то не продумывают до мелочей, как будут избавляться от объекта своей любви, если он вдруг наскучит или станет неугоден. Если ты собираешься и дальше прятать от меня Еву, то лучше убей сейчас, потому что я не смогу, не хочу жить. Это жестоко, Дима, и бесчестно. То, как ты поступаешь…. Это за гранью. Я не заслужила подобного. У тебя был миллион возможностей поговорить со мной, но ты предпочёл бить издалека. Методично и безжалостно. Так, как привык. Твоя долбанная профессия всегда была превыше всего, ты просто бездушная машина, Солнцев. И я больше не боюсь. Купи всех, натрави на меня хоть миллион своих лжесвидетелей и продажных адвокатов, я буду бороться за Еву до конца. Как ты можешь? Зная, как много она для меня значит…. Как тяжело она нам далась. Неужели ты все забыл? – мой голос срывается, снова становится душно, и резкая боль пронзает грудь. В глазах темнеет, и свинцовая тяжесть распространяется по телу. Сквозь пелену с мерцающими всполохами я вижу, как на побледневшем лице Солнцева появляется испуганное выражение. Он бросается ко мне, едва успевая удержать, потому что я внезапно перестаю чувствовать собственное тело. От боли немею, сжимаюсь, но даже кричать не могу.

Он держит меня, зарываясь пальцами в волосы, прижимая к своей груди – это я чувствую, как жаль, что не слышу, что он говорит, рев крови в ушах заглушает все остальные звуки и даже мое собственное рваное дыхание, которое постепенно затухает. Я закрываю глаза, ощущая тепло его тела и сильные руки, и это странно, потому что всего остального для меня больше не существует. Фантомные ощущения. Внезапно и боль, и страх, и сомнения отпускают меня, я слышу, как откуда-то издалека в мое сознание врываются слова и звуки, которые сливаются в один гудящий фоновый шум. Я выныриваю из тьмы всего на долю секунды, потому что нуждаюсь в этом. Я должна знать.

Мое отражение в его зрачках дрожит и расплывается, выдавая ответ, который дарит мне ощущение глубокой скорби и сожаления. Любовь, отчаянная боль и страх. Я вижу их, уплывая в свое безмолвие. Боль ослепляет меня, проходя обжигающей спиралью через все тело. Мне кажется, я кричу, а потом… кто-то выключает свет.

Глава 32

«– У меня есть 3 варианта! Первый – застрелить его. Второй – избить до полусмерти. И третий – оставить тебя.... но все это не подходит, так как я в любом случае тебя не удержу!»

Дневник памяти. Н. Спаркс.

Три месяца назад

Дмитрий

Когда Петр Кривов позвонил мне и сказал, что информация с флешки Руслана Рамзанова расшифрована, я сразу понял по интонации его голоса, что дело – дрянь, если не сказать хуже. Я знал Петра лет семь, его мне рекомендовали знакомые, как гениального программиста, и с тех пор мы сотрудничали, точнее я обращался к нему, когда возникала потребность в его хакерских навыках. Обычно после выполнения задания, он приезжал лично или высылал результат своих трудов на мою почту. А на этот раз Кривов попросил меня срочно приехать к нему, так как считает небезопасным отправлять расшифрованные файлы на мой электронный ящик.

В некоторых обстоятельствах мое подсознание и интуиция работали особенно остро. Сейчас все во мне трубило, что я крепко вляпался, связавшись с Эвелиной Рамзановой.

И через час, после пятиминутного просмотра раскодированных видеофайлов (больше я не выдержал), масштаб катастрофы еще до конца не уложился в моей голове, но уже поразил своими размерами.

Мы с Кривовым какое-то время потрясенно молчали. Курили прямо в комнате, бросая друг на друга мрачные взгляды. Какого черта я влез в это? Мне не стоило брать у Эвелины носитель с файлами Рамзанова. Нужно было послать ее с самого начала, что я и собирался сделать, если бы не мое нестабильное эмоциональное состояние.

Мне казалось, что все позади, Рамзанов готов был идти на уступки, когда ему были предъявлены многочисленные медицинские освидетельствования после побоев Эвелины. Дело должно было вот-вот закончиться мировым соглашением. Моя собственная ситуация в семье налаживалась. Мы с Машей пытались склеить наши отношения, и со скрипом, но у нас получалось. Я старался не думать о том, что … черт, я просто не думал. Не хотел думать.

А сейчас, если я обнародую факты, которые только что привели меня и Петра в ужас, хотя нас сложно назвать впечатлительными людьми, поднимется такой скандал, который всколыхнет самые верхушки социальной лестницы. Я уже молчу, что ударная волна может уничтожить меня самого.

– Мы можем удалить все, Дим, – сказал Кривов. – Сделаем вид, что ничего не видели.

Петр исподлобья смотрит на меня, он готов принять любое мое решение. Но я, если честно, не знал, как поступить. Точнее, я знал, как поступить правильно, но не мог не понимать, что меня ждет.

– Мне нужно все обдумать, Петь, – неопределенно отвечаю я. – Тебе опасно хранить информацию у себя, я заберу.

– Эти люди не остановятся, Дим. Ты же понимаешь?

– Конечно, понимаю, – вспыхивая и яростно глядя на ни в чем не повинного Петра, – Но у меня семья. За это – я показываю пальцем на экран. – Нас всех вырежут, как щенков. Он не просто богатый ублюдок. У него связи везде. За его спиной стоят серьёзные люди.

– Но это дети, Дим. Дети.

Я выдыхаю, закрывая глаза, отворачиваюсь, потираю виски. Голова гудит, внутри от негодования все клокочет. Если бы я сейчас увидел Рамзанова, то выстрелил бы в него, не раздумывая. Но у меня не выйдет, потому что приблизиться к этой гниде невозможно.

Еще вчера казалось, что так просто стереть информацию, если она окажется криминальной – я планировал поступить именно так, когда передавал флешку для расшифровки. Но теперь, когда я знал, что на ней, у меня практически не оставалось выбора.

Из коротких фрагментов серии видеофайлов мы поняли, что Рамзанов и его единомышленники содержали базу для превращения детей в террористов и убийц. Мы видели кадры тренировок, ужасные мучения и издевательства, которым подвергались совсем маленькие мальчики и девочки. И то, что я узнал, вызвало во мне одно единственное желание – убить Рамзанова, стереть с лица земли чудовище, которое способно не только ударить женщину, но и измываться над детьми, превращать их в палачей и смертников. Он не один занимался этим, но именно Рамзанов – верхушка айсберга. Свалить его, и весь его бизнес на детях рухнет.

Я жду, пока Петр копирует файлы на другой носитель и передает мне обе флешки. Пользуясь короткой передышкой, я пытаюсь определить для себя ход дальнейших действий.

Двумя часами позже, после беседы с Полиной и ее вхожим в высшие эшелоны власти отцом, жду в приемной заместителя генерального прокурора, запись к которому в любом другом случае пришлось бы ждать несколько месяцев.

Меня приняли первым, а через пару часов в приёмную доставили Эвелину. После длительного и тщательного перекрёстного допроса, в ходе которого Эвелина несколько раз срывалась в истерику, мы только под утро покинули здание прокуратуры.

Через сутки нас вызвали снова, и на этот раз мы вышли оттуда с четким планом действий. Нам нужно было просто следовать инструкциям. Выманить Рамзанова без сопровождения и спровоцировать его на совершение преступления, дать повод для его ареста. Это можно было сделать только одним способом.

Этим же днем Эва позвонила мужу, сказав, что у нее есть на него серьезный компромат, за который потребовала денег. Предполагалось, что Рамзанов пошлёт ее, а сам проведет внутреннюю проверку и выявит утечку, что и произошло. На следующий день, когда Эва была в салоне красоты, ее номер в гостинице взломали и тщательно обыскали, и, разумеется, ничего не нашли, кроме мужских вещей, которые принадлежали мне. Рамзанов должен был заподозрить, что жена и адвокат замутили интрижку. И он заподозрил.

Ублюдок не знал, что пока он следил за нами, люди из спецслужб следили за ним.

Это был идеальный план. Сцена страсти в моем кабинете в приоткрытых дверях должна была спровоцировать Рамзанова на спонтанные действия. Те краткие свидетельства и характеристики, которые за краткий период удалось найти на него, говорили о его взрывном и мстительном характере. Шантаж жены, сговор ее с адвокатом и измена чуть ли не в публичном месте, не могли не вызвать у него ожидаемую реакцию. Мы были готовы. На нас бронежилеты. В доме напротив киллер, который должен был прикрывать нас на случай непредвиденных обстоятельств.

Но мы просчитались. Рамзанов не стал устраивать разборки со стрельбой над неверной женой и ее любовником, не стал требовать вернуть украденную у него информацию, что косвенно бы подтвердило его вину. И потом на допросе люди из спецотдела по работе с особо тяжкими преступлениями смогли бы выбить остальное. Вместо этого, он достал телефон и снял разыгранную нами с Эвой страстной сцену на свой гаджет и покинул офис. Спецслужбы вели его, сколько могли, но в итоге ему все-таки удалось оторваться от наблюдателей.

Было принято решение срочно разработать новый план, но пока его подробности обсуждались, мне позвонила Маша.

Я не собирался убивать Рамзанова.

Нет. Не так.

Я не собирался убивать Рамзанова, когда ехал домой под прикрытием группы спецназа. Мне нужно было получить от него пусть не признание, но что-то, за что следствие могло бы задержать его под арестом более трех суток.

Но когда я увидел его, прикасающегося своими грязными лапами к моей жене, и вспомнил лица тех детей, которых методично били и унижали, чтобы сделать из них идеальную машину для убийств, у Рамзанова не осталось шанса выйти живым из моего дома.

Решение пришло сразу, как только я увидел его. Такие ублюдки всегда выходят сухими из воды. Что бы мы ни делали, найдутся в верхних эшелонах власти те, кто поможет избежать ему наказания за баснословную плату.

Никогда не чувствовал в себе желания творить свой собственный суд, но мы все когда-то делаем выбор – остаться ли в стороне или рискнуть всем. Я свой сделал.

Мне нужно было, чтобы он отошел от Маши. Я боялся задеть ее.

Я знал, что у меня мало времени. Я понимал, что ставлю под угрозу всю операцию, но на тот момент не мог поступить иначе. Я заставил Машу солгать, что Рамзанов угрожал ей. Я не боялся тюрьмы и наказания.

Я боялся того, что свита Рамзанова сможет сделать с Машей и Евой, если меня не будет рядом.

Нас обеспечили охраной, но я нанял дополнительных людей за свои личные средства. Пока шло расследование, которое не афишировалось в СМИ, и даже в высших структурах о нем говорили шепотом, так как слишком много влиятельных людей слетели со своих кресел, я позволил Маше жить у матери, где охранять ее и дочь было легче, чем в Москве. Эвелина выехала из страны, как только ей позволили это сделать. Она звонила мне перед отъездом, чтобы попрощаться, я искренне пожелал ей удачи, но уже через пару недель пришло известие, что Эва умерла, приняв слишком большую дозу наркотиков. Сначала я не поверил в случайность такой смерти. Я читал отчет. Все выглядело правдоподобно. Она и раньше могла позволить себе немного покайфовать, а после пережитого стресса впала в депрессию, и снимала ее не самым правильным способом. Мне было искренне жаль, что жизнь красивой, неглупой, но слишком алчной женщины закончилась таким образом. Несмотря на то, что наша короткая и стремительная интрижка закончилась очень быстро, не оставив глубокого следа в душе, я запомнил ее, как человека импульсивного, амбициозного, и слишком уверенного в своей неотразимости, что в итоге ее и погубило.

Разумеется, все произошедшее не могло не повлиять на меня и на Машу, которая пережила огромный стресс. Никто не предполагал, что Рамзанов пойдет таким путем, но случившегося было уже не отменить. Маша пережила огромный шок. Она не хотела слушать никаких объяснений, и я решил дать ей время прийти в себя. Каждый раз, когда я навещал их с Евой, надеялся, что смогу убедить жену выслушать меня. Конечно, я не мог ей сказать всей правды, так как операция, в которой мы с Эвелиной участвовали, была защищена грифом строгой секретности. Сложнее всего оказалось объяснить видео, которое снял Рамзанов в моем офисе. Все выглядело правдоподобно, хотя запись и составляла не больше тридцати секунд. Мы с Линой не были голыми или что-то в этом роде, но все равно сыграно было на славу, и если бы я знал, что это увидит Маша, то старался бы хуже.

Когда через месяц она по-прежнему устраивала мне истерики, а спустя еще неделю вовсе заявила, что собирается подать на развод. Я не воспринял ее слова всерьез. Меня вызвали по важному делу в Санкт-Петербург, и я уехал, решив, что разберусь с нашими семейными проблемами позже.

Однако я не мог и предположить, насколько Маша не шутила.

Уже через несколько часов после моего ухода, мне на телефон пришло сообщение, что она купила авиабилет в Лос-Анджелес. Я в этот момент ехал из аэропорта в гостиницу, и … просто не поверил своим глазам.

Я несколько раз набрал ее номер, но она скидывала звонок. А потом, вообще, отключила.

Я мог рвануть за ней, мог бросить все и вылететь обратно в Москву, успеть до того, как начнется посадка на ее рейс. Но что бы это дало мне?

Как бы это спасло нас?

Маша не шутила, когда сказала, что хочет развода и ее поездка к ее первому любовнику тоже не похожа на шутку.

Меня заполонила слепая ярость и боль. Я бросил все дела, вернулся в Москву и делал то, чего никогда не делал. Я напился и поехал к Полине. Нет, не мстить и не утешаться. Мне просто нужен был друг. Я вдруг особенно остро осознал, что абсолютно одинок в этом мире, что кроме моей жены и Евы, у меня нет никого… никого, кто хоть немного дорожил бы мной, а теперь у меня не было и жены. И когда через пару суток мне пришел конверт с фотографиями Маши и Марка Красавина, трахающихся на кухонном столе в его доме в Лос-Анжелесе, мне пришлось пережить невообразимый спектр ощущений, которые сложно описать словами. Я начал действовать сразу. И то, что со стороны могло смотреться как месть, на самом деле было самозащитой, я спасал себя от полного одиночества. Если Маша решит остаться в Америке со своей великой любовью, то рано или поздно она заберет Еву, а этого я допустить не мог.

Если она сделала свой выбор, то я тоже свой сделал.

Я слишком много терял, раз за разом отдавая смерти своих близких.

А теперь мне предстояло сразиться с чудовищем похуже.

С любовью, которая разбив мое сердце, превратила меня в безжалостного адвоката, который действовал по налаженной схеме, собираясь лишить предавшую меня женщину самого дорого для нас обоих человека.

Но я был слишком ослеплён ревностью, гневом, болью, чтобы до конца осознавать, что перехожу все границы и нормы, играя грязно и бесчестно. И они все были с Машей, Красавин и вся их огромная семья, огромная толпа родственников, которая делала все, чтобы защитить ее… а нас двое. Только я и Ева, которая каждую ночь просыпалась в слезах и звала маму.

Это было невыносимо. Если я отдам ее, то что останется мне? Кто будет любить меня?

Глава 33

«– Лёгкого пути? Нет легкого пути! Любой мой выбор причинит кому-то боль.»

Николас Спаркс. Дневник памяти.

Настоящее время.

Марк

Дождь лил, как из ведра, пока я сломя голову несся на стареньком «Фольксвагене» матери к дому адвоката. Стелла сидела рядом. Бледная, как мел. Она сжимала руки на коленях и говорила, что у нее плохое предчувствие, что оно ее никогда не обманывает и, что Солнцев ей с первого взгляда не понравился. А я ругал себя за то, что не поехал сразу к нему после того, как Машин телефон перестал отвечать. Теперь, когда мы почти на месте, мне казалось таким логичным и понятным, что именно отсюда нужно было начинать поиски Маши. Я потерял время, обрывая телефон наших братьев и сестер и строя предположения.

– Дождевые капли – это слезы ангелов, которые они льют с небес, чтобы смыть наши грехи, – неожиданно и одухотворённо произнесла Стелла после минутного затишья. Я бросил на нее короткий взгляд. Она вымученно улыбнулась, – Это не я сказала. Дэн Браун. Я вдруг так четко вспомнила эту фразу, Марк.

– Мне казалось спорт – твоя страсть, а не кино.

– Причем тут кино? – раздраженно бросила Стелла. – Я книги читаю.

Я не стал ей ничего отвечать. Мы оба были слишком вымотаны тревогой и своими мыслями. Эта ночь и вправду казалась какой-то мистической, нереальной. Я всегда слишком верил в знаки. Может быть, сам придумывал их.

Моим единственным стремлением было забрать Машу и набить морду ее адвокату, хотя разумом я понимал, что подобные действия с моей стороны могут негативно потом повлиять на очередное судебное решение в отношении ее дочери. Я знал, что не смогу сдержаться, если Солнцев чем-то ее обидел. После всего, что он сделал – долгое и методичное выбивание из него души – это минимум, который я мог ему предложить, чтобы искупить всю ту боль, что он причинил Маше.

Невероятное количество раз я хотел сорваться, поехать к нему и устроить личную расправу, но Маша никогда бы не простила меня за необдуманные действия. Я не хотел ей навредить. Теперь жалею об этом.

Предчувствия Стеллы начали сбываться уже на подъездной дороге. В открытые ворота въезжала машина скорой помощи. Бросив «Фольксваген» на тротуаре, мы со Стеллой ринулись вслед за скорой. Внутри меня натянулась струна, которая грозила вот-вот лопнуть, и я старался не терять головы, но это было сложно, учитывая обстоятельства. Последние недели я провел в постоянном страхе за Машу, за ее нервную систему, за ее сердце, которое не способно пережить так много боли.

И оно не выдержало.

Я сразу понял, что случилось, когда увидел, как Солнцев выносит ее из дома на руках навстречу скорой помощи, из которой неспешно появляются врачи. Маша безучастно лежала в его руках, неестественно бледная, словно заснувшая красивая фарфоровая кукла.

Мы со Стеллой рванули вперед, собираясь устроить по меньшей мере суд Линча, но оба замерли, когда он поднял голову и слепым взглядом скользнул по нам, стремительно направляясь к машине скорой помощи, которая открывала задние двери, готовила носилки. Вой сирены, суета врачей, заливающий глаза дождь и Стелла, впившаяся в мою ладонь и не позволяющая мне рвануть следом – все это ушло на второй план, растворилось.

Я не знаю, что случилось, почему я не призвал его к ответу, а продолжал стоять, как случайный зевака, который проходил мимо. Это сложно объяснить словами. Все происходило внутри, в моем подсознании, мыслях, которые опережали друг друга, потрясённом нежданным открытием.

Как во сне, я смотрел, как адвокат укладывает Машу на носилки, нехотя отступая в сторону, позволяя врачам заняться ею. Он смотрел на нее, не отрываясь, словно вокруг ничего и никого не существовало. Словно от того, что сейчас скажут медики, зависит: будет ли жить он сам. Я уже видел этот взгляд. Иногда именно с таким выражением болезненной одержимости и вселенского страданья Маша смотрела в пространство в минуты, когда я понимал, что она далеко.

Мне хотелось закрыть глаза, отвернуться и сбежать отсюда. Спрятаться от постигшей меня истины.

Я никогда не думал о нем, о Солнцеве, ее муже и отце их дочери. Вся их жизнь, брак, годы, проведенные вместе, словно были далеко, не касались меня. Я видел Машу и нашу любовь, я верил в то, что мы предназначены друг другу судьбой, а ее адвокат – это преграда на нашем пути друг к другу. Ее адвокат… Я даже по имени его никогда не называл. И когда она говорила мне в прошлом, что любит его, я едва ли воспринимал ее слова всерьёз. Нет, я не считал, что она лжет, просто я эгоистично отрезал эту часть ее жизни от нашей с ней истории большой любви.

Но кто из нас больше грезил?

Несмотря на то, что Маша была в кислородной маске в окружении медиков, которые спасали ее жизнь, я чувствовал, что между ней и адвокатом есть нечто большее, чем я мог предположить, и ощутил свою собственную неуместность здесь и сейчас. Несмотря на то, что он сделал, все эти месяцы безжалостной войны против слабой женщины, неоправданная жестокость и грязная игра, сейчас я видел в его глазах чувство, сродни одержимости, которая и способна привести человека к безумным отчаянным поступкам. И понял, что им двигало.

Все это время…. Не он, не Солнцев, а я был преградой. Я мешал ей жить. Именно я не хотел отпускать ее, затягивая в мир своих иллюзий и воспоминаний.

Я не брал в расчет, не верил, что Маша любит его… и он тоже, и возможно, больше и сильнее, чем она предполагала.

Ни я, ни Стелла так и не приблизились к машине скорой помощи. Она потрясенно молчала, видимо, ощущая то же самое, что и я.

Мы ехали следом до больницы. И через час частным самолётом вылетели в Мюнхен, где для Маши уже готовили операционную. В самолете Солнцев сидел отдельно от нашей семьи, глядя перед собой и не замечая пристального внимания окружающих. Он не реагировал, когда обращались к нему, и вскоре его оставили в покое. Солнцев производил жуткое удручающее впечатление, и я поймал себя на мысли, что больше не испытываю к нему ни злости, ни ревности. Передо мной сидит человек с выжженной душой, и, наверное, это у него есть повод ненавидеть меня.

Уже в Мюнхене мы узнали, что контракт с клиникой на случай экстренной ситуации был заключен еще пять лет назад, после того, как после тяжелых родов врачи предупредили Солнцева, что у сердца его жены есть свой срок годности. Но за последние годы медицина здорово шагнула вперед и вместо запланированной пересадки, ей сделали очень сложную безумно дорогостоящую операцию, которая позволяла в случае положительного исхода забыть о проблемах с сердечно-сосудистой системой. Я ни разу не видел Солнцева в клинике, за исключением того дня, когда мы только прибыли. Он стремительно шел до дверей операционной вслед за носилками, и никто из врачей не смог прогнать его. И только ему позволили попрощаться с ней.

Он взял ее лицо в ладони и поцеловал, а потом вышел, не оборачиваясь, не глядя по сторонам. И мы расступились, пропуская его. И я тоже отошел в сторону. В этот момент я не мог думать о ревности. Все это было неважно, незначительно. На кону была Машина жизнь, и это все, что действительно имело значение.

Операция длилась, казалось, целую вечность. Мы все боялись, но пытались поддерживать друг друга. Очень тяжелый момент для каждого в отдельности и для меня в большей мере, но именно трагедии подчеркивают сплочённость и силу нашей семьи. Семьи, которая не была связана кровными узами, но держалась единым фронтом в любой сложной ситуации. Я не знаю, как удалось нашим родителям дать столько любви, вложить всю душу в то, чтобы сохранить нас такими, как сейчас. И как я, единственный, кто был их частичкой, физическим продолжением, не понимал их великого дара? Как еще можно объяснить то, что они сделали для четырнадцати приемных детей?

Многие важные моменты в своей жизни мы пересматриваем уже после того, как некому сказать за них спасибо. Я счастлив, что еще могу обнять свою мать и попросить у нее прощения за каждую слезу, что она пролила из-за меня, за все бессонные ночи и годы молчания. И я благодарен моим братьям и сестрам, что они тоже нашли в себе силы простить меня за то, что я не хотел признавать себя равным им, за высокомерие и пренебрежительное отношение.

И когда потом, много лет спустя, сидя в одиночестве на берегу Тихого океана, я буду думать о том, почему не сложилась моя жизнь, я буду вспоминать о людях, которые любят меня, несмотря на все мои ошибки. Возможно для того, чтобы быть счастливым нужно не так уж и много….

Она открыла глаза на третий день. Так совпало, мне повезло, что именно я был в палате. Я смотрел в окно, как когда-то давно… Много лет назад. Методичный писк аппаратуры и больничный запах. Я помню, как сейчас. Она открыла глаза, и мой мир закружился.

Но это было в прошлый раз.

Сейчас он замер, мой мир замер, застыл, остановился.

Маша ничего не сказала. Ей и не нужно было. Я подошел и взял ее холодные пальцы, которыми она мягко сжала мои. В ее взгляде без труда можно было прочитать многое, но я разглядел главное.

Не меня она надеялась увидеть, когда впервые открыла глаза.

Не меня.

И с этим сложно поспорить, сложно принять, или притвориться слепым.

Как бы мы не поступили, кому-то придется страдать.

Я смогу пережить боль ради принятия верного решения. Страдать ради самообмана… что может быть хуже и глупее?

– Привет, Джульетта, – заставляю себя улыбнуться, нежно касаясь ее щеки. – Тут одна маленькая фея хочет тебя увидеть. Я позову ее. Ты готова?

– Ева? – выдохнула Маша, я кивнул, и из ее сглаз ручьями потекли слезы. – Подожди мне нужно успокоиться. Минутку. Не хочу, чтобы она видела меня такой.

Через неделю Машу перевели из реанимации в обычную палату, а еще через две выписали. Ее лечащий врач говорил, что впервые видит, чтобы пациент так быстро поправился после тяжелейшей операции на сердце. Но я знал причину, Маша снова обрела свою дочь, и это давало ей мощнейший стимул, чтобы жить, заряжало силой и энергией.

Мы возвращались в Москву вчетвером. Я, мама, Маша и Ева. Остальные уехали после того, как угроза Машиной жизни миновала. В родительском доме нас ждал грандиозный праздник, фейерверки, шарики, брызги шампанского, которое Маше строго-настрого запретили пить еще довольно длительное время.

Но она все равно была счастлива, как и все мы. Худшее осталось позади. Мы все заслужили немного веселья и радости. Никто в этот день не говорил о грустном. Смеялись дети, играла музыка. Я слышал Машин смех, и думал, что в мире нет ничего красивее и чище этого звука. Я смотрел на нее, не в силах оторвать глаз, особенно остро понимая, как сильно люблю ее. Больше, гораздо больше. Чем в девятнадцать лет. Но сделанного не воротишь.

Я так верил в неслучайные совпадения, в судьбу. Мне чудилось повсюду, я видел знаки того, что вселенная подталкивает нас друг к другу… Я стал заложником стереотипов. Повелся на всеобщее заблуждение. Нет никакой судьбы. Только мы сами решаем, что будет завтра или сейчас. Но «вчера» изменить мы не способны.

И вчера, когда меня не было рядом, она полюбила другого человека.

А то, что было между нами, это необыкновенное первое чувство, которое усиливалось нашей сильной привязанностью друг к другу, на время ослепило нас, свело с ума, и обмануло, как любая мечта, которой не суждено сбыться.

Маша не говорит прямо, но я знаю, что мы не будем вместе, и, оттягивая неизбежное расставание, я лишь мучаю нас обоих. Но это так сложно – сделать решающий шаг, попробовав счастье на вкус. Снова уйти, отпустить. Оставить, и быть там, вдали, по ту сторону от нее.

Я помню, как она когда-то сказала мне, что нам, вероятно, суждено было быть вместе, но потом, что-то пошло не так и все изменилось. Судьба дала новый виток. Но это не судьба.

Просто случай и ее желание идти дальше. Она отпустила меня в тот момент, когда я захотел удержать и вернуть. Вот такое несовпадение.

Я всегда опаздывал.

Почему? Наверное, слишком много сомневался и искал себя. Я боролся с миром, с самим собой, с хаосом внутри меня. Меня все время что-то отвлекало от главного.

Я бежал не в ту сторону. И вернуться назад казалось сложнее, чем я думал.

Мы не можем вернуть прошлое, но так часто пытаемся сделать это, снова совершая прежние ошибки.

Глава 34

«Я бы хотел дать тебе всё, чего ты хочешь. Правда. Но ничего нет. Всё сломано.»

Николас Спаркс. «Дневник памяти»

Дмитрий

Смерть приходила в мою жизнь трижды, забирая самых родных и любимых людей. Она не стучалась, не предупреждала, не посылала тайные знаки, а просто заявлялась, как к себе домой и забирала свое… то, что еще вчера было моим. Когда ушла сестра, я перестал бояться, словно разделив свою жизнь на «до» и «после», окружил себя непробиваемыми стенами. Я понял, что нам в этом мире ничего не принадлежит. Даже собственная жизнь.

Я смог справиться с болью, одиночеством, я выстроил свою жизнь без оглядки на прошлое. Я научился не скучать по ушедшим, не думать, не сожалеть. Идти вперед, напролом, каждый день устанавливая новую планку, новую цель, смысл, ради которого следует жить и бороться. И когда человеку нечем дорожить, некого терять, он теряет такие важные качества, как сострадание, участие, пользуясь набором инстинктов и трезвым разумом. Я превратился в циника, прагматика и хладнокровного человека, который не делил своих клиентов на правых и неправых. Я просто выигрывал. Любым способом, совершенно не задумываясь, что все наши действия влекут за собой ответ вселенной, пресловутый эффект бумеранга. Многие из нас, достигшие определённого статуса, забывают о том, что есть законы вселенной, над которыми мы не властны. И за все, что мы получаем – успех, слава или власть, придется заплатить и именно ту цену, которую установит закон равновесия. Я был прагматиком и атеистом, который потерял веру в Бога, когда хоронил свою мать. Я пустил злость в свое сердце, но сам не заметил, как она дала ростки.

Мне нравилось то ощущение неуязвимости и силы, которую давал мне успех и финансовое положение. Я позволял себе быть снисходительным, но никогда – добрым.

Я слишком верил в тот новый мир и свое место в нем, которые рисовало мое «зажравшееся» воображение.

Тем больнее было падать. Хотя я даже не упал. Я проснулся.

Но не когда обрел Машу, а когда потерял ее.

Все теперь стало таким понятным, таким ясным, словно до этого я жил с завязанными глазами.

Я знал, что люблю ее, но не был благодарен ей за то, что она была со мной, не был благодарен случаю или проведению, что свели нас вместе в городе, в котором я мог никогда и не появиться. Она стала моей единственной слабостью, но даже свои чувства к ней я пытался контролировать. Ничего не выходило, потому что на любовь нельзя надеть ошейник. Она меня переиграла, моя маленькая девочка, которая пришла, чтобы сделать меня самым счастливым и потом толкнуть за край безумия. Я не пожелал бы никому того, что случилось с нами. Мы могли бы любить друг друга всю жизнь, но разрушили наши чувства, потому что не хотели слушать и верить. Не пытались понять, оставаясь эгоистами, трусливыми эгоистами, которые прятались за стенами собственной неуверенности. Я хотел, чтобы она принадлежала мне вся. Я оберегал нашу маленькую семью, я верил в нее больше, чем многие верят в своих Богов.

Но внутри я не поменялся. И второе, прагматичное и логичное: я всегда пытался контролировать и управлять Машиной жизнью, а ее просто нужно было любить.

Но иногда просто любить бывает очень сложно.

Мы, не задумываясь, любим всей душой своих детей, и когда родилась Ева, я безоглядно и сразу навсегда стал рабом ее красивых голубых маминых глаз, но мы женщин любим иначе, требуя иногда больше, чем способны отдать сами. Ева дарила мне чистую радость и стала самым большим страхом, которого я не знал даже после того, как меня постигла первая потеря.

И этот страх стал материализоваться, когда я узнал о том, что в жизни моей жены, оказывается, есть место другому мужчине. Я ослеп от ревности и непонимания.

Однако не боязнь потерять дочь побудила меня на безжалостное и жесткое противостояние с Машей, когда она, в конце концов, выбрала не меня.

Я боролся с женой, только с ней. Каждый новый удар был точен и рассчитан. Я искал утешение и забвение в этой борьбе, я черпал в ней силы, как бы кощунственно это не звучало. Я мог зайти еще дальше. Я говорил… когда однажды переступаешь грань и принимаешь новые правила, совесть становится ненужным атрибутом. Но дело даже не в совести. Я же понимал. Ясно и отчетливо понимал, что причиняю Маше адскую боль, превращая ее жизнь в руины, как и она – превратила мою. Я был слеп, не осознавал, почему так отчаянно нуждаюсь в сражении, у которого априори не может быть победителей. Я был глух к слезам дочери. Все ради того, чтобы Маша продолжала чувствовать ко мне хоть что-то, но чувствовать. Даже если это ненависть. Презрение. Ярость. Лишь бы не равнодушие, не пустота. Мне была нужна она в моей жизни. Я не хотел быть ее прошлым, не хотел признавать, что на самом деле давным-давно проиграл ей.

Моя гордость и эгоизм не позволяли признать очевидное. Смириться и отпустить – безумно сложно, если человек нужен тебе, как воздух, если ты не мыслишь жизни без него. Маша была для меня таким человеком.

И осталась.

Все сломано, разбито, разрушено.

Мы никогда не станем прежними. Мне придется отпустить ее. Мы не можем страдать оба. Бесконечная боль. Я чуть не убил ее….

Так нечестно.

Я думал, что любовь – это счастье и благо, что она защитит нас и спасет. Самообман и сказка, на которую ведутся дилетанты.

Каждый раз, вспоминая о Маше, о тех днях, когда мы были счастливы, я буду искать момент, после которого все пошло не так…. И, может быть, никогда не найду.

Я оставался в Мюнхене, пока главный врач не сказал, что ее жизни ничего больше не угрожает, после чего сразу вылетел в Москву. Я не дежурил в палате реанимации, не ночевал в больничных коридорах в окружении родственников Маши. Мне там больше не было места. Всю информацию о ее состоянии я узнавал через главврача.

Никогда не смогу забыть тот страшный момент, когда я наблюдал, как жизнь уходит из ее распахнутых глаз, полных неимоверной боли. Но в ее взгляде, застывшем на мне, не было ни ненависти, ни гнева. Только бесконечное сожаление и печаль. У меня самого остановилось сердце. Мы, наверное, перестали дышать в одно мгновение.

Потом я очнулся, вызвал скорую помощь, заставив себя действовать, вспомнив лекции о первой помощи при сердечных приступах.

Эту потерю я бы не смог пережить. Я никогда бы себя не простил.

Только чуть не потеряв Машу, я понял, что на самом деле для меня важнее, чтобы она жила, жила и была счастлива. Мне будет больно, знаю. Возможно боль никогда не утихнет, но я отпущу ее. Даже если моя собственная жизнь потеряет смысл.

Наша война закончилась, но на самом деле, я никогда не воевал именно с ней. Только с собой и своим отчаянным желанием удержать ее любым способом.

Наша жизнь состоит из череды событий, встреч и расставаний, взлетов и падений, совершенных ошибок, неоправданных надежд, грусти, боли, любви и ненависти. Мы хотели бы не чередовать полосы, не делить на черное и белое. Мы бы предпочли выбирать, каким будет завтрашний день. И мы можем, мы, черт возьми, можем мир перевернуть, но не всегда знаем, как… Нам мешают шоры на глазах, упрямство и амбиции, гордыня и эгоизм. Мы могли бы стать Богами собственных жизней, если бы научились слушать свое сердце, смотреть душой и просто любить тех, кто рядом.

К сожалению, осознание и правильные решения приходят поздно, вместе с горьким опытом совершенных ошибок.

Так случилось со мной.

Несокрушимых людей нет. Сильные мужчины – легенда. Верные женщины – миф. Долго, счастливо и на всю жизнь – иллюзия.

Но свою реальность построил я сам. Никто не виноват.

И ничего не исправить.

Глава 35

«Как вспомнишь обо мне, посылай мне лучик тепла и света, а потом сразу забудь…»

к/ф Ешь, молись, люби.

Мария

Мне пришлось умереть, чтобы понять, как сильно я заблуждалась. Когда мое сердце остановилось, я уже знала, кто запустит его снова.

И это был не Марк.

Я не знаю, как он понял, что наше короткое помешательство закончилось. Возможно, снова ментальная сверхъестественная связь позволила ему почувствовать, что произошло в моей душе и в сердце, пока моя душа бродила вне времени и пространства. Мы не вели долгих разговоров, не мучали друг друга объяснениями и пустыми обещаниями всегда помнить, звонить, ждать следующей встречи.

Не будет никакой следующей встречи. Мы оба понимали это, когда я провожала его в аэропорт. Последний раз. Я держала его руки в своих, и, наверное, мы оба плакали. Это было больнее, чем в шестнадцать лет, потому что я понимала, что на этот раз не он, а я разбиваю его сердце. Я отпускала его, прощаясь со своими детскими мечтами, первой любовью и частичкой собственной души. И никакие слова не могли облегчить боли от грядущего расставания. Да и что можно было сказать после всего, что случилось с нами.

– Если когда-нибудь ты передумаешь… – его ладони обхватили мое лицо, и он с надеждой смотрел в мои глаза. Откуда в нем столько веры?

– Я буду помнить, Марк. Я всегда буду помнить тебя. Но не жди меня, живи завтрашним днем.

– Я не знаю, как это сделать, Джульетта, – с глубокой, пронзающей мое сердце нежностью и печалью ответил Марк.

– Просто помни, что где-то за океаном я думаю о тебе и желаю тебе счастья. Я очень хочу, чтобы ты смог простить меня и забыть.

Он улетел в Лос-Анжелес, приняв предложение возглавить студию каскадеров. Я знала, что у него получится, была уверена в этом. Не сразу, но Марк найдет свой путь, научится не оглядываться назад. Мне тоже предстоит сделать это. Нет, не найти свой путь, а научиться не оглядываться назад.

Отпустить прошлое, простить себя и понять, чего я хочу от завтрашнего дня.

Это безумно сложно, но каждый день я совершаю шаги навстречу к будущему без груза старых ошибок за плечами.

Спустя пару недель после отъезда Марка, мы с Евой вернулись в Москву. Стелла поехала с нами. Она бросила профессиональный спорт и вдруг решила поступить в МГУ на филологический факультет. Мы втроем заселились в квартиру, которую снимали до этого с Марком. Чтобы платить за аренду, пришлось экстренно искать работу. И я была безумно благодарна Стелле за то, что она была рядом, помогала мне с Евой, с домашними делами, пока я, как безумная, носилась по всей Москве по собеседованиям, держала меня ночами в своих объятиях, когда я рыдала от отчаянной тоски, которая всегда возвращалась с наступлением ночи.

Утром я снова начинала убеждать себя, что пришел новый день, и он пройдет совсем по-другому. Я обещала себе быть сильной, но все возвращалось снова, как только после очередного сумасшедшего дня, я оставалась в тишине спальни наедине с дочерью, которая безмятежно спала у меня под боком. Мне приходилось вставать и уходить на кухню, чтобы на разбудить Еву своими всхлипываниями. И каждый раз Стелла приходила ко мне, обнимала за плечи, не говоря ни слова. Так мы и сидели вдвоём до утра.

Я нашла работу менеджером в компании по продажам спортивного инвентаря, так как имела неплохие знания и опыт в данной области. Оплату обещали неплохую, и можно было не переживать хотя бы по одному поводу.

Я с замиранием сердца ждала повестки в суд, и мою тревогу усиливало полное отсутствие известий о бывшем муже. Последнее, что я помнила – это его взгляд, в котором я утонула, задыхаясь от боли. И этот взгляд не давал мне покоя. Именно его я видела, рыдая каждую ночь. Моему сердцу больше ничего не угрожало, но оно все равно ныло и страдало.

Мне нужно было знать, не показалось ли мне…

Но он исчез. Я не знала наверняка, но была уверена, что Солнцева нет в стране.

Он мог вычеркнуть меня из своей жизни, но никогда бы не оставил Еву так надолго. Дочка скучала по нему, скучала по нашему дому. И я тоже, я тоже скучала.

Теперь, когда я знала, что именно Солнцев устроил экстренную доставку меня в Германию, оплатив все расходы, операцию и последующее восстановление, вернув мне Еву, я не могла больше убеждать себя в том, что он безжалостный, хладнокровный, жесткий человек, который поставил себе цель уничтожить меня. Он спас мне жизнь и исчез, не требуя благодарности. Он впервые в жизни позволил себе проиграть.

В конце первой рабочей недели мне вдруг позвонил мой адвокат, сообщив, что все судебные иски, которые подавал на меня Солнцев, отозваны, а арест на мои счета снят и суммы, которые образовались благодаря моей кропотливой работе, разблокированы. На следующий день адвокат привез мне документы на спортивный центр, в которых говорилось, что теперь я являюсь полноценным и единственным владельцем безо всяких пунктов мелким шрифтом.

Я не знала, что думать, что делать, как реагировать, где искать бывшего мужа…. Я боялась неожиданного подарка судьбы. Хотя вовсе не судьба была моим благодетелем.

А потом произошло то, чего я ожидала меньше всего. Осенним прохладным будничным вечером Полина Смирнова позвонила мне и попросила встретиться с ней в Битцевском парке. Кутаясь в пальто, мы обе стояли на мостике и смотрели, как желтые листья падают в неширокую речушку с быстрым течением.

Она говорила долго и много, и то, что не должна была говорить, не имела права, и может быть, даже не хотела….

– Тебе кажется странным, почему я, рискуя карьерой, выдаю тебе информацию, помеченную грифом секретно? – спрашивает Полина, продолжая смотреть вниз, сжимая пальцами деревянные перила. Я отвернулась, понимая, что не хочу слушать ее объяснений, не хочу знать, какие личные мотивы привели ее сюда, чтобы в очередной раз перевернуть мою жизнь с ног на голову. Я застыла, не заметив, как ветер скинул с моих волос шарф и унес прочь. Лучше бы она молчала.

– Маш, люди нашей профессии, они, как железные солдатики, не умеют долго страдать. Мы скептики и прагматики до мозга костей. Это – побочное действие нашей работы. Люди, которые каждый день имеют дело с худшими людскими пороками, постепенно теряют чувствительность, черствеют. Дима всегда был самым уверенным, сильным, непробиваемым, целеустремлённым, несокрушимым. Да, несокрушимым – это подходит больше всего. Юрист от Бога, принципиальный, жесткий, упорный, обладающий невероятным чутьем и памятью. Но то, каким Дима пришел ко мне, узнав, что ты ушла от него, не укладывалось ни в какие рамки моего представления о нем, а я знаю его намного дольше, чем ты. В глубине души, мое женское уязвленное самолюбие жаждало расплаты, но, когда я увидела его разбитым и уничтоженным, полностью потерявшим свою привычную сдержанность, я испытала не удовлетворение, а горькое разочарование. Я вдруг поняла, что никогда не испытывала того чувства, которое свалило несокрушимого звездного адвоката Солнцева, который не проиграл ни одного процесса, но удержать свою собственную жену не смог. Дима всегда четко знал, чего хочет от жизни и следовал плану, он брал, а не спрашивал, управлял своим завтрашним днем. Я восхищалась им, его силой, и даже, когда он вел грязную игру, чтобы достичь цели, и даже, когда мы спорили и были не согласны друг с другом. Я страшно ревновала. Что говорить, Маша, я так и не нашла никого, кто мог бы сравниться с ним, и поэтому меня поразило то, как легко ты смогла отказаться от него. Несправедливо. Я не знаю подробностей, Дима не из тех, кто любит делиться своими секретами. Он заявился ко мне в минуту боли, чтобы выплеснуть то, что разрывало мне душу, но не говоря ни слова. Я бы не пришла, никогда бы не пришла к тебе…. Но сегодня я узнала, что Солнцев сразу после возвращения из двухмесячного путешествия по Европе, вышел из федеральной палаты адвокатов, передал все свои дела коллегам, и принял предложение занять должность ректора на факультете юриспруденции Санкт-Петербургского государственного факультета. Ты понимаешь? Солнцев собирается полностью посвятить себя преподавательской деятельности, бросив карьеру и все, чего он добивался долгие годы. Я пыталась говорить с ним, но Солнцев, как непробиваемая стена. Если кто-то и сможет его переубедить, то это ты….только ты.

Полина замолкает на несколько секунд, словно ей сложно говорить дальше.

– Я не знаю, как тебе удалось то, что ты сделала, и почему я не смогла… Может быть, теперь, когда ты знаешь подробности дела Рамзанова, и то, что сделал Солнцев, чтобы помочь тем детям, которые сейчас проходят длительную психологическую реабилитацию, тебе станет проще понять мотивы некоторых его поступков.

– Дима пытался отобрать у меня дочь, – подняв воротник пальто, дрожащими заледеневшими пальцами, произнесла я. – Я думаю, что ты знаешь об этом. Он мог сказать мне правду, и я бы не совершила поступки, за которые теперь мне придется ненавидеть себя до конца жизни. Ты же смогла прийти, не боясь того, что я пойду разглашать секретные данные направо и налево. У него тоже был выбор, и Солнцев его сделал.

– Маша, он молчал не поэтому, – покачала головой Смирнова. Повернув голову, взглянула в ее кофейные умные глаза. – Велось следствие, за вами наблюдали. Его телефон прослушивали, твой тоже. Говорить правду тогда было небезопасно для тебя.

– Ты же читаешь газеты, Полина, и, наверное, в курсе того, что у меня был роман с другим мужчиной.

– Я не верю желтой прессе…– отрицательно качнула головой Полина. Я отвела взгляд в сторону, дрожа всем телом.

– Но это правда, – горько произнесла я. – Мы с Марком расстались, но это не было интрижкой в отместку. И Дима знал об этом. Я не думаю, что он станет слушать меня или изменит свое решение в отношении работы, если я попрошу его остаться в Москве. Он, несомненно, любит свою дочь…

– Он бежит от тебя, Маша. – Оборвала меня Полина, положив ладонь на мое плечо. – От своих чувств и от боли. Мне тяжело смотреть на такого Солнцева, зная и помня его другим. Неважно, что вы сделали, какие ошибки совершили. Если чувства настоящие, они все выдержат. Ты должна попытаться, обязана. Если бы ты видела, каким он пришел ко мне, когда ты уехала в Америку… ты бы поняла, почему я говорю сейчас с тобой. Это огромная боль, то, что вы пережили, но это лучше, чем сто лет одиночества и пустоты. За любовь нужно бороться, Маш, а жалеть себя ты будешь после, если ничего не выйдет.

Наши взгляды снова встретились, и я почувствовала невероятный прилив сил. Ей удалось, хотя мотивы этой сильной и умной женщины мне до конца непонятны… ей удалось заставить меня поверить, что я еще могу исправить наши ошибки, что у нас с Димой еще есть шанс.

Эпилог

«Если я – часть твоей Судьбы, когда-нибудь ты вернешься ко мне.»

Пауло Коэльо "Алхимик"

Дмитрий

«– Мне пришлось умереть, чтобы понять, как сильно я заблуждалась. Когда мое сердце остановилось, я уже знала, кто запустит его снова.

И это бы не Марк. Это был ты. Всегда был ты. Прости меня, за то, что я сомневалась.»

Она произнесла эти слова чуть слышно, перебирая пальцами волосы уснувшей на ее коленях дочери. Я даже не сразу понял ее, собираясь уходить. Пару недель назад я переехал в Питер, с трудом уговорив Машу вернуться в пустующий дом, и теперь каждые выходные приезжал, чтобы провести время с Евой, а на ночь уезжал в квартиру на Чистых прудах. Во время этих встреч нам приходилось с Машей общаться, но это было очень тяжело для меня. Все еще очень тяжело и больно. Она держалась достаточно уверенно, но я понимал, что и ей ее выдержка дается нелегко.

И когда она вдруг выдала мне подобное, я растерялся. Мне показалось, что я ослышался или брежу. На самом деле, каждый раз приезжая в Москву, я ждал, что Маша заведет разговор об ее отъезде в Америку и попросит меня дать ей официальное разрешение на вывоз дочери. Мне не хотелось снова вступать с ней в конфликт, но я бы не дал такого разрешения. Никогда.

– Что, прости? – переспросил я, развернувшись. Я уже почти покинул пределы гостиной, когда до меня дошел смысл сказанной тихим голосом фразы.

– Ты слышал, что я сказала, – Маша смотрела на меня уверенно и в тоже время печально. – Мне давно стоило это сказать. Я сожалею, Дим.

– Ты думаешь, это что-то исправит? Твое сожаление? Твое «прости»?

– Я не знаю, Дим. Но, если промолчу сейчас, то буду жалеть об этом всю оставшуюся жизнь. Если бы я знала правду…. Ничего бы этого не было. Полина мне все рассказала. Пожалуйста, не злись на нее.

– Не злиться? – вспыхнул я, чувствуя, как внутри загорается волна ярости, но тут же одернул себя, когда Ева заворочалась во сне. – Она совершила преступление! Женщины! Почему вы не можете держать язык за зубами?

– Она считает, что мы справимся, – шёпотом произнесла Маша.

– С чем? – холодно спрашиваю я.

– С нашими проблемами.

– Проблемами? – Я снова повышаю голос не в силах контролировать бушующую внутри ярость. – Мы развелись, ты встречалась с другим, ты с ним жила. Это проблемы? – скептически спрашиваю я. – Это, блядь, долбанный конец!

– Я думала, что ты предал меня, – с горечью произносит Маша.

– А я не думал, я знал и видел своими глазами.

– Но и ты не был святым, Солнцев. Я смогла тебя простить, – напоминает мне Маша, а потом добавляет тихим, ломающимся голосом. – Если я скажу, что люблю тебя. Сильнее, чем когда-либо – это что-то изменит?

Она твердо и уверенно смотрит мне в глаза, а я не понимаю, откуда в ней столько смелости. Смог бы я признаться в своих чувствах после всего, что мы натворили? Наверное, нет.

Я не знаю, что ей ответить. Ее слова злят меня и грели душу одновременно. Мне бы очень хотелось сказать, что: «Да! Да! Я готов поверить и начать сначала». Но сможем ли мы? В моей практике разводы редко заканчивались примирением и новой свадьбой. Ни разу.

Но все, что случилось с нами в последний год, очень сильно меня изменило. Я полностью пересмотрел свою жизнь, подкорректировал некоторые принципы, научился поступать правильно, а не руководствуясь меркантильными и амбициозными побуждениями. Я бросил адвокатскую практику и ушёл в преподавание, я уехал в другой город…. Но от себя убежать невозможно, как и не изменить главного. Чтобы я ни делал, куда бы ни шел, с кем бы ни спал, я никогда не перестану любить эту противоречивую сумасшедшую женщину, которая свела меня с ума с первого взгляда. С первого слова. С первого прикосновения.

«Не было просто. Ни одной минуты с того момента, как … я ее увидел впервые. И не будет никогда.»

Я помню, как думал об этом в самом начале отношений. Теперь я точно знал, что, если любишь, то просто не бывает. Любовь – это боль, ад и счастье, крах и спасение, агония и бесконечный полет, а в небеса или в бездну мы выбираем сами. Нас бьют, мы летаем. Как в песне.

И когда Маша говорит, что любит меня, она предлагает мне именно это – выбор.

Небеса или бездна…. Крах или спасение.

И нет ничего сложнее этого выбора, и нет ничего проще…

Марк

Я смотрю, как волны неспешно и вальяжно накатывают на берег, снисходительно бросаясь брызгами мне в лицо. Сегодня океан молчалив и спокоен, голубая гладь до самого горизонта.

Я прихожу на побережье каждый день, на закате, чтобы застать момент, когда огромный огненный шар, проделав свой долгий путь, устало растворяет лучи в темнеющих водах, окрашивая их алыми и бордовыми разводами. Небо величественно пылает, я поднимаю голову, завороженный, очарованный, ощущая, как прохладный ветер треплет мои волосы, пробирается под футболку, оставляя соль на губах. И в этот момент я чувствую себя почти счастливым. На меня накатывает вдохновение и трепет, которые требуют выхода, и иногда я беру с собой ноутбук и пишу историю о том, как много лет назад полюбил девочку, которой было всего четыре года.

Я пишу историю о своей первой любви, меняя места, имена, события, города и страны, оставляя главное – наши мечты, чувства, встречи и расставания. Я ищу ответ за каждой новой строчкой, каждым новым прожитым днем в нашем далеком прошлом. Мог ли я успеть, или у нас изначально не было никакого шанса? Была ли наша любовь иллюзией, мечтой, которой не суждено было сбыться?

Если бы мы были настоящими, то выстояли бы. Разве нет? И она не выбрала бы другого, не вышла бы за него замуж повторно, не выглядела бы такой счастливой на тех фотографиях, которые иногда появляются в ее аккаунте.

Я знаю, что пройдет несколько лет и все случившееся с нами покажется сном, размытым воспоминанием.

«Я был ее первой любовью, а она – моей единственной».

КОНЕЦ

Для тех, кто хочет узнать, как сложилась судьба Марка Красавина в дальнейшем, могут прочитать роман Аполлон на /магазин/Дж-Алекс/

Все книги автора:

Седьмой круг – ИЛР

Бумажные цветы – психологический ЛР

Отражение – СЛР

В самое сердце – СЛР, эротика

Офсайд 1,2,3 – СЛР, эротика, сцены насилия

Призраки Орсини (серия офсайд) – СЛР, эротика, триллер, сцены насилия

По ту сторону от тебя – СЛР, драма, эротика

Танцы на стеклах 1,2 (в соавторстве с Ланой Мейер) – остросюжетный СЛР, эротика

Скандальный Роман (в соавторстве с Ланой Мейер) – СЛР, эротика

Ламенто – СЛР, драма

Похититель душ (в соавторстве с Ланой Мейер) – фентези, ЛР, эротика.

Инсайдер 1,2 – психологический триллер, СЛР, эротика.

Имитация 1,2,3 – криминальный триллер, СЛР, эротика.

Мактуб 1,2,3(в соавторстве с Ланой Мейер) – остросюжетный СЛР, эротика.

Аполлон – остросюжетный СЛР, эротика

Книги автора можно приобрести:

/магазин/Дж-Алекс/

Приобрести и скачать бесплатно раннее творчество:

-D/books?54520f38-d299-4e5a-9d66-7ffde090ab67

Группа автора в контакте:

В оформлении обложки использованы фотографии авторов: essuera с сайта ; Owen CL с сайта ;

konradbak с сайта .

Оглавление

Пролог

  Глава 1

  Глава 2

  Глава 3

  Глава 4

  Глава 5

  Глава 6

  Глава 7

  Глава 8

  Глава 9

  Глава 10

  Глава 11

  Глава 12

  Глава 13

  Глава 14

  Глава 15

  Глава 16

  Глава 17

  Глава 18

  Глава 19

  Глава 20

  Глава 21

  Глава 22

  Глава 23

  Глава 24

  Глава 25

  Глава 26

  Глава 27

  Глава 28

  Глава 29

  Глава 30

  Глава 31

  Глава 32

  Глава 33

  Глава 34

  Глава 35

Эпилог Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg