«Розетта»

Розетта (fb2) - Розетта (пер. Богдан Войченко) 5445K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Барбара Эвинг

Барбара Эвинг Розетта

Предисловие

Наверное, вы согласитесь: ничто не заменит нам чтение — ни разговор по телефону, ни популярный сериал. Книги рассказывают о неведомом, с ними мы погружаемся в другие миры и чужие тайны…

Может быть, поэтому Барбара Эвинг, успешная актриса, обладательница самой престижной театральной награды, золотой медали Bancroft за выдающееся актерское мастерство, и начала писать романы. Уроженка Новой Зеландии, она сейчас большую часть времени проводит в Лондоне, где и создает свои талантливые произведения. Как актрисе ей открыт путь ко всем тайнам человеческой души, как писателю ей дарован талант донести эти переживания до тысяч читателей. Творчество Барбары Эвинг по достоинству оценено во всем мире, один из ее романов — «Гипнотизер» — по праву стал бестселлером. Погружаясь в каждую ее книгу, хочется, как на премьере спектакля, воскликнуть: «Верю!» — так просто, изящно и правдиво они написаны. За кажущейся легкостью ее стиля таится огромная работа автора-исследователя эпохи и нравов, души и духа.

Присмотримся внимательно к эпохе, которую она изображает в своем историческом романе. Чопорная Англия конца XVIII — начала XIX веков не прощает инакомыслящих, общество сурово карает тех, кто посмел нарушить его законы. Идеи французской революции перебрались через Ла-Манш и грозят пошатнуть устои английской монархии. Это тревожное время ожидания перемен.

Но вместе с тем это и время исследования древних цивилизаций. Как это не раз уже случалось в истории, интерес к древней культуре возродила война — в этот раз война Франции и Англии за господство над Египтом.

Тысячелетиями песок засыпал священные пирамиды, битвы и сражения уничтожили когда-то великое государство фараонов. Годы не пощадили и египетский народ, смешав его с другими племенами, лишь древние письмена, высеченные в камне, помнили о былой славе сыновей бога Ра. Бесстрастно взирали они на людей в ожидании того, кто сможет прочесть их и рассказать о могуществе цивилизации Нила… И вот близ городка Розетта был найден камень с текстом на трех языках. Он стал ключом к расшифровке древнеегипетского языка.

Вот та эпоха, в которую нас приглашает Барбара Эвинг. В центре романа — судьба Розетты Холл, дочери адмирала. В детстве Роза мечтала о путешествиях в далекие страны, а особенно в Розетту, загадочный город в Египте, в честь которого ее назвали. Она увлечена древностью и больше всего на свете хочет узнать, что же значат иероглифы. Как и все девочки, она верит в любовь и семейное счастье. Желанный брак научил ее страсти, но не любви. Муж погибает на войне в Египте как герой. И лишь позже Розетта узнает, что его убили возмущенные арабы за связь с египетской женщиной. Она остается вдовой, принадлежащей семье мужа, которая не желает отпускать ее. Казалось бы, ее будущее предрешено, и мечтам увидеть древние обелиски не суждено сбыться. Но однажды Розетте открывают тайну, которая побуждает ее совершить путешествие в Египет, в страну детской мечты. Если путешествие окажется успешным, она обретет смысл дальнейшей жизни…

Все персонажи и события в данном произведении, кроме широко известных, являются вымышленными, и любое сходство с реально существующими людьми, живыми или умершими, случайно.

Посвящаю Фатме Муссе, которая дала мне урок английской истории в Каире.

…этот указ будет начертан на стеле из твердого камня священным письмом, обычным письмом и греческим письмом… пусть он живет вечно.

Розеттский камень 196 г. до н. э.

1795 ГОД

Сентиментальные истории и развлекательную литературу… необходимо использовать лишь изредка, в особенности при обучении девочек. Эти книги могут спровоцировать то, что называется преждевременным развитием сердечных переживаний…

Мария Эдгворт «Практическое образование», 1798

Тем летом старики появились на вершине холма Вау-хилл, как всегда, с небольшими телескопами в руках. По их словам, они ждали появления в Ла-Манше славного флота Его Британского Величества, который должен был вернуться после героических битв с французами. Повсюду уже начали говорить об их новом полководце — генерале Бонапарте. И хотя на горизонте не было видно даже следов какого-либо флота, старики со своими телескопами все равно маячили на холме, приходя на вершину с утра пораньше, чтобы занять наилучшее место. Как раз над передвижными кабинками для переодевания.

Хитроумное приспособление для переодевания дам стояло прямо в воде. На Розе и Фанни были свободные, с завязками вокруг шеи, плавательные костюмы и специальные шляпки без полей. Служанки помогли им окунуться в спокойную, искрящуюся на солнце воду, а потом они медленно поплыли от берега. День был чудесный. Мягкие волны, шепча, обволакивали их. У Розы волосы были темные, а у Фанни — рыжие. Непослушные пряди выбились из-под шляпок, и на них налипли водоросли. Девочки стали похожи на русалок. Их голоса и смех разносились далеко по берегу. Их даже слышали на Вау-хилл, где бездельничали, а может, занимались делом пожилые джентльмены.

Много позже Роза вспомнит этот летний день, когда они с кузиной купались в Ла-Манше, а враждебная Франция в ореоле ужасных слухов лишь маячила где-то вдали; как от холодной воды у них перехватывало дыхание и они смеялись, восторженно и изумленно.

Позже им помогли выйти из воды, отряхнули, обтерли полотенцами и отвели на берег; в тот вечер давали бал, и обе кузины, смеющаяся брюнетка и невысокая рыжая девочка с серьезным лицом, продемонстрировали публике свои непослушные волосы, с которыми не смогла совладать их служанка Мэтти, — они ниспадали на плечи и волнами обрамляли их юные лица.

На балу было несколько офицеров Его Британского Величества; молодые дамы не сводили глаз с их сияющей красно-синей формы. В тот вечер мисс Роза Холл, любимая дочь героя морских битв адмирала Артура Холла, встретила Гарольда Фэллона, довольно дерзкого молодого морского капитана (который еще не стал героем, но возлагал на это большие надежды); они сперва станцевали мазурку, а потом рил. Музыканты играли на скрипках, клавесинах и кларнетах. Люди смеялись и громко разговаривали. В комнате стало нестерпимо жарко, как обычно бывает в летних танцевальных залах. В ней все сильнее сказывалось присутствие большого количества людей. Специи в чашах, помада, духи и пудра приходили на помощь; дамы прятались за веерами, чтобы скрыть гнилые зубы и несвежее дыхание; каждый заранее в меру попользовался одеколоном; джентльмены освежали дыхание мятными пастилками. Но несмотря на жару, когда капитан Гарри Фэллон (только на следующий день она поняла, что он был еще и виконтом Гокрогером) поцеловал ей руку, Роза снова ощутила ту смесь изумления и восторга, которая захватила ее в море, хотя она не смогла бы описать свои переживания словами. Ее кузина Фанни Холл, пролетевшая мимо в вихре танца, заметила, что капитан Фэллон до неприличия низко наклонился к Розе. Она тут же вспомнила о красивых, но ненадежных джентльменах, героях новомодных романов. Она знала, что Розе, которая прочла все новые романы, это тоже придет на ум. Фанни пришлось прикрыть рот рукой, чтобы не расхохотаться.

Неделю спустя кузины прохаживались по библиотеке, расположенной возле Ганновер-сквер. Это было, пожалуй, их самое любимое место в Лондоне (в основном из-за того, что здесь можно было приобрести книжные новинки и время от времени понаблюдать за джентльменами). Внезапно Фанни Холл, любимая старшая дочь управляющего Ост-Индской компании, едва не лишилась чувств, увидев невероятно красивого юношу в сутане, внимательно рассматривавшего литературу, в изобилии представленную в библиотеке. От него не пахло потом, гнилыми зубами или помадой для волос. От юноши исходил едва уловимый аромат лаванды.

— Я бы не хотел, чтобы моя жена читала «Тома Джонса», — сказал он.

Фанни (которая, как и Роза, конечно же, читала и «Тома Джонса», и «Памелу», и «Клариссу», и «Эвелину», и, естественно, «Фанни Хилл») зарделась, став при этом еще симпатичней. Она понимала, что такой человек будет, скорее, читать Локка, Хьюма, Поупа и Милтона. Священник, которого звали Гораций Харботтом, улыбнулся зардевшейся Фанни. Его восхитили ее прекрасные рыжие волосы. Гораций подал ей руку, предлагая вместе продолжить исследование библиотеки. (Поскольку он был священнослужителем, это не считалось предосудительным.) Преподобный Гораций Харботтом только что получил, благодаря семейным связям, богатый приход и теперь искал то, что ему было необходимо для полного счастья, — жену. У него был чрезвычайно мелодичный голос, и этот голос вещал о философии, истории и Боге. Для Фанни все это было новым и неизведанным. Она тут же представила, как он стоит за кафедрой, такой привлекательный, и делится с прихожанами мудростью. Роза отстала, притворившись, что с интересом изучает какую-то книжку, и, глядя на симпатичного, но до абсурда напыщенного священника, беседующего с Фанни, она прикрыла рот рукой, чтобы сдержать смех.

Вернувшись домой к Розе, которая жила как раз за углом, на Брук-стрит, они принялись обсуждать со служанкой Мэтти джентльменов, встреченных в библиотеке. Мэтти сделала им прохладительные лимонные напитки. Шепотом они произносили слово «любовь». Мэтти была на десять лет старше их обеих. Она была замужем, так что кое-что смыслила в этих вещах.

— Следует убедиться, что есть приязнь, а не только любовь, — сухо заметила Мэтти. — В противном случае, если человек тебе не по душе, брак может превратиться в тюрьму!

Роза и Фанни слушали, но понять ее не могли, поскольку Мэтти казалась им старухой. Но они произносили слово «любовь» с благоговейным трепетом, так как оно часто встречалось им в новых романах. Они не знали о том, что многие подвергали эти романы критике, считая, что они плохо влияют на молодых девушек. Говорили, что подобные глупые книжки внушают множество иллюзий и навевают греховные мысли.

Не прошло и полугода, как две юных любительницы романов и морских купаний связали себя священными узами брака. За свадебными платьями они поехали с матерью Фанни на Бонд-стрит, великолепную, суетливую, блистательную Бонд-стрит с ее большими пылающими лампами, завораживающими новыми стеклянными витринами, вращающимися вывесками, изящными экипажами, с грохотом проезжающими по улице, обувью и одеждой, а также с уличными разносчиками и торговцами, подарочным магазином и мелкими воришками, разверстыми смрадными канавами и шумом. На Бонд-стрит две невинные девушки облачились в ниспадающие белые платья и, охваченные диким возбуждением, твердо заявили, что не желают надевать теплое белье: они скорее замерзнут, чем будут выглядеть клушами на собственной свадьбе. Вечером служанка Мэтти дала им горячего шоколада, чтобы они немного успокоились. Также она напоила им мать Фанни (добавив капельку бренди), поскольку та вся пылала от волнения. Девушки намазали на ночь лица ананасовым соком, чтобы не было морщинок.

Свадьба Розы состоялась в церкви Сент-Джордж-Чёрч, что на Ганновер-сквер (среди гостей было много морских чинов). Она стала виконтессой Гокрогер и членом довольно известной семьи Фэллон с Грейт-Смит-стрит. (У свекрови было весьма мрачное выражение лица, ведь она надеялась заполучить в невестки по меньшей мере принцессу.) Это событие было упомянуто в нескольких лондонских газетах вместе со сводками войны с Бонапартом и сообщением о том, что Джеймс Престон (семидесяти лет) и Сюзанна Мортон (двадцати четырех лет) были казнены в день свадьбы Розы за убийство их внебрачного ребенка. Далее в газетах шла речь о том, как были ограблены два джентльмена, которые поздней ночью возвращались домой в почтовой карете. У них отняли часы и деньги. Это произошло возле Аксбриджа. Сообщалось, что глисты не могут размножаться в телах людей, регулярно принимающих настоящие шотландские пилюли доктора Андерсона. Также был помещен отчет о судебном слушании по делу графини Паг, которая сбежала от графа Пага и теперь тщетно добивалась возможности увидеть своих детей. Суд был непоколебим: закон не оставлял никаких сомнений — отцы вправе в одиночку воспитывать детей. На соседней Кондуит-стрит была расположена типография, в окне которой красовалась обидная карикатура на принца Уэльского. Он был изображен похожим на жирную свинью, увешанную драгоценностями.

Свадьба Фанни состоялась в небольшом милом городке Уэнтуотере, где каждую неделю проходила ярмарка. Именно здесь Гораций Харботтом (дядя которого был епископом) получил пресловутую и очень выгодную в плане пожертвований епархию, а также милый уютный домик приходского священника. Ни у кого не было сомнений, что он далеко пойдет. Он настоял на том, чтобы сыграть свадьбу в кругу своих прихожан; он считал, что это его обязанность как приходского священника. Семья Фанни была в восторге от этого решения, и хотя оказалось нелегкой задачей уговорить ее брата и всех сестер приехать в Уэнтуотер, но они просто обязаны были это сделать. Прибыли мать, отец и пятеро других детей. Связи Монтегью Холла, отца Фанни, с Ост-Индской компанией обещали молодой семье процветание. Родственники Горация были вполне довольны, включая его дядю-епископа. Семья Фанни и ее друзья (в частности, ее отец, заказавший напиток) были, однако, немного озадачены отказом жениха выпить выдержанного испанского хереса, специально купленного по такому случаю, за здоровье жены. «Я предпочитаю чистую воду, посланную Господом Богом», — ответил он, возможно, немного высокопарно. Тем не менее, все успокоились, поскольку жених был чрезвычайно хорош собой и от него, к тому же, хорошо пахло. А поскольку пути Господни неисповедимы, то можно только радоваться, что один из его представителей войдет в семью. Местная газета «Эхо Уэнтуотера» в ярких красках описала свадьбу, поместив рядом заметку о крушении кареты. В том же выпуске газеты была напечатана одна из проповедей Горация Харботтома с предложением приобрести ее (и прочие религиозные сочинения). Графиня Паг (снова-таки по сообщению «Эха Уэнтуотера») с криками носилась по главной улице городка, одетая лишь в ночную сорочку, и звала своих детей. Ее схватили и отправили в Бедлам[1]. Остальные новости представляли собой военные сводки.

На рыночной площади Уэнтуотера одинокий диссентер[2] стоял на небольшой скамейке и говорил о Боге.

Если кузины и не одобряли выбор друг друга, то вслух они об этом не говорили. Потому что они любили друг друга и всем сердцем желали друг другу счастья.

На холме Вау-хилл старики уже давно спрятали телескопы; теперь они сидели вокруг зимнего костра и надеялись, что доживут до следующего лета, чтобы увидеть радость молодости, с которой они когда-то так хорошо были знакомы.

Глава первая

Когда Розетта Холл, дочь героя морских сражений адмирала Джона Холла, была маленькой девочкой, она верила, что ее назвали в честь принцессы из детской сказки — принцессы Розетты, которая вышла замуж за Короля павлинов и жила с тех пор долго и счастливо. Отец часто читал ей эту историю. Принцессе Розетте пришлось перенести много страданий, прежде чем она вышла за Короля павлинов. По морям и по долам преследовала ее злая ведьма, но когда ее спасал старый рыбак (с помощью своей одноухой собаки), восьмилетняя Розетта издавала вздох облегчения; а когда принцесса Розетта посвящала старого рыбака в рыцари ордена Дельфина и делала вице-адмиралом Моря, Роза радостно зарывалась лицом в мундир отца. «Это я, это я!» — кричала она, ведь она знала, что ее зовут Розетта и что ее отец флотский адмирал. Ее переполняла такая радость, что отец не мог сдержать улыбки.

Несмотря на то что Розетту обескураживал напыщенный тон, принятый тогда в прессе, время от времени отец читал ей заметки из газет и журналов, лежавших на его большом столе на Брук-стрит возле карт, официальных бумаг, веленевой бумаги, перьев для письма, чернил, ящика с сигарами и часов из Генуи, которые, как считала Роза, тикали на итальянский манер. Потом слышалось шуршание юбок матери, и комнату заполняли морские офицеры в синих мундирах (они всегда приносили конфеты для малышки). Розу забирали наверх, в светлую, просторную гостиную, где у матери был свой стол, письменный стол красного дерева с перьями, чернильницами и тайным ящичком. Он мог, как по волшебству, превращаться в карточный. Именно там, когда лучи солнца проникали сквозь стекла больших окон, кареты и тележки с грохотом проносились по мостовой, а торговцы со своими гремящими тачками громко расхваливали свой товар, Роза впервые в жизни взяла в руки перо и с помощью своей матери вывела особые закорючки, которые вместе образовали букву Р.

— Мы рисуем в гостиной! — в восторге воскликнула Роза.

— Нет, это не рисование, — возразила мать с улыбкой. — Я учу тебя писать. Это письмо, умение писать слова.

— Письмо, умение писать слова, — повторила Роза, охваченная благоговейным ужасом.

Иногда, склоняясь над бумагой, они могли различить звуки клавесина, доносящиеся из соседнего дома и сливающиеся с криками и ржанием лошадей на улице. Так звуки клавесина в памяти Розы стали ассоциироваться с умением писать. Вскоре она начала с нетерпением ждать следующего дня, чтобы продолжить занятия. Они были такими естественными, такими легкими и чарующими, и лишь много позже Роза поняла, что многие люди не знают грамоты, что слуги на Брук-стрит макают в чернила палец, чтобы поставить свою подпись. Очень скоро у Розы появилась мысль придумать свои собственные значки вместо привычных Р, О, З и А, которые показывала ей мать.

— Почему я не могу писать вот так, мама? — спрашивала она, выводя на бумаге маленькое изображение розы. Мать казалась озадаченной. — Это же я! Роза! — нетерпеливо повторяла девочка, указывая пальчиком на рисунок, удивляясь, что мама сразу этого не заметила. Потом она нарисовала что-то, напоминающее звезду.

— Но это же не письмо, это ни о чем не говорит, — смеясь, возразила мать, — хотя выглядит, конечно, очень мило.

— Нет, говорит! — не сдавалась Роза. — Звездочка говорит: «Моя мама». Потому что ты красивая, как звезда. Это мое письмо. Я пишу по-своему.

Иногда вместе с ней писать училась служанка Мэтти. Родители Розы поощряли ее занятия.

Девочка начала писать письма всем подряд: морским офицерам в Сомерсет-хауз, которые приносили ей конфеты, кузине Фанни Холл с Бейкер-стрит, родителям Фанни; и каждый раз, когда у матери Фанни рождался ребенок, Роза приветствовала новорожденного очередным письмом. (Каким-то образом младенцы всегда отвечали ей, выводя буквы ровным, понятным почерком тети.) Роза спросила мать, может, и им стоит завести побольше детей. Лицо матери погрустнело, она ответила, что это невозможно. (Роза и Фанни собирались иметь много-много детей.) Но мать взяла ее с собой в книжную лавку, и Роза моментально влюбилась в запах книг, бумаги, туши, тетрадей и карт.

Мать купила одну тетрадь и показала Розе, как вести дневник: записывать все, что делаешь, что читаешь. Она села за стол возле матери и начала наблюдать, как на странице возникают различные значки. Даже теперь она не могла до конца принимать слова как нечто само собой разумеющееся. Ее всегда поражало, что она способна переносить образы, рождающиеся в ее голове, на бумагу. «Мы катались на коньках в Гайд-парке», — написала она и остановилась, пораженная, поскольку значки на бумаге словно бы перенесли ее в парк, где она снова увидела лед и весело резвящихся братьев и сестер Фанни. Она не находила слов, чтобы передать свое невероятное удивление. Роза даже топнула ножкой, желая как можно точнее изложить свои переживания. «Как это произошло? Как люди изобрели такое — выражать мысли на бумаге? Кто до этого додумался? Кто решил, что эта буква означает одно, а та — совершенно другое? Это самая странная мысль из всех, что приходят мне в голову!» Наконец Розу уложили спать, чтобы она немного отвлеклась от этих размышлений.

На следующий день все началось опять. Она снова сидела за столом, время от времени пиная его ножку и пытаясь выразить свои мысли.

— Писать — это… Писать — это лучше, чем говорить, мама, — сообщила она, — потому что когда говоришь, то сразу же забываешь, о чем шла речь, но вот в моем дневнике или в моих письмах Фанни все останется навсегда. — Мать не переставала улыбаться, успокаивая дочь. — Этими особыми значками в дневнике я пишу нашу историю, мама. — И тут она поняла. — Я пишу нашу жизнь!

Всегда, когда Роза писала о матери, она рисовала звезду.

Начав изучать французский язык, Розетта заметила, что большинство значков в текстах на этом языке были привычными для нее буквами, но значили они нечто совершенно другое и звучали иначе. Она очень мучилась, подолгу думая о том, как такое может быть.

Отец, заинтересовавшись необычным любопытством Розы, показал ей книги на греческом. Там были абсолютно другие значки, которые делали текст совершенно непонятным. Она не могла оторвать от них удивленного взгляда. Он перевел некоторые слова. Отец говорил о дальних странах, а также об иностранных языках. Он дал ей попробовать сигару и кофе, который он привез из Турции. У себя в кабинете на Брук-стрит он хранил множество вещей со всего мира. Однажды он достал очень старую книгу и показал Розе непереводимые иероглифы Древнего Египта. Роза уставилась на странные значки широко раскрытыми глазами. Там были нарисованы разные птицы: одна была похожа на сову, другая — на ястреба. Еще там была пчела. Прямые линии и завитушки. Небольшой лев, лежащий на земле. Один значок напоминал ступню, другой — прелестную маленькую уточку, еще один — жука.

— Что такое Египет? — спросила Роза, разглядывая красивые картинки.

Отец долго думал, как ответить на вопрос. По крайней мере, так показалось Розе.

— Египет является одной из древнейших цивилизаций в мировой истории. В Египте до сих пор находят надписи на камнях и на древней египетской бумаге, сделанной из тростника. Их письмо, — продолжал отец, — это сама древность, которая говорит с нами. Но мы глухи к ее речам.

Роза, завороженная словами отца, повторяла про себя снова и снова: «Сама древность, которая говорит с нами. Но мы глухи к ее речам».

— Папа, ты на самом деле видел Египет? То есть — не только в этой книге?

Какое-то время отец попыхивал сигарой, то и дело выпуская кольца дыма.

— Однажды, — начал он, — когда я был молодым гардемарином, я отправился в Египет. — Он открыл атлас и показал, как он пересекал океан. Глаза Розы округлились от удивления. — Я только попал на флот. Это было задолго до того, как я познакомился с твоей мамой. Египет был странным и прекрасным местом, но таким далеким и любопытным… Небо было синим-синим, не как у нас, и целый день раздавались голоса, призывающие людей к Богу, к их Богу, совершенно отличному от нашего. Это было очень странно и вызывало тревогу. Там повсюду был песок, мили и мили безлюдных, нескончаемых песчаных пустынь, которые простирались до самого горизонта. — Розе начало казаться, что отец полностью погрузился в воспоминания и не замечает ничего вокруг. — В воздухе витал аромат апельсинов и… и… думаю, мяты… на Ниле. Один торговец взял нас на свое судно в путешествие по Нилу. Оно началось в красивом городке под названием Розетта.

— Розетта?

Он улыбнулся ей, взглянул на сигару. Но ничего не сказал.

— Он назывался Розетта? — снова спросила она удивленно. — Розетта?

Наконец он ответил:

— Именно потому тебя так назвали, дорогая, в честь этого чудесного городка. Ты должна была стать нашим единственным ребенком, и мы хотели дать тебе очень необычное имя. Но тебе так понравилась история о принцессе Розетте и Короле павлинов, что мы не могли заставить себя объяснить тебе, что тут совершенно другая история.

— О, папа, — прошептала Роза, сама не своя от счастья, — расскажи мне о Розетте!

Отец вздохнул, но остался невозмутим.

— Конечно, прошло уже много-много лет. Тогда там проживало немного иностранцев, и они были в диковинку для местных жителей. Египтяне — дружелюбный народ. Они много смеялись, кричали и размахивали руками. С нами они были очень щедры. Розетта тогда была небольшим портовым городком возле устья реки Нил. Нил пересекает весь Египет и течет дальше в Африку. — В атласе он показал, где находится Египет, Розетта и Нил. — Помню, там были замечательные мечети. Так они называют свои храмы. Везде росли фруктовые деревья. Водяные мельницы забирали из реки воду для орошения полей. Женщины прятали свои лица под платками. Но, — добавил он медленно, — не свои прекрасные глаза. — Он снова умолк. У Розы были сотни вопросов, но она не осмелилась их задавать. Она каким-то образом поняла, что необходимо подождать. А отец, словно устремив свой взор на берега Нила, продолжил: — Одним жарким ранним утром в Розетте я увидел на берегу каких-то арабов в длинных одеждах и тюрбанах. Они мололи кофейные зерна в большой каменной ступе, ловко орудуя увесистыми каменными пестами.

— Что такое пест?

— Пест похож на большую гирю с длинной ручкой. Возле ступы, скрестив ноги, сидел старик и пел странную песню, что-то… отличное… от нашей музыки. — Розе показалось, что она слышит эту песню. — Арабы с пестами находились на возвышении над берегом, и я снизу смотрел, как они мелют кофейные зерна. И тут внезапно… казалось, она возникла из ниоткуда… я увидел, как маленькая коричневая рука проникает в ступу сквозь отверстие в ее стенке. Естественно, я испугался, что ее немедленно раздавят тяжелыми пестами. Но неожиданно старик араб запел громче, и песты тут же подняли. А маленькая рука не пострадала. В жизни не был так удивлен! Маленький мальчик должен был перемешать молотый кофе и отодвинуть зерна. И когда старик запел громко, мужчины убрали песты. А когда он снова стал петь тише, мужчины поняли, что мальчик уже убрал руку и они могут продолжать молоть зерна.

Роза ждала, потрясенная рассказом отца.

— Голос поющего араба проникает в твои сны, когда ты вдалеке от дома. И прекрасные глаза женщин. И шум водяных мельниц, их скрип, когда буйволы с завязанными глазами ходят по кругу. — Наконец он вернулся на Брук-стрит, к дочери Розе. — И я увидел эти письмена, иероглифы, собственными глазами, Рози. Но культура Древнего Египта была забыта уже тысячи лет назад, а стелы и статуи лежали в песке и постепенно рассыпались, покрытые надписями, значение которых никто и нигде уже не знал.

— А это… первые письмена во всем мире?

— Возможно, да. Все-все, что мы видели, было таким древним… образ жизни, разрушенные статуи, сама земля. Я почти почувствовал, — он попытался найти слова, — словно оказался в Библии.

Но Роза не поняла.

— Почему дамы прятали лица?

— Таков обычай.

— Почему?

— Другие люди живут не так, как мы, дорогая. Мы не единственный народ в мире.

— А зачем завязывать буйволам глаза? Это тоже такой обычай?

— Буйволам завязывали глаза, чтобы у них не закружилась голова. Они целыми днями ходили по кругу. Так они приводили в движение водяную мельницу, чтобы вода попала на поля, а колесо мельницы, медленно поворачиваясь, потрескивало и пело.

— Папа, может, мы поедем в Розетту как-нибудь? В город с моим именем? — Она затаила дыхание в ожидании ответа.

— Может быть, дорогая, — ответил он. — Возможно, в один прекрасный день. — И он снова вздохнул, но этот вздох, казалось, раздался издалека. — Он находится неблизко и очень сильно отличается от наших мест. Но… — и он улыбнулся ей, — кто знает, что нам уготовано судьбой? Возможно, однажды мы поедем в Розетту, если мечте суждено сбыться.

Она была слишком маленькой и не понимала, что он имел в виду не только ее мечту. А адмирал, всегда такой аккуратный с документами, позволил ей нарисовать маленькую розочку на карте, ее знак, там, где находится Розетта, где река встречается с морем.

— Папа, — наконец сказала Роза, — но ведь эти надписи сделал человек, даже если они сейчас испорчены. На тех камнях и вещах — всего лишь записи, вроде тех, что я делаю в дневнике. Описание жизни.

— Да, но ключ к ним утерян, — ответил отец.

Отец и его соратники в голубых мундирах всегда были в море. Пока он отсутствовал, его жена и мать Фанни водили дочерей, а иногда и старшего брата Фанни в парки развлечений, новые галереи, библиотеки, концертные залы, которые открывались по всему Лондону; однажды даже в новый цирк, где животные делали удивительные трюки, а мужчины и женщины ходили по канатам высоко в небе. Последней модой были акробаты. Для детей самой любимой из всех забав в Воксхолл-гарденз, кроме оркестров, фейерверков и фокусников, стали «поющие акробаты» — очаровательные леди в искрящихся шарфах, которые скользили по веревкам или столбам и пели «Где бы ты ни шел» мистера Генделя (любимца детей, поскольку мистер Гендель когда-то жил на Брук-стрит) или последние песни мистера Шуберта. «Поющие акробаты» пели, вися на канате вверх ногами (детям запрещалось повторять подобные трюки дома). Иногда семья ездила в Гринвич, чтобы поглядеть на Обсерваторию, и кузины кубарем скатывались с холма Гринвич-хилл, смеясь, с ног до головы покрытые травой.

Брук-стрит поражала всех детей, и причиной тому был не только мистер Гендель. Дети, даже самые маленькие, бывало, становились на колени перед большими окнами адмиральского дома; они смотрели, как мимо проносятся лошади, коляски и люди — дельцы, торговцы, разносчики. Однажды они очень удивились, увидев, как нищий быстро убегает, забыв о костылях. Ночью их убаюкивал звук проезжающих карет, громкое пение мужчин, которые возвращались домой из пивных и таверн, либо резкие окрики караульных. Фанни разговаривала со своим дорогим другом — Господом — и просила его присмотреть за нищими и уличными торговцами, найти для них приют на ночь.

Однажды девочек привезли в доки, и они даже попали на борт корабля Ост-Индской компании, где наблюдали, как отец Фанни подписывает бумаги. Они с благоговейным трепетом пили чай, который подавали индийские джентльмены с тюрбанами на головах. В воздухе витал аромат перца и корицы, который смешивался с запахом Темзы. Девочкам довелось увидеть огромных крыс. Все эти события Роза записывала в новый дневник.

Когда Фанни с братом и сестрами уехали назад на Бейкер-стрит, Роза заскучала и снова спросила мать, не могут ли они завести еще детей.

— Это невозможно, — печально ответила мать.

— У меня все равно будет много детей, — заявила Роза, постукивая ножкой по стулу и прислушиваясь к тишине, царившей в пустом доме. В комнате матери стояла кушетка с четырьмя небольшими подушечками. Роза выстроила их вдоль стены под окном и прочла им сказку о принцессе Розетте и Короле павлинов, а также о Робинзоне Крузо. Подушечки получили имена: Маргарет, Элизабет, Энджел и Монтегью. Иногда Энджел сопровождала Розу и мать в восхитительные лавки на Бонд-стрит, а еще Роза потихоньку делилась с ней секретами.

Когда адмирал возвращался из плавания, они с братом, отцом Фанни, уезжали за границу — в Германию, Испанию, Италию. Адмирал считал, что детям путешествия пойдут на пользу, они лучше узнают другие народы и немного познакомятся с искусством. (Отец Фанни с радостью соглашался на это, если в конце дня их ждала обильная трапеза и вино.)

Чаще всего они ездили во Францию. Роза и Фанни любили эту страну больше всех. Они без умолку твердили друг другу: «La belle France»[3]. Они радостно повторяли, что осталось три, потом два, потом один день до их очередной поездки в la belle France. Девочки приходили в неописуемый восторг, когда путешествие к морю наконец начиналось. Франция — это изящные женщины и бульвары, река Сена и мост Пон-Неф, звучащий повсюду французский язык. Роза с одинаковым восторгом глядела на великолепные наряды и великолепные соборы, все записывая в дневник. Фанни, более серьезная девочка, чем ее кузина, читала альманахи и стихотворения, размышляя о смысле жизни даже в Париже, даже в окружении меньших сестер, цепляющихся за руки или платье. «Фанни у нас задумчивая», — говорили взрослые. На маленьком, упрямом, покрытом веснушками личике Фанни часто отражалась напряженная работа мысли. Она пыталась понять смысл жизни, но благодаря Богу, с которым она была знакома лично, не для себя, а ради мира, в котором она жила. Для Розы, с другой стороны, Бог был чем-то милым, незаметно присутствующим рядом. Когда Роза отвлекалась от своей joie de vivre[4], то ее воображение захватывало значение слов, а не жизни.

Сколько Роза себя помнила, к ним на Брук-стрит всегда наведывались в гости многочисленные друзья. Они сидели в гостиной, а зажженные свечи отбрасывали тени на серые стены и портреты Розы, ее родителей и родителей ее родителей. И они разговаривали.

Сначала это напоминало разноголосый гомон, и взрослые только улыбались малышке перед тем, как отправить ее спать; позже ей (и Энджел) стали позволять остаться и слушать военных моряков, мужчин в сюртуках, стариков в коротких белых париках, юношей, чьи волосы были собраны в хвостики на затылке, девушек с локонами, старух в белых чепцах на седых волосах. Роза навсегда запомнила одну женщину в белом чепце, которую звали мисс Горди.

— А она правда гордая, мама, поэтому ее и зовут мисс Горди? — шепотом спрашивала Роза, а мать отвечала:

— Я бы была гордой на ее месте. Она объехала весь мир, и она пишет книги.

Роза с интересом смотрела на эту пожилую леди в белом чепце. Мисс Горди читала книги с такой жадностью, что подчас создавалось впечатление, что она их ест, склонившись над очередным фолиантом. Несколько раз ее вежливо выпроваживали из библиотеки на Ганновер-сквер. Как всегда, она оказывалась последним посетителем. Однажды вечером ее там заперли. Библиотекарь спешил домой и забыл проверить отдел карт. Мисс Горди с удовольствием рассказывала эту историю. Она утверждала, что посчитала за честь спать в окружении такого количества книг. Глубина ее знаний поражала. Молодые поэты и писатели часто навещали ее. Они разговаривали, и время пролетало незаметно. Один из ее братьев и молодой Уильям Вордсворт были друзьями; брат привел мистера Вордсворта, мистер Вордсворт привел мистера Кольриджа и мистера Саути; они разговаривали о поэзии, революции и правительстве. Они пили чай, общались, спорили. Внезапно оказалось, что уже два часа пополуночи. Молодые люди наконец вышли на улицу, не переставая разговаривать, подхватили зажженные фонари и, освещая себе путь, отправились по домам.

В гостиной на Брук-стрит люди беседовали обо всем. И это «все» было таким завораживающим, таким безграничным: книги, права человека, новое изобретение под названием электричество, театр, антиподы, образование женщин, Бог, монархия, евангелисты, телескопы, микроскопы, путешествия на воздушном шаре, унитаристы, астрономия. Философия, музыка, здравый смысл. Роза знала все эти слова еще до того, как ей исполнилось десять лет (хотя не всегда понимала их значение). Иногда они говорили об огромном количестве новых книг, выходящих в последнее время, о новомодных глупых романах. Неужели люди будут читать лишь подобный абсурд и забудут все великие сочинения, знание которых сейчас считается обязательным для образованного человека? Появятся ли колледжи для женщин? Глаза матери сияли, когда она укладывала Розу спать.

— Дорогая моя, тебе так повезло взрослеть в это захватывающее время.

В воздухе продолжал витать теплый аромат, и это означало, что мать еще в комнате. Этот запах разливался по комнате вместе со слабым светом, проникающим из коридора. Снизу доносился приглушенный гул голосов, и Роза наконец засыпала.

Фанни и Роза испугались и растерялись, когда во Франции началась революция. Они поняли, что больше не смогут ездить туда. Но адмирал объяснил им, как важна для всех людей свобода.

— Это может помешать нам отдыхать там, но, тем не менее, это к лучшему, к вящей славе свободы, равенства и братства людей. — Роза снова и снова повторяла про себя: «Свобода, равенство и братство людей». Она часто обсуждала эти вещи с Маргарет, Элизабет, Энджел и Монтегью.

Но вскоре юные девушки, которые любили читать, как Роза и Фанни, уже не могли обойти своим вниманием заметки в газетах, которые больше не упоминали о свободе и равенстве, а лишь о крови, ужасе и смерти в горячо любимой ими Франции. Говорили о сумасшедшем французе по имени Наполеон Бонапарт и войне. Брат Фанни Ричард вступил под знамена славной английской армии Его Величества и носил красный камзол. Служанка Мэтти переехала на Брук-стрит, поскольку ее мужа, Корнелиуса Брауна, отправили на войну. Адмирал ушел в плавание. Роза с матерью много плакали. Они снова плакали, когда он вернулся целый и невредимый. Они плакали еще сильней от радости, когда было решено, что ему следует остаться в Лондоне, где его навыки и знания понадобятся в Адмиралтействе. Друзья продолжали навещать их, в гостиной не умолкали разговоры. Роза слушала оживленные споры о том, к чему приведет революция, о том, сколько крови было пролито, о том, стали ли республиканцы предателями, когда объявили войну Англии. Бывало, разговоры затягивались далеко за полночь.

Страницы в журнале Розы были исписаны неровным почерком. Повсюду стояли кляксы. Доктор сказал, что она слишком много читает, и добавил, что в «Диккенс и Смит» можно приобрести небольшие очки с увеличительными стеклами. Но их следует носить лишь по часу в день, поскольку они вредны для глаз. «В день читать только один час», — твердо повторил он. Роза смотрела на него отсутствующим взглядом, словно и не было там никакого доктора. В первую же неделю после покупки очков она подожгла одеяло, пытаясь при свечах писать в дневнике в постели, а потом дамасскую скатерть, тайком читая «Робинзона Крузо» под большим столом в гостиной.

Муж Мэтти, Корнелиус Браун, как и многие другие моряки, не вернулся в Англию на корабле. По всей видимости, убит он тоже не был. Он отправился посмотреть мир.

— А о матери своей он подумал? — воскликнула Мэтти возмущенно.

— А о флоте он подумал? — резко отозвался адмирал. — Он бросил короля и свою страну, Мэтти. Теперь в записях напротив его имени стоит буква Д — дезертировал. Мне очень жаль, Мэтти, но наказание за дезертирство — казнь через повешение.

У Розетты перехватило дыхание, когда она посмотрела на несчастную Мэтти.

— Ну, — сказала Мэтти, — очень жаль, сэр, правда. — Но видна была ее уверенность в том, что никто не сумеет поймать Корнелиуса Брауна. Она почти улыбалась. — Вы можете даже утверждать, что он и от меня дезертировал, но я сказала ему, что не хочу иметь тринадцать детей, как его мать. Большое спасибо, не надо! Потому надеюсь, что в далекой стране он найдет подходящую девушку, которая выполнит свой долг. — И она принялась убирать со стола. Затем она заявила: — Он у меня еще попляшет, вот увидите! — Впрочем, Роза заметила, что Мэтти не слишком горевала, задумчиво напевая что-то себе под нос.

Когда жена адмирала, любимая мама Розы, начала терять вес, она поначалу все еще интересовалась происходящим в мире, все еще с нетерпением ожидала вечерних посиделок на Брук-стрит. Мэтти старалась подкормить ее. Затем начались боли. Было ясно: что-то съедает ее изнутри и она умирает; в течение года красивая женщина, которую Роза всегда изображала в виде звезды, превратилась в скелет. Ее лицо исказила гримаса боли. Они ничем не могли помочь, они не могли смягчить ее боль, и они не могли этого выносить. Наконец по совету доктора ей дали опиум. Они не хотели сдаваться, но были не в силах спасти ее.

— Мама, — плакала Роза, — не покидай нас!..

Но однажды летним вечером на Брук-стрит — Розе было пятнадцать лет, — когда в темнеющем небе порхали соловьи, возвращаясь в свои гнезда на деревьях Ганновер-стрит, боль, страдания и ужас наконец ушли, и красивая женщина покинула их.

Адмирал плакал.

— Но у меня осталась ты, — сказал он Розе, увидев, как его горе расстраивает ее. — Твоя мама потеряла столько детей. Поэтому ты так дорога мне.

На похоронах Роза и Фанни крепко держались за руки. Слезы ручьями текли по их юным щечкам. Они никогда раньше не задумывались над тем, что люди, которых они любят, не будут жить вечно.

В первый раз в жизни Роза пережила горе и боль утраты. Она нарисовала последнюю звезду, красивую и сияющую. Рисунок похоронили вместе с матерью. Роза прислушивалась к тишине в пустом доме. Она поклялась, что у нее будет много-много детей и ей никогда не придется жить в пустом доме.

А потом она встретила капитана Гарри Фэллона, виконта Гокрогера, на балу неподалеку от Вау-хилл, а Фанни встретила преподобного Горация Харботтома в библиотеке на Ганновер-сквер.

Глава вторая

Две кузины никогда раньше не разлучались и, несмотря на свое новое, головокружительное счастье, сильно скучали друг без друга.

«Дом приходского священника,

Уэнтуотер,

Май 1796 года

Дорогая моя Роза!

Шесть часов утра, самое время написать, пока Гораций не спустился! В первую очередь я ищу в почте письма от тебя. Мне не хватает тебя так, что словами не передать! И неудивительно. Мы ведь столько времени провели вместе. Мне так жаль, что мои письма всегда получаются такими короткими! Но день миссис Харботтом полон хлопот. У дорогого Горация столько работы с приходящими к нему прихожанами… Они часами просиживают в его кабинете. Мне приходится управляться с сотнями мелких (как кажется) проблем, касающихся этих людей. И мне это нравится, я разделяю их заботы и их судьбы. Люди победнее столько страдают, мы ни о чем подобном и не подозревали, Роза, ты и я, но я учусь.

Роза, ты слышала? Через пару месяцев Ост-Индская компания собирается отправить моих родителей в Индию. Индия — какое невероятное приключение! Папа будет следить за сбором хлопка в Индии, насколько я понимаю. Мама вся ушла в подготовку к отъезду, ведь сестры тоже едут с ними (Ричард, естественно, останется в армии). Ах, Роза, вся моя семья рассеялась по миру. Но конечно, у нас целая жизнь впереди, кто знает… Однажды церковь может послать Горация куда-нибудь за море!

Тяжело внезапно остаться без всей своей любимой семьи.

Разумеется, я очень занята собственной семейной жизнью. Так прекрасно иметь свой дом, в котором витает запах жимолости! Дом священника — милое, уютное местечко, здесь большие комнаты (для наших будущих детей). О моя дорогая Роза, я верю, что уже ношу одного под сердцем, но никому не скажу об этом, пока не буду уверена. Впрочем, мама ведь скоро уезжает…

Думаю, мне подходит роль жены приходского священника. Ты же знаешь, что я всегда любила ходить в церковь, ощущать там покой, разливающийся в душе, знать, что Бог есть. Но я никогда ранее не ходила в церковь так часто. Гораций любит иногда по вечерам пойти в церковь, зажечь несколько свечей и читать мне, одной мне, свои проповеди. (Я беру несколько платков, поскольку по вечерам в церкви бывает довольно прохладно.) Но в Уэнтуотере не только Гораций говорит о Боге. В последнее время по базарным дням в город начали приезжать какие-то чудные люди. Они проповедуют на городской площади. Я полагаю, это методисты или евангелисты, или даже, как вчера, квакеры. И, Роза, среди них есть женщина! Никогда не думала, что увижу женщину-проповедника. Она такая простая, а люди слушают ее. Они тоже удивлены. Все они проповедуют с небольших скамеек, которые повсюду носят с собой. Они проповедуют и в дождь, рассказывают о Боге. Право, это странное зрелище. Гораций называет всех этих (незваных) гостей шарлатанами и раскольниками. Он говорит, что они опошляют великую англиканскую церковь, что они предатели. Он особенно резко высказывается об этом во время воскресной службы. Мне не пристало так говорить, но его прекрасный голос просто создан для обличения, и легкий запах лаванды (Гораций держит бутылочку с ней в ризнице и душится ею перед проповедью) необратимо смешался с запахом старых скамеек, сборников духовных гимнов и свечей. А моя жизнь…

О моя любимая кузина! Мне так тебя не хватает! Я так хочу говорить с тобой. В браке есть определенные странности, не так ли? (Так же как есть странности, о которых мы были прекрасно осведомлены). Помнишь, как мы нашли экземпляр «Шедевра» Аристотеля (ту книжку со схемами человеческого тела, которую не положено читать юным леди) и спрятали за занавесками в библиотеке, когда услышали чьи-то шаги? Ну, теперь я не уверена, что изучила все, что должна была, или поняла все в этой запрещенной книге. Роза, что ты читаешь? Мне так не хватает книг. Я ведь Горация встретила в библиотеке на Ганновер-сквер. Поэтому я немного удивлена. Нет, он не против книг, что было бы неслыханно. Но, по его мнению, женщины не должны читать романы, и он умеет обосновать свою мысль. Гораций утверждает, что романы представляют опасность для брака! По его словам, книги следует читать вслух и делиться впечатлениями о них. Он намекает на то, что несколько аморально читать книги, в частности романы, в одиночестве! Ну, тогда я раздобуду новый роман и прочитаю ему вслух. Пусть порадуется. А его дорогое красивое лицо, когда он с любовью смотрит на меня, а такое бывает часто, доставляет мне столько счастья! Я знаю, что научусь у него многому.

Помимо этого, о Роза, тебе одной известно, как много я всегда, всю свою жизнь разговаривала с Богом, который, я знаю, присматривает за нами. Но Гораций считает, что Бог еще не коснулся меня и что у меня нет зрелого представления о Боге. Ах, Роза, есть столько всего, чего я не знаю! Конечно, очень может быть, что он прав, но странно как-то чувствовать, что я не совсем… поняла. Но уверена, Гораций объяснит мне все. Он ведь так много знает. Я повторяю себе снова и снова, что он будет моим учителем.

Отвечай быстрее, дорогая Роза, ты же никогда не прекратишь писать письма и вести дневник, так ведь, милая? Только потому, что мы замужем? Навсегда запомнилась мне картина, как ты сидишь за старым столом своей матери, который превращается в карточный, полностью сосредоточившись на том, что пишешь, словно весь остальной мир перестал существовать. Милая моя, мне так тебя не хватает…

За городом есть вересковая пустошь, где я время от времени гуляю. Уже потеплело, и иногда я лежу одна среди деревьев и трав, гляжу в небо, на проплывающие мимо облака, и говорю: «Господи, я знаю, что ты там есть, я жду твоего слова, если ты еще не говорил со мной, когда мне так казалось». А облака сплетаются и расплетаются, как бы отвечая: «Мы слышим тебя». Я себя по-детски веду, как ты считаешь? Да, надеюсь, что это так!

Господи благослови тебя, моя дорогая Роза.

Фанни»

«Уимпоул-стрит,

Лондон,

Май 1796 года

Дорогая моя Фанни!

Ты самый мудрый человек из тех, кого я знаю. Ты не ведешь себя по-детски. Ты — моя милая кузина, и мне тебя очень не хватает. Твои дорогие мама и папа и все девочки только что были у меня в гостях. Ох, путешествовать по свету! Индия! Кто знает, что они встретят на своем пути! Твои сестры думают, что в Индии много достойных молодых английских джентльменов и что они только и ждут их приезда! Они говорят об обезьянах, змеях, слонах и военных балах. Они просто сгорают от нетерпения! Все очень беспокоились, мы поплакали. Они сказали, что скоро попрощаются с тобой. Ох, Фанни! Когда мы снова увидим их?

Они едут в Индию, а мы — замужние женщины и должны заниматься своими семейными делами! (Бывает, что сожалеешь о том, что уже больше не девочка?) Ох, Фанни, как мне не хватает мамы, даже теперь! Неужели я больше не Роза Холл? Оказывается, я стала Розой Фэллон, виконтессой Гокрогер, хозяйкой и женой! Ох, Фанни, Гарри любит меня, и я с ним так счастлива! Когда Гарри не в плавании, у нас великолепная жизнь: мы поздно встаем, поздно ложимся спать, в четыре или пять часов утра! И, Фанни, обрати внимание на новый адрес. Мы наконец переехали в свой собственный (большой!) дом на Уимпоул-стрит. Но на Уимпоул-стрит ничего особого не происходит, хотя она могла бы стать модным местом. Она никуда не ведет, только к полям за площадью Портланд-плейс.

Лучшим следствием нашего переезда можно считать то, что я избавилась от свекрови! И от этого холодного дома на улице Грейт-Смит-стрит, так помпезно названного Гокрогер-холл. Быть вдовой — это нелегкое испытание, как ты уже имела случай заметить. Я могу считать себя действительно везучей (я часто об этом говорила), раз сумела «поймать» отпрыска такого семейства, но действительно, за все приходится платить. Даже твой любимый Гораций (который, как мы знаем, уважает титулы) выглядел не иначе как испуганным, когда вдовствующая виконтесса Гокрогер завладела его вниманием в день моей свадьбы. Он понял, что бежать некуда, когда на него обрушился поток слов. Мне становилось все интересней и интересней, как ей удается говорить так долго, не переводя дыхания. Внимательно приглядевшись, я сделала серьезное заключение, что она говорит и во время вдоха, и во время выдоха. Поэтому возможности прервать ее не представляется.

На Уимпоул-стрит мы проводим досуг в длинной, выкрашенной в голубой цвет гостиной, завешенной портретами семейства Гокрогеров: лица стариков, освещенные пламенем свечей, глядят на меня сверху вниз, некоторые строго, некоторые благожелательно. Я, конечно же, думала, что это старинная знать, пока экономка не объяснила мне, что большинство из них были «дельцами» — с каким отвращением она произнесла это слово! Знатные персоны на портретах — все из семьи вдовы. По всей видимости, именно она добавила немного аристократической крови в жилы Фэллонов! Моя любимая картина запечатлела нынешнюю семью Фэллонов несколько лет назад: усопший виконт Гокрогер в длинном парике с буклями, Гарри — этакий маленький озорник, его младший брат Джордж, выглядящий довольно хитрым малым. Семья с самым серьезным видом расположилась вокруг клавесина. Виконтесса сидит за ним, положив руки на клавиши. Она в высоком парике с перьями, молодая, но весьма представительная, с длинным аристократическим носом и пронзительными голубыми глазами, которые, к сожалению, я так хорошо знаю. На полотне она затмевает всех, но поскольку я никогда не слышала, чтобы она что-либо играла или кто-либо из этой славной семьи интересовался музыкой, то картина, очевидно, отражает их общественные стремления, а не музыкальные предпочтения! Мы, дорогая Фанни, являемся «новой» аристократией. (Как будто меня это волнует. У меня есть мой дорогой Гарри, и больше мне ничего не надо, а он так спешит наслаждаться жизнью, что, думаю, ему тоже все равно.) Но вдова и Джордж ну очень хотят быть более величественными, чем они есть, и стать не просто «новой» аристократией, а частью «le beau monde»[5]. Я имею в виду, они стремятся занять место среди нескольких важных старинных семей, герцогов, графов и маркизов, которые окружают короля и премьер-министра и, полагаю, принца Уэльского (хотя известно, что у него есть несколько довольно странных знакомых). Но, без сомнения, это не то, к чему стоит стремиться. Правила очень жесткие, и нарушать их нельзя. Ты не можешь стать одним из них, если только не принадлежишь к древнему роду. А мы не принадлежим. Как же мы можем войти в высший свет? Однако создается впечатление, что вдова и Джордж каждую минуту своей жизни проводят в надежде подняться как можно выше. Все, что они делают, направлено на это. Деньги не имеют значения (поскольку семья Фэллон очень богата — я только сейчас начала осознавать это). Так, большая часть нашей жизни проходит во встречах с «нужными» людьми. В Лондоне мы постоянно посещаем великие семейства, отправляемся в театр, Рейнлей-гарденз или Воксхолл — сплошные увеселения, фейерверки, шампанское и обеды. Помнишь наши прогулки, правда, не такие дорогостоящие? Помнишь «поющих акробатов»? Они все еще выступают. А мы ездим в предместья, в изящные особняки и даже дворцы, где неспешно пьем шампанское и танцуем. Однажды они заставили меня поехать на охоту. Это было ужасно, и в следующий раз я отказалась. Они подстрелили оленя. С ним был маленький олененок. Джордж, брат Гарри, поднял олененка и убил голыми руками — сломал ему шейку и отшвырнул его. Потом мы поехали дальше; Джордж смеялся мне в лицо и говорил, что его жестокость — во благо.

Но никто из них никогда не говорит о книгах или о том, что узнал, о чем думал, как мы с тобой когда-то. Гарри никогда ничего не читает. Он говорит, что у него нет времени. Книги выводят его из равновесия, поэтому теперь я храню их в своей комнате. Я хотела поделиться с ним столь многим, но единственной книгой из прочитанных мной, к которой он проявил хоть какой-то интерес, был «Шедевр» Аристотеля. Он рассмеялся, когда я рассказала ему, как мы с тобой прятали ее за занавесками в библиотеке. Он добавил, что ни одна порядочная девушка не догадывается о существовании такой книги. Хотя он часто вспоминает о ней и, похоже, знаком с ее содержанием. (Думаешь, он тоже читал ее?!) Недавно меня так вывела из себя скука на одном званом вечере, что я вышла в другую комнату почитать книжку. К сожалению, за мной увязался какой-то гнусный толстяк. Он подошел так близко, что мне пришлось сказать ему: «Оставьте меня в покое, сэр». Как героине тех романов, что мы читали.

Конечно же, мы развлекаемся. Эта голубая гостиная постоянно переполнена. Платья, украшения, прически в греческом стиле, духи, помады. Все такие изящные, такие искушенные… Рука томно тянется за бокалом шампанского… Иногда у нас играет небольшой оркестр. Подают изысканные блюда. Деньги горками высятся на игральных столах в одной комнате, женщины сплетничают и обмахиваются веерами в другой. Но, Фанни, иногда какая-нибудь леди или джентльмен куда-то исчезают, а следом еще кто-то… Затем они появляются снова и выглядят подозрительно растрепанными. Но это не бросается в глаза. Может, мне все это мерещится. (Едва ли позволительно бегать за гостями по собственному дому, чтобы разгадать эту тайну.) Гарри только смеется, я улыбаюсь, как и подобает хорошей хозяйке; вдовствующая виконтесса окружает себя свитой в центре голубой гостиной, а Джордж (который, естественно, является организатором) судит об успехе своего приема (поскольку это на самом деле его прием) по общественному положению гостей, а не по тому, что они делали или говорили в продолжение вечера. Вот это общество! Довольно часто сидящие в темных углах молодые джентльмены, поглощающие шампанское в огромных количествах и критикующие Компанию, или хозяев, или платья дам, приводят Джорджа в бешенство. Не понимаю, почему так происходит. Он точно так же ведет себя в гостях. Фанни, представь, пригласить папу на подобный вечер… Единственное, что меня огорчает, так это то, что отец не одобряет мой брак. Но он сказал правду — здесь много утонченной моды и мало мозгов. Многие люди, которых мы встречаем, такие louche[6]. Ты можешь догадаться об этом, читая между строк моего письма. «Распутные, — предупреждал папа, — и ненастоящие». Все это правда, полагаю. Но к моему любимому Гарри это не относится. Жаль, что папа не может этого увидеть. Гарри брызжет весельем, но он хороший.

Сегодня, когда ушли твои мама, папа и девочки, я села в голубой гостиной и принялась слушать тишину, просто тиканье часов, думать обо всех пустых комнатах: закрыла глаза и представила, что они полны детей (которые наверняка в ближайшее время появятся, поскольку из твоего письма я поняла, что скоро так и будет, дорогая Фанни). Часы тикают, а я жду свою жизнь… Я веду себя так же по-детски, как и ты! На свадьбу нам подарили семь часов, включая старые итальянские часы папы, привезенные из Генуи, которые я всегда любила. Помнишь, я всегда говорила, что они бьют по-итальянски? Их все проверил часовщик, все они показывают одно время. Мы их поставили в холле, в голубой гостиной, над лестницей. Они все бьют, но не совсем одновременно. Мне это нравится, нравится, когда часы бьют по-разному, как бы соревнуясь друг с другом. Мне нравится думать, что время отличается от того, как мы его представляем себе. И кроме всего прочего, старые часы из Генуи — самые надежные. Мэтти не забывает заводить их каждый день. Мэтти осталась со мной, конечно, как моя личная служанка. Она считает наш образ жизни глупым. Я часто слышу, как она что-то бубнит себе под нос! Представляешь, она все еще хочет найти своего мужа-моряка Корнелиуса Брауна! Она грозится переодеться мужчиной и проникнуть на какой-нибудь корабль, чтобы отправиться на его поиски. Но не затем, чтобы заставить его вернуться (так она говорит), а чтобы надавать ему оплеух за плохое поведение. Уже прошли годы с тех пор, как он уплыл на корабле, но она настроена решительно. Думаю, она откладывает деньги на эту поездку. Не удивлюсь, если она осуществит свою угрозу. Но я взяла с нее обещание не уезжать, пока у меня не родится первенец. «Пообещай мне, Мэтти», — сказала я ей. «Обещаю, мисс Роза, — ответила она. — Я не оставлю вас до рождения первого ребенка».

Гарри становится все нетерпеливей. Он говорит, что все его сослуживцы уже в Средиземном море: на Мальте, в Италии, Греции, даже в Египте. Ох, если бы можно было поехать с ним в Египет и увидеть все то, о чем нам рассказывал папа! Такое впечатление, что Наполеон Бонапарт везде и нигде. Гарри хочет стать героем. Он думает, что другие имеют на это все шансы, а ему нужно ждать, пока он получит собственный корабль. Он говорит, что на английском флоте уже слишком много капитанов. Ах, жаль, что английский флот не может держать своих капитанов в городе! Я бы тогда была самым счастливым человеком на всем белом свете. Ты же помнишь сказку: принцесса Розетта жила долго и счастливо, когда она нашла Короля павлинов (а Гарри в желтом жилете и розовом сюртуке — просто вылитый Король павлинов).

На прошлой неделе стараниями деверя, который, кажется, имеет с ним какие-то дела, я была представлена принцу Уэльскому в Карлтон-хаузе — удивительном, слепящем своей роскошью месте. Он принял меня в комнате, украшенной золотом и пурпуром! Меня неприятно удивила неуклюжая сальная лесть принца. Должна сказать, он изрядно выпил перед этим. На нем был нелепый парик и бриджи с блестками. Я чуть не спросила его, читает ли он хоть какие-нибудь книги. Он должен, конечно же. Минут пять он очень интересно, но довольно бессвязно говорил об искусстве. Затем моя «аудиенция» подошла к концу. Ох, я встретила там герцогиню Брейфилд. Ты должна знать, о ком я говорю. О ней постоянно пишут в газетах. Считают, что она стоит за правительством, за премьер-министром, и даже папа рассказывал о ее легендарных обедах, которые она давала в честь сильных мира сего. Она была очень красива и очень обаятельна. Мы разговаривали (какое удовольствие!) о книгах господина Смоллетта. Джордж поклонился бы этой личности очень низко. Такой человек не окажется ни с того ни с сего растрепанным на его вечеринках, да и не придет он никогда на подобное мероприятие. Я в этом уверена. Я буду равняться на герцогиню Брейфилд. Возможно, однажды я стану интересной хозяйкой салона. Между тем, благодаря стараниям кузины вдовы, герцогини Сифорт, полагаю, я скоро буду представлена при дворе. Мне придется надеть фижмы, корсет и перья. Как в старые времена!

Сейчас я сижу в розовой спальне за старым маминым столом и жду, когда услышу звук подъезжающей кареты, жду Гарри. Моего любимого мужа Гарри. (Мне все еще доставляет удовольствие писать эти слова, я пишу их в дневнике почти каждый день.) Он сейчас в каком-то клубе или еще где-то. Играет в карты на деньги, несомненно. Гарри играет абсолютно во все, не только в карты. Скачки, ставки на скорость карет на Бонд-стрит, кости, воздушные шары, которые летают над нами, даже (Гарри рассказал мне) делаются ставки на то, возможно ли заниматься любовью с женщиной в гондоле воздушного шара, летящего над Лондоном! (Думаю, он дразнил меня. Хотел посмотреть, сможет ли он шокировать меня.) И все эти причуды он разделяет с братом, который постоянно наведывается к нам на Уимпоул-стрит. Такое впечатление, что Джордж не может дня прожить без старшего брата. Его лицо проясняется, когда он видит Гарри. Он делает все, что хочет Гарри. Он его портит и… управляет им. Я пытаюсь заставить себя любить Джорджа, но есть в нем что-то, что я не могу полюбить (вероятно, мне мешает память о том маленьком олененке). Он выглядит, как Гарри, но он не Гарри. Он не может носить одежду ярких цветов, как Гарри. Желтое пальто, которое на Гарри смотрится великолепно, на Джордже выглядит аляповато, как с чужого плеча, словно он актер. И тем не менее, я не могу не восхищаться Джорджем из-за его… гм… энергии. Рядом с ним «настоящая» аристократия кажется ленивой и вялой. Он никогда не сидит на месте. Постоянно занимается делами семьи. Как я уже говорила, он все делает за Гарри. Несмотря на занятость, он постоянно крутится рядом, даже когда думаешь, что это не так. Скажу тебе по секрету, он мне напоминает змею, которая в один прекрасный день укусит! Но я, конечно, не позволяю себе думать о змеях. Ради Гарри. А Джордж всегда обходителен. Так что я стараюсь быть очаровательной, поскольку я действительно хочу быть замечательным приложением к этой «славной» семье. В любом случае, я чувствую себя славной, сидя в своей шелковой ночной сорочке. Гарри любит ее больше других. О, но у меня чернила на пальцах — некоторые вещи никогда не меняются, дорогая Фанни. Я чувствую себя уютно здесь, за маминым столом, с дневником и перьями, в старых увеличительных стеклах. Хотя Гарри настаивает, чтобы я не носила их, когда он может меня увидеть.

Все, что я хочу сейчас, так это сказать, что тоже жду ребенка.

Когда ты приедешь в Лондон попрощаться с семьей? Немедленно дай мне знать. Дорогая моя, любимая Фанни, мне так тебя не хватает! Но давай думать, что наш мир стал больше. Мы познаем все новое, что появилось в наших непохожих жизнях, и поделимся им, как всегда. Я знаю, что Бог пошлет тебе множество знаков, потому что он всегда был твоим добрым другом. Ох, Фанни, пускай Гораций сделает тебя такой же счастливой, какой делает меня Гарри.

Роза»

«Дом приходского священника,

Уэнтуотер,

Май 1796 года

Дорогая кузина Роза!

Мы с Фанни ежедневно молимся за тебя, просим Бога помочь тебе справиться с легкомыслием твоей новой жизни и повернуть ее к благочестию и словам Его. Думаю, Фанни не стоит посещать тебя в Лондоне, так же как и тебе посещать ее, поскольку ваш образ жизни стал так различаться. Пожалуйста, постарайся писать ей соответствующим образом, как подобает писать супруге приходского священника Уэнтуотера.

Пускай Господь направляет тебя.

Твой кузен

Гораций Харботтом (преподобный)»

Под этой короткой запиской были наспех выведены следующие слова: «Он прочел твое письмо».

Глава третья

Гарри и Роза всем казались идеальной парой (за исключением отца невесты, который считал семью Фэллон «сборищем аморальных прихлебателей настоящей аристократии», и матери жениха, мечтавшей женить любимого сына на знатной невесте и тем самым повысить положение семьи в свете). Многие искали общества этой пары, ведь они были прекрасными собеседниками, симпатичными людьми, не говоря уже об их богатстве. Гарри заставил Розу подойти вместе с ним к огромному зеркалу:

— Взгляни, Rosetta mia. Посмотри, какие мы красивые.

Она робко отвернулась, увидев в зеркале отражение их обнаженных тел. Но он заставил ее смотреть, и она покорилась. Такими она потом всегда представляла их: темноволосые, с блестящими от шампанского глазами; Гарри ведет ее к зеркалу, а на ее лице — румянец смущения.

…Они назвали это «Клубом святых небес» (КСН для краткости) — довольно безобидное название. Если их просили объяснить, они начинали рассказывать об астрономии. Некоторые джентльмены неплохо разбирались в созвездиях, несмотря на то что летать им приходилось только до наступления темноты. Они утверждали, что если подняться на воздушном шаре среди бела дня, то можно увидеть звезды, отражающие солнечный свет.

Члены «Клуба святых небес» носили на подкладке камзолов, которые они специально надевали для полетов, звезды, изготовленные из настоящего золота. Одна золотая звезда за каждый удачный полет. Это был элитарный клуб. Только достигшие цели могли стать его членами. Именно поэтому они должны были быть крайне осторожными и внимательными. Например, хотя бы делать вид, что внимательно наблюдают за пейзажем. Осторожность тоже была важна: иной раз молодая женщина начинала жалобно кричать, и тогда следовало убедить ее в том, что если уж она поднялась с ними в небо, то может получать от этого удовольствие. А однажды в аэростате капитана Оушена случился пожар, и молодая девушка получила серьезные ожоги. Ее больше не видели в высшем обществе (но джентльмены скинулись и послали ей в подарок деньги).

Час полета на воздушном шаре, который нанимал капитан Оушен, стоил сто гиней. (Его кучер столько не смог бы заработать и за год.) Только сливки общества имели возможность вступать в «Клуб святых небес». Некоторые джентльмены утверждали, что часа им будет вполне достаточно. Заключались пари. Погода, конечно, должна была благоприятствовать. Пари заключались и на погоду. Во время полета джентльменам удавалось ухаживать за юными леди под самым носом у их строптивых мамаш. Заключались пари на результат ухаживаний (поскольку джентльменов, которые могли позволить себе выложить сотню гиней в час, строптивые мамаши с радостью готовы были записать в свои зятья). Иногда мамаши провожали своих дочерей до аэростата и махали платками, пока шар не скрывался за горизонтом.

Женатым джентльменам приходилось быть лишь чуть более осмотрительными, но некоторые безрассудно смелые и умудренные опытом замужние женщины были не прочь и сами записаться в Клуб. Они со смехом встречали опасность, а потом пересказывали собственные приключения, неспешно обмахиваясь веером.

В заведениях Сент-Джеймсского парка приобретались корзины для пикников с устрицами, трюфелями, спаржей (и всякой мелочью на случай, если люди вдруг проголодаются после полета). К корзинам всегда прилагались две дюжины бутылок шампанского; пустые бутылки от шампанского и хрустальные бокалы выбрасывались за борт. Однажды за Портланд-плейс была на месте убита корова. Это произошло совершенно неожиданно. Оказалось, что в нее угодила полная бутылка, по ошибке выброшенная из аэростата капитана Оушена.

Капитан Гарри Фэллон имел наибольшее количество звезд. Когда он уходил в плавание, Клуб терял своего самого верного завсегдатая.

…Роза хранила свой секрет. Ее глаза сияли. Когда она ехала одна в карете, направляясь к Друри-лейн, она понимала, что улыбается сама себе, и не могла ничего с этим поделать. Любой член «Клуба святых небес», увидев ее улыбку, заключил бы, что она направляется к любовнику, и пожелал оказаться на его месте.

Она смотрела на мелькавшие в окне площади и улицы. Только начало вечереть, и лампы, освещавшие лавки, расположенные вдоль Стрэнда, сияли мягким светом. Люди гуляли, смеялись, перекликались на закате дня. Леди и джентльмены в перчатках и шляпах, босоногие уличные мальчишки, дельцы с небольшими чемоданчиками… Во все стороны пролетали кареты, едва не сталкиваясь друг с другом. Извозчики переругивались. В воздухе стоял запах жареного лука, кофе, рыбы и нечистот. Ее город.

У Фанни было уже двое детей. Роза потеряла и первого ребенка, и второго, но на этот раз опасность, казалось, волшебным образом миновала, и они с Мэтти принимали все возможные меры предосторожности. Она никого больше не поставила в известность, особенно вдовствующую виконтессу, для которой все отодвинулось на второй план, а главным стало, чтобы Роза наконец произвела на свет наследника семейства Фэллон. Вдова повсюду следовала за невесткой, особенно когда Гарри был в море, как теперь. Она приходила на ее вечеринки без приглашения, говорила без умолку, утомляя молодых друзей Розы до предела. Вдовствующая виконтесса, конечно же, присматривала за женой сына, не спуская с нее своих глаз-бусинок. Когда Роза потеряла первых двух младенцев (Мэтти говорила, что они не сформировались, что такое случается), вдовствующая виконтесса утверждала, что всему виной ее слишком непостоянный образ жизни.

На этот раз Роза не потеряет ребенка. Она была настолько уверена, что даже написала об этом в дневнике. Ее всю переполняли чувства. Теперь пустые комнаты заполнятся множеством голосов, как она всегда хотела. Она видела, как их дети бегают по комнатам большого особняка на Уимпоул-стрит. Но она знала, что не сможет больше хранить свой замечательный секрет. Сегодня вечером в театре (чудом избежав лап виконтессы) она объявит о своем счастье друзьям. Завтра она посетит горячо любимого отца, который разделит с ней радость, она была в этом уверена. И только потом она сообщит об этом вдовствующей виконтессе. Когда Гарри вернется с лордом Нельсоном из плавания по Средиземному морю, он станет отцом.

Она вышла возле Друри-лейн и поспешила в фойе. Роза уже была готова пройти в ложу, которую Гарри снимал круглый год, и встретиться с друзьями, когда ей внезапно стало плохо. Она немного посидела на стуле возле зала. Служители предложили ей воды. «Благодарю, — ответила она, — мне уже лучше, спасибо». Она глубоко дышала. И услышала тонкий смех с другой стороны красных портьер. Где-то настраивали скрипки.

— Гарри? — послышался чистый, громкий голос, который она хорошо знала.

— Т-с-с-с-с!

— Ах ты маленькая совратительница! Я думала, что он бегает за Люсиндой!

— Гарри, как ты прекрасно знаешь по своему опыту, может бегать сразу за несколькими! — Снова смех. — Он послал мне записку с корабля, в которой признается в вечной преданности и настаивает на встрече в «аллее любовников» в Воксхолл-гарденз, если я буду проезжать мимо!

— Ты вступила в КСН?

— Что это такое?

Послышалось приглушенное шушуканье, которое завершилось пронзительным смехом.

— В гондоле!

— Дорогая моя, в этом есть что-то бодрящее…

— … только прохладно?

— …в ветре, скользящем по твоей обнаженной коже высоко в небе! — Смех повторился. — Но не говори Розе! Гарри утверждает, что она никогда не заподозрит его! Роза любит Гарри!

— Ах, любовь! Нельзя влюбляться в городского повесу. Нужно просто наслаждаться жизнью. — Голоса стали тише. — А Гарри Фэллон знает толк в том, как помочь это сделать! — Снова взрывы хохота.

— Т-с-с-с-с! — Громкий смех. Красные портьеры. Пронзительный визг расстроенной скрипки.

Роза была шокирована. Действительно, Гарри был прав, когда говорил, что она ничего не подозревает. Она оставила послание друзьям, что приболела, и покинула театр, все еще слыша этот смех.

В голубой гостиной она попыталась собрать кусочки сердца. Гарри? Его друзья? Эти противные молодые люди, которые пили с ней шампанское и смеялись, а потом спорили и соревновались, у кого счет будет больше? Смеялись над ее неведением за ее спиной? Но Гарри любит ее. Картежные игры, вечеринки, приемы… Может, она все неправильно понимала? Она ходила по комнате взад-вперед. С кем ей поговорить? Конечно же, она не могла все рассказать отцу. Она не могла написать об этом Фанни в одном из вежливых, холодных писем, которыми они теперь обменивались. Она просто видела, как благоухающий Гораций Харботтом склоняется над ее письмом, проверяя, насколько оно соответствует устоям морали.

Она больше не могла терпеть взгляды предков Гарри, взиравших на нее со стен. Роза покинула дом и ушла во тьму, не думая, куда направляется. Она шла все время по направлению к Брук-стрит, словно ее мать все еще была жива. Из окон концертного зала на Ганновер-сквер доносились звуки музыки. Она поспешила войти. Играли на клавесине. Она вспомнила мать, гостиную на Брук-стрит, то, как она училась писать, и по ее щекам ручьями покатились слезы.

Концерт еще не закончился, когда она вышла на улицу. Там ее ждала Мэтти.

— Что ты здесь делаешь? — сердито поинтересовалась Роза.

— Что здесь делаете вы? — спокойно спросила Мэтти. — Вы вернулись из театра довольно рано!

Вместе они медленно направились к дому на Уимпоул-стрит.

Десять дней спустя у Розы начались мучительные боли. Вызвали докторов. Адмирал Холл молча сидел в голубой гостиной на первом этаже. Вдовствующая виконтесса в ярости мерила шагами коридор. Она злилась из-за того, что ее настоятельно попросили выйти из розовой спальни. Мэтти постоянно носила туда горячую воду. На этот раз кровотечения не случилось. На этот раз был маленький мертворожденный ребенок с оформившимися ножками и ручками. Девочка. Никогда в жизни Роза не чувствовала такой боли, как тогда, когда увидела это маленькое-маленькое тельце. Ее заставили отвернуться, завернули тельце в ткань и унесли.

— Боюсь, что она не сможет рожать в будущем, — сказал доктор, когда мыл руки.

Но он был добрым человеком и не сообщил этого вдовствующей виконтессе. Его слышали только Роза и Мэтти.

Гарри наконец стал героем.

Гораций Нельсон разбил французов в славной битве на Ниле, а капитан Гарри Фэллон вернулся домой героем, которому не терпелось рассказать, как пылало море возле Александрии, как за одну ночь сгорел весь французский флот, как были убиты тысячи французов. Он был удостоен наград. Был написан новый портрет Гарри. Картину повесили в голубой гостиной. Леди с благоговением прикасались к его медалям.

— Тебе понравилось в Египте? — спросила Роза. — Мой отец любил эту страну.

— Египет оказался просто отвратительным, мерзким! — ответил Гарри. — Груда старых развалин. Но мы разбили французов! — Если он не надевал медали, они лежали на небольшом столике, стоящем под портретами его предков.

Гарри не испытывал особого желания говорить о мертвых младенцах. Снова началась круговерть балов, приемов, вечеринок. Роза стала больше внимания обращать на окружающих. Теперь, зная правду о Гарри, Роза видела, что почти у всех мужчин были любовницы. Следовало только внимательно следить за знаками, которые они подавали друг другу. Как она могла быть настолько глупой! Навещая отца, она постоянно улыбалась, чтобы он думал, что она счастлива.

— А чего ты хотела? — удивленно спросила одна молодая женщина, когда поняла, что Роза знает обо всем. — Такова наша жизнь. Роди сына, а потом найди любовника! Ты просто должна принять это!

Наконец Роза перестала писать в дневнике, который она вела с восьми лет. Она и представить не могла, что это будет так сложно. Пальцы буквально просились взять перо. Она хотела ощутить привычный запах чернил, сесть за старый стол. «Я пишу нашу жизнь!» — сказала она однажды своей матери. Она не хотела писать свою жизнь не сейчас. Пускай она вовсе не будет писать, чем писать о боли в сердце. Однажды она вдребезги разбила старые увеличительные очки о стол красного дерева.

— Ты становишься скучной, милая! — заметил Гарри и стал реже заходить к ней.

Потом умер адмирал, ее отец. Роза тщетно гладила и целовала его холодный лоб. На этих пышных морских похоронах, состоявшихся в Гринвиче, среди голубых мундиров и скорбных лиц, после стольких лет Роза наконец встретилась с Фанни. Девушки крепко обнялись. Говорили они только об адмирале, поскольку преподобный Гораций Харботтом внимательно следил за их разговором, держа Фанни за руку. (Гарри поддерживал и успокаивал ее, когда она узнала страшную весть, но в этот момент он находился под навесом, где были бренди, ром и голубые мундиры.)

— Благослови тебя Боже, милая кузина, — сказала Фанни. Наконец, когда Роза увидела Фанни, она заметила что-то в глазах кузины, чего не было в их холодных письмах. Вероятно, то же самое Фанни различила и в глазах Розы. Больше друг другу они не сказали ничего. К Розе подошли старые морские волки и сказали, что ее желает видеть Гораций Нельсон. Но когда кузины попрощались, уходя каждая со своим мужем, они на мгновение оглянулись друг на друга и поняли все.

Теперь Розой владело лишь одно стремление.

— Я должна родить ребенка. Мне нужен кто-то, кто будет принадлежать только мне.

Она решила не обращать внимания на слова доктора. Гарри ушел в море.

Роза осталась дома. Ей исполнилось двадцать лет, и она не была беременна.

1801 ГОД

Сердечные переживания так сложны, разнообразны и бесконечны, а во многих интересных случаях столь утонченны, что человеческому языку не дано их передать.

Фанни Берни Неопубликованное введение к «Сесилии», 1782 год

Глава четвертая

Все часы пробили полночь. Раздался звон и бой маленьких колокольчиков. И только старые часы из Генуи отозвались последними.

Хотя было лето, Роза Фэллон поежилась, словно от холода, в длинной голубой гостиной на Уимпоул-стрит, раскурила небольшую сигару и уставилась на поднимающийся дым. В руке у нее было письмо.

Она медленно прошла из одного угла комнаты в другой мимо портретов семейства Фэллон, диванов и столиков.

Она посмотрела в одно из больших зеркал, освещенных стоящими по бокам свечами. В нем она увидела мерцающее отражение бледной женщины. Пламя свечей заплясало от сквозняка, колечки дыма от сигары стали медленно подниматься к потолку. Изображение женщины в зеркале затуманилось, стало неясным, словно она хотела раствориться в воздухе. Роза отвернулась и закрыла глаза, таким сильным было ощущение тумана и опустошения в душе.

Они с отцом сидели в его кабинете на Брук-стрит; она будто снова видела веленевую бумагу, печать на его столе, часы из Генуи, которые, как думала Роза, бьют по-итальянски, модель корабля, изготовленную его матросами, его голубой мундир и короткий белый парик, который он часто в порыве чувств снимал и вешал на стул. Она даже ощущала запахи. Запах книг, карт, стола, его перьев, его черных чернил. Над всем этим клубился дым его экзотических сигар, табака, привезенного из-за моря. И она полюбила письмо и книги. А потом она полюбила Гарри Фэллона вместо них.

Роза открыла глаза, но дым сигар не исчез — это был дым ее сигары. Она медленно перечитала письмо из Адмиралтейства о битве при Абукире. Это письмо в двадцать два года лишило бездетную Розу мужа. Битва при Абукире. Пустые слова снова и снова проносились перед ее внутренним взором.

В углу комнаты лежала старая потрепанная подушечка по имени Энджел.

Глава пятая

Из битвы при Абукире англичане вышли победителями.

Двумя годами ранее, в битве на Ниле, погибло много французских солдат, почти весь французский флот был сожжен возле Александрии. Поэтому газеты провозгласили Нельсона героем, а капитан Гарольд Фэллон, виконт Гокрогер, получил награды. Ходили многочисленные слухи о том, что Наполеона с остатками армии разбили и, слава Богу, съели арабы. Но позднее выяснилась истина. И она немного отличалась от слухов. Наполеон не был побежден. Его флот действительно был сожжен возле Александрии, но Наполеон Бонапарт к тому времени уже подошел к Каиру и взял его. Возможно, Нельсон выиграл битву на Ниле, но факт оставался фактом: французы остались в Египте.

Однако теперь англичане наконец навсегда вытеснили французов из Египта. Британские газеты трубили о «славной победе в битве при Абукире». Пришло время настоящего поражения французов. Но неуловимый Наполеон Бонапарт вернулся во Францию. Он был все еще жив. Бонапарт провозгласил себя первым консулом. А лорд Аберкромби, командующий английским флотом, был смертельно ранен.

И когда Роза Фэллон, виконтесса Гокрогер, получила письмо с соболезнованиями Адмиралтейства, в котором сообщалось, что ее муж убит, в нем не упоминалось, что капитан Гарольд Фэллон, виконт Гокрогер, на самом деле был зарезан на улице Александрии арабом, возмущенным поведением английских солдат по отношению к арабским женщинам.

В тот день в Александрии, в день убийства Гарри Фэллона, женщины, чьи лица и фигуры были полностью скрыты одеждой, отвернулись, сделав вид, что ничего не происходит. В тот же день их глаза внимательно наблюдали из-за вуалей, наблюдали за английскими моряками, стучащими сапогами по битому камню, когда они проходили мимо, направляясь к гавани с телом англичанина. Моряки попытались пройти с телом по закоулкам. Но им преградили путь разъяренные арабы с блестящими глазами и клинками. Напряжение нарастало. Могло случиться все что угодно. Разгоряченные, потные матросы, победители, которые ожидали, что после битвы отдохнут несколько дней в пустынном, тихом порту Александрии, наслаждаясь местным колоритом, тоже были недовольны. Один из их капитанов был убит местным жителем. Им был отдан приказ забрать тело и немедленно покинуть улицы города. Особой радости от задания они не ощущали.

Матросы с самым решительным видом несли тело к кораблям. Угораздило же их застрять в этой дыре! Хоть и победили. «Вы только взгляните на этих шлюх в мешках», — сказал кто-то, когда они проходили мимо женщин в чадрах.

Много месяцев спустя разверзлись безрадостные чужие хляби небесные. Такое бывало в Александрии. Дождь шел, не переставая, с самого утра. Как только с далекого серого неба упали первые большие капли дождя, узкие улочки превратились в стремительные грязевые потоки. Но солдаты, одетые в красные мундиры, тянущие шесть или семь повозок, прокладывающие путь сквозь грязь и битый камень, который лежал повсюду, не роптали (по крайней мере, не больше, чем обычно), даже в дождь. Они всем сердцем ненавидели Египет; они никогда прежде не испытывали ничего подобного ни к одному месту в мире. Они застряли в Египте на много месяцев после славной битвы при Абукире. Теперь, однако, они покидали это забытое Богом место. Наконец они отправляются домой! На закате был отдан приказ собрать трофеи. Матросы надеялись найти что-нибудь для себя после всех этих месяцев, проведенных в чужой стране. Золото, о котором они слышали, и любопытные каменные статуи.

Странные угрюмые дома, казалось, со злобой нависали над ними с обеих сторон улицы. От их мрачного вида и без того хмурое небо казалось еще безрадостнее. Солдаты решительно шли вперед. Слышались лишь окрики капрала, шум дождя, топот сапог и поскрипывание телег, пробивающихся через грязь. Тут хриплый голос где-то за пеленой дождя начал выкрикивать молитву. «Аллах акбар… Аллах акбар…» Этот крик стал таким знакомым. Солдаты продолжали идти, несмотря ни на что, пригнув головы, стараясь не обращать внимания на этот странный, тревожный звук.

Все окна были закрыты чем-то, напоминающим металлические ленты. Невозможно было определить, дома жители или нет. Солдатам было не по себе, они постоянно озирались. А голос не умолкал. «Аллах акбар… Аллах акбар…» Но наконец недалеко от гавани они заметили огромный склад, к которому их послали. Снаружи уже были зажжены лампы, а внутри слышались возбужденные голоса.

— Cette antiquité, с est à moi![7] — кричал французский генерал уже в десятый раз. Он пытался схватить большой предмет, обернутый циновкой. — C’est à moi, absolutement. Je lavais trouvée, moi![8]

— Извините, сэр, но у нас приказ. Этот предмет, как и прочие в списке, но этот в частности, передается британской стороне согласно условиям капитуляции.

— Cochon[9], — выплюнул французский генерал. — Cochon!

Британский капитан и сопровождающий его британский чиновник были глубоко оскорблены. Они непременно доложат об этом. Не подобает офицеру и джентльмену вести себя подобным образом. Договор о репарациях был подписан, все было условлено.

— Воры! Ecoutez-moi![10] Воры! — кричал генерал. Внезапно он и некоторые его офицеры, несмотря на предостерегающие восклицания французских ученых, стоящих рядом, начали рвать циновку, в которую было бережно завернуто их сокровище. И пока англичане застыли в недоумении, французы успели порвать циновку и принялись раздирать яркую египетскую ткань, которая обнаружилась под ней. Обуреваемые яростью, французы изо всех сил толкнули плиту и опрокинули ее на каменный пол. Послышался глухой удар, и во все стороны брызнули каменные осколки.

— Вы только посмотрите! — сердито воскликнул английский офицер. — Это неслыханно! Вы повредили этот ценный памятник древности сильнее, чем его повредило время.

— Bon![11] — сказал французский генерал. — Он попадет в руки самой невежественной расы в мире — nation boutiquiers, нации лавочников! Какой им прок от него? Вы жили здесь, как мы? Изучали эти памятники годами, как мы? Non![12] Пускай лучше они сломаются. Потому что их заберут дикари!

Рука британского капитана дрожала на рукояти шпаги все время, пока он был вынужден выслушивать эти оскорбления.

Огромный камень безмолвно лежал на земле, храня свои секреты. На нем действительно были повреждения, но в основном они были получены задолго до настоящих событий. Несколько кусочков откололось по бокам, и сверху был отломан внушительный кусок.

В этот момент подошли заляпанные грязью английские солдаты. Человек двадцать из них вошли внутрь и, повинуясь четким приказам капитана, начали выносить камень, чтобы погрузить на одну из телег. Теперь можно было заметить, что камень покрыт странными значками, на некоторых надписях виднелись небольшие пятна чернил, словно кто-то пытался снять с них копию. Казалось, что французский генерал вот-вот расплачется. Прочие французы хмуро молчали. Остальные английские солдаты занялись погрузкой оставшихся раритетов. Внезапно на пол упал ящик с мумией и разлетелся на куски. Саван — они успели заметить, что это был именно саван, — превратился в пыль на их глазах, а часть черепа откатилась в угол склада, слегка стукнулась о стену и замерла. На какое-то мгновение в воздухе повисла тишина. Все они были военными и видели сотни мертвецов. Но здесь перед ними предстало реальное подтверждение слов прах к праху.

Наконец английские матросы вернулись к погрузке. Вид у них стал еще более мрачным. Они наполнили телеги тем, на что указал капитан. Французский генерал вместе со своими офицерами снова начал жаловаться. Один из французских ученых неохотно описал древности, другой, высокий мужчина со скорбным выражением на лице, без особого желания, но аккуратно завернул для защиты от дождя самый большой камень в египетскую ткань. «Vous faites l’idiot, Pierre!»[13] — насмешливо заметил один из французов. Высокий мужчина согласно кивнул головой. Камень противостоял воздействию стихий две тысячи лет, так какая ему польза от куска египетской ткани теперь?

Крики и проклятия французов сопровождали процессию из телег и солдат, пока она не скрылась в темноте, хлюпая по грязи. Самые яростные проклятия раздавались из-за потери французами величайшего сокровища — разбитого камня, который мог открыть миру великий секрет.

Глава шестая

Это был довольно скромный обед.

Герцог Хоуксфилд, советник Его Величества Короля Георга III, гостил у своих родственников на Беркли-сквер. Он хотел первым услышать от своего племянника о разгроме французов в Египте.

Герцог и герцогиня Торренс, давнишние члены лучшего лондонского общества, редко появлялись в своем великолепном доме на Беркли-сквер, с тех пор как герцогиня, одно время могущественная и очень влиятельная лондонская светская львица, стала, как говорили за некоторыми обеденными столами, сама не своя. Или, как выражались в уединении своей спальни те, кто в свое время посещал ее, совершенно спятила.

Но сегодня вечером в честь герцога Хоуксфилда, знаменитого брата герцогини, собралось все семейство Торренсов: герцог и герцогиня, их сын Уильям, маркиз Оллсуотер, дочери — леди Шарлотта, Амелия и Эмма, — которые вследствие замужества носили огромное количество запутанных титулов, и младшая дочь леди Доротея (которую все называли Долли). Они обедали по меньшей мере с тридцатью гостями: суп, le turbot à l’anglaise avec la sauce anguille; le sauté de faisons aux truffes[14]. Были куплены несколько черепах, а также телятина, язык, гусятина и, конечно же, английский ростбиф и много свинины. За этой закуской следовали фруктовые пироги и сливовый пудинг. Слуги в париках, более замысловатых, чем у леди и джентльменов, сидевших в зале, суетились вокруг огромного стола с закусками, передавая блюда и наливая вино. Разговоры довольно часто прерывались на долгое время, потому что гостям не терпелось отведать всего того, что было расставлено на столе. На вино хозяева не поскупились. Поэтому к тому времени как начали подавать фруктовые пироги, завязалась бурная беседа о судьбе юной принцессы Шарлотты, чьи родители — принц и принцесса Уэльские — жили (что ни для кого не было тайной) раздельно, а бедная маленькая принцесса — в своем собственном имении. В какой-то момент в зале очутился любимый павлин Долли. Ее сестры начали вопить, а перья в их волосах (весьма вероятно, что это были павлиньи перья) заколыхались. Долли пришлось увести павлина, и она строго отчитала его по пути. За столом на леди Доротею частенько (очень осторожно) поглядывали. Но теперь, когда все справились с серьезным делом поглощения пищи, стол частично очистили от блюд и тарелок и снова стали подавать вино, все внимание присутствующих, включая дам, пожелавших остаться, обратилось на племянника герцога Хоуксфилда Уильяма, маркиза Оллсуотера, который совсем недавно вернулся из Средиземного моря после поражения французов в славной битве при Абукире.

Уильям, конечно, не собирался говорить о смерти и битвах в присутствии вдовы Гарри Фэллона Розы. Поэтому, поскольку за столом присутствовали и другие дамы, он начал рассказывать о чудесных приключениях с турками, потом он повел речь о полученных от французов древностях и сокровищах, в частности о частично разрушенном камне. Его слушали с огромным вниманием. Пламя свечей отражалось в глазах, отбрасывало тени на пухлые белые руки его жены Энн, на полированную поверхность стола, на светло-красное вино в бокалах, на пудреные волосы пожилых дам, на медали герцога Хоуксфилда, на драгоценности и перья сестер и на двух гостей, одетых во все черное. Четырнадцатилетняя Долли Торренс, надежно упрятав павлина на кухне со слугами, вернулась к гостям. Она заметила, что ее отец, герцог, — сморщенный, слабый старик — как-то странно смотрел в свой бокал, слушая или не слушая сына. Но герцог Хоуксфилд не сводил глаз с племянника и ловил каждое его слово. А милый Уильям был таким симпатичным в голубом мундире и с собранными в хвост светлыми волосами. Золотые нашивки свидетельствовали о том, что он стал капитаном. «Мы чем-то напоминаем картины», — подумала Долли, у которой была склонность к искусству. Она оглядела сидящих за столом, размышляя, какую картину ей это напоминает. Некоторые люди слушали Уильяма, не глядя на него, некоторые подались вперед, захваченные его повествованием. Старые, вечно кашляющие джентльмены молчали; они перестали шмыгать носом, хрипеть и прочищать горло, как это обычно делают старики. Герцогиня, когда-то одна из первых красавиц Лондона, носила белый чепец с несколькими буклями, маскирующими недостаток волос у нее на голове. Она не узнавала своего брата, но не переставала улыбаться.

Долли, наблюдая за окружающими, внезапно поняла, о какой картине думала: «Эксперимент с воздушным насосом». Она видела это полотно в галерее. Некоторые люди, присутствующие здесь, могли бы сказать Долли, что между картиной и этим обедом нет ничего общего, но все дело было в свете, который соединял их, в том, как тени легли на лица людей, пока говорил Уильям. Познания Долли в области искусства были по меньшей мере беспорядочными.

На столе все еще лежали разнообразные сладости, но гости уже были сыты. Большинство забыло о еде, так всех захватил рассказ Уильяма (хотя Долли смогла дотянуться до нескольких конфет, не спуская глаз с дорогого брата). Наконец Уильям откинулся на спинку стула, не выпуская из руки бокал с вином. Долли улыбнулась ему. Как им повезло, что он вернулся домой живой и здоровый! Бедный Джордж Фэллон, виконт Гокрогер, потерял брата в сражении при Абукире. Несчастная Роза Фэллон, одетая во все черное, сидела неподвижно. Она стала вдовой. Долли, которая лишь мельком поглядывала на Розу, последняя казалась героиней. Позднее в ее семье часто замечали, что Долли слишком romantique[15], едва ли это пойдет ей на пользу.

— Скоро, — продолжал Уильям, — все эти древности, включая тот очень важный поврежденный камень, о котором я упоминал, все, что мы взяли у французов, окажется там, где и надлежит, — в Великобритании, что послужит еще одним доказательством нашей победы над Наполеоном. — Престарелые джентльмены согласно закашляли, радуясь такому повороту событий. — Сейчас, когда мы с вами беседуем, с Наполеоном ведутся переговоры о заключении соглашения. Думаю, скоро будет провозглашен мир между нашими странами. Мы останемся победителями! — В этот момент Уильям поднял бокал, подавая тем самым знак, чтобы ему налили еще вина. — Хотя, естественно, сэр, — быстро добавил он, обращаясь к дяде, — вам об этом должно быть известно больше, чем мне.

Герцог Хоуксфилд, советник короля, согласно кивнул. Он не обсуждал государственные дела за обеденным столом.

Отблески света снова заиграли на обнаженных руках жены Уильяма Энн. Бриллиантовое ожерелье заискрилось в свете свечей, когда она наклонилась, желая, чтобы и ей долили вина. К ней быстро подошел слуга, хотя не все женщины пили вино за обеденным столом. Но возможно, у них просто не болели зубы.

— А драгоценности? — обратилась она к супругу, пробуя языком больной зуб.

— Наши генералы все-таки позволили французам оставить себе некоторые не особо интересные вещицы. Но мы, конечно, спасли все самое важное, а драгоценности я видел собственными глазами.

— Где же теперь все эти сокровища? — Дамы мгновенно оживились.

— Полагаю, что сейчас они плывут на барже по Бискайскому заливу, — ответил Уильям. — Когда мы уехали из Александрии, их как раз готовили к транспортировке. Большой камень должны были отправить с прочими древностями.

— Насколько велик этот pièce de résistance?[16] — обратилась Энн к мужу, сделав глоток вина.

В ответ он пожал плечами.

— Может, ярд в высоту, два фута в ширину, фут в толщину. Темноватый. Наверное, базальт.

— Господи, какой он большой! — Долли заметила, что этим слегка насмешливым тоном и улыбкой Энн, возможно, пыталась поддразнить, а может, и развеселить Уильяма. Внезапно в голову Долли пришла невероятная мысль. А вдруг, если таковое возможно, она пыталась развлечь нового виконта Гокрогера? Она видела, как Уильям посмотрел на жену. По его лицу ничего нельзя было прочитать. (Дело в том, что Долли с удовольствием изучала все новые дамские романы, видела во всем драму и надеялась на драму в своей жизни, чтобы стать настоящей героиней истории со счастливой развязкой.)

Почетный гость, дядя Долли герцог Хоуксфилд, прочистил горло.

— Если я все правильно понимаю, Уильям, мой мальчик, — в этот момент и пудреные парики стариков, и прилизанные волосы юнцов повернулись в сторону герцога, поскольку считалось, что он является одним из могущественнейших людей в Англии, — ценность этой египетской стелы превышает ценность всего прочего, поскольку на нем есть надпись на трех языках, включая древнегреческий, который стал деловым языком Египта после того, как его покорил Александр Великий. Я прав?

— Да, сэр, — ответил Уильям.

— Древнегреческий язык, который мы знаем?

— Да, сэр.

Долли заметила, что при этих словах Роза Фэллон подалась вперед. Полы ее траурного платья с легким шелестом прикоснулись к столу.

— Что в греческом тексте? — спросила Роза низким, немного резким голосом. — Почему он так важен? — Это были первые слова Розы за весь вечер, если не считать вежливых любезностей. Долли заметила, как в неверном свете свечей блеснули ее глаза. Она увидела небольшую морщинку у нее на лбу. Казалось, она всегда там была, похожая на небольшой вопросительный знак. Для Долли эта морщинка была прекрасной. Создавалось впечатление, что Роза думала обо всем на свете и все поняла.

Уильям вежливо повернулся к Розе.

— Среди прочего, мадам, — и в этом, полагаю, заключается суть вопроса — в тексте говорится, что он должен быть повторен трижды: на священном древнеегипетском языке, собственно на древнеегипетском языке и на греческом. Это не тайна. Французы сняли с камня копию. Они покрыли его чернилами и скопировали прежде, чем мы смогли что-либо предпринять. Так что эта информация, по крайней мере, всегда была доступна на французском. И, насколько я понимаю, священным языком египтян были, конечно… — тут он не смог удержаться и сделал эффектную паузу, — иероглифы.

В комнате раздался вздох удивления. Древние иероглифы?

— Иероглифы — записанные слова Бога, — мечтательно произнесла Роза. Уильям согласно кивнул, а герцог Хоуксфилд бросил на Розу задумчивый взгляд.

— Поскольку большая часть греческого текста не тронута, — продолжал Уильям, — наверняка нашим ученым не составит труда перевести его. А иероглифы скажут то же, что и греческий текст! Именно поэтому Его Величество хотел, чтобы мы заполучили прежде всего эту древность. Как только наши ученые переведут иероглифы, мы сможем новым взглядом посмотреть на египетские древности и понять, — он пожал плечами, как бы желая преуменьшить важность своих слов, — все.

Джордж Фэллон, новый виконт Гокрогер, поставил бокал на стол.

— Все? Как это необычно!

Внезапно Уильям снова подался вперед. Рассказывая свои истории, он был хладнокровен, но больше он не мог сдерживать возбуждения, и оно начало передаваться всем присутствующим в комнате, кроме хозяйки, которая не переставала загадочно улыбаться. Повернувшись к дяде, Уильям повторил слова Розы:

— Вы знаете, сэр, что говорят о таинственных иероглифах, которые мы никогда не могли понять? «Записанные слова Бога»! Многие ученые во всем мире верят, что древние египтяне знали тайны мироздания!

— Вы считаете, мы сможем их раскрыть? — Герцог Хоуксфилд ничем не выдал своих чувств. Возможно, он полагал, что в мире не осталось тайн, неведомых ему.

— Мы сможем перевести любые иероглифы, которые найдем, а в Египте их уйма! Говорят, что все знания спрятаны в магии иероглифов, в символизме знаков. Если мы сумеем преодолеть грязь и вонь этой страны, — его лицо скривилось от отвращения, — то сможем отобрать наилучшие образцы, мы сможем открыть… — Уильям попытался подыскать достаточно значительное слово, — бесконечность!

— Возможно, — сухо отозвался герцог Хоуксфилд. Похоже, на него слова Уильяма впечатления не произвели. — Однако мне хотелось бы взглянуть на греческий перевод вместе с другими надписями.

Роза Фэллон не смогла сдержаться.

— Ох, ваша милость, и мне тоже!

Роза заметила, как мужчины с сомнением переглянулись. Однако никто не сказал ничего невеж итого о вдове.

Джордж Фэллон внимательно следил за разговором. Теперь он решился задать вопрос:

— Скажи, Уильям, можно ли найти древности самостоятельно, случайно оказавшись на берегах Нила?

Уильям рассмеялся.

— Они повсюду, Джордж, буквально повсюду. Египет представляет собой гору руин, не более. Обломки старых памятников и храмов лежат вокруг гаваней, в пустыне, вдоль Нила. Статуи везде — подходи и бери: боги, богини, орлы и черт знает что еще. Александрия представляет собой не что иное, как город разрушенных древностей! Резные обелиски лежат в грязи, если вы можете в это поверить. — Долли увидела, как в свете свечей заблестели глаза нового виконта.

Виконт заметил, что Долли смотрит на него, и поднял бокал, приветствуя ее. Долли сразу же отвернулась и стала помогать матери, которая уронила на пол сыр. Долли не была уверена в своих мыслях насчет виконта Гокрогера, но она решила, что ей не нравится его улыбка. Герцог Хоуксфилд ничего не упускал из виду.

На этот раз голос Энн тоже звучал насмешливо. Ей не давали покоя больные зубы.

— Разве египтяне не расстроились, увидев, что у них забирают камень, на котором запечатлены тайны мироздания?

— Дорогая, — твердо сказал Уильям, — современные египтяне не понимают иероглифы. Им до них нет дела. Современные египтяне невежественные, необразованные и ленивые люди. Они мусульмане и, очевидно, стыдятся языческого прошлого страны. Я повторяю, тебе нужно увидеть Египет, чтобы поверить. Повсюду разбитые камни, крестьяне даже живут в древних гробницах. Тьфу! — воскликнул он с отвращением. — Им наплевать. Этот драгоценный камень, о котором я рассказал, был найден французами в старом военном форте. Представь! Такое сокровище использовали для укрепления стены! Но британцы разгадают загадку иероглифов, так что египтяне будут им благодарны.

— Конечно, разумеется, они будут благодарны! — отозвались старые джентльмены, думая об Англии; их короткие белые парики согласно закивали. Египтяне были дикарями, поэтому они наверняка будут благодарны. За столом принялись снова оживленно передавать друг другу бутылки. Старики громко кашляли и сплевывали в плевательницы.

— Разве тебя не интересуют древности твоей родной страны, Джордж? — спросила одна из сестер.

Джордж выглядел очень удивленным.

— Никоим образом, — ответил он. — Здесь нет древних тайн, за которые можно выручить деньги.

Герцог Хоуксфилд посмотрел на Джорджа отсутствующим взглядом.

— Уильям, — почти строго спросила Долли старшего брата, — ты трогал камень с тайнами? Ты на самом деле трогал его? — Все засмеялись. — Нет-нет, я имею в виду, что если бы я была там, то захотела бы прикоснуться к таким древним магическим надписям, которые хранят столько тайн. Чтобы стать, — она попыталась найти правильные слова, — частью истории.

— Мы являемся частью истории, — ответил Уильям, — мы не только трогали его, но и писали на нем!

— Что ты имеешь в виду? — возмущенно спросила Роза Фэллон.

— «Захвачено в Египте британской армией в 1801 году». Однажды, как я уже говорил, камень займет свое место в Британском музее, и вы увидите на нем новую надпись, повествующую о нашем триумфе!

— Я хотел бы заполучить египетский обелиск, когда построю Гокрогер-холл за городом, — объявил виконт Гокрогер, в частности, обращаясь к герцогу Хоуксфилду. — Он смотрелся бы очень мило.

— Где же вы его поставите, сэр? — поинтересовалась молодая леди, которая начала немного больше внимания обращать на Джорджа Фэллона, когда он получил титул; причиной тому было отчаяние.

— Думаю, в моем чудесном саду, на постаменте, лицом к дому. Он прекрасно подойдет к деревьям, которые я посажу, не так ли, Долли?

Уильям, увидев, что младшая сестра не уверена, дразнят ли ее, пришел к ней на помощь.

— Мы привезли несколько симпатичных деревьев, Долли, — сказал он ей. — Мимозу, например.

— Что такое мимоза?

— Дерево с маленькими желтыми цветками. — Уильям повернулся к дяде. — Я хочу попробовать вырастить ее у нас, сэр. Это очень красивое растение и пахнет приятно. И еще одно. Ладанное дерево.

За столом воцарилось удивленное молчание.

— Ладан из Библии? — удивленно спросила Долли.

Герцог Хоуксфилд ответил:

— Да. Я слышал о нем. Мы посадим оба растения на территории замка и поглядим, приживутся ли они в местном климате.

— Что такое ладан? — спросила Роза, и герцог повернулся к ней.

— Это смола, добываемая из дерева, о котором говорит Уильям. Древние египтяне верили, что для здоровья очень полезно жечь его и вдыхать дым. Мы вырастим дерево и поглядим, так ли это. — Он улыбнулся Розе суровой улыбкой могущественного человека, который при желании мог бы сажать леса, если бы хотел. Сердце Энн сжалось, даже несмотря на зубную боль.

— Уильям, как называют его, этот особый камень? — быстро спросила она.

— Я так понимаю, что он был обнаружен в небольшом городке между Александрией и Каиром, названным… местными, или французами, или еще кем-то… Розетта. Так что они, а потом и мы стали называть его по наименованию города — la Pierre de Rosette — так, вроде, французы говорят о нем. А мы, повторяя за ними, говорим: Розеттский камень.

— Розетта? — тихо переспросила Роза Фэллон, однако все ее услышали, таким удивленным, напряженным был ее голос.

Джордж рассмеялся.

— Ах, Роза! — сказал он. — Ты обретешь славу, которая тебе и не снилась! — Потом он повернулся к остальным. — Моей невестке при крещении дали имя Розетта.

Голос Долли звенел от возбуждения.

— Это правда? — спросила она.

Роза улыбнулась ей.

— Да, — ответила она. — Меня зовут Розетта.

— Вас назвали в честь принцессы Розетты из сказки, — воскликнула Долли, — которая вышла замуж за Короля павлинов! Как бы я гордилась, если бы такой камень назвали Камнем Долли! Если бы он был связан со мной! — Она вскочила на ноги, не в силах справиться с волнением (и люди увидели, что девочка очень высока, даже выше брата, хотя ей было всего четырнадцать лет от роду). Энн, маркиза Оллсуотер, не могла больше выносить Долли, которая казалась ей очень неприятной, а также зубную боль. Она тоже встала, зная, что ее свекровь уже не может играть роль хозяйки дома, и проронила, что дамы, возможно, захотят последовать за ней в гостиную. Долли взяла себя в руки и помогла матери встать. Та продолжала улыбаться даже счастливее, чем раньше. Кусочки сыра упали на пол.

— Наверное, мы сможем снова ездить на континент, — сказала Энн через плечо, отливающее белизной, пока женщины выходили. — Если вы убедите нас, что мы победили Францию, что мир снова в безопасности и что мы скоро узнаем тайны мироздания.

Ответил ей именно виконт Гокрогер.

— Людям, дорогая Энн, нет дела до загадок мироздания, и они не будут в безопасности, пока безумный Наполеон Бонапарт не окажется мертв. Он — угроза цивилизованному миру. Наш долг как нации уничтожить его. Однако, по всей видимости, сейчас будет подписано перемирие. Моя мать снова хочет путешествовать. Я уверен, что весной моя невестка Роза снова станет жить с нами, как и положено. — И он с улыбкой поклонился Розе. Она резко отвернулась. — И будет сопровождать нас с матерью в Париж. — Далее он обратился к Энн: — Уверен, что Уильям будет счастлив, если ты присоединишься к нам, даже если он не сможет поехать с тобой. — Несмотря на больные зубы, маркиза одарила его ослепительной улыбкой, такой же ослепительной, как ее бриллианты. От герцога Хоуксфилда ничто не ускользнуло.

Прежде чем закрылись двери, в гостиной раздался голос отца Долли, герцога Торренса, который сейчас уже едва мог разговаривать. Как он был рад, что подпишут мир! Это означало, что можно будет снова покупать французские вина, французскую колбасу и в особенности французские книги и маленьких французских модисток. Мужчины вздохнули с облегчением, когда за дамами закрылась дверь. Слуги немедленно бросились к буфетам.

— Я могу отправиться в Египет, — сказал Джордж Фэллон, виконт Гокрогер, взяв изрядную понюшку табаку. Он сидел в углу кареты, безудержно чихая.

— Ну и зачем? Это мерзкое местечко, уверяю тебя. Даже несмотря на древности. Эти варвары убили твоего брата!

Джордж промолчал. Он ничего не сказал о брате.

— Мне уже осточертели швейцарские горы и итальянские озера, — сказал он. Затем он привычным движением прикоснулся к ноздре. — Я вижу более широкие горизонты, Уильям! Я уверен, что на древностях можно сделать кучу денег. Ты же знаешь, я привез в страну много сокровищ: из Греции, из Италии и, после анархии, из Франции. Сокровища продавались за гроши, когда французские богачи думали только о том, как бы спасти жизнь.

— Купив за гроши, насколько я помню, ты продал их в Англии за большие деньги! — рассмеялся Уильям, маркиз Оллсуотер. — Ну, Джордж, древности лежат в Египте и ждут тебя.

— Это может стать моим вкладом в развитие страны! И, возможно, заинтересует принца Уэльского…

— Ты хочешь сказать, что отдашь эти сокровища нации? — насмешливо спросил Уильям.

— Конечно же, нет. Но, если я привезу столь древние вещи в Британию из такого места, как Египет, — продолжал Джордж высокопарно, — я смогу улучшить вкус нации!

Уильям снова рассмеялся.

— Местные плюются на них как на порождения язычества. Они используют их в качестве нужников!

— Поспеши с наследником, Уильям, — мягко заметил Джордж в полумраке кареты, — потому что, возможно, ты поедешь со мной. — Уильям молчал.

Обед закончился, подогнали кареты, и гости отправились веселиться дальше. Виконт и маркиз покинули дом на Беркли-сквер и отправились, как они сказали, в театр, хотя на самом деле, естественно, в игорный дом (а потом, возможно, еще куда-нибудь). Стояла мерзкая декабрьская погода. Мужчины могли бы пойти пешком, но, если даже забыть о погоде, Лондон был далеко не безопасным местом. По темным улицам рыскали бандиты и солдаты-инвалиды, оставшиеся не у дел.

Внезапно Джордж резко сменил тему разговора.

— Сейчас самое время, чтобы Роза вернулась на Грейт-Смит-стрит к моей матери и ко мне. По-моему, она ведет себя смешно и неподобающе. Цепляется за Уимпоул-стрит, словно бедный Гарри может вернуться. Она ничего не дала нам, ни наследника, ничего. Конечно, она в нашей власти, должна зависеть от нашей доброй воли. — Он снова чихнул над своей золотой табакеркой. — Если бы на меня когда-нибудь тратили столько денег, сколько тратят на женщин, я бы не был тем, чем я есть. Ее отец заключил удачный брачный союз, поэтому у нее теперь есть определенная независимость, хоть мой брат и мертв. Это очень неприлично для женщины. — Он уставился на приближающиеся огни Сент-Джеймс-сквер. — Она разрушает его репутацию, — добавил он. Его взбесило насмешливое выражение лица Уильяма, которое он увидел при свете проехавшей мимо кареты. Его собственное лицо побагровело в темноте. — Ты прекрасно понимаешь, о чем я говорю. Ее поведение должно быть идеальным, чтобы его поведение не ставили под сомнение. То, как умер Гарри, должно быть предано забвению. Это все, на что мы можем надеяться. — Он тяжело вздохнул, попробовал ослабить галстук. Упоминание о брате и его смерти до сих пор вызывало у него противоречивые чувства. — Для тебя все проще: ты там, ты в безопасности, часть высшего общества, герцог Хоуксфилд брат твоей матери. А мы до сих пор находимся на задворках. Нам следует быть очень внимательными. Ты же знаешь, что король и королева не примут человека, если существует хотя бы намек на его причастность к какому-либо скандалу.

Уильям мягко ответил:

— Чем быстрее ты поднимешься, Джордж, тем лучше. Для нас не существует правил, пока мы сохраняем внешнюю благопристойность.

— Я знаю, — мрачно ответил Джордж. — Как же хорошо я это знаю! — Он посмотрел в окно. — Роза — дура. Вся эта притворная заинтересованность греческим и иероглифами! Я хочу, чтобы она составила компанию матери на Грейт-Смит-стрит, а затем… ну, ты знаешь остальное. Герцог Хоуксфилд не дурак, ему известно, что я — решение многих его проблем.

Тени перемежались со светом, пока карета ехала на юг. Внезапно кучер затеял гонку с другим экипажем. Они мчались на головокружительной скорости к Пиккадилли. Две столкнувшиеся кареты, показавшиеся впереди, заставили их сбавить темп. Падали первые хлопья снега, оседая на гладкой сбруе лошадей.

— Должен сказать, что твоя невестка — очень привлекательная женщина, — заметил Уильям. — Но неудивительно, что она все еще печалится. Стать вдовой в ее возрасте!

Джордж уставился в окно и снова начал чихать.

— Снег идет, — сказал он, словно не слышал слов Уильяма. Потом внезапно добавил: — Как тут узнаешь, о чем думает Роза? Она уже не та невинная девочка, которую мы согласились принять в семью ради Гарри. Она сильно изменилась. Она затаилась, как змея!

Уильяма удивила злоба в голосе Джорджа. Он рассмеялся.

— Я говорю, Джордж…

Но Джордж подался вперед, взъерошил волосы друга и тоже рассмеялся.

— Забудь, дорогой, — сказал он.

Оказавшись в одиночестве дома на Уимпоул-стрит, Роза Фэллон вздохнула с огромным облегчением. Она запретила Мэтти ждать ее прихода и велела дежурившему слуге идти спать. Роза уселась возле гудящего камина. Наконец она смогла снять зимние сапоги и забраться на диван в длинной голубой гостиной. Она слышала, как потрескивают сучья в камине, как время от времени в тихом доме бьют часы. На столе возле нее лежала старая книга, которая когда-то принадлежала отцу. Роза взяла ее сразу же, как только вошла. Она зажгла маленькую скрученную сигару и откинулась на спинку дивана.

Ее деверь настоял на том, чтобы она присутствовала на обеде у семьи Торренс. Он сказал, что как раз самое время начать исполнять свои светские обязанности. А эта семья была очень значительной. Роза попыталась все уладить. Она согласилась, не зная, что хозяйка, герцогиня, немного не от мира сего. Роза несколько раз встречалась с семьей Торренс в Беркли-сквер. Иногда кто-нибудь из них забредал на Уимпоул-стрит к Джорджу на прием. Герцог с вечно багровым лицом, с его склонностью проматывать состояние семьи на любовниц и азартные игры (очевидно, иногда он играл на любовниц); глупо хихикающие замужние дочери, хотя старшая обладала определенной томностью, которую Роза заметила только сейчас: у нее была с кем-то связь. Но кто вызывал в ней самые неприятные чувства (и никогда не бывал у Джорджа на приемах), так это старый герцог Хоуксфилд. Сегодня вечером она очень удивилась, когда он вдруг стал рассказывать о лечебных свойствах ладанного дерева и о своем решении засадить поля мимозой. Она полагала, что ее в нем поражала власть: его близость к королю Георгу, слегка отталкивающая, но доминантная аура. Он был тем, к кому прислушивались в этой семье. Все замолчали, когда он прочистил горло, и она заметила сегодня вечером, что он наблюдал за ней. Но она была в безопасности, поскольку не являлась членом его семьи. «Вот человек, которому я бы не хотела перейти дорогу».

Уильям выглядел молодой копией дяди, но в нем чувствовалась мягкость, он был менее представительным, хотя, несомненно, очень симпатичным. Розе понравилось, как он заступался за младшую сестру. Роза только перед сегодняшним вечером заметила Долли — ребенка, всегда мелькавшего на заднем плане, — какой чудной она стала! И какая она высокая и нескладная. «Словно фламинго», — внезапно подумала Роза. Сигаретный дым медленно поднимался к потолку. Розеттский камень… как она хотела, чтобы отец был жив и мог услышать эти необычные новости о городе, где старик пел, сидя возле ступы и песта. Возможно, они бы в конце концов вернулись в Розетту. «Если мечты претворятся в жизнь», — как сказал отец. Вдруг Роза подумала, а не имел ли он в виду свои мечты? Она почувствовала неприятный холодок, пробежавший по спине, словно бы к ней прикоснулся призрак. Затем он пропал. Она посмотрела на книгу отца, посвященную иероглифам, которую когда-то так хорошо знала.

Она много лет не вспоминала о словах, о письме, об иероглифах. Роза почти забыла, как любила слова, любила их больше всего на свете. Снова вспомнились прогулки с матерью в детстве, как они читали объявления, которые, бывало, висели у церкви на Ганновер-стрит, или большие вывески в витринах на Бонд-стрит, или названия книг в книжных лавках, которые она с трудом могла выговорить. Как, например, «Британская энциклопедия». Почему люди так легко принимают дар чтения как должное? Что заставляет наш мозг работать? Внезапно она снова вспомнила о герцогине Торренс, сидевшей сегодня вечером за столом и крошившей сыр. Она светилась радостной, искренней и пустой улыбкой хозяйки. Роза Фэллон снова поежилась. Какая ужасная судьба: сидеть за собственным обеденным столом с безумной улыбкой на лице.

Роза быстро поднялась, положила сигару в специальную баночку, которую держала для таких целей, и взяла в руки книгу отца. Там были нарисованы иероглифы: различные птицы и жуки, пчела, лежащий лев. Все они были прекрасны, как ее звезда, которой она изображала мать. Она смотрела и смотрела, как делала это раньше, словно пристальный взгляд мог помочь понять. Сотни лет назад греческий ученый писал о них. Отец, бывало, читал ей переведенный отрывок. Она снова перечитала его, слегка наклонив книгу возле свечи, чтобы было лучше видно.

«Желая изобразить бога, или высоту, или низ, или превосходство, или кровь, или победу, рисуют сокола. Бога изображают в виде сокола потому, что это животное плодовито и долго живет; а поскольку к тому же оно, по-видимому, является символом солнца и отличается от прочих пернатых остротой зрения (так что врачи для лечения зрения пользуются соколиной травой), то солнце как владыку зрения рисуют в образе сокола. Высоту же обозначает оно потому, что другие птицы, задумав взлететь ввысь, носятся кругами, не способные лететь прямо, и лишь только сокол взлетает ввысь напрямик. Низ он обозначает потому, что прочие птицы не могут спускаться вертикально и тоже вынуждены кружиться, а сокол пикирует прямо, вертикально. Превосходство — поскольку отличается от остальных птиц. Кровь — потому что, как говорят, он пьет не воду, а кровь. Победу — потому что, кажется, он может победить всякую птицу, ибо когда какая-то более сильная особь нападает на него, сокол в воздухе опрокидывается так, что когти оказываются вверху, а крылья и спина — внизу, и так вступает в схватку; а его противник, не способный поступить так же, терпит поражение».

Но в конце концов ученому не удалось перевести знаки. Они с отцом согласились, что, возможно, он ошибался, ведь когда один значок — сокол — имеет столько значений, неизбежно возникают сложности. Возможно, разные человеческие расы мыслят по-разному? Они смотрели и смотрели на значок птицы, не в силах отвести глаз.

Однако Роза снова напомнила родителям, что понимает иероглифы: к звезде, обозначавшей мать, и розе, обозначавшей ее саму, она добавила дерево, обозначавшее отца.

— Я понимаю, как они думали, — беззаботно воскликнула она, когда ей было тринадцать лет, — они пишут картинками.

Потом она стала более искусной. Так как отец Фанни постоянно смеялся, она изобразила его посредством одного простого значка — улыбки.

И надо же, теперь, в начале нового столетия, загадочные иероглифы путешествуют по морю — прямо сейчас. Магические символы, которые заговорят с Англией спустя тысячи лет и раскроют секреты древнего мира (например, что означает сокол). А у них с камнем одно и то же имя. Она представляла Розеттский камень: прекрасный обломок гранита, плывущий в Англию на корабле, борющемся со штормами.

Какими окажутся их секреты? Роза размышляла над этим вопросом, глядя на загадочные значки, на птиц, на фигурки. Возможно, тайны сотворения мира? Будет ли доказано существование Бога? (Это было бы очень приятно для Фанни.) Сможет ли она поверить, что ее родители до сих пор где-то существуют, если нечто подобное там написано? А может, — она наконец закрыла книгу — будут открыты тайны человеческого сердца?

Она еще посидела какое-то время возле камина, пока умирало пламя, думая о Гарри. Гарри Фэллон, обаятельный, красивый, слабый Гарри Фэллон, причинил ей очень много боли. Когда она оплакивала его смерть — а она плакала при мысли, что ее мужа убили в сражении в чужой стране, — она страдала на самом деле от сознания того, какой вред может один человек нанести другому.

Она знала, свет ждет, что она очень скоро покинет Уимпоул-стрит. У нее были такие неоднозначные чувства к этому дому. С ним были связаны ее самые счастливые и самые горькие воспоминания. Она оглядела голубую гостиную — посмотрела на дельцов и аристократов, взиравших на нее со стен, на виконтессу Гокрогер, на ее изящные пальцы, лежащие на клавесине, наконец, на портрет героя Гарри. Она посмотрела на часы, неровно отбивающие время, как бы говоря, что время не совсем такое, каким мы его считаем. Она бы, конечно, взяла с собой любимые старые итальянские часы. Судя по не очень теплому разговору с Джорджем, который состоялся сегодня вечером до обеда, следующая часть плана Фэллонов состояла в том, чтобы она вернулась на Грейт-Смит-стрит и составила компанию свекрови.

— Конечно же, нет! — громко сказала Роза Фэллон, взяв свечу, чтобы подняться наверх. К тому времени как Джордж и вдовствующая виконтесса начнут претворять в жизнь свой план, она должна будет подготовить свой. После сегодняшнего замечания Джорджа Роза не сомневалась в их намерениях. Роза провела рукой по полированным перилам лестницы. У нее появилось ощущение, словно ее голова наполнилась туманом, который не давал ей принять настоящее решение. Повернувшись к окну, она смотрела, как медленно падает снег.

Однако она все еще не ложилась в постель, поскольку именно там ее ждали демоны. Вместо этого она уселась в своей комнате за старый стол красного дерева, принадлежавший матери. Впервые за много месяцев она разложила его: сначала как большой стол, потом как карточный, потом как письменный с секретным отделением. Из секретного отделения она проворно выудила записную книжку и уставилась на нее, словно видела в первый раз. Очень медленно и аккуратно она начала писать, как часто это делала прежде: «Сегодня вечером, — написала она, — могут открыться секреты иероглифов из города Розетты, где мой папа видел, как мелют кофе, где женщины прячут лица, куда мы с папой могли отправиться в один прекрасный день, если бы мечты сбывались». Больше она не добавила ни слова. Затем Роза отправила записную книжку назад в потайное отделение.

Спустя некоторое время она положила перед собой чистый лист бумаги.

«Дорогая Фанни», — вывела она.

Но теперь они уже не поверяли друг другу тайны сердца в своих письмах, поскольку над перепиской постоянно висела тень Горация. Она практически чувствовала запах лаванды. Узнав о выкидышах и смерти мужа, они очень мягко посоветовали положиться на волю Божью. Иногда Гораций добавлял от себя несколько строк, написанных сухим тоном. Практически всегда он рассказывал только об их старшем сыне, сыне, который являлся самым удивительным человеческим существом из когда-либо живших на земле. Роза решила, что к десяти годам он наверняка станет архиепископом Кентерберийским. О другом ребенке — девочке — новостей никогда не было. Если не считать того, что Фанни назвала ее херувимом. Очевидно, дети были посланы в дом приходского священника в Уэнтуотере прямо с небес. На мгновение Роза вспомнила, как они с Фанни в сопровождении родственников переходили Сену по мосту Пон-Неф, бегали туда-сюда, останавливались и глядели на воду, перегнувшись через перила. Они говорили, что вода в Сене более французская, чем в Темзе, а потом быстро бежали к родителям, желая побыстрее поделиться с ними этим открытием. Тогда они были детьми. Теперь появились другие дети, а прошлое осталось далеко позади.

«Моя дорогая Фанни». Она знала, что ее дорогая Фанни все еще существовала. Она увидела ее на похоронах отца. Но, выйдя замуж, они потеряли друг друга. Она отложила бумагу и принялась раздеваться.

Наконец Роза подошла к небольшому шкафчику возле ее кровати. Там стояла бутылочка с опиумом, который делал ее сны спокойными.

…Леди Доротея Торренс заперла павлина в небольшой комнате, примыкавшей к ее собственной. Но прежде она рассказала ему о событиях прошедшего дня. Павлин ответил пронзительным протяжным вскриком, характерным для этих птиц. Он распустил перья и клюнул пару раз дверную ручку. Но она сказала ему, что в саду холодно, и попыталась завернуть птицу в одеяло. По всей комнате лежали небольшие кучки экскрементов. Наконец, замерзнув, она оставила обиженного павлина в углу и пошла к себе. Сестры со своим смехом, перешептыванием, вещами, экипажами и мужьями покинули дом. Она легла спать. Но одеяла не хватало, чтобы прикрыть все ее длинное тело, поэтому ногами она упиралась в теплый камень стены. Послышался клекот павлина.

Долли могла показаться глупенькой четырнадцатилетней девочкой, но люди удивились бы, если бы им стало известно, как много она знает. Например, она имела представление об иероглифах, поскольку видела рисунки загадочных, непереводимых значков в одной из отцовских книг, когда рыскала по его библиотеке, пока он отсутствовал в городе. Он, без сомнения (как говорила мать), забавлялся с одной из своих Изабелей. Долли провела много полезных часов в этой библиотеке. Она читала все, что ей нравилось. Она нашла там «Памелу», «Историю Тома Джонса, найденыша», а еще — «Фанни Хилл», которую она сначала не поняла, но потом осознала, как много почерпнула из нее. Она прочла множество книг о давних войнах, о телескопах, прочитала гневные стихотворения Александра Поупа. Она внимательно изучила отцовскую коллекцию картинок с голыми женщинами, которые делали странные вещи, — иногда с другими женщинами, иногда с мужчинами. Она нашла их за фальшивой полкой, когда ей было двенадцать лет. Она часто их пересматривала, но об этом не знал никто. Никто не имел представления о широте познаний Долли, о том, насколько она знакома с «Шедевром» Аристотеля и «Tableau d’amour conjugal»[17]. И конечно же, ей было известно, что такое иероглифы. Подумать только, Розу Фэллон на самом деле зовут Розетта! Как это чудесно! «Вот бы мне быть Розой Фэллон». Она снова вспомнила о маленькой морщинке на лбу Розы, как она ее поразила, словно Роза обдумывала все тайны мира. Что же это за тайны? Можно ли будет их раскрыть с помощью Розеттского камня? Может, ей, Долли, стоит выйти замуж за переводчика? Мысли в ее голове закружились в хороводе, и она уснула.

Ей снился камень. Во сне она каким-то непонятным образом плыла с черным камнем, который почему-то был легким, прекрасным, сияющим. Ей было нелегко прочесть слова, написанные на нем. Птицы, животные и люди в виде иероглифов говорили с ней, и слова открывали свои значения. Кто-то еще присутствовал в ее сне, и он тоже плыл с камнем. Это был мужчина в тюрбане и длинных ниспадающих одеждах. Он был похож на Долли — тоже очень высокий. Она быстро поплыла к нему, но как-то по-своему.

Энн, маркиза Оллсуотер, наблюдала, как карета пересекает площадь и исчезает в ночи, увозя мужа и его друга. Пошел снег. Мужа и ее друга. Джордж Фэллон знал, что ей нужна его помощь. Она не могла отвести взгляд от медленно падающих хлопьев снега. «Заставь его! — прошептала она сегодня вечером на ухо Джорджу. — Ты должен заставить его!» Она пила бренди у себя в комнате, пытаясь заглушить глухую зубную боль. Боль притаилась среди передних зубов, на самом видном месте. Поэтому ей нельзя было рвать больные зубы. По крайней мере, пока.

Когда сегодня вечером они вошли в зал, герцог Хоуксфилд, брат герцогини Торренс, на секунду взял ее за руку и прошептал: «Дорогая моя, теперь, когда Уильям вернулся, я с нетерпением жду вестей о наследнике. Нам не хотелось бы терять тебя». Сказано это было самым беспечным тоном, но улыбка, которой он ее одарил, была холодна как лед. Она никогда не ожидала угрозы с этой стороны. Герцог Торренс, ее свекор, был дураком. Ни для кого это не являлось секретом. А герцогиня была безумна. Но герцог Хоуксфилд, сильно влиявший на все решения, которые принимались в семье, обладал могущественным влиянием. Может, он потому так внимательно смотрел на Розу Фэллон, что рассматривал ее как возможную замену Энн, если она не сможет родить наследника? Энн поежилась. Несмотря на камин, в ее комнате, как всегда зимой, было холодно. Но не зимний холод заставил ее поежиться. Сама она выросла в очень хорошей семье. Всех радовал этот брак, включая герцога Хоуксфилда. Но она знала, что ее положение как следующей герцогини Торренс шатко, пока она не произведет на свет наследника. Поэтому, пока она не забеременеет, не стоит лишаться передних зубов.

Бренди заглушило боль.

Служанка помогла снять украшения — ее собственные фамильные драгоценности. Вместе с ней Уильям еще много чего получил. Она стояла и смотрела на себя в зеркало. Да, миловидна, это признавали все. Она не такая уж обуза для Уильяма, даже без ребенка. По возвращении Уильям приходил к ней все реже и реже, хотя прекрасно знал, как важен вопрос наследования. Она снова посмотрела в зеркало, повернулась одним боком, затем другим. Свет свечи красил ее, как, впрочем, почти каждого. Затем она медленно отошла назад к окну. На улице был сильный снегопад. Сегодня вечером она заметила, что новый виконт Гокрогер улыбался, глядя на Долли. Теперь, когда благодаря бренди боль утихла, Энн тоже улыбнулась. Она наблюдала, как снег падает и оседает на кленах, растущих на площади. Виконт Гокрогер поможет Энн, той, которая, скорее всего, станет герцогиней Торренс. А Энн, вероятно, будущая герцогиня Торренс, поможет виконту Гокрогеру. Таков был уговор.

Глава седьмая

В рождественское утро снег валил во всем Лондоне. В дом на Уимпоул-стрит зашли два джентльмена из Морского ведомства, что в Сомерсет-хауз. Они были друзьями и наставниками усопшего отца Розы. Много лет назад на Брук-стрит они наблюдали, как Роза учится читать. Иногда они получали ее детские письма. Много лет назад эти двое посещали дом на Брук-стрит на Рождество, принося с собой небольшие подарки для Розы. Мать Розы угощала их пирожными со сладкими сливами и подогретым вином. После ее смерти Роза не изменила этой традиции. Однако с тех пор как она вышла замуж, Роза ни разу не виделась с этими джентльменами. В этом году они прислали ей сообщение, что желают возродить традицию, если она не против. Роза расплакалась, когда получила это сообщение.

Покрывая пирог сахарной пудрой, Мэтти мимоходом сказала Розе:

— Вы знаете, я хочу съездить повидаться со своей матерью и с матерью Корнелиуса Брауна.

— Конечно, Мэтти, — сказала Роза. — Сегодня у всех слуг выходной.

— Что вы будете делать?

— Мне впервые удалось избавиться от обязанности встречать Рождество в Гокрогер-холл. Одно это стоит отпраздновать!

— Ну, я ненадолго. Но… я получила послание. — Мэтти говорила с очень загадочным видом, выкладывая пирог на тарелку.

— Что в нем?

— Корнелиуса Брауна видели в Италии. Он теперь стал торговцем, очевидно, покупает и продает все подряд! Он строит планы вернуться в Египет, когда оттуда уйдет флот!

— Боже правый!

— Это может оказаться и неправдой, но это первая новость, которую его мать узнала о нем за все эти годы.

В дверь громко постучали. Пожилые джентльмены из морского ведомства принесли Розе небольшие подарки, словно ей до сих пор было семь лет, а не двадцать три. Мэтти улыбнулась, увидев джентльменов, которых так хорошо знала. Она внесла пирог и кувшин с подогретым вином. Запахло гвоздикой. Ее аромат стал смешиваться с запахом сюртуков, тел и трубок старых джентльменов. За высокими окнами падал снег. Вскоре они заметили Мэтти. Она была без шляпы, вся закутанная в платки. Мэтти направлялась к Ладгейт-Хилл. Вспомнили родителей Розы. Затем джентльмены спросили с очень серьезным видом, позволят ли им сообщить определенную информацию о смерти ее мужа, которую, как они считали, ей необходимо знать.

Роза удивленно посмотрела на них.

Старые джентльмены сели перед большим камином в длинной голубой гостиной и сказали, что ее муж, хоть и похороненный с почестями в Англии (Роза была на кладбище вместе с семьей Фэллонов, вся одетая в черное), на самом деле был убит арабом в результате ссоры из-за египетской женщины. Хотя Роза побледнела, услышав подобную новость, она не стала плакать или протестовать.

— Ясно, — только и смогла произнести она.

— Мы долго думали, стоит ли рассказывать тебе это, — продолжали джентльмены. Они говорили мягко, но не покровительственно. — Твой отец хотел бы, чтобы мы помогали тебе. Мы знаем, что у него были определенные… — старые джентльмены прочистили горло, пытаясь найти подходящие слова, — опасения в отношении семьи Фэллон. Возможно, у них нет тех моральных устоев, которые есть у твоей семьи. И когда твой отец понял, что умирает, он попросил нас быть в курсе твоих дел.

— А Фэллоны знают об этом?

Старые джентльмены пожали плечами.

— Полагаем, что знают. У них есть связи на флоте. Естественно, никто не хочет говорить об этом. Не только Фэллоны! Была одержана великая победа при Абукире. Погиб великий генерал, велись переговоры о капитуляции французов. В то время происходило много других более важных и великих событий. В этом ключе неприятный случай, подобный этому, был всего лишь тем, чем он был, — неприятным случаем, о котором, как надеялись, скоро все забудут. По этой причине, а также потому, что ты дочь своего отца, мы решили, что похороны следует организовать на достойном уровне. Но матросы, конечно, болтают…

— Конечно.

— Сложность состояла в том, что та молодая женщина была египтянкой, помолвленной с неким турецким высокопоставленным чиновником. Стыд и ярость как египтян, так и турок были очень сильны. И это в тот момент, когда мы вели с ними столь сложные переговоры! В таких условиях мы были заинтересованы, чтобы эта история не получила огласки. Она и не получила огласки, — они снова прочистили горло, — подумаешь, какая-то девка! Ее очень тщательно охраняли, но, говорят, ей позволяли гулять в апельсиновых садах отца. Каким-то образом ее… похитили. Когда был убит твой муж, девушку, ради ее же безопасности, тайно перевезли в дом английского торговца. В противном случае ее наверняка бы тоже убили. Это был вопрос чести. Вся эта история создала много проблем.

— А теперь?

— Теперь большая часть британской армии уже покинула Александрию. А торговцы оказались в серьезной опасности. Весь город погрузился в хаос. Мы даже не уверены, сколь долго там еще пробудет британский консул или любой другой британский представитель. Ходят слухи, что египтяне требуют, чтобы им вернули эту девушку. Ведь она принадлежит им. Возможно, что во имя поддержания мира и во избежание дальнейших… осложнений такое может произойти. У нас почти нет выбора, у нас там нет армии. Бедняжка. Ее, конечно, убьют. Такие уж у них нравы.

— Бедняжка, — невольно повторила Роза.

— Мы ничего не можем поделать, — продолжали они, — мы, вероятно, не услышим окончания этой печальной истории. Но последствия действий твоего мужа ощущаются до сих пор. Эта история не способствовала укреплению позиции Британии.

Роза на мгновение задумалась, что бы эти щепетильные джентльмены сделали с «Клубом святых небес».

Какое-то время Роза молчала. Джентльмены тоже не проронили ни звука. В камине потрескивали дрова. Наконец она заговорила, но не о себе.

— Фэллоны одержимы желанием подняться выше по общественной лестнице. Репутация Гарри как героя способствует этому. Они не будут обращать на слухи внимания, если только не возникнет угроза скандала из-за похождений Гарри, которые привели к его смерти.

Старые джентльмены закивали.

— Мы это понимаем. Нам нелегко было рассказать тебе об этой девушке, о ее судьбе.

Роза медленно налила еще вина и нарезала пирог, но он остался нетронутым, поскольку мысли гостей были заняты арабской девушкой из Александрии. Роза заметила, что они хотят что-то добавить, но не решаются.

— Все в порядке, — сказала она. — То, что мой муж… интересовался другими женщинами, не было для меня тайной.

— Дорогая! — Они снова прочистили горло. — Ты, возможно, удивляешься, зачем мы все это тебе рассказали, ведь очевидно, что это расстраивает тебя. Действительно, вряд ли мы узнаем конец этой истории. Мы больше ничего не можем сделать. Дело не в несчастной девушке, дело в тебе. Суть в том, дорогая Роза, что твой отец знал, хоть ты и пыталась скрыть это от него, что ты была несчастна. — Если они и заметили, что Роза резко вздохнула, то не подали виду. — Он беспокоился, что на определенном этапе — и сейчас мы подходим к сути всего дела — семья Фэллон может перестать обращаться с тобой так, как им следует. Твой отец испытывал сильное отвращение к нынешнему виконту Гокрогеру. — Послышалось неловкое ерзание и негромкое покашливание. — Они должны обращаться с тобой как со вдовой, почтительно. Особенно потому, что у тебя сейчас нет своей семьи, а твои дядя и тетя в Индии.

Еще какое-то время Роза сидела молча. Наконец она ответила:

— Отец обеспечил меня, как вы знаете, — медленно сказала она, — за что я ему бесконечно признательна. Благодаря его мудрости я могу позаботиться о себе сама.

— Однако у семьи Фэллон могут быть свои планы на твое будущее. Новый виконт Гокрогер — негодяй. Для тебя было бы полезно, если бы семье Фэллон дали понять, что они должны обращаться с тобой уважительно.

Роза удивленно посмотрела на них.

— Надеюсь, вы ошибаетесь в истолковании ситуации. Я прожила в этой семье несколько лет, и мне сложно представить, что они вдруг пожелают причинить мне физический вред! Самое худшее, чего от них можно ожидать, так это требования жить с ними. Но я не соглашусь на это, — быстро добавила она.

— Мы просто хотим помочь, если возникнет необходимость, — упрямо продолжали гости. Тогда она наконец поняла. Они снабдили ее информацией, которая может стать оружием против Фэллонов, которые говорили о Гарри как о герое и которые, как она слышала, заказали большой портрет Гарри в память о нем. — Суть в том, что несколько человек в Адмиралтействе, если потребуется, будут готовы подтвердить твои слова. Мы обсуждали этот вопрос много раз, прежде чем решиться на подобный серьезный шаг. Если твой отец ошибался в твоих родственниках, мы будем только рады этому.

— Вы очень добры, — неуверенно ответила Роза. — Благодарю вас. — Она улыбнулась им. Наконец они расслабились и покосились на столик. — Пожалуйста, пожалуйста, ешьте пирог, доливайте вино. Знайте, если возникнут сложности, я обращусь к вам за советом как того хотел бы мой отец.

Старые джентльмены улыбнулись и расслабились. Они с удовольствием взялись за пирог и вино; вскоре разговор зашел о флоте, о надеждах заключить мир с Наполеоном, о людях, которых они знали, снова о ее отце. Они даже смеялись, вспоминая некоторые из его приключений. Джентльмены не переставали улыбаться. Их щеки порозовели. Когда обед был окончен, им помогли одеться.

— Конечно, мы всегда рады помочь тебе, — заметили они. Джентльмены поклонились Розе и вышли, впустив внутрь немного снега.

Роза тоже вышла, чтобы помахать им на прощанье.

— Возвращайся в дом, возвращайся в дом, — кричали ей джентльмены, отказываясь уходить, пока не увидят, что она исполнила их просьбу. Они мягко подгоняли ее, словно она была маленькой курочкой. Снег продолжал идти. Он оседал на головах пожилых джентльменов, на их тяжелых пальто. Наконец дверь за Розой закрылась.

Она прислушалась к тишине пустого дома. Слуги давно ушли, Мэтти тоже.

В голубой гостиной она зажгла маленькую сигару и принялась разглядывать семейные портреты. Она снова вспомнила пышные похороны английского капитана, сабли адмиралов. Когда они возвращались с похорон в карете, вдовствующая виконтесса молчала, а Джордж Фэллон плакал. Роза подумала о Гарри и египетской девушке. В воздухе была звенящая тишина.

Проснувшись на следующий день после Рождества, четырнадцатилетняя леди Долли Торренс вспомнила, что ей снова снился очень высокий мужчина в тюрбане. Она почувствовала, что ее лицо слегка покраснело. Когда британцы воевали с Наполеоном в Египте, ей иногда попадались в газетах рисунки, на которых были изображены разъяренные турки в больших тюрбанах и с широкими мечами. Поэтому, если в ее снах возник подобный мужчина, в этом нет ничего странного. Она даже хотела записать этот сон. Она никогда не описывала свои сны в дневнике, только то, что произошло за день. Но в последнее время она уделяла дневнику очень много времени. Несколько раз она замечала, что закладку в нем кто-то переложил. Долли одновременно стало и лестно и любопытно. Она решила сделать дневник как можно более интересным, очень надеясь, что ее дневником заинтересовался Уильям, поскольку закладку переложили лишь после его возвращения. Делать записи для любимого Уильяма было ей приятной заботой. (Возможно, однако, она не будет упоминать о турке.)

Одевшись, Долли поспешила в комнату матери, поскольку как раз в это время у нее обычно бывало самое плохое настроение — из туманных далей сна она попадала в не менее туманную реальность. Герцогиня Торренс все больше и больше запутывалась в ней. Когда Уильям вернулся из плаванья, она его не узнала. И хотя Долли было всего лишь четырнадцать лет, она заметила, что это сильно расстроило Уильяма, несмотря на то, как ослепительно герцогиня ему улыбалась, несмотря на шутливое поддразнивание жены. Долли каждое утро сидела с матерью по меньшей мере час. Она уговаривала ее выпить индийского чаю, который будто бы помогал работе мозга.

Иногда Долли что-нибудь рассказывала. О путешествиях Уильяма в Средиземном море — на Мальту, в Египет; о кузинах и тетях, поездках в провинцию, обо всем том, что случилось много лет назад; даже о себе, надеясь на то, что мать получит определенное ощущение реальности (так Долли объясняла это себе). Долли никогда в жизни не уделяли столько внимания. Хватаясь за соломинку обеими руками, она говорила, говорила и говорила. Когда мать казалась обеспокоенной больше обычного, Долли рассказывала ей сказки, словно ее мать — ребенок. Она рассказала ей все истории, которые когда-то надеялась услышать от милой мамочки (та всегда обходилась без нянек и сиделок). Все это делало Долли счастливой, поскольку раньше мать считала Долли высокомерной и неинтересной.

Когда Долли зашла в комнату матери, то услышала слабый вскрик.

— Кто вы? — воскликнула герцогиня Торренс, увидев дочь.

Сердце Долли екнуло. В глазах матери она заметила новое выражение удивления, которого раньше не было. И что-то еще. Старая леди выглядела испуганной. Долли тоже мгновенно испугалась. Она быстро взяла мать за руку.

— Я Долли, ты моя мать, — сказала она. — Я пришла поговорить с тобой, как делала это всегда. — Но ее мать выглядела смущенной. Она снова и снова приглаживала редкие волосы, что свидетельствовало о сильном беспокойстве. Долли долго и громко звонила, вызывая служанку матери.

— Хочешь, я почитаю тебе, мама? — быстро предложила Долли дрожащим голоском. — А может, я расскажу тебе историю? Ты любишь сказки.

Вошла служанка, и они принялись одевать герцогиню, прятать редкие волосы под чепец и накладные кудри.

— Жила-была, — начала Долли, — прекрасная принцесса, и звали ее принцесса Розетта…

— Кто вы все такие? — спросила леди Торренс неожиданно громким голосом. Она отошла от Долли и служанки. В ее глазах таился панический страх. Она повторяла все громче и громче: — Кто вы такие?

Встревоженная Долли ответила, потеряв всякую надежду:

— Ты должна сесть к камину, мама. — Но мать начала изо всех сил дергать себя за платье и за волосы. Казалось, что она вот-вот убежит в коридор. Долли сделала служанке знак позвать на помощь. Сама она помчалась вниз по лестнице, громко зовя отца. Уильям наверняка уже уехал в Адмиралтейство справиться, не освободилось ли место капитана. Энн, естественно, до полудня не встанет. Собрались слуги, но отец не появлялся. Герцог Торренс был в библиотеке, он углубился в чтение особых книг: «Школа Венеры (с иллюстрациями), перевод с французского».

— Отец?

— В чем дело? — Он не отрывался от увеличительного стекла.

— Отец, отец! Скорее! Там мама… Она переволновалась. Она… — И Долли разрыдалась.

— В чем дело, Долли? — Герцог неохотно закрыл книгу и встал. Он был недоволен. Девочка стала еще истеричнее, чем прежде. Почему никто ничего не может сделать?

— Мама… не узнает меня.

— Несомненно, Долли… — начал было он возражать и вздохнул. Таковы эти женщины всегда.

— Папа, она уже не узнает Уильяма! А теперь и меня. Я напугана. Ты должен подняться к ней, отец. Она наверняка узнает тебя и успокоится.

Герцог неохотно взял девочку за руку и пошел с ней наверх, в комнату жены. Но та увидела в нем лишь мерзкого старика.

Через месяц герцогиня Торренс умерла. Ее похоронили в Вестминстерском аббатстве рядом с прочими великими и достойными англичанами. Собралось много людей. Когда-то семья Торренс потерпела финансовый крах, но она до сих пор играла не последнюю роль в общественной жизни. Немалая часть английских земель была их собственностью. Явились принц Уэльский, герцог Кларенс и герцог Кентский со своей матерью — королевой Шарлоттой. Брат покойной — герцог Хоуксфилд — следовал за ними. Муж, сын и дочери были одеты в черное. Люди обсуждали одну из дочерей, которая казалась очень высокой. Ее бледное лицо словно плыло над головами окружающих. Это выглядело жутковато. Дальше в толпе, но не очень далеко, по крайней мере, среди лондонского общества, сидел виконт Гокрогер с невесткой и матерью.

На надгробной плите было написано: «Здесь покоится Лидия, любимая жена Джеймса, герцога Торренса». На надгробных плитах не часто упоминают, какой была жизнь покойника.

Тянулись темные зимние дни. Пришел февраль. Продолжались мирные переговоры с Францией. Роза Фэллон опять начала читать. Она купила в «Диккенс и Смит» новые увеличительные очки. Роза договорилась, что портрет капитана Гарольда Фэллона (слегка поврежденный) доставят на улицу Грейт-Смит-стрит. «Полагаю, Вас обрадует этот подарок», — было написано в сопровождающем письме.

Потом, практически незаметно, вечера стали не такими томительными. Однажды в газете поместили заметку: «Розеттский камень, захваченный доблестными солдатами Его Величества в Египте, прибыл в гавань Портсмута».

Глава восьмая

Вся страна ликовала.

Газеты рассказывали, как возмутительному поведению Наполеона Бонапарта был положен конец. Война закончилась! Еще в Амьене не был официально подписан мир, а англичане уже вновь начали стекаться в свой любимый город — Париж.

Среди всеобщего веселья как в газетах, так и в кофейнях высказывались предположения, что англичане едва ли сразу же начнут делать перевод иероглифов. У французов, естественно, в свое время не получилось. Розеттский камень находился в Обществе антикваров. В один прекрасный день он предстанет миру.

Мир с замиранием сердца ждал раскрытия тайн бытия.

Что-то происходило между Розой Фэллон и ее деверем.

Что именно, было известно лишь им двоим. Об этом они никому не говорили.

Однажды вечером он прибыл без предупреждения на Уимпоул-стрит. Новый виконт Гокрогер был потрясен сильнее, чем ожидал (в целом, его было довольно сложно вывести из равновесия). Служанка провела Джорджа в голубую гостиную, где со стен на него взирали его предки. Он отчетливо почувствовал запах табака. Почему-то это привело его в замешательство. Только матросы и воры курили что-либо, кроме трубок. (И, очень редко, джентльмены.) Неужели у Розы кто-то был перед его приходом? Может, она собиралась снова выйти замуж, так скоро? Об этом не могло быть и речи. Она все еще носила траур по его брату. Она принадлежала их семье, ее фамилия была Фэллон, и он имел планы относительно нее. Он быстро глянул на себя в зеркало, поправил сюртук, подошел к окну. К вящему неудовольствию Джорджа, повсюду лежали книги, множество книг — романы, которые он считал хламом и пустой тратой времени. В воздухе все так же висел запах табака. Джордж скрыл свое потрясение, а также нечто, что он принес с собой, — гнев. Его бесило, что он оказался в таком положении, но Роза была ему нужна. Он принялся нетерпеливо мерить комнату шагами.

Когда вошла Роза, он достал из кармана золотую табакерку. Джордж наконец уселся на диван и вытянул ноги к камину. Со стороны этот жест казался нахальным. Он слегка оперся об эфес шпаги.

— Какая неожиданность, Джордж, — заметила Роза. Конечно, это не было неожиданностью для нее. С момента разговора с пожилыми джентльменами она ожидала, что рано или поздно он явится сюда. Она очень тщательно обдумала, что будет с ним обсуждать. Однако сердце ее неудержимо билось в груди: она еще ни разу не ссорилась с кем-либо из Фэллонов.

Служанка внесла кофе. Это тоже раздражало Джорджа. Мужчины пили кофе в кофейнях, встречаясь, чтобы обсудить политику, вопросы войны и мира. Они не пили его в женских будуарах.

Роза принялась разливать кофе по чашкам. Виконт молчал; он был сбит с толку запахом табака, оставшегося после таинственного посетителя.

Передав Джорджу кофе в позолоченной чашке и усевшись на стул с прямой спинкой, Роза спросила:

— Ты виделся с Долли, Джордж? Мне стало ее так жалко на похоронах матери. Она выглядела такой несчастной.

Джордж выпрямился, поставил нелепую чашку рядом с собой на стол. Мужчины не пили кофе из чашек. Ему было неудобно сидеть на диване. Он всегда оказывался мягче, чем он ожидал.

— Герцогиня плохо обращалась с Долли большую часть ее жизни. Потом, когда она стала безумной, Долли ей понадобилась. Долли — капризный ребенок. Она была очень счастлива, что может наконец общаться с матерью. Вот и все. Очевидно, она придавала этим «разговорам» огромное значение. Но ее, конечно же, никто не слушал!

Розе вдруг стало очень жаль несчастную девочку.

— Она рассказывала тебе о своих чувствах? — спросила она с интересом.

Джордж улыбнулся.

— Скажем так, я в курсе ее мыслей, — неожиданно ответил он. — Уверен, она наверняка придет в себя… а ты, Роза, сможешь ей помочь в этом. — Тут он резко сменил тему разговора. — Мы с матерью считаем, Роза, что настало время тебе вернуться на Грейт-Смит-стрит, в Гокрогер-холл, где тебе и надлежит жить как члену семьи Фэллон. Но впрочем, ненадолго. Слава богу, мы скоро переедем на Беркли-сквер.

— На Беркли-сквер? Это действительно серьезный переезд.

— Конечно. Мы дали тебе время справиться с горем. Мы тоже долго приходили в себя после смерти Гарри. Но, честно говоря, репутации Гарри вредит то, что ты продолжаешь жить здесь одна.

Роза ответила ему не сразу. Она тоже поставила чашку на стол, потом села на стуле очень прямо. Наконец она сказала:

— Джордж, я просто не в состоянии испортить репутацию твоего брата.

Его рука с табакеркой замерла, не дотянувшись до носа. Джордж замер на какое-то мгновение, настолько он был удивлен ее выбором слов.

Затем она как будто совершенно сменила тему разговора.

— Я с нетерпением жду, когда же наконец смогу увидеть Розеттский камень. Но я так понимаю, что его еще не выставили в Британском музее. Полагаю, ты знаком с попечителями музея, принимая во внимание твой интерес к древностям.

Он осторожно взглянул на Розу, взял понюшку табаку и только потом ответил:

— Я знаю, что сейчас он находится в Обществе антикваров, где ученые его внимательно изучают.

— Уже опубликовали перевод с древнегреческого? Я бы многое отдала, чтобы увидеть его!

— Полагаю, греческий текст разослали по университетам и библиотекам, чтобы лучшие умы сделали самый точный перевод. После этого начнется перевод иероглифов. Это настоящая головоломка. Думаю, его сделают быстро. Почему это тебя так интересует? Ну, если не считать того, что камень носит твое имя? — Роза услышала в его голосе явную насмешку. — Древний язык фараонов! Едва ли это подходящий интерес для женщины. — Теперь он резко сменил тему разговора: — Мы с матерью хотим, чтобы ты вернулась и жила с нами. Роза, мне это необходимо. И таков закон. Закон предусматривает, что ты как вдова моего брата должна жить в нашем доме и… — он мрачно улыбнулся, — пользоваться моим очагом. Именно такова формулировка закона.

— Но закон не говорит, что я обязана пользоваться твоим очагом, Джордж. Тебе стоит жениться. Ты теперь виконт Гокрогер. Тебе нужна жена, которая будет выполнять обязанности, которые, как ты считаешь, должна выполнять я.

Джордж резко поднялся с дивана.

— Конечно же, я женюсь, когда в этом возникнет необходимость. Я уже сделал соответствующие приготовления.

Роза заметила, что по непонятным причинам эта тема была для него неприятной. Она представила свою жизнь, если Джордж одержит победу: Джордж избавится от властной, требовательной матери. Он, вероятно, отложит брак, Розе придется иметь дело с бесконечными скучными приемами, со старыми дамами в чепцах, с фальшивыми локонами, припудренными и подрумяненными лицами. Ей придется слушать вечные разговоры о недостатках принцев королевской семьи, о торжестве юности (и не только юности), о чужих скандалах. И прежде всего — бесконечные разглагольствования его матери. И всегда где-то на заднем плане будет присутствовать Джордж Фэллон, он будет постоянно подстерегать ее, словно змея в траве. «Я не вынесу этого».

Она выдержала его взгляд.

— Я, конечно, понимаю, какую честь вы с матерью оказываете мне, приглашая к себе в дом. Но я не ветреная девчонка, за которой следует присматривать, и не старая дева, которой не с кем коротать дни. Я замужняя женщина… то есть была ею. Моя жизнь изменилась. — Она говорила с ним без обиняков. — Я не могу вернуться, Джордж.

Он не спускал с нее глаз.

— Мне это необходимо, Роза, — нежно сказал он. — Мне это нужно, и так тому и быть. Ты больше не замужняя женщина. Ты вдова. Ты нам принадлежишь, твое будущее в наших руках. Я предпочитаю не жениться, пока у меня не останется выбора. — Он взял в руки одну из книг, прочел название. — «Старая усадьба», миссис Шарлотта Смит. Однако! — Джордж хитро посмотрел на нее. — Ты знаешь, что говорят о молодых леди, которые читают романы в одиночестве у себя в комнатах, Роза?

— Конечно. «Чтение романов дает юным умам ложное представление о жизни и ведет к распространению фривольного поведения среди женщин».

— Фривольность — это так теперь называют? Мы использовали другое слово для описания экзальтированных молодых девушек, сидящих в одиночестве в своих комнатах!

И он рассмеялся. Это был неприятный смех.

Роза отвернулась. Как он смеет так разговаривать с ней? Но как она смеет понимать, о чем он говорит? Она знала ответ. Потому что она была замужем за его братом, который смеялся над ней много раз. Джордж взял еще одну, очень старую книгу: «Аллегории египетских иероглифов». Он молча посмотрел на нее. Затем нетерпеливо положил обе книги назад.

— Я знаю, что твой отец заключил брачный договор, но этот дом принадлежит семье Фэллон. Я намерен продать его. На Беркли-сквер хватит места для всех. У тебя нет наследника, и твое положение, даже помимо использования моего очага, во многом зависит от нас.

Увидев нелепые белые пятнышки от нюхательного табака возле его носа, Роза забыла о страхе. Она еще раз поблагодарила Бога за информацию, которой ее снабдили старые джентльмены для этой встречи.

— Мне очень жаль, что я так и не смогла родить наследника для семьи Фэллон, — холодно ответила она. — Этим придется заняться тебе. Я, конечно, понимаю, что это место уже не может быть моим домом и ты не захочешь, чтобы я здесь оставалась. Я очень благодарна за все то время, что мне позволили здесь пробыть, — она на секунду заколебалась, — во время траура. Я готова сделать приготовления, как только ты скажешь.

Но он только улыбнулся.

— Семья Фэллон очень могущественна, милая Розетта. И очень богата. В нашем распоряжении прекрасные адвокаты. Мы очень внимательно изучили твой брачный контракт. Мне сообщили, что к оформлению подобного документа всегда можно придраться.

Впервые она растерялась, и он это заметил. Деньги были ключом. Деньги всегда им оставались.

— Гарри согласился на контракт, — яростно воскликнула Роза. — Ты не можешь и не должен вмешиваться в то, о чем он договорился с моим отцом.

— Гарри знал, как сильно ты его любишь. Он прекрасно знал, что сможет убедить тебя сделать все что угодно, если бы мы посчитали это нужным. — Она посмотрела на него с ужасом. — С другой стороны, если ты станешь жить с нами, то никаких проблем с контрактом не возникнет. Семья Фэллон, естественно, хочет поступить правильно.

Теперь он находился у окна, и на его губах играла легкая улыбка. На высоком комоде рядом с ним стояла свеча, которая частично освещала его лицо. Она вспомнила о диорамах, световых представлениях и рассказах о Злобном Короле. Которого, разумеется, всегда побеждали. «Как он смеет угрожать мне! Как он смеет притворяться! Все же правы были старые джентльмены».

Она глубоко вздохнула, потом спокойно ответила, все еще сидя на стуле с высокой спинкой:

— Если ты нарушишь волю моего отца, Джордж, я сделаю достоянием общественности то, что… что твой брат не герой сражения при Абукире, что он был убит арабом на улицах Александрии в результате мелкой ссоры из-за местной женщины. — Она услышала, как он резко вздохнул. — Как я понимаю, египтяне посчитали, что он, английский лорд, вел себя исключительно неподобающе и вызывающе, что противоречит религии и обычаям Египта. Этот случай бросил тень на победоносную британскую армию, поскольку девушка, кроме того что была египтянкой, еще являлась невестой турка. Подобный инцидент может легко опозорить семью Фэллон, даже сейчас.

Тень Джорджа на стене замерла. Джордж повернулся так, что она не могла видеть его лица. Но атмосфера в комнате была наэлектризованной. Одни часы начали бить девять вечера, за ними — другие. Роза поймала себя на том, что крепко вцепилась в подлокотники. Усилием воли она заставила себя расслабиться и положила руки на колени.

Он заговорил, только когда смолкли последние часы. Его голос был низким, резким, полным злобы:

— Египтяне — варвары, турки — варвары. Они все, все варвары.

Роза знала, что не должна позволить ему запугать себя, иначе она проиграет. Она сразу же ответила ему.

— Твой брат, как ты знаешь, — она сделала паузу, подыскивая правильное слово, — был нескромен.

Снова воцарилась тишина. На какое-то мгновение его фигура возле окна напомнила ей Гарри. Она считала Джорджа симпатичным человеком, но… было что-то… другое. Хотя он был моложе Гарри, он намного опаснее его. Она видела, что он старается контролировать себя. Еще одни часы пробили девять.

— Кто тебе рассказал?

— Ты знал об этом, Джордж?

Он не ответил, поэтому она поняла, что знал. Конечно, Уильям, брат Долли, был морским капитаном, побывал в Египте, мог иметь сведения об этом.

— У меня те же источники, что и у тебя, Джордж. В этом нет сомнения. Это люди из Британского флота. Лорд Нельсон и лорд Аберкромби были на похоронах моего отца. Тебе никогда не стоит забывать о том, что мой отец был очень известным адмиралом. — Она заметила, как его поразили ее слова. Хотя он пытался скрыть это. — На Рождество ко мне явилось несколько морских офицеров.

Снова в длинной голубой гостиной наступила тишина, пока Джордж переваривал услышанное и пытался взять себя в руки. Роза заметила, что для этого ему пришлось приложить значительные усилия.

— Довольно странный рождественский cadeau[18], — промычал он наконец.

— Действительно, — заметила Роза, не давая больше никаких объяснений.

Он немного постоял возле окна, быстро обдумывая сложившееся положение. «Морские офицеры? Как много людей знают подробности смерти Гарри? Если в обществе станет известно о том, какого дурака свалял Гарри, это разрушит все наши планы. Розе ни за что нельзя позволить распространить эту информацию». Он решительными шагами подошел к Розе. Он встал слишком близко. Она почувствовала запах табака. «Как минимум, надо убедить ее поехать в Париж». Он посмотрел на нее.

— Я мог бы достать для тебя копию греческого перевода Розеттского камня, милая Розетта, — проворковал он. — Это в моих силах.

Он заметил, как на долю секунды в ее глазах проснулся интерес, но она постаралась скрыть его.

— Я не хочу жить с тобой и твоей матерью, Джордж.

— Роза, кстати говоря, поскольку война окончена, моя мать очень хочет отправиться в Париж. Она одинокая старая женщина. Она нуждается в твоем обществе.

Это было ложью. Вдовствующая виконтесса ни в коей мере не нуждалась в обществе невестки. Она была привязана только к сыну. Но старый могущественный герцог Хоуксфилд принимал большинство решений в семье Торренс. Герцог Хоуксфилд постановил, что четырнадцатилетняя Долли, которую тоже пригласили, не поедет в Париж вместе с виконтом, если только Роза не будет сопровождать ее. Так он сказал: «Если только Роза не будет сопровождать ее». Никто не знал, как и почему герцог принял подобное решение. По всей видимости, он посчитал, что Роза будет хорошим, интересным попутчиком для Долли, которой явно недоставало ее лоска. Энн была вне себя от ярости. Она поедет туда с братом Долли — о чем вообще старик думал? Джордж желал, чтобы Долли отправилась в Париж. Ей нужно получить хорошее образование. Герцог сказал свое слово. Следовательно, Розу необходимо уговорить сопровождать их.

— Твоя мать знает о Гарри? — поинтересовалась Роза.

— Конечно же, нет! — В его голосе опять проснулась злоба. — Это убьет ее, признай хотя бы это.

Роза посмотрела на него, не произнеся ни слова.

— Но, как я сказал, ты нужна моей матери. Я хочу, чтобы ты поехала с нами в Париж.

Роза на мгновение позволила себе помечтать о Париже. «Как мы с Фанни бежали по мосту Пон-Неф, выкрикивая: “La belle France”… Собор Парижской Богоматери, красивые француженки…» Но, по рассказам, там столько всего произошло, столько крови было пролито, столько ужасов случилось… это пока еще не то место, куда можно отправляться в одиночку. «Ах, поехать в Париж… Снова, после стольких лет…»

Розе показалось, что Джордж смог прочесть ее мысли.

— Ты же мечтала о возвращении в Париж, Роза. — Он все еще стоял слишком близко от нее. Она ощущала его дыхание: вероятно, лук, и вино, и несвежее мясо. Она усилием воли заставила себя не отвернуться. Наконец он отступил к дивану и резко опустился на него. Несколько минут он, казалось, размышлял, что бы сказать. Он поерзал, повертел в пальцах табакерку. Джордж машинально открутил верхушку трости, взглянул в зеркальце, вделанное в нее, словно бы забыл о Розе. Потом он снова закрутил верхушку. Наконец он заговорил, хотя не собирался обсуждать с Розой этот вопрос:

— На самом деле я очень беспокоюсь о матери. Она одержима желанием увидеть Наполеона. Все великие дамы Лондона одержимы этим желанием. Но моя мать хочет еще и поговорить с ним. Она считает его повинным в смерти Гарри и мечтает сказать ему об этом.

Тут Роза рассмеялась. Из всего, что она рассчитывала услышать, это было самым неожиданным.

— Бонапарт, должно быть, уже дрожит! — заметила она, все еще смеясь. — Твоя мать сможет удержать его на несколько часов своей словоохотливостью, если ей удастся до него добраться. — Его лицо окаменело, он поднялся, и она поняла, что зашла слишком далеко. — Прошу прощения, Джордж. Но полагаю, что твоя мать едва ли встретит Наполеона.

— Боюсь, что ты неправа. Она узнала через кузину, герцогиню Сифорт, что Жозефина принимает знатных дам в Тюильри, а Наполеон иногда заходит к ним в салон. У английских знатных дам, живущих в Париже, это сейчас в моде — искать встречи с первым консулом Франции.

Роза подавила смешок.

— Правда? Странно — для обеих сторон — хотеть как можно скорее увидеть врага.

— Следовало ожидать. Но сложно объяснить причуды les grandes dames Anglaises[19]. По всей видимости, этому безумцу Наполеону нравятся подобные вещи. — Он сел, и она увидела, как покраснело его лицо. От гнева и, похоже, еще от чего-то. — Ну, ты знаешь о смерти Гарри. А значит, понимаешь, что я не могу позволить матери обвинять Наполеона лично. — Роза бросила на него озадаченный взгляд. — Ради Гарри, — добавил он резко.

— Но — Наполеон? Джордж, всем известно, что в то время Наполеон был во Франции!

— Семья Фэллон не может позволить себе самонадеянность. К сожалению, некоторые французы присутствовали там, когда убили Гарри. Они собирались покинуть Александрию согласно условиям договора.

Розе было сложно поверить, что Джордж, отчаянно стараясь избежать скандала, мог подумать, что смерть Гарри имела такое значение. Ей снова захотелось рассмеяться.

— Это вздор, Джордж.

— Мы не можем быть уверены. Я знаю, что мы едва ли сумеем помешать матери поехать в Париж, но нам не нужны скандалы с Бонапартом. Ты можешь помочь мне разубедить ее. — Роза поджала губы. — Она тебя донимала, я знаю, особенно после выкидыша. — Роза поморщилась, но он продолжал: — Однако ты должна это сделать в память о Гарри.

— Думаю, ты слишком много на себя берешь, рассказывая, что я должна делать в память о Гарри, — отрезала Роза.

Он внимательно посмотрел на нее. Джордж снова вспомнил о сигарном дыме, который он почувствовал, когда вошел в комнату. Что она задумала?

— Возможно, Джордж, тебе стоит сказать матери правду.

Виконт Гокрогер вскочил с дивана, быстро подошел к окну, потом посмотрел на Розу. Его лицо пылало.

— Мне хотелось бы, чтобы ты поняла, Роза, что поставлено на карту. Наша семья не может позволить себе быть втянутой в скандал! Я тебе повторяю, это убьет мать! Мы выставим себя на посмешище. Ты не понимаешь, сейчас наступил переломный момент. Существуют определенные… услуги, которые я могу оказать принцу Уэльскому; я также надеюсь на прочие обстоятельства. Но мы еще не стали своими. Полагаю, мы в состоянии купить дальнейшее продвижение наверх, но никакие деньги мира не остановят нашего падения, если мы окажемся причастны к какому-либо скандалу. Повторяю, нам не помешает излишняя осторожность. Не могу поверить, что ты хочешь, чтобы память о твоем муже была так опорочена. Ты любила его.

Она промолчала.

— Ты любила его, — повторил он. И добавил немного мягче: — Я знаю, как сильно ты его любила, Роза. — Она почувствовала, как кровь приливает к лицу. Прежде чем она смогла ответить, он продолжил: — Хорошо. Ты поедешь с нами в Париж в мае. Даю слово, что после нашего возвращения я достану для тебя перевод греческой части текста на Розеттском камне. И мы пока забудем о Грейт-Смит-стрит. Но ты должна понять, как нужна мне в Париже. — Он очень внимательно посмотрел на нее. — Таким образом, я поспособствую твоему маленькому увлечению древностями. — Он старался говорить вежливо, но тон у него все равно был высокомерным. Затем он рассмеялся. — Да, небывалый случай, чтобы женщину подкупали такими вещами, Роза. — В его голосе она услышала насмешку. — Греческий перевод! Герцог Уэльский разочаровался бы во мне. Другое дело — бриллианты.

Роза не смеялась, но взгляд у нее был странным.

— Я всегда считала письменную речь самым удивительным явлением в мире, — сказала она.

— Полагаю, дамам следует довольствоваться устной речью, как им и полагается, — весело заметил Джордж. Теперь он знал, что она поедет. — К нам присоединятся Уильям с Энн, — добавил он. — Я предложил, чтобы они провели немного времени вместе в Париже. Поскольку они были лишены такой возможности из-за Бонапарта. — Он улыбнулся. — Второй медовый месяц. Долли тоже поедет. Ей пойдет на пользу смена обстановки. Ты будешь сопровождать ее. Она к тебе очень привязалась. Я убедил Долли, что с тобой проводить время интереснее, чем с ручным павлином. — Он бросил на нее быстрый взгляд. — Но в первую очередь, ты должна сделать это из любви к моему брату. Я знаю много о том, как сильно ты его любила.

Она посмотрела на него и все поняла. Роза снова покраснела, но не опустила взгляд.

Огромным усилием воли она заставила себя не сесть. Так они и стояли — два противника, понимающие все без лишних слов.

— Мне нужен перевод до поездки, Джордж, — заявила Роза.

На мгновение в комнате повисла полная тишина. Затем виконт Гокрогер отвесил низкий поклон, как бы признавая, что она могла, по крайней мере на секунду, одержать верх. Но это был насмешливый поклон.

Когда он ушел, Роза осталась одна в доме на Уимпоул-стрит, слушая, как тикают часы, отмеряя текущее время.

Я знаю, как сильно ты любила его, Роза. Она снова повторила про себя его ироничные слова. И увидела двух братьев, двух порочных — она заставила себя повторить это слово: порочных, порочных — братьев, разговаривающих о ней, о самых личных, интимных моментах ее жизни с супругом. Внезапно она издала звук, средний между вздохом и всхлипом, и по щекам ее покатились слезы — из-за очаровательного, подлого, прекрасного Гарри Фэллона. Который унижал ее даже после смерти.

Много позже она взяла лампу и медленно пошла наверх. Какое-то время она бродила по дому, открывая и закрывая стол, поднимая и роняя книги. Настало время отправляться спать.

Это всегда было самой сложной задачей. Гарри Фэллон причинил ей много зла. Но худшим было то, что следовало за ней по пятам, о чем, очевидно, Гарри рассказал брату. Секрет. Она снова почувствовала, как краснеют щеки при одной только мысли о подобном предательстве. Порочные братья Фэллон. Гарри Фэллон пробудил в Розе чувства и ощущения, к которым она была совершенно не готова. Эта приятная неожиданность наполняла ее ночи негой и заставляла с нетерпением ждать окончания дня. Трепет от мысли, что он сейчас войдет в спальню, был почти неприличным. Вот что делало все прочее неважным, вот что могло привнести смятение в ее новую жизнь. Об этом она не могла узнать из всех разговоров в доме родителей. Она была одержима тем, чему он ее научил. Это ее ослепило.

Когда он стал реже приходить к ней, когда он вообще не являлся домой, когда она узнала, что он любит других женщин, начались ее мучения. Возможно, оно и к лучшему, что его убили в Египте, потому что она знала: он больше не вернется. Она уже успела настрадаться. Роза чувствовала почти облегчение оттого, что наконец-то ей не придется ждать с замиранием сердца стука лошадиных подков по мостовой, его шагов по лестнице, скрипа дверей, когда он заходит в ее комнату. Или не заходит.

Роза поставила лампу на стол возле романтичной розовой постели с балдахином. Она не позволяла Мэтти помогать ей отправляться ко сну. Поначалу она хотела ждать Гарри в одиночестве. Теперь же она опасалась, что Мэтти станут известны тайны ее сердца. И сегодня, как и много раз прежде, она медленно надела ночную сорочку. Потом, как обычно в последнее время, она потянулась за опиумом, поскольку опиум заглушал страстное влечение, которое Гарри пробудил в ней.

И затем разделил эту тайну с братом.

Глава девятая

Пришла весна. Утверждали, что мир был спасен от угрозы Наполеона. Неожиданно Роза Фэллон обрезала волосы.

Короткие волосы и очень простые платья без нижних юбок были последней модой во Франции (некоторые говорили, что аристократия хотела, на всякий случай, внешне выглядеть проще). Старикам с телескопами на Вау-хилл уже не нужно было искать удобное местечко на холме. На улицах города происходило достаточно разнообразных событий, которые могли их заинтересовать. По улицам, паркам и садам ходили коротковолосые полуодетые девушки (в платьях с высокой талией из тонкого белого батиста или шелка), сопровождаемые пожилыми дамами в широких юбках, затянутыми в корсеты, прячущими под чепцами жалкие остатки волос, которые они когда-то пудрили или скрывали под париками. Платья с высокими талиями носили и раньше, но рукава тогда были длиннее, и определенно под них надевали нижние юбки. Теперь о них даже забыли. Роза любила модно одеваться, но она почти всегда мерзла.

Перевод надписи на Розеттском камне, сделанный с древнегреческого языка на английский, был доставлен, как и обещал Джордж, одним прекрасным апрельским вечером на Уимпоул-стрит. Он прибыл с запиской:

«Пока что доступно только это. Недавно этот текст был прочитан в Обществе антикваров. По-моему, его едва ли можно назвать произведением литературы! Но он дает определенное представление. Увы, тайны мироздания не будут раскрыты здесь и сейчас.

Мы отбываем в Париж второго мая.

Гокрогер».

Роза так волновалась, что не смогла сразу открыть пакет. Джордж Фэллон не узнал бы произведение литературы, даже если бы им ударили его по лицу. Это был ключ к тайнам мироздания, и теперь он был в ее руках. Она дважды роняла очки. Наконец, усевшись на любимый стул с прямой спинкой, она разгладила страницы перевода, который был написан аккуратным почерком, и принялась читать, дрожа от переполняющих ее чувств.

«Во времена молодого правителя, что унаследовал трон своего отца, Царя Царей, славного создателя Египта, заложившего основы его процветания и уважения к богам, победившего врагов, приведшего народ к благоденствию, повелителя Празднеств Тридцати Лет, великого Царя Верхнего и Нижнего Египта, отцелюбивого отпрыска богов, того, кому покровительствует Гефест, кому солнце даровало победу, земного воплощения Зевса, сына Солнца, царя Птолемея, вечно живущего, любимца Пта, бога на земле Элифана Евхариста».

Хотя Роза всегда прекрасно понимала, что ее камень был всего лишь ключом к расшифровке магии, а не самой магией, она почувствовала, что готова рвать на себе волосы от разочарования. Она пыталась не позволить себе расстроиться, напоминая, что читает нечто, пришедшее из далекого прошлого. Наконец она начала зевать, пропуская подробности. В тексте Розеттского камня «царь Птолемей, вечно живущий, любимец Пта, бог на земле Элифан Евхарист» казался юношей, которому в очень напыщенной и многословной форме выражалось почтение. Снова и снова повторялось его длинное имя. «Царь Птолемей, вечно живущий, любимец Пта, бог на земле Элифан Евхарист» когда-то возвел дамбу на реке Нил. По всей видимости, он также послал пехоту, конницу и флот сражаться с врагами, напавшими на Египет. Он подавил бунт и покарал повстанцев, поднявшихся против его отца. Но ни следа магии. Никаких загадочных тайн мироздания. Сделав над собой усилие, она дочитала текст до конца, затем уронила перевод на пол. Листочки рассыпались, подгоняемые сквозняками. На последней странице было написано: «Этот указ будет начертан на стелах из твердого камня священным письмом, обычным письмом и греческим письмом, и установят их в первых, вторых и третьих храмах возле лика Царя. Пусть он живет вечно».

«Я говорила маме, что письменность будет жить вечно». Теперь ее траур закончился, дни проходили за днями, она уже не думала о Гарри. Но до сих пор при воспоминании о том, как наивна она была, когда радостно писала в журнале об их «счастье», у нее на глаза наворачивались слезы. «Не все письмена должны жить вечно, — невесело подумала она, — некоторые необходимо предавать огню!» Она открыла книгу отца, посвященную иероглифам. «Итак, это все, что иероглифы могут значить? Битвы, армии, цари? Как всегда? А как же тайны мироздания?» Она снова посмотрела на картинки в книжке отца: на сову, на сокола, на пчелу, на их изящные контуры. Затем она зажгла сигару и принялась наблюдать за дымом. Роза снова задумалась о письменности, о том, как люди создают подобные значки — на камне, или на бумаге, или на чем угодно — для того, чтобы общаться между собой. «Когда мы пишем, мы сохраняем самих себя — никто не знает, кто прочтет те слова, что мы пишем». Но как она может узнать древних египтян по этому скучному документу?

Она отложила сигару и встала. Был час ночи. Роза открыла ставни и выглянула в окно. На улице отнюдь не царила тишина. Даже на Уимпоул-стрит жизнь никогда не замирала полностью. Согласно переписи, в Лондоне проживало на тот момент около одного миллиона людей. Ей показалось, что она заметила в темноте двух человек, которые шли рядом, потом разделялись, снова сближались, спускаясь вниз по улице. Влюбленные? Противники? Роза плотнее завернулась в шаль. «Камень является ключом, в этом его ценность». Она подобрала разбросанные бумаги. Ответов о тайнах мироздания от царя Птолемея, вечно живущего, любимца Пта, бога на земле Элифана Евхариста, не дождешься. Она побродила по голубой гостиной, гася свечи, все, кроме одной, которую решила взять с собой наверх. Еще несколько ночей, как они раньше говорили с Фанни, и она отправится в Париж. Прошло уже почти пятнадцать лет с тех пор, как она была там в последний раз. Кто знает, каким им покажется Париж на этот раз? Джордж Фэллон выполнил свою часть сделки, а она сдержит свое слово, но эта сделка — она посмотрела на бумаги — разочаровала ее. Она больше не будет заключать сделок с Джорджем. Роза понимала, что после смерти Гарри она была в какой-то степени парализована, не могла принимать решения. Но она поправилась. Она знала, что скоро примет решение о том, как жить дальше. Когда она вернется из Парижа, то переедет. Роза была уверена, что отец все устроил лучшим образом, и разговоры Джорджа об адвокатах — лишь пустые угрозы, что скоро она избавится от семьи Фэллонов навсегда.

Она захлопнула ставни, взяла лампу и пошла наверх, забрав с собой бумаги с переводом, размышляя над их смыслом. «Жаль, что я так мало знаю о языках. Поскольку фраза “царь Птолемей, вечно живущий, любимец Пта, бог на земле Элифан Евхарист” повторяется много раз, то, наверное, можно будет обнаружить повторы в иероглифах? И так начать поиски ключа к тайнам мироздания?» Раз она так подумала, то подобные мысли должны посещать и ученых.

Сев за стол, она взяла перо, обмакнула его в чернила и быстро написала:

«Дорогая Фанни!

Я собираюсь в Париж вместе с членами семьи Гарри, по их желанию. Кто знает, насколько изменилась наша любимая belle France? Я буду думать о тебе, о том времени, когда мы там были в последний раз.

Твоя любящая кузина

Роза»

Гораций наверняка не нашел бы в этих фразах ничего аморального.

В милом городке Уэнтуотере миссис Фанни Харботтом, жена приходского священника, не пользовалась двуколкой мужа слишком часто. Хотя фермеры замечали, что она неплохо управляется с лошадью, когда Фанни проезжала мимо. Жена священника любила ходить пешком. Она была загадкой для местных жителей и служила частой темой для разговоров. Не за что было зацепиться. Как и полагалось, она посещала больных и немощных, каждое воскресенье бывала в церкви. Но, как оказалось, ей свойственны небольшие причуды. Нельзя было не заметить на улице ее кругленькую фигурку и ярко-рыжие волосы, хоть она и носила шляпу. Мудрые горожане, конечно, немного преувеличивали, но все же было что-то странное в том, например, как она останавливалась и прислушивалась к разговорам людей, сидящих на табуретках на рыночной площади среди блеющих овец, кочанов капусты и куриных яиц. Иногда видели, как она, не шевелясь, стоит и слушает их разговоры о Боге. Было известно, что викарий не пускал в церковь, как он их называл, «шарлатанов». Горожане говорили между собой: возможно, она шпионит для мужа, которому не пристало их слушать. По воскресеньям, как обычно, она посещала церковь, а Гораций Харботтом, нарядно одетый, вещал с кафедры о грехе и воздаянии. Его красивый голос гремел среди стропил, а по рядам разносился запах лаванды.

Еще одну историю о ней рассказывал местный браконьер. Однажды ночью он расставлял ловушки на вересковой пустоши, что за полями. Он услышал крик и пошел узнать, что стряслось. Браконьер клялся, что увидел жену викария собственной персоной, которая стояла на меже и громко кричала. Браконьер признался, что сильно испугался. Через какое-то время она перестала кричать и уверенной походкой отправилась назад через поля. Он последовал за ней до самого дома священника. У дверей она повернулась к проходящей мимо соседке, что-то сказала ей, а потом они обе рассмеялись. Он своими глазами видел, как жена викария смеялась, и это сразу после того, как она так страшно кричала! В эту историю не слишком верили, как и в прочие браконьерские байки.

Хотя по вечерам уже чувствовалось приближение теплых дней, в один прекрасный апрельский день в Уэнтуотере внезапно повалил снег. Люди спешили побыстрее добраться домой, к очагам. Но потом некоторые заметили на площади женщину-квакершу[20]. Она приходила туда время от времени. Женщина эта была уже немолода, но когда она появлялась, вокруг нее обязательно собиралась толпа, потому что она была первой женщиной-проповедницей, которую видели жители Уэнтуотера. Даже сейчас, в снегопад, в людях возобладало любопытство, и они собрались вокруг нее. Люди толкали друг друга в бок, показывая на жену викария, которая тоже присутствовала здесь. На рыжие волосы она набросила капюшон. Фанни стояла, словно не замечая никого вокруг, и слушала. А может, что-то и замечала. В перчатку она спрятала письмо от Розы, в котором та сообщала о своем отъезде в Париж. Она не собиралась показывать его мужу. Женщина-квакерша, казалось, не обращала внимания на снегопад. Она стояла на лавке в сером квакерском платье и капоре и говорила о любви.

— Ты должна сидеть дома, резать капусту и чистить картошку для своей семьи, а потом драить пол и чинить одежду, — крикнула одна женщина, которая постоянно притопывала на месте от холода, кутаясь в платок, — вот что такое любовь! — Толпа разразилась хохотом, в котором не было издевки. — Разве ты никогда не испытывала любви? — сердито выкрикнула женщина в платке. — Довольствоваться тем, что имеем, — вот что такое любовь, а Господь защищает нас всех от бедствий.

Женщина-проповедница сказала, что Господь и есть Любовь, что он любит всех одинаково сильно. Снова пошел снег. Снежные хлопья оседали на ее сером капоре и на маленькой скамейке. Она заговорила об ожидании, об ожидании того времени, когда Бог заговорит, поскольку рано или поздно он придет к каждому. По какой-то причине, несмотря на погоду, люди не расходились, слушали с некоторым удивлением слово Божье, которое исходило в снегопад из столь необычного источника.

— Да благословит тебя Господь, — сказала квакерша женщине, которая говорила о картошке.

За несколько дней до отъезда Фэллонов в Париж в Лондоне наконец вышло официальное сообщение о подписании Амьенского мира — договора между французами и англичанами. Продолжительные войны, которые велись почти десять лет, по всей видимости, закончились.

Старые джентльмены, выглядевшие очень представительно в темно-синих морских мундирах с золотыми нашивками, пришли к Розе с визитом на закате дня.

— Пойдем, — сказали они, — ты должна увидеть, как делается история. Поскольку уже нет твоего отца, который мог бы сопровождать тебя, мы решили взять эту функцию на себя.

— Но мы же узнали о мире недели назад — многие люди уже уехали во Францию! — Роза была озадачена.

— Британцы все делают лучше всех! — воскликнули они. — Это официальное провозглашение. Мэр Лондона представит его людям. Это исторический момент, ты должна быть там!

Празднование проходило вокруг Портман-сквер, за Оксфорд-стрит, поскольку на Портман-сквер находилась большая часть дипломатических представительств. Там жили послы, которые занимались оформлением договора. По улицам Лондона бродили сотни тысяч человек. Пожилые джентльмены поняли, что им следовало оставить экипаж на Уимпоул-стрит. Они приказали кучеру свернуть в сторону, подальше от толпы. Им пришлось возвращаться через Сент-Джеймс-стрит. Они с трудом прокладывали путь через возбужденную поющую толпу горожан, проходили мимо заведений для джентльменов, которые все еще состояли в «Клубе святых небес». Из дверей вываливались молодые франты, распевавшие «Бони приплыл». В одной из витрин горящими свечами выложили слово МИР. Некоторые уже с трудом стояли на ногах. Джентльмены держали Розу под руки, помогая пробираться сквозь ночной поток смеющихся, кричащих лондонцев. Уличные торговцы продавали имбирные пряники в виде солдат и небольших флагов. В окнах каждого дома на улицах, прилегавших к Портман-сквер, стояли зажженные свечи. Они ярко освещали толпу, трубачей и мэра.

— Ох! — воскликнула Роза, увидев, что Портман-сквер тоже залит светом. — Ох, как я люблю Лондон!

Из всех больших окон лился свет свечей. Где-то запускали шутихи, люди пели. Старые джентльмены рассмеялись, увидев, что посреди площади застряли экипажи, которые не могли сдвинуться с места. Они снова порадовались, что оставили карету. Роза внезапно остановилась и удивленно повернулась к джентльменам.

— Ну конечно же! Конечно, я знаю, чего хочу! Когда я вернусь из Парижа, я найду небольшую каморку возле Брук-стрит и буду жить, как прежде! Я хочу быть сама собой!

— Дорогая. — Старые джентльмены посмотрели на нее, и в их взгляде, возможно, было что-то похожее на жалость. — Дорогая, — повторили они. На какое-то мгновение все трое остановились. — Нельзя жить, как раньше, все меняется. Так мы и узнаем, что время идет. Но, — им пришлось кричать, чтобы она могла их услышать, — когда ты вернешься в Лондон, мы посмотрим, чем можем тебе помочь!

Свечи пылали, как миллион звезд, шутихи взрывались, толпа бесновалась, потому что наконец наступил мир.

Глава десятая

— Если я встречу Бонапарта, а скорее всего, так и случится, я скажу ему, что он убил моего сына. Я скажу ему все, что думаю о его войне, его терроре и «демократических» идеях. Нам нет дела до этого. Пускай не воображает, что английская леди боится крестьянина с Корсики! Он может быть тираном, он может терроризировать Средиземноморье, но он не сможет повелевать мной. Я встречала множество избалованных французов — всех этих ярких созданий, которые приезжают сюда и пагубно влияют на решительных английских мужчин своим пижонством. Я удивляюсь, как у нас вообще остались мужчины, умеющие сражаться.

Вдовствующая виконтесса Гокрокер резко подалась вперед, когда карета накренилась на крутом повороте. Ее широкая юбка накрыла всех сидящих рядом. Но поток ее красноречия не иссяк.

— Я наконец поговорила с кузиной, герцогиней Сифорт, о том, разумно ли встречаться с Жозефиной. Ведь о ней ходит столько разных слухов! Если бы с нами ехала Долли, я бы не решилась их рассказывать. Герцогиня поведала мне общеизвестный факт, что, когда эта новая мода, — тут она с неодобрением взглянула на Розу, хотя на той было приличное платье оливково-зеленого цвета с длинными рукавами и, конечно же, нижние юбки, — что, когда возникла эта так называемая мода, Жозефина погружалась в воду в одежде, и ее легкое платье прилипало к телу самым вульгарным образом. Так платье и высыхало. Этим она хотела привлечь внимание Наполеона. — Вдова отметила, что после этих слов Джордж Фэллон рассмеялся, а Роза слегка покраснела. — По крайней мере, мы вооружены этой информацией. Поэтому мы будем вести себя очень сдержанно, когда встретим такую особу, хотя я подозреваю, что Бонапарту нас представит именно Жозефина. Но мы не должны забывать, что Наполеон — обычный человек небольшого роста. Он несет ответственность за смерть моего сына. И я ему об этом скажу!

Джордж перебил мать довольно усталым голосом, как он поступал время от времени:

— Как я сказал, мама, мы одержали победу в сражении при Абукире. Средиземноморье наше. Договор подписан. Наступил мир.

— Мы в мире с прекрасной Францией, pas Buonaparte, pas du tout[21]. У нас нет мира с ним. Он убил моего сына.

— Я повторял много-много раз, мама: когда убили Гарри, Бонапарт уже вернулся во Францию.

Казалось, она его не услышала. Когда они подъехали к морю, она повысила голос, чтобы заглушить шум колес.

— Целых пять лет нам приходилось обходиться без поездок на континент. Я воспринимаю это очень лично, как серьезную неприятность. Надеюсь, он не тронул «Hotel d’Empire»[22], а также бульвары и оперу. Жозефина проводит приемы в салоне для дам из Англии. Несколько раз на них присутствовал Наполеон. Герцогиня Сифорт все устроит, и я тоже смогу пойти туда. И я пойду. Я думаю, мой долг состоит в том, чтобы сказать ему, что я думаю о нем, но я не буду кланяться ему. Он не должен считать, что мы почитаем его!

Они уже подъезжали к Дувру. Близилась ночь. Роза Фэллон и ее деверь много часов провели в обществе вдовы. У Розы возникло внезапное желание рассказать ей, что она тоже (по просьбе супруга), надев муслиновое платье, каким-то образом доставленное из Франции, погрузилась в воду с той же целью.

Вдова, по своему обыкновению, начинала болтать без умолку, как только кто-то приближался к ней. Первый раз она открыла рот на рассвете, когда они покинули Лондон. Хотя и стояло прекрасное раннее весеннее утро, она принялась жаловаться на холод. Служанка закутала ее в шали, и очень скоро Розе захотелось, чтобы какой-нибудь отважный слуга накрыл шалью ее голову. Джордж не доверял Мэтти, но не настолько, насколько она не доверяла ему. Он настоял, что ее присутствие не обязательно для Розы.

— Хорошо, — согласилась Мэтти, — я помогу пожилым джентльменам найти для вас дом.

Пронзительный голос вдовы донимал их всю долгую дорогу до Дувра: когда они ехали по холмам, когда они поили лошадей, когда они ненадолго остановились в Ситтинборне, чтобы подкрепиться. Была бы воля вдовы, то они бы вообще не останавливались. Ей недавно сказали, что кто-то добрался из Лондона в Париж за сутки. Поэтому она не понимала, почему они должны тратить несколько дней, как они обычно делали, особенно когда на дорогах в обеих странах (это знали все) их подстерегают разбойники и бандиты.

Теперь, устав снова и снова обвинять Бонапарта, причем всегда по-французски, ведь она, как большинство аристократов, имела привычку пересыпать речь французскими словами (от которой не собиралась отказываться, хоть ее страна и воевала с Францией), вдова сменила тему и снова начала распространяться об августейшей семье. Благодаря покойному мужу ей удавалось изредка общаться с королем Георгом III. Она считала, что знает его. Вдовствующая виконтесса была буквально в ярости из-за причуд сыновей короля и много раз повторяла, что было бы неплохо, если бы принц Уэльский умер, а трон заняла бы его шестилетняя дочь Шарлотта. Она снова и снова, как сломанный граммофон, повторяла вещи, которые узнала от многочисленных знакомых и приятелей или прочла в газетах. Пока карета катилась к морю, она еще раз обсудила личные дела принца Уэльского (как он привез в свой дом миссис Фитцгерберт, будучи женатым на принцессе Каролине); герцога Кларенса (и миссис Джордан со всеми побочными отпрысками); не говоря уже о герцоге Камберленде, грехи которого она отказалась даже называть вслух. Джордж тоже внес лепту в разговор. Он сообщил, что Бонапарт описал очень тучного мужа одной принцессы как «эксперимент, призванный показать, насколько можно растянуть человеческую кожу, не порвав ее». Роза не удержалась и рассмеялась. Вдова в ужасе отпрянула и потом долго не могла успокоиться, возмущаясь поведением Розы. Роза напомнила себе, что это продлится только месяц. Но сейчас месяц казался ей вечностью. Она даже позавидовала Долли. Та ехала в другой карете. Она сидела между братом и его женой, бледная как мел.

На следующее утро ветры и приливы позволили им сесть на ранний пакетбот[23], который должен был доставить их на французский берег. Хотя море казалось не очень спокойным. Как только они сели на судно, вдова и Энн отправились отдыхать. Джордж и Уильям устроились в салоне. А Роза с Долли остались на палубе вдыхать соленый морской воздух. Они решили не снимать длинных плащей, меховых муфт и индийских шалей. Судно медленно приближалось к берегам Франции. В их лица летели брызги морской воды. Роза смотрела на воду и вспоминала другие путешествия, которые она совершила когда-то.

— Мы уже одеты по французской моде, не так ли, Роза? — спросила Долли, всматриваясь в то исчезающий, то появляющийся туманный горизонт, пытаясь разглядеть Францию. — Мы и так одеты по-французски: простота революционных нравов и так далее. Одежда пастушки, как у Марии-Антуанетты, перед тем как ее отправили на гильотину. Как ты считаешь, мы столкнемся с новыми веяниями?

Роза удивилась, услышав в одном предложении слова «мода» и «гильотина», но быстро пришла в себя. Долли ведь никогда не была во Франции. Она была еще совсем ребенком, когда появились гильотины.

— Уже давно англичане не ездили туда свободно, — ответила она. — Уверена, там все изменилось.

— Женщины там все еще одеваются по моде? — нетерпеливо спросила Долли. — Насколько изменилась Франция?

Роза посмотрела на Долли. У нее было довольно бледное лицо, она с нетерпением всматривалась в даль. Ей на ум снова пришло сравнение с неуклюжими фламинго.

— Я полагаю, что Франция стала другой, — был ее ответ. — В детстве я очень любила Париж. Вдоль главного бульвара стояли фонари, которые работали на животном жире. Поэтому по ночам они источали особый запах, впрочем, это был не единственный запах. В Париже нам было очень интересно. Никогда не забуду. Изящество и чувство стиля у большинства француженок были превосходны. Все же некоторые женщины носили высокие парики, много пудрились и румянились. Подобные вещи еще не совсем вышли во Франции из моды перед Революцией. Мы с кузиной Фанни не могли отвести от них глаз! Мы снова и снова просили мою мать рассказать истории о ее старой тете, к сожалению, усопшей, которая провела много времени в Париже. Она носила на голове сосуды с водой, закрепленные в жестких кудрях парика. Таким образом цветы в ее волосах оставались свежими весь вечер. Мы с Фанни бегали, делали реверансы и притворялись, что брызгаем водой в маму!

Губы Долли изогнулись в легкой улыбке.

— Думаю, я не увижу подобных вещей, — тоскливо сказала она. — Это было в старые времена.

Внезапно Роза поняла, что Долли воспринимает ее как взрослую. «Думаю, теперь я действительно взрослая».

— Ходило столько слухов о le temps de terreur[24], как они его называют, — промолвила Роза, — и даже если половина из них правдива, то это было действительно ужасно. — Снова взглянув на довольно печальное лицо Долли, Роза решила ее развеселить. — Ты должна помочь мне, Долли. Нам будет необходима твоя помощь.

Долли повернула к ней удивленное лицо.

— Конечно, я помогу тебе, Роза, — вежливо ответила она. Она слегка стучала зубами от холода. — Что я должна сделать?

— Мы должны помешать вдовствующей виконтессе Гокрогер встретиться с Жозефиной и Наполеоном.

Глаза Долли расширились от удивления.

— Но, насколько я поняла, это ее заветное желание!

— Так и есть! Но… виконт Гокрогер совсем не считает, что, если его мать обругает Наполеона, это поможет налаживанию нормальных отношений между нашими странами.

— Бедная вдова! Говорят, она безумно любила сына. Неудивительно, что она хочет сказать пару слов человеку, который… ох… — Внезапно Долли спохватилась. — Прости меня, Роза. Для тебя это наверняка очень тяжело… конечно, такое развитие событий неприемлемо.

— Именно так, — мрачно ответила Роза, — совсем неприемлемо.

— Что мы будем делать?

— Вдова говорит нам… ежедневно… что она переписывается с герцогиней Сифорт, которая сейчас находится в Париже. Полагаю, нам остается только перехватывать ее почту. — Заметив удивленный взгляд Долли, Роза из приличия сделала виноватое лицо. — Вряд ли soirée chez Josephine[25] проводятся часто, — продолжала она, пожав плечами. — Возможно, это не окажется столь уж сложным заданием. Мы должны заинтересовать вдову оперой и театром.

— О да. — Долли взглянула на море. — Мне тоже, конечно, интересны опера и театр. И собор Парижской Богоматери. И знаменитая галерея в Лувре. Уверена, что там много красивых картин. Ты знаешь, я занималась самообразованием. Мне многое известно об этом.

Ее тон был слегка напыщенным. Роза сделала усилие, чтобы не улыбнуться.

— Ты ходила в школу?

Долли была удивлена.

— Нет. Конечно, нет. Уильяма-то послали в школу. У меня и у сестер была гувернантка, но чрезвычайно глупая. Она, по крайней мере, убедилась, что я и без нее умею читать и писать. Но я была самой младшей и, оставшись одна дома, попросила, чтобы ее отослали. — Роза представила, как несчастная маленькая уволенная гувернантка с трудом тащит багаж через площадь. — Я занималась своим образованием в отцовской библиотеке.

— Он помогал и наставлял тебя?

— Конечно, нет. Я просто прошлась по полкам. — Она не открыла Розе, что именно обнаружила на них. Но, устав от разговора об образовании, она сказала Розе умоляющим голосом: — Поэтому я знаю, что мы должны приобщиться к культуре, но, Роза, что мне особенно придется по душе, так это новые веяния в моде. Правда, я такая высокая.

Она снова расстроилась.

— Дорогая Долли, ты… — Роза попыталась найти верные слова, — однажды ты станешь изящной, потому что ты высокая. Ты больше не должна печалиться. Ты помогла матери всем, чем могла. Но потом она умерла. Однако, Долли, она хотела бы, чтобы ты была счастлива! Конечно же, мы поедем на бал. У вдовы обширные знакомства. Затем мы познакомимся с последней модой.

Неожиданно для себя самой Роза внезапно обняла Долли, которая действительно буквально возвышалась над ней.

Долли так удивилась порыву Розы, что ее щеки залила краска.

— Ох! — воскликнула она сдавленно. — Ох! — Вдруг она затараторила: — Мне было все равно, высокая я или нет, когда я приглядывала за матерью. Она, казалось, больше не замечала этого. У нас было много счастливых моментов. Я так часто говорила с ней. А она меня, в конце концов, слушала. Но ты же видишь, что я намного выше большинства девочек. До болезни мать не раз повторяла, что с таким ростом мне никто не сделает предложение. Она утверждала, что я останусь старой девой. Поэтому теперь я просто сижу дома на Беркли-сквер. Но мне понравится французская мода, — закончила она как-то непоследовательно, снова вперив взгляд в побережье страны, которая, казалось, решала, какой должна быть мода.

— С твоим положением в обществе ты очень скоро обзаведешься множеством поклонников, — заметила Роза. — Энн и Уильям позаботятся об этом. И, — стараясь не улыбнуться, добавила она, — это еще не конец света, если ты высокая!

— О да, — ответила Долли серьезным голосом, — это и есть конец света.

— Ну, тогда нам придется найти тебе высокого мужа, — со смехом сказала Роза, — хотя четырнадцать лет — это, пожалуй, слишком юный возраст, чтобы задумываться о замужестве.

— Мне пятнадцать! Мне исполнилось пятнадцать накануне нашего отъезда!

— Ну, тогда… ты поможешь мне сделать так, чтобы вдова и Наполеон не встретились. А я помогу тебе найти высокого мужа, когда ты подрастешь, если того желает твое сердце.

— Конечно, мое сердце желает этого! — с чувством воскликнула Долли. — Ах, Роза, спасибо тебе. Я хотела бы записать наш разговор в дневнике. Кроме того, я не хочу ждать, пока повзрослею. Я была взрослой в четырнадцать лет. Я стала очень взрослой в пятнадцать. Я знаю обо всем, что происходит после женитьбы. На самом деле, Роза, я, как и вдова, мечтаю встретиться с Жозефиной и Наполеоном. Это было бы очень трогательно, не так ли? Как ты думаешь, в чем будет Жозефина? Но нет… лучше я помогу тебе и напишу обо всем. Понимаешь, кто-то читает мой дневник. Подозреваю, что это брат. Я очень надеюсь, что это он, дорогой Уильям; он всегда был добр ко мне. Мне нравится делать дневник как можно интересней для него. Ведь жизнь-то у меня довольно скучная.

— Уильям читает твой дневник? — Роза немного растерялась от такой смены темы разговора. — Хочешь сказать, что показываешь его брату?

— Нет. Просто его читают.

— Но как?

— Я не знаю, — ответила Долли, внезапно снова помрачнев. — Но кого бы еще он мог заинтересовать? Я никого больше не интересую. Уильям был очень добр, слушая мои истории, когда я была маленькой. Поэтому я пишу, чтобы было увлекательно, даже если не совсем правду.

— Может быть, кто-нибудь из слуг?

— Слуги не умеют читать, Роза, разве ты не знаешь?

С берега Франции дул ветер. Он развевал их шали и плащи, ворошил волосы под шляпками. А они стояли и наблюдали, как приближается земля.

— Вероятно, тебе не стоит писать о наших планах относительно вдовы, — наконец сказала Роза, сняв шляпку. — Не думаю, что это было бы мудро.

— Ох, но, Роза, я хочу сделать журнал интересным для Уильяма!

— Долли, я полагаю, что ни один честный человек не будет читать твой дневник, не спросив разрешения у тебя. Я уверена, что Уильям так не поступил бы.

Внезапно Роза вспомнила слова Джорджа Фэллона: «Я в курсе ее мыслей». Но откуда у Джорджа доступ к дневнику Долли? И зачем ему это? Он никак не мог… Внезапно ее осенило. Семья Долли является частью le beau monde[26]. Все знали, что герцог Торренс, его отец и дед принадлежали к древнему роду английских землевладельцев (несмотря на их бедность). Но, естественно, Джордж не посмел бы… Долли? Которой только минуло пятнадцать?..

— Я могла бы написать, что у меня появился поклонник! Это так интригует!

— Почему бы и нет, — согласилась Роза, все еще пытаясь выкинуть из головы мысль о том, что Джордж мог читать дневник невинной Долли. — Если ты абсолютно уверена, что Уильям привык к твоим выдуманным историям. Просто постарайся показать, что поклонник — очень значительный человек! Это хоть как-то разнообразит наше длинное путешествие, отвлечет от проблем со вдовой!

— Я начну сегодня же вечером! — сказала Долли. — Я знаю, что я сделаю… тайные поклонники есть во всех новых романах. Я назову его… — Она сделала паузу, взглянула на весеннее небо, на белые облака, которые, казалось, спешили наперегонки к берегам Франции. — Я назову его месье Икс — для таинственности!

— Молодой, очень высокий и красивый месье Икс, — отозвалась Роза.

— Или, возможно, маркиз Д’Икс, — предложила Долли. — Французский аристократ, который… который стал героем Революции! Это будет так захватывающе! Скажу, что встретила его на пакетботе, он очень низко поклонился мне, и конечно, он очень высокий и красивый. Он сказал мне, что тоже собирается остаться в Париже, хотя ему необходимо смотреть в оба, чтобы не угодить на гильотину! — Впервые за много недель ее глаза заблестели. В отдалении показались очертания портового города Кале.

На пристани началась суета с чиновниками, паспортами, документами, разнообразными вещами, которые следовало задекларировать, проштамповать или получить на них разрешение. Вдовствующая виконтесса Гокрогер не умолкая говорила по-французски (что, однако, удавалось ей не так хорошо, как она считала). Наконец какой-то служащий поклонился им и сказал: «Bienvenue à la France»[27]. Они направились в Париж; по дороге им пришлось провести две ночи на сомнительных постоялых дворах.

Какое-то время спустя даже вдова притихла. Возможно, потому, что очень скоро им стали попадаться разрушенные церкви и здания. Им не оставалось ничего другого, как воспринимать Революцию как реальность. Роза помнила необычного вида богатые chateaux[28], разбросанные по сельской местности. Они проезжали мимо, когда она была девочкой. Теперь же их окна были разбиты, двери выломаны, кругом висели обрывки каких-то тканей. Однако во многих местах были высажены аккуратные ряды деревьев. Попадались небольшие опрятные фермы, с которых им часто махали руками дети. Затем следовал очередной пустой, унылый chateau. Время от времени они проезжали то, что кучер назвал un bois de liberté[29] — деревья были посажены на деревенских площадях в честь празднования Революции. Иногда какое-нибудь дерево за небольшим белым забором казалось испачканным, словно празднование не удалось.

На вторую ночь над Амьеном поднялась яркая желтая луна. Из окна постоялого двора Роза видела, как лунный свет освещает обломанные шпили церкви, оставшейся без крыши. На длинную траву легли тени. Она достала из ящика маленькую сигару, медленно зажгла ее, вдохнула запах табака. Неожиданно она достала старый дневник, который взяла в поездку в самую последнюю минуту. В городе, в котором между двумя странами велись мирные переговоры, она снова почувствовала острое желание записать на бумаге своего рода магические значки, передать свои мысли, чтобы ее описание Франции, сделанное однажды лунной ночью после Революции, осталось навеки.

Пятнадцатилетняя Долли тоже делала записи в дневнике. Она поведала о внезапно вспыхнувшей страсти к высокому, красивому маркизу Икс, который помог многим людям голубых кровей избежать гильотины, который поклонился ей так низко и с таким романтичным видом поцеловал ее руку. Она подумала о дорогом Уильяме, как бы ему понравились ее истории.

В «Hotel de l’Empire», с его тяжелой темной мебелью и исключительно дорогими номерами, компания виконта Гокрогера остановилась в очень просторных апартаментах. Долли сразу начала озираться, высматривая образцы французской моды. К своему разочарованию, она обнаружила, что большинство постояльцев — англичане. Не теряя времени, вдова послала сообщения герцогине Сифорт, которые Роза, по указке Джорджа, нехотя перехватила. Джордж забрал их себе. Вся ситуация показалась Розе чрезвычайно мелодраматичной. Ей захотелось рассмеяться виноватым смехом. Она напомнила себе, что это наверняка будет последний раз, когда она имеет дело с Фэллонами.

Управившись с насущными хлопотами, все погрузились в chariot-fiacre[30], чтобы взглянуть на этот новый, другой Париж. Некоторые здания, которым пришлось пострадать в эти годы беспорядка, уже успели отстроить. Также начали появляться совершенно новые здания. Но многие районы города до сих пор лежали в руинах. Межевые знаки исчезли, названия домов изменили, даже улицы часто представляли собой лишь нагромождение камней и грязи, которую лошади месили копытами. К смятению Розы, многие статуи на фасаде собора Парижской Богоматери, которые она хорошо помнила, были разрушены. Над одним из портиков до сих пор стояла Дева Мария, но в руках у нее уже не было младенца. Собор имел потрепанный, запущенный вид. Однако Лувр был открыт для публики. И публика, включая свиту виконта Гокрогера, наполнила величественное здание. Люди не переставали им восхищаться: огромное пространство, лестницы, длинная-длинная галерея и скульптуры, полотна итальянских, фламандских, голландских, французских мастеров. Это было великолепно.

— Ради этого почти стоило начинать революцию, — прошептал Джордж.

— У них должны быть и английские картины, — сказала Долли патриотично. — Наши картины не хуже, в Лондоне теперь появилось много галерей.

— Полагаю, ты не совсем понимаешь, Долли, — сухо заметил Джордж. — Многие из этих картин прибыли из стран, побежденных Францией. Они не победили Англию!

— Ах! — воскликнула Долли. — Понимаю. Тогда я рада, что английских картин здесь так мало.

Энн решила, что они с Долли не будут носить траур в Париже. Они снова могли надевать светлые платья. Долли глубоко разочаровалась во французской моде, потому что большая часть женщин была одета так же, как она, или даже еще более скромно. Долли хотелось драмы.

— Возможно, — ответила Роза, — люди считают, что не стоит одеваться слишком заметно. Это новое общество.

— Глупости, — возразила вдова. — Старое общество вернется, я доживу до этого. В Англии революции не было. Здесь народ снова захочет возвращения монархии. Помяните мои слова! Кроме всего прочего, я не могу представить людей, которые желали бы жить в обществе, где невозможно судить о человеке по его внешности!

Позже они пошли в оперу, которая когда-то была развлечением для богатых. Теперь, казалось, любой мог туда попасть. Всех их поразила вульгарность некоторых особ, занявших лучшие места, которые раньше отводились аристократии. Вдова громко выразила свое недовольство по этому поводу.

— Ох, посмотрите! — заворожено вскрикнула Долли, когда они возвращались в гостиницу. Один из общественных парков был открыт, и люди танцевали при свете уличных фонарей. — Под деревьями играет оркестр!

— Святые небеса! — воскликнула Энн. — Действительно произошла революция, если простые люди танцуют на улицах Парижа!

Вдова снова выразила свое неодобрение.

— Я всегда говорила, что не люблю есть в это время, — сообщила она, когда они наконец сели ужинать. — И все это, — она жестом указала на блюда, стоявшие на столе в отельной столовой, которую они сняли в «Hotel de l’Empire», — все это французская кухня. Как бы там ни было, вас порадует тот факт, что герцогиня Сифорт оставила мне сообщение. Послезавтра состоится парад. Там будет Бонапарт и вся армия. Мы займем места, где сможем увидеть все.

Долли заметила, что Роза и виконт Гокрогер обменялись взглядами, а герцогиня продолжала громким, неослабевающим голосом:

— Герцогиня так и не получила письма, которые я послала ей утром, но конечно, я не доверилась французским слугам. Я отправила с письмом свою служанку, чтобы она передала его лично. Мы не знаем, состоятся ли еще soirée chez Josephine[31], и, если мне не удастся остановить парад, я собираюсь отправиться во дворец Тюильри сразу же после его окончания и оставить свою карточку. Возможно, он узнает наше славное имя и вспомнит Гарри, который был достойным противником. И между прочим, герцогиня сообщила мне… — Тут она понизила голос и взглянула на Долли. — Дорогая, принеси, пожалуйста, из номера мой веер. — И когда Долли подчинилась, вдова продолжила: — Герцогиня сообщила мне, что, представьте себе, ей показал их appartements[32] во дворце Тюильри ее высокопоставленный знакомый. Она говорит, что Бонапарт и Жозефина спят на двуспальной кровати в одной комнате! Даже принц Уэльский, каким бы louche[33] он ни был, не настолько отвратителен! На самом деле меня ничто уже не удивляет. Конечно, ведь Франция теперь в руках неотесанных корсиканских крестьян!

Розе наконец удалось ускользнуть, прежде чем Джордж втянул ее в свои рассуждения о том, какой ущерб военному параду может нанести вдова. Роза очень устала. Полная дневных впечатлений, она немедленно написала дорогой Фанни, сообщая, что уже прибыла в Париж, что город изменился и все же остался таким же, как тогда, когда они бегали по мосту Пон-Неф и разглядывали дворцы. «Тебе бы понравился Лувр, Фанни, — написала она. — Теперь любой может войти внутрь, рассматривать разукрашенные потолки, подниматься по прекрасным лестницам. Там есть великолепная галерея. Ее стены увешаны картинами. Я уверена, что это самая длинная галерея в мире! Там все неимоверно прекрасно!» Поддавшись неожиданному порыву, она подписала письмо не своим именем, а нарисовала розу, собственный иероглиф.

Когда Долли вернулась в свою комнату, она была слишком взволнована, чтобы спать. Она описала в своем дневнике все восхитившие ее чудеса Парижа. Но она знала, что это покажется не слишком интересным Уильяму, поскольку он уже бывал здесь. Поэтому Долли снова обмакнула перо в чернила и, вспоминая все прочитанные романы, написала, что высокий, красивый французский маркиз признался ей в любви и попросил ее руки. «Я сказала, что ему следует подождать, пока я поговорю с папой, — вывела Долли, — но я дала ему надежду. Ведь наверняка мой отец будет рад, если я стану французской маркизой. Говорят, что это сейчас очень модно».

Глава одиннадцатая

Долли очень хотелось посмотреть на наряды, сшитые по последней французской моде. Она вслух восхищалась тонкими, довольно небрежно сшитыми муслиновыми платьями, которые носили девушки ее возраста, но все же надеялась увидеть что-нибудь более необычное.

На следующее утро молодые леди (Уильям с Джорджем ушли в какую-то особую табачную лавку, а вдова осталась в номере плести заговор) снова отправились в Тюильри. Они гуляли по тщательно ухоженным садам, смотрели на статуи и фонтаны. Долли с некоторым разочарованием отзывалась о том, как одеты люди. Они проходили мимо апартаментов, в которых, как им сказали, жили Наполеон и Жозефина, по аккуратным дорожкам. Потом они вышли на площадь, на которой гильотинировали короля и королеву. Люди хотели забыть эти ужасы, поэтому площадь переименовали в площадь Согласия.

— Я хочу увидеть кого-нибудь похожего на мадам де Помпадур или мадам дю Барри, — расстроенно сказала Долли. — Чтобы было интересно!

— Я так подозреваю, что люди очень стараются не выглядеть как мадам дю Барри, — невесело заметила Роза, — поскольку, по-моему, именно здесь, — она посмотрела по сторонам, — именно здесь гильотинировали мадам дю Барри. Говорят, когда ее вывели к народу, ее крики разносились очень далеко. — И она показала на улицу Сент-Оноре, которая пролегала вдоль садов. Долли и Энн удивленно посмотрели на Розу. Роза не переставала внимательно поглядывать по сторонам. — Мне отец рассказывал, — сообщила она, хмурясь то ли от солнца, то ли из-за мадам дю Барри, — здесь было так много казней, столько было пролито крови, что когда через площадь попытались прогнать стадо быков, они не смогли или не захотели идти — таким сильным был запах крови и смерти. Он буквально впитался в булыжную мостовую.

В глазах у Долли читался ужас. Энн негромко вскрикнула и тоже отказалась переходить площадь. Поэтому они передумали гулять по Елисейским Полям, которые в любом случае выглядели очень неопрятно. Они повернули назад в сады, где уселись на небольшие приставные стулья под сенью огромных деревьев.

— В Англии никогда не будет революции. Не так ли? — нервно спросила Долли. — Правда ведь?

— Правда, Долли! — сказала Энн, разозлившись. У нее опять болели зубы. — Такие вещи не могут приключиться с нами. Надеюсь, что впредь, Роза, ты будешь держать подобные страшные истории при себе.

Солнце сверкало на начищенных крышах домов, в листве пели птицы.

Какое-то время они сидели молча, радуясь весеннему солнцу.

«Наконец-то я снова могу путешествовать, — подумала Роза, слыша повсюду французскую речь, ощущая чужеродность окружающего, которую она так хорошо чувствовала в детстве. — Если так легко попасть в Париж, вероятно, я могла бы поехать в Египет и разгадать иероглифы?» Но внезапно она вспомнила о девушке-египтянке. Может, ее уже убили из-за безрассудства Гарри? Роза Фэллон закрыла глаза.

Мысли Энн угадать было невозможно, но они были очевидны. Как всегда, она думала о зубах. Один доктор сказал ей, что сейчас продаются прекрасные искусственные фарфоровые зубы. Он добавил, что ее передние зубы придется удалить. Однако она все еще не решалась их удалить и страдала от этого неимоверно. Но теперь, когда они оказались в Париже, она точно забеременеет. Джордж ведь обещал устроить это.

Долли огляделась.

— Ой, посмотрите! Посмотрите! — Она вскочила, возбужденно указывая пальцем. — Посмотрите на тех двух леди! Они еще носят высокие парики, Роза! Они выглядят так забавно! — Голос Долли стал пронзительным от возбуждения. — Подозреваю, что они лысые. А вдовствующая виконтесса Гокрогер лысая?

— Вдова уделяет много внимания своему туалету, — твердо ответила Роза.

— Ой! — воскликнула Долли. Потом, помолчав, она добавила: — Может, пойдем по магазинам? Посмотрим на шелка, кружева и платья? Я очень хочу муслиновое платье с разрезом на боках, как носят французские девочки.

— Ни за что! — возразила Энн. — Муслин выглядит непристойно.

— Так это же мода, — не сдавалась Долли. — Тут все такое носят.

— Ты, Долли, не все, — раздраженно сказала Энн. — Ты часть высшего общества Англии.

Солнце зашло за тучу, а три леди отправились гулять по аллеям пресловутого Пале-Рояля, где довольно вульгарные парижские женщины, увешанные драгоценностями, громко обсуждали, оживленно жестикулируя, севрский фарфор и старые кружева.

— Это нувориши, — вздрогнула от отвращения Энн.

Позже они пошли к реке, где развлекались тем, что рассматривали разные товары в магазинах подержанных вещей, перебирали старые книги и фарфоровые безделушки, которые когда-то принадлежали низложенной аристократии, а теперь распродавались за копейки. Энн смеялась над трещинами в посуде и устаревшими фасонами одежды и не уставала повторять, что мир может рухнуть в бездну, но фарфор семьи Торренс никогда не будет продаваться в подобных свинарниках.

К радости Долли, вдова устроила для них в тот вечер поездку на бал. Но к ее разочарованию, Уильям с Джорджем сказали, что являться туда раньше полуночи нет смысла.

— Однако, — весело заметил Джордж, улыбаясь Долли, — мы с Уильямом не бездельничали и нашли местечко, в котором тебе наверняка понравится, и мы убьем там время, пока остальные будут переодеваться к балу. Тебя я не приглашаю, мама. Тебе, конечно же, надо подготовиться к балу.

— Куда же вы пойдете? — печально поинтересовалась вдова. — Я не намерена отказываться от посещения интересных достопримечательностей.

Она взглянула на сына с подозрением.

— Я не думаю, что общественное место, где все танцуют, понравится тебе, мама, — заметил Джордж. — Тебе нет дела до парижских простолюдинов.

— Да, это так, — подтвердила вдова. — Не могу представить, почему они должны интересовать тебя. Ты же видел поведение…

— Эти общественные залы для танцев, — мягко перебил ее Джордж, — по всей видимости, являются нововведением нынешнего режима. Долли пойдет на пользу, если она увидит подобное место.

— Ты, конечно же, не будешь танцевать, Долли, — благожелательно добавил Уильям, — но ты можешь просто посмотреть.

— Мне наверняка понравится! — быстро сказала Долли, улыбаясь любимому брату.

— И мне, — подхватила Роза.

— Никто и не сомневается, — вяло сказала Энн, которая как раз пила бренди, чтобы заглушить боль в зубах.

…Долли первой взбежала по лестнице, надеясь, что наконец она переживет страсть и романтику. Внутри у нее как будто что-то оборвалось. Огромная и совершенно неинтересная комната была ярко освещена множеством ламп. Не осталось ни одного темного, романтического уголка. Люди спокойно танцевали в платьях попроще, чем у Долли.

— Это самый модный танец, — объяснил ей Уильям. — Он называется вальс.

Но Долли не могла скрыть разочарования. Вальс казался скучным. Таким же скучным был аккомпанемент трех пожилых скрипачей в потрепанных черных сюртуках. Как всегда, в комнате, полной танцующих людей, нестерпимо воняло немытыми телами. Долли вздохнула. Каким-то непонятным образом Джордж и Уильям намекнули ей, что в этом зале есть свои секреты, что парижские простолюдины назначают тут тайные свидания. Но она не разглядела ни одной тайны, хоть и смотрела изо всех сил.

Джордж прошептал что-то Розе, стараясь, чтобы она услышала его за игрой скрипок. Ей пришлось напрячь слух, чтобы разобрать его слова.

— Как ты считаешь, существует ли реальная возможность того, что моя мать сорвет завтра военный парад?

— Полагаю, что не твоя мать, Джордж, — осторожно ответила она, стараясь не рассмеяться при мысли о вдове, отчаянно размахивающей веером перед французской армией, — будет распоряжаться на этом большом военном спектакле. Она понимает, в каком положении находится, и не решится на такой поступок. — Роза увидела, как при этих словах лицо Джорджа посветлело.

— Это, конечно, только мои догадки, — добавил он.

Вокруг вальсировали вполне приличные пары.

— Пройдемся? — предложила Роза Долли. Ей было неприятно просто стоять и смотреть.

— Да, — согласилась Долли, надеясь найти развлечение получше.

— Не принимайте никаких приглашений, — заметил Уильям.

Две женщины начали медленно прохаживаться по комнате. Пары танцевали, партнеры менялись, женщины сидели на стульях, мужчины топтались у стен, рыдали скрипки. Внезапно Роза осторожно указала на женщину, которая громко разговаривала и смеялась. На ней было яркое платье, на лицо было наложено много пудры и румян. Долли посмотрела. Она не могла поверить своим глазам. Она даже рот открыла от удивления. Долли взглянула на Розу.

— Это… это мужчина? — громко спросила она, не в силах справиться с шоком.

— Т-с-с-с, — шикнула на нее Роза. Они прошли мимо женщины с очень короткими волосами, которая носила брюки.

— Боже мой, — промолвила Долли. Лицо у нее было очень красным. Она начала смеяться. — Ну и нравы, — заметила она с большим апломбом в голосе. Лицо у нее все еще было красное, когда подошел Джордж и сказал, что пришло время одеваться для их собственного бала. Она все оборачивалась через плечо, с большой неохотой покидая танцевальный зал. Звуки вальса сопровождали их, пока они спускались вниз по ступенькам и выходили из здания.

В карете Долли спросила брата, почему мужчины одевались как женщины, а женщины как мужчины.

— А… ну, Париж есть Париж, — ответил Уильям, и они с Джорджем рассмеялись. Даже Энн понимающе улыбнулась. Все были в приподнятом настроении. Джордж взял Долли за руку. Это ее очень удивило и смутило. Он сказал, что ей многому еще следует научиться и что он будет рад ей в этом помочь.

Из-за вдовы им пришлось задержаться. Она начала жаловаться, что местные женщины выглядят больными. Сама она нарумянила щеки. Ее не устраивала модная бледность. Но все пререкания, ожидание и натирание щек стоили того. Долли наконец смогла увидеть настоящую французскую моду.

— У нее вся спина открыта! — громким шепотом сообщила она Розе, закрывшись веером. В зале танцевали вальс. Присутствующие дамы были полураздеты. — Мужчина держит ее за голую спину!

Джордж не отходил от нее ни на шаг.

— Это нувориши, — беззаботно сообщил он. — Но ты также увидишь некоторых представителей старой аристократии. Ты сразу же узнаешь их. Едва ли они будут с голыми спинами, малышка Долли. Я сам не могу понять, как столь разные люди могут уживаться друг с другом. В Англии такого бы не допустили. — Роза бросила на него удивленный взгляд — сам-то он не был так уж далек от нуворишей. Но она смолчала. Джордж добавил: — У этих новых faux-aristocrates[34] напрочь отсутствует стиль.

Внезапно Розе показалось, что на медальоне одной танцующей дамы она заметила выгравированный иероглиф. От удивления она быстро заморгала, и иероглиф пропал в гуще танцующих. Даже некоторые молодые люди выглядели необычно: цветастые сюртуки с высокими воротничками, полосатые чулки. У многих мужчин и женщин были короткие растрепанные волосы. Большой оркестр играл вальсы намного веселей, чем в общественном танцевальном зале. К радости Долли и ко всеобщему удивлению, одним из скрипачей был негр. Как и сказал Джордж, присутствовали некоторые представители ancien régime[35]. Вскоре с Долли и Уильямом поздоровался какой-то дальний родственник. Но аристократы не танцевали, только неодобрительно смотрели. Роза заметила, что вдовствующая виконтесса Гокрогер тоже жадно поглядывает из-за веера. Без сомнения, она уже готовилась рассказать подругам новости о подобных неслыханных вещах: «Голые! Одни только ленты на плечах!» И повсюду стоял этот всепроникающий запах духов, тел, пудры, зубов, дыхания, мятных пастилок, пота и гвоздики. Роза наблюдала за одним пожилым аристократом, который сокрушенно качал головой, видя перед собой столь вопиющее бесстыдство, а с его парика сыпалась пудра.

В какой-то момент Розе показалось, что Долли исчезла. Энн, Джордж и Уильям мгновенно всполошились.

— Где она, Роза? — быстро спросил Джордж обвиняющим тоном. — Ты же была с ней.

— Действительно так. Но один из знакомых ее семьи попросил разрешения с ней поговорить и увел ее куда-то.

— Ее нельзя оставлять одну ни на минуту, слышишь? — Роза увидела, что Джордж был в самом деле обеспокоен не на шутку. — Она должна постоянно быть с нами!

— Бал — не тюрьма, Джордж, — возразила она. — Может, ей захотелось подышать свежим воздухом, здесь очень душно. — Она с удивлением наблюдала, как Энн, Джордж и Уильям лихорадочно обшаривают бальный зал. Энн была очень бледна. Да что с ними такое?

Долли наконец нашли. Ее буквально прижал к стене старый жирный французский друг ее отца, который радостно приветствовал Уильяма и принялся рассказывать ему, как до этого Долли, о нуждах аристократов при новом режиме. У него было багровое от ярости лицо. Энн подошла к Долли и крепко взяла ее за руку.

Конечно, это же Энн.

Роза медленно двинулась прочь, оставив всех родственников в жарком, набитом битком бальном зале. «Энн читает дневник Долли. Они выставляют себя на посмешище, читая ее дневник, где девочка пишет о высоком французском маркизе. Но ведь они знают, что все молодые девушки склонны выдавать желаемое за действительное. Долли сама сказала, что Уильям привык к ее фантазиям!»

Долли, взволнованная событиями вечера, прежде чем ложиться спать, сделала запись в дневнике. Она описала все, включая общественный танцевальный зал. Единственной ложью (ее немного понесло) были слова о французском маркизе, который в тот вечер, вопреки всем правилам, «под сенью парижских деревьев, при свете луны нежно поцеловал ее в губы».

Глава двенадцатая

В день парада весеннее солнце слабо освещало Париж. В воздухе пахло дождем, но, тем не менее, собралась огромная толпа, чтобы посмотреть на своего героя. Звонили колокола, стреляли пушки. Джордж и Роза знали, что вдовствующая виконтесса не сможет ничего испортить, поскольку между ней и Наполеоном стояло много французских солдат. Долли шепнула Розе немного разочарованно:

— Всего лишь коротышка на лошади. — Он был слишком далеко, чтобы его можно было отчетливо рассмотреть, и это всех очень расстроило. — И войска у него неопрятно выглядят! — добавила Долли.

Роза вспомнила, как Гарри часто рассказывал о славной битве на Ниле, выигранной Нельсоном, о море, охваченном огнем, о Наполеоне, которого нигде не могли найти, о тысячах французов, которые так и не вернулись домой. В одном из окон Тюильри видно было Жозефину с великолепной шалью на плечах. В толпе шептали, что Наполеон привез много такого добра из Египта. Роза также заметила, что Джордж, Уильям и Энн что-то оживленно обсуждали, поглядывая на солдат. Потом Энн и Уильям с Долли ушли, а Джордж остался, время от времени на всякий случай поглядывая на мать.

Не успели они вернуться в гостиницу, устроиться в salon de thé[36] (Энн еще не успела найти бренди, чтобы ослабить зубную боль), как на улице раздался шум и скрип колес подъезжающей кареты. В кафе ворвалась герцогиня Сифорт. Она отмахнулась от французских слуг веером, словно они были мухами.

— Генриетта! — воскликнула она. Все поняли, что она, конечно же, знакома со вдовствующей виконтессой.

— Генриетта! — Она уселась на стул, обмахивая свои пышные формы, тяжело дыша и громко требуя чая. Как и вдова, она носила накладные локоны, прикрепленные к шляпке. Один из них даже немного отстал, таким сильным было волнение герцогини. — Генриетта, на подготовку у тебя есть час… мне неверно сообщили… Жозефина принимает у себя сегодня, Наполеон завтра отбывает из Парижа, поэтому, скорее всего, сегодня будет у нее. В любом случае, это твой единственный шанс встретиться с ним. Я раздобыла приглашение для тебя, виконта Гокрогера и, конечно же, для Розы. Ты должна быстро переодеться и ехать со мной.

Джордж и Долли встревоженно переглянулись.

— Ох! — воскликнула Энн обиженно. Она была членом более аристократичной семьи, чем Фэллоны. Еще и эти больные зубы.

— Я тоже должна поехать! Я тоже должна поехать! — закричала Долли, взглянув на Розу.

Уильям попытался ее успокоить, но Роза твердо сказала:

— Пусть Долли поедет. Ее тоже, возможно, пустят. Ей пятнадцать лет, для нее это шанс увидеть своими глазами, как делается история. Я скажу, что она моя кузина. — Долли зарделась от удовольствия.

— Тогда мы тоже отправляемся, — твердо заявила Энн. — Уильям с легкостью достанет для нас приглашения. Нужно просто упомянуть имя Торренс. Думаю, это будет настоящим chic[37] — рассказывать потом, что видела Наполеона.

Уильям удивленно поднял брови и с сомнением посмотрел на Джорджа. Но виконт Гокрогер нервно ходил по комнате взад-вперед и не заметил этого.

— Ты слишком утомлена, мама, — быстро сказал он. — Так много впечатлений в Париже. Я настоятельно прошу тебя не ехать!

Но виконтесса с удивительным проворством бросилась в свою комнату, зовя служанку и вопя:

— В Париже так грязно! Мне нужно подготовиться ко встрече с Наполеоном!

Она вся буквально дрожала от предвкушения, когда бежала прочь из кафе. Герцогиня, оживленно жестикулируя, не отставала от нее ни на шаг.

— Мы должны остановить ее, — прошипел Джордж, взяв огромную понюшку табака из золотой табакерки. Он начал неудержимо чихать, потом вытер нос белым платком и резко опустился на стул.

— Ее уже не остановить, — невесело отозвалась Роза, которая для себя решила, что ее даже порадует небольшая стычка между знаменитым низкорослым лидером Франции и виконтессой Гокрогер. Она бросила взгляд на нелепо выглядящего бледного Джорджа, на его дурацкую табакерку. — Джордж, — решительно сказала она, — очень мала вероятность того, что Наполеон слышал о твоей семье. Полагаю, ты зря тешишь себя мыслью, что он знает, кто ты. И я очень сомневаюсь, что твоя мать будет вести себя на людях непристойно. Думаю, она будет вести себя как леди.

Уильям нехотя отправился добывать дополнительные приглашения. Женщины быстро переоделись и вернулись в кафе. Джордж не переставал нервно мерить шагами salon de thé. Он был глубоко озабочен сохранением чести семьи Фэллон. Роза заметила, что они с Энн часто о чем-то разговаривали вполголоса. После таких разговоров Джордж выглядел обеспокоенным.

— Где Долли? — рассеянно повторил он несколько раз.

— Я здесь, — нетерпеливо отозвалась Долли. — В своем самом лучшем белом платье, жду, когда меня повезут на встречу с Наполеоном Бонапартом!

Через час, несмотря на возражения Джорджа, Уильям и Энн уехали, а славная семья Фэллон вместе с Долли погрузилась в просторную карету герцогини Сифорт и поспешила в Тюильри.

— У нас с Наполеоном мир, — напоминал виконт Гокрогер, стараясь держать себя в руках.

— У меня с ним мира нет, — возразила вдовствующая виконтесса. Служанка ради такого случая приколола ей несколько лишних локонов, так что ее шляпка слегка приподнималась над головой.

У Долли впервые за целый день перехватило дыхание, когда она подошла к внутренней двери. Эту дверь охранял высокий мужчина в тюрбане и шароварах. На боку у него висела сабля. Он был очень похож на человека из ее сна.

— Он так похож на мужчину, который… который мне приснился… он…

— Он мамлюкский бей, его привезли из Египта, — сказала какая-то женщина по-английски, но с сильным акцентом. Она была женой итальянского министра иностранных дел. Когда они прошли в салон, то дыхание перехватило не только у Долли. Комната была великолепна, она просто сияла, будучи оформленной в ярко-желтых тонах; темная лакированная мебель и задрапированные стулья дополняли картину. Подсвечники сияли тысячами свечей, которые отражались в зеркалах, создавая впечатление нереальности происходящего. Зеркала были изящно задрапированы длинными шалями с бахромой. Подобная мода не была известна в Англии. На мраморных столах гордо стояли севрские вазы и ормульские часы. В комнате слышалась звонкая иностранная речь. Фэллоны увидели Уильяма и Энн в противоположном углу комнаты, но затем поняли, что здесь были не только англичане, а также и другие иностранцы. Роза заметила, что этот факт немного смутил вдовствующую виконтессу. Она недовольно засопела, обводя присутствующих пронзительным взглядом голубых глаз. Мужчин тоже было мало: не считая нескольких державшихся особняком французов в странноватой форме, которые, по всей видимости, были офицерами Наполеона, Джорджа и Уильяма, в комнате находился еще десяток мужчин. Остальные шестьдесят-семьдесят гостей были восхищенными женщинами, съехавшимися со всей Европы. Они щебетали, словно взволнованные птицы.

— Я не забыла о вдове, но как ты считаешь, мы увидим голую спину Жозефины, всю ее спину? — прошептала Долли, сгорая от предвкушения.

Внезапно разговоры прекратились. Два негритенка в голубых ливреях с серебряными кружевными воротниками отворили двойные двери в дальнем конце салона, и появилась Жозефина. Она была одна. Жозефина улыбалась. На ней было приличное платье из яркого лимонного шелка с полностью закрытой спиной. Было очевидно, что перед выходом она не принимала в нем ванну. На голове у Жозефины красовалась шляпка такого же лимонного шелка. Она приветствовала гостей, и завязался разговор. Жозефина была любезна, но рассеянна. По всей видимости, она не имела ни малейшего понятия, кем были собравшиеся люди. Когда она подошла ближе к Фэллонам, Роза с радостью увидела, что на ее шее висит золотой медальон, покрытый иероглифами. «Наполеон наверняка привез его из Египта». Она услышала, как стоявший рядом Джордж удовлетворенно крякнул: Наполеон все-таки не явился.

Но он явился.

Мальчики с кожей цвета эбенового дерева снова отворили двери, и в салон вошел Наполеон Бонапарт, первый консул Франции. Его сопровождали два (несомненно, специально отобранных) очень низкорослых préfets du palais[38] в багряно-серебристой форме. Рядом с ними даже Наполеон казался почти высоким. На мгновение в комнате повисла благоговейная тишина. Жозефина, поняв, что произошло, обернулась и слегка поклонилась супругу. Потом Наполеон подошел к выстроившимся людям. У одного из его невысоких, но великолепно вышколенных дворецких (у которого оказался на удивление низкий голос) был список приглашенных и, время от времени совещаясь с гостями, он объявлял каждого присутствующего и подданным какого государства он был. «Italie[39], — гудел он, — la Bavière[40], — и очень редко: — Grande Bretagne»[41].

Фэллоны очень растерялись. Вдова уже было приготовилась показать свой гонор, но перед ней стоял явно не забитый корсиканский крестьянин. Он казался выше и величественнее со своими короткими волосами, простой консульской одеждой и королевской осанкой, чем некоторые из его знатных гостей. У него были широкие плечи и вид человека, который прекрасно знает свою судьбу, свое место в истории. Он говорил по-французски и проявлял явный интерес к гостям. Ему ничего не стоило перекинуться парой слов то с одной дамой, то с другой. Он спрашивал, были ли они в l’opéra[42], как им нравится Париж, на какой срок они приехали. Когда Наполеон поравнялся с герцогиней Сифорт, он улыбнулся и сказал:

— Ах, миледи, je suis enchanté de vous voir encore[43].

Герцогиня зарделась от удовольствия и с гордостью посмотрела по сторонам. Подойдя к жене итальянского министра иностранных дел, Наполеон взял ее за руку, нагнулся над ней и заговорил по-итальянски. Затем он приблизился к Фэллонам. Роза заметила, что стоящая рядом вдова трясется то ли от предвкушения скандала, то ли от ярости, то ли от страха. Джордж пытался незаметно успокоить мать, крепко, но несильно сжав ее локоть. Лицо Долли покраснело.

В тот момент, когда мужчина со списком подошел к ним и произнес глухим голосом: «La famille Fallon de Grande Bretagne»[44], Долли упала в обморок у самых ног Наполеона Бонапарта.

То, что произошло дальше, потом казалось Розе сном.

Она быстро опустилась возле Долли на колени. Вокруг начали суетиться люди, желая как-то помочь девочке. Когда она нагнулась над Долли, та открыла один глаз, широко улыбнулась и снова закрыла его. Запахло духами, а может, маслом. Роза поняла, что кто-то тоже встал на колени возле Долли. Этот кто-то тоже мог увидеть улыбку Долли. Она подняла глаза и поняла, что это был первый консул Франции, Наполеон Бонапарт. Серые глаза, в которых светился могучий ум, смотрели на нее с изумлением. Потом он поднялся и отдал по-французски приказ. Тут же появились слуги. Они аккуратно подняли Долли и быстро унесли ее. Роза хотела ее сопровождать, но, то ли случайно, то ли нарочно, ей загородил дорогу один из дворецких в багряной форме.

— Tout va bien, madame[45], — уверил ее этот человек, — о ней хорошо позаботятся. Уже не в первый раз юная леди теряет сознание в присутствии консула.

Наполеон повернулся ко вдовствующей виконтессе Гокрогер и, прежде чем она успела что-либо сказать, галантно взял ее за руку и поклонился:

— Tout va bien, миледи, — сказал он.

Потом он начал быстро рассказывать по-французски о красотах Парижа. Хотя вдова и возвышалась над ним со своей пышной прической, она, тем не менее, была совершенно ошарашена и потому молчала. Наконец, слегка кивнув головой, она, казалось, согласилась, что необходимо еще раз посетить оперу. Виконт Гокрогер поклонился, покраснел, но смолчал. А Наполеон Бонапарт завершил аудиенцию, сказав по-английски с сильным акцентом:

— Adieu, миледи. Для меня большая радость встретить такого человека, как вы.

Он снова бросил на Розу изумленный взгляд, затем поклонился всем и отошел вместе с дворецкими и списком гостей. Они услышали, как он вежливо интересуется у следующей группы приглашенных:

— Vous rendez-vous souvent à lopéra, madame?[46]

Встреча Наполеона Бонапарта, первого консула Франции, с семьей Фэллон заняла не более полутора минут.

Вдовствующую виконтессу Гокрогер, так и не сказавшую ни слова, усадили на задрапированный стул, где она могла прийти в себя.

Несколько мгновений Роза смотрела на первого консула. Она внезапно вспомнила, как английская пресса потешалась над этим человеком — называла его глупым, сумасшедшим, невежественным, как она радовалась, когда выяснилось, что Жозефина была ему неверна. Он так уверенно обращался со знатными дамами Европы. Вот он какой — Наполеон Бонапарт! Она увидела его в совсем другом свете. Затем ее внимание привлекла группа французских офицеров. Сейчас они смеялись над чем-то, сразу напомнив ей уверенных английских офицеров, которые тоже смеялись с таким видом, словно весь мир принадлежит им. Она быстро отвернулась и снова взглянула на Наполеона Бонапарта. Он был «врагом», а все дамы были им очарованы. Как все это странно! К ней подошел высокий французский офицер.

— Вы хотели встретиться с первым консулом, мадам?

Первое, что Роза заметила, так это доброту, которая светилась в его глазах. Ей сразу же понравился этот человек, хоть он был французом, таким же «врагом».

— Просто в Англии долгое время — простите меня, месье, — его считали чудовищем! Им можно было детей пугать! «Тебя заберет Наполеон!» Я вижу, что никакой он не монстр. У него есть чувство юмора. У монстров не может быть чувства юмора.

Француз рассмеялся.

— Да, он очень интересный и сложный человек. Я очень, очень горд тем, что работаю с ним.

Они вдвоем принялись наблюдать, как консул расхаживает по великолепной комнате.

— Вы его офицер, месье?

— Не совсем так, мадам. Мы встречались с ним сегодня утром. Наверху у него большой кабинет. Прекрасная, роскошная комната, — он слегка приподнял брови, — ну, мы же все-таки во дворце. Наша встреча была прервана этим приемом. Мы с коллегами — savants, ученые по-вашему — сопровождали его в экспедиции в Египет. Вернулись мы самыми последними, совсем недавно.

Роза ощутила, как в ней просыпается любопытство.

— Египет! Вы на самом деле были с ним в Египте? Вы видели иероглифы и сокровища? Может, вы даже Розеттский камень видели?

Улыбка француза немного потускнела.

— Возможно, немного неразумно, если вы меня простите, мадам, упоминать о Розеттском камне в присутствии французского ученого, который столько времени собирал информацию о потерянной цивилизации Египта. Мы очень сожалеем, что ваша страна посчитала нужным лишить нас самого большого сокровища. Поскольку оно действительно наше, мы его нашли, мы его вернули из тумана забвения. Оно не принадлежит вашей стране.

Он, наверное, уже хотел поклониться и удалиться, но Роза тронула его за руку.

— О, месье, простите меня. Я слышала эту историю. Забирать сокровище у тех, кто его обнаружил, было… неразумно, но камень может раскрыть тайны древнего мира, его знания и историю. Мы не должны ссориться из-за него, мы должны делиться знаниями.

— Пока что, мадам, это знание никому не открылось. Ни французам, ни англичанам, никому. Уже прошло два года с тех пор, как мы обнаружили камень в старом форте в Розетте. Древнегреческий текст был сразу же переведен. Но дальше дело не пошло. Нужно быть великим ученым, чтобы разгадать загадку иероглифов. Пока что иероглифы и прочие значки не расшифровали.

— Древнегреческий текст разочаровывает, не так ли?

Он бросил на нее удивленный взгляд.

— Вы прочли надпись на древнегреческом, мадам?

— Ах, перевод, конечно. Мне… посчастливилось получить экземпляр. Но я так ждала чуда, откровения, а обнаружила дифирамбы и хвалу очень молодому человеку.

Он смотрел на нее с восхищением, словно сам был очень молодым человеком.

— Мадам, я желаю представиться. Меня зовут Пьер Монтан. Вы первая женщина, которая читала этот перевод, из тех, кого я встречал.

Роза быстро ответила:

— Месье, простите меня, нельзя ли то, с какой частотой в греческом тексте упоминается имя царя Птолемея, сравнить с повторяющимися иероглифами? Даст ли это ключ?

— Хотелось бы, чтобы все было так легко, мадам. Конечно, мы заметили частотность. Но иероглифы, по крайней мере до сих пор, считались языком изображений, мистическим языком, который несет в себе скорее определенные секреты, чем просто звуки или буквы, которые следует перевести. — Роза вспомнила звезду, которую рисовала в детстве, изображая ею мать. Это был ее собственный язык картинок.

— Нужно многое обдумать, — продолжал он. — Нам кажется, что подсказки найдутся во втором тексте, в том, что написан на языке родственного народа. Он должен быть связан с иероглифами. Мы очень надеемся, что лингвистам удастся проследить связь. До тех пор мы можем только строить догадки, а это очень медленный процесс.

— Ах, — вздохнула Роза, внимательно слушая ученого.

— Да, мадам, я действительно видел этот камень. Я его изучал. Верхняя часть самая поврежденная. Именно там написаны иероглифы, многих не хватает. Но средняя часть, на которой находится текст на родственном языке, — самая полная.

— Ах, — снова вздохнула Роза, совершенно очаровав месье Монтана.

— Мы — я имею в виду французских ученых — работаем над опубликованием серии книг. Она будет называться «Description de l’Egypte»[47]. В ней будет описано множество прекрасных подробностей того, что мы видели.

— Тогда вы совсем не солдат, месье?

— Нет, мадам. Наполеон понял, что в Египте хранятся огромные знания. Он взял с собой очень много ученых.

— Каких именно ученых? Вы имеете в виду историков?

— Ученых-практиков, мадам, художников, математиков, лингвистов, химиков, писателей, архитекторов, археологов, среди последних — и меня. Мы провели там несколько лет, изучая культуру и памятники, а также строя дороги, больницы и мельницы.

— Ох! Неудивительно, что вы так расстроились из-за Розеттского камня.

— Наполеон Бонапарт любил Египет. Едва ли можно то же сказать об английских генералах, если вы мне простите это. Поэтому нас возмущает то, что у нас отняли Розеттский камень. Однако мы получили много информации. — Он улыбнулся, давая тем самым понять, что не пытается оскорбить ее. — Комиссия по делам Египта находится недалеко отсюда. Возможно, мадам, если вас так интересует Египет, вы с семьей могли бы взглянуть на некоторые изображения египетских древностей, включая иероглифы, которые мы собираемся опубликовать?

Лицо Розы осветила улыбка.

— Месье, это будет просто чудесно. Вы даже не представляете, как сильно меня это интересует. Я люблю иероглифы с детства. Мой отец был в Розетте, как англичане зовут этот город, еще в ранней молодости, задолго до моего рождения. Он назвал меня в честь этого прекрасного города. — Она увидела на лице ученого смесь удивления и восхищения.

— Quelle chance extraordinaire![48] — воскликнул он.

В этот момент она опомнилась:

— Ох, простите меня, месье, меня зовут Роза Фэллон. Я приехала сюда с матерью и братом моего усопшего мужа и с некоторыми знакомыми. Мы остановились в «Hotel de l’Empire». Мой муж был капитаном британского флота в Египте.

Какое-то мгновение он смотрел на нее с заметным удивлением.

— Ах, — сказал он наконец, — та самая виконтесса!

Ее удивил его тон. Роза не понимала, имеет ли он в виду ее или свекровь.

— Роза! Роза!

Роза быстро обернулась. Вернулась Долли. Она была очень взволнована, бледности как не бывало.

— Ах, Роза, я видела их комнаты.

Роза сразу же указала на Пьера Монтана, прежде чем Долли смогла сказать что-либо, не предназначенное для его ушей.

— Долли, это один из ученых месье Бонапарта. Он был в Египте и видел множество иероглифов, не картинок в книгах, а настоящих иероглифов. Месье Монтан, это леди Долли Торренс.

Лицо Долли застыло. В первое мгновение, захваченная последними событиями, она не заметила французского офицера. Высокого француза, ученого! Если она не упала в обморок по-настоящему тогда, то сейчас это вполне могло произойти.

— Ох! Ох! Enchantée[49], месье Монтан! Вы уже разгадали эти замечательные иероглифы?

— Еще нет, мадемуазель. Но мне приятно видеть, что так много английских дам проявляют к ним живейший интерес! Вы тоже читали перевод?

Ее энтузиазм заставил его улыбнуться.

— Нет, месье, конечно же, нет. Но я слышала о них от Уильяма, моего брата, который спас их.

Не замечая замешательства Розы и выражения лица француза, Долли уже готова была продолжать, но Роза твердо сказала:

— Уильям в то время был в Александрии, вот и все.

— Ах да, именно это я и имела в виду, — сказала Долли и продолжила с жаром: — Месье Монтан, вы такой высокий и симпатичный! Вы женаты?

— Долли!

Француз рассмеялся, он уже не мог злиться.

— Я не женат, мадемуазель. Я провел несколько лет в Египте, а когда вернулся, все красивые девушки уже успели выйти замуж.

— Ох, — вздохнула Долли, глядя на него снизу вверх.

В дальнем углу комнаты началось какое-то движение. Наполеон и Жозефина, держась за руки, медленно прошествовали назад, в свои покои. По дороге Бонапарт слегка кивнул Пьеру Монтану, который стоял возле Розы и Долли. Затем двери захлопнулись, негритята скрылись внутри, и прием подошел к концу.

Тут же французского ученого позвали коллеги.

— О нет! — воскликнула Долли расстроенным голосом.

— A bientot[50], — попрощался он. — Нам необходимо завершить беседу с первым консулом. Я приеду в «Hotel de l’Empire» завтра днем.

Он снова поклонился леди, а затем ученые скрылись за дверью.

Долли тоскливо посмотрела вслед французу. Ее лицо пылало.

— Я думаю — ох, Роза! — я думаю, что ты нашла моего высокого мужа! — сказала она. — Я не так поняла свой сон. Высокий турок вел меня к моему высокому мужу. Не мог же турок быть моим мужем! Ах, Роза! От моего обморока была польза?

— Да, была, — рассмеялась Роза, — и еще какая! Спасибо, Долли, за то, что ты так умеешь… отвлечь. Вдова не сказала ни слова, все в порядке, между нашими двумя странами не возобновится война, чему и ты поспособствовала в какой-то мере.

У нее в голове до сих пор звучали слова ученого: «Ах, та самая виконтесса».

Долли все сияла.

— Ах, я так довольна! Я открыла глаза всего лишь на секунду! Когда мы теперь снова увидим месье Монтана? О Роза! Наполеон и Жозефина спят на одной кровати, ты можешь такое представить? Я видела эту кровать. У нее есть балдахин. Она застелена голубым шелком. Мне удалось сесть прямо возле нее, пока меня поили коньяком. — Долли весело рассмеялась. — Я осмотрелась. Там очень красиво. Мне кажется, очень интересно спать всю ночь на одной кровати с мужчиной. Никогда бы не подумала, что так можно. Уверена, что ни мама с папой, ни Уильям с Энн так не делали. А вот месье Монтан мог бы! Все французские слуги были очень добры ко мне, гладили по голове и говорили, что я très jolie[51]. Даже негритята заулыбались, когда я принялась поддразнивать их. Ах, Роза, я прикоснулась к истории, правда? Это лучше, чем любой роман, который я когда бы то ни было читала. Подумать только, я побывала в комнатах великого Наполеона Бонапарта и сидела возле его кровати! А теперь, ах, Роза! — И Долли снова уставилась на двери, которые могли бы вести в рай. — Никогда не подозревала, что столько чудесных вещей могут произойти за один день. Я нашла своего высокого мужа, месье Монтана, и ты должна помочь мне. Теперь я могу написать в дневнике о действительно существующем поклоннике! — Когда они вошли в смежную комнату, Долли радостно обняла Розу. — Я так люблю тебя, Роза, — сказала она.

Потом появился Джордж и сказал, что пора уезжать. Его мать, медленно возвращаясь к карете, не проронила ни слова.

Когда они ехали назад в отель, вдова тоже была немногословна. По всей видимости, она не могла поверить, что пришел подходящий момент, а она не упомянула о любимом сыне. Она не понимала саму себя и была очень бледной под слоем румян, которые так умело наложила служанка. Вдова смотрела на Париж с его изломанными мостовыми и недавно отремонтированными церквями. А Джордж ликовал, потому что кризис миновал. Он не уставал хвалить мать за безукоризненное поведение. Джордж посадил Долли возле себя и как бы невзначай слегка обнял ее за плечи. Но Долли была так взволнована, что не заметила этого. Герцогиня Сифорт комментировала салон, одежду, довольно простой наряд Бонапарта. Но его шарм — о-ла-ла! — он оказался очаровательным человеком.

— А вы, леди Долли, — спросила она лукаво, — как вы умудрились упасть в обморок в такой момент? О чем вы думали?

— Мне стало не по себе, — с чувством ответила она, — когда я увидела Историю, человека, который так долго занимал наши мысли!

Виконт Гокрогер доброжелательно похлопал ее по руке и снова улыбнулся.

— Милая Долли, — сказал он. — Я очень хочу познакомить тебя с моим другом принцем Уэльским, который в один прекрасный день, когда уже закатится звезда Наполеона, станет королем Георгом IV величайшей нации в мире. Надо будет это сделать. В конце концов ты встретишься с королем и королевой.

— Я уже встречалась с ними, — ответила Долли небрежно, думая о чем-то своем. — Папа и мама несколько раз брали Уильяма, сестер и меня во дворец. Однажды мы потерялись в каком-то темном коридоре. Непонятно, как мы туда попали. Помнишь, Уильям? Там было ужасно. Мне показалось, что я поскользнулась на гнилой дыне, но потом выяснилось, что это были какашки.

— Уф, — Джордж вздрогнул. Все замолчали, поэтому он сказал: — Но теперь ты отправишься туда не как ребенок, а как юная светская дама. И ты не должна падать в обморок, как сегодня. Видимо, мне еще многому предстоит научить тебя.

Он снова улыбнулся. Долли все еще думала о своем. Герцогиня Сифорт милостиво кивнула, а Роза бросила на Джорджа сердитый взгляд.

— Я не думаю, Джордж, что для образования Долли необходима встреча с принцем Уэльским, — сказала она, не спуская с него глаз. Но Джордж в ответ только улыбнулся.

— Ни Наполеон, ни принц Уэльский не отличаются высоким ростом, — отозвалась Долли и радостно посмотрела на Розу, а потом в окно, где повсюду можно было увидеть свидетельства правления Наполеона на убогих, опасных улицах, по которым они проезжали. Заглядывая в окна, торговцы предлагали им куски ячменного сахара. Нищие парижане отскакивали в сторону, давая дорогу роскошной карете герцогини Сифорт.

Глава тринадцатая

В кафе-кондитерской было полно народу. Люди обсуждали дневной парад. Долли смотрела на них с жалостью — они не знали о том, что она видела кровать Наполеона.

Уильям и Энн уже вернулись и ждали их, чтобы обменяться впечатлениями о французском первом консуле. Долли с сияющими глазами немедленно рассказала им о личных покоях Наполеона. Она никому не давала возможности вставить слово, напоминая в этот момент вдову.

— Я видела платье Жозефины с драгоценностями, вшитыми в него. Оно висело на стуле. Ах, Роза, я совсем забыла. Мне кажется, в задней комнате была ванна. Но я не уверена. Она была замаскирована под диван и убрана малиновыми подушками. Но я видела ее ножку!

У Энн глаза расширились от удивления.

— Вдова говорила с ним? — наконец перебила она. — Вас пригласили встретиться с ним с глазу на глаз?

— Нет-нет! — Долли ликовала. — Я упала в обморок прямо у его ног.

— Так это была ты? Я видела, что кто-то вел себя по-дурацки. — Энн мгновенно рассердилась. — Тогда я рада, что была в другой части комнаты. Женщины семьи Торренс не падают в обморок.

За их спинами неясно вырисовывалась фигура Джорджа. Он пребывал в расслабленном, благодушном расположении духа.

— Женщины семьи Фэллон тоже, — весело добавил он. — Мама отдыхает. Наполеон ее очаровал. Она вела себя с достоинством, в чем я не сомневался. Я уже сказал малышке Долли, — словно Долли не была выше него, — что ее нужно научить не падать в обморок в таких случаях, поскольку я хочу представить ее принцу Уэльскому. Мне придется преподать тебе несколько уроков, Долли. — К невероятному удивлению Долли, Джордж, виконт Гокрогер, взял ее за руку и поцеловал. Она ощутила прикосновение бакенбард к своей руке.

— А кто был этот француз, с которым ты флиртовала на приеме? — спросил он, повернувшись к Розе, которая как раз брала чашку с чаем из рук служанки.

Долли была вне себя от ярости.

— Она не флиртовала! — выпалила она так, что ее могли услышать все присутствовавшие в кафе. — Она искала для меня мужа. — Затем, увидев, что она привлекла всеобщее внимание, Долли промолвила высоким голоском: — Я полагаю, что встретила мужчину, за которого выйду замуж!

Она взглянула на Розу, ища поддержки. Джордж и Энн обменялись потрясенными взглядами, а потом одновременно взглянули на Уильяма.

Первой заговорила Энн.

— Искать для тебя мужа должна твоя семья, а не Роза, — сказала она ледяным тоном.

Уильям, сначала посмотрев на Джорджа, затем на жену, с сожалением поднялся с дивана (он ведь так и не дождался чая) и сказал Долли:

— Пойдем Долли, нам надо поговорить.

Долли обрадовалась и с готовностью взяла любимого брата за руку.

— Милый Уильям, — воскликнула она и улыбнулась ему. Они вышли, держась за руки.

— Полагаю, я должен, — Джордж многозначительно взглянул на Энн, — проведать матушку.

Роза заметила, что он тоже не дождался чая. Энн и Роза остались наедине. Какое-то время обе молчали.

— Полагаю, — наконец осторожно сказала Роза, не в силах поверить в то, что происходит, — Долли слишком молода, чтобы задумываться о браке.

Длинные серьги Энн вспыхнули в лучах послеполуденного солнца, которые проникали в кафе сквозь большие окна.

— Никогда не рано подумать о будущем молодой девушки и общественном положении Долли, — ответила она. — Она является членом весьма аристократической семьи, но при этом она очень впечатлительная молодая девушка. Мы не можем позволить себе, чтобы она связывалась с неподходящими людьми. — Быстро опорожнив бокал бренди, чтобы унять боль в зубах, Энн задумчиво посмотрела на Розу. — Ну, дорогая, по-моему, нет причины не сказать тебе об этом. Мы понимаем, что Долли готова к браку. Если Джордж сделает ей честь, попросив ее руки, это очень сблизит наши семьи.

Роза выпрямилась.

— Джордж в два раза старше нее, даже больше. Он пока не собирается жениться, он мне сам это сказал. Это глупая затея, и уверена, что Долли она будет не по душе.

— Так случилось, что мы достаточно осведомлены о ее желаниях.

— Энн! — воскликнула Роза, привлекая внимание окружающих людей, которые с удовольствием прислушивались к разговору англичанок.

Энн было нечего таить, поэтому она, как и вдова, редко понижала голос. Другие люди просто не существовали.

— Она хочет выйти замуж, она уже была достаточно несдержанной, упомянув о браке с французским маркизом, о чем, естественно, не может быть и речи, но француз вел себя неподобающе. Джордж и Уильям договорились об этом очень давно. Они просто ждут, когда она повзрослеет. Они решили действовать сейчас, чтобы избежать любых возможных… осложнений. В конце концов, ты не родила наследника для Фэллонов, а он необходим, причем срочно.

Роза снова заметила, что за ними с интересом наблюдают окружающие. Она встала, схватила Энн за руку и буквально выволокла ее наружу, где стояли фиакры[52], а лошади переступали на месте, стуча по мостовой подкованными копытами. Роза ощутила, как на ее короткие волосы упали первые капли дождя.

— Французский маркиз. Это всего лишь сказочка!

— Vous désirez un fiacre, mesdames?[53] — поклонился им слуга.

— Нет-нет, оставьте нас! — Роза потянула Энн в сторону. — Ты читаешь ее дневник и передаешь информацию Джорджу. Это отвратительно!

Энн выглядела лишь слегка растерянной. Она спокойно стряхнула руку Розы.

— Мы с Джорджем старые друзья. Мы понимаем друг друга. Об этом браке было договорено давным-давно. И дневники, естественно, не являются частным делом, что бы ты ни думала. Они являются общедоступными документами. Особенно это касается дневников пятнадцатилетних девочек!

— Энн, мы должны немедленно положить этому конец. Долли — ребенок. Она писала эти истории в дневнике, поскольку думала, что Уильям читает их. А она хотела, чтобы ему было интересно!

— Вздор! — уверенно возразила Энн. — Куда, по-твоему, она исчезла на балу вчера вечером? Она сейчас заявила, что встретила человека, за которого хотела бы выйти замуж. Все, что мы знаем, так это то, что этот француз сейчас рыщет вокруг гостиницы. Ему известно, какого она знатного рода, и он хочет… выкрасть ее!

— Глупости, она… — Роза попыталась найти правильные слова. — Она еще недостаточно взрослая. Она еще не оправилась после смерти матери. Ей только что исполнилось пятнадцать лет. Уильям никак не мог согласиться на подобное. Она его сестра и предана ему. Он добр к ней. Он не мог согласиться!

— Уильям очень прислушивается к Джорджу!

— Тогда ее отец наверняка не даст согласия. Вы не можете так поступить лишь потому, что вам этого хочется. Не можете! — Роза невольно повысила голос.

— Можем, — парировала Энн, — и сделаем. — Она улыбнулась. — Ты сама была ребенком, когда вышла за Гарри. Он тоже был намного старше тебя.

— Мне уже исполнилось семнадцать! И я была по уши влюблена.

Энн повернулась, чтобы войти в гостиницу. Она взглянула на Розу, все еще улыбаясь.

— Ты очень глупа, Роза, если полагаешь, что любовь имеет какое-либо отношение к подобным делам. Почему, по-твоему, принц Уэльский женился на принцессе Каролине? Уверяю тебя, любви там не было! Ему пришлось выпить бренди, когда он увидел ее в первый раз! Ты не входишь в этот круг, ты не понимаешь подобных вещей. Долли уже часть высшего общества, и Джордж тоже станет его частью. Мы все этого хотим. Для нашего класса пятнадцать лет — не слишком рано, чтобы выходить замуж!

— Почему Торренсы согласны? — внезапно спросила Роза. — Герцог Хоуксфилд наверняка в этом не участвует, поскольку в глазах твоего общества Долли бы вышла замуж не за равного.

Энн не выказала замешательства.

— Нам очень нужны деньги Фэллонов, — просто ответила она. Роза удивленно посмотрела на нее. — Ах, Роза! Ты не принадлежишь к нашему кругу. Родив наследника, Долли сможет жить, как сама захочет. Так это происходит у нас. Долли ждет прекрасное будущее, надеюсь, ты не будешь стоять на пути ее счастья.

Энн поднялась по ступенькам и исчезла внутри.

Несколько мгновений Роза молча стояла и смотрела в одну точку. Бедная, бедная Долли. Пешек не жалеют. Все было договорено давным-давно. Герцог Хоуксфилд, должно быть, знает об этом, в противном случае они бы не отважились. Она вспомнила, как каких-то пятнадцать минут назад Долли с радостью взяла Уильяма за руку.

Когда она вернулась, то увидела, что Энн сидит с Джорджем и его матерью. Вдова была чем-то очень довольна. Она добавила румян на щеки.

Стоя посреди комнаты, старая леди громко поинтересовалась:

— Где же Долли? Я хочу переговорить с ней. В конце недели мы отправимся в Рим. Я сделала то, зачем прибыла сюда, и теперь в Париже нет больше смысла оставаться. Я уверена, что Бонапарт знал Гарри, что он понимает мое неудовольствие. Поэтому он говорил со мной таким мягким тоном. Действительно, он очень обходительный мужчина. Хотя, конечно же, он ни за что не смог бы вскружить мне голову. — Джордж хмыкнул, стоя у окна. — Герцогиня сообщила мне, что Папа Римский также принимает у себя английских дам, не только католичек. Я не понимаю, какое это имеет значение в хорошем обществе. Поэтому я попросила Джорджа сделать все необходимые приготовления. Я не думаю, что в Париже такая атмосфера, к которой мы привыкли. Ох! Ужасное поведение всех этих парижан, сидящих в грязной одежде на лучших местах в опере, словно они принадлежат им… Это неслыханно. Ну где же Долли? Мне очень надо поговорить с ней. И, Роза, кто был этот французский офицер, которому ты уделила слишком много внимания сегодня днем? Кажется, я видела, как ты держишь его за руку. Негоже нашим женщинам вести себя подобным образом. Твое поведение расстроило меня.

Роза посмотрела на свекровь, которая все еще переживала встречу с Наполеоном, с некоторым скептицизмом.

— Он не офицер, — холодно ответила она. — И я точно не держала его за руку.

«Какие же они все грубияны, вся эта семейка. Да и Гарри тоже». Она вспомнила, как Гарри держал ее за лицо, заставляя смотреть на их обнаженные тела, на то, как он прикасается к ней. «Мы красивы, не так ли?»

— Тогда кто это был? Конечно, если я имею право поинтересоваться у вдовы сына.

— Это один из ученых Наполеона, он был с Наполеоном в Египте. Он знает все о Розеттском камне и о прочих древностях.

Лицо Джорджа посветлело, он полез во внутренний карман за табакеркой.

— Надо же, бог ты мой, тогда ты должна почаще флиртовать для нас! — И он рассмеялся. — Возможно, ты сможешь пригодиться семье Фэллон! Я должен встретиться с ним. Как его зовут?

— Месье Пьер Монтан.

— Больше. Я хочу знать больше.

Роза пожевала губами. Она снова услышала слова француза: «Ах, та самая виконтесса».

— Они работают над многотомным изданием о Египте и сделанных там открытиях.

— В таком случае я точно должен встретиться с ним, прежде чем мы покинем Париж. Что-нибудь об иероглифах?

— Полагаю, они знают не больше твоих коллег.

Джордж взял увесистую понюшку табака.

— Тогда это будет гонка, — оживленно сказал он, — которую, естественно, выиграют англичане.

В этот момент вернулись Уильям с Долли. У них обоих были раскрасневшиеся лица. Было видно, что Долли плакала. Роза заметила, что, когда они уходили, Долли с готовностью взяла Уильяма за руку. Теперь же Уильям крепко сжимал ее руку, как бы не давая ей возможности убежать.

Никто не отреагировал на их возвращение.

— Теперь мы поедем в оперу, как и предлагал месье Бонапарт, — объявила вдова. — Долли, милая, быстрей садись возле меня.

Поздно вечером (после оперы и позднего ужина, во время которого никто не упоминал о планах на Долли и во время которого Долли, сидя между вдовой и Джорджем, с каждой минутой выглядела все более и более смущенной) Роза поспешила в комнату Долли. Девочка лежала на большой кровати, убитая горем.

— Уильям говорит, что я должна выйти за виконта Гокрогера, когда мне исполнится шестнадцать лет. Якобы папа не будет против. Но более того, он утверждает, что герцог Хоуксфилд согласен на это, а именно он принимает за нас решения. И они знают, что я хочу выйти за кого-то замуж, поскольку читают мой дневник! Я пыталась объяснить, что этой историей просто хотела развлечь его, но он, похоже, не поверил мне. А когда я сегодня днем упомянула о том, что ты ищешь для меня мужа, они решили рассказать мне все сейчас. Уильям заявил, что мне очень, очень повезло, ведь не каждый отважится жениться на высокой девушке. Ах, Роза! Виконт Гокрогер намного ниже меня. Он мне не нравится. А он не перестает целовать мне руку. — Она не смогла сдержаться и всхлипнула. — Теперь у меня рука пахнет табаком.

— Дорогая Долли! — Роза обняла девушку. От этого Долли принялась плакать еще сильнее.

— Это был мой дневник. Они все, все читали мой дневник! Я писала в нем для Уильяма, чтобы развлечь его!

— Да, — согласилась Роза, — я знаю. Я сказала Энн, что это неправда.

Долли еще какое-то время всхлипывала. Роза в отчаянии гладила ее по голове. Неожиданно всхлипывания прекратились, и Долли выпрямилась.

— Я хочу выйти замуж за месье Монтана. Он высокий и добрый. Виконт Гокрогер низкорослый и, я думаю, злой, а то бы он никогда не заставил меня пойти на это. Роза, ты должна поговорить с ним, с месье Монтаном, и сказать, что я люблю его всем сердцем, — громким шепотом произнесла она.

— Долли, я думаю, ты переутомилась. Мы ничего не знаем о месье Монтане, совсем ничего. Мы общались с ним каких-то пять минут.

— Но мы снова встретим его! Он так сказал! У него добрые глаза. — Она была почти в истерике, и Роза чувствовала себя не в своей тарелке.

Она неохотно сказала:

— Он работает над книгами о Египте. Он знает, что нас это интересует, и пригласил нас посетить Комиссию по делам Египта.

Долли моментально преобразилась: она быстро пригладила волосы, протерла глаза, от слез и следа не осталось.

— Мы скажем ему все!

— Но, Долли… Я не уверена, что он захочет жениться на пятнадцатилетней английской девушке, которую он едва знает.

— Я сделаю так, что он захочет, уговорю его. Стану для него всем, всем, чем он захочет. Я знаю, что происходит после свадьбы, и смогу это пережить. Я буду любить его так сильно, что ему придется любить меня в ответ.

— И все это только из-за того, что он высокий? — Роза невольно улыбнулась.

Долли сердито посмотрела на нее.

— Ты никогда не была высокой, ты не знаешь, что происходит с высокими девочками. Мужчины не танцуют с ними. Они только говорят с ними, когда возникает необходимость или если они очень богаты. Наша семья не очень богата, отец и дед промотали состояние на азартные игры и любовниц. Это знают все, но никто не говорит об этом вслух. Нам приходится продавать картины, у нас долги. Герцог Хоуксфилд оплачивает даже нашу карету! Любовь — это то, чего я пока не испытала, но я знаю, что найду ее вместе с месье Монтаном. Мать не любила меня, пока… — Голос Долли снова дрогнул. — Пока не сошла с ума. Виконт Гокрогер не любит меня. Он хочет, чтобы я родила ему сына. Так сказал Уильям.

— Наследники очень важны, Долли, в обществе, в котором ты живешь.

— Пускай найдет себе кого-нибудь, кто подойдет ему по возрасту! Мне он кажется лет на сто старше меня! Ты поговоришь обо мне с месье Монтаном?

Роза молчала. «Как я могу говорить о таком с мужчиной, которого едва знаю?»

— Пожалуйста, Роза, — настаивала Долли. — Пожалуйста, пожалуйста, Роза, я умоляю тебя! — Когда Роза не ответила, Долли неожиданно добавила: — Ты хочешь оставить его себе!

Роза посмотрела на юное личико Долли, на котором было написано отчаяние, и вспомнила, что когда-то она была ненамного старше Долли и тоже ничего не опасалась в своей невинности, и тоже хотела поступить по-своему.

— Я сделаю все, что смогу, — ответила она, поцеловала девушку и повернулась, чтобы уйти. — Что бы ни случилось, — пообещала она, — я постараюсь помочь тебе не выйти замуж за Джорджа Фэллона!

Глава четырнадцатая

На следующий день месье Пьер Монтан появился в отеле. Он учтиво поздоровался с семьей Фэллон и поинтересовался, не желают ли они ознакомиться с подготовкой издания «Description de l’Egypte».

Джордж был очень польщен, он с воодушевлением жал французу руку. Долли была вся в ожидании. Ее охватило сильное волнение. Она громко заявила о своем согласии поехать с французом.

— Очень хорошо, — торжественно изрекла вдова. — Я вижу, у моего сына и дорогой Долли есть общие интересы.

Никто из них, даже Джордж, который увлекался коллекционированием древностей, не был подготовлен к тому, что они увидели. Как только они прошли главный вход, все внезапно залил яркий свет. Однако это не был свет. Это была игра красок. Во всех комнатах — на стенах, на столах, на стульях, на полу, на постаментах — стояли статуи львов с человеческими лицами, фрагменты роскошных украшений, разноцветные ящики, старая деревянная арфа, красивая лепная голова с одним глазом, большая гранитная ступня. Обломки камней и листы бумаги были покрыты письменами. Также там стояли куски стен с выгравированными на них надписями, извлеченные из гробниц и храмов. На них красными, голубыми, золотыми, белыми, зелеными и коричневыми красками была изображена жизнь Древнего Египта: прекрасно прорисованные музыканты, играющие на инструментах, похожих на небольшие арфы, писцы за работой, боги, получающие дары, корабли, пестрые утки. И кошки, кошки были повсюду: статуи кошек, вырезанные изображения кошек на стенах, нарисованные кошки и, как им объяснили, мумифицированные кошки. А еще — рисунки французов, запечатлевшие то, что они видели в Египте, — большие красивые статуи людей, а может, богов. Мать с ребенком, похожие на мадонну с младенцем, созданные за много тысячелетий до возникновения христианства. Птицы, скорпионы и рыбы, полулюди-полуживотные. Картины, изображающие Нил, густые пальмовые заросли, небольшие лодки, земледельцев, буйволов с шорами, рыбаков. Много рисунков было посвящено пирамидам и загадочной статуе под названием Сфинкс. И повсюду изумительные письмена, загадочная египетская письменность, выгравированная на самых разных обломках глиняной посуды и камней, на клочках чего-то, что выглядело как нечто среднее между бумагой и тканью. Египетские кар тины пестрели иероглифами.

— Ух-х-х, — вздохнула Долли. Она стояла так близко к Пьеру Монтану, что он почувствовал ее дыхание, запах ее пастилок. Гости тихо пересекли длинный зал. Они не могли отвести взгляд от кип бумаг, папок, рисунков и предметов, которые то и дело переносили с места на место.

— Это папирус, — сообщил Пьер Розе, заметив, что она внимательно рассматривает какой-то свиток. — Это их бумага, делается из тростника. Все эти предметы мы отослали во Францию. До вашего… договора.

— Полагаю, вы все перекрасили, — заметила вдова.

Пьер не мог сдержать удивления.

— Конечно же нет, мадам. Это то, что мы нашли.

— В таком случае, я думаю, что ваши художники преувеличили красоту увиденного и его яркость, — продолжала вдова, но в ее голосе была какая-то неуверенность, поскольку все, что находилось в зале, ее буквально поразило.

— Уверяю вас, мадам, — ответил Пьер, — наши художники уделили много внимания мелочам, они сделали много зарисовок, прежде чем приступить к написанию картин. Они снова и снова проверяли цвета. Вы можете удостовериться в этом сами. Я видел их, я путешествовал вверх по Нилу с усталыми невежественными солдатами, которые, однако, время от времени одобрительно отзывались о том, что предстало их взорам. Несмотря на все сражения и опасности, казалось, словно их… их сердца или души, нечто внутри них… каким-то образом откликается на то, что они нашли.

— Этих сокровищ не было в Александрии, — огорченно заметил Уильям. — Я бы привез кое-что домой.

Джордж просто ликовал.

— И вы видели пирамиды, месье?

— Я видел пирамиды. Мы приблизились к ним на рассвете. Они казались огромными неясными строениями, которые слабо вырисовывались на фоне утреннего неба. Я археолог и повидал много разных памятников древних цивилизаций, но считаю день, когда узрел пирамиды, одним из самых… — в порыве эмоций он не заметил, что перешел на французский, — …des jours les plus extraordinaire de ma vie![54]

— Должен существовать какой-нибудь способ перевезти эти пирамиды в Англию, — сказал Джордж.

Пьер слабо улыбнулся.

— Пускай они лучше останутся в пустыне, месье, которой они принадлежат.

— В Египте небо было таким же голубым, как здесь, — медленно начал Уильям, вспоминая время, проведенное там. — Я забыл.

Он удивленно уставился на картины французских мастеров.

Какое-то время все они молчали, словно оказавшись в церкви. Долли постоянно находилась возле Пьера, ходила за ним хвостом. Энн, которая ничем не могла заглушить пульсирующую боль в зубах, тем не менее, рассматривала драгоценности, не в силах отвести взгляд. А посмотреть было на что: много сверкающего золота, аметисты, самые необычные ярко-голубые камни, какие только можно встретить, подвески, ожерелья, короны, оригинально украшенное драгоценными камнями синее кольцо, оправленное золотом. Роза была буквально зачарована значками, которые она узнала: те же птицы, предметы, животные и фигуры. Она не смогла сдержаться и опустилась на колени, внимательно осмотрела значки на обломке стелы, провела пальцами по письменам. Быстро открыв ридикюль, Роза достала очки. Она придвинулась поближе, заметила сокола, отчетливо различила жука, осторожно нагнулась над камнем (она и не подозревала, что в этот момент была очень похожа на пожилую леди Констанцию Горди, которая в свое время, казалось, поедала книги). Пьер Монтан наблюдал за ней удивленными глазами, он слышал, как она сказала сама себе: «Они описывали свои жизни. Они пытаются рассказать нам о них». Он опустился на колени рядом с ней, показал Розе иероглифы, выгравированные на камне, а потом на некоторых листах папируса, на первый взгляд, совершенно другие, нанесенные каким-то неизвестным видом чернил.

— Письмо изменилось, вероятно, тогда, когда они начали использовать новые перья и чернила, — сообщил он, — так оно стало широко распространенным. Оно называется демотическим, его образец — средний текст Розеттского камня.

— Что-то вроде слитного рукописного текста? — спросила она.

Ученый посмотрел на нее и ответил:

— Что-то вроде него. Слитные иероглифы. Возможно, упрощенные иероглифы. Но прошло слишком много веков с тех пор, как использовались иероглифы в чистом виде. Связь между обычным письмом и иероглифами совершенно непонятна. Взгляните на этот фрагмент.

В руке он держал небольшую каменную статуэтку сидящего писца за работой с табличкой на коленях.

— Месье Монтан? — позвала Долли. Он встал, чтобы ответить на ее вопрос о животных.

Роза все вертела в руках статуэтку. «Древность, которая говорит с нами». Ей вдруг захотелось поцеловать ее. Наконец она нехотя поставила ее на место. У нее болела голова. Она медленно сняла очки и закрыла глаза. «Если бы я могла отправиться в Египет и найти недостающие части Розеттского камня…» Когда она встала, то заметила каменную голову, стоящую на полке. С древнего овального лица на нее взирал один-единственный уцелевший глаз. Другой глаз и половина носа были выломаны, но, несмотря на это, казалось, что статуя смотрит на нее со странным выражением лица. Она медленно подошла к ней, словно нечто притягивало Розу к статуе. Она приблизилась к разломанному лику, уперлась руками в статую и, как показалось Пьеру, вздохнула. Он навсегда запомнил эту картину.

Джордж принялся расспрашивать французского ученого, выкрикивая вопросы, немедленно требуя ответов, снова и снова допытываясь о местах, в которых бывал Пьер.

— То есть вы хотите сказать, что они все еще находятся там? Где-то в Египте? Драгоценности, которые в противном случае были бы здесь? — Теперь он, как и Энн, очень внимательно разглядывал украшения. — Те, что нарисованы на этих замечательных полотнах?

— Вы бы и сами могли найти их, месье, — холодно ответил Пьер. — Но мы проехали много миль, перенесли множество лишений, чтобы через много месяцев и даже лет найти эти предметы. Вы не можете забрать целые храмы. Но вещи, которые мы видели… это было… incroyable! Magnifique![55] Мы созерцали статуи, которые были во много раз больше нас самих. И гробницы древних фараонов глубоко под землей, где наши художники работали дни и ночи напролет. Нам нужно было быстро выполнить множество работ. Пески, солнце, иногда песчаные бури и, конечно же, нескончаемые сражения с арабами, турками и мамлюкскими беями не давали нам трудиться. К счастью, мы путешествовали вместе с армией.

— Я знаю, кто такой мамлюкский бей, — весело воскликнула Долли. — Я видела одного во дворце Наполеона!

Пьер улыбнулся ей, а Джордж бросил:

— Тише, малышка Долли! — И жестом попросил Пьера продолжать.

— Мы должны были работать в ужасных условиях и очень быстро, но, тем не менее, очень аккуратно, как вы видите. Это был долгий и тщательный труд, — он снова подчеркнул это, — мы пробыли там три года. Практически все, что мы могли забрать, мы забрали или срисовали. Часть попала в Англию, — добавил он, помрачнев, — как вы знаете, месье, в частности, la pierre de Rosette[56]. — Он на секунду замолчал, таким болезненным было для него это воспоминание, но затем энтузиазм возобладал. — Мы, ученые Наполеона, живем египетскими древностями, всем тем, что мы видели и что узнали. Мы… как это будет по-вашему? Мы были околдованы! Однако там еще много чего осталось. Мы также полагаем, что еще больше осталось неизученным.

— Я должен отправиться в Египет, — пробормотал Джордж.

— Но дабы понять, что мы открыли, необходимо найти ключ к иероглифам, — продолжал Пьер, — письменам Древнего Египта. Наша находка Розеттского камня, — первое слово он подчеркнул, — дала нам надежду. На меня камень произвел огромное впечатление. — Долли заметила, как он низко поклонился Розе. — Ваша невестка прочла перевод с древнегреческого. Сомневаюсь, что хотя бы половина француженок сделает то же самое.

— Месье, месье, я прочту его! Я с удовольствием прочту его! Мне понравится все, что вы покажете мне! — Долли вышла за рамки приличий, но она была в отчаянии. Она все еще стояла возле Пьера Монтана. Рядом с ними невысокий рост Джорджа был особенно заметен, что он прекрасно понимал.

— Долли! — одернул он ее резко, но Долли не могла или не хотела его слушать.

— Вы вернетесь в Египет, месье Монтан? — спросила она. — Это, наверное, самая красивая страна в мире, ведь так?

Пьер рассмеялся.

— Некоторые районы Египта настолько красивы, что их невозможно сразу постичь, мадемуазель Долли. Если бы я мог рассказать вам о реке Нил, апельсиновых рощах, пышных садах и пшеничных полях, о величественных мечетях! — Роза вспомнила рассказы отца, она представила, как бы гуляла по апельсиновым рощам, ела свежие финики. — Но города там многолюдны. Там свирепствует серьезная болезнь — чума. Нил в некоторых местах несет смерть, слепоту. Я лично был свидетелем подобных вещей, когда был там. Я думаю, что местные жители были не очень рады нашему пребыванию в Египте. Они не считали нас друзьями. Хотя Наполеон хотел, чтобы так оно и было. Когда мы плыли в Египет на борту «Ориента», — он бросил взгляд на Уильяма и Джорджа: все знали о том, что флагман «Ориент» был потоплен Нельсоном в битве на Ниле, — Наполеон читал Коран. Это что-то вроде арабской Библии, — пояснил он Долли. — Он был поражен этой книгой. По вечерам он сидел на палубе под звездами и обсуждал вопросы религии. — Пьер рассеянно посмотрел на одну из картин, затем собрался и продолжил: — Он даже с большим трудом купил в Ватикане арабский печатный станок, чтобы печатать арабскую газету! Местные жители не верили своим глазам, когда он очутился в Каире! — Пьер быстро продолжил: — Тем не менее, мы им не понравились. Они очень набожны, а их религия во многом отлична от нашей.

Уильям перебил:

— Действительно, вы правы, месье! Я тоже был в Египте. Все эти зловещие звуки, доносящиеся из мечетей, глупое коленопреклонение, возношение молитв по сто раз в день… Мы старались заставить работать этих лентяев!

— Как я сказал, — продолжал Пьер холодно, — туземцам было не по вкусу наше общество. Возможно, они имели на то причины. Некоторые солдаты вели себя неподобающим образом. На самом деле они вели себя не в соответствии с обычаями египтян.

Роза заметила, как вспыхнуло лицо Джорджа. Он перехватил ее взгляд, и она быстро отвела глаза. «Это, конечно, может быть лишь совпадением». Но она снова услышала слова Пьера в Тюильри, вспомнила, как странно он посмотрел на нее: «Ах, та самая виконтесса…»

— Так что, мадемуазель Долли, во многих отношениях это прекрасное место. Но по мере того как мы продвигались по пустыне к Каиру, сражения все ужесточались. Мне очень жаль, но много костей моих соотечественников осталось лежать в песке этой огромной и ужасной страны.

Он хотел добавить, что кости также лежат на морском дне возле Александрии из-за Нельсона, который уничтожил там почти весь французский флот, не только «Ориент». У Пьера было очень серьезное лицо, никто не решался заговорить. Им стало неловко смотреть на сокровища, из-за которых было пролито столько крови.

— Пойдем, Долли, — внезапно громко сказала вдова, нарушая неловкое молчание, воцарившееся среди бесценных древностей. — Теперь нам пора идти. Возьми меня за руку.

Роза могла бы поклясться, что увидела, как в руке вдовы что-то ярко блеснуло синим цветом. «Я наверняка ошиблась».

Долли удивленно посмотрела на вдову, словно все вокруг было сном.

— Идти? — недоверчиво переспросила она.

Вдова повернулась к французу.

— Благодарю, мистер Монтан, за то, что показали нам свои небольшие богатства. Даже если их великолепие немного преувеличено, они, тем не менее, интересны. Пойдем, Долли, — сказала она решительно. На лице Долли несколько выражений быстро сменили друг друга.

Уильям сказал:

— Пойдем, Долли.

Плечи Долли опустились, она наконец отошла от месье Монтана, не отрывая от него взгляда.

Вся семья отправилась к ожидающей ее карете. Их каблуки звонко стучали по парижской мостовой. Пьеру удалось перехватить Розу, он ее буквально подкараулил.

— Мадам, простите мою поспешность. Я желаю видеть вас еще раз. У меня… у меня есть что сказать вам. Вы остаетесь в Париже?

— Мы отправляемся в Рим, — невесело ответила Роза. — Моя свекровь желает быть представленной Папе Римскому. Хотя мы все, конечно, находимся в лоне англиканской церкви. Полагаю, здесь дело не в вере, а в общественном положении.

— Ясно, — с сомнением заметил он, возможно, не совсем поняв то, что она ему сказала. — Но вы вернетесь в Париж?

Роза увидела, что Долли, которую уже запихнули между вдовой и Джорджем, озабоченно поглядывает на нее, явно желая, чтобы Роза побыстрее присоединилась к ним.

Роза повернулась к Пьеру Монтану, взглянула на мгновение в его доброе лицо.

— Месье, мне было приятно познакомиться с вами, больше, чем я могу передать словами. Я никогда не забуду эти великолепные сокровища и замечательные иероглифы, которые… Вы не можете представить, как много я о них думала… я так хочу понять их. Но завтра мы уезжаем и… я считаю, что нам лучше не встречаться.

Он был в таком смятении, что снова перешел на французский.

— Mais pourquoi, madame? Je desire de vous voir encore une fois![57]

Она снова посмотрела на карету, увидела бледное лицо Долли, на котором было написано сильное страдание. Роза глубоко вздохнула.

— Положение, месье Монтан, таково, что мадемуазель Долли чрезмерно порадовало знакомство с вами.

Пьер был удивлен. Он посмотрел на карету, перехватил взгляд Долли, снова посмотрел на Розу.

— Она же еще дитя.

— Конечно. Но разницы нет. Она… она хочет, чтобы вы спасли ее от неподходящего брака.

— Но… mon Dieu[58], именно вас, мадам, я хочу снова увидеть, именно из-за вас я развлекал вашу семью. Именно с вами я желаю говорить. У вас такое грустное выражение лица… пока вы не начинаете улыбаться. Полагаю, в жизни вы видели много горя.

К ужасу Розы (она не плакала уже многие месяцы), ее глаза моментально наполнились слезами. Она быстро отвернулась.

— Все в порядке, месье, спасибо.

— Роза! — позвал Джордж. — Мы ждем тебя!

Она повернулась, чтобы уйти, но Пьер взял ее за руку. Она понимала, что на нее смотрят все сидящие в экипаже. Перед всей семьей он взял ее ладонь и поцеловал. Розу охватил ужас. Это было неслыханно. Она знала, как близко находилась Долли, знала, что она все видит, не говоря уже о вдове. Она хотела вырвать руку, но не могла.

— Мадемуазель Долли должна, ради самой себя, понять, кто меня интересует, — промолвил он и снова поцеловал ее руку. — Вы сможете найти меня здесь. Я почти живу здесь. Я должен снова поговорить с вами, поскольку думаю, что отчасти понимаю вашу грусть. — Он все еще нежно держал ее за руку. — Ecoutez-moi[59], — обратился он к Розе. — Несколько наших людей остались в Александрии дольше, чем ожидалось. Как я говорил, мы только вернулись. Я… я присутствовал там, когда вашего мужа… когда умер ваш муж.

Теперь она поняла его фразу: «Ах, та самая виконтесса».

— Все в порядке, месье Монтан. Вы не должны смущаться из-за этого. Я… я знаю, что он не погиб смертью храбрых.

Он вздохнул, и она поняла, что ему полегчало.

— Bon[60]. Вы должны понимать, что сплетни в городке, где есть гарнизон, распространяются очень быстро. Я, естественно, не проявил бы бестактность, упоминая это при вас, кроме как…

— Роза! Роза! — позвал Джордж сердитым голосом. Было похоже, что он собирается выйти из кареты.

— Кроме? — спросила Роза. Она не спешила. «Джордж может подойти и послушать, если ему так хочется». — Вероятно, вам стоит поговорить об этом с моим деверем, а не со мной. Он тоже знает об обстоятельствах смерти Гарри, но для окружающих он поддерживает его героический образ. — Она даже позволила себе усмехнуться. — Как вы понимаете, его мать не в курсе. Но Джордж, без сомнения, с интересом узнает подробности.

— Вы не любите деверя?

— Нет.

— Я рад. Мне он тоже не по душе. Но, мадам, я приехал совсем недавно. Родился ребенок.

— Какой ребенок? — Она удивленно посмотрела на него.

Он сразу понял, что она не знала об этом. Пьер растерялся: он увидел ее лицо. Роза пристально смотрела на него.

— Что вы имеете в виду? Какой ребенок?

— А, простите меня, мадам. По какой-то причине я предположил…

Какой ребенок? Что-то страшное так сильно сдавило ее сердце, что она едва дышала. Внезапно она оперлась о его руку, потом о плечо. Пьер увидел, что она вот-вот упадет, поэтому он подхватил Розу.

— Какой ребенок? — крикнула Роза. Она увидела ручки и ножки своего собственного мертвого ребенка. Роза стала бить кулачками по его плечам, словно это была его вина. По ее щекам покатились слезы. — Какой ребенок? — прошептала она.

Пьер скорее услышал, чем увидел, как Джордж вышел из кареты. Он глубоко вздохнул и сказал тихо и быстро:

— Мне так жаль. Я полагал, что вы знали о ребенке, если знали о судьбе мужа. Это была девочка. Может, она еще жива. Английскому купцу удалось спрятать мать до рождения младенца, но… ах, Боже мой, это было ужасно. С военными из Александрии ушла законность. Мы не смогли остановить их. Египтяне и турки были очень решительно настроены. Они отняли мать у купца. Мы видели, как ее волокли по улице. Она кричала, звала на помощь. Думаю, тогда они еще не знали… о l’enfant[61]. Простите, я не должен был вам этого рассказывать. Это было ужасно… бедная женщина… забивание камнями… вопли… отвратительно. Мы ничего не могли поделать. — К ним приближался Джордж. Он был очень сердит. Прежде чем он успел что-либо сказать, Пьер Монтан повысил голос: — Так что вы должны знать, что я был в Александрии в день смерти вашего мужа.

Джордж остановился как вкопанный. Он снова покраснел. Он просто потерял дар речи. Очень осторожно Пьер отпустил Розу. Но одной рукой он продолжал держать ее за локоть, чтобы она не упала. Пьер больше ничего не сказал. Роза тоже молчала. Все трое смотрели в разные стороны и не двигались. Слезы Розы высохли. Молчание длилось, пока не переросло в неловкость — трое взрослых людей молча стоят возле Комиссии по делам Египта словно им нечего сказать), а на них пристально смотрят четыре человека из стоящей неподалеку кареты.

Положение спасла бешеная собака. (По прошествии многих недель Роза вспоминала этот эпизод, трясясь от беззвучного, почти истерического хохота.) Из-за угла выбежал рычащий пес. Он быстро направился к лошадям, впряженным в экипаж. Лошади взвились на дыбы, карета едва не опрокинулась от этого. Из экипажа послышались крики. Из нее выпрыгнула Долли, за ней последовал Уильям. Забегали люди. Джордж и Пьер ринулись к трясущейся карете. Внезапно в дверях появился солдат с мушкетом. К мушкету был пристегнут штык для рукопашных схваток. Он побежал к карете, чтобы отогнать собаку. Разъяренное животное бросилось на него, пытаясь вцепиться ему то в лицо, то в мушкет. Уильям повел себя как настоящий мужчина. Кое-как он схватил пса за спину и принялся резко выкручивать его шею, отводя от себя морду. Вокруг кричали люди: «Стреляй! Не стреляй! Стреляй!» Солдат, не обращая внимания на предостережения Энн, смог наконец воткнуть штык в сердце пса, стараясь не задеть руку Уильяма. Пес, однако, несколько раз укусил Уильяма. Пьер Монтан повел его в pissoir[62], расположенный в задней части здания Комиссии.

Последнее событие дало обильную пищу для разговоров в карете, пока они возвращались в отель. На белое как мел лицо Розы никто не обращал внимания. Когда вдова, наконец оправившись от угрозы ее жизни, вспомнила, что необходимо упрекнуть Розу за ее поведение, из всех присутствующих на помощь Розе пришел один Джордж.

— Месье Монтан познакомился в Египте с Гарри, — сообщил он. — Он хотел обсудить это с Розой и выразить ей свои соболезнования. Это ее расстроило.

Они снова вернулись к разговорам о бешеном псе. Позже, когда они приблизились к отелю, вдовствующая виконтесса внезапно сказала горько:

— Он должен был выразить соболезнования мне.

Долли за все время поездки не проронила ни слова. Она не сводила глаз со своих рук.

За обедом в личной столовой планы на поездку в Италию наконец оформились: подробности были обсуждены, слуги принялись паковать вещи. К ужасу и замешательству Розы, вдова довольно наглым образом надела на палец сине-золотой египетский перстень. Долли молчала, она не смотрела на Розу. Джордж, с другой стороны, постоянно ловил ее взгляды. Было очевидно, что он хочет поговорить с ней. Роза, пытаясь отогнать неприятные мысли, которые постоянно приходили в голову, старалась думать о прекрасных картинах и сокровищах, которые ей наконец посчастливилось увидеть. Но темные мысли не сдавались: «Египтянка родила от Гарри ребенка, а не я». Она не хотела думать о забивании камнями, о воплях и смерти. Роза попыталась встать и уйти из-за стола. Но она не могла двинуться с места.

Наконец вдова удалилась в свою комнату. Энн последовала за ней, поглядывая на мужа. Долли сразу же встала из-за стола и быстро отправилась к себе по длинному залу, освещенному свечами. Она не проронила ни слова. Джордж, сделав знак Уильяму, когда тот уходил к себе, подошел к Розе, пока она не успела удалиться. Он взял ее за руку. Его крепкая хватка вернула ее к действительности, словно кто-то отвесил ей пощечину.

Она холодно взглянула на него, немедленно отдернула руку и сказала:

— Ты должен контролировать мать, Джордж. Конечно, месье Монтану будет не хватать этого бесценного кольца.

Джордж не придал ее словам значения:

— У моей матери много разных драгоценностей, Роза. Что узнал этот человек?

— Что ты имеешь в виду? — «Разве Джордж слышал?»

— Почему ты так расстроилась, вцепилась в него самым неподобающим образом? Ты же знала!

— Что ты имеешь в виду? — с глупым видом переспросила она.

— Ты знала, как он умер. Тебе сказали. — «Он не знает». Она не понимала, почему это было так важно для нее, но она инстинктивно утаивала эту информацию. Джордж внимательно посмотрел на нее. — Новых скандалов… не будет?

— Что ты имеешь в виду? — снова спросила она.

— Он никого не убил?

— Месье Монтан этого не говорил.

— Эта… история… должна быть предана забвению. Не должно остаться ничего… ничего… кроме памяти о Гарри как о герое.

— Я… знала, что Гарри убил араб, но… не из первых рук. Месье Монтан был в тот день в Александрии.

На лице у Джорджа появилось озабоченное выражение.

— Он на самом деле видел, как убили Гарри?

Слова родились как бы сами по себе.

— Да… он видел араба. — Она представила бешеную собаку, бросающуюся на человека. — И… и нож. Нож был с серебряным клинком. Он вошел ему в сердце.

Джордж резко встал и позвал слугу. Немедленно принесли еще вина. Джордж опорожнил бокал, протянул слуге, чтобы долил вина, потом взял всю бутылку.

— Va t’en![63] — приказал он слуге резко. — Прочь! — Он снова наполнил бокал и выпил его залпом, все еще не в силах разговаривать. Роза заметила, что он дрожит. Джордж не мог пережить этого. Наконец он слегка откинулся на спинку кресла. Она увидела, что огромным усилием воли он взял себя в руки. На мгновение он закрыл глаза. Потом открыл их и спокойно сказал: — Древности были просто великолепны. Мы с Уильямом хотим поехать в Египет. Уильям решил, что Египет больше похож на страну чудес, чем он думал. Он говорит, что жизнь была интереснее, когда мы воевали с Наполеоном. Очень мило видеть, что он стал почти подкаблучником! Он уйдет из флота, и мы отправимся в Египет. Ах… с каким удовольствием я наложу руки на эти сокровища!

Роза молчала.

Джордж снова наполнил бокал и подтолкнул бутылку к Розе. Она заметила его рассеянное удивление, когда она налила себе немного алкоголя и быстро выпила его.

— Это не имеет значения, — сказал Джордж. — Не важно, знает этот француз или нет. — Он снова взял себя в руки и поднял бокал за здоровье Розы. — Мне нравятся твои короткие волосы, Роза. Долли тоже надо сделать такую стрижку. Выпей за мое здоровье, дорогая Розетта! Меня скоро поведут к алтарю. Как агнца на заклание. Ах… мы могли бы стать друзьями, ты и я, если бы ты хотя бы попыталась увидеть мои положительные качества… — И, опережая ее ответ, он добавил: — Не надо читать мне нотаций по поводу Долли, ты всегда хотела, чтобы я женился.

Роза поняла, что он не слышал их разговор с Пьером. Как Джордж только что, она сделала огромное усилие, чтобы держать себя в руках. Она постаралась говорить медленно.

— Джордж… если у тебя вообще есть какие-либо чувства, ты не можешь так поступить с Долли. Ты разобьешь ей сердце. Даже ты видишь, какой несчастной она стала после того, как ей рассказали о ее будущем.

— Долли — актриса, Роза. Ты должна была заметить. Если ей выгодно выглядеть несчастной, она будет так выглядеть.

Роза сделала вид, что не слышала его слов.

— Я представить не могу, о чем думает Уильям. Как он мог решиться на такое? Ее семья никогда не согласится.

Джорджу было весело. Он уже полностью пришел в себя. Осушив бокал, он слегка отклонился на стуле и начал шарить по карманам в поисках табакерки.

— Очень важно, что я стану членом такой семьи. Фэллоны много поколений стремились к этому. Только тогда, после свадьбы, наше имя будут уважать, наше поведение перестанет кого-то касаться. Полагаю, мы сможем входить везде через заднюю дверь и станем частью высшего общества, как того хотел мой отец. Моя мать была еще одной ступенькой к высшему свету. Долли будет следующей ступенькой. Не беспокойтесь о месье Монтане. О Гарри будут помнить благодаря его очарованию. Хотя бы это, я надеюсь, ты не будешь отрицать! Что же касается герцога Торренса, он сделает то, что предлагает Уильям. Уильям сделает то, что предлагаю я. Тогда ты сможешь сказать, что я герцог Торренс! Часть высшего света, сливок общества! — Он рассмеялся. Роза молчала. Глядя на нее, Джордж покачал головой. — Как мало ты понимаешь время, милая Розетта. Что ты не понимаешь, так это то, что времена изменились. Герцог Хоуксфилд может покровительствовать мне, но он сам знает, что я нужен семье Торренс. Посмотри на герцога Торренса — ленивый, интересуется только женщинами и картами, большую часть состояния они с отцом успели промотать. А теперь взгляни на семью Фэллон — мои отец и дед были энергичными людьми, они занимались промышленностью, зарабатывали деньги. Я такой же, как они. Семье Торренс нужна свежая кровь, им нужен мой опыт, мои знания — в противном случае они очень скоро полностью разорятся. Герцог Хоуксфилд знает это, и Уильям знает это. Я нужен им, или, возможно, мне стоит выразиться более точно. Я ведь реалист, как тебе известно, Роза. Им нужны мои деньги и банк, одним из владельцев которого я являюсь. Посмотри на бедную глупую Долли, которая забивает себе голову этими новыми нелепыми романами, которые можно найти в любой библиотеке и книжной лавке. У нее сложилось совершенно неправильное представление о мире. Романтика. Это видно из ее дневника. Я ей тоже нужен. Я подготовлю ее к реальному миру. — Ее молчание действовало ему на нервы. — Тебе не нравится, что Долли выходит замуж в таком юном возрасте, или тебе не нравится, что на ней женюсь я? Ей лишь на год меньше, чем исполнилось тебе, когда ты выходила замуж за Гарри. А ты была очень, очень счастливой маленькой невестой. Я хорошо это помню.

— Те времена давно прошли, Джордж, сейчас на дворе новый век. Если бы Долли имела хотя бы то образование, которое я получила благодаря родителям, она была бы совершенно другим человеком. Так что не нужно вести себя с ней покровительственно. Она все еще ребенок, она не любит тебя. И ты знаешь, что не любишь ее. Это жестоко.

— Не глупи, Роза. У тебя были очень эксцентричные родители, если можно так выразиться. Скажи мне честно, какая тебе была польза от этого образования, когда ты встретила Гарри? — Он ухмыльнулся. Роза смотрела на свой бокал. Затем она снова наполнила его. — Любовь значит очень мало в кругах, куда я стремлюсь попасть. Долли сможет найти любовь себе по душе, когда подарит Фэллонам наследника. Благодаря мне она станет очень богатой и уважаемой леди. А я буду самым обходительным мужем, уверяю тебя. — На какое-то мгновение маска веселья слетела с его лица, он нагнулся к ней, и она увидела ничем не прикрытое жестокое честолюбие, которое было ей так хорошо знакомо. — Ты ничего не знаешь, Роза. Ты должна понять, что рано или поздно я войду в высший свет, цена не имеет значения. Ты происходишь из совершенно другого класса, а мораль твоего класса — это не то же самое, что мораль семьи Долли или моей. Так обстоят дела в обществе, в которое я самым серьезным образом настроен попасть и скоро попаду. Меня ничто не остановит, тем более ты со своими разговорами об образовании или любви.

— Полагаю, Гарри женился на мне по любви. — Ее голос немного дрожал. «Египтянка с ребенком, а я — нет». Джордж хмыкнул. На этот раз он отпил из бутылки.

— Роза, прежде всего Гарри был обаятельным мужчиной, Гарри получил то, что хотел. Все мы любили Гарри… да, даже я, который не верит в подобные вещи. Он мог обвести меня вокруг пальца, и он это знал. Но Гарри не воспринимал всерьез вопросы общества, ему бы только веселиться. Только я, младший брат, обладал нужной энергией и пониманием того, что необходимо. Ты должна была знать, что твоя родословная ничего не могла дать семье Фэллон. Впрочем, как и Гарри. Но Гарри поступил по-своему. Я давно знал, что если ты выйдешь за Гарри, то мне придется жениться на Долли, как только она повзрослеет. Конечно, ты не нравилась матери, но она ни в чем не могла отказать Гарри. Гарри женился на тебе, потому что он всегда получал то, чего хотел, и если ты называешь это любовью, то пожалуйста. Гарри, конечно, увлекся тобой. Твой отец был морским героем, тебе было семнадцать лет, и было в тебе нечто, в чем он нуждался, — твоя… невинность и твоя joie de vivre[64]. Жаль, что ты потеряла и то и другое. — Джордж опорожнил бутылку. — Так Гарри получил тебя, а ты получила нас, а я… мы… получаем Долли. Ты не должна питать иллюзий по этому поводу. На Долли женятся только ради ее общественного положения. Кто захочет такую высокую жену, если только у нее не будет кучи денег, чего у Долли нет? Она любит закатывать истерики, как мы все знаем. Но… она молода, и она из Торренсов. Она знает, что я не буду ее колотить… если только она не попросит. И не брошу без гроша. Ей очень повезло!

Роза резко встала из-за стола.

— Я поеду с тобой в Рим, Джордж, только потому, что дала слово, а меня в детстве учили не нарушать своих обещаний. Но я больше не участвую в планах Фэллонов.

Она тут же вышла из комнаты и быстро зашагала по широкому темному коридору. По дороге ей попадались исключительно англичане, но между собой они переговаривались по-французски: «Bonsoir»[65] — слова отдавались эхом вдали. Она вошла в свою комнату и захлопнула дверь.

Возле окна стоял изящный стул, обитый голубой тканью. Ее цвет прекрасно сочетался с обивкой кровати и дивана, украшенных подобным же образом. Она села на стул, закрыла глаза, затем открыла их и посмотрела на огни, освещавшие двор внизу: в неясном свете мелькали тени портье, кучеров, подъезжающих и отъезжающих карет. Казалось, что все люди мерзнут. Гости в дорогих мехах обращались друг к другу по-английски; подковы лошадей стучали по булыжной мостовой. Розе показалось, что она заметила капельки дождя, сверкающие в свете ламп во дворе. «Мне просто не надо думать о том, что мне сказал месье Монтан». Но теперь, когда она была одна, мысли у нее в голове роились, путались, не давали ей покоя. Мимо ее двери проходили люди, в отдалении слышались взрывы хохота. А у нее перед глазами был песок, тюрбаны, мечети, ярость, яркие краски, ребенок и камни, которыми забрасывали что-то лежащее неподвижно в уличной пыли. О Боже! Роза быстро подхватила индийскую шаль и лампу со столика возле кровати и выскользнула в темный коридор. Кто-то вошел в соседнюю комнату. Роза заметила отблеск огня из лампы. Послышался низкий женский голос и смех. Комната Долли располагалась неподалеку. Она знала, что Долли исполнится шестнадцать лет только через год, и только тогда Фэллоны решат что-то предпринять. «Нельзя, чтобы она вышла за Джорджа с его дешевым честолюбием и такими же планами». Роза толкнула дверь и быстро вошла внутрь. В комнате царил мрак.

— Долли? — Но Долли спала.

Розе стало легче, она уже было собралась выйти, но внезапно что-то на кровати привлекло ее внимание. При слабом свете, проникавшем в окно, Долли показалась Розе какой-то очень маленькой. Роза подошла поближе, подняла лампу. Постель была смята, из-под одеяла выглядывала подушка.

— Долли? — Свет лампы выхватил из тьмы большой палисандровый шкаф, тяжелые занавески, умывальник и кувшин. Но Долли в комнате не было.

Какое-то мгновение Роза не двигалась с места. Она снова вспомнила лицо Долли — в экипаже, за обедом. «Я не уделила ей достаточно внимания. Конечно, она видела меня с Пьером. Она думает, что я соперница. Мне следовало сразу же прийти к ней». Она быстро повернулась и поспешила, тяжело дыша, по широкому темному коридору к комнате Джорджа. Она не остановилась, чтобы постучать, распахнула дверь и вбежала внутрь, высоко держа в руке лампу. Она несколько раз позвала Джорджа. Тут она остановилась как вкопанная.

Сначала Розе показалось, что на широкой кровати с балдахином рядом с Джорджем лежала Долли. Определенно, на кровати находились два человека.

Но, подняв лампу, она поняла, что вторым был Уильям.

Тела мужчин так переплелись, что они не смогли сразу оторваться друг от друга. Наконец в комнате повисла тишина. Только слышалось тяжелое дыхание. Дочь адмирала поняла: перед ней предстало то, что король Георг III назвал «позорным актом», за который полагалось повешение.

Первым молчание нарушил Джордж.

— Ну, Роза? — Он все еще не мог отдышаться.

Наконец она смогла выдавить:

— Долли.

— Что?

— Долли, — глупо повторила Роза.

— Что с Долли?

Но Роза не могла произнести ни слова. Она быстро развернулась, собираясь уйти. У нее перед глазами стояла картина переплетенных мужских тел. Затем, сделав над собой неимоверное усилие, она обернулась и сказала:

— Долли исчезла.

Потом она убежала, убежала, не выпуская из рук лампы, которая вскоре потухла. Она потеряла шаль. Любой, кто бы попался ей на пути, мог подумать, что по широким темным коридорам отеля ночью бегает сумасшедшая. Вернувшись в свою комнату, Роза резко сдернула с кровати голубое покрывало и накрыла им голову, словно так она могла покинуть мир и отправиться в какое-нибудь другое место.

Очень скоро по коридорам забегали люди. Начали стучать в двери, послышались громкие голоса: «La jeune anglaise[66] исчезла». Наконец Роза зажгла еще одну свечу и медленно пошла в кафе-кондитерскую. Там уже были одетые Джордж и Уильям, а также Энн со вдовой. Они громко, оживленно разговаривали с управляющим. Парижские улицы ночью — это не то место, где английские леди могли бы чувствовать себя в безопасности. Впрочем, как и в Лондоне.

— Найдите ее! — воскликнула вдовствующая виконтесса Гокрогер. — Невеста моего сына ни за что бы не покинула отель по собственной воле. Нам постоянно повторяют, какими небезопасными стали улицы этого чертова города. — Управляющий выглядел испуганным. — Чертова, я говорю. Черт его дери. Мы полагаем, что ее украл француз. Я сообщу об этом королю Англии!

— Мама! — прошипел Джордж. Но он смотрел на Энн. — Значит, эта история из ее дневника оказалась правдой? — Энн буквально схватилась за лицо, такой сильной вдруг стала боль. Она слабым голосом попросила коньяка, но управляющий не услышал. Он махал руками и давал содержательные ответы на все обвинения в адрес его страны.

Джордж пытался говорить тихо.

— Есть один французский маркиз, который преследует ее, — хрипло прошептал он. — Ее следует найти, прежде чем… — На его лице выразилось то, что невозможно было передать словами.

Все были так напуганы, что никто не заметил, как ушла Роза. Снаружи шел сильный дождь. Огни во дворе мерцали и шипели, отбрасывая на стены пляшущие тени. Неподалеку виднелась разрозненная цепь экипажей. Роза подозвала один. Она с трудом отдавала себе отчет в том, что делает. Она только позволила себе сказать извозчику: «La Commission de l’Egypte»[67]. Он ничего не ответил, а только принялся погонять лошадь, увозя Розу во тьму. «Если он окажется якобинцем и привезет меня на гильотину, пусть будет так». Но они проехали к реке. Копыта лошади месили грязь, а по крыше кареты без устали барабанил дождь, проникая сквозь щели и капая на сиденье. Но Роза не замечала этого. Сквозь дождь кое-где мелькали огни, в темноте слышались голоса и смех. Перед входом в Комиссию горела жаровня. Роза увидела то место, где Пьер сообщил ей о том, что египтянка родила от Гарри девочку, что ее забили камнями. Сердце ее было готово выскочить из груди.

— Подождите здесь! Attendez-moi ici! — крикнула она извозчику, выпрыгнув из кареты. Она глубоко вздохнула, подбежала к двери и принялась колотить в нее, а затем с радостью услышала звук поворачивающегося ключа. Ей открыл француз-портье. Он удивился, увидев еще одну истеричную англичанку, ищущую месье Монтана.

— Долли здесь? — глупо спросила Роза, но портье ни слова не понимал по-английски.

— Etes-vous une amie de la jeune anglaise?[68]

— Да, — с облегчением ответила Роза. — Oui! Est-cequelle est toujours là?[69]

— Oui, oui, madame[70]. — И, словно он каждую ночь только этим и занимался, портье впустил ее в дом, аккуратно запер дверь и проводил следующую убитую горем даму через зал с древностями, мимо таинственных сокровищ Египта, включая многочисленные статуи кошек, которые смотрели на Розу древними глазами.

Из-за закрытой двери доносился голос Долли. Она плакала, умоляла.

— Пожалуйста, Пьер, ты должен выслушать меня, помочь мне. Они заставят меня выйти за него замуж, моя жизнь будет разрушена. Я люблю тебя, я сделаю все, все, что ты захочешь, моя семья одна из самых знатных в Англии.

Роза не слышала, что ответил Пьер, до нее донесся лишь звук его голоса, низкого и недовольного.

— Ты любишь Розу? — воскликнула Долли. Ее голос поднялся до истерического визга. — Я видела, как ты поцеловал ее руку, я видела, как ты у всех на глазах обнимал ее! Ты не можешь на ней жениться, она старая вдова! Она обещала, что поговорит с тобой обо мне! Она обещала, что спросит тебя. Она сделала это?

Роза открыла дверь и вошла в комнату. Пламя свечей задрожало, потревоженное неожиданным сквозняком. В комнате были картины, мольберты художников, небольшие обелиски и огромная рука, отломанная от статуи. Все это было покрыто иероглифами, неизвестными письменами.

Пьер Монтан стоял у окна. Он казался расстроенным и грустным. Долли стояла возле него. У нее были красные от слез глаза. Она сразу же заметила Розу.

— Зачем ты пришла? — закричала она.

— Дорогая Долли. — Роза оперлась о дверь, поправила намокшую шаль и попыталась успокоиться. — Дорогая Долли, ты должна быстро вернуться в отель. Все тебя ищут, они просто сходят с ума. Боятся, что тебя украл французский маркиз. Тебя ищут солдаты. Ты должна немедленно вернуться.

Но Долли просто села на один из столиков, заставленных древностями, и снова разрыдалась. Она плакала громко, откинув голову назад, словно итальянская примадонна. Пьер, заметив, что она примостилась на куске папируса, подошел к ней. Долли подумала, что он хочет утешить ее, и начала рыдать еще громче. Розе вдруг тоже захотелось сесть и разрыдаться. Но она постаралась не думать о событиях прошедшего дня. Рыдания Долли наполняли комнату. Она невпопад сказала Пьеру:

— У меня в голове полная неразбериха.

Роза быстро пересекла комнату, подошла к Долли и дала ей пощечину. Долли немедленно перестала плакать, подняла голову и удивленно посмотрела на Розу.

— Нам нужно возвращаться, Долли, все ищут тебя! Ты должна немедленно поехать со мной! Как-то мы должны не допустить этого брака с Джорджем, но мы не можем втягивать месье Монтана, которого едва знаем, в наши неприятности. Так не пойдет. Я умоляю вас простить нас, месье, уверяю, что мы здесь больше не появимся.

Он начал говорить, но она жестом заставила его замолчать. Роза взяла Долли за руку, помогая ей встать, потому что девочка была потрясена и молчала.

— Мне очень неприятно то, что произошло, — продолжала Роза, направляясь с Долли к выходу мимо колонн и папирусов. — Я буду очень благодарна, если вы забудете все события сегодняшнего дня.

Пьер смотрел на Розу, но она старалась не встречаться с ним взглядом. Когда дамы подошли к двери, он сказал: — Мадемуазель Долли. — Долли быстро обернулась. — Мне очень, очень жаль, что вы стали такой triste[71], такой несчастной. Мадам Роза действительно говорила мне о вашем… о вашем предложении. Вы очень милая и умная молодая девушка, отважная. Какому-то мужчине очень повезет, когда вы станете его женой. Но правда в том, что мое сердце принадлежит другой. Если есть что-то, чем я могу помочь вам… — Но женщины уже выходили из комнаты, шурша платьями. Роза вела Долли по длинному коридору, мимо сокровищ и кошек, наружу, под дождь, в ожидающую их карету.

Когда они уехали, портье повернулся к Пьеру и ухмыльнулся.

— Quelle chance pour vous, Monsieur Montand, — elle sont belles![72]

Но Пьер Монтан вернулся в свой кабинет, где он так часто засиживался допоздна, и закрыл дверь.

Возле отеля под дождем стояли солдаты. Только половине из них посчастливилось укрыться под портиком. Они роптали на погоду и поздний час, отпускали сальные шуточки на французском по поводу молодой англичанки. Когда дамы вернулись, Роза твердо сказала: «La jeune anglaise est ici»[73], — и поспешила с Долли ко входу, где первым человеком, которого они встретили, был растерянный Уильям, только что вернувшийся после поисков Долли на парижских улицах. Он окинул их быстрым взглядом. Уильям сразу же взял Долли за руку. Тут подошел Джордж и взял Долли за другую руку.

— Где ты была? — прошипел он, когда они вошли внутрь. Роза поглядела им вслед: Джордж и Уильям с их планами и схемами и Долли, зажатая между ними. Роза быстро развернулась, вышла наружу и в темноте решилась на то, чего никогда не делала прежде: она на людях достала маленькую сигару из сумочки. Прежде чем она подумала об огне, к ней приблизился солдат и протянул свечу. Потом он принялся шептать ей на своем языке нечто недопустимое, но Розе было все равно.

Таким сильным было расстройство всей компании, что они быстро вернулись в Лондон. Поездку в Рим отменили. К сожалению, им всем вместе пришлось добираться до Кале в одной большой карете. Ничего больше нельзя было быстро заказать в этой новой Франции. Вдова не хотела ни на секунду задерживаться в Париже. На протяжении всего тяжелого пути назад к морю — мимо церквей без крыш, разграбленных вилл, аккуратных ферм и машущих детей — вдова лишь раз снизошла до того, чтобы сказать что-либо. Ужасным тоном (забыв, очевидно, что однажды Долли наступила на экскременты в одном из темных углов Виндзорского дворца), она сказала:

— Ни одного члена семьи, связанной со скандалом или бесчестным поступком, не примут при дворе Его Величества Короля Георга Третьего.

Ни разу вдова не обратилась к Долли или Розе, ни разу Роза не сказала ничего Джорджу или Уильяму, Долли же вообще никому ничего не говорила. Энн всю поездку пыталась придумать, как выпить бренди на людях, чтобы унять боль в зубах. Роза (стараясь не расхохотаться после слов вдовы о «бесчестном поступке», думая, не поведать ли вдове о ее египетской внучке) смотрела в окно на мелькавшие мимо пейзажи, пока карета тряслась и подпрыгивала на ухабах по дороге в Кале. Роза вся была как на иголках, ее неудержимо тянуло закурить сигару. У нее в голове одно другое сменяли воспоминания о египетских картинах, которые переходили в мысли о Джордже и Уильяме, о голубом перстне, о ребенке, Пьере Монтане, Долли, мертвой женщине в песках. Затем наконец она таки рассмеялась. Чтобы как-то объяснить неожиданное веселье, она сказала:

— Париж весной так прекрасен.

Глава пятнадцатая

Роза зажгла свечу возле кровати с розовым балдахином на Уимпоул-стрит.

Она проснулась и резко села в постели: ей снился ребенок, а может, это была Долли? А может, это были переплетенные тела Джорджа и Уильяма? Ее сердце так сильно стучало, что она выпрыгнула из постели. После опиума у нее в голове стоял небольшой туман. Она медленно зажгла сигару, подождала, пока утихнет странное сердцебиение, не спеша забралась назад в постель. Возле кровати лежал один из старых атласов отца. Она снова открыла его и проследила путь по морю и по суше. Она делала это лишь в спальне, где никто, даже всеведущая Мэтти, не могла бы этого увидеть. Кольца дыма медленно поднимались к потолку. Роза осознала, какой глупой была. Она так хотела ребенка! То, что ей рассказал Пьер, повергло ее в уныние. Ее захватили воспоминания об историях, которые отец рассказывал ей в детстве. Она мечтала о пальмовых деревьях, розах, ребенке и реке Нил, она мечтала о Розетте…

Потом Мэтти вытаскивала ее из кровати, хлопала влажными полотенцами по клубам дыма. Балдахин порядком прогорел, розовые занавеси стали коричневыми. Мэтти не переставала хлопать и лить воду.

— Мы, конечно, можем поехать, — заметила она. — Корнелиус Браун тоже сейчас где-то там.

— Где?

— В Египте, — ответила Мэтти. — Я знаю, о чем вы думаете.

— Это нелепо, — заметила Роза.

— Очень хорошо, — сказала Мэтти, поднимая атлас. — Переживайте, если хотите, но пожалуйста, не сожгите дом виконта, пока я в нем сплю.

Роза получила из Франции письмо:

«Мадам виконтесса!

Я очень сожалею о том потрясении, виновником которого я был, и просто вынужден написать Вам, чтобы извиниться за мою глупость, а также за мое неверное понимание степени вашей информированности о ситуации.

Я могу объясниться лишь следующим образом. Как я Вам сказал, мы только что вернулись из Александрии. В своих странствиях я видел, как гибли люди, много людей, мадам. Каждый солдат должен уметь пережить это как можно лучше. Но мне было очень тяжело, когда на моих глазах насмерть забросали камнями молодую девушку ее же соплеменники и я ничего не мог с этим поделать. Однако это не причина, чтобы расстраивать. Вас рассказом об этой истории, мадам.

Надеюсь, что нам удастся встретиться вновь. Тогда я смогу узнать, что Вы поняли и простили меня.

Я также надеюсь, что осложнения, с которыми столкнулась мадемуазель Долли, были устранены.

A bientot, виконтесса.

Пьер Монтан»

Роза написала в ответ:

«Уважаемый месье Монтан!

События, о которых Вы мне поведали, в конце концов, случились не по Вашей вине. Я понимаю, что нельзя обвинять того, кто принес дурные вести. Благодарю Вас за Ваше письмо, месье.

Роза Фэллон».

Вся семья Торренс, виконт Гокрогер, разумеется, все лондонское общество покинули Лондон, поскольку аристократия никогда (что не было ни для кого тайной) не оставалась на лето в городе. Однако Роза Фэллон никуда не уехала, поскольку она перебиралась с Уимпоул-стрит: Мэтти и старые джентльмены нашли ей жилье. Они сняли верхний этаж дома на Саут-Молтон-стрит, как раз рядом с Брук-стрит, на которой она выросла. Старые джентльмены были довольны, поскольку мисс Констанция Горди, хозяйка дома, была им хорошо знакома (она приходилась сестрой нескольким морским капитанам). Мисс Горди была очень рада сдать половину дома дочери покойного адмирала Холла, которую, как она считала, хорошо знала.

— Мисс Горди? Мисс Констанция Горди? Конечно же, я знакома с ней. Ее случайно заперли в библиотеке на Ганновер-сквер, поскольку она так углубилась в чтение, что совершенно забыла о времени.

— Тогда решено, — с радостью заключили пожилые джентльмены. — Она прекрасная женщина. И очень отважная. В молодости она потеряла жениха. Очень грустная история.

Больше они ничего не добавили.

Роза отправилась повидать мисс Констанцию Горди. Она пересекла Оксфорд-стрит, прошлась по милой сердцу Ганновер-сквер, где листья на деревьях начали желтеть. Там находились старая булочная, библиотека, где Фанни встретила Горация Харботтома, там же был и дом, в котором жил мистер Гендель. Роза прислушивалась к шуму, который царил на улице, где прошло ее детство: крики уличных торговцев и точильщиков ножей, грохот экипажей по мостовой, выкрики извозчиков. Она прошла мимо старого дома родителей, ощущая острую боль в сердце. Но она не остановилась. Из телеги, стоявшей у дороги, пахло апельсинами. Аромат смешивался с запахом гниющей рыбы и лошадиного навоза. Где-то какой-то мужчина гнусавил песенку, а кто-то не менее бездарно подыгрывал на клавесине. Роза с удовольствием замечала малейшие подробности.

Мисс Горди принесла чая, поговорила с Розой о ее родителях, выразила радость по поводу того, что Роза теперь будет жить с ней. На мисс Горди была белая шляпка, которую зачастую носят пожилые незамужние дамы, но за прошедшие с их последней встречи годы она, казалось, ничуть не постарела. Все комнаты были завалены книгами, газетами и журналами, словно она превратила собственный дом в библиотеку. В гостиной лежали четыре пары очков. На втором этаже лучи осеннего солнца лились сквозь большие окна. В воздухе витал аромат свежего хлеба, который проникал с улицы; он заглушал миазмы и прочие неприятные запахи.

На Саут-Молтон-стрит нашлась комната для пятнадцатилетней Долли. Роза вспомнила выражение лица Долли, когда ей рассказали о ее судьбе. Она написала ей несколько безобидных писем, в которых выражала надежду на скорую встречу. Долли не ответила, но Роза принялась строить планы. Она считала, что Саут-Молтон-стрит могла бы стать хорошим убежищем для девочки. Ей не давали покоя тревожные мысли: «Интересно, могла бы я шантажом заставить Джорджа отказаться от Долли?» По вечерам она, бывало, ходила по розовой спальне и размышляла о том, в какие бы слова она облекла шантаж (в чем ни за что бы не призналась ни одной живой душе): «Джордж, я должна сказать тебе кое-что… Джордж, я должна затронуть одну очень серьезную тему… не мне судить, Джордж…» Даже сидя одна в своей комнате, она ощущала, как краснеют ее щеки, такое отвращение она испытывала к подобным мыслям. Она бы могла попробовать так: «Джордж, у Гарри в Египте есть ребенок», — но скорее всего, ему будет все равно. Однако надо что-то сделать, ради Долли.

Роза и Мэтти паковали остатки вещей, когда пришел слуга и сообщил, что в голубой гостиной ожидает виконт Гокрогер (мебель оттуда должны были забрать завтра и уже накрыли ее белыми простынями). Розе показалось очень странным, что Джордж то и дело неожиданно приходит ночью без приглашения, словно бы он бодрствует только в темное время суток.

Мэтти была в курсе всех дел.

— Держитесь, мисс Роза, — сказала она, надув губы.

Роза медленно спустилась на первый этаж, приказала подать кофе. Когда она увидела Джорджа, внутри у нее все похолодело. Хотя со времени их поспешного отъезда из Парижа прошло уже много недель, он все еще продолжал сниться ей.

— Добрый вечер, Джордж.

— Добрый вечер, Роза.

— Как себя чувствует твоя мать?

— Хорошо, спасибо. Очень интересный отдых в провинции.

Она молча посмотрела на него. Джордж обвел комнату взглядом.

— Значит, Роза, ты наконец покидаешь Уимпоул-стрит…

— Как видишь. Я очень благодарна, что ты дал мне время все спланировать. Садись. — Она сняла белое покрывало с дивана и стула с высокой спинкой.

— Куда перебираешься?

— Поближе к родительскому дому.

— Значит, куда-то на задворки.

Он фыркнул, совсем как это делала вдова, когда хотела выказать неодобрение.

— Это не самым лучшим образом отразится на Фэллонах. Подумают, что мы невнимательны к своим. Ты все еще носишь наше имя.

— Надеюсь, что никогда не дам тебе повод сомневаться в моем уважении к семье, — ответила она. Если он и услышал иронию в ее голосе, то вида не подал. Ни один из них так и не сел. И не произнес ни слова. «Тогда мне придется это сделать!» Роза почувствовала, как сильно стучит ее сердце. Не успев даже подумать, она глубоко вздохнула и сказала:

— Джордж, я выхожу из-под влияния семьи Фэллон. Я не нуждаюсь в ее поддержке. Мне не требуется никакая финансовая помощь. Впредь у меня нет ни малейшего желания вмешиваться в твою жизнь либо иметь с тобой дела. Надеюсь, ты испытываешь те же чувства в отношении меня. Смерть Гарри разорвала всякие узы, которые связывали меня с семьей Фэллон. — Она почувствовала, что задыхается, увидела лицо Джорджа, на котором невозможно было что-либо прочесть. — Однако, — она снова глубоко вздохнула, словно бы только что вынырнула из воды, — я хочу сказать еще одну вещь, прежде чем ты уйдешь. Если ты будешь упорствовать в своем диком стремлении заставить пятнадцатилетнюю девочку, которая не любит тебя, выйти за тебя замуж, я не позволю этого сделать, — ее щеки покраснели, — любым доступным мне способом.

Она стояла перед ним, высоко подняв голову, зная, что покраснела как рак.

— Да неужели, милая Розетта? — Она увидела на его лице улыбку. — И каким же образом ты намереваешься это осуществить?

Принесли кофе. Роза с удивлением заметила, что Мэтти лично принесла напиток. Служанка с неодобрением покосилась на Джорджа. Мужчина подошел к окну, выглянул в темноту. Они молчали, пока Мэтти не вышла. Затем он повернулся к Розе.

— Ну, милая Розетта?

Роза разлила кофе в позолоченные чашки. Джордж взял чашку и наконец сел на диван, снова забыв, что он мягче, чем кажется. Он разлил кофе на одежду. Поставив чашку на стол, Джордж принялся раздраженно отряхивать рубашку:

— Правда, дорогая! Ты должна оставить привычку пить кофе мужчинам. Он как-то не вяжется с будуаром.

Она продолжала внимательно смотреть на него. Ради Долли она должна была заставить его раскрыть карты. Она сглотнула и снова ринулась в атаку.

— Эта история может оказаться для Уильяма тяжелым испытанием, — упрямо сказала она. — Я — дочь адмирала. Насколько я знаю, именно на флоте Его Величества такая связь считается… позором.

Джордж хотел выглядеть сурово и спокойно. Однако мягкий диван не способствовал его намерению, и он это понимал. Он медленно прошелся вдоль портретов предков, вывешенных на стене в гостиной. Не поворачиваясь к ней, он произнес:

— Никогда, никогда не иди против меня, Роза, потому что я был, есть и буду сильнее тебя. — Он повернулся к ней. — Боюсь, ты опоздала. Тебе следовало забрать ее, как только мы вернулись из Парижа, если этого желало твое сердце. Мы обвенчались через два дня после нашего возвращения на закрытой церемонии. Присутствовали только Уильям, Энн, моя мать и герцог Хоуксфилд. Мы с матерью уже переехали на Беркли-сквер. Дом на Беркли-сквер принадлежал усопшей леди Торренс, а с помощью герцога Хоуксфилда он стал частью приданого Долли, поэтому теперь он мой. Другие тоже там живут, но он мой! — Джордж ухмыльнулся, он не мог сдержать ликования. — Заходи, дорогая! Я делаю полный ремонт! Мы уже строим наш дом в провинции на земле, которую мне отрезали от усадьбы Торренс. Это будет Гокрогер-холл, а не купеческий дом на Грейт-Смит-стрит. — Она услышала в его голосе неприкрытое удовлетворение. — Тебе есть что сказать на это?

Тут он вплотную подошел к Розе. Он уже не улыбался. Он был опасен.

— Слушай меня очень внимательно, Роза, — тихо продолжал он. — Похоже, ты хочешь вмешиваться в мою жизнь без приглашения. Тогда есть несколько вещей, которые ты должна знать, поскольку я тебе уже говорил, что не позволю ничему встать между мной и осуществлением моих планов. Во-первых, во Франции на такие связи смотрят иначе, чем у нас. Они намного более искушенны в подобных вещах, чем мы. К тому же после Революции там изменились законы. Во-вторых, у нас очень много морских капитанов, но очень мало кораблей. Уильям ушел из флота. Мы с ним планируем отправиться в Египет, как только Долли и Энн… — он сделал деликатную паузу, — enceinte[74]. Сейчас я посвящаю этому вопросу все свое время. Это обязательно случится, поскольку мы едва ли можем уехать, не обеспечив себя наследниками! — Все это он говорил самым зловещим тоном. — На данный момент, милая Розетта, мы проводим время лучше, чем я мог себе представить. Я внушил Уильяму, что он должен заниматься тем же, за что Энн мне очень благодарна. Тогда мы оставим их на попечение матери, пока они не родят наследников для Фэллонов и Торренсов, а мы с Уильямом отправимся на поиски древностей. С этой целью я связался с твоим поклонником, месье Монтаном, который, уверен, снабдит нас нужной информацией.

— В-третьих, — он сделал паузу и внимательно поглядел на нее. Роза уже была готова ко всему, — в-третьих, твой странный разговор со мной сегодня натолкнул меня на мысль, что ты нездорова. Вдовы часто бывают нездоровы, когда их… — он сделал еще одну красноречивую паузу, — их домашнее счастье, назовем его так, отнимают таким ужасным образом. Они начинают завидовать чужому домашнему счастью, а у меня сейчас его много. Ты удивишься, но это так. Тебя это должно заинтересовать. — Он приблизил к ней свое лицо, словно собираясь поцеловать. Она почувствовала его дыхание, и ей пришлось сделать над собой усилие, чтобы не отвернуться. — Да, это наверняка тебя заинтересует. Твоя невинная маленькая Долли провела на удивление много времени за изучением книжек лорда Торренса, многие из которых… скажем так… весьма необычны. Оказалось, что она знает о «домашнем счастье» намного больше, чем я ожидал. — Он неожиданно облизнул губы. — Уверен, мне не стоит продолжать. Ты, естественно, знаешь, чего тебе не хватает. Брат рассказывал мне, чему он научил тебя, каким утехам вы предавались. Тебе, понятное дело, не хватает этого, тебе становится плохо. Истерия старой девы! Вот как это называется. Ведь ты теперь именно старая дева. Старая дева, которую преследуют воспоминания. Так что, если этот разговор повторится, я попрошу своего доктора, чтобы он осмотрел тебя как члена моей семьи. Скажу, что у тебя возникли галлюцинации. Я также сообщу ему, что у тебя всегда было, скажем так, слишком развитое воображение. В частности, я скажу ему, поскольку как доверенное лицо брата я хорошо осведомлен, что для женщины у тебя слишком сильный и нездоровый интерес к… — и он снова улыбнулся, — физической природе. Очевидно, ты считаешь дела других людей своими.

Если до этого Роза была пунцовой, то теперь ее щеки стали буквально багровыми.

— Насколько я знаю, женщин вроде тебя содержат, — он сделал еще одну паузу, — в определенных учреждениях. Ты знаешь, это болезнь. Я слышал… от одного из управляющих Бедлама, как это происходит. Эта страсть опасна. Неудовлетворенная страсть может привести к безумию. Ты когда-нибудь была в Бедламе? Нет, вероятно, нет. Тебе стоило бы зайти туда. Это было бы для тебя весьма поучительным посещением. Там много женщин, подобных тебе, — они в отчаянии бьют себя по всему телу и по интимным местам, так что те предстают на обозрение любому посетителю.

И Джордж Фэллон, виконт Гокрогер, поклонился невестке и покинул длинную голубую гостиную, где с одинаковым удивлением его слушали предки и Роза. Возможно, предки, как родственники Джорджа Фэллона, — со сладострастным восхищением, кто знает.

Менее чем через пятнадцать минут в доме на Уимпоул-стрит раздался звонок в дверь. Мэтти постучалась к Розе. Из-за закрытой двери комнаты Розы донесся приглушенный голос хозяйки.

— Меня нет дома. Скажи слугам, что меня ни для кого нет, ни для кого.

Некоторое время спустя Мэтти снова постучалась.

— Уходи.

— Там ждут, мисс Роза.

— Уже поздно. Меня нет дома, я же сказала.

— Думаю, для этого человека вы будете дома, — твердо сказала Мэтти, и Роза услышала, как она уходит.

«Наверняка это Долли!» Конечно, это должна быть Долли. Роза быстро умылась, причесалась, постаралась выкинуть из головы Джорджа с его возмутительными заявлениями. Она медленно спустилась по ступенькам — «Бедняжка Долли уже вышла за Джорджа» — и открыла дверь в голубую гостиную. Сначала она увидела волосы: рыжая женщина внимательно рассматривала портреты на стене.

Роза остановилась как вкопанная. Она не могла поверить своим глазам.

— Фанни? — прошептала она.

Кузина услышала ее и обернулась.

— Фанни! — закричала Роза и со всех ног бросилась к Фанни. Женщины обнялись и несколько секунд не выпускали друг друга из объятий. Роза не могла поверить в это. Она одновременно смеялась и плакала. Наконец она высвободилась из объятий Фанни, но продолжала держать ее за руки, всматриваясь в лицо кузины.

— Ах, Фанни! — все, что она смогла сказать.

Только тогда она услышала другой звук. Это был тонкий детский голосок, который сонно спросил:

— Мама, а тетя уже пришла?

На диване, который казался Джорджу Фэллону слишком мягким, сидела маленькая девочка. Она дергала себя за рыжие волосы. Тут она заметила Розу. Девочка нахмурилась, вспоминая слова, которые столько репетировала, а потом сказала официальным тоном:

— Я очень рада познакомиться с тобой, тетя Роза.

Роза уставилась на маленькую рыжеволосую девочку.

— Ох, — промолвила она. Затем она медленно подошла к дивану, не сводя с ребенка глаз, и села на стул с прямой спинкой. — Мне показалось, что твоя мама снова стала ребенком. — Она еще какое-то время пристально смотрела на девочку, думая о том, что такого чуда у нее-то и нет. — Как тебя зовут? — наконец спросила она мягко.

— Джейн, — смущенно ответила девочка.

— Я так рада познакомиться с тобой, Джейн, — сказала Роза. — Сколько тебе лет?

Джейн не ответила. Она не сводила глаз со своих туфелек.

— Ты должна сказать тете, что тебе почти пять лет и что у тебя есть братик, Джейни, — пришла ей на помощь Фанни, — которому почти шесть лет.

— Почти пять, и у меня есть братик, — пробормотала Джейн, не глядя на Розу.

— Как его зовут?

— Гораций.

— Как папу?

— Да. — Она с интересом рассматривала изгиб на туфельке.

— Ах, Фанни! — воскликнула Роза, взглянув на кузину. — Не представляю, кого бы еще в целом мире я хотела увидеть, когда вошла в комнату. И это уменьшенная копия тебя!

— Мэтти говорит, что ты переезжаешь. Она мне много новостей рассказала. Мы решили дать тебе… отдохнуть немного.

Роза издала слабый звук — ярости, замешательства, стыда? Фанни не могла понять.

— Мне так жаль, дорогая Фанни! У меня только что состоялся пренеприятнейший разговор с моим ужасным деверем.

— Мэтти развлекла меня. Нам было что вспомнить. Мы поговорили о Брук-стрит, Франции, Ганновер-сквер и о всяких других вещах, включая ее мужа, которого она все еще хочет найти. — И они одновременно сказали: — Корнелиус Браун!

Джейн удивленно посмотрела на них.

— Она слышала, что он, возможно, отправился в Египет, — заметила Роза. — Однако она не хочет, чтобы он возвращался. Она просто хочет отпустить ему оплеуху за плохое поведение. — И кузины рассмеялись, словно никогда и не расставались. — Она тебе еще расскажет, какое замечательное пристанище мы нашли. Ах, Фанни! На Саут-Молтон-стрит, как раз возле Брук-стрит! — И потрясение после прихода Джорджа исчезло без следа. Все произошедшее казалось лишь дурным сном.

— Мне пришлось приехать в Лондон, чтобы уладить некоторые срочные дела для папы, — сообщила Фанни. — Мы только что прибыли. Даже Горацию пришлось согласиться на мою поездку в оплот зла, то есть в Лондон, поскольку дело касается денег. Папа намекнул Горацию, что он может получить определенную выгоду. Поэтому я здесь! Не было времени написать, но можем ли мы остановиться у тебя на Саут-Молтон-стрит на пару дней?

— Разумеется! — согласилась Роза с улыбкой.

Кузины проговорили всю ночь. Они так и не ложились спать. Джейн попытались устроить на обугленной кровати Розы.

— Она горит! — закричала Джейн и бросилась к матери на руки.

— Произошел небольшой несчастный случай, — смущенно сообщила Роза, — она уже не горит.

Фанни принялась качать дочку на руках и рассказывать Розе о родителях, которые жили в Индии. Наконец Джейн Харботтом, в возрасте почти пяти лет, заснула под полусожженным розовым балдахином, убаюканная звуками мягкого женского смеха, — мать с кузиной вспоминали детские годы. Роза внимательно поглядывала на дочку Фанни, ощущая, как странно стучит ее сердце.

— Теперь она будет спать всю ночь, — мягко сказала Фанни, убирая с лица дочки непослушный локон. — Она такой, — Фанни вздохнула, — нервный ребенок. Она боится отца. Думает, что мир полон мужчин… и мальчиков… которые кричат. Я думаю, что она чувствует себя в безопасности, только когда спит.

— Маленький Гораций тоже кричит?

Фанни все еще смотрела на дочку.

— Маленький Гораций, который, безусловно, является героем Джейн, просто вылитый отец. Он ходит, как он, говорит, как он, перенимает у него манеру обращения с людьми. Я очень люблю маленького Горация, и не его вина, но… — и Фанни на секунду прикрыла глаза рукой, — я его иногда тоже не переношу.

Кузины молча спустились на первый этаж. Мэтти разожгла огонь, принесла горячий шоколад, как, бывало, много лет назад.

Они разговаривали всю ночь, то плакали, то смеялись. Они говорили, словно за все эти годы им не с кем было пообщаться. Фанни рассказала о том, как Гораций был шокирован письмом Розы, как он строго запретил ей ехать в Лондон. «Жена викария должна постоянно находиться при нем», — написал он семье Фанни, чем весьма их удивил. «Мне она постоянно нужна. Это жертва Господу нашему». Вся семья перед отъездом в Индию посетила Уэнтуотер, обеспокоенная странной непримиримостью Горация. Мать Фанни хотела остаться в Англии, дождаться рождения внука, отложить поездку, но все уже было давно договорено. При расставании было много слез и поцелуев. Родители попрощались с Фанни у ворот дома Горация, увитых жимолостью. Она махала им, пока экипаж не скрылся из виду. Так что первого ребенка она родила одна, без родных, а потом и второго тоже. Когда Роза рассказала о выкидышах (и о том, что она, возможно, никогда больше не сможет забеременеть), Фанни взяла ее за руку, но не сказала, что на все воля Божья.

«Я видела ее, — плакала Роза, словно бы все это случилось только вчера. — Я видела ее маленькие ручки». Слезы Фанни медленно падали на волосы Розы.

Когда огонь в камине потух, они снова его развели. Потом они бросили это безнадежное дело, закутались в шали и устроились на диване. Когда догорели свечи, они зажгли новые. Наконец они очутились в полной темноте. Их голоса глухо звучали в углу огромной комнаты. По всему дому нестройно били часы, включая старые итальянские часы из Генуи, которые Фанни хорошо помнила.

Сквозь ставни начал пробиваться серый рассвет, а они все еще разговаривали. Роза рассказала Фанни, что слышала, как ее мужа обсуждали в театре: красный роскошный занавес и звонкий женский смех. Затем она открыла правду о смерти Гарри в Египте. Фанни была в ужасе. Затем Роза поведала историю о женщине из Александрии, которую забили камнями насмерть, о французе, который рассказал ей о ребенке. Фанни ошарашенно слушала, но ни разу ни жестом, ни словом не выдала, что когда-то, пряча улыбку за веером, смеялась над обходительным, учтивым капитаном Гарри Фэллоном. Роза рассказала о поспешном браке Джорджа, о том, чему стала свидетельницей в номере Джорджа, о собственных нелепых попытках шантажировать деверя. Фанни ответила, что подобная история случилась и в Уэнтуотере. Тогда Гораций так громко возмущался, что прихожане с опаской поглядывали на крышу церкви. Роза пересказала события их путешествия в карете из Парижа, когда все избегали взглядов друг друга, о том, как случайно подожгла собственную кровать. Фанни рассказала о дядюшке Горация, епископе, который надеялся, что она будет срезать ему ногти на ногах. Кузины долго смеялись над этим, но смех их был невесел, словно бы ночные беседы забрали с собой и веселье. Долгое время после этого они молчали. Женщины расположились друг напротив друга в углах мягкого дивана. Все часы в доме громко тикали. Когда настало утро, можно было подумать, что они проспали всю ночь, но глаза их были открыты.

— Дорогая Роза, — наконец снова заговорила Фанни. — Когда я получила твое письмо из Парижа… подписанное твоим собственным иероглифом, как ты делала много лет назад… я внезапно почувствовала всю тяжесть этой перемены в моей жизни! Мы были так уверены, что брак — это хорошо! Я думала, что Гораций расширит границы моего мира, мой кругозор. Но ему не понравилась моя осведомленность. Роза, в конце концов мне пришлось прикидываться, что я чего-то не знаю, чтобы сохранить в семье мир. Представь, что брак делает нас… меньше… Хотя, правда, он изучал древнегреческий. — Кузины снова рассмеялись, словно годы, проведенные порознь, дали им понять, что древнегреческий язык не мог помочь им ни в чем.

— Но он может помочь нам раскрыть тайны мироздания, — заметила Роза и рассказала Фанни о Розеттском камне с надписью на трех языках, об удивительном совпадении ее имени и города, в котором была сделана находка, обо всех сокровищах, что они видели в Париже. С первыми лучами солнца Фанни просмотрела перевод, возносящий хвалы фараону: «Царь Птолемей, вечно живущий, любимец Пта, бог на земле Элифан Евхарист».

Наконец Роза открыла ставни и впустила солнце в дом. Черные дрозды, прилетевшие из Мэрилибоун-гарденз, пели на Уимпоул-стрит, мимо прогрохотала повозка, направляясь к полям за Портланд-плейс, пронеслась первая карета.

— Ах, Роза! — вздохнула Фанни, не выпуская из рук перевод иероглифов, прислушиваясь к шуму на улице. — Как мы меняемся! Ты все еще ведешь дневник?

— Да, — ответила Роза, — время от времени.

— О своей жизни?

— Я обнаружила, что не могу писать о вещах, которые причиняют мне боль.

— Я кричу, — сообщила Фанни.

— Что? — не поняла Роза.

И Фанни рассказала Розе, как она, бывает, идет к самому дальнему полю и кричит, потому, что ей от этого становится легче. Роза представила, как ее любимая кузина со своими рыжими волосами и веснушками кричит одна в поле, и ей стало не по себе.

— И как, помогает? — спросила она.

— Мне говорили, что Мария Риензи всегда очень шумно репетирует свои партии каждое утро. Я решила: если меня кто-нибудь когда-нибудь спросит, почему я кричу, я отвечу, что тренирую голос! — Фанни рассмеялась, но смех скоро замер. — Я кричала на свою жизнь. — Она увидела, какой ужас появился на лице Розы. — Роза, Гораций постоянно твердит о «долге». Но его представление о нем состоит в том, чтобы мой долг совпадал с его желаниями. Очень часто он недостаточно тщательно выполняет долг в беднейших районах прихода. Его чаще можно найти в кабинете погруженным в «дела». Иногда, если он занят, а я слышу, что кто-то болен или умирает, и могу проведать этого человека, я обнаруживаю — представь, как это грустно, — что он проводит последние мгновения на земле в какой-то убогой лачуге, трясясь в страхе перед адским пламенем, проклятиями, серой и смолой! Неужели это все, что они получили от Церкви? Поэтому, — Фанни резко тряхнула рыжей шевелюрой, — я говорю им, что нет никакого ада. Я говорю, что есть только покой и что Бог есть Любовь, а не геенна огненная. Я их убеждаю, что мне видней!

Роза представила, как Фанни держит кого-нибудь за руку в темной, грязной комнатушке, словно рыжеволосый ангел.

Затем Фанни внезапно подскочила, начала взволнованно мерить комнату шагами.

— Знаешь, что я думаю? Я пришла к выводу, что многие церковники напрочь лишены веры.

— Фанни!

— Напрочь! Я слушаю, что говорят все эти викарии и епископы, которые проезжают через наш городок, запираются с Горацием у него в кабинете, обсуждают церковные сплетни и пьют виски. Я слушаю их! И даже эти новые люди — евангелисты, — которые пишут в газетах о «новой морали»! Я внимательно читала то, что они пишут, но заметила, что новая мораль неприменима к церковникам. Все, что я вижу, так это непонятный страх. Практически никого, кроме, возможно, квакерши, которая проповедует на площади, да одного или двух настоящих диссентеров, не заботит настоящая жизнь людей. Их не интересует, существует ли способ улучшить природу человека. Полагаю, что церковников беспокоит лишь сохранение института церкви.

— Что ты имеешь в виду? — удивленно спросила Роза, улыбнувшись. — Конечно, церковь уцелеет, Фан, это часть нашей жизни! Крещения и похороны, воскресенья и церковные колокола… Церковь — это часть Англии, как король!

— Именно, — Фанни резко дернула себя за волосы. — Я уверяю тебя, они не хотят изменений. Я слышала их разговоры! Ты знаешь, как революция во Франции напугала королевскую семью? Говорят, что жирного, развратного принца Уэльского сейчас так ненавидят, что ему приходится прятаться в глубине кареты, когда он проезжает через город. С его любовницами и излишествами! Ну, англиканская церковь тоже напугана. Ты писала мне из Франции о разрушенных церквях, о том, что по коридорам Лувра ходят простые люди и разглядывают когда-то запретные для них картины. Наверное, англиканская церковь боится повторения такого у нас. Представь, если любой сможет свободно разгуливать по Виндзорскому дворцу и критиковать развешенные на стенах картины, или Вестминстерскому аббатству с разбитыми окнами. Боже упаси! — Роза не удержалась и рассмеялась, а Фанни продолжала: — Если у нас произойдет восстание против монархии, то церковь тоже сметут! Вот чего они боятся, все они — епископы и молодые викарии, евангелисты и миссионеры, все они — что потеряют власть! А для бедных прихожан, которым они так нужны, они не находят времени.

Она резко бросилась на диван.

— Господи! — воскликнула Роза, взглянув на Фанни. В ее взгляде смешались ужас и восхищение. — Ты сама стала неистовой революционеркой! — Ее пронзила неожиданная мысль. — Все это… пошатнуло твою веру в Бога?

Фанни не смотрела на нее.

— Помнишь, как я часто считала, что разговариваю с Богом? Это было частью моей жизни. Но Гораций сказал мне, что я вела себя по-детски, что Он не говорил со мной вообще. — Она тихо вздохнула. — Конечно, я знала, что Гораций в чем-то прав, мои разговоры с Богом действительно только детская забава, это были, скорее, разговоры с собой. — Она уставилась на коврик. — Женщина-квакерша говорит, что нужно терпеливо ждать и слушать, и тогда Бог проявит себя. Ну… я ждала и ждала, а никто так и не появился. — У нее был такой жалобный голос, что Розе захотелось обнять ее, но что-то в выражении ее лица остановило Розу. — Я говорю, дорогая кузина, что, прожив шесть лет со слугами Божьими… и увидев столько несчастных людей, которые перед смертью думают лишь об адском огне… я не верю в это!

— Фанни! — Роза была поражена до глубины души. Вера Фанни была от нее неотделима.

— Однако! — Роза увидела, что Фанни больше не может говорить об этом. — Однако, — ее голос слегка дрогнул, — если Он действительно существует, я с радостью приму его совет по поводу моей жизни!

Они услышали, как начали шуметь слуги, спускаясь на первый этаж.

— Фанни, дорогая, — сказала Роза, — у тебя есть дети, Гораций поддерживает тебя и, я уверена, любит тебя, хоть у него есть недостатки. Мы ведь не сомневались в том, что мужчины — идеальные существа! — Но ни разу ни жестом, ни словом Роза не выдала, что когда-то, пряча улыбку за перчаткой, смеялась над симпатичным заносчивым священником с красивым голосом. — Неужели в нем нет ничего хорошего? Он очень красив, точно!

Фанни молчала. На ограде за окном нежно пел дрозд.

— Мне он очень нравится, когда копается в саду, — заметила Фанни, и внезапно кузины снова рассмеялись. Они были рады снова общаться после стольких лет. — Это правда! — воскликнула Фанни. — Садовник из него получился бы лучший, чем викарий. Он иногда часами возится в саду. Я слышала, как он разговаривает с цветами нежным, дружеским тоном. С людьми он никогда так не говорит. Он, конечно, красивый. — Фанни грустно улыбнулась. — Его дядя-епископ — очень невоспитанный человек, и Гораций ведет себя, как он. А маленький Гораций копирует отца. — Фанни вздохнула. — Возможно, человеческая любовь так же труднодостижима, как и любовь Божья. Возможно, мы можем только читать о ней в новых романах. Я не могу припомнить, чтобы мои родители хоть раз говорили о любви. Хотя я уверена, что они любят друг друга и своих детей. Но любовь никогда не обсуждалась. Я не уверена, что знаю, что это такое. А ты, Роза?

Роза попыталась найти правильные слова.

— У меня, конечно, были сильные чувства к Гарри, — медленно начала она и глубоко вздохнула. — Физические, — твердо сказала она и увидела удивленный взгляд Фанни. Роза почувствовала, что ее лицо заливает краска. Но она решила продолжать: — Я называла эти чувства любовью. Я думала, что именно это слово было уместно. — Она покачала головой. — Ты помнишь, как Мэтти говорила нам, чтобы мы испытывали к нашим мужьям привязанность, а не просто любили их?

— Она мудрая женщина, — сухо заметила Фанни.

Внезапно Роза четко вспомнила визит Джорджа, его ужасные слова. Она почувствовала, что ее лицо еще сильнее заливает краска.

— Ох, откуда мне знать, что такое любовь! — сердито воскликнула она. — Мой деверь, — она усмехнулась, — говорит, что мои… дикие чувства… любовь?.. Гарри считал болезнью. Возможно, он прав, поскольку ты, похоже, тоже потрясена моими словами! — Она снова услышала презрительные речи Джорджа. — Тогда скажем, что любовь сделала меня больной! Я больна! — И она, как ранее Фанни, вскочила на ноги и начала нетерпеливо мерить комнату шагами.

— Роза, — тихо позвала ее Фанни. — Прекрати. — И Роза прекратила, приблизилась к окну, выглянула наружу. — Я знаю теперь, как сильно тебя обижал Гарри и какое чудовище твой деверь… ты его называла змеей. Но… я думаю, что мы можем взглянуть на все с совершенно другой стороны. — Фанни сделала паузу, покусала губу. Она продолжила еще тише, так, что Розе пришлось повернуться и подойти к ней, чтобы услышать. — Роза, если я правильно понимаю твои чувства к Гарри, он научил тебя чему-то, что… что, как я представляю, очень важно в браке. Гораций никогда не учил меня этому.

Они говорили, словно бы используя тайный шифр, хотя обе все прекрасно понимали. Роза уселась на диван.

— Никогда? — шепотом спросила Роза.

— Никогда, — ответила Фанни.

Служанка, зевая, открыла дверь и почти уронила ведро с пеплом, когда увидела двух женщин.

— Прошу прощения, мэм, — извинилась она.

Весь день телеги и кареты сновали между Уимпоул-стрит и Саут-Молтон-стрит. Мужчины ругались из-за мебели, разбили несколько кувшинов. Джейн Харботтом, которая обычно убегала куда глаза глядят от кричащих мужчин, заметила, что они не сердятся, они не только кричат, но и смеются. У нее никогда в жизни не было столь интересного дня, особенно когда телега застряла на углу Саут-Молтон-стрит, а лошадь сбросила упряжь и наступила на капусту, которую продавал уличный торговец. Тот ударил лошадь, которая, в свою очередь, укусила какую-то женщину.

Слуги, за исключением, естественно, Мэтти, остались, ко всеобщему облегчению, в доме Фэллонов. Роза, Фанни, Мэтти и Джейн осторожно перевезли старые часы из Генуи в карете, которую в последний раз им предоставили Фэллоны. Мэтти не говорила вслух, о чем она думает (и слава богу). Роза не оглядывалась, но с удовольствием вспоминала сожженный балдахин. Она оставила след. Часы пробили четыре пополудни на итальянский лад, когда они пересекли Оксфорд-стрит.

Мисс Констанция Горди подала им много чаю, свежеиспеченный хлеб и холодные бараньи котлеты. Роза и Фанни обменялись жадными взглядами, увидев бесконечные полки, уставленные книгами.

— Полагаю, она синий чулок! — радостно прошептала Фанни.

— Конечно, она синий чулок! — согласилась Роза.

Для Фанни и Джейн отвели комнату на верхнем этаже с окнами, выходящими на улицу. Фанни и Роза, обе бледные от усталости, уложили там спать Джейн. Они закутались в шали, тихо разговаривая о капусте, пока Джейн не заснула. В небе появился лунный серп. Они подняли глаза в небо, вглядываясь в темноту поверх крыш домов, где вырисовывались очертания шпиля церкви Сент-Джордж, что возле Ганновер-стрит.

— Никогда? — снова спросила Роза, словно бы их разговор и не прерывался.

— Никогда, — ответила Фанни.

В ветвях деревьев уже давно устроились соловьи, но кареты все еще ездили по улицам, люди переговаривались, город жил и дышал, а запах из сточных канав остался таким, каким они его помнили.

— Я поняла, что ты имеешь в виду, говоря о Гарри, — продолжала Фанни, — лишь благодаря определенному намеку в «Шедевре» Аристотеля. — Женщины криво усмехнулись.

Роза ответила нехотя:

— Да, он научил меня такой любви. Конечно, это казалось замечательным, делало нашу жизнь такой необычной. Но, — она запнулась, — но Гарри находил такую любовь повсюду.

— Роза, — сказала Фанни, — Гораций… брал меня… каждую ночь нашей совместной жизни. Каждую ночь, кроме тех двух ночей, когда родились наши дети. Я никогда не разлучалась с ним. Поначалу я была рада… соединению с этим человеком, который изменил мою жизнь и, казалось, придавал этому такое большое значение… что казалось мне любовью. Но теперь… — Она замолчала на мгновение. — Теперь, когда Гораций произносит эти знакомые до отвращения слова «пойдем, Фанни», я чувствую, как сжимается сердце. Теперь я ненавижу ночи моей жизни.

Роза молчала, она с ужасом взглянула на кузину. Сложно было поверить, что совсем недавно Фанни так смело рассуждала о Церкви и революции. Внезапно она показалась Розе маленькой и уязвимой.

— Так что спасибо Гарри за это, — продолжала Фанни, — за такую заботу. Это, по крайней мере, похоже на любовь.

Фанни грустными глазами поглядела на луну.

Воцарилась продолжительная тишина.

— Спасибо, дорогая Фанни, — наконец ответила Роза. Она поцеловала подругу, пожелала ей спокойной ночи и отправилась в свою новую комнату. Там возле окна стоял ее любимый письменный стол красного дерева, который мог превращаться в карточный столик. Своего рода преемственность. Несмотря на усталость, Роза Фэллон много часов лежала, не в силах заснуть.

— Все спокойно! — кричал ночной дозорный.

Глава шестнадцатая

Рано утром на следующий день на Саут-Молтон-стрит пришло письмо, в котором Розу приглашали на небольшой обед на Беркли-стрит. Фэллоны и Торренсы ожидали гостя, который пожелал, чтобы на обеде присутствовала Роза. Так было написано в загадочном письме, подписанном Энн.

Роза была в ярости.

— Никогда! Никогда, ни за что! Я съехала с Уимпоул-стрит. В один прекрасный день я ушла. А они продолжают преследовать меня. Зачем? Они хотят меня видеть не больше, чем я их. — Она была права: снова Джордж Фэллон вынужден был просить о чем-то Розу, чтобы выиграть в другом. — Никогда! Я с ним никогда больше не буду разговаривать. После таких ужасных, непростительных вещей, которые я от него выслушала. Я такого не потерплю! — Вспомнив его отвратительные речи, Роза стала пунцовой. — По крайней мере, теперь мне не придется быть свидетельницей страданий Долли. Поскольку я не поеду!

— Но ведь важно увидеть Долли, — мягко заметила Фанни, — и, возможно, поглядеть, что можно сделать. А вдруг сейчас ей уже не так плохо?

— Возможно. — Роза подумала о словах Джорджа: «…твоя невинная маленькая Долли провела на удивление много времени за изучением книжек лорда Торренса, многие из которых… скажем так… весьма необычны». — Я даже боюсь представить, что он сделал с Долли. — Ее глаза вспыхнули. — Я иногда думаю, что этот человек — какой-то дьявол во плоти! Его поведение по отношению ко мне просто возмутительно! Он говорил мне кошмарные вещи.

— Роза! — Роза с удивлением повернулась к Фанни. Ее поразил тон кузины, ее смеющиеся глаза. — Ты должна понять, дорогая Роза, что все это очень не похоже на приход в Уэнтуотере! Я могу распространяться о тайнах англиканской церкви, но моя жизнь в целом лишена подобных необычных событий, как ты рассказываешь. Мне хотелось бы хотя бы взглянуть на все это со стороны.

Роза какое-то мгновение молчала, снова вспоминая разговор с Джорджем. Она опять почувствовала, что краснеет. Роза сказала, словно бы обращаясь к самой себе:

— Пускай не думает, что я боюсь его! Я не позволю себя запугать такому отвратительному человеку! — Она повернулась к Фанни. — Ты знаешь, что он угрожал упечь меня в сумасшедший дом? Но, — она покачала головой, — я знаю Джорджа. Ему нужно было как-то отомстить за то, что я узнала в Париже. Возможно, теперь мы квиты. — Фанни ждала. Наконец Роза, усмехнувшись, продолжила: — Ну, тогда мы поедем вместе, если ты хочешь.

Роза увидела, что Фанни нравится подобная перспектива. Внезапно Роза сказала с чувством:

— Я так рада, что ты здесь, Фанни.

Раздумывая, что бы надеть («Уж если мы решили сделать это, мы сделаем это стильно!» — настаивала Роза), они снова принялись обсуждать мисс Констанцию Горди. Роза сказала:

— Я помню ее с детства. Она была писательницей, и мне казалось, что она ест книжки, так она их любила!

— Она выглядит такой почтенной женщиной в черной одежде и белой шляпке, но ты видела ее книжки? — спросила Фанни. — Много неблагопристойных, если можно так выразиться, книг! У нее есть Томас Пейн и все новые поэты. Два экземпляра «Лирических баллад» мистера Кольриджа и мистера Вордсворта и все новые романы, философия и политика, Мери Уоллстоункрафт, книги, которые многие люди… я думаю, Гораций тоже… посчитали бы бесстыдными.

— Он еще больше удивится, поскольку я полагаю, что мисс Горди знакома с мистером Кольриджем и мистером Пейном. Она путешествовала в такие места, которые мы и вообразить не можем.

— Вероятно, у нее необычное прошлое!

— Пожилые джентльмены сказали мне, что ее жених умер… в море, наверное, точно не знаю. Они сказали, что это очень печальная история. Давай попросим, чтобы она выпила с нами чаю, прежде чем мы отправимся, — так мы отблагодарим ее за ее доброту.

Мисс Горди в накрахмаленной шляпке поднялась по ступенькам и принесла конфеты. Она развлекала девушек историями о братьях-моряках, путешествиях и море.

— Вы писали книги?

— Очерки по большей части. О путешествиях.

— Как вам повезло, — восхищенно промолвила Фанни. — Вы такая смелая! Какая у вас была удивительная жизнь!

— Надеюсь, что она еще не закончилась! — заметила мисс Горди весело. — Действительно, мне очень повезло… во многом. — Воцарилась тишина. Все молчали; из окна доносился уличный шум. Девушки не осмелились спросить о женихе. Хотя ее голос не дрожал, когда они продолжили разговор, мисс Горди задумчиво перемешивала листочки чая в чашке. Вскоре она горячо поблагодарила кузин за угощение, попрощалась и удалилась.

— Как ты думаешь, сколько ей лет? — тихо спросила Роза, но они не могли угадать.

Теперь, когда Джордж Фэллон заполучил дом на Беркли-сквер, «небольшим» обед уже трудно было назвать. Внутри дом довольно странным образом стал походить на дворец: строгая отделка исчезла, дом украсили так, словно Джордж был принцем Уэльским в Карлтон-хаузе — багрово-золотые комнаты, где с потолков свисала ткань, превращая их в подобие римских палаток; восточные орнаменты, греческие колонны, которые, по всей видимости, были данью вкусу вдовствующей виконтессы. А в центре вестибюля, где его невозможно было не заметить, располагался очень большой портрет виконта Гокрогера, Гарри Фэллона. Роза удивленно уставилась на картину. Она поняла, что это увеличенная и улучшенная копия того портрета, который она прожгла сигарой. Это действительно был Гарри, но Гарри в образе молодого бога. В отдалении маячили крылатые колесницы, которые приближались к нему (чтобы забрать в лучшее место?), а голубой цвет его формы и золото галунов блистали. Лицо Гарри тоже блистало. Он смотрел вдаль, на свое Высокое Предназначение, с таким энтузиазмом, что можно было подумать, будто он глядит на «Клуб святых небес» или картежные столы в парке Сент-Джеймс. Под картиной на специальной подставке располагались медали Гарри, полученные им за сражение на Ниле (присмотревшись, Роза заметила, что к старым медалям добавили парочку новых).

Несколько присутствующих джентльменов оживились, когда вошли две молодые леди с Саут-Молтон-стрит, одетые в белое. Они казались такими цветущими. (Надев белое, они вспомнили старую тетушку во Франции, которая носила вазы в парике, чтобы цветы оставались свежими долгое время.) Это оскорбило вдовствующую виконтессу и Джорджа, которые считали, что скорбящая вдова, все еще носящая траур, необходима для того, чтобы поддерживать общее представление о Гарри как о герое. Они неодобрительно воззрились на женщин в белом с цветами в руках и улыбками на лицах.

Роза поклонилась виконту в его новой роли хозяина и больше не обращала на него внимания. В доме было полно гостей. Поставили картежные столы, кругом сновали слуги, гости бродили среди драпировок, где члены «Клуба святых небес» кружили юных дам в танце. Люди иногда самым непристойным образом выгибались под музыку, чем вызывали дружные взрывы хохота окружающих. Неожиданно появилась леди Долли, виконтесса Гокрогер пятнадцати лет от роду. Роза не могла поверить своим глазам. Красно-белое платье Долли было рассечено на боках (как она видела в саду Тюильри), спина была открытой (как она видела на парижском балу), декольте глубоким (поскольку она сама на этом настояла). Новая виконтесса Гокрогер была действительно одета по последней французской моде. Она поклонилась Розе и Фанни, заслонившись веером, и быстро отвернулась, а затем скрылась среди драпировок и гостей. Фанни, которая увидела Долли в первый раз, та показалась очень далекой от образа агнца, ведомого на заклание. Розе пришлось встряхнуться, чтобы воспринять происшедшую в Долли перемену.

Вдовствующая виконтесса, так же как и Энн, холодно поприветствовала Розу и Фанни, хотя умудрилась при этом завязать с ними оживленную беседу. Роза сразу же заметила у нее на пальце сине-золотой египетский перстень из французского собрания: «Как она может быть такой наглой!» Если отец Долли и присутствовал, он не показывался. К кузинам подошел герцог Хоуксфилд и поклонился. Сложно было сказать, что он думает о новом интерьере, но когда выяснилось, что отец Фанни связан с Ост-Индской компанией, герцог завел речь о важности торговли (хотя вдова не позволила бы подобному грубому слову слететь с ее губ). Когда голоса и смех стали громче, а по комнатам начали разносить шампанское, он также принялся расспрашивать Розу о ее поездке во Францию, о том, где она теперь живет. Роза лишний раз заметила, что герцог Хоуксфилд подтверждает свою репутацию: он наблюдал за ней, словно тощая хищная птица. Но она больше не могла уважать его — он могущественный человек, но он продал Долли, как какую-то недвижимость. Поэтому Роза холодно отвечала на его вопросы односложными фразами. Она почувствовала нечто похожее на отвращение. Внезапно она вспомнила строчку из книги отца: «…прочие птицы не могут спускаться вертикально и тоже вынуждены кружиться, а сокол пикирует прямо, вертикально». Разговаривая с герцогом Хоуксфилдом в духоте жаркой летней гостиной, Роза поежилась. Недалеко от нее стояла Энн, мнимая герцогиня Торренс, которую тоже била дрожь. Она хотела как можно скорее добраться до бренди, чтобы унять боль в зубах.

Уильям старался не встречаться с Розой взглядом. Роза предположила, что они больше никогда не посмотрят друг другу в глаза. Джордж здоровался с гостями, не выпуская из виду герцога Хоуксфилда, ухаживал за Долли, как показалось Розе, словно играя роль мужа напоказ. Долли выглядела великолепно, она полностью владела собой. Она казалась еще выше (гораздо выше мужа, чем раньше), ее волосы были зачесаны наверх, глаза блестели, она ежеминутно трогала украшения у себя на груди и со всеми говорила неизменно снисходительно. Роза заметила, что она постоянно бросает быстрые взгляды в сторону входа. Долли много смеялась, отчаянно флиртовала с пожилыми господами, нагибаясь так, что ее маленькая грудь оказывалась вровень с их глазами. Джордж наблюдал, как Роза поглядывает на Долли.

Затем объявили о появлении месье Монтана.

Роза, не веря глазам, увидела в дверях высокого француза. Она почувствовала, как краска заливает ее лицо, — она вспомнила парижские события. Затем, радостно вскрикнув, Долли поспешила поприветствовать француза. Роза вспомнила о письме и успокоилась: события, о которых он сообщил, произошли не по его вине.

Долли протянула руку для поцелуя и поприветствовала месье Монтана как старого друга, словно бы сцены в Комиссии никогда и не было. Она пошла рядом с ним, представляя гостям в переполненной комнате. Долли смеялась и как бы невзначай прижималась к руке француза. Она старалась не приближаться к Фанни и Розе. Увидев их, Пьер Монтан тут же остановился.

— Виконтесса, — прошептал он.

— Роза больше не виконтесса! — смеясь, заметила Долли. — Теперь виконтесса — я!

Но он взял Розу за руку, посмотрел на нее. Роза ему спокойно улыбалась.

— Я рада снова видеть вас, — сказала она и заметила, что его лицо преобразилось.

Долли взяла француза под другую руку, пытаясь увести его. Но какое-то мгновение, не боясь показаться невежливым, он не двигался с места.

— Я сказал, что приду, только если вы будете присутствовать. — И он улыбнулся Фанни, когда Роза представила их друг другу.

Только после этого, не отступая от норм приличия, месье Монтан позволил увести себя высокой молодой леди, которая снова слегка прижалась к нему в своем тонком платье.

— Святые угодники, — тихо сказала Фанни.

Среди гостей присутствовала группа коллекционеров древностей: они окружили Пьера и принялись забрасывать его вопросами. Долли ни на секунду не отпускала его руку.

Когда они сели за стол, Фанни буквально побледнела, увидев обилие пищи. Слуги в париках постоянно подносили все новые блюда. Люди нагибались, набирали себе полные тарелки еды, потом принимались, громко чавкая, ее поглощать, кашляя, плюясь и отхаркивая, потом набирали еще. Стараясь не показаться невоспитанной из-за того, что ест не то, что окружающие, Фанни стала наблюдать за гостями и заметила, что французский ученый не сводит глаз с кузины, слушая при этом Долли, которая сидела возле него.

А Энн Торренс, потягивая вино, с ужасом смотрела на герцога Хоуксфилда, который бросал частые взгляды на Розу. Хотя сейчас Уильям появлялся у нее в спальне намного чаще, что подчас было трудно вынести, потому что от него воняло, и Энн приходилось отворачиваться и молиться о том, чтобы наконец забеременеть, ей это никак не удавалось. Она еще более испугалась, когда услышала, что герцог приглашает Розу и Фанни посетить Хоуксфилд-касл. Какие у него были планы на Розу? Почему он ею так интересовался? Почему Уильям так избегает взгляда Розы? Неужели ее, Энн, собираются заменить? Как можно, когда дела обстоят так неясно, удалять сейчас передние зубы?

Наконец подали десерт, гости насытились и принялись общаться. Пьера Монтана снова засыпали вопросами.

— Египетские древности войдут в моду, — заметил Джордж. Джентльмены, сидевшие возле него, одобрительно загудели. — Я в этом уверен. Необходимо срочно за них взяться. Какой путь самый короткий теперь, после окончания войны?

— Я полагаю, что сейчас, с уходом военных флотов из Средиземного моря, там стало еще опаснее. Я слышал множество историй о пиратах. Я слышал, что некоторые миссионеры и торговцы собирались плыть в Индию через Египет, но так и не прибыли туда. Я думаю, что любой, кто отправится в хаос, которым сейчас является Египет, рискует жизнью. Я бы ни за что не посмел снова пересечь пустыню. Мы потеряли там слишком много людей.

Фанни заметила, что Роза слушает ученого, словно загипнотизированная. Она подумала, не нашла ли кузина себе нового поклонника.

Внезапно послышался тонкий детский голосок Долли. Она положила руку на плечо француза и спросила:

— Месье Монтан, а если к вашим услугам будут лучшие проводники, лучшие носильщики?

— Я могу лишь сказать, что лучшие проводники представляют опасность в первую очередь.

— Иероглифы, месье Монтан, — встрял в разговор безо всяких прелюдий герцог Хоуксфилд. — Продвинулось ли дело расшифровки на том берегу Ла-Манша? Поскольку здесь, по всей видимости, мы зашли в тупик.

— Расшифровка вызывает огромный интерес, месье, — ответил Пьер, — но продвижения не наблюдается.

Пьер развел руками. Этим он сильно разочаровал присутствующих, поскольку все гости до последнего человека полагали, что французы уже что-то расшифровали и теперь скрывают перевод.

— Скажите, месье Монтан, — громко спросила вдова, — как скоро начнут продавать эти прекрасные египетские украшения? Некоторые из них столь милы. Вы же знаете, мы все видели их, когда были в Париже, — сообщила она пораженным гостям. — Довольно грубо ограненные камни, вы понимаете, но некоторые небольшие картины и украшения представляют определенный интерес.

Пока она говорила, красивый сине-золотой египетский перстень самым бесстыдным образом сверкал при свете ламп. Внезапно Джордж, Уильям, Долли и Роза замерли от ужаса, даже Энн, протянув руку к бутылке с бренди, остановилась. Потому что француз заметил перстень.

Пьер Монтан издал тихий звук, посмотрел на вдову, потом перевел взгляд на перстень. Ни один мускул не дрогнул на его лице. Он сидел словно окаменев, как будто он сам превратился в одну из статуй, привезенных из Египта. Роза невольно затаила дыхание. Пьер Монтан знает об английских дуэлях? Джорджа глубоко обеспокоило выражение лица француза. Он весь покраснел, глядя на руку матери. Как ни в чем не бывало, вдова продолжала:

— Состоится ли распродажа?

Наконец, когда Пьер смог ответить, его голос и глаза были очень спокойны и холодны.

— Вам действительно очень повезло, мадам, — сухо заметил он, — ведь вы уже получили такое сокровище, каким является этот египетский перстень, который мне очень знаком. — Он резко встал и, вероятно, хотел продолжать. Роза закрыла глаза от невыносимого стыда (затем слегка приоткрыла один). Джордж тоже встал, его примеру последовал герцог Хоуксфилд.

— Месье, вы испытываете наше гостеприимство, — тихо сказал герцог властным голосом. — Мы обсудим этот вопрос позже, если вы не возражаете.

Пьер промолчал, затем холодно поклонился герцогу и сел. Какое-то время никто из гостей не понимал, что же произошло.

Но вдова, казалось, вообще ничего не заметила.

— Мне действительно улыбнулась удача! — сказала она, заметив, как все рассматривают перстень. — Конечно, вы знаете, что мой сын коллекционирует древности, подобные этой. Он много о них знает. Несомненно, больше, чем вы сами, месье. — Но постепенно она стала замечать, что герцог Хоуксфилд пристально смотрит на нее, что он взбешен. Ее голос слегка дрогнул, она промокнула губы салфеткой и предложила Энн и дамам пройти в новую оранжерею.

Роза, которая уже никак не была связана с Фэллонами, с трудом удержалась, чтобы не рассмеяться. Потом, когда она перешла в оранжерею в компании беседующих женщин, увидев блестящие глаза Долли, ее вздымающуюся грудь, скучный взгляд и то, как она томно обмахивалась веером, Роза поняла, что Долли потеряна для нее навсегда. И ей захотелось расплакаться. «Я не могу помочь ей». Казалось, что девочка, которая с такой радостью разговаривала с матерью и сочиняла небылицы для журнала, чтобы развеселить брата, больше не существовала.

Когда подогнали кареты и молодые леди в белом собрались уходить, месье Монтан тоже решил удалиться. Его невозможно было убедить остаться. Герцог без лишних слов назначил встречу ему и Джорджу на следующее утро. Долли демонстративно отвернулась, когда Роза и Фанни прощались с Пьером.

— Вы должны поехать с нами, — вежливо заметила Роза.

В карете она извинилась за свекровь.

— Этот вопрос будет решен, без сомнения! — заявил Пьер с такой галантностью, что обе женщины улыбнулись, восхищаясь его французской politesse[75], поскольку за обедом его смятение и ярость из-за египетского перстня были очевидны. — Мы знали, что он исчез, но я не ожидал найти его в Лондоне!

— Месье Монтан, — внезапно сказала Роза, когда они вышли из кареты, — приходите к нам на чай завтра днем. Вы сможете рассказать нам о благополучном завершении этого досадного происшествия и… — она не смогла сдержаться, — вы расскажете нам еще о Египте.

Пьер ответил, что он придет с радостью, и поцеловал им руки.

Войдя в гостиную, Фанни повалилась на диван, трясясь от смеха.

— Что за сумасшедший дом, Роза! Если ты тоже так жила, то я не понимаю, кузина, как ты все это терпела? Все незаметно наблюдают друг за другом, подначивают. Гости едят, плюются, кричат, валяются, плетут интриги. Вдова, оказывается, не более чем обыкновенная воровка. По сравнению с этим наша жизнь на Брук-стрит и Бейкер-стрит кажется сказочной.

Роза тоже рассмеялась, обняв себя за плечи. Фанни заметила, что глаза ее кузины сияют.

— Мне больше не придется это делать!

— А твоя protegée[76] не кажется такой несчастной, как ты опасалась.

Роза изменилась в лице.

— По всей видимости… она обнаружила способ справиться с положением дел. Ты можешь поверить, что ей всего пятнадцать лет? Похоже, она все-таки выживет. — Но голос у нее был неуверенный.

— Выживет? Я думаю, она будет править! — заметила Фанни. — Но какая драма! Я бы не хотела ссориться с этим напыщенным герцогом! — Она покачала головой, не переставая улыбаться. — Ты знаешь, Роза, я думаю… тебе нужно быть осторожней!

— Что ты имеешь в виду?

— Долли, по всей видимости, не желает тебе добра. А вы с Джорджем были словно две змеи, готовые укусить в любую минуту… и, тем не менее, за весь вечер вы не сказали друг другу ни слова. Полагаю, вы ненавидите друг друга!

— Мне больше не надо проводить с ними время! Этому пришел конец, всей этой жизни.

— Церковь, по-моему, не зря волнуется, что здесь может случиться революция. Что за жизнь на Беркли-сквер? Мне казалось, что я очутилась в сумасшедшем доме. Как потрясенная жена приходского священника! Что, конечно, — Фанни вздохнула и принялась вынимать из волос цветы, — так и есть. — Вынув все розы и пионы, она добавила: — Но мне понравился месье Монтан. Кажется, ты его интересуешь. Как ты считаешь, он привлекательный? Ты поэтому пригласила его на чай?

Фанни увидела, как снова вспыхнули глаза Розы.

— Я пригласила его на чай, потому что… разве ты не видишь? Я хочу узнать больше о Египте. Джордж говорит, что собирается туда поехать. Почему бы и мне не поехать?

— В Египет?

— Да!

— Зачем?

— Может, чтобы найти ребенка Гарри.

— Роза!

— Фанни, пожалуйста, позволь мне хотя бы произнести это вслух! У меня больше не может быть детей. Я это знаю. А это… стремление… я не хочу, чтобы оно преследовало меня остаток жизни! — И она рассмеялась, словно бы над своими патетическими словами. — Если я смогу найти ребенка, то хотя бы узнаю что-то о ее происхождении, пойму, кто она есть. Ты сказала, что мне стоило поблагодарить Гарри кое за что. Так вот, я полагаю, что смогу отблагодарить его таким образом.

Она говорила почти дерзко.

Всем видом Фанни выражала сомнение в словах Розы. Ее кузина шутит?

— Дорогая Роза, ты знаешь, как сильно я хочу, чтобы ты была счастлива. Ты самый дорогой для меня человек в этом мире. Но подумай! Как ты начнешь поиски в чужой стране? Ты знаешь закон — у тебя не будет никаких прав на младенца. Если ты каким-то чудом найдешь его, на него будет иметь права Джордж. Роза, послушай, я помогу тебе завести ребенка. В Англии тысячи детей, которые были бы рады, если бы ты заменила им мать.

— Нет, — отрезала Роза.

— Но, Роза… Египет! Мы ничего не знаем об этом месте!

— Пьер знает! И Мэтти считает, что Корнелиус Браун может быть там. Джорджа не обязательно посвящать в это. Наши дороги больше не должны пересечься. Потом, Фанни, Египет всегда был моей заветной мечтой, и ты это знаешь лучше, чем кто-либо другой! — Наконец Фанни нехотя кивнула. Когда-то ей тоже очень нравилась история о старом арабе, поющем под палящими лучами солнца, о ручке маленького мальчика, о кофейных зернах на берегу реки Нил. — По крайней мере, хотя бы послушай, что месье Монтан расскажет мне. Я большего не прошу.

— Хорошо, — медленно ответила Фанни. Внезапно ей отчаянно захотелось увидеть дочь, увидеть ее во плоти, дочь, за которую она отдала бы весь мир. Неожиданно ее охватило острое желание вернуться домой в Уэнтуотер, чтобы увидеть сына. Она знала, что ей очень повезло. Ей стало жаль кузину с ее мечтами. — Дорогая кузина, конечно же, мы послушаем месье Монтана. — Она встала, держа в руках цветы. — Но прежде всего, завтра с утра я должна встретиться с адвокатом отца, а затем, волей-неволей, мы должны собираться в Уэнтуотер. И все же, — она нагнулась, чтобы поцеловать кузину на ночь, — я так рада, что заглянула к тебе.

Она повернулась, чтобы пойти наверх.

— Фанни, — позвала Роза. Фанни обернулась и увидела, что Роза смотрит на нее с любовью в глазах. — Я много думала обо всем, что ты сказала… о твоей жизни с Горацием, о моей с Гарри.

Фанни стояла, держа в руках увядшие цветы, и ждала. Ее рыжие волосы обрамляли лицо, словно гало.

— Я была так сердита и… возможно, я всегда буду немного сердита. Но с тех пор как мы поговорили, я почувствовала, что с моего сердца свалился огромный камень. Мы с Гарри, полагаю, какое-то время были счастливы, я его действительно любила, что бы ни значила любовь! Но я вышвырнула из своего сердца все это и оставила в нем только плохое. — Пионы легко выскользнули из ее волос, в руках остались лишь лепестки. — Чего я не могла понять, когда стала такой несчастной, так это того, что мне следует быть благодарной Гарри несмотря ни на что. Фанни, легко было испытывать по отношению к нему гнев. Только твоя честность заставила меня увидеть, как я была неправа.

Фанни улыбнулась Розе, и та увидела в этой улыбке огромную печаль.

— Я рада. Но я могла бы объяснить тебе это, не рассказывая о своей жизни. Я уже потеряла счет женщинам в Уэнтуотере, которые приходят ко мне и спрашивают, существует ли способ не исполнять их… долг, как они это называют… перед мужьями.

— И что же ты им отвечаешь?

— Что я могу им ответить? Я жена приходского священника. Я советую им, — она усмехнулась, — молиться. Как это делаю я. Но… они все же учат меня кое-чему, эти женщины. Ты никогда не задумывалась, почему у меня только двое детей?

Роза слегка смутилась.

— Пока ты не приехала, я… я думала, что, возможно, вы с Горацием решили это между собой. Но ты сказала…

— Действительно, — сухо отозвалась Фанни. — Но ты не знаешь некоторых женщин Уэнтуотера, как знаю я. Ты не знаешь о губке, смоченной уксусом. Действительно, Гораций никогда бы не ощутил разницы. — Роза смотрела на кузину широко раскрытыми глазами. — Роза, ты не представляешь, что значит… всегда идти в постель с ужасом. Скажи Гарри спасибо хотя бы за это.

Фанни взяла свечу и поднялась на второй этаж в комнату, в которой спала ее четырехлетняя дочь. Джейн снились повозки торговцев, сновавшие по небесам, и Господь, пахнущий лавандой и вечно кричащий.

На следующий день Фанни вернулась от адвоката с невероятными новостями. Она нашла Розу и Джейн в жаркой кухне, где Мэтти тщетно пыталась приготовить торт для месье Монтана. Никто не обратил внимания на раскрасневшееся лицо Фанни, поскольку лица у них тоже разрумянились и кухня, которая находилась в подвале, была полна дыма.

— Смотри, мама, смотри! — закричала Джейн, повернув к матери вымазанное в муке лицо. — Мы будем это есть, когда оно приготовится. Посмотри, оно готовится, готовится!

— Смотри, Фанни, смотри! — воскликнула Роза. — Я так давно не притрагивалась к муке.

У Мэтти по лицу струился пот. Она до сих пор не научилась правильно обращаться с плитой. Фанни поняла, что с новостями придется подождать. Она присоединилась к ним, пытаясь помочь. Когда Пьер Монтан позвонил в дверь, ему открыла хозяйка. Она провела его вниз мимо нераспакованных ящиков и мебели, и он обнаружил трех женщин и маленькую девочку в полной дыма и чада кухне. Он с удивлением посмотрел на порядком подгоревший сливовый торт. Как только мисс Горди — в очках и с книжками в руках, на которые в суматохе никто не обратил внимания, — убедилась, что дом еще пока не загорелся, она покинула их с улыбкой на губах, словно подобные вещи случались ежедневно. Мэтти выпроводила их на улицу подышать свежим воздухом.

— На улице ветрено, но это полезно, в течение часа не возвращайтесь! — распорядилась Мэтти. — Вы сможете выпить чаю, но только через час!

— Простите нас, месье Монтан, — промолвила Роза, когда они взяли шляпки и вышли на Саут-Молтон-стрит. — У нас не получилось!

Они все вместе пересекли Бонд-стрит и стали прогуливаться по аккуратной гравийной дорожке, обсаженной деревьями. Женщины надеялись, что на свежем воздухе запах гари исчезнет. Ветерок гонял по дорожкам палую листву. Вокруг было много гуляющих людей. Они прошли мимо молодых женщин с серьезными лицами, переглянулись и улыбнулись, вспомнив времена, когда и сами гуляли по этой площади, поглядывая на джентльменов. Когда месье Монтан обнаружил у себя в кармане немного ячменного сахара, Джейн удивленно посмотрела на него и застенчиво улыбнулась.

— Можно ли нам спросить, — поинтересовалась Роза, — что случилось на Беркли-сквер сегодня утром? Я попыталась представить, как Джордж и герцог Хоуксфилд просят прощения за вдову, но у меня ничего не получилось.

Пьер рассмеялся.

— Герцог Хоуксфилд не тот человек, чтобы приносить извинения. Египетский перстень… как бы сказать… спасен, благодарение Богу! Он будет находиться у французского посла на Портман-сквер, пока я не уеду в Париж. Это было на редкость интересное утро, поскольку я увидел, как вдовствующую виконтессу Гокрогер… как бы выразиться… застращали. Ведь она сама любит это делать, насколько я понимаю! Герцог Хоуксфилд, принимая во внимание положение дел на международном уровне, настоял, чтобы она признала, будто «по рассеянности взяла перстень». Было заметно, что сказать такое ей стоило большого труда. Потом, когда вдова закончила извиняться и мы сели пить чай, словно ничего не случилось, мадемуазель Долли внезапно закатила истерику, потому что ей захотелось поехать в Египет, а ее мужа, похоже, такая перспектива не порадовала. Полагаю, тут он прав. Я бы не желал, чтобы какая-нибудь моя знакомая женщина переносила подобные тяготы.

— Я бы с радостью перенесла их, — довольно резко заметила Роза, — если бы могла поехать.

— Но, мадам Роза… или, возможно, — его глаза улыбались, — я могу называть вас Розетта, поскольку так именуют тот город на французском языке. — Щеки Розы слегка порозовели, но она кивнула. Он продолжал: — Я вчера упомянул об опасностях. Мы можем гулять здесь, в Англии, по этой площади и говорить о путешествии как о сказке. Виконту Гокрогеру и его шурину будет трудно туда попасть. Но Египет — это не место для иностранки. Для леди Долли это было бы очень опасно.

— Они не уезжают… прямо сейчас?

— Возможно, они пока только мечтают. Что касается виконта — не знаю.

— Иностранки посещают Египет.

— Жены путешественников, торговцев. Или просто эксцентричные особы.

— Пожалуйста, давайте сядем, — взмолилась Джейн, заметив железную лавку. Все устроились на лавке, не прекращая разговаривать. Роза оживленно расспрашивала об успехах в переводе иероглифов. Джейн стучала пятками по скамье, но никто на это не обращал внимания. «Когда я смогу сообщить новости?» — подумала Фанни нетерпеливо.

Пьер тяжело вздохнул.

— Кажется, мы в тупике. Нам нужны еще ключи, подобные этому камню. Он ведь очень поврежден, часть отломана. Мы были бы рады найти недостающие куски. Наши лингвисты полагают, что коптский язык — это, по всей видимости, все, что связывает нас с языком Древнего Египта. Это единственная зацепка, но и ее, возможно, будет недостаточно.

— Я думала, копты — это остатки первых египетских христиан, — заметила Фанни.

— Да, мадам Фанни. Когда-то греческие захватчики называли коптами всех египтян. Но коптский язык, на котором одно время говорил весь Египет, уже стал мертвым языком, если не считать его употребления в коптских храмах. Теперь все египтяне разговаривают на арабском. И что еще больше расстраивает, так это то, что в письменном коптском использовались в основном греческие буквы!

— А как с моей идеей насчет повторения имени Птолемея? — робко спросила Роза.

— Да, конечно. Я думаю, что известные ученые в конце концов найдут выход. Лингвисты считают, что в картуши — окружности — заключали имена фараонов. У нас, конечно, есть и другие иероглифы, но для них пока нет греческого перевода.

— Мне кажется, — сказала Роза, — и мне не дает покоя эта мысль, что если вы хотите пригласить кого-нибудь на бал или сообщить о приезде, то вырезать такое сообщение на камне придется слишком долго. — Они рассмеялись. — Для этого наверняка был более быстрый и легкий способ с использованием чего-нибудь вроде пера и чернил и своего рода условных обозначений иероглифов. Тогда, возможно, средний текст на камне и есть этот способ.

— Должна существовать связь, но ее сложно проследить, — нахмурился Пьер.

— А может, — принялась мечтать Роза, — в греческом тексте что-нибудь упущено и мы узнаем много интересного из среднего текста. — Она печально вздохнула. — Знаете, что я имею в виду… что все те надписи на папирусе, которые вы мне показали, могут оказаться сплетнями, романтическими историями, они могут отражать их чувства.

— Возможно, — согласился Пьер. — Но прежде всяких сплетен я очень хотел бы узнать, что мы нашли, что наши сокровища могут рассказать о Древнем Египте! У себя в Комиссии мы можем сколько угодно строить домыслы, но нам ничего не известно. А в мире много сумасшедших с бредовыми идеями. Недавно я прочел предложение шведского ученого. Он настаивает, чтобы мы перевели псалмы Давида на китайский, а потом записали их древними значками того языка. Тогда мы обнаружим, что они совпадают. Ах… как бы прекрасно было опубликовать «Описание Египта» с полными комментариями ко всем сокровищам!

— Когда будет готов первый том?

— Раньше мы думали, что это произойдет очень скоро. Но необходимо так много сделать, столько всего аккуратно скопировать и описать. А без знания языка мы все еще понимаем очень мало. Мы работаем с максимальной скоростью, но это долгосрочный проект. — Он покачал головой и добавил, словно бы разговаривая сам с собой: — Мне интересно, может, позднее египтянам самим приходилось расшифровывать собственные иероглифы, как раз перед вторжением мусульман? У них было столько знаний, они были ближе к тому времени по языку и культуре. А вдруг в Египте до сих пор где-то находится ключ, не известный западным ученым?

— Мы могли бы немного погулять, — предложила Джейн французскому гостю, так как ее терпение в ожидании ячменного сахара истощилось.

— Джейн! — воскликнула Фанни, с удивлением одергивая дочь. — Сейчас говорит месье Монтан. Ты знаешь, что перебивать некрасиво. — Она ошеломленно уставилась на девочку. — Простите, месье Монтан. Обычно моя дочь очень стеснительна. — Фанни невольно улыбнулась. — Я полагаю, — продолжала она, — что это в первый раз, когда она попросила о подобном у джентльмена.

— Тогда я с удовольствием соглашаюсь, — ответил Пьер. Он встал и поклонился Джейн, взял ее за руку, и они вместе пошли по дорожке вдоль площади. Женщины заметили, как он что-то ей рассказывает. Они остановились, и у Джейн на лице было написано удивление, а Пьер указывал пальцем на облака, медленно проплывавшие в небе. Фанни немедленно повернулась к Розе.

— Послушай, Роза, послушай! Я было подумала, что у меня не будет возможности сказать тебе! Я написала Горацию из кабинета адвоката, письмо уже отправлено, но мне нужно с ним поговорить как можно быстрее. Я должна завтра же возвращаться в Уэнтуотер.

— О нет! — На лице Розы отразилось такое комичное смятение, что Фанни не выдержала и рассмеялась.

— Ну, я все ждала, чтобы рассказать тебе! Может, ты спросишь меня, что это было за важное дело, которое заставило меня покинуть Уэнтуотер и приехать в Лондон в первый раз после замужества?

— Ах, Фанни, конечно… ох, чуть кухню не сожгли, перстень, иероглифы… Рассказывай. В чем дело?

— Мой отец предоставил в мое распоряжение очень значительную сумму. Она хранится у адвоката. Папа хочет, чтобы семья переехала в Индию!

— Что? Вы все? Дети? И Гораций?

— Все мы. Они с мамой не могут вернуться сюда. Он говорит, что дела идут превосходно, хотя они очень скучают по нам. Ах, Роза, мы не виделись почти шесть лет. Они, естественно, хотят посмотреть на внуков. Он предлагает нам поехать туда на год, чтобы дети познакомились с двоюродными братьями и сестрами, детьми Ричарда. У Ричарда сейчас так много дел с лордом Уэллсли и британской армией в Индии, что его жена и дети живут с моим папой. Папа говорит, что моим детям пойдет на пользу, если они увидят мир. Они будут в безопасности, за ними будут присматривать. Он говорит, что там много язычников, которых Гораций сможет обратить в христианство!

— Что же скажет Гораций?

Фанни завернулась в шаль и посмотрела на большие дома, которые теснились вокруг площади, на шпиль церкви, в которой венчалась Роза.

— Я не уверена. Гораций на самом деле не в восторге от этого мира, но… но наверняка, — Роза увидела, что Фанни пытается убедить себя, — наверняка даже ему понравится подобное приключение.

— Ты хочешь поехать?

Фанни подалась вперед и взяла в обе руки лицо Розы.

— Роза! Конечно, я хотела бы! Но посмотри на меня, милая моя, я еще не закончила. Папа теперь очень богатый человек, намного богаче, чем я полагала. Он знает, что ты одинока. Папа настаивает, чтобы ты тоже поехала!

— Что?

Пьер Монтан и Джейн возникли за их спинами. Они подбежали к лавке и буквально рухнули на нее. Пьер вытер платком пот с добродушного лица. Джейн уселась матери на колени, тяжело дыша и хихикая. Фанни рассмеялась. Она была рада видеть свою мрачную дочь счастливой. Она поблагодарила француза и предложила пойти попить чая. Никто не заметил, что у Розы блестели глаза, словно у древней кошки из Комиссии по делам Египта.

Фанни и Розе удалось удержать в тайне новости не более одиннадцати минут. Они пили чай. Джейн немедленно уснула на диване. Фанни и Роза уселись по обеим сторонам спящей девочки, а Пьер примостился на стуле с прямой высокой спинкой. Так он выглядел выше, чем обычно. Из-за окон доносился обычный уличный шум — топот лошадиных копыт, грохот проезжающих мимо карет, выкрики точильщика ножей. На Саут-Молтон-стрит жизнь никогда не замирала. Пьер заметил, что у женщин почти перехватило дыхание от возбуждения. Они напомнили ему сестер, живших в Нанте, — они тоже любили держать новости при себе. Обычно причиной подобного возбуждения его сестер был мужчина Поэтому, хотя он и хотел подхватить Розу Фэллон на руки и отнести туда, где они могли бы остаться наедине, он стоически ждал, что было не похоже на него, поскольку не исключал, что Роза отдала сердце другому. Он уже успел полюбить маленькую морщинку на ее лбу. На ее прекрасном лбу, которым она прикоснулась к поврежденной египетской статуе.

Роза готова была разорваться на тысячу частей. Наконец она обратилась к Фанни. Слова буквально вылетали из нее:

— Давай обсудим новости с месье Монтаном. Он ведь столько знает о вещах, которые нас интересуют.

— Да! — ответила Фанни. — Я ждала тебя. — И они снова рассмеялись.

— Какими бы ни были новости, которые заставляют ваши лица так сиять, я буду счастлив, если вы станете называть меня просто Пьер.

— Скажи Пьеру, Фанни! — Глаза Розы блестели. А Фанни Харботтом, жена викария Уэнтуотера, посмотрела на дочь, которая так скоро заснула с открытым ртом. Потом она рассказала, что ей поведал адвокат. Когда она завершила рассказ, женщины с удивлением обнаружили, что Пьер не разделяет их радости. Он смотрел на них очень серьезно.

— Это будет очень длинное и опасное путешествие, — наконец заметил Пьер. — Индия находится очень далеко, и многие опасности подстерегают на пути к ней. Вы полагаете, что ваш супруг согласится на такой план?

Он увидел, как на их лицах проступила неуверенность. Пока Фанни ехала от адвоката, она успела десять раз обдумать новости. Обращает ли Гораций внимание на весь остальной мир? Согласится ли он поехать? Посчитает ли он, что это поможет его карьере или помешает? Она не знала.

— Я не знаю, — ответила она.

— Пожалуйста, — взмолилась Роза. — Послушайте меня. Оба. — У Розы мгновенно пересохло во рту. Она нервно облизнула губы и сглотнула. Роза допила чай, встала с дивана, снова села: ведь Пьер не далее как вчера сказал, что в Индию можно попасть через Египет. Наконец она затараторила: — Если я поеду в Индию, то почему бы не поехать через Египет, где я смогу отыскать дочь Гарри? Если такое возможно. Если она жива, — добавила она, с беспокойством взглянув на Пьера. — Я знаю, что она уже может быть мертва.

Какое-то мгновение все молчали. Слышно было учащенное дыхание Розы.

— И потом? — тихо спросила Фанни. — Роза, дорогая, что потом?

Роза нахмурилась.

— Она мне постоянно снится, как бы я ни старалась прекратить это. Я постоянно думаю о ней. — И она снова бросила на Пьера взгляд, в котором была неловкость. — Если я найду ее… то не смогу ничем помочь. Или даже все испорчу. Но я хотя бы разузнала… посмотрела… может, ей надо… помочь. — Она понимала, как неубедительно звучат ее слова. Когда она произносила их про себя, они звучали более веско. — О боже, у меня такое чувство… я сама себе внушила… что должна найти ее.

Словно услышав имя начальника отца, Джейн открыла глаза. Они не заметили этого.

— Роза, — нежно обратилась к ней Фанни, — я уже говорила вчера вечером, что ты должна помнить о законе. Если ребенок жив и если ты найдешь его, он будет принадлежать Джорджу. Не тебе.

— Но Джордж не подозревает о его существовании.

— У тебя не будет прав. Совершенно.

— А он никогда, никогда не узнает! С этой секунды… я полностью разрываю всякие связи с семьей Фэллон. Мне больше не нужно видеть их. И зачем Джорджу ребенок из Египта? Тем более девочка? Он сейчас пытается сделать собственного наследника!

— Я очень хочу кушать, — сообщила Джейн. — Как это он пытается сделать наследника?

Пьер Монтан не проронил ни слова.

Наступила поздняя ночь. Джейн уже давно спала, а они все еще сидели за небольшим столиком при свете лампы и разговаривали. Вокруг них суетилась Мэтти — она приносила еду, забирала пустые тарелки, ворошила поленья в камине, смешивала красное вино с водой, как нравилось Фанни и Розе. Пьер все еще не высказывал своего мнения. Он только сообщал им информацию. Француз рассказал о возможных путях в Индию. Большинство людей совершает долгое путешествие, огибая мыс Доброй Надежды. Более короткий, но менее безопасный путь лежал через Европу. Далее, например из Италии, следовало плыть в Александрию. Потом необходимо было пересечь Египет либо через пустыню, либо поднявшись по Нилу к Каиру, потом опять через пустыню к Красному морю, а оттуда в Индию.

— Я уверен, что ваш муж, — обратился он к Фанни, — поймет, с какими сложностями и опасностями сопряжено подобное путешествие. — Тут он не удержался. — Смешно надеяться удачно пересечь Египет! Дети не выживут… Вы тоже не уцелеете. Это нелепая затея! — Он почувствовал, что немного перегнул палку. — Конечно, это не мое дело. Простите!

Затем, рассказывая о Египте, он невольно углубился в воспоминания. Он говорил о пустыне и неторопливых верблюдах, развалинах и парусных лодках на Ниле, арабских торговцах, уже начавших понимать, что древности можно продать, и предлагавших вещи, найденные в развалинах, любому проезжающему иностранцу. Продавали все подряд: иероглифы, черепа, украшения. У бедуинов, которые могли убить их, французы покупали финики и вареные яйца.

Женщины удивленно уставились на него.

— Вареные яйца?

— Так они лучше сохраняются! — Женщины представили мужчин в тюрбанах, развевающиеся одежды, скакунов, вздымавших в воздух тучи желтого песка. — Мы в основном имели дело с бандитами, но иногда на нашем пути встречались их ученые, особенно в Каире, где мы открыли первый египетский институт. Не уверен, что их интересовали древности, которые мы обнаружили, но они были мудрыми людьми. С ними было интересно поговорить.

— А женщины?

— Иностранцы не встречаются с египетскими женщинами, Роза. — Он увидел выражение ее лица. — Только с женщинами, принадлежащими к определенному классу. Простите меня. Однажды меня пригласили в дом одного ученого, но там еду подавали слуги-мужчины. Полагаю, женщины были на втором этаже, в помещении, которое они называют харамлек. Там множество правил относительно женщин. У мужчины даже нельзя спрашивать о здоровье жены. Нужно говорить что-нибудь вроде: «Здорова ли мать твоих детей?» Когда я был в гостях, я почувствовал на себе пристальный взгляд. Кто-то смотрел на меня сверху через решетку. Возможно, мне показалось.

Девушки уставились на него.

— Решетка? Это была тюрьма?

— Уверен, что не совсем.

Он до сих пор ни словом не обмолвился о ребенке в Александрии. Роза показала им старые карты отца. На них были нанесены маршруты его плаваний. Возле города Розетта был нарисован небольшой полустертый цветок.

— Я нарисовала его, когда мне было восемь лет, — заметила Роза, — когда папа сказал мне, откуда происходит мое имя. Это был мой иероглиф.

Пьер посмотрел на детский рисунок.

— Вы создали язык картинок, который всегда будет напоминать нам о вас, который включит в себя все, что мы знаем о вас, о том, какие у вас глаза, какое у вас лицо, волосы.

«Я должна оставить их наедине», — подумала Фанни. Женщины увидели, как он одернул себя и немедленно вернулся к теме разговора.

— Я пытаюсь сказать, что сотни лет люди говорили об иероглифах как о картинках, подобных вашей; они были необъяснимой загадкой. Полагаю, что в итоге это может отчасти оказаться правдой. Думаю, иероглифы зародились как язык картинок. Но, хотя я и археолог, а не лингвист, я думаю, что он может оказаться в сотни раз сложнее, чем мы представляем. Я вижу, что посредством картинок можно передать очень много информации. Но конечно, нам следует дождаться выводов настоящих ученых. Иногда я просто начинаю сходить с ума, когда постоянно приходится работать с сокровищами и значками, в которых я ничего не понимаю!

Женщины зачарованно наблюдали, с каким пылом он говорил, как он не мог ни на секунду отвлечься от этой темы, как он нервно хмурился.

Фанни подхватила шаль.

— Простите, — начала она, — я рано утром уезжаю домой… чтобы узнать нашу судьбу! Но вы должны пообещать не забывать нас, Пьер, — добавила она, — какое бы решение мы ни приняли, нам нужен будет ваш совет.

— Я к вашим услугам, — серьезно ответил Пьер, поцеловав ее руку. — Мне очень интересно узнать решение вашего мужа, который, я уверен, мудрый человек.

Когда Фанни ушла, Пьер медленно закрыл карты. Какое-то время они сидели, не говоря друг другу ни слова. В воздухе повисла тишина. Роза вдруг вспомнила сцену в Париже возле Комиссии по делам Египта, когда она узнала о ребенке Гарри. Точильщик ножей до сих пор громко предлагал свои услуги, словно ночью точить ножи сподручней всего. Мимо дома прогромыхала повозка. Послышался женский смех.

— Ecoute-moi[77], — наконец попросил Пьер. — Послушай.

Роза вдруг испугалась, что потеряет его дружбу из-за того, что он сочтет ее глупой.

— Пожалуйста, Пьер, — быстро отозвалась она, — пообещай, что ты останешься нашим другом, что бы ни случилось. Нам понадобится твой совет, ты больше всех можешь помочь нам в этом волшебном путешествии. Пожалуйста, Пьер, — взмолилась Роза.

— Я буду твоим другом, что бы ни случилось, — серьезным тоном сказал Пьер. — Но, Розетта, это будет далеко не волшебное путешествие. Прости меня, но ты не представляешь, что предлагаешь. Ты можешь очень легко — я не преувеличиваю — погибнуть. Я теперь проклинаю тот день, когда сообщил тебе о ребенке. Я не мог даже представить, как это повлияет на тебя.

— Я прочитаю все книги о Египте, прежде чем отправиться в путешествие, — упрямо ответила Роза.

— Ни одной книге не под силу описать это место. — Он откинулся на спинку стула. На стене за ним замерла странная высокая тень от его фигуры. — Ты считаешь своим долгом взять на себя опеку над этим ребенком ради мужа?

— Нет, — ответила Роза, покусывая губу, — не долгом. — Пьер замер. — Египетская девушка не была первой у Гарри. Я узнала об этом задолго до его смерти. Он бегал за многими моими подругами. Он не заботился, — она усмехнулась, — обо мне. Уверяю тебя, в моем сердце не осталось любви к нему.

Пьер тихо спросил:

— Тогда почему это… так важно… для тебя?

Она взглянула на француза, но она не могла рассказать ему о мертвом младенце, сформировавшихся пальчиках на руках и ногах. Она не могла рассказать ему, что у нее, возможно, больше не будет детей.

— Ты сообщил мне о ее существовании. Теперь я должна найти ее.

Пьер очень осторожно перегнулся через стол и бережно, как тогда в Париже, взял ее за руку.

— Я был глупцом, — сказал он. Он глядел на нее с такой нежностью, что сердце Розы готово было выскочить из груди. — Дорогая моя, я сейчас не могу оставить Комиссию. Мы готовимся к изданию книг. Я очень занят и нужен в Париже. Но возможно, в один прекрасный день я смогу поехать с тобой туда, в Египет, если это так важно для тебя. Я знаю, какие опасности таятся в тех краях, и мог бы защитить тебя от них. — Он не выпускал ее руку. — Ты бы хотела, Розетта… — И он улыбнулся. — Не думал, что буду говорить об этом не по-французски. Ты бы хотела стать моей женой? — Хотя он держал ее руку очень нежно, она не могла ее забрать. Роза совершенно растерялась. Внезапно она представила Гарри, стоящего на коленях, как он уверенно предлагал ей руку и сердце, а потом закружил в объятиях, как им было хорошо вместе. Она посмотрела на этого совершенно другого человека, на его доброе, любящее лицо.

— Ты мне очень нравишься, — начала она, — но…

— Но?

Она не могла говорить.

— Но? — повторил он.

— Пьер… мы ничего не знаем друг о друге… мы так редко видимся.

— Я понимаю, что нам придется многому научиться! Однако, кажется, судьба распорядилась таким образом, что я знаю о тебе очень много, намного больше, чем прочие.

— В некотором смысле так оно и есть, но…

— Также кажется, — улыбнулся Пьер, — что в мое сердце попала стрела Купидона. По всей видимости, нас свел этот древний полуразрушенный камень. Надеюсь, мы сможем больше узнать друг о друге, если мы этого хотим.

— Но… но мы живем в разных странах!

Он не ответил, просто держал ее за руку и ждал.

— Полагаю, я… я не могу, — ответила Роза, стараясь не встречаться с ним взглядом.

Фанни, мисс Горди и Мэтти услышали, как закрылась входная дверь.

Фанни спустилась на первый этаж в одной ночной сорочке. Ее волосы были распущены. В любое другое время, увидев Фанни в таком виде, Роза бы рассмеялась. Но сейчас Роза сидела на диване, обхватив себя руками, словно ей было холодно. Она неспешно курила маленькую сигару.

— Дорогая Роза, — Фанни уселась возле кузины. — Что между вами случилось? Что он говорил о Египте?

Роза долго не отвечала.

— Он… я знаю… очень хороший человек. Он мне так нравится… я никогда не забуду, как вежливо он обращался с Долли, когда она пришла к нему среди ночи. Я тебе рассказывала об этом. Мне он очень нравится. Но… он предложил мне выйти за него.

— Дорогая Роза! Милая моя, это же прекрасно!

— Но…

— Но?

Роза молчала.

— Он поможет нам пересечь Египет?

— Он считает, что мы сошли с ума.

— Но он хочет жениться на тебе… несмотря на твое сумасшествие! — Роза молчала. Фанни ждала.

— Ах, Фанни, я не знаю, что мне чувствовать, что думать! Я совершенно не была к этому готова. Я просто… я не… ах, Фанни, я не знаю! Джордж ведь сказал, что я больна и мне прямая дорога в сумасшедший дом! Возможно, я боюсь. В любом случае… дело в том, что… он не заставляет мое сердце биться быстрее. Вот! — Роза зарделась и встала, не выпуская сигары. — Мне пора спать.

— Но… — Фанни выглядела озадаченной. Она смотрела на кузину в недоумении. — Я надеюсь… я надеюсь, что ты не ищешь, после всего, что случилось, еще одного Гарри?

— Что ты имеешь в виду? — Роза почувствовала некоторую неловкость. — Что ты имеешь в виду? — снова спросила она.

В глазах Фанни Роза заметила непонятную горечь.

— Я полагаю, существуют другие критерии при выборе мужа, чем те, которыми мы руководствовались, когда нам было по семнадцать лет. Тогда и сердце начнет биться. От чего-то… более глубокого.

Роза уставилась на Фанни.

— Что ты имеешь в виду? — в который раз спросила она.

Фанни снова поглядела на кузину. Она сама была в замешательстве. Фанни тоже встала.

— Пустяки, — ответила она. — Вероятно, мне не хватает опыта, чтобы судить о подобных вещах. Спокойной ночи, дорогая Роза. — Она поцеловала кузину, и Роза услышала ее шаги, когда та поднималась к себе в комнату.

Роза проснулась среди ночи и резко села на кровати, чувствуя, как сильно стучит сердце. Ей снился Пьер — как он смотрит на нее добрыми, мудрыми глазами и улыбается. Почему она не расскажет ему о своих страхах, о том, как сильно она хотела ребенка, того ребенка, который, как и она, потерял одного родителя? Такой человек, как Пьер, понял бы ее. Это не Гарри, с которым она не могла говорить о своем сердце. Она тут же вспомнила озадаченность Фанни, ее удивленные слова: «Я надеюсь, что ты не ищешь, после всего, что случилось, еще одного Гарри?» Она понимала, что это не так. «Потому что я бы не выдержала еще одного Гарри». Она буквально зажала себе рот рукой, чтобы перестать корить себя за глупость. «Я совершила такую ужасную ошибку! Мэтти пыталась сказать нам тогда, много лет назад: мужья еще должны и нравиться. Такой мужчина, как Пьер, является прямой противоположностью Гарри». Ей предложили другую, совершенно отличную возможность, возможность стать счастливой. Ее сердце, которое, как она сказала, не ускоряло свой ритм при нем, на самом деле дико стучало. «Как я могла быть такой глупой! Разве я ничему не научилась?»

На следующий день, на рассвете, как только она попрощалась с Фанни и Джейн, сказав, что будет с нетерпением ждать письма, а потом они сразу же все спланируют, Роза выбежала из дома. Она поспешила к резиденции французского посла на Портман-сквер. Ей было все равно, что подумают о грязи, пыли и лошадином навозе на ее платье. Главное — успеть. Она попросила позвать месье Монтана.

Слуга в сложном напудренном парике поклонился ей и сообщил, что месье Монтан отбыл во Францию прошлой ночью.

Небо стало еще более тяжелым и серым. Днем было холодно. Женщины надевали больше шалей и платков поверх тонких платьев, простужались и страдали ревматизмом, поскольку в домах всегда было холодно. Приближалась зима, декабрь, а с ним Рождество и Новый год. «Где же письмо от Фанни? Думаю, Пьер еще неравнодушен ко мне». Она написала ему по крайней мере десяток писем и все порвала, ведь они казались такими глупыми. «Дорогой Пьер, я совершила ошибку». Как только Фанни напишет ей, она начнет планировать путешествие и отправится в Париж. В один из таких холодных серых дней Роза медленно поднялась на второй этаж дома на Саут-Молтон-стрит, надеясь получить письмо от Фанни или от Пьера. Мэтти убирала в гостиной. Роза уже было собралась идти в свою комнату, но внезапно повернулась и обратилась к Мэтти:

— Мэтти, — сказала она.

— Да, мисс Роза? — Мэтти доставала из шкафа жидкость для полировки мебели.

— Мэтти, — повторила Роза. Она говорила равнодушно, но ее щеки пылали. — Когда мы были маленькими, ты говорила нам, что мы должны быть уверены в том, что наши мужья нам нравятся. Папе Гарри не нравился, несмотря на все его обаяние.

— Хм, — отозвалась Мэтти, не прекращая натирать мебель.

— Тебе нравился Гарри?

— Святые небеса! — воскликнула Мэтти. Она как раз нагнулась над большим столом и старательно надраивала его. — А я-то тут при чем?

— Но… я думала, что он всем нравится. Он был такой обаятельный!

Мэтти так старательно трудилась, что даже запыхалась.

— Если вам и правда интересно, что я думаю, у нас во дворе были мальчики как раз такие, как те, с Лудгейт-хилл. Я держала себя с ними независимо, но я не притронулась бы к ним даже очень длинной палкой. — Щеки Розы стали еще краснее. Мэтти остановилась на минуту и посмотрела на Розу. — Я поняла, что у вас проблемы, когда он заставил вас сложить все книги в вашей комнате. Вы были так очарованы, что совсем не протестовали. — Она смахнула с лица непослушные пряди. — Вы не видели, какой он человек на самом деле!

Роза не могла ничего поделать с краской, залившей ее лицо. «Как я могла отпустить Пьера?»

— Послушайте, мисс Роза, когда Корнелиус Браун узнал, что ваши родители учат меня читать, вы знаете, он, бывало, помогал мне по выходным, хотя мог бы заняться чем-нибудь другим! Он знал, что это важно для меня.

Стол уже был начищен до такой степени, что Роза могла увидеть в нем отражение своего раскрасневшегося лица.

— Ну, где же письма? — нетерпеливо воскликнула она.

Наконец от Фанни пришло самое короткое из всех ее писем.

«Он говорит, что мы не поедем». Больше в нем не было ни слова.

Пьер Монтан тоже написал короткое письмо из Парижа. Он отослал его как Розе, так и Долли. В нем он сообщил, что бесценный перстень возвращен на место в Комиссии по делам Египта, что все ученые вздохнули с облегчением. Он больше не упоминал ни о браке, ни о чем-либо ином личном. О путешествии он тоже не написал ни слова. Он пожелал им всего наилучшего.

Роза уселась в кресло в гостиной, держа в руках оба письма.

Она зажгла маленькую сигару.

«Это не из-за Гарри. Это из-за меня. Я никогда ничего не хотела так сильно, как хочу этого ребенка, который хоть отчасти будет похожим на того, которого я потеряла. Которого я видела».

Затем ей в голову пришла неожиданная мысль.

«А почему я жду, чтобы кто-то принял решение за меня?»

Глава семнадцатая

— Нет! — ответила Фанни. — Нет, Гораций, пожалуйста, я не буду!

Гораций снова застал ее врасплох: служанка пошла купить соли, была середина дня, Фанни готовила на кухне обед. У нее не было с собой ни губки, ни уксуса. Уже столько раз это случалось с тех пор, как она вернулась в Уэнтуотер.

— Ты говоришь «нет» своему мужу?

— Гораций, дети же играют совсем рядом, в холле, подожди до вечера, я тебя прошу.

В горшках варилась еда, пот струился по ее щекам, покрытым веснушками, рыжие волосы разметались по сторонам.

— Ты говоришь «нет» своему мужу? — Гораций принялся расстегивать сюртук, тяжело дыша и прижимаясь к ней. — У нас будут еще дети. Ты выполнишь обязанности жены. Святой Павел сказал: «Женщина создана на утеху мужу». Ноги твоей не будет в Лондоне. Твоя кузина, — он задрал ей платье, — вечно забивает тебе голову, — он толкнул ее, — порочными идеями. — Она попыталась отпихнуть его. Он слегка ударил ее локтем по лицу, но даже не заметил этого. — Ты говоришь «нет» мужу, который является представителем Бога на земле?

Он уже не мог держать себя в руках. В горячем воздухе кухни стояли запахи баранины и лаванды, сала и пота, а затем внезапно появился аромат секса, когда желание поглотило его. Мгновение он тяжело дышал, прижимаясь к ней. На ее рубашке появилось темное пятно.

— Мама? — рядом послышался тихий, неуверенный голос Джейн.

— Убирайся! — поспешно застегиваясь, вскричал отец. Джейн мигом бросилась в холл, словно напуганный кролик. В этот момент в дверь постучали.

Фанни, прижав руку к лицу, еще раз взглянула на мужа, развернулась и пошла наверх. Котелки продолжали кипеть и шипеть без присмотра.

Гораций еще не успел отдышаться и был немного неодет, когда посетители вошли в дом вместе со служанкой, которая немедленно бросилась к кипящим котелкам. Горацию было нелегко прийти в себя еще и потому, что посетителями оказались Роза и ее служанка Мэтти.

— Добрый день, Гораций, — поздоровалась Роза, протягивая ему руку. — Как мы давно не виделись!

Гораций в ответ поклонился, но слова его были отнюдь не доброжелательными.

— Полагаю, мы вас не ждали, — заметил он.

— Я знаю, — ответила Роза. — Но я была у друзей семьи в Бирмингеме, мы практически проезжали мимо вашей двери. Поскольку мне очень понравилась ваша дочь, долг требует, чтобы я познакомилась и с вашим сыном, о котором я столь много слышала. Но я останусь очень ненадолго… только на эту ночь, если возможно… поскольку мне надо срочно возвращаться в Лондон.

На лице Горация отразились противоречивые чувства. Он не хотел, чтобы эта падшая женщина влияла на его сына. С другой стороны, сын являлся для него главной радостью и его было грех не показать.

Джейн, с удивлением услышав голос тети, с опаской появилась в другом конце холла.

— Тетя Роза? — тихо спросила она, глядя на дверь.

— Джейни! — Джейн бочком придвинулась к ней, поглядывая на отца. Ее брат исчез.

Роза обняла девочку. Она увидела озабоченное выражение на ее маленьком веснушчатом личике. У Джейн были очень холодные руки.

— Я так скучала по тебе, что решила приехать! — сказала она Джейн. — Надеюсь, — она посмотрела на Горация, — я наконец смогу увидеть твоего брата.

Джейн хотела сказать ей, что брат постоянно щипается, когда взрослые не смотрят, но она не могла сделать это при отце.

— Позови брата, — приказал Гораций, и Джейн сразу же поспешила по коридору к задним комнатам.

— Теперь послушай меня, Роза, — сказал Гораций. В этот момент в комнату влетела его жена. — Роза! Я услышала твой голос! — сказала она, крепко обняла кузину, затем окинула ее озабоченным взглядом. — Все в порядке?

— Конечно, — ответила Роза. — Я не хотела напугать тебя. Я только проездом, завтра поеду дальше. Я была в Бирмингеме. Поэтому решила повидать твоего сына, — и она улыбнулась Горацию, — о котором я столько слышала.

Фанни посмотрела на кузину, улыбаясь от удовольствия, но в ее умных глазах Роза видела сотни вопросов.

— Неужто в Бирмингеме? — удивилась она. — В такую скверную погоду?

— Так весна ведь! — возразила Роза. — Дни становятся длиннее. Теперь, когда дожди прекратились, дороги значительно улучшились.

— Теперь послушай, Роза, — сказал Гораций. Его удивил этот собранный, опытный человек, что стоял у него на кухне. Это уже была не та легкомысленная девчушка, которую он помнил. Она изменилась. — Чем занимаешься?

— Я надеялась, что смогу поехать в Индию с тобой и твоей семьей, — кротко ответила Роза. — Такое прекрасное приключение! Но… не судьба.

— Это была нелепейшая затея. Чтобы священник англиканской церкви оторвался от паствы на целый год, дабы удовлетворить прихоть какого-то старика!

— Так я и поняла, — сказала Роза. — Возможно, в один прекрасный день я наберусь смелости отправиться в одиночку.

— Святые небеса! — воскликнула Фанни, удивленно посмотрев на кузину. — Обед! — И она бросилась к плите.

— Ты смешна, Роза! — произнес Гораций рокочущим голосом.

В дверях появился юный Гораций. За ним шла Джейн.

— Добрый день, тетушка, — вежливо поздоровался он. В его голосе слышалась заинтересованность (ведь он слышал от папы об этой женщине). Мальчик слегка поклонился, сразу же подошел к отцу и встал возле него. Ему было шесть лет, и он был очень похож на мужчину, стоящего рядом. Роза надеялась, что от него пока не пахнет лавандой.

— Прочти тете десять заповедей.

Мальчик тут же начал:

— Да не будет у тебя других богов перед лицом Моим. Не сотвори себе кумира. Не произноси имени Господа Бога твоего всуе. Соблюдай день субботний. Почитай отца твоего и мать твою. — Когда он добрался до прелюбодеяния, то запнулся. Видимо, смысл слова для него был не совсем ясен, но зато он был твердо уверен в его отрицательном значении. Закончив, он повернулся к отцу. — Папа, на дальнем поле я видел оленя. Пойдем и застрелим его?

У Горация не было ни малейшего желания оставлять женщин наедине, но ему очень хотелось научить сына охотиться на оленя.

— Я надеюсь увидеть тебя в церкви сегодня вечером, — сказал он Розе, надевая сапоги.

— Сегодня вечером? — Роза выглядела озадаченной. — Конечно, если хочешь… но сегодня же вторник.

— Сегодня Фанни будет слушать мою проповедь.

— Ах, конечно. С большим удовольствием.

Особой радости Роза по этому поводу не чувствовала.

Мэтти со служанкой Фанни ушли на кухню, Джейн уснула на диване, чувствуя себя в безопасности среди женщин, и наконец они остались одни. Роза тут же взяла Фанни за руки.

— Фанни! Конечно же, я не была в Бирмингеме! Я приехала повидаться с тобой, поскольку не могла написать обо всем! Фанни, на этой неделе я уезжаю в Египет. Я уже все спланировала! Я еду через Париж, конечно. Хочу, чтобы Пьер дал мне ценные советы. Ему вряд ли понравится моя затея, но уверена, что он поможет мне, когда поймет, что я просто должна туда отправиться! Но я не могла уехать, не повидавшись с тобою.

На лице Фанни выразилось огромное удивление.

— Ты же не собираешься ехать одна? Пьер будет тебя сопровождать?

— Я могу поехать одна, Фанни. С осени я прочла все книги по Египту, которые только существуют. Я не боюсь.

— А Пьер с тобой поедет? Вы дружите?

— Я… я уверена, что он встретит меня как друга. Но конечно… я не могу просить его… не об этом. — Она слегка запнулась, как ранее маленький Гораций запнулся на слове «прелюбодеяние».

— Не вздумай одна отправляться в подобное путешествие. Я уверена, Пьер скажет то же самое. Это невозможно, он говорил, что это слишком опасно.

— Я еду, Фанни! Женщины уже совершали подобное. Пьер признался в Лондоне, что женщины бывали там, пусть даже просто чудачки, сопровождавшие мужей. Будут еще путешественники, всегда есть еще путешественники. Я не верю, что они, хоть и совершенно незнакомые мне люди, позволят диким животным съесть меня или неверному сразить мечом. И я не еду совсем одна, конечно. Со мной с радостью отправится Мэтти. На самом деле она просто счастлива. Она тебе сама расскажет. Мэтти надеется отыскать давно пропавшего мужа! — Но Фанни все еще неодобрительно смотрела на Розу. — Фанни, дорогая, послушай. Я излечилась от Гарри. Я больше не скучаю по нему. Совсем. Но именно ты заставила меня понять, что мне есть за что поблагодарить его. Если я сделаю это, то буду чувствовать, что поступила достойно от его имени.

— Почему ты должна что-то делать от его имени?

— Ах, Фанни, это, если хочешь, отговорка! Потому что я кажусь сама себе совершенно помешанной! Я очень хочу найти этого странного ребенка, если это возможно, а ты прекрасно знаешь, что я сгораю от желания поехать в Египет. Я всегда, всегда хотела туда отправиться. Правда, я целыми месяцами планировала, планировала так, как мог бы планировать папа, не собираясь выезжать, пока не пойму дорогу. Я так тяжело трудилась, прочла все, что смогла достать, научилась приветствовать людей по-арабски, прекратила принимать опиум, поскольку понимаю, что мой разум не должен быть затуманенным! Да, мы даже не знаем, жив ли ребенок, но я постараюсь найти его, и я уверена, что Пьер поможет. В Англии меня ничто не держит! Я вдова! Я свободна!

Где-то вдалеке раздался выстрел.

— Еще один мертвый олень, — с отвращением заметила Фанни, пока еще не успело улечься эхо от выстрела.

Роза не могла остановиться.

— Мы с Мэтти уезжаем в Париж через несколько дней. Потом — в Италию или Грецию, где сядем на корабль. — Кузина до сих пор смотрела на нее недоверчиво. — Фанни, дорогая, я же уже бывала в разных местах! Я много путешествовала, ты же знаешь. Я посоветуюсь с другими путешественниками и поеду с ними, если такое будет возможно.

— Ты думаешь, что найдешь ребенка… вот так просто?

— По крайней мере, я могу попробовать! Английский торговец, который спрятал девушку, может знать, где он.

Казалось, Фанни не понимает ее.

— Я полагаю, что ты настроена серьезно.

— Абсолютно серьезно. Я уже почти в пути!

— Ах, Роза! — Фанни то ли всхлипнула, то ли усмехнулась. Она обняла кузину, и так они стояли какое-то время. — Позволь мне приготовить для тебя чай!

Роза едва ее слышала.

— Пьер рассказал столько вещей в ту ночь. Я все записала после того, как он ушел. И… я увижу его в Париже… уверена, что он окажет мне любую помощь, какую будет в состоянии.

— Разве он еще не знает о твоей затее?

— Нет… он не знает, что я еду без тебя и Горация.

— Он хотя бы знает, что ты приезжаешь в Париж? — Но Роза отвела взгляд, уставившись на свои руки.

— Я много раз пыталась написать ему… но… это… лучше я поговорю с ним, когда прибуду в Париж, поскольку мне понадобится его совет. Я уверена в этом. — Она говорила так, что ее было практически не слышно. — Я хочу найти этого ребенка, Фанни. Не ради Гарри. Ради себя. Я хочу этого так сильно, что мне становится плохо.

Тогда Фанни поняла.

— Да, — сказала она.

Гораций произнес длинную молитву, и обед начался в молчании. Было прохладно. Тусклые тонкие лучи чего-то отдаленно напоминающего солнце проникали в комнату и падали на стол. Роза плохо понимала, почему Фанни тратит столько усилий на то, чтобы понравиться собственному сыну. Он был красивым ребенком, но копировал все движения и поведение отца. Он был напыщенным, если шестилетний мальчик вообще может быть напыщенным; он вел себя грубо с любящей сестрой, что снова и снова расстраивало бедняжку; и он бросал короткие любопытные взгляды на тетю, пока почти в полной тишине шел обед. Еще Роза заметила между Фанни и Горацием какой-то холодок. Фанни же видела, что глаза Розы сияли, ведь она приняла решение.

Часы на кухне пробили четыре пополудни. Роза повернулась к Джейн.

— Помнишь мои часы, Джейн? Особенные, сделанные в Италии, которые я тебе показывала?

— Да, — согласилась Фанни с улыбкой. — Знаменитые часы, которые твой папа привез из Генуи так много лет назад.

— Они до сих пор прекрасно идут. Время совершенно не повлияло на них.

— Я видела их, я видела итальянские часы! — воскликнула Джейн.

— Тише, Джейн, — сказал отец, а брат дал ей пинка под столом, но не сильно, потому что он был удивлен подобными разговорами за обедом. Никогда еще здесь не говорили о таких интересных вещах, как часы. За обедом следовало есть и размышлять о Боге либо слушать речи отца.

— Ты можешь сказать, который час, Гораций?

— Конечно, могу.

— Мы узнали из древнегреческих источников, — сообщила ему Роза, — что именно древние египтяне первыми разделили сутки на часы, поэтому они придумали первые устройства для измерения времени тысячи лет назад. Якобы существовал такой механизм, как водяные часы, — это чаша с отверстием. Каждое утро ее наполняли водой. Она опорожнялась по прошествии двенадцати часов. Последняя капля показывала, что прошло ровно двенадцать часов.

На маленьком лице Горация отразилось напряженное внимание.

— Ты помнишь, Роза, что рассказывал нам твой папа, — Фанни рассмеялась, — что вскоре после открытия музея на Монтегью-хауз со старых часов свалилась какая-то тяжелая деталь, проломила пол и каким-то чудом упала на карету, стоявшую во дворе.

— Это была каменная ваза!

— Нет, это была деталь часов! — Дети с удивлением наблюдали, как мать с тетей, сидя за обеденным столом, весело смеялись.

— Возможно, кто-то пострадал, — предположил Гораций Харботтом.

— Отец всегда отвечал нам, — сказала Роза, улыбаясь ему ангельской улыбкой, — поскольку мы тоже задавали этот вопрос, что в тот момент в карете никого не было.

— Это, конечно же, были французские часы, — кротко заметила Фанни.

Маленького Горация увлек этот разговор.

— Вы хотите сказать, — спросил он, словно бы делая тщательные записи по теме, — что итальянские, французские и английские часы различаются между собой? Они бьют на разных языках, вы это хотите сказать?

Тетя снова улыбнулась. Она тряхнула головой, и волосы заколыхались, как одна прекрасная волна.

— Раньше я именно так и считала, Гораций, — ответила она, — действительно, они бьют по-разному. Однажды, когда ты приедешь ко мне в Лондон…

— …в Лондон?

— …в Лондон, я покажу тебе разницу между итальянскими и английскими часами.

— У нас обычные английские часы, которые прекрасно идут и показывают время, — заметил ее зять. — Не надо забивать голову ребенку женскими глупостями. За обеденным столом следует есть. — Но он не удержался и добавил: — Я, естественно, как можно дольше буду удерживать его от поездок в Лондон.

— Резиденция архиепископа Кентерберийского находится в Лондоне, не так ли? — с невинным видом спросила Роза.

— Я сам смогу научить всему сына… и сыновей, которые появятся в будущем, — выразительный взгляд в сторону Фанни, — и так будет продолжаться очень долго.

Обед закончился, лошадь покормили, наступили сумерки, детей отправили спать.

По дороге в церковь они зашли в сарай, где при свете фонаря Гораций показал им мертвого оленя с темными остекленевшими глазами. Он свисал с крюка, вделанного в стену. Кровь ручейками стекала по нему и капала на грязный пол, где медленно засыхала. Роза отвернулась. Внезапно она вспомнила другого мертвого оленя и то, как Джордж голыми руками убил олененка.

В церкви они зажгли три свечи. Вокруг кафедры плясали тени, здесь было очень темно. Роза и Фанни уселись на одну из скамей. Стало еще холодней, и им пришлось сильнее закутаться в шали и платки. В воздухе пахло пылью, молитвенниками и лилиями, которые давно пора было выбросить. Роза почувствовала еще один аромат — еле заметный запах лаванды. Она не могла ничего с собой поделать, но Гораций за кафедрой напоминал ей одного из актеров, игрой которых она наслаждалась с друзьями в театре Друри-Лейн.

Гораций начал с цитаты из Библии: «Будь среди вас муж, жена, семья или племя, чье сердце отворачивается в день этот от Господа нашего, Бог не пожалеет их». Он подался вперед. Запах лаванды усилился.

— Я хочу поговорить, — продолжил он, — о тех, кто критикует церковь, о тех, кто, кажется, хочет пойти против воли Божьей и его истории. Как же они ошибаются! — Его голос гремел под стропилами пустой церкви. — Как они ошибаются, ибо тот, кто критикует церковь, критикует Бога. Тот, кто критикует меня, критикует Бога, ибо я его представитель на земле! В Библии говорится, — он поднял над собой объемный том Библии и потряс ею, — «Господь не пожалеет их!» Ярость и бдительность Божьи уничтожат такого человека, и все проклятия, написанные в этой книге, падут на его голову, «и Господь сотрет имя его, и по всей земле будут сера, и соль, и огонь… и ноги твои будут ступать лишь по темным камням. И когда ты будешь искать свет, он превратит его в тень смерти и сделает его тьмою».

Он громыхал в том же духе, предупреждая, что Господь читает в душах людей. Роза посмотрела на лицо Фанни, освещенное свечами, но не смогла понять его выражение. Роза вспомнила слова кузины, которые она произнесла на Уимпоул-стрит: «Церковников беспокоит лишь сохранение церкви».

Затем они короткой дорогой пошли домой в прохладных сумерках Уэнтуотера. Гораций говорил о проповеди, женщины молча слушали, где-то лаяла собака. Было восемь часов вечера. Уэнтуотер уже спал.

— Пойдем, Фанни, — сказал Гораций, как только они вошли в дом.

Роза уже заснула, когда почувствовала, как кто-то осторожно теребит ее за плечо. Она мгновенно села и увидела кузину, примостившуюся на краешке кровати со свечой в руках.

— Фанни? — громко воскликнула она. Роза была напугана и сбита с толку.

— Ш-ш-ш! — Роза заметила, как по щекам Фанни катятся слезы.

— Дорогая, что случилось? — прошептала Роза удивленно.

— Ничего, пустяки. Но, Роза, я поеду с тобой.

— Ты поедешь со мной? В Лондон?

— Я поеду с тобой в Египет, в Индию.

— Фанни! Хочешь сказать, что он в конце концов согласился? — Роза забыла, что надо говорить тихо. — Ах, Фанни, как это прекрасно!

— Ш-ш-ш! Он не согласился. Я сама решила.

— Фанни! — Роза снова перешла на шепот. — Ты не можешь бросить Горация, он твой муж!

— Я могу. Он меня ужасно использовал сегодня ночью.

— Но…

— Роза, я решила. — Роза прочитала на заплаканном упрямом лице Фанни, что она говорит серьезно. — Роза, мы все спланируем с утра, прежде чем ты уедешь; мы встретимся в Париже. Ты должна постараться ничем не выдать этого ни детям, ни Горацию. Я просто хотела напомнить тебе об этом.

Свеча отодвинулась от кровати и скрылась за дверью: Фанни ушла.

Розе стало холодно, ей не спалось. Наступил рассвет. За окном била копытом и ржала лошадь. Роза больше всего на свете хотела, чтобы Фанни поехала с ней. Закон в этом отношении был суров. Фанни не могла этого сделать. Жена не смела оставить мужа. Женщина, совершившая такое, моментально лишалась всех прав на детей. Фанни была не способна на это.

На следующее утро Розе все показалось сном. Семья уселась завтракать, Фанни разлила чай и принялась обсуждать со служанкой обед. На улице пищали цыплята, ожидая кормежки. Гораций рассказывал о пастве. Маленький Гораций разрывался между желанием подражать отцу и стремлением исподтишка наблюдать за интересной тетей. Джейн пропищала было: «Тетя Роза?», но отец велел ей помолчать. Он удалился в кабинет просмотреть газеты. Фанни попросила Розу почитать для детей и проверила почту — у нее были заботы, которые требовали ее внимания. Люди приходили и уходили. Какая-то женщина принесла масло. Гораций и Джейн корпели над алфавитом, каждый заносил слова в небольшую записную книжку. Позже другая женщина явилась к ним вся в слезах. Ее мужа лягнула лошадь, и он умер. Мухи жужжали вокруг туши оленя, под домом сновали крысы. В саду росло множество маленьких желто-фиолетовых крокусов среди бледно-желтых нарциссов и кустов жимолости, ухоженные розовые кусты ожидали лета, анютины глазки уже увяли. Роза заметила, что кто-то поработал здесь с любовью. Она вспомнила, как Фанни рассказывала, что Гораций любит работать в саду и разговаривать с цветами.

Когда Гораций ушел, а дети отправились кормить цыплят, Фанни принялась печь хлеб, словно был обыкновенный день. Мэтти с засученными рукавами помогала ей. Служанка пошла домой. Роза с Фанни никогда не стеснялись присутствия Мэтти. Все же Розе казалось, что ночной визит Фанни был сном. Наконец Фанни сказала, резко хлопнув по тесту рукой:

— Мы встретимся на Пон-Неф.

— Фанни! Ты потеряешь детей. В мире нет закона, который бы давал тебе право на них после того, как ты их бросишь.

— Я потеряю их только в том случае, если Гораций найдет меня. Когда я доберусь до отца, я буду в безопасности.

— Но ты же никогда больше не увидишь их!

Фанни уставилась на нее с открытым ртом.

— Что ты имеешь в виду? Они будут со мной!

— Ты возьмешь с собой детей?

— Конечно! А ты как думала?

Фанни поставила хлеб в печь. Мэтти работала так же спокойно, словно речь шла об обеде.

— Ты собираешься взять детей в Индию без отца? Ты собираешься пересечь с ними Египет? Быть того не может! Ты же слышала, что говорил Пьер!

Фанни вышла набрать воды, вернулась, снова вышла за картошкой. По кухне распространился запах свежего хлеба. Роза повсюду следовала за Фанни. Разговор продолжился:

— Конечно же, я возьму их с собой. Я всегда так планировала. Ты это знала. Я и подумать не могла отправиться куда-либо без детей. Сначала я скажу им, что мы едем к тебе, поскольку я заметила, что ты и твои разговоры о часах понравились Горацию. Ты хорошо на него влияешь. Ах, Роза, это будет замечательно! Говорят об опасностях путешествий, но в отсутствии путешествий тоже есть опасность. Конечно, я собираюсь помочь тебе в поисках. Мне известно, что это значит для тебя. Я все продумала. Я знаю, что ты хочешь побыстрее покинуть Лондон, но я попрошу тебя об одной услуге. Сегодня утром я послала письмо адвокату отца, чтобы он ждал меня. Он должен все организовать и подготовить деньги. Он сразу же сообщит отцу о моих намерениях. Но я не остановлюсь на Саут-Молтон-стрит или где-либо в Лондоне. Я сразу же уеду в Париж и там буду ждать тебя. Гораций, без сомнения, сразу же явится к тебе, поскольку я, конечно, оставлю ему записку, что уезжаю в Индию.

— Теперь настала моя очередь говорить, что ты не можешь, не можешь, Фанни, быть такой безрассудной. Конечно, Гораций сразу же приедет за тобой. Он никогда не позволит детям совершить подобное путешествие. И ты знаешь, в этом я с ним согласна. Ты не сделаешь этого!

Но Фанни словно не слышала ее.

— Он приедет в Лондон, но меня к тому времени уже там не будет. Он станет искать, но меня у тебя не найдет. Но… Роза… в этом заключается услуга, о которой я прошу… я прошу, чтобы ты оставалась в Лондоне, пока он не приедет, чтобы ты рассказала мне потом, какое… какое у него отношение ко всему этому. Я буду готовиться к худшему. Сомневаюсь, что он решится пересечь Ла-Манш. Он не верит в существование остального мира, как я тебе говорила. Но возможно, он удивит нас… и мне нужно, чтобы ты была там и потом рассказала мне, что он собирается делать. Пускай он разведется со мной, женится на другой, если хочет, но дети останутся со мной.

— Фанни!

Внезапно Фанни взяла Розу за руку и вытащила ее в просторный холл.

— Смотри, Роза. — Фанни, нисколько не стесняясь, задрала платье и нижнюю юбку. Вокруг ягодиц и на задней поверхности бедер запеклась кровь. На какое-то мгновение Роза вспомнила мертвого оленя.

— Господи, Фанни, — прошептала она.

— Именно.

Фанни опустила юбки. Женщины молча смотрели друг на друга.

— Ты поможешь мне? — спросила Фанни. — Увидимся в Париже? И поедем дальше? Пьер даст нам совет, как ты и говорила. — Она упрямо посмотрела на кузину. — Или я поеду одна?

— Встретимся на Пон-Неф, — ответила Роза.

Поздним утром вся семья вышла помахать Розе и Мэтти на прощание. Грохоча по ухабам, их карета скрылась вдали. Некоторое время спустя ночью по этой дороге проехала другая карета. Двое удивленных детей наконец заснули на коленях матери. Их маленькие тела подпрыгивали на твердой обивке экипажа, а полуоткрытые рты, казалось, хотели задать едва оформившиеся вопросы, ответы на которые рано или поздно придется дать.

Глава восемнадцатая

Роза и Мэтти уже были готовы к отъезду и ждали этого с нетерпением. Но им пришлось отложить его, поскольку они получили письмо от Фанни, в котором сообщалось, что та уехала во Францию. Теперь, прежде чем отправиться в путь, они ждали появления преподобного Горация Харботтома. Все книги о Египте, которые Роза изучала дни и ночи напролет, тоже были отложены. Роза занималась вышиванием. Мэтти решила, что это слишком, но Роза со смехом возразила:

— Гораций ничего не заподозрит, когда увидит меня за типично женским занятием.

Внизу мисс Горди разговаривала с пожилыми джентльменами из Адмиралтейства. Роза почувствовала себя виноватой, слушая, как они поднимаются по ступенькам. Своими планами она поделилась только с мисс Горди, которая лишь кивнула, но ничего не сказала. Она много раз пыталась написать Пьеру Монтану, но наконец поняла, что сможет сказать все только лично. Он приходил к ней в снах, смотрел на нее с любовью.

За окном кучера и торговцы кричали, недовольные тем, что карета джентльменов частично заблокировала улицу. Маленькие замерзшие дети дразнили лошадей. Какой-то мальчишка потянул лошадь за хвост, за что кучер огрел его хлыстом. Дети, весело хохоча, разбежались в разные стороны, топча лошадиный навоз, рыбьи головы и мокрые газеты.

Пожилые джентльмены увидели, как Роза хорошо выглядит, какие у нее розовые щеки. Они поняли, что она наконец пришла в себя.

— Мы прочли в «Джентльменз мэгезин», что египетские сокровища прибыли в музей. Не желаешь ли ты взглянуть на них? Мы достали билеты для тебя и мисс Горди.

Глаза Розы засверкали, словно звезды. Она посмотрела на Мэтти, и та одобрительно кивнула.

— Я жду мужа кузины, — заметила Роза. — Но… ох, я с удовольствием посмотрю!

Она быстро надела шляпку, подбитый мехом плащ и муфту. Карета тронулась в путь по грязной улице. Когда они отъезжали, кто-то бросил в них гнилой апельсин. Джентльмены швырнули в ответ несколько монет. Они посмотрели на низко нависшее небо и сказали:

— Надо было выбрать другой день.

— Нет! — возразила Роза.

Когда карета с трудом прокладывала путь по Оксфорд-стрит, начался дождь. Сначала он был незаметным, моросящим, но вскоре усилился. Поднялся сильный ветер. Время от времени они слышали, как громко свистит кучер.

— Надо вернуться! — предложили пожилые джентльмены.

— Нет! — не согласилась Роза. Ее глаза все сияли. Мисс Горди посмотрела на нее. «Тебе придется рассказать им все, дорогая», — вот что было в ее глазах. Роза посмотрела на дорогие ее сердцу обеспокоенные лица. Они обращались с ней, словно она была их дочерью. Ей, конечно, придется им все рассказать. Давно следовало сделать это, но она знала, что они будут против. Роза незаметно кивнула мисс Горди.

На Грейт-Рассел-стрит движение совсем остановилось из-за очень большого экипажа. Всадники в форме пытались расчистить путь, кареты еле продвигались, кучера кричали. Из окон кареты показались головы, хотя дождь все усиливался. Это была королевская карета. Находились ли в ней король или принц Уэльский? Может, им удастся взглянуть на бедняжку принцессу Шарлотту? Лошади переступали на месте, прямо на мостовую падал горячий навоз. Какие-то замызганные дети спешили к нему, чтобы хоть немного погреть ноги. В конце концов королевский экипаж проехал мимо. Кто бы ни находился внутри, он не выглянул наружу. Люди свистели ему вслед, кто-то выкрикнул: «Vive la République!»[78]. Мисс Горди обернулась, чтобы посмотреть, кто это крикнул. Пожилые джентльмены говорили о мире с Наполеоном, сокрушенно качая головами.

— Мы думаем, что мир недолговечен, — говорили они.

— Это значит, что Париж снова будет закрыт для нас? — озабоченно поинтересовалась Роза.

— Не только. В конечном счете, Наполеон может атаковать нашу страну. Ни для кого не секрет, что он перегруппировывается и наращивает силы. Он сумасшедший и способен на все. Здесь, — они махнули в сторону смеющейся и вопящей толпы, — в некоторых местах ему даже сочувствуют. — И Роза Фэллон вспомнила серые умные глаза, которые удивленно смотрели на Долли, упавшую в обморок.

В музее им сообщили, что египетские древности находятся во внешнем дворе здания.

— Но возможно, нам стоит прийти в другой раз, — снова предложили джентльмены. — Ты вымокнешь. — И они с сомнением посмотрели на мисс Горди.

Но мисс Горди не обратила на это внимания. Роза последовала ее примеру. Они решительно всматривались в струи дождя, их уже нельзя было переубедить. Поэтому маленькая группа людей поспешила к деревянному зданию, в котором временно находились сокровища.

Розу удивил огромный кулак, он был больше ее самой. Потрескавшийся камень, из которого был сделан кулак, производил странное впечатление, он казался пародией. Рядом с ним стоял небольшой обелиск, покрытый надписями. Он был похож на те, что она видела в Париже. Мисс Горди разглядывала урну, саркофаг в форме большой ванны. Он частично находился на улице, и дождь громко барабанил по крышке.

Потом Роза увидела и сразу же узнала его. Он стоял там — темный, покрытый пятнами чернил и странными письменами Розеттский камень. Она увидела место, где была отломана верхняя часть камня, отрезая путь к древнему миру. Когда дождь закончился, она даже не заметила этого. Под иероглифами располагались другие значки, они были практически невредимы. Это было обычное письмо. А под ним размещался текст на древнегреческом, отломанный в нижней части.

— Ох, — вздохнула она, и слезы покатились по ее щекам. — Это ключ.

Она приблизилась к камню и провела пальцами по шероховатой поверхности, ощущая загадочные письмена. Она нагнулась сильнее, пытаясь найти картуши, которые, как говорил Пьер, содержат имена царей. Она их ясно увидела среди иероглифов. Обойдя вокруг камня, она увидела также написанные краской слова, о которых упоминал Уильям: «Захвачено в Египте британской армией в 1801 году». На другой стороне было начертано: «Подарено королем Георгом III». Роза была рада, что Пьер не видит этой надписи. Но она так хотела, чтобы он узнал, как она стояла и под шум дождя рассматривала Розеттский камень.

Она снова прикоснулась к надписям, ощущая скрытое в них знание. Не отрывая пальцев от камня, она повернулась к джентльменам и спокойно сказала:

— Я еду в Египет. — Они улыбнулись, думая о том, что однажды это должно было случиться. Но, когда они попробовали поторопить ее зайти под крышу, чтобы она не вымокла, Роза повторила: — Я еду.

— Она уезжает завтра, — добавила мисс Горди.

Добрые старые джентльмены не могли поверить ушам. Поняв, что так оно и есть, они испугались. Все четверо стояли под дождем возле Розеттского камня. Никто и не думал о том, чтобы сдвинуться с места.

— Ты не можешь, — возразили джентльмены.

— Женщины путешествовали по Египту, — упрямо ответила Роза.

— С армией или флотом. Как жены торговцев. В одиночку — никогда! — Дождь все шел и шел. — Мы были там и знаем, как там опасно! В одиночку нельзя, об этом даже речи быть не может!

— Но я буду не одна. Со мной будет Мэтти, конечно, и думаю, что с ней я буду в большей безопасности, чем со многими мужчинами, которых я знаю. — Она нервно сглотнула, прежде чем продолжить, поскольку мисс Горди тоже не знала об этом: — Моя кузина Фанни вместе с детьми должны отправиться в Индию. Их пригласил отец, мой дядя. Меня он тоже пригласил… поэтому они тоже едут со мной.

Мисс Горди внимательно посмотрела на нее. Если раньше пожилые джентльмены были напуганы, то сейчас они пришли в ужас.

— Они поедут в Индию через Египет? Они собираются пересечь пустыню от Каира до Красного моря? Дети? Вы собираетесь взять детей? Твоя кузина не ведает, что творит.

Дождь продолжал барабанить по крышке саркофага.

Пожилые джентльмены спешно о чем-то посовещались, затем решительно обратились к Розе:

— Быстро, — приказали они, и женщины сели обратно в карету, которая немедленно направилась назад на Саут-Молтон-стрит. В карете джентльмены сказали:

— Роза, мы видим, что должны рассказать тебе кое о чем. Мы думаем, что скоро грянет война. Правительство не хочет пугать народ, говоря, что этот долгожданный мир скоро закончится. Но все указывает на то, что грядет новая война с Наполеоном. Он полез в Италию, его войска находятся в Голландии. Он сумасшедший, он помеха, от него надо избавиться, чтобы мир стал безопасным.

— Когда? Когда будет война?

Грязью заляпало не только самих лошадей, но и карету.

— Мы не знаем когда.

— Но мы можем ждать месяцами, а она так и не начнется!

Вряд ли так скоро случится новая война. Ведь совсем недавно Наполеон прохаживался по салону Жозефины и интересовался у английских дам, как им понравилась опера.

Мисс Горди сняла промокшую шляпку, с которой вода уже просто капала. Она внимательно прислушивалась к разговору. Пожилые джентльмены продолжали рассказывать о войне, а Роза не могла отвести взгляда от волос мисс Горди, от того, как они рассыпались по ее плечам. Внезапно она увидела не пожилую даму, а женщину по имени Констанция. Роза поняла, что когда-то она была очень красивой. Молодая девушка, которая каким-то образом потеряла возлюбленного. Не прошло и минуты, как волосы были собраны и убраны в пучок на затылке. Мисс Горди снова стала собой.

— Я полагаю, Розе стоит поехать, — спокойно заметила мисс Горди, — если таково ее желание. Я бы поехала, если бы была на ее месте. И чем раньше, тем лучше, если ваши прогнозы относительно войны верны. — Пожилые джентльмены посмотрели на нее, словно увидели призрак, но она невозмутимо продолжала: — Она не безрассудна. Я знаю, что она долгие месяцы читала лишь о Египте. Она поедет с Мэтти, которой я бы сама доверила свою жизнь. Будут еще путешественники, как в мои времена.

Роза удивилась:

— Вы ездили в Египет, мисс Горди?

— Нет, дорогая, но я бывала в Греции. Полагаю, что следующее поколение женщин сможет путешествовать по всему миру. — Она посмотрела на джентльменов. — Почему бы Розе не оказаться в их авангарде и не поехать в Египет? Она могла бы написать книгу, которая помогла бы другим женщинам! И почему она должна путешествовать в страхе? Я не могу в это поверить… где бы они ни жили — на другой стороне Земли или на Луне, — какую бы религию ни исповедовали — у большинства людей нет сердца.

Джентльмены обменялись взволнованными взглядами: «Женщины ничего не понимают в этом мире».

Роза и мисс Горди обменялись спокойными взглядами: «Мы можем то, на что, по мнению мужчин, мы не способны. У нас намного больше здравого смысла, чем у них». И снова Роза увидела рядом с собой другую, молодую женщину.

— Но я полагаю, вы правы в том, что Фанни и дети ехать не должны, — твердо добавила мисс Горди, кивнув джентльменам, мысли которых она точно угадала. — Мы не имеем права подвергать опасности детей, даже если сами готовы встретить опасность во всеоружии. Роза, ты должна убедить кузину не делать этого.

— Они уже уехали, — слабым голосом ответила Роза, когда они прибыли на Саут-Молтон-стрит. Мэтти сделала вид, что не замечает их подавленности, и приготовила всем индийского чая, успокаивающего нервы.

Не успели глубоко расстроенные и ежеминутно кашляющие пожилые джентльмены отбыть, как приехал Гораций. Он гремел и ревел в гостиной Розы, размахивая письмом Фанни и говоря о законе.

Роза, не выпуская из рук вязания, попросила его сесть. Но он продолжал ходить из угла в угол, крича и заглядывая в соседние комнаты, словно его семья была где-то там спрятана. Роза с Мэтти переглянулись. Они надеялись, что ему не взбредет в голову заглянуть в шкаф и обнаружить там дорожные сундуки. Мисс Горди, встревоженная криками Горация, поднялась к Розе и осторожно села возле нее на случай, если Розе понадобится защита.

— Это твоя вина! Это ты все это подстроила! — вопил Гораций. — Фанни бы никогда на такое не решилась, не повлияй ты на нее. Сначала ты приехала, а потом она исчезла!

— Гораций, она всего лишь уехала в Индию навестить родителей. Тебя тоже приглашали.

— Это была нелепая затея. Я не могу бросить паству. У меня есть перед ними долг, а у нее есть долг передо мной. — Роза вспомнила слова Фанни: «Но его представление о долге состоит в том, чтобы этот долг совпадал с его желаниями». — Она не смела ехать без моего разрешения! — кричал Гораций. — А я не разрешил. Это все твое влияние! — бесновался он. Таким тоном он привык с кафедры обличать человеческие грехи. — Аморальная кузина!

Мисс Горди тут же встала. Ее белая шляпка качнулась:

— Боюсь, сэр, что не могу позволить вам и далее разговаривать с моей достойной и уважаемой гостьей подобным тоном. Мне придется попросить вас покинуть мой дом, если вы не смените тон!

Мисс Горди держалась более чем строго. Гораций немного стушевался, поскольку с ним уже давно так никто не смел разговаривать. В конце концов, он был приходским священником, с ним всегда обращались с должным уважением.

— Я искренне прошу вашего прощения, мадам, — ответил он, слегка растерявшись и сделав небольшой поклон. — Вы, вероятно, не понимаете ужасного горя, которое постигло меня. Моя жена исчезла и забрала с собой моих любимых детей. Я полагаю, что эта молодая леди повлияла на решение моей жены.

— Правда в том, Гораций, — ответила Роза, не прекращая вышивать бледно-розовые пионы, — что все было наоборот. Фанни повлияла на меня. Она мне помогла прийти в себя после смерти Гарри. Я очень благодарна ей за это.

— Да-да, в этом заключается обязанность жены викария, я мог тоже помочь тебе в этом. — Он говорил нетерпеливо. — Я пойду к адвокату. Я ей не позволю. Я позабочусь об этом.

— Я уверена, что у адвоката все факты на руках. Но она не исчезла, Гораций. Ты видел письмо ее отца, у тебя есть ее собственное письмо, в котором она говорит о своих планах.

— Без моего разрешения! — гремел Гораций. Мэтти принесла еще чая для успокоения нервов. Наконец Гораций ушел к дяде-епископу.

Роза чувствовала, что не сможет покинуть Лондон, пока Гораций не примет определенного решения. Ей все не терпелось уехать, ситуация ее очень раздражала.

Он снова пришел на следующее утро.

— Она действительно уехала в Индию, — воскликнул он голосом, полным отчаяния.

— Но ты знал, что это так, Гораций. Она оставила тебе письмо.

— Адвокат сказал, что это правда. Она против моей воли лишила меня семьи. Я заберу у нее детей. У меня есть планы на Горация. Он вырастет в лоне церкви, как новый Мессия! Я хочу, чтобы в следующем году он пошел в специальную церковную школу. Я смогу поспособствовать этому.

— Возможно, тебе тоже стоит поехать в Индию, — предложила Роза. Он не обратил на ее слова внимания, но оставался у нее достаточно долго, чтобы его пригласили на обед.

— Что я скажу своим прихожанам? Где моя жена, которая следит за всем? Что я скажу?

— Правду, конечно. Что она забрала детей, чтобы они повидались с ее родителями.

— Мои прихожане будут сочувствовать мне, — ответил он.

— Твои прихожане очень любят Фанни. Они увидят, какой ты хороший человек, потому что отпустил их.

— Ни один мужчина не поступил бы так.

Почему он не едет домой? Мисс Горди, Мэтти и Роза никак не могли взять этого в толк. Он все думали о Фанни, которая ждет их на Пон-Неф. «Или пускай тоже отправляется в Индию и наилучшим образом использует создавшееся положение».

На третий день, когда он снова пришел с утра пораньше и остался до обеда, оказалось, что у Горация появилась мысль (которую, без сомнения, ему внушил дядя-епископ), что обязанность Розы состоит в том, чтобы поехать с ним в Уэнтуотер, готовить для него и прибираться в доме. Потому что она все равно ничего не делает, сидя в Лондоне.

Не успела Роза прийти в себя после предложения Горация, как Мэтти ввела в гостиную леди Долли, виконтессу Гокрогер. Короткое платье, подбитый мехом плащ, цветы в волосах. Долли выглядела необычно, частично из-за одежды, частично из-за высокого роста, частично из-за взгляда. Она казалась старше своих лет. Розу удивил изумленный взгляд Горация.

— Долли, это муж моей кузины Фанни, преподобный Гораций Харботтом. Гораций, это виконтесса Гокрогер.

— Ах! — воскликнул Гораций. Титул! Его лицо расплылось в улыбке. — Я счастлив, — сказал он, очень низко поклонившись Долли.

— О, приходский священник с именем героя, как мило, — заметила Долли, сразу же одарив красивого Горация Харботтома, который был даже выше нее, ослепительной улыбкой.

Но каким бы красивым он ни был, Долли проигнорировала его.

— Нам срочно надо поговорить, Роза, — сказала она, добавив, — наедине.

— Ах… возможно, тут необходим священник, — с надеждой произнес Гораций.

— Определенно, нет! — Тут Долли опомнилась и вежливо сказала Горацию: — Вы нас извините? Обещаю, что это ненадолго… моя карета, вероятно, заблокировала всю Грейт-Молтон-стрит. Если я не потороплюсь, начнется восстание.

— Я буду ждать в соседней комнате. Сам я не спешу, и я еще не закончил разговор с кузиной жены. Вы можете, конечно, позвать меня, если возникнет необходимость.

Принесли чай, но Долли и Гораций предпочли выпить немного вина.

Долли развалилась на мягком диване, а Роза уселась на свой любимый стул с прямой спинкой.

— Как поживаешь, Долли? — вежливо поинтересовалась Роза.

— Я больна, — тут же ответила Долли. — Ну… я подозреваю, что беременна, а для меня это одно и то же. А мне нельзя, потому что на следующей неделе мы с Уильямом и Джорджем отправляемся в Египет.

— В Египет? Когда? Когда вы уезжаете?

— На следующей неделе.

— На следующей неделе? — Розе стало дурно. — На следующей неделе?

— Я же тебе говорю! На следующей неделе!

— Почему на следующей неделе?

— Ты знаешь, они хотят найти сокровища! Поэтому мне не нужна эта беременность, я не позволю им ехать без меня. Пуска Энн рожает наследника, а не я!

О Боже! Роза пыталась прийти в себя.

— Энн собирается рожать?

— Ты, наверное, думаешь, что она беспокоится о своем будущем. Но герцог Хоуксфилд, вопреки ее надеждам, не так уж и доволен. По мнению Энн, герцог надеется, что Уильям бросит ее, поскольку она до сих пор не родила наследника, и женится на тебе.

— Что?

— Так я понимаю. Он действительно очень интересуется тобой.

— Кто?

— Герцог Хоуксфилд. — Долли сменила тему. — В последний раз выкидыш получился легко. Джордж ничего не заподозрил. Но сейчас что-то не выходит. Ты должна помочь мне.

— Что ты имеешь в виду?

— Помоги избавиться от беременности. У тебя никогда не было детей, но ты была замужем, по крайней мере, пять лет. Ты наверняка должна знать, как это делается.

Розе стало дурно: она почувствовала старую боль, к которой примешалась новая. Она старалась думать только о Долли и не отвлекаться.

— Долли, дорогая Долли, — медленно произнесла она. — Вернись. Я знаю, ты есть где-то там.

— Я тебя не понимаю. — Долли встала и прошлась по комнате, разглядывая обстановку. — Да, ты изменилась после Уимпоул-стрит, — критически заметила она. Затем Долли добавила тихим, почти неслышным голосом: — Ты виделась с Пьером Монтаном?

— Ни разу после его возвращения в Париж, когда он уладил здесь все дела.

— Дела — это перстень моей свекрови?

— Да, египетский перстень.

Долли вдруг снова села и хихикнула. На какое-то мгновение она стала прежней Долли, девочкой, словно бы одетой с чужого плеча.

— Тебе бы стоило посмотреть на вдову в опале, Роза! Если бы я до сих пор писала в дневнике, мне было бы чем его заполнить! Герцог Хоуксфилд очень сердит на нее. Он часто бывает у нас. Они с Джорджем и банкирами каждую неделю закрываются в кабинете. Поэтому герцогу приходится видеть вдову. Они просто сходят с ума от напряжения. Полагаю, если бы он раньше знал о перстне, то свадьба не состоялась бы, как бы мы ни нуждались в деньгах Фэллонов. Я никогда не видела его таким злым.

— Продолжай вести дневник, Долли, отмечай интересные вещи, которые случаются с тобой.

Долли посмотрела на Розу.

— Я не смогла бы написать о том, что мне довелось пережить, — просто сказала она звонким голосом. — Думаю, что страницы сгорели бы сами по себе. — Несколько секунд она молчала. — Ты поможешь мне?

Роза не отрывала взгляд от собственных рук.

— Я потеряла детей, Долли. Я не избавлялась от них. Я очень их хотела. А затем моего мужа… убили.

— Ох, — Долли растерялась. — Я не знала.

— Джордж может тебе рассказать.

— Я не собираюсь обсуждать это с Джорджем.

Они сидели молча, но Долли не могла долго хранить молчание.

— Ну, я не хочу этого ребенка. Я принимала меры предосторожности, я об этом знаю все. Я хочу поехать в Египет и увидеть сокровища, ездить на верблюдах, о которых рассказывал Пьер. Я, конечно, знаю многих людей, которые могли бы мне помочь, но они все друзья Джорджа и обязательно расскажут ему.

— Долли… я слышала, что… иногда… эти меры могут привести к тому, что ты не сможешь забеременеть, когда захочешь.

— Мне все равно, — ответила Долли, вставая. — Если ты не поможешь мне, тогда иди к своему викарию, а я обращусь к джину! Я надеюсь, что ты не будешь обсуждать этот разговор с Джорджем. — Она снова обернулась. — Ты выйдешь за Пьера Монтана?

— Нет, — ответила Роза, — не выйду. — Она тоже встала; ее сердце было готово выскочить из груди. Она не знала, лжет она или нет. Посмотрев на молодое и вместе с тем постаревшее лицо Долли, она почувствовала всю степень своей беспомощности. — Береги себя, Долли, — наконец произнесла она. — Надеюсь, ты не будешь делать ничего опасного, о чем однажды можешь пожалеть.

Долли уже хотела огрызнуться, но потом вдруг замолчала. Она поняла, что Розе небезразлична ее судьба.

— Пока, Роза, — она слабо улыбнулась. — Спасибо.

К досаде Горация, он не застал ее, когда прибежал из соседней комнаты.

Гораций вернулся на мягкий диван. Вино придало ему решимости. Он откинулся на спинку дивана и представил Розу в Уэнтуотере. В принципе, это было бы даже неплохо. Что-то в Розе заставляло его нервно ерзать на месте.

— Как я говорил, Роза, тебе лучше поехать вместе со мной в Уэнтуотер. Просто я сам не управлюсь, а ты все равно ничего не делаешь. — Он не заметил бледности на лице Розы. Она была в панике: Джордж едет в Египет. Она позвонила Мэтти.

— Возвращайся в Уэнтуотер или поезжай в Индию, но пожалуйста, Гораций, оставь меня в покое. У меня своя жизнь.

Гораций был искренне удивлен.

— Что значит «своя жизнь»? Что ты имеешь в виду? Ты же женщина! — Он схватил ее за руку.

К еще большему удивлению Горация, возле него выросла Мэтти, держа в руках его пальто. Гораций не был готов уходить.

— Ступай, Гораций, — сказала Роза. — Уезжай домой.

Когда Роза увидела на мосту в лучах заходящего солнца Фанни с маленьким Горацием и Джейн, она бросилась к ним со всех ног, на ходу придерживая рукой подол платья. Они стояли возле дальнего конца моста на правом берегу. Мимо проезжали кареты, кричали люди, в ноздри лезла удушающая вонь Сены, но она не обращала на все это внимания, бежала и бежала к кузине, как бежала по этому самому мосту много лет тому назад.

— Я здесь! — крикнула она. — Я здесь! — Она хотела добавить: «Джордж тоже здесь!»

Они обнялись и расплакались. Все говорили без умолку. Вскоре они пришли в номер в одной небольшой чудной гостинице на улице Мазарини на левом берегу, выпили горячего шоколада со сливками. Мэтти растопила камин, и все сразу же согрелись. Дети оживились, они стояли возле окна и смотрели, как зажигают фонари на улице. Они смотрели вниз, на забавных французов. Гораций и Джейн постоянно говорили друг другу «bonjour»[79] и «bon soir»[80], словно маленькие шумные попугайчики.

— Что произошло? — наконец спросила Фанни. Она смеялась, но было заметно, что в любой момент она готова расплакаться. Ее лицо выражало сильную озабоченность. — Я почти потеряла веру в наш план! Что он сказал?

— Мне так жаль! Мы приехали только сегодня днем! — И тихим голосом добавила: — Гораций задержал нас на несколько дней.

Но она недостаточно понизила голос. Маленький Гораций тут же повернулся к ним.

— Папа приезжает? — радостно спросил он. Он быстренько примостился возле тети, глядя на нее сияющими глазами. Джейн последовала за ним. — Папа приезжает? — снова спросил он. Джейни смотрела на тетю, и в ее глазах без труда можно было прочесть тот же вопрос.

Роза посмотрела на маленького Горация. Конечно, он любил отца.

— Кажется, он не приедет, — ответила она всем, — по крайней мере, не сейчас. — Гораций сразу погрустнел. — Все вы знаете, как много он работает. Но он очень хочет, чтобы ты продолжал учить все, что можешь, все, что позволит ему… гордиться тобой.

— А мной, а мной? — закричала Джейн.

— И тобой, конечно же, — ответила тетя, поняв, что Гораций никогда не говорил о дочери, а если говорил о сыне, то не как о любимом ребенке, а как о важном инструменте для достижения своих целей.

— И мной, — слегка улыбнувшись, добавила Фанни. Она все еще была обеспокоена.

— Он вернулся в Уэнтуотер, — сообщила Роза. На лице Фанни отразилось огромное облегчение, которое она немедленно постаралась скрыть.

— Он должен быть здесь, с нами, — сказал маленький Гораций и сильно лягнул сестру которая тут же расплакалась. Гораций тоже начал реветь. Фанни постаралась их успокоить.

— Ваш отец передал еще, — продолжила Роза, пытаясь перекричать детей, — что ты, Гораций, теперь единственный мужчина среди нас, и нам понадобится твоя помощь.

— Я хочу домой! — хныкал Гораций.

— Он меня пнул! — плакала Джейн.

Через пять минут дети заснули на диване возле камина; слезы медленно высыхали на их лицах. В комнате наступила тишина, только тихо потрескивали поленья в камине. Джейн запихнула в рот ленту от платья, а Гораций прижал к себе подушечку.

— Такое творится с самого нашего приезда сюда, — хмуро заметила Фанни. — Я была так уверена, что поездка пойдет им на пользу, но они стали практически неуправляемы, особенно Гораций. Возможно, стоило оставить его в Уэнтуотере. Они никогда себя так не вели. Думаю, сын очень сердится на меня. — И она рассмеялась, хотя смех ее был близок к плачу. — Значит, Гораций отпустил нас?

— Думаю… думаю, да.

— Он не заберет у меня детей?

Роза не знала, что сказать в ответ.

— Он… он успокоится, я полагаю. Я не знаю, что он предпримет.

— Понятно. — Роза, взглянув на озабоченное лицо кузины, подумала, не сошли ли они с ума. — Мы только во Франции! — продолжала Фанни. — Ты думаешь, мы когда-нибудь попадем в Индию?

— Фанни, Фанни, послушай! Джордж, Уильям и Долли едут в том же направлении!

— Что?

Роза рассказала о визите Долли.

— Мы уехали в ту ночь, когда узнали об этом. Они не могли сильно отстать.

— Но… он не знает о ребенке Гарри?

— Конечно, нет.

— Тогда это не имеет значения, Роза. Ты можешь сделать вид, что интересуешься иероглифами!

— Это всегда имеет значение, когда Джордж неподалеку! Поверить не могу, что они вздумали путешествовать именно сейчас!

— Тогда мы должны немедленно покинуть Париж!

— Но нам следует увидеться с Пьером Монтаном. Мне необходимо встретиться с ним.

Фанни снова заметила странную интонацию в голосе Розы, когда та говорила о французе.

— Ну разумеется, ты встретишься с ним. Уверена, что он поможет нам.

— Я послала ему записку, как только мы приехали, — сообщила Роза. — Я написала, что мы отправимся в Комиссию завтра утром, что мы хотели уехать из Лондона как можно скорее! Также я написала, что Гораций решил не сопровождать нас. Не знаю, что он ответит на это… наверное, расскажет много страшных историй о женщинах, которые путешествовали в одиночку.

Роза как-то странно вела себя. Фанни заметила это, но ничего не сказала, лишь произнесла:

— Вероятно, мы оставим детей с Мэтти, когда поедем в Комиссию. Они будут только мешать нам.

— Ах, Фанни… пускай они поедут с нами. Думаю, даже маленькие дети будут потрясены при виде сокровищ.

— Мы уже побывали в Лувре. Они не были потрясены. Я хотела насладиться видом той прекрасной длинной галереи, но Гораций принялся гоняться по ней за Джейни, задевая статуи и вопя. Это был настоящий кошмар. Так или иначе, нас попросили уйти! — Кузины рассмеялись. — Гораций никогда не расставался с отцом, — добавила Фанни. — И думаю, что «Hotel de l’Empire» произвел на него неизгладимое впечатление.

— Боже, вы остановились там?

— Ты сказала, что это безопасное место. Никогда бы не подумала, что буду заботиться о безопасности, но с детьми по-другому нельзя. У нас большой номер, но мы спим вместе на одной кровати. И мне все равно, что гостиница набита самыми противными английскими путешественниками!

— Но он такой дорогой!

— У меня много денег.

Теперь настал черед Розы обеспокоиться.

— Джордж остановится именно в этой гостинице. Я поселилась на левом берегу, чтобы случайно не встретить их. Мы должны немедленно уезжать. Как только поговорим с Пьером.

Мэтти принесла красного вина и горячей воды.

— Я хотела бы прогуляться завтра, когда вы будете у месье Монтана, мисс Роза. Я пойду к лодкам на реке. Готова поклясться, там найдется кто-нибудь, кто слыхал о Корнелиусе Брауне.

Мэтти принялась прибирать, напевая себе что-то под нос.

А Роза и Фанни выпили вина с горячей водой. По жилам моментально разлилось приятное тепло, щеки порозовели. Они забыли обо всех проблемах и начали мечтать о том, что их ждет в этом приключении. Наконец они позволили себе расслабиться. С улицы доносились голоса прохожих: «Allons»[81] или «Au revoir, mon ami»[82], «Que voulez-vous, monsier?»[83]. Кто-то невнятно пел, и слова терялись вдали. Им показалось, что их отважная одиссея наконец началась.

В ту ночь Розе снился сон, какой обычно снится героиням новых романов. Ей снилось, что Пьер Монтан до сих пор любит ее, что они найдут ребенка и будут жить долго и счастливо.

Глава девятнадцатая

Сердце Розы билось так часто, что она буквально слышала его. Словно оно хотело еще раз опровергнуть ее слова, однажды сказанные Фанни: «Он не заставляет мое сердце биться быстрее». Роза чувствовала, что ее слегка трясет. Поэтому она сцепила руки, чтобы это не было заметно. Она расскажет ему. Она увидит его.

Они вышли из кареты возле Комиссии по делам Египта. Ярко светило солнце, люди весело переговаривались на улице. Джейн увидела его и попыталась побежать к нему, но миниатюрные туфельки на маленьких ножках и длинная юбка мешали ей. Наконец она оказалась у двери.

Было нечто особенное в том, как он нагнулся, чтобы поздороваться с Джейн, в его непосредственности и открытости в тот весенний день. Кто-то поприветствовал его, он со смехом ответил: «Attendez, mon ami!»[84]. Роза почувствовала, что краснеет. Это был не тот мужчина с чутким любящим сердцем, таким же, как у нее, который искал ее. Он ее вообще не искал. Ее лицо залил не румянец смущения, но краска паники. «Неужели я опоздала?» Она быстро повернулась к Фанни, но Фанни наблюдала за дочерью, которая рассказывала Пьеру о путешествии. Затем Пьер галантно поприветствовал дам, каждой поцеловал руку. Но было в выражении его лица что-то чужое. Это стало для нее настоящим ударом: «Я потеряла его». Роза почувствовала в груди холодок, когда он равнодушно взял ее за руку.

Гораций стеснялся и потому держался в сторонке.

— Добрый день, молодой человек, — сказал Пьер, заметив мальчика. — Должно быть, ты Гораций?

— Откуда вы знаете, кто я? — спросил он сухо.

— Я сказала ему, — ответила Джейн. Гораций хотел было ущипнуть ее, но обстоятельства не позволяли это сделать.

— Полагаю, ты собирался ущипнуть сестру? — спросил Пьер Монтан.

Гораций покраснел до корней волос, выпрямился во весь свой рост шестилетнего мальчика и заложил руки за спину. Он был красив — смущенный и вместе с тем напыщенный. Фанни отвернулась, чтобы не рассмеяться или обнять его.

Однако возможность увидеть статуи львов с человеческими лицами, провести пальцами по полированным головам миниатюрных кошек, увидеть ярчайшие полотна размером со стену, рассмотреть бетонную ногу, которая в сотни раз больше настоящей, на некоторое время затмила для этих маленьких детей весь остальной мир. Они не могли произнести ни слова, так велико было их изумление. Они прошли по комнатам, наполненным сокровищами, мимо многочисленных странных картин и артефактов. Дети не могли понять, куда попали. Уэнтуотер стал казаться лишь сном, их жизнь стала сном. Наконец они начали плакать. Но Пьер Монтан дал им французского сахара, и они успокоились. Фанни безмолвствовала. Роза рассказывала ей об этом месте, но это не подготовило ее к необычным картинам, замысловатым надписям, полуразрушенным статуям или ярким краскам. Она была удивлена, когда увидела в этом месте голубой перстень, который сиял когда-то на морщинистом пальце вдовствующей виконтессы. Сквозь окна пробивались солнечные лучи, повсюду горели лампы, однако для Фанни сокровища были темными, потемневшими от времени и тайного смысла, ибо не возникало сомнения, что она глядела на божества, спокойные и прекрасные.

— Они такие чарующие, эти их боги, — заметила Роза, остановившись на мгновение позади кузины. — Красивые и пленительные, они, можно сказать, улыбаются.

Никто из них не вспоминал о христианском Боге. Внезапно Роза заметила ту самую статуэтку писца за работой. Она подошла к ней и взяла в руки, снова увидела сосредоточенное выражение на его лице. Ничто до этого не подтверждало так точно для Розы слова отца: «Сама древность, которая говорит с нами». Пьер, заметив ее неподдельный интерес к статуэтке, быстро отвернулся.

Фанни изумленно озиралась.

— Ничто не могло подготовить к этому, — сказала она Пьеру. — Если я больше никогда ничего не увижу, мне будет достаточно того, что я увидела здесь.

— Если вы поедете в Египет, — сказал он ей и детям, которые подошли к Фанни, — то знайте, что вот это там и спрятано, среди развалин, трупов и крыс.

Дети встревоженно переглянулись. Фанни посмотрела на них, потом на Пьера. На ее лице было смятение. Она думала, что Пьер был столь суров, потому что Роза отказала ему.

Но Роза в тот момент ничего не видела и не слышала. Она нагнулась к какой-то надписи на куске камня, внимательно всматриваясь в нее.

— Картуш! — воскликнула она, словно была провидцем, перед которым приоткрылись тайны будущего. — Здесь картуш, такой же, как на Розеттском камне, я видела Розеттский камень в Лондоне, Пьер!

И Пьер Монтан снова отвел взгляд от глаз, влюбленных в иероглифы.

Наконец они все устроились в кабинете Пьера, где когда-то жалобно плакала Долли. Джейн примостилась на коленях у матери и глядела на Пьера глазами, круглыми от удивления. Гораций уселся на пол возле тети. Она погладила его по голове.

— Так, — сказал Пьер Монтан. Он посмотрел на кусочек ярко-голубого камня. Это был лазурит. Пьер использовал его в качестве пресс-папье. Затем он взглянул на гостей из-за захламленного стола. — Ecoutez-moi[85], — твердо произнес он. — Послушайте меня. Вчера я был шокирован, узнав, что вы уже во Франции, без преподобного Харботтома, и планируете отправиться в Египет. Египет — не место для женщин, а тем более для детей. — Когда Роза захотела что-то сказать, он продолжил: — Я не могу остановить вас, но вы должны, по крайней мере, выслушать то, что я вам скажу, s’il-vous plait[86]. Египет, как я вам сказал в Лондоне, не место для чужеземцев. Там их жизнь постоянно подвергается опасности. Даже в своих самых диких снах вам не приснится то, что ждет вас там, какие жестокости там творятся. Позвольте рассказать вам немного о том, что я помню. Я начну с простых вещей. Египет — грязное место, нечистое. При разливе Нила с водой распространяются болезни. Люди слепнут в Египте от реки, солнца, песка и мух. Вас встретят не благожелательные арабы, а враждебные люди с больными глазами, или вовсе без глаз, или слепые. Я сам подхватил эту болезнь, когда был там. Она называется офтальмия. Она причиняет много страданий. Я бы врагу их не пожелал.

Женщины забеспокоились.

— Послушайте меня, — повторил он. — Чума волнами накатывается на города. Летом в Каире так много мух, что они сотнями садятся на руки и лица, на любую неприкрытую часть тела. Люди кажутся черными. Я видел мужчину на улице, который пытался что-то выпить. Он прикрыл сосуд рукой, которая была черной от мух; он поднял сосуд, тоже черный, ко рту, тоже черному, и попытался влить жидкость себе в рот. Не могу даже представить, сколько мух он проглотил. Александрия страдает от огромного количества крыс, которые сбегают с кораблей в порту, и тараканов, которые прячутся в балках и стропилах. Тараканы большие — семь с половиной сантиметров, красные, с длинными усиками.

Джейн начала плакать. Фанни в ярости поднялась на ноги.

— Как вы смеете пугать детей?

— А вы считаете, что дети должны пребывать в неведении относительно места, куда направляются?

Роза тоже встала, держа Горация за руку, но Пьер заговорил первым.

— Я должен отправиться на собрание. Я приеду к вам в гостиницу через несколько часов, чтобы продолжить обсуждение путешествия. Пожалуйста, подумайте пока над тем, что я вам рассказал.

Их провели к выходу. Джейн плакала почти так же горько, как когда-то Долли. Позади остались картины, статуи и кошки, глядящие на все это понимающими глазами.

Мэтти была очень взволнована, когда они вернулись. Она встретила матроса, который знал ее мужа, Корнелиуса Брауна. Он сказал ей, что последний раз видел Брауна, когда тот плавал на торговых судах по Средиземноморью и планировал отправиться в Египет.

— Полагаю, это предрешено. Я должна отыскать его и сказать, что думаю.

— Предрешено Богом? — рассеянно спросила Роза.

— Предрешено судьбой, — хмуро ответила Мэтти. — Его судьба в том, что я получу удовольствие от того, что выражу ему свое неодобрение. Хотя, мисс Роза, матросы поговаривают о войне. Мы должны уезжать. — Но Мэтти упомянула об этом как бы невзначай, словно это была банальная каждодневная ситуация. — Теперь я предлагаю отвести детей вниз, я дам им мороженого. Они в ужасном состоянии, так сказать. Потом я постараюсь уложить их, чтобы они поспали час или два, хоть сейчас только три пополудни.

— Пожалуйста, Мэтти, — согласилась Роза. Мэтти как-то удалось увести вниз взволнованных бледных детей.

— Что мы будем делать? — спросила Фанни. Она тоже была бледна как мел. — Мне следовало лучше подумать над тем, что я делаю. Все, о чем я мечтала, — как можно скорее убраться из Уэнтуотера.

— Он пытался напугать нас, — ответила Роза. — Он использовал детей, чтобы напугать нас. Женщины бывали в Египте, так он говорил в Лондоне.

Я слишком долго колебалась. Я потеряла его.

— Но без детей и с мужьями.

— Я знаю. Но… он искатель приключений, он должен узнать и приветствовать это качество в нас, хоть мы и женщины.

— Меня не назовешь искательницей приключений. Я не могу сознательно подвергать детей опасности, не могу, Роза.

— Я знаю, Фанни, дорогая, я знаю.

— Папа, конечно, хотел, чтобы мы выбрали длинный путь вокруг Африки, на корабле.

— Я знаю.

— Что же мне делать?

В таком расположении духа их и нашел француз. Он отказался от чая.

— Простите, мне еще предстоит сегодня встреча. — Роза представила молодую красивую женщину, которая вплетает цветы в волосы, готовясь встретиться с Пьером Монтаном. — Я только что видел возле Комиссии виконта Гокрогера с женой и шурином.

— Они здесь? Так скоро? — Пьер услышал в голосе Розы панические нотки.

— Они захотели снова взглянуть на египетские сокровища. Я ответил, что, к сожалению, эти предметы старины теперь закрыты для публичной демонстрации. Они изволили удовлетвориться подобным ответом. — Он сделал паузу. — По всей видимости, они не подозревают о вашем путешествии, Роза. Они не упомянули об этом.

— Разумеется, нет. Ты им не сообщил?

Он посмотрел на нее. Роза не смогла понять выражение его лица.

— Я, конечно, виню себя, — продолжал он, — в том, что рассказал вам о Египте, показал его сокровища. Мы были с армией, с самим Бонапартом. У нас были припасы и хорошее жилье. За нами стояла мощь Франции. И, простите меня, мы были мужчинами. Тем не менее, мы потеряли десятки тысяч наших солдат. Это не романтическая страна с языком, который потрясет основы мира своими знаниями, секретами и красотой. Египтяне целые века назад потеряли интерес к собственной цивилизации. Египетское общество — это смесь турок, мамлюков, арабов и евреев. Иностранцы вроде нас вынуждены жить в определенных местах для франков — так они нас всех называют, — где напуганные жители закрывают ворота перед закатом. А терпят их лишь потому, что они торговцы. Солдаты, которые могли бы защитить их, давно ушли. Надеюсь, вы не рассчитываете отыскать там удобный отель.

— Нет, — серьезно ответила Роза. — Я знаю, что там гостиниц нет. Я прочла все, что могла, про Египет.

Он сердито рассмеялся.

— Тогда вы должны знать, что будете жить в этом специальном месте, в доме с торговцем или купцом, а твой деверь — в том же или соседнем доме. Как ты будешь искать ребенка? С чего начнешь? Ты окажешься запертой на этой огороженной территории. Ты будешь слышать лишь крик муэдзина, призывающего местных жителей вознести молитву чужому богу, приверженцы которого ненавидят тебя.

— Заберите детей назад, мадам Фанни, и если вы должны ехать в Индию, садитесь на корабль и плывите вокруг Африки. L’Egypte, ce n’est pas L’Inde![87]. В Индии британцы, вероятно, благодаря деятельности Ост-Индской компании, создали для себя небольшой мирок. Но Египет жесток к тем, кто пытается жить в нем. Эта цивилизация слишком разрушена, слишком дика, слишком étrange[88]. Там отсутствует закон, и хотя турецкий паша сидит у себя во дворце в Каире, места, подобные Александрии, на самом деле управляются мамлюкскими беями — сумасшедшими, дикими людьми. Они сами чужеземцы на той земле. Они ненавидят друг друга, и турок, и египтян. Беи попали в Египет много поколений назад с Кавказа или из Грузии. Сначала они были рабами, потом превратились в жестоких правителей. Они имеют при себе ятаганы и пистолеты, носят большие яркие тюрбаны и нападают на кого хотят без предупреждения. Это настоящий хаос! Говоря начистоту, вас, скорее всего, убьют. Еще бы — женщины и дети без сопровождения в городе, где нет ни одной доброй души. А сами иностранцы — торговцы — это бродяги, бандиты, сбежавшие матросы. Им нельзя доверять.

— Один из них взял под защиту женщину, — ответила Роза резко, — значит, и у бродяг может быть сердце.

— Может быть, может быть! Но вы наверняка обнаружите, что все упирается в деньги. Когда вы прибудете туда, еще будет лето. Боже мой, дети не перенесут жары. Все это я должен был рассказать еще тогда, в Лондоне, когда вы излагали мне свои планы. Но я не знал, что преподобный Харботтом… я думал, что ему известно обо всем этом, и я не считал себя вправе, — он бросил на Розу быстрый взгляд и отвел глаза, — вмешиваться.

Женщины сидели и молчали. Наконец Фанни произнесла:

— Вы рассказали нам в Лондоне о коптском языке, который до сих пор используется в их христианских церквях. Христиане наверняка помогут нам, не так ли?

— Ах, мадам Фанни! — Он вздохнул. — В Египте копты, мусульмане и евреи издавна жили в чем-то похожем на гармонию. Однажды их религии породнились, история их сосуществования в Египте имеет глубокие корни. Но нынче копты находятся в такой же опасности, как и франки. Также, если вы простите меня, мадам, коптская религия во многом отличается от привычной вам. Коптская церковь не похожа на церковь в Уэнтуотере. Говорят, что копты происходят от древних египтян, от самих фараонов. По своим наблюдениям могу сказать, что они больше похожи на мусульман, чем на любых христиан, которых я знаю. В любом случае, — казалось, он снова вздохнул, — хотя меня растили в лоне католической церкви, но у меня уже больше нет уверенности в ней. Многие, и я в том числе, приходят к выводу, что нельзя изучать древние цивилизации и верить, что право лишь христианство.

— Но ведь есть же, — Роза попыталась найти правильные слова, — цивилизованные египтяне. Я имею в виду образованных египтян. Я читала о них, и ты рассказывал нам в Лондоне, что встречал их, бывал у них в гостях. Неправда, что все магометане — дикие люди. Отец говорил, что это старая и почитаемая религия, как и наша. Он, как и ты, говорил о Египте как о самом замечательном месте, которое он когда-либо видел. Разве мы с Фанни тоже не будем восхищены?

— Мы мужчины, Роза, сколько раз я должен повторять? Это мир мужнин. Как женщина ты никогда не будешь находиться в безопасности. Возможно, во времена твоего отца там было безопаснее, чем сейчас. — Он встал, подошел к окну и выглянул на улицу. — Нас частично следует винить за то, что влияние чужеземцев в этой части мира и влияние Наполеона тоже, я понимаю это, потревожило покой древней первобытной земли. Теперь она так нестабильна, не уверена в том пути, который выбрала. Воды Нила поднимутся, как обычно, и с плодородной земли крестьяне, как всегда, снимут урожай. А другие получат от этого выгоду — турки, англичане, французы, немцы, португальцы, греки — кто угодно, но не сами египтяне. Кажется, так было всегда.

Все трое сидели молча в маленькой гостиной, пока на город опускался вечер.

— Мне пора идти, — сообщил Пьер, но не сделал ни шагу от окна. — Что же касается ребенка… — Наконец Пьер внимательно посмотрел на Розу. — Твой шурин сразу же узнает все, что тебе известно о ребенке, как только попадет в Александрию.

— Нет! — воскликнула Роза. — Он не узнает!

— Он узнает, Роза! Все франки знакомы друг с другом, ведь их так мало осталось. Все слышали историю капитана Фэллона, виконта Гокрогера, и о том, как он умер. Ты не сможешь помешать Джорджу узнать о ребенке, когда он приедет туда. — Роза так побледнела, что ему пришлось остановиться. — Прости меня. Я понимаю, что у тебя было довольно радужное представление о Египте, я понимаю, что я тоже сыграл в этом определенную роль, и мне очень жаль. Но прости меня, это плохо продуманный план. Все это пахнет романтикой, которая закончится трагедией. Если ты все же найдешь ее… если ее не забили насмерть камнями, как мать…

— Прекрати!

— В Египте нет места подобной щепетильности, Роза! Как я сказал, если ты найдешь ее, английский закон отдаст ее виконту Гокрогеру, et с’est fini![89]

Они увидели, что Пьер, несмотря на свои французские галантные манеры, был очень, очень рассержен.

— Я сделал ошибку, заговорив с тобой о ребенке, но я не представлял себе степени твоего… — и он произнес слово, которое очень сильно задело ее, поскольку Джордж говорил то же, — сумасшествия. Я должен сказать то, что думаю. Я думаю, что вы две imbéciles irresponsables[90], которые ищут приключений на свою голову. Ради этого вы готовы пожертвовать безопасностью этих детей. Вы собираетесь взять их в развалины и хаос Александрии? Посадить их на какой-нибудь дикий караван, идущий через опасные пустыни к Индии, мадам Фанни? Подвергнете их опасности чумы, которая свирепствует в городах?

— Я думала… я думала, что подобное путешествие станет для них незабываемым опытом, который изменит их жизнь навсегда.

Фанни пыталась говорить уверенно, но к концу фразы ее голос ослабел.

— Это было бы непростительно! — Тут Пьер понял, что повысил голос. — Впрочем, не мое дело, что вы решите предпринять. Я и так уже сильно вмешался.

Он принялся застегивать сюртук.

Роза глядела на него, не говоря ни слова. «Он не любит меня. Он считает меня сумасшедшей». Она сделала над собой огромное усилие, сложила руки на груди и осторожно произнесла:

— Пьер, думаю, ты несправедливо называешь нас imbéciles irresponsables, которые ищут приключений на свою голову. Я подготовилась к этому путешествию. Полагаю, я прочла почти все, что было написано об этом.

— Пока что написано очень мало, я это хорошо знаю! — На секунду его взгляд смягчился. — Ты не можешь подготовиться к Египту, Розетта.

Она вспомнила, как они стояли в желтой приемной Жозефины в Тюильри, как французы обращались друг с другом на публике, как Пьер подошел к ней и заговорил, как началась вся эта история. Она прикусила губу и склонила голову:

— Дорогой Пьер, — сказала она, но не посмотрела на него. — Прости меня.

В комнате воцарилась странная тишина, поскольку ее слова значили очень многое, и оба знали об этом. Но Пьер молчал, а Фанни догадывалась, что ей не следует сейчас говорить что-либо. Наконец Роза вздохнула и промолвила:

— Я должна попытаться найти этого ребенка. Не вини нас за наши мечты.

Пьер посмотрел на нее долгим взглядом, по его лицу невозможно было что-либо прочесть. Потом он ответил очень тихим голосом:

— Я больше не могу спорить с тобой. Я пытался рассказать об опасностях, которые поджидают вас в Египте. Больше мне нечего добавить. — Он потер подбородок, затем вдруг словно пришел к какому-то решению. — Есть еще нечто, о чем я должен сообщить вам. Вы все должны покинуть Париж. Вы должны покинуть Францию… как можно быстрее.

Роза мгновенно вспомнила слова старых джентльменов.

— Неужели снова будет война? — спросила она.

Она тут же поняла, что он, конечно, не мог ответить. Он был французом. Он являлся членом правительства Наполеона Бонапарта. Роза почувствовала, как краснеет.

Фанни тоже все поняла.

— Вы находитесь в сложном положении, Пьер, — сказала она, — пожалуйста, простите нас.

На маленьком лице Фанни появилось упрямое выражение, которое Роза так хорошо знала. Роза поняла, что Фанни приняла решение.

— Именно ваша страна, ваш король поставили меня в это сложное положение! Вы думаете, что мы хотим войны? Ваше правительство не исполняет условий договора, они отказываются уходить с Мальты, они печатают в газетах оскорбительную ложь о французах и Наполеоне. Они утверждают, что ничего не могут поделать с этим из-за «свободы прессы». Полагаю, именно ваше правительство объявит войну, поэтому война будет, да.

Снова наступила тишина. Потом заговорила Фанни:

— Вы, конечно, правы. Если существует какая-либо вероятность того, что начнется война, я не могу подвергать детей подобной опасности. — Она посмотрела на Розу. — Прости, дорогая Роза, это моя вина. Ты знаешь, как я хотела поехать с тобой, но я не могу рисковать детьми.

— Я знаю. — Роза положила ладонь на руку Фанни. — Я знаю, дорогая кузина, я знаю.

Женщины заметили на лице Пьера глубокое облегчение.

— Тогда вы все возвращаетесь в Англию? — спросил он. Напряжение начало понемногу отпускать его. Он подошел к ним и сел рядом. — Ах… я так рад. Но вы должны срочно покинуть Париж. Я помогу вам чем смогу. Я не мог даже думать о том, что вы все поедете в Египет… в такое время.

Он был поражен, когда они повернули к нему удивленные лица.

— Нет, — ответили они хором.

— Что значит нет?

— Я поеду, — ответила Роза. — Я думала, что это понятно.

— Конечно, она поедет, — сказала Фанни. — Роза, а с ней Мэтти. Они должны покинуть Францию как можно скорее, как вы и советуете. Спасибо вам, Пьер. Вы действительно остались нашим другом. Я вернусь в Англию завтра утром. Мы с детьми отправимся кораблем, как вы и предложили. А потом, конечно, — она посмотрела на Розу любящим взглядом, полным уверенности, — мы встретимся в Индии.

Глава двадцатая

Несколько недель спустя в красивом здании на Леденхолл-стрит, более известном, как Дом Ост-Индской компании, индийцы в тюрбанах подавали чай, разлитый в знаменитый фарфор из Уэджвуда. Епископ всегда радовался этому, когда посещал Ост-Индскую компанию. Из-за закрытых дверей доносились приглушенные голоса мужчин. Преподобный Гораций Харботтом, его дядя-епископ, адвокат и директора компании вели оживленную беседу Однако один из молодых директоров, разглядывая свои ухоженные ногти, подумал, что если епископ и его племянник задержатся у них надолго, то он сам тоже сбежит в Индию. Хотя викарий на вид казался неплохим парнем. Но в основном собравшиеся джентльмены обсуждали Долг. На самом же деле, как заметил молодой директор, разговор шел не о долге Ост-Индской компании, или церкви, или юристов, или даже долге преподобного Горация Харботтома и его дяди-епископа. Но все пришли к согласию относительно долга миссис Фанни Харботтом. Еще они говорили о законе. Письма были своевременно отправлены (увы, не от имени молодого директора — он бы хоть рассмешил Фанни), а от имени закона Англии, англиканской церкви и Ост-Индской компании. Они были посланы отцу Фанни. От него тоже ожидали исполнения долга.

Но миссис Фанни Харботтом была уже далеко. Она проснулась под шум ветра в парусах и моря за бортом. К этим звукам примешивался шум собрания квакеров, которое проводилось на палубе «Сокровища» в предрассветных сумерках.

— Господь есть Любовь, — говорили квакеры.

«Сокровище» был небольшим барком, и когда, выдержав штормы в Бискайском заливе, во время которых можно было лишь неподвижно лежать, квакеры, бывшие на борту, начали молиться на палубе, англиканские миссионеры, плывшие в Африку, и англиканский священник, направлявшийся в Индию, предъявили капитану официальную жалобу на то, что раскольники нарушают покой. Хотя на самом деле во время своих собраний квакеры большую часть времени просто сидели и молчали.

Капитана подобные вещи не сильно интересовали, но важное лицо на борту, по всей видимости, поддерживало квакеров, поэтому был достигнут компромисс, согласно которому квакеры могли проводить собрания, но, если их не затруднит, делать это до завтрака.

Таким образом, пока «Сокровище» приближался к тропикам, квакеры встречались на рассвете, когда летучие рыбы прыгали вокруг носа отважного суденышка. Фанни распирало от любопытства, поэтому она стала присоединяться к их встречам, пока дети спали. Сначала она держалась поодаль, но со временем, поскольку они вели себя очень дружелюбно, она уже почти превратилась в члена группы. Квакеры восхищались красотой и необъятностью окружавшего их мира. Они сидели молча или говорили о Боге и с Богом. Говорили как женщины, так и мужчины. Казалось, между ними не было никакой разницы. «Бог есть Любовь», — часто повторяли они. Они представляли собой поразительную общину. Не все они носили серое. Фанни объяснили разницу между «веселыми» и «обыкновенными» квакерами. «Веселые» квакеры, казалось, больше смеялись и часто пели. Однажды вечером невысокий джентльмен по имени мистер Огаст, который не был одет в серое, пропел пассажирам «Сокровища» приятным тенорком историю злоключений «Барбары Аллен». А на следующий день он рассказывал собратьям о Божьем милосердии.

Священник, который плыл в Индию, узнал, что мужем Фанни был англиканский викарий. Однажды он припер Фанни к стенке под парусами и заговорил о Долге перед Богом и наглости раскольников. Фанни улыбнулась, поблагодарила его и с некоторым усилием отделалась от него.

Однажды утром, к своему собственному удивлению, Фанни заговорила во время очередной встречи квакеров. Сначала ей было неловко, она смущалась, но вскоре ее голос окреп.

— Меня зовут Фанни Холл Харботтом, — начала она. Она рассказала о своем детстве, когда чувствовала, что Бог ходит рядом с ней, как она любила с ним разговаривать. Ей отвечали одобрительными кивками. Несколько дней спустя, осмелев, она решилась рассказать о последних событиях в своей жизни, когда ей стало сложно общаться с Ним, хотя она так внимательно слушала Его. Она не упомянула, что это случилось, когда она жила со слугой Господним.

— Преисполнись терпения, — посоветовали ей квакеры. — И он заговорит.

Почему-то ей стало легче.

Позже, в тот же день, она встретила какую-то женщину. Каково же было ее удивление, когда в этой женщине она узнала герцогиню Брейфилд, о которой, естественно, слышали все. Она была близка как к королевской семье, так и к некоторым влиятельным людям в парламенте. Герцогиня была хозяйкой на важных политических приемах. Фанни вспомнила, что много лет назад Роза встречалась с ней, когда ее представляли принцу Уэльскому. Тогда она сказала, что хотела бы равняться на герцогиню. Герцогиня Брейфилд была на редкость красива. Фанни читала о ней статьи в газетах, даже видела карикатуры, на которых герцогиня участвовала в предвыборной гонке. Карикатуры говорили о ее широкой известности. Герцогиня похвалила Фанни за манеру говорить.

— Вы квакер, ваша милость?

— Я очень веселый квакер, — ответила герцогиня, очаровательно улыбнувшись, — но я здесь нахожусь не из-за этого! Я пересяду с «Сокровища» на другой корабль из другого флота, чтобы встретиться с мужем. Те корабли принадлежат моей семье. Мы надеемся разыскать судно моего мужа. Хотя на море ни в чем нельзя быть уверенным наверняка. Но я хотела сказать, что у тебя есть дар, очень простая и непосредственная манера общения с людьми. У тебя это получается так естественно. Я подумала — надеюсь, ты не будешь против, если я предложу тебе кое-что, и пожалуйста, забудь об этом, если я покажусь тебе нахальной — но я подумала, может, ты присоединишься к нам?

— Стать квакером? — Фанни была чрезвычайно удивлена.

— Снова найти Бога через нас.

— Это мое путешествие, ваша милость, — тихо ответила Фанни.

— Конечно. — Герцогиня оценивающе поглядела на Фанни. — Конечно. Но, если можно так выразиться, из тебя получился бы прекрасный проповедник.

— Проповедник! — Фанни рассмеялась, она была изумлена. — Мой муж — англиканский приходской священник!

Теперь настал черед герцогини удивляться. Она улыбнулась.

— Квакеры утверждают, что благодаря вере в Иисуса Христа, в которой не существует разделения на мужчин и женщин, мы все едины.

— Мой муж так не считает, — сухо ответила Фанни.

Они опирались о планшир[91] барка, слушали шум ветра в парусах, наблюдали за волнами. Дети играли в другой части корабля. За ними присматривали матросы.

— Как же это получилось? — тихо спросила герцогиня. Фанни удивленно посмотрела на нее. — Ты замужем за викарием, однако ты говоришь, что теперь тебе сложнее услышать Бога, чем ранее.

— Ах! — воскликнула Фанни, глядя на море. Герцогиня не была навязчивой. Казалось, она думает лишь о море. Они обе вглядывались в пустоту, лишь в серо-голубую воду. К своему удивлению, Фанни поймала себя на том, что рассказывает этой незнакомке, как она попала на борт «Сокровища». Герцогиня слушала внимательно, иногда задавала вопросы, но никак не выражала свое мнение. Фанни не упомянула лишь о некоторых вещах, о самых ужасных вещах.

Внезапно на другом конце корабля показался Гораций. Он был очень возмущен.

— Джейн укусила меня! — сообщил он в негодовании. — Я ждал и ждал, чтобы сказать тебе, но ты все разговаривала. Ты просила, чтобы я не перебивал, когда ты разговариваешь. А укус уже почти прошел. Поэтому я сам укусил себя в том же месте, чтобы ты увидела, что она сделала!

Он был весь красный от возмущения. Гораций вытянул руку, чтобы они могли полюбоваться укусом. Обе женщины поняли, что они ни в коем случае не должны смеяться. Фанни взяла руку Горация.

— Прежде всего ты должен сказать «добрый день» герцогине Брейфилд, Гораций, — сказала она. — Затем Джейн должна извиниться.

Гораций забрал у матери руку и выпрямился, заложив руки за спину.

— Добрый день, ваша милость, — поздоровался он, как его учил отец. — Очень рад знакомству с вами. — Он заговорщически улыбнулся ей. — Мой отец любит герцогов и герцогинь. Он хотел бы, чтобы и в Уэнтуотере было несколько, чтобы он мог с ними общаться. Так он мне сказал.

— Вот как? — задумчиво спросила герцогиня Брейфилд. — Вот как, молодой человек?

На следующее утро на горизонте появилось судно. Все пассажиры «Сокровища» радовались возможности увидеть новые лица. Когда корабли сблизились, некоторые начали кричать: «Боже, храни короля!», хотя на другом судне их не слышали и слова относило ветром в небо. Подготовили небольшую лодку, чтобы переправить герцогиню Брейфилд на это судно. Герцогиня в огромной шляпе («Если я стану тонуть, пусть людям будет меня хорошо видно»), пока продолжалось всеобщее ликование, нашла Фанни и потащила ее на другую сторону корабля.

— Послушай, Фанни, — начала она. — Я хочу сказать тебе кое-что, прежде чем мы расстанемся. Я много думала о твоей ситуации. Прежде всего, мы можем отрицать, если когда-либо в этом возникнет необходимость, что вели подобный ужасный разговор посреди океана! — Фанни была очень удивлена. — Но ты мне очень нравишься, мне нравятся твои таланты.

Фанни снова не смогла скрыть удивления. Никто никогда не говорил с ней о талантах. Герцогиня загадочно улыбнулась.

— Моя дорогая, я поняла, что, когда есть несколько вариантов выбора, а у тебя выбор очень невелик, так как ты очень любишь своих детей, иногда необходимо схватить оружие противника, в данном случае церкви в приходе Уэнтуотер. Я хочу предложить нечто весьма странное, и я очень надеюсь, — она на секунду посмотрела на небо, — что Бог в своей мудрости не уничтожит меня, когда я спущусь в Его океан.

Глава двадцать первая

Сначала, под вечер, на бесконечном, безрадостном побережье они увидели развалины древней башни.

Затем показались одинокие руины старого-старого города. Роза так сильно вцепилась в леера, что загнала в руку занозу.

Египет.

Корабль приготовился миновать плотины и войти в «новую» гавань Александрии, где были вынуждены высаживаться на берег иностранцы и христиане. Им нельзя было сходить на берег в находящейся неподалеку гавани. Та предназначалась только для мусульман.

— Но просто смешно называть эту кучу развалин «новой» гаванью, — возмущалась жена британского торговца миссис Венеция Алебастер (урожденная Венеция Доукинс, из «поющих акробатов»). — Я полагаю, что именно на этом берегу Клеопатра построила дворец. Как раз сейчас мы, возможно, проплываем над его останками. — На краю плотины стояло убогое здание, похожее на форт. — Тут стоял маяк фараонов, одно из чудес света, — продолжала миссис Венеция Алебастер. — Он обрушился в море. Теперь его не отличишь от старых валунов, что лежат повсюду.

Венеция завернулась в шаль, но не для того, чтобы спрятаться, а чтобы не видеть невзрачные серые развалины.

Когда Роза и Мэтти впервые встретили миссис Алебастер, она садилась на корабль в Ливорно, одетая, как и они, в платье с высокой талией и глубоким вырезом. Ее светлые волосы были уложены в немного старомодном стиле, который уже не был популярен в Англии. По вечерам они любили просто стоять на палубе и любоваться Средиземным морем, когда сильный ветер немного ослабевал. Миссис Алебастер рассказывала, что помогает своему мужу заключать сделки. А Роза поведала, что Египет интересовал ее всю жизнь. Во время разговора миссис Алебастер время от времени щелкала пальцами, как другие прочищают горло или постукивают пальцами по столу. Сейчас она была одета как арабская женщина: она спрятала длинные светлые волосы под чадрой.

Корабль обогнул мель, и шведское торговое судно без помех вошло в гавань. Было видно, как капитан и лоцман проводят барк мимо огромных обломков скалы и куч наносов, прокладывая путь в гавань. Роза стояла у лееров и оглядывалась, не в силах поверить в реальность происходящего. Вот она, страна волшебных иероглифов?

Потом она заметила на берегу высокий обелиск, который заставил Розу затаить дыхание.

— Эти штуки называются Ногти Клеопатры, — заметила миссис Алебастер. — За ними есть еще несколько. Хотя отсюда и не видно. Они, конечно, никак не связаны с Клеопатрой! Добро пожаловать в Египет!

Редкие минареты прошивали шпилями низкое жаркое небо между унылыми серыми зданиями. Мэтти стояла и смотрела на все это с огромным интересом, словно созерцала некое знамение.

— У меня такое чувство, мисс Роза, — сказала она, — что я отыщу здесь своего мужа.

Вдалеке возвышался высокий сверкающий розовый столб.

— Коринфский, — прошептала миссис Венеция Алебастер, оглядывая берег в поисках супруга.

К кораблю подплыла лодка с двумя чиновниками. Они приветственно замахали руками капитану. У капитана было серьезное лицо, когда он пришел сообщить новости женщинам — своим единственным пассажирам. Таким сильным было возмущение против иностранцев, что британского консула отозвали. По всей видимости, армия албанцев сбросила турецкого пашу в Каире. Присутствие чужеземцев не приветствовалось. Они прибыли в Александрию на свой страх и риск. Женщины обязаны были скрывать лица. Это не обсуждалось. Появились небольшие лодчонки, управляемые мужчинами в тюрбанах и длинных одеждах, которые говорили на странном гортанном языке и враждебно глядели на женщин с непокрытыми головами.

Капитан посмотрел на Розу.

— Вы вернетесь? — спросил он резко. — Если консульство закрыто, я не знаю, что может случиться с людьми вроде вас. Мы разгрузимся и вернемся в Ливорно немедленно. Я всегда рад побыстрее убраться с этой свалки. — Появилась ужасная вонь. Она поднималась от воды, надвигалась с берега. — Вам лучше вернуться со мной.

— Определенно нет, — возразила Роза.

Она буквально дрожала.

— Ясное дело, что нет, — подтвердила Мэтти.

— Вы уверены?

— Абсолютно. — Но Роза внезапно оглянулась, словно ей еще раз захотелось увидеть цивилизованный мир, мир, который они покинули на другой стороне Средиземного моря. Но она увидела только море.

Миссис Венеция Алебастер вдруг махнула рукой.

— А вон и Арчи, он заметил, что я на борту. Он так долго меня ждал. Сейчас он возьмет гребцов и появится здесь. Можете запрыгивать, если хотите. Я одолжу вам длинные шали. Мы направляемся в квартал франков, конечно. Это единственное место, куда вы тоже можете пойти.

Корабль бросил якорь в опасной близости от плотины, и немедленно началась разгрузка. Капитану не терпелось отправиться в обратный путь.

Роза все смотрела и не могла поверить в то, что видит Египет. Несколько пыльных финиковых пальм стояло на разрушенном берегу великого города Александра, великого города Клеопатры, последней мечты Антония — блеклый мусор тысячи историй, который теперь включал и ее историю. Александрия.

Поздоровавшись с господином Алебастером, женщины осторожно спустились в лодку, которая быстро приблизилась к берегу, — к отвратительной вони, песку, огромным каменным валунам, шпилям мечетей и неприветливым лицам. Они испытали небольшое облегчение, увидев французский флаг, который едва колыхался на ветру «Цивилизованный мир все еще присутствует здесь», — подумали они, на минуту забыв, что воевали с Францией. Для того чтобы добраться до квартала франков, пришлось купить небольших ослов.

— Только турки и мамлюки имеют право ездить на лошадях, — презрительно заметила миссис Алебастер. — Думаю, это для того, чтобы мы выглядели как можно глупее.

Когда они приготовились покинуть гавань, мистер Алебастер, который казался немного неодетым, но очень энергичным, прошептал через плечо Розе и Мэтти:

— Главное не смотрите никому в глаза. Они знают, что я торговец, живу здесь много лет, но я не могу ничего гарантировать в такой обстановке. Вы путешествуете со мной на свой страх и риск.

Мистер Алебастер и мужчина в тюрбане, державший в руках странный меч, ехали впереди. Женщины гуськом следовали за ними. Роза и Мэтти закрыли лицо шалями, а миссис Венеция Алебастер поглядывала по сторонам с таким же презрением, с каким на них смотрели арабы. Багаж несли мужчины.

Повсюду звучали непривычные оглушительные звуки. Роза крепко вцепилась в осла и старательно рассматривала все вокруг, насколько это было возможно в длинной черной вуали. Видны были только ее глаза. Пот катил с нее градом из-за страха, черной одежды и давящего зноя. Мужчины в тюрбанах и женщины в чадрах смотрели на них со всех сторон; пугливые кошки, худые как скелеты, шныряли между ног ослов. Ужасающая жара, тошнотворные запахи и ощущение грозящей опасности вызывали в Розе дикие чувства: «Это страна знаний? Иероглифов? Древних водяных часов?» Отовсюду слышалась разноголосая гортанная речь. Арабы разговаривали, кричали, торговались, ругались. Повсюду был песок. Он уже успел проникнуть ей в рот, осесть на зубах и языке. Бесконечные груды битого серого камня лежали не только вдоль дороги, но буквально повсюду. Мириады мух и прочих насекомых гудели вокруг них. Слепые арабы поворачивали к ним лица. У некоторых из них, казалось, вообще нет глаз, как и говорил Пьер. Розу предупреждали, но тщетно. Она представляла хотя бы пальмовые деревья и лепестки роз.

На первый взгляд казалось, что там не было абсолютно ничего, кроме развалин, что Александрия была всего лишь городом разбитых камней. Потом Роза заметила, что вокруг руин еще есть дома. Они были сделаны из старых камней или чего-то вроде высушенных на солнце кирпичей, которые она видела на некоторых картинах в Париже. Между ними змеились узкие темные переулки. От одного дома к другому были перекинуты деревянные шесты, на которых сохло белье. В воздухе стоял неописуемый, кошмарный смрад. Она привыкла к запахам Лондона, даже могла не замечать их, но тяжелый дух разложения и неизвестно чего еще было практически невозможно вынести на такой жаре. Он был омерзительным, противным и тошнотворным, словно бы смердело само прошлое. Повсюду гудели мухи. Это здесь умер Гарри, на этих улицах? Несмотря на предупреждение, она поймала взгляд другой женщины, тоже с ног до головы затянутой в черную ткань, не считая двух отверстий для глаз. Обведенные тушью миндалевидные глаза глядели на нее с любопытством. Роза не знала, что ее собственные глаза были пустыми от удивления и страха. Она смотрела на лотки, торговцев и вывески с надписями, сделанными на чужом арабском языке. Повсюду мелькали враждебные лица египтян, которые внимательно следили за странной процессией. Несколько человек начали плеваться. Плевок приземлился в пыль в том месте, где секунду назад была Роза. «Нельзя сказать, что меня не предупреждали. Я знала обо всем». И все это происходило совсем недалеко от гавани. Когда солнце начало клониться к закату, а небо приобрело фиолетовый оттенок, показались ворота квартала франков. В этот момент раздались резкие крики. Кричали отовсюду: «Аллах акбар… Аллах акбар… Аллах акбар… Бог велик».

Когда они вошли в огромные ворота — Роза и Мэтти едва могли дышать, пока не услышали, как запирают ворота, — мистер Алебастер предложил Розе снять несколько комнат в турецком хане.

— А что это?

— Большие турецкие дома, в основном их используют во время чумы, но также там могут жить франки, пока не устроятся. Вы остаетесь, виконтесса? — Роза была уверена, что не упоминала своего титула. — Вы можете снять дом, если остаетесь, смотря какое дело привело вас сюда!

Ей показалось, что он улыбнулся.

— Я… мы не уверены. Однако комнаты нам понадобятся. Спасибо.

Мистер Алебастер что-то крикнул по-арабски. К ним подошел мужчина в длинном одеянии и тюрбане. Деньги сменили хозяина — от араба они перешли к мистеру Алебастеру.

— Дайте ему половину того, что он запросит! — крикнул мистер Алебастер, и они с женой исчезли за поворотом, а человек в тюрбане поклонился им и провел внутрь. Роза и Мэтти с облегчением сбросили шаля и слезли с ослов. Колени Розы подогнулись, и она упала, но немедленно поднялась и стряхнула пыль.

Хан, длинное треугольное здание, был построен вокруг пустого песчаного двора. Жилые комнаты располагались на верхнем этаже. Их провели по лестнице, которая вела к длинному балкону, рядом с которым находились их мрачные комнаты. Карабкаясь и спотыкаясь на лестнице, Роза оглянулась, остановилась и вытащила из руки занозу, которую загнала еще на корабле. Снова оглянулась на двор и песок. Я в Египте. Внезапно по двору с невообразимой скоростью пронеслись два страуса. Подняв взгляд, Роза ясно увидела на противоположном балконе в неизменной шляпке, с очками в одной руке и книгой в другой, — мисс Констанцию Горди. Она улыбалась и махала Розе.

— И вы действительно видели Фанни?

— Я видела Фанни.

— Она правда плывет в Индию?

— Она правда плывет в Индию, — улыбнулась мисс Горди. — Я на самом деле не собиралась ехать сюда! Сама себе поражаюсь. Надеюсь, ты не против.

— Против? — спросила Роза, то улыбаясь, то всхлипывая, обнимая мисс Горди. — Против!

В пустой комнате Розы немного приподнятая над полом платформа, покрытая ковром, должна была служить кроватью. На ней лежали подушки. Также была установлена сетка, защищающая от летающих насекомых. Больше в комнате не было ничего. Как и все другие, она выходила на длинный балкон. Здесь они и сидели. Мэтти просто светилась от радости, узнав о присутствии мисс Горди. Она пыталась при помощи нескольких арабов, которые не понимали ни слова из того, что она им говорила, приготовить еду, которую ей удалось раздобыть. Мисс Горди дала ей советы насчет того, что нужно брать финики, хлеб и нечто похожее на сыр, и сколько за это платить. Было ясно, что мисс Горди очень рада видеть их.

— Война все изменила. Я думала, что вам могли не позволить это путешествие.

— Месье Монтан, — сердце Розы упало, — помог нам без проблем отбыть из Франции. Мы находились в Швейцарии, когда объявили о начале войны. Потом мы перебрались через Альпы в Италию. Все так зыбко и неустойчиво сейчас в Европе. Казалось, мы путешествуем веками! Наконец мы прибыли в Ливорно и договорились о том, как плыть в Александрию. Мы сели на торговый барк. Но начались шторма, и нам дважды пришлось поворачивать назад!

— Неудивительно, что вы так припозднились!

— Но месье Монтан передал мне письмо. Оно адресовано одному александрийскому копту, который видел, как ту женщину забили камнями.

— Как ты найдешь его?

— Я должна отнести его в церковь Святого Марка. Но, — она удивленно посмотрела на мисс Горди, — как вам удалось опередить нас?

— Я приехала с Мальты.

— С Мальты?

— Я знаю… никогда не известно, кому она будет принадлежать в следующий раз! Но ее не отдали французам, как было предусмотрено Амьенским миром. Она все еще в руках англичан. Видите ли, когда Фанни…

— Ах, моя дорогая Фанни, как мне было больно прощаться с ней!

— Она вернулась на Саут-Молтон-стрит, рассказала о ваших парижских делах и о том, что вы собираетесь в одиночку отправиться в Египет. Дети, казалось, были очень обеспокоены, поэтому я решила сама отвезти их в Портсмут. Я хорошо знаю это место благодаря братьям-морякам. К счастью, они практически сразу же нашли подходящее судно. Это судьба. Если бы они еще неделю прождали, то Фанни послала бы мальчика домой. Но сердце подсказало ей продолжать путешествие, что оно того стоит. И если она оставит мальчика сейчас, то потеряет его навсегда.

Роза как наяву увидела свою любимую кузину, ее бледное решительное лицо, как она машет с палубы отважного суденышка.

— Так и отправились они в Индию! На борту было много английских пассажиров. Я видела группу квакеров. Их женщины были одеты в серые платья и чепчики, которые понравились бы Фанни! Там были еще дети, и я подумала, что они были довольны, когда уезжали. Дети были рады, юный Гораций забыл о том, что он сердит. Я уверена, что Фанни поступила мудро. Но мне так жаль, что ты путешествуешь без нее. А затем, случайно или, по крайней мере, мне кажется, что случайно, поскольку, возможно, я неосознанно искала его, я нашла корабль, который почти сразу же отправился на Мальту. Конечно, все знали, что грядет война, но под влиянием минуты я быстренько собралась и села на корабль. Как только мы прибыли на Мальту, я поняла, что война уже началась. Я могла только надеяться, что вы уже покинули Францию, поскольку я слышала, что Наполеон сделал всех англичан, которые находились на тот момент во Франции, военнопленными.

Роза кивнула: мисс Констанция Горди была в Александрии.

— К счастью, на Мальте я отыскала судно, отплывающее в Александрию. — Мисс Горди рассказывала о своем вояже, словно о прогулке в парке. — Я прибыла сюда всего лишь позавчера. Нам посоветовали возвращаться назад из-за всех этих проблем. Некоторые так и поступили. Но я не для того ехала так далеко, чтобы сразу же вернуться. Должна сообщить, что я прибыла в один день с виконтом Гокрогером и его родственниками. Они тоже решили не возвращаться.

— О нет! — воскликнула Роза. — Он уже здесь? — Ее голос был полон смятения.

— В день, когда я приплыла, прибыли три торговых судна. Сошло на берег лишь несколько человек. Их предупредили об опасности. Я слышала, что виконт снял дом.

Роза закрыла глаза, не в силах поверить в это.

— Мы с ними так и не встретились, хотя слышали, что они были в Париже. Я надеялась, что они стали военнопленными. Я надеялась и молилась каждый раз, когда что-то мешало нам, чтобы то же самое случалось и с ними. Теперь Джордж будет везде! По Долли можно было сказать, что она беременна?

Мисс Горди была удивлена.

— Да нет… но конечно, мы все так сильно кутались в эти черные одежды… Но… дорогая Роза, — вдруг застеснялась мисс Горди. — Дорогая Роза, если ты собираешься продолжать путешествие сама… я никоим образом не буду обижена. Я уже многое повидала! Я довольна, что нахожу все таким же интересным, как в молодости.

Она улыбнулась Розе из-под безукоризненно чистой шляпки. То, что Джордж уже был здесь, являлось катастрофой, которая отчасти компенсировалась присутствием мисс Горди. И тут Роза разрыдалась.

— Я так рада, — всхлипывала она, — видеть вас! Я была в ужасе, но пыталась не показывать этого при Мэтти.

— Я знала, естественно, — заметила Мэтти, входя с судками в руках. — Я тоже в ужасе. И мы должны покупать воду. Арабы предлагают нам рагу за определенную цену. Думаю, оно приготовлено из козы.

На рассвете Роза проснулась, разбуженная странным резким воплем, который доносился снизу из города. «Аллах акбар… — взывал голос вдалеке. — Бог велик». Она сразу же почувствовала запах зноя, песка, чужой земли. Она спустилась с египетского дивана, внимательно осматриваясь в поисках тараканов. Из сундука она взяла письмо, которое Пьер наконец согласился написать, чтобы она могла взять его в Александрию и передать его знакомому копту. Она замерла, задумавшись о Пьере, ощущая сильное сожаление. Чего же ему стоило помочь им убраться из Франции, когда она готовилась к войне! Он был так рассержен и в то же время так добр. Несмотря на все, он остался, как и обещал, ее другом, помог без проблем продолжить путешествие. В те дни он, казалось, вообще не спал. Но все время чувствовалось, что он не одобряет эту затею. Роза не могла пробиться сквозь барьер, который он воздвиг между ними. Неужели он, как она опасалась, встретил другую? Она не знала. Они с Розой больше никогда не говорили об этом, только о путешествиях. Она знала, что он считает ее испорченной дурой. Пьер все время пытался отговорить ее продолжать путешествие. Роза снова и снова хотела сказать: «Я была неправа, я не понимала себя», но он закрылся для нее; ее сердце сжалось от досады. Она погладила письмо, которое он написал непонятной арабской вязью, увидела его — высокого, доброго и сердитого.

— Я должен быть там с тобой, — недовольно прошептал он. — Ты не можешь ходить по улицам Александрии одна, без мужчины. — И она снова увидела его напряженное лицо, сознавая, что ее надежды превратились в ничто.

Она медленно подняла дневник и пошла на балкон, который все еще находился в тени. Ей сказали, что самая сильная летняя жара уже позади. Но все равно, с таким зноем она еще не сталкивалась. Кругом гудели мухи. Во дворе какая-то довольно потрепанная крупная птица очень странного вида свирепо клевала пыль. Она была больше любой из птиц, которых Розе довелось видеть; вероятно, это была какая-то разновидность ястреба. Она вспомнила строчку из книги отца: «Желая изобразить бога, или высоту, или низ, или превосходство, или кровь, или победу, рисуют сокола». Казалось, птица почувствовала ее взгляд. Она издала странный крик и полетела, но не прочь, а к Розе, яростно ринувшись в сторону балкона. Роза в страхе присела, выставив перед собой руки. Птица перелетела через стену и исчезла из виду. Хотя сердце Розы готово было выскочить из груди, она чувствовала определенную удовлетворенность. Она записала в дневнике, что, так сказать, увидела первый иероглиф. Тут она снова услышала вдали хриплый крик муэдзина: «Аллах акбар…»

С балкона Роза заметила мисс Горди в противоположном углу двора. Она сидела и мирно читала книгу, укрывшись от солнца под зонтиком и автоматически отмахиваясь от надоедливых мух. Словно бы она всю жизнь прожила в хане в Александрии. Затем ворота в хан распахнулись, и Мэтти, закутанная в шаль, въехала во двор на осле, держа в руках нечто похожее на длинную морковь и капусту. Она громко поблагодарила какого-то мужчину, который зашагал дальше по улице.

Мэтти заметила Розу и помахала ей рукой.

— Корнелиус Браун находится в Египте! — крикнула она.

Роза оперлась на ограду балкона.

— Где же ты была?

— Слуги в квартале франков часто ездят рано утром за продуктами. Так мне сказали, поэтому я решила присоединиться к ним. Один из торговцев всегда сопровождает их, они делают это по очереди. — Мэтти спешилась. — Я встретила матроса, который знал Корнелиуса! Утверждает, что он точно в Египте, он тоже торговец! Я же говорила!

Мэтти рассмеялась и пошла наверх по боковой лестнице, неся в руках овощи и так и не сняв шаль.

Она остановилась возле комнаты Розы.

— Я попросила, чтобы мистер Алебастер зашел к нам, — заметила она. — Он говорит по-арабски и может проводить вас в ту церковь, чтобы вы смогли отдать письмо. Вы не можете никуда шагу ступить без мужчины. По всей видимости, здесь не употребляют алкоголь. Но имейте в виду, сейчас только восемь часов утра, а он уже пьян! — Мэтти снова исчезла, и Роза услышала, как она болтает с арабами в хане. Складывалось впечатление, что она уже говорит по-арабски.

«Аллах акбар», — доносилось издалека.

— Я же рассказывала тебе, Арчи! — воскликнула миссис Венеция Алебастер. Опускались сумерки, но жара не спадала. Алебастеры наконец посетили хан. Роза целый день промаялась от безделья, ожидая их. Все вместе устроились на длинном балконе. Женщины пили чай с мятой, мистер Алебастер принес с собой бутылку вина, которое пил прямо из горлышка.

— Я так понимаю, что это лекарство, обычное для тропиков, — заметила мисс Горди, — поскольку, насколько я знаю, мусульмане не приемлют алкоголь.

— Именно так, мисс Горди! — ответил он. — Тропическое лекарство!

Он рассмеялся, и они почувствовали запах рома. Из-за ворот слышался шум чужого города. Опустилась тьма. Фиолетовое небо было усеяно миллионами звезд. Повсюду звенели москиты. Во время разговора они старательно отгоняли их.

— Одна история связана с именем Фэллон, — начал мистер Алебастер. — Я подумал, что вы можете иметь к нему какое-то отношение. Здесь все знают эту историю. Женщину забили камнями насмерть. Вы слышали об этом?

— Да, — тихо ответила Роза, — я слышала об этом.

Вокруг них хлопотала Мэтти. Она зажгла свечи, которые горели прямым ярким пламенем, такой тихой была ночь.

— Когда на днях прибыл виконт Гокрогер, он попытался командовать мной, — сообщил мистер Алебастер. — Он пожалеет об этом. Я сказал ему, чтобы он убирался. Я не буду ни в чем ему помогать. А в Египте ему моя помощь наверняка понадобится!

— Хорошо! — согласилась Роза. — Я хочу, чтобы вы помогли мне, но я очень хочу, чтобы виконт ничего не знал о моих планах. Я должна отнести письмо в церковь Святого Марка. Это первое, что я сделаю завтра утром.

— Что же касается ребенка, — продолжал мистер Алебастер, — в Александрии таких детей тысячи. Все равно что искать ангела на кончике булавки! — Он нахмурился своей довольно неудачной метафоре. — Я имею в виду, иголку в стоге сена!

— У меня есть письмо, — упрямо повторила Роза.

— Ну, — заметила миссис Алебастер, — мы, конечно, можем попытаться. — Какое-то время они сидели молча. — Прислушайтесь, — сказала миссис Алебастер.

Из города доносились звуки музыки — странной, чужой музыки. Она совершенно не была похожа на музыку, к которой привыкла Роза. Где-то пела женщина — трепетно, печально. Непривычность этих звуков обволакивала их и беспокоила.

— Напой, Венни, — внезапно предложил мистер Алебастер, — настоящую музыку… одну из своих песен… я уже и забыл, как они звучат здесь, в хане, поднимаясь к небу.

Он беспокойно встал, посмотрел в темноту, снова сел на мраморную лавку и сразу же заснул, а пустая бутылка покатилась по балкону.

— Скоро я позову людей, чтобы отнесли его домой, — равнодушно заметила миссис Алебастер. А жалобная музыка все играла. — Он зайдет за вами утром, будет для вас переводить. Это обойдется вам в две гинеи. Можете дать мне их сейчас, если хотите.

Если она и заметила их растерянность при упоминании такой большой суммы, то не подала виду. Роза сразу же встала, чтобы сходить за деньгами. Гинеи тихо звякнули, поменяв хозяев.

— Сразу же с утра, — подчеркнула Роза.

— Сразу же с утра, — согласилась миссис Алебастер. — Лучше всего пойти на рассвете, когда прохладно.

Они сидели и молчали, прислушиваясь к городу, от которого были изолированы. А мистер Алебастер тихо посапывал рядом.

— Я думаю… когда-то… тут было прекрасно, — прошептала мисс Горди. — Говорят, что Александр Македонский построил красивейший город в мире.

Миссис Алебастер заметила как бы невзначай:

— Говорят, что Александр лично спроектировал маяк, библиотеку, емкости для воды и прекрасные здания. Хотя сам он в конце концов умер со своей армией далеко на чужбине. Вы знаете, что Александрия когда-то была великим городом, в котором процветали науки, потому что в ней находилась самая крупная и важная библиотека во всем мире? Ну, я слышала, что ни один корабль не мог войти в порт Александрии, если капитан не передавал библиотеке Александрии книгу из своей страны. Мне это нравится. Я представляю сурового старого морского волка, который сходит на берег с драгоценной книгой в руках и получает разрешение на высадку! Говорят, что сотни лет спустя Клеопатра поразила Юлия Цезаря, а потом Антония, приплыв на баржах из дворца. Она была столь прекрасна, что они так никогда и не смогли избавиться от ее влияния. Повсюду были лепестки роз, вина, фрукты, лились любовные песни, везде были разложены яства. И среди этого — самая роскошная женщина в мире с цветами лотоса в волосах! Я думаю об этом, когда Египет начинает мне надоедать. — Она вздохнула. — Теперь уже от прошлого ничего не осталось, не так ли? Вы знаете, по всей видимости, не сохранилось ни одной статуи Клеопатры или картины с ее изображением. Так что мы можем представлять, как она выглядела, как нам угодно.

— Вы, наверное, узнали много нового за то время, что здесь живете, миссис Алебастер. — Миссис Алебастер только вздохнула. Мисс Горди прихлопнула веером одного из москитов, не прекращавших летать над их головами. — Может, вы успели полюбить Египет?

Миссис Алебастер откинула голову назад и рассмеялась.

— Полюбить? Если вы зарабатываете на жизнь распеванием песен, стоя на руках, а джентльмены в это время швыряют в вас пробки от бутылок с шампанским и флорины, то вы сможете научиться любить все что угодно! — Роза покраснела (она ведь была с теми джентльменами). — Когда Арчибальд предложил мне эту жизнь, я согласилась без колебаний. — И она поглядела на сопящего рядом мужчину с непонятным выражением на лице. — Я узнала лишь одну вещь. Несчастный древний Египет… со времен фараонов… постоянно кто-то завоевывает: греки, римляне, арабы, турки! Даже мы — проезжающие мимо торговцы — видели столько сражений, с тех пор как поселились здесь! Французы пришли с Наполеоном, англичане пришли с лордом Нельсоном, потом с лордом Аберкромби. Конечно, все дело в его географическом положении — на пути на Восток. А также очень важны плодородные берега Нила. Поэтому Арчи здесь. Он торгует зерном, рисом — четыре урожая в год. Такого в Кенте не увидите! Поэтому полагаю, что в определенном смысле я испытываю не любовь, а чувство защищенности. Хотя здесь говорят и поют только по-арабски и не задумываются о своей истории и всех тех прекрасных фараонах и царицах, с которыми я хотела бы встретиться.

Миссис Алебастер откинулась на спину и посмотрела на звезды.

— Как вы думаете, какую музыку играли при фараонах? Вот что я хотела бы знать. Я видела древние развалины по всему Египту с изображениями флейтистов и лютнистов, но полагаю, что мы никогда не узнаем, как звучала их музыка. Это навевает на меня меланхолию время от времени. — Миссис Алебастер замолчала, а негармоничная, навязчивая арабская музыка продолжала звенеть в воздухе. Звук барабанов поднимался вверх, и темнота, казалось, вибрировала забытыми снами. — Они стали христианами ненадолго во времена Древнего Рима, некоторые из них ими и остались. Например, копты в той церкви, которую вы хотите посетить. Христианином теперь быть не безопаснее, чем иностранцем. Я слышала, что сейчас они в основном живут в старых разрушенных храмах вверх по реке. Большинство египтян были мусульманами сотни лет, позабыв о своих древних предках. Теперь они закидывают людей камнями, вешают их и рубят им руки. Не могу поверить, чтобы прекрасные, величественные фараоны могли быть такими жестокими!

Роза и мисс Горди были так захвачены рассказом миссис Алебастер, что невольно придвинулись поближе. Роза подумала, как это чудно — сидеть здесь и разговаривать с одной из героинь своего детства.

— Миссис Алебастер, — начала она, — я видела «поющих акробатов», и не только с мужем, до того как он умер, но и в детстве.

— Охотно верю, — сухо ответила она. — Мы любили говорить, что известны, как король! Состав, конечно, менялся. Девочки выходили замуж или хуже того — беременели. Они скрывали это, сколько могли, потому что, хотя мы терпеть не могли эту работу, она приносила хороший доход, если нам удавалось понравиться зрителям.

— Мы любили ваши представления больше всего на свете, когда были детьми. Когда повзрослели — тоже. Помню, как однажды вечером вас все не отпускали со сцены. Вы ухватились за веревки и качались в темноте. Горели лампы, а ваши шарфы развевались, словно флаги. Дети были в восторге! Мы с кузиной Фанни надеялись, что вы споете Генделя, — он был нашим любимцем, поскольку мы знали, что он жил на нашей улице!

Миссис Алебастер оперлась о стену хана и почти бессознательно начала тихо напевать:

Где ты бродишь? Зефир прохладный дует в лесу. Трава, на которой сидишь, Соберет на себя росу…

Ее голос был резким, но вместе с тем и гипнотизирующим. В нем звучали воспоминания о прошлом или о боли. Женщины еще ближе подвинулись к миссис Алебастер, совершенно не отдавая себе в этом отчета. Странная чужая музыка уже не звучала. Мистер Алебастер, казалось, улыбался, без движения лежа на мраморной лавке.

Наконец миссис Алебастер встала и по-арабски позвала слугу. Затем она повернулась к Розе.

— Я хотела попросить тебя… это странная земля, как ты могла увидеть. Я замечаю, что… вещи не всегда такие, какими кажутся на первый взгляд. Конечно, в подобном хаосе полно потерянных детей. Будешь ли ты уверена, что этот ребенок именно тот? Если у тебя есть деньги, то тебе хоть завтра приведут ребенка.

Завтра? Услышав подобные слова, Роза почувствовала, как ее сердце дрогнуло. Пару мгновений она не могла дышать или даже видеть.

— Вы хотите сказать, — наконец смогла она выдавить из себя, — что ребенок может быть в церкви, в которую мы собираемся?

— Кто знает? Возможно, если копты присматривают за ним. Но как ты узнаешь, что это именно тот ребенок?

— Я… я надеюсь, что узнаю ее. Ей должно быть немногим больше года.

Роза увидела, что миссис Алебастер смотрит на нее почти с сожалением. Потом она пожала плечами.

— Ну… я пойду с тобой, — сообщила она. — Я тебя приодену, буду вести переговоры. Надо не забыть вуаль.

— Вуаль как-то не вяжется с Египтом, — возмущенно заметила мисс Горди. — Фараоны покрывала не носили.

— Это так, — согласилась миссис Венеция Алебастер с не меньшим возмущением в голосе. Она снова позвала слугу. — Ее принесли с собой мусульмане. Такое впечатление, что вуаль для них важнее прочей одежды. Вы можете в такое поверить? Однажды мы с Арчи плыли вдоль пустынного побережья, за много миль от Каира, и к нашей лодке приблизились какие-то крестьянки попросить бакшиш. Некоторые из них были обнажены, но у всех лица были прикрыты кусками материи. — Миссис Алебастер внезапно расхохоталась и потянулась. Казалось, что все ее кости одновременно хрустнули, возвращаясь на место. Потом слуги подняли спящего мистера Алебастера на плечи и ушли.

Роза не могла усидеть на месте, когда двери хана закрылись за гостями. Она нервно расхаживала по балкону. Наконец она сказала мисс Горди:

— Простите меня. — И начала поспешно искать свою маленькую сигару, а затем быстро зажгла ее. — Я не знала, что так скоро… завтра! Все говорили мне, что это невозможно, но… возможно, это очень даже возможно! — Дым медленно исчезал в темноте. — Конечно, угощайтесь.

Она вежливо указала мисс Горди на сигары.

— Благодарю, — ответила мисс Горди. К удивлению Розы, она тоже закурила сигару от свечи. Роза не переставала ходить по балкону и нервно курить.

— До утра мы ничего не можем предпринять, дорогая моя, — заметила мисс Горди.

— Я знаю, знаю. Просто… теперь, когда время пришло… не могу совладать с мыслями. — Сделав над собой огромное усилие, она села на мраморную лавку, оперлась о стену хана, как миссис Алебастер. Спустя мгновение она тоже начала петь:

Где ты бродишь? Зефир прохладный дует в лесу…

Но ее голос вскоре замер.

— Представьте, что вы мистер Гендель. Вся эта музыка рождается в его голове. Я помню, как мы с родителями ходили на его концерт в Ганновер-сквер слушать «Музыку воды». Она действительно берет за душу. Мне было лет десять. Поговорите со мной о чем-нибудь, мисс Горди, я сегодня не смогу уснуть. Я готова просто взорваться.

— Миссис Алебастер довольно необычная женщина, — спокойно заметила мисс Горди. — Кажется, что она знает Египет лучше большинства людей… включая моих братьев, которые все здесь побывали в разное время. Если бы она смогла получить настоящее образование, то кто знает, как сложилась бы ее судьба.

— Ее жизнь не была бы столь захватывающей! — предположила Роза. — Если вы их никогда не видели, вы не можете представить, как хороши «поющие акробаты»!

Маленькая белая шляпка, которую Роза могла разглядеть под черными шелковыми одеждами, какие они все носили на улице, чтобы как-то защититься от насекомых, казалось, качнулась от негодования.

— Такая умная женщина висит на веревке вверх ногами и позволяет, чтобы в нее швыряли пробки от шампанского! Да она бы могла…

— Что? — сухо спросила Роза.

— Писать книги, — едко ответила мисс Горди. — Это единственный путь, который открыт для всех женщин. Помогать другим женщинам. Это лучше, чем распевать песни, вися вниз головой, или каждый вечер тащить домой пьяного мужа в чужой стране. Едва ли это можно назвать достойным выбором. Ты знаешь, мне по секрету сказали, что король неблагосклонно относится к женскому образованию. Словно миссис Алебастер должна страдать из-за того, что Его Величеству Георгу III так хочется! — Она принялась веером гонять насекомых. — Мне хотелось бы, чтобы королевскую семью сместили. Думаю, это бы помогло. Я не имею в виду — чтобы им отрубили головы. Но… когда я была молода, я встретила капитана Джеймса Кука. Сейчас он открыл несколько стран на краю света, куда неплохо было бы отправить нескольких членов августейшей фамилии.

— Но, мисс Горди, капитана Кука… съели, говорят… антиподы!

— Именно, — согласилась мисс Горди, — именно это я и имею в виду. — И она продолжала, словно сделав разумное предложение: — Мы говорим, что правительство независимо от монархии, но король постоянно вмешивается.

Роза внезапно представила старого герцога Хоуксфилда, советника короля, как он наклоняется и шепчет королю в ухо. Роза поежилась в темноте.

— А порочный, развратный наследник трона! — продолжала мисс Горди. Она с отвращением покачала головой и резко махнула сигарой. Роза была словно загипнотизирована. — Однако! — Мисс Горди была настроена закончить свою короткую речь на положительной ноте. — Принцесса Шарлотта — следующая в линии наследования, а ее отец из-за какого-нибудь излишества в один прекрасный день буквально лопнет. Женщина на троне — это окажет положительное действие на состояние дел! — Мимо них пробежала крупная крыса или что-то очень на нее похожее. Роза еле удержалась, чтобы не взвизгнуть. Мисс Горди, казалось, ничего не заметила. Она продолжала смотреть на звезды. — Ах, только посмотри туда, вверх! Неудивительно, что древние египтяне разбирались в астрономии. Посмотри, как ярко светят звезды.

Поднялся слабый ветер. Они с радостью почувствовали его прикосновение, словно услышав звук моря. Обе вздохнули, но даже не заметили этого. Мисс Горди встала.

— Я должна идти в комнату.

— Пожалуйста, останьтесь, — быстро попросила Роза. — Ненадолго.

Мисс Горди улыбнулась в темноте, но снова села.

— О чем ты хочешь поговорить? Хочешь, расскажу, что я сейчас читаю?

— Расскажите о своем женихе, — попросила Роза. Слова вырвались раньше, чем она смогла остановить их. «Грустная история», — говорили пожилые джентльмены. Роза была готова провалиться сквозь землю.

Ветер усилился.

Наконец мисс Горди сказала немного невпопад:

— А ты знала, что колокольчики бывают светло-лиловыми?

Роза была так обескуражена, что покраснела в темноте. Мисс Горди, конечно, пыталась сменить тему.

— Простите, мисс Горди, я не знаю, что на меня нашло. — А звезды все сверкали. — Я не знала, что колокольчики могут быть лиловыми.

Они услышали, как шуршит песок, поднимаемый ветром. Так он шуршал в темноте на древних дорогах многие века.

— Под деревьями был ковер из лиловых колокольчиков, когда мы подъехали к небольшой церкви, в которой служил викарием мой отец. Вероятно, все дело в освещении. На мне было белое платье и вуаль. Никогда бы не подумала, что надену белое снова, так далеко, в Египте! Это было очень давно, сорок лет назад. Я носила локоны, а Наполеона тогда еще и на свете не было. Мы собирались жить в Лондоне, так я мечтала.

— Значит, вы все-таки вышли замуж? — Роза затаила дыхание, внезапно вспомнив, как когда-то в карете мисс Горди показалась ей молодой.

— Я должна была выйти замуж. Он служил на флоте. Он пообещал мне, что, когда мы переедем в Лондон, я смогу ходить на все публичные лекции, на каждую выставку… везде мы будем ходить вместе… потому что его тоже интересовали подобные вещи. Мы бы учились вместе. Поверить не могу, что мне так повезло встретить его.

Воцарилась продолжительная тишина. Роза ждала, боясь пошевелиться.

— Он приехал в деревню на свадьбу накануне вечером. Хотя, по обычаю, мне нельзя было его видеть, он вышел нарвать мне колокольчиков. Знаешь, запах колокольчиков по весне до сих пор напоминает мне о том дне. Тогда я зарылась лицом в букет колокольчиков, который мне принесли от него, и плакала от счастья. Так плакать можно только в молодости. — Снова молчание. — Мой будущий муж появился у церкви с моими братьями. Они все были одеты в морскую форму. — Роза увидела небольшую церковь и яркие голубые мундиры, золотые галуны. — Я прошла по приделу в белом подвенечном платье, опираясь на руку брата. — Роза увидела, как лучи весеннего солнца проникают внутрь церкви сквозь высокие узкие окна. — Мы стояли рядом, мой дорогой отец улыбался, глядя на небольшой алтарь, готовый выдать замуж единственную дочь. А мой… мой жених улыбался мне, а потом… я помню это настолько четко, словно бы это произошло вчера… он посмотрел на меня как-то странно, вопросительно. А потом… он упал.

— Упал, — глупо повторила Роза.

— Что-то случилось… с сердцем, головой… мы не знали… он почти мгновенно потерял сознание. Конечно же, в приходе был доктор. Они перенесли его в ризницу, послушали сердце, пустили кровь.

У Розы было много разных вопросов, но она не осмеливалась задать их, она даже не могла посмотреть на человека, который сидел возле нее выпрямившись, в арабской одежде. Она увидела молодую невесту в белом, кровь на полу, кровь на ее белом платье; в маленькой темной, душной ризнице люди наклонились над телом, а братья мисс Горди озабоченно смотрели на сестру, пытаясь заставить ее уйти.

Неожиданный порыв ветра сдул мошек и комаров, а ночь все шелестела и шептала, облака бежали по небу, звезды мерцали.

— Мне… так жаль, — сказала Роза, ощущая всю глупость этих слов.

— Он умер через час… а солнце все светило на улице. Я помню, что очень хотела… это, конечно, было недостойно так думать. — Роза заметила кривую усмешку на ее лице. — Я хотела, чтобы мы обвенчались, прежде чем он упал. Потому что я так и осталась тем, кем была, — мисс Констанцией Горди.

— Что… что вы сделали?

— Мне повезло с семьей. Братья купили мне дом на Саут-Молтон-стрит. Но у них еще были корабли, как я уже говорила. Один из братьев стал консулом в Испании. Он сказал, что ему нужна моя помощь. На самом деле я не верю, что так оно и было, но я почувствовала, что необходима кому-то. Я путешествовала по Европе несколько лет. Но потом мать заболела. Я снова поселилась в Уилтшире, так как была единственной дочерью.

— Поэтому я решила… что даже в Уилтшире… я буду делать то, что собиралась делать с… мужем. Я решила, что займусь самообразованием… если даже все придется делать самой. Я начала читать все книги, которые попадали мне в руки. Все. Все, о каких я когда-либо слышала. — Роза увидела мисс Горди в гостиной у родителей на Брук-стрит, как она наклонялась над каждой книгой, словно хотела ее съесть. — Почему-то я знала, что книги спасут мне жизнь.

Наконец мисс Горди снова встала. Она выглянула из хана.

— Знаешь, Роза, живя так далеко от нашего мира, слушая призывы муэдзина, я начинаю понимать, почему я, дочь викария, столько лет чувствую сильную неловкость из-за нашего Бога.

Роза снова подумала о Пьере: «Нельзя изучать древние цивилизации и верить, что право лишь христианство».

— Вы не верите… что Бог есть?

— Столько войн ведется из-за религии! Люди верят в свою правду, а не в твою. Это глупо! — Мисс Горди просто сыпала словами. Она оставила прошлое в прошлом. — Я начала верить, что мы делаем с нашими жизнями то, на что способны. Возможно, все это судьба, а может — хаос. Но мы не должны искать помощи у другого, высшего существа. Наша жизнь здесь, на земле, а не в небе; это все, что у нас есть, и мы должны использовать ее наилучшим образом.

— Жаль, что здесь нет Фанни, — медленно сказала Роза. — Она любит поразмышлять, и я знаю, что она борется со своим представлением о религии. Но… возможно, в конце концов, мир не имеет смысла без Бога.

— Возможно, в конце концов, мир не имеет смысла с Богом, — твердо возразила мисс Горди. Она смело взглянула на звезды.

— Мне так жаль, дорогая мисс Горди, — сказала Роза.

Мисс Горди подняла руку в жесте признания или прощания, и маленькая прямая фигура в темной одежде двинулась по балкону и исчезла. Ветер доносил стук барабана и звуки жалобной, чужой песни о любви.

Глава двадцать вторая

Еще до того как послышался первый призыв к утренней молитве, они были готовы. Миссис Алебастер дала Розе тонкие шаровары и длинное легкое одеяние. На ноги ей они обули небольшие мягкие кожаные сапожки, поверх которых надели туфли. Затем на голову Розы опустили нечто, напоминающее плоский тюрбан. Миссис Алебастер прицепила к нему белую вуаль таким образом, что были видны лишь глаза. А сверху на Розу накинули черные одежды, которые закрыли ее с ног до головы. «Я похожа на изнывающую от жары монашку», — пробормотала Роза, но миссис Алебастер сказала, что она привыкнет. Миссис Алебастер была одета так же. Она чувствовала себя в этом свободно и двигалась с неповторимым изяществом. Ворота хана были открыты; они взобрались на небольших серых ослов, причем Мэтти и мисс Горди отчаянно махали им руками, и вместе с мистером Алебастером и арабом, вооруженным саблей, они тронулись в путь. По мистеру Алебастеру нельзя было сказать, мучает его похмелье или нет.

За пределами квартала франков люди с отсутствующим выражением на лицах смотрели на восходящее солнце. Розе показалось, что за стуком сердца она слышит шум прибоя. Вдруг сразу из нескольких мест послышался пронзительный призыв к намазу — из мечетей, окруженных каменными обломками, и старых домов, — отражаясь эхом по улицам: «Аллах акбар! Аллах акбар!» Люди с отсутствующим выражением лиц враз исчезли, свернув в боковые улочки. А призыв все звучал в неподвижном воздухе… «Аллах акбар… ла илаха илла Аллах! И нет бога, кроме Аллаха!»

Путешественники свернули в узкую улицу. Старые дома с закрытыми ставнями окнами теснились так плотно, что практически смыкались. Выстиранное белье — нелепые лохмотья серого цвета — висело на шестах, переброшенных над узкими переулками. Тошнотворный запах улиц снова чуть не заставил Розу потерять сознание. Ее одежда уже успела пропитаться потом. Роза крепко держалась за осла, который тоже пах не очень приятно. Ее ноги почти касались загаженной земли. «Вот куда меня занесло в поисках ребенка Гарри». Нелепость происходящего, дикое возбуждение и страх из-за обстоятельств готовы были захлестнуть и поглотить ее. Она могла расхохотаться, разрыдаться, закричать или просто потерять сознание. «Но если я потеряю сознание, то упаду на тараканов, гнилую еду, экскременты и крыс». Она еще сильнее вцепилась в осла. Они выехали на более широкую улицу, услышали гортанные выкрики, которые Розе, как ни странно, напомнили тех старых ужасных мужчин в доме на Беркли-стрит, которые постоянно прочищали горло. Они увидели раннее утро и странную яркую голубизну неба, детей и ослов, которых почти скрывали связки тростника или пшеницы, тележки, доверху наполненные странными фруктами. В ворота постучали, потом передали внутрь письмо Пьера Монтана. Их впустили, и ворота сразу же захлопнулись вновь. Роза хотела спуститься на землю, но тут было грязно и мокро. «Что здесь за вода? Откуда она берется? В Александрии нет бесхозной воды». Она невольно вздрогнула из-за своих мыслей, поскольку здесь воняло не меньше, чем снаружи. Маленькие шумные мальчуганы провели ослов к другой стороне здания, где отслаивалась штукатурка, а наверху в одиночестве маячил христианский крест. Рядом стоял пыльный, чахлый чинар.

После непонятных переговоров иностранцам указали на ступеньки, которые вели внутрь старой церкви. Миссис Алебастер и Роза, почувствовав облегчение, уселись на деревянную лавку. Мистера Алебастера куда-то увели. Роза осмотрелась: гниение, даже здесь. «Я должна немедленно забрать отсюда ребенка».

— Это церковь Святого Марка в Александрии, — шепнула миссис Алебастер. — Говорят, этот святой принес христианство в Египет. Вот он, над нами.

Роза посмотрела вверх. Краска отслаивалась, а мозаика потрескалась и частично рассыпалась. Но, тем не менее, было видно, как святой печально смотрит вниз, подняв руку. Его окружали другие святые обоего пола, лица которых выражали разную глубину отчаяния. Откуда-то послышался странный ритмичный звук. Они поняли, что кто-то размеренно метет каменный пол. Вокруг Розы кружили мухи. Когда она подняла руку, чтобы отогнать их, мухи начали кружить вокруг руки. В углу она заметила несколько маленьких зажженных свечей, воткнутых в песок. Мысль о том, что здесь и сейчас она увидит ребенка Гарри, едва не вызвала у нее дурноту. Она пыталась глубоко дышать, чтобы оставаться как можно более спокойной. Ей пришлось сделать над собой огромное усилие, чтобы с криками не броситься вслед за мистером Алебастером. А метла все так же размеренно, неторопливо шаркала по полу.

— Говорят, что святого Марка пытали и убили римляне, — заметила миссис Алебастер тихим голосом, — а его голову переправили куда-то в Италию, но потом ее нашли и вернули назад. Теперь она лежит здесь в склепе вместе с телом. По крайней мере, так говорят. Однако, — добавила она, скривив рот, — то же самое рассказывают в Венеции!

Для Розы миссис Алебастер являлась загадкой. «Поющая акробатка» с разносторонними знаниями.

Внезапно Роза ясно ощутила запах, чуждый запах немытого тела. Появился араб, шепнул ей что-то — она почувствовала его дыхание у себя на щеке — достал четки и сунул ей в руку. Она почувствовала, как дико стучит ее сердце. Она покачала головой, он снова настойчиво шепнул: «Желаете купить?» Он был так близко, что ей захотелось отпихнуть его. Но она не рискнула. «Желаете купить?» Но затем за кафедрой распахнулась дверь, из-за которой появились старик в темном тюрбане и мистер Алебастер. Неудавшийся продавец схватил четки и растворился в темноте. Метла прекратила свое размеренное движение.

Приближаясь к женщинам, старик и мистер Алебастер говорили по-арабски. Роза резко встала, забыв о вуали, продавце и жаре. Она путалась в одеждах, наступала на них, рискуя упасть.

— Что он говорит? — крикнула она. Ее голос отразился от голых стен многоголосым эхом. Святой Марк смотрел на них с выцветших красок и побитой мозаики.

Если Роза думала, что христиане не будут похожи на других местных жителей, что среди них она сразу же почувствует себя дома, то ее ждало разочарование. Копт в темном тюрбане и длинных одеждах был очень похож на мусульман, которых они видели снаружи.

Старик поклонился, и Роза заметила, что ему неловко. Им были не более рады, чем в любом другом месте в городе.

— Много проблем, — сообщил он по-английски с сильным акцентом. Розе пришлось наклониться вперед, чтобы разобрать, что он говорит. — Так как солдаты ушли, стало небезопасно. Торговец, — он помахал письмом Пьера, — он тоже уехал, как многие.

— Где она? — быстро спросила Роза. — Где находится ребенок? — Она бросила на мистера Алебастера быстрый взгляд. — Он имеет в виду, что она еще жива?

Роза поняла, что, задав вопрос, она очень боится получить на него ответ.

— Здесь были турки, — сообщил старик, одновременно обращаясь к Розе и миссис Алебастер, но не глядя на них. — И арабы. Ребенка больше нет.

Старик быстро оглянулся и опустил взгляд.

— Вы хотите сказать, что ее забрали?

— Мне очень жаль — ответил он. — Да благословит вас Господь. Ребенка больше нет.

Он обратился к мистеру Алебастеру по-арабски, возвращая ему письмо Пьера.

Розу как будто что-то ударило в живот. Она поняла, что долгое путешествие могло оказаться тщетным.

— Нет! Пожалуйста! — воскликнула она, обращаясь к священнику. Он удивился, начал нервно озираться. Роза подошла и положила руку ему на плечо. — Пожалуйста, я должна хотя бы знать, жив ли ребенок!

Священник снова принялся что-то быстро говорить мистеру Алебастеру.

— Он сказал, что вы можете, если захотите, посмотреть на мощи святого Марка, — сказал он.

— Мощи? — Она почувствовала запах рома.

— Не обязательно идти к могиле, вы можете посетить комнату с пальцем.

— Пальцем? — глупо переспросила Роза.

— Это мощи.

— Благодарю, — ответила Роза, начиная впадать в панику. — Мне очень приятно. — Она посмотрела на мистера Алебастера как на сумасшедшего или уже пьяного. — Но подождите… мы что, так больше ничего и не узнаем о судьбе ребенка? — Ее горло сдавили страх и чувство потери. — По крайней мере, жива ли она — хоть это надо знать, — сказала она мистеру Алебастеру. — Он должен рассказать нам! Хоть что-нибудь! Я заплачу!

Откуда-то доносились звуки барабана или тамбурина. Слышался слабый крик «Аллах акбар». Взывали к еще одному богу в старом, запущенном городе. Когда они осмотрелись, то копта уже с ними не было — он незаметно удалился.

— О нет! — воскликнула Роза. — Немедленно позовите его! Он должен сказать нам, куда идти, где искать ее, зовите! — Она уже хотела броситься к двери за кафедрой, но мистер Алебастер удержал ее.

— Послушайте меня! — сказал он. Метла снова начала свое размеренное движение, сметая пыль с каменных полов. Мистер Алебастер сел на лавку возле жены, но Роза не могла сидеть. — Девушка, которую встретил ваш муж, была египтянкой, невестой турка.

— Я это знаю, я знаю это! — закричала Роза.

— Здесь правят турки. Для христиан очень опасно впутываться в подобные дела. Священник сказал, что он больше ничего об этой истории не знает. Он не хочет иметь с этим ничего общего.

— Мистер Алебастер, я заплачу сколько надо! Я отдам все! Я должна знать, где может быть этот ребенок, если он еще жив. Я не могу просто… оставить эту церковь и пойти домой! Я не уйду, пока не узнаю хоть что-нибудь. Я должна знать! — К собственному удивлению и стыду, она обнаружила, что плачет и не может остановиться. Слезы текли под вуалью и черной одеждой. — Что им стоило сказать нам, куда ее дели? Хотя бы жива ли она. Им наверняка это известно! Как мы вообще можем начать искать, если он нам не поможет!

Мистер Алебастер выудил из кармана небольшую бутылку.

— Вот, глотните, — предложил он, — это поможет успокоиться! — Прежде чем Роза успела что-либо понять, она уже пила ром из горлышка в церковном дворе. — Послушайте, священник сказал мне, что английский торговец, который приютил мать, — я помню его, Картрайт, — был вынужден покинуть Египет из-за своей доброты, когда ушли английские войска. Он потерял свое дело. Ну, мы это знали. А теперь коптский торговец, которому написал ваш друг, тоже уехал.

Он хмыкнул.

— Армии вторжения приходят и уходят, и никто в них не задумывается, что они делают с людьми, которые пытаются честно заработать на жизнь в том хаосе, который они оставляют после себя.

Роза не могла определить, кого имеет в виду мистер Алебастер — англичан, французов, Гарри, — или он просто пьян.

Звук метлы приблизился. В темноте они заметили женщину с метлой в руках. На ней была шаль, но она не закрывала лицо. Женщина была приблизительно одного возраста с Розой, с кожей оливкового цвета и темными глазами. Она почти вплотную подошла к Розе. Внезапно она оторвалась от своей работы и посмотрела Розе в глаза. Она стояла так близко, что Розе пришлось отступить на шаг: она чувствовала чужой запах арабки. А та, вероятно, ощущала запах рома. Какое-то мгновение они смотрели друг на друга. Роза продолжала плакать, не в силах сдержаться. Затем, почти не сбиваясь с ритма, женщина сорвала с шеи какой-то предмет и сунула его Розе в руку, как совсем недавно человек с четками.

— Нет, спасибо, не надо, — начала Роза. Она почувствовала в руке какую-то теплую, грязную, маслянистую вещь и попыталась сунуть ее назад. — Нет, спасибо. — Но женщина на секунду приблизилась к ней вплотную и прошептала:

— Рашид. — Она посмотрела Розе в глаза, чтобы определить, поняла ли та. — Рашид, — шепнула она снова. Еще пару мгновений она стояла рядом с Розой, держа ее за руки и нежно поглаживая их, словно пытаясь таким образом передать какое-то послание. Роза увидела перед собой добрые темные глаза незнакомки. Откуда-то послышался звук открываемой двери. Девушка сразу же скрылась в тени, как торговец четками и священник. Метла возобновила свою работу, а в руке Розы остался непонятный предмет, сорванный с шеи девушки.

— Позвольте мне посмотреть, — сразу же предложил мистер Алебастер. Роза резко протянула ему руку, удивляясь его оживлению.

— Да, — медленно проговорил он, — это старый коптский символ, крест из Египта. — Он быстро опустил предмет в карман. — Пойдемте отсюда.

— Но кто такой… Рашид? — спросила Роза, не трогаясь с места. — Что она имела в виду? Вы думаете, что она пыталась сказать мне что-то?

— Да, — согласился мистер Алебастер, бросив быстрый взгляд на закрытую дверь за кафедрой. — Думаю, она пыталась сказать вам что-то. И я думаю, что священник солгал.

Он тихо произнес что-то по-арабски, обращаясь к кому-то в темноте. Девушка ответила ему мягким голосом, и мистер Алебастер растворился в темноте. Роза услышала приглушенные голоса. Затем он быстро вернулся назад.

— Мы должны срочно покинуть это место, мы представляем опасность для девушки.

— Но мы же не знаем, кто такой Рашид, — возразила Роза.

— Рашид — это название городка на побережье, — сообщила миссис Алебастер, но она сказала это очень тихо. Алебастеры торопили Розу, спеша уйти из церкви. Они быстро взобрались на ослов и покинули церковный двор. На улице их ждал араб-охранник. Они поехали назад к кварталу франков мимо лотков, грязи, отвратительного запаха и чужих людей, разбитых камней и столбов, изо всех сил стремясь побыстрее оказаться в безопасном месте.

Когда они попали в свой квартал, мистер Алебастер слез с осла и пошел рядом. Мисс Горди и Мэтти стояли у ворот хана. Они увидели, что у Розы в руках нет ребенка, помогли ей слезть с осла, снять вуаль и тюрбан. Они ждали, когда она расскажет о своих приключениях.

— Вот тебе и религия! — заметила миссис Алебастер. — Этот церковник оказался лгуном и, возможно, трусом. Девушка слышала наш разговор и захотела помочь. Но… не стоит слишком сильно надеяться. В Рашиде нам могут сказать «Каир», а в Каире — «Асуан». Я никогда не позволяю себе забыть, что в этой стране моя судьба находится в руках величайших лгунов мира. И вам я то же советую. Но несмотря на это, нам повезло, что девушка что-то знала. Она сказала, что ее брат забрал ребенка из дома английского торговца, когда начались неприятности, так как они предположили, что мертвый английский капитан был христианином. Она слышала, что его увезли в Рашид.

— Откуда мы можем знать, что это ребенок Гарри?

— Она сказала, что это ребенок капитана, которого убили, а его мать забили камнями. Она слышала мой разговор со священником.

— Тогда мы можем поехать туда? Мы можем поехать туда сейчас? — Роза спешила, тащила за собой упрямого осла, пытаясь идти рядом с мистером Алебастером, который все шагал и шагал. Мисс Горди и Мэтти не отставали от них ни на шаг. — Можем ли мы отправиться туда? Остановитесь, пожалуйста!

— Вы хотите, чтобы я вас сопровождал?

— Пожалуйста! Пожалуйста, мистер Алебастер. Я, естественно, не могу путешествовать одна, но я должна выехать немедленно!

Наконец он остановился.

— Сто гиней.

Лицо Розы буквально побелело.

— Сотня? — «Это почти четверть всех моих денег». Такая сумма более чем в два раза превышала годовой заработок Мэтти. — Это слишком много, — ответила она.

— За то, что вы просите, я меньше взять не могу, — лукаво заметил он. — Виконт заплатил бы больше.

— Но мне понадобятся деньги, чтобы выкупить ребенка и вернуться с ним в Англию.

— Я не просто отвезу вас туда, но также останусь и помогу выяснить все, что можно. Крест, который вам передала девушка, нам еще пригодится. Готов поспорить на это.

— Что вы имеете в виду? — Она решила, что он хочет продать его.

— Живя среди коптов, — он со знанием дела прикоснулся к носу, — я научился думать как они, как египтяне. Они не ожидают увидеть франка с коптским крестом. Это будет знамение.

Миссис Алебастер заметила, все еще сидя на осле:

— Как насчет восьмидесяти гиней, и не более, если мы потерпим неудачу, и еще восемьдесят, если найдем ребенка?

— Пятьдесят! — внезапно отозвалась мисс Горди, кивнув Розе.

— Семьдесят! — ответила миссис Алебастер. Мисс Горди закивала Розе сильнее.

— Договорились! — слабым голосом ответила Роза, нервно покусывая губу. — Мы можем отправиться туда прямо сейчас, немедленно?

Мистер Алебастер рассмеялся и снова предложил ей бутылку с ромом.

— Нельзя просто поехать в Рашид! Мы пойдем с караваном.

Роза снова глотнула рома, ощущая, как потихоньку сходит с ума.

— Разве что завтра с утра. Даже по дороге в Рашид, который находится всего лишь в одном дне пути отсюда, мы рискуем встретить бедуинов, воров, разбойников. Нужно получить фирманы — это разрешение на проезд. Посмотрим, что можно будет сделать.

Осел Розы потянул за веревку, которую она держала, и громко закричал. Она увидела его желтые зубы.

— Этот город похож на Александрию?

— Он более процветающий порт, чем Александрия. Симпатичный городишко. Вам понравится, — ответил он. — Там больше франков, больше иностранцев. Женщины не носят вуаль все время — пока они не обнажают головы и держатся подальше от темных переулков. Это опасное, дикое место, но вам оно понравится больше, чем Александрия.

Осел миссис Алебастер поравнялся с ними.

— И вы увидите то место, где нашли камень.

— Камень? — Роза оглянулась.

— Рашид — это другое, арабское название Розетты. Французы или итальянцы назвали его Розетта из-за красивых роз, которые растут там в изобилии.

Роза наступила на свои длинные черные одежды и упала бы, если бы мисс Горди не поддержала ее.

— Розетта? — недоверчиво повторила Роза. Она тут же подумала об отце, который мечтал об этом городе, в честь которого ее и назвали, видела, как он глядит в окно кабинета на Брук-стрит, вспоминая. Роза почувствовала нечто похожее на радость, словно бы она получила знамение. «Я найду этого ребенка. Завтра я отправляюсь в Розетту, где был мой отец, город, который дал мне имя! Это место, где был найден камень. Я найду ребенка».

— Ах, я так довольна! — сказала она мистеру и миссис Алебастер. Роза вдруг остановилась. — Но я должна вернуться.

— Куда? Зачем?

— К доброй девушке из церкви. — Она начала разворачивать осла. — Я должна заплатить ей. Я этого не сделала.

— Не стоит возвращаться, — возразил мистер Алебастер. — Она попросила нас уйти.

Поскольку Роза все еще колебалась, миссис Алебастер сказала, словно бы на секунду заглянув в сердце Розы:

— Она вас видела. Она будет знать. Дело не в деньгах.

Алебастеры поехали дальше по песчаной дороге.

— Увидимся за обедом, — крикнули они и исчезли за поворотом. Мистер Алебастер вел своего осла, держа за уздечку, а миссис Алебастер сидела в седле.

Мисс Горди объясняла, пока они шли назад в хан:

— Все мы — все франки — были приглашены на обед к одному английскому торговцу, некому мистеру Барберу. По всей видимости, в нынешнее непростое время он исполняет функции консула.

— О! — Роза слушала вполуха.

— У меня есть для тебя две сотни гиней, — сообщила мисс Горди на площади возле страусов. — От Фанни.

— От Фанни?

— Она сказала, что ты отказалась брать деньги ее отца, что ты считала себя самодостаточной. Поэтому она передала мне деньги для тебя. — Она сделала вид, что не видит слез в глазах Розы. — Я рада, что взяла их с собой, хотя и не могла себе представить, как буду передавать тебе деньги в Египте! Кажется, эта затея влетит в копеечку.

— Перед отъездом у меня было шестьсот гиней, — сообщила Роза. — Я думала, что столько должно хватить. У меня еще осталось почти четыреста, но сто сорок из них теперь придется отдать Алебастерам.

— И у меня еще есть сотня, мы выкрутимся, — заверила ее мисс Горди. — Выкрутимся с помощью дорогой Фанни. Теперь тебе лучше подумать об этом обеде. Все франки будут там.

Роза сразу же поняла.

— Джордж?

— Возможно, Джордж. Один из торговцев снова взял Мэтти в город за продуктами, и она услышала новости о Джордже, Долли и Уильяме.

— И о Корнелиусе Брауне! — спокойно добавила Мэтти.

— Что ты слышала о Джордже? — Роза почувствовала, что от избытка информации ее голова готова взорваться.

— Он все еще в Александрии, — ответила Мэтти. — Он собирается отплыть вверх по реке. Древности.

— А Долли?

— Я видела Долли. Не знаю, беременна ли она. Она была вся закутана в одежду. Но это была точно она. Долли ходила по базарам уверенно, словно местная. Высокая, выше всех прочих женщин. Бледная как полотно.

— Ясно, что ты не сможешь избежать встречи с деверем в подобном месте, — заметила мисс Горди. — Только по счастливой случайности вы до сих пор не встретились. Ты видишь, как обстоят дела: Алебастерам известно о ребенке все, Мэтти видела Долли в городе. Я уверена, что если виконт еще не знает о твоем присутствии, то точно узнает до конца дня. Роза, дорогая, я не могу представить себе, чтобы группа иностранцев за обедом не стала бы тут же обсуждать историю этого ребенка, лишь только услышав имя Фэллон. Люди будут в восторге и с радостью расскажут Джорджу все, что знают. Так обычно происходит в общинах иноземцев.

Они подошли к боковой лестнице в хан. Мисс Горди увидела расстроенное лицо Розы.

— Возможно, нам стоит не привлекать к себе внимания и надеяться на то, что утром нам удастся отбыть в Розетту.

Роза молча отгоняла мух.

— Египет не принадлежит Джорджу Фэллону, — наконец твердо сказала она, — он не сможет заставить меня прятаться в хане. Конечно, я должна узнать, как поживает Долли. И завтра я уеду в Розетту, чтобы найти ребенка. И Джордж никак об этом не догадается!

— А если история с ребенком каким-нибудь образом всплывет, — добавила мисс Горди, — ты сможешь сделать вид, что тебе ничего не известно об этом. Как будто ты слышишь о нем в первый раз. Ты не раз говорила при Джордже о своем большом интересе к иероглифам. Это может сойти за причину твоей поездки. Мы можем немного опоздать, чтобы виконт Гокрогер уже наверняка был там, и тогда ему придется сделать первый шаг.

— А я буду собирать сплетни на кухне, — добавила Мэтти. — Кухня — лучшее место для этого.

Вдруг Роза разразилась громким смехом.

— Пьер Монтан предупреждал нас, что большинство живущих здесь англичан — негодяи разных мастей. Мы приспособимся и тоже станем такими.

— Для начала — от вас несет ромом, — заметила Мэтти.

«Аллах акбар… — голосили муэдзины, — ла илаха илла Аллах! И нет Бога, кроме Аллаха!»

Старый турецкий дом мистера Барбера находился в глубине квартала франков. Тонкие резные решетки, похожие на старые коричневые кружева, спускались с верхушки высокого, почти изящного здания.

— Вот где живут женщины, — сказала миссис Алебастер, которая сопровождала их в арабском платье, указывая вверх и путаясь при этом в многочисленных шарфах. — Они могут видеть вас, а вы их — нет. Миссис Барбер, жена торговца, конечно, не затворница, но вы увидите, что большинство египетских семей живет именно так.

— Жаль, — посетовала мисс Горди, — что я не смогу встретить этих женщин. Как они терпят подобную жизнь?

Они, как и было запланировано, опоздали. Роза, несмотря на всю браваду, боялась встречи с Джорджем. Она обнаружила, что у нее пересохло во рту и всю ее трясет. «Что и говорить, я много общалась с Джорджем в последний год и знаю, что спокойствие — единственное оружие». Они поднялись по лестнице в большую гостиную. Прохлада и белые каменные стены. Эта комната в центре дома имела окно, открывавшее вид на синее небо. Тут были выходы во все остальные помещения дома. Слышалась английская, французская, греческая, шведская и итальянская речь. Обсуждали политическую ситуацию, состояние рынка ценных бумаг, деньги. Было ясно, что тут подают незаконный алкоголь. Роза испытала облегчение, увидев комнату, наполненную людьми, одетыми в европейское платье. Не считая только того, что мистер Барбер, хозяин, разговаривал с Джорджем, Долли и Уильямом. На лице Джорджа отразилось такое комичное удивление, что мистер Барбер резко обернулся и увидел мистера Алебастера, который отвесил ему поклон.

— Добрый день, Джордж, — поздоровалась Роза. — Добрый день, Уильям. Очень рада видеть тебя, Долли. — На Долли была арабская одежда — множество платков и накидок, — но голова не была покрыта. Она выглядела как немного удивленная молодая девушка, более высокая, чем все присутствующие. Долли была бледна как смерть. Роза почувствовала, как ей становится не по себе. «Долли больна». Из-за одежды было невозможно сказать, беременна она или нет.

— Во время нашей последней встречи ты ни словом не обмолвилась о поездке в Египет, — сказала Долли Розе, но она говорила словно сквозь стекло, а глаза смотрели очень пристально. — Джорджу только что сообщили, что тут после брата кое-что осталось!

— Ты знала! — воскликнул Джордж, полностью потеряв самообладание при виде невестки. — Мне только что стало известно… но ты наверняка знала, иначе тебя бы здесь не было!

Мистер Барбер выглядел немного растерянно; миссис Алебастер представила всех друг другу. Уильяму удалось напустить на себя неловкий вид, как он всегда делал при Розе с тех пор, как она ворвалась в номер Джорджа в «Hotel de l’Empire» в Париже.

— Фэллон? Неужели на поиски ребенка собралась вся семья?

— Какого ребенка? — спросила Роза. Внезапно наступила тишина, которую нарушила итальянская жена мистера Барбера, которая звала всех к столу.

Долли громко сказала, широко улыбаясь:

— Роза Фэллон является вдовой капитана Гарри Фэллона, о котором вы нам рассказывали.

Ее слова еще более смутили мистера Барбера, торговца из Ноттингема. Он двинулся было в направлении стола, который находился в соседней комнате.

А Джордж продолжал пристально глядеть на Розу.

— Ты знала, — повторил он, — и не сказала мне.

В его глазах мелькнула угроза, и произнес он это слишком громко, так что его услышали любопытные гости.

Роза не ответила, повернулась к мистеру Барберу и принялась хвалить обстановку дома. Испытывая огромное облегчение, мистер Барбер повел гостей к столу, указав Розе на решетку, из-за которой женщины могли наблюдать за происходящим, показал секретную лестницу в стене, которой пользовались мусульманские женщины, если в дом приходил нежданный гость.

— Так было раньше? — спросила Роза.

Мистер Барбер казался изумленным.

— Нет, — ответил он, — сейчас. Моя жена, естественно, ею не пользуется.

Когда он повел Розу в комнату с угощениями, Джордж взял ее за руку.

— Позвольте мне сопровождать невестку, — попросил он, одарив мистера Барбера угрожающей улыбкой.

Тридцать гостей не переставали есть, пить и разговаривать, создавая оглушающий шум. Джордж оттолкнул Розу прочь от толпы в соседнюю комнату. По всей видимости, они очутились в спальне: шелковые платки на диванах, блестящие зеркала, туфли, усыпанные бисером.

— Ты знала, — снова повторил Джордж, и в чужой комнате он наотмашь ударил ее по лицу. Роза изумленно посмотрела на него, схватившись рукой за щеку. «Джордж никогда не терял контроля над собой». Он бы никогда не стал привлекать к себе внимание публики, никогда. Неужели новость о том, что в мире осталась частичка его брата, смогла тронуть его холодное сердце?

— Ты дура! — закричал он. — Ты глупая, сентиментальная, опасная дура! Неужели ты думала, что слухи не дойдут до меня? Неужели ты хотела найти ребенка и привезти его в Лондон, опозорить нашу семью, возможно, даже потребовать титул?

Роза все еще держалась за щеку, слушая всю ту чушь, которую могли услышать другие.

— Не думай, что я позволю тебе притащить в Лондон какого-то сопливого черного египетского ублюдка, чтобы обесчестить память о моем брате, разрушить все, к чему я шел всю жизнь! Мы не позволим внебрачным детям порочить нас. Эти воры и бродяги не имеют значения, то, что здесь происходит, не имеет значения, но что происходит с памятью о брате и честью моей семьи в Англии, значит для меня больше жизни!

— Ты о чем говоришь? — Наконец она обрела дар речи. — Я понятия не имею, о чем ты говоришь.

Джордж был в смятении и явно собирался ударить ее еще раз. Но в этот момент вошли мистер Барбер и мистер Алебастер и отвели Розу в сторону.

— Нет, мистер виконт, — развязно заявил мистер Алебастер. Роза заметила, что он уже очень пьян. — Может, мы и бродяги, но у нас есть свои правила и мы не бьем женщин.

Роза увидела в глазах Джорджа, что он готов убить ее. Мистер Алебастер буквально оттащил ее в столовую. Он, возможно, женщин не бил, но тянул он их довольно грубо. Несмотря на это, она поблагодарила его, подняла брови, сообщив таким образом мисс Горди, что все в порядке, и села возле Долли. Несколько секунд спустя она увидела, что мистер Барбер, по всей видимости, успокоил Джорджа и они оба вернулись к гостям. Теперь гости не только ели, пили и разговаривали, но и внутренне радовались возможности стать свидетелями ссоры в семье Фэллон. Люди ждали подробностей и трагической развязки. Однако обед почему-то продолжался. Рядом с бледной Долли сидел голландский торговец и быстро напивался. Он уже почти потерял связь с реальностью и издавал хрюкающие звуки.

— Как поживаешь, Долли? — наконец спросила Роза. — Ты прекрасно выглядишь в этой одежде. Она тебе идет.

— Он тебя ударил? Мы слышали, как он тебя ударил. Ну! Он обычно держит себя в руках, как ты знаешь. Он был очень потрясен, увидев тебя в тот момент, когда ему рассказали о ребенке Гарри. — Долли хихикнула. — На, выпей вина! — Роза одним глотком выпила предложенный напиток и закашлялась, выпила еще. Затем она тихо заговорила, не пытаясь перекричать окружавший их гам.

— Ты больна, Долли. Что случилось? В чем дело?

Долли опустила взгляд.

— Не говори об этом. Джордж до сих пор не знает. Он отошлет меня домой. Я каждый день пытаюсь избавиться от этого.

Джордж Фэллон посмотрел в их сторону, увидел, что его жена и невестка шепчутся.

— Как раз сегодня утром я купила нечто у одной женщины на базаре. Мне кажется… — на какое-то мгновение у нее на лице отразилось удивление, — словно что-то происходит внутри меня. — Роза была в ужасе, она посмотрела на Джорджа и Уильяма. «Как они могут не замечать, что она больна?»

— Теперь они практически не обращают на меня внимания, — пожаловалась Долли, словно бы отвечая на мысли Розы. — Даже дорогой Уильям. Я сплю одна. Но, — казалось, ее необыкновенно тонкий голосок пронзил воздух, — мне здесь нравится. — Она вела себя немного странно, Долли словно бы парила. — Мне нравится запах… духов, специй на базаре… дикая музыка и шум… и эти призывы, эти арабские призывы, которые заставляют меня чувствовать себя как в сказке.

Слово «сказка» совсем не вязалось с ее внешним видом — расстроенная, больная девочка.

— Я хочу поехать вниз по Нилу. — Долли хлебнула греческого вина, словно это была вода. — Когда это, — она сердито указала себе на живот, потом резко схватилась за стол, словно ей стало плохо, — исчезнет, я буду одеваться не только по-арабски, — она снова сделала большой глоток, как ее сосед-торговец, — но и по-мужски. Только так можно будет, не подвергаясь опасности, — она бросила взгляд, полный отвращения, на ту сторону стола, — обходиться без этих английских джентльменов.

— Но они, в конце концов, позволили тебе поехать, эти английские джентльмены? Я не ожидала.

Роза была очень удивлена, что может связно выражаться, когда Джордж находится так близко, на другом конце стола.

— Я бы не дала им отправиться сюда без меня, вот и все. Я сказала, что поговорю с герцогом Хоуксфилдом. Они знали, что я так и сделаю. Ты понимаешь, о чем я? — И она фальшиво хохотнула. — После того инцидента со вдовой и Комиссией по делам Египта никакие скандалы недопустимы.

Начали передавать тарелки с жареными голубями. Долли с отвращением оттолкнула тарелку. Казалось, она побледнела еще больше. Также подавали различные сорта сыра, оливки и вино. Кто-то затянул итальянскую любовную песню, ему нестройно подпевали. Внезапно Долли встала, Роза последовала ее примеру. Долли жестом попросила ее сесть, и та села. Она увидела, что Джордж тоже встал. Люди вокруг смеялись, шумели и пили. Джордж приближался к ней, расталкивая гостей. На пути Джорджа встала миссис Алебастер. Когда он проходил мимо деревянного столба, она вдруг очутилась там возле него. Она, казалось, каким-то непостижимым образом обвила и столб и Джорджа руками и египетскими шарфами. Люди тут же принялись приветственно кричать ей. Вот оно — развлечение! Все знали миссис Венецию Алебастер, бывшую акробатку. Когда-то она пела для них. Это было просто невероятно — ее ноги больше не соприкасались с землей, они обвились вокруг тонкого столба. Джорджа держали ее руки и шарфы. Присутствующие издавали радостные возгласы. Роза видела, что Джордж не может освободиться. Он должен был бороться с миссис Алебастер на публике.

Где ты бродишь? Зефир прохладный дует в лесу. Трава, на которой сидишь, Соберет на себя росу…

Пока она пела — ее голос оказывал то же самое острое, гипнотизирующее влияние, — Долли села на свое место возле Розы. Теперь ее щеки порозовели, а глаза заблестели. Песня закончилась, комната взорвалась оглушительными овациями. У Джорджа не осталось выбора, и он снова сел возле Уильяма, ослабил галстук. Снова начались разговоры.

— Джордж убьет ребенка, если он еще жив, — сообщила Долли.

— Это глупо!

— Это не глупо, — возразила Долли, рассмеявшись. — Джордж сделает все, чтобы избежать скандала, поэтому я надеюсь, что ты не питаешь надежд заполучить его! — У нее начал заплетаться язык. Она протянула бокал, чтобы ей налили еще греческого вина. Голландец без лишних слов наполнил его, а потом налил себе, расплескивая вино на пол. — Ты собираешься выйти замуж за месье Монтана?

— Нет, Долли, я не собираюсь выходить за него. — Роза снова осмотрелась, не прерывая разговор. — Нам очень повезло, не так ли, что нас не посадили в тюрьму в Париже, когда объявили о начале войны? — Затем она снова понизила голос. — Я вижу, что ты больна, Долли. Позволь забрать тебя домой. Пожалуйста, Долли, дай мне возможность как-нибудь помочь тебе.

— Мой муж отыскал кое-что, оставшееся после его брата! — громко сказала Долли голландцу, не обращая внимания на Розу. — Тут бесконечно более занятно, чем на Беркли-сквер. — Голландец хрюкнул. Долли свирепо повернулась к Розе. Однако глаза ее ничего не выражали. — Ты знала об Уильяме и Джордже?

Роза в отчаянии протянула Долли руку.

— Я писала тебе, Долли, я хотела помочь. Мне так жаль, я не знала, что они заставят тебя выйти замуж до того, как тебе исполнится шестнадцать лет. Я думала, что ты могла бы переехать ко мне на Саут-Молтон-стрит.

— Мой муж и… — ее голос дрогнул, — мой брат. — Тут она взяла себя в руки и сказала: — Ответь мне, Роза! — Ее голос прогремел по всей комнате. Джордж тоже услышал ее и быстро повернулся к женщинам. Долли увидела, что Джордж смотрит на нее. Несмотря на бледность и растерянность, она встала: — И кто, в конце концов, — ее голос стал насмешливым, — захочет жить на Саут-Молтон-стрит!

— Ты права, Долли, милая, — отозвался Джордж. Он тоже говорил достаточно громко, чтобы все вокруг замолчали. — Саут-Молтон-стрит, без сомнения, не место для таких людей, как мы!

Роза поняла, что к Джорджу снова вернулся контроль над собой в этом диком доме в Александрии, где когда-то женщины бегали по тайным лестницам, чтобы их не увидели, и где запрещенный алкоголь лился рекой, где сейчас сидела Долли с осоловевшими глазами и бледным как мел лицом. И Роза поняла: что-то с Долли не так.

— О виконт Гокрогер! — послышался чувственный голос мисс Горди. — Не стоит нелестно отзываться о месте, где живут многие адмиралы Его Величества, когда приезжают в Лондон, даже лорд Нельсон, я полагаю, жил там немного. Это место имеет славную историю. Вы знали, что мистер Гендель сочинил свою самую красивую музыку на Брук-стрит, которая находится неподалеку. Возможно, это была та самая песня, которую только что исполнили. Возьмите свои слова назад, сэр!

Было что-то в мисс Горди, вызывавшее трепет и желание подчиниться, что-то чисто английское в светлых волосах, аккуратно уложенных под белой шляпкой, в броши с камеей; было что-то в этой аристократке, которая не побоялась отправиться в подобное путешествие. Виконту Гокрогеру пришлось лишь поклониться в знак согласия.

— Я беру свои слова обратно, мисс Горди, — сказал он, само обаяние.

В наступившей тишине послышался громкий голос молодой француженки, которая искала себе мужа среди иностранцев в Александрии и была одета соответствующим образом. Всеобщее внимание ненадолго переключилось на нее, чего она, собственно, и добивалась.

— Я все слушаю, как вы вполголоса обсуждаете какого-то ребенка. Я тоже хотела бы узнать подробности. Cet enfant[92] — мы говорим об английском ребенке?

Роза увидела, как люди начали обмениваться недоумевающими взглядами, как Джордж Фэллон посмотрел на нее. Если бы взглядом можно было убивать, то Роза умерла бы на месте. Внезапно, охваченная смешанным порывом необыкновенных чувств, сильной ненавистью к деверю и страхом за Долли, Роза встала, глубоко вздохнула и, прежде чем Джордж успел что-то сказать, громко заявила:

— Это действительно английское дитя! Джордж, прими мои искренние поздравления. Ты получаешь наследника титула. Но боюсь, ты не оказываешь здоровью Долли должного внимания.

Она услышала, как Долли шумно вздохнула, увидела лицо Джорджа. Он резко встал, перевернув бокал с греческим вином на каменный пол.

— Долли? — воскликнул он.

Она обратила к нему бледное лицо.

Уильям тоже встал. Он сразу же двинулся к сестре.

— Долли?

Двое мужчин глядели на девочку. Возможно, они впервые заметили, как она себя чувствует.

— Думаю… думаю, мне немного нездоровится, — сказала леди Долли, виконтесса Гокрогер, и протянула брату бледную руку в жесте мольбы.

Ночью какой-то араб мчался по улицам Александрии. Его длинная галабия[93] развевалась на ветру, словно парус. Он подбежал к воротам хана и позвонил в колокол, висевший возле входа. Немедленно вызвали англичанок. Они быстро оделись, завернулись в шали. Мэтти несла полотенца, миссис Алебастер, которая бежала впереди их всех, отдавала приказы на арабском, требуя горячей воды. Долли лежала на диване без сознания. Рядом были разложены подушки. Вокруг нее растекалась лужа крови. Мисс Горди и Мэтти суетились с полотенцами, миссис Алебастер носила горячую воду, Роза держала холодную тряпку на пылающем лбу Долли. Она убрала волосы с ее влажного лица. Долли не двигалась, но они видели, что она все еще дышала. В арабском квартале нашли пьяного доктора-грека. Он пил кофе и распоряжался на ломаном английском. Мимо прошмыгнул большой таракан. Роза раздавила его.

— Это ты виновата! — орал Джордж, заходя в комнату.

Роза не заставила себя ждать с ответом.

— Нет, Джордж, в этом моей вины нет! Она купила что-то у одной египтянки на базаре вчера утром, чтобы попытаться избавиться от ребенка. Там найдется много свидетелей этому, я уверена. Ради бога, ты должен найти арабского доктора.

— Ты о чем? Ни один грязный араб не приблизится к англичанке!

— Зачем ей арабский доктор? — Лицо Уильяма выражало такое напряжение и озабоченность, что Роза еще раз удивилась, почему он только сейчас заметил состояние сестры, которая так его любила.

— Потому что она приняла арабское лекарство! Они нас ненавидят… ее, возможно, отравили. Арабский доктор лучше знает, что делать. По всей видимости, это наш единственный шанс.

— Ни один грязный араб… — начал было Джордж.

— Я пойду, — перебил его Уильям, и они услышали, как он побежал к воротам дома, крикнул, чтобы открыли. В его голосе явно чувствовалось страдание. Роза стояла возле девочки, ощущая собственное бессилие. Она была сердита и расстроена. Внутри у Розы все холодело при мысли о том, что Долли натворила с собой. Миссис Алебастер не переставала требовать все новые полотенца, но их не было.

Веки Долли задрожали, и она открыла глаза. Она увидела Розу. Потом в ее глазах отразилось понимание.

— Мне страшно, — прошептала она. Роза тут же взяла ее за руку. Долли пыталась сказать что-то еще: — Я попаду в ад?

Роза нагнулась над ней. Ей на ум пришли странные слова, слова, услышанные от Фанни.

— Я совершенно не верю, — сказала она, — что ты попадешь в ад. Ада нет, Долли, есть только покой, я уверена в этом. Спокойное, мирное место, где ты будешь счастлива. Бог не жесток. Бог есть Любовь.

Роза чувствовала холодную, потную ладонь Долли в своей руке. Внезапно девочка воскликнула:

— Но я сотворила ужасные вещи.

— Нет, Долли. Я считаю тебя очень отважной девочкой.

— Правда? — Долли мигнула. Она уходила, но ее глаза страстно желали чего-то.

— Долли, дорогая, ты всегда была смелой, всегда.

— Скажи еще раз. — Она выглядела на десять и на сто лет одновременно. Девочка, которая водила дружбу с павлином.

— Ты смелая, Долли. Ты была смелой в детстве, когда пыталась заниматься самообразованием в кабинете отца без чьей-либо помощи. И ты была смелой с матерью, когда она была больна, а ты разговаривала с ней. Ты была смелой в Париже.

— В Париже?

— Помнишь Наполеона?

Едва заметная дрожь губ.

— Я потеряла сознание.

— Я очень гордилась тобой.

— А… месье Бонапарт… знал, что я притворялась?

— Конечно. Наполеон улыбался!

Снова дрожь. Ладонь расслабилась, глаза закрылись, тело Долли выгнулось в спазме кошмарной боли. Она закричала. Крик отдался эхом в египетской ночи.

— Скажи дорогому Уильяму… — начала Долли, тяжело дыша и потея. Она старалась снова не закричать, но у нее не получилось, и Долли издала последний крик. Большие грустные глаза закрылись, и она прошептала в ночи: — Что я… что мне так жаль, что я была обузой… — было понятно, что ей уже очень трудно говорить, — и что я люблю его больше всех на свете.

Доктор-грек рыгнул и покачал головой. Миссис Алебастер, предположив, что он немного знает арабский, попыталась рассказать ему об арабском препарате, но он смотрел на нее непонимающим взглядом. Джордж Фэллон стоял в дверях. Он был взбешен и поэтому опасен. Роза прекрасно знала это его состояние. Его планы, влияние в семье Торренс висели на волоске. А где-то еще находился этот ребенок. В четыре часа утра, еще до того, как муэдзины позвали правоверных творить намаз, Долли умерла.

Когда Уильям вернулся, растрепанный и без лекарств, — «Ни один из этих чертовых иностранцев не говорил на нормальном английском, никто меня не понимал, никто не пошел со мной», — арабские женщины уже подняли плач в темноте, так что английским посетителям казалось, что они попали в ночной кошмар. Они старались не слушать отвратительные звуки, неприятные для их английских ушей. Плач подхватили женщины в других ханах и домах вдоль дороги. Джордж прикрикнул на них, и они на секунду затихли, но потом, когда он отошел, заголосили снова. При первых лучах солнца из-за ворот послышался знакомый крик: «Аллах акбар!»

Согласно обычаю, похороны состоялись почти сразу же. Их должны были провести в квартале франков при запертых воротах; предполагалось, что мистер Барбер прочтет отрывок из Библии. Среди арабов прошел слух, что в смерти Долли обвиняют арабскую женщину. Поэтому египтяне собрались возле ворот квартала. Слышался барабанный бой и недовольный гул толпы. У Уильяма был ужасный вид, но он не плакал. Если Джордж и переживал, что потерял жену и ребенка, то виду не показывал. Роза плакала. Она вспомнила, как высокая, нескладная пятнадцатилетняя девочка стояла на палубе судна, плывущего в Кале, рассказывала о матери, с интересом расспрашивала о парижских модах, выдумала некоего маркиза Икс, чтобы сделать дневник интересным для любимого брата. Роза осознала, что в Англии Долли некому оплакивать. Ее мать была мертва, отцу не было до нее дела, герцог Хоуксфилд видел в ней только собственность. Долли должны были похоронить по христианскому обычаю в Александрии без лишних формальностей, когда страсти поутихнут. Возможно, на Беркли-сквер нашлись бы слуги, которые бы расстроились из-за смерти Долли. Возможно, они бы продолжали ухаживать за ее павлином.

Когда Роза отвернулась, к ней подошел Джордж и остановился на секунду. Он сказал так тихо, чтобы услышать могла только она. Она заглянула ему в глаза и внутренне содрогнулась — он не шутил.

— Давай проясним. Не будет никакого ребенка Гарри, — сказал Джордж Фэллон.

Глава двадцать третья

Розу рвало. Стоя над ведром, она слышала, как мисс Горди и Мэтти содрогаются от рвоты дальше по коридору хана. «Джордж убьет ребенка, если он еще жив». Так сказала Долли. Пока Розу тошнило, перед ее внутренним взором стояло белое лицо умирающей Долли. Потом она увидела Джорджа — как он мимоходом убивает олененка, просто сломав ему шею голыми руками.

Мэтти также была больна, как и другие. Женщинам приходилось по очереди выносить ведра, когда они были в состоянии это сделать. Они кое-как избавлялись от их содержимого за зданием хана, где находились открытые канавы, покрытые мухами. Повсюду бегали крысы размером с кота. Они словно бы попали в ад. Бывало, что Роза кричала, захлебываясь рвотой. Они получили сообщение, что все, кто присутствовал на роковом обеде, сильно заболели. Французский доктор, которого наконец убедили посмотреть, не умирает ли кто в квартале франков, объявил, что дело не в возвращении чумы, а в жареном голубе, или воде, привезенной в Александрию, или в греческом вине.

Миссис Венеция Алебастер приехала в их хан. Она лучше других переносила подобные отравления. Она сообщила им, что хотя Джордж страдал так же, как и все, он все же явился к ним и пытался убедить мистера Алебастера помочь ему найти ребенка Гарри. Словно бы он вчера не потерял жену и ребенка. К сожалению, мистер Алебастер был нетрезв и к тому же болен. Он с насмешкой рассказал Джорджу о кресте. Миссис Алебастер увидела выражение лица Розы, сердито хрустнула пальцами.

— Арчи не ровня виконту, Роза. А если ему предложить достаточно денег… Мне очень жаль… но таков Арчи. Я сама занимаюсь денежными делами, когда могу, я езжу в Италию, чтобы купить ему алкоголь. Я приглядываю за ним… но иногда я его теряю. Я привезла вам местное растение, которое поможет вам выздороветь как можно быстрее. Кстати, протирайте внутреннюю поверхность сосудов для воды миндалем. Это очистит воду. — Она что-то сняла с шеи. — Мне хотя бы удалось забрать вот это. — И она передала Розе коптский крест. — Арчи запер его с деловыми бумагами, но он должен находиться у вас. Следует срочно отправляться в Розетту. Завтра на рассвете уходит караван, если вы успеете на него. До того времени я буду внимательно смотреть за Арчи. Я пришла лишь потому, что он заснул и не ходит, разглагольствуя о ваших делах. Теперь вы можете передать мне деньги. Как вы думаете, вы будете в состоянии выехать завтра?

— Мы отправляемся завтра, — твердо ответила Роза, хотя ей снова стало плохо и она начала рвать в ведро. Между приступами тошноты она умудрилась отсчитать миссис Алебастер семьдесят гиней.

— Сегодня утром я видела ее брата, — добавила миссис Алебастер, — бродит по пристани совсем один и плачет. Я думала, что англичане не плачут.

— Он поздно опомнился, — горько ответила Роза. — Долли любила его больше всех на свете… и он знал это. Но они с дядей продали Долли Джорджу.

— Я думала, что так принято делать только у арабов, — заметила миссис Алебастер.

До наступления рассвета к пристани двинулись торговцы и иностранцы. Они ехали на мулах. Их сопровождали турки и египтяне, которые беспрестанно кричали и торговались. В караван-сарай отовсюду набились люди — путешественники в Розетту, Каир, Асуан. Пришлось нанять двоих охранников-арабов. Не далее как за десять дней до того на тракте убили двух французов. Бедуины, беи, убийство — слышалось в темноте. От тряпок в лампах поднимался запах сезама. Время от времени слышался рев верблюда — протяжный угрожающий рык из его длинного-длинного горла. По всей видимости, египетская трава сделала свое дело — англичанки с бледными лицами, одетые в арабские платья, рассматривали верблюдов сквозь небольшие прорези в вуалях. Верблюды лежали на песке. Роза думала, не похлопать ли ей по спине верблюда, на котором она решила ехать. Но это же все-таки не собака. Странные глаза глядели на нее при свете ламп равнодушные и далекие. Ко всеобщему удивлению, оказалось, что Мэтти ездила на верблюде, когда была с мужем в цирке в Дептфорде.

— Не делайте этого, мисс Роза! — крикнула она предостерегающе. — Возьмите осла! Даже Корнелиус Браун свалился с верблюда!

— Корнелиус Браун? — удивилась миссис Алебастер. — Я знаю одного Корнелиуса Брауна. Это английский торговец в Розетте.

— Так мне сказали на рынке! — торжествующе заметила Мэтти, и ее глаза блеснули на бледном лице.

— Держитесь, черт подери! — закричал мистер Алебастер, когда Роза вцепилась в луку седла. Ее верблюд медленно расправил длинные тонкие ноги. Она опустилась на седло и как-то удержалась. Караван наконец выступил, когда прозвучал первый призыв к утреннему намазу. От виконта Гокрогера и Уильяма, маркиза Оллсуотера, вестей не было.

Они направились на восток, сначала мимо многочисленных куч камней, затем караван повернул к морю. Если они проедут весь день без остановки и не встретят на пути никаких препятствий, то смогут рассчитывать на безопасную стоянку ночью. Там, как сообщил женщинам мистер Алебастер, они наймут небольшую лодку, чтобы добраться до Розетты.

— Инша Аллах! — проговорил один из арабских охранников, нервно оглядываясь назад. Он неумело держал мушкет, что было довольно опасно. — Воля Божья.

Средиземное море блестело под прямыми солнечными лучами. Сорок или пятьдесят путешественников держались поближе друг к другу, опасливо поглядывая на дальние барханы. Розе дали нечто похожее на зонтик. Но она чувствовала себя очень странно. К тому же было неимоверно жарко. У нее снова началась тошнота от постоянной качки из стороны в сторону на спине верблюда, который неутомимо продвигался вперед. «Я не стану просить осла». У Розы все плыло перед глазами. «Меня сейчас стошнит». Розу вырвало бы прямо на верблюда, но уже было нечем. А солнце продолжало палить. Она запретила себе сдаваться, не сейчас. Как-то она заставила себя сесть поровнее. Она не могла поверить, что сможет когда-нибудь есть, но ей отчаянно хотелось пить. Открыв мех, она сделала несколько судорожных глотков, надеясь, что миндаль сделал свое дело. Она осмотрелась. Невдалеке на ослах ехали мисс Горди, миссис Алебастер и Мэтти. В своих черных платьях и с зонтами они имели самый решительный вид. Солнце не сдавалось. Верблюд покачивался из стороны в сторону. Через какое-то время ей удалось подстроиться под его ритм. Теперь они одновременно качались и колыхались. Когда Роза смогла сесть прямо, она почувствовала себя в безопасности. Спустя какое-то время прошла тошнота, и она внутренне улыбнулась чувству мрачного триумфа, которое овладело ею. Роза ощутила себя частью пейзажа — всадница, которая на верблюде пересекает пустыню, одетая в черное платье и с коптским крестом на шее. Время от времени на пути появлялись финиковые пальмы. Некоторые из них ломились под тяжестью спелых плодов. Были видны желтые и красные финики, свисающие с высоких веток. Некоторые пальмы буйно разрослись, свесив ветви почти до самой земли.

Когда солнце было низко, кто-то крикнул, указывая на отдаленный бархан. Одинокий бедуин на черном скакуне четко вырисовывался на фоне фиолетового заката. Он следил за караваном. У всех перехватило дыхание, и они ничего не могли с собой поделать. Все это было похоже на сцену с известного полотна. Потом он исчез.

— Прошло лишь два года с тех пор, как состоялось сражение при Абукире между французами и англичанами и умер лорд Аберкромби, — предупредил один из английских торговцев, когда они приблизились к тому месту. — Мы разобьем лагерь в Абукире. Там до сих пор остались следы битвы. — Роза вздрогнула, услышав это название. — Конечно, славная битва лорда Нельсона на Ниле тоже произошла недалеко от Абукира. Собственно, на самом Ниле битвы-то и не было.

Роза недоуменно покачала головой. Она вспомнила о медалях Гарри, которые тот получил за это сражение. Теперь она сама была в Египте, на дороге, по которой ходил Гарри.

Незадолго до наступления темноты они добрались до Абукира, который больше всего напоминал обыкновенную дорожную стоянку. Верблюд Розы по собственному почину решил улечься на землю, и, если бы мистер Алебастер не крикнул: «Откиньтесь назад!», Роза бы выпала из седла прямо перед верблюдом. Она аккуратно слезла с него. Костры были разожжены, палатки поставлены, еда приготовлена; молоко буйволов женщины пить отказались. Мистер Алебастер осторожно засунул в карман бутылку рома и объявил, что поищет лодку, которая отвезет их в Розетту. Мисс Горди и Роза смотрели на море, с удовольствием гуляли по песчаному берегу, глядя, как солнце прочертило ослепительную дорожку по поверхности воды. Они были рады, что выбрались из Александрии.

— Какие необычные ракушки, — заметила Роза. Она нагнулась, чтобы поднять симпатичную белую вещицу, не услышав предостерегающего окрика мисс Горди.

— О Боже! — воскликнула Роза.

Она быстро встала. В руках у нее была маленькая белая кость — возможно, фаланга пальца. Она уронила ее и немедленно взяла себя в руки. Она находилась в Абукире, где разыгралась ужасная битва. Гарри часто описывал ее: идущие ко дну горящие корабли, море, красное от крови, крики людей. Мисс Горди нагнулась и глубже засунула кость в песок. Потом, при свете заката, она увидела, что кости валяются повсюду — большие кости, осколки черепов. Как они поняли, здесь лежали кости и англичан, и французов, и арабов, и турок. Роза на секунду закрыла глаза и произнесла что-то похожее на молитву за упокой души, хотя это место, казалось, было забыто Богом. В этот момент, словно чтобы посмеяться над ней, раздался призыв муэдзина: «Аллах акбар…» Жалобный крик сливался с шумом моря.

Когда они вернулись в лагерь, то застали там арабов, которые появились, казалось, ниоткуда и спорили из-за верблюдов, ослов, лодок, воды и в особенности из-за денег. Мистер Алебастер вынырнул из гущи спорщиков. От него разило ромом. Он сообщил, что их лодка отбудет, когда взойдет луна, чтобы они могли выбраться с опасной розеттской отмели рано утром.

— Возле отмели встречаются вода из океана и вода из реки, образуя водовороты и высокие волны, — сообщил мистер Алебастер. — Нам придется нанять лоцмана, чтобы избежать самых опасных из них.

Она увидела озабоченные лица, но не придала этому значения.

Ожидая лодку в Абукире, где ее муж воевал вместе с лордом Нельсоном и стал героем, Роза лежала на подушках, защищенная сеткой, и смотрела на ярко сияющие звезды в чистом темном небе. Конечно, как заметила мисс Горди, древние египтяне не могли не стать астрономами, если у них над головами сияли такие звезды. Откуда-то из караван-сарая над песком лилась арабская музыка. Совсем рядом с Розой скорпионы рыли норы, но она об этом не подозревала. Ей казалось, что она очутилась в зачарованном месте. Шум моря напоминал ей стоны погибших солдат, сгинувших здесь, так далеко от дома. А музыка все звучала.

Но призрака Гарри здесь быть не могло, поскольку он погиб среди руин и развалин Александрии. Как Долли. Бедная, обреченная Долли. Роза почувствовала, как в уголках глаз возникают слезы, чтобы медленно скатиться по щекам и упасть на белый песок Абукира.

При свете луны они быстро проделали значительный путь вдоль берега на своем небольшом суденышке. Они дождались утра за розеттской отмелью. Поднялся ветер. Послышался приглушенный рев — соленая и пресная вода вступили в борьбу за господство. Сидя в колыхающейся лодке, Роза видела перед своим внутренним взором угрюмые лица Джорджа и Уильяма на поспешном обряде погребения Долли. Что было известно Джорджу? Следовал ли он за ними, обогнал ли он их? Когда наступил рассвет, их позвал лоцман. Было много криков и резких жестов, но наконец они отплыли. Лодка приблизилась к отмели. Рев воды усилился, матросы приготовились к худшему. Все покрепче схватились за все что можно. Суденышко бросало из стороны в сторону, огромные валы угрожали опрокинуть и утопить его. Опытные арабы, казалось, атаковали волны с помощью весел. Лодку качало из стороны в сторону. Внезапно они вырвались из яростной хватки бушующей стихии и оказались в спокойных, гостеприимных водах реки Нил, на берегах которой лежали остовы кораблей.

Роза промокла до нитки. Она подумала, что еще никогда в жизни не была так напугана и вместе с тем так взволнована. Она обеспокоенно посмотрела на Мэтти, которая лежала ничком с закрытыми глазами, и мисс Горди, которая сидела выпрямившись и осматривалась с неподдельным интересом. На ней тоже не осталось ничего сухого. Роза погрузила руки в Нил, зачерпнула воды и выпила — хоть они только что покинули море, в воде соли не было. Вода была пресной и чистой. Дальше они плыли по спокойной воде мимо прибрежных селений. Вскоре они миновали группу строений на правом берегу. Миссис Алебастер крикнула Розе:

— Это форт Рашид, где французы нашли камень!

Роза почувствовала, что ее сердце подпрыгнуло в груди от оживления. Она посмотрела на покинутую всеми приземистую башню, где Розеттский камень пролежал незамеченным сотни и сотни лет. Роза разглядывала крошащиеся стены, на которых росла зеленая трава.

Немного ниже по течению реки они увидели собственно город Розетта. Тут же послышался знакомый крик: «Ла илаха илла Аллах… Нет Бога, кроме Аллаха».

Роза не могла поверить своим глазам. Изящные белые дома. Дома с садами на плоских крышах. Красивые старые дома вдоль пристани. Виноградные лозы на решетках, пшеничные поля, куры, бегающие по улице, неизменные ослы, минареты, сверкающие на солнце. Но больше всего там было зеленых деревьев и ярких цветов, беседок с розами разных оттенков. Розы благоухали повсюду. Кроме роз кругом цвели другие красивые экзотические, неведомые цветы. Но не только цветы радовали глаз, а также лимоны и апельсины, гранаты, лаймы и бананы.

— Это место так отличается от Александрии, потому что оно не столь древнее, — заметила миссис Алебастер, увидев выражение лица Розы. — Когда Александр строил город, здесь был только Нил и никаких развалин, поэтому для крепостей и мечетей пришлось собирать старые камни вдоль реки.

Роза увидела длинные плоские баржи, просевшие под весом огромных поврежденных обелисков, статуй и обломков дворцов. Где-то среди свергнутых богов лежал Розеттский камень, к которому она прикасалась собственными руками.

Роза поежилась, несмотря на жару. Она вспомнила об отце, курящем экзотический табак на Брук-стрит и мечтающем об этом месте. О том, как он назвал ее в честь города Розетта. Она взглядом поискала на берегу мужчин, мелющих кофейные зерна, маленького мальчика и старого поющего араба.

Вдоль берега, словно лес, торчали мачты сотен судов. До них доносился многоголосый гам спорящих и торгующихся людей — торговля была в полном разгаре. Женщины в лодке сняли вуали еще в море. Женщины на берегу, если это были иностранки, не носили вуалей вообще. Одна из них, как заметила Роза, курила. Неужели они будут свободны здесь, в Розетте? Она ощутила огромное облегчение.

Но тут они услышали топот копыт, увидели, как табак полетел в сторону, а женщины на берегу принялись быстро накрывать головы. Женщины в лодке последовали их примеру. К пристани подъехал конный отряд арабов. Послышались крики.

— Это мамлюки, — озабоченно пробормотал мистер Алебастер. — Но и мамлюкам нужны торговцы.

Он достал фирман от губернатора Александрии и, смочив губы водой из реки, по другой лодке сошел на берег. Он передал бумагу мужчине, который, по всей видимости, был главным, и поприветствовал его по-арабски. Последовала длинная беседа. Небольшие бубенцы, прицепленные к уздечкам, тихо позвякивали. Обеспокоенные лица глядели с лодки на хмурых мужчин в больших ярких тюрбанах, на поясах у которых висели блестящие ятаганы. Позволят ли им войти в этот рай? С берега пахло лаймами.

К полудню они высадились на берег. Розе удалось без проблем снять дом с большим садом. А мистер Алебастер отправился разузнавать о церкви Святого Марка в Розетте. Он не вернулся. Миссис Алебастер хрустнула косточками и отправилась на его поиски. Под конец дня Роза, Мэтти и мисс Горди решили тоже пойти искать мистера Алебастера. Они подумали, что в шумной, людной Розетте можно ходить без сопровождающего мужчины и вуалей. Было похоже, что франки, в особенности женщины, ходили по изящным улицам и набережным без вуалей, не боясь нападения. Создавалось впечатление, что в этом городе собрались люди со всего мира. Он казался безопасным и приветливым. Роза вглядывалась в лицо каждого встречного ребенка. Мистера Алебастера нигде не было видно. Джордж тоже не появлялся. Они наверняка легко узнали бы его в этом месте. Женщины проходили мимо странных вывесок, испещренных непонятной арабской вязью. Роза стала вспоминать былые размышления о разнообразии языков, их непохожести. Они даже заметили английское слово на украшенном орнаментом здании: «Бани». Над ним поднимался густой пар, а рядом прогуливались мужчины, громко смеясь.

Тут Мэтти увидела мужа.

— Вот он, — спокойно сказала она. — Я знала, что найду его.

Но человек, на которого показала Мэтти, выглядел не так, как Роза и мисс Горди представляли себе Корнелиуса Брауна. Этот мужчина был или, по крайней мере, казался арабом. Он не заметил Мэтти и продолжал разговаривать по-английски с мужчиной, который, судя по выговору, был французом. Они так увлеклись беседой, что ничего не замечали вокруг себя. Но француз, у которого была болезнь глаз и больной вид, разговаривал, несомненно, с арабом. Пару секунд Мэтти разглядывала его, отмахиваясь от комаров.

— Вы только посмотрите, что на нем! — громко возмутилась она, не обращая внимания на то, что ее могут услышать. — Наверное, он стал мусульманином!

— Мэтти! — Роза и мисс Горди были крайне обеспокоены. Мужчина, в котором Мэтти признала мужа, носил тюрбан и широкие штаны, короткую куртку поверх хлопковой рубашки без воротника, похожей на верхнюю часть галабии. Женщины никак не могли отвести от него взгляд. Он сильно загорел и выглядел довольно потрепанным. Но, что сильно смутило англичанок, Браун оказался довольно симпатичным. Он весело улыбался, разговаривая с французом.

— Что ты будешь делать? — Роза поймала себя на том, что спрашивает шепотом. Лицо Мэтти оставалось спокойным.

— Я всегда говорила, что сделаю это, — ответила Мэтти, явно не собираясь переходить на шепот. Она двинулась к мужу, оставив Розу и мисс Горди в недоумении.

— Привет, Корни, — поздоровалась Мэтти.

Если бы мужчины могли падать в обморок от избытка чувств, то с Корнелиусом Брауном должно было случиться именно это. Он открыл рот, но не смог ничего сказать. Его французский товарищ казался удивленным. Последний раз, когда Корнелиус Браун видел жену Мэтти Браун, это было в другом мире, много лет назад на Лудгейт-хилл, что возле Флит-стрит. Он не мог быстро осмыслить и принять тот факт, что он видит жену в Розетте, одетую в арабскую одежду. Он решил, что это призрак, но у нее не было подобных сомнений на его счет. Поэтому ей не составило труда ударить его по лицу. Дважды.

— Это за то, что ушел без разрешения, — сообщила она, — не сказав никому о своих планах. Я была рада, что ты ушел, и ты об этом знаешь, но надо было предупредить, потому что твоя мать была очень огорчена и считала, что ты погиб. Ты трус, Корни.

Затем она вернулась к спутницам; они позволили людскому потоку подхватить себя и скрылись за поворотом. Поначалу никто ничего не сказал по поводу данного удивительного случая, но наконец Роза не выдержала — она расхохоталась. Мэтти улыбалась. Уголки губ мисс Горди тоже изогнулись в еле заметной улыбке. Над собой они увидели большой золотой диск на темно-фиолетовом небе, заходящий за горизонт.

— Ну, — сказала Мэтти, — вы только посмотрите! — Она изумленно глядела на заходящее солнце. — И представьте — найти Корнелиуса Брауна в таком месте после всех этих лет! Я же говорила, что найду, — добавила она самодовольно.

— Ты будешь снова встречаться с ним?

— Я приехала не для того, чтобы снова встречаться с ним, — спокойно ответила Мэтти. — Я всегда говорила вам, он очень плохо обошелся с матерью. Я приехала, чтобы надавать ему оплеух. Я всегда делаю то, что говорю.

Роза и мисс Горди обменялись ошеломленными взглядами. Солнце начало скрываться за горизонтом. Они пошли дальше к центру города.

Но миссис Алебастер предупреждала их, чтобы они не ходили по базару, задним улочкам и вонючим переулкам города. Из узких отверстий в земле смрад был поистине нестерпимым. В лавках продавали разнообразные товары: духи, драгоценности, специи, лекарства. Они вспомнили о Долли и базарах Александрии, но промолчали. С наступлением сумерек запретные переулки, куда они с опаской заглядывали, наполнились галдящими торгующими египтянами. Там женщины ходили, полностью закутавшись в одежду, а мужчины носили тюрбаны и длинные галабии. Там иностранцев не было. Но именно там — когда они проходили мимо такого переулка, — возле входа в запретное место, Роза внезапно что-то заметила. Она шумно вздохнула, мысли начали путаться. Она нервно огляделась по сторонам.

— Ну конечно!

Она быстро закрыла лицо, сделав знак остальным сделать то же самое, все еще оглядываясь по сторонам. На них никто не обращал внимания. Казалось, опасности не было. Затем они услышали шепот, какое-то посвистывание. Из-за усыпанной бисером занавески появился араб. Он улыбнулся и кивнул. «Пойдем… пойдем, — позвал он по-английски. — Я приготовил чай. Вы хотите купить?» Казалось, опасности не было. Роза быстро пошла к необычной темной двери. Пахло корицей и апельсинами.

— Глядите! — воскликнула Роза, указывая пальцем.

Маленький, изящный голубой крест из лазурита. Сделан из такого же голубого камня, который лежал на столе Пьера в Париже. В центре его находился еще один, меньший крест, усыпанный драгоценными камнями. Он был такой красивый, что все три женщины протянули пальцы, чтобы погладить его. Араб увидел выражение их глаз.

— Хотите купить? — снова спросил он.

— Сколько? — спросила Роза. Ее спутницы были удивлены.

— Красивый. Из гробниц фараонов. Торгуемся. Пьем чай.

Он придержал занавеску. Они увидели темный проем.

— Сколько? — резко повторила вопрос Роза. Мисс Горди не могла понять, что она делает. На запретном базаре смотреть на что-то явно ценное было нельзя.

— Зачем ты это делаешь? — спросила она. Они увидели на лице Розы нетерпение.

— Джордж знает о кресте! — ответила она. — Если он окажется ценным, Джордж забудет, что он должен быть коптским!

Мэтти мгновенно поняла ее и перехватила инициативу.

— Почем? — спросила она по-арабски.

— Пятьдесят гиней.

Роза была так удивлена и встревожена, что даже уронила шаль, уставившись на мужчину. Мэтти схватила ее за руку и потянула дальше на базар.

— Ничего не говори. Пойдем.

Араб увидел, что они уходят.

— Сорок гиней, — предложил он. — Мы пьем чай.

Мэтти бросила через плечо:

— Пять.

Им вслед полетели арабские проклятия.

— Тридцать, — крикнул торговец по-английски. В переулке стемнело. Они увидели, что уже начали зажигать лампы.

Внезапно Мэтти оглянулась и поняла, что пошла не тем путем.

— Мы можем позволить себе пятнадцать гиней? — прошептала она. — Это много, слишком много, но думаю, что нам следует быстро купить его и убираться с базара.

Роза принялась рыться в карманах. Тут же она почувствовала на себе взгляд другого араба, услышала бормотание.

— Быстро, — сказала она, осматриваясь.

Мэтти поторговалась. Деньги были переданы, крест перешел в руки мисс Горди. Он горел синим пламенем, драгоценности блестели в ее старой руке. Бормотание усилилось. Внезапно они почувствовали, что в толпе началось движение. Но не иностранки привлекли всеобщее внимание. По узкому темному переулку, где только начали зажигать лампы, двое арабов тащили визжащую грязную арабскую женщину. Ее юбка задралась, голые ноги безвольно волочились. Ступни начали кровоточить. Никто не остановил их. Женщина в отчаянии звала на помощь. Они увидели ее перепуганное лицо, но толпа лишь молча наблюдала. Англичанки, если бы хотели, могли прикоснуться к ней, когда ее волокли мимо них. Один из арабов что-то крикнул. Толпа сердито заворчала, придвинулась. Кто-то швырнул в женщину камень.

— Мы должны что-то предпринять! — воскликнула мисс Горди по-английски. Толпа немедленно развернулась к ней. Она увидела лица людей. Роза и Мэтти принялись подгонять ее к более освещенным улицам, проталкиваясь между женщинами в черной одежде. Им вдогонку полетели камни. Один попал мисс Горди в голову. Они не ждали и не спорили, они не спасли арабку. Насилие остро ощущалось в этом раю. Напуганные и шокированные, англичанки полностью закрыли лица, закрыли уши, чтобы не слышать криков женщины, и поспешили назад к гавани, к дому, к запаху роз. Позади осталась безымянная трагедия несчастной женщины. Толпа уменьшалась вдали. Женские крики почти не доносились до их слуха. Люди начали расходиться по своим делам.

Когда они вернулись в изящный дом с мраморными колоннами, лицо мисс Горди было белым как мел.

— Мне следовало вмешаться. — На ее старой, хрупкой голове выступила кровь. Она знала, что они были бессильны что-либо предпринять. Роза ощутила, что в ней поднимается паника. Они отошли в сторону, как пришлось сделать Пьеру Монтану. «Я должна найти ребенка и забрать из этого опасного места». Внезапно она вскрикнула:

— Но где же синий крест?

Мисс Горди с трудом разжала трясущийся кулак, показав изящный крест.

Роза надела его на шею. Он оказался рядом со старым коптским крестом, спрятанным под египетской одеждой.

В доме только на кухне осторожно и неслышно ходили арабские слуги. Лампы не зажигали. Мистера и миссис Алебастер не было. Царила гробовая тишина. Женщины сразу как-то почувствовали свою инородность в этом месте, одиночество. Стряхнув это наваждение, женщины занялись каждая своим делом: Мэтти зажгла масляные лампы, Роза раздобыла драгоценной воды, промыла голову мисс Горди. Она увидела, как уязвима голова этой женщины. Снова накатила паника. Тут могло произойти все что угодно. Между хаосом и ними стояли только Алебастеры. «Я должна немедленно найти ребенка». Дверь с грохотом распахнулась, и один из их ангелов-хранителей ввалился в комнату и упал на пол.

— Где моя Венни?

— Мы не знаем. Мы ходили искать вас.

Мистер Алебастер нетвердой походкой направился к дивану и рухнул на него. Не глядя на женщин, он сказал:

— Есть здесь одна церковь Святого Марка. Вниз по улице, за турецкими банями. Сейчас она закрыта и в ней темно. Я стучал в ворота, стучал, но никто не вышел. Проходящий мимо копт сказал, что завтра с утра там будет служба.

Казалось, что мистер Алебастер пьян еще сильнее, чем обычно, если такое возможно. От нетерпения Роза даже закрыла глаза.

Из-за двери послышался крик муэдзина. Дверь снова хлопнула, когда миссис Алебастер ввалилась в дом, неся в руках гранаты, бананы и большие белые цветы.

— Вот ты где, Арчи, — сказала она с огромным облегчением. — Где ты был все это время?

Но мистер Алебастер, по всей видимости, заснул.

Они рассказали ей об эпизоде на базаре. Она сердито хрустнула суставами из-за того, что они подвергли себя опасности. Она осмотрела порез на голове мисс Горди и настояла, чтобы они использовали одну из ее лечебных трав.

— И зачем вы только пошли туда, если это так опасно?

Они посмотрели на мистера Алебастера, раскинувшегося на диване, и промолчали. Миссис Алебастер начала нежно поглаживать голову и плечи мисс Горди.

— Ох! — Мисс Горди этого не ожидала. — Благодарю. — Лицо у нее уже было не такое бледное.

— Есть одно арабское слово: масс, — заметила миссис Алебастер. — Оно означает нежное прикосновение. Как и наше слово массаж.

Ее ладони аккуратно массировали плечи мисс Горди, которая от удовольствия закрыла глаза. Роза вспомнила былые времена, когда Пьер нежно держал ее за руку и предлагал выйти за него замуж. Она тоже закрыла глаза.

Они рассказали миссис Алебастер, что нашли мужа Мэтти.

— Значит, это тот самый Корнелиус Браун! — удивилась она. — Он ваш муж?

Она хотела что-то добавить, но промолчала. Ее руки не прекращали гладить плечи мисс Горди.

— Мы знаем его, конечно, мы знаем его. Он один из местных английских торговцев. Мы все друг друга знаем! — Она удивленно посмотрела на Мэтти. — И вы просто возникли из прошлого, подошли и ударили его возле реки Нил в Египте? Вероятно, он был очень удивлен.

В дверь позвонили.

— Это Джордж! — прошептала Роза.

— Это Корни Браун, — возразил мистер Алебастер, который, как оказалось, вовсе не спал, а вглядывался в ночную тьму. Он открыл дверь. — Как поживаешь, Корни? Давно не виделись. Давай выпьем! — Потом, словно вспомнив, добавил: — Да у тебя синяк под глазом!

— Что есть, то есть! — согласился Корнелиус Браун. — Мне сказали, что у тебя живет моя жена.

— Твоя жена? Твоя жена без тебя не приехала бы сюда, Корни. Таков обычай, ты же знаешь. Выпей! Вообще-то я хочу с тобой поговорить о том, что здесь творится. В Каире сейчас все меняется. Пей.

Он держал в руке бутылку рома.

— Ты же знаешь, Арчи, сейчас я не пью! Рашид развивается, инша Аллах, но сначала мне нужно поговорить с женой!

Женщины прислушивались к этому разговору и удивлялись.

— Возможно, ты не расслышал, Арчи, — вмешалась миссис Алебастер. — Мэтти, по всей видимости, жена Корнелиуса или, — она бросила на Мэтти смущенный взгляд, — одна из них.

— Мэтти? — повторил мистер Алебастер. — Наша Мэтти? Ты хочешь сказать, что наша Мэтти — жена Корни? А другая как же?

— Так! — отозвалась Мэтти, выходя вперед. — У тебя еще одна жена, Корни? — И она рассмеялась. — Ты привезешь ее на Лудгейт-хилл? Твоя мать удивится! Только посмотри на свой глаз!

Мэтти встала, оперлась о мраморную колонну — ведь это был очень старый и красивый дом — и расхохоталась. Роза и мисс Горди, увидев, что Мэтти совершенно не расстроена, уставились на симпатичного загорелого англичанина с синяком под глазом. Казалось, что он одет в пижаму. Они тоже начали хохотать. Корнелиус Браун воспринял их поведение как истинный англичанин.

— Это справедливо, но я хотел бы поговорить с тобой, Мэтти, — наконец сказал он. — Да, я должен объясниться, но ты знала, что я не смогу вернуться, дезертировав с корабля. И ты должна рассказать мне, что здесь делаешь. У меня чуть сердце не остановилось.

— Объяснить? А с отцом ты объяснился?

— Надеюсь, этот старый хрыч уже давно гниет в могиле.

— Корнелиус Браун, как тебе не стыдно так говорить о родном отце!

— Мой папенька был мерзавцем и пьяницей, и ты это хорошо знаешь, Мэтти.

— Это правда, — кивнула Мэтти, отвечая на удивленные взгляды.

— Значит, он мертв?

— Он умер, жалея, что не увидел тебя перед смертью.

Казалось, это совершенно не произвело на него впечатления.

— Не сомневаюсь. А мать?

— Она держится молодцом, как и всегда.

— Это хорошо! — Корнелиус Браун смог выдавить из себя улыбку. — Послушай, давай немного поговорим.

Роза кивнула Мэтти.

— Давай! — шепнула она.

— После всех этих лет! — Мэтти закатила глаза. Она по привычке потянулась к черному одеянию, затем остановилась. — Неужели мне придется носить все это, даже когда я с мужем?

— Рашид всегда был более либеральным местом, — заметил Корни. — Но сейчас здесь неспокойно.

Женщины вспомнили о событиях на базаре. Мэтти, набросив черное платье, исчезла за углом в сопровождении Корнелиуса Брауна. Их невозможно было отличить от обычной арабской четы, только с Лудгейт-стрит.

Миссис Алебастер снова залилась смехом.

— Он мог удрать с флота, стать мусульманином и жениться на арабке, — заметила она, — но Корнелиус Браун остался англичанином до мозга костей. Он ходит как англичанин. Теперь, когда я задумалась об этом, он мне кажется весьма симпатичным! Она никогда не хотела, чтобы он вернулся?

— Я уверена, что нет. Но она считала, что он вел себя плохо. Мэтти очень хотела высказать ему все.

— Ну, у нее получилось, — заметила миссис Алебастер.

— Однако я уверена, — сказала Роза, — что он теперь точно не вернется в Англию. Так что Мэтти с ним уже ничего не связывает.

— Кто знает, — возразила миссис Алебастер. — По-моему, человеческое сердце — это такая странная и сложная штука, что мы едва ли можем понять самих себя.

Роза услышала, что она принялась тихо напевать Генделя, войдя в кухню.

Вернулась Мэтти. Ее щеки пылали.

— Ну, послушайте, — начала она. — Он всех нас приглашает к себе, чтобы познакомить с другой женой и… — Мэтти сама удивлялась своим словам, — пятью детьми!

Аллах акбар…

— Что? Когда?

— Сейчас. Сегодня вечером. Он говорит, что все объяснит и уже предупредил другую жену.

— Ах, Мэтти! — воскликнула Роза. — С тобой все в порядке?

— Ты хочешь пойти, Мэтти? — осторожно спросила мисс Горди. — Ты не против всего этого?

Аллах акбар…

— Против? — переспросила Мэтти. — Конечно, я не против! Когда я его стукнула, то почувствовала настоящее удовлетворение. — Она заметила их недоуменные взгляды. — Неужели вы считаете, что я все эти годы горевала? Зачем мне два десятка детей? Конечно, я скучала по нему. Он был такой веселый, мы очень хорошо понимали друг друга. Поэтому я была уверена, что однажды найду его. Я знаю Корни, я знала, что он выживет. Но я видела его мать и свою, их постоянные беременности. Я дала клятву, что со мной такого не случится. В некотором смысле вы были мне как дочь, мисс Роза. — Она как-то странно посмотрела на Розу, потом они вместе расхохотались. — Его противный папенька мог кого угодно вывести из себя! — Миссис Алебастер поставила на стол недопитую чашку чая; Мэтти удивленно посмотрела на нее. — М-да, сегодня все кувырком, — заметила она, попивая чай. Потом добавила: — По всей видимости, он разбогател! Корнелиус Браун! Он стал торговцем, покупает рис в Розетте… и называет этот город Рашид. И он стал мусульманином, потому что им можно иметь двух жен! — Она снова рассмеялась. — Какой странный мир! Хотя я знала, что найду его.

— Для меня было бы честью встретиться с египетской женщиной в ее собственном доме, — задумчиво заметила мисс Горди.

— Ну, тогда… сегодня вечером, — сказала Мэтти. — Мы все равно не начнем искать ребенка прямо сейчас, мисс Роза.

Роза кивнула, неловко подошла к окну и выглянула на улицу. Она ощутила вес двух крестов, висящих на шее.

— Только вот еще что. — Мэтти взглянула на мисс Горди. — Мы так долго путешествовали, вас ранили… Вы не устали?

— Устала! — возмутилась мисс Горди. — Устала! Мне придется всю оставшуюся жизнь приходить в себя, Мэтти! Я надену свое лучшее платье, если оно успело высохнуть после приключений возле той отмели!

Таким образом, мистеру Алебастеру пришлось отвести женщин к дому Корнелиуса Брауна. Они были рады, что он живет не возле базара. Но ночью в Розетте было очень шумно. Бесчисленные ряды лавок, освещенных свечами, предлагали фрукты, овощи, рис, услуги портных, пекарей, менял. Здесь толпились люди со всех концов света, крича и смеясь. Можно было услышать французский, итальянский, английский и прочие языки. Роза везде высматривала Джорджа. Кругом попадались овцы и козы, спотыкающиеся о кучи мусора. Женщины принялись расспрашивать мистера Алебастера о второй жене Корнелиуса Брауна и были очень разочарованы, узнав, что он никогда не встречал ее. Они все представляли ее в уме — молодая, красивая, с темными загадочными глазами, — поэтому старались с помощью одежды скрыть недостатки фигуры. Вдалеке от реки стояли высокие старые дома в турецком стиле, как те, которые им довелось посетить в Александрии в тот злополучный день. Корнелиус Браун жил в подобном доме с разукрашенными решетками (из-за которых за ними кто-то внимательно наблюдал, перешептываясь). Они поднялись по ступенькам в старый прохладный дом, где часть потолка отсутствовала, поэтому в проеме можно было увидеть мириады мерцающих звезд. В главной комнате они нашли слуг, но египтянок там не было.

— Где твоя жена, Корни? — сразу же спросила Мэтти. — Нам всем не терпится познакомиться с ней!

У них над головами послышалось шуршание одежды.

— Прости нас тогда, Арчи, я попрошу набить для тебя трубку. — Корнелиус повел женщин на следующий этаж. — Так они живут! — резко бросил он Мэтти. — Я не хочу, чтобы ты смеялась над ними. — И он крикнул по-арабски, сообщая о приходе гостей. Затем они отодвинули занавеску и вошли в комнату. Четыре женщины скромно сидели на подушках в комнате, завешанной коврами и гобеленами. Тут и там висели серебряные украшения. Хотя комната освещалась масляными лампами, в воздухе витал запах корицы и апельсинов. Женщины закутались в прекрасные струящиеся шарфы, но не надели вуали. Они оказались отнюдь не первой молодости и были довольно полными, как, собственно, и Мэтти.

— Это все твои жены, Корни? — поинтересовалась Мэтти. Тут же сидели две девочки с кожей оливкового цвета, по всей видимости, его дочери. Одной было на вид четыре или пять лет, другой — десять. Когда англичанки вошли в комнату, девочки играли чем-то, напоминавшим мраморные шарики. Меньшая девочка немедленно бросилась к женщинам, чтобы спрятаться за ними, судорожно закрывая лицо шарфом матери. Старшая девочка не сдвинулась с места. Она просто стояла и смотрела на пришельцев.

— Я бы оставил вас наедине, — заметил Корнелиус, довольно громко прочищая горло, — таков обычай, и вы бы вволю наговорились обо мне, но мне придется исполнить роль переводчика.

Потом он познакомил свою первую жену Мэтти со второй женой — Лейлой. Так как прошло уже много лет с тех пор, как он принял ислам, наличие двух жен его нисколько не смущало. Хотя он покраснел. Роза внезапно обнаружила, что в ней проснулось былое желание записывать все, что она видит.

— А это сестры Лейлы, — продолжал Корнелиус. Женщины улыбались и раскланивались.

— Салям алейкам, — произнесла миссис Алебастер.

— Алейкам ас-салям, — ответили арабские женщины.

Мэтти и Лейла с интересом разглядывали друг друга. К обоюдному удовольствию, они обнаружили, что очень похожи друг на друга, особенно в этих одеждах. На Лейле была чадра сочного синего цвета. Под ней можно было разглядеть синие шальвары. Наряд завершал великолепный шарф, синий, как небо Египта. Платки на голове были украшены серебряными подвесками. Она носила серебряные серьги и браслеты на щиколотках, которые приятно позвякивали при ходьбе. Мэтти сняла черную чадру. Под ней оказалось ее лучшее платье, которое она умудрилась сохранить в целости за все время их путешествий — с высокой талией, глубоким вырезом и, как ни странно, тоже синего цвета. В волосы Мэтти вплела ленточки, а на шею повесила золотую цепочку. Арабские женщины не проронили ни слова. По лицу Корни нельзя было ничего прочесть. На несколько секунд наступила тишина. Потом, удивленно переговариваясь, арабские женщины встали и принялись ощупывать платье Мэтти, робко прикасаясь к ее белой руке.

— Я оставлю вас на секундочку, — наконец сказал Корнелиус, дергая себя за рубашку. — Фло, поди сюда.

— Фло? — повторила Мэтти, вопросительно взглянув на Корнелиуса. Потом они увидели, как старшая девочка несмело подошла к отцу.

— Уф, — одобрительно хмыкнула Мэтти, — он назвал дочь в честь сестры, ей понравится. Рада познакомиться, Фло.

— Фло говорит по-английски, как и ее старшие братья. Она донимала меня, всеми способами пыталась заставить меня научить ее нашему языку. Я сказал, что ей он ни к чему, братьям же он нужен для ведения дел. Но это ее не остановило. Как ни удивительно, она знает язык лучше братьев! Фло, — обратился он к девочке, — присмотри за дамами и переводи для них!

— Айва, папа, — ответила Фло. — Я буду стараться.

Она уселась на пол в странной позе, подогнув под себя одну ногу. Фло взглянула на гостей застенчиво, но вместе с тем гордо. Говорила она медленно, хотя и четко. Англичанки ясно различали характерный говорок жителей Лудгейт-хилл, как у Корни и Мэтти. Корнелиус Браун отодвинул занавеску и вышел из комнаты. Он весь взмок.

Хозяйки сразу заметили, что мисс Горди — самая старшая. Она выглядела весьма аккуратно и представительно в своем лучшем платье и белой шляпке. Поэтому ей моментально нашли место на подушках. Арабки разглядывали модную одежду англичанок, а те рассматривали шелка и хлопок. Девочка-служанка принесла мятный чай. Миссис Алебастер вежливо беседовала по-арабски. Свет из масляных ламп отбрасывал на стены мягкие тени. Было ясно, что Лейла что-то задумала. Она что-то нашептывала Фло на ухо, и та согласно кивала, глядя в пол. Чай налили, наряды рассмотрели и пощупали, только после ухода Корнелиуса Лейла не улыбалась.

— Я знаю твою тетушку, — сказала Мэтти Фло, — она будет очень рада, что Корнелиус не забыл ее.

— Она красивая?

— Ну… по-своему да, — дипломатично ответила Мэтти. — Она любит посмеяться. Раньше пела, — шепнула она своим спутницам. — Была очень дерзкой.

— Что значит «дерзкая»? — сразу же спросила Фло, смутив Мэтти.

— Ну… энергичная… как твой отец, — промямлила она в ответ.

— Где твои братья, Фло? — спросила Роза. Фло немедленно поднялась и кивком предложила Розе следовать за собой. Но даже когда Роза встала, Фло не тронулась с места, пока Мэтти не присоединилась к ним. Когда они покинули комнату, они услышали мужские голоса. Как раз над главной комнатой, там, где они сейчас стояли, начинался узкий коридор. Фло приложила палец к губам и жестом предложила следовать за ней. Изящная резьба по дереву украшала открытую часть стены с решеткой. Сквозь отверстия в стене женщины посмотрели вниз. Там сидел мистер Алебастер. Он курил трубку сложной формы, которая была подсоединена к сосуду с водой. Корни расположился напротив него и курил такую же трубку. Корни окружали четверо молодых арабских парней. Это и были его сыновья?

— Говорят, что Мохаммед Али теперь главный в Каире… мы не знаем, что произойдет здесь.

Мужчины придвинулись к столу. Роза почувствовала себя не в своей тарелке. Словно бы она шпионила за ними.

Когда они возвращались назад в комнату, Фло робко взяла Розу за руку.

— Невысокий парень — сын моей тети. Будет моим мужем.

— Но ты еще слишком молода для брака.

— Найти мужа — это очень важно, — ответила Фло; при этом она не казалась очень довольной. Роза увидела, какая она еще молодая, вспомнила Долли. Неожиданная боль пронзила ее душу, заставив закрыть глаза. А Фло похлопала Мэтти по руке. Каждый раз она это делала очень аккуратно, но настойчиво.

— Пожалуйста, — произнесла она, когда они вошли в комнату, — моя мать напугана. Обращайтесь с ней по-доброму.

Миссис Алебастер продолжала вести беседу, говоря то по-английски, то по-арабски. Мисс Горди засмеялась, когда женщины предложили ей свои шарфы.

— Нет-нет! Шукран[94].

Лейла настаивала на том, что ее красивый синий шарф теперь принадлежит мисс Горди. Мэтти тихо разговаривала с миссис Алебастер. Миссис Алебастер медленно и четко переводила для Лейлы. Внезапно арабки замолчали, затем о чем-то быстро переговорили между собой и повернулись к Лейле, которая начала тараторить что-то по-арабски.

Миссис Алебастер обратилась к Фло.

— Помоги мне, дорогая, — попросила она. — Мой арабский не настолько хорош.

Фло снова неохотно повернулась к матери, заговорила по-арабски. Лейла снова и снова кивала. Сестры Лейлы следовали ее примеру. Миссис Алебастер тихо заметила:

— Я думаю, она боится, что ты заберешь его, Мэтти.

— Забрать Корнелиуса Брауна назад в Лондон в этих похожих на пижаму одеждах? Она сошла с ума.

Фло повернулась к Мэтти и глубоко вздохнула. Роза вдруг заметила, что у Фло дрожат руки.

— Моя мать, — начала Фло, — просит меня сказать, что она умоляет не забирать папу, потому что он, — она попыталась найти подходящее слово, — ее жизнь, и не только ее. — Было что-то трогательное в этой темнокожей девочке, говорящей с лондонским акцентом так далеко от Лондона. — Она считает, что ваше появление — это происки дьявола. — Она говорила очень вежливо и скромно, так что фраза «происки дьявола» прозвучала весьма серьезно. — Она знает, что вы рассержены, потому что она видела ваше лицо, когда вы встретили его.

Фло внезапно замолчала, быстро повернулась к матери, развела дрожащие руки, и все женщины поняли, что Фло тоже была напугана.

— Боже! — воскликнула Мэтти. — Это смешно! Бедная девочка. И твоя бедная мать. Не знаю, что Корни говорил вам обо мне, но, естественно, я не собираюсь забирать его. Разумеется, нет. Фло! — Фло посмотрела на Мэтти. Мэтти говорила очень медленно и четко. — Фло, скажи матери, что у меня нет намерения забрать Корни. Более того, я очень рада, что она подарила ему столько детей. Я бы так не смогла!

Фло перевела. Лейла сначала не поверила своим ушам, но потом расплылась в улыбке. Все арабки улыбались им. С ними сидели англичанки в красивых платьях, и они не собирались забирать себе Корнелиуса Брауна.

Роза не спала в городе Розетта, в городе, в честь которого ее назвал отец. Она писала. Она уже так давно не спала с тех пор, как они покинули Александрию с караваном, что не могла заснуть. За противомоскитной сеткой мухи и москиты летали недалеко от ее головы, словно мысли в ее мозгу. Столько всего случилось: смерть Долли, всеобщая болезнь, угрозы Джорджа убить ребенка, путешествие в Розетту, кресты у нее на шее, семья Корнелиуса Брауна. Но она приехала в Египет, чтобы найти свою семью. «Молодая арабская девушка, — написала она, — научится быть арабской женщиной. Ее запрут, как Фло, Лейлу и ее сестер. Если я сумею найти и забрать ее, то к тому времени, когда она повзрослеет, англичанки смогут свободно получать образование, специальность, путешествовать по миру. Я позабочусь о том, чтобы она научилась всему. Я буду добра с ней. — Неожиданная боль одиночества охватила ее душу. — Я буду любить ее всей душой. Я буду любить ее всем сердцем».

Она закрыла журнал и зажгла одну из своих маленьких сигар.

Роза подумала о Корнелиусе Брауне. Неужели за все эти годы он ни разу не вспомнил о Мэтти? Думает ли он хоть изредка об Англии? Но если Роза сейчас заберет девочку из Египта, она ничего не будет помнить об этом месте. Кольца дыма медленно поднимались к потолку. «Конечно, в Англии ей будет лучше. Я воспитаю ее как англичанку». Наконец она легла на диван и попыталась уснуть, пыталась снова и снова. «Я должна заснуть». Роза все думала о ребенке, потом забылась ненадолго и резко подскочила, охваченная паникой: «Где Джордж?» Она металась по постели. «Никакого ребенка не будет». Так сказал Джордж. «Где он?» Роза покачала головой, словно у нее там возник какой-то шум и теперь ей надо было избавиться от него. Она поняла, что не может больше ждать. Быстро одевшись, она приладила белую вуаль и небольшой тюрбан, поверх всего надела черную чадру. Когда она вышла на улицу, то ничем не отличалась от проходящих мимо арабок.

На улицах толпились многочисленные туземцы и иностранцы. По всей видимости, лавки были закрыты, но изнутри часто доносились смех и музыка, звеня под звездами Розетты. Тонкие звуки флейты и гнусавые голоса производили странное впечатление. Мистер Алебастер говорил, что церковь находится возле турецких бань. Казалось, что никто не обращает на нее внимания. На главных улицах она держалась у обочины, старалась не поднимать глаз, спешила, словно темная тень, по чистеньким улочкам, мимо белых; домов, направляясь к единственной вывеске на английском языке из тех, что она видела: «Бани». Она поискала глазами какое-нибудь указание на христианскую церковь и обнаружила за банями белый крест на старом ветхом здании. Ворота во двор были заперты. Она подождала секунду, боязливо озираясь, затем, придерживая одежду, быстро перелезла через ворота и попала во двор.

В церкви было темно, но из узкого прохода напротив лился свет. Она пошла на него, повторяя себе, что теперь она в христианском месте, то есть в безопасности. Она прошла по разбитым булыжникам под аркой, потом вниз по узкому проходу. Где-то слышалась какая-то возня. Кто это был — люди, животные? Она не знала. Пахло сезамовым маслом, которое наливали в лампы, едой, специями и грязью. Она вспомнила кричащую арабку, которую тащили по темному, опасному переулку. Мужчина… священник?.. облегчался на стену. Роза подождала, и когда он закончил, глубоко вздохнула и громко сказала:

— Салям алейкам.

Он страшно перепугался, услышав ее голос. Человек внимательно посмотрел на нее и понял, что она неместная. Розе даже показалось, что он вздохнул с облегчением.

— Francais? — спросил он. — Italiano?

— Английский, — ответила Роза. — Вы говорите по-английски?

— Немного, — ответил он.

— Ох, я так рада, — сказала Роза. — Мне нужна ваша помощь.

— Конечно, — согласился он. Роза подумала, что если женщина среди ночи лезет через ворота, значит, ей действительно нужна помощь.

— Ребенок? — спросил он.

Роза была поражена. Откуда он узнал? Неужели он слышал о ее поисках? Неужели все в Египте знают о ребенке Гарри? Где Джордж? Она просто кивнула.

— Приходите завтра, — грубо сказал он, повернулся и уже собирался исчезнуть в дверном проеме.

— Нет-нет! Подождите! — Ее громкие крики отдавались эхом в узком, душном коридоре. Священник раздраженно повернулся. Она попыталась достать один из крестов — деревянный — из-под одежды, но он зацепился за белую вуаль, олицетворяя борьбу двух религий. Наконец она сняла вуаль, а за ней и коптский крест и протянула его священнику. Что-то в его лице изменилось, он посмотрел на нее повнимательнее.

— Вы насчет девочки?

— Что значит «насчет девочки»?

— Зачем вы здесь, в церкви Святого Марка?

— Как я уже говорила, я ищу ребенка.

— Вы ищете ребенка? — Роза кивнула, и он снова спросил: — Вы ищете ребенка, живого?

— Да, — подтвердила она. — Ребенок, наполовину египтянин, наполовину англичанин. Я ищу ребенка английского капитана.

Казалось, он изучает ее лицо, манеру поведения.

— Откуда это? — спросил священник, поднимая деревянный крест. Она рассказала ему. Казалось, он пытается прийти к какому-то решению. — Пойдемте, — наконец сказал он, все еще держа крест в руках.

Они прошли через дверной проем и спустились по темному переходу. «Я не боюсь, я не боюсь». Ее провели в небольшую комнату. За столом сидело несколько человек. На полу среди подушек расположился, скрестив ноги, старик. Во рту у него была такая же водяная трубка, какую курил мистер Алебастер. Они о чем-то разговаривали, но, когда вошла Роза, удивленно замолчали. Сердце Розы стучало, словно барабан. Она твердила себе, что они копты, а не мусульмане. Они не закидают ее камнями. Священник протянул руку с крестом, чтобы все могли его видеть.

— Салям алейкам, — осторожно поздоровалась она.

Священник начал быстро говорить по-арабски. Старик на полу вдыхал сладковатый дым, а потом выдыхал его через ноздри и из-под полуприкрытых век наблюдал за Розой. Вскоре стало ясно, что, хотя он не знал английского, разговаривать ей придется с ним, а священник — только переводчик.

— Что это за ребенок? — спросил старик.

— Ребенок был рожден египтянкой после ухода английских войск. Отцом был капитан английского флота. Он был убит на улицах Александрии. Я полагаю, что женщину забили камнями ее соплеменники. Я думаю, ребенок находится здесь, у вас.

Она оглядела темную, грязную комнату, ожидая, что малышка вдруг возникнет прямо здесь. Она чувствовала, что ее сердце готово взорваться.

— Зачем вам этот ребенок?

Роза глубоко вздохнула.

— Это дочь моего мужа. Мой муж мертв, как вы знаете.

Темные глаза пристально смотрели на нее.

— Вам известна его история?

— Да.

— И вы все-таки хотите увидеть эту девочку?

— Да.

— Что вы сделаете с ней?

— Все для ее блага. Она здесь?

Роза старалась не позволить им различить в ее голосе истерические нотки. Сердце готово было вырваться из груди.

— Я думаю, что ребенку угрожает опасность. Она здесь?

Он не ответил на вопрос.

— Вы христианка?

Она знала, что это какая-то проверка, подумала о преподобном Горации Харботтоме и понадеялась, что Бог не уничтожит ее на месте.

— Я англичанка. В Англии все христиане, а мой кузен — известный приходской священник.

— Вы думаете, что мы тоже христиане?

— Простите?

Происходящее не имело в ее глазах никакого смысла она ничего не понимала, от недосыпания у нее кружилась голова, но проверку нужно было пройти.

— В этом самом месте началось христианство. И мусульманская вера. И иудейская вера. Вы знаете, кто такой Моисей?

— Конечно.

У нее в глазах появился дикий блеск. «Где ребенок; у них есть ребенок; неужели я рядом с ним наконец?»

— Именно здесь, в Египте, в тростниках, была найдена корзина с младенцем Моисеем. Возле Нила. На том месте сейчас находится синагога, а рядом стоит христианская церковь. И мечеть. Когда-то мы были единым целым. Теперь мы враги. Мы все живем в стране наших предков, и наша религия, наша история живет здесь, с нами. Вы считаете, что вы такая же?

Роза все еще не понимала, к чему он клонит.

— Такая же, как вы? — Она не могла сообразить, что он хочет сказать. — Я думаю, в Англии мы… немного далеки от нашей религии. — Она показала руками: отделены, отдалены. — Здесь, в Египте, складывается впечатление, что… что вы все… живете ею.

Она сцепила руки. Она не знала, как священник передаст ее слова, но старик кивнул, словно бы ответ удовлетворил его. Прочие с интересом прислушивались к этому обмену мнениями.

Внезапно она опустилась на колени возле старика.

— Пожалуйста, скажите мне, ребенок здесь? Ему угрожает опасность! — Она бессознательным жестом обняла себя за плечи. — Я должна немедленно забрать его!

Он с интересом наблюдал за ее истеричным порывом. Наконец он произнес нечто, что Роза приняла за арабское ругательство, и тут же отодвинулась от него и его зловонного дыхания. Но он повторил фразу, и она поняла, что он хихикает.

— Вам не обязательно кричать, Бог ответит, если захочет! — Все мужчины, до этого курившие водяную трубку, тоже рассмеялись. Роза покорно склонила голову, напряженно ожидая продолжения. — Но вам дали коптский крест. Мы не привыкли, чтобы наши кресты были в руках франков. Если кто-то из нас подарил его вам, значит, он хотел дать нам понять, что вам можно верить и доверять.

Роза подумала о плачущей женщине, слушавшей ее. Она не встала с колен.

— Все это стало горой, — заметил старик. Роза посмотрела на священника: горой? Но тот только пожал плечами. — Всего-навсего девочка и наполовину англичанка к тому же. Она давно уже была бы мертва. Мы только прятали ее, потому что английский торговец в Александрии давал нам деньги. Но они попробовали убить его… один турок попробовал… ему пришлось бежать… теперь денег нет. Если у вас есть деньги, вы можете легко выкупить ее у монахов. Она в монастыре.

Старик оказался весьма практичным человеком. Остальные внимательно наблюдали за ней и курили трубку.

«Мы друг друга не знаем, — думала Роза. — Неизвестно, говорят ли они правду. Однако они единственные люди в целом мире, которые могут помочь мне. Поэтому я должна довериться им». И только тогда, когда старик потянулся за трубкой, Роза увидела, что он не сидел со скрещенными ногами — у него просто не было ног. Она быстро отвела взгляд.

— Где находится этот монастырь?

Старик смущенно взглянул на нее и ответил сам:

— Я, — сказал он по-английски, показывая на свою грудь. — Я.

Когда она вернулась домой, было раннее утро.

В доме никто уже не спал, все разговаривали, кроме мистера Алебастера, который тихонько похрапывал на диване с открытым ртом.

— Вот ты где! — облегченно воскликнула мисс Горди. — Где ты была? Совершала утренний моцион? К нам приходили гости.

Роза замерла.

— Джордж?

— Нет, Корнелиус с Лейлой и сыновьями.

— Чего они хотели? Чего они хотели, Мэтти? — У Мэтти были красные щеки.

Мэтти поспешила на кухню к арабским слугам.

— Расскажите вы, миссис Алебастер, если хотите, — бросила она через плечо. — Мне нужно проследить за этими людьми, а то неизвестно, что вы будете есть на завтрак. Возможно, тощих кошек!

Миссис Алебастер, по обыкновению, хрустнула суставами и обернула шарф вокруг одной из мраморных колонн.

— Ну, не знаю, что ты скажешь на это, Роза, — сказала она. — К Мэтти приходили с утра пораньше. Корнелиус, Лейла, сестры, сыновья, Фло, ее жених. В общем, все! — Миссис Алебастер рассмеялась. — Послушай! — сказала она, словно Роза вовсе не слушала очень внимательно. — Корни, Лейла и вся семья предложили Мэтти остаться в Розетте. То есть, — она выдержала эффектную паузу, — остаться с ними жить.

У Розы от удивления отвисла челюсть.

— Они хотят, чтобы она жила с ними?

— По всей видимости, они хотят, чтобы она заняла место первой жены.

— Мэтти — первая жена? Они сошли с ума? Как они посмели?

— Возможно, Мэтти была бы счастлива, — заметила мисс Горди. — Возможно, тебе стоит позволить ей самой решать, Роза.

Роза почувствовала, как краснеет.

— Насколько я понимаю, это затея Лейлы, — заметила миссис Алебастер. — Она больше решает в делах семьи, чем это может показаться на первый взгляд. В основном говорила она. Она считает, что Корнелиусу пойдет на пользу, если рядом с ним будет жить кто-нибудь из Англии, тот, кто знает его семью. У Лейлы ведь есть сестры. Они все считают, что это сделает его счастливым. И Корнелиус, похоже, согласился с ними, несмотря на синяк под глазом. — Она посмотрела на растерянное лицо Розы. — Я же говорила тебе, что человеческое сердце непредсказуемо, — мрачно закончила она.

Главная дверь тихо отворилась. В большую комнату с красивыми мраморными колоннами вошла Фло, младшая дочь Корнелиуса Брауна — наполовину арабка, наполовину англичанка — с практически полностью закрытым лицом. Ее сопровождал один из младших братьев. В руках у нее был большущий букет желтых роз. Словно бы она нарвала их в саду отца. Их запах немедленно заполнил комнату.

— Маати? — неуверенно позвала она. Мэтти вышла из кухни. Фло протянула ей букет. — Пожалуйста, Маати, — начала она, — оставайся с нами, пожалуйста, живи в нашем доме. Я буду ухаживать за тобой.

Брат смущенно поклонился. Ему было неудобно перед женщинами. Потом двое детей — поскольку они еще были детьми — повернулись и удалились так же быстро, как и пришли. Мэтти смотрела им вслед ничего не выражающим взглядом, держа в руках розы. Роза почувствовала, как на глаза наворачиваются слезы. Мэтти, естественно, не принадлежала ей.

— Мэтти, — быстро сказала она. — Если ты захочешь уйти и жить с Корни, ты должна так и поступить. Ты должна совершать только те поступки, которые сделают тебя счастливой. Я, конечно, отпущу тебя, но… я уплываю вверх по реке, чтобы найти ребенка. — Все посмотрели на нее. — Я знаю, где она находится. Когда стемнеет, я отправлюсь за ней.

Глава двадцать четвертая

Издалека доносился гул медных колоколов индуистского храма. Звук был легким, позвякивающим, словно дети играли с дружелюбными богами. Фанни сидела на затененной веранде в кресле-качалке. Кресло медленно покачивалось взад-вперед, Фанни лениво обмахивалась веером в послеполуденной жаре. Из-под широкополой шляпы выбивались рыжие кудри. До этого она гуляла с сестрами, но жара загнала ее на веранду. У матери для нее было припасено множество красивых платьев из индийских шелков, хлопка и вышитого муслина. У Фанни никогда в жизни не было столько красивых платьев. Сегодня на ней был наряд из темно-синего индийского хлопка. Это уже был второй туалет за сегодня. А все из-за жары! Она даже сняла обувь. Сейчас еще стоял «прохладный» сезон, зима. Тем не менее, жара давила на Фанни. Она часто вспоминала снег. Молчаливые слуги через равные промежутки времени подносили прохладительные напитки. Они могли бы подумать, что Фанни заснула. Ее глаза, конечно, были закрыты.

Но Фанни не спала. Она думала.

Тщательно ухоженные сады раскинулись перед ней во всем своем буйстве красок — ярко-желтых, красных и золотых. Среди цветов медленно расхаживали индийские садовники, одетые в дхоти[95]. Старик в тюрбане, который был над ними главным, сидел в тени огромного баньяна, ветви которого достигали земли. Фанни слышала голоса детей, которые играли и смеялись с кузенами и приставленными к ним индийскими слугами.

Прошел час. Фанни открыла глаза, начала качаться взад-вперед. Но она не спала.

Отец появился на веранде в белом костюме, держа в руках какие-то бумаги. Он присел рядом с ней на невысокий столик. Слуги принесли чашки с чаем.

— Ты просто как картинка, дорогая! — заметил он своим обычным жизнерадостным голосом, улыбнувшись ей. — Тебе нужно почаще надевать синее. — Какое-то время он молча потягивал чай. — Пришла почта, — добавил он.

— От Розы? — Фанни так резко встала, что ее широкополая шляпа упала на стул. Она уселась на другом конце стола, приглаживая волосы. — Письмо от Розы! Она уже едет? Она нашла ребенка?

Она протянула руку, желая побыстрее прочесть его.

— Не от Розы, дорогая.

— Ох, — Фанни сразу погрустнела. — Я так скучаю по ней. Я была уверена, что она приедет, если сможет. Ей бы здесь понравилось. Папа… она, возможно, до сих пор ищет ребенка. Жаль, что мы ничего не знаем.

Он не ответил.

Она задумчиво теребила индийские браслеты, которые получила в подарок от сестер. От нее, конечно, не ускользнул тот факт, что он продолжал молчать. Она спросила:

— Значит, от Горация?

— От Горация и прочих.

— Что ты имеешь в виду?

— Ну-ну, девочка моя, мы знали, что это должно было случиться. Мы знали, что в конце концов Гораций объявится.

— Да, конечно.

— У него есть адвокат. Он втянул в это дело Компанию.

— Ост-Индскую компанию? — Он увидел смятение на ее лице.

— Да, Фанни.

— Ах, папа! Я не подумала. Прости.

— Ну-ну, не стоит. Я их не интересую, их интересуешь ты. Ты знаешь, я связался со многими адвокатами, но для тебя не существует альтернативы. Мы это много раз обсуждали. Если ты хочешь оставаться с детьми, ты должна вернуться. — Он увидел выражение ее лица и очень захотел, чтобы жена была рядом, а не хлопотала по дому. — Могло быть даже хуже, Фанни, дорогая. Гораций мог настоять, чтобы детей вернули немедленно, без тебя. И это было бы сделано. С определенным… — мистер Холл посмотрел на небо, — христианским великодушием он согласился, что ты можешь вернуться… немедленно… тоже.

Фанни сидела не двигаясь.

В наступившей тишине можно было услышать трели птиц, которые возвращались на деревья в саду, увидеть, как вспыхивает на солнце их разноцветное оперение. В небе разгорался пышный закат, поражавший буйством красок. Небольшая змея проползла по веранде. Фанни неосознанно подняла голые ноги, хотя и знала, что этой змеи бояться не надо. Отец тростью сбросил ее с веранды и улыбнулся Фанни. Он так хотел помочь старшей дочери, которая была очень расстроена. У его жены это получалось лучше. Они с женой прикипели душой к объявившимся внукам, наблюдали за тем, как они растут, и не хотели, чтобы они снова покинули их. Где-то залаяла собака.

— Ты веришь в Бога, папа?

Он удивился неожиданному повороту разговора и рассмеялся своим веселым смехом.

— Ну-ну, теперь ты о подобных вещах знаешь намного больше моего! — заметил он. — Я этим никогда не интересовался. Возможно, на небе есть какой-то добрый джентльмен, который наблюдает за нами, и прочее, и прочее. Что ты думаешь? — Он снова улыбнулся. Он всегда чувствовал себя хорошо, когда улыбался. — Это я говорил тебе, когда ты была маленькой!

— Я знаю. Я с радостью разговаривала с ним. Однако если мы не выполним просьбу Горация, он будет мстить.

— Его просьбу или Бога?

Фанни не удержалась и рассмеялась. Отец снова улыбнулся. Фанни вспомнила, как Роза в детстве изображала ее отца: никакого лица, одна улыбка.

— Я проверил корабли, уходящие из Бомбея, — наконец сказал он, — есть один в конце недели…

— Нет!

— …с которым мы можем послать письма Горацию и в Лондон, если Роза вернулась туда. Позже отплывают еще несколько судов. Они не совсем надежны, конечно. Им придется делать крюк, иногда плыть в другом направлении из-за Наполеона. Это случится в конце месяца.

Когда в Индии наступает ночь, то это происходит быстро. Прекрасный закат сменяется кромешной тьмой и становится не так жарко, особенно в холодный сезон. Они услышали, как молодые люди засобирались в дом, услышали звонкие голоса детей, полные сожаления о том, что день закончился. Бесшумные слуги зажгли масляные лампы, некоторые вынесли на улицу. Но мистер Холл жестом приказал внести их назад, потому что свет привлекал москитов, больших мошек и прочих насекомых. Из дома пробивалось достаточно света, миссис Холл отдавала слугам распоряжения, сестры перекликались. Птицы уже утихли, но невдалеке лаяли шакалы и верещали обезьяны. Этот дом, как и прочие дома в этом районе, был оазисом цивилизации. С наступлением темноты дикая природа, казалось, подступала под самые окна. Темноту пронзил луч света, потом снова сомкнулась тьма, послышалось шуршание юбок. Мать Фанни вышла, чтобы посидеть с ними. Она несла поднос с тремя бокалами, наполненными хорошим испанским хересом. Мистер Холл умел достать все, что было им необходимо. Жена нечасто пользовалась этой его способностью. Пока они пили, вдоль дороги вспыхивали огоньки и слышалось ржание лошадей. Тогда они решили перейти на другую сторону дома. Мистер Холл вздохнул, наполовину с облегчением, наполовину с раздражением: дела.

Опорожнив свой бокал, он сказал:

— Ну, Фанни, надевай синее, дорогая, оно тебе к лицу. Что бы ты ни решила предпринять, ты знаешь, что я помогу тебе деньгами.

— Спасибо, папа. — Дверь за ним закрылась.

Миссис Холл принесла легкую шаль и накинула ее на плечи Фанни.

— Твой отец, Фанни, рассказал мне о письмах.

— Я вернусь в Англию в конце месяца, мама.

В саду оглушительно квакали лягушки.

— Нам повезло, что мы смогли увидеть тебя. Но ты так мало пробыла у нас, — грустно заметила миссис Холл. — Я буду очень скучать по детям. И по тебе, дорогая Фанни.

Миссис Холл никогда не говорила о своем отношении к Горацию Харботтому, всегда называла его «дорогой Гораций», но, потягивая в темноте херес, она вспомнила день свадьбы Фанни и довольно ханжеское замечание:

«Я буду пить чистую воду Господню». В то время как гости пили хороший херес, точь-в-точь такой, как этот. Она вспомнила, как ее задела за живое подобная выходка в такой день. Нехорошие предчувствия усилились, когда Гораций не позволил Фанни приехать в Лондон и проводить семью в Индию. Миссис Холл опечалила перемена, происшедшая в дочери. Она вспомнила, как Фанни на последних месяцах беременности стояла возле куста жимолости, который рос у ворот их дома в Уэнтуотере, прощалась с семьей, просила, чтобы не беспокоились о ней, плакала и улыбалась, махая им вслед рукой. В Фанни всегда было что-то чистое: живой ум, вера в Бога, а более всего — ее доброжелательность. Она сохранила ее, конечно. Доброжелательность Фанни была видна сразу. Но… что-то изменилось в ее дочери. В ней появилось нечто сухое, противоречивое. Словно бы мир оказался не таким, как она ожидала.

— Фанни, дорогая…

— У меня есть план, мама. — Кто-то поставил лампу на подоконник, и ее свет падал на лицо Фанни. Миссис Холл увидела, что дочь хмурится. Индийские браслеты тихо звякнули, когда она залпом допила херес и поставила бокал на стол. — Для этого понадобится умение и вся моя выдержка, но у меня появился план, — сказала она. — Ты веришь в Бога, мама?

Миссис Холл удивленно посмотрела на Фанни. На протяжении многих лет она предпочитала вести себя легкомысленно. Семья ожидала от нее такого поведения, а решения иногда приходили сами. Все считали, что она не замечает этого. Она ответила:

— По правде говоря, Фанни, дорогая, меня очаровала индуистская религия. У них столько богов, праздников, ярких церемоний и веселья. Но именно у них принято, чтобы жены совершали самосожжение на могиле мужа. Это неправильно — варварский обычай. Ох, и мне нравится Будда — такой мирный, сытый бог. Они считают, что в прошлой жизни мы были бабочками или слонами. Мне кажется, что существует множество милых религий и мы все должны счастливо жить вместе. Но, Фанни, дорогая, ты должна обсуждать подобные вещи с отцом, а не со мной. Поскольку я слишком занята в этом мире, чтобы думать о другом. Ох, прости меня, Фанни, дорогой Гораций, конечно, церковник, и хотя ты сейчас не упоминаешь о Боге, как ты это делала в детстве, вспомни, как часто ты разговаривала с ним. Я думаю, что в этом вопросе ты пришла к какому-то определенному решению. Было бы очень странно, — она допила херес, — если бы жена приходского священника не верила в Бога. — Она покосилась на Фанни, но по ее лицу невозможно было что-то прочесть. — Но если у тебя возникли какие-то осложнения, то ты должна обсудить их с теми симпатичными квакерами, которые плыли с тобой на корабле. Они намного приятнее этого мерзкого молодого викария!

Фанни расхохоталась.

— Дорогая мама, ты, конечно же, умнее всех нас вместе взятых! — Ее браслеты звякнули, когда она подняла поднос с пустыми бокалами. — Если мне придется вернуться, чтобы снова стать миссис Гораций Харботтом, то у меня наверняка должен быть план.

Она остановилась на веранде, прислушиваясь к кваканью лягушек. Потом она продолжила:

— Эти симпатичные квакеры, о которых ты говоришь, говорят, что Бог — это любовь, мама. Если Бог действительно существует, я уверена, что он простит мне то, что я собираюсь сделать.

Она больше ничего не добавила.

Миссис Холл достаточно хорошо знала дочь, чтобы не пытаться расспрашивать ее. Она поняла, что Фанни что-то решила для себя.

— Если только ты не планируешь убить дорогого Горация, я думаю, Господь простит тебя.

Она снова увидела невеселую улыбку на лице Фанни. Взявшись за руки, они вернулись в дом. Слышались крики детей и перепалка сестер Фанни якобы по поводу карточной игры, а на самом деле из-за офицера индийской армии Его Британского Величества.

Ночью Фанни пришла в комнату матери, держа в руках свечу. Миссис Холл, в большом белом ночном колпаке, тут же проснулась.

— Что случилось, дорогая? Что-нибудь не так? — Фанни была в ночной сорочке с распущенными волосами. — Сядь возле меня, как раньше.

— Я хочу сказать тебе что-то, мама. — Фанни поставила свечу на маленький столик и присела на край маминой кровати. — Больше я этого не повторю и буду отрицать, что когда-либо говорила подобное, даже перед папой. Даже Розе я не скажу этого до своего смертного часа. Потому что у меня получится, только если об этом никто не узнает. Но я думаю, что все-таки должна кому-то рассказать об этом.

Миссис Холл молча ждала продолжения. Она не надела ночной колпак, не накрылась одеялом. Словно бы ее совсем там не было. Снаружи все еще квакали лягушки.

— Я решила стать квакером, мама. И не только квакером, но и проповедником, поскольку у них женщины занимаются этим наравне с мужчинами. Они говорят, что у меня есть к этому способности.

— У тебя действительно есть способности, Фанни. Ты одна из самых лучших женщин в мире, это нельзя скрыть.

Фанни вздохнула.

— Но ты видишь, — мать увидела ее напряженное лицо, — я больше не могу верить в Бога, мама. Если он существует на самом деле, то ему очень плохо служат многие его подчиненные. Он может прийти ко мне однажды, а может и не прийти. Между тем я в очень сложном положении. Я — жена викария. Поэтому я решила взять то, чему научилась у Горация. Мне стыдно говорить, но я возьму то, чему научилась у церкви, поскольку она просто кишит лицемерами, и использую это себе во благо. — Если миссис Холл была удивлена или возмущена, то она не подала виду. — Квакеры будут присматривать за мной. Я, конечно, не имею в виду, что мне нужен уход. Но они должны распространять свое учение повсеместно. Такое решение было принято в Уэнтуотере.

— Это очень сильно разозлит дорогого Горация, — заметила миссис Холл, явно преуменьшая степень возможной ярости Горация.

— Дорогой Гораций, — опять этот новый сухой тон, — никогда не мог удержаться, чтобы в присутствии герцогов и герцогинь не вести себя раболепно, а мой… мой учитель, если можно так выразиться, как раз и является герцогиней. Я бы не поставила на то, что его душа между религией и аристократией выберет первую. Он действительно будет в ярости. Но это значит, что я получу поддержу в Уэнтуотере. А мне она так нужна.

— Ах, дорогая моя…

— Нет, мама, ты не сможешь мне помочь, не в этот раз. — Она поглаживала одеяло матери. Коротко рассмеявшись, Фанни продолжала: — Мама, мой долг как жены викария заключался в том, чтобы беседовать с женщинами Уэнтуотера, помогать им в их невзгодах и горестях. Но по своему собственному почину я и через сотню лет не смогла бы так сильно изменить взгляды, как я это сделала благодаря герцогине Брейфилд.

Снова миссис Холл ничем не выдала удивления по поводу откровений дочери. Хотя она была изумлена, поскольку все слышали о герцогине Брейфилд.

— Я буду делать добро. Я верю в добро. Однако я больше не верю, что существует христианский Бог, этот мужчина с седой бородой, с которым я любила говорить в детстве. Но герцогиня сказала: «Почему бы тебе тогда просто не творить добро? Кто увидит разницу, кроме тебя и меня?» — Вдали шакал или лиса выла на луну. Это был грустный звук. Он быстро замер, и снова воцарилась тишина. — Никто никогда не догадается.

— Я никто, — заметила мать, — и все, что я могу сказать, так это то, что человек с открытым сердцем, как у тебя, всегда будет нести людям добро. И не важно, как ты одета.

Они обе рассмеялись. Смех их был таким же грустным, как недавний вой шакала, но они смеялись над судьбами мира и тем, как с ним следует управляться.

Глава двадцать пятая

Мистер Алебастер сидел на диване. Целый день он не мог выйти из дома, потому что жена сторожила его, словно цепной пес. Целый день он не мог отыскать ром, потому что жена спрятала его. Ему было очень нехорошо, дрожали руки. Наконец после сердитых, дотошных расспросов он признался жене, что виконт прибыл в Розетту и у них состоялась встреча.

— Что ты рассказал ему?

— Только то, что мы собирались в церковь. Что же еще? — Он начал было возмущаться, но вид жены заставил его перейти на шепот. — Он заплатил мне по меньшей мере четыре раза, Венни! По меньшей мере! — Она отказалась разговаривать с ним после этого.

Теперь он с недоверием прислушивался к беседе женщин. Ему надо было выпить. Его лицо исказилось от боли и сомнения.

— Она не может идти одна, Бенни, — пробормотал он. — Иностранцев убивают не раздумывая. Копты не смогут защитить чужеземку.

В ярко-голубом небе сияло послеполуденное солнце.

— Возьми Фло, — предложила Мэтти. — Она будет переводчицей, и вдвоем вы не покажетесь подозрительными — женщина и ребенок. Одинокая женщина сильно рискует.

— Я больше не боюсь. — Роза проспала три часа. Она была опьянена успехом. — Я ходила по Розетте ночью. Ко мне никто не пристал, никто меня не заметил. Я полагаю, что мы преувеличиваем опасность.

У мисс Горди лицо было белым как полотно.

— Ты забыла ту женщину с базара?

Роза задумалась. «Я нужна ребенку сейчас. Джордж не должен найти его. Я не позволю ничему запугать себя».

— На Ниле орудуют пираты и просто сумасшедшие, — спокойно сообщила миссис Алебастер. — Любой узнает в тебе иностранку. Кому-то может взбрести в голову убить тебя. Так обстоят дела, и ты должна об этом знать, если ты хочешь ночью плыть по реке вместе с совершенно незнакомыми людьми.

— Возьми Фло, — снова предложила Мэтти. — Она поможет тебе. Они не тронут ребенка.

— Она не может вот так просто взять с собой Фло! — Мисс Горди была шокирована.

— Египтяне любят детей, — пояснила миссис Алебастер. — Не думаю, что они обидят дитя. А Фло знает, как уцелеть. Она арабка.

— Они сказали, что я должна быть одна, чтобы никто не сопровождал меня. Я знаю, где пришвартована лодка, они будут меня ждать.

— Правда, она ведь вынуждена доверять кому-то, — отозвалась миссис Алебастер, — и ей следует отправляться сейчас, сегодня вечером, поскольку нет сомнений в том, что этот кровавый виконт, — она насмешливо взглянула на мужа, — может появиться здесь в любую минуту и начать требовать крест.

— Но она не может рисковать так глупо, так ужасно! — воскликнула мисс Горди.

Но было что-то в лице Розы, что заставило их замолчать. Она добралась до нужного места и не собиралась теперь возвращаться.

— Наконец я нашла ее, она жива! Ради этого я проделала столь длинное путешествие. Почти целый год все, что я делала, было только ради нее. Я думала, что Джордж попытается остановить меня, поскольку она ему нужна как ребенок Гарри. Но он видит в ней угрозу! Вы все считаете, что я преувеличиваю, но я лучше вас знаю Джорджа. Я думаю, он способен на убийство. Какое ему дело? В целом мире до нее нет никому дела, кроме меня. Я должна идти. И я должна идти одна. В противном случае все это бесполезно. Именно поэтому я приехала в Египет!

— Я позову Фло, — сказала Мэтти. — Я скажу Корни, что ты виконтесса. Это произведет на него впечатление. Он все-таки остается англичанином под этими тряпками.

Мэтти быстро вышла, надев черную чадру.

— Там, должно быть, двадцать или пятьдесят монастырей, — пробормотала миссис Алебастер. Но никто не обратил на ее слова ни малейшего внимания. Роза считала деньги, наполняла флягу водой из кувшина. Деньги она положила во внутренний карман, все остальное попало в плетеную корзину, которую она собиралась нести в руках под чадрой.

— Арчи прав, — наконец сказала миссис Алебастер и пожала плечами. — Тебе следует знать, что здесь есть тысячи детей, усыновленных франками — англичанами, французами, португальцами, да кем угодно. Как ты узнаешь ее? Тебе могут подсунуть любого ребенка. Как ты считаешь, почему они настаивают, чтобы ты отправилась одна?

— Я же говорю, я почувствовала, что они не лгут! — На ее глаза навернулись слезы. Она закричала: — Я же говорю, мне показалось, что они идут на риск, помогая мне! Я благодарна им. Они обсуждали, что будет наилучшим вариантом. Это небольшая лодка. Поедет только безногий старик и его племянник. Еще один пассажир — женщина, похожая на арабку, — не вызовет подозрений. Если мы поплывем вместе, вся Розетта будет знать об этом.

— Тогда возьми Фло, — снова предложила миссис Алебастер. — Никто ее ни в чем не заподозрит.

— Люди будут обвинять меня, — сказал мистер Алебастер, — что я отпустил вас.

— Вы не отпускаете меня, мистер Алебастер! — яростно возразила Роза. Плакать ей моментально расхотелось. — Я иду по собственной воле. Я надеюсь, что вы останетесь достаточно трезвы, чтобы не сообщить об этом виконту, независимо от того, какие деньги он вам посулит!

— Не беспокойтесь. Арчи никуда не пойдет, — заверила миссис Алебастер.

Со стороны обширного сада появились Джордж и Уильям и подошли к открытой двери. Тени деревьев и розовых кустов начали удлиняться.

— Вот вы где, — спокойно заметил Джордж. — Нас правильно проинформировали. — И он швырнул кошелек с деньгами в мистера Алебастера. — Отдай мне крест, Роза.

Миссис Алебастер переводила взгляд с мужа на кошелек и обратно. Она вздохнула, и в этом вздохе они увидели ее жизнь, жизнь, которую она выбрала, — с Арчибальдом Алебастером, чтобы не стареть с «поющими акробатами».

Мысли Розы направились в другую сторону.

— Вы оказались ненадежным другом, мистер Алебастер, — сказала она низким голосом. Она нагнула голову и уставилась в мраморный пол. Ей нужно было срочно избавиться от Джорджа. Она ощущала вес драгоценного креста на шее.

— Никогда не нанимай любителей выпить, Роза, — поучал Джордж. — Он все рассказал нам. Ты специально приехала в Египет, чтобы найти ребенка. — Он коротко рассмеялся, не заметив, что мисс Горди забрала у Розы корзинку и вынесла ее в соседнюю комнату. — Это… немного… патетично… искать ребенка мужа, которого он нажил на стороне, в то время как сама не смогла подарить ему своего. — Он говорил с напускной беззаботностью. — Я уже сказал тебе, ребенок Гарри тебя не касается. Он незаконный, полукровка, ублюдок, ничто. Он не наследник, ты не сможешь с его помощью претендовать на что-либо. Он никогда не попадет в Англию. Уж я об этом позабочусь!

Роза почувствовала флюиды ярости и опасности, исходящие от него. Она медленно перевела взгляд на молчаливого, бледного Уильяма. Его сестра умерла всего лишь три дня назад.

— Мне очень жаль Долли, — сказала она ему. — Однажды я передам тебе ее последние слова, как она попросила меня сделать.

Уильяма словно бы что-то ударило. Затем Роза посмотрела на небо, на закат. Она снова отвернулась и отстегнула крест, усыпанный драгоценностями. Роза увидела, как заблестели глаза Джорджа. Поэтому он не заметил удивления на лице мистера Алебастера.

— Дай мне его, — потребовал Джордж, быстро протягивая руку. Он внимательно смотрел на него. — Ты, наверное, не знаешь, но это не коптский крест. Но он красив! И стоит кучу денег, — добавил он. — Тебе действительно повезло, милая Розетта! Всем выйти, кроме Розы, — резко приказал он. — У меня есть для нее предложение. Свидетели мне не нужны.

Он стоял и смотрел на них, помахивая синим крестом. Мисс Горди не сдвинулась с места, миссис Алебастер смотрела на мужа, чтобы он, упаси боже, чего-нибудь не сказал.

— Убирайтесь! — крикнул Джордж. Роза нервно кивнула им, взглядом попросив исполнить приказание Джорджа. Все начали суетливо расходиться. Джордж не собирался продолжать разговор, пока они с Розой не останутся наедине. — Я хочу говорить только с Розой, — громко объявил он. Все они робко поглядывали назад, все, кроме Уильяма, который, понурив голову, пошел к реке.

Роза повернулась к Джорджу, стоя в дверях пустого дома. В нос ей сразу же ударил запах нюхательного табака. Увидев в ее глазах слезы, Джордж подумал, что всему причиной крест. Он не догадывался, что она расстроена и взбешена из-за того, что не может немедленно отправиться в путешествие.

— Чего тебе надо, Джордж? Почему ты не хочешь оставить меня в покое? Мне больше нечего тебе дать.

Он стоял и держал в руке блестящий кусочек лазурита.

— Я хочу, чтобы ты рассмотрела возможность брака со мной, — сказал Джордж.

Повисла тишина.

— Я тебя удивил? Но это неплохая мысль, если ты хорошенько подумаешь о моем предложении. — Роза села на ближайшую мраморную лавку. Она не могла произнести ни единого слова. Джордж по-свойски устроился рядом с ней. — Чему ты удивляешься? — Пахло розами, лимонами и рекой. — Мы же прекрасно знаем друг друга. У нас не будет тайн. Сколько супружеских пар могут похвастаться тем же? Нам придется лишь поддерживать внешнюю видимость. Ты знаешь, я очень богат. Богатство даст тебе независимость. А я знаю, что ты любишь независимость! У нас есть нечто общее — мы оба любили Гарри. Я однажды говорил тебе, что он был единственным человеком, которого я любил в своей жизни. Так оно и есть. Я знаю, что означает это слово, хоть ты и не веришь мне.

Он резко встал, прошел через кусты с яркими цветами, повернулся, снова приблизился к лавке. Роза очень удивилась, что Джорджу сложнее всего говорить о мертвом брате. И тем не менее, он не мог вынести даже мысли о ребенке Гарри.

— Ты же не считаешь, что Фэллоны позволят жить грязному, вонючему арабскому ребенку, чтобы опорочить славную память Гарри, его доблестное имя?

Словно Джордж убедил себя, что Гарри и вправду погиб, защищая честь Англии. Роза поняла, что миф о Гарри, медали и портрет навсегда останутся в семье Фэллон.

— Неужели ты думаешь, что мы позволим отвратительной чужеземке носить наше имя? Этот выродок — ничто. Я о нем позабочусь. — Над ними какой-то голубь принялся шумно устраиваться на ветке. Они одновременно посмотрели на него. — Конечно, ты знаешь слишком много. — Он придвинулся к ней вплотную. — Я не хочу, чтобы весь остаток моей жизни ты болтала о каком-то чужеземном ублюдке. Выходи за меня, и забудем обо всем.

«Выйди за меня, и ты не сможешь свидетельствовать против меня». Так истолковала Роза его слова. Она ждала.

— Герцог Хоуксфилд и его семья слишком много задолжали мне, чтобы обходиться без меня. Даже несмотря на смерть Долли. Между прочим, Долли была очень глупой и истеричной особой. Ты это прекрасно знаешь. Но она оставила мне определенные очень интересные… воспоминания. Суть всего этого состоит в следующем: по каким-то причинам герцог Хоуксфилд высоко ценит тебя, поэтому наш брак смягчил бы удар, который ему нанесет смерть племянницы. Наконец, Роза… я думаю, тебя это порадует… Когда я разберусь с этим делом раз и навсегда, я уеду в Каир. Там пирамиды, Сфинкс и места возле Каира на Ниле, места, где жили древние фараоны. Чем больше я о них узнаю, тем интереснее мне становится. Тут можно будет сколотить состояние. Я знаю о древностях больше, чем о чем-либо другом. Я знаю, как они становятся «модными». Теперь я могу чувствовать характер развития моды. Я слышал, что бедуины бродят по улицам Каира, продавая драгоценности. Можно за бесценок купить древние кости и черепа, раскрашенные горшки и камни из гробниц. Не могу дождаться, когда попаду туда. Ты знаешь, что к иероглифам проявляют огромный интерес, но в них никто ничего не понимает. Тебе так нравятся эти вещи. Ты могла бы искать их.

Роза закрыла глаза, чтобы он не увидел заветную мечту ее детства — разгадать тайну иероглифов.

— Возможно, найдутся еще трехъязычные или двуязычные стелы, — продолжал вещать Джордж, — а может, обнаружатся материалы, записанные на папирусе, который наверняка есть в саркофагах. Говорят, мумии можно найти буквально везде. Нам не составит никакого труда добраться до них. — Роза представила, как Джордж добирается до мумий. — Ты смогла по-настоящему помочь разгадать иероглифы хотя бы тем, что собрала бы много образчиков. А так как ты женщина и можешь передвигаться только в сопровождении, то ты не смеешь даже начать этим заниматься.

Джордж знал, что предлагает ей то, что изменит ее жизнь. Однако он должен был понимать, что она ему наследника не родит. «Если я соглашусь, что он сделает со мной через несколько лет, когда эта история забудется?» Без сомнения, тогда нашелся бы способ обойтись без нее.

— Скажи мне одну вещь. Что конкретно нужно делать с этим? — Он нежно держал крест, поворачивал его то так, то эдак, подставлял под последние лучи умирающего солнца. — Я не собираюсь отдавать его какому-нибудь жрецу. Но Алебастер — исключительно утомительный тип, согласись: нес что-то о знаке, о том, что это единственная вещь, которая даст тебе возможность встретиться со священником, у которого находится ребенок.

— Значит, он тебе все рассказал. Больше я ничего не знаю. — Она обхватила голову руками, словно пряча от него свои мысли. «Уже совсем стемнело. Надо избавиться от него». Тем не менее, она снова подняла взгляд на Джорджа.

— Джордж, почему тебя это так расстраивает? Почему бы тебе просто не уехать в Каир? Ты водишь дружбу с принцем Уэльским, у которого, как и у его братьев, десятки внебрачных детей. Правда же, для тебя этот ребенок ничего не значит.

— Когда я войду в высший свет, это уже не будет иметь значения. Чтобы попасть туда, Гарри должен остаться героем. Он погиб в сражении, а не в пьяной драке! Твое незнание общественных нравов, несмотря на то что ты была членом нашей семьи, просто поражает меня. — Его волнение казалось необычным здесь, так далеко от Англии. — У тебя была назначена встреча?

Роза снова почувствовала запах нюхательного табака. Ее мысли заметались. Она глубоко вздохнула и очень медленно начала:

— Поскольку на улицах небезопасно, — сказала она тихо, так что ему пришлось склониться к ней, чтобы услышать, — мы собирались дождаться закрытия базара. Я должна была тайно прийти с крестом сегодня поздно вечером.

— Алебастер ничего не говорил об этом.

— Тогда иди раньше, — Роза пожала плечами. — Полагаю, они считают, что безопаснее передать мне ребенка, когда город уснет. Но ты можешь их переубедить. Копты, по всей видимости, рискуют, укрывая и заботясь о ребенке, мать которого была так опозорена.

— Алебастер ничего мне об этом не говорил.

Вдруг Роза начала кричать:

— Да откуда я знаю, что планировал мистер Алебастер! Вероятно, он хотел лично забрать ребенка и продать его тому, кто больше заплатит. Я думала, что он поможет мне! Пойди и сам спроси его!

На глаза снова навернулись слезы. «Наверняка миссис Алебастер уже закрыла где-то Арчи, чтобы Джордж не добрался до него».

— Очень хорошо, очень хорошо! — Она поняла, что он улыбается и внимательно наблюдает за ней. Она тут же опустила взгляд на корни розовых кустов, которые торчали из песка. — Это мне подходит. Но у меня есть другое неотложное дело. Я приду к тебе, когда с этим будет покончено, и мы немедленно уедем в Каир. А сейчас, — на его лице появилась совершенно другая улыбка, — у меня… встреча… в Розетте… я не хочу ничего от тебя скрывать… с очень симпатичным юным арабским мальчиком. Как видишь, не стоит беспокоиться, что я буду надоедать тебе в этом смысле. Никогда. — Он все улыбался, этот убитый горем вдовец. — Я подожду, пока закроется базар и все затихнет. Думаю, то, что они не хотят передавать ребенка на виду у жителей Розетты, не лишено смысла. Я приду, чтобы узнать твое решение, когда управлюсь со всеми делами, и мы больше не будем обсуждать этот вопрос.

Роза закрыла глаза. «Почему он не уходит?» Он хотел было уже уйти, но обернулся и посмотрел на нее. Он снова стал тем самым опасным Джорджем, которого она так хорошо знала.

— Я никогда не был уверен в том, что могу доверять тебе, милая Розетта. Думаю, ты сейчас ничего не можешь предпринять, но с тобой нельзя быть уверенным наверняка. Из тебя получится, — он поискал подходящее слово, — интересная жена. Но давай решим, принимаешь ты мое предложение или нет. Даже если ты найдешь ребенка раньше меня, во-первых, закон ни за что в жизни не посчитает, что он имеет какие-то права в моей семье, и второе — что он принадлежит тебе. Я ни за что, ни при каких обстоятельствах не позволю этой… помехе… существовать, даже если из-за какого-нибудь нелепого просчета я не заполучу его сегодня.

Он пошел по направлению к центру города. Он не оглядывался.

Несколько мгновений Роза не двигалась. «Он не шутит… когда говорит, что расправится с ребенком, словно он — ничто». Роза быстро встала и вошла в дом. «Он предлагает мне Египет в обмен на жизнь этого ребенка». Она снова закрыла глаза, увидела иероглифы — магические, загадочные письмена, которые ждали, чтобы их разгадали. Какая-то мысль вертелась у нее в голове. «Джордж всегда будет неподалеку, всегда. Даже если найду ребенка раньше него, я никогда не смогу избавиться от Фэллонов. Они всегда будут преследовать меня. Ребенок никогда не окажется в безопасности». Розе почудилось, что она услышала эхо собственных мыслей: всегда… никогда…

Наконец вернулись остальные. Они словно бы заключили молчаливое соглашение. О ребенке больше никто не говорил. Роза услышала, как мистер Алебастер просит рома. Мисс Горди принесла небольшую корзину с едой и водой. Она подошла к Розе и молча села рядом. Они сидели и смотрели на темнеющее небо.

Не успела Роза надеть вуаль и чадру и взять корзинку, как в дверь громко постучали. В доме было такое напряжение, что все моментально замерли и не могли сдвинуться с места, вопросительно уставившись на дверь. Потом они услышали голос Корнелиуса Брауна, который настойчиво звал мистера Алебастера.

— Арчи, быстрее! — снова крикнул он. — Большие неприятности!

— Где? — Мистер Алебастер уже был на ногах.

Корни заглянул в комнату.

— У бань. Говорят, что группа мамлюков напала на какого-то англичанина. Прямо в банях. Вы можете поверить? Надо хотя бы пойти туда. Мы будем неподалеку, в случае чего и вмешаемся.

— Верно! — воскликнул мистер Алебастер. Роза и мисс Горди заметили, что они спрятали под одеждой ножи.

— Нет, Арчи! — закричала миссис Алебастер. — Ты не можешь пойти, разве ты забыл, что случилось с тем французским торговцем среди бела дня?

— Мы не можем просто так бросить англичанина! — воскликнул Корни. — Поспешим, Арчи!

— Ради бога, Корни, — сказала миссис Алебастер, — ты покинул Англию много лет назад, ты теперь араб.

— Мы с Арчи говорим по-арабски, — упрямо ответил Корни, выходя за порог, — может, я и один из них, как ты говоришь, но я не оставлю англичан в беде, если могу помочь им.

Неожиданно появились Мэтти и Фло, но Корни так спешил, что лишь погладил дочь по голове, а потом они с мистером Алебастером поспешили к общественным баням.

— Тогда я тоже иду, — крикнула миссис Алебастер. — Я знаю арабский.

Перед уходом миссис Алебастер взглянула на Розу и жестом показала, что она должна идти. Тяжелая дверь закрылась за ней, и в комнате воцарилась непривычная тишина.

— Быстро, — воскликнула Мэтти. — Я забрала Фло, Боже помоги. — Она как-то странно посмотрела на Розу. — Я знаю, что это значит для тебя. — Она повернулась к Фло. — Помнишь, что я сказала тебе: ты теперь копт, Фло, ты слышишь меня? Вы с Розой должны заботиться друг о друге. Помни о сделке, которую мы заключили.

Они все увидели, как глаза девочки заблестели от удовольствия.

— Айва, Маати, — ответила она и встала возле Розы, как маленький часовой.

— Тогда идите! — сказала мисс Горди. — Идите, идите! Я жалею, что не верю в Бога, которому могла бы помолиться!

Когда они вышли на улицу, то увидели, что со всех сторон к городу бежали люди.

Возле турецких бань они заметили настоящее столпотворение. Обнаженный молодой араб лежал на ступенях. Было ясно, что он мертв. Какого-то мужчину, завернутого в пропитавшиеся кровью полотенца, грубо вытащили на улицу в самую гущу жестикулирующей, вопящей толпы.

— Ему отрезали руку, — крикнул кто-то. Люди напирали. Всем хотелось посмотреть, кто это, что происходит. Послышался голос англичанина, который пообещал, что об этом инциденте обязательно доложат английскому монарху. Но мамлюки, выбежавшие из бань, были настроены убить этого человека. Они кричали по-арабски о неверных и содомитах, махали ятаганами. Корни быстро пошел к ним, мистер Алебастер не отставал от него ни на шаг. Миссис Алебастер с замиранием сердца следила за всем происходящим. Когда тело араба оттащили в сторону, кто-то — она могла бы поклясться, что это был Корни, — ударил англичанина, и тот повалился на землю. Полотенца съехали, люди закричали громче, ятаганы замелькали в воздухе. Миссис Алебастер услышала громкий голос Корни и закрыла глаза, увидев, что Корни снова и снова бьет неподвижно лежащее на земле тело. Затем беи вдруг начали искать своих лошадей. Они сошли по ступенькам на землю, оставив англичан разбираться между собой. Когда они ускакали, стало ясно, что пока насилия не будет. Она не знала, жив англичанин или умер. Корни и мистер Алебастер подняли его, попытались закутать в полотенца, потом потащили прочь и исчезли за поворотом.

— Боже правый! — воскликнула миссис Алебастер, ни к кому конкретно не обращаясь. — Это же Джордж Фэллон! Это же тот кровожадный виконт!

Под покровом ночи в гавани женщина и девочка быстро перебрались через большие лодки и очутились в фелюге, которая затем бесшумно растворилась во тьме, направляясь на юг. Копты немного удивились, когда увидели Фло, но, как и предсказывала Мэтти, не протестовали. Маленькие арабские девочки не шли в счет. Фло радостно смотрела по сторонам, особенно когда они проплывали мимо ее дома. Она еще никогда не была на реке.

— Мы как лодочницы, — весело прошептала Фло. Тогда Роза поняла, что священник подумал тогда в церковном дворе — что она ждала ребенка, что она была одной из тех иностранок, которые весело смеялись на берегу реки. Ветер или течение быстро несли лодку по воде. Племянник старика, сидевший на руле, оказался умелым малым. Вскоре Розетта исчезла из виду, но еще долгое время Роза поглядывала назад, словно бы Джордж мог внезапно догнать их.

Стало очень холодно. Иногда безногий старик задавал Розе вопросы. Фло сбивчиво переводила. Он хотел знать, встречалась ли она когда-нибудь с Наполеоном. Старик был поражен, узнав, что встречалась. Ему в это верилось с трудом. Некоторое время он пел странную песню. Потом он заснул. Роза и Фло тесно прижались друг к другу, чтобы согреться. Они смотрели на луну и звезды, нависавшие над Нилом. Издалека доносились крики неведомых зверей. Выпала обильная роса. Иногда мимо них проплывали другие лодки. Время от времени племянник правил лодку ногой. Иногда Роза и Фло впадали в дрему. У Розы был беспокойный сон. Когда она засыпала, то падала вперед и тут же открывала глаза, чтобы снова увидеть звезды, луну и спокойную темную воду. Потом ветер усилился, и племянник вытравил немного больше веревки. Лодка быстро скользила по реке, и они могли слышать хлопанье паруса над головой. Однажды налетел внезапный шквал, сбив их с курса. Казалось, что лодка вот-вот перевернется. Так же внезапно все стихло. Бывали моменты, когда они видели оба берега реки, а иногда казалось, что они плывут в вечность. Когда восток начал алеть, они увидели тени крестьян, которые уже трудились на зеленых полях. Фло называла их феллахами. Возник новый звук — буйволы с завязанными глазами заставляли вращаться водяные мельницы. Совсем так, как ей рассказывал папа. Деревянные колеса с прикрепленными к ним глиняными горшками черпали воду из Нила и выливали ее в деревянные корыта. Тоскливый скрип несмазанных колес стал неотъемлемой частью утра. Затем издалека послышался крик муэдзина: «Аллах акбар… Аллах акбар». Все это было таким странным, экзотичным, незабываемым.

Старик проснулся, буркнул что-то племяннику, и фелюга устремилась к пустынному берегу. Племянник подхватил старика и ушел с ним. Фло знаками показала Розе, что утренний туалет они будут совершать здесь. Они умылись холодной чистой водой из Нила и наполнили бутылки. Вернулись копты, и они немедленно отправились в путь. Быстро поделили сваренные вкрутую яйца и хлеб, взятые из тростниковой корзины. Когда они спешили вдоль берега реки — копты иногда кричали что-то проплывающим мимо лодкам или поднимали в приветствии руку, — солнце уже высоко поднялось и прочертило сверкающую дорожку с востока на запад. Небо было синим-синим. Они увидели женщин, стирающих одежду и моющих в реке глиняные горшки. Снова показались водяные мельницы, доставляющие драгоценную влагу на поля. Движение на Ниле становилось все оживленнее и оживленнее. Маленькие и большие лодки сновали по реке туда-сюда, перевозя пассажиров, различные фрукты, овощи, ящики и мешки с неизвестным содержимым. «Словно это дорога, а не река», — подумала Роза. Стало очень жарко. Часть фелюги была закрыта небольшой циновкой. Под ней Роза и Фло спрятались от солнца и съели дыню, которую принесли копты. Солнце уже стояло высоко в небе, когда фелюга завернула в один из бесчисленных каналов, прорытых в береге. В полной тишине они удалялись от реки, сначала быстро, подхваченные случайным порывом ветра, затем медленнее, когда канал стал не таким глубоким. Время от времени племянник с помощью весла отталкивался от дна. Затем канал внезапно закончился. Дальше воды не было.

Племянник разбудил старика, подхватил его на плечи и быстро зашагал через пальмовую рощу по песку, сделав знак остальным следовать за ним. Они чувствовали солнечное тепло, жмурились под его обжигающими лучами.

— Он говорит, что мы должны дойти до монастыря до заката, — сообщила Фло.

Пальмы попадались все реже, песка становилось все больше. Затем песок заполнил все вокруг, зелени не осталось совсем. Словно бы там, где заканчивалась река, тут же начиналась пустыня. По ней они сейчас и шли. Роза, истощенная до предела, не имела сил попросить остановиться, чтобы передохнуть. «Если я умру, то умру». Она уже давно бросила корзинку. Несла лишь воду и деньги. Она приподняла чадру, чтобы было легче идти, сосредоточив все внимание на том, чтобы переставлять ноги. Она не видела впереди ничего, кроме песка. Время от времени она останавливалась, чтобы хлебнуть драгоценной воды, давала напиться Фло, потому что даже Фло начала спотыкаться. А племянник все шел и шел, держа на плечах старика. «Мы находимся в вечности. Вот что такое вечность».

Наконец солнце начало клониться к закату. А они все шли и шли. Роза услышала, как Фло издала непонятный звук. Она подняла глаза и увидела впереди какое-то мерцание. Чем ближе они подходили, тем яснее вырисовывались руины древнего храма. «Неужели это и есть мираж?» Но развалины не исчезали — разбитые столбы и обломки камней. «Неужели это и есть монастырь?» Кругом не было ни души. В небо с громким хлопаньем взмыла какая-то хищная птица, словно ее что-то вспугнуло. Племянник положил старика на землю, крякнул, улегся на землю возле развалин и тут же уснул. Буквально из ниоткуда появилось несколько арабов. Они присели на корточки возле старика и спящего племянника. Роза уже успела привыкнуть к их разговорам, которые больше напоминали ссоры: крики, оживленная жестикуляция, смех. Они не были похожи на монахов или священников. Она тоже присела на корточки и отвернулась. Ей очень захотелось улечься на землю и заснуть, как племянник. Но внезапно к ней метнулся огромный скорпион. Она тут же вскочила и взвизгнула. Все повернулись к ней. Роза отошла подальше от мужчин. Фло последовала за ней — маленькая, тонкая тень на песке.

— Они спрашивают, кто ты такая, — сказала Фло. — Ты не должна кричать. Ты кричишь, как франк.

— Прошу прощения, — робко ответила Роза. Они двинулись вдоль стены храма. Повсюду валялись куски разбитых и треснувших камней. Роза нагнулась, чтобы внимательно рассмотреть их. Внезапно она воскликнула:

— Тут есть картуш! Сова! Это иероглифическое письмо! Здесь, в этих песках, возле этого храма! Я смотрю на иероглифы!

На Фло, по всей видимости, это не произвело ни малейшего впечатления.

— Ты хочешь найти ребенка? — спросила она.

— Надеюсь, — ответила Роза, зажав в руке несколько камней.

— Девочка?

— Я думаю, что это девочка, — ответила Роза.

— Ты заберешь девочку в свою страну?

— Я не знаю, Фло, — призналась Роза. — Ты хотела бы отправиться в мою страну? В страну Мэтти?

— Лучше всего, если Маати останется в Розетте.

— Конечно.

— Маати сказала, если ты найдешь ребенка, тогда она останется. Поэтому я и пошла с тобой, чтобы помочь найти ребенка.

Роза непонимающе уставилась на Фло. Их уже звал племянник.

— Мы возвращаемся, — сказала Фло.

— Но… — Роза посмотрела на Фло, потом взяла в себя в руки. — Я хочу взять с собой эти камни, — заявила она.

Фло пожала плечами.

— Мне это не нужно.

Роза быстро поднялась. Появились новые арабы. Все они были мужчинами. Все они хмуро поглядывали на Розу и Фло. Роза закрыла лицо, взяла Фло за руку, и они вернулись обратно.

— Если они спросят, не рассказывай им, почему я здесь. Ты должна сказать, что я очень набожная женщина.

— Что значит «набожная»?

— Скажи, что я хочу осмотреть монастырь.

— Что значит «набожная»? — Фло семенила за ней.

— Верящая в Бога.

— В Аллаха?

— Нет, в бога коптов.

Роза увидела, что Фло смутилась.

Племянник уже взвалил старика на плечи и двинулся дальше. Роза и Фло последовали за ним. Роза напряглась, ожидая получить удар камнем в спину, но мужчины просто стояли и смотрели ей вслед. Когда она обернулась, их уже не было. «Мы не можем понять друг друга. Я никогда не постигну их, а они — меня. Даже через тысячу лет».

Они шли вдоль храма, высокого и обветшалого. Розе с трудом верилось в то, что она видела. Появились новые разбитые столбы. Она увидела статуи с отломанными головами и руками. Повсюду валялись большие куски расколотых статуй. Роза споткнулась о каменную ступню. Солнце уже висело низко, небо окрасилось в густой, насыщенный фиолетовый цвет. Они продолжали идти вдоль высоких потрескавшихся стен. Когда они вступили в тень этих самых стен, племянник снова опустил старика на землю. Старик принялся звонить в колокольчик, который взял из лодки. Племянник просто лег на песок и заснул.

— Смотри! — воскликнула Фло.

Нечто — тень, что-то неясное — медленно поднималось к ним из темного подземелья. А старик все звонил. «Может, это ребенок?» Это оказался старик-монах. Он нес только маленькую свечу и звонил в похожий колокольчик. Монах подошел к ним и завел долгий разговор с безногим стариком, в ходе которого то один, то другой несколько раз показывали на Розу. Вход в монастырь выглядел как пещера или гробница. В глубине была лишь непроглядная темнота. Фло смотрела туда с открытым ртом.

— Нам придется… спуститься туда? — с тревогой поинтересовалась Роза. Фло взволнованным голосом перевела вопрос Розы, но никто не ответил. Иногда из-за оживленной жестикуляции стариков колокольчики звенели и воздух наполнялся их веселым треньканьем. Роза огляделась. Пустыня тянулась до самого горизонта, храм четко вырисовывался на фоне темнеющего неба.

Наконец они повернулись к Розе, и Фло перевела:

— Мы сегодня будем спать за стеной, в храме. Там есть место.

— Но как же ребенок? Я должна увидеть ребенка. — Сильно расстроившись, Роза подошла к монаху, стоявшему у входа. Ей показалась, что в глубине она заметила другие неясные фигуры, а за ними еще — целый сонм лиц. — Пожалуйста, — взмолилась она. — Я прибыла издалека, чтобы увидеть этого ребенка, но… конечно… он ведь не живет под землей, он должен жить на земле!

Но монах, а также люди за ним, если это были люди, невозмутимо отвернулись. Безногий старик исчез. Наверное, его занесли в гробницу. Племянник все еще спал на песке.

Фло взяла Розу за руку.

— Пойдем, — только и сказала она.

Теперь стало прохладней. Они отправились назад вдоль стены к проходу в храм. Фло провела Розу внутрь. Они начали карабкаться вверх по камням. Часть храма была открыта всем ветрам, а другая находилась под крышей. Фло неуверенно шагала дальше. В темноте Роза увидела маленькую коричневую руку, которая махала ей. Она поспешила за Фло и в углу обнаружила подушки, шали, а возле них на листьях лежала кое-какая еда и стоял кувшин с водой. Роза быстро огляделась. Там должны были быть люди, но среди поломанных столбов она слышала лишь шуршание мелких животных и их собственное дыхание. Неужели эти люди стояли в темноте, держа в руках камни? Тут она заметила огромные фигуры, высеченные в стене над их головами. Фло в изнеможении опустилась на одну из подушек. По ее словам, ей сообщили, что кто-то должен прийти за ними утром.

— Кто тебе это сказал?

— Я не знаю. Наверное, монах.

— Куда они все пошли?

— Я не знаю. Я видела только одного.

— Только одного монаха?

— Да. — «Может, мне померещились эти лица в темноте? Я так устала, что вижу призраков?»

— Откуда явились те люди, когда мы стояли у входа в гробницу? Из этого храма?

Роза тревожно оглянулась, увидела высеченные из камня фигуры.

— Я не знаю.

— Кто приготовил эту еду?

— Я не знаю.

Фло ела быстро. Закончив, она легла возле Розы и тут же заснула, словно бы спать в разрушенных храмах для нее было не в новинку. Роза постаралась не поддаваться панике, не думать о том, что она находится среди развалин в Египте и что наступила ночь. Она посмотрела вверх и сквозь разломанную крышу увидела яркие звезды, при свете которых казалось, что высеченные фигуры смотрят на нее. Она подвинулась к Фло, прислушалась к ее тихому, ровному дыханию. Было очень холодно. Роза удивлялась этой десятилетней девочке — она никогда не жаловалась, не выказывала страха, разве что возле той гробницы, если это была гробница. «Ребенок Гарри окажется таким же, как она?» Разные мысли роились в голове Розы. Она приехала в Египет с неизменной спутницей Мэтти, чтобы найти ребенка. Но в результате именно Мэтти нашла дочь. И Мэтти остается, как сказала Фло, но только если Роза найдет ребенка Гарри. Роза не понимала.

Наконец она улеглась возле спящей девочки, натянула на них все шали, чтобы согреться, гадая, что произойдет дальше. Было что-то успокаивающее в медленном, ровном дыхании девочки. Ей пришлось поверить в то, что копты наблюдают за ними, как та женщина в церкви, которая дала ей крест и прошептала слово «Рашид». Роза всматривалась в темноту. И стены храма тоже словно наблюдали за ней. Какие-то мелкие животные бегали неподалеку и рылись в земле. Но она слишком устала, чтобы обращать на это внимание. Как люди здесь жили? Вероятно, в округе много людей. Где же они все? Кто приготовил еду и так заботливо разложил подушки? Наверняка женщины, но она не видела никаких женщин… Однако ничто не было таким, каким казалось. Вот и все, что она знала о Египте.

Когда она внезапно очнулась после очень глубокого сна, небо на востоке начало сереть. Воздух был холодным. Она услышала, как где-то снаружи Фло наливает воду из кувшина. Она резко села. В храме было множество статуй, фигур, высеченных на стенах. Огромные древние полуразрушенные барельефы, на некоторых еще остались следы краски. Когда она пригляделась к ним, то заметила, что среди них были и красивые женщины, ни одна из которых не закрывала лица.

Сбоку от фигур и под ними Роза заметила письмена, иероглифы. Невероятно! Перед ней было то, что видели ученые, то, что видел Пьер. Она встала и подошла к стене, внимательно взглянула на фигуры. Некоторые из них держали в руках кувшины, похожие на тот, что она оставила снаружи, некоторые держали фрукты или стояли на коленях перед большими черными псами. И повсюду были иероглифы. Роза провела пальцами по ним, ощущая их форму и пытаясь, как в молодости, вникнуть в их смысл. Но ощущала она лишь запах древней пыли. Чем больше она смотрела, тем больше подробностей замечала. Она увидела, что многие огромные барельефы и иероглифы, по всей видимости, были намеренно разрушены. Во многих местах поверх фигур и письмен был высечен коптский крест. Что-то в этих разрушенных статуях и покореженных иероглифах вызывало желание расплакаться. Кто-то приложил столько усилий, чтобы поведать о жизни и смерти, битвах и радостях. И теперь все это уничтожено и забыто. Она вспомнила, как отец когда-то описал иероглифы: «Сама древность, которая говорит с нами». Роза снова посмотрела на прекрасных мускулистых мужчин, красивых женщин с продолговатыми носами и высокими головными уборами, лодки и животных. «Если письмена умирают, то ничего не остается, поскольку мы не в силах понять».

Фло вернулась в храм. Она умылась и причесалась.

— Никого нет, — неуверенно сказала Фло, — даже того парня, который нес старика и потом заснул.

— Они придут, — уверила ее Роза. Она еще раз провела пальцами по разрушенным барельефам и иероглифам. — Они придут, — повторила она, — я знаю, что они придут.

Фло посмотрела на нее, но ничего не ответила. Наконец Роза взяла кувшин и спустилась по камням вниз, на песок. Она медленно огляделась. Только развалины, молчаливые и пустые. И утренние длинные тени, и песок, бесконечный песок. Неподалеку она отыскала укромное местечко — за огромной древней разломанной ногой. Лучшего укрытия найти не удалось. Она потратила немного драгоценной воды на то, чтобы помыться. Когда она закончила, из-за горизонта пробился первый луч солнца. Она сказала себе: «Теперь я увижу ребенка». Но все, что она видела, были лишь камень и песок — ничто. Ее отец говорил: «Египет — это древний мир. Мне казалось, что я попал в библейские времена».

— Конечно, они придут, — снова сказала Роза Фло. — Мы знаем, что тут кто-то есть.

Фло уселась на песке, подогнув под себя ногу и обернув голову тканью. Она молчала и сидела неподвижно, словно небольшая древняя статуя, как часть пейзажа. Никто — ни птица, ни зверь, ни человек не показывался, а они все ждали.

Начало вставать солнце.

Словно привидение, в отдалении возник длинный силуэт человека, одетого в черное. Он приближался к ним. Как получилось, что он так неожиданно появился там, они не знали. Возможно, он вышел из развалин, гробницы или пещеры. Так или иначе, это был священник, одетый в черное, который нес что-то в руках. Роза подумала: «Это похоже на сцену из Ветхого Завета, это то, что имел в виду отец. Встающее солнце, фигура вдали, безжизненная пустыня, как в древности». Тут Роза поняла — человек в черном несет ребенка. Она хотела броситься ему навстречу, но ноги не слушались ее — она застыла, словно парализованная. Роза так жаждала взять ребенка на руки, прижать к себе! Ослепительные лучи солнца не давали ей как следует разглядеть священника.

Наконец он подошел к ним, тяжело дыша. Они почувствовали запах пота. Тогда они заметили, что он не был священником или даже монахом, а простым арабом, каких в Розетте сотни. У него была болезнь глаз, обычная для тех, кто живет возле Нила.

Он передал Розе ребенка, завернутого в тряпку песочного цвета. Она не могла сразу рассмотреть его лицо.

— Вы хотите это купить? — спросил он.

Глава двадцать шестая

В темноте Абукира Роза поежилась, до ее слуха доносились звуки прибоя; снова она прошлась с мисс Горди по берегу, усыпанному человеческими костями. В тот вечер дул сильный ветер, поднимая тучи песка, попадавшего в глаза и рот. Приходилось постоянно закрываться чадрой. Они разговаривали. Мисс Горди только что прибыла в Абукир из Розетты. Ее сопровождал Корнелиус Браун в тюрбане и галабии. Мэтти настояла на том, чтобы он помог им с отъездом. Он сильно рисковал, и Роза знала об этом. Они все рисковали. Были и другие путешественники, которые ждали верблюдов, чтобы отправиться в Александрию, или лодок, чтобы поплыть на них в Розетту или Каир. Царили обычные для караван-сарая шум и перебранки. В тот вечер луну закрывали облака. Непроглядную тьму рассеивали лишь несколько звезд на небе, редкие костры на берегу и дымящие и трещащие лампы на нечистом сезамовом масле. Верблюды устроились на песке, время от времени издавая протяжный рев из длинных пересохших глоток. На следующий день рано утром они должны были присоединиться к небольшому каравану, который направлялся в Александрию, назад к блокированной переполненной «новой» гавани. До наступления ночи им нужно было найти корабль до Мальты, Италии или любого другого безопасного места.

Роза не осмелилась остановиться в Розетте — красивом, опасном городе, в честь которого она была названа. Турки и египтяне наверняка заинтересовались бы иностранкой с ребенком, как и Джорджем Фэллоном. Фло бесшумно исчезла в темноте, отправившись передать сообщения. Копты доставили Розу к розеттской отмели. Она ехала, одетая как арабская женщина. Когда они обогнули отмель и вышли в Средиземное море, она спрятала ребенка под чадрой и принялась молиться всем богам.

Мисс Горди рассказала, как Фло вернулась посреди ночи домой, где ее ждал взволнованный отец, как он, Корнелиус Браун, спас Джорджу жизнь, сделав вид, что собирается сам убить виконта, чтобы избавить беев от излишних хлопот. Она рассказала о ранах Джорджа, о том, как они с Уильямом просто исчезли, поскольку в Розетте им грозила большая опасность.

— Джордж знает, что ребенок у меня?

— Неизвестно.

Невдалеке послышался недовольный крик осла. Он был очень похож на злорадный смех.

«Моя дорогая Фанни!

Я ничего не знаю о тебе, совершенно ничего. Я очень часто думаю о тебе и гадаю, что происходит с тобой и детьми. Я пишу это письмо на Средиземном море. Думаю, мы сможем отослать его из Ливорно, куда прибываем сегодня вечером. Впервые я смогу что-то послать с тех пор, как покинула Европу. Я не еду в Индию, как мы планировали, дорогая кузина, но возвращаюсь туда, где надеюсь получить надлежащую помощь по уходу за ребенком Гарри — моим ребенком, как я теперь буду его называть. Ей требуется срочная медицинская помощь. Я не могу отправиться туда, где не сумею помочь ей. Я назвала ее Розеттой.

Да, я нашла Розетту Она жила в коптском монастыре, в развалинах древнего храма где-то выше по течению Нила, глубоко в пустыне. Они готовы были продать ее при условии, что я немедленно покину Египет, поскольку египетские христиане очень страдают под турецким игом. А как нам известно, и турки и египтяне пытались разыскать эту девочку. Фанни, ребенок словно бы слеп. Я говорю «словно», поскольку это может быть частично излечимо. Она страдает от прогрессирующей офтальмии, болезни глаз, о которой мне рассказывал Пьер. Один греческий доктор, в чьей компетенции я сильно сомневаюсь, советовал промывать глаза чистой водой, будто подобный товар так легко достать. Болезнь причиняет малышке сильные страдания. Она так кричит, бедняжка. Ах, Фанни, она такая маленькая и хрупкая! У нее целый букет болезней, помимо офтальмии. Я так напугана, Фанни. Я боюсь, что она умрет до того, как мы вернемся в Англию. Она настолько худая, что видны все косточки, тонкие, как у маленькой птички.

Джордж Фэллон последует за нами. На этот счет у меня нет сомнений. Ему необходим этот ребенок, эта память о бесславном конце Гарри. Но живая она ему в Англии не нужна. Он боится скандала, напоминания, что Гарри погиб не как герой, что вся правда о его смерти может всплыть. Но я не могу думать об этом сейчас. Все, о чем я могу думать, — как найти помощь. Уверена, что английский закон не позволит ему причинить ей вред. К счастью для нас, на Джорджа напали. Он почти погиб в Египте из-за своей глупости, как и брат. Что-то случилось в турецких банях в Розетте, и это вызвало большой скандал. Говорят, что он исчез, но мы не можем надеться на то, что видели его в последний раз. Конечно, ни в чем нельзя быть уверенной полностью. Долли умерла. Как мы говорим, при родах. Я вспомнила твои слова, когда успокаивала ее. Я сказала, что ада нет. Ах, дорогая кузина, мир действительно странное и страшное место. Я так хочу знать, что с тобой все в порядке! Поскольку ничто в этом мире не является настолько необходимым, как может показаться.

Мисс Горди едет со мной. Именно она и сидит сейчас с Розеттой, пока я пишу эти строки. Ты знала, что она приехала в Египет, чтобы отыскать меня? Никогда в жизни я не была так рада увидеть знакомое лицо, как тогда, когда я впервые ступила на землю Египта моей мечты, который оказался совсем не похожим на то, каким я его себе представляла. Но Мэтти осталась в Египте. Надолго ли — не знаю, поскольку она нашла там семью, семью своего мужа. Она нашла Корнелиуса Брауна и отвесила ему пощечину, как и обещала, но потом выяснились некоторые обстоятельства. Много лет назад она пообещала мне, что не оставит меня, пока у меня не появится первый ребенок. А Мэтти, как мы знаем, человек слова. Благодаря Мэтти мы познакомились с египтянками в их собственном доме. Ах, дорогая Фанни, как я хотела бы, чтобы ты разделила с нами все это! Но сейчас я должна спешить, поскольку уже кричат, что видна земля, а из-за Наполеона все стало так неопределенно. У нас нет никаких планов. Мы даже не знаем, безопасно ли находиться в Италии. Мы не знаем, сможем ли мы вернуться в Англию живыми и невредимыми. Ведь повсюду стоят армии Наполеона. Говорят о блокаде берегов. Никто ни в чем не уверен. А ребенок так болен.

Я не увидела весь Египет, как мечтала. Я не увидела великие пирамиды, купающиеся, как описал их Пьер, в лучах утреннего солнца. Но все-таки что-то я увидела. Я видела разрушенный город Александрию, город старых воспоминаний… Я думаю, там я поняла смысл слова «опустошение». Я увидела реку Нил, какой ее описывал папа и какое благотворное влияние она оказывает на окружающие земли. Я видела пустыню, протянувшуюся в бесконечность. Я краешком глаза взглянула на то, каким, наверное, был древний мир. Я даже видела иероглифы, разрушающиеся посреди пустыни. Я повстречалась с великой добротой и великой жестокостью. Но я их видела и в том мире, в котором выросли мы с тобой.

Снова меня зовут. Я постараюсь сделать так, чтобы это письмо дошло до тебя. Я передаю твоей семье всю свою любовь, а особенно тебе. Как я хочу услышать о твоих приключениях! Как мне всех вас не хватает, а особенно тебя, дорогая моя Фанни! Ты даже не представляешь.

Ах, есть еще кое-что. Я не могу запечатать письмо, не упомянув об этом. Люди спрашивают, как я могу быть уверена, что это действительно ребенок Гарри. Но сомнений нет. Офтальмия не может скрыть этого, так же как и истощение. Она не похожа на Гарри, но она вылитая… ох, Фанни, ты не поверишь… тот же продолговатый патрицианский нос, пронзительные голубые глаза, хоть и пораженные болезнью. Сомнений нет никаких.

Я так хотела отыскать этого ребенка. Именно Господь, обладая странным чувством юмора, в конце концов привел меня к ней — маленькой, больной египетской копии вдовствующей виконтессы Гокрогер.

Роза»

Глава двадцать седьмая

Время от времени солнце силилось пробиться сквозь деревянные ставни, напоминая, что снаружи есть жизнь и радость. На улице, как всегда, раздавались крики точильщиков ножей и уличных торговцев. Но в доме на Саут-Молтон-стрит их не слышали. Соловьи пели, сидя на ветках на Ганновер-стрит, но никто им здесь не внимал.

— Мы нашли ее в Египте, — было сказано лондонским докторам, как нечто само собой разумеющееся.

Но летние дни на Саут-Молтон-стрит не сулили безопасности. Казалось, что дом до сих пор пуст. Доктора приходили в унылые темные комнаты, где ставни были часто закрыты для солнечных лучей. Они хотели бы осмотреть также Розу и мисс Горди, но женщины ничего не рассказывали о себе, только о ребенке. Иногда внимательные больные глаза беспокойно осматривали комнату, следя за каждым движением присутствующих. Но потом они закрывались. Всего через несколько дней доктора сказали, что они больше не в силах чем-либо помочь, поскольку ребенок умирает.

— Дети умирают каждый день, — говорили они Розе. — Вы это знаете. Дети умирают даже в самых знатных семьях Англии, даже в семье короля. Удивительно, что она не умерла во время путешествия. Но мы больше ничем не можем помочь.

Мисс Горди настояла на том, чтобы посидеть с ребенком вместо Розы, а та отправилась спать. Роза не могла заснуть, но иногда ей удавалось забыться на час. Ее мучили тяжелые сны об иероглифах, которые становились все более угрожающими.

Она отказывалась сдаваться. Мисс Горди казалось, что Роза практически сошла с ума. День и ночь она нежно шептала Розетте: «Утверждали, что ты умрешь в Милане, а ты не умерла, говорили, что ты умрешь в Кельне, но ты выжила; ты проделала такой длинный путь и уцелела. Ты не должна теперь сдаваться. Попей молочка, вот лекарство». Иногда больные голубые глаза открывались, иногда ребенок сглатывал, но потом веки снова опускались, казалось, с облегчением, словно ребенок хотел сказать: «Отпусти меня».

— Ты не должна умереть, Розетта, — шептала Роза.

Летними вечерами темнота приходит в Лондон поздно. Тем, кто любит бродить под покровом ночи, остается меньше времени на это. У мисс Горди после путешествия был изможденный вид. Она надела очки и была очень удивлена, когда узнала посетителя, постучавшего в их дверь. Мисс Горди быстро впустила его в дом, представив, как изумятся старые джентльмены, если вдруг решат нанести ей визит вежливости и обнаружат у нее в гостях француза. Она крепко заперла дверь.

— Я так рада видеть вас, месье… но любой француз подвергает себя большой опасности, находясь здесь!

Она провела его в свою заваленную книгами и газетами комнату.

— Да, мадам, — хмуро ответил он. — В Дувре я уже подумал, что пришел мой последний час. Одного из моих соотечественников, по какому-то делу прибывшего туда, застрелили, услышав, что он говорит по-французски. Я не могу рисковать, оставаясь здесь надолго. Я должен покинуть вас перед рассветом. Но… я здесь. — Он посмотрел на нее. — Вы вернулись в целости и сохранности, благодарение Богу! Но… вы очень похудели, мадам.

— Мы вернулись всего лишь десять дней назад, месье Монтан, мы еще не пришли в себя. И очень переживаем из-за болезни бедняжки. У нас нет служанок, никого нет, мы сами носим уголь. Вот и прекрасно! Это не имеет значения. Мы наконец дома. Но, — она удивленно посмотрела на него, — как вы узнали? Невероятно!

— Мэтти написала письмо, которое доставил мне один французский торговец, собиравшийся в Париж.

— Правда?

— Она написала обо всем, что случилось с вами. И о вашем участии в этой истории. Мадам, вы невероятная женщина. Пересечь мир в одиночку таким необычным способом. А… вы все трое в безопасности?

— В безопасности? — Она пристально посмотрела на него. — Мы так рады, что вернулись домой, но… — Мисс Горди резко села за стол, словно ощутив внезапную слабость в ногах. Она провела рукой по лицу. — Месье… дорога назад была похожа на кошмар: чужие порты, чужие доктора и война. Ребенок так болен. И эта офтальмия, о которой Мэтти должна была вам написать… — Он кивнул. — И постоянно солдаты, беспокойство из-за Джорджа Фэллона, следующего за нами! Я думала, что не перенесу это путешествие. Но Роза держится молодцом. Она не отходит от ребенка ни днем ни ночью. Я лично считаю, что только ее воля и вера не дали ребенку умереть в дороге — какая-то твердость характера, которую я раньше не замечала у нее. Мы пригласили английских докторов. Они приходят каждый день, но, месье, они настроены пессимистично. Жизнь девочки кажется мне, как и Розе, слабым огоньком свечи, который может в любую минуту потухнуть. Для Розы это будет ужасным ударом. Она, конечно, начинает нервничать каждый раз, когда стучат в дверь. Джордж решил, что ребенок не должен жить, как напоминание о позоре брата, но Розе удалось вырвать ее из его лап. Я думаю, он ей этого не простит.

Очки мисс Горди упали на пол среди книг и бумаг, разбросанных повсюду. Пьер нагнулся и поднял их.

— Я рад видеть, что некоторые вещи не меняются, мадам, — заметил он, улыбаясь. — Я видел эту комнату с книгами и газетами, когда был здесь в прошлый раз. Тогда кое-кто пытался поджечь вашу кухню!

Они рассмеялись, но смех их замер, когда они посмотрели вверх, где на втором этаже находилась Роза с девочкой.

— Месье Монтан.

— Да, мадам?

— Я думаю… я думаю, что Роза будет очень рада видеть вас.

Он поднялся наверх, зашел в пустую гостиную, огляделся, вспоминая ту летнюю ночь, когда он предложил Розе руку и сердце, а она ему отказала.

— Розетта, — нежно позвал он.

Она вышла из соседней комнаты. Роза была очень удивлена, словно увидела призрак. Пьера потрясли происшедшие в ней перемены. Ее лицо было таким истощенным, бледным и напряженным, что она стала выглядеть намного старше своих лет.

— Пьер! — Она недоуменно уставилась на него, оперлась о стену, чтобы не упасть. — Как? Как ты… — Она судорожно пыталась найти подходящие слова и не могла. — Так ведь… война… ты…

— Роза. Розетта.

— Но…

— Мэтти нашла человека, который привез мне в Париж письмо.

— Мэтти писала тебе?

Она представила Мэтти и то, как много лет назад она сидела на Брук-стрит, изучая грамоту.

— Месье Корнелиус Браун, который, как я понимаю, является ее мужем, помог ей написать письмо.

— Где Джордж?

— Я не знаю, Розетта.

Когда он приблизился к ней, она не двинулась с места, словно не смогла. Тем не менее, она заметила, что он одет во все черное, а волосы собраны в хвост, как у английского капитана. Пьер посмотрел на изгиб ее длинной тонкой шеи, длинные волосы. На ее белой сухой коже он различил красные пятнышки. Пьер просто обнял ее. Пару секунд она не двигалась и молчала. Потом тоже обняла его, почувствовала его высокое теплое тело, которое было так близко, ощутила запах пота мужчины, который долго ехал верхом. Он услышал, как она облегченно вздохнула и расслабилась, прижавшись к нему. Пьер вдыхал запах волос Розы. Так они и стояли на улице Саут-Молтон-стрит.

Наконец она провела его в соседнюю комнату. Там лежал ребенок, рядом с кроватью горела лампа. У девочки была оливковая кожа и измученный вид, как у дочери цыгана или нищего. Роза услышала, что Пьер шумно вздохнул, приблизившись к кроватке. Ребенок не спал. Возможно, он прислушивался к звукам города или звукам другой жизни, отдававшимся в ее маленькой головке. Было ясно, что один ее глаз вылечить уже невозможно. Однако она внимательно посмотрела на Пьера.

— Но… конечно…

— Да, — сказала Роза.

Несмотря на болезнь, не возникало сомнений в том, что отцом девочки был Гарри. Пьер Монтан никогда не забыл бы мать Гарри после памятного случая на Беркли-сквер. Девочка посмотрела на него — маленькая больная копия вдовствующей виконтессы.

— Я назвала ее Розеттой, — заметила Роза.

Пьер не мог отвести от ребенка удивленного взгляда.

— La pauvrette![96] — сказал он. — Она такая маленькая, однако ей уже должно быть… почти два года.

Он запнулся. Роза поняла, что он вспомнил о ее матери, забитой камнями насмерть в темных переулках Александрии.

— Она мало ест. Я не знаю, спит она или просто лежит, ровно дыша. — Роза устало тряхнула головой. — Она никогда не улыбается. Это расстраивает меня больше всего.

Пьер молчал. Он мысленно вернулся в Египет.

— Она жила в пустыне, в другом мире. Теперь, — он обернулся и посмотрел ей в глаза — Роза поняла, что он все еще любит ее, — она живет на улице Саут-Молтон-стрит с красивой и отважной дамой, которая пахнет лимонами.

Ребенок молча смотрел на них.

— Пьер. — Роза глубоко вздохнула. — Пьер, что бы ни случилось… я знаю, что ты самый умный, добрый… самый добрый человек, который… прости меня, у меня мысли путаются. Я знаю, что сейчас не время и не место, все изменилось…

Она запнулась, показала на ребенка, но заставила себя продолжить.

— Пьер, я не понимала себя, когда ты… я не была достаточно храброй, и я не была мудрой. Конечно, многое так изменилось… наши жизни… но я хочу, чтобы ты знал, что я очень много думала о своей глупости. Я не хотела обидеть тебя. Я столько думала об этом в Египте. Я пошла… я побежала… во французское посольство на следующий день. Но тебя уже не было.

Роза не знала, понимает ли он ее. Голубые глаза смотрели то на нее, то на Пьера. Потом они закрылись. Возможно, девочка заснула. Она начала тихонько посапывать. Роза поцеловала ее в маленький лоб.

— Маассалям, — как всегда мягко сказала она. — Я здесь, я буду здесь всегда. Нас с тобой зовут Розетта.

Они молча смотрели на ребенка.

— Я повторяю себе, — сказала Роза, — что, пока она вот так смотрит и слушает нас, она не умрет. Это означает жизнь.

Пьер увидел, что глаза Розетты наполнились слезами, но она не расплакалась. Он разглядывал кроватку и комнату. Взрослые вернулись в гостиную, оставив дверь открытой. Какое-то время они сидели молча — он на мягком диване, а она на стуле с высокой, прямой спинкой, прислушиваясь к малейшему шуму. Наконец, как когда-то, он нежно взял ее за руку. Словно бы она снова услышала голос миссис Алебастер: «“Масс” означает “нежно прикасаться”». Пьер почувствовал, что Роза дрожит. Она встала и подсела к нему.

— Теперь моя очередь, — начал он, — приносить извинения. — Он мягко дотронулся губами до морщинки на ее лбу. — Ты доказала, что я ошибался, и я удивлен и рад этому. Ты сделала все, что могла, — ты, мисс Горди и Мэтти. Поскольку я знаю, каково это, мне до сих пор с трудом верится, что вам это удалось. Я в восхищении. Если хочешь, я поведаю тебе о своей слабости: я плакал, когда получил письмо от Мэтти.

И он обнял ее, обнял свою любовь. Внезапно они пришли к какому-то решению. В конце концов Роза Фэллон дала волю чувствам: слезы градом покатились по щекам, слезы истощения, радости, желания, отчаяния, облегчения, слезы забвения, абсолютного забвения тех лет, когда она училась сдерживаться. Роза почувствовала, как знакомое пламя охватывает все ее естество. Казалось, что река выходит из берегов — река Нил, и песок, и развалины, и ребенок, и лампа на Саут-Молтон-стрит.

Они услышали крики извозчиков на улице. Старые часы из Генуи не уставали каждую четверть часа напоминать о текущем времени.

— Je t’aime, Rosette[97].

— Я люблю тебя, Пьер. Я так рада снова видеть тебя! Но… я знаю, что тебе нельзя находиться в Англии! Здесь небезопасно!

— Пока что я в безопасности.

Он погладил ее по голове, провел рукой по измученному раскрасневшемуся лицу, по обнаженному худому плечу. Роза внезапно вскочила, вспомнив о ребенке, и бросилась в соседнюю комнату. «Что, если она умрет, а меня рядом не будет?» Маленькая грудь мерно поднималась и опускалась. Роза стояла на пороге, словно не зная, где ей следует быть.

— Расскажи мне о мадам Фанни, — мягко попросил Пьер. — Как ее путешествие?

— Здесь меня ждало письмо. — Роза медленно застегнула пуговицы. — Она возвращается… мы думаем, это будет скоро, но конечно, уверенности нет. Путь ей предстоит неблизкий, да еще и эта война. Преподобный Гораций Харботтом привлек к делу закон. Полагаю, он обратился за помощью в Ост-Индскую компанию. Наверное, Фанни боится потерять детей.

— Мадам Фанни вернется к месье Харботтому?

— Я думаю, она должна. В письме об этом ничего не было сказано.

— Ты скучаешь по Мэтти?

— Мне не хватает ее сильнее, чем я могу передать. И не думай, что я не в состоянии сама носить уголь наверх и ночные горшки вниз. Конечно, потом будут новые служанки. Но Мэтти была… Мэтти была частью моей жизни. Я не думала, что потеряю ее. — Она сбегала к ребенку, затем быстро вернулась и села возле него, словно больше не могла сдерживаться. Роза взяла Пьера за руки, как будто у него были ответы на все вопросы. — Что же случится? Если она все-таки выживет, права на нее имеет Джордж, а я — нет!

— Ты всегда знала это, Розетта!

— Я всегда знала, но иначе поступить не могла. Джордж убил бы ее, если бы добрался до нее первым. Пьер, это так легко. Ему бы не пришлось вообще ничего делать. Он мог просто положить ее где-нибудь на песке и уйти. Когда я закрываю глаза, я почти вижу, как он это делает. — На некоторое время она действительно закрыла глаза, будто не могла избавиться от преследовавшего ее видения. — Я понимаю, — она смущенно посмотрела на него, — ты говорил, что я воспринимала этого ребенка с большой долей романтики и глупости. Но когда там появился Джордж и я поняла, чего он хочет, встал вопрос о ее выживании!

Пьер кивнул и встал. Он тоже заглянул в комнату, чтобы взглянуть на спящего ребенка, прислушался к тихому дыханию, посмотрел на стрелки старых генуэзских часов, подошел к окну и выглянул на улицу.

— Роза, одна из причин того, что я немедленно приехал, когда получил письмо Мэтти, состоит в том, что у меня есть для тебя новости.

Он передал ей несколько бумаг. Роза узнала крупный, угловатый почерк Мэтти. Листочки пестрели чернильными кляксами.

«и господин пьер вы должны предупредить мисс розу — мы ни знале но этот веконт незамитно вярнулся в розетту и забрал сини крест к церви и свищеник вироятно смиалси и он был злой, он пришел в дом алибастеров ночию и теперь мистер алибастер умир.

чего бы не говорили я думаю это сделал он он злой как вярблюд мы думаим он ушол за обилисками но в один день мисс роза должна боятся он придот так как он знаит ребонок у нее потому он сделал это».

Далее следовала приписка другим почерком:

«Доказательств нету мы только так думаим. Говорят Арчи упал и был пян но мисис Алебастер знаит, она сказала веконт был злой как бык когда узнал о хитрости с синим крестом, и отезде мисс Розы.

Искренни Ваш

Мистер Корнелиус Браун

и его жена Мэтти Браун»

Пьер заметил, что Роза снова и снова перечитывает письмо. Он подсел к ней и сказал:

— Если ты готова отправиться во Францию, я сделаю соответствующие приготовления для тебя, англичанки. Он мне дал слово.

— Кто? Джордж?

Она непонимающе посмотрела на него.

— Наполеон Бонапарт. Я рассказал ему о твоем положении. Помнишь, когда мадемуазель Долли… ах, бедняжка, мне так жаль. Мэтти поведала мне ее историю.

Взгляд Розы внезапно стал холодным.

— Он убил Долли. С таким же успехом он мог бы всадить ей нож в сердце. И Уильям, и отвратительный старый герцог Хоуксфилд, советник короля! Для них она была пешкой, не более!

Пьер мягко продолжил, словно бы он разговаривал с ребенком:

— Послушай, Розетта. Наполеон помнит тебя и тот день. Если ты… если ты решишь, то можешь поехать со мной. Мы отправимся немедленно. Мы обвенчаемся в Париже с его позволения. Джордж не сможет просто так пробраться туда.

Она с сомнением посмотрела на Джорджа.

— Но я должна остаться с Розеттой!

— Розетта, естественно, поедет с нами!

— Но Розетта не может путешествовать! — Он молчал. — Наши страны находятся в состоянии войны друг с другом, — тупо добавила она, словно бы он не знал этого, словно бы он не рисковал жизнью, когда ехал ночью к ней — одинокий француз посреди Англии. Враг. Роза все еще держала в руке письмо Мэтти. Она посмотрела на Пьера невидящим взором, будто его здесь и не было вовсе, будто она все еще была в Египте, с Мэтти.

— Наши страны действительно воюют, — повторил он. Его лицо окаменело, в голосе прорезался метал. — Французы пытались дипломатическими путями предотвратить войну. Условия Амьенского мира неоднократно нарушались вашим правительством и вашим королем. Я боюсь, что на этот раз война будет до победного конца.

— Над кем?

— Над вашим вероломным королем. Над вашим хвастливым лордом Нельсоном. Над вашим жирным принцем Уэльским. — Потом он добавил: — Наполеон должен стать императором Франции.

Роза была потрясена. Вероятно, это потрясение заставило ее рассмеяться. Внезапно она замолчала, удивившись собственному смеху.

— Тогда зачем нужна была революция?

Он вздохнул.

— Этот человек — прирожденный лидер. Нечто подобное нам необходимо, причем срочно. Это я точно понимаю, поскольку роялисты постоянно донимают его. Мы должны обезопасить республику, и именно Наполеон ратует за республику. Что касается меня, то я буду рад, — сухо добавил он, — если в результате этой войны мы получим назад Розеттский камень.

Роза заметила, что он пытается пробудить чувство между ними.

— Есть какие-нибудь успехи?

Она прикоснулась к его лицу. Пьер знал, что она вернулась к нему.

— С иероглифами? Нет. Ничего особенного. Увы.

— Ах, Пьер, я видела их, иероглифы! Я видела… — Но она не могла продолжать, ее взгляд снова был где-то далеко. — Я… у меня такой странный сон, Пьер. Я возле Розетты по ночам, естественно. Но, когда я засыпаю, я падаю во сне. Мне всегда снится, что я падаю. Странность в том, что… сон не о Розетте… и не о Джордже. Мне снятся ночь за ночью иероглифы. — Роза затараторила: — В своих снах я вижу сокола, сову, ступню и другие, странной формы. Они кружатся и кружатся в моей голове, как будто хотят, чтобы я их не забывала. Когда я увидела их в разрушенном храме, стертые и поцарапанные, покрытые изображениями коптских крестов, мне захотелось плакать. — Она покраснела. — В своих снах я всегда жду, жду, когда найду ключ к разгадке иероглифов, словно бы нужно лишь протянуть руку — и вот она, разгадка. — Она коротко рассмеялась. — Откуда такой сон? Я же не ученый!

Пьер провел рукой по ее волосам.

— Поехали в Париж, — предложил он. — Мы будем разглядывать иероглифы каждый день, ты и я! — Он улыбнулся. — Но, дорогая моя, я подумал в дороге, ты ведь можешь выучить арабский язык в Париже. Ты же слышала, как он звучит, когда была в Египте. В Париже много хороших специалистов. Однажды мы могли бы вернуться в Египет вместе с Розеттой. Арабский не является языком иероглифов, но чем больше языков ты изучаешь, тем лучше ты понимаешь, как они работают. Возможно, в один прекрасный день ты сможешь понимать древние египетские языки. Кто знает!

Роза ощутила такую сильную любовь к Пьеру, его словам, идеям, планам и мечтам, что ей пришлось отвернуться.

— А твои книги? — спросила она.

— Мы работаем днем и ночью. Наполеон настаивает на том, чтобы мы продолжали работу, даже во время войны. Но… послушай меня сейчас… ты должна ехать со мной. Когда мы поженимся и если Наполеон станет королем Англии, что не исключено, никто не сможет отнять у тебя Розетту.

— Наполеон — король Англии? Король моей страны? Конечно, нет!

Роза была так ошарашена, что вскочила на ноги.

— Это лишь вероятность, дорогая.

Роза не верила своим ушам.

— Так… так мы здесь не считаем. Нам такое даже в голову не может прийти!

Он встал и серьезно посмотрел на Розу.

— Так думают во Франции, моя Розетта. Но теперь мы должны поторопиться, ибо много чего нужно сделать.

Роза посмотрела на него с огромным удивлением.

— Ты имеешь в виду сейчас? Прямо сейчас? Сегодня?

Он улыбнулся, словно бы каждая минута, проведенная им в Англии, не грозила ему неминуемой смертью.

— Я не могу приезжать каждую неделю! Но Наполеон дал согласие на это путешествие, только на одно. — Старые генуэзские часы снова начали бить. — Мы должны отбыть до рассвета. — Он выглянул на улицу и быстро повернулся. — Уже позже, чем я думал. Мы должны ехать сейчас же!

Роза взглянула на Пьера недоверчиво.

— Но, Пьер… Розетта… я… Дело не только в офтальмии, но и в ее жизни. Ты же понимаешь? — Она взяла его за руки. — Я люблю тебя… пойми меня правильно, я люблю тебя, Пьер, и я буду счастлива выйти за тебя замуж. — Она заглянула ему в глаза. — Я буду счастлива. Я мечтала, что ты вернешься, дорогой Пьер, но я никогда не думала, что моя мечта осуществится. — Внезапно она потянула его в комнату. — Посмотри на нее, — прошептала она.

Пьер понял, что она права. Что-то в ребенке испугало даже его. Он быстро отвернулся. «Они должны были так поступить, они должны были рискнуть».

— Она сможет! Она выдержала путешествие из Египта. Роза, я заберу вас. Мы рискнем, еще один раз, дорогая моя. Насколько нам известно, Джордж уже в пути. Как только мы выберемся из Англии и приедем во Францию, за нами будет стоять Наполеон, мы окажемся в безопасности. Когда мы попадем в Париж, я смогу позаботиться о вас обеих. Во Франции доктора хорошо разбираются в офтальмии из-за солдат, вернувшихся из тех мест. О ней будут очень хорошо заботиться.

— Но дело не только в офтальмии… — Роза была удивлена, что Пьер не понимает. — Ее жизнь висит на волоске, ты же видишь! — Она снова взяла его за руки. — Если бы все зависело только от меня, я бы поехала! Я ничего не побоялась бы, поскольку никакая поездка больше не способна испугать меня. Но ты должен понять, я — единственный шанс Розетты на выживание. Если бы она осталась в Египте, она бы умерла. Если бы Джордж нашел ее, она бы погибла. Я собираюсь заставить ее жить!

— А Джордж Фэллон?

— Я не отдам ему Розетту!

— Тогда мы должны забрать ее сегодня же вечером. Это наш единственный шанс.

Роза посмотрела на Пьера, и ее сердце сжалось.

— Ах, Пьер, не вынуждай меня выбирать! Дай мне время!

— Роза, на войне времени нет!

— Послушай меня, послушай меня! Я ни за что не трону Розетту, пока не исчезнет угроза ее жизни. Но я не переживу, если потеряю тебя во второй раз, не теперь. Теперь ты от меня не избавишься, потому что я слишком люблю тебя. — Она почувствовала, как он обнял ее, словно Пьер не хотел отпускать ее во второй раз. — Пьер! — прошептала она.

Внутри нее снова вспыхнул огонь, огромный пожар, который ничто не способно было погасить. Роза ощутила вкус его губ и отдалась его сердцу.

Пьер шепнул:

— Мы должны ехать, Розетта.

— Ах… пожалуйста, — взмолилась она, — пожалуйста, дорогой!

Было непонятно, чего она хочет: его, его понимания, его рук, времени на то, чтобы принять решение? Но ребенок в соседней комнате, в любом случае, услышал их и начал плакать, снова и снова — слабый, сухой плач маленького ребенка с больными голубыми глазами. Снова начали бить часы. Приближался рассвет.

Пьер понял, что она не поедет с ним. Была любовь, но вместе с ней была и сталь.

Медленно он поднял плащ.

— До свидания, Розетта. Больше времени нет. — Казалось, что он обращается к ним обоим. — Я расстроен сильнее, чем ты думаешь, из-за того, что ты не едешь со мной. Мне очень жаль, я думаю, что ты не понимаешь. Я не смогу вернуться.

В глазах Розы отразилось страдание.

— Ты не поступишь так, Пьер. Ты знаешь, как сильно я люблю тебя. Ты видел беспомощность Розетты. Неправильно, что ты заставляешь меня выбирать — это невозможный выбор!

— Третьего раза не будет, моя Розетта, — заметил Пьер Монтан. Она увидела в его глазах печаль. — Поскольку нам нужна достаточная смелость, чтобы сделать невозможный выбор.

На рассвете послышался стук лошадиных копыт по мостовой, который быстро замер вдали.

Глава двадцать восьмая

Наполеон захватывал новые и новые государства. Все больше молодых людей забирала война. Между Францией и Англией не было никакого сообщения. Порты находились в блокаде. От человека, которому она отдала свою любовь, не было никаких вестей. Французов убивали на английской земле. Говорили, что это шпионы Наполеона. Роза поняла, что Пьер решил рискнуть жизнью, чтобы приехать к ней, но ведь от нее зависела жизнь Розетты. Листва на деревьях вокруг Ганновер-сквер начала опадать. Листочки кружились вдоль Бонд-стрит. В маленькой комнатке она продолжала нести решительную вахту.

В один прекрасный день Розетта ожила.

Невероятно медленно маленькое тельце пересекло некую невидимую границу, вернулось в мир, начало принимать молоко и лекарства. Доктора называли это чудом. Но, когда Роза их не слышала, они говорили: больные глаза могут снова открыться, но что делать с больным рассудком? Они сокрушенно качали головами и не находили ответа. День за днем Роза рассказывала о своей жизни. Очень медленно ребенок сел, огляделся. Его перенесли в гостиную, поближе к свету, осенним листочкам. У нее была кукла, на которую она глядела немигающим взглядом, и старая потертая подушка по имени Энджел. В один прекрасный день, пристально глядя на лучи осеннего солнца, она как-то сползла с дивана, где сидела рядом с Розой, чтобы оказаться поближе к солнцу. В другой раз она снова попыталась подползти к окну, к солнечному свету. Девочка внимательно огляделась. Вместе с Розеттой Роза тоже вернулась к жизни. Она поняла, что Джордж Фэллон еще не разыскивает ее. Из Франции не приходило ни одного письма, никакого подтверждения тому, что произошло между ними. «Хотя бы слово. Хотя бы одно словечко». Однако она ничего не получила. Порты были блокированы, но Пьер нашел бы лазейку. Поэтому она поняла.

Пьер Монтан исчез из ее жизни.

Роза знала, что Джордж Фэллон рано или поздно явится. Она знала, что ему прежде всего придется иметь дело с герцогом Хоуксфилдом, сообщить ему о смерти Долли. Она знала, что Джордж больше никому не расскажет о ребенке. Однажды ночью — Роза помнила, что Джордж всегда приходит ночью — он снова проскользнет в ее жизнь, как туман с реки. Роза понимала, что не сможет бесконечно держать Розетту взаперти на Саут-Молтон-стрит.

Она сообщила докторам, что собирается уехать из Лондона.

— Пока не стоит, — предупредили они, — еще нельзя. Только закончилась продолжительная битва за ее тело. Вы должны обещать нам, что она пробудет здесь еще полгода, чтобы мы могли помогать ей.

— Тогда, возможно, — начала Роза, — я могла бы увезти ее в другую страну.

Доктора были потрясены.

— Это будет очень неразумно с вашей стороны! — твердо заявили они. — Вы находитесь в самой безопасной стране в мире. Повсюду идет война. Вы не сможете так просто получить медицинскую помощь за рубежом.

Розетта начала делать осторожные, неуверенные шаги, но ее ноги еще были слишком слабы, чтобы выдержать вес ее тела. Она, бывало, падала. Время от времени она со странным упорством хваталась за стулья или двери.

Роза планировала их будущее.

— Когда придет весна, — сказала она мисс Горди, — я найду тихий уголок, где мы будем в безопасности. Если Джордж появится после нашего отъезда, вы скажете, что ребенок мертв.

— А если он придет до того, как ты уедешь?

Ночь за ночью мисс Горди не могла заснуть, прислушиваясь к звукам, доносящимся из-за окна, ожидая появления Джорджа Фэллона.

— Тогда я сама скажу, что ребенок мертв, — твердо заявила Роза.

Каждый вечер, укладывая малышку спать, Роза внимательно оглядывала комнату: кукла, старая потертая подушечка Энджел, маленькие ложки.

Так они и жили, запертые на Саут-Молтон-стрит, в постоянном напряжении, в ожидании того времени, когда Розетта поправится.

— Тебе стоит носить черное, Роза, — однажды посоветовала мисс Горди. — Если вдруг он придет.

Старым джентльменам наконец было разрешено посетить ее. Они попытались скрыть потрясение, когда увидели всех их вместе — Розу, мисс Горди, тощего темнокожего больного ребенка Гарри. Они выглядели, как после джентльмены признались сами себе, словно привидения или духи, не до конца материальные существа, как будто они явились из параллельного мира. Но старые джентльмены проявили себя интересными собеседниками, напомнили женщинам, что за стенами их дома есть целый мир, раздали всем, даже мисс Горди, конфеты. Они с интересом выслушали рассказ о приключениях и злоключениях отважных путешественниц в Египте. Старые джентльмены качали седыми головами, не в силах поверить своим ушам. Они были рады, что все остались целы и невредимы.

— Складывается впечатление, что женщины скоро будут путешествовать по всему земному шару. Нам придется привыкнуть к этому! — воскликнули они, с трудом веря услышанному.

— Однажды Роза будет писать книги о своих приключениях! — заметила мисс Горди. Пожилые джентльмены рассмеялись. Они очень гордились ими, зная, что мир меняется. Ребенок сидел возле Розы и внимательно прислушивался к их разговору.

— А… семья Фэллон?

— Я не знаю, — холодно ответила Роза. — Мы не видимся.

— Ты не можешь, — сказали они, — держать ее здесь постоянно.

— Я знаю.

Она больше ничего не сказала. Пожилые джентльмены перехватили внимательный взгляд мисс Горди, но в тот момент они слишком волновались за Розу, чтобы давить на нее. Поэтому они молчали.

— Вы можете сказать, — Роза отвела взгляд, — сколько продлится эта война?

— Ах, дорогая! — Они вздохнули и сокрушенно покачали головами. — На этот раз она не закончится, пока Наполеон не умрет. — Пьер говорил так же о короле Англии. — Он разрушает мир. Этому нужно положить конец. — Снова тишина. Пожилые джентльмены прочистили горло. — Ее глаз. Что-то не так?

— Боюсь, да. Я опоздала, вред уже был непоправим. Но сейчас меня уверяют, что она выздоровеет.

Пожилые джентльмены улыбнулись.

— Мы будем любить ее. А… она говорит?

— Она не говорит и не улыбается. Я понятия не имею, что происходит в ее маленькой головке. Поэтому… я говорю с ней. Я сказала ей, что она будет носить черную повязку на одном глазу, как пират. Однажды она узнает, кто такие пираты, потому что их очень много в Средиземноморье. Нам такое рассказывали! — Но Роза вздохнула. — Мы надеемся, что ее кузены скоро вернутся из Индии. Я подумала, возможно… с другими детьми…

Джентльмены закивали. Хотя Роза была единственной маленькой девочкой, которую они знали.

— Ой, посмотрите! Дождь! — Джентльмены недовольно показывали на окно. — Мы надеялись уговорить тебя прогуляться по площади, подышать свежим воздухом. — Женщины посмотрели в окно, за которым шел нежданный осенний дождь. Удивленная Розетта соскользнула с дивана и потихоньку стала приближаться к окну. Роза аккуратно взяла ее на руки и поднесла к стеклу.

— С тех пор как мы приехали, дождей почти не было, — заметила Роза, — а она так много времени проводила в кроватке. Она никогда такого не видела в пустыне.

Розетта с торжественным видом посмотрела на небо, пытаясь понять, откуда же течет вода.

— Это дождь, — нежно сказала Роза, обращаясь к малышке и улыбаясь. — В этой стране ты еще не раз его увидишь! Это дождь.

Пожилые джентльмены и мисс Горди продолжали разговаривать. Роза стояла у окна и держала на руках Розетту. Она посмотрела на худое, бледное лицо мисс Горди, на седые головы джентльменов, на людей, которых она любила. Ее переполнило беспокойство: они умрут.

Розетта потянулась ручками к лицу Розы и повернула его к окну. Роза почувствовала у себя на коже прикосновение маленьких теплых ручонок.

— Дождь, — отчетливо произнесла Розетта. Она повернулась к мисс Горди и пожилым джентльменам, потом взглянула на Розу. Затем внезапно что-то случилось, и они увидели, как встарь, очаровательного Гарри Фэллона, потому что Розетта улыбнулась.

На следующий день по всему дому разнесся громкий стук. Роза с Розеттой на руках в ужасе выглянула из верхнего окна. Неужели к ней пожаловала вся семья Фэллон? Когда она увидела, кто пришел, то быстро сбежала по ступенькам вниз, в то время как Фанни с детьми и мисс Горди бежали по ним вверх. Фанни не получила письма от Розы. Она не знала, что мисс Горди ездила в Египет. Она не знала, что ребенок был найден. Фанни увидела, что кузина одета в черное, что у нее изможденное бледное лицо и тощий ребенок на руках. На мгновение они все остановились на ступеньках и с удивлением уставились друг на друга. Джейн и маленький Гораций успели немного подрасти. На их лицах было написано желание поделиться впечатлениями от пережитых приключений. Фанни была аккуратно одета во все серое. Она принялась расшнуровывать небольшую серую шляпку.

— Кто умер? — спросила Фанни, глядя на кузину.

— Никто не умер, дорогая Фанни, — ответила мисс Горди. — Мы объясним.

— Почему ты так одета? — поинтересовалась Роза, уставившись на кузину.

Фанни хохотнула.

— Я тоже объясню.

Потом все начали обниматься, плакать и задавать вопросы. Дети Фанни рассмотрели больные глаза Розетты и начали расспрашивать, почему у нее такая темная кожа. Потом, привыкнув к обстановке и ободренные веселым расположением духа кузин, захотели поиграть с ней. Они видели, что она какая-то странная, напоминает тощую куклу. Поэтому они очень осторожно взяли ее на руки, время от времени трогали ее из любопытства, улыбались и рассказывали об Индии, пока, понимая или нет, Розетта не улыбнулась. Фанни сразу узнала улыбку Гарри Фэллона. Потом дети, как всегда, заснули на диване. Розетта, которая вечно лежала без сна, была так утомлена, что заснула возле них. На Лондон медленно наползал вечер. Прежде чем заснуть, маленький Гораций — теперь уже не такой маленький — сказал:

— Я собираюсь поступить на флот и воевать с Бони, — и улыбнулся. Казалось, что Розетта сквозь сон повторила за ним: «Бони».

Роза и мисс Горди рассматривали Фанни в сером платье. Им не терпелось узнать о ее приключениях. А Фанни глядела на них — на старую бледную женщину и истощенную кузину.

— Расскажи мне все, — попросила Фанни.

Наконец она услышала историю поисков Розетты: о мисс Горди, которая последовала за Розой в Египет; об Александрии; о Долли; о поездке в Розетту; о Мэтти и Корнелиусе Брауне. Роза поведала обо всех подробностях путешествия по Нилу, рассказала про коптов, дочь Корнелиуса Фло, разрушенный храм и пустыню. Фанни только удивленно восклицала. Фанни взяла Розу за руку, увидела ее напряженное лицо.

— А иероглифы на стенах и бесконечная пустыня? Это было так, как ты мечтала?

— Да, — последовал ответ. — Да, в пустыне было… наконец… так, как я мечтала.

— Ясно, что ошибки быть не может! Она просто вылитая вдова, только улыбка… она улыбается, как Гарри.

Роза кивнула.

— Она улыбается, как улыбался Гарри.

Фанни взглянула на маленькую спящую девочку, удивленно покачала головой, вспомнив о том, через что Розе довелось пройти. Потом она встала и подошла к окну, за которым виднелось темнеющее небо. Она посмотрела на город, в котором родилась.

— Как же я люблю эти прохладные осенние вечера! — Она повернулась к ним. — Ты ни словом не обмолвилась о Джордже.

— Мы ничего о нем не знаем. С ним связано множество скандалов в Египте, — уклончиво ответила Роза. — Как он может вернуться? Как он может показаться на глаза герцогу Хоуксфилду? Он убийца! Представь себе, он предложил мне выйти за него замуж! — с отвращением воскликнула она. — Он не может вынести факта ее существования. Я думала, что он полюбит ее как дочь Гарри, но он думает только о скандале, который испортит память о Гарри как о герое. — Ее голос задрожал. — В один прекрасный день он попытается забрать ее у меня.

— Что ты будешь делать?

— Я не отдам ее. Я поеду во Францию. — Она заметила удивленный взгляд Фанни. — Или в Норфолк. Или в Уэнтуотер.

— Конечно, если это поможет.

— Если Джордж вернется до того, как я уеду, я скажу ему, что ребенок умер в пути. Поэтому я ношу черное. — Ее голос больше не дрожал, он стал холодным и твердым. — Я скорее убью его, чем отдам Розетту.

— Роза!

Фанни рассмеялась. Но кузине было не до смеха. Фанни перехватила взгляд мисс Горди, быстро отвернулась, посмотрела на город. «Бедняжка Роза. Еще не конец».

Мисс Горди и Роза разглядывали серое платье Фанни. У них на языке вертелись десятки вопросов, но что-то в Фанни останавливало их. В комнате повисла тишина. Было слышно, как мерно посапывают трое детей. Разговор прекратился. Однако еще столько надо было сказать! Наконец Роза и мисс Горди зажгли свечи, долили горячей воды в красное вино, как Мэтти делала много раз в прошлом. Роза заколебалась, передавая Фанни бокал. «Если Фанни действительно стала квакером, пьют ли квакеры вино?» Но Фанни улыбнулась и взяла бокал.

— В сердце я не простой квакер, Роза. Я очень даже веселый квакер, поскольку никто не в силах забрать у меня возможность радоваться жизни! Но моему мужу пойдет на пользу, если он будет думать, что я еще большая святоша, чем он.

— Фанни, — теперь Роза и мисс Горди могли задавать свои вопросы, — неужели ты действительно стала квакером? Да, Фанни? Ты одета как квакер!

Фанни посмотрела на свое серое платье, незаметно улыбнулась, провела рукой по материи.

— В Индии можно найти прекрасные ткани и замечательных портных. Самая красивая ткань, в которую я когда-нибудь одевалась. Так трудно было заставить себя привезти домой только серое! — Потом она серьезно посмотрела на подруг. — Да, я стала квакером.

Мисс Горди смущенно взглянула на дорогую Фанни. Она думала, что Фанни станет рассказывать об индуистах, мусульманах и, возможно, Будде. Но строгое серое платье квакера удивило их.

— Ты побывала в Индии — стране чужих религий! Я думала, что ты, по меньшей мере, будешь одета в сари!

— Меня до глубины души поразили другие религии. Но… вот моя религия. К счастью, на том же корабле, на котором плыла я, в Африку и Индию направлялась группа квакеров.

— Ах! — Мисс Горди вспомнила, что видела в Портсмуте людей в серой одежде.

— В этом путешествии у меня была масса времени подумать о своей жизни. И конечно, о Горации. — Она села рядом с ними. — Я вышла за него замуж прежде всего потому, что думала, что у него есть ключ к знанию, ключ к моему образованию, которое я так хотела получить. Так как я не была достаточно образованной, я поначалу не понимала, — она сделала паузу и медленно отпила немного вина, — что у Горация нет ключа. И я осознала, уезжая от него все дальше и дальше, что закон меня не защитит, что я потеряю детей, если не вернусь к их отцу.

Мисс Горди и Роза все еще удивленно смотрели на Фанни. А при чем же здесь квакеры?

— Одна из причин, по которой я присоединилась к квакерам, состоит в том, что они верят в перемены. Они верят, что в один прекрасный день закон, который говорит, что дети принадлежат лишь отцам, будет изменен. Если так случится и это поможет другим женщинам, я буду рада. — Она сделала паузу. — Но для меня, для Джейн и для маленького Горация будет слишком поздно. Если я хочу, чтобы дети были со мной, — она хохотнула, — то должна помириться с мужем.

Роза посмотрела на спящих детей, вспомнила, какими заброшенными и несчастными они казались в Париже.

— Они, кажется, очень… они…

— Изменились. Они очень изменились в лучшую сторону. Они стали счастливее. Они выросли духовно в сотни раз без Горация, который подавлял их, указывал, что они должны думать. В Индии они познакомились с кузенами, нашли дедушку и дядю, которые живут полной жизнью, не имеющей ничего общего с грехом и покаянием. Новые родственники слушали их! Они уже не дерутся. Джейн давно дала понять Горацию, что, если он ее ущипнет, она ущипнет его в ответ! Гораций хочет пойти на флот, ведь он провел столько времени среди матросов во время наших путешествий — травил шкоты, начищал медные части. Он даже помогал зашивать парус. А Индия! Если бы я могла хотя бы начать описывать это место! — Она по старой привычке запустила обе руки в свою роскошную рыжую шевелюру. — Это… это такая удивительная страна, там такие пейзажи и запахи, так тепло и красиво. В день, когда я приехала туда, я увидела цветок столь густого, насыщенного красного цвета, что мне показалось, сами мои глаза начинают учиться различать оттенки. И наконец, я встретила семью. — У нее в глазах появились слезы. Фанни встала и быстро подошла к окну. — А затем… нас заставили вернуться. Так что, — они снова услышали твердость в ее голосе, — мне пришлось искать способ справиться с положением, в которое я попала из-за недостатка образования и знаний.

Все равно Роза и мисс Горди не могли понять ее до конца.

— И вот — пожалуйста! — Фанни как-то странно взглянула на них, словно бы спрашивая: «Вы следите за моей мыслью?» — Я гадала, увидим ли мы снова Англию, поскольку путешествие назад было настолько опасным, что я подумала, что Господь как-то иначе распорядится моей судьбой! Но… мы выжили! Сегодня я смотрю на осенний английский день, на золотые листья на деревьях. Это так не похоже на жару в Индии. Я снова вижу английских людей, собор Святого Павла, шпили церквей, колокольный звон. Я чувствую свою родную страну. Я знаю, что рада снова быть дома, что бы ни сулило мне возвращение.

— Квакеры… приедут в Уэнтуотер? Ты будешь ходить на их собрания?

Казалось, это лишено смысла.

— Послушайте меня, — повторила Фанни, — вот в чем суть. Вера квакеров не видит разницы в талантах мужчины и женщины.

— Что ты имеешь в виду?

— Есть очень много проблем: ужасные условия содержания в тюрьмах, торговля рабами, которую поддерживает наша страна. Я буду заниматься тем, что у меня получается. — Она сделала паузу. — То, что Господу покажется разумным, — сказала она.

Роза поняла, что сейчас Фанни упомянула имя Божье впервые.

— Ты хочешь сказать… что будешь проповедовать? — недоуменно спросила мисс Горди.

— Возможно, — ответила Фанни, — если в этом моя сила.

— Дорогая, дорогая Фанни! — воскликнула Роза в замешательстве. Что-то здесь не так. Что-то не имеет смысла. Она медленно встала, поставила на стол стакан. Затем она внезапно обняла кузину. — Ах, Фанни, дорогая, дорогая Фанни! Я так рада видеть тебя! Я так рада, что ты уверена в том, что все будет хорошо. Но, — Роза отступила на шаг, не выпуская ее рук, пристально посмотрела на Фанни, — ты уехала и забыла! Гораций никогда не согласится на то, чтобы ты, его жена, женщина, стала квакером, даже проповедником. В пику ему? Именно так он это и воспримет. Он не подумает, что это еще одно доказательство Божьей доброты, он подумает, что это вызов его авторитету… а ты знаешь, что бывает в таких случаях. Он ни за что не согласится!

Фанни осторожно высвободилась, снова повернулась к окну, взглянула на город.

Когда она повернулась к ним, на ее маленьком лице снова возникло странное выражение — ироничное и хмурое, словно бы она готова была рассмеяться им в лицо.

— Сядь на секунду, Роза, дорогая. — Роза исполнила просьбу. — Прежде всего, папа выделил мне значительную сумму денег. Если Гораций захочет ею воспользоваться, ему понадобится моя подпись. Гораций очень любит деньги. Во-вторых, — казалось, Фанни готова была улыбнуться, — есть еще одна вещь, которую обожает Гораций, как вы все знаете, это — как бы их назвать — сливки общества. Лорды и леди, герцоги и герцогини. У квакеров есть очень могущественные друзья, и они согласились помогать мне и защищать меня. Это произведет впечатление на Горация. — Она поняла по их лицам, что им сложно поверить в это, и продолжила тем же сухим тоном: — Мы с Горацием провели вместе за молитвой много времени. Ах, как же много времени! Мы молили Бога, чтобы он снизошел и направил меня. Ну, дорогие, его молитвы были услышаны. Он наверняка будет благодарен. Только он, наверное, не так себе это представлял.

Наступила тишина. Роза подумала: «Она делает это ради детей, не ради Господа, чтобы не отдавать детей, оставить их себе».

Внезапно мисс Горди расхохоталась. Все удивленно посмотрели на нее.

— Не смогла удержаться, — объяснила мисс Горди. У нее в глазах стояли слезы, слезы радости. — Я никоим образом не высмеиваю твое решение, Фанни. Я уверена, что ты сможешь помогать людям, такой ты человек. Но… ты нашла способ победить Горация! Бог и аристократия! — Ее снова начал душить беззвучный смех. Затем она сказала Фанни: — У меня есть кое-что для тебя.

Из объемного кармана своего черного платья она достала какой-то предмет. Это был невесомый египетский шарф, такой же невероятно синий, как небо Египта. Роза вспомнила Лейлу и других женщин, закутывавших в него мисс Горди. Они настаивали, чтобы она оставила его себе. Роза словно наяву услышала шелест шарфов и шелков, ей даже показалось, что она уловила запах апельсинов.

— Ах, как красиво! — Фанни заворожено смотрела на шарф.

— Надень, Фанни, — предложила мисс Горди, — покажи, что твое сердце веселое, а не грустное. Он принадлежал женщине другой религии и страны, где говорят «ла илаха илла Аллах» — нет бога, кроме Аллаха. Я уверена, что в Индии ты тоже слышала подобные утверждения об уникальности высшего существа. Но ты можешь носить это, как бы говоря, что, возможно, богов много и все они творят добро.

Мисс Горди покачала головой, и шарф слегка заколыхался в свете свечей.

— Ах, мои дорогие юные друзья, я так горжусь вами обеими, что бы ни случилось. — Она медленно встала, вся напряженная как струна. Женщины очень удивились, когда она их поцеловала. — О Джордже Фэллоне мы пока ничего не знаем. О преподобном Горации Харботтоме тоже. Но вот мы снова здесь. Сидим в безопасности на Саут-Молтон-стрит и пьем вино прекрасным осенним вечером, словно мир остался таким, каким был. Как будто вы никуда и не ездили, не совершили абсолютно невероятные поступки. Вы научились кое-чему, и я бесконечно горда за вас.

Когда они услышали, как она спускается по ступенькам и тихо идет в свои комнаты, Роза ощутила внезапную боль. Она увидела себя бродящей по одиноким комнатам, поскольку она не воспользовалась возможностью получить счастье, сопряженное со столькими опасностями.

— Что случилось, Роза? — осторожно спросила Фанни. — Поговори со мной.

На изможденное лицо Розы было больно смотреть.

— Если бы я могла все вернуть, то сделала бы такой же выбор. Но… Пьер Монтан пересек фронт и юг Англии, где ни один француз не может чувствовать себя в безопасности, чтобы предложить мне руку и сердце, забрать Розетту и отправиться с нами во Францию. Мы… он и я, когда он пришел… — Она не могла произнести больше ни слова. — Я люблю его, Фанни. — Последовала продолжительная пауза. Фанни все поняла. — La belle France, — голос Розы немного дрожал, — как мы всегда называли ее. Я бы могла убежать от Джорджа, пока не закончится война, какой бы длинной или короткой она ни оказалась. Ах… как же я хотела стать одной из героинь новых романов, взять Розетту под мышку и ускакать с любимым в ночь! — Она прикусила губу. — В настоящей жизни все намного сложнее. Фанни, я не была уверена, что Розетта выживет. Она бы не перенесла еще одного путешествия. И теперь, — Фанни увидела, чего Розе стоило не сломаться, — эта война… я не могу писать ему, я не могу поехать к нему, я не могу сообщить ему, что Розетте уже намного лучше. Ах, Фанни! Мне пришлось сделать выбор. Я должна была выбрать именно так. Но я потеряла его во второй раз! — Фанни не решилась подсесть к ней и утешить. Она увидела унылое, постаревшее лицо Розы. — Теперь я сижу и жду. Жду Джорджа Фэллона.

Так они и сидели — две кузины. Одна в черном, другая в сером. Блестящий синий шарф лежал рядом с ними на диване. Свечи потрескивали, в комнате становилось темнее; дети спали. Фанни глубоко вздохнула. Она взяла кузину за руку, нежно погладила ее. Женщины почувствовали, что они, как когда-то, очень близки друг другу.

— В конце концов, против нас действует один и тот же закон, — медленно заметила Фанни, взглянув на детей, а потом на их переплетенные руки. — Роза, мы должны найти выход ради детей, — она посмотрела на Розу, словно ожидая от нее ответа, и снова отвернулась, — чтобы справиться с ситуацией. Ты тоже, Роза, должна придумать что-нибудь, каким бы сложным это ни казалось. — Роза вдруг поняла, что Фанни сегодня не станет говорить о Боге. Дело было не в Боге. Наступила тишина. Потом Фанни добавила: — Кто бы мог подумать, что все так получится, когда нам было семнадцать лет и мир казался прекрасным местечком? — Она посмотрела куда-то вдаль. — Помнишь Вау-хилл и кабинки для купания?

— Помню.

Они услышали какое-то движение за спиной. Гораций и Джейн все еще спали. Они увидели, что Розетта наблюдает за ними больными внимательными глазами.

Глава двадцать девятая

Сказать, что чресла преподобного Горация Харботтома (выражаясь языком Библии) горели, когда он подъезжал к Саут-Молтон-стрит, значит не сказать ничего. Он, конечно, в момент воссоединения напустит на себя вид холодного достоинства, но он потребует, сразу же, чтобы его с женой оставили наедине, а тогда — его мысли вспыхнули, как и некоторые части тела, когда он представил этот момент, — его брак начнется сначала.

Как же он страдал! Конечно, дамы из прихода Уэнтуотера сделали все, что могли, но как же он страдал! Никто даже не представлял, как сильно он хотел увидеть свою дорогую Фанни, как он по ней скучал. Тихий голосок внутри шепнул, что он мог бы любить ее сильнее. «Я буду, — сказал он себе, — я буду». Он хотел снова видеть ее любимое лицо повсюду в доме — на кухне, в гостиной, когда она занимается чем-то, а ее рыжие волосы рассыпаны по плечам. Ему нравилось, как она звала детей, как разрумянивалось ее лицо, когда она склонялась над очагом в длинном желтом платье. Эти воспоминания отдались болезненным томлением внизу живота. Его жизнь снова будет упорядочена — ее спокойные манеры, уход за домом, приготовление пищи, прослушивание его проповедей. Все будет, как раньше. Только теперь Фанни присмиреет, раскается в ужасном поступке, который она совершила. Она станет — он поискал подходящее слово — более податливой в его руках.

Некоторые из этих возвышенных мыслей были, вероятно, вызваны тем фактом, что в отсутствие жены преподобный Гораций Харботтом, ужасно страдая без ее поддержки, познакомился с некоторыми французскими изданиями, которые подстегнули его воображение в направлении, о котором он раньше никогда не подозревал. Эти публикации он получил от собрата-церковника однажды поздно вечером, выменяв на бутылку виски. Их содержимое могло стоить ему прихода и карьеры. Следует заметить, что данные материалы были копиями тех книг, которые в свое время обнаружила Долли в библиотеке отца. Как и Долли, Гораций изучил их с превеликим вниманием.

Таким образом, некая одержимость владела преподобным Горацием Харботтомом, когда он стоял на пороге дома на Саут-Молтон-стрит и стучал в дверь. Он не посчитал необходимым, поскольку это могло вызвать лишь осложнения, взять с собой дядю-епископа.

Мисс Констанция Горди лично открыла дверь и провела его в гостиную, заваленную книгами, журналами и газетами. Гораций ожидал увидеть Фанни. К его великому удивлению, в комнате сидело множество джентльменов и дам.

— А, Харботтом, — воскликнули они и начали протягивать ему руки.

— Преподобный Харботтом, вы знакомы с лордом Стоуном, герцогиней Брейфилд, сэром Реджинальдом Мейкписом?

Пока мисс Горди знакомила Горация со всеми, у него глаза готовы были полезть на лоб. То один, то другой седовласый лорд вежливо кивал ему головой.

— Поздравляем, Харботтом, — говорили они.

Другие джентльмены тоже пожимали ему руку.

— Поздравляем, Харботтом, примите наши наилучшие пожелания.

Вышеупомянутая герцогиня Брейфилд одарила его такой изящной улыбкой, что Гораций просто растаял. Герцогиня Брейфилд. Все знали ее, знали о ее влиянии. Она была известной. Он расправил плечи, стал даже выше. Они должны знать, что он заставил жену вернуться, как поступил бы любой мужчина на его месте. И он ей простил, потому что любит. Он тоже вел себя вежливо, чувствовал себя среди равных, чего раньше не случалось. Его белый воротничок просто сиял.

Открылась дверь, и появилась миссис Гораций Харботтом, держа за руки Джейн и маленького Горация. Преподобный Харботтом едва обратил внимание на то, как выросли его дети, на идущую позади Фанни Розу со странным ребенком на руках, потому что перед ним стояла его Фанни. Но… она была одета, как он мгновенно понял, в скромное серое платье и шляпку квакеров.

— Добрый день, Гораций, — поздоровалась Фанни.

— Добрый день, папа, — отозвались Джейн и маленький Гораций.

— Поздравляем, Харботтом, — говорили джентльмены.

— Что… что это? — Гораций уставился на Фанни, удивленно огляделся. Он заметил, что некоторые дамы были одеты так же, как Фанни. Но не герцогиня Брейфилд. Некоторые джентльмены тоже были одеты в серое. Но не лорд Стоун. «Не может быть, неужели это собрание диссентеров?»

— Давайте помолимся, — предложил один из джентльменов. И без лишней суеты и шума Богу вознесли благодарение за то, что он ниспослал Фанни Харботтом смелость исполнить его добрую волю.

— Она говорит с настоящим чувством и пониманием, Харботтом, — заметил лорд Стоун, — но ты и сам видишь. Мы думаем, что Уэнтуотер только выиграет, если она станет там говорить о нашем Господе. Мы будем наносить частые визиты.

Гораций понял, что сбит с толку. «Что это может значить? В Уэнтуотере о Господе Боге говорю я. Фанни — моя жена!»

Он посмотрел на нее.

— Ты не можешь стать квакером! Это не угодно церкви! Я викарий англиканской церкви, в которой мой дядя является епископом, а ты — моя жена!

— Я благодарю Бога, — просто и ясно ответила Фанни, глядя на Горация, — за то, что он пришел ко мне и заговорил. Ты знаешь, Гораций, как мы с тобой хотели этого. Я сделаю все, что в моих силах, чтобы использовать Его дух во благо мира.

Она выглядела спокойной, она не каялась.

Гораций покраснел и начал злиться.

— Ты моя жена! — Он огляделся, ища поддержки. — Она моя жена! У нее есть долг передо мной, а не перед кем-то еще. Я представитель Бога на земле, и ее долг только передо мной! Передо мной! Она женщина!

В этот момент перед его внутренним взором возникли изображения француженок из тех изданий. Это было очень некстати.

— Мы все дети Божьи в вере Иисуса Христа, — спокойно сказал лорд Стоун, — в которой нет разделения на мужчин и женщин. Мы все едины в Иисусе Христе.

— Это богохульство! — загромыхал Гораций. В гостиной мисс Горди воцарилась гробовая тишина. С небольшого столика свалилась стопка кое-как сложенных журналов. Снова оглядевшись, поняв всю неестественность положения, вспомнив, какими могущественными людьми он окружен, Гораций быстро сел на мягкий диван. Эти люди поддерживали Фанни, а не его. Его дядя-епископ не сможет их запугать.

— Мне нужна Фанни, — жалко закричал он.

— Я здесь, Гораций.

Она подошла вместе с детьми. Они все сели возле него на диван — семья. Гораций ощутил запах ее свежей чистой кожи.

— Я хочу, чтобы было, как прежде, — сказал Гораций. — Я страдал.

— Но Господь позвал Фанни, — мягко возразил лорд Стоун, — и даже в англиканской церкви нельзя игнорировать призывы Господа.

— Бог не призывает женщин!

— Мы думаем, что призывает.

Гораций снова вскочил на ноги.

— Никогда в моем доме не будет квакера, никогда в нем не будет диссентера! Никогда, никогда! Ни один слуга англиканской церкви не позволит диссентеру находиться рядом с собой. Мой дядя епископ, он об этом позаботится.

— О, Гораций, а я знаю твоего дядю, — сказал лорд Стоун. — Недавно он попросил меня записать его в члены моего клуба.

— Гораций, — Фанни протянула руку. Он снова сел на диван, ощутил прикосновение ее мягкой кожи. — Гораций, — тихо повторила она, — ты тоже хотел, чтобы Господь заговорил со мной, вошел в мое сердце. Сколько раз мы молились, чтобы случилось чудо? Неужели ты не рад, что оно произошло?

— Мы молились, чтобы он вошел в твое сердце от англиканской церкви!

— Мы не можем выбирать пути Господни, — мягко возразила герцогиня Брейфилд, — поскольку пути Господни непостижимы, преподобный Харботтом. Он творит чудеса.

Преподобный Гораций Харботтом, снова окруженный семьей, почувствовал, что его чресла успокоились. Он обхватил голову руками. Лорд Стоун произнес:

— Давайте созерцать Бога в тишине наших сердец. — На какое-то время в гостиной мисс Горди воцарилось молчание. Было слышно лишь приглушенное дыхание и редкое покашливание. Через некоторое время лорд Стоун очень мягко добавил, обращаясь к Горацию: — Познай себя, человек.

— Папа! — воскликнул маленький Гораций, увидев страдальческое выражение на лице преподобного. — Я ездил на слоне, и я хочу пойти на флот и вернуться в Индию, чтобы защищать эту страну на благо Англии.

— Папа! — пискнула Джейн. — В Индии растет чай, и я научилась заваривать его. Я буду готовить чай для тебя.

Через какое-то время гости начали собираться.

— Без сомнения, мы будем часто посещать Уэнтуотер, — сказал сэр Реджинальд Мейкпис, — дабы удостовериться, что все в порядке. Я предвкушаю плодотворные беседы с вами по поводу торговли рабами.

— Я надеюсь, что вы всегда будете нам рады, — добавила герцогиня Брейфилд, — потому что мы очень гордимся Фанни. Мы будем у вас частыми гостями, — она улыбнулась Горацию, — чтобы убедиться, что все в порядке.

— Поздравления, Харботтом, — сказал лорд Стоун.

Глава тридцатая

Все случилось без предупреждения. Он пришел одной ноябрьской ночью, когда ветра задували последние листья в вонючие канавы вокруг Ганновер-сквер. Мисс Горди и Роза играли в шахматы в гостиной Розы, прислушиваясь к тому, что делает ребенок Тут в дверь постучали. Дверь открыла новая служанка, раздался голос Джорджа. Времени хватило лишь на то, чтобы закрыть комнату, где находилась Розетта. Роза быстро села на свое место и передвинула слона на доске, когда на лестнице послышались шаги.

На мгновение все трое уставились друг на друга. Прошли многие месяцы с того дня в Розетте, когда они виделись в последний раз. Все трое изменились. В мисс Горди он всегда видел только старуху, но его удивила перемена в Розе. «Теперь и она постарела, — подумал он. — У нее сыпь на коже. Она тощая, выглядит ужасно. Одета в черное, как настоящая старуха».

Джордж тоже не остался прежним. Он сильно загорел. Приключения в Египте отразились на его внешнем виде. С одной стороны лица тянулся длинный шрам. Как всегда, он изящно опирался на трость, но одна рука, по всей видимости, была покалечена, поскольку он как-то странно держал ее. Мамлюкские беи нанесли ему серьезный вред ятаганами, до того как Корнелиус Браун добрался до него и врезал сапогом по ребрам.

— Какая неожиданность, Джордж, — сказала Роза, — когда ты вернулся?

Джордж смотрел на женщин, сидящих возле шахматной доски, прислушивался к звукам, доносящимся со всего дома. Где же это? Он не сел. Наконец он сказал:

— Я только что приехал из Портсмута. Уильям и наши вещи уже прибыли на Беркли-сквер. Однако я полагаю, что здесь есть еще одна вещь, которая принадлежит мне.

Наступила тишина. Было слышно, как на улице точильщик ножей зазывает к себе желающих, как мимо с грохотом проносятся кареты.

— Оставьте нас, пожалуйста, мисс Горди. — Джордж сделал попытку быть вежливым.

— Знаете, виконт Гокрогер, простите меня, но на этот раз я, пожалуй, никуда не уйду. — Она передвинула коня.

Джордж перестал быть вежливым.

— Где он, Роза?

Снова воцарилась тишина. Джордж огляделся, посмотрел на лестницу, ведущую наверх, словно бы рассчитывая увидеть там ребенка.

— Разве ты не слышал, Джордж?

— Я услышал, что это очень дорогой хлам. — Из кармана он вынул синий крест. У женщин перехватило дыхание от восхищения. Синий лазурит выглядел таким красивым, его сияние было таким необычным на Саут-Молтон-стрит. Каким-то невероятным образом крест навевал воспоминания о запахе гвоздики, струящемся песке, призывах муэдзина. — Я должен похвалить тебя хотя бы за хороший вкус, — заметил Джордж. — Крест стоит целое состояние. — Он снова спрятал его в карман. Воспоминания о Египте развеялись так же быстро, как и появились. Они снова услышали скрип колес за окном, крики и перебранку. — Мне сказали, что ты поплыла вверх по Нилу и нашла ребенка. Я знаю, что в Милане вас видели с ребенком.

— Но тебе не сказали, Джордж…

— Что?

Роза глубоко вздохнула.

— Ребенок мертв. Он умер на обратном пути. Он был… слишком слабым, слишком больным, чтобы выдержать столь продолжительное и утомительное путешествие.

— Где он умер?

— Он умер… — Роза наклонила голову. «Если нас видели в Милане, значит, он умер после Милана». — Он умер, когда мы пересекали Швейцарию. Нам, естественно, нельзя было ехать через Францию. Там мы его и похоронили.

Джордж внимательно прислушивался к безмолвному дому. Он взглянул на ее черную одежду. «Она в трауре из-за ублюдка?»

— Где свидетели?

— Я свидетель, виконт Гокрогер, — угрюмо отозвалась мисс Горди, — всего, что произошло. Ваша невестка одна из самых отважных женщин, которых я когда-либо знала.

— Она также одна из самых хитрых женщин! — тут же добавил он. — Потому что ты прячешь ребенка прямо здесь, под половицами, готовая доставлять неприятности моей семье!

— Я крестила его в швейцарской церкви перед смертью, — быстро сказала Роза, — там должна была остаться запись.

— О его смерти?

— О его имени. Я назвала его Гарри Фэллон.

— Как ты посмела! Как ты посмела! — Казалось, что он собирается ударить ее, как тогда в Александрии. — Клубок грязных, вонючих арабских тряпок получил имя моего брата?

Мисс Горди резко встала. Женщины знали, что громкий мужской голос может напугать ребенка, и девочка расплачется.

— Все кончено, Джордж, — быстро сказала мисс Горди, — Его больше нет.

Джордж снова посмотрел на Розу. Что-то ужасное случилось с ней, он это видел. Несколько мгновений он стоял, молча разглядывая женщин.

— Возможно, это правда, — сказал он мягко, — а может, и нет.

— Ты хочешь обыскать дом, Джордж, — холодно предположила Роза, — как какой-то бейлиф?[98]

Она увидела, как на его лице отразились противоречивые чувства.

Наконец он сказал:

— Я вернусь, когда вы будете меньше всего ждать этого. — Он пошел к двери. — Я послал Уильяма вперед, чтобы он объяснил смерть Долли, но, — его лицо исказила гримаса недовольства, — мне придется иметь дело с герцогом Хоуксфилдом. Надеюсь, что вы обе подтвердите, если возникнет необходимость, что она умерла при родах. — Роза подумала: «Вот, значит, в чем дело. Мы ему еще нужны. Поэтому он еще не разобрал дом по кирпичику». — Но я вернусь, Роза, потому что не доверяю тебе. И знай, что вряд ли я заставлю себя жениться на тебе после всего этого. Ты похожа на старую деву. Я всегда говорил, что это началось после смерти Гарри. Твоя жизнь закончена. Учись вязать!

Джордж Фэллон развернулся и спустился по лестнице. Они услышали, как хлопнула входная дверь.

Роза быстро вошла в комнатку Розетты. Девочка не спала. Она молча лежала и внимательно смотрела по сторонам.

На следующий день мисс Горди едва успела предупредить Розу, чтобы она спрятала ребенка.

— Веди себя тихо, — шепнула она Розетте, словно та когда-либо вела себя иначе.

Мисс Констанция Горди провела гостей наверх.

Вдовствующая виконтесса Гокрогер демонстративно прижимала платок к носу. С каждой ступенькой она излучала все большее недовольство, а также крепкий запах одеколона. Весь ее вид, ее шелестящие юбки и парик выражали крайнюю степень неудовлетворенности. За ней шел герцог Хоуксфилд — прямой, строгий, молчаливый старик. Затем появился Уильям, такой же загоревший, как Джордж, но тощий, как Роза. Что-то случилось с ними, что-то изменило их. Герцог Хоуксфилд спас его наследство, но ценой жизни его сестры, и Уильям знал это. Процессию завершал Джордж. У него на лице было написано такое бешенство, что Роза сразу же поняла: герцог заставил его пойти с ними. Она заметила, что Джордж и герцог даже смотреть друг на друга не могут.

Все, включая Розу, были одеты в черное.

Роза вежливо поздоровалась с гостями. Она была ошарашена, когда снова увидела виконтессу Гокрогер, ее длинный нос, пронзительные, пристальные голубые глаза, как у Розетты, находившейся в соседней комнате. Роза немного поморщилась, когда герцог склонился над ее рукой, как всегда, безукоризненно вежливый. Роза пахла бергамотом, немного миндалем и помадой для волос. Она жестом предложила всем сесть. Вдовствующая виконтесса направилась к стулу с высокой, жесткой спинкой, и запах одеколона последовал за ней. Хотя мода предписывала простоту, ее траурное платье носило явные намеки на другие времена, а довольно объемная шляпа была украшена перьями. Джентльмены устроились с большим неудобством. Джордж совершил обычную ошибку, сев на диван, забыв, какой он мягкий. Роза почувствовала, что гостиная наполнилась чужими людьми, которые принесли с собой старые воспоминания. Новая служанка принесла чай, который мисс Горди принялась разливать по чашкам. Джордж отказался от чая, резко встал, что получилось у него не так грациозно, как раньше, из-за покалеченной руки. Его лицо выражало нетерпение и гнев на герцога, который заставил его прийти сюда.

— Уильям сообщил нам, что ты тоже ездила в Египет. — В голосе герцога слышался металл. Роза внезапно вспомнила темного сокола, который пролетел над ней в ее первый день в Александрии.

— Мы с мисс Горди недавно вернулись.

— Тогда ты наверняка знаешь, — продолжал герцог, — о той новости, которую мне совсем недавно сообщили. О смерти моей племянницы.

— Да, знаю, — ответила Роза, — мне очень жаль.

— Ты в трауре из-за нее?

Роза склонила голову, как бы соглашаясь. Она не смотрела на Джорджа.

Все молчали. С улицы доносилась ругань кучеров — ничто не могло проехать мимо кареты герцога Хоуксфилда, и Саут-Молтон-стрит оказалась совершенно заблокированной.

Роза ждала. Знают ли они о Розетте?

— Я хочу услышать подробности ее смерти, — резко сказал герцог.

Роза холодно взглянула на него. Она увидела бледное, странное лицо Долли в доме торговца. Как она рассказала, что пошла на базар купить средство, чтобы избавиться от ребенка. Роза вспомнила ее тело в турецком хане и как Джордж сказал: «Ни один грязный араб…» Лицо Уильяма, перекошенное страданием, писк москитов в темноте, жара, смерть. Роза гадала, что именно из этого он хочет услышать.

Заговорила мисс Горди.

— Мы все там были, ваша милость. Мы ничем не могли ей помочь.

Никто никогда не подвергал слова мисс Горди сомнению, и она действительно говорила правду.

— Вот, ваша светлость, — подала голос виконтесса Гокрогер, — именно это мой сын вам и говорил. — Она сделала жест, словно бы желая встать, словно этот неприятный разговор в неприятном доме уже закончен, но герцогу Хоуксфилду стоило лишь посмотреть на нее, и она успокоилась. Перья на ее шляпке дрогнули. Старые часы из Генуи сообщили им, что уже пятнадцать минут четвертого. Герцог посмотрел на Розу.

— Что тебе известно об этом деле? — спросил он. — Я хочу узнать больше.

Роза почувствовала, как Джордж и Уильям буравят ее взглядами. Она услышала тихий звук и резко обернулась. В дверях в соседнюю комнату стояла Розетта, держась за косяк и глядя на гостей. Все они, по разным причинам, были слишком ошарашены, чтобы говорить.

Вдовствующая виконтесса не могла отвести от ребенка удивленного взгляда. Одной рукой она схватилась за горло, словно у нее перехватило дыхание, а другую приложила к сердцу, словно оно остановилось. В ее лице не осталось ни кровинки. Из ее горла начали исходить какие-то приглушенные булькающие звуки, пока она смотрела на свою уменьшенную больную копию. Розетта глядела на виконтессу.

— Уберите это! Уберите это! — Виконтесса дышала, словно рыба, выброшенная на берег, шумно ловя воздух ртом. — Уберите это!

Розетта не сводила с нее пристального взгляда.

Герцог, Джордж и Уильям уже были на ногах.

— Это… это ведь не ребенок Долли? — холодно поинтересовался герцог.

Роза быстро посмотрела на удивленное багровое лицо Джорджа.

— Нет, ваша милость.

Роза быстро подхватила Розетту на руки и сама встала в дверном проеме.

— Ребенок Долли умер вместе с ней. Это дочь моего усопшего мужа. Я знала о ее существовании. Поэтому я отправилась в Египет.

Розетту, по всей видимости, ничуть не тронула истерика виконтессы. Она внимательно смотрела на перья на ее шляпе, которые теперь тряслись мелкой дрожью, положив маленькую ручку на шею Розы. Какое-то время единственным звуком в комнате было прерывистое дыхание вдовствующей виконтессы.

Джордж молчал. Роза на него не смотрела. Наконец герцог сказал, и это был не вопрос, а утверждение:

— Это ребенок Гарри.

— Да, ваша милость. У него был ребенок от египтянки в Александрии. Она родилась после его смерти. Я нашла ее в монастыре на Ниле.

Розетта смотрела на взрослых, положив руку на ладонь Розы.

Наступила продолжительная, ужасная тишина. Наконец герцог сказал:

— Что у нее с глазом?

— Когда я нашла ее, у нее была болезнь, очень распространенная в Египте. Она называется офтальмия.

Виконтесса издала возглас отвращения.

Заговорила мисс Горди:

— Когда мы прибыли в Египет, английское посольство в Александрии было закрыто — сейчас там англичанам находиться опасно. Когда Роза нашла ребенка, нужно было срочно покинуть страну, поскольку действия капитана Фэллона имели очень опасные последствия. Мы получили всю медицинскую помощь, какую сумели найти, но дело было не только в офтальмии — ребенок мог умереть, если бы Роза не отыскала его. Только в Милане мы нашли нормального доктора, и только в Англии она получила удовлетворительное лечение. Она до сих пор не выздоровела. Нас часто навещают доктора. Но именно Роза спасла ей жизнь.

Громко тикали итальянские часы.

Наконец Джордж Фэллон, виконт Гокрогер, достаточно пришел в себя, чтобы говорить, но его лицо все еще было багровым.

— Этот ребенок, ваша милость, конечно же, принадлежит мне. Вдова моего брата не посчитала необходимым сообщить мне о его существовании в Лондоне. Я услышал о ребенке, когда приехал в Египет. Я бы сам разыскал его, если бы на меня не напали чужеземцы. — Теперь Роза посмотрела на него, но он избегал встречаться с ней взглядом. — Конечно, моя семья приютит любого ребенка моего брата. — Роза услышала в его словах арктический холод. — Моя невестка хотела сама отыскать ребенка, но у нее нет на него никаких прав. Я планирую поместить ребенка в подходящий монастырь, в котором о ней будут хорошо заботиться.

— Нет!

Роза не удержалась и расплакалась, не выпуская из рук ребенка. Она почувствовала, как напряглась Розетта в ее руках.

— Вы не можете этого сделать! Вы не можете забрать ее у меня! Этот ребенок большую часть своей жизни находится в пути, его постоянно перевозят с места на место. Она больна и еще недостаточно взрослая, чтобы понять все, что творится с ней. Пожалуйста, она должна сначала почувствовать покой, как бы ни сложилась ее судьба. Я вас прошу, если вы хоть что-нибудь чувствуете к этому ребенку или ко мне, поскольку мы вместе пережили многое, позвольте ей выздороветь, позвольте ей почувствовать себя в безопасности. — Ее лицо было бледнее, чем у виконтессы. — Доктора говорят, что ее нельзя перевозить, она была на волоске от смерти!

Герцог Хоуксфилд прочистил горло.

— Закон ясен, моя дорогая, — мягко сказал он Розе. — У тебя нет прав на ребенка Гарри. Джордж является официальным опекуном. Полагаю, он не запретит тебе посещать ребенка в монастыре. Я уверен, — и он снова взглянул на нее с тем знакомым выражением, по которому ничего нельзя понять, — что ты вела себя отважно, хоть и не совсем правильно, стараясь привезти ее в Англию через воюющие страны. Но она не принадлежит тебе.

Роза почувствовала, что внутри у нее что-то оборвалось.

— Ты всегда умела делать из мухи слона, Роза, — заметил Джордж. К нему уже частично вернулась уверенность. — Ее перевезут в монастырь в течение недели. Она моя, и мы заберем ее сейчас. Она будет в безопасности, у нас есть сиделка, поскольку Уильям стал отцом.

Джордж встал за стулом матери, положив ей руку на плечо, словно говоря этим: все кончено. Ругань кучеров на улице усилилась. Там начался небольшой мятеж. В комнате царила тишина, словно никто не знал, что добавить.

Что-то в виконтессе заинтересовало Розетту. Возможно, драгоценности или платье. Она соскользнула с рук Розы, сделала первые неуверенные шаги. Все в комнате, казалось, были загипнотизированы ребенком. Возможно, все дело было в одеколоне. А может, в перьях на шляпе. Розетта посмотрела на них. Или она догадалась, что перед ней ее бабушка? Затем в комнате словно бы появился призрак — Розетта улыбнулась виконтессе улыбкой Гарри.

Виконтесса посмотрела на тощее напоминание о любимом сыне, начала ловить ртом воздух и потеряла сознание. Розетта с интересом наблюдала за этой кучей перьев, юбок и довольно-таки жирных ног. Роза подскочила к Розетте и подхватила ее на руки. Джордж подбежал к матери, мисс Горди крикнула служанке, чтобы она принесла нюхательные соли. Их быстро сунули виконтессе под нос. Она слабо застонала. В этот момент герцог, который не двигался с места, начал отдавать приказы.

— Забери мать в карету, Джордж. Мисс Горди и Уильям помогут тебе. Мы разберемся с ребенком позже, не сейчас.

Джордж немедленно встал.

— Ваша милость, простите мою наглость, но моя семья не принадлежит вам. Я не позволю ребенку оставаться здесь больше ни секунды.

— Ты оставишь его пока, Джордж, — холодно ответил герцог, — поскольку мы еще не обсудили смерть моей племянницы.

Что-то в его голосе заставило даже Джорджа запнуться. Он с нескрываемой яростью посмотрел на старого герцога, потом на Розу и затем на Розетту. Потом он повернулся к матери. Наконец ее снесли вниз, и в комнате остались лишь Роза, герцог и запах одеколона и пота.

Герцог сказал:

— Я буду тебе благодарен, если ты сядешь.

Роза медленно села. Она была так бледна, что тоже могла потерять сознание. «Если он начнет дальше расспрашивать о Долли, я скажу ему правду». Розетта хотела, чтобы ее поставили на пол, но потом прижалась к ноге Розы, ища убежища. Она внимательно наблюдала за герцогом больными глазами.

Герцог встал — сухой, крепкий старик. Был в нем какой-то стальной стержень, который ничто не могло сломить. Роза снова вспомнила сокола. Что-то в этом человеке и его власти вызывало в ней отвращение. Роза в отчаянии отвернулась.

— Я следил за тобой, Роза, — тихо сказал он, — с тех пор, как дороги наших семей пересеклись. Ты умная женщина. Многие женщины, как по мне, — добавил он сухо, — таковыми не являются. Наверное, ты считала, что я был неправ, позволив Джорджу жениться на Долли. — Он жестом остановил ее возражения. — Без этого брака семья Долли, наследство Уильяма были бы уничтожены — слишком много поколений дураков. Сестры Долли удачно вышли замуж, но недостаточно удачно. У семьи Энн есть деньги, конечно, но есть также и сыновья. Ты не понимаешь, как старые английские семьи ведут дела, да я и не жду, что ты поймешь. Я сделал то, что посчитал нужным.

Этот человек был советником короля. Теперь он стоял в доме на Саут-Молтон-стрит, и от него исходило ощущение власти. Роза хотела отвернуться, таким сильным было ее отвращение к нему. Она стала неосторожной.

— Я находилась с Долли, когда она умирала в Александрии. Ей было очень больно, она была несчастна. Во многом из-за мужа, которого вы заставили жениться на ней, и из-за брата, вашего племянника, которого она любила всем сердцем.

Он слегка кивнул. Невозможно было определить, соглашается он или нет. Она хотела продолжить, чтобы он сбросил с себя эту холодную маску, но не сделала этого. Она вспомнила, как жужжали москиты в горячем воздухе Александрии. Розетта молча смотрела на него. Герцог не двинулся с места. Выражение его лица было непроницаемым. Наконец он издал нечто похожее на вздох.

— Дорогая моя… с этим покончено. Долли мертва. Что касается тебя… виконту, по всей видимости, нужен этот ребенок. Это девочка, она больна, но она… очевидно, — он снова посмотрел на Розетту, — ребенок семьи Фэллон. Они не позволят тебе оставить ее, как и закон. Что касается меня, — продолжал он холодным тоном, — то мне все равно, потому что мои дела с семьей Фэллон наконец, благодарение Богу, завершились. У Уильяма теперь есть сын, надеюсь, первый из многих. Родословная Торренсов теперь в такой же безопасности, как и их состояние, которое я… сохранил. Я понимаю, — он заметил, что девочка снова смотрит на него, — что вы с ребенком испытали многое. Я думаю, то, что вы сделали с мисс Горди, — исключительная авантюра. Но это заслуживает похвалы. Кажется… ты нравишься этому ребенку. Я хочу сделать предложение.

— Ваша милость, — выпалила Роза отчаянно, — Фэллоны разрушили жизнь одной девушки, вашей собственной племянницы! — Роза почувствовала, как Розетта напряглась. — Я не думаю, что Джордж желает ей добра. Я полагаю, — она прикусила губу, затем продолжила, — я полагаю, что Джордж убил бы ее, если бы обнаружил первым.

Лицо герцога оставалось таким же бесстрастным.

— Это серьезное обвинение.

— Ваша милость, брат Джорджа… мой усопший супруг… не погиб как герой. Этот ребенок является напоминанием об этом. Виконт, как вы понимаете, хочет стать частью… того круга, в который входите вы. Этот ребенок мешает его планам.

Роза отвернулась. Она все сказала. Ей было все равно. Когда она наконец снова посмотрела на герцога Хоуксфилда, то заметила, что он смотрит на нее снисходительно.

— Не думай, что мы не знали этого. — Слово мы включало мир, в котором он жил: короля, правительство, власть — Англию. — Ты же не думаешь, что кто-то вроде Джорджа Фэллона может стать настоящей частью мира, в котором я живу? Ребенок — это ничто.

Она ответила холодно, снова взяв Розетту на руки:

— Для меня она не «ничто», ваша милость. — Она продолжила, не в силах сдержаться: — Фэллонам нельзя позволить управлять жизнью еще одной девушки! Монастырь! Почему она должна закончить свои дни в монастыре? Если я… — она запнулась, потом тихо добавила, взглянув на девочку, — если я люблю ее.

— Боюсь, закон гласит, что у виконта есть права на эту девочку. Он может запереть ее в монастыре, если того желает. — Герцог внимательно посмотрел на Розу. — Но… в местах, — он кашлянул, — где закон не действует… у меня есть власть над семьей Фэллон. Я могу сделать так, что виконта не примут ни в одном аристократическом доме Лондона. Я хочу спросить, не желаете ли вы рассмотреть возможность нашего брака?

Роза взглянула на него, подумав, что ослышалась.

Он улыбнулся. Это была холодная улыбка, но все же улыбка.

— Вы бы изменили свое положение и положение девочки навсегда. Поскольку, я полагаю, вам не надо объяснять, что такое семья Хоуксфилд. Моя жена умерла несколько лет назад. У нас не было детей, но я не могу передать титул и поместье Уильяму, сыну сестры, потому что у меня есть младший брат, а у него есть сыновья. Поэтому наследство Уильяма было так важно для меня — его следовало спасти любой ценой. Теперь моя миссия завершена и семья Торренс в безопасности.

«А Долли мертва», — подумала Роза.

— Иногда я думаю, что мне нужна спутница. Как я говорил, я следил за вами какое-то время. Если вы выйдете за меня, то с юридической точки зрения сможете заменить Розетте мать. Я позабочусь об этом. Она вырастет в одной из самых славных семей Англии. Вы станете герцогиней Хоуксфилд, приближенной к августейшей фамилии. Стареющая королева будет рада компании такой молодой девушки, как вы. О Джордже можно будет забыть, уверяю вас, поскольку я виню его в смерти племянницы, и он узнает об этом. Если вы согласитесь на мое предложение, он передаст права опекуна мне, а таким образом и вам. Если он не захочет, чтобы его игнорировали в свете.

Роза молчала, но она почувствовала, что у нее дрожат руки. Она поняла, что герцог заметил это.

— Мы не будем жить с семьей Фэллон. Как я сказал, важное дело наконец завершено — наследство Уильяма в безопасности. До Лондона мне больше дела нет. Он стал таким пошлым местом. Я могу вернуться в Хоуксфилд-касл со спокойной душой, поскольку я выполнил долг так, как посчитал нужным. И… если вы окажете мне честь… я дам вам слово, что ребенок, — он взглянул на Розу, — официально станет моей дочерью. Я также даю вам слово, что она получит прекрасное образование. Вы бы этого хотели, я уверен. — Он пожал плечами. — Что же касается здоровья, то мы могли бы взять с собой в мое имение ее докторов, если в этом есть необходимость. — Роза все молчала. — С другой стороны, если вы не ощущаете сил принять мое предложение, вам придется попрощаться с ней.

Роза пролепетала что-то похожее на: «Ваша милость, это большая честь для меня».

Она посмотрела на его старое холодное лицо. В воздухе едва ощутимо витала угроза.

— Кажется, что я могу, несмотря на годы, — снова ледяная улыбка, — предложить вам решение проблем. Я понимаю, что вам понадобится время на размышления, но при сложившихся обстоятельствах я полагаю, что нам стоит поспешить. Надеюсь получить от вас ответ к концу завтрашнего дня. Мы сразу же оформим брак.

Он поклонился и прикоснулся сухими губами к ее руке. Роза почувствовала запах помады для волос и бергамота. Потом он повернулся и вышел. Она услышала шаги на лестнице.

Розетта посмотрела на Розу. Она положила маленькую ручку на ладонь Розы, не спуская с нее глаз. Единственный звук в комнате издали старые часы из Генуи. Они пробили четверть часа. Затем полчаса. Потом Розетта, глядя на Розу, заметила перемены на ее лице.

— Дождь? — неуверенно спросила она.

Мисс Горди суетилась вокруг бледной плачущей женщины. Ей было очень жаль Розу, но она ничем не могла помочь ей. Роза должна была сделать выбор.

Наконец Роза уложила Розетту спать и села возле нее в темноте.

— Маасалям, Рози, — сказала она, как всегда, и поцеловала маленький лобик. Розетта долго смотрела на фигуру сидящей рядом женщины. Затем она заснула, прижимая к себе потрепанную старую подушечку по имени Энджел.

Роза медленно прошла в гостиную. Она зажгла сигару. Снова и снова она вспоминала слова Фанни, которая вернулась в Уэнтуотер с преподобным Горацием Харботтомом. «Мы должны найти в себе силы справиться с трудностями. Ты, Роза, тоже должна найти их, как это сделала я, как бы сложно это ни было».

Она прикорнула на старом мягком диване, на котором она однажды сидела с Пьером Монтаном и говорила о своей любви к нему. Ей приснились развалины среди песков и крошащиеся, забытые иероглифы, испоганенные коптскими крестами — загадочные, неясные сны о ключах и раскрытии секретов. После той ночи от Пьера вестей не было — ни письма, ни какого-либо знака. «Третьего раза не будет», — сказал он. Она услышала голос ночного дозорного, который крикнул, что все спокойно. Как же он был неправ!

На следующее утро под пристальным взглядом Розетты Роза взяла перо, обмакнула его в чернила и нанесла на бумагу значки, которые изучила много лет назад. Они так забавляли ее когда-то. Они говорили о том, что творилось у нее в голове, но не о том, что происходило в сердце. «Герцогу Хоуксфилду», — написала она. Кожа натянулась у нее на щеках, как бледное полотно.

«Мой господин, я должна поблагодарить Вас за щедрое предложение принять Розетту и меня к себе в семью. Я с радостью принимаю его.

Мы ожидаем Ваших указаний.

Роза Фэллон»

Когда письмо было отправлено, Роза вышла, чтобы прогуляться наедине с собой по Ганновер-сквер.

Роза решила произвести это изменение изящно. Она попыталась вычислить положительные стороны этого брака. Прежде всего, у нее была Розетта, поскольку Джордж теперь не сможет причинить им вреда. Они ни в чем теперь не будут нуждаться. Розетта получит лучшую медицинскую помощь, которую можно купить за деньги, настоящее образование, как у мужчин. Это будет очень скромное бракосочетание, вдалеке от Лондона. Возможно, им даже понравится жизнь вдали от суеты. Возможно, это будет счастливое завершение всех ее злоключений.

Слабое зимнее солнце пыталось пробиться сквозь ветви деревьев, образуя на земле причудливые тени, которые напоминали ее собственные сны. Она позволила себе вспомнить лицо Пьера еще один раз.

Роза закрыла глаза, почувствовав, как тоска сжимает сердце.

Лицо любимого Пьера превратилось в старое холодное лицо герцога Хоуксфилда.

Глава тридцать первая

В часовне Хоуксфилд-касла состоялась скромная церковная служба. Затем в замке был дан официальный обед почти на тысячу персон. Король Георг III, окруженный многочисленными придворными, сидел за столом на небольшом возвышении вместе с герцогом и новой герцогиней Хоуксфилд. Роза была представлена королю. У нее на шее сверкало колье с бриллиантами и изумрудами.

Тяжелые гобелены и бесценные полотна нависали над гостями. Рамы картин были сделаны из золота. Канделябры сверкали тысячами свечей, слуги сновали вдоль столов, заменяя свечи и убирая растаявший воск. Потолки были покрыты краской. Кроме того, их украшала лепнина — святые и принцы глядели на гостей из-за небольших облачков, среди которых сновали ангелочки. Повсюду чувствовались холодные сквозняки. Они проникали в помещение из-под тяжелых дверей и шевелили дорогие парики и ковры. Играло несколько больших оркестров. Исполнялась музыка Генделя, посвященная фейерверку. Позже действительно собирались устроить фейерверк.

Королевская семья ела из золотой посуды. Слуги в париках разносили разнообразную вкусную еду и вина. Фанни, удивленно взглянув на такое количество пищи, предположила, что все деревни герцога подверглись полнейшему ограблению, что все овцы, свиньи и коровы были забиты ради такого случая. Но она заметила, что люди, которые, к счастью или несчастью, сидели возле короля, как они с Горацием, не запихивали в себя цыплячьи ножки и коровьи ребрышки и не накачивались вином, как бывало на Беркли-сквер. Вероятно, все дело было в присутствии короля и месте проведения банкета — в замке герцога Хоуксфилда.

Семья герцога, среди них Уильям и Энн, маркиз и маркиза Оллсуотер, также сидела неподалеку от королевского возвышения. Они все еще привыкали к мысли, что Роза Фэллон стала их тетей. Но Энн достаточно хорошо знала общество, в котором вращалась, чтобы не критиковать действия герцога Хоуксфилда. Она пила много бренди, но ей было все равно. Разве она не родила сына и не была беременна еще одним? Ее положению больше ничто не угрожало. Ее передние зубы должны были заменить новыми — из белого блестящего фарфора. Уильям перехватил взгляд Джорджа, который сидел немного дальше, рядом с матерью, где его положение в качестве бывшего мужа племянницы не вызывало вопросов. От злости его лицо пошло красными пятнами.

— Шлюха! — незадолго до этого сказал он Розе. — Ты стала настоящей уличной девкой. Я этого никогда, никогда не забуду!

Теперь Джордж внимательно рассматривал людей, сидевших возле короля. Когда начнутся танцы и фейерверки, он приблизится к дочери одной герцогини, которую он заприметил ранее. Он должен воспользоваться своим присутствием на подобном — его мозг не мог вынести этого определения — великолепном мероприятии. Дочь герцогини была не ахти какой красавицей: маленькое лицо, большие глаза, как у коровы, полные щеки и губы. Но ее отец-герцог приходился дальним родственником Его Величеству. С этой семьей, не исключено, ему повезет больше. Он снова искал подходящую жену.

Преподобный Гораций Харботтом был голоден, но не мог есть. Он съел немного, но едва не подавился, осознав, как близко он сидит от короля Англии. Его жена, его собственная жена стояла в часовне возле короля Англии как вторая свидетельница. Гораций сильно вспотел. Фанни сидела рядом с ним в сером платье. Он робел при ней. Казалось, что она значительнее его. Фанни теперь двигалась с достоинством. Она вернулась в его жизнь, снова варила обеды. Он знал, что ему очень повезло с женитьбой на ней, на женщине, благодаря которой в его дом зачастили лорды и леди. Иногда он чувствовал сильное смущение. Он не совсем понимал, что случилось. Его дети теперь стали очень — он не мог подобрать подходящего слова — терпеливыми. Когда он кипятился и ругался, говоря, что путешествие испортило их, они относились к нему снисходительно, словно бы он был болен. Преподобный Гораций Харботтом вздохнул. Теперь он проводил много времени в саду. Там он чувствовал себя по-настоящему счастливым. Как-то он нарвал большой букет цветов и принес Фанни. Она посмотрела на него тем взглядом, которым смотрела много лет назад. Он снова вздохнул. Гораций все еще мог по воскресеньям грохотать с кафедры, к нему вернулась Фанни, однако положение сильно изменилось. Он не позволял французским публикациям слишком часто вторгаться в его мысли, поскольку Фанни была очень добра.

Он незаметно поглядывал на Фанни, но Фанни смотрела на кузину. В простом желтом платье, с изящным королевским колье на шее, Роза прислушивалась к Его Величеству. Она все еще была бледной и худой, но она вежливо улыбалась и сидела очень прямо. Роза была сосредоточена, поскольку сделала очень важный шаг. Только сцепленные под столом руки выдавали ее беспокойство. Король снисходительно улыбался. Герцог Хоуксфилд смотрел на свою новую жену. Оркестр играл мазурку, но, ясное дело, никто не танцевал, не перед королем.

Мисс Горди, которая ради Розы постоянно кланялась королю Англии Георгу III, удалилась. Она поднялась по широкой мраморной лестнице, прошла по длинному полутемному коридору. Мерцало пламя свечей, со стен на нее глядели аристократические лица, вдоль коридора стояли греческие статуи. Несколько раз она не могла найти дорогу, и лакеи и служанки провожали добрую пожилую леди по тихим коридорам, по новым лестницам. Они считали ее доброй, потому что не могли заглянуть в ее мысли. Теперь она сидела с Розеттой и ее нянькой, обдумывая мысль, которая пришла к ней в ту жаркую египетскую ночь в хане — избавиться от королевской семьи, выслав ее на дальние острова в южных морях. Нянька убежала готовить чай. Мисс Горди вытерла лоб небольшим белым платочком и чопорно уселась возле Розетты, которая лежала в очень большой разукрашенной кроватке — фамильной реликвии семьи Хоуксфилд.

— Ну, Розетта, — сказала мисс Горди, — ну. — Она обвела взглядом большую темную комнату, увешанную портретами предков герцога. — Твоя жизнь очень изменилась. Я отброшу свои предрассудки, ибо в этом возникла необходимость. Ты понимаешь? — Она улыбнулась девочке. — У тебя будет масса прекрасных возможностей. Твоя мать, — мисс Горди нагнулась к кроватке и заговорила тише, — нашла способ, как и твоя тетя Фанни. Ты всегда должна гордиться ими, Розетта. Я, с другой стороны, просто глупая старая женщина, которая постарается, чтобы ты не потеряла связи с реальным миром. Но прежде всего, дорогая, я надеюсь… ах, мне будет так не хватать тебя, — мисс Горди промокнула платком неожиданно выступившие слезы, — я надеюсь, что ты и твоя дорогая, дорогая мать будете счастливы.

Пламя из камина осветило комнату. Вернулась нянька, осторожно подняла Розетту и поднесла к окнам, которые выходили на длинные ухоженные сады герцога, пестревшие лабиринтами, белыми статуями и идеально подстриженными деревьями. Они стояли у окна, раскрыв рот от удивления, когда в небо взвились искрящиеся снопы света — снова и снова, — переливающиеся всеми цветами радуги. Розетта широко раскрыла глаза. Вдалеке слышался гул фейерверков.

Король уехал.

Играла музыка, кружились пары. Фанни заметила, что герцог Хоуксфилд хочет что-то сказать. Он встал. Гости начали вежливо покашливать, музыка стихла, все внимательно слушали его светлость. Он произнес короткую речь, поблагодарил собравшихся за поздравления. Затем он пожелал всем спокойной ночи и повернулся к широкой лестнице, знаком велев новой жене следовать за собой.

Роза оглянулась. Фанни заметила, что Роза улыбается гостям пустой, безжизненной улыбкой. Она вообще их не видела, никого из них, даже Фанни.

— Пойдем, Роза, — позвал герцог Хоуксфилд.

Глава тридцать вторая

Так Розетта и жила — в роскоши и богатстве. Она жила во дворце, а не в египетской пустыне и не в монастыре. Она превратилась в леди Розетту Хоуксфилд, и ее родной дядя Джордж, который хотел убить ее, и родная бабушка, которая кричала: «Уберите это!», были вынуждены выражать почтение, если хотели сохранить общественное положение. И Розетта улыбалась им. В такие моменты они видели Гарри. Когда она приехала в Лондон, они показали огромный портрет ее отца и его медали, расположенные в гостиной в доме на Беркли-сквер. Она разглядывала все это с бесстрастным выражением лица. Вопреки своим принципам, они обнаружили — к своему крайнему стыду — что им хочется чаще видеться с чужеземной темнокожей больной девочкой, что — к своему ужасу — им не хватает ребенка, который мог бы смотреть на них так внимательно, словно он видит их насквозь.

Самым большим унижением для Джорджа Фэллона являлось то, что хотя бы в присутствии герцога Хоуксфилда он должен был обращаться к своему смертельному врагу — Розе Фэллон — Ваша милость. Это словосочетание он неизменно произносил сквозь стиснутые зубы.

Роза, герцогиня Хоуксфилд, улыбалась и понимала, что она платит своими ночами за Розетту, потому что Розетта была ее любовью, ее жизнью. Именно Роза научила Розетту читать и писать, прежде чем ее образованием занялись лучшие учителя в стране. Именно Роза научила ее любить слова, восторгаться чудом письма, тем, что можно выражать мысли на бумаге.

Роза платила цену и улыбалась. Она была примерной женой и превратилась в очень известную хозяйку дома. Роза знала: она делает то, что поклялась делать в то холодное утро на Ганновер-сквер, и делает это с изяществом.

Но неожиданные мысли мучили ее сознание — старое описание в книге отца: «Сокол в воздухе откидывается так, что его когти оказываются вверху… и его противник, не способный поступить так же, терпит поражение». Эти ночи — когда ее муж, герцог Хоуксфилд, смотрел на нее и говорил: «Пойдем, Роза», — означали, что жизнь, которая когда-то била в ней ключом, наконец застыла и заледенела.

1817 ГОД

Настоящее и прошедшее,

Должно быть, содержатся в будущем,

Будущее наступает в прошедшем.

T.С. Элиот «Бернт Нортон», 1935 год

Глава тридцать третья

Сначала появился слух. Мужчины в переполненных прокуренных кофейнях передавали его из уст в уста с прочими сплетнями, рассказывали женам. Что же случилось? Неужели еще один член августейшей фамилии, то ли принц-регент, то ли сам король сошел с ума?.. Это вызвало смех или кое-что еще кроме смеха — презрение. Но молодая принцесса совсем другая, как говорили в народе.

Наконец в газетах появилось официальное сообщение:

«Ее Королевского Высочества принцессы Шарлотты не стало. Эта молодая, красивая и интересная принцесса умерла в два тридцать ночи в четверг шестого ноября 1817 года, через несколько часов после рождения ребенка».

Мисс Горди согнулась над газетой, внимательно изучая заметку. Она сидела дома, возле камина, на Саут-Молтон-стрит. За прошедшие годы она вся усохла, превратилась в маленькую старушку. Ее очки, напротив, увеличились в размерах. В них были такие толстые стекла, что она стала похожа на сову.

— Значит, королевы Англии не будет, — сказала мисс Горди пустой комнате. — Если бы монархом стала женщина, то женщины Англии стали бы свободными. Теперь наш шанс потерян.

Она так сильно задумалась, что не заметила, как несколько углей из камина попали ей на тапочки. Почувствовав запах дыма, она неуклюже отодвинулась, рассеянно похлопала по тапочкам, не отрываясь от газеты:

«…окружили заботой Ее Королевское Высочество как родоначальницу длинной и славной линии британских королей, но все же недостаточно внимания уделяется состоянию наследования при неожиданной кончине. Однако теперь мы вынуждены уделить этому внимание, поскольку перспективы никоим образом не обнадеживающие. Сыновья и дочери настоящего монарха не имеют законнорожденных наследников…»

Служанка мисс Горди, которая в это время оплакивала принцессу, сидя на кухне, внезапно почувствовала запах дыма, прибежала в гостиную, увидела валяющиеся полуобуглившиеся тапочки и мисс Горди, которая с трудом натягивала пальто и шляпку. По всему Лондону зазвонили в колокола.

— Вы не должны выходить из дому, мисс Горди, не с вашим ревматизмом. Слишком холодно и опасно. Повсюду бродят толпы народа, одноногие пьяные солдаты!

Мисс Горди улыбалась, но, казалось, не слышала. Служанка вздохнула и помогла мисс Горди обуться и оделась сама. Две женщины вышли в серый ноябрьский день и направились по направлению к Уайтхоллу[99].

Казалось, общее горе поразило Лондон — люди плакали на улицах, словно их сердца были готовы разорваться из-за утраты принцессы. Они плакали возле новых газовых фонарей, новых статуй герцога Веллингтона. «Просто святая принцесса… ее выродок-отец так плохо с ней обращался». Они старались не обращать внимания на солдат и матросов, которые тоже бродили по улицам, кричали и просили дать им денег или работу. Их тошнило от недоедания и слишком большого количества выпитого джина прямо на новые изящные монументы, установленные в честь битвы при Ватерлоо и победы над Наполеоном. Конные драгуны с опаской поглядывали на большие толпы, грубо теснили их лошадьми. Смутьяны постоянно жаловались на все, на что только можно было жаловаться — на умопомрачительную стоимость восточного дворца в Брайтоне; на чрезмерное количество памятников победе в то время, когда солдаты, которые одержали эту победу, умирают с голоду; на само правительство. Правительство выловило нескольких таких крикунов, которые нарушали общественное спокойствие, и они были повешены. Наполеон, возможно, уже никогда не выберется с острова Святой Елены, но в воздухе Англии отчетливо пахло революцией. Поэтому в тот день драгуны высматривали в толпе все новых и новых недовольных. Мисс Горди едва ли можно было принять за бунтаря, но когда мимо нее потащили юношу, который взывал к толпе, ей удалось сунуть ему в руку соверен. Он удивленно посмотрел на нее благодарным взглядом. Она тоже была благодарна. Вдовствующая герцогиня Хоуксфилд настояла на том, чтобы мисс Горди принимала от нее деньги. Она всегда их тратила подобным образом.

Но сегодня на Уайтхолле люди забыли о голодающих солдатах и оплакивали любимую принцессу. Через какое-то время мисс Горди и служанка медленно направились обратно домой.

По всему королевству тысячами сочинялись оды и элегии различного качества на смерть принцессы.

Церковь была напугана даже сейчас, когда завершались приготовления к королевским похоронам. Да, люди горевали, но было слишком много неуверенности, некоторые люди считали Наполеона, поверженного врага, героем. Что, если эти толпы на улицах повернутся против престола и церкви? Как случилось во Франции. Это недопустимо! Поэтому слова предупреждения, призывающие людей вернуться к религиозным принципам либо ждать небесной кары, провозглашались в каждой церкви королевства, печатались на бесчисленных листовках. Церковники распространили среди народа двести сорок девять тысяч девятьсот тридцать две Библии.

Джордж Фэллон, виконт Гокрогер, испытывал крайнюю степень отвращения. Священники по всей стране без конца проповедовали отречение от греховных удовольствий, аморального поведения и расточительности. Вместо этого они требовали воздержания и приверженности домашнему очагу. Подобные настроения начали потихоньку проникать в его собственную жизнь. Его жена виконтесса, немного похожая на корову, сообщила своему милому мужу, что теперь, когда место наследника трона вакантно, все королевские сыновья, все эти развратные, аморальные герцоги немедленно начали уделять больше внимания своим законным женам и стараться оплодотворить их. Виконтесса сказала, что подобное поведение входит в норму в высших кругах. Почему бы и им не последовать их примеру? Ведь у них был всего лишь один ребенок — сын, конечно.

— Черт подери! — в бешенстве воскликнул Джордж, отшвырнув газету.

В день королевских похорон в Виндзоре мисс Горди снова начала одеваться. Она хотела услышать, что говорят в церквях. По всей стране будут читаться проповеди. Мисс Горди ожидала, что церковь использует смерть принцессы в своих интересах. Вместе со служанкой она села в первом ряду в церкви на Пиккадилли. Она уже давно не бывала здесь. Закрыв глаза, она слушала органную музыку, вспоминала детство в Уилтшире и весенний день, когда она прошла по приделу в подвенечном платье.

Старший священник начал речь обманчиво тихим голосом.

— Дорогие братья, обратите взоры свои на продолжительную агонию и преждевременную кончину славной, доброй и действительно добродетельной принцессы на двадцать втором году жизни. — Священник начал повышать голос, переходя к собственно проповеди. — Когда воля нашего всемогущего Создателя скажет мечу Ангела Смерти: «Меч! Иди по землям, ибо творят зло живущие там!» — кто сможет избежать его? Все вы, что грешите, — покайтесь! Где египтяне, персы, где ассирийцы? Где их великие царства? — Священник перешел на крик. — Они сметены мечом разрушения, уничтожены! Но до этого они долгое время тонули, — его голос понизился до шепота, — в лицемерии, роскоши и грехе.

В этот момент мисс Горди тихо встала и пошла к выходу из церкви в сопровождении служанки. Мисс Горди выглядела такой милой старушкой, что сидящая вокруг паства подумала, что ее переполнили эмоции. В чем-то они не ошиблись. А голос Апокалипсиса у нее за спиной продолжал вещать:

— Флоты и армии наших самых заклятых врагов не смогли уничтожить нас! Так давайте не позволим, чтобы наши внутренние свары, наши гнусности сделали то, что не смогли сделать враги! Покайтесь!

— Покайтесь во грехах! — громко сказала мисс Горди.

Когда она вернулась домой, то обнаружила в газете заметку одной довольно известной дамы, которая взывала к женщинам Англии:

«В эти тревожные дни женщины должны указать путь. Они должны забыть обо всем, о себе, уделить все внимание семьям. Они должны полностью отдаваться им, помогать мужьям, служить примером детям. Они обязаны возродить общественную мораль и разбудить спящий дух религиозных устоев. Их очаг — это их храм. Для женщин мир движется назад».

Интерес ко всему египетскому, привитый Наполеоном, приобрел огромные масштабы. На Пиккадилли проводились египетские выставки, женщины по всей стране носили тюрбаны как модный аксессуар. Древности из Египта теперь прибывали на каждом корабле, бросавшем якорь в Марселе или Портсмуте, — огромные гранитные ноги и руки, обелиски, головы фараонов. В Египте англичане и французы заключали между собой сделки, обманывали, вырезали надписи на сокровищах, разделяли между собой места раскопок, раболепствовали перед новым пашой Мохаммедом Али, которого они раньше называли не иначе как «сумасшедший албанец». Этот «сумасшедший албанец» не мытьем так катаньем умудрился уничтожить мамлюкских беев. С исчезновением беев, которые учинили над ним расправу в бане города Розетты, Джордж Фэллон мог бы сколотить в Египте еще одно состояние, если бы не миссис Венеция Алебастер, которой он успел перейти дорогу. Теперь она была замужем за свирепым бедуинским шейхом. Даже сейчас Джорджу Фэллону было небезопасно появляться в Александрии или Розетте. Поэтому он не мог контролировать поток сокровищ, текущий из Египта. Однако ему удалось захватить немного драгоценностей, ограбив несколько древних гробниц, расположенных в верховьях Нила. Он нашел золотые кубки и великолепные украшения, которые время от времени надевала его старая, выжившая из ума мать. Поговаривали, что виконт Гокрогер осквернял могилы — разбивал саркофаги, чтобы найти драгоценный папирус, который хоронили вместе с телами, и продать его. Джордж Фэллон заполучил эти папирусы, но ничего не смог прочесть на них.

Однако в Уэртинге Томас Янг, английский лингвист, сидел возле моря, держа в руках древний папирус и копию Розеттского камня. У него был отпуск, но он работал.

— Египтяне вели подробные записи о своих правителях, а у них было много иностранных правителей, — сообщил он жене, когда они сидели под сенью старого дуба в саду возле гостиницы. — Понятное дело, им нужно было записать иностранные имена, используя свой алфавит и фонетику, поэтому мы должны сначала найти иностранные имена, такие как Клеопатра, Александр, Птолемей с более чем одной похожей буквой.

Наконец ему удалось доказать, что он нашел пять образцов имени «Птолемей» внутри картушей на Розеттском камне.

Английское правительство, впечатленное его находками и желающее найти ключ к иероглифам раньше французов, приказало генеральному консулу в Египте немедленно найти еще образчики древней египетской письменности.

— Но пожалуйста, не посылайте целые обелиски, — твердо предостерегли его.

Когда в Лондон прибыли новые интересные древности, молодой поэт Перси Биши Шелли и его счетовод, Гораций Смит, решили сходить в музей посмотреть на них, а потом проверить, кто из них напишет лучшую поэму, посвященную иероглифам. Поскольку мисс Горди водила дружбу с обоими молодыми людьми, то она смогла раздобыть экземпляры обоих произведений. Но она отказалась выступить в роли судьи.

— Один поэт, — сухо сказала она Розетте, — а другой — биржевой брокер.

Мистер Смит — брокер — написал поэму, начинающуюся следующим образом:

В египетской тиши песчаной Стоит гигантская нога. Отбрасывает тень молчанья, Единственную тень здесь лишь она. — Аз есмь великий Озимандиас, — молвит камень, — Я царь царей и сей могучий град воздвиг! Но эта слава — только краткий миг.

Мистер Шелли — поэт — создал поэму, названную «Озимандиас».

Я встретил путника из древних стран И молвил он: «Две каменных ноги бестелого колосса Стоят в пустыне… Подле них разбитая гора: В песок полуушедший лик, чья грозная гримаса И губ кривых усмешка вещают, что тиран Изваян был в порыве тех страстей, Что разрушают время на безжизненных камнях. Они ваяющей руки теперь живей. Надтреснуты слова на пьедестале: «Я Озимандиас, великий царь, и на костях я победил отчаяния бремя…» И рядом — ничего. Песка пустынный плен, И одинокое безжалостное время, Да царственных останков тлен».[100]

Пятнадцатилетняя леди Розетта Хоуксфилд внимательно прочла обе поэмы и сходила в Британский музей, чтобы лично взглянуть на сокровища родной страны. Она сразу же рассказала мисс Горди обо всем, что там увидела.

— В египетской коллекции много больших каменных ног. Есть о чем писать стихотворения, было бы желание. Но я не уверена, что мистер Шелли действительно видел ту красивую гранитную голову молодого фараона.

— Почему?

— Ах, мисс Горди, вы должны посмотреть на нее! Она такая большая, ей тысячи лет! И она пересекла океаны, но до сих пор улыбается! Невероятно красивая! Ее наверняка нашел в песках в верховьях Нила сумасшедший итальянец, который раньше работал силачом в цирке, а теперь нанялся к британскому консулу в Каире. Она называется «Голова молодого Мемнона»; ее погрузили на лодку на Ниле. Думаю, что силач сам ее погрузил. Потом ее переправили в Александрию, где разместили на барже. По пути в Англию она несколько раз чуть не утонула. Зачем писать поэму о ноге, если можно написать о такой замечательной голове?

Леди Розетта Хоуксфилд была здравомыслящей и трезвой молодой особой. Поэтому мисс Горди с любопытством наблюдала за ее необычным интересом к этой голове.

— Я не думаю, что мистер Шелли видел голову в музее, — повторила Розетта.

— Почему ты так считаешь?

— Потому что на лице, которое пересекло океаны, нет холодного выражения властности! Оно красивое и такое доброе!

Мисс Горди, к сожалению, не выходила из дому, потому что болела со дня похорон принцессы, и не могла проверить слова Розетты. Но она сказала:

— Мистер Шелли пишет о чем-то другом, я полагаю.

— Что вы имеете в виду?

— Он очень сердит на правительство и церковь.

— Из-за бедных солдат, матросов и памятников?

— И несправедливых законов. И денег, которые тратятся на принца-регента и его дворец в Брайтоне. И мистера Вордсворта, который когда-то был революционером, а потом принял предложение занять должность распределителя печатей. Это очень расстроило мистера Шелли. И то, что вешают людей. И то, как церковь всецело поддерживает монархию. История, возможно, вынесет свой приговор нашим лидерам. Я думаю, что в своей поэме он пишет именно об этом.

Розетта засияла улыбкой отца. Голубое платье очень шло к цвету ее глаз. Как и предсказывала Роза, Розетта носила повязку на одном глазу, как пират. Она тепло посмотрела на мисс Горди.

— Вы всегда хотели, чтобы я видела все это изнутри.

— Я лишь хочу, чтобы ты знала свет, милая моя.

Они услышали шуршанье юбок, и Фанни, которая всегда останавливалась у мисс Горди, когда приезжала в Лондон, сбежала вниз по лестнице. Она поцеловала Розетту.

— Мне очень жаль, что заставила вас ждать.

— Мама встретит нас там, — уверила Розетта.

— Мы расскажем ей обо всем, — сказали они мисс Горди, выбежали под падающий снег и нырнули в карету, которая, как всегда, перекрыла движение на Саут-Молтон-стрит.

Несмотря на погоду, в зале было много людей, словно приближение даты рождения Христа заставило их стать более задумчивыми, чем обычно. Там были обозленные раненые солдаты, рядом с ними стояли задумчивые мещане в пальто, леди в шляпках и шалях. Дети жались поближе к родителям.

Когда заговорила Фанни, наступила тишина. Она говорила очень просто. Люди к ней тянулись, потому что знали ее и потому что ее рыжие волосы никогда не были как следует уложены под шляпкой. Она казалась одной из них, также прибежавшей сюда запыхавшись и считавшей, что это необходимо. Была еще одна вещь, за которую любили Фанни. На поясе она завязывала прекрасный синий шарф цвета египетского неба, который сильно контрастировал с ее серым платьем. Люди невольно начинали улыбаться, потому что он был такой красивый, такой веселый, что вселял в них надежду.

Фанни сказала:

— В этом суетливом городе мы собрались, чтобы в тиши подумать о наших жизнях. Давайте минуту помолчим. Давайте воспользуемся моментом, чтобы успокоить сердца и послушать. Возможно, в тишине к нам обратится некий голос или появится решение проблем.

Люди засуетились, но тишина наступила быстро. Кое-кто покашливал, некоторые закрыли глаза, некоторые тревожно оглядывались, словно бы они не привыкли оставаться наедине с собственными мыслями.

В наступившей тишине откуда-то из глубины зала послышался разгневанный крик:

— Идите домой, ухаживайте за мужьями и детьми! В Библии сказано: «Ни учить, ни властвовать над мужчиной женщине не позволяю, но пребывать в молчании». Первое письмо к Тимофею, глава вторая!

Рябь пробежала по толпе. Люди стали оборачиваться на голос. Они увидели какого-то солдата в оборванной, грязной форме. У него не было оружия. Присутствующие зашептались — они не знали, сердиться на него или смиренно склонить головы. В этот момент Фанни протянула руку к солдату в примирительном жесте.

— Друг мой, — мягко сказала она, — гнев, который ты хранишь в сердце, любого может привести лишь к печали. Один из моих помощников подойдет к тебе в конце собрания. Возможно, мы как-то сможем помочь тебе. Ты сражался за нашу страну, за что мы тебе благодарны. Мы гордимся тобой.

Солдат молча смотрел на Фанни. На какое-то время замолчали все: и мещане, и солдаты, и женщины, словно бы леди с развевающимися рыжими волосами и синим шарфом на некоторое время впустила в их души покой.

Фанни рассказывала о надежде, добре и любви. Так как она была одета в серое квакерское платье и говорила с добротой в голосе, люди в зале подумали, что она беседует с ними о Боге. Только Роза, вдовствующая герцогиня Хоуксфилд, заметила, что Его имя на самом деле так ни разу и не прозвучало.

Позже тем же вечером рыжеволосую квакершу ожидали в концертном зале на Ганновер-сквер. Она должна была прийти туда не для того, чтобы послушать музыку Генделя, которую там часто играли, а чтобы посетить особое собрание, организованное попечительским советом Британского музея. Интерес к событию был столь велик, что подъезжающие кареты заблокировали проезд. Рыжеволосую женщину сопровождала брюнетка в прекрасном плаще, подбитом мехом, и странная девушка. Ее странность заключалась в темной коже, не такой, как у лондонцев, и черной повязке, закрывавшей один глаз, словно бы она была дочерью пирата. Они заняли свои места. Зал сгорал от нетерпения.

Роза огляделась. Председатель попечительского совета Британского музея поднял руку, и она улыбнулась. В своем большом доме на Гросвенор-сквер она принимала философов, лингвистов и членов парламента, улыбаясь всем и каждому. Роза увидела Джорджа Фэллона, виконта Гокрогера, пресловутого охотника за древностями. Он был с женой. Они холодно кивнули друг другу. Теперь никакие его интриги не могли причинить ей вреда, потому что она находилась на самом верху. А Джордж Фэллон остался там, где был всегда, — вне магического круга власти, хоть и богател день ото дня.

Рядом с Джорджем стояли Уильям и Энн, герцог и герцогиня Торренс. Передние зубы Энн удалили давным-давно, но зато у нее родились три сына. Она часто прикрывалась веером, потому что новые фарфоровые зубы были не лучшего качества. Она до сих пор считалась светской львицей, но теперь она мало говорила, а больше загадочно молчала, потому что фарфоровые зубы довольно громко клацали при разговоре. Уильям посмотрел на Розу и поднял руку в знак приветствия. Энн заметила это, но ей было все равно. Ее не волновало, возник между ними роман или нет. Пускай эта святая вдовушка сама возится с его пропитанной вином слабостью.

Но Энн поняла все неправильно.

Однажды вечером, уже очень давно, Уильям и Роза очутились наедине в длинном ухоженном саду, где когда-то досадили мимозу и ладанное дерево. В тот вечер герцога неожиданно вызвали в Виндзор. Уильям растерянно озирался, как бывало каждый раз, когда неподалеку появлялась Роза. Он всегда старался поскорее убраться от женщины, которая знала о нем слишком много. Но Роза положила руку ему на плечо.

— Нет необходимости избегать меня, Уильям. Я меньше всего настроена обсуждать тебя с мужем, — спокойно сказала она, — но… я пообещала, что однажды передам тебе последние слова Долли.

Она заметила, как он испугался. На сад, где греческие статуи держали зажженные факелы, легли тени. Внезапно они оба снова увидели темноту александрийской ночи, москитов, услышали вопли женщин, увидели Долли. Уильям не смотрел на Розу. Он с преувеличенным интересом разглядывал статую Афины, богини мудрости.

— Она попросила передать тебе кое-что на словах.

Роза заметила, что ему неприятен этот разговор.

— Чтобы ты ни думала обо мне, Роза, пожалуйста, не считай, что я не раскаиваюсь в том, что подвел, — он не смог произнести ее имя, — сестру. — Роза молчала. — Я знаю, что она любила меня, — продолжал он, разглядывая Афину, — с самого детства она любила меня больше всех, а я не платил ей взаимностью. Я думал, что Джордж будет заботиться о ней. Я сказал ему, что ей требуется… серьезный уход. Но… ему стало скучно. А я видел то, что хотел видеть. — Уильям уставился на складки одежды богини. Он провел рукой по холодному мрамору, словно это могло его успокоить. — Однако я знаю цену своего наследства. Нет нужды напоминать мне. Я буду помнить об этом весь остаток жизни.

— Она попросила сказать тебе кое-что, — повторила она. — В конце. — Он с неохотой повернулся к ней. — Она попросила сказать, что, — Роза вспомнила изможденное лицо Долли и вздрогнула, — ей очень жаль, что она была такой обузой для тебя, и… и что она любила тебя сильнее, чем кого-либо еще.

Роза увидела, как поникли плечи Уильяма, как посерьезнело его лицо. Прежде чем он успел отвернуться, она обняла его за плечи и тоже зарыдала. Наконец Долли была должным образом оплакана в темном саду ее дяди, где уже не осталось и следа ладанного дерева. Оно умерло, как и она, в чужой стране.

Поэтому в концертном зале на Гросвенор-сквер Роза подняла руку и поприветствовала брата Долли.

С Джорджем пришел его новый друг Чарльз Купер. Он успел повоевать, и теперь у него было важное дело — срочно жениться на богатой наследнице. В противном случае он должен был стать священником. Его симпатичные холодные глаза внимательно осматривали гостей. В свое время Джордж таким же образом искал себе невесту. Единственное различие состояло в том, что Чарльза интересовали деньги, а не титул. Роза четко дала понять Джорджу, что Розетта не продается.

— Если бы она была моей, — ответил Джордж, ощущая старый гнев, — она бы вышла за него!

Но леди Розетта Хоуксфилд не принадлежала Джорджу.

Когда Роза, вдовствующая герцогиня Хоуксфилд, оглядывая гостей, заметила Пьера Монтана, который застегивал пуговицы на туфле какого-то маленького мальчика, у нее все поплыло перед глазами. Она издала тихий звук и оперлась о стоявший рядом стул. Она не заметила, что Розетта внимательно смотрит на нее. Розе быстро удалось взять себя в руки. Волосы Пьера Монтана немного поседели. Он жестом указал мальчику на место возле какой-то женщины и другого, старшего мальчика. Пьер радостно улыбался им всем.

Только это. Это единственная боль в целом мире, которую я не смогу вынести.

Пьер Монтан оставил семью и направился к возвышению, на котором собирались выступающие. Он подошел к каким-то большим плоским сверткам, лежавшим за сценой. Молодой человек принялся помогать ему их разворачивать и показывать содержимое. Тут и Фанни заметила Пьера, быстро повернулась к Розе, увидела выражение ее лица. Фанни не сказала ничего, но крепко сжала ее затянутую в перчатку ладонь.

— Что случилось, мама? — спросила Розетта. Она видела все, но ничего не поняла из происходящего.

— Ничего, милая моя. Просто померещилось.

Когда сцена осветилась множеством ламп, Роза и Фанни затаили дыхание от удивления. Одна из странных, но прекрасных картин, которую они видели много лет назад в Комиссии по делам Египта, находилась на самом видном месте на сцене. На ней была изображена река Нил, пышная прибрежная растительность, буйволы с шорами на глазах, вращающие колесо водяной мельницы, паруса джерм и фелюг, освещенные лучами солнца. Роза вспомнила, как они плыли по Нилу с Фло, вездесущий скрип водяных мельниц, храм. Она посмотрела на Розетту. Девочка внимательно изучала картину. На ее лице было какое-то странное выражение. Едва ли она что-то вспомнила. Но, тем не менее, она глубоко задумалась.

На другой картине были изображены иероглифы — сокол и лев, солнце и скарабеи. Роза быстро опустила взгляд. Кто-то посторонний подумал бы, что иероглифы ее совершенно не интересуют.

Раздались аплодисменты. Доктор Янг, англичанин, который брал с собой копию текста на Розеттском камне, чтобы почитать в отпуске, рассказывал знатным зрителям о своих мыслях по поводу иероглифов, о небольших успехах в переводе нескольких слов. Теперь им было известно наверняка, что между двумя надписями на камне существовала связь, что иероглифы хотя бы частично соответствуют алфавиту. В зале началось радостное оживление. Но, зная, что среди приглашенных есть француз, доктор Янг не сообщил, к каким выводам он пришел — что иероглифы также частично имели фонетическое значение.

— Британский консул постоянно шлет нам данные, — сообщил он, — но спустя двадцать лет мы все еще находимся лишь в начале расшифровки значения письмен Древнего Египта.

Он бросил взгляд на французских гостей.

Пьер Монтан, сидя на сцене вместе со своими драгоценными картинами, которые были получены ценой жизней стольких французских солдат, ставших теперь лишь памятью, внимательно слушал удачливого англичанина. Он не сказал, что во Франции один способный, но бедный лингвист Жан-Франсуа Шампольон, которому каким-то удивительным образом удалось не попасть в армию Наполеона, разыскал в Париже старого коптского монаха, чтобы тот научил его коптскому языку. Месье Шампольон знал, что этот язык более всего похож на древнеегипетский. Этот молодой человек вел ночами кропотливую работу в поверженной Франции. Он полагал, что находится на верном пути к раскрытию загадки. Пьер слегка наклонил голову. По его лицу ничего нельзя было прочесть. Когда пришла его очередь говорить, он рассказал об «Описании Египта» — фундаментальном труде, который на протяжении многих лет выходил по частям, и о тех книгах, которые еще должны были выйти. Люди слушали его словно завороженные, поскольку многие видели эти замечательные книги или даже обладали ими. Пьер рассказывал о своей работе — о том, как они трудились в Египте при Наполеоне, о любви императора ко всему египетскому, словно бы Наполеон Бонапарт до сих пор был у власти, а не томился на далеком острове в южной Атлантике под бдительным оком англичан. Свою речь он завершил, сказав, что его заветной мечтой всегда было желание, чтобы иероглифы расшифровали при нем. Тогда всем бы удалось узнать больше о бесценных сокровищах этой древней прекрасной страны.

Потом гости отправились в дом Розы на Гросвенор-сквер. Они были восхищены, поражены, захвачены лекциями. Философы, доктора, лингвисты, писатели и политики вошли в огромный, залитый светом канделябров зал. Пьер Монтан представил свою жену, как только прибыл. Роза, вдовствующая герцогиня Хоуксфилд, которая много лет упражнялась в умении скрывать чувства, не переставала улыбаться приветливой улыбкой хозяйки, выказывая достаточно благожелательности жене Пьера.

— Bonsoir[101], мадам Монтан, — поздоровалась она. — Bienvenue à Londres[102].

Председатель попечительского совета музея быстро отвел их в сторону. А люди прибывали и прибывали. Лакеи скользили между гостями с подносами в руках. Роза ходила между приглашенными, не переставая улыбаться.

Прием удался. Все были охвачены интересом к Египту. В зале стоял довольный гул. Все говорили о желании посетить Египет, поплавать по Нилу, побродить по пустыне, посмотреть сокровища.

— Я хотела бы увидеть пирамиды при свете луны, — воскликнула какая-то женщина восхищенным голосом.

— А я хочу, — патетично произнесла другая женщина, резко тряхнув головой, отчего цветы в ее волосах дрогнули, — увидеть то место, где младенец Моисей был найден в корзине женой фараона на берегах Нила. Или… это была его дочь?

Пьер Монтан приветливо кивнул Фанни, одетой в серое платье квакера, но не сделал попытки заговорить. Доктор Янг, английский лингвист, тоже был квакером. Он беседовал с Фанни. Розетта разговаривала с дядей Джорджем, которого она не очень любила, но которого давно научилась обводить вокруг пальца. Нужно было только улыбаться. Она обращалась со старой бабушкой, которая была прикована к постели и не уставала возмущаться реставрацией Бурбонов во Франции, таким же образом — с долей раздраженного сочувствия. Роза восхищалась умением Розетты общаться с родственниками. Словно бы Розетта понимала их, была с ними одной крови. Их страшило само ее существование, но, несмотря на это, они ее невольно обожали, хоть совершенно не могли ее постичь.

— Ты должна путешествовать, милая Розетта, — советовал Джордж племяннице, — ты должна увидеть родину. Я все устрою.

Он ей предлагал это уже в двадцатый раз, и в двадцатый раз Розетта отвечала:

— Моя родина — это Англия.

— Конечно, Англия — это ее родина, Джордж, — охотно согласилась жена, хотя знала, что англичанин должен находиться в самом отчаянном финансовом положении, чтобы жениться на одноглазой, темнокожей внебрачной дочери английского капитана. Даже Чарльз Купер, у которого были проблемы, не считал, что они настолько серьезные.

Когда к дому подогнали кареты, Пьер Монтан перед уходом поклонился вдовствующей герцогине Хоуксфилд.

— Это моя дочь Розетта, — сказала Роза.

Когда Пьер поклонился Розетте, на какое-то мгновение с него спала маска безразличия. Он оглянулся на Розу. В его взгляде Роза увидела, что он помнит и ребенка в кроватке на Саут-Молтон-стрит, и окна, выходящие в ночь, и свечи, и суматоху, и любовь, и опасность. Ни один из них не заметил, как Розетта внимательно посмотрела на них, так же, как смотрела много лет назад.

И он ушел.

Глава тридцать четвертая

Розетта шла с Гросвенор-сквер на Саут-Молтон-стрит. Неровные опасные мостовые были покрыты толстым слоем грязного мокрого снега, перемешанного с обычным мусором: экскрементами, апельсиновой кожурой, газетами, костями, дохлыми крысами, битыми бутылками, рыбьими головами. Ни Розе, ни мисс Горди не нравилось, когда Розетта ходила одна, даже если недалеко. И в богатом районе Мэйфер встречались нищие, солдаты и просто уличная шпана. Розетта говорила, что люди боятся ее и ее черной повязки, поэтому опасность ей не угрожает. Она надела плащ, небольшие крепкие сапожки. Все еще шел снег, но Розетта, погруженная в размышления, не замечала его. Служанка встретила ее у двери, взяла плащ и провела к старой согбенной леди, сидевшей у камина. Мисс Горди, расположившаяся за столом среди книг и газет, хмурилась, изучая работу нового поэта, которого она рекомендовала людям, молодого человека по имени Джон Китс. Он только что выпустил первую книгу стихотворений, но ее покупали лишь его друзья.

— Люди не видят талант, если он находится прямо перед их глазами, — грустно сказала она Розетте, — только потому, что он учился на аптекаря. — Она подмигнула и улыбнулась. — Доброе утро, милое дитя. Я на секунду забыла, где нахожусь.

Розетта рассмеялась и поцеловала старушку.

— Тетя Фанни уже уехала?

Мисс Горди взглянула на нее сквозь свои последние очки с очень толстыми стеклами.

— Она уже вернулась в Уэнтуотер. Ты знаешь, что ей надо было побыстрее попасть домой. К Джейн скоро начнут свататься.

— Конечно. Мне следовало прийти раньше. У меня был урок арабского с тем старым, выжившим из ума профессором, которого мама нашла в музее.

— Он сумасшедший?

Розетта задумалась.

— Да, — ответила она. — Он англичанин, но считает себя арабом, носит арабскую одежду и небольшой тюрбан, но он все равно похож на англичанина! Говорят, что у него есть кальян — водяная трубка. Всех очень интересует, что он в нее кладет. Однако он прекрасно знает язык. Но мне так жаль, что я не застала тетю Фанни! Мне очень понравилось ее выступление вчера вечером. Люди любят ее, потому что она такая простая и прямая.

— Она жаловалась, что преподобный Гораций Харботтом снова нехорошо себя ведет!

— Так случается всегда, когда она уезжает! Но Джейн и Гораций сказали мне, что, когда она возвращается, он говорит: «Я бы съел немного супа». — И они с Розеттой рассмеялись, хотя мисс Горди заметила, что Розетту что-то беспокоит. Мисс Горди знала по собственному опыту, что Розетта сама обо всем расскажет, когда придет время.

— Бедный преподобный Харботтом, — посетовала мисс Горди, — его обыграли давным-давно. Он не знает, когда герцогиня Брейфилд может постучать в его дверь. А они с лордом Стоуном — частые гости Харботтома. Его положение только укрепляется, когда к дому подъезжают изящные экипажи, но подобные неожиданные визиты заставляют его постоянно беспокоиться. — Розетта хихикнула, напомнив мисс Горди, что, хотя она и была образованной, здравомыслящей, умной девушкой, она все еще во многом оставалась ребенком. — У тебя хлопья снега в волосах, молодая леди.

— А у вас лицо раскраснелось от огня! — Розетта примостилась среди книг мисс Горди.

— Я узнала, что умерла мисс Джейн Остин, — заметила мисс Горди, складывая газету. — Я хотела с ней пообщаться, а теперь возможности уже не будет.

— Что бы вы ей сказали?

— Много чего. Я большая поклонница ее творчества. Но в особенности мне хотелось бы обсудить ее героинь. Мне интересно, как создатель Элизабет Беннет мог позднее подарить нам героиню масштаба Фанни Прайс в «Мэнсфилд Парке». Эта новая героиня — немного скучная личность с такой… так я это вижу, хотя могу ошибаться… похвальной скромностью. — Неожиданно мисс Горди всплеснула руками. — Меня все время преследует ощущение, что для женщин мир катится вспять, а не победно марширует в будущее. Я не выдерживаю самой мысли об этом, потому что я выросла в век просвещения, новых идей и надежд. Если женщины должны… — Впервые в жизни мисс Горди не знала, что сказать. Она опустила лицо на руки. Розетта увидела старые морщинистые пальцы, на которых не было никаких украшений. — Если наших женщин снова загонят в дома, чтобы очаг опять стал центром их мира, то наше будущее обречено.

— Я стану вашей новой женщиной, — сказала Розетта.

— Дорогая моя, я знаю, что так оно и будет. Я имею в виду не отдельных личностей. Всегда будут отважные люди. Я предчувствую нечто плохое, я чувствую, что все женские свободы, которые, как мы видели нашими собственными глазами, претворяются в жизнь… вспомни приключения своей матери и тети Фанни, когда они были моложе, вспомни миссис Венецию Алебастер… эти свободы могут исчезнуть, так и не возникнув.

Розетта смотрела на мисс Горди серьезным, внимательным пронзительным взглядом.

— Мисс Горди, — начала она, — вчера вечером я встретила француза по имени Пьер Монтан.

Ее слова повисли в удивленной тишине.

— Правда?

— Вы знаете его, мисс Горди?

— Я встречалась с ним.

— Он был на лекции с женой и детьми.

Внезапно мисс Горди отвернулась.

— Понятно.

— Моя мать знакома с ним?

— Странный вопрос.

— Правда?

Подчас Розетта любила сидеть так, как не подобает сидеть леди — подогнув под себя одну ногу. Когда Мэтти и Фло приехали в Англию, чтобы проведать их, мисс Горди заметила, что Фло сидит точно так же. Обе девочки могли находится в этой позе, казалось, часами, не двигаясь, словно статуи. Сейчас Розетта сидела именно так среди разбросанных повсюду книг.

— Есть нечто, — медленно сказала Розетта, — что мама скрывает от меня. — Она внимательно посмотрела на мисс Горди. — Она всегда рассказывала мне мою историю, как она нашла меня и как герцог предложил ей выйти за него замуж, чтобы она могла стать моей законной опекуншей, но… мисс Горди… я гадала… как она узнала, что я родилась?

Мисс Горди на секунду, казалось, растерялась. Странная интуиция Розетты всегда ставила ее в тупик.

— Дорогая моя… стало… стало известно, что твой отец…

— Да-да, я знаю все это. Но мой отец умер раньше, чем я родилась. Как тогда узнала она, в далеком Лондоне, об этом? Как она потом приехала на поиски меня? Ей даже было известно, что я девочка. Кто сказал ей?

Мисс Горди молчала. Вопрос остался без ответа.

— За это ей пришлось заплатить? — спросила она.

Казалось, что она спросила невзначай, но она сняла повязку, что делала исключительно редко, если не была одна, даже при мисс Горди. Больной голубой глаз моргнул.

— Ты имеешь в виду деньги?

— Нет-нет. Я знаю, что ей пришлось купить меня. Фло рассказала мне. Я имею в виду другую цену.

Мисс Горди улыбнулась.

— Ты читаешь слишком много романов!

— А в романах, как вы знаете, всегда есть любовь.

Мисс Горди подумала, что Розетта иногда бывает очень похожа на свою бабушку. Это проявлялось в прямолинейности, странной резкости тона и пронзительном взгляде. Мисс Горди ничего не ответила. Через минуту Розетта продолжила разговор, словно бы ничего не случилось, словно меняя тему, как если бы этот разговор не был продуман заранее.

— Прошлой ночью, когда я увидела картину Нила, я почувствовала… понимаю, это бессмысленно… ностальгию.

— Ах, дорогая моя. — На минуту наступила тишина. — Но конечно, это естественно. Мы всегда говорили с тобой о Египте. Хотя Египет — не самое лучшее место для женщины.

— Конечно, Египет — не место для женщин. Это я хорошо усвоила. Однако прикрывать лицо мне будет несложно. — И она сдвинула повязку на место. — Но там все не такое, каким кажется на первый взгляд.

— Что ты имеешь в виду?

— В Египте Фло так хорошо знает английский язык, что она практически работает с Корни, Мэтти и миссис Алебастер. А вот дядя Джордж здесь, в Англии, никогда бы не взял меня в дело. Хоть ему и известно, как я хорошо управляюсь с цифрами. Даже через миллион лет.

Мисс Горди кивнула.

— Ты права, увы!

Казалось, Розетта внимательно рассматривает книжные полки.

— Когда Фло приезжала, я общалась с ней совсем по-другому, хотя она и замужем, и старше меня. Первое, к чему я привыкла, когда общалась с Фло, так это снимать повязку. Офтальмия для нее не в новинку, она постоянно живет среди людей, страдающих этой болезнью. Я никогда не снимаю ее при Горации и Джейн. Я чувствовала себя такой же, как Фло. — Розетта нахмурилась. — Словно бы она — моя семья, хотя у нее совершенно другое воспитание и образование. — Она подняла книгу, полистала страницы, начала читать. — Я думаю… я не очень хочу быть знатной наследницей. Все мои знакомые девочки мечтают только об одном — выйти замуж, завести семью. Не выйти замуж считается позором.

Она забыла, что разговаривает с мисс Горди, которая так и осталась старой девой.

— Все молодые девушки хотят этого. Это естественно.

— Хотите верьте хотите нет, но для меня это тоже естественно! Но у меня есть глаза. Один глаз, — добавила она горько, — и я вижу, как делаются дела в мире, в котором я живу. Кто женится на мне — одноглазой арабке? Только кто-нибудь вроде дяди Джорджа, для которого деньги — все. Дядя Джордж привел одного человека, чтобы познакомить с мамой, Чарльза Купера. Ему срочно нужна жена. Он служил в армии, и он очень симпатичный. К счастью, мы с мамой единодушно решили, что он нам совершенно не подходит! — Она снова отвела взгляд, листая какой-то увесистый том. — Думаю, что мой кузен Гораций женился бы на мне по доброте душевной… если я поеду в Индию.

— Он хороший мальчик.

— Да, но я не хочу за него выходить! Я хочу в Египет! Мне кажется, я знаю эти места.

— Но, моя дорогая… твоя мать всегда говорила с тобой о Египте. Она была одержима этой страной с детства, когда отец впервые рассказал ей о том, что она существует на свете, как она потом рассказывала тебе. Понятно, что ты тоже думаешь о нем.

— Есть еще кое-что. Я знаю, что у меня много, много преимуществ, я так благодарна за них. Но… я не англичанка. Не настоящая.

— Дорогая моя. — Мисс Горди сняла очки и потерла глаза. Она практически ничего не видела без очков. — Есть много вещей в человеческом сердце, которые невозможно понять. Но я абсолютно уверена, что Роза никогда не помешает тебе делать то, что ты захочешь. Она знает, что там живут Мэтти и Фло. И прекрасная миссис Венеция Алебастер — «поющий акробат» — со своим бедуинским шейхом. Теперь она стала одним из самых влиятельных торговцев Египта. Твоя мама знает, как Египет захватывает души. Она знает, что там найдется много людей, которые смогут позаботиться о тебе, если ты захочешь отправиться туда.

— О нет… Вы не понимаете! Теперь я беспокоюсь не о себе, а о матери… о том, что с ней может произойти! Если я покину ее после всего, что она для меня сделала… Что, если мне захочется остаться там? Поэтому я должна знать, была ли цена, — она внезапно встала, попыталась найти нужные слова, — пришлось ли ей… пожертвовать чем-то ради меня. Прошлой ночью впервые в жизни я поняла, что такая плата была.

Снова мисс Горди смутила интуиция Розетты.

— Но как это связано с твоим желанием поехать в Египет?

Розетта ответила:

— Больше всего на свете я хочу поехать в Египет. Но я понимаю, что сейчас может наступить моя очередь. Мне тоже придется пожертвовать чем-то. — Она снова принялась рыться в книгах. — Я, конечно, могу остаться знатной наследницей, если это необходимо.

Мисс Горди поняла, что Розетта была готова пожертвовать собственной жизнью ради матери. Ее сердце сжалось от боли.

— Розетта, такие вещи… сложно оценивать. — Розетта тряхнула темными кудрями. Так она делала, когда была рассержена. Мисс Горди видела лишь нетерпеливую тень, которая двигалась по комнате.

— Мисс Горди, мне почти шестнадцать лет. Я могу понять. Как и многие девочки, я знаю французский и немецкий. Но меня также учили древнегреческому, математике и натурфилософии, как мужчину. У меня были лучшие учителя, каких только можно себе позволить. Я знаю, что значит думать.

— Однако, — мисс Горди снова надела очки, — существует множество других… непостижимых… вещей, которые тоже надо уметь понимать. Я полагаю, что ты должна обсудить эти вопросы с матерью, а не со мной.

Она натолкнулась на острый взгляд единственного голубого глаза Розетты.

— Я знаю, я знаю, что существуют другие вещи, которые надо понять в жизни, — раздраженно ответила Розетта. — Образование показало мне, что они существуют, даже если я с ними никогда не столкнусь. И я знаю, как мать хотела забрать меня, что она сделала, чтобы найти меня. — Розетта посмотрела на снег за окном. — С детства у меня остались лишь странные воспоминания, но… я помню мать совершенно другим человеком. Сейчас она такая вежливая, такая хорошая хозяйка, так хорошо относится к людям, бесконечно спокойная и улыбчивая, что сложно определить, остался ли под всем этим тот, другой человек. Вчера у нее на лице сменилось больше выражений, чем я видела за всю свою жизнь. — Она быстро подошла к столу и села на стул напротив мисс Горди. — Маме нравилось учить меня читать, я помню это очень хорошо. Я начала учиться читать до того, как мне исполнилось три года. Поэтому я знаю… Вы и тетя Фанни мне тоже говорили… что мама очень любит слова. Она восхищалась ими с детства. Я знаю, отсюда у нее интерес к иероглифам… Это же слова, которые кто-то написал. Месье Монтан тоже этим интересуется, не так ли? — Мисс Горди не ответила. — Она много-много лет вела дневник.

— Правда, я надеялась, что она будет больше писать. Поскольку в ее жизни происходило очень много событий. Она весьма умная женщина.

— И потом она прекратила вести дневник.

Пожилая леди сосредоточенно собирала перья, разбросанные по столу.

— Мисс Горди, те драгоценные дневники теперь валяются в старом сундуке и покрываются пылью. Теперь она ничего не пишет. Она сидит за столом своей матери и пишет только приглашения на чай! Может, того, другого, человека уже нет! Вы знаете, я с детства не видела, чтобы она плакала. Я помню, как она один раз расплакалась. Это одно из моих первых детских воспоминаний. Это случилось здесь, в этом доме. Я уверена в этом. Она стояла возле того окна и плакала. Я думала, что идет дождь. — Мисс Горди боялась что-нибудь сказать. — Так… была ли цена? Ей пришлось что-то еще забросить в старый сундук, когда она вышла за герцога? Не только дневники?

Пожилая леди в черном очень хорошо знала эту пятнадцатилетнюю девушку. Сердце Розетты было подобно расплавленной лаве. Она сильно любила мать, потому что Роза однажды пообещала, что всегда будет с ней, и никогда не нарушила свое слово. Но душа Розетты, как когда-то и Розы, была стальной.

— Да, Розетта, твоя мать заплатила цену.

— Ею был тот француз, месье Монтан? — Когда мисс Горди отвернулась, Розетта добавила: — Я видела их. Я видела, как они смотрели друг на друга. Никогда раньше мама ни на кого так не смотрела. Это было так… — Мисс Горди ожидала, что Розетта скажет «романтично», но она медленно закончила: — Ужасно.

Мисс Горди вздохнула.

— Ну хорошо. Но лучше бы тебе об этом поведала мать, поскольку я — всего лишь посторонний наблюдатель. Это было действительно ужасно. Думаю, они очень сильно любили друг друга.

Пока мисс Горди рассказывала, лицо Розетты становилось все более серьезным.

— Она плакала в тот день, в день, когда приняла решение? Этот день я помню?

Мисс Горди глядела куда-то вдаль невидящим взглядом; она вспомнила несчастное лицо Розы, когда та ждала вестей из Франции, ее горькие, отчаянные рыдания после визита герцога Хоуксфилда.

— Да. Да, именно этот день ты помнишь.

— Месье Монтан больше не давал о себе знать?

— Я полагаю, что больше она о нем ничего не слышала.

— Она выбрала меня?

— Она выбрала тебя, да, моя дорогая, потому что очень любила тебя.

Пьер Монтан был крайне удивлен, когда во французском посольстве объявили о приезде леди Розетты Хоуксфилд. Отряхивая с плечей снег, она вошла в небольшую аккуратную комнату с желтыми сатиновыми занавесками на окнах, где за столом сидел Пьер. Образ девушки с повязкой на глазу и кожей оливкового цвета преследовал его ночью, когда он лежал без сна, вспоминая ее довольную, улыбчивую мать.

— Добрый день, мадемуазель Розетта, — поздоровался он, вставая, чтобы поцеловать ей руку.

— Добрый день, месье Монтан.

Он был таким высоким и смотрел на нее такими добрыми глазами. Она не стала терять времени зря. Розетта бросила на него пронзительный взгляд.

— Вы раньше знали меня, месье Монтан?

— Пожалуйста, мадемуазель, — начал он, слабо улыбаясь, — садитесь. — Он пододвинул один из темных изящных стульев к пылающему камину. Сам он встал по другую сторону камина. Когда она села, он ответил на ее вопрос: — Да, Розетта. Однажды ночью я видел тебя. Это было много лет назад. Я видел тебя, когда ты только приехала в Англию.

— Моя мать, я понимаю… я только сегодня узнала… выбрала меня… вместо вас.

Если его и шокировала подобная почти невежливая прямолинейность, то он не подал виду.

— Да, Розетта. Это так. — Внезапно что-то в ней напомнило ему пятнадцатилетнюю Долли. Как же давно это было! Это было не безрассудство Долли, но практически та же пылкость, словно бы на кону стояла чья-то жизнь. Пьер вспомнил — в случае с Долли так оно и было. Он внимательно посмотрел на сидящую перед ним девушку.

— Вы женаты, месье?

— Полагаю, вы видели мою жену и сыновей вчера вечером.

— Значит, теперь вы не сможете жениться на моей маме?

— К сожалению, нет. Теперь я не могу жениться на вашей матери.

У него был очень добрый голос. Розетта внезапно почувствовала, как к горлу подкатил комок. Она отвернулась и принялась поправлять юбки.

Тогда он удивленно спросил:

— Ваша мать знает, что вы пришли ко мне?

— Мне почти шестнадцать лет! У меня своя карета, месье. Внизу меня ждут слуги. Конечно, она не знает. — Тут она тоже замолчала. Пьер понял, что она тщательно подбирает слова. — Могу я… могу я попросить вас об огромной услуге? Не могли бы вы поехать со мной? Это займет не больше часа.

Он очень спокойно ответил:

— Я не хочу снова встречаться с вашей матерью, Розетта.

— Почему?

— Потому что… потому что у каждого из нас теперь своя жизнь.

— Только час.

— Нет, дорогая. Это было… слишком давно. Все в прошлом, назад дороги нет. От этого пользы не будет, поскольку каждый из нас выбрал свой путь. Однажды вы поймете.

— Пожалуйста, я вас прошу. — Голубые глаза умоляюще смотрели на Пьера. — Она не знает. Она не будет подготовлена. Мне очень надо, чтобы вы согласились.

Снова он был озадачен.

— Я не понимаю.

Розетта поискала подходящие слова.

— Что-то в ней… исчезло. Или умерло. Я хочу, чтобы оно вернулось. Месье Монтан, вы француз. — Она глубоко вздохнула. — Если вы не можете жениться на ней, то сможете стать ее любовником. — Он был очень удивлен, потому что не знал, смеяться ему или плакать. Она не дала ему времени ни на то, ни на другое. — В книжках, — продолжала она, — любовь всегда побеждает.

— В настоящей жизни, — медленно ответил он, — есть много оттенков любви. — Пьер посмотрел в окно, за которым падал снег, на изящные желтые занавески, на крыши домов, на церковный шпиль. — Я не могу помочь вашей матери, Розетта. У меня теперь есть свои дети, и я люблю их. Как Роза любит вас.

— Месье Монтан, я умоляю вас, — снова воскликнула Розетта. — Всего лишь час. — Его лицо было непроницаемым. — Послушайте меня, месье. Моя мать стала одной из самых известных и почитаемых дам Лондона. У нас очень красивый дом на Гросвенор-сквер. Она очаровательна и все время улыбается. Она умеет слушать, очень добрая. Старая королева часто посылает за ней. Но я знаю, что раньше она была другим человеком. Мне говорили, что она очень увлекалась иероглифами. Она просто бредила ими.

Пьер улыбнулся, слушая Розетту. Невольно он вспомнил, как однажды Роза сказала: «Они описали свои жизни. Они пытаются рассказать нам о них». Он вспомнил, как она проводила пальцами по иероглифам, силясь понять их смысл. Внезапно из глубин памяти всплыло четкое воспоминание — Роза прижимает голову к поврежденному лицу древнего изваяния.

— Да, мадемуазель, да. Она была такой, как вы говорите. Она была необычной девушкой для своего времени.

— Она была без ума от самого процесса письма, его важности. Я знаю это, потому что она научила меня писать, когда я была очень, очень маленькой, до того, как меня отдали… настоящим учителям.

— Да.

— Что она теперь пишет? Приглашения на чай! Она сталкивается с иероглифами только когда гости рассказывают, как они восхищены новой модой на все египетское. Они бы очень удивились и едва ли поверили бы, если бы узнали, что она была там одна, в пустыне. Куда все это пропало?

— Мы меняемся, мадемуазель Розетта, — задумчиво ответил Пьер.

— Но только не в таких вещах.

— Вы говорите очень… уверенно… для столь юной особы. — Он произнес это очень мягко, чтобы она не подумала, что он смеется над ней.

— Месье. Я знаю, что она что-то упрятала глубоко внутрь себя. Это так жестоко. Вы можете помочь ей.

Но Пьер лишь покачал головой, вернулся к столу и сел. Встреча подошла к концу.

Она внимательно посмотрела на него. Пьер посмотрел на Розетту. Она сказала:

— Это вы, месье Монтан, рассказали матери о моем существовании? Значит, так, — она развела руки, желая охватить и его, и комнату, и весь мир, — все и случилось?

Она заметила, что Пьер растерялся. Он посмотрел на стол, на бумаги, принялся их разглаживать.

— Да, — наконец ответил он. — Именно я рассказал ей об этом.

— Вы бы могли сказать тогда, — Розетта говорила очень медленно и просто, — что именно благодаря вам я сейчас стою здесь, прошу помощи всего лишь на час.

Он молчал. Розетта поняла, что он не может найти слов.

— Вы любили ее, месье Монтан?

После продолжительной паузы он ответил:

— Да, я любил ее очень сильно.

В карете Пьер заметил, что Розетта дрожит.

— Вы также любите ее, — заметил он.

— Да. И она выбрала меня. Я хочу быть достойной ее любви.

Холодный декабрьский день умирал. В большом доме на Гросвенор-сквер уже зажгли свечи в прозрачных канделябрах. Когда они прибыли, из дверей выбежали слуги с большими зонтами в руках. Другие слуги помогли им раздеться. Свечи пылали.

— Она, вероятно, сидит за своим старым столом, который так любит, — предположила Розетта. — И ничего не пишет.

Она провела его в комнату.

Роза сначала побледнела, потом покраснела, потом неуклюже оперлась о старый стол красного дерева, который мог превращаться в карточный. Старые часы из Генуи пробили четыре пополудни. Неуловимо пахло дымом сигар.

Розетта наблюдала, как Пьер двинулся к Розе, а Роза — к нему. Она медленно приблизилась, он обнял ее, зарывшись лицом в ее волосы. Так они и стояли — неподвижно и молча. Розетте показалось, что она услышала вздох.

Она вышла из комнаты и тихо закрыла за собой дверь. В большом зале стоял старинный стул. Розетта отослала слуг и села на этот стул, словно часовой, подоткнув под себя ногу, с повязкой на одном глазу, в голубом платье с высокой талией и с кашемировой шалью. Солнце зашло, и наступила ночь.

Но Розетта не сдвинулась с места. Она сидела неподвижно, словно бы была древней поврежденной статуей из развалин храма, в котором ее нашли.

Глава тридцать пятая

Одним прекрасным утром в то лето Роза раздвинула на окне занавески. Она посмотрела на красивую площадь, на зеленую листву на деревьях и цветы на земле. Было очень рано, слышалось пение птиц. Позже его заглушит шум оживленного города. Она бесшумно спустилась по ступенькам мимо портретов предков, римских урн и греческих статуй, вошла в комнату, где стоял стол, который можно было легко превратить в карточный. Роза надела новые очки. Первое письмо Розетты, посланное ею из Кале, лежало на столе. Роза успела перечитать его множество раз. Она подержала его в руках, собираясь с мыслями. Потом из секретного ящика стола она достала листок чистой бумаги, как она обычно делала в молодости. Мисс Горди ждала так долго. Она уже давно перестала спрашивать ее: когда ты начнешь писать?

Роза обмакнула перо в чернила. Вскоре она уже ничего не слышала вокруг — ни боя часов, ни снующих слуг, ни стука колес за окном.

«Тем летом старики появились на верхушке холма Вау-хилл, как всегда, с небольшими телескопами в руках. По их словам, они ждали появления в Ла-Манше славного флота Его Британского Величества, который должен был вернуться после героических битв с французами. Повсюду уже начали говорить об их новом полководце — генерале Бонапарте. И хотя на горизонте не было видно даже следов какого-либо флота, старики со своими телескопами все равно маячили на холме, приходя на вершину с утра пораньше, чтобы занять наилучшее место. Как раз над передвижными кабинками для переодевания».

Послесловие

Совсем недавно было высказано предположение, что арабские ученые сумели расшифровать иероглифы за сотни лет до того, как французскими войсками был обнаружен Розеттский камень. Но информация была утеряна или спрятана, когда в Египет вторглись исламские армии.

14 сентября 1822 года Жан-Франсуа Шампольон, работая в мансарде своего дома в Париже и просматривая работы по Розеттскому камню и некоторым иероглифам, обнаруженным позднее, через двадцать три года после того, как был найден камень, внезапно понял, как все части головоломки становятся на место. Он выбежал из мансарды и помчался по улице к Институту Франции, где работал его брат. Он вбежал внутрь, выкрикивая радостную весть. Получилось! И потерял сознание. Французы при помощи наработок англичанина доктора Томаса Янга наконец обнаружили ключ к тайне иероглифов Древнего Египта. Предстояло еще много потрудиться, но ключ был найден.

Иероглифы были алфавитными буквами, фонетическими знаками, слогами, а также символическими и реальными изображениями вещей.

С 1822 года они рассказывали все больше и больше — о битвах, царях и древних богах, о любви, смерти, о списках закупок и о поэзии. Они не являлись магическими символами. В конечном счете, они не содержали тайн мироздания. Но они оказались древностью, говорящей с нами.

Библиография

В написании книги мне очень помогли следующие источники:

Выдержки из дневников и переписки мисс Бери, 1783–1852 гг. Редактор леди Тереза Льюис. Лонгман, Лондон, 1866.

Джон Брюер. Радости воображения: английская культура в XVIII столетии. Харпер Коллинз, Лондон, 1997.

Иероглифы Гораполло Нилуса. Греческая версия с английским переводом Александра Тернера Кори. Уильям Пикеринг, Лондон, 1839.

Миссис Элиза Фэй. Оригинальные письма из Индии, 1779–1815 гг. Предисловие И. М. Форстера. Хогарт пресс, Лондон, 1925.

Письма из Англии дона Мануэля Альвареса Эсприэлльс. Псевдоним Роберта Саути. Лонгман, Херст, 1807.

Письма о Египте. Клод Этьен Савари, перевод с французского. Лондон, 1787.

Путешествия в различные государства Европы, Азии и Африки, часть 2: Греция, Египет и Святая земля. Преподобный Эдвард Дэниэл Кларк. Т. Каделл и У. Дэвис, Лондон, 1816.

Разгадывая шифры: Розеттский камень и расшифровка. Редактор Ричард Паркинсон. Издательство Британского музея, Лондон, 1999.

Ричард Реншоу. Путешествие к мысу Доброй Надежды и вверх по Красному морю, а также путешествие по пустыням Египта и прочее. Дж. Уаттс, Манчестер, 1804.

Роберт Соул и Доминик Вальбель. Розеттский камень: история расшифровки иероглифов. Перевод Стивена Ренделла. Профиль, Лондон, 2001.

Рой Портер, Хемиш Гамильтон. Лондон: общественная история. Лондон, 1994.

Свидетель перемен: квакерские женщины за три столетия. Редактор Элизабет Поттс Браун и Сьюзан Мошер Стюарт. Университетское издательство «Рутгерз», 1989.

Стенли Мейс. Великий Бельзони. Патнем, Лондон, 1959.

Стивен Квирк и Кароль Эндрюз. Розеттский камень: введение и переводы. Издательство Британского музея, Лондон, 1988.

Сэр Уильям Тернер из Министерства иностранных дел. Описание путешествия в Левант. Лондон, 1820.

Уидон Батлер, А. М., пастор Уолстон Магна. Предостерегающий глас: проповедь по случаю смерти принцессы Шарлотты. 1817 год. Николс, сын и Бентли, Лондон, 1817.

Уоррен Робертс. Джейн Остин и Великая французская революция. Макмиллан, Лондон, 1947.

Серия Европейский BEST представляет произведения, в которых читатель откроет интереснейший и многообразный мир современной европейской литературы. В серию вошли лучшие исторические романы европейских писателей, признанных мастеров жанра.

Барбара Эвинг родилась и выросла в Новой Зеландии. На родине, а также в Великобритании она известна не только как писательница, но и как актриса. Она училась в Королевской Театральной Академии в Лондоне, играла в театре и на телевидении. Затем Барбара почувствовала в себе писательское призвание и не ошиблась, потому что все ее романы завоевали международную популярность.

Восхитительно «вкусный» исторический роман!

Sunday Times

Захватывает!

Time Out

Внимание!

Текст предназначен только для предварительного ознакомительного чтения.

После ознакомления с содержанием данной книги Вам следует незамедлительно ее удалить. Сохраняя данный текст Вы несете ответственность в соответствии с законодательством. Любое коммерческое и иное использование кроме предварительного ознакомления запрещено. Публикация данных материалов не преследует за собой никакой коммерческой выгоды. Эта книга способствует профессиональному росту читателей и является рекламой бумажных изданий.

Все права на исходные материалы принадлежат соответствующим организациям и частным лицам.

Примечания

1

Психиатрическая лечебница. Основана в 1247 году в Лондоне; ныне переведена в графство Кент. (Здесь и далее примеч. пер.)

(обратно)

2

Диссентеры — так в XVII–XVIII вв. в Англии называли лиц, не согласных с вероучением и культом англиканской церкви.

(обратно)

3

Прекрасная Франция (фр.).

(обратно)

4

Радости жизни (фр.).

(обратно)

5

Высший свет, бомонд (фр.).

(обратно)

6

Темный, подозрительный (фр.).

(обратно)

7

Эта древность — моя (фр.).

(обратно)

8

Она моя, это точно. Я нашел ее, сам! (фр.).

(обратно)

9

Свинья (фр.).

(обратно)

10

Послушайте! (фр.).

(обратно)

11

Хорошо! (фр.).

(обратно)

12

Нет! (фр.).

(обратно)

13

Вы сваляли дурака, Пьер! (фр.).

(обратно)

14

Тюрбо по-английски с соусом из угрей, трюфеля, жаренные разными способами (фр.).

(обратно)

15

Романтична (фр.).

(обратно)

16

Главное блюдо (фр.).

(обратно)

17

Сцены супружеской любви (фр.).

(обратно)

18

Подарок (фр.).

(обратно)

19

Знатных английских дам (фр.).

(обратно)

20

Квакеры — протестантская секта, основанная в XVII веке Дж. Фоксом: духовенства не имеет, отвергает религиозные обряды, таинства; проповедует пацифизм.

(обратно)

21

А не с Бонапартом, ни в коей мере (фр.).

(обратно)

22

Императорский отель (фр.).

(обратно)

23

Почтово-пассажирское судно.

(обратно)

24

Временах террора (фр.).

(обратно)

25

Приемы Жозефины (фр.).

(обратно)

26

Высшего общества (фр.).

(обратно)

27

Добро пожаловать во Францию (фр.).

(обратно)

28

Замки (фр.).

(обратно)

29

Лес свободы (фр.).

(обратно)

30

Наемный экипаж (фр.).

(обратно)

31

Приемы Жозефины (фр.).

(обратно)

32

Апартаменты (фр.).

(обратно)

33

Гадким (фр.).

(обратно)

34

Ложных аристократов (фр.).

(обратно)

35

Старого режима (фр.).

(обратно)

36

Кафе-кондитерской (фр.).

(обратно)

37

Шиком (фр.).

(обратно)

38

Дворецких (фр.).

(обратно)

39

Италия (фр.).

(обратно)

40

Бавария (фр.).

(обратно)

41

Великобритания (фр.).

(обратно)

42

Опере (фр.).

(обратно)

43

Я счастлив снова видеть вас (фр.).

(обратно)

44

Семья Фэллон из Великобритании (фр.).

(обратно)

45

Все будет хорошо, мадам (фр.).

(обратно)

46

Вы часто бываете в опере, мадам? (фр.).

(обратно)

47

«Описание Египта» (фр.).

(обратно)

48

Какой необычный случай! (фр.).

(обратно)

49

Очаровательно (фр.).

(обратно)

50

До скорого свидания (фр.).

(обратно)

51

Очень красивая (фр.).

(обратно)

52

Наемные экипажи.

(обратно)

53

Дамы желают нанять экипаж? (фр.).

(обратно)

54

Необычных дней моей жизни (фр.).

(обратно)

55

Невероятно! Великолепно! (фр.).

(обратно)

56

Розеттский камень (фр.).

(обратно)

57

Но почему, мадам? Я хочу увидеть вас еще раз (фр.).

(обратно)

58

Бог мой (фр.).

(обратно)

59

Послушайте меня (фр.).

(обратно)

60

Хорошо (фр.).

(обратно)

61

Ребенке (фр.).

(обратно)

62

Туалет (фр.).

(обратно)

63

Убирайся! (фр.).

(обратно)

64

Жизнерадостность (фр.).

(обратно)

65

Добрый вечер (фр.).

(обратно)

66

Юная англичанка (фр.).

(обратно)

67

Комиссия по делам Египта (фр.).

(обратно)

68

Вы — подруга молодой англичанки? (фр.).

(обратно)

69

Да! Она все еще здесь? (фр.).

(обратно)

70

Да, да, мадам (фр.).

(обратно)

71

Грустной (фр.).

(обратно)

72

Какая возможность для вас, месье Монтан, — они красивы! (фр.).

(обратно)

73

Молодая англичанка здесь (фр.).

(обратно)

74

Забеременеют (фр.).

(обратно)

75

Вежливостью (фр.).

(обратно)

76

Протеже (фр.).

(обратно)

77

Послушай меня (фр.).

(обратно)

78

Да здравствует республика! (фр.).

(обратно)

79

Добрый день (фр.).

(обратно)

80

Добрый вечер (фр.).

(обратно)

81

Пойдем (фр.).

(обратно)

82

До свидания, мой друг (фр.).

(обратно)

83

Чего желаете, месье? (фр.).

(обратно)

84

Подождите, мой друг! (фр.).

(обратно)

85

Послушайте меня (фр.).

(обратно)

86

Пожалуйста (фр.).

(обратно)

87

Египет — это вам не Индия! (фр.).

(обратно)

88

Странная (фр.).

(обратно)

89

И это будет конец! (фр.).

(обратно)

90

Безответственные дуры (фр.).

(обратно)

91

Деревянные или металлические перила поверх судового леерного ограждения или фальшборта.

(обратно)

92

Этот ребенок (фр.).

(обратно)

93

Традиционная египетская одежда.

(обратно)

94

Спасибо (араб.).

(обратно)

95

Традиционный вид мужской одежды, распространенный в Южной и Юго-Восточной Азии, в частности в Индии.

(обратно)

96

Бедняжка! (фр.).

(обратно)

97

Я люблю тебя, Розетта (фр.).

(обратно)

98

Судебный пристав.

(обратно)

99

Улица в Лондоне, на которой расположены правительственные учреждения.

(обратно)

100

Перевод Виктории Клебановой.

(обратно)

101

Добрый вечер (фр.).

(обратно)

102

Добро пожаловать в Лондон (фр.).

(обратно)

Оглавление

Предисловие

1795 ГОД

  Глава первая

  Глава вторая

  Глава третья

1801 ГОД

  Глава четвертая

  Глава пятая

  Глава шестая

  Глава седьмая

  Глава восьмая

  Глава девятая

  Глава десятая

  Глава одиннадцатая

  Глава двенадцатая

  Глава тринадцатая

  Глава четырнадцатая

  Глава пятнадцатая

  Глава шестнадцатая

  Глава семнадцатая

  Глава восемнадцатая

  Глава девятнадцатая

  Глава двадцатая

  Глава двадцать первая

  Глава двадцать вторая

  Глава двадцать третья

  Глава двадцать четвертая

  Глава двадцать пятая

  Глава двадцать шестая

  Глава двадцать седьмая

  Глава двадцать восьмая

  Глава двадцать девятая

  Глава тридцатая

  Глава тридцать первая

  Глава тридцать вторая

1817 ГОД

  Глава тридцать третья

  Глава тридцать четвертая

  Глава тридцать пятая

Послесловие

Библиография Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg