«Поцелуй воина»

 Кэрри Лофти  Поцелуй воина

Глава 1

Толедо, королевство Кастилия

Весна 1201 года

Ада из Кейворта жадно смотрела на коробочку мака, которую аптекарь перекатывал в своих костлявых пальцах.

– Что вы хотите, чтобы я сделала? – спросила она его по-арабски.

Хамидаль Баланси вертел маковую коробочку снова и снова. Лучи солнца, пробивающиеся в дверь, оставляли в тени его старое бородатое лицо. Но она видела эти ненасытные глаза и циничную улыбку.

– Когда был твой последний глоток, inglesa? Англичанка.

Она облизнула пересохшие губы, бросив взгляд на его расширенные зрачки.

– Два вечера назад.

– А-а, – произнес Хамид, и его улыбка стала шире. – Я не завидую твоим страданиям ночью.

– Тогда не заставляй меня страдать. Дай этой настойки.

– Вопрос не в том, что я хочу, чтобы ты что-то сделала ради нее. – В его резком голосе не было ни капли жалости. – Наоборот, я хочу спросить, что ты готова сделать.

Узкий альков в глубине лавки аптекаря сомкнулся вокруг нее. Ада сжалась, покрытые гобеленами стены нависали над ней. Лучи яркого послеполуденного солнца освещали обтрепанные края гобелена, закрывавшего вход, сияя вокруг него как корона и наполняя воздух запахом нагретой шерсти. Сидя на россыпи потертых парчовых подушек, Ада обхватила руками колени и сосредоточилась на бледно-зеленом плоде.

– Пожалуйста. – Умоляющее слово царапнуло ее пересохшее горло. – У меня нет денег.

– Хуже того, красавица. У тебя есть долги. Большие долги отвратительным людям.

В ее груди вспыхнул огонь паники, соперничающий с дрожью.

– Мои долги тебя не касаются.

– О нет, касаются. Если я дам тебе настойку бесплатно, тебе не придется просить о еще одной ссуде. – Хамид ковырнул выпуклый шов маковой коробочки кривым ногтем, выдавив несколько капель похожей на молоко жидкости. – Твоим кредиторам не понравится, что я отнимаю у них хлеб.

– Разве им обязательно знать? – Нелепый тихий шепот прозвучал как будто не ее голос.

– Они всегда знают. Эти люди, которым ты должна, – глаза и уши Толедо, и вовсе не те благородные придворные, которых ты считаешь своими покровителями. – Он поднял кустистую седую бровь. – Почему ты не попросила денег у доньи Вальдедроны?

– Она в Алькасаре, в Сеговии, вместе с королем Альфонсо, и с ней почти все домашние, – ответила Ада. – Но даже если бы она была здесь, я никогда не смогла бы попросить ее о такой услуге.

– И тебе больше нечего продать?

Она подумала о манускриптах, тех, которые стащила у Дэниела Морли, своего учителя. Благодаря английскому ученому они с Джейкобом нашли покровительство у графини Вальдедроны. Он почти год обучал Аду полудюжине иберийских языков. Остатки совести не позволили ей принести с собой его манускрипты. Они остались лежать в сумке в ее комнате. Теперь она жалела, что не взяла их.

– Нет. У меня ничего нет.

Он рассмеялся без веселья, это было похоже на крик вороны.

– Тем более жаль. Нам придется прийти к некоему соглашению, тебе и мне.

Крепкими и уверенными, несмотря на возраст, пальцами Хамид взял миску с низкого столика и положил в нее мак. Он толок в ступке хрупкий незрелый плод до тех пор, пока не осталось ничего, кроме болотно-зеленых волокон, плавающих в кремовом соке. Он добавил еще две маковые коробочки, растер их и залил смесь вином. Струясь по миске, темно-бордовое вино посветлело. Перелив жидкость во фляжку, он добавил по щепотке кардамона и гвоздики.

Ада жадно наблюдала за его действиями. Она представляла, как пробует мутный терпкий настой, ощущая блаженное освобождение. Облегчение захлестнуло ее. Скоро. Скоро она освободится от мучений бесконечных снов, этих ужасных еженощных кошмаров.

Единственным оставшимся вопросом было, что Хамид потребует от нее. Она закрыла глаза. Отдаленная часть ее разума – та часть, что парила над болью и неутолимым желанием, – помнила совершенно другую жизнь. Ада из Кейворта, филолог. Переводчик. Англичанка, которая когда-то жила не только ради опиума. Но ради чего она тогда жила? Она уже не могла вспомнить, и это только усиливало ее отчаяние.

И что сделает Джейкоб, когда узнает? Он просил ее только об одном. Одно смешное безвредное обещание ради ее собственной безопасности. А она не смогла сдержать его.

Хамид завинтил фляжку. Жидкость заплескалась, когда он тщательно встряхнул ее. Его седая бороденка тряслась в такт движениям. Наблюдая за ним, Ада осознала неумолимую правду. Она жила ради этой бутылочки. Она сделает что угодно ради нее, и к черту последствия.

– А теперь маленький вопрос, – сказал он.

– Все, что попросишь. Я найду способ заплатить.

От его крысиной улыбки по ее рукам побежали мурашки – или это из-за болезни? Все, что угодно, только не эта тошнота из-за лишения наркотика.

Если понадобится, она пырнет этого седого аптекаря в шею и украдет его товар. Однажды она уже убила, и воспоминания о кровавом конце шерифа Финча каждую ночь посещали ее. Украшенный драгоценными камнями кинжал Финча все еще висел на ее поясе. Последняя ценная вещь, которая у нее осталась. Но она не могла расстаться с этим мрачным сувениром, талисманом против тех, кто захочет повредить ей.

От напряжения свело мышцы. Она сжала кинжал, рукоятка с рисунком из инкрустированных драгоценных камней и выпуклых завитков впилась в ее влажную ладонь. Один точный удар, и Хамид упадет мертвым. Один быстрый удар, и она украдет все маковые головки в его лавке.

Движение у занавешенной двери привлекло ее внимание. Двое огромных мужчин в черных одеждах откинули занавес, ослепив ее всплеском яркого солнечного света. Крепкие охранники встали по обеим сторонам Хамида.

И фляжка исчезла.

– Куда она подевалась? Фляжка? Ты сказал, что мы договоримся!

– Но наш договор не имеет ничего общего с убийством, – ответил он. Темные озера его глаз загорелись при виде ее кинжала. – Я почувствовал, что ты готова стать неблагоразумной.

Пальцы, ладони, руки – она не могла унять дрожь.

– Ты знаешь, что она нужна мне.

Хамид вытащил фляжку из складок своего белого льняного халата. Вынул пробку и поставил фляжку на столик у своего колена.

– Храни спокойствие, если сможешь. Резкое движение может качнуть стол, и тогда твоей настойки больше не будет.

– Пожалуйста!

Когда-то она очень хорошо умела распознавать людей. Особенно мужчин. Она читала их как книги, точно зная, что они хотят услышать. Но сейчас она слышала только полную слез истерию в собственном голосе.

– Ну а теперь мое предложение, – сказал он. – Ты выслушаешь его?

С трудом дыша, она подняла глаза на суровых стражников, их бесстрастные лица и широкие плечи. У одного на поясе висела массивная булава. Они сделали крошечный альков еще более тесным. Прижатая к задней стене, она не сможет уйти без их позволения.

Но у нее не было желания бежать, только не без ее напитка.

– Да, я выслушаю его, – ровно произнесла она. – Назови свою цену.

В первый раз на морщинистом лице старика появилась жалость. Его широкая улыбка поблекла. Уверенными руками, которым завидовала Ада, он показал на открытую фляжку. Приглашение.

Она схватила ее со стола. Жадные глотки омыли ее язык горьким пряным вином. Теплая волна опиума успокоила ее издерганный дух и смирила дрожь. Тепло. Полет и свобода. Больше ничто не имело значения.

Когда настойка окутала ее чувства, она улыбнулась и вытащила из-за пояса кинжал. Он бесполезен, нет смысла хранить это мрачное напоминание.

– Это тебе. Моя плата.

– Оставь клинок себе, inglesa, – сказал он. – Там, куда ты отправишься, он понадобится.

Стиснув руки за спиной, Габриэль де Маркеда следовал за двумя другими членами ордена Святого Сантьяго. Они шли по самому чреву Толедо. Солнце терялось в темных дырах и извилистых улицах. Он сосредоточился на дороге и решил не спрашивать о цели их путешествия. Его наставник, Гонсало Пачеко, ничего не сказал о том, что их ожидает, а задающие вопросы послушники лишь вызывали его гнев.

Нет, Габриэль и так скоро все узнает. Чтобы рассеять беспокойство, он медленно и глубоко вдохнул через нос. Возвращение в любой город, особенно такой большой, как Толедо, наполняло его ужасом. Подводное течение порока, греха и насилия говорило с ним на языке, который он изо всех сил старался забыть.

Теперь он принадлежит ордену – по крайней мере будет принадлежать, после того как выполнит последнее – послушание Пачеко.

Прислушиваясь к трем парам шагов, он позволил монотонным звукам затопить свои дурные предчувствия. Теперь его дело – покорность, и в покорности он найдет умиротворение.

Когда-нибудь.

– Я понимаю твое уныние, брат, – сказал Фернан Гарса, такой же, как он, послушник.

Он смотрел в сырой переулок со своей обычной смесью презрения и веселья. – Вернуться к жизни скованным этим монашеским одеянием – я не могу вынести этого, только не когда мы так близко к женщинам и вину.

Габриэль сердито взглянул на товарища.

– Ты бы лучше предался греху, чем поднялся над ним?

– Да. И я буду считать, что ты решительно менее интересное создание, если не согласишься со мной.

– Я не согласен с тобой, – сказал Габриэль.

– Ага, ну что я говорил? – Фернан закатил глаза к небу и покачал головой. – У врат ли рая или в объятиях прекрасной женщины – твой отвратительный характер никогда не смирится. Ты живой пример всего скучного, что есть в нашей, скажем так, профессии.

Пачеко обернулся в полумраке:

– А ты пример того, почему дворянам не следует иметь более трех сыновей.

– Наставник, у меня ноги болят, – заныл Фернан голосом капризного ребенка. – Может, мы немного отдохнем?

Пачеко резко остановился. Красная эмблема Сантьяго – цветочный крест, сужающийся в лезвие меча – украшала левую сторону его груди. Он кивнул в сторону входа у подножия лестницы.

– Мы отдохнем вон там. Внутри.

Габриэль посмотрел на обшарпанную деревянную дверь словно на вооруженного противника. Что бы ни было за этой дверью, это будет его последнее испытание. Еще одно послушание, и он докажет, что достоин вступить в орден. Неудача означала изгнание. Изгнание же означало возвращение к жизни с семьей де Сильва – или к его мести против них. Он содрогнулся, а на затылке выступил пот.

– Иди первым, Габриэль. – Пачеко посмотрел на него из-под белого капюшона. – Если только ты не решил пренебречь своими обязанностями.

«Соглашайся. Смирись. Божья воля».

Он кивнул и стал спускаться по грубым скрипучим ступеням. Осыпающиеся кусочки глины скользили под их ногами вместе с нечистотами и мусором. Он уперся ладонью в стену, чтобы сохранить равновесие. Влажный крошащийся известняк подался под его пальцами.

– Хорошо, что тебе выпало вести нас, поскольку это место, похоже, совпадает с твоим настроением, – заметил Фернан. – Однако когда мы закончим наше богоугодное дело, мне бы хотелось посетить какое-нибудь место любви и поэзии – чтобы соответствовать моему настроению.

У подножия лестницы Габриэль обернулся и откинул капюшон. Два дня болтовни Фернана по дороге из Уклеса протерли бы дыру в терпении святого, терпении, которое он с трудом старался сохранить.

– Брат, я дал клятву воздерживаться от насилия...

– А иначе ты бы наверняка отрезал мне язык. Я знаю. Господь оказывает нам небольшие милости.

Пачеко склонил свою серебряную от седины голову в сторону двери.

– Идите, вы оба.

Взявшись напряженными пальцами за щеколду, Габриэль глубоко вдохнул и в молитве попросил у Бога силы духа. Он знал это место. Вернее, такие места. Скрытые от глаз. Переполненные ложью, преступлениями и безнадежностью. Изобилующие искушениями.

Он толкнул тяжелую дверь, и открывшиеся внутренности борделя подтвердили его самые мрачные опасения.

– Ну-ну! – воскликнул Фернан, заглядывая через его плечо. – Возможно, это все-таки мое предназначение.

Освещенные тусклым факелом, на подушках и оттоманках расположились десятка два полуодетых женщин. С проститутками развлекались мужчины, которым приходилось нагибать головы под низкими, неравномерно расположенными потолочными балками. Смешение ярких красок в полумраке контрастировало с темными улицами снаружи, но пышные наряды и пряные ароматы не могли замаскировать запах немытых тел и секса.

В дальнем углу широкой комнаты без окон, на возвышающейся платформе, стоял, наклонившись, мужчина. Рядом с ним стояла смуглая девушка в набедренной повязке. Мужчина говорил на рваной смеси языков – кастильского и мосарабского, общеупотребительного для преступного мира – и расписывал достоинства девушки. У нее не было родственников, не было болезней и не было долгов. Не было у нее также и девственности, в завершение сказал мужчина, но клиенты все равно окружили платформу, с золотом и мараведи в руках. Закрыв глаза, девушка покачивалась на грани обморока.

Господь милосердный... Аукцион.

Шесть мускулистых охранников окружили Габриэля и его товарищей. Он был уверен, что сможет быстро сбежать – если бы только не Фернан, хнычущий у него под боком.

Самый крупный из шестерых вытащил блестящую, покрытую гравировкой берберскую саблю, преграждая им выход.

– Что задела здесь у вас, монахов-доминиканцев?

Лезвие клинка блеснуло в свете факела. Что бы только Габриэль не отдал за эту саблю! Но его руки были пусты, а клятвы тяжелы. Он претендент на вступление в святой орден, упрямый факт, о котором было гораздо легче помнить в уединении Уклеса.

Пачеко вышел вперед и обратился к главному стражнику:

– Саламо Файят ждет нас.

Эти слова были ключом, открывающим эту человеческую стену. Пятеро вооруженных мужчин расступились, растворившись в тени, драпировках и клиентах. Главный стражник убрал саблю в ножны и коротко поклонился Пачеко:

– Сюда, уважаемые гости.

Габриэль удивленно переглянулся с собратом-послушником. Фернан улыбнулся и сказал:

– Такое приветствие более приличествует ордену, ты не согласен?

– В борделе?

– Пачеко имеет достаточно влияния, а орден – достаточно золота, чтобы обеспечить любому счастливую загробную жизнь. Неудивительно, что его радушно принимают.

– Любопытно, – проговорил Габриэль с тяжелым вздохом. – Зачем владельцам такого места хотеть выкупа их клиентуры?

– А какое им до этого дело? Грешников легко завлечь. Завтра здесь будет столько же желающих получить доступ. – Фернан ухмыльнулся, его бледная кожа блестела от пота и масла, а глаза жадно поглощали окружающие удовольствия. – О, я мог бы быть одним из них.

Прокладывая узкую дорожку между проститутками и их клиентами, Габриэль последовал за мускулистым стражником. Он пожалел, что сбросил капюшон, потому что чувствовал на себе любопытные взгляды.

– Встаньте рядом с платформой, – приказал Пачеко, прежде чем нырнуть в толпу.

Габриэль потерял из виду его седую голову недалеко от алькова в глубине. Проходили минуты. Ему не оставалось ничего иного, кроме как наблюдать за аукционом. Девушку в набедренной повязке сменил юноша-мавр. На нем были подвернутые бриджи и шейные кандалы, его испуганные глаза были размером с куриное яйцо. Последовало несколько негромких предложений цены, и мавр был продан.

Габриэль попытался сдержать приступ тошноты. Между его лопатками струился пот, вызванный и жаром факелов и тел, и бурными воспоминаниями. Желание бежать отсюда было почти таким же сильным, как желание сражаться.

– Вы должны выбрать одного, – сказал вернувшийся Пачеко. – Каждый из вас.

Габриэль повернулся к нему, на его губах застыл вопрос. А вот Фернан без труда прервал тишину.

– Я ужасно скучаю по такой роскоши, как свой собственный раб, с тех пор как покинул имение моих родителей. Очень заботливо с вашей стороны, наставник.

– Это твое испытание, Фернан, так же как и мое. – Черные глаза Пачеко сузились, он смотрел то на одного, то на другого послушника. – Эти души отчаянно нуждаются в искуплении. Вы будете работать с ними, давать им духовное руководство. Обратите их к Богу. Помогите им искупить их грехи, и вы пройдете свое последнее испытание.

Год, проведенный в пределах ордена и жизни по его канонам, научил Габриэля не противоречить приказам Пачеко. Его слово решало, когда и где послушники будут проходить испытания.

Но как же Габриэль хотел не согласиться!

Морщины по обеим сторонам рта Пачеко углубились.

– Ты боишься этого испытания, Габриэль. Почему?

В первый раз ему захотелось, чтобы Фернан вмешался с какой-нибудь бредовой болтовней, но тот оценивал очередного раба, выставленного на аукцион. Габриэль сделал глубокий вдох и заставил напряженные мускулы расслабиться. Он закалял свою ложь, пока она не стала правдой.

– У меня нет страха, наставник.

– Тогда выбери кого-нибудь, – тихо сказал Пачеко. – Это довольно пугающе, я знаю, смотреть на море развращенных лиц и знать, что ты можешь сделать такой подарок только одному. Ты выбираешь?

Фернан качнулся назад на каблуках, его губы растянулись в идиотской улыбке.

– Я, например, выберу какого-нибудь ужасного бездельника. Нет смысла разрушать мои надежды из-за промаха.

Пачеко нахмурился.

– Ты примешь это испытание с совершенной искренностью или больше не вернешься в Уклее.

– И что тут такого страшного?

– Твой отец заявил, что ты больше не желанный гость ' в вашей фамильной усадьбе. С прошлой недели Уклее – твой единственный дом.

И без того бледное лицо Фернана стало белым как полотно. Он вытер рукавом выступивший на лбу пот.

– Ну тогда это значительно все меняет. – Он повернулся к людям в комнате и обратился к ним: – Есть здесь девственницы? Девственницы со склонностью к учению и молитвам? И, может быть, с элементарными хозяйственными навыками?

Габриэль потянул Фернана за рукав:

– Прекрати, идиот.

– Ничего не получается. Может, мне надо попробовать говорить на мосарабском?

– Тебе надо попробовать вести себя так, будто ты носишь на себе крест святого Иакова, – с явной угрозой проговорил Пачеко.

– Наставник, – сказал Габриэль, – что, если тот, кого я выберу, не захочет пойти с нами?

– Это аукцион рабов. Какой у них может быть выбор?

– Они станут собственностью ордена?

– Разумеется, – ответил Пачеко, пожимая плечами. – Габриэль, уж кому, как не тебе, знать, что это не обычный бордель. Выбирайте и давайте уже убираться отсюда. Теперь наши дела в Толедо завершены, и завтра мы возвращаемся в Уклее.

Фернан кивнул в сторону очередного мавра на платформе.

– Тогда я возьму вот этого. Он такой же бесполезный, как любой другой.

Пачеко вступил в торг и купил раба. Сгорбленный аукционер свел новую покупку по ступеням. Фернан осмотрел молодого человека с ног до головы, на его лице появилось презрительное отвращение.

– Сомневаюсь, что он хотя бы говорит по-кастильски.

– Можешь спросить его, – сказал Пачеко.

– О, это будет трудно.

Светлокожая женщина вышла вслед за аукционером в центр платформы – женщина, от которой у Габриэля перехватило дыхание. Несвязные звуки борделя притихли. Одетая в темно-синее платье, украшенное богатой вышивкой, она безмятежно обвела взглядом толпу покупателей. Никакое напряжение не сковывало ее. Никакая горечь не трогала улыбку на ее губах. Во всех смыслах она воплощала собой мир, который Габриэль еще должен был найти, эта женщина на грани рабства.

Она закрыла глаза и облизнула губы, ее голова запрокинулась. Распущенные волосы такого же красно-коричневого цвета, как спелые финики, протянулись до изящного изгиба ее талии. Габриэль представил, как запускает пальцы в эти шелковые пряди, притягивает ее к себе, наслаждается ее белой плотью. С пересохшим ртом он сглотнул, прогоняя образ, как безмятежность на ее лице сменяется желанием. Желанием к нему.

Быстрый взгляд подтвердил, что такое же животное желание отразилось на дюжине лиц вокруг. Фернан пожирал ее жадным похотливым взглядом.

– А могу я передумать? – спросил он.

Мускулы на руках Габриэля напряглись. Безымянная женщина вызывала больше мыслей о грехе, чем у него было за целый месяц. Вожделение. Зависть. Гнев. Он закрыл глаза, не дыша, но темные образы не оставили его в покое. Сжав кулаки так сильно, что ему показалось, вот-вот сломаются пальцы, он взмолился о силе – силе достаточной, чтобы сдерживать его темперамент до тех пор, пока она не уйдет, пока искушение не исчезнет.

Вдруг со стороны входа раздались крики и послышался лязг вытаскиваемых сабель. Все головы повернулись туда. Те же самые шестеро охранников материализовались из тени, преградив путь молодому человеку с черными вьющимися волосами. Покупатели попятились, суматошно толкая друг друга. Один ткнул Габриэля локтем в живот. Закричала женщина.

И то же самое сделал мужчина у двери.

– Ада!

Глава 2

Вошедший, не более чем едва оперившийся юнец, увернулся от угрожающих ему клинков – сначала подпрыгнув, а потом перекатившись. Он протиснулся между двумя стражниками и ускользнул, как рыба, из их рук. Повернувшись вокруг своей оси, он вытащил из ножен пару диковинных изогнутых сабель, парировал удар одного из стражников, зажав саблю противника меж двух своих клинков, и вывернул, швырнув гораздо более тяжелое оружие на землю.

Габриэль смотрел на происходящее с любопытством, восхищением и завистью. Он много лет не видел такой ловкости и природной грации во владении оружием; уж точно не с тех пор, как сам последний раз держал в руках клинок. Молодой, проворный и расчетливый, юноша практически танцевал среди нападавших, разоружая их, когда возможно, и выводя из строя.

Нуда, в этом было одно отличие. Габриэль никогда не колебался, прежде чем убить.

Клиенты борделя сбились в кучу, как овцы в загоне. Женщины кричали и прикрывали свои обнаженные тела. Только сейчас, при виде насилия, они вспомнили о скромности. Музыканты вжались в дальний альков, но продолжали играть, не обращая внимания на угрозу или, возможно, привычные к регулярному насилию и ежевечерним дебошам.

– Сюда, – сказал Пачеко, хватая раба Фернана за руку. – В сторону алькова. Там есть задняя дверь.

Надев капюшон, с разинутым ртом, но, слава Богу, молча, Фернан повиновался наставнику. Таща раба за руку, он принялся искать безопасный путь к выходу, но Габриэль не двигался.

Из тайных укрытий появилась еще горстка стражников. Противники явно превосходили юношу в числе, и ради чего? Почему? Ради рабыни?

Габриэль увидел, что она как вкопанная все еще стоит на платформе. Отчаянный крик юноши, проносящиеся по комнате волны насилия и страха не изменили безмятежного выражения ее лица. Она лениво подняла руку к низкой потолочной балке, это движение натянуло ее платье на груди. Улыбка тронула уголки ее губ, когда она поддела пальцем отслаивающийся кусок штукатурки.

– Габриэль, мы должны уйти. Это мой приказ.

Мрачное, как грозовая туча, лицо Пачеко не допускало возражений, но Габриэль все равно возразил:

– Этот парень один противостоит восьмерым.

– Даже не думай помогать ему. – Пачеко сощурился, краснея от гнева. – А сейчас делай то, что приказано, послушник.

Габриэль поднял упавший меч и встал на изготовку, чтобы помочь юноше, игнорируя приказ наставника. Он сжал пальцы на рукоятке и принял расслабленную позу. Вес оружия в руке был как возвращение домой, более родной, чем монашеское одеяние, которое он носил.

– У тебя есть ответственность, – сказал Пачеко, его голос уже лишился недавнего гнева. Теперь он был холодный. Угрожающий. – Ты дал клятву – не мне, а Господу.

Да. Одну из трех. Он должен воздерживаться от насилия.

Вторая клятва, послушание, тянула его руки вниз. Меч теперь стал в два раза тяжелее, а потом еще тяжелее, пока не упал из онемевших пальцев. Приглушенный лязг металла о земляной пол эхом отразился в его костях.

– Уходим сейчас же.

Пачеко потянул его за рукав.

На аукционной платформе странная девушка-рабыня вдруг взвизгнула. Удивление отразилось на ее безмятежном лице, когда какой-то мужчина схватил ее за талию. Габриэль узнал в нем одного из клиентов. Рабыня с сонными глазами рассмеялась, но, когда схвативший ее не отпустил, она стала вырываться из его цепких рук.

– Ада! – Юноша отразил удар еще одного нападавшего и оказался не больше чем в паре метров от платформы. Его туника была залита кровью, – Останови его!

Габриэль не раздумывая одним прыжком оказался у платформы и подставил ногу.

Похититель и его очаровательная жертва споткнулись и скатились по трем ступенькам в сторону дальнего алькова. Испуганные музыканты оборвали игру. Изворачиваясь всем телом, женщина боролась с мужчиной с неожиданным рвением. Она визжала на незнакомом языке и брыкалась, целясь каблуком в его лодыжку. Он ударил ее по щеке.

Но ее было не остановить.

Она ударила его коленом между ног и оттолкнула взвывшего нападавшего в сторону. На четвереньках она пронеслась мимо разбегающихся клиентов и проституток, чтобы найти меч, который уронил Габриэль. Она встала, откинула спутанную массу волос со лба и убедительным движением подняла оружие. Кто-то, несомненно, научил ее держать клинок.

Возможно, тот юноша-воин, сражавшийся из-за нее.

Она снова начала смеяться и раскачиваться в ритме отзвучавшей музыки. Ее краденый меч нырнул вниз. Габриэль отскочил от платформы, чтобы защитить ее от опасности.

– Ложись! – крикнул юноша.

Габриэль бросился на пол и потащил женщину за собой, отведя в сторону ее оружие. Звон металла прозвучал над их головами, там, где юноша своими двумя кривыми саблями отразил кинжал – кинжал, нацеленный в шею Габриэлю. Отброшенный похититель хотел вернуть свой приз. Еще два отражения удара, и он упал мертвым рядом с Габриэлем и рабыней, которую тот все еще держал.

Она улыбнулась их защитнику.

– Джейкоб!

Юноша, названный Джейкобом, тяжело дышал. Спутанные черные волосы падали ему на лоб. Он поймал взгляд Габриэля.

– Ты можешь вывести ее отсюда? – спросил он по-кастильски с сильным и незнакомым акцентом.

– А ты справишься один?

Джейкоб только кивнул, отворачиваясь, чтобы защититься от еще одного нападающего.

Габриэль рывком поставил женщину на ноги и поднял на плечо. Руками она бешено молотила его по спине, а ногами пыталась ударить в лицо. Он сжал ее крепче, успев при этом заметить, что ее упругие, идеальной формы ягодицы, касаются его головы.

Соблазнительная женщина.

Он дернулся от этой мысли, а не от стула, пролетевшего мимо его головы. Стул врезался в ближайшую стену и рассыпался на части. Рыхлые подушки сминались под его ногами, когда он пробирался через дерущееся месиво к алькову. Хотя он не был уверен, что юноша справится с этой вооруженной ордой, он не осмеливался обернуться. Искушение сменить брыкающуюся женщину на холодную сталь меча может оказаться слишком сильным.

Пачеко и Фернан ждали его в переулке позади борделя. Зловоние смрадного, но теплого ночного воздуха было приятной переменой после жаркой отравы табачного дыма и духов. Разъяренная ноша Габриэля продолжала молотить его по спине и царапать шею длинными ногтями. Он выругался, снимая ее с плеча.

Женщина с глухим шлепком приземлилась на грязную мостовую. Она с трудом дышала. Габриэль опустился на колени и прижал большие пальцы к двум точкам на ее горле, надавливая, пока она не потеряла сознание.

– Ты убил ее! – задохнулся Фернан.

– Я не сделал ничего подобного. Теперь она отдыхает. – Он распрямил свои длинные руки и ноги и встал во весь рост. – Что случилось с твоим рабом?

– Ой сбежал, – ответил Фернан, широко улыбаясь. – Можешь поверить, как мне повезло? Я думаю, что это означает, что Бог освободил меня от моего обязательства.

– Едва ли. Мы обсудим это позже. – Пачеко, сдвинув брови, пристально смотрел на неподвижную женщину. – Кто она, Габриэль? И что ты делаешь с ней?

Из двери с криком выскочил Джейкоб. Они с Габриэлем захлопнули дверь и навалились на нее. Грохот кулаков по двери раздался в переулке как боевой клич.

Схватить женщину, спасая ее посреди хаоса, было одно. Необходимость снова коснуться ее заставила Габриэля остановиться. Но удары кулаков по двери не ослабевали. Он приказал себе собраться и поднял на руки ее безжизненное тело.

– Из-за чего все это? – спросил он.

– Нет времени, – задыхаясь, ответил Джейкоб. – Бежим.

Пробираясь по извилистым мощеным улицам Толедо, где все было окутано тьмой, Джейкоб бен Ашер внимательно наблюдал за своими неожиданными спутниками. Седовласый мужчина был главным в их усталой компании, худой ковылял позади него, его восковое лицо было пепельно-бледным. Самый высокий из троих – тот, кто подставил подножку похитителю Ады и утащил ее из того отвратительного места, – нес ее на плече.

Джейкоб предпочел бы отнести ее во дворец графини, но не мог рисковать быть пойманным. Ни охранниками борделя. Ни городской стражей. Обнаружив после наступления темноты еврея наедине с христианкой, находящейся в полуобморочном состоянии, они начнут задавать вопросы, прежде чем арестовать его. Или того хуже.

А с кровью, текущей из его ключицы и струящейся под туникой по груди, Джейкоб не мог быть уверен, что сам доберется до дворца, тем более неся Аду.

Он сжал пальцы на рукоятях своих сабель. Седовласый мужчина вел их в глубину той части города, в которой Джейкоб никогда не бывал. С каждым шагом его тревога нарастала. Эти люди – члены религиозного ордена. Их белые монашеские одеяния украшали красные кресты, об этом же говорили коротко подстриженные волосы. Рыцари или церковники, ему не более приятно было бы стать предметом их изменчивого чувства справедливости и врожденного предубеждения, чем увидеть Аду там, на аукционном помосте. Его охватила такая горечь, что стало трудно дышать.

Глупая женщина.

Они остановились перед большим зданием. Его внешний вид, хотя и аскетичный, был грациозным и привлекательным. Кирпичи и камни чередовались в высоких отвесных стенах, их кремовый цвет слабо светился в сгущающейся темноте. Мощная защитная стена поднималась до второго этажа, а деревянные балконы рассыпались по узору окон и выложенных кирпичом дверных арок.

– Это один из принадлежащих нам домов, – сказал седой по-кастильски, пристально глядя своими черными глазами на Джейкоба. – Ты и девушка приглашены сегодня на ночлег.

Здание было выдержано в мавританском стиле, и Джейкоб заинтересовался, как эти люди завладели имуществом, к созданию которого явно не имели отношения. Кроме, может быть, колокольни. Христиане строили колокольни, а мавры – минареты.

– Кто вы? – спросил он, с трудом выговаривая слова.

Даже после более чем года жизни в Толедо у него так и не появилось легкости в произношении.

– Я Гонсало Пачеко. Это Фернан Гарса и Габриэль де Маркеда, двое моих послушников из ордена Святого Сантьяго.

– Священники? – Он взглянул на того, которого звали Габриэлем, чьи рост и сила намекали на способность к битве, а не к молитве и жертвенности. – Вы не caballeros?

– Я понимаю твою нерешительность, – сказал, улыбаясь, Пачеко. Но то ли из-за обстоятельств, то ли из-за ночных теней эта улыбка ничуть не успокоила Джейкоба. – У нас нет намерения попытаться обратить тебя сегодня вечером – а только позаботиться о девушке и твоих ранах.

Джейкоб пробежал взглядом по вооруженным мужчинам, прохаживающимся вдоль крепостной стены.

– Я не боюсь.

Габриэль поднял Аду на плечо, ее длинные волосы упали ему на спину.

– Для одного вечера нам достаточно насилия.

Джейкоб провел языком по нёбу. Когда-то давно он был заодно с Робином Гудом и Уиллом Скарлеттом – этими легендарными героями Англии. Они сражались против негодяев, которые заключили в тюрьму Аду и угрожали всему Ноттингемширу. Джейкоб был умным и достойным бойцом, уважаемым теми, кто знал его.

С этими воспоминаниями, проносящимися в голове, он сказал:

– Меня зовут Джейкоб бен Ашер, и я благодарен вам за ваше великодушие.

Миновав лабиринт коридоров, Джейкоб оказался в келье, аскетичной в соответствии с уставом их ордена. Пачеко сидел рядом с ним с подносом чистых тряпичных бинтов и чашкой жидкого молочного бальзама.

– Меня удивляет, что ты не пострадал больше, – сказал он, осмотрев раны Джейкоба.

– Наставник, зачем заниматься этим евреем? – спросил Фернан.

Худой бледный послушник стоял в дверях смежной комнаты. Испуганное выражение на его лице сменилось презрением.

– Хотя я не согласен с его верой, он спас Габриэлю жизнь, – сказал Пачеко. – Он заслуживает медицинской помощи, это самое малое.

– Спасибо, – тихо сказал Джейкоб.

В своей жизни он встречал слишком много религиозных фанатиков, которые бросили бы его умирать в переулке. Великодушие пожилого монаха немного успокоило его мрачные предчувствия.

Когда бальзам обжег глубокий порез на его плече, он крепко стиснул губы. Другая, еще более глубокая рана под самой ключицей еще ждала обработки, но Джейкоб решил, что не доставит Фернану удовольствия увидеть, как он морщится от боли.

Габриэль, промокал тканью свой затылок. Темные пятнышки крови испачкали ткань и его свободный белый капюшон. Джейкоб посмотрел на Аду, она лежала, распростертая на простой койке, и подумал, сколько плоти этого человека осталось под ее ногтями.

– Ну а теперь объяснись, – сказал Габриэль. – Ты непростительно рисковал своей жизнью, вломившись туда так, как ты это сделал.

– Это не наше дело, – сказал Пачеко.

Джейкоб с трудом улавливал суть их разговора, их слова путались в его мозгу. Ада гораздо лучше владела кастильским языком. Нет, она была настоящим мастером. Поистине одаренная.

– Наставник, его действия подвергли нас опасности, и я по крайней мере хотел бы знать почему.

– Следи за своим языком, послушник.

Габриэль, пробормотав извинения, сцепил руки за спиной и отвернулся к единственному в комнате окну. Толстое грязное стекло было почти непрозрачным, но свет от двух горящих в комнате факелов отразился на его лице.

Пачеко устало вздохнул и вернулся к ранам Джейкоба.

– Вот эту, у тебя под ключицей, возможно, потребуется зашить. У тебя есть доктор, который займется тобой?

– Один из ваших, без сомнения, – процедил Фернан.

Джейкоб отрицательно покачал головой и неуверенно провел рукой по волосам. Пот высох, и кончики кудрей стали на ощупь как солома.

– Врач ее сиятельства – христианин. Пачеко вопросительно поднял бровь. – Чей?

– Графини де Вальдедроны. Я был в отъезде вместе с ее людьми и вернулся только сегодня днем. – Он снова взглянул на Аду, она была бледна. Бессильное чувство гнева и печали наполнило его. – Я обыскал весь дворец, но Ада снова исчезла.

– Исчезла? – Половину лица Габриэля освещало пламя факела, другая оставалась в тени. – Ее похитили?

Джейкоб зашипел, когда Пачеко коснулся раны на его ключице. Он мог вынести боль телесную, но боль, которую причинила Ада, закралась гораздо глубже. Жизнь в Кастилии состарила его больше, чем он хотел думать.

– Нет. – Он тяжело вздохнул, подыскивая слова. – Я думаю, что она была там по своей воле.

Габриэль нахмурился.

– Зачем?

Встретиться взглядом с бездонными глазами этого человека было вызовом. Признать правду было почти невозможно.

– Она зависела от опиума.

Три доминиканца окаменели. Их взоры обратились к Аде. Она всегда выглядела такой спокойной, когда спала, убаюканная наркотиком.

– И она была готова продать себя в рабство?

В лице Габриэля не было ни намека на сочувствие.

– Наверное, ее долги были слишком велики.

Месяцами не проливавшиеся слезы подступили к его горлу. Джейкоб хотел спать, спать без тревог. Его преданность не принесла никому из них ничего хорошего.

– Я не мог оставить ее. Она никогда бы не нарушила обещание, если бы была здорова. Ее выбор теперь не ее собственный.

Пачеко завязал последний бинт.

– А как ты связан с ней?

– Мы оба приехали из Англии и служим донье Вальдедроне. Я... ее друг.

– И более того, если бы ты добился своего, еврей? – спросил Фернан. – Но она не захотела тебя, не так ли?

– Фернан. – Предупреждающий тон Пачеко заставил его замолчать. – Мы поможем всем, чем сможем, и доставим вас обоих в резиденцию доньи Вальдедроны здесь, в Толедо.

– Нет-нет, пожалуйста! – воскликнул Джейкоб.

– Прошу прощения?

Джейкоб встал и натянул свою тунику и кольчугу, его разум был в смятении. Он прижал ладони к глазам, чувствуя, как усталость и горе давят изнутри. Он слишком устал, чтобы дальше заботиться о ней.

Это было хорошее решение. Она никогда не простит его, но, возможно, она выживет, и станет сильной, и избежит этой ужасной полужизни.

– Умоляю вас, – тихо произнес он. – Возьмите ее с собой.

Габриэль внимательно разглядывал безмятежное лицо Ады, мысленно возвращаясь к жестокости, которую чувствовал в борделе – в той черной смертоносной волне. Он целый год не держал в руках меч. Он скучал по нему так же, как и сожалел об утрате силы, статуса и власти, которые когда-то принадлежали ему.

Но просьба молодого Джейкоба вырвала его из этой картины фальшивого покоя.

– Что?

– Вы братья ордена Святого Сантьяго. – Джейкоб по очереди посмотрел каждому из них в глаза. – И ваш монастырь находится на востоке, в Уклесе, si?

Пачеко кивнул.

– Это верно.

– Пожалуйста, возьмите ее с собой.

Старые страхи побежали по коже Габриэля. Эта девушка была опасна.

– Нет.

Джейкоб расправил плечи, разбередив свою рану на ключице. Но он встал прямо, чтобы посмотреть Габриэлю в глаза.

– Ты у меня в долгу за спасение твоей жизни.

– Это твои действия изначально подвергли нас опасности.

– Я спас тебя, – сказал Джейкоб. – Отплати мне и спаси ее.

– Ты сам не можешь?

Те же самые гордые плечи опустились.

– Я... я пытаюсь. Все, что я могу придумать и сделать, – все безуспешно. – Джейкоб больше не смотрел ни на Пачеко, ни на Фернана. Он умолял только Габриэля. – Я прошу ради нее.

– Нет.

Пальцы Джейкоба сжались в кулаки.

– Ты отказываешь нуждающейся душе? Что ты за человек? Что ты за христианин, слуга Господа?

Фернан фыркнул.

– Уж побольше, чем ты, еврей.

Джейкоб бросился к Фернану и повалил его на землю, Габриэль и Пачеко с трудом оттащили его. Джейкоб шипел и брыкался, целясь ногой Фернану в бок.

– Я убью его!

Габриэль держал его за голову, пока тот не успокоился.

– А я сделаю вид, что не слышал, как ты говорил это. Судья вряд ли благосклонно посмотрит на еврея, изрекающего такие угрозы.

С трудом поднимаясь на ноги, Фернан вытер кровь.

– Я хочу, чтобы его посадили в тюрьму.

Пачеко успокаивающе поднял руку.

– Хватит, Фернан. Мальчик расстроен, а ты можешь вывести из себя даже святого.

Фернан сплюнул и вытер губы дрожащими пальцами, оглядываясь в поисках, чем бы вытереть их, кроме монашеского одеяния.

– Ой, да давай уже забирай ее, Габриэль. Что еще хуже может случиться? Она без сознания, чувственная и совершенно уязвимая женщина, которая будет зависеть от твоей заботы каждую минуту днем и ночью. – Он хихикнул. – Едва ли это вообще испытание.

– Я могу позволить ему закончить то, что он начал, – сказал Габриэль. – Сомневаюсь, что исход будет в твою пользу.

Пачеко встал между ними.

– Вы ведете себя как дети, а не как монахи-доминиканцы. – Он показал на соседнюю комнату. – Фернан, оставь нас.

Габриэль отпустил Джейкоба и наклонил голову. Это короткое насилие только отсрочило решение их наставника.

– Я прошу тебя вернуться в имение доньи Вальдедроны, – сказал Пачеко Джейкобу. – Я организую для тебя эскорт из рыцарей. Утром, когда все остынут и успокоятся, возвращайся с личными вещами девушки, и мы обсудим ее будущее.

Джейкоб кивнул, натянул сапоги и застегнул на поясе ремень. Один, последний, раз взглянув на Аду, он вышел из комнаты.

– Наставник. – Склонив голову, Габриэль старался успокоиться. – Наставник, скажите мне, что делать.

– Теперь она будет на твоей ответственности.

Решение суда. Приговор. Уже не в первый раз он подумал, что то изгнание было бы лучшим выбором. Эта жизнь, полная жертвенности и ограничений, была слишком уж противна.

– А если я не смогу?

– Сможешь, – твердо ответил Пачеко. – И мы оба знаем, каковы будут последствия, если не сможешь.

Глава 3

Ада проснулась на дне повозки. Ее голова трещала также яростно, как расшатанные колеса. Ее желудок стянуло в том месте, где голод встречался с тошнотой. Одна сторона лица болела от синяка размером с большую спелую оливу.

Ада села, ее суставы и мышцы словно задеревенели. Щурясь от солнца, она увидела, что впереди верхом едут двое мужчин в белых одеяниях.

Толедо нигде не было видно. Скалистые горы, окружающие город, виднелись далеко на горизонте. Вокруг раскинулись бесконечные луга. Иногда в поле зрения появлялись ветряные мельницы, отары овец и берега реки Тахо.

Но где же Джейкоб? События прошлой ночи казались расплывшимся пятном из цветов и мелодий. Они перемежались яркими моментами страха и гнева. Снова ночные кошмары. Они просачивались в каждый вдох, даже когда она забывалась под действием настойки. Она никогда не спасется, если они последовали за ней даже в то таинственное место.

Но она отчетливо помнила Джейкоба. Он поможет ей прогнать пульсирующую словно металлический барабан головную боль.

– Джейкоб? – Его имя застряло у нее на языке. – Джейкоб, где ты?

Ее хриплый голос прозвучал чрезмерно громко. Лошадь под неловким всадником испугалась и взвилась на дыбы, без труда сбросив седока.

– Фернан, – сказал третий всадник, едущий позади повозки. – Даже лошадь ехала бы верхом лучше тебя.

Усталая и сбитая с толку, Ада напряженно пыталась понять его слова, сказанные на романском языке. Кастильский диалект. Очень хорошо образованный.

– Но он же мерин, наставник, – ответил тот, кого назвали Фернаном. – Этой скотине мой легкий вес понравится гораздо больше, чем какой-нибудь похотливый жеребец. – Он встал и стряхнул со своей одежды пыль. Держась рукой за поясницу, пошел к испуганной лошади. Та нервно отступила на несколько шагов. – А вы мне не поможете?

Высокий всадник, несомненно рыцарь, натянул поводья, а затем грациозно спрыгнул на землю. Но даже на таком фоне негостеприимной равнины Меса-де-Оканья он выглядел угрожающе. Белые одежды ничуть не смягчали жесткие черты его лица. Коротко подстриженные волосы, черные как уголь, сияли на солнце.

– Тебя сбросили уже три раза, – без сочувствия в голосе сказал он. – Почему бы тебе не поехать вместе с женщиной?

– В повозке? Которую тащит осел? – Фернан выпрямился с фальшивым достоинством шута. – Я все еще мужчина.

– Ну так и сиди на лошади как мужчина.

– Сказано с терпением и милосердием истинного божьего человека, Габриэль.

– Эй? Простите меня, но где Джейкоб?

Все трое вопросительно на нее посмотрели. Она сказала это по-английски. Мало кто на Апеннинах говорил по-английски, и эти святые отцы не выразили никаких признаков понимания. Она попыталась снова задать вопрос на романском:

– Donde esta Jacob?

Габриэль подсадил Фернана в седло и, натянув вожжи, намотал их на луку своего седла. Избавившись от одной обузы, он повернулся к Аде.

– Твой друг Джейкоб находится на пути в столицу.

– В Сеговию? – спросила она.

– Донья Вальдедрона при дворе короля Альфонсо, и он поехал туда, чтобы встретиться с ней.

Предательство, как осколок стекла, вонзилось в ее сердце. Верный, надежный и обожающий Джейкоб был в Толедо ее единственным настоящим другом. Большинство подозрительно относились к ее образованности, а остальные думали, как использовать ее в своих целях. Она балансировала между ними всеми, чтобы завоевать расположение вдовствующей графини, рассчитывая на Джейкоба как на достойного доверия наперсника.

А когда жажда очередного глотка настойки брала верх, она могла рассчитывать на его заботу и осторожность.

То, что он мог покинуть ее ради прекрасной и благородной дамы, оставив этим людям, было похоже на предательство ее сестры – Мег предпочла Уилла Скарлетта своей родной плоти и крови.

Но если Джейкоб решил обойтись с ней так жестоко, она забудет о нем так же легко, как они покинули Англию. Она ничего ему не должна.

– Ну, теперь я знаю, где Джейкоб, – коротко бросила она. – Но где мы? И кто вы такие?

– Мы братья ордена Святого Сантьяго, находимся на пути в Уклее, – ответил Габриэль. – В твой новый дом.

– Вы сошли с ума?

– Не кричи.

Теплый весенний ветер разметал ее волосы.

– Мой дом в резиденции ее сиятельства в Толедо. Там мои вещи, и я требую, чтобы меня немедленно вернули туда.

– Твои вещи вместе с тобой в повозке, – сказал он. – И мы не вернемся в Толедо.

– Это возмутительно!

Он поднял черную бровь. Некоторые люди сопроводили бы это движение улыбкой или ухмылкой, но на его лице не дрогнул ни один мускул.

– Интересно, где бы был сегодня твой дом, если бы Джейкоб не спас тебя от того аукциона?

Аукцион. Воспоминания и страхи нахлынули на нее. От унижения по коже побежали мурашки, но кровь закипела.

– Неужели ни у кого из вас не осталось хоть капли сострадания?

Габриэль смотрел на нее, как смотрела бы статуя. Пожилой мужчина покачал головой, на стареющем лице появилась жалость.

– Дитя, это для твоего же блага, – сказал он.

– Более того, она сама устроила себе это. – Габриэль шагнул ближе к повозке, его белое одеяние развевалось как парус. – Скоро ты будешь страдать еще больше.

– Что вы имеете в виду?

– Твой приятель Джейкоб приедет за тобой через месяц. Моя задача сделать так, чтобы к его возвращению ты была в безопасности и свободна от опиума.

Никакого опиума. Никакого освобождения. Только ужасная боль от воздержания и безысходное отчаяние, когда она снова поддастся ему. Всегда поддавалась.

Снова ночные кошмары.

– Вы не можете сделать этого!

– Я собираюсь это сделать, – сказал Габриэль, – с твоей помощью или без нее.

– Вы собираетесь держать меня пленницей?

– Я буду более добрым хозяином, чем любой из тех, кто купил бы тебя вчера вечером.

Она попыталась вскочить, но две руки, твердых как железо, удержали ее за плечи. На мгновение, короткое как проблеск молнии, они были лицом к лицу. Как и волосы, его глаза отблескивали другими цветами – цветами заката и высокогорного плато. В этих глазах она не увидела ни намека на сочувствие или доброту. Только гнев.

Зеркало. Отражение ярости, такой же глубокой, как ее собственная.

А потом он толкнул ее мощными руками, и она оказалась снова в повозке. Ада поморщилась, но на губах промелькнула улыбка. Все-таки он не так уж бесстрастен.

– Мы должны до темноты приехать в Епес, это на полпути к Уклесу. Сиди молча, или я свяжу тебя и заткну рот. – Габриэль отступил назад и издевательски изобразил поклон. – Выбор за тобой.

Ада со злостью посмотрела на всех троих. Габриэль стегнул лошадей, снова направляя их по дороге на восток.

Он ехал впереди остальных, спина прямая, взгляд не отрывается от безграничного горизонта. Однако его возбужденный разум все время возвращался к Аде, как жаждущее животное к ручью. Королевы смотрели на своих подданных с меньшим высокомерием, чем она. Впрочем, Габриэль не был обязан опускать взгляд и подчиняться ее приказам.

Негодование кипело в его теле, каждая частичка его восставала против послушания, которое дал ему Пачеко. Ему придется жить с этой тяжкой ношей или рисковать вернуться в мир, где его жажда мести будет царствовать безраздельно. Орден удерживал Габриэля от совершения убийства.

В Уклесе его клятвы соблюдать было гораздо легче. Если не считать того, что она тоже будет там, принеся с собой искушения.

Нет. Эта мокрая крыса, эта женщина была почти что шлюха, несмотря на дорогую одежду и высокопоставленных покровителей. Очистившиеся от действия опиума, ее глаза не содержали ни намека на то опьяняющее умиротворение, которому он позавидовал. Все это была ложь. Она была женщиной, разрываемой пороком, и чары, которыми она окутала его в борделе, слава Богу, разрушились.

Он глубоко вдохнул. Он подчинится наставнику, сделает то, что хорошо для Ады – несмотря на ее сопротивление, – и займет свое место среди доминиканцев.

С Фернаном, едва-едва управляющимся со своей лошадью, и Адой, временно смирившейся с заключением, их небольшой отряд продолжил путешествие. Плато тянулось перед ними на восток, обесцвечивая все цвета, кроме коричневой земли и бледной зелени пшеницы и жесткой травы.

Как отличалось это от Маркеды, где вырос Габриэль! Умеренная и зеленая, Маркеда щедро питала виноградники, а также цитрусовые и оливковые сады. Сидя высоко на коне, кажущийся маленьким из-за бесконечности неба и плоской земли, он чувствовал себя таким уязвимым.

Габриэль поднялся на небольшую возвышенность и посмотрел на неглубокую лощину внизу. На большом расстоянии в восточном направлении тащился купеческий караван. По бокам трех громоздких повозок ехали всадники. Солнечные лучи отблескивали на их оружии и шлемах. Впереди, перекрывая дорогу, толкалась отара овец, направлявшаяся на север. Приглушенное эхо разносило крики возничих по пастбищам. Кучер передней повозки и один из пастухов обменялись сердитыми жестами.

Фернан со смехом обратился к своей пугливой лошади. Габриэль бросил на него мрачный взгляд.

– Что? – спросил тот. – Эта лошадь в ужасе.

К нему подъехал Пачеко.

– Что происходит?

– Выглядит достаточно безобидно, – ответил Габриэль. – Вон там вооруженные люди помогают пробраться через стадо овец. Присмотрите за женщиной, пока я съезжу вперед. Не хотелось бы дать ей возможность...

– Сбежать? – Она выбралась из повозки и встала прямо позади их лошадей. Улыбаясь как ангел, она покачала головой, тряхнув нечесаными волосами. – Что заставляет вас так думать?

Он натянул поводья и развернул коня в ее сторону.

– Вернись в повозку.

– Нет. Как тебя зовут?

– Габриэль де Маркеда. А теперь возвращайся в повозку, пока я не приволок тебя туда сам.

– Мне это может понравиться.

Полные губы изогнулись в улыбке. Она говорила на безупречном кастильском, но ее необычный акцент заставлял знакомые слова звучать по-новому.

Она подошла с грацией кошки. Габриэль наклонился, приблизив лицо к ее лицу.

– Ты бы сказала это любому мужчине, у которого есть то, что ты хочешь, – сказал он.

– Si.

– Ты забываешь, я не мужчина, – прошептал он. – Я слуга Господа.

– И мой тюремщик.

Он кивнул:

– Пока что.

– И это для моего же блага, я полагаю?

– Разумеется.

Она призывно посмотрела на его пах. Ее приоткрытые губы словно предлагали ему любой грех, который он только мог вообразить, и никакие бесчисленные молитвы и епитимья не могли притупить живость его воображения.

– Для моего блага или для твоего? – спросила она.

На вершине холма Фернан слез со своего коня, его глаза не отрывались от Ады и Габриэля.

– Никто не говорил мне, что здесь будет так весело.

– Замолчи, Фернан, и возьми повод ослика, – сказал Пачеко. – Мы должны обойти этот тупик, если хотим к ночи добраться до Епеса.

– Или на нас могут напасть бандиты. – Фернан показал на что-то за их спинами. Его идиотская улыбка исчезла. – Например, вон те.

Габриэль резко обернулся. Девять вооруженных мужчин на боевых конях скакали к ним с юго-запада. Бандиты альмохада. Грабители, захватывающие людей в заложники в надежде получить выкуп.

К ее чести, Ада не закричала и даже не вздрогнула. Она взлетела на лошадь Фернана, дернула поводья и опытной рукой развернула коня.

– Мы не можем убежать от них, – сказал Пачеко. – И не можем сражаться с ними.

– Нет, но они могут – стражники, что едут с караваном. – Габриэль рывком поднял Фернана к себе в седло. Он обогнул повозку и вставил палку поперек колес, чтобы она не двигалась. – Последний шанс показать, что ты умеешь хорошо себя вести, inglesa. Или я должен терять время, привязывая тебя к лошади?

Он мог бы и не говорить этого, потому что в руке она держала украшенный драгоценными камнями кинжал. Решительное выражение сделало суровым ее лицо.

– Я бы порезала тебя, если бы ты попытался. – Она осмотрела его с ног до головы с одобрением, которого не заметил бы только труп. – И вот это был бы позор.

Ее зад все еще болел от удара, когда Габриэль швырнул ее в повозку, но Ада изо всех сил скакала верхом по неглубокой лощине. На такой скорости весенний ветер развевал ее волосы и юбки как армейский флаг. Ее цвета. Она щурилась от яркого солнечного света на выгоревшей траве. Караван становился все ближе, отчетливее.

Конь Габриэля скакал рядом. Фернан прижался к высокому всаднику, зажмурившись от страха.

Ада пришпорила лошадь, чтобы перепрыгнуть небольшую канаву. Люди из каравана уже окружили три повозки, подготавливаясь к нападению бандитов. Шесть вооруженных воинов заняли места и обнажили длинные мечи. Она направилась к ним.

Перепуганные овцы блеяли и разбегались. Габриэль остановил коня, взметнув коричневую пыль.

– Бандиты альмохада, – произнес он. – Быстро приближаются.

– Сколько? – спросил стражник с неровным шрамом через всю щеку.

– Девять.

– Мы братья ордена Святого Сантьяго, – сказал Пачеко. – Можем мы рассчитывать на вашу защиту?

– Вам бы лучше взять лишний меч и помочь защищаться, – заметил человек со шрамом.

Ада вытерла пот со лба. Бандиты приближались.

– Дайте мне меч.

Она, должно быть, выглядела достаточно решительной – или достаточно безумной, – потому что стражник потянулся за вторым мечом на своем поясе.

– Не говори глупостей, – сказал Габриэль. Он спустил Фернана на дорогу и выхватил огромный меч у лысого. – Заберите его и девушку в убежище.

Ада вцепилась влажными ладонями в поводья.

– Я не слезу с этого коня.

– Этот твой кинжал не поможет.

– Верно. Я бы предпочла меч, но кто-то просто не дал его мне.

Он бросил на нее злой взгляд.

– Я не могу спасти женщину, которая твердо решила встретиться со своей смертью. Найдите ей что-нибудь полегче. Поменьше.

Коренастый купец в белом протянул ей короткий меч. Ада улыбнулась.

– Храни тебя Бог, – пробормотал Габриэль, поднимая свое оружие.

– Габриэль, ты не можешь, – возразил Пачеко. – Убери меч!

– Это последний раз, наставник. Я клянусь.

Взгляд Ады метнулся от одного к другому.

– Как это «последний раз»? Ты же caballero, это несомненно!

– Я дал клятву воздерживаться от насилия.

Она окинула его взглядом с ног до головы. Этот человек создан для войны.

– Ты шутишь!

Габриэль не ответил. Он развернул коня и сделал быстрый круг, обогнув повозку. Его длинное монашеское платье собралось у пояса, открывая мускулистые ноги в плотно облегающих бриджах.

– Эй, вы там, закройте эту брешь. Они попытаются прижать нас к реке. Осторожно!

Ада пораженно смотрела на него. Стражники повиновались так же, как и их суровый вожак со шрамом.

Бандиты приблизились к торговому каравану. Туники, выкрашенные в коричневый цвет Ламанчи, покрывали их с головы до ног, на железные шлемы были натянуты капюшоны. У некоторых поверх туник были надеты стеганые доспехи, большие бороды почти полностью скрывали их темные от загара лица.

Бешеное биение пульса оглушило Аду. Все в Кастилии знали о всадниках-изменниках, живших на границе. Похищение людей для выкупа было их единственным занятием. Особенно они ценили образованных женщин-христианок, поскольку за их благополучное возвращение платили хороший выкуп. Но переговоры о выкупе с этими негодяями могли занять много месяцев. А учитывая, что Джейкоб и графиня в Сеговии, никто даже не узнает о том, что Ада пропала. Она снова станет пленницей. Без надежды на спасение.

Но меч, кинжал, даже тела этих мужчин – все будет защищать ее. Ее не захватят. Она не станет заложницей.

Грохот копыт катился как грозовая волна – все ближе и ближе. Бандиты напали с яростью закаленных бойцов, их боевые крики раскололи жаркий полуденный воздух. Разворачиваясь, как веер, по полю битвы, они зарезали отбившуюся овцу и бросились к повозкам. Стражники держались.

Наставник Пачеко укрылся вместе с Фернаном с одной из повозок. Ада спешилась и привязала поводья к повозке. Она стала пробираться поближе к святым отцам. Ее ноги дрожали от накатывающих приступов панического страха. Один из бандитов помчался к ней. Она упала на колени и перекатилась под повозку. Металл ударил о дерево над ее головой, и вниз посыпались щепки.

Скорчившись за спицами высокого, по пояс, колеса, на полпути между своей лошадью и доминиканцами, собравшимися в следующей повозке, она подняла глаза. Двое пастухов прокрались сзади к одинокому стражнику, защищавшему тыл, и вдруг, набросившись, стащили его с коня. Темная кровь хлынула из шеи стражника. Его тело дернулось и вдруг затихло.

Ада с трудом подавила подступившее к горлу бешенство. Раньше она приняла твердое решение: ее не захватят, но эта уверенность разлетелась на куски. Старые воспоминания смешались с происходящим сейчас кошмаром, лишая сил.

Посреди шума яростной битвы она поискала глазами высокого человека в белом одеянии. Его лицо было перекошенной маской противоречивых эмоций. Он соблюдал свою клятву, да, но это усилие было написано, как слова, на его сжатых губах.

– Габриэль!

Он резко повернул к ней голову и поднял меч. Ада выглянула из-под повозки.

– Пастухи! Это ловушка!

Глава 4

Габриэль смотрел, как всадник альмохада вытаскивает Аду из-под повозки.

Схватив ее под мышки, бандит втащил ее на свою лошадь и отобрал у пленницы короткий меч. Она отбивалась и брыкалась, но тщетно. Свободной рукой он схватил ее спутанные волосы и дернул назад, обнажая шею, а затем приставил к шее нож.

Габриэль с силой рванул поводья. Везде стражники сражались с бандитами, выкрикивая отчаянные приказы друг другу. Он пронесся сквозь это месиво, мимо груженых повозок и прячущихся в них пепельно-бледных торговцев. Его глаза ни на мгновение не отрывались от ножа у горла Ады.

То есть до того момента, когда другой проблеск металла не отвлек его: отыскав свой украшенный драгоценными камнями кинжал, Ада ударила бандита головой прямо в нос и одновременно вонзила кинжал ему в бедро. Мужчина завизжал. Она воспользовалась моментом, когда его руки ослабли, и вывернулась.

Ада неловко спрыгнула на землю. Габриэль поднял свой меч. Когда-нибудь он обезглавит человека. Ему понравится смотреть, как негодяй упадет, безголовый и окровавленный, – осуществленная угроза.

Но он должен соблюдать свои клятвы.

Бандит побледнел при виде надвигающегося на него Габриэля и поднял руки. Ада схватила его за кожаный ремень и одним яростным рывком опустила на колени. Она выдернула свой кинжал из бедра бандита и прикончила его.

Габриэль мог только смотреть, открыв рот.

Ада встала и вытерла клинок о юбку, потом повернулась к нему. Глаза, которые когда-то соблазняли его фальшивым умиротворением, теперь горели диким безумием. Ее голос был ниже, когда она спросила:

– Что остановило твою руку?

– Мои клятвы.

– У меня есть свои клятвы, – сказала она. – Я никогда больше не стану пленницей.

Двое пастухов бросились между ними. Габриэль ударил одного из них ногой в голову, так что тот кувырком полетел в грязь. Второй нырнул к Аде и схватил ее за платье, разорвав его на спине. Она резко развернулась и, схватив его за руку, изо всех сил укусила. Он закричал, ударив ее локтем в грудь. Она упала, задохнувшись.

Габриэль пришпорил коня. Низко нагнувшись, он схватил пастуха за шею и сжал, волоча его по земле. Пленник брыкался и давился, его лицо потемнело до болезненно-багрового. Лошадь несла их к бурному потоку реки Тахо. Одним движением руки Габриэль освободился от царапающегося и плюющегося человека, сбросив его в реку.

Он повернул коня и вернулся к побоищу. Осталось всего трое стражников и столько же бандитов.

И Ада – Ада снова была на коне Фернана и во весь опор мчалась на запад.

Из-за яростно завывающего в ушах ветра Ада не слышала больше ничего. Низко пригнувшись и подгоняя уставшее животное, она рискнула оглянуться. Она надеялась добраться до деревни или, может быть, до другого каравана, но Габриэль пресек все ее попытки. Его лошадь неумолимо приближалась.

Она убила человека. Уже второго. Свежее воспоминание о крови и блеск драгоценных камней смешались со старыми кошмарами и дали им новую жизнь. Как часто она пыталась вытолкнуть эти отвратительные картины из своей памяти – воспоминания о том, что сделал с ней Финч!

Габриэль ликвидировал разрыв между ними. Ада повернула коня к ирригационной канаве и резко бросилась влево. У Габриэля не было другого выхода, кроме как перепрыгнуть через канал и направить лошадь за ней. К тому времени, когда он развернулся и возобновил преследование, она уже значительно оторвалась от него.

Она мчалась без всякой цели. Плато тянулось во всех направлениях, плоская и бесконечная тюрьма. Никакой деревни. Никакого каравана. Это должно было бы сделать ее храброй, освободить, но она осознала неизбежное. Ее лошадь устанет. Она будет предоставлена капризам сурового плато – его неспокойной погоде и бандитам, – а у нее нет ничего, кроме кинжала и измученного животного.

Ада выпрямилась и натянула поводья. Лошадь под ней замедлила бег, ее бока покрывала пена, грудь тяжело вздымалась.

Ветер трепал порванное на спине платье, немного охлаждая жар скачки. Руки у нее были липкие, а во рту чувствовалась горечь.

Габриэль нагнал ее даже раньше, чем она успела сползти с седла и упасть в высокую густую траву.

– Почему ты сбежала?

Ноздри Габриэля трепетали вместе с каждым резким вдохом. Когда он стал спешиваться, его одежда зацепилась за луку седла. Он сбросил мешающее платье через голову и швырнул в траву. Темные шерстяные бриджи облегали стройные ноги. Туника, выкрашенная в темно-синий цвет полуночного неба, натянулась на широкой груди, завязки у горла свободно болтались, открывая шею – более светлая кожа и темные волосы.

– Я знала, что под этим одеянием ты мужчина. Не хочешь снять что-нибудь еще?

Он схватил ее за плечи и рывком поднял на ноги.

– Я задал тебе вопрос, – сказал Габриэль.

– У меня перехватило горло от страха.

Темные глаза пристально смотрели на нее.

– Ты смеешься надо мной.

– Конечно. Я убегала от тебя, и ты знаешь это.

– Ты убила того человека.

Кровь и сияющие драгоценности. Агония смерти. Недели изоляции, закончившиеся в огне. Она отбросила эти воспоминания и сосредоточилась на этом загадочном опасном человеке. Габриэль. Играть с ним было более занимательно. А если у нее есть хоть какой-то шанс вернуться в Толедо, ей нужно больше узнать о нем.

– Я? Убила человека? Ты уверен, что не путаешь меня с кем-то?

Он сердито сдвинул брови.

– Я видел тебя!

– Но это не могла быть я, сеньор. Мой кинжал бесполезен. Ты сам это сказал. И я всего лишь женщина.

Он стоял там, лицо – непроницаемая маска, палец все еще указывал в пустоту. Только когда она улыбнулась, он отреагировал – не жестокостью или новыми гневными словами. Он просто отошел, перекрестился и опустился на колени. Он опустил голову. Ада не могла разобрать слова, которые он бормотал, но смысл их был ясен.

На одно мгновение ей захотелось тронуть его за плечо и попросить об одолжении.

Помолиться и за нее тоже.

Какая нелепость.

Она порылась в седельных сумках Фернана и нашла полупустую фляжку молодого эля. Выпила его жадными глотками, потом плеснула на руки. Все тщетно. Пальцы, ладони, руки – все осталось покрыто липким красным.

– Не хочешь исповедаться?

Она испуганно взвизгнула.

– Вы в монастыре всегда так подкрадываетесь к людям? Или ты слишком трепетно хранишь обет молчания?

– Я не давал такой клятвы.

– А о каких еще клятвах мне следует знать?

– Целомудрие, – сказал он хриплым голосом. – Помимо всего прочего, я поклялся хранить целомудрие.

– Я не удивлена.

Дрожь, как будто от холода, охватила ее. Эта дрожь исходила изнутри. И вот опять. Ее руки дернулись, и фляжка упала на землю, расплескивая содержимое.

Габриэль сохранял терпение. С трудом. Молитва, казалось, совершила чудо, но стоило ему встать перед ней, как спокойствие покинуло его. Ее платье, разорванное на спине, свободно свисало по плечам. Он принял решение быть сильным и полезным своей новой подопечной, этой сварливой женщине, но каждое ее движение было угрозой: ты нарушишь свои клятвы. Он вытащил свою фляжку.

– Вытяни руки. Позволь мне помочь.

– Спасибо, я сама.

– Ты думаешь, что, потому что я дал клятву повиноваться и воздерживаться от насилия, я не могу быть сильным?

Улыбка приподняла уголки ее губ, на одной щеке появилась ямочка. На левой.

– Ты не можешь драться, или выйти из себя, или лечь с женщиной? Как же ты находишь выплеск своей энергии?

– В молитве и размышлении.

Она коснулась его ладони. Ее пальцы, словно змеи, скользили вверх по его руке.

– Это помогает?

– Лучше, чем опиум.

Ее кривая улыбка стала шире.

– А ты его пробовал?

– Нет, – ответил он, движением плеча освобождаясь от ее отвлекающего прикосновения. – Но я вижу, что тебе он приносит только фальшивое умиротворение.

– Оно не фальшивое. Только если я не...

Она содрогнулась и уронила голову.

– Что?

Она глубоко вдохнула, плечи поднялись от вдоха.

– Оно не фальшивое, пока у меня есть еще опиум.

Габриэль поднял ее подбородок.

– Чтобы признаться в этом, требуется смелость.

Она отпрянула.

– Дурачок, это было не признание – всего лишь правда. Если бы вы, такие добродетельные люди, не отбирали его у меня, я бы чувствовала себя лучше. Я была бы лучше.

Она скомкала ткань в своих дрожащих руках. Скрутить, сжать, освободить. Дрожь еще сильнее. Ее глаза затуманились.

– Inglesa, ты хорошо себя чувствуешь?

– Конечно, нет! Это все твоя вина. Твоя и твоего задания утащить меня подальше от мира.

– Ты хочешь сказать – подальше от ближайшего аптекаря.

– Да! Ты мог бы оставить меня в покое. Со мной все было бы в порядке. – Она презрительно усмехнулась и плюнула ему на ноги. – Лучше, чем быть здесь с тобой.

Энергия вырывалась из ее тела мощными волнами. Предстоящая долгая ночь, на протяжении которой ему придется удерживать ее от того, чтобы причинить вред себе или кому-то еще, казалась нескончаемым путешествием.

– Нам лучше вернуться к остальным, – тихо сказал он. – Мы поедем в резиденцию архиепископа в Епесе. Там ты сможешь переодеться.

– Я хочу домой.

– Дом в Уклесе – на этот месяц. Я уже говорил тебе это.

– Безумие. Ты дурак, и лицемер, и зануда, и...

– Я думал, что смогу помочь тебе, но я ошибся. Я не могу даже заставить тебя вымыть руки! – Он бросил закупоренную фляжку к ее ногам. – Бог в помощь, inglesa.

– Нет! Не уходи! Я сделаю все, что ты захочешь.

– И что ты сделаешь?

Ада запустила руки в волосы. Когда она подняла глаза, она вдруг всплеснула руками и расхохоталась, ее настроение менялось как ветер.

– Я сделаю все, что угодно, – сказала она со странной улыбкой на губах. – Назови свою цену, послушник. На таком большом расстоянии от остальных мы можем договориться.

Габриэль сначала нахмурился, с радостью осознав, что его первоначальной реакцией на такое бесстыдное предложение был гнев, но следом нахлынули страхи шок от желания. Усилием воли он подавил и то и другое.

– Я не хочу слышать твои непристойные предложения.

– Такой благочестивый.

– Я стараюсь, да.

– Нет, ты лжешь самому себе.

Он взялся за поводья.

– Это не твое дело.

– Прости меня, – сказала она с презрительной усмешкой. – Я больше привыкла иметь дело с мужчинами, а не со слугами Божьими.

– Ты привыкла иметь дело с томящимся от любви мальчишкой, который не может тебе отказать. Но я не такой мальчишка, и я хочу, чтобы ты вспомнила о хороших манерах.

– О манерах?

– Да. Когда ты попросишь меня о помощи, ты скажешь «пожалуйста».

Ее глаза потухли.

– Никогда.

– Я больше не предложу свою помощь, – сказал он. – Сделай это по своей воле, или ты сделаешь себе гораздо хуже, чем мог бы я.

– И это излечит меня?

– В конце концов.

– Раньше я убью тебя, – сказала она.

– Но я хочу, чтобы ты излечилась, больше, чем ты хочешь эту свою отраву.

– Очень в этом сомневаюсь.

– И когда следующая банда отступников появится здесь, их будет слишком много, чтобы ты могла защититься от них.

Тихий голос, так непохожий на все, что он когда-либо слышал, медленно проплыл над плато.

– Но тогда я смогу положить конец всему этому.

Непрошеный проблеск сочувствия и еще более сильный гнев подхлестнули его слова.

– Ты ищешь смерти, inglesa? Так вот чего ты жаждешь?

Она отступила на шаг, потом на два.

– Ты знаешь, что мне нужно. Другой выбор – обойтись без этого, и вот этого я не могу. Не могу пройти через это снова.

– Ты трусиха.

– А что ты знаешь о смелости, ты, прячущийся от мира?

Перед его мысленным взором пронеслось видение поля битвы, усеянного телами и убитыми лошадьми. Аларкос. Та опьяняющая победа. В тот долгий день он был храбр, как десять человек, убивая врагов весело и безнаказанно. Его смелость граничила с кровожадностью, лишенная мысли и человечности. Но с какой целью? Он был на стороне победителей, но те, кто пал от его меча, были кастильцы.

Сейчас он был лучше, отрицая эту варварскую часть себя.

– Я ученик, обучающийся смирению. Что должна сделать и ты.

– Я не буду...

Прежде чем Ада успела договорить, он схватил ее за плечо и резко развернул. Их тела соприкоснулись, ее обнаженная спина прижалась к его груди.

– Я уже спрашивал тебя, – прохрипел он. – Теперь я получу этот ответ. Ты хочешь умереть?

– Отпусти меня!

– Покорись, inglesa.

Он потянул ее руку. Ада поморщилась.

– Нет.

Ее кинжал блеснул в солнечных лучах и прорезал его рукав и кожу. Кровь хлынула, красная и быстрая. Напрягшись от боли, он вырвал клинок и швырнул его на землю.

Воспоминание о ее агонизирующем голосе прорвалось в его мозг, сквозь боль и его разочарования. «Я никогда больше не буду пленницей».

Габриэль знал, что такое плен, и от самой мысли о возвращении на службу к его бывшему хозяину у него стыла в жилах кровь. Он бы предпочел умереть. Что бы ни перенесла эта женщина, это привело ее к такому же решению. Смерть лучше, чем плен. И пока Габриэль пытался найти утешение в покорности, она видела в этом только слабость. Еще одна ловушка.

– Ты не хочешь умереть, но ты не можешь жить со страхом. – Он развернул ее к себе. Их глаза встретились через океан гнева. – Вот почему ты сражаешься, не так ли? Вероятнее всего, поэтому ты и научилась драться.

Она кивнула, едва заметно.

– Тогда позволь мне помочь тебе.

Глава 5

Помощь? Так вот как он представляет себе помощь?

Ада злобно смотрела на затылок Габриэля. Он ехал, восседая на своем жеребце, вместе со своими моральными принципами, а она, связанная как преступница, шла позади лошадей. Чем яростнее боролась она с веревками, стягивающими ее запястья, тем сильнее затягивались узлы. Второй, более короткий кусок веревки зашнуровывал спину ее платья. Она была готова поклясться, что его руки дрожали, когда он работал с покорным прилежанием, пытаясь придать ей пристойный вид.

Торговцы из каравана выбрались из-под повозок, где прятались, и стали подсчитывать убытки. Выжили двое стражников, так же как Пачеко и Фернан. Последний стал бледным как полотно. Его белое монашеское одеяние испачкали следы рвоты.

Спешившись, Габриэль прошел от повозки к повозке, быстрым взглядом осматривая поле битвы. Ада смотрела, как он все проверяет.

– Вот этот еще жив, – сказал он стражнику.

– Это не больше чем на мгновение.

Стражник выполнил свой долг недрогнувшей рукой.

– Что случилось с остальными? – мрачно спросил Габриэль. – Здесь всего семеро убитых.

Стражник показал на юг.

– Они сбежали.

Ада перестала слышать их разговор. Ее охватил новый приступ дрожи. Земля уходила из-под ног. Она погрузилась в колючую траву. Холод: Жажда. Безумное головокружение. Она дрожала, небо вокруг вращалось вызывающими тошноту кругами.

– Что с ней? – спросил стражник.

– Она нездорова. Больше ничего.

Поблизости появился Пачеко.

– Что случилось? Почему она связана?

Габриэль ответил не сразу. Ада с бесстрастным весельем смотрела, какой подыскивает ответ. Но язвительный смех в ее голове так и не обрел голос.

– Это для ее же блага, наставник. – Габриэль опустился на колени рядом с ней и откинул волосы с ее лица. Быстрым движением он развязал узлы на ее запястьях. – Фернан, дай ей одеяло.

– Не хочу я твое одеяло, – выплюнула она сквозь стучащие зубы.

Он растерянно выдохнул.

– Ты пойдешь в Епес пешком?

– Я не могу.

– Ты пойдешь, если не уступишь. И ты скажешь «пожалуйста».

– Я не буду просить.

– Тогда тебя впереди ждет долгая дорога. – Он взял у Фернана одеяло и протянул ей. – Что скажешь, inglesa?

Она откинулась назад и впилась пальцами в траву.

– Изверг.

Он стоял, его лицо было словно высечено из камня. Она закрыла глаза и вспомнила, как лежала на тюфяке дома, в Англии, как сушила пучки полевых цветов и развешивала их на потолочных балках. Когда опускалась ночь, она смотрела на плачущие в мерцающем свете очага тени. Когда возвращался солнечный свет, их приглушенные цвета напоминали яркость леса и жизни, которая ей не нравилась.

Но она отдала бы все, чтобы эта жизнь вернулась к ней. И дождь. Она так скучала по дождю.

Она не была дома больше года. А теперь и Джейкоб тоже ушел. У нее, терзаемой ненормальным послушником, не было никого и ничего.

Часть ее хотела уступить. Он помог бы ей пройти через самый трудный период воздержания.

Но та часть ее, что хотела помощи, была не такой шумной и сильной, как ее страстная жажда. Если Габриэль встал между ней и опиумом, значит, он ее враг. Он ее тюремщик. Монастырь в Уклесе, может быть, и рай на земле, но для нее он все равно станет тюрьмой.

– Габриэль, помоги ей.

Пачеко был не таким высоким, и, несмотря на возраст и авторитет, казалось, что он просит послушника об одолжении.

Сильные руки Габриэля подхватили ее. От жара его тела стало теплее. Ей ужасно хотелось прижаться еще ближе, держаться крепче – любое облегчение от надвигающейся внутри ее бури.

– Ну ладно. – Глубокий спокойный тембр его голоса, почти добрый, угрожал заставить ее заплакать. – Держись за меня. Хорошо. А теперь держись на ногах. Тебе нужно быть сильной. Епес довольно далеко для пешей прогулки.

Она споткнулась.

– Ты чудовище!

– Я помогаю тебе, понимаешь ты это или нет.

– Как? Заставляя больную женщину идти пешком?

– Излечивая болезнь, которую ты сама себе устроила. – Его широкая и мускулистая грудь загораживала солнце, блокировала мысли. – Я говорил тебе, в этом меня не остановить.

Задумчиво, она коснулась маленьких ножен на своем бедре. Ей нужно было почувствовать подбадривание холодного металла. Безопасность. Но ножны были пусты.

– Где мой кинжал?

– Я его забрал.

– Ты не можешь держать его у себя!

– Я больше не позволю тебе меня порезать.

Он поднял раненую руку и пригвоздил ее терзающим взглядом.

Ада побледнела. Тонкий разрез, покрывающийся коркой засыхающей крови, протянулся на половину длины его руки. Она коснулась его дрожащими пальцами, очень нежно. Он зашипел, но не дернулся.

Он заслужил то, что она сделала, – по крайней мере она пыталась убедить себя в этом. Но причинение зла ему, воплощению мускулистой плоти и силы, казалось оскорблением природы.

– Я все еще жду извинений.

Ада сглотнула.

– Этого ты никогда не дождешься.

– Мы должны ехать дальше, – сказал Пачеко. – Надвигается ночь.

Габриэль кивнул.

– Наставник, кто-нибудь пригнал повозку?

– Ее сожгли, а ослика забрали. – Он протянул Габриэлю полотняный мешок и сумку Ады. – Но мы сохранили почти все наши вещи.

Фернан, бледный, если не считать темных кругов под глазами, поднял брови.

– И где она поедет? Возможно, я бы мог найти место на моем седле.

– Она пойдет пешком. Похоже, дама предпочитает такой вариант. – Габриэль подошел к своей лошади и вскочил в седло. Он посмотрел на Аду, неумолимый и холодный. – А если ты откажешься, я не задумываясь снова свяжу тебе руки.

Пачеко покачал головой:

– Габриэль, ты...

– Наставник, пожалуйста. Если это мое послушание, позвольте мне продолжать так, как я считаю нужным, – до тех пор пока я действую в границах ордена. Поверьте, что я могу сделать это. – Он ждал. Они ждали. Даже торговцы из каравана и оставшиеся стражники наблюдали за спором. – Вы даете мне позволение продолжать, наставник?

– Да, Габриэль. Делай так, как считаешь нужным.

С ничего не выражающим лицом Габриэль повернулся к Аде.

– Ты пойдешь в Епес или останешься здесь с караваном?

У этого животного хватило хладнокровия, чтобы похитить ее под обличьем доброй воли священника, вырвать ее у тех удовольствий, которыми она наслаждалась.

Что ж, пусть будет так. Он станет отвлекать ее до тех пор, пока она не получит свободу, чтобы вернуться в Толедо. Тогда она свернет Джейкобу его идеалистическую шею.

– В Епес, – сказала она, мило улыбаясь. Промелькнувшая в его лице паника стала бальзамом для ее уязвленной гордости. – Веди, послушник.

Да, ей понравится стянуть его вниз, на землю. Он не тот, кем так старается быть, и она докажет это. Она заставит Габриэля де Маркеду нарушить все его драгоценные клятвы.

Они прибыли в Епес за час до наступления темноты. Никогда еще Габриэль так не радовался окончанию дня. Еще какие-нибудь сюрпризы, и он совсем потеряет почву под ногами.

Он посмотрел назад. Это движение он повторял настолько часто, что правую сторону шеи свело судорогой. Ада все еще шла за ними. Голова опущена, волосы как занавес на бледном лице, она устало тащилась с покорностью животного, которого ведут на убой. Тот факт, что она вообще шла, был доказательством продолжения ее сопротивления. Ее ноги тяжело переступали, руки безвольно болтались по бокам. Возможно, она рухнет и заснет, не в силах устроить новую стычку.

Как бы ему повезло.

Но вопрос, где она будет спать, терзал его все последние три часа. Спать одной – это не вариант для непредсказуемой обманщицы. Нет, она предсказуема. Она обязательно попытается сбежать.

– Габриэль!

Он обернулся. Пачеко и Фернан смотрели на Аду, лежащую на дороге. Габриэль соскочил с лошади и в мгновение ока оказался рядом с ними. Еще одна уловка. Своими невыносимыми выходками испытывала его терпение.

Но это была не уловка. Холодная и бледная, ее кожа блестела от испарины. Грудь дергалась от неровных судорожных вдохов. Все ее тело тряслось. Мелкая дрожь – даже этот черный сон не мог утихомирить ее. Струйка крови вытекала со стороны основания ее черепа. Она, должно быть, ударилась головой, когда упала.

Габриэль задохнулся от горького чувства вины. Он был уверен в том, что делает. Но что он знал об опиуме или о женщинах? Что касается медицины, в жизни он занимался только ранеными на войне, латая дыры и разрезы, а не невидимые раны.

Мысль о прикосновении к ней была не менее тревожащей. Он был воспитан, зная только кулаки и мечи, и прикосновение – его кожа с кожей другого человека – все еще могло потрясти его до глубины души.

Придерживая голову Ады, он поднял ее дрожащее тело и попытался подавить в себе трепет. Он вернулся к лошади и сбросил с седла их сумки. Пачеко помог им вместе сесть на коня. Ее тело пульсировало неестественным жаром, голова безвольно запрокинулась. Она вскрикнула, когда мышцы ее живота конвульсивно сжались. Габриэль крепче прижал ее к груди и стал молиться – не за себя, а за эту заблудшую женщину.

Добравшись до стен, окружающих небольшой городок Епес, Пачеко переговорил со стражниками и договорился, что их впустят. Они двигались по темнеющим улицам. Торговцы завершали работу, собирая лотки и закрывая скромные лавки. Как и в большинстве городов на плато, когда-то управляемых маврами, его жители представляли собой сложную смесь культур. В тот вечер, под чистым прохладным небом, это казалось одновременно легко и правильно.

Пачеко вел их к особняку архиепископа Толедо. Прямоугольная башня в мавританском стиле, украшенная затейливой кирпичной кладкой и глазурованной керамикой, возвышалась над широко раскинувшейся резиденцией. За ее стенами тянулись поля виноградников. Они прошли через несколько, арочных проходов туда, где их ждали около дюжины служителей.

– Приветствую вас, брат Пачеко. – Низенький и округлый, мажордом епископа Мигель Латорре был одет в темные пышные одежды с красной отделкой. Он то и дело поглаживал свою окладистую, тщательно ухоженную бороду. На золотой цепочке на его поясе болталась лупа. – Сегодня вечером архиепископа нет в резиденции, но позволь мне предложить наше гостеприимство от его имени.

Пачеко улыбнулся и поклонился, конюхи увели лошадей в конюшню неподалеку.

– Мы возвращаемся в монастырь и ищем приюта на ночь.

– Разумеется.

Хотя он обращался к Пачеко, глубоко посаженные глаза Латорре то и дело обращались к Габриэлю, державшему на руках обессиленную Аду. Габриэлю никогда не нравилась эта назойливая маленькая жаба, и это чувство не изменилось.

Пачеко обратил внимание на любопытство мажордома.

– Ах да. Это наша новая рабыня. Она больна, и нам хотелось бы для нее отдельную комнату.

Латорре закрыл нос и рот ладонью и заглянул ближе.

– Больна? Это заразно?

– Нет, нам бы и в голову не пришло принести к вам заразу, – ответил Пачеко, в его голосе почти не осталось вежливости. – Но мы бы хотели устроить ее.

Латорре перевел свои маленькие черные глазки на Габриэля, осматривая его словно выставленную на продажу лошадь.

– А у нее есть дуэнья?

Пачеко покраснел. Фернан прислонился спиной к стене и, подняв глаза, разглядывал резьбу и росписи потолка. На его худом лице появилась улыбка, впервые после нападения альмохада.

– Нет, – со вздохом ответил Пачеко. – У нее нет дуэньи.

– На дороге из Толедо на нас напали бандиты, занимающиеся похищением людей. Местные пастухи помогли им устроить ловушку. – Габриэль бросил на своего наставника мрачный взгляд, приказывая ему молчать. – Ее дуэнья... ну, вы понимаете.

– Понимаю. Простите мою непочтительность. – Латорре кашлянул. – Но ты же послушник, не так ли? Где твое платье?

Габриэль зло посмотрел на приземистого коротышку.

– По-моему, я уже говорил, что на нас напали. Если вы хотите увидеть рану на моей руке, я с радостью продемонстрирую вам доказательства.

Мажордом побледнел, но не перестал суетиться.

– Все это ради благопристойности, уверяю вас. Я пришлю нашего личного доктора осмотреть ее, просто чтобы убедиться.

– Ей не нужен доктор, только отдых, – сказал Габриэль.

Ада застонала. Латорре отпрянул.

– Вы простите меня, если я не поверю вам, – сказал он.

– Не мне прощать вас.

Пачеко встал между ними.

– Мы ценим вашу доброту. Пожалуйста, пошлите за вашим доктором и прикажите вашим людям показать нам наши комнаты.

Латорре поклонился и удалился через ближайшую арку, сопровождаемый похожей на стаю гусей челядью.

Пачеко тихо заметил:

– Ты солгал ему.

– Нет. Я сказал, что на нас напали. Он сам сделал выводы.

– Габриэль, это неправильно.

Фернан отошел от стены.

– Да пусть он говорит что хочет, наставник. Или это, или спать в конюшне. Лично я предпочитаю соломенный тюфяк, но я не могу говорить за всех. Что скажешь, Габриэль?

– Я скажу, что ты слишком много говоришь.

Пачеко поднял руку, призывая замолчать обоих.

– Латорре прав в том, что волнуется, где она будет спать. Никто из нас не может остаться с ней.

Габриэль опустился на колени и осторожно положил Аду на полированный мраморный пол. Его руки дрожали от долгого напряжения. Но его дрожь была ничем в сравнении с ее.

– Она опасна для самой себя, – сказал Габриэль. – Вы что, предпочитаете, чтобы она страдала в одиночестве? Или, если она оправится до рассвета, чтобы снова попыталась сбежать?

– Что ты предлагаешь? – спросил Пачеко.

– Возможно, этот доктор порекомендует какую-нибудь женщину, которая сможет побыть с ней.

Пачеко кивнул и выдохнул:

– Хорошо.

Поведя плечом, Габриэль взглянул на глубокую кровавую рану на своей руке. Она горела от медленной и постоянной боли.

– Чего вы ожидали, наставник? Что я останусь с ней сам?

Фернан ухмыльнулся:

– Вообще-то я уже готовился предложить свои услуги. Я же известная нянька.

– То, что ты забавлялся с няньками, еще не делает тебя таковой, – сказал Габриэль.

– Ты ничего не знаешь о таинственном искусстве лечения.

Пачеко возвел очи горе и торопливо пробормотал молитву.

– Пойду искать какого-нибудь ленивого слугу, который наконец-то покажет нам наши комнаты.

Он повернулся и пошел по широкому коридору. Фернан опустился на колени рядом с Адой, его лицо вдруг стало серьезным и мрачным.

– Она на ужасном пути. Друг, ты сможешь с этим справиться?

Ада забилась в судороге и снова застонала. Ей нужна холодная вода и мягкая постель, а не ожидание и инквизиторские расспросы.

– Я должен, Фернан. Это мой долг.

Глава 6

Фернан Гарса вытянулся на своем тюфяке. Те окровавленные изуродованные тела на дороге все время стояли перед его глазами. Надо было упасть в обморок.

Пачеко, однако, похоже, не встревожил этот всплеск насилия. Наставник аккуратно расправил монашеские одежды, смахнул пылинку с рукава и спокойно сел на свой тюфяк. Фернан продолжал наблюдать за ним, постоянно подавляя новые приступы тошноты.

– Фернан, ложись уже спать. Завтра утром все будет хорошо.

Фернан подумал, что, наверное, где-то в глубине души ему следовало обидеться на то, что такой человек в летах, как Пачеко, чувствует необходимость нянчиться с ним. Но нет, обида не приходила. Уж лучше пусть нянчатся и балуют, чем эти освященные веками понятия о силе, благородстве или – Боже упаси – самостоятельной жизни.

И, кроме того, Пачеко знал его секреты. Нет смысла сопротивляться.

Устроившись на жестком тюфяке, Фернан еще раз взглянул на дверь.

– Наставник, вы же на самом деле не ожидаете, что Габриэль будет присматривать за этой женщиной?

– А почему нет?

– Это испытание несправедливо. Даже жестоко.

Глубоко испорченная и непредсказуемая, эта англичанка имела лицо ангела и тело самой роскошной шлюхи. Мысль о том, чтобы проводить время в ее обществе и не воспользоваться этими редкостными женскими свойствами, была слишком сурова даже для Фернана, а у него имелась одна прекрасная причина ограничить свое желание непристойными шутками.

– Она такая женщина, наставник, – сказал он. – Даже вы должны видеть это. Сложно представить, чтобы кто-то из нас мог устоять перед ней.

Пачеко опустил холодные черные глаза.

– Я и не жду этого от Габриэля.

– Вы?.. – Фернан потерял дар речи. – Вы хотите, чтобы он провалился? Полагаю, мне бессмысленно спрашивать почему?

– Точно.

Он ухмыльнулся:

– Но, наставник, почему не отдать ее мне? Если провал неминуем, мне падение понравилось бы гораздо больше, чем Габриэлю.

– Мы оба знаем, что это ложь, – сказал Пачеко, поднимаясь со своего тюфяка. – Я хочу, чтобы ты держал свой рот закрытым. Впрочем, болтай. Никто никогда не слушает твою чепуху.

– Несомненно и разумеется.

– Но я жду осмотрительности. – Он взял Фернана за подбородок. – Все, что ты должен сделать, – это подумать об альтернативе.

Фернан попытался снова улыбнуться. Все, что угодно, лишь бы спрятаться от осуждающего взгляда Пачеко. Правда, его улыбка показалась и сразу померкла.

Наконец Пачеко отпустил его. Фернан потирал синяки, оставшиеся на его челюсти.

– Габриэль суровый малый, но мне жаль его.

– Не жалей, – сказал Пачеко. – Он рожден для более высоких целей.

– Вы говорите загадками, это уж точно. Что подумает Великий магистр, если услышит, что вы говорите такие вещи?

Глаза Пачеко сузились. Его ноздри раздувались, как у разъяренного быка. Руки сжались в кулаки. Фернан считал, что этот человек не способен на насилие, но сейчас изменил свое мнение.

– Помни о своем языке и о том, кому ты обязан, – жестко произнес Пачеко. – Не ордену. Не Великому магистру. Мне. Я определяю твое будущее. То есть до тех пор, пока ты не хочешь, чтобы я открыл твоему отцу, где находится твой мавританский ублюдок.

Наджи. Его сын.

– Ах, – дрожащим голосом произнес Фернан, схватившись трясущимися пальцами за горло. – Я слышу угрозы. По крайней мере я считаю, что это угрозы. Увы, я самый тупой болван, которого вы когда-либо видели.

Пачеко хищно улыбнулся.

– А я никогда и не ожидал от тебя большего.

Габриэль положил Аду на свежий тюфяк, ее комната была через коридор от той, что занимали Пачеко и Фернан. Он бросил на пол сумки. В сравнении со скромными комнатами дома доминиканцев в Толедо эта была роскошной и пахла сладким сеном, ладаном и травами, смешанными с устилающим пол камышом. Гладкие оштукатуренные стены украшали потемневшие фрески.

Избавившись от своей ноши, Габриэль должен был бы повернуться и выйти. Усталость и внутреннее смятение требовали отдыха. Но он не мог уйти. Не раньше, чем о ней позаботятся.

Ада не переставала дрожать. Окинув взглядом комнату, он нашел овечью шкуру, накрыл ею Аду и опустился на колени, чтобы пощупать ее лоб. Холодный, но влажный от болезненного пота.

Габриэль занялся обработкой раны на ее голове. Кровотечение было довольно сильным, и волосы на затылке превратились в липкую массу, но разрез оказался неглубоким и коротким, не больше длины его ногтя. Он обмывал кожу вокруг раны холодной водой, пока не убедился, что кровотечение окончательно прекратилось.

Она вздохнула. Подняла бледные веки, открывая испуганные синие глаза, ее зрачки сжались до крошечных точек. Руки безумно заметались, когда она попыталась сесть.

– Нет! Не режьте меня больше!

Габриэль уронил тряпку и схватил ее за руку. Внезапная нежность, которую он обнаружил в себе, удивила его. Она была больна и потерянна – а он мог понять, что значить быть потерянным.

– Inglesa... Inglesa, успокойся.

Она боролась с ним, хотя и с меньшей силой.

– Ты позволишь ему зарезать меня? Не надо! Я не сделала ничего плохого!

– Ада, – сказал он. Ее имя показалось тяжелым и непривычным на его языке. – Успокойся. Я здесь, чтобы помочь.

Ее сопротивление стало слабее, эти синие глаза все еще были широко распахнуты и блестели от слез.

– Ты не позволишь ему?

– Позволю ему что? Кому? Кто порезал тебя? – Он оглядел комнату. – Видишь, здесь никого нет. Ты помнишь, кто я?

Она упала на тюфяк в новом приступе нескончаемой дрожи. Она очень страдала.

– Ты Габриэль.

Слова просочились сквозь ее стучащие зубы. Это было удивительно. Но еще более удивительной была реакция Габриэля на то, что он услышал свое имя от этой взбудораженной женщины. Тепло разлилось в его груди.

– Да, – сказал он.

– Габриэль, мой тюремщик. – Ее туманный взгляд поднялся к потолку. – У меня ноги болят. Ты не снимешь с меня сапоги?

Он потер глаза, собирая последние крупицы терпения.

– Нужно время помолиться? – Она вытянулась на тюфяке, закинув руки за голову. – Хотя я не могу представить, зачем тебе нужно просить божественного вмешательства. Это всего лишь сапоги. А ты всего лишь предлагаешь помощь.

– Тебе нравится дразнить меня. Почему?

– Мужчина, который считает себя чище других, сам напрашивается на такое отношение.

Он стоял, стиснув зубы.

– Ты собираешься унизить меня?

– Если придется. Все, чего я хочу, – это освободиться и самой делать выбор.

– Чтобы ты могла выбрать еще больше опиума? Это не свобода.

– Ты благочестивый...

– Прекрати. – Он подошел к кровати и стал расшнуровывать ее сапоги. – Я буду больше помогать тебе, если ты перестанешь обзываться.

– Я уже сказала, что не хочу твоей помощи.

Он убрал руки. Ее нога упала на кровать.

– Тогда сама снимай свои сапоги.

Ада подняла верхнюю губу, как будто рыча, и отбросила накидку. Она опустила ноги на пол, подняла юбку до колен. Ее пальцы соскальзывали и заплетались, слишком ослабленные, чтобы разгадать тайну этих узлов. Всхлипнув, она резко дернула. Дрожь усилилась до такой степени, что она уже не могла сидеть на краю кровати. Ее ужасный крик расколол воздух.

Габриэль встал на колени и поймал ее за плечи, успокаивая. Он ничего не говорил, только смотрел ей в глаза и медленно качал головой. Она отвернулась, молчаливо уступая. Он поднял ее ногу и, положив ее себе на бедро, быстро разрешил задачу, которая так сильно расстроила ее. Он уложил ее снова на кровать. Только когда он стал снова накрывать ее овчиной, он заметил длинные симметричные шрамы на ступнях.

Его грудь сжало словно тисками. Она вздрогнула, когда он провел по одному серебристому шраму, от пятки до пальцев.

– Inglesa, что случилось с твоими ногами?

– Он порезал меня, – ответила она каким-то отстраненным голосом.

– Тот человек, который держал тебя пленницей?

Она вздохнула.

– Да. И теперь он мертв.

– Кто он был?

Дверь в комнату открылась с лязгом, и на пороге появился худой мужчина и коренастая монашка с бледным лицом. Мужчина больше был похож на птицу, чем на человека, весь состоящий из острых углов и быстрых движений. Колибри, например. Взволнованный. И никто из них не представился.

– Что вас беспокоит, сеньорита? – спросил он.

Ада глубже зарылась в свое овчинное убежище.

– Чего они хотят?

Габриэль возмущенно посмотрел, когда мужчина отодвинул его в сторону.

– Как я понимаю, это доктор. Он здесь, чтобы помочь.

Ада не смотрела на новоприбывших. Она кусала свою потрескавшуюся нижнюю губу и смотрела на Габриэля с безумным страхом в глазах.

– Я не хочу, чтобы ты был здесь, а тем более незнакомцы.

Птица нахохлил перышки своего темного одеяния.

– Я не незнакомец, – сказал он. – Я доктор, слуга Господа, посланный облегчить твою болезнь.

– Что-то я уж слишком часто слышу это, – сказала она.

Когда доктор положил руку ей на лоб, она с шипением отпрянула. Габриэль смотрел с растущим раздражением, как этот человек обращался с ней с меньшим вниманием, чем пастух осматривал бы своих овец. Ада терпела короткий осмотр дольше, чем он мог предположить – то есть дольше, чем пара вдохов.

– Не трогайте меня!

Доктор побледнел от ее режущего ухо крика и отдернул руку.

– Она явно перевозбуждена и страдает от лихорадки. Ее настроение неустойчиво, и его нужно исправить.

Габриэль поднес кулак ко рту.

– Исправить как?

– Мы сделаем надрез...

– Разрежете меня?

Лицо Ады стало пепельно-серым.

– Нет, нет, нет. Глупости. – Доктор замахал руками, успокаивая ее, длинные рукава порхали как крылья. – Кровопускание полезно для здоровья, и это хорошее укрепляющее средство, его совсем не надо бояться.

– Нет! – Ада попыталась вырваться, но монашка крепкими крестьянскими руками схватила ее за плечи и пригвоздила к кровати. – Отпустите меня! Вы не можете этого делать!

Монашка посмотрела на Габриэля, из-за сопротивления Ады ее чепец сбился набок.

– Мне понадобится ваша помощь, чтобы удержать ее.

Габриэль напряженно покачал головой, ему было не по себе.

– Пожалуйста, подождите минутку...

– Молодой человек, – произнес доктор покровительственным тоном. – Независимо оттого, каково происхождение ее болезни, она совершенно не в себе. Не ждите, что она будет реагировать разумно на проверенную процедуру.

Нахмурившись, Габриэль перевел взгляд с охваченной паникой Ады на эту бесстрастную парочку.

– Почему источник ее болезни не должен иметь значения?

– Я личный доктор архиепископа Толедо, и мне не нравится...

– Габриэль!

Ада ударила монашку и соскочила с кровати, оттолкнув испуганного доктора. Монашка бросилась за ней, оказавшись гораздо проворнее, чем можно было подумать, но промахнулась и рухнула на бок. Габриэль поймал Аду и усадил на пол. Она прижалась к нему.

– Отдай ее мне, – сказала монашка, вставая и потирая бок. – Или я позову стражников.

Габриэль отверг ее требование мрачным взглядом.

– Подождите. Вы оба.

– Не позволяй им, – прошептала Ада. Ему было трудно понимать ее из-за дрожи и необычного акцента, но ее страх был почти осязаемым. Пот на ее коже даже пах по-другому – резкий, почти едкий. – Я лучше умру сегодня, чем вынесу их лечение.

– Inglesa, хорошо ли это?

Лихорадочные глаза встретились с его взглядом. Она тяжело дышала, ей ненадолго удалось совладать с дрожью.

– Я тебя когда-нибудь о чем-нибудь просила? Теперь я пройду. Пожалуйста.

Он обнял ее за плечи, закрыв своим телом от краснолицего доктора. Вся растерянность и смятение, которые он чувствовал несколько мгновений назад, улетучились, сменившись одним-единственным инстинктивным желанием: защитить.

– Я хочу, чтобы вы вышли из этой комнаты, – тихо сказал он.

– Вы не можете говорить это серьезно, – ответил доктор. – Состояние этой женщины необходимо исправить, иначе она будет страдать от последствий. Они угроза для ее здоровья.

– И для здоровья остальных.

Монашка недовольно поморщилась.

Габриэль посмотрел на Аду. Она съежилась, вцепившись в его руку так, словно это спасительная ветка над бушующим потоком.

– Можно это сделать без кровопускания? – спросил он.

– Кровопускание – это самый эффективный...

– Вон, – сказал Габриэль. – Сейчас же. Пока я не помог вам.

– Вы не можете...

– Резать ее неприемлемо. Я спросил о других вариантах, и вы не предложили их.

Лекарь возмущенно залепетал, его брови задергались, как серые гусеницы. А вот у монашки хватило голоса высказаться за них обоих.

– Мы сообщим об этом сеньору Латорре и еще вашему наставнику. Такое неуважение невозможно терпеть.

– Ваши угрозы меня не испугают. А теперь уходите.

Дверь за ними закрылась с почти оглушительным грохотом. Негодующее бормотание монашки разносилось эхом за тяжелой дубовой дверью, смешиваясь с жестокой бурей шума в голове Ады. Крики гоблинов, плач детей – все они требовали одного и того же. Еще. Еще опиума. Все, что угодно, лишь бы заглушить этот шум, прекратить боль, прогнать кошмары.

Она теснее прижалась к Габриэлю, как будто такое было возможно. Она надела его как вторую кожу. Пот покрывал ее словно проливной дождь, но совсем не такой чистый и освежающий. И ей все еще было холодно, даже еще холоднее – это был холод, который проникает до костей и вторгается даже в самый глубокий сон. Он был ее мучителем и ее тюремщиком, и все же он давал тепло своего тела и защитил ее от тех, кто мог причинить зло.

Может ли быть что-то хуже?

Да, когда она делала худшее самой себе.

– Почему ты сделал это?

Габриэль покачал головой и хмуро встретил ее взгляд. Опять английский. Никогда раньше она не испытывала таких трудностей с переводом. Думать четко и на нужном диалекте было невыносимым бременем, точно так же как тогда со шнурками – простые вещи, которые были знакомы ей как дыхание. Но даже дыхание теперь стало испытанием.

Она уклонилась от этой мысли и увидела лицо шерифа Финча. Это он сделал ее такой. И все это время люди вроде Габриэля судили ее за то, что она сделала из страха и отчаяния, – святые люди, у которых было больше ответов, чем сострадания.

Ее живот пронзила боль. Она закричала и вонзила ногти в тело. Его тело. Какой-то уголок сознания отметил, как он резко вдохнул. Она боролась за вдох, который бы не пронзал ее и не давил. Цвета отвечали безумными узорами, пересекаясь, но никогда не смешиваясь, стреляя ей в глаза, даже когда она изо всех сил зажмуривалась.

Терпеливые руки гладили ее по волосам. Тихие слова прорывались сквозь бремя ее агонии. Она чувствовала себя лучше, больше владела собой в этом успокаивающем присутствии. Она пыталась рассмотреть, что это за добрая нянюшка вошла в ее комнату.

Но это был всего лишь Габриэль. Его прикосновения. Его слова. Он.

Упрямый дурак.

Она подняла руку над лицом, глядя, как она дрожит, словно цветок, трепещущий на стебельке. На этот раз по-кастильски:

– Почему? Почему ты сделал это?

– Слишком много причин.

– Я никуда не спешу.

Она смотрела, как ее ноги выплясывают какой-то нервный танец под подолом юбки. Чьи-то чужие ноги, несомненно, вот только шрамы были ее. Она же ощущала их неподвижными, горящими. По ее коже побежали мурашки.

Габриэль поднял ее вертикально. Его твердые пальцы, сжимающие ее плечи, не допускали возражений.

– В ордене я научился подчиняться старшим, но никому больше. Очевидно.

– Так вот почему ты спас меня? Ты был упрямым?

Он поймал ее взгляд, заглянув глубоко, прогоняя ослепляющие цветные пятна своими темными и спокойными глазами.

– И ты сказала «пожалуйста».

– Ты не требуешь ничего больше?

Он пожал плечами.

– Сегодня вечером это получилось. Возможно, тебе следует помнить об этом, на будущее.

Он встал и поднял ее, словно ребенка, своими мощными руками, неся ее так же осторожно, как нес бы горящее полено. Очередной спазм скрутил ее живот пылающими узлами. Она сложилась пополам и закричала. Габриэль держал ее крепко, пока боль не отступила, его руки дрожали. Она ослабела, сопротивляясь этой непринужденной силе, желая высосать ее из него и наполнить свои вены.

Он осторожно положил ее на кровать и вернулся со свежей водой из умывальника.

– Другая причина покажется тебе менее приятной, – сказал он.

Слова вертелись в ее мозгу по-английски и по-кастильски, мешанина из языков. Она выхватила из нее правильные и заставила свой язык двигаться.

– Ты уже так хорошо меня знаешь?

– Я думал, что ты сможешь заставить доктора дать тебе опиума.

Она рассмеялась. Габриэль напрягся. Но это был смех не Ады, а хохот сумасшедшего шута.

– Я не думаю ясно, потому что я не подумала об этом.

Его губы вытянулись в мрачную линию. Даже когда он протер влажной тряпкой ее лоб, выражение его лица ничуть не изменилось. Он вообще умеет улыбаться?

Свет резанул ее по глазам, и боль ударила в затылок как топор. Она вскинула руки, словно защищаясь от удара в лицо. Глиняная миска упала на пол и раскололась. Но никакие уловки не могли защитить ее от пытки этих приступов. Раньше она никогда не заходила так далеко. Никогда. Джейкоб всегда давал ей то, что нужно. А этот дьявол, этот святой лицемер хотел, чтобы она страдала.

– Ты искренне считаешь, что это мне на пользу?

Габриэль отвел кулаки от ее глаз.

– Я смотрю на тебя, и мне интересно, кем ты была.

Открытость, которая смягчила его лицо, располагала к доверию. В этот момент она доверяла ему – доверяла ему с самым глубоким своим желанием.

– Можно мне опиум? Пожалуйста?

– Нет, inglesa. Я буду отказывать тебе до тех пор, пока ты сама не сможешь делать это для себя.

Шум вернулся, и ей захотелось вытрясти его из ушей.

– Я буду ненавидеть нас обоих.

– Ты не готова?

– Это так больно.

Руки – ее вроде бы – стиснули ее изнутри и сжимали все крепче. Внутри ее корчился волк, вонзая свои острые клыки и немилосердно терзая ее плоть. Слезы увлажнили ее щеки и волосы, смешиваясь с потом, но ее рот был сухой пустыней.

– Как я зашла так далеко?

Габриэль протянул руку к ее трепещущему телу, и она нырнула, нырнула в этот бастион за утешением. Все, что угодно, только чтобы не проходить через это одной. Он наклонился ближе, теплое дыхание его слов скользило по дорожке, проложенной ее слезами.

– Жизнь заводит нас в темные места, – сказал он. – Мы можем либо остаться там, пока не умрем, либо бороться и выйти.

– И как ты боролся и вышел?

Вся нежность исчезла из его глаз, как будто вытекла из перевернутой фляжки. Его рука оставалась на месте и дарила ей тепло, но в его сделанном из камня и стали теле невозможно было найти милосердие. Ни для нее. Ни для него самого.

– Кто говорит, что я это сделал?

Габриэль собрал последние осколки глиняной миски, которую разбила Ада. Одним глазом он приглядывал за ее неподвижным телом, ожидая ее непредсказуемого возвращения в этот мир. Ее невероятная боль вмещала в себя жестокость прилива, грозы и разъяренных демонов, одновременно вырывающихся из этой безумной женщины. Час назад она потеряла дар речи, лишь выкрикивала непонятные фразы на своем родном языке, скатившись до визга, стонов и бессловесной мольбы.

Он бессильно упал на пол, спиной на дубовые доски. Его веки закрывались сами собой, придавленные тяжестью его бремени.

Ему нужно поспать. Но что нужно ей?

Она не хотела ничьей помощи, а у Габриэля не осталось других вариантов. Кроме как запереть ее в комнате без окон на несколько недель. Мысль о том, что придется ухаживать за ней, вырвать ее из опиумной зависимости, вцепившейся в нее как смерть, – он не мог выбрать более страшной задачи.

За его спиной раздался громкий стук в дверь.

– Откройте! Мы требуем, чтобы нас впустили.

Старые привычки не отпускали. Не важно, как долго он жил в безопасности монастыря, внезапный шум в коридоре заставил его искать оружие. Он отскочил от двери и схватил крупный осколок миски, прежде чем мысль пересилила его инстинкт.

Он отпер дверь и встал между Адой и людьми, которые вошли: Пачеко, Латорре, доктор и трое вооруженных стражников.

Он зло посмотрел на каждого из них, а затем его взгляд остановился на Пачеко. Осколок вонзился в ладонь.

– Она отдыхает впервые за час, и вы решили вломиться именно в этот момент?

Пачеко взглянул на Аду, потом перевел стеклянный черный взгляд на Габриэля.

– Это что еще я услышал от доктора?

Похожий на птицу человек выпятил грудь. Габриэль спросил:

– А у него хотя бы есть имя?

– Меня зовут Мендес, послушник, и...

– Он не соизволил представиться. – Габриэль потер затылок, но не нашел облегчения от нарастающего напряжения. – И он настаивал на кровопускании.

Пачеко красноречиво пожал плечами.

– И?.. Если ее нервы расшатаны, это может быть необходимо.

– Это и есть необходимо, – вмешался Мендес, его узкое лицо потемнело до цвета разбавленного красного вина. – Она явно не в себе и представляет угрозу для окружающих.

Габриэль резко вздохнул.

– Посмотрите на нее, – сказал он, указывая осколком. – Эта спящая женщина представляет для вас угрозу?

– Несомненно!

Габриэль шагнул ближе, наступая на костлявого доктора со всей силой, которую мог разумно сдерживать.

– Так, значит, это касается и меня тоже?

Стражники выхватили оружие.

– Габриэль! – Лицо Пачеко оставалось спокойным, несмотря на резкость в его голосе. – Ты не можешь угрожать этим людям! Мы гости в этом месте.

– Но, возможно, ненадолго, – сказал Латорре. – Брат Пачеко, этот послушник заслуживает наказания за такое поведение.

Габриэль отшвырнул глиняный осколок, втайне наслаждаясь тем, как стражники вздрогнули. Но дисциплинарное взыскание означало не только лишение свободы или пост – и без того не самые приятные перспективы, – но его также разлучат с Адой, а его испытание будет провалено. Ради них обоих он обуздал гнев, которому на мгновение поддался.

Он обратился к Пачеко, единственному из присутствующих, кто еще мог быть на ее стороне:

– Наставник, она... она боится. Не хочет, чтобы ее резали.

– Это опиум, – сказал Пачеко. – Ты позволяешь ей высказывать свое мнение, когда у нее нет даже рассудка.

Габриэль вздрогнул, вдруг устыдившись, что о болезни Ады говорится вслух. Латорре и Мендес больше не смотрели на нее как на ведьму или заразную, а смотрели на нее как на создание, которое нужно пожалеть.

Он ждал решения Пачеко, но не знал, что хочет услышать.

– Что случилось такого, что я не могу продолжать действовать так, как считаю нужным? – спросил он.

– Твое здравомыслие под вопросом, – ответил Пачеко.

– Но я знаю разницу между тем, когда за нее говорит опиум, и крайним ужасом.

Латорре поднял бровь и злобно посмотрел на него.

– Ты так хорошо знаешь ее, послушник?

Габриэль повернулся и отбросил овчину.

– Смотрите сами. У нее шрамы на ступнях. Кто-то намеренно истязал ее.

Пачеко пристально посмотрел на него. Муравьи, бегающие по коже, были бы гораздо приятнее.

– Ты устал, Габриэль, – сказал он.

– Вы, наверное, просто не можете понять ее страх. Она была испугана, а этот надменный боров обращался с ней как с каким-то животным.

Мендес снова негодующе забубнил. Его глаза перебегали с Пачеко на Латорре.

Но Латорре только, открыв рот, смотрел на босые ноги и лодыжки Ады.

– Ты снял с нее сапоги? Без сопровождающей?

Габриэль рывком вернул овчину на место.

– У нее лихорадка, и сама она не могла снять их. Что мне было делать?

– Послать за горничной или монашкой, – ответил Латорре.

– Вроде той, что удерживала ее? – Его резкий голос отразился эхом от низких каменных стен комнаты.

– Она делала это, чтобы я мог произвести кровопускание, – сказал Мендес. – Если бы ты не вмешался, сейчас эта женщина уже бы поправилась.

– Вы даже не спросили, что у нее за болезнь, – ответил Габриэль. – Опиум, чума, водянка – у вас на все одно лекарство.

Мендес взмахнул своим широким рукавом.

– Это невыносимо! Я хочу, чтобы его наказали!

Латорре кивнул и повернул свое одутловатое лицо к Пачеко.

– Я согласен с сеньором Мендесом. На этого мальчишку нужно наложить дисциплинарное взыскание.

Габриэль сжал кулаки.

– Я не мальчишка, ты...

– Никто не будет указывать мне, как надзирать за моим послушником. – Никогда не повышавший голос, что бы ни происходило, Пачеко взглядом своих черных глаз держал в повиновении каждого. – Вы понимаете меня?

– Я понимаю, – Ответил Латорре. – Но я также понимаю, что моя должность мажордома архиепископа дает мне право предоставить вам пристанище. Или отказать в нем.

– Брат Латорре, ты угрожаешь мне?

– Нет, только твоему послушнику. – Латорре взглянул на Аду. – Ему и этой безумной женщине, которую вы привели к нам. Я хочу, чтобы они оба ушли. Сейчас же.

Глава 7

– Они выгнали нас? Из-за меня?

Габриэль ничего не сказал. Их вещи, торопливо собранные, с каждым напряженным шагом ударялись об их спины. Колени и лодыжки Ады превратились в воду. Весенний холодок окутывал ее и наполнял каждую пору. Она сильнее прильнула к Габриэлю, и за поддержкой, и за теплом. Она надеялась, что в момент отчаяния она прильнула бы к какому-нибудь мужчине с таким же пылом.

Подняв голову, Ада увидела две параллельные линии домов, протянувшиеся перед ними. Казалось, улица была нескончаемо длинной. К горлу подступила тошнота от перспективы пройти такое расстояние.

– Едва ли это справедливо для тебя, – сказала она, сглатывая подступающую желчь. – Быть изгнанным вместе со мной.

Его голос пророкотал около ее уха, приглушенный гром:

– Это извинение?

– Не думаю. Ты сам себе это устроил.

– Продолжай говорить это, inglesa. – Он остановился и поддержат ее, когда она стала падать. – Тогда ты не разделишь ответственность.

Ада облизнула губы, никогда в жизни она не чувствовала такой жажды.

– Ты не мой хозяин.

– И не хочу им быть.

– Тогда почему ты делаешь это?

– Я обязан, – быстро ответил он. – Все, чего я хочу, – это чтобы ты мне не мешала.

Она споткнулась, но он не позволил ей упасть. Злость и знакомый кнут предательства ударили ее в грудь.

– Это из-за Джейкоба, да?

– Не совсем. Ты мое...

– Что?

Он остановился перед широким сводом и разноцветной кирпичной стеной бывшей мечети, теперь переделанной в собор, и сердито посмотрел на нее. Но в его голосе прозвучало сомнение.

– Ты мое последнее испытание перед вступлением в орден. Я должен помочь тебе выздороветь, или мое послушничество пойдет прахом.

Все ощущения безопасности и неожиданного уюта улетучились. Он защищал ее от доктора, согревал ее, и все это только чтобы выполнить долг.

– Все это похоже на игру, которую ты должен выиграть.

– И я выиграю, ради тебя и ради меня.

– Делай что должен. У меня нет сил бороться с тобой. Не сегодня. – Темная узкая улица угрожала перевернуться. Ее пульс грохотал, как копыта мчащейся галопом лошади. – Куда мы направляемся?

– Ты не должна разговаривать, – сказал он.

– Задавать вопросы, ты хотел сказать. Потому что ты не знаешь самого себя?

–– Я ищу место, где не было бы ни ноющего доктора, ни хрупкой обстановки. С тобой в первую очередь требуется прочность во всем.

Он кивнул на внутренний двор напротив собора. Они проковыляли по узкой улице к одному из скромных домиков, который примыкал к дальней стороне внутреннего дворика. Хотя и пустынный, плохо освещенный участок грубых кирпичных лачуг буквально гудел от невидимой жизни. Ночные места.

– Джейкоб спасает меня из борделя, ты тащишь куда-то нас обоих из-за необходимости не дать мне навредить самой себе, а потом приводишь меня сюда? Вероятность, что я найду опиум, очень высока.

– Я не собираюсь позволять тебе даже пытаться, – сказал он. – Наставник Пачеко дал мне имя женщины, которая может пустить нас на ночлег.

Ада пристально уставилась на него, пытаясь понять странную напряженность в его голосе. Бледная луна и редкие звезды не позволили разглядеть его лицо. Ему явно было не по себе. Рука, которой он обнимал ее, поддерживая, напряглась, и мышцы на животе стали каменными.

– Скажи мне.

Габриэль нахмурился и покачал головой.

– Она... женщина. Она covigera.

Там, где раньше была тошнота, в ее горле поднялся смех. Она наслаждалась этим коротким мгновением его смущения.

– У меня нет ничего, чем может прельститься covigera.

Глаза, ставшие черными от темноты, испытующе смотрели в ее глаза и внимательно скользили по ее лицу. Ада почувствовала, как румянец крадется по ее щекам, следуя по тем местам, где прошел его взгляд, – жар, совершенно отличный от лихорадки.

Его рука все еще обхватывала ее, поддерживая и прижимая. Голосом слишком тихим, чтобы быть услышанным, он прошептал:

–Ты...

– Я – что?

– Ты искушаешь меня.

Она выдохнула. С трудом. Грубая честность этих трех слов прорвалась сквозь ее боль и гнев, всего на мгновение. У нее нет никакого желания сдаваться мужчине, который держит ее узницей. Одного глупого страстного желания было и так больше, чем она могла вынести.

– Но ты же не занимаешься организацией незаконных встреч с замужними женщинами, – сказала она, пытаясь вернуть к жизни свой беспечный смех. – Такая, как я, не стоит ее внимания.

Он выпрямился и ушел в себя, как будто надел доспехи перед битвой. Когда он постучал в дверь, его глаза ничего не выражали, а лицо было бесстрастно, он спрятал эту искру откровенного вожделения. Спрятал так тщательно, что заставил Аду сомневаться в самом его существовании. Странное покалывание в ее бедрах могло быть проявлением лихорадки, а не воздействием его горячего взгляда. И ее гортанные слова скорее походили на каприз, созданный ее воспаленным мозгом.

Охваченным болезнью, ни ее телу, ни разуму нельзя было доверять.

Да, именно так.

– Ну и вид у нее, – сказала седая женщина в ореоле растрепанных волос.

Пачеко, когда говорил о ней, называл ее просто «сеньора». Ее пергаментная кожа была покрыта созвездиями темных пятнышек. Водянистые глаза, один из которых был совсем белый, скользили по Аде, которая привалилась к стене, не в забытьи, но тихая и неподвижная.

– Ты хочешь продать ее? – спросила она.

Габриэль сжал губы и с усилием сдержался.

– Нет. Мне нужно место, чтобы остаться с ней, незамеченным. Вероятнее всего, на несколько дней.

– А-а, придерживаешь ее для себя. Comprendo (понимаю исп.).

Старуха подковыляла к Аде и низко наклонилась, взяв ее за подбородок скрюченными пальцами. Ада не сопротивлялась, но и не смотрела «сеньоре» в глаза.

– Могла бы быть красивой, если ее как следует вымыть.

Габриэль достал кошель из сумки и погремел тяжелыми золотыми монетами.

– У вас есть вода? А комната?

Сеньора встала и посмотрела ему прямо в лицо.

– Ты caballero? Ты здесь, чтобы испортить мое дело?

– Меня заботит только эта девушка.

Из ее рта вырвалось веселое кудахтанье, открыв старые желтые зубы, среди которых зияли прорехи. Габриэль с трудом удерживался, чтобы не закрывать нос от ее смрадного дыхания.

– Тебя заботит только эта девушка. Ха! Мне нравится твоя мысль. – Она ткнула узловатым указательным пальцем в его грудь, потом схватила кошель с монетами. – Но только попробуй испортить мне дело, и ты уйдешь. Жены не хотят свидетелей, слышишь? Никаких. Влюбленные мальчишки не хотят, чтобы ты распугал всех жен. А я – я не хочу на костер.

Он наклонил голову, едва заметно кивнув.

– Как скажешь.

– Только так.

Габриэль попытался подавить в себе отвращение и к хозяйке дома, и к ее обиталищу. Целью ковихеры была организация встреч между замужними благородными дамами и их тайными поклонниками. Их противозаконное присутствие в обществе – нарушающее брачные клятвы и соблазняющее уважаемых женщин к падению – в случае раскрытия означало суровое наказание.

Но ситуация была отчаянной. Пачеко приказал ему оставаться в Епесе столько, сколько потребуется, чтобы Ада встала на путь выздоровления. Тогда они смогут преодолеть оставшееся расстояние до монастыря.

По крайней мере эта крошечная старуха будет хранить молчание. Этого требует ее дело.

– Сюда, – приказала она.

Он легко поднял безвольное тело Ады и ввел ее через узкую дверь в уединенную комнату без окон. Одинокий соломенный тюфяк был единственной мебелью. Габриэль положил ее и вернулся в коридор за вещами. Старуха стояла на пороге, наблюдая за Адой.

– Она больна?

– Да.

– Не хочу никакой отравы. Только не здесь. Или не будешь давать ей ее, или уходи. Не хочу даже золота.

Габриэль внимательно посмотрел в ее морщинистое лицо и кивнул:

– Хорошо. Принесите, пожалуйста, воды.

Сеньора зашаркала прочь по коридору и исчезла из виду, после чего быстро вернулась с простой глиняной миской и лоскутами ткани.

– Сделать тебе лекарственное питье? Моя племянница готовит хорошие настойки. Она сделает твою девушку крепкой, а тебя... – Она взглянула вниз, на его пах, эта слабая улыбка вернулась. – Она сделает тебя сильнее.

– Нет. – Габриэль скрипнул зубами. – Нам нужна только вода.

Он закрыл дверь и, заперев ее, отнес миску с водой и тряпки туда, где лежала Ада. Холодная вода была приятной на ощупь – освежала его, давала силы, – и он плеснул немного себе на волосы, на лицо и шею, прежде чем выжать тряпку.

Ада открыла глаза и в панике посмотрела на него.

– Ты опять собираешься сражаться со мной? – спросил он.

– Что ты знаешь о лечении людей?

Ее глаза сузились и внимательно посмотрели вокруг, глубоко заглянули в его душу, так что мороз побежал по коже. Она имела право спросить. Что он знает о лечении?

– Я буду честен с тобой, поскольку уверен, что ты больше оценишь честность, чем если я буду считать тебя дурой.

Она содрогнулась.

– Очень дальновидно.

– У меня нет опыта в ухаживании за больными. – Он отвел волосы с ее лица и промокнул влажной тряпкой ее лоб. – Но я стараюсь. Что еще я могу сделать?

– Еще вот так. – Она зарылась лицом в ткань, выгибая шею. – Так приятно.

– Не слишком холодно?

– Как раз.

Он вернулся к миске, прополоскал тряпку, каждый раз останавливаясь, чтобы почерпнуть сил из истощающегося источника.

– Хочу пить, – слабо простонала она.

Габриэль огляделся, но не нашел чашки. Он окунул в воду чистый лоскут. Поддерживая ее голову, он поднес мокрую ткань к ее рту. Она стала жадно сосать, глаза закрылись. Он тоже закрыл глаза, чтобы не смотреть на это эротичное действие.

Когда он снова открыл их, то обнаружил, что Ада смотрит на него с едва уловимой усмешкой, их лица почти соприкасаются. Она моргнула, приоткрыв губы.

– Еще.

– Пожалуйста.

Она отвернулась.

– Еще, пожалуйста.

Кивнув, он снова намочил ткань. Он мог бы праздновать свою маленькую победу, но любая победа была подпорчена. Он использовал против Ады такую же технику, которую в юности использовали против него, вынуждая повиноваться. Осознание этого легло тяжелым грузом на его совесть. Но он делал это для ее же блага.

Он поднес сочащуюся водой ткань к ее губам, и она снова прильнула к ней, накрыв его руку своей. Она сплела свои пальцы с его и крепко держала. Воздух между ними стал густым, как горячий липкий летний туман.

Он расцепил их пальцы и уложил ее назад на мягкий тюфяк. На ее губах играла кошачья улыбка.

– Тот парень, Джейкоб, – сказал он. – Он упоминал об обещании, которое ты дала и не сдержала. Что это было? Ты обещала ему больше не употреблять настойку?

– Нет, ничего настолько значительного. – Она облизнула губы, глаза закрылись. – Я... я обещала ему, что буду воздерживаться, когда его не будет рядом, чтобы заботиться обо мне.

Напряжение в его плечах удвоилось, так что мышцы стали похожи на камень.

– Он дал тебе позволение?

– Нет-нет. – Ада потянулась к мокрой тряпке, чтобы еще напиться. – Пожалуйста, не унижай Джейкоба и его усилия. Я преуспела и в том, и в другом. Он этого не заслуживает.

– Он не смог защитить тебя.

Она слегка кивнула.

– Я знаю.

– И все же ты воспользовалась случаем?

– Я работала во дворце доньи Вальдедроны, где он мог приглядывать за мной. Он следил, чтобы я никогда не выходила за рамки. Он охранял меня от людей, которые могли повредить мне. – Она в изнеможении упала на тюфяк, ее подбородок был мокрым. – Может быть, поэтому я считала, что лучше контролирую себя, чем было на самом деле. Он защищал меня.

Габриэль сложил ладони, выгибая пальцы до тех пор, пока боль не достигла мозга.

– Он покупал тебе опиум? Он сам подавал тебе бутылку?

Она слабо кивнула.

– Иногда.

– Милосердный Боже, – тихо выдохнул Габриэль. – Он был влюблен в тебя.

– Да. Много лет.

В уголках ее синих глаз собрались слезы. Она отвернулась от него, румянец, покрывающий щеки, уже усилился лихорадкой. Ее полная нижняя губа дрожала, то ли отломки, то ли от эмоций, которых он не мог разгадать.

– Я пользовалась его любовью, чтобы получить то, что хотела.

– И этим душераздирающим признанием ты думаешь манипулировать и мной тоже.

– Нет. Я говорю правду. Я просто... устала.

– Я тебе не верю.

Он встал и провел ладонью по здоровой руке, не в силах прогнать напряжение от того, что находится в одной комнате с ней. Она двигалась под его кожей, как иголка с ниткой. Каждый сустав каменел от необходимости оставить ее, забыть о его ответственности.

– Jnglesa, чтобы верить кому-то, нужно доверять ему. А я тебя не знаю. Я тебе не доверяю.

Она вдруг сложилась пополам от боли. Не в силах просто стоять и смотреть на эту боль, Габриэль опустился рядом с ней на колени. Ее шея была липкой от пота, и он стал омывать эту пылающую кожу влажной тряпкой. Ада застонала.

– Мне перестать?

– Нет, – ответила она.

Он продолжал обтирать ее разгоряченное тело, пока боль не утихла. Она лежала на кровати, словно растоптанный цветок, ее красные глаза невидящим взглядом смотрели в покрытый паутиной потолок. Ее голос, когда вернулся к ней, был как у старухи, полный страдания и покорности.

– Всего пара вечеров, и ты ожидаешь узнать меня?

– Ты с тем же успехом могла бы быть со мной целый год – до тех пор пока тобой владеет опиум. Не важно, сколько пройдет времени. Он всегда будет говорить за тебя.

Он положил руку на ее лоб, успокаивая, стараясь сказать прикосновением то, что так неловко звучало на словах. Она посмотрела ему в глаза с такой прямотой, что у него перехватило дыхание. На мгновение он как будто увидел ее такой, какой она, должно быть, была. Упрямство сияло как обжигающее пламя, но острый ум укрощал его и давал силу.

– Интересно, понимаешь ли ты хотя бы, что дала ему свой голос, – прошептал он. – Всю свою силу.

Она покачала головой, чтобы убрать его руку.

– Мне начинает не нравиться, когда ты ухаживаешь за мной. Ты стоишь на своем пьедестале и смотришь с высоты на мои ошибки.

Габриэль отодвинул миску подальше и растянулся на полу между Адой и дверью.

– Я не смотрю на тебя свысока, inglesa. Я пытаюсь сделать больше хорошего, чем сделал твой юный Джейкоб.

– Доверие – дело обоюдное, – сказала она. – Я не доверяю тебе, потому что не знаю тебя. Ты наблюдаешь за мной со стороны и поджидаешь, когда я совершу ошибку.

– А как еще я должен подходить к этой ситуации? Ты абсолютно ненадежный человек. Виноват в этом опиум или нет, я не знаю.

Она так живо пожала плечами, что с нее сползло одеяло. Ада вернула его на место.

– С тем же успехом ты можешь связать меня на месяц и покончить с этим. Но это будет слишком трудно для тебя, не так ли? Связать меня?

Трепет вожделения пронзил его с головы до ног, собравшись где-то посередине.

– Я понятия не имею, о чем ты.

– В течение как минимум года в твоей постели не было женщины. И неужели мысль о том, чтобы связать меня, решать за меня, что мне делать, думать или чувствовать, не кажется тебе привлекательной?

– Ты считаешь меня таким жестоким?

– Нет, я считаю тебя таким ужасным. – Ее лицо приблизилось, а гортанный голос замедлился. – Твое монашеское одеяние, Габриэль, никого не одурачит.

Глава 8

Если он останется в миру слишком долго, кто-нибудь может узнать его.

Лежа на полу, урывками пытаясь поспать третью ночь подряд, Габриэль столкнулся с неизбежной правдой. До тех пор пока он не вернется в Уклее и не наденет снова эти защищающие белые одежды, он будет уязвим для прихвостней отца, посланных на его поиски, и для наказания за его роль при Аларкосе, и для искушения. Но с этой англичанкой на попечении он останется таковым. Она угрожала снести самый приют, который он так старательно создавал. Новую жизнь. Новую цель. Средства рассеять убийственное желание мести, сжигавшее его изнутри.

Он закрыл глаза. Из темноты появился образ Хоакина де Сильвы. Глаза у отца были словно голубой лед, а выражение лица, как и у него самого – мрачное и непроницаемое. Темный цвет волос и кожи Габриэль унаследовал от берберской женщины, которая не дожила до его первого дня рождения. Рабыня, изнасилованная хозяином, после родов она была оставлена умирать, чтобы ее сына могли украсть, выдрессировать и вырастить самым беспощадным защитником семьи. Как рабу ему было отказано во всяком образовании, кроме того, которое можно было приобрести кулаками и мечом.

Он был чуть больше, чем животное.

Но он сбежал от этой спирали смерти, сопротивляясь своему варварству и стараясь стать лучше.

Габриэль поднял руку к глазам и надавил на закрытые веки. Перед глазами заплясали ярко-голубые пятна. Медленно дыша, он старался успокоиться. Спокойное сердце, спокойный разум. Он не животное, а слуга Господа.

Лучше он будет вспоминать ужасы двух дней, проведенных в заключении с Адой, крики, вопли и безумную жестокость. На нем остались царапины, после того как он снимал с нее порванное синее платье, и синяки – после того как с невероятным трудом одел ее в темно-красное.

Ее состояние не помешало Габриэлю заметить сияние ее кожи цвета слоновой кости и гладкое движение мускулов под ней. Гибкая и крепкая, ее плоть пробудила глубокую и жаждущую часть эго. Но если он поддастся этим соблазнительным воспоминаниям и искушениям, это не принесет ему ничего хорошего.

Она кричала во сне, опять забившись в судороге. Очередной ночной кошмар – маленькое и смертоносное животное, прорывающее себе путь в ее голове. Если они продолжатся, они будут искушать ее вернуться к наркотику, с которым она боролась.

Тяжело вздохнув и быстро помолившись, он прополз небольшое расстояние между своим местом на полу и дрожащим телом Ады. Теперь прикосновение к ней стало не таким трудным. Он даже предвкушал, как коснется ее кожи, – то, что дразнило его в беспокойном сне.

Сколько еще они смогут выносить эту пытку? Но когда заключил ее в объятия, он прогнал эту презренную мысль. Она несла основной груз мучений. Все, что нужно сделать ему, – помочь этой измученной и беззащитной женщине благополучно дожить до утра.

– Я стараюсь, Ада, – прошептал он.

– С тобой я не так боюсь темноты. – Когда кошмар рассеялся и всхлипы утихли, она шмыгнула носом и стерла несколько слезинок. – Ты думаешь, что я не знаю, что здесь происходит...

– Inglesa, не надо...

– ...но я понимаю. Не важно, что тебе там нужно для ордена, ты остался со мной. – Золотое сияние одинокой масляной лампы осветило слезы в ее глазах. Габриэль не увидел никакого притворства, а только сильные переживания несчастной. – За это я благодарю тебя.

– Означает ли это, что ты перестанешь насмехаться надо мной?

Слабая улыбка приподняла уголки ее полных губ.

– Боишься, что я немного подразню тебя?

– Вовсе нет.

– Хорошо, – сказала она, заворачиваясь в его тело. – И ты должен быть осторожнее, Габриэль. Это была почти шутка.

Ада проснулась и обнаружила Габриэля спящим. Он сидел, вытянув ноги и опираясь спиной о единственную в их маленькой комнате дверь. Масляная лампа рядом с ним почти догорела. Черты его лица были как набросок, сделанный сильными резкими линиями: строгий подбородок, прямой нос и черные брови. Но, даже спящий, он не потерял жесткость линии полных губ, крепко сжатых, и напряжение, протянувшееся по его широким мускулистым плечам.

Ему тоже снились сны? Знал ли он об этой сгущающейся темноте?

Может быть, поэтому она доверяла ему?

Не важно, как сильно она сопротивлялась его высокомерному вмешательству, она никогда не боялась его. Он был мучительно, невероятно обходителен. Если бы он был более низким человеком, его тело уже предало бы его к этому времени. Она бы с легкостью уже выторговала себе или очередную дозу, или свободу.

Тошнота, свернувшаяся кольцом в животе, не имела ничего общего с ее зависимостью. Мать Мария, она стала самой низкой негодяйкой. То, что она хотя бы подумала о таком...

Она выпрямилась на своем узком тюфяке. Затылок все еще болел. Припухлость на щеке уменьшилась, но все еще пульсировала. И сверх всех этих травм каждая частичка ее тела болела – насквозь избитая, распухшая и покрытая синяками. Голова кружилась, а перед глазами мелькало облако мелких белых пятнышек.

Трепет нежности к человеку, благодарность за его стойкость и вынужденную заботу угрожали пролиться слезами. Вместо этого она нашла кувшин и дрожащими обессиленными руками осторожно налила воду в глиняную кружку. Когда жадные глотки не утолили ее жажду, она налила еще кружку и вернулась на тюфяк.

Не имея представления, день сейчас или ночь, она обыскала комнату – то ли для развлечения, то ли чтобы сбежать, она не могла сказать. Она нашла свою сумку из мягкой кордовской кожи. Только сейчас, несколько дней спустя, она хотя бы подумала о том, чтобы покопаться в ней и посмотреть, что для нее упаковал Джейкоб. Больше всего места занимала одежда: две простые юбки, темно-зеленое платье и черный шерстяной плащ.

Вместе с одеждой Ада нашла черепаховый гребень своей покойной матери – одну из немногих вещей, что она привезла с собой из Англии. Она тут же расчесала маленьким гребешком спутанные волосы. От этого они не стали чище, но по крайней мере теперь она смогла убрать длинные пряди с шеи и кое-как заплести их в косу.

Вернувшись к сумке, Ада продолжила перебирать ее содержимое, и у нее вдруг перехватило дыхание. Свитки. Те самые, которые она вытащила из вещей Дэниела Морли. Тонкий пергамент можно аккуратно очистить от чернил для использования еще раз. Если ей удастся сбежать от Габриэля, у нее будет что обменять, чтобы вернуться в Толедо.

Она улыбнулась. Может быть, эти свитки принесут ей достаточно морабетинов, чтобы купить опиум. Теперь, когда Габриэль помог ей вынести самое худшее в ее болезни, она будет знать, как усмирить свою жажду. На этот раз она сможет контролировать себя.

В одну из юбок был завернут небольшой ящичек. Она развернула ткань и обнаружила свои шахматы. У нее вдруг закололо сердце. Джейкоб. Милый, глупый, заботливый Джейкоб.

Ада открыла полированный деревянный ящичек и вытащила одну из резных вощеных фигур.

–Ада, что это у тебя?

Она дернулась. Ящичек захлопнулся и упал на пол. Габриэль вскочил на ноги и пересек маленькую комнату раньше, чем она успела спрятать ящик.

Слитом, искаженным гневом, но еще затуманенным от сна, он схватил ее за запястье.

– Дай посмотреть!

– Это королева, из шахмат, – ответила она, вырываясь. – Габриэль, это шахматы.

Она открыла ладонь, показывая маленькую фигурку. Когда Габриэль взял ее в руки, Ада подняла упавший ящичек и протянула ему для осмотра.

– Шахматы? – Когда он тронул одну фигурку, потом другую, выражение его лица стало смущенным. – Я думал, что у тебя...

– Ты думал, что я прячу опиум в своей сумке?

Он кивнул.

Свитки в конце концов помогут купить его, но Ада предпочла не упоминать об этом. Видеть раскаяние Габриэля было очень приятно. Теперь главное не показывать ему свитки, чтобы он не узнал их ценность и не отобрал у нее последнюю надежду на свободу.

– Я обожаю шахматы, – сказала она. – Думаю, за этой напускной личиной святого у тебя ум тактика.

– Я ничего не изображаю, inglesa. И во мне нет ничего столь нечестного, как тактический ум.

– Я видела, как ты двигаешься, как ты смотришь. – Ада открыла доску и принялась расставлять остальные фигуры по крошечным клеткам поля. – Люди, которые всю жизнь живут в монастырях, библиотеках и церквях, не смотрят на горизонт так, как ты. Они смотрят только на ближайшую книжную полку.

Она смотрела на него, как будто сдирая с него слои кожи, мышц и костей, пока Габриэль не почувствовал себя обнаженным до самой души – если она у него была. Ощущение, что она может видеть так глубоко, нервировало его. Его сердце все еще учащенно билось из-за того, что он проснулся и увидел Аду склонившейся над какими-то таинственными вещами. Беспечный болван, надо было проверить ее сумку. Но он и так уже слишком много вмешивался в ее личную жизнь.

– И ты знаешь таких людей? – спросил он. – Ученых и богословов?

Когда он в последний раз видел ее, она была ведьмой, безумной и растрепанной. Сейчас ее волосы, кое-как заплетенные в косу, тяжело свисали с плеча. Темно-красное платье резко контрастировало с бледной кожей, но выглядела она совершенно здравой. И это пугало. Глаза цвета полуденного неба продолжали разглядывать его без тени робости или страха, как будто она видела его в первый раз.

– Мой отец был алхимиком, – сказала она спокойно и размеренно. – Он многому научился у своего двоюродного деда, Аделарда из Бата, который в юности ездил в Толедо изучать философию и языки. То, что он узнал на Пиренейском полуострове, было передано моей сестре и мне.

– Так ты поэтому так хорошо говоришь на романском?

Она махнула рукой.

– Романский – это легко. Португальский, каталонский, кастильский – не более чем диалекты латыни. А вот мосарабский... – Она с отвращением поморщилась. – Он занял несколько месяцев.

Габриэль нахмурился, гадая, что за женщина сидит перед ним.

– Месяцев?

– Дэниел Морли – это англичанин, который работает у доньи Вальдедроны переводчиком и домашним учителем. Он помогал мне учить язык.

– И сколько языков ты знаешь?

– Я уже потеряла счет. Меня обучали, чтобы занять место Дэниела в доме ее сиятельства. – Она помолчала, в глазах появились тени – эхо той потерянной девушки, которую он так недавно знал. – Может быть. Может быть, когда-нибудь.

– Почему ты прячешь их?

– Люди находят мою образованность пугающей, – ответила она, ставя последнюю фигурку на шахматную доску. Габриэль все еще держал в руке ту, что забрал у нее. – Им может не понравиться мое понимание этой военной игры. Хочешь сыграть партию?

Стыд смешался с яростью. Он не умел читать, не умел писать и определенно не умел играть в аристократические игры.

– Я не знаю как, – выдавил он.

Всякая хитрость исчезла с ее лица.

– Тогда я научу тебя. Я буду благодарна за занятие, теперь, когда я освободилась от других моих... стремлений.

– Так вот как ты называешь это? Что-то вроде отдыха?

Невидимый груз опустил ее плечи. Она закрыла глаза и опустила подбородок к груди.

– Это было лекарство, в самом начале.

– Чтобы вылечить твои ноги?

Она побледнела.

– Я забыла, что ты знаешь. Эти несколько дней – прости меня, если я не смогу вспомнить больше того, что ты мне не нравишься.

– Расскажи мне.

– Меня арестовали за незначительное преступление. Шериф пытал меня, потому что думал, что я могу создавать изумруды и золото.

Ее голос оборвался.

Пальцы Габриэля сжались в кулаки.

– Но почему? То, чего он требовал от тебя, невозможно.

– Не для моей сестры.

Губы Ады тронула слабая улыбка, а в голосе сквозила гордость.

– Unabruja?

– Ведьма? Нет. Просто алхимик, каким был мой отец. – Все эмоции исчезли. Она рассказывала о событиях, как будто они происходили в чьем-то чужом прошлом. – Боюсь, все дело было в ошибочном опознании. Шерифу нравилось истязать меня. После этого мои ноги стали гноиться, и я прибегла к опиуму, чтобы облегчить боль. Без него у меня не было спокойного времени... больше года.

– Прошло уже столько времени с тех пор, как твоя жизнь была другой!

– И пусть это будет уроком для меня, я полагаю?

Растирая рукой затылок, он сосредоточился на колючих кончиках своих коротко стриженных волос.

– Я ничего такого не говорил.

Ада перекинула толстую косу через плечо и огляделась.

– Как давно мы здесь?

– В общей сложности пять дней, – ответил он, хотя это казалось пустяком.

Усталости, которую он ощущал, хватило бы на целый год.

– И сколько еще мы здесь пробудем?

– До тех пор пока ты не поправишься. Возможно, до завтрашнего утра.

Ада кивнула на доску и расставленные на ней две соперничающие деревянные армии.

– Тогда позволь мне научить тебя играть в шахматы.

– Не хочу.

Каждодневное искушение Адой – знать ее, быть с ней – вернулось с большей силой, чем раньше. Она была не нуждающейся шлюхой, а просто еще одной раненой душой. Умной к тому же. Ее образованность все больше заставляла осознавать его собственное варварское воспитание.

– Что в этом плохого, Габриэль? – Ее улыбка вернулась, демонстрируя ямочку на левой щеке. – Ты поклялся не использовать свои умения и свой меч. Так используй вместо этого свой ум.

Он хотел возразить. Никакого разума. Никакой души. Только совесть, так хорошо знающая его недостатки. Но до рассвета у них еще вечность, а ему вдруг стало любопытно. Все, что угодно, только чтобы выдержать еще несколько часов в ловушке с Адой и ее чистыми проницательными глазами.

Возражения поблекли, когда он посмотрел на фигуру, которую держал в руке.

– Это королева?

– Да, – ответила Ада, ставя фигуру посреди своей темной армии. – Одна из наименее могущественных фигур на доске.

Он поднял брови.

– Наименее могущественных? Тот, кто придумал эту игру, ничего не знал о женщинах.

– Возможно, когда-нибудь это изменится, – сказала она со смехом.

Этот легкий, беспечный звук и эта сводящая с ума ямочка заставляли его думать совсем не о шахматах. Темные и опасные порывы, принуждающие его быть безрассудным. Но он отгородился от этого звука, от этой мысли, от искушения и сосредоточился на том, куда показывал ее палец.

– Итак, а это, значит, король...

Ада покусывала ноготь, пока Габриэль делал ход ладьей. Она видела, что ей нужно всего три хода, но он, должно быть, спланировал свой финальный удар задолго до этого.

– Шах и мат, – сказал он.

– И ты был честен со мной? – Она положила своего короля, признавая поражение. – Ты точно никогда раньше не играл?

Серьезность его напряженных губ смягчилась – не улыбка, но что-то очень похожее.

– Ни разу.

– Я подозревала, что ты хороший стратег, но это... это поразительно.

Он выглядел смущенным, вертя в руках одну из взятых им пешек.

– Удача новичка, не более того.

– Удача не имеет к этому никакого отношения. Я выиграла один раз, а потом ты честно выиграл пять раз подряд.

– Ты просто расстроилась, что я обыграл тебя.

– Ничуть. У меня просто не было шансов.

– А, – тихо произнес он. – Значит, ты позволила мне выиграть.

– Думаешь, я из тех, кому нравится проигрывать?

Она наклонилась над шахматной доской, все еще заставленной его светлой маленькой армией. Он держал все ее фигуры, но при ее приближении на его лице вдруг отразилась паника. Она улыбнулась: нужно было восстановить равновесие сил между ними, возместить ее растущее обаяние.

– Кто ты на самом деле?

– Послушник ордена Святого Сантьяго.

– Это я уже слышала.

Глядя на его губы, ей захотелось облизнуть свои собственные, гадая, каким будет ощущение его, этого странного человека-загадки.

– Ну и храни свои секреты, – прошептала она. – Пока что.

Его темные бездонные глаза расширились.

– Ты не испугаешь меня.

– О, но это так.

Дверь их комнаты распахнулась. Ада испуганно отпрянула и больно приземлилась локтями на рассыпавшиеся фигурки. Габриэль перекатился, так чтобы его тело загородило ее от двери.

– Идем со мной. Быстро!

Незнакомый женский голос на пороге ничуть не помог прогнать ее смятение. Ада заморгала от резкого света, не в силах разглядеть лицо за высоко поднятым горящим факелом.

– Уходите сейчас же, или окажетесь перед судьей, – сказала женщина. – В доме сеньоры облава. Поспешите.

Глава 9

За порогом ночную тишину разорвали крики и треск ломаемой мебели. Габриэль вскочил на ноги. Ада швырнула шахматы в сумку. Колени подогнулись, когда она встала, но Габриэль успел подхватить ее.

– Можешь идти? – спросил он.

– Смогу.

Она нахмурила брови и попыталась выпрямиться, тяжело опершись на него.

С обеими сумками на плече и кинжалом Ады, заткнутым на пояс, Габриэль кивнул безликой женщине и последовал за ней по узкому коридору. Мерцающая игра света и тени освещала их дорогу в заднюю часть дома. Шум и крики преследовали их, и это помогало быстрее передвигать ноги.

– Держись за меня, inglesa, – сказал он, почти таща ее по узкому коридору. – Мы опять слишком загостились.

– Я чувствую систему. Нам нужно уведомить мудрецов и сообщить о наших открытиях.

Он хмуро посмотрел на нее.

– Я знаю только священников и рыцарей.

– Здесь нет ученых людей. И я вижу, что ты стараешься оставаться мрачным. Ты еще не устал от этого? – Она вздохнула. – Забудь, что я что-то говорила. Ты не ответишь.

Габриэль сбежал от таинственных крестьян и следовал за такой же таинственной женщиной, в то время как Ада не отставала от него. И эта дерзкая девчонка дразнила его. Он не ответил тогда, возможно потому, что его усталый разум и беспокойное предательское тело ослабили яростную хватку на его эмоциях.

– Да, inglesa. Это становится утомительным.

Резкий порыв ночного ветра ударил ей в лицо с такой силой, что Ада совершенно очнулась. Она была счастлива найти защиту у Габриэля, почти свободная от ужаса и боли. Только на мгновение. Он казался заботливым – человек, освобожденный от своей стоической натуры. Она видела проблески такого человека, когда они сидели за шахматной доской. Он по натуре соперник, да. Прирожденный стратег. Он также был на удивление приятной компанией, тихий, с бесстрастнейшим чувством юмора. Она могла бы прятаться в той комнате вечно, проникая в его разум, точно так же как его шахматные фигуры проскальзывали сквозь ее защиту.

Но тепло и утешение исчезли. Они снова оказались изгнаны, болезнь уводила ее даже от убогого пристанища той крошечной комнаты.

Женщина, показывавшая им путь, сунула факел в жидкую грязь снаружи задней двери дома. Их мгновенно окутала темнота.

Ада заморгала, ее глаза очень медленно привыкали к темноте. Это ухудшение зрения вдруг бросило ее разум через время и пространство, через воду и землю в Англию, к Мег, ее слепой сестре – сестре, по которой она скучала в этот момент больше, чем могла вынести. Размышления о том, как низко она пала и как далеко уехала, могли поглотить все оставшиеся дни ее жизни. Но безотлагательность новой опасности, которой они подверглись, отбросила сентиментальные мысли в сторону. За это по крайней мере она была благодарна неожиданной опасности.

– Сюда, – сказала женщина.

– Кто ты? – спросил Габриэль.

Он взял Аду за руку, когда они шли за женщиной на север, через внутренний двор.

– Меня зовут Бланка. Сеньора – моя двоюродная бабка.

– Ты та самая травница, о которой она говорила?

Бланка бросила мрачный взгляд через плечо, ее круглое лицо было похоже на луну над их головами.

– Она говорила об этом? Сеньора оценивает людей только по тому, что они могут предложить ей. Она пустила вас не из благотворительности. Тот старик из вашего ордена – как там его имя?

– Пачеко?

– Да. Он дал ей денег.

–– Мы тоже дали, – сказал Габриэль.

Бланка тихонько рассмеялась.

– Значит, она неплохо заработала. Возможно, если повезет, она сможет откупиться от неприятностей.

Они обогнули угол перестроенного собора, но, когда не остановились, чтобы попросить приюта там, Габриэль и Ада обменялись вопросительными взглядами.

– Куда мы идем? – спросила Ада.

Ее мозг снова начинал работать. Да, это как дыхание после года под водой. Она никогда не переставала понимать, насколько требовательной стала ее тяга. Что бы было, если бы ее продали в рабство? Она содрогнулась и сглотнула появившийся во рту горький медный привкус.

– С глаз долой, – сказал Габриэль, увлекая Аду в кирпичный альков между строениями. – Нас преследуют.

Бланка вжалась в тень вместе с ними, от испарины на лбу ее темный капюшон стал влажным. Ее кожа была гладкая и упругая, она явно была еще очень молода. Плоский корсаж ее скромного шерстяного платья какого-то непонятного цвета, что-то между синим и черным, поднимался и опускался с каждым быстрым вдохом.

Ее шепот нарушил тревожную тишину.

– Я помогаю, потому что ненавижу эту старую ведьму. Она до конца моих дней будет держать меня в услужении.

– Что с ней будет? – спросила Ада.

– Испытание огнем или водой, наверное. Мне понадобится помощь, чтобы выбраться из города. Никакая молодая женщина не может одна выйти за эти стены.

– Ты хочешь, чтобы мы были твоим эскортом? – Ада попыталась скрыть улыбку. – Ну разве это было бы не чудесно, Габриэль? Еще одна спутница для тебя?

– Я бы бросил вас обеих в Тахо, если бы мог.

– Едва ли это милосердно, послушник, – сказала она, не в силах сдержать улыбку.

Осознав, что все еще держит его за руку, она сжала ее. Он уронил ее пальцы, как будто это были горячие угли.

– Ты лишила меня всякого милосердия, – сказал он. – Спасибо за вашу помощь, сеньорита, но мы не можем предложить вам ничего, кроме золота. Я не могу брать на себя еще одну ношу в этом путешествии.

– Я не приму золото, – сказала Бланка, качая головой. Слезы проложили серебристые дорожки по ее щекам. – Вы должны понимать, что золото бесполезно для такой, как я. Я запятнана незаконным промыслом моей тетки. Никто не посмотрит мне в глаза на рыночной площади. У меня нет шансов найти порядочного мужа. Этот город – тюрьма.

Это слово было как удар молнии, промелькнувшей между ними. Габриэль вздрогнул и отвел глаза. Ада почувствовала какую-то тяжесть в груди, ощущение неожиданного родства, кольнувшее ее под ребра. Как часто она думала, что Чарнвуд-Форест такая же тюрьма? Пятно болезни ее сестры и ее окончательная слепота – не говоря уже о страсти Мег к тайнам алхимии – не внушали любви никому из их суеверных соседей.

После этого она перенесла ужасы настоящих тюрем: и в темнице шерифа Финча, и в когтях опиумной зависимости, – но юношеское желание Бланки бежать воскресило к жизни те годы в Чарнвуде. Она вспомнила, как верила, что любая жертва будет полезной, что каждый, кто предлагает помощь в бегстве, – святой.

– У нас и так достаточно трудностей, – сказал Габриэль. – Ты должна понять. Мои извинения.

Если бы она не знала лучше этого неразговорчивого человека, Ада могла бы поклясться, что его слова прозвучали больше как мольба. Она почти почувствовала жалость к нему.

– Ты можешь пойти с нами, – сказала Ада.

Мимо них пропыхтели несколько мужчин в доспехах, и лязг металлических панцирей заглушал их крики. Ада подивилась властности страха. Кролик, прячущийся от волчьих зубов, не замирал так, как она. Охваченная этой неестественной неподвижностью, она ощущала рядом с собой тело Габриэля. Он почти не дышал. Так же ли часто стучит его пульс, как у нее? Удивляется ли он жару, пылающему там, где соприкасаются их руки и ноги?

Она только что пережила ужасные последствия наркотической ломки. Сейчас та же самая беспокойная часть ее, которая все еще жаждала горького вкуса опиума, оценивала мощного мужчину, находящегося рядом с ней. То, что у нее так мало здравого смысла, горячило ее щеки, частично от стыда, частично от восхитительного волнения.

– Мне позвать их? – спросила Бланка сдавленным шепотом.

– Помолчи, – сказала Ада. – Габриэль обязан заботиться обо мне, и если я не пойду без тебя, значит, и он тоже не пойдет.

– Мы всегда можем воспользоваться веревками, inglesa.

Ада попыталась заглянуть ему в лицо, но смуглая кожа Габриэля была создана для того, чтобы прятаться в тени.

– Что это означает? Ты собираешься связать меня и силой волочить в Уклее?

– Нет, – произнес он так, что стало ясно: его терпение достигло предела. – Это означает, что она идет с нами.

Они вошли в баню при помощи ключа, который Бланка извлекла из сумочки на своем поясе. Больше у нее ничего не было.

Габриэль посмотрел на нее с большим подозрением. Если она хочет покинуть город, неужели действительно собирается сделать это совсем без вещей? И откуда это у травницы ключ от публичных бань? Очень похожие на темные здания на улицах Толедо, бани в вечерние и ночные часы становились местом скопления людей самого низкого сорта и самых вульгарных искушений.

Он как лунатик последовал за женщинами в совершенно черный коридор. Недостаток отдыха только частично объяснял его оцепенение.

Может быть, эта ловкая девчонка Бланка окажется полезной. Чем меньше времени Ада будет проводить, сосредоточившись на своей боли и горечи, тем охотнее пойдет в Уклее. Искренне или нет она сочувствовала девушке, не имело значения. Вероятнее всего, она хотела взять ее с собой, только чтобы позлить его.

Но бани?

Господь перестал слушать его, это точно – если вообще когда-нибудь слушал.

– Откуда у тебя ключ? – спросил он в темноту.

– Где еще ковихере проворачивать свои дела? Незаконные встречи лучше проводить в тайных местах.

– Откуда мне знать, – пробормотал Габриэль. – И ты открывала бани для этих парочек? Или сегодня ты просто стащила ключ?

– Я начала приходить сюда, когда сеньора больше не смогла ходить сама. С тех пор ключ хранится у меня.

Бланка говорила невыносимо устало для такой юной девушки, но Габриэль подавил этот проблеск понимания.

– Это ты вызвала стражников? – спросила Ада.

– Нет, – прошептала Бланка. – Жену алькальда поймали, когда она тайком шла на свидание, – не за самим процессом, нет, но с доказательствами, достаточными, чтобы разозлить власти. Это было прошлой ночью.

– И скандал был последней каплей?

– Люди выбрали этого человека. Им было стыдно за него, и они больше не могли закрывать глаза на происки моей тетки.

Габриэль шарил по проходу, пока не нашел канделябр на стене и факел. Он порылся в сумках и нашел в своих вещах маленький кожаный мешочек. Несколько ударов кремня, и вспыхнуло пламя.

– А ты знала достаточно, чтобы уйти, – сказал он.

Бланка кивнула.

– Она умна, – сказала Ада. – Это означает, что она не будет обузой.

– Ты умна и в то же время обуза.

Смотреть в ее глаза было как встретить совершенно другую женщину. Он искал признаки слабости, или боли, или безумного отчаяния, но нашел только Аду – кто бы она ни была.

– Ты пялишься на меня, послушник, – заметила она.

Он поднял факел и подошел ближе. Языки пламени бросали резкие тени на тонкие черты ее лица, отчего ее губы казались полнее, а глаза – больше. Игра теней, не более того, но желание прорвалось сквозь его броню. Они делили многое, слишком многое в той маленькой комнатке.

Габриэль откашлялся.

– Как ты себя чувствуешь?

– Лучше.

Как вспышка молнии на плато, на ее лице появилось раскаяние. Которому он почти поверил. Бледно-розовый румянец покрыл ее щеки и спустился на шею. Она опустила голову и сложила вместе беспокойные пальцы.

– Я... я хотела... извиниться за неприятности, которые доставила. Эти последние несколько ночей – я кое-что помню из того, что делала и говорила. Мне... мне стыдно.

Он не двигался очень долго, наблюдая, как груз заботы об этой женщине становится все более тяжелым с каждым вымученным словом. Ведьма, наркоманка, шлюха – он мог справиться с любым из этих воплощений. С трудом. Но ее слезы, ее покорность угрожали более глубокой части его, той, у которой не было защиты. Он старался дышать ровно.

– Замолчи, – сказал он. – Нет ничего стыдного в том, чтобы бороться за свободу.

В уголках ее глаз собрались слезы. Она начала говорить, но запнулась, шмыгая носом и стараясь совладать с нахлынувшими эмоциями. Она выпрямила спину, словно мраморная колонна, прямая и твердая, и отвела взгляд.

Он не только должен оставаться бдительным к ее пагубному пристрастию, он также должен настороженно относиться к этой новой, ясно мыслящей женщине. Он ругал себя за то, что думал о ней как о враге.

– Сюда, – сказала Бланка, проходя в широкий дверной проем. – На открытом месте вы не будете в безопасности.

Габриэль взял их вещи и закинул себе за спину.

– Давай, я понесу свои вещи, – предложила Ада. – Ты и так уже носил из-за меня слишком много тяжестей.

Он покачал головой.

– Думаю, нет. Я так и вижу, как ты и твои пожитки скачете верхом по дороге в Толедо.

– А ты останешься, попав в переплет с Бланкой, бедняжка. Этого нельзя допустить.

– Нет.

– Тогда позволь мне понести что-нибудь твое, – сказала она. Ее лицо было на удивление светлым и открытым. – Я настаиваю.

Он понятия не имел, что думать об этой новой женщине. Еще час назад он нес ее на руках, а теперь она сама вызывается нести груз. Красивая и необычная, эта загадка из Англии. Неужели она действительно отличается от других женщин?

– Вот. – Он сунул ей в руки легкий кожаный мешок и кивком приказал следовать за Бланкой. – И я не позволю тебе идти позади меня.

Она улыбнулась.

– Все эти правила, Габриэль. Они придуманы тобой или орденом?

– Мной. А теперь иди.

Глава 10

– Сеньора не первая, кто использует эти места для тайных встреч, – сказала Бланка.

Ада улыбнулась и огляделась в маленькой комнатке, в которую они вошли, под главными залами бань.

– У ковихер тоже есть срок обучения? – спросила она.

Бланка пожала плечами и села на низкий деревянный стул.

– Чтобы убедить замужнюю женщину принять ухаживания постороннего мужчины, требуется умение и терпение, как и в любом ремесле.

Габриэль фыркнул и уронил сумку Ады.

– Это не ремесло.

– Она зарабатывает на жизнь, предлагая услугу, – сказала Бланка. – Я не знаю другого определения.

– Она преступница, – возразил он. – Она зарабатывает себе на жизнь, развращая хороших женщин и разрушая браки.

Ада покачала головой:

– Габриэль, берегись своего собственного лицемерия.

– А ты следи за своим языком. Прежде чем говорить о хорошем поведении, вспомни, где ты была меньше недели назад.

Его сердитый взгляд заставил ее отступить, но она держалась твердо.

– Ты собираешься всю жизнь попрекать меня за это?

Он сдвинул брови, как человек, которому очень больно.

– Забудь все, что я говорил. День мы будем отсыпаться, а завтра к вечеру отправимся в Уклее, до того как стражники закроют городские ворота.

Они обменялись быстрыми взглядами с Бланкой и пожали плечами. Ада содрогнулась: уравновешенными движениями и спокойным выражением лица Бланка напомнила ей сестру. Хотя у Мег едва ли бывали причины злиться, но когда она это делала, ее оружием было молчание. Мрамор и железо имели больше теплоты и проявляли больше эмоций, чем Мег, когда сердилась. Кроме той последней роковой ссоры, после которой Ада уехала в Испанию. Мег обнажила все свои чувства, от страха и любви до недоверия и боли. А почему нет? После того, что потребовала Ада – заставила Мег выбирать между сестрой и мужем, – она заслужила это.

Вдруг задохнувшись от приступа вины, она посмотрела на дверь.

– А здесь, в этом укромном месте, есть ванны?

– Да, – ответила Бланка. – Вдоль по этому самому коридору и направо. Мы ближе к источнику, так что вода может быть довольно горячей.

Ада порылась в своей сумке и за свитками и шахматами нашла черепаховый гребень и кусок лимонного, с оливковым маслом, мыла, завернутый в вощеную ткань. Джейкоб не забыл ничего, что могло ей понадобиться.

Габриэль поймал ее за руку. Он стоял высокий и мощный – грудь вперед, голова поднята, – своей позой он совершенно не походил на чопорного святошу.

– Ты не можешь идти одна, – сказал он.

Она скользнула оценивающим взглядом по его телу и улыбнулась.

– Не знала, что ты хочешь посмотреть, а то бы пригласила тебя.

Он резко потянул ее за руку, так что они оказались рядом, почти соприкасаясь. Его черты потемнели от гневного взгляда, но в глазах промелькнуло что-то первобытное.

– Я просто хочу быть уверен, что ты останешься здесь.

Ада посмотрела на свое платье. Богато вышитая темно-красная ткань была испачкана.

– Я хочу принять ванну, – сказала она, забрасывая сумку на плечо. – Не более того. Позволь мне смыть грязь последних дней.

Он не смотрел на ее грязное платье, только в глаза.

– Но я все время буду стоять за дверью в коридоре. Ты не попытаешься сбежать.

– А зачем мне пытаться сбежать, когда у меня есть такая очаровательная компания?

Габриэль мерил шагами короткий потайной коридор. Каждый раз, когда он проходил мимо закрытой двери, скрывающей от его глаз Аду и ее ванну, он зло смотрел на твердые дубовые доски. Сама мысль о ее обнаженном теле, растянувшемся под теплыми окутывающими водами ванны, угрожала опустить его на колени. Он мог снести эту дверь. Мог разломать ее в щепки. Или мог продолжать испепелять ее взглядом, пока дерево не вспыхнет огнем.

Но нет. Он продолжал ходить. Бесконечная монотонная вереница причин, почему он должен оставаться в этом сыром узком коридоре, стучала в его мозгу, как молот кузнеца.

Это была физическая пытка – он знал эту ужасную боль. Он преодолел с Адой худший период ее болезни, ухаживал за ней – ходил по узкой тропинке между заботой и равнодушием, – и все это едва не разрушило его.

Он же не святой. Это испытание, это ужасное испытание было больше, чем он мог вынести. Любой бог, который утверждает обратное, никогда не поймет слабостей смертного человека.

Он устало остановился перед дверью.

Сколько она уже там? Бланка предупреждала ее о том, что вода очень горячая. Но обратила ли Ада на это внимание? Картина ее обнаженного, погруженного в воду тела, была эротическим видением несколько минут назад; теперь он представлял себе только опасность. Она все еще больна и измотана – сварится заживо, и никто не узнает.

– Inglesa? Inglesa, ответь мне! – Он прижал ухо к двери и затаил дыхание, но все безрезультатно. После нескольких громовых ударов он снова прислушался. Ничего. – Ада, ты пугаешь меня! Ответь!

Нерешительность на мгновение парализовала его.

Потом, послав к черту клятвы, гордость и скромность, он с грохотом рванул кованую задвижку на двери. Заперто.

– Ада! Сейчас же открой Дверь!

Он бросился назад в комнату. Бланка спала на полу, свернувшись калачиком. Он схватил ее ключ и вытащил из ножен на своем поясе драгоценный кинжал Ады, полный решимости обойтись им, хотя боевой топор лучше подошел бы.

Но ключ Бланки открыл дверь в купальню. Габриэль ожидал услышать испуганный вздох или гневный окрик. Он надеялся, что кусок мыла, брошенный женщиной, которая ценит свое уединение, полетит ему в лоб.

Но ничего такого не произошло.

Она выстирала свое красное платье и юбку. Мокрые вещи украшали каменный пол между дверью и неглубоким колодцем, наполненным горячей водой. Размягчившийся кусок мыла лежал на краю ванны, окутанный облаком пены.

И Ада лежала там же – абсолютно голая, волосы мокрые, глаза закрыты, голова запрокинута.

Габриэль быстрее, чем успел еще раз вздохнуть, оказался на коленях рядом с ней. Он схватил в ладони ее раскрасневшееся лицо и похлопал по щекам.

– Inglesa, просыпайся. Ты слышишь меня?

Она застонала, свесив голову ему на бедро.

– Что?.. Где я... о!

Она села в неглубокой ванне, закрывая грудь скрещенными руками. Вода расплескалась на камни вокруг ванны и попала на его руки. Обжигающая вода.

– Тебе нужно немедленно выйти из этой ванны, – сказал он. – Как ты могла быть столь неосторожна, что заснула? Ты хочешь свариться, как курица?

Затуманенный взгляд прояснился.

– Подай мне полотенце.

Габриэль опустил глаза и старался не смотреть, не важно, насколько притягательной была ее обнаженная плоть. Но молочная белизна ее кожи исчезла, уступив место неестественной красноте. Он взял кусок льняной ткани и подал ей. Почти вся укрытая, тяжело дыша, она оперлась на его руку, чтобы выйти из ванны.

– А теперь, – сказал он, усаживая ее на каменную скамью, вырезанную в стене, – дай я посмотрю твои ноги.

– Я никогда не думала, что ты будешь таким нахальным.

– Сумасшедшая женщина! Что бы случилось, если бы я не вошел?

Она вздрогнула и сильнее натянула полотенце на грудь.

– Чего ты хочешь от меня?

– Я хочу благодарности!

Он опустил голову.

– Ты хотя бы понимаешь, как все это выглядит? Большое спасибо, что был со мной все эти дни. Большое спасибо, что вытащил меня из ванны. Но если я должна проглотить свою гордость и поблагодарить тебя еще раз, моя голова точно растает.

Его руки потянулись к ее лодыжке. Зловещий розовый цвет кожи выглядел еще более неестественно на фоне отбеленного полотна. Его смуглая рука была еще большим контрастом. А потом он дотронулся до нее.

В первый раз он нашел причину быть искренне благодарным своей монашеской жизни. Если бы он все еще был воином, его руки покрывали бы мозоли от упражнений с мечом и верховой езды. Сейчас, наоборот, его руки были гладкими и могли оценить нежность и упругость ее ноги с такой ясностью, что захватывало дух.

Он поднял глаза и обнаружил, что Ада смотрит на него, ее синие глаза потемнели. Губы приоткрылись. Она не вздрогнула и не отпрянула. Он хотел, чтобы она ощущала ту же самую безумную тягу к искушению.

Он хотел ее.

– Сильно обожжено? – спросила она.

– Я... можно?

Едва заметная улыбка тронула ее губы. Она многозначительно посмотрела туда, где его руки нежно держали ее лодыжку.

– Если ты настаиваешь.

Глубоко дыша через нос, он посмотрел вниз, на ее ногу. К своему облегчению, он не нашел никаких признаков сильного ожога. Кожа покраснела, и этот неестественный оттенок розового бросался в глаза даже в свете факела, но Габриэль не нашел никаких волдырей. Он отодвинул ткань в сторону и осмотрел другую лодыжку и оба колена.

– Никаких серьезных повреждений, – объявил он. – Тебе повезло.

– А ты? Ты можешь сказать то же самое?

Глаза Габриэля стали невозможно темными. Изогнутые черные брови сошлись вместе, как у человека, пытающегося видеть сквозь каменную стену, и Ада с трудом подавила желание отвернуться.

Она находилась с мужчиной в тесном помещении, но ее это не смущало, и она была не против смотреть на него. А мужчина, который сейчас стоял на коленях у ее ног – ее тюремщик, ее нежеланный спаситель... от его вида захватывало дух. Только самый гениальный скульптор мог создать такое лицо с высокими скулами и красивым прямым носом. Но для лица, иссеченного столькими резкими углами, она также находила удивительную мягкость в его полной нижней губе.

Неожиданный жар закипел в ее венах, превращая мышцы в липкое тесто и омывая мозг чувственной волной наслаждения. Но в отличие от летаргии, которую давал опиум, эти ощущения росли и расцветали. В первый раз за много месяцев у нее не было страстного желания ощутить горький вкус настойки, которая только притупила бы яркое потрясение от желания. Вместо этого она хотела ощутить вкус этого мужчины.

Ада помассировала свое плечо, но это никак не помогло рассеять наваждение. Под кончиками нервных пальцев ее кожа казалась особенно мягкой.

– Я должна одеться, – сказала она, удивленная хрипотой в своем голосе. Ее улыбка смягчилась. – Ты можешь уйти. Или можешь остаться.

В его лице промелькнула паника, отчего он стал казаться моложе и ранимее. Суровая маска, которую он носил, когда смотрел на нее, немного изменилась, брови поднялись. Лицо мольбы.

Да. Его клятвы. Жар, плоть и близость прогнали все клятвы. И теперь он молча умолял ее принять решение – только он никогда бы не признался в этом.

– В любом случае, – сказала она, – тебе придется отпустить мою ногу.

– А если я этого не сделаю?

Она улыбнулась, частично из-за его вопроса – угроза, прозвучала как поддразнивание, – а частично из-за голоса, который стал хриплым от страсти.

– Если ты этого не сделаешь, я, вероятнее всего, упаду в эту ванну.

Он отпустил ее ногу, как будто теперь она стала огненной. Судорожный вздох вырвался из ее легких вместе с влажным жаром, заскользившим между бедер.

– Не важно, – сказала она. – Думаю, ты все равно поймал бы меня.

Она повернулась спиной, глубоко вдохнула и уронила полотенце.

Габриэль поднялся, его ноги дрожали, как у новорожденного жеребенка. Она стояла неподвижно перед ним, открывая ему вид на свою грациозную спину, ягодицы и ноги. Закрыв дверь, он подошел ближе.

Когда остался один шаг, отделяющий ее тело от него, Габриэль вдохнул аромат лимона и кожи, согретой водой. Чем больше он вдыхал, тем больше терял голову. Он ощущал каждый удар сердца в трех местах: под ребрами, в голове и в паху.

Едва касаясь, он провел губами по изгибу ее плеча. Она содрогнулась, но не отстранилась. Влажный жар его дыхания вызывал мурашки на ее коже и отражался, возвращаясь к его лицу. Он ждал, наслаждаясь этой интимной лаской, зная, что возьмет ее, если ощутит ее вкус.

Теперь она дышала чаще. Ее плечи поднимались и опускались. Габриэль представил, как набухла ее грудь. Какого цвета будут ее соски? Темные или розовые? Из-за паники от того, что нашел ее спящей в горячей ванне, он не насладился роскошью полюбоваться ею. Сейчас ему было нужно только повернуть ее. Это будет так же легко, как взять ее за руку и потянуть.

– Прикажи мне уйти, – прохрипел он.

Ада оглянулась через плечо. Он позволил своим глазам опуститься на ее лоб, потом на щеки и подбородок.

– Я не сделаю этого, – ответила она.

–– Почему? – Желание коснуться ее снова горело в нем, как адское пламя. – Никакая приличная женщина не ведет себя так, как ты.

– Мы оба знаем, что я уже очень давно забыла о приличиях.

– Для тебя это игра, ты хочешь наказать меня.

– Ты ошибаешься, если считаешь, что это касается только тебя. Возможно, я делаю это, просто чтобы посмотреть, что будет дальше. Теперь я уже едва ли знаю, кто я. Это заставляет меня задуматься.

Габриэль протянул руку, чтобы провести по ее лопатке, но не сделал этого.

– Задуматься о чем?

– Такая ли я женщина, которая соблазнит тебя сразу же, или я буду ждать тебя? В любом случае ты стал самым приятным развлечением.

Она повернулась, и Габриэль получил свой ответ. Ее соски были розовыми.

– Ада, не надо...

– Ты думаешь, что исцелил меня, потому что я больше не трясусь и не кричу, – сказала она. – Но ты ошибаешься. Желание все еще здесь. Прямо здесь. – Она сжала ладони. – Это как жажда, или как голод, или вожделение. Необходимость. Ты можешь это понять?

Он только кивнул. Перед ним стоял восхитительный и распутный ангел, его собственная притча об искушении. Краснота от горячей воды сошла, оставив самую гладкую на свете фарфоровую кожу – наслаждение для его глаз. Но он хотел большего. Не важно, каковы были его цели и клятвы, он был мужчиной, которому нужно большее.

– Я могу понять, – хрипло произнес он.

– Тогда помоги мне, Габриэль. Дай мне что-то взамен.

Глава 11

Один вдох, и Ада уже стояла, обнаженная, перед ним, возбужденная, как никогда в жизни. Ждущая. Желающая, чтобы он был мужчиной, которого пытался спрятать, мужчиной, опасным и сильным.

И еще через один вдох она была в его объятиях.

Их губы встретились. Его резкий, мускусный вкус окутал ее язык. Но больше, чем вкус, он источал жар. Огонь и пламя и глубокий рык в горле. После долгого пребывания в горячей ванне Ада вдруг почувствовала озноб и ей захотелось согреться в объятиях Габриэля.

Все еще целуя, все еще вкушая, она обвила руками его шею и запустила дрожащие пальцы в его короткие темные волосы. Он отвечал ей так же нетерпеливо, его руки обнимали и ласкали ее спину. Шероховатая шерсть его туники скользила по ее чувствительным соскам.

Ада извивалась в его крепких объятиях. Ноющая пустота между ног сделала ее алчной. Никогда раньше она не ощущала такого всепоглощающего желания быть вместе и рядом с другим человеком.

Прильнув к твердому телу Габриэля, она закрыла глаза и наслаждалась шершавостью его языка, колкой мягкостью его волос, шуршанием его отросшей щетины по ее щекам и губам. Твердой длиной его возбужденного естества. Он снова сжал ее ягодицы, почти до боли, притягивая ее к себе. Только его бриджи разделяли их ищущие тела.

Мысль об этой преграде – оставляющей их так близко к тому, чего они оба хотели, и все же разделенными – исторгла из нее мучительный стон. Он издал похожий звук, с новой силой углубляя поцелуй. Сильные рывки его языка и легкие покусывания зубов исследовали глубины ее страсти, призывая не отставать. Сдерживаемая сила и затаенное напряжение в его мускулах добавляли ей возбуждения. Сколько еще он может целоваться? Сколько еще сможет целоваться она, не стянув с него одежду и не увлекая его на землю?

Нет, она могла бы целовать его целую вечность.

Мужской крик из дальнего конца коридора заставил их отпрянуть друг от друга. Они замерли, глядя друг на друга и прислушиваясь. Губы Габриэля распухли. Грудь тяжело вздымалась. Он нахмурился и склонил голову в сторону двери. И вдруг, в, мгновение ока, страсть, затуманивавшая его глаза, рассеялась.

– Хватай свою сумку и прячься, – приказал он, поворачиваясь, чтобы запереть дверь.

Вдруг осознав свою наготу, Ада оглядела овальную купальню в поисках укрытия и не нашла такового. Свет от факела освещал каждую поверхность. Габриэль как будто прочитал ее мысли. Он выдернул факел из настенного канделябра и, бросив на Аду еще один жаркий взгляд, затушил пламя о каменный пол.

Комната погрузилась в темноту и оживила старые страхи. Ритм ее дыхания сбился от паники, хлынувшей в ее кровь. Ада ненавидела темноту. Темнота означала плен, боль и беспомощность. Ее руки и ноги отказывались слушаться. Шум в ушах становился все сильнее и мешал ей ориентироваться. Ей нужно одеться.

Тут чья-то рука зажала ей рот. Ада закричала, но звук остался внутри.

– Inglesa, успокойся.

Чувство облегчения окутало ее кожу. Она повисла на его груди, поддерживаемая им за талию.

– Кто-то идет, – прошептал Габриэль ей на ухо. – А ты должна приготовиться.

Ада отодвинула его пальцы со своего рта.

– Темно.

– В темноте нет опасности. Я здесь, с тобой. А теперь найди свою одежду и приготовься.

Во второй раз Габриэлю пришлось отступить. И не важно, каковы были его цели на будущее, он не хотел этого. Как раз в тот момент, когда он был готов послать к черту все свои клятвы, кто-то обнаружил их. Если он будет продолжать обнимать ее, это никак не поможет защитить их.

Габриэль слышал, как Ада шарит по камням. Он вытащил ее кинжал из ножен на поясе и отсчитал три шага к двери. Скользя пальцами по дереву, он нашел защелку, запер дверь и повернулся, прижавшись спиной к стене.

– Встань передо мной, – прошептал он.

Ада подобралась ближе, его тело было между ней и дверью. Она боролась с чем-то – наверное, с юбкой. Запах лимона пробрался в его ноздри. Возбуждение, которое только начало отступать, вспыхнуло снова. Разочарование осаждало его со всех сторон и испытывало его терпение. Кровь закипела, дыхание участилось.

По коридору эхом разнесся крик, все еще звонкий и испуганный, несмотря на то что дверь приглушила его.

– Бланка, – тихо произнесла Ада.

– Они ничего не сделают ей, если они ищут нас.

– А если это обычные воры или насильники?

– Я не подвергну опасности никого из нас.

Ада вонзила ногти в его руку.

– Ты не можешь бросить ее! Она спасла нам жизнь!

– Мы этого не знаем, – произнес он с большей убежденностью, чем на самом деле чувствовал. – Это могла быть уловка, чтобы заманить нас сюда, в ловушку.

– Глупости. А теперь отдай мне мой кинжал, раз уж ты отказываешься помочь ей.

– Нет.

– А почему нет? Я видела, как твои клятвы сковывают твою способность сражаться.

Габриэль покачал головой. Клятвы и благие намерения в сторону, он должен защитить Аду. В этот момент, в этом опасном месте первобытный импульс защитить свою женщину возобладал над всеми высшими идеалами – даже если она никогда не сможет быть его женщиной.

Движением плеча он сбросил ее руку и прижал ее к стене. Она надела как минимум юбку, тонкая ткань под его рукой стала теплой от ее тела. Он сжимал до тех пор, пока Ада тихонько не взвизгнула.

– Ты внимательно слушаешь, inglesa?

– Да.

– Ты никуда не идешь. А я могу сражаться.

– Я всегда это подозревала, – сказала она. – Ну а теперь используй то, что умеешь, чтобы помочь ей.

– Нет, если это означает оставить тебя здесь и без защиты.

Ада рассмеялась, но этот смех был больше похож на вздох.

– Мне больно, что ты все еще считаешь меня беззащитной. Мне придется убедить тебя в обратном.

– Беру свои слова назад. Но я не оставлю тебя одну в темноте кричать до одурения.

По двери заколотили. Ада вздрогнула, но не издала пи звука.

Он вложил кинжал в ее руку и сомкнул ее пальцы.

– А что будешь использовать ты? – спросила она.

– Узнаем.

– Откройте дверь! – прокричал мужской голос с той стороны.

– Едва ли, – пробормотал Габриэль.

В купальню полетели щепки и искры факела. Габриэль выбросил вперед руки и схватил палицу, которой разворотили дверь. Он вырвал ее из рук удивленных нападавших.

Двое стражников пытались прорваться через остатки двери. Габриэль попятился в сторону и ударил заостренным концом палицы в лицо одного из нападавших. Нос стражника превратился в месиво из костей и плоти. Он закричал, захлебываясь кровью.

Габриэль выдернул палицу из своей первой жертвы и обратился ко второй.

– Сдавайся, – крикнул стражник.

– Нет.

– Ты окружен.

Габриэль холодно улыбнулся.

– Ты будешь мертв раньше, чем это случится.

Он развернулся и ударил тараном в плечо второго нападавшего. Кость затрещала под орудием, меч с лязгом упал на пол.

Через остатки двери вломились еще двое, на их мечах играли отблески факела из коридора. Ада бросилась вперед и свернулась клубком под ногами одного из нападавших, заставив его упасть, и вонзила кинжал ему в шею, а Габриэль расправился со вторым.

– Где Бланка? – спросила Ада из-за его спины.

Он бросился вперед, перешагивая через павших. Добравшись до двери, он посмотрел налево и замер. Бланка была там, неподвижная и до смерти перепуганная.

Один из тех пастухов, что напали на них на дороге, стоял рядом с ней и прижимал к ее горлу нож. Сзади виднелись еще шестеро стражников.

Неужели они следовали за ними всю дорогу от Толедо? Из-за Ады и ее долгов?

– Я хочу получить свитки, – сказал «пастух».

Его грубый агрессивный вид мог напугать кого-то, но от его образованного голоса у Габриэля по спине побежали мурашки. Этот акцент невозможно было не узнать.

Он крепче сжал свою палицу. Только потрясенное любопытство удержало его от нападения.

– Какие свитки?

Мужчина толкнул Бланку вперед. По ее шее пробежала струйка крови. Она всхлипнула, но ее захватчик не обращал на это внимания.

– Я хочу получить свитки, которые украл еврей.

– Тогда, наверное, тебе следует найти еврея.

Мужчина швырнул Бланку на пол и бросился вперед.

Стараясь не наступить на упавшую женщину, Габриэль потерял равновесие и споткнулся об обломки разбитой двери. Для нападения палица оказалась бесполезной, но Габриэль использовал ее для защиты от ударов клинка противника. И если акцента было мало, чтобы убедиться, красный рубиновый орел на кольце мужчины подтверждал это.

Он не был простым наемником. Он был членом семьи де Сильва.

Бланка поднялась и вонзила зазубренный обломок дерева в затылок нападавшего. Он взвыл и попятился, пытаясь вытащить деревяшку. Габриэль схватил Бланку за руку и втащил в купальню.

Остальные шесть стражников преследовали их по пятам.

Ада смотрела, пораженная, как Габриэль продолжал защищать их. Он поднял меч одного из павших. Другой рукой он держал палицу, используя ее вместо щита. Его естественная грация и способность видеть слабости противника, мрачная решительность, с которой он встречал каждого нового нападающего, – да кто же он такой?

Держась за шею, к ней подобралась Бланка. На ее плече болталась сумка Габриэля.

– Нам надо выбираться отсюда, – сказала она.

– Боюсь, не раньше, чем Габриэль справится со стражниками.

– Нет, вот этим путем.

Прежде чем Ада успела хотя бы задать вопрос, Бланка упала на колени у дальней стороны горячего источника. Она пошарила по стене, пока не нашла тонкую расщелину. Кусок камня подался, открывая проход.

Ада присоединилась к ней и сунула внутрь верхушку горящего факела.

– Куда он ведет?

– Наверх.

– О, правда?

Бланка ухмыльнулась.

– Мне никогда не приходилось пользоваться им. Стражники не должны знать о его существовании.

– Да, но они могут пойти за нами. Нам нужно... – она поискала взглядом, – нам нужно чем-то отвлечь их.

Ада потерла себя по рукам, вверх и вниз, и снова, вспоминая, какой мягкой была ее кожа после ванны, как она пахла. Сера.

Она отскочила от тайного прохода и встала на колени у края горячего источника. Зачерпнув в ладонь воды, она попробовала ее на вкус. Вода была солоноватая и с привкусом нефти. Идеальный способ отвлечь внимание.

Большое спасибо, Мег.

– Габриэль! Сюда!

Он покачал головой и продолжал сражаться.

– Держись внизу и не высовывайся! – проревел он сквозь лязг металла.

Ада подбежала к Бланке и сунула ей в руки факел и свою сумку.

– Когда я скажу, сосчитай до пяти и коснись пламенем поверхности горячего источника. Не позволяй огню погаснуть, потому что он нам понадобится, но и не давай ему опалить тебе брови.

– Я не понимаю.

– Ну так и не задавай вопросов! Пожалуйста, сделай так, как я прошу. Возьми с собой наши вещи, когда будешь подниматься. Я должна убедиться, что Габриэль пойдет за нами. – Она поймала паникующий взгляд девушки. – Понимаешь?

– Да.

– Готова, Бланка? Давай!

Мысленно досчитав до пяти, Ада побежала вперед, в гущу битвы. Противник Габриэля, тощий человек в темно-красной тунике, махнул мечом по усеченной арке. Клинок застрял в стене влажного камня. Габриэль поднял палицу, чтобы добить его, но Ада схватила его за руку и рванула со всей силой, увлекая вниз за собой.

– Ложись!

Бланка успела вовремя. Как раз когда Габриэль открыл рот, чтобы возразить, вода источника вспыхнула пламенем. Из загоревшейся воды вырвалось густое облако огня. Ада, согнувшись, упала на землю и закрыла голову и шею руками. Когда первый взрыв стих, она нашла Габриэля на полу рядом с собой.

Он в изумлении смотрел на пылающую купель.

– Как?

– Нет времени.

Глава 12

– Нет! Ада, подожди!

Но крик Габриэля не остановил ее. Он последовал за Алой, которая на четвереньках ползла вокруг купели. Отделенный от ослепленных стражников вздымающимся до потолка пламенем, он схватил ее за лодыжку.

Она обернулась.

– Мы должны бежать!

Он понятия не имел куда.

Огонь пробежал по ее юбке и перекинулся на волосы. Она снова взвизгнула, но выражение ее лица сменилось от мгновенной паники к решимости. Ада принялась кататься на спине, вжимая горящую одежду в каменный пол, истертый бесчисленными сандалиями и босыми ногами.

Габриэль переступил через нее и стал руками тушить огонь в ее волосах. Боли она не чувствовала, а запах горящих волос и ткани едва ли ощущался на фоне всепоглощающей вони пылающего источника.

Погасив пламя, Ада, не теряя времени, столкнула его со своего хрупкого тела. Ему было досадно, что это он хотел задержаться.

– Бланка уже убежала, – прошептала Ада. – Скорее, пока они не заметили.

– Убежала? Куда?

Ада исчезла в дыму в дальнем углу купальни. В его легких зарождался жесточайший приступ кашля, но Габриэль приказал себе не поддаваться. Не сейчас. Он догнал Аду и вместе с ней припал к земле. Она показала на дальнюю стену, из ее покрасневших глаз бежали слезы. Габриэль повернулся и увидел, как дым поднимается по узкому каменному проходу, утягиваемый в неизвестное место восходящим сквозняком.

– Бланка?

Ада только кивнула и шагнула в проход.

– Подожди, – сказал он, снова хватая ее за ногу.

Вид ее босых ног, посреди дыма, огня и вооруженных стражников, напомнил ему о ее ванне. Но по крайней мере одна часть его разума работала правильно, когда он спросил:

– Где кинжал?

На ее лице было сомнение, но она протянула кинжал. Габриэль отрезал два длинных куска от подола ее юбки и вернул изящное оружие хозяйке. Ада все еще хмурилась. Впрочем, у нее хватало ума не открывать рот в удушающем дыму. Единственным преимуществом их местоположения было то, что к ним, защищенным огнем и ядовитым облаком, не мог приблизиться ни один стражник.

Габриэль надеялся только, что Бланке хорошо известны все тайные ходы в банях.

Вдыхая как можно меньше воздуха, все еще борясь с подступающим кашлем, он накинул лоскут ткани на рот и нос Ады и завязал сзади. Она выхватила второй кусок из его рук и сделала то же самое для него.

Его внимание привлекла вспышка пламени справа, как раз вовремя, чтобы защититься от дугообразного удара меча. Габриэль выставил вперед палицу. Боль от удара хлынула в его руки. Стражник подался назад и ударил снова, с такой силой, что Габриэль отпустил одну руку. Тяжелый конец палицы упал на пол с громким стуком. Он отступил от прохода, но не так далеко, как ему хотелось бы, и оказался запертым у края купели.

За спиной стражника промелькнуло что-то белое.

Ада.

Много дней она была для него обузой, безрассудной и беспомощной. К этой новой, изобретательной женщине надо было привыкнуть. Одно короткое и блестящее мгновение он надеялся, что она будет вести себя разумно. Поднимется по проходу. Подальше от опасности.

Вместо этого она бросила Габриэлю его меч. Схватив рукоять и бормоча слова благодарности за ее сообразительность, он бросился на обидчика.

Одним прыжком он оказался лицом к лицу со своим противником, их мечи со звоном скрестились. Он посмотрел сквозь забрало стражника прямо в его слезящиеся глаза. Мускулы на спине и руках Габриэля – мускулы, созданные для сражения и убийства, но давно не использовавшиеся – протестующе горели, но он не сдавался. Первый, кто уступит, окажется с мечом в горле.

Они оба приближались к огню в медленном и страшном танце. С каждым шагом противник терял устойчивость и слабел. Может, такой же неистовый кашель распирал его легкие, желая вырваться наружу?

Собрав остатки сил, Габриэль сделал выпад. Кольчуга, скользя, царапнула по камню. Стражник рухнул на пол и закричал, его лодыжка хрустнула. При всей крови, которую Габриэль видел в эти короткие и жестокие минуты, именно от вида сломанной ноги противника у Габриэля засосало под ложечкой.

Ада уже покинула купальню. Габриэль повернул меч в руке, оставив искалеченного противника живым, и бросил последний взгляд на задымленную комнату. Человека с печаткой де Сильвы нигде не было видно, если он вообще выжил после ужасного удара Бланки.

Слишком много вопросов оставалось без ответа, делая необходимость этой жестокости даже более отвратительной. Он сражался за их жизни, но против каких врагов? Почему?

Габриэль отбросил вопросы и с оружием в руке последовал за Адой.

Чем ближе она подбиралась к свету в конце туннеля, тем круче становился подъем и тем труднее было подниматься. Темнота поглотила всю ее отвагу. Она старалась не думать о том, что ожидает ее там, в конце этого тесного темного коридора, и надеялась найти наверху узкого прохода только Бланку. Бланку и немного света.

За полоской ткани, которую на ней завязал Габриэль, ее нос горел, а в горле царапало от каждого вдоха. Она не вдыхала ничего, кроме дыма, этой вони горелой серы. Как она ни пыталась, ей не удавалось очистить рот от этого мерзкого вкуса.

Вдруг ее застиг приступ кашля. Ада перестала ползти и сложилась пополам, зарывшись лицом в юбки, чтобы заглушить звук. Боль, спазм за спазмом, сжимала ее грудь, прерывая дыхание. Из глаз брызнули слезы. Внезапная жестокость этого кашля напомнила ей болезнь, которую она вынесла в течение прошедшей недели. А ведь она почти забыла эти ужасы. Те недавние боль и унижения казались далекими, как будто это было не с ней. Она не хотела вновь становиться тем страдающим созданием.

Задержав дыхание, она услышала шорох и тяжелое дыхание мужчины, поднимающегося вслед за ней. Его крупное тело загораживало почти весь свет от огня в основании туннеля, а свет впереди был недостаточно ярким, чтобы осветить его черты. Шорох его продвижения сопровождался скрежетом какого-то оружия, которое он тащил. Габриэль ли это? Или один из нападавших? В этом неясном полусвете она не могла различить.

Ада вытащила кинжал из ножен и попыталась развернуться в узком проходе, готовясь встретиться с этой угрожающей мужской тенью. Длинный меч будет здесь бесполезным.

– Убери эту штуку, inglesa, и продолжай подниматься.

Ада вдруг почувствовала усталость. Дни, проведенные без сна, сделали ее слабой. Но его густой голос проник сквозь эту почти темноту и не позволил ей потерять голову.

Ей хотелось доказать ему, что то несчастное создание, которое он спас, была не она. Она совсем другая – намного сильнее. Но она очень долго не думала о себе так.

Вернув кинжал в ножны, она повернулась в тесном проходе лицом к выходу и продолжила подниматься. Они делили эту темноту, она и Габриэль, и темнота не казалась такой угрожающей. По его ровному дыханию она чувствовала, что он позади нее. Чирканье металла по стене, казавшееся таким зловещим, теперь, наоборот, успокаивало. Он вооружен. Не важно, что ждет их в конце туннеля, – он приложит все усилия, чтобы защитить ее.

Что за странный послушник. И что за странность – думать, что она может доверять ему.

В десяти футах от выхода он постучал по ее ноге. Ада чуть не вскрикнула от неожиданности. Он прижал палец к губам, делая знак молчать, потом согнул этот палец и поманил ее. Медленно, тихонько, она поднесла ухо к его губам. Он пах серой и кровью.

– Как только можешь быстро, – прошептал он, – выбирайся и найди укрытие. Я буду прямо за тобой с мечом.

Ада молча кивнула. Предвкушение опасности смешалось с его теплым дыханием, заставляя кровь быстрее бежать в ее венах.

– Но, inglesa, не пытайся помочь мне. Мне нужно знать, что ты не будешь путаться под ногами.

Она отстранилась настолько, чтобы видеть его лицо. Человек теней. Но его глаза горели ярко и пламенно. Что-то высвободилось в Габриэле, что-то жестокое и гораздо более угрожающее, чем она могла себе представить.

Ада кивнула, прежде чем быстро, целомудренно поцеловать его в огрубевшую щеку. Он моргнул. Пылкость его взгляда не поблекла, но теперь она почувствовала, что освободилась от его чар. Она улыбнулась, не зная точно, насколько хорошо ему видно ее лицо.

– Я подчинюсь только потому, что сочувствую тебе.

– О?

– Нет шансов принять ванну. Тебе бы понравился горячий источник.

– Теперь там слишком горячо, – ответил он. – Готова?

Он выпрыгнул из прохода и приземлился с мечом на изготовку. Но комната была пуста, совершенно пуста, не считая Ады и Бланки, прижимающихся к земле слева от него. Ни солдат, ни мебели. Только единственное окно и дверь высотой по пояс. Лунный свет освещал густой поток дыма, выплывающий из туннеля, придающий что-то призрачное их новому убежищу.

– Где мы? – спросил Габриэль.

– В еще одном укрытии для людей, которые не хотят, чтобы их нашли, – ответила Бланка.

Он подошел к окну и выглянул наружу.

– На верхнем этаже?

Бланка кивнула:

– Да, в задней части дома. Дверь ведет вниз, в главные купальни. Раньше это было место, где хранили вещи богатых покровителей, но они, должно быть, нашли больше пользы в этом тайном месте.

Габриэль стоял и смотрел, как черный дым поднимается из потайной комнаты прямо в ночь.

– Мы должны покинуть это место, – сказал он. – Собирайте ваши вещи.

Взяв меч, Габриэль вставил клинок между ременной петлей и стеной. Два быстрых движения, и его меч прорезал кожу. Он повторил это с нижней петлей, открывая дверь, взял факел и обернулся назад. Ада держала свой кинжал и сумку. Дым и сажа внутри прохода испачкали ее юбку. Бланка пыталась обеими руками поднять окровавленную палицу.

– Ты не можешь использовать это, – сказал он.

– Да, но я могу нести ее, пока она тебе не понадобится.

Он кивнул и нырнул в дверной проем. Густые занавеси паутины заколыхались, когда пламя факела заставило двигаться спертый воздух, насыщенный пылью. Низкие балки спускались от потолка по обеим сторонам как ребра, делая узкое пространство еще более тесным.

Спускаясь по двум пролетам лестницы, они не встретили никого, было абсолютно тихо, если не считать потрескивания факела. Его чувства обострились, он прислушивался к каждому звуку, каждой угрозе. Но даже когда они достигли задней двери нижнего этажа, они оставались одни.

Образ того последнего человека и его вывернутой изуродованной ноги терзал Габриэля. Потом пришло давно забытое воспоминание о другом убийстве – сводного брата. Он вспомнил отрубленную голову и ржание лошадей. Как давно это было. Санчо. Погибший от его руки.

Он согнулся пополам, и его вырвало. Его терпимость к искушениям и возбуждение от убийства выплеснулись на пол коридора. Ноги дрожали, в легких не хватало воздуха, он упал на колени. Меч зазвенел по полу, факел зашипел, уткнувшись в плиты.

Ада оказалась рядом с ним.

– Ты ранен?

Он вытер рот.

– Оставь меня в покое. Я прошу.

Ее нерешительность стала буквально ощутимой, мерцающее напряжение тела, не знающего, уйти или остаться.

– Не оставлю, – сказала она. – Если тебя ранили, я должна знать.

Габриэль выдохнул, его голова низко опустилась. Она отказала ему даже в этой маленькой просьбе. Ему нужен был момент одиночества, чтобы лучше справиться со своими новыми неудачами. Но она все еще не подчинялась.

Неуверенные пальцы легли на его плечо.

– Габриэль?

– Я не ранен.

– Спасибо, – прошептала она почти неслышно. – Ты спас наши жизни.

Ему следовало бы отпрянуть от ее прикосновения. Он замер, выбрав компромисс между желанием и своими благими намерениями.

  – Ты сказала «спасибо», inglesa, и твоя голова не растаяла.

Глава 13

– Мне надо было толкнуть тебя в огонь, – сказала она, отстраняясь.

– Наверное. – Габриэль встал, ноги болели. – Вместо того чтобы нападать на двух воинов в самом разгаре боя, отвлекая меня и подвергая себя опасности.

– Воинов? А я-то тут думала, что ты всего лишь смиренный послушник ордена Святого Сантьяго.

Он целый год не думал о себе как о воине.

– Inglesa, любой из стражников мог воспользоваться возможностью выпустить мне кишки. Ты вела себя опрометчиво.

– Прости меня. У меня не было времени сообщить тебе о моем плане. Я воспользовалась шансом, и все получилось как надо. И я не услышала слов благодарности. Только издевки.

– Как могу я благодарить тебя, если даже не знаю, что произошло? – От его громкого голоса Бланка испуганно открыла рот. Он совершенно забыл о ее присутствии. – Ты подожгла купель? Намеренно?

Ада кивнула.

– Я попросила Бланку сделать это. Моя задача была проследить, сможешь ли ты присоединиться к нам в неожиданном бегстве.

– Но что произошло там, внизу? Почему вода вдруг загорелась?

Ада скрестила руки на груди.

– Ты спрашиваешь потому, что хочешь знать, или потому, что тебе нужен еще один шанс посмеяться надо мной?

– Потому что я хочу знать.

На этот раз на ее лице появилась неожиданная улыбка. Она могла бы смеяться над ним, и ему было бы все равно. Эта улыбка была просто слишком красива.

– Моя сестра заметила бы нефть в этой купели гораздо раньше, чем я. При достаточном количестве ее даже вода может гореть – точно так же, как масляный фитиль.

– Как ты узнала?

Ада подняла руку и закатала рукав.

– Запах, – ответила она, поднося открытую руку к его носу. – Чувствуешь, пахнет тухлыми яйцами?

Габриэль смотрел не на ее руку, а ей в глаза. Одним вдохом он ощутил землистый запах серы под едким запахом дыма.

– Да.

– И ты видишь, как блестит моя рука? Вот что горело, а не вода.

Только тогда он опустил свой взгляд. Действительно, в слабом лунном свете ее кожа мерцала.

– Ты сделала это намеренно, – сказал он, проклиная грубую хриплость в своем голосе. – Зачем? Чтобы посмеяться надо мной?

– Чтобы посмотреть, что ты сделаешь дальше. Непредсказуемые мужчины – очень занимательные мужчины.

– Здесь мы уязвимы, – сказал он. – Идем отсюда, в сторону восточных ворот.

Ада заглянула через его плечо в пустой внутренний двор. Хотя они и освободились от стражников, городские ночные сторожа встанут между ними и свободой Ламанчи. Они также могли днем пройти через рынок, чтобы найти какое-нибудь прикрытие.

Бланка кивнула на север.

– Если мы хотим взять лошадей, нам следует попробовать попасть в конюшни архиепископа. Ряд кустов, украшающих периметр, закроет нас со стороны двора, а за ними низкая каменная стена.

Ада и Габриэль повернулись, чтобы посмотреть на нее, потом посмотрели друг на друга. Они совсем забыли о ней.

Ада улыбнулась ее сообразительности, но Габриэль покачал головой:

– Красться среди кустов перед самым рассветом... Мне это не нравится.

– Какая часть тебя возражает – воин или послушник? – спросила Ада.

– Если это означает выбраться из Епеса без нового кровопролития, я ничуть не возражаю. Но нам следует оставить лошадей. Если понадобится, мы сможем дойти до Уклеса пешком.

– Подожди. – Ада уронила свою сумку и стала рыться в ней, пока не нашла длинный темный плащ. Она набросила его себе на плечи и сказала: – Не в моих привычках носить одну только юбку, особенно когда белая ткань будет сиять как маяк.

– Хорошо, – сказал Габриэль, его взгляд прожигал толстую ткань так, как будто на ней вообще ничего не было надето.

Ее юбка была всем, что отделяло ее плоть от его глаз, его рук.

Да, плащ – это хорошая идея.

– Но как же ты? – Она поморщилась, глядя на его окровавленную тунику. – Если стражники остановят нас, они захотят знать, что случилось.

– Значит, мы не можем позволить им остановить нас. Бланка, ты можешь провести нас?

Девушка вышла из тени и посмотрела сначала на Аду, потом на него. Едва заметная улыбка приподнимала уголки ее губ.

– А разве кто-то из вас может быть ведомым?

Ада улыбнулась.

– Я же говорила, что она умная.

– Мне нужно меньше умных женщин и больше покоя, – сказал Габриэль. – Бланка, иди уже.

Они обогнули внутренний двор.

Бланка подняла руку. Они остановились. Плоское пространство темной улицы, очерченное низкой каменной стеной, тянулось между ними и восточным краем деревни. Это расстояние казалось невозможно большим, и их поджидали неприятности. Восемь человек в форме городской стражи стояли на посту. У них были арбалеты, мечи в ножнах, и они стояли по обеим сторонам закрытых ворот.

– Мы были слишком наивны, надеясь на легкий выход, – прошептала Ада.

– Но восемь человек – это больше, чем я ожидал, – сказал Габриэль. – Их встревожил шум в бане.

Он опустил свои темные глаза, его лицо превратилось в мрачную маску. Ада уже раньше видела это выражение, в моменты перед тем, как на них напали в купальне. Воздух вокруг него буквально искрился.

– Ворота сами по себе простые, – сказал он. – Две створки, обе на блоках. Никаких амбразур в стене. Ни башни, ни рва. Еще несколько минут без драки, и эти люди расслабятся.

Ада попыталась посмотреть на эту сцену его глазами. Но она видела только восемь вооруженных мужчин, стоящих между ними и дорогой на свободу.

– Просто, значит?

– Не просто. Просто возможно.

– Смотрите! – воскликнула Бланка.

Она кивнула в сторону алькова в крепостной стене, где ждали две лошади. Одинокий оруженосец стоял, держа поводья и покачиваясь на ногах, его глаза были закрыты.

– Этот парень живет на ферме, что за городскими воротами.

– Должно быть, они привели еще людей из деревни, – сказала Ада.

– Нет, – возразил Габриэль.

Кровь и грязь после битвы покрывали его с ног до головы, он держал два смертоносных оружия. Теперь он стал совершенно другим.

– Мальчишка, может быть, и местный, но те стражники из Толедо. Посмотрите на их оружие – все сделано из стали.

Бланка кивнула.

– Он прав. Я не узнаю никого из них.

– Мы с Бланкой можем привести этих лошадей, – сказала Ада. – Габриэль, а ты разберись со стражниками.

– Нет.

– Мы сможем, – подтвердила Бланка, вкладывая дубинку в руки Габриэля. – Я знаю этого юного оруженосца. Если мне удастся заговорить с ним, я смогу убедить его отдать лошадей в обмен на золото.

Габриэль нахмурился, но без колебаний сжал палицу.

– И он не будет думать о наказании, которое получит, когда обнаружится пропажа лошадей?

Улыбка еще больше округлила щеки Бланки.

– Он не из тех парней, кто много думает о будущем. Ада, ты умеешь ездить верхом?

Ада улыбнулась:

– Ты действительно хочешь выбраться из этой деревни?

– Больше, чем ты можешь себе представить.

– Да, я умею ездить верхом.

Ада уже приготовилась перейти дорогу, но Габриэль поймал ее за руку.

– Я не доверяю тебе. В последний раз, когда ты сидела на лошади, ты сражалась с бандитами, чтобы вернуться в Толедо.

– Это было до того, как я узнала, какой ты очаровательный человек.

Пальцы, держащие ее руку, сжались крепче.

– Ты ускачешь одна и найдешь ближайшего аптекаря.

Ада выдернула ладонь из его руки, но не отвела взгляда.

– Толкай женщину к ее порокам слишком часто, и она поддастся.

Бланка кашлянула.

– Я ценю вашу заботу, сеньор, но она останется со мной.

– Откуда тебе знать? Ты понятия не имеешь, на что она способна.

– Да, но она не оставит своего hombre (мужчина исп.).

Ада не смогла найти слов. Мысль о том, что Габриэль ее, связала ей язык. Но его лицо напряглось. Ни воин, ни послушник, в этот момент он казался совершенно другим человеком, окруженным камнем и сталью.

Она заставила себя посмотреть на Бланку, отрывая взгляд от резкого профиля Габриэля.

– Габриэль мой тюремщик, хотя он может заявлять и другое.

– Вы оба спорите с большой страстью. – Бланка тихонько покачала головой. – Простите меня.

Габриэль резко выдохнул.

– Мы зря теряем время. Бланка, ты приведи лошадей. Ада, будь готова у ворот. Готовься двигаться быстро.

Ада попыталась беззаботно улыбнуться, но не смогла.

– Значит ли это, что теперь ты мне доверяешь?

– Нет, – ответил он. – Но никто из нас не выберется из Епеса, если мы не будем действовать сообща. Если будешь спешить, тебя поймают.

Она посмотрела в полные надежды глаза Бланки.

– Я не сделаю ничего опрометчивого, – тихо произнесла Ада. – Сегодня ночью мы покинем Епес. Все мы.

Габриэль пригнулся к земле, прячась за кустами. Сидя на корточках, он переступил с ноги на ногу, чтобы снять напряжение в ногах. У них будут лошади. И они будут в безопасности.

Когда Ада и Бланка исчезли из виду, он стал продвигаться вдоль кустов, ограничивающих двор. Один шаг из этого укрытия, и он окажется на виду у стражников, охраняющих ворота.

Его сердце билось ровно, а дыхание не было ни затрудненным, ни учащенным. Теперь все было по-другому. Он готов к битве. Он слышал каждый шорох, видел каждую линию и каждый угол бледного света. Ничто не ускользало от его внимания, особенно те клятвы, которые он нарушил, и трудности, препятствующие его успеху. Восемь к одному.

Она не оставит своего hombre.

Простое утверждение Бланки звучало в его голове, пока не стало тонуть в стрекоте сверчков, тихом ветерке и негромком разговоре стражников. В своей жизни он принадлежал только одному человеку: своему отцу и хозяину, Хоакину де Сильве.

Слабый свет луны поблескивал на оружии, которое он держал. Если он перестанет думать о своих деяниях – и тех, что в прошлом, и тех, что еще ждут его, – он никогда не выживет. Его захватит безумие.

Делай что должно. Ищи прощение в приближающемся утре. Если оно будет.

Глава 14

Бланка кралась в тени. Ночь начала уступать место рассвету. Звезды больше не сияли с прежней яркостью, их блеск померк перед надвигающимся рассветом. Ада представила, как, когда они преодолеют стену, далекий восточный горизонт откроет им первые проблески синевы.

Ада вдруг подумала, смогут ли они выбраться из деревни. Но Бланка подавила ее сомнения. Она случайно встретилась с этой опасной и забавной парой, долгожданным облегчением после тяжелых долгих лет, проведенных в услужении у сеньоры. Когда они выберутся из Епеса, эти годы будут казаться маленькой ценой за ее самостоятельную жизнь.

– Готова?

– Да, – ответила она, кивнув англичанке. – А ты не забывай приглядывать за своим воином.

Ада помассировала свои руки.

– Я уже говорила тебе, он не мой.

– Это ты так говоришь.

– И он не воин.

– О? А кто же он?

– Послушник в монастыре.

– Это он так говорит. – Бланка улыбнулась. – А теперь позволь мне познакомить тебя с Пако.

Она приблизилась к оруженосцу.

– Пако? Пако, проснись.

Он вздрогнул и очнулся. Лошади встревожено заржали, неестественно громко. Бланка перекрестилась и быстро прочитала молитву.

– Пако, это я. Бланка. Проснись, nino (мальчик исп.).

– Nino? – Негодующе он стряхнул с себя остатки сна. – И это все, что я для тебя?

– Да, но ты мог бы быть кем-то большим.

Она тихонько потрясла небольшой мешочек монет, тяжело лежащий на ее влажной от пота ладони. Согнув палец, она поманила его в альков.

Пако пошел за ней, его голова была покрыта капюшоном, а неровная походка напоминала лунатика. В алькове он откинул назад капюшон, его глаза расширились, когда он увидел Бланку и Аду.

– Что это такое, Бланка? Кто она?

– Все, чего мы хотим, – это лошади.

Улыбаясь, она протянула ему кошель с монетами.

Ада добавила остроты сделке, взмахнув своим драгоценным кинжалом.

– И в обмен ты можешь получить либо золото, либо неприятности.

Габриэль выпрыгнул из кустов и набросился на стражников, ударив палицей ближайшего из противников. Тот упал на землю, успев только захрипеть. Габриэль взмахнул палицей, отбивая клинок второго стражника. Меч вылетел у того из рук, и крик сбитого с ног воина расколол неподвижный воздух.

Усталость Габриэля потонула во взрыве энергии. Он бросил палицу и схватил меч.

Еще один стражник выступил вперед, лезвие меча просвистело так близко, что Габриэль почувствовал движение ветра на своей щеке. Его руки ныли от каждого успешно отраженного удара. Лязг металла эхом звенел в его костях. В их схватку вступил еще один солдат.

Стиснув зубы, Габриэль сражался против двух стражников и внезапного приступа паники. Он начинал уступать.

Мчащиеся галопом лошади и леденящие кровь крики двух женщин на время отвлекли стражников. Один из них побежал в ночь и исчез. Габриэль ударил стражника ногой, отчего тот потерял равновесие и упал. На его поясе болталась связка ключей.

– Inglesa!

Мечом Габриэль отразил еще один страшный удар. Он не смотрел на нее, когда лошади скакали мимо, только верил, что она будет там. Отступая, он пнул упавшего солдата.

– Вот у этого ключи!

Ада вырывала ключи у упавшего стражника, острие ее кинжала было направлено в его левый глаз, а колено давило на горло. Даже в лунном свете Габриэль видел, что его лицо стало сначала неестественно красного цвета, потом синего. Выражение лица Ады не изменилось – оно было мрачным и яростным.

– Сзади!

Он резко повернулся, ее предупреждение спасло его от меча. Железо ударилось о камень, и стражник потерял равновесие. Габриэль один раз ударил его ногой, а затем бросился к воротам.

Ада кинулась за ним с ключами в руке. Габриэль потянул ручку лебедки, наматывая цепь на катушку, пока решетка не начала подниматься. Его руки болели от напряжения.

Когда он закрепил цепь, чтобы держать ворота открытыми, он услышал крик Ады:

– Бланка, сюда!

Бланка метнулась назад к воротам, обогнув двоих стражников, и спешилась.

– Ненавижу лошадей.

Ада протянула ей ключи.

– Ты этого не говорила!

– Не было времени.

Она проскользнула под решеткой и побежала вперед, чтобы открыть замок, закрывающий массивные деревянные ворота.

Оставшиеся стражники начали смыкать ряды, загоняя их в угол у второй преграды. Габриэль крепче сжал меч во влажных ладонях, но он не знал, сколько еще сможет продержаться против четверых соперников.

– Никому не двигаться! – крикнула Ада.

В его венах застыл лед. Габриэль повернулся и увидел, как она прижимала кинжал к горлу Пако.

– Я убью его, – грозно крикнула Ада.

Бланка взвизгнула:

– Не убивай его, пожалуйста!

Ада только крепче перехватила кинжал.

– Если стражники отступят, в этом не будет необходимости.

– Бланка, проходи через ворота вместе с лошадью, – приказал Габриэль. – Мы встретимся с тобой снаружи. – Чей этот мальчишка? – спросил он солдат. – Чей-то сын? Чей-то воспитанник?

Никто из стражников не ответил, их глаза были темные и злые, лица непроницаемы. Похоже, его подозрение, что они приехали из Толедо, было правильным. Стальное оружие, боевая выучка – и никто из них не проявил и капли сочувствия к местному парнишке, которого захватили в заложники. Если он пороется в вещах убитых, не найдет ли он еще одну печатку де Сильвы?

– Я полагаю, если никто не ценит этого мальчишку, для нас он не представляет ценности. Ада, отпусти его.

– Нет, сначала пройдем через решетку.

Он сразу же понял, что она задумала, и схватил поводья коня. Один из стражников хотел было пойти за ними, но Ада сильнее вывернула заведенную за спину руку мальчишки. Тот закричал.

Габриэль пнул ногой ручку лебедки, чтобы опустить решетку, и нырнул под нее, благополучно увернувшись от прутьев, когда она упала на землю. Через мгновение он был уже верхом на коне и разворачивал его к востоку, к открытым деревянным воротам. Ада бросила своего пленника на землю, сунула кинжал в ножны и побежала к нему навстречу. Его лошадь набирала скорость. Габриэль наклонился и протянул руку. Она ухватилась за нее.

Только когда она прижалась к его спине, обхватив его руками, Габриэль вонзил пятки в бока коня и поскакал.

Лошадь мчалась по бескрайнему полю, ее грохочущие копыта уносили их все дальше на восток. Ада сплела свои пальцы как раз под грудью Габриэля.

Он выкрикнул имя Бланки. Ада вскинула голову. Черное ночное небо посветлело на востоке.

Вдалеке виднелся силуэт Бланки, прильнувшей к шее лошади. Габриэль нагнал ее и схватил поводья ее лошади.

– Никто не преследует нас? – спросила она.

– Я никого не вижу, – ответил Габриэль хриплым голосом. Он дышал почти так же тяжело, как его лошадь. – Мы сделаем дугу на север, пока не достигнем Тахо. Деревья вдоль реки будут нам укрытием.

Они добрались до самой знаменитой реки Кастилии, с ее бурным течением, наполненным весенними водами, спустившимися с гор Альбаррасин в Арагоне. Щедро питаемые водой, ее берега окаймляли низкорослые деревья, растущие в два и три ряда. От одного вида этого убежища Аде стало легче дышать. Умыться, отдохнуть, прийти в себя.

Габриэль остановил лошадей.

– Ты первая, – сказал он.

Габриэль спрыгнул с коня и помог спешиться Бланке.

– Ты была молодцом, – сказал он ей.

Взгляд Бланки был просто убийственным.

– Мне нужно, чтобы ты была честной, Ада, – сказала она, подходя. – Ты бы убила его? Пако?

Не в силах сделать ничего, кроме как посмотреть в яростные глаза Бланки – такие поразительные на ее нежном овальном лице, – Ада медленно выдохнула.

– Я уже убивала людей, – сказала она осторожно. – Людей, которые собирались причинить мне вред. Мне хочется думать, что я не тот человек, кто может забрать жизнь невинного.

– Но ты не можешь быть уверена, – сказала Бланка. – Даже сейчас ты колеблешься.

К ее горлу подступила тошнота.

– Бланка, я... я не знаю, что сказать.

– Его звали Хуан Пако из Епеса. Он был моим другом, молодой человек, так же сильно желавший вырваться из нашей маленькой деревушки, как и я. – Она провела обеими руками по щекам и вверх, в волосы, под повязку, которую носила на голове. Отбросив грязную тряпку в сторону, она снова сурово посмотрела на Аду, – Я хочу знать, что вы за люди. Бежать и прятаться, может быть, даже убивать, чтобы защитить себя, – это я могу принять. Но Пако не заслужил того, что ты могла сделать.

Бланка оставила свою лошадь и пошла к реке.

– Тебе надо помыться, пока никто тебя не увидел. – Гримаса появилась на лице Габриеля, когда он посмотрел вниз и отвернулся. – Ты убила бы его, inglesa. – От рокота его тихого обвинения, лишенного эмоций и осуждения, у нее на руках волосы встали дыбом. – Я видел твое лицо.

– И это ничего не изменило бы, не так ли? Никто из стражников даже глазом не моргнул, услышав мою угрозу, и никто не ответил на твои вопросы.

– Ты отвлекла их достаточно надолго, чтобы мы могли сбежать. – Держа оба повода в руке, он сделал ей знак следовать за ним по следам Бланки. – Но его убийство не дало бы нам никакой выгоды.

– Я не думала. Я... как я могла?

Он потер затылок, чувствуя ужасную усталость, – таким она его еще никогда не видела.

– Я спрашиваю себя о том же самом, даже против таких людей, как те, – сказал он.

Ада вдруг остановилась.

– Что ты имеешь в виду? Что это были за люди?

– Не важно. – Габриэль набросил поводья на низкий ветвистый сук, снял одно седло, потом другое и стал массировать спины уставших животных. – Твоя защита – это не твоя забота, а моя.

– Защита? – Ее смех прозвучал резко. – И это говорит человек, который поклялся не совершать насилия.

– В Уклесе мы будем в безопасности, – сказал он. Его глаза смотрели отстраненно. – Los caballeros не позволят, чтобы с нами что-то случилось.

– Ты что, совсем не собираешься рассказать мне? – Она преодолела расстояние между ними. – Если ты знаешь что-то о том, кто они такие, я заслуживаю это знать.

– И чего ты заслуживаешь? Я сделал все, чтобы разрушить мое будущее в ордене, нарушив свои клятвы. И ради чего?

С мечом в руке он оставил лошадей и пошел к реке. Она догнала его и пошла рядом. Он продолжал говорить, как будто ждал, что она пойдет за ним.

– Я сражался с каждым, кто вставал против нас, одновременно оберегая тебя и проклиная себя. Разве это справедливо?

– Нет.

– А ты? – воскликнул он, поворачиваясь. – Ты можешь быть благодарна за жертвы, которые я принес? Есть ли это в тебе? Нет. Ты на каждом шагу стараешься сделать мою задачу невыполнимой.

– Ты забываешь, я никогда не просила тебя об этом.

– Нет, ты просто барахталась в выгребной яме, и у тебя не хватало ума схватиться за веревку.

Его резкое дыхание согревало кончик ее носа. Пульс на шее бился в бешеном ритме. Сердце Ады вторило этому трепету, когда она подалась ближе к Габриэлю, ожидая его поцелуя, нуждаясь в нем.

Ада облизнула губы. Чувствуя соль своего пота и острый запах дыма, она смотрела на его рот и думала, будет ли у него такой же вкус.

– Так, значит, ты моя веревка? Я должна схватиться за тебя?

Ада не отвела глаза, чтобы не разрушить чары их встретившихся взглядов. Ищущие пальцы инстинктивно нашли его руки. Она крепко ухватилась за них, наслаждаясь исходящей от них силой, считая его неуязвимым – приводящим в ярость и трудным, но неуязвимым. И в это мгновение, не дольше одного вдоха, сквозь гнев и отчаяние она нашла в его глазах глубокую и жаждущую страсть. Желание. Боль, желание и страх.

Чего может бояться такой человек?

Она протянула нетвердую руку к его щеке.

– Поцелуй меня, – прошептала она.

– Мои клятвы ничего не значат?

– Они же ничего не значили в купальне и когда мы сражались с теми людьми.

Его лицо стало угрюмым. Жар в его темных глазах остыл, так что оставались только два кусочка угля. Спокойно, без спешки и без колебания, он отвел ее руку от своего лица. Крошечное расстояние между ними стало вдруг целым морем. Человек из плоти и крови окаменел, его место заняла холодная статуя.

– Я не хочу тебя, – сказал он.

Она могла только смотреть, пораженная и смущенная, глядя, как он уходит прочь вслед за Бланкой.

Глава 15

Габриэль привязал лошадей около реки, чтобы вымыться и отдохнуть. Он протянул Аде горсть сушеных фиников, но она не поднимала глаз и против обыкновения была очень молчаливой. Бланка тоже помалкивала. Напряженность в их маленьком лагере – всего две лошади, полоска тонких деревьев и скудное содержимое сумок – резко контрастировала с совершенной безмятежной красотой рассвета над плато.

Под прикрытием деревьев Габриэль спустился к реке. Только здесь деревья и прячущиеся под ними животные могли выжить в пустынных условиях Месеты.

Обильные воды Тахо неслись мимо с ошеломляющей монотонностью, шумные, быстрые и прозрачные. Габриэль стоял на берегу у самого края влажного песка и смотрел на воду. Вспоминая и размышляя.

Как он мог так запутаться? Ему оставалось всего одно испытание до вступления в орден, он был на пути к безопасности – безопасности от людей, которые охотились за ним.

Теперь его клятвы превратились в лохмотья. Он убил и ранил столько людей, что трудно сосчитать.

И Ада. Огонь пылал в его крови, когда Он вспоминал ее хрипловатый голос. Он застонал от воспоминания о ее синих глазах и потоке темных волос, струящихся по плечам.

Господи, он солгал ей. Он хотел ее. Сама мысль об обладании такой женщиной воспламеняла его тело. Мысль о том, чтобы обнимать ее всю ночь...

Жалея, что не может мечом и грубой силой прогнать эти мысли, Габриэль снял залитую кровью тунику. Рассветный воздух помогал охладить его пыл. Он немного помедлил, думая об осуждении орденом наготы, а затем снял сандалии и бриджи. Подразумевалось, что в уединении братья вместо ванны обтираются губкой и спят в одежде, но он хотел, чтобы его тело было чистым, совершенно чистым.

Он прыгнул в воду.

Холодная вода окутала его. Все мысли улетучились.

Габриэль поднял пригоршню песка и принялся тереть кожу и волосы, чувствуя, как каждая пора горит от такой жестокости. Мозоли на его ладонях кричали от боли. Запекшаяся кровь на шее и руках растворялась и исчезала. Головная боль, изводившая его, отступила.

Быстро нырнув, чтобы ополоснуться, он выбрался на берег и лег, распростершись, на спину. Он закрыл глаза и попытался подавить дрожь от холода. Но гусиная кожа покрыла его с головы до ног, и он мог остановить дрожь не больше, чем мог перестать хотеть Аду.

Габриэль негромко выругался. Холодная вода, холодный воздух – ничто не имело значения.

Встав на колени, он рылся в содержимом своего мешка, пока не нашел смену одежды – все, что у него было.

Что он скажет Пачеко через несколько дней, что будет делать, если Ада снова приблизится к нему – все было загадкой. Трудной и невозможной. Он мог только доставить их благополучно в Уклее и готовиться принять последствия.

Собрав свою окровавленную одежду, он на мгновение подумал, не сунуть ли ее назад в сумку. Может быть, ее можно выстирать. Но нет, он не хотел никаких напоминаний. Он скатал жесткую от засохшей крови тунику и бриджи и швырнул в реку.

Ада вытащила из своей сумки влажное красное платье и развесила на ветке, чтобы высушить. Она встала на колени рядом со спящей Бланкой, свернувшейся калачиком у ствола дерева, и накрыла ее своим плащом. Дома, в Чарнвуд-Форесте, она делала то же самое для Мег, которая спала беспокойно и часто сбрасывала одеяло на пол. Аде всегда казалось, что сестра проснется, замерзшая, посреди ночи и не сможет найти в кромешной тьме одеяло.

Но, конечно, она могла. Мег была способна на все. Чего Ада никогда не могла принять, так это что Мег сама может позаботиться о себе. В первый раз она задумалась, каким испытанием было для Мег влюбиться. И в первый раз признала, что завидует счастью сестры. Возможно, она не ревновала бы, если бы осталась в Англии и переборола возникшее между ними отчуждение. Тогда у нее снова была бы сестра – и она даже приобрела бы зятя.

Разглядывая Бланку, Ада снова задумалась, почему эта девушка все время заставляет ее вспоминать о сестре.

Она шепотом спросила:

– Этот парнишка, которому я угрожала, он был дорог тебе?

Глаза Бланки распахнулись.

– Кто-то идет?

Ада покачала головой.

– Все тихо.

– Хорошо. На сегодня я достаточно набегалась, а до полудня еще далеко. – Бланка плотнее натянула на плечи плащ. – А Пако был другом. Он защищал меня, когда в городе ходили разные слухи, говорил, что однажды женится на мне. Но... нет, я не могла. Я хотела только уехать.

К глазам Ады подступили слезы. Мег, Джейкоб – они воскресили самые худшие воспоминания.

– Я знаю одного такого молодого человека, – сказала Ада. – И я была бы очень расстроена, если бы кто-то угрожал его жизни.

Бланка нахмурилась и потерла кончик носа. Даже сейчас Ада не могла определить ее возраст.

– Прошлой ночью мы все столкнулись с ужасными опасностями, – сказала Бланка. – Ты и el hombre очень рисковали, помогая мне уехать. Но ты... ты не все время вела себя так. – Она подняла глаза, глаза, в которых горала невыносимая надежда. – Да?

Ада вздохнула.

– Да, – произнесла она, находя силу в одном этом слове. – Ты сможешь простить меня?

– Конечно. – Она робко улыбнулась. – Жизнь слишком коротка для враждебности.

– А ты странная, Бланка. Gracias.

Она посмотрела на солнце, поднявшееся над горизонтом.

– El hombre ушел уже довольно давно. Все хорошо?

– Я узнаю. Вот финики тебе на завтрак, если хочешь. Но постарайся поспать. Когда Габриэль решит ехать, едва ли предупредит нас заранее.

– Зато не забудет разгневаться.

Ада улыбнулась.

– Да, это вероятнее всего.

– Он самый странный монах, какого я встречала в своей жизни.

На этих словах ее глаза стали закрываться, и она снова заснула.

Пробудившись от сна, Ада встала и потянулась. Она чувствовала, как глубоко внутри нарастает тревога. Все эти мысли о неправильном выборе, упущенных возможностях и давно потерянных друзьях и родственниках тяжестью ложились на ее сердце. Она хотела облегчения от этого стыда и одиночества, а облегчение дарил лишь опиум.

Ее рот увлажнился. На лбу выступил пот. Каждый раз ей приходится делать этот выбор, каждый час и каждый день. Сила тела и разума казалась слишком маленькой, чтобы бороться с таким безудержным искушением.

Она подошла ближе к реке и попыталась растворить все свои заботы в монотонном журчании бегущей воды. Ее глаза стали закрываться, призывая ко сну.

Габриэль вышел на небольшую полянку. Ада схватилась одной рукой за горло, а другой за кинжал. Она действительно вытащила его так быстро?

– Ты напугал меня! – воскликнула она.

Он взглянул на клинок.

– Кто научил тебя сражаться?

Он вымылся и переоделся. В лучах солнца его кожа мерцала, как полированное дерево. Его короткие темные волосы блестели от речной воды.

Ада отвела взгляд.

– Джейкоб, – произнесла она наконец, сжимая украшенную камнями рукоять кинжала. – Все время, с тех пор как приехали в Кастилию, мы зависели друг от друга. Я хотела получить это знание, и он не отказал мне. Мне нужно было почувствовать, что я могу сама защитить себя... на этот раз лучше.

– На этот раз? Ты имеешь в виду свои ноги?

– Да.

Она поджала пальцы ног, представив боль в стопах. Призрачное горение. Но она чувствовала лезвие кинжала шерифа Финча – того самого кинжала, который она сейчас держала, – так же ясно, как в тот далекий день в его темнице.

Ей нужен опиум. Ничто другое не прогонит эту боль.

– Джейкоб хорошо обучил тебя, – заметил Габриэль. – Но он молод и сражается двумя клинками.

Он без предупреждения сделал выпад. Его локоть ударил по ребрам, а рука, ухватив ее запястье, выбила кинжал.

– Он сделал тебя уязвимой, твоя левая сторона не защищена. – Убрав локоть, он провел рукой по ее ребрам и отпустил ее. – Вот здесь.

Ее лицо вспыхнуло от смущения.

– Я никогда не говорила, что я воин.

– Ну так и не веди себя как воин.

– Честный совет от священника.

– Вы были близки, ты и Джейкоб?

– Ты не мой исповедник, – ответила она, играя краем рукава. Ее тонкая юбка пахла дымом. – Я ничего не скажу.

– И все же чем больше я узнаю тебя, inglesa, тем менее вероятно, что я буду судить тебя.

– Вообще не твое дело судить, послушник. – Она посмотрела на его пустые руки и сумку, висящую на плече. – Потому что мне интересно, что случилось с одеждой, в которой ты был вчера. Ты когда-нибудь сможешь отстирать эти пятна?

– Меня это никак не касается, – сказал он. – Почему ты обратилась к опиуму, если научилась драться?

– Не важно, как упорно я упражнялась, не важно, чему я училась, ночные кошмары возвращались. Даже после того как мои ноги зажили, опиум... он стал всем. – Ей хотелось отвернуться и ходить, но она стояла совершенно неподвижно, впитывая силу из этого собирающегося гнева. – Я спала и сталкивалась с ужасными вещами и не могла принести свои новые знания в свои сны. Только боль и страх. Опиум стирал все это.

Его лицо исказилось презрительной усмешкой.

– И это было гораздо легче, чем тренироваться и работать, как я полагаю. А сейчас? Ты не излечилась, ты должна знать.

– Ты думаешь, я этого не понимаю? – Ее как будто засыпанные песком глаза жгли слезы. – Это здесь, со мной; не важно, что моя болезнь отступила.

Он стоял неподвижно, пристально глядя на нее. Его лицо смягчилось – совсем чуть-чуть, ненадолго.

– Ада, ты выпила бы сейчас настойку, если бы я предложил тебе?

– Да.

Она закрыла глаза и ударила себя по губам. Но грубая, уродливая правда уже прозвучала.

Габриэль отвел ее руку ото рта и взял в свои ладони.

– Ты вернулась бы к той жизни?

– А почему нет? Потому что это место предлагает такие красоты? Ты оскорбляешь меня – нет, целуешь меня сначала, а потом оскорбляешь. Моя голова яснее и глаза открыты шире, но это только означает, что я могу видеть, как ужасно все это. Когда-то у меня была семья, друзья и цель. Я отбросила все, что у меня не успели отобрать. Ты это хотел услышать? Потому что я выбросила это!

Она ударила кулаком в шершавую кору пробкового дуба. Боль пронзила ее руку от костяшек пальцев до плеча.

– Ада!

Габриэль схватил ее раненую руку и попытался разогнуть пальцы. Кожа была рассечена. Слезы, угрожавшие пролиться весь вечер, все утро, выплеснулись на свободу, но она не всхлипнула. С мокрыми щеками она просто смотрела на свою окровавленную руку.

Борьба, кипевшая внутри ее, утихла и остыла.

– Не трогай, – сказала она. – Ты только что вымылся.

Габриэль нахмурился, но не отпустил ее руку.

– На моей совести раньше уже была кровь.

Они спустились к реке. Ада долго держала руку под водой, пока раны не очистились, радуясь успокаивающему онемению. Через несколько минут Габриэль перевязал ее руку бинтом, оторванным от его белой рубашки.

– Ты видишь, что ничто не удержит меня от возвращения? – спросила она. – Что у меня есть?

– Гордость. Уважение к себе. Будущее.

– Ты говоришь о будущем. – Она покачала головой, глаза закрылись от воспоминания о ее последнем плывущем полете. – Ты понятия не имеешь, как это прекрасно.

– Нет, я не позволю тебе.

Глава 16

– Ты не позволишь мне?

– Нет. – Габриэль наконец перевязал ее руку. – Только не после всего того, что я сделал.

– Что я для тебя, овца? – Она отдернула руку и прижала к животу. Ее щеки расчертили соленые дорожки, но по крайней мере она перестала плакать. – Ты будешь моим пастухом и поведешь меня назад в овчарню?

– То, что я говорю, нацелено на помощь.

– Тебе на меня наплевать, – возразила она. – И ты ценишь меня только как отвлечение.

– Отвлечение?

– О, давай не забывать, как ты умеешь обращаться с мечом. – Она пригвоздила его насмешливым взглядом. – Ты думаешь, что можешь предложить помощь, но ты сам сбитый с толку человек.

– Сбитый с толку, я? Ведь это не я только что разбил себе руку.

Ее синие глаза сузились.

– Нет, ты воин, который думает, что у него есть терпение и сдержанность, чтобы стать священником. Но мне интересно, что твои наставники подумают, если узнают обо всем, что произошло. Неужели они примут тебя, с радостью пригласят тебя домой?

Те же самые отчаяние и неудача, с которыми он боролся всего несколько минут назад у реки, снова охватили его. Но на этот раз у него не было иллюзий.

– Нет, они не обрадуются, – сказал он.

– Тогда у меня есть предложение, если ты готов выслушать его.

Ощущая тревогу, он кивнул.

– Щедрое благодеяние, – бросила она с легкой улыбкой. Он уже научился остерегаться этой улыбки, как остерегаются рычания голодной собаки. – Я выслушаю все перлы мудрости, которые ты заготовил для меня. И я поддержу любую версию событий последних дней, какую ты скажешь. Наставникам нет нужды знать. Ты не веришь мне, но я это сделаю. Я буду слушать и защищать тебя.

– Ты будешь подчиняться?

Ее улыбка стала шире.

– Разумеется.

Он внимательно посмотрел на нее.

– Ничто не приходит легко, особенно с тобой. Чего ты хочешь?

– Скажи мне, кто ты?

– Inglesa...

– У тебя есть сила, Габриэль, – прошептала она. – Я отзывчивая, добросердечная, веселая. Абсолютно покорная и готовая слушать тебя. Все, чего я хочу, – это правда. От тебя.

– Я Габриэль де Маркеда.

Она провела кончиком пальца по мочке его уха, вниз по скуле, дальше по подбородку. Он встретился с ней взглядом. Она коснулась его нижней губы кончиком пальца.

– Изменить свое имя может даже сумасшедший, а ты не сумасшедший, – сказала она. – Расскажи мне.

Он сглотнул. Уверенность улетучилась. Он – жертва желания, возникшего между ними. Все, что он знал, все, о чем мог говорить в этом мире, была эта англичанка. Он пожертвовал своим будущим, своей безопасностью, возможно, даже своей душой. Ее благополучие затмило все остальное.

Он схватил ее за плечи. Их лица приблизились, их разделяла только его нерешительность. Он крепче сжал пальцы, но Ада не вздрогнула. Ее губы просто приоткрылись в молчаливом приглашении.

– Я твой хранитель, – прохрипел он.

– И ты меня хочешь.

– Да.

Он со всей силой притянул ее к себе. Она не сопротивлялась. Она принимала его и не сражалась с ним на дуэли, ее податливое тело льнуло к нему. Мягкие полные груди слились с твердостью его груди, унося прочь все, что осталось от его сомнений, рассудка, дыхания.

Да, он хотел наказать ее, но Ада не поддалась мощному нападению его поцелуя. Она принимала каждое движение его языка, встречая его с такой же пылкостью. Она запустила жадные пальцы в его волосы. Ее раненая рука обвилась вокруг его шеи. Она застонала, этот соблазнительный звук проник в его кровь, требуя большего. Она прикусывала его нижнюю губу. Крошечные искорки боли тонули в невероятном наслаждении – наслаждении, в котором он так долго себе отказывал.

Каждое прикосновение, каждая ласка тонула в безумных мыслях, которые он так старался подавить. Она была фантазией, ставшей реальностью, коварной богиней, посланной свести его с ума. А он и был безумным, целуя ее и лаская ее грудь. Она снова застонала и прижалась к его руке – еще одно приглашение, которое смело последние остатки его самоконтроля.

Губами он нашел изгиб ее шеи и целовал, целовал. Выгибаясь, она вцепилась в волосы на его затылке, сводя его с ума своей мягкостью и силой. Сдерживаемое желание горело в его легких, как будто он вдыхал огонь. Ничто не могло затушить этот жар. Только Ада, еще больше ее поцелуев и еще больше ее жаждущего, распутного тела.

Непослушными пальцами он попытался развязать завязки на ее шее. Узел привел его в замешательство.

Ада уперлась руками в его грудь и посмотрела ему прямо в глаза, дразня его даже сейчас. Синие глаза потемнели, зрачки расшились.

– Помедленнее, потому что я не могу помочь тебе. – Она взглянула на руку, которую он перевязал. – Недальновидно с моей стороны, я знаю.

– Где Бланка?

– Спит вон за теми деревьями, около лошадей.

Он кивнул и снова завладел ее ртом, но на него вдруг обрушилась удивительная нежность. Желание задержаться на бархатистой гладкости ее туб, шершавости языка и остроте зубов наполняло его восхитительной истомой.

Габриэль запустил руку в ее темные пряди. Он застонал и поцеловал ее, ничего не осталось, только его губы на ее губах, ее тело рядом с его.

Шнурки наконец-то развязались. У него вырвался вздох. Всего несколько мгновений, и она сбросила платье. Габриэль, затаив дыхание, смотрел на нее. Его руки страстно желали ощутить изгиб ее талии и нежную округлость бедер.

– Ты великолепна, – прошептал он.

Она покраснела – первый намек на смущение. Но все это исчезло в мгновение ока. Остался только голод.

– Твоя очередь.

Ада подталкивала и искушала, Габриэль колебался, пока желание тела не пересилило его совесть.

– Ты не передумаешь? – спросила она.

– У меня не осталось разума, чтобы передумывать.

Он медленно подошел к ней, и она могла только смотреть, завороженная. Единственным мужчиной, которого она видела обнаженным, был Хьюго, двуличный вор. Ее связь с ним была тайной, происходившей за спиной Мег. Он никогда не... демонстрировал себя с таким бесстыдным удовольствием. Да он и не мог столько продемонстрировать.

– Ты делаешь это намеренно? – сказала она, повторяя его слова, сказанные перед рассветом. – Я полагаю, чтобы насмехаться надо мной?

– Нет, чтобы посмотреть, что ты сделаешь дальше.

Она облизнула пересохшие губы и услышала, как он тихо застонал. Соитие с Хьюго было кратким и оставило у нее ощущение тошноты и сожаления. Сейчас ее живот сжался в предвкушении. Габриэль ждал, его глаза наполнились чем-то вроде мольбы, а ее воображение разыгралось.

Целовать его там, взять его в свой рот – эти мысли нельзя было игнорировать, они возбуждали ее с невероятной силой.

С намеренной медлительностью она опустилась на колени, подняла одну руку Габриэля, потом другую и положила их себе на затылок. Как только его ладони встретились с ее волосами, он сжал пальцы, собирая волосы в полные горсти. Он потянул, придвигая ее лицо еще ближе к себе и заставляя Аду отвести взгляд.

Ее язык коснулся чувствительной кожи – на вкус она была немного соленой. Габриэль зашипел и сильнее стиснул пальцы. Его руки излучали напряжение, даже легкую дрожь. Первобытный и возбуждающий, его пряный мужской аромат наполнил ее ноздри. Дразнить его легкими прикосновениями языка было одно удовольствие. Это был тоже наркотик, но более мощный и менее предсказуемый.

Глаза Габриэля закрылись, и Ада сосредоточилась единственно на ласке его члена. Он был шелковисто-гладкий, но твердый и бугристый. Она принялась водить языком круги. Он застонал и стал двигать бедрами в медленном ритме.

Осторожно, подстраиваясь под этот неторопливый ритм, она провела здоровой рукой вверх по его ноге. Да, эти колкие волосы. Да, эти длинные канаты мышц. Касаться его было именно так странно и возбуждающе, как она себе и представляла. Ее робкое прикосновение уступило более грубым ласкам.

Габриэль отпустил ее волосы и взял ее лицо в свои широкие ладони. Она застонала. Он ответил, освободив ее рот и опустившись на колени перед ней.

От этой внезапной перемены у нее закружилась голова. В его глазах не было никакого ответа, почему их игра вдруг закончилась.

– Что-то случилось?

Он решительно покачал головой.

– Полагаю, ты не хочешь, чтобы я кончил один.

– Кончил один?

– Получил свое освобождение сейчас, а не между твоих ног.

Ада провела двумя пальцами по губам. Они словно немного онемели.

– О...

Он поцеловал ее в плечо. Целомудренно. Мягко. С такой нежностью.

– Я бы не был так эгоистичен, – произнес он голосом, от которого у нее по коже побежали мурашки. – Только не без твоего позволения.

– Я хочу...

Он поцеловал ее в правое плечо. Вместо того чтобы отстраниться, он уткнулся лицом в ее шею. По ее коже побежали мурашки. Он пах водой и солнечным светом. Его волосы щекотали ей шею. Опустившись ниже, он взял в рот сосок. Она резко вдохнула и выгнулась всем телом. Он ласкал этот чувствительный пик неторопливо и сводяще с ума.

Ада извивалась.

– Ты хочешь... чего? – спросил он.

– Я...о-о...

Он прикусил зубами ее сосок. Ее глаза снова закрылись, – она растворялась в его ласке. Ада обнаружила, что лежит на спине, снова вытянувшись на теплой земле, но на этот раз ее спина была нагой. Трава щекотала и царапала, наслаивая ощущения в ее разгоряченной коже. Габриэль последовал за ней вниз и взял в рот другой сосок, повторяя эту восхитительную пытку...

Но вдруг Габриэль остановился и замер. Низкое солнце освещало его голову, образуя ореол, а лицо оставалось в глубокой тени.

– Габриэль? Что такое?

– Некоторые моменты длятся мгновение, но платим мы за них вечно.

Ей пришлось бороться с вдруг подступившими слезами. Она так устала. Ее тело умирало от желания, но разум был не в силах справиться с этой жаждой. К черту последствия. Ей было горько снова обнаружить себя в этом ужасном, неизбежном месте.

– Тогда сделай эти мгновения драгоценными, – сказала она. – Это то, чего я хочу.

Он со стоном завладел ее ртом, томность между ними превратилась в безумие. Сильные руки сжимали ее бедра. Ее тело хотело его. И в крепких тисках этих шокирующих желаний она находила удовольствие в своей покорности.

Она не думая раздвинула ноги, ею руководило только желание.

– Ада, ты девственница? – Его хриплый голос заставил ее глаза открыться.

– Ты был бы нежным со мной, правда?

– Да, – выдавил он.

Она вздохнула.

– Не нужно.

Застонав, он наполнил ее одним мощным движением. Она вскрикнула. Его мощные бедра задавали их общий ритм, быстрый и откровенный. Каждое движение наполняло ее и уносило все выше к небесам.

Она обхватила ногами его спину и сцепила лодыжки, впитывая его сладостную жестокость.

Быстрое дыхание Габриэля овевало ее шею, ритм движения нарастал до тех пор, пока его тоже не охватило наслаждение. Его тело замерло. Он не застонал и не закричал – он просто прошептал ее имя.

Глава 17

Ада положила голову ему на грудь. Габриэль мог бы целую вечность лежать на берегу Тахо и обнимать ее. И все же время, проведенное в объятиях друг друга, было скорее как мимолетное мгновение. Короткое, да, но не без последствий. Ни в коем случае.

По возвращении в Уклее он найдет либо прощение, либо изгнание. Он либо станет священником, либо вернется к жизни, которая привела его к столкновению с отцом. Жестоко. Аде не было места ни в том, ни в другом мире.

Он все еще чувствовал необходимость защитить ее, особенно от самой себя.

Когда она подняла голову, у нее на лице было не больше спокойствия, чем на его лице. Она внимательно разглядывала его, даже когда лениво поглаживала волосы на его груди.

– Ты и Джейкоб были любовниками? – тихо спросил он.

– Никогда.

Сама мысль о губах Ады на другом мужчине сжигала его изнутри. Он не мог дышать – до такой степени удивила его жестокость собственной реакции. Его горло болело, как будто он проглотил раскаленные угли.

Он отодвинул ее и сел.

– Тогда ты была проституткой, – сказал он настолько ровно, насколько позволяла стучащая в висках кровь.

– Я никогда ею не была.

– Тогда что?

Ада испуганно вдохнула и тоже села вслед за ним. Широко раскрыв глаза, она смотрела на его спину.

– Кто это с тобой сделал? – спросила она дрожащим голосом.

Он удерживал ее руки над головой намеренно, чтобы уберечь и не позволить ей трогать его спину. Но сейчас она протянула к нему руки, легко как крылья бабочки, касаясь бугров покрытой шрамами плоти. Хотя он знал, что кончики ее пальцев холодные – Знал это разумом, – чувствовал он только обжигающие удары кнута. Но он не вздрогнул и не отстранился.

– Габриэль?

– Оставь это, Ада.

– Абсурд, глупости.

Она встала и нашла свое красное платье, встряхнула рубаху, которая все еще пахла дымом. Габриэль не отрывал взгляд от бегущей воды в реке; глубокий стыд соперничал с желанием один, последний, раз посмотреть на ее нагое тело. Он схватил свои тунику и бриджи и натянул их, его руки были онемевшими и неловкими, руки, которые только что обнимали ее.

– Джейкоб не был моим любовником, а я никогда не была проституткой, – сказала она, полностью одевшись, ее лицо было на удивление сосредоточенным. – Мужчина до тебя был нареченным моей сестры. Я была ужасным, эгоистичным созданием – честно говоря, я до сих пор такая. Считала, что никакая судьба не может быть хуже, чем до конца жизни заботиться о моей слепой сестре, вдвоем в дремучем лесу, и использовала Хьюго, чтобы сделать ей больно.

С самого начала он умел чувствовать, когда она лжет; глубинное знание, которое Габриэль находил таким досадным. Его тяжелый взгляд не смог найти ложь ни в ее позе, ни в лице. Он не услышал обмана.

Но правда оказалась еще страшнее: Ада могла не только продать себя, но и могла быть намеренно жестока со своей сестрой. По крайней мере последнее он понимал.

– Так ты поэтому уехала из Англии?

– Нет, – ответила она краснея. За все их страстное утро она едва ли краснела, а вот сейчас залилась краской. – Стражника, который арестовал меня по приказу шерифа, звали Уилл Скарлетт. Он также был человеком, который поднял армию для моего спасения. Они с Мег полюбили друг друга и поженились. Поскольку Джейкобу всегда хотелось приключений, мы отправились в Лондон, а потом в Толедо. – Она опустилась на колени перед ним, их лица оказались на одном уровне. – Я не могла простить ее за то, что считала предательством.

Его сердце сжалось от боли.

– А этот человек, Скарлетт, – он не мог искупить свою вину перед тобой?

– Она покинула меня. Ради него. Не важно, что я делала, и не важно, что он сделал, чтобы искупить вину, он был человеком, который запер меня в темнице, где властвовал сам дьявол. – Вытирая глаза, она покачала головой. – Ты знаешь, что это такое, когда нужно найти источник всех бед.

Картина безжизненного тела Санчо испортила их отдых у реки. Меч, отсекший голову его брата, принадлежал Габриэлю, но вину за их противостояние должен был нести только Хоакин де Сильва. Только он. По крайней мере в этом Габриэль очень долго и старательно убеждал себя.

– Да, – сказал он. – Это я понимаю.

– Я винила Уилла Скарлетта в том, что он отобрал у меня сестру. – Она коснулась его лица. – Кто причинил тебе боль?

– Я не скажу, Ада.

Ее рука замерла на его щеке.

– Я же ответила на все твои вопросы.

– Ты сама это предложила.

Она нырнула пальцами в короткие волосы на его затылке, притягивая его лицо к себе. Достаточно близко для поцелуя.

– Твоя спина полосатая, как будто это колеи от множества повозок. – Ее тихий голос дрожал. – Какое безумное животное сделало такое с тобой? Кто?

– Я.

– Ты?! – Забота растворилась в недоверии, потом он увидел отвращение. – Ты сам так исполосовал себя? Я не верю этому.

Ее рука опустилась, и Габриэлю пришлось пережить эту потерю.

– Сейчас, когда ты поправилась, мы поедем в Уклее, – сказал он. – Учитывая то, что произошло в Епесе, тебе будет лучше подождать в монастыре, пока за тобой не вернется Джейкоб.

Ада встала. На ее шее напряглись сухожилия. Если она перегнет палку, он может снова заставить ее идти пешком – невзирая на шрамы на ее ногах. У него не осталось ничего, только его воля против ее, как бы бесполезно и опасно это ни было.

Она подняла голову.

– Можно мне поехать на лошади?

– Да. Но поводья буду держать я.

Аде хотелось рухнуть на шею лошади. Резкий солнечный свет, такой прекрасный и мягкий на рассвете, к полудню превратился в обжигающий. С ее лба тек пот, кожа сгорала под этими палящими лучами.

Рука болела.

Бланка сидела позади нее на лошади, а Габриэль, верный своему слову, ехал впереди, держа в руке поводья их лошади. Прямой и высокий в своем седле, он внимательно осматривал каждую ложбинку и холм. Напряженная решимость в его позе означала, что он все еще опасается тех людей, которые напали на них. Он вернется в Уклее, да, но к какой жизни?

Ада смотрела на него и безуспешно пыталась понять его, не в силах прогнать воспоминания о страшных шрамах, исчертивших его мягкую кожу. Он заявил, что сделал это сам, но она не могла представить, как и почему. Габриэль был трудным человеком, почти непроницаемым для нее, а желание снова коснуться его горело в ее теле с силой другой знакомой жажды.

Нет.

Она причинила боль Джейкобу и своей сестре, своей плоти и крови, и научилась ожидать такой же сердечной боли в ответ. Если Габриэль говорил правду, если он действительно сам нанес себе такие ужасные раны, значит, он действительно был слишком искалечен, вне досягаемости даже для самых ласковых прикосновений.

Она оставит эту печальную ошибку позади. Он ждал, что она останется в монастыре на месяц. Пусть будет так. Она займется переводом свитка Дэниела, а затем приедет Джейкоб и заберет ее. По возвращении в Толедо она возобновит работу у доньи Вальдедроны. А если ночные кошмары вернутся, что ж, она будет лучше подготовлена, чтобы справиться со своей жаждой. Она может получать удовольствие от опиумного дурмана, не поддаваясь ему полностью.

Габриэль ехал рядом с ними, его волосы освещало солнце, огромный золотой шар в небе, начинающий клониться к вечеру.

– Inglesa.

– Да?

– Сегодня к вечеру мы будем в Уклесе.

Он указал на восточный горизонт, из бескрайней Месеты появились очертания собора и двух башен.

– Уклее – интересное место, сеньор?

Выражение его лица не смягчилось даже от простодушного вопроса Бланки.

– Не особенно. Мне думается, он мало отличается от того городка, из которого ты сбежала. Только он располагается в тени монастыря.

– Я никогда не задумывалась о том, куда поехать, только о том, что это должно быть какое-то другое место.

Ада улыбнулась, на нее нахлынули детские воспоминания.

– Я прекрасно тебя понимаю, – мягко сказала она.

– Ада, а какая она, Англия? Ужасно унылая, говорят?

Она взглянула на Габриэля, ее глаза и мысли неизбежно обращались к нему. Он промолчал. Но Ада знала, что он слушает.

–– Англия покрыта лесами, – ответила она. – Весной поля покрываются зелеными коврами. Зима действительно бывает страданием, но лето – это время праздника. Урожай растет, солнце сияет, и все выходят на улицу. – Показывая на жестокое солнце за их спинами, она добавила: – Но даже самое жаркое наше лето никогда не бывает таким изнурительным.

– А что вы, сеньор? Как выглядит Маркеда?

Он все же удостоил Бланку ответом.

– Среднее между этими двумя, наверное. Жаркая, да, но также зеленая и плодородная. Это... – Он махнул рукой в сторону пустого плато. – Это слишком... открытое.

– Тогда зачем было ехать сюда? – спросила Бланка.

– Здесь находится орден.

Бланка затихла, напряженно сидя позади Ады. Умная девочка. Гораздо сообразительнее Ады, поскольку знала, когда отступить.

– Мои извинения, – тихо произнесла Бланка. – Я знаю, что сижу на лошади очень неловко.

Ада похлопала ее по рукам.

– Ничего. Мы уже скоро приедем.

Они ненадолго остановились, чтобы дать отдохнуть лошадям, а затем поскакали дальше. Собор и замок становились все четче и яснее. Стражники на зубчатой каменной стене были в одинаковых белых монашеских одеяниях с красным крестом Сантьяго. Они кивнули, молча приветствуя их, но ворота остались заперты, копья на изготовку.

Один шагнул вперед.

– Ваше имя и занятие, сеньор?

– Мое имя Габриэль де Маркеда, – ответил он, легко успокаивая заволновавшуюся лошадь. – Я послушник Гонсало Пачеко. Эти женщины под моей опекой, и нам нужно войти в город.

– Разумеется, – ответил стражник. – Брат Пачеко сказал нам о вас. Проходите.

Стражники со скрипом открыли узкие железные ворота. Женщины и мужчины ухаживали за пышными монастырскими садами. Мальчишки помоложе приносили ведра воды, чтобы вымыть лошадей. Высокие сосны росли внутри стен, настоящий лес. В небольшом дворике у южных укреплений рыцари ордена практиковались в фехтовании. А над всем этим возвышался шпиль собора и одинаковые квадратные башни крепости.

– В крепости видно мавританское влияние, – сказала Ада. – Когда ее переделали?

– Много раз, – ответил Габриэль. – Столетие назад, поколение назад и опять два года назад. Это не случайно крепость, inglesa. Вся Ламанча – это поле битвы.

Их лошади медленно шли через поле, и Ада осторожно вытянула шею.

Они обогнули нижний край земляного укрепления, вдоль его южной стороны расположилось приземистое прямоугольное строение – простая компания для великолепной крепости. У него тоже имелось две башни, но они были грубоватые и ничем не украшенные, одна выше другой.

Габриэль натянул поводья и посмотрел на аскетичное здание.

– Монастырь, – сказал он.

Бланка тихонько вздохнула.

– А где тут город?

Он указал.

– На восточной стороне монастыря и крепости, под отвесной крепостной стеной. Отсюда пешком несколько минут.

Подошел молодой оруженосец и помог Бланке спешиться. Ада последовала за ней, ее колени дрожали от усталости.

Одна из дверей открылась. В арочном проеме стоял Фернан с широкой ухмылкой на лице.

– Добро пожаловать домой, Габриэль. Тебе удалось привезти двух женщин, тогда как у меня нет ни одной.

Габриэль спрыгнул с коня.

– Фернан, я не скучал по тебе.

– В такой-то компании, надеюсь, что нет.

Он улыбнулся еще шире, его голубые глаза искрились. Даже эти благочестивые одежды не могли придать важности или внешнего приличия его лицу.

Передав поводья оруженосцу, Габриэль прошел мимо Фернана и направился в монастырь, окружающий центральный внутренний двор. Ада и Бланка последовали за ним, там их представили.

Фернан поцеловал Бланке руку.

– Нет необходимости отказываться от утонченных манер, даже в таком презренном месте изгнания.

Бланка рассмеялась, ее веселость наконец вызвала сердитый взгляд у Габриэля.

– Покажи женщинам их комнаты, Фернан, если ты не против.

С насмешливым поклоном Фернан предложил одну руку Аде, другую – Бланке.

– С моим удовольствием, можешь быть уверен. И приходи утром, Габриэль, Пачеко хочет видеть тебя.

Глава 18

Габриэль оставил женщин с Фернаном, отчаянно желая больше никогда их не видеть. Он так крепко сжал кулаки, что перестал чувствовать пальцы, он не чувствовал ничего, ничего кроме удушающего желания привлечь к себе Аду и снова вкусить ее.

Поэтому он ушел не оглядываясь. Если бы он посмотрел назад и подумал о том, как они были вместе, это уничтожило бы всю его гордость и все остатки его решительности.

Он шел по узким коридорам монастыря к своей аскетичной келье. Его кожа пахла Адой. После быстрого умывания он оделся и натянул новое монашеское одеяние поверх свежей одежды.

Белизна окутала его. На левой стороне его груди горел красный крест.

Притворство все это.

С четками в руке он опустился на колени и стал молиться. Он молился Богу не о прощении. Он умолял направить его на путь истинный, однако никак не мог сконцентрироваться. Тихий шепот Ады заглушал все его молитвы. Или это Господь отказывался слушать его?

Он отложил четки в сторону и тяжело вздохнул. Хотя уже несколько часов назад он практически решил, что будет делать, он только сейчас наконец признался себе в этом. Он солжет Пачеко. Скажет все, что потребуется, чтобы остаться в монастыре и проведет остаток жизни, замаливая свои грехи.

Габриэль вернул четки в небольшой сундучок в изножье своей кровати. Внутри, под куском шерсти, лежала длинная полоска кожи. Семь заплетенных шнуров свисали с крепкой кожаной рукоятки, на концах этих шнуров были приделаны крошечные железные шипы. Он отодвинул шерсть и коснулся рукоятки. Двумя пальцами он провел по сияющему металлу. Воспоминания о боли жгли его спину, но то же самое он чувствовал, когда к нему прижалась Ада.

Габриэль устало упал на кровать и погрузился в сон.

Когда наступило утро, со смирением узника, ожидающего казни, он направился в комнату Пачеко. Ступая по каменным коридорам, он не чувствовал привычной уверенности и поддержки. Монастырь больше не был радушным, он душил его. Когда он проходил мимо, его провожали взглядами, вопреки строгим правилам ордена относительно сплетен. Встреченная по пути группа канонис испуганно расступилась. Одна из них перекрестилась. Монашеское одеяние, по которому он так скучал эти несколько дней после бандитского нападения, заметно путалось у него в ногах, когда он шел, высоко подняв голову, но он был худшим на земле обманщиком.

Стук в дверь Пачеко, и наставник послушников разрешил ему войти. Габриэль остановился на пороге, потом шагнул внутрь, втемную, со вкусом отделанную комнату. Холодные стены покрывали гобелены из Марокко и Святой земли. Сицилийский ковер окружали роскошные подушки из конского волоса, их цвета оставались яркими, несмотря на слабый свет укрепленного на стене факела. Слева арка в форме луковицы соединяла эту гостиную со спальней Пачеко.

Его наставник сидел в центре комнаты за письменным столом на приземистом трехногом табурете. Седые волосы и безукоризненно белое монашеское одеяние оттеняли его загорелую кожу, все еще красивую, несмотря на морщины.

– Габриэль, – произнес он, откладывая перо. – Я рад видеть, что ты благополучно вернулся. Ты преуспел с девушкой?

Он вспомнил, как Ада кричала от наслаждения. Кожа между его лопаток зудела, горела.

– Да, наставник. Она поправилась и избавилась от своей болезни и ждет возможности продемонстрировать это.

Черные глаза пристально разглядывали его лицо.

– Я слышал разговоры, что ты привез еще одну женщину. Девушку?

Сплетни распространяются быстро.

– Она племянница ковихеры, у которой вы порекомендовали нам остановиться. Ее зовут Бланка. Когда старуха не поладила с законом, Бланка ушла с нами. Я не увидел никакого вреда в том, что привезу ее к нашим послушницам, тем более что англичанка и я остались без сопровождающей.

– Конечно, – произнес Пачеко, пристально глядя в лицо Габриэля. – Ты пытался сделать все правильно... не так ли?

Медленно вдохнув, Габриэль встретил его взгляд. Он может сделать это. Он сохранит свое место в ордене и дождется дня, когда Ада уедет. Навсегда.

– Наставник, – тихо произнес он, – вы спрашиваете, согрешил ли я?

Пачеко расслабился насколько мог на своем неудобном табурете. Он скучал по земным благам своей жизни в Толедо, которыми наслаждался, работая от имени высланных де Сильва. Отказ от этих благ ради жизни в монастыре уже давно потерял свою привлекательность.

Но уже скоро. Скоро он вернется в город. Сеньор де Сильва воздаст должное Пачеко за возвращение его своенравного бастарда.

Высокий и гордый, и чрезвычайно смущенный, Габриэль нуждался в том, чтобы его отвратили с выбранного пути искупления, вернули к жизни, для которой он был предназначен. Семье де Сильва была нужна его сила, но им также было нужно, чтобы он был побежден. Бессердечен. И Пачеко, человек в духовном сане, получил задание отобрать у него это сердце.

Пачеко улыбнулся.

А если Габриэль откажется взяться за оружие ради семьи, его убьют. Сеньор де Сильва получит своего раба, сильного и безнравственного, или он вкусит месть за смерть юного Санчо. Выбор за Габриэлем. Дни, когда он скрывался, приближаются к концу.

– Габриэль, это не исповедь, – наконец сказал он. Он встал с табурета. – Оставим эти сплетни; мы оба знаем, что я сам поручил тебе заботу об этой молодой женщине и ее здоровье. Что до твоих клятв, твое продвижение к посвящению в сан никого не касается.

– Большое спасибо, наставник.

Пачеко обошел свой стол и встал перед Габриэлем. Рост послушника не имел значения. Иногда сила зависит от внутренних качеств. Пачеко мог поспорить, что ни одна из клятв Габриэля не осталась ненарушенной – если бы кто-то в этом святом монастыре согласился на такое пари.

Фернан точно согласился бы, бедняга. Но его испытание тоже скоро придет.

– Надеюсь, ваше путешествие из Епеса прошло хорошо, – сказал он. – Вы столкнулись с какими-нибудь трудностями?

– Да, – ответил Габриэль.

С трудом сдерживая улыбку, Пачеко прекрасно знал, что люди, напавшие на Габриэля, были наемниками. Габриэль тоже это знал. То, что он был готов солгать, показывало, насколько он пал, как близок был Пачеко к тому, чтобы выполнить свое задание.

– Но ты выжил, да еще и привез с собой двух женщин?

Нет ответа. Габриэль опустил глаза и закрыл их. Пачеко поднял бровь и посмотрел вниз, на руки Габриэля, но тот держал их за спиной, подальше от взглядов.

– Она собирается остаться или вернется в Толедо?

– Этот парень, Джейкоб, приедет за ней через месяц.

Пачеко вернулся за свой стол.

– Тогда в любом случае, – заметил наставник, – ты ознакомишь ее с нашими правилами.

Эти темные карие глаза упорно смотрели в какую-то неизвестную точку.

– Наставник, я надеялся, что моя ответственность за нее была снята.

– Есть причина, почему ты хочешь отказаться от этого обязательства?

Жизнь вернулась в глаза Габриэля, в его позе появилась агрессия. Потом тишайший вздох.

– Нет, наставник.

– Хорошо. Ты можешь идти. Сообщи мне, если тебе что-то понадобится.

Габриэль повернулся, чтобы уйти. При виде рук своего ученика, все еще стиснутых за спиной, Пачеко сказал:

– Пожалуйста, отнеси эти документы брату Уаларду.

Он протянул связку свитков. Габриэль вернулся к столу и протянул за ними руки, покрытые мозолями. Последствия битвы. Покраснев и стиснув зубы, Габриэль просто стоял и ждал приговора. Пачеко пригвоздил его тяжелым взглядом.

– Ты нарушил как минимум одну клятву. Но мы оба знаем, как ты можешь это исправить.

– Да, наставник.

В неудобном деревянном табурете было больше жизни, чем в голосе Габриэля.

Когда дверь закрылась, Пачеко подумал, должны ли гордость и тщеславие помешать ему отпраздновать этот последний успех. Не каждый день раб добровольно возвращается в неволю, так хорошо тренированный, чтобы самому высечь себя. А если Габриэль действительно поддался чарам англичанки, наказание, которое он наложит на себя, наверняка будет гораздо суровее, чем мог вообразить даже Пачеко.

И это заставило его улыбнуться.

Ад,а уже в четвертый раз выдернула свою руку из руки Фернана и бросила на него очередной предупреждающий взгляд. Этот странный шут не знал никаких границ приличия. Однако он был достаточно любезен и отвлекал ее от упорно возвращающихся мыслей.

– А вот это вход в собор, – сказал он с небрежной непочтительностью. – Я не знаю, почему некоторые из святых братьев вообще утруждают себя, выходя отсюда. Они ведь почти весь день проводят здесь.

– Ты смеешься над верой, – сказала Бланка. – Почему?

– Потому что они смеются надо мной.

– Тогда зачем вообще идти в монастырь?

Фернан улыбнулся Аде.

– Твоя новая подружка нахальная. Она мне нравится.

Ада обменялась смущенным взглядом с Бланкой. У той, похоже, хватало терпения на разных людей, независимо от их недостатков.

– Мне она тоже нравится, но, наверное, по другим причинам.

Фернан пожал плечами и поднял глаза на покрытую затейливым узором арку собора.

– Я пришел в это место по той же причине, что и вы, – меня вынудили обстоятельства. Четвертые сыновья в благородных семействах доставляют своим родителям много проблем. В конце концов, дома мы никому не нужны, но у нас нет ни титула, ни профессии, которая могла бы прокормить нас. – В его голосе появилась непривычная резкость. – А что до братьев, они не обращают на нас никакого внимания. Наш приход в мир просто делит имение не на трети, а на четверти.

– Поэтому ты пришел в церковь, хотя и не веришь? – спросила Бланка.

Фернан расхохотался и попытался снова взять их за руки. Обе старательно увернулись.

– Я никогда не говорил, что не верю. Просто у меня совсем другое представление о том, как мне проводить дневные и... м-м... ночные часы. Тело не может жить одним только учением и молитвой.

Пока они возвращались в монастырь, Ада размышляла над разницей между Фернаном и Габриэлем. То, что они оба занимали одно и то же пространство, избрали один и тот же путь и старались выполнять одни и те же обязанности, казалось почти абсурдным. Разница между ними была слишком велика, чтобы ее мозг мог это осмыслить.

– Сеньор, вы считаете это испытанием – соблюдать свои клятвы, особенно потому, что это не ваше призвание? – спросила она.

Он снова рассмеялся:

– В этом по крайней мере мой отец был добр ко мне. Он мог бы отправить меня в орден Алькантара или в какой-нибудь другой бенедиктинский кошмар. Здесь по меньшей мере мои клятвы легко соблюдать.

Ада остановилась во внутреннем дворе, пестреющем весенними цветами и травами.

– Ваши клятвы так легки?

– Послушание – первое, что я лично нахожу самым трудным. Что до данной мной клятвы бедности, – сказал он, открывая объятия пышной зелени, – здесь я живу почти так же хорошо, как жил в поместье моего отца. Клятва касается только личной бедности, которую монастырь налагает на нас в первый год. После конфирмации собственность возвращается к нам, но подразумевается, что мы должны вести себя благоразумно.

Даже Бланка нахмурилась.

– Что за странный орден.

– Вообще-то он такой единственный, но не только по этим причинам. – Понимал он это или нет, но Фернан говорил почти с гордостью. – У каждого ордена есть свобода в определении таких вещей, но Сантьяго доводит религиозную автономию до предела. – Он наклонился к ним как заговорщик. – Рыцари ордена Святого Сантьяго дают обет только супружеского целомудрия.

Ада изумленно открыла рот.

– Супружеского? Они не могут жениться?

– Могут и делают это, моя дорогая, – ответил Фернан с хитрой ухмылкой. – Вот почему я постоянно присматриваю женщину, которая станет сеньорой Фернан Гарса. Боюсь, неженатые мужчины принуждены к воздержанию, но, поскольку вместе с нами в монастыре живут и женщины – канонисы, которые ухаживают за паломниками, – мои шансы весьма неплохи. – Его лицо стало издевательски серьезным. – Раз уж мы об этом заговорили, то мне кажется, обет целомудрия соблюдать труднее всего. Но чем скорее я найду жену, тем скорее смогу направить всю мою энергию на глумление над властью.

Найдя поблизости во дворе скамью, Ада села и обратилась к Фернану за ответами в надежде, что он будет серьезен, хотя бы на мгновение.

– То есть братья могут жениться, верно? И нет клятвы воздерживаться от насилия? Даже для священников?

– Мы религиозный орден, единственная цель которого защищать королевства Кастилию и Леон от мавританской угрозы, так что даже священники прибегают к насилию. Это наша цель.

Он невесело улыбнулся. Светло-голубые глаза пристально смотрели на нее.

– Интересно, Ада, кто понарассказал тебе все эти сказки?

Глава 19

За вечерней трапезой Габриэль сидел вместе с дюжиной других братьев в малой монастырской трапезной. Пачеко и Фернан ели молча, не поднимая головы, как и все остальные братья ордена. Его глаза болели от недосыпания, но от него не ускользнула их подозрительность.

Он тупо смотрел в миску ячменной похлебки, стоящую перед ним, видя искаженное отражение своего усталого лица и напоминая себе правду: их интересует Ада, ничего больше.

Пачеко наблюдал за ним с тем же самым выражением, какое было у него во время их утренней встречи. То, что наставник послушников тайно издал приказ о его наказании, не смягчило ужасное чувство, что от него потребуют еще большей жертвы.

– Добрый вечер.

От тихого женского голоса за спиной Габриэля охватила дрожь. Утренний голос, мед и анис. Сладкий, пряный и запретный. Но его реакция не передалась другим мужчинам. Некоторые нахмурились. Другие ниже натянули капюшоны, пряча усмешки. Только Фернан улыбался открыто, его говорливый рот явно просил встречи с кулаком Габриэля.

– Она не может находиться здесь, – тихо сказал Пачеко.

Габриэль собрал новый урожай возмущения. Что знала Ада о законах и подчинении ограничениям, которых придерживались все остальные? Ничего.

Он встал и повернулся, глядя Аде прямо в лицо. Его сердце громко стукнуло, замерло, а потом учащенно забилось. На ней было простое зеленое платье, и она стояла перед ним чистая, аккуратно причесанная и необъяснимо злая.

Она моргнула и кашлянула, прочищая горло.

– Ты что, не веришь в общепринятые любезности?

Ее ядовитый тон, весьма отличный от медово-сладкого приветствия, заставил Габриэля осознать, что дюжина пар глаз устремлена на них.

– Тебе нельзя быть здесь, – сказал Габриэль, ведя ее к широкому арочному входу.

Толстый гобелен заколыхался, когда они проходили мимо. Бланка, скромно стоявшая позади Ады, отступила и пошла вслед за ними в ближайший внутренний дворик.

Ада изобразила на лице скуку, превратив в посмешище его попытку сохранить спокойствие. Он уловил легкий запах лимона, отчего рот наполнился слюной.

– А почему нет? Мы с Бланкой голодны.

– Есть в присутствии женщины не позволяется, даже если это канониса. Вы должны ужинать с другими женщинами. Разве Фернан не сказал тебе это?

– Возможно, он позабыл. – Она пронзила его этими своими ясными проницательными глазами. – Они боятся, что не смогут устоять перед нашими прелестями? Возможно, мысль о прелюбодеянии за обеденным столом затрудняет пищеварение?

– Это могло прийти им в голову.

– А в твою приходило?

Отшвырнуть в сторону миски и кувшины, тарелки и чашки. Усадить ее на шершавый деревянный стол и сорвать с нее это платье. Зарыться в ее отзывчивую плоть. В этот раз он был почти готов, позволив этим образам вторгнуться в его чувства, точно так же как готовился к удару плети с железными наконечниками. Расслабься. Смирись. А потом шок от того, что это закончилось.

Искушение было не таким.

– Ну конечно, приходило, – сказала Ада. – Ты лицемер. Я сказала это – а потом доказала.

– Не больше, чем любой человек.

– Значит, слишком много, чтобы вынести. – Она повернулась, чтобы уйти вместе с Бланкой. – Я вытерплю то, что мне придется остаться в этих стенах. Вот увидишь. У меня здесь есть друзья, даже если ты отказываешься быть любезным.

– Друзья?

Она наклонила голову набок.

– Бланка и Фернан.

-– Фернан тебе недруг, inglesa.

Улыбка, появившаяся на ее лице, была гораздо более неприличной, чем дружелюбное веселье, которое она делила с Фернаном.

– Бланка, тебе надо найти, где трапезничают канонисы, – сказала она. – Я поговорю с Габриэлем и скоро догоню тебя.

Он думал, что возвращение в Уклее напомнит ему о жизни, которую он собирался вести, и что обширность территории монастыря позволит ему свести общение с Адой к минимуму.

Какой глупец!

Он взял ее за руку выше локтя и повел прочь из дворика, в сторону фехтовального зала. Быстрая проверка подтвердила, что похожее на пещеру пространство пусто. В коридоре они взяли по факелу и вошли в зал. По стенам висели мечи разных видов, а также доспехи, щиты, палицы и арбалеты. У дальней стены стояло четыре мишени для стрельбы из лука, прямо под четырьмя окнами-бойницами. Внутрь не попадал свет, чернота ночи была почти абсолютной, но пламя факелов заставило очертания каждого предмета трепетать среди теней.

В этом золотом свете Ада казалась богиней – раздраженной богиней. Ему бы радоваться, что ее волосы благопристойно убраны, но он не мог не вспоминать их свободными, рассыпавшимися, сияющими.

Его ладони стало покалывать. Заживающие мозоли, несомненно.

– И почему это я не должна считать Фернана одним из моих немногочисленных друзей?

– Он слишком много времени проводит в деревне. Его флирт с местными девушками известен всем. – Габриэль пожал плечами. – Я только хотел избавить тебя и Бланку от трудов самим обнаружить его истинный характер.

– Его характер? Интересно.

Как он мог смотреть в лицо врагам не бледнея, когда пронзительный взгляд этой женщины превращал его в мальчишку? Но после его напряжения и кошмарной встречи с Пачеко он потерял силу духа для таких откровенных столкновений.

– Да, – сказал он. – Я бы не хотел, чтобы он воспользовался преимуществом твоего друга.

– Потому что ты приберег это право для себя?

– Ада, я не сделал ничего, чего бы ты тоже не хотела.

– А ты подумал о том, что будет, если я забеременею?

Земля ушла у него из-под ног. Головокружение нахлынуло на него, как кипящая смола, вязкая и обжигающая. Ребенок. С Адой.

Он закрыл глаза, но не смог прогнать картину, в которой Ада качала его сына или дочь, дочь с волосами такого же глубокого темно-каштанового цвета, как у ее матери. Тоска, не похожая ни на какое физическое желание, пронзила его. Сожаление, последовавшее за ней, оставило его задохнувшимся, страдающим и пустым.

– Я полагаю, это означает «нет», – тихо сказала она.

– Ада...

– Фернан ведет себя по отношению ко мне больше как друг, чем ты. Ты решил обращаться со мной как с заразной. Это ты привез меня сюда.

Она подошла ближе, ее глаза горели пламенем, завораживающие и яростные. Габриэль жадно вдыхал ее аромат – единственную часть ее, которой он мог наслаждаться безнаказанно.

– Интересно, какие еще эгоистичные цели роятся в твоей голове?

– Перестань.

– Я не думаю, что перестану, – прошептала она. – Ты хотел, чтобы я была здесь, Габриэль. Ты потратил очень много сил, чтобы я выздоровела, но я думаю, что ты уже жалеешь об этом.

Сладость ее дыхания омывала его лицо. Боже, как же ему хотелось снова поцеловать ее! Сколько часов прошло? Всего один день? А его тело уже так изголодалось по ней, как будто они никогда не касались друг друга.

Но этого больше никогда не будет.

– Ты не единственное мое сожаление, – сказал он.

Ада рассмеялась – тихо, мелодично и грешно.

– Но какой толк проходить твое послушничество, если ты уже нарушил все данные тобой обеты?

– Рамки моего послушничества определяет наставник. Я обсуждал с ним прошедшие недели, и он позволил мне остаться.

Ада медленно кивнула и отвернулась к стене с оружием. Габриэль медленно выдохнул горячий Воздух из легких, чувствуя облегчение от того, что она дала ему передышку. Она пошла вдоль стены, ее лицо отражалось в поверхности каждого клинка. Искры серебристого света играли на ее волосах и на корсаже платья. Она остановилась под цветочным крестом Сантьяго.

– Я никогда не понимала, насколько Сантьяго отличается от других орденов.

– Да. – Габриэль нахмурился, гадая, что значит мрачность в ее голосе. – Он уникален.

– Ты поэтому выбрал его?

– Ада, я не хочу это обсуждать.

Она повернулась, ее глаза сузились.

– Например, у вас остается ваша собственность. Разве это не правда? Нет никакого обета бедности.

Габриэль стиснул зубы. Фернан.

– То, что брат приносит в орден, принадлежит ему. Когда он умирает, орден получает наследство.

– Интересно также, что нет никакого запрета брака и никакого запрета насилия.

Она подошла к нему. В одно мгновение она стояла под крестом ордена. В следующую секунду она оказалась от него на расстоянии вытянутой руки. То удивительно безразличное выражение лица сменилось яростью. Раскаленной яростью.

– Или я ошибаюсь, Габриэль?

Их взгляды боролись так же жестоко, как если бы каждый из них держал в руках острый меч из тех, что висели на холодных каменных стенах зала.

Странное ощущение предательства жгло ее виски. Он солгал ей о своих клятвах. И его ложь предала все благородные намерения, о которых он говорил.

– Ты не ошибаешься, – бесстрастно сказал он. – Кабальеро могут свободно жениться, если получат разрешение от папы Александра. После женитьбы рыцари могут жить со своими женами либо в монастыре, либо в собственном доме.

Он говорил о своих клятвах, только чтобы одурачить ее, не только из-за ее пристрастия к опиуму, но и для того, чтобы избежать соблазнения. Эта возможность казалась слишком презренной, и все же она не могла успокоить свой гнев.

– И целомудрие не абсолютно, – холодно процедила она. – Мужчина может жить со своей любовницей без порицания или изгнания. Разве это не так?

– Очевидно, все это тебе поведал Фернан? – Его губы изогнулись – это была не улыбка и не насмешка. – А я думал, что переводчица благородной сеньоры будет слишком бесстрастна, чтобы заботиться о наших своеобразных местных обычаях.

– Я жила не в пещере.

– О? – Он удивленно поднял брови. – Опиум, похоже, довольно хорошо удерживал тебя вдали от мира.

– В Англии сожительницы были бы просто еще одной категорией шлюх, а не официально разрешенными спутницами, – сказала она. – Будучи в Толедо, я не обращала на них никакого внимания. И уж совершенно точно не думала, что их отношения с los caballeros могут быть одобряемы Церковью.

– Мы – это все, что стоит между христианскими королями и южными племенами. Правила были... изменены для нас. Даже если мужчина не может жениться, сознание того, что у него есть любовница, которую нужно защищать и содержать, может сдержать его низменные порывы.

– А что же женщины? Они ведь опозорены?

– Нет, – сказал он. – На границе слишком мало женщин, чтобы быть такими строгими.

– Но ты давал обет целомудрия? – спросила она, от растущего недоверия у нее перехватывало дыхание. – Ты давал обет воздерживаться от насилия? Это место стоит против всех, кто угрожает Кастилии. Эти рыцари готовы умереть все до одного, чтобы защитить Уклее. И все же ты хочешь, чтобы я поверила, что ты поклялся в обратном.

– Я никогда не лгал тебе.

– Тогда что это значит?

– Мои обеты – персонально мои. – Габриэль преодолел два разделявших их шага и схватил ее за плечи. Он слегка тряхнул ее, глаза смотрели яростно и безумно. – У меня личные причины.

– Должны быть, потому что они к тому же ненормальные.

Она попыталась высвободиться, но его пальцы только сжались крепче. Их лица были так близко; она заглянула в его глаза и облизнула губы. Она позволила своему телу подать сигнал, совсем чуть-чуть, и приникла к нему. Он оттолкнул ее.

– Bruja.

– Ты обзываешь меня ведьмой? – Она плюнула на землю между его широко расставленными ногами. – Ты единственный, кто выбрал то, чего не делает никто из братьев. Почему? Ты будешь стоять в стороне и позволишь опустошить это место? Ты оставишь меч лежать на земле и допустишь гибель людей?

– Нет, и мои поступки за последние несколько дней тому доказательство.

– Тогда зачем давать клятву? Ты должен был знать, что для таких, как ты, воздержание будет невозможно.

Он склонил голову набок.

– Для таких, как я?

– Для воина. Ты не священник, каковы бы ни были твои иллюзии.

–– Я был им, ты это понимаешь? Но больше нет.

Его отрывистый крик разлетелся по залу. Даже факелы, казалось, вздрогнули – пламя отбросило жутковатые пятна на его мрачное лицо.

– А воины не женятся?

Заложив руки за спину, Габриэль подошел к стене, увешанной разнообразнейшими мечами, от простых палашей до странных зазубренных клинков из далеких земель. Он смотрел на них с непроницаемым выражением лица. Сожаление? Печаль? Решимость? Примерно так же он смотрел на ее обнаженное тело.

– Каждый гарнизон должен стать городом. Самый легкий способ сделать это – превратить неженатых мужчин в респектабельных горожан с обязательствами, женами и детьми, которых нужно защищать. Вот почему они населяют эти города при сторожевых постах и вот почему терпят существование сожительниц. Это не брак, но маленький шаг в сторону стабильности.

– Но ты в стороне от всего этого?

– Я должен.

Ада подошла к нему. Они стояли плечо к плечу. Как это было бы – полагаться на такого человека, действительно рассчитывать на него как на партнера и друга?

Разжигая в себе чувство гнева, Ада встала перед Габриэлем.

– Большинство людей дают обеты только тогда, когда искренне верят, – сказала она. – Они чувствуют связь с высшей идеей. Они чувствуют себя призванными – даже обязанными – дать обет Господу. Они не используют их как тюрьму или наказание. Ты спрятался от мира и выстроил вокруг себя клетку.

– Ты не знаешь меня.

– Ты прав. Мне интересно, каким бы ты был на свободе.

– И был бы свободным от моих обязательств?

– Свободным от этой лжи. Я знаю, что сказала достаточно. – Она подошла к нему ближе, чувствуя его жар. – Ты не подходишь этому месту. Все видят, насколько ты отличаешься. Ты здесь чужой.

– Я... – Его голос стал хриплым до скрипа. – Я здесь не чужой. Ты не отнимешь этого у меня, каково бы ни было твое тело и твои слова.

– А чем ты был без ордена?

Темные глаза закрылись, он был повержен.

– Рабом и убийцей. Вот почему я решил связать себя этими клятвами.

Она покачала головой.

– Я не верю...

– Ада, не имеет никакого значения, во что ты веришь.

– Нет. Нет! Только то, во что ты веришь. Ты придумываешь ограничения, которые причиняют тебе боль. Ты отрезаешь себя от жизни. Насколько я знаю, ты лжешь мне! – Слезы рвались на свободу. Он не монах – это было ясно с самого начала. Но она воображала его воином, кем-то могущественным и сильным. Кем-то сильнее ее. – Ты скажешь мне правду? Ты доверишься мне?

Но он не ответил. Его глаза предостерегали ее. Мужчина, которого она касалась и любила сегодня утром, исчез. И будет лучше, если она забудет, что он когда-либо существовал.

Глава 20

Факелы догорали, тихо мерцая за его спиной. Габриэль полночи простоял в оружейном зале, не в силах стряхнуть оцепенение. Если он вернется в свою келью, то останется наедине со своими мыслями, своими ошибками и своей плетью. Никогда он не считал себя трусом, но сегодня вечером он вряд ли сможет вынести наказание. Раны, которые ему причинила Ада, и так достаточно жестоки. Он чувствовал себя изможденным и разорванным на куски.

«Расскажи ей, – нашептывал голос в его голове. – Она поймет».

Нет. Ада может понять, почему он выбрал монастырскую жизнь, но никогда не сможет осознать, кем он был прежде.

Покушение на жизнь короля – как она сможет простить это?

Если бы ход битвы при Аларкосе чуть изменился, хотя бы чуть-чуть, король Альфонсо оказался бы на милости клинка Габриэля. Но милость – это для слабаков. Шесть лет назад, в Аларкосе, он не знал значения этого слова.

Стоя перед стеной мечей, Габриэль открыл глаза. Сняв один, он взвесил в руке идеально сбалансированное оружие. Эфес соответствовал клинку и давал ему грациозность и силу. Простота. Только металл и человек. Габриэлю не позволялось иметь мнение, куда повернуть свой клинок, как лошади, которая не может противоречить всаднику. Всего лишь посланник, он доставлял адресату смертельное намерение своего отца, не задумываясь и не сожалея.

Время вдали от властителя де Сильвы научило его отвечать за свои проступки. Наставник Пачеко указывал, какие шаги нужно предпринять, чтобы очиститься. Болезненные шаги. А когда Габриэль оступался, Пачеко давал ему новый шанс. Больше он не оступится. Ада должна это понять.

Габриэль сжал рукоять меча, холодный металл согрелся в его руке. Между большим и указательным пальцами горели содранные мозоли. Он больше никогда не возьмется за меч. Он больше никогда не поцелует Аду, не коснется ее, не ляжет с ней. Она должна понять это.

Двумя днями позже Бланка смотрела из окна на прекрасный вид раскинувшегося далеко внизу Уклеса. Поднимающееся солнце золотило приземистые белые здания. Она представляла себе бурную утреннюю жизнь субботнего рынка. Она представляла это и хотела этого.

– Это место не то, чего ты ожидала, да?

Бланка оглянулась на Аду. Одетая в темно-зеленое платье – то самое, от которого ее кожа казалась еще бледнее, а волосы – темнее, – Ада смотрела на нее с едва заметной дразнящей улыбкой.

– Трудно сказать, – ответила Бланка с наигранной задумчивостью. – Я видела всего одно строение, а город не видела вообще. Говорить что-либо сейчас было бы несправедливо.

Улыбка Ады стала шире.

– Но ты уже это сделала.

– Да, боюсь, что так. – Она отвернулась от узкого окна и его солнечного соблазнительного вида и села на кровать. – Я боюсь, что мои ожидания жизни вне Епеса окажутся необоснованными. Наверное, по большому счету все города похожи друг на друга. – Она пожала плечами. – Ты поняла это, когда покинула Англию?

Ада принялась заплетать в косу свои длинные шелковистые волосы. Бланка потрогала свои – курчавые, жесткие, туго закрученные на голове – и немного позавидовала.

– Ты права, у городов есть много общего, – сказала Ада. – Но разница в культуре и мышлении все-таки существует. Интерес в том, чтобы искать эти различия.

– А как насчет нашего побега из Епеса? – От воспоминаний об их захватывающем бегстве у нее участилось дыхание. – Может ли обычная жизнь соперничать с таким приключением?

Проворные пальцы Ады стали двигаться медленнее. Ее лицо потемнело, как солнце, скрывшееся за облаками.

– Я насмотрелась таких приключений достаточно, и теперь хочу покоя, ничего больше.

Бланка внимательно смотрела на свою новую подругу, эту странную англичанку. Ада страдала от ужасных ночных кошмаров, приступы криков и слез будили Бланку по нескольку раз за ночь. Она изо всех сил старалась успокоить Аду.

Та никогда не говорила о кошмарах, только успокаивала себя каждое утро. Она проводила время в их общей комнате, согнувшись над какими-то свитками, бормоча что-то на своем грубом языке.

– Покой. – Бланка мягко улыбнулась. – После твоего пристрастия я бы сказала, что в это легко поверить.

– Ты знала?

–– Конечно, – ответила Бланка, вдруг подумав, не обидны ли ее слова. – Сеньора...

– А, это она сказала тебе.

– Ты должна гордиться собой, – сказала Бланка. – Не каждому это удается. Воздержание слишком тяжело, и многие сдаются – по крайней мере я так слышала. – Она помолчала, заглядывая Аде через плечо, чтобы лучше видеть выражение ее лица. – Он помог тебе, разве не так?

– Да, – прошептала Ада.

– Должно быть, ты ему небезразлична.

– Нет, я обязанность, не более того.

Бланка зажала шпильку зубами и махнула рукой.

– Обязанности выполняются так же, как прихожане по принуждению дают милостыню. Я не могу поверить, что он делал это только по обязанности, а ты?

– Мне сказали, что не имеет значения, во что я верю.

– Какое терпение, – сказала Бланка. – Эти дни – испытание, а ты способна на большее.

– На все, хорошее и плохое.

– Также как все мы. – Закончив укладывать волосы Ады в корону, затейливую и прекрасную как у настоящей королевы, Бланка вернулась к окну. – Фернан предложил сводить меня в город, если захочу.

– О?

– Многие неженатые братья и канонисы ходят вместе, выступая как сопровождающие.

– Тебе нравится его общество?

Бланка рассмеялась, качая головой.

– Не особенно. Зато будет возможность посмотреть город.

Ада встала с кровати и, разгладив юбки, подошла к окну.

– Будь осторожна, Бланка. За улыбкой Фернана скрывается очень многое.

– Это точно. – Она помассировала ладонями свои плечи. – Сеньора постоянно делилась своими наблюдениями о разных типах мужчин. Она говорила, что есть такие, которым доверяешь сразу же, в то время как другим нельзя доверять никогда. Думаю, Фернан из последних. Я всю свою жизнь прожила в маленьком городке, но, работая на сеньору, очень многое узнала – особенно относительно мужчин.

Ада осторожно усмехнулась:

– Боюсь, ты понимаешь больше, чем я. Раньше я знала, как разговаривать с мужчинами, как оценивать их настроение и характер...

Ее необычный голос умолк, затуманенные глаза смотрели куда-то вдаль.

Бланка коснулась ее руки:

– Когда теряешь себя, трудно знать, как найти других.

Лицо Ады осветилось широкой улыбкой.

– Ты очень уж мудрая. Ну если не Фернан, то кто?

– Думаю, кто-то добрый, веселый, красивый. Кто-то, кто сможет уважать меня. После того, как со мной обращались в Епесе, я боюсь, что не смогу найти такого, кто посмотрит дальше этого. – Бланка опустила голову, зная, что, возможно, становится назойливой. – А ты? Ты и Габриэль?

В лице Ады на мгновение промелькнула паника, но потом ее плечи расправились. Бланка слышала, как эти двое были вместе у реки – тихие слова, а потом тихие стоны. Сон так и не вернулся к ней. Она лежала там без сна, а сердце тосковало от желания найти своего спутника.

– Мои извинения, – сказала Бланка. – Он трудный человек, совершенно другого типа. Любить его или ненавидеть – кто может сказать? Но он определенно не для меня, потому что у него нет чувства юмора.

Ада тихонько рассмеялась:

– Иногда я думаю, не расколется ли его лицо, если он улыбнется.

– Значит, у тебя все будет хорошо. Если ты можешь смеяться над мужчиной, он не диктует тебе, что думать.

– Я рада, что ты здесь, Бланка. Ты напоминаешь мне мою сестру, а это напоминает, насколько сильно я скучаю по ней. Без тебя я бы не знала, что делать с собой, учитывая выбор между одиночеством и Габриэлем.

– Это зависело бы от его настроения.

От громкого стука в дверь Ада испуганно вздрогнула и прижала перевязанную руку к горлу.

– Inglesa? Могу я поговорить с тобой?

Лицо Ады потеряло и без того скудные краски, а потом ее щеки стали пунцовыми.

– Думаешь, мне надо открыть дверь и посмотреть, в каком он настроении? – спросила она.

– Только если я смогу спрятаться под кроватью, – ответила Бланка.

– Трусиха.

– Это не моя битва.

Габриэль постучал снова так, что тяжелая дверь задрожала.

– Ада? Ты там?

– Что до его настроения, то он, кажется, сердит, – заметила Бланка.

– Недружелюбен – это как минимум.

Нет, подумала Бланка. Его голос был точно такой, как лицо Ады, – покорный, усталый и невероятно грустный.

Габриэль стоял на пороге. Она не видела его так близко с той ночи в оружейном зале, и ее жадные глаза буквально впитывали его образ.

Как мог он прятаться среди мужчин, которые и вполовину не сравнятся с ним ни ростом, ни силой? Как мог он ждать, что обретет свое место здесь? И как он мог стоять здесь, как будто их свидания у реки никогда и не случалось?

Но, если уж на то пошло, как могла она?

Ада снова посмотрела на него. Беспокойство заглушило его силу и отстраненность. На его лице отражалась усталость, щеки запали. Губы потрескались. Разве статуи могут уставать? Нет, это могут только люди – такие, как Габриэль, осаждаемый демонами, такими же злобными и жестокими, как ее собственные.

Недремлющее воспоминание о ночных кошмарах заслонило ее зрение. Камера в темнице и огненная боль. Одиночество. Ужас. А над осколками ее прошлого эти новые сны, отягощенные сожалением и желанием – сожалением о том, что покинула свою сестру и так плохо обращалась с Джейкобом,, и желанием обрести хоть немного покоя. Будет это опиум или Габриэль, ей все равно. Они оба приносили ей столько же несчастья, сколько наслаждения. Необходимость обходиться без того и другого медленно сводила ее с ума.

– Габриэль, – сказала она, убирая настороженность из своего голоса. – Я не ожидала увидеть тебя сегодня, поскольку ты изо всех сил стараешься избегать меня.

Ей хотелось дать ему пощечину, причинить боль, заставить закричать. По меньшей мере ей хотелось доказательства, что ее слова дошли до него. Его мощное воздействие на ее жизнь оказалось сокрушительным, каждая ее мысль обращалась к нему.

– Могу я поговорить с тобой, Ада?

– Мы уже сказали друг другу вполне достаточно.

Габриэль вошел в комнату, заполнив собой все пространство.

– Я хочу рассказать тебе, – тихо произнес он. – Все.

Она окаменела. Он предлагает... что именно? И хватит ли у нее смелости выслушать это?

Она сжала пальцы на здоровой руке.

– Ты ждешь, что мое любопытство пересилит все?

– Пожалуйста, inglesa.

Для экспериментов сестры Ада с трудом набиралась терпения. Она помогала ей по обязанности, но также потому, что случайно Мег открывала потрясающие вещи – неожиданную красоту и ярость, извлеченные из естественного мира. Едва заметное изменение в лице Габриэля напомнило ей о тех моментах чуда.

Уговаривая себя не отвечать на его мольбу, она вспомнила момент, когда сама умоляла его, загнанная в угол архиепископским лекарем и его инструментами для кровопускания.

Она кивнула и хотела выйти с ним в коридор.

– Нет, пожалуйста, останься! – воскликнула Бланка. Надев плащ, она накинула капюшон и направилась к двери, – Думаю, сегодня я все-таки прогуляюсь в город.

Ада посмотрела в черные непроницаемые глаза подруги, видя в них только заботу, сочувствие и немножко любопытства. Невероятный друг в невероятном месте. Сжимая руку Бланки, она вздохнула чуть спокойнее:

– Будь осторожна.

Бланка бросила предостерегающий взгляд на Габриэля.

– И ты тоже.

Когда Бланка ушла, между ними повисло молчание, колющее и раздражающее. Ада взяла головной убор, позаимствованный у одной канонисы, и закрепила на волосах. Его глаза следили за каждым ее движением.

Ее взгляд метнулся по комнате.

– Где мы можем поговорить? Я полагаю, орден не позволяет неженатым мужчинам и женщинам беседовать в личных спальнях.

– Нет, – выдохнул он. – Оружейный зал остается пустым. Солнце выманило всех на улицу.

– Очень хорошо. Мы подержим мечи и поговорим. Если ты не будешь честен со мной, я сохраняю за собой право быть твоим палачом.

Он моргнул и повернулся. Ада скорчила рожицу его спине, проклиная его суровость. Одна улыбка. Не такая уж большая просьба.

Ада шла за ним по бесконечным коридорам, весеннее кастильское солнце пробивалось сквозь окна. Мужчины в монашеских одеяниях проходили мимо них в молчании, опустив голову, несколько женщин во дворе работали на грядках.

Габриэль закрыл дверь в оружейный зал. Ада пристально смотрела на него. Нет смысла облегчать ему жизнь, что бы он там ни хотел рассказать.

– Я хочу поведать тебе о моем прошлом, – начал он. – Я должен, потому что только так ты сможешь понять, насколько это важно – чтобы я остался здесь.

– Почему я должна понять?

Он скользнул по ней своим темным взглядом. Жар пробежал по ее коже.

– Ты нужна мне, – сказал он. – Но этому не бывать. Поэтому ты должна понять. Помоги мне.

– Ты просишь, чтобы я помогла уничтожить тебя? Уничтожить нас обоих? – Она резко рассмеялась. – Ты помнишь, кто я? У меня есть скверная история уничтожения самой себя.

Он прижал кулак ко рту, глаза ни на секунду не отрывались от нее.

– Ты должна. Я должен.

Ада вскинула руки и глаза к потолку и увидела только холодные камни.

– Говори что должен сказать, Габриэль. Я не буду перебивать и не буду безрассудно искушать тебя. Давай покончим с этим, точно так же как мы оба хотим покончить с этим моим тюремным заключением.

Глава 21

– Я был рожден от берберской женщины, – просто сказал он. – Мой отец – сеньор Хоакин де Сильва, дворянин из Леона. Он привез ее из Моры сюда, в Кастилию.

Ада кивнула. Широко открытые синие глаза внимательно разглядывали его лицо. Да, она видела берберское влияние в каждой грани, в оттенке его кожи.

– Я знаю Мору, – тихо сказала она. – На юго-восток отсюда. Еще один кастильский пограничный город.

– Город, который был отвоеван у мавров незадолго до того, как я родился. Согласно местным обычаям, когда не заключен брак, отец имеет большую власть над будущим ребенка.

Брак. Его мозг снова и снова отторгал это слово. Не было никакого брака. Только рабство. А судя по тому, что знал Габриэль об отце, его мать принуждали силой. Неоднократно. Из чистого наслаждения контролировать другого человека, целиком и полностью.

В его груди нещадно боролись прошлое и настоящее. Габриэль открыл глаза, пытаясь прогнать видения. Он сосредоточился на Аде – Аде, которая была прекрасна и которая слушала. Как же ему хотелось, чтобы она не прятала свои волосы под этой строгой монашеской накидкой...

Он откашлялся.

– Отец может крестить своего незаконнорожденного сына, чтобы он стал его наследником. То есть если мать не была рабыней.

– Иначе ребенок тоже становится рабом, – сказала она, и ее глаза расширились. Она потянулась к нему, как мать тянется к ребенку, чтобы поддержать его первые шаги – быстро, защищая, не задумываясь. – Что они сделали?

Габриэль не хотел ее жалости, потому что такая роскошь ослабила бы его и без того слабую решимость. Он отвернулся и провел взглядом по лезвию меча, верх и вниз по зазубренному краю.

– Он вырастил меня без образования. Я не знал ничего, кроме оружия, лошадей и боевой арены. Я дышал и питался войной, дикое дитя, не знавшее ничего, кроме насилия. Годом позже де Сильва женился и родил сына, которого назвали Санчо. Его готовили стать законным наследником, но наш отец стравливал нас друг с другом, чтобы сделать его сильным и чтобы напомнить мне о моем месте. Потом, когда мне было четырнадцать, я убил Санчо.

– Своего брата?

– Моего противника.

Ада отпрянула, испуганно вытаращив глаза. Габриэль заставил свое тело расслабиться, хотя его разум тонул в отвратительных воспоминаниях. Она не заслужила гнева, который он берег для своего отца и для самого себя.

– Мы тренировались в фехтовании, – продолжил он, уже спокойнее. – Он был моим соперником. Вот и все. Отец позаботился о том, чтобы я не знал ничего другого. Так легче было сделать из меня убийцу.

Ада кивнула, совершенно потерянная. Но как она могла понять эту борьбу жизни и смерти? Каждое утро, каждую ночь он был врагом Санчо де Сильвы. Неженка наследник дворянина против незаконнорожденного наполовину берберского раба, у которого не было ни остроумия, ни слов, чтобы защитить себя. Насмешки и унизительные шутки Санчо определяли все их детство. Только когда они вышли на тренировочный круг, Габриэль одержал победу над своим заклятым врагом.

То, что Санчо может отомстить при следующей возможности, никогда не останавливало руку Габриэля. Возможно, это знание в тот день подстегивало его сражаться еще ожесточеннее. Он разил со всей силы. Никакого милосердия к родственнику.

Ада стояла рядом с ним. Он не заметил, как она подошла. Солнечный свет из прорезей окон над стрелковыми мишенями полосами упал на ее лицо, тень и свет.

– Я стал величайшим врагом моего отца и самым сильным союзником, – продолжил он. – Он не отдал меня под суд и не сделал ничего плохого, даже не выгнал из своего дома. Вместо этого он привязал меня к своей семье еще крепче, чем договор с печатью.

– И ты согласился? – Она покачала головой, – Ну конечно, ты согласился. Какой еще выход у тебя был? У тебя не было никаких других перспектив, учитывая то, как тебя растили, да еще и связанного ответственностью за смерть брата.

– Мне становится плохо оттого, как быстро ты стала защищать меня.

– Ты бы предпочел, чтобы я осуждала?

Он нашел в ее лице только открытое любопытство. Ему не удалось отвратить ее. Ему придется копнуть глубже и вынести и другие воспоминания.

– Шесть лет назад в битве при Аларкосе семья де Сильва была на стороне альмохада – тем более удобный случай завершить давнюю кровную вражду с королем Альфонсо. Я сражался вместе с ними, смешавшись с маврами. Наша победа... наша победа не имела себе равных.

Картины того дня никогда не рассеются. Каждый отблеск солнца и каждый крик навеки отпечатались в его мозгу. Наверное, эти воспоминания должны были бы вызывать отвращение, но он не мог подавить гордость и триумф, которые тогда чувствовал. Кульминация той битвы была вершиной его жизни. Никаких угрызений совести. Никакой пощады.

Его желудок сжался. Теперь он дорого платил за эту свободу.

– Я не знаю, сколько человек я убил в тот день – кастильцев, даже членов ордена, защищающих свое королевство. После этого я несколько лет разбойничал с мавританскими бандитами.

Он рассказывал только обрывки правды – все не мог раскрыть. Де Сильва охотился за ним – не из-за юного Санчо, а из-за того, что Габриэль не смог убить короля Альфонсо. Страх перед неминуемой расплатой заставлял его похоронить правду.

– И ты пришел сюда, – сказала она. – Зачем? Почему именно сюда?

– Просто еще одно убежище. Но судя по тому, что я узнал здесь, лучше бы мне было оставаться невежественным и диким бандитом.

– Без мысли и души, да. Но ты не такой. Ты пришел сюда, в это место учения и духовности. Должно быть, это открыло твои глаза на мир.

– Да. – В нем вспыхнул привычный гнев. – Я узнал, например, что меня держали в рабстве незаконно. Все мое детство и юность мне говорили, что меня ждет судьба моей матери. Рабство. Но, Ада, я был крещен. Меня не наставляли в церковных канонах, но я христианин.

Ада изумленно открыла рот.

– Но рабы получают свободу, если обращаются в веру. Разве это не правда?

Он хорошо скрывал свой гнев, так же как скрывал одиночество и вожделение – все человеческое в себе, – но его напряженная рука потянулась к ее рукам.

Ада не могла молчать.

– Тебя должны были растить свободным человеком!

– Да, но этого не было. – Его мрачная решимость терзала ей душу. – Сейчас я боюсь быть свободным от этого места. Я вступил бы в их ряды как воин или убил бы отца, который лишил меня свободы.

Ее голова дернулась как от удара. Эти темные тайны и жажда мести давно горели в нем, он использовал орден как щит между своими смертоносными руками и врагами. А она мешала его принятию в это святое убежище.

Ада сжала пальцы на его руке – единственный физический контакт, который он позволил за эти несколько дней.

– Но если ты хочешь остаться, зачем все так усложняешь? Разве эти клятвы не мучают и связывают? Разве они не заставляют тебя желать убежать отсюда?

– Да! – Габриэль всплеснул руками. – Ты что, не слышала? Ты знаешь, что я сделал!

– Ты сделал это по приказу отвратительных людей. Ты наказываешь себя за их злодеяния.

Один шаг, потом другой – он позволил ей приблизиться. Она протянула руку, чтобы погладить его по лицу. Грубая кожа его щеки, недавно выбритой, но все равно мужской и шершавой, царапала нежную кожу ее ладони.

– Ты наказываешь нас обоих, – прошептала она. – Габриэль, существует такая вещь, как прощение. Ты здесь уже достаточно долго, чтобы понять это самостоятельно.

Он закрыл глаза.

– Я не умею читать.

– Нет? – Их тела шептали друг другу, такие близкие теперь. – Ведь ты здесь уже больше года.

– Мы читаем молитвы, проводим бдения и совершаем другие повседневные ритуалы.

– В качестве замены мысли?

Темные глаза открылись, он смотрел с такой заботой и вниманием, что мог бы, наверное, коснуться ее, и все же его руки висели как плети по бокам.

– Пачеко посчитал, что я больше способен отвечать на уроки плоти, чтобы очистить себя.

Его голос прервался на слове «очистить», и в ее голове всплыла картина его покрытой шрамами спины. Ее подбородок задрожал, она была готова заплакать.

– Он приказал тебе... избить себя? Это?..

– Да. Моя спина.

Она видела, что это происходит снова. Габриэль отдалялся. Даже его тело становилось холоднее. Может быть, вот так он справлялся с тяготами и оскорблениями, когда его растили рабом? Он отгораживался от всего, оставляя только самую малость, чтобы выжить.

– Разве тебе нелюбопытно? – спросила она. – Разве пустота в тебе не требует, чтобы ее заполнили? Вопросы не требуют ответов? Ведь ты сможешь читать, если научишься.

– Никто никогда... – Он озадаченно нахмурился. – Ты считаешь меня способным?

Она улыбнулась.

– Подумай, как легко ты превзошел меня в шахматах. У тебя быстрый ум и упрямство, с которым ничто не может сравниться.

– Ты можешь, – хрипло произнес он.

Его поцелуй был внезапным и неожиданным. Теплые губы накрыли ее рот, а сильные руки притянули ближе. Ощущение восторга пронзило ее до глубины души. Раньше ее тело перешептывалось с его телом, но теперь оно кричало: ближе, крепче, никогда не отпускай!

Грубая щетина вокруг царапала ее. Его тихий стон зажег Аду. В этом поцелуе она изливала каждую каплю своего желания, сочувствия и смятения. Она запоминала его коричный вкус и колкую мягкость его волос, не уверенная, сможет ли когда-либо снова прикоснуться к нему.

Вздох смешался с разочарованием, когда поцелуй вдруг закончился. Она могла бы целовать его вечно, но его нерешительность охладила ее желание. Она больше не ляжет с ним. Плотские желания слишком долго управляли ею, и от этого человека – этой тайны и искушения – она хотела большего. Или вообще ничего.

Его рука все еще лежала на ее спине. Тяжело дыша, она нашла его глаза, потемневшие от желания.

– Тебе нравится быть несчастным?

Он судорожно сглотнул, как всегда делал, пытаясь вернуть контроль над собой.

– Я заслуживаю эту жизнь, – сказал он.

– И все же здесь ты живешь, дышишь, и все это больше похоже на второй шанс, – прошептала она. – Но ты отвергаешь его. Я никогда не встречала более упрямого человека. Если бы ты знал мою сестру, ты бы понял это.

Его лицо потемнело.

– Что ты предлагаешь? Чтобы я смеялся? Разве это прогонит мои тревоги?

– Могло бы... но нет. – Указательным пальцем она провела по изгибу его верхней губы. – Я не предлагаю ничего подобного. Это было бы сродни тому, как бежать, когда еще не научился ползать. Возможно, тебе следует начать с небольшой усмешки, а потом дойти до улыбки.

Он смотрел на нее этими своими убийственными глазами.

– И, я полагаю, ты думаешь, что я должен влюбиться в тебя?

– Ты можешь, если хочешь, – сказала она, высвобождаясь из его объятий. Холодный воздух оружейного зала проник между их телами. – Я не собираюсь отвечать взаимностью.

– Нет?

– Нет. В мире столько хороших мужчин. Почему я должна хотеть тебя?

Он вздрогнул.

– Мои слова причинили боль? – спросила она. – Они заставили тебя желать, чтобы обстоятельства были другими?

Габриэль стоял прямо, руки снова безвольно висели по бокам.

– Я хочу, чтобы ты выслушала меня. Хватит и этого, Ада. Все закончится сейчас.

Глава 22

– Ада, ты расстроена? – Фернан улыбнулся англичанке, одиноко сидящей на каменной скамье около монастыря.

Ее плечи опустились, а в уголках глаз обозначились морщинки. Закатное солнце освещало ее бледную кожу, волосы скрывала белая накидка. То, что Ада может перенять строгое и суровое поведение монахинь, казалось оскорблением. Она была гораздо более открытой и земной. Жизнь в ордене просто уничтожит ее.

Впрочем, с учетом задания, которое ему дал Пачеко, возможно, он просто пытается убедить себя в этом.

Ада слегка улыбнулась.

– Я хочу побыть одна, пожалуйста.

– Да ладно, что за глупости! – сказал он, усаживаясь рядом. – Твоя дорогая Бланка – та еще девчонка.

Она бросила на него взгляд – то ли оценивающий, то ли предупреждающий.

– Ей сегодня понравилось в городе? Я не видела ее с самого утра.

– Ну разумеется, – ответил он. – Она довольно любознательная, только и делает, что улыбается и болтает с местными.

Ада тоже улыбнулась, и он вздохнул с облегчением. Честно говоря, с Бланкой он провел всего пару минут. Она, похоже, чувствовала себя вполне как дома среди пожилых канонис и их негласной иерархии.

Фернан, однако, по своему обыкновению, оставил их, едва выйдя за пределы крепости. Он нашел Абес, обнял ее, постоял рядом с ней, глядя на спящую Наджи, а затем попрощался, оставив любимой горсть последних морабетинов.

Пусть говорят, что он волокита и бесхребетный фигляр. Злой человек и сквернослов. Любое из этих мнений удерживает их вдали от правды.

Но Пачеко знал, будь он проклят. Наставник собирал подобные слухи почти о каждом в монастыре, подчиняя и шантажируя провинившихся. То, что Фернан оказался достаточно беспечен, чтобы попасть в его ловушку, все еще мучило его. Если отец узнает правду...

Фернан потрогал кошель для милостыни на своем поясе. Его отец ничего не узнает. Никто не узнает.

– И как там наш общий друг? – спросил он.

Ада вздохнула.

– Он ничей друг, – тихо сказала она.

– Увы, я полагаю, ты, возможно, права. Что за сложный характер наш Габриэль. Он здесь уже год, и никто не знает, кто он такой.

– Год. Десять лет. Никакой разницы. Я уже перестала пытаться понять, кто он.

– Возможно, это и к лучшему, ты так не думаешь? Я хочу сказать, учитывая его клятвы и обязательства перед этим местом. – Он кивнул в сторону запада. – В конце месяца ты уедешь?

– Да.

– Будь осторожнее, Ада, – сказал он со смехом. – Не позволяй его отвратительному характеру перекинуться на тебя. Это не идет никому, особенно такой красавице, как ты.

– Я не в настроении выслушивать твои шутки, Фернан.

Он прижал руку к сердцу и сделал самое серьезное лицо.

– Я понимаю, что обидел тебя. Мои извинения.

– Не важно. Я пойду.

Он должен был сделать это. Ради безопасности своей маленькой семьи он должен выполнить приказ Пачеко.

А потом Габриэль убьет его. Фернан целовал Абес на прощание, зная, что больше никогда ее не увидит.

– Подожди.

Он коснулся ее руки. Она нахмурилась, глядя на него, но по крайней мере осталась. Из кошеля для милостыни он достал сверток, который ему дал Пачеко: две головки мака, завернутые в лоскуток ткани.

– Подарок, – сказал он. – Для тебя.

Ее глаза расширились. Пухлые губы приоткрылись. Она не отрывала взгляда от его подарка.

– Что это?

Он поднес сверток к носу и вдохнул сладковатый аромат.

– Думаю, мы оба это знаем.

– Как?

Теперь ее дыхание участилось. Так близко!

– Не спрашивай, моя дорогая, – прошептал он, вкладывая сверток в ее руку. – Это твое.

Она уже несколько часов сидела в соборе на скамье во втором ряду. Братья приходили и уходили, молились, зажигали свечи, тихо переговаривались. Два молодых послушника молча подметали центральный проход. Никто не беспокоил Аду. Маковые головки лежали, как свинец, в ее руках. Она даже не развернула сверток, но их запах – более едкий, чем дым, пыль и запах прогретых солнцем камней собора, проникал в ее нос, пробуждая воспоминания.

Свобода.

Ада провела большую часть недели, размышляя, как продаст свитки Дэниела и купит опиум. И вот теперь она не знает, что делать. Ей следовало бы отбросить искушение, которому она так долго противостояла, но маковые головки взывали к ней.

Ада встала и быстро вышла из собора. Габриэль поможет ей. Утром в оружейном зале они расстались не слишком хорошо, но он не отвернется от нее. Ничто из их трудов – его трудов и ее страданий – не пойдет прахом. Ей нужно только попросить его о помощи, а ее гордость легко отступит перед страхом нового падения.

Дыхание обжигало горло. Бежать. Через лабиринт монастыря, коридоры, повторяющие звук ее сапог, стучащих по каменным плитам. Две канонисы в таких же, как у нее, головных накидках расступились, прижимаясь к стене, чтобы пропустить ее. И на каждом шагу Ада могла бы выбросить мак.

Она выбросит, сразу же как только Габриэль скажет ей это.

У двери его кельи она прижалась лбом к дереву и несколько раз вдохнула. Он увидит ее на своем пороге, безумную женщину с растрепанными волосами и глазами, дикими от желания и страха. Он увидит ее, эту унизительную уязвимость, и он не подведет ее. Он не может.

Она постучала и услышала шлепок. Потом другой. От третьего у нее по спине пробежал холодок.

Его спина.

– Габриэль?

Она заколотила в дверь обеими руками, несмотря на боль, тут же охватившую разбитые суставы. Несколько ударов ногой, и она снова выкрикнула его имя. Ее лицо пылало, отчаяние сжимало виски. Она положила мак на землю и подергала ручку двери. Дверь распахнулась, и она очутилась в келье.

Габриэль стоял на коленях в одних только бриджах, спиной к двери. Освещенный единственной сальной свечой, он низко опустил голову. Длинные полосы разорванной плоти пылали от его правого плеча до левого бока. Ручейки крови стекали, почти черные в этом слабом свете. Чуть более старые раны, покрытые корочкой, пересекались в противоположном направлении.

Он поднял руку и снова стегнул себя, очевидно не замечая ее. Плеть с металлическими наконечниками снова ударила по его спине. Все его тело содрогнулось от этой боли, но он не издал ни звука.

Эта плеть исторгла вереницу всхлипов из ее горла. Она закрыла рукой рот. Слезы текли по ее пальцам, пока Ада не поняла, что больше не может терпеть.

– Прекрати!

Она бросилась к нему и схватила рукоятку плети. Габриэль вскочил на ноги и отшвырнул ее. Она со стоном врезалась в стену.

Он стоял над ней, его красивое лицо исказилось.

– Зачем ты здесь?

Она отпрянула от его громового голоса и ударилась головой о каменную стену. Все причины, зачем она пришла к нему, растворились в дыму страха и потрясения.

– Я... я...

– Пришла посмотреть, inglesa? – Он презрительно усмехнулся и поднял беспощадную кожаную плеть. – Пришла посмотреть, какое наказание я терплю зато, что целовал тебя?

Ее сердце сжалось.

– Это из-за нашего поцелуя?

Со стальных наконечников на пол стекала кровь.

– Потому что я должен заставить мое тело подчиняться. Мое тело – или тебя.

Он обнажил зубы и снова поднял плеть, готовый ударить. Она закричала.

Габриэль дернулся, моргнул.

– Ада?

– Я никогда не боялась тебя, никогда до этого момента, – прошептала она, сжимая пальцами рукоять кинжала.

Она развернулась и выбежала.

Пробежав полдюжины шагов по коридору, она вернулась назад и забрала мак.

Несколько часов спустя Габриэль закончил промывать раны на спине. Чистая туника скрыла его кожу. Он помассировал затылок, волосы все еще были мокрые после мытья, и посмотрел на плеть, лежащую на полу.

Ада испугалась его, действительно испугалась. Отнюдь не того человека, которым он, как надеялся, стал. И теперь, каковы бы ни были последствия, он извинится. Она заслужила это.

Стыд прокатился по его телу. Если он причинил ей боль...

Его взгляд упал на металлические шипы на концах плети. Они зловеще поблескивали. Кожа на его спине превратилась в месиво, но его тело и разум остались непокоренными. Он может нанести себе столько ударов, сколько звезд на небе, а Ада все равно останется частью его. Ничто из того, что он сделал или может сделать, не разорвет эту связь.

Он подошел к мечу, который отобрал у одного из стражников в Епесе. Зачем он сохранил его – ведь решил никогда больше не использовать меч? Теперь он знал. Он сохранил его, потому что он мог понадобиться. Подняв плеть, он отрезал кожаные ремни от рукояти. Крошечные шипы звякнули по каменным плитам, опасные теперь разве что для босых ног.

Кончено. Этого больше никогда не будет.

Он тихо затворил дверь своей кельи и пошел по коридорам к комнате Ады. Никакого движения в этот поздний час. Факелы почти догорели, многие уже погасли, и тени завладевали его воображением. Но что могли тени – или воображение, если уж на то пошло – нарисовать такого, чего он не видел, не делал или не думал?

– Ада? – Он тихонько постучал в дверь. – Ада, я пришел извиниться. Пожалуйста, inglesa. Ада?

С той стороны двери звякнула щеколда, и на пороге появилась Бланка с глазами огромными, как две луны.

– Сеньор, ей нехорошо.

– Я понимаю, – сказал он, подавляя разочарование. – Это я виноват.

Бланка нахмурилась.

– Надеюсь, что нет.

Он сложил ладони вместе, так сильно, что, кажется, соприкоснулись кости.

– Да, это я. Я... я напугал ее, и мне бы хотелось иметь возможность извиниться.

– О, сеньор, нет.

Она шире открыла дверь. Ада безвольно лежала на полу. Ее волосы рассыпались по плечам, почти скрывая лицо, влажные пряди прилипли ко лбу. Платье лежало кучей рядом с пустой ступкой и пестиком.

Весь воздух как будто вдруг вышибли из его легких. Ошеломленный, сраженный, он бессильно прислонился к дверному косяку.

– Здравствуй, Габриэль, – произнесла Ада голосом таким же туманным, как ее одурманенные глаза. Однажды он уже видел такое выражение на ее лице. – Ты не должен быть здесь.

– Святые угодники, Бланка! Как давно она такая?

Бланка нервно смотрела то на него, то на Аду.

– Я вернулась с полуночной мессы и нашла ее.

– Она спрашивала меня?

– Нет, сеньор. Она сказала, что я не должна беспокоить вас.

Бланка явно колебалась, ее щеки стали пунцовыми.

– Есть что-то еще, да? Что она сказала?

– Она сказала, что вы были в плохом настроении и она захотела получить удовольствие в тишине и покое.

Габриэль кивнул, медленно, как будто шея плохо двигалась. Она приходила к нему, но зачем?

Ада расхохоталась как безумная. По его рукам пробежала дрожь. Бланка перекрестилась и хотела подойти к Аде, но Габриэль положил руку на ее плечо.

– Бланка, ты доверяешь мне?

Она просто кивнула.

– Мне нужно остаться с ней сегодня ночью, – тихо сказал он. – Ты понимаешь? Никто не должен знать.

– Конечно, сеньор. – В ее черных глазах было поровну доверия и страха. – А вы сможете помочь ей?

– Смогу, – ответил он.

Бланка надела плащ и завязала шнурки на шее.

– Я буду спать в часовне. Найдите меня там, если что-то понадобится.

– Ты уверена?

– Да. Позаботьтесь о ней сегодня.

С этими словами она ушла. Лязгнула щеколда, запирая его наедине с Адой.

– Где он, что от него осталось?

– Ничего не осталось, – сказала она; ее лицо было спокойным и безмятежным. – Только ступка. Такая невинная теперь. Безвредная. И теперь ты тоже не можешь повредить мне.

Габриэль опустился на колени и ласковым движением убрал волосы с ее лба.

– Кто это сделал? Кто дал тебе опиум?

Глаза, наполненные звездами, встретились с его глазами. Ничего от Ады не осталось в этом ликующем взгляде. Однажды они уже победили этого демона, но он вернулся, чтобы снова украсть ее.

– Друг, – ответила она. – Тот, кто любит меня больше, чем ты.

– Фернан.

Она улыбнулась, как будто делясь секретом.

– Возможно.

Он взял ее на руки и поднял с пола. Она уютно устроилась у него на груди, улыбка все еще играла на ее губах. Ее лицо было желтоватым, словно восковым.

Изо всех сил стараясь прогнать сомнения, или по крайней мере запереть их на несколько часов, он постарался набраться сил для того, чтобы сидеть с ней всю ночь не смыкая глаз, потому что ее эйфория не будет продолжаться вечно. Он устроился с ней на кровати, опираясь о стену, несмотря на огненную боль в спине. Ада сразу же свернулась калачиком, голова на его груди, и стала тихо что-то мурлыкать под нос.

– Я никогда не хотел этого для тебя. – Он поцеловал ее в макушку. Ее пот пах сладковато, совсем не так, как всегда. – Я загнан в ловушку, но хочу, чтобы ты была свободна.

Он не ждал ответа. Расстояние между их умами было слишком велико – его корчился от сожаления, а ее парил где-то высоко. И все же она вздохнула и прошептала:

– Но я не нужна тебе.

Габриэль притянул ее ближе и закрыл глаза, однако он не спал. Пульсирующая боль в спине не отступала, а буря в его голове не утихала. Ему нужно решить, что делать с ее падением.

А когда придет рассвет, он убьет Фернана.

Глава 23

Она вернулась к нему перед самым рассветом. Слезы потекли еще до того, как она открыла глаза, увлажняя ткань его туники и сжигая все его решения – даже те, в которых он был уверен. У ее слез была эта сила. Когда сидел, баюкая ее безжизненное тело, он чувствовал себя обнаженным и беззащитным.

Ада всхлипнула на его груди:

– Что я наделала?

– Тише, inglesa. Ты совершила ошибку, не более того.

Ее лицо сморщилось, и она стала тереть кулаками покрасневшие глаза.

– Ты должен ужасно злиться на меня. Я сама в ярости.

– Ада, успокойся. Мы знали, что этот путь будет трудным, полным препятствий.

Габриэль приподнял ее, усаживая, и немного отодвинул от себя. С облегчением оторвавшись от стены и сменив позу, он потряс затекшей правой рукой, чтобы вернуть ей чувствительность. Ада задрожала, и Габриэль накинул ей на плечи плащ.

– Можно мне воды? – попросила она.

Он подал ей кружку. Ада выпила жадными глотками. Даже от этого небольшого усилия она устала и обессилено прислонилась к стене. Ее лицо сияло неестественной бледностью на фоне черного шерстяного плаща. Потрескавшиеся губы распухли.

Но глаза... Проблеск жизни проглядывал откуда-то из глубины этих смертельно усталых глаз. Несмотря на усталость она была собой. Это была Ада. И ему хотелось держать ее взаперти в этой комнате до тех пор, пока она не поклянется никогда больше не покидать его.

Он окаменел. Какое он имеет право ожидать таких обещаний? Он вел себя как безумный. С самого прибытия в Уклее он делал все возможное, чтобы отдалиться от нее, от искушения, которое она собой представляла.

– Ада, зачем ты вчера приходила ко мне? Ты помнишь?

Ее затуманенные синие глаза широко открылись и пробежали по комнате.

– Где Бланка?

– Она ушла в собор, когда я предложил посидеть с тобой до рассвета. – Он мягко взял ее за подбородок. – Пожалуйста, Ада. Я такой, каким ты видишь меня сейчас, не... не такой, каким был вчера. Зачем ты приходила в мою келью?

Она оценивающе посмотрела на него, заглядывая глубоко в душу.

– Ты напугал меня, – сказала она. – Ты знаешь это?

Он закрыл глаза, но остался спокойным. Она заслужила его унижение, не какую-то фальшивую демонстрацию презрения, чтобы скрыть стыд и уязвленную гордость.

– Да, я напугал тебя, – сказал он. – Знаю это и прошу прощения. Я мог ранить тебя. Не потому что злился, а потому что не хотел, чтобы ты видела меня. Таким.

Она наклонила голову.

– Я тоже не хотела, чтобы ты видел меня. Бланка рассказала тебе?

– Да.

Они сидели на кровати лицом друг к другу.

– Почему ты это делал? – спросила она.

– Покаяние.

– Уж точно Господь не приказывал ничего подобного. Он просил о молитве и мольбе о прощении, добрых делах – а не о том, чтобы калечить твое тело. Это Пачеко приказал тебе?

– Да. – Его голос звучал отдаленно и глухо. – Когда мы вернулись из Епеса, он приказал мне искупить то насилие, которое я совершил. Он знал о нарушенных мной клятвах, а возможно, и о нас с тобой.

– Но, Габриэль, ты больше не раб.

Подняв лицо к потолку, он испустил дрожащий вздох.

– Почему ты приходила ко мне прошлой ночью?

– Я приносила маковые коробочки, – ответила она, тяжело дыша. – Надеялась, что ты поможешь мне уничтожить их.

Откровение ударило его прямо в грудь. Ища его помощи, она отставила в сторону свою гордость. Он повернулся на кровати и встал на колени, взяв ее руку в свои. Масляный фитиль отбрасывал глубокие тени на ее печальное лицо.

– Вместо этого ты нашла чудовище, а не союзника. Inglesa, прости меня. Я не... – Его голос стал хриплым. Он покачал головой. – Я не знаю, как исправить это, для тебя и для меня.

– Я тоже.

* * *

Она спросила, долго ли он будет отсутствовать.

– Нет, inglesa. He долго.

Габриэль шагал по коридорам, в которых солнечный свет распугивал тусклые тени прошедшей ночи.

Ада приходила к нему, потому что ей была нужна его помощь. Он вышел из монастыря и сощурился от солнца. Ничто не изменилось, но, шагая по тренировочным площадкам к отдаленным полям, Габриэль не мог найти хотя бы части себя, не тронутой событиями прошедшей недели. Не тронутой Адой. Он вдыхал ее, там, у реки, и сейчас она заполняла его мысли и проникала через поры, отравляя его, как наркотик, которого она так жаждала.

Наркотик, которого она всегда будет хотеть. Пока она может вредить только себе, у нее нет причины остановиться. Он понял это прошлой ночью, сжимая свою плеть и стоя над безжизненным телом Ады. Он ведь чуть не ударил ее.

Фернан болтал с одной из юных канонис, красивой девушкой возраста Бланки. Она покраснела и опустила голову. Ее негромкий смех проносился над свежезасеянными полями как легкий ветерок.

– Фернан, я должен поговорить с тобой.

Канониса тут же убежала. Фернан смотрел ей в след, в его глазах была тоска, плечи напряжены.

– Я знаю, почему ты здесь, – сказал он.

Габриэлю это даже понравилось – Фернан не стал вести себя как трус.

– Зачем ты дал ей эту отраву?

–– Не могу сказать, – ответил Фернан, глядя на него с самообладанием дворянина, властно и прямо. Привычное фиглярство исчезло.

Габриэль прищурился.

– А что ты можешь сказать?

– Тебе никогда не позволят вступить в орден, а ей, если она останется здесь, не дадут излечиться. Ее жизнь в опасности.

– Кто ей угрожает?

Фернан посмотрел на него спокойно и надменно. Ироничная улыбка тронула его губы.

– Ты любишь ее. Габриэль не смог солгать.

– Да.

– Тогда освободи ее от этого места.

– А ты? Разве тебе не следует тоже уйти?

– У меня есть причины остаться, те же самые причины, которые запрещают мне рассказать все. – Он посмотрел на утреннее солнце и вздохнул, вдруг показавшись гораздо старше своих двадцати лет. – Ты пришел сюда, чтобы наказать меня, да?

– Да.

– Наказание за избиение брата-доминиканца суровое, и все же ты сделаешь это ради нее. Хотел бы я... ну, если бы я был... теперь уже не важно.

– Ты заслужил.

– Да, заслужил. И, ради нас обоих, сделай это.

Он вдруг все осознал. Кто бы ни заставил Фернана дать Аде мак, он наверняка ожидал, что Габриэль отомстит. Поступив иначе, можно найти доказательство, которое Фернан подтвердит.

«Они ждут, что я поступлю как животное».

И он уже был готов. Ради Ады.

– Кто бы это ни был – он хорошо знает нас, – тихо произнес Габриэль.

– А почему бы и нет? – Он, похоже, заставил себя пожать плечами. – Мы, идиоты, исповедуемся ему. С тем же успехом можно продиктовать список наших ошибок и способов, как лучше манипулировать нами.

Пачеко.

На его языке появился медный привкус. Фернан кивнул. Его голубые глаза с пугающей ясностью следили за Габриэлем.

– Ну а теперь, ты из тех людей, кто может убедительно избить другого без провокации?

Образ Ады, распростертой на полу ее спальни, встал перед его глазами.

– Нет, Фернан. Вопрос в том, тот ли ты человек, который может выдержать такое избиение?

Стук каблуков Ады по каменным плитам вторил тревожному биению ее сердца. Она ходила взад-вперед по коридору перед кельей Габриэля. Вечерние тени проникли в сухую тишину западного крыла. Она провела беспокойный день в своей комнате. Все ее тело болело, как будто избитое изнутри, а она боролась за то, чтобы снова взять контроль над своей жизнью. Только на одно-единственное мгновение.

Настойчивый зуд поселился у нее прямо под кожей и в глубине горла. Тот самый вкус... Она оступилась.

Габриэль истязал себя так же глубоко и так же ужасно, как она опиумом, только его высвобождением была физическая боль. Неудивительно, что он вздрагивал всякий раз, когда она прикасалась к нему.

Она привалилась к стене; крошечный, изолированный мирок монастыря кружился вокруг нее. Это, несомненно, было владение ада, куда она попала, возможно, навсегда. Даже если ей удастся уехать вместе с Джейкобом, она не спасется от удушающей черноты собственного разума.

Прижавшись лбом к холодным камням стены, она пыталась остановить подступающую тошноту. Это была ее жизнь. Это было ее будущее. Пока ее разум не падет, она не сдастся.

Ее вырвало; слава Богу, она еще не успела поужинать.

– Ада?

Дверь в комнату Габриэля была открыта, и он стоял на пороге. Она выдохнула его имя. Он подошел к ней и встал на колени в коридоре, его рука обняла ее, защищая. Она вспомнила их утро у реки, как лежала в его объятиях.

Больше никогда этого не будет, он ясно сказал это, и все же постоянно вел себя как ее защитник. Как бы там ни было, его внимание и забота были густо приправлены любовью. Искренней любовью. И она была настолько глупа, чтобы так считать.

– Inglesa, что случилось?

Она подумала, что лучше солгать.

– Мне нехорошо. Боюсь, это настойка.

– Ада, ты что, принимала еще?

Его жар и древесный аромат могли смягчить самые суровые души, а у нее не было такой силы. Только гнев.

– Я ничего не принимала, что очень трудно. Я... я хочу еще. Ты знал, что я захочу. И я знала.

Его глаза, как всегда наполненные жаждой, которую он скорее стал бы отрицать, чем поддался ей, остановились на ее губах.

– Ты борешься с этим, – сказал он. – Рассудком ты понимаешь, что это правильно.

Она плюнула на стену, еще одна волна тошноты закипела в ее желудке.

– Не читай мне морали, послушник.

– Но твоя борьба желанна. По крайней мере ты знаешь правильный путь, даже если и не хочешь следовать по нему.

– Ты вот это говоришь себе?

– Войди, – сказал он, совсем не ласково поднимая ее на ноги. – Ты переполошишь всех.

Ада попыталась зло посмотреть на него, но ее внимание привлекла его жилистая шея.

– Разумеется, это мое первейшее желание.

Воздух в его келье был прохладный и неподвижный.

Все свидетельства сцены, которую она застала прошлой ночью – сумрачный свет, Габриэль, раздетый и окровавленный, – исчезли. Солнце низко стояло за узким окошком. Чистый свежий вечерний ветерок раздувал тени. А плеть лежала, разрезанная на куски, в изножье его кровати.

Ада прополоскала рот чистой водой из умывальника и тяжело села. Габриэль, весь облаченный в белое, остался у двери, скрестив руки на груди.

– Я рад, что ты пришла ко мне.

Она резко расхохоталась.

– Я не ищу твоего совета, только не после прошлой ночи. Я пришла узнать, почему ты избил Фернана.

Он моргнул. Ничего больше.

– Его лицо, – сказала она. – Я видела его за дневной трапезой. Кто-то избил его. Я могу только представить, как выглядит его тело.

Габриэль поднял бровь.

– Я ничего об этом не знаю.

– Господь слышит тебя, когда ты лжешь.

– Да. – Он отошел от двери и сел на пол перед кроватью. Чуть наклонив голову, он как будто разглядывал мыски ее сапог. – И видел меня, когда сегодня утром я бил человека.

– Он не заслужил этого, Габриэль.

Он вскинул голову, глаза сузились, весь налет безмятежности улетучился.

– Мы пришли сюда, чтобы удалиться от искушений мира. Он принес отраву и дал тебе ее намеренно. За это он заслужил наказание, которое я наложил на него. И даже больше.

Глава 24

 

Потрясение и смятение Ады буквально чувствовались на ощупь, и Габриэль не мог спрятаться от ее испытующего взгляда. У него до сих пор все сжималось внутри при воспоминании об окровавленном лице Фернана. И все же еще более древний инстинкт нашел удовлетворение – животное выпустили на свободу, то самое, которое вытащили на свет божий руки его отца.

Понадобилось двое рыцарей, чтобы оттащить его от безжизненного тела Фернана.

– Trecenezago знает о том, что ты сделал? – спросила она.

– Нет, но Пачеко знает. – У него болела голова, то ли от отвращения к себе, то ли из-за того, что отдал наставнику контроль над своей жизнью и даже над самой своей душой. И теперь представители Trecenezago – Совета тринадцати, управлявшего жизнью монахов, – накажут его. – Великий магистр Родригес отсутствует, он объезжает земельные владения ордена. Мой приговор будет вынесен, когда он вернется.

Синие глаза широко распахнулись.

– Что с тобой будет?

– Избиение собрата по ордену даже для послушника ужасное преступление. Наказание будет длиться полгода, и мне придется снять крест, – сказал он, взглянув на пылающее красное пятно на левой стороне груди. – Я буду есть на полу и терпеть порки и одиночество, если не подчинюсь.

Мягкие линии ее рта окаменели. Она тряхнула головой, темные кудри рассыпались по плечам.

– Ты сойдешь с ума.

Рабство было печатью его детства, но он больше не покорится. Пачеко действовал не один – это очевидно.

Свои интриги он плел наверняка по указанию свыше. Против Габриэля действовали темные силы, и он не склонит покорно голову и не оставит Аду одну.

Он будет вынужден выбирать между ее безопасностью и соблюдением правил ордена. Опять. Только сейчас, когда орден вдруг показался дьявольским местом, наполненным ненадежными наставниками и шпионами, его выбор стал прост.

Впрочем, для начала надо узнать, куда ее пристрастие может завести их.

Ада теребила край рукава, тонкая вышивка стала расползаться под ее обломанными ногтями.

– Почему ты это сделал?

– Он причинил тебе зло.

Ее глаза заблестели.

– Я сама его себе причинила.

– Фернан разрушил все, чего мы добились, – возразил он, его голос был почти рычанием. – Я показал ему, что такие поступки не проходят без возмездия.

– Я ничего не добилась, Габриэль.

– Боюсь, я должен согласиться с тобой.

Ада вскинула голову, в ее глазах была боль.

– Ты согласен?

– Да.

Он встал с пола и помассировал поясницу. Острая боль под пальцами в разрываемых ранах заставила его остановиться.

Весь прошедший год он сражался с демонами в своей душе и пытался изгнать их. Теперь, когда он сомневался в жестоких советах Пачеко, это напоминание только распаляло его гнев и усиливало решимость раскрыть его мотивы.

Габриэль вынул из-под подушки маленький кожаный мешочек, его содержимое было на удивление легким.

– И поскольку мы ничего не добились, я кое-что принес тебе.

Габриэль сел на кровать, его колено едва заметно коснулось ее бедра. Они оба сразу посмотрели на это место единения, а потом друг на друга. Что она прочла в его глазах? Увидела ли она перемену, которая произошла в нем? Или только гнев – больше не направленный на нее, источник его искушения, а на порочность и зло, которое их разделяло. Включая его собственное.

Без объяснений и церемоний он высыпал содержимое кожаного мешочка на кровать. Четыре маковые головки упали на грубое шерстяное одеяло.

Испуганный вздох Ады наполнил комнату. Широко раскрыв глаза, она отпрянула как от огня.

– Что ты делаешь?

Он пожал плечами и взял одну из маковых головок, происхождение которых ему открыл Фернан. Пачеко дал ему шесть – достаточно, чтобы Ада отключилась на несколько дней, а не часов. Фернан предложил только треть всего запаса, и это удержало Габриэля от жестокой мести.

Справедливо.

– Ты разве не понимаешь? Я решил, Ада, что бороться с тобой – безнадежное дело. Отказывать тебе даже труднее, чем соблюдать мои собственные клятвы, а мы оба знаем, как это у меня плохо получается.

Габриэль пододвинул умывальник к кровати и вытащил фляжку и ступку, которые взял в ее комнате. Он растер зеленую головку, чтобы выдавить млечный сок, плеснул вина, затем сцедил жидкость в другую миску и так повторял, пока все четыре маковые головки не отдали свое дьявольское содержимое.

– Это так делается, да? – Он радушно указал на свое угощение, стоящее на подставке умывальника. – Я должен извиниться за вино. Оно молодое и горькое, и еще я не знаю точно, какие специи ты предпочитаешь.

Ада отпрянула. С бледным лицом и безумными глазами она выглядела точно так же, как когда он нашел ее в коридоре – охваченная огнем борьбы, и страха, и знания, что то, чего она хочет, будет ее концом.

– Это нечестно, – прошептала она, то и дело облизывая губы, пока они не начали краснеть. – Ты знаешь, я... ты знаешь, что я не могу...

– Выдержать это? Смотреть искушению в лицо и сказать «нет»? – Он наклонился, преодолевая расстояние между ними, и коснулся ее щеки. – Потому что ты не выздоровеешь до тех пор, пока не сможешь делать это сама.

Она ударила его по руке, как кнутом по спине.

– Так вот что ты будешь делать со мной? Держать искушение поблизости, чтобы можно было снова и снова говорить «нет»? Это несправедливо по отношению ко мне. Это твоя игра – я не хочу иметь с ней ничего общего.

– Я никогда не играл в игры, – хрипло произнес он. – Но, поверь, правила, по которым я живу, меняются.

Ее глаза горели яростью. Все, что угодно, только не оцепенение. Что угодно, только не пустота, которую он когда-то принял за покой.

– Теперь ты решил увлечь меня за собой?

Он кивнул на чашу:

– Выпей это, inglesa.

– Что тебе нужно?

– Я сказал, что это подарок.

В ее лице появилось сомнение. Сомнение и отчаяние.

– Фернан сказал мне то же самое, и ты в благодарность превратил его лицо в кровавое месиво. Ты старался удержать меня от этого. Почему все вдруг изменилось?

– Я ничего не требую, – сказал он. – Но у меня есть условие.

Она выдохнула. Ее плечи поникли.

– Я так и знала.

– За каждый глоток, который ты сделаешь, я выпью три.

Она прижала руки ко рту, не переставая раскачиваться, ее глаза не отрывались от Габриэля. Этот безумный взгляд буквально прилип к нему.

– Ты сошел с ума? Наверняка! Разве ты не видел? Разве ты не видел, через что я прошла? И ты хочешь сделать то же с собой?

– Я видел, что ты вытерпела, да. – Он придвинулся чуть ближе. Одна ее коса упала, расплетаясь, и он погладил неровные концы ее темно-каштановых волос. – Но я также видел твой восторг. Почему бы и мне не попробовать?

– Ты блефуешь.

Ему бы хотелось отрицать ее обвинения, но, честно говоря, настойка манила его. Как легко было поддаться искушению! Больше никакой боли и горьких воспоминаний. Никакой совести, воюющей с его порывами. Больше никаких препятствий в поисках покоя.

Габриэль поднял миску и вдохнул ее тошнотворную сладость.

– Сделай глоток. Давай проверим.

– Нет!

Ада вскочила с кровати, неловко наступив на юбку, с проклятием высвободилась из запутавшейся ткани. Прижимаясь спиной к двери, лихорадочно дышала открытым ртом. Ее безумные глаза упорно избегали миски в его руках.

– Делай что хочешь, но я не буду в этом участвовать.

Габриэль поднес бордовую жидкость к губам и улыбнулся.

– Мне больше достанется.

– Габриэль, нет!

Ада одним прыжком преодолела расстояние между ними. Она выбила миску из его рук и с мрачным удовлетворением смотрела, как настойка разливается по умывальнику и капает на пол. Глиняная миска, ударившись о стену, разлетелась на множество осколков.

Она стояла перед ним, тяжело дыша; он не шелохнулся. Не важно, как ее тело жаждало расслабляющего блаженства, но она не могла позволить, чтобы он стал таким же, как она. Да, она знала моменты сладости, но знала также безумную жажду и глубочайшее отчаяние. Разумом она понимала, что удовольствие не стоит этой боли. Она знала, что выдержит любые лишения, лишь бы удержать Габриэля от страданий, которые перенесла сама.

Настойка собралась липкими бордовыми лужицами вокруг деревянных ножек умывальника. Но при всей жажде Ада не чувствовала сожаления. Только абсолютный триумф.

Ее взгляд остановился на непроницаемом лице Габриэля, чтобы понять его настроение. Может, он блефовал? Или действительно собирался выпить отраву? Будет ли он злиться или обрадуется ее поступку?

Габриэль встал с кровати и перешагнул липкую лужицу. Ада уловила запах настойки, и ее рот наполнился слюной, но тут Габриэль приблизился вплотную. Его пряный мужской аромат смешивался с опиумом, полностью покоряя ее. Она хотела его – живого, здорового и полностью принадлежащего ей. То, что она, может быть, просто заменяет одно желание другим, едва ли имело значение, когда он был так близко.

– Скажи что-нибудь, – прошептала она.

От теплого прикосновения его пальцев по всему телу побежали мурашки. Его глаза потемнели, зрачки и радужки слились в бездонные пропасти.

– Я горжусь тобой, inglesa.

Ада вдохнула и закрыла глаза, впитывая его глубокий голос, его похвалу и эту знакомую ласку. Ее тело стремилось к удовлетворению. Он стал ее единственным наслаждением.

– Что я делаю? – спросила она, чувствуя себя пустой и безвольной.

Он привлек ее в свои объятия. Их тела соприкоснулись.

– С тех пор как мы встретились, я говорю тебе, что делать.

Его близость и забавное поддразнивание совсем решили ее равновесия. Она обо всем забыла в его объятиях. Он снова спас ее.

– Да, говоришь.

– Теперь твоя очередь отдавать приказы.

Неожиданная улыбка приподняла уголки ее рта. В животе разлилось влажное тепло. Как это будет – приказывать такому мужчине?

– Это приказ?

Чернота в его глазах превратилась в мольбу.

– Просьба, – ответил он. – Я так же потерян, как и ты. Не важно, на чем я настаивал и что отрицал. Я потерян.

Ожидая, что он в любой момент отстранится, Ада осторожно скользнула рукой вниз по его мускулистой спине. Там, где должна быть гладкая плоть, у него были только шрамы и боль.

Но он не отстранился. Его глаза закрылись, голова запрокинулась, совсем чуть-чуть, как будто смакуя ее прикосновение. Невозможно. Даже когда они были вместе у реки, он никогда не сдавался, никогда не наслаждался ее прикосновением – не совсем. Барьер его обетов стоял между ними. Даже когда его обет целомудрия оказался нарушен, он сопротивлялся.

Габриэль долго, очень долго смотрел на нее, его губы приоткрылись.

– Я не могу, – наконец выдавил он. Он отступил и запечатлел нежнейший поцелуй на тыльной стороне ее ладони. – Но поверь мне, я узнаю. Скоро. И тогда мы...

– Что?

– Мы поговорим. Я устал давать клятвы, которые не могу сдержать, клятвы, чуждые моей душе.

От оглушительного стука дверь заходила ходуном. Ада чуть не выпрыгнула из своей кожи. Габриэль приоткрыл дверь, ровно настолько, чтобы позволить Бланке войти. Ее глаза расширились при виде кельи в таком беспорядке.

Ада переступила через лужу и схватила подругу за руки.

– Что случилось, Бланка?

– Кто-то ограбил нашу комнату, – дрожащим голосом ответила та.

– Нашу комнату? Я же ушла меньше часа назад.

– Я вернулась из сада и нашла полный разгром. У вас здесь произошло то же самое?

– Нет, это мы устроили, – возразил Габриэль. – Ты сказала кому-нибудь об этом?

Бланка внимательно посмотрела на них обоих и заметила разбитую миску, но ничего не сказала. Габриэль оценил ее сдержанность.

– Фернан был со мной, когда я обнаружила преступление. Он посоветовал мне ничего не говорить, а просто найти вас обоих.

Ледяное онемение охватило его.

– Он может объяснить, где был?

– Когда залезли в комнату? – Она вскинула голову и посмотрела ему прямо в глаза, плотнее закутываясь в тонкую шерстяную шаль. – Может быть, вы подозреваете его?

Габриэль уперся кулаком в ладонь так сильно, что побелели костяшки.

– У меня нет причин оправдывать его.

– Он был со мной в саду. Простите, что говорю это, но он кажется человеком, которому очень нужен внимательный слушатель.

Ада коснулась ее руки.

– Ты же сама говорила, что ему нельзя доверять. Ведь это именно он вчера дал мне опиум.

– Это он сделал, – тихо подтвердила Бланка. – Но если бы вы все знали, то поняли бы, а может, даже простили. – Она вздохнула. – Похоже, с тех пор кто-то еще сделал похожее предложение.

– Это другое, – покачала головой Ада.

Габриэль прервал дальнейшие объяснения.

– Пойдем посмотрим вашу комнату.

Глава 25

Ада осматривала разгромленную комнату, еще не совсем оправившись от ужасов этого утра. Только теплые объятия Габриэля успокаивали ее.

Их кровати были перевернуты. Из вспоротых тюфяков торчала солома. Опрокинутый умывальник лежал на боку. Черепаховый гребень валялся среди разбросанной соломы вместе с рассыпанными шахматами.

– Но кому это все понадобилось?

Ада посмотрела на Габриэля в поисках ответа.

– И все твои вещи здесь? – спросил он. – В целости?

– Да, кроме свитков.

– Что ты хочешь этим сказать?

– Они в безопасности, только не здесь. Я их спрятала.

– Зачем?

Она вздохнула, чувствуя, как заливается горячим румянцем.

– Ада?

– Свитки написаны на превосходном пергаменте, – ответила она. – Я украла их у моего учителя, Дэниела Морли, намереваясь продать. С них можно счистить чернила и использовать снова. Это делает их чрезвычайно ценными.

Его лицо потемнело.

– Ты хранила их для продажи.

– Когда я вернусь в Толедо, да.

Ее щеки горели от осознания того, какая пропасть лежит между ее прошлым и настоящим. День и ночь. Только сейчас ее рассудок просветлел настолько, что она смогла увидеть эту разницу. До вмешательства Габриэля печаль о том, кем она была и что потеряла, никогда не трогала ее. Ада просто топила ее в опиуме.

– Но это решение кажется таким далеким, – сказала она.

Габриэль смотрел на нее испытующе, заглядывая в самую глубину.

– Я рад слышать это, inglesa.

Она обвела рукой их перевернутую вверх дном комнату.

– Но что ты знаешь об этом?

– Только то, что Фернан был нрав, рекомендуя Бланке хранить это в секрете. Все остальное просто предположения. Пока что. – Он огляделся, как будто ища кого-то. И, возможно, он был прав. Казалось, стены, самые терпеливые противники, подслушивают и ждут их следующего шага. – Где Фернан?

Бланка сжала губы.

– Не могу сказать. Я догадываюсь, что он, может быть, захотел вернуться в город.

– Но зачем? Ты говорила что-то о его мотивах. Ты знаешь, чем Пачеко шантажировал его?

– Я не имею права это обсуждать, сеньор. Поймите, пожалуйста.

Ада подняла черепаховый гребень и сжала так, что зубцы впились в ладонь. Эта тянущая боль не позволяла ее мыслям кружиться слишком быстро.

– Какое Пачеко имеет к этому отношение?

– У нас может не быть времени на пространные объяснения, – сказал Габриэль.

– Ты хотел, чтобы я говорила тебе, что делать. Теперь попробуй.

Один кивок, и Габриэль встал в стороне от нее. Скрестив руки на груди и глядя в окно, заговорил:

– Пачеко поручился за меня, когда я пришел в орден. Он знал кое-что о моем прошлом и сыграл на моем стремлении начать все заново. В обмен на его поддержку я должен был следовать его указаниям.

Ада нахмурилась и подошла к нему.

– Указаниям?

– По очищению. Чтобы стать достойным ордена. – Дрожащее дыхание демонстрировало его переживания сильнее, чем монотонность голоса. – Это он настоял на трех моих обетах, тех, что превышают требования ордена. Если бы я не сдержал их или рассказал о его требованиях другим членам совета, то был бы изгнан. Он утверждал, что все дают тайные обеты, которые помогут испытать их на прочность. Я верил ему.

Лицо Бланки выражало смятение и негодование. Ада коснулась его спины, которую он так истязал и уродовал.

– Это тоже он сделал? Требовал, чтобы ты истязал себя?

Голова Габриэля униженно опустилась.

– Я чувствовал, что должен... начать заново. Избавиться от всего, что я сделал.

Ей хотелось обнять его и поднести пылающий факел к его прошлому – их прошлому – и ко всем, кто причинил ему боль.

– А Фернана он тоже чем-то держал? Каким-то знанием о его прошлом? – Она посмотрела на Бланку.

– Он дал тебе мак по приказу Пачеко. Это все, что он рассказал. – Бланка взяла соломинку и расщепила ее надвое. – Думаю, это касается женщины. На прошлой неделе я видела его на рынке с темнокожей женщиной.

Ада прищурилась:

– Он защищает ее?

– Или, может быть, их связь. Их тела вместе... они были в интимных отношениях.

– Но, Габриэль, зачем Пачеко наказывает тебя вот так?

Выпрямившись, он как будто выбрался из колодца и стряхнул с себя это признание.

– Я не знаю. Я никогда и предположить не мог, что он делает это для собственной выгоды, а не для помощи в моем покаянии. Только сегодня утром Фернан рассказал, что без Пачеко здесь не обошлось. Ада, эти свитки... могу я увидеть их?

– Конечно. А что ты подозреваешь?

– Бланка, ты помнишь стражника в купальне? Того, которого ты ранила?

Она кивнула.

– Да, – мрачно произнес Габриэль. – Он сказал, что ему нужны свитки. Я понятия не имел, о чем это он.

– Мои? – спросила Ада.

– Он сказал, что ему нужны свитки, «которые украл еврей».

– Джейкоб?

Габриэль мрачно кивнул. Джейкоб работал на донью Вальдедрону, но никогда не рассказывал о своих заданиях Аде. Ее обижала такая скрытность. Что же он обнаружил? Она попыталась вспомнить хоть что-нибудь, угадать, чем же занимался Джейкоб. Но все, что она помнила, – это только горькая боль его предательства. Она была так поглощена своими страданиями, что оставалась слепа к опасности и глуха к секретам, которые он не выставлял напоказ.

Габриэль вернулся в комнату Ады с ее сумкой, которую достал из тайного склада оружия. У него не было времени обдумывать события, произошедшие с ним и Адой в его келье: ее отказ от опиума, его мощное, в последнюю минуту охватившее желание попробовать отраву, и то, как она, можно сказать, спасла его. До тех пор пока они не раскроют тайны монастыря, они будут в опасности. Но победа, которую она одержала над своим пристрастием, давала ему надежду. Если ничто не помешает, она все-таки может выкарабкаться.

Что будет с ним, стоящим на пороге изгнания из ордена, он не знал.

Каждая минута, проведенная в стенах монастыря, терзала его нервы. Каждое мгновение, прошедшее без Ады, казалось трагедией. А теперь, безоружный, ожидая наступления врагов, он понимал всю безрассудность своего положения.

Комната Ады уже была приведена в порядок – во всяком случае, Габриэль не заметил никаких следов разгрома. Ада сменила одежду, забрызганную разлившейся настойкой, на позаимствованное у кого-то коричневое платье. Темный цвет согревал ее лицо. В монастыре она немного поправилась, ее щеки слегка округлились, и если она одолеет пристрастие к опиуму, то здоровье вернется.

Габриэль кивнул в знак приветствия, закрыл дверь и протянул Аде сумку. Она вытряхнула содержимое на кровать. Свитки пергамента, некоторые запечатанные, некоторые развернутые, высыпались на одеяло.

Габриэль в тревожном предчувствии наблюдал за Адой. Если она владела свитками семьи де Сильва, он услышит слова призраков. Монастырь был его прибежищем от злых деяний и людей, сломавших ему жизнь. Но сейчас они вторгались в его новый дом.

Жестокость, закипавшая в нем, жаждала выхода.

– Вот это более дешевые пергаменты, заполненные образцами различных местных диалектов. Португальский. Мосарабский, – сказала Ада, указывая на распечатанные и развернутые свитки. Она провела большим пальцем по одной из печатей и нахмурилась. – А вот эти, с орлом на печати, я взяла у Дэниела.

– Это печать семьи де Сильва.

Габриэль взял свиток. Ему хотелось уничтожить этот ненавистный символ. Согнуть его. Сломать. Сжечь.

Ада сняла печать, развернула жесткий толстый пергамент и склонилась над свитком. Неразборчивые строчки покрывали весь лист, такие частые, что у Габриэля зарябило в глазах. Отдельные значки расплывались, но Ада их легко читала. Тонкий палец быстро скользил справа налево.

Габриэль молча смотрел на Аду, а Бланка не стыдилась задавать вопросы.

– Я никогда не видела столько букв на одном листе, – призналась она. – Торговцы чаще всего пишут короткие записки на небольших полосках бумаги. Что это за язык?

– Магрибский арабский, с мавританских территорий. – Она склонилась ниже и поскребла чернильное пятно. – Это адресовано Мухаммеду ан-Насиру.

– Это молодой халиф альмохада, – сказал Габриэль. – Его отец возглавлял их при Аларкосе, но два года назад умер и власть перешла к сыну.

– Похоже, сеньор де Сильва не слишком доволен тем, как он руководит своим народом. «Время удара близко, скоро лето и конец перемирия». – Она выпрямила спину и потерла глаза. – Какого перемирия?

Габриэль тяжело опустился на пол.

– После кровавого Аларкоса между христианскими королями и альмохада было объявлено перемирие. Это лето обозначает конец пятилетнего мира. Альмохада могут снова начать вторжение.

– Но призыв исходит от де Сильвы. Тут говорится: «Дела в Ифрикии отвлекли ваше внимание от Пенин-сулы».

Бланка покачала головой.

– Леонский дворянин устраивает заговор с маврами? Вот так делается политика?

– Так не должно быть, – сказал Габриэль. – Давняя вражда между моим отцом и королем Альфонсо привела к тому, что при Аларкосе отец встал на сторону мавров.

Ада развернула второй свиток. Она молча пробежала глазами строчки и испуганно вздохнула. Габриэль опустился на колени рядом с ней.

– Что тут?

– Что, если синьор де Сильва был не единственным, кто примкнул к маврам?

– А кто еще?

– Король Леона Фердинанд.

У Габриэля пересохло во рту.

– Это возможно.

Более чем возможно, Бланка покачала головой:

– Короли Леона и Кастилии – родственники. Двоюродные братья. И они оба христиане, которым сам папа поручил защищать Апеннины от мавров. Все на границе это знают.

– Но вражда между двумя ветвями королевской семьи, Леоном и Кастилией, очень сильна, – сказал Габриэль.

– Вот. – Ада указала на строчку с обращением. – Вот это тоже написано де Сильвой, но уже к Фердинанду: «В следующий раз, когда придет момент сокрушить кастильскую оппозицию, тебе придется поторопиться». Что это значит?

Габриэль смотрел на пергамент словно на змею.

– Фердинанд должен был помочь войскам своего кузена в битве при Аларкосе, но задержался в Леоне, что дало армии альмохада преимущество. Мы выиграли битву, решительно и бесповоротно, еще до того как прибыли леонцы.

– Значит, он намеренно опоздал?

– Невозможно знать наверняка, – ответил Габриэль. – Но похоже, де Сильва хочет, чтобы на этот раз Фердинанд более активно действовал против кастильцев, не оставляя всю грязную работу альмохада. Этакая демонстрация преданности.

Бланка коснулась высохших чернил:

– Разве он может писать такое королю?

– Возможно, это объясняет неприятности, в которые мы попали, – сказала Ада. – Не сеньора и мои долги, а люди, посланные де Сильвой за этими письмами.

Она продолжила читать.

– Что-нибудь еще? – спросил Габриэль.

Она отрицательно покачала головой и, свернув пергамент, сунула свитки обратно в сумку.

– Джейкоб или его люди, должно быть, перехватили их. Ты сказал, что он вернулся в Сеговию, да?

Габриэль пристально посмотрел на нее, вдруг почувствовав, что она что-то от него скрывает. Мысль о ее обмане поразила его в самое сердце.

– Он должен был поговорить с доньей Вальдедроной и, возможно, с Альфонсо.

– Он работает на ее светлость, собирая информацию. Может быть, он оставил эти свитки Дэниелу на хранение, пока она уезжала в Аларкос.

Бланка широко улыбнулась:

– Он шпион? Правда?

– Уже давно прошло то время, когда я с таким же энтузиазмом относилась к его профессии. В основном она означает долгие отсутствия и секреты. – Щеки Ады порозовели, и она опустила голову. – Я не могла вынести ни то ни другое.

– Слишком опасно возить эти свитки с собой, – сказал Габриэль. – Это мы уже проверили на себе.

– Невольно. Он будет очень разочарован во мне.

Ее слова заставили его снова и с еще большим беспокойством задуматься о природе их с Джейкобом отношений. Молодой, англичанин, образованный, преданный. Габриэль коснулся ее плеча, словно прикосновение могло прогнать ее сомнения и сломать все барьеры.

– Ты уже не та женщина, которую он оставил на мое попечение.

Ее губы изогнулись в дрожащей улыбке.

– Это хорошо или плохо?

– Зависит от того, чего он хочет от тебя, – ответил он, вспоминая рассказы Ады о том, как Джейкоб доставал ей опиум и во всем потакал. – Что до свитков, то мы сохраним их, и пусть король Альфонсо сам решает, что делать с моей отвратительной семейкой. И со своим вероломным леонским кузеном.

– Что ты предлагаешь?

– Одевайтесь, вы обе, – сказал он, вставая. – Мы не должны оставаться здесь.

Ада принялась собирать свои вещи в сумку. Бланка решительно кивнула.

– Поскольку ты избил Фернана, они за тобой будут следить. За всеми нами.

Фернан. Он как нарыв, несчастная пародия на человека. После истории с опиумом он заслуживал гораздо более близкого знакомства с кулаками Габриэля. Впрочем, Фернан, похоже, единственный, кто может ответить на его вопросы. Сможет ли Габриэль поверить ответам этого фигляра, оставалось загадкой.

– Найди Фернана, – приказал он Бланке. – Пожалуйста. Единственный раз за время своего жалкого послушничества он пойдет на мессу. Сегодня вечером.

Глава 26

Брат Теллес собирался проводить мессу, значит, Великий магистр Родригес отсутствовал. Совет тринадцати еще не собирался. Рыцари ордена пока еще не получили приказа взять его под стражу за избиение Фернана.

В потоке горожан, стекающихся в собор на полуночную мессу, Габриэль искал Аду. Если все пройдет гладко, они выберутся из города и к рассвету будут в безопасности. А потом...

Он закрыл глаза и увидел за своими веками только черноту. Никакой ясности. Никакого определенного будущего. Но, как это ни пугало, сейчас он дышал легче, чем за весь последний год. Возможно, пришло время наполнить эту черную пустоту новым будущим.

Габриэль открыл глаза, немного растерянный видом нескольких сотен прихожан. В просторном соборе гулко раздавались голоса. Среди всех этих людей одиночество вдруг обрушилось на него, но Ада была здесь. Она сидела рядом с канонисами. Отыскав его глазами, Ада улыбнулась, неуверенно, как будто прося позволения что-то сделать. Куда исчезла женщина, которая разделась перед ним донага в купальне? Он ничего не знал об Аде. Чем ближе они сходились, тем нерешительнее она становилась. Избавление от неестественной свободы наркотика сделало ее другой.

Бланка потянула Аду за рукав, и он увидел, куда она незаметно показывает: Фернан сидел в четырех рядах от Габриэля, его белые одежды и бритая голова сливались с остальными. Только когда он повернулся, по темно-багровым синякам на его лице стало ясно, что это Фернан.

Габриэлю не нравился этот тощий клоун, но от вида этих синяков ему стало не по себе.

Месса началась с проповеди, превозносящей необходимость любви и милосердия к ближнему. Бесчисленные взгляды касались лица Габриэля и тут же исчезали, наверняка обращаясь на Фернана. Дым факелов и свечей жег его ноздри, в ушах гудел шорох сотен тел.

Когда прихожане двинулись к алтарю за причащением, Габриэль увидел, как Бланка незаметно покинула канонис. Ада с безмятежным видом смотрела прямо перед собой. Церемония затянулась далеко за полночь, пока громкий крик в глубине собора не заставил все головы повернуться туда.

Габриэль и Ада воспользовались сигналом Бланки и стали незаметно продвигаться в направлении, противоположном суетливому движению толпы. Еще один крик, на этот раз не Бланки. Внезапная сумятица заставила испуганных прихожан еще быстрее броситься к выходам. Габриэль растолкал локтями перепуганных, мечущихся прихожан и, добравшись до Фернана, затащил его в исповедальню.

Зажимая ему рот рукой, Габриэль уставился на него.

– Почему ты это сделал?

Фернан глазами показал на руку, не дающую ему говорить.

– Только слова, понятно? Если ты закричишь или позовешь на помощь, то сразу перестанешь быть мужчиной.

Глаза Фернана слегка расширились, и он кивнул. Габриэль освободил его рот, но продолжал держать руку у горла.

– Говори.

– Вот теперь ты требуешь подробностей, – возмутился Фернан. – Перед тем как превратить меня в ходячий синяк, ты не хотел ничего, кроме голых фактов. Ты знаешь, как теперь будет трудно найти приличную шлюху?

– Ты вылечишься, если только не продолжишь эти шутки. – Он нажал сильнее. Фернан судорожно открыл рот, чувствуя неумолимую руку на своем горле. – Почему ты это сделал? Что Пачеко знает о тебе?

Фернан с присвистом вдохнул через нос.

– У меня есть сын.

– Что?

– Сын, – повторил он, глотая ртом воздух. – Прошлой весной я влюбился в одну мавританку, сразу после того как приехал сюда.

– И ты спал с ней? Отношения между христианином и мавританкой – это противозаконно.

– Габриэль, в тебе погиб ученый. Какой ты умный. И такой сообразительный.

Габриэль подвинулся, переместив вес своего тела на пах Фернана.

– И ты исповедался Пачеко?

На голове Фернана выступили капли пота.

– Да. Он угрожал рассказать моему отцу, если я не сделаю то, что он хочет. Я должен унаследовать одну четверть владений моей семьи, так же как и мои братья, а отец никогда не позволит мне сделать наследником этих земель наполовину мавра. – Он сглотнул; Габриэль почувствовал под рукой, как шевельнулся его кадык. – Я сделал это, чтобы защитить их.

– Где они сейчас?

– В последний раз на рынке я дал ей достаточно денег, чтобы она вместе с семьей бежала в Толедо. Я надеялся встретиться с ними там, когда... когда...

– Когда?

– Когда тебя не будет. Вот почему Пачеко хотел, чтобы я навредил Аде и ты покинул орден.

Габриэль ослабил хватку и отступил на шаг. Кровь снова хлынула в лицо Фернану, и он стал хватать ртом воздух, растирая горло.

– Я говорю правду, – сказал он.

– Почему? Чего хочет Пачеко?

– Понятия не имею.

Габриэль смотрел в его широко раскрытые глаза, видя там одновременно страх и решимость. Человек, который бросил вызов закону и влюбился в мавританку, прижимался спиной к стене исповедальни, но не испугался.

– Уезжай вместе с нами, – наконец произнес Габриэль. – Ада и Бланка достанут лошадей. Мы можем доставить тебя в безопасное место вне Уклеса.

– Если только ты будешь держать себя в руках. Даже если я больше никогда не увижу Абес, то предпочел бы обойтись без твоего рукоприкладства.

– Абес?

Фернан глубоко вдохнул, выпрямляясь.

– Да. Я сделаю ее женой, если смогу.

Ошеломленный неожиданной силой в его голосе, Габриэль только кивнул. От болтливого фигляра до мужчины, жертвующего своим будущим ради семьи, – перемена была слишком разительна.

– Тогда снимай свое монашеское одеяние, брат. Наше пребывание в ордене Святого Сантьяго подходит к концу.

Фернан перекрестился и сбросил через голову белое одеяние.

– Наконец-то.

Как лодка, пробивающаяся сквозь бушующее море к берегу, Ада двигалась с обезумевшей толпой к широким двойным дверям восточного придела собора. Единственного крика Бланки было достаточно, чтобы побудить всю паству к безумным действиям. Тела врезались и давили на нее. Она дышала через нос, намеренно медленно, сдерживая нарастающую панику.

Ближе к выходу она нашла достаточно места между горожанами, чтобы дышать свободнее. Она вырвалась в чистую прохладную ночь. Мужчины вели своих жен и детей вниз по крутой тропинке к Уклесу, двигаясь торопливо, но уже без того отупляющего ужаса, с каким бежали из собора. Укрепленные высоко факелы освещали путь для людей, возвращающихся домой.

Ада скрылась от этих мерцающих огней в темноте, пробираясь вдоль каменного фундамента к конюшням. Там она дождалась, пока двое стражников покинут свой пост, чтобы узнать, что за шум поднялся в соборе. Темный плащ скрывал ее тело. На всякий случай она все время держала руку на рукояти кинжала. Наконец Ада проскользнула в конюшню.

Воспоминания о тьме, старых страхах и боли захватили все ее чувства. Ада остановилась и прижалась к ближайшей стене, закрыв глаза и ощущая сильное головокружение. Она прижала ладони к камням, еще хранившим слабое тепло дня.

Еще больше боясь возвращения стражников, она заставила себя отойти от стены. В стойлах она обнаружила пару лошадей. Тяжелые седла никак не хотели сниматься с крюков, а она боялась их уронить и устроить шум.

Поэтому Ада взяла лишь уздечки и поводья, уверенная, что можно обойтись и без седел.

Кроме, может быть, Фернана. И Бланки.

Она бросила охапку одеял на спину одного животного. Сев на другого, Ада сжала поводья и быстро прочла молитву. Резко прищелкнув языком, она послала обеих лошадей в легкий галоп. Если стражники и заметили ее, то не бросились в погоню, поэтому скоро, обогнув собор, Ада пустила свою лошадь по кругу, обшаривая взглядом толпу. Никого не было видно.

Назойливая мысль откуда-то из глубины ее разума подсказывала бежать.

Нет, вознаграждение будет далеко не таким легким, как казалось раньше. Она оттолкнула опиум ото рта Габриэля, потому что любила его. Отрицать их связь было невозможно. И больше, чем о Габриэле, она впервые за последний год заботилась о своем собственном будущем. Силой и чистым упрямством он вернул ей это понимание. Отступить от него сейчас было бы проявлением безнадежной трусости.

Вонзив пятки в бока лошади, Ада присоединилась к веренице людей, спускающихся в Уклее. Какое-то движение привлекло ее внимание. Человек верхом на лошади повернулся, и в слабом лунном свете блеснуло изогнутое лезвие клинка. Из-за спины всадника выглядывал арбалет.

Она прошипела его имя:

– Джейкоб!

Джейкоб моргнул, подумав сначала, что это ему показалось в ночи. Ада.

Только оказавшись на небольшом холме вдалеке от крепостных стен монастыря, они спешились. Джейкоб сбросил оружие и раскрыл Аде объятия, ощущение ее тела было как долгий глоток эля после жаркого дня. Он наслаждался объятиями этой нежной и сильной женщины. Волосы, прижавшиеся к его носу, пахли простым щелочным мылом и дымом свечей.

– Джейкоб, я не могу в это поверить! – воскликнула она по-английски. – Ты наконец-то вернулся.

– Да, вернулся, хотя и скорее, чем мы планировали. Почему ты здесь ночью, да еще и вся деревня тут? Что случилось?

Ада отступила назад, только чтобы видеть его лицо:

– Боюсь, что многое.

Джейкоб глубоко вдохнул. Прошедший год превратил ее из преданного друга в женщину, управляемую непреклонными желаниями. Ее глаза, хотя и ясные, все еще были обведены кругами усталости.

– Как ты, Ада?

– Хорошо, – едва слышно ответила она. – Мне так много нужно рассказать тебе. Сначала извинение, я думаю. А потом моя благодарность.

Он улыбнулся. Ее проницательное лицо и естественные движения не выявляли никаких пагубных привычек. Никакого отчаянного возбуждения между дозами. Никакого бессвязного блаженства от наркотика.

Его охватило чувство облегчения.

– Думаю, мы прибережем это для более безопасного часа.

– Да. – Она отпустила его и принялась беспокойно ходить взад-вперед, то и дело поглядывая на вершину холма. – Здесь, в ордене, нам угрожает опасность от одного из наставников.

– От Пачеко?

– Ты знал?

– Я многое узнал за эти недели.

– Свитки! – воскликнула она. – Ты спрятал свитки у Дэниела, да?

Он нахмурился.

– Да.

– Они у меня. – Она успокаивающе махнула рукой. – Не спрашивай ничего сейчас. Я все объясню, когда мысль о том, что я сделала, не будет выворачивать меня наизнанку. Просто знай, что я читала их.

– Пачеко – это дурное семя, – сказал он, пристально глядя на нее и не зная, насколько может ей довериться. – Когда я был в Сеговии, то узнал, что шпионы доньи Вальдедроны обнаружили его связь с изгнанным феодалом де Сильвой. Он тайно работает на него, причем уже много лет, а здесь дожидается их возвращения к власти.

– В конце перемирия.

– Да. Он и Габриэль, оба.

– Какое, по-твоему, Габриэль имеет ко всему этому отношение?

– Он небезопасен, – сказал Джейкоб. – Поверь мне. Ему нельзя доверять.

– Не говори мне этого. Я читала свитки.

– Он опасен. Вот почему я вернулся.

– Я не поверю этому. Я верю в то, что касается Пачеко, но не Габриэля. – От волнения она не находила себе места. – А Пачеко все время властвовал над ним. Ублюдок. Я убью его за то, что он сделал.

– Мне не нравится, когда я не понимаю твои английские слова, – произнес голос из темноты.

– Габриэль!

Она бросилась в его объятия. За ним на холм поднимались Фернан и Бланка.

С болью в глазах Джейкоб смотрел на объятие Габриэля и Ады. Без монашеского одеяния этот послушник выглядел настоящим воином. Именно этого и боялся Джейкоб. Габриэль, как и Пачеко, выжидал. И сейчас, когда семья де Сильва готовит военные действия по окончании перемирия, они захотят, чтобы их самый ценный убийца вернулся к ним.

И этому убийце предстоит покушение на короля Кастилии.

Впрочем, сейчас Джейкоба не интересовали козни, интриги и нарушенные перемирия. Его волновало только, что Ада держалась за Габриэля де Маркеду так, словно от этого зависела ее жизнь. И что тот обнимал ее в ответ.

Глава 27

Они сделали большой крюк, обходя Епес; Фернан и Бланка шли пешком. Солнечные лучи поджаривали траву. Стайка птиц взметнулась в небо, испуганная копытами лошадей. Габриэль проследил за ними взглядом и сощурился, когда они пролетали на фоне солнца.

Обязательства и сомнения сжимали его грудь. Что нужно, чтобы просто бросить поводья? Ничего. Едва заметное движение запястья. Но он только крепче сжал поводья и обернулся.

Ада ехала рядом с ним, иногда даже опережая. Ее спина была прямая, но расслабленная, тело двигалось плавно, впитывая каждое движение лошади. Она хорошо скакала верхом, она хорошо дралась, и она была ужасной спорщицей.

Заметив его взгляд, Ада тихо улыбнулась, и он приосанился в седле.

Впрочем, нельзя забывать о Джейкобе. Этот юнец пристально следил за ними. Если он знает о связи Пачеко с семьей де Сильва, то знает также и о прошлом Габриэля.

Но больше этого мучительную ревность в груди Габриэля пробуждал собственнический взгляд Джейкоба. Ада излечилась. По крайней мере настолько, насколько это возможно. Тяга к опиуму сохранится в ней до конца жизни. Джейкоб был недостаточно силен, чтобы довести до конца ее выздоровление. Сейчас, когда он вернулся, в его лице была надежда и счастье от воссоединения – кроме тех моментов, когда он смотрел на Габриэля. В эти мгновения его взгляд был острее любых кинжалов.

Они остановились отдохнуть около реки Тахо. Нужно было напоить лошадей, но Габриэль готов был пожертвовать рукой, лишь бы не возвращаться в это место. Ада не смотрела ему в глаза, даже когда он попытался встретиться с ней взглядом. Воспоминания о ее теле, поцелуях и сладостной страсти пробились сквозь его броню, оставив беззащитным перед низменными желаниями.

– Джейкоб, какой у тебя план?

От голоса Ады у него по позвоночнику побежала дрожь, и не важно, что она обращалась к другому. Он не сумел обуздать свое желание. Он лгал себе. Сейчас он хотел ее больше, чем когда бы то ни было. Невозможно, смехотворно – ему было все равно.

– Мы должны передать свитки королю Альфонсо, – сказал Джейкоб. – В них могут быть доказательства против виновных сторон не только относительно текущих планов, но и о тайном, сговоре при Аларкосе.

Ада взглянула на Габриэля. Она как будто сжалась.

– Нам нужно остановиться здесь на ночь, – сказал он тихо.

На рассвете они отправились через восточные горы в Толедо. Приблизившись к городским воротам, Габриэль проследовал за Джейкобом через реку по широкому каменному мосту, остальные – за ними. Как ни мучила его гордость, Габриэль понимал, что Джейкоб обладает наибольшей властью в их маленькой группе. Габриэль не собирался оспаривать это сейчас. Все не выспались. Бланка вообще, казалось, спала на ходу.

Далеко внизу под мостом мох покрывал острые камни, спускающиеся к стремительно бегущей воде вместе с колючим можжевельником, а быстроногие козы паслись у зазубренной скалы.

Но как только они спешились, сразу же за крепостной стеной, их небольшую усталую компанию обступила дюжина стражников.

– Стоять!

Лошади испуганно заржали. Фернан и Бланка прижались друг к другу. Прежде чем Джейкоб успел вытащить сабли, один из солдат навел на него взведенный арбалет. Джейкоб поднял руки.

Габриэль закрыл своим телом Аду. Она вцепилась в его руку. Но любая попытка вытащить меч была рискованной для них всех. Он мог выиграть только мгновение хаоса, но оно едва ли стоило того, чтобы выпускать на волю агрессию, написанную на лицах стражников.

– Девушка пойдет с нами, – сказал один из них, коренастый мужчина.

Бланка испуганно открыла рот и побледнела как полотно. Фернан и Джейкоб поддержали ее.

– Не эта крестьянка. – Стражник не отрывал своих ястребиных глаз от Ады. – La inglesa.

Джейкоб буквально зарычал на стражников, едва сдерживаясь. Габриэля восхищали его защитные рефлексы, но разум требовал спокойствия. Их убьют прямо на улице, если Джейкоб перегнет палку. Вооруженные люди, подчиняющиеся приказам, плохо реагируют на здравый смысл и еще хуже – на агрессию.

В наступившей тишине Ада глубоко вдохнула и заговорила на своем странном языке. Мрачных стражников озадачили ее слова, но Джейкоб отрицательно покачал головой. Они успели быстро поспорить о чем-то на английском, прежде чем главный из стражников поднял свой меч.

– Хватит! Вы будете говорить на языке его величества короля Кастилии! – потребовал он. – Ты наверняка та женщина, которую мы ищем.

– Да, это я, – подтвердила Ада улыбаясь. – Могу я иметь удовольствие узнать, почему вы хотите арестовать меня?

Габриэль узнал этот ее игривый тон. Он скорее съест деревяшку на завтрак, чем захочет услышать снова этот яростный звук, направленный на него. Но он также чувствовал, как дрожат тонкие пальцы, вцепившиеся в его руку.

– По кастильскому закону вы должны сообщить причину ее задержания, – сказал Джейкоб, поднимая глаза от Бланки, сидевшей на покрытой росой мостовой. – Она принадлежит двору доньи Вальдедроны и живет в Толедо под ее покровительством.

Главный среди стражников неуверенно переглянулся с другим, но меч не опустил.

– Не важно, кто ей покровительствует: эту женщину обвиняют в многочисленных долгах, нарушении договора о продаже и подстрекательстве к беспорядкам. Она предстанет перед судом за свои преступления и будет наказана в соответствии с ними.

Взгляд Ады метнулся к Габриэлю со скоростью кролика. Опиум. Долги. Работорговец, который потерял свой прелестный товар. Прошлое настигло ее, и ее бледное вытянувшееся лицо признавалось во всех грехах и пороках. Она не могла бы рассказать о стыде так красноречиво, как это делало ее лицо.

– Понимаю, – прошептала она. – Я пойду с вами. Но пожалуйста, не причиняйте вреда этим людям.

Ее пальцы расслабились, и она отошла от Габриэля.

– Ада, не надо, – сказал он.

– Я должна. Надо все исправить, а потом мы сможем начать заново.

Ему хотелось крепко ее обнять, стать щитом против ее судьбы. Но старший из стражников опустил свое оружие, и Ада оказалась в его власти. В ее осанке не было покорности, только непоколебимое, гордое принятие своей ответственности.

– Куда вы забираете ее? – спросил Габриэль.

Старший стражник проигнорировал его.

– У вас есть оружие, сеньорита?

Ада молча опустилась на колено и, достав кинжал из сапога, бросила его себе за спину. Он с лязгом упал к ногам Бланки.

– Это все.

Связывая веревкой запястья Ады, главный бросил равнодушный взгляд на их маленький отряд.

– Ее будут судить завтра утром во Дворце правосудия.

Голос Габриэля умер прямо в его горле. Слова стояли там, невысказанные, пока он смотрел, как стражники растворяются в темноте и Ада вместе с ними. Она ни разу не оглянулась. Он смотрел, пока от нее ничего не осталось – ни коричневой ткани платья, ни сияния распущенных волос. Он изо всех сил боролся с желанием броситься за ними и отобрать у этих стражников пленницу. Власть, а не насилие, должна быть инструментом, который освободит Аду.

У Габриэля не было ни того ни другого.

Он должен договориться с единственным человеком, у которого это было. Не самая легкая задача.

Джейкоб стоял лицом к лицу с Габриэлем.

– Вот как ты заботишься о ее безопасности?

– Безопасность? – Тревога хлынула в его грудь как наводнение, и он, сорвав арбалет с плеча Джейкоба, бросил его на покрытые мхом булыжники. – Безопасность?

Другим быстрым движением, хотя пальцы и дрожали, он отобрал у него изогнутые сабли. Джейкоб испуганно отступил, вытаращив глаза. Габриэль нависал над ним, желая излить каждую каплю своего разочарования на еврея.

– Насколько я помню, ты оставил ее на мое попечение.

Джейкоб потер запястье, не отрывая глаз от арбалета.

– Да, поручил, но до того как расспросил информаторов доньи Вальдедроны и узнал, кто ты такой: прячущийся как трус в религиозном ордене. Именно поэтому я поехал в Уклее раньше, чем планировал.

Габриэль расправил плечи. От предвкушения новой битвы у него мороз прошел по коже.

– Она была бы с тобой – в безопасности, как ты говоришь, – если бы ты был сильнее перед лицом ее пристрастия.

– Я делал то, что считал лучшим для нее!

Бланка втиснулась между ними.

– Пожалуйста, прекратите! Мы устали. Вы хоть понимаете, как мало у нас союзников? И вы хотите избить друг друга как варвары? – Она кивнула на кулаки Габриэля, а затем обратила свои мольбы к Джейкобу. – Он убьет тебя.

– Пусть попытается, – резко ответил еврей.

Она опустилась на колени и подняла меч Габриэля и один из ножей Джейкоба.

– Он убьет тебя, Джейкоб, и Ада будет сожалеть об этом. Не заставляй меня быть той, кто сообщит ей, что вы поубивали друг друга.

Она подняла обе руки, язвительно предлагая им обоим оружие.

Габриэль посмотрел на рукоять своего меча, потом на Джейкоба.

– Я не могу повредить тебе, – сказал он. – Ада никогда не простит меня. Она хорошо думает о тебе.

–– Ты согласен с ней?

– Когда ты ведешь себя как взрослый. – Габриэль убрал свой меч и скрестил руки на груди. – Итак, что мы можем сделать?

Джейкоб взял оружие. Он еще раз взглянул на Габриэля, потом на клинок, металл которого стал тускло-серым в вечернем свете, и убрал в ножны.

– Донья Вальдедрона вернулась в Толедо, – сказал он. – Мы поговорим с ней.

Ада смотрела на стены своей камеры, на которых солнце сменяло ночь. Запах крыс и нечистот давно преследовал ее, так что даже жидковатый эль показался мерзким на вкус. Или, может быть, он и был мерзким, испортившись в этом отвратительном месте. Где-то за пределами ее камеры постоянно капала вода, и этот монотонный звук выводил ее из себя. Хотя тюфяк, лежащий у стены, был набит относительно свежей соломой, она не могла спать. Сон означал сны – сны еще более ужасающие, чем ее постоянный кошмар.

Габриэль. Он будет здесь на рассвете. Конечно, будет.

Но темнота играла злую шутку со всем, во что она верила. А вдруг он не придет? Она подумала о том, что в предостережении Джейкоба был свой смысл. Или, может быть, решит, что их безумная совместная история не стоит его беспокойства. Он наконец-то может избавиться от нее.

Ада встала и потянулась, стараясь стряхнуть с себя все эти зловещие мысли. Не важно, появится ли он во Дворце правосудия, – она сама постоит за себя.

Но как же она хотела, чтобы он был там.

Она страстно желала этого потому, что в первый раз за целый год нашла причину забыть об опиуме. Габриэль – мужчина, желавший ее с неожиданным пылом и нежностью. Габриэль – человек, нарушивший все мыслимые клятвы, истязавший себя и скрывавший все только из-за заботы о ее благополучии. И вопреки подозрениям Джейкоба Габриэль больше не жестокий убийца.

Она на это надеялась.

Голод терзал ее изнутри. Жажда обжигала язык. Старая необходимость в фальшивом освобождении только усилилась.

Ада подошла к узкому окошку. Внизу под укреплениями Дворца правосудия палач готовил виселицу. Две веревки болтались, свисая и отбрасывая на солнце похожие на змеи тени через весь двор. Торговцы и крестьяне, уже начавшие свой день – одни с тяжело груженными тележками, а другие с пустыми корзинами и мешками, – уже начали собираться вокруг помоста.

Ада поежилась. Утро еще не прогнало холод ночи, а мысли о будущем никак не помогали унять дрожь и согреться.

За ее спиной загрохотал засов. Она обернулась, чтобы увидеть охранника, который вошел в ее камеру. Он протянул веревку, и Ада послушно подставила запястья. Она не будет сопротивляться, не сейчас. И не будет трусить. Решимость встретить суровое испытание со всем достоинством, которым она обладала, помогла перевесить унижение. Она уже достаточно долго плакала и умоляла.

Она пошла за стражником. Металлические детали его доспехов блестели на солнце.

Другие стражники выводили заключенных из камер и привязывали к Аде, как звенья цепи. Скоро их набралось семеро, и Ада подумала, кому же из них уготована виселица. Ее, вероятнее всего, будут судить огнем. Ей придется пройти девять шагов с раскаленным докрасна железным прутом в руках. Ее кожа отслоится от ожога, и ее вина будет определена через три дня, когда раны загноятся. Лишь божественное вмешательство – чудесное исцеление ладоней – докажет ее невиновность.

Но она не была невиновной. Она опустила глаза и сжала пальцы. Вердикт уже не будет иметь значения, когда пылающий прут изуродует и искалечит ее руки.

Она споткнулась. Стражник грубо окрикнул ее и резко дернул, поднимая. Она удивилась незнакомым словам – знание кастильского вдруг так же истощилось, как ее отвага.

Глава 28

Габриэль ходил взад-вперед по маленькой, почти пустой комнате, которую они сняли на ночь. Солнечный свет медленно растекался по истоптанному тростнику у него под ногами. Он чувствовал себя словно в клетке. Беспомощным. Бланка сидела на матрасе, притиснутом к внешней стене. Учитывая, сколько внимания на нее обращал Габриэль, она вполне могла быть мебелью. А Фернан просто исчез.

Смогла ли Ада поспать? Нет, только не снова попав в заключение, наверняка окруженная темнотой и старыми страхами. Его руки дрожали. Успокаивать и проводить ее через каждый момент слабости стало его единственной отсрочкой исполнения приговора, медленной работой по превращению себя в лучшего человека. Мысль потерять ее пробила дыру во всех его планах на будущее. То, что он держал эти планы так близко к сердцу, только доказывало, каким дураком он стал. Из-за нее.

Когда на рассвете вернулся Джейкоб, Габриэль наконец-то прекратил беспокойно ходить из угла в угол.

– Ты говорил с доньей Вальдедроной? – спросил он.

Джейкоб кивнул.

– Она написала официальную бумагу, которая покрывает все долги Ады. Она будет бесплатно работать переводчицей целый год, но освободится от всех обвинений.

Бланка радостно хлопнула в ладоши. Габриэль почувствовал облегчение. Даже воздух показался слаще, пропал смрад этой гнилой комнаты. Даже солнце засияло ярче. Успешное возвращение Джейкоба смягчило беспомощность, которую ощущал Габриэль, не имея возможности подать прошение суду от имени Ады.

– Что ты будешь делать теперь? – спросил Габриэль.

– Вот это должно быть доставлено его величеству, – сказал Джейкоб, вынимая свитки из сумки Ады. – Король Альфонсо переехал со всем двором во дворец доньи Вальдедроны, а с ним члены леонской делегации. Необходимо предупредить его, что он обедает с предателями.

Бланка предложила Джейкобу простой мешочек для документов.

– Ты думаешь, это разумно? – спросила она. – Они могут решить убить посланца.

– Я доверил обсуждение этого дела ее светлости, – ответил Джейкоб. – Она обратится к королю Альфонсо, когда сочтет момент подходящим.

Габриэль нахмурился:

– Ты оставляешь Аду?

Джейкоб сдернул с плеча арба-чет. Быстрый, проницательный блеск в его глазах померк совершенно. Вокруг рта залегли мрачные складки.

– Ей нужно, чтобы там был ты, а не я, – сказал он.

Паника смешалась с чем-то сродни победе, возбуждающей и жаркой. Джейкоб любил Ацу. Это было ясно с самого начала. Но Ада никогда не проявляла к Джейкобу таких же яростных эмоций, которые испытывал на себе Габриэль. Ее гнев. Ее насмешка. Ее страсть.

Судья Эрман Наталес поднял глаза на высокопоставленного монаха-доминиканца, вошедшего в его покои. Облаченный в сутану, такую же белую, как его волосы, монах не обратил никакого внимания на мрачное лицо Наталеса. Никто не входил в его покои до утреннего судебного заседания, даже его чопорный маленький клерк. Никто не осмеливался. Кроме этого незнакомца.

– Как я вижу, вам не нравится мое присутствие здесь, – сказал вошедший.

Без преамбулы и не представившись. Нахал. Наталес отложил в сторону гребень и посмотрел на гостя со всей значительностью присущей его должности:

– Это понял бы и слабоумный. Кто вы и как смеете вести себя с таким неуважением?

– Я Гонсало Пачеко, брат ордена Святого Сантьяго и слуга его светлости Хоакина де Сильвы. – Его черные глаза блестели, как у ворона над падалью. – У вас содержится узница, которая интересует сеньора де Сильву, узница, на чей приговор он хотел бы, скажем так, повлиять.

Наталес фыркнул.

– Повлиять. Диктовать, вы хотели сказать. Но это не обсуждается. Мои вердикты не продаются.

– И я уважаю это.

Пачеко улыбнулся, смертоносно, словно хищник. Каждое движение говорило о властности, уме и твердой уверенности, что ему подчинятся. Учитывая, что он работал на пресловутого изгнанника де Сильву, это могло быть так. Но не этим утром.

Наталес встал из-за письменного стола и демонстративно повернулся спиной к доминиканцу. Он натянул мантию на свое дородное тело, но Пачеко не ушел. Терпение Наталеса иссякло. Он повернулся, его голос загремел как гром:

– Почему вы еще здесь?

Пачеко не дрогнул. Его улыбка исчезла. В каждой руке он держал по предмету: округлый кожаный мешочек в левой и короткий меч – в правой.

– Как вы пронесли оружие мимо моих охранников?

Блеск в глазах Пачеко превратился в огонь. Монах позабыл о всякой любезности:

– Моих людей больше, чем ваших, особенно теперь, когда двое мертвы.

Наталес почувствовал, как его властность вытекает через ноги в пол.

– Это неслыханно!

– Вы судья, сеньор, – сказал Пачеко. – Ваш долг взвешивать достоинства разных доказательств. Поэтому позвольте мне представить вам доказательство таким, как я его вижу, и это единственный выбор. Вы понимаете?

Доминиканец уронил на письменный стол кожаный мешочек, набитый монетами, и он приземлился с глухим металлическим стуком, завалившись на один бок, как подгнивший апельсин.

Наталес взглянул на дверь, которую Пачеко оставил приоткрытой. Его собственный меч стоял там, но на пути у него был этот седовласый монах.

Пачеко не оглянулся, но осклабился:

– Сеньор, и когда же в последний раз вы держали в руках оружие? Я думаю, много лет назад, судя по вашей фигуре. Ну а теперь давайте оставим эти игры и попробуем договориться.

Наталес посмотрел в черные глаза Пачеко, потом на его меч и на толстый кошель с деньгами. Он тяжело рухнул в кресло.

– О чем договориться?

– Сегодня утром будут судить женщину, англичанку по имени Ада.

– Да, – подтвердил тот, роясь в бумагах, которые до этого просматривал. – Мне сообщили, что она находится под протекцией доньи Вальдедроны.

– Этой сицилианской шлюхи?

– Долги англичанки уплачены, ее контракты улажены. Ее отпустят.

Пачеко сделал вперед шаг, другой и прижал острие меча к двойному подбородку Наталеса.

– К несчастью для вас, мой дорогой судья, это не тот вердикт, который нужен мне.

Солнце жгло ей глаза, привыкшие к темноте камеры. Голоса кружились словно в каком-то сверхъестественном вихре. Звук и запах слились воедино. Раньше Ада любила этот момент, когда мир, смытый волной опиума, уходит из-под ног. Но, выйдя на площадь, где глумилась собравшаяся толпа, она ужаснулась этому буйству ощущений – наслаивающихся, лишающих ее дара речи и мыслей.

Она не могла позволить себе потерять рассудок, но едва держалась на ногах.

Ада была первой в очереди. Ждать приговора не придется долго. Когда судья устроил свое грузное тело в кресле, бейлиф огласил власть суда согласно хартии прелата Толедо, санкционированной королем Кастилии Альфон-со XIII. Его низкий голос смешивал юридические термины эдикта в нечленораздельное жужжание. Глаза у Ады слипались.

– Выведите первого заключенного вперед!

Она вскинула голову и увидела, что бейлиф делает ей знак подойти к судье. Стоявший впереди стражник развязал веревку и толкнул ее вперед натри шага, держа меч за ее спиной. Ее ноги были ватные, колени дрожали.

В памяти Ады воскрес аукцион рабов. Когда она поднималась, не чувствуя ног, высоко над грязным борделем, бесчувственная к сделке, которую заключила ради одной-единственной бутылочки. Она и не хотела спастись, но Джейкоб и Габриэль все равно ее освободили. Желание посмотреть на злобную толпу и отыскать их почти пересилило слабость, но нет, ей нужна была каждая капля внимания, чтобы заставлять свое непослушное измученное тело двигаться.

Нос судьи, казалось, украшала карта из красных сосудов. Расстегнутая у шеи, его мантия открывала дорогую, богато украшенную тунику, расшитую золотом и мелким жемчугом. Седеющие черные волосы прилипли ко лбу причудливым узором жиденьких прядей, прикрывающих лысину. Его жесткую бородку давно не подравнивали.

Странная смесь тщеславия и потворства излишествам, он сидел в кресле чуть выше Ады, глядя на нее сверху вниз. Собравшиеся вокруг центрального помоста жители Толедо с нетерпением ждали кровавого вердикта.

– Назовите свое имя, – приказал Наталес нарочито громко и театрально ради собравшейся толпы.

Она откашлялась и, подняв подбородок, посмотрела прямо в его маленькие, глубоко посаженные глаза.

– Ада из Кейворта.

– И где этот Кейворт?

– В Англии.

Толпа зароптала, заинтересовавшись ее ответом, и даже придвинулась к помосту судьи.

Наталес только поднял бровь, на висках выступили капельки пота. Он взглянул на листок пергамента и сказал:

– Эта женщина, Ада из Кейворта, обвиняется в следующих преступлениях: неуплата долга сеньору Алваресу в сумме восьми морабетинов, неуплата долга сеньору Калаварасу в сумме девяти морабетинов, оба они христиане из Толедо. Она также обвиняется в нарушении контракта о продаже с Саламо Файатом, евреем, приехавшим в Толедо из Кордовы, и устроении беспорядков в его заведении.

Каждое следующее обвинение вызывало неприятные воспоминания. У нее пересохло во рту.

– Готов ли кто-нибудь выступить в защиту этой женщины? – спросил Наталес своим театральным голосом.

– Я готов.

Сотни глаз заметались от лица к лицу, ища человека, вызвавшегося ее защищать. Сама она только закрыла глаза, наслаждаясь блаженным звуком голоса Габриэля. А потом он оказался рядом и взял ее за руку.

Он пришел.

Его тело, теплое и крепкое, давало ей силу. От него пахло мылом и теплой шерстью. Она заметила, что у него отросли волосы, теперь они слегка вились.

Он посмотрел на нее без улыбки, на его лице было незнакомое выражение. Что-то вроде... ожидания? Надежды? Его резкие, строгие черты смягчились. Ради нее. Она сжала его пальцы и выпрямилась.

– И кто ты? – спросил Наталес.

Его виски уже стали мокрыми от пота, от выступивших над верхней губой капель увлажнились даже усы.

– Габриэль из Маркеды. В ордене Святого Сантьяго я отвечал за здоровье этой женщины. Ее пристрастие к опиуму было вылечено, и сейчас она готова уплатить все свои долги с помощью своей покровительницы, Силии, графини де Вальдедроны.

Это имя вызвало в толпе возбужденный шепот, но судья не обратил на это никакого внимания. Он смотрел прямо на Габриэля.

– Не важно, что вы вступились за нее, сеньор, или то, что вы заявляете, что она излечилась, – сказал Наталес. – Я прочел показания и выслушал достойных доверия свидетелей. Эта женщина предстанет перед судом через судебный поединок, который решит вопрос о ее виновности или невиновности.

Уши Ады наполнились восторженным ропотом толпы. Ей казалось, что колени вот-вот подогнутся. Или ее вырвет. Она слушала приговор судьи, как будто он относился к какому-то другому заключенному. Лишь резкий звук голоса Габриэля проник сквозь ее оцепенение.

– Я требую объяснений, сеньор! – воскликнул он. – Донья Вальдедрона сама оплатила все долги сегодня утром.

Наталес теребил двумя пальцами уголок документа.

– Я не получал никаких сведений об этом от ее светлости, и меня возмущают намеки, будто я мешаю благородному решению.

– А меня возмущает, что вы называете себя судьей, – сказал Габриэль. – Это просто посмешище!

Наталес указал на него пальцем.

– Ты должен уйти!

– Иди к черту!

Габриэль вскинулся, но Ада схватила его за плечи. Она держала его со всей силой, желая спасти от стражников, готовых пронзить ее безоружного защитника.

Наталес попятился, кресло закачалось и упало. Раздался смех сотен голосов, когда он глухо плюхнулся на деревянную платформу. Его жирное лицо побагровело.

– Схватить его!

Стражники зажали Габриэля и Аду со всех сторон, окружив обнаженными мечами. Один помог судье занять свое место в кресле. Ада прижалась к руке Габриэля; вся эта сцена казалась ей странной и комичной, словно представление в бродячем театре.

Она икнула, звук был подозрительно похож на смех – безумный, беспомощный смех.

Габриэль поднял бровь.

– Тебе плохо?

– Конечно, нет, – ответила она только для него. – Все превратилось в настоящий абсурд. Раньше мне бы это понравилось.

Он накрыл ее руку своей.

– Ада, ее светлость обещала освободить тебя. Вчера Джейкоб лично встречался с ней. А у него ведь нет причин лгать нам, правда?

– Нет, только не Джейкоб. Но этот судья?

– Ты намекаешь, что люди, обладающие властью, могут снова манипулировать нами?

– Неужели ты готов улыбнуться?

– Это единственная альтернатива безумию с такой ведьмой, как ты.

Его лицо расплылось в широкой мальчишеской улыбке. Суровые черты его лица смягчились. Прекрасные белые зубы сияли на фоне его смуглой кожи. Линии, образовавшиеся вокруг рта, обнаружили едва заметные ямочки, а в уголках темных глаз собрались морщинки. Эти губы, ямочки, глаза – все это вызвало странный трепет в ее груди, не имеющий ничего общего с грозящей им опасностью.

– Хватит! – Все глаза обратились к Наталесу, лицо которого все еще было цвета цветущей лаванды. Его густая растрепанная борода тряслась. – Я принял решение, – объявил он. – Мой приговор, как судьи Толедо, такой. Ты!

Он указал на Аду коротким толстым пальцем. Камни в паре колец блеснули на солнце.

– Встань передо мной!

Хотя и не желая покидать Габриэля, Ада отпустила его и прошла между мечами, чтобы встать перед судьей.

– Слушайте, – объявил он. – Ты предстанешь перед судом через судебный поединок завтра в полдень.

– Судья Наталес, – сказал Габриэль, с трудом сдерживая ярость. – Она женщина. Судебный поединок – это несправедливое измерение вины. Эта мера слишком жестока.

– Я считаю ее соответствующей. Будьте благодарны, что, учитывая доказательства против нее, я не объявил ее виновной прямо сейчас.

Габриэль смотрел в крохотные глазки судьи. Сначала Пачеко, потом Фернан.– он уже знал, что публичные лица редко отражают душу. Ада тоже преподала ему этот урок. Вначале он увидел женщину, которую тащила по жизни ее собственная слабость. Сейчас она демонстрировала силу.

Но этот судья...

Он такой же продажный, как его постановление. Женщин не отправляют на суд через поединок. Это было неподобающе и несправедливо.

Он глубоко вдохнул.

– Тогда я заявляю о праве занять ее место.

Наталес нахмурился.

– Праве? Каком праве?

– Она моя жена.

Глава 29

Ада резко вдохнула.

Наталес посмотрел на бейлифа, его багровый гнев превратился в болезненную бледность. Он, казалось, держался одной только силой воли.

– Какие у вас есть доказательства?

Оказавшись под угрозой неизвестных сил, Габриэль оставил осторожность. Ада облегчила боль, которая была такой же большой его частью, как кости, кровь и дыхание.

– Какие нужны доказательства? – спросил он. – Мы оба христиане, жившие на границе реконкисты, где не требуются ни объявление о бракосочетании, ни священник.

Габриэль нашел синие глаза Ады и больше не отводил глаз. Мечи и люди в доспехах разделяли их, но он говорил только с ней голосом едва ли громче шепота.

– Вам нужно только мое слово. И ее.

Она смотрела на него так, будто ни толпа, ни судья, ни вердикт – ничто не имело значения. Только он. Только слова, которые он произнес, пытаясь спасти ее жизнь.

Он все понял. И по тому, как улыбка начала изменять ее лицо – сначала зажглись ее глаза, потом изогнулись губы, было видно: она тоже поняла. Он заявил об их браке, потому что хотел его.

Гул толпы стих, или это он просто перестал слышать его? Он ждал только ответа Ады на его в высшей степени необычное предложение.

Между ними загрохотал голос Наталеса:

– Что ты скажешь?

Ада повернулась к сотням людей, собравшихся во дворе. Учитывая несправедливость судьи, обращаться к нему было бессмысленно.

– Да, – сказала она. – Он мой муж.

Толпа взорвалась аплодисментами и смехом. Ада беззаботно улыбнулась Габриэлю. Он упивался ее силой и красотой и не отрывал от нее глаз, но знал, что, если закроет их сейчас, все картины его будущего будут наполнены ею. Ими. Вместе. Если он окажется достаточно сильным.

– Тишина! – Наталес вскочил со своего кресла. Солдаты выстроились по периметру двора, усмиряя собравшихся. – Вы устроили из этого суда посмешище. Аду из Кейворта ждет суд через поединок, и если вы снова не согласитесь со мной, сеньор, вас тоже арестуют.

Габриэль бросился вперед к Наталесу, прорвавшись через ряд растерянных солдат. Его кулаки встретились с челюстью, потом с ребрами, потом с почками судьи.

Сжимая пальцами горло Наталеса, Габриэль использовал его как щит против быстро опомнившихся стражников.

– Кто купил твое решение? – спросил он на ухо судью.

– Ты сошел с ума.

– Ты боишься их мести? – Габриэль крепче сжал горло Наталеса. – Но сейчас тебе надо бояться только меня.

– Тогда убей меня. Я не признаюсь ни в чем позорном.

– Твое поведение и так позорно.

Грузное тело Наталеса стало оседать, к его лицу вернулся болезненный багровый цвет – на этот раз от недостатка воздуха, а не от гнева.

– Ты умрешь за это, – выдавил он.

– Без нее я уже мертв.

– Стража, – выдохнул Наталес. – Если он убьет меня, заколите девчонку. И направьте солдат на толпу.

Бейлиф нахмурился, меч, который он держал наготове, немного опустился.

– Сеньор?

– Я приказываю!

Пока Габриэль колебался, главный из стражников схватил Аду. Она закричала и стала отбиваться, но он прижал к ее горлу меч. Блеск красных рубинов промелькнул на его пальце. Орел де Сильва.

Тот самый пастух.

– Ты побежден, – сказал он. – Сдавайся сейчас, или не будет второго шанса. Для вас обоих.

Даже Наталес, казалось, был удивлен словами этого человека. Глаза Ады в ужасе расширились, лицо стало пепельно-бледным. От яркого солнца, отражающегося в лезвии меча, контраст стали и кожи казался еще более убийственным.

Габриэль оттолкнул судью как мешок на землю. Оставшиеся стражники окружили его. Веревки обожгли его кожу от запястий до локтей, стягивая руки за спиной.

В смятении и беспомощности Габриэль пытался найти Аду. Увидеть хотя бы мельком. Еще один раз посмотреть на ее лицо. Убедиться, что она будет в безопасности.

Он не нашел ее.

Габриэль лежал на спине в своей камере. Ни окна. Ни света. Только шум толпы внизу, когда каждый новый приговор заставлял людей негодовать или аплодировать. Возможно, их взволновало зрелище двух мужчин, болтающихся на соседних виселицах.

Темнота и замкнутое пространство не давили на него, он ценил одиночество. Еще бы разобраться в своих мыслях. В воспоминаниях о юности часто всплывали мгновения заключения, но тогда физические наказания были гораздо более обычными. Голод. Стояние под палящим солнцем или дождем. Порка. Пачеко совершенно точно знал, как добраться до самых глубоких страхов Габриэля и использовать их. Прозрачность его мотивов и техники вдруг резко очертилась, словно с глаз упала пелена.

А вот Аду темнота мучила бы. У него сжалось сердце от мысли, что он подвел ее. Ему надо было сражаться до последнего дыхания в надежде, что люди на площади встанут на их защиту.

Но тот проблеск рубина остановил его руку. Если сеньор де Сильва дирижировал этим смехотворным судилищем над Адой, он не позволит какой-то группке горожан встать на его пути.

«Сдавайся сейчас, или не будет другого шанса», – эти слова фальшивого пастуха все время крутились у него в голове. Было ли эта обещание или насмешка? Он мог только ждать и надеяться, что Ада находится в безопасности, по крайней мере до завтрашнего полудня. Но что он будет делать потом?

В ржавом замке повернулся ключ. Габриэль вскочил и отпрянул к дальней стене. Он чувствовал себя загнанным в угол животным. Факел освещал коридор за спиной человека, стоящего на пороге. Он молчал, в позе этой высокой фигуры не было никакой агрессии. Но у Габриэля волосы на голове зашевелились.

– Кто ты?

Человек взял факел у стражника и повернулся к Габриэлю. Мерцающий золотистый свет упал на его лицо. Слишком много лет, проведенных под жгучим марокканским солнцем, придали его коже, натянутой на острых скулах, цвет жареного ореха. Чуть более светлого оттенка волосы были коротко подстрижены в кружок, так же как и аккуратная бородка. Его худое тело было задрапировано в просторный балахон, стянутый на талии богато изукрашенным поясом, драгоценные камни которого, казалось, двигались сами по себе в неверном свете факела.

– Ты узнаешь меня, Габриэль? – Голос звучал грубо, будто ободранный на острых камнях.

Габриэль все еще дрожал.

– Ты Хоакин де Сильва.

– Да, – подтвердил он, входя в камеру. – И теперь пришло время тебе наконец-то убить короля Альфонсо.

Ада сидела, прижав колени к груди, и смотрела, как тонкая полоска лунного света медленно и неумолимо продвигается по полу камеры. Дрожь от холода и страха пробегала по ее коже словно тень. Спать, так же как и прошлой ночью, было невозможно.

Прошлым утром она ждала рассвета с надеждой. Эту надежду поддерживала вера. Вера в Габриэля. Потому что за все время, проведенное вместе, он подвергал опасности ее сердце, но никогда – жизнь.

Но наступающим утром никто не спасет ее. Ее долги и прошлое Габриэля сошлись вместе, как сильные руки, чтобы оторвать их друг от друга. Она будет участвовать в битве, и она умрет. В этом она не сомневалась.

Аде было нужно освободиться от опиума, потому что он угрожал ее жизни, медленно, неумолимо, с каждым глотком. Она делала это так неохотно, борясь сначала с Джейкобом, потом с Габриэлем, и всегда сражаясь с самой собой. Ее освобождение стало вторым рождением.

Но нет ничего хорошего в том, чтобы найти себя и потерять Габриэля. Он вытащил ее из темноты. Она любила его с упрямым чувством собственности, которое пугало ее. Ее жизнь будет продолжаться до полудня, и она умрет, сожалея о том времени, которое они провели, сражаясь и споря друг с другом.

Звук его голоса не удивил ее, ее мысли были переполнены им. Воспоминания и сожаления. Но холодный воздух, который она вдруг почувствовала лицом, был реальным. Дверь открылась, и Габриэль нашел ее в темноте раньше, чем она обрела голос.

Сильные руки обняли ее, он что-то бормотал. Только что она сидела, съежившись, одна, но вот сейчас она обнимала Габриэля. Его силу. Его аромат и жар.

Настоящий. Весь настоящий.

– Что ты здесь делаешь?

– Я попросил, чтобы мне дали увидеться с тобой, – ответил он.

– И они согласились? Как?

– Не задавай вопросов, Ада.

– Все, что у меня есть, – это вопросы, – сказала она, вцепляясь в его волосы, стягивая с него тунику.

Ей все казалось, что он недостаточно близко. Хотелось только целовать его.

В почти полной темноте дрожащие пальцы нашли его рот, их место быстро заняли губы. Широкие ладони погрузились в ее распущенные волосы и наклонили ее голову, совершенно соединяя их рты. Она раскрыла губы и застонала, когда его язык проник внутрь. У него был медный вкус – кровь или, может быть, жажда. Она целовала глубже, его первобытный вкус был сладостнее, чем вино или пряности. Только он. Он один. Кровь стучала в ее ушах, обжигала щеки и собиралась низко и тяжело в ее животе, в глубоком ритме, который она находила только с Габриэлем.

Она обнимала его мощное тело. Ничто не было таким сильным и прочным, как он. Под кончиками пальцев она чувствовала бугры плоти, пересекающиеся на его плечах. Ее раненый воин, человек, который был своим собственным врагом, так же как и она была врагом самой себе. Только вместе они нашли свою меру покоя и благоразумия, мира и прощения.

Он стал покрывать нежными поцелуями ее скулы, шею и все дальше, дальше вниз. Она так соскучилась по его поцелуям, но обжигающее прикосновение его языка к пульсирующему местечку у основания ее шеи заставило Аду задохнуться.

– Ты думаешь, что у нас мало времени, – прошептала она.

Он замер, его губы все еще касались ее кожи.

– Да. Очень мало.

– Ты сказал, не надо вопросов, но есть кое-что, о чем я должна спросить.

Он ослабил пальцы, сжимавшие ее волосы, и уронил голову на ее плечо. Напряжение сделало неподвижными его конечности, спина устало поникла.

– Хорошо. Спрашивай.

Глава 30

Сначала она не могла подобрать слова. Мысленно она говорила их по-английски, снова и снова, играя с абсурдностью этого момента. Они хотели друг друга. Это было ясно. Но потребовалась еще одна попытка, прежде чем она смогла озвучить то, что отчаянно хотела знать.

– Почему ты сказал, что я твоя жена?

– Я думал, что это может изменить решение судьи, – ответил Габриэль. – Я думал, что смогу защитить тебя.

– И это все? – Она уперлась руками в его грудь, отталкивая, пока он не сел. Горькое разочарование наполнило ее. Она выдавила еще несколько слов: – Это все, Габриэль? Правда? Я завтра могу умереть и хотела бы услышать от тебя правду. – Она провела ладонью по его щеке, двухдневная щетина царапнула руку. – Пожалуйста, правда не должна быть такой трудной.

– Я хотел бы, чтобы обстоятельства были... нет, это бесполезно. – Он покачал головой, но усталость, которую она чувствовала в его теле, лишила его силы. – Это желание перемен. Бесполезно. Напрасная трата. Я не буду обременять нас обоих. Позволь мне обнять тебя, inglesa. По крайней мере это я могу сделать для тебя.

– Попытайся. Ради меня ты был готов вступить в бой. Попытайся сейчас. Ради меня.

– Я не знаю как! – Его хриплое отчаяние разнеслось эхом по камере. Ада вздрогнула и отдернула руку. – Я не знаю, как желать того, что я не могу иметь.

– Потому что мечты требуют от тебя действий. – Она с трудом сдержала угрожавшие пролиться слезы. – Если ты хочешь чего-то, ты должен рисковать, или надеяться, или жертвовать. Может получиться так, что ты будешь разочарован.

Узкая полоска лунного света легла на его плечи, на упругие, гладкие выпуклости груди.

– Ты что, ничего не знаешь о моей жизни? Я бы сошел с ума много лет назад, мечтая о свободе.

– А как же я? Я не хотела мечтать и видеть сны, потому что все, что я находила, были ночные кошмары. Оказалось легче потерять себя. – Она встала на колени и заглянула в его встревоженное лицо. – Габриэль, у тебя есть мечта? Мне бы очень хотелось услышать ее.

Он медленно выдохнул.

– Я сказал, что ты моя жена, потому что я хочу, чтобы это было правдой. Я хочу, чтобы я мог быть твоим мужем и чтобы мы...

– Что?

– Чтобы мы могли быть влюблены.

Осторожно, боясь, что он оттолкнет ее, она взяла его руки и положила их на свои бедра. Его пальцы сжались, так мягко. Она чуть-чуть поиграла с прядью волос за его ухом, прежде чем притянуть ближе, прижимая его как ребенка к своей груди. Когда она поцеловала его в макушку, он вздрогнул и вздохнул.

– Тут разрешают браки без вывешивания объявления? Без свидетелей? – тихо спросила Ада.

– Я не знаю.

– Я думаю, ответ «да». – Она взяла его лицо в ладони и заглянула в его глаза, два сверкающих черных драгоценных камня. – Ты не согласен?

– Да, – тихо произнес он. – Ты будешь моей женой, Ада?

– Да.

– Здесь? Сегодня ночью?

Она рассмеялась, наслаждаясь счастьем, окутавшим ее сердце.

– Прямо в это мгновение. Но только если ты снова поцелуешь меня.

Он поцеловал – быстрый, жаркий поцелуй, от которого она потеряла равновесие. Ее колени задрожали. Габриэль опустил ее на матрас под окном.

– Ада. Mi inglesa. Mi ama. «Моя любовь».

Их прикосновения сделали темноту интимной и близкой и совсем не страшной. Но она всегда чувствовала это с ним. Ночные кошмары не придут. Самое худшее не случится. Только не с ним.

– Ты был прав, – сказала Ада, лаская его лицо. – Мне было не для чего жить. Думаю, ты знаешь, что это такое – встречать каждый день словно тяжкий груз. Я думала только о том, как и когда найду следующую дозу. Без этого у меня не было ничего. Никакого будущего, никаких фантазий о нем. Я не знала, что такое жить. Вот что можно назвать жизнью – то, что было у нас с тобой в эти две недели. Мы боролись. Рисковали и пытались.

Быстрое, острое воспоминание об этом утре, как они стояли перед судьей, ворвалось в ее счастье, и счастье померкло, обнажив ее страх.

– А сейчас... – прошептала она. – Господь милосердный, я не хочу умирать!

– Значит, ты не умрешь. – Его голос был резкий, с легким налетом нежности. Его руки сжали ее бедра. – Ты можешь это сделать, Ада.

– Сделать что?

– Завтрашний суд. Ты можешь пережить его.

– Я же не воин!

– Да, но я боец. Чему ты научилась у Джейкоба?

– Этого недостаточно!

С мрачным лицом Габриэль рывком поднял ее руки над головой. За мгновение до этого Ада думала, что это такая эротическая игра. Он точно также держал ее у реки, овладевая ею, но сейчас он не уступил.

Мысли о любви и нежности сменил гнев. У них так мало времени вместе, а он собрался все испортить. Ей хотелось утешения, а не новых инструкций. Брыкаясь, она попыталась высвободиться из юбок, которые спутывали ее ноги, но оказалась пригвожденной его телом.

Старые инстинкты вырвались на свободу, придавая ей силы. Она выворачивала запястья, пока одно не выскользнуло на свободу. Ее локоть врезался ему в лицо. Рефлекс заставил его отпрянуть от нее, схватившись за нос. На четвереньках она метнулась подальше от него. Нащупав глиняный ночной горшок, ударила его о стену и схватила два черепка.

– Mi ama, убери это подальше.

Он показал на глиняные черепки, которые она сжимала в руках.

Ада села, скрестив ноги, но не отпустила свое оружие.

– Объяснись.

– Ты узнала, в чем сильна, и научилась находить слабости. Ты не можешь поднять меч против тренированного мужчины, но научилась владеть кинжалом – тем самым кинжалом, которым когда-то причинили тебе боль. Ты умеешь бегать. Ты упряма. И ты можешь быть жестокой.

– Ты смеешься надо мной.

– Вовсе нет. – Он потянул ее на продавленный матрас, отбирая импровизированное оружие. – Ты будешь драться. Завтра. Без слез и уступок.

– Ради тебя.

– Нет, не ради меня. Ради нас.

На мгновение его лицо потемнело. Он коснулся ее щеки с мучительной нежностью. Ада не моргала и не шевелилась, боясь очнуться посреди прекрасного сна, такого редкого и мимолетного.

– Ты не скажешь мне, почему пришел сюда и почему тебе это позволили, – сказала она. – Так?

– Не скажу.

– Твоя жизнь в опасности из-за этого?

– Нет.

– Ты меня любишь?

– Сильнее, чем думал раньше, – хрипло ответил он.

– Тогда у нас есть еще одна ночь, и я благодарна за это судьбе.

Его несмелая, дразнящая улыбка снова появилась. Попытка проявить веселье выглядела почти комично в ее суровом воине, в этом человеке, которого она взяла себе в мужья. Но ей хотелось обнять его и отпраздновать эту попытку, эту странную и неожиданную победу Габриэля.

Что она и сделала.

Крепко обнимая, она потянула его на матрас. Они сплелись воедино. Ада закрыла глаза и растворилась в ощущениях, в ее странной брачной ночи. Она отбросила страх и сожаления, чтобы оставить место только для восхитительного жара.

Габриэль глубоко поцеловал ее. Он, казалось, касался ее везде – накрывал шершавой рукой ее грудь и ласкал чувствительную плоть, клал руку на затылок, чтобы превратить поцелуй в долгое, захватывающее дух открытие. На этот раз никаких вороватых прикосновений и стыда. Никакого ощущения борьбы. Только сладость, которая поселилась в ее теле и зажигала его огнем.

Он сжал пальцы в ее волосах и потянул назад. Она ждала, что снова почувствует его губы на своей шее, предвкушая сладостное путешествие ниже, ниже, пока он не уткнется лицом в ее грудь.

Но он остановился.

– Что такое?

Габриэль вздрогнул от резкости в ее голосе. Она все еще так легко погружалась в сомнения. Даже сейчас она ожидала, что он может замешкаться и отступить. Не то чтобы он винил ее. Слишком часто его кожа горела в ожидании огня боли, а не тепла и комфорта. Ему придется преодолеть ее тревоги и помочь ей забыть о завтрашнем дне. Она обладала силой, достаточной, чтобы выжить в предстоящем испытании, но он не мог оставить ее, пока не убедится, что она собирается использовать ее.

Он смотрел на ее нежные черты, а потом вдруг сжал пальцы и слегка дернул. Она вздрогнула.

– Твои волосы, – сказал он. – Это помеха.

– Что ты?..

Он дернул снова, сильнее. Ее голова откинулась назад.

– Прекрасная помеха, – прошептал он, в знак извинения целуя ее за ухом.

Мягкая, искушающая кожа призывала его задержаться там. Он провел языком дорожку вниз, к впадинке у основания шеи, нырнул туда языком и с наслаждением услышал ее вздох.

– Тогда отрежь их.

Он поднял лицо, чтобы видеть ее, жалея, что недостаточно света. Шелк волос обвивал его пальцы. Он поднес прядь этих темных сияющих волос к носу и вдохнул их запах.

– Inglesa, не проси меня об этом.

– Отрежь их, – повторила она с большей решимостью. Синие глаза были огромными и черными в слабом лунном свете. – Используй те черепки от горшка.

Ужас уступил место облегчению. Если она готова бороться с ним в этой маленькой камере и попросила отрезать волосы глиняным черепком, значит, ее инстинкты живы. Она будет сражаться. Ада сумеет быть достаточно сильной, чтобы выжить. А если она не выживет, он посвятит остаток своей короткой жизни, чтобы рассчитаться с отцом.

– Не сейчас. – Он не узнавал свой собственный голос: это была задохнувшаяся мольба, сдавленная горем. – Позволь мне увидеть твою шею. Дай мне поцеловать тебя там.

Она смотрела сквозь темноту, как колдунья. Никогда раньше он не чувствовал себя более уязвимым. Его сердце билось в ее руках.

Она стояла перед ним без смущения и притворства. Только Ада. С бесконечной медленностью, как будто у них была целая жизнь в запасе, а не несколько часов, она подняла руки и собрала густую сияющую гриву в ладонь. От вида бледного изгиба ее шеи у него пересохло во рту.

Тесемки рубашки развязались под ее проворными пальцами. Она распахнула тонкую ткань, которая совсем недавно была прекрасной дорогой одеждой, а теперь из-за их подвигов превратилась в лохмотья. Ее кожа сияла в лунном свете, бледное видение, которому он никогда не доверял в реальности.

Но вот она стояла, глядя на него полуприкрытыми глазами, и дразнила улыбкой, которая когда-то угрожала свести его с ума. Безумие, нарастающее в нем сейчас, было сродни неутолимой жажде. Он взял ее руку и поцеловал костяшки пальцев. Она задрожала.

– Ты замерзла, – сказал он.

– Так согрей меня.

Ада грациозно скользнула на пол. Он коснулся ее обнаженного соска губами. Она чуть выгнулась. Ее тихие стоны наполнили воздух, тогда как в его паху собиралась и пульсировала кровь.

Его тело изнывало от усилий, которыми он сдерживал себя. Но он боялся разрушительной силы своего желания. Он боялся пропустить какую-нибудь деталь, о которой в дни и недели безумия, которое придет, будет жалеть. Поэтому он целовал, ласкал и прикусывал с бесконечной нежностью, изучая ее тело.

Габриэль поднял голову и увидел, что ее лицо в слезах. Он поцеловал одну слезинку, потом другую, горячую и соленую на его языке.

– Не плачь, mi inglesa. Пожалуйста.

– Что я могу с этим поделать? Я... это изумительно.

Сдаваясь своему желанию, он накрыл ее грудь своими руками.

– Да, ты такая.

Мягкая округлость груди, впалый живот – она все еще слишком худая после болезни, – и он уже не мог больше сопротивляться. Он продал свою душу за обещание ее безопасности. Его женщина. Его жена. Желание обрушилось на него с новой силой. Он прижал ее ближе и снова завладел соском. Ее хриплый крик пронзил ночной воздух и прогнал слезы.

Огрубевшие и покрытые мозолями, его руки, казалось ему, недостаточно чувствительны, чтобы оценить гладкую мягкость ее кожи.

Еще одна волна дрожи пробежала по ее телу. Еще один сдавленный вздох. Она извивалась в его объятиях, все теснее прижимаясь к нему своими бедрами. Габриэль застонал.

– Позволь мне поцеловать твою шею, – прошептал он. – Прежде чем мы отрежем волосы.

Габриэль развернул ее и опустил на четвереньки. Затем откинул длинную гриву волос в сторону и притянул любимую ближе. Окутывая ее своим телом, он целовал ее затылок. Она выгнула спину и прижалась теснее к его твердой мужской плоти.

Габриэль сбросил тунику и бриджи и вернулся к ней, плоть к плоти. Он протянул руку и нашел ее влажные складки. Ощущение ее кожи, такой готовой для него, лишило его последних обрывков самоконтроля.

Скользить в нее было сладостным восторгом, воздух обжег его легкие, когда она открылась для его медленного проникновения. Она прошептала его имя в долгом выдохе.

– Mi inglesa, – прохрипел он в ее шею.

Их танец угас, доставляющий удовольствие ритмичный узор от медленного до яростного и снова медленного. Неторопливо Габриэль подался назад, так что они почти разделились, а потом снова вошел. Он пировал в мучительно-изысканном ощущении ее тела, принимающего его, каждый раз, пока его размеренное движение не стало пыткой. Огонь хлынул в его вены. Едва дыша, он рывком притянул ее к себе и совсем чуть-чуть вышел, а затем снова погрузился в блаженную глубину.

Он понимал, что нужно замедлить темп. Смаковать. Ему нужно уделить внимание ее жаждущему телу и подарить восторг, который она искала. Хотя каждый мускул дрожал и пульсировал, он посвятил себя своему желанию. Нежность исчезла. Месяцы и годы воздержания уступили чисто звериной жестокости его желания.

Но Ада не отступила. Ее крики набрали такую силу, что Габриэль закрыл ей рот. Он сжал ее тело, балансируя с ней на грани удовлетворения.

– Тише, mi ama, – пророкотал он. – Держи бурю внутри себя.

Он прильнул ртом к волосам за ее ухом, наслаждаясь ее вкусом. Страстные вздохи совпадали с яростным ритмом их тел. Во внезапном резком спазме освобождения она укусила его и содрогнулась всем телом. Все ее мышцы были напряжены и дрожали.

Габриэль вошел в нее еще раз. Горячий свет вспыхнул перед его глазами, когда наслаждение обрушилось на него, темное и правильное, и прекрасное.

Глава 31

Рухнувшая в изнеможении Ада лежала с Габриэлем на полу камеры. Он свернулся вокруг нее, пресыщенный, все еще обнаженный, почти в той же позе, в какой они любили друг друга. Ленивый ритм его прикосновения убаюкивал ее, унося в место абсолютного удовлетворения; ее тело, разум и душа соединились.

Навсегда. Да, она могла остаться в этом месте навсегда. И она осталась бы, не важно, какой ценой.

На исходе ночи, когда эйфория их страсти рассеялась, замерзая, она задрожала. Даже тепло Габриэля, его мускулистое тело и защищающая сила его рук не могли защитить ее от утра. Печаль царапала изнутри ее веки. Она накрыла ее обнаженное тело как саван, который никакой нож не сможет ни разрезать, ни порвать.

Но если у нее остались часы или хотя бы минуты с ним, она не будет тратить их на бесполезную печаль. Будущее еще не решено. Если Габриэль считает, что у нее достаточно ярости, чтобы пробить себе путь на свободу, она сделает это. Она выживет, потому что хочет просыпаться в его объятиях до конца дней.

Ада перекатилась и стала греться о его тело. Он улыбнулся – прекрасная улыбка, которая все еще удивляла ее. Покоряла ее. Но она нащупала рубцы на его спине. Он вздрогнул, и его улыбка померкла.

– Дай мне посмотреть, – сказала она.

Он не пошевелился. Его дыхание участилось. Эхо той знакомой отстраненности сделало суровыми его черты, он был готов отказать ей.

Она, лаская, двигалась вверх и вниз по его спине, как будто успокаивая испуганного ребенка.

– Пожалуйста, Габриэль. Раздели это со мной.

С дрожащим выдохом он перекатился на живот и положил голову на скрещенные руки. В косом лунном свете шрамы на его спине казались еще рельефнее. Дороги и колеи старых повреждений тянулись под новыми заживающими ранами. Сидя на пятках, Ада провела диагональ от вершины его плеча до бока. Многие слои боли. Годы ненависти, от других и к самому себе. Физическое доказательство его прошлого, добавляющее шрамов на ее сердце.

Она продолжила ласкать бугристую кожу. Его мускулы выпирали под ее пальцами. Но она продолжала касаться его. Ровное движение рук по его телу успокаивало ее собственные нервы, и дыхание Габриэля тоже стало ровнее, мягче. Она переместилась на его плечи, руки и затылок. Ее пальцы давили сильнее, скорее массируя, чем касаясь. Потом она легко, как перышком, провела пальцами по его бокам.

Он рассмеялся.

Ада замерла.

– Тебе хорошо?

Она снова провела, щекоча, руками по его ребрам. Его плечи задрожали. Смех вырвался на свободу, когда он дернулся, защищаясь от ее прикосновения.

– Ада, прекрати!

Поразительный звук, который она думала, что никогда не услышит, разнесся эхом с силой крика.

– Дай мне увидеть твое лицо, – попросила она.

Она низко наклонилась над ним и повернула его лицо к себе, чтобы встретиться взглядом. Его несмелая улыбка перешла в глубокий мужской смех. Как ей хотелось этим утром, когда он впервые улыбнулся в суде, она прикоснулась к его лицу – к нижней губе, потом к ямочкам и округлившимся от улыбки щекам. Кончики ее пальцев словно горели огнем. Габриэль ни на секунду не отрывал от нее взгляда, темного и пугающего, как всегда, но ставшего более мощным от эмоций, пылающих в его глазах.

– Ты же не должен смеяться, – прошептала она.

– Тогда не щекочи меня.

Дыхание застряло в ее горле. Дыхание и желание.

– Помнишь, что я говорила тебе о маленьких шагах?

– Я помню.

Ей вдруг захотелось выйти за границы этих шрамов. Она скользнула ладонями вниз по его бокам. Он застонал. Не от боли.

Осмелев, она коснулась его крепких округлых ягодиц. Он напрягся и поперхнулся каким-то звуком. Она улыбнулась и села верхом на него.

Массируя его спину, бедра, Ада чувствовала, как пульс снова учащается от желания, отбивая знакомый ритм. Она наклонялась с каждым движением рук, вкладывая больше силы в чувственные массирующие движения. Он снова застонал. Этот глубокий и опасный звук отозвался внизу ее живота.

– Поднимись, – сказал он.

Она привстала на коленях, совсем чуть-чуть. Одним плавным движением он перевернулся под ней. Вместо покрытой шрамами спины и мускулистого зада она увидела его лицо. Потом его широкую грудь. Потом твердую длину мужской плоти. Он пах потом и ею.

Его улыбка мелькнула как вспышка, эта яркая и неожиданная молния.

– Иди ко мне, inglesa.

– Ты все еще хочешь, чтобы я отрезал тебе волосы?

Ада очнулась от полусна, свернувшаяся калачиком рядом с Габриэлем. Мышцы, о существовании которых она и не подозревала, заныли, когда она потянулась.

– Да, – сонно протянула она.

Потом, прежде чем успела передумать, Ада высвободилась из его колдовских объятий и схватила два самых больших черепка. От холодного воздуха она покрылась гусиной кожей.

Он поднял брови.

– Ты не попытаешься снова напасть на меня с ними?

Она протянула ему осколки и опустилась на колени спиной к нему.

– Нет. Я доверяю их тебе.

Габриэль поднялся на колени и, наклонившись к ней, поцеловал в щеку. Нежный поцелуй. Жар и запах его тела окутали ее.

– Ты уверена?

– Ты сам сказал, это помеха, которую я не могу себе позволить.

Габриэль заточил о стену один из черепков. Этот скрежет царапал ее спокойствие, заставлял ее думать о тех ужасных вещах, которые принесет грядущий день. Он опробовал заостренную грань пальцем и кивнул.

Ада выпрямилась. Он взял ее лицо в ладони.

– Прямо тут, – сказал он. – Где на тебя падает лунный свет.

Он собрал ее волосы, подобрав каждую прядь с лица. Потом разровнял их, а она почти закрыла глаза, наслаждаясь нежным ритмом его прикосновений.

– Теперь не двигайся, – приказал он.

Ада расправила плечи и замерла, когда он начал резать. Глиняное лезвие с трудом, грубо пилило ее волосы. Габриэль работал с неизменным терпением. Дважды он останавливался, чтобы заострить лезвие, не говоря ни слова. Охапки волос падали вокруг Ады, потом пошли более короткие прядки, пока все волосы не оказались обрезаны.

Габриэль сел, все еще обнаженный, глаза были непроницаемы. Ада подняла руку к голове, которая казалась на удивление легкой. Длинные блестящие волосы были обрезаны до коротких неровных прядей на уровне подбородка. Она помассировала затылок, потом взлохматила свою новую прическу.

Хотя Габриэль гордо улыбался, она опустила голову.

– Я, должно быть, выгляжу смешно.

– Вовсе нет, – возразил он.

Ада вздохнула.

– Ну, что сделано, то сделано. Ничего такого, чего нельзя поправить, если я переживу этот день.

– Когда. Когда ты переживешь этот день.

– Ты веришь, что я смогу это сделать? Правда?

– Правда, – ответил он. – Я бы не испортил твою красоту ради чего-то менее стоящего.

Она потянула за короткую прядь.

– Испортил мою красоту? Я знала, что это будет ужасно.

– Иди сюда. – Он протянул к ней руку, на губах играла та самая улыбка. – Позволь мне показать, как мало это для меня значит.

Хотя Ада спала, Габриэль никак не мог расслабиться. Она лежала рядом, закинув ногу ему на живот. Его туника служила им одеялом, а плечо было ей подушкой. Он с жадностью овладел ею еще раз, доведя их обоих до головокружительной точки утомленного удовлетворения, но Габриэль не чувствовал того покоя, который надеялся найти.

Только страх.

Он поцеловал ее в макушку и улыбнулся – короткие волосы щекотали губы. Но то веселье исчезло. Хотя он был рад, что убедил ее в необходимости бороться, сейчас он стоял перед последствиями утра.

А если она беременна...

По крайней мере они женаты. Их ребенок не будет расти бастардом. Не важно, что она в конце концов подумает о его решении. Она воспитает их ребенка сильным и любимым.

То, что она может возненавидеть его так сильно, чтобы бросить ребенка, давило на его виски. Возможно, она вернется к опиуму. Возможно, она посчитает это напоминание слишком болезненным, чтобы его сохранить.

За закрытыми веками он видел ее сидящей на нем верхом. Она смеялась, еще раз принимая его в себя, тряся обстриженной головой, наслаждаясь свободой. Каждым подъемом своих бедер она подводила его ближе к освобождению. А потом она рухнула, дрожа так же, как он.

Но воспоминания об их соитии бледнели перед мыслью о ее руках, блуждающих по его спине. Она исследовала ужасные шрамы без страха или отвращения, облегчая боль его прошлого. Несколько мгновений он чувствовал себя освобожденным и ожившим. Ада помогла ему преодолеть все преграды.

Теперь у него отберут доспехи, созданные годами боли и дисциплины. Он вернется к хозяевам своей юности и снова станет рабом. Будет выполнять их приказы.

И ему стало страшно.

Широко раскрытыми глазами он смотрел на узкое окно и видел мерцание бледнеющего лунного света. Он оказался в таком отчаянии, что был готов попросить помощи. Честно говоря, он умолял о ней, и подошел к идее молитвы с душой, обремененной извращенными требованиями Пачеко. Он молился – не о себе, а о безопасности Ады. Он молился о том, чтобы она нашла силу жить и растить ребенка со всей любовью, на которую была способна, любовью, которую он мог бы с ней разделить.

Но, глядя в ночь, он знал, что не может доверить свое будущее Хоакинуде Сильве. Его отец никогда не держал обещаний. Обещания означали честь. Уде Сильвы ее не было.

Он смотрел в темноту, обдумывая разные возможности. Это была игра, ничего больше. Он сидел с одной стороны шахматной доски, его вероломный отец – с другой. Только когда рассвет начал очищать небо от темноты, он нашел маневры, которые могут освободить их обоих.

– А теперь быстрее. Ада, скорее.

Она очнулась от грохота ключей в коридоре. Габриэль уже натягивал на нее через голову платье. Она оттолкнула неловкие мужские руки и закончила одеваться.

– Подожди, – сказал он.

Габриэль опустился на колени перед ней, держа в руке глиняный осколок. Ада подумала, что он готов отбиваться этим примитивным оружием. Но ее легкомысленная надежда растаяла. Она не хотела, чтобы он сопротивлялся, потому что охранники просто убьют его. Не важно, какую сделку он заключил, чтобы остаться с ней на ночь – а она знала, что заключил, знала без сомнений, – они не замедлят покончить с ним. Даже ее воин не мог противостоять таким обстоятельствам.

Она была уже готова выбить ногой осколок из его рук, но он приставил заостренный черепок к подолу ее платья. Двумя резкими ударами он прорезал ткань и оторвал нижнюю треть юбок. От колен до верхнего края сапог ее ноги были открыты.

– Что ты делаешь?

– Так ты сможешь двигаться быстрее. – Он сверкнул улыбкой. – А вид твоих голых ног отвлечет любого мужчину, с которым тебе придется сражаться.

– Несомненно, так же как и мои волосы.

Дверь распахнулась и с глухим деревянным стуком ударилась о стену. Шесть стражников стояли наготове. Главный держал две пары наручников.

– Ада из Кивуда...

– Кейворта, тупица, – пробормотала она по-английски.

– Тебе приказано идти с нами туда, где тебя будут судить через поединок.

Она взглянула на Габриэля. После того как они попрощались этой мимолетной ночью любви, его лицо превратилось в камень.

– А что будет с ним?

– Его судьба не твоя забота. Ты пойдешь с нами.

– Ответьте мне, или я умру прямо здесь.

Габриэль бросился на нее сзади и протянул ее руки стражнику, который защелкнул наручники. Металл вонзился в ее запястья. Дыхание обожгло горло.

– Моя воительница, – тихо произнес Габриэль. – Открой глаза.

Она увидела, как выражение его лица изменилось. Стражники этого не заметили. Наверное, никто бы не заметил. Но Ада увидела.

Все вдруг само по себе стало как надо. Она ровно дышала, глядя на стражников с поразительной холодностью. Тяжелые наручники давили на запястья, но, когда она будет сражаться, руки освободят. Что же до ее мужа, то неизвестно, что он задумал, но она доверяла ему. Независимо от его прошлого и предостережений Джейкоба она доверяла ему абсолютно.

С головой, легкой и ничем не обремененной, и руками, скованными металлом, она вышла из камеры не оглядываясь. На ее губах играла едва заметная улыбка.

Да, Габриэль поразительно легко освоил шахматы.

Глава 32

Габриэль ходил из угла в угол своей камеры, один, все его мысли были с Адой. Если он остановится, то расколется надвое. С каждым движением он чувствовал приятную боль в мышцах. Он пах ею. Он все еще чувствовал ее вкус.

Его план сумасшедший, он это знал. Но выбирать не из чего: он будет драться. Он был далек от того, чтобы снова покориться сеньору де Сильве и выполнять его приказы.

Когда стражники вернулись, его цель уже была четко определена. Вопросы мести и то, что правильно, а что нет, больше не имели значения. Его задачи выстроились, как стулья вдоль обеденного стола – аккуратно, ровно, одна за другой. Выполнил одну, переходи к следующей. В конце, с Божьей помощью, он снова обнимет Аду.

С оковами на руках он шел за стражниками мимо многочисленных запертых камер. Де Сильва ждал в конце коридора, высокий, сильный и опасный.

– Габриэль, – произнес он с хитрой улыбкой. – Надеюсь, ты получил удовольствие этой ночью.

– Да, хозяин. Она полезная женщина. – Он посмотрел на двоих мужчин, стоящих позади его отца. – Я думал, вы встретите это утро с улыбкой, наслаждаясь перспективой снова увидеть меня в оковах.

Де Сильва невесело расхохотался:

– Это зрелище мне никогда не надоест, mi hijo (мой сын).

– Ваш сын? Я не более ваш сын, чем вы мой отец.

– Габриэль, ты не можешь отрицать свое происхождение. Так же как и я, как бы мне этого ни хотелось. – Он сделал знак стражникам снять наручники. Кровь снова хлынула в руки Габриэля. Де Сильва шагнул ближе и взял его за подбородок, их глаза встретились. – Не забывай, что я знаю о тебе. Ты ненавидишь меня, без сомнения, но скажи мне, что твое тело не трепещет от мысли о семье де Сильва – о нашей силе и возможностях.

Габриэль закрыл глаза, демоны разрывали его когтями изнутри. Он жил и рос среди диких людей, которые все до одного разделяли его способность к жестокости.

Зов этой старой жизни звучал как беспечная убийственная песня. Его разум плыл не дыша, как будто бы он скользил под поверхностью озера. По его коже побежали мурашки.

Когда он открыл глаза, то увидел, что де Сильва снова улыбается.

– Хорошо, mi hijo. Очень хорошо.

Тошнотворное одобрение в лице отца вырвало Габриэля из мгновения слабости. Аде предстояло биться за жизнь. То, как де Сильва говорил о жестокости и свободе, казалось языком самого дьявола, плетущего сказки об отвратительных искушениях.

Он спасал свою собственную жизнь. Единственный шанс, который у него был, – это убедить де Сильву, что его раб вернулся к нему, на самом деле не покоряясь. И тогда он может спасти Аду.

– Я вижу, ты не потерял это каменное выражение лица, – сказал де Сильва.

Они шли бок о бок по коридору прочь из здания тюрьмы. Восемь стражников сопровождали их.

– Рад видеть, что вся твоя защита при тебе. Мне бы не хотелось думать, что я упустил шанс сломать тебя, раз и навсегда.

– Пачеко пытался.

– Да, но Пачеко дурак. Он считал, что может контролировать тебя при помощи своих маленьких игр, но я никогда не верил в это. Однако он весьма ловкий убийца. Не такой хороший, как ты – или я, но ловкий. – Он помолчал и продолжил: – Тебе не удалось убить короля. Скажи мне, это все еще горит в тебе, Габриэль?

– Моя жизнь была бы совершенно другой, хозяин, если бы я преуспел.

Солнечный свет жег глаза Габриэлю. Легкость, с которой он стал называть его хозяином, пошатнула его уверенность. Этот человек его подавлял.

Де Сильва улыбнулся, хлопнул Габриэля по плечу и притянул в свои грубые объятия.

– Видишь, мой мальчик? Как будто ты никогда и не уходил.

Габриэль опустил глаза. Его отец прижимал кинжал размером с ладонь к его ребрам. Одно движение, и клинок пронзит его трепещущее сердце.

– Ты слушаешь, Габриэль?

– Да.

Глаза де Сильвы горели как синее пламя.

– Я не доверяю тебе, и никогда не доверял.

– Вы на самом деле не ждете, что я убью короля.

– Конечно, нет, – произнес де Сильва с кривой улыбкой. – Вчера вечером ты согласился, потому что искал наслаждения между ног своей английской шлюхи.

– Тогда зачем давать мне эту привилегию?

– Потому что ее смерть уничтожит тебя. Сегодня утром ты будешь смотреть, как она умирает, – маленькая компенсация за сына, которого ты отнял у меня.

Габриэль сглотнул вдруг подступившую тошноту.

– Это мое наслаждение, – прорычал де Сильва. Он надавил на кинжал сильнее, ровно настолько, чтобы выступила кровь. – Король все равно умрет, а потом я покончу с тобой.

Но Габриэль удивил их обоих своей улыбкой. Шок от этого отразился на узком морщинистом лице де Сильвы.

– Ваш ход, отец.

Фернан сидел на вершине деревянного барьера, окружавшего крошечную арену, высасывал сок из каждой дольки спелого апельсина и смотрел на горожан, собиравшихся на суд. Солнечный свет, всегда этот проклятый солнечный свет, жарил макушки непокрытых голов и отражался от утрамбованной глиняной арены. Пот тек с его висков и превращал во влажную копну стриженые волосы.

Два дня поисков, и он обнаружил Абес – в безопасности, в южной части города, вместе с их сыном и ее родителями. Они освободились от угроз Пачеко. Фернан, счастливый, ел апельсин, и от побега на юг вместе с Абес его отделяло всего несколько дней, так что бедняги, готовящиеся умереть на этой арене, казались ему особенно трогательными.

Но, как ни странно, он заметил в толпе Габриэля. Это суровое лицо нельзя было спутать ни с одним другим. Его походка стала какой-то вялой. Плечи слегка опустились, мышцы шеи напряглись. Он сильно переменился с того момента, как Фернан последний раз видел его – во время ареста Ады. Рядом с Габриэлем шел высокий и надменный человек. Только этого не хватало.

И еще одно знакомое лицо промелькнуло в толпе: Бланка, с глазами огромными, как у совы. Он огляделся по сторонам, как будто крестьяне, собирающиеся вокруг него, могли объяснить это совпадение. Он изо всех сил старался смешаться с отбросами Толедо, и ему совсем не нравилась идея наткнуться на такую знакомую и опасную компанию. С минуты на минуту появятся Адам Пачеко, и Фернану не поздоровится.

По крайней мере Абес была в безопасности.

Он встал, намереваясь бежать отсюда и вернуться к своей семье, но Бланка уже увидела его. Странная девушка – может, она и правда родственница совы?

Он жестом подозвал ее, и несколько минут спустя уже тащил сквозь толпу в пустой переулок. Последнее, что ему нужно, – это чтобы Габриэль снова заметил их. Лицо Фернана все еще болело от заживающих синяков.

– Зачем ты здесь? – спросил он.

За их спинами толпа ожила. Началась первая схватка. Бланка вздрогнула и побледнела.

– Ада.

– Что ты имеешь в виду?

– Аду приговорили к суду через поединок.

– Не может быть! – воскликнул он, однако тут же прикусил язык, когда Бланка рассказала ему о суде над Адой, продажном судье и аресте Габриэля. – Но что он делает здесь? Я видел его с еще каким-то человеком, под охраной, но без всяких оков.

– Понятия не имею. Но Пачеко тоже здесь. Я видела его сегодня утром. Он скрывается и одет во все черное.

Фернан вскинул руки и замахал на нее.

– Нет, нет и нет. Мне нельзя быть здесь, если этот человек рядом.

– Но мне нужна твоя помощь.

– Нет, не нужна, – сказал он, отряхивая рукава. Он уже не носил доминиканское монашеское одеяние и был чрезвычайно доволен этим фактом. – Ты прекрасно выглядишь, здорова и в безопасности. Вот и продолжай в том же духе. Иди домой.

Бланка огляделась, не подслушивает ли кто, и наклонилась ближе:

– Очень хорошо; им нужна наша помощь.

Фернан почесал затылок, чувствуя себя неуютно и потея.

– Да уж точно молодой еврей и его сабли лучше подойдут для этой цели! Где он?

– Во дворце доньи Вальдедроны. Он должен представить королю Альфонсо доказательства измены семьи де Сильва.

Фернан попытался вызвать в себе бессердечие к Джейкобу, но не смог. Только зависть. Парень вел себя как настоящий герой, все остальные в сравнении с ним выглядели довольно жалко. Правда, Фернан и не пытался сравниться с ним в этом.

– С таким переизбытком отваги парень явно хочет, чтобы его голова плясала отдельно от тела.

Бланка прищурилась, глядя на толпу.

– Скоро будет очередь Ады.

– Только сумасшедший придет смотреть, как убивают его женщину. Единственная причина, по которой я стал бы смотреть, как убивают Абес... нет, это невозможно.

– Что?

Щеки Бланки вспыхнули, губы приоткрылись. В других обстоятельствах он мог бы посчитать ее очень красивой девушкой. Он снова покачал головой.

– Если бы меня заставили, – сказал он.

– Тогда, может быть, Габриэля заставляют? Но у него должен быть какой-то план.

Фернан резко выдохнул:

– Должен быть. Даже я искал бы любую возможность сопротивляться – а ведь я трус.

На ее лице, таком мягком и юном, отразилось сочувствие.

– Ты не трус.

– Нет, трус, – сказал он. – Габриэль де Маркеда, возможно, уже в этой толпе. Он может погибнуть в какой-нибудь безрассудной попытке спасти ее жизнь. А Ада – она будет сражаться. Ты знаешь, что ее шансы слабы, но она будет сражаться до конца. – Он привалился к ближайшей стене и вздохнул. – Но я пойду домой, к Абес.

– Не пойдешь.

– Я...

Он поднял глаза, удивленный уверенностью Бланки. Скрестив руки на груди, она безмятежно смотрела на него. Чистая. Уверенная. Сильная.

– Ты едва знаешь меня, а то, что ты знаешь, в высшей степени нелестно, – сказал он. – Неужели ты действительно так сильно в меня веришь?

Бланка вскинула голову и одарила его неожиданно холодной улыбкой.

– Я знаю, где живет Абес. Помоги мне найти Габриэля, или ей недолго прятаться.

На дрожащих ногах он выпрямился и посмотрел маленькой селянке в глаза.

– А ты безжалостнее, чем кажешься.

Глава 33

Джейкоб у дверей личного аудиенц-зала доньи Вальдедроны нетерпеливо закручивал и раскручивал завязки своей туники. Он ждал, хотя времени оставалось все меньше. Очень скоро Аде предстоит пройти испытание всей ее жизни. Если он сейчас уйдет, то успеет, но только к моменту ее гибели. Нет, его единственный шанс раскрыть предательство, замышляемое против Кастилии, – это дождаться патронессы. И, как ни больно это признавать, его долг – это безопасность королевства. Об Аде позаботится Габриэль.

Дверь приемной отворилась, и вошла Силия, графиня де Вальдедрона. Его размышления оборвались, и он спрятал беспокойные руки за спину. Стоя перед ним в сиянии полуденного солнца, она была похожа на ангела.

– Джейкоб, ты здесь.

Она приветствовала его на норманнском языке, на котором говорила ее сицилийская семья и английское дворянство. Отец научил Джейкоба придворному языку в надежде, что тот, когда вырастет, сможет стать королевским лекарем или учителем. Он казался ему совсем не таким трудным, как кастильский.

– Ваша светлость, – ответил он с поклоном. – Где ваша охрана?

– Я отослала. Знаю, тебе нужно многое сказать, и я не хочу любопытных ушей.

Она прислонилась к закрытой двери, глядя на него с восхитительной прямотой. Ослепительная в бледно-голубом шелке и тончайшей шерсти. Ее сияющие, медового цвета, глаза говорили о гораздо большем опыте, чем можно было ожидать от двадцатилетней. Джейкоб бесконечно восхищался этой молодой матерью двоих детей, вдовой. Она первой помогла ему в Кастилии.

– Благодарю вас, что встретились со мной, – тихо сказал он. – И что сохранили мой визит в тайне от его величества и его гостей.

– Ему не нужно знать обо всем, что происходит в моем доме. – Ее улыбка была мимолетной и горьковатой. Она подошла к столу и налила два кубка вина. – Ну а теперь расскажи мне все.

– Во время моего последнего задания, перед вашим отъездом в Сеговию, я перехватил письма.

Он улыбнулся и принял кубок. Он больше не потел, и руки не дрожали. Всегда одно и то же. Мысль о том, что придется говорить с ней, бросала его в дрожь.

– Ты не принес их сегодня к его величеству. Почему?

Он выдохнул и нащупал рукоять одной из своих изогнутых сабель, заметив, что она не попросила его снять оружие. Ей не следует быть такой доверчивой, даже в обществе преданного человека.

– Семья де Сильва под покровительством короля Фердинанда вернулась из изгнания, – сказал он. – Они вступили в сговор с леонцами и альмохада, намереваясь завоевать Кастилию и поделить трофеи.

Ее светло-медовые глаза расширились, но она умело скрыла свое потрясение. Настоящая аристократка.

– Эти письма обвиняют леонцев? Они осмелились...

– Послушайте меня! – То, как она вздрогнула, остановило бы его, но жизнь слишком многих людей зависела от того, чтобы его поняли. – Вас ослушались. Вы знали это? Судья, который должен был освободить Аду, приговорил ее вместо этого к суду через поединок. И никто не имеет права ей помочь. Она сражается за свою жизнь на судебной арене. А вы... – Он выхватил одну из сабель и взмахнул ею в ярких солнечных лучах. – А вы не потребовали, чтобы я снял оружие.

Она торопливо попятилась, расплескав вино на толстый шерстяной ковер.

– Ты хочешь навредить мне? – Вопреки очевидному страху, ее голос остался ровным.

Джейкоб убрал саблю в ножны.

– Конечно, нет, миледи, но вы слишком доверчивы.

– Возможно.

Из-за спины она вытащила кинжал длиной с ее ладонь. Их глаза на мгновение встретились.

Джейкоб улыбнулся и одобрительно кивнул.

– Семья де Сильва вернулась на Апеннины. Они считают, что военные действия возобновятся...

– ...по завершении перемирия. Как раз вовремя, для летней кампании. – Она убрала кинжал в ножны, спрятанные где-то в многочисленных складках голубого шелка. – Что о его величестве? Ты опасаешься за его жизнь?

Он колебался, слова застревали в его горле.

– Нет смысла скрывать свои мысли, Джейкоб, – сказала она.

Мало кто мог сопротивляться ее спокойной властности. Джейкоб даже не хотел пытаться.

– У тебя был доступ к письмам и вся информация. Пожалуйста, я спрашиваю твое мнение.

– Миледи, я считаю, что де Сильва подослали сюда, в Толедо, убийцу.

– Ты знаешь, кто он?

Он сглотнул.

– Да.

– Тогда я прикажу моей личной страже пойти с тобой. Арестуй предателей и не стесняйся отправить моих людей на освобождение Ады.

Ада смотрела на запертые двери. За стенами комнаты, где она стояла, в ожидании ревела толпа. Потом раздались оглушительные аплодисменты. Трое мужчин уже вышли через эти двери. Трое мужчин не вернулись. Каждый раз, когда один из них падал, арена взрывалась тем же самым ликующим ревом.

Ее запястья сковывали наручники, цепи тяжело свисали до колен. В правой руке она держала короткий меч. Именно его она выбрала среди оружия, доступного приговоренным. Ада не была официально приговорена, в отличие от тех людей, которых повесили за преступления. Она просто стояла на острие, чтобы обеспечить кровожадной толпе щедрую порцию зрелища, и все это во имя правосудия.

Но не было никакого правосудия.

Она выдохнула и закрыла глаза. Если она собирается пережить следующий час, ей нужно держать себя в руках.

Подошел бейлиф в сопровождении двух стражников в шлемах и доспехах. Он не размахивал топором и не затягивал веревки, но именно он откроет двери и отправит ее на бой.

– Ада из Кейворта, – объявил бейлиф. – За свои преступления, а именно долги и нарушение контрактов, заключенных с гражданами Толедо королевства Кастилии, тебе приказано предстать перед судом через поединок. Победи своего противникам и ты будешь освобождена. Ты признаешь эти обвинения?

– Я признаю продажность судьи.

Она ничего не могла с собой поделать. Правда была слишком ужасна. Она чувствовала абсурдную необходимость сообщить это своему тюремщику, как будто ее рассказ может открыть разум, давно глухой к мольбам осужденных.

Но бейлиф только заморгал.

– Если ты невиновна, то суд это докажет.

Ада сжала рукоять тупого меча. Хотя металл был относительно легким, ее рука уже болела. Ожидание.

– Вы действительно верите в это? – спросила она, глядя ему прямо в глаза.

Бейлиф обвел взглядом камеру.

– Тебе кто-нибудь поможет?

– Нет.

Он снова моргнул, но на этот раз его брови мрачно сошлись на переносице, похоже, это его тоже удивило.

– Никто не поможет?

– Мне не позволили, – сказала она. – Судья прогнал моего мужа, который хотел занять мое место. Думаете, я пришла сюда по собственному желанию или из чистого упрямства?

– Но ты же женщина.

– Да. – Ада улыбнулась, немного опечаленная смущением этого человека. – Ты посылаешь женщину на поле боя. Надеюсь, ты сможешь спать сегодня ночью.

Мимолетное сомнение, промелькнувшее на его лице, исчезло. Он кивнул стражнику, и тот снял наручники. Бейлиф повернулся и открыл двери.

Ее время пришло.

Каждая крупинка еды, которую она заставила себя съесть сегодня утром, выплеснулась на мрачный почерневший пол камеры. Почти опустившись на колени, она боролась с бесконечными волнами, которые отбирали у нее мужество. Но она так и не выпустила из рук меч. Теперь он стал частью ее.

Подняв глаза на широко распахнутые двери, она увидела, что бейлиф безразлично повернулся спиной. Ее судьба уже была решена. Ада черпала силы из своего негодования. Она еще не сдалась. И тюремщику не следует поворачиваться спиной к узнику, особенно когда у того в руках меч.

Когда-то она хотела убить Хамида аль-Баланси. Убить ради опиума – этот план казался, если смотреть в прошлое, слишком ужасным и гадким, чтобы даже думать о нем. Могла ли она убить невинного Пако, спасая свою жизнь?

Ход ее размышлений прервал бейлиф, опустившийся на колени рядом с ней. Он схватил ее за плечи и рывком поднял, прошептав на ухо:

– Ходят слухи, что он слепой на один глаз. Я не знаю, на который и даже правда ли это.

Впитывая эти слова, Ада оставила мысль лишить бейлифа жизни. Он предложил ей всю помощь, какую мог. Теперь дело за ней.

К счастью, она кое-что знала о слепых соперниках.

Габриэль размышлял, возможно ли сойти с ума, будучи свидетелем невообразимого. Когда Ада вышла на ослепительное весеннее солнце, он прижал ладонь ко лбу. Казалось, его мозг вот-вот взорвется. Жизнь, которую он так хотел разделить с Адой, стояла на грани уничтожения, а он скорее умрет, чем позволит этому случиться.

Со всех сторон арену окружала толпа. Де Сильва, молчаливый и высокий, стоял рядом с ним, его глаза обратились к Аде. Впрочем, как и глаза остальных людей, находящихся на этом высоком помосте. В уголках его губ появилась едва заметная улыбка. Он щелкнул пальцами.

Четыре руки, как тиски, сжали плечи Габриэля. Стража семьи де Сильва крепко держала его. Фальшивый пастух, один из приспешников де Сильвы, ухмыльнулся – его изуродованный глаз казался паразитом на его лице. Габриэля связали веревками по рукам и ногам. Он боролся, вырываясь из пут. Пальцы отца сжали его голову и повернули в нужную сторону. Габриэль не мог отвернуться.

– Ты смотришь, Габриэль? Это будет замечательное зрелище.

Толпа приветствовала выход противника Ады. Окровавленный после трех предыдущих побед, он был облачен в покрытые вмятинами доспехи и шлем с глухим забралом. Его изогнутый меч был явно арабского происхождения – возможно, привезенный из Святой земли.

И Ада должна была защищаться от такого человека?

Воин заметил ее у открытых дверей и пошел вперед, чтобы начать их поединок. Она ждала, ее подвижный маленький меч легко балансировал в обеих руках, ноги твердо упирались в землю.

Габриэль хотел крикнуть ей: «Беги!» – но молчал, дожидаясь, пока люди, пригвождавшие его к деревянному помосту, ослабят хватку, совсем чуть-чуть. И вот их внимание переключилось на арену. Габриэль сильно ударил плечом ближайшего стражника, опрокинув его. Затем вонзил локоть в грудь упавшего и отскочил от еще двух стражников, бросившихся на него.

Не вставая, он ударил обеими ногами человека, бросившегося на него с мечом. Меч отлетел далеко в толпу. Габриэль перекатился и пнул его в живот, тот ударился о перила помоста. Дерево затрещало.

И снова над ним был занесен меч, но Габриэль увернулся. Раздался лязг железа, а потом снова треск раскалываемого дерева. От удара стражник перелетел через барьер и рухнул на кровожадную толпу.

Ада выживет. Должна выжить. Все, что он мог, – это бороться в надежде, что ей хватит сил дождаться его помощи.

Габриэль быстро развернулся и тут же угодил в кулак отца. Его нос взорвался от боли. Голова отлетела назад, кровь хлынула в горло.

Инстинкт возобладал. Быстрее, чем он считал возможным, Габриэль оправился от удара и увернулся от меча де Сильвы.

– Габриэль!

Бланка?

Она пробивалась к нему вместе с Фернаном. Вооруженные, они распугивали зевак беспорядочными выпадами своего оружия.

– Мне бы хотелось закончить то, что я начала там, в купальне, – сказала она о поверженном пастухе. – Но твой способ, Габриэль, тоже сойдет.

Пока меч Фернана удерживал де Сильву, Бланка кинжалом Ады разрезала путы Габриэля. Едва почувствовав свободу, он выхватил свой меч у Фернана и поймал клинок отца своим собственным. Ярость ускоряла его движения и наполняла их еще большей силой.

Де Сильва умело отражал каждый удар, виртуозно уворачиваясь от выпадов Габриэля. Толпа расступилась, освобождая место для их поединка. Раскаленная ярость в лице де Сильвы не допускала поражения и не обещала пощады. Его рубашка порвалась под мышкой, когда он полоснул по левой руке Габриэля.

Габриэль увернулся, его меч опустился. Рукой он попытался зажать рану. Между пальцами хлынула кровь. Вместе с ней, казалось, вытекала из него вся сила, но он отказывался сдаваться. Смерть не могла напугать его, только не сейчас, когда Ада сражалась за свою жизнь.

Он нужен ей.

Габриэль сжал рукоять меча и снова бросился в наступление. Де Сильва яростно продолжал отражать сокрушительные удары своего взбунтовавшегося раба. Габриэль был для него всего лишь барьером, через который надо переступить на пути к власти. Но у этого барьера все еще было оружие и причина сражаться.

Меч в руках Габриэля стал легче и проворнее, заставляя де Сильву пятиться все дальше и дальше.

Один последний яростный удар, и де Сильва потерял равновесие и упал назад, цепляясь за сломанные перила. Габриэль перехватил свой меч, чтобы было удобнее держать, и занес его для смертельного удара. Легко. Это было легко.

Но он колебался. Он давал обеты, удерживающие его от осуществления мести этому человеку. Его отцу. Его хозяину. В монастыре он получил странные уроки, главным из которых был тот, что он не может больше убивать так же беспечно, как раньше.

Когда кованая сталь наконец-то коснулась плоти, правая рука де Сильвы и меч, который он держал, упали. Его безумный рык перекрыл рев толпы. Он прижал изуродованную руку к груди, и рык превратился во всхлипы.

Другой крик пронесся над ареной, и по покрытой шрамами спине Габриэля пробежала дрожь. Ада!

Бланка метнулась через помост и прижала кинжал Ады к шее де Сильвы.

– Беги!

Фернан прыгнул вперед, сдерживая де Сильву своим мечом – мечом, который он держал с убедительной властностью.

– Она права! Мы займемся им!

Габриэль кивнул и, с мечом в руке, бросился через толпу к арене. Его руки дрожали, его сердце билось только для Ады.

Глава 34

Ада нырнула за стог сена, глотая ртом воздух. Зрители кричали и свистели. Они явно были на стороне ее противника, их глумление превратилось в волну неодобрения, когда она побежала.

Ее руки болели. Лодыжки пульсировали, а легкие горели. Постоянный тошнотворный вкус страха покрывал ее язык словно черная смола. Короткий меч в руках казался таким же проворным и полезным, как бревно. Она собралась с мыслями и огляделась. Бегство помогло ей, но ее противник уже сражался сегодня и победил троих. Он знал арену. Он опытен и силен.

Он найдет ее.

Она покачала головой и глубоко вздохнула. Спокойно. Нужно сохранять спокойствие.

Меч разрубил утрамбованное сено чуть выше головы Ады. Она взвизгнула и отскочила. Воин бросился за ней, хлопнул по голове, но его перчатка соскользнула с ее волос. Длинные пряди были бы ловушкой. Даже на бегу она улыбнулась. У нее ничего не осталось, кроме таких вот маленьких побед.

На открытом пространстве, где весь ее мир был ограничен кричащей толпой и вереницей солдат, она искала укрытия. Укрытия и оружия. Недалеко от восточного края арены она увидела россыпь камней размером с яйцо. Но что могут сделать камни против доспехов и меча?

Ее противник несся через арену с мечом на изготовку, нападая на нее, как разъяренный бык. Она отступала и отступала. Он наступил на камни и споткнулся. Занесенный меч качнулся.

Ада бросилась в сторону и за его спину. Она повернулась и, держа меч обеими руками, изо всех сил ударила противника. Тупое и ржавое от недостаточного ухода лезвие только ударило воина по бедру. Он резко повернулся направо – всегда направо.

Она зашла с левой стороны и, когда он повернулся за ней, оказалась у него в мертвой зоне. Используя тупой меч как дубинку, Ада прицелилась и ударила его сзади под колени. Он с глухим криком осел на землю. От напряжения руки ее дрожали. Она бросила меч, сорвала с него шлем и швырнула в толпу. Зрители ответили неожиданными криками в ее поддержку.

Вдруг сверху, с высокого деревянного помоста для зрителей, упали двое солдат, их доспехи загрохотали, как пустое ведро. Женщины закричали. Ада заметила на помосте Габриэля, где он сражался на мечах с другим человеком. Она закричала от удивления и головокружительной радости. Хотя он не смотрел на нее, он был жив и сражался. Ей нужно было только продержаться еще несколько минут.

Ее противник снова поднялся. С открытым лицом, разъяренный, он держал и ее меч тоже. Зазубренный шрам пересекал его кожу от лба до челюсти прямо через левый глаз. Веко висело, едва прикрывая глазницу. Он шел к ней сознательно медленно, но толпа больше не поддерживала его смертоносное намерение. Люди начали глумиться и швырять на арену предметы: сначала гнилые овощи и комки грязи, а потом камни и все новые и новые оскорбления.

Ада заметила, что он довольно сильно хромает, и мило улыбнулась. Она подняла пустые, покрытые мозолями ладони.

– Не думаю, что мы можем назвать это ничьей. Может быть, эти люди простят слепому его слабости?

– Ты умрешь за это оскорбление, – пообещал он.

– Едва ли это справедливо. – Она попятилась к помосту и наклонилась, чтобы поднять камень. Его зазубренные края впились в ее ладонь, острые и дающие уверенность. – Но опять же мало что из происходившего здесь было справедливо.

Его губы изогнулись в презрительной усмешке, натягивая кожу со шрамом.

– На колени – и умрешь быстро.

– Нет.

Он сунул свое оружие в ножны и поднял ее короткий меч.

– Тогда ты умрешь медленно от своего же тупого клинка. Ты не сможешь убежать отсюда. Меня никто никогда не побеждал.

Она снова улыбнулась, ее внимательный взгляд скользил по его лицу.

Вдруг жуткий рев сверху привлек ее внимание. Там, где Габриэль только что сражался, его противник лежал на спине, наполовину перекинувшись через перила. Несколько шагов отделяли правую руку этого человека от того места, куда на землю упали его кисть и меч. Кровь лилась на поднятые вверх лица.

Противник схватил ее сзади, зажав горло в сгибе локтя. Его доспехи больно врезались в ее кожу. Острие меча упиралось в поясницу.

– Я не позволю женщине унизить меня.

– По-моему, слишком поздно. Или все здесь знали о твоем глазе?

Меч вдавился в ее плоть. Горячая кровь потекла под платьем по ее спине, ягодицам и ногам. Боль как запоздалая мысль проскользнула между ее нервами и нырнула в мозг. Крик разорвал горло.

Она ударила своим камнем вверх и назад. Нос нападавшего взорвался в брызгах крови. Ада вывернула его руку, державшую ее шею, и освободилась.

– Ада! Держи!

Она вскинула голову к деревянному помосту, где стояла Бланка. Подруга бросила на землю сверкающие ножны. Ее драгоценный кинжал.

Ада схватила смертельное оружие и вытащила кинжал из ножен. Ее глаза не отрывались от раненого соперника, который рухнул на землю, схватившись за разбитое лицо.

– Где Габриэль?

– Здесь.

Она обернулась и увидела Габриэля на расстоянии вытянутой руки. С сияющего меча, который он держал, стекала струйками кровь. Ада стояла, замерев с открытым ртом.

– Inglesa, – произнес он со слабой улыбкой. – Mi inglesa.

Кинжал нырнул вниз. Она опустила руку, осторожно, медленно, и убрала оружие в ножны. А потом погрузилась в безопасность его рук.

– Mi amo.

Ада вздрогнула. Габриэль отстранился.

– Что?

– Моя спина. – Он попытался повернуть ее, но она сопротивлялась. – Не сейчас.

Противник лежал поверженный, солдаты, окружавшие арену, стали подходить ближе. В доспехах и вооруженные, они приближались со всех сторон. Бейлиф, судья – их нигде не было видно. Ада не знала, были это городские стражники или члены личной охраны де Сильвы.

– Кто прекратит это? – Ада огляделась, но не нашла никого, кроме солдат и встревоженных горожан. Приветственные крики и аплодисменты затихли, сменившись напряженной тишиной. – Кто выйдет объявить, что я прощена?

– Я не знаю, – тихо сказал Габриэль.

Встав рядом с ним, она взяла любимого за руку. Он быстро сжал ее пальцы.

– Какой у тебя план? – спросила она.

– План?

– Твой план! Твое лицо! Там, в камере. У тебя было такое выражение, как в шахматах, когда ты готов выиграть.

– Ты ошибаешься, inglesa, – сказал он с улыбкой. – Так я выгляжу, когда готов блефовать.

Его улыбка стала шире. Закаленный в боях воин дразнил ее, и от этого у Ады перехватило дыхание. Ей хотелось дать ему пощечину, но вместо этого она бросилась ему на шею и обняла. Крепко. Она нашла мягкую впадинку за его ухом и поцеловала.

Когда Габриэль поднял меч, она уткнулась лицом в его шею. Они могут умереть, но они умрут вместе.

– Стой!

Наверху на деревянном помосте Джейкоб и донья Вальдедрона стояли над человеком, которому Габриэль отрубил руку. Они выглядели как ангелы милосердия, готовые свершить правосудие. Джейкоб кивнул им. Его лицо, казалось, оставалось бесстрастным, но он подмигнул.

– Готов поспорить, у него есть план, – прошептал Габриэль.

– Хорошо, что хоть у одного из вас есть.

Он провел игривой рукой по ее остриженным волосам, их тела все еще прижимались друг к другу.

– Я был в тюрьме с тобой. Ты очень отвлекаешь, inglesa.

– Я требую, чтобы все солдаты ушли, – объявил Джейкоб. – Арестуйте людей де Сильвы.

– По чьему приказу? – спросил один из солдат.

Король Альфонсо, облаченный в шелка и мех, вышел властно вперед на помосте:

– По-моему.

Габриэль крепко прижимал Аду к себе, их пальцы были сплетены, ее руки похолодели. Пока король и его придворные спускались, солдаты оставались наготове. Они поклонились монарху, Аде тоже это удалось, несмотря на кровь, просачивающуюся сзади через платье.

– Ваше величество, здесь небезопасно, – сказал Джейкоб.

Альфонсо смерил Джейкоба взглядом с ног до головы, потом перевел проницательный взгляд на толпу. Те, кто встречался с ним глазами, в почтении опускали голову.

– Меня не напугают изменники в моем королевстве.

Обведя взглядом арестованных, Габриэль не смог найти своего раненого отца.

– Джейкоб, где де Сильва?

– На помосте с двумя солдатами и лекарем. – Еврей попытался спрятать улыбку, но не смог. – Мы нашли Бланку и Фернана сидящими на нем. – Он повернулся к Аде. – С тобой все хорошо?

– Я жива, – выдавила она. Габриэлю нужно было отвести ее в безопасное место и заняться ее ранами. – Судья, который рассматривал мое дело, у де Сильвы в кармане.

– Нет, этот судья в тюрьме. – Молодая аристократка с темными волосами и безупречной кожей вышла вперед из-за шеренги солдат и заняла свое место между Джейкобом и королем. – Я не люблю, когда мне не подчиняются, – сказала она.

– Это ее сиятельство, – прошептала Ада.

Недовольство знатной дамы исходило от нее ледяными волнами.

– Эта женщина, Ада из Кейворта, должна быть освобождена ото всех обвинений и возвращена под мою опеку. То, что ее заставили сражаться за жизнь, как животное в загоне для травли, возмутительно. – Она подошла к Аде и наклонила голову. – Я довольна, что вы справились. Мои извинения, сеньора.

Слово «сеньора» повисло в воздухе. До этого Джейкоб стоял высокий, преисполненный важности, но теперь он рассматривал мыски своих сапог. Да, Ада – замужняя женщина. Она вышла замуж за Габриэля де Маркеду, раба, незаконнорожденного, изо всех сил старающегося найти лучший путь. И донья Вальдедрона публично признала это.

Ада сжала руку Габриэля. Ее лицо светилось улыбкой, так похожей на ту улыбку безмятежности, которую он увидел на ее лице вначале. Но эта улыбка была естественной, ничем не затуманенной. Улыбка для него.

Но внезапно два солдата растащили их. Ада споткнулась. Джейкоб удержал ее от падения, но она вывернулась из его рук с пылающими глазами.

– Что вы делаете! Не его! Джейкоб, скажи им!

Джейкоб смотрел на Габриэля:

– Я приказал арестовать всех членов семьи де Сильва. В том числе Габриэля.

– Нет! – Другая пара королевских стражников схватила Аду. Она зашипела от боли, но не сдалась. – Отпустите меня!

– Пожалуйста, я не буду сопротивляться. Только отпустите ее. – Габриэль стоял неподвижно, его руки безвольно висели в крепких руках солдат, но внутри он кипел. – Inglesa! Перестань! Ты только разбередишь свою рану.

– Какую рану?

Джейкоб бросился к ней и осторожно повернул. Ее платье было залито кровью.

– Святые угодники! Где доктор?

– Отпусти его, Джейкоб, – сказала Ада. – Он не один из них. Даже в тех свитках они сомневались, могут ли рассчитывать, что он выполнит их приказ. Ты читал это. Так же как и я. Не настаивай, не надо думать о нем самое худшее.

Ее слова поразили Габриэля до глубины души, ему захотелось броситься к ней. Она всегда доверяла ему. Она верила, что жестокость была частью его старой жизни, и так же считали люди, стоявшие рядом с ними. Он не был убийцей. Даже тем, что он сохранил жизнь де Сильве, он доказал это.

Ада вдруг повисла на Джейкобе и соскользнула на землю. Габриэль бросился к ней, но солдаты удержали его.

– Джейкоб, ты должен отвезти ее в мой дворец, – сказала графиня, опустившись на колени.

Лицо Ады стало болезненно-бледным.

– Нет! Я не уйду без моего мужа!

– Миледи! Пожалуйста, миледи, – воскликнул Габриэль. – Позвольте мне поговорить с ней.

Донья Вальдедрона посмотрела на стражников и кивнула. Они держали мечи направленными в его спину, но позволили ему подойти к жене. Габриэль повел плечами, встал рядом с Адой и взял в руки ее холодную и дрожащую руку.

– Иди с ними, mi ama, – прошептал он, ласково стирая дорожки слез с ее лица. – Теперь со мной будут обращаться справедливо. Ты знаешь это.

Огромные синие глаза уставились в какую-то точку за его плечом.

– Ада? Ада, ответь мне.

– Пачеко, – прошептала она. – Шах и мат.

Габриэль окаменел. Он это знал. Пачеко ускользнул.

Выживет Ада или нет, умрет ли Габриэль в наказание за давнюю смерть Санчо – ничто это не имело значения для де Сильвы.

Ему нужен был только отвлекающий маневр.

Габриэль посмотрел в глаза Ады и моргнул. Она незаметно сунула ему в руку кинжал. Он поцеловал ее в лоб со всей своей странной и прекрасной любовью.

– Время закончить это, – сказал он, вскочил на ноги и резко повернулся к королю лицом.

Альфонсо и его придворные изумленно открыли рты, их вытаращенные глаза были прикованы к обнаженному кинжалу. Габриэль двигался быстрее, чем их испуганные мысли. Он бросился мимо них к укрытию Пачеко. С мечом на изготовку, доминиканец стоял всего в нескольких шагах от Альфонсо, на лице его было отчаяние.

– Брось меч!

Пачеко рассмеялся безумным смехом. Джейкоб схватил графиню и закрыл ее своим телом. Вооруженные стражники сомкнулись вокруг короля.

– Ты самый слабый и безвольный из всех изменников, Габриэль, – прорычал Пачеко. – Ты не смог убить ни своего отца, ни короля. Неужели ты все еще надеешься на искупление? Я знаю правду, а ты слишком невежествен, чтобы понять.

Габриэль осторожно обошел его. Он двигался спиной к собравшимся, постоянно держась между Пачеко и королем.

– И что же это за правда?

– Бог не хочет, чтобы такие люди, как мы, были с ним. Нам лучше богатеть здесь. – Он кивнул на помост, где доктор все еще занимался страшной раной де Сильвы. – Ты лишил этого шанса нас обоих.

– Тебе надо было подумать об этом до того, как решил угрожать Аде.

– Она не может жить без опиума. Ты должен был потерпеть неудачу с ней, как и со всем остальным!

– Этого не случилось. И не случится. А теперь опусти оружие.

Пачеко нанес удар. Его меч зацепил кинжал Габриэля и выбил его. Проворный и решительный, предатель бросился на короля Альфонсо, но Габриэль его опередил. Графиня закричала. Живот Габриэля пронзила боль, там, где меч Пачеко вонзился под ребра.

Ада завизжала:

– Помогите ему!

Он, шатаясь, отступил, невидимые руки поддержали его, когда он начал падать. Полдюжины человек бросились на Пачеко. Разъяренные крики доминиканца вдруг умолкли.

Голос Альфонсо прогремел над потрясенными людьми, требуя доктора:

– Преданность этого человека больше не обсуждается. Это ясно? А теперь помогите ему!

У Габриэля совсем не осталось сил. Он упал. Мир завертелся вихрем разных цветов, словно он открыл глаза под водой.

Но потом перед ним появилось лицо Ады. Оно было залито слезами.

– Габриэль!

– Mi inglesa.

Он хотел поцеловать ее, но она показалась вдруг так далеко, ее лицо было где-то в конце длинного туннеля. Он мертв?

– Останься со мной, – прошептала она. – Доктор уже идет.

Он заставил свои глаза открыться, стараясь сфокусировать взгляд.

– Прошлой ночью я отдал тебе всего себя. Я не стал бы убивать для них, даже ради обещания твоего спасения. Не мог доверять им. Должен был сражаться.

– О Боже. Так вот что ты пообещал де Сильве?

– Пожалуйста, Ада. – Она нагнулась ближе. Габриэль сам едва слышал свой голос. – Пожалуйста, не возвращайся. Не возвращайся в эту темноту. Обещай мне.

– Нет! Ты не можешь оставить меня!

Он попытался улыбнуться и подумал, получится ли у него. Его тело будто куда-то плыло.

– Обещай мне, потому что меня не будет рядом, чтобы снова вытащить тебя.

– Обещаю, mi amo, но не покидай меня. Пожалуйста! Ты слышишь меня, Габриэль? Я прошу тебя.

Глава 35

Джейкоб ждал в гостиной доньи Вальдедроны. Лучи солнца освещали гобелены. Ослепительный день начинал клониться к вечеру. В косых полосах света плясали пылинки. Снаружи в коридоре две служанки разговаривали приглушенными голосами.

Три недели прошло с того дня, как Габриэль де Маркеда спас жизнь королю. Все это время Джейкоб разрывался между переводами документов с помощью Дэниела Морли, встречами с властями и часами, проводимыми с Адой. Она, в свою очередь, не расставалась с Габриэлем. Ее губы постоянно двигались, она то ли молилась, то ли что-то шептала, упрямо игнорируя просьбы Джейкоба отдохнуть или поесть.

Джейкоб изнывал от усталости. Ада никогда не была его, и прошло уже слишком много времени с тех пор, когда он последний раз мечтал об этом. Она принадлежала Габриэлю. Единственное, о чем Джейкоб мог просить, – это чтобы ее муж полностью поправился. Другим желаниям и другим мечтам больше не было места.

Он обернулся и увидел донью Вальдедрону. Очаровательная, как всегда, она стояла на пороге. Ее искусно заплетенные черные волосы подчеркивали совершенную белизну кожи. Она стремительно вошла в комнату и протянула ему руку. Он низко поклонился и коснулся поцелуем ее пальцев.

– Миледи, – приветствовал Джейкоб на норманнском. Он проводил ее до дивана и сел напротив. – Какие новости? Конечно, если вы вольны говорить.

– С тобой могу, – ответила она. – Его величество достиг со своим кузеном некоего соглашения. Фердинанд не признался ни в каких преступлениях, но согласился отправить в изгнание оставшихся членов семьи де Сильва. После того как сеньор де Сильва умер от ран, весь клан потихоньку готовится к переезду в Марокко. Навсегда.

Бессильный гнев горел под его кожей.

– Так, значит, леонец благополучно выкрутился? Мы разрушили их союз с альмохада, но они могут найти другую семью изменников. У любого богача достаточно денег, чтобы собрать армию и угрожать нам.

– Короли встречаются в Сеговии, чтобы договориться о продлении перемирия. Еще пять лет мира. – Она посмотрела вниз, на свои сложенные руки, и медленно покачала головой. Солнечный свет играл на ее чернильно-черных волосах. – Я понимаю, что это не лучшее решение, но по крайней мере Альфонсо в безопасности. Пока. Мы должны благодарить за это тебя.

Его мысли перенеслись в маленькую комнату, где Ада все еще сидела с Габриэлем. Она страдала. Они оба страдали. В сравнении с их жертвами собственные неприятности казались Джейкобу незначительными. Впрочем, по крайней мере он понял правду раньше, чем стало слишком поздно. Ада была права; свитки указывали на Пачеко. Джейкоб сам устроил эту ловушку, позволив королю пойти в толпу, позволив всем поверить, что Габриэля арестуют.

Да, его план сработал – но какой ценой? Он чуть не погубил две невинные жизни.

– Я... я сделал так мало.

– Глупости, – заявила графиня, улыбаясь. – У меня на службе ты делал все, что я только могла попросить. И король Альфонсо согласен со мной.

– О?

– Тебя наградили поместьем на севере.

Джейкоб изумленно открыл рот. Хорошие манеры требовали, чтобы он спрятал свое удивление, но он не мог найти на это сил.

– Вы серьезно, миледи? Мое поместье?

Ее улыбка перешла в мягкий смех.

– Твое собственное. И ты будешь использовать моих людей, пока не устроишься. Некоторым не нравится идея награждать придворных-евреев землями, но я не могу назвать причин, по которым ты не заслуживаешь этого. И моей благодарности.

Джейкоб сглотнул комок, подступивший к горлу.

– Я... миледи, я...

– Я знаю, Джейкоб.

Она взяла его за руку и сжала. Ее улыбка внезапно померкла.

– Что случилось? – спросил он.

– Его величество предложил другое вознаграждение: место его телохранителя. Он ценит твои умения и проницательность, и хотел бы, чтобы ты был с ним при дворе. Это великолепная возможность.

Джейкоб нахмурился.

– Вы отсылаете меня?

– Это не мой выбор, – произнесла она дрожащим голосом. – Правду говоря, я надеялась, что ты сможешь остаться у меня на службе. Мои доверенные советники убиты. Те, что остались, больше преданы моему покойному мужу, чем мне. – Да, она выглядела молодой и сильной, но такой усталой. Ее медовые глаза не отрываясь смотрели в его лицо. – И да, его величество просил тебя об этом, Джейкоб бен Ашер. Ты откажешь ему?

Джейкоб всегда хотел быть воином, человеком, уважаемым отважными и опытными бойцами. Теперь ему представился такой случай, служить при дворе самого могущественного короля в Иберии. Но ему придется оставить службу у графини...

– А как же вы? – спросил он.

– Я буду жить как обычно, только теперь у меня будет Бланка. Она составит мне компанию.

Она тихонько вздохнула и заставила себя улыбнуться.

Королю Ал ьфонсо он никогда не будет нужен. Не настолько.

Печально усмехнувшись, Джейкоб покачал головой. Наверное, он никогда не научится. Все эти годы с Адой должны были стать для него суровым уроком, что не стоит хотеть того, чего никогда не может быть. И все же, видя нерешительную отвагу доньи Вальдедроны, напряженные плечи и нервные пальцы, Джейкоб принял решение – такое безрассудное, какого никогда не принимала даже Ада.

– Для меня было бы честью служить нашему королю, миледи, – негромко произнес он. – Однако я подчинюсь его призыву, только если его просьба станет приказом. Мое место с вами.

Ее лицо озарилось надеждой.

– Ты останешься?

– Так долго, как вам потребуется, миледи.

Донья Вальдедрона глубоко вздохнула. Вся она как будто просветлела, словно его обещание превратило ее тяжелую ношу во что-то легкое, как паутинка.

– Ну а теперь, – сказала она, изящно сплетая пальцы на коленях, – как там Ада и ее пациент?

Джейкоб нежился в лучах ее сияющего счастья и понимал, что пропал.

– Ее отец обучил дочерей фармакологии, – ответил он. – Вы знали об этом? Много лет назад, еще дома, в Англии. Сейчас, когда Габриэль наконец-то поправляется, уверен, Ада пропишет ему постельный режим.

Она подняла темную бровь. Ее губы дрогнули.

– Постельный режим?

– Да, миледи. Очень надолго.

Ада очнулась от дремоты и обнаружила, что Габриэль смотрит на нее. Наконец, после трех недель, он пошел на поправку, но она все еще волновалась. Его кожа оставалась болезненного цвета, а скулы выпирали на похудевшем лице, но его сила продолжала удивлять ее.

Ужасная рана от меча больше не угрожала его жизни. Эти темные-темные глаза сияли жизнью.

Дневной свет почти померк. Тени перемежались с оранжевыми полосами солнца, рисуя затейливый узор на кровати. Под шерстяным одеялом на Габриэле не было никакой одежды. Она мыла, ухаживала и плакала над его недвижным телом, молясь, как никогда в жизни не молилась, о милосердии. Страшная, с рваными краями дыра под его ребрами горела красным, словно изуродованный алтарь, а шрамы на его спине все еще доводили ее до слез.

Но теперь все стало по-другому. Он очнулся, выздоравливая. И он принадлежал ей. Горячее и яростное желание охватило ее.

Им еще предстоит поговорить о брачных клятвах и о будущем. Сейчас ей снова пришлось подавить в себе страх. Ее желание было таким сильным и неоспоримым, как никогда раньше, еще более мощным из-за опасности, которую они пережили, и смелых обещаний, которые они давали. Она должна была знать, чего он хочет.

Выпрямившись в кресле, она откинула короткие волосы со лба, они немного отросли, ровно подстриженные настоящими ножницами. Она взглянула на Габриэля и увидела, что он улыбается.

– Ты заведешь новую моду, – сказал он.

– Вряд ли. Я скорее предостерегающий пример.

– Кастильцы гордятся хорошим скандалом. Это их выделяет.

Она присоединилась к нему, присев на край кровати. По спине пробежала боль.

– Тебе не следует спать в этом кресле, – сказал он. – Твоя собственная рана еще не зажила окончательно.

– Они предлагали мне опиум. Ты знал это?

Его лицо помрачнело.

– Предлагали?

– А я отказалась.

– Ада, – тихо произнес он, в глазах его светился триумф, – ты сделала это сама.

Тепло медленно разлилось в ее груди. Она сделала это. Она знала, что искушение всегда будет преследовать ее, но время бездумного потворства своей слабости прошло. Знание этого и гордая преданность Габриэля излечили последнюю из ее темных ран, невидимых ран, которые так долго терзали ее. Будущее, непохожее на все, о чем она когда-либо осмеливалась мечтать, открывалось перед ней, маня их обоих.

– А потом я позвала Джейкоба, ну просто чтобы быть в безопасности, – добавила она. – Нельзя быть самонадеянной. Он чуть не влепил доктору затрещину.

Габриэль кивнул, лицо его все еще выражало невероятное удивление.

Ее влекло к нему, она провела кончиками пальцев по его рукам, лаская темные волоски, покрывающие кожу. Рана, где она порезала его руку целую жизнь назад, превратилась в тонкий розовый шрам.

– Как ты себя чувствуешь?

– Когда ты перестанешь меня об этом спрашивать? – Он улыбнулся; его поддразнивающий тон сглаживал резкость. Но всегда, всегда улыбка исчезала. Не важно, какая яркая и неожиданная, Габриэль одергивал себя и прогонял ее.

– Ты все еще не доверяешь этому, да?

Он посмотрел в потолок.

– Счастье для меня ново.

– Ты счастлив?

– Буду, когда снимут эти швы и я снова смогу обнять тебя.

– Ты можешь обнять меня сейчас. Подвинься.

Смятение, промелькнувшее на его лице, заставило ее рассмеяться. Она откинула одеяло и осторожно скользнула к мужу. Ее юбки мешали и путались меж колен, но они все же устроились рядышком друг с другом на его роскошной кровати. Сильные, уверенные руки крепко обняли ее. Забыв о его и своих ранах, Ада лежала, положив голову ему на грудь. Хотя желание пульсировало в ней, она просто вздохнула. Безопасность и уют этого момента затмевали все остальное.

– Джейкоб никогда не сомневался в тебе. Ты знал это? Он прочитал те свитки и согласился с моим переводом. Он знал, что ложный маневр выведет Пачеко на чистую воду.

– Я рад этому, – сказал Габриэль; слова с рокотом вырывались из его широкой груди. – Его уважение дорогого стоит.

Мысль о Джейкобе всегда будет вызывать у нее боль сожаления. Он помог спасти ее жизнь, и Ада всегда будет благодарна ему за дружбу. Она надеялась, что однажды он найдет достойную женщину, которая полюбит его в ответ.

– Я знаю, – тихо ответила она. – Он и я... мы помирились.

– Я рад этому. Правда. – Габриэль поцеловал ее в макушку. – Но сейчас что сделает тебя счастливой?

– Благодаря показаниям Джейкоба и твоему героизму ты очищен от всех подозрений, а ее сиятельство освободила меня от всех моих обязательств. Теперь я хочу только, чтобы ты поправился.

– И это все?

Она поджала губы и задумалась. Если у них есть хоть малейший шанс начать жизнь вместе – мечта, в которую она никогда не осмеливалась верить, – ей придется набраться смелости и заговорить. Говорить со своим мужем.

Приподнявшись на локте, Ада заглянула Габриэлю в лицо. Темные глаза изучали ее.

– Две недели назад приезжал Великий магистр Родригес, чтобы забрать тело Пачеко, – сказала она. Габриэль напрягся. – Донья Вальдедрона разговаривала с ним, мы с Джейкобом тоже присутствовали там. Он сказал, что Совет тринадцати простил тебе все, что ты сделал с Фернаном. Тебя приглашают вернуться в Уклее, если ты этого захочешь. Или...

– Или?

Она провела по гладкой коже его груди.

– Орден недавно приобрел владения за границей. Им нужен брат, чтобы основать новый приход.

– Где?

Воспоминания громко требовали ее внимания. Зеленые поля и бесконечные леса. Затянутое облаками небо, которое вызывает желание остаться дома, ища тепла и дружеской компании. Холодные зимы, замораживающие бескрайний пейзаж.

И Мег. Она поедет домой, к Мег.

– Англия, – тихо произнесла она.

С того момента как Ада забралась к нему в постель, Габриэль не мог дышать. Если бы не его раны и тревога на ее лице, он бы раздвинул ей ноги.

Он глубоко вздохнул и подавил внезапную вспышку желания. День клонился к ночи, и у них впереди еще много часов, чтобы заново открывать друг друга. Сначала они обсудят будущее. Их будущее.

– А что твоя сестра?

Ада стала грызть обломанный ноготь.

– Пришло время мне отправиться домой, если ты хочешь поехать со мной. Фернан сказал, что они с Абес тоже собираются. Здесь для них слишком много барьеров, хотя я и говорила им, что в Англии до сих пор не любят чужеземцев.

– И далеко ехать?

– Несколько недель по суше до Сантандера, потом столько же морем, потом опять по суше до Мидлендса.

– Провести столько времени с Фернаном – звучит угрожающе.

– Ты дразнишь меня.

– Да, – подтвердил он, выпуская на свободу свою улыбку.

Она рассмеялась, и этот ее смех был полон волшебства и обещания. Вся тревога, которую он недавно видел в ее глазах, исчезла. Она любит его.

Он подумал об отце, теперь мёртвом, и ждал возвращения своего старого ужаса и ярости. Они уже бледнели, с каждым днем чуть больше освобождая его. Он может быть свободным. Головокружение, не имеющее ничего общего с ранами, голодом и желанием, охватило его. Он сделал глубокий вдох, а затем посмотрел в ее глаза – два синих озера, полные надежды и ожидания.

– Признаю, это путешествие будет долгим и полным неизвестности, – сказала она. – Но оно будет простым и спокойным в сравнении с попыткой наладить отношения с Мег. С Мег и Уиллом, обоими.

– Я никогда не ездил так далеко.

Ада улыбнулась.

– Мы уже сделали много такого, чего никогда не делали раньше. Зачем останавливаться сейчас?

Она скользнула рукой под одеяло и легко пощекотала его. Смех и боль смешались вместе. Он схватил ее руки, готовый, если потребуется, просить о милосердии. Она прекратила свою нежную пытку, наклонилась ближе и поцеловала уголок его рта, легко и властно одновременно. Габриэль упал на матрас. От головокружения комната завертелась вокруг него.

– Англия, – сказал он.

Слово, произнесенное на родном языке Ады, ощущалось странно на его языке. Тяжелое. Колючее. Как ей это удается?

– Да, Англия.

– Этот сырой маленький остров? – В ответ на ее удрученный взгляд он улыбнулся. – Моя Ада, нам придется делать это постепенно. Я мало что знаю об улыбках, что оставляет тебя плохо подготовленной к моим насмешкам.

Ее лицо просветлело.

– Ты никогда не был послушником. Ты был замаскированным негодяем.

– Я стараюсь. – Он посерьезнел, гладя ее щеку. – Но я также надеялся, что ты подумаешь обо мне как о хорошем человеке. Когда-нибудь.

– Когда-нибудь? Как насчет того, что ты спас больную женщину от нее самой или почти пожертвовал своей жизнью ради спасения короля?

– Почти, – хохотнул он. – Ты и твои снадобья были хуже, чем удар меча. Я всегда знал, что ты ведьма.

– Я настаиваю, это моя сестра – ведьма.

– Мне придется решить это самому.

– Это означает, что мы можем поехать?

– Куда угодно, Ада. С тобой – куда угодно.

Он закрыл глаза, а она принялась осыпать его лицо поцелуями. Он притянул ее к себе для глубокого, медленного, долгого поцелуя. Она пахла апельсинами. Габриэль упивался ею. Он хотел ее так много ночей. Их минуты близости были так редки. Вырванные у ужаса и страха.

Но это был поцелуй празднования. Его душа сплелась с ее душой в торжественной клятве.

– Mi inglesa, я не был тем человеком, каким хотел быть. У меня так много неудач. Я не доверяю себе и не знаю, почему ты доверяешь мне.

– Я люблю тебя, – тихо сказала она. – Меня ты не подвел ни разу. Никто – даже ты, упрямец, – не сможет убедить меня, что когда-нибудь подведешь.

– Я не заслуживаю тебя.

– Если ты делаешь из меня святую, то забываешь, как мы встретились и каким испытанием я была. – Она обвела его рот указательным пальцем, а затем поцеловала, медленно, прямо в губы. – Кроме того, ты уже поклялся быть моим мужем. Или хочешь забрать назад это обещание?

– Никогда.

Пылкость этого ответа испугала его самого. Но ведь его обещания всегда были честными, когда дело касалось Ады. И выполнять их было легко.

– Мы связаны как муж и жена, – прошептал он. – Я люблю тебя.

– Ты клянешься в этом?

Несмотря на вопрос, Ада выглядела умиротворенной. Она знала ответ так же хорошо, как и он. Габриэль улыбнулся и позволил этому же умиротворению проникнуть в него, облегчая душу.

– Клянусь!

Оглавление

Глава 1

Глава 2

Глава 3

Глава 4

Глава 5

Глава 6

Глава 7

Глава 8

Глава 9

Глава 10

Глава 11

Глава 12

Глава 13

Глава 14

Глава 15

Глава 16

Глава 17

Глава 18

Глава 19

Глава 20

Глава 21

Глава 22

Глава 23

Глава 24

Глава 25

Глава 26

Глава 27

Глава 28

Глава 29

Глава 30

Глава 31

Глава 32

Глава 33

Глава 34

Глава 35

Реклама на сайте