«Неприступная красавица»

Марджи, мне так тебя не хватает.

Май 1803 года

Божественная Софрония была на устах всего Лондона.

Ее изумительное сопрано приводило высший свет в восторг, не поддающийся описанию. Однако у Дерека Уиттакера голос певицы не вызывал восхищения. Нельзя было сказать, что этот голос его не трогал. Напротив, он задевал его до такой степени, что хотелось немедленно уйти из зала.

Знаменитая певица медленно подошла к рампе, и все поняли, что сейчас последует ария. Зал притих в ожидании.

Сидевшие рядом с Дереком зрители даже подались вперед и приоткрыли рты, предвкушая удовольствие.

Дерек решил, что с него довольно. Его место, как обычно, было в последнем ряду партера с краю. За его спиной была ложа лорда Стоуксдауна. Никто не заметит, если он незаметно исчезнет. Когда оркестр воодушевленно заиграл вступление, он ловко проскользнул за тяжелую портьеру, закрывавшую выход в фойе, и сбежал.

Все-таки положение скромного секретаря при важной особе имело свои преимущества, размышлял он. Ему были доступны многие прелести жизни аристократии — взять, к примеру, возможность посещать оперу, как сегодня. Но вместе с тем он не был обременен светскими обязанностями.

Он мог позволить себе иметь собственное мнение по любому вопросу, потому что, откровенно говоря, никто им не интересовался. Никто не следил за тем, что он делает, не замечал, когда он приходит в зал, а когда уходит. Ему просто надо вернуться во время антракта на случай, если он понадобится лорду Стоуксдауну или кому-нибудь из его гостей. Никому не было никакого дела до того, слушал ли Дерек Уиттакер, как заливается Софрония, или провел вечер в гардеробной, играя в карты с капельдинерами.

Дерек всегда маячил где-нибудь на обочине каждого светского сборища, невидимый, словно призрак. И такой же, как призрак, нищий. Жалованье, которое платил ему лорд Стоуксдаун, было даже поменьше, чем у дворецкого или камердинера. Но урожденный Уиттакер не мог позволить себе стать слугой. И хотя для Дерека смысл такого порядка вещей был не совсем понятен, он подчинился ему с такой же веселой беззаботностью, с которой вообще относился ко всему общепринятому.