«Возмездие»

***

Шесть утра. В звенящем Пекине рассвет

нарезает на ломтики солнечный мармелад.

Знаю, Мэй, ты сидишь у окна, закутавшись в плед,

устремив в пустоту печалью подернутый взгляд.

Твои руки сжимают пушистую, мягкую ткань,

чай с жасмином, в щербатой чашке, давно остыл.

Раскрывает бутоны малиновая герань,

за окном просыпается шумный весенний мир.

Ты впускаешь бабочек, бьющихся о стекло,

свежий ветер разносит по комнате аромат

белых яблонь, баюкающее тепло

обнимает тебя, увлекая назад в кровать.

Твой уютный мирок лелеем твоим отцом,

доброй матерью. В их любви,

вспоминай обо мне лишь хорошее.

Страшным сном забывая всю боль, что тебе причинил.

Я желаю тебя, как и прежде - до дрожи рук,

до щемящего чувства, ноющего в груди.

Я кричу по ночам. Этот жуткий звук

отлетает от стен, заглохнув на полпути.

Иногда в мою голову забираются голоса,

языками шершавыми лижут мой слабый мозг.

Я сжимаю ладони и закрываю глаза,

вспоминаю тебя,

белых бабочек,

запах роз.

Очень жаль, здесь нет окон. От этого тяжелей.

Берега Юндинхэ не видимы, не слышны.

Я глотаю таблетки.

Таблетки на вкус, как клей.

Я, конечно, не болен. Ведь это они больны.

Моя Мэй, ты была единственной, я не вру.

Не верь тем, кто расскажет тебе о других.

Ты была моей бабочкой.

Лучшей из двадцати двух.

Но тебя не причислить к ним, не равнять на них.

Я втыкал в них иголки, нежно вскрывая плоть.

Эти глупые женщины сгорали в моем огне.

Но ты, Мэй...

ты была совершенно другой.

Ты была моим маяком в непроглядной тьме.

Извини за то, что видела кровь на моих руках.

Твой испуганный взгляд,

вся лживость бульварных газет.

Как посмели они винить меня в этих грехах?

Это свято - рождать прекрасное.

Разве нет?

Как чудесно слова выстраиваются в мозгу,

веки, крыльями бабочки, вздрагивают слегка.

В голове оживают очертания твоих губ,

лето в парке Бэйхай, трепещущая рука.

Дьявол в белом халате под кожу мне вводит яд.

Пальцы мерзнут и стынут,