«Коварный обольститель»

Коварный обольститель (fb2) - Коварный обольститель [= Сильвестр/Sylvester, or the Wicked Uncle] (пер. Анатолий Александрович Михайлов) (Sylvester, or the Wicked Uncle - ru (версии)) 1920K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Джорджетт Хейер

Джоржетт Хейер Коварный обольститель

© Georgette Heyer, 1953

© Jon Paul, обложка, 2015

© Hemiro Ltd, издание на русском языке, 2015

© Книжный Клуб «Клуб Семейного Досуга», перевод и художественное оформление, 2015

* * *

Глава 1

Сильвестр стоял у окна своей утренней столовой, опершись обеими руками о подоконник, и любовался окрестным пейзажем. Правда, отсюда, с восточной оконечности Чанса, не были видны декоративные фонтаны, зато однообразие холмистой лужайки, которую все лето обхаживали косари, нарушал кедр, а чуть дальше в холодном воздухе мерцали стволы буков, словно часовые, охранявшие нерушимый покой леса Хоум-Вуд. Лес по-прежнему манил к себе Сильвестра, но уже не так, как раньше, когда за каждым кустом будто скрывался дракон, а по лесным дорожкам неслись вскачь ряженые рыцари. Они с Гарри, его братом-близнецом, сразили всех драконов и наголову разбили рыцарей. Теперь их больше не осталось, да и сам Гарри был мертв вот уже почти четыре года. Впрочем, фазаны никуда не делись, и Сильвестр с превеликим удовольствием поохотился бы на них, но сильные морозы сковали землю до каменной твердости, на целых два дня лишив его такой возможности. Порывистый северный ветер тоже не внушал оптимизма, заставляя даже самых завзятых охотников отложить забаву на будущее. По-прежнему было очень холодно, однако ветер стих и в небе засияло солнце, но, к несчастью, именно сегодняшний день, а не какой-нибудь из тех ненастных, что предшествовали ему, Сильвестр решил посвятить делам. Разумеется, он вполне мог передумать и распорядиться, чтобы дворецкий передал всем тем, кто ожидал соизволения его светлости, что он примет их на следующий день. Его старший агент и поверенный приехали к нему из самого Лондона, однако Сильвестру и в голову не приходило, что у них может возникнуть повод для недовольства, если он заставит их томиться в ожидании. Они являлись его служащими, и других забот, кроме как угождать хозяину, у них не было; они отнеслись бы к тому, что он изменил свои намерения, словно к капризу, которого только и следовало ожидать от знатного и состоятельного господина.

Однако Сильвестр вовсе не был капризным и не имел намерений становиться таковым. Капризность портила слуг, а там, где речь шла об управлении огромными поместьями, и сами слуги, и то, как они исполняли свои обязанности, должно было оставаться безупречным. Молодому человеку только что исполнилось двадцать семь, но колоссальное состояние он унаследовал еще в девятнадцать, поэтому, несмотря на все безрассудства и нелепые выходки, которые с тех пор совершил, герцог по-прежнему относился к своему имуществу отнюдь не как к забавной игрушке и не помышлял даже пренебрегать малейшими из своих обязательств. Он был рожден, чтобы занять высокое положение, воспитывался так, дабы не посрамить долгой череды славных предков, и не ставил под сомнение ни свое право требовать беспрекословного повиновения от тех, чьи имена были вписаны в его ошеломляюще длинную платежную ведомость, ни полную невозможность увильнуть от обязанностей, возложенных на его плечи. Если бы его спросили, получает ли он удовольствие от собственного положения, он ответил бы, что никогда не задумывался над этим; но при том Сильвестр был бы очень недоволен, если бы вдруг лишился его.

Впрочем, задать подобный вопрос ему было некому. По общему мнению, молодой человек был невероятным счастливчиком, которому повезло заполучить титул, состояние и элегантность. При его крещении не случилось присутствовать злой фее, что могла бы испортить ему судьбу, наградив его горбатой спиной или заячьей губой; будучи всего лишь среднего роста, он тем не менее мог похвастать прекрасным сложением, широкими плечами, стройными ногами и внешностью, при описании которой эпитет «симпатичный» вовсе не казался нелепым преувеличением. У менее знатного человека его миндалевидные глаза с легким намеком на косой разрез под летящими черными бровями можно было бы счесть недостатком; герцога же Солфорда они лишь еще сильнее выделяли среди прочих. Те же, кто восхищался его матерью в лучшую ее пору, помнили, что и она отличалась тонкой линией бровей, приподнятых словно от удивления. Такое впечатление, что сам Создатель тонкой кистью нанес ему легкие очертания бровей, подведя их к самым вискам. Впрочем, если герцогине такая особенность придавала очарования, то Сильвестра делала несколько менее привлекательным. Стоило ему рассердиться, да еще и нахмуриться, как он начинал походить на грубоватого сатира.

Он уже собрался отвернуться от окна, когда его внимание привлекла фигурка мальчонки, удирающего со всех ног. Вынырнув из-под прикрытия живой изгороди ягодного тиса, по лужайке в сторону леса Хоум-Вуд во всю прыть несся мальчуган, смешно перебирая маленькими ножками в желто-бежевых нанковых штанишках. Из-под воротника его полупальто[1], поспешно натянутого поверх синей курточки неопытными и торопливыми ручонками, выбивалось кружевное жабо свежевыглаженной сорочки.

Сильвестр, рассмеявшись, распахнул окно. Первым порывом герцога было пожелать Эдмунду успеха в его маленьком приключении, но, уже высунувшись наружу, он передумал. Хотя мальчик ни за что не остановился бы, заслышав голос своей нянечки или воспитателя, он непременно повиновался бы, окликни его дядя, но сейчас, когда Эдмунд столь ловко улизнул из-под их опеки, было бы недостойно мешать ему, учитывая, что цель, казалось, так близка. Задержать его под окном – значило подвергнуть опасности быть пойманным, а это непременно привело бы к очередной сцене, что обычно несказанно утомляло Сильвестра. Эдмунд примется умолять позволить ему скрыться в лесу, и вне зависимости от того, даст ему дядя разрешение или нет, овдовевшая невестка все равно станет упрекать именно Сильвестра. Его или обвинят в том, что он относится к бедному Эдмунду с брутальной суровостью, или же ему поставят в вину бессердечность к благополучию мальца. Ведь леди Генри Рейн так и не простила Сильвестру того, что он якобы убедил своего брата (так, во всяком случае, она утверждала) сделать себя единственным опекуном Эдмунда. Бесполезно было доказывать леди Генри – завещание Гарри составлено в связи с бракосочетанием и лишь для того, чтобы в случае трагического несчастья, в возможность которого не верил никто, и меньше всех – сам Гарри, любой отпрыск этого союза оказался бы в безопасности под опекой главы дома. Сколь бы глупой ни считал невестку Сильвестр, сама она полагала, что достаточно опытна и повидала жизнь, чтобы воображать, будто его адвокат осмелился бы внести настолько бесчестную оговорку по собственному разумению, а не по его прямому указанию. Сильвестр, в душе которого еще не зажила горечь утраты Гарри, не выдержал и однажды заявил:

– Если ты воображаешь, будто я стремился к тому, чтобы мальчишку повесили мне на шею, то ты еще глупее, чем я подозревал!

Герцогу пришлось пожалеть о столь поспешных словах, потому что, хотя он тут же взял их назад, ему никогда не позволяли забыть о них; и сегодня, стоило вопросу об опеке над Эдмундом приобрести особую важность, как они превратились в краеугольный камень всех аргументов леди Генри.

– Он никогда не был тебе нужен, – напоминала его светлости женщина. – Ты сам говорил об этом.

Отчасти она была права: разумеется, двухлетний малыш интересовал его исключительно в качестве сына Гарри, и он обращал на него внимание не более, чем этого можно было ожидать от молодого человека. Но, по мере того как Эдмунд подрастал, Сильвестр начал все чаще видеться с ним, поскольку малыш взял себе за правило не отходить от него ни на шаг, стоило его блистательному дяде оказаться в Чансе. Эдмунд обнаружил, что герцог обладает качествами, коих решительно недоставало как Баттон, нянечке малыша, а также тем, кто нянчил его отца и дядю до нее, так и маме. Его светлость не выказывал склонности сюсюкать и бездумно ласкать ребенка; порванная одежда не приводила его в ужас; разговоры, которые он вел с Эдмундом, были исключительно деловыми и краткими. И хотя Сильвестр мог, пребывая в дурном расположении духа, попросту отмахнуться от племянника, всегда существовала возможность, что он посадит его перед собой на седло и прокатит легким галопом по парку. Правда, эти достоинства сопровождались куда менее приятными, но столь же богоподобными чертами характера – герцог требовал беспрекословного повиновения и сурово карал строптивцев.

Сильвестр решил, что Ианта и Баттон делают все от них зависящее, дабы избаловать Эдмунда, но, хотя сам дядя без колебаний давал понять этому смышленому юному джентльмену, что фокусы, приносящие тому успех в детской, с ним не пройдут, он редко вмешивался в процесс воспитания племянника. Сильвестр не видел в Эдмунде особых недостатков или дурных наклонностей, которые нельзя было бы исправить, когда он подрастет; и к тому времени, как малышу исполнилось шесть, герцог уже успел полюбить его словно родного сына.

Между тем Эдмунд скрылся из глаз. Сильвестр опустил створку окна и вновь подумал о том, что следовало бы нанять племяннику наставника куда подвижнее и жизнерадостнее, нежели преподобный Лофтус Лейберн, клирик почтенного возраста и хрупкого здоровья, занимавший почетную должность духовника его самого – или, точнее, его матери. Впрочем, хотя герцог с неодобрением отнесся к тому, что Ианта уговорила мистера Лофтуса преподать Эдмунду его первые уроки, его светлость не счел этот вопрос настолько важным, чтобы вмешиваться и накладывать на него вето. И вот теперь она жаловалась, будто Эдмунд без конца пропадает на конюшне, где уже нахватался совершенно неподобающих словечек и выражений. «А чего, черт возьми, она еще ожидала?» – спросил себя Сильвестр.

Дверь распахнулась, и он отвернулся от окна. В комнату вошел его дворецкий в сопровождении молоденького лакея, который принялся убирать со стола то, что осталось от обильного завтрака.

– Я приму мистера Оссета и Пьюси в полдень, Рит, – сказал Сильвестр. – Пусть к тому же времени Чейл и Броу принесут мне свои бухгалтерские книги. А сейчас я отправляюсь к ее светлости. Предупредите Трента, что я могу… – Он оборвал себя на полуслове, бросив взгляд в окно. – Нет, пожалуй, не стоит! Все равно к четырем пополудни уже стемнеет.

– Очень жаль, что в такой славный денек вашей светлости придется сидеть в четырех стенах, – многозначительно заметил Рит.

– Действительно жаль, но тут уж ничего не поделаешь. – Оказалось, что Сильвестр обронил носовой платок, и молоденький слуга со всех ног кинулся поднимать его. – Благодарю вас, – сопроводив свои слова легкой улыбкой, молвил его светлость.

Улыбка герцога была очаровательной, и сколь суровыми ни казались бы его требования, ради нее слуги готовы были в лепешку расшибиться, но выполнить их. Он прекрасно знал об этом, как сознавал и ценность доброго слова и похвалы, сказанных в нужный момент, поэтому счел бы крайней глупостью отказаться от того, что обходилось ему так дешево, но взамен давало потрясающие результаты.

Выйдя из утренней гостиной, Сильвестр направился в главную залу и в другой век (как можно было подумать), поскольку именно эта центральная часть огромной постройки, раскинувшейся на нескольких акрах, олицетворяла собой все, что уцелело от первоначального сооружения. Закопченные балки, оштукатуренные стены и неровный пол, выложенный каменными плитами, составляли неожиданный, но желанный контраст с утонченной элегантностью более современных частей здания. Широкую витую лестницу с перилами эпохи Тюдоров, что вела на окружающую залу галерею, охраняли две статуи в полном рыцарском вооружении; стены были увешаны коллекциями старинного оружия; в окнах сверкали стекла, декорированные геральдическими гербами; а гора пепла в огромном камине поддерживала несколько жарко пылающих бревен.

Перед огнем в настороженном ожидании лежала белая с коричневыми пятнами самка спаниеля. Заслышав шаги Сильвестра, она приподняла голову и завиляла хвостом. Но, когда он вошел в залу, собачий хвост горестно поник и хотя собака бросилась к нему навстречу, с обожанием уставившись на хозяина, стоило ему наклониться, чтобы приласкать ее, она не стала прыгать вокруг и не залаяла в радостном предвкушении. В гардеробе Сильвестра она разбиралась не хуже его камердинера и прекрасно знала: панталоны и ботфорты означают, что самое большее, на что она может надеяться, – это улечься у его ног в библиотеке.

Апартаменты герцогини включали, помимо спальни и гардеробной, где размещалась ее горничная, также прихожую, которая вела в большую, полную солнечного света комнату, известную всем домочадцам под названием «гостиная герцогини». Миледи редко покидала ее пределы, вот уже много лет оставаясь жертвой артрита, излечить или хотя бы облегчить который не могли ни самые выдающиеся доктора, осматривавшие герцогиню, ни те снадобья, что они предлагали. Она еще могла сделать несколько шагов с помощью прислуги, преодолев расстояние, отделявшее ее спальню от гостиной, но, опустившись там в кресло, уже больше не в состоянии была подняться из него без посторонней помощи. Какую при этом боль она испытывала, не ведал никто, потому что герцогиня никогда не жаловалась и не искала сочувствия. На всевозможные участливые расспросы о своем самочувствии леди неизменно отвечала: «Очень хорошо», а если кто-то принимался сожалеть о том однообразном существовании, которое она влачила, лишь смеялась в ответ, говоря, что жалость не производит на нее должного впечатления, посему выражения сочувствия лучше приберечь для тех, кто вынужден прислуживать ей. Что до нее самой, то, поскольку сын регулярно сообщал герцогине свежие лондонские сплетни и новости, внук развлекал своими забавными выходками, невестка обсуждала с ней последние веяния моды, кузина терпеливо сносила все ее причуды, горничная обожала и лелеяла свою хозяйку, а старинный друг, мистер Лейберн, читал вслух книги по выбору ее светлости, то она полагала, что скорее уж ей нужно завидовать, чем жалеть ее. Никто из посторонних даже не догадывался о том, что она пишет стихи, и лишь близкие герцогини знали об этом. Мистер Блэкуэлл опубликовал уже два сборника ее поэм, снискавших большую популярность в высшем свете; хотя они, разумеется, были подписаны псевдонимом, личность автора вскоре стала известна, что лишь привлекло к ним повышенное внимание.

Когда Сильвестр вошел к ней в гостиную, она писала за столом, специально изготовленным для нее местным плотником; по высоте стол идеально подходил к ручкам кресла с подголовником. Однако, увидев, кто к ней пожаловал, герцогиня сразу отложила в сторону перо и приветствовала Сильвестра улыбкой, куда более очаровательной, нежели его собственная, поскольку в ней таилось намного больше тепла. Ее светлость воскликнула:

– Я очень рада видеть тебя! Но при этом сожалею, родной мой, что ты вынужден оставаться дома в первый солнечный день за целую неделю, вместо того чтобы отправиться на охоту!

– Скука смертная, не так ли? – отозвался его светлость, наклоняясь, дабы поцеловать ее в щеку.

Герцогиня положила руку на плечо сына, и он на мгновение замер, вглядываясь в ее лицо. Очевидно, он остался вполне удовлетворен увиденным, поскольку перевел взгляд на воздушную плетеную сеточку, покрывавшую черные как вороново крыло волосы миледи, в которых уже серебрилась седина, и сказал:

– Очередная обновка, мама? Этот чепчик очень идет тебе!

В глазах герцогини заискрились смешинки.

– Признавайся, – сказала она, – это ведь Анна посоветовала тебе обратить внимание на мой новый головной убор!

– Вот уж нет! Или ты думаешь, что твоя горничная должна подсказывать мне, когда ты выглядишь особенно прелестно?

– Сильвестр, ты делаешь такие трогательные комплименты, что, боюсь, в тебе скрыт отчаянный дамский угодник!

– «Отчаянный» – это слишком сильно сказано, мама! Ты пишешь новую поэму?

– Всего лишь письмо. Дорогой мой, если ты уберешь мой стол и пододвинешь себе вон тот стул, мы сможем немного поболтать о прозе.

Выполнить просьбу матери ему помешало появление мисс Августы Пенистон, поспешно вошедшей в гостиную из соседней спальни и несколько сбивчиво и бессвязно принявшейся умолять его не утруждать себя, поскольку это, дескать, ее собственная прерогатива и забота. Она оттолкнула стол в угол комнаты, но, вместо того чтобы отойти в сторонку и не мешать, чего он всегда ожидал от нее, застыла на месте, глядя на него с дружелюбной улыбкой. Девушка имела нескладную, угловатую фигуру, добродушный нрав и ничем не примечательную внешность. Августа прислуживала герцогине в качестве компаньонки и была ее дальней родственницей. Доброжелательность девушки казалась неистощимой, но, к несчастью, особым умом она не блистала, отчего неизменно раздражала Сильвестра, задавая вопросы, не требующие ответа, или отпуская банальные замечания о вещах вполне очевидных. Впрочем, герцог не подавал виду, что она ему неприятна. Манеры его светлости оставались безукоризненными, но когда Августа вслух заметила, что он вот уже несколько дней не ездил на охоту, а потом вдруг вспомнила, что в сильный мороз никто не охотится, и со смешком признала собственную ошибку: «Как глупо, однако же, с моей стороны, сказать такое, не так ли?» – Сильвестр, не удержавшись, парировал, хотя и со своей обычной любезностью:

– Действительно, вы не находите?

В этот момент в разговор вмешалась герцогиня, настоятельно посоветовав кузине выйти и подышать свежим воздухом, пока солнце еще не зашло. Заявив, что она с удовольствием последует совету леди, если дорогой Сильвестр намерен немного посидеть со своей мамочкой, в чем она нисколько не сомневалась, и добавив, что Анна непременно прибежит на зов, стоит герцогине потянуть шнурок звонка, кузина наконец отступила к двери, которую Сильвестр уже держал распахнутой для нее. Но на пороге девушка сочла себя обязанной приостановиться, сказав, что оставляет его поболтать с мамочкой, и добавив:

– Я уверена, вы хотите немножко побыть с ней вдвоем, верно ведь?

– Так и есть, но я ума не приложу, как вы об этом догадались, кузина! – ответил он.

– О, – жизнерадостно заявила мисс Пенистон, – с моей стороны это было бы непростительно, особенно после стольких лет, что я вас знаю! Что ж, убегаю, но вам вовсе необязательно открывать передо мной дверь! То есть вы обращаетесь со мной как с посторонней! Я вечно напоминаю вам об этом, не правда ли? Однако вы все так же неизменно любезны и почтительны!

Он поклонился и захлопнул за ней дверь. А герцогиня заметила:

– Незаслуженный комплимент, Сильвестр. Дорогой мой, как ты мог сказать такое? Это было жестоко с твоей стороны.

– У меня больше нет сил сносить ее благоглупости! – нетерпеливо бросил в ответ его светлость. – Для чего ты держишь рядом с собой эту болтушку? Она же наверняка раздражает тебя до невозможности!

– Она не слишком умна, это верно, – признала герцогиня. – Но ты ведь знаешь, что я не могу просто взять и прогнать ее!

– Хочешь, это сделаю я?

Ее светлость была неприятно поражена, решив, будто сын поддался безрассудному минутному раздражению, но ограничилась тем, что сказала:

– Глупый мальчишка! Ты прекрасно знаешь, что не можешь этого сделать, так же, как и я!

Он, выразительно приподняв брови, заметил:

– Разумеется, могу, мама! И что же помешает мне в этом?

– Я не верю, что ты говоришь серьезно! – воскликнула герцогиня, все еще не оставляя надежды, что сын шутит.

– Совершенно серьезно, дорогая моя! Будь же со мной откровенна! Неужели ты не хочешь, чтобы она убралась отсюда подобру-поздорову?

Герцогиня ответила со скорбной улыбкой:

– Что ж, признаюсь – иногда мне этого очень хочется! Только не говори никому, хорошо? Я хотя бы стыжусь собственных чувств! – Заметив, что на его лице отразилось удивление, она продолжала уже вполне серьезным тоном: – Разумеется, тебя раздражает, да и меня тоже, когда Августа говорит глупости или когда у нее недостает такта уйти, если ты приходишь навестить меня, но я полагаю, мне очень повезло в том, что она у меня есть. Знаешь, быть привязанной к инвалиду не очень-то весело, однако кузина никогда не хандрит и не выходит из себя, а все мои просьбы выполняет беспрекословно и с такой охотой, что заставляет меня подозревать, будто ей нравится быть у меня на побегушках.

– Еще бы!

– Сильвестр!

– Моя дорогая мама, она не отходит от тебя ни на шаг с тех пор, как я себя помню, причем ее верность щедро вознаграждается! Ты ведь всегда платишь ей куда больше, чем платила бы незнакомой женщине, нанятой для того, чтобы составить тебе компанию, правда?

– Ты говоришь так, словно тебе жалко этих денег!

– Не больше, чем жалованья моего камердинера, если ты полагаешь, что она того достойна. Я хорошо плачу своим слугам, но не держу подле себя тех, кто этого не заслуживает.

Герцогиня с беспокойством принялась вглядываться в лицо сына, однако вновь ограничилась тем, что сказала:

– Это не одно и то же, но давай больше не будем говорить об этом! Можешь мне поверить, я была бы очень несчастлива, расставшись с Августой. Откровенно говоря, даже не знаю, что бы я делала без нее.

– Если это и впрямь так, мама, то я умолкаю. Или ты полагаешь, что я не готов заплатить тому, кого ты захочешь удержать подле себя, вдвое или даже втрое больше, нежели ты платишь Августе? – Герцогиня протянула к сыну руку, и он тут же подошел к ней. – Ты же знаешь, я никогда не сделаю того, что тебе не нравится! Прошу тебя, не огорчайся понапрасну, дорогая моя!

В ответ она легонько пожала ему руку, сказав:

– Я знаю, что ты никогда не сделаешь этого. Не слушай меня! Просто твои жестокие слова чуточку меня огорчили. Но у меня нет оснований быть недовольной твоей твердостью, родной мой.

– Ерунда! – сказал он, с улыбкой глядя на нее сверху вниз. – Держи свою скучную кузину при себе, сколько тебе угодно, мама, однако позволь пожелать, чтобы рядом с тобой оказался кто-нибудь, кто смог бы развлечь тебя лучше и разделить с тобой твои интересы!

– Что ж, у меня есть Ианта, – напомнила Сильвестру ее светлость. – Она не совсем разделяет мои интересы, но мы находим с ней общий язык.

– Рад слышать. Однако мне начинает казаться, что тебе недолго осталось получать сомнительное удовольствие от пребывания в ее обществе.

– Родной мой, если ты намерен предложить, чтобы я взяла себе в компаньонки вторую леди, то заклинаю тебя – не стоит даже говорить об этом!

– Нет, я имею в виду нечто совсем другое. – Сделав паузу, герцог прохладным тоном сообщил: – Я подумываю о том, чтобы жениться, мама.

Слова Сильвестра настолько поразили ее светлость, что она не сразу нашлась с ответом и лишь молча смотрела на него. Да, у него была репутация завзятого ловеласа, но она уже почти и не надеялась, что сын когда-либо сделает предложение руки и сердца какой-нибудь леди. У нее были все основания подозревать, что он содержит не одну любовницу – которые обходятся ему очень недешево, если верить ее сестре! – и она уже начала склоняться к мысли, что он предпочитает подобный образ жизни более упорядоченному существованию. Немного придя в себя от изумления, герцогиня сказала:

– Родной мой, как это неожиданно!

– Не настолько неожиданно, как ты полагаешь, мама. Вот уже некоторое время я собираюсь поговорить с тобой об этом.

– Боже милосердный! А я ни о чем не подозревала! Но присядь же, прошу тебя, и расскажи мне обо всем по порядку!

Он, пристально взглянув на нее, спросил:

– Ты будешь рада, мама?

– Разумеется, буду!

– Что ж, тогда, полагаю, все устроится как нельзя лучше.

Услышав это, герцогиня рассмеялась и воскликнула:

– Какой абсурд! Очень хорошо! Итак, теперь, когда ты заручился моим одобрением, рассказывай!

Он начал, нахмурившись и глядя на огонь:

– Не знаю, что тут, собственно, рассказывать. Полагаю, ты догадалась, что я не слишком горю желанием связать себя узами брака. Я так и не встретил женщину, которую захотел бы назвать спутницей жизни. А вот Гарри встретил, и если что-то и способно было укрепить меня во мнении…

– Дорогой мой, оставим это! – запротестовала ее светлость. – Гарри был счастлив в браке, не забывай! Я тоже, кстати, убеждена, что, хотя чувства Ианты и не отличались глубиной, она была искренне привязана к нему.

– Привязана настолько, что спустя всего лишь год после его смерти уже тосковала о балах, а через четыре собралась выйти замуж за какого-то ничтожного бездельника! Здесь действительно не о чем говорить, мама!

– Очень хорошо, дорогой мой, но речь идет о твоей женитьбе, а не о Гарри, разве нет?

– Совершенно верно! Словом, я понял – примерно год назад! – что жениться – это мой долг и обязанность. Не столько ради того, чтобы обзавестись наследником, потому что таковой у меня уже имеется, сколько…

– Сильвестр, не вздумай заикнуться об этом Эдмунду!

Герцог рассмеялся.

– Можно подумать, ему это интересно! Он только и мечтает о том, как бы стать кучером почтового дилижанса – во всяком случае, мечтал, пока Кигли не подарил ему почтовый оловянный рожок! И теперь мальчонка не может решить, кем быть – кучером или стражником. И он наверняка сочтет занудой того, кто предложит ему занять мое место!

Ее светлость, улыбнувшись, заметила:

– Да, быть может, сейчас он действительно так думает, но вот потом…

– Итак, это был один из моих резонов, мама. Я пришел к тому, что уж если должен жениться, то лучше сделать это до того, как Эдмунд повзрослеет настолько, чтобы решить, будто я подставил ему ножку и обошел его на повороте. Поэтому еще несколько месяцев назад я начал присматриваться к возможным кандидаткам.

– Что ты за странное создание! А теперь скажешь мне, будто составил список добродетелей, коими должна обладать твоя жена!

– Более или менее, – признал Сильвестр. – Хорошо тебе смеяться, мама, но ты должна согласиться, что некоторые качества являются поистине непременными! Например, она должна быть из хорошей семьи, не обязательно выгодной партией, но девушкой моего круга.

– Да, с этим трудно не согласиться! Однако продолжай, прошу тебя!

– Продолжаю. Еще год назад я бы сказал, что она несомненно должна быть красавицей. (Она точно не красавица, подумала герцогиня.) Но теперь склонен полагать, что ум имеет куда большее значение. Не думаю, что меня устроила бы супруга с куриными мозгами. Кроме того, я не намерен обременять тебя еще одной дурочкой.

– Премного тебе благодарна! – забавляясь от души, воскликнула ее светлость. – Умная, но не красавица: очень хорошо! Продолжай!

– Нет, некоторая привлекательность все-таки обязательна. Она должна, по крайней мере, хорошо выглядеть и быть такой же элегантной, как ты, мама.

– Не пытайся вскружить мне голову, льстец! И ты нашел среди дебютанток[2] ту, которая наделена всеми этими качествами?

– Поначалу я было решил, что таковых имеется не менее дюжины, но потом ограничил их число, выбрав пятеро.

– Пятеро!

– В общем, я еще мог как-то представить себе, что лишь с этими пятью смогу прожить жизнь. Например, леди Джейн Сексби: она мила и добродушна. Или взять, к примеру, дочь Бармингема: она очень жива и непосредственна. Мисс Беллерби – тоже симпатичная девушка и не слишком сдержанна, а это мне также нравится. Леди Мэри Торрингтон – о, бриллиант чистейшей воды! И напоследок, мисс Ортон: не слишком красива, зато обаятельна и хорошо воспитана. – Сильвестр сделал паузу, по-прежнему не сводя взгляда с горящих поленьев. Герцогиня замерла в ожидании. Наконец он поднял на нее глаза и улыбнулся. – Итак, мама? – ласково осведомился его светлость. – Которая из них станет моей женой?

Глава 2

В комнате воцарилось ошеломленное молчание. После некоторой паузы герцогиня обрела дар речи и вымолвила:

– Ты, наверное, шутишь надо мной? Ты же не можешь просить меня сделать выбор вместо тебя!

– Нет, конечно, не совсем так. Не сделать выбор вместо меня, а дать мне разумный совет. Ты ни с кем из них не знакома, однако знаешь их семьи и, выказав решительное предпочтение…

– Но, Сильвестр, разве у тебя нет собственных предпочтений?

– В том-то все и дело, что нет. Стоит мне счесть, что одна из них подходит мне больше остальных, как тут же у нее обнаруживается какой-нибудь недостаток или привычка, которая мне совсем не по душе. Например, смех леди Джейн или эта чертова арфа мисс Ортон! Я не питаю склонности к музыке, а без конца слушать, как в моем собственном доме дребезжат струны, – нет уж, увольте! Это было бы чересчур, не так ли, мама? Или возьмем леди Мэри…

– Благодарю покорно, я услышала достаточно, чтобы дать тебе совет! – перебила Сильвестра мать. – Не делай предложения ни одной из них! Ты не влюблен!

– Не влюблен! Разумеется, я не влюблен ни в одну из них. А разве это так уж необходимо?

– Положительно необходимо, дорогой мой! Умоляю тебя не предлагать руку и сердце, если не можешь присовокупить к ним любовь!

Он, снисходительно улыбнувшись ей, ответил:

– Ты слишком романтична, мама.

– В самом деле? А вот в тебе, похоже, нет ни капли романтики!

– Что ж, в браке я ее не ищу, это уж точно.

– А в компании девиц легкого поведения?

– Ты заставляешь меня краснеть, мама! – рассмеявшись, заметил Сильвестр. – Это совсем другое дело. Я, во всяком случае, не назвал бы подобное романтикой. Пожалуй, влюбленностью – так будет правильнее. И даже когда я был совсем еще зеленым юнцом и влюбился в самую очаровательную певичку, какой ты в жизни не видела, не думаю, что и тогда мне казалось, будто эта страсть – на всю жизнь! Пожалуй, я слишком непостоянен в своих чувствах, потому…

– Ничего подобного! Просто тебе не повезло и ты не встретил девушку, которую полюбишь на всю жизнь!

– Совершенно верно, не встретил. А поскольку я выхожу в свет вот уже десять лет и имел возможность выбирать среди всех дебютанток, что каждый год появляются на брачном рынке, то получается, что если я не страдаю непостоянством, то слишком уж разборчив в своих требованиях. Скажу тебе откровенно, мама, ты единственная, с кем мне никогда не бывает скучно!

Пока она слушала его откровения, меж ее летящих бровей пролегла крошечная морщинка. Голос герцога звучал добродушно-насмешливо, но ее охватило беспокойство.

– Ты имел возможность выбирать, Сильвестр? – спросила она.

– Да, пожалуй, что так. Полагаю, я видел всех кандидаток, достойных внимания.

– И сделал многих из них объектами своих ухаживаний и любовных интриг – если правда то, о чем мне рассказывают?

– Моя тетка Луиза, – безошибочно угадал Сильвестр. – Твоя сестра – неисправимая сплетница, дорогая мамуля! Что ж, если время от времени я и выказывал кому-то предпочтение, то, по крайней мере, тетя не может обвинить меня в том, что оно было настолько явным, чтобы пробудить несбыточные надежды в сердце какой-либо девицы!

Последние смешинки погасли в глазах герцогини. Образ сына, который она так тщательно холила и лелеяла, поблек и затуманился; чувство же беспокойства невероятно усилилось, поэтому она растерялась, не зная, что сказать ему. Но, пока пребывала в замешательстве и колебалась, на помощь ей пришел случай. Дверь отворилась, и прозвучал чей-то приятный, однако печальный голос:

– Я могу войти, матушка-герцогиня?

На пороге возникло прекрасное видение, облаченное в мантилью из голубого бархата и шляпку с высокими загнутыми полями, обрамлявшими очаровательное личико. На белоснежные щечки ниспадали длинные локоны вьющихся золотистых волос; из-под нежно изогнутых бровей печально смотрели огромные голубые глаза; маленький носик впечатлял своей исключительной прямотой; а пухлые алые губки капризно кривились.

– Доброе утро, любовь моя. Разумеется, ты можешь войти! – ответила герцогиня.

К этому времени небесное создание успело заметить своего деверя и хотя все-таки вошло в комнату, однако проговорило уже с куда меньшей сердечностью:

– О, я не знала, что у вас Сильвестр, мадам. Прошу прощения, но я всего лишь зашла узнать, нет ли здесь Эдмунда.

– Сегодня утром я его еще не видела, – ответила герцогиня. – Разве он не на занятиях с мистером Лейберном?

– Нет, и это особенно досадно, поскольку я намеревалась взять его с собой, чтобы побывать в Аркхольме! Если помните, мадам, я вот уже несколько дней собираюсь съездить в Грейндж[3], а теперь, когда впервые за столько времени у нас наконец-то выдалось прекрасное утро, я нигде не могу найти его!

– Быть может, он вновь улизнул на конюшню, маленький разбойник?

– Нет, увы. Хотя, разумеется, я полагала, что обнаружу его именно там, поскольку с тех пор, как Сильвестр принялся недвусмысленно поощрять его как можно чаще наведываться в конюшню…

– Моя дорогая, они все так поступают, причем безо всякого поощрения! – перебила ее герцогиня. – Мои, например, пропадали там с утра до ночи – гадкие мальчишки! Но скажи мне, эту мантилью ты заказала из бархата, образцы которого нам прислали в прошлом месяце? Какой прелестный покрой!

Однако попытка направить мысли красотки в иное русло потерпела неудачу.

– Да, но только представьте себе, мадам! – вскричала Ианта. – Я распорядилась сшить из него и костюмчик для Эдмунда для выходов в свет со мной – совсем простенький, однако по фасону того красного платья, что на картине у Рейнольдса[4]. Я забыла, где видела ее, однако сразу же подумала, как прелестно будет выглядеть в нем Эдмунд, если только материал взять не красный, а голубой!

– Ну еще бы! – пробормотал Сильвестр.

– Что ты сказал? – с подозрением осведомилась Ианта.

– Ничего.

– Полагаю, это было нечто злое и обидное. Впрочем, я и не надеялась, что он тебе понравится!

– Ты ошибаешься. От зрелища, которое вы оба являли бы, перехватывает дыхание. При условии, разумеется, что Эдмунда удастся заставить вести себя прилично. Он будет держать тебя за руку с невинным выражением на личике… Нет, не пойдет! Такое выражение появляется у него, только когда он замышляет очередную каверзу! Попробуем иначе…

– Сильвестр, помолчи немного, прошу тебя! – взмолилась герцогиня, изо всех сил стараясь не рассмеяться. – Не слушай его, мое дорогое дитя! Он всего лишь шутит!

– О, нисколько не сомневаюсь в этом, мадам! – заявила Ианта, щеки которой раскраснелись от гнева. – Мне также прекрасно известно, кто науськивает бедного Эдмунда против меня!

– О господи, что же будет дальше? – воскликнул Сильвестр.

– Это все ты! – упорствовала девушка. – Что, кстати, лишний раз доказывает – он тебе совершенно безразличен! Если бы ты любил его хоть капельку, то не стал бы подвергать бог знает каким опасностям!

– Каким еще опасностям?!

– С ним может случиться что угодно! – провозгласила Ианта. – В этот самый миг он может уже покоиться на дне озера!

– Что он забыл на озере? Коль хочешь знать, я видел, как он направлялся в Хоум-Вуд!

– И, полагаю, не сделал ни малейшей попытки остановить его!

– Нет. Когда я в прошлый раз вмешался в недозволенные забавы Эдмунда, то ты целых три дня называла меня не иначе, как «бесчеловечное чудовище».

– Я не говорила ничего подобного, а всего лишь… Кстати, он мог передумать и все-таки отправиться на озеро!

– Успокойся: он туда не пойдет! Во всяком случае, пока он знает, что я дома.

– А мне ведь было известно, чем все это кончится! – капризно заявила Ианта. – Теперь я предпочла бы не ездить в Грейндж и не хочу этого делать, вот только уже приказала заложить лошадей. Но я не буду знать ни минуты покоя, опасаясь, не случилось ли чего с моим бедным сироткой! А вдруг он все-таки утонул и покоится на дне озера?

– Если он не появится к ужину, я распоряжусь прочесать озеро сетью и баграми, – пообещал Сильвестр, подходя к двери и распахивая ее. – В какой безответственности по отношению к моему племяннику ты бы меня ни обвиняла, тем не менее мои лошади тоже мне дороги, и я умоляю тебя, если ты приказала заложить пару, не держи их без движения на таком холоде!

Эта просьба настолько возмутила Ианту, что она в бешенстве выскочила из комнаты.

– Как это поучительно! – заметил Сильвестр. – Будучи уверенной в том, что ее малыш-сиротка покоится на дне озера, любящая родительница отправляется на поиски удовольствий!

– Мой дорогой, она прекрасно отдает себе отчет в том, что он не утонул в озере! Неужели вы не можете обойтись без оскорблений при встрече? А еще я должна заметить, что ты так же несправедлив к ней, как и она к тебе!

Он, пожав плечами, сказал:

– Все может быть. Если бы я заметил в ней хотя бы толику ее хваленой привязанности к Эдмунду, то относился бы к ней со всем почтением, но я не вижу и следа этого! Ежели он терпеливо сносит ее ласки, она убеждает себя, что обожает сына, однако, стоит ему хоть немного пошуметь, как все превращается в комедию и у нее тут же начинается головная боль, так что ей приходится посылать за Баттон, чтобы та увела от нее любимого отпрыска! Она всеми силами сторонилась его, пока у него была краснуха, а когда под предлогом зубной боли увезла в Лондон, то потом была готова позволить зубу сгнить у него во рту, вместо того чтобы удалить его…

– Так я и знала, что мы непременно дойдем до этого! – всплеснула руками герцогиня. – Позволь сообщить тебе, сын мой: требуется немалая решительность для того, чтобы затащить к дантисту ребенка, который того не желает! Уж кому, как не мне, знать об этом! В моем случае столь неприятную обязанность пришлось взять на себя Баттон – как случилось бы и с Эдмундом, если бы она не заболела весьма некстати!

– Можешь ничего мне не говорить, мама, – смеясь, сказал герцог, – потому что столь неприятную обязанность пришлось исполнить мне, если ты забыла!

– Вот именно! Бедный Эдмунд! Ты похитил его в Парке[5], увез в своем экипаже и совершенно безжалостно посадил в камеру пыток! Уверяю тебя, сердце у меня буквально обливалось кровью при мысли об этом!

– Знаешь, тебе бы следовало видеть его лицо, как видел его я! Полагаю, это безмозглая горничная доложила тебе, что я похитил его? А ведь на самом деле я всего лишь отвез его к Тилтону, и для этого была нужна вовсе не решительность – обычная твердость! Нет, мама: я ни за что не поверю, будто Ианта действительно любит мальчишку, потому что меня уже тошнит от этого! Хотел бы я знать, какой идиот внушил ей, будто она очень мило смотрится с ребенком на руках? А еще я весьма сожалею о том, что позволил уговорить себя подрядить Лоуренса[6], чтобы он запечатлел ее на холсте в столь умилительной позе!

– Ты поступил так, пытаясь сделать приятное Гарри, – мягко напомнила сыну герцогиня. – И мне до сих пор отрадно сознавать, что картина была закончена вовремя и он успел увидеть ее.

Сильвестр подошел к окну и остановился подле него, глядя во двор. По прошествии нескольких минут он сказал:

– Прости меня, мама. Я не должен был так говорить.

– Да, разумеется, не должен, родной мой. Мне бы хотелось, чтобы ты перестал быть столь требовательным к Ианте, потому что ее стоит пожалеть. Тебе не понравилось, что она вновь начала выходить в свет со своей матерью в конце первого года траура. Что ж, я тоже была от этого не в восторге, но разве можно было ожидать от столь маленького создания, которое так любит удовольствия и развлечения, будто она безропотно согласится прозябать здесь? Так что она не пренебрегла приличиями, когда сняла траур. – Герцогиня поколебалась, но все же добавила: – И в том, что она вновь хочет выйти замуж, тоже нет ничего непристойного, Сильвестр.

– Я не обвинял ее в нарушении приличий.

– Да, не обвинял, но ты ужасно усложняешь ей жизнь, любовь моя! Быть может, она не слишком привязана к Эдмунду, однако отнять его у нее совсем…

– Если это произойдет, то исключительно по ее, а не моей вине! Она может жить здесь столько, сколько пожелает, или может забрать Эдмунда с собой и поселиться в Доувер-хаус. Что до меня, то я всего лишь говорил, что сын Гарри будет воспитываться в Чансе и под моим присмотром! Если Ианта вновь выйдет замуж, она получит право навещать Эдмунда, когда пожелает. Я даже сказал ей, что она сможет на время забирать сына к себе. Но вот чего я никогда не сделаю, так это не позволю ему расти под опекой Ньюджента Фотерби! Боже милостивый, мама, как ты могла подумать, что я способен обмануть доверие своего брата-близнеца?

– Нет-нет, что ты! Но неужели сэр Ньюджент настолько плох? Я была немного знакома с его отцом – очень дружелюбный и благожелательный человек, поэтому он соглашался со всем, что ему говорили! – но, мне кажется, с его сыном я не встречалась ни разу.

– Ты немногое потеряла! Состоятельный бездельник, на три четверти – идиот, а на четверть… Впрочем, оставим это! Хорош бы я был в роли опекуна, если бы доверил воспитание Эдмунда ему вкупе с Иантой! Знаешь, что мне сказал однажды Гарри, мама? Это были едва ли не последние его слова, обращенные ко мне. Так вот, он сказал: «Ты позаботишься о мальчике, Дук[7]». – Голос Сильвестра сорвался, и он умолк. Спустя несколько мгновений, справившись с собой, герцог заговорил вновь: – Ты же помнишь, он иногда называл меня так, а глаза его лукаво поблескивали. Это была не просьба и не вопрос. Он знал, что я так и сделаю, и сказал об этом не для того, чтобы напомнить мне, а просто потому, что такая приятная мысль пришла ему в голову, а ведь он всегда говорил мне все, что думал. – Увидев, как мать прикрыла глаза ладонью, Сильвестр подошел к ней, завладел другой ее рукой и крепко сжал. – Прости, мама! Но ты должна была меня понять!

– Я все понимаю, Сильвестр. Однако мне ясно и то, что неправильно держать здесь мальчика, за которым присматривает лишь старая Баттон да еще какой-то наставник, для которого малыш слишком юн. Не будь я сама обузой… – Она оборвала себя на полуслове.

Зная свою мать, как никто другой, герцог не сделал попытки ответить на невысказанный упрек, а спокойно произнес:

– Да, я тоже об этом подумал. Вот тебе очередной резон для того, чтобы я женился. Полагаю, Ианта быстро смирится с мыслью о том, что будет вынуждена разлучиться с Эдмундом, оставив его на попечении тетки. В таком случае она не навлечет на себя клеймо бессердечия, не так ли? Она придает большое значение тому, что скажут люди, и, признаюсь тебе, я не представляю, как Ианта, изображая перед всем миром любящую мать, сможет теперь оставить Эдмунда на милость его коварного дядюшки. А моя супруга как раз и смягчит мне сердце!

– Сильвестр, это… Она никогда не обвиняла тебя в коварстве!

Он, улыбнувшись, ответил:

– Быть может, она использовала другое выражение, но при этом щедро потчевала окружающих сказками о моем равнодушии к благополучию Эдмунда и жестоком обращении с ним. Пожалуй, всему услышанному они не поверят, но у меня есть причины полагать, что даже такой здравомыслящий человек, как Элвастон, считает, будто я незаслуженно строг с малышом.

– Что ж, если лорд Элвастон настолько плохо знает свою дочь, что верит всем ее словам, то я позволю себе усомниться в его здравомыслии! – язвительно парировала герцогиня. – Но давай больше не будем говорить об Ианте, родной мой!

– Охотно! Тем более я предпочел бы поговорить о своих собственных делах. Итак, мама, на какой женщине, по-твоему, я должен жениться?

– Учитывая твое нынешнее расположение духа, я не хочу, чтобы ты вообще женился на ком-нибудь. А когда ты возьмешься за ум, то женишься на той, которую выберешь себе сам!

– Ты решительно не хочешь мне помочь, – пожаловался герцог. – А я-то думал, матери всегда строят матримониальные планы в отношении своих сыновей.

– Вследствие чего нередко испытывают самое серьезное разочарование! Боюсь, единственным браком, который я для тебя планировала, была женитьба на новорожденной малютке, когда тебе самому исполнилось всего восемь лет!

– Вот видишь! Уже лучше! – одобрительно отозвался он. – А кем она была? Я ее знаю?

– Ты не упомянул ее, но, полагаю, должен был хотя бы видеть, поскольку в этом году она впервые вышла в свет. Ее бабка сообщила мне эту новость в письме, и я уже готова была просить тебя… – Герцогиня вновь оборвала себя на полуслове, злясь из-за того, что едва не сказала лишнего, и закончила фразу совсем иначе: – Передать ей привет от меня, но потом передумала, поскольку она вряд ли помнит, кто я такая. Она внучка леди Ингам.

– Как, моей уважаемой крестной? Одна из мисс Ингам? О нет, моя дорогая, только не это! Я, разумеется, бесконечно сожалею и все такое, но – нет!

– Нет-нет, она дочь лорда Марлоу! – смеясь, ответила его мать. – Он женился на Верене Ингам, которая была моей ближайшей подругой и вообще очаровательным созданием!

– Все лучше и лучше! – с одобрением заметил герцог. – Так почему же я ни разу не имел чести видеть очаровательную леди Ингам? – Он умолк, нахмурившись. – Однако я же видел ее! Я не знаком с этой дамой – собственно, не помню даже, что хотя бы разговаривал с ней, но должен сказать тебе, мама, что, какой бы красавицей она ни была в молодости…

– Боже милостивый, эта ужасная женщина – вторая жена Марлоу! Верена умерла, когда ее дочери не исполнилось и двух недель!

– Очень печально. Расскажи мне о ней!

– Не думаю, будто что-то изменится, если я даже сделаю это, – ответила герцогиня, спрашивая себя, уж не пытается ли сын отвлечь ее от воспоминаний, которые сам же и вызвал. – Она не была ни особенно красивой, ни образованной, ни изысканной! Все усилия, направленные на то, чтобы сделать из нее стильную молодую леди, оказались безуспешными, и элегантно она выглядела лишь в наряде для верховой езды. Она совершала возмутительные поступки, на которые никто не обращал внимания – даже леди Корк! Мы с ней вышли в свет в одном и том же году и вскоре стали лучшими подругами. Но если мне повезло встретить папу – и полюбить его с первого взгляда, чтоб ты знал! – то она отвергла все предложения руки и сердца, а таковых было множество, поскольку недостатка в кавалерах она не испытывала никогда! – и заявила, что любому мужчине предпочитает своих лошадей. А потом она вдруг взяла и вышла замуж, и за кого – за Марлоу! Полагаю, он пришелся ей по душе тем, что тоже любил лошадей и умел обращаться с ними, поскольку я уверена – симпатизировать ему больше было не за что. Боюсь, история получилась не слишком волнительная! Но почему ты вдруг пожелал услышать ее?

– О, просто мне захотелось узнать, какой она была женщиной! Самого Марлоу я знаю и думаю, любая его дочь непременно должна быть занудой. Но дочь твоей Верены вполне может стать для меня подходящей супругой, ты не находишь? Ты будешь заранее расположена к ней, так что мне не придется добиваться этого; и хотя я не намерен обременять себя женой, не умеющей вести себя, полагаю, в жилах этой девицы течет достаточно крови Марлоу, чтобы укротить ту безрассудность, которую она могла унаследовать от своей матери. Эксцентричность может быть забавной и даже привлекательной, мама, но только не в жене: уж, во всяком случае, не в моей жене!

– Дорогой мой, какие глупости ты говоришь! Если бы я верила, что ты действительно имеешь это в виду, то серьезно обеспокоилась бы!

– Но я в самом деле имею в виду все то, о чем говорю! Причем я полагал, ты останешься довольна! Что может быть романтичнее, чем жениться на девушке, которую обручили со мной еще в колыбели?

Ее светлость улыбнулась, но в улыбке леди не было веселья. Сын внимательно вглядывался в ее лицо, а потом вдруг проговорил тем ласковым тоном, который всегда приберегал для матери:

– В чем дело, родная? Скажи мне!

– Сильвестр, ты упомянул пять девиц, что могут устроить тебя, – ответила она. – А теперь вдруг заговорил о девушке, о существовании которой даже не подозревал еще десять минут назад, причем с таким видом, словно от тебя требуется лишь сделать выбор! Дорогой мой, а ты не думал, что тебя могут отвергнуть?

Чело герцога прояснилось.

– И это все? – спросил он. – Нет-нет, мама, меня не отвергнут!

– Ты так уверен в себе, Сильвестр?

– Разумеется, уверен, мама! Нет, я не имею в виду мисс Марлоу, конечно! Откуда мне знать, быть может, она уже отдала кому-нибудь свое сердце.

– Или же она может проникнуться к тебе неприязнью, – предположила герцогиня.

– Проникнуться ко мне неприязнью? С какой стати? – удивленно осведомился он.

– Кто знает? Но такие вещи случаются, хочу тебе заметить.

– Если ты имеешь в виду, что она может и не полюбить меня, что я вполне допускаю, хотя и не вижу причины, ежели только она не отдала свое сердце другому мужчине, почему бы ей не сделать этого… Или, во всяком случае, ощутить ко мне симпатию. Неужели ты полагаешь меня настолько лишенным такта и обхождения, что я не могу понравиться девушке, коль мне того захочется? Фу на тебя, мама!

– Нет, не полагаю, – ответила герцогиня. – Однако я не знала, что ты настолько ловок в обхождении, что способен вскружить голову сразу пяти девушкам из высшего света, которые теперь ждут не дождутся от тебя предложения руки и сердца.

Он, не удержавшись, заявил:

– Но, мама, ты же сама только что говорила, что я умею делать комплименты!

Ее светлость помимо воли улыбнулась, потому что не могла устоять перед его обаянием, но затем, покачав головой, сказала:

– Стыдись, Сильвестр! Или ты намерен превратиться в самодовольного хлыща?

Он рассмеялся.

– Нет конечно! Говоря откровенно, на самом деле не пять, а добрая дюжина девиц из высшего общества готовы принять мое предложение руки и сердца. Видишь ли, со мной очень легко найти общий язык, хотя и недостатков у меня ничуть не меньше, чем у любого другого мужчины. Просто с моими можно мириться, а под толстым слоем марципана они практически не заметны!

– Неужели тебе нужна супруга, которая выйдет за тебя замуж исключительно ради твоего состояния? – поинтересовалась герцогиня, выразительно приподняв брови.

– Не думаю, что буду особенно уж возражать, при условии, что мы поладим друг с другом. Кроме того, такая жена едва ли станет разыгрывать передо мной трагедию, а что-либо подобное неизбежно приведет к нашему расставанию в самом ближайшем будущем, мама. И мысль об этом не доставляет мне удовольствия!

– Трагедия необязательно является постоянным спутником брака по любви, – сухо заметила ее светлость.

– Кто может знать об этом лучше, чем я? – парировал Сильвестр, одарив герцогиню ослепительной улыбкой. – Вот только где мне найти жену, похожую на тебя? Покажи мне ее, и я постараюсь полюбить эту девушку всем сердцем, а потом и женюсь на ней, не страшась последствий!

– Сильвестр, ты говоришь ужасные глупости!

– Отчего же? Нет, правда, мама, хотя мне довелось видеть некоторые браки по любви, выдержавшие испытание временем, я был свидетелем и множества неудачных! О, вне всякого сомнения, среди моих знакомых легко отыщется немало жен и мужей, которые уставятся на меня с высокомерным негодованием, если я позволю себе выразить сомнение в том, что они счастливы в браке! Не исключено, им просто нравится ревновать, устраивать скандалы, ссоры и недоразумения, но только не мне! Хорошо воспитанная женщина, которая выйдет за меня замуж только потому, что хочет стать герцогиней, вполне меня устроит и скорее всего, замечательно подойдет для этой роли. – В глазах его заплясали лукавые искорки. – Или ты хочешь, чтобы я вывернул свой сюртук наизнанку, напялил его на себя и отправился на поиски суженой, как тот принц из сказки? Кстати, я всегда был о нем невысокого мнения, если хочешь знать! Редкий болван! Как он мог надеяться встретить кого-нибудь на таком маскараде, кроме совершенно неподходящих женщин, жениться на которых было бы верхом безумия?

– Совершенно верно, – согласилась герцогиня.

Сильвестр всегда старался окружить ее заботой и вниманием, и сейчас ему вдруг показалось, что мать выглядит уставшей. Он покаянно воскликнул:

– Своей болтовней я утомил тебя до полусмерти! Почему же ты не остановила меня? Быть может, послать за Анной?

– Нет-нет! Голова у меня не болит, честное слово, – сказала миледи, нежно улыбаясь сыну.

– Хотелось бы верить, – отозвался он и наклонился поцеловать ее в щеку. – Я оставляю тебя, чтобы ты успела отдохнуть перед тем, как за тебя вновь примется Августа: не позволяй ей досаждать тебе всякой ерундой!

Сильвестр ушел, а герцогиня осталась сидеть, погрузившись в воспоминания; из задумчивости ее вывело лишь появление кузины.

– Вы одна, дорогая Элизабет? – воскликнула мисс Пенистон. – Ах, если бы я знала заранее… Но вообще-то я полагала, что Сильвестр готов сидеть с вами до бесконечности и только мое появление может заставить его в конце концов уйти! Пожалуй, я уже сто раз вам говорила, что другого такого внимательного сына еще поискать. И к тому же такого заботливого! Он просто бесподобен!

– Да, да! – согласилась герцогиня. – Со мной он неизменно заботлив, внимателен и добр.

В голосе ее светлости прозвучали скорбные нотки, что было для нее необычно. Уловив их, мисс Пенистон заговорила тем ободряющим, сердечным тоном, к какому всегда прибегала Баттон, когда хотела отвлечь разозлившегося или обиженного Эдмунда:

– Сегодня он выглядел как-то особенно симпатично, вы не находите? У него прекрасная фигура, а уж как он умеет себя держать! Он разобьет еще немало сердец, когда решится наконец сделать окончательный выбор!

Она весело рассмеялась над своими же словами, а вот герцогине, похоже, было совсем не до смеха. Ее светлость ничего не сказала, но мисс Пенистон заметила, как руки миледи, лежавшие на подлокотниках кресла, судорожно сжимаются и разжимаются, и сразу же поняла: она испытывает опасения по поводу того, что столь выгодный куш, как Сильвестр, достанется какой-нибудь предприимчивой особе, недостойной его внимания.

– А еще вы можете не опасаться того, что он женится в пику вам, как гласит пословица, – продолжала беззаботно разглагольствовать мисс Пенистон, не сводя, правда, обеспокоенного взгляда с герцогини. – Учитывая, сколько девиц готовы заманить его в свои сети, у вас и впрямь имелся бы повод для беспокойства, не будь ваш сын столь благоразумен. Подобная мысль однажды даже пришла в голову и мне – надо же, какой абсурд! – и я озвучила ее Луизе, когда она гостила здесь летом. «Только не он! – заявила она. (Вам же известна ее безапелляционная манера изъясняться!) – Он слишком хорошо знает себе цену!» Признаюсь, она меня, понятное дело, успокоила.

Правда, слова Луизы не оказали на герцогиню того же благотворного действия, поскольку она прикрыла глаза рукой. И тогда мисс Пенистон догадалась, в чем дело: бедняжка Элизабет, очевидно, плохо спала ночью!

Глава 3

Больше Сильвестр не заговаривал о своих матримониальных планах, он не подозревал о том, что мать беспокоится о нем, поскольку она неизменно бывала жизнерадостной, когда сын навещал ее. Если бы его светлость догадался, что в душе у герцогини поселилась тревога, он бы, пожалуй, приписал все тому, что ей неприятна сама мысль о его женитьбе, и с легкостью отложил бы реализацию своих намерений. Если бы она призналась ему в своем страхе, все усиливающемся оттого, что сын стал высокомерным и заносчивым, то Сильвестр чрезвычайно огорчился бы, ведь неосторожными словами заронил в ее голову подобную мысль, и постарался бы развеять опасения матери. Герцог знал, что страхи ее напрасны: будучи знакомым с несколькими личностями, к которым вполне подходило такое определение, он полагал их несносными. Немногие мужчины могли похвастать тем, что их баловали и обхаживали больше, чем его; мало сыскалось бы влиятельных дам, кои не простили бы ему оскорбительного равнодушия, которое нередко демонстрировали испорченные светские щеголи. Но ни одна из них никогда не получала повода жаловаться на невежливость Сильвестра; равно как и никто из тех незначительных личностей, когда-нибудь оказавших ему пустяковую услугу либо даже просто прикоснувшихся к шляпе при его появлении, не имел повода считать, будто он их презирает. Приберегать собственную учтивость исключительно для людей своего круга, влиятельных и важных, было признаком дурного тона и проявлением крайнего неуважения, в первую очередь, к самому себе, столь же нетерпимого, как и выставление напоказ своего величия или прилюдного распекания слуги за неуклюжесть. Сильвестр не имел привычки прибывать на балы и приемы слишком уж поздно, подчеркнуто не танцевать контрдансы[8], уходить уже через полчаса после появления, оставлять приглашения без ответа, смотреть, не узнавая, на своих арендаторов или не стараться занять разговором гостей, прибывших к нему в Чанс на День открытых дверей. Поэтому он никогда не поверил бы, что обвинение его в высокомерии – это не клевета, распускаемая, скорее всего, каким-нибудь прихвостнем титулованной знати, которого он когда-то осадил, или наглым выскочкой, чьи безосновательные претензии герцог был вынужден прилюдно умерить.

Герцогиня прекрасно знала об этом и оттого пребывала в растерянности. Она с удовольствием побеседовала бы с кем-то, кто принимал бы интересы Сильвестра столь же близко к сердцу, как и она сама, и лучше ее (поскольку она видела сына исключительно в собственных апартаментах) знал, как он ведет себя в обществе. Такой человек был, хотя и один-единственный в своем роде. Она испытывала безмерное уважение, искреннюю привязанность к лорду Уильяму Рейну, дяде Сильвестра, два года исполнявшему роль его опекуна, но прекрасно понимала – любая попытка поделиться с ним своими смутными опасениями и страхами лишь укрепит его в мысли о том, что она стала жертвой причуд и фантазий, непременно обуревающих инвалидов. Лорд Уильям был типичным представителем уходящего поколения – старомодный, грубовато-добродушный, прямой и добрый, но при этом очень чопорный и застегивающий сюртук на все пуговицы. Он обладал некоторым влиянием на Сильвестра, которого любил, как родного сына, и которым очень гордился. Да, его слово имело бы некоторый вес, и он непременно бы упрекнул племянника, но, к несчастью, не в том, что тот вознесся слишком уж высоко в собственном мнении, а как раз в том, что Сильвестр, наоборот, уронил себя чересчур низко, забыв о своем положении.

Лорд Уильям встретил в Чансе Рождество, но, вместо того чтобы подбодрить герцогиню, лишь поверг ее в еще большее смятение, хотя и в мыслях не держал подобных намерений. О Сильвестре он отзывался исключительно в восторженных тонах, заявив герцогине, что мальчик ведет себя, как подобает настоящему джентльмену, который обладает безукоризненными манерами.

– Крайне вежлив и обходителен, но при этом знает, как сохранять должную дистанцию, – заявил лорд Уильям. – Можно не беспокоиться, что Сильвестр забудет, к чему его обязывает положение, моя дорогая сестра! Он сообщил мне, что подумывает о женитьбе. Очень здравая мысль. Ему уже давно пора обзавестись потомством! Похоже, и к этому делу он приступил так, как полагается, но я все-таки обронил ему один намек. Не могу сказать, будто я считаю это необходимым, имей в виду, однако мне бы не хотелось, чтобы мой племянник выставлял себя на посмешище только потому, что не нашлось никого, кто мог бы дать ему добрый совет. Но, слава богу, он не вынашивает никаких романтических глупостей!

В семье Рейнов свято чтили нерушимый обычай: все ее члены, по мере возможности, должны были собираться в доме главы рода на Рождество. Поскольку семейство было многочисленным, а большинство прибывших на праздники гостей задержались в поместье на целый месяц, у Сильвестра почти не оставалось свободного времени, и он виделся с матерью куда реже, чем ему хотелось. Хозяином он был замечательным, обретя прекрасную помощницу в лице невестки – той чрезвычайно нравилось замещать герцогиню, и настроение ее повышалось с появлением очередного гостя, переступавшего порог. Искреннее удовольствие женщины омрачил лишь решительный отказ Сильвестра пригласить на торжества сэра Ньюджента Фотерби. Она заявила: раз уж он пригласил ее отца и мать, то с таким же успехом может отправить приглашение и ее будущему супругу, с коим она уже и так помолвлена, но вмешательство обоих родителей леди Ианты положило решительный конец жалобам дамы. Лорд Элвастон, не питавший особого расположения к сэру Ньюдженту, пообещал ей, что немедленно вернется домой, стоит лишь этому персонажу объявиться в Чансе. А леди Элвастон, хотя и была согласна потерпеть присутствие сэра Ньюджента ради его огромного состояния, заявила дочери: если та намерена заручиться благоволением Сильвестра, позволив ему ближе познакомиться с этим смазливым денди, то она глупа как пробка.

Сильвестр покинул поместье ближе к концу января, на день позже последнего из своих гостей. Его ждали в Бландфорд-Парке, куда более прямым и коротким маршрутом из Лестершира должны были прибыть гунтеры[9] герцога. Но по пути он заглянул в Лондон, и этот крюк ни у кого не вызвал удивления, ведь его светлость заранее сообщил матери о том, что у него имеются там кое-какие дела. Поскольку в Бландфорд-Парк его влекло желание поохотиться, а не матримониальные соображения, она рассталась с ним с легким сердцем, не опасаясь, что сын сделает предложение одной из пяти упомянутых претенденток на его руку. Любой из этих девиц решительно нечего было делать в Бландфорд-Парке; кроме того, в высшей степени невероятно, что в конце января их можно будет застать и в Лондоне. Герцогиня полагала, что возможность совершить столь неблагоразумный поступок представится сыну никак не раньше начала сезона[10]. Но он предпочел не говорить ей, в чем же, собственно, и заключалось дело, потребовавшее от него присутствия в Лондоне. Просто Сильвестр решил нанести визит своей крестной матери.

Вдовая леди Ингам обитала на Грин-стрит, в доме, едва вмещавшем в себя мебель, картины и безделушки, которые она забрала из Ингам-хаус по случаю женитьбы сына и собственного переезда на Грин-стрит. Она настаивала, что любая приглянувшаяся ей вещь является ее личной собственностью; и поскольку ни сам Ингам, ни его кроткая супруга не могли считаться достойными противниками, увезла с собой многочисленные семейные реликвии, впрочем, любезно пообещав вернуть их законному владельцу. Кроме того, вдова забрала с собой и дворецкого, однако тот был уже стар и упрямо придерживался обычаев, кои сам лорд Ингам полагал устаревшими, поэтому молодые не сочли сей факт такой уж большой потерей. Сейчас слуга изрядно одряхлел, исполнял свои обязанности медленно и величественно и настойчиво отговаривал вдовую миледи от каких-либо развлечений, помимо скромного приема либо вечеринки с картами. К счастью, она не выказывала желания устраивать званые обеды или завтраки, оправдываясь возрастом и слабым здоровьем, хотя на самом деле ей исполнилось всего лишь пятьдесят шесть и, помимо подозрений на подагру, никто не мог бы с уверенностью сказать, в чем же заключались ее недомогания. Правда, при ходьбе леди Ингам опиралась на трость из черного дерева, а любое усилие приводило к учащенному сердцебиению, вследствие чего ей приходилось посылать за сэром Генри Халфордом[11], который так хорошо разбирался в ее состоянии, равно душевном, как и физическом, что всегда рекомендовал ей именно то, чего она в данный момент желала более всего.

Когда Сильвестра препроводили в ее загроможденную мебелью гостиную, она приветствовала его возмущенным фырканьем; тем не менее крестную явно радовало то, что он почтил ее своим вниманием. А сообщив молодому человеку, что уже почти забыла, как он выглядит, она смягчилась, протянув ему руку и позволив поцеловать ее. Умиротворенная куртуазностью, с коей он склонился над ее ладонью, почтенная матрона взмахом руки предложила герцогу усаживаться в кресло по другую сторону камина и приступила к разговору, пожелав для начала узнать, как поживает его матушка.

– Я оставил ее в добром здравии, полагаю, – ответил он. – Но скажите мне, мадам, как чувствуете себя вы?

И она рассказала ему. Подробное изложение заняло добрых двадцать минут, вероятно, рассказ продлился бы еще больше, если бы она вдруг не вспомнила о том, что ей давно хотелось узнать. Резко оборвав перечисление своих хворей и недугов, миледи заявила:

– Но довольно об этом! Что это я слышу о вдове твоего брата? Ходят слухи, будто она вознамерилась выскочить за какого-то продавца галантерейных товаров. Я знала его родителя: препустой человечишко, хотя мог сойти за приятного и милого собеседника. А теперь говорят, что он вдруг превратился в законодателя мод и едва ли не всеобщего любимца. Полагаю, он богат до неприличия? Старый Фотерби наверняка должен был оставить после себя огромное состояние.

– О, он богат, как Золотой Мальчик![12] – ответил Сильвестр.

– В самом деле? Хм! – Слова крестника явно произвели на леди Ингам впечатление, но после недолгих раздумий она заметила: – Торопится снова выскочить замуж, не так ли? А что станется с мальчишкой?

– Разумеется, он останется в Чансе.

Она недоуменно воззрилась на него.

– Как, ты намерен обременить свою мать еще и заботой о нем?

– Нет конечно. – Герцог принялся крутить в пальцах свой лорнет, глядя, как вспыхивают отблески огня на увеличительном стекле. – Я сам подумываю о том, чтобы жениться, мадам.

– Что ж, давно пора, – сварливо заметила она. – На девчонке Торрингтон, полагаю?

– Все может быть. Пожалуй, она вполне подойдет для этой цели… Ежели я буду уверен, что она не заскучает в Чансе. Видите ли, мадам, я твердо намерен взять себе супругу, которая понравится моей матери.

Если леди Ингам и сочла подобные резоны весьма необычными для женитьбы, то решила все же оставить свои мысли при себе.

– Она покорила твое сердце? – пожелала узнать вдова.

– Ни в малейшей степени, – ответил он. – Теперь вы сами видите, в сколь затруднительном положении я оказался! Дайте мне совет, умоляю!

Леди Ингам погрузилась в молчание, но он знал, что она напряженно размышляет, и потому терпеливо ждал, беспечно поигрывая лорнетом.

– Ты можешь налить себе бокал вина, – вдруг предложила миледи. – Я тоже выпью капельку – хотя и знаю, что мне придется дорого заплатить за это.

Герцог встал и подошел к приставному столику, на котором Горвич оставил серебряный поднос. Вернувшись к камину, Сильвестр вложил бокал с вином в руку вдовы и небрежно сказал:

– А теперь, будь вы доброй феей, мадам, вам достаточно было бы взмахнуть волшебной палочкой, и передо мной предстала бы как раз та невеста, которая мне нужна!

С этими словами его светлость уселся в свое кресло и, сменив тему, завел разговор о чем-то еще, однако она прервала его:

– Пусть у меня нет волшебной палочки, но, не исключено, я смогу представить тебе подходящую невесту. – Вдова отставила в сторону свой бокал. – Кто тебе нужен, Сильвестр, так это воспитанная девушка из хорошей семьи, симпатичная внешне и образованная. Не будь твой дядя Уильям таким остолопом, он бы уже несколько лет назад устроил бы тебе подобный альянс, и, помяни мое слово, все были бы довольны, и ты – в первую очередь. Что ж, я предпочла не вмешиваться, хотя, признаюсь, искушение было очень велико, особенно после того, как я узнала, что ты ухаживаешь то за одной девицей, то за другой. Однако теперь ты сам обратился ко мне, и скажу откровенно: коль тебе нужна жена, которая будет знать свое место и сумеет понравиться твоей матери больше всех остальных, ты поступишь мудро, если сделаешь предложение моей внучке. Я имею в виду не одну из девиц Ингам, а Фебу, девочку моей Верены.

Герцог вдруг испытал сильнейший приступ раздражения. Крестная решительно отказывалась сыграть с ним по его правилам. Небрежно сказанные им слова должны были подтолкнуть ее не к тому, чтобы приставить ему нож к горлу, а исподволь показать свою внучку (в начале сезона, быть может). Миледи же действовала столь грубо и прямолинейно, что герцог несколько встревожился. Пусть даже мысль о женитьбе на дочери лучшей подруги своей матери и завладела им, но все-таки не настолько, чтобы он не мог незамедлительно отказаться от нее, обнаружив, что мисс Марлоу недостает качеств, кои он полагал совершенно незаменимыми в собственной супруге. Грубую откровенность леди Ингам герцог расценил как попытку ускорить ход событий и принудить его к действию; ничто не могло вызвать более сильного отвращения у молодого человека, который был сам себе хозяином с тех пор, как ему исполнилось девятнадцать, да еще и хозяином множества других людей, чем подобное воздействие на него. Он прохладно осведомился:

– В самом деле? Имею ли я честь быть знакомым с вашей внучкой, мадам? Полагаю, что нет.

– Не знаю. Ее вывели в свет в прошлом сезоне – следовало бы, конечно, сделать это раньше, но она подхватила скарлатину, посему дело было отложено на год. В октябре ей исполнится двадцать: так что я не предлагаю тебе девчонку, только-только выпорхнувшую из пансионата. Что до всего остального… Думаю, ты несколько раз видел ее, поскольку Фебу приглашали на все светские балы. Уж это я устроила! Если бы доверилась той женщине Марлоу, ставшей его второй женой, то бедное дитя все свое время проводило бы в музеях и на концертах старинной музыки. Ведь Констанция Марлоу придерживается именно таких представлений о том, как следует развлекаться в городе! Марлоу женился на ней еще до того, как Феба выросла из пеленок, идиот несчастный! Хотя следует отдать этой женщине должное – она позаботилась о девочке по мере своих сил. Феба очень хорошо воспитана – в этом не может быть никаких сомнений! – Искоса взглянув на Сильвестра, леди Ингам заметила, что он хмурится, напоминая сатира, и с вызовом заявила: – Я не могла взять заботу о ней на себя! В моем возрасте и при моем состоянии здоровья это было бы немыслимо!

Он ничего не ответил, продолжая хмуриться. Поскольку во время прошлого сезона миссис Ингам не сделала попытки обратить внимание Сильвестра на свою внучку, он заключил, что та – дурнушка, вряд ли способная прельстить его. Герцог попытался вспомнить, не видел ли он девушку вместе с леди Марлоу в тех редких случаях, когда оказывался в обществе этой неприступной и неприветливой особы. Если и видел, то она не задержалась у него в памяти.

– Феба не похожа на твоих красоток, – словно прочитав его мысли, заявила вдовствующая миледи. – Рядом со своей мачехой она выглядела бледно, но, на мой взгляд, так случилось только потому, что девушка отличается от остальных. Ежели ты предпочитаешь фарфоровых блондинок, она тебе не подойдет. А вот если ищешь знак качества и сообразительность – Феба придется тебе по нраву. Что до ее состояния, то много от Марлоу Феба не унаследует, но состояние ее матери достанется именно ей, не считая того, что оставлю девочке я. – Миледи на несколько мгновений сделала паузу, а потом заговорила вновь: – Твоя мать будет довольна, да и я, не стану скрывать, тоже. Хочу, чтобы ребенок Верены занял достойное место в жизни. Ее нельзя назвать завидной наследницей, однако состоянием Фебы не стоит пренебрегать; что до происхождения, то Марлоу – глупец, но в его жилах течет кровь знатного рода, так что Ингамы могут метить сколь угодно высоко, когда речь зайдет о брачном союзе. Однако если брак с моей внучкой тебя не устраивает, скажи мне об этом прямо и не увиливай!

Последние слова миледи окончательно переполнили чашу его терпения. Она явно пыталась вынудить его связать себя обещанием. Неверный шаг: уж ей-то следовало бы знать, что не она первая пыталась расставить ловушку на него. Герцог поднялся на ноги, улыбаясь ей с непоколебимой безмятежностью, и, поднося ее руку к своим губам, сказал:

– Не думаю, мадам, будто вам требуются мои заверения в том, что я не имею ни малейших сомнений относительно приемлемости данного альянса. Посему скажу лишь, что надеюсь иметь удовольствие познакомиться с мисс Марлоу… Быть может, уже в этом сезоне? Да, это было бы замечательно!

Он оставил крестную в явном недоумении, злясь на себя за то, что столь неосторожно открылся ей и дал возможность для энергичного наступления. Она предложила ему лишь то, о чем думал он сам, нанося ей визит, но рвение, с которым она ухватилась за представившуюся возможность, было почти столь же оскорбительным, сколь и попытка оказать на него давление. Миледи повела себя непростительно, посему Сильвестр вознамерился вычеркнуть мисс Марлоу из списка претенденток и, не теряя времени, сделать предложение кому-либо из оставшейся пятерки. К несчастью, вопиющая непристойность подобного поведения не позволила ему преподать столь полезный урок вдовствующей даме. Она непременно сочтет его поступок намеренным оскорблением (и будет совершенно права), а он не мог позволить себе унизиться до того, чтобы оскорбить ее, и потому герцогу оставалось лишь пожать плечами и смириться. До тех пор, пока он не сведет знакомство с мисс Марлоу, ничего нельзя было поделать.

Герцог решил отложить на время этот вопрос, но уже на следующей неделе ему пришлось вновь столкнуться с этим, когда, прибыв в Бландфорд-Парк, он обнаружил среди гостей лорда Марлоу.

Само по себе такое обстоятельство не могло вызвать у него подозрений. Марлоу и герцог Бофорт были старыми друзьями; а поскольку Остерби, родовое поместье Марлоу, располагалось в ничем не примечательной местности, то он частенько наведывался в Бадминтон во время сезона охоты. Округ Хейтроп, в котором герцог охотился попеременно с Бадминтоном, находился дальше от Остерби, и потому его милость нечасто радовал его своим присутствием, тем не менее назвать его здесь чужаком было бы в корне неверно. Сильвестр мог бы счесть, что в Бландфорд-Парк тот оказался совершенно случайно, если бы вскоре не выяснилось, что Марлоу пожаловал сюда, имея вполне определенные намерения.

Лорд Марлоу отличался неизменным грубоватым добродушием и благожелательностью, однако с Сильвестром, который был младше его на двадцать пять лет, его связывало лишь шапочное знакомство. На сей раз, однако, он явно решил сойтись с герцогом поближе, посему его приветливость поистине не знала границ. Сильвестр понял, что леди Ингам не теряла времени даром, и, если бы встреча состоялась где-либо в ином месте, а не на охоте, отверг бы поползновения его милости с ледяной вежливостью, к которой прибегал всегда, когда видел в том необходимость. Но лорд Марлоу, допускающий грубую оплошность на подмостках Лондона, и лорд Марлоу, восседающий на одном из своих чистокровных гунтеров, были совершенно разными людьми. Первого можно было обдать презрением, второй внушал уважение всем охотникам. Прыгая через черные изгороди[13] Лестершира или каменные стены Котсвольда, он не имел себе равных, а бесстрашием и хладнокровием с ним не мог сравниться даже лорд Олванли. Каждое пенни своего состояния, которого ему давно перестало хватать, лорд Марлоу тратил на огромных, рослых гунтеров, коих в его конюшнях никогда не бывало менее четырнадцати экземпляров. Любой молодой человек, стремящийся превзойти его ловкостью и сноровкой, счел бы себя польщенным, будучи выделенным лордом среди охотников, дабы дать дельный совет или удостоить похвалы.

При том что Сильвестр, разумеется, сознавал, почему он вдруг заслужил знаки внимания его милости, он не смог остаться равнодушным к грубоватым похвалам либо пропустить мимо ушей совет, как перепрыгивать через каменные стены. Слово за слово, и к концу недели герцог оказался на крючке, приняв приглашение провести несколько дней в Остерби после своего отъезда из Бландфорд-Парка. По общему мнению, лорд Марлоу не отличался острым умом, но все-таки был не настолько туп, чтобы заставить Сильвестра заподозрить, будто у него на уме есть и кое-что иное, кроме демонстрации своему гостю развлечений, какие могут поджидать его на унылой равнинной местности. Заодно, если он пожелает, лорд намеревался по сходной цене уступить герцогу многообещающего пятилетнего жеребца, который не выдерживал веса его самого. Визит обещал пройти безо всяких церемоний; они выедут из Бландфорд-Парка вместе, и Солфорд попытает счастья в Остерби. Лорд Марлоу ни словом не заикнулся о своей дочери, а также о том, при каких обстоятельствах Сильвестр позволил уговорить себя. В целом, ему было не на что жаловаться. Его хозяин повел себя в весьма щекотливом вопросе настолько неожиданно и тактично, что он мог свести знакомство с мисс Марлоу, не связывая себя никакими обязательствами, а это, как вынужден был признать герцог, устраивало его куда больше формального лондонского бала, на который Сильвестра пригласили бы с одной-единственной целью – представить молодую леди его вниманию.

Глава 4

Классной комнатой поместья Остерби заправляла дама решительного и сурового вида, сухопарая фигура которой была неизменно облачена в платье приглушенных тонов с воротником под горло, начисто лишенное украшений в виде оборок и рюш. Ее песочного цвета волосы были гладко зачесаны назад и спрятаны под капором; водянистые голубые глаза оставались почти незаметными на обветренном лице, самой выдающейся частью которого, несомненно, был крупный нос с горбинкой. Она изъяснялась отрывисто и грубо, а голос ее казался хриплым и раскатистым, словно рев огнедышащего дракона.

Внешность, впрочем, была обманчивой. Под внушающим трепет грозным фасадом мисс Сибиллы Бэттери билось мягкое, любящее сердце. За исключением, пожалуй, лишь Элизы, третьей и самой любимой дочери леди Марлоу, остальные ее юные подопечные обожали гувернантку; Феба, Сюзанна, Мэри и даже маленькая Китти поверяли ей свои надежды и горести, преданно защищая от обвинений в том, будто она в очередной раз не уследила за ними.

Можно было предположить, что мисс Фебе Марлоу, которой уже сравнялось девятнадцать и которая имела честь дебютировать в прошлом сезоне, следовало бы давным-давно выпорхнуть из-за парты; но поскольку она боялась и не любила свою мачеху, за что та платила ей взаимностью, то с радостью воспользовалась уроками итальянского под руководством мисс Бэттери в качестве предлога, дабы проводить в классной комнате то время, что у нее еще оставалось после посещения конюшен. Подобная негласная договоренность как нельзя лучше устраивала леди Марлоу, приложившую все усилия, чтобы воспитать свою приемную дочь по образу и подобию знатной молодой леди, но никакая порка и унизительная тяжесть одиночного заключения в собственной комнате так и не избавили девушку от того, что ее милость называла мальчишескими выходками. Сломя голову Феба носилась по окрестностям в своем тарантасе или на одном из рослых гунтеров отца, регулярно приводила одежду в негодность, приятельствовала с грумами, отвратительно вышивала гладью и (по мнению леди Марлоу) состояла в слишком уж дружеских отношениях с мистером Томасом Орде, своим другом детства и сыном местного мирового судьи. Будь на то ее воля, леди Марлоу быстро положила бы конец всем конным развлечениям, исключая самые невинные, но лорд Марлоу неизменно оказывался глух к любым жалобам на эту больную для жены тему. В общем и целом, он являлся исключительно покладистым супругом, однако лошади были его искренней страстью, и ее милость давным-давно уяснила, что любая попытка вмешательства во все, касающееся конюшен, окажется неудачной. Подобно многим слабохарактерным мужчинам, в некоторых вопросах лорд Марлоу отличался ослиным упрямством. Он гордился умением Фебы обращаться с лошадьми, любил брать ее с собой на охоту и, собственно говоря, не смог бы обойтись без нее на конюшнях, которыми она теоретически управляла в его отсутствие, однако на практике делала это ежедневно.

Получив повелительный вызов в Лондон от леди Ингам, лорд Марлоу, человек ленивый и склонный к праздности, покинул Остерби в дурном расположении духа. Зато два дня спустя он вернулся домой в прекрасном настроении, отзываясь о своей бывшей теще в самых хвалебных выражениях. Он и мечтать не мог о столь блистательной партии, которую она, похоже, устроила для Фебы, потому что во время своего первого выхода в свет его дочь не произвела на окружающих особого впечатления. Леди Марлоу старательно наставляла ее в правилах приличия и хорошего тона, но лорд Марлоу втайне полагал, что жена переусердствовала в этом. Чтобы скрыть недостатки тоненькой и гибкой фигурки, загорелого личика и неброской красоты ясных серых глаз, способных лучиться лукавыми смешинками, но слишком часто затуманенных опасливой настороженностью, требовалось проявить бо́льшую живость, которая, как он прекрасно знал, имелась у Фебы в избытке.

Леди Марлоу была доброй христианкой и потому не стала завидовать невероятной удаче Фебы, сколь бы недостойной она ее ни полагала. Женщина твердо вознамерилась сделать все от нее зависящее, дабы Феба никоим образом не настроила против себя столь знатного жениха во время его пребывания в Остерби.

– Можете быть уверены, – заявила она, – что, какой бы каприз ни вбил себе в голову Солфорд, пожелав сделать предложение дочери лучшей подруги своей матери, он не женится на девушке, не умеющей вести себя, как полагается. Что до меня, то я убеждена: этот брак предложила ему устроить леди Ингам. Так что Фебе еще предстоит завоевать уважение герцога. Он встречался с ней в Лондоне весной и даже танцевал с Фебой на балу у леди Сефтон, но я не рассчитываю, будто он узнает ее.

– Не кажется ли вам, любовь моя, – осмелился предположить его светлость, – что будет лучше не говорить ей о том, почему он решил почтить нас своим визитом? То есть если он действительно приедет, что, как вы понимаете, пока остается под вопросом.

Нет, ее милость так не думала, разве что милорд желает, чтобы его дочь внушила герцогу незамедлительное отвращение к себе, ворвавшись в дом забрызганная грязью с головы до ног и выпалив при этом очередную нелепость, или же дав ему повод заподозрить себя в недостойном поведении, поощряя фамильярность со стороны молодого Орде.

Лорд Марлоу поспешно заявил: он не желает ничего подобного. Хотя его светлость абсолютно не видел дурного в ее дружбе с молодым Орде, поскольку знал, что его дочь относится к юноше как к брату, и не более того, он легко дал себя убедить в том, что Солфорд, натура чопорная и высокомерная, может неправильно истолковать подобные вольности. Лорд Марлоу согласился: следует положить конец визитам Тома в Остерби, а Фебы – в Манор, втайне надеясь, что его супруга своими предосторожностями не оскорбит мирового судью и его жену. Марлоу стремился поддерживать с соседями добрые отношения, кроме того, мировой судья был егермейстером, и хотя его милость предпочитал, по большей части, охотиться в графствах[14], ему ни в коей мере не хотелось рассориться с местным старшим егерем. Однако леди Марлоу безапелляционно заявила: «Предоставьте это мне!», что, как обычно, полностью устроило его.

Было решено, что они ничего не скажут Фебе до тех пор, пока он не заручится обещанием герцога приехать в Остерби. Но, когда второй грум милорда прибыл верхом из Бландфорд-Парка с письмом для ее милости, в котором лорд предупреждал супругу, что к концу недели вернется домой в сопровождении Солфорда, она немедленно послала за Фебой, повелев той явиться в гардеробную.

Девушка повиновалась, охваченная тревогой и беспокойством. Впрочем, когда она вошла в гардеробную, ее удостоили если и не радушного приветствия, то и не отсутствующего взгляда, который все еще приводил Фебу в содрогание, заставляя сердечко бедняжки выскакивать из груди. Леди Марлоу велела ей закрыть дверь и присесть. Тут она заметила, что одна из оборок на платье Фебы оторвалась и болтается, и обратила на это внимание девушки, прочтя ей нотацию о грехе неряшливости и неопрятности, после чего выразила надежду: в ближайшем будущем падчерица не даст мачехе повода краснеть за нее.

– Да, мама, – покорно согласилась Феба, спрашивая себя, что же такого должно произойти в ближайшем будущем.

– Я послала за тобой, – продолжала ее милость, – дабы сообщить тебе об одном чрезвычайно лестном и благоприятном обстоятельстве. При этом я считаю своим долгом заявить, что ты не сделала решительно ничего, дабы заслужить столь счастливый поворот Фортуны, который должен вот-вот состояться в твоей судьбе, и могу лишь надеяться, что ты окажешься достойной его. – Она умолкла, но Феба по-прежнему смотрела на нее в полной растерянности и недоумении. – Полагаю, – вновь заговорила миледи, – ты спрашивала себя, что заставило твоего отца отправиться в Лондон об эту пору.

Поскольку подобные мысли даже не приходили Фебе в голову, она растерялась окончательно. Не в обычаях леди Марлоу было поощрять любопытство своих дочерей, и расспросы о том, зачем папа отправился в город, наверняка закончились бы резким выговором либо нагоняем.

– Должно быть, ты удивлена, что я заговорила с тобой об этом, – заявила ее милость, заметив выражение, появившееся на лице Фебы. – Дело в том, что именно ради тебя он взвалил на себя тяготы поездки в Лондон. Ты должна быть ему благодарна, и наверняка так и случится, когда я скажу тебе, что отец намерен устроить для тебя очень выгодный брак.

Феба прекрасно знала: не сумев за время своего пребывания в столице обзавестись хотя бы одним-единственным поклонником, она не могла рассчитывать и на предложение руки и сердца, отчего смятение девушки лишь усилилось.

– Боже милостивый! – невольно воскликнула она. – Но я не думаю… То есть я хочу сказать, что ведь ко мне никто не подкатывался, если не считать старого мистера Хардвика, да и тот решился на это только из-за моей матери!

Феба тут же пожалела о своих словах и умолкла, покраснев до корней волос, когда леди Марлоу вперила в нее холодный взгляд василиска.

– Никто не подкатывался! – зловещим тоном повторила леди Марлоу. – Можно не спрашивать, от кого ты услышала столь вульгарное выражение, но, быть может, ты соблаговолишь пояснить мне, как осмелилась употребить его в моем присутствии?

– Прошу прощения, мадам! – запинаясь, пробормотала Феба.

– Подобный язык может вполне устраивать молодого Орде, – язвительно продолжала ее милость. – Но ни одна девушка с претензией на утонченность не позволит себе прибегнуть к нему. А если ты намерена использовать его в общении с герцогом Солфордом, мне даже страшно представить себе, что из этого воспоследует!

Феба, ошеломленно уставившись на мачеху, вымолвила:

– С герцогом Солфордом, мадам? Но как такое может быть? Я хочу сказать, что подобная возможность мне не грозит, поскольку я едва знакома с ним. Не думаю, – добавила она после короткой паузы, – что он хотя бы помнит меня.

– Ты ошибаешься, – заявила в ответ леди Марлоу. – Он прибудет к нам с визитом на следующей неделе, а с какой целью, полагаю, сама можешь догадаться.

– Не имею ни малейшего представления, в чем она может заключаться, – озадаченно отозвалась Феба.

– Он приезжает с намерением сделать тебе предложение, и ты чрезвычайно обяжешь меня, Феба, если не будешь сидеть здесь с открытым ртом и хлопать глазами от изумления!

– М-мне? – запинаясь, пробормотала Феба. – Герцог Солфорд?

Нельзя сказать, что невероятное удивление падчерицы было неприятно для леди Марлоу, поэтому она удостоила Фебу сдержанной улыбки.

– Мне ясны причины твоего изумления, потому что на такое удачное стечение обстоятельств я и сама не рассчитывала, признаюсь тебе откровенно. Надеюсь, ты выразишь благодарность своему отцу за то, что он устроил для тебя столь великолепное замужество.

– Я не верю в это! – с жаром вскричала Феба. – Кроме того, не хочу выходить замуж за герцога Солфорда!

Не успели эти слова слететь с губ девушки, как она затрепетала от ужаса и несколько мгновений не осмеливалась поднять глаза на суровое лицо мачехи. За ее неосторожными речами воспоследовало зловещее молчание, которое в конце концов нарушила леди Марлоу, пожелав узнать, не обманывает ли ее слух. Сочтя вопрос риторическим, Феба не сделала попытки ответить на него, а лишь понурила голову.

– Тебе предлагают достойный и завидный брак: замужество, которое сделает тебя предметом зависти и вожделения многих молодых девушек, что намного красивее тебя, а ты имеешь наглость заявить мне, будто не желаешь его! Честное слово, Феба…

– Но, мадам, я уверена, тут произошла какая-то ошибка! Я и разговаривала-то с ним один-единственный раз, на балу у Сефтонов, когда он пригласил меня на танец. Герцог явно счел меня скучной и неинтересной, потому что, когда я увидела его три дня спустя в «Олмаксе»[15], он сделал вид, будто не узнает меня!

– Прекрати нести всякий вздор! – оборвала падчерицу ее милость. – Твое происхождение делает тебя достойной супругой любого знатного джентльмена, пусть даже я полагаю, что ты не заслуживаешь столь высокого положения; не сомневаюсь – герцогу прекрасно известно о том, что ты воспитывалась в строжайших правилах приличия и хорошего тона.

– Но ведь вокруг п-полно и других, так же хорошо воспитанных, только н-намного красивее! – нервно заламывая руки, возразила Феба.

– У тебя есть перед ними то, что его светлость со всей очевидностью полагает преимуществом, – внушительно ответила леди Марлоу. – Прав он или нет – не мне судить, хотя, считаю… Впрочем, нет, сейчас я предпочту промолчать. Твоя мать была близкой подругой матушки герцога, вот почему он выделяет тебя среди прочих. Я говорю тебе об этом исключительно для того, чтобы ты не вознеслась в своем самомнении, моя дорогая Феба. Ничто не может внушить большего отвращения к молодой женщине, чем это, уверяю тебя.

– Вознестись в своем самомнении! Никогда в жизни! – поспешно заявила в ответ Феба. – Он решил сделать мне предложение только потому, что его мать дружила с моей? Никогда… Никогда не слыхала большей нелепости! Особенно при условии, что он едва знаком со мной и даже не пытался понравиться мне!

– Именно с этой целью он и едет к нам, – терпеливо пояснила леди Марлоу, словно разговаривала со слабоумной. – Он желает ближе познакомиться с тобой, и я надеюсь, ты не окажешься настолько глупой или неблагодарной, чтобы своим поведением заставить его передумать.

Мачеха сделала паузу, пристально вглядываясь в лицо Фебы. То, что она увидела, заставило ее изменить тактику. Девушка, в целом вполне внушаемая, иногда демонстрировала поистине ослиное упрямство. Леди Марлоу нисколько не сомневалась в том, что способна добиться от нее полного послушания, но при этом прекрасно сознавала: стоит Фебе вбить себе в голову какую-нибудь глупость, как она может отпугнуть герцога, прежде чем удастся воззвать к голосу ее благоразумия и подчинить своей воле. Посему мачеха принялась перечислять преимущества столь выгодного союза и снизошла даже до того, что заявила, будто Феба станет хозяйкой собственного дома. Не добившись иного ответа, кроме пустого и невыразительного взгляда, миледи в ярких красках обрисовала будущее, ожидающее Фебу в случае, если она не пожелает стать герцогиней Солфорд. Это включало в себя унылое и безрадостное существование в немилости в Остерби (вряд ли можно было ожидать, что лорд Марлоу, имея еще четырех дочерей на выданье, сочтет возможным и далее тратить деньги на свою неблагодарную старшую дочь), упреки со стороны сестер, к грядущему счастью коих она продемонстрирует полное пренебрежение, и множество иных наказаний, многие из которых выглядели еще ужаснее, оставшись неназванными вслух. Всего этого было бы в избытке, дабы привести в чувство и куда более непокорное создание, нежели Феба. Она и впрямь выглядела бледной и напуганной, поэтому леди Марлоу позволила ей удалиться, чтобы обдумать свое положение.

Феба со всех ног бросилась в классную комнату. Там она застала не только Сюзанну, но и еще двух своих сестер: тринадцатилетнюю Мэри и безгрешную Элизу. Сюзанна, заметив, что Фебу буквально распирает от каких-то важных новостей, пожелала быстрей спровадить Элизу в детскую, а когда оскорбленная юная леди вздумала демонстрировать непослушание, попросту выставила ее за дверь, посоветовав отправляться к мамочке и наябедничать на них, но потом, по возвращении в свою спальню, не обижаться. Столь зловещее предостережение умерило гнев Элизы, поскольку воспоминание об отвратительном слизняке, коего она недавно обнаружила под одеялом в собственной постели, было еще свежо в ее памяти, и она удалилась в детскую, дабы присоединиться там к своей младшей сестре, на прощание обозвав Сюзанну самым ужасным чудовищем на свете, для чего ей пришлось склониться к замочной скважине. К несчастью, в этот самый момент по коридору проходила мисс Бэттери, которая и повелела девочке уйти в свою спальню за использование выражений, неподобающих поведению молодой леди. Элиза захныкала и пожаловалась на Фебу с Сюзанной, не желающих делиться с ней секретами, но тем лишь навлекла на себя выговор в потворстве греху любопытства. После чего мисс Бэттери отвела ее в спальню, а сама направилась в классную комнату.

Она вошла в нее как раз в тот момент, когда Мэри, скромная и застенчивая девочка, собрав свои книжки, поинтересовалась у сестры, не уйти ли заодно и ей.

– Нет, если только этого не захочет Феба, – ответила Сюзанна. – Ты не побежишь ябедничать маме!

– О нет! – сказала Феба. – Разумеется, я не хочу, чтобы ты уходила, Мэри! Кроме того, здесь нет никакого секрета. – Быстро оглянувшись на звук открывающейся двери, она воскликнула: – О, Сибби, ты знала? Мама уже обо всем рассказала тебе?

– Нет, – ответила мисс Бэттери. – Я просто случайно услышала кое-что из того, что говорил ей твой папа. Это вышло не нарочно. Я решила, что было бы неправильно пересказывать услышанное, но, узнав, что тебе велено прийти в гардеробную, догадалась, к чему это. Твой папа получил предложение руки и сердца для тебя.

– Нет! – взвизгнула Сюзанна. – Неужели это правда, Феба?

– Да – по крайней мере, я так думаю… Впрочем, не знаю, но мама, похоже, полагает, что именно так он и поступит, если только я буду вести себя прилично!

– Ой, как здорово! – провозгласила Сюзанна, хлопая в ладоши. – Кто он такой? И как могло получиться, что ты ни разу о нем и словом не обмолвилась? Ты встретила его в Лондоне? Он что же, страстно влюблен в тебя?

– Нет, – без обиняков ответила Феба.

Столь неутешительный ответ явно охладил восторг Сюзанны. Мисс Бэттери с некоторой тревогой взглянула на Фебу, а Мэри неуверенно предположила, что знатные люди не влюбляются друг в друга.

– Так мама говорит, а я знаю, что это неправда! – с нескрываемым презрением заявила Сюзанна. – Не так ли, мадам?

– Ничего не могу сказать по этому поводу, – уклонилась от ответа мисс Бэттери. – Как не должны, кстати, и вы обсуждать данную тему. В вашем возрасте еще рано думать о подобных вещах.

– Фу, да мне уже почти шестнадцать, и, чтоб вы знали, я намерена выйти замуж так быстро, как только смогу! Феба, перестань жеманиться и расскажи нам, кто он такой!

– И вовсе я не жеманюсь! – негодующе возразила Феба. – Я в отчаянии, а он – герцог Солфорд!

– Ч-что? – ахнула Сюзанна. – Феба, негодница ты этакая, да ты, наверное, смеешься над нами! Подумать только: ты станешь герцогиней!

Феба ничуть не обиделась на последовавший за этим взрыв веселого смеха, а вот Мэри решительно заявила:

– А я думаю, из Фебы получится замечательная герцогиня!

При этих ее словах Феба тоже рассмеялась, но мисс Бэттери согласно кивнула и сказала:

– Вот именно!

– Как вы можете так говорить? – возмущенно возопила Феба. – Я совершенно не разбираюсь в моде, решительно не знаю, что обсуждать с незнакомыми людьми, и…

– Он светский человек? Следит за модой?

– Да, даже слишком! То есть я не знаю, но подозреваю, он просто обязан это делать. Он всегда одет безупречно, бывает на всех модных приемах, а в Парке катается в коляске, запряженной великолепной парой серых в яблоках лошадей. Не удивлюсь, если в своих конюшнях герцог тратит не меньше ста фунтов ежегодно на одно только мыло.

– Видишь, уже лишь за это он должен тебе понравиться! – заметила Сюзанна. – А как он выглядит? Он молод? Симпатичен?

– Не знаю, сколько ему лет. Но, пожалуй, стариком назвать его нельзя. Что до привлекательности, то Сильвестра полагают симпатичным, однако лично я так не думаю. Собственно говоря… – Она оборвала себя на полуслове, заметив, что Мэри глядит на нее с невинным интересом во взгляде, и закончила свое описание герцога тем, что сказала: по ее мнению, он весит[16] двенадцать стоунов[17].

Мэри, обладавшая хорошей памятью, с надеждой заметила:

– В молодости папа тоже весил двенадцать стоунов. Он сам так сказал, а еще добавил, что это лучший вес для охоты на пересеченной местности. Герцог охотится на пересеченной местности, Феба?

Но тут в разговор с весьма простительным нетерпением вмешалась Сюзанна:

– Да кому какое до этого дело? Феба, не будь такой врединой! Почему ты не хочешь, чтобы он сделал тебе предложение? У него что, несносный характер? Могу сказать, например, что если бы он был богат и немножко вежлив и воспитан, то все остальное меня ничуть не волновало бы. Подумать только! У тебя будет собственный дом, сколько угодно новых платьев и, скорее всего, целая куча драгоценностей, не считая того, что ты сможешь делать все, что захочешь!

Мисс Бэттери, с неодобрением взглянув на свою воспитанницу, заметила:

– Сюзанна, если ты не можешь удержаться от того, чтобы не выражать свои мысли таким образом, который иначе как вульгарным я назвать не могу, то вынуждена просить тебя замолчать. В любом случае тебе настало время упражняться в исполнении сонатины[18].

Столь мастерски избавившись от Сюзанны, мисс Бэттери порекомендовала Мэри уделить хотя бы полчаса вышивке, которую девочка готовила маме в подарок на день рождения, и вышла из комнаты, уводя Фебу. Плотно закрыв за собой дверь классной комнаты, гувернантка, понизив голос, сказала:

– Я решила, что тебе лучше больше ничего не говорить Сюзанне. Она хорошая девочка, но еще не умеет хранить чужие тайны и держать язык за зубами. А ты вся на нервах – в чем дело?

– Это же просто невероятно! – заявила в ответ огорченная Феба. – Если бы мне сказал о таком кто-нибудь другой, а не мама, я сочла бы его слова розыгрышем! Но мама! О боже, я буквально не нахожу себе места! Мне кажется, и через год я не приду в себя!

– Не так громко! – предостерегла ее мисс Бэттери. – Расскажешь мне обо всем в своей спальне! Попытайся взять себя в руки, моя дорогая.

Пристыженная Феба покорно последовала за гувернанткой по коридору в свою спальню. Поскольку один из любимых принципов экономии леди Марлоу заключался в запрещении топить камины во всех спальнях, за исключением ее собственной, милорда и занимаемых гостями, достаточно закаленными, дабы рискнуть здоровьем и явиться с визитом в Остерби зимой, эту комнату вполне можно было счесть совершенно неподходящей для разговора tete-a-tete. Феба, однако, давно приучила себя к подобным тяготам. Мисс Бэттери, величавой поступью прошествовав к гардеробу, извлекла оттуда большую шаль и накинула ее на хрупкие плечики своей ученицы, заметив:

– Насколько я понимаю, ты возражаешь против этого брака. Не стану отрицать, предложение лестное, да я и хотела бы, чтобы ты заняла достойное место в обществе. А теперь скажи мне вот что, дитя мое: уж не вбила ли ты себе в голову какие-нибудь глупости насчет того, чтобы поселиться где-нибудь вместе со мной? Потому что если да, то и мыслить забудь об этом! Я на такое не соглашусь никогда. Не думаю, будто это вообще возможно – да и не хочу я этого, откровенно говоря, особенно если ты получишь достойное предложение.

– Нет-нет, дело совсем не в том! – заверила ее Феба. – Но если я выйду замуж, то кто, кроме тебя, будет учить моих детей? Сибби, ты знаешь, кто такой Солфорд?

Мисс Бэттери нахмурилась и с недоумением взглянула на воспитанницу.

– Кто он такой? – повторила она. – Ты сама говорила, что он – герцог.

Феба разразилась истерическим смехом.

– Он – граф Уголино! – сообщила она.

Можно было ожидать, что столь необычное заявление повергнет мисс Бэттери в еще большее замешательство, но она явно сочла слова девушки вполне здравыми, хотя и поразительными. Прошептав «Боже милосердный!», она обессиленно опустилась на стул, словно ноги отказывались держать ее, и с тревогой воззрилась на Фебу. С прообразом графа она была хорошо знакома: можно даже сказать, присутствовала при его рождении и теперь в некотором смысле несла ответственность перед ним, поскольку на протяжении последних нескольких лет делила с Фебой любовные романы, ставшие для нее единственной отрадой и утешением в свободное время. Одним из немногих излишеств, что себе позволяла гувернантка, была подписка в общественной библиотеке Бата[19], выдававшей читателям книги на дом; единственный же ее сознательный грех заключался в том, что она не разубеждала леди Марлоу в том, будто посылка, которую раз в неделю доставлял ей курьер, содержит лишь научные труды классиков. Леди Марлоу относилась к беллетристике очень неодобрительно, поэтому ее дочерям были запрещены даже высоконравственные романы мисс Эджуорт[20]. Будучи по натуре деспотом, миледи правила в доме железной рукой, полагая, что все ее распоряжения должны исполняться беспрекословно. При этом, в силу отсутствия наблюдательности, она и предположить не могла, что мисс Бэттери отнюдь не является той поборницей жесткой дисциплины, каковой выглядела.

Ни в одной из дочерей леди Марлоу мисс Бэттери не обнаружила способностей к творческому воображению, столь порицаемых ее милостью; а вот у Фебы они имелись в полной мере, и гувернантка, от всей души любя и жалея девушку, тщательно развивала их, прекрасно сознавая, как подобные тайные вылазки в мир фантазий и грез расцвечивают ее собственное безрадостное и унылое существование. Из маленькой девочки, сочинявшей сказки, приводившие в полный восторг Сюзанну и Мэри, Феба превратилась в настоящего литератора, который к тому же написал замечательный роман, готовящийся к публикации.

Девушка задумала его по итогам своего первого сезона в Лондоне и немедленно принялась за работу над произведением, а мисс Бэттери быстро поняла, что этот роман оказался куда лучше всех предыдущих попыток и проб со сказками и новеллами. Сюжет его ничем не уступал тому занимательному чтиву, что выпускалось издательством «Минерва Пресс»; поведение основных персонажей отличалось экстравагантностью и полной неправдоподобностью; местом действия стала вымышленная страна. Словом, весь роман отличался изрядной абсурдностью. Но писательский дар Фебы всегда был убедительным, а приключения главной героини оказались настолько захватывающими, что даже такой суровый критик, как мистер Орде, закончив читать книгу, счел – некоторые эпизоды все-таки не могли произойти на самом деле. Мисс Бэттери, имевшая несколько больший опыт в оценке результатов литературного творчества, разглядела в романе не только достоинства, способные принести ему популярность, но и ростки будущего писательского таланта. Феба обнаружила в себе дар юмористической портретистки, и время, проведенное ею в Лондоне, не пропало даром. Том Орде, конечно, мог утверждать, что несколько второстепенных персонажей выглядели случайными, а то и вовсе лишними, но мисс Бэттери прекрасно знала: именно такие быстрые, безошибочные штрихи и зарисовки выделяли «Пропавшего наследника» из ряда ему подобных. Она не позволила Фебе убрать кого-либо из них самих или хотя бы строчку из их забавных диалогов, а убедила ее вместо этого переписать роман начисто. Феба жалобно запричитала, узнав, сколь монотонный труд ей предстоит, но поскольку ни она сама, ни мисс Бэттери не подозревали о существовании переписчиков, а если бы и знали, то у них не нашлось бы денег, чтобы заплатить за такие труды, то скрепя сердце девушка взялась за дело. После того как страницы были тщательно упакованы и перевязаны, будущая книга отправилась посылкой к кузену мисс Бэттери, мистеру Гилберту Отли, младшему партнеру в небольшой, но жаждущей добиться известности издательской компании «Ньюшам энд Отли Паблишерз».

Однако мистер Отли, получив рукопись и пробежав глазами сопроводительное письмо, преисполнился скептицизма. На первый взгляд, «Пропавший наследник» не принадлежал к числу романов, с которыми он предпочел бы иметь дело; осознание же того, что автором являлась дама из высшего света, исторгло из его груди тяжкий вздох. Однако он унес «Пропавшего наследника» домой и прочел его за один присест. Ему не понадобилось много времени, дабы сообразить, что произведение в некотором смысле представляет собой roman a clef[21], поскольку, хотя мистер Отли и не водил знакомства с представителями высшего общества, но был не настолько глуп, чтобы не понять – автор описывает многих реально существующих персонажей. Успех «Гленарвона»[22], опубликованного полтора года назад, был еще свеж в его памяти; данное обстоятельство и подвигло Отли показать «Пропавшего наследника» своему партнеру, хотя при этом он не питал особой надежды.

А вот мистер Гарви Ньюшам выказал неожиданный энтузиазм. Когда же мистер Отли резонно заметил ему, что этот роман – совсем не та книга, с которыми они имели дело до сих пор, тот язвительно ответил: если эта книга будет продаваться лучше, чем три их последних издания, то лично он не станет возражать и жаловаться.

– И вы в это верите? – осведомился мистер Отли. – Роман ведь не представляет собой ничего особенного – в сущности, мы имеем дело с полной ерундой и сплошной выдумкой.

– Читатели не обратят на это внимания.

– Ну, не знаю. Лично я полагаю его чересчур уж вымышленным. Говоря откровенно, я до сих пор пребываю в некоторой растерянности. Как, черт возьми, этот малый Уголино сумел схватить своего племянника? И почему потом он не задушил его или не сделал что-то в этом роде, а вздумал держать пленником в собственном замке? А уж что касается того, как сестра мальчишки ухитрилась пробраться к нему в темницу, не говоря уже об этом тупоголовом главном герое, с которым потом и уплыла оттуда, прихватив с собой парнишку, – это вообще ни в какие ворота не лезет!

Но мистер Ньюшам лишь небрежно отмахнулся от подобных пустяков.

– Это не имеет никакого значения. Эта дамочка, – он ткнул пальцем в рукопись Фебы, – знает, как привлечь внимание! Более того, книга буквально напичкана теми, с кем она встречалась, именно поэтому снобы станут покупать ее. – Он окинул рукопись оценивающим взглядом. – В трех томах и симпатичной обложке, – задумчиво протянул мистер Ньюшам. – В начале следующего сезона. Скажем, в апреле, и разумеется, надобно подать его соответствующим образом. Думаю, все у нас получится, Отли!

– Это будет очень дорого, – возразил мистер Отли.

– Я хочу, чтобы книга лежала в каждой модной гостиной, а этого не произойдет, если она будет выглядеть дешевой поделкой. Колберн переплел роман леди Каролины Лэм в тисненую кожу, и произведение приобрело роскошный вид.

– Да, но не забывайте, что леди Каролина сама за него заплатила, – парировал мистер Отли.

– Нет причин полагать, что этот автор не поступит аналогичным образом, – заявил по-прежнему исполненный оптимизма мистер Ньюшам. – Предложите ей долю от прибыли, а убытки она должна будет возместить сама. Вот что я вам скажу, мой мальчик: если эта книга принесет нам успех, Колберн позеленеет от злости, что ее не предложили ему!

– Согласен! – воскликнул мистер Отли, которого не могла не радовать подобная перспектива. – Я напишу своей кузине на следующей неделе: не стоит показывать ей, будто мы чрезвычайно торопимся заключить с ней соглашение. Я объясню, что книга не в нашем стиле, к тому же не лишена многочисленных недостатков.

План этот, одобренный старшим партнером, был приведен в исполнение; но затем переговоры проходили совсем не в том ключе, какого предпочел бы придерживаться мистер Отли. Быстрый ответ мисс Бэттери представил ему кузину в совершенно новом свете. Попросив прощения за то, что доставила ему ненужные хлопоты, связанные с чтением романа, который, как она теперь вполне понимала, не совсем подходил издательской компании «Ньюшам энд Отли», женщина просила его вернуть книгу почтой, в соответствующее отделение в Бате. Она навела некоторые справки и теперь полагала, что рукопись следует предложить Колберну или даже Эгертону. Она была бы признательна ему за совет, к кому именно из них должна обратиться, оставаясь его искренне любящей кузиной, Сибиллой Бэттери.

Едва оправившись от подобной оплеухи, мистер Отли вступил с кузиной в оживленную деловую переписку, которую правильнее было бы назвать отчаянной торговлей. В результате стороны сошлись на том, что компания выплатит мисс Бэттери сто пятьдесят фунтов стерлингов в интересах автора, но только после того, как получит отчет книготорговца. Имей он возможность поступать по собственному усмотрению, мистер Отли сделал бы все от него зависящее, чтобы уменьшить сумму на пятьдесят фунтов, но на этой стадии переговоров вмешался мистер Ньюшам, заявивший, что жадничать с многообещающим начинающим автором не следует, в противном случае она отнесет свою вторую книгу другому издателю. Он вполне мог бы чувствовать себя вознагражденным, если бы знал, в какие высоты воспарил дух мисс Марлоу от его невиданной щедрости. Сумма представлялась девушке умопомрачительной; именно тогда у нее и возникло твердое решение покинуть Остерби, как только она достигнет совершеннолетия, снять скромную квартирку и под опекой мисс Бэттери с удовольствием продолжить следовать своему призванию, неожиданно оказавшемуся столь прибыльным.

О том, что она является автором, помимо мисс Бэттери, знал лишь мистер Орде, и только после того, как ему показали гранки романа, он избавился от подозрения, что вся эта история была выдумана исключительно для того, чтобы разыграть его. Вид романа, уже почти готового к печати, произвел на юношу куда большее впечатление, чем он готов был признать; однако, следует отдать ему должное, он благородно открылся гордому автору, что никак не ожидал такого успеха ее первой книги.

Глава 5

Мисс Бэттери, женщина решительная и волевая, не позволила смятению взять над собой верх. Расправив плечи, она заявила:

– Какое несчастье! Я имею в виду то, что он тебе не нравится. Если это действительно так, то говорить здесь больше не о чем. Хотя не думаю, что он настолько порочен, как конт[23] Уголино. Это решительно невозможно.

– О нет! Разумеется, он не настолько порочен… Во всяком случае, мне не следует так думать, но ведь я даже не знакома с ним! Я сравниваю его с Уголино только потому, что у него такие же летящие кустистые брови, которые делают его похожим на злодея. Ну и конечно, из-за его… напыщенного вида, отчего мне так и хочется осадить его! Подумаешь, у него есть герб!

– Важничает? – в некотором недоумении осведомилась мисс Бэттери. – Слишком высокого мнения о своем титуле?

Феба покачала головой и нахмурилась.

– Нет, дело не в этом. Все… Да, все гораздо хуже! Полагаю, он настолько привык к собственной значимости, что даже не задумывается об этом. Ты понимаешь, что я имею в виду, Сибби?

– Нет. А почему он должен задумываться об этом?

– Мне трудно выразить словами то, что я чувствую, но уверена, ты поймешь меня, когда сама увидишь его. Такое впечатление, будто свое положение и титул герцога он принимает как нечто само собой разумеющееся, подсознательно ожидая особого к себе отношения. Я вовсе не хочу сказать, что его манеры не такие, какими должны быть, поскольку он обладает врожденной непринужденностью, этакой холодной любезностью, которой удостаивает тех, кто не может сравниться с ним положением или титулом. Но вся штука в том – во всяком случае, мне так представляется, – что ему решительно наплевать на мнение о нем остальных. И в этом нет ничего замечательного, – задумчиво добавила она, – ведь с ним носятся и лебезят перед ним так, что меня с души воротит! Вот, к примеру, когда леди Сефтон подвела его ко мне – ну, ты помнишь, в моей истории она – баронесса Джоселин, та самая, аффектированная[24] непоседа! – то представила его с таким видом, словно делала мне величайшее одолжение!

– Это еще ничего не значит, – прервала ее мисс Бэттери. – А он воспринял все как должное?

– О нет, что ты! Он настолько привык к подобной лести, что, похоже, даже не замечает ее. Проявлять любезность к бедным маленьким дурнушкам, не способным похвастать ни красотой, ни умом, – одна из многочисленных обязанностей, которые налагает на него высокое положение.

– Знаешь, моя дорогая, на твоем месте я бы не спешила приходить в негодование, – рассудительно заметила мисс Бэттери. – Как мне кажется, ты ровным счетом ничего не знаешь о нем. Но в одном можешь быть уверена: если он едет сюда, чтобы сделать тебе предложение, то не станет третировать тебя холодной вежливостью!

– Даже если не станет… О, ему придется сильно измениться, если он хочет понравиться мне настолько, чтобы я вышла за него замуж! – провозгласила Феба. – Но я не смогу этого сделать, Сибби!

– В таком случае ты отклонишь его предложение, – заявила мисс Бэттери с уверенностью, которой на самом деле не испытывала.

Феба посмотрела на нее без особого энтузиазма, но ничего не сказала. Девушка знала, что в этом не было необходимости. Никто не понимал все трудности ее положения лучше гувернантки, и никто лучше мисс Бэттери не был знаком с властной и безжалостной натурой леди Марлоу. После недолгого размышления женщина сказала:

– Поговори со своим отцом. Он не станет силой принуждать тебя к замужеству, которого ты не желаешь.

На следующий день тот же совет, почти дословно, повторил и молодой мистер Орде, когда Феба, зная, что мать отлучилась по своим делам, приехала в Манор-хаус, желая посовещаться с ним.

Томас был единственным сыном окружного мирового судьи, очень респектабельного мужчины, ухитрявшегося содержать около тридцати пар охотничьих собак, множество гунтеров для себя, сына и своих егерей, несколько упряжных лошадей и тарантасов, полдюжины спаниелей и не менее сотни бойцовых петухов на доход, не превышающий восемь тысяч фунтов в год, при этом не ограничивая в расходах на булавки свою супругу и не позволяя обиталищам собственных многочисленных арендаторов обветшать и прийти в негодность. Его род насчитывал несколько поколений предков, большинство из которых прославились всевозможными успехами и доблестями на охоте, но при этом ни один не оставил после себя сколь-нибудь заметного следа. Мировой судья отличался редким и незамысловатым здравомыслием, и в своем кругу его считали персоной первой величины. Прекрасно сознавая собственную значимость, он вел скромный и незаметный образ жизни. Хотя, помимо егерей, у него в услужении находились несколько грумов, кучер, лесник, опытный псарь и тренер бойцовых петухов, выезжая куда-либо из Сомерсета, он не чурался нанимать форейторов, а в особняке его домашние обходились помощью всего лишь трех служанок.

Он слыл любящим справедливым родителем и, прояви его сын хотя бы малейшую склонность к академическим дисциплинам, немедленно отправил бы его в Оксфорд после окончания школы Рагби[25], какого сокращения расходов это ни потребовало бы от сквайра. Мистер Орде, несомненно, отдавал себе отчет в том, что они были бы значительными, поскольку столь выдающийся спортсмен, как Том, не мог бы вести достойный образ жизни в Оксфорде, не располагая, по крайней мере, шестьюстами фунтами дохода в год, не говоря уже об остальных долгах, в кои сын, по мнению мирового судьи, должен был непременно влезть. Чувство долга перед единственным наследником позволило бы ему безропотно отнестись к необходимости сократить поголовье лошадей в конюшнях и численность бойцовых петухов, при этом не пытаясь внушить Тому, как ему, дескать, повезло иметь столь щедрого отца. Но он не выразил ни малейшего недовольства, когда сын заявил, что учеба в Оксфорде стала бы для него лишь напрасной тратой времени, поскольку он не питает тяги к книжной премудрости и хотел бы пойти по родительским стопам. Здесь он мог бы устраивать петушиные бои и охотиться на зайцев с собаками, ловить рыбу и стрелять куропаток летом, а фазанов – зимой, набираться опыта ведения земледелия и управления имением у бейлифа[26] – словом, предпочел бы остаться дома. Ему было даровано позволение поступить по-своему, а мистер Орде удовлетворился тем, что решил отправить сына в город, дабы тот поднабрался столичного лоска, когда станет старше.

Не считая парочки поездок к друзьям, живущим в других частях страны, вот уже целый год Том оставался дома, чем был очень доволен. Он стал предметом тайной гордости отца, интересуясь урожаями зерновых не меньше, чем охотничьими собаками, и быстро завоевал уважение как деревенских жителей, так и местного дворянства.

Скорее коренастый, чем высокий, Том обладал приятной внешностью, имел чистое, открытое лицо, непринужденные манеры и ту же толику здравого смысла, что отличала его отца, каковую и следовало ожидать от молодого человека в возрасте девятнадцати лет. Будучи единственным ребенком, он с раннего детства смотрел на свою ровесницу Фебу, как на сестру. А поскольку и она с того времени готова была принять участие в любой предложенной им авантюре, сколь бы опасной та ни была, да еще очень быстро превратилась в первоклассную наездницу, то даже первый год учебы в Рагби не заставил его презирать ее общество.

Когда Феба поделилась с ним своими ошеломительными известиями, он был поражен не меньше Сюзанны, с братской прямотой заметив, что она не относится к числу девушек, которые могут с полным на то правом рассчитывать на прекрасный брачный союз. Мисс Марлоу согласилась с вердиктом Тома, и он великодушно добавил:

– Я вовсе не хочу сказать, что предпочел бы жениться не на тебе, а на какой-нибудь высокородной задаваке, потому что, если уж выбирать себе жену, то я бы сделал предложение именно тебе, а не одной из тех девиц, с которыми знаком.

Феба поблагодарила его.

– Да, но я не твой модник герцог, – заметил Том. – Кроме того, знаю тебя всю свою жизнь. Но будь я проклят, если понимаю, с чего это вдруг он проникся к тебе симпатией! Ты ведь совсем не красавица, а в присутствии своей мачехи вообще ведешь себя как самая настоящая гусыня, и потому я ума не приложу, как он догадался, что ты не деревенская дурочка.

– Да ни о чем он не догадался! Он хочет жениться на мне, потому что наши мамы были лучшими подругами.

– Полная чушь! – с чувством выразился Том. – Можно подумать, из-за этого делают предложение!

– Думаю, – выдвинула собственную версию Феба, – все дело в том, что он важная персона и хочет заключить канонический брак, поэтому ему все равно, красива я или нет и могу ли хотя бы поддерживать беседу.

– Он не может считать тебя приемлемой кандидатурой! – возразил Том. – Мне лично он представляется настоящим тупицей! Наверное, стать герцогиней – это здорово, но на твоем месте я бы не спешил с этим!

– Тебе хорошо говорить, а что делать мне, Том? Только, ради бога, не уверяй меня, будто мне довольно лишь отклонить предложение герцога, потому что уж ты-то должен знать, что тогда сделает мама! Даже если у меня достанет смелости ослушаться ее, только представь, во что превратится моя жизнь! И не говори мне, чтобы я не огорчалась, ведь одна только мысль, что неделю за неделей мне придется пребывать в немилости, наводит на меня невероятный ужас, отбивающий охоту сочинять! Я прекрасно понимаю, что это глупо с моей стороны, но не могу избавиться от страха, будто попаду в ее черный список! Мне кажется, я чахну и схожу с ума!

Том слишком часто видел, как сникает Феба, столкнувшись с незаслуженной суровостью, и потому не счел ее слова преувеличением. Ему казалось странным, что физически выносливая и крепкая девушка обладает столь чувствительной натурой. Говоря его собственными словами, она была славным парнем; но при этом он знал, что в атмосфере строгой придирчивости Феба быстро падает духом, превращаясь из отчаянной девчонки-сорванца, готовой взять на скаку любое препятствие, в незаметную серую мышку, поведение которой становилось столь же покорным и смиренным, как ее речь – бессодержательной и скучной. Он с сомнением предложил:

– Ты не думаешь, что если напишешь отцу, то лорд Марлоу даст герцогу отставку?

– Ты же знаешь папу! – просто ответила девушка. – Он всегда готов подчиниться маме, потому как терпеть не может малейших неудобств. Кроме того, как я могу отправить ему письмо, без того чтобы об этом не узнала мама?

Нахмурившись, Том погрузился в раздумья.

– Да, не получится, – сказал он. – Ладно. Но ты уверена, что не сможешь полюбить своего герцога? Я имею в виду, на твоем месте был бы готов на что угодно, лишь бы не оставаться в Остерби. Кроме того, ты сама говорила, что беседовала с ним всего лишь раз. На самом деле тебе ведь почти ничего о нем не известно. Как знать, может, он застенчив по натуре и оттого лишь выглядит высокомерным.

– Он ничуть не застенчив и не высокомерен, – заявила Феба. – Его манеры выдают уверенного в себе человека. Он демонстрирует воспитание и любезность потому, что вознес себя на такую высоту, с какой считает унизительным для себя обращаться с кем-либо иначе, чем с холодной вежливостью; а кроме того, полагает себя невероятно важной персоной, поэтому ему нет дела до того, что думают о нем другие.

– А ведь ты здорово недолюбливаешь его, верно? – с ухмылкой заметил Том.

– Да, недолюбливаю! Но даже если бы это было не так, как я могу принять предложение герцога, если сделала его злодеем в своем романе?

При этих ее словах Том не выдержал и рассмеялся.

– Эй, гусыня, – заметил он, – но ведь тебе необязательно говорить ему об этом!

– Говорить ему! Мне вовсе необязательно говорить ему об этом, раз уж я в точности описала его!

– Феба, неужели ты думаешь, будто он станет читать твою книгу, а? – поинтересовался Том.

Феба готова была с необычайным хладнокровием сносить пренебрежение, выказываемое ей самой, но подобного оскорбления в адрес своего первого произведения она стерпеть не могла и потому с негодованием воскликнула:

– Скажи на милость, а почему это он не должен прочесть его? Роман же будет опубликован!

– Да, знаю, но вряд ли стоит предполагать, будто люди, подобные Солфорду, станут покупать его.

– А кто же тогда станет? – Феба разгорячилась и не желала униматься.

– Ну, не знаю! Девчонки, скорее всего, которым нравятся такие вещи.

– Он и тебе понравился! – напомнила девушка Тому.

– Да, но только потому, что его написала ты, – пояснил юноша. Заметив на лице Фебы огорчение и обиду, Том поспешил утешить ее: – Но ты же знаешь, что я не люблю читать, поэтому твой роман, наверное, очень хорош и будет недурно продаваться. Однако все дело в том, что никто не узнает, кто его написал, а значит, ты можешь не терзаться опасениями на сей счет. Когда герцог приезжает в Остерби?

– На следующей неделе. Под предлогом того, что якобы хочет лично опробовать молодого гнедого жеребца. Кроме того, ему обещана охота, и теперь мама пытается решить, то ли пригласить всех наших друзей на званый ужин, дабы развлечь его, то ли предоставить папе просто позвать сэра Грегори Стендиша и старого мистера Гейла на партию виста.

– Боже милостивый! – с благоговейным ужасом проговорил Том.

Феба, хихикнув, удовлетворенно заметила:

– Что ж, это научит его, чтобы он не приезжал в Остерби в столь отвратительной и снисходительной манере! Более того, мама не одобряет всех этих новомодных обычаев, так что его светлости придется садиться за ужин в шесть часов, к чему он наверняка не привык. А когда он войдет в гостиную после ужина, то обнаружит – мисс Бэттери привела туда Сюзанну и Мэри. Затем мама попросит меня сыграть что-нибудь на фортепиано – она уже приказала Сибби удостовериться, что я выучила новую партию! – а в девять вечера Фирбанк внесет поднос с чаем. И ровно в половине десятого мама заявит герцогу этим своим самодовольным тоном, что в деревне мы ложимся спать рано; посему Сильвестру останется только общество папы и пикет или еще что-нибудь в этом роде. Думаю, ему придется изрядно поскучать!

– Надеюсь, так оно и будет, и тогда он не сделает тебе предложение! – подхватил Том.

– Разве могу я рассчитывать на это, когда он приезжает к нам только для того, чтобы посвататься ко мне? – спросила Феба, вновь впадая в уныние. – Должно быть, он уже принял решение, потому что знает наверняка, что со мной ему будет смертельно скучно! Ох, Том, я пытаюсь сохранить хладнокровие, но, чем больше размышляю, тем яснее понимаю, что мне силой навяжут этот ненавистный брак! Меня уже тошнит от дурных предчувствий, а ведь обратиться за поддержкой мне не к кому и меня никто не хочет понять!

– А ну-ка, попридержи язык! – приказал Том, взяв ее за плечи и легонько встряхнув. – Как тебе не стыдно нести такую чушь! Позволь мне сообщить тебе, девочка моя, что на твоей стороне не только я, но также мои отец и мать!

Она, благодарно пожав ему руку, ответила:

– Я не сомневалась в тебе, Том, да и миссис Орде всегда очень добра ко мне, но… все это бесполезно! Ты же знаешь мою маму!

Том действительно знал леди Марлоу, что не помешало ему воинственно заявить:

– Если она попытается силой склонить тебя к этому, а твой отец не вмешается, то не сомневайся – я не останусь в стороне! В самом крайнем случае, Феба, ты сможешь выйти замуж за меня. Сдается мне, мы с тобой недурно поладим, когда привыкнем друг к другу. Во всяком случае, я не оставлю тебя в беде и мы с тобой поженимся, если дойдет до этого! Над чем ты смеешься, дьявол тебя забери?

– Над тобой, естественно! Том, не говори глупостей! Как ты себе это представляешь, когда мама и так боится, чтобы мы не полюбили друг друга, и потому едва не запретила тебе приходить к нам! Она и слушать не станет, как и мистер Орде!

– Знаю. Придется венчаться в Гретна-Грин[27]. Другого выхода нет.

Феба изумленно ахнула:

– Гретна-Грин? В жизни не слыхала ничего более… Том, ты на самом деле такой безмозглый? Я, положим, и впрямь не кисейная барышня, но и не настолько безрассудна! Я бы ни за что не согласилась на подобный поступок, даже если бы любила тебя!

– Ну, как знаешь! – с некоторой обидой отозвался он. – Я тоже не горю желанием венчаться тайно, так что коль ты предпочитаешь выйти замуж за Солфорда, значит, здесь больше не о чем говорить.

Девушка потерлась щекой о его плечо.

– Нет, правда, я очень тебе благодарна! – покаянно сказала она. – Только не сердись на меня, пожалуйста!

В глубине души Том испытывал огромное облегчение оттого, что она отказалась принять его предложение. Поэтому, сурово заявив Фебе, что ей пора научиться повежливее говорить «нет» своим поклонникам, смягчился и признал: бегство и тайное венчание – действительно не выход из положения, а закончил тем, что пообещал помочь ей в реализации любого плана, который она сочтет приемлемым для своего освобождения.

Но Феба так ничего и не придумала. Леди Марлоу взяла ее с собой в Бат, чтобы сделать девушке модную прическу и купить новое платье, в котором, как предполагалось, она должна была очаровать и покорить герцога. Но, поскольку леди Марлоу полагала подходящими цветами для дебютантки исключительно белый, светло-голубой или бледно-розовый, решительно не подходившие Фебе, было трудно понять, как столь сокрушительная щедрость могла помочь ей в этом.

За два дня до приезда лорда Марлоу и герцога стало казаться, что, по крайней мере, один из пунктов программы по его развлечению придется вычеркнуть. Кучер леди Марлоу, сызмальства умеющий предсказывать погоду, заявил: вот-вот выпадет снег; а статья в «Морнинг Кроникл» сообщала, что на севере и востоке уже начались сильные снегопады. Зародившаяся было надежда на то, что герцог отложит свой визит, увяла, когда в Остерби так и не дождались соответствующего послания от своего хозяина, а вслед за этим едва не разразилась настоящая паника. Коль герцога, согласившегося приехать в Остерби под предлогом того, чтобы лично испытать молодого гнедого жеребца на охоте, не остановила перспектива обильного снегопада, значит, он действительно вознамерился сделать предложение руки и сердца. Если же охоты, каковая должна была увести его из особняка днем, не предвидится, следовательно, он будет располагать всеми возможностями, дабы осуществить задуманное. Как ни старалась Феба, ей не удалось убедить себя, что погода, становившаяся все холоднее, непременно улучшится. Мировой судья отменил первый выезд на этой неделе, а потом и вообще отбыл в Бристоль, где его внимания вот уже некоторое время требовали другие дела, поэтому стало ясно – он, лучший предсказатель погоды в окру́ге, не рассчитывал выпустить своих гончих на волю в течение, по крайней мере, нескольких ближайших дней.

Изрядно похолодало, но снег еще не выпал, когда лорд Марлоу, весьма довольный собой, что было вполне простительно с его стороны, прибыл в Остерби в сопровождении Сильвестра. Лорд прошептал супруге на ухо: «Видишь, я все-таки привез его!» – хотя правильнее было сказать, что привез его именно Сильвестр, поскольку милорд проделал недолгий путь в коляске герцога, тогда как его собственная карета и экипаж Сильвестра следовали позади, вместе с камердинерами и всем их багажом. Замыкали кавалькаду, правда, с некоторым отставанием, гунтеры его милости под опекой старшего грума с несколькими помощниками. Собственных лошадей Сильвестр, как выяснилось, отправил обратно в Чанс прямо из Бландфорд-Парка.

Кигли, грум средних лет, учивший герцога ездить верхом еще на его первом пони, восседал рядом с ним на облучке коляски. Но, хотя форейторы, сопровождавшие кареты Сильвестра, были одеты в ливреи цветов его герба, младшие мисс Марлоу, наблюдавшие за их прибытием из окон верхнего этажа, остались разочарованы столь малочисленной свитой. Она оказалась даже менее впечатляющей, чем у их отца, разве что последний не брал с собой собственную коляску в Бландфорд-Парк, в чем, кстати, ему никто не препятствовал. Однако карету герцога влекла упряжка великолепных гнедых скакунов; пара же серых в яблоках иноходцев, запряженных в его коляску, была, по выражению их отца, безупречной; а судя по тому, как она, не замедляя хода, прошла крутой поворот на подъездной аллее, и сам герцог был наездником не из последних. Глядя на Сильвестра, Мэри высказала надежду, что это поднимет его в глазах Фебы.

Сама же Феба не имела счастья лицезреть прибытие герцога. Впрочем, поскольку она и без того довольно часто видела, как он разъезжает на своем фаэтоне с высокой посадкой в Гайд-Парке, и прекрасно знала, сколь умело управляется с лошадьми, то вряд ли бы на нее произвело впечатление то изящество, с коим его светлость прошел крутой поворот на подъездной аллее. Вместе с леди Марлоу девушка сидела в одной из гостиных, неловко и без особой охоты пытаясь заниматься вышивкой. На Фебе было белое платье, купленное в Бате; поскольку оно имело короткие рукава с буфами, а в комнате было прохладно, то ее худенькие, обнаженные руки посинели и покрылись гусиной кожей. Однако на взгляд леди Марлоу, падчерица являла собой самое благопристойное зрелище, на какое только и можно было рассчитывать. Платье, поза и занятие как нельзя лучше соответствовали девушке безупречного происхождения и воспитания – леди Марлоу могла поздравить себя с заслуженным успехом; если брак и не состоится, то отнюдь не по ее вине.

Джентльмены вошли в комнату. Лорд Марлоу пропустил Сильвестра первым и жизнерадостно воскликнул:

– А, я так и думал, что мы застанем вас здесь, любовь моя! Полагаю, мне нет нужды представлять вам герцога, поскольку вы уже и так знакомы. И Фебе, кстати, тоже! Вы же знаете мою дочь, Солфорд, – мою маленькую Фебу! Ну, разве это не прелестно? Уютная семейная обстановка, как я и обещал вам: никаких церемоний – чем, как говорится, богаты, тем и рады!

Но Сильвестр, пожимая руки дамам и обмениваясь банальными любезностями, пребывал отнюдь не в благостном расположении духа. Он уже успел пожалеть о том, что принял приглашение Марлоу, и сейчас ему не терпелось оказаться где угодно, только не здесь. Ловкость и умение, продемонстрированные его милостью на охоте, были давно забыты, а то, как уныло и бездарно он поддерживал разговор, запомнилось. Задолго до того, как они добрались до Остерби, хозяин умудрился не только до смерти прискучить Сильвестру, но и настроить его против себя. Простая душа, Марлоу не счел необходимым, заручившись согласием своего благородного гостя, придерживаться благоразумной сдержанности, о которой ему говорила леди Ингам. Он уже позволил себе несколько вполне прозрачных намеков. Но они упали на неплодородную почву и лишь изрядно разозлили Сильвестра. Кроме того, милорд сообщил герцогу – тот будет единственным гостем в Остерби, что никак не устраивало его светлость, поскольку такая уловка придавала этому визиту ту самую многозначительность, коей он всеми силами стремился избежать. Что бы там ни говорил герцог об отсутствии церемоний, он полагал, что застанет в Остерби еще нескольких гостей, приглашенных если уж не для того, чтобы сделать его пребывание терпимым, то хотя бы ради соблюдения приличий. Его милости, заключил Сильвестр, очевидно, не терпится сбыть с рук старшую дочь; однако если он воображал, будто главу дома Рейнов можно заставить танцевать под свою дудку, то очень скоро поймет, как сильно ошибался. И тут Сильвестру пришло в голову, что первое па в этом танце он уже сделал, согласившись приехать в Остерби. Это соображение весьма уязвило его самолюбие, и герцог с едва сдерживаемым злорадством решил: если только мисс Марлоу не окажется девицей поистине выдающихся качеств, он не промолвит ни слова о предлагаемом союзе.

Столь жестокие намерения лишь окрепли после первого же знакомства с Остерби. Сильвестру хватило одного-единственного быстрого взгляда, коим он окинул аванзал, чтобы понять – особняк ему решительно не нравится. Мебель здесь была расставлена с чопорной формальностью; крохотные язычки пламени, трепетавшие в камине, были явно не способны справиться с пронизывающими холодными сквозняками. И хотя придраться к дворецкому или двум привезенным из Лондона лакеям, освободившим джентльменов от пальто и шляп, было не из-за чего, Сильвестр укрепился в убеждении, что слуг в поместье недостаточно. Он бы ничуть не удивился, узнав, что на кухне заправляет женщина; и нисколько не сомневался в том, что в поместье не найдется камердинера, готового позаботиться об удобстве гостя. Мысль о том, что он нередко останавливался в домах, намного уступавших в роскоши его собственному, и при этом не утруждал себя оценкой их убранства или количества слуг, в его нынешнем расположении духа даже не пришла Сильвестру в голову. А его менее зажиточные друзья и родственники изрядно удивились бы, узнав о том, сколь строго и придирчиво он оценивает особняк лорда Марлоу. Одна из его любимых кузин, живая, очаровательная молодая женщина, вышедшая замуж за безденежного майора драгунского гвардейского полка, поразилась бы, пожалуй, сильнее всех прочих и даже не поверила бы этому, поскольку никто из гостей ее скромной квартирки не выказывал большей склонности презреть условности убогой обстановки и довольствоваться меньшим, чем он. Но Сильвестр любил майора и миссис Ньюбери; а вот лорд Марлоу ему уже решительно не нравился.

Леди Марлоу приняла его, как счел ее супруг, с большим изяществом и достоинством. Сильвестр же нашел ее манеру снисходительной, и она изрядно ошеломила его.

Герцог отвернулся от нее, чтобы засвидетельствовать свое почтение мисс Марлоу, и понял, что оправдались самые мрачные его подозрения. Он не увидел в ней ни красоты, ни грациозности; у нее оказался бледный цвет лица и никудышная фигура, а бесцветный голос, коим она поздоровалась с ним, лишь моментально укрепил его уверенность в том, что она скучна и неинтересна. Герцог пообещал себе постараться закончить свой визит сюда как можно скорее.

– Вы должны помнить мою маленькую Фебу, Солфорд, – излучая оптимизм, заявил лорд Марлоу. – Вы ведь танцевали с ней в Лондоне, не так ли?

– Ну разумеется – да! – отозвался Сильвестр. Сообразив, что от него ждут продолжения, он пустил пробный шар, высказав наиболее вероятное предположение: – Это было в «Олмаксе», не правда ли?

– Нет, – возразила Феба. – На балу у Сефтонов. А когда вы увидели меня в «Олмаксе», то попросту не узнали.

«Этой девчонке, – с раздражением подумал Сильвестр, – недостает не только изящества, но и воспитания! Она что же, пытается вогнать меня в краску? Очень хорошо, мисс Марлоу!» Но вслух он беззаботно обронил:

– Как это было грубо с моей стороны! Но, скорее всего, я просто не видел вас. – Заметив, что она покраснела до корней волос, обратив вызывающий взгляд на лицо мачехи, он вспомнил слова леди Ингам о том, что девчонка неизменно теряется в присутствии леди Марлоу. Украдкой взглянув на сию достопочтенную леди, герцог был поражен убийственной холодностью ее взгляда, обращенного на Фебу, и даже пожалел девчонку, причем настолько, что добавил: – Мне часто приходится слышать обвинения в том, что я не узнаю знакомых в «Олмаксе». Но теперь на Ассамблее творится настоящее столпотворение, и в такой давке немудрено не заметить даже лучшего друга.

– В самом деле… не так ли? – пролепетала Феба.

– Прошу вас, присаживайтесь, герцог! – скомандовала леди Марлоу. – Вы останавливались у Бофортов. Полагаю, вы любите охоту. Сама я не питаю к ней пристрастия, а вот Марлоу от этой забавы получает большое удовольствие.

– О, вы не должны говорить таких вещей Солфорду! – заявил лорд Марлоу. – Он, знаете ли, потрясающий наездник, что демонстрировал нам всю дорогу!

Помимо загадочного взгляда, коим он одарил своего хозяина, Сильвестр предпочел оставить подобную лесть без ответа. Леди Марлоу сообщила: она полагает герцога Бофорта весьма достойным человеком, но, поскольку вслед за этим славословием добавила, что презирает франтовство его наследника, разговор оборвался. Лорд Марлоу решился оживить атмосферу охотничьим анекдотом, а Феба, вновь вооружившись пяльцами и сделав очередной неровный стежок, добрых двадцать минут сидела, слушая трехстороннюю беседу, которая в ином случае изрядно позабавила бы ее, не будь она настолько раздражена. Участие леди Марлоу ограничивалось изречением заявлений, не подлежащих оспариванию, что было у нее в обычае; лорд Марлоу, в надежде сгладить неблагоприятное впечатление, при первой же возможности ударялся в воспоминания, перемежаемые деланно жизнерадостными восклицаниями, выглядевшими чрезвычайно банальными; а Сильвестр, сохраняя намеренную холодную любезность, не спешил прийти ему на помощь, отвечая хозяину и хозяйке по очереди, но не отдавая предпочтения и не поощряя никого из них.

Слушая, как отец старательно и напрасно пытается возбудить интерес Сильвестра, Феба окончательно разъярилась. Лорд Марлоу представлял из себя неисправимого болтуна, и даже самые верные его поклонники едва ли могли назвать лорда благоразумным человеком, но он был намного старше Сильвестра и всячески старался угодить ему. Феба сочла отвратительным со стороны герцога то, что он платил ее отцу всего лишь вежливым терпением. Неприязнь девушки к его светлости возросла настолько, что, когда леди Марлоу объявила об ужине, намеченном на шесть часов, Феба даже испытала разочарование, заметив, что он остался совершенно невозмутим. Дров в костер ее озлобления, несомненно, подбросило бы осознание (если бы она действительно додумалась до этого), что именно такой реакции он и ожидал.

Войдя к себе, в холодную спальню, чтобы переодеться к ужину, девушка обнаружила клочок бумаги, заткнутый за раму зеркала. Вытащив его и развернув, она сообразила, что записку наверняка оставил здесь Фирбанк, дворецкий, непривычные гримасы которого, коими он разразился, когда она проходила мимо него по коридору вслед за леди Марлоу, Феба не сумела истолковать. Записка была от Тома, но вот содержание послания ее несколько разочаровало. Сообщив ей, что направляется на ужин с друзьями, он пообещал уйти с пирушки пораньше и заехать в Остерби на обратном пути, чтобы узнать, как у нее дела.

«…Я немного подмазал Фирбанка, – писал Том, – и он впустит меня через боковую дверь. Он сказал, что в утренней гостиной мы будем в полной безопасности, поэтому приходи туда перед сном. Кстати, почтовый дилижанс сегодня на четыре часа опоздал с прибытием в Бат из-за сильных снегопадов и заносов, которые тянутся до самого Ридинга. Не удивлюсь, если этот твой герцог застрянет у вас на целую неделю».

В Остерби Феба была лишена такой роскоши, как горничная, посему не нашлось никого, кто принудил бы ее задержаться дольше, чем было необходимо для того, чтобы переодеться. Она поспешно сбросила муслиновое платье и судорожными рывками натянула на себя вечерний наряд, предписанный ей леди Марлоу. Он шел девушке ничуть не больше муслинового, но все ее попытки выглядеть презентабельнее ограничились тем, что Феба расчесала свои кудряшки да застегнула на шее нитку жемчуга, внимательно прислушиваясь при этом, не раздадутся ли в коридоре мужские голоса. Когда она их услышала и поняла, что отец провожает герцога в отведенную тому спальню, с ее туалетом было уже покончено. Набросив на плечи шаль, девушка выскользнула из комнаты, пересекла коридор и вошла в гардеробную отца.

– Папа, я могу поговорить с тобой? – спросила Феба.

С отцом был его камердинер, и он уже снял сюртук, но, будучи общительным от природы, собрался было пригласить дочь войти, когда заметил, что она не находит себе места от беспокойства, и его самого тут же охватила тревога. Однако делать было нечего, поэтому лорд неохотно заявил:

– Видишь ли, дорогая, если только дело не терпит отлагательств…

– Совершенно не терпит, папа!

Его тревога сделалась еще сильнее.

– Что ж, в таком случае… Но я могу уделить тебе не более пяти минут, предупреждаю!

Камердинер мистера Марлоу вышел из комнаты. Не успела за ним закрыться дверь, как Феба выпалила:

– Папа, я хочу сказать тебе, что… мне не нравится герцог Солфорд!

Поначалу он застыл на месте как вкопанный, в ужасе глядя на нее, однако потом недоумение сменилось гневом и он взорвался:

– Клянусь честью, Феба! Ты выбрала подходящий момент, чтобы сообщить мне об этом!

– А как я могла сообщить тебе об этом раньше? Вот если бы до своего отъезда ты рассказал мне, зачем собираешься в Бландфорд-Парк, – тогда другое дело! Папа, ты же знаешь: мама ни за что не позволила бы мне отправить к тебе слугу с письмом, в котором я могла бы умолять тебя оставить эту затею! Молю тебя, папочка, не сердись! Я не виновата в том, что ты пребывал в неведении относительно… моих чувств!

Его румяные щеки побагровели; он и впрямь чувствовал себя обманутым в самых лучших побуждениях. Милорд чрезвычайно гордился собственной ловкостью, позволившей ему заманить герцога в расставленные леди Ингам сети; он уже на три четверти убедил себя в том, что заслуга принадлежит ему одному и что ради дочери пошел на нешуточные жертвы. А теперь выяснилось – все его труды оказались напрасными. Это было плохо само по себе; однако ситуация грозила обернуться еще бо́льшими неприятностями, если ему придется объяснять Сильвестру, что Феба не желает выходить за него замуж. Предприняв попытку переубедить дочь, лорд Марлоу сказал:

– Фу, какие глупости! Ты просто перенервничала, дорогая! Ты пуглива и стеснительна – да-да, стеснительна, и кто может знать об этом лучше твоего отца? У тебя чрезвычайно тонкая и ранимая душа – а я всегда полагал, что будет лучше не говорить тебе заранее о цели визита к нам Солфорда, но твоя мама… Впрочем, это не имеет никакого значения теперь, когда все открылось и ничего уже не изменишь! Ты растеряна! Не стану отрицать, положение для тебя и впрямь сложилось неловкое. Скажу честно, мне очень не нравится, что твоя мама… Но оставим это! Поверь мне, я много думал и вполне удовлетворен тем, что Солфорд станет для тебя вполне приличным супругом. Уж позволь заметить, в мужской натуре я разбираюсь куда лучше, чем ты! Словом, я вполне удовлетворен Солфордом: он малый что надо! – Разразившись добродушным смехом, отец добавил: – Готов биться об заклад, не за горами тот день, когда ты спросишь себя, как могла быть такой гусыней! Уверен, мы еще посмеемся над этим вместе!

– Папа, я не смогу полюбить его! – повторила Феба.

– Ради всего святого, девочка, перестань говорить глупости! – вспылил лорд Марлоу. – Ты ведь едва знакома с ним! Хорошенькое дело – несмышленая девчонка презрительно задирает нос, глядя на человека с достатком Солфорда! Да ты должна считать, что тебе невероятно повезло!

Она умоляюще вымолвила:

– Папа, ты же знаешь, как мне не хочется противоречить тебе…

– Очень мило! – прервал он ее. – Да ты хоть раз подумала обо мне? О том, в какое положение ты меня ставишь? Господи, это уже ни в какие ворота не лезет! Значит, я по-твоему, должен уведомить Солфорда о том, что ты не можешь полюбить его! Ей-богу, я даже не нахожу слов, чтобы выразить свои чувства! Я навлек на себя такие хлопоты. Да и расходы! Ведь если Солфорду понравится молодой гнедой жеребец, я должен буду уступить его за меньшую цену, в результате чего окажусь в убытке. Не говоря уже о новом платье для тебя и бог весть скольких бутылках отличного кларета! Я заплатил за них сотню фунтов, а их осталось не больше пятидесяти, если верить Фирбанку. Лучшее карбонельское вино!

– Папа…

– Все, с меня довольно! – заявил лорд Марлоу, разжигая в себе гнев слабого человека. – У меня не хватает терпения разговаривать с тобой! А что скажет твоя мама!

– О, но ты же ничего ей не передашь, правда? – взмолилась Феба. – Ты можешь сказать герцогу… что ошибся относительно моих чувств, и он не станет делать мне предложение! Папа!

– Если я окажусь в подобном положении, то она должна будет узнать все! – заявил мистер Марлоу, решив сполна воспользоваться испугом дочери. – Мне было бы и впрямь очень жаль передать ей содержание нашего разговора, но, ежели ты и дальше осмелишься упорствовать в своем заблуждении, я буду вынужден сделать это. Опомнись, прошу тебя, дорогое мое дитя! Солфорд еще не имел возможности засвидетельствовать тебе свое почтение: по крайней мере дай ему такую возможность! Если же ты поймешь, что по-прежнему не можешь проникнуться к нему хотя бы приязнью после того, как он проведет у нас несколько дней, мы еще раз поговорим на эту тему. А пока что я ничего не скажу маме, да и тебе не стоит этого делать. Ну, я полагаю, ты скоро образумишься, не так ли? – Он потрепал дочь по плечу. – А теперь я вынужден просить тебя удалиться, иначе Солфорд сойдет вниз раньше меня. Я не сержусь на тебя: иногда ты спотыкаешься на полном скаку, но сердце у тебя доброе, и ты знаешь, что можешь во всем положиться на своего отца!

Феба ушла, не сказав ему больше ни слова. В силу природного оптимизма он мог уверять себя, что уговорил ее подчиниться, но правда заключалась в том, что она знала его слишком хорошо, чтобы настаивать. Боязнь отца оказаться в неприятном и даже двусмысленном положении была куда сильнее его любви к собственным детям; что же касается его утверждения, будто она может положиться на него, девушка не сомневалась, что еще до наступления ночи он расскажет обо всем жене. Сам он ни за что не станет оказывать давление на дочь – это тоже было бы ему неприятно, – но он намеренно отвернется и будет смотреть в другую сторону, когда за дело возьмется его супруга.

Однако до утра Феба чувствовала себя в некоторой безопасности от нападения. У нее почти не оставалось времени, чтобы придумать, как вырваться из тисков судьбы, которая начинала казаться неизбежной; на помощь же кого-либо из обитателей Остерби и вовсе рассчитывать не приходилось. Обратиться к мисс Бэттери – значило не только поставить гувернантку в трудное положение, но и почти наверняка гарантировать ее увольнение с такой рекомендацией, которая изрядно затруднит ей поиск другого места или вовсе сделает его невозможным. На Тома, безусловно, можно было положиться – он выполнит то, что она от него захочет, вот только помочь он ей ничем не мог. Оставалась только бабушка, которая действительно могла стать ее надежной союзницей. С леди Ингам ее связывало лишь шапочное знакомство, но Феба знала, что та расположена к ней, как было ей известно и то, что пожилая дама презирает и откровенно недолюбливает леди Марлоу. Будь Остерби неподалеку от Лондона, Феба, не задумываясь, отдалась бы под ее защиту. Но Остерби отстоял от Лондона на девяносто миль. Посылать письмо было бесполезно, поскольку вряд ли можно рассчитывать на то, что слабая здоровьем дама примчится сюда ради ее спасения в разгар холодной зимы, и хотя несколько раз бабушка показала себя более чем достойной соперницей мачехи, когда они встречались лицом к лицу, вдали от нее леди Марлоу все сделает по-своему.

Когда Феба уже была готова окончательно пасть духом под грузом столь нерадостных мыслей, она вдруг вспомнила о Томе, который должен был заглянуть к ней сегодня вечером. В душе у нее вновь затеплилась надежда; она начала строить планы и настолько увлеклась ими, что совсем забыла – леди Марлоу велела ей явиться к себе сразу же после того, как девушка переоденется, и вместо этого направилась на галерею, где семья, по заведенному суровому обычаю, собиралась перед ужином.

Глава 6

На галерее в гордом одиночестве пребывал Сильвестр, от нечего делать перелистывавший страницы какой-то газеты. Он стоял перед камином, в котором лениво тлел огонь, одетый со своей обычной элегантностью в черный сюртук, панталоны и простой белый жилет безо всяких излишеств. На поясе у него красовалась единственная цепочка, а в складках шейного платка переливался одинокий бриллиант; руку же его и вовсе украшал лишь тяжелый перстень с печаткой. Герцог не гонялся за последними веяниями моды, но выглядел при этом образцом стиля и утонченной изысканности, а покрой его сюртука заставил Фебу лишний раз остро ощутить убожество собственного наряда.

Заметив его на галерее, она растерянно приостановилась на пороге и ойкнула от неожиданности.

Сильвестр поднял голову, глядя на нее с легким удивлением во взоре. Спустя мгновение он отложил газету в сторону и учтиво проговорил:

– Плох тот гость, кто сходит вниз раньше хозяев, не так ли? Позвольте мне придвинуть ваш стул ближе к камину! Боюсь, очаг немножко дымит, но не настолько, чтобы испортить вам настроение.

В голосе герцога прозвучали нотки едва уловимого ехидства, которые не остались незамеченными ею. Она неохотно направилась к нему по галерее, однако, усаживаясь на стул, который он к ней придвинул, сообщила:

– Когда ветер дует с северо-востока, в Остерби дымят все камины.

Сильвестр уже имел полную возможность убедиться в справедливости этого замечания на примере выделенной ему спальни и потому не стал оспаривать его, ограничившись тем, что сказал:

– В самом деле? Полагаю, у каждого дома есть свои особенности.

– Разве в вашем доме камины не дымят? – поинтересовалась она.

– Почему же? Раньше дымили, насколько я помню, но потом этот недостаток удалось устранить, – ответил он, без колебаний позабыв о том, как часто напрочь задымленный холл в Чансе буквально доводил его до исступления, вследствие чего он и поклялся заменить средневековые очаги на современные камины с колосниками.

– Какое счастье! – заметила Феба.

Воцарилась тишина. Мисс Марлоу вперила рассеянный взгляд в застекленный шкафчик в стиле «Буль»[28]; его же светлость Солфорд, не привыкший к подобному обращению, взирал на нее с растущим раздражением. Его так и подмывало вновь взяться за газету, но он удержался от соблазна, напомнив себе, что негодование, вызванное ее невежливым поведением, не может служить оправданием для пренебрежения собственными манерами. Подобно опытному учителю, пытающемуся разговорить застенчивую школьницу, он сделал попытку возобновить беседу:

– Ваш отец говорил мне, мисс Марлоу, что вы прекрасно ездите верхом.

– Неужели? – безразлично откликнулась она. – А нам он говорил, что в Хейтропе вы затмили всех.

Он окинул ее быстрым взглядом, но спустя мгновение решил, что за ее словами не кроется ничего особенного.

– Полагаю, мне нет нужды говорить вам, что такого и близко на самом деле не было.

– О да, конечно! Я охотно верю вам, – сказала девушка.

Герцог едва не подпрыгнул от неожиданности; теперь он нисколько не сомневался в том, что ее gaucherie[29] выглядит всего лишь ширмой, и ощутил, как вместе с раздражением в нем разгорается неподдельный интерес. Пожалуй, в этой маленькой провинциалочке кроется нечто большее, нежели кажется на первый взгляд, хотя ради чего она прибегла к столь злонамеренным ремаркам, он никак не мог взять в толк. Нельзя же всерьез полагать, будто она обиделась на него за то, что он не смог припомнить, когда и где танцевал с ней; или она уверена, что он просто обязан помнить всех тех ничтожных девиц, с коими воспитание обязывало его станцевать один-единственный контрданс? И отчего, дьявол ее забери, она вновь впала в равнодушное молчание? Герцог решил сменить тактику, предложив:

– Теперь ваша очередь, мисс Марлоу, выбирать новую тему для разговора!

Она оторвала взгляд от застекленного шкафчика и несколько мгновений бесстрастно созерцала лицо молодого человека.

– Я не знаю, о чем с вами говорить, – заявила Феба.

Сильвестр тоже не знал, то ли плакать ему, то ли смеяться, однако, во всяком случае, он был заинтригован и решил, что, хотя и не собирается делать предложение этой вздорной девице, было бы забавно выяснить, что именно кроется за ее странными манерами, но тут на галерее появилась леди Марлоу. Сообразив, что герцог спустился сюда первым, она заявила: он пришел слишком рано. От подобной бесцеремонности его светлость ощутил себя настолько уязвленным, что ответил:

– Вы должны винить в этом ветер, который дует с северо-востока, мадам.

Но его язвительная ремарка пропала вотще и втуне.

– Вы ошибаетесь, герцог: я нисколько не виню вас в том, что вы пришли первым. Напротив, полагаю это счастливым стечением обстоятельств! Вижу, моя дочь развлекала вас. Интересно, о чем вы разговаривали?

– Едва ли можно сказать, будто мы разговаривали о чем-либо, – откликнулся Сильвестр. – Мисс Марлоу сейчас сообщила мне, что не знает, о чем со мной можно говорить. – При этих словах он взглянул на Фебу и прочел столь яростный упрек в ее глазах, что мгновенно раскаялся и попытался свести дело к шутке: – Собственно говоря, мадам, мисс Марлоу вошла в комнату за минуту до вас, посему у нас, в сущности, не было времени для разговоров.

– Моя приемная дочь очень застенчива, – заметила леди Марлоу, метнув на Фебу выразительный взгляд, не суливший девушке ничего хорошего.

Сильвестру пришло в голову, что после секундного замешательства Феба взяла себя в руки и вовсе не показалась ему застенчивой. Вспомнилось герцогу и то, что леди Ингам назвала свою внучку необычной, и его светлость даже спросил себя, а нет ли в ней чего-либо еще, чего он попросту пока что не успел заметить. Поскольку она не пыталась привлечь его внимание и очаровать, он заключил, что ей неизвестно, с какой целью он приехал в Остерби. Следовательно, он без особой опаски может попытаться рассеять ее нелюдимость. Улыбнувшись девушке, Сильвестр сказал:

– Надеюсь в таком случае, она не окажется настолько застенчивой, чтобы отказать мне в беседе, когда мы познакомимся ближе.

Но к тому времени, как он поднялся из-за стола, его желание познакомиться с Фебой поближе развеялось без следа и ему хотелось лишь одного – под любым предлогом уехать из Остерби не позднее завтрашнего утра. Ужин показался герцогу бесконечным, он был вынужден терпеливо сносить, с одной стороны, монологи хозяйки, блиставшей непривычным красноречием, на такие животрепещущие темы, как отступничество местных священников, безупречное поведение епископа, падение современных нравов и обычаи, преобладающие в хозяйстве ее дорогого отца, а с другой – воспоминания о забавных случаях на охоте из прошлого хозяина. Поэтому на лице его светлости все отчетливее проступало выражение хмурого сатира. Еще никогда в жизни не доводилось ему сталкиваться со столь беспардонным обращением, как то, которое он ощутил в Остерби! Принимая приглашения от друзей, герцог знал, что станет одним из нескольких весьма приятных в общении гостей, с коими был хорошо знаком. Его светлость мог быть уверен, что к их услугам будет предоставлен полный набор всевозможных развлечений и забав. Охота, например, или стрельба по мишеням; если же погода испортится, всегда можно было рассчитывать на партию в вист либо бильярд, участие в театральной постановке или импровизированном балу, во время которых появится возможность напропалую флиртовать с самыми симпатичными дамами. Именно таким образом он развлекал собственных гостей: в его кругу так было принято, и ему даже в голову не приходило, будто многие из тех, кому удавалось заполучить его к себе на вечеринку, прилагали поистине титанические усилия, чтобы он остался довольным. Но, обнаружив, что оказался в Остерби единственным гостем, коему хозяин милостиво пообещал партию в вист с двумя угрюмыми деревенскими джентльменами, а хозяйка посулила несказанное наслаждение от встречи с епископом Бата и Уэллза, герцог вдруг решил – не приняв должных мер к тому, чтобы развлечь его, лорд Марлоу повинен в нарушении правил приличия.

Хозяйка принимала его светлость с таким видом, словно оказывала ему величайшее одолжение. Он презирал лесть, терпеть не мог подхалимов, не требовал для себя никаких привилегий, но, впервые столкнувшись со снисхождением, моментально ощетинился.

Предоставленная герцогу спальня оказалась непригодной для обитания из-за дыма, клубами валившего из камина; вода в большом медном кувшине для умывания была ледяной, так что камердинеру его светлости пришлось специально обращаться на кухню за горячей. В столовой старшая дочь хозяина не обменялась с ним и полудюжиной фраз; и хотя вино у лорда Марлоу было весьма недурным, поданные к столу блюда оказались непритязательными, а сам ужин – несоразмерно затянувшимся.

К тому времени как лорд Марлоу, пообещав, что немного погодя они сразятся в пикет, повел Сильвестра в гостиную, где их уже поджидали дамы, герцог смирился с неизбежной скукой; но, когда они вошли в комнату и взгляд его остановился на мрачной даме, наряженной в черный бомбазин и сидевшей на стуле, чуточку отстоящем от очага, так, словно она аршин проглотила, герцог понял – он сильно недооценил подстерегающие его кошмары. Помимо угрюмой дамы, к обществу присоединились и две школьницы, старшая из которых оказалась крупной и неуклюжей юной девицей с ярким румянцем во всю щеку и унаследованными от отца голубыми глазами навыкате. Младшая выглядела бледной и болезненной девочкой, застенчивой настолько, что осмеливалась разговаривать лишь едва слышным шепотом, густо краснея при этом до корней волос. Леди Марлоу представила ему обеих, но проигнорировала явное желание угрюмой дамы присоединиться к обмену приветствиями. Сильвестр заключил, что она – гувернантка, и незамедлительно решил продемонстрировать хозяйке, что думает о ее недопустимых манерах. Он одарил мисс Бэттери легким поклоном и самой располагающей из своих улыбок, после чего обратил на леди Марлоу вопросительный взгляд, проигнорировать который она не смогла.

– О! Гувернантка моих дочерей, – коротко пояснила леди. – Прошу вас, проходите поближе к огню, герцог!

Однако Сильвестр предпочел сесть на стул, стоявший ближе к гувернантке, чем к дамам подле камина, и задал ей какой-то вежливый вопрос. Она ответила ему, не теряя самообладания, но хриплым и грубоватым голосом, пристально глядя на него в упор.

Лорд Марлоу, отличавшийся неизменным добродушием в обращении с членами семьи, к вящему неудовольствию супруги воскликнул:

– А, мисс Бэттери! Я еще не видел вас после своего приезда! Как поживаете? Но можно не спрашивать: у вас всегда все хорошо!

Это дало возможность Сильвестру поинтересоваться, не приходится ли она родственницей семейству, проживающему в Норфолке. Она ответила:

– Не думаю, сэр. Никогда о них не слыхала до тех пор, пока ваша светлость не упомянули об этом семействе.

Поскольку подобная семья существовала лишь в воображении Сильвестра, в этом не было ничего удивительного; однако его вопрос, похоже, растопил ледок: мисс Бэттери, оттаяв, сообщила ему, что родилась в Хартфордшире.

Но тут в разговор грубо встряла леди Марлоу, громогласно заявив, что герцог, без сомнения, не откажется послушать музыку, и взмахом руки повелела Фебе сесть за фортепиано.

Исполнителем Феба оказалась неважнецким, однако, поскольку ни ее отец, ни леди Марлоу не имели абсолютного слуха, то оба остались полностью удовлетворены ее выступлением, раз уж она ни разу не сбилась и не взяла неверной ноты. Сильвестр тоже не полагал себя выдающимся знатоком и ценителем музыки, но ему приходилось бывать на концертах выдающихся исполнителей, посему он счел, что еще ни разу не слышал, чтобы кто-либо играл с меньшим вкусом или чувством. Ему оставалось лишь возблагодарить небо за то, что она не вздумала сесть за арфу; однако когда в ответ на ласковые уговоры отца девушка подчинилась и слабым деревянным голоском затянула старинную балладу, он сказал себе: пожалуй, даже арфа была бы предпочтительнее.

В половине девятого школьницы удалились, а еще через полчаса бессодержательной и бессвязной беседы подали чай. Сильвестр решил, что конец его мучениям близок, так оно и оказалось. Ровно в половине десятого леди Марлоу сообщила ему, что они в Остерби привыкли ложиться рано, чопорно пожелала герцогу покойной ночи и удалилась, уводя с собой Фебу. Поднимаясь по лестнице, она самодовольно заявила: вечер, по ее мнению, удался, после чего добавила: хотя, как ей кажется, герцог – большой франт, в целом она осталась им вполне довольна.

– Твой отец сказал мне, что охота завтра исключается, – заметила леди Марлоу. – Если не пойдет снег, то я намерена предложить Солфорду прогуляться с тобой и сестрами. Разумеется, мисс Бэттери будет сопровождать вас, но я скажу ей, чтобы она с девочками немного приотстала, и одновременно намекну ей, чтобы не слишком важничала, как нынче вечером, – это выглядело недопустимо и предосудительно.

Хотя подобная перспектива всего несколько часов назад привела бы Фебу в ужас, сейчас она выслушала предложение с поразительным спокойствием, что объяснялось твердой решимостью покинуть Остерби задолго до того, как намерение мачехи будет приведено в исполнение. Расставшись на верхней площадке с леди Марлоу, девушка направилась к себе в спальню, зная, что и Сюзанна, и мисс Бэттери наверняка пожалуют туда же; следовательно, пока она не отделается от них, идти в утреннюю гостиную было бы небезопасно.

От Сюзанны удалось избавиться быстро и без особых проблем, а вот мисс Бэттери выказала намерение задержаться. Усевшись в изножье кровати и сунув руки в рукава своего домашнего платья из толстой шерсти, гувернантка сообщила Фебе, что, по ее мнению, та несправедлива к Сильвестру.

– Сибби! Неужели он тебе понравился? – не веря своим ушам, вскричала Феба.

– Я еще не настолько близко знакома с ним, чтобы он мне нравился. Но, во всяком случае, он не вызвал у меня неприязни. К тому не было ни малейших оснований: он вел себя очень мило и любезно!

– Да, чтобы позлить маму! – проницательно заметила Феба. – Ему хотелось осадить ее на протяжении всего ужина!

– Что ж, – согласилась мисс Бэттери, – не могу винить его за это! Я, разумеется, не должна так говорить, но ведь это правда! Кроме того, у него очаровательная улыбка.

– Что-то я ее не заметила.

– Если бы ты ее заметила, он не вызвал бы у тебя такого отвращения. А вот меня он ею наградил. Более того, – откровенно призналась мисс Бэттери, – он вполне достойно вытерпел твою игру. Истый джентльмен! Пожалуй, Сильвестр действительно намерен сделать тебе предложение, раз упрашивал музицировать дальше.

Она задержалась еще на несколько минут, но, видя, что Феба остается глуха ко всем ее доводам в пользу несомненных достоинств Сильвестра, в конце концов ушла. Феба, на всякий случай выждав еще некоторое время, выскользнула из комнаты и быстрым шагом направилась по коридору в западное крыло дома. Здесь, помимо классной и детских комнат, а также нескольких спален, располагалась и утренняя гостиная, являвшая собой унылое помещение, несмотря на громкое название превратившееся в обычную рабочую кладовую. Ее освещала масляная лампа, стоящая посреди пустого стола; и в этом неверном свете молодой мистер Орде, в пальто, застегнутом под самое горло, сидел и читал книгу о домоводстве – другой литературы в комнате не нашлось. Но он, похоже, получал от нее истинное удовольствие, потому что, завидев девушку, входящую в гостиную, поднял голову и с улыбкой сообщил:

– Честное слово, Феба, чрезвычайно полезная книга! В ней, например, написано, как засолить требуху для путешествия в Вест-Индию… а это знание может понадобиться тебе в любой день недели. Все, что от тебя требуется, это «…раздобыть коровий желудок, желательно свежий…»

– Фу! – содрогнулась Феба, тщательно прикрывая за собой дверь. – Какой ужас! Немедленно убери ее с глаз долой!

– Всему свое время! Если тебе неинтересно, как засолить требуху, что скажешь насчет «Приготовления прекрасного блюда на шесть или семь персон всего за шесть пенсов»? Думаю, это как раз то, что нужно для герцогских кухонь! Для него требуется телячья голяшка, хлеб, жир, немного овечьей требухи и…

– Ты окончательно спятил? Прекрати читать эту ерунду! – упрекнула юношу Феба.

– «…Хорошенько промыть ее, – продолжал Том. – Вместо овечьей требухи можно взять внутренности домашней свиньи или…»

Но в это мгновение Феба ухватилась за книгу, и после недолгой борьбы он выпустил ее из рук.

– Ради всего святого, не смейся так громко! – взмолилась девушка. – Детская спальня находится почти напротив! Ох, Том, ты не представляешь, что за кошмарный сегодня выдался вечер! Я умоляла папу отослать герцога, но он и слушать меня не пожелал, и тогда я решила, что уеду сама.

У Тома вдруг похолодело под ложечкой, но он, стараясь сохранить невозмутимый вид, ответил:

– Ну, я же говорил, что не брошу тебя одну. Остается только надеяться, что дороги на севере еще не замело снегом. Значит, Гретна-Грин. Так тому и быть!

– Тише, пожалуйста! Ни в какую Гретна-Грин я не поеду, разумеется! – с негодованием, но негромко отозвалась она. – Говори потише, Том! Если Элиза проснется и подслушает наш разговор, то обязательно расскажет обо всем маме! А теперь слушай! За ужином я все обдумала. Мне придется уехать в Лондон, к своей бабушке. Однажды она сказала мне, что сделает для меня все возможное, и я полагаю… Нет, я уверена, она поддержит меня, лишь узнав, что здесь происходит! Вот только… Том, тебе же известно, что мама сама покупает мне платья, поэтому денег на булавки у меня почти нет! Ты не мог бы… Ты не мог бы одолжить мне немного на проезд в дилижансе? Кажется, билет стоит что-то около тридцати пяти шиллингов. Правда, надо будет дать какую-нибудь мелочь сторожу, и…

– Не волнуйся, я одолжу тебе столько монет, сколько будет нужно! – перебил ее Том. – Но ты ведь не собираешься взаправду ехать в Лондон на почтовом дилижансе?

– Почему это? Как раз и собираюсь! Не могу же я ехать на перекладных? Придется нанимать карету, а потом регулярно менять лошадей… О нет, это решительно невозможно! Кроме того, не забывай, у меня нет горничной, так что мне просто некого будет взять с собой! Значит, в общей карете мне будет гораздо спокойнее и безопаснее. А если удастся еще раздобыть местечко в одном из скоростных дневных экипажей…

– Тебе это не удастся. Все места в них разбирают заранее еще в Бате, и коль твоего имени нет в списке пассажиров… Кроме того, если за Ридингом дорогу действительно замело, как говорят, то эти кареты вообще ходить не будут.

– Ладно, какая разница? Мне подойдет любой экипаж, и я ничуть не сомневаюсь, что смогу получить место, потому что немногие захотят отправиться в путь в такую погоду, разве что в силу крайней необходимости. Я уже решила – следует уехать отсюда ранним утром, чтобы никто не успел помешать мне. Если смогу добраться до Дивайзиса[30] – до него ближе, чем до Кельна[31], а я знаю, некоторые из лондонских дилижансов действительно ездят по той дороге, – вот только мне придется взять с собой саквояж, да еще, пожалуй, шляпную коробку, так что… Послушай, Том, ты не смог бы отвезти меня в Дивайзис на своей двуколке?

– Ты не могла бы помолчать хотя бы пару минут? – резко оборвал он ее. – Я отвезу тебя туда, куда тебе надо, но этот твой план… Знаешь, мне бы не хотелось пророчествовать, однако, полагаю, ничего у тебя не получится. Чертова погода! Представляешь, что будет, если ты не доберешься дальше Ридинга? А ведь так запросто может случиться, и тогда тебя ждет веселенькое будущее.

– Нет-нет, я уже все продумала! Если дилижанс поедет дальше, я останусь в нем, а если снег окажется слишком сильным, то я тоже знаю, что делать. Ты помнишь Джейн, она была служанкой у нас в детской? Словом, она вышла замуж за хлеботорговца, дела которого, насколько я понимаю, идут просто прекрасно, и поселилась в Ридинге. Так что, сам понимаешь, если я не проеду дальше этого места, то остановлюсь у нее до тех пор, пока снег не растает!

– Остановишься в доме хлеботорговца? – повторил он с таким видом, словно не верил своим ушам.

– Боже милостивый, а почему нет? Он очень респектабельный мужчина, а что касается Джейн, то она прекрасно обо мне позаботится, уверяю тебя! А что, ты бы предпочел, чтобы я остановилась в гостинице?

– Ни за что! Но… – Он оборвал себя на полуслове и умолк. План ему не нравился, однако придумать ничего лучше Том не мог, как ни старался.

Феба принялась уговаривать молодого человека, разъясняя ему все преимущества своего прожекта и красочно живописуя всю безнадежность собственного положения в случае, если вынуждена будет остаться в Остерби. Он дал легко убедить себя, потому что и сам полагал, что без поддержки ее отца дело и впрямь выглядит безнадежным. Не мог Том отрицать и того, что бабушка Фебы являлась именно тем человеком, который был нужен ей сейчас, чтобы защитить; но понадобилось некоторое время, дабы убедить его: ей не будет грозить опасность и она не нарушит приличий, отправившись в Лондон почтовым дилижансом. Только после того, как Феба заявила Тому, что если он ей не поможет, она поедет в Дивайзис самостоятельно, молодой человек сдался. Далее им оставалось лишь уточнить кое-какие детали побега, что вскоре и было сделано. Том пообещал ждать ее в своей двуколке на следующее утро на дороге у одного из боковых выездов Остерби; Феба заверила его, что не опоздает, и на том они расстались. Она была преисполнена уверенности, а он пытался избавиться от дурных предчувствий.

На следующее утро девушка пришла на рандеву вовремя. Том опаздывал, и целых двадцать минут она расхаживала взад и вперед по дороге, под прикрытием живой изгороди, не находя места от беспокойства, пока ее воображение рисовало самые невероятные ужасы, что могли с ним приключиться. Впрочем, скорее всего, он попросту проспал, что лишь подливало масла в огонь ее гнева. Было еще темно, когда она оделась и уложила ночную рубашку в и без того битком набитый саквояж, но в семь часов уже рассвело, и в любую минуту ее мог заметить кто-либо из деревенских жителей или наемных работников. Утро выдалось серым, с севера дул промозглый ветер, а над головой нависли тяжелые тучи. Гнев и тревога снедали ее все сильнее, но она тут же позабыла о них, когда наконец показался Том, однако не на двуколке, а в коляске своего отца, в которую были запряжены два чалых иноходца, Трасти и Тру.

Остановившись рядом, юноша, не теряя времени, приказал ей взять лошадей под уздцы. Феба повиновалась, но, когда он откинул в сторону плед, которым укутывал ноги, и спрыгнул на дорогу, не удержавшись, спросила:

– Том, что происходит? Почему ты приехал в коляске? Мне кажется, ты не должен был этого делать!

Он уже успел подхватить с земли ее саквояж и теперь привязывал его на запятках.

– Именно что должен! Или ты уже думала, что я не приеду? Извини за опоздание, но, понимаешь, я вынужден был вернуться. Твою шляпную коробку придется сунуть под сиденье. – Покончив с багажом, он подошел к Фебе. – Давай я сам подержу их. А ты запрыгивай на сиденье и хватай вожжи! Осторожнее! Лошадей еще не выводили из конюшни после отъезда отца, и они застоялись! На сиденье лежит старое отцовское пальто – накинь его, а ноги закутай в меховую полость![32] И не спорь, пожалуйста! – добавил он.

Феба молча повиновалась, но, едва он уселся рядом с ней и принял у нее вожжи, как она требовательно спросила:

– Ты спятил, Том? Что, во имя всего святого…

– Ничего я не спятил. Все дело в том, что вчера вечером я вел себя как последний идиот и развесив уши слушал тебя с раскрытым ртом, но так и не додумался, что должен сделать. Хотя дело было ясное как божий день, я сообразил это, лишь когда ехал к тебе. Имей в виду, на душе у меня кошки скребли! Спал я плохо, время от времени просыпаясь и ломая голову над тем, как следует поступить. И только когда я уже катил сюда в своей двуколке, меня вдруг осенило. Поэтому мне пришлось повернуть назад, и я поспешно набросал записку матери, приказал Джему запрячь Трасти и Тру…

– Но зачем? – перебила его Феба.

– Затем, что я сам отвезу тебя в Лондон, – коротко ответил он.

Поначалу девушку охватила благодарность, которая, впрочем, тут же сменилась угрызениями совести, и она возразила:

– Нет-нет, ты не должен этого делать, Том!

– Ерунда! Ничего не может быть проще! Трасти и Тру легко выдержат два перегона и, скорее всего, еще один, если я не стану погонять их слишком уж быстро. После этого, разумеется, мне придется нанять сменных лошадей, но если в Ридинге нам не скажут, что снег слишком глубок, чтобы ехать дальше, то к вечеру мы будем в Лондоне. Однако имей в виду, этого не будет, если в Ридинге нас ждут дурные новости! Тогда я отвезу тебя к твоему хлеботорговцу, а сам остановлюсь в «Короне». Единственное, что меня теперь беспокоит, – то, что ты можешь замерзнуть.

– О, это не имеет никакого значения! Нет, правда, Том, мне кажется, ты не должен так поступать! Быть может…

– Меня не интересует, что ты думаешь по этому поводу, – отрезал он. – Я поступлю так, как решил, и точка.

– Но миссис Орде… твой отец…

– Я знаю, отец сказал бы, что я не должен отпускать тебя одну; а что до мамы, то она не станет волноваться, ведь я оставил ей записку. И ты тоже прекращай суетиться! Я не написал ей о том, куда повезу тебя, а лишь упомянул, что должен спасти тебя от герцога, и потому несколько дней меня не будет дома. Видишь, все устраивается как нельзя лучше.

Его объяснения явно не удовлетворили Фебу, но, поскольку было очевидно, что отговорить Тома не удастся, да и она была благодарна ему за то, что ей не придется проделать весь путь до Лондона в одиночку, девушка предпочла промолчать.

– Вот хорошая девочка! – заметил он, правильно истолковав ее молчание. – Проклятье, нас ждет славное приключение, ты не находишь? Только бы не угодить в снегопад, а то тучи над головой мне чертовски не нравятся.

– Мне тоже, но если мы доберемся до Ридинга, это уже не будет иметь никакого значения, потому что даже если наш побег и обнаружат, не думаю, что меня станут искать там.

– О, до Ридинга мы доберемся, можешь быть уверена! – жизнерадостно откликнулся Том.

Феба, сделав глубокий вдох, с благодарностью заявила:

– Том, у меня нет слов, чтобы выразить тебе свою признательность! По правде говоря, мне очень не хотелось ехать одной, но теперь… Теперь я могу быть спокойна!

Глава 7

В дни, когда не было охоты, завтрак в Остерби подавали в десять часов утра, что, по мнению Сильвестра, было недопустимо рано. Как правило, в сельской местности гостям предлагалось выходить к завтраку не раньше одиннадцати, а то и двенадцати часов. Леди Марлоу об этом знала, однако заявила герцогу, что не одобряет подобной практики. Сильвестр, коему повелительный звон колокола казался оскорбительным, воспринял это известие с легкой улыбкой, а в ответ лишь вежливо наклонил голову, не сказав ни слова.

Вскоре лорд Марлоу, заметив отсутствие дочери, позволил себе вслух выразить удивление тем, что она куда-то запропастилась. Ее милость, тщательно подбирая слова, ответила: она полагает, что девушка отправилась на прогулку.

– Отправилась на прогулку! – со смешком подхватил лорд Марлоу. – Только не Феба! Скорее уж, она удрала на конюшню. Знаете, Солфорд, мою девочку и за уши не оттянешь от лошадей. Жаль, что вы не видели ее в поле. Четкая посадка, уверенная рука – словом, самая отчаянная маленькая наездница, какую только можно себе представить! Не припомню, чтобы ее когда-либо приходилось подбадривать: если ее лошадь может взять препятствие, будьте уверены, и она не дрогнет: забор, палисад, лабиринт и канава[33] – Фебе все едино! Однажды она слетела в ров с водой, а потом вылезла и отряхнулась как ни в чем не бывало!

Не реагируя на попытки супруги привлечь его внимание, его светлость продолжал бы и дальше разглагольствовать в том же духе, если бы в этот самый момент в гостиную не вошел Фирбанк с докладом, что его желает видеть миссис Орде.

Милорд удивился, а леди Марлоу встревожилась. Сочтя этот визит крайне необычным, дама заметила:

– Готова держать пари, она желает видеть меня, Марлоу. Не понимаю, почему ей вздумалось побеспокоить нас в такое время. Это совершенно не в ее духе. Передайте миссис Орде, Фирбанк, что я завтракаю, но вскоре выйду к ней.

Слуга ушел, однако вернулся почти немедленно. На лице его читалась тревога и озабоченность, а за ним по пятам следовала пухлая леди с яркими, блестящими глазами.

– Весьма сожалею, мадам, что приходится врываться к вам столь бесцеремонно, – провозгласила миссис Орде, пребывавшая, судя по всему, в сильнейшем волнении, – но дело, которое привело меня сюда, не терпит отлагательств!

– Какие пустяки! Счастлив видеть вас в добром здравии, сударыня! – поспешно сообщил ей лорд Марлоу. – Буду рад помочь вам, чем могу! Вы хотели видеть меня – я к вашим услугам, да!

– По чрезвычайно важному делу! – сказала она. – Ваша дочь, сэр, сбежала с моим сыном!

Подобное заявление, вполне естественно, повергло собравшихся в ошеломленное молчание. Не давая хозяевам опомниться, миссис Орде разразилась гневной обличительной речью.

– Не понимаю, чему вы изумляетесь! – заявила она, вперив негодующий взгляд в леди Марлоу. – Вы ведь сделали все, что было в ваших силах, стараясь добиться этого! Я сразу поняла, чем все это кончится, когда сын рассказал мне о том, как его принимают в этом доме на протяжении последних десяти дней! Не стану заострять внимание на оскорбительной манере вашего поведения, мадам, но возьму на себя смелость заявить: родители Тома весьма далеки от желания устроить союз между ним и вашей дочерью! Я очень привязана к бедняжке Фебе, однако у отца Тома и меня имеются совершенно другие планы на его счет, которые, позвольте вас уверить, не предполагают его женитьбы в возрасте девятнадцати лет!

– Вздор! Они даже не задумывались об этом! – вскричал лорд Марлоу, пытаясь остановить поток столь бурного красноречия.

Но он встретил сокрушительный отпор.

– Да! Пока ее милость не заронила им эту мысль в головы! – гневно парировала миссис Орде. – Если бы их дружба внушала мне опасения, то я сочла бы себя круглой дурой, допустив поведение, которое позволила себе она! И что мы имеем в итоге? Именно то, чего и следовало ожидать!

– Клянусь честью! – обрела наконец дар речи леди Марлоу. – Я почти готова поверить в то, что вы лишились рассудка, сударыня! Мне непонятно ваше раздражение из-за того, что моя падчерица (в чем я не сомневаюсь) отправилась на конную прогулку с мистером Томасом Орде!

– Отправилась на конную прогулку! – презрительно вскричала миссис Орде. – Она убежала из вашего дома, и вина за это лежит исключительно на вас, леди Марлоу, поскольку вы крайне жестоко обращались с бедняжкой! О, у меня не хватает терпения разговаривать с вами! Но я пришла не к вам, а к отцу Фебы! Прочтите вот это, милорд!

Женщина повелительно сунула в руки лорда Марлоу клочок бумаги. После того как он растерянно пробежал глазами несколько строчек, наспех нацарапанных Томом, дабы успокоить свою мать, леди Марлоу велела ему передать записку ей, а Сильвестр незаметно отошел к окну. В глубине души он сознавал, что любой деликатный и осмотрительный человек на его месте воспользовался бы этим предлогом, чтобы покинуть гостиную. Признав за собой отсутствие должного такта, он спросил себя, а не выпадет ли и ему шанс ознакомиться с этим прелюбопытным посланием, оказавшим столь сокрушительное действие на его хозяина.

«…Моя дорогая мама, – писал Том, – я вынужден уехать, не поставив тебя в известность, но тебе незачем беспокоиться. Я взял отцовскую коляску и могу отсутствовать несколько дней, не знаю в точности, сколько именно. Дела в Остерби пошли самым скверным образом. Я должен спасти Фебу и убежден, что вы с папой поймете – поступить иначе я не мог, когда узнаете все, поскольку мне известно, что ты всегда была расположена к ней».

Пока лорд Марлоу читал эти строчки, его румяные щеки несколько подрастеряли свой цветущий вид. Он позволил супруге выхватить записку из своих рук и пробормотал:

– Это невозможно! Я не верю в это! Н-но куда же они могли уехать?

– Вот именно! Куда? – повторила миссис Орде. – Ответ на этот вопрос и привел меня сюда! Если бы мой супруг не пребывал сейчас в Бристоле – впрочем, все как всегда! Коль в мужчине возникает срочная надобность, он никогда не оказывается рядом!

– Я не знаю, что означает это послание, – изрекла леди Марлоу. – Не стану делать вид, будто понимаю его. Как по мне, я подозреваю, что мистер Томас Орде был изрядно подшофе, когда писал его.

– Как вы смеете? – вспылила миссис Орде, и глаза ее опасно сверкнули.

– Нет-нет, ничего подобного, разумеется, не было! – поспешил вмешаться лорд Марлоу. – Любовь моя, умоляю… Но обстоятельства настолько чрезвычайные, что… Я и предполагать не смею, будто…

– Довольно! – вскричала миссис Орде и топнула ногой. – Не стойте здесь как громом пораженный и не мелите ерунды, милорд! Неужели вас не беспокоит, что в этот самый момент ваша дочь убегает под венец? Вы должны немедленно отправиться за ней в погоню! Узнайте, куда она намеревалась уехать! Сюзанна наверняка должна знать об этом! Либо мисс Бэттери! Феба могла обронить какой-нибудь намек – или же кто-то из них, кто знает ее намного лучше вас, мог догадаться сам!

Леди Марлоу уже готова была отмести это предположение, как не заслуживающее внимания, но ее супруг, в памяти которого ожили воспоминания о его давешнем разговоре с Фебой, встревожился не на шутку. Он немедленно распорядился послать за Сюзанной и мисс Бэттери, а сам поспешил к двери, окликая Фирбанка. Пока его повелительный вызов передавали в классную комнату, миссис Орде мстительно дала волю гневу и раздражению, долгие годы копившимся у нее в груди, и сообщила леди Марлоу все, что она думает о ее манерах, поведении, бесчувственности и непроходимой тупости. В препирательство неминуемо оказался вовлечен лорд Марлоу, и в пылу ссоры присутствие Сильвестра было забыто. А он старался ничем не привлекать к себе внимания. Момент для этого еще не настал, хотя герцог от всей души надеялся, что он уже не далек. Тем временем его светлость выслушивал мастерски составленное миссис Орде обвинительное заключение в отношении его хозяйки, старательно запоминая наиболее живописные описания порочности и грехопадения леди Марлоу, мельчайшие подробности коих миссис Орде бережно хранила в памяти на протяжении многих лет.

Умолкнуть ее заставило лишь появление мисс Бэттери, которую сопровождала не только Сюзанна, но и Элиза. Данное обстоятельство немедленно вызвало гневные и вполне простительные возражения леди Марлоу, но, когда она уже собралась отправить девочку восвояси, мисс Бэттери угрюмо заявила:

– Я сочла своим долгом привести ее сюда, ваша милость. Она говорит, что знает, куда подевалась ее сестра. Хотя сама я так не думаю.

– Феба никогда не стала бы секретничать с Элизой! – подтвердила Сюзанна. – Особенно если учесть, что она ни словом не обмолвилась мне о своих планах!

– Но я действительно знаю, куда она уехала! – сказала Элиза. – И я собиралась рассказать обо всем маме, потому что считаю обязанной сделать это.

– Да-да, все правильно! – брюзгливо заявил в ответ лорд Марлоу. – Если тебе что-либо известно, немедленно скажи об этом мне!

– Она уехала в Гретна-Грин вместе с Томом Орде, папа, – сообщила Элиза.

В голосе девочки прозвучало нескрываемое самодовольство, и Сюзанна порывисто воскликнула:

– Ерунда это все на постном масле, дрянная ты маленькая обманщица!

– Сюзанна, отправляйся в мою гардеробную и жди меня там. Я скоро приду! – распорядилась леди Марлоу.

Но, к ее невероятному изумлению, на защиту Сюзанны встал лорд Марлоу.

– Нет-нет, это дело требует того, чтобы в нем разобрались! Как мне представляется, Сюки[34] права.

– Я тоже так думаю, – вмешалась мисс Бэттери.

– Элиза всегда говорит правду, – провозгласила леди Марлоу.

– Откуда ты знаешь, что она уехала в Гретна-Грин? – пожелала узнать миссис Орде. – Она сама тебе об этом сказала?

– О нет, мадам! – ответила Элиза с видом столь невинным, что у Сюзанны зачесались руки отвесить сестре подзатыльник. – Думаю, это был ее с Томом секрет, отчего я почувствовала себя совершенно несчастной, потому что иметь секреты от мамы с папой нехорошо, правда, мамочка?

– Очень нехорошо, дорогая моя, – благородно подтвердила леди Марлоу. – Я рада тому, что хотя бы одна из моих дочерей умеет вести себя подобающим образом.

– Что ж, очень может быть, – согласился лорд Марлоу, правда, без особого энтузиазма. – Но как ты узнала об этом, девочка моя?

– Видишь ли, папочка, мне не хотелось бы дурно отзываться о своей сестре, однако Том приходил к ней в гости вчера вечером.

– Приходил к ней вчера вечером? Когда?

– Не знаю, папочка. Думаю, было уже очень поздно, потому что я крепко спала.

– Тогда ты просто не можешь ничего знать об этом! – встряла в разговор Сюзанна.

– Помолчи, Сюзанна! – скомандовала леди Марлоу.

– Я проснулась, – принялась объяснять Элиза, – и услышала, как в утренней гостиной кто-то разговаривает. Я подумала, это воры, и потому встала, ведь должна была рассказать обо всем папе, чтобы он смог…

– Ах ты, злая лживая дрянь! – ахнула Сюзанна. – Если бы ты действительно подумала, что это воры, то забилась бы под одеяло и лежала бы там, трясясь от страха, до самого утра!

– Я что, должна повторить свое распоряжение, Сюзанна? – пожелала узнать леди Марлоу.

– Совершенно верно, – сказала мисс Бэттери. – У нее никогда не бывало подобных мыслей. Девочка не отличается храбростью. Она встала из чистого любопытства.

– Да какое это имеет значение? – вскричала миссис Орде. – Должно быть, Том зашел к Фебе вчера вечером по пути домой, уж это точно! Итак, ты услышала, как они разговаривают в утренней гостиной, правда, Лиззи? О чем они говорили?

– Не знаю, мадам. Вот только когда я уже собралась бежать к папе, то услышала голос Тома, очень громкий, и поняла, что это никакие не грабители. Он сказал, что надеется, на севере не будет сильного снегопада, потому что им остается одна лишь Гретна-Грин.

– Боже мой! – только и сумел вымолвить лорд Марлоу. – Молодой… И что же ответила на это Феба, девочка моя?

– Она сказала ему, чтобы он говорил тише, папочка, и после этого я уже больше ничего не слышала и вернулась обратно в постель.

– Да, потому что не могла дальше подслушивать, чего тебе очень хотелось! – заявила Сюзанна.

– Ты поступила совершенно правильно, – сказала леди Марлоу. – Если твою сестру удастся спасти от последствий ее же собственного неблагоразумия, то лишь благодаря твоему чувству долга. Я очень довольна тобой, Элиза.

– Прошу прощения, мадам, – сказала мисс Бэттери. – Мне бы очень хотелось знать, почему чувство долга Элизы не подвигло ее немедленно прийти в мою спальню, дабы сообщить мне о том, что происходит! Могу без стеснения заявить, я не верю ни единому ее слову.

– Вот именно, клянусь Богом! – подхватил лорд Марлоу. – И мне бы тоже очень хотелось узнать это! Почему ты немедленно не разбудила мисс Бэттери, Элиза? Сюзанна права! Ты ведь все это выдумала, не правда ли? А? Отвечай!

– Не выдумала! Мамочка, я ничего не выдумала! – выкрикнула Элиза и заплакала.

– Боже милостивый, милорд! – вскричала миссис Орде. – Я бы сказала, ребенок в ее возрасте просто не в состоянии выдумать подобную историю! Откуда ей знать, что собой представляет Гретна-Грин? Я, например, верю ей: признаюсь вам откровенно, столь ужасное подозрение мне и самой приходило в голову! А что еще нам остается думать, учитывая записку, которую оставил мне сын? Если он счел себя обязанным спасти ее, разве мог он добиться этого другим способом, помимо женитьбы? И где еще он мог сделать это, будучи несовершеннолетним, ежели только не по ту сторону границы? Я прошу вас, сэр – умоляю! – поезжайте за ними!

– Поехать за ними! – повторил его милость, лицо которого заливала нездоровая краснота. – Вот, значит, как, мадам! То есть вы меня умоляете? Позвольте сообщить вам, что в этом нет необходимости! Моя дочь сбегает в Гретна-Грин, как какая-то… О, пусть эта парочка только попадется мне в руки!

– Они не сделают этого! – с нарочитой уверенностью заявила миссис Орде. – А если вы все-таки догоните их (в чем я совсем не уверена, поскольку они наверняка опережают вас на несколько часов и будут держаться подальше от почтовых трактов), то советую вам не забывать, сэр, что мой сын – в сущности, совсем еще мальчишка и действовал, несомненно, исключительно из рыцарских побуждений!

В тот самый момент, заметив, что хозяин уже собирается выбежать из комнаты, Сильвестр решил – настало время напомнить о своем присутствии. Вернувшись в центр комнаты, он заговорил примирительным тоном:

– О, я думаю, он легко их догонит, мадам! Скорее всего, они просто застрянут в снежных заносах. Насколько мне известно, на севере вот уже несколько дней идут сильные снегопады. Мой дорогой лорд Марлоу, прежде чем вы отправитесь в погоню за беглецами, позвольте мне откланяться. В подобных обстоятельствах вы с ее милостью наверняка полагаете меня лишней обузой. Примите мою благодарность за оказанное мне гостеприимство, мои сожаления по поводу того, что оно оборвалось столь внезапно, и мои заверения – в которых, думаю, нет необходимости! – что вы можете полагаться на мою сдержанность и благоразумие. Так что мне остается лишь пожелать вам успеха в своей миссии и умолять не откладывать ее из-за меня.

Речь его прозвучала величественно и благородно. Он пожал руку леди Марлоу, коротко поклонился миссис Орде и мисс Бэттери и вышел из комнаты прежде, чем хозяин успел собраться с мыслями и сказать хоть что-то еще, помимо невнятных протестующих восклицаний.

Камердинер его светлости, настоящий слуга истого джентльмена, принял известие о том, что они немедленно покидают Остерби, с невозмутимым выражением лица и почтительным поклоном; а вот Джон Кигли, которого мучила сильная простуда, запротестовал:

– Мы не доберемся до Лондона, ваша светлость, учитывая, в каком состоянии пребывают дороги.

– Полагаю, так оно и случится, – ответил Сильвестр. – Но неужели ты думаешь, что я не смогу доехать до Спинхемленда? Я докажу тебе, что ты ошибаешься!

Свейл, уже укладывавший одно из пальто Сильвестра, с облегчением выслушал эти магические слова. Спинхемленд ассоциировался у него с «Пеликаном», постоялым двором, славящимся как превосходными удобствами, кои он предлагал путникам, так и грабительскими ценами на них. Слуги его светлости с полным на то основанием рассчитывали, что герцогу там будет куда веселее, не говоря уже о них самих.

Но Кигли остался глух к подобным соображениям и упрямо заявил:

– Это более тридцати миль отсюда, ваша светлость! Вам придется сменить лошадей, а заодно и форейторов, потому что мальчишки долго не продержатся, особенно если мы застрянем в снегу.

– Но я вовсе не собираюсь ехать в карете! – отозвался Сильвестр. – Я возьму коляску, разумеется, и сам буду править ею. Ты поедешь со мной, а Свейл пусть следует за нами в карете. Скажи ребятам, чтобы постарались продержаться как можно дольше без подмены. Они должны доставить мою собственную упряжку небольшими перегонами в «Пеликан», а если я там не окажусь, то и в город. Свейл, сложите все, что мне может понадобиться на несколько дней, в один из моих саквояжей.

– Если ваша светлость желает, чтобы я сопровождал вас в коляске, я с радостью готов повиноваться, – с мужеством отчаяния заявил Свейл.

– Нет, Кигли мне будет полезен гораздо больше, – отказался Сильвестр.

Его верный слуга разочарованно фыркнул и отправился на конюшню. Еще через полчаса, смирившись с собственной участью, он сидел рядом со своим хозяином в коляске, мрачно посматривая на небеса, к тому времени являвшие собой уже откровенно пугающее зрелище. Он успел добавить к своему наряду теплый шарф и время от времени шумно сморкался в носовой платок, смоченный в камфарном масле. На какое-то шутливое замечание Сильвестра слуга чопорно ответил:

– Да, ваша светлость. – Вторая попытка завязать разговор закончилась тем, что он пробурчал: – Не могу знать, ваша светлость.

– Да неужели? – вспылил Сильвестр. – Очень хорошо! Можешь говорить все, что тебе угодно: что на улице чертовски холодно и что я сошел с ума, рассчитывая добраться до «Пеликана»! Мне все равно, а вот ты выпустишь пар и станешь хоть чуточку дружелюбнее.

– Я не унижусь до такого, ваша светлость, – с достоинством ответил Кигли.

– Это что-то новенькое, – заметил Сильвестр. – Я уж было подумал, что сейчас ты устроишь мне очередную выволочку. – Не дождавшись ответа, герцог вкрадчиво проговорил: – Ну, не дуйся же, Джон, ради всего святого!

Еще никогда, с того самого первого раза, как маленький Сильвестр подчинил его своей воле, Кигли не мог устоять перед этими нотками в его голосе. Вот и сейчас он сурово заявил:

– Эта выходка вообще в голове не укладывается, ваша светлость! Ехать навстречу снежной буре, надо же! Я всего лишь хочу сказать, что, если мы застрянем в сугробе, моей вины в том не будет!

– Я и не собираюсь винить тебя ни в чем, – пообещал Сильвестр. – Но, видишь ли, так уж получилось – или сейчас, или никогда. Иначе я мог застрять там по меньшей мере еще на неделю. Ты, конечно, наслаждался от души: а вот я – нет! Откровенно говоря, я бы предпочел оказаться в дешевой портовой таверне.

Кигли, хохотнув, заявил:

– Что-то в этом роде я и подозревал. Кроме того, был уверен, что надолго мы там не задержимся, особенно после того, как услышал про дым в спальне вашей светлости. Свейлу, кстати, тоже в гостях не понравилось – он у нас очень уж привередливый.

– Как и я, – заметил Сильвестр. – В любом случае вряд ли я мог задержаться здесь, когда у его милости столь неожиданно возникли срочные дела, не так ли?

– Да, ваша светлость. Особенно если учесть, что вам этого и не хотелось.

Сильвестр рассмеялся; между ними восстановились прежние добрые отношения, и они тронулись в путь в полном согласии. В Дивайзисе пошел снег, но до Мальборо путники добрались без происшествий, остановившись в гостинице «Касл-Инн», чтобы дать отдых лошадям и позавтракать. Жаркий огонь в камине, изысканное угощение чуть не стали для Сильвестра непреодолимым соблазном, и он уже готов был остаться здесь на ночлег, если бы ему вдруг не пришло в голову, что отсюда до Остерби слишком близко, чтобы он чувствовал себя в безопасности. Прибытие почтового дилижанса из Бата решило дело. Тот опаздывал на несколько часов, но от кучера Сильвестр узнал – дорогу, хотя и заметенную в нескольких местах, никак нельзя назвать непроезжей. Герцог решил ехать дальше. Кигли, подкрепившийся адской смесью джина, пива, мускатного ореха и сахара, которую он величал «душегрейкой», не имел ничего против; и они вновь отправились в путь.

Следующие десять миль выдались нелегкими, а когда они миновали Савернейкский лес, Сильвестру пришлось даже останавливаться раз или два, чтобы Кигли мог разведать дорогу впереди. Однако до Хангерфорда путники добрались без особых приключений. Знаменитые серые в яблоках лошадки Сильвестра, впряженные в легкую коляску, устали, разумеется, но отнюдь не до изнеможения. Он рассудил, что если дать им немного отдохнуть, то они без проблем покроют очередной перегон, в результате путники окажутся уже в Спинхемленде, где их будет ждать «Пеликан».

В четыре пополудни они вновь двинулись в путь, поэтому к тяготам ненастной погоды добавились сумерки. Небо над головой по-прежнему было затянуто сплошным покровом туч, и Кигли понял, что к тому времени, как они доберутся до Ньюбери, уже стемнеет, но он слишком хорошо знал своего господина, чтобы высказывать подобные опасения вслух. Сильвестра, который мог на пальцах одной руки пересчитать все случаи, когда ему нездоровилось, не беспокоил ни летящий прямо в лицо снег, ни прочие неудобства. А вот Кигли, простуда которого лишь усиливалась, признался себе, что с удовольствием остановился бы в таверне «Хафуэй-Хаус», расположенной примерно на полпути, и ничуть не сожалел бы, застрянь они в снегу поблизости от этого или другого постоялого двора. Ни он, ни Сильвестр дороги не знали, однако удача сопутствовала им. Они встретили дилижанс, медленно пробиравшийся в Бат, и несколько миль попросту ехали по его следам, прежде чем их окончательно замело снегом. Колеи от колес стали уже едва различимыми, когда острый взор Кигли приметил коляску, лежащую на боку в канаве; кому-то чертовски не повезло. Остов коляски уже занесло снегом, но это явно был спортивный экипаж, и он столь же очевидно направлялся на восток. А Сильвестр вдруг преисполнился подозрительности. Натянув вожжи, он остановился, чтобы внимательнее рассмотреть брошенную двуколку.

– Это коляска, Джон, – сказал герцог.

– Да, ваша светлость, – согласился Кигли. – У них сломалась ось, не говоря уже о левых колесах, которые попросту раздавлены всмятку. Прошу вас, смотрите внимательнее, куда правите! Еще не хватало, чтобы и мы слетели в канаву рядом с ними!

– Однако, – протянул Сильвестр, и в голосе его прозвучало искреннее изумление. – Казалось бы, в такую погоду найдется немного желающих прокатиться в коляске. Очень интересно!

– Но они же направились к границе, ваша светлость! – возразил Кигли, выдавая, что ему хорошо знакомы сведения, которые до той поры держал при себе.

– Это всего лишь слова мисс Элизы. Я счел молодого Орде сущим глупцом, раз он рассчитывал приблизиться к границе хотя бы на пушечный выстрел. А он, быть может, совсем не дурак, Джон! Похоже, мы сведем с ним близкое знакомство. Знаешь, я рад, что мы решили пробиваться к «Пеликану»!

– Прошу прощения у вашей светлости, – угрюмо заявил Кигли, – однако мы ничего такого не решали! Более того, да простится мне подобная вольность, но вам совсем не хочется сводить с ним знакомство. Как не хотите вы и еще раз встречаться с мисс – если я хоть что-нибудь понимаю в этой жизни!

– Пожалуй, ты понимаешь в ней все, что нужно понимать, – парировал Сильвестр, вновь трогая лошадей с места. – Как обычно. Отчего они слетели в канаву?

– Откуда мне знать, ваша светлость? – ядовито отозвался Кигли. – Может, им навстречу подвернулся экипаж и они врезались в него.

– Не говори ерунды! А что тогда сталось с лошадьми? Они ведь принадлежат не мастеру Тому, а его отцу. Он должен был беречь их как зеницу ока, не так ли?

– Да, если его отец сделан из того же теста, что и ваш почтенный батюшка, – с сарказмом согласился Кигли. – Господи, ну и буча же тогда поднялась, когда ваша милость без спросу взяли того молодого гнедого жеребца…

– Спасибо, я все прекрасно помню! Мастер Том, Джон, выпряг своих лошадей из опрокинутой коляски и увел их в ближайшее укрытие. Вряд ли кто-то из них сломал ногу, но и совсем уж без царапин наверняка не обошлось. Смотри в оба по сторонам и не пропусти придорожную гостиницу или ферму!

Кигли вздохнул, но от комментариев воздержался. Впрочем, ему не потребовалось особенно напрягать зрение, поскольку уже примерно через полмили, чуть в стороне от того места, где почтовый тракт пересекала проселочная дорога, стояла небольшая гостиница, позади которой виднелся двор и несколько хозяйственных построек.

– Ага! – сказал Сильвестр. – Ну что, Джон, теперь посмотрим, кто из нас был прав! Покарауль лошадей!

Кигли, принимая у него поводья, ответил с тяжеловесным сарказмом:

– Да, ваша светлость. А если вы задержитесь больше чем на час, не выгулять ли мне их, чтобы они, не дай бог, не простудились?

Но Сильвестр, спрыгнув с облучка, уже входил в «Синий вепрь» и потому пропустил мимо ушей слова своего верного слуги.

За дверью обнаружился коридор, по одну сторону которого располагалась пивная, а по другую – буфетная. В дальнем конце узкая лестница вела на второй этаж, и на верхней ее ступеньке, с тревогой глядя на него, стояла мисс Феба Марлоу.

Глава 8

Ошеломленное восклицание, сорвавшееся с ее уст, и выражение смятения, появившееся на лице девушки, доставили Сильвестру мстительное удовлетворение.

– А, как поживаете? – с преувеличенной любезностью осведомился он.

Крепко вцепившись одной рукой в перила и с отчаянием глядя на него, она пробормотала:

– Мама…

– Ну разумеется! Снаружи, в моей коляске! – Заметив, что Феба смертельно побледнела, он резко бросил: – Не будьте такой гусыней! Неужели вы полагаете, что я согласился бы подвезти вашу матушку хотя бы на тридцать ярдов, не говоря уже о тридцати милях?

К лицу ее жарко прихлынула кровь.

– Нет… – сказала Феба. – Да и она не согласилась бы сесть в коляску! Но что… Что привело вас сюда, сэр?

– Любопытство, сударыня. Я заметил потерпевший аварию экипаж на дороге и догадался, что это коляска мистера Орде.

– О! Так вы не… Вы приехали не за тем, чтобы… – Девушка в смятении умолкла; но, видя, что герцог обратил на нее вопросительный взгляд, выпалила:

– Вы приехали не затем, чтобы найти меня?

– Увы, нет! – извиняющимся тоном ответил он. – Я всего лишь направляюсь в Лондон. Боюсь, мисс Марлоу, вы были введены в заблуждение.

– Вы хотите сказать, что не собираетесь делать мне предложение? – требовательно спросила она.

– А вы, я вижу, не любите ходить вокруг да около, не так ли? Что ж, извольте: отвечу вам с такой же прямотой – нет, не собираюсь.

Она ничуть не оскорбилась и со вздохом облегчения воскликнула:

– Слава богу! Но все это ужасно неловко. Однако же, полагаю, лучше уж вы, чем кто-либо другой!

– Премного вам благодарен!

– Словом, когда вы вошли, я надеялась, это вернулся тот гадкий конюх.

– Что еще за гадкий конюх?

– Тот самый, который тут работает. Миссис Скелинг – здешняя хозяйка – отправила его в Ньюбери за продуктами, опасаясь, что снег отрежет их от внешнего мира на несколько недель, а он до сих пор не вернулся. У него там дом, и миссис Скелинг допускает, что конюх может и остаться под предлогом того, что снегопад, дескать, замел дорогу. Но все дело в том, что он уехал на единственной лошади, которая у него есть! Том – мистер Орде – и слушать не желает, чтобы я оседлала Трасти, хотя, по правде говоря, это и впрямь было бы неудобно, потому что седла у нас нет, а я не захватила с собой платье для верховой езды. И вообще на Трасти верхом еще не ездил никто. Тру повез бы меня как миленький, однако это невозможно: он растянул себе сухожилие левого колена. А вот нога действительно сломана, и на нее нужно наложить лубок!

– Нога? Чья нога? – прервал Фебу Сильвестр. – Лошади?

– О нет! Все не так плохо! – заверила его девушка. – Нога мистера Орде.

– Вы уверены, что она и впрямь сломана? – недоверчиво осведомился герцог. – Как же он добрался сюда, в таком случае? И кто распряг лошадей и снял сбрую?

– Там был один батрак, он вел под уздцы ослика, который тащил тележку. Именно тогда все и случилось: Трасти ужасно недолюбливает осликов, а тот еще и заревел на него, когда Том взял его под уздцы. По-моему, Том споткнулся о плед, которым укрывался, в этот момент и стрясалась беда. Батрак помог мне распрячь Трасти и Тру; а потом он уложил Тома в свою тележку и привез его сюда, пока я вела лошадей в поводу. Нам с миссис Скелинг удалось разрезать и снять сапог Тома, но, боюсь, мы причинили ему ужасную боль, поскольку в самый разгар операции он лишился чувств. И вот мы с тех пор сидим и ждем, нога бедного Тома до сих пор не в лубке, а мы не можем привезти к нему доктора, и все из-за того гадкого конюха!

– Боже милостивый! – пробормотал Сильвестр, едва сдерживаясь, чтобы не расхохотаться. – Подождите минуточку!

С этими словами герцог вернулся на дорогу, к тому месту, где его поджидал Кигли.

– Отведи их в конюшню, Джон! – распорядился его светлость. – Мы заночуем здесь. Конюх в гостинице только один, но он уехал в Ньюбери, поэтому, если во дворе никого не встретишь, делай, как сочтешь нужным!

– Заночуем здесь, ваша светлость? – не веря своим ушам, осведомился Кигли.

– Думаю, что да: через пару часов стемнеет окончательно, так что ехать дальше не имеет смысла, – отозвался Сильвестр, вновь исчезая в доме.

Оказалось, что за время его отсутствия к Фебе успела присоединиться дородная женщина в домашнем чепце, из-под которого выбивались серебристо-стальные кудри, а на миловидном личике читалось явное беспокойство. Она присела перед ним в реверансе; Феба же, многозначительно глядя на Сильвестра, сказала:

– Это миссис Скелинг, сэр, которая проявила чрезвычайную доброту к моему брату и мне!

– Как любезно с ее стороны! – отозвался Сильвестр, одаряя владелицу гостиницы чарующей улыбкой, которая позволяла ему покорять сердца тех, кому была адресована. – Их родители будут рады узнать, что мои безрассудные молодые друзья оказались в столь надежных руках. Я только что приказал своему груму отвести лошадей в конюшню, но, пожалуй, теперь вы сами скажете ему, что и как он должен сделать. Вы сможете приютить нас обоих?

– Да, конечно, сэр, я буду счастлива… Вот только дом у меня очень простой для такого гостя, как вы… Но бедного молодого джентльмена я поместила в лучшую комнату! – взволнованно сообщила ему миссис Скелинг.

– О, это не имеет решительно никакого значения! – отозвался Сильвестр, стягивая перчатки. – Думаю, сударыня, теперь вы можете проводить меня к вашему брату.

Феба заколебалась и, когда миссис Скелинг суетливо скрылась в заднем помещении, с подозрением осведомилась:

– Для чего вам понадобился Том? И почему вы хотите остановиться здесь?

– О, дело вовсе не в моем хотении! – парировал герцог, насмешливо глядя на нее. – Это всего лишь мужская солидарность, сударыня! Я бы оказался изрядной свиньей, оставив бедолагу в руках двух женщин! А теперь ведите меня к нему! Обещаю вам, он будет рад видеть меня!

– А вот я так не думаю, – отрезала Феба, хмуро глядя на его светлость. – И еще мне очень хотелось бы знать, почему вы заговорили о нас с миссис Скелинг, словно приходитесь нам дедушкой!

– А я и чувствую себя вашим дедом, – ответил он. – Ну же, ведите меня к страдальцу и давайте посмотрим, что для него можно сделать!

Фебу по-прежнему одолевали сомнения, однако, несколько поразмыслив, она весьма нелюбезно согласилась:

– Ладно! Но я не позволю вам ругать его или попрекать, имейте в виду!

– Боже милостивый, кто я такой, чтобы читать ему нотации? – сказал Сильвестр, поднимаясь вслед за ней по узкой лестнице.

Лучшая спальня миссис Скелинг оказалась комнатой с низким потолком в передней части дома. В камине за решеткой горел огонь, а слуховое окно было задернуто шторами, не пропускавшими внутрь тусклые унылые сумерки. На туалетном столике с зеркалом стояла масляная лампа, на каминной полке красовались два подсвечника, а довершали облик приятного и уютного помещения малиновые занавеси вокруг кровати. На ней лежал Том, полностью одетый, за исключением сапог и чулок. Ноги его прикрывало стеганое лоскутное одеяло, а плечи опирались на груду пышных подушек. Лицо его осунулось, а в глазах, взгляд которых был устремлен на дверь, таилась боль.

– Том, это… это герцог Солфорд! – вымолвила Феба. – Он вынудил меня привести его сюда, так что – вот он, собственной персоной!

Подобные ошеломляющие известия заставили Тома приподняться на локте. Молодой человек скривился от боли, но она отнюдь не уменьшила его решимости любой ценой противостоять попыткам вернуть Фебу обратно в Остерби.

– Солфорд? – выговорил он с таким видом, словно не верил своим ушам. – Ты хочешь сказать… Иди сюда, Феба, и ничего не бойся! У него нет над тобой власти, и он знает об этом!

– Эй, эй, только не вздумайте разыгрывать передо мной древнегреческую трагедию! – сказал Сильвестр, подходя к кровати. – У меня нет власти над вами обоими, и я не опереточный злодей. Как поживаете?

Обнаружив, что ему протягивают руку, Том пожал ее, окончательно сбитый с толку, и, запинаясь, пробормотал:

– О… как вы поживаете, сэр? Я имею в виду…

– Боюсь, что лучше вас, – ответил Сильвестр. – А вот вы, похоже, попали в чертовски неприятную переделку, не так ли? Могу я взглянуть? – Не дожидаясь ответа, он откинул в сторону лоскутное одеяло. Том инстинктивно напрягся, но герцог поднял на него глаза и улыбнулся: – Я не стану прикасаться к вашей ноге. Вас здорово мучили?

Том ответил ему со слабой улыбкой:

– Изрядно!

– Что ж, мне очень жаль, но нам нужно было снять с тебя сапог, и мы действительно старались не причинять тебе лишней боли, – вмешалась Феба.

– Да, знаю. Если бы еще этот недоумок не заявил, что ему известно, как вправлять кость, а миссис Скелинг не поверила ему!

– Звучит устрашающе, – заметил Сильвестр, не отрывая взгляда от больной ноги, кожа на которой воспалилась и носила явственные следы неумелого обращения.

– Так оно и было, – клятвенно заверил его Том. – Он – сын миссис Скелинг, причем изрядно больной на голову, как мне представляется!

– Он страдает умственной отсталостью от рождения, – поправила юношу Феба. – Собственно, я жалею о том, что позволила ему вмешаться, но с бедным Тру он обращался довольно умело, почему я и решила, что он сможет вправить тебе кость, ведь такие люди нередко обладают подобными знаниями. – Заметив, что Сильвестр с насмешкой смотрит на нее, она с вызовом добавила: – Это действительно так! В нашей деревне живет такой вот самородок не от мира сего, который в лошадях разбирается лучше любого ветеринара!

– Вам следовало бы оказаться лошадью, Орде, – обронил Сильвестр. – Как давно это случилось?

– Не могу сказать в точности, сэр, но прошло уже много времени: целая вечность, как мне кажется, – ответил Том.

– Я не доктор и даже не ветеринар, однако полагаю, кость следует вправить как можно скорее. Ладно, посмотрим, что здесь можно сделать. Ох, да не пугайтесь вы раньше времени! Я лично не буду предпринимать никаких попыток! Нам понадобится Кигли – мой грум. Не удивлюсь, если он, среди прочего, знает и то, как вам помочь.

– Ваш грум? – скептически протянула Феба. – Как он может разбираться в подобных вещах, хотела бы я знать?

– Не исключено, что он и не разбирается, и тогда сам скажет нам об этом. Однажды он вправил мне плечо, когда я был еще мальчишкой и вывихнул его. Помнится, осмотреть меня пожаловал доктор, который заявил, что и сам не сделал бы лучше. Я позову Кигли, – сказал Сильвестр и направился к двери.

Он вышел, а Том обратил недоуменный взгляд на Фебу.

– Какого дьявола ему здесь понадобилось? – поинтересовался юноша. – Поначалу я подумал, он преследует нас, но если так, с чего это он вздумал обеспокоиться состоянием моей ноги?

– Не знаю! – заявила в ответ Феба. – А вот в том, что он приехал сюда не потому, что искал меня, я уверена! Собственно говоря, он сказал мне, что приезжал в Остерби совсем не с целью сделать мне предложение. Еще никогда в жизни я не испытывала подобного облегчения!

Том в растерянности уставился на Фебу, но, поскольку перипетии минувшего дня изрядно вымотали его и нога к тому же причиняла юноше сильную боль, он не стал продолжать расспросы, а погрузился в молчание.

Вскоре вернулся Сильвестр, он привел с собой Кигли. В руке грум держал стакан с густой темно-коричневой жидкостью, который и поставил на маленький столик подле кровати.

– В общем, Кигли говорит, что если перелом несложный, то он готов наложить лубок, – жизнерадостно сообщил герцог. – Что ж, будем надеяться на лучшее! Но первым делом, полагаю, вы должны переодеться в ночную рубашку. Вам наверняка чертовски неудобно!

– Ой, пожалуйста, убедите его раздеться! – воскликнула Феба, впервые с одобрением глядя на Сильвестра. – Мы с миссис Скелинг предлагали ему это с самого начала, но он отказывался наотрез!

– Вы меня изумляете! – заявил Сильвестр. – Если он и мне выкажет подобное упрямство, то мы с Кигли разденем его силой. Кстати, мисс Марлоу, вы пока можете сойти вниз – сделайте одолжение, прошу вас! – и помогите миссис Скелинг разорвать простыню на узкие полоски. Да, я понимаю, что вы не хотите оставлять его наедине с нами, но, поверьте мне, ваше присутствие здесь совершенно излишне! Ступайте и сварите ему поссет[35], или бульон, или что-нибудь, что сочтете нужным!

Девушка заупрямилась было, но с кровати донеслось хихиканье Тома, что и решило дело.

– И правда, ступай себе, Феба! – взмолился юноша.

Она ушла, однако случившееся отнюдь не расположило ее к Сильвестру, который вежливо распахнул перед ней дверь и с непонятным выражением произнес, когда она проходила мимо:

– Совсем скоро вы вернетесь сюда!

Том, однако же, преисполнился такой благодарности, что Сильвестр показался ему вполне приличным малым; а когда тот, отвернувшись от двери, подмигнул ему, юноша улыбнулся в ответ и застенчиво сказал:

– Чрезвычайно вам признателен, сэр! Она – хорошая девочка, лучшей и желать нельзя, но… но…

– Я знаю, – сочувственно откликнулся Сильвестр. – Из таких получаются ангелы-хранители!

– Да, – согласился Том, с опаской поглядывая на Кигли, который, сняв сюртук, решительно и зловеще принялся закатывать рукава рубашки.

– Вам придется немного потерпеть, сэр, – сказал Тому Кигли. – Сначала я осмотрю вас, чтобы найти кость, которую вы сломали в ноге, если вообще сломали, в чем я пока не уверен, поскольку располагаю лишь той информацией, что вы сообщили.

Том смирился с неизбежным, стиснул зубы и сжал кулаки. На лбу молодого человека выступили крупные капли пота, но он стоически терпел, пока Кигли осматривал его. Поездка на жесткой и тряской телеге, равно как и неумелые попытки Уилла Скелинга вправить сломанную кость, вызвали обширное воспаление. Выпрямляясь, Кигли сказал:

– Хорошенько же они над вами поиздевались, сэр! Да, у вас действительно сломана малая берцовая кость – и пусть это послужит вам утешением, потому что все могло быть гораздо хуже. А теперь, если этот олух приготовил мне несколько щепок для лубка, как я просил его, то мы поставим вас на ноги, не успеете вы и глазом моргнуть!

– Ты уверен, Джон? – осведомился Сильвестр. – Не хватало только навредить ему еще сильнее!

– Я постараюсь, ваша светлость. Но думаю, нам лучше бы уложить молодого джентльмена в постель. Мне придется разрезать его бриджи с левой стороны, однако снять их будет легче, пока его нога не уложена в лубок.

Сильвестр согласно кивнул; Том слабым голосом пробормотал:

– Моя бритва лежит на туалетном столике. Вы можете использовать ее. Она все равно испорчена после того, как ею разрезали мой сапог.

– Пусть это вас не тревожит! – успокоил юношу Сильвестр. – Я могу одолжить вам одну из своих.

Том поблагодарил его светлость. Юноша позволил переодеть себя в ночную рубашку и вновь уложить на подушки, после чего признался, что теперь чувствует себя намного удобнее. Кигли вышел, чтобы принести щепу и повязки, а Том, побледнев, заявил со всей бесшабашностью, на которую был способен, что будет дьявольски рад, когда все это закончится.

– Еще бы, – согласился Сильвестр. Взяв с туалетного столика стакан, который принес в комнату, он протянул его юноше. – А пока выпейте вот это, оно подкрепит вас. И до дна!

Том с сомнением посмотрел на темную маслянистую жидкость, но принял стакан и поднес его к губам, однако тут же вновь опустил.

– Да, но ведь это ром, не так ли, сэр?

– Точно. Он вам не нравится?

– Не очень, честно говоря. Однако вся штука в том, что я буду пьян как сапожник, если выпью все!

– Это не имеет ни малейшего значения. А-а, вы думаете о том, что скажет мисс Марлоу? Не беспокойтесь: я не позволю ей войти сюда, пока вы не проспитесь. И не спорьте со мной! Просто выпейте и расслабьтесь.

Кигли, вернувшись, обнаружил, что на губах его пациента уже играет блаженная улыбка, и с одобрением заметил:

– Вот и молодец! Изрядно заложили за воротник, а, сэр? Теперь вам, похоже, все едино, что с вами будут делать. Ежели ваша светлость соблаговолит помочь мне…

Если Том и не оказался настолько бесчувственным, как оптимистически предрекал Кигли, то ром, вне всякого сомнения, позволил ему намного легче перенести мучения следующих нескольких минут. Юноша вел себя с большим достоинством, постоянно подбадриваемый Кигли, который сообщил ему, что он – храбрец, каких поискать. Вскоре суровое испытание закончилось. Том чувствовал себя слабым и больным. Нога у него ныла, перед глазами все плыло, и он поспешно смежил веки, подчиняясь могучему действию рома. Кигли, с удовлетворением глядя, как юноша проваливается в глубокий сон, кивнул Сильвестру и коротко сказал:

– С ним все будет в порядке, ваша светлость.

– Очень на это надеюсь, но мы все-таки должны показать его хирургу, – отозвался Сильвестр, с тревогой глядя на Тома. – Если с ним что-нибудь случится, я не желаю нести за это ответственность. Он ведь еще несовершеннолетний. Хотелось бы мне знать, за каким дьяволом я впутался в эту историю?

– Ага! – заметил Кигли, задувая свечи. – Именно об этом я и спрашиваю себя, ваша светлость!

Они вместе вышли из комнаты и спустились в буфетную. Здесь обнаружили Фебу, сидевшую перед очагом, в котором полыхал жаркий огонь. На лице девушки были написаны тревога и беспокойство.

– Кигли вправил кость, и Орде заснул, – сказал Сильвестр. – Насколько я понимаю, больше ничего сделать нельзя, однако все равно… Что там с погодой? – Подойдя к окну, он отодвинул занавеску. – Снег идет по-прежнему, но пока еще окончательно не стемнело. Чего бы вам хотелось, мисс Марлоу?

Девушка, улыбнувшись Кигли и поблагодарив его, метнула на грума извиняющийся взгляд и добавила:

– Я бы хотела привезти к Тому врача, чтобы он осмотрел его. Ведь если бы не я, то с ним ничего бы не случилось, и я знаю, что миссис Орде хотела бы того же самого. Какая досада! Миссис Скелинг говорила мне о докторе в Ньюбери, однако я только что выяснила, что в Хангерфорде живет некий доктор Упсалл! Знай я об этом раньше, сама сходила бы за ним, потому что тут всего-то четыре мили с небольшим. Но миссис Скелинг не стала сразу говорить мне о нем, потому что, насколько я поняла, он важная шишка и мог бы не снизойти до нее.

– Будем надеяться, он снизойдет до меня. Как вы полагаете, этот недоумок способен сопроводить меня к его дому?

– Полагаю, что да. Во всяком случае, он так говорит. Однако уже темнеет, и, быть может, доктор не захочет выходить из дома ради какого-то незнакомца?

– Вздор! – отрезал Сильвестр. – Это его работа – выезжать на вызов. Кроме того, ему хорошо заплатят за беспокойство. Джон, отправляйся к лошадям и запряги их, да поживее, и скажи молодому Скелингу, что он едет с тобой! Этому доктору Упсаллу ты покажешь мою визитную карточку и передашь, что я буду весьма ему признателен, если он прибудет сюда тотчас же.

– Очень хорошо, ваша светлость, – ответил Кигли.

Не успел грум выйти из комнаты, как Феба, с растущим негодованием выслушав распоряжение Сильвестра, с упреком воскликнула:

– Неужели вы готовы в такую погоду отправить этого беднягу в путь?

Сильвестр удивленно спросил:

– Вы же сами сказали, что хотели, чтобы Орде осмотрел доктор, не так ли? Признаюсь вам, наши желания совпадают, и хотя с ним, скорее всего, ничего не случится, если мы подождем до утра, к тому времени дорогу может полностью замести снегом.

– Вы правы, я действительно хочу, чтобы Тома осмотрел доктор, – подтвердила Феба. – И если вы доверите мне своих лошадей, я сама привезу его – поскольку вы-то уж явно никуда не поедете!

– Я? – кажется, герцог опешил от неожиданности. – С какой стати я должен куда-то ехать?

– Неужели вы не видите, что ваш грум сильно простудился? – гневно спросила она. – Он и так выглядит измученным до полусмерти, а вы опять отправляете его в путь, даже не задумываясь о том, чего ему может стоить это! Полагаю, вам решительно все равно, если он подхватит воспаление легких или даже чахотку!

Сильвестр, разозлившись, огрызнулся:

– Совсем напротив! Я окажусь в очень неудобном положении!

– У вас наверняка есть и другие грумы, не так ли? Уверена, вы не испытываете недостатка в слугах и потому можете не утруждать себя!

– Другие грумы! Но Кигли только один! Быть может, вам будет небезынтересно узнать, мисс Марлоу, что я очень привязан к нему!

– Меня это не интересует, потому что я в это не верю! – с жаром возразила она. – Иначе вы не везли бы его рядом с собой в открытой коляске целых тридцать миль в такой день, как сегодня! Вот вы бы сами смогли уехать из Остерби, если бы простудились? Да ни за что!

– Вы ошибаетесь! Я непременно уехал бы, поскольку никогда не обращал внимания на подобные пустяки!

– Но ведь вам и не пятьдесят лет или даже больше!

– И Кигли тоже! Пятьдесят лет, надо же такое сказать! Да ему немногим больше сорока! – сердито заявил Сильвестр. – Более того, если бы он счел себя слишком больным, чтобы ехать со мной, он так бы и сказал мне!

По губам девушки скользнула презрительная усмешка.

– Неужели?

– Да, он… – Но Сильвестр вдруг умолк, оборвав себя на полуслове, в упор глядя на нее немигающим взглядом. Щеки его заалели, и он чопорно проговорил: – Во всяком случае, ему следовало бы так и сделать. Он прекрасно знает, что я ни за что на свете… О господи, да вы, похоже, полагаете меня бесчеловечным тираном!

– Нет, я полагаю вас всего лишь эгоистом! – ответила она. – Вы, наверное, даже не заметили, что бедолага сильно простудился.

Язвительный ответ уже готов был сорваться с губ герцога, но он сдержался, и лишь румянец на его щеках вспыхнул еще жарче, когда он вспомнил, как разозлился на Кигли, подцепившего инфекционную простуду; Сильвестру тогда очень не хотелось заразиться от грума.

Впрочем, не успела Феба выразить столь страстную укоризну, как и у нее в памяти всплыли неприятные воспоминания. Покраснев куда сильнее Сильвестра, она в смятении пролепетала:

– Прошу прощения! С моей стороны было дурно говорить так, когда… когда я многим обязана вам! Прошу вас простить меня, сэр!

– Это все сущие пустяки, мисс Марлоу, – холодно ответил он. – Это я должен быть вам благодарен за то, что вы обратили мое внимание на состояние Кигли. Позвольте заверить вас, что вам больше не о чем беспокоиться! Я слишком эгоистичен для того, чтобы позволить ему слечь, и ни в коем случае не отправлю его в Хангерфорд.

Прежде чем она успела ответить что-либо, в комнату вошел Кигли, кутаясь в тяжелое пальто для верховой езды и с теплым шарфом на шее.

– Прошу прощения, ваша светлость, но я не взял у вас визитную карточку, – сказал он.

– Я передумал, Джон, – возразил Сильвестр. – Я поеду сам.

– Поедете сами, ваша светлость? – эхом откликнулся Кигли. – Будет ли мне позволено спросить, с чего это вдруг? Если ваша светлость не доверяет мне в том, что я смогу управиться с вашими серыми в яблоках лошадками, то надеюсь, ваша светлость простит меня, если скажу, что это будет уже не в первый раз! Быть может, ваша светлость предпочтет править ими в одиночку, без того, чтобы я сидел с вами рядом?

Тяжеловесный сарказм его слов разгладил нахмуренные морщинки на лбу Сильвестра.

– Именно так! – сказал он, насмешливо глядя на своего разобиженного подручного. – Я поеду один! Хотя нет, не так! Я возьму с собой этого недоумка. Надеюсь, он не убьет меня или что-нибудь в этом роде! Нет, не спорь со мной! Мисс Марлоу полагает, что ты готов слечь с чахоткой, и я не могу допустить, чтобы твоя смерть оказалась на моей совести! Кроме того, что я буду делать без тебя? Где мое пальто?

Кигли обратил на Фебу изумленный взгляд, в котором читалась легкая укоризна.

– Я? Проклятье, мадам, со мной все в полном порядке, если не считать пустяковой простуды! А теперь, ваша светлость, если вы дадите мне свою визитную карточку, я поеду! Только больше не шутите так, прошу вас, потому что если я не выеду тотчас же, то запросто могу слететь в канаву, что будет уже совсем не смешно!

– Нет, я принял окончательное решение – ты никуда не поедешь, – заявил Сильвестр. – Ты оставил мое пальто в моей спальне? Где, кстати, моя спальня? Проводи меня туда немедленно, а сам отправляйся запрягать лошадей! Боже милосердный, или будет лучше, если я сам этим займусь? Мисс Марлоу, как вы полагаете…

Кигли вмешался раньше, чем Феба успела ответить на вопрос, который не без оснований сочла провокационным. Повторив свою просьбу не шутить больше, грум выразил решительный протест против того, чтобы его светлость лично разъезжал по окрестностям в поисках какого-то костоправа. Подобное поведение с его стороны просто непозволительно, сурово закончил он.

– Позволь мне самому судить об этом, – заявил в ответ Сильвестр. – Запряги лошадей немедленно!

Он уже шагнул к двери, но тут его, совершенно неожиданно, остановила Феба:

– Прошу вас! Мне бы не хотелось обременять вас просьбой, которую вы можете счесть хлопотной, но… Но если вы едете в Хангерфорд, не могли бы приобрести для меня несколько унций хлористого аммония, пинту винного спирта и немного спермацетовой мази?

Губы Сильвестра дрогнули, и он расхохотался.

– Безусловно, мисс Марлоу! Вы уверены, что не хотите, чтобы я купил для вас что-либо еще?

– Нет, – вполне серьезно ответила она. – Уксус у миссис Скелинг имеется в достаточном количестве. А если вы не найдете мазь, то она даст мне топленого свиного сала – вот только я не уверена в том, что в нем не окажется соли. Это для передней ноги Трасти, – добавила Феба, заметив, что он вновь готов рассмеяться. – У него там сильная ссадина: полагаю, бедняга Тру лягнул его, когда он пытался выбраться из канавы.

– Я схожу на конюшню и взгляну на него, мисс, – сказал Кигли, в котором проснулся профессиональный интерес. – Ссадина, говорите? На том месте надо сделать примочку, прежде чем накладывать мазь.

– О, я каждый час прикладываю ему примочку и на коленное сухожилие Тру тоже! Я буду вам чрезвычайно признательна, Кигли, если вы взглянете на рану, а потом скажете мне, не должна ли я сделать ему и припарку из отрубей нынче вечером.

– Помоги мисс Марлоу, Джон, но сначала запряги серых в яблоках! – вмешался в разговор Сильвестр. – Кроме того, позаботься о том, чтобы в наших комнатах развели огонь, закажи ужин и отдельную гостиную – нет, пожалуй, в таком маленьком доме ее не окажется: лучше скажи хозяйке, что я снимаю вот эту комнату, – не тревожь мистера Орде и держи наготове все ингредиенты для пунша к моему возвращению. Да, и не позволяй мисс Марлоу надолго задержать тебя в холодной конюшне!

Выпустив эту парфянскую стрелу[36], он удалился. Кигли последовал за ним, не переставая увещевать его до тех пор, пока Сильвестр не сел в коляску.

– Черт тебя побери, Джон, нет! – сказал герцог. – Ты останешься здесь и начнешь лечить свою простуду. Почему ты мне сразу не сказал, что тебе нездоровится, глупец ты этакий? Я бы взял с собой Свейла, а ты поехал бы следом за нами в карете.

В тоне голоса его светлости прозвучало раскаяние, Кигли наверняка удивился бы этому. Но сейчас грум был настолько возмущен предложением уступить свой пост Свейлу, что даже не заметил необычайной заботливости Сильвестра. К тому времени как он обрел дар речи, дабы отвергнуть сие нечестивое предложение, воспользовавшись для этого отнюдь не парламентскими выражениями, Сильвестр уже сел в коляску и щелкнул вожжами, трогая лошадей с места. Восседавший рядом с ним Уилл Скелинг, неуклюжий подросток, лучившийся идиотским дружелюбием, заулыбался во весь рот и откинулся на спинку сиденья с видом человека, который готовится получить самое большое удовольствие в своей жизни.

Глава 9

Было почти восемь вечера, когда Сильвестр наконец вернулся в «Синий вепрь». Феба уже добрый час воображала, что его постигла участь Тома, и отчаянно жалела о том, что вынудила его светлость отправиться в столь опасное путешествие. Но, появившись, герцог застал ее врасплох, поскольку глубокий снег заглушил топот лошадиных копыт, а он вдобавок заехал на коляске прямо во двор, к самому заднему крыльцу. Услыхав быстрые шаги в коридоре, Феба успела лишь поднять голову, как он уже показался на пороге буфетной. Сильвестр не стал задерживаться, чтобы сбросить с плеч пальто для верховой езды, промокшее едва ли не насквозь, в многочисленных пелеринах которого застряли снежинки. Девушка, испуганно вздрогнув, воскликнула:

– О, вы вернулись живым и здоровым! А я не находила себе места от страха, что с вами мог произойти несчастный случай! Вы привезли с собой врача, сэр?

– О да, он здесь – или будет через несколько минут. Я обогнал его. В вашей спальне есть камин, мисс Марлоу?

– Да, но…

– В таком случае, могу я предложить, чтобы вы удалились в нее и оставались там до тех пор, пока доктор не уедет? Я не упоминал о вашем присутствии, потому что ваша трогательная история о брате и сестре, хоть и годится для хозяйки, вполне возможно, не пройдет в случае доктора, который, проживая в Хангерфорде, знает кого-то из вас в лицо. Вы должны согласиться со мной, что чем меньше людей узнает о вашей эскападе, тем лучше.

– Не думаю, будто он знает кого-либо из нас, – с неподобающим, по мнению герцога, sangfroid[37] ответила она. – Однако вы, пожалуй, правы, сэр. Вот только, если мне нельзя показываться доктору на глаза, не могли бы вы сами отвести его к Тому и выслушать все, что он сочтет нужным посоветовать?

– Я уже отдал Кигли нужные распоряжения. В подобных вещах он разбирается куда лучше меня. Более того, я хочу снять с себя эту промокшую одежду. Вы ужинали?

– В общем, нет, – призналась Феба. – Хотя после вашего ухода я съела бутерброд с маслом.

– Боже милостивый! Почему же вы не заказали ужин, если проголодались? – нетерпеливо бросил он.

– Потому что вы заказали его к своему возвращению. Понимаете, у миссис Скелинг есть только одна дочь, которая помогает ей по хозяйству, поэтому приготовить два ужина одновременно она не в состоянии. Собственно, она пребывает в нешуточном волнении с того самого момента, как узнала, кто вы такой, поскольку, вполне естественно, раньше ей не доводилось развлекать герцогов.

– Надеюсь, это не означает, что ужин окажется несъедобным.

– О нет, совсем напротив! Она намерена угостить вас по-королевски! – заверила Сильвестра Феба.

Он, улыбнувшись, сказал:

– Что ж, счастлив услышать это: я мог бы съесть целого быка! Оставайтесь здесь до тех пор, пока не услышите, как Кигли поведет доктора наверх, а потом укройтесь в своей комнате. Полагаю, из чистой вежливости мне придется угостить его бокалом пунша, прежде чем он вновь отправится к себе в Хангерфорд, но я постараюсь поскорее отделаться от него. – Кивнув девушке на прощание, герцог вышел, оставив ее терзаться двумя совершенно противоположными чувствами: негодованием на его холодную властность и облегчением оттого, что нашелся человек, снявший с ее плеч тяжкий груз ответственности.

Хирург наконец покинул Тома, и Феба, набравшись смелости, вышла из своей спальни и тихонько постучала в дверь его комнаты. Том крикнул: «Войдите!» Переступив порог, она обнаружила его сидящим на постели. После долгого сна юноша выглядел отдохнувшим, но не находил себе места из-за беспокойства о том затруднительном положении, в котором оказался, собственной беспомощности и беде, приключившейся с отцовскими лошадьми. Впрочем, в отношении лошадей она смогла его успокоить; что до нее самой, то Феба заявила: поскольку они едва ли могли рассчитывать добраться до Ридинга, здесь, в «Синем вепре», она чувствует себя ничуть не хуже, чем в гостинице Ньюбери.

– Да, но герцог! – возразил Том. – Должен признаться, в такое неловкое положение я еще никогда не попадал! Хотя дьявольски признателен ему. Тем не менее…

– Да ладно тебе! – произнесла Феба. – Что он нам может сделать? А вот его грум – мастер на все руки! Он поставил примочку на ногу Трасти и сказал, что если мы не дадим ране огрубеть, смазывая ее спермацетовой мазью, пока она не затянется, а потом забинтуем ее пластырем Джеймса, то от нее и следа не останется.

– Господи, сделай так, чтобы он оказался прав! – с чувством воскликнул Том.

– О, я в этом уверена! – Но тут Феба вспомнила, что лошади не являются единственной пострадавшей стороной, и добросовестно справилась о сломанной малой берцовой кости Тома.

Он ухмыльнулся, показывая, что оценил ее заботу, но ответил: хирург не стал вмешиваться в дело рук Кигли, а ограничился тем, что нанес бальзам на воспаленную часть да заменил щепу на более удобный лубок.

– Однако самое плохое заключается в том, – добавил юноша, – что, по его словам, мне предстоит провести в постели не меньше недели. И даже потом я не смогу отвезти тебя в Лондон. Господи, я и представить себе не мог, что окажусь настолько неуклюжим и опрокину тебя в канаву! Мне очень жаль и все такое, но какой смысл теперь посыпать голову пеплом? Ну, и что мы теперь будем делать?

– Сейчас мы ничего поделать не можем, – рассудительно ответила она. – Снег все еще идет, так что я ничуть не удивлюсь, если к утру мы обнаружим, что отрезаны от всего мира.

– Однако все-таки, как быть с герцогом?

Она послушно задумалась на эту тему.

– Что ж, по крайней мере я его не боюсь. А еще должна признать, хотя и не одобряю его поведения, – кажется, он думает, будто может получить все, что хочет, представляешь? – он внушает мне чувство спокойствия. Нет, подумай только, Том! В моей спальне развели огонь! Чего мама дома никогда не позволяла, если только я не была больна! А потом он заявил, что ему нужна отдельная гостиная, и согласился снять для этого всю буфетную и при том даже не задумался, что миссис Скелинг может быть неудобно сдать ему ее – но она, разумеется, не осмелилась ни словом возразить, ведь чрезвычайно ослеплена его титулом, поэтому отдала бы ему весь дом, если бы Сильвестру пришла в голову такая блажь потребовать его.

– Полагаю, он щедро заплатит ей – да и кто приедет сюда в такую ночь? – сказал Том. – Ты собираешься отужинать с ним? А это удобно?

– Что ж, мне, быть может, и будет капельку неуютно, – призналась она. – Особенно если он спросит, для чего я еду в Лондон. Однако этого может и не произойти, поскольку он все еще дуется на меня.

– Дуется на тебя? Почему же? – спросил Том. – Мне показалось, ему совершенно нет дела до того, что ты убежала из дома!

– О нет! Просто мы поссорились. Ты можешь в это поверить? Он вознамерился отправить бедного Кигли за хирургом! Я настолько разозлилась, что ничего не могла с собой поделать, и… в общем, высказала ему все, что думаю о нем! Но, в конце концов, он поехал сам, о чем я ничуть не сожалею. Собственно говоря, – задумчиво добавила девушка, – я даже рада этому, потому что до того, как поскандалить с ним, я чувствовала себя ужасно робко и застенчиво, а ничто не придает мне такой уверенности, как ссора с кем-либо!

Однако для Тома, очевидно, подобный философский подход оказался совершенно неприемлемым, и он потрясенно поинтересовался:

– Ты хочешь сказать, что заставила его самого привезти хирурга для меня?

– Ну да, а почему нет?

– Боже мой, это уже переходит все границы! Ты повела себя так, словно он – какое-то ничтожество! Феба, ты невозможная девчонка! Не думаю, будто он когда-либо согласится сделать тебе предложение после того, как ты обошлась с ним!

– Ну и что? Подумаешь! Хотя, как мне теперь представляется, он с самого начала не собирался делать мне предложение. Очень странно! Хотелось бы мне знать, ради чего он вообще приезжал в Остерби?

Обсуждение столь животрепещущей темы было прервано появлением Кигли, который внес в комнату тяжело нагруженный поднос. Ни полученное увечье, ни последующее опьянение отнюдь не лишили Тома аппетита, и он на время утратил интерес ко всему остальному, кроме того, что скрывалось под крышками блюд. Кигли, опустив поднос на столик у кровати, совершенно по-отечески спросил Тома, не проголодался ли он; а получив заверение в том, что юноша голоден как волк, ласково улыбнулся ему и сказал:

– Вот и славно! А теперь лежите спокойно, сэр, и позвольте мне усадить вас так, чтобы вам было сподручнее! Что же касается вас, мисс, то внизу уже разостланы скатерти и его светлость ожидает вас.

Столкнувшись с доброжелательным, но решительным повелением, Феба удалилась, пообещав Тому, в ответ на столь безапелляционное распоряжение, вернуться к нему сразу же, как покончит с ужином. А юношу вдруг охватили угрызения совести. Феба была чересчур наивной, но при этом относилась к нему как к брату, чтобы заметить двусмысленность собственного положения; он же вполне отдавал себе отчет в его неуместности и пообещал себе присматривать за ней. Сильвестр производил впечатление весьма достойного человека, однако юноша ведь совсем не знает его; с таким же успехом герцог мог оказаться закоренелым повесой, и в таком случае Фебу ждали нелегкие испытания. Она останется с ним наедине в буфетной, в то время как ее предполагаемый защитник возлежит на кровати в лучшей спальне дома, жалуясь на сломанную ногу.

У него было бы спокойнее на душе, знай он о том, что Сильвестр вовсе не вынашивал амурных планов. Герцог устал, проголодался и откровенно сожалел, что, поддавшись минутному порыву, решил остановиться в «Синем вепре». Содействие влюбленным в их тайном побеге под венец не то поведение, которое может сделать ему честь; более того, в этом случае он оказывался уязвимым для самой строгой критики, вынести которую было ничуть не легче оттого, что она будет справедливой. Когда в комнату вошла Феба, Сильвестр, нахмурившись, смотрел на огонь и, хотя при ее появлении поднял голову, чело его разгладилось отнюдь не сразу.

В его реакции она увидела осуждение собственного наряда, поскольку до сих пор была одета в шерстяное дорожное платье. Он же, напротив, сменил штаны из оленьей кожи и двубортное короткое пальто на панталоны с длиннополым сюртуком из тонкой шерстяной ткани, а на шею изящным узлом повязал свежий платок. Несмотря на то, что наряд герцога больше подошел бы для утреннего туалета, Феба вдруг ощутила себя одетой неряшливо и безвкусно. Вдобавок, к вящей своей досаде, она вдруг принялась оправдываться, пояснив ему, что не переоделась потому, что ей еще предстоит визит на конюшню.

Но он, как выяснилось, даже не обратил внимания на то, во что она одета, и ответил ей тем небрежным тоном, который неизменно вызывал у нее внутренний протест:

– Моя дорогая мисс Марлоу, не вижу причин для того, чтобы вы переодевались или еще раз навещали конюшню нынче вечером, если на то пошло!

– Я должна удостовериться в том, что Трасти не слизал мазь, – твердо ответила она. – Я не склонна полагаться на Уилла Скелинга.

– Зато вы вполне можете положиться на Кигли.

Феба не ответила, прекрасно понимая, что Кигли, у которого уже начался кашель, не должен выходить из дома, но при этом ей не хотелось и вновь затевать ссору, раз уж она собиралась отужинать в компании Сильвестра. Метнув на него неуверенный взгляд, девушка заметила, что выражение неодобрения на его лице сменилось легким изумлением. Не подозревая о том, что по ее собственному лицу можно без труда угадать, о чем она думает, и что он правильно истолковал смену выражений, промелькнувшую на нем, она, удивившись, вопросительно посмотрела на него, склонив голову к плечу.

Феба напомнила ему маленькую коричневую птичку. Рассмеявшись, он сказал:

– Вы похожи… на воробья! Да, мне понятно, какой вопрос вертится сейчас у вас на языке, но вы не знаете, стоит ли задавать его или нет. Как вам будет угодно, мисс Марлоу: перед тем как отправиться спать, я взгляну на лошадей, и, если окажется, что этот конь со столь несообразной кличкой все-таки съел мазь, я лично поставлю ему примочку на рану!

– Вы знаете, как готовить примочку из отрубей? – недоверчиво осведомилась она.

– Лучше вас, смею надеяться. Нет, вообще-то я не имею обыкновения ставить их сам, но при этом придерживаюсь той точки зрения, что настоящий мужчина должен знать больше, чем его грумы, равно как и уметь справиться с любой проблемой, возникающей на его конюшне. Когда я был совсем еще мальчишкой, ветеринар являлся одним из моих лучших друзей!

– У вас был свой собственный ветеринар? – воскликнула она, отвлекшись на мгновение. – У моего отца его нет, хотя мне всегда хотелось иметь ветеринара! Но вы ведь не можете в этом наряде ставить примочку!

– Под страхом навлечь на себя ваше неудовольствие я готов пойти даже на такое! – заверил герцог Фебу. – Правда, Кигли будет недоволен, но я постараюсь не обращать на это внимания. Вот, кстати, я только что вспомнил кое-что, о чем намеревался поговорить с вами. Здешнее жилье для грумов – совсем не то, к чему привык Кигли: собственно говоря, тут имеется всего одна комната, в которой спит конюх; к тому же она располагается над конюшней, которая выстроена из рук вон плохо, отчего в ней очень холодно. Уверен, вы согласитесь со мной в том, что это никуда не годится, и я надеюсь, не станете возражать против тех приготовлений, которые я предпринял: дочь хозяйки отдаст свою комнату Кигли, а сама ляжет спать на раскладной кровати в вашей комнате.

– А почему она не может переночевать в комнате своей матери? – недовольно поинтересовалась Феба, коей явно пришлось не по душе очередное проявление высокомерия Сильвестра.

– Там просто слишком мало места, – пояснил герцог.

– Как насчет того, чтобы Кигли разделил комнату с Уиллом Скелингом?

– Ему будет страшно.

– Вздор! Бедный мальчишка совершенно безвреден.

– Кигли очень не любит полоумных.

– Почему в таком случае вам не поставить раскладную кровать для него в собственной комнате? – пожелала узнать девушка.

– Потому что тогда я могу заразиться от него простудой, – ответил Сильвестр.

Она презрительно фыркнула, но, очевидно, сочла его ответ вполне разумным, поскольку больше ничего не сказала. К счастью, в этот момент появилась мисс Алиса Скелинг, задыхаясь под тяжестью подноса, нагруженного блюдами, закрытыми крышками. Она была рослой девушкой с румяными щечками и широкой улыбкой; водрузив поднос на буфет, Алиса замерла на мгновение, переводя дыхание, после чего присела перед Сильвестром в реверансе и затараторила:

– Мама желает вам приятного аппетита и передает вам жареных цыплят, тушеного кролика, запеканку из риса и картофеля с овощами и потрохами, творожный пудинг и оладьи с яблоками, а еще просит, чтобы ваша светлость сообщили, не желаете ли вы на десерт пирог с мясом, который мама приготовила на ужин себе и нам с Уиллом. – Донесшееся из коридора невнятное шипение, очевидно, послужило ей сигналом, поскольку она поспешно поправилась: – Мы будем счастливы предложить вашей светлости и его тоже! Его осталось еще очень много, и он вкусный, – по секрету добавила девушка.

– Благодарю вас, я в этом не сомневался, – ответил герцог. – Однако не думаю, что он нам понадобится.

– Мы с удовольствием угостим вас, если вы передумаете, – сообщила мисс Скелинг, сгружая блюда с подноса на стол. – И не беспокойтесь о том, что на завтра ничего не останется, потому что на завтрак у вас будет вареный индюк. С утра пораньше я первым делом сверну ему шею, а потом он прямиком отправится в кастрюлю, после того, разумеется, как его ощиплют и выпотрошат. Тогда он не успеет набить желудок, – пояснила она. – Вообще-то мы не собирались убивать его, но мама говорит, что герцоги важнее индюков, пусть даже он молодой и сильный. А потом мы заберем у мистера Шепа его поросенка, и у нас будут свиные ножки и яблочко, а еще филейная часть, свиные рубцы и все остальное, ваша честь! Нет, ваша светлость! Я все время забываю, как правильно! – сказала она, одарив герцога ослепительной извиняющейся улыбкой.

– Не имеет никакого значения, как ты меня называешь, но, пожалуйста, не надо ради меня сворачивать шею вашему индюку! – попросил его светлость, метнув убийственный взгляд на Фебу, которая едва сдерживала смех.

– Подумаешь, какой-то индюк! – в приливе великодушия воскликнула мисс Скелинг. – Мы найдем себе еще, а вот живые герцоги на дороге не валяются, как сказала мама.

С важным видом сообщив им эту житейскую мудрость, девушка удалилась, громко захлопнув за собой дверь, чем заглушила неожиданный взрыв звонкого смеха, коим разразилась Феба.

– Всему виной выражение вашего лица, когда она заявила, что герцог важнее индюка! – пояснила Феба, утирая слезы с глаз. – Вам кто-нибудь уже говорил нечто подобное?

– Нет, никогда. Но я принимаю ее слова за комплимент. Однако она не должна убивать своего индюка ради меня.

– Вам достаточно лишь дать ей денег на другую пташку, и хозяйка останется вполне довольна!

– Но зато ничто не заставит меня съесть птицу, которую еще теплой сунули в кастрюлю! – запротестовал Сильвестр. – А что такое рубцы?

– В общем, это внутренности свиньи, – сказала Феба, вновь разражаясь смехом.

– Боже милостивый! Будем надеяться, снег закончится раньше, чем мы дойдем до этого! А пока кто возьмет на себя труд разрезать этих цыплят, вы или я?

– О нет, только не я! Сделайте это сами, прошу вас! – ответила она, усаживаясь за стол. – Вы не представляете, как я проголодалась!

– Отчего же? Я и сам очень голоден. Интересно, куда подевалась половина этой птицы? А-а, понял! Наверное, ее отдали Орде! Как он там, кстати?

– Что ж, он, похоже, идет на поправку, вот только доктор говорит, что еще целую неделю ему нельзя вставать. Не знаю, как сумею удержать его в постели, потому что он умрет со скуки.

Сильвестр согласился с Фебой, решив, что не одному Тому неделя, проведенная в этой гостинице, покажется смертной скукой.

Впрочем, разговор за ужином не клеился. Герцог очень устал, а Феба старательно избегала любых тем, кои могли спровоцировать «неудобные» вопросы. В результате все обошлось и молодой человек ни о чем не расспрашивал девушку, хотя ее приключения интересовали его куда сильнее, чем она полагала. Сильный снегопад и сломанная нога Тома могли вполне приковать их к «Синему вепрю» не только на неделю, но и дольше. Сильвестр по собственному разумению предпринял кое-какие меры, чтобы положение Фебы выглядело как можно благопристойнее, но у него не было никаких сомнений в том, что человек, умудренный некоторым жизненным опытом, должен сделать все от него зависящее, дабы помешать тайному побегу под венец. Деревенский девятнадцатилетний мальчишка мог, конечно, и не подозревать, сколь пагубные последствия возымеет эта безумная тайная эскапада, а вот Сильвестр, будучи много старше Тома не только на те восемь лет, что разделяли их по возрасту, полностью отдавал себе в этом отчет. Он решил: самое малое, что должен сделать, – это обратить на них внимание Тома. При этом не имел ни малейших намерений обсуждать сложившееся положение с Фебой. Подобная задача представлялась затруднительной и щекотливой в любых обстоятельствах, а в случае Фебы могла вообще оказаться бесполезной, поскольку отсутствие смятения и замешательства, вполне естественного у девушки, оказавшейся вовлеченной в крайне неподобающую историю, чего она не могла не сознавать, означало, что нрав у нее беспардонный и распущенный.

Сразу же по окончании ужина она отправилась в комнату Тома; как выяснилось, юноша раздумывал над тем нелицеприятным положением, в котором она оказалась. И тут ему в голову пришло одно важное, на его взгляд, соображение, и он не преминул обратить на него внимание девушки:

– Помнишь, о чем мы говорили, когда Кигли принес для меня ужин? О том, что герцог не собирался делать тебе предложение? Видишь ли, если это действительно так, Феба, то теперь тебе совершенно необязательно ехать в Лондон! Ну и тупицы же мы с тобой, если не подумали об этом раньше! А я еще ломал голову над тем, что предпринять, чтобы ты все-таки добралась до столицы!

– Я тоже думала об этом, – ответила Феба. – Но даже если герцог больше и не представляет для меня опасности, я все равно намерена уехать к бабушке. И дело не только в том, что я боюсь мамы, – хотя стоит мне только подумать, как она злится на меня за то, что я убежала, признаюсь тебе, меня начинает тошнить от ужаса! – просто… Словом, однажды сбежав, я не могу – и не вернусь – обратно! Понимаешь, даже отец не слишком сильно меня любит. Во всяком случае, недостаточно сильно для того, чтобы поддержать меня в тот момент, когда я умоляла его о помощи. Знаешь, он заявил мне, что, если я не соглашусь выйти замуж за Солфорда, он обо всем расскажет маме, поэтому я почувствовала себя свободной ото всех обязательств.

– Но ведь это не так, Феба, – возразил Том. – Ты еще несовершеннолетняя, а он был и остается твоим отцом. Твоя бабушка не сможет оставить тебя у себя против его воли.

– О нет! Пожалуй, если бы он действительно желал моего возвращения, я бы охотно отправилась обратно. Но он этого не хочет. Думаю, если мне удастся убедить бабушку приютить меня, то папа будет рад ничуть не меньше мамы избавиться от меня. Во всяком случае, ему будет все равно, в Остерби я или нет, разве что капельку пожалеет о моем отсутствии, обнаружив, сколь ненадежен Соули теперь, когда больше некому присматривать за конюшнями.

Том не нашелся с ответом. Поначалу решение Фебы убежать из дома показалось ему вполне разумным, учитывая, что ей (по ее же словам) грозило нежеланное замужество; но ее упрямство теперь, когда выяснилось, что главная причина заключалась в том, что дома она несчастлива, изрядно потрясло его. Подобного поведения он одобрить не мог. С другой стороны, Том прекрасно представлял себе, с какими унижениями придется столкнуться Фебе, если после подобной выходки силой вернуть ее в Остерби, а он был слишком привязан к девушке, чтобы отказать ей в помощи, когда таковая требовалась. Посему, после долгих размышлений, юноша лишь поинтересовался:

– Что я могу для тебя сделать, Феба? Правда, я и так все испортил, но если могу чем-либо помочь тебе, то обещаю, что сделаю все возможное.

Она, одарив его ласковой улыбкой, сказала:

– Ничего ты не испортил: это все тот злосчастный ослик! Быть может, если нас не найдут до того, как ты поправишься, я все-таки поеду в Лондон на почтовом дилижансе, а ты купишь мне билет. Но сейчас говорить об этом слишком рано.

– Да, по крайней мере пока не закончится снегопад. И в любом случае…

– В любом случае, я надеюсь, ты не думаешь, будто я брошу тебя здесь одного! Я не настолько бессовестная! Нет-нет, не терзайся понапрасну, Том, я что-нибудь придумаю, вот увидишь! Пожалуй, когда герцог наконец уедет, – на его месте я бы удрала отсюда при первой же возможности, а ты? – он согласится отвезти мое письмо к бабушке.

– Феба, он ничего не говорил? Я имею в виду, о твоем побеге? – внезапно поинтересовался Том.

– Нет, ни слова! Очень кстати, верно? – ответила она.

– Не знаю. Сдается мне… Словом, вся эта история должна показаться ему дьявольски странной! Что произошло в Остерби, когда там обнаружили, что ты сбежала? Неужели он не рассказал тебе даже об этом?

– Нет, но я и не расспрашивала его.

– Господи Иисусе! Надеюсь, он не подумает… Феба, он, случайно, не обмолвился, что собирается подняться ко мне в комнату?

– Нет, а разве ты хочешь поговорить с ним? – спросила она. – Быть может, прислать его к тебе? То есть если он еще не ушел в конюшню, чтобы осмотреть Трасти вместо меня. Он пообещал сделать это и поставить свежую примочку, если в том возникнет надобность.

– Феба! – взорвался юноша. – Если ты заставила его сделать подобную вещь, то это просто неслыханно! Ты обращаешься с ним как с лакеем!

Она, невольно хихикнув, сказала:

– Нет, правда? Знаешь, это пойдет ему на пользу, но я не просила его ходить на конюшню, чтобы заняться лошадьми. Он сам предложил, чем, признаюсь, изрядно удивил меня. А почему ты хочешь, чтобы он навестил тебя?

– Это мое дело. Кигли еще зайдет ко мне, прежде чем отправится спать, и я попрошу его передать вежливое приглашение герцогу. А ты больше не спустишься вниз, Феба. Понятно?

– Да, я иду спать, – ответила она. – У меня уже глаза слипаются. Но что ты думаешь? Этот ужасный человек вынудил Алису Скелинг отдать свою спальню Кигли, а в моей установить раскладную кровать, на которой она будет спать! И даже не спросил моего согласия, а все потому, что он слишком гордый, чтобы позволить Кигли переночевать в его собственной комнате! Он сказал, что боится заразиться от него простудой, но я-то знаю, в чем причина!

– И я тоже! – откликнулся Том. – Господи, какая же ты гусыня! Ладно, ступай в постель! И помни, Феба: будь вежлива с герцогом, когда встретишься с ним снова!

Такая возможность представилась ей раньше, чем ожидал юноша, потому что в этот самый момент в комнате появился Сильвестр, сказав:

– Я могу войти? Как поживаете, Орде? По-моему, выглядите намного лучше.

– Да, прошу вас, входите! – сказала Феба, прежде чем Том успел открыть рот. – Он как раз хотел пригласить вас. Вы уже были в конюшне?

– Да, мадам, и вы можете со спокойной душой отправляться в постель. Трасти не выказывает никаких намерений избавиться от примочки. Коленное сухожилие его напарника все еще воспалено, но и там я не вижу особых причин для беспокойства.

– Благодарю вас! Я вам очень признательна! – сказала она.

– И я тоже, сэр, крайне признателен вам! – подхватил Том. – Это чертовски любезно с вашей стороны – взвалить на себя столько подобных хлопот! Не знаю, как и благодарить вас.

– Но ведь я уже поблагодарила его, – вмешалась Феба, явно полагая, что дальнейшее выражение благодарности было бы излишним.

– Да, в общем, иди и ложись спать! – сказал Том, устремив на нее выразительный взгляд. – Его светлость извинит тебя, поэтому пожелай ему покойной ночи и можешь отправляться!

– Хорошо, дедуля! – ответила неисправимая Феба. – Доброй ночи, милорд герцог!

– Приятных снов, Воробышек! – отозвался Сильвестр, распахивая перед ней дверь.

К облегчению Тома, она вышла без дальнейших препирательств. Когда Сильвестр закрыл дверь, юноша, глубоко вздохнув, начал:

– Я вполне отдаю себе отчет в том, милорд герцог, что объяснение…

– Зовите меня Солфорд, – перебил его Сильвестр. – Костоправ не истязал вас больше? Полагаю, нет: мне он сообщил, что Кигли все сделал правильно.

– Нет-нет, он лишь сменил повязку после того, как смазал рану бальзамом! – заверил его Том. – Что, кстати, напомнило мне кое о чем. Мне очень жаль, что вам пришлось выезжать в такую погоду, дабы привезти его, сэр! Я был буквально шокирован, когда узнал об этом! О, и вы наверняка заплатили ему гонорар, потому как я не делал этого! Если вы соблаговолите назвать мне сумму…

– Я представлю вам полный отчет, – пообещал Сильвестр, придвигая к кровати стул и опускаясь на него. – На то коленное сухожилие, кстати говоря, придется ставить примочку еще день-другой, но рана пустяковая, и она должна благополучно зажить в самом скором времени. Прекрасная пара, насколько я мог судить при свете лампы.

– Отец приобрел их в прошлом году – чистокровные жеребцы отменных статей! – сказал Том. – Я бы с радостью отдал тысячу фунтов, лишь бы с ними не случилось ничего подобного!

– Охотно верю. Родитель у вас строгий?

– Нет-нет, лучшего и желать нельзя, однако…

– Я понимаю, – сочувственно сообщил юноше Сильвестр. – И мой тоже был таким, но…

Том ответил ему с широкой улыбкой:

– Вы наверняка полагаете меня криворуким наездником! Если бы только тот проклятый осел не начал кричать… Однако горевать о случившемся бесполезно: мой отец непременно скажет, что я сам все испортил, и самое обидное, он будет прав! А о том, что со мной бы сталось, сэр, если бы вы не пришли на помощь, я и думать не хочу!

– Коль вы считаете нужным выразить кому-то свою благодарность, поблагодарите Кигли! – посоветовал юноше Сильвестр. – Я ведь не смог бы правильно соединить вам сломанную кость.

– Нет, но это вы привезли Упсалла, что было крайне любезно с вашей стороны. Однако это еще не все. – Том заколебался, застенчиво глядя на Сильвестра, и даже слегка порозовел. – Феба не понимает… Она не отдает себе отчета в истинном положении дел, но я-то понимаю и потому очень вам признателен за все, что вы сделали для нее. Имею в виду, отправили ночевать к ней в комнату девчонку-служанку. Не знаю, сэр, поможет ли это или… Словом, сэр, теперь, раз мы оказались в столь неловком положении, как вы полагаете, должен ли я на ней жениться или нет?

Сильвестр разглядывал его с дружеским изумлением, однако такой наивный вопрос заставил его озадаченно нахмуриться.

– Но разве изначально не было таковым ваше намерение? – осведомился герцог.

– Нет… О боже, нет! Я хочу сказать, что не вынашивал подобных намерений (хотя и предлагал ей свою руку!) до тех пор, пока мы не опрокинулись и не слетели в канаву. Но теперь, раз уж мы оказались взаперти здесь, под одной крышей, я пожалуй, обязан, как человек чести… Однако ставлю десять против одного, она откажется выйти за меня замуж, и что тогда прикажете делать?

– Если вы не убегаете, чтобы обвенчаться тайком, что же вы тогда делаете? – пожелал узнать Сильвестр.

– Так я и знал, что именно это вы и подумаете, сэр, – сказал юноша.

– Очень может быть. Притом я не единственный, кто думает так! – заявил герцог. – Когда я уезжал из Остерби, Марлоу уже бросился за вами в погоню к границе!

– Нет! – вырвалось у Тома. – Каков болван! Если он счел, что Феба сбежала со мной, то почему же у него не хватило мозгов справиться обо мне в Маноре? Моя мать сообщила бы ему, что со мной все в полном порядке!

– Могу лишь сказать – у меня сложилось впечатление, будто она и сама не была в этом уверена, – сухо ответил Сильвестр. – Так уж получилось, что это она пожаловала в Остерби с письмом, которое вы ей написали. Юный вы идиот, уж не знаю в точности, что именно вы ей сообщили, однако это отнюдь не убедило ее в том, что все обстоит хорошо! Увы, ваше послание вызвало у нее одну лишь тревогу и озабоченность, а ее заявление леди Марлоу я навсегда постараюсь сохранить в памяти и считаю, мне повезло, раз я смог услышать такое!

– Ага, она устроила мачехе Фебы грандиозную выволочку, да? – с надеждой в голосе осведомился Том. – Но она не должна была подумать, будто я сбежал с Фебой, чтобы тайком обвенчаться! Я же специально подчеркнул – ей совершенно не о чем беспокоиться! Лорд Марлоу еще мог бы встревожиться, но только не мама!

– Совсем напротив! Лорд Марлоу с презрением отверг это предположение. Переубедить его смогли только свидетельские показания одной из его младших дочерей. Не помню, как ее зовут: лицемерная маленькая ханжа, чья почтительность к родителям показалась мне тошнотворной.

– Элиза, – моментально заявил Том. – Но ведь она ничего не знала о наших планах! Если только не подслушивала у замочной скважины, а ежели и подслушивала, то должна была понять – мы вовсе не собирались ехать в сторону границы!

– Именно так, но при этом она настаивала, что совершенно отчетливо расслышала, как вы сказали, что направитесь в Гретна-Грин.

Том нахмурился, припоминая.

– Пожалуй, я действительно мог сказать такое: в тот момент я не видел другого выхода. Но Феба придумала план получше, с которым, не стану скрывать, я согласился с превеликой радостью! Я питаю к ней привязанность – мы дружим с самого детства, и она мне как сестра! – но будь я проклят, если хотел жениться на ней! Все дело в том, что я пообещал помочь Фебе и другого способа в тот момент просто не видел.

– Помочь ей в чем? – перебил юношу Сильвестр, окончательно сбитый с толку.

– Сбежать из Остерби. Поэтому…

– Что ж, не стану никого винить за подобное желание, но какого дьявола она выбрала именно этот момент? Вы что же, не знали, что вот-вот должен был начаться сильный снегопад?

– Да знал, разумеется, но у меня не было выбора! Дело оказалось срочное – во всяком случае, Феба полагала именно так! Если бы я не вызвался подвезти ее, она готова была отправиться в Лондон одна, в почтовом дилижансе!

– Почему?

Том заколебался, нерешительно глядя на Сильвестра, а тот ободряюще заметил:

– Ну же, я вас не выдам!

Улыбка герцога, похоже, развеяла все сомнения Тома, и он доверчиво признался:

– В общем, теперь-то мы знаем, что вся эта история с самого начала была сплошным недоразумением, но леди Марлоу сообщила Фебе, что вы едете в Остерби с целью сделать ей предложение! Должен признаться, мне это сразу показалось выдумкой, однако, очевидно, лорд Марлоу придерживался того же мнения, поэтому не стоит винить Фебу за то, что она поверила и буквально впала в отчаяние!

– То есть, – осведомился Сильвестр, – на мое предложение руки и сердца, если бы таковое последовало, она ответила бы отказом?

– О да! – сказал Том. – Она заявила: ничто не заставит ее выйти за вас замуж! Но вы, пожалуй, уже и сами заметили, как у нее обстоят дела дома. Если бы вы вознамерились сделать ей предложение, то леди Марлоу вынудила бы ее ответить согласием. Так что единственным выходом для Фебы был побег. – Том умолк, с беспокойством сообразив, что сказал намного больше, чем следовало. В глазах Сильвестра появилось странное выражение, истолковать которое он не мог, но оно встревожило юношу. – Вы же знаете, какие они, женщины, сэр! – добавил Том, пытаясь сгладить неловкость. – Разумеется, все это полная ерунда, поскольку она ведь даже не была толком знакома с вами. Я надеюсь… Я имею в виду… Быть может, мне не следовало говорить вам об этом?

– Ну отчего же? – с беззаботной улыбкой откликнулся Сильвестр.

Глава 10

Том воспринял улыбку с облегчением, хотя и не успокоился до конца.

– Прошу прощения! – сказал он. – Я решил, не будет особого вреда в том, что я расскажу вам, как все было, особенно если вы не намерены делать ей предложение – а вы ведь не намерены, не так ли?

– Нет, конечно нет! Но чем же я провинился перед мисс Марлоу, что внушил ей столь сильное отвращение к собственной персоне?

– Увы, не знаю! Да ничем особенным, полагаю, – по-прежнему испытывая неловкость, ответил Том. – Скорее всего, вы просто не в ее вкусе.

– Другими словами, в подметки ей не гожусь. Кстати, куда вы ее везете?

– К ее бабушке. Она живет в Лондоне, и Феба уверена, что та примет ее сторону, – или могла бы принять, если бы в этом возникла необходимость.

Внезапно Сильвестр поднял голову и взглянул Тому прямо в глаза.

– Вы имеете в виду леди Ингам? – спросил он.

– Да, – кивнул юноша. – Другая ее бабушка умерла много лет назад. А вы знакомы с леди Ингам, сэр?

– О да! – рассмеявшись, ответил Сильвестр. – Она – моя крестная.

– В самом деле? Тогда вы должны хорошо знать ее. Как полагаете, она позволит Фебе остаться у нее? Феба, похоже, думает, что в этом не может быть никаких сомнений, но я все же спрашиваю себя – а не сочтет ли она бегство внучки из дома недопустимым и не отправит ли ее обратно? А что вы думаете по этому поводу, сэр?

– Откуда мне знать? – вопросом на вопрос ответил Сильвестр. – Насколько я понимаю, мисс Марлоу намерена придерживаться своего плана, хотя угроза предложения с моей стороны миновала?

– О да! Я, правда, попробовал было заикнуться, что ей уже не нужно ехать в Лондон, но она ответила, что все равно поедет, и должен признаться, я согласен с ней – если только пожилая леди отнесется к Фебе с любовью и заботой! Знаете, сэр, леди Марлоу – настоящий тиран, жестокий и бесчувственный, а на то, что мистер Марлоу защитит Фебу, можно не рассчитывать, потому что этого не будет никогда! Феба знает: помощи от отца ждать нечего – да он и сам заявил ей об этом открытым текстом, когда она умоляла поддержать ее! – а теперь она говорит, что ни в коем случае не вернется домой. Вот только что нам делать? Даже если снег растает завтра, я не смогу сопровождать ее, хотя и прекрасно понимаю – не должен отпускать ее одну. Но если эта презренная женщина настигнет ее здесь, ловушка захлопнется!

– Не стоит так нервничать и суетиться, Галахад![38] – заявил Сильвестр. – Немедленная опасность вам не грозит, а если она станет неминуемой, я уверен, вы что-нибудь придумаете. Или же я помогу вам.

– Как? – тут же поинтересовался Том.

– Видите ли, – ответил Сильвестр, вставая, – где-то между этим заведением и Остерби находится моя карета. В «Медведе», в Хангерфорде, я оставил распоряжения, так что, когда мои слуги прибудут туда, их сразу же направят в эту гостиницу. Учитывая обстоятельства, я буду счастлив препроводить мисс Марлоу к ее бабке!

Лицо Тома просветлело, и он воскликнул:

– Клянусь Богом, неужели вы сделаете это, сэр? Это как раз то, что надо, – если, конечно, она согласится поехать с вами!

– Только не вздумайте довести себя до горячки, беспокоясь, будто она откажется! На вашем месте я лучше попытался бы заснуть. Правда, это может оказаться нелегко в вашем-то состоянии.

– О нет! То есть доктор Упсалл оставил мне какое-то снадобье, которое, по его словам, я должен выпить: маковый сироп[39] или что-то в этом роде. Так что я буду спать как убитый.

– Что ж, если проснетесь и вам что-либо понадобится, просто постучите в стену за изголовьем, – сказал Сильвестр. – Я вас услышу: сон у меня чуткий. А сейчас я пришлю к вам Кигли. Покойной ночи!

Кивнув и улыбнувшись юноше на прощание, герцог вышел, оставив Тома предаваться невеселым размышлениям. Главным среди них было намерение скорее уж лежать без сна, нежели заставить своего благородного знакомого вставать с постели. Однако благодаря стараниям Кигли, который интерпретировал указания врача буквально, Тому досталась внушительная доза наркотика, так что он всю ночь проспал без задних ног. Кошмары его не мучили, потому что вскоре после ухода Сильвестра, хоть юноша и обдумал старательно все, что тот сообщил ему, и даже пожалел о своей откровенности, он сумел убедить себя – у него всего лишь изрядно разыгралось воображение, когда подметил странное выражение в глазах герцога. Вспоминая этот эпизод, Том решил, что не сказал Сильвестру ничего, что могло бы пробудить в нем гнев. Юноше, который весьма скромно оценивал себя, было попросту не дано понять чувства того, кто всю свою сознательную жизнь ставил себя чрезвычайно высоко.

Итак, Сильвестра привело в бешенство осознание, что Феба сочла его неподходящим кандидатом в мужья. Полагая, будто она убегает со своим настоящим возлюбленным, он не держал на нее зла; но теперь все изменилось, и чем больше герцог раздумывал над этим, тем сильнее растравлял рану, нанесенную его самолюбию. Из всех дебютанток герцог решил остановить свой выбор на невзрачной деревенской девчонке, не отличающейся ни элегантностью, ни красотой, а у нее достало наглости отвергнуть его. Причем проделала она это таким образом, чтобы выставить его на посмешище, а подобное оскорбление Сильвестр простить не мог. Он в состоянии был отнестись к этому снисходительно, зная, что она любит другого. Однако, выяснив, что ее бегство из дома – сам по себе возмутительный поступок, который лишь в некоторой степени мог объясниться привязанностью Фебы к Тому, – было вызвано страхом того, что ее заставят принять его предложение руки и сердца, герцог не только не смог простить девушку, но и загорелся сильнейшим желанием преподать мисс Марлоу жестокий урок. Несомненно, она поумерила бы свою гордыню, если бы полагала, что вскоре ей предложат другой брак, хотя бы вполовину столь же достойный, но Сильвестру нужно было совсем другое. Уязвленным оказалось нечто большее, чем его самолюбие. От него он еще мог бы отмахнуться, а вот забыть о том, что она сочла его недостойным и гадким, было куда труднее. У девицы достало наглости критиковать его; и она не постеснялась дать ему понять, что и в грош его не ставит. Как там сказал Том? «Ничто на свете не заставит ее выйти за вас замуж!» «Чересчур самоуверенно с вашей стороны, мисс Марлоу! Подобная возможность вам не представится – но мы еще посмотрим, не пожалеете ли вы о ней!»

С этой мстительной мыслью Сильвестр и уснул; а поскольку в стену, отделяющую его от Тома, так и не раздался требовательный стук, его светлость разбудил лишь Кигли, который принес ему завтрак на следующее утро в десять часов. Обнаружив, что верный слуга не только выглядит невыспавшимся, с набрякшими веками, но и полностью потерял голос, Сильвестр распорядился:

– Немедленно марш в постель, Джон! Боже милостивый, я все-таки укатал тебя! На твою грудь срочно нужно поставить горчичный пластырь. Скажи миссис Скелинг, пусть она принесет тебе его, – и ступай прочь!

Кигли принялся было возражать хриплым шепотом, но тут же зашелся в пароксизме кашля.

– Джон, не глупи! Или ты думаешь, что я хочу, чтобы ты скончался у моих ног? Отправляйся в постель! И передай там, пусть разведут огонь в твоей комнате; это мое распоряжение.

– Но как же я могу улечься в постель, ваша светлость? – прошептал Кигли. – И кто тогда будет ухаживать за мистером Орде?

– К дьяволу мистера Орде! Пусть за ним ухаживает этот самородок, как называет его мисс Марлоу! А если он не может, то я сам этим займусь. Что я должен буду для него сделать?

– Я уже сделал все, что ему требуется в данную минуту, и даже накормил лошадей, но…

– В таком случае тебе больше не о чем беспокоиться и ты с чистой совестью можешь отправляться в постель. Ну же, Джон, не строй из себя идиота! Ты только заразишь его своей простудой, если будешь и дальше топтаться подле него!

– Он уже подцепил насморк, – прохрипел Кигли.

– В самом деле? Знаешь, у меня нет никакого желания простуживаться вслед за ним, поэтому не показывайся мне на глаза до тех пор, пока не выздоровеешь! – Заметив, что Кигли разрывается между желанием улечься в постель и намерением не покидать свой пост, герцог пригрозил груму: – Джон, если я сейчас встану, ты пожалеешь!

При этих его словах Кигли рассмеялся, но тут же вновь зашелся хриплым кашлем. Окончательно обессилев, он наконец почел за благо повиноваться своему господину.

Часом позже Сильвестр, свежий и нарядный в расшитом галунами домашнем халате из малиновой и золотой парчи, легким шагом вошел в комнату к Тому и жизнерадостно провозгласил:

– Доброе утро, Галахад! Значит, ты подцепил простуду от Кигли, верно? Очень глупо с твоей стороны! Как тебе спалось?

– Я спал без задних ног, благодарю вас, сэр! Что до простуды, то, коль я вынужден целую неделю валяться в постели, какая разница, с простудой или без нее? Но мне дьявольски жаль Кигли: он явно чувствует себя прескверно!

– Очень скоро тебе будет дьявольски жаль себя самого, потому что я отправил своего грума в постель и теперь за тобой вместо него буду ухаживать сам. Так что держись! Кстати, что я могу для тебя сделать прямо сейчас?

– Боже милостивый, да ничего, конечно! – воскликнул Том, на лице которого отобразился ужас. – Можно подумать, я позволю вам ухаживать за собой!

– В этом вопросе ты лишен права голоса.

– Вот еще! Мальчишка может сделать для меня все, о чем я его попрошу, сэр!

– Кто, этот полоумный? Если ты полагаешь его достойной альтернативой, то я бы попросил тебя впредь не оскорблять меня столь явно, Томас!

Том рассмеялся, но вновь повторил, что сейчас ему ничего не нужно, хотя, вздохнув, признал: с удовольствием занялся бы хоть чем-нибудь.

– Да, это наш общий печальный удел, если снегопад продлится еще немного, – согласился Сильвестр. – Ежели у миссис Скелинг не отыщется для нас колоды карт, то нам придется придумывать шарады или что-нибудь в этом роде. Хочешь почитать «Рыцаря Сент-Джона»?[40] Роман вышел лишь в прошлом году и принадлежит перу того же самого автора, что написала и «Венгерские братья». Сейчас я тебе его принесу.

Том не отличался особой любовью к чтению, но, когда Сильвестр, вручая ему последнее творение мисс Портер, сказал: «Он понравился мне меньше “Венгерских братьев”, однако тем не менее сюжет у него забавный и занимательный», – юноша сообразил, что ему достался не скучный исторический труд, как он опасался вначале, а роман, поэтому испытал нешуточное облегчение. Том принял книгу, рассыпавшись в благодарностях, а потом, после некоторой заминки, отважился поинтересоваться у Сильвестра, много ли тот читает.

– Все, что попадается мне на глаза. А почему ты спрашиваешь?

– О, просто так! – ответил Том. – Я почему-то думал, что вы не любитель чтения.

Сильвестр удивился, но спустя мгновение заметил:

– Ты, очевидно, решил, что если моя мать поэтесса, то и сам я увлекаюсь стихосложением? Нет, ничего подобного!

– А она действительно сочиняет стихи? – с благоговейным трепетом осведомился Том.

– Да, действительно. И уверяю тебя, при этом отнюдь не выказывает презрения к романам! Иногда мне кажется, она покупает подряд все, что выходит из печати. Видишь ли, она инвалид, поэтому чтение доставляет ей большую радость и утешение.

– Вот как! – пробормотал Том.

– А сейчас мне надо взглянуть на своих лошадей, – извинился Сильвестр. – Полагаю, мисс Марлоу скорее всего уже в конюшне и ставит примочки на коленное сухожилие своему жеребцу. Надеюсь, я не вызову ее неудовольствия столь запоздалым появлением!

Герцог ушел, намереваясь переодеться. Поручив Кигли заботам миссис Скелинг, его светлость спустился во двор, дабы присоединиться к Фебе. По-прежнему шел сильный снег, но в конюшне горела жаровня, и Феба, развернув Тру в стойле и сняв с него попону, яростно чистила коня скребком.

– Доброе утро! – поздоровался с ней Сильвестр, сбросил сюртук и принялся закатывать рукава. – Давайте я сам этим займусь, мисс Марлоу. Как его сухожилие?

– Мне кажется, лучше. Я только что поставила на него очередную примочку. Но Тому не понравится, если я позволю вам чистить лошадь.

– В таком случае ничего не говорите ему, – посоветовал Сильвестр и отобрал у нее скребок. – Или он полагает, что эта задача мне не по силам?

– Нет, дело совсем не в том! Просто он проникся огромным уважением к вашему титулу и, пожалуй, сочтет столь презренное занятие неподобающим для вас! Но в целом он совсем не глуп, уверяю вас!

Улыбка, сопровождавшая эту ремарку, была столь лукавой и заразительной, что Сильвестр не выдержал и рассмеялся. Феба уже намеревалась взяться вычесывать Трасти, но тут Сильвестр обратил внимание девушки на то, что ее юбка усеяна конским волосом. Он посоветовал ей переодеться, а то платье, что сейчас на ней, отдать Алисе, однако Феба ответила: ее единственное запасное платье сшито из муслина, и она боится, что попросту замерзнет в нем до смерти.

– Кроме того, – добавила девушка, – Алиса ушла к старому мистеру Шепу, чтобы сообщить ему, что нам нужна его свинья. Собственно, это еще не взрослая свинья, а поросенок, так что, не исключено, мистер Шеп не согласится продать ее.

– А почему нет?

– Потому что позже он сможет выручить за нее больше, вот почему. Кроме того, он может и кукситься.

– Он может что?

Она перестала собирать короткие волоски с юбки, подняла голову и лукаво улыбнулась.

– Думаю, это означает дурное настроение! Но я верю в Алису: она – храбрая девушка и непременно добудет нам того поросенка!

– Вы с ней очень похожи, поэтому обязательно найдете общий язык, – заметил герцог, разворачивая Тру в стойле и снимая с него вторую попону.

При этих словах герцога Феба вновь подняла голову, а потом склонила ее к плечу, вопросительно глядя на него.

– Вы хотите сказать, будто полагаете меня храброй? О, вы ошибаетесь!

– Неужели? В таком случае, быть может, мне следует назвать вас «неустрашимой»?

Она, вздохнув, произнесла:

– Ваши бы слова да Богу в уши! Увы, на самом деле я ужасная трусиха.

– А вот ваш отец придерживается иного мнения о вас.

– Я не боюсь преград.

– Чего же вы боитесь, в таком случае?

– Людей… некоторых людей! А еще я боюсь… стать жертвой недоброжелательности или злобы.

Слегка нахмурившись, герцог взглянул на Фебу; но, прежде чем он попросил ее объяснить, что она имеет в виду, их прервала Алиса, которая вошла в конюшню и затопала ногами, отряхивая налипший на обувь снег. За ней появился древний старик, во рту которого уцелело всего несколько зубов, зато глаза его оставались хитрыми и плутовскими. Сего индивидуума Алиса представила как старую и гадкую аскариду, которая не желает продавать свою свинью, пока доподлинно не убедится в том, что животное будет съедено именно герцогом, а не каким-нибудь пройдохой-самозванцем, самочинно присвоившим себе столь громкий титул.

Изрядно ошеломленный и даже растерянный, поскольку ранее его личность никогда не подвергалась сомнению, не говоря уже о том, что его принимали за проходимца, Сильвестр сказал:

– Даже не знаю, сумею ли я убедить его! Разве что он согласится принять мою визитную карточку?

Но мистер Шеп отверг это предложение, заявив, что он неграмотен. Очевидно, старик счел, что сей факт позволил ему восторжествовать над собеседниками, поскольку разразился хриплым кудахтаньем, в его исполнении означавшим веселый смех. После того как Феба заверила мистера Шепа в том, что Сильвестр и есть самый настоящий герцог, он заявил ей, хотя и весьма снисходительно, что она купилась на вранье.

– Не слушайте вы эту балаболку, мисси! – сказал он, ткнув большим пальцем в Алису. – У нее имеется брат с дыркой в голове, да и у нее самой мозгов отродясь не было! Верно вам говорю!

Он несколько раз кивнул с хитроумным видом, после чего потребовал, чтобы ему сообщили, видел ли кто-нибудь герцога, который собственноручно чистил бы лошадь. Но к этому времени Сильвестр уже достал из кармана сюртука кошель и коротко поинтересовался:

– Сколько?

Мистер Шеп тут же назвал в ответ цифру, заставившую Алису возмущенно ахнуть. Девушка принялась умолять Сильвестра не поддаваться шантажу старого скряги; но его светлость, коему уже изрядно надоел мистер Шеп, уронил три соверена в протянутую старческую ладонь с искривленными подагрой пальцами и посоветовал ему убираться восвояси. Столкнувшись со столь неслыханной щедростью, мистер Шеп, похоже, убедился, что перед ним и впрямь всамделишный герцог, и, отеческим тоном пожурив Сильвестра за то, что тот позволил облапошить себя вдове Скелинг, заковылял прочь, надтреснутым старческим голосом окликая Уилла, дабы тот пришел к нему и забрал свинью.

– Что ж, – заявила Алиса, намереваясь отправиться следом, – я так и знала, что он будет вести себя как последний скупец, но зато, ваша честь, теперь, когда вы так щедро заплатили ему, он убедился в том, что вы герцог, и станет рассказывать об этом всем и каждому. – Она кивнула, и глаза ее загорелись радостным предвкушением. – Бьюсь об заклад, сегодня вечером завсегдатаи соберутся у нас в пивной, чтобы увидеть все собственными глазами! – сообщила она Сильвестру. – Давненько у нас не бывало ничего подобного! Пожалуй, с тех самых пор, как здесь останавливалась девушка с двумя головами! Отец вез ее в Лондон, собираясь показывать на какой-то большой ярмарке. Тогда у нас собралась добрая половина Хангерфорда и Кинтбури, так что к десяти вечера в доме не осталось ни капли спиртного.

При виде восторженного ужаса, с которым Сильвестр слушал эти бесхитростные откровения, Феба не удержалась. Алиса, сочувственно улыбнувшись в ответ на взрыв ее звонкого смеха, отправилась надзирать за транспортировкой свиньи мистера Шепа; а герцог с деланной суровостью пожелал узнать, кому досталась пальма первенства – ему или той несчастной уродице.

– Разумеется, не вам! – ответила Феба, утирая выступившие на глаза слезы. – Видите ли, вы не представляете собой ничего выдающегося! А ваша привлекательность объясняется тем, что здесь вы оказались решительно не к месту. Пожалуй, остановись вы в «Пеликане», ваше присутствие осталось бы совершенно незамеченным.

– Как я жалею о том, что мы сейчас не в «Пеликане»! – воскликнул Сильвестр. – Только представьте, насколько более завидной была бы наша участь! Нет, давайте лучше не думать об этом!

– А я и не собиралась, – беззаботно откликнулась Феба. – В моем нынешнем положении «Пеликан» мне решительно не подошел бы. Но если Кигли завтра станет лучше, я ничуть не удивлюсь, коль вы сможете добраться до Спинхемленда. В конце концов, до него не так уж и далеко!

– И бросить вас с Томасом здесь, предоставив судьбе? Если таково ваше мнение обо мне, то я, пожалуй, могу понять ваше нежелание принять мое предложение руки и сердца, мисс Марлоу!

Она жарко покраснела, потому что, хотя Том и предупредил ее, что не сумел удержать язык за зубами, весь опыт предшествующего общения с Сильвестром позволял Фебе надеяться, будто герцог и далее не обмолвится об этом.

– Прошу прощения! – сказала девушка. – Разумеется, я не… Все было совсем не так… Я хочу сказать, произошла досадная ошибка, не правда ли? – запинаясь, пробормотала она.

Набравшись смелости поднять голову, Феба увидела, что в глазах герцога светится насмешка, и поняла – он от всей души наслаждается ее смятением и растерянностью. Но, едва только она почувствовала, как негодование грозит захлестнуть ее, злорадство в его глазах угасло; девушка вдруг отметила, что улыбка его и впрямь выглядит очаровательно, чему весьма удивилась. До сих пор она не замечала за ним подобной мягкости; всего мгновением раньше ее не было и следа. Феба преисполнилась подозрений, но тем не менее не смогла удержаться, чтобы не ответить герцогу тем же.

– Да, всего лишь досадное недоразумение! – подхватил он. – Вы удовлетворитесь, если я пообещаю не делать вам предложения? Я готов, коль это успокоит вас.

Однако в ответ она рассмеялась и, выпрямившись, заявила, что больше не опасается этого, после чего удалилась, и он увидел ее лишь часом позже, в комнате Тома, обрабатывающей наждачной бумагой бирюльки[41], которые юноша с величайшим тщанием вы́резал из деревянной лучины, выпрошенной у миссис Скелинг. Том поднял голову, с улыбкой взглянул на герцога и поинтересовался:

– А вы умеете играть в бирюльки, сэр? Когда-то у меня недурно получалось и я был грозой всех участников!

– Я тебя не боюсь, – ответил Сильвестр, протягивая ему большую оловянную кружку. – Домашний эль, Томас, – лучшее из того, на что мы можем рассчитывать! Ты, быть может, и впрямь мастер, но я готов держать пари, что у меня было больше практики! Разве что у тебя имеются младшие братья и сестры, и в этом случае мне понадобится некоторое время, чтобы вспомнить былые навыки.

– Нет, у меня их нет, – улыбнулся Том. – А у вас?

– У меня тоже, но я частенько играл со своим племянником, – ответил Сильвестр.

В этот момент его отвлек стук в дверь, за которой раздался голос Уилла Скелинга, требующего впустить его. Герцог повернулся, чтобы отворить дверь, и потому не заметил выражения ужаса, промелькнувшего на лицах его молодых друзей. К тому времени как он помешал Уиллу водрузить тяжело нагруженный поднос с полдником прямо на ноги Тому, они успели несколько оправиться от шока, узнав о наличии у него племянника, и смогли более-менее хладнокровно встретить небрежный взор герцога. Возможность обменяться не только взглядами им представилась лишь ближе к вечеру, потому что после полдника Сильвестр вернулся в комнату Тома вместе с Фебой и ушел тогда, когда настало время вновь заняться лошадьми.

В залежах буфета миссис Скелинг раскопала колоду засаленных карт, так что изнывавшие от скуки путешественники не ограничились одними лишь бирюльками или бумажными играми, а устроили настоящее азартное сражение, используя горошины вместо фишек и делая ходы и ставки от имени несуществующих персонажей, дабы составить нужное количество игроков. Подобное развлечение могло прискучить им уже через несколько минут, однако талант Фебы оживлять вымышленных героев придал им колорит и реальность. Сильвестр, обладая острым умом, последовал ее примеру, в лицах изобразив повадки двух крайне эксцентричных типов. В связи с этим игра вскоре превратилась в нечто вроде шарады, в которой актерские повадки обоих игроков проявились в полном блеске, отчего Том, чье воображение не позволяло ему подняться до подобных высот, смеялся до слез. Но безудержное веселье не помешало ему сообразить, что забаву они выбрали себе весьма опасную, поскольку Феба иногда забывала об осторожности, давая полную волю своему гению подражания. Том узнал нескольких персонажей из «Пропавшего наследника»; он не был знаком с прототипами, но, судя по моментальной реакции Сильвестра, Феба пародировала их очень похоже.

– Ради всего святого, будь осторожнее и не забывайся! – предостерег ее Том, едва Сильвестр вышел из комнаты. – Если ему таки случится прочесть твою книгу, то я не дам и ломаного гроша за то, что он не вспомнит о твоем лицедействе, а потом и не сложит вместе два и два, потому как он совсем не дурак! Знаешь, Феба, думаю, ты должна кое-что изменить в своем романе! Я имею в виду, после всего, что он для нас сделал, мне представляется черной неблагодарностью изображать Сильвестра гнусным злодеем! Кстати, я до сих пор не понял, отчего ты так поступила с самого начала или почему сочла его невыносимым гордецом. В его манерах напрочь отсутствует высокомерие!

– Признаюсь тебе, я тоже не ожидала, что он окажется столь дружелюбным, – заявила девушка. – Хотя надо отдать ему должное, он наверняка понимает, что, начав изображать из себя вельможу в таком месте, будет выглядеть смешно и нелепо.

– Феба, ты должна переписать свою книгу! – настаивал юноша. – Во-первых, теперь мы знаем, что он читает романы, а во-вторых, у него, как выяснилось, есть племянник! Господи, я не знал, куда девать глаза!

– Да, я и сама готова была провалиться сквозь землю, – согласилась девушка. – Однако не думаю, что это имеет какое-либо значение. В конце концов, племянники есть у всех! Откуда мне знать, может, у него их несколько, но, не забывай, все дело в том, что Максимилиан, будучи сиротой, целиком и полностью находился во власти конта Уголино. Так что ни о каком совпадении не может быть и речи!

– А что за семья у Солфорда? – поинтересовался Том.

– Не знаю. Рейнов вообще-то много, но насколько близки они с ним, я понятия не имею.

– Должен сказать тебе, Феба, что ты обязана была все это разузнать хорошенько до того, как вводить его в свой роман! – с явным осуждением заявил Том. – Ведь у твоего отца наверняка есть Книга пэров?[42]

– Мне неизвестно, есть ли она у него, – виновато призналась девушка. – Я и подумать не могла… То есть когда начала писать роман, мне и в голову не приходило, что его могут напечатать! Да, признаю́, теперь я жалею о том, что сделала Солфорда злодеем, но, в конце концов, Том, если я изменю всего лишь его внешность, то никто не догадается, кто такой Уголино! Это всё его злосчастные брови: не будь у Солфорда столь кровожадного вида, я бы ни за что не сделала его преступником!

– Что за вздор? – воскликнул Том. – Кровожадный вид, надо же! Да у него очень приятная внешность!

– А теперь уже ты переходишь все границы! – негодующе возразила Феба. – Улыбка у него, пожалуй, действительно обаятельная, зато в остальном он – воплощенное высокомерие! Я бы даже сказала – «презрение», но он не презирает всех остальных только потому, что попросту не замечает их.

– Полагаю, он и меня, по-твоему, не замечает? – с тяжеловесным сарказмом осведомился Том.

– Нет, потому что ты ему понравился, и теперь Сильвестру доставляет удовольствие выказывать тебе лестное внимание. Кроме того, – продолжала Феба, глядя куда-то вдаль прищуренными глазами, словно всматриваясь в облик герцога, видимый лишь ей одной, – я уверена, его задело, когда ты сказал ему, что он мне не нравится.

– Дернула же меня за язык нелегкая сказать такое!

– О, можешь не переживать по этому поводу! На мой взгляд, это пошло ему на пользу! – беззаботно отмахнулась девушка. – Уверяю тебя, Том, во время нашей предыдущей встречи в Лондоне он вел себя совершенно по-другому. Тогда у него не было надобности очаровывать такую серенькую мышку, как я; а теперь он буквально осыпает меня знаками внимания, добиваясь того, чтобы я начала боготворить его.

– А что в этом плохого? – парировал Том. – Вот что я тебе скажу, Феба: если ты в конце концов все-таки доберешься до Лондона, то лишь благодаря ему, а не мне! Он говорит, что отвезет тебя в столицу в своей карете, так что, ради бога, будь с ним повежливей!

– Не может быть! – вскричала девушка. – Неужели он так сказал? Что ж, признаю́, это чрезвычайно любезно с его стороны, но, разумеется, у него ничего не выйдет: я не оставлю тебя здесь одного, да еще в таком состоянии! Я была бы настоящим чудовищем, если бы всерьез задумалась о подобной возможности! – Сказав это, Феба насмешливо добавила: – Значит, мне совсем необязательно быть с ним вежливой, не так ли?

Глава 11

Сильвестр, когда к нему наконец обратились, успокоил обоих спорщиков, заявив, что Тома ни в коем случае нельзя бросать на произвол судьбы; но при этом заметил: и Фебе нет смысла по такой причине откладывать поездку, поскольку он сам останется в «Синем вепре», предоставив Кигли честь сопроводить ее к бабушке. Девушка не могла не проникнуться благодарностью к герцогу за столь практичное решение затруднительного положения, в котором оказалась; теперь Фебу тревожило лишь опасение, что отец настигнет ее раньше, чем карета его светлости прибудет в «Синий вепрь».

– Я могу сказать вам, мисс Марлоу, – заявил Сильвестр в ответ на ее страхи, – что если первым экипажем, который доберется до нас с запада, окажется не моя карета, то оба форейтора из Хаунслоу[43] будут искать себе другое место службы!

И действительно, через два дня, вскоре после того, как прекратился снегопад, прибыл экипаж его светлости. Поскольку форейторам понадобилось более двух часов, чтобы покрыть расстояние от Мальборо до Хангерфорда, то Феба и без красочного рассказа Свейла о невероятных трудностях и тяготах пути, преодолеть которые их подвигло исключительно чувство долга, убедилась: дороги остаются плохими настолько, что появление на месте действа ее отца по-прежнему представляется маловероятным.

Сильвестр отправил свою карету на постоялый двор «Хафуэй-Хаус», расположенный в паре миль дальше по дороге, а Свейла оставил в «Синем вепре». Последний, обнаружив, что ему предстоит делить комнату с Кигли, равно как и столоваться на кухне, настолько оскорбился, что добрых полминуты раздумывал, а не подать ли своему благородному нанимателю прошение об отставке. Когда же ему было приказано еще и ухаживать за мистером Орде, он лишь чопорно поклонился в ответ и стал искать утешения для своего уязвленного достоинства в том, что обращался с незадачливым молодым джентльменом с чрезмерной пунктуальной вежливостью. Поэтому вскоре бедный Том принялся умолять Сильвестра поручить его попечению не столь опытного, зато куда более покладистого Уилла Скелинга. Не прошло и сорока восьми часов, как Том избавился от застенчивости в отношении Сильвестра и стал с радостью полагаться на него во всем; а спустя какой-нибудь час после этой шутливой жалобы он уже сурово выговаривал герцогу за то, что тот с чрезмерной жестокостью отреагировал на нее.

– Одному Господу известно, что вы сказали этому бедняге, но, знай я об этом заранее, ни словом бы вам не обмолвился! – заявил он. – Я готов был сквозь землю провалиться! Он явился сюда, чтобы умолять меня о прощении, поведав мне душещипательную историю о том, что в силу обстоятельств чувствует себя не в своей тарелке, и выразил надежду, что у меня не появится более повода вновь жаловаться вам! Боже! Клянусь, еще никогда в жизни мне не было так стыдно! Вы выставили меня жалким интриганом, Солфорд! Или вы пригрозили рассчитать его лишь за то, что он не хотел ухаживать за мной?

– Ты напрасно полагаешь меня настолько бесцеремонным и высокомерным, Томас. Я всего лишь спросил у него, счастлив ли он у меня на службе.

– Ах, вот оно что! – воскликнул Том. – Ничего удивительного, что он выглядел как приговоренный к казни! И после этого вы еще смеете утверждать, будто вам не свойственно высокомерие! Чтоб вы знали, я склонен полагать вас настоящим феодалом!

Его слова вызвали у Сильвестра смех.

– Что заставляет вас так думать? – спросил герцог. – Я плачу ему весьма недурное жалованье.

– Но вы же нанимали его не для того, чтобы он ухаживал за мной!

– Мой дорогой Томас, а разве у него есть иные заботы? – с некоторым даже нетерпением прервал юношу Сильвестр. – Вся его работа для меня в этой богом забытой таверне не может отнять у него более двух часов в день из двадцати четырех!

– Все так, но ведь он – ваш камердинер, а не мой! С таким же успехом вы могли приказать ему вычистить своих лошадей или подмести пол. Ко всему прочему, вы потребовали, чтобы он поселился в одной комнате с Кигли! Послушайте, Солфорд, вы же не можете не знать, что ваш камердинер занимает намного более высокое положение, нежели ваш грум!

– Только не в моих глазах.

– Весьма вероятно, однако…

– Но довольно об этом, Томас! В моем доме существует лишь мое мнение, оно и имеет значение. Это кажется тебе средневековой дикостью? Если так полагает и Свейл, то он волен покинуть меня: он не мой раб! – Лицо герцога внезапно осветилось улыбкой. – Кигли – вот кто мой верный раб, уверяю тебя, – причем я никогда не нанимал его и никогда не смогу рассчитать. Итак, отчего ты хмуришься теперь?

– Я не хмурюсь… То есть я не могу объяснить этого, вот только мой отец всегда повторяет, что нельзя оскорблять чувства тех, кто стоит ниже тебя, и хотя мне кажется, что вы не собирались этого делать, все равно… Но я не должен так говорить! – поспешно закончил Том.

– Ну, ты ведь сказал то, что хотел, не так ли? – мягко возразил Сильвестр, однако улыбка на его губах стала напряженной.

– Прошу простить меня, сэр!

Сильвестр оставил слова юноши без ответа и лишь задумчиво произнес:

– Знакомство с тобой и мисс Марлоу, полагаю, пойдет мне на пользу. У меня обнаружилась масса недостатков, о которых я даже не подозревал!

– Не знаю, что еще нужно сделать, чтобы вы простили меня, – чопорно пробормотал Том.

– Ровным счетом ничего! Разве что ты намерен научить меня, как обращаться с моими собственными слугами? – Герцог умолк, но, видя, что Том, плотно сжав губы, с вызовом уставился на него, быстро сказал:

– О нет! Что за ужасные вещи я говорю! Прости меня: я совсем не имел их в виду!

Не было никакой возможности противиться этому увещевающему тону или смягчившемуся выражению лица, этакой смеси раскаяния с лукавством, сменившей гримасу разгневанного сатира. Том явственно ощутил тонкую стену невидимого льда, которой отгородился от него Сильвестр; она раздражала его, но тут же растаяла, и он обнаружил, что уже не сердится, а бормочет, запинаясь:

– Ерунда! Кроме того, у меня нет никакого права критиковать вас! Особенно, – наивно добавил он, – когда вы были так дьявольски добры ко мне!

– Вздор!

– Нет, нисколько. Более того…

– Томас, если ты вздумал надоедать мне благодарностями, я ухожу! – прервал его Сильвестр. – И если ты намерен подлизаться ко мне, то тебя ждет неминуемое разочарование! Сегодня утром, когда я попытался сделать твою постель хоть немного удобнее, для описания моей сострадательной попытки ты воспользовался совсем другим эпитетом, нежели «добрый»!

– Ладно, вижу, вам ничем не угодишь! – с улыбкой заметил юноша. – То вы обозвали меня неблагодарным, а теперь, как выяснилось, я еще и смертельно скучен! Но, знаете ли, неблагодарность мне не свойственна. Поначалу, когда вы только прибыли сюда, я решил, что мышеловка захлопнулась. Собственно, так оно и есть, потому что я ничем не могу помочь Фебе. Зато это намерены сделать вы, я не ошибаюсь?

– В самом деле? Ах да, препроводить ее в Лондон! Разумеется, я сделаю это, – ответил Сильвестр. – Если она еще не передумала… Хотя чего она надеется этим достичь, я не совсем понимаю.

Том тоже не смог просветить его светлость, зато Феба откровенно заявила герцогу: она питает надежду больше никогда не возвращаться в Остерби. Подобное заявление оказалось настолько неожиданным, что заставило его светлость выразительно приподнять брови. Девушка продолжала, пытливо вглядываясь в лицо Сильвестра:

– Как-то бабушка сказала мне, что хотела бы, чтобы я жила с ней… Она сказала, что всегда желала этого! Но после смерти моей матери она по каким-то причинам не могла обратиться с таким предложением к отцу. А потом он женился на мачехе, вследствие чего в этом вообще отпала необходимость, и бабушка сочла, что было бы крайне невежливо забирать меня из Остерби.

В глазах его светлости заблистала саркастичная насмешка.

– Но ведь в прошлом году она не пригласила вас остаться у нее? – предположил Сильвестр.

Чело девушки омрачилось; глаза ее, устремленные на его лицо, казалось, вопрошали к нему, стремясь развеять собственные сомнения.

– Нет, – ответила Феба. – Но она подумала… Сэр Генри Халфорд предостерег ее от чрезмерных усилий ради меня… Словом, она сочла недопустимым просить папу передать меня под ее опеку, поскольку не могла возить меня на балы, и… Однако я полагаю… нет, я уверена… она не разобралась в моих чувствах на этот счет! Меня не привлекают балы и светская жизнь. Во всяком случае, все выглядело чрезвычайно благопристойно, когда я выходила в свет со своей бабушкой Ингам, потому что у нее добродушный нрав, она никогда меня не бранила и не следила за мной… Но я и в самом деле не ищу развлечений, хотя мне не пришло в голову спросить, могу ли остаться у нее, когда… – Девушка оборвала себя на полуслове, сообразив, что ступила на тонкий лед, и покраснела.

– Когда вы испугались, что вас могут принудить к нежеланному замужеству? – любезно предположил герцог.

Румянец на ее щеках стал жарче, но в глазах заблестели лукавые искорки.

– В общем, да! – призналась Феба. – Когда это случилось, я вдруг подумала, что, если бабушка позволит мне поселиться у нее, я буду не источником неприятностей, а напротив, могу оказаться ей полезной. Кроме того, совсем скоро я стану совершеннолетней, и тогда, надеюсь… я уверена… все изменится и я перестану быть обузой для кого-либо.

Он мгновенно заподозрил Фебу в том, что она воспылала страстью к какому-то безнадежному и незавидному типу, и прямо спросил ее, уж не собирается ли она сочетаться браком.

– Сочетаться браком! Нет, что вы! – ответила девушка. – Думаю, я никогда не выйду замуж. У меня есть другой план – совершенно другой! – Но она тут же смутилась и добавила: – Простите меня, пожалуйста: я не собиралась обсуждать его ни с кем и не должна этого делать! Умоляю вас, забудьте о том, что я вам только что говорила! Скажите мне лишь одно – поскольку вы наверняка знаете ее лучше, – согласится ли моя бабушка приютить меня?

Герцог полагал, что подобная идея отнюдь не вызовет у леди Ингам ни малейшего восторга, но при этом, злорадствуя в душе, ничуть не сомневался – миледи не сможет отказать внучке, и потому ответил с легкой улыбкой:

– А почему бы и нет?

На лице девушки отразилось нешуточное облегчение, она искренне призналась ему:

– Каждый новый день, проведенный вдали от Остерби, укрепляет меня в решимости никогда больше не возвращаться туда. Еще ни разу в жизни я не была так счастлива! Пожалуй, вы не в состоянии понять мои чувства, но на протяжении последних дней меня не покидает ощущение, будто я наконец-то вырвалась из клетки. – В следующий миг всю ее серьезность как рукой сняло. – О, какие банальности я говорю! Не обращайте на меня внимания!

– Очень хорошо, – сказал его светлость. – Как только дороги вновь станут проезжими, Кигли сопроводит вас в Лондон.

Феба поблагодарила герцога, но с сомнением осведомилась:

– А как же Том?

– После того как вы уедете, я пошлю весточку его родителям. Или вы мне не доверяете? Я не оставлю его до тех пор, пока не передам с рук на руки отцу.

– Нет, конечно, я вполне доверяю вам. Я всего лишь спрашивала себя, а могу ли принять от вас такую помощь – воспользоваться вашей каретой и лишить вас собственного грума! – Сказав это, Феба тут же наивно добавила: – Особенно учитывая, что поначалу я вела себя с вами не слишком вежливо.

– Но вы по-прежнему не изменили своего отношения ко мне, – пожаловался Сильвестр. – Начали вы с того, что устроили мне грандиозную выволочку, после чего облили меня холодным презрением! А теперь не даете мне шанса исправиться! – При виде растерянности девушки герцог рассмеялся, взял ее за руку и легонько поцеловал. – Не будем ссориться, Воробышек, и останемся друзьями! Неужели я настолько плох?

– Нет! Я никогда не говорила и не думала ничего подобного! – запинаясь, пробормотала она. – Как можно, ведь я почти не знаю вас!

– О, это вообще переходит всякие границы! – провозгласил он. – Едва успев свести со мной знакомство, вы тут же невзлюбили меня! Впрочем, я прекрасно вас понимаю: мне самому часто встречаются подобные личности – вот только я никогда не думал, что стану одной из них!

Вознегодовав, Феба воскликнула:

– Еще бы! – Но, произнеся это, тут же сникла и пристыженно пролепетала: – О боже, опять мой гадкий язык! Простите меня!

Глаза герцога гневно сверкнули, однако испуг и уныние, отразившиеся у нее на лице, обезоружили его.

– Еще никогда в жизни я не встречал столь праведную парочку, как вы с Орде! – сказал Сильвестр. – Интересно, что вы заявите мне в следующий раз? Наверное, можно не говорить вам, чтобы вы меня не щадили?

– Теперь уже вы говорите ужасно несправедливые вещи! – возмутилась она. – Том буквально подлизывается к вам!

– Подлизывается ко мне? В таком случае вы совершенно не разбираетесь в льстецах, коль говорите подобные вещи! – Внезапно, устремив на нее проницательный взгляд, он поинтересовался: – Вы полагаете, мне это нравится? Когда мне льстят и подлизываются ко мне?

Девушка задумалась на мгновение, а потом ответила:

– Нет, не совсем так. Скорее, вы подсознательно ожидаете подобного, нравится вам это или нет.

– Вы ошибаетесь! Я никогда не ожидал такого, и мне оно не нравится!

Девушка наклонила голову, что можно было бы принять за знак согласия, если бы не скользнувшая по ее губам легкая улыбка.

– Клянусь честью, мадам! – сердито начал он, но тут же умолк, когда она вопросительно взглянула на него. Спустя несколько мгновений Сильвестр нехотя рассмеялся. – Припоминаю, как мне говорили, что вы не похожи на других, мисс Марлоу.

– Не может быть! Неужели кто-то действительно отозвался обо мне в таком духе? – пожелала узнать Феба, порозовев от удовольствия. – И кто же это был? Скажите же мне немедленно, прошу вас!

Он лишь покачал головой в ответ, изумленный ее горячностью. Комплимент-то был на самом деле пустяковый, но тем не менее она очень хотела узнать, кто же сделал его, и выглядела при этом совсем как ребенок, которого дразнят желанной игрушкой, не давая ее ему в руки.

– Только не я! – ответил он.

Феба вздохнула.

– Это нечестно с вашей стороны! Или вы смеетесь надо мной?

– Ничуть не бывало! С какой стати я должен смеяться над вами?

– Не знаю, но это представляется мне вполне вероятным. Раньше мне никогда не говорили комплиментов – или, во всяком случае, я никогда их не слышала. – Ненадолго задумавшись, девушка добавила: – Разумеется, это может лишь означать, что я была странной – в готическом[44] смысле!

– Да, либо возмутительной и невыносимой!

– Нет, – решила она. – Этого быть не могло, потому что я не была ни возмутительной, ни невыносимой, когда приехала в Лондон. Я вела себя с соблюдением всех приличий – вот только выглядела при том уныло и скучно.

– Насчет приличий спорить не стану, а вот серости и уныния я что-то не заметил!

– Вы сами так думали тогда! – язвительно ответила Феба. – Говоря по правде, я и впрямь была серой и скучной мышкой. Просто за мной наблюдала мама, чтоб вы знали.

Он вспомнил, какой неразговорчивой и даже глупой она показалась ему в Остерби, и сказал:

– Да, вам положительно следует сбежать от нее. Но только не в почтовом дилижансе, да еще безо всякого сопровождения! Договорились?

– Благодарю вас, – смиренно согласилась Феба. – Я должна признать, что путешествовать в карете будет намного удобнее. Когда я смогу двинуться в путь, как вы полагаете?

– Затрудняюсь ответить. До сих пор мы не видели ни одного экипажа из Лондона, а это, скорее всего, означает, что за Спинхемлендом дорога все еще заметена глубокими снежными заносами. Давайте подождем, пока мимо не проедет почтовый дилижанс из Бристоля!

– Меня не покидает гнетущее предчувствие, что вместо него мы увидим дорожную карету мамы – и она не проедет мимо, – убитым голосом провозгласила Феба.

– Даю вам слово – вас не увезут обратно в Остерби, тем более против вашей воли!

– Сколь опрометчивое обещание! – заметила девушка.

– Да, не правда ли? Уверяю вас, я вполне отдаю себе в этом отчет, но, дав вам слово, связал себя по рукам и ногам, и теперь мне остается только молить небеса, чтобы я не оказался вовлеченным в какое-либо серьезное преступление. Вы ведь полагаете, будто я разыгрываю вас, не так ли? Что ж, сейчас вы убедитесь, что я говорю серьезно, и свою добрую волю я докажу вам, заручившись содействием Алисы.

– Но чем она может помочь? – спросила Феба.

– Тем, что отправится вместе с вами в качестве горничной, чем же еще? Ну же, мадам! Неужели после столь строгого уклада, в котором росли вы, мне еще нужно объяснять вам, что молодая девушка вашего происхождения не может путешествовать без горничной?

– Ох, что за претенциозность! – воскликнула она. – Можно подумать, меня заботят подобные вещи!

– Очень может быть, что и нет, но вот леди Ингам непременно обратит на них внимание, обещаю вам. Более того, если дорога окажется в худшем состоянии, чем мы ожидаем, не исключено, вам придется провести ночь на каком-либо постоялом дворе.

Против этого возразить было нечего, между тем Феба упрямо заявила:

– Знайте, если Алиса откажется ехать со мной, это не заставит меня передумать!

– О, здесь вы сильно ошибаетесь! Алиса поступит именно так, как скажу ей я, – с улыбкой ответил герцог.

Беззаботная уверенность, с которой он произнес эти слова, тут же заставила Фебу горячо возжелать, чтобы Алиса решительно отказала ему, но, увы, надеждам девушки не суждено было сбыться. Узнав о том, что ей предстоит сопровождать мисс в столицу, Алиса впала в блаженный экстаз, глядя на Сильвестра с немым обожанием, и лишь благоговейно прошептала: «Лондон!» А когда ей сообщили, что она получит целых пять фунтов на расходы да еще и обратный билет на почтовый дилижанс, она на несколько долгих минут вообще лишилась дара речи, боясь, как позже признавалась своей потрясенной матушке, будто сердце выскочит из ее груди.

Наконец наступила оттепель, а вместе с ней явился и заблудший конюх, принесший с собой столь ужасные рассказы о состоянии дороги, что волосы вставали дыбом. Но миссис Скелинг грозно заявила ему: он еще пожалеет о том, что не поспешил вернуться в «Синий вепрь» вовремя; узнав же о том, какими дорогими гостями она обзавелась за время его отсутствия, он действительно преисполнился сожалений. Но, обнаружив, что в конюшнях отныне заправляет деспот, отнюдь не горящий желанием поступаться властью, а напротив, намеревающийся заставить его работать пуще прежнего, конюх быстро расстался со своими надеждами. Да, быть может, он лишился внушительных чаевых, но при этом избежал и нескольких дней тяжелого труда, обращения с собой, как с «моим мальчиком», безжалостного тыкания носом в собственные огрехи и бесконечного переделывания тех обязанностей, коими он, по мнению Кигли, безбожно манкировал[45]. Не излечилось оскорбленное самолюбие конюха и вследствие безжалостного третирования, коему его подверг Свейл. Последний был принужден вкушать пищу в кухне, среди представителей низшего сословия, но никакая сила на свете не смогла заставить его заметить существование такого никчемного ничтожества, как самый обычный конюх. Его отношение было настолько холодным и отчужденным, а взгляд исполнен столь невыразимого презрения, что поначалу тот даже принял его за хозяина. Впоследствии он, однако, убедился, что герцог куда проще и мягче в общении.

Но первые экипажи проследовали мимо гостиницы с запада, что внушило Фебе нешуточную тревогу и опасения; однако уже через день их миновала и бристольская почта, причем в столь неурочный час, что миссис Скелинг заявила: дорога на восток по-прежнему пребывает в отвратительном состоянии.

– Скорее всего, им понадобилось чуть ли не два дня, чтобы добраться сюда, – сказала она. – В пивной говорят, что в последний раз нечто подобное случилось четыре года назад, когда в Лондоне замерзла река, так что на льду жгли костры и даже устроили ярмарку, народные гулянья и все такое прочее. Не удивлюсь, мисс, если вы застрянете здесь еще на неделю, – с надеждой добавила хозяйка.

– Ерунда! – возразил Сильвестр, когда ему передали слова миссис Скелинг. – Пусть вас не повергает в отчаяние то, что говорят в пивной. Завтра я сам съезжу в Спинхемленд и узнаю мнение кучеров почтовых дилижансов.

– Если только ночью снова не ударит мороз, – озабоченно нахмурившись, заметила Феба. – Сегодня утром начался ужасный гололед, поэтому вам и так будет нелегко удержать на дороге своих серых в яблоках лошадок! Совесть моя протестует против того, чтобы вы отправлялись в путь по такой погоде!

– Никогда в жизни, – провозгласил Сильвестр, тронутый ее словами, – я не думал, что услышу, как вы проявляете такую заботу обо мне, мадам!

– Просто я вполне отдаю себе отчет по поводу того, в каком незавидном положении мы окажемся, если еще и с вами что-нибудь случится, – откровенно призналась она.

Лукавые искорки в его глазах свидетельствовали – он сполна оценил ее выпад. Однако герцог со всей серьезностью произнес:

– Вся прелесть пребывания в вашем обществе, Воробышек, состоит в том, что никогда не знаешь, что вы скажете в следующий миг – хотя я уже привык ожидать худшего!

Ночью мороз не ударил, и первым, что узнала Феба, заглянув к Тому в комнату перед тем, как спуститься к завтраку, была новость – он слышал, как гостиницу миновали несколько экипажей, причем некоторые из них прибыли с востока. Это известие вскоре подтвердила и миссис Скелинг, которая, правда, добавила: пока никто не может сказать, они ехали из самого Лондона или же не далее чем из Ньюбери. По мнению хозяйки гостиницы, отправляться в путь было неразумно и небезопасно до тех пор, пока снег не сойдет окончательно, и она повергла Фебу в содрогание рассказом о том, как трое пассажиров дилижанса, ехавшие на крыше, скончались от холода как раз в такую вот погоду. Но тут появился Сильвестр и положил конец этой жуткой истории, заметив, что, поскольку мисс Феба не собирается путешествовать в Лондон на крыше почтового дилижанса, то на ее счет можно не тревожиться. Миссис Скелинг неохотно согласилась с подобной точкой зрения, однако предупредила его светлость о том, что между Ньюбери и Ридингом есть опасный карьер для добычи гравия, заметить который в сильный снегопад очень трудно.

– Совсем как горячий кофейник, – ледяным тоном произнес Сильвестр, – которого я, кстати, не вижу, – а очень хотел бы увидеть, причем немедленно, если вы будете так любезны.

Миссис Скелинг тут же умчалась на кухню.

– Вы полагаете, опасность влететь в гравийный карьер существует на самом деле, сэр? – осведомилась Феба.

– Нет.

– Должна заметить, мне тоже так представляется. Но вот миссис Скелинг, очевидно, считает, что…

– Миссис Скелинг всего лишь считает, что чем дольше она сможет удержать нас здесь, тем лучше будет для нее, – прервал герцог девушку.

– Вовсе необязательно щелкать меня по носу! – обиделась Феба. – Причем только из-за того, что вы сошли вниз на несколько часов раньше, чем привыкли!

– Великодушно прошу простить меня, мадам! – ледяным тоном проговорил он.

– Ничего страшного, я не обиделась, – сказала она, глядя на него с ласковой улыбкой. – Пожалуй, у вас на голодный желудок всегда дурное настроение. Такое случается со многими, и они ничего не могут с собой поделать, как ни стараются. Но я, конечно, не хочу сказать, будто вы прилагаете к тому чрезмерные усилия: вы ведь не считаете себя обязанным хотя бы не портить настроение другим!

К счастью, в этот самый момент в комнату вошла Алиса, чье появление заставило Сильвестра прикусить язык и сдержать резкий ответ, уже готовый сорваться с его губ. К тому времени, как она вновь удалилась, он успел сообразить (с куда меньшим удивлением, чем неделю назад), что мисс Марлоу намеренно провоцирует его. Герцог ограничился тем, что сказал:

– Хотя я и могу не считать себя обязанным не портить настроение другим, вы могли бы выказать большее умиротворение, мадам! В столь ранний час я поднялся исключительно ради вас, но у меня еще есть время передумать и не ездить в Ньюбери.

– Так вы еще и капризны к тому же? – поинтересовалась Феба, с невинным видом глядя на него.

– К тому же? Что вы имеете в виду? – пожелал узнать Сильвестр. Заметив, как она приоткрыла рот, он поспешно добавил: – Нет, не говорите ничего! Я вполне могу догадаться, что вы намереваетесь сказать!

Она звонко рассмеялась и начала разливать кофе.

– Я не оброню больше ни слова, пока вы не перестанете дуться, – пообещала Феба.

Хотя его так и подмывало ответить в том же духе, немного поразмыслив, Сильвестр решил промолчать. Тишина за столом царила до тех пор, пока, подняв глаза от тарелки несколькими минутами позже, он не обнаружил, что девушка наблюдает за ним с видом голодной птички, жадно ждущей крошек. Герцог, не выдержав, рассмеялся и воскликнул:

– Ах вы, Воробышек! Вы поистине невыносимое создание!

– Боюсь, так оно и есть, – совершенно серьезно согласилась она. – Кажется, ничто на свете не может научить меня держать язык за зубами!

– Быть может, вы не пытались по-настоящему избавиться от вредной привычки говорить все, что вам приходит в голову? – предположил Сильвестр, насмешливо глядя на нее.

– Напротив, я очень стараюсь! – заверила она его. – И только попадая в общество таких людей, как вы и Том, я… То есть, я хотела сказать…

– Да, именно так! – перебил Фебу герцог. – Только находясь рядом с теми, чье мнение вас не интересует, вы даете волю своему языку?

– Да, – согласилась она, довольная тем, что он так хорошо понимает ее. – В этом все дело! Хотите еще бутербродов с маслом, сэр?

– Нет, благодарю вас, – отказался он. – Кажется, я потерял аппетит.

– Было бы удивительно, если бы этого не случилось, – жизнерадостно заметила Феба. – Для вас оказаться запертым в четырех стенах – сущее наказание! А как скоро вы намерены отправиться в Ньюбери? Наверное, это глупо с моей стороны, но я не нахожу себе места от беспокойства! Что я буду делать, если мама приедет в то время, пока вас не будет?

– Спрячьтесь на сеновале! – посоветовал он. – Однако, если у нее имеется хоть крупица здравого смысла, она не сделает ни малейшей попытки отыскать вас!

Глава 12

Проводив Сильвестра, Феба уселась играть в пикет с Томом. Шорох колес, долетавший с улицы, несколько раз заставлял ее поднимать голову, но вот стук копыт одинокой лошади не вызвал у нее тревоги. Она слышала его, однако не придала ему значения; посему появление мистера Орде, вошедшего в комнату безо всяких церемоний, застало девушку врасплох. Испуганно ахнув, Феба выронила карты, которые держала в руках. Том повернул голову и в смятении воскликнул:

– Отец!

Сквайр[46], глядя на беглецов с видом человека, заранее знавшего, что так оно и будет, закрыл за собой дверь и сказал:

– Ага! Итак, что вы себе позволяете, хотел бы я знать?

– Это я во всем виновата! Прошу вас, не сердитесь на Тома! – взмолилась Феба.

– Ничуть не бывало! – вскинулся Том. – Вина целиком и полностью лежит на мне, это я все испортил и сломал ногу!

– Так я и знал! – заявил любящий родитель. – Полагаю, я должен радоваться уже тому, что ты не сломал себе шею. Юный растяпа! А что сломали себе мои лошади?

– Ничего, они лишь растянули коленные сухожилия! – заверила его Феба. – И я приложила все усилия… Но позвольте помочь вам снять пальто, сэр!

– Бесполезно пытаться задобрить меня, девочка! – сурово заявил мировой судья, однако принял предложенную помощь. – Ну и переполох же вы устроили! Еще немного, и ты, Феба, свела бы своего отца в могилу!

– О нет! – вскричала девушка, побледнев.

Сквайр немного смягчился, видя, что по-настоящему напугал ее, и потрепал Фебу по побелевшей щечке.

– Ну-ну, все не так плохо, но ты же знаешь, как бывает, когда что-либо гложет его!

– Папа, мы не убегаем под венец! – выпалил Том, прервав мистера Орде.

Сквайр удостоил сына взгляда, полного ласковой насмешки.

– Чушь собачья, Том: я никогда и не сомневался в этом. Но, быть может, ты все-таки расскажешь мне, что натворил, – помимо того, что опрокинул мою новую коляску в канаву и разбил два ее колеса?

– Я вез Фебу в Лондон, к ее бабушке. Феба готова была отправиться туда в почтовом дилижансе, если бы я не сделал этого, сэр!

– А в том, что мы оказались в канаве, вины Тома не было, сэр! – вмешалась девушка. – Он превосходно управлялся с коляской до тех пор, пока мы не встретили того злополучного ослика!

– Встретили ослика, значит? Что ж, это меняет дело, – заметил сквайр. – Во всяком случае, теперь у вас появился хоть какой-то повод для оправдания.

– Нет, не появился, – честно признался Том. – Мне следовало бы лучше править коляской, и я предпочел бы сломать себе обе ноги, чем позволить Тру растянуть сухожилие!

– Так-так! – протянул его отец, явно смягчившись. – Слава богу, что этого не случилось! Ладно, немного погодя я сам взгляну на его сухожилие. Откровенно говоря, я боялся, что обнаружу сломанные колени.

– Мистер Орде, – взволнованно обратилась к нему Феба, – умоляю, скажите мне правду! Папа знает, где я?

– Разумеется, знает! – отозвался мировой судья. – Ты же не думаешь, что я не сказал ему об этом, да?

– А кто подсказал вам самому, отец? – спросил Том. – Подозреваю, это был Упсалл, хотя до того я ни разу в жизни не имел с ним дела и никто из нас не открыл ему моего имени! А Фебу он вообще в глаза не видел!

Однако новости, разумеется, пришли от доктора. Личность пациента осталась для него загадкой. Но он знал, кем являлся тот молодой человек, что так властно распоряжался в «Синем вепре». Было бы напрасно ожидать от скромного деревенского врача, будто он воздержится от рассказов о том, что его вызывал к себе не кто иной, как герцог Солфорд. Известие об этом разошлось по всей округе с загадочной быстротой, свойственной лишь сельской местности. И если к тому времени, как слухи эти достигли ушей сквайра, они и обросли невероятными подробностями, то в них еще оставалось достаточно правды, чтобы убедить сего проницательного джентльмена в том, что предполагаемый отпрыск дома Рейнов, опрокинувший экипаж на дороге из Бата, был не кем иным, как его собственным сыном.

Впрочем, он не особо и удивился. По возвращении домой, состоявшемся всего через несколько часов после исчезновения Тома, его ждала встреча с огорченной супругой, которая сообщила ему столь ужасающие известия, что он отказался им верить. Мировой судья надеялся, будто знает сына достаточно хорошо, дабы сохранить уверенность в том, что тот не сбежал из дома ради тайного венчания. А вот Марлоу он счел полным идиотом, раз отец Фебы позволил обмануть себя столь нелепой историей! Мистер Орде небезосновательно полагал: их наследник способен сам позаботиться о себе, потому что, Господь свидетель (при этих словах сквайр, иронически приподняв бровь, многозначительно взглянул на сына), иного от него и не ожидали. И потому отец преспокойно принялся наблюдать за развитием дальнейших событий.

Первым из них стало возвращение мистера Марлоу в Остерби с сильнейшей простудой и полное отсутствие каких-либо известий о беглецах. Если верить ее милости, простуда осложнилась отеком легких: как бы то ни было, но его милость ужасно переживал и чувствовал себя прескверно, что и неудивительно, поскольку в его спальне стояла такая духота, что он лежал, буквально обливаясь потом.

Насколько удалось выяснить сквайру, Феба сбежала из дома, чтобы не принимать предложение руки и сердца от герцога Солфорда. Отцу Тома эта история показалась невероятной с самого начала. А когда он удостоверился в своей правоте, полагая, что именно ради Тома герцог и обратился к костоправу, сквайр окончательно убедился: это всего лишь досужие сплетни. Но теперь он был бы чрезвычайно признателен детям, если бы они растолковали ему, какого дьявола совершили столь нелепый и безумный побег.

Объяснить суть происходящего мистеру Орде оказалось довольно трудно; неудивительно, что вскоре сквайр заявил – он отказывается что-либо понимать. Поначалу этот герцог представлялся Фебе сущим чудовищем, от домогательств которого она и сбежала; затем, без видимых причин, он вдруг превратился в очаровательного спутника, с коим она поддерживала поистине дружеские отношения на протяжении большей части недели.

– Я никогда не говорила, будто он очарователен, – запротестовала Феба. – Это все Том. Он буквально подлизывается к нему!

– Ничего подобного! – негодующе возразил Том. – Это ты отказывала ему в самой обычной вежливости!

– Довольно! – вмешался сквайр, давно привыкший к внезапным ссорам своего отпрыска и его подруги детства. – Мне понятно лишь одно: я должен быть признателен герцогу за то, что тот позаботился о парочке таких глупых созданий, как вы! А ведь я с самого начала сказал ее милости – эта история не стоит и выеденного яйца, так оно и вышло! Не мое это дело – читать тебе нотации, дорогая моя, но ты их заслужила, причем сполна! Однако больше я ничего не скажу вам обоим. Том и без того достаточно наказан тем, что сломал ногу; что до тебя – в общем, нет смысла уверять, будто ее милость не рассержена, потому что она пребывает в сильнейшем раздражении!

– Я не вернусь обратно в Остерби, сэр, – с мужеством отчаяния заявила Феба.

Мировой судья очень любил девушку, но он сам был отцом и потому знал, что подумал бы о человеке, помогающем его ребенку пренебречь родительской властью. Мягко, однако с присущей ему твердостью, которую так хорошо знал Том, сквайр заявил: Феба непременно вернется в Остерби, причем в его сопровождении. Он пообещал Марлоу, что доставит ему дочь в целости и сохранности, и следовательно, говорить здесь больше не о чем.

А вот в этом мистер Орде ошибался: и Том, и Феба нашлись с ответом; но ничто из сказанного ими не смогло отвратить сквайра от выполнения того, что отец Тома полагал своим долгом. Он с величайшим терпением выслушал все предъявленные ему аргументы, однако через час ожесточенной перепалки по-отечески потрепал Фебу по плечу и сказал:

– Да-да, моя дорогая, но будь же благоразумна! Если ты хочешь жить у своей бабушки, напиши ей и поинтересуйся, согласна ли она приютить тебя, на что я от всей души надеюсь. Однако носиться по стране сломя голову – это ни в какие ворота не лезет, и она сама так и сказала бы тебе. Что до твоих ожиданий, будто я стану помогать тебе в этом, – я полагал, ты умнее, ведь прекрасно понимаешь, что я не могу сделать этого!

Феба в отчаянии выкрикнула:

– Вы ничего не понимаете!

– Он просто не хочет понимать! – гневно поддержал девушку Том.

– Не надо, Том! Быть может, если я напишу ей, бабушка согласится… Вот только они будут ужасно сердиты на меня! – Одинокая слеза скользнула по ее щеке; смахнув ее, Феба храбро проговорила: – Что ж, по крайней мере целую неделю я была счастлива. Когда я должна буду уехать, сэр?

Сквайр грубовато проворчал:

– Чем скорее, тем лучше, моя дорогая. Найму для тебя карету, вот только как быть с Томом? Пожалуй, для начала мне стоит проконсультироваться с его доктором.

Девушка согласилась со сквайром и, когда по ее щеке скатилась очередная слезинка, опрометью выскочила из комнаты. Мистер Орде, откашлявшись, сказал:

– Ей станет лучше, если она выплачется вволю.

Именно так Феба и намеревалась поступить в уединении собственной спальни; но там она застала Алису, подметающую пол, и отступила обратно на лестницу. В это мгновение дверь в задней части гостиницы отворилась и в узкий коридор шагнул Сильвестр. Феба замерла на полпути, а он поднял голову. Завидев блестящие дорожки от слез у нее на щеках, его светлость спросил:

– Что случилось?

– Папа Тома, – выдавила она. – Мистер Орде…

Герцог нахмурился, отчего летящие брови мужчины стали еще выразительнее.

– Здесь?

– В комнате Тома. Он… он говорит…

– Идемте в буфетную! – скомандовал Сильвестр.

Девушка повиновалась, высморкалась и сдавленным голосом проговорила:

– Прошу прощения: я пытаюсь взять себя в руки!

Он закрыл за ними дверь.

– Да не плачьте! Итак, что говорит Орде?

– Что я должна вернуться домой. Видите ли, он пообещал это папе, и хотя он очень добрый, но ничего не понимает. Он отвезет меня домой, как только сможет.

– В таком случае не будем терять ни минуты, – невозмутимо заявил герцог. – Сколько времени вам понадобится на то, чтобы собрать вещи?

– Какая теперь разница? Он говорит, что сначала должен съездить в Хангерфорд, повидать доктора Упсалла и нанять карету.

– Я имею в виду не возвращение в Остерби, а вашу поездку в Лондон. Разве не этого вы желали?

– О да, да, конечно! Вы хотите сказать… Но он не позволит мне!

– А вы должны спрашивать у него разрешения? Коль решите ехать, моя карета ждет на постоялом дворе «Хафуэй-Хаус», и я готов немедленно отвезти вас туда. Итак?

Слабая улыбка коснулась ее губ, потому что слова эти произвели на нее магическое действие. Она вдруг превратилась в совсем другого человека и воскликнула:

– Благодарю вас! О, как вы добры!

– Я скажу Кигли, чтобы он не ставил лошадей в стойло. Где Алиса?

– В моей спальне. Но она не…

– Передайте ей, что у нее есть ровно пятнадцать минут, чтобы собрать все необходимое, и предупредите – мы не станем дожидаться ее, – сказал герцог, направляясь к двери.

– А миссис Скелинг?

– Я все устрою, – не оборачиваясь, бросил герцог и вышел.

Поначалу Алиса изумилась, но, узнав о том, что ждать ее никто не будет, отшвырнула веник с видом человека, сжигающего за собой все мосты, и решительно заявила:

– Я еду с вами, пропади оно все пропадом! – после чего выскочила из комнаты.

Боясь, что в любой момент к ней может войти сквайр, Феба вытащила из-под кровати свой саквояж и принялась судорожно запихивать в него вещи. Не прошло и четверти часа, как обе девушки украдкой спустились по лестнице; одна держала в руках саквояж и шляпную коробку, из которой выбивалась полоска муслина, а другая обеими руками прижимала к груди сумку из плетеной соломки.

Коляска ждала их во дворе. Кигли держал лошадей под уздцы, а рядом с ним стоял Сильвестр. При виде двух растрепанных путешественниц герцог рассмеялся и поспешил освободить Фебу от ее ноши, заявив:

– Мои поздравления! Я и предположить не смел, что вы будете готовы раньше чем через полчаса!

– А я и не готова, – призналась девушка. – Мне пришлось оставить кое-какие вещи, и – о боже! – мое платье торчит из коробки!

– Вы сможете вновь уложить все в «Хафуэй-Хаус», – успокоил Фебу Сильвестр. – Вот только поправьте шляпку! Я не хочу, чтобы кто-нибудь увидел, как я везу леди, которая выглядит так, словно сбежала из сумасшедшего дома!

К тому времени как Феба привела себя в божеский вид, ее багаж был уже уложен под сиденье, а Сильвестр протягивал ей руку, чтобы подсадить наверх. Алиса последовала за ней, и в следующий миг они сорвались с места, Кигли же прыгнул на запятки, когда коляска вылетала со двора.

– Смогу ли я добраться до Лондона уже сегодня вечером, как полагаете, сэр? – спросила Феба, стоило Сильвестру миновать узкие ворота.

– Надеюсь, что да, но, скорее всего, вам все-таки придется остановиться где-нибудь на ночлег. Перспектива застрять в сугробе вам больше не грозит, однако дорога будет нелегкой из-за того, что снег тает, превращаясь в кашу. Предоставьте Кигли решать, как вам лучше поступить.

– Видите ли, все дело в том, что у меня с собой немного денег, – застенчиво призналась девушка. – Откровенно говоря, их очень мало! Поэтому, если мы сможем добраться до Лондона…

– Не тревожьтесь из-за денег. Кигли заплатит за все: за гостиницу, сменных лошадей и дорожный сбор. На первых перегонах вы поедете в моей упряжке, но потом, боюсь, придется нанять каких-нибудь кляч.

– Спасибо вам! Вы очень добры! – ошеломленно пробормотала она. – Прошу вас, передайте ему, пусть он ведет счет деньгам, с которыми ему придется расстаться.

– Разумеется, мисс Марлоу.

– Да, но я имею в виду…

– О, я понимаю, что вы имеете в виду! – перебил ее герцог. – Вы хотите, чтобы я представил вам счет, и, несомненно, именно так я и поступил бы, будучи торговцем, сдающим лошадей в наем.

– Я, конечно, многим вам обязана, герцог, – холодно заявила Феба, – но если вы намерены и далее разговаривать со мной столь возмутительно высокомерным тоном, то я… я…

Он рассмеялся.

– Что вы?

– Я еще не знаю, что сделаю, но обязательно что-нибудь придумаю, обещаю вам! Потому что вы заблуждаетесь! Полагаю, вы считаете вполне приемлемым для себя покрыть дорожные расходы, но с вашей стороны будет крайне неприлично заплатить за гостиницу для меня!

– Очень хорошо. Если таковой счет действительно появится, я непременно передам его вам при следующей встрече.

Она милостиво наклонила голову.

– Чрезвычайно признательна вам, сэр.

– Именно таким тоном я разговариваю, когда выказываю оскорбительное пренебрежение, да? – полюбопытствовал Сильвестр.

Феба, коротко рассмеявшись, одобрительно заметила:

– Должна признать, что вы совсем не глупы!

– Это точно! Кроме того, у меня хорошая память. Я не забыл о том, как метко вы пародировали нескольких наших общих знакомых, и не делаю секрета из того, что ощущаю смутное беспокойство. У вас обнаружился несомненный талант подмечать самые смешные и нелепые черты своих жертв!

Феба не ответила. Искоса взглянув на нее, Сильвестр обратил внимание на сосредоточенное и серьезное выражение лица девушки. Герцог спросил себя, что же могло обеспокоить ее в его добродушной речи, но не стал задавать этот вопрос вслух, поскольку они как раз подъехали к гостинице «Хафуэй-Хаус» и ему пришлось переключиться на конюха, выбежавшего со двора, чтобы принять лошадей.

Вскоре карета, которой предстояло отвезти путешественниц в Лондон, стояла наготове. Алиса, всю дорогу в немом блаженстве просидевшая в коляске, с благоговейным восторгом взирала на роскошный экипаж, готовый тронуться в путь: на герцогский герб на дверцах, великолепных лошадей, фыркавших и нетерпеливо перебиравших копытами, элегантных форейторов, мягкие подушки сидений и овчины, покрывавшие пол. К вящему негодованию Фебы, она наконец не выдержала и расплакалась. Однако на встревоженный вопрос, что стало тому причиной, девушка, перемежая речь сдавленными всхлипами, промолвила, что думает о соседях, лишенных возможности лицезреть, как она отправляется в путь, словно королева.

На что Феба с облегчением ответила:

– Не расстраивайся! Ты расскажешь им обо всем, когда вернешься домой! Забирайся внутрь и перестань плакать, ради бога!

– Хорошо, мисс! Просто я очень счастлива! – сказала Алиса, готовясь забраться в экипаж.

Феба повернулась и взглянула на Сильвестра, который стоял возле откидных ступенек с намерением помочь ей подняться. Покраснев как маков цвет, она протянула ему руку и, когда он принял ее, запинаясь, проговорила:

– Я все пыталась придумать, как выразить вам… свою крайнюю признательность, но так и не смогла найти нужных слов. Но я от всей души благодарю вас!

– Поверьте мне, Воробышек, вы придаете несообразно большое значение пустячной услуге. Передавайте мои наилучшие пожелания леди Ингам и скажите, что я окажу себе честь и непременно загляну к ней, когда буду в городе. В свою очередь, обещаю передать от вас привет Томасу и его отцу!

– Да, пожалуйста! Я имею в виду, вы расскажете Тому, как все произошло, не так ли? И быть может, заодно передадите сквайру мои извинения, а не привет?

– Непременно, если таково ваше желание.

– Я полагаю, что так будет лучше. Мне остается лишь надеяться, что он не слишком рассердится.

– Не забивайте себе голову подобными вещами!

– Да, потому что если он разозлится, я знаю – вы окатите его ледяным презрением, а мысль об этом для меня невыносима! – сказала девушка.

– Так я и думал, что ваша неестественная вежливость долго не продержится, – заметил герцог. – Позвольте сообщить вам, что я намерен вести себя исключительно в рамках приличий!

– Именно этого я и боюсь! – заявила она.

– Боже милостивый, что вы за невозможное создание! Садитесь в карету, пока я не подхватил простуду! – воскликнул он, разрываясь между веселым изумлением и негодованием.

Она рассмеялась, но, когда он подсадил ее, с извиняющимся видом сказала:

– О чем я думала? Честное слово, я не собиралась говорить вам никаких обидных слов!

– Вы неисправимы. Я же, напротив, настолько великодушен, что желаю вам легкого и счастливого пути!

– Вы и впрямь великодушны! Благодарю вас!

Ступеньки были подняты; перед тем как дверца захлопнулась, до него еще донесся голос Алисы.

– Горячие кирпичи и меховая полость, мисс! – восторгалась девушка. – Это просто потрясающе, говорю вам!

Феба подалась вперед, чтобы помахать ему на прощание, конюхи отпустили коренников, которых держали под уздцы, и карета покатилась вперед, покачиваясь на превосходных рессорах. Сильвестр стоял и смотрел вслед экипажу, пока он не скрылся за поворотом дороги, после чего герцог обернулся к Кигли, ожидавшему рядом, держа за уздечку нанятую верховую лошадь.

– Довези их сегодня же до Лондона, Джон, если получится, но не рискуй без необходимости, – сказал его светлость. – Деньги, пистолеты – полагаю, у тебя есть все, что нужно.

– Да, ваша светлость, но я бы хотел, чтобы вы позволили мне вернуться!

– Нет, жди меня в Солфорд-хаус. Я не могу взять вас обоих, тебя и Свейла. Или, во всяком случае, я не хочу этого делать! В конце концов, коляски не рассчитаны на троих пассажиров.

Поднимаясь в седло, Кигли мрачно улыбнулся.

– Я так и думал, что вокруг вашей светлости слишком много поклонников, – удовлетворенно заметил он.

– Надеюсь, это станет мне хорошим уроком! Ну, ни пуха ни пера! – напутствовал грума Сильвестр.

Недолгий обратный путь до «Синего вепря» герцог проделал, ведя лошадей неспешной рысью и предаваясь не таким уж приятным размышлениям о событиях минувшей недели. Ему ни в коем случае не следовало останавливаться в «Синем вепре». Он спросил себя, что же на него нашло, и склонялся к ответу, что всему виной – его упрямство и несговорчивость. Джон попытался переубедить его – черт бы побрал Джона за то, что он, по своему обыкновению, оказался прав! – и Сильвестр сделал это, стараясь в первую очередь досадить ему, а уж только потом и по какой-либо иной причине. Что ж, за свое нечестие он получил сполна! А стоило ему обнаружить молодого Орде в беде, как все, он попался в ловушку: только сущий негодяй мог бросить мальчишку на произвол судьбы. Кроме того, ему понравился Томас, и герцог никак не мог предвидеть, что его милосердие выйдет ему боком и он окажется впутанным в ситуацию, которой всеми силами стремился избежать. Сильвестру оставалось лишь возблагодарить провидение за то, что он не часто ездил по дороге в Бат: в «Хафуэй-Хаус» он дал изрядно пищи для кривотолков, а это никак не входило в его планы. И всему виной вздорная девчонка! Она крайне нуждалась в том, чтобы ей преподали урок хороших манер вкупе с пристойным поведением; Феба отличалась недопустимой дерзостью и полным отсутствием красоты, поэтому он совершенно искренне невзлюбил ее. И какой черт дернул его прийти ей на помощь, когда вся его благонравная натура жаждала увидеть, как она получит то, чего заслуживала? Нет, положительно, в том не было ни малейшей необходимости – если не считать того, что его светлость дал слово. Но, увидев ее на лестнице, донельзя огорченную и пытающуюся жалко улыбнуться ему сквозь слезы, он даже не вспомнил о своем глупом обещании, а действовал, повинуясь какому-то безумному порыву, поэтому за то, что из того вышло, ему теперь оставалось благодарить лишь себя самого.

Сильвестр по-прежнему привязан к убогой гостинице и юноше, здоровье и благополучие которого не должны были волновать его никоим образом; он лишился своего грума; заслужил суровую критику со стороны какого-то деревенского сквайра – наверняка весьма достойного субъекта, одного из тех, коих он развлекал в Дни открытых дверей. Его светлость стал объектом (если он только хоть немного был знаком с обычаями высшего света) клеветнических и постыдных измышлений. Рано или поздно, но вся эта история выплывет наружу. В лучшем случае его поступок припишут временному помешательству, а в худшем, несмотря на его пресловутую разборчивость и привередливость, скажут, что он самым смехотворным образом влюбился в невзрачную девицу, напрочь лишенную красоты и стиля, которая к тому же с презрением отвергла его предложение руки и сердца.

Нет, решил Сильвестр, аккуратно въезжая через узкие ворота во двор «Синего вепря», это уже слишком – ожидать, что он безропотно снесет подобные вещи! Мисс Марлоу ни в коем случае не должна сообщить заинтересованному свету свое неблагоприятное мнение о нем. Собственно говоря, мисс Марлоу просто обязана выказать нечто прямо противоположное презрению: будь он проклят, если станет единственным, кто получит столь горький, но весьма полезный урок!

Выражение лица герцога, вышедшего из коляски и принявшегося сурово надзирать за безупречным выполнением своих коротких распоряжений, заставило конюха покрыться потом от страха; но, когда его светлость наконец легким шагом вошел в комнату Тома, все следы дурного расположения исчезли с его безмятежного лика.

В спальне царила напряженная, скованная атмосфера. Сквайр, проголодавшийся с дороги, только что разделался с плотным завтраком, а Том, исчерпав все мыслимые и немыслимые аргументы, вот уже десять минут хранил недовольное и обиженное молчание. Юноша оглянулся на звук открываемой двери и, едва завидев входящего Сильвестра, вскричал:

– Солфорд! Произошло… нечто ужасное! Быть может, вы сумеете убедить моего отца прислушаться к голосу разума! Я бы никогда не поверил, что он способен… Ох, прошу прощения, это мой отец!

– Не знаю, во что бы ты никогда не поверил, – заявил сквайр, поднимаясь со стула и приветствуя Сильвестра легким поклоном, – но позволь сказать тебе, мой мальчик, что я бы тоже не поверил в то, что, пробыв вдали от дома какую-то неделю, ты напрочь позабыл о хороших манерах! Не удивлюсь, если его светлость спрашивает себя, в каком хлеву ты воспитывался, и я не могу винить его за подобные мысли. Однако это не так – а какой нагоняй устроила бы ему мать, если бы оказалась здесь! – Заметив, что Сильвестр протягивает ему руку, мистер Орде тепло пожал ее. – Польщен знакомством с вашей светлостью – и чувствую себя перед вами в неоплатном долгу, как вы легко можете догадаться! Вы проявили невероятную доброту по отношению к Тому, и я даже не знаю, как вас благодарить!

– Уверяю вас, сэр, благодарить меня нет ни малейшей нужды, – ответил Сильвестр, пустив в ход все свое обаяние. – Я провел чрезвычайно занимательную неделю и обзавелся новым другом, коего решительно не могу позволить вам бранить! Это было бы несправедливо, ведь он отказался от своей поистине гнетущей вежливости лишь исключительно по моей настоятельной просьбе. Кроме того, вот уже на протяжении шести дней он вынужден сносить невероятную скуку, и за все это время я не слышал от него ни словечка жалобы!

– Ага, так ему и надо! – изрек сквайр. – Скверное дело, милорд герцог! Могу сообщить, что я оставил Марлоу в крайне дурном расположении духа. Точно вам говорю! Он прекрасно управляется с охотничьими собаками, но вот его умственные способности я всегда полагал весьма посредственными. Гретна-Грин, надо же такое придумать! Большей глупости я в жизни не слыхивал!

– Как же я жалею о том, что не отвез ее в Гретна-Грин! – яростно вскричал Том. – Солфорд, мой отец намерен доставить ее обратно в Остерби! А я никак не могу втолковать ему, что после такой эскапады на это способен лишь тот, у кого нет ни души, ни сердца!

– Тише, тише! – сказал сквайр. – Ничего особенно плохого не случилось, никто ни о чем не узнает – его светлости отдельное спасибо! – и я так и скажу ее милости.

– Можно подумать, она вас послушает! – воскликнул Том. – А кем буду выглядеть я? Если бы я посадил ее на почтовый дилижанс, она уже давным-давно была бы у леди Ингам! Я пообещал отвезти ее туда, а на деле – окончательно погубил! Отец…

– Успокойся, Галахад! – вмешался Сильвестр. – Впадать в отчаяние решительно не из-за чего. Мисс Марлоу отбыла в Лондон час назад.

После этих слов в комнате воцарилось ошеломленное молчание. Его нарушил восторженный вопль Тома:

– Ах вы, троянец[47] этакий, Солфорд!

В ответ Сильвестр рассмеялся; но уже в следующий миг он нахмурился, когда сквайр, в упор глядя на него, без обиняков заявил:

– Если это сделали вы, ваша светлость, в чем я не сомневаюсь, то позволю себе сообщить вам, что вы поступили дурно, милорд герцог, – очень дурно!

Том, заметив, как на лице его светлости появилось холодное, отстраненное выражение, поспешил вмешаться:

– Вы не должны так говорить, отец, в самом деле, не должны! Прошу вас…

– Я буду говорить то, что думаю, Том, – отрезал сквайр, по-прежнему глядя на Сильвестра из-под нахмуренных бровей. – Если его светлости это не нравится, что ж, мне очень жаль, но я действительно имею в виду то, что сказал, и не намерен отказываться от своих слов!

Том бросил встревоженный взгляд на Сильвестра, однако его вмешательство оказалось куда более успешным, нежели он подозревал. Встретив взгляд юноши, герцог вдруг ошеломленно сообразил, что мальчишка пытается уберечь сквайра от оскорбления. Он даже не заметил, как напрягся; на мгновение в памяти у него всплыли слова Фебы. Тогда он не придал им значения и отмахнулся от них, сочтя лишь дерзкой попыткой позлить его; но теперь он спросил себя, а не кроется ли правда в том, что он, который всегда гордился своими безупречными манерами, кажется окружающим невыносимо высокомерным. Сильвестр с улыбкой ответил:

– Что ж, мне это действительно не нравится, поскольку вы несправедливы ко мне, сэр! Быть может, вы дали слово Марлоу, но я-то дал слово его дочери!

– Да-да, все это прекрасно! – парировал мировой судья. – Однако что я теперь скажу ему, герцог?

– На вашем месте, – ответил Сильвестр, – я бы просто сообщил ему, что не смог привезти обратно мисс Марлоу, поскольку она уже уехала из города – с визитом к своей бабке.

Сквайр, обдумав слова его светлости, медленно проговорил:

– Разумеется, я могу сказать именно так. Они ведь и впрямь не знают, что Феба с самого начала была здесь, – и будет лучше, пожалуй, если и не узнают. Однако мне не по душе обманывать Марлоу, поскольку именно это я и сделаю, вне всяких сомнений!

– Но, отец, какой смысл рассказывать им о том, что вы застали здесь Фебу? – спросил юноша. – Теперь, когда она уехала, это может причинить один лишь вред!

– Что ж, ты прав, – признал сквайр. – Итак, что я должен сказать им?

– Что мисс Марлоу уехала в столицу в моей карете, в сопровождении моего старшего грума и респектабельной горничной, – без запинки отозвался Сильвестр. – Даже леди Марлоу не смогла бы потребовать большего соблюдения приличий, не так ли?

– Если только не увидит эту самую респектабельную горничную! – пробормотал себе под нос Том.

– Не вынуждай своего отца подозревать невесть что, Том! Позвольте мне успокоить вас, сэр! С мисс Марлоу отправилась дочь владелицы этой гостиницы. Она, безусловно, респектабельная особа!

– Да, и при этом льстица, каких поискать! – не унимался Том. – Она имела наглость заявить, что петухи, в отличие от герцогов, на дороге не валяются!

Глава 13

Вопреки ожиданиям Сильвестра, Феба добралась до дома бабушки тем же вечером, около половины одиннадцатого. Она провела в пути почти восемь часов, поскольку состояние дороги вынудило форейторов ехать с чрезвычайно умеренной скоростью, и очень устала; к тому же девушку снедали тревога и беспокойство. Прием, оказанный ей поначалу на Грин-стрит, был не слишком обнадеживающим. Пока Феба ожидала в карете, опустив стекло и глядя на Кигли, тот, поднявшись по ступенькам к двери, решительно постучал в нее тяжелым молотком. Воспоследовало долгое молчание, и Фебу охватил страх, что леди Ингам могла уехать из города. Но, едва Кигли поднял руку, чтобы повторить стук, девушка вдруг увидела, как он замер и опустил ее. В следующий миг до слуха Фебы долетел скрип отодвигаемых засовов, она, взволнованно подавшись вперед, увидела появившегося на пороге дворецкого бабушки с лампой в руке и облегченно вздохнула.

Но, если девушка и ожидала, будто Горвич окажет ей теплый прием, то надеждам ее не суждено было сбыться. Люди, требовавшие впустить их в столь неурочный час, неизменно становились для него нежеланными гостями, пусть даже прибывали в карете, запряженной четверкой лошадей, и в сопровождении ливрейного слуги. Уличный фонарь давал достаточно света, поэтому дворецкий рассмотрел, что, несмотря на грязь, забрызгавшую колеса и дверцы, экипаж выглядел чрезвычайно элегантно: это была вовсе не наемная повозка, а карета, сделанная для джентльмена, обладающего отменным вкусом и не стесненного в средствах. Герб, проглядывавший из-под слоя грязи, заставил слугу чуточку смягчиться, но на вопрос Кигли он холодно ответил, что ее милость не принимает посетителей.

Впрочем, Фебу ему пришлось впустить. Однако сделал он это с явной неохотой и застыл, с неодобрением глядя, как она благодарит Кигли за помощь и прощается с ним с недопустимым, по его мнению, дружелюбием.

– Я узна́ю, мисс, примет ли вас ее милость, – заявил он, захлопывая наконец дверь за Кигли. – Должен, однако, уведомить вас – она удалилась отдыхать уже более часа назад.

Феба попыталась не подать виду, что обескуражена, и уверенно заявила: бабушка непременно примет ее.

– Не могли бы вы, Горвич, позаботиться о моей служанке? – попросила девушка. – Мы провели в дороге несколько часов, и я полагаю, она не откажется от ужина.

– Еще бы! С превеликим удовольствием! – подхватила Алиса, одарив Горвича очаровательной улыбкой. – Но не стоит утруждаться из-за меня! Кусок холодного мяса и кружка портера меня вполне устроят.

Глядя на выражение, появившееся на лице Горвича, Феба усомнилась в мудрости Сильвестра, отправившего Алису вместе с ней в город. Дворецкий ледяным тоном заявил, что попросит экономку – если только она еще не отошла ко сну – лично заняться юной особой. Ежели мисс будет любезна пройти в утреннюю гостиную, добавил слуга, он отправит к ее милости горничную, дабы известить хозяйку о неожиданном прибытии внучки.

Но к этому моменту Феба уже начала терять терпение и несказанно удивила досточтимого тирана, язвительно сообщив ему, что не намерена делать ничего подобного.

– Можете не утруждаться и не сопровождать меня, потому что я прекрасно знаю дорогу! Если ее милость спит, я не стану будить ее, а если нет, то мне не нужна Мукер, чтобы доложить о моем приходе! – заявила девушка.

Ее милость еще не спала. На негромкий и осторожный стук Фебы изнутри донеслось повелительное приглашение входить; девушка перешагнула порог и обнаружила бабушку полусидящей на постели с пологом, в окружении подушек и с раскрытой книгой в руках. Спальню освещали два подсвечника и жаркий огонь в камине, на фоне которого четко выделялся орлиный профиль ее милости.

– Да, что там такое? – недовольно спросила она и оглянулась. – Феба! Боже милосердный, как, ради всего святого… Мое дорогое дитя, входи же, входи!

Камень упал с плеч Фебы; губы девушки задрожали, и, вскрикнув «Ох, бабушка!», она с плачем бросилась вперед.

Вдовая миледи ласково обняла внучку, но столь внезапное появление девушки не могло не встревожить ее.

– Да, да, разумеется, я рада видеть тебя, любовь моя! Однако скажи мне немедленно, что произошло! Не пытайся подготовить меня! Твой папа жив и здоров?

– Да… нет, конечно же, ничего подобного не случилось, мадам! – заверила ее Феба. – Бабушка, однажды вы сказали мне, что я могу положиться на вас, если… если мне понадобится помощь!

– Эта Женщина! – грозно проговорила старая дама, садясь на постели.

– Да, и… и папа тоже, – с грустью сообщила ей Феба. – И это самое плохое! Кое-что действительно произошло – как я и подозревала, – поэтому я не смогла терпеть дальше, и вот… я убежала из дома!

– Боже милостивый! – воскликнула леди Ингам. – Бедное мое дитя, что они с тобой сделали? Расскажи мне обо всем!

– Мама сообщила мне, что папа устроил для меня… очень выгодный брак с герцогом Солфордом, – запинаясь, начала Феба. Заметив, как напряглась и застыла в ожидании бабушка, она оборвала себя на полуслове. Но пожилая дама знаком велела ей продолжать, и девушка, сделав глубокий вдох, повиновалась: – Я не могла выйти за него замуж, мадам! Понимаете, я видела его всего один-единственный раз в жизни и он чрезвычайно мне не понравился. Кроме того, я прекрасно знала, что он даже не запомнил меня! Если бы он и пришелся мне по сердцу, я все равно не смогла бы выйти замуж за мужчину, который сделал мне предложение только потому, что так пожелала его мать!

Миледи, сдерживаясь из последних сил, спросила:

– Это сказала тебе Та Женщина?

– Да, и еще потому, что я воспитывалась в строгих правилах, отчего он решил, что я подхожу ему!

– Боже мой! – с горечью прошептала миледи.

– Вы… вы ведь понимаете меня, мадам?

– О да! Я слишком хорошо тебя понимаю! – последовал мрачный ответ.

– Так я и думала! А самое ужасное заключалось в том, что папа привез его в Остерби, чтобы он сделал мне предложение. По крайней мере так, со слов папы, сообщила мне мама.

– Когда я увижу Марлоу… Он действительно привез Солфорда в Остерби?

– Да, привез, но как он мог сделать такую ошибку… Разве что Солфорд и впрямь намеревался сделать мне предложение, но передумал, едва увидев меня снова, в чем, следует признать, нет ничего удивительного. Не знаю в точности, как все должно было произойти, однако папа был уверен, что герцог собирался предложить мне руку и сердце, а когда я призналась ему в своих чувствах и попросила отказать его светлости, он не захотел, – упавшим голосом проговорила Феба. – И тогда я поняла, бабушка, что, кроме вас, мне никто не поможет. И убежала из дому.

– В одиночку? – ужаснулась пожилая дама. – Только не говори мне, что ты проделала такой путь в почтовом дилижансе, да еще и одна-одинешенька!

– Нет конечно! – поспешила успокоить миледи Феба. – Я приехала в карете Солфорда, и он заставил взять с собой… служанку, а еще отправил со мной своего грума, чтобы тот позаботился обо мне!

– Что? – миледи явно отказывалась верить своим ушам. – Ты приехала в карете Солфорда?

– Сейчас я вам все объясню, мадам, – с виноватым видом пролепетала Феба.

– Будь так любезна! – повелела ее бабушка, глядя на внучку с живейшим интересом.

– Конечно. Вот только… это длинная история!

– В таком случае, любовь моя, будь добра потянуть за шнур от звонка! – молвила матрона. – После дальней дороги тебе не помешает выпить стакан горячего молока. Думаю, – проговорила она себе под нос, – что и я присоединюсь к тебе, дабы подкрепиться.

Затем (к вящему беспокойству Фебы) она откинулась на подушки и смежила веки. Однако после появления мисс Мукер, что произошло довольно быстро, миледи вновь открыла глаза и с неожиданной силой произнесла:

– Можешь убрать кислое выражение со своей физиономии, Мукер, и немедленно принеси сюда два стакана горячего молока! Моя внучка, прибывшая ко мне с визитом, проделала чрезвычайно утомительное путешествие. После этого ты проследишь, чтобы ей в кровать положили грелку, в камине разожгли огонь и приготовили все остальное. В лучшей спальне для гостей!

Когда миледи говорила таким тоном, спорить с ней было неблагоразумно. Посему Мукер, которая весьма сдержанно ответила на приветствие Фебы, удостоив ее легчайшего реверанса, без возражений выслушала распоряжение и лишь с ужасающей вежливостью осведомилась:

– Желает ли мисс, чтобы особа, которая, насколько я понимаю, является ее горничной, прислуживала ей здесь, миледи?

– Нет, прошу вас, отправьте ее в постель! – быстро сказала Феба. – Она… Она не совсем моя горничная!

– Так я и думала, мисс, если мне будет позволено выразить свое мнение! – ледяным тоном ответила Мукер.

– Ужасное создание! – заметила пожилая дама, когда за ее преданной горничной захлопнулась дверь. – Кто же эта особа, если она не является твоей горничной?

– В общем, она дочь хозяйки гостиницы, – сказала Феба. – Солфорд заставил меня взять ее с собой!

– Дочь хозяйки гостиницы? Нет, ничего мне пока не говори, любовь моя! Сейчас Мукер должна принести горячее молоко, а что-то подсказывает мне, что, если нас прервут, я окончательно запутаюсь. Сними, пожалуйста, эту уродливую мантилью, любовь моя, – боже милостивый, где ты взяла такое кошмарное платье? Неужели у Той Женщины совершенно нет вкуса? Впрочем, не обращай внимания! Что бы ни случилось, с этим я разберусь сама! Придвинь вон тот стул поближе к огню, чтобы тебе было удобнее. И заодно передай мне нюхательную соль – да, она на столе, дитя мое! – пожалуй, так будет лучше!

Хотя история, которую она вскоре выслушала, вполне могла повергнуть в обморок пожилую леди слабого здоровья, миссис Ингам не пришлось прибегать к помощи нюхательных солей. Повествование оказалось настолько запутанным, что ей понадобилось неоднократно прерывать его вопросами, которые были очень точными и своевременными, поэтому ничто в ее поведении не свидетельствовало о немощи тела либо разума.

Больше всего подробных расспросов с ее стороны вызвало появление в рассказе мистера Томаса Орде. Очевидно, он крайне заинтриговал миледи, и пока Феба с готовностью рассказывала ей о своем друге детства, бабушка не сводила пристального взгляда с лица внучки. Но, узнав, что Том благородно предложил Фебе сочетаться тайным браком («Отчего я смеялась до слез, потому что он еще несовершеннолетний, чтобы жениться на мне, и, кроме того, он для меня – все равно что брат!»), пожилая леди явно утратила к нему всякий интерес и лишь попросила Фебу (куда более спокойным тоном) продолжать. Молодого Орде можно не опасаться, решила ее милость.

Последний вопрос она задала деланно небрежным тоном:

– Солфорд, случайно, не вспоминал обо мне?

– О да! – жизнерадостно подтвердила Феба. – Он сказал мне, что хорошо знаком с вами, потому что вы его крестная мать. Поэтому я и сочла возможным спросить у него, думает ли он, что вы позволите мне остаться у вас, и он сказал, что вы не станете возражать, бабушка!

– Значит, он так сказал? – с непроницаемым выражением лица осведомилась пожилая леди. – Что ж, любовь моя, – неожиданно энергично заявила она, – он был совершенно прав! Твое пребывание здесь устраивает меня как нельзя лучше!

В ту ночь ее милость еще долго не могла заснуть. Наивная внучка снабдила ее обильной пищей для размышлений и для еще более глубоких догадок и предположений. Очень скоро она отбросила все мысли о лорде и леди Марлоу (хотя бо́льшую часть завтрашнего утра намеревалась посвятить приятнейшей задаче сочинения послания, которое должно было причинить нешуточный вред здоровью его милости), как и о юном мистере Орде. А вот позиция, которую занял Сильвестр в разворачивающейся на ее глазах драме, чрезвычайно заинтересовала миледи. Роль deus ex machina[48], что он взял на себя, была ему решительно не свойственна; не могла она и представить себе, как герцог прозябает в крайнем запустении и убожестве, разрываясь между конюшнями и комнатой больного. Собственно говоря, он был похож на себя только в одном – когда посоветовал Фебе искать спасения на Грин-стрит. И вот это, с негодованием подумала пожилая матрона, было совершенно в его духе! Не сомневалась она и в том, что он проделал этот трюк из чистой мести. Что ж, очень скоро ему предстоит узнать, что он оплошал и промахнулся. Хотя Фебу миледи приветствовала с превеликой радостью. Она удивлялась, как это ей самой до сих пор не пришло в голову, что самое подходящее, что могло бы развеять нестерпимую скуку последних месяцев, когда подавляющая часть ее знакомых разъехалась по своим деревенским поместьям, было бы присутствие в ее доме юной и энергичной внучки. Она уже сообразила – предпочтительнее дать приют Фебе, нежели совершить путешествие в Париж, возможность которого миледи с сомнением рассматривала с тех самых пор, как получила оттуда письмо одной из своих приятельниц с приглашением присоединиться к компании высокородных англичан, развлекавшихся, к своему вящему удовольствию, в одной из самых благословенных мировых столиц. Искушение было велико, но издержки представлялись значительными. Во-первых, это означало, что дорогой сэр Генри окажется для нее недосягаем; во-вторых, Мукер будет явно недовольна; и в-третьих, что бы ни говорила на сей счет бедняжка Мэри Берри, пожилая матрона была непоколебимо убеждена в том, что леди в любой поездке за границу обязательно должен сопровождать джентльмен. Можно, конечно, нанять специального агента, но это означало лишь неоправданное увеличение расходов, поскольку для бдительного присмотра за деятельностью такого спутника опять-таки требовался джентльмен. Нет, во всех смыслах лучше принять у себя Фебу и попытаться сделать для бедной девочки все, что в ее силах. Как только она приоденет ее соответствующим образом, то начнет получать подлинное удовольствие – разумеется, если позволит здоровье, – выводя внучку в свет.

Тут мысли ее милости приняли иное направление. Она не имела ни малейшего намерения позволить Фебе удалиться от мира (как предлагала сама девушка). И хотя извлекла бы несомненную пользу из того, что сопровождала бы внучку на частные балы, ничто не могло оказаться губительнее для ее здоровья, нежели бесконечные вечера в Залах собраний «Олмакса» или же на приемах у вельможных дам, с коими она была едва знакома. Но заминка оказалась кратковременной: пожилая дама вовремя вспомнила о существовании своей кроткой невестки Розины, у которой имелось две собственных дочери, коих нужно было выводить в свет; следовательно, она возьмет племянницу под свое крылышко, поскольку подобная договоренность не составит для нее решительно никакой разницы.

Словом, это был пустячный вопрос, и с ним она быстро разобралась; куда более животрепещущей, несравненно более трудной представлялась ей загадка поведения Сильвестра.

Он собирался нанести вдовой леди визит. Известие об этом она приняла с деланным равнодушием, но оно заставило ее насторожиться. Значит, он намерен навестить ее? Что ж, вся ее натура восставала против такого решения, однако, если он действительно придет, она примет его приветливо и учтиво. Быть может, во время этой встречи ей удастся понять, что же за игру он затеял. Его поступки позволяли предположить, что он влюбился в Фебу и вознамерился проявить себя с наилучшей стороны. Однако, если верить рассказу девушки о том, что произошло в Остерби, Фебе было трудно понять, что же такого он нашел в ней, что могло бы покорить его. Пожилая матрона не думала, что он отправился в Остерби, рассчитывая, будто ему понравится все, что он там увидит, поскольку прекрасно понимала – она допустила ошибку в общении с ним и тем самым настроила его против себя и Фебы. Заметив искорки гнева в его глазах, она поняла, что оказалась перед дилеммой: или продвигать дело дальше, или взять паузу. Вдовая миледи решила ускорить ход событий, поскольку крестник сам сообщил ей о том, что намерен жениться; раз он задался такой мыслью, нельзя было терять время и следовало любым способом обратить его внимание на Фебу.

Когда леди Ингам вспомнила о том, как настоятельно она советовала Марлоу не говорить никому ни слова, пальцы ее судорожно сжались. Она должна была бы знать, что Эта Женщина без труда вытянет все подробности из такого болвана; но разве можно было предвидеть, что и она окажется настолько глупа, что расскажет Фебе обо всем, неизбежно настроив девочку против Сильвестра?

Впрочем, сейчас было уже бесполезно горевать о том, чего нельзя было исправить. Но будущее, решила миледи, вовсе не выглядит безнадежным. Слишком часто мужчины влюблялись в совершенно неподходящих девушек. Вполне возможно, Сильвестр, оставаясь равнодушным к прелестям красавиц, которые из года в год пытались заманить его в свои сети, вдруг ощутил влечение к Фебе, поскольку она (мягко говоря) показалась ему необычной и, вместо того чтобы поощрять его ухаживания, попросту отвергла его.

Это вполне вероятно, однако отнюдь не обязательно, решила леди Ингам. В конце концов, она хорошо знала Сильвестра: он мог счесть себя уязвленным; откровенно говоря, ей было трудно поверить в то, что он оказался очарован. Сильвестр никогда не забывал о том, кто он такой; даже в беззаботной юности его светлость ни разу не прибегал к эксцентричности, чтобы прославиться. Те же, кто грешил подобными подвигами, в лучшем случае удостаивались от него лишь небрежного и слегка презрительного пожатия плечами; разве можно было предположить, что он заметит нечто, достойное внимания, в девушке, пренебрегающей условностями? Подобное поведение Фебы, скорее, лишь вызвало бы у него стойкое отвращение. А заодно и привело бы его в ярость, добавила миледи. Унизительное ощущение для любого мужчины – сознавать, что сделанное им предложение руки и сердца заставило совсем еще неопытную девушку броситься в бега, а для того, кто обладает гордостью и самолюбием Сильвестра, – так и вообще нестерпимое.

И вдруг пожилая дама спросила себя, уж не желание ли наказать ее саму, а отнюдь не внучку, подтолкнуло Сильвестра к тому, чтобы отправить Фебу в Лондон. Он ведь вполне мог предположить, что бабушка, узнав о ее возмутительном поведении, окажется скора на расправу. Зато ему и в голову не могло прийти, что, когда бедная девочка примется рассказывать ей историю своих приключений, перед глазами миледи предстанет не Феба, а Верена, поскольку сам Сильвестр ни разу даже не видел Верену.

Излишняя чувствительность никогда не относилась к числу недостатков леди Ингам. Да, на мгновение она испытала острую душевную боль, подметив на лице Фебы выражение, живо напомнившее ей Верену, но ее милость запретила себе думать об этом. Сейчас все мысли следовало обратить не на Верену, а на ее дочь. И если Сильвестр рассчитывает, что Феба окажется в черном списке собственной бабушки, то его ждет разочарование и он будет сурово наказан за свой злой умысел.

Уже проваливаясь в сон, леди Ингам вспомнила о дочери владелицы гостиницы. Это ведь Сильвестр настоял, дабы она сопровождала Фебу в Лондон, и какими бы мотивами он при этом ни руководствовался, они не были злонамеренными. Надеяться было бы нелепо, сонно подумала она, но и отчаиваться еще рано.

Глава 14

На следующее утро Феба обнаружила бабушку в весьма деловом и оживленном расположении духа, полной планов на сегодняшний день. Первостепенным из них было посещение магазина модной одежды и личной модистки ее милости.

– Сейчас самое важное – одеть тебя, как полагается, дитя мое, – заявила вдовая миледи. – Боюсь, если еще раз увижу тебя в этом отвратительном платье, со мной случится нервный срыв!

Перспектива обзавестись модной одеждой была чрезвычайно соблазнительной, но Фебе пришлось умолять бабушку отложить выполнение этой программы. Она пообещала Алисе показать ей самые выдающиеся достопримечательности и, в частности, отвести ее на ярмарку «Пантеон»[49].

Убедить миледи согласиться на столь кардинальное изменение планов было нелегко, поскольку чувство приличия бабушки восставало при мысли о том, что ее внучка будет бродить по Лондону в сопровождении неопытной деревенской девчонки. Она заявила Фебе: Алисе будет куда веселее в обществе одной из служанок, но, в конце концов, внучке удалось уговорить миссис Ингам дать разрешение на посещение ярмарки «Пантеон». Миледи вдруг вспомнила, что, прежде чем она сумеет приступить к претворению в жизнь своих грандиозных замыслов, ей еще предстоит написать одно письмо лорду Марлоу, а другое – своей невестке. Послание Фебы к отцу было уже готово; девушка даже ухитрилась отговорить бабушку предоставить в ее распоряжение собственный городской выезд[50], напомнив ей о том, что кучер будет весьма недоволен, держа лошадей на улице в столь ненастную погоду. Фебе предстояло выполнить одно важное, хотя и тайное, дело, и она решительно не желала, чтобы кучер ее милости доложил своей хозяйке о том, что первым пунктом назначения стала контора господ издателей «Ньюшам энд Отли, Паблишерз».

Порог сего учреждения девушка перешагнула, полная самых радужных надежд, а вышла оттуда, погруженная в черную меланхолию, что помешало ей присоединиться к восторгам Алисы, пребывающей в экстазе от увиденного. Фебе даже не приходило в голову, будто убрать из своего готовящегося к печати романа любое упоминание о взлетающих вверх бровях конта Уголино может быть уже поздно.

Увы, так оно и оказалось. Мистер Отли, столкнувшись с неизвестной ему леди в уродливом шерстяном платье, которая назвалась автором романа «Пропавший наследник», преисполнился жгучего любопытства. Они со старшим компаньоном частенько пытались угадать, кто же она такая, эта загадочная и смелая романистка, но никто из них и предположить не мог, что она окажется неряшливо одетой девицей, судя по возрасту, едва закончившей пансион. Манеры его претерпели разительные изменения, а в голосе зазвучали покровительственные нотки. Перед визитом сюда Феба была настроена крайне дружелюбно и заранее расположена к издателям, но она не привыкла к тому, чтобы с ней разговаривали в столь снисходительном тоне личности вроде мистера Отли. Последний, встретив изумленный взгляд гостьи, произвел быструю переоценку, пошел на попятную и решил, что будет нелишним призвать на подмогу старшего компаньона.

Манеры же мистера Ньюшама оказались безупречными, являя собой восхитительную смесь уважительности и отеческого снисхождения. Будь это возможным, он с радостью отложил бы публикацию, как и без колебаний оплатил бы из собственного кармана повторный набор всей книги. Но увы! Дата выхода романа из печати была уже назначена, до нее оставался всего месяц, а издание уже было готово к публикации. Он был безутешен, однако непреклонен и позволил себе выразить надежду, что она все-таки останется довольна результатами его трудов.

Что ж, Феба действительно осталась довольна. Они были очень красивы, эти три небольших томика, элегантно переплетенные в синюю кожу, с позолоченным передним обрезом страниц и тисненым заглавием! Мисс Марлоу казалось невозможным, что под столь роскошной обложкой таится написанная ею история. Благоговейно взяв книги в руки, она не удержалась и восторженно ахнула; но, когда Феба наугад раскрыла первый том, взгляд ее тут же наткнулся на роковой параграф.

«…Внешность конта Уголино была весьма примечательной. Фигурой он обладал стройной, поведение его отличалось изяществом и элегантностью, манеры выдавали в нем хорошо воспитанного человека, а черты лица были приятными и правильными, но классическую красоту его нарушали кошачьи глаза, в которых таилась лютая злоба. Глядя на него, Матильда содрогнулась от неприязни».

Похожая на эту дрожь пробежала и по телу создательницы Матильды. Она поспешно захлопнула книгу и с мольбой воззрилась на мистера Ньюшама.

– Я не могу позволить, чтобы роман вышел из печати!

Понадобилось немало времени и терпения, дабы убедить Фебу в том, что не в ее власти отменить издание, но мистер Ньюшам не пожалел ни того, ни другого. Речь его была выразительной, и поскольку он оказался достаточно проницательным, чтобы понять – оптимистическое предсказание успеха, который, несомненно, ждет книгу, лишь приведет автора в еще большее смятение, – он объяснил девушке, что первый роман, как правило, продается весьма скромно, поэтому вряд ли на него обратят внимание видные представители высшего общества.

Она немного приободрилась, но, расставаясь с ним, приняла решение немедленно написать мисс Бэттери, умоляя ее использовать все влияние на своего кузена, дабы остановить публикацию. Мистер Ньюшам, в свою очередь, с поклоном выпроводив Фебу из конторы, тут же разыскал своего младшего партнера и пожелал узнать:

– Разве не вы говорили мне, что эта ваша кузина – гувернантка в семействе благородного лорда? Кто он таков? Помяните мое слово, эта крошка – его дочь, и мы попали в десятку!

– Кто этот тип – я имею в виду в реальной жизни, – которого она хочет изменить? – с беспокойством поинтересовался мистер Отли.

– Не знаю. Одна из больших шишек, – беззаботно отозвался его компаньон. – Такие не подают в суд за клевету!

Минула почти неделя, прежде чем письмо мисс Бэттери дошло до ее бывшей ученицы, а к тому времени Феба, подхваченная вихрем светской суеты, и думать забыла о своих литературных тревогах. Было просто невозможно предаваться длительному беспокойству, когда вся ее жизнь изменилась самым чудесным образом. Неблагополучная падчерица леди Марлоу превратилась в любимицу бабушки, и оставалось лишь удивляться тому, насколько переменилась она сама. Леди Ингам вполне могла чувствовать себя довольной. Феба никогда не станет красавицей, но, принарядившись и не боясь нарваться на строгую отповедь всякий раз, стоило ей заговорить, она производила впечатление обаятельной и симпатичной девушки. Ей, конечно, недоставало столичного лоска, однако подобные вещи – дело наживное.

Мисс Бэттери писала, что и рада бы помочь, но не в силах. Будучи несколько более осведомленной, нежели Феба, в вопросах издательского дела, она могла лишь посоветовать девушке не слишком терзаться из-за весьма маловероятной возможности того, что герцог прочтет ее книгу. Скорее всего, этого не случится; а если и прочтет, то Феба должна помнить, что ему вовсе необязательно знать, кто является автором сего произведения.

В этих словах был резон, но Феба-то знала, что ее будет мучить чувство вины при каждой встрече с Сильвестром, и уже почти жалела о том, что вообще написала роман. После проявленной им доброты изобразить его злодеем значило предать, и она не искала оправдания в том, что написала книгу еще до того, как оказалась перед ним в долгу, поскольку самообман был ей не свойственен.

Сезон пока не начался, однако плохая погода уже заставила кое-кого вернуться в столицу. Состоялось несколько небольших приемов; бабушка предсказывала, что задолго до гала-открытия «Олмакса» сезон будет уже в полном разгаре, поэтому почтенная матрона не желала терять время даром, сделав всеобщим достоянием тот факт, что отныне с ней живет внучка. Напрасно Феба уверяла миледи, будто балы ее ничуть не интересуют.

– Вздор! – заявила в ответ ее милость.

– Но это правда, мадам! На больших приемах я всегда выгляжу и веду себя глупо!

– Только не теперь, когда тебе известно, что элегантностью ты не уступаешь любой девушке в зале – а многих и превосходишь! – парировала матрона.

– Но, бабушка! – с упреком возразила Феба. – Я надеялась стать вам утешением и опорой, а не веселиться каждый вечер напролет!

Пожилая дама метнула на внучку острый взгляд, заметила, что ханжеский тон опровергают лукавые искорки в ее глазах, и подумала: «Ах, видел бы этот взгляд Сильвестр! Однако почему, ради всего святого, он до сих пор не нанес нам визит?»

Феба тоже спрашивала себя об этом. Она не могла найти причины, по которой он возжелал бы увидеться с ней снова, но ведь герцог сам просил ее передать бабушке, что заглянет к ней, когда окажется в городе, а ведь он должен был вернуться в столицу еще несколько дней назад. Девушка знала, что Том уже дома, так что герцог не мог до сих пор оставаться в «Синем вепре». Она не чувствовала себя уязвленной, однако несколько раз думала о том, что ей хочется, чтобы он зашел на Грин-стрит. Ей столько нужно рассказать ему! Впрочем, ничего особенно важного, разумеется: несколько забавных глупостей из уст Алисы, что вовсе не показались бабушке смешными (миледи невзлюбила Алису с первого взгляда), да письмо отца, в котором тот устроил Фебе грандиозную выволочку, но не за то, что она сбежала из Остерби, а за то, что не сказала ему, где лежит ключ от сундучка с лекарствами для лошадей. И здесь бабушка не увидела ничего смешного, а хорошая шутка неизменно теряет толику своей прелести, когда ею не с кем поделиться. Жаль, что герцог так и не сподобился приехать в Лондон.

Собственно говоря, он таки побывал в столице, но почти немедленно укатил оттуда в Чанс, поскольку среди прочих новостей, поджидавших его в Солфорд-хаус, оказалась та, что леди Генри тоже гостит в городе, причем не одна, а вместе с сыном, и остановилась у лорда и леди Элвастон. Поскольку она не соизволила уведомить его о подобных намерениях заранее, герцог не на шутку разозлился. Его светлость, разумеется, не касалось, куда и когда уезжает и приезжает невестка (хотя она и не имела права увозить с собой Эдмунда без согласия Сильвестра), но он счел непростительным с ее стороны оставлять герцогиню одну в его отсутствие, даже не предупредив об этом. Он помчался на перекладных обратно в Лестершир, однако, обнаружив мать не только в приподнятом расположении духа, но и предвкушающую визит сестры, задержался в Чансе всего на несколько дней. При этом герцог даже не заикнулся о том, что побывал в гостях в Остерби. У герцогини сложилось впечатление, будто все это время он провел в Бландфорд-Парке; поскольку Сильвестр недвусмысленно приказал Свейлу и Кигли хранить благоразумное молчание, то он мог быть уверен, что никакие слухи о его приключениях не достигнут ее ушей из-за болтливости слуг.

Но почему он не горел желанием рассказывать матери об эпизоде, что наверняка позабавил бы ее, – вот вопрос, на который он искал и не находил ответа; его светлость даже охватили дурные предчувствия, правда мимолетные, и он постарался выбросить из головы мысли об этом. В конце концов, ей было бы неприятно узнать, что он подверг критическому рассмотрению дочь ее лучшей подруги и счел ее неподходящей кандидатурой на роль собственной жены.

В Лондоне Сильвестр обнаружил множество приглашений, ожидающих его, включая любезную записку от леди Барнингем, в которой она приглашала его немного потанцевать у себя дома в тот же вечер (если он не сочтет ниже своего достоинства посетить скромный неформальный прием). А ведь дочь леди Барнингем была живой и веселой девушкой, второй в списке из пяти претенденток на его руку. Не имея определенных планов насчет того, чтобы заглянуть в один из своих постоянных клубов, герцог решил нанести визит в дом Барнингемов, где мог наверняка быть уверенным в том, что встретит нескольких друзей и хозяйка извинит его за то, что он оставил ее приглашение без ответа.

И в одном, и в другом Сильвестр оказался прав. К дому он прибыл одновременно с лордом Ярроу, который окликнул его с порога, пожелав узнать, где, черт возьми, он пропадал все это время. В гостиной Сильвестр обнаружил еще двух своих друзей; его приняла хозяйка, сообщившая ему, что в извинениях нет нужды – более того, они представляются ей совершенно нелепыми, поскольку вечеринка состоялась без всякой подготовки, что называется, экспромтом.

– А что еще, герцог, прикажете делать в марте, самом неподходящем изо всех месяцев, когда в Лондоне почти никого нет?

– Вы попали в десятку, – ответил он. – Мне остается лишь утешаться тем, что я оказался в Лондоне как раз вовремя, чтобы предстать перед вами и радоваться тому, что избежал вполне заслуженных упреков!

– Как будто мы с вами недостаточно давно знакомы и не можем обойтись без подобных церемоний! Предупреждаю вас, нынче вечером вы никого здесь не найдете! Я предпочитаю обойтись без представлений, посему партнершу вы вольны выбрать сами. Насколько я могу судить, все они вам хорошо знакомы.

Ее милость пребывала в приподнятом расположении духа, но постаралась скрыть свой триумф от завистливых глаз. С Солфордом ни в чем нельзя быть уверенной, и любой намек на самодовольство мог дорого обойтись леди Барнингем; а ближайшие друзья и подруги наверняка бы припомнили ей его, особенно если и в этом сезоне герцог не сделал бы Каролине предложение либо, наоборот, предложил бы руку и сердце Софии Беллерби или очаровательной леди Мэри Торрингтон. Не стоит пока что предаваться чрезмерному оптимизму. Она уже совершила подобную ошибку в прошлом году, а его светлость взял да и не оправдал возлагавшихся на него надежд; и сколь бы приятным, на первый взгляд, ни было для него общество Каролины, никто не смог бы обвинить его в том, что он сделал ее единственным объектом своих ухаживаний. Ни одна из двенадцати присутствующих юных девиц не отправилась домой с ощущением, что он пренебрег именно ею; по крайней мере трое из них совершенно определенно получили удовольствие от легкого флирта с ним.

Знай ее милость о том, что Сильвестр обнаружил досадный недостаток у мисс Барнингем, она пришла бы в смятение. Девушка оказалась чересчур покладистой. Стоило ему всего лишь приподнять брови и сказать «Да вы, наверное, шутите!», как она тут же готова была принять иную точку зрения. Она не собиралась спорить с ним или возражать ему, полагая, что его ум и интеллект превосходят ее собственный. Что ж, если некоторые (не будем показывать пальцем) считают, будто ему по вкусу подобная лесть, то они ошибаются: в таких случаях его светлости становилось смертельно скучно. Хотя вечеринка все-таки доставила ему массу удовольствия, ведь он провел недурной вечер в обществе друзей; после поездки в Сомерсет Сильвестру было вдвойне приятно, что его принимают с таким радушием и сердечностью. Задавшись вопросом, как его встретят на Грин-стрит, он криво улыбнулся, вспоминая повод, который дал своей крестной для того, чтобы отнестись к нему с предубеждением.

Но ни на лице леди Ингам, ни в ее манерах не было и следа враждебности, когда герцога провели в ее гостиную; напротив, она приветствовала его с куда большим энтузиазмом, чем ее внучка. Он застал обеих дам дома, однако Феба писала какое-то письмо по поручению миледи, и, хотя девушка встала из-за стола, чтобы пожать его светлости руку и дружески улыбнуться ему, она попросила извинить ее за то, что должна сначала закончить работу.

– Проходи же и присаживайся, Сильвестр! – распорядилась леди Ингам. – Я давно хотела поблагодарить тебя за то, что ты позаботился о Фебе. Можешь представить, как я тебе благодарна. Судя по рассказу моей внучки, если бы не ты и твоя помощь, то она сегодня не сидела бы рядом со мной.

– Право, не сочтите мои слова проявлением неуважения, но как бы вы на моем месте дали понять своей крестной, что она говорит глупости? – парировал Сильвестр, целуя крестной руку. – Мисс Марлоу надолго остановилась у вас, мадам?

– Теперь ее дом здесь, – с любезной улыбкой отозвалась пожилая дама.

– Но это же замечательно! – воскликнул герцог.

– Как вы можете так говорить? – заметила Феба, роясь в бумагах на письменном столе в поисках сургучной печати. – Только не притворяйтесь, будто пребывание в моем обществе представляется вам замечательным!

– Мне нет никакой необходимости притворяться. Или вы думаете, что мы не скучали по вас самым чудовищным образом? Уверяю, скучали и еще как!

– Вам не хватало четвертого игрока для партии в вист? – осведомилась девушка, отодвигая стул.

Когда она подошла к камину, герцог тоже поднялся на ноги и парировал:

– Ничего подобного! Мы, кстати, не играли в вист. Мистер Орде провел с нами всего одну ночь.

– Как, неужели он немедленно повез Тома домой?

– Нет, он оставил его со мной, а сам отправился восвояси, дабы успокоить миссис Орде и вашего отца. Три дня спустя он вернулся и увез Томаса с королевскими почестями, в огромном экипаже, со всеми мыслимыми и немыслимыми удобствами, о которых позаботилась миссис Орде, начиная от подушек и заканчивая нюхательными солями.

– Нюхательные соли! Не может быть!

– Еще как может, уверяю вас. Спросите у Томаса, как он пытался выбросить их в окошко! Но расскажите же мне, как у вас дела! От Кигли я знаю, что вы добрались до города тем же вечером: наверняка вы очень устали?

– Да, однако все это пустяки, на которые я не обращала внимания. Что до Алисы, то она готова была ехать всю ночь напролет, так ей понравилась ваша карета! Однако должна сообщить вам, что вы померкли в ее глазах, герцог!

– Неужели? – осведомился он, с подозрением глядя на Фебу. – И кто же затмил меня? Какой-нибудь очередной уродец?

Девушка, рассмеявшись, ответила:

– Нет-нет! Это был Горвич!

– Как неожиданно! И что же он сделал, дабы заслужить ее восхищение?

– Он обращался с ней самым отвратительным образом! Как с тараканом, по ее словам! Боюсь, она чувствовала себя ужасно несчастной, но все, увиденное ею в Лондоне, и вполовину не поразило ее так, как его манеры! Она даже призналась мне, что, по ее мнению, он куда больше похож на герцога, нежели вы!

Расхохотавшись, Сильвестр пожелал узнать дальнейшие новости об Алисе. Но тут пожилая дама заявила, что деревенские сплетни ее не интересуют, и тогда Феба принялась рассказывать герцогу о письме своего отца, и он едва не довел миледи до белого каления тем, что от души посмеялся и над этой историей. Очевидно, скудоумие лорда Марлоу раздражало пожилую даму намного сильнее деревенских сплетен.

Сильвестр пробыл у них совсем недолго, поэтому возможность поговорить с Фебой tete-a-tete ему так и не представилась. Зато у него состоялся краткий разговор по душам с миледи, которая под каким-то предлогом на несколько минут отослала внучку из комнаты и заявила ему:

– Я рада, что ты не сказал девочке о том, что это меня она должна благодарить за твой визит в Остерби. Мне очень жаль, что так вышло, Сильвестр, и я признательна тебе, ведь ты отправил ее ко мне, даже несмотря на появившуюся у тебя злость по отношению ко мне, в чем я не сомневаюсь. Имей в виду, коль я знала бы о вашей встрече и о том, что ты ей не понравился, я бы никогда не сделала ничего подобного! Однако непоправимого не случилось, и потому не будем больше говорить об этом. Во всяком случае, Феба не станет этого делать, и, можешь быть уверен, я тоже. Теперь, узнав ее лучше, я и сама вижу – вы не подходите друг другу. Не удивлюсь, если окажется, что угодить ей будет ничуть не легче, чем ее матери.

Герцог был избавлен от необходимости отвечать, поскольку в гостиную вернулась Феба. Поднявшись, чтобы откланяться, он, пожимая на прощание девушке руку, сказал:

– Надеюсь, мы еще встретимся, причем в самом скором времени. Полагаю, вы будете посещать все балы, и потому едва осмеливаюсь спросить у вас, – если только действительно обошелся с вами невежливо в «Олмаксе»! – не согласитесь ли вы потанцевать со мной?

– Да, конечно, – ответила Феба. – С моей стороны было бы невежливо отказать вам, вы не находите?

– Так я и знал! – воскликнул он. – Как я мог оказаться настолько глуп, что предоставил вам возможность осадить меня в свойственной вам манере?

– Ничего подобного! – запротестовала Феба.

– В таком случае да поможет мне Бог, если вы когда-нибудь соберетесь сделать это! – сказал его светлость. – До свидания! Прошу вас, не злоупотребляйте вежливостью, хорошо? Хотя о чем это я? Вам это не грозит!

Глава 15

Но, прежде чем вновь встретиться с Сильвестром, Фебе довелось свести знакомство с еще одним членом его семьи: сопровождая как-то свою бабушку во время утреннего визита, она познакомилась с леди Генри Рейн.

В тот день заглянуть к престарелой миссис Стаур решили несколько дам сразу, но молодое поколение было представлено лишь леди Генри и мисс Марлоу. Леди Генри, которую привела мать, отчаянно скучала, так что появление даже незнакомой девушки стало для нее спасением. Воспользовавшись первой же представившейся возможностью, она пересела на стул рядом с Фебой и, одарив ее очаровательной улыбкой, сказала:

– Думаю, мы с вами уже встречались, не так ли? Вот только, к сожалению, у меня ужасно плохая память на имена!

– Не совсем так, – со своей обычной искренностью и прямотой отозвалась Феба. – Я видела вас всего лишь дважды, но при этом не была вам представлена. Один раз это случилось в оперном театре, однако впервые я обратила на вас внимание на балу у леди Джерси в минувшем году. Боюсь, из-за того, что я так бесцеремонно смотрела на вас, вы и решили, будто мы с вами знакомы! Но вы настолько прелестно выглядели, что я не могла отвести от вас глаз! Прошу прощения! Вы, наверное, считаете меня недопустимо дерзкой и глупой!

Неудивительно, что Ианта не нашла ничего дерзкого и глупого в этих речах. Ее собственные слова были всего лишь попыткой завязать разговор; она не помнила, что встречалась с Фебой раньше, но сочла нужным воскликнуть:

– Ничуть не бывало! Мне очень жаль, что до сегодняшнего дня нас с вами не представили друг другу. Я нечасто бываю в Лондоне. – И добавила с печальной улыбкой: – Видите ли, я вдова.

– Неужели? – поразилась Феба. Это казалось ей невозможным, поскольку она сочла, что Ианта едва ли многим старше ее.

– Я была совсем девчонкой, когда выходила замуж, – пояснила леди Генри. – Да и сейчас еще не очень стара, хотя овдовела несколько лет назад!

– А я решила, что вы моя ровесница! – откровенно призналась ей Феба.

Чтобы скрепить наметившуюся дружбу, лучшего и желать было нельзя. Ианта, рассмеявшись над подобным заблуждением, поведала, что ее сыну исполнилось уже шесть лет от роду.

Феба же воскликнула:

– О нет! Это невозможно! – чем и взяла на себя, ничуть о том не подозревая, роль Главной Конфидентки[51].

Не прошло и двадцати минут, как Феба узнала о том, что существование затворницы навязала Ианте семья покойного супруга, члены которой явно ожидали от нее, что остаток жизни она проведет в буколическом[52] уединении.

– И вы смирились со столь варварскими требованиями? – с ужасом воскликнула Феба.

– Увы, есть человек, который обладает оружием, противостоять коему я бессильна! – меланхолическим тоном поведала девушке Ианта. – Он единственный судия, определяющий судьбу моего бедного малыша. Так сложились обстоятельства, что одним ударом я лишилась сразу и супруга, и сына! – Заметив появившееся на лице Фебы ошеломленное выражение, женщина добавила: – Опека над Эдмундом была поручена не мне. Я не скажу вам более ничего, да и того, что уже сказала, не должна была говорить, но я с первого же взгляда поняла, что вы поймете меня! Уверена, вам можно доверять! Вы не представляете, какое это счастье – иметь возможность говорить открыто: как правило, мне приходится проявлять сдержанность. Но я больше не должна досаждать вам своими трудностями!

Ианта и вправду не могла более продолжать в том же духе, поскольку в этот самый момент ее внимание привлекла леди Элвастон, которая поднялась с места, прощаясь с хозяйкой. Она тоже встала на ноги и, протянув руку Фебе, проговорила своим мягким голоском:

– Я вижу, мама готовится уходить, и мне тоже пора прощаться. Вы еще долго пробудете в городе? Было бы так славно встретиться с вами снова! Быть может, вы доставите мне удовольствие и навестите меня? Я покажу вам своего маленького мальчика.

– О, так он с вами? – воскликнула изрядно удивленная Феба. – А мне показалось… Я имею в виду, что с радостью нанесу вам визит, мадам!

– Уверяю вас, то, что я привезла сына в город, отнюдь не вызвало одобрения, – грустно сообщила ей Ианта. – Но даже его опекун едва ли может запретить мне брать сына с собой, чтобы погостить у моих родителей! Мама буквально обожает его и очень опечалилась бы, если бы я не привезла ей внука!

Сжав на прощание руку Фебы, Ианта неспешно отплыла прочь, оставив девушку в тенетах сомнений и любопытства.

Феба с самого начала была очарована ее красотой, а уже с первой минуты знакомства милые и непосредственные манеры Ианты, равно как и ее обаятельная улыбка, за которой скрывался намек на мужество, с коим она переносила свалившиеся на нее невзгоды, очаровали девушку. Но Феба отличалась изрядной проницательностью и наличием здравого смысла, и хотя романтическая сторона ее натуры с готовностью откликнулась на ауру трагической загадочности, окружавшую Ианту, некоторая прозаическая безапелляционность, проскальзывавшая в ней, настроила мисс Марлоу на критический лад. Словом, в рассказе Ианты она без труда подметила определенные несообразности, поэтому вынуждена была заключить, что с ее стороны, пожалуй, было бы глупо безоговорочно уверовать в правдивость секретов, коими с ней поделились после столь краткого знакомства.

А еще ей очень хотелось узнать, кто же такая Ианта. Она уже знала, что та является членом семейства Рейнов, но поскольку клан этот был весьма многочисленным, то степень родства, связывающая Ианту с Сильвестром, оставалась для нее загадкой. Впрочем, бабушка наверняка сможет просветить ее на сей счет.

Леди Ингам сполна оправдала надежды Фебы.

– Ианта Рейн? – переспросила она, когда они отъехали от миссис Стаур. – Очаровательное создание, не правда ли? Глупа как пробка, разумеется, но ее нельзя не пожалеть. Она – дочь Элвастона и вышла замуж за бедного Генри Рейна в тот же самый год, когда впервые увидела свет. Их сын еще не вырос из коротких штанишек, а Генри уже умер. Ужасная история! По-моему, доктора так и не смогли сказать, что послужило причиной его смерти: глядя на него, никто бы не подумал, будто этого мужчину подтачивает какой-то недуг! Он буквально лучился здоровьем. Какая-то внутренняя болезнь: вот все, что я слышала. Ах, если бы они обратились к дорогому сэру Генри Халфорду, все могло быть по-другому!

– Я знаю, что она была замужем за одним из членов семьи, мадам, но кем являлся ее супруг?

– Кем он являлся? – повторила пожилая дама. – Младшим братом Сильвестра, кем же еще! Точнее говоря, его братом-близнецом.

– Значит, ребенок… маленький сын леди Генри… – запинаясь, пробормотала Феба.

– О, вот с ним все как раз в полном порядке, насколько мне известно! – ответила миледи и подалась вперед, дабы окинуть внимательным взглядом витрину галантерейной лавки, мимо которой они проезжали. – Любовь моя, тебе не кажется, что вон та соломенная шляпка… Нет, пожалуй, те розовые цветы тебе не пойдут! Так о чем мы вели речь? Ах да, о сыне Гарри! Очаровательный малыш, как мне говорили. Правда, сама я его ни разу не видела: он живет в Чансе.

– И он – если только я правильно поняла леди Генри – является подопечным герцога?

– Да, а заодно – и его наследником, хотя это не имеет никакого значения. Что, Ианта жаловалась тебе на условия опекунства? – Окинув Фебу внимательным взглядом, миледи без обиняков заявила: – Я бы не советовала тебе слишком много раздумывать над тем, что она тебе наговорила, любовь моя. Правда же заключается в том, что они с Сильвестром так и не смогли найти общий язык. Она закатила истерику, стоило ей узнать, как обстоят дела, – хотя, честно говоря, было бы лучше, если бы Ианта получила равные с Сильвестром права опеки над мальчиком! – а он не желает учитывать ее мнение и обращаться с ней с подобающей вежливостью.

– Охотно верю! – подхватила Феба. – А Сильвестр привязан к малышу, мадам?

– Очень может быть, хотя бы в память о Гарри – впрочем, как мне говорили, мальчик похож на мать словно две капли воды, – но суть в том, любовь моя, что молодые люди обычно не склонны проявлять чрезмерную заботу о сопливых мальцах! Но свой долг по отношению к нему Сильвестр, несомненно, выполнит.

– Мама выполнила свой долг по отношению ко мне, – заметила Феба. – Кажется, я понимаю, какие чувства должна испытывать леди Генри.

– Вздор! – заявила в ответ миледи. – Я должна сообщить тебе – потому что ты рано или поздно узнаешь об этом от кого-нибудь еще, – что теперь они повздорили из-за того, что эта дурочка возжелала второй раз выйти замуж, прекрасно сознавая при том, что Сильвестр не позволит ей забрать малыша из Чанса.

– Вот оно что! – вскричала Феба, глаза которой метали молнии. – Как он может быть настолько жестоким и бесчеловечным? Или он ожидает, будто она останется вдовой на всю жизнь? А-а, полагаю, она должна быть довольна уже тем, что вышла замуж за одного из Рейнов. Положительно, его высокомерие не имеет границ!

– Прежде чем ты окончательно выйдешь из себя, – сухо заметила миледи, – позволь сообщить тебе: если именно высокомерие заставляет Сильвестра говорить, что он не допустит, чтобы его наследника воспитывал Ньюджент Фотерби, то мальчику очень повезло с тем, что его дядя им обладает!

– Ньюджент Фотерби? – ахнула Феба, праведное негодование которой моментально исчезло без следа. – Бабушка, вы, наверное, шутите? Это нелепое существо, уголки воротника сорочки которого настолько высоки, что он не может повернуть голову, и который позволил папе облапошить себя на три сотни гиней, выложив их за эффектного и броского на вид гнедого скакуна, хотя даже полному идиоту было видно, что лошадь засекается?[53]

Несколько опешив от такого напора, миледи ответила:

– Я не разбираюсь в лошадях. Что до твоего отца, то если он действительно убедил Фотерби купить негодного коня, то, на мой взгляд, это нечестная сделка!

– О нет, мадам, что вы! – воскликнула Феба. – Уверяю вас, в этом нет ничего постыдного! Если человек, который совершенно не разбирается в лошадях, изображает из себя знатока, значит, сам бог велел обмануть его.

– Вот как! – отозвалась пожилая дама.

На несколько минут Феба погрузилась в молчание; наконец она нарушила его и задумчиво произнесла:

– Знаете, мадам, я думаю, Солфорда нельзя винить за то, что он не хочет передоверять воспитание племянника такому человеку.

– Полностью с тобой согласна! Более того, как мне представляется, в этом вопросе Элвастон и Сильвестр придерживаются единого мнения. Разумеется, Элвастону подобный союз не нравится, но, полагаю, ему придется смириться.

– А вот папа ни за что не дал бы своего согласия! – откровенно призналась Феба. – Собственно, однажды он прямым текстом заявил мне: если я вздумаю выйти замуж за болвана, к которому, помимо того, что он является галантерейщиком и жестянщиком, как банные листья липнут всякие проходимцы, то он умоет руки и откажется от меня!

– Ежели это он научил тебя таким выражениям, то чем скорее он это сделает, тем лучше! – ядовито заявила ее милость.

Пристыженная Феба попросила у бабушки прощения и остаток пути провела в задумчивом молчании.

Мысли, осаждавшие ее, были невеселыми, но отнюдь не отсутствие вкуса у леди Генри произвело на девушку удручающее впечатление, а факт того, что ее сын растет без отца.

Первой реакцией Фебы на столь печальное известие стало смятение; за ним последовало убеждение, что сама Судьба и Сильвестр сговорились учинить подобное непотребство, дабы погубить ее. Феба давно подозревала, что Судьба превратилась в Злой Рок и стала ее врагом и что именно в этом причина подобного случайного стечения обстоятельств. Что же касается Сильвестра, то хотя постороннему наблюдателю вполне могло показаться, что его вряд ли можно обвинить в наличии племянника, ставшего заодно и наследником герцога, но любому человеку, пусть и немного знакомому с натурой его светлости, с первого же взгляда было бы ясно: подобное поведение совершенно в духе этого мужчины. А если бы он хотел избежать роли злодея в романе, то мог бы избавиться от своих сатанинских бровей – или, во всяком случае, приложить хоть капельку усилий к тому, чтобы вести себя приветливее с ней на балу у леди Сефтон, а не изрекать банальности и смотреть сквозь Фебу ледяным, равнодушным взором. И тогда, сказала себе несчастная писательница, ей бы и в голову не пришло счесть его внешность сатанинской, поскольку улыбка преображала его. Более того, с легким удивлением сообразила Феба, хотя он часто раздражал ее во время совместного пребывания в «Синем вепре», она ни разу не заметила в нем ничего злобного или дьявольского с того самого момента, как герцог переступил порог гостиницы.

Подобные рассуждения заставили девушку вспомнить о том, сколь многим она ему обязана, что, в свою очередь, привело Фебу в уныние, стряхнуть которое оказалось не так-то легко. И лишь одно-единственное обстоятельство могло послужить ей утешением: в конце концов, ему вовсе необязательно знать, кто написал «Пропавшего наследника». Но утешение это было слабым, поскольку его невежество ничуть не уменьшало ее вероломства.

Вполне возможно, не встреться они вновь всего два дня спустя, из желания Ианты познакомиться с Фебой поближе так ничего бы и не вышло; но Судьба вновь вмешалась в дела Фебы. Отправившись в сопровождении Мукер за кое-какими покупками для бабушки на Бонд-стрит, она неожиданно поравнялась с ландо, остановившимся на углу, как раз в тот момент, когда Ианта, являвшая собой живое воплощение любящей мамочки, помогала своему юному отпрыску подняться в карету. Завидев Фебу, женщина радостно вскрикнула и, протянув ей руку, сказала:

– Какая приятная неожиданность! У вас важные дела? Поедемте к нам домой! Мама отправилась в Уимблдон с визитом к одной из моих сестер, так что нам никто не помешает и мы сможем спокойно поболтать! – Не дожидаясь согласия Фебы, Ианта коротко кивнула Мукер и заявила, что мисс Марлоу доставят домой в экипаже немного погодя, после чего помогла Фебе подняться в ландо, а мастеру Рейну велела вежливо поздороваться с гостьей.

Мастер Рейн стащил с головы шапочку с помпоном, подставляя легкому ветерку свои золотистые локоны. Он представлял из себя вылитую копию матери. Цвет лица у него был такой же нежный, глаза – такие же большие и пронзительно-синие, а кудри – шелковистые, как у Ианты. Впрочем, крепкая фигура мальчика и упрямые очертания подбородка и губ не позволяли назвать его внешность девчоночьей. Окинув Фебу равнодушным взглядом, он решил поделиться с ней большим секретом:

– Я ношу рукавички, – доверительно сообщил малец.

– Вот как! Они очень красивые, – с восторгом подхватила Феба.

– Если бы я был дома, – продолжал мастер Рейн, метнув недовольный взгляд на родительницу, – то мне не пришлось бы надевать их.

– Но, Эдмунд…

– Однако, я полагаю, тебе нравится в Лондоне, не так ли? – поинтересовалась у него Феба, дипломатично меняя тему.

– Конечно нравится! – заявила в ответ Ианта. – Только представьте себе! Дедушка пообещал как-нибудь взять его с собой на утреннюю конную прогулку в парк, не правда ли, любовь моя?

– Если я буду хорошо себя вести, – безо всякого оптимизма заявил Эдмунд. – Но я не дам снова вырвать себе зуб!

Ианта рассмеялась.

– Эдмунд, ты же знаешь, что мама пообещала тебе: больше ты к мистеру Тилтону не попадешь!

– Когда мы в прошлый раз приезжали в Лондон, ты говорила то же самое, – мальчик был неумолим. – Однако дядя Вестер сказал, что я должен пойти. И я пошел. Но я не люблю, когда мне вырывают зуб, пусть даже потом и разрешают хранить его в маленькой коробочке, чтобы кто-нибудь не выбросил его, – с горечью заявил Эдмунд.

– Нет, их никто не выбрасывает, – вмешалась Феба. – Однако уверена, ты вел себя очень храбро.

– Да, – согласился Эдмунд. – Потому что дядя Вестер сказал, что я очень пожалею, если струшу, а мне не нравится, как дядя Вестер заставляет людей жалеть о своих проступках. Это больно!

– Видите! – негромко проговорила Ианта, вперив в Фебу красноречивый взгляд.

– Кигли тоже называл меня храбрым, когда я упал со своего пони, – признался Эдмунд. – Я даже не пискнул! Потому что слеплен из крутого теста!

– Эдмунд! – гневно укорила сына Ианта. – Сколько раз тебе говорить – не смей повторять те вульгарные словечки, которые ты слышишь от Кигли! Немедленно попроси прощения у мисс Марлоу! Что она о тебе подумает!

– Ох, пожалуйста, не заставляйте его делать это! – взмолилась Феба, заметив, как мастер Рейн упрямо выпятил подбородок.

– Кигли, – заявил мастер Рейн, в глазенках которого вспыхнул воинственный блеск, – парень что надо! Он мой лучший друг.

– Ничего удивительного, – парировала Феба, не давая Ианте возможности вновь разразиться нравоучениями. – Я немного знакома с ним и действительно уверена, что он – замечательный человек. Это он научил тебя кататься на пони? Быть может, ты расскажешь мне о своей лошадке?

Эдмунд без возражений принялся перечислять достоинства своего пони. К тому моменту как ландо остановилось у дома лорда Элвастона на Альбемарль-стрит, между ним и мисс Марлоу наладилось полное взаимопонимание, и он расстался с ней, выразив явную неохоту. Но общество сына, очевидно, уже изрядно утомило его мать, и она отослала его в детскую, пояснив Фебе: если она сейчас позволит ему остаться с ней, то он начнет требовать этого постоянно, что вызовет несомненное раздражение у леди Элвастон.

– Мама не любит, когда он играет в гостиной, и ему разрешается приходить сюда на полчаса перед сном.

– А мне показалось, будто вы говорили, что она обожает его! – воскликнула Феба, в очередной раз дав волю своему невоздержанному языку.

– О да! Просто она полагает, что его нельзя баловать, – с похвальным апломбом отозвалась Ианта. – А теперь мы поднимемся с вами в мою спальню, чтобы вы смогли снять свою шляпку и мантилью, потому что я нескоро отпущу вас, предупреждаю!

И действительно, лишь спустя несколько часов к подъезду подали экипаж, дабы доставить Фебу обратно на Грин-стрит; к этому времени она была уже подробно осведомлена обо всех обстоятельствах замужества, вдовства и планируемого повторного бракосочетания Ианты. Перед тем как встать из-за стола, на котором был накрыт легкий полдник, девушка узнала, что Сильвестр категорически не желал взваливать на себя ответственность за ребенка своего брата. Ей в лицах пересказали несколько вопиющих историй о его жестоком обращении с Эдмундом и о том, как злонравно он подбивает мальчика не слушаться своей дорогой мамочки. Даже конт Уголино не выглядел настолько отталкивающим, как этот бессердечный тиран, которого описывала ей Ианта. Неужели он совершенно не испытывал привязанности к своему брату-близнецу? Нет, почему же, испытывал, но в свойственном ему духе – холодно и отстраненно! Вдова дорогого Гарри никогда не забудет бесчувственного поведения герцога, когда ее супруг после долгих ужасных страданий испустил дух.

– Он ведь умер буквально у него на руках! Можно подумать, что сердце Сильвестра вырублено из камня, мисс Марлоу! Герцог не проронил ни слезинки и не сказал мне ни единого словечка! Можете представить себе, как я была расстроена – буквально сходила с ума! И впрямь, когда я увидела, как Сильвестр – самым жестоким и бесцеремонным способом! – опускает бездыханное тело моего дорогого супруга на кровать, и услышала его голос, объявляющий о том, что он умер, я погрузилась в такую пучину отчаяния, что врачи опасались за мой рассудок. Целых три дня я пребывала в истерике, но ему, разумеется, не было до меня никакого дела. Пожалуй, он даже не узнал об этом, поскольку попросту вышел из комнаты, не удостоив меня и взгляда, и после этого несколько недель избегал моего общества!

– Некоторые люди, – сказала Феба, которой при этих воспоминаниях стало не по себе, – не считают возможным демонстрировать свои чувства при посторонних. И было бы неправильно полагать – прошу великодушно простить меня! – будто они вовсе их не испытывают.

– О да! Но сдержанность мне отвратительна! – без малейшей на то нужды сообщила Ианта. – Хотя я не верю, что Сильвестр способен на такие порывы, поскольку более бесчувственного субъекта еще не встречала. Единственный человек, которого он терпит, – это его матушка. Я должна признать, что он таки привязан к ней – однако совершенно нелепым образом, если хотите знать мое мнение!

– Однако ведь вы и сами любите герцогиню, как я полагаю? – поинтересовалась Феба в надежде придать мыслям Ианты иное направление. – Она добра с вами?

– О да, но даже она не понимает всех тягот моего положения! Я и надеяться не смею, будто она когда-либо хотя бы сделает попытку убедить Сильвестра не отбирать у меня мое дорогое дитя, поскольку она буквально молится на него. Мне жаль будущую супругу герцога! Ей придется во всем подчиняться матери-герцогине!

– Быть может, у него не будет жены, – попробовала успокоить собеседницу Феба.

– Помяните мое слово – обязательно будет, хотя бы для того, чтобы лишить бедного Эдмунда наследства. Мама уверена, что он уже начал поиски подходящей кандидатуры и может сделать предложение в любой момент.

– Вот как! Но для брака требуются двое, не так ли?

– Вы хотите сказать, что он может встретить отказ?

– А почему бы и нет? – парировала Феба.

– Сильвестр? Учитывая, что он может предложить? Нет, ему это не грозит! Хотя желаю, чтобы кто-нибудь отказал ему, и тогда он получил бы хороший урок. Вот только я готова поставить десять против одного, что, если такое случится, он приложит все силы к тому, чтобы девушка влюбилась в него, после чего сделает предложение другой!

– Не вижу причин для того, чтобы кто-нибудь влюбился в него, – отрезала Феба, в глазах которой появился воинственный блеск.

– Я тоже, но вы бы изумились, узнав, сколько девушек буквально жаждут заполучить его!

– Еще бы! – с жаром подхватила Феба. – Хотя, на мой взгляд, они жаждут заполучить его титул!

– Увы, это не так. Он может заставить девушку воспылать к нему нежными чувствами, даже если поначалу совершенно ей не понравился. Он знает, как добиться своего! Однажды Сильвестр дошел до того, что заключил пари с Гарри, будто влюбит в себя мисс Уарф, и выиграл!

– Пари! – ахнула Феба. – Но это же… бесчестно! Разве джентльмен может унизиться до такого?

– Ну, вы же знаете, какие они, мужчины! – неблагоразумно откликнулась Ианта. – Впрочем, следует признать, что холодность мисс Уарф в тот год стала притчей во языцех: она была очень красива и вдобавок обладала большим состоянием. Разумеется, у нее были десятки поклонников. Но всех она отвергла с презрением, так что история должна была получиться знатной. Ее еще называли Неприступной Цитаделью. Так вот, Гарри сказал Сильвестру – в шутку, вы же понимаете: они вечно подшучивали друг над другом! – что даже ему не удастся пробить брешь в стенах, и Сильвестр моментально поинтересовался у него, что он готов поставить на кон. Полагаю, в клубах тоже во множестве стали биться об заклад, как только выяснилось, что Сильвестр приступил к планомерной осаде Цитадели. Мужчины иногда ведут себя очень гадко!

С этим заявлением Феба не могла не согласиться. На Альбемарль-стрит она получила обильную пищу для размышлений. Впрочем, девушка оказалась достаточно умна, чтобы отбросить бо́льшую часть обвинений в том, будто Сильвестр третирует племянника самым неподобающим образом: мастер Рейн отнюдь не походил на изобиженного ребенка. С другой стороны, его мама невольно выставила себя в самом неблагоприятном свете, и в большинстве ею же самой рассказанных историй выглядела откровенно глупой родительницей. Скорее всего, решила Феба, Сильвестр относится к Эдмунду совершенно равнодушно, хотя и намерен со свойственной ему гордостью сполна исполнить долг перед мальчиком. Слово «долг» имело не слишком приятный подтекст для той, кому нелюбимая мачеха непрерывно вдалбливала его в голову на протяжении многих лет, но вот обиды в этом не было. Леди Марлоу неизменно придерживалась принципа суровой справедливости.

Именно последние откровения Ианты и вызывали наибольшее возмущение у Фебы. Тщательно обдумав слова своей новой знакомой, она поняла, что не может считать их преувеличением. В голову мисс Марлоу уже закрадывалось подозрение, будто неожиданная мягкость и доброта Сильвестра были частью преднамеренной попытки заставить ее пожалеть о том, что она столь грубо отвергла его. Да и его манеры, когда он нанес визит на Грин-стрит, особенно лукавые искорки в глазах, когда смотрел на нее, должны были очаровать ее. Да, вынуждена была признать Феба, он действительно умеет нравиться неопытным девушкам. Вопрос заключался лишь в том, дать ли ему немедленный отпор или же, вооружившись знанием того, что он готовит ей ловушку, поощрять его и далее оказывать ей знаки внимания.

Ответ на этот вопрос был найден лишь на следующий день, когда Феба вновь встретила его светлость. Со своими кузинами Ингам она как раз выехала на верховую прогулку по Парку. Унылая и двигавшаяся размеренным шагом процессия состояла из нее самой, мисс Мэри и мисс Амабель, молодого мистера Дадли Ингама и двух грумов, державшихся чуть поодаль, причем Феба решительно не представляла, чем себя занять. Обе мисс Ингам были донельзя добродетельны и столь же скучны; что до их брата, подающего большие надежды второго сына лорда Ингама, то в нем уже угадывалась солидность будущего члена правительства. Наемная лошадь, доставшаяся Фебе, оказалась смирной рабочей кобылкой, начисто лишенной как прыти, так и изящества поступи.

Сильвестр, восседавший на чистокровном гнедом скакуне в сопровождении двух своих друзей, с первого же изумленного взгляда оценив ситуацию, разобрался с ней таким образом, который свидетельствовал и о его недюжинной сноровке, и о полном пренебрежении интересами лорда Ярроу вкупе с мистером Эшфордом. Никто и опомниться не успел (за исключением его самого), как одна и другая партии соединились; а когда его незадачливые друзья обнаружили, что ведут вежливую беседу с обеими мисс Ингам, Сильвестр поравнялся с Фебой и они чуточку приотстали от остальных.

– Мой бедный Воробышек! – с ласковой насмешкой сказал герцог. – Еще никогда в жизни мне не доводилось видеть столь душераздирающее зрелище! Наемная кляча?

– Нет, – ответила Феба. – Любимая лошадь моей кузины Анны. То, что нужно для леди, герцог, – ездить на такой лошади очень удобно и совершенно безопасно.

– Умоляю извинить меня! Просто я, разумеется, не видел ее в беге.

Мисс Марлоу, метнув на герцога взгляд, полный высокомерного презрения, заявила:

– Она не умеет бегать. Зато очень элегантно перебирает ногами, особенно когда они у нее перехвачены путами ниже колен.

– А какая у нее холка!

Всю серьезность девушки словно рукой сняло; Феба не выдержала и звонко рассмеялась, отчего мисс Мэри обернулась и, взглянув на нее с мягким упреком, заметила:

– Господи милосердный, вы когда-нибудь видели подобное недоразумение?

– Нет – как и леди с такой великолепной посадкой. Сочетание весьма необычное! – сказал герцог. – Вы позволите мне предоставить вам достойного коня, пока остаетесь в городе?

Феба была поражена настолько, что лишь молча уставилась на него, лишившись дара речи. Он же с улыбкой продолжал:

– В Чансе я держу несколько лошадей для своей невестки. Раньше она часто ездила верхом. И для меня нет ничего легче, чем доставить парочку в Лондон.

– Ездить верхом на лошадях леди Генри? – воскликнула мисс Марлоу. – Да вы с ума сошли! Мне и в голову не могло прийти что-либо подобное!

– Это ведь не ее лошади, а мои.

– Вы сами сказали, что держите их для нее: так что с таким же успехом она может считать их своими собственными! Кроме того, вам и самому должно быть известно – я не позволю, чтобы вы давали мне коня!

– Так я и думал, – признался герцог. – Но видеть вас верхом на этой кляче для меня невыносимо.

– Благодарю вас… вы очень добры! – запинаясь, пробормотала Феба.

– Я что? Воробышек, умоляю вас – не позволяйте леди Ингам учить вас произносить всякие благоглупости! Вам прекрасно известно: я совсем не добрый, а напротив, злодей, чьи гнусные происки заставили вас бежать из родного дома! – Он умолк, когда она непроизвольно вскинула на него глаза. Взгляды их встретились не более чем на мгновение, но этого оказалось достаточно, чтобы смех замер у него на губах. Выдержав легкую паузу, Сильвестр негромко осведомился: – В чем дело? Что я сказал такого, отчего вы посмотрели на меня столь выразительно?

Чувствуя, как горят ее щеки, Феба ответила:

– Ничего! Я не понимаю, о чем вы говорите.

– Я говорю о том, что вы посмотрели на меня так, как когда-то смотрели на свою мачеху: с ужасом!

Она заставила себя рассмеяться.

– Какой абсурд! Боюсь, у вас чересчур живое воображение, герцог!

– Что ж, надеюсь, так оно и есть, – парировал он.

– В этом не может быть никаких сомнений. Я была… шокирована тем, что после всего случившегося вы по-прежнему полагаете меня способной видеть в вас… злодея. Но вы ведь, разумеется, просто шутили.

– Да, шутил, однако я совершенно серьезно говорю вам, что шутка не была злой – чтобы причинить вам боль.

Девушка опять повернула голову, желая вновь взглянуть на него – на сей раз с искренней признательностью.

– Да, хотя, полагаю, вы на такое вполне способны.

– Можете мне поверить, что нет, не способен.

– А вы можете поверить мне, что я не считаю вас злодеем!

– О, это задача намного сложнее! – шутливо запротестовал он. – Стоит мне подумать о приеме, коего я удостоился в той ужасной гостинице, как меня охватывают сильные сомнения!

Феба рассмеялась в ответ, но дала понять, что отказывается принять вызов. Его светлость тоже не стал настаивать; и после недолгого молчания, покачиваясь в седле рядом с ним, девушка сменила тему, молвив:

– Я чуть не забыла рассказать вам о том, что имела удовольствие вчера познакомиться с вашим племянником, герцог! Вы наверняка очень им гордитесь: он – прелестный ребенок!

– И крайне избалованный к тому же. Вы знакомы с моей невесткой?

– Мы познакомились всего несколько дней назад, и она была настолько добра, что вчера после обеда пригласила меня в гости.

– Ага, теперь я понимаю, что означал тот ваш многозначительный взгляд! – заметил Сильвестр. – И кем же я предстал в ее рассказах – Бесчувственным Деверем или Злобным Дядюшкой?

Мисс Марлоу была избавлена от необходимости отвечать, поскольку, едва слова эти сорвались с его губ, как он отвлекся. Леди, выступавшая по дорожке рядом с проезжей частью, в это самое мгновение помахала ему рукой. Он узнал свою кузину, миссис Ньюбери, и немедленно попросил Фебу придержать коня.

– Если вы еще не знакомы друг с другом, я хотел бы представить вас миссис Ньюбери, мисс Марлоу. Она самая забавная из моих кузин; уверен, вы непременно поладите! Джорджи, что за поразительное зрелище! Как получилось, что вы так целомудренно гуляете пешком? И рядом нет верного супруга, который бы сопровождал вас на верховой прогулке? Неужели у вас не осталось ни единого cicisbeo?[54]

Леди, рассмеявшись, протянула ему руку для рукопожатия и сказала:

– Отвратительно, не правда ли? Присутствие Лайона потребовалось на службе, а все мои cicisbeo отреклись от меня! Те, кто еще не похоронил себя в деревне, сидят по домам, держа ноги в горчичной ванне, так что я оказалась преданной забвению и вынуждена прогуливаться в женском обществе. Нет, вы ее не увидите, потому что мы недавно расстались.

Он склонился с седла, чтобы взять ее за руку, и, прежде чем отпустить, многозначительно пожал, сказав:

– Вот уж действительно сюрприз! Вы уже знакомы с мисс Марлоу или я могу представить ее вам?

– Так вот, значит, кто вы такая! – воскликнула леди, с улыбкой глядя на Фебу. – Пожалуй, мне следовало бы самой догадаться об этом, поскольку я только что раскланялась с вашими кузинами. Вы внучка леди Ингам, и вы… оседлали самую жалкую клячу из конюшни Анни Ингам! Напрасно вы это сделали: зрелище буквально шокирует! Но даже при этом вы затмили всех нас!

– Я как раз пытаюсь уговорить мисс Марлоу позволить мне предоставить ей достойного скакуна, однако она упорно отказывается, – заметил Сильвестр. – Но мне в голову только что пришла идея получше. Полагаю, ваша вторая кобыла придется ей весьма по вкусу.

У миссис Ньюбери была всего одна лошадь, но женщина держала ушки на макушке с того самого момента, как герцог со значением пожал ей руку, и потому не моргнув глазом моментально прервала смущенные протесты Фебы, по-дружески ей заявив:

– О, прошу вас, не отказывайтесь, мисс Марлоу! Вы не представляете, какую услугу окажете мне, если согласитесь хотя бы изредка выезжать со мной! Я ненавижу пешие прогулки, но ездить верхом одной, в сопровождении грума, чопорно держащегося позади, для меня поистине невыносимо! Кроме того, я обожаю промчаться галопом, а это в Гайд-парке не принято. Сильвестр, если мне удастся уговорить мисс Марлоу, не согласитесь ли вы сопровождать нас обеих на прогулке в Ричмонд-парк в первый же по-настоящему весенний день?

– Отчего же нет? С величайшим удовольствием, моя дорогая кузина! – ответил герцог.

– Прошу вас, скажите, что вы согласны! – взмолилась миссис Ньюбери, обращаясь к Фебе.

– Я бы с радостью, мадам, но ведь это ужасно, что вас вынудили приглашать меня!

– Уверяю, здесь нет ничего предосудительного! Сильвестр знает, что я с радостью соглашусь на любую спутницу – кстати, я ведь могла сказать, если бы захотела, что моя вторая лошадь охромела или что я продала ее! Непременно нанесу леди Ингам утренний визит и приложу все силы к тому, чтобы уговорить ее.

С этими словами она отступила, давая им дорогу, и, прощаясь, метнула вопросительный взгляд на Сильвестра. Он ответил ей улыбкой, а она, заключив, что он остался доволен, возобновила свою неспешную прогулку, спрашивая себя, то ли он всего лишь проявляет галантность, то ли действительно пытается ухаживать за мисс Марлоу. Это казалось маловероятным, как, впрочем, и то, что он выбрал ее на роль своей последней по счету пассии. Либо же он делает одолжение маленькой деревенской внучке леди Ингам? «О нет! Только не Сильвестр!» – решила миссис Ньюбери. Он может быть любезным, однако лишь если сам того захочет. Что ж, все это было крайне любопытно и со своей стороны она готова оказать ему любую помощь, коль таковая ему понадобится. Не стоит заглядывать в зубы дареному коню, особенно ежели коня этого дарит сам герцог Сильвестр.

Глава 16

Встреча в Парке решила дилемму: давать немедленный отпор Сильвестру она не будет. Он практически сделал отказ невозможным для Фебы, но подобное соображение пришло ей в голову только после того, как девушка приняла решение. Поскольку опасность влюбиться в него ей ничуть не грозила, она сочла общество герцога вполне приемлемым, и ей было бы жаль лишиться его. Если же он вознамерился подшутить над ней так, как подшутил над неизвестной Фебе мисс Уарф, то лучшего способа расстроить планы Сильвестра, чем с прохладным дружелюбием принять его ухаживания, попросту не существовало.

Итак, была найдена прекрасная причина для того, чтобы терпеть герцога; очень скоро мисс Марлоу нашла и другой повод. По мере того как в Лондон возвращались сливки высшего общества, на Грин-стрит стало приходить все больше приглашений; и Феба, с некоторым беспокойством посещая приемы, быстро обнаружила преимущества, которые давала ей дружба с Сильвестром. Ее второй сезон разительно отличался от первого! Тогда у нее не было знакомых в городе, она страдала от застенчивости, и на нее никто не обратил внимания. Теперь, хотя список знакомых девушки был невелик, мисс Марлоу вызывала всеобщий интерес, поскольку считалась последней по счету пассией Сильвестра. Те, кто ранее клеймил ее безвкусно одетой деревенской дурнушкой, не обладающей ни красотой, ни элегантностью, вдруг обнаружили, что ее внешность отличается экспрессивностью, ее прямота выглядит забавной, а простота – живительной. «Необычная» – именно этот эпитет сопровождал мисс Марлоу. Первой его запустила в оборот леди Ингам, но все уже забыли о том: скромная девушка без претензий на красоту просто обязана быть, по меньшей мере, необычной, чтобы привлечь внимание Сильвестра. Многие, естественно, по-прежнему не могли понять, что он в ней нашел; она никогда не сможет соперничать с признанными красавицами или добиться чего-то большего, нежели скромного успеха.

К счастью, мисс Марлоу вполне удовлетворяло то, что в обществе она чувствовала себя как дома, завела нескольких приятных и покладистых подруг и не имела повода жаловаться на отсутствие партнеров на балах. Подобная судьба не грозила девушке, с которой дважды за один вечер танцевал Сильвестр. Равным образом и герцогу не грозила опасность нарваться на жесткий отпор, пока он не переходил границы дозволенного этикетом лестного внимания. Мотивы его светлости, разумеется, могли оказаться вероломными, но нельзя отрицать, что он был восхитительным собеседником; более того, с ним можно было не следить за своим бойким языком. Он обладал потрясающим чувством юмора: часто случалось, что, стоило кому-то обронить глупую ремарку или же повести себя в манере столь же типической, сколь и нелепой, как Феба инстинктивно искала его взглядом, зная – он готов разделить ее веселье. Странным образом самые скучные приемы вдруг становились забавными, поскольку там неизменно присутствовал один человек, с которым можно было встретиться взглядом хотя бы на долю секунды, без слов наслаждаясь шуткой, непонятной другим; и почти столь же пресными казались вечеринки, на которых его не было. О нет! Мисс Марлоу, полностью отдавая себе отчет в его самомнении, эгоизме и презренном тщеславии, не имела ни малейшего намерения – по крайней мере немедленного намерения – давать Сильвестру от ворот поворот.

Кроме того, он предоставил в распоряжение Фебы маленькую строптивую кобылку с шелковистыми губами, владеющую безупречным аллюром, игривую ровно настолько, чтобы девушка могла с ней справиться. Феба ахнула от восторга, впервые увидев Светлячка: как решилась миссис Ньюбери позволить кому-либо еще ездить на такой красавице? Миссис Ньюбери не смогла ответить ей ничего вразумительного, кроме того, что предпочитает своего дорогого старого Юпитера. Феба моментально поняла женщину: у нее самой был жеребец, лучшие годы которого давно остались позади, но он тем не менее по-прежнему оставался ее любимцем.

Впрочем, прошло совсем немного времени, и она узнала всю правду о Светлячке. Как-то майор Ньюбери, блистательный и великолепный в своей ярко-красной военной форме, провожал жену и ее новую подругу на их почти ежедневную конную прогулку. Он вышел на ступеньки, ведущие к двери их маленького скромного домика, и, едва его глазам предстала Светлячок, воскликнул:

– Это та самая кобылка, которую передал тебе Сильвестр, Джорджи? Что ж, клянусь Юпитером…

Феба стояла достаточно далеко, чтобы сделать вид, будто не слышала ни этой ремарки, ни последующего смятенного восклицания майора:

– А? О! Честное слово, любовь моя! Совсем из головы вылетело!

На несколько ужасных мгновений девушка заколебалась, не зная, что предпринять; а потом решила притвориться, будто ничего не слыхала, руководствуясь как нежеланием ставить Джорджиану в неловкое положение, так и отказываться от их совместных прогулок.

Сильвестр оказался прав, предрекая, что они с Джорджианой прекрасно поладят: они сразу же понравились друг другу; а поскольку бабушка не протестовала, Феба стала частым гостем в суматошном доме Ньюбери. Леди Ингам называла супругов «взбалмошной парочкой». Феба же, которая до сих бывала в Лондоне лишь на больших официальных приемах, считала Ньюбери восхитительными, и ничто не доставляло ей большего удовольствия, нежели вечер, проведенный в их бесшабашном доме. Никогда нельзя было знать заранее, что может случиться на одной из вечеринок Джорджи, говорил лорд Ярроу, уверяя, что однажды прибыл всего через пять минут после того, как хрустальная люстра в гостиной с грохотом обрушилась на пол. По его словам, когда он вошел, Джорджи стояла посреди комнаты, словно Дидона[55] на развалинах Карфагена, разве что куда более спокойная и владеющая собой. Сильвестр согласился, что та вечеринка была особенно примечательной, но при этом заявил: лучшим вечером, проведенным им под этой крышей, был тот, когда новый дворецкий, оповестив гостей о его появлении, рухнул в пьяном ступоре лицом вниз на пол в гостиной. Феба и представить себе не могла, что люди способны веселиться столь беззаботно и бесцеремонно где-либо еще, кроме дома Джорджи. Равным образом, и Сильвестр нравился ей больше всего именно здесь, в окружении тех, кто был ему близок и дорог. Быть может, тот факт, что самая приятная сторона его натуры проявлялась среди родственников и близких друзей, служил лишь очередным проявлением его несносной гордыни, но невозможно было отрицать, что проявление это выглядело очень мило и очаровательно.

Он в очередной раз продемонстрировал свое обаяние во время долгожданной экспедиции в Ричмонд-Парк, и это было еще более удивительным, поскольку к тем, кто собирался в нее изначально, присоединились три человека, одного из которых он попросту терпеть не мог. Известие о том, что с ними поедет майор Ньюбери, безусловно, лишь обрадовало герцога; когда же его невестка, прослышав о прогулке, заявила, что тоже хочет прокатиться с ними, причем не одна, а со своим братом Чарльзом, Сильвестр отнесся к этому со стоической невозмутимостью. Но когда на рассвете знаменательного дня оказалось, что Ианту вместо брата сопровождает сэр Ньюджент Фотерби, даже майор, не отличающийся особой проницательностью, громким шепотом сообщил жене: он намеревается смыться отсюда подобру-поздорову, ведь приятная прогулка, по его мнению, с самого начала пошла псу под хвост.

Несколько напряженных мгновений собравшимся и впрямь казалось, будто она обречена на неудачу. Согласно предварительной договоренности, Ианта с братом должны были ждать всех остальных у ворот Роухэмптон-гейт, отправив своих лошадей под присмотром грума. Сильвестр узнал о перемене планов в самую последнюю минуту, когда уже прибыл в дом Ньюбери для того, чтобы сопровождать гостей. Услышав новость, он раздраженно воскликнул:

– Боже милостивый, Джорджи, почему вы не сказали Ианте, что если она не хочет выехать с нами вместе, то ей лучше вообще оставаться дома? Да она заставит нас ждать ее не меньше часа!

– Я не исключаю подобной возможности, но это не повод кричать на меня, – невозмутимо ответила Джорджиана. – Я получила ее записку каких-нибудь двадцать минут назад и успела лишь отправить к ней лакея с напоминанием, что, поскольку входные билеты у вас, она должна постараться не опаздывать.

– Можно подумать, от этого будет много толку! – заметил герцог.

Но, когда они подъехали к Роухэмптон-гейт, его светлость ждал приятный сюрприз: невестка оказалась уже там. Он был готов признать, что погорячился, как вдруг заметил, что модный хлыщ, сопровождавший ее, – отнюдь не брат Ианты, а сэр Ньюджент Фотерби. Герцог окаменел, и добродушное выражение в мгновение ока исчезло с его лица, уступив место высокомерному недоумению. Феба, которой пришлось прикусить язык, чтобы не сообщить ему, что именно она думает о столь нелепом важничанье, даже пожалела сэра Ньюджента.

Однако жалость ее оказалась напрасной. Сэр Ньюджент прекрасно знал о том, что Сильвестр его недолюбливает, но ему и в голову не приходило, будто герцог, равно как и кто-либо еще, может презирать его. Если бы кто-нибудь сказал ему об этом, он бы решил, что Сильвестр повредился рассудком, и невероятно поразился бы такому отношению к себе. Поэтому, когда Сильвестр высокомерно поднес к глазам лорнет, сэр Ньюджент ничуть не занервничал, поскольку ему было совершенно очевидно: герцог восхищенно рассматривает безупречные складки его шейного платка. Молодой человек нисколько не удивился; напротив, он был бы разочарован, если бы то, на что он затратил массу времени и усилий, совсем не привлекло бы внимания. Ведь далеко не каждый сумеет завязать «Восточный узел»: он, например, был совершенно точно уверен, что Сильвестр не сумеет. А если бы герцог поинтересовался у сэра Ньюджента, как это делается, тот был бы вынужден ответить ему, что у него ушли годы на овладение этим искусством, и даже когда он стал признанным экспертом в такой области, для достижения приемлемого результата тратит несколько часов. Все остальные мужчины просто позавидовали бы сэру Ньюдженту. Они не могли презирать его по определению, поскольку родословная молодого человека была безупречной, состояние превышало шестьдесят тысяч фунтов в год; а от своих закадычных дружков-собутыльников, коих лорд Марлоу невежливо именовал «проходимцами», сэр Ньюджент доподлинно знал, что в мире моды его именуют не иначе как Законодатель, в спортивных кругах о нем отзываются как о Несравненном, Вершителе, Верном средстве, готовом на любые безрассудства и пари.

То, что он оказался глух к оскорблениям, и спасло экспедицию от полного краха. Воспользовавшись первой же представившейся возможностью, сэр Ньюджент пристроился рядом с Сильвестром, чтобы привлечь внимание герцога к тому обстоятельству, что он сумел, как выразился сам, притащить леди Генри к месту сбора точно в срок.

– Вас следует поздравить, – равнодушно отозвался Сильвестр.

– Дьявольски любезно с вашей стороны – оценить мои усилия, герцог! – ответил сэр Ньюджент, с легким поклоном принимая заслуженную похвалу. – Признаюсь честно, это было нелегко. Понадобилось все мое искусство дипломата. Если я чем и горжусь, так именно им. «Леди Генри», – сказал я – хотя, не буду морочить вам голову, герцог, я употребил куда более сильное выражение! Так вот, «Любовь моя, – сказал я, – его светлость не проникнется к нам уважением, если мы заставим его напрасно прождать несколько часов на месте встречи. Можешь мне поверить!» И она поверила.

Сильвестр, несмотря ни на что, смягчился.

– В самом деле? – осведомился он.

– В самом деле, – клятвенно заверил его сэр Ньюджент. – «Сладкая моя», – сказал я – вы ведь не возражаете против таких вольностей, герцог?

– Ничуть.

– Неужели? – вскричал сэр Ньюджент, резко поворачиваясь в седле, чтобы взглянуть на Сильвестра. Ему пришлось приложить к этому нешуточные усилия, преодолевая сопротивление накрахмаленных уголков воротничка сорочки и высокого «Восточного узла».

– С чего бы я стал возражать?

– Вы попали в самую точку, герцог! – заявил сэр Ньюджент. – Действительно, с чего бы вдруг вы стали возражать? Мне лично таковая причина неизвестна. А я полагаю, что хлебнул жизненного опыта. «Любовь моя, – сказал я (если вы не возражаете), – у тебя в котелке варится одна навязчивая идея».

– И что же она вам ответила? – полюбопытствовал Сильвестр, жалея о том, что Феба умчалась вперед.

– Она стала все отрицать, – промолвил сэр Ньюджент. – Сказала, что вы решительно настроены помешать нам.

– Вот как?

– Именно это сказал и я сам! «Вот как!» – произнес я.

– Не «моя любовь»?

– Нет. Потому что я был удивлен. Можно сказать, сбит с толку.

– Как утка в грозу.

– Нет, – после длительного размышления заявил сэр Ньюджент. – Как мне представляется, герцог, если вы спросите у высшего общества, выглядел ли Ньюджент Фотерби когда-либо похожим на какого-нибудь представителя птичьего племени в такой вот ситуации, то ответ непременно будет «Нет!».

– Уверяю вас, у меня нет ни малейшего желания мешать вашему браку с моей невесткой. Вы можете жениться на ней с моего благословения, но вам не удастся убедить меня передать своего племянника под вашу опеку.

– И вновь вы угодили в яблочко, хотя и по другому поводу! – возразил сэр Ньюджент. – Можно сказать, это и есть самое главное препятствие! Ее милость не желает расставаться с ним!

– Такой обаятельный и обходительный мужчина, как вы, наверняка сможет переубедить ее.

– Знаете, то же самое сказал себе и я, – сообщил герцогу сэр Ньюджент. – Но женщины – такие странные создания! Дьявольски привязаны к детворе. Давайте обсудим это дело!

– Нет. Давайте не будем переливать из пустого в порожнее! – отрезал Сильвестр. – Обсуждать со мной этот вопрос бесполезно. Но могу сказать вам вот что: у меня нет ни возможности, ни желания препятствовать вашей женитьбе на Ианте, однако никакие ваши доводы не заставят меня передать вам или кому-либо еще хотя бы часть моих полномочий, связанных с опекой над Эдмундом! Если хотите, можете попытаться обвести вокруг пальца Ианту, но со мной такой номер не пройдет!

Сказав это, герцог пришпорил коня и поскакал вперед, догоняя остальных участников экспедиции.

Тем временем Феба, сполна насладившись недолгой скачкой галопом, вынуждена была натянуть поводья, придерживая свою лошадку, и поехала шагом рядом с Иантой, которой хотелось поговорить о себе, а Джорджиана оказалась чересчур пассивной слушательницей. Леди Генри призналась, что взяла с собой сэра Ньюджента вместо брата, поскольку была убеждена – неприязнь Сильвестра к нему проистекала из чистых предрассудков. Герцог был едва знаком с сэром Ньюджентом: разве не думает Феба, что если у Сильвестра появится шанс узнать его поближе, то он, быть может, изменит свое мнение и жестокое решение разлучить любящую мамочку с ее дорогим сыночком?

Феба оказалась в затруднительном положении, поскольку отрицательный ответ на этот вопрос явно не устроил бы ее собеседницу. К счастью, Ианту куда больше интересовала собственная точка зрения, нежели то, что думает об этом Феба, и вопрос носил сугубо риторическую подоплеку. Не дожидаясь ответа, она продолжала:

– Что до меня, то я убеждена: Сильвестра ждет приятный сюрприз. Не хочу сказать, будто сэр Ньюджент очень умен, поскольку это не так – собственно говоря, здравого смысла ему изрядно недостает, а иногда он бывает вообще исключительно туп, – но, если до этого нет дела мне, не понимаю, почему это должно волновать Сильвестра! Сэр Ньюджент обладает добродушным характером, манеры же у него утонченные, и поведение вежливое. Он – знатный дворянин и большой ценитель моды; а если и якшается с недостойными людьми или проматывает состояние в игорных домах, то все это прекратится после его женитьбы. Что же касается скачек, то сэр Ньюджент настолько богат, что проигрыши на ипподроме не разорят его. В любом случае глупо опасаться того, что он может дурно повлиять на Эдмунда. К тому же даже Сильвестр должен признать: никто лучше его не сможет научить Эдмунда всем премудростям поведения в свете! Сэр Ньюджент неизменно одет по последней моде, и другие мужчины рядом с ним выглядят буквально нищими! Да вы только взгляните на него!

Вместо этого Феба в немом изумлении бросила взгляд на нее саму. По мнению мисс Марлоу, на фоне неброской элегантности Сильвестра и военного великолепия майора Ньюбери сэр Ньюджент казался самодовольным хлыщом. Мужчиной он был высоким и стройным, хотя и худощавым, и назвать его несимпатичным – значило погрешить против канонов красоты, однако корсет его был чрезвычайно туго затянут в талии, а плечи – чрезмерно подложены ватой, поэтому выглядел этот мистер нелепо и смехотворно. Начиная от пижонской шляпы, ухарски сидящей на его кудрях (он уже успел похвастать, что стрижка его называется «Порыв ветра» и являет собой последний писк моды), и заканчивая до блеска начищенными сапогами, все, что он носил, бросалось в глаза и как будто преследовало одну цель – выделить его среди окружающих. Экстравагантного покроя сюртук украшали огромные сверкающие пуговицы; из-под него загадочно выглядывал жилет экзотической расцветки, в складках несообразного шейного платка посверкивал крупный бриллиант. Великое множество перстней украшало пальцы Ньюджента, а на поясе у него позвякивало столько цепочек и брелоков, что его можно было принять за ювелира, рекламирующего свои сокровища.

Фебе не пришлось отвечать на последнее замечание Ианты, поскольку в этот момент их догнал Сильвестр, а еще через минуту с другой стороны с ними поравнялся сэр Ньюджент, пытаясь мимикой и нелепыми гримасами, при виде которых Феба едва удержалась от смеха, сообщить Ианте, что миссия его не увенчалась успехом. Та исподтишка метнула взгляд на Сильвестра, боясь, что сэр Ньюджент вывел его светлость из себя, и с облегчением не заметила на лице герцога даже следа холодного равнодушия, которое так ненавидела. Его светлость выглядел, скорее, изумленным, а когда вскоре обратился к сэру Ньюдженту, то сделал это в добродушном тоне. Приободрившись после такого знака внимания, сэр Ньюджент, который до этого казался весьма унылым, просветлел и спросил мнение герцога о своей лошади. В награду он получил столь куртуазный ответ, что Феба закусила нижнюю губу, пытаясь не рассмеяться, и решительно уставилась куда-то вперед перед собой. Сэр Ньюджент, проникнувшись благодарностью к Сильвестру за похвалу, привлек его внимание к многочисленным достоинствам своего скакуна, признавшись, что приобрел коня за непомерно большие деньги. Сдавленный смешок, донесшийся со стороны Фебы, прекрасно знавшей, насколько непомерной была эта цена, едва не вызвал улыбку на губах Сильвестра, но он справился с собой и с самым серьезным видом осведомился:

– Что вы говорите?

То, что завзятый охотник по окончании сезона решил использовать своих гунтеров в качестве скаковых лошадей, могло показаться странным, но в его поведении присутствовала своя логика. Сэр Ньюджент принимал участие в многочисленных охотничьих забавах и владел огромным количеством лошадей, коих держал в конюшнях, разбросанных по территории всей страны, и крайне редко ездил на своих скакунах верхом. Когда же он прибывал куда-либо поохотиться, то обычно ограничивался первыми несколькими полями, поскольку, в подражание мистеру Бруммелю[56], надевал белые отвороты на голенища своих сапог и боялся забрызгать их грязью. Выставочный гнедой лорда Марлоу явно нуждался в длительных упражнениях, а не в отдыхе, вследствие чего то порывался идти боком, то вставал на дыбы, то встряхивал головой, обеспечив сэру Ньюдженту крайне беспокойную прогулку.

Воспользовавшись первой же возможностью, позволявшей ему не выглядеть невежливым, Сильвестр предложил Фебе размять лошадей. Сдавленным голосом она согласилась. Светлячок сорвалась на рысь, удлинила шаг и перешла в галоп, за несколько мгновений унеся Фебу туда, где девушку уже не могли слышать Ианта и сэр Ньюджент. За спиной у нее в такт грохотали копыта вороного коня Сильвестра, но оба хранили молчание до тех пор, пока, натянув поводья, не остановили своих скакунов у дальнего края зеленой прогалины. Феба наклонилась с седла, чтобы потрепать Светлячка по шее, и Сильвестр с деланной укоризной проговорил:

– Мисс Марлоу, однажды я уже упрекал вас в том, что вы смеетесь над неотесанными деревенскими чурбанами! Теперь вы позволяете себе хихикать над лучшими представителями высшего света! Вы неисправимы!

– Нет, я не смеялась! – запротестовала она, давясь смехом. – Вы же сами знаете, что я не смеялась!

– Разве? Можете мне поверить, я пребывал в постоянном страхе, что вы начнете хихикать в самый неподходящий момент. Если бы вы видели свое лицо…

– Что ж, должна признаться, я сдерживалась из последних сил, – согласилась она. – Не представляю, как вам удавалось разговаривать с ним столь серьезным тоном!

– Просто он вращается в обществе столько же, сколько и я, и у меня уже выработался к нему иммунитет. Хотя, разумеется, я вполне отдаю себе отчет в том, что первое столкновение с его великолепием может стать серьезным испытанием для душевного здоровья.

Феба, рассмеявшись, заметила:

– Да, но в моем случае это оправдание не годится. Весь минувший год мы виделись чуть ли не каждый день. Собственно говоря, я…

– Собственно говоря, вы… – подсказал он, ожидая, пока она закончит фразу.

А мисс Марлоу в смятении оборвала себя на полуслове, поскольку слова «…я вставила его в свою книгу» едва не сорвались с ее языка. И после секундной заминки Феба продолжила:

– Я настолько привыкла к нему, что перестала замечать. Но тут он явился на бал в зеленом вельветовом сюртуке и жилете, расшитом розами!

Герцог ответил не сразу, и, метнув на него испуганный взгляд исподтишка, девушка увидела, как его летящие брови сошлись на переносице, а между ними пролегла озабоченная складка. Пристально глядя на нее, Сильвестр осведомился:

– В самом деле? Но ведь вы хотели сказать совсем не это, не так ли?

Надеясь, что выражение лица не выдаст ее, Феба, изо всех сил стараясь сохранить беззаботность, сказала:

– Да, но, пожалуй, я не буду говорить вам то, что собиралась. Вы ведь никому не станете передавать мои слова? А сейчас меня поразил не столько его внешний вид, сколько этот фасонистый гнедой скакун, а еще то, как сэр Ньюджент принялся расхваливать его! Он ведь купил коня у моего отца, да еще выложил за него три сотни гиней! И после этого полагает себя знатоком!

Герцог расхохотался, и она от всей души понадеялась, что опасный момент миновал. Но, смеясь над тем, как ловко Марлоу облапошил сэра Ньюджента, его светлость вдруг произнес:

– И все-таки мне очень хотелось бы знать, что вы собирались сказать изначально, Воробышек.

С превеликим облегчением она увидела, как к ним легким галопом приближаются верхом майор и миссис Ньюбери. Феба успела лишь повторить свой ответ, как Джорджи окликнула их, предложив полюбоваться очаровательной поляной. Потом они подождали, пока к ним не присоединятся Ианта с сэром Ньюджентом, и возможности для личного разговора больше не представилось.

Этот инцидент омрачил безмятежную радость Фебы. Она лишилась душевного покоя. Легкое беспокойство усугубилось чувством вины, которое отнюдь не ослабевало от того лестного внимания, что явно выказывал ей Сильвестр. Вряд ли это можно было приписать обычной галантности, хотя он всем своим видом давал понять: ее желание для него – закон. Сильвестр скорее поддразнивал ее, нежели флиртовал; но в глазах его светилась ласковая улыбка, когда она встречалась с ним взглядом, а в манерах ощущалась необидная фамильярность, отчего Фебе казалось, что они давно знакомы. На мгновение, как раз перед тем, как к ним присоединились Ньюбери, Феба заколебалась, уже готовая признаться герцогу в том, что натворила. Искушение было велико, и соблазн облегчить душу охватывал ее несколько раз, но неизменно отступал из-за того, что девушка страшилась последствий. Когда Сильвестр смотрел на нее с теплотой в глазах, ей казалось, будто она готова рассказать ему обо всем, но мисс Марлоу видела на его лице и совсем иное выражение. А еще она знала, как стремительно и с какой безупречной вежливостью герцог способен отгораживаться от окружающих стеной льда.

Расставаясь с ним в конце дня, она все еще пребывала в состоянии мучительной нерешимости; но, поднявшись по ступенькам особняка, леди Ингам, вдруг подумала, что если кто и может дать ей совет, так только бабушка, и вознамерилась рассказать ей обо всем, если та пребывает в благожелательном расположении духа.

Пожилую даму Феба застала в благосклонном, добродушном настроении, хотя та и была занята. Ей только что нанесла визит старая приятельница, вернувшаяся после продолжительного пребывания в Париже. Миссис Иртинг подробно рассказала о том, как прелестно она провела время во французской столице, о восхитительных приемах, которые давали дорогой сэр Чарльз Стюарт и леди Элизабет в посольстве, совсем как в старые времена, перед тем, как этот ужасный Бонапарт все испортил своей вульгарностью! Она поведала и о том, какое избранное общество там собиралось – разительно отличающееся от лондонского, где все чаще попадают в зависимость от всяких выскочек и прихвостней титулованной знати! – о комфортабельных отелях, о прекрасном качестве, изысканности товаров в тамошних лавках. Все это вновь пробудило в леди Ингам прежнее желание и самой на несколько месяцев удалиться в Париж. Время года для подобной поездки было самым что ни на есть подходящим; посол и его супруга являлись старинными друзьями миледи. Миссис Иртинг привезла почтенной даме многочисленные приветы от французских знакомых, которых та не видела вот уже много лет, но которые не забыли ее и выражали желание встретиться с ней снова. Что ж, она сама желала того же и склонялась к мысли о том, что поездка за границу пойдет ей на пользу. Разумеется, леди Ингам ничуть не сожалела по поводу взятой на себя заботе о внучке, но ей уже приходило в голову, что на время ее отсутствия Феба могла бы пожить у Ингама и Розины. Однако, недолго поразмыслив, миледи отказалась от такого плана: Розина была дурой, и ей ни в коем случае нельзя доверить столь деликатную задачу, как содействие браку Фебы и Сильвестра. Пожилая дама питала определенные надежды в этом отношении, но не сомневалась и в том, что дело это требует бережного, искусного подхода. А Розина непременно все испортит; более того, ничто не способно с такой несомненностью отвратить от девушки Сильвестра, чем постоянное пребывание Фебы в компании своих добродетельных и скучных кузин. Нет, это не годится, решила миледи. И брать Фебу с собой в Париж тоже нет смысла: матрона не верила в то, будто разлука способна укрепить чувства, особенно когда речь шла о чувствах такого мужчины, как Сильвестр, за которым буквально охотилось столько девушек.

Итак, от подобных намерений пришлось отказаться, но визит миссис Иртинг пробудил в ней многочисленные воспоминания. Миледи с удовольствием предалась им, и только когда они с Фебой перешли в гостиную, она заставила себя вернуться к действительности и попросила внучку рассказать ей о том, как прошел ее день. Феба ответила, что получила массу удовольствия, после чего, решительно вздохнув, бросилась в омут с головой:

– Бабушка, я должна рассказать тебе кое-что!

Мисс Марлоу ничуть не удивилась бы, если б ее первая попытка литературного творчества встретила суровую критику; но миледи, удостоверившись, что анонимность автора обеспечена, была скорее изумлена, нежели рассержена. Она даже заметила, что всегда считала Фебу умной маленькой девочкой.

Возможно, почтенная леди полагала, что вряд ли кто-либо из членов высшего общества прочтет книгу внучки; не исключено – она считала это еще более невероятным, – что в портрете, нарисованном столь неопытной рукой, кто-либо сумеет усмотреть сходство с оригиналом. Так что она лишь рассмеялась, когда Феба сообщила ей ужасную правду. Но, стоило девушке спросить у нее, не полагает ли она, что Сильвестра следует предупредить об угрозе, нависшей над его головой, пожилая дама быстро ответила:

– Ни в коем случае! Боже милостивый, да ты, наверное, сошла с ума, если можешь даже думать об этом!

– Хорошо, мадам. Вот только… на душе у меня неспокойно! – призналась Феба.

– Вздор! Он ничего не узнает! – ответила миледи.

Глава 17

В отличие от лорда Байрона, Феба не могла бы сказать, что в одно прекрасное утро проснулась знаменитой, поскольку предусмотрительный мистер Ньюшам ни намеком не обмолвился о личности автора. Он не видел никакой выгоды в том, если станет известно, что «Пропавшего наследника» написала совсем еще неопытная девчонка; намного лучше, как заявил Ньюшам своему партнеру, если общество будет строить догадки и предположения. Бедный мистер Отли, тщетно возражавший, что только круглые идиоты выложат восемнадцать шиллингов за роман никому не известного автора, вынужден был смириться и принялся ждать неминуемого краха издательства, с ревнивым злорадством наблюдая за усилиями старшего партнера втридорога сбыть книгу представителям высшего общества.

Однако мистер Ньюшам оказался прав. Хитроумные письма, разосланные им влиятельным персонам, лесть, которую он рассыпал щедрой рукой, и оброненные им таинственные намеки принесли обильные плоды. При виде списка приватных подписчиков глаза мистера Отли полезли на лоб от изумления.

– Да-да! И это только начало! – подтвердил мистер Ньюшам. – Это все высокопоставленные снобы, готовые выбросить целое состояние только ради того, чтобы не отстать от моды. Все до единого – женщины, разумеется. Я с первого момента не сомневался: они ни за что не оставят без внимания roman a clef! Кстати, я таки выяснил, кто этот тип с летящими бровями: не кто иной, как его светлость герцог Солфорд, мой мальчик! И уж если данный факт не заставит общество сходить с ума по этой книге, то я тогда не знаю, что им еще нужно!

Поскольку мистер Ньюшам поддерживал переписку с одной лишь мисс Бэттери, Феба узнала о том, что ее роман все-таки увидел свет, только когда заметила три симпатичных томика в гостиной леди Сефтон.

– Дорогая леди Ингам, вам еще не попадалась сия дерзновенная книга? Но, пожалуй, можно не спрашивать об этом, не так ли? Блестящий и прелестный роман, вы не находите? – вскричала ее милость, размашисто обмахиваясь веером и так же энергично хлопая ресницами. – Какое гадкое создание, кем бы она ни была! И это не Каро Лэм[57] или та ирландка: уж мне известно совершенно точно! Как метко она выставила всех нас на осмеяние! Я готова простить ее только за описание бедной дорогой Эмили Каупер![58] Признаюсь, я смеялась до упаду! Она, конечно, даже не подозревает об этом, полагая, будто прообразом послужила миссис Буррелл! А вот Уголино – о боже, боже, что он подумает, если этот роман когда-нибудь попадется ему на глаза? А ведь такое непременно произойдет, потому что все только о нем и говорят!

Уже в самом скором – слишком скором для собственного душевного спокойствия – времени Феба убедилась в справедливости ее слов. Некоторые представители высшего света, как, например, высокомерная графиня Ливен, лишь пожимали плечами, демонстрируя свою незаинтересованность, именуя книгу «жемчужным зерном в навозной куче»; другие открыто восхищались ею; третьи были шокированы; но все без исключения желали узнать имя автора. Еще никогда, думала Феба, не приходилось писателю с таким ужасом наблюдать за успехом своего первого романа! Вся гордость и удовольствие, которые она могла бы испытывать, были уничтожены, и всего лишь из-за пустяковой оплошности, которую так легко можно было исправить! Ах, если бы она сумела убрать из книги любое упоминание о бровях, остальное бы ей простили с легкостью, поскольку лишь в описании одного-единственного героя Феба оказалась совершенно слепа и глуха к прочим его достоинствам.

Леди Ингам, с ошеломлением обнаружившая, что весь город (или, по крайней мере, та его часть, которая имела для нее значение) только и говорит о романе ее внучки, потребовала у растерянного автора экземпляр для себя. Феба, которой авторский комплект прислала мисс Бэттери, с содроганием презентовала ее милости три элегантных томика.

Пожилая дама прочла их, что называется, за один присест. Обмирающая от ужаса и неизвестности внучка, чье душевное состояние быстро переходило от отчаяния к надежде, в зависимости от восклицаний миледи, некоторое время с трепетом не сводила с нее глаз. Негромкий смешок несказанно приободрил Фебу; изумленное восклицание «Боже милостивый!» повергло ее в смятение; она несколько раз поспешно выскальзывала из комнаты, будучи не в силах вынести мучительную неопределенность и тревожное ожидание.

– Узнает ли он себя? – вслух проговорила миледи, дочитав роман до конца. – Несомненно! Боже милосердный, дитя мое, как же ты могла совершить столь опрометчивый поступок? Какое счастье, что весь сюжет – сплошная выдумка! Не удивлюсь, если Сильвестр сочтет ниже своего достоинства отреагировать на подобный вздор. Что ж, будем надеяться на это, к тому же не следует признаваться в том, что написала его ты. Кто еще знает правду, помимо твоей гувернантки? Насколько я понимаю, ей можно доверять?

– Разумеется, мадам! А еще, кроме нее, обо всем знает Том Орде.

Миледи, прищелкнув языком, заявила:

– Мне это не нравится! Кто даст гарантию, что молодой повеса не начнет болтать направо и налево о том, что знаком с автором, когда узнает, что ты стала знаменитостью? Ты должна немедленно написать ему, Феба, и предупредить его!

Девушка с жаром бросилась на защиту своего друга детства, но отнюдь не ее поборничество уняло тревогу миледи: причиной послужило появление в сопровождении отца самого Тома, который уже вполне самостоятельно передвигался с помощью трости.

Не успел дворецкий объявить о новых гостях, как Феба стремглав кинулась на шею сначала одному, а потом и другому. Сквайр, по-отечески расцеловав ее, заметил:

– Ну, девочка, что ты имеешь сказать в свое оправдание, а?

Приветствие же Тома не могло быть поистине братским.

– Привет, Феба! – сказал он. – Эй, эй, осторожнее! Ради всего святого, не помни мой шейный платок! Клянусь Юпитером! – произнес юноша, оглядывая девушку с некоторым изумлением. – Будь я проклят, если ты не превратилась в настоящую модницу! Сюзанна ушам своим не поверит, когда я расскажу ей о тебе!

Том нисколько не похож на возлюбленного, решила миледи, перенося все внимание на сквайра.

Можно было сказать, что у леди Ингам и мистера Орде – много общего, однако миледи, тепло приветствуя сквайра из уважения к Фебе, вскоре обнаружила, что он человек прямой и разумный, придерживающийся здравых взглядов на многие вещи, в частности глупость лорда Марлоу, а также претенциозность, лицемерное ханжество и жестокость его супруги. Вскоре они уже о чем-то оживленно беседовали, склонившись друг к другу, предоставив Тому и Фебе болтать о своем на диванчике в оконной нише.

Зная Фебу, Том подготовился к тому, что на него обрушится град расспросов про обитателей Остерби и Манора, но, если не считать вежливого вопроса о здоровье миссис Орде да несколько более живого беспокойства о Трасти и Тру, девушка ни о чем его не спрашивала. Она состояла в регулярной переписке с мисс Бэттери, которая не зря считалась прекрасным корреспондентом, получила несколько писем от Сюзанны и даже парочку второпях нацарапанных записок от лорда Марлоу. Покладистый и беззаботный нрав его милости в полной мере проявился и здесь: очень скоро лорд убедил себя в том, что если он и не содействовал напрямую побегу своей дочери к ее бабке, то, по крайней мере, эта ее выходка заслужила полное его одобрение. Фебу куда больше интересовала причина, которая привела Тома в город, и сколько он намеревается пробыть здесь.

Оказалось, что у сквайра есть тут кое-какие дела, а дома юноше откровенно прискучило: ездить верхом Тому еще нельзя, удить рыбу – тоже, даже гулять далеко – и то не разрешалось, поэтому, чтобы не сойти с ума от скуки, он решил отправиться в Лондон вместе с отцом. Они остановились в гостинице «Реддиш», намереваясь пробыть там целую неделю. Сквайр пообещал сыну показать несколько достопримечательностей, которые тот давно хотел посмотреть. Нет-нет, это не здания и не монументы! Он уже видел их давным-давно! Его интересовали совсем другие места, такие, как спортивная арена Файвз-Корт, боксерский салон Джексона[59], таверны «Крибз-Парлор» или «Замок». Феба, разумеется, там не бывает. А еще он собирался нанести визит Солфорду.

– Он сам приглашал меня в гости, если мне случится оказаться в Лондоне, и я так и сделаю. Он бы не стал приглашать меня, если бы не хотел видеть, как думаешь?

– О нет, конечно, однако герцог уехал из города, – ответила Феба. – Не знаю в точности, когда именно он собирается вернуться, но, скорее всего, еще до твоего отъезда: Сильвестр говорил об этом так, словно собирался отлучиться ненадолго. Сейчас он в Чансе, навещает свою мать.

– Значит, ты видишься с ним? – с удивлением спросил Том.

– Да, часто, – ответила Феба и покраснела. – Понимаешь, я познакомилась с одной из его кузин, и… и потому мы видимся иногда. Но, Том, случилось нечто ужасное, и если ты встретишься с Солфордом, то ни в коем случае не выдавай меня! Я чрезвычайно боюсь его возвращения, потому что не знаю, как буду смотреть ему в глаза!

– Не выдавать тебя! – ошеломленно повторил Том. – Что, черт возьми, ты имеешь в виду?

– Мою злополучную, гадкую книгу!

– Твою… ах да! И что же с ней сталось?

– Она пользуется успехом! – трагическим голосом сообщила юноше Феба.

– Господи боже мой, ты шутишь, наверное? Никогда бы не поверил! – воскликнул Том и еще более неуместно добавил: – Хотя, должен признаться, переплет у нее очень даже симпатичный: Сибби показывала мне его.

– Но люди говорят совсем не о переплете! – укоризненным тоном заявила Феба. – Они говорят о главных героях в ней и об авторе. Все хотят знать, кто написал ее! Теперь ты понимаешь?

Теперь Том понял все. Беззвучно присвистнув, он поинтересовался:

– И Солфорд тоже прочел ее?

– Нет – по крайней мере он еще не мог прочитать ее! Он уехал почти сразу после того, как она вышла из печати.

– Интересно, догадается ли он? – задумчиво протянул Том. – Ты можешь не бояться, я тебя не выдам, но при этом не удивлюсь, если… Знаешь, что бы я сделал на твоем месте? – Она покачала головой, не сводя глаз с его лица. – Я бы выложил все ему начистоту, – сказал Том.

– Я уже думала об этом, но, стоит мне вспомнить о написанном… – содрогнувшись, Феба оборвала себя на полуслове.

– Это будет дьявольски нелегко сделать, – согласился юноша. – Тем не менее…

– Не думаю, что смогу, – призналась она. – Если он рассердится… Меня тошнит от страха при одной только мысли об этом! А тут еще бабушка говорит, что я не должна ни в чем признаваться ему.

– Что ж, ей, наверное, виднее, – с сомнением протянул Том. – А что ты станешь делать, если он обвинит тебя в этом? Будешь все отрицать?

– Ой, прошу тебя, Том, не надо! – взмолилась Феба.

– Ладно, но тебе все равно лучше принять решение заранее, – настаивал он. – Хотя я, если честно, не думаю, что он поверит тебе: ты никогда не умела врать!

– Если он меня спросит, – с отчаянием заявила Феба, – я скажу ему правду!

– Что ж, может, все обойдется, – произнес Том, заметив, что она побледнела как смерть. – Просто будь осторожна и сама не сболтни лишнего кому-нибудь! Ставлю десять против одного, ты не сдержишься и проговоришься! Уж я-то тебя знаю!

– Я? Проговорюсь? Да ни за что! – заверила девушка Тома.

Феба решила, что этого можно не опасаться, но ей пришлось нелегко, когда она обнаружила, что должна хранить молчание во время тягостных дискуссий, разгоревшихся вокруг ее книги, ведь ей отчаянно хотелось крикнуть: «Нет! Я не имела в виду ничего подобного!», поскольку единственным персонажем «Пропавшего наследника», вызвавшим любопытство высшего света, стал конт Уголино, точнее, его характер. Наиболее уравновешенные люди отмахивались от романа, полагая его очередным непотребством. Друзья Сильвестра встретили произведение в штыки, но Фебе казалось, что идиотам, утверждающим, будто нет дыма без огня, имя – легион. Девушка быстро сообразила: она являлась не единственной конфиденткой Ианты. Еще до написания «Пропавшего наследника» Ианта наверняка постаралась очернить Сильвестра в глазах тех, кто готов был слушать ее жалобы.

– О, обстоятельства были изменены, разумеется! – многозначительно говорила какая-нибудь сплетница. – Я вовсе не хочу сказать, что Солфорд поступил так же, как Уголино, – собственно, он и не мог этого сделать, в нынешние-то времена! Однако, стоило мне прочесть книгу, я вспомнила, как леди Генри однажды рассказывала мне…

– А не может ли быть так, что сын леди Генри – настоящий герцог Солфорд? – восторженно ахала какая-нибудь из слушательниц. – Они были близнецами, разве нет, Солфорд и лорд Генри?

Подобные гнусные измышления едва не вызвали перелом в настроении Фебы. И если бы не пристальный взгляд бабушки, она непременно заговорила бы. Но, встретив его в самый последний момент, Феба предпочла промолчать. Однако бабушки не было рядом, когда девушке пришлось выслушивать те же грязные домыслы из уст Ианты.

– Кто бы ни написал эту книгу, – с важным видом изрекла Ианта, – ему очень многое известно о Рейнах! В этом можно не сомневаться! Все говорят, что это женщина. А вы как думаете, мисс Марлоу?

– Да… причем исключительно глупая женщина! – подхватила Феба. – Это самый нелепый роман, который я когда-либо читала!

– Вы ошибаетесь! – упорствовала Ианта. – Чанс не замок, разумеется, и Сильвестр не смог бы держать бедного Эдмунда взаперти, да и у Эдмунда нет сестры, но это ничего не значит! Я перечитала книгу уже дважды и теперь полагаю, что в ней содержится предостережение!

– Предостережение? – тупо переспросила Феба.

– Для меня, – кивнула Ианта. – Предупреждение о том, что моему ребенку грозит опасность. Не может быть сомнений в том, что Матильда – это я.

Такие наивные слова настолько поразили Фебу, что на несколько мгновений она попросту лишилась дара речи. Раньше ей и в голову не приходило, будто Ианта может отождествлять себя с золотоволосой сестрой «Пропавшего наследника». Поскольку саму ее очень мало интересовали обычные герои и героини, она не мудрствуя лукаво описала двух трогательно красивых марионеток, наделила их всевозможными добродетелями и погрузила в мир приключений настолько ужасающих, что даже сама втайне сознавала – они не смогут выбраться из них живыми и здоровыми.

– Хотя Флориан – это, конечно, не Фотерби, – добавила Ианта, сама того не сознавая, что отвечает на вопрос, который задает себе изумленная Феба. – Думаю, он – вымышленный персонаж. Бедный Ньюджент попросту не подойдет на роль героя. Кроме того, он – барон Макаронио, это всем понятно!

Непоколебимая уверенность в ее лице и голосе вот уже второй раз за день повергли Фебу в шок. Впрочем, он быстро миновал; уже в следующий миг она сообразила, что автору, нарисовавшему леди Генри в розовых тонах, можно простить любую клевету.

– А Гарри ведь был братом-близнецом Сильвестра, – упорствовала в своем заблуждении Ианта.

– Брат конта Уголино не был его близнецом! – сумела наконец вставить свое слово и Феба.

– Да, но, по-моему, автор испугалась слишком уж прямых соответствий. Впрочем, самое главное заключается в том, что Уголино – тиран и самозванец.

– Леди Генри! – изо всех сил стараясь не выдать своего негодования, заговорила Феба. – Вы не можете всерьез предполагать, будто Солфорд – самозванец!

– Нет, не могу, но ведь подобные вещи уже случались, тем более у него был брат-близнец. Я часто думала, когда он подбивал Эдмунда на всякие безрассудства, например кататься на пони по парку в полном одиночестве или лазать по деревьям, что герцог был бы несказанно рад, если бы бедняжка свалился на землю и сломал себе шею!

– Ох, прошу вас, перестаньте! – воскликнула Феба. – Умоляю вас, не говорите так, леди Генри! Я знаю, вы всего лишь шутите, но эта шутка зашла уже слишком далеко!

На милом личике Ианты отобразилось упрямое выражение.

– Нет, я нисколько не шучу. Я не утверждаю, что именно так все и было, потому что не верю в то, будто мамочка-герцогиня способна подменить близнецов – для чего ей это нужно, в конце-то концов? Но Сильвестр никогда не любил Эдмунда! Он сам говорил, что тот ему не нужен, и хотя впоследствии притворялся, будто не имел в виду ничего подобного, я всегда знала – это правда! Иначе почему он ненавидит Эдмунда?

– Леди Генри, прошу вас, умерьте свои фантазии! – придя в ужас, вскричала Феба. – Как вы вообще можете полагать, будто глупый роман имеет какое-либо отношение к реальной жизни?

– «Пропавший наследник» не более глуп, чем «Гленарвон», а уж про него вы не можете сказать, что он не имел отношения к реальной жизни! – мгновенно парировала Ианта.

– Я знаю… – ответила Феба. – У меня есть основания полагать… что автор книги даже не подозревала о каких-либо обстоятельствах, связанных с Солфордом или с кем-то еще из членов его семьи!

– Ерунда! Откуда вы можете знать что-нибудь подобное?

Феба, облизнув губы, срывающимся голосом проговорила:

– Так получилось, что я знакома с автором. Я не должна говорить вам, а вы, я уверена, не станете расспрашивать меня или… или упоминать об этом факте кому-то еще!

– Знакомы с автором? – ахнула Ианта. – О, и кто же она? Вы не можете оказаться настолько жестокой, чтобы не ответить мне! Клянусь вам, я не скажу никому ни слова, мисс Марлоу!

– Нет, я не должна этого делать. Мне вообще не следовало заговаривать на такую тему, но я почувствовала себя обязанной, когда поняла, что вы вбили в свою голову совершенно невероятные идеи! Леди Генри, моя подруга видела Солфорда один-единственный раз в жизни: она вообще ничего не знала о нем, кроме того, как его зовут! Ее поразили его необычные брови, и, начав писать эту историю, она вспомнила о них и подумала, что может наделить их Уголино. Но при этом ей и в голову не могло прийти, что кто-нибудь сочтет это…

– Однако она просто обязана была знать больше! – возразила Ианта, в упор глядя на Фебу. – Она знала, что он был опекуном Эдмунда!

– Она ничего не знала об этом. Это было – по ее же словам – всего лишь случайным совпадением!

– Я не верю в это! Такого просто не могло быть!

– Но именно так все и было! Именно так! – яростно вскричала Феба. – Я знаю это совершенно точно!

Воспоследовало недолгое молчание. И вдруг на Ианту словно снизошло озарение.

– Мисс Марлоу! Вы и есть автор!

– Нет!

– Вы! Так я и знала! Ах вы, негодница! – вскричала Ианта.

– Говорю вам, нет!

– О, вам не удастся обмануть меня, обещаю! Теперь я все понимаю! Сильвестр придет в ярость, если узнает об этом, – а ведь он проявил такую снисходительность, сделал вас последним по счету объектом своей галантности! Мне бы лишь хотелось, чтобы он все-таки узнал обо всем. – Заметив, как глаза Фебы расширились от ужаса, Ианта добавила: – Я ничего ему не скажу, разумеется: на сей счет можете быть покойны!

– Я и впрямь надеюсь, что вы ничего никому не скажете, потому что это неправда, к тому же невероятная глупость! – отозвалась Феба, отчаянно делая вид, будто изумлена донельзя. – Умоляю, никому не говорите о том, что я знакома с настоящим автором! Впрочем, просить вас об этом излишне: вы должны понимать, в каком я окажусь положении – связанная обещанием не раскрывать тайну, но… забрасываемая вопросами, что непременно произойдет!

– О нет, разумеется, я никому ничего не скажу! А каково это – писать книги? Уверена, я на такое решительно не способна. Вы, наверное, очень умны! Но вы в самом деле ничего не знали об этих обстоятельствах? Вот странность! Однако как, во имя всего святого, смогли придумать столь потрясающие приключения? Вплоть до самого конца я даже не догадывалась, каким образом Матильда и Флориан сумеют спасти бедного Максимилиана. А последний том я отложила в сторону только после того, как прочла о том, как их лодку вынесло на берег и Флориан закричал: «Спасены! Мы спасены, Матильда! Наконец-то мы оказались там, где Уголино бессилен!» Я едва не расплакалась, настолько трогательным мне показался этот эпизод!

Она еще несколько минут болтала в том же духе. Феба была бессильна остановить ее. Девушке оставалось только повторять, что она не является автором книги, отчего Ианта лишь смеялась, а еще Феба искала сомнительное утешение в уверениях Ианты, что та ни словом не обмолвится об этом ни единой живой душе.

Глава 18

Первые неприятные последствия этой интерлюдии Феба ощутила почти сразу же. Она заметила несколько взглядов украдкой, брошенных на нее, и поняла, что люди шепчутся за ее спиной. Ей стало крайне неуютно; когда же через несколько дней две патронессы «Олмакса» удостоили девушку едва заметных и ледяных наклонов головы, а леди Рибблтон, единственная и грозная сестра герцогини Солфорд, самым недвусмысленным образом проигнорировала ее, мисс Марлоу более не могла обманывать себя, уверяя, будто всему виной ее воображение. Она изо всех сил старалась сохранять беззаботный вид, но сердце ее сжалось.

Единственным, кто осмелился прямо спросить у нее, правду ли говорят, будто это она написала «Пропавшего наследника», была некая наивная и неопытная юная леди, впервые вышедшая в свет, и ту моментально заставила умолкнуть ее мать, вперив в дочь укоризненный и предостерегающий взгляд. Феба постаралась вложить в голос невероятное изумление, так воскликнув «Я?», что с некоторым удовлетворением отметила – подозрения хотя бы одного человека ей удалось рассеять. Миссис Ньюбери, единственная, пожалуй, кроме нее самой, кто мог бы открыто обвинить Фебу в совершении того, что она сама уже начала полагать преступлением, была вынуждена оставаться дома из-за какого-то недомогания, что давало надежду, будто она еще ничего не знает о слухах, которые становились все настойчивее.

Пожилая дама узнала о том, какой поворот приняли события, от своей невестки, коей она и доверила задачу играть роль дуэньи при Фебе. Розина обратилась к ней робко и несмело, поскольку даме казалось возмутительным, что подобные подозрения могли возникнуть в отношении Фебы, и она иногда спрашивала себя, правильно ли поняла некоторые из обращенных к ней замечаний. Никто не задавал ей прямых вопросов и не говорил ничего, что можно было бы опровергнуть открыто. Но намеки звучали постоянно.

Миледи потребовала, чтобы внучка рассказала ей правду. Узнав о разговоре, случившемся между Иантой и Фебой, миссис Ингам разгневалась, что, впрочем, было вполне простительно. Если она и понимала чувства, которые едва не подтолкнули Фебу к тому, чтобы раскрыть свою тайну, то ничем не выказала этого, нетерпеливо заметив, что никто в здравом уме не станет обращать внимания на то, как отзывается о Сильвестре Ианта. Относительно хотя бы малейшей надежды на то, что Ианта сможет удержать язык за зубами и не разболтает столь пикантные новости, миледи лишь подивилась тому, как Феба могла оказаться такой доверчивой. Простила она ее только потому, что у внучки хотя бы достало здравого смысла упорно все отрицать.

– Она не сможет утверждать, что ты призналась ей в своем авторстве, а что касается всего остального, то остается лишь одно – ты станешь говорить, будто думаешь, что тебе известно, кто является автором этого романа. В такое легко поверить! Я уверена, уже есть люди, которые говорят то же самое. Если удастся убедить свет в том, что Ианта подхватила единственную соломинку, оброненную тобой, и соорудила из нее целое гнездо при помощи собственных домыслов, то это будет прекрасно! Если же они сочтут, что преувеличила как раз ты, делая вид, будто тебе известно больше, нежели всем остальным, то и это неплохо. Да, любовь моя, понимаю, что тебе не нравится представать в таком свете, но об этом нужно было думать раньше. Не отчаивайся! Положение еще не настолько критичное, особенно если ты будешь делать так, как я скажу. – Миледи с некоторым раздражением похлопала себя веером по колену. – Мне следовало бы знать, что получится из моей просьбы к Розине позаботиться о тебе! Эта женщина – полная идиотка! Я сумела бы замять дело еще несколько дней назад! Но сделанного не воротишь! Когда должен состояться бал у Кастельро? Завтра? Хорошо! Самое начало сезона, так что ничего не может быть лучше! Я лично буду сопровождать тебя туда, дитя мое, и мы еще посмотрим, чего смогу добиться!

– Бабушка… я действительно должна идти туда? – упавшим голосом осведомилась Феба. – Я бы с гораздо большей охотой предпочла не делать этого!

– Не ходить? Боже милостивый, ты что же, хочешь подтвердить подозрения? Ты наденешь свое новое платье – то зеленое, симпатичное, расшитое жемчугом! – и постараешься – обязательно! – выглядеть беззаботной. Я же, наоборот, буду внимательно следить за происходящим, делая вид, что еще никогда в жизни так не развлекалась! Да, у нас все должно получиться! Это было бы очень и очень неплохо, – помрачнев, добавила она. – Должна признаться тебе, любовь моя, если скандал замять не удастся, то, боюсь, даже моего влияния окажется недостаточно, чтобы добыть для тебя пригласительный билет в «Олмакс». Полагаю, ты понимаешь, что это будет означать! – Заметив, как Феба окончательно сникла, она смягчилась и, подавшись вперед, похлопала внучку по руке, сказав: – Ну же! Все, я больше не буду бранить тебя! Боже мой, какая жалость, что Том не может танцевать со своей ногой! Положительно, я приглашу его с нами на бал к Кастельро, чтобы вселить в тебя хоть немного бодрости, глупая девчонка!

Пожилая дама прониклась несомненной симпатией к молодому мистеру Орде, но, в любом случае, ей было бы весьма нелегко убедить юношу явиться на бал-маскарад, где, по его собственному меткому выражению, ему пришлось бы изображать паиньку перед массой незнакомых расфуфыренных леди и джентльменов. Подобные вещи, решительно заявил он Фебе, совершенно не в его духе: еще никогда он не был так рад тому, что прихрамывает.

Итак, в тот судьбоносный вечер Том поехал на Друри-лейн[60], чтобы дышать вонью новых газовых рожков; Феба же, в сопровождении миледи, в самом начале одиннадцатого отправилась в особняк Кастельро.

Пожилая леди сразу заметила, насколько близко к краю социальной пропасти приблизилась Феба, и взгляд острых глаз миледи не сулил ничего хорошего дамам, осмелившимся холодно взирать на ее внучку. В самом скором времени этим леди придется пожалеть о своей высокомерной наглости: пусть она и удалилась на покой, презрев утомительные забавы высшего света, но еще сохранила в нем достаточно влияния! С удовлетворением миледи отметила, что Феба держится храбро, и испытала нешуточное облегчение оттого, что внучку пригласили на первый же контрданс.

Партнер Фебы, молодой джентльмен, наверное, впервые в жизни надел сюртук с длинными фалдами и атласные бриджи до колен, поэтому был крайне застенчив. Феба, пытаясь сделать так, чтобы он успокоился и расслабился, забыла о собственных бедах, улыбалась и болтала с ним с беззаботностью, проявить которую так требовала от нее бабушка. И только во время второго прохода она заметила Сильвестра и почувствовала, как сердце замерло у нее в груди.

Герцог разговаривал с хозяйкой, стоя в окружении нескольких человек подле самой двери. Его светлость смеялся чему-то, бросив остроумную реплику одному из своих друзей и пожав руку другому. Он в хорошем расположении духа, с надеждой подумала Феба. Вот он беглым взглядом окинул бальную залу; глаза их не встретились. Она спросила себя, а станет ли он высматривать ее, не зная, чего опасаться больше: то ли возможности того, что он ее проигнорирует, то ли необходимости взглянуть ему в лицо.

Следующим танцем был вальс. Феба не думала, что Сильвестр уже заметил ее, но, когда скрипачи сыграли первые такты, он вдруг подошел к тому месту, где она сидела вместе с миледи, и сказал:

– Как поживаете, мадам? Я должен передать вам множество приветов от моей матери. Вам будет приятно узнать, что я оставил ее в добром здравии – на удивление добром! Мисс Марлоу, вы окажете мне честь?

Поднимаясь на ноги, она мельком взглянула на него и вновь ощутила, как сердце замирает у нее в груди. Губы его улыбались, но в глазах вспыхивали прежде незнакомые ей огоньки, которые напугали ее, а ноздри его возбужденно подрагивали.

Они вышли на середину залы и начали танцевать. Она надеялась, что он не ощутит, как бешено частит у нее пульс, и заставила себя заговорить первой:

– Я не знала, что вы вернулись в город, герцог.

– Вот как? Я специально вернулся из Чанса вчера, чтобы попасть на эту вечеринку. Я рад, что вы здесь, – и восхищаюсь вашим мужеством.

Феба знала, что ее рука дрожит в ладони герцога, но все-таки попыталась успокоиться и собраться с силами.

– О, я уже далеко не такая застенчивая и робкая, какой была когда-то!

– Это совершенно очевидно. Вы должны позволить мне сделать вам комплимент и поздравить с тем, что произвели несомненный фурор.

– Не представляю, о чем вы!

– О, я думаю, вполне представляете! Вы написали роман, который поставил на уши все общество: это действительно успех! Очень умно с вашей стороны, мисс Марлоу, но неужели вы не могли подобрать мне более подходящее имя, нежели Уголино?

– Вы ошибаетесь – и очень сильно, – запинаясь, пролепетала она.

– Не лгите мне! Ваше лицо выдает вас с головой, можете мне поверить! Или вы полагали, что я ни о чем не догадаюсь? Я вовсе не дурак, да и память у меня неплохая. Или вы надеялись, что я не прочту вашу книгу? Если так, то вам не повезло. Я и впрямь мог бы не заметить ее, ежели бы моя мать настоятельно не посоветовала мне прочесть это. Она пожелала узнать – вполне естественно, – чем я заслужил подобную неприязнь и кого столь горько обидел. Ответить на первый ее вопрос я был решительно не в состоянии. Второй, должен признаться, тоже поверг меня в недоумение, пока я не прочел вашу книгу. Вот тогда уже смог бы ответить на него, если бы счел нужным, разумеется.

– Ох, простите меня, простите! – сдавленным голосом прошептала Феба.

– Не опускайте голову! Или вы хотите, чтобы все в зале догадались о том, что я вам говорю?

Она подняла взгляд на его лицо.

– Я пыталась внести изменения. Но было уже слишком поздно. Мне вообще не следовало писать книгу. Я не знала… и представить себе не могла… О, как же мне объяснить вам все? Что я могу сказать?

– О, вы многое могли бы сказать, но в этом нет ни малейшей необходимости! Впрочем, есть одна вещь, которую мне было бы любопытно узнать, потому что, сколько бы я ни напрягал память, ответа найти не могу. Что я такого сделал, мисс Марлоу, чтобы быть выставленным на посмешище?

– Ничего, ровным счетом ничего!

– Ничего? Мне известно, что вы невзлюбили меня с самой первой нашей встречи; вы сказали мне, что я не узнал вас, когда мы встретились во второй раз. Неужели этого оказалось довольно, чтобы сделать меня прообразом своего злодея из романа? Неужели из-за такого пустяка вы задали себе труд раскопать подробности о делах моей семьи, дабы явить их всему миру в своей презренной пародии?

– Нет! Если бы я знала… О, как вы можете думать, что я написала бы роман, если бы знала о том, что у вас есть племянник… что вы являетесь его опекуном? Я даже не подозревала об этом! Это было всего лишь совпадение: я выбрала вас на роль Уголино, потому что… из-за того, что у вас такие необычные брови, а еще потому, что сочла вас самодовольным и высокомерным! В то время я и мечтать не могла о том, будто моя книга будет опубликована!

– Ваши слова звучат не слишком убедительно, вы не находите? Вы же не можете всерьез полагать, что я поверю в столь невероятную историю?

Вновь подняв на него глаза, Феба увидела, что губы его по-прежнему улыбаются, хотя он и разговаривал с ней сквозь зубы. Ей все сильнее казалось, что она погружается в страшный кошмар; едва слышно девушка пролепетала:

– Можете верить во что хотите, но это правда! Когда я узнала… об Эдмунде… то готова была провалиться сквозь землю!

– Однако оказались не готовы остановить обнародование столь печального совпадения.

– Я просто не могла! Мне не позволили даже внести изменения в роман! Книгу уже переплели, герцог! Это было первым, что я попыталась сделать, добравшись до Лондона. Я немедленно отправилась к издателям – честное слово!

– И, разумеется, вам не пришло в голову, что, будучи предупрежденным, я мог бы оказаться удачливее вас в том, что остановил бы выход романа в свет, – любезно сказал его светлость.

– Нет. А вы действительно могли бы? – изумленно спросила она.

– О, вот так-то лучше! – одобрительно заметил Сильвестр, глядя на нее сверху вниз с прежним блеском в глазах. – Этот невинный взгляд просто великолепен: вам следует почаще прибегать к нему!

Она жарко покраснела.

– Прошу вас, не говорите более ничего! Не здесь… не сейчас! Я не могу ответить вам. С моей стороны это было дурно – непростительно! Я… я горько сожалею об этом.

– Что ж, могу себе представить ваше сожаление! Сколько человек уже отвернулись от вас сегодня вечером?

– Совсем не по этой причине! – пылко заявила Феба. – Вы же знаете, что я имела в виду совсем не это! Или вы полагаете, что я не отдавала себе отчета в том, какую доброту вы проявили, когда нашли нас – меня и Тома – и столько сделали для нас?

– Не обращайте внимания на такие пустяки! – молвил герцог. – Какие глупости вы говорите! Вы ничего не поняли, разумеется.

Она поморщилась, как от боли.

– Прошу вас, прекратите! Никогда в жизни я не хотела навредить вам! С таким же успехом я могла бы сделать вас прообразом своего героя!

– Я должен быть вам благодарен? Неужели вы не в состоянии уразуметь, что обнаружить себя действующим лицом романа – и уж простите великодушно, такого романа! – в любой ипостаси – оскорбление для меня? Вы могли приписать мне все известные добродетели, но я по-прежнему считал бы подобный поступок дерзкой и недопустимой выходкой!

Феба вдруг поняла, что ее начинает подташнивать, как случалось всегда, когда ее распекала приемная мать.

– Отведите меня обратно к бабушке! – взмолилась девушка. – Не понимаю, почему вы пригласили меня на танец! Неужели вы не могли выбрать другого случая, чтобы сказать мне все, что считаете нужным?

– Легко, но зачем? Я верну вас леди Ингам, когда музыка закончится, однако не раньше! Вы неблагодарны, Воробышек, и напрасно!

– Не называйте меня этим именем! – резко сказала она, задетая за живое его тоном.

– Да, оно вам не подходит, – согласился он. – А как вы хотите, чтобы я вас называл? Сойка?

– Отпустите меня! Вы можете игнорировать меня – но оскорблять необязательно!

Он больно стиснул ее руку.

– Вам стоит быть мне благодарной за то, что я не проигнорировал вас. А знаете ли вы, что случилось бы, если б я поступил так? Вы хотя бы представляете, сколько пар глаз следили за тем, как я поведу себя? Я пригласил вас на танец по той причине, что, если бы не сделал этого, все подозрения в том, что вы на самом деле являетесь автором книги, подтвердились бы и уже к завтрашнему дню вы бы обнаружили, что стали изгоем. Это был бы хороший урок для вас, и, признаюсь, я едва не поддался искушению. Но ежели опустился бы до столь жалкой мести, то счел бы себя заслуживающим презрения не меньше, чем ваш злодей конт! Вы можете быть уверены в моей поддержке, мисс Марлоу. И вы научитесь терпеливо выслушивать то, что я сочту нужным вам сказать. Завтра я заеду на Грин-стрит, чтобы пригласить вас на прогулку по Парку, что должно убедить всех сомневающихся!

Это было уже слишком. Феба вырвала у герцога свою руку, не обращая внимания ни на окружающих, ни на неизбежные последствия, и поспешила через залу к бабушке. Слезы застилали ей глаза, она натыкалась на танцующих, поэтому не видела, как все уставились сначала на нее, а потом на Сильвестра, который нелепо застыл в одиночестве посреди бальной залы. Лицо его побелело от бешенства.

Глава 19

Леди Ингам слегла; сэр Генри Халфорд заявил, что ей ни в коем случае нельзя волноваться; сегодня ее милость никого не принимала. Мисс Марлоу тоже недомогала и тоже лежала на диване в Малой гостиной; посетителей в этот день не принимала и мисс Марлоу.

Такие невеселые известия, изложенные Горвичем замогильным голосом, обескуражили одного из двух визитеров, стоявших на ступеньках особняка на Грин-стрит, зато на второго не произвели ни малейшего впечатления.

– Меня ее светлость примет, – решительно отрезала миссис Ньюбери. – Однако очень любезно с вашей стороны, Горвич, что вы дали мне знать об этом! Я постараюсь не волновать ее.

– Я не могу взять на себя ответственность отвечать за ее милость. Я должен спросить соизволения.

– В этом нет ни малейшей необходимости! Ее милость в гардеробной? В таком случае я сама пройду туда.

Приободренный успехом этой ясноглазой леди, второй посетитель твердо заявил:

– Мисс Марлоу примет меня! Будьте любезны, передайте ей мою визитную карточку!

Миссис Ньюбери легко взбежала по ступенькам, постучала в дверь гардеробной и, приоткрыв ее, негромко спросила:

– Дорогая леди Ингам, я могу войти? Я уверена, что вы не разгневаетесь на меня, – скажите же, что нет!

Занавески на обоих окнах были наполовину задернуты; в воздухе висел сильный запах ароматического уксуса; на нее надвинулась сухопарая фигура и прошипела, что ее милость не следует беспокоить.

– Это вы, Джорджиана? – слабым, однако требовательным голосом осведомилась с дивана миледи. – Мне слишком нездоровится, чтобы принимать кого-либо, но, полагаю, вы все равно войдете, что бы я ни сказала. Никого не волнует, что я уже стою одной ногой в могиле! Подай стул миссис Ньюбери, Мукер, и ступай прочь!

Угрюмая горничная неодобрительно повиновалась; Джорджиана, глаза которой привыкли к темноте, осторожно подошла к дивану, присела рядом и успокаивающим тоном заметила:

– Я пришла не для того, чтобы досаждать вам, мадам, – а лишь помочь, если смогу!

– Никто не может мне помочь, – с тяжким вздохом отрешенно сообщила страдалица. – Можно не спрашивать, о чем говорит весь город!

– Да, о случившемся теперь известно всем, – откровенно призналась Джорджиана. – Сегодня утром у меня была Шарлотта Ретфорд, и она подтвердила, что слухи уже гуляют по столице. Она рассказала мне о том, что произошло, и… Словом, я решила, что немедленно должна нанести вам визит. Ведь даже если Феба действительно написала ту книгу, я не стану хуже относиться к ней, и, что бы ни говорил Лайон о том, что мне лучше не вмешиваться, – коль я могу помочь ей, то сделаю это!

– Полагаю, уже никто не сомневается, что именно она написала роман, – заявила миледи. – Стоит мне вспомнить о том, что я сделала для нее давеча вечером, даже убедила Салли Джерси в том, что все это – вздор, который распространяет та гусыня, Ианта Рейн… Где мои соли?

– Почему она написала свой роман, мадам? – спросила Джорджиана. – Можно было бы подумать, будто она ненавидит Сильвестра, но ведь это не так!

Пожилая дама просветила ее, прерываясь лишь на то, чтобы время от времени понюхать флакончик с солями. Закончив повествование, она сделала глоток нашатырного спирта[61], разведенного в воде, откинулась на спинку дивана и смежила веки. Миссис Ньюбери несколько минут сосредоточенно размышляла, после чего сказала:

– Не думаю, будто Сильвестр выдаст ее, что бы она ему не сказала.

– Она сама себя выдала! Бросить его одного, посреди бальной залы! Я сделала все возможное, Джорджиана, но какой смысл уверять, будто она едва не лишилась чувств, если все видели Сильвестра, взбешенного, как сам дьявол? Я никогда не прощу его, никогда! Повергнуть ее в смятение у всех на глазах! Господь свидетель, я не оправдываю бедное дитя, но он поступил непростительно и подло! И я не могу утешиться даже тем соображением, что Феба выставила его на посмешище, потому что при этом она погубила себя! – заявила миледи.

– Он наверняка был взбешен, – сказала Джорджиана и нахмурилась. – Невероятно взбешен, поэтому не предвидел, какие могут быть последствия оттого, что он унизит Фебу на людях. Знаете, мадам, это решительно на него не похоже. Ничто не может вызвать у него большего отвращения, нежели бестактное поведение! Быть может, Лайон все-таки был прав?

– Крайне маловероятно! – резко бросила миледи.

– Да, я тоже так подумала, – согласилась любимая супруга майора. – Он сказал, что они неравнодушны друг к другу и сами разберутся. Собственно говоря, он предложил мне пари, поскольку я решительно отказывалась поверить в это. Просто я знаю, как ведет себя Сильвестр, когда начинает флиртовать с кем-либо, но сейчас случилось нечто совершенно иное. Не может ли быть так, что он влюбился по-настоящему?

Пожилая дама шумно высморкалась.

– Я уже надеялась, что это дело решенное! – призналась она. – Это было мое самое сокровенное желание, Джорджи! Все шло как по маслу, а потом вдруг разлетелось вдребезги! Могу ли я рассчитывать, что его чувства к ней оживут вновь? Нет! Не оживут!

Джорджиана, помня о словах своего умудренного опытом Лайона, была рада тому, что леди Ингам сама же и ответила на свой вопрос. «Дело – табак! – заявил майор. – А жаль! Я считал ее славной маленькой девочкой. Естественно, не стоит в лоб расспрашивать ее об этом. Нет способа оттолкнуть его вернее, чем заставить выглядеть нелепо».

– И как теперь вести себя, ума не приложу! – пожаловалась пожилая дама. – Бесполезно говорить мне, что она должна делать вид, словно ничего не случилось: она не из тех, кто способен на такое. Кроме того, пригласительных билетов в «Олмакс» ей теперь не видать. Я даже не стану пытаться заполучить их: ничто не доставит этой мерзкой особе Буррел большего удовольствия, чем отказать мне!

– Да, это не годится, – согласилась Джорджиана. – Однако у меня есть план получше, мадам: именно поэтому я и пришла! Увезите ее в Париж!

– Увезти ее в Париж? – повторила миледи.

– Да, мадам, в Париж! – сказала Джорджиана. – Подумайте сами! Феба не может оставаться запертой в четырех стенах, а отправить ее домой – значит, окончательно погубить, поскольку восстановить ее доброе имя в обществе после этого уже не удастся. А Париж – то, что надо! Все знают, что вы подумывали о том, чтобы уехать туда. Да я собственными ушами слышала, как вы говорили об этом леди Сефтон!

– Все могут знать об этом, но все также поймут, почему я туда уехала.

– Тут уж ничего не поделаешь, дорогая мадам. Но, по крайней мере, люди сообразят, что вы не отказались от Фебы. А вам ведь известно, как быстро забываются самые шокирующие скандалы!

– Только не этот.

– Да и этот тоже. Обещаю, я не стану сидеть сложа руки, пока вас не будет, а вы знаете, в этом деле никто не может принести больше пользы, чем я, кузина Сильвестра, и потому люди поверят в то, что буду говорить о нем я, а не Ианта. Я намекну, что сцена, разыгравшаяся прошлой ночью, стала итогом ссоры, разразившейся еще до того, как Сильвестр уехал в Чанс, и не имеет никакого отношения к «Пропавшему наследнику». Более того, я скажу, что и уехал-то он как раз из-за этого: что может быть вероятнее? В довершение ко всему, – тоном умудренной женщины добавила Джорджиана, – я стану рассказывать об этом строго по секрету! Кому-нибудь одному или двоим, в крайнем случае, чтобы быть уверенной в том, что моя выдумка станет известна всем.

Воспоследовала недолгая пауза. Наконец миледи нарушила ее.

– Раздвиньте занавески! – распорядилась она. – О чем только думает Мукер, заставляя нас сидеть впотьмах, глупая она женщина? Вы – сумасбродная и непутевая особа, Джорджиана, однако следует отдать вам должное! У вас доброе сердце! Но поверит ли кто-нибудь в то, что Феба не писала той книги?

– Их надо заставить поверить, пусть даже для этого мне придется сказать, что я знаю, кто является настоящим автором! Дескать, если уж Сильвестр не обиделся и перевел все в шутку, словно ему нет решительно никакого дела до этого и он знал обо всем с самого начала, то история ровным счетом ничего не значит, поскольку он был единственным отрицательным персонажем во всем романе. А если герцог предпочел проигнорировать произведение, то и всем остальным, над кем подшутила Феба, сам бог велел последовать его примеру.

– Не напоминай мне больше о Сильвестре! – с негодованием заявила пожилая матрона. – Коль я не решила бы поженить его с Фебой, то сейчас умирала бы со смеху над ее книгой! Потому как она поразительно точно подметила его слабое место, Джорджи! И если он не бесится до сих пор из-за этого, то я совершенно не знаю Сильвестра! Черт бы подрал этого мальчишку! Он мог бы подумать обо мне перед тем, как спровоцировать мою внучку на дешевую трагедию посреди бальной залы!

Заметив, как по щекам ее милости поползли медленные, скупые слезинки, Джорджиана прикусила язык, воздержавшись от того, чтобы встать на защиту Сильвестра, и поспешила успокоить пожилую даму, вновь обратив ее мысли к Парижу.

– Да, но думать об этом бесполезно, – заявила миледи, промокая платком уголки глаз. – Я не смогу поехать без того, чтобы меня не сопровождал какой-нибудь джентльмен! Бедный Ингам перевернулся бы в могиле! Только не говорите мне о платных спутниках! Я не потерплю рядом с собой незнакомцев. К тому же я никудышная путешественница, со мной вечно приключается морская болезнь, а что касается Мукер, то, готова поклясться головой, она будет изводить меня своим мрачным видом, потому что не хочет ехать во Францию!

Джорджиана была несколько обескуражена словами почтенной матроны. После того как ее предложение взять с собой нынешнего лорда Ингама было с негодованием отвергнуто его родительницей, она растерялась окончательно и смогла сказать лишь, что будет очень жаль, если такой прекрасный план провалится.

– Разумеется, жаль! – язвительно заметила миледи. – Но в моем состоянии было бы настоящим безумием отправляться в столь дальнюю дорогу без поддержки! Сэр Генри и слышать об этом не захочет! Вот если бы у Фебы был брат… – Она вдруг оборвала себя на полуслове и несказанно ошеломила Джорджиану тем, что воскликнула: – Молодой Орде!

– Прошу прощения, мадам?

Вдова с удивительной для нее живостью села на диване.

– Тот, кто нам нужен! Я немедленно напишу мистеру Орде! Где они остановились? У «Реддиша»! Джорджи, любовь моя, подайте мне чернила, перо, бумагу и печать! Они вон в том столе! Нет! Я встану! Вот, возьмите!

– Но кто он такой? – поинтересовалась Джорджиана, принимая у пожилой дамы веер, пузырек с нюхательной солью, флакон одеколона, бутылочку с уксусом и три чистых носовых платка.

– Он ей как брат. Феба знает его всю свою жизнь! – ответила миледи, сбрасывая с себя всевозможные шарфики, шали и пледы. – Очень воспитанный юноша! Ему пока недостает городского шика, но в нем уже чувствуются задатки настоящего джентльмена!

Джорджиана выразительно приподняла брови.

– Молодой человек с открытым лицом и застенчивой улыбкой? Он еще чуточку прихрамывает при ходьбе, да?

– Да, это он. Просто дайте мне руку – или нет! Куда Мукер подевала мои шлепанцы?

– В таком случае я полагаю, что в данный момент он находится у Фебы, – сказала Джорджиана. – Мы встретились на пороге: я еще спросила себя, кто бы это мог быть!

Вдовая миледи вновь опустилась на диван.

– Почему вы не сказали мне об этом сразу? – пожелала узнать она. – Позвоните в колокольчик, Джорджи! Юноша нужен мне здесь сейчас же!

Джорджиана повиновалась, однако заметила:

– Разумеется, мадам, – но вы полагаете уместным брать его с собой?

– Уместным? А почему бы и нет? Он повидает мир, что пойдет ему только на пользу! А вы думаете, они могут полюбить друг друга? Этого можно не опасаться, уверяю вас – хотя почему я говорю «опасаться», мне решительно непонятно, – с горечью добавила ее милость. – После вчерашнего вечера я должна быть несказанно рада, если она выйдет замуж хоть за кого-нибудь!

Через несколько минут в гардеробную вошел Том. Он был мрачен как туча. Метнув ошарашенный взгляд на батарею лекарств и укрепляющих средств, выстроившихся на столике рядом с диваном миледи, юноша, однако, вздохнул с облегчением, услышав, сколь энергичным тоном обратилась к нему пожилая дама. Но, когда у Тома неожиданно поинтересовались, готов ли он сопровождать ее милость и мисс Марлоу в Париж, на его лице отразился ужас. И хотя юноше объяснили, что ее милость приглашает его провести вместе с ними недельку в столице Франции в качестве гостя, на что он с запинкой ответил – чрезвычайно признателен ей, было видно, что такой ответ – всего лишь дань вежливости.

– Позволь сообщить тебе, Том: путешествие за границу – необходимая часть образования любого молодого человека! – строго заявила ему миледи.

– Да, мадам, – послушно ответил юноша и с надеждой добавил: – Вот только, осмелюсь предположить, моему отцу это не понравится!

– Вздор! Твой отец – разумный человек, и он сам говорил мне, что, по его мнению, тебе пришла пора обзавестись капелькой городского лоска. Можешь не сомневаться, он вполне в состоянии обойтись без тебя недельку-другую. Я напишу ему письмо, а ты передашь его. Полно, мальчик, не разочаровывай меня! Если ты не хочешь ехать ради меня, можешь считать, что едешь ради Фебы.

Когда вопрос был поставлен таким образом, Том ответил: ради Фебы он, безусловно, готов на что угодно. Потом, очевидно, сочтя свой ответ не слишком вежливым, юноша добавил, покраснев до корней волос, что со стороны ее милости очень любезно пригласить его и он уверен – ему удастся прекрасно провести время, а его отец будет ей чрезвычайно признателен. Правда, он, пожалуй, должен сообщить, что почти не говорит по-французски и еще ни разу не покидал пределов Англии.

Однако пожилая леди с ходу отмела эти пустяковые отговорки, объяснив Тому, почему столь внезапно покидает Лондон. Она поинтересовалась у него, не рассказывала ли ему Феба о событиях прошлого вечера. При этих ее словах лицо юноши снова стало хмурым. Он ответил:

– Да, рассказывала, мадам. Дьявольски скверное дело, но я должен сказать, что ей не следовало писать всю эту ерунду насчет Солфорда, равно как и он не должен был устраивать ей головомойку на людях! Я… я называю подобное поведение чертовски недостойным джентльмена, поскольку он явно намеревался втоптать ее в грязь! Честно признаюсь, такого я от него не ожидал! Я полагал его отличным малым, смелым и энергичным! О боже, если бы она только призналась ему во всем! А ведь я тоже собирался нанести ему визит! Теперь не стану, разумеется, потому как, что бы ни сделала Феба, я на ее стороне и так и скажу ему прямо в лицо!

– Да, на вашем месте я бы не стала торопиться наносить визит, – согласилась Джорджиана, с ласковым одобрением глядя на юношу. – Сильвестр и впрямь отличный малый, но, боюсь, сейчас он пребывает в бешенстве. В противном случае он бы не вел себя подобным образом вчера вечером. Бедная Феба! Она очень огорчена?

– Она места себе не находила, когда я пришел, – ответил Том. – Дрожала как осиновый лист! Понимаете, такое с ней случается, когда она огорчится, но теперь ей уже лучше, хотя она, конечно, измучена донельзя. Однако вся штука в том, леди Ингам, что она хочет, чтобы я отвез ее домой!

– Хочет, чтобы ты отвез ее домой? – эхом откликнулась миледи. – Невозможно! Она не может хотеть этого!

– Нет, она желает именно этого, – упорствовал Том. – Феба утверждает, что обесчестила не только себя, но и вас. А еще она говорит, что скорее согласится предстать перед леди Марлоу, чем вновь встретиться с кем-либо в Лондоне. В любом случае Фебе не придется долго страдать в Остерби, ведь как только издатели отвалят ей куш – я имею в виду, как только они заплатят ей! – они с Сибби поселятся в каком-нибудь маленьком домике. Она намерена тотчас же засесть за новый роман, потому что ей уже предложили за него приличные деньги!

Столь ошеломляющие новости оказали на миледи самое пагубное воздействие. К вящему ужасу Тома, она испустила короткий стон и откинулась на подушки, закрыв глаза. Приведенная в чувство флакончиком с нюхательными солями, которым помахали у нее под носом, и одеколоном, которым натерли ей виски, она пришла в себя настолько, что потребовала от Тома тотчас же привести к ней Фебу. Джорджиана, поймав полный сомнения взгляд, что юноша метнул на нее, взяла свои перчатки и ридикюль, сообщив – ей пора уходить.

– Полагаю, она предпочла бы не встречаться со мной, как вы думаете? Я все прекрасно понимаю и прошу передать ей заверения в моей любви, мистер Орде, и убедить Фебу в том, что я по-прежнему остаюсь ее другом!

Задача утвердить Фебу в мысли без отвращения отнестись к перспективе смены лондонского высшего общества на парижское оказалась нелегкой. Тщетно миледи твердила ей о том, что даже если какая-нибудь злонамеренная сплетня о ее падении достигнет Парижа, то они смогут все отрицать; напрасно обещала девушке представить ее королю Людовику; впустую живописала очарование и веселые нравы, царящие при французском дворе. Феба лишь содрогалась в ответ на все заманчивые предложения. Том, которого миледи призвала употребить все свое влияние на девушку, тоже потерпел неудачу. Прибегнув к суровому тону, он заявил Фебе, что она должна стряхнуть с себя хандру и попытаться вновь взять себя в руки.

– Ах, если бы я могла уехать домой! – полным отчаяния голосом ответила мисс Марлоу.

«Она мелет сущую ерунду, – заявил Том, – поскольку в Остерби лишь зачахнет с тоски. Сейчас самое главное для нее – выбросить все случившееся из головы, хотя, полагаю, из Парижа она должна будет написать Солфорду вежливое письмо с извинениями. После этого ей станет легче, ведь встретиться с ним вновь она сможет лишь через несколько месяцев, если леди Ингам, как и намеревалась, снимет особняк в Лондоне».

Но после столь обнадеживающей речи Феба выскочила из комнаты, заливаясь слезами.

Приводить ее в чувство и повиновение пришлось уже сквайру, чего он добился чрезвычайно легко, напомнив девушке о том, что она в долгу перед своей бабкой и просто обязана после всех хлопот и огорчений, которые ей доставила, встряхнуться и сделать леди Ингам приятное.

– Полагаю, – проницательно добавил мировой судья, – она желает уехать ради себя не меньше, чем ради тебя. Должен признать, мне хочется, чтобы Том хоть одним глазком взглянул на дальние страны.

Его слова решили дело: Феба поедет в Париж ради бабушки и постарается получить удовольствие от поездки. Она приложила поистине героические усилия, пытаясь выглядеть жизнерадостной, но в результате (по мнению Тома) лишь повергла остальных участников поездки в еще большее уныние.

Разрываясь между показной храбростью Фебы и неприкрытой угрюмостью Мукер, миледи наверняка отказалась бы от своих планов, если бы не поддержка, которую оказал ей молодой Орде. Дав согласие поехать с ней, Том смирился с неизбежным и полностью окунулся в подготовку к путешествию, причем проявил при этом такую энергичность и великодушие, что вскоре затмил Фебу в глазах пожилой дамы. Заручившись содействием сквайра, которое сей достойный муж оказал сыну перед возвращением в Сомерсет, юноша вступил в неравную схватку за получение паспортов, улаживание таможенных формальностей и разработку маршрута. Он выяснил, в какие дни во Францию доставляются почтовые отправления, а по каким туда ходят почтовые пакетботы[62]; рассчитал, сколько денег им понадобится для путешествия, и выучил наизусть те французские фразы и выражения, что счел наиболее подходящими случаю. «Путеводитель по странам и континентам» стал постоянным спутником юноши; стоило ему достать его из кармана, как вместе с ним наружу вываливался и целый ворох буклетов.

Ему не понадобилось много времени, чтобы уяснить: задача переправить леди Ингам во Францию будет весьма и весьма нелегкой. Почтенная матрона была требовательной в мелочах и меняла планы чуть ли не каждый час. Не успел юноша вместе со старым кучером миледи отправиться на инспекцию ее дорожной кареты (которую многострадальный сын леди Ингам держал в своем каретном сарае, где средство передвижения занимало много места, коему он не мог позволить пропадать зря), как почтенная матрона решила, что они поедут в наемном экипаже. Том на взятой напрокат кобыле отбыл искать подходящий экипаж только для того, чтобы по возвращении на Грин-стрит узнать – она вспомнила, что раз Мукер будет занимать переднее место, то им втроем придется сидеть рядом, а это, естественно, было недопустимо.

– Боюсь, – с извиняющимся видом сказал юноше лорд Ингам, – ты взвалил на себя чрезвычайно хлопотную задачу, мой мальчик. Моя мать – довольно-таки капризная женщина. Ты не должен позволять ей загнать тебя до смерти. К тому же ты хромаешь, как я вижу.

– О, все это ерунда, сэр! – жизнерадостно откликнулся Том. – Я только что взял внаем лошадь и прекрасно обхожусь ею!

– Если я в состоянии тебе чем-нибудь помочь, – неуверенно протянул лорд Ингам, – ты… э-э… можешь смело обращаться ко мне.

Том поблагодарил его, но заверил, что справится и сам. Он отнюдь не был уверен, будто помощь лорда Ингама ускорит дело, поскольку уже знал, что миледи неизменно поступает наперекор его советам; к тому же бесконечные колебания милорда изрядно раздражали его. На лице лорда Ингама отразилось облегчение, но он счел своим долгом предостеречь Тома – начало путешествия запросто может быть отложено на несколько дней. И случится это из-за того, что в самый последний момент миледи решит, будто не может покинуть город без платья, которое пока не доставлено от портнихи, или же какая-то вещь затерялась еще несколько лет назад, а теперь ее не могут найти.

– Знаете, сэр, – с улыбкой сообщил ему Том, – когда я уходил, она отрядила всех домашних перевернуть особняк вверх дном, чтобы разыскать накидку либо что-то в этом роде, но я заставлю ее отправиться в путь вовремя, вот увидите!

Вместо ответа лорд Ингам лишь покачал головой, однако, выдвигаясь в назначенный день на Грин-стрит, дабы послушно пожелать родительнице счастливого пути, он не сомневался, что планы ее изменятся и что в доме царит неразбериха. Но Том оказался хозяином своего слова. У крыльца застыл в ожидании старомодный экипаж, на запятках которого громоздились горы багажа; войдя же в дом, лорд Ингам обнаружил путешественников полностью экипированными к отъезду. Задержка случилась только из-за того, что леди Ингам внезапно решила, что забыла свои щипцы для завивки волос, ради чего пришлось вынуть все вещи из ее дорожного несессера, поскольку Мукер уложила их на самое дно.

Лорд Ингам проникся к Тому большим уважением, поэтому рискнул поздравить юношу. И тогда молодой Орде признался ему, что дело едва не сорвалось еще вчера, когда ее милость совсем уже собралась было отсрочить поездку под предлогом испортившейся погоды.

– Но я сумел убедить миледи, сэр, и думаю, смогу посадить ее на борт пакетбота, отплывающего в четверг, в добром здравии, – заявил полный оптимистичных надежд юноша.

Лорд Ингам, глядя на небо, затянутое тяжелыми тучами, придерживался иного мнения, однако говорить об этом вслух не стал.

Глава 20

Лорд Ингам оказался прав. Первый же взгляд, брошенный миледи на море, явил ее взору свинцово-серые беснующиеся валы, увенчанные белыми хлопьями пены; и задолго до того, как ее высадили у гостиницы «Шип-Инн», она уведомила Тома, что целый полк гвардейцев Ее Величества не затащит ее на борт пакетбота до тех пор, пока ветер не уляжется. Два дня, проведенные в дороге (поскольку во избежание усталости леди Ингам пожелала остановиться на ночь в Кентербери), наградили почтенную матрону сильной головной болью, а на конечном отрезке пути она становилась все более раздражительной. Когда путешественники прибыли в Дувр и порыв сильного ветра едва не сорвал шляпку с ее головы, расположение духа леди отнюдь не улучшилось; несколько минут вообще казалось, что она погрузится обратно в карету и прикажет возвращаться в Лондон. К счастью, юноша заранее заказал для них номера в гостинице; известие же о том, что ее ожидает лучшая спальня вкупе с лучшей гостиной, причем в обеих комнатах уже разожжены камины, несколько смягчило настроение миледи. Доза камфарной настойки опия, предписанной сэром Генри Халфордом, с последующим часовым отдыхом и превосходным ужином настроили миледи на благодушный лад. Но стоило Тому сообщить ей, что пакетбот в тот день отплыл в Кале по расписанию, намекая, что им самим не грозит опасность кораблекрушения, она обескураживающе заметила:

– Именно крушения корабля я и опасаюсь!

На следующее утро, когда знающие люди назвали погодные условия благоприятными для плавания, Том совершил открытие, что в представлении миледи «благоприятные условия» означают мертвый штиль. Морской пейзаж озаряли лучи мягкого апрельского солнышка, но леди Ингам углядела белые барашки на волнах, чего ей оказалось вполне достаточно, и она лишь поблагодарила Тома за проявленную заботу. Попытка убедить ее в том, что четырехчасовой переход с небольшой качкой выглядит предпочтительнее в два раза более длительного нахождения в душной утробе пакетбота, привел только к тому, что миледи поспешно схватилась за флакончик с нюхательными солями. Она попросила юношу при ней не употреблять больше слова «качка». Если уж он с Фебой настроился побывать в Париже, она не станет лишать их обещанного удовольствия, но они должны дождаться хорошей погоды.

Они ждали полного штиля пять дней. Прочие путники приезжали и уезжали; леди Ингам и Феба безвылазно сидели в «Шипе»; а юноша, которого заранее предупреждали о том, что счета, предъявляемые к оплате в этой бойкой гостинице, пользуются дурной славой баснословных, уже начал опасаться, что останется без гроша еще до того, как сумеет доставить обеих дам в Амьен.

Погода упрямо оставалась ветреной; расположение духа пожилой миледи неуклонно ухудшалось; Мукер торжествовала; Том же, решив, что нет худа без добра, искал развлечений в порту. Будучи юношей любознательного склада ума и дружелюбного расположения, он обнаружил там много интересного для себя и вскоре уже показывал Фебе различные суда, стоящие на якоре в гавани, безошибочно распознавая бригантины, баржи, шлюпки и таможенные катера.

Миледи, убежденная в том, что любой притон моряков кишмя кишит отчаянными личностями, только и ждущими подходящего момента, дабы ограбить неосторожных растяп, решительно возражала против прогулок Тома по верфям и причалам, но смягчилась, когда он вернул ей пачку банкнот, которые она поручала ему. По ее просвещенному мнению, было бы куда лучше, если бы Том с Фебой поднялись на Западные высоты[63] (где ветер выдул бы из Фебы всю хандру), но потом леди Ингам вынуждена была признать, что человеку с негнущейся ногой подобные экзерсисы противопоказаны.

Девушке казалось несправедливым, что ее обвиняют в том, будто она хандрит, когда она изо всех сил старалась выглядеть веселой и жизнерадостной. Всего лишь один-единственный раз Феба взмолилась, чтобы ей разрешили вернуться в Остерби; но, поскольку этот срыв был вызван жалобами бабушки на то, что она позволила миссис Ньюбери переубедить себя, то его наверняка можно было счесть простительным.

– Умоляю вас, мадам, не нужно ехать в Париж только ради меня! – упрашивала Феба миледи. – Я согласилась на эту поездку лишь потому, что полагала, будто таково ваше желание! Я знаю, в глубине души и Том никуда ехать не хочет. Позвольте ему вместо этого отвезти меня домой!

Впрочем, подобные речи оказали на миледи обратное действие. Она не привыкла особенно заботиться о ком-либо, кроме себя самой, но Фебу пожилая дама любила. В ней проснулась совесть, и она резко заявила:

– Глупости, любовь моя! Разумеется, я сама хочу этой поездки, и мы поедем, как только погода наладится!

На пятый день им начало казаться, что они обречены навечно застрять в Дувре, поскольку ветер, вместо того чтобы утихнуть, лишь усилился и стал дуть с суши на море. Новые портовые приятели Тома заверили его: более удобной оказии, чтобы пересечь Ла-Манш, и желать нельзя, но Том знал, что пересказывать их слова миледи было бы бесполезно, даже если бы сегодня она не оказалась прикованной к кровати. У нее случилось разлитие желчи, и она стала чрезвычайно раздражительной. Морской воздух, заявила Мукер, неизменно вызывает у миледи разлитие желчи, о чем люди, прислуживающие леди Ингам долгие годы, могли бы сообщить остальным, если бы те потрудились спросить их об этом.

А Феба, заполучив гостиную в свое полное распоряжение, попыталась уже в четвертый раз написать письмо Сильвестру, в котором раскаяние сочеталось бы с чувством собственного достоинства, и выразить ему благодарность за проявленную в прошлом доброту, при этом ни намеком не дав герцогу понять, что надеется на встречу с ним в будущем. Это четвертое послание последовало за тремя предыдущими, и, глядя, как скомканный лист бумаги чернеет и вспыхивает жарким пламенем, девушка окончательно пала духом. Глупо было предаваться воспоминаниям, которые вызывали у нее лишь душевную боль (и счастливые оказались самыми болезненными), но, как она ни пыталась заглянуть в будущее, мысли ее упорно возвращались к прошлому, причем самыми радостными были как раз те, что предвещали ей скорую кончину. Творец же всех ее несчастий, чье каменное сердце и порочные намерения она распознала с самого начала, узнав об этом, лишь приподнимет свои роковые брови да небрежно пожмет плечами жестом, который она очень хорошо знала, не сожалея и не радуясь, а оставшись совершенно равнодушным.

От мысленного созерцания столь унылой картины девушку оторвал голос Тома, окликающий ее с улицы. Она поспешно высморкалась, подошла к окну и, распахнув его настежь, выглянула наружу, где внизу стоял юноша, оглашая окрестности неприлично громкими криками.

– Ага, вот ты где! – заметил он. – Быстренько одевайся и выходи, Феба! В гавани творится нечто невообразимое! Я бы не хотел, чтобы ты пропустила подобное зрелище!

– Что там стряслось?

– Ничего особенного, но поспеши и поскорее спускайся! Обещаю тебе, столь нелепого фарса ты еще в жизни не видела!

– Подожди, сейчас я надену шляпку и мантилью, – сказала она, хотя выходить ей и не особенно хотелось.

– Господи, да о какой шляпке в такой ветер ты толкуешь? Повяжи голову шалью, и все дела! – посоветовал он. – И пошевеливайся, в конце-то концов, иначе все закончится еще до того, как мы туда доберемся!

Сообразив, что даже пронизывающий холодный ветер выглядит предпочтительнее дальнейших мрачных размышлений в одиночестве у камина, Феба пообещала спуститься вниз уже через минуту, вновь закрыла окно и побежала к себе в спальню. Мысль о том, чтобы повязать голову шалью, пришлась ей не по вкусу, но миледи купила внучке теплую дорожную накидку с капюшоном, чтобы та не замерзла на борту пакетбота, поэтому Феба поспешно завязала тесемки этого головного убора у горла и принялась рыться в выдвижном ящике комода в поисках перчаток. И вдруг кто-то окликнул ее, так что она едва не подпрыгнула от неожиданности:

– Будет ли мне дозволено поинтересоваться, мисс, не собираетесь ли вы выйти на улицу?

Феба, быстро оглянувшись, воскликнула:

– Боже милостивый, как же вы меня напугали, Мукер! Я не слышала, как вы вошли!

– Не слышали, мисс? – осведомилась Мукер, застыв на пороге со скрещенными на груди руками. – Так вы намерены выйти на улицу, мисс?

Таким тоном мог бы разговаривать надсмотрщик в тюрьме. Феба начала злиться и даже слегка покраснела, но ограничилась лишь тем, что сказала:

– Да, я собираюсь на прогулку. – Она понимала, что неприязнь к ней горничной объясняется ревностью, за которую Мукер следовало бы скорее пожалеть, чем ругать.

– Могу ли я узнать, а осведомлена ли о ваших намерениях ее милость?

– Узнать вы можете, но я не понимаю, почему это вас интересует или почему я должна отвечать вам, – ответила Феба, уже с трудом сдерживаясь.

– Я сочла бы несовместимым со своим долгом, мисс, позволить вам выйти на улицу без того, чтобы об этом не знала ее милость.

– Ах, вот как? – вспылила Феба, давая волю своему гневу. – Что ж, попробуйте в таком случае остановить меня!

Мукер, которую с неожиданной силой оттолкнули от двери, последовала за девушкой из комнаты, и на щеках у горничной заалели пятна сердитого румянца.

– Очень хорошо, мисс! Очень хорошо! Ее милость непременно услышит об этом! На вашем месте я бы подумала, что ей и так хватает поводов для беспокойства, бедняжке, чтобы еще и…

– Как вы смеете разговаривать со мной столь вызывающим тоном? – перебила горничную Феба, приостанавливаясь на верхней площадке лестницы, чтобы взглянуть на Мукер. – Если бабушка пожелает узнать, куда я направляюсь, будьте добры передать ей, что беспокоиться не о чем, поскольку меня сопроводит мистер Орде!

– Быстрее, Феба! – донесся снизу, из холла, голос Тома. – Иначе скоро будет поздно!

– Уже иду! – откликнулась девушка, сбегая по лестнице, чтобы присоединиться к нему.

– Я жду тебя целую вечность! – заметил юноша, подталкивая ее к выходу на улицу. – Лучше запахни плотнее свою накидку, иначе тебя унесет ветром. Что стряслось?

– Эта противная Мукер! – Феба все никак не могла успокоиться. – У нее достало наглости заявить мне, что она не позволит мне уйти без разрешения!

– Ох, да не обращай ты на нее внимания! – посоветовал Том, ковыляя по улице со всей быстротой, на которую был способен, учитывая его больную ногу. – Старая сушеная устрица! Подожди, сейчас ты увидишь нечто сногсшибательное! Не удивлюсь, если в гавань сбежался уже весь город, чтобы посмотреть на это представление. Господи, только бы они не успели поднять эту штуку на борт!

– Какую штуку? – пожелала узнать Феба.

– Нечто вроде дорожной кареты, – с коротким смешком ответил юноша.

– Том, бездельник ты этакий, и это все?

– Все! Это не обычный экипаж, уверяю тебя. Он принадлежит какому-то типу, который нанял целую шхуну, чтобы перевезти его карету и все семейство в Кале: его самого, коротышку с крысиной мордочкой, очевидно камердинера, и… Но подожди, сейчас ты сама все увидишь! Когда я уходил, они спорили о том, не лучше ли поднять этот гроб на палубу на такелажных тросах, а целая бригада грузчиков тащила столько шампанского и съестных припасов, словно они собрались в Индию! Вон, смотри! Ну, что я тебе говорил? Да сюда, по меньшей мере, сбежалась уже половина города!

Даже если юноша и преувеличивал, то самую малость – у пристани и впрямь собралась приличная толпа, с большим интересом наблюдавшая за тем, как на борт шхуны «Бетси-Энн» будут поднимать огромный дорожный экипаж. Маленький человечек, которого Том счел камердинером, бдительно поглядывал на это чудовищное средство передвижения, то и дело бросаясь вперед, чтобы отогнать сорванцов, так и норовивших заглянуть внутрь, и восклицая сорванным фальцетом:

– Я запрещаю вам касаться его своими грязными лапами! Вот я вам задам! Пошли прочь! Прочь, кому говорю!

Волнение его было вполне простительным, поскольку гавань еще не видывала такой сверкающей колесницы, с двойным облучком и запятками, подвешенной между высоких колес с разборными осями и украшенной позолоченной кованой решеткой на крыше. Корпус ее был выкрашен в светло-коричневый цвет, а колеса и дверцы сияли небесной голубизной; интерьер, в котором, помимо мягких сидений с подушечками, имелся еще и откидной столик, был целиком обтянут светло-голубым бархатом.

– Да это же карета Золушки! – вырвалось у Фебы. – Кто, во имя всего святого, мог заказать столь нелепую повозку?

На борту шхуны царила деловая суета; экипажу явно мешали носильщики, путавшиеся у моряков под ногами, которые громкими возгласами выражали свое недовольство.

– Готовятся к отплытию, – с видом знатока заметил Том. – Вот смеху-то будет, если они упустят прилив!

Изумленный взгляд Фебы, которым она окинула палубу, вдруг остановился на маленьком мальчике, скептически взиравшем на суету вокруг. Несколько мгновений девушка смотрела на него так, словно не верила своим глазам, после чего схватила Тома за руку и воскликнула:

– Эдмунд!

– Что? – недоуменно переспросил Том, заметив, как она смотрит на мальчишку с таким видом, словно узрела привидение. – Ну, что еще стряслось? – пожелал узнать юноша.

– Эдмунд Рейн! Племянник Солфорда! – запинаясь, пробормотала Феба. – Вон там – на корабле!

– В самом деле? – осведомился Том, глядя на мальчика. – Ты уверена?

– Да, да, как я могу ошибиться? Ох, Том, мне почему-то стало страшно… Опиши мне того мужчину, которому принадлежит экипаж.

– Вылитый павлин! – ответил юноша. – Такого пижона я еще в жизни не встречал!

Феба, побледнев, воскликнула:

– Фотерби! В таком случае на борту должна быть и леди Генри. Ты видел ее? Блондинка… очень красивая.

– Нет, я видел лишь этого хлыща, да камердинера, да вон того малого, который похож на агента. Ты что, хочешь сказать, будто думаешь, что они удирают с целью тайно обвенчаться?

– Не знаю, и мне нет до этого никакого дела! Но они похитили Эдмунда, и… Том, это я во всем виновата! Я поднимаюсь на борт!

Юноша удержал ее:

– Никуда ты не пойдешь! С чего ты решила, будто виновата во всем? Прекрати истерику, Феба!

– Неужели ты не видишь, Том? Я же говорила тебе, из-за чего моя книга получилась такой отвратительной!

– Я не забыл. Но на твою книгу нельзя списать побег леди Генри с этим франтом. Если ты по-прежнему намерена вмешаться, позволь сказать, что я не дам тебе сотворить еще одну глупость! Это тебя не касается.

Феба с ужасающим спокойствием проговорила:

– Том, коль все обстоит именно так, как я думаю, и леди Генри увозит своего сына из Англии, то моя вина настолько велика, что, боюсь, я больше никогда не смогу держать голову высоко поднятой. Это я подсказала ей такой план действий! До того, как прочесть мой роман, она и думать не смела ни о чем подобном. Она сама говорила мне, как поразила ее концовка моей книги, а я даже представить себе не могла…

– Почерпнула план действий из твоего дрянного романа? Не смеши меня! Она не может быть такой дурой!

– Она именно дура и есть! Не знаю, что будет, если они увезут Эдмунда во Францию, и сможет ли Солфорд вернуть его или хотя бы найти. Но подумай сам, что это означает! Новые неприятности, новый скандал, и во всем снова обвинят меня! Я этого не вынесу, Том! Ты должен позволить мне подняться на борт корабля! Быть может, если я сумею предотвратить этот кошмар, он и другие люди не будут думать обо мне так уж плохо. Том, я снова и снова жалею, что написала свою книгу, однако сделанного не воротишь, и разве ты не видишь, что это – если мне удастся остановить их – станет для меня чем-то вроде… искупления?

Искренность Фебы ошеломила юношу, а трагическое выражение, которое Том увидел в ее глазах, и вовсе поразило его в самое сердце. Спустя несколько мгновений он сконфуженно произнес:

– Ладно. Коль ты уверена, что должна сделать это… Если подумать, то, что мальчика увозят из страны без согласия его опекуна, – это противозаконно! Так что мы имеем полное право вмешаться. Правда, я надеюсь, мы хотя бы не простудимся!

Но Феба уже шагнула на сходни. Когда она ступила на палубу, из двери под трапом, ведущим на квартердек, появился сэр Ньюджент Фотерби и моментально узрел ее.

Он добрую минуту разглядывал девушку в лорнет, после чего направился к ней и приятным голосом проговорил:

– Мисс Марлоу! Как поживаете? Клянусь честью, это очень мило с вашей стороны – нанести нам визит, и думаю, ее милость согласится со мной! Итак, добро пожаловать к нам на борт! Уютное маленькое суденышко, не так ли? Я зафрахтовал его, чтоб вы знали: не мог же я везти ее милость на обычном пакетботе!

– Сэр Ньюджент, не будете ли вы так добры проводить меня к леди Генри? – выпалила Феба, пренебрегая хорошими манерами.

– С величайшим удовольствием, мадам! Но… вы не обидитесь, если я намекну вам? Не леди Генри!

– Понимаю. Мне следовало бы сказать «леди Фотерби», наверное?

– Нет, – с явным сожалением ответил сэр Ньюджент. – Не леди Фотерби. Леди Ианта Фотерби. Мне это тоже не нравится, но ее милость заявила, что, когда ее называют леди Иантой, она чувствует себя на десять лет моложе, а это не может не радовать, вы не находите?

В тот самый момент их прервали. К ним подошел мастер Рейн, остановился перед сэром Ньюджентом и требовательно спросил:

– Когда мы пойдем в цирк?

Мастер Рейн смотрел на сэра Ньюджента снизу вверх, однако взгляд его был прямым и немигающим, и сэр Ньюджент пришел в явное замешательство.

– О… а… цирк! – сказал он. – Именно так! Цирк!

– Вы сказали, что мы пойдем в цирк, – обвиняющим тоном продолжал Эдмунд. – Вы сказали, если я не стану поднимать шум и устраивать скандал, то вы отведете меня в цирк.

– В самом деле? – осведомился сэр Ньюджент, с беспокойством глядя на мальца. – Я действительно так сказал?

– Да, сказали, – подтвердил Эдмунд. – Вы надули меня! – горько добавил он.

– Вот здесь ты попал в самую точку, – доверительно сообщил ему сэр Ньюджент. – Но ты же должен понимать, что ситуация сложилась дьявольски деликатная, мой мальчик!

– Вы обманули меня, – констатировал Эдмунд. – Вы – Плохой Человек, и я не желаю, чтобы вы были моим новым папой. Мой папа никогда меня не обманывал.

– Но будь же благоразумен! – взмолился сэр Ньюджент. – Ты должен признать, в тот момент мне не оставалось ничего иного, учитывая, что ты заявил, будто не хочешь ехать с нами, и угрожал поднять крик! Да ты мог бы натравить на нас весь дом!

– Я хочу домой, – заявил Эдмунд.

– Правда, дорогой мой? – вмешалась Феба. – Тогда я попрошу твою маму разрешить мне отвезти тебя домой! Ты меня помнишь? Ты еще рассказывал мне о своем пони!

Эдмунд перевел взгляд на Фебу. Очевидно, он вспоминал ее с теплотой, потому что серьезность его растаяла и он протянул девушке ладошку.

– Вы та леди, которая знакома с Кигли. Я разрешу вам отвезти меня домой. И быть может, если вы расскажете мне что-нибудь еще о вашем пони, меня не будет тошнить, – добавил он.

– Никудышный путешественник, – громким шепотом сообщил сэр Ньюджент. – Такое впечатление, что его начинает подташнивать, стоит ему усесться в карету. Чертовски неудобно, потому что это выводит ее милость из себя. Жаль, что мы не смогли взять с собой его нянечку, но ее милость сказала «нет». Не было смысла подкупать ее: вместо этого пришлось обмануть. Потом было решено, что он поедет вместе с горничной ее светлости, но и тут нас ждала неудача. Уговорить ту безмозглую девчонку не удалось! Она заявила, что боится плыть на корабле. «Что бы произошло, если бы Нельсон испугался взойти на борт?» – спросил ее я. Она ответила, что не знает. «Лягушатники высадились бы на берег, – сказал я. – И остановить их было бы некому», – добавил я. Все без толку. Она заявила, что не смогла бы остановить их, даже если бы вышла в море. В общем-то, она права, потому что я сомневаюсь, будто она преуспела бы, даже если бы согласилась. Вот так мы и оказались на мели по всем статьям.

– Кто этот джентльмен? – вдруг пожелал узнать Эдмунд.

– Это мистер Орде, Эдмунд. Сэр Ньюджент, не могли бы вы…

– Я рад, что он спросил об этом, – заявил сэр Ньюджент. – Мне не хотелось делать это самому. Счастлив знакомству с вами, сэр! Смею надеяться, ее милость скажет то же самое, но сейчас она изрядно устала. Спустилась прилечь в свою каюту. Позвольте сопроводить вас туда, мадам!

– Я подожду тебя здесь, Феба, – сказал Том. – Идем, мистер попугай, ты составишь мне компанию!

Сэр Ньюджент, помогая Фебе спуститься по недлинному трапу, сообщил ей, что Ианта сочла свои апартаменты тесными, но переносит все невзгоды и неудобства со стоицизмом сущего ангела. Затем он отворил одну из двух дверей у последней ступеньки трапа и провозгласил:

– К тебе гости, любовь моя!

Ианта лежала на одной из двух коек в довольно просторной, на взгляд Фебы, каюте, однако, услышав обращенные к ней слова, заверещала и села, прижав руки к груди. Но, когда она увидела, кто к ней вошел, страх ее исчез и она воскликнула:

– Мисс Марлоу! Боже милостивый, вот нежданная радость! О, мисс Марлоу, вы не представляете, как я счастлива видеть вас! Подумать только, вы стали первой, кто решил поздравить меня! Потому что вы должны знать, что вчера мы с Ньюджентом поженились по специальной лицензии! А из церкви ускользнули через заднюю дверь и умчались оттуда в дорожной колеснице, которую Ньюджент построил для меня. Ну разве это не трогательно с его стороны? Изнутри она обита голубым бархатом, под цвет моих глаз! Ньюджент, прошу тебя, ступай наверх и скажи им, чтобы они перестали шуметь! Они сведут меня с ума! Крики, топот, лязг, скрип – я готова буквально на стенку лезть! Ты должен сказать морякам, что у меня болит голова и я решительно не в состоянии и дальше терпеть весь этот бедлам. Дорогая мисс Марлоу, но я думала, вы уехали в Париж еще неделю назад!

– Нам пришлось задержаться. Леди Ианта, я желаю вам счастья, однако… – прошу простить меня! – я поднялась на борт не ради этого. Я заметила Эдмунда и поняла, что стало причиной его появления здесь. Вы можете счесть мои слова неуместными и дерзкими, однако вы не должны тайком увозить его из Англии! Честное слово, не должны!

– Не увозить его тайком из Англии? Как вы можете так говорить, когда сами подсказали мне, что я должна сделать?

– Прошу вас, не говорите так! – резко заявила Феба.

Ианта рассмеялась.

– Но, разумеется, это были вы! Стоило мне прочесть о том, как Флориан и Матильда тайком переправили Максимилиана на ту лодку…

– Умоляю вас, остановитесь! – жалобно вскричала Феба. – Не можете же вы всерьез отнестись к тем глупостям, о которых я писала в своей книге! Леди Генри, вы должны позволить мне отвезти Эдмунда обратно в Лондон! Когда я говорила, что Уголино не сможет преследовать Максимилиана за пределами своей страны, это были сплошные выдумки! Фантазии, ничего более! Но мы с вами живем в реальной жизни, поэтому Солфорд станет преследовать вас, поверьте мне, – быть может, даже добьется того, чтобы вас наказали за это!

– Он не узнает, куда мы уехали, – небрежно отмахнулась Ианта. – Кроме того, Сильвестр ненавидит скандалы. Я уверена, он будет молчать, лишь бы всему миру не стала известна хотя бы самая маленькая из его семейных тайн!

– В таком случае, как вы можете так поступить с ним? – с жаром вскричала Феба. – И с герцогиней тоже! Вам ведь вполне ясно, в какое отчаяние вы повергаете ее своими действиями!

Ианта обиженно надула губы.

– Она не мать Эдмунда! Думаю, это вы несправедливы ко мне! До моих страданий вам почему-то нет дела! Вам не понять материнских чувств, но мне казалось, что уж вы-то должны знать, я ни за что не оставлю своего ребенка Сильвестру. И не говорите мне, что, создавая образ Максимилиана, вы не имели в виду Эдмунда, потому что всем известно, что это не так!

– Да! – вспылила Феба. – Ведь вы рассказали об этом всем, кому не лень! О, неужели вы причинили мне мало горя? Вы обещали, что не скажете никому ни слова о нашем разговоре…

– И не сказала! Единственной, кому я рассказала о нем, была Салли Дервент, и я настоятельно просила ее не говорить об этом больше никому! – возмутилась Ианта, оскорбленная в лучших чувствах. – За кого вы меня принимаете? У меня и так нервы на пределе! Я вынуждена была привезти Эдмунда сюда без Баттон, и теперь мне приходится самой ухаживать за ним, потому что он обиделся и не желает слушать бедного Ньюджента. Всю прошлую ночь я не смыкала глаз, так как мы ехали в карете и мне пришлось держать Эдмунда на коленях, а он без конца просыпался и плакал, и говорил, что его тошнит, и я измучилась до смерти! Я только и делала, что рассказывала ему сказки, но он не желал меня слушать, повторяя, что хочет вернуться домой, так что я уже готова была отшлепать его! И еще эта вздорная горничная в самую последнюю минуту отказалась ехать со мной, а теперь и вы меня упрекаете – о, это просто невыносимо! Не знаю, как я все это выдержу, потому что уже чувствую себя очень плохо! Ну почему эти ужасные моряки не могут не шуметь и держать свой корабль неподвижным? Почему он все время раскачивается вниз и вверх, когда мы еще даже не отплыли от берега? Я знаю, что окажусь прикована к постели в тот же миг, как мы поднимем паруса, и кто тогда позаботится об Эдмунде?

Эта страстная речь завершилась слезами, но когда Феба, ухватившись за ее последнюю жалобу, попыталась втолковать измученной красавице, как безответственно она поступает, готовясь совершить с Эдмундом переход по бурному морю, не обеспечив ему надежный уход, Ианта заявила, что скорее пожертвует своим здоровьем, комфортом и душевным благополучием, нежели откажется от сына; но потом, позабыв о благородных порывах, все-таки добавила:

– Люди станут говорить, что богатство и роскошь мне дороже Эдмунда!

Поскольку это было более чем вероятно, Феба не нашлась, чем утешить ее; но, едва она успела пролепетать какие-то банальности, как Ианте в голову пришла блестящая мысль и она с просветлевшим лицом даже приподнялась на койке.

– О, мисс Марлоу, я придумала, что мы сделаем! Мы возьмем вас с собой! До самого Парижа. Возражений быть не может: вы и сами собирались туда, и я уверена, вам вовсе не обязательно путешествовать в обществе леди Ингам, если вы того не захотите! Она присоединится к вам уже в Париже – а до ее приезда можете остановиться в посольстве: устроить это легче простого! – леди же Ингам вполне благополучно проделает этот путь и без вас. Не забывайте, у нее есть горничная! Я уверена, она первой согласится, что я не должна путешествовать без спутницы, которая оказала бы мне поддержку! Ох, мисс Марлоу, умоляю, скажите, что остаетесь со мной!

Мисс Марлоу еще не успела договорить, что не станет делать ничего подобного, как сэр Ньюджент вновь попросил у своей возлюбленной разрешения войти.

За ним по пятам следовал Том, коего он немедленно представил со всей щепетильностью. Том заявил: он просит у ее милости прощения за свою настойчивость, но пришел сообщить Фебе, что им пора сходить на берег. Красноречивый взгляд, устремленный юношей на подругу детства, подсказал ей, что все его попытки убедить сэра Ньюджента в недопустимости того, что он делает, оказались безуспешными.

Машинально улыбнувшись юноше, Ианта перестала обращать на него внимание и обратилась к сэру Ньюдженту, изложив ему свою блестящую идею. В лице мужа она обрела верного сторонника: он не только счел постигшее ее озарение гениальным, но и призвал Фебу и Тома присоединиться к его восторгам. Впрочем, желаемого ответа так и не добился. Поначалу вежливо, а потом и с подкупающей искренностью Том объяснил ему, что считает подобное предложение верхом идиотизма. Юноша заявил, что не согласится сопровождать их в Париж и не останется здесь, дабы объяснить леди Ингам, почему внучка бросила ее, и ничто не заставит его изменить свое решение.

И вообще в каюту он вошел, только чтобы забрать Фебу с собой на берег. По его мнению, сделать больше ничего нельзя и она может со спокойной совестью умыть руки. Но по мере того как Ианта вновь и вновь повторяла свои прежние аргументы, подчеркивая, насколько абсурдно теперь выглядит Феба, терзающаяся угрызениями совести, когда всем известно, что именно она является автором всей интриги, его чувства претерпели изменения. Он осознал всю справедливость доводов Фебы и встал на ее сторону, дойдя даже до того, что пообещал сообщить о случившемся в ближайший магистрат[64].

– Это будет поступок, недостойный джентльмена, – качая головой, сообщил ему сэр Ньюджент. – Категорически не поддерживаю вас в таком намерении. Кроме того, он является совершенно бессмысленным: вы идете в магистрат, мы отплываем, и что вы тогда станете делать?

Том, начиная горячиться, огрызнулся:

– А что, если я сойду на берег только после того, как вы пропустите прилив? Более того, я прихвачу мальчишку с собой, поскольку сильно подозреваю, что это будет совершенно законно, а вот вы, попытавшись остановить меня, совершите уголовное преступление!

– Вы грубы и невыносимы… Ньюджент! Где Эдмунд? – вскричала Ианта. – Как ты позволил себе оставить его одного? Боже милостивый, да ведь он мог упасть за борт! Немедленно приведи его ко мне, коль не хочешь, чтобы я сошла с ума от беспокойства!

– Нет-нет, не делай этого, любовь моя! Там, наверху, куча моряков, которые, в случае чего, выудят его из воды, – заверил леди сэр Ньюджент. – Но я приведу его к тебе, если ты этого действительно хочешь!

– Он не упадет за борт, – сказал Том, когда сэр Ньюджент отправился выполнять поручение молодой супруги.

– Много вы понимаете! – с упреками набросилась на юношу Ианта. – Я – его мать и ни на минуту не успокоюсь, пока он не окажется в безопасности в моих объятиях.

Она повторила свое утверждение еще более выразительным тоном, когда сэр Ньюджент вернулся наконец с утешительными известиями о том, что Эдмунд пребывает под опекой его камердинера и наблюдает за тем, как на борт шхуны пытаются погрузить карету. Ианта же, узнав, что попытка взять сына на руки закончилась тем, что мальчик несколько раз лягнул новоявленного папу ногой, после чего категорически отказался двинуться с места, поняла, что его присутствие в каюте вряд ли станет залогом мира и спокойствия. Женщина ограничилась заявлением: если сын начнет плакать, то нервы ее не выдержат такого напряжения и с ней самой случится истерика.

Решив сыграть на этой слабости, Феба изо всех сил принялась убеждать ее в том, что столь трагического исхода избежать не удастся, коль ей придется ухаживать за Эдмундом во время путешествия. В этом девушку совершенно неожиданно поддержал сэр Ньюджент, заявивший, что чем больше он раздумывает над сложившейся ситуацией, тем сильнее убеждается в том, что для всех будет лучше, если мисс Марлоу заберет Эдмунда домой.

– Я имею в виду, – пояснил он, – что эта мысль придется ему по душе. Он, похоже, решительно настроен против поездки во Францию. Смею заверить вас, ему не нравятся иностранцы. Вполне его понимаю: не возьмусь утверждать, будто они нравятся мне самому.

Вполне естественно, подобное предательство привело Ианту в ярость. Излив на мужа чашу своего гнева, она с надрывом заявила, что все они настроены против нее, и разразилась истерическим плачем. Чувствуя близость победы, Феба удвоила усилия, пытаясь переубедить ее, а Том решил склонить на свою сторону колеблющихся. В каюте вновь разразился жаркий спор, поэтому оживленная беготня на палубе осталась незамеченной. Зыбь, мягко покачивавшая шхуну, усилилась, но только когда «Бетси-Энн» вдруг клюнула носом, да так, что юноша едва устоял на ногах, он сообразил, что происходит.

– Боже мой! – ахнул он. – Мы плывем!

Глава 21

Сэр Ньюджент довольно захихикал.

– Это я приказал им отдать швартовы, пока ходил за Эдмундом, – признался он. – А вам сказал, будто мальчик наблюдает за тем, как на борт поднимают карету! Обманули дурака на четыре кулака, миледи! Ага, полагаю, у Ньюджента Фотерби соображалка получше, чем у некоторых, верно?

– Значит, ты и не собирался позволить мисс Марлоу забрать у меня Эдмунда? Ох, Ньюджент! – восторженно ахнула Ианта.

– Я все проделал чертовски ловко, не правда ли? Вы согласны со мной, Орде?

Том, который сумел добраться до иллюминатора, не потеряв при этом равновесия, увидел вокруг свинцовые валы и повернул побледневшее от гнева лицо к сэру Ньюдженту.

– Я скажу, что вы грязный лгун! – яростно ответил юноша.

– Здесь дамы! – запротестовал сэр Ньюджент.

– Вы, должно быть, сошли с ума! – вскричала Феба. – Поворачивайте обратно! Боже милостивый, вы не можете просто взять и увезти нас вот так! Бабушка… наш багаж…Вы хоть понимаете, что бабушка понятия не имеет, куда я подевалась, а у нас с Томом нет с собой вообще ничего, кроме того, что на нас надето? Прикажите капитану немедленно поворачивать обратно!

– Он не сделает этого, – сказал сэр Ньюджент.

– Не сделает, говорите? – воскликнул Том, нетвердой походкой пробираясь к двери. – Это мы еще посмотрим!

Сэр Ньюджент любезно распахнул ее перед юношей и дружелюбно заметил:

– Нет смысла останавливать его. Давайте поговорим спокойно, пока его не будет!

Добравшись до палубы, Том обнаружил, что «Бетси-Энн» уже вышла из устья Приливной гавани, поймав парусами попутный ветер. Он еще сумел подняться по трапу, но лестница, ведущая на квартердек, оказалась непреодолимым препятствием для человека с негнущейся ногой. Ему пришлось кричать, обращаясь к дюжему здоровяку, возвышающемуся у него над головой, что было, как он прекрасно понимал, несколько унизительно. И уж конечно, последовавший за этим диалог никак нельзя было назвать успешным. Дюжий здоровяк признал, что он и есть шкипер, и, похоже, изумился требованию Тома высадить его на берег. Он осведомился, зафрахтовал ли Том «Бетси-Энн», а получив соответствующие заверения, сообщил: теперь у него камень упал с души.

– Эй, послушайте! – сказал Том, сдерживаясь из последних сил. – Если вы не повернете обратно, у вас будут неприятности!

– Совсем напротив: они будут у меня, если я поверну обратно! – ответил шкипер.

– Нет, вот тогда их у вас не будет. А вот если вы вопреки нашей воле отвезете во Францию меня и ту леди, которая пришла сюда со мной, то тем самым совершите преступление, похитив нас!

– Вот оно, значит, как? – осведомился шкипер, на которого слова Тома произвели впечатление. – Это плохо, вот что я вам скажу.

– Хуже не бывает!

Но шкипер покачал головой.

– Забудьте об этом. Кроме того, что-то я не припоминаю, чтобы вас силой доставили на борт. Не видел я и того, чтобы вас завлекли сюда обманом. Ну вот не видел я никого, кто бы приглашал вас сюда. Зато я прекрасно помню, как вы поднялись по трапу без спросу, будто к себе домой! Хотя, может быть, я ошибаюсь.

– Нет, черт возьми, вы не ошибаетесь! – Том в очередной раз проявил свою неисправимую честность. – А теперь, будьте добры, поверните назад! Вам же не хочется огорчить леди, а если ее увезут во Францию, она будет в ужасном расстройстве!

– Вот что я вам скажу! – дружески обратился к Тому шкипер. – Вы подниметесь сюда, сэр, и я передам вам штурвал! Я не настолько хороший моряк, чтобы вернуться в Дувр при таком ветре, но, если подумать, то я ведь провел на море всего каких-то сорок лет.

Том, заметив обращенные к нему ухмыляющиеся физиономии, покраснел.

– Вы хотите сказать, что не можете повернуть?

– Я не могу! – отрезал шкипер.

– Черт подери! – выругался юноша. – Теперь мы точно влипли! – Он вдруг расхохотался. – Господи, вот так история! Эй, шкипер! Я как-нибудь поднимусь к вам, чтобы посмотреть, как вы там управляетесь!

– Добро пожаловать! – ответил тот.

Вернувшись в каюту, Том обнаружил, что Ианта вновь вытянулась на койке, сжимая в ладони флакончик с нюхательной солью. Его, очевидно, достали из огромного дорожного несессера, стоявшего рядом. Крышка саквояжа была откинута, и вокруг валялась груда дорогих вещей. Ошеломленному взгляду Тома предстала целая коллекция флаконов с позолоченными колпачками, и он растерянно заморгал. Сэр Ньюджент, подметив изумление юноши, с гордостью заявил:

– Ничего себе, верно? Мое собственное изобретение. Мне показали никак не меньше пятидесяти несессеров, но я сказал: «Нет! Они никуда не годятся! Дешевка! – заявил им я. – Мне ничего не остается, как самому придумать конструкцию», – сказал им я. И вот результат. «Виндус, – сказал я, – это должна быть первоклассная вещь. Все остальное никуда не годится, – сказал я. – Сделайте мне несессер по моим собственным чертежам!» И он сделал. Мне очень нравится придумывать всякие штуки.

– Знаете, мне весьма хотелось бы, чтобы вы придумали, как нам выпутаться из той дьявольски скверной истории, в которую вы нас втравили! – сообщил ему Том. – Ничего не вышло, Феба: шкипер говорит, он не может повернуть обратно: ветер дует не с того румба, что нужно.

– И что же нам теперь делать, во имя всего святого? – вскричала девушка.

– Примириться с неизбежным. Больше нам ничего не остается, – с горечью ответил он.

Но, как выяснилось, Том ошибался. В следующий миг дверь каюты с грохотом распахнулась и на пороге появился камердинер. На лице у него была написана тревога, он дико озирался по сторонам, словно безумный. Одной рукой слуга вцепился в дверной косяк, другой придерживал болтающуюся у него на плече маленькую безвольную фигурку.

– Сэр… миледи… молодой джентльмен! – сдавленным голосом прохрипел он. – Должен попросить вас… заберите его у меня как можно скорее!

– Мое дитя! – взвизгнула Ианта, садясь на койке. – Он умер?

– Нет-нет, что вы! – сказала Феба, поспешно освобождая камердинера от его ноши.

– Очень сожалею, сэр… ничем не смогу вам помочь… до конца путешествия! – выдохнул камердинер, теперь уже обеими руками вцепившись в дверь.

– Только этого еще не хватало! – воскликнул сэр Ньюджент. – Проклятье, Петт, вы не можете заболеть!

– Сэр, – сказал Петт, – я должен!

С этими словами, произнесенными сдавленным голосом, он в большой спешке покинул каюту, чему изрядно способствовал резкий крен судна, когда «Бетси-Энн» задрала нос и принялась карабкаться на волну.

– Эдмунд! – страдальчески возопила измученная родительница. – Скажи мне что-нибудь!

– Перестаньте строить из себя дурочку! – произнесла Феба, у которой окончательно лопнуло терпение. – Неужели вы не видите, что с ним произошло? Бедненький!

Мастер Рейн, не желая сдаваться, оторвал голову от плеча Фебы и очень воспитанно проговорил:

– Я не умер, мама. Просто меня вывернуло наизнанку.

Том, который, глядя на малыша, тут же принялся озираться в поисках тазика, вручил Фебе сей крайне необходимый предмет домашнего обихода и с улыбкой заметил:

– А ты молоток, старина! Ты у нас малый что надо!

Но мужество уже покинуло мастера Рейна. Нижняя губка его предательски задрожала.

– Я хочу домой! – со слезами в голосе сказал он. – Мне здесь не нравится!

– Дорогой мой, постарайся, чтобы тебя не стошнило вновь! – взмолилась его мать. – Думай о чем-нибудь другом!

– Я не могу думать ни о чем другом! – всхлипнул Эдмунд, которого опять начали одолевать рвотные позывы.

Ианта побледнела, содрогнулась всем телом и вновь откинулась на подушку, поднеся к лицу флакон с нюхательной солью и крепко зажмурившись.

– У тебя тоже кружится голова, любовь моя? – озабоченно осведомился сэр Ньюджент. – Вот что я скажу: я принесу тебе капельку бренди, и ты живо взбодришься! Станешь свеженькой как огурчик! Надежное средство!

– Нет! – слабо простонала его любовь.

– Необъяснимая вещь, не так ли? – спросил сэр Ньюджент, обращаясь к Тому. – Некоторым достаточно всего лишь взглянуть на корабль, чтобы тут же опорожнить желудок, а других не тошнит и в самый настоящий ураган. Полагаю, это наследственное. Взять хотя бы моего отца: превосходный моряк! Возьмите меня – то же самое! Об этом все знают! Два года назад я уже проделал такой маршрут вместе с Джорджем Ретфордом. Да, вот тогда плавание было бурным! Всю дорогу люди висели, перегнувшись через перила: забавное было зрелище, доложу я вам! «Ньюджент, – сказал мне Джордж – а уж он-то всегда был полон жизни, как никто другой! – Выбор за тобой! – сказал он. – Или за борт летит эта твоя сигара, или я!» Любопытно, вы не находите? Ничто другое не могло повлиять на него, за ужином он даже не побледнел: собственно говоря…

Но в этот момент новобрачная прервала поток воспоминаний и голосом, в котором сквозило отвращение, попросила супруга удалиться.

– Что ж, если я ничем не могу помочь, то, пожалуй, мы с Орде пойдем и раздавим бутылочку, – сказал он. – Однако я с удовольствием останусь. Я же обещал, что буду холить тебя и лелеять, помнишь? Ньюджент Фотерби не из тех, кто отказывается от своего слова. Можешь спросить кого угодно!

– Уходи, уходи немедленно! – завизжала Ианта. – Или ты хочешь убить меня?

Видя, что сэр Ньюджент намерен заверить ее, будто не вынашивает подобного желания, Том вытолкал его из каюты.

– Пожалуй, мне тоже лучше уйти, – сообщил он, метнув встревоженный взгляд на Ианту. – Разве что ты хочешь, чтобы я остался, Феба?

– Нет, тебе нечего здесь делать. Тише, тише, Эдмунд. Давай Феба укроет тебя одеялом потеплее, и тебе вскоре станет лучше!

– Ладно, если я понадоблюсь, позови меня, – сказал Том. – Я буду поблизости.

С этими словами юноша удалился в приятной уверенности, что оба страдальца вскоре заснут, а Фебе не придется делать более ничего, кроме как охранять их покой. Посему он чрезвычайно удивился и даже встревожился, когда меньше чем через час услышал, как она окликает его от подножия трапа, и узнал, что Эдмунду стало намного хуже. Заметив, что Феба и сама выглядит бледной словно смерть, юноша воскликнул:

– Эй, Феба, только не говори мне, что и у тебя началась морская болезнь, а?

– У меня? Нет конечно! У меня нет времени на тошноту! – ядовито отозвалась она. – Можешь не спускаться вниз! Я хочу, чтобы ты спросил у твоего несносного спутника, можно ли перенести Эдмунда в другую каюту. Полагаю, она принадлежит ему, но ведь сейчас она ему не нужна. И еще, Том, постарайся найти горячий кирпич! Эдмунд дрожит как осиновый лист, и, что бы я ни делала, согреть его у меня не получается.

– Боже милостивый, да ему, наверное, очень плохо! Ты хочешь сказать, что его до сих пор тошнит?

– Не совсем, но у него продолжается сухая рвота, и он совершенно обессилел, бедняжка, и все время плачет. Еще никогда в жизни я не видела ребенка в таком ужасном состоянии, а ведь я часто помогала ухаживать за своими сестрами. Как это гадко – взять его с собой в такое путешествие! Ей следовало бы понимать заранее, чем все обернется! Но она прекрасно знала обо всем, а теперь говорит, будто с ним все будет хорошо, если он только захочет и хоть капельку постарается! А вот сама она не желает прикладывать ни малейших усилий! Для этого Ианта слишком плохо себя чувствует. Кроме того, она чересчур чувствительна и не может держать его рядом с собой, когда он болен! От этого у нее случается учащенное сердцебиение. Оно уже началось у Ианты сейчас, и потому Эдмунда необходимо убрать из ее каюты. Том, если бы мне теперь предложили вернуться обратно в Дувр на ковре-самолете, я бы отказалась! Нет! Я не оставлю его до тех пор, пока благополучно не передам с рук на руки Солфорду! Как бы он ни относился к Эдмунду, он не может оказаться настолько же бесчувственным, как эта особа!

– Эй, эй, полегче! – сказал Том. – Ты уж слишком дала волю своему языку, девочка моя!

Мисс Марлоу неуверенно рассмеялась и провела рукой по лбу.

– Знаю. Но ведь это только в твоем присутствии, Том! А в остальном – я буду нема словно рыба, обещаю тебе. – Она вдруг подняла палец, прислушиваясь, и крикнула: – Уже иду, дорогой!

Даже самый злейший враг не смог бы обвинить сэра Ньюджента в недружелюбии либо неуступчивости. Услышав, что от него требуется, он немедленно сошел вниз, чтобы умолять Фебу располагать его каютой, как своей собственной. Вид Эдмунда совершенно потряс его, и он несколько раз повторил «Бедный малыш! Краше в гроб кладут!», чем навлек на себя раздражение Ианты. Когда она сообщила ему об этом, сэр Ньюджент перенес все внимание с Эдмунда на нее и заботливо проговорил:

– Все еще не в своей тарелке, любовь моя? Смотри, сейчас я скажу тебе кое-что, и это наверняка поднимет тебе настроение! При таком ветре мы будем в Кале всего через четыре часа!

– Четыре часа! – бесцветным голосом повторила Ианта. – Как ты жесток, если говоришь мне такие вещи! Еще целых четыре часа подобных пыток! Я не выдержу. Моя голова! О, моя голова!

– Что же делать? – прошептал сэр Ньюджент на ухо Фебе. – Похоже, ей ничем не угодишь! Дьявольски огорчительно: мне бы хотелось помочь ей хоть чем-нибудь!

– Полагаю, – безо всякого выражения проговорила Феба, – ей станет лучше, когда она останется одна. Леди Ианта, вы не подскажете мне, где я могу найти ночную сорочку для Эдмунда? Они уложены в вашем сундуке? Я могу открыть его?

Но оказалось, что Ианта не решилась взять с собой что-либо из одежды Эдмунда, стараясь не возбудить подозрений у слуг в доме своих родителей.

Феба окинула изумленным взглядом роскошный новенький сундук, гору шляпных и платяных коробок.

– Но… – протянула девушка.

– Мне пришлось покупать все новое! Причем в такой спешке, что я позабыла обо всем, – умирающим голосом сообщила Ианта.

– Это я сказал ее милости, чтобы она принарядилась по первому классу и дала распоряжение прислать все покупки ко мне домой, – пояснил сэр Ньюджент. – Отличное решение, разве вы не согласны?

Словом, если говорить откровенно, ее милость, предавшись оргии дорогих покупок, совершенно забыла о собственном сыне.

Когда Эдмунда перенесли в соседнюю каюту, поменьше, уложили на койку, укрыли теплым одеялом, положили под ноги бутылку из-под шампанского с горячей водой, которую где-то раздобыл Том, мальчику стало легче. Феба с удовлетворением отметила, что он быстро заснул, и уже сама собралась отдохнуть немного, но тут явился сэр Ньюджент и стал умолять ее помочь леди Ианте. Ее милость, шепотом сообщил он, закусила удила, и с ней стряслось нечто столь деликатное, что он не осмеливается вслух говорить об этом.

Заинтригованная, Феба вернулась в большую каюту, оставив сэра Ньюджента присматривать за своим приемным сыном. «Деликатное дело» означало, что Ианте всего лишь понадобилось ослабить завязки корсета, но одного взгляда на женщину Фебе хватило, чтобы понять – сэр Ньюджент нисколько не преувеличивал, когда говорил о ее состоянии. Она действительно выглядела весьма скверно, и, пощупав ее пульс, мисс Марлоу обнаружила, что он частит.

Фебе пришлось надолго разлучиться с Эдмундом. К несчастью, он проснулся, пока ее не было, и, едва успев заметить сэра Ньюджента, тут же заявил, что не желает его видеть. Сэр Ньюджент выразил протест и принялся увещевать мальчика, заявив, что выгонять его из собственной каюты – это уже слишком. Однако, услышав, что его вновь заклеймили прозвищем Плохой Человек, мужчина сообразил – у Эдмунда началась горячка, поэтому попытался успокоить мальца. Но все усилия джентльмена пропали вотще и втуне. В прошлый раз Эдмунд не мог думать ни о чем ином, кроме своих телесных недугов. Однако теперь все было по-другому. Малыша больше не сотрясали пароксизмы, но его преследовали кошмары, и он обеими ручонками ухватился за единственный знакомый ему образ. Личико его исказилось, и малыш заплакал.

– Мне нужна моя Баттон! – захныкал он.

– А? – растерянно пробормотал сэр Ньюджент.

Эдмунд, уткнувшись лицом в подушку, повторил свое желание сдавленным, но настойчивым голосом.

– Тебе нужна пуговица[65], говоришь? – спросил сэр Ньюджент. – Ну же, не плачь, мой дорогой мальчик! Чертовски странное желание, должен признаться, но… какая пуговица?

– Моя Баттон! – захлебываясь слезами, повторил Эдмунд.

– Да, да, именно так! – поспешно подхватил сэр Ньюджент. – Успокойся, дорогой мальчик! Тебе решительно не из-за чего так убиваться, уверяю тебя! И если ты просто скажешь мне…

– Баттон, Баттон, Баттон! – всхлипывал Эдмунд.

Глазам Тома, пять минут спустя заглянувшего в каюту, дабы справиться у Фебы, все ли у нее в порядке, предстала душераздирающая картина: из-под одеял, в которые зарылся Эдмунд, доносились громкие отчаянные всхлипы, а его вконец расстроенный отчим судорожно выворачивал наружу карманы маленьких нанковых панталон.

– Господи боже, что тут у вас стряслось? – пожелал узнать Том, входя в каюту и закрывая за собой дверь. – И где мисс Марлоу?

– У ее милости. Я не отважился позвать ее! – в отчаянии сообщил ему сэр Ньюджент. – А она оставила меня присматривать за Эдмундом! Чрезвычайно странный ребенок! Он принял меня за плохого человека: похоже, он меня совсем не знает! А теперь ему нужна пуговица.

– Ну так дайте ему пуговицу! – сказал Том, подошел, прихрамывая, к койке и попытался откинуть одеяло. – Эй, Эдмунд, в чем дело?

– Мне… нужна… моя… Баттон! – запричитал в ответ Эдмунд, вновь зарываясь в одеяла.

– Никогда еще не встречал такого необычного ребенка! – кипятился сэр Ньюджент. – Не могу больше добиться от него ни слова. Как мне представляется, он не взял ее с собой. Более того, не вижу, какой ему от нее будет прок, если даже я найду ее. Позвольте задать вам вопрос, Орде: вот вам в такой ситуации пригодилась бы пуговица?

– Ну, дети часто питают привязанность к странным игрушкам! – ответил Том. – Со мной такое бывало. Дайте ему одну из своих пуговиц!

– Проклятье, у меня их нет! – И тут в голову ему закралось ужасное подозрение. – Вы же не имеете в виду, что я должен отрезать одну из них?

– Боже милостивый, а почему бы и нет? – нетерпеливо бросил в ответ Том.

От такого удара сэр Ньюджент едва не лишился чувств, но вовремя овладел собой.

– Вот возьмите и отрежьте одну из своих! – огрызнулся он.

– Нет уж, дудки! – грубо отозвался Том. – Благодаря вам, у меня остался единственный костюм, который сейчас на мне! Кроме того, я не его отчим!

– Ну и что? Он не хочет признавать и меня таковым, так что это не имеет никакого значения. Сказать по правде, я не очень-то и хотел им становиться. Чертовски неловко, согласитесь, когда ваш пасынок рассказывает всем и каждому, что вы – плохой человек.

Том, не сочтя нужным отвечать на подобные сентенции, просто посоветовал сэру Ньюдженту поскорее найти подходящую пуговицу. Тяжело вздохнув, мужчина расстегнул один из своих многочисленных саквояжей. Джентльмену потребовалось некоторое время, чтобы определиться, какой из его сюртуков ему не понадобится в ближайшее время, и в конце концов он принял решение пожертвовать элегантным пальто для верховой езды, после чего перочинным ножиком принялся отпиливать одну из пуговиц. Очевидно, эта операция доставляла ему мучительные страдания. Впрочем, отчасти его утешала мысль о том, что, подарив Эдмунду такую большую и красивую пуговицу, он, несомненно, вырастет в глазах пасынка. Подходя к койке, мистер Ньюджент лучезарно улыбнулся и проговорил:

– Не нужно больше плакать, дорогой мальчик! Вот твоя пуговица!

Всхлипы мгновенно стихли; из-под груды одеял показалось заплаканное, но полное радостных надежд лицо Эдмунда.

– Баттон, Баттон! – закричал он, протягивая ручонки.

Сэр Ньюджент торжественно вложил ему в ладошку пуговицу.

Воспоследовало секундное молчание, пока Эдмунд, глядя на свой трофей, не осознал всей глубины вероломства сэра Ньюджента. К горькому разочарованию добавилась захлестнувшая его ярость. Глаза мальчика гневно блеснули сквозь слезы; швырнув пуговицей в своего обидчика, он бросился лицом вниз на койку и вновь дал волю слезам.

– Господи помилуй! – вскричал Том. – Что же тебе еще нужно, глупыш?

– Моя собственная Баттон! – уже в голос заревел Эдмунд.

К счастью, его причитания достигли ушей Фебы. Она быстро вернулась в каюту и, выслушав заверения сэра Ньюджента в том, что он и в мыслях не имел обидеть своего пасынка, а напротив, погубил один из своих сюртуков, дабы одарить его пуговицей, которую тот столь отчаянно желал заполучить, презрительно заявила:

– Уж кому-кому, а вам следовало бы знать! Он имеет в виду свою нянечку! А теперь, ради всего святого, убирайтесь отсюда оба! Ну же, маленький мой, иди к Фебе! Бедняжка!

– Он с-сказал, что это была моя Баттон! – заливаясь слезами, поведал девушке Эдмунд, спрятав личико у нее на груди. – Он плохой! Он не будет моим папой, не будет! Не будет!

Глава 22

«Lion d’Argent»[66] была самой фешенебельной гостиницей во всем Кале. Синдерби, агент, нанятый сэром Ньюджентом, снял в ней гостиную с двумя лучшими спальнями, чтобы сгладить шероховатости того, что обещало превратиться в затяжной медовый месяц. Синдерби лично прибыл в Кале, дабы убедиться, что как в «Lion d’Argent», так и в лучшей гостинице Аббевилля апартаменты вполне достойны его состоятельного патрона. Кроме того, он нанял bonne[67], призванную ухаживать за мастером Эдмундом, после чего вернулся в Дувр, дабы самолично руководить перевозкой всего семейства, гордясь тем, что предусмотрел все случайности.

Колесница сэра Ньюджента ему не нравилась, но он не подал виду; смириться с тем, что миледи прибыла без своей горничной, оказалось труднее, поскольку Синдерби предвидел – именно ему предстоит заняться поисками первоклассной служанки для леди, как только они высадятся во Франции, что было бы, мягко говоря, затруднительно. Ее милости придется довольствоваться услугами какой-нибудь непритязательной девушки до тех пор, пока они не достигнут Парижа, а она отнюдь не выглядела особой, коей легко угодить. А вот с появлением на борту «Бетси-Энн» мисс Марлоу и мистера Орде агент окончательно пал духом. Увеличение первоначальной компании еще на двух человек не только совершенно расстраивало его тщательно составленные планы; он крайне неодобрительно отнесся к этим двум нежданным путешественникам, полагая, что здесь что-то нечисто. Багажа у них с собой не было, а когда они прибыли в Кале и он попросил мистера Орде передать ему паспорта мисс Марлоу и его собственный, тот, хлопнув себя по карману, досадливо крякнул.

– Только не говори мне, что ты не захватил с собой наши паспорта! – вскричала мисс Марлоу.

– О нет! – последовал угрюмый ответ мистера Орде. – Они у меня, в целости и сохранности! Причем все сразу! – При этих словах мисс Марлоу едва не лишилась чувств.

С мисс Марлоу и мистером Орде что-то явно не так, решил Синдерби.

Он предвидел, что в Кале ему придется нелегко, но никак не предполагал, что ему предстоит вояж по галантерейным лавкам в поисках ночной рубашки для шестилетнего ребенка. Более того, ни состояние сэра Ньюджента, ни его собственные дипломатические усилия не помогли им заполучить две лишние спальни в «Lion d’Argent», поскольку тот был переполнен. Синдерби пришлось согласиться с тем, что мисс Марлоу достанется комната, изначально предназначавшаяся для горничной миледи, а мистера Орде подселят к сэру Ньюдженту, чем оба эти джентльмена остались крайне недовольны. Найденная им молодая особа, которая должна была прислуживать миледи, не годилась для этой цели: ей попросту недоставало шика. Ее милость наверняка будет жаловаться.

Прочесав весь город в поисках ночной рубашки, Синдерби вернулся в гостиницу, но только для того, чтобы обнаружить – все его планы окончательно пошли прахом. Мастер Рейн наотрез отказался иметь дело с предоставленной ему бонной.

– Пришлось отправить ее восвояси, – пояснил ему сэр Ньюджент. – Глупая девчонка принялась болтать с ним по-французски! Разумеется, он не мог этого стерпеть. Оскорбился моментально. Я знал, что так и будет, с того самого момента, как она заявила: «Бонджо»[68]. «Помяните мое слово, – сказал я мисс Марлоу, – на том все и кончится!» Так оно и вышло. Впрочем, особого значения это не имеет: мисс Марлоу намерена сама присматривать за ним. Дьявольски хорошо, что мы привезли ее с собой!

Леди Ианта прилегла отдохнуть, едва они прибыли в «Lion d’Argent», так что ужинать за стол в приватной гостиной они сели втроем. Эдмунд, который ожил, стоило ему ступить на твердую почву, заснул в маленькой кроватке, предусмотрительно установленной по требованию Фебы в ее мансардной комнатушке, и Петт бдительно охранял его покой. Ему также предстояло выстирать и выгладить единственную сорочку малыша, что слуга обещал проделывать ежедневно до тех пор, пока они не сумеют пополнить гардероб юного джентльмена.

Феба слишком устала, чтобы вести разговоры, а Том был чересчур занят вставшими перед ним проблемами, посему вся тяжесть поддержания беседы легла на плечи сэра Ньюджента, весь вечер развлекавшего их своей дружеской болтовней. Однако, едва скатерти были убраны, он оставил их наедине под предлогом того, что намерен выкурить сигару внизу.

– Слава богу! – вырвалось у Тома. – Феба, нам нужно обсудить план дальнейших действий. Мне бы не хотелось сгущать краски, но, похоже, мы здорово влипли.

– Полагаю, ты прав, – с удивительным спокойствием согласилась она. – Но, по крайней мере, я знаю, что должна сделать сама. Ты не будешь возражать, Том, если я напишу два письма перед тем, как мы начнем обсуждать что-либо? Я разговаривала с агентом, и он пообещал отправить их с посыльным в Англию следующим пакетботом. Мое письмо бабушке и паспорта будут доставлены непосредственно в «Шип», однако агент предупредил меня, что, если ветер не переменится, пакетбот может завтра и не отплыть. – Вздохнув, она обреченно заметила: – Надеюсь, этого не случится, но, поскольку по-другому им до бедной бабушки не добраться, то и переживать бесполезно.

– А второе письмо кому? Солфорду? – проницательно поинтересовался Том.

– Да, разумеется. Если он не сможет выяснить, в каком направлении скрылась Ианта…

– Не думаю, что подобное возможно, – перебил ее Том. – Особенно ежели ему станет известно об экипаже!

– Да, я тоже на это рассчитываю, – согласилась она. – Но, сам знаешь, все может случиться. Посему я пошлю ему весточку, а еще напишу, что не брошу Эдмунда одного, и стану оставлять для него записки там, где будем останавливаться и мы.

– Вот, значит, как? – сказал Том. – Письма подождут. Давай сначала обсудим наши дела. Сколько у тебя денег? – Она лишь покачала головой в ответ. – Нисколько, верно? Так я и думал. А у меня есть только то, что было в карманах, то есть пара золотых, пятнадцать шиллингов кронами[69] и несколько полупенсовиков. Рулончик банкнот, который вручил мне отец, покоится в моем саквояже. Пожалуй, я смогу одолжить немного денег у Фотерби, но, должен признаться, от такой перспективы меня воротит! Мне и так уже пришлось позаимствовать у него одну из его сорочек и несколько носовых и шейных платков. А что у тебя?

– Ну, разве это не ужасно? – воскликнула она. – Мне пришлось одалживать деньги у леди Ианты, хотя я уверена, ни одна живая душа не желала бы оказаться чем-либо обязанной им обоим! Но, быть может, если дела пойдут так, как я рассчитываю, все еще наладится. Бабушка получит паспорта с моим письмом и тогда отправится в путь немедленно. Как думаешь?

– Полагаю, ты права, – согласился юноша. – Однако в каком беспокойстве она будет! Боже мой!

– Да, но разве можно ее винить за это? А если мне придется ехать дальше Парижа… Нет, думаю, Солфорд догонит нас еще до того, как это произойдет, даже если пустится за нами в погоню, лишь получив мое письмо. Я знаю, что на дорогу до Парижа сэр Ньюджент отвел четыре дня, и полагаю, он скоро обнаружит, что, имея Эдмунда на руках, ему придется добавить к ним еще несколько. Если он вообще выедет из Кале!

– Они ведь уезжают завтра, не так ли?

– Да, по крайней мере собираются, но я не удивлюсь, если они застрянут здесь на несколько дней. Том, я думаю, леди Ианта действительно больна!

– Что ж, должен признать, для нас это было бы здорово, но что, если она только притворяется?

– В таком случае я поеду с ними, – заявила Феба. – Я не оставлю Эдмунда одного. Ох, Том, несмотря на все его выходки, он, в сущности, совсем еще ребенок! Когда я сегодня целовала его на ночь, он обнял меня за шею и заставил пообещать ему, что я не брошу его! Я до того расчувствовалась, что чуть сама не расплакалась. Он не может понять, что с ним происходит, и боится, будто я исчезну, если он выпустит меня из виду. Но когда я сказала, что останусь с ним до тех пор, пока к нему не вернется Баттон, малыш, кажется, поверил мне и успокоился. Уверяю тебя, я не намерена нарушать данное ему слово.

– Понятно, – сказал Том.

Девушка с благодарностью взглянула на него.

– Я так и знала, что ты поймешь. Вот только подумала, пожалуй, будет лучше, если ты одолжишь у сэра Ньюджента сумму, достаточную для оплаты обратного билета в Дувр, чтобы сопровождать бабушку?

– Довольно! Можешь больше ничего не говорить! – прервал он ее. – Если полагаешь, что я оставлю тебя одну колесить по всей Франции с этой бестолковой парочкой, то так сильно ты еще не ошибалась никогда в жизни!

– Честно говоря, я и не думала, что ты согласишься, – откровенно призналась Феба. – А еще я должна сказать тебе, что очень этому рада! Пусть даже сэр Ньюджент проявляет исключительное добродушие.

– О, он действительно добродушен! – сказал Том. – Вот только не обманывайся на его счет, считая, будто он человек с характером, потому что это не так! Он довольно-таки беспутная личность, если хочешь знать правду! Всю дорогу на борту шхуны рот у него буквально не закрывался, и мне стало ясно как божий день, что и якшается он с такими же полоумными, как и сам: бездельниками и тунеядцами! Таких, как он, мой отец называет «без царя в голове». Да будь у него хоть какие-то принципы, он ни за что не стал бы похищать Эдмунда!

Феба, улыбнувшись, молвила:

– Плохой Человек!

– Да-да, устами младенца глаголет истина и в словах Эдмунда много правды! – с улыбкой подхватил юноша.

На следующее утро Феба спустилась с Эдмундом к завтраку, во время которого они узнали, что Ианта все еще остается в постели. Но надежды девушки на задержку разбились прахом, когда сэр Ньюджент с весьма озабоченным видом сообщил ей: несмотря на то, что ее милость чувствует себя ужасно, она твердо намерена покинуть Кале нынче же утром. Ианта всю ночь не смыкала глаз. Мимо ее дверей без конца сновали люди; в комнате сверху швырялись сапогами; гулко хлопали двери; а грохот экипажей по мостовой вызвал у нее нервный тик. Поэтому она намерена отправиться в Аббевилль сегодня же, пусть даже это убьет ее.

Эдмунд, сидевший за столом подле Фебы с салфеткой, повязанной вокруг шеи, при этих словах поднял голову.

– Вы хотите убить маму, – констатировал он.

– Я? – поперхнулся сэр Ньюджент. – Нет, черт побери… Ты не должен так говорить!

– Так сказала мама, – ответил Эдмунд. – Она сама так говорила, когда мы плыли на том корабле.

– Она так говорила? Да, но… Я хочу сказать, что все это вздор! Я предан ей! Можешь спросить кого хочешь!

– А еще вы говорили неправду, и…

– А ты ешь свое яйцо и не болтай за столом! – вмешался Том и вполголоса добавил, обращаясь к их смятенному хозяину: – На вашем месте я бы с ним не спорил.

– Да, все это очень хорошо, – возразил сэр Ньюджент. – Это не о вас он рассказывает всем и каждому, что вы грабитель с большой дороги! Когда этому придет конец, хотел бы я знать?

– Дядя Вестер узнает, как вы поступили со мной, и сильно накажет вас! – мрачно пообещал ему Эдмунд.

– Видите? – всполошился сэр Ньюджент. – Теперь он начнет уверять, будто я дурно обращаюсь с ним!

– Дядя Вестер, – продолжал его мучитель, – самый ужасный человек на свете!

– Знаешь, так нельзя отзываться о своем дяде, – горячо заявил сэр Ньюджент. – Не скажу, что он нравится мне самому, но я же не рассказываю всем подряд, какой он ужасный! Высокомерный – да, но…

– Дядя Вестер не желает нравиться вам! – раскрасневшись, заявил Эдмунд.

– Может быть, и нет, но если ты имеешь в виду, что он вызовет меня на дуэль… Вообще-то я не думаю, что он это сделает. Имей в виду, если он соберется…

– Господи, Фотерби, да не провоцируйте же его! – не выдержал Том.

– Дядя Вестер сотрет ваши кости в порошок! – заявил Эдмунд.

– Сотрет мои кости в порошок? – пораженный до глубины души, повторил сэр Ньюджент. – Да у тебя тараканы в голове, мальчик! За каким дьяволом ему это может понадобиться?

– Чтобы испечь себе хлеб, – с важным видом пояснил Эдмунд.

– Но хлеб не пекут из костей!

– Дядя Вестер печет, – заявил Эдмунд.

– Довольно! – решительно сказал Том, изо всех сил стараясь не расхохотаться. – Теперь уже ты несешь всякую ерунду! Ты прекрасно знаешь, что твой дядя не делает ничего подобного, поэтому перестань водить нас за нос!

Эдмунд, очевидно распознав в Томе силу, с которой следует считаться, притих и вновь принялся за яйцо. Но, покончив с ним, метнул на юношу оценивающий взгляд из-под длинных ресниц и сказал:

– Не исключено, дядя Вестер хорошенько врежет ему.

Том хохотнул, однако Феба подхватила Эдмунда на руки и унесла его с собой. Малец, довольный своей остроумной репликой, лукаво подмигнул юноше на прощание, но перед тем как дверь закрылась за ними, они еще успели расслышать его голос:

– Мы, Рейны, не любим, когда нас носят на руках!

Вся компания выехала в Аббевилль часом позже, весьма впечатляющим походным порядком. Сэр Ньюджент высокомерно отверг предложение отправить тяжелый багаж в Париж на roulier[70], и потому в путь двинулись сразу четыре экипажа. Обитая бархатом колесница, в которой восседали сам сэр Ньюджент и его молодая супруга, возглавляла кавалькаду; Феба, Том и Эдмунд следовали за ними во взятой напрокат карете; замыкали же процессию два кабриолета, один из которых занимал Петт, а второй был битком набит багажом. На тротуаре столпились зеваки, чтобы понаблюдать за отъездом, чем доставили сэру Ньюдженту немалое удовлетворение, которое основательно отравил Эдмунд, упрямо отказывавшийся сесть в карету. Все закончилось тем, что Том подхватил его на руки и, вопящего и брыкающегося, бесцеремонно зашвырнул на сиденье. Поскольку мальчишка во весь голос орал, что его отчим – Плохой Человек, сэр Ньюджент изрядно смешался. Том пришел ему на выручку, заявив: заинтересованные зрители, скорее всего, не поняли ни слова из произнесенного мальчиком.

Оказавшись внутри, Эдмунд моментально перестал кричать. Первые несколько миль он перенес вполне нормально благодаря завлекательной игре в «Дорожный пикет»[71]. Но, поскольку количество гусиных стай, викариев на серых осликах или старух, сидящих под заборами, на почтовом тракте из Кале в Булонь было ограничено, то эта забава вскоре ему прискучила и малышом вновь овладело нетерпение. К тому времени как они достигли Булони, Феба уже пересказала ему все известные ей сказки, а Эдмунд, все чаще погружавшийся в молчание, вдруг напряженным голосом заявил, что его тошнит. В Булони, где путники сделали получасовую остановку с целью освежиться, малышу дали немного передохнуть, однако выражение отчаяния, появившееся на его личике, когда его вновь усаживали в карету, заставило Тома проворчать:

– Это дьявольски жестоко – тащить за собой бедолагу в такую даль!

В Аббевилле, до которого они добрались часом позже, у лучшей в городе гостиницы их поджидал Синдерби. Известия, сообщенные им, вызвали у сэра Ньюджента сильнейшее раздражение, к которому примешивалось недоверие. Синдерби доложил о постигшей его неудаче. Он не сумел убедить владельца лучшей гостиницы ни выселить остальных постояльцев из занимаемых ими комнат, ни продать свое заведение сэру Ньюдженту целиком.

– Я предупреждал вас, сэр, о том, что такое может произойти, – добавил Синдерби голосом, лишенным всяческого выражения.

– Отказывается продавать? – переспросил сэр Ньюджент. – Любезный, а вы сообщили ему, кто я такой?

– Похоже, это его ничуть не заинтересовало.

– А вы сказали ему, что я – обладатель самого крупного состояния в Англии?

– Разумеется, сэр. В ответ он попросил меня передать вам его поздравления.

– Должно быть, он окончательно спятил! – провозгласил ошеломленный сэр Ньюджент.

– Любопытно слышать подобные речи от вас, сэр, – отозвался Синдерби. – Именно это сказал мне и он – только, разумеется, по-французски.

– Это уже переходит всяческие границы! – вскричал сэр Ньюджент, лицо которого побагровело от гнева. – Сказать такое мне! Я покажу этому чертовому кабатчику, что не привык к отказам! Ступайте и передайте ему: когда Ньюдженту Фотерби что-нибудь нужно, он покупает это не торгуясь!

– В жизни не слыхала подобной ерунды! – заявила Феба, у которой в конце концов лопнуло терпение. – Перестаньте скандалить, сэр Ньюджент, и будьте добры сообщить мне, остаемся мы здесь или нет! Быть может, вас это совершенно не волнует, но у меня на руках несчастный ребенок, едва живой от усталости, а вы стоите и надуваете щеки, демонстрируя собственную значимость!

Такая неожиданная отповедь настолько ошеломила сэра Ньюджента, что он не нашелся с ответом; Синдерби, глядя на мисс Марлоу с легким одобрением в холодных глазах, сказал:

– Помня о ваших указаниях обеспечить ее милости полный покой, сэр, я устроил ее размещение в куда более скромном заведении. Оно не претендует на звание фешенебельного, но благодаря своему расположению вдали от центра города может оказаться вполне приемлемым для ее милости. С радостью сообщаю, что мне удалось убедить мадам хозяйку предоставить всю гостиницу в ваше исключительное распоряжение, сэр, и на такой срок, какой вы сочтете необходимым и желательным, при условии, что те три постояльца, которых она уже поселила у себя, выразят желание съехать.

– Вы же не хотите сказать, будто они выразили такую готовность, а? – пожелал узнать Том.

– Поначалу – нет, сэр. Однако, стоило им осознать, что оставшуюся часть своего пребывания в Аббевилле – надеюсь, не слишком продолжительного – они смогут провести в тех самых апартаментах, кои я забронировал для сэра Ньюджента в этом самом отеле, причем за его счет, они сразу выразили полное согласие поступить в соответствии с его желаниями. Итак, сэр, если вы присоединитесь к ее милости в дорожной колеснице, я сопровожу вас в «Poisson Rouge»[72].

Сэр Ньюджент недовольно нахмурился и застыл на месте, оттопырив нижнюю губу. В роли побудительной силы довелось выступить Эдмунду.

– Я хочу домой! – плаксиво провозгласил он. – Мне нужна моя Баттон! Мне плохо!

Сэр Ньюджент вздрогнул и без дальнейших возражений полез в колесницу.

Когда же он узрел, что представляет собой «Poisson Rouge» в смысле размеров и элегантности, то негодованию его не было границ. Если бы не леди Ианта, которая сердито заявила, что не сделает более и шага отсюда и готова, если потребуется, провести ночь в коровнике, то очередное препирательство выглядело бы неминуемым. Пока леди бережно высаживали из колесницы, приветствовать своих эксцентричных гостей-англичан вышла мадам Бонне, немедленно принявшаяся выражать столь неподдельный восторг красотой миледи и ее очаровательного маленького сынишки, что Ианта сразу же прониклась расположением к небольшой уютной гостинице. Эдмунд, недоверчиво глядя на мадам, попытался было спрятаться за Фебу, но, стоило из дверей гостиницы выскочить щенку, чело малыша чудесным образом прояснилось и он заявил:

– Мне здесь нравится!

Здесь понравилось всем, за исключением сэра Ньюджента. Гостиницу ни в коем случае нельзя было назвать роскошной, однако она отличалась чистотой и каким-то домашним уютом. И пусть в буфетной стояли простые лавки да несколько очень жестких стульев, зато спальня Ианты окнами выходила на небольшой садик, отчего в ней казалось покойно, что, как наивно заметила леди, только и было значимо для нее. Более того, мадам, узнав о том, что ее милости нездоровится, не только предоставила в ее распоряжение собственную перину, но и приготовила для нее травяной отвар. Да и вообще она настолько преисполнилась сочувствия к Ианте, что несчастная страдалица, невзирая на головную боль и ломоту в руках и ногах, оживилась и даже потребовала, чтобы к ней привели сына, дабы он поцеловал свою мамочку перед сном. Мадам заявила: подобная сцена пробуждает в ней белую зависть и, когда она видит ангельские лица миледи и ее очаровательного маленького сынишки, в памяти ее сразу же всплывает дивный образ Святой Девы Марии.

Правда, эту идиллическую картину нарушила Феба. Войдя в комнату Ианты, девушка заявила – она не привела с собой Эдмунда, поскольку подозревает, что его любящую мамочку свалило не что иное, как приступ инфлюэнцы[73].

– И, если он заразится ею от вас, особенно после всего, что ему довелось вынести, это будет уже чересчур!

Ианта, одарив ее слабой, страдальческой улыбкой, сказала:

– Вы совершенно правы, мисс Марлоу. Мой бедный сыночек! Поцелуйте его за меня и передайте – мамочка думает о нем каждую минуту!

Феба, знавшая, что Эдмунд беззаботно играет со щенком, сказала:

– О да! Непременно передам, если он станет спрашивать о вас! – после чего удалилась, оставив Ианту в куда более приятном обществе ее новой обожательницы.

На следующий день к одру больной вызвали врача. Он подтвердил диагноз Фебы и после легчайшего намека заявил: людям со столь нежной конституцией, как у миледи, требуется полный покой и уход, ей ни в коем случае нельзя переутомляться.

– Что ж, полагаю, мы застряли здесь не меньше чем на неделю, – предположила Феба, когда они вместе с Томом, захватив с собой Эдмунда, отправились покупать для мальчика белье. – Том, ты успел оставить послание в том отеле, где нас должны были искать? Для Солфорда, я имею в виду!

– Оставить послание! – презрительно откликнулся Том. – Нет конечно! Ты же не думаешь, будто они быстро забудут Фотерби, а? Пытался купить все заведение! Это же каким болваном нужно быть!

– Болван, – повторил Эдмунд, явно запоминая новое и столь красиво звучащее слово.

– О господи! – вырвалось у Тома. – Только не вздумай повторять его, малыш! И вот еще что! Ты ни в коем случае не должен называть сэра Ньюджента изобретателем! – Подождав, пока Эдмунд вновь убежит вперед, юноша строго заявил Фебе: – Знаешь, ты не должна подбивать его грубить Фотерби!

– И вовсе я не подбиваю его, – возразила девушка, виновато глядя на юношу. – Вот только я не могу отделаться от мысли, что было бы глупо останавливать его, потому что сэр Ньюджент может захотеть удержать его при себе. А ты не станешь отрицать, Том, что, если он невзлюбит малыша, то будет намного легче… будет намного легче убедить Ианту расстаться с ним!

– Ох уж мне эти беспринципные дамочки! – проворчал Том. – Смотри, как бы Фотерби не возжелал прибить его! Он не в настроении продолжать дальше безропотно сносить насмешки вкупе с издевательствами. А то, как этот юный дьяволенок интересуется у него, способен ли он снять муху с лошадиного уха или еще что-нибудь в этом роде, после чего заявляет, будто его дядя Вестер проделывает такие штуки с закрытыми глазами, запросто может отправить в сумасшедший дом кого угодно, а не только нашего досточтимого болвана!

Феба захихикала, но согласилась:

– А что тут удивительного? Учитывая, что молодая жена больна, а пасынок презирает его, у Ньюджента получился прелестный медовый месяц, ты не находишь?

Но, как вскоре выяснила мисс Марлоу, отнюдь не эти резоны лишили сэра Ньюджента присутствия духа. В тот же день, после обеда, он застал ее одну в буфетной и почти немедленно принялся изливать девушке душу, раскрыв причину своей неудовлетворенности. Дело в том, что ему не нравилась «Poisson Rouge». Поначалу Феба удивилась, поскольку мадам Бонне, помимо того что оказалась отличной кухаркой, вела себя с ним со всем почтением и стремлением услужить, коего мог бы потребовать самый привередливый постоялец; да и все остальные, от официанта до посыльных, со всех ног бросались выполнять малейшие его пожелания. Но, выслушав разглагольствования сэра Ньюджента, Феба начала понимать его лучше. Он еще никогда не опускался так низко, чтобы останавливаться где-либо, кроме самых дорогих, изысканных гостиниц. А сейчас его самомнению и желанию покрасоваться был нанесен серьезный урон. Перспектива привлечь к себе повышенное внимание могла бы устрашить более чувствительную личность; но для сэра Ньюджента, самого состоятельного человека в Англии, в этом заключался смысл жизни. Он от души наслаждался фурором, который произвела роскошная колесница Ианты; он испытывал неземное наслаждение, когда встречать его выбегали лично владельцы гостиниц, сгибаясь перед ним в поклоне, и провожали его в лучшие апартаменты, а он при этом купался в завистливых взглядах. А в «Poisson Rouge» таких взглядов не было. Да, разумеется, если бы ему удалось купить гостиницу «Hotel d’Angleterre», а потом изгнать из нее всех прочих постояльцев, он точно так же чувствовал бы себя обделенным вниманием. Зато какой это был бы жест! Как быстро слухи о его эксцентричности разлетелись бы по всему городу! С каким трепетом и благоговейным ужасом горожане показывали бы на него пальцами, когда ему случилось бы выступить по улице! Реквизицию неприметной гостиницы на тихой улочке, конечно, можно было счесть эксцентричным поступком, но это не позволяло обитателям Аббевилля проникнуться осознанием того, что перед ними – обладатель поистине сказочного состояния. Сомнительно, чтобы кто-либо, помимо ближайшего окружения мадам Бонне, вообще прознал бы о нем что-нибудь.

Естественно, сэр Ньюджент изложил ей свои скорби и печали не столь примитивным языком: скорее, они были искусно вплетены в его прочие жалобы. Поскольку самой Фебе хорошо была знакома гордость совсем иного рода, то слушала она его с изумлением, к которому примешивалась чистая, незамутненная радость. Отрицать последнюю было бы бессмысленно, и радость туманило лишь сожаление о том, что такая бездна нелепости и абсурда, таившаяся под пустой и тщеславной щегольской внешностью, оставалась девушке неизвестной, когда ее воображение перелистывало страницы «Пропавшего наследника». Она вдруг обнаружила, что мысленно уже составляет новый сюжет с участием сэра Ньюджента, и потому с облегчением приветствовала (так как последствия ее первого литературного опыта оказались воистину устрашающими) появление в комнате мастера Рейна, за которым по пятам следовал его новый друг.

Мадам нарекла щенка кличкой Тото, однако гостям он был известен как Шьен, что стало итогом маленького недоразумения, случившегося между мадам и мастером Рейном. Эдмунд, желание которого поближе познакомиться с Тото заставило преодолеть его естественную неприязнь к чужеземцам, расхрабрился настолько, что в поисках щенка забрел на кухню, где и потребовал от мадам сообщить ему, как зовут песика. Хозяйка ответила: «Шьен»[74], а когда Эдмунд повторил это слово, кивнула и захлопала в ладоши. Итак, щенок стал Шьеном.

Сэр Ньюджент с опаской уставился на своего пасынка, однако Эдмунд обратился к Фебе. Он хотел, чтобы она отдала ему цветные мелки, которые купил ему Том, поскольку Шьен выразил желание быть запечатленным на портрете. Получив мелки и бумагу, мальчик расположился прямо на полу и предался живописи. Дружелюбный Шьен уселся рядом, весело колотя хвостиком по полу и часто дыша.

Видя, что Эдмунд поглощен собственными делами, сэр Ньюджент вернулся к прерванному повествованию, расхаживая взад и вперед по комнате, что, очевидно, помогало ему изливать свои жалобы.

Нынче утром он облачился в самое элегантное и модное из своих городских платьев. Его наряд, помимо столь новаторских предметов туалета, как белые панталоны и шейный платок, завязанный «узлом Фотерби», включал и ботфорты, которые он до сего дня еще не надевал, украшенные огромными золотыми кисточками. Хоби изготовил их по его личному проекту, поэтому такой обуви не было ни у кого, даже у лорда Петершема. Когда сэр Ньюджент расхаживал по буфетной, кисточки раскачивались и подпрыгивали при ходьбе, на что он и рассчитывал. Не заметить их не мог никто: даже щенок с сомнительной родословной.

Шьена они попросту заворожили. Склонив мордочку набок, он несколько минут восторгался ими, прежде чем поддаться искушению, но они манили его к себе настолько властно, что он не устоял. Поднявшись с пола, песик решил исследовать их внимательнее, для чего просто схватил зубами ту, что оказалась ближе к нему.

Сэр Ньюджент вскрикнул от ужаса, после чего повелительно приказал Шьену отпустить кисточку. Тот ответил ему рычанием и лишь сильнее потянул ее на себя, виляя хвостиком. Эдмунд, разразившись радостным смехом, захлопал в ладоши. Подобный взрыв невинного веселья вынудил сэра Ньюджента исторгнуть столь возмущенное восклицание, что Феба сочла своим долгом прийти к нему на помощь.

Атмосфера накалилась, и в этот момент на сцене появился Том. На руках у Фебы восторженным лаем заливался Шьен; Эдмунд все еще хохотал и никак не мог успокоиться; Петт, привлеченный отчаянными криками своего господина, стоял перед ним на коленях, бережно разглаживая кисточку; а сэр Ньюджент, побагровев от ярости, со всей невоздержанностью описывал кары, которых заслуживал Шьен.

Том проявил свойственное ему присутствие духа. Он таким властным тоном приказал Эдмунду забрать щенка, что малыш повиновался, даже не осмеливаясь перечить. Затем юноша нахмурился, взглядом призывая Фебу перестать хихикать, и смягчил гнев сэра Ньюджента, пообещав ему, что Шьена больше не допустят в буфетную.

Узнав об этом запрете, Эдмунд возмутился, и его пришлось призвать к порядку за то, что он принялся умолять Тома «расквасить сэру Ньюдженту нюхалку». Вместе со Шьеном мальчик в гневе удалился в кухню, где и провел остаток дня, играя с куском теста, в то время как его привечали изюмом, марципаном и засахаренными апельсиновыми и лимонными корками.

На следующий день сэр Ньюджент мудро отказался от намерения надеть свои прекрасные новые сапоги, а Эдмунд удивил своих защитников тем, что вел себя словно ангел, так что даже сэр Ньюджент стал поглядывать на него с вынужденной благосклонностью.

После полудня пошел дождь, и, нарисовав несколько неубедительных портретов, кои он любезно презентовал Фебе, Эдмунд впал в уныние, но потом отвлекся на узоры, оставляемые каплями воды на оконном стекле. Он как раз стоял коленями на стуле, в подробностях описывая Фебе неспешное продвижение одной из капелек, когда на улице показалась карета, запряженная четверкой лошадей, и остановилась у «Poisson Rouge».

Эдмунд заинтересовался происходящим, но все-таки не так сильно, как Феба, которая, едва заслышав стук копыт приближающегося экипажа, встала и подошла к окну. Это был тот самый звук, что она надеялась услышать, и, когда карета замерла, девушка почувствовала, как гулко заколотилось у нее в груди сердце.

Дверца экипажа распахнулась, оттуда легко спрыгнул на землю человек в пальто с многочисленными воротниками, он обернулся, отдал несколько распоряжений форейторам и решительным шагом вошел в гостиницу.

Из груди Фебы вырвался долгий вздох; мастер Рейн испустил пронзительный крик, слез со стула и понесся по комнате к выходу, вопя во все горло:

– Дядя Вестер, дядя Вестер!

Глава 23

Эдмунд умудрился открыть дверь, все еще крича во все горло «Дядя Вестер!», в тот самый момент, когда Сильвестр вошел в буфетную. Ему пришлось замереть на пороге, потому что малыш крепко обнял его за ноги, и тогда, наклонившись, чтобы высвободиться из отчаянной хватки племянника, он ласково сказал:

– Ну, как дела, разбойник ты этакий?

– Дядя Вестер, дядя Вестер! – продолжал надрываться Эдмунд.

Сильвестр расхохотался и подбросил малыша над головой.

– Эдмунд, Эдмунд! – передразнил герцог мальчика. – Осторожнее, ты меня задушишь! Ах ты, племянник мой дорогой!

Он все еще не замечал ее, и Феба застыла у окна, с некоторым изумлением глядя на тот восторженный прием, который Эдмунд оказал своему коварному дядюшке. Собственно, она не очень-то и удивилась, хотя и не ожидала от малыша, что он придет в такой экстаз. Если что-то и заслуживало удивления, так то, что сам Сильвестр был явно тронут неподдельной радостью Эдмунда. При этом он нисколько не походил на человека, который не любит детей; а еще он совсем не был похож на человека, наговорившего ей столько ужасных вещей на балу у леди Кастельро. Этот зловещий образ, причинявший Фебе душевные страдания, померк, унося с собой и смятение, заставлявшее ее страшиться появления герцога ничуть не меньше, чем желать его.

– Скажи Плохому Человеку, что я не его маленький мальчик! – взмолился Эдмунд. – Мама говорит, я не принадлежу тебе, дядя Вестер, но ведь это не так, правда?

Слова малыша прозвучали с такой искренней мольбой, что Феба не выдержала и рассмеялась. Сильвестр, быстро оглянувшись, увидел ее. Глаза его полыхнули жарким огнем; ей вдруг показалось, что он готов броситься к ней. Но это выражение исчезло столь же внезапно, как и появилось, и Сильвестр не двинулся с места. На нее вдруг обрушились воспоминания об их последней встрече, и она поняла, что прощения ей не будет.

Он заговорил не сразу – сначала опустил Эдмунда на пол и только потом сказал:

– Какой сюрприз, мисс Марлоу. Хотя мне следовало бы догадаться, если бы я дал себе труд задуматься, что, скорее всего, я найду вас здесь.

Голос его прозвучал ровно, и в нем не было слышно ни следа тех эмоций, что бушевали у него в груди. Они были самыми разными, однако преобладающей являлся гнев на Фебу за то, что, как он полагал, она помогала похитить Эдмунда; и на себя за то, что на какой-то краткий миг его охватила неудержимая радость при виде нее. Это привело герцога в такую ярость, что он плотно сжал губы, чтобы не сказать лишнего, пока не взял себя в руки.

С той самой ночи на балу герцог изо всех сил старался не думать о девушке. Задача оказалась невозможной, но, всячески растравляя рану, которую она нанесла ему, он решил, что излечился от тех глупых нежных чувств, коими воспылал к ней. От него требовалось вспоминать лишь ее недостойное поведение, поскольку не в силах Сильвестра было забыть оскорбление, что мисс Марлоу нанесла ему. Она выставила его на посмешище перед всем миром, и это само по себе было непозволительно, однако, если бы тот портрет, что она срисовала с него, был бы неузнаваемым, он бы еще мог простить ее. Во всяком случае, поначалу Сильвестр думал именно так, когда обратился к матери, которая и дала ему книгу, чтобы он прочитал ее. Он намеревался отмахнуться от романа, как от досадного пустяка, заявить, что книга слишком абсурдна и нелепа, чтобы хотя бы на миг разозлиться из-за нее, но прочел на лице матери отнюдь не гнев, а страх. Герцог был столь потрясен, что воскликнул:

– Это не мой портрет! О да, брови – мои, но все остальное – ложь!

Она же ответила:

– Он преувеличен, разумеется.

Прошла целая минута, прежде чем его светлость выдавил из себя:

– Значит, я действительно похож на этого презренного типа? Невыносимо гордый и равнодушный… настолько вознесшийся в собственных глазах, что… Мама!

Герцогиня тут же ответила, протягивая к нему руку:

– Только не для меня, Сильвестр! Но иногда я спрашиваю себя, не стал ли ты чуточку… безразличным… по отношению ко всем остальным.

Он был так поражен, что умолк, и она тоже не сказала больше ни слова. В том не было нужды: Уголино хоть и являлся карикатурой, однако вполне узнаваемой. Поскольку Сильвестру пришлось смириться с этим, горькая обида, столь нелепая, но неизбежная для него, прорвалась наружу, сменившись ослепительной яростью, подобной которой он еще никогда не испытывал.

Глядя на Фебу сейчас, через разделявшее их пространство буфетной, он видел перед собой своего злого гения. Благодаря ей он оказался вовлеченным в ее идиотский побег из дома; она заставила его делать ей такие знаки внимания, что на них скрестились заинтересованные взгляды общества. Герцог уже забыл, как первоначально собирался завоевать расположение девушки лишь для того, чтобы вынудить ее пожалеть о том, что она отказала ему; он давным-давно позабыл об этом. Его светлость понимал, что книга наверняка была написана Фебой задолго до того, как она хорошо узнала его, но ведь и она не подумала ни остановить публикацию, ни предупредить его о ней. Именно на мисс Марлоу лежала вина за то, что на том проклятом балу он вел себя совершенно недопустимым для воспитанного человека образом. Герцог отчаялся понять, что стало тому причиной. Он же всего лишь намеревался обращаться с девушкой исключительно вежливо. Он даже не собирался, ни тогда, ни впоследствии, упоминать ее книгу, а намеревался вести себя с Фебой так, чтобы она уразумела, как ошибалась в нем. Его светлость был уверен, что вполне владеет собой; но, едва успев обнять Фебу за талию одной рукой, а другой сжав ее ладошку, почувствовал, как его захлестывают гнев и горькая обида. Она в слезах вырвалась из его объятий, чем вызвала его бешенство, потому что он прекрасно понимал, что сам навлек на себя унижение. И вот теперь Сильвестр обнаружил ее в Аббевилле, а она еще смеется над ним. Он никогда не сомневался в том, что именно Феба вложила мысль о побеге из Англии в голову Ианты, хотя и полагал, что она сделала это не нарочно. И только сейчас ему стало ясно – с самого начала девушка пользовалась полным доверием его невестки.

Не подозревая о том, какие чувства обуревают Сильвестра, Феба в замешательстве смотрела на него. После долгой паузы она сдержанно произнесла:

– Полагаю, вы не получили моего письма, герцог?

– Я действительно не имел такого удовольствия. Как это любезно с вашей стороны – написать мне! Думаю, чтобы сообщить мне об этой истории, не так ли?

– У меня не было иной причины писать вам.

– В таком случае вам не следовало утруждать себя. Прочтя вашу книгу, мисс Марлоу, было нетрудно догадаться о том, что произошло. Признаю, мне поначалу и в голову не приходило, будто вы оказываете содействие моей невестке, но, разумеется, иначе и быть не могло. Когда я узнал, что она забрала Эдмунда, не взяв с собой его нянечку, мне следовало бы сразу догадаться, чем все закончится. Вы заняли ее место по злому умыслу или же, рассудив, что в Лондоне вам стало слишком горячо, решили воспользоваться случаем и сбежать?

Слушая Сильвестра и не веря своим ушам, Феба вдруг почувствовала – ее охватывает гнев столь же яростный, как и у герцога, вот только скрывать это так же хорошо она еще не научилась. Голос его звучал небрежно и презрительно, но ее собственный дрожал, когда она вскричала:

– По злому умыслу!

Прежде чем он вновь успел открыть рот, вмешался Эдмунд, с беспокойством заявив:

– Феба – мой друг, дядя Вестер! Ты… ты злишься на нее? Прошу тебя, не надо! Я люблю ее почти так же, как Кигли!

– В самом деле, дорогой мой? – осведомилась Феба. – Знатная похвала! Никто ни на кого не злится: твой дядя пошутил, только и всего! – Взглянув на Сильвестра, она постаралась, чтобы голос ее прозвучал как можно естественнее: – Думаю, вы хотите повидать леди Ианту. Сожалею, но она недомогает – собственно, она прикована к постели приступом инфлюэнцы.

Герцог покраснел, совсем забыв о том, что по-прежнему держит Эдмунда за руку, и разозлился на себя за столь неподобающее поведение. Посему он ограничился тем, что спросил:

– Надеюсь, с Фотерби ничего подобного не произошло?

– Нет. Если я не ошибаюсь, сейчас он сидит с леди Иантой. Я немедленно сообщу ему о вашем приезде. – Девушка улыбнулась Эдмунду. – Быть может, мы с тобой пойдем и узнаем, готов ли сладкий пирог, который мадам обещала испечь тебе на ужин?

– Лучше я останусь с дядей Вестером, – решил Эдмунд.

– Нет, ступай с мисс Марлоу. Мне нужно поговорить с сэром Ньюджентом, – сказал Сильвестр.

– Ты сотрешь его кости в порошок? – с надеждой поинтересовался Эдмунд.

– Нет. Как бы я мог это сделать? Я не великан и не живу на самой макушке бобового стебля. А теперь иди.

На лице Эдмунда отразилось сожаление, но он повиновался. Сильвестр, швырнув свое пальто для верховой езды на спинку стула, подошел к огню.

Ему не пришлось долго ждать сэра Ньюджента. Тот появился уже через несколько минут и с порога воскликнул:

– Клянусь честью! Положительно, вы заставили меня удивиться! Как поживаете? Дьявольски рад видеть вашу светлость!

Столь неожиданное приветствие сбило Сильвестра с толку.

– Рады видеть меня? – повторил он.

– Дьявольски рад видеть вас! – поправил его сэр Ньюджент. – Ианта почему-то была уверена, что вы не последуете за нами. Решила, что вы не захотите поднимать шум. Я бы не поставил на это и гроша, но, признаюсь, не думал, будто вы догоните нас так быстро. Черт побери, я поздравляю вас, герцог! Никакого хвастовства, никакого буйства, а как вы напали на наш след, я вообще ума не приложу!

– От вас, Фотерби, мне нужны не поздравления, а мой подопечный! – заявил ему Сильвестр. – Кроме того, вы очень обяжете меня, если объясните, за каким дьяволом потащили его во Францию!

– Вот здесь, – с обезоруживающей откровенностью сообщил сэр Ньюджент, – вы угодили в самую точку, герцог! Смею надеяться, Ньюджент Фотерби нечасто попадает впросак. Полагаю, любой вам скажет, если вы дадите себе труд поинтересоваться, что Ньюджент Фотерби – далеко не дурак. Но на этот вопрос у меня нет ответа. Признаюсь вам, всякий раз, спрашивая себя, какого дьявола я привез мальчика во Францию, я оказываюсь в растерянности. И то, что вы говорите, будто он вам нужен, стало для меня огромным облегчением – а вы ведь действительно так сказали, не правда ли?

– Сказал и могу добавить, что заполучу его!

– Верю вам на слово, – сообщил ему сэр Ньюджент. – Ньюджент Фотерби не из тех, кто сомневается в честном слове джентльмена. Давайте обсудим это дело!

– Здесь решительно нечего обсуждать! – Сильвестр едва не заскрипел зубами от бешенства.

– Уверяю вашу светлость, обсуждение крайне необходимо, – откровенно признался сэр Ньюджент. – У мальчика есть мать! Но сейчас она несколько не в форме. Ее следует холить и лелеять!

– Вопрос не ко мне!

– Разумеется! Если мне будет позволено – не в обиду вам сказано, ваша светлость, – то холить ее и лелеять – совсем не ваше дело: но я никогда и не утверждал ничего подобного! Смею заверить вас, что, будучи холостяком, вы можете этого и не знать, но я-то знаю. Я совсем не уверен, что не поклялся в этом: мне это показалось чертовски похожим на клятву![75]

– Если вы говорите все это мне только затем, чтобы заставить меня отказаться от Эдмунда…

– Боже милостивый, нет! – вскричал сэр Ньюджент и даже побледнел. – Вы ошибаетесь, герцог! Я буду счастлив вернуть его вам! Знаете, что я думаю?

– Нет! И не желаю знать!

– Он похож на одного типа из Библии, – продолжал сэр Ньюджент, пропустив мимо ушей столь суровую отповедь. – Или то была свинья?[76] Словом, это не имеет значения. Я хочу сказать, что он одержим дьяволом, – заявил Ньюджент и поспешно добавил: – Только не обижайтесь: вы можете положиться на мою сдержанность и благоразумие: у меня и в мыслях нет рассказывать об этом всем и каждому! Клянусь Юпитером, теперь я понимаю, почему вы так стремитесь заполучить его обратно, и более того, не виню вас. Он ведь еще и ваш наследник, не так ли? Ай-ай-ай, скверное дело! Вполне понятно, почему вы жаждете держать его где-нибудь взаперти. Не удивлюсь, если он станет опасен, когда вырастет.

С ужасающим спокойствием Сильвестр проговорил:

– Сэр, не могли бы вы для начала перестать молоть ерунду, а затем без дальнейших проволочек справиться у леди Ианты, примет ли она меня – на пять минут! Не больше!

– Пять минут! Достаточно пяти секунд, чтобы здоровье ее пошатнулось безвозвратно! – вскричал сэр Ньюджент. – Собственно говоря, для этого будет довольно одного вашего вида, герцог. Чертовски деликатное дело! Ее милость и не подозревает о вашем появлении здесь. Хотя она была на волосок от гибели. Я как раз выходил из ее комнаты, когда мисс Марлоу собиралась постучать в дверь. Мне пришлось немедленно просить девушку ни слова не говорить ее милости. «Мисс Марлоу», – сказал я. – Боже милостивый! – вдруг ахнул он и побледнел. – Горничная! Хозяйка! Должен просить вашу светлость о снисхождении – нельзя терять ни секунды! Их следует предупредить немедленно! Вынужден оставить вас!

С этими словами он поспешил прочь и в дверях столкнулся с Томом.

– Вот тот, кто мне нужен! – заявил сэр Ньюджент. – Позвольте представить вам мистера Орде, ваша светлость! Это – Солфорд, Орде; умоляю вас занять его чем-нибудь, пока меня не будет! Уверен, вы останетесь довольны друг другом!

– Не стоит волноваться, – отозвался Том. – Мне и самому нужно сказать его светлости несколько слов.

– В самом деле? Чертовски удачное стечение обстоятельств, поскольку я полагаю, что мне следует взглянуть на ее милость, на тот случай, если она узнает о приезде Солфорда.

Том закрыл за ним дверь и обернулся к Сильвестру, который стоял у стола, глядя на юношу глазами, непроницаемыми, как агаты, и столь же блестящими. Том, не дрогнув, встретил его взгляд и, хромая, шагнул вперед.

– Если и был кто-либо, кого я не ожидал увидеть замешанным в эту проклятую историю, так это вы, – ровным голосом произнес Сильвестр. – И как я должен все понимать?

– Насколько я могу судить, – ответил Том, по-прежнему глядя ему прямо в глаза, – вы чертовски поспешны в своих выводах, милорд герцог! Что, по-вашему, я здесь делаю? Пытаюсь нанести вам удар в спину?

Сильвестр пожал плечами и отвернулся, облокотившись о каминную полку.

– Полагаю, вы здесь для того, чтобы поддержать мисс Марлоу. Но разница между этим и ударом в спину может быть ясна вам, зато ускользает от меня.

– Единственные люди, кто пытался ответить вам злом на добро, милорд герцог, – это леди Ианта и тот пижон, за которого она вышла замуж! – сказал Том. – Что же касается Фебы, то, Господь свидетель, я не хотел, чтобы она вмешивалась в эту историю, но когда я думаю обо всем, что она для вас сделала и какую благодарность получила, то, черт возьми, у меня руки чешутся вызвать вас на дуэль! О, я прекрасно знаю, вы откажетесь встретиться со мной! Можете не трудиться, объясняя мне, что я вам не ровня!

Сильвестр повернул голову и, нахмурившись, озадаченно взглянул на юношу.

– Не нужно так со мной разговаривать, Томас! – уже спокойнее проговорил он. – Тебе лучше присесть. Как, кстати, твоя нога?

– Оставьте мою ногу в покое! Быть может, вам небезынтересно узнать, милорд герцог…

– Ради всего святого, прекрати называть меня «милорд герцог» всякий раз, когда ты открываешь рот! – язвительно прервал юношу Сильвестр. – Присядь и расскажи мне, что сделала мисс Марлоу для того, чтобы заслужить мою благодарность!

– Именно это я и хотел поведать вам с самого начала, но вы заставили меня выйти из себя, чего я ни в коем случае не желал, – сказал Том. – И будет очень хорошо, если я воздержусь от этого в будущем, особенно когда вы готовы убить нас обоих, а Феба клянется, что скорее умрет в канаве, чем проедет хотя бы ярд в вашем обществе!

– Никто не собирается просить ее проехать хотя бы дюйм в моем обществе!

– Это мы еще посмотрим. Теперь уже если вы присядете, я расскажу вам, как мы оба оказались здесь. Но сначала я бы хотел узнать, торчит ли до сих пор в Дувре леди Ингам. Или вы прибыли сюда не через Дувр?

– Через него, но я понятия не имею, где может находиться леди Ингам.

– Я надеялся, вы могли обогнать ее в пути. Судя по всему, она так и не отважилась пересечь Ла-Манш. Полагаю, и в «Шипе» вы не останавливались?

– Я вообще нигде не останавливался. Я прибыл ночным дилижансом.

– Вот как! Что ж, будем надеяться, что пожилая леди еще там. Короче говоря, Солфорд, нас с Фебой попросту похитили! Сейчас я расскажу вам, как это случилось.

Сильвестр выслушал юношу, храня равнодушное молчание, и лишь в самом конце повествования холодно заметил:

– Я сожалею о том, что был несправедлив к мисс Марлоу, но на будущее просил бы ограничить ее любовь к романтическим приключениям страницами своих романов. Если уж она полагала, что должна каким-то образом загладить свою вину передо мной, то могла бы просто написать мне из Дувра о том, что Эдмунда увезли во Францию, это было бы куда пристойнее и полезнее.

– Если бы Фотерби не приказал шкиперу поднять паруса, то, я уверен, именно так она и поступила бы, – невозмутимо заявил Том.

– Ей совершенно незачем было подниматься на борт шхуны. Злоключения моего племянника никоим образом не касаются мисс Марлоу, – заявил Сильвестр с таким высокомерием, что Том едва сдержался, чтобы не вспылить вновь.

– Об этом я ей и говорил, – согласился юноша. – Но она сочла, что они напрямую ее касаются, и вы прекрасно знаете почему! Я не виню вас за то, что вы рассердились на нее из-за той дурацкой книги. Я даже не стану винить вас за то, что вы устроили ей взбучку, – хотя и считаю, что недостойно джентльмена было учинять подобное на людях. Вы, конечно, можете быть герцогом, но…

– Довольно! – покраснев, резко бросил Сильвестр. – Я сожалею – глубоко сожалею – о том прискорбном случае! Однако если ты полагаешь, будто я считаю, что мой титул позволяет мне вести себя… недостойно джентльмена, то ты несправедлив ко мне в еще большей степени, чем я когда-либо был по отношению к мисс Марлоу! Похоже, ты уверен, что я придаю непомерно большое значение своему титулу герцога: это не так! Коль я и горжусь чем-либо, так только своими предками! Ты должен меня понять: твой отец гордится тем же! «Мы, Орде» – именно так он говорил мне, когда мы ужинали вместе, а не «я – мировой судья!».

– Прошу прощения! – со слабой улыбкой извинился Том.

– Да, очень хорошо! И не смей больше попрекать меня моим титулом! Боже милостивый, я что, какой-нибудь выскочка, который обзавелся титулом благодаря знакомствам, а теперь кукарекающий, как петух на навозной куче? – Герцог, умолкнув, когда Том разразился хохотом, уставился на юношу чуть ли не с враждебностью. – В мои намерения не входило развлекать тебя!

– Знаю, – отозвался Том, утирая слезы с глаз. – Ладно, ладно, не сердитесь! Теперь я понимаю, в чем дело! Вы очень похожи на моего отца, Солфорд! Для вас так же естественно быть герцогом, как для него – мировым судьей, но вы оба вспоминаете об этом только тогда, когда какой-нибудь наглец обращается с вами без должного почтения! О господи, да ведь я и сам стану таким! – Он снова засмеялся, но тут же взял себя в руки. – Не обращайте внимания! Просто вы оскорбились из-за Фебы, словно она посягнула на ваши права! Ничего подобного. Единственное, о чем она тогда помышляла, так это о том, как загладить вред, который и не думала вам причинять!

Сильвестр поднялся с места и вернулся к камину. Поворошив поленья сапогом, он сказал:

– Ты полагаешь, я должен быть ей благодарен, верно? Несомненно, намерения мисс Марлоу достойны восхищения, но когда я думаю о том, что, если бы не ее вмешательство, я вернул бы Эдмунда без малейшего шума, то почему-то не испытываю к ней благодарности.

– Тем не менее я считаю, вы должны быть ей благодарны! – парировал Том. – Если бы она не ухаживала за ним на борту «Бетси-Энн», он бы мог и концы отдать! В жизни не видывал, чтобы кому-либо бывало так плохо, а больше никому и дела не было до того, что с ним станется, вот что я вам скажу!

– В таком случае я благодарен ей хотя бы за это. И если благодарность моя меркнет, стоит мне подумать о том, что Эдмунд никогда бы не отправился за море, ежели бы она не вложила эту мысль в голову его матери…

– Солфорд, неужели вы не можете забыть о той дурацкой книге? – взмолился Том. – Если вы намерены размышлять вот так всю обратную дорогу, то нас ждет веселенькое путешествие!

Сильвестр смотрел в огонь, но при этих словах юноши поднял голову.

– Что?

– А как еще, по-вашему, я смогу доставить Фебу домой? – осведомился Том. – Или вы попросту намеревались бросить нас здесь одних?

– Одних! Не представляю, какая нужда может заставить вас прибегнуть к моим услугам, когда вы, похоже, пребываете на короткой ноге с куда более состоятельным человеком, нежели я! Предлагаю вам обратиться к Фотерби за дружеским займом.

– Да, именно это мне и придется сделать, если вы намерены отомстить нам столь мелко, – отчетливо выговаривая слова, заявил Том.

– Осторожнее! – предупредил его Сильвестр. – Мне довелось многое стерпеть от тебя, Томас, но это уже слишком! Имей я счет в корреспондентском банке во Франции, ты мог бы обратиться ко мне за помощью в любое время, но у меня его нет! Что же до оплаты дорожных счетов мисс Марлоу – нет, я не стану этого делать! Попросите Фотерби ссудить вас требуемой суммой. Вы с таким же успехом можете задолжать ему, как и мне!

– Нет, не могу, – отрезал Том. – Вам, вполне возможно, нет дела до того, в какие неприятности попала Феба, но мне-то есть! Вы же знаете леди Ингам! Вся эта история – и все из-за какой-то несчастной книжонки! – буквально подкосила ее, и, когда я видел миледи в последний раз, она пребывала отнюдь не в лучшем расположении духа. А сейчас, думаю, она вообще в шоке, но вы-то можете обвести ее вокруг пальца. Если мы вернемся в Англию вместе с вами и вы скажете пожилой леди, что только благодаря Фебе спасли юного Эдмунда, все будет в порядке. Но если я буду вынужден везти Фебу домой один, а вас интересует лишь то, как замять скандал, нам придется несладко. Кстати, и сохранить все дело в тайне вам не удастся. Как насчет Свейла? Или…

– Кигли – единственный из моих слуг, кто знает, куда я уехал, а Свейла со мной нет. Я не настолько глуп, как ты полагаешь, Томас!

На губах юноши расплылась довольная улыбка.

– Я не считаю вас глупым, Солфорд! – сказал он. – Я считаю вас человеком, имеющим чрезмерно высокое мнение о себе!

Солфорд, нахмурившись, взглянул на юношу.

– Что ты несешь теперь? Или полагаешь, что я шагу не могу ступить без своего камердинера? Уж ты-то должен знать лучше!

– Разве? А кто будет ухаживать за Эдмундом в пути?

– Я.

– А вам уже приходилось заниматься этим раньше? – полюбопытствовал Том, улыбаясь еще шире.

– Нет, – уже чувствуя подвох, осторожно ответил Сильвестр.

– Тогда вы получите удовольствие от путешествия! Подождите, пока не умоете его полдюжины раз за день, милорд герцог! Вам придется и одевать его, и раздевать, и рассказывать ему всякие истории, когда его начнет укачивать в карете, и следить за тем, чтобы он не съел того, чего не следует, – а я готов биться об заклад, вы и сами этого не знаете, так что будете вынуждены ночами сидеть у его постели! И вам даже не удастся толком поужинать самому, потому что он может проснуться и начать плакать. А еще ему не нравятся незнакомые места. И не рассчитывайте, будто сможете сбыть его с рук на руки горничной, потому что он терпеть не может иностранцев! А если вы окажетесь настолько тупы, что отшлепаете его, ведь он не даст вам покоя, то мальчонка примется рыдать так, что окружающие сочтут вас Иродом!

– Ради бога, Томас… – Сильвестр неуверенно рассмеялся. – Будь ты проклят! Лучше бы я никогда не встретил вас обоих! Неужели все настолько плохо?

– Намного хуже! – заверил его Том.

– Боже мой! Мне, разумеется, следовало бы взять с собой Кигли. Но ты не понимаешь одного: когда я брал в банке деньги, которых, как полагал, окажется достаточно, то никак не рассчитывал еще на двух попутчиков. Мы попадем на мель еще до того, как доберемся до Кале!

– Об этом я как-то не подумал, – признался Том. – Что ж, нам придется заложить что-нибудь в ломбарде, только и всего.

– Заложить что-нибудь? – повторил Сильвестр. – Что именно?

– Надо подумать. У вас с собой дорожный несессер?

– Ага, следовательно, это я должен буду заложить что-нибудь, так, по-твоему? Нет уж, счастлив сообщить тебе, что у меня с собой всего лишь саквояж!

– Значит, придется ограничиться вашими часами и цепочкой. Жаль, что вы не носите бриллиантовых заколок для галстуков и перстней. Вот если бы у вас был такой же роскошный изумруд, как тот, которым сегодня бахвалился Фотерби…

– Ох, помолчи! – оборвал юношу Сильвестр. – Черта с два я позволю заложить свои часы! Или что-нибудь еще!

– Я сделаю это вместо вас, – предложил Том. – Я не такой сноб, как некоторые!

– Знаешь, Томас, ты сущий… – Сильвестр замолчал, потому что дверь отворилась и в комнату вошла Феба.

Она выглядела настолько высокомерной, что юноша едва не рассмеялся; голос же ее прозвучал куда холоднее, чем когда-либо получалось у Сильвестра.

– Извините! Том…

– Мисс Марлоу, – перебил ее Сильвестр. – Как выясняется, я был к вам несправедлив. Прошу вас принять мои самые искренние извинения.

Она окинула его исполненным нескрываемого презрения взором.

– Это не имеет ни малейшего значения, сэр. Том, я пришла сказать тебе, что намерена сделать то, о чем мы с тобой говорили на лестнице. Я имею в виду, что попрошу леди Ианту позволить мне сопровождать ее до Парижа. Там в посольстве у меня будет возможность дождаться приезда бабушки. Уверена, сэр Чарльз и леди Элизабет разрешат мне остановиться у них, когда я скажу им, кто я такая. Если ты возвращаешься в Дувр с его светлостью…

– Да уж, прекрасный план, нечего сказать! – заявил Том. – Более того, я готов отдать свою последнюю гинею, только бы увидеть лицо посла, когда ты свалишься ему на голову и сообщишь, что ты внучка леди Ингам и приехала пожить у него, потому что разминулась с ее милостью по дороге и лишилась всего багажа! Ради всего святого, не городи чушь! Или ты хочешь, чтобы теперь еще и Париж, как и Лондон, заговорил о тебе?

Феба, вздрогнув, съежилась, и Сильвестр, заметив это, вмешался в разговор:

– Довольно! Мисс Марлоу, вы и сами видите, что ваш план никуда не годится. Прошу вас, позвольте мне препроводить вас в Англию!

– Да я скорее наймусь кухаркой к кому-нибудь! – огрызнулась она. – Вообще стану кем угодно, лишь бы не путешествовать в вашем обществе!

Забыв о том, что совсем недавно он сам выражался в том же духе, Сильвестр вспылил и гневно бросил:

– Давеча вы терпели мое общество целую неделю без видимых последствий и, смею полагать, как-нибудь переживете еще несколько дней!

– Как же я жалею о том, что поднялась на палубу этого корабля! – с чувством вырвалось у Фебы.

– Я тоже! Потому что такого идиотизма… Прошу прощения! Полагаю, вы действовали из лучших побуждений!

– Я более и шагу не ступлю ради вас! – гневно сообщила ему девушка. – Что же касается вашего снисхождения, милорд герцог…

– Феба, помолчи! – строго заявил ей Том. – И послушай меня! До сих пор я был на твоей стороне, но любому терпению есть предел. Ты станешь делать то, что я скажу, девочка моя. Мы поедем домой с Солфордом, и ты ничем не будешь ему обязана, если тебя это беспокоит, потому что ему нужно, чтобы ты ухаживала за Эдмундом. Да-да, и позволь напомнить тебе, ты сама пообещала малышу, что не бросишь его одного, пока не передашь Баттон!

– Теперь он об этом и не вспомнит! – сказала мисс Марлоу.

Но в тот самый момент в буфетную заглянул Эдмунд и, когда Том обратился к нему за подтверждением, тут же заявил: он ни за что не отпустит Фебу, так что этот ее аргумент оказался несостоятельным. Она, правда, все-таки предложила Эдмунду обойтись обществом дяди, однако мальчик яростно затряс своей кудрявой головенкой и заявил:

– Нет, потому что дядя Сильвестр будет проклят, если станет заниматься мной до завтрака.

Это наивное признание разрядило напряженную атмосферу. Феба, не удержавшись, звонко рассмеялась, а Сильвестр, пообещав племяннику ужасные кары, утратил свою холодную чопорность.

Но, когда Эдмунд разразился восторженным визгом и писком, сверху донесся гневный вопль, исполненный боли и страданий. Такое впечатление, что его издавала страждущая душа грешника, угодившая в ад. Сильвестр вскинул голову, а Эдмунд перестал вырываться из его объятий.

– Какого дьявола? – воскликнул герцог.

Глава 24

– Что там еще стряслось? – проворчал Том и, хромая, направился к двери. – Сдается мне, наш законодатель мод обнаружил пятнышко грязи на своем сюртуке.

– Петт! Петт! – словно трубы Судного дня, ревел сэр Ньюджент, спускаясь по лестнице. – Петт, где вы? Петт, кому говорю!

Когда Том распахнул дверь во всю ширь, Сильвестр опустил Эдмунда на пол и осведомился:

– Да что происходит с этим типом?

Последний раз воззвав к Петту, сэр Ньюджент пересек холл и появился на пороге, баюкая в руках пару начищенных до зеркального блеска ботфортов и призывая обитателей буфетной взглянуть – только взглянуть на это!

– Перестаньте орать, как будто вас режут! – резко бросил ему Сильвестр. – Взглянуть на что?

– Эта проклятая дворняжка! – выкрикнул сэр Ньюджент. – Я его повешу! Разорву на куски собственными руками, Богом клянусь!

– О, сэр, что случилось? – вскричал Петт, вбегая в комнату.

– Смотрите! – взревел сэр Ньюджент, протягивая ему ботфорты.

Это были сапоги, пошитые по его собственным лекалам, но с них исчезли золотые кисточки. Петт громко застонал и попятился, глядя на них расширенными от ужаса глазами. Том метнул быстрый взгляд на Эдмунда, пытаясь сохранить серьезность, и, потерпев неудачу, привалился к двери, содрогаясь в приступе беззвучного и неприличного хохота. Феба же, поперхнувшись, все-таки сумела выдавить:

– О боже, какое несчастье! Но умоляю в-вас не отчаиваться, с-сэр Ньюджент! В конце концов, к ним можно пришить новые!

– Новые! Петт! Если это вы оставили дверь открытой, чтобы та шавка смогла пробраться ко мне в комнату, то я сегодня же рассчитаю вас! Немедленно! Немедленно, слышите?

– Никогда! – с трагическим надрывом в голосе вскричал Петт. – Горничная, сэр! Посыльные! Кто угодно, только не я!

Получив отпор, разочарованный сэр Ньюджент набросился на Тома.

– Клянусь Богом, это все вы! Вам ведь было смешно, правда? Это вы впустили того негодяя в мою комнату!

– Нет, разумеется. Я не делал ничего подобного, – сказал Том. – Я, конечно, дико извиняюсь и все такое, но поднять столь грандиозный шум из-за какой-то пары сапог!

– Какой-то! – Побагровев от ярости, сэр Ньюджент поспешно шагнул в сторону юноши.

– Пусти ему юшку, Том! Раскупорь ему бутылку! – возопил Эдмунд, голубые глазенки которого светились искренним восторгом.

– Фотерби, возьмите себя в руки! – сердито бросил Ньюдженту Сильвестр.

– Сэр, на них нет ни царапины! По крайней мере мы избавлены хотя бы от этого! – сообщил хозяину Петт. – Я обшарю Париж вдоль и поперек. Приложу все старания. Я…

– Мои собственные выкройки! – стенал сэр Ньюджент, не слушая его. – Я пять раз возвращал их Хоби, прежде чем наконец остался удовлетворен!

– Ох, сэр, можно ли забыть такое?

– Что за парочка сумасшедших! – заметил Сильвестр, обращаясь к Фебе. Его крылатые брови взлетели ко лбу, а в голосе отчетливо слышалось презрение.

– Болван, – пустил Эдмунд пробный шар, одним глазком поглядывая на своего ментора.

Но, поскольку Том в этот момент пересказывал Сильвестру давешнее покушение Шьена на злополучные ботфорты, выходка мальчика осталась никем не замеченной. Сэр Ньюджент, живо напомнивший присутствующим плохого актера из греческой трагедии, продолжал скорбеть над одним сапогом, пока Петт баюкал в руках другой, скрупулезно припоминая все обстоятельства, позволившие ему создать такое чудо моды.

Сильвестр, окончательно потерявший терпение, наконец не выдержал и воскликнул:

– Но это же нелепо!

– Нелепо! – эхом откликнулся Эдмунд, пробуя на вкус новое и столь красивое слово.

– Как вы можете так говорить? – вскричал уязвленный сэр Ньюджент. – Да известно ли вам, сколько часов я провел, выбирая между простой золотой каймой по верхнему краю голенища и витым золотым шнуром? Вы хотя бы…

– Фатовство меня отнюдь не забавляет! Я был бы…

– Нелепый болван!

– …Чрезвычайно вам признателен, если… Что ты сказал? – резко бросил Сильвестр, наконец-то расслышавший злорадный выкрик Эдмунда.

Вопрос этот, произнесенный не самым ласковым тоном, повис в воздухе. Одного испуганного взгляда на лицо Сильвестра оказалось достаточно, чтобы мальчик понуро опустил голову. Даже сэр Ньюджент в ожидании ответа прервал свои стенания. Но Эдмунд предпочел хранить благоразумное молчание. Сильвестр, исходя из того же благоразумия, не стал повторять свой вопрос, а сурово заявил:

– Чтоб я больше тебя не слышал! – Обернувшись к ущемленному денди, он добавил: – Я был бы чрезвычайно вам признателен, если бы вы закончили свое цирковое представление и уделили мне минуточку внимания!

Но в этот момент на месте действия появилась молодая особа с повелением срочно бежать к Ианте. Миледи, встревоженная донесшимися до нее звуками, желала, чтобы ее супруг немедленно явился к ней в комнату.

– Я должен идти к ней! – провозгласил сэр Ньюджент. – Она придет в отчаяние, когда узнает об этом злодеянии! «Ньюджент, – сказала она, когда я надел их в первый раз – впервые! Всего один раз! – Ты задаешь моду!» – сказала она. Я должен немедленно бежать к ней!

С этими словами он сунул Петту сапог, который до того держал в руках, и поспешил прочь из комнаты. Петт, метнув укоризненный взгляд на Сильвестра, произнес:

– Ваша светлость должны извинить нас. Это ужасная потеря… сильнейший удар, ваша светлость!

– Убирайтесь отсюда!

– Да, ваша светлость! Сию же минуту, ваша светлость! – пробормотал Петт и поспешно откланялся.

– Что касается тебя, дружок, – сказал Сильвестр, обращаясь к племяннику, – если я когда-нибудь еще услышу из твоих уст что-либо подобное, ты пожалеешь об этом! А теперь ступай!

– Я больше не буду! – жалким голосом пролепетал Эдмунд.

– Я сказал, СТУПАЙ!

Эдмунд, красный как рак, вылетел из комнаты. Эта неприятная сцена позволила Фебе возобновить пикировку, и она решительно заявила Сильвестру, что он ведет себя недопустимо жестоко:

– Кроме того, это попросту недопустимо – изливать свое раздражение на бедного ребенка! Было бы достаточно с вашей стороны просто мягко упрекнуть его. Еще никогда в жизни я не была так шокирована!

– Когда мне потребуется ваш совет, мисс Марлоу, можете быть уверены, я попрошу вас об этом, – ответил он.

Феба быстро поднялась с места и направилась к двери.

– Не будьте столь самоуверенны! – предостерегла она герцога. – Я не одна из преданных вам несчастных слуг, вынужденных безропотно сносить ваше отвратительное высокомерие!

– Одну минуточку! – сказал он.

Девушка обернулась, готовая продолжать схватку.

– Поскольку Фотерби, очевидно, не способен думать ни о чем, кроме своих сапог, то, быть может, мисс Марлоу, вы возьмете на себя труд уведомить леди Ианту о моем приезде, – сказал Сильвестр. – Кроме того, не могли бы вы заодно и собрать вещи Эдмунда? Я хотел бы уехать отсюда как можно скорее.

Последняя его просьба настолько поразила ее, что она воскликнула:

– Но вы не можете увезти его отсюда в такой час! Ему уже давно пора идти спать! Быть может, вам нравится путешествовать по ночам, однако Эдмунду это решительно не подходит!

– У меня нет ни малейшего намерения путешествовать ночью. Я собираюсь всего лишь переехать в другую гостиницу. В Кале мы отправимся утром.

– В таком случае вы поедете без меня! – заявила Феба. – Вы когда-нибудь думаете о чьих-либо еще удобствах, кроме своих собственных? Какие, по-вашему, чувства должна испытывать я – если вы снизойдете до такого пустяка? Пока я путешествовала с сэром Ньюджентом, отсутствие у меня багажа оставалось незамеченным, но с вами этот номер не пройдет! И если вы полагаете, что я рискну появиться в одной из фешенебельных гостиниц в грязном дорожном платье и с коробкой из-под шляпы в качестве ручной клади, то вы очень сильно ошибаетесь, герцог!

– Какое значение могут иметь для вас любопытствующие взгляды гостиничных слуг? – поинтересовался Сильвестр, выразительно приподняв брови.

– О, как это на вас похоже! – вскричала Феба. – Уж конечно, мантия вашего титула и величия накроет и меня, не так ли? Как это, должно быть, замечательно – настолько возвыситься над всеми остальными, чтобы с полнейшим равнодушием игнорировать мнение низкорожденных людишек!

– Поскольку своим титулом я не размахиваю направо и налево, а мое величие, как вы изволили выразиться, уместилось в одном-единственном саквояже, то моя мантия может показаться вам дырявой! – парировал Сильвестр. – Однако же будьте покойны! Для вас я сниму приватную гостиную, так что вам, по крайней мере, не придется сносить любопытствующие взгляды своих соседей-постояльцев!

В этот момент в перебранку почел за благо вмешаться Томас.

– Не думаю, что стоит так спешить, Солфорд, – сказал он. – Вы забываете, наши финансовые возможности не соответствуют вашим желаниям.

На лице Сильвестра отразилась досада.

– Очень хорошо! – заявил он. – В таком случае мы остановимся в какой-нибудь небольшой гостинице, похожей на эту.

– Гостиницы, в подавляющем большинстве, битком набиты, – предостерег его Том. – Как бы нам не пришлось объездить весь город в поисках постоялого двора, в котором отыщутся комнаты для нас четверых, и тогда спать мы ляжем не раньше полуночи!

– То есть вы хотите сказать, я должен остаться здесь? – пожелал узнать Сильвестр.

– Что ж, здесь, по крайней мере, помещений хватит на всех.

– Если свободные комнаты есть и тут, то с таким же успехом…

– Нет, в другом месте их может и не быть! – вмешалась Феба. – Сэр Ньюджент снял весь дом, выгнав отсюда тех бедняг, что жили здесь до нас! И почему вы недовольно кривитесь, я не понимаю, ведь сами поступили точно так же, когда заставили миссис Скелинг превратить свою буфетную в гостиную для вас одного!

– И кого же, хотелось бы мне знать, я выгнал из «Синего вепря»? – осведомился Сильвестр.

– Что ж, так получилось, что других постояльцев там не было, но я нисколько не сомневаюсь, вы бы выгнали их непременно, коль они там сыскались бы!

– Ах, вот как? В таком случае, позвольте сообщить вам…

– Послушайте! – взмолился Том. – Вы можете оскорблять друг друга, если вам так нравится это занятие, весь путь до Дувра, и я обещаю, что не скажу вам ни слова! Но сейчас давайте решим, как нам следует поступить! Вскоре слуги начнут накрывать на стол. Я не виню вас за то, что вам не хочется оставаться здесь, Солфорд, однако, учитывая, что в карманах у нас гуляет ветер, а теперь на руках у нас к тому же оказался юный Эдмунд, то что еще мы можем сделать? В конце концов, если вы не желаете терпеть глупости Ньюджента, можно договориться с мадам о том, что вы заплатите за себя отдельно.

– А я иду укладывать Эдмунда спать! – провозгласила Феба. – И если вы попытаетесь отнять его у меня, герцог, то я скажу ему, что вы жестокий и бессердечный человек, таким образом непременно настроив его против вас. Особенно после того, как вы столь жестоко обошлись с ним самим!

На этом они и расстались. Солфорд застыл с раскрытым ртом, не зная, что сказать. Том ухмыльнулся, глядя на него.

– Да, вы же не захотите, чтобы Эдмунд рассказывал всем и каждому, что вы – Плохой Человек? Видели бы вы, как он регулярно доводит Фотерби до белого каления! Кстати, раз уж мы заговорили об этом, он уверяет, что вы мелете человеческие кости в порошок и печете из них хлеб.

Уголки губ Сильвестра предательски дрогнули, но он ограничился тем, что сказал:

– Как мне представляется, Эдмунду позволили решительно отбиться от рук! Что касается тебя, Томас, то если я еще раз услышу, как ты чертовски нахально и дерзко…

– Вот так-то лучше! – одобрительно заметил Том. – А то я уж было начал думать, что вы так и не соизволите слезть со своего высокого насеста! Послушайте, Солфорд…

Юноша умолк, потому что в комнату с выражением тоскливого уныния на лице вошел сэр Ньюджент.

– Вы сказали Ианте о том, что я здесь? – незамедлительно обратился к нему Сильвестр.

– Боже милостивый, нет конечно! Я бы ни за что не позволил себе сообщить ей об этом! – отозвался шокированный сэр Ньюджент. – Особенно сейчас. Она буквально в отчаянии. Чувствует себя так, как я и подозревал. Вам придется похитить мальчика, пока мы спим. Посреди ночи, как говорится.

– Я не сделаю ничего подобного!

– Не ловите меня на слове! – капризно возразил сэр Ньюджент. – Здесь нет ничего непристойного! Вы, похоже, думаете, что вам предстоит тайком пробираться в спальню мисс Марлоу…

– Я не думаю ничего подобного! – отрезал Сильвестр.

– Опять вы за свое! – пожаловался сэр Ньюджент. – Что за манера – щелкать меня по носу всякий раз, стоит мне открыть рот! Никто не говорит о том, чтобы вы тайком пробирались в ее спальню: она сама отдаст вам мальчика. Вам, разумеется, придется взять ее с собой, и я не уверен, что и Орде не лучше будет уехать с вами, ведь один Господь знает, что выкинет ее милость, если он останется. Вся штука в том…

– Мне вы можете не рассказывать! Томас, или ты прекращаешь смеяться, или я оставляю тебя гнить здесь! Поймите меня правильно, Фотерби! У меня нет ни малейшей нужды похищать собственного подопечного! Ни вы, ни Ианта не можете помешать мне забрать его. Но, хотя именно так я и намерен поступить, у меня достанет уважения к ее чувствительной натуре, чтобы не только уведомить леди о моем намерении, но и заверить в том, что мальчику будет обеспечен надлежащий уход. Итак, или вы проводите меня к Ианте, или отправляйтесь к ней сами и сообщите, что завтра я увожу Эдмунда домой!

– Нет, я не стану этого делать! – сказал сэр Ньюджент. – Быть может, у вас и есть подобное право – хотя мне точно известно, оно у вас есть! Я справлялся у своего стряпчего, черт возьми! – но знает ли об этом ее милость? Имею в виду, признается ли она в том, что ей это известно? Если вы думаете, что признается, то, позвольте заметить вам, герцог, вы совершенно не разбираетесь в женщинах! Что само по себе просто нелепо, потому что вам не удастся запудрить мне мозги настолько, чтобы я забыл о том, как не далее чем год назад вы предложили carte blanche[77]… как там ее звали, эту вертихвостку? Ну, вы понимаете, кого я имею в виду! Честолюбивая птица высокого полета, с золотистыми кудряшками и…

– Мои дела не имеют никакого отношения к предмету нашего обсуждения! – заявил Сильвестр, оцепенев от гнева.

– Как пожелаете! Хотя, если откровенно, мне всегда хотелось спросить у вас… Впрочем, нет, я вижу, вы уже готовы прийти в бешенство, и потому прошу не обращать на меня внимания! Словом, вся штука в том, что, если я расскажу ее милости о вашем замысле, она сочтет, будто я должен помешать вам уехать с этим чертенком. Не говоря уже о том, что я просто не хочу этого делать, как бы я смог противостоять вам? Вы же знаете женщин, герцог, – вы ведь не возражаете против этого заявления, а? Она подумает, что я должен обнажить шпагу, и будет совершенно бесполезно втолковывать ей, что у меня ее нет, поскольку женщины не желают мыслить рационально! Вы хотя бы представляете, что станет со мной, пока вы будете убегать с мальчишкой, довольный как слон? Да я не удивлюсь, если целый год после этого она не будет со мной разговаривать!

– Это, – заявил ему Сильвестр, – ваше личное дело!

– Нет, как у вас только язык поворачивается говорить такие вещи? – ахнул сэр Ньюджент. – Я тут из кожи вон лезу, чтобы помочь вам с мальчиком, а вместо того… О боже, ты еще не лег?

Это восклицание было вызвано появлением на пороге мастера Рейна, на лице которого было написано выражение человека, принявшего нелегкое решение и теперь не намеренного отступать. За ним вошла Феба, она сказала:

– Эдмунд хочет поговорить с вами, перед тем как лечь спать, сэр Ньюджент.

– Нет-нет, заберите его обратно! – заявил тот. – Я только что пережил суровое потрясение – и сейчас решительно не в форме!

– В общем-то, я не хочу, если быть точным, – сообщил Эдмунд, решительным шагом подходя к его стулу и останавливаясь перед ним, заложив руки за спину. – Я прошу прощения за то, что назвал вас болваном, сэр. Нелепым болваном, – добросовестно поправился он.

Но сэр Ньюджент лишь досадливо отмахнулся.

– Ну, хорошо, хорошо!

– И еще, – храбро продолжил Эдмунд, – это был не Шьен. Это был я. Мне очень жаль, и… вот они!

Он вынул руки из-за спины и разжал ладони, на которых лежали разлохмаченные кисточки. Феба, явно не ожидавшая ничего подобного, испуганно ахнула; сэр Ньюджент ошеломленно взглянул на кисточки, а потом поднял глаза на мальчика и, задыхаясь от гнева, прохрипел:

– Ты… ты! Клянусь Богом, если я сейчас…

– Фотерби!

Голос Сильвестра, набатным колоколом ударивший в уши разъяренному денди, остановил его, когда тот уже начал угрожающе приподниматься со стула. Сильвестр быстро шагнул вперед, и Эдмунд, хотя и не двинулся с места, но вздохнул с облегчением.

– Только попробуйте! – сквозь зубы процедил герцог.

– Я всего лишь собрался отвесить ему подзатыльник, – угрюмо сообщил сэр Ньюджент. – Будь я проклят, но являюсь его отчимом! Или нет?

Сильвестр коротко презрительно рассмеялся, после чего опустил взгляд на Эдмунда.

– Дай мне эти кисточки, негодник, и ступай в постель!

Эдмунд вручил их дяде, однако уныло добавил:

– Я думал, ты не станешь сердиться, если я попрошу прощения!

– Я не сержусь, – сказал Сильвестр, небрежно потрепав мальчугана по щеке. – Слово Рейна! Покойной ночи, чертенок! Не заставляй мисс Марлоу ждать!

– Вы не сердитесь, – взорвался сэр Ньюджент. – Как это вы только не поблагодарили этого гаденыша!

– Еще успею, – холодно заявил Сильвестр. – Он сделал то, чего не смог я: отплатил вам той же монетой! Когда вы похищали этого мальчика, Фотерби, то знали, что с моей стороны вам ничего не грозит, потому что я не захочу выставлять свои дела на всеобщее обозрение! Очень сомневаюсь, что какие-либо мои действия причинили бы вам те же страдания, которые доставил вам Эдмунд! Господи, благослови этого мальчика, он очень храбр! Как бы сейчас смеялся его отец!

– Я имею большое желание вызвать вас на дуэль! Клянусь честью! – пригрозил сэр Ньюджент.

– Не думаю! – насмешливо бросил ему в ответ Сильвестр. – Меня не зря считают весьма приличным стрелком, мой герой!

– Полагаю, – набычился денди, – Ньюджент Фотерби ничем не уступит в смелости и задоре иным прочим! Думаю, именно таким будет ответ, ежели вы спросите кого угодно. Но все дело в том, что ее милости это не понравится. Я ведь должен холить ее и лелеять! Однако если она полагает, что я намерен тащить с нами еще и этого слабоумного…

Похоже, от одной только мысли на сей счет у него перехватило дыхание, потому что он оборвал себя на полуслове и побагровел, а затем, подхватив свои кисточки, которые Сильвестр презрительно швырнул на стол, решительным шагом выскочил из комнаты.

Том не мог отделаться от чувства, что признание Эдмунда лишь осложнило положение дел; «Poisson Rouge» теперь казалась недостаточно большой, чтобы вместить и Сильвестра, и сэра Ньюджента. Но, как вскоре выяснилось, варварский поступок Эдмунда имел также положительный эффект. Ианта, узнав обо всем, заявила, что сын заслужил наказание. В ответ сэр Ньюджент с горечью ответил ей – Сильвестр этого не допустит. Итак, тайна появления герцога была раскрыта. Ианта с жалобным криком откинулась на подушки; но сэр Ньюджент, позабыв о своих брачных обетах, сообщил ей (стуча кулаком по туалетному столику с такой силой, что все флакончики с золотыми крышками попадали на пол): она прямо здесь и сейчас должна сделать выбор между ним и своим исчадием ада. Подобная демонстрация насилия устрашила леди Ианту. Кроме того, она была поражена в самое сердце столь очевидным доказательством мужского превосходства, которому, впрочем, инстинктивно подчинилась. Протестам дамы, обильно сдобренным слезами, недоставало убедительности; и когда Сильвестр, взяв на себя роль правосудия, постучал в ее дверь и, не дожидаясь ответа, вошел в комнату, ему был оказан куда менее обескураживающий прием, чем можно было полагать. Разумеется, на его голову обрушились упреки, но в вину ему, главным образом, ставилось то, что он поощряет дурные поступки Эдмунда. Поскольку она успела обвинить герцога и в том, что он не захотел наказать Эдмунда, то ее последующая декларация, что она ни за что на свете не доверит своего бедного ребенка отвратительной опеке дяди, прозвучала неубедительно даже для ее собственного слуха. Затем Ианта разрыдалась и заявила, что никому нет дела до ужасного состояния ее нервов.

Бурный поток заунывных жалоб привлек в комнату Фебу. Девушка принялась умолять Ианту проявить сдержанность ради Эдмунда.

– Вы же не хотите ввергнуть его в отчаяние! – увещевала невестку герцога мисс Марлоу. – Подумайте только, как должен огорчиться маленький ребенок, услышав плач своей мамочки!

– Вы столь же бессердечны, как и Сильвестр! – всхлипывая, сообщила ей Ианта. – Никому из вас нет дела до моих страданий!

– Мне – уж во всяком случае, – согласился Сильвестр.

– Ага! – возопила Ианта, садясь на постели. Негодование моментально высушило слезы на ее лице; щеки окрасил жаркий румянец гнева; в ее прекрасных глазах, устремленных на Сильвестра, вспыхнул огонь.

– И пальцем не пошевелю! – добавил герцог. – Видишь ли, я честен с тобой, Ианта. И прежде чем ты возобновишь это трогательное представление, призванное убедить окружающих в утонченной чувствительности своей натуры, послушай, что я скажу! Тебе доставляло удовольствие на протяжении четырех лет по делу и без дела вспоминать ту неловкую фразу, которая когда-то вырвалась у меня по глупости. Ты так часто напоминала мне о ней, что и сама уверовала в то, будто тогда я говорил искренне. Нет, не отворачивайся! Смотри мне в лицо и отвечай! Ты действительно думаешь, что я способен проявить жестокость к тому единственному, что осталось у меня от Гарри?

Она угрюмо ответила, нервно комкая в руках носовой платочек:

– Я уверена, что ты никогда не любил Гарри! Когда он умер, ты не обронил и слезинки! – Она тут же умолкла, испуганная появившимся на его лице выражением.

Прошло несколько долгих мгновений, прежде чем он наконец заговорил вновь. Взглянув на герцога, Феба отметила, что он побледнел как смерть, брови его сошлись на переносице, а губы сжались в тонкую линию. Он разомкнул их лишь для того, чтобы сухо заявить:

– Когда Гарри умер… я лишился части себя самого. Сейчас мы не будем говорить об этом. Я могу добавить только одно: ты остаешься матерью Эдмунда и можешь навещать его в любое время. Я уже неоднократно говорил об этом, но готов повторить еще раз. Приезжай в Чанс когда угодно – со своим супругом или без него!

Сэр Ньюджент, внимательно прислушивавшийся к этому разговору, стоило двери закрыться за Сильвестром, воскликнул:

– Клянусь честью, это дьявольски любезно с его стороны! Нет, любовь моя, ты должна признать, что он поступил дьявольски любезно! Будь я проклят, если когда-либо надеялся, будто он пригласит меня в Чанс! Говоря по правде, думал, он меня терпеть не может. Так что я, пожалуй, поеду. Конечно, там наверняка будет смертельно скучно: ни повеселиться, ни пошуметь, а компания, как пить дать, подберется чопорная. Однако побывать в Чансе того стоит! Знаешь, я сделаю вот что: приглашу его пропустить со мной стаканчик вина! Нет, клянусь Юпитером, я лучше приглашу его отужинать со мной! Как думаешь, быть может, мне стоит переодеться, любовь моя? Нет! Это может смутить его. Я надену свежий шейный платок – это именно то, что нужно!

Полный столь дружеских планов, Ньюджент поспешно вышел из комнаты. Ианта вновь дала волю слезам, но воспрянула духом, когда Феба заверила ее, что позаботится об Эдмунде на обратном пути в Лондон.

– Ох, дорогая мисс Марлоу, если бы не ваше участие, я бы ни за что не согласилась расстаться с ним! – заявила Ианта, порывисто пожимая руку Фебе. – Я уверена, вы станете ухаживать за ним с той же заботой, что и я! А если кто-либо окажется настолько несправедливым, что заявит, будто я предала своего ребенка, то вы же знаете, что это неправда!

– Если кто-либо скажет что-нибудь подобное в моем присутствии, то я отвечу: его силой отняли от вашей груди! – пообещала Феба. – А теперь прошу извинить меня! Мне нужно идти к нему, чтобы задуть свечу.

Но, войдя в спальню, которую она делила с Эдмундом, Феба замерла на пороге, поскольку на краю кроватки Эдмунда сидел Сильвестр. При появлении мисс Марлоу он тут же поднялся и с некоторым стеснением проговорил:

– Прошу прощения! Мне не следовало здесь находиться, однако Эдмунд позвал меня.

– Разумеется! Ничего страшного! – ответила она ему куда более дружеским тоном, чем раньше.

– Феба, дядя Вестер говорит, что мой папа отрезал бы одну кисточку, а сам он отрезал бы вторую! – сообщил ей Эдмунд. Глазенки малыша возбужденно сверкали.

Она не удержалась от смеха, а затем спросила:

– Интересно, что он сказал бы, если бы ты срезал кисточки с его сапог?

– Да, я только что объяснял ему, что проделывать подобные штуки с дядьями возбраняется строго-настрого! – сказал Сильвестр и взъерошил кудри Эдмунда. – Спокойной ночи, разбойник!

– Ты больше не уедешь? – спросил вдруг Эдмунд, охваченный внезапным страхом.

– Без тебя – нет.

– А Феба? А Том?

– Да, они все поедут вместе с нами.

– Хорошо! – обрадовался Эдмунд и отпустил полу сюртука Сильвестра. – Ох, и повеселимся же мы!

Глава 25

Они добрались до Кале два дня спустя, сделав небольшой перерыв в Этапле, где им пришлось остановиться, по меткому выражению Сильвестра, в самой худшей гостинице из всех, которые он когда-либо удостаивал своим вниманием. И лишь о Томе можно было сказать, что он сполна удовлетворил все ожидания Эдмунда.

Сильвестр с самого начала пути пребывал в дурном расположении духа, поскольку даже тот факт, что они заложили не только жемчужную брошь Фебы, но и его собственные часы и цепочку, не позволил им обзавестись деньгами в количестве, достаточном для того, чтобы герцог путешествовал с тем размахом, к которому привык. Его светлость страшно разозлился на Тома, когда тот совершенно неожиданно заложил брошь в ломбарде. Эта глупость, по словам Сильвестра, теперь вынуждала герцога отправить одного из своих людей во Францию, дабы выкупить вещицу. К тому же Солфорду пришелся не по нраву торг относительно стоимости его часов; но более всего ему не понравилось то, что он опять оказался перед Фебой в долгу; из этого унизительного испытания Сильвестр вышел в далеко не лучшем расположении духа. Затем ему предстояло совершить открытие, что, наняв две кареты, запряженные четверкой лошадей, они неизбежно застрянут где-то на полпути между Аббевиллем и Кале, и ему пришлось выбирать меньшее из двух зол: или же втиснуться вчетвером, включая маленького ребенка, которого укачивало в дороге, в одну карету с четверной упряжкой; или же нанять две кареты, запряженные всего лишь парой лошадей, и покрыть расстояние в сто двадцать километров с черепашьей скоростью. Мысль о том, что Эдмунд, перед тем как поддаться болезни, будет непрестанно ерзать и нервничать, решила дело. Сильвестр нанял две кареты, но при этом совершил очередное открытие: мистера Рейна, человека скромного достатка, встречают отнюдь не с той почтительностью, которой заслуживал герцог Солфорд. Начальник почтового отделения вовсе не был невыносимо груб, он оказался всего лишь возмутительно равнодушен. Сильвестру, который всю жизнь привык иметь дело с людьми, стремившимися угодить ему, довелось пережить нешуточное потрясение. До того, как высадиться в Кале, герцог никогда не ездил в наемных экипажах. Он весьма нелицеприятно отозвался о карете, предоставленной в их распоряжение в «Lion d’Argent»; два экипажа, нанятые ими в Аббевилле, наполнили его привередливую душу глубочайшим отвращением. Впрочем, эти средства передвижения действительно оказались грязноватыми.

– А почему у этого экипажа не четыре лошади? – пожелал узнать Эдмунд.

– Потому что у него их всего две, – ответил Сильвестр.

– Дохлые клячи, – пренебрежительно отозвался мальчик.

Вдобавок они были еще и флегматичными; но и после первого перегона скорость, с которой кони покрывали расстояние, не слишком изменилась. Вскоре Феба обнаружила, что между четверкой и парой лошадей существует огромная разница. Дорога казалась бесконечной; и хотя снижение скорости пошло Эдмунду на пользу и теперь его не так сильно укачивало, как в хорошо подпружиненной карете, запряженной четверкой быстрых лошадок, вскоре ему стало скучно, причем в этом состоянии духа он оказался еще более утомительным попутчиком, чем когда его тошнило. Феба прониклась к Сильвестру горячей благодарностью, потому что в Этапле, окинув ее беглым взглядом, герцог заявил, что дальше они сегодня не поедут. В тот момент мисс Марлоу отчаянно желала лишь одного – поскорее добраться до постели; но на ее предложение прислать к ней в комнату тарелку супа Сильвестр ответил решительным отказом:

– Ни за что! Ни вы, ни Эдмунд не обедали, и если вы не были голодны тогда, то наверняка проголодались сейчас. – Окинув девушку одним из своих проницательных взглядов, он добавил: – Смею предположить, вы хотели бы отдохнуть перед ужином, мисс Марлоу. Эдмунд может остаться со мной.

В сопровождении посыльного Феба поднялась по лестнице в комнату, окно которой выходило во двор; сняв платье и повесив его на плечики в надежде, что самые глубокие складки, разгладившись сами собой, исчезнут, она легла на кровать и закрыла глаза. В висках у нее стучали молоточки, обещая грядущую головную боль, и вскоре она поняла, что избавиться от нее не удастся. Судя по шуму, доносящемуся снизу, кухня тоже выходила во двор и ее обитатели только и делали, что непрерывно скандалили да гремели кастрюлями и сковородками.

Когда Феба уже собиралась выходить из своей спальни, к ней заглянул Том, чтобы узнать, как у нее дела. Он принес с собой бокал вина, который и протянул девушке со словами:

– Это тебе от Солфорда. Он говорит, что ты вконец измучилась. И я должен добавить, – критическим взором окинул ее верный друг детства, – ты и в самом деле выглядишь неважно!

Рассмотрев себя в покрытое паутиной зеркало, Феба вполне согласилась с Томом, что никак не могло улучшить ее настроения. Она принялась мелкими глоточками потягивать вино, надеясь, что оно поможет ей разогнать депрессию, в пучину которой медленно погружалась на протяжении всего дня.

– Что за кавардак устроили эти французы! – заметил Том, выглянув в окно. – Солфорда аж перекосило, когда он обнаружил, что эта комната выходит во двор, но наша расположена прямо над salle des buvers[78], что было бы для тебя еще хуже. Здесь, кажется, идет какая-то ярмарка: в городе яблоку негде упасть, поэтому свободной комнаты не найти днем с огнем.

– Тебе пришлось делить комнату с Солфордом? Ему это не понравится!

– О, он дуется совсем не из-за того! – беззаботно откликнулся Том. – На мою компанию ему плевать, зато он не привык, что официанты говорят ему, будто обслужат его bientot[79]. Я оставил Сильвестра, когда он в буфетной принялся изображать из себя герцога, чтобы заполучить один из маленьких столиков в наше распоряжение. Он своего добьется, не сомневайся: официант уже начал со всем прилежанием кланяться ему и даже принес воду для мытья рук – и все из-за высокомерного вида Солфорда и одной из его обаятельных улыбок!

Спустившись в буфетную, они обнаружили, что Сильвестру и впрямь удалось раздобыть для них небольшой столик подле самой двери и что он ждет их за ним, в компании с Эдмундом, который восседает на возвышении из двух здоровенных книг, подложенных ему на сиденье. Малыш выглядел сущим ангелом, вызывая всеобщее восхищение.

– Еще немного чего-нибудь такого, – негромко сказал Сильвестр, пододвигая Фебе стул, – и его характер окончательно испортится!

– Но ведь он не обращает на это никакого внимания, – согласилась девушка.

– Да уж, слава богу! Я заказал то, что, надеюсь, понравится вам, мисс Марлоу, однако, к сожалению, выбор здесь невелик. То, что мы дома называем «дежурными блюдами».

Герцог отвернулся, намереваясь обратиться к задерганному официанту, и Эдмунд, очевидно примирившийся с французским наречием благодаря тому, что им свободно владел дядя, внезапно заявил: он тоже умеет говорить на этом языке.

– Нет, каков нахал! – восхитился Том. – Ну, и что ты можешь сказать?

– Я могу говорить слова, – важно пояснил Эдмунд. – Я могу говорить «bonjour», «petit chou»[80] и… – Но в этот момент мальчик утратил интерес к разговору, поскольку официант поставил перед ним тарелку с его заказом.

Ужин был недурен, и хотя обслуживали их медленно, все могло бы закончиться благополучно, если бы Эдмунд не вздумал вдруг осчастливить всю компанию очередным шедевром своего французского. Весьма упитанная дама устрашающих размеров, сидевшая в конце стола, протянувшегося по центру комнаты, сначала навлекла на себя неудовольствие мальчика тем, что кивала и улыбалась ему всякий раз, когда он поднимал глаза от тарелки. А потом, очевидно, настолько прельстилась его красотой, что, проходя из буфетной мимо его стула по окончании ужина, не удержалась и не только сделала комплимент Фебе по поводу ангельской внешности ребенка, но и набросилась на самого Эдмунда, запечатлев у него на щеке сочный поцелуй.

– Salaude![81] – мгновенно отреагировал на ласку Эдмунд.

За что был немедленно приговорен к молчанию. Но когда Сильвестр, пояснив шокированной даме, что Эдмунд подхватил это словечко, не имея понятия о его значении, рассыпался перед ней в извинениях, чем вызвал бурю восторга у тех, кто был свидетелем инцидента, и вернулся на свое место за столом, устремив на племянника взгляд, не предвещавший тому ничего хорошего, Феба встала на защиту Эдмунда, заявив:

– Это несправедливо – упрекать его! Должно быть, мальчик слышал, как кто-то употребил это слово в «Poisson Rouge», когда он случайно забрел на кухню.

– Так мадам обращалась к Элизе, – загадочно обронил Эдмунд.

– Видишь ли, так говорить невежливо, дорогой мой, – с мягким укором сообщила ему Феба.

– Я так и думал, – удовлетворенно заявил Эдмунд.

– Мне представляется недопустимым, что ему разрешали бывать на кухне, – сказал Сильвестр. – Я мог бы предположить, что из вас четверых…

– Да, а мне, в свою очередь, представляется недопустимым, что под присмотром уж не знаю скольких людей ему дозволялось бывать на конюшне! – вспылила Феба.

Возразить на это было нечего, и за столом воцарилось молчание, которое нарушил Том, задавший Сильвестру, чтобы рассеять напряжение, какой-то вопрос насчет завтрашнего путешествия. Как только они вышли из столовой, Феба увела Эдмунда, намереваясь уложить его спать, ледяным тоном пожелав покойной ночи Сильвестру и очень тепло простившись с Томом.

Завтрак на следующее утро состоялся в атмосфере церемонной вежливости. Сильвестр время от времени обращался к Фебе с учтивыми замечаниями, а та отвечала ему с холодной куртуазностью.

Но чопорность моментально слетела с нее, едва она узнала, что на сей раз ее спутником в карете вместо Эдмунда станет Том. Девушка немедленно заявила:

– Нет-нет! Прошу вас, оставьте Эдмунда мне! Я согласилась поехать с вами, герцог, только ради того, чтобы ухаживать за ним, и, уверяю вас, я счастлива, что могу заниматься этим!

– Вы очень добры, мадам, однако сегодня я возьму его к себе, – ответил герцог.

– Но почему? – спросила Феба.

Поколебавшись, он сказал:

– Потому что таково мое желание.

Это было произнесено равнодушным тоном, но Феба сочла его следствием своего неумелого обращения с Эдмундом, что проистекало, скорее всего, из его давешнего пренебрежения приличиями, и поспешно отвернулась, дабы не дать возможности Сильвестру позлорадствовать при виде стыда, который ее охватил. Взглянув на герцога спустя несколько мгновений, девушка увидела, что он наблюдает за ней, и ей показалось, будто она прочла тревогу в его строгих глазах. Шагнув к ней, герцог поинтересовался:

– Что я такого сделал, чем привел вас в смятение? У меня и в мыслях не было подобных намерений!

Она непонимающе приподняла брови.

– Меня? В смятение? Ничуть не бывало!

– Я беру Эдмунда к себе, потому что уверен, что у вас болит голова, – без обиняков объяснил его светлость.

Это была правда, но мисс Марлоу принялась уверять герцога, что он ошибается, умоляя оставить Эдмунда с ней. То, что он проявил о ней заботу, полностью обезоружило ее; вся ее сдержанность растаяла без следа; и когда она подняла взгляд на его лицо, в нем светилась робкая улыбка. Несколько мгновений герцог молча смотрел на нее, после чего с неожиданной резкостью, отворачиваясь, сказал:

– Нет, не спорьте! Я уже все решил.

К тому времени как они достигли Кале, мучившая ее головная боль стала невыносимой, чему она и приписала свое неуклонно ухудшавшееся расположение духа. Эдмунд, узнав об этом обстоятельстве, признался, что и у дяди Вестера тоже болит голова.

– У меня? – воскликнул Сильвестр. – У меня в жизни не болела голова, негодник!

– Вот как! – сказал Эдмунд и с лукавой улыбкой добавил: – Какой ты скрытный!

Поскольку у Тома достало здравого смысла заранее проконсультироваться с Синдерби, то гостиница, где они остановились на ночлег, хотя и оказалась скромным заведением в старинной и непритязательной части города, но смогла предложить им комфорт и уют. Травяной отвар в сочетании с долгим сном без сновидений полностью исцелили головную боль Фебы. Настроение у нее, впрочем, оставалось подавленным, но, открыв глаза и обнаружив мокрые от дождя оконные стекла и свинцово-серое небо за ними, она решила, что в этом нет ничего удивительного.

– Нам предстоит крайне унылая переправа, – сказал Сильвестр, присоединившись за завтраком к остальной компании. – Ветра почти нет – в чем заключается преимущество для одного из нас. Мне удалось приобрести для вас каюту, мисс Марлоу, но, боюсь, вам будет невероятно скучно во время плавания – особенно если дождь не закончится, на что он, похоже, не настроен.

– А почему это, – вдруг требовательно осведомился Эдмунд, – мне нельзя съесть яйцо? Я не люблю хлеб с молоком. Кигли называет это «кормом для кошек».

– Не огорчайся! – смеясь, ответила ему Феба. – Съешь яйцо завтра.

– Завтра я, может, и не буду голоден, – мрачно сообщил ей Эдмунд. – Зато я голоден сейчас!

– О боже! Правда?

– Чтоб мне провалиться на этом самом месте! – ответил Эдмунд.

Сильвестр, просматривавший газету, опустил ее и вперил строгий взгляд в племянника:

– Этому ты не мог научиться у Кигли!

– Нет, – признался Эдмунд. – Так говорит Джем.

– Кто такой Джем, дьявол его забери?

– Тот, с веснушками на лице. Ты разве не знаешь его, дядя Вестер? – удивленно поинтересовался Эдмунд.

– Один из подручных конюха?

Эдмунд согласно кивнул.

– Он говорит мне очень хорошие слова. Он – мой друг.

– Вот как? – зловеще осведомился Сильвестр. – Что ж, в таком случае, если не хочешь отведать трепки, не вздумай больше повторять их!

Устрашенный, Эдмунд вновь принялся за свой хлеб с молоком. А Сильвестр поверх его склоненной головы горестно сообщил:

– Я должен извиниться перед вами вместо него, мисс Марлоу. Во всем виновата пожилая нянечка и слишком старый учитель. Мне следует найти ему наставника помоложе.

– Думаю, вам стоит найти ему разумную женщину, – отозвалась Феба. – Кого-нибудь наподобие моей прежней гувернантки, которая не поднимает шума из-за порванной одежды и любит животных и которой нравится коллекционировать бабочек, собирать птичьи яйца и… Ну, ты меня понимаешь, Том!

– Моя дорогая мисс Марлоу, прошу вас, скажите мне, как ее зовут и где я могу ее найти! – взмолился Сильвестр.

– А вы уже встречались с ней, – напомнила ему Феба. – Но, боюсь, я не смогу уступить ее вам. Мы с ней намерены поселиться вместе, как только я стану совершеннолетней.

– Поселиться вместе? – не веря своим ушам, переспросил он.

– Да. Она будет вести хозяйство, а я… – Девушка внезапно умолкла, спохватившись, после чего с вызовом закончила: – А я буду писать романы!

– Понятно, – сухо заметил его светлость и вновь уткнулся в газету.

Глава 26

Под моросящим дождем они поднялись на борт пакетбота, встретив куда меньшее сопротивление со стороны мастера Рейна, чем можно было ожидать. Когда ему растолковали, что всемогущий дядя не способен явить чудо и одним махом перенести мальца на другой берег моря, он, едва не закатив истерику, заявил:

– Нет, нет, нет! Я не хочу подниматься на борт, не хочу, не хочу!

Голос у него срывался, грозя смениться горькими слезами. Но Сильвестр произнес «Прошу прощения» столь язвительным тоном, что Эдмунд покраснел до корней волос, поперхнулся и умоляюще сказал:

– Пожалуйста, я не хочу плыть на нем! От этого у меня в кишках возникает ужасное чувство!

– У тебя где?

Эдмунд потер глаза кулачками.

– А я-то думал, что у тебя есть характер, – презрительно бросил ему Сильвестр.

– Он у меня есть! – провозгласил Эдмунд, и глаза его яростно засверкали. – Кигли говорит, у меня крепкая задница.

– Кигли, – небрежно заметил Сильвестр, – ждет нас в Дувре. Мисс Марлоу, я должен просить вас не упоминать моему груму о том, что Эдмунд струсил. Он будет очень огорчен.

– Я поднимусь на этот корабль! – сквозь зубы процедил Эдмунд. – Мы, Рейны, ничего не боимся!

Но на сходнях его сердечко все-таки дрогнуло, однако Сильвестр вовремя подбодрил мальчика, сказав:

– Показывай нам дорогу, юный Рейн!

После чего малыш решительно ступил на трап.

– Эдмунд, ты отличный парень! – сообщил ему Том.

– Да, я настоящий храбрец! – заверил его Эдмунд.

Для Фебы же переход через Ла-Манш оказался полон невыразимой скуки и тоски. Сильвестр, набросив свой бушлат на плечи Эдмунда, увел его на палубу; а ей, поскольку заняться было решительно нечем, а дождь и не думал прекращаться, оставалось лишь удалиться в свою каюту да предаваться невеселым размышлениям о собственном безрадостном будущем, что ждало ее впереди. Пакетботу потребовалось целых девять часов, чтобы достичь Дувра, и они показались Фебе поистине бесконечными. Время от времени ее навещал Том, принося то освежающие напитки и легкую закуску, то последние новости об Эдмунде. Малыша немного подташнивает, признался Том, но поводов для тревоги пока что не появилось. Они с Сильвестром отыскали укромное местечко на палубе и по очереди укрывались там с мальчиком от дождя и ветра. Но ей решительно не о чем беспокоиться: Эдмунд чуточку поспал, поэтому сейчас был весел и оживлен.

Ближе к концу переправы дождь прекратился, и Феба поднялась на палубу. При виде ее Эдмунд вздумал было хвастаться, посему герцогу пришлось призвать мальчика к порядку. Его светлости впервые довелось ухаживать за своим племянником, и он от всей души надеялся, что этот раз станет и последним.

Когда пакетбот вошел в Приливную гавань, было уже почти восемь вечера и все четверо пассажиров устали, продрогли, изрядно пав духом. Но появление Кигли оказало животворное воздействие, по крайней мере, на двоих из них: Эдмунд, заверещав от радости, бросился ему на шею, а Сильвестр, чело которого прояснилось, заявил:

– Слава богу! Забирай его себе, Джон!

– Все в порядке, ваша светлость, – улыбкой приветствовал хозяина Кигли. – А теперь отпустите меня, мастер Эдмунд, и позвольте взять саквояж его светлости!

Он удивился, увидев Фебу, и еще сильнее изумился, когда его окликнул Том; но со своей обычной невозмутимостью Кигли выслушал объяснение Сильвестра, что тот чувствует себя в долгу перед мисс Марлоу и мистером Орде за то, что они помогли ему вернуть Эдмунда. Кигли ограничился тем, что сказал:

– Конечно, ваша светлость! Как поживаете, сэр? Вижу, нога все еще доставляет вам некоторые неудобства.

Кигли заказал комнаты для Сильвестра в «Кингз-Хед». Похоже, он полагал, что там же можно без труда снять еще две, однако Феба заявила: она не может терять время и должна немедленно воссоединиться с леди Ингам.

– Было бы разумнее для начала удостовериться, что она все еще здесь, – сказал Сильвестр, на лицо которого опять набежала тучка. – Могу я предложить, чтобы вы поехали вместе с нами в «Кингз-Хед», пока Кигли наведет справки в «Шипе»?

– Не нужно никуда посылать Кигли, – вмешался Том. – Я сам туда съезжу. Позаботьтесь о Фебе до моего возвращения, Солфорд!

Девушка с большой неохотой отпустила юношу одного, поскольку полагала несправедливым, что ему придется принять на себя основную тяжесть неудовольствия леди Ингам; но он лишь рассмеялся в ответ, заявив, что способен держать удар куда лучше, чем она может себе представить, и был таков.

Гостиница «Кингз-Хед» оказалась не столь фешенебельной, как «Шип». Кигли считал, что среди постояльцев не найдется никого, кто мог бы узнать его светлость. Он снял гостиную и вскоре сообщил Фебе, что в наличии есть и свободная спальня, которую она может получить в свое распоряжение, если пожелает. Девушка, сидевшая рядом с Эдмундом, пока тот поглощал ужин, ответила:

– Благодарю вас, но… пожалуй, она мне не понадобится.

– Откуда мне знать? – откликнулся Сильвестр. – Мне тут пришло в голову, что вы отсутствовали больше недели. Должен признаться, я не рассчитываю, будто леди Ингам безропотно прождала вас в Дувре все это время, но, в конце концов, вы изучили ее характер лучше меня.

– Я написала ей, – с заминкой пробормотала Феба. – Она должна была знать, что я непременно вернусь. Или если не я, то хотя бы Том.

– В таком случае леди Ингам точно ожидает вашего возвращения, – сказал Сильвестр.

Голос его вновь прозвучал равнодушно; Феба ничего не ответила, а когда Эдмунд покончил с ужином, увела мальчика спать. Тут же появилась пухленькая служанка, чтобы предложить свои услуги, и поскольку Эдмунд немедленно проникся к ней приязнью, Феба со спокойной совестью оставила малыша на ее попечение. Очевидно, он надолго задержит ее рассказом о своих приключениях, поскольку, закрывая за собой дверь, девушка услышала, как малец для затравки сообщил служанке:

– Знаете, я – великий путешественник.

Войдя в гостиную, мисс Марлоу обнаружила, что Том уже вернулся после выполнения своей миссии. Он разговаривал с Сильвестром, и Феба сразу же отметила, что юноша мрачен. Девушка застыла у порога, с тревогой глядя на него. Он улыбнулся в ответ, но ограничился тем, что сказал:

– Ее там нет, Феба. Похоже, она укатила обратно в Лондон.

Девушка перевела взгляд на лицо Сильвестра. Тот промолвил:

– Входите же и присаживайтесь, мисс Марлоу! Я понимаю, вы разочарованы тем, что не застали ее здесь, но, в конце концов, это не имеет особого значения. Вы воссоединитесь с ней завтра вечером, только и всего.

– Вернулась обратно в Лондон! Она наверняка очень зла на меня!

– Ничего подобного! – возразил Том. – Она так и не получила твоего письма. Вот оно! Можно было ожидать, что эти болваны хотя бы перешлют его в Лондон, но они даже не почесались! Хотя я никогда не считал «Шип» и вполовину настолько приличной гостиницей, какой это заведение пытается выглядеть! Особенно после того, как обнаружил отпечатки пальцев чистильщика на своих новых сапогах с отворотами!

– Но ведь тогда она до сих пор не знает, куда я подевалась! Все это время… О боже милостивый, что она должна подумать?

– Что ж, твоя бабушка знает, что я с тобой, так что, во всяком случае, может не опасаться того, что ты упала за борт. Надеюсь, она не решила, будто я умыкнул тебя, пытаясь обвенчаться тайком!

Девушка прижала пальцы к вискам.

– О, она должна быть умнее! Но неужели она не встревожилась? Не делала попытки узнать, куда мы запропали, или… Что тебе сказали в «Шипе»?

– Очень мало, – признался Том. – Ты же помнишь, что там творится! Шум и суета, люди уезжают и приезжают в любое время суток! Но мне удалось узнать, что с твоей бабушкой случились судороги или что-то в этом роде и она отправилась обратно в Лондон через день после нашего исчезновения в дурном расположении духа. Ей вызвали врача, однако, сама понимаешь, она не могла быть очень плоха, иначе просто не перенесла бы дороги.

Но Феба, придя в ужас, уже безвольно опустилась в кресло и закрыла лицо обеими руками.

– Мой дорогой Томас, – с явным изумлением вмешался Сильвестр, – судороги леди Ингам – ее заветное и бережно лелеемое сокровище! Она обзавелась ими много лет назад, полагая бесценными, поскольку они никогда не мешают ей предаваться удовольствиям, но при этом неизменно препятствуют участию в том, что может ей прискучить. Готов держать пари, она помчалась обратно в Лондон, дабы пожаловаться на свои хвори Халфорду.

– Скорее всего, именно так оно и было, – согласился Том. – Господь свидетель, сколько сил у меня ушло на то, чтобы заставить ее принять решение об отъезде. Мне, например, совершенно ясно, что произошло: я выпустил вожжи из рук, и она устремилась обратно в стойло. Феба, прекрати истерику.

– А разве у меня есть повод для радости? – вскинулась девушка. – Я причинила ей столько хлопот и неприятностей, что… – Девушка оборвала себя на полуслове и отвернулась. После короткой паузы, уже куда более спокойным тоном, она осведомилась: – Бабушка не оставила записки?

– Оставила, – с неохотой признался Том, – но только насчет нашего багажа! Этим деятелям в «Шипе» Мукер сказала, что если кто-нибудь будет спрашивать о нем, то они должны отвечать – багаж ждет в Управлении почтовых перевозок.

– Очень разумно, – заметил Сильвестр, подходя к буфету. – Очевидно, она была уверена, что вы вернетесь. Мисс Марлоу, я слишком хорошо знаю ваш вкус, чтобы надеяться, что вы позволите мне предложить вам бокал шерри, поэтому налью вам миндального ликера.

Она приняла бокал, который герцог протянул ей, и, держа его в руках, вновь опустилась в кресло.

– В Управлении почтовых перевозок… где багаж и следует забрать! Значит, бабушка полагала… Она поверила, будто я могу бросить ее одну?

– Скорее всего, ей вожжа под хвост попала, – заметил Том.

– Скорее всего, – согласился Сильвестр. – Мадера или шерри, Томас? Пока мы не увидимся с леди Ингам, мисс Марлоу, все это – пустые домыслы; к тому же – совершенно бессмысленные. Я постараюсь убедить ее, что без вашей помощи Эдмунд был бы потерян для меня безвозвратно.

– Вы сами говорили, герцог, что я не имею никакого отношения к его возвращению, – со слабой улыбкой возразила девушка. – Более того, это чистая правда.

– Но об этом я ей не буду говорить! – пообещал его светлость.

– Зато скажу я!

– Слава богу, она не отвезла наш багаж на Грин-стрит! – поспешил вмешаться Том. – Завтра утром я первым же делом поеду за ним с Кигли, а потом с превеликим облегчением скину с себя то, что ношу сейчас!

– Когда я вспоминаю, – сказал Сильвестр, – что рубашка, которую ты носишь, принадлежит мне, не говоря уже о шейном платке и о том, что я вряд ли мог позволить себе расстаться с ними, твои слова, мягко говоря, вызывают у меня недоумение, Томас!

Феба, распознав попытку придать ее мыслям иное, более радостное направление, послушно рассмеялась и больше не упоминала леди Ингам. Появился официант, чтобы накрыть стол к ужину. Мисс Марлоу рассмеялась вновь, уже совершенно искренне, когда Том, после того как на столе возникло первое блюдо, порекомендовал своему хозяину немедленно отправить ма́лого обратно на кухню.

– Отправить его обратно? – переспросил Сильвестр, явно застигнутый врасплох. – Но зачем?

– Чтобы подчеркнуть собственную значимость, зачем же еще. Ну-ка, поинтересуйтесь у официанта, знает ли он, кто вы такой. А если у вас возникнут проблемы, предложите купить гостиницу. Мы привыкли к тому, что нас развлекают по высшему разряду, уверяю вас!

Заинтригованный Сильвестр потребовал, чтобы ему в подробностях рассказали историю их путешествия в Аббевилль. Она весьма потрясла его, поэтому он не преминул живописать им, как тепло сэр Ньюджент приветствовал его самого, что до сегодняшнего дня отнюдь не казалось ему забавным. За разговором они забыли не только о нынешних невзгодах, но и о минувших разногласиях. Похоже, к ним вернулось то взаимопонимание, которым они наслаждались в «Синем вепре»; и Том, видя, как легко Сильвестр с Фебой ступили на прежний путь обмена взглядами по самым разным вопросам, уже готовился поздравить себя с успехом своей тактики, как вдруг необдуманное замечание разрушило всю идиллию нынешнего вечера.

– Подобно злодею из мелодрамы! – неосторожно воскликнул Сильвестр, и улыбка на губах Фебы моментально увяла; на щеках ее вспыхнул жаркий румянец, а из остроумной, веселой собеседницы она превратилась в мраморную статую.

За столом вновь воцарились напряжение и скованность. Сильвестр, запнувшись лишь на долю секунды, как ни в чем не бывало продолжил разговор, однако искренность и теплота исчезли из его голоса; он вновь укрылся за стеной изо льда, исключительно вежливый и абсолютно неприступный.

Том в отчаянии признал свое поражение. Юноша прекрасно понимал, как обстоят дела, но ничего не мог сделать для установления длительного перемирия с последующим примирением. Он нисколько не сомневался в том, что Сильвестр совершенно забыл об Уголино перед тем, как выпалить эту злосчастную реплику, но говорить об этом Фебе было бесполезно. Проклятый роман сделал ее болезненно чувствительной к любому упоминанию о книге. И пусть даже Сильвестр, говоря о злодее, и думать забыл о «Пропавшем наследнике», сейчас он вновь вспомнил о нем.

Встав из-за стола, Феба тут же откланялась, сославшись на усталость. В ответ герцог лишь поклонился и пожелал ей покойной ночи. Закрыв за девушкой дверь, он обернулся и с улыбкой предложил:

– Итак, Томас, во что будем играть? В пикет? Или, быть может, поищем шахматную доску?

Пожалуй, дело обстоит самым безнадежным образом, подумал Том, выбирая шахматы.

На следующее утро он поспешно проглотил завтрак и отбыл вместе с Кигли в Управление почтовых перевозок. Вернувшись, обнаружил, что Сильвестр сидит у окна с газетой в руках, а Феба совсем по-домашнему вытирает рот Эдмунду, перепачкавшемуся яйцом.

– Все наши вещи внизу, Феба, – сказал юноша. – Кигли ждет, чтобы ты показала, какой из твоих саквояжей нужно отнести к тебе в комнату. И вот что еще я нашел: держи!

Она поспешно взяла у него письмо, узнав почерк леди Ингам.

– Тот, который поменьше, Том. Эдмунд! А ты куда собрался?

– Должен поговорить с Кигли! – с важным видом заявил мальчик и умчался в сторону лестницы.

– Бедняга Кигли! – обронил Сильвестр, не отрывая взгляда от газеты.

Том ушел вслед за Эдмундом, а Феба дрожащими пальцами сломала печать на письме и развернула один-единственный листок бумаги. Сильвестр опустил газету, наблюдая за девушкой. Закончив читать письмо, она ничего не сказала, а лишь сложила его вновь и застыла, невидящим взглядом глядя куда-то перед собой.

– Итак? – молвил герцог.

Вздрогнув, мисс Марлоу повернула голову к окну. Ей еще никогда не доводилось слышать, чтобы Сильвестр говорил настолько грубо, и она спросила себя, к чему бы это.

– Теперь можно и рассказать мне о том, что вы прочли. Судя по выражению вашего лица, послание оказалось не из приятных.

– Да, – ответила Феба. – Она решила – когда писала это письмо, – что я уговорила Тома отвезти меня домой. Полагаю, эту мысль внушила ей Мукер, чтобы избавиться от меня. Она очень ревновала бабушку ко мне. Быть может, она даже поверила в то, что я убежала вместе с Томом. Это… моя вина.

– Об этом можно было не говорить! У вас есть дар навлекать неприятности на свою голову.

Несколько мгновений Феба молча смотрела на него с болью и удивлением во взоре, а потом отвернулась и подошла к камину. Это было очень не похоже на герцога и отдавало бессмысленной жестокостью – издеваться над ней в тот момент, когда, как ему прекрасно известно, она пребывала в отчаянии, – поэтому мисс Марлоу пришла в смятение. Издевка была несомненной, но в голосе его прозвучала не насмешка, а один лишь гнев. Однако девушка не понимала, почему он гневается и что она сделала такого, чтобы заслужить столь яростное презрение. Оказалось, ей почему-то трудно говорить, но Феба все-таки нашла в себе силы, чтобы промолвить:

– Боюсь, вы правы. Вечно я попадаю в какие-то неприятности. Моя мачеха называла меня неуправляемой, изо всех сил стараясь привить мне благоразумие и рассудительность. Жаль, что она не преуспела в этом.

– В подобном мнении вы не одиноки! – яростно добавил он.

Его резкий, сердитый голос оказал на Фебу неизбежное действие: она вдруг ощутила себя маленькой и слабой и поняла, что ее бьет дрожь и у нее подгибаются коленки, поэтому была вынуждена сесть, крепко сцепив руки, так что ногти вонзились в ладони.

– Вы попали в неприятности, как вам угодно было выразиться, когда я впервые свел с вами знакомство! – продолжал Сильвестр. – Хотя правильнее было бы сказать, что вы вляпались в них, как и очертя голову ринулись на борт того корабля! Если вам нравится вести себя безрассудно, это ваше личное дело, но ведь вам этого мало! Вы без стеснения впутываете в свои неприятности и других! Такой жертвой стал сначала Томас, потом я – Господь свидетель, это правда! – и вот теперь очередь дошла до вашей бабушки! Что, она отказывается иметь с вами дело? Или вы полагаете, будто вас использовали? Но лишь себя вы должны благодарить за те невзгоды, которые навлекли на свою голову!

Феба выслушала его тираду, оцепенев от негодования, едва веря в то, что это Сильвестр, а не какой-то чужой человек осыпает ее столь горькими обвинениями. В голове Фебы еще мелькнула мысль, что он специально старается разозлить ее, но тут же догадку заглушил собственный гнев, мгновенно разгоревшийся из крохотной искорки во всепожирающее пламя.

Прежде чем она успела заговорить, герцог вдруг воскликнул:

– Нет… нет! Это бесполезно! Воробышек, Воробышек!

Но она уже не слушала его. Голос ее подрагивал от сдерживаемой страсти, когда девушка сказала:

– За это я должна благодарить одного-единственного человека! Вас, милорд герцог! Именно ваше самовлюбленное чванство заставило меня выбрать вас на роль злодея для своего романа! Если бы не вы, я бы никогда не убежала из дома! Если бы не вы, никто бы и никогда не узнал, что ту злосчастную книгу написала я! Если бы не вы, я бы не бросилась очертя голову на борт той шхуны! Вы – причина всех несчастий, что обрушились на меня! Вы говорите, что я дурно обошлась с вами: если даже и так, то вы отомщены в полной мере, потому что уничтожили меня!

К ее невероятному изумлению и, естественно, негодованию, он рассмеялся каким-то каркающим смехом.

Пока она в растерянности испепеляла его взглядом, Сильвестр заговорил тоном, какого она от него еще никогда не слышала:

– В самом деле? Что ж… Если это действительно так, то я готов искупить свою вину! Вы окажете мне честь, мисс Марлоу, принять мою руку в браке?

Вот так Сильвестр, общепризнанный любитель пофлиртовать, сделал первое в своей жизни предложение.

Фебе и в голову не могло прийти, что он тоже потрясен до глубины души и потерял почву под ногами, а потому ведет себя как неопытный юнец, едва закончивший школу. Равным образом не могла она представить себе и того, что его неловкий смех и преувеличенная чопорность сделанного предложения проистекают из смятения и растерянности. Он был известен изысканным обхождением и утонченностью; до сегодняшнего дня мисс Марлоу еще ни разу не видела, чтобы герцог потерял контроль над собой. Она решила, что он издевается над ней, и вскочила с кресла, воскликнув:

– Как вы смеете?

Сильвестр, обжигающе остро ощущая собственную неуклюжесть, не стал терять время и еще больше усугубил положение:

– Прошу прощения! Вы ошибаетесь. У меня не было намерения… Феба, эти слова вырвались у меня, прежде чем я успел сообразить, что говорю! Я не собирался просить вас выйти за меня замуж… Я был решительно настроен не делать этого! Но… – Он умолк, смешавшись окончательно и сообразив, в какую трясину завели его попытки объясниться.

– Вот в это я верю охотно! – с жаром вскричала она. – Вы были настолько любезны, что сообщили свое мнение обо мне, и в это я тоже верю! Вы приехали в Остерби, чтобы оценить меня, словно я была молодой кобылой, и решили, что я вас недостойна! Разве не так?

– Что вы еще скажете? – осведомился он, невольно рассмеявшись.

– Разве не так?!

– Так. Но неужели вы забыли о том, как вели себя? Откуда мне было знать, какая вы на самом деле, когда вы настойчиво пытались внушить мне одно лишь отвращение? И только много позже…

– Конечно-конечно! – язвительно подхватила Феба. – И только много позже, когда я сделала вас жертвой, впутав в свой неприличный побег из Остерби, а потом и уязвив вашу гордость так, как никто не осмеливался ранее, вы начали подозревать, что я могу стать именно той женой, которая вполне устроит вас! То пылкое предложение, что вы сейчас любезно сделали мне, проистекает, естественно, из той глупости, которую я совершила, впутавшись в ваши дела, отчего вам пришлось пуститься в путешествие при обстоятельствах, крайне вас недостойных! О, как же глупа я оказалась, если не смогла предвидеть, что именно этим все и закончится! Вы должны простить меня! Знай я о том, что отсутствие манер заставит вас взять меня под опеку, я бы превращалась в образчик пристойности и чопорности всякий раз, когда попадалась бы вам на глаза! И тогда вы были бы избавлены от унижения, если бы ваше предложение отвергли, а я избежала бы нестерпимого оскорбления!

– Никакого оскорбления не было, – сказал он, побледнев как смерть. – Если я выразил его… Если оно прозвучало для вас таким образом, будто я намеревался оскорбить вас, – поверьте, это не так! Я сказал то, что сказал, только потому, что те безумства, которые вы совершали, убедили меня: вы не та супруга, которая мне подошла бы! После бала у Кастельро я хотел только одного – никогда больше не встречаться с вами… Так я думал тогда, но все оказалось иначе, потому что, увидев вас вновь, я почувствовал невероятную радость.

Эта была не та речь, которую можно было услышать от прославленного сердцееда, но Сильвестру еще не доводилось признаваться в любви женщине, кипящей от гнева и презрения.

– Неужели? – сказала Феба. – Но вы быстро пришли в себя, не так ли?

Уязвленный, он парировал:

– Нет, потому что я всего лишь попытался прийти в себя! Перестаньте цепляться к моим словам, вздорная вы девчонка!

– Феба, ты собираешься переодеваться или нет? – осведомился Том, в этот самый неподходящий момент входя в комнату. – Кигли принес твой саквояж… – Оборвав себя на полуслове, он пробормотал: – П-прошу извинить меня! Я не знал… Мне лучше уйти!

– Уйти? Зачем? – беззаботно воскликнула Феба. – Да, я собиралась переодеться и сделаю это немедленно!

Том распахнул перед ней дверь, думая про себя, что, если бы Сильвестр, которого он явно прервал в тот самый момент, когда герцог признавался в любви, отбросил бы осторожность и открыл ему хотя бы калитку в своих оборонительных бастионах, юноша рассказал бы ему, как надо обращаться с ней. Закрыв дверь, Том обернулся к герцогу.

– Боже милостивый, Томас! Какое портняжное величие! Ты что, хочешь вогнать меня в краску? – насмешливо поинтересовался Сильвестр.

Глава 27

Они выехали из Дувра в самом начале двенадцатого, и к тому времени мисс Марлоу успела перессориться с обоими своими сопровождающими. Появившись из своей спальни в образе высокомерной модной молодой леди, она столкнулась с Томом и немедленно поинтересовалась у него, нашел ли он деньги, оставленные в своем саквояже. Получив утвердительный ответ, девушка спросила, не наймет ли он для нее карету, которая бы доставила ее в Лондон.

– Нет, – ответил Том, не любивший деликатничать и ходить вокруг да около. – Своей наличности я могу найти и лучшее применение!

– Я верну тебе деньги, обещаю! – настаивала она.

– Премного благодарен! Когда? – без обиняков поинтересовался он.

– Бабушка…

– Неважная гарантия вклада! Нет, благодарю покорно!

– Если она этого не сделает, я продам свои жемчуга! – заявила Феба. – Уж за них-то я смогу выручить кругленькую сумму, не так ли? Том, я не желаю, чтобы Солфорд оплачивал мое возвращение в Лондон! – выпалила она.

– Это очень легко уладить: продай свои жемчуга и верни ему деньги!

Она через силу произнесла:

– Коль ты не хочешь выполнить мою просьбу, то не мог бы, по крайней мере, узнать у герцога, какую именно сумму он потратил на меня со времени нашего выезда из Аббевилля?

– Когда я захочу выставить себя на посмешище, то сделаю это ради себя самого, а не тебя, мисс Самоуверенная Глупышка!

К поездке были подготовлены два экипажа. Одним из них являлась взятая напрокат карета, а другим – собственный фаэтон Сильвестра; оба запрягли четверками лошадей. Их наняли, но выбирал коней Кигли, так что, как заметил своему дяде мастер Рейн, лошадки были что надо. Когда Том препроводил свою высокомерную подопечную из гостиницы на улицу, то оказалось, что мастер Рейн уже восседает в фаэтоне, а рядом с ним, натягивая перчатки, стоит Сильвестр. Том подошел к ним и воскликнул:

– Вы сами собираетесь править всю дорогу до Лондона, Солфорд?

– Да, собираюсь, – ответил Сильвестр. – Я бы предложил и тебе присоединиться к нам, но, боюсь, тогда не останется места для Кигли.

– Да, я понимаю, однако зачем вы берете с собой Эдмунда? Разве не будет ему лучше в карете с нами?

– Дорогой Томас, я распорядился, чтобы Кигли доставил в Дувр мой фаэтон только для того, чтобы этого негодника поменьше укачивало! В закрытых экипажах его начинает тошнить, а в открытых с ним такого не случается. Ты согласен составить компанию мисс Марлоу? Надеюсь, дорога не слишком утомит ее: мы немного задержались с отъездом, но доберемся до города к ужину.

Том, хотя и нисколько не сомневавшийся, что Сильвестр будет рад избавиться от племянника уже к концу первого перегона, понял – дальнейшие возражения бесполезны, и подал Фебе руку, подсаживая ее в карету.

На протяжении первых пяти миль они не обменялись ни словом, но в Лиддене Феба (перестав наконец, по мнению своего верного друга, дуться) поинтересовалась у Тома, где он намерен остановиться в Лондоне.

– В городском особняке Солфорда. Он пригласил меня погостить у него несколько дней. Точнее, столько, сколько захочу.

– Боже милостивый! – воскликнула Феба. – Какая честь для тебя! Неудивительно, что ты не пожелал уважить меня! Теперь общаться со мной – ниже твоего достоинства!

– Очень скоро ты сама захочешь оказаться ниже моего достоинства, девочка моя, если не придержишь свой язычок! – заявил ей в ответ Том. – Если же у тебя еще остались мудрые советы, прибереги их для Солфорда! Он слишком хорошо воспитан, в отличие от меня, чтобы отплатить тебе той же монетой!

Молчание длилось всю следующую милю.

– Том, – жалким голосом проговорила наконец Феба.

– Что?

– Я сама не знаю, что говорю. Это было ужасно! Прости меня, пожалуйста.

В ответ он по-дружески пожал ей руку.

– Гусыня! В чем дело? – Выждав несколько мгновений, юноша продолжил: – Я знаю, что вошел в самый разгар твоей ссоры с Солфордом. И что ты пытаешься сотворить теперь? Свернуть себе свою глупую шею?

Она отняла у него руку.

– Том, не сердись на меня, пожалуйста! Но с моей стороны было бы верхом неприличия пересказывать тебе то, что произошло между нами. Прошу тебя, не будем больше говорить об этом!

– Очень хорошо, – согласился Том. – Только смотри, не лопни от гордости, Феба!

В Ситтингбурне им пришлось сделать остановку, и путешественники перекусили в «Розе». Когда они вновь вышли из гостиницы и Том уже собрался подсадить Фебу обратно в карету, Сильвестр вдруг осведомился:

– Не желаешь ли пару перегонов прокатиться в моем фаэтоне, Томас?

– Клянусь Юпитером, еще бы! Если только вы уверены, что я не опрокину его! – со скорбной улыбкой отозвался Том. – А если… – Он замялся, неуверенно глядя на Фебу.

– Поступай как знаешь! – тут же отозвалась она. – Я преспокойно могу проделать остаток пути в одном из гостиничных экипажей!

Сильвестр развернулся и зашагал к своему фаэтону.

– Залезай! – коротко скомандовал Том, после чего добавил, устраиваясь на сиденье рядом с Фебой: – Знаешь, сейчас я впервые рад тому, что ты не моя сестра!

Она не ответила. За время, остававшееся до конца пути, они обменялись едва ли полудюжиной фраз; но, хотя Феба старательно притворялась, будто дремлет, сон бежал от нее, настолько сильны были бушевавшие в душе девушки эмоции. Рядом с ней сидел юноша, глядя в окно и спрашивая себя, что такого сказал ей Сильвестр, отчего она так разозлилась, и сожалея о том, что не может ничем помочь герцогу, пусть даже освободить его от общества Эдмунда.

Но избавить Сильвестра от Эдмунда взялся Кигли.

– Перестаньте надоедать его светлости, мастер Эдмунд! – сказал грум. – Э-э, нет, так не пойдет, мастер Эдмунд! Не нужно злиться, все равно ничего хорошего из этого не выйдет! – продолжал он, жалея, что не может сказать то же самое Сильвестру.

Было уже начало седьмого, когда экипажи остановились на Беркли-сквер, напротив городского особняка Солфорда.

– Почему мы здесь остановились? – пожелала узнать Феба.

– Чтобы выгрузить мой саквояж, разумеется, – ответил Том, отворяя дверцу кареты. – А еще, наверное, для того, чтобы Солфорд попрощался с тобой! Будь с ним хоть капельку вежлива!

Сказав это, юноша спрыгнул на землю. Двери огромного дома уже стояли распахнутыми настежь, и несколько человек вышли из них.

– Рит, Рит, я был во Франции! – завопил Эдмунд, бросаясь вверх по ступенькам. – А где Баттон? Вот уж она удивится, когда узнает, что я совершил! Ох, Баттон, мне без тебя было так плохо! Ты скучала по мне, Баттон? Феба все делает не так. Знаешь, а ведь мне пришлось сказать ей об этом, Баттон!

– Гадкий негодник! – заметил Сильвестр. – Рит, мистер Орде остановится у меня на несколько дней: позаботьтесь о нем! Томас, ступай вместе с ним. А я отвезу мисс Марлоу на Грин-стрит.

Подобный план настолько очевидно грозил обернуться катастрофой, что Том, понизив голос, настоятельно посоветовал герцогу:

– На вашем месте я бы этого не делал, Солфорд! Дайте ей остыть!

– Ступай с Ритом, Томас: скоро я присоединюсь к тебе, – ответил Сильвестр так, словно не расслышал.

Он сел в карету и, не успела дверца захлопнуться за ним, схватил Фебу за руки и заговорил:

– Феба, вы должны выслушать меня! Я знаю, что все испортил: сейчас я ничего не смогу объяснить вам – у нас слишком мало времени, – но не позволю вам уехать вот так! Вы не должны думать, что я попросил вас выйти за меня замуж шутки ради или для того, чтобы нанести вам оскорбление!

– Вы уже сказали мне, что не собирались делать предложение, – ответила она, пытаясь отнять у него руки. – Полагаю, вы еще будете мне благодарны, когда придете в себя после унижения от моего отказа, ведь я не ухватилась за столь блестящую возможность. Прошу вас, отпустите меня, милорд герцог!

– Но я люблю вас! – возразил он, еще сильнее сжимая ее руки.

– Вы чрезвычайно любезны, однако я не могу ответить вам взаимностью, сэр.

– Я заставлю вас! – пообещал герцог.

– О нет, у вас ничего не выйдет! – с негодованием заявила ему в ответ Феба. – Прошу вас, отпустите меня! Если вы считаете возможным вести себя в такой манере посреди улицы, то я с этим не согласна! Заставить меня полюбить вас, надо же! Не будь я так зла, могла бы посмеяться над тем, как точно угадала характер Уголино, когда написала, что он не может даже раскрыть рот, чтобы не выказать своего высокомерия!

– Значит, когда я говорю, что люблю вас и хочу, чтобы вы стали моей женой, то проявляю высокомерие? – вымолвил он.

– Да, и вдобавок – глупость! Вам ведь раньше ни разу не отказывали, не так ли, герцог? Когда какая-нибудь женщина имела смелость невзлюбить вас, вы превращали в развлечение возможность заставить ее полюбить, причем чересчур сильно, для ее же блага. Вы даже заключали пари на то, что добьетесь успеха там, где прочие потерпели фиаско!

– Что за ерунду вы несете? – опешил Солфорд. – Я?

– Да, вы! Может, вы уже забыли о знатной наследнице по прозвищу Цитадель? Или ваши подвиги слишком многочисленны, чтобы вы их все помнили?

– Я все помню, – мрачно ответил он. – Об этом вам рассказала Ианта, не так ли? А говорила ли она вам о том, что это была шутка, которую придумали мы с братом, – позорная и компрометирующая, если хотите, но которая не должна была стать известна никому, кроме нас двоих?

– То есть вы хотите сказать, что не брали Цитадель штурмом, герцог?

– Ради всего святого, Феба, неужели вам не надоело упрекать меня в глупостях, которые я совершил, будучи совсем еще мальчишкой?

– Я бы не стала этого делать, если бы вы переросли свое самомнение! Но подобного не произошло! Почему вы так старались понравиться мне? У вас наверняка была обширная практика, потому что, должна признать, вы проделывали это безукоризненно! Не знай я о том, чего вы добиваетесь, то, не сомневаюсь, вы преуспели бы и здесь! Но я-то знала! Том рассказал вам, что я убежала из дома, потому что мысль стать вашей женой была мне отвратительна, а вы сочли себя невероятно уязвленным, поэтому вознамерились сделать так, чтобы я полюбила вас и пожалела об этом!

Он совершенно позабыл о своем глупом намерении и теперь был поражен в самое сердце.

– Ну? – требовательно осведомилась Феба, глядя на него. – Можете ли вы отрицать это, герцог?

Сильвестр наконец отпустил ее руки и ускорил собственное сокрушительное поражение, допустив еще один промах.

– Нет. Я действительно был раздосадован и действительно придумал, в припадке самомнения, высокомерия, – можете называть это как угодно! – некий достойный порицания план. Но я умоляю вас поверить, что тут же забыл о нем и что он не был приведен в исполнение!

– Я вам не верю! – провозгласила Феба.

Карета свернула на Грин-стрит. Мисс Марлоу, дав наконец волю своему негодованию, которое копилось у нее в душе на протяжении многих болезненных часов, почувствовала себя совершенно измученной. Этот несносный человек, сидевший рядом с ней, не удовлетворился тем, что унизил ее на людях и с полнейшим равнодушием и неблагодарностью отнесся ко всем тем ужасным испытаниям, через которые ей пришлось пройти ради него, накричал на нее и оскорбил. А сейчас, когда любой, кроме разве что самого бессердечного и самодовольного чудовища, понял бы, какой усталой и несчастной она себя чувствует, он хранил молчание. Быть может, его нужно немного подтолкнуть? Что ж, она попробует.

– Познакомившись с вашими прочими пассиями, герцог, – бриллиантами чистой воды все до одной! – я должна была оказаться совсем уж глупой, чтобы поверить, будто вы предпочли меня им! Вы сделали мне предложение, потому что не желаете признаваться даже самому себе, что можете потерпеть неудачу, и готовы на все, лишь бы добиться своей цели!

Итак, пришло время Сильвестру продемонстрировать характер – сейчас или никогда! И он произнес ровным голосом:

– Не нужно больше ничего говорить, мисс Марлоу. Я понимаю, что с моей стороны бесполезно пытаться ответить вам.

– Если хотите узнать, что я о вас думаю, – срывающимся голосом заявила Феба, – так это то, что вы намного хуже конта Уголино!

Он промолчал. Что ж, теперь она знала, что с самого начала была права. Он нисколько не любил ее, чему она была очень рада. И сейчас ей больше всего хотелось забиться куда-нибудь, в какой-нибудь чулан или угольный погреб, чтобы сполна насладиться своим «счастьем».

Карета остановилась, Сильвестр сошел на землю и собственноручно опустил ступеньки. Какое снисхождение! Собрав последние силы, Феба спустилась по лесенке и с большим достоинством проговорила:

– Я должна поблагодарить вас, герцог, за то, что вы оказались настолько добры и привезли меня обратно в Англию. На тот случай, если мы больше не встретимся, я хотела бы перед тем, как попрощаться, заверить вас, что вполне сознаю, чем обязана вам; желаю вам счастья.

Эта прекрасная и прочувствованная речь с таким же успехом могла бы остаться невысказанной, поскольку не произвела на него ни малейшего впечатления. Он, молвив «Я иду с вами», постучал молоточком в дверь.

– Умоляю вас не делать этого! – с жаром вскричала Феба.

Герцог взял ее руку в свою.

– Мисс Марлоу, позвольте мне сделать вам этот подарок! Я знаю леди Ингам и ее характер. Обещаю вам, что она не будет гневаться на вас, если только я повидаюсь с ней первым.

– Вы очень добры, герцог, но уверяю вас, что не нуждаюсь в посредничестве! – гордо заявила девушка.

Дверь отворилась. На них, разинув от удивления рот, взирал Горвич. Он пролепетал, не веря своим глазам:

– Мисс Феба! – но, наткнувшись на ледяной взгляд Сильвестра, поклонился и добавил: – Ваша с-светлость!

– Распорядитесь, чтобы багаж мисс Марлоу занесли в дом! – холодно обронил Сильвестр и вновь повернулся к Фебе. Ему было совершенно очевидно, что продолжать дальнейшие препирательства бессмысленно; прекрасно зная, что Горвич прислушивается к каждому его слову, герцог протянул ей руку и сказал: – Позвольте вас покинуть, мисс Марлоу. Я всегда буду вам благодарен за то, что вы для меня сделали. Передайте, пожалуйста, мои наилучшие пожелания леди Ингам и сообщите своей бабушке, что я намерен нанести ей визит в самом скором будущем, когда и расскажу ей о том – потому что знаю, вы этого не сделаете! – в каком неоплатном долгу перед вами я оказался. Прощайте! Да хранит вас Господь! – Он наклонился и поцеловал ей руку, пока Горвич, сгорая от любопытства, пожирал герцога взглядом.

Для Фебы, давно уже неспособной разобраться в намерениях его светлости, речь Сильвестра стала последней соломинкой. Она еще сумела выдавить:

– Разумеется! То есть я хотела сказать – вы преувеличиваете, герцог! Прощайте! – после чего поспешно вбежала в дом.

– После того как багаж выгрузят, возвращайтесь обратно к Солфорд-хаус! – приказал герцог старшему форейтору. – Там вам заплатят. А я хочу прогуляться.

Когда же Рит наконец распахнул двери своему хозяину, слугу поджидало нешуточное потрясение. Он уже заподозрил, что стряслось что-то неладное, а теперь воочию убедился в этом. Риту довелось однажды видеть подобное выражение на лице герцога. Сказать что-либо на эту тему он не посмел, зато у него имелись для хозяина другие новости, которые тот наверняка был бы рад услышать. Помогая Сильвестру снять пальто для верховой езды, он произнес:

– У меня не было возможности раньше сообщить вашей светлости об этом, но…

– Рит, какого дьявола вы здесь делаете? – пожелал узнать Сильвестр с таким видом, словно только что заметил его. – Господи боже, уж не хотите ли вы сказать, что моя мать здесь?

– В ее собственной гостиной, ваша светлость, и ожидает вашего появления, – просиял Рит. – Она очень хорошо перенесла дорогу, в чем я бесконечно счастлив заверить вашу светлость.

– Я немедленно поднимусь к ней! – заявил Сильвестр, быстрым шагом направившись к широкой лестнице.

Мать была одна и сидела у камина. При появлении Сильвестра она, подняв голову, лукаво улыбнулась.

– Мама!

– Сильвестр! Нет, не ругай меня! Ты должен сказать, что безмерно рад видеть меня здесь, будь так любезен!

– Мне не нужно говорить тебе этого, – сказал он, склоняясь над ней. – Но отправиться в путь без меня! Я не должен был писать тебе о том, что здесь произошло! Я сделал это только из опасения, что ты узнаешь обо всем из другого источника. Моя дорогая, ты сильно беспокоилась?

– Ничуть! Я знала – ты привезешь его в целости и сохранности. Но это было бы немного слишком – ожидать, что я останусь в Чансе, когда в Лондоне происходят столь волнительные события. А теперь присаживайся и рассказывай! Откровения Эдмунда породили у меня самые нелепые предположения, а этот очаровательный юноша, которого ты привез с собой, очевидно, полагает, что будет лучше, если я услышу всю историю из твоих уст. Дорогой мой, кто он такой?

Придвигая себе кресло, герцог слегка отвернулся, и лишь когда опустился в него, герцогиня впервые увидела сына при свете свечей, стоящих на столике подле нее. Подобно Риту, она испытала потрясение; ей тоже было знакомо это выражение на лице Сильвестра, которое сохранялось еще много месяцев после смерти Гарри; и она молилась, чтобы никогда не увидеть его вновь. Ей пришлось крепко сцепить ладони на коленях, чтобы не поддаться внезапному порыву и с мольбой не протянуть к сыну руки.

– Томас Орде, – ответил он и улыбнулся, как ей показалось, через силу. – Славный парнишка, не правда ли? Я пригласил его погостить у нас столько, сколько ему захочется; его отец полагает, что ему пора приобрести городской лоск. – Поколебавшись, герцог продолжал: – Думаю, он рассказал тебе – или это сделал Эдмунд – о том, что является другом мисс Марлоу. Названым братом, так будет вернее.

– О, Эдмунд только и делал, что восторгался Томом и Фебой! Но я теряюсь в догадках, как они оказались замешанными в эту невероятную историю! Похоже, Феба была очень добра к Эдмунду!

– Очень добра. Но это долгая история, мама.

– А ты устал и хотел бы отложить ее на потом. Хорошо, я не буду мучить тебя расспросами. Но расскажи мне о Фебе! Ты же знаешь, почему она меня интересует. Честно признаюсь, я и в Лондон приехала только для того, чтобы взглянуть на нее.

Он вскинул голову, посмотрев на мать.

– Взглянуть на нее? Не понимаю, мама! Для чего тебе понадобилось…

– Видишь ли, Луиза написала мне, что именно мисс Марлоу все считают автором того абсурдного романа и что ей пришлось очень нелегко, бедняжке. Я надеялась, что смогу положить конец всем этим глупостям, но, приехав в Лондон, узнала – леди Ингам увезла девочку в Париж. Не понимаю, почему она не написала мне, ведь должна была знать – я обязательно помогу дочери Верены.

– Уже слишком поздно! – сказал Сильвестр. – Скандал мог бы замять я! Вместо этого… – Он оборвал себя на полуслове и пристально взглянул на мать. – Не припоминаю: а моя досужая тетушка Луиза присутствовала на балу у Кастельро?

– Да, дорогой мой.

– Понятно. – Стремительно встав с кресла, он подошел к камину и остановился, отвернувшись от герцогини. – Я уверен, она рассказала тебе о случившемся.

– Неприятное событие, – спокойно заметила герцогиня. – Естественно, ты был очень зол.

– Моему поступку нет оправдания. Я же знал, как она боится… Даже теперь я отчетливо вижу ее лицо!

– Какая она, Сильвестр? – Сделав паузу, герцогиня добавила: – Она красива?

Он покачал головой.

– Нет. Феба – совсем не красавица, мама. Но, когда она оживлена, полагаю, ее можно назвать обаятельной.

– Из того, что я слышала, ее, пожалуй, можно назвать необычной?

– О да, она очень необычна! – с горечью сорвалось с его уст. – Она выпаливает все, что приходит ей в голову, совершенно не думая о последствиях; она пускается в одну возмутительную эскападу за другой; ей куда больше нравится чистить лошадей и якшаться с грумами, чем бывать на приемах и раутах. Она невыносимо дерзкая и нахальная; ты не смеешь попасться ей на глаза из страха, что она тут же начнет хихикать; у нее начисто отсутствует внешний лоск; я еще никогда не встречал особы, настолько лишенной достоинства; она гадкая и несдержанная, откровенная и… замечательная!

– Она понравится мне, Сильвестр? – негромко осведомилась герцогиня, не сводя глаз с лица сына.

– Не знаю, – с оттенком нетерпения бросил он. – Пожалуй, можно сказать, что я надеюсь на это, но не уверен. Откуда мне знать? Но это не имеет значения: Феба отказала мне. – Он умолк ненадолго, а потом воскликнул с таким чувством, словно это был крик души: – О боже, мама, я сам все испортил! Что же мне теперь делать?

Глава 28

После беспокойной ночи, когда ей то ли во сне, то ли наяву являлись ужасающие события вчерашнего дня, который закончился грандиозной сценой с леди Ингам, Фебу разбудила вторая горничная, раздвигавшая занавески. Она же сообщила девушке, что письмо, лежащее на подносе для завтрака, было доставлено курьером из Солфорд-хаус не далее как десять минут назад. Служанка, вполне естественно, сгорала от любопытства, но все ее ожидания того, что она станет первой, кто узнает сногсшибательные новости, разбились о стену явной апатии, с которой мисс Марлоу встретила это известие. Феба желала всего лишь получить чашечку чая; и горничная, задержавшись еще на несколько минут, в течение которых ее надежды окончательно растаяли, оставила девушку сидящей на постели и медленно потягивающей тонизирующий напиток.

Оставшись одна, Феба тут же схватила письмо и поспешно вскрыла его, первым делом взглянув на подпись. В глаза ей бросились слова Элизабет Солфорд, и она испуганно ахнула.

Но в письме не обнаружилось ничего особенно страшного или пугающего. Оно оказалось коротким и не содержало ни намека на угрозу. Герцогиня очень хотела не только познакомиться с дочерью своей лучшей покойной подруги, но и поблагодарить ее за ту заботу, которую девушка выказала в отношении ее внука. Она надеялась, что Феба сможет навестить ее, скажем, сегодня в полдень, когда леди будет одна, и они смогут поговорить, не боясь, что им помешают.

В общем, письмо оказалось чрезвычайно лестным и приятным для ничем не примечательной девицы, как можно было бы предположить, но по выражению лица Фебы посторонний наблюдатель заключил бы, что она читает рассказ ужасов. Трижды пробежав послание глазами и не обнаружив в нем скрытой угрозы, Феба сосредоточила все внимание на следующей фразе: «…я буду одна» и тщательно обдумала ее. Если эти слова и содержали в себе тайный смысл, то вряд ли он заключался в чем-либо ином, кроме того, чтобы приободрить ее; но, если Феба была права, то Сильвестр рассказал своей матери – что?

Откинув в сторону покрывало, Феба спрыгнула на пол, набросила на себя домашнее платье и сбежала по ступенькам к комнате бабушки. Она застала сраженную недугом миледи одну и протянула ей письмо, напряженным голосом попросив леди Ингам прочесть его.

Почтенная дама с неодобрением отнеслась к бесцеремонному появлению внучки и усталым голосом тут же воскликнула:

– О святые небеса! Что там еще? – Но в этом восклицании прозвучала слабая надежда, поскольку и ей уже доложили, от кого пришло письмо для Фебы.

Бедная леди Ингам провела столь же бессонную ночь, как и ее внучка, ведь ей было о чем поразмыслить. Поначалу твердо решив отправить Фебу обратно в Сомерсет, она смягчилась, получив чрезвычайно интересные (как и предполагал Сильвестр) сведения от Горвича. Миледи сочла их весьма обнадеживающими, однако дальнейшие размышления вновь повергли ее в уныние: каковы бы ни были чувства Сильвестра, Феба отнюдь не походила на девушку, которая только что получила – или рассчитывала получить в ближайшем будущем – чрезвычайно лестное предложение руки и сердца. Впрочем, надежда вновь затеплилась в душе миледи, когда ей вручили письмо; подобно Фебе, леди Ингам первым делом взглянула на подпись и немедленно огорчилась.

– Невероятно! Полагаю, она приехала из-за малыша. Надеюсь, тяготы пути не убьют ее!

Феба с тревогой наблюдала за бабушкой, пока та читала послание, и, когда оно было возвращено ей, с мольбой осведомилась:

– Что же мне делать, мадам?

Миледи ответила не сразу. Письмо герцогини предлагало обильную пищу для размышлений. Пожилая дама невидящим взором уставилась куда-то перед собой, и внучке пришлось повторить свой вопрос, прежде чем бабушка вышла из задумчивости.

– Делать? Ты сделаешь то, о чем тебя просят, разумеется! Герцогиня прислала тебе очень милое письмо, но почему она так поступила… Надо полагать, она не читала этой ужасной книги!

– Она прочла ее, мадам, – сказала Феба. – Именно она и дала ее Солфорду. Он сам говорил мне об этом.

– В таком случае он не сказал ей, кто написал ее, – заявила миледи. – В этом ты можешь быть уверена, потому что она обожает Сильвестра! Ах, если бы кто-нибудь уговорил ее поддержать тебя… Но кому-то придется открыть ей всю правду!

– Бабушка, я сама расскажу ей обо всем! – заявила Феба.

Миледи была склонна согласиться с внучкой, однако перспектива омрачить будущее, которое внезапно стало таким привлекательным, заставила ее сердито ответить:

– Ты можешь поступать так, как тебе заблагорассудится! Я не вправе давать тебе советы! И прошу не умолять меня сопровождать тебя к Солфордам, потому что такого напряжения я не перенесу! Можешь взять ландо и ради бога, Феба, постарайся выглядеть как подобает! Надень бежевое платье и розовую… – нет, в ней у тебя будет землистый цвет лица! Придется остановиться на соломенной шляпке с коричневыми лентами.

Принарядившись, мисс Марлоу села в ландо незадолго до полудня, смертельно бледная, словно приговоренная к казни через повешение.

Состояние ее рассудка было таково, что, прибыв к особняку Солфордов, девушка ничуть не удивилась бы, если бы ее встретила целая череда призраков Рейнов, тыкающих в нее обвиняющими перстами. Но на глаза ей попались лишь слуги, старательно изображавшие, за исключением дворецкого, который буквально лучился доброжелательностью, свою полнейшую незаинтересованность. К счастью для душевного спокойствия Фебы, ей и в голову не пришло, что все домашние, у которых были дела в холле, воспользовались этим предлогом, чтобы оказаться внизу и взглянуть на нее. Подобное сборище лакеев выглядело несуразным, если не сказать – помпезным, но коль Сильвестр предпочитал именно таким образом управлять своим домашним хозяйством, то, в конце концов, это было сугубо его личное дело.

Явно расположенный к ней дворецкий провел мисс Марлоу на второй этаж. Сердечко гулко колотилось у нее в груди, и она даже запыхалась; оба эти симптома непременно ухудшились бы, знай она о том, сколько заинтересованных глаз из всевозможных укромных уголков следит за каждым ее шагом. Никто не смог бы с уверенностью сказать, откуда пошли слухи о том, что его светлость наконец-то решил связать себя брачными узами, обнаружив, в полном соответствии с пословицей, что путь его отнюдь не усыпан розами. Но об этом стало известно всем, начиная от старшего торгового агента и заканчивая последним поваренком, посему несоразмерно большое количество этих персон и стало свидетелями прибытия мисс Марлоу. Большинство оказались разочарованы; только мисс Пенистон и мисс Баттон не обнаружили в ней ничего предосудительного. Первая вообще склонна была счесть любую девицу, на которой остановит свой выбор дражайший Сильвестр, средоточием подлинных добродетелей. А вторая видела в ней посланницу небес, спасшую ее ненаглядного подопечного от неминуемой гибели при кораблекрушении, равно как и от тошноты, преступного небрежения и прочих напастей, кои непременно должны были обрушиться на голову несмышленого дитяти, увезенного за тридевять земель и оторванного от любящей нянечки.

Феба услышала, как прозвучало ее имя, и перешагнула порог гостиной герцогини. Дверь закрылась за девушкой, но, вместо того чтобы двинуться вперед, она застыла, словно прикованная к месту, глядя на хозяйку дома. На лице ее отобразилось непритворное и наивное удивление, и она настолько забылась, что непроизвольно вскрикнула:

– Ох!

Никто и никогда не говорил ей о том, что Сильвестр как две капли воды похож на свою мать. А между тем даже на первый взгляд сходство было поразительным. Присмотревшись внимательнее, впрочем, она заметила, что глаза у герцогини куда более теплые, а складка губ выглядит мягче.

Прежде чем Феба успела переварить эти открытия, герцогиня весело рассмеялась и сказала:

– Да-да, Сильвестр, бедный мальчик, унаследовал свои брови от меня!

– Ох, простите меня, мадам! – запинаясь, пролепетала Феба.

– Входите же и дайте мне взглянуть на вас! – пригласила ее герцогиня. – Наверное, ваша бабушка говорила о том, что из-за совершенно нелепого недомогания я не встаю из кресла.

Феба застыла на месте, обеими руками вцепившись в свой ридикюль.

– Мадам… я чрезвычайно признательна вам за то, что… вы почтили меня своим приглашением… но я не должна злоупотреблять вашим гостеприимством, не сказав вам… что это я написала… ту ужасную книгу!

– Как вы похожи на свою мать! – воскликнула герцогиня. – Да, я знаю, что вы написали ее, именно поэтому мне так хотелось познакомиться с вами. Ну, подойдите же и поцелуйте меня! Я целовала вас в колыбели, но вы-то этого не помните!

После таких слов Феба подошла к креслу герцогини и наклонилась, чтобы запечатлеть робкий поцелуй на ее щеке. Однако миледи не только тепло ответила на это целомудренное приветствие, но и сказала:

– Бедное, глупое дитя! А теперь расскажите мне обо всем!

Для Фебы было внове услышать, чтобы кто-то обращался к ней с такой лаской. Мисс Бэттери отличалась грубоватой суровостью, миссис Орде – прохладной отстраненностью, а леди Ингам – жестокой безжалостностью, хотя все эти три дамы принимали интересы Фебы близко к сердцу. До сих пор ей не приходилось сталкиваться с нежностью, вследствие чего она упала на колени перед креслом герцогини и расплакалась. Подобное поведение наверняка вызвало бы град упреков со стороны леди Ингам, но герцогиня, похоже, не увидела в нем ничего достойного порицания, поскольку посоветовала своей необычной гостье выплакаться вволю и даже сняла с нее шляпку и погладила по голове.

С того самого момента, как она узнала, что Сильвестр отдал свое сердце Фебе, герцогиня твердо решила: она полюбит девушку и постарается отогнать от себя все мысли о книге, которую та написала; но ее светлость ожидала, что и то и другое дастся ей нелегко. Одно дело – вынашивать глубоко запрятанные в душе сомнения в отношении собственного сына, и совсем другое – обнаружить, что он изображен в качестве отрицательного персонажа в романе, в одночасье покорившем высший свет. Но стоило ей увидеть Фебу и прочесть искреннее раскаяние в ее глазах, как сердце герцогини растаяло. Ее охватила также бурная радость, поскольку, хотя Сильвестр и сказал, что Фебу нельзя назвать красавицей, она никак не ожидала увидеть перед собой стройную, тоненькую девушку с загорелым лицом и выразительными серыми глазами. Если Сильвестр, который прекрасно знал себе цену и хладнокровно составил список добродетелей, коими должна обладать его невеста, решил, что ему подойдет только эта девушка, значит, он влюбился куда сильнее, чем полагала возможным его мать. Герцогине, пожалуй, даже следовало бы громко расхохотаться, вспоминая все некогда сказанное им ей, потому что у Фебы, на первый взгляд, не было ничего общего с той мифической женой, которую он описывал. Она подумала, что их ждут бурные ссоры и выяснения отношений, если он все-таки женится на мисс Марлоу; а о спокойном и в каком-то смысле бесцветном существовании, которое сын когда-то полагал необходимым фундаментом успешного альянса, можно будет забыть.

Что ж, брак мог оказаться неудачным, однако герцогиня, которая заранее прониклась стойкой неприязнью к тем пяти неизвестным ей, но многообещающим кандидаткам на руку ее сына, была склонна полагать, что с таким же успехом обе стороны могут и соединиться в крепком любящем союзе. Так что к тому времени, как Феба, глотая слезы и уткнувшись лицом ей в колени, выложила герцогине всю историю написания «Пропавшего наследника», а потом и страстно попросила прощения, та смогла заверить раскаявшегося автора, причем с полной искренностью: в целом она рада тому, что книга была написана, поскольку, по ее мнению, роман пойдет Сильвестру лишь на пользу.

– Что же до отвратительного обращения конта Уголино со своим племянником, то эта часть, моя дорогая, вызывает у меня как раз наименьшие возражения, – сказала ее светлость. – Потому что, как только ты вовлекла его в свои злодейские планы, всякое сходство с Сильвестром исчезло. А Максимилиан, боюсь, так и вовсе не похож на моего непослушного племянника! Судя по тому, что рассказал мне мистер Орде, меня не покидает ощущение, будто Эдмунд быстро поставил бы Уголино на место!

Феба еле слышно рассмеялась, но затем сказала:

– Я клянусь вам, мадам, произошло случайнейшее совпадение, но он – то есть герцог – так не думает.

– О, Сильвестр знает об этом, что бы он вам ни говорил! Просто ему все это безразлично. Ианта долгие годы распускала о нем куда более неприятные слухи (поверить в которые было намного легче), а он не обращал на них ни малейшего внимания. Его задел лишь тот мимолетный портрет, который вы нарисовали, когда впервые вывели Уголино на сцену. Можно сказать без преувеличения, Сильвестр был буквально ошеломлен. О, не вешайте голову! Полагаю, это стало для него хорошим уроком. Видите ли, моя дорогая, в последнее время я начала немного беспокоиться о сыне, подозревая, что он стал – я воспользуюсь вашим определением – высокомерным. Вы можете возразить, будто мне следовало обратить на это внимание раньше, но он никогда не демонстрировал такую сторону своей натуры, да и в обществе я теперь не бываю, так что у меня не было возможности увидеть, как он ведет себя с другими. На самом деле я чрезвычайно вам благодарна, поскольку вы сказали мне то, чего не желал говорить никто другой!

– О нет, нет! – быстро возразила Феба. – Это была всего лишь карикатура, мадам! Он неизменно ведет себя как хорошо воспитанный человек и не кичится своим титулом, не важничает. Это было очень дурно с моей стороны: он ведь не дал мне действительного повода! Это было всего лишь…

– Продолжайте! – подбодрила ее герцогиня. – Не бойтесь сказать мне правду! Я ведь могу вообразить бог знает что, если вы не будете искренни со мной.

– Мне… мне показалось, мадам, он проявляет неизменную вежливость для того, чтобы выказать уважение не всем остальным, а в первую очередь самому себе! – выпалила Феба. – А обращенную к нему лесть он воспринимает… точнее, он не замечает ее, потому что полагает само собой разумеющейся… учитывая его положение и титул. Не знаю, почему меня это так задело. Если бы он считал окружающих недостойными себя, это должно было бы позабавить меня и подобное поведение можно было бы поставить ему в вину. Думаю… больше всего меня возмущает его безразличие, причем настолько, что иногда мне хочется ударить его!

Герцогиня рассмеялась.

– О да, я прекрасно вас понимаю! Скажите мне: ему невозможно угодить?

– О нет, мадам, что вы! – заверила ее Феба. – В компании он всегда исключительно любезен и дружелюбен: ни грана чопорности! Разве что – не знаю, как выразить это ощущение словами, – капельку отчужден. Да, пожалуй, так будет правильно. О, я не хотела огорчать вас! Простите, простите меня!

Улыбка у герцогини получилась вымученной и неловкой.

– Вы не огорчили меня. Но я расстроена тем, что Сильвестр по-прежнему витает в какой-то невероятной дали – там, где всегда очень холодно и одиноко! Однако, думаю, сейчас это уже не так.

– Его брат, мадам? – осмелилась спросить Феба, застенчиво глядя герцогине в лицо.

Ее светлость кивнула.

– Его брат-близнец. По характеру они не были похожи друг на друга, но между ними всегда существовала такая прочная связь, что даже смерть Гарри не смогла разорвать ее. Когда Гарри умер… Сильвестр ушел в себя. Замкнулся. Вы ведь понимаете меня, не так ли? Я в этом уверена, потому что у вас наметанный взгляд на подобные вещи. Так вот, Сильвестр очень сдержан. Он не позволяет никому бередить свои раны, а уж эта… – Миледи оборвала себя на полуслове, на продолжительное время умолкнув. – Словом, он так долго не подпускал никого к себе, что это вошло у него в привычку, и потому у вас и создалось впечатление, будто он держится отчужденно – кстати, вы подобрали очень точное выражение! – Она улыбнулась Фебе и взяла ее за руку. – Что же до его безразличия, дорогая моя, мне эта его черта прекрасно известна – я знакома с ней вот уже много лет, и не только в Сильвестре! Она проистекает, как вы верно подметили, из гордости. И вот этот порок ему передался по наследству! Он присущ всем Рейнам, а уж Сильвестру – в особенности. Он достался ему от рождения, и то, что мой сын в столь юном возрасте унаследовал отцовский титул, отнюдь не уменьшило это. Я всегда считала, что подобное является худшим, что могло с ним случиться, но постоянно утешала себя мыслью – лорд Рейн Уильям, дядя Сильвестра, который был опекуном обоих моих сыновей те два года, что оставались им до обретения совершеннолетия, – быстро подавит любое высокомерие у Сильвестра. Однако, к несчастью, Уильям, во всем остальном – добрейшей души человек, не только очень высокого о себе мнения, но и убежден в том, что глава Дома Рейнов – намного более августейшая персона, нежели глава Дома Ганновера![82] Я очень к нему привязана, однако он из тех, кого вы назвали бы истуканом. По его мнению, например, в нашем обществе все смешалось и слишком многие высокородные вельможи не соблюдают должной дистанции. Он устроил бы Сильвестру жестокий разнос, если бы тот осмелился выказать неуважение последнему из членов его семьи, из тех, кто зависит от него, но я совершенно уверена – именно он и привил моему сыну ту безукоризненную вежливость, которой сам обязан своему титулу: noblesse oblige[83], как говорят. Поэтому, учитывая, что Уильям наставлял его никогда не забывать о собственном высоком положении и что многие смотрели на Сильвестра снизу вверх, как на своего сюзерена и покровителя, то он, боюсь, и обзавелся некоторыми недостойными представлениями, моя дорогая! Скажу вам откровенно: я не думаю, будто он когда-либо избавится от них. Его жена, если он будет любить ее, сможет сделать Сильвестра мягче и терпимее, но изменить его характер целиком ей окажется не под силу.

– Нет, разумеется, нет, мадам. Я вовсе не собираюсь…

– Что, в некотором смысле, достойно восхищения, – продолжала герцогиня, улыбнувшись столь неловкому восклицанию, но в остальном не обратив на него внимания. – А самое странное заключается в том, что некоторыми своими лучшими качествами он обязан именно гордости! Сильвестру никогда и в голову не придет, будто кто-то осмелится оспаривать его наследственный титул, но, уверяю вас, он не подумает манкировать и самой незначительной из обязанностей, сколь бы утомительной и досадной она ни была, из тех, кои налагает на герцога его положение. – Она, сделав паузу, продолжила: – Вся беда в том, что о людях он беспокоится вовсе не по велению сердца. Это было вложено в него воспитанием, он воспринимает это как неизбежный долг, но ту любовь к человечеству, которая вдохновляет филантропов, он не имеет. Поэтому, боюсь, к большинству людей, кроме тех очень немногих, кого он любит искренне, сын всегда будет питать лишь безразличие. Однако для этих немногих он сделает все, что в его силах, и даже больше, начиная от подвига до столь утомительных вещей, как развлечение своей бедной матери, чему он уделяет недопустимо много времени!

Глядя на герцогиню горящими глазами, Феба заявила:

– Я уверена, что он не считает эту обязанность утомительной, мадам!

– Боже милостивый, из всех скучных вещей, которые ему приходится совершать, эта наверняка самая худшая! Я решила, что не позволю ему чрезмерно беспокоиться обо мне, но – вы могли и сами это заметить! – Сильвестр всегда поступает по-своему, а в особенности тогда, когда убежден, что действует ради блага кого-то.

– С момента нашего знакомства я считала его… чуточку властным и своевольным, мадам, – призналась Феба, в глазах которой вспыхнули огоньки воспоминаний.

– Так я и думала. Гарри называл его Кулаком, имея в виду властные и высокомерные манеры Сильвестра! Самое же плохое заключается в том, что его очень трудно переубедить и превзойти! Он ведь не принуждает вас делать что-либо силой: он просто не оставляет вам иного выбора. Какой-то недалекий доктор однажды убедил сына, что я излечусь, если стану принимать горячие ванны, и он повез меня в Бат совершенно против моей воли, даже не обмолвившись о том, куда мы едем! Какие тяготы ему пришлось вынести! Я простила его только потому, что он взвалил на себя такие хлопоты из-за чудовищно несправедливого удара судьбы. Думаю, его супруге придется многое вынести, но он никогда не останется безучастным там, где речь пойдет о ее здоровье и благополучии.

Феба зарделась как маков цвет и пролепетала:

– Мадам… вы ошибаетесь! Я… он…

– Неужели он повел себя так, что не заслуживает прощения? – насмешливо осведомилась герцогиня. – Собственно, сам он сказал мне именно так, но, я надеюсь, он преувеличивает.

– Сильвестр вовсе не желает жениться на мне, мадам. Во всяком случае, не желает сердцем! – заявила Феба. – Он всего лишь хочет заставить меня пожалеть о том, что я сбежала от него и полюбила его, когда стало уже слишком поздно. Его светлость терпеть не может проигрывать и предложение мне сделал против своей воли – он сам мне так сказал! – а потом, думаю, решил, что гордость не позволяет ему отступить.

– Право же, мне очень стыдно за него! – воскликнула герцогиня. – Он говорил мне, будто все испортил, и теперь я вижу – до конца так и не сказал правды! Меня ничуть не удивляет, что вы дали ему от ворот поворот, но я счастлива узнать, что прославленное умелое обхождение Сильвестра подвело его, когда он делал вам предложение! Насколько могу судить по собственному опыту, мужчина редко изъясняется легко и свободно, если говорит от души, будь он самым законченным дамским угодником!

– Однако он вовсе не желает жениться на мне, мадам! – стояла на своем Феба, сморкаясь в насквозь промокший носовой платок. – Он уверял меня, что это не так, но когда я сказала, что не верю ему, – он заявил, будто спорить со мной бесполезно!

– Святые угодники, что за простофиля!

– А потом я сказала, что он х-хуже Уголино, а он вообще н-ничего не ответил! – с трагическим надрывом призналась Феба.

– С меня довольно! – провозгласила герцогиня, голос которой, несмотря на все ее старания, все-таки дрогнул. – Я умываю руки! После всех этих поощрительных намеков он не нашел ничего лучшего, чем явиться домой в полном отчаянии, говоря, что вы не желаете его слушать. Он даже спросил у меня, что ему теперь делать! Я уверена, такое случилось с ним впервые в жизни!

– В п-полном отчаянии? – эхом откликнулась Феба, в душе которой вспыхнул робкий лучик надежды. – О, этого не может быть!

– Уверяю вас! Причем это повергло его в уныние. После ужина он пригласил ко мне мистера Орде выпить чаю, и даже история о сэре Ньюдженте и пуговице вызвала у него лишь слабую улыбку!

– Быть может, он… чувствует себя униженным и ему стыдно… о, я уверена, так оно и есть! Но ведь я ему даже не нравлюсь, мадам! Слышали бы вы, что он говорил мне! А потом – буквально в следующий миг – он сделал мне предложение!

– Он явно потерял рассудок. Полагаю, вы не имели намерения ввергнуть его в столь печальное состояние, но мне кажется, хотя бы из вежливости вы должны позволить ему объясниться. Скорее всего, это даст ему возможность успокоиться, а ведь сходить с ума для Солфорда – непозволительная роскошь! Только подумайте, что скажут остальные члены семьи, дорогая моя!

– Ох, мадам! – уже смеясь, запротестовала Феба.

– Что же касается того, будто вы ему не нравитесь, – продолжала герцогиня, – не знаю, как такое может быть, но не припоминаю, чтобы он когда-либо называл какую-нибудь девушку замечательной!

Феба уставилась на ее светлость, не веря своим ушам. Она попыталась заговорить, но не смогла вымолвить ни слова.

– К этому времени, – сказала герцогиня, протягивая руку к плетеному шнуру от звонка, – он наверняка сгрыз себе все ногти или убил бедного мистера Орде. Думаю, вам лучше увидеться с ним, моя дорогая, и сказать ему что-нибудь ласковое!

Феба, завязывая тесемки своей шляпки, прискорбно сбившейся набок, в большом волнении поспешно вскричала:

– О нет! Прошу вас…

Герцогиня улыбнулась ей.

– Что ж, он с тревогой ждет моего сигнала, любовь моя. Если я потяну за вот этот шнурок один раз, он тут же явится на зов. Если позвоню дважды, придет Рит, а Сильвестр поймет, что вы не желаете даже говорить с ним. Итак, каково ваше решение?

– О! – вскричала Феба в полном отчаянии, чувствуя, как горят ее щеки. – Я не могу… но я не хочу, чтобы он… О господи, что же мне делать?

– Именно то, чего вам хочется, дорогая моя, – но вы должны сказать ему об этом сами, – ответила герцогиня и один раз потянула за шнурок.

– Но я не знаю! – вскричала Феба, заламывая руки. – Я имею в виду, он не может хотеть жениться на мне! Когда он мог выбрать леди Мэри Торрингтон, а ведь она очень красива, и воспитанна, и умна, и… – Девушка в смятении умолкла, потому что дверь отворилась.

– Входи же, Сильвестр! – спокойно окликнула сына герцогиня. – Я хочу, чтобы ты проводил мисс Марлоу к ее экипажу.

– С удовольствием, мама, – ответил Сильвестр.

Герцогиня протянула руку Фебе и привлекла ее к себе для поцелуя в щеку.

– До свидания, мое дорогое дитя: надеюсь, мы скоро увидимся!

В страшном смятении Феба пробормотала нечто настолько невразумительное, что в глазах Сильвестра, терпеливо застывшего у раскрытой двери, промелькнула нечестивая усмешка.

Подходя к герцогу, мисс Марлоу осмелилась украдкой взглянуть на него. Взгляд был беглым, но в одном она уверилась совершенно точно: он ничуть не выглядел лишившимся рассудка. Да, он был, пожалуй, немного бледен, но, вместо того чтобы иметь вид человека, впавшего в отчаяние, выглядел вполне жизнерадостно и даже самоуверенно. Мисс Марлоу, не зная, что и думать, чопорно прошла мимо него, опустив глаза долу.

Закрыв за ней дверь, его светлость с полным самообладанием проговорил:

– С вашей стороны было крайне любезно доставить моей матери удовольствие познакомиться с вами, мисс Марлоу.

– Я почла за честь принять ее приглашение, сэр, – с еще бо́льшим спокойствием ответила она.

– Окажете ли вы мне честь поговорить со мной несколько минут перед тем, как уедете?

Спокойствие моментально покинуло Фебу.

– Нет… я хотела сказать, что не должна задерживаться! Понимаете, кучер бабушки очень не любит, когда его заставляют ждать!

– Знаю, – согласился герцог. – Поэтому я сказал Риту, чтобы он отправил бедолагу домой.

Феба резко остановилась на середине лестницы.

– Отправил его домой? – повторила она. – Однако, позвольте, кто дал вам право…

– Я боялся, что он простудится.

Она с негодованием воскликнула:

– Подобная мысль вам и в голову не могла прийти! А если бы и пришла, вы бы отмахнулись от нее!

– Я еще не дошел до такой стадии, – согласился герцог. – Но и вы должны признать, что на этом пути я делаю успехи! – Он улыбнулся ей. – О нет, не ешьте меня живьем! Я обещаю, что отправлю вас на Грин-стрит в одном из моих экипажей… немного погодя!

Феба, сообразив, что Сильвестр сию минуту продемонстрировал ей, как умеет добиваться своего, о чем совсем недавно говорила его мать, враждебно уставилась на него.

– Значит, я должна оставаться в вашем доме, пока ваша светлость не соблаговолит распорядиться подать экипаж к подъезду?

– Нет. Если вы не желаете хотя бы выслушать меня, я распоряжусь подать его немедленно.

Теперь девушка поняла, что он не только самоуверен, но еще и беспринципен. И вдобавок начисто лишен благородства, иначе не стал бы делать ничего столь гадкого, как улыбаться ей вот таким образом. Более того, оставаться с ним наедине было явно небезопасно: глаза его улыбались, но за этой улыбкой скрывалось нечто совершенно непонятное.

– Уверяю вас, герцог… вам нет… ни малейшей необходимости… объяснять мне что-либо! – сказала Феба.

– Вы даже не представляете, какое облегчение доставляют мне ваши слова! – отозвался он, подводя ее по коридору к открытой двери, за которой виднелась комната, стены коей были сплошь увешаны полками с книгами. – Я не намерен предпринимать ничего подобного, уверяю вас! Я бы даже назвал это губительным, а не излишним! Прошу вас, пройдемте в библиотеку!

– Какая… какая приятная комната! – сподобилась выдавить Феба, оглядываясь по сторонам.

– Да, и как много в ней книг, не правда ли? – любезно осведомился Сильвестр, закрывая дверь. – И нет, я не прочел их все!

– Я не собиралась говорить ничего подобного! – заявила девушка, изо всех сил стараясь не рассмеяться. – Итак, сэр, что же вы хотели сказать мне?

– Что вы – замечательная! – произнес Сильвестр и заключил ее в объятия.

Сопротивляться было, пожалуй, бесполезно и где-то даже недостойно. Кроме того, всем известно, что маньякам нужно потакать. Посему мисс Марлоу решила не перечить этому опасному сумасшедшему, обняла его за шею и даже ответила на его объятия. Прижавшись щекой к его груди, она прошептала:

– Ох, Сильвестр! Ох, Сильвестр!

И это, похоже, доставило ей несказанное удовлетворение.

– Воробышек, мой Воробышек! – ответил герцог, еще крепче прижимая ее к себе.

Поскольку здравый смысл, заключенный в этих словах, убедил ее в том, что рассудок вернулся к главе Дома Рейнов, Феба облегченно вздохнула и предложила ему очередное болеутоляющее.

– Я вовсе не имела в виду тех ужасных вещей, что наговорила тебе!

– Каких, моя прелесть? – осведомился Сильвестр, впадая в идиотизм.

– Таких… будто ты хуже Уголино. Удивляюсь, как ты не ударил меня!

– Тебе прекрасно известно, что я не позволю и волосу упасть с твоей головы, Воробышек. Я уверен, эта шляпка тебе очень идет, но позволь мне снять ее! – сказал он, развязывая ленты и отбрасывая ее головной убор в сторону. – Вот так-то лучше!

– Я не могу выйти за тебя замуж после того, как написала эту книгу! – сообщила Феба, но поспешила смягчить удар, еще плотнее прижимаясь к нему.

– Ты не только можешь, но и должна, даже если мне придется силой тащить тебя к алтарю! Иначе как, скажи на милость, я смогу исправиться?

Мисс Марлоу задумалась над предложением герцога, а потом на нее вдруг снизошло вдохновение. Она подняла на герцога глаза и сказала:

– Сильвестр! Я знаю, что нужно сделать! Я напишу новую книгу, в которой ты будешь героем!

– Нет уж, благодарю покорно, любовь моя! – вежливо, но твердо отказался он.

– А что, если я напишу продолжение «Пропавшего наследника», в котором Уголино окончательно погрязнет в пороке и закончит свои дни на эшафоте?

– Боже милосердный! Воробышек, ты – самая неисправимая из всех маленьких негодниц, что живут на этом свете! Нет!

– Но тогда все поймут, что он не мог быть тобой! – рассудительно заметила Феба. – Особенно если я посвящу роман тебе – что я смогу сделать, не нарушая приличий, если просто подпишусь псевдонимом Автор.

– А вот это прекрасная мысль! – согласился он. – Одно из тех помпезных апостольских посланий, с моим именем, набранным крупным шрифтом вверху, и нижеследующим обращением – Милорд герцог, как ты любишь меня величать, – за которым последуют несколько страниц убористого текста, пересыпанного множеством «ваших светлостей» и прочими славословиями, какие только могут прийти тебе в голову, и…

– Они не придут мне в голову! Я буду вынуждена изрядно поломать ее, чтобы сказать о тебе что-либо еще, помимо того, что ты высокомерный, самовлюбленный и…

– Не смей называть меня высокомерным! Если у меня когда-то и было высокомерие – с чем я решительно не согласен! – то разве оно могло сохраниться после того, как вы с Томом прошлись по мне железной метлой, а? – Он умолк и, повернув голову к двери, прислушался. – Вот, если я не ошибаюсь, и Томас! Легок на помине! Думаю, Воробышек, – ты ведь согласна со мной? – он заслужил честь стать первым, кто принесет нам свои поздравления? Он ведь так старался помирить нас! – Подойдя к двери, герцог распахнул ее и увидел, что Том, которого только что впустили в особняк, направился к лестнице. – Томас, проходи в библиотеку! Мне нужно сообщить тебе кое-что интересное! – Глаза его светлости загорелись, когда он увидел маленький букетик цветов в руках юноши, и герцог добавил: – А это еще что, хотел бы я знать?

– Ровным счетом ничего! – небрежно ответил Том, хотя и зарделся. – Я случайно заметил их и решил, что они понравятся ее светлости. Вчера вечером она как раз говорила мне – в Чансе ей недостает весенних цветов.

– Ах, вот оно что! Увиваешься за моей матерью, да? Даже не думай, что я соглашусь назвать тебя отчимом, имей в виду!

– Сдается мне, нельзя так легкомысленно говорить о ее светлости, – с достоинством возразил Том.

– И ты совершенно прав! – одобрительно заметила Феба, когда он вошел в комнату. – А цветы – очень милый знак внимания: именно то, что, по мнению миссис Орде, ты и должен был сделать!

– Что ж, я как раз и собирался… Ого, клянусь Юпитером! – воскликнул вдруг Том, с жадным любопытством глядя на Сильвестра и Фебу.

– Да, то самое, – сказал Сильвестр.

– Вот и славно! – провозгласил Том, тепло пожимая герцогу руку. – Рад за вас, как никогда в жизни! Особенно после того, как ты показала себя такой гусыней, Феба! Я желаю счастья вам обоим! – После этого он обнял Фебу, посоветовав ей научиться вести себя прилично, и добавил с редким тактом, что ему пора уходить.

– Ты найдешь ее в гостиной, – мягко произнес Сильвестр. – Но позволь напомнить тебе, что будет куда лучше, если ты помиришься с леди Ингам!

– Да, разумеется, однако чуть позже, потому что она терпеть не может утренних визитеров, – ответил Том.

– Ты имеешь в виду, – парировал Сильвестр, – что растерял прежнюю хватку? Скажи ей, что оставил меня в тот момент, когда я собирался отписать лорду Марлоу, прося разрешения взять в жены его дочь, и ничего не бойся! Она сама бросится тебе на шею!

– Чертовски дельное предложение, должен заметить! – воскликнул Том, и чело его прояснилось. – Думаю, если вы не возражаете, именно так я ей и скажу!

– Вперед! С моего благословения, – одобрительно сказал Сильвестр и вернулся в библиотеку, где на герцога с негодованием воззрилась его возлюбленная.

– Из всего, что ты наговорил, это самое…

– Милорд герцог! – перебил ее Сильвестр.

– …Гадкое и возмутительное! – провозгласила Феба. – Что заставляет тебя полагать, будто бабушка будет рада, хотела бы я знать?

– А что еще я должен думать, когда это она предложила мне жениться на тебе? – смеясь, парировал он.

– Бабушка?!

– Ох, несмышленое дитя, кто же еще, по-твоему, отправил меня в Остерби?

– Ты хочешь сказать, что приехал туда по просьбе бабушки?

– Да, но с крайней неохотой! – бессовестно заявил он.

– Вот как! Значит… когда ты отправил меня к ней… Сильвестр, ты невыносим!

– Нет-нет! – поспешно воскликнул он и вновь заключил Фебу в объятия, после чего, проявив изрядное присутствие духа, положил конец дальнейшим упрекам, поцеловав ее. А его негодующая возлюбленная, очевидно сочтя, что он слишком далеко зашел по стезе порока, отказалась (по крайней мере на некоторое время) от попытки наставить его на путь истинный.

Примечания

1

Полупальто – здесь: короткое пальто с капюшоном и деревянными пуговицами в виде палочек, на петлях из шнура. (Здесь и далее примеч. пер., если не указано иное.)

(обратно)

2

Дебютантка – здесь: девушка из высшего общества, впервые выходящая в свет.

(обратно)

3

Аркхольм, Грейндж – городки на северо-западе Англии.

(обратно)

4

Сэр Джошуа Рейнольдс (1723–1792) – исторический и портретный живописец, представитель английской школы портретной живописи XVIII века, теоретик искусства. Первый президент Королевской академии художеств, член Лондонского королевского общества.

(обратно)

5

Парк – Гайд-парк в Лондоне.

(обратно)

6

Томас Лоуренс (1769–1830) – английский художник, получивший известность как изысканный портретист эпохи Регентства.

(обратно)

7

Дук – кулак; деревянная пробка (жарг.).

(обратно)

8

Контрданс – старинный английский народный танец. Считается, что он берет свое начало от хороводов и шествий в честь праздника весны. Контрданс существовал в двух разновидностях, предусматривающих возможность одновременного участия любого количества пар, образующих круг или две противоположные линии танцующих, которые по очереди повторяют известные фигуры танца.

(обратно)

9

Гунтер – верховая лошадь, рожденная от чистокровного верхового жеребца и упряжной кобылы.

(обратно)

10

Сезон – здесь: середина весны. Имеется в виду «модный сезон», т. е. промежуток времени, в течение которого представители высшего общества собирались или в Лондоне, или на водах, или где-то еще.

(обратно)

11

Сэр Генри Халфорд (1766–1844) – баронет, президент Королевского колледжа врачей, личный врач короля Георга III с 1793 по 1820 годы и врач-консультант трех последующих монархов – Георга IV, Вильгельма IV и молодой королевы Виктории. Впрочем, вплоть до самой смерти он лечил и других членов королевской семьи.

(обратно)

12

Эдвард Хьюз Болл, по кличке Золотой Мальчик (1798–1863) – английский денди, известный своим экстравагантным образом жизни. В его прозвище и фамилии присутствует игра слов: среди прочего, «ball» по-английски означает еще и «бал», что как нельзя больше подходило этому прожигателю жизни и авантюристу.

(обратно)

13

Черная изгородь – живая изгородь нередко образуется из кустов терновника, темно-синий цвет ягод которого издали легко спутать с черным.

(обратно)

14

Графства – здесь: центральные графства Англии.

(обратно)

15

«Олмакс» (Almack’s Assembly Rooms) – популярный клуб для встреч и приемов в Лондоне. Существовал в Лондоне с 1765 по 1871 годы и стал первым заведением, обеспечившим равный доступ мужчин и женщин.

(обратно)

16

Здесь Феба прибегает к типичному выражению любителей лошадей, поскольку именно в этих категориях изначально оценивают жокеев, что является завуалированной (хотя и ненамеренной) издевкой.

(обратно)

17

Стоун – английская мера веса (6,35 кг).

(обратно)

18

Сонатина – жанр камерно-инструментальной музыки; маленькая соната (главным образом для фортепиано) (итал.).

(обратно)

19

Бат – город в Англии, местопребывание епископа и главный город графства Сомерсет, расположенный на реке Эйвон. С античности знаменит целебными источниками как бальнеологический курорт (само название переводится с английского как «баня»).

(обратно)

20

Эджуорт Мария (1767–1849) – английская (ирландская) писательница, эссеист и публицист. Одно из ее самых знаменитых произведений – «Повести из светской жизни».

(обратно)

21

Roman a clef – романы с ключом, то есть светские романы, получившие распространение в Испании XVI и Франции XVII века, в которых за условными историческими или мифологическими персонажами угадывались современные придворные. Зачастую к такому роману прилагался «ключ» – список, где указывалось, кто из придворных зашифрован в качестве того или иного персонажа (фр.).

(обратно)

22

«Гленарвон» – роман леди Каролины Лэм (1785–1828), британской аристократки и писательницы, представляющий собой довольно злую карикатуру на Дж. Г. Байрона, с которым леди Каролина имела бурную любовную связь в 1812 году.

(обратно)

23

Конт – граф (не английский).

(обратно)

24

Аффектированный – проникнутый аффектацией (преувеличенным, подчеркнутым выражением какого-либо чувства или настроения). (Примеч. ред.)

(обратно)

25

Школа Рагби (Регби) – британская публичная школа, одна из старейших в стране, которая является главной достопримечательностью одноименного города в графстве Уорикшир.

(обратно)

26

Бейлиф – в Великобритании и ряде других стран заместитель шерифа, судебный пристав. (Примеч. ред.)

(обратно)

27

Гретна-Грин – деревня в Шотландии, где обручались пары из Англии, согласно законам которой молодые люди не имели права заключать брак без согласия родителей до достижения ими 21 года.

(обратно)

28

Стиль мебели «Буль» – мебель с инкрустацией слоновой костью, перламутром, бронзой и пр.

(обратно)

29

Gaucherie – неуклюжесть, грубоватость, бестактность (фр.).

(обратно)

30

Дивайзис – торговый городок и административный центр округа в графстве Уилтшир, Англия.

(обратно)

31

Кельн – здесь: город и административный центр округа в графстве Уилтшир, в юго-западной части Англии, расположенный на реке Марден.

(обратно)

32

Меховая полость – здесь: шкура, служащая для укрывания (устар.). (Примеч. ред.)

(обратно)

33

Препятствия на скачках (или на лисьей охоте).

(обратно)

34

Сюки – уменьшительно-ласкательное имя от Сюзанна, Сьюзен. Было введено в обиход в XVIII веке, но иногда используется до сих пор вместо имени Сюзи.

(обратно)

35

Поссет – горячий напиток из молока, сахара и пряностей, створоженный вином.

(обратно)

36

Парфянская стрела – колкость или меткое замечание, приберегаемое к моменту ухода.

(обратно)

37

Sangfroid – невозмутимость, хладнокровие (фр.).

(обратно)

38

Галахад – рыцарь Круглого стола короля Артура и один из искателей Святого Грааля. В легендах, где он фигурирует, часто подчеркивается его непорочность и покровительство ему высших сил и судьбы, а сам Галахад считается «святым рыцарем». Он не только идеальный христианин, но и безупречный человек, соединявший в себе силу, красоту, нравственность и душевную чистоту, притом во всех этих качествах ему не было равных.

(обратно)

39

Имеется в виду настойка опия, в то время широко применявшаяся во врачебной практике.

(обратно)

40

«Рыцарь Сент-Джона» – роман английской поэтессы и романистки Энн Мэри Портер (1780–1832), сестры знаменитой писательницы Джейн Портер.

(обратно)

41

Бирюльки – здесь: набор игрушечных предметов (посуды, лесенок, шляпок, палочек и так далее), старинная настольная игра. Смысл игры состоит в том, чтобы из кучки таких игрушек вытащить пальцами или специальным крючком один предмет за другим, не затронув и не рассыпав остальных.

(обратно)

42

Книга пэров – родословная знатных родов Великобритании.

(обратно)

43

Хаунслоу – ныне один из пригородов Лондона.

(обратно)

44

Готический – здесь: грубый, невоспитанный, жестокий.

(обратно)

45

Манкировать – пренебрегать. (Примеч. ред.)

(обратно)

46

Сквайр, эсквайр – в Англии и США должностной титул мировых судей, чиновников и адвокатов; лицо, носящее этот титул. (Примеч. ред.)

(обратно)

47

Троянец – хитроумный храбрец, выносливый человек, веселый малый (разг.).

(обратно)

48

Deus ex machine – дословно: «Бог из машины», т. е. благоприятная развязка, неожиданное спасение благодаря счастливому вмешательству судьбы (лат.).

(обратно)

49

«Пантеон» – первоначально зал для официальных собраний и встреч. Здание было спроектировано Джеймсом Вайаттом и открыто в 1772 году. Главный круглый зал с куполообразным потолком был в то время самым большим в Англии, формой напоминая знаменитый Пантеон в Риме.

(обратно)

50

Выезд – здесь: лошади с экипажем и упряжью для разъездов. (Примеч. ред.)

(обратно)

51

Конфидент – человек, с которым ведут интимные разговоры, которому доверяют секреты, тайны (устар.). (Примеч. ред.)

(обратно)

52

Буколический – здесь: деревенский, сельский.

(обратно)

53

Засекание – это когда в движении передним копытом лошадь задевает заднюю ногу. При этом раздается клацающий звук.

(обратно)

54

Cicisbeo – дамский угодник, постоянный спутник замужней женщины (итал.).

(обратно)

55

Дидона (лат. Dido), или Элисса – имя легендарной основательницы Карфагена (конец IX века до н. э.).

(обратно)

56

Джордж Брайан Бруммель (1778–1840) – законодатель мод и первый лондонский денди. Изобретатель шейного платка, он ввел моду чистить штиблеты шампанским.

(обратно)

57

Каролина Лэм, больше известная как Леди Каролина Лэм (1785–1828) – британская аристократка и писательница, прославившаяся благодаря роману с лордом Байроном в 1812 году.

(обратно)

58

Эмили Лэм, графиня Каупер (Купер), виконтесса Палмерстон (1787–1869) – законодательница мод и блюстительница устоев клуба «Олмакс», сестра премьер-министра лорда Мельбурна, супруга 5-го графа Каупера, а впоследствии – жена лорда Палмерстона.

(обратно)

59

Джон Джексон (1769–1845) – знаменитый английский боксер по прозвищу Джентльмен Джексон, чемпион мира, владелец весьма популярного среди английской аристократии одноименного боксерского клуба, открытого в 1795 году в Лондоне.

(обратно)

60

Друри-лейн – улица в лондонском районе Ковент-Гарден. Известна, главным образом, благодаря расположенному здесь старинному театру с одноименным названием.

(обратно)

61

Здесь: углекислый аммоний.

(обратно)

62

Пакетбот – морское почтово-пассажирское судно. (Примеч. ред.)

(обратно)

63

Западные высоты – система фортификационных укреплений, строительство которых было начато еще в эпоху наполеоновских войн и завершено в 1860-е годы в качестве меры против вторжения Франции.

(обратно)

64

Магистрат – здесь: судебный орган, санкционирующий аресты и обыски, решающий вопрос о привлечении лица к уголовной ответственности.

(обратно)

65

Баттон (англ. button) – пуговица.

(обратно)

66

Lion d’Argent – «Серебряный лев» (фр.).

(обратно)

67

Bonne – горничная; бонна (фр.).

(обратно)

68

Бонджо – искаженное «bonjour» (бонжур): Здравствуйте! Добрый день! (жарг.)

(обратно)

69

Крона – монета в пять шиллингов в Великобритании до введения десятичной системы.

(обратно)

70

Roulier – ломовой извозчик (фр.).

(обратно)

71

Дорожный пикет – старинная игра, которая проводилась в экипаже во время пути. Увиденные путниками люди и предметы оцениваются разным количеством очков, например: кошка, выглядывающая из окна, – 60; мужчина, женщина и ребенок в коляске – 40, и т. д.

(обратно)

72

«Poisson Rouge» – «Красная рыба» (фр.).

(обратно)

73

Инфлюэнца – грипп (устар.).

(обратно)

74

Шьен (фр. Chien) – пес, собака; каналья, проходимец (игра слов).

(обратно)

75

Имеются в виду брачные обеты, которые новобрачные дают друг другу перед алтарем: любить и поддерживать друг друга в горе и радости и т. д.

(обратно)

76

Христиане, основываясь на Библии, считают, что первым экзорцистом был Иисус Христос, который излечил одержимого, живущего в гробах, и вылетевшие из того бесы по повелению Иисуса вселились и убили стадо свиней, власть же бесов над людьми прекратилась.

(обратно)

77

Carte blanche – карт-бланш, свобода действий (фр.).

(обратно)

78

Salle des buvers – обеденный зал, столовая (фр.).

(обратно)

79

Bientot – скоро, в ближайшее время (фр.).

(обратно)

80

Petit chou – здесь: (маленький) красавчик, малыш (фр.).

(обратно)

81

Salaude – мерзавка (фр.).

(обратно)

82

Дом Ганновера, ганноверский дом – династия королей Великобритании и Ирландии.

(обратно)

83

Noblesse oblige – положение обязывает; кому много дано, с того много и спросится (фр.).

(обратно)

Оглавление

Глава 1

Глава 2

Глава 3

Глава 4

Глава 5

Глава 6

Глава 7

Глава 8

Глава 9

Глава 10

Глава 11

Глава 12

Глава 13

Глава 14

Глава 15

Глава 16

Глава 17

Глава 18

Глава 19

Глава 20

Глава 21

Глава 22

Глава 23

Глава 24

Глава 25

Глава 26

Глава 27

Глава 28 Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg